Избранные циклы фантастики и фэнтези. Компиляция. Книги 1-14 [Виталий Владимирович Сертаков] (fb2) читать онлайн

Виталий Сертаков Проснувшийся Демон

Он проснулся и понял, что произошла планетарная катастрофа. Его мира больше нет. Есть мир чужой, где правят банды и колдуны, а чудовищные мутанты охотятся на людей даже при солнечном свете. Его, человека из прошлого, звали Кузнецом, его звали Клинком. Но те, кто верил, что он может изменить судьбу этого страшного мира, называли его Проснувшимся Демоном. Виталий Сертаков Проснувшийся демон

1. Обратный отсчет

Глаза открылись, и человек закричал.

То есть хотел закричать, но сразу же начал задыхаться оттого, что рот распирал широкий резиновый загубник. От загубника в глубину гортани тянулся упругий захват, не дававший возможности шевельнуть языком. Человек понял, что не может не только крикнуть, но даже свободно сглотнуть. Конструкция, раздвигающая губы, позволяла лишь с натугой дышать. Воздух, попадавший в легкие, был очень холодный и отдавал кислинкой.

Он еще раз сморгнул и понял, что его так напугало.

Серая тварь.

Прямо напротив его глаз из голубоватого стекла смотрела адская харя с торчащими из раздутых ноздрей трубками и круглыми резиновыми нашлепками на выбритых висках. Вместо нормального человеческого рта у серокожего чудища торчало спереди нечто вроде хоккейного забрала, куда уходил голубой гофрированный шланг и две красные трубки, потоньше. Макушку укрывала свободная полупрозрачная шапочка вроде тех, что надевают в душ дамы, берегущие прическу. С глазами тоже что-то было не в порядке. Шапочка крепилась ко лбу широкой мягкой банданой, из нее к каждому глазу тянулся тонкий розовый волосок. По поверхности волосков перекатывались еле заметные капельки жидкости.

Глаза моргнули; человек вынужден был признать, что видит собственное отражение. Мозг попытался унять нарастающую панику и прислушаться к телу. И руки, и ноги оставались на своих местах. Человек лежал на спине и почти не мог шевелиться. Голову что-то удерживало повернутой в правую сторону. То, что он принял за зеркало, оказалось узким прозрачным окошком. Слабый рассеянный свет шел откуда-то сзади, а за окошком было темно, поэтому он видел только себя. Распахнутые от ужаса глаза, капли пота на лбу под эластичной повязкой, бьющаяся на шее вена.

Он попробовал пошевелить пальцами и сделал несколько открытий. При нажатии указательным пальцем на невидимую кнопку прямо перед глазами, в нижней части "иллюминатора" заиграл целый ряд зеленых цифр и букв. Буквы шли латинские, но он их легко прочел. Одни цифры постоянно менялись, другие оставались неподвижными. "Давление", "Пульс", "Частота дыхания"… Некоторые слова он узнавал, но никак не мог припомнить, что они означают, например "Лейкоциты". Всего шестнадцать параметров. Он увлекся изучением зеленой панели и тут же понял, что не имело смысла с таким напряжением втягивать кислород. Механизм, пленником которого он оказался, сам исправно подавал воздух в шланг. Человек попытался задержать дыхание. Несколько секунд ничего не происходило, потом раздался щелчок, и поверх зеленых цифр побежала красная надпись: "Принудительная вентиляция. Профилактика системы через пять секунд".

Он не стал дожидаться выполнения угрозы и снова задышал. Красные буквы исчезли. Уже хорошо! По крайней мере, эта штука не пытается его убить. Возможно, он попал в аварию и находится в барокамере?

Легкое движение средним пальцем. Новая картинка. "Мышечный тренинг. Уровень нагрузки - 4. Частота - 120 минут. Задайте другой режим".

Он пошевелил подушечкой безымянного пальца. Еще одна зеленая сетка с цифрами. "Температура реагента", "Скорость циркуляции протектора", "Давление среды"… Нет, это не барокамера и не реанимация. Не может такого быть, чтобы больной сам регулировал параметры жизнеобеспечения.

Человек обрадовался, что не потерял способности трезво мыслить. Кроме того, его не затрудняли сложные слова. Поскольку этот узкий гроб способен выполнять команды изнутри, значит, появляется возможность выбраться отсюда. Он подвигал бедрами, пытаясь определить на ощупь наличие одежды. Согнул колено и тут же уперся ногой в стенку. Действительно, похоже на гроб. Было еще что-то, жутко его раздражавшее. Сразу он не понял, но теперь, когда первый страх отступил, возник тревожный вопрос: как давно я тут лежу? Он явственно ощущал мягкую помеху в районе заднего прохода и еще какую-то конструкцию, фиксирующую член. Сколько времени надо проваляться в забытьи, чтобы в зад воткнули клизму? Нет, не клизму.

Он вспомнил слово. Катетер.

Предплечье левой руки стягивали как минимум две повязки, зато правая была почти свободна. Ничего страшного, сказал он себе. Ничего страшного. Раз я очнулся, это должны заметить те, кто снаружи, врач или сестра. Сейчас кто-нибудь подойдет и заговорит со мной, всё встанет на свои места. Так бывает после аварий: провалы в памяти, и всё такое прочее…

Человек честно подождал, считая до тысячи. Никто не появлялся, и свет по ту сторону окна так и не зажегся. Он напрягал слух, но, кроме тихого шипения воздуха в шланге, не доносилось ни звука. Присмиревший было страх зашевелился липкими змеиными кольцами в области сердца. Спокойно, повторил человек, надо вспомнить, как меня зовут. Я думаю, а значит, и говорю на русском. Стало быть, и имя у меня должно быть русское. Я жив, и уже не умру. А раз ко мне никто не подходит, наверное, так и надо. Вероятно, врачи заняты другими пациентами или у них собрание. Или сейчас ночь… Как же меня зовут? Как страшно, оказывается, забыть собственное имя.

Под правой кистью оставались неизученными две кнопки. По сигналу мизинца перед носом вспыхнули электронные часы. Минута четырнадцать, тринадцать, двенадцать…

Обратный отсчет! Правее единички ровно светились десять нулей. Какое-то время он беспомощно глядел на смену цифр. Итак, напрашивалось объяснение, что часы показывали как раз полторы минуты, прошедшие с момента, как он очнулся. А зачем тогда столько нулей справа? А вдруг он космонавт и летит с катетером в заднице к далекой планете? И будет лететь еще несколько тысяч лет? Он изо всех сил напряг память, но ничего, даже отдаленно связанного с космонавтикой, на ум не приходило. Он понятия не имел, чем занимался до того, как угодил в гроб с окошком, но явно не исследованиями космоса.

"…Американцы еще не слетали к Марсу". Ух ты, возникла связная мысль, первое отчетливое воспоминание! Отголосок телепередачи или газетной статьи. Он так увлекся этой идеей, что не сразу заметил произошедшие на экране изменения. Поверх линии нулей пульсировала голубоватая надпись: "Процесс завершен. Преждевременная разгерметизация. Нарушение температурного режима. Состояние организма стабильное. Ручное управление - код 110".

Как набрать этот чертов код? Внутри него шевельнулось воспоминание. Так и есть, под неподвижной ладонью левой руки располагалась миниатюрная клавиатура. На ощупь он набрал нужную комбинацию.

"Подтверждение любой клавишей". Человек напряг пальцы, готовясь ввести это самое подтверждение, но в последний миг задержался. Почему "преждевременная разгерметизация"? Что может быть не в порядке снаружи? Потоп? Радиация? Змея страха снова шевельнула кольцами, на спине проступил пот. Теперь он вполне чувствовал собственное тело. Он лежал совсем голый, а по всей длине туловища под ним перекатывались тугие подвижные валики, вроде массажера. Это и есть массажер, сказал он себе. Анатомическая массажная лежанка для капсулы полужидкого типа… Черт возьми, из каких закоулков мозга он выкопал подобную тарабарщину?

Воспринимая височной костью оглушительные удары сердца, он опустил левую ладонь на клавиатуру. Раздался протяжный чмокающий звук, словно воздух вырвался из-под неплотно пригнанной крышки на банке домашних консервов, и голубое оконце плавно скользнуло вверх. Человек скосил глаза и увидел белую крышку капсулы, вставшую на попа, в ногах лежанки. Крышка была огромна, не менее двух метров длиной, полна проводов и всяких непонятных приспособлений. Окошек оказалось два, слева и справа от головы лежащего человека. В процессе мышечного тренинга затылочный захват должен был менять положение головы, чтобы голова не оставалась запрокинутой…

Черт подери, для пациента он слишком подкован! Неужели кто-то способен добровольно забраться в этот напичканный проводами футляр? Он предпринял попытку сесть, вытащил изо рта загубник, из носа шланги, освободил язык. Воздух снаружи ему сразу не понравился. В отличие от свежего морского запаха в камере в "палате" стояла жуткая духота, и плюс к тому пробивался еще какой-то противный запашок. Больница, твердил он, сражаясь с браслетами на левой руке. В больнице всегда неприятный запах, ничего удивительного.

Но идея насчет больницы казалась ему всё менее убедительной. Ни в одной больнице, даже ночью, не должна стоять такая мертвая тишина. И вдобавок к тишине - абсолютный мрак! Единственным источником света оставался круглый плафончик светильника в головах лежанки. Человек резко потянул с макушки полиэтиленовый берет и чуть не завопил от боли. На его полностью выбритой голове крепились десятки тончайших проводков. Он стиснул зубы и принялся отдирать их по одному, точно Гулливер, вырывающийся из веревок лилипутов. Вдобавок к проводам голову и лицо покрывал слой неприятного на ощупь мельчайшего порошка, вроде талька.

Наконец он освободился от всего, что его держало, и принял сидячее положение. Из правого металлического бортика капсулы, похожей снаружи на овальную джакузи, выступали три огромные сенсорные клавиши: "Вызов дежурного", "Вызов врача" и "Пожарная тревога". На сей раз все на русском языке. Он нажал на "врача", затем подождал и перепробовал все три. Безрезультатно. Никто не спешил на помощь к пациенту. И ни единый звук не достигал ушей.

Человек ухватился за влажный бортик, напомнивший ему уплотнительную резину на дверце холодильника, и перебросил наружу левую ногу. Почти сразу нащупал подошвой рифленый резиновый коврик. Почему-то это придало ему уверенности; еще не дотянувшись ступней до пола, он уже знал, что встретит резину. Влажными были не только податливые борта капсулы. Всё тело, казалось, недавно изваляли в прокисшем студне.

– Эй! - негромко сказал он.

Звук растворился в холодном безмолвии. Только теперь он ощутил царящий вокруг мороз, по голой коже поползли мурашки.

– Так и заболеть недолго! - вслух пожаловался он. - Есть тут кто живой?

Молчание.

Он перебросил через край вторую ногу, сделал попытку встать и чуть не растянулся на твердом резиновом полу. Мышцы дрожали, точно у древнего старика. Может, я и есть старик, подумал он, успокаивая дыхание. Он ощупал себя в темноте. Нет, с телом всё в порядке, ему… Ему тридцать один год. Замечательно… Раз вспомнился возраст, так и до имени недалеко. Вероятно, он здорово ослаб за время лечения. А вдруг был сломан позвоночник и он пролежал несколько месяцев на вытяжке?

Спустя минуту человек поднялся, и, опираясь одной рукой о спасительный борт капсулы, предпринял отважную вылазку в сторону стоящей вертикально крышки. С каждым шагом к нему возвращалось чувство равновесия. За крышкой его поджидало новое открытие: три ступеньки вверх, широкий полукруглый пульт и кресло. Поеживаясь от холода, он опустился на невидимое во мраке кожаное сиденье, бегло ощупал консоль. Его руки помнили невидимые ряды выключателей! Над головой находились какие-то агрегаты, в слабом свете фонаря он различал свисавшие с потолка шланги, отдельные фрагменты подъемного механизма крышки.

"Аварийное питание. Капсула 1. Капсула 2. Капсула 3". Ему пришлось встать на колени и приблизить лицо вплотную к прозрачному щитку, чтобы разглядеть показания приборов. Все циферблаты были давно мертвы. Аварийное питание… Это означало, что в больнице или в том месте, которое он принял за больницу, что-то произошло со светом. Видимо, все побежали устранять аварию?..

Но где-то же должна находиться стена, а значит, и дверь! Нет, дверь должна быть сзади! В этот момент он совершенно отчетливо вспомнил, как выглядит и каким образом отпирается дверь у него за спиной. Внешний противосейсмический каркас и внутри титановый шлюз с пневматической доводкой… Черт! Человек схватился за голову, уткнулся горячим лбом в приборную доску. Прямо перед глазами прочитал: "Ответственный за противопожарное состояние поста Денисов А. К.".

Денисов, прошептал он. Ну конечно, Толик Денисов. Если его тут нет, должен быть Мирзоян. Но Мирзояна тоже нет, а такого просто не может быть, потому что… Провал.

Он выставил руки перед собой и почти сразу обнаружил выход. Дверь была огромна, потому что именно через нее завозили по утопленным в полу рельсам собранные капсулы… Он отключил мозг и позволил ладоням самостоятельно нащупать колесо. Конечно, раз не светится огонек на магнитном замке, придется крутить вручную. Человек всей тяжестью навалился на железный обруч. Неужели он так ослаб? Колесо не поддавалось, а ведь еще вчера запор снимался одним пальцем!

Он сделал несколько приседаний, чтобы разогнать кровь. Одеревеневшие руки не желали слушаться. Наконец показалось, что колесо поддается. Он нащупал голой пяткой косяк, уперся, скрипя зубами от напряжения. Вчера? Кто сказал, что эту махину трогали вчера? Ему в голову закралось подозрение, что, возможно, счет его болезни идет не на месяцы, а на годы. Ведь была же статья о женщине, перевернувшейся в автомобиле и пролежавшей в коме около четырех лет!

Внутри запора что-то гулко звякнуло, каучуковые направляющие заскрипели под полом, и титановая махина, обитая трехслойной звукоизоляцией, чуть отошла в сторону. Образовавшейся щели ему оказалось достаточно, чтобы понять - в институте случилось кое-что похлеще сбоя на подстанции. В институте?! Он решил не заострять внимания. Чем меньше он станет себя мучить, тем быстрее вернется память. Надо быстрее осмотреться и желательно найти хоть какую-то одежду!

От внезапного света человек был вынужден прищуриться. Плавающий мостик сейсмотамбура выглядел вполне обыденно, но следующая дверь стояла открытой, что нарушало все инструкции… Обдирая бока, он протиснулся в щель. Здесь дышалось гораздо легче, зато из-под ног взметнулось целое облако пыли. На первый взгляд помещение напоминало внутренности огромной трансформаторной будки или телефонной станции. Ряды серых высоченных шкафов с выдвижными модулями внутри, батарея рубильников, закрытые щиты с изображением молнии и пирамидами запасных плавких вставок. Грубый резиновый пол, дохлые мухи, дохлые пауки. Он никак не мог понять, откуда идет свет. С высокого потолка свисали десятки ламп, все заросшие паутиной и выглядевшие так, будто к ним никогда не прикасалась тряпка уборщицы. Заглядывая в сумрачные закоулки между шкафами, он прошлепал до поворота. И здесь встретил окно.

Точнее, не окно, а нижний краешек окна, сантиметров двадцать. Под самым потолком, метрах в трех от пола, забранный стальной двойной сеткой, за которой просматривались толстенные прутья решетки. Стекло было невероятно грязным, но как раз сейчас сквозь заросли паутины наотмашь бил тугой солнечный луч. Теперь человек знал, что очнулся днем, и не на поверхности земли, а в глубоком подвале. Поэтому здесь так холодно. Гигантское подвальное помещение изгибалось под прямым углом. За поворотом силового оборудования больше не встречалось, проход сужался метров до пяти в ширину. Коридор снизу доверху рассекала решетка с двустворчатыми воротами, и сразу за ней - толстое стекло. За преградой, метрах в пяти впереди, различались точно такое же громадное стекло и следующая решетка. Слева от сквозных, приоткрытых сейчас ворот на "нейтральной полосе" находилась стеклянная кабинка, в которой стояло серое от пыли кресло и такого же цвета - монитор компьютера. По другую сторону от резиновой дорожки человек заметил шкафчики для одежды и белую дверцу со значком душевой. Он подумал об одежде, но, шагнув в проход, тут же забыл обо всём.

2. Подземелье мертвецов

Напротив будки проходной, уткнувшись лицом в канавку для мытья обуви, лежал труп мужчины в желтом комбинезоне. Труп лежал здесь не просто давно, он почти полностью мумифицировался. Всё, что осталось от контролера, - это голые кости, обтянутые коричневым пергаментом, и комбинезон.

Человек резко оглянулся. Показалось, что сзади кто-то стоит. Пусто. Это солнце за мутным окошком спряталось за тучку, отчего по дальним углам подвала метнулись длинные тени.

Мотор на двери бездействовал. Его это уже не удивило. Здесь не функционировала ни одна система, за исключением абсолютно автономного "спального блока". Стоп! Он замер с поднятой ногой. Спальный блок? Ну да, конечно, он ведь спал… Сколько же способен человек, черт возьми, проспать, если мертвец успел разложиться, а никто так и не пришел его проведать? Человек протиснулся между застывшими стеклянными створками, но, прежде чем дотронуться до трупа, направился вправо, к своему шкафчику. Рукоятка привычно повернулась и тут же переломилась пополам. Хозяин шкафчика отшатнулся. Створка открылась с пронзительным скрипом, повиснув на одной петле. Из глубины на него смотрел голый широкоплечий парень с налысо обритым синим черепом, весь живот и ноги в противных зеленоватых потеках. Он потер кулаком заплесневевшую табличку и ощупью, как слепой, прочитал подушечками пальцев: "Коваль. Мирзоян". Пять шкафчиков с одной стороны прохода, пять с другой. Два без табличек. Итого шестнадцать человек. Да, их было шестнадцать человек, четыре смены. Но он без сомнения шагнул именно к этому, третьему слева, шкафчику.

– Моя фамилия Коваль, - сообщил он отражению.

Осипший голос опять повис, точно запутался в свисающей отовсюду паутине. Человек снова закашлялся, в горле першило, словно перед этим он кричал на футбольном матче. Остаточное действие реагента… Внутри шкафчика висела одежда, но стоило ему протянуть руку, как стало ясно, что подобрать здесь гардероб будет крайне сложно. Светло-синие джинсы почти истлели на сгибах и развалились на части при попытке взять их с полки. Шерстяной свитер при первом же прикосновении рассыпался трухой. По сути дела, это был уже не свитер, а массовое захоронение моли. Внизу стояли две пары обуви. Рассохшиеся, почерневшие кроссовки. Он потянул одну из них, сгнившая подошва осталась на полу. Вторая пара выглядела поприличнее. Короткие прорезиненные сапожки от костюма химзащиты. Он вытряхнул из них остатки истлевших стелек и натянул на ноги.

За дверью душевой рука привычно потянулась к выключателю. Нулевой эффект. Неясный отсвет из коридора сюда почти не доходил, но под потолком имелась такая же оконная щель. Ему показалось, что в глубине комнаты что-то лежит.

Или кто-то. Сердце отбивало не меньше сотни ударов. Можно было закрыть дверь и уйти. Уйти и продолжать бояться. Слава богу, те, кто оборудовал душевую, не удосужились намертво замазать окно.

Коваль бочком ступил на порог. В сапогах он чувствовал себя увереннее, хотя всё время хотелось присесть и отдохнуть. Малейшие нагрузки давались с трудом. Я подхватил инфекцию, отстраненно подумал он, разглядывая второй найденный труп, у меня одышка от каждого шага. Прошло невероятно много времени, возможно, лет десять. В институте все погибли, затем снаружи ввели карантин, забили наглухо двери и забыли меня здесь. И я всё забыл, болезнь съела мой мозг.

Второй мертвец выглядел не намного лучше первого. Мужчина был полностью укутан в белый комбинезон из прочной немнущейся ткани, и на высохшем черепе болталась такая же прозрачная шапочка, которую Коваль оставил в капсуле. Мертвец сидел в позе мыслителя, сжимая в кулачке шприц, подпирая спиной следующую дверь с едва заметной надписью: "Дезинфекция". За этой дверью Коваль сделал первую удачную находку. Точно такие же, как на трупе, висящие в ряд белые комбинезоны. Он вытащил их наружу, целую груду, и принялся перебирать, поднимая повыше к свету. Костюм с вышитой фамилией "Коваль" на нагрудном кармане пришелся ему идеально впору. От материи разило затхлостью и мышами, пластами осыпался грязно-белый порошок, но серьезных повреждений не наблюдалось. Под фамилией на кармане более мелким шрифтом значилось имя. Боясь ошибиться, он вернулся в машинный зал, на солнечную сторону.

– Меня зовут Артур Коваль, - едва ли не плачущим голосом повторил он в пустоту.

Связки сели окончательно, хватило трех слов, чтобы охрипнуть. Коваль вернулся в помещение душевой, зашел в первую попавшуюся кабинку и повернул кран. Что-то хрустнуло, и смеситель вместе со штангой душа остался у него в руке. Вот так, мечту о помывке придется отложить до лучших времен.

С минуту он стоял в задумчивости, трогая носком сапога желтый комбинезон контролера. Переворачивать труп не хотелось. Артур поднялся в будку, где стоял компьютер. Мокрый бетонный пол покрывал ковер бледного мха, где-то неторопливо капала вода. От ватной гнетущей тишины начинало звенеть в ушах. Кроме того, внезапной дикой болью свело желудок. Сколько времени я не ел? И что я вообще ел, пока лежал в капсуле? Нет ответов. Он не без труда выдвинул четыре насквозь проржавевших ящичка в металлическом столе. Внутри лежали какие-то бумаги, но стоило притронуться, как они рассыпались скользкими лохмотьями. Зато он нашел спички. Первые три не зажглись, но четвертая внезапно вспыхнула, испугав его. Спички - это замечательно, осталось найти, из чего сделать факел.

Слева находились стеклянные воротца, через которые он пришел, а справа, за пределами "нейтральной полосы", Артур еще не был. За правыми воротами висела плотная чернильная темнота, хотя Коваль подозревал, что как раз там находится выход наверх. "Запретная зона. Доступ только для персонала пятого отдела!" - прочел он задом наперед надпись на дверях.

Он нашел, из чего сделать факел. Между шкафами "телефонной станции" обнаружился старинный покосившийся стеллаж, битком набитый технической документацией. Здешние бумаги изготавливались, очевидно, из какого-то особого состава и сохранились почти идеально. Артур не стал портить глаза, изучая чертежи, хотя ему почему-то показалось, что он обязательно бы в них разобрался. Он работал в пятом отделе и, следовательно, не мог не знать, чем тут занимаются. Возможно, он был не самым худшим инженером до того, как… уснул. Уснул?! Да, он именно так подумал, именно это слово. Но если он уснул, то куда делись остальные тринадцать человек? Лежат где-то мертвые?

Поджигая один пучок бумаг от другого, он ринулся в запретную зону. На сей раз пришлось изрядно повозиться с замком. Только повиснув всем телом на рычаге электропривода и оторвав его "с мясом", он сумел отодвинуть тяжелую створку.

Уходящий в непроглядную темень широкий коридор. Склизкие стены в бурых разводах. Европанели, здесь всюду были приличные панели, механически отметил Коваль. Артур поджег новую связку газет, ступил шаг, другой. Под ногами чавкнула вонючая грязь. Он поскользнулся и еле сумел удержать равновесие. Импровизированный факел нещадно чадил в поисках кислорода. В судорожных сполохах Коваль успел заметить бескрайнюю лужу, в которой плавали неясные обломки, покосившийся пожарный щиток и решетку старинного лифта напротив. Факел рассыпался багровыми искрами, и вновь спустилась темень. Артур затаил дыхание. Издалека доносился ритмичный шорох, точно некрупный зверек скребся когтями по металлу. Минуту Коваль постоял, прислушиваясь и чувствуя, как на затылке дыбом встают волосы.

Ему вспомнился голливудский фильм о мутировавших в канализации гигантских муравьях. Крыс тут быть и не могло, жратвы никакой, а воды по колено.

– Никаких гигантских муравьев не бывает! - твердо заявил Коваль и на ощупь двинулся туда, где раньше заметил пожарный щит. Сапоги по щиколотку погрузились в ледяную воду. Внезапно что-то мягкое коснулось его ноги. Артур сжал зубы, чтобы не закричать. Крюки, на которых когда-то висел инструмент, давно сгнили, от топора ничего не осталось, но лом он нащупал.

– Так-то лучше! - угрожающе сообщил он невидимым обитателям подземелья. - Теперь мы вернемся и кое-что проверим…

Где-то наверху тучи окончательно закрыли солнце. Пока он отсутствовал, в силовой стало значительно темнее. Если не выбраться отсюда до вечера, придется коротать ночь наедине с двумя трупами… и с теми, кто скребет когтями во мраке. Артур, старательно сдерживаясь, чтобы не обернуться, спокойным шагом пересек проходную пятого отдела, прислонил свое орудие к стене и свернул еще несколько факелов. Пока Артур распихивал их по карманам, его настиг очередной желудочный спазм, значительно сильнее предыдущего. Хоть бы сухарик какой найти, подвывая от боли, мечтал он. На кухне должна быть еда, всегда была…

Кухня. Он безошибочно свернул в щель между одинаковыми железными шкафами, нащупал узкую дверцу. Кухней они любовно называли созданный из бывшей лаборатории химреактивов уютный буфетик. Мгновенная вспышка в мозгу… Он вспомнил, как сам набивал по стенам вагонку и мастерил подобие барной стойки. Буфетик соединялся смежным проходом с "нижним" кабинетом профессора Телешева… Он вспомнил, куда ведет коридор за пределами запретной зоны. Это был вовсе не коридор, а продолжение подземного пандуса для грузовиков. Дальше, за поворотом, там, куда ему очень не хотелось идти, обязаны были находиться раздвижные ворота и пост охраны. А рядом с решеткой грузового лифта, если она также не обвалилась, должна начинаться узкая металлическая лестница наверх, в наземные помещения пятого отдела. Он выберется, но сначала…

– Меня зовут Артур Коваль, - шепотом повторил он. - Я старший научный сотрудник отдела, кандидат наук, и работаю в институте…

Провал. И черт с ним! Артур израсходовал еще три спички, пока новый факел не занялся, и толкнул дверь кухни. В нос ему ударил застоявшийся болотный смрад. От вагонки, самодельной деревянной мебели и бара осталась кучка трухи. Штукатурка со стен обвалилась, обнажив кирпичные своды конца девятнадцатого века. Потолок в двух местах треснул, из черных дыр сочилась ржавая вода. Стараясь не наступать в скопления белесых грибов, Артур поджег следующий факел и заглянул в кабинет шефа.

Профессор Телешев был здесь. Коваль ни за что бы не признал в кучке тряпья своего шефа, но никто, кроме профессора, не осмеливался сесть на его место за угловой стол. Мебель для "нижнего" кабинета подбирали из новомодного пластика, под цвет офисной оргтехники, поэтому сильно пострадали только стены и шкафы с книгами. Очевидно, за стенкой в буфете лопнул радиатор, и кипяток хлестал до тех пор, пока не опустели батареи на всех шести этажах…

Телешев сидел за столом, положив голову на руки. Сквозь истлевший рукав костюма желтела кость. Напрашивалось лишь одно объяснение. Пока он спал, институт охватил неведомый вирус, но с родимым пятым отделом это никак не могло быть связано. Возможно, во втором или в третьем что-то перехимичили? Но, в таком случае, о чем думает начальство наверху, почему никто не спустится похоронить людей? Факел горел всё хуже. Артур уже собрался уходить, но тут приметил напротив стола квадратную дверцу сейфа из нержавейки. Ключ торчал в замке, но Ковалю показалось, что сейф не заперт.

Бумаги и диски на нижней полке слиплись в сплошной пористый комок. Зато на верхней полочке Артур обнаружил кое-что любопытное - завернутый в многочисленные слои полиэтилена картонный журнал и там же дискету. Он смахнул перчаткой слой плесени, опустил факел ниже. "Тем, кто выживет!"

У Артура остался последний сверток листов. Он вытащил из сейфа пакет и заспешил в силовую. Живот пока не давал о себе знать. Возможно, что он не болен, возможно, что зараза миновала его. За несколько минут, в поте лица орудуя ломом, он сумел отодвинуть дверь сейсмотамбура достаточно, чтобы туманный свет достиг самых дальних закоулков камеры. Затем, в три захода, перенес внутрь всю оставшуюся сухую макулатуру, разделил ее на несколько частей и поджег. Как он и догадывался, помимо капсулы номер один вдоль задней стенки, опутанные проводами, стояли еще две пустые титановые "усыпальницы" с опущенными крышками. Ни одна система не отвечала на запрос, экраны оставались пустыми и темными.

Читать он не разучился. Дотлевала на резиновом полу последняя кучка бумаги, но Артур ни на что уже не обращал внимания.

"Журнал наблюдений. Начат семнадцатого февраля две тысячи шестого года. Пост дежурного инженера пятого отдела.

Камера глубокого анабиоза.

Произведена загрузка капсулы номер два, сроком на восемь суток.

Тип реагента - полужидкий азотный, криопротектор четвертой серии. Испытуемый - Мирзоян Александр, возраст тридцать два года. Комбинированное охлаждение по схеме профессора Телешева. Скорость достижения расчетного давления среды - три часа семнадцать минут.

Двадцать пятое февраля две тысячи шестого года.

Процесс выхода прошел успешно. Скорость - два часа пятьдесят минут. Состояние испытуемого хорошее. Кристаллизация отдельных капилляров. Моторика в пределах нормы. Отправлен в медицинский блок.

Шестое марта две тысячи шестого года.

Произведена загрузка капсулы номер один, сроком на тридцать дней… Испытуемый - Денисов Анатолий…

Процесс выхода прошел успешно…"

Артур сглотнул.

Третье июня. Установлена последняя капсула. Загружены сразу две, сроком на два и три месяца соответственно. Применен новый тип реагента, испытанный ранее на собаках. Артур вдруг явственно увидел себя двумя этажами выше возле самой первой, газовой капсулы, доставленной из Америки. Алик Мирзоян держит барбосу пасть, отвлекает его косточкой, пока Лида выстригает шерсть на затылке, чтобы прикрепить электроды. Телешев стучит по клавишам компьютера, Артур с Толиком таскают баллоны с газом… Сумасшедшее времечко… Коваль подышал на слипшиеся страницы. Одиннадцатое сентября того же года. Испытуемый впервые ложится в капсулу сроком на целый год. Артур вспомнил. Именно тогда было принято решение о полном переходе на отечественный реагент. Возникала опасность нарушений в работе синапсов, отвечающих за кратковременную память. И еще, были подписаны контракты на участие западных ученых в испытаниях. Схема Телешева признана самой успешной.

Дальше, когда же дойдет очередь до него? Ага! Десятого января две тысячи седьмого Коваль испытывает на себе третью капсулу высокого давления, с массажной лежанкой и новым типом мышечной стимуляции. Недолгое погружение, три недели… Нет, не то. Ага, вот оно! Седьмое октября две тысячи седьмого года. Капсула номер три. Красовецкая Елена, срок три года. Капсула номер два. Дэвид Паунти. Сроком на четыре года. Стоит пометка: оплачено британской стороной. В первую капсулу ложится Коваль. Лену Красовецкую Артур смутно помнил, фамилия Паунти ему ничего не сказала.

Так, Коваль Артур… Он замер. Не может быть! Нет, здесь какая-то ошибка. Он захлопнул журнал. Остальное дочитаем позже.

Первая капсула была загружена на двадцать лет.

3. Голубоглазая смерть

Он выбрался на карниз через окно третьего этажа. На первых двух этажах, в пятом и четвертом отделах, царил полный разгром. Мебель лежала перевернутой, компьютеры разбиты, пол устилал хрустящий ковер из остатков лабораторного оборудования. И везде заросли, залежи пыли. Окна первых этажей всегда закрашивались снизу на три четверти и оборудовались двойными решетками, посему Артуру хватало освещения, но бросить взгляд во двор он не мог. Парадный вход, где обычно сидела охрана, как и калитка во двор, оказались забиты снаружи. Причем именно грубо забиты; он подошел и потрогал торчащие внутрь сквозь мореный дуб блестящие острия гвоздей. В институте не было ни воды, ни электричества. Сначала у Коваля создалось впечатление, что в корпусе побывала шайка взбесившихся вандалов, но, зайдя в медицинский блок, он изменил мнение. Какими бы безумцами ни родились те, кто вывернул наизнанку сейфы и вырвал из полов ценнейший старинный паркет, к медицинскому оборудованию они явно относились иначе. Здесь также порядочно пошуровали, но не сломали, а вынесли содержимое лечебницы куда-то наружу.

Постепенно он заметил еще несколько странностей. Лампы дневного света, пусть и бездействующие, оставались на местах, но не встретилось ни одной целой лампочки накаливания. Будто кто-то шел и бережно собирал их, точно грибы. Также пропал весь инструмент с пожарных щитов, кроме баллонов. Большая столовая больше всего походила на стенд для испытания боевых гранат; среди груд разбитой фарфоровой посуды Артур засек несколько самых обычных крыс, разбежавшихся при его появлении. Но нигде он не встретил ни одной кастрюли или обломка алюминиевой вилки. На еду для себя он больше не надеялся. Оставалось уповать, что за пределами института простирается не радиоактивная безжизненная пустыня, а родной любимый город.

У Артура в трех местах кровоточили ладони, перчатки комбинезона он изорвал в хлам, когда пробирался вверх по лифтовой шахте. Тяжелый люк черной лестницы одолеть так и не сумел, это была одна из тех могучих железяк, что устанавливали в брежневские годы на случай ядерной атаки. Пришлось расширить проем в решетке шахты и карабкаться в полной темноте по шатким мокрым крюкам, вбитым в кирпичную кладку. Дважды крюки сгибались под его тяжестью, и Коваль, мокрый от ужаса, повисал над черной бездной. Наконец над головой сквозь решетку первого этажа забрезжил слабый отсвет. Почти сразу Артур увидел и лифт. Многотонная громада застряла, перекосившись, между первым и вторым этажами. Прямо в лицо Артуру целилась огромная ржавая пятка амортизатора.

Затаив дыхание, стараясь не раскачивать опасно скрипящие ступени, человек выбрался на узкий порожек. К счастью, раздвижную секцию кто-то выломал до него. Не понадобился и лом, который Коваль кое-как прикрутил за спиной куском провода. Целлофановый пакет из кабинета шефа он сунул за шиворот, прямо на голое тело. Внизу его больше ничего не интересовало, и Артур не испытывал малейшего желания посетить подвал вторично. Когда он только начинал подъем, догорел последний факел, спички кончились, и ему показалось, что в темноте под ногами, совсем рядом, что-то пробежало. Что-то приличных размеров.

Явно не крыса.

Теперь он отсасывал кровь из царапин, сплевывал и размышлял, где бы раздобыть хоть огрызок пластыря. Из санчасти исчезло всё, даже такие никогда не используемые предметы, как кислородная подушка и костыли. Артур стоял, сплевывая кровь, и прислушивался к зданию. Людей не было и здесь, испарился весь персонал, около пятисот человек. Он слышал только ровный посвист ветра в вентиляции и еще какой-то странный монотонный звук, вроде шуршания домашнего ткацкого станка.

Шит-та, шит-та, шит-та…

Был момент, когда он склонялся к мысли о срочной эвакуации. Тогда объяснялась бы забитая гвоздями дверь. Но даже при самом паническом бегстве инженеры не стали бы уродовать собственные рабочие места. Артур видел оставленную дорогостоящую электронику, микроскопы, лазерные принтеры, которые в случае пожара следовало выносить в первую очередь. Вандалы не тронули электромоторы, но поснимали с приводов резиновые ремни.

На площадке второго этажа Артур нашел еще два трупа. Таскать ржавый лом давно надоело, он оставил его где-то в столовой в надежде подыскать более компактное и удобное средство обороны. Но, натолкнувшись на мертвецов, понял, что с разоружением поторопился. Женский труп полусидел на лестнице, прислонившись спиной к перилам, и сжимал в засохшей ладони упаковку одноразовых шприцев. Перед смертью женщина носила длинное кожаное пальто, почти в целости сохранившееся, поэтому Коваль не мог видеть, что произошло с туловищем. Зато он хорошо рассмотрел, во что превратились ее ноги и голова. Череп женщины с редкими ошметками волос на затылке валялся тремя ступеньками ниже, весь покрытый следами зубов. Левая плюсна и кусок берцовой кости, обернутые в остатки лакированного сапога, также послужили кому-то источником питания. Одного взгляда на следы укусов Артуру хватило, чтобы опознать собачьи зубы.

Или ему почудилось, или роль сыграли натянутые до предела нервы. Где-то вдали, сквозь бесконечное "шит-та", прозвучали легкие шаги. Коваль резко обернулся.

Никого. Полутемный коридор, ряд прямоугольников света, падающих на противоположную стену из закрашенных окон. Анфилада душных, пустынных залов. Артур вдруг обратил внимание, что на окнах отсутствуют тяжелые бархатные портьеры, гордость директорского этажа. Действительно, в левом крыле второго этажа размещалось начальство, и погром носил тут более утонченные, причудливые формы. Грабители не тронули стойки с видеоаппаратурой, но скатали и унесли ковровые дорожки. На плоском экране огромного японского телевизора в кабинете зама по науке кто-то оставил пальцем еле заметную надпись. Более свежие слои пыли почти скрыли послание, и Артур прошел бы мимо, если бы не остановился заглянуть в вывернутый из стены сейф. Дверцу очевидно, выдернули "с мясом", а потом опять захлопнули. На дне сейфа лежало несколько банковских пачек по пятьсот и тысяче рублей. Здесь, в закрытом стальном ящике, не было сырости, крыс и насекомых, и банкноты сохранились прекрасно. Двадцать лет, ошарашенно повторил Артур, или десять, или пять. Он вскрыл верхнюю пачку. Пальцы дрожали. В тот момент, когда он рвал бумагу, ему снова почудился посторонний звук, гораздо ближе. Словно легкий топоток двухлетнего ребенка по толстому ковру…

Он замер, затем резко оглянулся. Нет, ничего. Легкое облачко пыли. Шит-та, шит-та, шит-та…

Самая свежая купюра была датирована две тысячи двадцать шестым годом. Нет, что-то здесь не то! Коваль присмотрелся к деньгам внимательнее. Да, в "его время" пятисотрублевка выглядела несколько иначе. Добавились две горизонтальные полоски, на просвет профиль Петра чередовался с двуглавым орлом, и, кроме того, деньги стали заметно крупнее. Если купюра выпущена всего год назад, сказал себе Артур, то это означает, что институт покинут совсем недавно. Но мертвецы явно пролежали в подвале не год, а гораздо дольше! И одежда успела развалиться, и ни следа запаха. А пыль, а пауки? Да в жизни, даже за три года, не наросло бы столько грязи! Он выпустил пачку из рук, деньги веером разлетелись по кабинету.

Может быть, он перележал, переспал лишнего в капсуле? Нет, это невозможно, аппаратура совсем недавно убедительно продемонстрировала, что программа прошла без малейшего сбоя. Ему даже не понадобился дежурный инженер, чтобы самостоятельно покинуть лежанку. Артур поднял глаза от сейфа к настенному телевизору и тут рассмотрел на сером экране остатки каракулей.

Неведомый писатель оставил надпись на немецком языке. Артура приятно удивило, что, оказывается, он понимает немецкий. "Где кончается философия, там начинается биология".

Занятные интеллектуальные потуги для того, кто грабит сейфы! Артур уже шагнул в холл, туда, где раньше заметил второй труп, но внезапно его пронзила самая противная за сегодняшний вечер мысль. Три мертвых тела внизу - это крайне неприятно. Здесь еще два, к тому же после смерти обглоданные собакой или волком. Скорее, собакой… Но нетронутые грабителями десятки тысяч рублей - это гораздо серьезнее десятка трупов. Если людям стали по какой-то причине безразличны деньги, это…

Напрашивающийся вывод обещал лишить его остатков рассудка. Лучше пока заняться чем-то более конкретным.

Второй безголовый труп принадлежал мужчине и находился примерно в таком же состоянии, что и женский. Человек, когда его застигла смерть, сидел, непринужденно развалясь в кресле, в холле перед кабинетом одного из замов. Он так и умер, положив ногу на ногу. У несчастного отсутствовали обе кисти. Оставляя после себя в пыли рифленые следы, Артур подошел к мертвецу и потихоньку опустился на корточки. Возле левой ноги лежало что-то блестящее. Не сводя глаз с мумии, Коваль потянул на себя пластмассовый предмет, похожий на узкую клетку для яиц или на ячеистую внутренность конфетной коробки. Из десяти ячеек семь были свободны, а в трех покоились полные ампулы с мутной жидкостью внутри. Артур перевернул упаковку, сдул приставшие к пластику пылинки. Значительная часть этикетки отсутствовала; то, что ему удалось прочитать, не добавило ясности. "Вакцина № 3/1. Препарат комбинированного… активен против штаммов… блокирует синтез… Режим дозирования: 4 раза в сутки…"

Так. Шприц-тюбик у охранника в подвале, у тетки на лестнице, а у этого кадра целая батарея ампул. Очень похоже, что все они страдали и умерли от одной и той же болячки. То ли не сумели вовремя принять лекарство, то ли вакцина № 3 перестала действовать?

Добравшись до третьего этажа, Артур был вынужден присесть на подоконник, чтобы немножко перевести дух. Он не помнил наверняка, но вряд ли на тридцать первом году жизни страдал одышкой и аритмией. Путешествие по мертвому институту его доконало. Очевидно, двадцать лет в капсуле не прошли даром. Организм наверняка нуждался в поддерживающей терапии, в укрепляющих лекарствах. Если бы он мог хоть что-то вспомнить из этой области! Внешне мускулатура выглядела прекрасно, но с каждым шагом он всё больше слабел. Хотя Коваль и помнил, где оставил лом, на то, чтобы вскрыть парадный вход, сил ему не хватит. Нечего и думать. Придется уходить через окно. Напротив окон курилки раньше находилась крохотная площадка попарной лестницы, по ней можно было бы спуститься во двор. Как же найти нужный кабинет? По-стариковски кряхтя, Артур поднялся и зашаркал по коридору.

За четвертой дверью справа ему встретилось окно без решеток и краски, правда, невероятно грязное.

Но за потеками грязи просматривалась сварная трубчатая конструкция, а дальше - до боли знакомый облезлый колодец двора. Рамные шпингалеты буквально вросли в древесину. Артур пересек пустую курилку, подергал ставни. Придется разбить стекло. Ничего подходящего под рукой не валялось, кроме пластов штукатурки, насквозь проросшей грибом.

Снова этот шелестящий звук, еле уловимое царапанье, буквально рядом, за стенкой. Точно двое или трое маленьких детей пробежали на цыпочках по лакированному паркету. Маленькие дети или… большие собаки. Артур заозирался в поисках оружия. Дверь в коридор оставалась распахнутой. Ему почудилось или там действительно промелькнула тень? Дикое животное на третьем этаже закрытого учреждения, практически в центре Петербурга, возможно, подверженное бешенству. Нормальная собака не станет кидаться на людей, даже мертвых. Совершенно невероятно, но не более невероятно, чем открытый сейф с деньгами.

Его мечущийся взгляд упал на лопнувшую батарею отопления. Лед, взломавшийкогда-то чугун изнутри, давно превратился в воду, вытек и испарился. Под весом батареи дюймовая труба, уходящая в потолок, оторвалась и болталась в проржавевшей насквозь муфте. Коваль ухватился за трубу обеими руками, приготовился рвануть, но усилий не понадобилось. Железяка отвалилась неожиданно легко, и Артур сразу почувствовал себя увереннее. Не винтовка, конечно, но и на том спасибо. Теперь он мог разбить стекло, не опасаясь пораниться. Коваль поднял трубу над головой, замахнулся, но в последний момент что-то его удержало от удара. Он не позволит пустым страхам взять над собой верх! Если он сейчас, в собственном институте, где проработал не менее пяти лет, боится выйти из курилки, то что он будет делать дальше, на улицах?

Шит-та, шит-та, шит-та…

Ни звука человеческого голоса, ни гудков машин, ни малейшего намека на город с четырехмиллионным населением, только надоедливый шепот таинственного агрегата за окном. Коваль перехватил трубу покрепче, выставив впереди тяжелый зазубренный конец, и, выдохнув, шагнул в коридор.

В коридоре его поджидала лысая собака.

Артур остановился, точно лбом налетел на невидимое препятствие. Он не испытывал страха перед меньшими братьями, но подобную тварь даже представить было непросто. Пес воплощал худшие сны наркомана. Очень отдаленно, толстыми подушками лап, он напоминал добермана, но голова скорее принадлежала неблизкому родственнику колли. Но не отсутствие породы вызывало дрожь, и даже не то, что зверь разгуливал по закрытому "ящику". В конце концов, вахтеры вечно подкармливали дворняг. Артур внутренне усмехнулся, точно наблюдая себя со стороны. Его мозг, защищаясь от безумия, мерил действительность категориями нормального мира. Но ничего нормального в мире за двадцать лет, похоже, не осталось. На собаке практически не росла шерсть; морщинистую, почти черную кожу покрывал слой коросты. На Коваля смотрели пронзительно-голубые глаза.

Пес переступил с лапы на лапу и издал короткое ворчание. В холке зверь едва достигал половины метра и Артур уже прикидывал, что легко сумеет отогнать больное животное, тем более что бешенством здесь и не пахло. Но в эту секунду пес сделал неуловимое движение и мгновенно очутился на два метра ближе. Артур даже не успел сообразить, как это получилось; наверное, он сморгнул или случайно отвлекся. Теперь со зверем их разделяло не более семи метров усеянного мусором коридора. Было в собаке еще что-то неправильное, но в полумраке Артур никак не мог разглядеть, что именно ему не нравится.

Следующий прыжок он почти успел засечь. Артуру почудилось еле заметное движение за спиной; еще не начав оборачиваться, он отметил, как вздулись мышцы на лапах собаки. Он осознал ошибку слишком поздно, его внимание каким-то образом отвлекли.

Черт, ему внушили, что позади кто-то есть! Позади никого не оказалось - пустой коридор и три закрытые двери. Но лысый пес приблизился еще на два метра и снова застыл, как изваяние. Теперь на его облезлую морду падал свет из окна, и Коваль разглядел так раздражавшую его деталь. Под торчащими подвижными ушами животного раздувались влажные жаберные щели.

– Хорошая собачка, - одобрительно пробурчал Артур, делая мелкий шажок назад, по направлению к курилке. - Просто замечательная собачка. Теперь слушай меня, кусок шланга! - Он попытался взять угрожающий тон, но осипшие голосовые связки предательски срывались на фальцет. - Если заеду по зубам патрубком, мало не покажется!..

Он не задумывался, слышит его лысая тварь или нет. Вполне вероятно, что где-то водятся собачки с голубыми глазами, но не с жабрами! Артур вдруг совершенно отчетливо понял, что, если эта пакость на него сейчас бросится, он вряд ли сумеет отбиться даже с трубой в руках, слишком уж она шустрая. Действия собаки чем-то напоминали поведение удава. Две льдинки, не моргая, уставились в глаза человеку. Коваль почувствовал, как крупные капли пота стекают по вискам. Псина гипнотизировала его, совершенно очевидно она ждала, чтобы он на долю мгновения ослабил внимание. Артур, не прекращая буравить противника взглядом, сделал еще шажок к спасительной двери. Теперь ему оставалось запрыгнуть внутрь и запереться изнутри. А потом он разобьет окно и спустится во двор, спустится, даже если лестница давно сгнила!

Его спасла от опрометчивого поступка вторая собака. Много позже он будет заново переживать свой первый день и будет поражаться, как ему крупно повезло и каким чудом было то, что он не повернулся в тот момент спиной. Вторая собака походила на первую примерно как потомственный борец сумо похож на гимнастку. У нее тоже присутствовали четыре конечности и голубые глаза. На этом сходство заканчивалось. Свою широкую пасть пес не мог закрыть по определению: мешал тройной ряд зубов. Верхние клыки росли один над другим, заканчиваясь ниже обвислых брылей. Возможно, прабабка ходячего кошмара согрешила с мастиффом. Так же, как и первый, пес не страдал от наличия жабер и отсутствия шерсти, но вдобавок располагал кожистыми перепонками на коротких кривых лапах. Рыхлой комплекцией зверь отдаленно напоминал бассет-хаунда, если возможно представить бассета с телом полутораметровой длины. Наверное, из-за неудачного телосложения ему было так трудно преодолевать ступеньки. Собака, высунув язык, вырулила с лестничной клетки и коротким тявканьем дала о себе знать товарищу. Или спросила, почему товарищ до сих пор не позавтракал этим сероголовым бритым придурком. Коваль понятия не имел, что означает тявканье, но готов был дать голову на отсечение, что между псами на короткое время возникло бурное общение. Правнук колли молча повернулся к собрату и молча смотрел на него секунды две…

Морок рассеялся. Артуру хватило времени, чтобы задом пересечь порог и захлопнуть дверь.

Коваль упер один конец трубы под дверную ручку, а другой, острый, с силой загнал между рассохшимися паркетинами. Затем ноги его подогнулись, и старший научный сотрудник плюхнулся на пол, прижимая дверь спиной. Но курительную комнату никто не пытался взять штурмом. За тонким слоем пластика стояла полная тишина. Артур проверил, крепко ли держится импровизированный запор, затем, пошатываясь, добрался до окна. По пути он поднял с пола кусок штукатурки.

Грохот от разлетающихся осколков его оглушил. Артур расчистил перчаткой подоконник и вылез на карниз. Теплый и удивительно свежий воздух ворвался в легкие. Слишком свежий для Петроградской стороны, невесело констатировал он, пробуя на крепость пожарную лестницу. Надо же, он вспомнил, где находится институт! Осталось вспомнить, где он сам живет, точнее, жил. Артур потерял уже второе средство самообороны, но о том, чтобы вернуться в комнату и забрать трубу, не могло идти и речи. Скорее он кинется вниз, чем опять повстречается с этой сухопутной акулой!

4. Город лысых псов

Двор почти не изменился. Такой же узкий мрачноватый колодец, пирамида нераспакованных ящиков на асфальте, неприветливые окна второго корпуса напротив. Артур подвигал пальцами, разгоняя кровь, и решительно начал спускаться. Насколько ему смутно припоминалось, из двора на улицу можно было выбраться двумя способами. Либо преодолеть двойные ворота в грузовой подворотне с натянутой поверх кольев колючей проволокой, либо через второй корпус. Уже на уровне второго этажа он увидел, что черный вход во второй корпус стоит распахнутый, и внутри - хоть глаз выколи. Нет, сказал он, только не это. Всё что угодно, но в здание он больше не войдет. Хотя собаки ведь могли поджидать его и на улице!

Он чуть не заплакал от безысходности. На уровне трех метров от земли лестница обрывалась, дальше предстояло прыгать. Коваль помедлил, прислушиваясь, жадно вбирая ноздрями немыслимо чистый воздух. Стояло лето, тополиный летний вечер, градусов двадцать тепла. Пух залетал откуда-то сверху, кружился сказочными водоворотами над крышей, оседал невесомыми сугробами на карнизах, голубом квадрате неба черными точками мелькали птицы. Артур задрал голову и увидел то, что производило такой странный шум.

Шит-та, шит-та…

Над крышей второго корпуса, видимо в следующем проходном дворе, неторопливо махали лопастями четыре ветряные мельницы. Еще две завалились набок, потеряв лопасти. Определенно, такие новшества Артур бы запомнил, стало быть, ветряки установили уже после его "погружения". Очень возможно, подумал он, эти трехлопастные гиганты спасли его жизнь. Откуда взялась энергия для отвода реагента в капсуле, для поднятия температуры? Для запуска программы мышечной стимуляции, вентиляции легких и еще множества тонких операций, обеспечивающих выход из анабиоза? Дизель, предназначенный для дубляжа подстанции, в случае перебоев с током наверняка давным-давно выработал запас топлива. И вот Коваль спасен и висит на последней перекладине лестницы, боясь спрыгнуть на асфальт, потому что там его могут подкараулить лысые собаки. Вместо цветов и оркестра.

Ему сразу понадобится оружие. Артур осмотрелся и приметил, как ему показалось, подходящую вещицу. Возле открытого канализационного колодца валялся кусок оконной решетки - три заостренных прута, прихваченные сваркой к закругляющемуся фрагменту узора. Вполне приличные прутья, почти не ржавые. Он разжал руки и полетел вниз. От хлопка его падения по двору пронеслось протяжное звонкое эхо, но никто не выскочил ни из люка, ни из дверей соседнего корпуса. Морщась от боли в пятке, Артур заковылял к своему новому оружию. Два метровых прутка отделились легко; он подумал и взял оба с собой. Очевидно, до погружения в сон он не только занимался иностранными языками, но отличался завидной бережливостью, потому что моток проволоки, на которой поднимал из подвала лом, Артур сохранил в кармане комбинезона. Кусок провода он повесил через плечо и закрепил один прут за спиной, соорудив подобие ножен.

Теперь он был готов к выходу в город. Но перед тем как направиться к воротам, он зачем-то подошел к открытому люку и заглянул внутрь. Артур не смог бы объяснить, какая муха его укусила, - ну люк и люк. Так нет ведь, поперся. Гораздо позже он научился всем своим внезапным порывам находить объяснения: очевидно, в минуты крайней опасности активизировались какие-то подспудные чувствительные центры в мозгу. Если бы не эти озарения, не дожить бы до следующего утра!

В люке, вверх ногами, застрял человек. Артур отшатнулся: по ботинкам трупа ползала крыса. Первым позывом было немедленно повернуться и бежать к воротам, но он себя пересилил. Потому что это был свежий труп. Относительно свежий; возможно, мужик провисел вверх ногами в люке дня два, но никак не годы. И умер он явно не из-за отсутствия вакцины. На человеке был надет серый костюм военного покроя, вроде полевой милицейской формы, вполне привычная офицерская портупея, брюки заправлены в высокие шнурованные ботинки.

В спине убитого Коваль насчитал четыре дырки, скорее всего, от пуль. Провалиться дальше, в шахту люка, телу мешал торчащий из глубины вентиль. Лица убитого Артур рассмотреть не мог. Физиономию мертвеца закрывал противогаз, плотно схваченный ремнями на русом затылке. Тело уже начинало разлагаться, живот мертвеца вздулся, но, как ни странно не наблюдалось и следа от крысиных или собачьих зубов. Зато с портупеи свешивались сразу две кобуры. Одна пустовала, зато в прорези другой Артур совершенно четко видел рукоятку пистолета.

Такой возможности могло больше не представиться. Коваль еще раз внимательно осмотрелся, прут положил рядом, сам опустился на живот. В глубине колодца, в метре от висящей головы мертвеца, вильнула хвостом крыса. Почему же они всё-таки его не едят? Чтобы не было так страшно, Артур пытался отвлекать себя всякими глупыми вопросами. Черт, как далеко, не дотянуться! Он задрал голову над потрескавшимся асфальтом - показалось, что в спину уперся недобрый остановившийся взгляд. Мигом перекатился на спину, держа перед собой заостренный конец прута.

Никого. Слепые, серые от копоти окна безразлично окружали пространство двора. Артур успокоил дыхание и вытащил тело из люка почти до пояса. Потом свалился рядом, обливаясь потом и чувствуя, как в животе назревает новый спазм.

Затем он поднял глаза и увидел перед собой лысых псов. Сразу троих. Эти здорово отличались от предыдущих, были гораздо тщедушнее, но излишним миролюбием явно не страдали. Псы разделились и наступали на Артура сразу с трех сторон. Три пары голубых глаз на голых, пятнистых, как у гиен, мордах. Центровой, очевидно, командовал в стае, с большой натяжкой его можно было принять за бульдога, если бы не широкий и плоский, как у выдры, хвост.

Не смотреть им в глаза, главное - не смотреть! Артур расстегнул кобуру на боку мертвеца и достал тяжелый пистолет. Ощутив в ладони рифленый пластик рукоятки, он почти сразу вспомнил, как стрелял на военной кафедре института. Боже, как это было давно! На собак оружие произвело ошеломляющее действие. Артур даже не успел сообразить, как снять пистолет с предохранителя, а псов словно ветром сдуло. С ума сойти, проклятые твари понимали, что именно человек держал в руках и какую угрозу им это несло…

Коваль слегка повеселел, он даже не успел в этот раз толком испугаться. Осмотрел пистолет; на ладони лежал не привычный армейский "Макаров", а какая-то неизвестная импортная модель, возможно, выпущенная гораздо позже седьмого года. Полный магазин на четырнадцать патронов, еще один запасной в кармашке кобуры. Морщась от отвращения, Коваль расстегнул на убитом портупею. Работать приходилось вслепую, постоянно обшаривая глазами двор. Лысые гады могли вернуться с подкреплением, но без портупеи некуда сунуть оружие. Перепоясавшись, он хотел уже подняться с колен, но тут заметил в глубине колодца рюкзак. Несколько секунд Артур боролся с желанием плюнуть на всё и спешно смыться. Он нисколько не сомневался, что за ним наблюдают. Псы притаились за пирамидой ящиков, сваленных в дальнем конце двора. Спускаться в люк рядом с трупом было равносильно самоубийству, а чтобы дотянуться рукой до кожаных лямок, не хватало каких-то тридцати сантиметров. Наконец он придумал. Засунул конец железного прута в канавку люка и соорудил что-то вроде крючка. Затем, одной рукой поводя из стороны в сторону пистолетом, опустил крюк в яму.

Рюкзак весил килограммов десять, не меньше. Как и хозяина, его не тронули зубы хищников. От поклажи мертвеца исходила слабая, но устойчивая горьковатая вонь. Артур принюхался и обнаружил, что точно так же пахли брюки убитого и портупея, которую он реквизировал. Это меньше всего походило на запах гниющей плоти, скорее создавалось впечатление, что вещи пропитаны специальным составом. Артур решил, что исследует содержимое находки попозже. Пусть даже там окажется кусок другого трупа - оставаться здесь он больше не мог. Обитатели подвалов ждали случая, чтобы напасть.

Еще не дойдя до ворот, Артур понял, как сюда попал малый в противогазе. Оба гидравлических привода отсутствовали, створки свободно покачивались на сквозняке. Видимо, парень забежал во двор по глупости, спасаясь от погони, заметался в четырех стенах и не нашел ничего лучшего, как спрятаться в люке. Тут его и застрелили. В спину. Коваля передернуло. Что происходит в Питере, черт возьми? Действительность превзошла самые кошмарные прогнозы. Жители покинули город…

Скрепя сердце Артур вынужден был признать очевидный факт: даже за двадцать лет асфальт бы не сдался под натиском зелени. Что-то произошло со временем. Или с капсулой. Узкий переулок, обсаженный редкими тополями, превратился в неухоженную лесную просеку. Асфальт вздыбился, раскрошился на куски, порой Артуру приходилось искать место, куда поставить ногу. Под лопнувшим уличным покрытием змеились корни деревьев, кое-где образовались каверны глубиной в несколько метров, отовсюду лезла трава, достигавшая метровой высоты. Тополя, осины, ели, даже клены и дубы сплетались в вышине, загораживая небо. Деревья прорвали линии электропередачи, лезли ветвями в разбитые окна. Артур заметил бетонный столб, вырванный из земли и повисший на проводах как нелепое украшение могучего тополя.

Этот парень в люке… Если несчастье, поразившее людей внутри института, случилось так давно, почему убитый разгуливал в противогазе? Неужели зараза жива до сих пор?

Коваль, сжимая в руке пистолет, пробирался вдоль стены здания, тут ему казалось спокойнее. Метров через двести, он знал, переулок свернет направо, а там рукой подать до Каменноостровского проспекта. В тенистой листве голосили птицы. Артуру показалось, что в траве промелькнуло мелкое животное, возможно, кошка, или, чем черт не шутит, заяц. Один раз он совершенно отчетливо расслышал в ветвях заунывное мяуканье, но кошка к нему не спустилась. Другой раз, он мог поручиться, из чащи прозвучало козлиное блеяние.

За поворотом он опять вдали увидел псов, штук восемь. Судя по всему, стая охотилась, но явно не на него, или преследовала какое-то крупное животное. Издалека послышался яростный лай, затем всё стихло. Здания дореволюционной постройки, вдоль которых он брел до сих пор, кое-как держались, но открывшийся за поворотом вид заставил Коваля охнуть. Вдоль бывшего теперь Каменноостровского парковалось когда-то множество автомобилей. Теперь от них остались, в лучшем случае, истончившиеся ржавые скелеты. На проезжей части кое-где сохранялась разметка, но мостовую во всех направлениях рассекали глубокие трещины, заросшие диким кустарником. Большинство новых домов на противоположной стороне проспекта частично обрушилось, первые этажи зияли провалами разбитых витрин. У семиэтажной стеклянной призмы выпала на тротуар вся фасадная стена, обнажив торчащие пеньки перекрытий. Тысячи ласточек сновали сквозь бесчисленные щели в стенах.

У многих зданий проломились крыши, и через окна верхних этажей Коваль различал нежное вечернее небо. Впереди, метра на три над землей, вертикально вздыбился обломок бетонной лестницы с перилами. Артур постоял минуту над жерлом облицованного мрамором тоннеля.

"Метрополитен. Станция "Австрийская площадь". Половина букв с гранитной стенки осыпалась. Любопытно, при нем эту станцию еще не построили. Очевидно, совершенно новая ветка, по которой он почти наверняка никогда уже не проедет. Возле ступеней Коваль наткнулся на полустершуюся металлическую табличку: "Внимание! Зона карантина! Проход только по пропускам!"

После станции метро он прошел мимо двух роскошных магазинов. То есть они давно не могли называться роскошными, но отголоски былого величия сохранились. Продуктовый супермаркет, весь в зеркалах, был буквально вывернут наизнанку, точно внутри потопталось стадо слонов. Зато следующий магазин напомнил Ковалю пыльные купюры из сейфа института. Артур стоял перед ювелирной лавкой. От уличных стеклянных витрин ровным счетом ничего не осталось, зато в глубине помещения, на прилавках, аккуратными рядками поблескивал благородный металл. Он намеревался зайти внутрь, как вдруг обострившееся чувство опасности заставило его обернуться.

Дорогу перебегала огромная серая кошка, держащая в пасти только что убитого, еще трепыхавшегося голубя. А возможно, это была совсем и не кошка: разве у кошек торчат наружу нижние клыки, как у кабанов? Как ни странно, голубь напомнил Артуру о еде. Он чувствовал, что восприятие потихоньку притупляется или измученный мозг, защищаясь, возводит своеобразную преграду между сознанием и внешним миром. Артур зашел в ювелирный и расстегнул молнию на дурно пахнущем рюкзаке.

В обоих отделениях не встретилось ничего протухшего. Несколько кусков вяленого мяса, кулек с окаменевшим обломком сероватого сахара, огромная телефонная трубка, похожая на первые изыски "форы". Фляга с водой, порядочный кусок хлеба, пузырек с маслянистой желтоватой жидкостью внутри и самое тяжелое - железный ящичек. Первым делом Артур впился зубами в хлеб и не мог остановиться, пока не сожрал половину краюхи. Вода во фляге обладала потрясающим вкусом… Совершенно точно, что не водопроводная.

Ужиная, он не прекращал следить за обстановкой на улице. Один раз в дебрях кустарника скользнуло что-то черное, но Коваль не успел разглядеть. Ему крупно повезло проснуться не лютой зимой, а в период белых ночей. Но ночь, пусть и белую, проводить под открытым небом недопустимо. Ему необходимо найти убежище. Он заметил, что начал рассуждать, как заправский индеец. И с едой он поступил соответственно, половину хлеба и мясо оставил на потом. Артур решил, что дойдет до Невы, и если никого не встретит, то придется срочно определяться с ночлегом. Убирая остатки ужина, он замер с протянутой рукой. Издалека донесся тоскливый, леденящий кровь вой.

Да, нужно срочно найти ночлег…

Коваль вскрыл плотно притертую крышку стеклянного флакончика, и в нос тут же ударила многократно усиленная волна того самого горького запаха, что пропитал все вещи. Возможно, это лекарство или средство от насекомых, выкидывать не стоит. Железный ящичек оказался на поверку термосом. Внутри корпуса находилась колба с широким горлом, а внутри нее, переложенные тряпочками, стояли плотно закупоренные пробирки. Температура в термосе давно выровнялась с температурой снаружи, и содержимое пробирок, вне сомнения, испортилось, но, следуя странному наитию, Артур закрыл термос и снова сунул его в рюкзак.

Метров через пятьдесят, там, где раньше располагалась резиденция "Ленфильма", он наткнулся на баррикаду. Причем не самодельную, а построенную по всем правилам военного искусства. Проспект перегораживали грамотно уложенные противотанковые ежи, дальше в несколько рядов тянулись разные виды колючей проволоки, мешки с песком, над которыми прищурились бойницами долговременные огневые точки. Четыре дота были построены на славу, из подручных материалов, но щедро облиты цементом, и походили на торчащие из асфальта серые фурункулы. Сейчас цемент раскрошился, в трещинах росли полевые цветы, порыжевшую колючую проволоку разметало ветром. Коваль, тщательно глядя под ноги, поднялся на бруствер из мешков, оглянулся в обе стороны. От кого держали оборону строители баррикады? Ясно лишь одно: ее воздвигли, чтобы не пропустить врага в центр города, на Троицкий мост.

Проспект расстилался, словно забытая в лесу взлетная полоса… Ни взорванных танков, ни останков пехоты на подступах к ежам. Спускаясь с верхотуры, Артур заметил на песке множество следов. Некоторые принадлежали собакам, но имелись тут и следы копыт, и даже отпечатки голой ступни человека. За последним дотом он набрел на полностью разложившийся труп лошади под седлом, а дальше лежали четыре собачьих трупа. У двоих псов в лобных костях зияли аккуратные отверстия.

Коваль хотел пройти мимо, но вдруг затормозил. У этих собак с шерстью было всё в порядке, и, насколько он разглядел, не наблюдалось никаких отклонений. Он заставил себя подойти вплотную, достал из-за спины прут и потыкал в серую шкуру ближайшего зверя.

– Сдохнуть мне, если ты не волк! - сообщил Артур оскаленной челюсти. - Где же тот, кто тебя пристрелил?

Возможно, стая взяла человека на лошади в кольцо, он отстреливался, а потом бросил лошадку волкам и бежал пешком? Нет ответа. Артуру последнее открытие совсем не понравилось. Лесные хищники в центре Петроградской стороны; ладно бы еще где-нибудь в новостройках… Начинало смеркаться, солнце закатилось за крыши; он прибавил ходу, держа курс на мечеть. Издалека он различал полосатый шлагбаум и новый ряд песочных укреплений, прямо под минаретами. Над шлагбаумом полоскался на ветру железный щит с белыми выцветшими буквами. Артур изо всех сил напрягал зрение, пытаясь прочесть, что же там написано. Он уже не прятался в тени домов; дважды, прямо на глазах, сверху падали куски лепных украшений и фрагменты водосточных труб. Теперь он выбрал другую тактику - шел прямо по центру проспекта, далеко обходя препятствия, за которыми могли спрятаться собаки или другие хищники.

Надпись на плакате стала вполне различимой. Коваль сложил разрозненные буквы в слова, перечитал снова и снова, не доверяя собственному зрению, и тут его впервые серьезно отвлекли. 5. Чужой среди своих, или О важности огневой подготовки

Зелень возле метро "Горьковская" меньше всего походила на аккуратный садик. По правую руку от Артура переливался всеми оттенками зеленого настоящий бурелом, точно вид с картины Шишкина. Чащоба выползла на проезжую часть, раскроила остатки булыжной мостовой, вырвала из земли рельсы. Но плотную стену леса разрезала выжженная широкая, метров пяти, просека, ведущая к ступеням метрополитена. Видимо, дорожку неоднократно поливали каким-то горючим веществом, чтобы преградить путь растениям, поэтому поверхность земли покрылась толстым слоем золы. Артур обогнул лежащий на боку, проросший шиповником остов автобуса и увидел первых живых людей.

От счастья у него чуть не остановилось сердце. Несколько раз Артур разевал рот, но так и не смог выговорить ни слова. А когда к нему наконец вернулась речь, выяснилось, что люди находятся в серьезной беде. Двое парней, по виду совсем молодые ребята, держали круговую оборону как раз посередине просеки, между облезлой тумбой метрополитена и выходом на проспект. Один из них был ранен и не мог уже стоять на ногах. Привалившись спиной к ноге товарища, парнишка натягивал зубами конец бинта, обмотанный вокруг левого предплечья. В правой руке, уперев ложе в колено, парень держал спортивный арбалет. По левой, разодранной, штанине растекалось темное пятно. Буквально в трех шагах, нашпигованные стрелами, подыхали три лысые собаки. Еще несколько тварей, прижимаясь к земле, кружили поодаль. Напарник раненого держал друга за шкирку и рывками тянул в сторону станции подземки. Одежду парней составляли грубые брезентовые куртки и такие же штаны, словно скроенные из палаточной ткани. На затылках у обоих болтались на ремнях респираторы. За спиной у стоящего на ногах крест-накрест висел охотничий дробовик с пистолетной рукояткой и длинный тесак в самодельных ножнах, в свободной руке обороняющийся сжимал еще какое-то оружие. Парочка, несомненно, пыталась пробиться к метро, но путь к ступеням преграждали еще не менее десятка собак. По сравнению со стаей в институтском дворе эти, видимо, гораздо лучше питались в детстве и выросли, как на подбор, до размеров крупной овчарки. Впрочем, с такой внешностью размеры теряли значение. У самого мелкого между лопатками просматривались два позвоночника, другого отличала полная асимметрия, словно его слепили из двух разных собак. Один кобель валялся на спине с выжженной в боку дырой, еще один крутился волчком, наматывая на лапы собственные кишки. При этом никто не лаял и не рычал, слышалось лишь шумное дыхание. Парень водил оружием из стороны в сторону, дергая за собой ослабевшего товарища; псы перемещались, не решаясь напасть, но всё время сужали кольцо. Либо у оборонявшегося кончились патроны, либо он берег последний, но Артур был уверен, что стрельбу бы он услышал издалека.

Еще минута, и обоим ребятам конец! Артур скинул с плеча лямку рюкзака, проверил в кармане запасную обойму и, не скрываясь, побежал через улицу. Перепрыгивая трещину в асфальте, он заметил на рыхлой сырой земле четкий отпечаток огромной когтистой лапы. Здесь не так давно прошла кошка, скорее всего, из тех кошек, что оглашают ревом африканские саванны. Почти не испытывая удивления, он вспомнил о находящемся поблизости зоопарке.

– Эй! - что было силы завопил Артур. - А ну стой!

Псы, атаковавшие раненого, его услышали и мгновенно обернулись. Глаза ближайшего зверя покрывала белесая пленка катаракты, но шириной грудной клетки он мог бы поспорить с лучшим ротвейлером. Для собак картина боя резко поменялась, четверо из них теперь сами оказались в окружении. В стороны разбежаться они тоже не могли. Загородив зверям выход на проспект, Артур понял, почему обуглившаяся аллея не уступала зарослям жасмина, наседающего с обеих сторон. По обочинам были вкопаны в землю и связаны между собой куски двухметровой железной ограды.

Людей появление подмоги поразило не меньше, чем собак. Артур не ошибся, парни были совсем молодыми, хоть и заросли бородами.

– Ты подземник? - хрипло выкрикнул раненый. Он глядел на Артура округлившимися глазами и, забыв о своей ране, выронил изо рта бинт. - Где твоя маска? Даляр, ты взгляни, он ходит без маски!

Тот, кого звали Даляром, чуть отодвинулся в сторону, и Артур понял, почему он не отвечает и почему не было слышно стрельбы. В зубах бородатый Даляр сжимал длинный узкий кортик, а в свободной руке - сигнальную ракетницу.

– Я не подземник! - покачал головой Коваль. - Как их прогнать?

– Стреляй! - немедленно откликнулся раненый.

– Я могу попасть в вас! Я плохо стреляю! - пожаловался Коваль.

Точно разгадав, о чем он говорит, собаки выстроились на одной линии между людьми. Теперь Коваль действительно не мог стрелять без риска зацепить ребят.

– Сзади! - выкрикнул вдруг раненый.

Артур крутанулся на пятке, и очень вовремя. Длинными плавными прыжками к нему приближались еще две огромные собаки. До первой оставалось не более трех метров, когда он перехватил пистолет обеими руками и трижды выстрелил. Отдача толкнула Артура назад с такой силой, что он споткнулся и упал на одно колено.

С деревьев вспорхнули сотни пернатых, город откликнулся пистолету громоподобным эхом. Первые два выстрела не причинили никому вреда, ствол пистолета сразу же задрался вверх. Но пес уже летел, готовясь вцепиться Ковалю в горло, и сам наткнулся на пулю. Вторая собака передумала атаковать и рывком ушла в сторону, в метровые заросли крапивы.

В ту же секунду четверка окруженных за спиной Артура сделала попытку прорвать кольцо. Они оставили в покое раненого и гуськом понеслись вдоль ограды.

– Убей их! - вопил парень.

Артур, не вставая с колена, повернулся и совсем близко от лица увидел безжалостные голубые глаза и распахнутую розовую пасть. Пуля угодила псу в глотку и отшвырнула его назад, на бегущих следом приятелей. Даляр отпустил воротник раненого, взмахнул кинжалом и одновременно разрядил ракетницу.

Один из лысых мутантов, пронзительно скуля, отлетел к ступеням метро, ракета с шипением воткнулась ему в бок и продолжала гореть, разбрызгивая оранжевые искры. Другие развернулись и бросились бежать, протискиваясь в щель под покосившейся оградой. Раненый опрокинулся на спину, но успел выпустить стрелу, затем аккуратно отложил арбалет в сторону и метнул в убегающих врагов два ножа. И стрела, и ножи достигли своих целей. Отдаленный потомок черного терьера тоненько завизжал, зашатался и рухнул. Стрела пробила ему затылок и вышла под горлом.

Ножи перебили сухожилия на задних лапах следующему беглецу, но он упорно ковылял прямо на Артура. Коваль слышал собственный крик и продолжал давить на спусковой крючок, пока мускулистое черное месиво перед ним не прекратило шевелиться.

Люди выиграли бой. Одиннадцать собак погибло, остальные бежали. Даляр как ни в чем не бывало ходил от одного трупа к другому и при помощи кинжала извлекал ножи и арбалетные стрелы. Раненый парнишка забинтовал наконец руку и занялся прокушенной ногой. Артур устал так, словно целый день разгружал угольную баржу, он мог только сидеть и дышать ртом. Тошнотворный запах паленого мяса забивал ноздри. Даляр закончил собирать стрелы, вернул их напарнику, извлек из подсумка шприцы и трижды уколол его в ногу и руку. Только после этого он обратил внимание на Артура:

– Что у тебя с головой? Ты из Чухни?

– Нет, я местный. Я долго спал… - Коваль впервые осознал, что не сможет внятно объяснить, откуда появился. У него крепло подозрение, что эти люди понятия не имеют об анабиозе. - Я ученый, из института…

– Ученый? - Парни переглянулись. - Ты из южного каравана?

– Нет, я же говорю - я местный. А голова обработана специальным составом, чтобы не росли волосы.

– Где твоя маска? Маска, не понятно? - Даляр тронул ремень респиратора. - Ты что, ковбой?

При этих словах раненый бородач звонко расхохотался:

– Какой из него ковбой! Он стреляет, как мамаша Рубенс. Выпустил двенадцать пуль, и только три в цель. Дружище, у тебя патроны растут на грядке? Кто учил тебя стрелять?

Коваль слегка обалдел от такого напора.

– Ты не подземник, не ковбой и не пришел с караваном! - подытожил Даляр, поигрывая кинжалом. - Ты не из команды губернатора, иначе стрелял бы, прежде чем поднимать крик. И ты не из портовых, те не ходят без клинков. Без маски гуляют заразные или дураки. Лучше тебе оказаться дураком, приятель! Как тебя зовут?

– Вы могли хотя бы сказать спасибо! - запоздало обиделся Коваль. - Меня зовут Артур.

– Извини Даляра, дружище! - вступился раненый. - Он злится, потому что израсходовал на меня всю столбнячную сыворотку. Меня зовут Людовик.

– Много болтаешь! - окрысился Даляр. - Ладно, Лю прав. Спасибо тебе. Дыши! - Он достал из кармана тонкую пачку бумажек, оторвал одну и положил в двух шагах от Коваля. - Ты что, не понял? Дыши!

Артур потянулся за крохотным розовым листочком и только тут заметил, что Людовик вполне серьезно целится ему в лицо из арбалета. Артур поднес листок ко рту, старательно подышал. Ничего не произошло, но парни облегченно вздохнули.

– Порядок! - сказал Даляр. - Ты тоже шел в подземку?

– А эти собаки… - Артур покосился на трупы. - Они могут вернуться?

– Он точно не питерский. - Людовик, опираясь на плечо товарища, поднялся на ноги. - Ты встречал хоть одного местного, кто не знает повадок булей?

Даляр задумчиво покачал головой, не спуская глаз с притихшей улицы:

– Они вернутся, когда уйдешь ты. Були не выносят огнестрельного и портовых клинков. Но если ты собираешься и дальше бродить здесь один, то лучше отдай пистолет мне. Через час появятся летуны и волки, они не боятся пороха.

– Я не хочу тут оставаться! - подскочил Артур. - Возьмите меня с собой, пожалуйста. Возьмите меня к людям.

– Все люди разные! - философски улыбнулся Людовик. - К каким людям ты хочешь попасть?

Теперь они оба выжидающе глядели на Коваля. Артур понял, что, если он сейчас скажет что-то неправильно, как-то неверно себя поведет, парни просто бросят его здесь, наедине с волками. Он зря понадеялся на их благодарность. Точнее, на благодарность он и не рассчитывал, он сломя голову кинулся на помощь, просто потому, что его так воспитали… Кто меня воспитал, спросил он у спящей памяти? Кто мои родители? Нет, с капсулой явно что-то случилось, раз я не могу даже вспомнить, как выглядели самые близкие люди!

– Я хочу попасть к людям, - осторожно произнес Коваль, - которые следуют законам.

– Законам? - усмехнулся Людовик. - Как ты считаешь, Даля, папа Рубенс следует законам? Знаешь, дружище, если у тебя есть чем заплатить подземникам, можешь отправиться с нами к папе, и сам ему задашь вопрос.

– Мне нужно забрать рюкзак!

Артура охватило невыразимое облегчение. Опасаясь, что новые друзья передумают, он чуть ли не бегом вернулся за своей поклажей. Парни ждали его на ступеньках. Если они собираются спуститься в метро, подумал Коваль, то я пас. Пешком топать по тоннелям - ничего страшнее не придумаешь.

– Почему вы зовете Рубенса папой? - спросил Артур.

– Обычно спрашивают, почему папу зовут Рубенс! - скупо улыбнулся Даляр.

Оказалось, что у него тоже имелся багаж, просто во время сражения два длинных баула валялись в стороне. Теперь Людовик не мог нести свою поклажу, и Артур вызвался помочь. Баул был не столько тяжелым, сколько неудобным, и казалось, что набит внутри травой.

– Он папа, потому что папа! - Людовик протянул Ковалю старинный портсигар, заполненный вручную скатанными папиросами. - Там, откуда ты появился, иначе называют людей, способных иметь детей?

– Эээ… Вот я, например, вполне способен иметь детей, но никто не зовет меня папой. - Артур бросил эту вполне невинную фразу, подтягивая лямки вещмешка, и потому не сразу заметил повисшее вокруг тяжелое молчание. Он в испуге поднял глаза. Неужели всё-таки сморозил какую-то оскорбительную глупость? Оба попутчика находились в явном замешательстве.

– Откуда ты знаешь, что можешь иметь детей? - К Даляру вернулось обычное недоверие.

– Ну, видишь ли… - Артур замялся. - Так получилось, что моя девушка дважды от меня… беременела.

Ну конечно! Как он мог забыть… Наташка. В мозгу Коваля словно что-то перевернулось, он скривился, сжав руками виски. Мгновенно всё стало на свои места. Он жил с Натальей, на папкиной даче под Сестрорецком, а родители последние два года осваивали новую квартиру на Ржевке. Он вспомнил мать и отца, вспомнил до мельчайших подробностей, как они с папашей закладывали фундамент и как Наталья отказалась жить вместе с его предками… Господи, что с ними со всеми? Где сейчас Наташа?

– Это такая шутка, приятель? - Даляр положил руку на рукоятку кинжала. Артур впервые обратил внимание на холодное оружие своего визави. И кинжал, и внушительный ятаган за спиной Даляра были настоящими произведениями искусства. Затейливая резьба покрывала сталь, на гарде переливались грозди драгоценных камней. - Ты хочешь сказать, что дважды выигрывал маму? Или в вашем городе избыток родящих женщин?

– Это не шутка! - заторопился Артур. - Я всё объясню. Просто до того, как я уснул, мы жили вдвоем с моей девушкой…

Вечернюю тишину прорезал далекий рев. Людовик встрепенулся и не дал Артуру закончить фразу. В который раз бородатый весельчак разрядил обстановку.

– Даля, надо спешить! Приятель помог нам, а остальное подождет!

– Ты прав! - Даляр оставался мрачен, но руку с оружия убрал. - Уходим! - Он повернулся и первым направился к пандусу.

Коваль мысленно перекрестился. Чтобы остаться в живых, ему придется теперь взвешивать каждую фразу! А еще предстояло выяснить, какой же идет на самом деле год?

Вместо стеклянных дверей все входы и выходы из метро ощетинились грубой каменной кладкой. Только в одном из проемов вместо камня блестел металл. Даляр первым зашел в узкую нишу, приподнялся на цыпочки, и в руке у него оказался старинный эбонитовый телефон с ручкой и переговорным рожком. Таким аппаратом пользовался еще Ленин в фильме про революцию. Даляр осторожно размотал провод, сделал несколько вращательных движений. Артур глядел, затаив дыхание. Человечество откатилось назад как минимум на сотню лет! Только сейчас он всерьез поверил в происходящее. Из трубки аппарата раздался треск, затем мужской голос отчетливо произнес: "Горьковская".

– Три человека на "Адмиралтейскую", - словно речь шла о вызове такси, отозвался Даляр. - Мы из Эрмитажа.

– Пароль? - скучно спросил голос.

– Минога.

Даляр передал трубку Людовику, скинул рюкзак и на ходу вытаскивая кинжал, ринулся вниз по ступенькам. Артур напрягся, хватаясь за пистолет, но ничего опасного не предвиделось. Один из тех псов, которых поразил Людовик из арбалета, каким-то чудом выжил и медленно отползал в кусты. Даляр нагнулся и легким движением перерезал собаке горло. Затем не поленился проверить остальных. Коваль снова ощутил тошноту.

– Так обязательно поступать? - тихо спросил он у Людовика, ожидающего у трубки.

– Раненый буль не умирает! - просто ответил бородач, и тут трубка разразилась длинной тирадой. - Хорошо! - ответил кому-то Людовик и вернул телефон в железный ящичек, крепившийся на косяке. - Ждать минут двадцать. Слышишь, Даля?

Налетевший порыв ветра принес запах большой воды. Артур вдруг заметил, что жутко натер ноги в резиновых сапогах. Он ощупал себя и убедился, что пакет с журналом не потерян, а только соскользнул на спину. Людовик присел, вытянул забинтованную ногу и принялся чистить арбалет. Даляр хмуро пыхтел папироской, быстро скользя глазами по окрестностям. Живых собак не было видно, на каркас лежащего автобуса с громким хлопаньем крыльев приземлились два баклана. Где-то вдали раздавалось заунывное мяуканье, но низкий рык больше не повторялся. Артуру показалось, что в густеющей синеве над кронами деревьев кружатся несколько хищных птиц.

– Скажите, - осмелился он, - эта надпись, она давно там висит?

– Какая надпись? - не понял Даляр.

– Вон там, возле мечети. Насчет захоронения.

В который раз он вызвал своим поведением замешательство.

– Ты владеешь письмом? - почти с уважением осведомился Людовик. - Тогда прочти нам.

– Там написано… - Артур откашлялся. Наорался он за последний час, а связки всё никак не окрепнут. - Там написано: "Зона строгой изоляции. Захоронение номер шесть. Въезд по пропускам!"

– Это было всегда! - непонятно отозвался Даляр, катая в зубах вонючую папиросу.

– Отчего умерли эти люди? - решился Артур.

– С какого острова ты приплыл, приятель? - Даляр выплюнул окурок, подхватил с гранитных ступеней вещмешок. За нержавеющей дверью метро кто-то гремел засовами. - Только не говори, что научился читать в лесу!

– Но я и правда не знаю! - взмолился Артур. - Мой папа об этом не рассказывал! - на ходу сочинил он.

Дверь с противным скрежетом поползла вбок. Изнутри ударил поток настоящего электрического света. И в этом волшебном сиянии, словно ангел, преграждающий смертным доступ в рай, стоял огромный мужик с пулеметом Дегтярева наизготовку. Людовик, придерживая кровоточащий локоть, уколол ухо Коваля усами:

– Все люди передохли от болезни СПИД, дружище! И если на твоем острове не знают, что это такое, да еще и раздают девок, клянусь мамой Рубенс, я хоть завтра отправлюсь туда!

6. Пленник Эрмитажа

В вестибюле станции, кроме волосатого громилы с пулеметом, Коваль, впервые с момента пробуждения, встретил женщину. Оба сотрудника подземки одевались так, словно готовился авангардный показ мод. Но если амбал просто ограничился потертым лисьим полушубком и расклешенными штанами из портьерного бархата, то на женщине под меховой накидкой поблескивало атласное платье, а голову венчал восточный головной убор с остатками роскошного плюмажа. Они разбирают одежду из музеев, вскользь подумал Коваль. У женщины было простое круглое лицо и почти не портящие ее тяжелые очки с бифокальными линзами. В руках она держала внушительный гроссбух.

– Проездные предъявлять в открытом виде! - Громила добродушно ощерился, указывая на табличку со знакомым текстом, висящую над останками турникетов.

Людовик открыл подсумок и передал женщине несколько мелких предметов; та ссыпала их в металлический ящик с петлями, затем навесила на петли замок и сделала запись в журнале. Тут оба подземника разглядели лысую голову Артура и удивленно замерли.

– Он без маски! - пророкотал великан. - Даляр, вам надоело жить?

– Я его проверил, он чист, - парировал бородатый.

– Чем заплатишь, красавчик? - деловитоосведомилась женщина, занеся над гроссбухом перьевую ручку.

Коваль нерешительно открыл рюкзак и показал содержимое. Людовик присвистнул, Даляр поболтал на свету пузырек с вонючей жидкостью и покачал головой.

– Ты прикончил кого-то из людей губернатора? - очень спокойно поинтересовался громила с пулеметом. Артур обратил внимание, что у мужика не хватало трех пальцев на правой руке. - Ладно, мазь меня устроит. Пошли!

– Зато нас не устроит, - холодно сказал Даляр. - Запиши на него трудодни.

Подземники переглянулись.

– Нам всё равно, - хмыкнула женщина. - Но мы его не знаем. Я запишу трудодни на тебя.

– Годится! - кивнул Даляр и опустил пузырек к себе в карман.

После чего великан снял с плеча пулемет и вернул железную дверь на место. Женщина подняла свой переносной сейф и исчезла в боковом проходе, там, где еще читались полустершиеся буквы: "Линейный отдел милиции".

– Вперед, - сказал подземник и первым шагнул в наклонную шахту.

В эту секунду Ковалю стало ясно, куда девались лампочки из института. Одна свисала на длинном шнуре, освещая круглый зал станции, другая неярко горела примерно посередине шахты, следующая угадывалась внизу, в вестибюле.

Они спустились пешком, на замершем эскалаторе кое-где не хватало ступенек. В нижнем вестибюле Артур понял, зачем подземники напяливали на себя мех. Если наверху гостило лето, то на станции не выветривался промозглый застоявшийся холод. Свет одинокой лампы не достигал жерла тоннеля, почти на уровне рельсов плескалась маслянистая вода. Сквозь бурый налет лишайников на осыпающемся кафеле угадывался веселый рекламный щит: сочная блондинка приглашала посетить турецкие курорты. Мужик с пулеметом не делал попыток спуститься в тоннель, остальные тоже чего-то ждали.

И дождались. Сначала раздался стук, потом из мрака, лязгая и скрипя, выкатилась платформа поезда, без стен и крыши, зато с двумя рядами сидений и прилично сохранившейся кабиной машиниста. За сиденьями, в сетчатом коробе, оглушительно ревел дизельный движок. Водитель дрезины, всклокоченный рыжий субъект в тулупе, лихо затормозил напротив группы новых пассажиров. Кроме него на платформе кутались в меха еще четверо. Их лиц Коваль так и не сумел разглядеть.

Путешествие в подземке он запомнил, как сплошную пляску зубов. Когда дрезина разогналась под горку, передние фары достаточно разгорелись, освещая бесконечные лужи и струящиеся по бетонным сводам ручейки. В самом глубоком месте дрезина выскочила на ярко освещенный пятачок. Коваль успел заметить десятка два рабочих, копошащихся возле насоса. Другие закидывали лопатами цемент в бетономешалку. Говорить не было никакой возможности, в узком пространстве тоннеля рев двигателя заглушал все звуки, от запаха солярки слезились глаза, но, когда дрезина вылетела к платформе "Невского проспекта", Артур решился задать вопрос:

– Зачем они цементируют стыки? Это же бесполезно. Под давлением породы кольца расходятся, потому что проржавела арматура!

– Если подземники перестанут затыкать дыры, их зальет водой! - пожал плечами Даляр. - Ты можешь предложить что-то поумнее?

– Следовало бы сначала укрепить кольца, - осторожно настаивал Артур. - Можно было бы изнутри вбить клинья, а затем наварить жесткую конструкцию… То есть, я хотел сказать, если, конечно, имеется сварочный аппарат…

– Сварка у нас есть, - отозвался вдруг рыжий машинист. - Но сейчас нет никого, кто умеет работать с газом. А ты что, инженер? Ты справишься с аргоном?

Все пассажиры вагона прекратили курить и разом уставились на Коваля. Он почувствовал себя крайне неуютно, черт его потянул за язык! Дрезина неподвижно зависла посреди полутемных аркад "Невского проспекта", дизель постукивал на малых оборотах. Двое мужчин вышли, обменявшись рукопожатием с водителем, зато добавилось сразу четверо вооруженных до зубов парней, и с ними маленькая женская фигурка, с головы до ног закутанная в меха. Машинист не трогал с места, очевидно, ждал кого-то еще.

– Да, я инженер! - ответил Коваль, гадая про себя, хорошо это или плохо. - И думаю, что сумел бы запустить аргоновый аппарат. Но не в одиночку, конечно…

– Даляр, твой приятель москвич? - почтительно осведомился машинист. От волнения он даже вспотел, на чумазом лице сверкали зубы и слезящиеся белки глаз. - Дружище, я не поверю, что ты музейщик. Даляр, давай я отвезу его к полковнику, и если он не врет насчет сварки…

– Парнишка, если ты инженер, так, может, и моторы перематывать умеешь? - обернулся к Артуру другой подземник, из тех, что сели на дрезину раньше его, - кряжистый мужик, закутанный в облезлый тулуп.

Артур чуть не ответил, что для замены обмотки совершенно не требуется инженерное образование, но тут Людовик довольно сильно пихнул его в бок.

– Он едет с нами к папе Рубенсу! - пресекая дальнейшие расспросы, отрубил Даляр. - Если полковник захочет получить инженера, пусть сначала договорится о цене!

Подземники не стали возражать. Артур потихоньку пришел к двум любопытным выводам. Во-первых, он научился отличать служащих метро от пассажиров. Абсолютно все, кто работал внизу, одевались в мех, невзирая на лето. Иначе, видимо, сырость и холод, а также полное отсутствие вентиляции легко приводили человека к простудам и ревматизму. А во-вторых, Артур почувствовал, что его не особо глубокие, базовые знания могут сослужить неплохую службу, возможно, даже сделать его большой шишкой… Из полумрака на перрон вышли еще трое пассажиров, одетых точно так же, как мертвец, с которого Коваль снял портупею. Сердце екнуло у него в груди, но мужчины не обратили на соседей ни малейшего внимания, уселись впереди и разом задымили. Дрезина тронулась с места. Перед погружением в тоннель в самом конце станции на проволочной растяжке висели сразу два мигающих фонаря. Под фонарями на мраморной стене Коваль прочел крупные буквы, отпечатанные трафаретом: "Нахождение в метро без средств индивидуальной защиты карается смертью! Военный комендант…"

Метров через триста водитель виртуозно притормозил прямо напротив очередной лампы, снял с петли на стене телефонную трубку:

– Диспетчер? Это шестой экспресс. Я на Невском, ухожу по кольцу на "Адмиралтейскую", затем вернусь обратно.

– Правый путь свободен! - прохрипела трубка. - Будешь возвращаться, пропусти одиннадцатый!

– Принято! - ответил машинист, затем скинул тулуп, нашарил под сиденьем монтировку и спрыгнул в невидимую лужу.

Оказалось, что до пояса он на нем охотничьи сапоги. Перекинув стрелку, рыжий вернулся на свое место, и платформа, громыхая, устремилась в боковой тоннель. Из всех пассажиров только люди губернатора, одетые в серые комбинезоны, обладали сносным огнестрельным арсеналом и настоящими противогазами. Четверо угрюмых мужчин, вошедших вместе с дамой, даже здесь не разомкнули кольцо вокруг нее. Артуру показалось, что за спиной у каждого из них торчат тонкие блестящие полоски наподобие длинных шашлычных шампуров, но спрашивать Людовика он не рискнул.

На "Адмиралтейской" машинист соскочил со своего сиденья, чтобы лично попрощаться с Артуром. Людовик при этом раздувался от гордости. Даляр недовольно сопел и с нарочитой озабоченностью затягивал на спине инженера лямки вещмешка, демонстрируя, кто здесь хозяин. К счастью, станция оказалась неглубокая, наверху короткой лестницы троицу поджидал коротко стриженный дед в изгрызенном молью собольем палантине. Обязанности кассира исполняла высокая тощая девица в чернобурке, с обрезом за спиной. Людовик послал ей воздушный поцелуй. Кассирша фыркнула и отвернулась с нарочитым безразличием, но, когда бородач проходил мимо, охнула и потребовала показать ей раны. Дед отодвинул тяжелые засовы и выглянул наружу, держа наизготовку потертый "Калашников". Даляр нетерпеливо постукивал ногой, Людовик с театральным удовольствием показывал девушке следы укусов. Наконец раненый получил в подарок чистый бинт, короткий поцелуй в щеку, и подземка осталась позади.

На брусчатке Дворцовой площади Коваля вновь охватило чувство полной нереальности происходящего. Он прихрамывал в арьергарде, оберегая натертую пятку, и вертел головой. Оба его провожатых решительно двигались к парадному входу в Зимний дворец, нисколько не отвлекаясь на красоту летнего вечера.

Едва покинув подземку, Даляр шумно втянул ноздрями воздух и вытащил из ножен осыпанный алмазами ятаган. Людовик натянул тетиву арбалета. По площади среди холмов мусора ветер катал целые океаны тополиного пуха. Ни единого прохожего не встретилось им навстречу, но на горбу Дворцового моста, возле костра, Коваль разглядел три малюсенькие фигурки всадников. Начало пустынного Невского перегораживала еще более внушительная баррикада, чем на Петроградской. Между покосившихся пулеметных гнезд из залежей песка торчал спаренный хобот корабельной зенитки. Вдоль Александровского сада змеился глубокий ров с размытыми краями и остатками колючей проволоки. В разбитых окнах бывшего морского училища гнездились сотни чаек, окаменевшие сосульки птичьего помета свисали с карнизов. Шестерка коней на арке Главного штаба находилась на месте, но половина скульптур с карнизов Зимнего осыпалась вниз. Или их столкнули, мрачно подумал Коваль… Зато на крыше крутились десятка два ветряков и стоял непонятно как туда взлетевший вполне целый троллейбус без колес. На подступах к царскому крыльцу начиналась гораздо более свежая линия обороны, построенная по иному принципу.

Из булыжной мостовой торчали два ряда наклонных деревянных кольев, а далее дворец окружала густая сеть колючей проволоки разной конструкции. Артур не видел, что происходит на набережной, но со стороны Мойки ограда достигала здания Эрмитажного театра и терялась в сумраке Миллионной. По углам здания и возле мостика, держа под прицелом площадь, замерли три бронетранспортера. Стены до второго этажа превратились в сплошные жестяные заплаты. Судя по выбоинам, Зимний неоднократно обстреливали. Выше защитники музея ограничились решетками, во многих окнах горел свет. Из узкой бойницы, прямо над Каретным въездом, в лицо Артуру нацелились стволы пушек. Между рядами колючки оставался проход в виде сложного лабиринта, так что путники шли сначала влево, а затем вправо, по очереди подставляя бока наблюдающим снайперам. Снайперов Коваль заметил, уже когда к Даляру вышел часовой. Как минимум трое, посверкивая прицелами винтовок, дежурили на крыше. Очевидно, если бы Артур шел во дворец один, то не добрался бы живым и до Александровской колонны. Музейщики, повторял он про себя, музейщики. Банда, захватившая Эрмитаж во главе с папой Рубенсом, который знает, что такое законы. Звучит. Впрочем, он мог бы остаться в метро; судя по всему, тамошний полковник ничем не хуже и любит инженеров.

Часовой перекинулся с Даляром парой слов, затем кивнул и исчез за маленькой дверцей. Внутри товарищи Артура сняли с него мешок, и Людовик отправился в госпиталь. Больным он не выглядел, но раны требовали более серьезной обработки. В последний момент, перед тем как захлопнулась калитка, Артур невольно оглянулся на площадь. Со стороны Адмиралтейского проспекта, разрывая тишину дробным цокотом, рысила, запряженная цугом, четверка лошадей. Длинный закрытый экипаж на колесах размером в рост человека мягко покачивался на рессорах. Кучер сидел в закрытой будочке, а выше, из люка в крыше, по пояс торчала девушка в каске и бронежилете. Из-под уродливого головного убора выбивались длинные светлые локоны. Лица девушки Артур так и не увидел - его закрывал бронированный щиток. Стрелок медленно вращался, опершись рукой о крышку люка. При появлении дилижанса из бронетранспортера выскочили четверо парней и потянули в стороны ажурные створки тяжелых ворот. Еще двое спешно организовали проход в колючей проволоке. Не снижая темпа, кучер заложил вираж, и копыта лошадей загрохотали во внутреннем дворе. Артуру вспомнился мультфильм про маленького муравья, который во что бы то ни стало стремился засветло достичь родного муравейника.

Над равнодушным ангелом поднимался бледный серп луны. Голодный ветер свистел над безлюдным городом, где-то далеко, на пределе слышимости, раздалось несколько выстрелов и конское ржание. Затем, один за другим, раздалось десять ударов колокола. По периметру площади шел человек с факелом и разжигал огонь в железных бочках. Языки пламени с гудением лизали прохладный воздух наступающей белой ночи. Во дворе фыркали лошади, пахло сеном и жареным мясом.

– Артур! - позвал Даляр. - Тебя зовет папа Рубенс.

Часовой выкинул наружу окурок и захлопнул калитку. У него не было огнестрельного оружия, но грудь перепоясывал патронташ, в гнездах которого вместо патронов торчали узкие метательные ножи. Не менее десятка. На роскошной плечевой перевязи висел тяжелый казацкий палаш. Но не стальной голубоватый лед клинка напугал Коваля больше всего. В глубине вестибюля, на изысканной восточной оттоманке, увешанной золочеными кистями, царапая когтями древнюю парчу, дремало создание, словно сошедшее со страниц "Тысяча и одной ночи". Впрочем, сказками тут и не пахло. Артуру хотелось ущипнуть себя за ногу.

Лысые собаки, по сравнению с полутораметровым монстром, оседлавшим бесценную кушетку, представлялись невинными ягнятами. Животное ни в коем случае нельзя было назвать безобразным, скорее наоборот, оно обладало воистину дьявольской грацией. Коваль вспомнил, что он когда-то читал о тигре-альбиносе. Безусловно, зверь принадлежал к отряду кошачьих, к густой белой шерсти хотелось прижаться щекой и запустить в нее руки. Все четыре ненормально длинные конечности, в отличие от присущих кошкам подушечек, заканчивались вполне оформленными пятипалыми кистями. Громадная голова "тигра" росла из необычайно вытянутой, складчатой, как у мастиффа, шеи, и дремал он, откинув ее на спину, на манер африканского фламинго. Зубы под усатой губой ничем особым не выделялись, зубы как зубы, как у нормального взрослого тигра. Словно почувствовав внимание, зверь приподнял веки и потянулся.

Артур встретился с ним глазами и понял, что по своей воле он из дворца не выйдет.

7. Семейка Рубенс

Поспевая за своим молчаливым провожатым, Коваль уже не сомневался: в Зимнем проживало гораздо больше народу, чем в бытность российских императоров. Дворец превратился изнутри в настоящий мегаполис, скорее, даже в гигантский табор. Почти весь первый этаж и подвалы занимали производства. Здесь располагались пекарня, слесарный и столярный цеха, конюшня, автоцех, мастерская экипажей, сапожники и даже маленький пивной завод. Впрочем, далеко не всё делалось лишь в целях собственного потребления; проходя, например, мимо стеклодувного цеха, Артур успел заметить целые штабеля остывающих бутылок, проложенных соломой, словно предназначенные к отправке.

Ценнейшие паркетные полы почти нигде не сохранились, на месте снятых гобеленов тянулись километры телефонных проводов. Сантехники, дробя античную мозаику, вбивали крепежные крюки для прокладки водопровода, по мраморным лестницам волокушами поднимали дрова. От зеркал остались одни рамы, зато картины и скульптуры не сильно пострадали от нашествия людей. Большинство наиболее дорогих произведений искусства было когда-то давно, еще до эпохи папы Рубенса, отправлено в подвал и заперто под замок. Чего нельзя было сказать о драгоценностях. Уничтожению, разборке, распилу подверглись все без исключения предметы из золота и прочих драгметаллов. Точно так же люди растащили всё холодное оружие и пригодную для бытовых нужд посуду. Музей преобразился в колоссальное общежитие, где каждый метр пространства поклонялся богу функциональности.

Большинство залов второго этажа разделялись на секции, двери запирались, и жизнь за дверями во многом напоминала коммунальное сосуществование. Даляр показал Артуру пятачок, где орудовали жилищные маклеры; наиболее ценными считались "квартиры" с исправными каминами и действующей канализацией. Туалеты и водопровод проводить начали буквально пару лет назад и дотянули еще не везде, сантехники как раз заканчивали монтаж насосной станции. Остро не хватало людей, способных производить элементарные инженерные расчеты. Старшего водопроводчика, по словам Даляра, купили на три месяца в Москве и отдали за него четырех дойных коров и два ящика патронов к пистолетам, не считая оплаты труда. Коваль хотел спросить, какой валютой рассчитались с инженером, но тут путь преградила забавная процессия.

Люди сновали во всех направлениях, поодиночке и группами; после заброшенных переулков Петроградки Артур снова, почти с наслаждением, ощущал себя городским жителем. Внезапно Даляр рванул гостя за рукав, увлекая в сторону. Шедшие впереди женщины также прижались к стене. По лестнице, раздвигая толпу, поднимались шестеро мордоворотов в мотоциклетных шлемах. Первый непрерывно дул в свисток, замыкающий прикрывал спину широким плексигласовым щитом. А между ними, почти незаметные на фоне огромных охранников, взявшись за руки, почти бежали шестеро детей - четыре мальчика и две девочки. Кавалькада с топотом пронеслась по коридору, свист постепенно удалялся, а прохожие как ни в чем не бывало возвращались к своим маршрутам. Встреченным детишкам было от пяти до десяти лет, и до Артура вдруг дошло, что ни одного свободно гуляющего ребенка во дворце не встретилось, раза два он видел подростков лет четырнадцати, и то исключительно в сопровождении взрослых…

На момент пробуждения Коваля в Зимнем проживало более четырех тысяч человек, но точную цифру Даляр назвать затруднился. Артуру хотелось о многом спросить, но, верный своей мрачноватой манере, Даляр неохотно раскрывал рот. За позолоченной дверью с табличкой "Санчасть" Коваля встретила черноглазая женщина в зеленом халате, респираторе и резиновых перчатках. Не успел Коваль осмотреться, как с него стянули одежду, в вену воткнули иглу, довольно грубо обследовали рот, уши и отправили в душ. Вода! Господи, какое счастье, оказывается, всего лишь окатиться двумя ведрами горячей воды. Больше двух ведер ему не предоставили, и мыло в санчасти оказалось какое-то черное, вонючее, но и этого убожества хватило, чтобы вернуть коже естественный цвет.

Едва одолев приемную папы, Коваль понял, откуда взялись такие нерусские фамилии. Стены канцелярии украшал полный набор картин однофамильца. Искусство Фландрии немного потеснили, заняв пространство вдоль стен шкафами, но в целом зал остался прежним, добавочный интерьер поражал вакхическим размахом. Очевидно, папе нравились женщины известного телосложения; Коваль не стал уточнять. В приемной к ним присоединился перебинтованный заново и сменивший одежду Людовик. Переодевался он, без сомнения, в большой спешке, исполосованные шрамами руки по локоть торчали из французского парадного камзола восемнадцатого века.

Двое охранников, вооруженных "калашами", вторично заставили Артура раздеться и развязать мешок. Пистолет и железные прутья пришлось оставить на ответственное хранение. Кроме папы, в кабинете толпилась уйма народу. Артур не сразу понял, к кому подходить представляться. Возле огромной раскрашенной карты Питера суетились с мелками два старичка в военной форме без знаков отличия. Девушка в кожанке кормила сквозь решетку сидящих в клетке волчат. Она сидела на пятках, держа на коленях миску с мясом, и обернулась на шум. Коваля встретили распахнутые карие глаза, чуть вздернутый нос и запачканные сажей румяные щеки. Несмотря на то что локоны она спрятала под кепку, Артур моментально узнал пулеметчицу с дилижанса. Он улыбнулся и кивнул как можно приветливее, но ответной улыбки не дождался. Девушка опять отвернулась к визжащим от нетерпения молодым волкам.

За грандиозным письменным столом, заваленным бумагами, оживленно беседовали четверо. У Артура мелькнула мысль, что дубовым мастодонтом вполне могли пользоваться российские самодержцы. Следовало отдать должное "скромности" нынешних владельцев Зимнего. Коваль наметил толстого усача, но папой оказался совсем другой человек, поджарый сухопарый дядька с сигарой в зубах. Папа ухитрялся разговаривать сразу по двум телефонам, но, заметив Даляра, приглашающе помахал рукой:

– Я слушаю.

Следующие двадцать минут Коваля никто не перебивал. У папы Рубенса дважды гасла сигара, и дважды он наклонялся к тлеющей жаровне с торчащими оттуда палочками благовоний. Девушка в кепке разожгла старинный примус и поставила сверху простенький трехлитровый чайник, украшенный вензелями с императорской короной. Несколько раз, поочередно и вместе, тарахтели телефоны; трубку брал либо смуглый усатый толстяк в кашемировом свитере, либо другой сосед, хмурый, чернявый, похожий на кавказца. Коваль не сразу заметил, что в кабинете появилась еще одна женщина, рослая, пышнотелая, настоящая русская красавица. Ее спокойную, уверенную красоту не портил даже шрам на щеке. Мама Рубенс не стала садиться в кожаное кресло, которое ей подвинул кто-то из мужчин, вместо этого она, бесшумно двигаясь, расставила на ломберном столике чашки немецкого фарфора, розеточки под варенье и серебряное блюдо на львиных лапах, полное орехов и сухофруктов.

Чем дольше Артур говорил, тем понятнее ему становилось, что папа Рубенс не зря занимает свой пост. Зрачки главаря музейщиков кололи собеседника, как лезвия стилетов. На его худощавом скуластом лице не отражалась ни одна эмоция. Когда Артур выдохся и замолчал, в канцелярии установилась гробовая тишина; лишь волчата возились в клетке, и задумчиво посвистывал чайник. Никто не проронил ни слова, пока не подал голос папаша Рубенс:

– Еще раз назови адрес, где ты нашел убитого. - Старичок в военном френче быстро сверился с картой.

– Это не территория мэрии, папа. Район слева от Каменноостровского держат ребята мамы Кэт.

– Идиоты, - процедил кавказец. - Мама Кэт хочет войны с мэром?

– Это был человек губернатора! - Папа кивнул на открытый термос с пробирками. - И мы знаем, что это такое, не так ли, Сапер?

Сапером звали длинного худого человека, одетого в шелковый халат и убийственно похожего на артиста Басова.

– Если это вытяжка, значит, губернатор опять заигрывает с колдунами!

– Но он не дошел? Почему вытяжку не забрали? - спросил усатый.

– А может, его прикончили случайно? Дикари?

– Мама Кэт не жалует убийц в своем районе. Дикари бы не решились…

– Я имел в виду желтых дикарей.

Коваль вертел головой, пытаясь вникнуть в смысл разговора.

– А кто у вас главнее - мэр или губернатор? - спросил он Людовика. За всё это время Людовик и Даляр не произнесли ни слова. Вежливо слушали старших.

– У губернатора больше солдат, - откликнулся папа Рубенс. - Но мэр контролирует электростанцию и водит дружбу с нефтяниками. Предоставь нам разобраться с твоей находкой. Ты сказал, что был инженером? Умеешь работать со сваркой?

– Да. Хотя я давно не пробовал…

– Электродвигатели?

– В принципе…

– Понимаешь схемы проводки?

– Думаю, что справлюсь.

– Подземникам ты сказал, что справишься наверняка.

– Справлюсь, если хоть немного почитать…

– Впрочем, насильно тебя здесь никто не держит. Можешь переночевать и отправляться куда угодно. Можешь прожить у нас неделю. Вот это… - Папа покрутил в руке пузырек с желтой мазью. - Это лучшее доказательство, что ты не врешь. Один флакон мази против булей стоит дороже месяца работы любого инженера. Ты мог использовать мазь, и були бы тебя не тронули. Ты никудышный солдат, но бросился на помощь нашим людям. Они заслуживают взыскания. Ходили покупать у ковбоев лечебные травы и не взяли достаточного количества патронов…

Даляр и Людовик понурились.

– Его могли снабдить колдуны! - возразила мама Рубенс.

Впервые Артур услышал ее низкий мелодичный голос и тут же понял, что этой женщины, возможно, следует бояться больше, чем ее мужа.

– Колдуны не станут нарушать соглашения с губернатором, - осторожно возразил Сапер.

– Я не хочу никуда уходить! - твердо заявил Артур. - И я не встречал ни одного колдуна!

– Тогда чего ты хочешь? - Папа Рубенс, не мигая, буравил его иголками зрачков. - Мы не дикари. Назови цену. Что ты хочешь за мазь, вытяжку и пистолет?

– Мне ничего не надо! - разозлился Артур. - Я не знаю, сколько я проспал. Я не знаю, какой сейчас год. Я только недавно вспомнил, кто мои родители и моя жена…

– Жена?! - хором воскликнули старички у карты.

– Жена?! - словно эхо, откликнулась мама Рубенс.

– Ну да, жена… Ну, не официальная, гражданская жена. - До Артура запоздало дошло, что он сморозил очередную глупость.

Даляр кашлянул и поднял руку, словно школьник за партой:

– Разреши, папа! Я не успел доложить. Он читает на двух языках и говорит, что женщина дважды понесла от него ребенка.

Вот теперь в канцелярии повисла не просто тишина, а общее немое изумление.

– Он утверждает, что способен быть папой?

– Да что тут такого необычного? - взорвался Артур.

– Мы проверим! - шепотом произнесла мамаша Рубенс, но ее услышали все. Мамаша покосилась на белокурую девушку в кепке. Та сидела на краешке широкого подоконника и, заметив взгляд мамаши Рубенс, скривила губы. - Мы проверим. Миша, если приятель не врет, то отпускать его нельзя.

– Да я и сам не хочу уходить! - У Артура немного отлегло от сердца.

– Когда я еще был ребенком, - папа в очередной раз разжег сигару. Ни Артуру, ни остальным соратникам курить он так и не предложил, - полвека назад, я слышал истории о том, что на Кавказе сохранились деревни, где почти каждый мужчина мог делать живых детей…

– Сколько лет назад? - жалобно переспросил Коваль, но Рубенс его не услышал. Или сделал вид, что не слышит.

– Вот что, Артур, - перебил главарь сам себя. - Завтра уходит большой караван в Москву, нам будет не до тебя. Остановимся пока на трех моментах. Ты становишься музейщиком. Согласен?

Артур кивнул.

– Когда караван уйдет, ты проводишь моих людей в свой институт, и мы заберем ветряные электростанции. Странно, что мама Кэт их проглядела…

– Их тяжело заметить… - вставил Коваль, но Людовик уже пихнул его ногой, призывая заткнуться.

– Второе! - невозмутимо продолжал папа. - Я повторюсь. Мы не дикари. Это значит, что у нас все работают. Неделю можешь отдыхать, мазь того стоит. Затем найдешь Сапера, он распределяет трудодни и командует производством. Примешь присягу. Если захочешь уйти после присяги, тебя найдут и убьют. И последнее. Твой случай уникален. Мы не слышали ничего подобного. Если ты можешь быть отцом, ценность твоей личности резко возрастает. Никогда и никому больше об этом не говори, если не хочешь, чтобы тебя выкрали. Даляр, заберете его к себе. Охраняйте его жизнь, как он охранял вашу.

– Мы поняли, папа!

– Для остальных сочиним сказку. Пусть все думают, что ты пришел с караваном ковбоев из Риги. Никто не сможет это проверить, ковбои не нанимают охрану в городе. Всем понятно? Я спрашиваю, все поняли, что Артур пришел с ковбоями из Риги? - Михаил оглядел присутствующих немигающим стеклянным взглядом. Ковалю показалось, что по залу пронеслась, шевеля волосы на макушках, невидимая секира.

– Поняли, папа…

– Понятно…

– Отлично! - сменил тон Рубенс. - Лидия, налей нам чаю. Ближайшие дни я буду занят, нам не удастся поболтать. Так что пользуйся чаепитием, задавай вопросы. Я вижу, ты чувствуешь себя неловко в нашем обществе?

– Да нет, всё нормально. Просто я…

– Меня зовут Чарли! - подал руку толстяк. - Я старшина Торговой палаты Питера и веду в Эрмитаже коммерческий отдел. Надумаешь что-нибудь купить, сперва посоветуйся со мной.

– Чарли в курсе всех сделок от Чухни до Кавказа! - рассмеялась Лидия, наливая Артуру заварку. - Он знает цены на товар раньше, чем его привозят на торги. А это Руслан, - представила она черноволосого кавказца. - Наш министр обороны.

– Рад познакомиться! - Рукопожатие Руслана больше походило на стальной зажим. - Перед тем как выйти в город, проведешь недельку в тире. Даляр тебя проводит. Хочешь жить - научись метать ножи.

Кроме Сапера в чаепитии приняли участие и оба похожих друг на друга старичка. Впрочем, они на поверку оказались братьями. Лев возглавлял учебный процесс для детей и курсы ликбеза для оболтусов вроде Людовика, а заодно отвечал за перепись книг и библиотечный обмен с другими колониями в городе и за его пределами. Аркадий ведал строительством и в текущий момент исполнял обязанности главного инженера, но признавал, что знаний у него для этого недостаточно. Недаром Чарли Рокотов был вынужден с согласия папы выписать из Москвы толкового сантехника. Зато у Аркадия имелся потрясающий нюх на нужные для коммуны приспособления и инструменты. Как понял Артур из разговора, не так давно Аркадий доложил папе, что по заброшенным домам собрано достаточно материалов для строительства новой котельной. Подключив новую котельную, музейщики могли бы попытаться протопить корпус Генерального штаба и до зимы переселить часть людей туда. Если верить Людовику, население дворца прирастало, разными путями, человек на десять в месяц. Кто-то приходил от ковбоев, иначе говоря, обычных фермеров, кто-то откупался из других коммун или соглашался продаться навсегда, прельщенный лучшими условиями содержания. Лев не строил оптимистичных прогнозов относительно роста населения; никто толком не понимал, становится людей больше или нет. Артуру эти упоминания о мягкой "работорговле" немного резали слух, но постепенно он привык. Выяснилось, что торговцы, такие как Чарли, участвуют от имени своих коммун в постоянных "ярмарках вакансий", и для специалиста совершенно незазорно стоить сотню верховых лошадей или двадцать подвод с картофелем.

Оставался еще один член Совета, мама Рона, строгая черноглазая женщина средних лет в зеленом халате, что брала у Коваля кровь. Она появилась на несколько минут, во всеуслышание поздравила Артура с успешным прохождением экспресс-теста и удалилась, сославшись на тяжелых пациентов. Ковалю объяснили, что медики уровня мамы Роны представляли собой колоссальную редкость; и даже когда ее покупали на время чужаки, папа посылал вместе с ней четверых телохранителей. Неделя работы мамы Роны в чужом госпитале и обучение тамошнего персонала стоили покупателям пяти ящиков дефицитнейших патронов, или тонны овечьей шерсти, или сотни пар первоклассных кирзовых сапог. Дороже медиков, сказал Чарли, стоят только мамы. Но главную головную боль для мамы Роны во дворце представляли не обычные больные, пострадавшие от укусов хищников или подхватившие лихорадку.

Главной заботой был детский сад. Теперь Артуру стало ясно, почему жители Зимнего прижимались к стенкам, освобождая путь телохранителям, ведущим детей в санчасть на прививку. Детский сад прятали в самой надежно охраняемой части здания. Очень давно, еще при прежнем папе, специально заколотили окна в висячие сады, чтобы создать малышам возможность без опаски гулять на свежем воздухе. Под детским садом понимались и ясли, и школа, где преподавал Лев, - все возрастные категории от грудного возраста до двенадцати лет, когда детям разрешалось опять жить с родителями и вместе со старшими впервые покидать дворец. Никто из членов Совета не мог припомнить, кем и когда был установлен такой порядок, но все сошлись во мнении, что изоляция обеспечивает для маленьких жителей наибольшую безопасность. Там, где детей не охраняли, процент гибели был намного выше.

И последней, кого представили Артуру, была та самая нахохлившаяся пулеметчица в кепке. Арина, третья дочь Лидии и приемная дочь папаши Рубенса. Девушка так и не оттаяла, напротив, отозвав мать в угол, несколько минут с ней о чем-то шепотом пререкалась и вернулась красная и еще более злая. Тем не менее кабинет она не покинула, осталась до конца трапезы. Артур сначала думал, что Арина просто пользуется служебным положением отчима и не имеет к Совету никакого отношения, и был крайне удивлен, узнав правду. Скорее из вежливости к столу пригласили Даляра и Людовика, которые вели себя тише предметов обстановки.

Арина в свои двадцать четыре года возглавляла Стражу караванов. Было бы естественным предположить, что она подчиняется "министру обороны" Руслану, но ситуация оказалась намного тоньше. Девушка обладала какими-то чрезвычайно редкими способностями, позволявшими ей заранее чувствовать опасность. Она сопровождала дальние экспедиции с двенадцати лет и своим присутствием спасла не одну сотню жизней, не говоря уже о товарах. Одной коммерческой ловкости Чарли для ведения дел было недостаточно, а статус начальника стражи ставил Арину наравне с членами Совета.

Папа ясно дал понять, что не хочет распространяться на эту тему, и Артур сдержал любопытство. Судя, по тому, что папа Рубенс, несмотря на явные заслуги, не освободил незадачливых сборщиков трав от наказания, никакой демократией в Зимнем не пахло. Людовику и Даляру предстояло по пять лишних дней отработать на заготовке дров.

В течение ужина Коваль имел неоднократную возможность убедиться в организаторских талантах и непреклонной воле Михаила. Раз десять в дверь стучали, приходили люди с различными донесениями и просьбами. Папа молниеносно решал вопросы, звонил кому-то, иногда посылал курьера. Но чаще не сходя с места переадресовывал проблемы подчиненным, подчеркивая, что приемные часы Совета длятся круглые сутки. Возражений он не слушал, просто стоял и смотрел на собеседника или молчал в трубку. Первым, допив чай, ушел Руслан, сославшись на проверку караулов. Затем откланялись Чарли с Сапером и отправились готовить караван. Коваль хотел покинуть канцелярию вместе с парнями, но хозяин кабинета остановил его движением руки. Наконец в зале осталось семейство Рубенс и "министр образования".

Как выяснилось, семья не ограничивалась мамой, папой и дочкой. Лидия, помимо Арины, родила еще троих дочерей и двоих сыновей. Из всех детей лишь младшая дочь оказалась мамой и принесла, начиная с семнадцати лет, Рубенсам уже троих внуков. Первый муж Лидии, отец Арины, погиб, когда дочери исполнился год. Михаил Рубенс трижды выигрывал Лидию в честном состязании, заслужив право на постоянную семью с ней. При этом он со спокойным лицом сообщил Артуру о том, что Лидия уже в браке родила двоих детей от других мужчин, и эти дети по договору были отправлены к отцам: сын - в Москву, а дочь - в Хельсинки. За каждого из этих "незаконных" детей мама получила порядочный выкуп, что моментально сделало ее состоятельной женщиной. Финны заплатили стадом в двести голов скота, а богатые московские подземники рассчитались пятью сотнями доз антибиотика. Не так давно на одном из фармацевтических предприятий бывшей столицы удалось восстановить производство пенициллина. Но такие выкупы действительно могли себе позволить только богатые коммуны.

Мама Рубенс тоже совершенно не тяготилась изменами, настолько редким даром стало материнство. Артур сначала понял так, что Михаил трижды дрался за Лидию в буквальном смысле слова, но опять не угадал. Среди дикарей так и происходит, подтвердил Лев, потому они и не могут десятилетиями создать устойчивых коммун. Самый сильный там получает маму, и прекрасно, если он не может стать отцом. Потому что его неминуемо прибьют из-за угла, и общество лишится будущих детей, которых и так чрезвычайно мало. В цивилизованном обществе всё иначе. Женщина, способная рожать, а таких около десяти процентов, не вольна жить где и с кем захочет. Она не может быть одна, но может взять в мужья сразу троих, ее право, лишь бы они были папами. Во всех питерских коммунах таких женщин брали на полное содержание и требовали от них только одного - рожать как можно больше и, по возможности, от разных мужчин. Реальных производителей мужского пола появлялось на свет еще меньше, чем потенциальных рожениц. Лев сказал, что виной всему последние вакцины, использовавшиеся во время разгара пандемии.

Михаил не дрался за Лидию на ножах, просто редкие заезжие конкуренты, даже предлагавшие невесте целые состояния, не выдерживали беспристрастного отбора. Кто-то баловался наркотиками, кто-то имел явные признаки мутаций, кто-то был неизлечимо болен В этом месте рассказа Артура подкараулило очередное потрясение. Отбором занималась не невеста, а отдельный независимый орган - Совет врачей. Медики, вроде мамы Роны, съезжались для консилиумов со всего города и принимали решения. Естественно, той качественной диагностики, какой она была до массовых смертей, не существовало, но в среде лекарей находились люди, подобные Арине, умевшие предугадывать отклонения в развитии плода. Совет врачей не мог допустить, чтобы мама потеряла два-три года жизни на вынашивание больного ребенка. Посему лишь спустя двенадцать лет отыскались двое здоровых, которым Лидия родила детей.

Теперь-то Ковалю стало ясно, почему все так переполошились, узнав о его "редких" способностях. Здорового папу могли, конечно, выкрасть, но проще было его купить на время, так что Рубенс несколько сгущал краски. В то же время мамаш берегли как зеницу ока. На сегодняшний день в Эрмитаже на тысячу двести женщин приходилось сорок восемь здоровых рожениц, а большой караван, уходящий утром в Москву, вез на продажу четырех будущих молоденьких мамаш. Девушки стоили больше, чем все остальные товары, вместе взятые.

Артур какое-то время сидел, совершенно оглушенный от полученной информации. Он даже не сразу придумал, о чем еще можно спросить.

– А этот зверь, внизу?..

– Подарок с Урала, - улыбнулся Михаил. - У нас их несколько. Понятно, что тебя так напугало. И тигр, и були, и многие другие новые виды, которые появляются постоянно, еще не самое страшное. Були, например, возникли именно здесь, на берегах Балтики. Мой отец рассказывал, что во времена его молодости их еще не было. Поэтому нам и нужен толковый сантехник, чтобы обезопасить водозабор…

– Я читал в старых газетах, - добавил Лева, почесывая редкую бородку, - что в Балтике растворяется огромное количество вредной химии, сброшенной туда во время прежних войн. Кроме того, в год Большой смерти испортились очистные сооружения, а спустя десять лет умерли леса на юге, там, где стоит брошенная ядерная станция. Птицы, собаки и другие звери пили эту воду и пьют до сих пор. Тебе повезло, что не встретил летунов или болотных котов. Впрочем, они редко заходят в город или днем сидят в подвалах… Тигр очень тихий, по сравнению с тем, что можно встретить, скажем, на правом берегу…

– И по сравнению с людьми, Лева! - уточнил Рубенс. - Понимаешь, Артур, Лева среди нас, музейщиков, самый образованный человек. Не так давно он выдвинул одну теорию, и я склонен считать, что он прав.

– Он перетаскал сюда всю Публичную библиотеку. Даже в коммуне соборников нет столько книг. И он прав, иначе этот бред не объяснить! - Лидия ласково погладила мужа по плечу и подлила ему кипятку в чашку. - Лева, расскажи!

Лев покраснел от смущения, но было видно, что ему очень льстят похвалы начальства.

– Идея абсолютно не нова. Но, приняв ее на веру, мы почти сразу получаем объяснения многим странностям, которые происходят последние годы, а для вас, Артур, они, очевидно, покажутся чудесами…

– Вот что! - Папа Рубенс поднялся. На высокой спинке его резного кресла красовался двуглавый орел со скипетром и висел облезлый горностаевый палантин. - Лева, забирай Артура с собой, там поболтаете, а я вынужден вас покинуть. Или после долгого сна тебе не терпится поспать, дружище?

– Так сколько же я проспал? - Шутка Рубенса вернула Коваля на грешную землю. О самом главном он так и не выяснил!

Мама Рубенс мягко потрепала его по плечу, Лев сделал вид, что ищет что-то в своей кружке, Арина отвернулась к волчатам.

– Идет две тысячи сто двадцать седьмой год от Рождества Христова, приятель. - Михаил обогнул ломберный столик, испытующе глядя Артуру в глаза. - Соборники, хранящие время, не ошибаются. Ты проспал в холоде сто двадцать лет!

8. Новая русская нечисть

Несмотря на преклонный возраст, Лева проскакивал сумрачные повороты Зимнего с резвостью теннисного мячика. Даляр заступал в ночной караул, а раны Людовика не очень понравились маме Роне, и она забрала юношу в госпиталь. Остаться одному после последнего известия Артуру совсем не улыбалось, лучше провести ночь в обществе книжника. Коваль внезапно осознал, что означает срок в сто двадцать лет. Даже если бы не случилось массовых смертей, за век растворились в земле все, кого он знал. Он не найдет даже детей и внуков своих друзей… Он не найдет даже могилы матери и могилы жены.

– На мой взгляд, слово "нечисть" не годится! С мифологией указанные явления не имеют ничего общего…

– Простите? - Артур помотал головой. Оказывается, Лева давно что-то говорил, а он прослушал самое интересное.

– Я повторяю. Нечисть существовала в сказках. Ни один сказочный персонаж не встречается в реальной жизни. Осторожно, ступеньки!

"Министр образования" уверенно спускался по спиральной лесенке. Коваль уже позабыл, насколько Эрмитаж огромен. Кроме того, Лев вел его закоулками, недоступными простым экскурсантам двадцать первого века. Здесь не так пахло горелым деревом, дымом и уборной, как в жилых помещениях- Идея состоит в следующем! - Чувствовалось, что библиотекаря безумно тянет с кем-нибудь поделиться. Лидеры коммуны, по горло занятые бытовыми проблемами, слишком редко уделяли время отвлеченным теориям. Это безнадежно, вскользь подумал Артур, люди деградируют, и процесс не остановить, пока не восстановится нормальный прирост населения… - Идея состоит в том, что с падением численности людей возникают… как бы это сказать… Держите свечу, здесь темно! Я надеюсь, вы читали книги? Ах, о чем я спрашиваю? Все люди до года Большой смерти читали… Большой смертью мы называем две тысячи двадцать шестой год.

И что я заметил? Максимум так называемых чудес пришелся на незапамятные библейские времена. Если мы коснемся национальной сказочной традиции. Русские ведуны, волхвы прекрасно себя чувствовали, пока во всей Древней Руси проживало не более десятка миллионов человек. А змеи горынычи, кикиморы, лешие и прочая нечисть? Я ничего не утверждаю, но то, что происходит последние десять лет… Вы меня понимаете? Поставьте свечку сюда, Сейчас я разожгу камин…

– А что происходит?

Артур осмотрелся. Лева действительно перетаскал в Эрмитаж значительную часть Публички. В центре уставленной книжными шкафами залы на потертом персидском ковре покоился огромный глобус в человеческий рост. На глобусе, свесив лапы, дремала здоровенная летучая мышь.

– Может быть, ничего не происходит. - Лева присел на корточки передмраморным зевом камина, достал из-за уха плачущего Купидона лучинку. - Может быть, всё это было и раньше, но умело хорошо прятаться. Но, вероятнее всего, мы стоим на пороге совершенно новой эры, эры возрождения альтернативного разума. И альтернативных форм неразумной жизни. Такое впечатление, что вернулся прежний вакуум, агрессия человечества на планете прервалась, и вакуум стремится заполниться… Понимаете? Судя по Питеру, людей на планете осталось немного. В городе постоянно живет не более сорока тысяч человек. Шесть больших коммун и десятка три мелких банд. Одиночки погибают. Насколько нам известно, то же самое в других крупных городах. Здоровые мамы рождаются слишком редко, молодежь не учится грамоте, их заставляют с двенадцати лет работать. Отсюда и суеверия… Взгляните, это летун! - Лев пощелкал пальцами перед носом летучей мыши.

Зверек расправил крылья, приподнял узкую морду и вдруг одним прыжком переместился на подставленный книжником локоть. Коваль невольно сделал шаг назад. В позе охотничьего сокола ночной хищник достигал размеров взрослого гуся. Но помимо двух когтистых лап, обнявших руку библиотекаря, мышь имела еще одну точку опоры. Метровой длины голый крысиный хвост продолжал обвиваться вокруг круглого набалдашника, которым заканчивалась ось глобуса. Последние десять сантиметров хвоста были плотно зашиты в кожаный мешочек.

– Это летун, и если с ним себя правильно вести, то в доме не страшны никакие грызуны. Даже були их побаиваются. Но в некоторых коммунах уже расцветает мракобесие, люди всерьез приписывают летунам волшебные способности. Что я могу сделать один? Еще двадцать лет, и вырастут сегодняшние дети. Мы сами готовим почву для нечисти, понимаете? Я тридцать раз ходил с караванами на юг, на запад и на восток. На пути караванов встречаются немыслимые создания. Но мы не дикари, пока не дикари. Мы понимаем, что эти создания - не оборотни, не вампиры. Возможно, последствия аварий после года Большой смерти. Но поймут ли это наши дети? Не я один храню знания, но передавать их малышам всё труднее. Еще пара поколений, и суеверия захлестнут мир!

– Я тоже сперва испугался булей. В них есть что-то… Что-то сверхъестественное.

– Ни в малейшей степени. Они способны к примитивному гипнозу, регенерируют ткани, дышат под водой и дьявольски изворотливы. Но вам простительно… Бог мой, до сих пор не могу поверить, что говорю с человеком, родившимся до Большой смерти. Слушайте, неужели вы понимаете латинское письмо?

– Английский и немного немецкий.

– Потрясающе! Если вы не выберете инженерную должность, я буду на коленях просить папу оставить вас моим преемником. Английский, подумать только! - Лева нежным движением вернул вампира на верхушку глобуса. - Но мы отвлеклись. До последнего времени я был уверен, что все природные чудеса можно объяснить вредной химией. До последнего времени. Пока не понял, что возник вакуум разума.

– И кто же его хочет заполнить? - В колеблющемся свете камина Артуру почудилось, что тени на лепном потолке движутся как-то не так. Он громко откашлялся, отгоняя наваждение. - Колдуны? Вы сами сказали, что чудес не бывает…

– Колдуны - всего лишь люди, родившиеся под Красной луной. Не вздумайте болтать об этом во дворце, но… - Лев заговорщицки поманил Коваля к себе. - Например, Арина. Если бы она родилась не здесь, а в лесных колониях или в Озерках, то стала бы самым настоящим колдуном. Она возит с собой в караване мальчишку; ему всего тринадцать, но парень уже слышит зло. Мы отдали за него соборникам четыре тонны масла и сорок свиней. Соборники поклоняются Христу, но Христос их не выручил… Хе-хе! Дураки, они продешевили. Колдуны из Озерков опоздали, мы первыми явились за парнем. Колдуны рождаются, когда стоит полная луна, а свет заката наполняет ее кровью. Они рыщут повсюду, отыскивая детей, родившихся под Красной луной. Но два года назад на один из сборных караванов губернатора под заброшенным городом Тверь - ты слышал о таком? - напала банда. Там заправляли колдуны, которые научились переделывать обычных детей. Понимаете, к чему это ведет? Мы стараемся сохранить цивилизацию, а они еще хуже соборников, они тянут человечество не к Богу, который покинул нас, они тянут нас в леса. Смотрите!

Лева подхватил со стола тяжелый серебряный подсвечник, поманил Коваля за собой. На стене, за стеллажами, висели две огромные карты - города и страны.

Артур пригляделся. Год издания две тысячи двадцатый. За шесть лет до Большой смерти. Карта города была разлинована разноцветными мелками, из карты России, в европейской части страны, торчало несколько флажков.

– Здесь наша территория, от Дворцового моста до Лавры, оттуда вниз, до набережной Робеспьера, а на юге, как видите, до синего собора. А здесь - маршруты караванов…

– Погодите! Я встретил Даляра на Петроградской.

– Мама Кэт гарантирует нам безопасность. Мы лечим ее людей. Вы же видели, у нас сохранилась прекрасная лаборатория и лучший больничный комплекс в городе. За это они снабжают нас бумагой, тканями и выделяют солдат для охраны сборных караванов. Мама Кэт контролирует дорогу на Чухню, до старой крепости.

– Там, наверху, в стенах следы обстрелов.

– Войны в городе давно закончились. Если мелкая шайка совершит убийство, против нее объединятся все. Их уничтожат, как бешеных волков.

– Как булей?

– Не путайте. Булей нельзя уничтожить. Разве можно уничтожить вид, который потеснил крыс?

– Зачем же тогда пушки, колючая проволока и караулы? Кто на вас нападает?

В танцующем пламени свечей печальное Левино лицо походило на сморщенную мордочку лесного гнома. Он помолчал, разглядывая что-то на потолке, затем тяжело вздохнул:

– Об этом я вам и говорю. Суеверия, которые могут оказаться не совсем суевериями. Два месяца назад не вернулись наши голуби из Гатчины. Там жила сильная коммуна ковбоев. Причинить вред ковбоям считается страшным преступлением, понимаете? Они откармливают скот, пекут хлеб.

Лев перевел дух. Извлек из кармана кусок вяленого мяса, не глядя швырнул летуну. Вампир, секунду назад казавшийся воплощением сна, рванулся вперед и молниеносно щелкнул челюстями.

– И что случилось с ковбоями? - Коваль облизнул губы. Он вспомнил, что придется в одиночку возвращаться назад по неосвещенным потайным переходам Зимнего и разыскивать холостяцкое жилье Даляра.

– Случилось нечто непонятное. Коров и свиней охватило бешенство, даже домашнюю птицу пришлось уничтожить. Много людей пострадало… Это надо видеть, сложно описать. Вам покажется невероятным, но существуют силы, способные управлять растениями. Ковбоев никто не трогает, они умеют постоять за себя. Даже мелкие банды выделяют им людей на трудодни. Идут слухи, что возле города видели Качальщиков. Тех, кто раскачивает землю, - библиотекарь понизил голос. - Месяц назад собиралась Дума, пришли даже колдуны из Озерков и Рыбацкого. Раньше они игнорировали Думу, но после того как Качальщики стерли город Вологду…

– Как это "стерли"?!

– Там не было жителей. Но караваны, идущие к Северному морю, останавливались там на отдых. Пять недель назад город Вологда исчез, растворился в лесу. Качальщики умеют делать такие штуки, но считалось, что они не появляются ближе Уральского хребта. Многие вообще полагали, что их не существует.

– Как они могли растворить в лесу целый город, пусть и заброшенный? - Подлаживаясь под тон старика, Артур тоже понизил голос.

Где-то вдали раскатисто ударил колокол, ему ответил другой, повыше тоном, и опять всё стихло. Вампир на глобусе поскреб когтями по лакированному дереву, и Артур вспомнил очень похожий звук, что он слышал в подвале института. Летуны с ядовитыми колючками на хвостах, одним ударом парализующие взрослого волка. Летуны, предпочитающие для дневного сна сырые подвалы старого города…

– Качальщики - не совсем люди. - Лев смотрел без тени иронии. - Если не сказать хуже. Очень непросто описать то, чего сам никогда не видел. Эти… существа умеют находить слабые точки мироздания и раскачивают Землю… Они могут настроить природу враждебно к человеку. По сути дела, они считают, что Бог недоделал свою работу в год Большой смерти. Но кроме них есть и другие. Шептуны, дети Чингисхана, это дикие банды на лошадях. Они жуют дурман и становятся неуправляемыми. Это дети тех, кто до катастрофы жил в деревнях, в крови у них зависть, в их легендах поет ненависть. Некоторые банды скатились до уровня первобытных племен, от русского языка у них остался один мат, а шептуны из-за дурмана рано теряют голос и даже матерятся шепотом.

Когда нам приходится идти с ними на контакт, мы специально гоним для них дурную водку, потому что только водку они уважают. Если они попадают в дома, то любят испражняться прямо в комнатах, где едят, но при этом им нравится жить в тепле и иметь горячую воду. Но они хотят всё сразу и бесплатно. Иногда прорываются в город, воруют женщин. Вы видели охрану на мосту? Пока работает подземка, с севера мы защищены, но Нарвская коммуна дважды подвергалась разграблению. Но я не это хотел показать. Видите черные флажки с датами? Это места, где исчезли караваны.

– На них напали?

– Вероятно. Еще двадцать лет назад мы торговали с Екатеринбургом, Нижним и Пермью, а прежний мэр отправлял товары даже в Новосибирск и Красноярск. Сначала пришлось забыть о сибирских маршрутах, хотя там есть многое, чего нам не хватает. Потом, как видите, перестали ходить и на Урал.

– А железные дороги не сохранились? Караваны идут пешком?

– Железные дороги? А, вы о паровиках! В Москве пытаются наладить сообщение. А еще я встречал паровиков из Новосибирска. Они приезжали в Нарвскую коммуну, специально насчет покупки паровозов. На территории нарвских есть целый музей древних машин, но нет угля. Угля полно на Урале и в Кемерово…

– И что? - Коваль понял, что знает ответ.

– И ничего. Они ушли назад с караваном бывшего мэра Черняка, и больше не вернулись. Караван тоже исчез. Хотите печенья?

– Нет, благодарю… - Артур ощущал настоятельную потребность вырваться на свежий воздух.

Казалось, что книжные шкафы кружатся вокруг, затопляя воздух миазмами плесени и смерти. Миллионы мертвых слов, которые никто не читает, кроме несчастного старика. Они - как миллионы погибших людей, прах которых порождает теперь чудовищ…

– А тот караван, что идет завтра? Он тоже сборный? Если на дорогах так опасно…

– На Московской трассе шептуны и чингисы нам не страшны. Арина слышит их за десять километров, понимаете? А серьезную угрозу представляют только они. Торговлю нельзя останавливать…

– Я помню. Либо мы строим цивилизацию, либо уходим в лес.

– Именно. Караван не сборный, но охраны достаточно. Мы наняли ковбоев и людей мамы Кэт.

– А дикари могут от кого-нибудь узнать заранее о караване? О товарах?

– Дело не в товарах, но они нападут наверняка, если узнают, что мы везем женщин.

– А сколько стоит нанять солдата со стороны?

– Недешево. Спросите лучше у Чарли, это его стихия. Но Рубенс вынужден нанимать чужих, мы же не можем оголить караульную службу. А еще Руслан обязан выставлять людей в городские патрули…

У Коваля родилась отчаянная идея:

– Папа сказал, что мне придется целую неделю толкаться без дела, пока я не приму присягу. Может, мне заменить одного из наемников и поехать с караваном? Я чувствую себя обязанным. Вдруг я смогу быть чем-нибудь полезен в дороге?

– На самом-то деле вас обидело, что Рубенс запретил вам покидать музей? - Лева улыбнулся, снова напомнив Артуру детские книжки про хитрых гномов. - Здоровый папа слишком ценен для коммуны. Вы можете получить максимум благ, вообще не закрывая трудодней.

– Я так не смогу. В любом случае я буду работать. Наверное, из меня плохой солдат, но что-то я умею… - Артур хотел показать Леве ту часть рабочего журнала Телешева, из-за которой он так стремился попасть в караван. Но что-то его остановило.

– Не сомневаюсь. Уже знание английского дает преимущество. Нам не придется нанимать у соборников толмача на переговорах с финнами и шведами.

– Значит, меня не отпустят с караваном? - Библиотекарь удивленно покачал головой:

– Артур, вы меня неверно поняли. Никто не может вами командовать до присяги. Я уверен, что папа сочтет ваше предложение благородным. Скажу по секрету: вы уже за один вечер заслужили у Михаила репутацию. А он не из тех, кто легко доверяется чужим.

– Это я заметил… А что будет со мной после присяги? Я буду обязан ходить на цыпочках? Он пользуется здесь царской властью?

– Конечно. - Лева был чрезвычайно серьезен. - Абсолютной властью. До следующих выборов.

– Слава богу! Я уж думал, он у вас пожизненно.

– Гм! Вот у мамаши Кэт власть пожизненная, но это их внутреннее дело. Выборы проходят раз в год, тайным всеобщим голосованием.

– Всеобщим?

– А как же? Не я один читаю старые газеты, Артур. Нам известно, как выбирали своих лидеров до года Большой смерти. Перед толпами дураков разыгрывали целые представления, молодым было на всё наплевать, а старики голосовали за тех, кто обещал им кусок хлеба и новые вставные зубы. Потом бумажки с подписями кидали в отхожее место, и у власти оставались те же воры. Пока нас мало, Артур, мы можем позволить себе тайное всеобщее голосование. За месяц до выборов кандидаты пишут свое имя в вестибюле. Потом они могут два раза выступить перед людьми. Папу выбирают все члены коммуны с двенадцати лет. Голоса подсчитывают прилюдно, на большом Совете. Впрочем, закон действует не так давно. Лет тридцать назад даже у нас голосовали криком, за год могли смениться четверо старейшин. Тогда коммуна чуть не погибла…

– Подождите, Лева! - Артур понял, что ему не давало покоя. - Выходит, что музейщики живут и работают как одна артель? У вас нет частной собственности? В таком случае напряженность неизбежна!

– Одному не выжить. Можете попытаться.

– А что произойдет, если папа?..

– Вы хотите сказать, если папа попытается узурпировать власть? Присядем!

Лев опустился в бархатное кресло, погладил ладонями золоченых грифонов на ручках. Коваль осторожно разместился напротив. Мебель императорского двора жалобно скрипнула. Вампир на глобусе приподнял одно сморщенное веко и снова погрузился в свои охотничьи мечты. Дрова в камине горели ярко и ровно, распространяя несравненный аромат деревенского уюта. На фоне этого домашнего тепла Артур почувствовал вдруг, каким промозглым холодом тянет по ногам.

Книжник придал осанке торжественность:

– Во время ужина вы спросили о законах. Перед вами человек, которому доверено их сохранять и укреплять. После меня этим займется мой преемник.

Папа Рубенс не зря пропустил ваш вопрос мимо ушей, это моя обязанность просветить новичка. Принципиальных законов в коммуне музейщиков немного, и написаны они давно, когда я еще был ребенком. Всё очень просто. Воровство, насилие, предательство, убийство караются виселицей. Драка, пьянство, трусость в бою, отказ от работы, оскорбление любого жителя музея, неподчинение приказам Совета влечет за собой год работ в подземке или высылку. Большинство провинившихся предпочитают подземку.

– У вас настолько хорошо живется?

– Вы напрасно иронизируете. Между коммунами поддерживается постоянная связь. В лучшем случае, у преступника есть слабый шанс примкнуть к заводским бандам. Даже соборники в Лавре, хоть и кричат о гуманизме, не возьмут к себе вора.

– Значит, оступившийся человек обречен?

– Артур, Эрмитаж никого не держит силой. Если человек ничего не должен коммуне, он волен забрать свою долю в любом виде и поселиться где угодно. Он может даже нанять стражу для переезда, скажем, в Хельсинки или Стокгольм. А потом вернуться назади вторично принять присягу. Но вас, насколько мне помнится, интересовал вопрос силового захвата власти. Так вот, коммуна Эрмитажа существует уже семьдесят лет, она имеет самую устойчивую традицию, заведенную еще мамой Ксенией, мир ее праху. Поэтому мы живы, а других давно нет. Выбранный папа клянется на могиле Ксении служить своему народу. Он может ошибаться, как любой человек. Совет заседает без папы каждую неделю и каждую неделю спрашивает у меня, хранителя законов, не сделал ли папа что-то сознательно против интересов музейщиков. - Лев выразительно помолчал.

– И если такое произойдет, вы отправите Михаила в отставку? - с легким сарказмом осведомился Коваль.

– Михаил у власти уже шестой год, и пока люди выбирают его, - невозмутимо ответил библиотекарь. - Но такие решения на моей памяти Совет принимал дважды. Это тяжелые решения, потому что они грозят бунтом… Артур, я вам ясно прочел, что гласит закон. За предательство полагается смерть. Никакого суда. К отцу, предавшему народ, немедленно пошлют палача.

9. Караван

Московский караван выглядел более чем внушительно. Вымершая ночью, Дворцовая площадь походила с раннего утра на раздольную деревенскую ярмарку. Грохот колес, звон железа, хохот, лай собак, разноголосое пение сливались в оглушительный озабоченный хор. В распоряжении музейщиков было несколько вполне работоспособных тягачей и достаточный запас солярки, пополняемый коммуной нефтяников, но осилить развалившийся тракт могли лишь повозки на конской тяге и тяжелые тракторы.

Впереди обычно ехал тот самый запряженный шестеркой броневик, встретившийся Артуру вечером, причем лошадей тоже укрывали защитными попонами. Вооружение броневика составляли два пулемета, снятые с танков, и скорострельная пушка с патрульного пограничного катера. За броневиком шел "Кировец" с поднятым ковшом - на случай дорожных завалов. Позади кабины тракториста мастеровые оборудовали вращающееся "рабочее место" стрелка. Следом построились восемнадцать обитых металлом "вагонов" на базах многоосных прицепов. Только колеса на осях крепились весьма специфические, - широкие, утыканные самодельными шипами, способные преодолеть любые ямы. Каждую платформу также волокла четверка тяжеловозов. Для заболевших лошадей и фуража выделялся отдельный "вагон". Далее катился спальный дилижанс для пассажиров и домик для отдыха свободной смены охраны. Замыкающим шел еще один трактор, он тащил на лебедке настоящий, почти не гнилой "Урал" с прицепом. В крытом кузове грузовика умещалась легкая зенитная установка, а в прицепе, на платформе, - пушка с противолодочного крейсера. Пушку для каравана любезно смонтировали портовые в обмен на всё тот же остродефицитный пенициллин. Дополнительно на крыше каждого грузового фургона размещался пулеметчик, и десятка два конных охранников с ружьями скакали по сторонам.

Коваль разглядывал маленькую армию в безмолвном удивлении. Он с трудом представлял себе, каким безрассудством надо обладать, чтобы схлестнуться с подобной мощью - либо на вооружении у дикарей, в валдайских лесах, имелся танковый корпус. Словно отвечая его тревогам, мимо прошли четверо солдат, пригибаясь под тяжестью армейских минометов. Еще двое катили тележку с гранатами. Возле каравана суетились не менее сотни человек. Грузчики, построившись змейкой, передавали в чрево фургонов мешки с тканями, вязанки сапог, закатывали бочки с соленой рыбой и ягодой, вязанки волчьих шкур и свиных кож. На носилках бережно поднимали переложенные соломой ящики со спиртным. По волокушам канатами втягивали грубые стальные болванки. Верещала в клетках племенная птица, рвались с поводков собаки, ржали лошади. Наконец-то Артур встретил обыкновенных собак. Их привели ковбои - меднолицые заросшие дядьки на конях. Они же предоставили Эрмитажу недостающих лошадей. В счет оплаты Чарли Рокотов брал с собой троих пассажиров из фермерской команды.

Всего пассажиров, не считая мамаш, набралось семнадцать человек, из них четыре женщины. Мама Рона отправляла в Москву одну из своих подручных учиться новым приемам в стоматологии. Под присмотром Руслана из дворца показалась шестерка дюжих "гвардейцев", сопровождавших сундук с дорожной казной. Золото вернулось в свои права, и Артур лишний раз поразился дальновидности давно почившей мамы Ксении, мир ее праху, занявшей под колонию именно Эрмитаж. Как оказалось, мэр печатал на Монетном дворе некоторое количество золотых денег, но весовые обломки из запасников дворца обеспечивали музейщиков "твердой валютой" на десятилетия вперед.

Своей должности шеф безопасности соответствовал идеально. Несмотря на сутолоку и постоянный приток народа, Руслан обеспечивал на площади идеальный порядок. По периметру, никого не пропуская, стояли цепью солдаты с собаками и ручными волками на длинных поводках. Еще дальше, встречая гостей, носился покореженный военный джип с автоматчиками. Стрелки на обитых железом тачанках держали под прицелом Мойку и Адмиралтейский проспект. Руслан сам подошел поздороваться. Артур испытывал перед ним некоторую неловкость, потому что от его услуг в качестве охранника отказались. Папа, однако, нашел хитрый выход и придумал для дополнительного пассажира особое поручение. Еще с раннего утра люди Рубенса сгоняли к мамаше Кэт и заявили права на ветряные мельницы, обнаруженные Ковалем. Полный комплект отбить не удалось, но и две штуки стали знатной добычей, что дополнительно подняло рейтинг Артура. Заглянувший после ночного караула Даляр пожал Артуру руку и подарил прекрасный охотничий нож.

– Жаль, что Лю огорчится! - скупо усмехнулся солдат. - Он ведь поверил, что ты с рыбацких островов, где не прошлась Большая смерть.

Коваль получил еще одно доказательство того, что папа Рубенс ничего не забывает. И сержант Даляр, и Людовик были сняты с караулов и вместо других солдат приписаны к каравану. Наказание теперь ждало их по возвращении. Папа Рубенс вручил Артуру рекомендательное письмо для главы московской коммуны паровиков. Но еще сильнее, чем железная дорога, Михаила вдохновил проект радиосвязи между столицами. Коваль ничего не обещал, но высказался в том духе, что если ему отыщут два прилично сохранившихся телеграфных аппарата, то он попробует что-нибудь наладить. О проводной связи пока никто и не мечтал; большинство столбов по дорогам давно попадали, потянув за собой кабель. С подачи Коваля главному инженеру поручили совершить набег на Музей связи, о котором почти забыли. Артур был немного ошарашен скоростью, с которой папа принимал решения. С одной стороны, это не могло не радовать. Без такой буйной энергии удержать в кулаке дивизию разномастных граждан было бы непросто. В случае успеха проекта Артуру светила великолепная карьера - должность начальника всей питерской дальней связи. В случае успеха…

Он особо не обольщался. В тот момент ему казалось странным, что за столько лет не нашлось никого, способного организовать элементарный телеграф. Артур никак не мог привыкнуть к мысли, что люди просто не помнили, как пользоваться техникой двадцатого столетия. Старых книг никто не читал, а технические навыки передавались практически без записей, живым примером наставников. Нефтяники хранили в танкерах море сырья, но ни одна живая душа не представляла, как запустить производство солярки. Коваль решил пока помалкивать о своих школьных знаниях, чтобы папа не передумал и не посадил его на цепь.

Между фургонами подвесили телефонные провода, охрана построилась для последнего напутственного слова, и караван начал разворот в походный порядок. Номинально старшим назначался Чарли, но на весь путь до бывшей столицы бразды правления переходили к Арине. Коваль видел, с каким почтительным вниманием слушают хрупкую девушку головорезы мамы Кэт и суровые деревенские парни, увешанные дробовиками. Всего под ее командой собралось сто двадцать бойцов и тридцать человек обслуги. Изнутри штабной дилижанс оказался половинкой купейного вагона от николаевского экспресса, и Чарли Рокотов забрал Коваля в свое двойное купе. За перегородкой размещалась личная охрана, отборный "спецназ" Руслана и дорожная казна. В следующее купе, отделанное мехами, никто не допускался. Артур краем глаза заметил там ванну и маленькую кухню с керосиновой плиткой. Будущих мам заранее окружали комфортом.

Следующий час Артур почти безвылазно провел переходя от одной смотровой щели к другой. Караван миновал арку Генштаба, свернул на Невский, затем на Садовую и, чуть замешкавшись у баррикады в начале Московского проспекта, вышел на стартовую прямую. Не прошло и суток, а Коваль рассматривал родной город под совершенно иным углом. Не как несчастный голый беглец, а в статусе значимой персоны. Центральные районы сильнее всего пострадали от уличных боев. Артур мог только догадываться, какие вооруженные драмы разворачивались тут век назад.

У Елисеевского гастронома не хватало половины фасада, обуглившиеся аркады Гостиного двора торчали, как ребра уснувшего морского исполина. По шпилю бывшей Думы, вне сомнения, палили из пушек. Не менее страшным разрушениям подверглись и другие дома на Перинной, крыша торговых рядов рухнула, словно примятая великанской пяткой. Из выбитых окон Пассажа на всех этажах росла трава. Могучие жеребцы Клодта оставались на местах, зато особняк Белосельских-Белозерских выгорел дотла. Но за дорожным покрытием в центре присматривали, кто-то регулярно выжигал наступающие армии кустарников, по центру проезжей части в несколько рядов были уложены бревна. Возле спуска в метро копошились десятки человеческих фигур, пара лошадей тащила по Садовой дребезжащий трамвай с понуро торчащей стрелой подъемного крана.

Пропуская караван, подземники махали вслед, кто-то перекрестил трактор, две пожилые женщины в черном держали иконы.

На Московском проспекте в районе парка Победы произошла первая остановка. На стенке штабного купе висели три доисторических телефонных аппарата, по одному из них Чарли коротко поговорил и раздраженно выругался. Оказывается, банда под героическим названием "Восьмая дивизия" требовала плату за проезд. "Дивизионщики" размещались в сталинских домах, примыкавших к парку, и в здании новой Российской библиотеки. На арене бывшего стадиона они разводили скотину и содержали неплохой ипподром.

Коваль вслед за Чарли поднялся в башню над вагоном. Пассажирам категорически возбранялось покидать караван вне запланированных привалов, и Артур никак не мог увидеть, что происходит впереди. Чарли снова перекинулся парой фраз с Ариной; выяснилось, что "Восьмая дивизия" права, музейщики оставались должны по какому-то старому спору двадцать трудодней или соответствующий эквивалент в золоте. Когда вопрос был урегулирован, "Кировец" взревел, на передней карете ударили в колокол, и гигантские колеса снова загремели по деревянной мостовой.

Артур прилип к смотровой щели. Ему хотелось зажмуриться или протереть глаза. На обочинах проспекта стояли четыре танка. Гусеницы боевых машин давно прогрызли сорняки, но поворотные механизмы башен выглядели вполне исправно. Верхом на сияющих свежей краской стволах восседали молодые люди в коротких армейских дубленках на голое тело и провожали караван задумчивыми взглядами.

– Чарли! - спросил Коваль. - Эти ребята, они приносят какую-то пользу? Нам обязательно им платить?

– Как тебе сказать… - Рокотов скорчил забавную рожу, показывая, что понял иронию. - Считается, что банда охраняет южный въезд. Иногда они проводят скачки или кулачные бои и приглашают всех желающих. Здесь не так-то много развлечений.

– Они берут со всех плату за проход?

– Со всех плату взять невозможно, только с тех, кто нуждается в хорошей дороге. Любой всадник объедет их заставу по соседним дворам.

– Выходит, они не защищают город, а только собирают мзду с караванов?

– Ты прав, но не торопись с выводами! - Чарли бросил на Артура быстрый взгляд. - Питер невозможно обнести стеной. Уже много лет коммуны и банды выставляют мобильные патрули. Они надежнее любых застав. С тех пор, как шептуны вырезали банду речников. Знаешь, где когда-то был Речной вокзал?

Артур кивнул.

– В патрулях есть особые люди, их присылают колдуны, - продолжал Рокотов. - А иногда обходимся без их помощи. У губернатора есть двое мальчишек, и у портовых тоже; их носят на носилках и охраняют надежнее, чем золото. Зато наши колдунчики помогают вылавливать шпионов, проникших в город.

– И что с ними делают? Убивают?

– Ну зачем же? - искренне опечалился главный коммерсант. - Раньше убивали сразу, потом пытались отправлять на пожизненные работы. Но дикари не любят труд. Так что теперь, если поймают живьем, - Чарли сделал паузу, - их продают другим диким племенам. Им всегда нужны рабы, а платят они хорошо.

– Как так можно? - опешил Артур. - А если человек пришел с миром? Так и меня могли продать кочевникам?

– Тебя бы не продали. Тебя видела Арина, и, кроме того, ты понравился Лапочке.

– Лапочке?

– Ну да, тигру. Это не просто сибирский кот. Он, пожалуй, поумнее некоторых людей! - Чарли заразительно захохотал и сразу стал похож на шкодливого мальчишку. - Пошли вниз, надо успеть позавтракать. Слышишь колокол?

– А куда мы опаздываем? - Коваль потеснился, уступая место пришедшему на смену новому стрелку. Прежний парнишка отсалютовал и передал сменщику подводную маску.

– Встречаются ловкачи, - объяснил Рокотов, - способные со ста шагов попасть отравленной стрелой в глаз. Угощайся, у нас с собой целая бочка прекрасной рыбы из Ладоги!

Артур отдал должное: жареная рыбка, действительно, была восхитительна.

– Мы не опаздываем. - Чарли промокнул усы вышитой льняной скатеркой. - Но скоро на нас нападут.

– Как это?

У Артура рыба застряла в горле. Он приставил глаз к дырочке в стене. Караван, набрав умопомрачительную скорость, километров пятнадцать в час, неторопливо рассекал совхозные просторы. За стенками дилижанса метров на двадцать тянулась полоса выжженной земли, а дальше сплошной стеной поднимались настоящие северные джунгли.

– Очень просто! - Рокотов с наслаждением рыгнул и похлопал себя по внушительному животу, - "Восьмая дивизия" ухаживает за дорогой до развилки, а дальше мы предоставлены самим себе. Ты доел? Хорошо, тогда можешь взглянуть. С другой стороны!

Коваль прильнул к смотровой щели в коридоре и мысленно поблагодарил попутчика за проявленную заботу о его аппетите. По правую сторону зарастающего шоссе в два ряда стояли виселицы. "Восьмая дивизия" наглядно демонстрировала заезжим "туристам" свое гостеприимство. Некоторые мертвецы были вполне свежими, от других остались одни кости. Под виселицами шныряли какие-то мелкие животные, но из дилижанса рассмотреть их было невозможно. Под высокими, небрежно сколоченными вышками горели костры. Часовые прятались в закрытых "скворечниках". Коваль успел заметить, как с одной из вышек взлетели два белоснежных голубя. За неимением лучшего человечество возвращалось к проверенным почтовым технологиям.

Мы обязаны возродить нормальную связь, подумал Артур. Он и сам не заметил, как употребил местоимение "мы". Музейщики постепенно становились его новой семьей…

За частоколом виселиц тянулся последний форпост цивилизации: грандиозная линия дзотов даже спустя столько лет не потеряла своего устрашающего величия. По обе стороны от шоссе, несмотря на буйную молодую поросль, угадывались остатки широкой контрольно-следовой полосы, некогда оставленной защитниками Петербурга. На том месте, где водителей встречал указатель поворота на Пушкин, сохранился пробитый множеством осколков железный щит. Под щитом, покуривая, сидели у костра несколько бородатых мужиков в тулупчиках "Восьмой дивизии". Внезапно конная охрана каравана сбила строй. Лошади под ковбоями хрипели и вставали на дыбы. Ближайший наездник вынужден был спешиться и, осыпая коня градом ударов, буквально волок его за собой.

– Видишь? - равнодушным голосом спросил Рокотов. - Там, за пушкой…

Артур всмотрелся. Чуть в стороне от костра, прикрытая маскировочной сетью, несла дежурство артиллерийская батарея. Если губернатор контролировал арсенал несуществующего нынче МВД, то "восьмая" почти сплошь состояла из потомков военнослужащих. Вполне естественно, что в их распоряжении оказались значительные "осколки" военной техники, а выстрелить из пушки по прямой мог бы и дебил. За сетью взгляд Артура нащупал какое-то шевеление.

– Они что, тоже ручные? - только и мог выговорить он.

– Они хуже диких!.. - прокомментировал "министр торговли".

Связанные цепями в упряжки, на привязи бесновались шесть болотных котов. Артур уже не удивлялся, что лошади испытывали такой панический ужас. На своих домашних предков серые чудовища походили не больше, чем альбинос Лапочка. Каждый размером со взрослую рысь, только в два раза шире, с вытянутыми вперед кабаньими клыками и торчащими, как у тойтерьеров, щетинистыми ушами - настоящие исчадия ада. В стане хищников валялся обглоданный лосиный скелет. Могучие рога, как протянутые кисти рук, взывали к низким облакам.

Сразу за развилкой хорошая дорога закончилась. Шипованные колеса запрыгали в глубоких колеях. Двое дядек в полковничьих папахах вручную крутили тяжелый ворот, задвигая на трассу бревно шлагбаума. На расстрелянном щите Артур не без усилий прочитал выцветшую от дождей надпись: "Водитель, стой! Въезд только для санитарного транспорта. За нарушение режима открываем огонь без предупреждения!"

С ума сойти, поежился будущий начальник связи, какой кошмар должен был происходить вокруг города, если оборону держали воинские части! А судя по разбитому в хлам центру, удержать оборону они не смогли…

В купе негромко постучали.

– Пошли! - сказал Чарли. - Тебя ждут.

В центре вагона было оборудовано нечто вроде кают-компании с овальным столом посередине. Сейчас тут собрались все пассажиры, кроме мам, и свободная от вахт охрана. Четверых юных "невольниц", похоже, не видел никто; их провели в вагон через второй тамбур и заперли в купе.

Люди буквально стояли друг у друга на головах. Коваль невольно поежился, попав под обстрел десятков любопытных взглядов. На фоне лохматой толпы он, с едва появившимся пушком на темечке, чувствовал себя голым. Но отвертеться от пресс-конференции не удалось. Еще во дворце Чарли предупредил, что слухи разносятся быстро, и полгорода в курсе о человеке, родившемся до года Большой смерти. Легенда о парне из Риги провалилась.

– Спрашивайте! - обреченно предложил Коваль и уселся на предоставленный ему стул венецианской работы.

Последующие два часа он четырежды прикладывался к бутылке с драгоценным пшеничным пивом, чтобы промочить горло. Он никогда так долго не говорил. Артур переживал, что людей будут волновать какие-то глобальные проблемы, связанные с катастрофой, ведь об этом периоде он ничего не знал. Но большинство вопросов были зациклены на самых земных, обыденных темах.

Большой ажиотаж вызывали семейные отношения; многие попросту не верили, что женщины и мужчины могли свободно сходиться и расходиться, строить новые союзы и разрушать старые. Несколько раз откровенная беспардонность ставила Артура в тупик, он беспомощно оглядывался на Рокотова, ища его поддержки, но торговец только пожимал плечами. Ему, как и прочим, совсем не казалось бесстыдным копаться в чужом белье. Шоком для присутствующих стали сведения о старом российском Уголовном кодексе и о свободном перемещении детей по городу.

– Как это может быть, - возмущался взъерошенный старичок в потрескавшихся очках и огромной, до колен, нейлоновой рубахе, - чтобы вор украл дважды и после этого был опять отпущен на свободу?

Кают-компания согласно загудела.

– О каком перевоспитании ты говоришь, дружище? - брызгал слюной очкарик. - Если вор уже получил год подземных работ или год рубил лес, этого вполне достаточно, чтобы воспитать любого. Следующим наказанием может быть только виселица.

Коваль не знал, что ответить. С сегодняшней точки зрения, старик был абсолютно прав…

– Как опасна была ваша жизнь! - тоненьким голоском протянула одна из женщин. - Нам читали древние газеты, но мы и поверить бы не могли, что под колесами телег тогда гибло больше людей, чем жителей в нашей общине…

У Артура комок подкатил к горлу. Он всё еще не мог привыкнуть к тому, насколько неузнаваемо изменился мир. С этими недоверчивыми, заскорузлыми людьми предстояло провести неделю; вот во что превратились привычные восемь часов в ночном поезде. Расстояния снова измерялись средневековыми мерками, и если люди срочно не наладят связь и не запустят паровики, то дальше станет еще хуже. Шоссе окончательно зарастут лесом, в котором станут хозяйничать кошмарные герои сказок. А там, по логике вещей, недолго до человеческих жертвоприношений! Артур и представить себе не мог, насколько скоро сбудутся его мрачные прогнозы…

Склянка на головном броневике отбила полдень.

– Привал! - объявил Чарли, вытаскивая слегка одуревшего от жары и духоты Артура из плотного кольца любопытных. Пассажиры всё никак не желали его отпускать, и пришлось пообещать, что завтра экскурс в прошлое будет продолжен.

На самом деле, невзирая на усталость, Артур был даже рад. Благодаря попутчикам он почти полностью восстановил в памяти детали последних дней. А главное, он вспомнил, как так могло случиться, что он согласился на двадцатилетнее погружение. Это замечательно, что он проснулся сейчас и здесь; в ушедшем мире ему снова бы не захотелось жить… Тосно караван обошел стороной. Коваль спросил, почему не поехали по новой трассе, которую прокладывали еще при нем, а выбрали старую двухколейную дорогу. Рокотов сумрачно потеребил усы и пообещал кое-что показать.

Фургоны организованно разворачивались в широкое кольцо посреди просторного участка земли, вытоптанного следами тысяч колес и конских копыт. В центре круга оказались обе пассажирские повозки и целый табун запасных лошадей, которых Коваль раньше не заметил. Очевидно, ковбои пригнали их позже. Броневик и "Урал" с гаубицей неторопливо барражировали снаружи, а третий, дальний, круг образовала редкая цепочка конных стражников.

Артур соскочил с подножки. От лесного чистейшего воздуха кружилась голова. Он огляделся и, к собственному удивлению, убедился, что место ему знакомо. Караван остановился на подступах к нефтебазе. Из бурьяна торчали почерневшие от времени останки автозаправки, на опушке в зарослях малины угадывались фундаменты административных зданий, а над кронами леса, словно забытые космические корабли, пузырились стационарные танкеры.

– С другой стороны! - подсказал Рокотов. Артур сначала не понял, куда указывал толстый палец коммивояжера. Взбегающий по пологому склону лес выглядел вполне обычно. Но всё же, всё же…

– Черт! - выдохнул Коваль. - Но так не бывает! 10. Зеленая атака и дети Красной луны

– Поэтому уже девять лет никто не ходит по верхней дороге. - Чарли свернул самокрутку и поднес к глазам бинокль. - На Валдае такие вещи происходили слишком часто. Там никто не хочет селиться, хотя для скота места отличные. Здесь тоже жили ковбои… - Он передал Артуру бинокль. Коваль настроил оптику и замер. Сначала ничего не происходило. Лес как лес. Затем он опустил взгляд чуть ниже и убедился, что зрение его не обмануло. Ветра не было, но трава шевелилась… Совсем недавно на месте чащобы расстилалось вспаханное поле. На краю опушки, там, где дикая зелень вгрызалась в оставшиеся от стоянки авиационные плиты, еще клонились от ветра недозревшие ржаные колосья и прослеживались отчетливые следы вспаханных борозд. Но дальше, метрах в десяти от пятна бетонки, раздвигая культурные побеги, непроходимым колтуном поднимались колючие заросли. Лес шел в атаку на поле. Именно такое, шекспировское, сравнение пришло Артуру в голову. И наступление тянулось не годами, что было бы нормальным, оно происходило прямо на глазах.

Словно от ветерка, чуть шевельнулись кусты боярышника, в другом месте тень от осины стала капельку длиннее. На другом конце стоянки ярко-зеленое покрывало травы чуть пригнулось, по нему прокатилась слабая волна, будто пробежали сотни полевок, и снова всё замерло. Но травка стала заметно гуще и оказалась ближе к дороге. Совсем капельку, возможно, на пять сантиметров. Если не смотреть внимательно, можно и не заметить! Было в этой тихой атаке что-то непередаваемо жуткое; Артур не представлял себе, как он теперь босиком сможет пройтись по лугу. Если растения обрели такую скорость роста, то что им помешает изменить и способы питания?

Полная тишина и едва заметное движение слева. Артур мигом повел окулярами. Осыпалась земля на борозде, полегло еще с десяток колосков, на их месте, откуда ни возьмись, расправлял жесткий ствол люпин. Теперь - то же самое справа. Только что там торчал продолговатый камень, а теперь его заслонила россыпь невянок. Цветы покачивались, будто их сию секунду воткнули в землю… Нет, полнейшее наваждение! Коваль мог бы поклясться, что группа молоденьких ясеней секунду назад занимала другое положение. Но ни один представитель флоры на Земле не способен в таком темпе пускать новые побеги. Исключение составлял бамбук, которого в Ленинградской области в помине не водилось, да и бамбук вел себя повежливее!

Притихший научный сотрудник вернул бинокль молча наблюдавшему за ним Рокотову.

– Они… оно сожрало поля фермеров?

– Угу. Растворило. И привело в бешенство скотину. Но дело не в посевах. За горкой - отсюда не видно - стоял большой поселок и завод. Поселок мертвый, там никто после Большой смерти не жил. Завод очень грязный, там всё завалено старой резиной, целые поля старой резины. Даже земля ею пропахла. Наверное, они делали из старых колес новые, не знаю. Или просто жгли колеса. Там была труба, и вся земля в округе черная. Теперь нет ни завода, ни деревни, ничего. Но зараза поползла дальше и захватила чистые ранчо…

– И что? Ничего нельзя сделать?

– Уже делают. - Рокотов сплюнул. - Нефтяники выжгут заразу. Вторично оно не вырастет, но ковбои уже не вернутся. Они никогда не возвращаются туда, где… где собственные свиньи пожрали их детей. А ты бы вернулся? Вот именно! - Чарли похлопал Коваля по плечу и тяжело спрыгнул в засохшую грязь. Два рослых бодигарда уже поджидали его внизу, еще двое остались в вагоне.

Артур поплелся следом, вспоминая вчерашнюю речь библиотекаря.

– Лева Книжник - самый умный человек в Совете, - тяжело сопя, покивал Чарли. - Пожалуй, даже умнее меня. Ха-ха! Но я не могу говорить его умными словами. Я умею торговаться и знаю, как не разорить коммуну. Но как остановить тех, кто раскачивает…

– Неужели с ними нельзя договориться?

– Они не желают ни с кем договариваться. Когда им что-то надо, они приходят и берут. Иногда платят. Они не враждуют с городскими, они враждуют с городами, и никто неможет их остановить… А вот и нефтяники. Наконец-то!

В просвет между фургонами с треском и грохотом вкатился удивительный экипаж, мечта воинствующего футуриста. Широкая платформа на гусеничном ходу венчалась решетчатой башней, на вершине которой в будке от подъемного крана сидел человек в водолазном шлеме и держался за ручки огнемета. То, что это именно огнемет, а не водяная пушка, Артур догадался сразу: хобот орудия и передний бампер машины почернели от копоти. Гусеницы были не "родные", а узкие, снятые с портативных немецких экскаваторов. Под башней, поверх платформы, стоял снятый с колес американский кабриолет вызывающего оранжевого цвета. В нем сидели еще двое, без шлемов, но в компании с огромным бурым медведем.

"Господи, - быстро произнес Артур, зажмуривая глаза, - Господи, не дай мне сойти с ума! Если у них собаки плавают, как акулы, то почему бы медведям не летать?"

Но медведь никуда не полетел. Лошади, спокойно жевавшие сено, забеспокоились, но мохнатый гигант вел себя удивительно мирно. На шее у зверя крепился широкий ошейник с цепью, намотанной вокруг заднего сиденья кабриолета. Позади шестиместного ландо на платформе тягача помещались баллоны с горючим для огнемета и высокая проволочная клетка. В клетке на деревянном чурбане сидел чумазый мальчишка лет десяти и играл с двумя крошечными медвежатами. Дизель последний раз взревел, заслонка на трубе поднялась, выпустив в небо струю жирного дыма, и все стихло.

Пассажиры дилижанса боязливо обступили нефтяников. С водительского места поднялся худой мужчина с обветренным смуглым лицом, в брезентовой пожарной робе. На плече у водителя, перебирая морщинистыми лапами, восседал какой-то крылатый хищник, похожий на сокола. Нефтяник окинул толпу мимолетным взглядом и безошибочно выделил Арину.

Они помахали друг другу, затем мужчина легко спрыгнул на землю. Сокол захлопал крыльями, но удержался на плече. Начальница стражи пожала приезжему руку, затем о чем-то спросила мальчика в клетке. Медведь вел себя так, будто его ничего не касалось. Чарли, увлекая за собой Коваля, протиснулся сквозь толпу, и Артур разглядел топтыгина вблизи. Медведица-мать, несомненно, побывала не в одном сражении; под шерстью змеились десятки грубых шрамов, отсутствовали половина уха и треть нижней губы, на левой лапе когда-то неправильно срослась кость. Артур попытался представить зверя, который мог бы сломать медведице лапу, но ничего страшнее капкана не придумал.

– Привет, Рокотов! - звучно пробасила женщина с пассажирского сиденья лимузина. - Ты не научишь Андрюшу, как растолстеть? Он жрет за троих, но не может набрать и капли жира!

Андрюша захохотал так, что сокол чуть не свалился с плеча.

– Мама Луга! - Чарли церемонно поклонился, приложив ладонь к сердцу. - Это чудесная тайна моего рода, как сохранять жир в теле, и я унесу ее в могилу.

– Маме Луге нравятся заморыши вроде тебя! - Андрей обнялся с торговцем, быстрым взглядом скользнул по белому комбинезону Коваля. - Как здоровье мамы Рубенс?

– Спасибо, нефтяник. Она сильна, как твои медведи.

– Доволен ли папа Рубенс мазутом?

– Мазут прекрасно горит. Ты получил наш металл?

– Да. Железо крепкое. Я рад тебе, торговец.

– Я рад тебе, нефтяник.

Арина Рубенс терпеливо ждала, когда церемония приветствий закончится, никак не подавая виду, что караваном командует именно она.

– Что ты скажешь нам, дочь Красной луны? - непринужденно повернулась к девушке мама Луга.

Артур вздрогнул, но остальные восприняли обращение как нечто само собой разумеющееся.

– Я слышу их за рекой, - нахмурилась девушка, поправляя каску. - А что скажешь ты, сын Медведя?

Началось, механически отметил Коваль, взрослые люди непроизвольно играют в индейцев. Мы тихо сползаем к тотемам, ритуальным кострам и пляскам смерти…

Сын Медведя, держа на руках пушистого медвежонка, вылез из клетки и передал сына мамаше; та немедленно начала его вылизывать. Второй медвежонок, оставшись один, жалобно повизгивал. Мальчик уселся на гусенице, болтая босыми ногами в дырявых штанах.

– Они за рекой, - подтвердил мальчик, наклонив голову к плечу, словно прислушиваясь. - Сотня конных в болоте, еще сотня в лесу, и с ними…

– Я слышу железо, - немного погодя добавила Арина.

– Пушки? - напрягся Чарли.

– Нет, не пушки. - Девушка сняла каску, наморщила лоб.

Артура сзади подергали за рукав. Он оглянулся и увидел расплывшуюся до ушей физиономию Людовика. На ноге незадачливый воин еще носил повязку, но это не освободило его от первой смены караула.

– Будет драка! - возбужденно поведал Людовик. Он хотел еще что-то сказать, но тут сын Медведя встрепенулся:

– Дети Чингиса привели крылатых змей!

По толпе пронесся ропот. Чарли открыл и закрыл рот, Людовик икнул и перекрестился.

– Откуда, приятель, ты знаешь про крылатых змей? - грозно спросила мама Луга. - Не пугай людей сказками!

Она шевельнулась на своем сиденье, укрытая вязаной попоной, и тут Артур увидел, что мама Луга кормит грудью ребенка.

– Ты хочешь переждать день? - Главный нефтяник повернулся к Арине. С Рокотовым военные вопросы не обсуждали. - Утром, если захочешь, мы пошлем за ковбоями. Проводят вас до Вечного пожарища. Семьдесят клинков они выставят. Заплатишь всадникам золотом, а коммуне - пару коней.

– Мы не будем ждать! - поджала губы Арина, рыскнула глазами по толпе, нашла Людовика. - Солдат, ступай в мою машину, скажи, чтобы сыграли подъем. Мы выступаем!

Людовик без единого слова сорвался с места. Над стоянкой поплыл колокольный звон.

– Ты права, дочь Красной луны! - одобрительно кивнул Андрюша и погладил сокола. - Чем раньше вы переправитесь, тем меньше времени останется у дикарей на подготовку. Мы наведем понтон.

– Мы знаем, что нас ждет засада, и полезем напролом? - Коваль никак не мог воспринять такую нелепую логику.

Спешащий к вагону Чарли остановился так резко, что Артур стукнулся о живот главного торговца.

– Приятель, Арина знает, что делать. Если мы промедлим, дикари поймут, что мы боимся. А если мы боимся, у них может возникнуть мысль переплыть реку и напасть на нас тут. А если это случится, о дружбе с нефтяниками мы можем забыть!

Чарли повернулся, но Коваль схватил здоровяка за локоть:

– Подожди! Кто-то сообщил дикарям, что мы идем? Не слишком ли вовремя засуетились эти лесные братья? Возможно, я плохо стреляю, но мозги у меня в порядке. Нефтяники предлагали вам нанять фермеров, но сами умыли руки. Дикари ждут нас на том берегу, но не суются на этот. Что ты на это скажешь?

Чарли попытался вырвать руку, но Коваль держал его крепко.

– Знаешь, приятель, - нехотя огрызнулся торговец, - я ведь не верил, что ты проспал сотню лет в ледяной ванне. Я склонялся к мысли, что ты приплыл с норвежских островов. Но теперь я тебе верю. Только идиот из прошлого может так рассуждать. Клянусь прахом мамы Ксении, тебя убьют раньше, чем ты примешь присягу, если не научишься жить среди людей!

– Я спросил тебя: почему дикари не трогают нефтяников? Мама Луга продает им горючее, ведь так?! А нас считает хорошим тоном предупредить?

Артур посторонился, пропуская бегущих минометчиков. С крыш фургонов опускали на борта дополнительные листы железа, лошадей укутывали толстыми попонами, поверх крепили кольчужные сетки.

– А если и так?! - перекрикивая команды сержантов, вспылил Рокотов. - Это их дело, а не наше. Горючее нужно всем. Мама Луга не спрашивает меня, с кем я иду торговать. Она выполняет свои обязательства. На территории ее коммуны мы можем прожить хоть месяц, и ни один чингис или шептун нас не тронет. А если ее люди захотят пожить на площади перед дворцом, мы тоже умрем, но никого к ним не подпустим. На древнем языке это называется ди-пло-ма-ти-я! Ты понял, приятель? Ну, чем ты еще недоволен? Надумал остаться? Валяй! Присягу ты не принял, вольный человек. Ступай к маме Луге, она со своим караваном отправит тебя в город…

– Я-то тебя понял, уважаемый член Совета! - Вслед за телохранителями Артур поднялся в штабной вагон. - Только твоя дипломатия называется немножко иначе. Это куриная слепота.

Караван на рысях вылетел к воде. Старый мост через Тосну провалился посередине. Сотней метров ниже команда нефтяников на тросах тянула к пирсу секцию армейского понтона. Коваль позаимствовал у Рокотова бинокль, навел на противоположный берег.

Зубчатая стена деревьев, завалившаяся на бок опора передач, засыпанная сучьями нитка шоссе. Где-то вдалеке, на пределе видимости, поднимались к темнеющему небу ниточки дыма. Волнистая линия холмов подернулась туманной дымкой, четкие линии размазывались, растекались, точно неокрепшие краски на промокшем холсте. Низкие угрюмые тучи на горизонте соединялись в сплошной свинцовый фронт и, крадучись, цепляясь мохнатыми щупальцами за кроны деревьев, ползли к реке. Словно силы зла собрались там, подумал Артур, и тут же себя одернул. Не хватает еще, чтобы он начал верить в чертей и драконов! Нет и не может быть твари страшнее человека…

– Если умеешь, помолись! - серьезно посоветовал Чарли, натягивая поверх свитера мелкоячеистую кольчугу. - Здесь кончается цивилизация. Дальше до города Клин нет ни одной коммуны. Нам никто не поможет. А если ты полагаешь, что мы кого-нибудь боимся…

Он принял от помощника два снаряженных арбалета, просунул в оконную щель дуло охотничьей двустволки. На столике появились самодельные патроны, набитые мелкими гвоздями.

Нефтяники притянули понтон к железному пирсу; две каурые лошадки, повинуясь кнуту, ходили по кругу, наматывая на бобину стальной трос. Выше по берегу Артур заметил трактор с огнеметом и медведицей. Андрюша и сын Медведя сидели на капоте и передавали из рук в руки бутылку. Мама Луга кормила ребенка.

Колокол звякнул трижды. Ведущий "Кировец" выпустил облако дыма, опустил ковш и, лязгая, выполз на просевший пирс. Погонщики щелкнули бичами, и переправа началась.

11. Драконы чингисов

Все обитатели пассажирского вагона, за исключением Рокотова с охраной и Коваля, улеглись на пол. Всадники растянулись эскадроном и первыми вступили на доски понтонов. Арина безостановочно отдавала по телефону короткие распоряжения, сержанты отчитывались о готовности к бою.

Раскачиваясь на колдобинах, груженая колонна вползала в лес. Никто больше не трепался, доносился лишь скрип несмазанных подшипников и хруст сухих веток под колесами. Коваль сидел напротив Чарли, сжимая в руке ствол, и спрашивал себя, боится он или нет. Страха, пожалуй, не было, но нервы натянулись до предела. Далеко впереди заржала лошадь, чуть громче обычного заревел трактор. Опять всё стихло. И в ту же секунду, словно по команде, воздух разорвал душераздирающий вой. Чингисы кинулись на абордаж.

По стенам вагона что-то дробно заколотило, в спертом и без того воздухе распространился жуткий смрад. Потянуло горелым. Чарли схватил в каждую руку по арбалету и ринулся в тамбур. В своем железном одеянии и мотоциклетном шлеме с надписью "вервольф" он походил на разъяренного носорога. Двое охранников с автоматами так и остались сидеть на сундуке, а двое других кинулись догонять патрона. Артур в три прыжка поднялся по лесенке в "башню". Не успел он добраться до верхней ступеньки, как в пулеметную щель влетела стрела с горящей тряпкой на конце. Вот она, ваша дипломатия, матерился Артур, затаптывая пламя. По счастью, никого из четверых бойцов, лежащих у амбразур, не задело. Ближайший пулеметчик повернул красное от напряжения лицо, и Коваль узнал Даляра. Люди Арины не получили пока приказа стрелять, караван продолжал движение. Артур прильнул к свободной щели и увидел дикарей.

То, что он увидел, ему совсем не понравилось. Может, они и не читали газет, но орудовали совсем не как глупые индейцы в вестернах. Никто из чингисов не скакал вдоль поезда, подставляясь под пули. Несколько десятков всадников совершали непрерывный круг по лесу. Появляясь по одному, они выпускали горящие стрелы и сразу исчезали в чаще. Их мишенью были не крытые железом фургоны, а ноги лошадей. Несмотря на длинные, волочащиеся по земле попоны, дикари своего добились, ровный ход экипажей застопорился. Возницы не могли спуститься с козел, чтобы помочь взбесившимся от боли животным. Для перестроения в боевой порядок у фургонов не хватало места, деревья примыкали к дороге почти вплотную.

И тут на прицепе "Урала" заклокотала пушка. Ковалю показалось, что он моментально оглох. В лесу в течение нескольких секунд образовалась довольно широкая просека, в которой взлетали вверх щепки, целые кусты и окровавленные ошметки тел. Затем после непродолжительного молчания канонир перенес огонь на левый фланг. Еще пять-шесть секунд непрерывного грохота. Потери врага было трудно оценить, некоторое время из леса никто не показывался. Зато, повинуясь приказу Арины, из нижних люков фургонов посыпались стрелки и выдвинулись на обе обочины, где и залегли с арбалетами и винтовками. Сверху Коваль их прекрасно видел. Погонщики получили возможность заменить раненых животных. Ни один из пулеметчиков в "башне" так и не выстрелил. Не успел к Артуру вернуться слух, как из броневика разом шарахнули гранатометы. Четыре гранаты со свистом ушли в зенит, чтобы разорваться совсем недалеко, метрах в ста от трассы. Земля содрогнулась, и опять всё стихло, но спешившихся ковбоев уже не было видно. Они обеспечили прикрытие и углубились в лес.

Ай да девчонка! Если минометчики сумели взять правильный угол, то почти наверняка их огонь достиг цели. Коваль сильно сомневался, что Арина разбирается в военном деле, но "лунный" дар позволял ей чувствовать скопление неприятеля. Звякнул колокол, и караван тронулся с места.

Минуту спустя лес начал редеть, потянулось мшистое болото, утыканное сгоревшими трупами деревьев. Из "башни" было видно, что впереди болото исчезало, сменяясь довольно сухим плоским участком, где фургоны могли бы встать кольцом. Караван набрал порядочную скорость, километров двадцать пять в час, лошади пошли рысью, сбиваясь в галоп, свистели кнуты, гортанно кричали возницы. Артур уже начал надеяться, что бой завершился, но оказалось, что всё только началось.

Головной "Кировец" уткнулся в завал. Ни малейшего сомнения в том, что стволы, в два обхвата толщиной, приволокли сюда загодя! Следовало бы показать эту баррикаду "великому дипломату" Чарли, но Рокотов наверху не появлялся. Впрочем, со своим животом он бы застрял на лесенке!

Не успела по эстафете пройти команда "Стой!", как прозвучала следующая: "Лошадям - лежать!" На глазах изумленного Артура происходили чудеса дрессуры. Закутанные в тлеющий войлок лошадки послушно подгибали колени, превращаясь в покрытые сетью холмики. Мгновением позже зазвонил телефон, и Даляр взял трубку. Еще миг спустя Коваль глянул в щель и замер.

По болоту мчались драконы. Конечно, им было далеко до легендарных змеев горынычей, но при соответствующем уходе, лет за "цать", крылатые змеи вполне могли бы дать почву новому фольклору. Коваль как завороженный следил за приближением чешуйчатых гадов и вспоминал документальный фильм про аллигаторов. Если аллигатору повезет, то он достигнет максимальной величины к пятидесяти годам…

Не может быть, чтобы эти уродцы собирались жить так долго! Напротив, все дело в бешеной смене поколений; очевидно, мутация ускорила развитие до такой степени, что за пару десятков лет могли появиться совершенно новые адаптивные способности… Крылатые еще неважнецки летали; им требовалась возвышенность или долгий разгон. Они лупили по воздуху трехметровыми кожистыми крыльями и щелкали неприятными треугольными челюстями. Задача детей Чингиса была видна, как на ладони: запугать врага, чтобы музейщики не смели и носа высунуть из укрытий. Первая часть плана дикарям вполне удалась, защитников каравана практически парализовало от ужаса. Младшие командиры надрывали глотки, почти непрерывно звенел колокол, трещали телефоны, но приказы выполнялись плохо. Если дикари начнут выбивать музейщиков из каждой повозки поочередно, нам каюк, решил Артур…

Завершить мысль ему не пришлось, потому что из мха, в двух десятках метров, поднялся юноша с кустиком на голове и выстрелил в штабной вагон из заплечной ракетной установки. В долю секунды, пока дикарь жал на курок, его горло насквозь пробила арбалетная стрела. Поэтому палец юного "ракетчика" дернулся, и снаряд угодил в стоящий спереди фургон с сеном.

У Артура появилось ощущение, словно ему врезали по обоим ушам раскаленными утюгами. Задняя половина фургона перестала существовать, а передняя горела, как нефтяной фонтан. В этом фонтане бились и заживо сгорали три раненых коня. Огромное окованное колесо взлетело в воздух и, падая, убило еще одну лошадь. Даляр кричал на подчиненных, открыл огонь одиночными, но остальные стрелки вжали головы в плечи, провожая глазами пикирующих змеев. Броситься вниз и забиться под полку парням мешала угроза петли.

Из болота поднялся еще один камикадзе со "стингером", но его уложили до выстрела, как вскочившую мишень в тире. Из соседнего вагона пытались стрелять по летающим ящерицам, которые, не причиняя особого вреда, кружились над обочиной. Две штуки подбили, еще одну срезал кто-то впереди, и тут разом затарахтели тяжелые пулеметы броневика и автоматчик в тракторе.

Мох зашатался, как поверхность студня, и десятки почти голых, перемазанных глиной людей с воем и гиканьем припустили в атаку. Почти сразу же объявился еще один "ракетчик", на сей раз слева. Он метил в грузовик с пушкой, и его снаряд достиг цели. Прицеп подпрыгнул и завалился набок, колеса беспомощно вращались в воздухе. Из упавшего прицепа, словно живой факел, вылетел канонир и, размахивая конечностями, угодил в самую гущу дикарей. Артур понимал, что со своим пистолетом он не внесет серьезных изменений в ход сражения, оставалось только крутить шеей и наблюдать. Автоматчики кое-как мобилизовались и срезали первую волну нападавших, но дикари не залегли, а продолжали неистовый бег. Затем защитники каравана получили новую команду, и в ход пошли арбалеты. Раз огнестрельное оружие не остановило врага, Арина решила экономить патроны. Из леса с саблями наголо вырвалась конница Эрмитажа и обрушилась бандитам во фланг. Бой сразу стал протекать намного тише, пока не случились два события, качнувшие чашу весов в пользу чингисов.

Сквозь кусты ломилась толпа вражеских всадников, не добитых в первой атаке. Две конные когорты схлестнулись с оглушительным лязганьем. Даляр перевел пулемет на стрельбу очередями и за полминуты опустошил магазин. После этого у него остался маленький импортный автомат. Примерно то же самое произошло и с другими стрелками.

Конница врага несла тяжелые потери, но авангард добрался до фургонов. Возниц закалывали прямо в будочках, десятки вопящих дикарей влезли на крыши, взламывали забитые окна и двери. Отдельный отряд чумазых тащил на себе бревна, которые просовывали между спицами колес, другие набрасывали на ступицы ржавые цепи.

Вдоль дороги послышалось нарастающее тарахтение. Шедший впереди колонны трактор развернулся и, прыгая по кочкам, возвращался по обочине назад. Дикари облепили кабину, как муравьи сахарную голову, колотили дубинками по кожуху мотора, но тракторист упорно мчал вплотную к фургонам, сметая зазевавшихся. Стрелок за его спиной садил по нападавшим короткими очередями, ему вторили тяжелые пулеметы броневика. Но тракторист, укрывшийся за толстой обшивкой, смотрел только вперед, и не мог видеть того, что происходило сзади. А сзади из болота показалось черное дуло; чингисы подтянули артиллерию! Предупредить смельчаков не было никакой возможности, подбитый двигатель "Кировца" ревел на пределе, из-под капота валил дым; под колеса трактора угодило не менее десятка зазевавшихся дикарей…

Пушка выстрелила.

Первый снаряд угодил в заднюю ось дилижанса охраны. Многотонная конструкция поднялась на дыбы, роняя куски брони. Всадники в волчьих шкурах, визжа, как сотня чертей, прыснули в стороны. Многие не успели отскочить и погибли вместе с защитниками дилижанса. Почему молчит наша пушка, думал Артур, что случилось? Пулемет Арины - Коваль уже узнавал его по звуку - тарахтел непрерывно; дикари не смели приблизиться к передним повозкам, там их срезало, словно нож проходил сквозь масло.

Один из соседей Даляра откинулся назад, вместо глаза зияла черная дыра. В салоне визжали женщины, кто-то надсадно кашлял и матерился. Сквозь пол поднимался запах горящего мазута. Дикари снизу подожгли фургон! Десятки рук раскачивали забитые окна, срывали листы обшивки. Визг мамаш в укрепленном купе срывался в ультразвук.

– Пушка! - крикнул Артур в ухо почерневшему от копоти Даляру. - Надо зарядить пушку!

Тот, не отвечая, тер слезящиеся глаза и лихорадочно перезаряжал дробовик. В его автомате патроны тоже кончились. Коваль махнул рукой и решил спуститься вниз. Следовало что-то немедленно придумать: из лесочка к горящей колонне неслась очередная партия свежей конницы. Из-за обилия засохшей глины на лицах физиономии дикарей напоминали оскаленные красные черепа.

За всадниками, хрипя от натуги, тяжеловозы волокли по трясине еще одно орудие, на сей раз гораздо более серьезного калибра. Целый взвод чингисов, утопая по колено в грязи, помогал лошадям, но дело продвигалось медленно. Зато вторично жахнула та пушечка, что разнесла фургон стражи. Снаряд попал в трактор. Когда рассеялось облако от взрыва, на площадке "Кировца" не оказалось ни кабины, ни люльки стрелка. Мотор, как ни странно, продолжал работать, и двухметровые колеса кружились на месте, волоча за собой куски человеческих тел. Чингисов, похоже, не волновала убыль в своих рядах; вместе с трактористом разнесло на части человек восемь дикарей.

Коваль решил не дожидаться, когда пушка выстрелит в третий раз, спрыгнул в проход, и, как оказалось, очень вовремя. Недоразвитые дракончики, которых он чуть не пожалел, планировали сверху на крыши вагонов. Кто-то управлял действиями гадов и людей, потому что дикари разом отхлынули от вагонов. Чарли в тамбуре издал радостный боевой клич, и двое лесных жителей, не успевших пригнуться от его стрел, повалились замертво.

Двухдюймовые когти заскребли по металлу, и почти сразу раздался душераздирающий вой. Кричали автоматчики в "башне", кричал Даляр, сбивая с волос пламя. Треугольная чешуйчатая морда ящера просунулась в амбразуру и выпустила ревущую струю синего пламени. Вторая рептилия добралась до заколоченного досками окна и тоже дыхнула огнем. Внутренняя обшивка кают-компании вспыхнула, как порох.

Люди орали и бросались в тамбур, закрывая лица, в узком проходе образовался затор из тел. Артур схватил чей-то противогаз, перекатился на боковую полку. Сверху из башенки вывалился Даляр. Бровей у него не было, половина бороды превратилась в пепел, куртка на спине дымилась. Второй автоматчик истошно орал и катался, суча ногами. В соседних вагонах дела обстояли не лучше, организованная оборона разваливалась. Нападение с неба совершенно деморализовало музейщиков. Отовсюду слышались вопли обожженных людей, кашель и стоны. Драконы почти одновременно атаковали все отверстия и щели в обшивке; часть защитников побросала оружие и лежа молилась…

– Зенитка! - крикнул Артур. - Даляр, как добраться до зенитки?!

– Ляг на пол и молчи! - На щеке сержанта расплывался ожог. - Если я покину фургон без приказа, меня казнят! Твое дело - доехать живым, не высовывайся!..

Никто не доедет живым, подумал Коваль, если и дальше следовать приказам. Из "башни" опускался тошнотворный запах паленого мяса. Дракон, очевидно, взлетел набраться сил. Его товарищи атаковали передние повозки, оттуда доносились нечеловеческие вопли вперемешку с беспорядочной пальбой. От забитого досками хвоста вагона надвигалась сплошная стена огня. Пожар охватил стенку купе, где ехали мамы, и подбирался к казне. Изнутри в дверь со всей силы колотили, но в общем вое девушек никто не слышал. Стражники подняли в полу крышку люка и хотели пропихнуть туда кованый сундук, но пассажиры прыгали в дыру, спасая собственные жизни.

Артур сорвал с подушки наволочку, намочил водой. Затем обмотал мокрой наволочкой голову и, пригнувшись, ринулся в огонь. Дверь в купе мамаш удерживал запор с висячим замком. Коваль ощупал дужки и приказал визжащим внутри девушкам отойти влево. Вроде бы его услышали. Артуру пришлось выпустить три пули, прежде чем скоба развалилась пополам. Затем он навалился на косяк, чувствуя, как расплавленная пластмасса капает на руки.

Одна девица, наглотавшаяся дыма, лежала без движения, Коваль неловко закинул ее на плечо. Трое остальных, непрерывно визжа, вжимались в стену. Отодвигая дверь, Артур успел увидеть коричневые когти. Змея висела снаружи, отдирая доски с забитого окна. Артур выстрелил трижды, во все стороны полетели щепки, но когти разжались.

Мамочки, не дожидаясь приглашения, пряча под платками волосы, выскочили в коридор. По внутренней обшивке сидений плясали верткие алые язычки. Навстречу мамашам уже спешил амбал, охранявший казну; ему и передал Артур потерявшую сознание девушку. В последний момент мамочка очнулась и, словно не желая расставаться со своим спасителем, вцепилась Артуру в лямку комбинезона. Совсем близко от своего лица Коваль увидел пухлые губы и огромные, залитые слезами, серые глаза. Ему почудилось…

На мгновение время для него остановилось. Девчонка была как две капли воды похожа на…

Но тут змея забарабанила в соседнее окно, и время опять потекло в бешеном темпе. Артур вылил себе на темечко остаток воды из фляги и поспешил к Чарли.

Пулеметы броневика еще огрызались, им вторили автоматчики из того трактора, что шел в арьергарде. Коваль, перехватывая руками за выступающие части, как обезьяна, под потолком рванулся к передней площадке. Несколько обезумевших пассажиров разметали телохранителей Рокотова и выскочили наружу, прямо под стрелы залегших в болоте дикарей.

Обе двери стояли нараспашку. Чарли и его парни организовали своеобразный конвейер. Двое стреляли в обе стороны из арбалетов и ружей, третий, по центру, заряжал. Затем они менялись. Все трое были ранены, в кольчуге коммивояжера застряли две стрелы, плечо пропиталось кровью, но он словно не замечал этого. Стрелял Чарли метко и поворачивался удивительно шустро для своей комплекции. У подножки вагона выросла целая гора трупов; уцелевшие дикари расползались в стороны. Те пассажиры, что в поисках чистого воздуха покинули фургон, также лежали убитыми.

– Мы сгорим! - Артур пытался перекричать бушующее за спиной пламя. - Надо вывести людей!

– Не время! - Чарли спустил тетиву, кинул арбалет заряжающему и тут же пригнулся. Прямо над его шлемом ударилась о железный лист вражеская стрела. - Они только этого и ждут, чтобы захватить пленных! Груз они тоже не тронут. Гляди, сейчас ребята мамы Кэт зададут им жару!

Коваль сначала не понял, о чем тот говорит, но выглянул в проем и застал совершенно фантастическую картину. Драконы описывали над колонной восьмерки, поднимаясь вверх и пикируя, как заправские штурмовики. Двое ящеров рвали на части застрявшую в постромках лошадь, еще несколько лошадей горели заживо, не в силах выбраться из-под кольчуг. Вдоль линии фургонов на обочине образовался сплошной завал из мертвых дикарей. Уцелевшие отошли в болото и вяло перестреливались с защитниками каравана. Среди горелых стволов мелькала фигурка с двумя ракетными установками на плечах. У врага закончились ракеты, но длинноствольную гаубицу уже начали разворачивать к дороге. С расстояния примерно в сто пятьдесят метров бойцы Арины могли только наблюдать за приготовлениями чингисов. Снайперов в отряде не было. Внезапно доморощенные артиллеристы в третий раз выстрелили из маленькой пушки. Снаряд прошел с перелетом, но, словно дождавшись этого сигнала, из лесочка, в тыл дикарям, ударил "засадный полк". Это были те самые бойцы мамы Кэт, которых Арина отправила в лес после первого залпа минометов. Не ожидавшие подвоха дикари развернули коней, но расчет большой гаубицы уже был напрочь уничтожен. Затеялась рукопашная, "глиняные морды" отвлеклись от обстрела фургонов…

В отряде мамы Кэт народу было немного, человек двадцать, но дрались они как черти, используя тактику древних. Первая пятерка пальнула картечью из обрезов и тут же залегла. Вслед за ней отстрелялся второй эшелон.

Дикари валились, как костяшки домино, пятясь, отступали к дороге, но оказаться под огнем драконов им тоже не улыбалось. Ружья у них присутствовали, но большей частью чингисы посылали стрелы или сражались холодным оружием. Коренник, тащивший гаубицу, провалился в яму, его добили ножами. Ствол орудия задрался вверх и начал медленно оседать в сторону.

– Пора! - скомандовал своим Чарли. - Комар, выводи мамочек через низ. Сначала мамы! Всех вперед, в фургон с железом, там есть место. Вратарь, смени Лося на золоте! Вратарь, ты оглох?!

Артур обернулся к притихшему Вратарю и почувствовал, как встают дыбом волосы на затылке.

12. О пользе ПВО

Не успел громадный Комар броситься мимо Артура в пылающее нутро вагона, как его напарника постигло несчастье.

– Берегись! - завопил Коваль, но было уже поздно.

Напротив левой распахнутой двери повисла черная тень. Двухметровая крылатая тварь уцепилась когтистой лапой за косяк и сунула в тамбур уродливую голову с непропорционально большими, выпуклыми, как у коровы, буркалами. Телохранитель отшатнулся, хватаясь за нож, и его движение спасло жизнь остальным. Змей уже разевал пасть, и Коваль видел, как из-под вздернутой верхней губы выдвигаются две дополнительные ороговевшие ноздри, точно миниатюрные ракетные сопла.

Но тут Вратарь взмахнул ножом, змей переключил внимание, вторая "куриная" лапа ударила человека в плечо и оторвала от пола. Нож застрял у змея в брюхе, охранник завизжал, Чарли бросил арбалет и потянулся за револьвером на поясе. Змей, опираясь на хвост и вторую лапу, лупил снаружи вагона крыльями и таскал обмякшего охранника по тамбуру, как куль с тряпьем. Из плеча его фонтанами била кровь, глаза закатились. Наконец ящер отшвырнул израненного солдата прямо на грудь Рокотову, тот не удержался на ногах, и они вместе повалились на пол.

Дракон зашипел, встряхивая лапой. Вся рука солдата, до плеча, осталась у него в когтях. Коваль обеими руками обхватил пистолет, уперся спиной в раскалившуюся стенку и выстрелил шесть раз, прямо в разинутую пасть.

– Делаешь успехи, дружище! - простонал Чарли. - Ах скотина! Эта скотина убила Вратаря…

Вратарю уже никто не смог бы помочь; еще до того как парень истек кровью, у него была сломана шея. Мертвого дракона отбросило наружу вместе с рукой Вратаря и куском переборки. Еще не долетев до земли, зеленое туловище гада вспыхнуло; очевидно, Коваль перебил в теле крылатого трубопровод с горючей смесью. Артур спрыгнул вниз, и почти сразу возле уха просвистела стрела. Он распластался и пополз под защиту колеса. Колеса действительно горели, но с другой стороны. Сквозь нижний люк Комар с Лосем принимали кашляющих, отплевывающихся людей. Пассажиры гуськом пробирались по направлению к фургону с металлом. Артуру предстояла прогулка в другую сторону.

– Приятель, вернись! Тебя порвут на части! - Внушительная пятерня Рокотова схватила его за шиворот.

– Я бы рад! - отозвался из канавы Коваль. - Отправь тогда людей к зенитке! Змеев надо отогнать!

– Не могу! - простонал толстяк. - Они боятся! Если ты погибнешь, папа утопит меня в Неве!

Артур чуть не рассмеялся. Историческая фраза! Даже теперь Рокотова пугал гнев Рубенса. Мгновение спустя Артура чуть не раздавила туша торговца. Они переглянулись и, не сговариваясь, поползли назад под чадящей повозкой охраны. Дилижанс, где должна была отдыхать свободная смена, выгорел почти дотла, но несущая база от седельного тягача и шасси остались целыми. Натянув маску, ежесекундно ожидая выстрела или хлопанья адских крыльев, Коваль достиг задних колес и прямо перед собой увидел изрешеченную пулями морду "Урала". Трактор стоял в стороне, скатившись на обочину, с задранным вверх ковшом. Мотор работал, и оба человека в кабине были живы, но остались без патронов. Стоило водителю приоткрыть дверцу, как из болота прилетала стрела и отскакивала от обшивки.

Тракторист проводил ползущего в канаве "министра торговли" застывшим взглядом и снова убрал лицо подальше от щелки. Миновав трактор, Коваль понял, почему тот не едет. Дикари намотали на заднее колесо нечто вроде рыбацкой сети с длинными крючками. Стрелок в задней люльке прикончил как минимум шестерых; чумазые дядьки в лаптях и грязных шкурах устроились в болотной траве, в затылок друг другу.

Они жуют дурман, вспомнил Артур. Они жуют дурман и перестают бояться смерти. Им приказали остановить трактор, и они пошли, прекрасно видя, что наматывать сеть придется прямо перед дулом пулемета! Лежа в глубокой колее, Артур почти ничего не видел и молил об одном: чтобы с неба не спикировала еще одна летающая паяльная лампа. Один дракон, громыхая железом, разгуливал по крыше, прямо над головой. Другой рвал на части трупы, лежащие на обочине. Рокотов шумно пыхтел за спиной. Молодец, с неожиданной теплотой подумал Коваль. Вот я лезу на рожон от безысходности, а он вообще не обязан подвергать себя риску. Мог бы переждать, но не сидится ему!

Прицеп с пушкой лежал на боку, но орудие выглядело совсем неплохо. Вражеский снаряд разбил в щепу заднюю часть платформы вместе с поворотным механизмом. Башню теперь придется крутить вручную, но сначала надо перевернуть прицеп! В кабине "Урала" кто-то громко стонал. Артур поднял голову, и кровь застыла у него в жилах. Казалось, уже ничему он сегодня не мог испугаться, но вид крылатого змея, выгрызающего человека сквозь пулеметную амбразуру, заставил бы любого неделю не спать.

Гад висел, опираясь широким крокодильим хвостом о капот, а единственной целой лапой вцепившись в зеркальце заднего вида. Голову и чешуйчатую шею он просунул в кабину.

– Я прикончу эту суку! - Чарли щелкнул револьвером.

– Нет! - прошептал Артур. - Не трать патроны, он и так подохнет. У него перебиты крылья и хлещет кровь. Скорее, нам надо расчехлить зенитку!

Тем не менее остаток пути под открытым небом до бампера он проделал на боку, с замирающим сердцем ожидая струи огня. Но ящер так и не прервал трапезы. Чарли прикрывал Артура, пока тот взбирался на высокий борт, затем и сам, оглядевшись, направился следом. Но опасаться им было некого. Внутри под тлеющим шерстяным пологом, утыканным стрелами, словно шкура дикобраза, остывали четыре мертвых дикаря.

Впервые Артур рассмотрел их вблизи. Несмотря на пугающую боевую раскраску, последователи Чингисхана являли довольно жалкое зрелище. Как и расстрелянные на дороге сородичи, эти четверо также не отличались молодостью и богатырским сложением. Ничего удивительного, что они выкупают своих пленных, подумал Артур, пробираясь по трупам к зенитке, ведь у них почти нет молодежи. Нелепый способ поддержания рода - выкрасть четверых девчонок ценой сотни убитых! Нет, здесь что-то неправильно…

Боевой расчет орудия защищался до последнего. Врагов, напавших на машину, было намного больше, но остальные ушли, не найдя для себя в кузове ничего интересного. Из кабины стонов уже не доносилось, но дракон всё еще был там, хрустел челюстями.

– Помоги мне их оттащить! - попросил Коваль, разрезая ножом полог на борту.

Он посмотрел на свои руки и удивился, что они практически не дрожат. А еще он сорвал ноготь, порезался, вся левая кисть была в крови и ожогах, но боли не ощущалось. Вдвоем с Чарли они вытащили зенитчиков из кресел.

– Ты умеешь из этого стрелять? - благоговейным шепотом произнес толстяк.

– Придется научиться! - Коваль снял подаренный Людовиком свитер и подстелил его на металлическое сиденье. Не хотелось усаживаться в кровавую лужу. Теперь он остался в своем привычном, но давно не белоснежном комбинезоне.

– Арина! - сказал Рокотов.

– Что "Арина"?

Коваль покрутил ручки; зенитка была древняя, как баллисты Архимеда, но механизм находился в рабочем состоянии. Интересно, сколько у него в лентах патронов?

– Пулемет молчит… - Здоровяк всхлипнул. Тут только Артур заметил, насколько стало тихо.

Оба пулемета с броневика Арины молчали.

– Откинь тряпку и ложись! - Коваль и сам не заметил, как начал отдавать приказания.

Чарли сдернул полог, откатился в сторону. В глаза ударил солнечный свет. Словно по закону подлости, грозовые тучи раздвинулись, подставляя место баталии для обзора равнодушной синеве. Коваль опустил щиток целеуказателя, нащупал педаль, левая ладонь легла на рычаг горизонтального разворота. Четыре ствола послушно сместились вправо. Максимальный угол возвышения не превышал шестидесяти градусов, дальше в механике что-то заклинило. Коваль смутно догадывался, что без компьютера верную точку упреждения ему не поймать, оставалось бить прямой наводкой.

Над караваном кружили драконы; за несколько последних минут их стало еще больше. Музейщиков сковал страх, фургоны выглядели брошенными, ни одна живая душа не высовывалась наружу. Драконы разгуливали по крышам, пробуя на зуб башенки стрелков. Почти из всех амбразур валил жирный дым.

Чадили колеса, трупы животных, и вонючее облако гари плотным одеялом расстилалось над болотом.

– Отец-Спаситель! - пробормотал Чарли, мелко крестясь. - Это всё колдуны! Проклятые колдуны! Мы погибли…

– Вы не встречались с крылатыми раньше? - Рокотов повернул белое, как промокашка, лицо.

Из прокушенной губы капала кровь.

– Никогда! Мы слышали о змеях, что плюются огнем, но не верили… Эту высотную пушку мы таскаем с собой против летунов, но им хватало легкой взбучки!

– Я бы тоже не поверил. Тут что-то не так… - Артур освоился с вертикалью, бросил взгляд на болото. - Чарли, у меня к тебе две большие просьбы. Ты слушаешь меня? Во-первых, подбери автомат и прикрывай мою задницу!

– Уже! - Торговец быстро приходил в себя; привычный румянец возвращался к нему на щеки. В обеих руках он держал по АКМ, снятых с убитых зенитчиков.

– И второе! - добавил Коваль, устраивая пальцы на гашетке. - Обещай мне, если останешься жив, разобраться с нефтяниками!

Секунду спустя он сильно пожалел, что не снял с головы убитого стрелка пробковый шлем с наушниками. Грузовик задергался, как погибающий в агонии мамонт, трупы дикарей подпрыгивали на платформе, словно марионетки. Чарли что-то орал, раздувая щеки, еле успевая уворачиваться от летящих под ноги болванок. Коваль пытался удержать в центре визора хотя бы одну крылатую цель, но установка скакала в руках, подбрасывая его на сиденье; четыре ствола с сумасшедшей скоростью поочередно откатывались назад, выплевывая гильзы и требуя новый патрон.

Он разжал онемевшую ладонь и услышал наконец, о чем тщетно кричал Рокотов.

– Они уходят! Смотри! Эти суки испугались!

Штук пять Коваль превратил в решето; остальные змеи, не делая попытки напасть, разом взмыли вверх и, точно повинуясь неслышной команде, замахали крыльями в сторону леса.

– Ими кто-то управляет, ты понял?! - Артур всё не мог прийти в себя от возбуждения. - Они расчищали дорогу пехоте! Чингисы вернутся!

Далеко на болоте "засадный полк" из ковбоев и бойцов мамы Кэт под ударами вражеской конницы нестройно откатывался к лесу. К счастью, пехота имела в болоте преимущество, лошади застревали в чавкающей грязи, но у охраны каравана, отрезанной от арсенала, кончились патроны. Коваль оказался прав. Едва крылатые выстроились в косяк, дикари пришли в движение и снова бросились к фургонам. Мало того, впереди, там, где мох кончался и зеленел лужок, показалось еще десятка четыре всадников. Артур проверил боезапас.

– Чарли, я удержу их! Беги к Арине, к своим людям, собирай всех. Мы должны немедленно перейти в атаку, сблизиться с ними! Иначе они снова загонят нас в повозки и натравят змеев!

Рокотов прислонил к борту один из автоматов, секунду помялся, затем махнул рукой и спрыгнул вниз. Коваль проводил взглядом его неловкую тучную фигуру и вернулся к обязанностям стрелка. В перекрестье прицела Артур не видел ничего смешного, но на губах его играла улыбка.

Невидимый факир, управлявший змеями, не рассчитывал, что у противника имеются средства ПВО. Коваль уже немного освоился с системой наведения и бил короткими очередями. Зенитка выплевывала в секунду не меньше полусотни снарядов. Две цепочки трассирующих огней догнали плотно летящую крылатую стаю и в одно мгновение превратили ее в фарш. Артур прошелся слева направо, затем сверху вниз. Возможно, кто-то выжил, но старшего научного сотрудника это мало интересовало. Бегущие по полю дикари тоже заметили бесславный конец своей авиации и, дико улюлюкая, сменили направление.

Господи, хоть кто-нибудь их может отвлечь? Неужели все бойцы Эрмитажа погибли? Максимум три минуты, обреченно прикинул Артур, и уроды будут здесь. Вот и напросился в Москву, сам виноват…

Он до максимума опустил стволы и с радостью убедился, что свеженький конный отряд на поляне накрыть успевает. Пехоту уже поздно, а вот конников - легко. Кстати, там были не только конные, Артуру на мгновение показалось, что вдали, за линией всадников, стоял открытый экипаж, и в нем сидел кто-то в белом… Наверное, показалось, да и какая разница, если через десять секунд от кавалерии чингисов остался мелко нарезанный гуляш.

Осинки, березы, липы переламывались пополам, как спички. На том месте, где гарцевали всадники, теперь горела земля. Вот и всё, зенитка замолчала. Очень возможно, что где-нибудь лежали запасные ленты, но на перезарядку у Артура не было времени. Он спустился в кузов, подобрал автомат, посмотрел на него, как на детскую игрушку. После корабельной артиллерии старый добрый "Калашников" выглядел несерьезно. Сколько же лет старичку?

Возможно, секунд сорок у него еще оставалось. Коваль осторожно высунулся и не поверил своим глазам. Чингисы исчезли, все до единого. Среди подгнивших пеньков, с трудом доставая увязающие копыта, бродили покинутые лошади. Скрипнула дверца трактора, оттуда осторожно выглянул солдат. Увидел мертвого ящера на капоте "Урала" и вжал голову в плечи.

Дверца штабного вагона распахнулась, на обочину, озираясь, спустились три внушительные фигуры. Коваль узнал Комара и Лося. Караван медленно возвращался к жизни, хлопали крышки люков, послышался первый смех и плач, удары топоров. По мокрым кочкам, еще не веря своему счастью, обалдело озираясь, возвращались из леса остатки бойцов мамы Кэт.

– Наше дело правое! - Артур выпустил из рук автомат и без сил привалился к кабине. - Мыпобедили! Я вам покажу "дипломатию"!

13. Дорожная демократия

– Эй, ты что, оглох?

– А?.. - Визгливый голос доносился до Коваля, словно через толстый слой ваты.

– Тебя зовет госпожа Рубенс. Пошевеливайся, приятель. Если ты не можешь идти, я тебя отнесу. - Солдат заметно смягчился, углядев, в каком состоянии находится человек, за которым его посылали.

Коваль на самом деле чувствовал себя не лучшим образом, его буквально качало от усталости. Если бы сейчас снова пришлось стрелять, он не сумел бы поднять пистолет. Ковыляя за своим провожатым в командирскую повозку, он трижды упал. Вокруг "поезда" шла вялая восстановительная работа, но люди двигались заторможенно. Солдаты не решались удаляться от обочины, при каждом громком звуке многие боязливо приседали. В стороне, среди трупов дикарей, Артур заметил раненого дракона. Упавшей лошадью придавило крыло, тварь могла только громко шипеть и бить по воздуху хвостом. Солдаты, увидев змея, попрятались за повозкой; не нашлось смельчака, который бы вышел и пристрелил его.

Плохо дело, вяло подумал Коваль, они совершенно деморализованы. Это я должен забиться в щель, а не они, профессионалы, черт возьми!

Беглого взгляда хватило, чтобы понять - Арина Рубенс тяжело ранена. Лицо девушки покрывала смертельная бледность, поперек щеки тянулся стянутый суровой ниткой шрам. Ковалю бросился в глаза ворох пропитанных кровью тряпок в изножье койки. Рослый мужчина в кольчуге навалился на девушку, удерживая ее, пока лекарь извлекал стрелы. Коваль видел только смуглую тонкую кисть с обкусанными ногтями, вцепившуюся в предплечье "санитара". В качестве антисептика лекарь использовал спирт. А еще раненой вкололи какой-то наркотик, потому что, когда наконец Арина заговорила, зрачки ее плавали и туманились, а все движения потеряли резкость.

– Мне доложили… что ты спас молодых мамаш и караван…

– Это неправда, - попробовал отбиться Коваль. - Я всего лишь на время заменил убитого стрелка.

– Не лги мне, приятель! - Арина сглотнула, в уголке ее рта проступила капля крови.

Двое бойцов из ее личной охраны придерживали начальницу в сидячем положении. Артур уже знал, что случилось. В последнем усилии, убедившись, что подчиненные окостенели в страхе, а пулемет выведен из строя, Арина перехватила поводья у кучера своего броневика и, свернув с дороги, протаранила вражескую пушку.

Расчет орудия бежал, двоих дикарей Арина пристрелила из револьвера, но дилижанс застрял в грязи. Его мог бы вытащить трактор, но трактор тоже был подбит. В дилижансе на тот момент кроме девушки находились шестеро бойцов, все отчаянные рубаки, и мальчишка, будущий колдун Эрмитажа. Никто из них, несмотря на страх перед ящерами, не прекратил стрельбу, но, когда они вылезли, чтобы извлечь броневик из грязи, затаившиеся дикари напали. Завязалось самое настоящее побоище, Арину ранили четырежды. Одного ящера старшина телохранителей Серго зарубил рыцарским мечом. Несомненно, погибли бы все, но как раз в этот момент Коваль дал первый зенитный залп, и враги разбежались.

– Серго, звони общий сбор… - Каждое слово Арине давалось с трудом, но щуплая начальница продолжала удерживать власть.

Врач непрерывно промокал ей лоб и подносил к ноздрям коробочку с белым порошком. В дверях броневика один за другим появлялись младшие командиры. Тот, кого звали Серго, горбатый крепыш с рукой на перевязи и забинтованным ухом, бросился отбивать склянки. Явился Чарли в сопровождении Комара.

– Госпожа, мы потеряли двадцать семь человек и половину лошадей. Целиком выгорело четыре повозки. Кормушка для скота, вахтовый запас спирта и кухня. Также не удалось спасти сушеную ягоду, птицу, часть кожи. Опрокинулся фургон со стеклом, развалился пополам. Автомобиль с пушкой также испорчен, не сможет ехать своим ходом. Один трактор разбит. Запас топлива не пострадал, казна в сохранности. Погибли четверо пассажиров, госпожа. Один нарвский, один соборник, двое наших. Ковбои молчат, но солдаты мамы Кэт хотят повернуть назад. Их сержант говорит, госпожа, что они возвратят двойную плату, но не пойдут дальше. Они говорят: даже если впрячь всех коней чингисов, нам не сдвинуть караван…

– Мамы? - перебила девушка.

– Все целы, госпожа, но одной очень плохо. Мы потушили пожар и вернули их в купе. Та светленькая, Надя, дочь Авроры Ван Гог, она надышалась дыма и не приходит в себя…

Вернулся Серго, выполнявший, видимо, и обязанности начальника штаба:

– Люди боятся строиться на открытом месте, госпожа!

– Скажи им… - Арина закашлялась, выгнулась на койке. Врач и телохранители бросились поднимать свалившееся одеяло. На секунду перед Артуром мелькнули бурые от крови бинты. Всю верхнюю половину тела девушки, живот и грудь закрывала сплошная повязка. Он невольно вздрогнул, представив себе, какую боль дочке Рубенса приходилось испытывать. - Скажи им, я слышу… Чингисы ушли. Впереди чисто. На два дня пути чисто. Крылатых тоже нет, кроме двух… Двух раненых. Добейте их…

– Нет! - вклинился Артур. - Пожалуйста, госпожа! Оставь этих змеев в живых…

Сержанты переглянулись. Кроме Даляра, остальных четверых Артур не знал. Чарли пытался подавать Ковалю знаки. Арина с трудом сфокусировала на нем огромные зрачки:

– Зачем тебе жизнь демонов, приятель? Хочешь продать их в Москве?

– Госпожа, дай мне четверых солдат, - заторопился Коваль. Он ощущал ускользающее внимание девушки. - Я хочу показать всем людям, что им нечего бояться. Тогда тебе легче будет восстановить порядок. Я привяжу змеев, чтобы они бежали за повозкой, и, когда мы войдем в Москву, мальчишки будут смеяться и кидать в них камни…

– Он ненормальный, госпожа! - обратился к Арине один из командиров, рослый бугай, похожий на прибалта. - Никто не посмеет коснуться демона, плюющего огнем! Это посланцы ада, вызванные колдунами! Все знают, но никто не смеет говорить об этом громко: есть плохие места, и их всё больше. Там быстрее растет трава, и родятся птенцы о двух головах. Там светится вода в ручьях, и рыбы умеют выползать на берег. В такие места уходят колдуны, чтобы пролить на плохую землю свое семя. И от семени их плохая земля рождает демонов - крылатых змеев и других чудовищ. Не слушай чужого, госпожа. Мы должны облить нечисть мазутом!..

Аудитория зашумела.

– Госпожа, надо вернуться к нефтяникам, купить хлеба!..

– Пусть ковбои приведут свежих лошадей!

– Собрать новый караван, вместе с губернатором!

– Вернуть угоревшую девчонку маме Роне!..

Арина, словно не замечая общей паники, задумчиво смотрела на Коваля. Он оглянулся, ища поддержки, и внезапно обрел ее в лице вихрастого подростка с котенком на руках. Парень встретил растерянный взгляд Артура и неожиданно открыто улыбнулся. Арина с усилием подняла руку, мужчины разом примолкли.

– Тебе надо взять второе имя, приятель…

– У меня есть фамилия, госпожа. Коваль.

– Это непонятно… Что такое "коваль"?

– На украинском языке это "кузнец".

– Хорошо… - Она сделала попытку улыбнуться. - Ты работал, как настоящий кузнец… Дайте ему сказать. Этот человек проявил храбрость и достоин, чтобы его выслушали. Демоны плюются огнем. Как ты сделаешь, чтобы люди их не боялись?

Арина быстро переглянулась с Чарли и Серго. Артуру показалось, что относительно его персоны уже принято какое-то решение.

– Госпожа… - Коваль сосредоточился. - До того как уснуть долгим сном, я изучал строение животных и человека. На земле не рождается существ, способных создавать в организме горючую смесь. Не потому, что это невозможно теоретически, но любой внутренний орган отвечает тем или иным функциям питания, сохранения рода и так далее. Выработка жидкости или газа, которые способны вступить в скоростную реакцию с кислородом, не дает ничего, кроме… - Коваль почувствовал, что его не понимают. Он выражал мысли слишком заумно…

– Страх! - вдруг добавил из своего угла подросток. Мужчины уставились на мальчика с нескрываемой робостью, но тот лишь снова улыбнулся, уже привычный к своему привилегированному положению. - Ты смеялся, но плакал. Потому что умный и глупый. Огонь живой и мертвый. Он для страха и смеха, верно?

Арина улыбалась, смежив веки. Шрам на ее щеке с каждой минутой всё сильнее набухал.

– Ты прав… сын Красной луны! - поклонился Артур. К нему вдруг вернулось самообладание, словно мальчишка посылал по воздуху невидимые флюиды. - Пока все прятались, я разрезал ножом одного из мертвых демонов! - Он подождал, пока уляжется эффект от сказанных слов, и обратился опять исключительно к начальнице стражи: - Так вот, госпожа. Это никакой не демон, а всего лишь ящерица с измененным ДНК… Э-э-э, как же вам объяснить? Ее вывели искусственно. Я постарался изучить орган, вырабатывающий пламя. Такого органа нет.

– Как нет? - подскочил Рокотов, другие тоже заворчали. - Караван до сих пор горит!

– Такого органа нет! - повышая голос, повторил Артур. - Есть лишь устройство для хранения под давлением какого-то количества газа, воспламеняющегося при контакте с воздухом. Когда газ внутри кончается, змей превращается в большую кусачую ящерицу. Достаточно опасную, если сунуть ей руку в пасть, но неповоротливую на земле и неуклюжую при боковом ветре в воздухе. Я наблюдал, как они летели. Крылья тоже до конца не продуманы…

– Ты хочешь сказать?.. - Арина жестом подозвала лекаря, тот промокнул ей лоб и пересохшие губы тряпкой.

– Я хочу сказать, госпожа, что змеев сделали люди - инженеры-генетики. Но при этом у них отсутствовало воображение. Они сделали змеев именно такими, какими сами представляли демонов по древним книгам, накачали их горючей смесью, чтобы напугать нас. Когда горючий газ кончился, их позвали назад, чтобы "зарядить" снова. Но змеев даже не смогли научить отличать своих от чужих, они бросаются на всё живое. Я сразу не обратил внимания, но теперь вспомнил, где я их видел. Жил такой художник - Иероним Босх, он рисовал…

Рев протестующих голосов заглушил его речь. Больше всех распалялись двое - татуированный дядька, с бородой, заплетенной в косички, весь в грубой свиной коже, и длинный, в матросском бушлате, с набором метательных клинков за спиной. Перекрикивая друг друга, они наперебой требовали от Арины вернуться в стан нефтяников за подмогой, а лучше - вообще отступить до Питера. На рукавах у обоих были вышиты две золотые полоски - знаки сержантской власти.

– Если мы повернем назад, - медленно выговаривая слова, Рубенс подозвала к себе мальчика с котенком, - то после нас не решится пройти ни один караван.

– Но такого никогда не было, госпожа!

– Чтобы у дикарей появились пушки и змеи!

– Они продались колдунам! Они заколдованы…

– Серго, скольких мы убили? - перебила паникеров Арина.

– Семьдесят четыре трупа, госпожа! - отрапортовал "начальник штаба". - Не считая тех, кого догнали в лесу. Не считая тех, кого убил Артур Кузнец. Слишком мелкие куски.

– Ты называешь их "заколдованными", Василий? - спросила начальница, обращаясь к татуированному громиле. - Серго, скажи им.

– Мы нашли раненого Качальщика.

Горбун извлек из-под лавки инкрустированную кавалерийскую саблю, потрогал ногтем острие и, как бы невзначай, оставил оружие на коленях.

– Что?!

Фраза Серго произвела оглушительный эффект. Даже угрюмый Даляр подпрыгнул на месте.

– Артур Кузнец стрелял по нему из зенитки. Мои люди собирали оружие и нашли двух целых коней и коляску. В коляске был Качальщик. Мы насчитали шестерых Желтых из его охраны. Все мертвые. Качальщик ранен.

– Ты уверен, что это Качальщик? - нервно спросил Рокотов.

– В коляске был тигр. И еще… кто-то. Там ничего не разобрать. Качальщик успел выстроить круг. Он защитил себя, но вокруг него сплошная каша. Кабан нашел его, кинул нож и промахнулся с пяти шагов. Ты можешь представить, Даляр, чтобы Кабан промахнулся? Это Качальщик, больше некому. Он ранен осколками, но не подпускает…

Сержанты ахнули. Живого Качальщика никто из них не встречал. У Коваля голова шла кругом.

– Но мы никогда не теряли столько своих людей! - на грани истерики продолжал Василий. - Ты же знаешь, госпожа, я ходил с тобой восемь раз. Я дрался с шептунами у Быстрой реки, с Желтыми дикарями из Клина, с их болотными котами. Я не испугался колдунов из Ярославля, хотя они напустили на наших людей язву…

– Но сегодня ты испугался, Василий!

Мгновенно возникла тишина. Слова Арины прозвучали не как намеренное оскорбление, скорее как… приговор.

– Сегодня ты испугался! - с усилием повторила она, сплетаясь пальцами с мальчишкой-колдуном. Тот прикрыл глаза, опускаясь на колени у деревянного ложа. Между детьми луны настраивалась невидимая, неощутимая связь. Котенок зашипел и метнулся под лавку. - Ты укрылся за броней, как трусливая старуха, вместо того чтобы поднять свой взвод в бой! А ты, Матрос, где был ты, когда Артур Кузнец, человек, не принявший присяги, один воевал с демонами? Где были твои смельчаки, кто обязан был сменить убитых возле высотной пушки? Ты лежал задом кверху под кроватью и молился?

Лицо Матроса приобрело багровый оттенок. Снаружи доносился визг пил, частые удары топоров: рабочие восстанавливали обгоревшие колеса, скрепляли оборванные телефонные провода. Внутри броневика раздавалось лишь сиплое дыхание раненой, и прыгала в клетке под потолком однокрылая синичка.

Коваль не успел заметить, настолько быстро всё произошло. Серго, не вставая с железной лавки, выбросил вперед саблю. Клинок воткнулся Василию в грудь, пришпилив его к стене, как огромную бабочку. Один их охранников Арины перехватил руку Матроса с ножом, другой неуловимым движением перерезал сержанту горло. Артур оцепенел. Чарли, Серго, Даляр и оба оставшихся в живых командира выглядели спокойными, будто ничего и не случилось. Все были ранены по несколько раз, но правдоподобно изображали равнодушие к собственным порезам. Лекарь, худенький мужичок в резиновом фартуке, снял щипцами со спиртовки железную миску со шприцами.

– Христофор назвал мне еще шесть имен… - У Арины изо рта снова пошла кровь, но она не выпускала из потной руки исцарапанную грязную ладошку мальчика. - Серго, ты казнишь их перед строем. Дашь Кузнецу людей, пусть он сделает с крылатыми всё, что хочет. Он прав. И если не найдется мужчины, кто посмеет убить Качальщика, это сделает Кузнец. Он пройдет в круг…

– Будет сделано, госпожа!

– Теперь ты! - Раненая повернула мутные запавшие глаза к Артуру. - Я скоро умру… Я верю Христофору… Он умеет слышать людей лучше, чем я… Что бы ты сделал на моем месте? Говори!

У Артура вторично возникло чувство, будто за него заранее всё решили. Как бы выступить, чтобы самому не оказаться с дыркой в животе?..

– Ты поступила верно, госпожа. Эти люди своей трусостью подвергли опасности всех. Я считаю… - Он оглянулся на Чарли, но торговец был невероятно серьезен. - Я считаю, что караван должен идти дальше. Но не только днем. Дикари знают, где караваны останавливаются на ночевки. Мне кажется, имеет смысл сбить их планы и идти ночью. Идти безостановочно. Троих надежных людей послать назад, пусть купят у нефтяников лошадей. За двойную или тройную цену. Потом они нас догонят. Трактор поставите сзади, пусть тянет сразу три фургона, самые легкие. Зенитку поставить вперед. Впереди колонны, в двух километрах, я бы послал легкую повозку с бочкой горючего и несколько конных. Чтобы шли по сторонам дороги, максимально широко, и поджигали лес. Мы создадим, таким образом, сплошную полосу огня. Получится просека, нам легче будет возвращаться… - Артур перевел дух. - Я разберусь со змеями, но позволь сохранить жизнь Тому, кто раскачивает землю…

– Ты не понимаешь! - встрял Серго. - Если мы не сожжем его, он убьет всех нас. Он снова напустит на нас крылатых. Качальщика нельзя зарубить или убить пулей, его оживит земля. Только огонь…

– Это правда? - обратился Артур к Христофору. Ему показалось, что парнишка едва заметно улыбается. - Никто не видел Качальщика, но хорошо известно, как с ним поступить.

– И правда, и неправда! - отозвался малыш, баюкая безвольную ладонь Арины. - Он виноват, но прав. Он злой, но добрый. Он мертв, но жив.

Да, к стилю этого парня еще нужно привыкнуть, подумал Артур, а вслух продолжал:

– Если он тот, кого все так боятся, то нам вдвойне важно захватить такого пленного. Девушка действительно может умереть от отравления. Если то, что я слышал о Качальщиках от Левы, правда, то мы заставим его вылечить мамочку! Что касается остальных дикарей… Я не знаю, что вы обычно делаете с трупами?

– Бросаем волкам! - отозвался Даляр.

– Если госпожа позволит, я бы поступил иначе, как парни из "Восьмой дивизии". Не лучше ли потратить лишний час и прибить их к деревьям, вдоль дороги? Пусть те, кто придет сюда ночью, а они придут, устрашатся твоего гнева…

– Нефтяники не продадут нам коней, - тихо возразил Чарли, - а пошлют к ковбоям. Мы потеряем сутки.

– Продадут, если мы сделаем так, как я предлагаю. Когда они наведут переправу, я сам перееду на ту сторону реки с пушкой и поставлю их перед выбором. Или лошади, или я подожгу нефть. Они предатели.

– Ты с ума сошел, приятель! - разинул рот незнакомый сержант.

– Помолчи, Кастет! - приказала Арина. - Ты слышал, Кузнец, что люди боятся идти. Их не собрать даже в строй походного Совета. Такое случается, не удивляйся. Нечасто двадцать человек сгорают заживо.

Очередной ребус, в отчаянии подумал Коваль. Они из меня оракула собрались сделать, что ли? Какого черта я при всех резал эту змею? Вспомнил, как лягух в институте препарировал, и не удержался от соблазна. Он бы не удивился, обнаружив в теле дракона детали искусственного механизма. Действительно, и дилетанту в физике стало бы очевидно, что при массе в двести кило подъемной силы крыльев явно недоставало для длительного полета. Драконов словно собрали из кусков, на живую нитку…

– Я не считал себя жестоким человеком, госпожа. Напротив, из меня неважный боец, но если ты спрашиваешь… - Артур вздохнул. - Сотню лет назад так никто не поступал, но сейчас я бы не стал собирать всех бойцов вместе, а попытался бы поднять дисциплину повзводно. Чарли мог бы сообщить, что выдает жалованье, чтобы взводы заходили в штабной вагон по очереди. А там мы бы спросили каждого, хочет он бежать, как крыса, или остается верен присяге. Полагаю, достаточно повесить троих-четверых, и дисциплина восстановится. Но когда соберется… Как вы это назвали? Строй походного Совета, имеет смысл расстрелять перед строем или зарезать, - он глянул на лежащего в луже крови Матроса, - тех, кто раньше пытался перечить командирам…

– Да, я снова ошиблась в тебе, Артур Кузнец! - Арина подставила лекарю вену.

Коваль внутренне сжался, ожидая нападения, но никто не шевельнулся. Христофор что-то говорил, склонясь к самому уху девушки. Даляр задумчиво покусывал ус, Чарли менял окровавленную тряпку на плече. Серго ножиком счищал грязь с сапога, его сабля так и торчала из груди убитого сержанта. Вытащить ее никто и не подумал.

– Мое решение! - Новая порция наркотика придала светловолосой атаманше сил. - Мы идем в Москву. Пока я жива, но не могу ходить, я назначаю нового начальника охраны вместо себя. Если я умру, Серго соберет Совет. Тогда вы кинете жребий. Маршал, я верно излагаю закон?

Лекарь почтительно поклонился:

– Твоя власть, госпожа.

– Чарли Рокотов, ты представляешь в караване правую руку папы Рубенса. Спроси у этого человека, Артура Кузнеца, хочет ли он принять присягу.

Особого выбора Ковалю не предоставили. Он понял, что отказаться означало нажить себе множество врагов, невзирая на боевые заслуги. И кто его за язык тянул? Ехал бы себе спокойненько дальше эконом-классом, под боком у главного торговца, кушал бы рыбку, глядишь, и до столицы бы добрался. А теперь сунут в руки меч пуда на полтора, или арбалет, и пойдет он маршировать под командованием Даляра. Маршировать - это ерунда, на военной кафедре учили, а вот как правильно махать этим самым мечом? Вот ведь вляпался!

Его поставили на колени перед построившимся каре и надрезали левую руку. Три старых члена коммуны трижды повторили вопрос, и Артур трижды ответил положительно о своем желании по гроб жизни служить папе и музею. Коваль повторял слова, словно украденные из клятвы юных пионеров, и смешивал свою кровь с кровью Чарли, Даляра и Людовика. Людовика принесли на носилках, он поминутно впадал в беспамятство от новых ран, но сам вызвался быть поручителем.

Весьма неприятной частью церемонии стал болезненный татуаж левого уха. По завершении процедуры произошло то, чего старший научный сотрудник и обладатель белого военного билета никак не мог ожидать. Он легко бы вступил в коммуну и без поручителей. Но только благодаря доверию троих чужак мог надеяться на ответственный пост. Принесли Арину, закутанную в одеяло, с лицом, будто присыпанным мелом. Христофор остался в броневике. Позже Артура посвятили в страшную подробность: в случае возможного пленения охранники были обязаны убивать детей Красной луны, но не оставлять их врагам.

– Этот человек пришел к нам недавно, но трижды показал свою преданность Эрмитажу и храбрость в бою. Он спас двоих наших солдат от своры булей, он спас от гибели наших мамаш, он не испугался крылатых змеев. Я не могу вести караван. Мое решение: старшина Абашидзе займет место начальника стражи до моей смерти. Артур Кузнец вместо Серго становится старшиной моей личной охраны. Слово Совета?

Вперед выступил Серго:

– Музейщики! Есть тут человек, кто скажет слово против Артура Кузнеца?!

Солдаты и торговцы молчали. Коваль был уверен, что кто-нибудь да возмутится, но по важным физиономиям Серго и Рокотова понял - всё давно решено.

– Слушайте все, - из последних сил напрягая связки, вещала девушка. - Там, за болотом, на холме лежит раненый Качальщик! - По нестройной линии солдат прошел боязливый шорох. Пассажиры, стоящие отдельной группой, загомонили, женщины заплакали. Арина выждала, пока установится тишина. - Точнее, мы думаем, что он из этой породы. Я слышу его иначе, и Христофор слышит в нем кровь нелюдя. Вокруг него четверо наших с ружьями, но пули не берут демона… Артур Кузнец сказал, что сам пройдет в колдовской круг и возьмет Качальщика в плен. Мы везем четверых мамаш, и одна из них умирает. Артур Кузнец сказал, что уговорит Качальщика очистить девочке кровь. После этого он вернется и займет место старшины охраны.

Строй замер, полторы сотни пар глаз нацелились на человека, стоящего на коленях в центре. Даже женщины перестали голосить. Насколько Артуру помнилось, он обещал несколько другое. Коваль поднялся, отряхнул с колен налипшую траву. Отступать было поздно. Арина и ее юный помощник рассудили хитро: близкий контакт с "демоном" должен был немедленно поднять авторитет новоиспеченного начальника.

Артур вздохнул и хотел уже направиться к полянке, где истекал кровью таинственный колдун, но Серго схватил его за рукав:

– Ты не можешь просто уйти, старшина. Тебе подчиняются десять человек, это лучшие бойцы папы. Дай команду, что им делать. Назначь мне двоих новых сержантов. Четверо из тех, на кого показал Христофор, бежали в лес, но двое трусов тут. Прикажи своей охране их казнить. Можешь оставить при себе людей Арины или набери других. Строй не разойдется, пока ты не позволишь…

Да, подумал Коваль, вот оно, бремя власти. В прежней жизни старший научный сотрудник и кандидат наук командовал четверкой очкариков и отчасти уборщицей. Теперь неизвестно за какие заслуги ему достался десяток головорезов и четыре девицы на выданье. Совершенно некстати Артура посетило недавнее виденье. Пухлые кривящиеся губы, огромные серые глаза, слезы на полудетских щеках. И запах. От девчонки пахло сладковатым теплом, как от ребенка…

– Слушай мою команду! - Будущий старшина прочистил горло. Его маленькое войско построилось отдельно, рядом с носилками Арины. - Вы двое - остаетесь наводить порядок в броневике и ухаживать за госпожой. Смазать оружие, проверить ходовую часть. Затем вы двое - поймайте двух свежих лошадей, впрягите вместо убитых. Найдите чем покормить. Остальные до моего возвращения поступают в распоряжение старшины Абашидзе. Серго, я доверяю вам назначить новых командиров взводов…

Начальник стражи одобрительно кивнул. Коваль набрал воздуха в легкие:

– Разойдись!

Из люка броневика Артуру улыбался Христофор.

14. Тот, кто раскачивает землю

Последние метры до обломков кареты Артур преодолел на подгибающихся ногах. То, что он увидел, никаким объяснениям не поддавалось. Он переступил через оторванную ногу лошади, через останки белого тигра. Артур старался не глядеть, куда ставит ногу; выделенные Рокотовым ботинки хлюпали при каждом шаге. Поляна, где поджидал исхода битвы кортеж Качальщика, превратилась в форшмак из конского и человеческого мяса. Но посреди этого кошмара в окружении четверых испуганных солдат возвышалось почти целое кожаное сиденье и кусок задней рессоры. Остальные части кареты выглядели так, будто ее перемололи в мясорубке. Среди щепок и тлеющей горы гусиного пуха, выставив кадык, лежал труп Желтого дикаря. Точнее, верхняя половина трупа. Под потеками охряной краски на щеке убитого проступала самая обычная кожа. Это иллюзии, прикрыв глаза, повторял себе Коваль. Сплошные иллюзии, атрибуты воинской чести, никакого волшебства нет!

– Ты пришел, Проснувшийся демон…

Человек в карете улыбнулся Артуру одними губами. Он должен был очень страдать. Ниже левого колена, прорвав кожу, выступал обломок кости, белая свободная хламида превратилась в грязную бахрому. Один острый осколок торчал у человека из плеча, другой распорол лоб.

Но Качальщик улыбался. Его длинные седые волосы были заплетены в безукоризненные тонкие косички. Возраст колдуна Артур бы затруднился определить, он вообще не мог сконцентрироваться на его внешности. Черты лица человека в белом будто ускользали, расплывались, стоило на секунду задержать взгляд. Четверо бугаев с ружьями нестройно читали молитвы, не решались подбираться ближе пяти метров; один держал перед собой в вытянутой руке распятие.

– Я не демон, - сказал Коваль.

Внезапно он увидел круг радиусом метра полтора, о котором говорил Серго. Внутри круга не упал ни один снаряд; даже несмотря на ранения, человек на сиденье кареты выглядел, словно спустился в ад с небес.

– Но ты проснулся. - Голос Качальщика звучал, как шепот осенних листьев. - И не боишься магии земли. Помоги мне. Ведь ты пришел, чтобы мне помочь?

– Не подходи к нему, дружище! - истерически выкрикнул за спиной боец с распятием. - Он выпьет твою память, он нашлет на тебя язву!

Остальные держали побелевшие пальцы на спусковых крючках. Стук топоров у дороги затих. Коваль обернулся. Десятки застывших лиц, видимых отсюда, с холма, как размытые пятнышки, следили за ним. Где-то там был улыбающийся Христофор.

– Ты прошел в круг, а меня боишься, Проснувшийся демон? - вновь улыбнулся обладатель африканских косичек. - У меня нет оружия, а вас - пятеро. Если ты мне не поможешь, я умру. - Качальщик левой рукой приподнял обрывки одеяния, и Коваль увидел еще одну страшную рану на правом боку, заткнутую пучками травы. - Ты хочешь, чтобы я умер, старшина?

– Я не дам тебе умереть, - решился Артур, - если ты дашь клятву, что поможешь мне!

– Точнее, не тебе, а мамочке, так? - Смех Качальщика прозвучал печально и тихо, но Коваль почувствовал, как колени снова становятся ватными. - Конечно, я спасу ее. Ведь я не меньше твоего желаю ей долгой жизни.

– Мое дело - довезти ее живой до Москвы! - не согласился Артур, потихоньку приближаясь к кругу. - Дальше меня не касается. Теперь я понял! Это ты затеял побоище. Посмотри, мерзавец, сколько людей погибло по твоей прихоти!

– "Прихоти"? - вполне искренне удивился человек в белом. - Этому сброду были нужны ваши никчемные товары, а девок бы они насиловали и держали впроголодь. В лучшем случае, родилось бы двое-трое детей, и те погибли бы от гнуса и лихорадки.

– Это ты наслал драконов?!

– Ну конечно! - нисколько не смутившись, отозвался Качальщик. - Меня интересуют только мамы. Вашему бестолковому Рубенсу не раз и не два предлагали вдвое больше золота, чем вы получите в Москве, и, заметь, без людских потерь. Я охотно поболтаю с тобой попозже, а теперь помоги мне встать. Иначе мне наступит конец и твоя девица умрет!

Коваль шагнул в круг, наклонился и сделал попытку взять Качальщика на руки. Он "нелюдя" пахло на редкость приятно, сухим сеном и цветочным чаем, совсем не так, как от немытых солдат. Сзади щелкнул затвор, охранники испустили одновременный сдавленный стон. Но ничего ужасного не произошло. Качальщик оказался легким и горячим.

– Не надо меня нести, - почти приказал он. - Просто помоги мне достать ногами землю и отгоняй этих насекомых…

Раненый небрежно махнул головой в сторону солдат и с видимым наслаждением погрузил ступни в сырую траву. Артур примостился рядом, придерживая Качальщика за плечи.

– Солдат, позови сюда лекаря и носилки. Скажи маршалу, что здесь открытый перелом и рваная рана в подвздошной области… Впрочем, ты не запомнишь. Пусть захватит всё, что есть.

– Будет сделано! - Бойцу не терпелось смыться места происшествия.

– Погоди! Передай Рокотову, чтобы маму, ту, что не дышит, тоже срочно сюда! Срочно!

– Ты делаешь успехи, Проснувшийся!

Качальщик разогрелся, как маленькая доменная печка. Несмотря на крохотный рост и потерю крови, он с удивительной силой цеплялся за Артура обеими руками. От каравана уже бежали подручные Чарли с девушкой на носилках. Артур на минутку отвлекся, а когда вновь повернулся к Качальщику, не поверил своим глазам.

Трава вокруг босых ног волшебника скукожилась и осыпалась пеплом. Кривой осколок снаряда, торчавший из плеча, исчез; рваная дыра на лбу также затянулась новой розовой кожей. Качальщик уже не держался за Артура, он скатился с сиденья, упал на бок и прижимал обе ладони к земле. Там, где легли его ладони, влажная почва трескалась, превращаясь в поверхность иссушенной зноем степи. Острые лопатки трепыхались под хламидой, как зачаточные крылья. От всего маленького тела колдуна шел настолько нестерпимый жар, что солдаты с ружьями попятились, отворачивая лица.

– Клянусь святой Ксенией, мир ее праху! - прошептал доктор, выпуская из рук металлический чемодан со своими инструментами.

Коваль кинул взгляд на Надю Ван Гог. Этот идиотизм с новыми фамилиями, позаимствованными с полотен мастеров, начал его доставать. Девушка выглядела хуже некуда. Бледный оттенок ее кожи сменился на синюшность, волосы прилипли к потному лбу. Комар и Лось мягко опустили носилки в десятке шагов, не решаясь подойти ближе. В их глазах плескался первобытный ужас. Если сейчас кто-нибудь из этих идиотов выстрелит, маме наступит капец, подумал Коваль. Выход только один. Он с хозяйским видом достал из кобуры свой пистолет и приставил к затылку распластавшегося на земле Качальщика.

– Вы все! Уберите ружья и отправляйтесь работать. Сержант скажет, что вам делать. Доктор, ближе ко мне! Лось, Комар, нечего пялиться, разойдитесь на двадцать шагов и прикрывайте нас. А ты!

Коваль схватил колдуна за шкирку и чуть не завопил от боли; на ладони моментально вспухли волдыри. Но он превозмог себя и, взяв под мышки, рывком поднял Качальщика на ноги. Тот болтался, как сломанная марионетка, а на том месте, где он только что лежал, почва спеклась коричневой коркой, точно под действием напалма. Одежда на раненом "арестанте" полностью выгорела, но раненым он уже не был, скорее пребывал в подобии шаманского транса. Обнажилась худая мускулистая спина. Чудовищный порез справа, под солнечным сплетением, практически зарубцевался, малая берцовая кость непостижимым образом вернулась на место, раздувшаяся лиловая икра опадала на глазах.

– Если ты немедля не займешься женщиной, я тебя пристрелю! - пообещал Артур. - Я вытащил твою поганую задницу из круга, иначе бы ее давно нашпиговали дробью. Действуй, или я стреляю!

Предоставленный сам себе, Качальщик опять мягко сложился, точно из него вынули все кости. Коваль уже хотел пнуть его в бок или приказать облить водой, как вдруг чародей очнулся:

– Принесите ее мне. Сюда, под руки. И не угрожай мне смертью, демон.

Потом они сидели с лекарем в сторонке и ждали, вдыхая воздух через рот. Вокруг всё настолько пропиталось запахом горелой плоти, что Артуру казалось невозможным хоть когда-нибудь отмыться. Он вспомнил бойцов, заживо сгоревших в башне вагона, и новая волна ненависти к голому придурку поднялась в груди. Качальщик, точно услышав чужие мысли, отвернул на секунду лицо от лежащей перед ним мамы и взглянул Артуру в глаза. Впервые он сознательно не прятал свою внешность, а словно вызывал противника на дуэль. Маршал сгорбился, прикрываясь руками, но старшине охраны не пристало бояться лесных знахарей!

Коваль отважно встретил взгляд прозрачных, как слеза, студенистых зрачков и почувствовал, будто его мозг включили в розетку. Пистолет в руке вдруг стал невероятно тяжелым, сердце застучало быстрее, затем замедлилось, вызвав по всему телу волну холодного пота.

– Она будет жить, демон. Еще раз говорю: не пытайся угрожать мне смертью, даже мысленно. Ты не рад, что она будет жить?

– Я рад, что коммуна не потеряет деньги.

– Если тебе нравится врать мне, я не могу это запретить… - Шелестящая музыка неторопливой речи колдуна струилась, как змея между мшистых камней… - Но не ври себе, Проснувшийся. Я слышу, о чем ты думаешь. Ты думаешь о том, что девчонка похожа на твою бывшую женщину, которую ты убил…

– Заткнись, подонок! - прошипел Коваль. Подняться не было сил.

– Ты думаешь, что хитрее всех остальных. Думаешь, что разгадал ее план, этой дочурки Рубенса. - Длинные бледные пальцы Качальщика плавали в сантиметре от тела неподвижно лежащей мамаши, но зрачки его дрожали в унисон со зрачками Коваля. - Ты полагаешь, что достаточно войти в магический круг, и тебе, простофиле, не умеющему держать в руках оружие, доверят охрану? Папа Рубенс большой зазнайка и самодур, но он не идиот. Знаешь, с кем он поговорил первым делом, после того как докторица принесла ему твои анализы? С моим братом. Он послал голубя моему брату. В письме было сказано, что в Эрмитаж пришел чистый, совсем чистый человек из прошлого, о котором предупреждали Те, кто раскачивает. Ты не просто производитель. Есть надежда, что твои дети, поголовно, станут папами и мамами…

– Стало быть, я - живая легенда? - Артур вдруг заметил, что лекарь давно и крепко спит, а охранники отошли слишком далеко и ничего не слышат.

– Не перебивай! - слегка рассердился Качальщик. - Этому индюку Рубенсу мы предложили за тебя столько, что папа любой другой коммуны согласился бы не рассуждая. Но он уперся. Вместо того чтобы отдать человека, который пришел к нему случайно, папаша придумывает сотни способов, как тебя возвысить. Разве я не прав, демон? Наверняка музейщики предлагали тебе самые теплые местечки? И тут некстати подвернулся караван в Москву. Насколько мне известно, тебя готовы были посадить под арест, лишь бы ты не сбежал в другую банду. По мне, так все они одинаковы, вымирающее бездарное племя… Но в последний момент Рубенс испугался на тебя давить. Он испугался, что ты сбежишь или, того хуже, сбежишь в Москве. Он придумал для тебя все мыслимые сладкие должности…

Коваль чувствовал себя абсолютно раздавленным.

– Не переживай так сильно, ты действительно проявил храбрость в бою. В вашем караване есть трое, которые слышат меня, и я слышу их, особенно мальчишку. Это он подсказал дочери Рубенса возвысить тебя до старшины. Это большая честь по их понятиям, можешь гордиться. Девчонка обрадовалась, что таким образом может угодить отцу. Потому что, как они считают, теперь Кузнец никуда не убежит. Не обманывай себя, Проснувшийся. Ты потеряешь власть при первой же ошибке. Чтобы казнить неугодных, надо быть членом их дурацкого Совета…

– А ты-то что хочешь? Зачем ты напустил змеев?

– А мы хотим с тобой одного и того же, демон.

Качальщик показал верхний ряд зубов, общее выражение его лица по-прежнему ускользало от собеседника. Зато Коваль увидел другое.

Уже не маленький пятачок, а здоровенный круг обугленной земли, метров шесть в диаметре, окружал чародея и Надю Ван Гог. Всё, что валялось в траве, в пределах круга - мертвые дикари, лошади, сбруя, - словно расплавилось, как сало на сковороде. Книжник Лева рассказывал Ковалю о таких выжженных пятнах, их называли "плевками Сатаны". Артур обернулся к дороге. Солдаты закончили разборку завала, возницы впрягали лошадей, трактор волок по обочине прицеп с пушкой. Человек тридцать, не отрываясь, следили за манипуляциями Качальщика.

– Мы хотим одного, - повторил волшебник. - Только я не вру себе. А ты врешь. Я хочу получить женщин, и ты хочешь получить женщину, именно эту. Ты просто об этом не задумывался, но я слышу тебя. Она напоминает тебе… Ладно, не буду! - Он мягким движением погладил волосы девушке. - Твоя натура не воспринимает, как это может быть, чтобы женщин продавали на племя. Как это может быть, что женщина не принадлежит тебе безраздельно. А у питерских музейщиков, поверь мне, еще весьма мягкие взгляды в данном вопросе. Женщин не хватает, в большинстве банд их вообще ни о чем не спрашивают. Я слышу тебя, демон. Ты растерян, ты в панике. Ты не можешь поверить, что отношения вернулись к своим естественным началам. Если мы не поможем друг другу, ты обречен. О каких железных дорогах идет речь? Где вы возьмете чугун? Ты видел, что стало с рельсами? В лучшем случае, ты получишь у них двойную порцию свеклы и станешь хряком-производителем.

– Скажи мне честно… - Артур замялся. - Вы люди или нет?

– Такие же, как ты, и совсем другие. Но не путай Тех, кто раскачивает Землю, с презренными бандами колдунов, пожирателями поганок. Мой дед родился на Вечном пожарище, слышал о таких?

– Ты предлагаешь мне предательство, Качальщик?

– Я предлагаю тебе идти с теми, кто тебя ждал. Ты не найдешь в Москве тех, кого надеешься оживить.

– Откуда ты знаешь, зачем я иду в Москву?! - У Артура по спине поползли мурашки.

Надя Ван Гог открыла глаза. Секунду девушка лежала, ничего не соображая, затем согнулась пополам в припадке рвоты. Словно разбуженный ее кашлем, очнулся лекарь, попытался вскочить на ноги и тут же отпрянул назад. Подошвы его ботинок дымились. Качальщик и мамочка словно находились в эпицентре взрыва, куда никто не мог проникнуть.

– Мой дед родился на Вечном пожарище в те времена, - Качальщик легко разогнулся, повязал вокруг бедер остатки хламиды, - когда земля на пожарище еще светилась по ночам. Он был из первых, кто научился раскачивать, из первых, кто составлял Книгу. Он сказал, что Проснувшийся демон будет один. Мой дед, мир праху его, никогда не ошибался. Ты один, Артур Кузнец. Мама будет жить. А теперь можешь связать мне руки. Насекомые побоятся ко мне подойти. И помни - ты обещал мне жизнь.

15. Рабочий журнал

…Меньше всего я хочу предстать старым пердуном, который обо всём догадался заранее. Никто не представлял, чем всё закончится, даже деятели в Кремле, что делили прибыль от нашей смерти. Но, как всегда, интересы государства оказались у нас в стране выше интересов личности. Разве в России когда-нибудь было иначе? Если кто-то доберется до моих записок, это еще не будет означать, что болезнь отступила. Но когда она действительно отступит, тогда на обломках нашей мудрой власти появится совсем новое общество. Я надеюсь, ничего общего с тем, что сегодня, и сам смеюсь над своими надеждами. Всё повторяется…

Слишком пафосно вышло, не правда ли? Но вполне простительно для человека, который знает, сколько ему осталось. Очень вас прошу - внимательно прочитайте эти строки. Так и хочется выкрикнуть: будьте бдительны! Но это не мои слова, да и призыв бесполезный. Мы никогда не научимся бдительности, наш народ слишком доверчив. Те, кто наверху, они еще лет двести бы заставляли нас ходить строем, окажись среди них хотя бы парочка толковых экономистов. Но они срезали всё мясо, а мы по вечерам, на кухнях, грызли бесконечные мослы под названием "русская духовность". Очень удобное питание, тратишь уйму усилий, дабы не помереть с голоду, но отвлекает от мыслей о мясе…

Возможно, одно из самых больших заблуждений - это нелепая вера в тех, кого мы "выбрали" нами руководить. Не дайте себя обмануть тем, кто говорит, что лучше вас знает, что вам нужно. Мы дали себя обмануть в очередной раз. Наш великий народ в очередной раз сам себя засунул в петлю, а потом удивился, почему государство не хочет ему компенсировать потери. Мы так любим всё получать на халяву. Только на сей раз всё гораздо хуже. Дело не ограничилось Россией.

Последние месяцы я много прочел о ВИЧ и сделал несколько любопытных выводов. Собственно, я начал читать, только когда дело коснулось меня лично.

Вот вам первый вывод. Маленький человек считает, что он вправе думать только о себе, потому что обо всех нас позаботятся те, кто наверху. Это не так. Без комментариев.

Второе. Если у вас под окнами раз в месяц зарежут человека, вы начнете паниковать. Если убийства будут происходить раз в неделю, вы начнете пользоваться другим выходом, и приобретете пистолет. А если трупы начнут находить ежедневно, вы станете спокойно перешагивать через них, спеша с утра на работу. Мы привыкли к ВИЧ-инфекции, и она перестала быть модным словечком дня. Немножко выросли продажи презервативов. Немножко чаще наркоманы стали покупать новые шприцы. Это всё. СПИД растворился в рекламных роликах, как мода на атипичную пневмонию, зеленую лихорадку и птичье бешенство. Проблемы технотронного террора, аэрозольные наркотики и прочие щекочущие темы поставили СПИД в один ряд с раком и инфарктом. Конечно, от болезней сердца умирает гораздо больше людей, но когда в медицине описан инфаркт, а когда появилась эта новая напасть!

Итак, мы привыкли.

Третье и последнее. Я устал драться за науку. Они говорят, эти великие государственные мужи: что вы суетитесь? По всему миру происходит миграция ученых, это нормальный процесс!

Я не возражаю. Пусть уезжают, раз это нормально. Мы живем, вроде бы, в свободной стране. Тогда, говорю я, дайте нам те десять миллионов, которые вы собираетесь отдать за рубеж! Мы сделаем вакцину лучше и дешевле! Ведь те люди, которым вы платите за границей, опираются на труд моих же учеников!

Спорить с ними бесполезно. Они нанимают инофирмы для ремонта Кремля. Турки строят нам дома, итальянцы копают метро, а украинцы мостят дороги. Немцы снабжают нас материалом для зубных коронок, а финны продают нам бумагу. Это называется вход врынок, это называется интеграция. Я спрашиваю, почему мы финансировали сто миллионов доз, завезенных из-за океана, а не построили на эти деньги новейший центр по борьбе с вирусом? Те люди, что доят страну десятилетиями, опять распорядились иначе. Им, как всегда, было наплевать, что несчастная дойная корова уже еле стоит на ногах. Им нужна международная суета, "круглые столы" и вечный "откат" в их безразмерные карманы. На эти деньги мы могли бы испытать десятки вариантов вакцины.

Возможно, я неправ, и в стране уже не осталось умов, способных одолеть проблему. Сейчас, когда подо мной трясется пол, а по улицам грохочут танки, поздно рассуждать. Но еще пять лет назад можно было спасти положение, и я об этом кричал на всех углах. Не я один, нас были сотни, и не только в России. Но кто услышит сотню старых дураков, когда страну ждет великое будущее? Ее всегда ждет великое будущее, потому что у нее великое прошлое. Жаль, что настоящее подкачало. Сегодня гремят фанфары, потому что дядя Сэм снимает торговые ограничения, великая страна входит в еврозону, получает кучу привилегий, которые никто из нас не заметит! А от России всего лишь требуется не упрямиться и подписать несколько долговременных пакетов!

Мы покупаем у них ферментированную курятину и униженно просим приобрести у нас немножко стали. Мы радуемся, что их "Шаттл" застрял на орбите Марса, поскольку это даст нам парочку мелких заказов на производство устаревших носителей. От Карелии до Камчатки мы развлекаем подростков и старух их телешоу, но держим на голодном пайке десятки молодых режиссеров. Они уже воротят нос от нашей нефти, но Министерство здравоохранения - с помпой! Как всенародный праздник! - объявляет о том, что мы должны купить сто миллионов доз. Для начала. А затем еще четыреста миллионов - для проведения полного курса. Потому что в России нет, видите ли, достаточных мощностей для такого производства. Потому что если не купить сегодня, то завтра будет поздно. Гениальная уловка коммивояжеров, в лучших традициях героев О Генри!

Нас никто не собирался травить. Поверила не только Россия, поверил весь мир. Ведь испытания прошли успешно, это подтвердили ведущие медики.

Весь мир увидел больных, вернувшихся к жизни. За три года были получены две Нобелевские в разделе медицины, и все в связи с победой над СПИДом. А какая атака началась на моих коллег, которые рискнули заявить, что имеются собственные разработки, ничем не хуже. Только дайте нам немного денег на оборудование, на клинические исследования, говорили они. Нам достаточно одной десятой, нет, одной двадцатой от тех сумм, что пойдут за океан и на всеобщую вакцинацию…

Их практически заклевали. Что показывали пять лет назад по телевизору, между рекламой музыкального унитаза и предложениями индивидуальных телешоу? Показывали, как счастливая голая парочка выбрасывает в окно презерватив и кидается в постель под недремлющим оком веселой медсестры с инъектором в руке! СПИД побежден, четыре укола, и вечный иммунитет гарантирован. Пять лет им казались вечностью.

Если после пожаров, которые неминуемо начнутся, выстоит библиотека, то попрошу обратить внимание на мои статьи в "Аргументах", "Красном кресте" и "Ведомостях". Мои статьи легко обнаружить по той реакции, которую они вызвали: "Господин Профессор отказывает в жизни восьми миллионам инфицированных детей!", "Почем гуманизм для избранных, доктор Телешев?"

И так далее, огромный снежный ком, целая лавина. А я всего лишь утверждал, как и многие мои коллеги, что пять лет - совершенно недостаточный срок для того, чтобы осмелиться на поголовную вакцинацию. Лечите больных в последней стадии, но не трогайте детей! Кто нас услышал? Нас заглушил хор несчастных матерей, и они были правы.

Тысячи подростков умирали ежедневно, в две тысячи двадцатом году уже никто не мог назвать точного числа инфицированных. В африканских странах вообще прекратили подсчеты… Мало того, мне указали сверху, оттуда, где распределяют наши с вами деньги. Они сказали, что это вообще не моя профильная проблема, и посоветовали дальше замораживать своих лягушек. Иначе, тонко намекнули они, можно ведь повернуть дело и так, что на опыты с анабиозом не хватит средств в бюджете. И я вышел из игры. Те, кому надо, знали, что мы давно ушли от лягушек и получили неплохие результаты на добровольцах. Теперь я уже не боюсь сглазить, потому что для меня всё закончено, я могу с гордостью сказать - результаты потрясающие! При этом никому не интересно, что кандидаты наук поочередно моют полы в отделе, потому что за подобную зарплату у нас больше месяца не задерживается ни одна техничка.

Прошло четыре года, и наркоманы вернулись к многоразовым уколам. Грандиозный успех вакцины, ничего не скажешь! От гепатита, правда, она не защищала, как и от венерических инфекций. А еще спустя три месяца начался этот кошмар. Оказалось, что вирус никуда не исчез, а перешел на четыре года в латентную форму и приобрел устрашающие свойства. Теперь новые штаммы не разрушались во вредных для них средах организма, а устойчиво диффундировали в слюнные железы. ВИЧ стал воздушно-капельной инфекцией, и мы никогда не узнаем, какую роль сыграла в этом пресловутая вакцина. Но я уверен, что она спровоцировала коллапс, она подтолкнула вирус к изменениям. Когда опасность заметили и оценили, начался такой хаос, который вам не представить. Инкубационный период сократился до трех месяцев. Прежний вирус был гораздо лояльнее. Думаю, вас окажется слишком мало, чтобы вообразить, как сотни тысяч людей штурмуют больницы в поисках спасения. И такие же толпы пытаются вырваться из города; у кого имеется загородная недвижимость, те надеялись отсидеться. Только отсидеться не получается. В отличие от старого доброго ВИЧ новая зараза чрезвычайно устойчива. Она сохраняется в воздухе и воде неопределенное время. Наверняка существует способ обеззараживания, но некому этим заняться.

Нельзя сказать, что американцы подкачали. Они в ускоренном темпе начали производство новых вариантов вакцины, и на сей раз раздавали ее безвозмездно. Один вариант, другой и третий. Но стоило им блокировать один штамм, как появлялся следующий. Также бесплатно они поставляли миру респираторы и противогазы. Аналогичные акции начались и в других странах. К слову сказать, у нас эти абсолютно бесплатные подарки внезапно обрели стоимость. Небольшую, но всё-таки… Люди, которые знают, что нам нужно, ухитрились сделать так, что гуманитарную помощь продают на каждом углу. Они извлекают деньги даже из нашей смерти. Впрочем, на смерти делать деньги порой легче всего…

Слишком поздно. Я валюсь с ног. Нужно колоться шесть раз в сутки, строго по часам, приходится вставать ночью. Вакцина ненадолго блокирует вирус, но все мы медленно умираем. Кто забыл сделать хотя бы один укол - умирает быстро. Вчера я был наверху, жуткое зрелище. Ваши дети, если они родятся, никогда не узнают, как прекрасен был этот город белыми ночами. Они увидят лишь то, что от него осталось. Красный Крест не успевает собирать трупы. Без противогаза на улицах появляться нельзя, могут забить камнями. Примут за бешеного, из тех, кто хочет утащить за собой в могилу побольше народу. При мне люди дрались у больницы, стенка на стенку, милиция не вмешивается. Последние месяцы милиция занята исключительно защитой себя. Люди превращаются в зверей. Некоторым кажется что, если попеременно принимать старую и новую вакцину, можно остановить заразу, но старых ампул почти не достать. Аптеки разграблены. На моих глазах убили женщину-фармацевта, которая отказалась пустить грабителей в склад. Я хотел отоварить карточки на хлеб и четыре часа простоял в очереди. Так и не дождался. Еду раздают армейские полевые кухни. После того как ввели комендантский час, на улицах стало спокойнее, но подростки подкарауливают стариков, получивших свою порцию консервов. Всё время стреляют. Пьяные офицеры гоняют с девками на джипах, а солдаты стреляли по женщинам. Армию пустили в город, и теперь никто не знает, как городу от нее защититься. Целая толпа женщин отправилась к продовольственным складам. Впереди шли священники с иконами. Прошел слух, что на Бадаевских складах прячут муку. Когда я пришел отоварить свои мучные талоны, трупы кидали в грузовики. Вповалку, как засохшие новогодние елки. Именно тогда, стоя среди розовых от крови сугробов, я понял: это конец.

В город вошла Восьмая бронетанковая дивизия, страшное дело. Им приказано поддерживать порядок. Кто осуществляет власть, не совсем понятно. Губернатора никто давно не видел. Из продовольственных магазинов вынесли всё, даже соль, метро не работает. Таксисты не останавливаются, мне с трудом удалось поймать машину. Деньги водителя не интересовали, только еда. Деньги - это такие бумажки, на которые можно было поменять любой товар. Хорошо, что у меня с собой была сушеная рыба, Денисов привез. Денисов снабжает меня водой. Он и Мирзоян нашли источник, там собирается не так много народу по ночам и стоит военный патруль, так что драк почти не случается. В одни руки разрешено наливать двадцать литров, не больше, но и то замечательно. В городе могут появиться серьезные инфекции, в некоторых районах не действует канализация. Денисов говорил с танкистами. Они утверждают, что есть места, где люди ходят без масок и почти нет заразных. Какие-то деревни под Псковом, куда не доехала вакцина. Вполне вероятно, что заразились не все, но проверить это невозможно. Остается уповать на наше бездорожье; глухие деревни выживут, но в кого превратятся их обитатели? Выезд из города закрыт, поезда стоят. Денисов пытался проехать на велосипеде, но везде солдаты с собаками и стреляют в воздух.

Молодежь насильно забирают на уборку трупов. Им выдают скафандры и двойной армейский паек. Бригады вскрывают квартиры, а затем ставят на дверях кресты, если жильцов не осталось. Денисов говорит, что не мог есть свой паек после кладбища… Это не кладбище, а братская могила. Это конец. Осталось два телевизионных канала, но нам не показывают, что происходит в мире. Ходят слухи, что Останкино под контролем силовиков. Показывают одни старые фильмы и эстраду. Вечный праздник. Они опять решают за нас, что мы хотим смотреть и слушать. Полгода тому назад главный эпидемиолог Москвы предлагала проверить детские учреждения и вывезти всех здоровых детей в лагеря. Вместо этого столичный мэр устроил парад воздушных шаров. Очень красивое зрелище.

Удивительно, но электричества нам пока хватает. Благодаря нашему закрытому статусу институт запитан отдельный защищенный кабелем. Весь квартал вокруг стоит без света, а мы греемся у рефлекторов. Я стараюсь не покидать подвал, всё время находится какая-то работа. Мирзоян слышал разговоры военных. Атомную электростанцию решено заглушить, но нас как военный объект это никак не коснется. Энергия будет поступать…

Теперь о главном. Слева по коридору титановая дверь. Это называется "камера анабиоза", но вам название ничего не скажет. В первой капсуле спит человек, наш сотрудник. Артур Коваль. Для того чтобы его оживить, достаточно нажать кнопку или опустить рычаг на пульте. Пройдет три часа, и он проснется. После пробуждения, если всё пройдет нормально, надо достать из-под пульта бикс. Там витамины в порошках и инструкция. Человек будет нуждаться в этих порошках. Я хочу сказать… Если Артур выживет, значит, институт работал не зря. Хотя вам этого не понять.

Я виноват перед тобой, Артур. Очень виноват.

Ты ведь помнишь, как мы все были против - и научный совет, и кафедра. Все были против этого безумного плана - загрузиться на двадцать лет. Я пытался тебе помочь, хотя никогда не стал бы так поступать из-за женщины. Ты сделал для нее всё, что мог, ты бегал вечерами на вторую работу, ты брал переводы. Еще раз повторюсь - ты ни в чем не виноват, парень. Я не отец тебе, но теперь мне простительно высказаться, потому что всё позади, и я помню тебя и твою девочку студентами. В молодости хочется брать от жизни всё, я сам был таким. Однако если ты проснешься среди людей, вспомни мои слова. Семья - это гавань, а не океан, хотя в океане, вне сомнения, много интереснее…

На совете возникло множество трудностей. Никто не хотел верить, что человек добровольно согласился уйти в капсулу на двадцать лет. Ты об этом не знаешь, но Ракитский назначал две психиатрические экспертизы под видом штатного обследования. Они пытались найти причину твоего поступка и не находили. До чего мы дошли, раз не верим в то, что кто-то может пожертвовать собой ради других! В этом вся беда. Те, кто решает за нас, не верят в героизм. Они боятся, что мы вдруг можем поверить. Этого они не допустят. Верить, с их точки зрения, можно только в интерес. В "откаты"…

Поэтому, Артур, я и прошу у тебя прощения. Я обманул и тебя, и Толика, и Сашу, и всех остальных ребят. Никто бы никогда не дал разрешения на такой эксперимент. Двадцать лет. Мне пришлось пойти на большие хитрости. Для всех, кроме пятого отдела,

Первая капсула считается аварийной. Мы ежедневно, все эти годы, отслеживали, как у тебя дела. Мы не прикасаемся к твоему столу и шкафчику с одеждой. Но я виноват перед тобой дважды. А может быть, ты еще скажешь мне спасибо, если проснешься. Потому что неделю назад я перепрограммировал капсулу. После того как умерла Лена Красовецкая. После того как стало ясно, что она заразилась и наградила нас всех. Кроме меня, знает Толик Денисов. Теперь он совсем не тот Толик, с которым ты учился на одном курсе. Возможно, ты не узнал бы в лысом толстяке, отце двоих детей, своего закадычного дружка. Прошло девятнадцать лет. Денисов давно ушел от нас преподавать, но в этом месяце он вернулся. Ему просто некуда стало идти. Толик похоронил всех домашних, похоронил всех друзей на кафедре в Университете. Он пришел ко мне с собачкой на руках. После нас останутся собаки и кошки…

Денисов очень помог. Честно говоря, была у меня мыслишка и самому замерзнуть лет на двадцать. Чего скрывать, надежда-то всегда остается. А вдруг спустя двадцать лет наши друзья за океаном нащупают ту самую спасительную вакцину? Нет, конечно, нет. Некому искать лекарство, за океаном тоже всё кончено. И сердце не выдержит погружения. Денисов запустил ветряки. Толик провел колоссальную работу, хотя ноги его держали всё хуже. Последний день Толик кололся восемь раз за сутки… Я перепрограммировал капсулу на двести лет сохранения. Когда упадет напряжение в городской сети, включатся наши дизеля. Затем питание камеры будет осуществляться от ветряков. Если и они сдохнут, заряда батарей хватит на расконсервацию… Артур, все данные говорят о том, что организм сохранится и сто, и двести лет в капсуле.

Конечно, лучше бы ты "залег в берлогу" на десять лет позже, потому что в Штатах появились новые криопротекторы, дающие гарантию стопроцентной однородности при охлаждении. Четвертая серия, что заменила твою кровь, безнадежно устарела. Но ткани растрескаться не должны, и давление капсула держит превосходно. Относительно мозга ничего определенного сказать не могу, огромный срок. Прежние трудности с памятью наверняка будут иметь место. В любом случае, при повышении температуры на полградуса схема циркуляции реагента сама начнет вырабатывать энергию. Эту гениальную разработку, новый тип аккумулятора, Денисов принес из военного института, где преподавал. Вроде бы мы предусмотрели все. Но не только это.

Артур, я послал Мирзояна в Москву. Через друзей в комендатуре он выбил себе пропуск. Тех, кто не является носителем, военные берут к себе в самолет. Нам понадобились все связи, чтобы отправить Алика. Две недели назад я говорил по спецсвязи с Ракитским, сотовые операторы давно отключились. У них, в НИИ холода, лежали на тот момент в капсулах пятеро. Две супружеские пары, по семь лет каждая, и еще один мужик, ты его должен помнить аспирантом - Антонов. Он испытывает новую, "сухую", капсулу. Сухую капсулу предложили швейцарцы, уже после тебя. Якобы есть любопытные данные для онкологов. Теперь уже неважно. Важно другое.

Пришлось сказать Ракитскому о тебе, он выслушал почти спокойно. Мне кажется, я убедил его не будить этих пятерых. Кроме того, я просил его найти Патрика, созвониться с Берном. Мирзоян получил от нас с Денисовым все инструкции по сборке батарей и комплектующие. Беда в том, что связь пропала окончательно. Я не знаю, успел ли Алик перепрограммировать капсулы.

Наверное, я не имел права так поступать с тобой. Возможно, ты проснешься последним человеком, не затронутым вирусом. Но если спустя двести лет чудо произойдет, на всякий случай не забывай о пятерых в столице. И еще. Если ты встретишь женщину, которая будет ждать тебя дома и не будет ждать, когда ты отвезешь ее на курорт, вспомни мои слова.

Дамы и господа! Тем, кто найдет эти записки. Если человек в первой капсуле погиб, запишите координаты в Москве, Берне, Ганновере и Париже. Там находятся аналогичные лаборатории, но самая передовая база - в американском Институте крионики…

16. Как трудно стать чекистом

Ниже твердым почерком Телешева были указаны адреса и нарисованы подробные схемы проезда. Дальше текст повторялся на английском и немецком языках. С обратной стороны журнала страниц сорок занимали распечатки с результатами опытов, которые Коваль прочел раньше. Сухие цифры и графики, для непосвященного бы показавшиеся полной абракадаброй. Коваль вырвал листок с адресами. Он и сам не знал, почему не показал журнал папе Рубенсу. Что-то его остановило.

Пять человек. Две супружеские пары, что вполне естественно, и какой-то Антонов, которого он должен знать. Наверное, такой же неудачник. Или, напротив, счастливчик. Улегся и проспал всю гражданскую войну… Шанс, что они живы, ничтожен. Тем не менее он обязан без помощи всяких там пап и мам добраться до НИИ. Чтобы у Рубенса не возникло ненароком мыслишки, будто все пятеро станут его пожизненными вассалами. Если они не погибли раньше, сказал себе Артур, я сам их вытащу. Московский институт я помню. "А что ты будешь делать, если они разморозились? - спросил его ехидный голосок. - Оседлаешь коня и поскачешь в Швейцарию или в Германию? В самолет тебя никто не посадит, это точно. Или вырежешь из бревна весла и поплывешь через океан? Там не пять, в Америке все пятнадцать капсул…"

Он сидел, кутаясь в тулупчик, и воспаленными от дыма глазами следил за проплывающей цепочкой костров. Караван шел не останавливаясь и не сбиваясь с ритма. За последним фургоном, привязанные за шеи цепями, шипели и плевались в пыли два крылатых змея. Рептилии ни черта не видели в темноте, спотыкались, но неумолимые цепи волокли их за караваном. Изредка кто-нибудь из крылатых пытался плюнуть огнем, но на бегу это плохо получалось. Сидящий на платформе грузовика охранник по приказу Коваля хлестал змея бичом, приучая к хорошим манерам. Не дожидаясь удара, твари принимались верещать, припадали на лапы, как побитые собаки. Солдаты хохотали. Именно этого Коваль и добивался - чтобы люди перестали бояться. За спиной костры разгорались, превращаясь потихоньку в неровную алую просеку. Даляр покуривал рядом, баюкая на плече автомат. Когда мы пойдем назад, подумал Коваль, ни одна сволочь не подберется к нам незаметно. Я превращу эти заросли в степь. Я буду их жечь до тех пор, пока на километр от дороги не останется ни единой травинки.

И мы дойдем до Москвы. Если дружки Качальщика попробуют нас остановить, я прикажу казнить его и повешу вверх ногами на стреле крана. А в Москве я найду Институт холода.

Это эгоизм, но человеку очень плохо, когда он один.

Коваль не мог отделаться от мысли о капсулах в столичном институте. А еще он вспоминал эту девчушку, Надю Ван Гог. Интересно, какая на самом деле у нее должна была быть фамилия? Она и вправду похожа на Наталью. Она такая, какой Наташка была в ее возрасте, лет в семнадцать. И взгляд, и жесты удивительно, до боли, напоминают обо всём. Пользуясь нынешним статусом, Артур имел право навестить мамочек, - двойная золоченая повязка открывала ему беспрепятственный доступ в купе. С ней, черт возьми, стоило поговорить, чтобы стряхнуть наваждение! Почти наверняка она окажется недалекой, зацикленной на своей исключительности дурехой. Скорее всего, не умеет читать и писать и никогда не высовывала носа за пределы центра города.

Какой интерес может вызывать девица, не способная внятно связать пару фраз? Достаточно этой самой пары фраз, чтобы посмеяться над собой и над ехидными пророчествами колдуна! Так Артур твердил себе и с раздражением убеждался, что наваждение не проходит…

Общим решением девушек перевели в дилижанс к Арине и выделили одну из четырех клетей. Здесь им было не так удобно, но гораздо спокойнее под неусыпным вниманием четверых подчиненных Коваля.

Несколько раз за вечер он порывался туда отправиться осведомиться о ее здоровье. И всякий раз придумывал повод, чтобы не идти. Потому что в пятом фургоне, в железном сварном баке, куда в Москве засыплют порох, трясся седой человек в ватнике на голое тело. Арина сказала, что Качальщика ни в коем случае нельзя подпускать к земле и даже везти его в деревянной клетке. Вокруг него должен быть металл, чтобы колдун не набрался от природных материалов новой страшной силы. Когда Коваль вел связанного врага мимо фургонов, люди расступались в стороны и отворачивали лица. Качальщик улыбался и не делал малейшей попытки сбежать.

Теперь Коваль был вынужден сам носить злодею воду, потому что от еды старик отказался. И снова он лишь молча улыбался своему тюремщику из мрака железной темницы. Только один раз, когда Коваль предложил ему выйти и размять ноги среди тюков с товарами, Качальщик тихо спросил:

– Ты не забыл мои слова, демон? Мы оба хотим одного и того же. Мы оба хотим, чтобы девчонка родила тебе детишек. Ты ведь думаешь о ней, я слышу…

Когда Коваль с грохотом захлопнул тяжелую крышку люка, пальцы его дрожали. Двое солдат, стоявших возле походного "карцера" с ружьями наизготовку, отшатнулись, увидев его лицо. Коваль в последнее время чувствовал, что рядовые бойцы и в нем самом подозревают какое-то мистическое начало. Он трижды проверил вооружение броневика, познакомился с подчиненными. Затем обстоятельно выяснил у Серго свой круг обязанностей. Второй раз в жизни сел на лошадь и, нервничая под взглядами ковбоев, объехал караван. Слава богу, удержался в седле. Затем он проверял караулы и полевую кухню. Как он уже догадался, старшина личной охраны совмещал должности начальника штаба, фискального органа и исполнителя наказаний. Последнее было малоприятно, но крайне почетно. Он становился глазами и ушами Арины. Артур дал себе слово, что не станет ни на кого "стучать", его ведь могли нарочно спровоцировать, чтобы проверить лояльность. Положение главы тайной полиции во все века было крайне двусмысленным. Либо ты подозреваешь всех, либо поплатишься за доверчивость. Самым неприятным оказался момент, когда Абашидзе познакомил его со "штатными осведомителями". Круг замыкается, тоскливо размышлял Артур, выслушивая данные о череде мелких правонарушений. Легкие наркотики, поножовщина, азартные игры… Этого лишить дневного жалованья, того отправить в наряд по кухне, а задремавшего на посту вообще полагалось гнать из коммуны. Или повесить. Вот тебе и возврат к честной артели! Впрочем, кто он такой, чтобы воспитывать людей?

Старшине выдали обмундирование: пару кожаных сапог и шерстяные носки. Ему полагался теперь лишний кусок вяленого мяса и сколько-то овощей, но Коваль отдавал льготное питание в общий котел. Гораздо более приятными подарками стали автомат и метательные клинки, оставшиеся от Матроса. По возвращении старшина должен был получить четыре доли золотом от жалованья рядового бойца.

Словом, Коваль провел день и ночь в бесконечных хлопотах, не позволяя себе думать о девушке в купе. И чем чаще он приказывал себе о ней не вспоминать, тем отчетливее убеждался, что попал под действие известного синдрома "белой обезьяны" Ходжи Насреддина. Он чувствовал, что стоит дать слабину, и Качальщик возьмет над ним верх. Неизвестно как, но подчинит себе. Проезжая мимо порохового погреба, Коваль невольно втягивал голову в плечи. Пленный враг улыбался ему оттуда сквозь тройную стену из дерева и металла. Руки Артура саднили от ожогов, и мази Маршала помогали мало. Он догадывался, что старый лис с косичками мог бы вылечить его гораздо быстрее, но обращаться к демону ни капельки не хотелось.

Возможно, Качальщик врал насчет Москвы. Даже наверняка врал, чтобы запутать и запугать, чтобы Артур почувствовал себя совсем одиноко. Какие-то телепатические способности у мерзавца явно имелись. Артур никому не рассказывал об их последнем коротком разговоре. Еще когда он вел связанного демона к фургону, а люди расступались в стороны и отворачивали лица, тот внезапно осклабился и тихонько сказал:

– Три цены…

– Что "три цены"? - не понял Коваль. Он был взвинчен до предела; похоже, солдаты и ему начинали приписывать магические способности. Только этого не хватало, испугался Артур, подобные страхи закончились в свое время кострами инквизиции…

– Ты думаешь о том, как выкупить девчонку, демон! - практически не разжимая губ, нашептывал Качальщик. - Тебе и за двадцать лет не скопить столько золота. Мои братья дадут за каждую из них три цены. Слышишь, три цены! А сероглазая будет твоя, я тебе обещаю. Она будет твоя… Ты только отдашь нам первых троих детей, больше мне ничего не нужно.

– Заткнись! - Коваль еле сдерживался, чтобы не ударить полуголого старика. - Торговаться будешь не со мной!

– Только с тобой, Проснувшийся, только с тобой. Вам не пройти дальше Вечного пожарища, спроси об этом сына Красной луны. Мальчишка знает… - От смеха Качальщика в животе у Артура началось брожение. - Мне нечего обсуждать с насекомыми. Они вымрут, как вымерли остальные. Пусть несут дальше свою вонючую рыбу и меняют ее на зерно. Если ты пойдешь со мной, караван останется цел, я обещаю…

У Артура тряслись поджилки, когда он захлопнул за колдуном тяжелую крышку "карцера". Возможно, ублюдок врал насчет московской лаборатории, на которую надеялся Телешев.

Но Надя Ван Гог была чертовски похожа на Наталью.

И старшину Кузнеца чертовски тянуло ее увидеть.

И всё это происходило жутко не вовремя.

17. Жизнь после смерти

С первыми лучами солнца над башней броневика Коваля четырежды ударил колокол. Новоиспеченный старшина едва ухитрился заснуть под самое утро на постоянно скачущей жесткой койке. До этого он часа полтора лежал на спине, уставясь в темноту, и решал для себя банальнейшую дилемму. Или колдун берет "на понт", или каравану действительно грозит серьезная опасность. Перебрав все варианты, ночью Коваль пошел советоваться с Христофором. Арина спала, укутанная, как бабочка перед появлением на свет, и Маршал к ней никого не подпускал.

Христофор не удивился, он словно ждал заранее, когда его разбудят. В обычной своей иносказательной манере мальчик подтвердил, что за пожарищем большая опасность. А может, и не опасность. Качальщика следовало убить, но нельзя этого делать. Иначе будет плохо, но хорошо. Последняя мысль потрясала своей глубиной. Трактуй, как душе угодно!

А потом прискакал Серго, весь черный от копоти, потрепал обескураженного старшину по плечу и сказал, что нет ничего необычного. Мамочек постоянно пытаются перекупить в пути, и Качальщики в том числе. Только они никогда не действуют сами, это первый случай. Ни одна питерская коммуна, если ее руководство в здравом уме, не отдаст своих женщин в лес, даже за большие деньги. Кто из москвичей с ними будет после этого торговать?

Коваль так и не понял, как ему поступить. Лично его никто не обвинял в сочувствии к лесному колдуну; в конце концов, тот спас от смерти самое ценное - не рожавшую маму. Но музейщики, похоже, не верили, что поимка Качальщика сойдет с рук. Чарли - тот вообще с Артуром почти не разговаривал, вроде как сторонился.

Колокол вторично отбил четыре удара. Коваль высунулся из люка, протирая глаза, и увидел Вечное пожарище. Открывшаяся картина настолько не походила ни на один земной пейзаж, что старшине расхотелось завтракать. Нечто, вызывающее сердцебиение и одновременно завораживающее, отголосок кибернетических фантазий и череда биологических ошибок… Никакого пожара тут не было и в помине. Угрюмая равнина пепельного цвета поросла папоротником, но не целиком, а неровными участками, словно ровесники мамонтов отваливались с поверхности почвы. Проплешины покрывал колючий серебристый мох, издалека похожий на ковер из кривых гвоздей. Изредка встречались бугры из тесно сплетенных между собой уродливых стеблей, покрытых бледным желтоватым налетом. Артур настроил бинокль. Возможно, посреди стелющегося пятнистого покрывала, которое он вначале принял за папоротник, росли совсем новые виды деревьев. Но, присмотревшись, он узнал в скрюченных, лишенных коры стволах… березы. Во всяком случае, ни на что другое эти грибообразные создания не походили. Он долго, пока на сетчатке не начали плясать мушки, вглядывался в горизонт. Над чуждым, лишенным хлорофилла ландшафтом не вспорхнула ни одна птица. Кое-где серую равнину пронизывали узкие лощинки, похожие на звериные тропки, но ни один листик не шевелился. Тот, кто протоптал ходы, не стремился к знакомству…

На память пришли рассказы библиотекаря. Мертвые леса на юге Питера, дожди, после которых с елей опадали иголки, отработавшая в закрытых технологических циклах вода, просочившаяся в почву и реки… Коваль попытался представить местность с высоты птичьего полета.

Вечное пожарище напоминало гигантский язык, протянувшийся через Новгород, через Ильмень-озеро и дальше на восток, туда, где должен был находиться городок Барановичи. Длину "языка" оценить было невозможно, а в ширину он превышал сорок километров. Караван подошел к границе "мертвой зоны" в темноте, и Серго впервые нарушил план, предложенный Артуром. Через пожарища ночью не ходили. Никто не мог припомнить, чтобы днем здесь случалась какая-либо неприятность, никогда не нападали звери или дикари. Но бывалые путешественники передавали из уст в уста веселенькую легенду. Даляр поведал эту историю без намека на улыбку; Ковалю не хотелось верить, но в этом мире редко шутили.

На другом Вечном пожарище, что пересекало мурманскую трассу, несколько лет назад потерялся конный отряд, человек в тридцать. Дикарей в тех краях практически нет, слишком холодно зимой, и движение слабое. Люди очень торопились; по слухам, они везли в Питер что-то скоропортящееся и решили не устраивать ночлега на границе "живой" травы. Через четыре дня их вышел искать другой отряд. Нашли нетронутые грузовики. Рыба, естественно, испортилась, лед растаял, но половина протухшего груза оказалась раскиданной на дороге, словно его растаскивали вручную. Затем поймали двух лошадей под седлом, точнее, животные сами вышли к людям. Потом нашли еще одну лошадь. Она стояла в стороне, метрах в десяти от дороги, понурившись, будто спала. Отыскались смельчаки, решившиеся подобраться поближе. Когда к лошади подошли вплотную, оказалось, что она не дышит и словно одеревенела. И внутри, под кожей, она была пустая, как барабан. Не падала она только потому, что ноги ее сантиметров на десять ушли в синий мох. Синий мох не просто поглотил ее ноги, он забрался лошади в уши, облепил снизу живот и даже торчал из ноздрей.

– Синий мох? - переспросил Артур и облизнул пересохшие губы.

– Синий, - спокойно подтвердил Даляр. - Там синий мох и желтые сосны. На соснах видели летунов, но не таких, как в Питере. Крупнее.

– Так это летуны? - Артур припомнил флегматичного вампира на глобусе.

– Нет. Летуны пьют кровь, но не могут высосать коня изнутри. И упыри не съели бы сорок человек, - подчеркнул сержант. - Но через пожарища ночами больше не ходят. Днем безопасно, главное - не покидать дорогу.

Лошади шагали через мертвую равнину больше семи часов. Здесь примолкли даже собаки ковбоев, над потными конями не кружили слепни, затих стрекот кузнечиков. Даже солнце светило тусклее обычного, словно задыхаясь в колышущемся жарком мареве. Волчий вой, преследовавший караван всю предыдущую ночь, остался далеко позади.

Вероятно, Сосновоборская АЭС, размышлял Коваль, вращаясь вместе с биноклем. Нет, далековато. А может, совсем другая станция, о которой он ничего не знает, также брошенная служащими. Сколько лет прошло, с тех пор как радиоактивная туча пронеслась над этим местом, и какую дозу тут можно подхватить сегодня? По идее, всё давно должно улечься, но почему не видно даже насекомых? Случилась протечка в хранилище отработанной воды, или рвануло, как в Чернобыле? Неизвестно, никто уже не вспомнит.

– Старшина! - С броневиком поравнялся один из всадников "зажигательного" отряда. - Здесь ничего не горит, слишком сыро. И кони не сойдут с дороги…

Артур вглядывался в порождения мирного атома и убеждал себя, что ошибается. Возможно, с радиацией тут всё в порядке, но каких масштабов тогда достигало химическое заражение? Да и какой химией без авиации можно превратить такой кусок земли в пепелище? Наверное, сюда долетали семена и споры нормальных растений и пытались укорениться в почве. То, что прижилось, хотелось обойти стороной и ни в коем случае к нему не прикасаться. Торчащие из рыхлой земли скрюченные корни, усаженные блестящими образованиями вроде гриба чаги. Только чага не колышется от ветра, будто студень… А вот здесь наверняка стояла деревня; сохранились фундаменты домов, покрытые тем же сероватым, крапчатым налетом, как и ветки прорастающих сквозь камни кустов. Между фундаментами, там, где когда-то хозяйки копались в огородах, тянулись к небу полуметровой высоты поганки. Или не поганки, а, скорее, моховики с волосатыми шляпками. Только в каком учебнике описаны моховики, у которых ножки, как у банановых пальм? Коваль отвел глаза и стал смотреть на дорогу. Покрытие здесь сохранилось даже лучше, видимо, трава погибла когда-то прямо под асфальтом. Кони стражников без приказа рысили теперь впереди броневика; животные не желали делать и шагу в сторону. Солнце вставало, разгоняя на своем пути густую пелену тумана, но в звенящем безмолвии слышался лишь рокот "Кировца" и дребезжание десятков колес. Ни один жучок, пчела или стрекоза не проснулись в отравленных папоротниках.

Однажды Артуру почудилось какое-то движение в группе искореженных березок на пригорке, метрах в пятидесяти от шоссе. Он резко повернулся и успел уловить, как что-то черное спряталось под пологом стелющейся пятнистой листвы. В кого могло превратиться животное, обитающее здесь? Старшина вспомнил слова Качальщика: "Мой дед родился, когда земля на пожарище еще светилась…" Возможно, дьявол с косичками имел в виду совсем другое пожарище. Никто ведь не считал, сколько таких же чумных языков лизнули Россию, сколько вредных производств рухнуло, источая вокруг себя смерть. Колонна миновала длинный, держащийся на честном слове мост. Из мелкой ленивой речки торчали обломки какой-то конструкции, возможно, затонувшей пристани. А на горизонте, к великому облегчению Коваля, непроходимыми дебрями поднимался самый обыкновенный лес. И на опушке горели костры.

18. Застава шептунов

Передний дозорный поднял руку с желтым платком; насторожившиеся пулеметчики облегченно вздохнули. Навстречу шел другой караван. Там, где Вечное пожарище заканчивалось, на вытоптанном поле среди самой обыкновенной травы музейщиков поджидали пятнадцать фургонов. Это шли навстречу ребята из Петрозаводска. Рокотов обнялся с их главным коммивояжером, сторговал в аренду десяток свежих тяжеловозов. Толпа людей собралась вокруг привязанных драконов.

Новости разносились быстро и столь же быстро обрастали сказочными подробностями. Не прошло и десяти минут, как солдаты и торговцы стали подходить к броневику Арины, как на экскурсию, чтобы посмотреть на Артура Кузнеца. Но после того как обнаружилось, что в пороховом танке содержится живой Качальщик, старший встречного каравана немедленно протрубил подъем. Несмотря на то что у многих нашлись старые знакомые и все были рады встрече посреди безлюдного тракта, у Артура возникло противное ощущение. Присутствие Качальщика словно сделало людей Эрмитажа изгоями, возле них теперь боялись надолго оставаться. Коваль в который раз спрашивал себя: как поступить, если стражники взбунтуются и потребуют казни демона? Кроме Христофора, похоже, один Серго понимал важность живого пленника; рядовые солдаты, да и члены торговой миссии, помощники Рокотова, носили всевозможные амулеты, обереги и искали способ, как уклониться от вахты при "карцере".

У северян имелся свой "оракул", девчонка лет семнадцати, она полагала, что на два дня пути всё чисто. Христофор на это лишь покачал головой и остался при своем мнении. Арина в дебаты не влезала, весь день у нее был сильный жар.

Когда последние повозки северян растаяли в дрожащем воздухе пожарища, Коваль попытался прислушаться к собственной интуиции. Ничего хорошего интуиция не говорила. То, что представлялось мирной пасторалью для парней с Онеги, вполне могло выйти боком для музейщиков. Когда светило начало клониться к закату, колонна преодолела еще одну речку, и сразу за мостом дозорный выкинул красный флаг. Команда "поджигателей" уже успела сделать свою работу, поэтому в клубах расползающегося дыма Артур не сразу заметил препятствие. Что-то там стояло, впереди на горке. Что-то блестящее.

– Шептуны, - сказал Христофор и положил в рот вареную картофелину.

– Много их?

Мальчик поднял котенка и потерся носом о пушистую мордочку. Иногда Коваль спрашивал себя, на кой черт они катают с собой этого прохвоста.

Серго трижды прозвонил в колокол, давая сигнал к обороне. На сей раз вокруг дороги расстилалась ровная поляна, и возницы начали немедленное перестроение в боевой порядок. Но закончить не успели. Пока команда Артура задраивала щели и занимала места в оружейных башнях, совсем близко раздался такой забытый и такой сладкий для ушей Артура шум - неторопливое тарахтение четырехтактного мотоциклетного движка. На пару секунд Коваль словно растворился в этом рокоте. Это звучало…

Это звучало, словно отголосок колыбельной, и в то же время словно по горлу провести холодным лезвием. Этот низкий рокот возвращал его в упоительные мгновения детства и поднимал со дна души то, о чем он мечтал никогда не вспоминать. Это было то, что убило Наташку…

Артур загнал в двустволку патроны и выпрыгнул наружу. Между всадниками охраны, нарочито не замечая нацеленных стволов, в седле роскошного "Харлея" развалились двое шептунов. Для своих более чем преклонных лет мотоцикл выглядел совсем неплохо. Очевидно, дикари недавно распотрошили забытый склад автоконцерна. Кроме того, у них в шайке имелся одаренный механик, виртуоз своего дела. Коваль сразу отметил "неродные", неестественно огромные амортизаторы, крепящиеся на приваренных профилях, и широченные шипованные колеса. На передней вилке вместо фары крепился пулемет со спиленным стволом.

Шептун заглушил мотор. Стало совсем тихо. Оба байкера выглядели под стать транспортному средству; скорее всего, экипировку они подобрали там же, где мотоцикл. И оба, судя по расширенным зрачкам, как следует накачались "дурью". Водитель, скуластый, похожий на башкира, сложил руки в обрезанных перчатках на руле. Сложной огранки камни переливались на его татуированных фалангах. Пассажир, смуглый, бородатый, лицо в мелких точках окалины, откинулся на спинку сиденья. Заходящее солнце отражалось в десятках заклепок на его куртке, под коленями раздувались объемистые кожаные сумки с вышитыми орлами…

– Я слушаю, - ровно сказал Серго.

Башкир облизнул губы. Артур кинул быстрый взгляд на дорогу. В сотне метров тарахтел еще один "харлей".

– Торжок, - сиплым голосом сифилитика, никаким не шепотом произнес бородатый. - Дорожная застава.

– Это хорошо, - согласился Абашидзе. - Хорошо, если в Торжке появилась новая коммуна. Я верно тебя понял, шептун?

Башкир осклабился, обнажив черные огрызки зубов. Похоже, ему доставляло удовольствие видеть десяток направленных на него ружей. Его сосед пошевелил ногой в клепаном "казаке", медленно выпустил изо рта сгусток коричневой слюны и медленно сплюнул.

– Ты врубился, городской. Забашляй, и получишь полста бычков до Трери. Прокатишься, муха не насрет.

– Звучит соблазнительно, - мягко кивнул Серго. - С охраной спокойнее. Но мы только что встретили колонну из Петрозаводска. Впереди нет ни желтых, ни чингисов. Или для нас особые правила?

– Не кроши сухарь, городской! - Шептун запалил папиросу. - У тебя четыре мамки. Толкнешь одну нам и вали.

– Ты же вроде говорил о налоге? - удивился Серго. - За женщин уже уплачено. Ты прекрасно знаешь, шептун, так дела не делаются. Застолбите место, откройте коммуну или хотя бы общину. Вступите в пакт вольных поселений. После этого торгуйте. Мы не можем продавать женщин в никуда.

– Три цены. - Бородатый опять сплюнул. От его папиросы воняло совсем не табаком. - Налог - херня. Насыплешь хавки для кобыл.

К Абашидзе бесшумно подошел сержант, пошептал что-то на ухо, затем переместился к Артуру:

– Они обходят нас по лесу, двумя колоннами, старшина. Два огнемета, человек сорок лучников, десятка два с огнестрельным.

Серго по-прежнему вел себя крайне миролюбиво, словно и не получал предупреждения.

– Ты не хочешь торговать честно, шептун? Люди - не кобылы. Я вижу, что говорю с дикарем. Мы не продаем своих людей дикарям.

Башкир не перестал улыбаться, но теперь его улыбка выглядела так, будто в рот сунули распорку.

– Кого ты назвал дикарем, подвальная крыса? - Руки бородатого медленно потянулись к седельным карманам. Но он тут же спохватился и толкнул напарника в бок.

Двигатель "харлея" взревел, из-под заднего колеса полетели камни.

Серго отвернулся, что-то скомандовал подчиненным.

Мгновение спустя бородач перекинул ногу, развернулся задом наперед. Из выхлопных труб ударили жирные струи дыма.

Лошадь ближайшего всадника в испуге поднялась на дыбы. В дилижансе колокол сыграл тревогу.

Мотоцикл проехал уже метров пять, набирая скорость. Второй "харлей", на пригорке, тоже завел мотор. Музейщики, не обращая внимания на байкеров, разбегались по фургонам. Хлопнули бичи, повозки пришли в движение, готовясь замкнуть круг.

– Старшина!

Артур обернулся. Сержант махал ему, собираясь задвинуть бронированный люк.

Абашидзе вприпрыжку бежал к пушке, на ходу выкрикивая команды. Возницы выпрягали лошадей.

Хохочущий байкер на заднем сиденье "харлея" поднимал обе руки с обрезами.

Коваль вскинул двустволку, удивляясь, какмедленно всё происходит, и спустил курки. Он никогда в жизни не стрелял из охотничьего оружия и не додумался даже упереть приклад в плечо.

Ружье ударило его в грудь с такой силой, что старшина запнулся и при всём честном народе шлепнулся в грязь. Цель удалилась уже метров на двадцать, но дробь шептунов догнала. Бородатый дикарь принял в грудь содержимое обоих патронов, однако и башкиру хватило гвоздей. "Харлей" вылетел с дороги, словно крыльями, взмахнув кожаной бахромой на изогнутом руле. Смуглолицый тоже успел выстрелить, но запоздал самую малость. Пуля просвистела в сантиметре над головой начальника стражи.

– Я попал! - засмеялся Коваль. - Мать твою, я попал!

Все лица повернулись к нему. Серго почесал в затылке и показал Артуру большой палец. Мотоцикл, как огромный блестящий жук, крутился на боку. Вылетая из седла, дикарь выкрутил газ до предела. И сразу же, точно выстрелы Коваля послужили сигналом, по стенам фургонов заколотили пули. Артур еле успел вкатиться под спасительную защиту брони. Ружье осталось на улице. Внутри пулеметчики лязгали лентами, вопил котенок, верещали в своей комнатке мамочки, поэтому старшина не сразу расслышал слабый голосок Арины:

– Береги мам, Кузнец…

– Постараюсь! - бодро откликнулся он. - Эй, левый борт! Стрелять только одиночными! Ваш сектор от края дороги до столба. Задняя башня от поваленного столба до малинника. И только по моей команде! Не выдавать себя!

– Понял, старшина!

Справа, за пригорком, из бурьяна торчали остатки стен какого-то длинного одноэтажного строения, и первые шептуны появились именно оттуда. Ковалю хватило секунды, чтобы ощутить разницу с предыдущим противником. Эти парни вообще не стремились атаковать. Они не высовывались из укрытия.

– Они ждут… - пробормотала девушка. - И это плохо…

– Плохо! - согласился жующий Христофор. - Понятно и непонятно.

– Что тебе понятно, мать твою?! - в сердцах выругался Артур. - Ты можешь хоть на минуту прекратить жрать и сказать что-нибудь вразумительное?

Мальчишка засмеялся. Вместо него ответила Рубенс:

– Они окружили нас… чтобы задержать… Они ждут… Я слышу.

В тишине зазвенел телефон. Коваль схватил трубку.

– Старшина? Это я, Серго. Посмотри вперед, на дорогу.

Артур пересек коридор. У соседней смотровой щели тяжело дышали бойцы. Каждый из этих "элитных" охранников стоил в бою как минимум пятерки дикарей. А может, и целого десятка. Они метали ножи с обеих рук в кувырке и попадали с десяти шагов в цель. Каждый из них с кинжалом мог выйти против своры булей, что являлось высшим экзаменом. О такой "спецподготовке" Коваль мог лишь мечтать. Но сейчас оба дрожали, как побитые дворняги, учуявшие волчью стаю. Артур прищурился, ломая голову, что могло так напугать его отважных подчиненных.

По центру дороги, не скрываясь, неторопливым шагом приближались три фигуры в белом. Слева шел мужчина, он держал на согнутом локте берестяное лукошко и угощал своих спутниц. Обе женщины были немолоды, с длинными седыми гривами, схваченными повязками, как конские хвосты. Поравнявшись с рокочущим мотоциклом, который так и вспахивал задним колесом воздух, крайняя женщина сделала брезгливый жест рукой, словно отгоняя от себя надоевшего комара. В мгновение ока вокруг погибших байкеров возникла ревущая стена огня. Соседи Коваля отпрянули от щелей, сам он не мог оторвать взгляда. Еще секунда. Женщины подставили ладони, мужчина насыпал им ягод из лукошка. Пламя улеглось, словно ничего и не было, а на обочине образовалась неровная блестящая клякса, точно поверхность застывающей лавы.

– Плевок Сатаны! - выдохнул пулеметчик. - Храни нас святая Ксения!

И словно в ответ на его мольбу в железном ящике захохотал пленный Качальщик.

19. Пчелиный эскорт

Переговоры шли недолго, минуты две. Дабы ни у кого не осталось сомнений, одна из женщин легким взмахом руки убила четверку коней, жевавших сено. При этом она их даже не могла увидеть, все животные находились внутри сплошного кольца повозок. Затем Качальщица вызвала начальника стражи. Абашидзе шел к ней через пустой круг, образованный повозками, и, казалось, стал меньше ростом. Он даже не сделал попытки выстрелить или достать саблю. Стоял понурившись и слушал.

Зато, пока Серго слушал, из кустов попытались выстрелить в него. Наверное, кто-то из шептунов надумал отомстить за смерть друзей-мотоциклистов.

Раздалась автоматная очередь, но Артур мог поклясться, что мужик с лукошком опередил ее на микроскопическую долю секунды, словно предвидел. Не оборачиваясь, продолжая закидывать в рот спелые ягоды малины, колдун пошевелил пальцами. Вокруг Серго и троицы в белом на краткий миг повисла прозрачная, почти неощутимая завеса и вновь пропала. И в тот же момент сквозь траву, сквозь кусты и обломки коровника пронеслась тугая волна, оставляя после себя гладкий след. Точно гигантская змея проползла, сминая все на своем пути. Никто так и не увидел, что стало со стрелком. Зато минутой позже все увидели войско шептунов, улепетывающее со всех ног к лесу.

Переговоры закончились. Абашидзе повернулся к командирскому броневику. Сквозь бойницы на него смотрели сотни напряженных глаз.

– Кузнец! - еле слышно произнесла Арина. Она вообще ничего не могла видеть, лежала в постели, задрав к низкому потолку заострившиеся скулы. - Кузнец, они хотят тебя.

– Меня?!

– Тебя и наших мам. Они говорят, что предлагали тебе побег вместе с Надей Ван Гог, еду и свой дом в их деревне. Это правда?

– Правда, госпожа…

– Они говорят, что ты отказался. Почему ты мне не сказал?

– Не знаю… - Коваль смутился. - Я боялся, что все начнут подозревать меня… Ну, что я рано или поздно сбегу.

– Не лги мне! - Арина хрипло рассмеялась и тут же закашлялась. - Если бы ты согласился, мы потеряли бы одну маму, а нынче потеряем всех. Самое смешное, что они заплатят. Святая Ксения, мир праху ее! Никогда такого не было, чтобы я не довела караван до Москвы…

В люк постучали. На пороге стоял Серго. На него нельзя было смотреть без жалости.

– Они требуют освободить демона, госпожа.

– Ты начальник стражи, - отмахнулась Арина.

Лекарь суетился возле нее, собираясь менять повязки. Мамочки высыпали из своей каютки в узкий коридор и стояли плотной стайкой, прижавшись друг к другу. Артур поймал взгляд Нади Ван Гог. Наконец-то он смог ее увидеть, и никто не посмеет сказать, что Кузнец подстроил это свидание нарочно. Девушки выглядели даже менее испуганными, чем солдаты. Конечно, подумал Артур, они же привыкли, что их носят на руках. При любом раскладе с мамашами будут обращаться не как с обычными пленными. Им до старости обеспечено содержание, даже у дикарей. Надя, закусив губу, тоже глядела на старшину. На ней было надето простое платье из грубой ткани, но Артур знал, что за каждой мамой числится несколько сундуков с приданым, а в Москве каждую ждет почти полкило золота в виде украшений.

– Они требуют выдать Кузнеца и всех мамаш. Иначе мы не пройдем.

– Твое решение, Серго?

– Я сказал им, что, если нас не пропустят, мы убьем Качальщика. На это они ответили… - Старшина тяжело вздохнул. - Они ответили, что я не могу угрожать смертью, поскольку сам не умирал.

Коваль хмыкнул. Абашидзе покосился на него и продолжал:

– Они сказали: никто не знает, что такое смерть. Может быть, сказали они, быть мертвым гораздо лучше, чем живым. Смешно угрожать добром, сказали они. Мы можем убить Качальщика, дочь Красной луны, пока он замурован в железе, но это нас не спасет. Тогда они возьмут свое силой и не заплатят. Я не могу решать один, дочь луны. Позовем Чарли. Пусть это будет решение Совета.

– У нас есть время на Совет? - Арина подставила левую руку для укола. Маршал перетянул ее плечо веревкой, растер посиневший, истерзанный локоть самогоном.

– Да, госпожа. У нас есть время, пока Те, кто раскачивает, не доели ягоды. Так они сказали.

В броневик ввалился увешанный оружием Рокотов:

– Плохо дело… Над нами пчелы.

– Пчелы? - непонимающе наморщил лоб Серго. - Какие еще пчелы?

– Дикие, мать вашу! Да поглядите сами!

Старшины бросились к двери. Едва взглянув вверх, Артуру захотелось спрятаться, и почему-то мучительно зачесалась шея. Метрах в пяти от земли, прямо над фургонами наливалось и крепло гудящее черное облако. Зрелище было одновременно жутким и завораживающим. Артур почувствовал себя кроликом, попавшим в поле зрения питона. Наверное, примерно то же самое ощутили и остальные бойцы, кто успел заметить новую опасность.

Серго вполголоса выругался по-грузински, Чарли стянул с темечка кольчужный капюшон и вытирал вспотевший лоб. Кто-то молился за плечом Артура, быстро и почти беззвучно. Туча становилась всё гуще и насыщеннее, сотни и тысячи насекомых вливались в нее ежеминутно, добавляя свои тонкие голоса в общее яростное рычание.

– Их миллионы! - прошептал Рокотов. - Как такое возможно, сейчас не сезон…

– Здесь им вообще неоткуда взяться! - отозвался Серго. - Вокруг сплошной сырой лес. Демоны привели их за собой. Будь у нас тысяча ружей, это не поможет…

Ревущая туча плавно изменила очертания, превратившись в огромное пульсирующее кольцо и достигая уже десятка метров в диаметре. Затем кольцо медленно наклонилось, будто поворачиваясь на невидимой оси, и так же медленно начало сдвигаться к задравшим головы командирам. Артур представил себе, как вся эта масса, оснащенная миллионами ядовитых жал, ринется на них. Это конец, у музейщиков не оставалось выбора.

– Скажи им! - Коваль потряс Абашидзе за плечо. - Скорее, скажи им, что мы согласны! Я выпущу Качальщика и уйду с ними!

– Я не могу! - завопил Серго. - Папа утопит меня за трусость.

– Тогда ты погубишь всех! - Коваль обернулся. В просвете между бортами сдвинутых фургонов было видно, как три пожилых человека безмятежно лакомились ягодой, словно их ничего не касалось. - Ты погубишь караван. Христофор, эй, обжора! Посоветуй что-нибудь!

Мальчик вылез на подножку, сложил ладошку домиком, вглядываясь в дьявольский пчелиный хоровод. Затем закинул в рот кусок сушеной груши и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Кто уходит, тот возвращается. Всем плохо, и всем хорошо.

На этом закончился малый полевой Совет. Освобожденный Качальщик, как ни странно, больше не злорадствовал. Он несколько раз сморгнул, привыкая к солнечному свету, затем блаженно улыбнулся, коснувшись босыми ступнями земли. С минуту покачался на пятках и ушел, не оглядываясь, к своим товарищам. Пчелы гудели, лошади фыркали и жались друг к дружке. Несколько человек уже были укушены, но никто не жаловался. По одежде Артура ползали сразу три пчелы, а на крыши фургонов они опускались тысячами, подвижными гирляндами свисали с веревок и проводов. Несколько ковбойских собак перегрызли поводки и, поджав хвосты, приседая, устремились к лесу, другие прятались под колесами машин.

Колдуны позволили мамочкам взять с собой приданое и не возражали против оружия Артура. Из-за поворота выкатился небольшой крытый экипаж, запряженный четверкой серых превосходных рысаков. Стараясь не смотреть вверх, втягивая головы в плечи, торговцы покидали в багажное отделение тюки и сундуки. Кроме личных вещей, Коваль на правах старшего распорядился перенести в новое походное жилье ванну и пару самодельных "буржуек" с запасом угля. Рокотов на всё махнул рукой, а Качальщики были заняты неспешной беседой, точно семья воскресным вечером на травке дачного участка. Серго молчал, поглаживая саблю. Пчелиное гудение перекрывало прочие звуки, людям приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

Когда всё было закончено, один из возниц вручил Ковалю кнут и показал, как управляться с лошадьми. Старшину понизили до кучера, невесело пошутил Даляр. Он глядел на боевого товарища, как на мертвеца. Качальщики доели ягоды и поджидали на обочине. Было заметно, что у многих так и чешутся руки открыть по ним огонь, но против мириадов маленьких убийц никто бы не устоял.

– Я был неправ, - сказал Артур Арине Рубенс на прощание. - Лучше бы мы пожертвовали одной мамой тогда…

– Нет! - отмахнулась девушка. Наркотик уже сделал свое дело, и глаза ее снова налились огнем. - Не твоя вина. Нас ждали. Посмотри, демоны поступили благородно. Это их плата.

Артур выглянул в окно и обомлел. Вдали, между каркасом поваленной водокачки и одиноко торчащей кирпичной трубой, на склоне холма копошилось что-то желтое. Коваль сначала не понял, что это может быть. Просто мозг отказывался поверить глазам.

– Один к тридцати, вполне справедливо! - нервно хохотнул Рокотов, и тут же затих под стальным взглядом Арины.

На пологом склоне лежали и сидели, связанные веревками, десятки людей, больше похожие на диких зверей, чем на представителей гомо сапиенс. Спутанные гривы волос, немытые тела в разводах краски, не одежда, а обрывки тряпок. Что-то с толпой было не так: то ли дикари нанюхались дурмана, то ли все поголовно были пьяны.

– Но… это же люди! - выдавил Артур.

– Это Желтые дикари, - без улыбки отчеканила дочь Рубенса. - Сто двадцать штук. Мы продадим их в Твери шептунам или погоним до Москвы. За тебя не дали ничего, кроме вот этого. - Она указала на небольшой ящик, укрытый тканью. - Открой, Кузнец, только осторожно. Береги пальцы, щенки опасны.

– Пусть они дикари, но они люди! - упорствовал Коваль. - Разве Эрмитаж занимается работорговлей?

– Ты знаешь умные слова, как наш Лева! - Арина поморщилась: лекарь принялся срезать с ее плеча присохшие бинты. - Есть разные Желтые дикари. Эти - хуже волков, но могут работать. Качальщики подобрали их на Желтых болотах. Ты слышал про Желтые болота? Нет? Чарли, скажи ему!

– Это далеко отсюда, - толстяк махнул рукой на восток. - Там раньше, до Большой смерти, делали химию для полей. Люди умерли, а химия осталась и течет с речной водой. В тех местах рождаются уроды. С ними невозможно разговаривать, но можно заставить работать. Шептуны продадут их угольщикам, на шахты. Им там будет даже лучше. Будут кормить и дадут теплую постель.

– Это немыслимо!

Артур покачал головой, но спорить было не с кем. Хваленая демократия Эрмитажа трещала по швам. Качальщик снова оказался прав. Люди вернулись к истокам, "право сильного" больше не прикрывалось либеральными лозунгами. Артур откинул тряпку с ящика. Это оказался не ящик, а крепкая железная клетка. В ней, обнявшись, лежали два маленьких, длинношеих, белых, как пух, тигренка. Вот они, подарочки с Урала, вспомнил Артур. Вот он, дружеский привет папаше Рубенсу.

– Я не хотел говорить! - Он задержался в дверях, последний раз оглядев "командный состав". Возможно, и сейчас не следовало развязывать язык, но Артур совсем не был убежден, что встретится с музейщиками еще раз. Возможно также, что его слова приведут к смуте и брожению в коммуне. Однако сотня беззащитных связанных идиотов подействовала на него сильнее, чем сотня чингисов, которых он сам предложил повесить на деревьях. Те были врагами и погибли в бою, но узаконивать рабство - это уж слишком! - Арина, для тебя не станет новостью, что папа Рубенс предупредил Качальщиков обо мне?

– Что?! - Все трое выпучили глаза.

– То самое, - устало подтвердил Коваль. - У твоего отчима на голубятне есть птицы, которые летают к братишке нашего бывшего арестанта. Не знаю насчет мамаш, но про меня Качальщики знали заранее. Выходит, папаша обменял меня на двух тигрят?

Он махнул рукой и, не дожидаясь реакции, зашагал к ожидавшему экипажу. Пчелы гудели, свиваясь в колышущуюся "восьмерку". Качальщица угощала мамочек ягодой. На козлах кареты сидел бывший "арестант". Заметив Артура, он приветливо похлопал по скамейке подле себя и тут же, как заправский возница, щелкнул кнутом.

Стоило лошадям тронуться, пчелиный рой тоже пришел в движение, сопровождая карету на солидном расстоянии, как почетный эскорт. Артур последний раз оглянулся на караван. В открытом люке броневика торчала тоненькая фигурка Христофора. Одной рукой мальчик держал яблоко, другой махал вослед Ковалю.

Кто уходит, тот возвращается, сказал маленький философ.

Но философии больше не было, осталась одна биология. 20. Надя Ван Гог

Артур потерял счет дням. На восьмые или девятые сутки карета вкатилась на центральную площадь провинциального городка, и Качальщики позволили провести первую ночь в постелях. До этого лошади шли беспрерывно, хотя и крайне медленно. Пчел давно отпустили, вместо них экипаж сопровождала стая волков. Звери явно шли не по своей воле, иногда начинали грызться между собой, но не отставали. Бежать при таком раскладе не было никакой возможности, да Артур и не решился бы на побег в этих глухих местах. Качальщики продвигались проселочными дорогами, почти всё время на восток.

Иногда встречались участки, где колея напрочь заросла травой. Тогда Ковалю вручали длинный нож, оба колдуна также слезали на землю и помогали расчищать дорогу. Иногда карета буквально продиралась сквозь заросли, чтобы через минуту опять очутиться на тропе. Артур не представлял себе, какой надо обладать памятью, чтобы запомнить сотни развилок и поворотов. Типа с косичками, бывшего арестанта, звали Исмаил, его товарища, управлявшего волками, - Прохор. Женщины оказались сестрами, фантазия их родителей не пошла дальше Анны Первой и Анны Второй. Как понял Коваль, существовали еще Анны Третья и Четвертая. Дальше знакомства разговор не пошел. Анны кормили и купали девушек, грели воду, порой помогали мужчинам толкать застрявшую повозку, по ночам поочередно несли вахту. Хотя в вахтах особой надобности не возникало: Артур давно понял, что на Качальщиков не осмелится напасть ни одна живая тварь.

Они миновали десятки бывших поселений, иногда на горизонте возникали дымки, по ночам на склонах холмов мелькали огоньки костров. Несколько раз на пути встретились "плевки Сатаны", сгоревшие черные проплешины. Либо в этих местах кто-то из Качальщиков восстанавливал силы, либо оборонялся против врагов. Исмаил оставил прежнюю болтливость, замкнулся, а Прохор, похоже, общался исключительно с животными. Он мог часами идти впереди кареты под проливным дождем, баюкая на руках волчонка.

Наконец маленький караван добрался до приличного асфальта. Измученных волков отпустили в лес.

– Город Шарья, - коротко пояснил Исмаил. - Будете спать в гостинице. Никуда не выходить, воду не пить, ночью окна не открывать. Здесь полно… - Он подумал и не закончил фразу.

За сотню лет гостиница сохранилась совсем неплохо. Первые два этажа были разграблены и почти полностью выгорели, но выше в запертых номерах Артур нашел даже застеленные постели, а в душевых - и кусочки задубевшего мыла подле мутных зеркал. Сначала он разместил девушек. Прохор добыл где-то гвозди и молча кивнул на оконные проемы. Сквозь потеки многолетней грязи стекла почти не пропускали света, но Ковалю пришлось наглухо забить окна, разломав для этого несколько столов. Он попытался было выяснить, кого следует опасаться, но Прохор, по обыкновению, не ответил.

Сам Качальщик бродил без оружия и безбоязненно поворачивался к Артуру спиной. Когда "люди в белом" собрались вчетвером посреди площади и разожгли костер, Коваль вновь поймал себя на том, что не может ясно запомнить их лиц. Все приятели Исмаила тщательно маскировали свою внешность. Коваль следил за ними с балкона. Чего добивались эти люди или нелюди? Ради какой забавы они преодолели путь почти в тысячу километров и собирались идти еще дальше? Неужели только ради глупого предсказания? Ну, прозрел в свое время облучившийся старичок, так что теперь, из живого человека хотят сделать идола?

В дверь номера тихонько поскреблись. От многолетней сырости дерево тысячу раз разбухало, косяки перекосились, от петель остались одни воспоминания. Поэтому Артур просто прислонил дверь к проему и придвинул одну из кроватей. Для приличия. Снаружи в темном коридоре, отвергая приличия, стояла Надя Ван Гог.

– Заходи! - Хозяин пропустил гостью, широким жестом указал на брошенную на полу шубу. - На кровать лучше не садись.

– Я знаю, - кивнула девушка. - Там живут жуки. Мы тоже спим на полу.

Он отвернулся и стал смотреть в окно, как Исмаил подбрасывает сучья в огонь. Спиной он чувствовал ее взгляд. За девять дней лесных переходов Артур ни разу не заговорил с ней. Когда его просили помочь девушкам, он подходил и помогал, таскал воду, ломал ветки, делил мясо. Только он был виноват в том, что четыре мамы не добрались до Москвы. Он подвел музейщиков, подвел Чарли. Когда карета застревала, мамочки выходили и ждали.

Артур, увязая по колено, вытаскивал облепленное грязью колесо и старался не оглядываться. Потому что на него смотрела Надя. А стоило ей отвернуться, как он сам впивался в нее глазами. Эта молчаливая игра продолжалась ежедневно, а вечерами он боролся с желанием подойти и сесть рядом с ней у костра.

Он подвел караван, и это было замечательно. Слишком стремительно, слишком непредсказуемо всё поменялось; возможно, его ожидала кирка в угольной шахте или цепь на шее в пещере оракула… Но Надя Ван Гог не попала в столицу, и это было также замечательно.

На площади рассыпались искрами уже четыре костра, и Прохор затевал пятый. В доме напротив отеля в пустых проемах первого этажа колыхались обрывки занавесок. Словно голодный великан ползком подкрадывался к людям, быстро шевеля языком в беззубой пасти.

– Как твое имя, Кузнец?

– Артур. - С ней надо было что-то делать. Или немедленно прогнать, отгородившись грубостью, или приласкать. Девушка подошла и встала рядом, опершись коленкой о низкий подоконник. Этот, якобы непроизвольный, жест был ему так хорошо знаком. Вечная игра, подумал Артур, даже здесь ничего не меняется. Наверное, это здорово, но, чтобы прикоснуться к ней, мне понадобится выпивка. Надя была слишком похожа на ту, другую, которую он сам послал когда-то навстречу гибели… А если я ее прогоню, то потом не прощу себе! Девушка оперлась кулачками о раму и чуточку прогнулась, бессознательно повинуясь мужскому взгляду. Женственная фигурка, копна густых волос, в которые мучительно хотелось запустить руки. Она прогнулась еще капельку, и под платьем обозначились две крепкие налитые половинки.

– Это правда, что ты проспал сто двадцать лет?

– Правда. - Он заставил себя смотреть ей в глаза. - А это правда, что у тебя уже есть ребенок?

Она кивнула. В огромных серых глазах отражались пляшущие точки костров.

– Девочку увезли скобари.

– Ты скучаешь по ней? - Артур понимал, что делает ей больно, но не мог остановиться.

– Скучаю?.. Да, но так заведено. Девочку увезли по договору. - Надя дотронулась до его руки. - Я не смогла поблагодарить тебя, Артур Кузнец. Подруги сказали, что ты вынес меня из огня.

– Не за что, - Коваль пожал плечами.

Мамочка совсем недавно купалась, от ее волос пахло свежестью и горьковатым травяным настоем. Он уже знал, что самодельные шампуни отпугивают насекомых. Рокотов тоже мазал голову, но от торговца в результате нестерпимо несло чесноком.

– Почему ты сторонишься меня, Артур Кузнец? Разве я не нравлюсь тебе?

– Сколько тебе лет?

– В прошлом месяце исполнилось девятнадцать.

– Ты мне очень нравишься. - Он никак не мог понять, кто за кем ухаживает. Девчонке стукнуло девятнадцать, а она уже распрощалась с собственной дочерью. - Ты пришла, чтобы переспать со мной? Тебе так велел Качальщик?

– Исмаил сказал, что ты можешь быть папой. - Она не обиделась, но и не улыбнулась. - Если бы меня продали в Москву, мне достался бы мужчина только в той коммуне. Раз всё сложилось иначе, я выбираю тебя. Или тебе больше нравится Марина?

Коваль даже не помнил, кого из мам как зовут. Остальные были для него на одно лицо.

– Я не хотел бы просто переспать с тобой…

– А чего ты хочешь?

– Если нас разлучат, мне будет больно. Поверь мне, девочка, я знаю эту боль. Не хочу пережить это снова…

– А если не разлучат?

– Ты не боишься Качальщиков?

Он дотронулся до ее щеки, провел большим пальцем по бровям, по верхней приподнятой губе. Девушка чуть заметно подалась навстречу ласке, прикрыв ресницами глаза.

– Мне не сделают дурного, - просто сказала она. - Но они не хотят, чтобы люди жили в городах. Их все боятся, но колдуны страшнее. Я была еще маленькой, когда папа Рубенс вел войну с озерными колдунами. Все коммуны воевали с ними. Я помню, как мы стояли у окна и смотрели на площадь. Пойманных колдунов вешали, а потом сжигали.

– Зачем такая жестокость? - Артура передернуло. Он снова почувствовал, как они далеки. Эта юная женщина, спокойно рассуждающая о виселице, вполне могла бы быть потомком Наташи, правнучкой. Если бы он сам не убил собственных будущих детей…

– Потом с колдунами помирились. Они обещали, что не будут больше насылать болезни и насильно кормить своих рабов грибами…

Надя придвинулась еще ближе, теперь ее губы шевелились в сантиметре от его губ. Коваль взял ее левой рукой за затылок и сразу почувствовал, как спадает напряжение. Волосы на ее затылке были мокрыми после купания, и горячая спина под платьем тоже не до конца просохла.

– Тот, кто раскачивает Землю, сказал, что мы можем жить вместе, Артур Кузнец. - Она шептала Артуру в ухо, медленно двигая всем телом, отвечая поглаживаниям его рук. - Мы можем жить, сколько захотим, а потом можем уйти, когда я рожу троих детей…

– Зачем им наши дети? - Коваль поцеловал ее в шею, правая его ладонь соскользнула вниз. Мамочка Надя пришла к нему в одном платье на голое тело и пушистых шерстяных носках с помпончиками. - Я не желаю провести остаток дней в лесу…

– Они догонят тебя, котенок! - Надя потянула какую-то тесемку, и платье распахнулось у нее на спине. Затем она привстала на цыпочки, давая возможность запустить руку в жаркую ложбинку меж ягодиц, а сама уверенно просунула коленку ему между ног. - В городе скучно… Гораздо лучше жить в сельской общине. Я родилась в семье ковбоев. Когда мне исполнилось восемь, чингисы сожгли посевы, и отец переселился к музейщикам. Он и сейчас пасет стадо на этом… как его… на Марсовом поле. М-м-м! Еще раз дотронься до меня там… Ты построишь дом, и соседи не будут орать за стенкой, как в этом жутком Эрмитаже… Ах, сильнее, еще…

– Так ты не питерская?

Артур стянул с нее платье, затем нагнулся и снял с ее ног носочки. Прошла тысяча лет с тех пор, как он хотел женщину с такой неистовой силой. Надя держалась за его плечо, послушно приподнимая одну и вторую коленку. Оставшись нагишом, она положила руки на затылок и медленно повернулась спиной. Коваль пожалел, что в мире больше нет фотоаппаратов. Вышел бы отличный снимок - изящная фигурка, утопающая по щиколотку в мехах. Чуточку полные ноги, но тяжеловатый низ лишь добавляет изящества тонкой бархатной спине. Последние закатные лучи разрезают мглу, играют на трепещущих ямочках ягодиц, на блестящих мускулистых бедрах, на приподнятых, напрягшихся икрах… Она точно извивалась под его голодным взглядом; под матовой кожей от покрытой пушком шеи до пяток пробегали мягкие, упругие волны.

– Сколько у тебя было мужчин? - Какая-то часть его "я" всё еще сопротивлялась столь нахальному натиску. Оставалась вероятность, что девушку просто загипнотизировали, чтобы добиться естественной реакции самца…

– Только один… - Надя снова не обиделась, скорее удивилась. Она, не отрываясь от шубы, расставила ноги чуть шире, затем медленно оглянулась и облизнула два пальца. Так же неторопливо провела рукой у себя между ягодиц. На спине остался влажный след, Коваль не мог от него оторвать взгляд. - Ты совсем не знаешь законов, котенок. Мама может ложиться только с папой. Потрогай меня, как раньше…

– Ты любила его?

Артур скинул куртку. Теперь он каждым волоском на груди чувствовал тепло ее лопаток. Он развязал ленточки в ее волосах и зарылся губами во влажную, пахнущую травой макушку.

– Я хочу любить тебя, котенок… - Она качнулась, а затем бережно, но крепко, обеими руками, взяла его между ног. - Разве ты не хочешь лечь со мной? Я же видела, как ты смотрел. Ты ведь смотрел на меня, правда?

Правда, подумал Коваль, и это была его последняя связная мысль. Какого черта, сказал он себе, стряхивая с ног штаны! Если люди распилили всё золото Эрмитажа, на которое не смели дышать сотни лет, чтобы купить коров, а коровы эти жрут траву там, где горел вечный огонь, значит, и ему не зазорно стать производителем в новом человеческом стаде.

Для своих лет Надя Ван Гог была слишком опытна, но Артуру стало наплевать на ее прошлое. Главное, что она слушалась его рук и ни разу не ошиблась, выполняя его безмолвные команды. Артур клал ей ладонь на скользкую от пота поясницу, и девушка прогибалась, оставляя зад во власти его второй руки, а плечами и грудью вдавливаясь в колючий мех. Затем он брал ее за горло, и она моментально переворачивалась, упираясь в пол лишь затылком и ступнями.

Закатив глаза, выходила в фантастически высокий мостик, но не сжимала колени, а, наоборот, раскрывалась еще шире, точно не желая отпускать его мокрые, жадные пальцы. Затем Надя оседлала его и начала дрожать всем телом и в последний миг упала Артуру на грудь, кусая его запястье. Но он тогда сдержался и заставил ее приподняться, и она послушно поднялась на корточки, занавесив запрокинутое лицо волосами. И только застонала, когда он дал ей облизнуть оба своих средних пальца и, преодолевая слабое сопротивление, завел их оба "с черного хода". Потом она расслабилась и начала слабо шевелить бедрами, пропуская его всё глубже, и Артур ощущал пальцами толчки собственной плоти в глубине ее жаркого, источающего мускус тела.

И снова она падала на него лицом и до крови кусала плечо, удерживая клокочущий крик. И, едва отдышавшись, брала обе его ладони и клала себе одну на грудь, а другую - в пах, точно приглашая своего господина повелевать. И, повинуясь, моментально разворачивалась спиной, распахивая перед ним самую желанную для мужчины картину. И нетерпеливо вздрагивала на слабеющих коленках, ловя раздвинутыми до предела половинками его раскаленное, бушующее желание. А затем билась в судорогах, сплетая с ним пальцы, ухитрилась довести его почти до края, чтобы в последнюю секунду перевернуться и упасть ему на грудь, обвивая шею и подставляя поцелуям мокрое от пота горло. Артур попытался вырваться, но не сумел, его уже захлестнуло потоком и тащило сквозь искрящуюся воронку туда, где взрывались тысячи бенгальских огней…

– Я хочу, чтобы родился мальчик… - Надя прижималась к нему животом, грея дыханием ключицу. Капельки пота стекали в ложбинку ее позвоночника; Артур собирал их пальцем и облизывал. У нее был очень вкусный пот… - Качальщик сказал: если я рожу мальчика, его воспитают Хранителем равновесия…

– Это еще что за чертовщина? - Ковалю было лень разозлиться, даже присущее ученому неистовое любопытство хотело спать.

– Я не знаю, котенок! - честно призналась Надя. - Наверное, это кто-то важный в их общине.

– Неужели они не могли найти мамочку поближе? Стоило затевать бучу, переть полмесяца по лесам ради нас с тобой, чтобы воспитать из ребенка шамана?..

Надя подняла голову. Коваль не видел выражения ее лица под шапкой волос. Из потолочных трещин свисали лохмотья паутины, блики костров плясали на остатках кафеля в душевой. Где-то вдали за мертвым городом нарастал тоскливый волчий вой. Косая ухмылка полумесяца поднялась над перилами балкона.

– Качальщик сказал… - Надя помялась, лизнула Артуру сосок. - Он сказал, что Хранители рано умирают, потому что плохая наследность.

– Наследственность?

– Да, это самое слово… Они никак не могут сделать, потому что их слишком мало, с хорошей на-след…ственностью, ага. Они не выдерживают ветра… Исмаил сказал, что если я рожу от тебя двоих чистых мальчиков и они это… удержат ветер, то третьего ребенка я смогу оставить себе.

– Да что они не могут сделать-то?! Какой ветер? - Коваль подумал, что напрасно сердится. Качальщик вряд ли что-то скрывал, у девчонки просто не хватало словарного запаса.

– Ветер… - Она смешно наморщила лоб. - Ветер, чтобы сломать равновесие. Чтобы не осталось городов.

21. Хранители равновесия

На второй день от скуки Артур принялся выбивать двери в свободных номерах. На третьем этаже он обнаружил несколько мертвецов и бар, набитый пыльными бутылками со спиртным. На четвертом старшине повезло. Парочка влюбленных, видимо, знавших, что смерть уже близко, устроила в комнате грандиозную попойку. Помимо обнявшихся под остатками одеяла скелетов, Коваль нашел в шкафу любимое оружие Терминатора: два короткоствольных "ремингтона" в густой смазке и несколько коробок патронов. Также присутствовали бейсбольная бита, два ржавых револьвера и АКС без патронов. Либо человек, скончавшийся в лучшей гостинице провинциального городка, был криминальным авторитетом, либо в какой-то момент оружие стало доступным каждому. Неизвестный эпикуреец прихватил с собой на тот свет сразу трех подружек.

Еще два женских трупа лежали валетом в почерневшей ванной. Перед дверью в ванную громоздилось несколько ящиков с бутылками из-под шампанского, а на полочке среди засохшего мыла, шампуней и птичьего помета валялось пыльное зеркальце, трубочка и вскрытая пачка желтого порошка. Ласточки пробрались в номер через разбитую форточку и устроили несколько гнезд под люстрой.

Артур забрал годные стволы и вернулся к себе. Висящая над городом тишина угнетала. Качальщики третий день жгли костер и ночевали под открытым небом рядом с пасущимися скакунами. Выходить на улицу не хотелось, всё это он видел еще в Питере. Русла покинутых улиц, словно пересохшие вены, на перекрестках тромбы из автомобильных кузовов. И потрескавшаяся площадь, заросшая, красная от ржавчины, точно остановившееся сердце. Девушки тоже не вылезали из номера, они разместились все вместе и коротали вечера песнями, не желая слушать заунывные стоны ветра в прогнившей вентиляции.

Утром четвертого дня за ним пришли. У костра появились два новых персонажа. Один - такой же, как Исмаил, бледный, с косичками и плавающим, неразличимым лицом - оставался в седле. Коваль плохо разбирался в скаковых породах, но жеребец под всадником показался ему огромным, гораздо выше и крупнее всех виденных когда-либо коней. Предрассветный туман скрадывал детали, и, лишь подойдя вплотную, Коваль убедился, что это не сон. Мужчина среднего роста мог пройти под брюхом коня, почти не нагибаясь. Шкура титанического животного отливала агатовым блеском, мускулистая грудь была шириной с капот "Запорожца". Неподалеку пощипывал травку второй такой же монстр, а его хозяин жарил над огнем грибной шашлык. Над площадью поднимался тревожный, щекочущий ноздри запах. Коваль уже привык, что люди в белом ничего не делают просто так, и не стали бы зря поддерживать шесть костров. В каждый они кидали щепотки разных снадобий, и к смолистому аромату примешивался дурман колдовских добавок.

– Это и есть Проснувшийся, пощадивший моего брата? - Любитель подосиновиков поднял косматую голову. - Угощайся, демон.

Впервые Коваль встретил молодого Качальщика и сразу понял, что мужчина чем-то отличается от остальных. Не только сорокалетним возрастом. Он принадлежал к иной породе, к какой-то из восточных национальностей, возможно, квартерон от таджика. Артур примостился напротив, отдал должное грибам. В конце концов, новые хозяева не сделали ему ничего плохого, и следовало отвечать вежливостью.

– Зачем тебе столько железа? - спросил парень. Его черные глаза под густыми нахмуренными бровями смеялись. - Винтовка, пистолеты… На кого ты собрался охотиться? Оставь всё это здесь. Мы с тобой немного прокатимся, - и коротко свистнул, подзывая коня.

Исполинский конь подбежал; от каждого его шага вздрагивала земля. На спине жеребца крепилось двойное седло, и свисали две пары стремян. Прохор подсадил Артура и отправился дальше, опорожнять над кострами свои мешочки. Исмаил запрыгнул позади второго наездника, обе Анны остались сидеть на тротуаре, взявшись за руки, в позах индийских йогов. Коваль поднял глаза. С балкона гостиницы ему махала Надя. Артур внезапно понял, что, если их надумали разлучить, он перетрет любые цепи и найдет ее, пусть даже придется идти пешком через всю страну…

В следующую секунду Качальщик дал шенкеля. Артур судорожно вцепился в луку седла, чтобы не полететь с высоты двух с половиной метров на щебенку, оставшуюся от бывшей мостовой. Отстав на два корпуса, за ними пылил второй всадник.

Черный жеребец оказался иноходцем. Покачиваясь в плавном механическом ритме, он проносился вдоль покосившихся, ушедших в землю домиков предместья. Подкованные могучие копыта, каждое размером со сковороду, высекали искры из бордюров, когда всадник срезал путь через дворы. Раскинувшись в шпагате на широкой спине, Артур чувствовал себя трехлетним мальчишкой, которого отец привел в парк покататься. Качальщик вдруг перебросил босую ногу в белых мешковатых штанах и повернулся к пленнику лицом.

– Натрись! - "Таджик" протянул Артуру баночку со знакомым желтоватым горьким содержимым. - Здесь водятся плохие кровососы. Обычно они летают ночью, но, если такой комарик укусит тебя днем, будешь долго болеть. - Он молча смотрел, как Артур втирает мазь в лицо и шею. - Оставь у себя; когда будем у воды, натрешься еще раз.

– Ты не похож на других, - сказал Коваль. - Зачем я тебе нужен? Некому оплодотворить женщин?

– Зови меня Бердер. Ты тоже не похож на других. Исмаил убил много городских, но ты не взял его жизнь. Почему?

– Он спас угоревшую маму.

– Ты мог убить его позже. Почему не убил?

Коваль растерялся. Что он мог ответить на такой вопрос? Что надеялся сделать из живого Качальщика выгодного заложника?

– Ты надеялся на ответное благородство? - угадал Бердер. - Сто лет назад все воины так поступали?

– Понятия не имею! - признался Артур. - Я не воин и никогда им не был.

– Я вижу, что ты не воин. Ты обвесился железом, но не умеешь с ним обращаться. Я просил тебя выкинуть весь металл, но ты оставил нож. Выброси! Ты книжник?

– Да… Пожалуй, я книжник. - Артур с сожалением проводил глазами улетевший в кусты десантный нож Матроса. - Ты не ответил. Зачем я вам нужен?

– Таких, как я, называют Хранителями равновесия, - улыбнулся Качальщик и что-то сделал со своим лицом, точнее, прекратил его прятать под зыбкой пленкой тумана. Он был похож на американского итальянца Сильвестра Сталлоне в молодости, губы так же кривились книзу, когда Бердер выдавливал улыбку. - Там, куда мы едем, нельзя носить железо. Железо мешает ветру. - Он еще раз пошевелил краешками губ и повернулся к Артуру спиной.

Кони пронеслись мимо облезлой, покосившейся звонницы, и город Шарья как-то разом оборвался. Кончились унылые безжизненные кварталы, провалившиеся тротуары и поросшие крапивой крылечки. У Артура захватило дух при виде открывшейся перспективы. Встающее над лесом светило окрасило туман во множество оттенков розового. Стальная поверхность реки, будто проснувшись от ласкового прикосновения солнечных лучей, подернулась рябью, вздохнула; в глубине качнулись бесчисленные пряди водорослей, серебряными искрами пронеслись стаи рыб. На высоком берегу поднимали свои золотые головки легионы одичавших подсолнухов. И под всплывающим, точно пуховая перина, речным туманом гуляли черные кони. А ниже, на обкатанной ветрами гальке, на отмели, сидели в кружок восемь мужчин в белом.

– Бердер, осталось шесть минут!

Исмаил соскочил на землю, обнялся с каждым на пляже. Все они были мужчины в возрасте, только один, крайний слева, - почти подросток. Артура завели в круг, кто-то потеснился, уступая ему место на циновке. Как и прежде, он не чувствовал себя пленником, скорее почетным гостем. Исмаил ни разу не сказал ему "спасибо" за то, что остался жив, но остальные, несомненно, были наслышаны о приключениях каравана. Качальщики передавали из рук в руки берестяную флягу, предложили и Ковалю. Пожалуй, это была первая шутка лесных колдунов.

От кислейшего клюквенного морса у Артура чуть не возникло косоглазие. Он осмотрелся. Окружающие помалкивали, словно кого-то ждали. Через шесть минут должно было произойти нечто, ради чего Коваля сюда и привели. Одно из опасных таинств, к которым он себя готовил все эти дни, и всё равно оказался не готов…

Подросток положил в середину круга обломок доски, затем принес и поставил на нее высокую птичью клетку. Только вместо попугая внутри, изнемогая от тесноты, дрожал бобер. Бедное животное скребло когтями, прихватывало зубами железные прутья, но не имело возможности даже повернуться. Складывалось такое ощущение, что бобер вырос в клетке, постепенно заполняя ее собой.

– Ты долго учился, книжник Артур! - Бердер вытащил из-за пазухи скальпель в кожаном футляре. - Но все твои знания здесь ничего не стоят. Ты хочешь понять, но не поймешь, пока сам не увидишь. Ты хочешь увидеть? - Солнечный луч плясал на отполированном острие. Бобер жалобно повизгивал в клетке.

Коваль сглотнул. На противоположном берегу реки из зарослей высокой травы высунулись две треугольные морды. Затем еще две, и еще. Целое семейство драконов со сложенными за спиной крыльями направлялось на водопой. Подслеповато щурясь на солнце, рептилии погружались в жидкую грязь, довольно отфыркивались, хлопая по воде хвостами. Два змея устроили шумную возню, не поделив дохлую рыбину. Качальщики не обратили на драконов ни малейшего внимания. Ни у кого из них не было часов, но Артур не сомневался, что время они чувствуют идеально. Девять человек ждали, замерев, точно каменные изваяния. Драконы напились и уползли. Кони щипали траву.

Нечто назревало. У Артура закололо в висках. Он сдержал себя, чтобы не оглянуться; казалось, огромная тень подкралась и дышит в затылок.

– Пора! - Старец по левую руку от Бердера тряхнул косичками.

– Пора! - подтвердил Исмаил. - Во благо равновесия!

– Во благо равновесия! - словно эхо, отозвался Бердер и кольнул бобра скальпелем.

Животное забилось и заплакало, прямо как маленький ребенок. Коваль хотел отвернуться, но сидел, точно завороженный.

– Во славу Книги! - В руке другого Качальщика также мелькнуло острие.

Грызун уже не плакал, а визжал, кровь заливала его мех и стекала наружу, на камни. Клетка чуть не упала на бок, но кто-то подхватил ее и вернул на место.

– Во славу Книги! Во благо равновесия! - Удары сыпались на беззащитного зверька со всех сторон, но ни один укол не был смертельным.

– Смотри! - Исмаил схватил Артура за локоть. - Смотри, демон, как расплавится мерзкая кучка камней!..

Артур не сразу понял, куда надо смотреть, а когда поднял глаза, забыл и про бобра, и про крокодилов на берегу Ветлуги.

Город Шарья расплавлялся. Прикаждом ударе скальпеля с окраинными домами происходили удивительные изменения. Маковка церкви дрогнула, накренилась и обрушилась в клубах пыли. Несколько лодочных гаражей надулись, словно их распирало изнутри, и разом взорвались. Голыши на пляже тряслись, подпрыгивали, как шкварки на сковороде; глинистый откос покрылся кавернами, корни сосен шевелились, будто гигантские разъяренные анаконды. Кирпичный забор, огибавший дюжину двухэтажных коттеджей, на которых до сих пор висели тарелки спутникового телевидения, закачался и осел. Коттеджи век назад погибших миллионеров складывались, как карточные домики.

От богатых резиденций фронт невидимой волны переместился дальше. Бесшумно, точно смятая промокашка, рухнул пятиэтажный фасад банка, фабричная труба пошла трещинами и взорвалась на миллион кусков. Наступила очередь девятиэтажек. Эти не распадались на части, а уходили под землю с низким вибрирующим гулом, словно вместо фундаментов под ними разверзлась пустота.

Коваль и не догадывался, как мало нужно, чтобы стереть с лица земли целый город. Всего лишь легкие толчки. Впрочем, в этих краях никогда не наблюдалось сейсмической активности… Какая, к черту, активность, оборвал он себя, почти оглохнув от воплей бобра. Истерзанное существо в клетке больше ничем не походило на трудолюбивого строителя запруд, теперь это был сплошной комок визжащего мяса.

Но не это оказалось самым страшным. Лес наступал на город, а впереди него катилась полоса жары. Вода у берега вскипала; там, где река плескалась о камни, поднимался пар. Голыши под доской, на которой сидел Артур, раскалились, как в сауне. Сама доска начала снизу обугливаться. На крайней улочке, где еще минуту назад вздымались тучи строительной пыли, стремительно прорастала трава. Взламывая ошметки железобетонных конструкций, словно великаны, потягивающиеся после долгого сна, разворачивались ветви деревьев. Коваль мог бы поклясться, что подобные исполины никогда бы не выросли естественным путем на российском Севере. Как, впрочем, и крылатые аллигаторы. Как и лошади размером с американского бизона.

Еще до того как бобер умер, всё было кончено. Огромный пласт почвы сдвинулся и сполз в реку. Тысячи тонн воды хлынули в новое русло, смывая остатки пристани и мощенного декоративной плиткой променада. Последние часовые цивилизации бетонные фонарные столбы над прокисшей дорогой, вдруг один за другим ушли в землю, словно их засосали зыбучие пески. А потом не стало и самой дороги, по которой черный конь привез Артура на пляж. Камни остывали.

Но общество на берегу не расходилось. Мальчишка унес клетку, бросил на камни мокрую мешковину, фляжка с морсом пошла по второму кругу. Те, кто раскачал Землю, выглядели не лучшим образом. Исмаил будто постарел лет на пять, у Бердера капала кровь из прокушенной губы, а под глазами залегли черные тени. Его сосед, старик с косичками, поднял трясущуюся руку:

– Да пребудет мир в равновесии, братья!..

Через щиколотку Коваля скакнула лягушка, затем еще одна. Он отдернул ногу: по камням спешил целый выводок змей. За змеями последовали тучи насекомых; выше по склону, в сторону нового лесного массива, с хрустом ломилось зверье покрупнее. Несколько лосей переплыли реку и отряхиваясь вышли на берег метрах в десяти от людей. Растопырив лапки, с ветки на ветку перелетали многочисленные беличьи семейства. Ковалю показалось, что выше по течению вдоль кромки воды пронеслась огромная кошка с торчащими кисточками на ушах. Бердер подозвал коня.

– В городе… там остались женщины! - Артур вспомнил про Надю. К собственному удивлению он обнаружил, что образ Натальи уже не мешает ему, как раньше. И еще он обнаружил, что безумно соскучился по маленькой лохматой шалунье.

– Города больше нет! - Бердер скривил губы. - Садись на коня, книжник. Баккарди их вывел, не тревожься!

– Ты всё понял, Артур Кузнец? - За спиной, опершись на плечо самого юного участника колдовства, стоял Исмаил.

– Я понял… Вы уничтожаете всё, что создано человеком. Сначала вы расплавляли деревни, затем принялись за брошенные города. Я одно не возьму в толк. Какого черта ваши братишки напали на ковбоев под Тосно? Вы знаете, сколько людей остались без крова?! Чем вам не угодили мирные фермеры?

– Ты меня разочаровываешь, Проснувшийся! - Оба коня шагали бок о бок по заросшей молодым ельником опушке. - Лично мне на них наплевать. Но нарушается равновесие. Никто не желал зла фермерам. Возле Тосно оставался вредный завод, и узел уже звенел, притягивая ветер. Если бы мы не поторопились, Земля бы качнулась на тысячи километров. В Шарью мы вернули равновесие тоже вовремя, теперь Слабые метки ушли…

– Равновесие, это когда домашние свиньи бросаются на детей, я правильно понял? - Что-то в Ковале непоправимо сгорело за эти дни. Он никогда в прежние времена не приходил с такой скоростью в ярость. Или всё еще находился под впечатлением от колдовства и не мог себя контролировать. А возможно, виной его бешенства был сладкий дым от костров…

Над всадниками тремя эшелонами летели птицы. Пернатые, подчиняясь воле людей, тоже переселялись на новые квартиры. Огненной стрелкой промелькнула впереди лисичка. Оглянувшись на людей, приподняв черную лапку, зверек на секунду замер; в зубах у лисицы, растопырив конечности, висел ее новорожденный щенок.

– Равновесие было нарушено не вчера и не в год Большой смерти. Люди нарушили порядок в те века, когда построили первый вонючий город и заявили, что законы Земли их больше не волнуют. Они придумали для себя отдельные законы, и первый, самый удобный, гласил… Знаешь, как звучит главный принцип человечества, Проснувшийся книжник? Я тебе скажу! - Исмаил нагнулся к Артуру, от него остро пахло чесноком. - Он звучит так: всё, что растет, бегает, плавает и летает на этой планете, это для нашего удовольствия и наших желудков.

– В год Большой смерти, - добавил Бердер, - равновесие чуть было не восстановилось.

– Но не восстановилось! - весело подхватил Коваль. - Потому что люди выжили. Какая жалость, правда? Зато теперь шайка свихнувшихся садистов режет бобров, чтобы довести Божью кару до конца. А другая шайка заживо сжигает мирных торговцев. Это путь к равновесию, колдун?

– Совсем не обязательно бобры. Для раскачивания подойдет любое живое существо, иногда - растение. Самое сложное - это отыскать и удерживать Слабые метки, узлы натяжения. Метки рождаются там, где осталась грязь прежнего мира. Если за ними не следить, не кормить их грязью, то может родиться такая Слабая метка, с которой уже не справится никто. Тогда в мир придет иное равновесие, в котором людям не будет места… - Хранитель помолчал, вглядываясь в жаркую темноту леса. - Иногда мы справляемся втроем, иногда собирается девять братьев. Череповец расплавляли двумя общинами, день и ночь. Мне исполнилось восемь лет, но отцы взяли с собой всех, кто уже мог слышать метки. Три человека погибли, мир их праху, но ветер мы удержали… Раскачивать Землю несложно, этому мы учим обычных городских детей, а Хранителей мало. Истинными Хранителями становятся только потомки тех, кто родился на Вечных пожарищах. - Разозлить Бердера не представлялось возможным, перед Артуром сидел фанатик, истово преданный своим диким ритуалам. - Наши деды начали писать Книгу, не вашу дурацкую Библию, а настоящую Книгу нового мира. Мы закончим работу, потому что так сказано, и равновесие вернется в мир. И ты поможешь нам, Проснувшийся, так сказано в Книге!

– Вы всерьез считаете, что я помогу вам изгонять фермеров? - У Артура в голове всё смешалось. - Даже если бы я умел воевать, я не стану убийцей мирных граждан. Вы меня с кем-то спутали, ребята, я самый обычный человек.

Его отважная речь не произвела на Качальщиков должного впечатления. Исмаил насыпал в ладонь Бердера горстку сухофруктов, его молчаливый спутник набивал трубку. Кони пересекли бетонную дорогу, ведущую теперь в никуда. Вместо кольцевой развязки с указателями улиц возник непроходимый частокол елей.

– Ты обычный человек, но в тебе есть забытая справедливость. Твоя справедливость отвечает трем главным узлам равновесия, но она же приписывает нам злобу и коварство. Ты дашь свое семя мамам и вырастишь Тех, кто раскачивает. Ты будешь жить в общине Хранителей и будешь учиться, пока не станешь нашим клинком. Ты получишь женщину, которую выбрал. Так сказано в Книге. А затем, когда ты поймешь нашу правоту, ты покинешь общину и сделаешь то, ради чего проснулся…

Жеребец под Артуром всхрапнул, почуяв кобылу. Впереди, на залитой солнцем полянке, из каменных плит развалившегося фундамента поднимались заросли малинника. Там же стояла знакомая карета, и Анна Первая подвешивала кобылицам на морды торбы с зерном. Мамочки собирали ягоды, повизгивая от радости, как выпускницы детского сада. С Надей ничего не случилось. Коваль прикрыл глаза, чувствуя теплую волну, прокатившуюся по сердцу. Как мало человеку надо, подумал он, иногда достаточно слышать смех женщины, с которой провел всего пару часов в постели… Черт, неужели эти маньяки запрут его на несколько лет в чащобе? Да и пусть запрут, лишь бы с ней!

– Так ради чего я, по-твоему, проснулся?

Коваль спрыгнул с коня; Надя уже бежала навстречу.

– Ты найдешь Слабые метки там, куда нам закрыт вход. В вонючем городе, где равновесие нарушено сильнее всего, где собрано всё зло российской земли. Ты разрушишь Москву, Проснувшийся демон.

22. Враги и союзники

Артур потерял счет дням. Первые два месяца он делал зарубки ножом на столбах у входа в новое жилище, но потом запутался. Много раз ему приходилось покидать дом, отправляясь вместе с Качальщиками в дальние экспедиции, а вернувшись, он не мог восстановить календарь. Собственно, ему предоставили не один дом, а целых три, но большую часть из редких спокойных ночей Коваль проводил с Надей. После тридцатой зарубки он еще строил планы на побег, а после сорок второй понял, что никуда не уйдет, пока не подержит в руках будущего ребенка.

Надя Ван Гог была беременна, и еще две женщины понесли от него. Обеих Артур увидел в лесной общине впервые, их привезли из каких-то дальних уральских поселений. Единственным человеком, который испытывал стыд и неловкость при подобных обменах, был сам Артур. Если Надя и ревновала, то никак этого не показывала. В конце концов будущий отец успокоил себя тем, что после вторых родов его супруге должны были подыскать нового муженька на пару ночей. Это было дикостью, но здесь это было нормально. Женщины-Качальщицы точно так же, как городские, страдали бесплодием.

Сознание Артура притупилось, он словно плавал постоянно внутри огромного звуконепроницаемого пузыря. Неделя проходила за неделей, но скучать было некогда; напротив, он с трудом урывал минуты для отдыха. Ему ни разу не напоминали о далеких стратегических планах, и постепенно Артур примирился с пленом, с тяжелым трудом и изматывающей муштрой. Он учился, прижав ухо к земле, узнавать походку лесных зверей. Он учился по запаху определять вредные промышленные зоны. Первый раз он просидел неделю на болотной кочке, пока не угадал, в каком месте Бердер зарыл ртутный термометр.

Три месяца он стонал и плакал, пока ноги не привыкли ходить босиком. А потом снова плакал, потому что пришлось босиком ходить по снегу. Дважды он едва не замерз, когда Бердер оставлял его спать в сугробе. Пока он не привык регулировать температуру тела, он передвигался вприпрыжку, поминутно растирая пальцы. Его кусали восемь раз, прежде чем он нашел общий язык со всеми собаками деревни. А после Бердер возил его вместе с другими учениками, подростками, в другие деревни, чтобы и там бросить наедине с собаками.

Когда он почувствовал себя комфортно и мог засыпать, привалившись к любому незнакомому псу, и уже считал себя лучшим кинологом всех времен и народов, Бердер перешел к волкам. Сначала, правда, к волчатам. А затем отдал Артуру на воспитание едва вылупившегося крылатого змея. По вечерам метали ножи; Бердер полагал, что при свете дня и дурак успеет попасть в две подкинутые глиняные плошки. Сам он сбивал, не давая долететь до земли, целых шесть штук. Ночами разыскивали заброшенные деревни и колодцы с чистой водой. Находить деревни, где не водилось вредных производств, было тяжелее всего, они почти не "пахли". Но только навострившись отделять невинные скопища домишек от источников злостной химии, можно было перейти к поиску Слабых меток…

Артур говорил себе, что никто не заставит его пойти на убийство невиновных, но ничего плохого нет в том, чтобы получше изучить общество самых загадочных, окутанных легендами жителей Урала. Никто не требовал от него присягать на верность, как папа Рубенс, и никто не проводил с ним политинформаций. Все были слишком заняты.

Артур понятия не имел, сколько сотен километров они отмахали от Шарьи по дорогам и без дорог, прежде чем достигли общины. Сначала около часа лошади рысили среди огородов и возделанных полей, затем показались первые дымки и крепкие, сбитые из цельных бревен дома. Деревня располагалась в лесу, под таким густым пологом листвы, что даже в сильные дожди капли до земли почти не долетали. Пленник так и не узнал, сколько людей проживало здесь постоянно, мамочки и детишки появлялись и исчезали. Одним краем деревня выходила на реку, по ней сплавлялись на лодках и плотах, но воду никто не пил, потому что сразу за границей вековых елей начиналось Вечное пожарище, откуда и текла река. За пожарищем ленивыми зелеными горбами тянулся Уральский хребет.

Здесь не росли пятнистые папоротники, местная пустыня уже начала зарастать первыми здоровыми побегами, но со стороны мертвой зоны на несколько километров тянулся высокий рукотворный вал и ров с черной водой. Это был единственный забор в деревне и за ее пределами. В сезон сбора урожая Качальщики приводили издалека пленных дикарей; те помогали собирать картошку, косить на зиму сено и подсыпали вал. Затем вдоль рва проходили Хранители и рассеивали над водой черный порошок. Вряд ли это служило целям обеззараживания, зато Коваль собственными глазами видел, что лесные зверьки и отставшие от стада коровы резко поворачивали в сторону, едва учуяв преграду. Очевидно, граница сдерживала ту, другую живность, что могла явиться со стороны пустыни…

Он навидался разных дикарей - и шептунов, и чингисов, и Желтых, и много других племен, рассеянных по забытым совхозным усадьбам и уцелевшим поселкам. Многие сохранили речь и выглядели вполне разумными, но встречались и такие, кого понуждали к работе лишь порцией дурмана. Некоторые пытались бежать. Застав пару таких попыток, Артур навсегда отказался от подобной идеи. За беглецами не отправляли стражу, да и не было среди Качальщиков вооруженных бойцов. Повинуясь приказу, над лесом взлетали крылатые змеи. Или, уткнув морды в землю, неторопливой трусцой исчезала в зарослях волчья стая.

Старшего Хранителя законов звали Прохор Второй, он жил в длинной избе на пригорке вместе с четырьмя учениками и ученицами. Там же располагалась своего рода лаборатория, где Хранители выводили новые виды. Коваля в лабораторию не приглашали; подобные умения были доступны лишь потомкам первых мутантов. Зато Прохор Второй беспрепятственно пускал его в библиотеку, хотя книги здесь оказались весьма специфические. Атласы по зоологии и анатомии, всевозможные учебники по химии и ботанике, справочники по рефлексотерапии, иглоукалыванию и прочим восточным хитростям. Помимо драконов, к первому снегу Анна Четвертая, любимая ученица Хранителя, вывела чрезвычайно полезную в хозяйстве породу двухметровых бескостных окуней. Окуни задумчиво плавали в пруду и жрали всё, что им кидали.

Прохор признавал, что крылатые змеи удались не вполне, но продолжал их штамповать, скрещивая клетки жаб, пойманных на границе пожарища. В хозяйстве от драконов не было никакого толку, но в качестве средства устрашения дикарей они подходили идеально. Единственный серьезный минус - на всю зиму рептилии засыпали.

Анна Третья, дочь Первой, увлеченно занималась ночными птицами. Несколько раз, задрав голову, Коваль наблюдал, как пятнадцатилетняя девчонка, усевшись верхом на ветке, кормит сырым мясом филина, размерами не уступающего взрослому грифу. Коваль не мог отделаться от мысли, что он где-то уже всё это видел. Словно наряду с волшебными способностями Качальщики впитали в кровь разрозненные обрывки сказочного фольклора. Девочки, кормящие филина, огнедышащие змеи, гигантские кони с двумя сердечными мышцами и кошачьими глазами, способные сутки напролет скакать по лесам…

Он уже знал, что существуют как минимум четыре большие общины Качальщиков, и самая крупная - на севере, в месте бывшей дислокации атомоходов. Артур смутно вспоминал, что там же, в беломорских шхерах, военные консервировали отработанное топливо с подводных лодок. С северянами поддерживалась постоянная связь без всяких голубей; именно туда и повез пленника Бердер в первую "командировку". Первые два дня пути их сопровождали трое мужчин, затем попутчики свернули.

Им предстояло растворить какой-то городок, где обнаружился намек на звенящий узел. Слабые метки постоянно смещались, и служба Хранителя меток днем и ночью просиживала над картами. Когда три "плавающих" узла собирались треугольником, Качальщики ловили благоприятный момент и срывались в лес. В дом Хранителя меток Коваля не приглашали, но и не отказывали в посещениях.

Судя по старым картам страны, к зиме сто двадцать седьмого года колдуны очистили от следов цивилизации колоссальные области. К востоку от Урала на тысячу километров не оставалось ни одной деревни. Кое-как держались крупные города, и в этом заключалась самая интересная для Артура тайна. Качальщики избегали крупных технических объектов. Исмаил не врал. Поселки, где жители восстановили промышленность, они не трогали. На европейской части страны экспансия "новых зеленых" шла медленнее, а к поясу московских пригородов ни один колдун не приближался.

Коваль научился спать в седле и не боялся уже управлять черным иноходцем. Жеребец мчался за своим собратом, не останавливаясь, с разгона переплывал реки и взбирался по кручам, а позади, отставая, чтобы полакомиться всем, что движется, мчалось звено крылатых. Когда бестолковые ящеры чересчур увлекались преследованием добычи, Бердер слезал с коня и нещадно стегал их кнутом. Коваль всякий раз вздрагивал, когда чешуйчатые твари щелкали зубами возле сапог Качальщика. Он не решился бы повторить такой опыт, для плотоядных рептилий Артур еще долго оставался чужим.

В северную общину Коваль ездил трижды и всякий раз проводил там по три недели. Местные Качальщики резко отличались от уральских, и здесь он впервые встретил настоящих уродов. Очень многие рождались и вырастали лысыми, даже в пятом поколении. Многие страдали врожденной слепотой. Как ни странно, слепой была и Хранительница Книги.

Высокая худая женщина в длинном шерстяном пончо быстро провела ладонью по лицу Артура. За ее спиной на укрытых мехами лавках собралось всё взрослое население деревни. Коваль чувствовал дьявольскую усталость после недельной гонки, но отдохнуть ему не позволили. Оглядываясь потом в прошлое, он так и не смог вспомнить ни одного праздного дня.

Он представлял себе священное писание Качальщиков в виде громоздкого тома, но книг оказалось несколько. Старые книги размножали и рассылали по общинам, а свежую заполняли прямо сейчас. По сути, история народа писалась ежедневно. Все большие и малые новости, происходящие в мире Качальщиков, находили немедленное отражение в Книге. Второй раз после пробуждения Коваля усаживали перед аудиторией, и снова он говорил больше четырех часов. Но, в отличие от лекции в пассажирском вагоне, здесь его никто не перебивал и не задавал идиотских вопросов. Иногда вежливо просили повторить, когда трое писцов не успевали. Наконец страницы, посвященные Проснувшемуся демону, были завершены, просушены и подшиты в новую тетрадь.

Больше от пленника не требовали раскрывать рот. Три недели Артур постигал новые предметы. В пять утра он окунался в бочку с ледяной водой и разогревал ее своим телом, затем до завтрака растирал в ступке травы, учился накидывать лассо и объезжать оленей. Кормили невкусно, но до отвала. После завтрака он надевал толстые перчатки и штаны. Его тренировали обороняться против собак. На исходе второй недели он потерял килограммов пять веса, но, не допуская укусов, ломал лапы четверым, а то и пятерым зверям. После обеда ему предоставляли час на сон с одним условием: спать приходилось на тонкой ветке или лежа в колодце с полой трубочкой во рту. К концу первой "командировки" Артур засыпал по команде стоя или в любом другом положении. И просыпался тоже по команде. После "отдыха" он вместе с местными подростками учился читать следы или выходил на рыбалку.

Рыбу следовало ловить голыми руками. Добыча начинающего охотника и рыболова становилась его ужином, поэтому Коваль почти каждый вечер ложился спать на голодный желудок. В лучшем случае ему удавалось перехватить ягод или запечь парочку грибов. Охотиться он так и не научился ни на Севере, ни "дома", на Урале.

После ужина начиналось самое трудное - рукопашный бой. Представления местных "инструкторов" о самообороне значительно отличались от методик начала двадцатого века. По крайней мере, от европейских методик. Артур не обладал и малой толикой тех навыков, которые достались мутантам по наследству. Зализывая раны, он с горьким смехом вспоминал, как обманчиво легко повязал раненого Исмаила. Артура ставили в центр круга диаметром метра два и кидались в него камушками. Сначала два, затем четыре человека обстреливали его, норовя попасть в голову. Когда он научился уклоняться, в ход пошли пращи, а круг под ногами уменьшили до размеров канализационного люка. На восьмой день Бердер несильно выстрелил в Коваля из лука. Стрела застряла под лопаткой, и было очень больно. На одиннадцатый день ему завязали глаза и велели ловить камни. Пару штук он поймал, но едва не лишился зубов.

Когда наступала темнота, переходили к последней процедуре - игре в пятнашки. Бердер сказал, что настоящий воин не должен допустить контактной борьбы. Воин, обнявшийся с противником, подставляет под удар спину. В тесной землянке при свете масляных ламп за Артуром гонялись четверо с короткими дубинками в руках. Периодически "водящий" менялся, и Артур, в свою очередь, преследовал полуголого лысого пацана, норовя достать его палкой. Обороняющемуся было разрешено всё, нападавшие могли только салить.

К финалу третьей недели Коваль мог уже продержаться почти четверть часа, не задетый дубинкой. Бердер сказал, что для начала неплохо. Большей похвалы от него Коваль за два года не услышал.

Иногда тренинги сменялись не менее захватывающими химическими опытами. Следовало запомнить запахи нескольких сотен травок, собранных от Поморья до Кубани, и безошибочно подбирать пропорции лечебных мазей. В следующий приезд на Север ему доверили подготовку ядов и наркотических препаратов. Всё, что годилось для лечения, точно так же могло и убивать. Особую осторожность надо было соблюдать с растениями, собранными в зонах пожарищ. Одна капля выжимки из какого-то неведомого гриба могла остановить кровь и заживить любой порез, но две капли этого же вещества убивали человека за полсекунды. За подобные препараты городские очень хорошо платили, и Артур вспомнил найденного им во дворе института убитого курьера. Тот тоже нес в термосе выжимку…

Едва завидев дымки родной деревни, Артур ощутил в груди нарастающую радость. Он начал привыкать к своим новым соседям и не мог пока сказать, хорошо это или плохо. Человек может выжить везде, говорил он себе, обнимая ночью Надю Ван Гог. Вопрос в том, как человек видит свое предназначение. Эти суровые люди, несмотря на свои безумные теории равновесия, создали достаточно крепкое и справедливое общество. Общины удерживались артельным трудом, практически не развивая частную собственность, и в основе крепости отношений лежала великая цель. Сознание исключительности прививалось с детства, хотя при этом же оборотной стороной медали вырастал червячок ущербности. Качальщики вырастали, зная о всеобщей ненависти и страхе, зная, что путь в города им отрезан. Ссориться с сородичами было бесполезно, так и так вернешься в деревню…

Возможно, здесь ему тяжелее, чем в родном городе, но зато безумно интересно. Его не поставили, как пленного дикаря, чистить выгребные ямы или ухаживать за свиньями. К обязательным повинностям относилась работа на полях и охота, но в поисках пропитания участвовала вся деревня, не исключая старейшин. А могло ведь всё оказаться иначе, и жил бы Артур не в отдельном, пусть и однокомнатном, домике, а в сыром бараке под охраной голодного крокодила. Пусть Исмаил с Бердером лелеют насчет него самые бредовые планы, главное - продержаться, а там посмотрим. Главное - пережить зиму, не забыть алфавит, не опускаться до животного…

Коваль вваливался ночью и целовал спящую жену. Во сколько бы он ни появился, за полночь или под утро, Надя поднималась и с закрытыми глазами шла доставать из печи горячие кастрюльки, закутанные в полотенца. Даже когда жена была нездорова, Артура ждала натопленная баня и свежая постель. Коваль жалел ее, пытался отговаривать, но перешибить воспитание Надиной матери так и не сумел.

Еще одна житейская мудрость. Возможно, у них с Натальей и возникало столько проблем от незанятости. Слишком много свободного времени оставалось для самокопания и взаимных упреков. Чем меньше мы рассуждаем о любви, тем крепче наши семьи, посмеивался новый многоженец. Люди вернулись к естественным отношениям, и пропала нужда в психоаналитиках, потому что, когда все заняты, нет места неврозам. Вот и она, пусть не счастлива, но вполне довольна. И носит моего ребенка, как странно… А счастлив ли я? Шут его знает. Говорить с ней особо не о чем, курорты и модные показы не появятся в ближайшую тысячу лет…

После первой поездки Коваль участвовал в семнадцати больших и сорока малых охотах, и как-то зимой, пробираясь за компанию с псами сквозь сугробы, он впервые почувствовал медвежью лежку. Это было, как внезапно понять чужой язык или научиться плавать. С того дня он начал выходить в лес один. Он перестал бояться, теперь он слышал. Он знал, как правильно прикрыть глаза и погрузить себя в состояние отрешенности, когда в ушах начинают стучать сердечки всех теплокровных в округе. Прохор Второй учил его подчинять себе любое животное. Это оказалось намного сложнее, чем уклоняться от камней. Когда по команде Артура с дерева спустилась белочка, чтобы минутку посидеть на его плече, он чуть не завопил от радости. И тут же потерял тонкую нить волевого усилия, что удерживала грызуна в повиновении. Белка укусила его и стрелой умчалась по стволу, но Коваль был счастлив. Прохор Второй улыбался в бороду.

Пока Артуру подчинился ящер, прошло еще три месяца. И прошло еще полгода, прежде чем на зов человека из бурелома вышел медведь и улегся у его ног. Кроме Прохора Второго, наибольшие проблемы Ковалю доставляла Первая Анна. Он чувствовал себя полным идиотом, сидя по четыре часа с зажатым в кулаке стебельком травы. Лучше бы я проснулся в век качественного колдовства, в век заклинаний и вредных гоблинов, жаловался супруге несостоявшийся старшина. Надя не спорила, она прекрасно пользовалась языком, но не для поддержания бесед. А травинка в кулаке оставалась сухой и холодной, потому что о колдовстве и заклинаниях Анна ничего не знала и научить не могла. Оживлять сено следовало усилием мысли.

Коваль думал об этой проклятой травинке по утрам, когда перехватывал ладонью летящие стрелы. Он вспоминал о ней по ночам, когда со связанными кистями рук убегал от вооруженных кнутами всадников. Он проклинал ее, когда учился метать пращу и добывать в сыром лесу огонь. Он тысячи раз втыкал соломинку в снег, зная, что добивается невозможного. Рядом с ним у Анны Третьей, Хранительницы в шестом поколении, посреди сугроба расцветал розовый куст. Эти детки, они были другими, в их жилах текла измененная кровь пожарищ… Он оживил травинку в тот день, когда Надя Ван Гог родила сына. Коваль был ужасно доволен, что двух других беременных от него женщин давно увезли из деревни. Качальщики жили по своим правилам и обменивались живой силой, еще находящейся в утробе матерей.

Возле хибарки Коваля собралась вся деревня. Он трогал полустершиеся зарубки на столбе, глядел в холодное апрельское небо и слушал крики своего ребенка. Он уже не знал, кем себя чувствует, - пленником, подмастерьем или пресловутым Клинком, обещанным Книгой. За девять месяцев Артур не прикоснулся к огнестрельному оружию, ни разу не услышал оскорбления и не поймал на себе косой взгляд. Питер он вспоминал всё реже, и не разрушенный Питер, где разгуливали лысые псы, а тот, прежний, где под пролетами вздыбленных мостов плавали катера, а на граните набережных целовались парочки…

На влажной весенней земле раскидали солому и поставили длинные столы. Здесь были все: и Хранительница времени, старуха Ильма, и Хранитель полей, одноглазый Борис с сыновьями, и знатоки Слабых меток, Матвей и Алина. Пришли с детьми и внуками, точно так же, как приходили и в другие дома, когда там рождались дети. Они не делали разницы между семьей Коваля и своими родичами…

Хозяйка рода, мама Клавдия, приняла роды и вынесла младенца показать толпе. Ее появление встретил общий рев и грохот глиняных кружек. А запутавшийся в чувствах папаша переживал на задворках избы последние пароксизмы боли. Слезы лились из его глаз, Артур смеялся и плакал, держась за живот. Его учителя явно перестарались, последние дни от мучений жены он неоднократно валился на снег, сжимая зубы, чтобы не закричать.

Черт подери! Он не женился до погружения, а эта девочка, с которой его не связывало ничего, кроме удивительного совпадения и нечастых битв в постели, девочка, которую он не видел месяцами, стала теперь его семьей. Настоящей семьей, которую надо кормить и о которой надо заботиться…

И в этот момент Ковалю попался на глаза пучок соломы. Он присел на корточки и проделал в мерзлой земле ямку. Воткнул туда засохшую травинку и обнял ее ладонями, уже не сомневаясь, что на сей раз всё получится. Когда Артур, спустя четверть часа, разжал руки, глаза заливал пот, сердце колотилось, но посреди обледенелого двора тянулся к солнцу зеленый росток.

– Неплохо! - сказал из-за плеча Бердер и увел ослабевшего ботаника за праздничный стол.

– Когда вы заберете ребенка? - между поздравлениями осмелился спросить Артур.

Бердер переглянулся с мамой Клавдией. Повитуха смеялась, подливая мужчинам хмельной квас.

– Сегодня ты сделал мертвое живым. Когда ты научишься делать живое мертвым, ты будешь готов уйти.

– А если я никогда не научусь? Ведь пчелы меня так и не слушаются. И невидимкой быть не получается. И дерево без пилы не могу повалить…

– Значит, мы ошибались! - пожал плечами Бердер. - И зря ловили для папаши Рубенса тигрят.

Оба улыбались, и оба понимали, что говорят не о том. Оба понимали, что говорят не о ребенке и не об ожившем пучке сена. Итальянские губы Хранителя силы кривились, за зиму Бердер еще больше поседел, и Артур вдруг представил себе, каким станет воспитатель бойцов лет через двадцать. Возможно, всё останется как есть, и вы сохраните свою смехотворную лесную демократию, думал он, прихлебывая черный квас, но всё ведь может пойти иначе. Вдруг ты решишь, что на правах лучшего воина тебе незачем подчиняться старейшинам и стоит потребовать самый жирный кусок мяса за риск? А вот сидит Борис, Хозяин дерева, лучший плотник, столяр, мастер. Что, если ему надоест получать общий паек наравне со скотоводами, и он потребует платы за каждый табурет? А потом начнет учить пацанов за деньги… Сколько еще продержится ваш первобытный строй? А что случится, если попробовать забрать ваших деток в большой город, которого вы так боитесь? Вдруг никто не погибнет, как вы им внушаете, а напротив, детишкам там понравится? Не бог весть что, ни театров, ни музеев, но какие возможности для начинающих капиталистов…

– Через месяц мы снова едем в Мурманск. - Бердер поднял за шкирку крутящегося под столом волчонка. - Вместе с тобой еще три ученика. Хранительница ждет тебя, чтобы продолжить Книгу. Потом мы поговорим о Москве. - Он повелительным жестом велел Артуру замолчать. - Если у ребенка нет отца, старейшины решают, кем он вырастет.

– А если отец уходит и возвращается? - Артур понизил голос, но Хранитель силы легко угадывал слова по губам.

– Пока отец жив, никто не имеет права на его женщину и его детей.

– Ты негодяй! Это называется бить "ниже пояса"! - покачал головой Коваль. - Ты говорил, что Надя должна родить еще от двоих мужчин?

– Не обязательно! - глядя Ковалю в глаза, Бердер сунул волчонку ладонь в пасть. - Мы сами пишем Книгу, Клинок. А когда мы ее потом читаем, рождаются законы. Ты поговоришь с Хранительницей и сам решишь, как тебе поступить.

Вот сволочи, подумал Коваль, принимая очередное поздравление, вот мерзавцы! Они поймали его в капкан. Теперь, когда он не побоялся бы один пройти полстраны, когда лес стал для него родным и ни одно живое существо не задержало бы его на пути в столицу, чертовы колдуны добились главного.

Теперь ему есть что терять.

23. Как писать книги

– Расскажи мне о ней. - Мама Рита курила кальян. Незрячие глаза ей заменяли сверхъестественная ориентация и слух. По звуку перьев на бумаге она моментально угадывала, кто из писцов допустил ошибку. - Ты слишком часто вспоминаешь о ней, Проснувшийся, из-за этого не можешь обрести равновесие. Расскажи, и я не буду давать тебе советов.

И неожиданно для себя Артур начал говорить. Он молчал целый год, ни с кем не делясь своей застарелой болью. Ему казалось, что раз не нашлось друзей, способных понять, даже в институте, то уж всяко незачем мусолить прошлые беды со вшивыми дикарями.

– Она… Мы познакомились на моей защите. Ах, что я говорю? Как же вам объяснить… Впрочем, неважно. Я был книжником, ученым, я работал в таком месте, где придумывали, как лечить людей холодом и как сделать, чтобы человек мог заснуть на много лет и проснуться без потерь для здоровья. Понимаете? А Наташа была студенткой, она писала диплом… Черт, опять не то!

– Не волнуйся, Клинок! - мягко перебила мама Рита. - Говори, как умеешь, не ищи слова для меня.

– Ну вот. Мы начали встречаться, а потом стали жить вместе. Всё началось из-за моей матери, то есть нет, нельзя так говорить. Я один виноват. У Наташи мы жить не могли, потому что там тесно, и ее отец тогда сам недавно женился. Ее мать умерла, словом, ситуация была непростая. Мы могли бы снимать квартиру, но я пожадничал. Всё, что случилось, вышло из-за моей жадности. Мои предки были, в общем-то, не против, чтобы Наталья переехала к нам, в трехкомнатную. Места бы всем хватило. Сначала мы так и сделали, месяц всё было хорошо, но потом…

– Наташа не поладила с твоей матерью?

– Да, то есть нет. Всё сложнее, а вообще-то такая глупость. Понимаете, моей матери стало казаться, что отец…

– Что он заигрывает с твоей женщиной? - Как хорошо, что мама Рита была слепой. Коваль бы не выдержал сейчас чужого сочувствия.

– В общем, да. Такого никогда раньше не случалось, я хочу сказать, что даже представить себе не мог. Но родители со мной эту тему не поднимали, я уходил утром и возвращался поздно вечером… Вы только не подумайте, никаких сцен не было, но однажды вечером…

Однажды вечером я пришел, а Наталья сидела во дворе, на качелях, и она была пьяна. Впервые я видел ее пьяной. Она сказала, что наверх больше не поднимется и чтобы я забрал ее вещи. Она сказала, что сейчас же уедет домой, а если я хочу строить отношения и дальше, то должен выбирать между ней и мамочкой. Она прямо-таки выплюнула мне в лицо - "с мамочкой"! Мне так и не удалось заставить ее вернуться. Когда я пришел домой, мать наглоталась сердечных капель и заперлась, не стала со мной говорить. А отец пил водку и понес такую чушь, что я уже не знал, к кому из них первому вызывать "скорую"… то есть лекарей. Я отвез Наташу на такси к ее мачехе, отец ее был в командировке. Короче, общая истерика…

Никто мне так и не признался, в чем дело, сколько я ни бился. Вы поймите, я очень любил эту девушку и тогда бы, наверное, простил ей всё. У меня не было случая ее ревновать, просто мы… Мы тогда почти нигде не бывали вместе, я работал, Наташа ухаживала за умирающей матерью, я никогда бы не стал следить за ней…

– Ты узнал, что она заигрывала с твоим отцом у тебя за спиной, так?

– Тогда я ничего не узнал. - Артур, как ни странно, начал постепенно успокаиваться. - Наташа даже перезванивалась с моей мамой. Они словно сговорились, упирали на то, будто слегка повздорили. Ну, две хозяйки на одной кухне, и всё такое…

Вы понимаете? Я не стал докапываться, да и некогда было во всё влезать. Теперь я думаю, что, если бы тогда настоял на своем, всё пошло бы иначе. Папа пару раз пытался со мной поговорить, он видел, что я дуюсь на маму, и чувствовал свою вину. Как-то он даже выпил для храбрости и целый вечер крутился возле меня. Наверное, у меня были проблемы на работе в тот день, я уже не помню, но помню, что вернулся и нагрубил матери. Она спросила что-то вроде: "Когда ты остепенишься?", а я крикнул в ответ…

Короче, я выразился в том духе, что пытался остепениться, но из-за бабской стервозности, скорее всего, останусь холостяком. Маме стало нехорошо, и отец чуть было не рассказал мне всё, но так и не отважился. Теперь я не понимаю, как я мог не замечать его мучений. В сущности, он не сделал ничего страшного…

– Почему вы не построили отдельный дом, Артур? - В жаркой тишине натопленной избы слышалось лишь потрескивание поленьев и скрип пера. Артур уже привык, что все слова Проснувшегося демона становились частью Книги, частью общей истории Качальщиков. Ученица разожгла для мамы Риты кальян.

– Тогда жилье было слишком дорого… - Он замялся. - Даже дом в лесу стоил больших денег.

– Кто с тебя брал золото за постройку дома в лесу?! - Мама Рита была искренне поражена.

– Государство, или владелец земли. Кроме того, стройматериалы были, мягко говоря, мне не по карману…

– Государство? - Хранительница оживилась. - Кучка старейшин, заявлявших, что реки и леса принадлежат им, так ведь?

– Ну… не совсем так, но в принципе верно. Одним словом, при той моей зарплате это было невозможно - купить квартиру или дом. Но у папы была дача в садоводстве. Э-э-э… это такой домик за городом, в котором живут только летом, там нет отопления… Глупо звучит, да? И я подумал: пока жарко, почему бы нам не пожить с Наташей на даче? Огурцами мы не занимаемся, электричка рядом, до города полчаса. Ну, лето перебьемся, а там придумаем что-нибудь. Ведь получилось нелепо, всего месяц прошел семейной жизни, и разбежались. У меня водилась монета, я подрабатывал на переводах, мог бы снять хату. Но я пожадничал, повел себя, как последний скопидом. Я так хотел скопить на новый мотоцикл… Мотоцикл - это такая машина…

– Я знаю, что такое мотоцикл. - Мама Рита выдохнула дым.

– Наташа согласилась пожить лето на даче. Мне показалось, она даже обрадовалась. И она сама нашла "харлей". Мой старый мотоцикл, даже не мой, а отца. Это была жутко древняя модель, но исправный, на ходу. Я гонял на нем, пока учился в школе, когда приезжал на каникулы, и все пацаны мне жутко завидовали. В тот вечер мы отпраздновали… повторное начало семейной жизни, выпили немного, короче, валяли дурака. Наташка попросила ее покатать, а потом заявила, что и сама умеет ездить. Оказывается, ее бывший парень занимался в мотоклубе. Милая история, да? Если бы я не был под мухой, я ни за что бы не согласился. Да кроме того, мне бы и в голову не пришло, что "харлей" заведется, аккумулятора вообще не было…

Но он завелся с разбега, представляете? Да, эта проклятая железяка завелась, и мы часа два гоняли по дорожкам садоводства, распугивая коз и велосипедистов. Наташа меня просила дать ей самой прокатиться, но я боялся. Хотя там было пусто, и ни одной машины. Мы даже подрались тогда, в шутку, конечно… - Коваль спрятал лицо в ладонях. - А потом мы решили поехать в круглосуточный магазин, купить чего-нибудь сладкого к чаю, и еще шампанского. Я пошел в магазин, а ее оставил в седле, и мотор работал. И, как назло, представьте себе, в одиннадцать вечера в лабазе собралась очередь. Там орала музыка, и не было слышно, что происходит на улице. Когда я вышел с шампанским и с вафельным тортом, она уже уехала.

– Она была смелой женщиной…

– Да, пожалуй. Хотя я не назвал бы это смелостью. Потом, после похорон, когда мать мне всё рассказала, я понял. Это называлось "попробовать в жизни всё". Я ее совсем не знал, Наташу, не знал, чем она занимается без меня. Я был настолько влюблен, что не замечал очевидных вещей.

– Она упала с мотоцикла?

– Она столкнулась с грузовиком, с мусоровозом. Там, на скамеечке, сидели ребята, пили пиво, они мне потом рассказывали. Сначала она ждала меня, затем проехалась пару раз по кругу, но не знала, как включить фару. Выключатель давно сломался, там следовало соединить проводки. Так она и уехала, без света. Главная аллея освещалась фонарями, но Наташка, наверное, решила проехать по кругу, как это делали мы вместе. Или просто разогналась и не успела развернуться в конце дороги, успела только свернуть. Мусоровоз сдавал задом, огни были в порядке, но шоферу бы и в голову не пришло, что кто-то влезет ему под задние колеса. Он и увидел ее уже после того как мотоцикл загорелся… - Артур налил мятного чая из огромного медного самовара.

– Ты не всё рассказал.

– Почти все. Просто мама решила, что, возможно, мне будет не так больно, если я узнаю… За тот месяц, что мы прожили вместе, она дважды заставала отца на кухне с Наташкой и один раз видела их вместе в мороженице. То есть ничего такого, понимаете? Они кушали на кухне и хохотали, вот и всё. Но мама прожила с папой много лет и заметила, что он стал тщательнее бриться и перестал носить дома тренировочный костюм. Второй раз она застала их, когда папка с Наташей пили вино и сидели почти в обнимку. А потом мать встретила их в мороженице.

– Что такое "мороженица"?

– Гм… Это такое место, куда люди приходили покушать.

– Общинная кухня?

– Нет, не совсем. Там подавали только сладкое замерзшее молоко, смешанное с ягодами и орехами.

– Это хорошая мысль. Кушать замерзшее молоко было непристойно?

– Конечно, нет. Да это и не было дорогое кафе, а так, буфет в магазине. Отец сидел с сумками, с хлебом, да он и не пытался прятаться. Наоборот, заметил маму и помахал ей. Но это… Как бы вамобъяснить? Папа не сделал ничего плохого, дело было не в нем, вы понимаете?

– Думаю, да… - Хранительница задумалась. - Твоя женщина позорила твои чувства. Ты любишь ее и теперь, Клинок?

– Теперь мне легче. В те дни… В те дни мне не хотелось жить. Я никого не любил до нее. Были, конечно, увлечения, но так, несерьезно… Все девушки мне казались скучными, они норовили устроиться перед телеком с вязанием в руках. Наталья была совсем иная, с ней я никогда не скучал. В общем, когда ее не стало, я потерялся. Я ухватился за эту идею - уснуть на двадцать лет. Мы не нашли бы ни одного добровольца на такой срок, понимаете? То есть вышло так, что я смалодушничал, я спрятался от своей вины в капсуле. Вместо того чтобы заниматься наукой - а ребята во мне нуждались, - я спокойненько уснул…

– Ты доволен семьей?

– Да, мама Рита. Я встретил добрую женщину и уже год живу с ней в согласии. Она родила мне сына. И поверьте, порой я даже благодарен Исмаилу. Если бы не он, я бы так и жил прошлым…

– Я обещала тебе не давать советов. - Сухие губы Хранительницы тронула улыбка. - Но скажу то, что думаю. Ты считаешь, что несправедливо избежал гибели в год Большой смерти. Но Хранители памяти вписали твое имя в Книгу почти семьдесят лет назад. Хранители памяти умеют видеть грядущее, но селятся отдельно. Тебе незачем с ними встречаться, - перебила она вопрос Артура. - Этим людям тяжело в сегодняшнем дне, они слышат другие времена. Ты поступил верно и проявил смелость. Твой старейшина Институт - я правильно его называю? - мог усыпить вместо тебя вора или убийцу, но ты решился испытать новое волшебство на себе. Ты благородно поступил, и оставим это.

Послушай теперь меня. Еще два года ты будешь учиться, пока твоя женщина выносит второго ребенка. Ты будешь оберегать ее от тяжелой работы и учиться. Тебе никогда не стать таким, как наши воины, но Бердер сделает всё, чтобы ты мог выжить один. В городе и в лесах. Молчи, не перебивай меня, я слышу твои мысли. Ты думаешь, почему мы не выбрали кого-то другого? Ты думаешь, мы, как ваши городские соборники, молимся на Книгу и боимся ступить шаг? Нет. Лишь два года назад Хранителям памяти открылось, что наша борьба не будет успешной, пока существует Москва. Другие города не так важны. Москва притягивает метки… Они приходят с Востока и кружат, кружат, как трупоеды, они слышат грязь. Если Хранители пропустят к Москве одну из Слабых, по-настоящему Слабых меток, что способны взрывать Землю…

Мы можем воспитать ребенка, даже двадцать или сто детей, и воспитать из них настоящие клинки, в сто раз лучше тебя. Но у нас нет столько времени ждать, пока дети вырастут. А те, кто сейчас в твоем возрасте, боятся и не пойдут в город. Туда могут пойти только горожане, но кто из них захочет служить Качальщикам? Кто из них поверит Книге?..

– А почему вы считаете, что я должен поверить? - робко осведомился Коваль. - Вы понимаете, что идете против естественного исторического пути? Промышленность неизбежно будет развиваться, и неизбежно появится государство, сколько бы вы ни старались…

– "Государство"! - фыркнула старуха. - Это слово шипит, как десяток вонючих летунов. То, что ты рассказывал здесь старейшинам про ваше государство, звучало страшно, как стон шатуна, и воняло, как гнилая вода, текущая с пожарищ. Что для тебя сделало государство? Ты не имел дома, где растить детей, ты ночами боялся отпускать свою женщину на улицу. Твой друг не хотел быть воином, но его увезли насильно, так ведь? Его увезли, и дали оружие, и заставили стрелять в мирных селян в горах. Потому что старейшинам в Москве так захотелось. Его убили, и никто не помог старикам. И тогда твой отец продал мотор, и мать продала золото, чтобы купить тебе… как это? Освобождение, так? Скажи мне: они поступили мудро?

– Я у них был единственный сын.

– Я спрашиваю: они поступили мудро или глупо?

– Это тяжелый вопрос… Наверное, в то время они поступили правильно. Они спасли меня от Чечни.

– Значит, когда простые горожане, не книжники, выкупают своих сыновей, это хорошо. А старейшины, которые правили в Московской крепости, посылали вас умирать. Эти люди в горах… Почему нельзя было поставить граничную стражу, выкопать ров вокруг их деревень и отозвать воинов? Ты говорил, что горцам принадлежало не так много земли.

– Всё так запуталось… - Коваль нахмурился, - правительство считало, что нельзя нарушать целостность государства…

– Опять ты произносишь это слово, Клинок. Какой бы вопрос я ни задала тебе о временах до Большой смерти, выходит, что люди хотели одного, а государство всегда делало наоборот. А когда я спрашиваю тебя, чьи решения были мудрыми, ты вздыхаешь и боишься собственных ответов. Я спросила тебя, почему твоя сестра хотела жить в Петербурге и не могла наняться на работу. Что ты ответил? Ваше государство не давало ей… как это? Про-пис-ку! Потому что она приехала из азиатского города…

– Из Душанбе.

– Да. Я забываю это имя… А там твою сестру и ее мужа чуть не убили и отняли у них дом. Что сделало твое государство? Кто послал воинов, чтобы заступиться за людей? А что ты говорил о своей матери, помнишь? Она нанималась много лет, но за работу получала не золото, а бумагу. Я знаю, вы все тогда получали бумагу. Но твоя мать отдавала свои бумаги… как это?

– В банк.

– Банк! Звучит как выстрел. И что сделало государство, когда старейшины этого самого банка ничего не отдали твоей матери? Не ты ли мне рассказывал в свой прошлый приезд, что эти же старейшины опять собирают золотые бумаги и живут в богатых домах на морских островах? Почему их не повесили за ноги и не надрезали им вены, чтобы ночью их поганые глаза выедали совы? - Хранительница закашлялась. Одна из девчонок поднялась и принесла маме чай. - Я не буду спорить с тобой, Клинок. Ты будешь учиться. Год, если надо, два или три. Пока не найдешь равновесие в душе. Ты верно чувствуешь справедливость, но тебя приучили быть послушным, когда ты сумеешь жить по справедливости, а не по запретам, ты будешь готов стать Клинком.

– Но ведь я и здесь слушаюсь! - уперся Артур. - Иначе будет полная анархия. Ведь Качальщики тоже стремятся к организации, госпожа!..

Хранительница поднялась, давая понять, что аудиенция завершена.

– Ты ошибаешься в главном, Клинок. Ты слушался Бердера и других старейшин, потому что всё это время боялся. Мы сделаем всё, чтобы ты перестал бояться. Ты станешь свободен и поймешь, что никто тебя не держит. Ты мог бы уйти из общины в любой момент. Я хочу, чтобы тебя держал не страх, а справедливость.

– Госпожа! Только один вопрос, госпожа… - Артуру показалось, что второго такого момента не будет. - Моя жена, Надя… Это Исмаил так сделал, что я влюбился в нее?

Хранительница от души рассмеялась, закутываясь в шубу:

– Хоть мои глаза и не видят, я семь раз становилась матерью и познала пятерых мужчин. Но только одного я не могу забыть, Клинок. Он был норвежцем и не говорил по-нашему. Кожа его пахла солью, а ладони были шершавые, как кора столетней сосны. Он исколол меня бородой, так что утром пришлось намазаться маслом. Он оставил мне синяки по всему телу, так сказала моя сестра. Пальцы его были крепкие, как волчьи капканы. Он приплывал ко мне дважды, пока не стало ясно, что я понесла. Папа Клемент отдал ему на корабль четверых оленей. Прошло тридцать лет, Артур Кузнец, глаза мои так и не открылись. Но, если ты меня спросишь, я выберу не солнечный свет, а вкус соли на языке. Если ты сам не отдашь душу злу, никто не выберет за тебя, Артур.

24. Начало большой политики

Буланый рысак переступил тонкими ногами и потянулся доверчивой мордой к человеку за шлагбаумом. Кобыла отвернулась и, натянув поводок, пощипывала молодую травку в расщелинах дороги.

– Путевая скотинка! - Человек в зеленой фуражке потрепал коня по холке. - Сколько хочешь за него, мужчина?

Бородатый дикарь в седле вежливо улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Лошади не продаются, стражник. Я могу бесплатно угостить тебя и твоих друзей чистой водой, вяленым мясом и фруктами, но я ничего не продаю. Я уже сказал, что не торговец.

– Тогда кто ты такой?

Человек за шлагбаумом быстро переглянулся с обоими подчиненными. Один солдат прятался в узкой бойнице цементного бункера, другой сидел, развалясь на коляске мотоцикла, и держался за приклад автомата. Стражнику не нравилось спокойствие дикаря. Конечно, всадник был дикарем, кожа его лица обветрилась до красноты, а ступни босых ног в стременах казались вырезанными из мореного дуба. К бокам коня были приторочены набитые кожаные баулы, но ни ружья, ни арбалета у гостя не имелось. По крайней мере, на виду. И это казалось очень странным.

– Откуда ты едешь? Ты отстал от каравана?

– Нет, я один. - Бородатый почесал коня за ухом, и у стражника вдруг екнуло сердце. За обшлагом рукава незнакомца блеснула сталь. - Я еду из… скажем так, из окрестностей Екатеринбурга.

– Что?! Ты смеешься над нами, мужчина? Где твое оружие? Ты один едешь верхом от Урала? Ты колдун?

– Не совсем один, и не колдун… - Дикарь опять улыбнулся, но улыбка его не была теплой. - Мои товарищи отстали немного. Они не хотят идти в Москву, а у меня там есть дела. Я ответил тебе, стражник? Пожалуйста, открой и пропусти меня…

– Я не стражник! - озлился обладатель военной формы. - Ты что, не видишь погон? Я капитан безопасности. Ну-ка, дыхни! - Он протянул уже знакомую дикарю розовую бумажку.

Тот послушно дыхнул. Цвет не изменился.

– Разве болезнь еще ходит? - удивился бородатый. - Мне говорили, что последнего заразного забили камнями лет десять назад… А ты действительно капитан! - вгляделся босоногий наездник. - Послушай, капитан. Я мог объехать вашу заставу полем, но не хотел терять время. По пути я проехал десятки селений, где живут люди, и, как видишь, цел. Я стою здесь и разговариваю с тобой, хотя солнце садится, а мне хотелось бы до темноты достичь Москвы. Как ты думаешь, служивый, почему я добрался досюда сквозь заставы?

Капитан кинул косой взгляд на напарника и подумал, не позвонить ли в гарнизон. Солдат на мотоцикле, одетый в железнодорожный китель и пятнистые штаны, навел оружие на конного. Капитан вдруг понял, что ему еще в этой истории не нравится. Собаки не лаяли. Все три волкодава должны были уже рваться с поводков, но ни один даже не появился из-под навеса.

– Мне плевать, как ты ехал раньше, - сплюнул старший пограничник, - но здесь положено платить. Заплати, я тебе дам жетон, по нему тебя пустят переночевать в нашем гарнизоне. Или у тебя нечем заплатить? Тогда мы вызовем патруль и сдадим тебя майору. Он проверит, кто ты такой и откуда взялся!

Капитан взял коня под уздцы. Теперь, если будет доказано, что он поймал колдуна, а скорее всего, так оно и есть, одна из лошадок ему гарантирована…

– У меня есть чем заплатить, - не меняя тона, ответил дикарь. - Но тебе я ничего не дам, потому что платить не за что. Если сумеешь, подойди и возьми сам. - С этими словами бородатый расстегнул висевший у седла подсумок, засунул туда руку и показал целую пригоршню драгоценных камней. Затем матерчатая крышка подсумка опустилась, а дикарь вернул руку на седло.

Капитан беспомощно оглянулся на сержанта. Он не решался просто так выхватить револьвер и пристрелить наглеца. Солдат в амбразуре присвистнул; он немножко разбирался в камнях. Если это не подделки, то на майских торгах за то количество, что небрежно таскал в сумке вшивый дикарь, можно было бы купить целое стадо! Последние годы камни снова пошли в цену…

– И возьму!

Капитан кивнул сержанту. Тот, уже не скрываясь, поднял автомат. Дикарь скрестил руки на груди и отвернулся, словно речь шла не о нем. Капитан пролез под шлагбаумом и запустил руку в глубину подсумка. Дальнейшее произошло настолько быстро, что боец в дзоте, которому судьба отпустила еще пятьдесят лет, всякий раз начинал задыхаться и махать руками, не в силах внятно описать события. У капитана кровь отхлынула от лица, он потерял фуражку и вытаращился на свою ладонь, на которой теперь не хватало трех пальцев. После этого он завопил тонким голосом, брызгая слюной, а сержант открыл стрельбу. Точнее, он передернул затвор и выпустил очередь в землю. После этого выронил оружие и схватился за левый глаз, из которого торчал метательный нож. Третий стражник располагал только арбалетами, причем последней модификации, сразу на три стрелы без перезарядки. Три стрелы он и выпустил, а затем еще три. Когда он снова поглядел в щелку, дикарь всё так же незыблемо сидел на коне, а капитан валялся в пыли, прижимая к груди изуродованную кисть. Босоногий колдун поднял голову и, глядя арбалетчику в глаза через темную прорезь бойницы, выпустил из ладони шесть сломанных стрел.

– Выйди и подними бревно! - приказал колдун.

Солдат, чувствуя, что его неудержимо тянет по-большому, семенящими шагами покинул укрытие. На стенке висел телефон, и он мог бы позвонить, и должен был позвонить, но не решился ослушаться жуткого гостя. А еще он мог бы спустить собак, достаточно было выдернуть крюк из железного кольца. Арбалетчик спустился на три ступеньки из цементной башенки, увидел псов и понял, что отныне он сделает всё, о чем бы ни попросил пришелец. Клыкастые звери, каждый крупнее взрослого волка, повизгивали, как щенята, и, натягивая цепи, ловили кусочки мяса, которые швырял им колдун. Зажмурившись, стрелок крутанул ворот с противовесом. В руках у колдуна, как и прежде, не наблюдалось никакого оружия.

– Мои пальцы! - верещал капитан. - Эта сволочь откусила мне пальцы!

Шлагбаум поднялся, и дикарь тронул коня. Кобыла неохотно припустила следом. Арбалетчик не смел поднять взгляд, по спине его струился пот, он чувствовал, что еще немного, и он обделается, не сходя с места, на дороге. Прямо напротив его лица очутилась голая мускулистая лодыжка, вся в шрамах и ссадинах.

– Ты тоже хочешь плату? - Дикарь приоткрыл подсумок.

Боец задрожал всем телом, но любопытство пересилило. Он взглянул и, пошатнувшись, плюхнулся задом в апрельскую грязь. Из сияния драгоценностей торчала плоская треугольная голова с двойным рядом загнутых внутрь зубов в открытой пасти. В зубах монстр перекатывал безымянный палец капитана с надетым широким железным кольцом. Кольцо, видимо, и мешало обитателю сумки проглотить добычу.

– Я не убью тебя, - сказал голос сверху, - если ты мне пообещаешь, что не пошлешь по следу других. Если за мной будет погоня, я вернусь и отдам тебя крылатому. Он еще маленький, ему требуется много мяса, чтобы вырасти. Ты веришь, что я вернусь? - Солдат закивал, истерически всхлипывая.

– Теперь послушай, - бесстрастно продолжал колдун. - Слюна Мига не позволяет крови сворачиваться. Твой капитан, скорее всего, умрет. Если ты перевяжешь ему руку, он выживет и скажет майору, что это ты поднял шлагбаум и пропустил колдуна. Он подлый человек.

– Я… я… я не трону его.

– Это твое дело. Что такое Гарнизон? Это коммуна?

– Нет… Здесь у нас три… - Арбалетчик все еще всхлипывал. - У нас три коммуны. Гарнизон подчиняется Кремлю.

– Вот как? - Кажется, впервые дикарь удивился. - Сколько солдат в гарнизоне?

– Во… восемьдесят.

– А в коммунах нет своих бойцов? Сами они не могут защитить город?

– Им запрещено. Указ президента…

– Надо же, у вас появился президент! Я три года не был в… Москве, солдат. Кто вас, в таком случае, кормит? Коммуны?

– Нет, это тоже запрещено… - Солдат размазывал по лицу слезы. - Не три года… Прости, господин, я не хотел сказать, что ты лжешь. Но такой порядок установлен уже больше пяти лет. Коммуны платят оброк в Кремль, а уже оттуда нам присылают жалованье и еду. Гарнизоны следят, чтобы оброк уходил вовремя…

– Экономичная схема, а главное - оригинальная… Я не понял, для чего тут стоит гарнизон, солдат. Я не вижу следов боев. Кто нападает на город, солдат?

– Никто… - Арбалетчик осмелился поднять глаза.

Колдун спустился на землю, чтобы забрать автоматы стражников. Вблизи он оказался совсем не таким высоким и страшным, как казалось раньше. Длинные русые волосы, связанные в две косицы, были заправлены за ворот свободной дерюжной хламиды. И боже мой! Арбалетчик ощутил тошноту. За спиной у демона висел длинный мешок, из которого, прорвав ткань в двух местах, торчали желтые когти.

– Я люблю животных! - не оборачиваясь, сообщил колдун. Он отрешенно посмотрел на корчащегося в луже крови капитана и легко запрыгнул в седло. - Значит, на город никто не нападает? Это я знаю и без тебя, солдат. На три дня пути от транспортного кольца дикарей нет уже много лет. Тогда зачем ты здесь? Тебе нравится отнимать деньги у тех, кто слабее? Отвечай!

– Не убивай меня, господин, прошу тебя!

– Отвечай, это важно! Откуда ты родом?

– Я из тульской общины оружейников. Папа послал меня в гарнизон в год Холодной смуты… Это всё отец, я не посмел ослушаться. Он сказал, что солдатом безопасности быть почетно и спокойно. Безопасность не дерется с дикарями, нас все слушаются…

– Это что за чертовщина - "холодная смута"?

– Но ты сказал, что не был в Москве всего три года!

– Черт возьми, приятель! Если хочешь знать, я вообще из Питера, но политикой интересовался мало. Говори!

– Что ты хочешь узнать? Когда семь лет назад президенты начали дележку земель за Кольцевой дорогой, они договорились, что их люди будут драться на холодном оружии…

– Час от часу не легче! Так у вас тут несколько президентов?

– Было четверо, теперь осталось двое. Наш гарнизон подчиняется кремлевскому папе Ивану. Есть еще президент большой Думы, но скоро его свалят… Папа Иван - настоящий президент России, потому что только у него есть огненные грибы. - Арбалетчик ощутил легкое дрожание почвы. Он сразу понял, что это такое: грузовик вез патрули на смену, двенадцать человек. Дикарь сидел, понурившись, в седле, и долю секунды солдат колебался. Но затем он вспомнил про шесть пойманных в полете стрел:

– Господин, сюда едут. Тебе надо уходить…

– Я слышу, - отозвался колдун, задумчиво почесывая бородку. - Как ты сказал: "огненные грибы"?

– Да, господин. Папа Иван дружит с колдунами со Старой площади. По слухам, такой колдун может пожать тебе руку, и через три дня наступит страшная смерть… А еще колдуны показали папе Ивану тайную комнату, где живет страж огненных грибов. Никто не знает, что это такое, но колдуны никогда не врут…

– Всё ясно! - Колдун подобрал поводья. - Я проехал полстраны и не верил тому, что мне говорили друзья. Здесь невозможно дышать, солдат. Прощай, и прими совет - уходи в коммуну, пока тебя не засосало. В тебе еще есть честность.

– Спасибо тебе! - Стрелок облизнул пересохшие губы, провожая глазами маленький вьючный караван. - Спасибо, что не убил меня, господин!

У колдуна оказался превосходный слух. Он придержал коня и обернул к сидящему в грязи человеку неожиданно грустное лицо:

– Ты умрешь и без меня, приятель. И очень скоро, если не бросишь свое занятие.

– Я брошу! Я уйду, клянусь, господин!

– Вот и хорошо. - Колдун пришпорил жеребца босыми пятками.

Над столбе шлагбаума болтался щит с кривыми буквами: "Город Королев".

25. Клинок и порядок

Следующий раз одинокого путника с двумя навьюченными лошадьми пытались задержать на Второй кольцевой дороге. Стража пропускного пункта издалека, с вышки, следила, как путник искал проход в сплошной полосе противотанковых ежей. Он медленно ехал вдоль шоссе и на ходу грыз цыпленка. Лейтенант безопасности прекрасно видел лицо дикаря в мощный армейский бинокль.

– Задержать? - лениво осведомился один из сержантов. - У него нет на шее жетона.

– Вижу, что нет. Похож на южного ковбоя, мог выйти и без жетона.

– И пешком обошел Москву? - фыркнул сержант. - Я возьму Ласку и схожу проверю, лады?

– Давай! - согласился лейтенант и занялся мозолями на ногах.

Когда спустя минуту он заметил, что внизу подозрительно тихо, то выглянул с башни и от удивления уронил на ногу кусачки. Ласка, непредсказуемая зверюга, лежала, раскинув лапы и довольно раззявив пасть. Дикарь спустился с коня, сидел рядом на травке и почесывал урчащего "азиата" по рыжему мохнатому животу. Сержант Халява лежал здесь же, лицом в землю, с руками на затылке и не делал попыток подняться. Ниже его скрещенных рук, вцепившись когтями в голую шею, восседало настолько кошмарное чудище, что остальные стражники на башне начали немедленно творить молитвы.

– Не стоит, лейтенант! - Путник поднял глаза. - В меня вы не попадете, а парнишка умрет. Летун нервничает, когда шум… Лучше отоприте калитку.

– Не стрелять! Никому не стрелять! - выкрикнул лейтенант, как-то сразу поверив, что шесть винтовок не зацепят единственного человека. - Я калитку не открою. Не открою я, не открою!

Летун задрал мышиную морду с красными лучиками кошачьих зрачков и пронзительно зашипел. Лейтенант понял, что он ни за какие сокровища не спустится вниз.

– Гора не идет к Магомету? - непонятно спросил дикарь и исчез.

Что-то сверкнуло, шестеро бойцов в левой башенке Ярославской заставы на мгновение зажмурились, а когда лейтенант открыл глаза, посланец ада уже стоял рядом с ним. Хозяин вампира меньше чем за три секунды поднялся по вертикальной бревенчатой стене. И при этом он был босиком.

– Пощади меня, великий чародей! - Старший патруля бухнулся на колени. - Пощади, я поставлю за тебя дюжину больших свечей Блаженному!

– Не надо мне свечей. - Колдун открыл планшет, развернул на полу карту столицы. - Рисуй.

– Что рисовать, господин?

– Ты человек служивый, должон всё знать. Рисуй мне границы коммун. И подписывай.

– Я… я не знаю точных границ, великий… И у нас нет коммун, в столице только гарнизоны. Я не имею права!

– Мне позвать моего друга? - Бородатый чужак внезапно схватил лейтенанта за мизинец и больно его вывернул. - Ты знаешь, как охотится летун? - Бешеные зрачки ввинчивались патрульному в мозг. - Когда он бьет хвостом, никто не успевает увернуться. Никто. У вас тут таких нет, это балтийские, северные зверушки. Он ударит тебя и отлетит. Он будет ждать. А я ждать не буду, я уйду. Летун будет ждать, пока у тебя не отнимутся ноги. Потом руки. Потом он начнет тебя есть. А поскольку он маленький, а ты большой, то трапеза затянется надолго. Ты будешь рисовать, паршивец?

Лейтенант потянулся к мелку.

– Сколько всего жителей сейчас в городе?

– Никто не считал! - буркнул лейтенант. - Говорят, что внутри кольца живет около ста двадцати тысяч.

– Скажи своим орлам, чтобы открыли ворота. Ты пойдешь со мной. Скажи, что, если за нами будет погоня, я отдам тебя летуну.

– Нет! Меня повесят за уход с поста!

Дикарь задрал подбородок. Над потолочной крестовиной башни ворковали почтовые голуби. Секунду спустя пушистые белые трупики попадали вниз. Лейтенант закрыл глаза и читал все молитвы, которые помнил.

– Мне очень жаль птиц. Я всего лишь хотел попасть в Институт холода. Я готов был заплатить за вооруженную охрану по городу. Вместо этого твой солдат спустил на меня собаку. Этот город разочаровывает меня второй раз за день. Садись на лошадь и поезжай впереди. Будешь показывать дорогу, вот адрес. И не вздумай меня запутать. Кстати, оторваться тоже не пытайся, кобыла слушает только меня. Ласка мне нравится, ее мы возьмем с собой.

Несчастный пленник в этом нисколечко не сомневался. Почти в полной темноте всадники миновали спорткомплекс "Олимпийский". Над чашей стадиона полыхали костры, оттуда доносились нестройные вопли и лязг оружия; шло какое-то состязание. На пересечении с Сухаревской всадников остановил патруль Чистопрудного гарнизона. Лейтенант показал жетон безопасности. Он мог бы закричать и броситься с лошади на землю, но на спине, в тоненьком холщовом мешке, поскрипывал зубами летун. Начальник патруля просто был не в состоянии ни о чем думать, кроме как о ядовитых шипах на хвосте упыря. Колдун с интересом поглядывал по сторонам, иногда задавал нелепые вопросы. Они довольно долго ждали на Сретенке, пока ковбои прогоняли скот. Лейтенанту показалось, что колдун рассердился, когда узнал, что стадо, клейменное квадратом, принадлежит не гарнизону, а лично папе Якову, главе Чистопрудных. Потом странный чародей долго не мог поверить, что некоторые гарнизоны открыли бордели, и женщин туда отдают за долги.

Они дворами проезжали места последних боев, где упрямцы из Китай-города пытались противостоять солдатам Кремля. Ни за какие блага патрульный не осмелился бы один, в темноте, путешествовать по чужой территории, но владелец летуна был непоколебим и требовал вести коротким путем. Лейтенант с гордостью поведал, что лично выкуривал повстанцев из Ивановского монастыря. Эти глупцы не соглашались продавать своих пацанов президенту по твердым ценам. Они утверждали, видите ли, что Ярославль и Питер платят больше за будущих бойцов. Пришлось их научить порядку. Теперь главари сидят в тюрьме, самых ярых повесили, остальные отрабатывают на полях.

– Их убивают за то, что они хотят торговать по свободным ценам? - мрачно уточнил волшебник.

– Они нарушили порядок, господин. Но "китайцев" мы подмяли быстро, вот с курскими пришлось повозиться. Сказать по правде, господин, большая ярмарка собиралась на земле курских много лет. Туда вся Россия съезжалась. Но получилось как? Папа Иван, наш президент, очень добр. Он предложил курским без драки перевести большую ярмарку за Малый Каменный мост. Потому что приходят тысячи со всей страны, и никто не платит Кремлю. Курские отказались, дураки! Теперь у них нет ни ярмарки, ни гарнизона. Теперь на Курском вокзале заправляет префект президента.

– У Кремля больше всего людей?

– М-м-м… Три тысячи стволов мы можем выставить в один день, господин. Да к нам всё время приходят новые люди, отовсюду…

– Значит, президент Иван заставляет другие гарнизоны продавать Кремлю товар по низким ценам?

– Почему по низким? По справедливым, господин. Вот, например, речники. Год назад они взбунтовались, потому что хотели на всех пристанях торговать рыбой по своей цене, а дальше их не касалось. Но папа Иван радеет за народ, он сказал речникам, что люди бедные и не станут больше платить за рыбку, как за свинину. Он честно предложил этим жадным гадам, что Кремль будет скупать у них всё на первой пристани по хорошей цене. Они уперлись. Конечно, сотню лет наживались на нас, а теперь им прижучили хвост!

– И чем кончилось?

– Сейчас полный порядок. Мы утопили четыре баржи вместе с их главарями. Теперь все общины речников продают рыбку только Кремлю.

– А в Москве после этого не стало меньше рыбы?

– Ты прав, господин, несколько месяцев рыбы вообще не было. Как и ковбои, речники перестали ездить на ярмарки. Но потом мы послали к предателям гарнизоны, и всё наладилось. Кое-кого пришлось повесить, конечно, не без этого… Мой взвод, господин, усмирял шайку речников в Рублево. Четыре дня мы выкуривали этих демонов из их землянок, пока они не сдались. Полковник пожаловал мне перстень, и еще мне было позволено взять двух девок. Жаль, ни одна не оказалась мамашей…

– И что с ними? Ты живешь с ними?

– Зачем, господин?! Я отдал их в бордель. Одна, правда, померла во время черной язвы, но вторая до сих пор приносит мне доход. Она красивая и здоровая. Если господин пожелает… - Постепенно заложник успокоился: чародей не проявлял явной враждебности. Возможно, мне еще удастся его задобрить, размышлял лейтенант, я отдам серебряные браслеты, я оплачу ему девок из "Балчуга"… А может, я ему понравлюсь, и чародей возьмет меня в обучение? Вдруг он сам предложит? Ведь отказываться нельзя, его мышь сожрет меня заживо! Святой Василий, мир праху твоему, за что ты меня караешь?..

– Здесь! - сказал лейтенант, указывая на темную гранитную громаду, окруженную широкой полосой кустов. - Тот адрес, что ты искал, господин. Если позволишь зажечь фонарь, там на стене должны быть цифры, номер дома.

– Нет! - Колдун спешился. - Никакого огня. Теперь давай мешок и уходи.

– Как "уходи"? Ты меня отпускаешь? - Лейтенант двумя пальцами передал хозяину его мешок с мышкой, и только тут до него дошло, что придется возвращаться пешком через весь город. А после объяснять капитану, почему остался жив. И неожиданно для себя он проблеял:

– Позвольте мне остаться с вами, господин.

– Ты боишься темноты? - Бросив уздечку, колдун уверенным шагом продирался сквозь кусты к воротам здания. - Хотя, конечно… Как тебя зовут, лейтенант?

– Мое имя Андрей Порядок.

– Как?! - Босоногий демон расхохотался, настолько непринужденно хлопая себя руками по ляжкам, что Порядок невольно улыбнулся в ответ. - Это знаковый момент! - непонятно сказал демон.

– Я осмелюсь спросить: как твое имя?

Лейтенанту очень хотелось вытащить из голенища нож; он никогда не ходил в темноте без ножа, но при колдуне стеснялся. Тот тем временем толкнул дверь. Ласка сунула во мрак лохматую голову и коротко рявкнула.

– Зови меня Артур Клинок. Теперь запали фонарь.

– Что ты здесь ищешь, господин? Эти улицы проверены много раз, там ничего нет.

– Помолчи. Посвети здесь…

– Я боюсь спускаться, господин. Эта лестница такая старая. Видите, там над входом звезда, значит, внизу пусто! У меня всего одна бутыль масла, господин! Смотрите, великий, даже собака не хочет спускаться!

Овчарка кружилась вокруг лестничного пролета и ворчала, оскалив пасть. Что-то она унюхала там, внизу, куда не достигал ни единый луч света. В здании института пронзительно пахло мышами и гнилым деревом.

– Вот что! - Клинок нетерпеливо обернулся. - Ты служишь в безопасности и на голову выше меня, а ведешь себя не как Порядок, а наоборот. Или ты заткнешься, или подожди меня тут.

– Нет, только не тут. Я отсюда в жизни один не выберусь! Говорю тебе, господин Клинок, я знаю парней, что проверяли этот квартал. Мой бывший капитан…

Беспрерывно стеная, он ковылял вслед за колдуном. Один пролет, другой. Здесь ступени треснули и обвалились вниз, пришлось пробираться по опорному, звенящему под ногами швеллеру. Перила тоже оторвались и повисли над пропастью, словно воротничок из чугунного кружева. В неясном свете масляного фонаря по мокрым от протечек стенам ползали мокрицы и улитки. Лестница спускалась вокруг квадратной шахты. Ласка урчала, осторожно пробуя каждую ступеньку лапой. Порядок заглянул в проем шахты и на самом дне разглядел фрагменты человеческого скелета. Кого-то уже скинули вниз… Нельзя было идти ночью, в отчаянии сетовал лейтенант. Ласка никогда не боится просто так; если здесь окопались крысы с полигона, нам не жить…

– Это здесь, - сказал Коваль. Овчарка подпрыгивала, норовя лизнуть Артура в шею. Он провел ладонью по глухой бетонной стене. - Посвети мне!

Телешев не мог ошибаться, думал Артур, разглядывая вырванную из журнала страницу со схемой. Где-то здесь должен быть рубильник… И рубильник нашелся, но электроны в щитке замерли много десятилетий назад. Понадобятся гранаты, а скорее - направленный взрыв.

– Хочешь послужить великому делу порядка? - Коваль придал голосу торжественность. - И прекрати озираться. Это всего лишь крысы.

– Я хочу послужить, господин, но это не крысы. То есть это могут быть не совсем крысы. Даже Ласка боится…

Огромная собака действительно терлась между людей, как беспомощный щенок. Коваль расслабился и перенес всю энергию восприятия на зрение. Метрах в двадцати за поворотом лестницы, по которой они спустились, копошились три живых существа. Явной угрозы они не излучали, но Коваль усилил напор. Два широких коридора крест-накрест, их пересекают два прохода поуже. Множество полузатопленных помещений, ни одного крупного животного. Дальняя часть подвала обвалилась, повсюду плескалась вода. Видимо, не так давно просело всё цементное основание здания и продолжало мягко уходить в грунт. Лишь за спиной Артур чувствовал мощный титановый каркас. Несомненно, сейсмотамбур. Но входа не было.

Из бокового прохода двигалось нечто живое и, судя по вздыбившейся шерсти собаки, крайне злобное. Всего лишь крысы, но крысы очень большие, размером с фокстерьера.

– Порядок, они агрессивны?

Лейтенанта в который раз затрясло. Он почти перестал бояться своего собеседника, но теперь оживали его худшие предчувствия. Он не видел соперника и заранее готовился к смерти.

Коваль следил, для верности закрыв глаза. Две хвостатые твари, принюхиваясь, продвигались вдоль стенки. Еще две исчезли. Фонарик скорее коптил, чем светил. Артур стоял на ледяном цементном полу, но тут у него мелькнула замечательная идея. Он переместился на шаг в сторону, и правая нога провалилась в лужу. Какое счастье, земля! Кольцо восприятия немедленно замкнулось, разгоняя сердце, сжигая жиры, но он сразу услышал и собаку, и лошадей, и крыс. Секунду спустя он уже знал, что их окружают минимум восемь подвальных хищников. И никто из них не подчинится воле Артура. Как и пчелы, как и прочие представители коллективного разума. Подобные штуки городскому, пусть и демону, были не по плечу.

– Если это черные крысы, господин, то не страшно. Если рыжие - их завезли с южного полигона, - то нам конец… Я видел, как одна такая крыса ела человека, хотя у нее не было задней части…

– Встань мне за спину и помолчи.

Коваль зажал зубами четыре ножа, крайне осторожно откупорил плоский флакончик в поясной сумке. Затем по очереди макнул лезвия в яд.

У него имелось тридцать клинков, понадобилось тринадцать. Бердер бы сказал: "Плохо" - дважды кидал в одного зверя. Извиняло только то, что кидал в полной темноте.

– Всё, - сказал Артур, успокаивая сердце. Он срочно нуждался в глюкозе. - У тебя есть еще масло для фонаря?

– Немного, господин, и тряпка кончилась… Великий колдун, возьми меня к себе в ученики! Как ты это делаешь?! Я чуть не уделался со страху!

– Я не колдун. Возьми нож и обрежь шерсть собаке, сделай факел. Потом сходи и принеси мне тринадцать ножей. Надень перчатку и не прикасайся к лезвиям, пока не прокалишь их на огне. Для смерти достаточно малейшей капли. Я не слышу радости, Порядок? Неважный настрой для ученика.

Когда на перекошенных плитах, покрытых белесой грибницей, задымил вонючий костерок, Коваль увидел своих противников. Грызунам досталось от людских экспериментов еще больше, чем питерским булям. Темно-рыжая, в проплешинах, шерсть, голый хвост, щетинистый горб на затылке. Скакательный сустав на задних лапах развернут в обратную сторону, и вообще задняя конечность вдвое длиннее передней, как у кенгуру. Слепые бусинки глаз, точно у крота, и неправильный прикус. Нижняя челюсть выдавалась вперед, обнажая зубки, скорее подходящие доберману. Ласка тихо подвывала у Артура за спиной.

– Они не живут при свете, господин. Говорят, что их завезли случайно, с полигона, где добывают гранаты. Там бункеры и гнилая вода. От гнилой воды всё изменяется. Комары вырастают с воробья, а крысы их ловят. Мы выслеживаем их и сжигаем, но днем. А ночью они нападают на скот. Одна крыса может задрать целое стадо свиней, просто так, будто волк…

– Пошли! - скомандовал Коваль. У него в голове забрезжила новая мысль. Если повезет, можно будет обойтись без гранат. - Нам выше этажом, но надо найти эту же точку.

Точку они искали недолго. У патрульного заметно отлегло от сердца, потому что на первом этаже в окна проникал лунный свет, и, стало быть, крысы здесь не достанут. Коваль развязал мешок, вручил Порядку топор:

– Ломай пол, приятель. Вскрывай-вскрывай, пока не дойдем до перекрытия.

Лейтенант скинул куртку и взялся за дело. Вдвоем они часа за два содрали верхний слой досок, вычерпали труху и достигли кожуха вентиляционного колодца.

– Руби железо!

Затем лейтенант спустился в дыру и на ощупь прорубил еще две металлические преграды, а также несколько сетчатых фильтров. Когда отверстие стало достаточным, Коваль опустил в темноту веревку с горящим концом. И почти сразу увидел край анабиозной капсулы. Ласка сунула нос в дыру, но ничего подозрительного не унюхала. Лейтенант сидел на полу и дышал, как загнанная лошадь, разглядывая то, что осталось от топора. Хорошо, что я прихватил этого тяжеловеса, порадовался Коваль. Если придется вытаскивать людей через вентиляцию, один я не справлюсь…

Они сколотили из досок подобие лестницы. Высота потолка в камере превышала три с половиной метра. Затем накидали вниз топлива для костра и спустились. У Артура пересохло в горле, когда он с факелом в руках подошел к первой капсуле. Свершилось то, о чем он мечтал три года. Чудо уже то, что он сюда добрался, несмотря на препятствия. А вдвойне будет чудом, если из московской пятерки кто-то окажется живым…

Из окошка первой капсулы на Коваля смотрела оскалившаяся мумия. Порядок охнул и забормотал молитвы. Вне сомнения, он считал, что присутствует на дьявольском обряде в заколдованном подземелье, откуда живым уже не выйдет.

– Это обычные люди! - как можно мягче сказал Артур. - Они уснули до Большой смерти, понимаешь?

Вторая и третья капсулы. То же самое. Даже не мумии, а сплошное месиво, видимо, температура реагента поднялась слишком быстро. Ковалю хотелось заорать от безысходности. Следующие два агрегата стояли пустые. Еще одна капсула, с мертвецом внутри. Порядок молился. Очевидно, он полагал, что колдун прямо сейчас оживит скелеты, и они полезут к нему обниматься.

И тут Коваль увидел слабый свет. Совсем крохотные голубые огоньки у изголовья двух последних лежанок. Та самая криобатарея, о которой писал Телешев, последняя разработка Толика Денисова. Замерев от вспыхнувшей надежды, Коваль протер иллюминаторы. Мужчина и женщина. Оба целы, хотя лиц практически не разглядеть. Маски на месте, а выше, словно застывшая слюда, сантиметровый слой реагента. Он нагнулся к пульту, но все приборы оказались мертвы. Единственным доказательством, что капсулы в режиме функционирования, оставалось бледное свечение индикатора.

Выбора нет, сказал себе Коваль, и повернул оба выключателя. Моментально пространство внутри капсул осветилось, и в окошках побежали перевернутые задом наперед зеленые цифры. Точно такие же, что встречали его три с лишним года назад. Программа реанимации запустила обратный отсчет.

– У нас три часа, лейтенант! Можешь поспать, - сказал Артур, поудобнее усаживаясь на мешке.

В дыру на потолке проникал неясный лунный свет. Овчарка время от времени поднимала мохнатую голову: Ласка терпеливо дожидалась нового хозяина, ушедшего под землю.

– Я не усну, господин, тут слишком холодно! - Порядок лязгал зубами. Периодически он разжигал костер, а затем задыхался от дыма. - Ты пришел в столицу, чтобы оживить этих могучих магов, господин?

Колдун долго не отвечал, и патрульный уже решил, что тот заснул.

– Не только за этим! - наконец отозвался голос из мрака. - Мои друзья, они живут далеко отсюда, просили меня узнать, как тут у вас дела… - Колдун вздохнул. - Они считают, что в Москве царит беззаконие и страдают много людей.

– Но это совсем не так! - горячо заступился за родимый край лейтенант. - Ты же заметил, господин, какой на улицах порядок. Если бы господину было угодно задержаться, я показал бы ему столицу днем. С моим жетоном безопасности, - он звякнул цепочкой, - мы пройдем везде…

– Я видел виселицы на мосту. Человек двадцать, не меньше.

– Ах эти! Это бунтовщики из Люберец, они посмели заявить, что будут сами торговать птицей с Ярославлем. Представь себе, они хотели оставить казну без оброка.

– А Ярославль? Их коммуны тоже подчиняются Кремлю?

– Пока нет, господин. Но это ненадолго! Ходят слухи, великий, - Порядок понизил голос, - что очень скоро мы выступим туда и поставим гарнизон. Они совсем обнаглели, ярославские!

– Я слышал, что у папы Ивана есть огненные грибы? - как бы невзначай осведомился Коваль.

– Мой господин, об этом нельзя говорить, но… - Патрульный подобрался поближе, словно его кто-то мог подслушать. - Наш мудрый президент, мир дням его, заключил союз с колдунами из полигона, что добывают порох и гранаты. Никто не знает где, но за городом есть большие подземелья. Там стоят моторы, которые можно разбудить. А на моторах лежат железные трубы. В трубах спят огненные грибы. Есть тайные заклинания, которые могут их разбудить…

У Коваля внезапно заломило виски. Это круто, дальше некуда, рассуждал он. Видимо, оперативно-тактические ракеты малого радиуса. А почему бы и нет? Он представил себе армаду грузовиков на деревянных колодках, законсервированных в ангаре, щедро политых маслом, и зачехленные тупые рыла боеголовок. А тайные комнаты? Забытые командные пункты, где хранятся шифры на запуск, или как у них там это называется? Возможно, что для подобной техники не нужны никакие шифры…

– Знаешь, господин, я сначала испугался, что ты из Тех, кто раскачивает… Ведь известно, что они умеют подчинять себе зверей и убивают одним взглядом. Я так испугался, господин, но потом увидел, что ты сражаешься железом. Я уже решил, что сбывается легенда о Проснувшемся демоне…

– Как ты сказал?!

– Ну, это, конечно, сказки, но есть те, кто верит. Нам рассказывал на моленье настоятель собора Святого Василия. Он хоть и колдун, но добрый человек, прямо как ты, господин. Он говорил про гадания на крови дикарей. Когда поймали и пытали мерзких колдунов с востока, что насылали язву на скот, они признались, что гадали на крови и видели, как придет в Москву Качальщик по имени Проснувшийся демон, и наступят от него великие беды и гибель… Это глупость, я понимаю, господин. Мерзкие колдуны всегда обещают погибель, когда их пытают. Но они плохие, не такие, как ты, великий…

– Помолчи-ка! - Коваль снова почувствовал себя рыбой, поддетой на крючок. - Ты поведал мне много интересного. Раньше я склонялся к мысли, что в Москве мне делать нечего, но теперь я, пожалуй, задержусь.

– Я так счастлив, господин! - В мыслях патрульный уже представлял, как он приведет столь ценного человека к капитану. Или нет, лучше сразу к полковнику! - Ты даже можешь, господин, если захочешь, быть представленным самому президенту. И заслужишь великие богатства благодаря своим чудесным умениям. Ты увидишь, что твои друзья ошибались, и в столице полный порядок.

– Это меня больше всего и пугает! - чуть слышно отозвался колдун.

26. Хотеть в Париж не вредно!

Пробуждение прошло нормально. Последние минуты Артур провел, неотрывно наблюдая за процессами в капсулах. Едва загорелась надпись об успешном завершении процесса, он не стал ждать, пока человек внутри очнется, и принялся крутить подъемный винт вручную. В первой капсуле лежала женщина. Едва открыв глаза, она принялась орать, забилась в угол и глядела на Коваля с выражением пещерного ужаса. Даже электроды с головы позабыла снять. Мужчина из второй капсулы вел себя приличнее, хотя тоже здоровоперетрухнул. Артур уже решил, что оба повредились мозгами, и теперь у него на руках окажется вместо соратников парочка пускающих пузыри идиотов. Он открыл мешок и кинул им одежду. Женщина осознала свою наготу и тут же прикрылась. Коваль даже не успел заметить, красива ли она. Потом он поставил себя на место проснувшихся людей, отошел в тень и заговорил. Он употребил всё свое красноречие, чтобы успокоить их страхи.

Спустя какое-то время мужчина натянул штаны и подошел представиться:

– Сергей Дробиченко. А это моя жена Людмила.

Людмила стучала зубами. Для Коваля, который давно не обращал внимания на такую ерунду, как холод, стало очевидным, что спасенные в самом скором времени попросту замерзнут. Он поднял за шкирку лежащего ничком на полу лейтенанта. Порядок тут же бухнулся на колени и принялся умолять великих колдунов сохранить ему жизнь. Как ни странно, поведение и одежда стражника подействовали на супругов Дробиченко отрезвляюще. Кое-как все четверо по самодельной лесенке выбрались наверх и, к радости Порядка, разожгли наконец нормальный костер.

При виде того, во что превратился институт, у полуголого инженера отвалилась челюсть. Коваль послал к Людмиле Ласку; женщина обхватила собаку и уставилась в огонь. Артуру очень не нравилось ее состояние, лучше бы она продолжала плакать. Искры взлетали к высокому потолку, выхватывая из темноты развороченные стеллажи и обломки оборудования. В разбитые окна стучали кусты, порывами налетал колючий ночной ветер.

– Господи! - сказал Дробиченко, вернувшись с короткой экскурсии по этажу. - Там за окошком стоит лошадь!

– Это моя! - кивнул Артур. - Не желаете подкрепиться?

Он вытащил из мешка свои запасы. Слишком хорошо Коваль помнил, как его сгибало в дугу первые часы. Убедившись, что Людмила способна самостоятельно питаться, он протянул супругам журнал Телешева. Закончив читать, Дробиченко некоторое время сидел неподвижно и шевелил губами, как двоечник, забывший у доски ответ. Он был очень смешной, лысый и тощий, с оттопыренными ушами. Людмила повязала на голове какую-то тряпку, чтобы скрыть бритую макушку. Коваль посчитал это добрым знаком: раз женщина вспомнила о мужском внимании, стало быть, оклемается…

– Выходит, Ракитский, не спросив нас, изменил режим? Но это произвол!

– Иначе вы были бы мертвы, - холодно ответил Артур.

– А остальные? Там сказано, что…

– Никто больше не выжил. Остальные капсулы повреждены. Теперь вы можете слушать? Люда, я к вам обращаюсь!

Женщина кивнула. Останавливая взгляд на костюме и черных пятках Коваля, она и теперь слегка замирала, но самообладание уже возвращалось к ней. Артура вторично кольнуло нехорошее подозрение. Ему очень не нравилось, когда люди не смотрят в глаза.

Он снова заговорил. Ученые понимали по-английски, и Коваль, насколько позволила память, объяснил им, кто такой его спутник и почему не стоит быть особо доверчивыми в его присутствии. Затем отослал лейтенанта сторожить вход, хотя в этом не было никакой надобности. Он ни слова не сказал о Качальщиках, но попытался в общих чертах передать ситуацию в Москве и за ее пределами. Дробиченко долго молчали, переваривая оглушительные новости. Только теперь до Артура дошло, что совсем не обязательно ученые его послушают и уедут в Питер. Для него раньше не возникало сомнений, что именно так следует поступить, но теперь он крепко задумался. Рядом сидели взрослые самостоятельные люди, которые, безусловно, требовали ухода и поддержки, но вполне могли отказаться от его услуг.

– Стало быть, работорговля? - опустив голову, уточнил Сергей.

– Всё к тому идет.

– И фашистская клика во главе?

– Пока что скорее мафиозная структура. По крайней мере, кремлевцы строят жизнь "по понятиям". И контролируют они даже не всё Подмосковье. Но замахиваются на всю страну. Один мой местный знакомец назвал это возвратом к естественным общественным отношениям.

– Ну разумеется… - Дробиченко пожевал копченую цыплячью ножку. - А что за границей?

– Примерно то же самое. В смысле плотности населения. Последние лет двадцать наладилась торговля. Про Москву не знаю, но питерские ходят караванами в Финляндию, Польшу, Литву, Швецию… Впрочем, границы теперь весьма условны.

– И что вы предлагаете нам делать? Чем лучше ваш папа Рубенс, чем новый президент? Может, лучше махнуть в эмиграцию?

– Именно это я и намеревался вам предложить. Вместе отправиться в Берн или Париж. Возможно, нам удастся разбудить коллег…

– Вы только что сказали, что нет ни поездов, ни авиации! - гневно перебила Людмила. - Вы полагаете, что мы пойдем в Париж пешком?! Больше делать нечего!

– Ты же сама хотела! - заикнулся супруг, виновато поглядывая на Коваля.

– Хотеть не вредно! - всхлипнула Людмила. - Ты как всегда, Серж. Сначала бросаешься, ни с кем не посоветовавшись…

– Да, знаете ли… - нерешительно добавил Сергей. - Мы вам, конечно, верим, но хотелось бы пообщаться с кем-то из руководства…

– Руководство?! - Артур сдержал ругательство. Черт подери, с этим инженером они говорили на разных языках! Или он за три года совсем одичал? - Вы можете присоединиться к любому из столичных гарнизонов, а их более двадцати, не считая пятидесяти мелких банд.

– Позвольте! Мы похожи на людей, способных вступить в банду?

– Вам так или иначе придется кому-то подчиняться, - развел руками Артур. - Но здесь я прогнозирую бесконечную войну за сферы влияния. Папу Ивана рано или поздно грохнут, как любого тирана, может даже начаться общее восстание.

– Он действительно Иван, или претендует на лавры Грозного?

Артур посмотрел в окно. Над столицей занимался рассвет. Радуясь первому теплому утру, в палисаднике принялись куролесить сотни пернатых.

– Не он, так другой… Ребята, нас отшвырнуло назад на тысячу лет.

– Вы сами убивали людей?

Людмила не сводила с Коваля колючего взгляда, но стоило ему повернуться, как она тут же прятала глаза. Коваль почувствовал, что начинает раздражаться, а это было совсем ни к чему.

– Иначе бы убили меня, сударыня. И вы бы навсегда остались в капсуле. Вас устраивает такой ответ?

– Секундочку! - забеспокоился Сергей. - Уж не намекаете ли вы, что и нам придется стрелять? Меня от этого увольте!

– Вы можете поехать со мной в деревню. Там вам не придется брать в руки оружия…

– В деревню?! - саркастически хмыкнула Людмила. - Для того я готовила докторскую, чтобы копаться в навозе?

Оба Дробиченко, насупившись, молчали. Артур решил смягчить разговор:

– Я предлагаю вам поехать со мной, и совсем не обязательно в Питер… Я так ждал этого дня. Я ждал, когда смогу пообщаться не с дикарями, а с современниками. - Он не находил, что еще сказать. - Но сейчас вам лучше подождать меня здесь. Я добуду вам еду и лошадей. Ни в коем случае не выходите наружу. Ласка останется и будет вас защищать…

– Мне нужно принять душ! - перебила Людмила.

– Сожалею, но здесь нет воды.

– Нет воды?! Но я же не могу ходить как…как…

– Как я, вы хотите сказать? Я уверен, что найду вам воду.

– И это! Что это за дрань? - Людмила брезгливо рассматривала кожаные штаны. - От них воняет!

– Да, одежонка слегка подкачала! - неловко рассмеялся Сергей. - И правда, воняет. Видимо, мездровали некачественно. Кроме того… Короче, я уже распорол ногу. Вы не могли бы найти нам обувь? У меня сорок второй, а у Люды тридцать седьмой размер…

– Тут же была раздевалка! - вспомнила Люда. - Там все мои вещи и косметика. Серж, сходи посмотри!..

– В раздевалку вы не попадете! - урезонил женщину Артур. - Все подвальные помещения затоплены.

– Бред какой-то! Но магазины-то работают? - Ковалю показалось, что он сходит с ума. Чтобы не нагрубить, он быстро пробормотал слова извинения и покинул комнату.

Лейтенант исчез. Сбежал, собака, подумал Артур, полной грудью вдыхая талую апрельскую свежесть. Конь обрадовался, увидев хозяина, подошел и ткнулся в ухо слюнявыми губами. Некоторое время Артур прикидывал, как лучше поступить. Вряд ли Порядок приведет подмогу, он же понимает, что его не будут здесь ждать. Да, не вышло из парня ученика чародея, ну и бог с ним. Такого всё равно не перевоспитаешь. А вот с Дробиченками гораздо хуже, пройдет время, прежде чем они адаптируются. Нет, не то чтобы он разочарован, но неужели у академика Ракитского не нашлось в штате никого поумнее?..

Коваль покормил дракона и поднялся в седло. Затем долго свистел в бесшумный свисток, подзывая летуна. Наконец, сытый до неприличия вампир появился, плюхнулся в мешок и уснул, выставив раздутое пузо.

– Хорошо тебе! - сказал летуну Артур. - Ты при любой власти пожрать найдешь!

Летун открыл один глаз и сказал "Кха!" С его морды свисал пучок вороньих перьев. Коваль сверился по карте и отправился в сторону ярмарки. Если где-то и продают лошадей, то именно там. Потом он представил себе, как долго придется уговаривать Людмилу Дробиченко сесть на лошадь, и поежился.

Москва была огромна, она разрослась еще больше. Многое Артур узнавал, но за двадцать лет до катастрофы построили и кое-что новенькое. Москворецкая набережная стала двухъярусной, за Устьинским мостом появился еще один, высокий, однопролетный. У Москворецкого моста он издали заметил трехуровневую развязку, а под ней баррикаду, прогуливающихся часовых и посчитал за лучшее объехать по другой стороне реки. Прямо под опорами моста стояли на якоре четыре сцепленных между собой рыбачьих баркаса. На одном из них дымилась печурка, а дядьки в ватниках готовились выбирать сети.

Не встретив больше ни одной живой души, Коваль огородами выехал к храму Георгия Победоносца, оценил размеры разрушений и свернул к Болотной набережной. Он вынужден был согласиться, что столичные улицы смотрелись лучше. Скорее всего, судя по отсутствующим перилам набережных, армейские бульдозеры в дни кризиса просто сметали в реку брошенный транспорт. Несколько таких заросших лопухами машин, точно стадо слонов, пришедших на водопой, Артур заметил у самой воды. Потом ему встретился подбитый танк. Следов тяжелой артиллерии пока не наблюдалось, но стены всех нижних этажей зданий были густо нашпигованы пулями.

Навстречу проехал почти целый джип, только вместо резины на скатах крутились какие-то тряпки. Трое небритых парней, сидевших в машине, проводили всадника хмурыми взглядами. На борту джипа красовался аляповатый трехцветный символ. Коваль вспомнил, что уже встречал такие же на стенах домов. Принадлежность одного из гарнизонов. Они уже поделили весь город, мрачно размышлял он, везде метят территорию. Наверное, тут нигде нельзя просто так взять и вселиться в полюбившийся дом. Вот я, например, с детства мечтал пожить в исторической сталинской высотке… Высотки, кстати, остались на местах, ни одна пока не рухнула. Но помимо них, всматриваясь в рассветное марево, Коваль заметил еще целый ряд циклопических сооружений, скорее всего, на самых окраинах города. Часть из них почернела от бушевавших некогда пожаров, но кое-где на большой высоте светились огоньки.

Ярмарку он сначала унюхал, а уже потом увидел. Несмотря на ранний час, остров кишел народом. Здесь раскинулись сотни, а может, и тысячи палаток. Торговали с телег и высоких фур, запряженных быками, из сбитых на скорую руку контейнеров и прямо на земле. Всю Берсеневскую набережную занимал бесконечный ряд дощатых сходней, к которым в очередь швартовались целые флотилии рыбацких судов. С грохотом и песнями грузчики катили бочки и кидали из рук в руки товар помельче. У дальнего причала стояла длинная баржа-лесовоз; такелажники вручную разворачивали стрелу с подвешенной сетью, заполненной дровами. Со стороны Большой Полянки ржала и мычала сухопутная колонна. Стражники с жетонами Кремля на груди поднимали бревно, пропускали телеги по одной. На облучок взбирался мальчишка и, как заправский лоцман, сопровождал очередного негоцианта в отведенный ряд. Везли всё подряд. В конце апреля Артур никак не ожидал встретить фрукты, но мимо прокатились три телеги, забитые ящиками с яблоками.

Свиные полутуши в мешковине, засыпанные колотым льдом, привязанные за ноги вопящие индюшки, откормленные на печень неповоротливые гусаки. Следом за гусями прошла повозка, заполненная валенками, и закрытый железный фургон с оружием. На крыше передвижного арсенала восседали четверо молодцев самого свирепого вида. Коваль отыскал коновязь, где за мелкую монету можно было оставить лошадь. В который раз он убедился, что отстал от жизни. Служитель "паркинга", вороватого вида малый в кроличьей безрукавке на голое тело, наотрез отказался принимать золотой лом. Только президентские монеты, настаивал он, стреляя глазами, но в конце концов жадность взяла верх. Артур получил медный номерок, не догадываясь еще, что совершает глупейшую ошибку. Он оставил притороченными к седлу оба тюка и подсумок. И он оставил в подсумке дракона.

27. Знакомство с инквизицией

Ярмарка производила грандиозное впечатление. Несмотря на гвалт и суету, в оптовых секторах царил полный порядок. Коваль уже понял, что все товары сначала выставлялись здесь, проходили через посредников Кремля и лишь потом разбирались мелкими торговцами. На его глазах в считанные минуты купили целый караван с медом. Главная контора, где проходили крупные сделки, находилась, очевидно, в бывшем Театре эстрады, но среди рядов тоже бродили оптовики в окружении четверых дюжих офицеров безопасности. Деньги носили в кованых неподъемных сундуках. К "обменнику" тянулась длинная очередь, начальство ярмарки разрешало к свободному хождению только местное золото и серебро. Медь принималась и посторонней чеканки, но шла по абсурдно низкому курсу, практически на вес.

Артур постоял минутку, пытаясь разобраться в хитросплетениях цифр на огромной грифельной доске. Рубли ярославские, казанские, рязанские, тамбовские… Чем дальше шли торги, тем быстрее курс менялся не в пользу провинции. При равном весе и содержании золота в монетах ни один российский рубль не достигал в цене и восьмидесяти процентов от столичного. Но самое интересное ждало Коваля на другой доске. Марка, крона, фунт… Черт подери, выходит, от евро ничего не осталось и старушка Европа возвращается к удельным княжествам?

Он заставил себя оторваться от расчетов и уже направился в сторону усыпанной песком арены, где по кругу галопировали лошади, когда все и произошло.

– Вот он! Это он! - Истошный крик перекрыл остальные звуки.

Все головы повернулись в одну сторону. Разрезая толпу, как нож режет масло, к Артуру неслась шестерка вооруженных солдат. За их спинами, прижимая к груди обмотанную окровавленным тряпьем руку, бесновался тот самый придурок, которому Артур доверил коня.

– Это он, мерзкий колдун! Это Качальщик, убейте его!!

Всё стало ясно. Воришка, вместо того чтобы защищать доверенное имущество, полез в сумку с камнями и напоролся на вечно голодного Мига. Если дракончика не кормить, он бы еще долго оставался маленьким и надежным стражем карманов; последняя модификация, выведенная Прохором Вторым, позволяла замедлять рост на несколько месяцев.

– Убейте его!

В Артура, почти в упор, целились из шести ружей. То, что осталось от несчастного Мига, один из патрульных держал на острие казачьей сабли. Толпа мигом отхлынула в стороны, освобождая круг. Коваль проклинал себя за глупость. Проехать полстраны, миновать два пожарища, дважды драться с дикарями, чтобы попасться таким нелепым образом! От пули не уйти… Он расслабил дыхание, концентрируясь на обступивших его солдатах. Нет, бесполезно. Коваль мог бы их обмануть, всех шестерых, но с рынка его не выпустит толпа. Он видел, как женщины показывали пальцами на мертвого змея, как крестились старики и сжимали кулаки мужчины. Неужели они убили и коня? В крайнем случае, он мог подозвать жеребца свистом…

– Я умираю! Лекаря! Позовите лекаря! - "Парковщик" катался в пыли, безуспешно пытаясь остановить кровь.

– Ты можешь спасти его, мужчина?

Артур обернулся. На площадке перед обменным пунктом почти не осталось людей. Толпа отступала, растворяясь в щелях между повозками. Перед Ковалем стояли трое. Один - высокий, очень худой человек с желтым лицом и набрякшими мешками под глазами. В руках человек держал очки с сильными стеклами и неторопливо протирал их замшевой тряпочкой. Высокие залысины, парадная офицерская шинель без знаков различия и блестящие, как зеркало, хромовые сапожки. На шаг позади говорившего насупились двое амбалов, по виду обычные телохранители. Оба также целились в Коваля из револьверов. Единственным острым воспоминанием, посетившим Артура в тот критический момент, была отчетливая картинка: Надя Ван Гог стоит на пороге дома, держа за руку старшего сына. Маленькая Белочка лежит, спеленутая овечьим одеяльцем, у отца на руках. Повитуха ошиблась, вторым родился не мальчик… Он целует дочь в розовую пуговку носика и передает теплый сверток матери. Потом поворачивается и уходит не оглядываясь. Он так и не успел понять в безумном ритме лесной учебы, любит ее или нет…

– Могу… - осторожно ответил Коваль. - Могу вылечить и его, и тебя.

– Спаси его! - Человек надел очки. Он прекрасно собой владел, но от Коваля не укрылось, что вторая часть фразы была услышана. - Возможно, я сохраню твою жизнь.

Отступать было некуда. Коваль достал из поясной сумки нужный флакончик. Бедолаге развязали руку; из обрубков пальцев хлестала кровь.

– Это всё? - Очкарик оставался недвижим.

– Всё! - сказал Коваль. - Рана затянется. Этот человек - вор, он пытался…

– Мне это известно. Он будет казнен, - холодно отрубил собеседник. - Ты Качальщик?

– Нет! - Артур лихорадочно продумывал линию поведения. Какое счастье, что он оставил летуна возле института, охранять кобылу! - Я просто странник из Питера и подобрал этого зверька на пожарище…

– Ты не Качальщик. - Голос очкарика звучал, как скрип несмазанного колеса. - Те не заходят в города. Ты колдун, раз сумел приручить дьявольское отродье…

– Умоляю! Пощадите, ваша святость! Пощадите, это всё он, колдун! - "Парковщик" уже оправился от своей раны и теперь бился в руках двоих сержантов безопасности.

Очкарик на раненого даже не взглянул, он продолжал изучающе рассматривать Коваля.

– Ваша святость? Ты соборник… господин? - вовремя поправился Артур.

– Я настоятель собора Святого Василия Блаженного, отец Карин. - Было видно, что Карин ожидал от Артура какой-то реакции и не смог сдержать удивления, когда реакции не последовало. - Взять его. Если у тебя есть оружие, лучше отдай сам.

В затылок Коваля уперлись два ствола. Мгновением позже он был обыскан; отняли все ножи, отняли пращу, золото и наборы химикатов. Кое-что, впрочем, не нашли. Карин пошевелил носком сапога горку "вещественных доказательств":

– В каземат его.

– За что? - осмелился Артур. Раз на месте не расстреляли, следовало попробовать на зуб местное законодательство. - Я не сделал ничего дурного, пришел купить лошадь.

– За что? Ты убил двух патрульных в Королеве. Ты провез в город крылатую змею. Ты похитил офицера безопасности и пытался обратить его в колдуна. Ты расплачивался кусковым золотом. За каждое из этих преступлений ты заслуживаешь казни.

У Артура всё внутри опустилось. Не стоило недооценивать ищеек Кремля. Видимо, служба оповещения была поставлена здесь гораздо лучше, чем он мог предполагать. Ему заломили руки и бегом пронесли через опустевшие ряды. За пределами рынка Карина ждал обитый жестью автобус "мерседес". Коваля втолкнули в заднюю дверь и повалили на пол железной клетки, приковав наручниками к прутьям. Он даже не мог приподняться и сесть, так и лежал всю дорогу, набивая шишки. В салоне витала чудовищная смесь запахов из отрыжки, немытых тел, горелого можжевельника и жженого сахара. С поправкой на повсеместное отсутствие асфальта, автобус мчал на бешеной скорости.

Когда Артура вытащили наружу, левый бок болел так, словно его час топтали ногами. Но ногами арестованного не били, только сунули пару раз в ребра для придания верного направления. На шею накинули затяжную петлю и поволокли по низким сводчатым коридорам. Это были старые, очень старые казематы; возможно, они помнили еще крики поднятых на дыбе стрельцов. Возможно, в этих сумрачных застенках раскаленными щипцами пытали зачинщиков многочисленных русских смут…

Он видел в темноте, но смотреть было не на что. Камера едва превышала четыре квадратных метра, а разогнуться мешал мокрый кирпичный потолок. Коваль ощупал стены. Толщина их составляла не меньше метра, кроме того, застенок явно находился ниже земной поверхности. Тяжелая дверь, запертая двумя щеколдами и крюком. И, что хуже всего, слой безжалостного камня под ногами, ни клочка земли, где можно было бы почерпнуть силу. Холод его не беспокоил, а без еды Артур мог обходиться много дней. Больше, чем за себя, он волновался за супругов Дробиченко. Что с ними будет, даже если лейтенант Порядок не привел в институт солдат? Они остались без еды и пищи в промерзшем здании, где подвалы кишат крысами-людоедами…

Артур расслабился и постарался разглядеть внешние границы своей темницы. На этаже размещались еще четыре каморки и запертая снаружи дверь на лестницу. За ней человек, охранник. Как минимум еще одна железная дверь, выше этажом, за ней Коваль тоже чувствовал людей. Он так и не придумал, как себя вести. Допустим, положить тюремщика, когда тот принесет воды, не составит труда, но дальше ему не прорваться. Это только в кино злодеи покидают тюрьму, прихватив заложника. Коваль почему-то не сомневался, что Карин, не сморгнув глазом, пожертвует десятком подручных.

Он заставил себя плюнуть на проснувшихся ученых, но мысли о семье отогнать не мог. Возможно, подобные чувства начинает испытывать каждый заключенный, раздувая в себе память об оставленных на воле близких. А у кого нет близких, начинают их придумывать, чтобы хоть как-то убаюкать себя, будто их кто-то ждет и помнит за пределами темницы… Он не мог с уверенностью ответить даже себе, какие чувства испытывает к матери своих детей. Привязанность? Симпатия? Уважение? Нелепые, поблекшие слова из сгинувшей эпохи, давно растерявшие смысл. Здесь понимали глагол "любить", очевидно, этот символ пребудет вечно, даже если выжившие после катастрофы перебьют друг друга и на планете останутся два последних человека…

Он так мало времени проводил с женой наедине. Двадцать дней в месяц он гонял с Бердером и другими наставниками по лесам и болотам наравне с мальчишками и девчонками, как переросток Ломоносов, осваивал науку выживания и науку подчинения земли. Его прежние знания оказались невостребованными; в отличие от городских жителей Качальщики почти не интересовались техникой прошлого. И проникаясь собственной обидной никчемностью, бывший отличник и стипендиат сильнее других вгрызался в неразрешимые, казалось, тайны. А когда пролетели три года, случилось, похоже, как в известной сказке Пушкина. Он понял, что никаких тайн не существует, но есть люди, принявшие дар общения с живым миром Земли… Он глазом не успел моргнуть, как сделал первые шаги сын и произнесла первое слово дочка.

Они так и не поженились официально и не справляли никаких обрядов. Теперь он вспоминал Надины глаза перед расставанием и корил себя, что так и не сказал ей нечто важное. Редкими ночами, когда Артур оставался дома, они неистово занимались сексом, а после он спал как убитый, чтобы вскочить в полпятого, окатиться ледяной водой и снова нестись… Но всегда под рукой оказывался узелок с едой и чистая одежда. А потом он возвращался и колол дрова, и резал вместе с мужиками скотину, и возил картошку с полей, и давил масло, и стриг овец, и опять валился замертво. Даже уходя, он не был с ней ласков…

Двадцать семь часов девятнадцать минут. Чувству времени его научил Исмаил. Спустя двадцать семь часов и девятнадцать минут за Ковалем пришли. Когда с головы сняли мешок, Артур не смог удержаться от улыбки.

– Чему ты смеешься, колдун? - Карин стоял в глубокой дверной нише, заложив руки за спину. Несмотря на жар, идущий от огромного очага, шинель он даже не расстегнул.

– Я не смеюсь, я улыбаюсь. Ты, должно быть, умный человек, раз достиг высокого положения, а пользуешься дешевыми эффектами.

– Ты говоришь непонятные слова. Откуда ты родом, колдун? - Карин стянул с рук перчатки и бросил их на низкий дубовый стол. По соседству с перчатками лежал полный набор "заплечного" инструмента: щипцы, клещи, гвозди и прочие малоприятные штуковины.

– Я родился в Петербурге.

– В какой коммуне?

Карин махнул солдатам. Артура прислонили спиной к металлической решетке, кисти рук замкнули в широкие стальные браслеты.

– Это была маленькая банда. Литейщики, - соврал Артур. - На Выборгской стороне. Теперь ее нет.

– Я выясню. Как твое имя?

– Меня зовут Клинок. - Артур подумал, что стоит назваться последним, сельским, именем. Если у соборника есть глаза и уши в Питере, его легко рассекретят. Люди Рубенса вряд ли позабыли своего "зенитчика". Что касается банды Литейщиков, то команда с таким именем действительно существовала и рассыпалась, по словам книжника Левы, лет двадцать назад. Пусть копают…

– У кого ты учился магии? - Карин жестом отослал подчиненных.

– Моя мать разбиралась в травах. Это всё, что я умею, святой отец. - "Прости меня, мама", - подумал Коваль. Он ведь почти и не соврал, мама работала в аптеке. - На самом деле я инженер.

– Вот как? - Карин прошелся по залу. Подкованные сапоги звякали о каменные плиты. - От чего ты хотел меня вылечить, инженер?

– От хронического гепатита, святой отец. Твоя печень серьезно больна. Кроме того, у тебя почечная недостаточность и артроз.

– Не понимаю, говори проще!

– У тебя желтуха, и болят суставы, святой отец.

– В Кремле лучшие лекари не могут вылечить мою желтуху.

– Они лечат правильно, настоятель. Но ты усугубляешь болезнь. Ты пьешь нечистую воду и слишком много самогона.

– Ты мечтаешь купить свою жизнь, Клинок?

– А ты пытаешься угрожать мне смертью, настоятель?

– Только безумцы не боятся смерти.

– Тебе ли не знать, святой отец, что смерть может оказаться благом?

– Клянусь святым Василием, это великолепно! - Карин захлопал в ладоши. Четыре его тени от укрепленных в стенах нефтяных факелов заметались, как попавшие в силок птицы. - Инженер, который возит полную сумку алмазов, ручного змея, лечит желтуху и рассуждает, как монастырский монах! Я скоро начну гордиться знакомством с тобой! - Настоятель, кусая губы, прошелся между пыточных орудий. - Если ты такой умный, почему не работаешь на богатого папу? Что ты искал в Москве?

– Я уже говорил. Всего лишь хотел купить запасную лошадь.

– Вот как? А я почти поверил, что ты умный. - Настоятель дернул за свисающую вдоль косяка веревку.

Узкая стрельчатая дверь отворилась, и в помещение ввели… Сергея и Людмилу Дробиченко. Оба щурились, приноравливаясь к темноте, но выглядели совсем неплохо. Руки не связаны, ни следа побоев. На груди Сергея красовалась треугольная бляха со сложной гравировкой; из своего угла Артур не мог в деталях ее рассмотреть.

– Ты для них хотел купить лошадей? Думаю, ты опоздал, колдун. Эти люди уже приняли присягу президенту, мир дням его, целовали крест в соборе и получили рабочие места. Мужчина показал свои знания и удостоился звания подмастерья. Возможно, он станет мастером или даже инженером. Мы ценим умных людей, преданных великому делу объединения России. Очень скоро мастер Сергей, если будет хорошо работать, сможет сам купить табун коней… Это он поднял вас из волшебного сна? - Карин указал на распятого Артура.

– Да, ваша святость. - Сергей прятал глаза, Людмила с ужасом оглядывала зал. - Это он разбудил нас.

– Он призывал вас бежать из Москвы?

– Да, ваша святость…

– Почему? - Дробиченко затих. Настоятель прошелся из угла в угол. - Если вы будете молчать, я могу подумать, что лейтенант безопасности Порядок солгал перед военным судом.

– Он не солгал! - Коваль услышал срывающийся голос Людмилы. - Лейтенант сказал правду… ваша святость. Этот человек утверждал, что в Москве у власти находятся злые люди…

За бывшими научными сотрудниками захлопнулись двери. Карин грел ладони над огнем. Сполохи пламени дрожали в его измученных бессонницей глазах.

– Мне жаль тебя, настоятель…

– Вот как? - Карин продолжал думать о чем-то своем.

– Да, мне жаль тебя. Ты поднял тяжелую ношу, и она не дает тебе спать ночами.

– Кто ты на самом деле, Артур Коваль?

– Подойди поближе, я тебе скажу.

Карин остановился напротив. Его дыхание отдавало гнилью, морщинистая щека подергивалась.

– Раз ты не хочешь вымолить для себя жизнь, как насчет свободы? Ты останешься жив, но пожалеешь об этом. Я даю тебе последнюю возможность задержать меня здесь. После этого тобой займутся мои люди, а мы не увидимся очень долго. Возможно, несколько лет.

– Я воспользуюсь твоей любезностью, святой отец. Когда-то меня звали Артур Коваль, но это в прошлом. - Артур смотрел соборнику в зрачки. Настоятеля качнуло, точно под воздействием невидимого магнита он сделал неловкий шажок вперед, затем еще один. Теперь пленник и инквизитор стояли лицом к лицу. - Меня зовут Проснувшийся демон.

28. Новые опричники

Карин с коротким воплем отшатнулся, но было уже поздно. Шип воткнулся ему в нижнюю губу. Артур выплюнул тонкую трубочку и аккуратно выкатил из-под языка следующую. Настоятель, дрожа всем своим длинным телом, валялся на полу. Остановившиеся глаза уставились в закопченный потолок.

– Слушай меня, Карин! Ты слышишь только меня, других звуков для тебя нет. Только мой голос, Карин, голос твоего господина. У тебя жутко болит голова, у тебя раскалывается голова. Ты не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело не подчиняется тебе…

Ты слышишь только меня. Твои уши готовы взорваться изнутри. Ты чувствуешь, что они вот-вот лопнут. Только я могу тебя спасти. Только я могу помочь тебе и убрать страшную боль. Только я могу помочь тебе встать. Без моей команды ты обречен на неподвижность…

Ты слышишь только меня. У тебя так шумит в ушах, ты почти оглох от боли и слышишь только мой голос. Я - твоя последняя надежда на спасение, Карин. Сейчас ты встанешь и поможешь мне освободить руки. Я случайно зацепился. Если ты не поможешь мне, головная боль убьет тебя… - Настоятель катался по полу, сжимая виски ладонями. - Только я спасу твои глаза. Если я не помогу, твои глаза зальет кровь. Ты уже чувствуешь, как кипит твой мозг. Встать!!

Со второй попытки настоятель поднялся на ноги. Артур походил по пыточной камере, разминая затекшие руки, осторожно подергал дверь. В отличие от соборника он уже никуда не торопился. Напротив, теперь следовало поступать крайне взвешенно. Он уже поспешил вчера, слишком поспешил, и проклинать несостоявшихся докторов наук нет никакого смысла. Кафедральные ученые; он и сам был таким же когда-то. Нет, пожалуй, в чем-то он от них отличался…

Еще несколько минут, пока наркотик будет действовать, инквизитор мог сообщить немало ценного.

– Отвечай мне. Сколько человек входит в Совет президента?

– В Большом круге - шестнадцать…

– Есть еще и Малый круг? Отвечай! Иначе я верну боль в твою голову!

– В Малом круге четверо…

– Ты состоишь в Малом круге?

– Да… Я главный духовник святого войска…

– Экая каша у вас в башке, святой отец… Замполит, стало быть. Это правда, что ваши люди через отравленные перчатки убили двоих кандидатов в президенты?

– Не так… Семена Задиру отравили грибами.

– Тоже неплохо!

Коваль прислушался. Из дымохода донесся далекий низкий звук. Потом еще, снова и снова. Он насчитал одиннадцать раз. Колокола собора опережали его "внутренние" часы на две минуты.

– Сколько гарнизонов Москвы не подчиняются вам?

– Три…

– Когда вы намерены их уничтожить? Говори! Говори, иначе я запущу тебе в рот зубастого червя, и он выгрызет изнутри твои глаза. Смотри! - Коваль поднес к желтому лицу настоятеля пустую ладонь. - Видишь, какие зубы? Он очень голоден и с удовольствием полакомится тобой…

– Нет, прошу тебя, не надо!! - Карин бессильно задергался в стальных браслетах.

– Тогда отвечай! Кто еще бунтует против отца Ивана?

– Чертановские ковбои… Они не платят десятину. Выгнали кремлевский гарнизон… Туда пойдет моторный батальон с минометами…

– Что их ждет?

– Малый круг постановил забрать в Кремль только мам. Остальных молодух - в бордели…

– Можешь не продолжать. Сколько солдат у Кремля здесь и сколько в удаленных гарнизонах?

– Сорок сотен в столице и шестнадцать за Кольцевой дорогой…

– Солдаты и офицеры получают что-то еще, кроме еды и монет?

– Всем… Всем, кто честно служит, Большой круг нарезает землю.

– Ага! Земли тех гарнизонов, что вы подчинили?

– Да…

– Стало быть, вся Москва уже поделена! С ума можно сойти… Что принадлежит тебе лично, какие здания? Отвечай, или я выпущу червя!

– Мне пожалована земля между Москвой-рекой и каналом и право на сбор налогов с ярмарки и пристаней…

– А что папа Иван будет делать дальше? Когда вы подчините все малые города за Кольцевой? - Артур затаил дыхание. От ответа Карина зависело очень многое, хотя в главном сомнения уже отпали. Единожды начавшись, экспансия не закончится. Новоявленные опричники постепенно втянут всю страну в гражданскую войну.

– Малый круг будет думать, а не Иван…

– Как так? - Этого Артур не ожидал. - Разве не президент у вас главный?

– До власти все охочи, Клинок… - Похоже, Карин начал трезветь. - Сегодня один папа, завтра другой, а России крепкий кнут завсегда нужен. Иван трусоват… Третий год уж говорим, что пора ярославцев в реке топить. На Рязани-то обжегся, у них много пушек на моторах сохранилось…

– Мне говорили, вас все боятся, потому что у Ивана есть ключ от огненных грибов?

– Ключ! - Карин сдавленно хихикнул. - Вот что тебе нужно в столице… Ты никакой не демон! Не по росту шапку выбирать вздумал, колдун! Ты, дурак босоногий, хоть слышал, что такое электричество? По ночам стража зажигает сотню ламп над Кремлем, но надо в сто раз больше, чтобы справиться с ядерным оружием…

– Я не ослышался? Ты сказал "ядерное оружие"? Откуда ты знаешь это слово, настоятель?

– Я умею читать… Теперь я понял, кто ты. - Каин окончательно пришел в себя и, даже будучи вязанным, попытался принять величавый вид. - Мы думали, это байки пьяных стариков. Люди болтали, что в Питере объявлялся человек, проспавший много лет в стеклянной кровати, так же как эти… Как я сразу не понял? Так ты инженер?.. Послушай! - Настоятель перешел в наступление. - Если бы ты признался сразу, не сидел бы в каземате. Развяжи меня, я приглашаю тебя пообедать со мной! Ты получишь дом, слуг и щедрое жалованье. А главное, звание инженера! Нигде тебя не будут ценить так, как в Москве!

– Заткнись.

– Что?! - Желтое лицо настоятеля пошло пятнами.

– Ты слышал. Дай мне подумать. - На верстаке, предназначенном для выламывания суставов, Коваль нашел узелок со своими пожитками, отобранными на рынке, и очень обрадовался. Он закатал штанину и вернул в потайной карман два неиспользованных дурманящих шипа.

– Забудем то, что было! - Карин взял себя в руки. - Ты нарушил закон, но тебе очень повезло, что я оказался на ярмарке. Стражники могли пристрелить тебя…

– Я ценю твою доброту, святой отец! - Коваль отцепил один из наручников, пропустил цепь через прутья решетки и опять защелкнул его на руке настоятеля. - Теперь пошли!

Коваль дернул шнурок. Снаружи раздался топот кованых сапог и лязганье засова. Еще до того как дверь отворилась, Артур учуял запах перегара. Два кряжистых опричника в форме речного флота и летных погонах, толкая друг друга, скатились по ступенькам и замерли, не успев достать оружие. Коваль держал лезвие у горла настоятеля. Минуту спустя он тщательно запер раздетых и связанных лейтенантов и продолжил путь к солнцу. Выше этажом Коваль наткнулся на некое подобие проходной. Карин плелся впереди, подбадриваемый уколами в шею, и засевший в будочке служивый вытянулся во фрунт.

Впрочем, в отличие от предыдущих алкашей этот среагировал необычайно быстро. Он попытался зарубить Артура палашом. Настоятель немедленно воспользовался моментом, свалился на пол и шустро пополз через порожек в открытую дверь. Стражник ударил трижды, два раза попал в стену, третий раз угодил в торчащий из кладки крюк и сломал клинок у самой гарды. Артур уже повернулся, намереваясь распрощаться, но услышал за спиной щелканье затвора. Неудачливый фехтовальщик поднимал карабин. Ковалю жутко не хотелось никого убивать; до сих пор, стоило закрыть глаза, он видел лицо мертвого мотоциклиста на заставе, но времени на уговоры не оставалось. Он нырнул под ствол, отводя взгляд противника левой вскинутой рукой, и коротко кольнул его в солнечное сплетение.

Настоятель за это время чуть не успел удрать, возвращать его вниз по ступенькам пришлось волоком. У Артура возникла идея навестить остальных заключенных. В первой камере парились сразу трое. Увидев соборника, дружно повалились в ноги. Судя по офицерским регалиям, все обитатели застенка принадлежали к кремлевской армии.

– Недоимщики! - брезгливо процедил Карин. - Собирали дорожный налог в своих областях, да много от казны утаили…

– Дорожный налог - это хорошо! - согласился Артур, запирая камеру. - С ними сами разбирайтесь. А кстати! Раз дорожный налог в области берете, стало быть, новые дороги там строите?

– У себя в областях пусть сами общины и строят! - брезгливо скривил рот святой отец. - Нам своих почти пять сотен азиатов прокормить надо, что Тверскую мостят. Москва - в первую голову!

– Это завсегда! - охотно поддакнул собеседник, поднимая очередной крюк. - Москва в первую голову, а дальше пусть всё дерьмом зарастет…

В трех следующих камерах сидели:

1. Майор, незаконно оттяпавший себе кусок площади со всеми строениями в районе метро "Таганская". Причем судить его собирались не за то, что он выгнал на улицу несколько десятков человек из разоренного чужого гарнизона (за это его, наоборот, наградили), а за то, что в свою пользу трактовал земельный кадастр.

2. Пожилая, добродушная на вид мама, бывшая глава одной из бывших Люберецких шаек. Сопротивляясь притязаниям законной власти, она собственноручно потравила большую часть своих родственников. Ей вменялся саботаж. Артур подумал и решил, что не хочет освобождать старушку.

3. Группа юных грабителей. Работали в столице по найму, но вкалывать оказалось тяжело и скучно. Гораздо проще оказалось нападать по ночам на загулявших торгашей. Всей четверке был прямой путь в суд большого круга, а оттуда на виселицу, не начни они при аресте выкрикивать антипрезидентские лозунги. Уголовниками радостно занялся политический сыск. Коваль поглядел на избитые таджикские хари и грустно притворил дверь.

– Негусто, - сообщил он настоятелю. - Не получилось из меня Зорро… Кстати, где мой конь?

– Я достану тебе любого коня или мотор…

Карин еле стоял на ногах; до Артура запоздало дошло, что настоятель был далеко не молод и в любой момент мог из заложника превратиться в беспомощного пациента. Вот только "скорой помощи" здесь взяться неоткуда…

– Ты хочешь мотор? - прохрипел Карин, опираясь на стенку. - Я никогда не вру и не предлагаю дважды. Я дам тебе лучший мотор и жетон безопасности. Отпусти меня, мне плохо…

– Нет, родной… - Коваль подхватил настоятеля в охапку, закинул на плечо карабин и шагнул к выходу. - Я слишком многим поверил за последние дни… Я почти отвык от вашей долбаной цивилизации. Настраивайся на долгий путь!

29. Уголь маркиза Карабаса

Коня ему было жаль. Такого орловца не достать днем с огнем. Оставалась еще надежда, что патрульные не нашли Чернику, которую он привязал во дворе института. Лошадей на местный рынок, со слов того же злополучного Порядка, гнали преимущественно из Средней Азии, и ничего путного на ярмарке Артур встретить не ожидал.

За последней дверью никого не было. Вот так всё просто, удивился Коваль, оглядывая загаженный Васильевский спуск, стаи ворон на мусорных кучах и непременную принадлежность крепостей - торчащие из красных зубцов самой известной стены России перекладины виселиц. Он уже понял, где находится. Над головой нависала мозаичная твердыня, спасенная двести лет назад от разрушения другой тиранией. Настоятеля пришлось переодеть в сержантскую форму. Из собора непрерывно тянулись люди, и Артур рассудил, что слишком знакомая столице фигура в шинели соберет целый полк заступников. Карин неловко брыкался, когда его лишали сапог, и отказывался от чужих растоптанных ботинок. Пришлось его несколько раз стукнуть по больной почке, а затем слегка усыпить.

Красная площадь изменилась неузнаваемым образом. ГУМ сгорел до основания; по завалам ползали фигурки в пестрых халатах и откалывали годные для будущих строек кирпичи. Внизу стоял немецкий грейдер с прицепом, в который кирпичи бережно складывали. В дырявом чреве бэтээра стражники жгли огромный костер. Спасская башня лишилась звезды и половины циферблата. Видимо, в свое время по ней стреляли долго и безнаказанно. Вместо елок вдоль плит с урнами вождей тянулся двойной ряд бревенчатых изб. Оттуда на всю площадь разносился запах жареного мяса, звон гитар и нестройное хоровое пение.

Брусчатка исчезла под толстыми слоями прессованного мусора. В нескольких местах, там, где не оттаяли еще последние сугробы, мусорные кучи вздыбились волнами, точно курганы степных воинских захоронений. В Воскресенские ворота непрерывным потоком вливались груженые подводы. Обратный, порожний, поток, грохоча по деревянным настилам, уходил по Варварке. С диким свистом пронесся поставленный на автомобильную раму паровик. В клубах дыма голые по пояс люди закидывали в топку метровые поленья.

В Мавзолей, очевидно, стреляли из крупного калибра и прямой наводкой. Усыпальница обрушилась, а в стене позади нее появились две зигзагообразные трещины. Прямо над уцелевшей гранитной плитой с буквой "Е" на веревочках сушилось белье и гуляла коза. Коза питалась остатками веников, потому что крайняя в ряду изба, судя по столбу дыма и воплям изнутри, исполняла функции бани. И отовсюду невыносимо воняло. Весна растапливала залежи отбросов, смердящие разноцветные ручейки сливались в потоки и устремлялись к реке. Коваль старался дышать ртом. Сегодня он, как никогда, понимал Качальщиков. Наверняка в Эрмитаже пахло немногим лучше, но три года, проведенные на свежем воздухе, давали себя знать. Он пожалел, что не захватилпротивогаз, но в столице почему-то не носили масок. Возможно, он отстал от жизни, и маски не носили уже нигде?

Он принял решение. Подхватив Карина в охапку, дождался, когда мимо пойдет длинная пустая подвода, укрытая рогожей, и рванул с места. Им встретилось несколько мужчин без знаков различия; Артур весело помахал, изображая пьяного, тянущего под мышки еще более пьяного дружка. Ноги соборника волочились по земле. Когда Коваль закинул его нескладное туловище на телегу, один ботинок остался на дороге. Возница обернулся и собрался поднять крик, но Артур подскочил и мигом снял все вопросы. В карманах святого отца нашлось достаточно золота, чтобы купить экипаж вместе с кучером.

– Напился, видишь? - Артур запихал настоятеля под рогожу. Тот моментально стал черным: телега ехала с разгрузки угля. - Мужчина, не подвезешь нас?.. - Он назвал адрес, готовясь упрятать под рогожу и возницу, если тот начнет упрямиться. Но парень не упрямился. Его ожидал еще один рейс в угольную гавань, от такого количества денег он слегка ошалел и долго подозревал какой-то подвох, пока Артур не выдумал легенду о двух питерских инженерах, подрядившихся на ремонт подземки, сорвавших солидный куш и на радостях наклюкавшихся. Артур, в свою очередь, был потрясен, когда узнал, что собеседнику едва стукнуло двадцать четыре года. Выглядел тот на все сорок. Шелушащаяся серая кожа, заеды на губах, остатки жидких волос. На жилистой, почерневшей от угольной крошки груди в разрезе ветхой рубахи кошмарной россыпью бугрились прижженные головки фурункулов.

Когда Артур осторожно дал понять вознице, что работал у подземников по найму и теплых чувств к папе Ивану не питает, парень сразу подобрел и разговорился. Дальше пассажиру оставалось только поддакивать и поглядывать назад. Повозка, запряженная двумя костлявыми пожилыми меринами, ползла еле-еле, и ускорить их задумчивый шаг не представлялось возможным. Оставалось уповать, что Карина не хватятся хотя бы час.

Паренька звали Маркиз, потому что в доме, где он вырос, единственная книга, не пошедшая на растопку печи, повествовала о похождениях маркиза Карабаса. Кто такой был на самом деле маркиз Карабас, юный "аристократ" не знал, а Коваль решил, что просвещать его не стоит. Детство Маркиз провел в Брянске, и, как почти всякое детство, оно оставило ему одни хорошие воспоминания. Разве что жрать было нечего. И постоянно холодно. И многие умирали, потому что иногда в городе появлялись заразные больные. Артур так и не понял, о каких болезнях шла речь - о неведомых отголосках ВИЧ или о более вероятных в такой грязи тифе и холере. Еще на общину Маркиза нападали дикари, но потом пришли колдуны и предложили защиту. Колдуны вылили в речку немножко плохой воды, совсем немножко, и сказали, чтобы никто не пил три дня. Потом в речке всплыла вся рыба, умерли те, кто не послушался и попил. А еще несколько коров. Но это ерунда, потому что умерли почти все дикари, что жили ниже по течению. Здорово, правда?

– Здорово! - согласился Артур, прикидывая после этого рассказа, где бы поскорее отмыть ноги.

Карин тихонько похрапывал под рогожей, никто за ними не гнался, и Артур уже почти поверил, что удастся добраться до лошади. Главное, найти Чернику, а дальше, ночью, он выберется…

После того как дикарей потравили, колдуны поселились в городе и брали к себе маленьких за плату. Колдуны пришли с юга, с Украины, и многие были очень страшные, но к ним привыкли и почти не боялись. Мамы к ним не шли, потому что пап среди колдунов было всего двое, но и от тех дети рождались страшные. Один такой страшный, с подогнутыми ногами и мягкой головой, родился, еще когда Маркиза не было на свете. Женщины плевались, когда видели его, но страшный вырос и потом стал самым лучшим лекарем. Именно он приказал остальным колдунам сжечь за городом повозку со снадобьями, которые они когда-то привезли с Украины. Зато он умел заговаривать кровь, и к нему приносили женщин, кто не мог разродиться. Он держал их за руку, и всё получалось легко и быстро, почти без крови.

Страшный первый сказал мужчинам, что на Украине есть под землей черный горючий камень, и много камня осталось в паровиках на станции Конотоп. В Москве уже давно появились деньги, и страшный сказал, что можно хорошо заработать, если возить черный камень в столицу. И топить им дома лучше, чем деревом.

Уродец оказался прав, и отец Маркиза уже в первую зиму хорошо заработал на горючем камне. Община сумела купить хороших коней, а их было тогда совсем мало. Настолько мало, что пахать пытались на коровах и свиньях. А потом все стали возить уголь и жили хорошо, пока из Москвы не пришел гарнизон папы Ивана. Случилось это четыре года назад. В Брянске сосуществовали четыре общины, часто дрались, но уличные бои закончились до рождения Маркиза. Поэтому, когда в городе объявился батальон солдат с автоматами, никто не почувствовал угрозы. Кроме колдунов, которые ушли заранее. Капитан похвалил брянских и сказал, что отныне Москва их будет охранять. От кого охранять-то, удивились местные? От орловских, что ли, али от калужских? Так там, почитай, половина родичей…

– А как же дикари? - разволновался капитан.

– Дак вот, - похвалились брянские, - а арсенал-то на что? Стволов-то полно от прежних лет осталось, а патронов прикупили, потому как теперь при деньгах. Ни один дикарь не сунется.

– Патронов прикупили? - покачал головой капитан. - А кто вам разрешил незаконно приобретать и хранить? Еще с позапрошлого года президент возложил охрану вас на нас. Так что либо сдавайте всё железо добровольно, либо отберем силой! - И солдаты для убедительности пальнули из пушки. По складу с углем. Понятно, чем кончилось.

– Да, кстати, насчет уголька! - вспомнил капитан, когда общинники осознали, что от восьми вагонов конотопского топлива остались одни воспоминания. - Кто тут у вас самый главный? Извольте подписать две бумаги! Торговать с Москвой вам теперь будет намного выгоднее, радуйтесь! Во-первых, вам не придется больше развозить уголь по всяким дырам вроде Калуги, всё тащите к нам. Мы сами разберемся, кому сколько дать и почем. И насчет цен можете больше не беспокоиться, не придется думать, сколько удастся выручить. Как большой круг определит, такая оптовая цена и будет…

А второй договорчик, так тот вообще зашибись! Согласно ему наш гарнизон будет вас круглый год охранять. То есть на Украину мы с вами не поедем, там уж вы сами, и до Москвы тоже не поедем, мало ли чего в дороге может случиться… Зато тут, в Брянске, и заставы поставим, и подорожные будем собирать, чтоб не шлялись всякие. Прикиньте, удобство какое? Не надо вам больше своих преступников судить. Сами всё сделаем, по московскому закону. Не дай бог, какая сволочь от работы отлынивать будет… Ну, это я так, к слову! Так, кто главный, прошу подписать!

– Так вить… не шибко грамоте обучены! - застеснялись папы, всё еще не отошедшие от гибели плодов своего двухмесячного труда.

– Это фигня! - приободрился будущий генерал-губернатор. - Я и сам, кроме слов на заборах… Но порядок есть порядок! Да, чуть не забыл. Кто откажется подписать, тот не патриот России и враг государства. Кто хочет быть врагом государства?

Старейшины посмотрели на пушку и поставили крестики на неведомых договорах. Никто не захотел быть врагом государства.

– А теперь, - повеселел капитан, - ознакомьтесь с обязанностями по договору. Обязанностей у вас всего две, мне даже стыдно о них упоминать. Первая - это полностью кормить, поить и одевать охраняющих вас парней. Дома мы себе сами выберем. А вторая повинность - будете отдавать в казну пятую часть барышей. Делиться надо, мужики!

– Как это, как это? - пискнул кто-то шибко грамотный. - В Москве оберут, ишо и тут пятую часть отдавать? Два оброка с одного барыша? Да где ж такое видано?!

Миром дело не закончилось. Горожан собралось раз в двадцать больше, и кремлевский батальон спешно отступил, оставив на поле боя десяток убитых. Москва большая, сказали старики, на хрена платить этим выскочкам? И повезли опять уголек в столицу. Только дальше Калуги подводы не прошли, наткнулись на заставу. Пришлось заплатить, не так чтоб шибко много… Но в столице их ждал серьезный удар. Никто из прежних клиентов не хотел покупать уголь. И не только уголь, но и картоху, и свеклу, и соленья… И даже меняться, как раньше бывало, отказывались. Все торги только через кремлевский рубль да через ярмарки.

– Вишь, как повернулось! - шепотом делились бывшие компаньоны. - Ивановские псы откопали в подвалах золота немеряно, что до Большой смерти страна копила. Указ издали, что у кого нержавейные металлы найдут или стволы нарезные, тот не патриот и враг единой неделимой России. А по такой вине кара одна, известно какая… А теперича все нержавейные рубли других городов они плавят, из них свои льют, чтобы только кремлевские ходили. А на рынках ставят свой рубль чуть не в два раза тяжелее даже питерского. Во как! И менялы все из псов безопасности.

– Так может, это, ну их, ваши ярмарки? - выдвинули гениальную идею брянские. - Давайте отъедем за город и там по-быстрому махнемся? А то у нас уже варенье на жаре киснет!

– Ехай без нас! - извинялись компаньоны. - Не то нас потом в вашем же варенье и утопят! На пять дней пути везде ихние гарнизоны! Не поймешь, кто правит. То ли старики, то ли сопливые мальчишки с автоматами…

– Да откуда ж они столько народу-то набрали, чтоб вторую власть устроить?

– А очень просто! Плотют-то им сколько? То-то! И лошади с кормом дармовым им положены! И мотоциклы от немца им завезли, во как! И любой дом для гарнизона, самый лучший в городе, могут забрать! А ишо грамоты, пустые, с подписями да печатью Малого круга, им дают! Это значит, чтоб наделы раздавать! Кого хочут, того и впишут!

– Дык земля-то общая завсегда была…

– Была, да сплыла. Плюнуть не успели, пяти лет не прошло, а на самых жирных кусках столбы с московскими бляхами. И заводы, что по железу, и нефтяные бочки… Сами-то в крепости сидят, а попробуй сунься…

– Так выходит, они сами себе все грамоты и раздают?

– Выходит, что так. Кто ж из молодых не захочет у них-то послужить? Это тебе не уголек возить, не за клюквой кверху жопой по болотам шарить! Так что везите всё на рынок, нет больше правды, заместо нее - закон.

Делать нечего, не везти же всё назад. Слили брянские ребята свой товар оптом. Подсчитали - прослезились. В обратный путь закупились - так чуть не разрыдались, такие цены в столице накручены. Назад приехали, а там не батальон, а войско целое стоит. И амбары с зерном горят. И самые ярые враги единой неделимой государственности развешаны на березах. Вместо капитана войсками командовал высокий человек с желтым лицом. Он не кричал и не хихикал. Он показал два подписанных договора и очень тихо объяснил, что старейшины общин нарушили закон.

Кое-кто из вновь прибывших припомнил, что договором предусматривались твердые цены, но в столице приняли топливо совсем на других условиях. Для особо непонятливых человек растолковал, что за истекший месяц изданы новые поправки к законам. И поправок будет столько, сколько пожелает Большой круг. Ибо всё это в интересах народа. А кто против народа, пусть сделает шаг вперед.

Врагов народа в Брянске не нашлось.

С тех пор Маркиз гонял подводы с углем и дарами леса. Что интересно, сделки теперь оформлялись на рынке, а потом приходилось переться через весь город и выгружаться, где укажут. В Кремле - это еще хорошо, близко. Гораздо более загадочной стала система расчетов. Москвичи всё охотнее брали в долг.

– Вы что, нам не верите? - удивлялись они, когда брянские просили оплатить хотя бы предыдущую партию. - Куда мы, по-вашему, денемся? Мы же представляем не частную лавку, а государство! Эх вы, темнота! Кремлю сейчас нужны ваши деньги, ненадолго. Для вашего же блага! Мы покупаем слона. Вы же хотите, чтобы в нашей великой стране был живой слон?

– Оно конечно!.. - мялись брянские, придавленные широтой столичных замыслов. - Однако нам вить налог бы надо вам же заплатить! И гвоздей бы прикупить, стекла, одежонки…

– Какое нахальство! - в сердцах восклицали оптовики. - Вы их только послушайте! Вы же сами хотели торговать со столицей. Получили самые выгодные условия. Ну где вы еще найдете такой рынок? Ну, не хотите, катитесь в Питер или в Астрахань… если живыми доберетесь.

Московский тракт теперь надежно охранялся, а до Питера или на юг пришлось бы собирать большой караван с охраной. Денег на это не было. Как не было и уверенности, что загадочный закон не запрещает торговать с Питером.

– Так что вот какие дела, господин инженер! - закончил Маркиз. - Дальше проехать не могу, вишь, разворочено всё…

– Ничего, здесь уже близко. Мы дойдем.

В переулке не было видно ни единой живой души. Когда-то здесь прорвало водопроводную магистраль, размыло грунт, и огромный пласт асфальта встал на ребро, перегородив проезжую часть. Над открывшейся ямой возвышался край ледяного тороса, точно оплавившаяся сахарная голова. Крыша ближайшего особняка давно обвалилась и увлекла за собой перекрытия двух нижних этажей; в результате шикарный дом превратился в иллюстрацию для учебника по гражданской обороне. Артур предположил, что пройдет насквозь. Он нахлобучил Карину на лицо шапку, взвалил обмякшее тело на плечо.

– Эка братишку твово разморило-то… А у вас-то, в Питере, все босиком ходят или тока инженеры? - вдогонку выкрикнул возница.

– Те, кто за правду, - босиком. Кто за порядок - по-всякому! - не оборачиваясь, отозвался инженер. Увлеченный прыжками по подгнившим балкам, он не заметил, как в другом конце переулка из подворотни выкатился открытый вездеход.

– Босиком чешет! - сказал своим спутникам кудрявый, покрытый шрамами детина. - Дуло спрячь! За мертвого и десятки не дадут! 30. О пользе домашних животных, или Проделки летуна

Коваль нашел невредимую Чернику и страшно обрадовался. Кобыла от тоски погрызла все сухие ветки во дворе, но летуну было вообще нечем поживиться. Без хозяина он даже ночью не осмелился вылезти из мешка, но из вредности изорвал в клочки свою переносную "квартиру". Теперь скалился изнутри, злой и пристыженный. Чернику бы летун ни за что не тронул, поскольку был воспитан, как сторожевой пес, и полагал ее частью хозяйского имущества. Кроме того, частью детской дрессировки являлось упражнение с миской лошадиной крови. Человек давал попробовать и тут же больно ударял по носу прутиком, пока не возникало стойкой гастрономической неприязни. А главное оружие - хвост - наливался транквилизатором лишь на второй год жизни. К счастью, на боку у не расседланной Черники оставался еще один кожаный баульчик с сушеным мясом и фруктами, так что лакомства хватило на всех.

Артур не стал заходить в институт. Если бы у парадного входа появились чужие, он бы заметил. Судя по следам, Сергей и Люда Дробиченко ушли сами, никто их не заставлял. Сначала пробирались вдоль кустов, затем свернули на подъездную аллею, ведущую к упавшим воротам. Собака ушла за ними. По пути Ласка несколько раз останавливалась и оглядывалась, не решаясь подчиняться новым хозяевам. Скорее всего, она уже вернулась на ярославскую заставу.

Артур разбудил Карина. Сначала тот не мог понять, куда его завезли, затем попросился в туалет, после сообразил, что находится в Москве, осмелел и потребовал еды. Получив отказ, надулся, но на лошадь влез без споров. Видимо, рассудил, что лучше путешествовать верхом, чем с мешком на голове поперек седла. Он предпринял единственную и последнюю попытку сбежать, пока Артур перетягивал подпругу. Отпросившись по-большому, невинно отошел в кустики, а затем тихой сапой принялся отступать за угол. Он полагал, что пробирается незаметно, но производил больше шума, чем стадо кабанов на водопое.

– Святой отец, - тихо позвал Коваль, заканчивая собственное бритье, - вернитесь, я вам что-то покажу.

Чертыхаясь, Карин побрел обратно. Безусловно, трусом он не был, но реально оценивал шансы. Против человека, который трижды почти не сходя с места уклонился от удара палаша, шансов выстоять не имелось. Карин вернулся и увидел летуна.

– Когда ты неосторожно упал на лестнице в соборе, святой отец, я вытер тебе разбитый лоб платочком и дал моему другу понюхать. - Коваль блефовал, настраивать летуна на убийство было делом опасным. - Не уходи далеко, святой отец, мой друг догонит тебя. Я смотрю, тебе знакомы его повадки?

– Да, я их встречал… - Настоятель совсем упал духом. - Только не черных, а зеленых. В детстве у меня в клетке жил один.

– Значит, правду говорят, что ты из общины колдунов?

– Я из гадальщиков.

– Здорово! Садись на лошадь, только не вздумай держаться за мою шею… - Артуру почудилось, что за зданием со стороны улицы затарахтел мотоциклетный движок. Еще один мотор проехал по параллельному переулку, где они распрощались с угольщиком Маркизом. Не слишком ли бурные потоки транспорта в квартале, где никто не живет? - Так погадай мне, святой отец! Например, скажи… Те люди, что караулят нас за углом, начнут стрелять, зная, что могут попасть в тебя?

Карин окаменел.

– Не оборачивайся, святой отец. Двое идут сзади, но они за забором и пока нас не видят.

Артур перехватил поводья левой рукой. Стрелком он как был, так и остался никудышным, именно поэтому разрядить трофейный карабин следовало в первую очередь. Чтобы не давил лишним грузом.

Черника тоже чувствовала опасность, холка ее напряглась, уши вздрагивали. Поэтому Артур так и горевал о потере жеребца; эти коники воспитывались в лесу и на чужаков реагировали враждебно.

До угла массивного здания института осталось три метра. Другого выезда из дворика не предусматривалось. Прямо по курсу - накренившаяся стена соседнего дома и узкий проход налево. Под копытами Черники хрустело бетонное крошево. Когда-то здесь поднимался грузовой пандус, но теперь ушел в землю вместе с подвалом.

Позади треснула ветка. Преследователи преодолели ограду и продирались сквозь кусты. Артур отпустил поводья и сунул левую руку под куртку.

Можно было бы забраться в угловое окно и убежать коридорами первого этажа. Но лошадь не умела лазить в окна. Лошадь, которая его не бросила, как другие, а честно ждала больше суток…

– Ша, приехали! - произнес низкий прокуренный голос, и навстречу вышли четверо.

Карин втянул голову в плечи, а мгновением спустя и Артур понял - братишки не имели к кремлевской армии ни малейшего отношения. Скорее, они имели к ней серьезные претензии.

– Слазий давай! - со скучной интонацией, точно выполняя ежедневную надоевшую работу, приказал главарь. Рот у него до конца не закрывался, потому что левую щеку оттягивали вбок три или четыре уродливых шрама. Шапка каштановых кудрей на фоне перекошенной рожи выглядела нелепым париком. За его плечом, прикладом вверх, болталось богато инкрустированное ижевское ружье с обрезанным стволом.

Все четверо нарядились не по погоде и чем-то смахивали на кочаны с капустой. Скорее всего, спали, никогда не раздеваясь, в этом же сборном гардеробе выезжали на "промысел". А менять ночлег им приходилось частенько; лейтенант Порядок с большим удовольствием рассказывал Артуру, как обращается законная власть с бандами. Если разбойников находили, то квартал оцепляли с собаками или с волками, но в отличие от прежней милиции зверей отпускали с поводков.

Рыжий косоглазый парень в кожаном пиджаке без рукавов нацелил на Артура ружье:

– Винтаря сюды, жива!

– Ну, лови! - Артур послушно кинул карабин. Кинул чересчур сильно, так что бандюги малость отшатнулись. Рыжий поймал карабин за ствол, прикладом попало по плечу кучерявому.

Коваль синхронным движением выхватил из манжетных петель клинки. Разговаривать тут было не с кем.

Рыжий упал на четвереньки, хватаясь обеими руками за горло. Атаман успел дернуться, лезвие пробило ему щеку и застряло в верхней десне. Самое интересное, что применять огнестрельное оружие никто не спешил. Третий разбойник выхватил турецкий ятаган и попытался отрубить Артуру ногу. Четвертый, заросший бородой кавказец, схватил Чернику под уздцы.

Это была с его стороны непростительная ошибка. Артур шлепнул кобылу в бок, она прянула назад, готовясь встать на дыбы, и оставила на лбу и груди кавказца четкие следы от подков. После такого демарша темпераментный горец упал, и земные печали для него закончились. Карин тоненько взвизгнул и кубарем скатился на землю.

Обладатель ятагана, промахнувшийся в первый раз, снова пошел в атаку. Он исполнял для устрашения несложный, но очень эффектный трюк; Артур когда-то видел подобные представления в цирке. Лезвие крутилось вокруг кисти с такой скоростью, что сливалось в сплошной блестящий круг. Атаман ревел, пытаясь извлечь из щеки нож, рыжий норовил встать и снова падал, фонтанируя кровью из распоротого горла, Карин что-то бубнил внизу…

Коваль потянул из седельной сумки ни разу не опробованный "ремингтон" и запоздало осознал, что саблей крутили перед его носом совсем не для устрашения.

На шее затянулась петля. И сразу же рванули с такой силой, что, будь его ноги в стременах, оторвали бы голову. Но стремена Артур уступил настоятелю; вылетая из седла, он успел сделать три вещи: щипнул летуна, разрезал веревку и спустил курок.

Летун, словно того и ждал, вырвался из мешка и вцепился в харю кудрявого главаря. На свету зверь видел плохо и реагировал на кровь. Чувствуя, что ему заживо сдирают кожу с лица, кудрявый забился в истерике и получил два удара ядовитым хвостом.

Коваль в этот момент пролетал над задыхающимся Кариным. Того тоже душили арканом, но отвлеклись на более занятные события.

Любитель фехтования, увидев, что за пакость кромсает голову коллеге, попытался голыми руками схватить летуна за крылья, но это было неправильно. Потому что, в отличие от осы, парализующей жидкости у вампира хватало на шесть ударов. Коваль кривил душой, пугая незабвенного лейтенанта Порядка медленным поеданием заживо. На самом деле паралич наступал очень быстро.

Артур упал. Веревку он перерезал лезвием, вшитым в манжет, но эти сволочи делали арканы из какой-то синтетической бечевы. Петля настолько глубоко врезалась в кожу, что остановился кровоток в сосудах; еще немного - и конец.

Он упал, но не на спину, как ожидали те четверо, а на ноги, как учил Бердер. Выстрел всех напугал, но никого не задело. Определенно, ребятишки привыкли заниматься своим ремеслом в тишине. Артур отшвырнул оружие, обеими ногами посылая тело в сторону, противоположное наклону головы. Гильза еще не успела упасть на землю, когда он раскрутил цепь с грузилом и, один за другим, послал два ножа. В ответ просвистел заряд дроби, но основная масса угодила в то место, где Коваль находился мигом раньше. Четыре дробины ужалили в бок, в ключицу и обожгли в двух местах плечо. Досталось и Чернике.

Бедняжка жалобно заржала и метнулась в сторону, прихватив за собой хрипящего настоятеля. Его левая нога так и висела в стремени.

Двое из оставшейся четверки съежились, как бумажные фантики над пламенем свечи, баюкая свои вспоротые животы. Третий, разглядев летуна, издал вопль на грани ультразвука и помчался наутек. Он успел сделать полтора шага, когда обвившаяся вокруг шеи цепь рванула его назад, спиной на острие кинжала.

Лошадь брыкалась в тупичке, по ее глянцевой шкуре многочисленными ручейками стекала кровь, но навзничь лежащий Карин застрял между двух деревьев и не давал Чернике сбежать. Тот, что стрелял в Артура, высокий здоровяк с перебитым носом и абсолютно белыми безумными глазами, сделал еще один заход. Он отступил на шаг, переломил ствол и судорожно пытался подцепить ногтем горячий капсюль.

– Уходи! - посоветовал Коваль и вытащил из-за обшлага очередное лезвие. - Брось ружье и уходи!

Не послушав совета, грабитель одной левой защелкнул затвор, а в правой руке у него уже появился тяжелый длинноствольный пистолет. Так он и свалился, целясь из двух стволов в вечереющее, ослепительно чистое небо… Коваль подошел и, кривясь от запаха, при помощи кинжала извлек клинки. Его левый рукав стал горячим и мокрым, на боку тоже расплывалось пятно. Головой он мог двигать лишь с большой осторожностью. Срочно требовалось найти тихое место и залатать пробоины. Но не здесь…

Как ни удивительно, косой рыжеволосый парень был еще жив. Артур знал, что стоит вытащить нож из его горла, и всё закончится. Смертельно раненный, рыжий смотрел на свою недавнюю жертву с такой мольбой в глазах, что у Артура не поднялась рука его трогать. Проверять остальных не возникало желания, тем более что летун не закончил трапезы.

– Зачем… я тебе… нужен? - проскрипел настоятель, когда к нему вернулась речь. - Или… убей меня… сейчас, или нас… убьют вместе!

– Нет уж! - возразил Артур, кое-как, наспех, накладывая шину на сломанную ногу. - Мне нужно, чтобы с тобой, святой отец, пообщались мои друзья…

– Мне нечего скрывать… Что ты хочешь, я и так расскажу, без пыток…

– Вот и прекрасно!

Артур смазывал раны Чернике. Большинство дробин он сумел "вытянуть" руками. В своем организме он навел порядок довольно быстро, но принял решение два инородных тела пока не трогать. После, всё после…

– Мне и надо, чтобы ты всё рассказал, святой отец.

– Ты не вырвешься из Москвы… Это были бандиты, а не стража. Поэтому не стреляли, хотели продать нас дикарям… Совсем обнаглели, днем нападают! Но меня ищут и знают в лицо. Убьют лошадь, пешком не уйдешь…

– А мы, святой отец, дальше на лошади не поедем!

Хоть бы подвернулся навстречу приличный человек, горевал Артур, обнимая дрожащую кобылу за шею. Отдал бы тебя бесплатно, лишь бы не обижали. Еще одна подобная стычка, и Чернику застрелят. Да где тут найдешь приличных людей?..

31. Байкер поневоле

За поворотом в тени стоял обшарпанный до невозможности вездеход без крыши, армейский жесткий вариант. Артур так и не сумел угадать его марку; складывалось впечатление, что джип собирали не так давно. А за джипом Коваля ждал очередной кусок преследующего его наваждения. Задрав, как сорочьи хвосты, самодельные глушители, там отдыхали два спортивных байка. Коваль перенес соборника в машину, туда же покидал мешки и всё пригодное оружие. Уложил Карина на заднее сиденье, закутал одеялом. Адепт малого круга выглядел хуже некуда, по лицу его крупными каплями стекал пот, и без того нездоровая кожа потемнела. У Коваля даже мелькнуло сомнение, правильно ли он поступил, захватив столь хворого "языка"…

Затем предстояло самое тяжелое. Хрипя от натуги, Артур втолкнул через заднюю откидную дверь тяжелую двухцилиндровую "ямаху". Модель была абсолютно незнакома, и некоторые детали компоновки наводили на мысль, что машина создана уже после того, как он "уснул". Бак мотоцикла разбойники заполнили по горловину, но, открыв его, Артур удивился, как двигатель до сих пор справлялся. Безусловно, в столице отыскался умник, восстановивший производство бензина, но пока научатся делать горючее требуемого качества, вся техника встанет. А вот переборкой движков вряд ли кто-то занимается.

Аккумулятора и ключей зажигания он не нашел, зато обнаружил торчащую сбоку в капоте ручку с тросом, как в лодочных моторах. С четвертой попытки вездеход затрясся, выплюнул черное масляное облако, из всех щелей в салон хлынули отработанные газы, а скрежет и визг вентилятора оповестили прилегающие кварталы о начале автопробега. У Артура нашлись даже зрители, двое мальчишек лет двенадцати. Он встретился с ними в третьем по счету переулке, куда пытался свернуть в поисках ровного асфальта. Когда Артур, налетая грудью на руль, сражался с подгоревшим сцеплением, дети проводили его огрызками яблок и дружеской матерщиной.

При повороте на Басманную Артур освоился и промахивал рытвины, почти не снижая скорости. Видимо, эта трасса считалась стратегической. Поверх растворившейся мостовой в три наката лежали огромные бревна, стянутые костылями и проволокой, так что Артур отважился переключить на третью передачу. Черника послушно бежала следом. На дырявом пассажирском сиденье в мешке недовольно шипел обожравшийся крови летун. Артур не позволил хищнику кусать никого, кроме главаря банды, который был заранее обречен. Настоятель подпрыгивал, скрипел зубами, но молчал.

В том месте, где раньше зеленел сад Баумана, при свете костров валили деревья, тут же обрубали сучки и волоком доставляли к дороге. Дальше, у станции подземки, улица сужалась. Здесь дорожники укладывали самую свежую мостовую, ярким пламенем в бочках горел мазут, и варились в котлах бараньи ребра. Коваль осторожно объехал толстого мужика в желтой каске и резиновом плаще, по виду - начальника работ. Толстяк стоял под полиэтиленовым навесом, там, где над столом горела электрическая переноска и ругались бригадиры. На Артура никто не посмотрел, гораздо больше внимания привлекла его породистая лошадь.

Чем дальше они продвигались к Кольцевой, тем безлюднее становились проспекты. Основная масса служивых и мастеровых переселилась ближе к центру, а граждане "независимых" гарнизонов жили компактно в своих "исторических" квартирах и в сумерках не особо разгуливали. Коваль почти не смотрел по сторонам, всё внимание сосредоточивая на жутких ямах и нерастаявших сугробах. Сюда дорожники еще не добрались. Зима в этом году пришлась снежная, сточные колодцы давно забились грязью, и порой казалось, что вездеход не едет, а плывет среди бесконечных струй талой воды. Несколько раз машина застревала, тогда Артур выходил, впрягал уставшую Чернику, и вдвоем они кое-как справлялись.

Он рассудил, что выбираться стоит там же, где вошел в город. Собственно, мегаполис простирался на многие километры и за пределами кольца, но обитали там в основном ковбои, лесорубы и охотники. Артур встречался с десятками людей из этой породы и почти не сомневался, что ярых сторонников президента среди них нет. Главное - незаметно миновать ворота…

Незаметно не получилось. Он сделал всё, чтобы обойти площадь Трех вокзалов по самой большой дуге. Несколько раз, завидя впереди подозрительное движение, снова и снова забирал вправо, но на пересечении с Краснопрудной машину обстреляли. Позже Артур убеждал себя, что мог бы проехать иначе, но в тот вечер, натыкаясь на завалы и ряды колючей проволоки, он не решился соваться во мрак старых московских переулков. На Ярославском вокзале три года назад обитала та самая коммуна "паровиков", к которым и посылал его Рубенс. Как давно это было, поразился Артур… Он успел забыть о том горделивом, боевом настрое, который владел им тогда. Как он надеялся восстановить связь, пустить тепловозы, а там, чем черт не шутит, и электровоз! Он всерьез уверял библиотекаря Леву, что достаточно запустить пару котлов на теплоцентрали, и энергии хватит для подземки…

Он спрашивал себя: что если забрать Надю и переселиться в город?

Допустим, не сюда, пусть Качальщики разбираются с Москвой как хотят, а в Питер. И можно не к папе Рубенсу, который также поступил не совсем красиво, можно пойти к мэру. Инженеры нужны везде. Многое он подзабыл, но это не страшно, почитает. Страшно другое: он слишком привык к тому, что недалекий перевозчик угля Маркиз называл объемным словом "правда".

Вполне вероятно, что лесная демократия Качальщиков не продержится долго, и прав окажется старый книжник из Эрмитажа. Население возрастет, старые волшебники станут легендами, колдуны уже тянутся в города, и образовавшуюся брешь планетного разума опять заполнят самые обычные люди.

Малые и крупные царьки с имперскими замашками и подавленным детским честолюбием. И священная борьба соратников Бердера сохранится лишь в виде Книги. Хотя вряд ли сохранится; такие люди, как Карин, обычно жгут книги из самых лучших побуждений…

От тягостных мыслей Коваля отвлек свист пуль. Палили из автомата, издалека, и очередь прошла высоко над головой. На севере города когда-то шли серьезные бои; он ошибался, полагая, что столицу не затронули волнения. Гостиница "Ленинградская" светилась множеством ярких огненных точек над безжизненными руинами кварталов, точно океанский лайнер среди холодной пучины океана. Коваль уже понял, что ошибся, и надо было с самого начала уходить по Сретенке, там, по крайней мере, расчищали проезжую часть…

Еще одна очередь, и сразу же стук копыт. Их догоняли. Артур огляделся. Слева - сплошная мешанина из сгоревших станционных зданий, перевернутых вагонов, упавших железнодорожных кранов. Справа - бесконечное море тающего снега и вздыбившиеся над ним, точно вершины затонувших аттракционов, изогнутые обломки рельсов. Единственная сухая дорожка, по которой он приехал, прямиком вела к завалу. Лошадь пройдет, но для джипа оставалось слишком мало места. Коваль сам загнал себя в тупик.

Он оглянулся. Три всадника миновали полузатопленное здание депо и готовились выйти на "финишную прямую". До того, кто скакал первым, оставалось метров триста. Отступать было некуда, но после схватки с грабителями у Артура не добавилось желания драться.

– Я не вышел на моление… - глухо произнес настоятель. - Это патруль безопасности. Если ты отпустишь меня, я скажу, чтобы тебя не трогали… Ты сможешь уйти.

– Начнется стрельба - не вздумай высунуться, святой отец! - Артур пошарил в мешке, выложил на капот три булыжника. Вместе с конем он потерял значительную и лучшую часть своего арсенала. На ярмарке остались маленький арбалет и лук, и оба бумеранга, и очень удобные палочки, нечто вроде нунчаков… - Отпустил бы меня на рынке - махал бы сейчас кадилом!

– Не понимаю…

– Тогда молчи.

Трое с автоматическим оружием - это серьезно, подпускать нельзя. Артур встряхнул кистью и начал плавно раскручивать пращу.

Молоденький сержант, что было сил погонявший низкую мохнатую лошадку, ничего не успел понять. Час назад капитану позвонили по вертушке, он всех поднял по тревоге и велел прочесывать улицы. На авто приехал взмыленный посыльный из Кремля и сообщил, что из каземата малого круга сбежал опасный колдун. А после этого, озираясь, посыльный сообщил уж совсем невероятную новость, в которую никто не поверил. Якобы колдун темными чарами опутал самого настоятеля собора и утащил за собой.

Никто точно не знал, как выглядит колдун. Одни приписывали ему крылья, как у огненного змея, и раздвоенный язык длиной в метр. Другие, напротив, утверждали, что он снаружи, как человек, но пасть, как у волка, и вчера утром откусил человеку голову на рынке. Не совсем было понятно, кого и где искать, но гонцы полетели и в те гарнизоны, куда не дотягивались телефонные провода. Всех мужиков собирали с оружием, под команду свободных кремлевских офицеров.

Меднолицый человек в джипе с трусящей позади кобылой не только не остановился по приказу, но зачем-то свернул в тупик. А теперь он стоял возле машины по щиколотку в ледяной воде и крутил над головой какой-то тряпкой. Потом человек сделал непонятное движение, точно поскользнулся, а секунду спустя что-то тяжелое и твердое ударило сержанта в левый глаз, и он завалился набок. Лошадь пробежала еще немного, затем перешла на шаг и остановилась в недоумении. Солдат, скакавший следом, сам был из ковбоев, знал, что такое праща, но заметил второй бросок слишком поздно. Солдату повезло больше, камень попал в лоб, скрытый под меховой шапкой, и только на время его оглушил. Третий участник состязаний, отставший на сотню метров, дал еще одну бесполезную очередь и ускакал за подмогой.

Артур откинул одеяло. Солнце почти закатилось, но и в сумерках было заметно, что у Карина начинается сильный жар. За три года в лесу Артур, конечно, не стал первоклассным медиком, да Качальщики никого и не лечили. Единственным пациентом в деревне был он сам, и дважды в первую зиму простужалась Надя. Качальщики не лечили и не лечились, они слушали свой организм и настраивали его на дыхание Земли. Этим врожденным навыкам никто Артура учить и не пытался, зато дали с собой в путь десяток пузырьков на все случаи жизни.

– Выпей! - Он с трудом заставил святого отца разжать зубы. - Не бойся, это травяной сбор. Поможет твоей печени… Теперь выпей это, укрепляющее. Я привяжу тебя ремнем. Не вздумай за меня хвататься…

– Ты безумец… Нас уже ищет вся Москва…

Коваль сознавал, что придется бросить всё. Запасную одежду, еду и, главное, Чернику. Самый лучший орловец не угонится долго за мотоциклом… Затем он помолился. Молитва его состояла из пяти слов: "Всем моим врагам таких прогулок…"

"Ямаха" завелась легко, круга три пробежался - и готово. В одном цилиндре клапаны отбивали собственный похоронный марш, другой нагло дымил, сцепление еле слушалось, но в целом доисторическое чудо откликалось на руки человека. Всё управление скоростью было переброшено на ручной акселератор, что Артура вполне устроило. Он поерзал на седле…

Тело вспоминало. Четыре года назад, нет, сто двадцать четыре года назад он дал себе зарок не прикасаться к байку. Он не то чтобы садиться, он на них смотреть не мог. Это была абсолютная нелепость, и Коваль внутри прекрасно сознавал, что старенький "харлей" ни в чем не был виноват. Но именно оттого, что невозможно было найти виноватого и не на ком было выместить злобу, он по странной прихоти возненавидел лучшего товарища своего детства. Кроме "американца", отец покупал сыну в свое время "яву", а позже, уже после института, Артур сам собрал денег на старую "хондочку". Погонял на ней два года, затем покрасил, подновил хром и втридорога продал пацанам из мотоклуба. Тогда по стране гуляла несусветная инфляция, а начинающий аспирант нуждался в компьютере. Наука становилась важнее любимой техники…

Он тронул с места, боясь какой-нибудь странной реакции организма, боясь, что загнанные внутрь воспоминания вырвутся наружу, но ничего такого не случилось. Машина пошла легко и мощно, заполняя тело восторгом, полузабытым чувством покорителя. На лошади совсем иначе, лошадь - это твой товарищ, напарник, иногда друг. Но когда под задницей, чаще стука сердца, взрываются порции бензина и два центнера железа готовы встать на дыбы от одного движения ладони, это вам не в "мерсе" пылить…

– Тебя убьют! - простонал в самое ухо Карин. - На всех заставах - пулеметы!

– Ты прав, но мы не поедем через северные заставы! - Артур сбросил обороты, разогнался, пробуя тормоза. - Мы двинем на юг, по Варшавскому или Каширскому тракту, там, где ночью выходят караваны.

– Генерал безопасности посадит сотню солдат на мотоциклы!..

– И все ваши солдатики гоняют с тринадцати лет? - зло рассмеялся Коваль. - Они прошли мотоклуб и байкерские тусовки? - Он отпустил сцепление и, взметая фонтаны брызг, покатил в обратном направлении. Растерявшаяся Черника запоздало бросилась следом.

Артур больше не скрывался и мчал напропалую, держась южного направления. Карту центра он представлял смутно и, чтобы не сбиться с дороги, рванул по верхнему ярусу Садового кольца. Здесь, как и в Питере, встречались остатки баррикад, но большинство из них растащили, освободив широкие проходы. По левой стороне Садового кольца сто лет назад шли танки. Скелеты многих из них, "обглоданные" новыми жителями внутри и снаружи, до сих пор "украшали" вечернюю столицу. Там, где кружились танковые колонны, от асфальта ничего не осталось.

По правой стороне приходилось двигаться галсами, чтобы не столкнуться с медленно ползущими повозками. Карин скулил от страха и боли, когда Артур укладывал байк почти параллельно земле. Но больше соборник боялся летуна в рюкзаке, который от потери ориентации прихватывал когтями спину пассажира. На двух заставах их пытались задержать. Артур замедлялся, изображая послушание, затем в последний момент поднимал машину на дыбы, и стражники успевали только отскочить. За Краснохолмским мостом за ними увязалась конная погоня, но вояки быстро отстали. Артур провел кусочек показательного выступления.

Моля Бога, чтобы не попалась яма, позволил всадникам приблизиться вплотную. Они не стреляли - видимо, информация о похищении Карина прошла по официальным каналам. Дождавшись, пока рядом, слева и справа, замелькают ноги лошадей, он резко дал по тормозам, выкручивая руль, упал всей массой на левую сторону, тут же поддал газу… "Ямаху" развернуло на месте, задним колесом угодило ближайшей лошади по ногам; та взбрыкнула и упала, кувыркаясь вместе со всадником. Остальные четверо кавалеристов по инерции пронеслись вперед, бестолково осаживая коней. Артур дал газу. Карин ему жутко мешал держать равновесие, но хотя бы не брыкался.

Наездник, скакавший справа, успел развернуться лишь наполовину и тут в метре от своего бока увидел неудержимо приближающееся широченное резиновое колесо. Конь от удара повалился набок, сломав наезднику в двух местах ногу о дощатую мостовую. Еще одного, усатого парня с накрученным на локоть лассо, Артур ранил метательным ножом. И тут же дал стрекача. По мосту приближался целый эскадрон.

Как только стало темно, пришлось снизить скорость, но Артур сразу получил преимущество. Теперь он видел патрули издалека и заблаговременно объезжал их. Солдаты жгли факелы и, растянувшись цепью, обшаривали дворы. Один раз Артур минут десять простоял в нише, ожидая, пока подвыпившая, хохочущая поисковая группа пройдет мимо. В подвальные окна бойцы кидали горящую паклю или фонари на палках, но сами спускаться не отваживались. Карин скрипел зубами, наблюдая такое "усердие".

– А чего ты хотел, ваша святость? - успокаивал Артур. - Тебя ж никто не любит.

В тот момент, когда вдали заполыхали сотни огней большой стоянки, настоятель впервые всерьез поверил, что его увозят из Москвы. Справа от Каширского тракта и до и после Кольцевой бетонки ночевали многие десятки погонщиков и бедных торговцев, у которых не было лишних денег заплатить за ночлег в гарнизонах. Утром вся эта громадная масса придет в движение, одна река подвод потечет в южные губернии, другая двинется к ярмарке - пополнять карман связанного, избитого человека, что трясся на заднем сиденье мотоцикла.

– Зачем я тебе нужен… демон? - безнадежно спросил Карин.

– Чтобы спасти Москву. - Артур полной грудью вдыхал ароматы просыпающихся от зимней спички полей. - Ты расскажешь моим друзьям всё то, что говорил мне. Как хорошо у вас жить и как все счастливы, что появилась крепкая власть. И сколько сделал для народа президент. Видишь ли, мне мои друзья не очень верят. Я им много раз говорил, что без государства никуда, они не верят. Вот я и подумал, не с пустыми же руками возвращаться, возьму тебя с собой… То, что мне было нужно для… э-э-э… работы, украли вместе с конем. Так что настраивайся спасать Москву, речь готовь.

– Да от кого? - опешил настоятель. - От кого спасать-то?

– От меня, ваша святость. От меня.

32. Спор без выигрыша

– Не дергайся! - сердито повторил Исмаил. - Если будешь мешать, я сломаю тебе ребро.

Артур так и не удалил две дробины, теперь обе обросли мясом, но при беге и даже при быстрой ходьбе доставляли неудобства.

– Я виноват. Я потерял обоих коней и змея… Чернику убили просто так, представляете? Ни за что. Эти сволочи убили ее из вредности, за то, что она бежала за мной. А я ничем не мог ей помочь… - Артур лежал на широкой доске и говорил без передышки, чтобы отвлечь себя от боли. Несмотря на всю полевую анестезию, пулевые отверстия нагноились. Исмаил раскалял над огнем крючки и довольно грубо ковырялся в ранах. - Я потерял все твои приспособы для меток, учитель… Я не специально…

– Это ничего. Слабая метка может быть чем угодно. Лежи тихо…

Когда Артур покидал "базовый лагерь", Качальщиков было всего трое - Бердер, Исмаил и Анна Вторая. Расположились в заброшенной деревеньке, не доезжая Сергиевого Посада, в единственном прямо стоящем здании, маленькой церквушке. Большинство изб на обеих улицах деревни превратились в покатые холмики. Вернувшись, Артур, к немалому изумлению, застал в церкви "старшего генетика" Прохора и еще двоих незнакомых старичков из какой-то дальней общины. Мотоциклист так устал, что мог лишь смотреть и хлопать глазами. Прохор смеялся в бороду, он мало говорил. Оставалось предположить, что чародеи догнали авангард экспедиции по воздуху.

Как всегда, Те, кто раскачивает, знали о приближении любого человека заранее, и даже знали, что Коваль везет с собой пленного. Уже наготове была куча раскаленных камней, оставалось смести с них угольки, намочить веники, и следующий час Коваль провел, нежась в самой потрясающей баньке… Исмаил непрерывно окуривал всю округу таежными благовониями, но даже на таком удалении лесные жители ощущали запах столицы и никак не могли от него избавиться. Артуру, напротив, казалось, что после липкой, гнилостной атмосферы он попал в настоящий рай.

В пути Артур заправлялся дважды, по сути дела, отнимал топливо у встреченных автовладельцев. Но после второй заправки мотор застучал с перебоями, и до деревни он доехал почти на честном слове. Бердер вышел навстречу, дождался, пока Артур слезет и отстегнет от себя пребывавшего в полной отключке Карина. Артур уже знал, что последует дальше: один из тех "фамильных" трюков, которые ему не суждено было постичь.

Три секунды спустя на месте, где стояла "ямаха", бугрилась и опадала раскаленная спекшаяся корка. После проведенной стерилизации плевок Сатаны просуществует две недели, а потом на его остатках еще сильнее пойдут в рост побеги.

– Зачем ты привез его с собой? - Исмаил пустил по кругу ковшик с густым пахучим отваром. - Этот жалкий колдун не сказал ничего нового.

Седой Качальщик мотнул головой в сторону лежанки, где забинтованный, словно мумия, тихо страдал настоятель. В процессе осмотра выяснилось, что у святого отца сломано два ребра, воспалились фурункулы на спине и почти отказала почка. Теперь он лежал, до ушей залитый отварами, намазанный притираниями, и редко дышал через рот. Его даже не унесли в сторонку, пусть себе слушает…

– Я поверил… - Артур чувствовал каждой клеточкой тела такую блаженную истому, что самые простые слова давались с трудом. - Мне казалось, он сумеет убедить вас…

– Убедить в чем, Проснувшийся?

– В моей правоте. Историю нельзя остановить… То, что делают эти люди, жестоко, но необходимо.

– Необходимо было бить тебя и угрожать пытками? - поднял брови Бердер.

Белые старички переглянулись и одновременно затянулись из узких лакированных трубочек. Они курили не табак, а какую-то цветочную смесь, от которой у Артура всё плыло перед глазами.

– А разве ваше племя ласково обращается с врагами? Вы продаете людей, как скотину!

Артур знал, что может выплескивать из себя любые оскорбления, наставников это не трогало. Заставить их изменить принятое мнение могли не слова, а только очень серьезные обстоятельства.

– Хорошо! - сдался он. - Хорошо, попробуем иначе. Вы надеялись, что едва я вернусь в город, как тут же воспылаю к нему ненавистью. Не скрою, так и случилось, но это не повод, чтобы навязывать сотням тысяч людей, как им жить. В таких решениях нет справедливости, о которой вы печетесь… Разберитесь вы, наконец, в собственных терминах! Я прожил тридцать лет в обществе, где справедливость понималась точно так же, люди были не глупее вас, но есть справедливость частная, а есть общественный интерес.

Меня забрали в тюрьму, могли пытать или даже убить. С точки зрения моей жены, это было бы жуткой дикостью и вандализмом, потому что я не сделал ничего плохого. Для большинства рыночных торговцев, я уверен, солдаты Карина тоже малосимпатичны. Подумаешь, паренек расплатился осколком от яйца Фаберже! Подумаешь, отрубил палец ворюге! Да так жулику и надо! При других обстоятельствах меня бы, возможно, даже спрятали от патруля. Это и есть та самая правда, о которой вы так заботитесь, чистой воды анархизм. А теперь взглянем на дело иначе.

Вот вам другой пример. В восемнадцатом веке жил один неглупый мужик, он объяснял это лучше меня… Так вот: скажем, меняльная лавка, из нее когда-нибудь вырастет первый московский банк. Богатый меняла дает денежки в долг, под процент. Не понимаете? Ну, чтобы вернули больше, чем взяли. Кто занимает деньги? Бедный караванщик, скажем, из Брянска. Ему надо перекрутиться, купить-продать, оставить семье и так далее… И вот бедняга не справился, не может вернуть долги.

О чем кричит ваша "справедливость"?! Как так можно, заявляете вы, тащить доброго, ни в чем не виноватого трудягу в тюрьму, бить его плетьми, продавать в рабство? И вас, конечно, поддержат сотни тысяч бедняков. Они с радостью похватают камни. И если солдаты, охраняющие менялу, не будут смельчаками и не разгонят толпу из пулеметов, можете не сомневаться: ваша "правда" возьмет верх. Конечно, это же так очевидно! Как можно давать еще больше наживаться лихоимцу, который и без того ездит на моторе и захапал себе кучу денег!

Но эти же ненавистные солдатики спасли бы рыночного воришку от расправы толпы. А торговцы, которым очень хотелось бы махнуться напрямую - ты мне сапоги, я тебе - груздей моченых, втайне рады, что появилась наконец стабильная валюта и за нее можно приобрести на рынке всё. Всё, что нужно, а не метаться по темным углам в поисках товара. Плюс к тому, на рынке тебя охраняют, и ближние дороги уже стали спокойны…

– Ты хочешь сказать, что доволен Москвой?

– Совсем нет, - горько улыбнулся Артур. - Но люди не были довольны и до года Большой смерти. Я просто стараюсь, в который раз, втолковать, что вы заняты безнадежным делом. Вы пытаетесь отделить добро от зла, а это нереально. Не я это сказал. Мне тоже очень хотелось бы помочь забитому ковбою, которого обдирают налогами московские вояки. Мы можем прийти в его деревню и прогнать гарнизон. Мы можем заставить купца вернуть деньги тем беднякам, что брали у него в долг, а теперь проданы ему с потрохами. И чего мы добьемся? Лично я не желаю стать героем фольклора вроде Емельки Пугачева или Стеньки Разина. Эти чудовища со своим обостренным пониманием правды не принесли народу ничего, кроме многолетних страданий. Поймите же, мы можем спасти десяток обиженных, но нанесем удар по системе взаимной безопасности, по общественному интересу. Купец больше не даст денег в долг, рубль обвалится, и пострадают все! Ковбой откажется содержать солдат, и рано или поздно его дом сожгут соседи или дикари. Только никто уже не защитит его! Пусть сейчас всем плохо, но так бывало и раньше. Либо появится сильное государство, либо по дорогам будут носиться банды шептунов…

Качальщики молчали. Незнакомые старики посасывали свои трубки, заполняя прогретую внутренность церкви сладковатым дурманом, Бердер раскладывал вокруг костра сырые поленья. Карин валялся, спеленутый, на постели из еловых лап и не подавал признаков жизни. Дым от костра поднимался к прорехам в крыше, обволакивал стены, где в вышине еще грозили пальчиками почерневшие лики православных святых. Сразу за церковью начиналось кладбище, но за век снега и дожди размыли могилы. Сквозь пролом окна Артур видел кусок решетки, изъеденную временем верхушку косого креста и почти вертикально торчащую из лужи крышку цинкового гроба. В таком гробу когда-то привезли из Чечни соседа Серегу… На деревьях уже набухали почки, по обломкам рухнувшей звонницы сосредоточенно вышагивали грачи, подступивший к деревне лес вздыхал, точно живой, и отряхивал на землю миллионы брызг.

– Мы не отделяем добро от зла, - медленно произнес Исмаил. - Мы слушаем Землю, а Земля для всего сущего на ней - всегда добро. До Большой смерти не было Тех, кто раскачивает. Потому что земля справлялась сама с теми ранами, что вы ей наносили. Мы читаем книги, Артур. Последнюю сотню лет до Большой смерти Земля почти не справлялась. Вы забрали у нее почти всё, не спрашивая. Как нас назвал твой знакомый музейщик? Альтернативным разумом? Сложное слово, но я понимаю. Этот самый альтер… разум должен был появиться намного раньше. Но я имею в виду не Тех, кто раскачивает, совсем другое. Теперь неважно, после Большой смерти Земля качнулась, они погибли…

Ты думаешь, Проснувшийся, что Вечные пожарища - это самое печальное, что есть на планете? Это не так. Ты знаешь, что последние двадцать лет вытекает в землю из древних заводов? А такие заводы повсюду. Люди ушли, а порошки, несущие смерть, остались. Мы пытаемся их остановить, но не успеваем, нас слишком мало. Ты помнишь, я брал тебя с собой на северный берег? Помнишь кладбища птиц, целые стаи птичьих скелетов? Помнишь рыб без глаз, рыб, покрытых язвами, тысячи мертвых рыб, вмерзших в лед у берега? Они погибли от огненных грибов, что давали тепло и свет… Только Те, кто раскачивает, поняли, чем опасны огненные грибы. Они остаются внутри рукотворного камня, они больше не дают тепла, они не двигают больше подводные корабли, но они не спят… Они продолжают раскачивать Землю, а не мы.

Понимаешь? Если бы миллионы людей не умерли от болезни СПИД, Земля скинула бы их. Она уже начала раскачиваться, еще тогда, но вы не замечали!

Исмаил говорил всё быстрее. Это была первая столь долгая проповедь, которую услышал от него Коваль за три года. Сейчас Качальщик не на шутку разгорячился; на обычно безмятежном, непроницаемом лице разлился румянец, сцепленные в замок руки, напротив, побелели.

– Вспомни хорошенько, Клинок, разве не было такого в давние времена, чтобы большие рыбы сами бросались на сушу, ища себе смерть? Разве не было такого, чтобы из грязных озер навсегда улетали птицы? А сколько тысяч уродов рождалось у ваших женщин?

– Такое случалось, но…

– Просто вы не понимали, что это значит! Земля уже качалась, Слабые метки уже бродили по ее поверхности, и достаточно было самой малости… Когда мой дед был еще ребенком, он нашел на краю теплого пожарища живую траву. Это пожарище не породил мертвый завод, там сошел с пути паровик, что вез военную химию… Мой дед взял в ладонь эту травинку, она была единственной посреди пустыни. Он дотронулся до нее и понял, что нашел один из звенящих узлов. Он нашел такую Слабую метку, которая могла бы раскачать не то что Вологду или Шарью, она могла бы раскачать всю Землю между океанами. И знаешь, что он сделал, Проснувшийся?

Ты чувствуешь справедливость, ты не тронул бы этой травы, возможно, даже бы полил ее водой, но не более того. А такой человек, как Карин, он бы прошелся по ней сапогом. Просто так, без удовольствия, но наступил бы, чтобы зеленые лепестки не нарушали серого цвета смерти! И таких, как твой соборник, в городах - большинство.

Если они встретят цветок, то непременно сорвут его, чтобы выкинуть. Если в городской пруд спустится дикий лебедь, они убьют его и зажарят, как будто им не хватает еды! Они сливают свое дерьмо в реку, из которой пьют воду! Они плодят болезни вокруг своих жилищ, потому что каждый выплескивает нечистоты под дверь соседу!..

Они боятся всего, что не подчиняется их бездарному городскому колдовству, они боятся нас и запугивают детей. Они не представляют, сколько сил мы тратим, чтобы сохранить равновесие Земли. Они ненавидят нас, потому что мы раскачиваем слабые узлы, а на самом деле мы их же и спасаем! Посмотри, что ревнитель церкви носит на груди! - Хранитель расстегнул наспящем Карине рубаху, брезгливо подержал на ладони целую пригоршню амулетов и оберегов.

Чего там только не было! На веревочках вперемешку висели христианские кресты разных конфессий, полумесяц пророка и могендовид, какие-то баночки с волосяными кисточками, пожелтевший зуб тигра и даже миниатюрный костяной слон с позолоченными бивнями.

– Этим насекомым всё равно, кому лизать пятки. Они будут поклоняться тому знаку, который носит их хозяин. Если папа любит объезжать коней, то они, ради того чтобы остаться при власти, тоже полюбят эту забаву! Они готовы отбить себе жирные задницы и свернуть шеи, но будут делать вид, что им нравится падать в грязь. Если старого хозяина убьют и придет новый, покровитель холодного оружия, они специально выучатся махать саблей, лишь бы не потерять милостей новой власти. А прежнего хозяина тут же забудут и знак его силы упрячут подальше… А ты, Клинок, нахваливаешь мне их "государство"!

Мой дед был одним из первых Хранителей равновесия, он три дня пролежал возле кустика на пожарище, оберегая его своим теплом, укрывая его от ветра и насекомых. Когда шел дождь, он расстилал одежду, чтобы собрать для растения побольше воды. Там его и нашли родичи. Не все умели слышать, в те годы небо было отравлено дурным запахом смерти. Земля тогда еще не забрала кости миллионов умерших, повсюду жгли костры из человеческих тел, и запах этот мешал Хранителям. Моя прабабушка, мать моего деда, рожала его в первой лесной общине, возле пожарища, но сама она была городская, из Перми. Когда она захотела привезти сына в город, он сразу начал задыхаться. И остальные маленькие тоже. Тогда и стало понятно, что дети из Вечных пожарищ не могут вернуться в города.

И вот они, родичи, собрались вокруг моего дедушки и смотрели, как он спит на сером пепле, обняв зеленый росток. И стали они охранять этот кустик по очереди, не отлучаясь ни днем, ни ночью, ни в самые лютые холода. Охраняли его долго, пока рядом не выросла еще трава и метка не потеряла силу. Те, кто умел слышать, понимали, что дед случайно нашел огромную редкость. Слабые метки такой мощности попадаются раз в двадцать лет и обычно там, где нет ничего живого… Где живое пытается вернуться, и если его убить, то Земля не выдержит и взорвется…

– Что значит "взорвется"? - Коваль уже не знал, чему верить. За три года он привык, что никакого волшебства, в смысле черной магии или говорящих котов, не существует, а нынче его снова погружали в трясину сверхъестественного.

– Взорвется - это не означает, что погибнет. - Голос Исмаила был печален, а глаза засасывали, как ледяные бездонные омуты. - Земля сметет всех нас, и ей будет всё равно, что шесть поколений Хранителей отдали жизнь во имя спасения равновесия… Ты слышал о Хранителях памяти?

– Мама Рита, мир дням ее, говорила, что мне незачем с ними встречаться.

– Она права! - кивнул Исмаил. - Эти люди плохо выносят общество. Мой младший брат Кристиан один из таких, он живет у озера Валдай со своей женщиной и детьми…

– Так это ему донес Рубенс о моем появлении в музее?

– Да. Кристиан не ищет общения, но к нему ездил и Миша Рубенс, и другие питерские папы, кто хотел увидеть будущее. Но будущее предсказать не так уж сложно, потому что перед нами всегда лишь его малая часть. Время похоже на старую сосну. Далеко вверх тянется голый ствол прошлого, затем идет тонкий срез настоящего, который тут же сменяется кроной. И каждая веточка на кроне, каждая иголка - это один из путей, который ты выберешь. И Кристиан может разглядеть лишь одну из тысяч иголок…

– Это называется многовариантностью…

– Пусть так. Я не знаю умных слов. Я познакомлю тебя с Кристианом, но не ради будущего. Он покажет тебе прошлое, для него это легко. Не то прошлое, которое тебе знакомо. И не то прошлое, о котором ты читал в книгах. Он покажет тебе такое давнее прошлое, о котором не слышал ни один книжник до Большой смерти. То, что было пять миллионов лет назад. И то, что было двадцать миллионов лет назад. И шестьдесят миллионов лет назад.

– И что я должен увидеть? Процесс размножения мастодонтов? Или любовные игры диплодоков?

Исмаил укоризненно покачал головой:

– Я не знаю, кто такие диплодоки. Ты увидишь разумных, Проснувшийся.

– Твой младший брат ошибается. Миллион лет назад на планете не существовало людей.

– А разве я говорил о людях?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что?..

– Кристиан не видит все ветки будущего, но прошлое понятно ему, как ствол сосны. Трижды на Земле появлялись разумные, и трижды они нарушали равновесие, раскачивали живую природу до предела… И всякий раз на планете начинался хоровод Слабых меток. Как гнойная сыпь, что предшествует распаду тела. Как таежные клещи, что вгрызаются под кожу и делают там норы, а затем одним ударом яда отнимают у человека жизнь. Планета терпит разумных, пока они не нарушают равновесия… - Исмаил вытер пот со лба. Коваль чувствовал, что еще немного, и он потеряет сознание. Это не было гипнозом, но от Качальщика исходила такая энергия, что спина покрылась мурашками и покалывало в подушечках пальцев. - Когда Слабых меток становится так много, уже не нужно ждать, пока соберется узловой треугольник. Взмах серпа, раздавленный под сапогом жук, пролитая в реку бутылка нефти - всё что угодно!! Трижды планета рожала разумных, и трижды они несли угрозу самой жизни. И планета сметала их, как ты сметаешь с одеяла насекомых, прежде чем положить туда своего сына!

Затем пришли люди. Ты много нам рассказывал, Клинок, о том, сколько атомных станций вы построили. О том, сколько рек вы перегородили плотинами. Сколько леса вы вырубили, чтобы печатать книги. Сколько нефти вы взяли из почвы, и сколько миллионов моторов превращали эту нефть в смертельный дым. А теперь я спрошу тебя. Ты до сих пор уверен, что болезнь СПИД поразила человека случайно?

– Ну… Находились соборники, которые кричали, что это небесная кара, Божий промысел…

– Если бы на небе жил Бог, - отмахнулся Исмаил, - мой брат сказал бы мне об этом первому… Теперь послушай Прохора, он скажет тебе главное.

– Считая от года Большой смерти, никогда не плодилось столько Слабых меток… - Прохор Второй немного гнусавил: один из "экспериментальных" медведей когда-то заехал ему лапой в нос. - Мы следим за теми, что бродят вблизи древних заводов или там, где под землей спят огненные грибы. Мы расплавили тысячи поселков, и там, где мы прошли, звон прекращался, и наступало равновесие. Теперь метки уходят на запад, они стягиваются вокруг Москвы, потому что Земля чувствует здесь наибольшую угрозу. Пока еще, после Череповца и двух военных баз за Уралом, ни разу не складывался звенящий узел такой силы, как нашел дед Исмаила, но это может случиться в любой момент. Равновесие пока что держится. Как только папа Иван или кто-нибудь из его врагов, неважно кто, доберется до древнего оружия, миру наступит конец. В столице и вокруг нее слишком много опасного…

– Погоди, Прохор! - Коваль плеснул себе в лицо колодезной воды, сразу стало лучше, мысли потекли ровнее. - Если я верно понял, Москву надо расплавить, чтобы выжил род людской? Но это же абсурд! Есть ведь и другие города!

– Петербург не так опасен. - Прохор достал из золы картофелину. - Сегодня там нет человека, который собирается отравить целый город.

– Господи! Да о ком это ты?!

– О президенте Иване… - Артур чуть не подпрыгнул. Вместо Прохора ответил настоятель. Дышал он через силу, но температура, по-видимому, спала, снадобья Хранителей сделали свое дело. - Папа Иван собирается отравить воду в Волге, чтобы вынудить Ярославль платить налог.

33. Новый друг лучше старых трех

– Да это же черт знает что! - подскочил Артур. - Волга, она же длинная, так и до самой Москвы дойдет!

– Не дойдет… - Карин слабо подвигал пальцами. - Колдуны сказали, что яд разлагается быстро, у них есть книги…

– Уж не ты ли, гад, сам и предложил? - вкрадчиво осведомился Коваль. - А теперь решил под святого закосить?

– Не он! - отозвался Бердер. - Он предлагал копить силы и выступить против Ярославля большой армией на следующий год. Но в голове у нашего соборника есть задумки и похуже. Я прав, насекомое? Это место, к западу от Москвы, называется Красногорск-3. Скрытый въезд под землю, большие ворота. За воротами другие. Там стоят моторы, не меньше тридцати. Все они исправны. И на моторах уложены ракеты. Отдельно, ниже этажом, хранятся детали к этим ракетам. Без деталей они не могут взрываться. Моторы можно запустить, а ракеты нельзя, потому что ими управляло… м-м-м… стеклянный сосуд с нержавейными металлами внутри…

– Компьютер! - подсказал Коваль. - Там и золото, и платина…

– Эти ком… пьютеры они оживить не могут. Но люди Карина забрали с собой одну ракету и дали инженерам. Инженеры сказали, что ракету можно оживить, хотя это опасно, но внутри нее есть еще один… ко… эта самая штука, и непонятно, как ракету направить.

– Без гироскопов она начнет метаться, как заяц в капкане! - успокоил Артур. - Но скорее всего никуда без программы не улетит, взорвется на старте.

– А это неважно, где она взорвется! - сказал Бердер. - Даже если ракета не породит огненный гриб, может возникнуть та самая Слабая метка…

У Карина задергалась щека. Телепатия Качальщиков повергала его в панический ужас. Артур вспомнил, как Исмаил в день знакомства довел его до белого каления угадыванием мыслей. Он обернулся к Бердеру:

– Если вы… начнете расплавлять Москву, погибнет уйма народу!

– Я говорил тебе три года назад и сейчас повторю. По тем Слабым меткам, что бродят вокруг Москвы, нам быстро не собрать узлы. Нас слишком мало, а город огромен. Есть метки в самой Москве, в центре. Если качнуть оттуда, распад пойдет тихо…

– Очень тихо! - вставил слово Исмаил. - Люди успеют заметить и уйти.

– Мы не убийцы! - добавил Прохор Второй. Теперь все пятеро смотрели на Артура. Просто смотрели, ничего не говоря. И снова, как ни странно, на помощь пришел Карин:

– Мы можем пойти вместе… Меня люди послушают. Я скажу им, что был у Красных колдунов, и они предсказали землетрясение.

– Ты первым делом побежишь спасать президента! - Артур пожалел, что так и не врезал святому отцу в ухо, пока тот был цел.

– Иван - трус и дурак! - скривился Карин. - Против него готовят заговор. Когда его убьют, будет трое желающих сесть на его место. Тут уж как повернется…

– Всё ясно! - сказал Артур. - Тебя могут повесить за компанию… Значит, другого пути нет? - повернулся он к поджидающим Хранителям. - Нет другого пути остановить эти самые Слабые метки? Н-да… И потом! - спохватился Артур. - Я этому серому кардиналу не верю, он сдаст меня с потрохами. А если его отпустить вперед, то меня пристрелят, не доезжая до Кольцевой! Там полгорода с автоматами гуляют!

– Вы отправитесь вместе, Проснувшийся! - улыбнулся один из незнакомых дедушек.

– Ты ошибся, Качальщик! - Хохот настоятеля звучал, как воронье карканье. - Ты тоже веришь в глупые сказки? Ваш подмастерье никакой не демон! Поищите кого-нибудь понадежнее. Если бы не я, его забили бы кольями темные крестьяне на рынке!

– Это не сказки, соборник! Так написано в Книге, а наша Книга никогда не врет! - важно заявил Прохор.

– Я тоже доверял Красным колдунам, - отмахнулся Карин. - И чуть было не поверил ему, но затем кое-что вспомнил! Проснувшийся демон должен был явиться в Москву верхом на крылатом змее, а ваш Клинок приехал на кобыле. У него, правда, имелся змей, но тот вряд ли бы и зайца унес!

– Ах, вот ты о чем!

Прохор внезапно повеселел, засмеялись и старички, похожие на добрых лесных гномиков. Затем расхохотался Исмаил и, наконец, вечно неулыбчивый Бердер. Артур переводил глаза с одного на другого и никак не мог понять причину общего веселья. Он вообще никогда не видел Качальщиков смеющимися, да еще столь упоительно, разве что на праздниках рождения детей…

– Ты нам очень помог, соборник! - утирая слезы, выговорил Исмаил. - Ради одних этих слов тебя следовало сюда притащить и вылечить! Выходит, что Красные кровопийцы не всегда врут! В Книге не было этих строк, но теперь всё совпало! - И старик кинулся обниматься с Бердером, что было уж совсем большой редкостью.

– Да что я такого сказал? - недоумевал Карин, не зная, то ли обидеться, то ли подхихикнуть вместе с этими непонятными Качальщиками.

Прохор Второй загадочно посмотрел на Артура, затем сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Сначала ничего не произошло, затем пропали голоса птиц. В наступившей тишине стало слышно, как потрескивает остывающая зола и свистит в кронах озорной весенний ветер. А потом Артур краем глаза уловил какое-то движение, оглянулся на разбитое окно и… прирос к полу.

На лужайку перед церковью величественно и неторопливо выходил крылатый змей. Этот взлетит, почему-то сразу понял Коваль и чуть не поперхнулся слюной. На сей раз Прохор постарался на славу. Любопытно, как это ему удалось так долго скрывать свою последнюю разработку? Заодно стало понятно, каким образом троица генетиков догнала авангард с такой скоростью…

Это был настоящий Змей Горыныч, совсем не классический пузатый дракон из области британского фольклора. Существо, стоящее на лужайке, обладало вполне приличными аэродинамическими качествами. Поджарое тощее тело, метров шести в длину, маленькая узкая голова. Короткий мощный хвост не волочился бестолково по земле, как у прежних "моделей", а приподнимался вверх наподобие паруса. Зато две пары крыльев за спиной. Каждое из передних, маховых, крыльев превышало длину тела. Задние, очевидно, выполняли функции рулей и, как выяснилось позже, позволяли змею зависать на месте по принципу вертолета. Лапы остались прежние, крокодильские, слишком маленькие для такого огромного туловища, отчего рептилия слегка смахивала на таксу.

– Прохор, ты превзошел себя! - прошептал Артур. - Восемь конечностей, это нереально!

Карин тоже оглянулся. Под впечатлением от увиденного вскочил на сломанную ногу и упал в костер. Если бы не Бердер, пришлось бы лечить настоятеля от ожогов.

– Я на… на этом никуда не полечу! - помертвевшим голосом заявил настоятель.

– Не правда ли, она прекрасна? - Прохор вышел на улицу, потрепал зверя по голове. Дракониха сразу потянулась к сумке, ожидая от хозяина лакомства. - Это не только моя заслуга. Семен и Марти, мы работали вместе! - Он махнул в сторону своих скромных помощников. В глазах обоих старичков светилось обожание. Они буквально боготворили свое детище.

– Из какой детской книжки ты ее вытащил?

Артур тоже вышел на воздух. На спине змея крепилась сложная упряжь. Три седла, место под багаж, даже крепления для оружия. Сложная уздечка из сыромятных ремней крепилась под крыльями и нижней челюстью, охваченной толстым металлическим намордником.

– Никакие удила не выдержат давления зубов, мы пробовали! Кроме того, она хватает птиц на лету! - любовно поглаживая зверя по жесткой зеленой чешуе, нахваливал Прохор. - Теперь самое главное, Клинок. Мальвина очень пуглива. Если этот безумный соборник будет продолжать свои вопли, девочка испугается и может перевернуться…

– Как… как ты ее назвал?! - давясь от смеха, спросил Артур.

– Мальвина! - ответил маленький Семен. Он доставал из мешка и кидал в пасть драконихе нещипаных куриц, та заглатывала, не жуя.

– Вроде бы это имя из датского фольклора! - проявил осведомленность Прохор. - Мне подсказал кто-то из детей. Слушай, Клинок, я покажу тебе, как управлять. Запомни три вещи. По земле ее не гонять, это полетный вариант. Фруктами не кормить, будет поносить. И ни в коем случае не ругать и не замахиваться. Это тебе не лошадь, с ней надо обращаться бережно! Она лучше, чем оба твоих коня и Миг впридачу, она стоит троих старых друзей, поверь мне! Подойди, Мальвина понюхает тебя, и мы вас оставим наедине. Всё как обычно, ты же знаешь. А потом посмотрите по карте, куда лететь, это в самом центре…

Установив первый ментальный контакт с драконом, Артур еще раз поразился творческому гению Прохора. Мальвина была гораздо умнее обычных змеев. И гораздо более тонко устроена, что ли…

– Ну что, милая? - спросил Артур, глядя драконихе в томные, обрамленные двойным рядом ресниц глаза. - На тебя вся надежда. Рот открой, у тебя там гадость какая-то застряла…

Мальвина послушно раззявила пасть. Артур вынул нож и вытащил застрявшую между резцов куриную лапу. Каждый зуб превосходил размерами спичечный коробок. Мощные когтистые лапы нервно скребли дерн.

Коваль оглянулся. Позади стоял Бердер. Его белая льняная рубаха раздувалась на спине, как парус.

– Ты хотел о чем-то спросить, Клинок?

– Да, учитель.

– Наш ответ: да. Если ты сделаешь всё, как надо, сможешь забрать женщину и обоих детей. Можете уйти, когда захотите.

– Ты тоже хотел спросить меня, учитель? - Коваль вдруг вспомнил, как он когда-то не мог рассмотреть лиц Качальщиков. Насколько ловко они прятались от всякого чужого, и насколько родными эти фанатики стали для него теперь…

– Я уже спросил и уже получил ответ, Клинок.

А я вот не получил ответа, подумал Артур, глядя вслед учителю. Я не уверен, что хочу возвращаться в Питер.

34. Проснувшийся демон

Коваль чуть не плакал от восторга. Даже несмотря на лютый холод, качку и встречный ветер, пробиравший до костей, ему хотелось кричать на всю округу. Мальвина махала крыльями с пугающей частотой, пока не набрала километровую высоту. Здесь она периодически отдыхала, отдаваясь во власть воздушных потоков, а затем под седлом снова начинали сокращаться стальные мускулы, оба седока зажмуривались и прижимались к горячей, как печка, спине. Сиденье скорее напоминало не седло, а жесткие штаны с двумя широкими лямками, крест-накрест облегающими плечи. В противном случае никакой наездник не сумел бы удержаться; дракониха, в отличие от сказочных собратьев, рыскала из стороны в сторону, а иногда проваливалась в воздушные ямы. Лица пришлось натереть жиром и вдобавок замотать головы толстыми шарфами.

В таком виде Коваль больше походил на старую цыганку или бедуина, но зато появился повод посмеяться над иллюстраторами старых романов-фэнтези. Никто из этих ребятишек и близко не представлял, каково это - подставить рожу ветру на скорости километров двести в час, да еще на такой высоте.

Он сверился с внутренним будильником и потянул на себя вожжи. Мальвина чуть развернула левое крыло навстречу ветру и, гася скорость, начала снижение по плавной дуге. Заходящее солнце выкинуло последний отчаянный луч из темной гряды облаков, и вокруг Артура, насколько хватало глаз, развернулась панорама неописуемой красоты. Излучина Москвы-реки полыхала всеми оттенками, от бледно-розового до глубокого ультрамарина. Прямо над головой, так близко, что казалось - протяни руку и утащишь за собой, свисали снежно-белые сталактиты облаков, небо на западе переливалось алым, а на востоке переходило в осязаемую чернильную завесу.

Гусиный клин, смешно вытягивая шеи, разворачивался чуть ниже пересекающимся курсом, а еще ниже, словно неведомые волшебные деревья, покачивались у земли тонкие колонны сонных дымков. Сверкнули в закатном мареве шпили университета; принимая перекличку, откликнулись огнем армады южных небоскребов, потянули спины уставшие за день мосты, и сквозь неумолчный свист ветра докатились, наконец, перезвоны со столичных колоколен. Растянувшиеся до горизонта кварталы погружались уже в сумрак, но в центре сияли сотни огней. Влажная майская морось колыхалась над великим городом, и, точно злой вестник ночи, спускался в сияние костров восхищенный и плачущий человек, прозванный Проснувшимся демоном.

Над застывшим озером ЦПКиО Артур отважился на резкий вираж, чуть не стоивший дрожащему позади настоятелю двух передних зубов. Мальвина все команды воспринимала без задержки и, сложив крылья, камнем ринулась вниз. Затем Карин вторично стукнулся носом о спину Артура, когда захлопали задние крылья и дракониха пошла на посадку.

Десятка два метров она неслась у самой поверхности земли, перебирая лапами, и казалось, что собирается с размаху врезаться в громаду Центрального Дома художников, но всё обошлось.

В наступившей тишине было слышно, как перекликаются часовые на Крымском валу и тарахтит на реке простуженный дизель.

– Ступай! - сказал Коваль, высвобождая застывшего настоятеля из плена ремней. - У тебя час с небольшим. Если я узнаю, что ты пошел не в ближайший гарнизон, а в Кремль, ящерица тобой позавтракает.

Карин, опираясь на костыль, сделал два неуверенных шага. Его здоровое колено подогнулось, и настоятель плюхнулся на обломок каменной тумбы. Затем его вырвало. К счастью, в темноте Артур не видел его лица.

– Мы ведь больше не увидимся, демон? - глухо спросил из мрака Карин. - Я хотел бы как-то отплатить тебе…

– Предупреди людей. Это лучшая благодарность.

– У меня больше не болит в правом боку… И пропала кровь, когда я хожу по нужде. И что-то в ноге изменилось. Спасибо.

– Лучше бы у тебя в голове что-нибудь изменилось… Что ты будешь делать, святой отец? Вряд ли кремлевских радостно примут погостить в той же Туле или Брянске?

– Не знаю… - Карин тяжело вздохнул. - Я попробую собрать новую общину.

– Без Ивана? Опять рвешься к власти?

– Иван не доживет до утра! - Настоятель зло рассмеялся. - Я говорил ему, что нельзя трогать спящее оружие! Мои братья дважды гадали на козлиную кровь и дважды видели бездну. Я уйду на юг и соберу новую общину, из преданных людей…

– Ступай уже! Горбатого могила исправит…

Когда ковыляющая фигура настоятеля скрылась у моста, Артур привязал Мальвину к дереву. Сделал он это чисто символически; легче было бы удержать дога привязанным к одуванчику. Затем скормил ей остаток курицы и велел ящеру притвориться корягой. Артур поймал себя на том, что бессознательно оттягивает главный момент. Самостоятельно он занимался этим первый раз и оттого немного психовал. Он не ощущал в себе морального права раскачивать, его родители не мерзли в болотах под радиоактивными дождями, не дрались за кусок хлеба, не приручали диких зверей…

Он развязал мешок и на ощупь слил в котелок жидкости из трех бутылочек. Затем добавил туда же нужные порошки. Подождал, пока разгорится огонь под котелком, и осторожно слил бурлящую вонючую похлебку в миску. Теперь предстояло действовать с предельной аккуратностью, малейшая ошибка могла погубить всё дело. Он сделал короткий надрез на левом запястье и проследил, как кровь, капля за каплей, тонет в зеленоватом бульоне. Как только жидкость зашипела и окрасилась в ровный кирпичный цвет, он отдернул руку и замочил в миске заготовленные тряпки. Затем, встряхивая обожженными пальцами, слегка отжал тряпицы и вытащил из заплечных ножен длинный кривой нож. Бердер затачивал лезвие больше часа, водя по куску грубой кожи, и малейшее неосторожное прикосновение могло нанести глубокую рану. Артур натянул длинные плотные перчатки. Из отдельного запечатанного пузырька, стараясь не капнуть на кожу, он пролил на лезвие черную, как смола, воду. Одна капля такой воды - и человека не спасет даже Анна Первая, лучшая знахарка общины. Черную воду готовили особым образом из той мертвой влаги, что сочилась в ров на краю пожарища.

Коваль искал молодые деревья, старые не годились. Он выбрал три подходящих ствола, обернул вокруг них еще горячие, остро пахнущие травами тряпки и сделал на коре по два надреза в виде косого креста. Мальвина следила за хозяином, ее глаза вспыхивали, как у огромной кошки, отражая лунный свет. Затем она улеглась на брюхо и принялась шумно устраиваться на ночлег.

Первые деревца оказались ложным следом. Артур повторил операцию, затем еще раз, отойдя подальше. Бердер не мог ошибаться..

Седьмой по счету ясень оказался именно тем, что он искал. Еще не веря собственным глазам, чувствуя предательскую дрожь в коленях, Артур подобрался к дереву вплотную. Слабая метка, вот она! Он, самый обычный человек, никому не известный инженер, только что вызвал к жизни страшную силу природы! У Артура было такое чувство, будто он активировал детонатор водородной бомбы. И почти сразу же сквозь мозг пронеслась теплая, ободряющая волна - это откликнулись разумы пятерых дожидающихся его Качальщиков.

Юный трехметровый ясень колотило, как в лихорадке. Словно гигантский чокнутый крот подкопался под корни и пытался вытолкнуть дерево наружу. Артур сделал еще один надрез. Теперь раскачивался не только ясень, теперь в движение пришли как минимум шесть или семь крупных деревьев вокруг.

Мальвина подняла голову и низко заворчала. У ясеня сползала кора, скатываясь, точно засохшая змеиная кожа, одна за другой чернели и отпадали налившиеся соком почки. Затем раздался протяжный хруст, и ствол треснул пополам. Обрывки мокрых тряпок полетели на землю. В местах надрезов древесина превратилась в гниющую труху.

Артур застыл на месте, не в силах оторвать глаз. Соседний большой ясень накренился, с чавканьем из почвы показались узловатые переплетения корней. Земля под ногами вздрагивала всё ощутимее.

Над парком вспорхнули сотни птиц, но не улетели, а построились в жутковатый могильный хоровод. Они не каркали, не чирикали и не курлыкали, они молча носились по кругу, и каждую секунду к ним прибывало пополнение. Внезапно Артур ощутил резкую боль в правой лодыжке. Он нагнулся и, если бы не отточенная реакция, был бы вознагражден укусом в лицо.

Белка промахнулась самую малость, приземлилась и тут же бросилась в атаку вторично. Артур зарубил зверька в полете, почти машинально. Еще две белки прыгнули на него из темноты; их постигла та же участь. Мальвина зарычала в полный голос и поднялась на ноги. Тугой поток воздуха от взметнувшихся крыльев ударил Артура в спину. Дракониха чувствовала колебания земли гораздо острее человека и нервничала в опасном месте.

Птиц стало очень много. Коваль почти их не различал на фоне ночного неба, но чувствовал, что их уже несколько тысяч. Там кружили перелетные пернатые, не добравшиеся еще до родных водоемов, и местные, зимовавшие в Москве синицы, галки, голуби… С ужасающим грохотом отломилось сразу несколько веток у дряхлого тополя. Артур еле успел отскочить. Нападение белок его отрезвило. Хорошо, что в парке нет других, более крупных, зверей. Правда, Мальвина его защитит, если что, но против столь многочисленного воздушного противника и дракон может оказаться неважным телохранителем. Задрав оскаленную пасть к небу, дракониха тоже прислушивалась к неумолчному шелесту тысяч маленьких крыльев.

Земля уже не просто вздрагивала, она плясала под ногами. Артур чувствовал себя как на палубе катера, у которого в шторм отказал мотор. В десятке метров от него почва вздыбилась, пошла трещинами, из которых тут же хлынула вода. Несколько деревьев попадали, образовав непроходимый частокол. Обветшавшая каменная беседка на пересечении аллеек вдруг подскочила в воздух и рассыпалась на части. И тут ушей Артура достиг низкий вибрирующий гул. Он отскочил в сторону от летящей сверху ветки, обернулся и… ощутил, как встают волосы на затылке. Громада Выставочного зала медленно, но неуклонно уходила под землю. К счастью, здание не очень подходило для жизни, ни единый огонек не мелькал в черных провалах оставшихся на месте окон. Исполинская конструкция, кряхтя, расползалась, с визгом отлетали облицовочные камни, словно тонкая проволока, рвалась железная арматура… Но зал не просто засасывало в почву, что-то происходило и с рекой. Артуру почудилось, что река приблизилась. Или часть берега вместе с набережной ушла под воду, или начался неслыханный доселе разлив. С оглушительным ревом, подобно цунами, вода заливала внутренности бетонной коробки. Рядом с погибающим Домом художников тянулись в небо какие-то легкие ажурные конструкции. Только когда они со скрежетом и звоном начали распадаться на части, Артур понял, что это такое. В парке оставался кусок американских горок, каким-то чудом продержавшихся стоймя целое столетие. И теперь эта циклопическая "верблюжья спина" и кольцо "мертвой петли" начали неторопливое падение.

Артур кинул взгляд в сторону Крымского вала. Святой отец не подвел, на мосту нарастало движение. На фоне горящего в бочках мазута хорошо было видно, как из центра потянулся ручеек подвод и моторных транспортных средств. Слышались крики, целая толпа собралась у парапета, показывая пальцами в парк, носились всадники с факелами и газовыми фонарями. Если эпицентр находится здесь, подумал Артур, стало быть, разошлось еще не так далеко! Но сумеют ли Качальщики выполнить вторую часть плана и "погасить волну" за пределами столицы?

В эту секунду земля заходила ходуном, и в метре от Артура образовалась глубокая расщелина. Он отпрыгнул, но нога встретила пустоту. Для того чтобы вернуть равновесие, надо было найти хотя бы одну точку опоры. Артур упал, и тут же что-то острое ударило его в спину. Ворона. Коваль машинально отмахнулся, но птица спикировала второй раз. Он перекатился на спину, готовясь обороняться. Большой, отравленный ядом нож пришлось выкинуть, а вместе с ним и перчатки…

Несколько болезненных щипков вернули его к реальности. Ворона была не одна, с десяток птиц кружили, норовя заехать клювами ему в голову. Артуру показалось, что среди ворон появился какой-то хищник; мгновение назад он отчетливо видел короткий изогнутый клюв, но теперь большая птица исчезла.

Защищая локтем глаза, он поднялся на ноги и тут же услышал низкий рык Мальвины. Всё что угодно, только не это! Если дракон сойдет с ума или решит переметнуться в лагерь нападавших, ему не выбраться из парка! Артур рванулся что было сил, подзывая ящера коротким свистом. Бердер просил дождаться, пока в центре не обозначится "знак отлива", иными словами, пока "волна" не уйдет дальше, оставляя пятачок спокойствия. Но, судя по поведению птиц, до спокойствия было далеко…

Он продвигался вперед, думая только о том, чтобы не упасть, и почти ничего не видя перед собой. Второй длинный кинжал остался в седле, поэтому отбиваться приходилось двумя короткими клинками. С каждым взмахом руки он рассекал одну, а то и сразу двух обезумевших птиц, стараясь не упустить момент, когда появится настоящий враг.

Он снова свистнул, но Мальвина не слышала его. В парке творилось настоящее светопреставление. Один за другим, точно костяшки домино, рушились дома, примыкающие к лесному массиву по БольшойЯкиманке. Они даже не рушились, а почва под ними становилась вдруг жидкой и засасывала здания, тут же сжимая их и перетирая в крошку. Грохот стоял такой, точно вблизи закрутились десятки каменных жерновов.

Из-за шума Коваль окончательно растерялся. Он не слышал, не чувствовал, где находится дракониха, вокруг громоздились сплошные завалы, ровные аллеи превратились в ямы и кратеры, а птицы продолжали молча пикировать на голову. Слава богу, им недоставало ума нападать снизу.

Обе руки Артура по локоть были покрыты стекающей кровью, лицо он опустил вниз, отбиваясь вслепую, и в подобной позе, вспоминая хичкоковский кошмар, выбрался наконец на относительно ровное место. И почти сразу ему в ногу вцепилась крыса. От неожиданности он покачнулся и чуть не упал. Привычное, выработанное годами тренировок восприятие покинуло его. Обычно хватало легкого усилия, чтобы подчинить своей воле птицу или мелкое млекопитающее, но сейчас ни одна из этих безумных тварей не проявляла признаков послушания. Вторая крыса бросилась на грудь, совсем близко от лица Коваль увидел ее ощеренную пасть. Одновременно острый клюв ударил в левое плечо, а по лицу хлестнуло мощное крыло.

Артур расслабился, высвобождая энергию боя, и тут же завертелся в диком танце. Он колол и рубил налево и направо, он кувыркался и давил их ногами, иногда не различая, где верх, где низ. Кто бы мог предположить, что в крохотном лесочке посреди города обитает такое множество мелкого зверья! Под натиском наступающей воды крысы катились бесконечным визжащим потоком, и не только крысы. Каждое животное, почуяв человека, забывало о вселенском ужасе и кидалось на него, обнажив клыки. Коваль зарезал десятка три крыс, по счастью, самого обычного размера, штук пять бакланов и кошек, без счета чаек и птиц помельче.

Его одежда превратилась в лохмотья, левую штанину по колено оторвала дикая собака, Артур сломал о врага четыре последних лезвия. Мышей, белок и прочих мелких грызунов, норовивших забраться под одежду, он давил голыми руками. Но большинство из них успевали укусить его хотя бы раз. Хуже всего была рана на локте. В горячке он не сразу заметил, что рука перестает слушаться, а затем в рукаве стало горячо, а пальцы скрутило, как у паралитика…

В тот момент, когда невидимая крупная птица схватила его когтями за шею и рассекла клювом лоб, что-то изменилось вокруг. Могучая туша дракона стремительно надвинулась из темноты и подмяла человека под себя. Испугаться у Артура не хватило сил. Он лежал на спине, почти раздавленный брюхом ящера, и сплевывал кровь. Мальвина услышала его крик и пришла на помощь. Она защищала хозяина, как защищала бы детенышей, накрыв своим телом.

Верхняя губа Мальвины приподнялась, освобождая скрытую пару ороговевших ноздрей. Миг спустя горло рептилии содрогнулось, и над трясущейся поляной пышным фиолетовым сполохом раскрылся огненный цветок. Плотная струя огня ударила в небо, в самую гущу птиц, мигом превратив их в кричащие факелы. Затем Мальвина повела головой, выжигая полукруг на поверхности земли, и опять задрала морду вверх. Живое море хлынуло вспять, крысы и мыши на бегу превращались в скелеты, дикие кошки катались, теряя остатки шерсти. Освещая побоище, сверху падал настоящий ливень из горящих трупов птиц. Несколько облезлых псов, роняя слюну, кинулись на Мальвину сбоку и повисли на крыле. Дракониха взвыла, стараясь их скинуть, Артур освободился и кое-как встал на четвереньки. Ему удалось усилием воли остановить кровь, но левый глаз ничего не видел. Правый локоть превратился в сплошной голый нерв. Вокруг стало светло как днем. Горело всё, даже то, что не должно было гореть: сырые корни деревьев, насквозь промокший кустарник. Отвратительно воняло паленой шерстью. Мальвина каталась по земле, ударами хвоста раскидывая нападавших, но тех было слишком много даже для такого гиганта, как она. За кругом затухающего пламени Артур видел тысячи и тысячи маленьких свирепых глаз, полчища наземных и летающих живых существ, порожденных его волшебством. На земле огонь слабел, но в спутанных ветках ближайших кустарников неистово бушевал пожар. Улучив момент, когда Мальвина перекусила шею очередному псу, Коваль прыгнул в седло.

– Хоп-па! - Он дергал вожжи, но рептилия, взбешенная дракой, не реагировала.

Она крутилась на месте, делая короткие плевки. Каждый сгусток огня достигал цели, но сражаться против вставшей на дыбы природы они не могли. Артур понятия не имел, на сколько еще Мальвине хватит заряда. Чтобы набрать полный объем горючей смеси в мешок, расположенный между легкими, Прохор в течение недели каждый вечер поил свою питомицу особыми тайными отварами. Синтез в организме ящера заканчивался лишь на пятый день.

– Хоп-па!

Коваль завладел наконец вторым кинжалом и почувствовал себя увереннее. Дракониха ревела, приседая на вздувшихся лапах, одна из кожаных пластин крыла была располосована когтями. Под сорванной броней чешуи на боку багровели лохмотья мяса. И тут на Коваля бросилась корова. Такого поворота он никак не ожидал, корова не могла родиться в степи, она принадлежала людям. В паху буренки раскачивалось увесистое вымя, на лопатке виднелось треугольное клеймо, а на шее болтался кусок оборванной веревки. Налитые кровью глаза излучали такую свирепость, что Артур пожалел об оставленном в деревне ружье. Корова бежала, сосредоточенно выставив рожки, и ей, похоже, было наплевать, кто там впереди - дракон или болонка. Никакие метательные ножи бы ее не остановили. Мальвина как раз отвлеклась на очередную собаку, когда корова с разбегу ударила ее рогами в бок. Такого удара чешуя не выдержала, рептилия издала сумасшедший вопль, дернулась всем телом, рога застряли, и корова тут же сломала себе шею.

– Хоп-па! - Коваль дубасил дракониху пятками и наконец поймал слабый отголосок ее возбужденного сознания. - Давай, милая, давай!! - умолял он, оттяпывая головы сразу двум осатаневшим котам.

Мальвина распустила все четыре крыла и без разбега поднялась в воздух. Артур обнаружил, что забыл просунуть правую ногу в седельные "штаны", и какое-то время с риском для жизни болтался над пропастью. Подтягиваться он мог только левой рукой, правое предплечье, порванное собачьими зубами, бездействовало. Кровь уже не сочилась, рукав намертво прирос к коже, но при любом движении боль стреляла от кончиков пальцев до затылка.

Он направил дракона в сторону, иначе они угодили бы в самый центр птичьей стаи. Несколько секунд крылатый змей летел как бы между двумя живыми пульсирующими облаками. Снизу, давясь от ярости, выпрыгивали в воздух очнувшиеся от сна сухопутные обитатели парка. Сверху, угрожающе шелестя крыльями, нависала орда еще более грозного противника…

Потом, когда Коваль понял, что опасность миновала, что они вырвались, он позволил себе достать флягу и, скрипя зубами от боли, отмыл спекшиеся ресницы. Внизу разворачивалось страшное и безумно красивое зрелище. От солнечного диска на западе оставался узенький серп, и в косых лучах заката бывший Парк культуры трепетал, словно живот умирающего в агонии зверя. "Волна" достигла середины реки, и маслянисто-блестящая стена воды готовилась обрушиться на Пречистенскую набережную. Парк смотрелся так, точно туда недавно угодил метеорит, деревья валились спиралью, кронами от центра. Выдергивая ветки, поднимая в воздух тучи грязи и строительного мусора, раскручивался невиданный для центра России смерч. Там, где проносился вихрь, срывало даже верхний слой почвы. Но Коваль уже знал, что на месте погибших растений через короткое время, как на дрожжах, поднимутся свежие непроходимые заросли.

Храм Святителя Николая накренился под углом градусов в двадцать и вот-вот собирался осыпаться. Не осталось ни Выставочного зала, ни жилых кварталов к востоку. По прилегающим улицам во всю мочь удирали пешие и конные, а асфальт под их ногами расплавлялся и проседал. Вдали столкнулись и горели два автомобиля. Артур не мог не усмехнуться. Последние минуты его пробирал безотчетный нервный смех. Очевидно, это было первое серьезное дорожное происшествие с участием моторных средств за прошедшие сто лет.

Он направил дракона к Кремлю. Пока что здесь не качало, но внизу наблюдался беспорядок. На площади горели десятки костров и поминутно вспыхивали новые. Непрерывный поток беженцев уходил по Воздвиженке и Тверской, мощным набатом гудели колокола. Где-то в темноте северных кварталов проносились трассирующие автоматные очереди. Цунами, поднятое первыми толчками, улеглось, но как раз в этот момент волна достигла опор Москворецкого моста и разом смыла несколько десятков подвод и автомобилей.

Артур напряг зрение. В черной воде среди ледяного крошева барахталось целое стадо мычащих, обессилевших коров. Некоторые пытались выбраться, но течение волокло их за собой. Люди с пристаней кидали веревки и сами бросались в реку, пытаясь спасти скотину. Лучше бы они этого не делали, мрачно подумал Коваль. Как только "волна" накроет район, скот взбесится и кинется топтать своих же хозяев. Всё будет против людей. Всё будет против людей, пока не восстановится равновесие…

Последнее, что он видел, разворачивая всё еще ворчащего дракона на север, была мгновенная кончина причалов вокруг большой ярмарки. Баржа с лесом стояла почти вертикально, словно последний кутузовский гренадер, отдававший честь погибающему городу.

35. Право на лево

– Ты хочешь, чтобы я решала за тебя? - Надя вынула из печи дымящийся пирог с брусникой и поставила перед ним на стол.

Артур вздохнул:

– Я никогда ни о чем не советовался с тобой.

– Ты не такой, как другие музейщики. И ты не такой, как здешние. Ты сердишься тогда, когда другие смеются, и смеешься, когда другие серьезны.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты не можешь скрыть своей злобы… - Надя Ван Гог распустила волосы и принялась их расчесывать, как делала всегда, когда волновалась. - Ты сердишься оттого, что я должна в будущем году лечь с другим мужчиной.

– А я должен радоваться? - Он свирепо кромсал пирог левой рукой. Правый локоть до конца так и не восстановился. Порванное сухожилие срослось неправильно, и Бердер намеревался в ближайшем будущем провести новую операцию.

– Я же говорю, ты не такой, как все. Ты прожил со мной почти четыре года, но в чем-то не меняешься… Ты же знаешь, что год мой живот отдыхал, а теперь я обязана понести нового ребенка.

– Кстати, почему не слышно детей?

– Твой сын ушел в лес с Хранительницей. Она хвалит его, говорит, что он добьется успехов. А Белочку ты, как всегда, не приметил. Она спит в обнимку с собаками.

– Ты могла бы родить еще ребенка от меня.

– На кого ты сердишься, Кузнец? На законы, которые дают жизнь всем? Или на Землю, которая отняла эту жизнь в год Большой смерти?

– И ты туда же, вслед за Хранителями? Подводишь научный базис…

– Ты опять говоришь непонятно! - Надя подошла, отобрала у мужа нож и придала пирогу божеский вид. - Ты очень умный, Артур Кузнец. Иногда я думаю, что ты не только умнее меня, ты умнее и многих здешних мужчин… Я не знаю, о каком базисе ты говоришь, но Анна Вторая мне многое рассказала. После Большой смерти мать-Земля сделала так, что женщины разучились рожать. Земля высушила их чрева, чтобы люди никогда больше не плодились… А те, кто стали мамами, несут свой долг с радостью. Если мы не будем ложиться с чужими мужчинами и не будем продавать им детей, люди погибнут.

– Я всё понимаю, но мне от этого не легче…

– Тем более, ты знаешь, Артур: я лягу с ним всего раз, ну, может, два. Он хороший папа, он сделал здорового сына внучке Прохора. Он приедет и уедет. Вы даже не встретитесь, и заплатишь ему не ты, а община.

– О! Еще этого мне не хватало!

– И ребенок проживет с нами совсем недолго. Его увезут на юг.

– Прелестно! Я, конечно, понимаю твое спокойствие. Тебе ведь известно, что я спал с другими женщинами. Теперь вроде как твоя очередь, да?

– Ты хочешь обидеть меня, Артур Кузнец? Ты обязан был делать детей, ты же папа… Почему я должна страдать, ведь ты не ушел навсегда к другой маме?

– Куда я от тебя денусь…

Положительно, ее невозможно было переубедить. Любые аргументы, любые его эмоциональные всплески неизменно разбивались о преграду из меланхоличной доброты. Из ее слегка замедленного, умиротворенного добродушия. Из ее запаха, в котором он всякий раз безвозвратно тонул, теряя остатки раздражения.

– Ты же мать, ты не будешь скучать по ребенку?

– Не знаю, наверное, буду…

За окошками сгущался сумрак, и Надя отошла зажечь свечи.

Коваль смотрел, как она тянется к полке, напружинив сильные икры, как выгибается знакомо и маняще ее спина, и с облегчением подумал, что жена почти не располнела после очередных родов. Он спорил с ней, даже ругался, и чем дольше ругался, тем отчетливее понимал, что говорит не о том и в который раз не говорит с ней о главном.

С Натальей всё было иначе, по сути дела, Наталья стала первой женщиной, с которой он отважился вместе жить. Чувства здесь ни при чем, чувства - это совсем другое. Нельзя ставить рядом две зубные щетки только потому, что тебе с ней хорошо в постели. Так говорил Артуру отец, и Артур полностью разделял папкины взгляды.

Вот, например, принято считать, что семью надо строить с той женщиной, с которой мужику удобно. Такую фразу как-то раз выдала Артуру замечательная, разумная девушка, сокурсница. А что такое "удобно"? - подумал он тогда. Это когда тебя ждет горячий суп и белье постирано? Или когда она сидит в уголке и вяжет, не мешая мужу смотреть футбол или отправиться в бар с друзьями, чтобы дернуть пивка? Или удобная - это та, что никогда не станет тебя пилить из-за маленькой зарплаты и будет радоваться каждому подаренному одуванчику?

Он легко влюблялся, как-то довелось испытать настоящую страсть, но стоило Артуру представить, что очередная пассия станет его заученно целовать перед сном и встречать с работы с телефонной трубкой в одной руке и половником - в другой, как вся страсть улетучивалась. Не сразу, конечно, не в один день, но вожделение уступало место животному страху. Он уже не видел в очаровательном длинноногом создании источник наслаждения, он способен был представлять ее лишь растрепанной, стервозной каргой, днем и ночью вытрясающей из него душу нелепыми и бестолковыми требованиями.

Но со "стервозной каргой" он был готов смириться. В конце концов, ревность и чувство собственницы у них у всех в крови от рождения. Гораздо сильнее, если призадуматься, его пугало другое. Пугало как раз то, что составляло оборотную сторону домашнего "удобства". Артур не представлял, как люди, даже имеющие деньги, десятилетиями проводят семейные вечера у телевизора. Как это можно, вооружившись чипсами или орехами, обняться и часами сидеть, уставившись в "ящик". Он отказывался понимать, почему, располагая средствами, нельзя нанять няню для ребенка, а самим весело проводить время.

Наташка была первая, кто сказал ему, что деньги нужны для путешествий. Она никогда не надевала дома тренировочный костюм. Либо носила летние брючки, либо, когда предки уезжали, разгуливала перед ним по квартире голая. Она не смотрела сериалы и не затевала готовку сложных салатов, чем постоянно раздражала маму. Мама считала, что сын погибнет от голода. Наталья запросто могла позвонить ему на работу и сообщить, что у нее на руках билеты на ночной концерт. Она без малейшего сожаления отказалась от покупки шубы в пользу Мальдивских островов. До островов они так и не доехали…

А теперь… Что случилось со мной теперь, спрашивал себя Коваль, покачивая на коленке столь знакомое и, черт возьми, родное тело Нади Ван Гог. Неужели я старею, раз счастлив этому брусничному пирогу, и свитерам, что она мне вяжет, и разогретой бане?..

– Может, я и буду скучать, - задумчиво произнесла Надя, - но у меня есть ты и есть двое детей. Кроме того… Ты опять будешь сердиться, но послушай! Ведь мы же не доехали до Москвы, я так и не получила золота. Я знаю, в этом ты похож на Качальщиков, для тебя богатство - не важная вещь. Но если ты хочешь, чтобы мы вернулись в Питер, мы не можем поехать бедными. Там везде теперь деньги! У Анны есть друзья среди тамошних колдунов. Они говорят, что торговцы теперь покупают всё только за рубли… А если мне суждено родить здоровую мамочку, старухи сразу скажут об этом. Ты же знаешь, здесь все такие умные, гораздо умнее питерских лекарей. Если мы продадим мамочку, то станем очень богатыми. Мы отдадим общине половину и всё равно останемся богатыми…

– Тогда, по твоей логике, надо нарожать еще пяток детишек от разных мужиков, так? Представляешь, сколько свиней или дикарей ты сможешь купить?!

– Ты опять сердишься. А ты знаешь, Артур Кузнец, что случилось бы со мной, если бы я доехала до Москвы? Анна мне рассказывала, и я ей верю. Ты не веришь ей?

– Да верю-верю, тут не врут…

Надя вытащила из печки горшочки с мясом, разлила по ковшикам напитки. Алкоголь в будние дни не полагался, но она поразмыслила и всё-таки выставила бутыль ягодного самогона. Гости могли постучаться с минуты на минуту.

– Я жила бы в Москве очень хорошо. Даже гораздо богаче, чем в Питере. Если хочешь знать, мне никогда бы не пришлось работать, как я работаю тут, в лесу… Ну пожалуйста, не обижайся! Вот ты опять сердишься, но ты же не виноват, что мы попали к Качальщикам. Зато мы теперь вместе, и я не жалею, что приходится работать. Там я бы ничего не делала, это точно. За мной бы всюду ходила охрана, и каждый месяц мне платили бы столько, сколько имеет мастер или даже инженер. Я могла бы купить целое стадо овец, тысячу или даже больше. И могла бы купить землю и нанять десять женщин сучить шерсть и вязать зимнюю одежду, как я это делаю тут одна. Я это говорю только для того, Артур Кузнец, чтобы ты понял: я довольна тем, что живу с тобой. Знаешь почему? Потому что в Москве женщин покупают, как желтых дикарей. Я была бы богата, но жила бы с тем мужчиной, который бы меня купил…

– Но караван вез вас всех в коммуну паровиков! Вас покупала коммуна, а не какой-то уездный князь!

– Как будто ты не слышал, что стало в Москве с коммунами! Когда мы ехали в караване Рубенса, паровики уже подчинялись папе Ивану. Они делали всё, что им приказывали из Кремля. Когда у них не было денег расплатиться за пищу, они отдавали кремлевским своих мам, чтобы те рожали детей!

– Я ничего не знал об этом!

– Откуда тебе знать? Ты пробыл в музее всего сутки… Ты рассказывал мне о большой ярмарке, помнишь? А ты слышал о том, что в Москве, до того как вы ее расплавили, было целых два ночных рынка, где продавали людей?

– К этому я уже привык, лучше молчи. Не начинай старых споров, для тебя ведь дикари тоже не люди!

– Я говорю не о тех, кто потерял язык… Я говорю о том, что в Москву приходят караваны с юга. Не с Украины, а с юга, где живут богатые азиаты. Анна мне рассказывала. Они торгуют ночью и дают за русских женщин столько золота, сколько не может заплатить ни одна община, ни один гарнизон. Не знаю, куда теперь они будут ходить, когда Москвы не стало. Может, доберутся до Питера… Анна говорит, что, пока в столице было четыре президента, там тоже собиралась Дума, и вместе они решили, что ни женщин, ни мастеров не будут продавать азиатам. Никому - ни азиатам, ни немцам, ни пшекам.

– Но мастер может и сам уйти…

– Ты забыл законы? В Москве еще строже, чем в Питере. Если мужчина хочет уйти, он уходит, но оставляет коммуне всё. Женщину он тоже забрать из города не может. Но от немца многие возвращались, там хорошо жить, и наших мамочек не обижают. А от азиатов никто не возвращался. Анна говорит, там женщин одевают в платья из золота, но не выпускают одних из дома. Там у одного мужчины может быть три жены…

– У них и раньше так было принято.

– Я не знаю, что было до Большой смерти, Артур Кузнец. - Надя расставляла на скатерти блюда с соленьями. - Но я вижу, что стало бы со мной, если бы караван дошел. Я ходила бы в золотом платье, и дети мои…

– Опять ты про золото?! - Коваль, забывшись, хлопнул по колену правой рукой и чуть не завопил от боли.

– Я не про золото, Кузнец… - Жена подошла к нему вплотную, обвила шею руками. - У тебя столько шрамов, ты стал, как настоящий солдат… - Она поцеловала его в лоб, туда, где остался след от когтей. - Я говорю о том, что счастлива с тобой. Я говорю о том, что ни о чем не жалею. И мне грустно, когда я вижу, как ты не спишь ночью. Молчи, молчи, дай мне сказать… Когда ты веселый, я радуюсь вместе с тобой, потому что ты - мой мужчина. Но я вижу, как иногда ты скучаешь о другой женщине. Ты умный, ты был книжником, и до сих пор читаешь. Ты думаешь, что тебе нужна умная жена, такая, как Арина Рубенс. Умная, смелая, как воин, красивая, сильная. Я не такая, Артур, я не умею читать, я не всегда понимаю твои слова. Когда ты болел, когда Исмаил привез тебя из Москвы, и лежал целую неделю горячий, ты называл меня Наташей.

Я не хотела это вспоминать и никогда бы не вспомнила, но сегодня ты начал ругать меня из-за чужих мужчин… Эта Наташа, она была твоей женой до года Большой смерти, да? Ты любил ее, Артур, я понимаю. Она, конечно, была не такая дура, как я. Она умела читать и управлять мотором и еще много чего. Тогда женщины вели себя иначе, да? И ты много раз говорил с ней, пока лежал горячим, а мы тебя лечили. Ты говорил и просил у нее прощения. У меня ты никогда не просил прощения, Артур. И со мной ты никогда не говорил так, как с ней. Я многого не поняла, о чем ты говорил, но я не сердилась на тебя. Потому что ты мой мужчина, Артур Кузнец. Я и сейчас не сержусь… - Она поцеловала опешившего мужа поочередно в оба глаза. - Я только не хочу, чтобы ты думал, что я живу с тобой, потому что так решил Исмаил или кто-то еще…

– Я так не думаю! С чего ты взяла?! - Он чувствовал, что краснеет, и ничего не мог с этим поделать.

– Ты думаешь… - Надя закусила губу и на секундочку стала той же девчонкой, которую Коваль когда-то выносил из огня. - Ты думаешь, что счастье - это что-то громкое… Я не знаю слов, Артур. Ты думаешь, что в Питере тебе было бы лучше, потому что там столько людей и женщин… Знай только, что, если ты уйдешь и останешься там, я всегда буду тебя ждать. Всегда, пока земля не заберет меня…

36. Тайна старой бочки

– Так!! Это что за слезы?! - В дверях стоял Прохор Второй, баюкая на плече новорожденного медвежонка. Из-за его могучей спины выглядывали Анна и две лукавые мордашки ее дочерей.

Надя вскочила, утирая глаза, и завертелась, рассаживая первых гостей.

Артур чувствовал себя немного оглушенным и не сразу сообразил, что это такое горячее лизнуло его в нос.

– Вырастишь сам! - громоподобно вещал Прохор. - Если что, Четвертая тебе поможет. Самый сильный в помете, должен быть самым сообразительным. Николку не подпускай, не удержит. Эй, Клинок, ты меня слушаешь?

– Да, я слушаю, учитель… - Коваль перевернул медвежонка, ощупал лапы, заглянул в глаза. - Спасибо тебе, это дорогой подарок!

Анна принесла еще более ценный сувенир - полный набор оживляющих лекарских снадобий взамен того, что пропал вместе с конем на ярмарке. В многочисленных кармашках кожаного пояса в пузырьках и мешочках таились такие редкости, за которые любой озерный колдун отдал бы если не руку, то половину зубов. Причем Анна не рыскала по полям, она чувствовала растения издалека и никогда не запоминала их названий. Обе дочери, Третья и Четвертая, подарок приготовили сообща. Несколько странный выбор для девочек-подростков, но обе очень старались. В плотном мешочке гудел пчелиный рой.

– Это солдаты! - гордо заявила Четвертая. - Ты будешь их кормить, и они будут тебя защищать. Ты ведь не умеешь сам приручать пчел… - и немедленно получила подзатыльник от матери.

Пришел Исмаил и положил на стол нечто длинное, завернутое в промасленную тряпку. Присутствующие дружно закрутили носами. Коваль уже понял, что под ветошью скрывается металл. Такие подношения были совсем не свойственны лесному народу, стремящемуся избегать игрушек ушедших времен. Артур развернул тряпки и ахнул. Незнакомый ему "никонов", модификации двадцатого года со складным кевларовым прикладом, лазерной оптикой и вороненым глушителем на подвижном стволе. Четыре спаренных рожка патронов. Оружие буквально плавало в густой жирной смазке.

– Я тут подумал, - крутя ус, небрежно заявил Хранитель, - ты ведь не только с пчелами обращаться не умеешь, но и стрелок никудышный…

Грянул такой хохот, что подпрыгнула посуда на столе, а медвежонок со страху спрятался под лавку. В сарайчике заворчали проснувшиеся собаки.

– Спасибо, учитель…

– Сегодня я не учитель, - отмахнулся Исмаил, не скрывая удовольствия.

Бердер пришел с женой Катериной и притащил еще один пережиток прежних веков - ножное точило. Маленький Семен принес на себе огромный мешок ангорской шерсти, выменянный у южных Качальщиков. Хозяйка рода и главная акушерка мама Клавдия презентовала две пары потрясающих непромокаемых сапог на меху. Потом пришли соседи, знатоки меток - Матвей и Алина, с новеньким неводом. И последним заявился еще один мучитель Артура, Хранитель полей. Одноглазый Борис оставил всех троих сыновей на уборке урожая, но сам не посмел нарушить новую традицию.

Первое слово, по старшинству, предоставили маме Клавдии. Артур мимоходом подумал, что именно благодаря ему у лесного народа проснется тяга к праздникам. А там и до гуляний недалеко, и до украшения елок! Качальщики сидели вокруг стола с закусками притихшие, непривычно смущенные, как детишки в детском садике накануне Восьмого марта.

– Я болтать-то не мастерица! - Мама Клавдия поскребла волосатый подбородок. На ее плече, укрытом пуховым платком, шевелил усиками белый крысенок. - Тебе, Клинок, вроде как сегодня тридцать пять лет. Сам сказал. Это хорошо. Скажу так - это лучше, чем восемьдесят один. Самый крепкий год для мужика. Еще и хрен стоит, и седой волос не пошел… Раньше мы пили, когда малыши рождались. Редко веселились. Поэтому мне по нраву, что сегодня и бражка на столе, и водочка. Вот только думаю: это когда ж мы работать будем, коли каждый захочет на свое рождение гостей созывать? Мне ж тогда и роды принимать некогда станет, а? Буду пьяная круглый год ходить!

Она раскатисто захохотала, показав два оставшихся зуба. Гости на протяжении речи изо всех сил сдерживали смех. Даже Надя, вытирая платочком набухшие от слез глаза, и та невольно прыснула.

– Бердер мне сказал, что желание за тебя загадать надо! - посерьезнела Клавдия. - Вот какое желание тебе, Клинок. Много силы в тебе, много. И правду ты понимаешь верно, ту правду, что для всех… Ты для всех добра хочешь. Это хорошо. Только во всяком человеке есть две правды. Та, что для всех, и та, что для себя. Вот моя правда - она маленькая. Что старухе надо? Варенья немного да чтоб дровишки в печи были, косточки погреть. У каждого свое, не будем… Я о тебе, Клинок. Нам не говори, себе скажи, чего хочешь, какую правду выберешь. Для всех мил не будешь, нет… Ах, не мастерица я болтать-то! Выпьем, что ли?

Выпили. И опять выпили. И ушла потихоньку напряженность, и уже сбегал хозяин в подвал за новой бутылкой можжевеловой настойки, и хохотали, вспоминая охоту, и как рыба утащила сына одноглазого Бориса в реку, и обсуждали виды на урожай, что можно и что нельзя продать. И так же спокойно, как зерно и кормовую свеклу, обсуждали, сколько желтых дикарей нужно оставить на зиму, а сколько можно отпустить - или лучше не отпускать, а продать на север. Исмаил возражал, утверждая, что желтые дикари плохо выносят заполярный климат, часто мрут и что больше для продажи годятся чингисы, те спокойно спят на снегу…

Потом обсудили торговлю с бурятами. Прохор посетовал, что узкоглазые в обмен на алмазы требуют всё больше только городских детей, новорожденные дикарей их теперь не устраивают. Постепенно разговор вернулся к Слабым меткам. Матвей летал на втором драконе Прохора к Москве, там теперь постоянно дежурили трое Качальщиков из южных губерний. Земля успокоилась, лишь на день пути не достав до Твери. Метки исчезли, это было хорошо. Большинство людей успело спастись, это было неплохо. Качальщики воспользовались моментом и задешево покупали у нищих отчаявшихся переселенцев их малолетних детей…

Артур слушал и не слушал. Он выпил гораздо больше обычного, комната качалась перед глазами. Подперев щеку, он смотрел через стол на жену. Господи, думал он, вот оно, то самое, что так верно подметила старуха! Все эти милые люди, которые приняли его как родного и принесли ему самое дорогое на день рождения, навсегда останутся для него дикарями. Все они - и Качальщики, и горожане - останутся для него чужими, если он не привыкнет жить по законам этого мира. Хранители, если потребуется, будут сражаться за него, и они же, не моргнув глазом, его подставили. Они послали его на массовое убийство, исходя из своих представлений о правде.

И они не настолько глупы, чтобы не чувствовать эту разницу. И Бердер, и тем более Исмаил. Вчера их бредовая фантазия принесла гибель столице, и он был с ними заодно. Какую идею выдаст завтра их безумная Книга? Эти твердолобые не понимают, что мир не может застрять на уровне примитивного рабовладения… Господи, зачем я столько выпил? И Надя, Наденька… Какой я дурак…

– …Лес растет очень быстро… - До Артура дошло, что Матвей продолжает говорить. - На месте столицы сейчас непроходимая чаща, и лес продолжает наступать. Я дважды облетал на крылатом и не нашел места для посадки.

– Что тут такого? - Осоловевший Прохор пьяненько хихикал. - После возвращения равновесия… так всегда происходит… Мать-Земля пожирает следы людей!

– В этот раз зелень наступает слишком быстро! - Матвей опасливо покачал большой круглой, как горшок, головой. - И впереди идет трава, которой раньше не было… Метки исчезли, но мне было неспокойно! По слухам, Ивана убили, но другой президент собрал солдат, и сейчас они штурмуют Казань. Они требуют дать им место внутри города и еду…

– Это не наше дело! - рассмеялся маленький Семен.

– Если Иван жив, то снова создаст свое царство! - Артуру было не до смеха. История возвращается, повторял он про себя. Они же ни черта не знают, для них мир только начинается, они не верят, что все их идеи давно высказаны и истлели вместе с книгами… Ох, на кой ляд я так нажрался?..

Вместо того чтобы применить свои способности для спасения тысяч голодающих, эти чокнутые анархисты плодят сказочных зверей, они отгородились завесой жутких суеверий, они верят, что можно прожить, собирая орехи и воруя чужих детей.

А что они станут делать, когда в общине соберется не полтораста человек, а несколько тысяч?..

– Пойдем на воздух! - Бердер потянул именинника под мышки. - Нам надо поговорить, Клинок!

– Я идиот! - пожаловался Артур, когда учитель усадил его на врытую в землю скамейку.

– Ты просто перебрал медовухи! - Вот кто всегда держал себя в руках, так это Бердер. Воспитатель воинов смотрел трезво и печально, массируя ученику одним пальцем точку в основании шеи.

Артур поочередно растер левой ладонью уши. За окнами избы метались огоньки свечей и хохотали гости. Июльская листва нашептывала свои вечные колыбельные засыпающим птицам. С полей к амбарам ползла последняя груженая телега. Лохматый мальчишка, сын Бориса, с длинной трубочкой в зубах важно восседал на вершине горы из корнеплодов. На пригорке, там, где собрались в кружок соседские избы, словно соревнуясь, чья печь издает более вкусный запах, водили хоровод девчонки с венками на русых головках. А высоко, где купались в бескрайнем океане рваные клочья ваты, одна за другой зажигались далекие искорки звезд.

– Представить не могу, мне тридцать пять, - сказал Артур, словно пробуя на вкус эту цифру.

– Это хорошо, - уголками губ улыбнулся Хранитель. - Ты сумел дожить до зрелости.

– А я ведь сделал гитару! - рассмеялся именинник. - Ага, сделал и забыл вам сыграть. Ты хоть знаешь, что такое гитара?

– Анна мне говорила, что ты просил ее подобрать жилы… Это для музыки?

– Да, это для музыки… - Артур полной грудью вдыхал вечерний аромат, избавляясь от остатков хмеля. - Представь себе, Хранитель, я до сегодняшнего дня не знал, что такое счастье. Ты знаешь, что такое счастье?

– Расскажи мне. - Бердер утрамбовал в трубочку цветочный табак.

– Ха! Об этом непросто рассказать… Знаешь, пока я учился в школе, я гонял на мотоцикле и слушал рок. Девчонкам нравилось, что я их катал на байке, а мне нравилось, что можно легко менять девчонок. Это было потрясное время, Хранитель! А потом я решил сам выучиться играть на гитаре. Тогда я считал, что делаю это потому, что смогу играть как настоящие звезды, как Маккартни или даже как Хэндрикс… Всё это ерунда, теперь смешно вспоминать. На самом-то деле все мы выкобенивались, чтобы понравиться девушкам. Только и всего. В глубине души, вот здесь, - он постучал себя в грудь, - я понимал, что никакой рок-звезды из меня не выйдет. И байк, и гитара, и баскет - всё это было и продолжалось в институте… А потом началась эта дурацкая война, началось это побоище в Чечне, и никто ни хера не понимал. Никто не понимал, как такое случилось, что ушли войска и оставили всё оружие, и никто из толстожопых генералов, как всегда, ни в чем не виноват. А к соседям приехал гроб. В гробу был мой лучший друг, он был старше меня на два года. Когда его забрали, никто не сказал, что повезут в Чечню, он даже автомат в руках не умел держать! - Коваль всхлипнул. Снова начала кружиться голова - то ли от алкоголя, то ли от дурманящего дыма, что облачком висел вокруг Хранителя. - Ты понимаешь, Бердер, мы даже не смогли с ним проститься, так его изуродовали. Гроб приехал уже запаянный.

И тогда моя мать сказала, что она лучше даст себя убить, чем отпустит сына в армию. Мои предки продали всё, что могли, чтобы меня отмазать. Это было… Это было как обухом по голове. Я чувствовал себя полным дерьмом, понимаешь? Не потому, что мне было стыдно не идти маршировать, тогда уже многие косили, а потому, что я не знал, как смотреть в глаза дружкам, которые возвращались… И знаешь, я в первый раз тогда задумался, что такое счастье. Мы сидели втроем с мамой и папой, и я спросил маму: ну что ты плачешь, всё уже позади, не пойду я в армию. А она сказала, что для нее единственное счастье - видеть сына живым. А отец сказал, что, если я буду продолжать гулянки и вылечу из института, он ничего не сможет сделать. И я поверил…

Я не словам его поверил, а поверил, когда мы гроб с телом Сереги несли… И я забросил всё, в один момент повзрослел. Я хочу, чтобы ты врубился, Бердер, дело не в том было, что я испугался. Ты же знаешь, я дерусь, и убивать научился! Но подохнуть ни за что! Подохнуть, потому что наверху кто-то так за меня решил! Я за мать испугался и послал всё к черту - и группу, и байкерские тусовки, и баскетбол, и на дискач ходить перестал. Для чего всё это, я потом понял. Всё это для женщин, чтобы быть самым крутым и нравиться теткам. В этом вся соль. Всё, что мы делаем, даже когда не сознаем этого, мы делаем только для них.

Я пришел к папаше и сказал… Гляди, сказал я, я продал мотоцикл. Вот деньги. И гитару продал. А теперь скажи мне, в чем твое счастье? Неужели ты живешь, как мама, ради меня? Папка дал мне подзатыльник и ответил, что я длинный балбес. Я живу, чтобы была счастлива твоя мама, сказал он.

И когда я в эту тему воткнулся, я стал лучшим на курсе, прикинь! Это я, один из главных прогульщиков. Мне уже на четвертом предложили место в аспирантуре, потом я перевелся, но это другая песня… Я воткнулся, что всё для них, и надо стараться чего-то достичь, иначе ни одна нормальная девушка не захочет иметь со мной дело. Бердер, я работал, как черт… Наверное, я хорошо работал, раз до сих пор жив, правда? Ха-ха!

Но я ошибался в другом, Хранитель… Я всё время искал нечто особенное, понимаешь? Мне казалось, что моя жена никогда не станет домашней клушей. Она должна быть самой красивой, самой стильной, иметь престижное образование, как минимум знать английский… Я представлял, как мы вместе займемся дайвингом, горными лыжами… и всякой прочей лабудой. И мне казалось, что я нашел такую. А потом я сам посадил ее на мотоцикл… Ладно, к черту! Всё к черту! Сегодня я понял… Я понял, что зря подсмеивался над предками. Счастье, оно… совсем не в дайвинге и не в английском… Вот так.

Бердер выколотил трубку. На его загорелом скуластом лице ничего не отражалось.

– Я не понимаю многих слов, но я слышу твои мысли, Клинок. Я рад, что не ошибся в тебе. Прости маму Клавдию, она не хотела тебя обидеть.

– Да ерунда!

– Нет, не ерунда. Ничего не произносится случайно. И мама Клавдия знала, о чем я буду с тобой говорить…

– Мать вашу, что еще стряслось?! Если тебе пришло в голову расплавить Питер, то на меня не рассчитывай. Я лучше суну Мальвине башку в пасть!

– Мальвина не станет тебя есть! Речь совсем о другом… Пойдем прогуляемся до реки! - Бердер неожиданно взял Артура под локоть. - Мама Клавдия очень боится и попросила меня подготовить остальных…

– Да что такое?! Почему именно она?

– Потому что она занимается маленькими детьми. Поговорим сначала о тебе, Клинок. Ты поступишь так, как решил. Но ты не можешь уехать в Питер прямо сейчас. Во-первых, твоя рука. Во-вторых, я не отпущу тебя, пока мы не закончим с урожаем и не набьем на зиму дичи. Это месяц. Но это не всё. Мальвина донесет тебя до Ильменского пожарища, дальше придется идти пешком. Вокруг города живут тысячи ковбоев. Если насекомые увидят змея, тебя убьют. Ты научился неплохо драться, но ты не Качальщик и не сможешь остановить толпу! Исмаил соберет для тебя хоть сотню дикарей, но…

– Я не удержу их!

– Да, ты не Качальщик и не умеешь владеть толпой. Это невозможно воспринять. Ты освоил, как при помощи укуса травы управлять лишь одним человеком… Поэтому мы считаем, что тебе еще надо кое-чему научиться.

– Мы? Кому это так важно, чтобы я дошел?

– Важно мне и маме Клавдии. Нет, не пугайся, Слабых меток искать не надо. Если ты согласишься задержаться еще на год, я постараюсь научить тебя.

– На год?!

– Ты вправе уйти хоть сегодня. Но помни, что в Москве тебе повезло! Тебя предали люди, которых ты же освободил от волшебного сна! Исмаил предостерегал тебя, чтобы ты не пытался их разбудить! Книга никогда не врет - Проснувшийся демон только один. Эти жалкие насекомые наверняка погибли, а в Питере у тебя нет друзей. Папа Рубенс уступил власть губернатору…

– Ты не говорил мне об этом!

– А зачем? Послушай и поверь мне. Я тебя никогда не обманывал. Тебе надо научиться управлять дикой стаей. Не прирученным летуном, а дикой стаей! Тебе надо научиться убивать живое, не прикасаясь, и научиться скрываться там, где скрыться негде. И задерживать дыхание под землей. И наводить морок на толпу. И еще многое другое… Времени очень мало, я прошу всего год. Один год, Клинок!

Артур оглянулся на деревню. От волшебной панорамы убегающих вдаль пологих холмов у него всегда захватывало дух, но сегодня вечером было не до привычных пасторалей.

– На что тебе мало времени, Хранитель?

– Ты знаешь, что дети, рожденные от Качальщиков, не выносят городов. Не те дети, которых мы покупаем или берем силой, а прямые потомки рожденных на пожарищах… - Бердер отвернулся и смотрел на поднимающийся серп луны. - Так вот. У Хозяйки рода есть бочка из-под химии, она спрятана глубоко в подполе, в старой хижине… Ни один Качальщик не может провести возле этой бочки больше минуты. И новорожденные тоже начинают задыхаться. Твои сын и дочь не задыхались, они городские. Но месяц назад впервые…

Артура пронзила догадка:

– Возле бочки выдержали дети Качальщиков?!

– Да. Правнук Семена. Он не знает, не вздумай сказать. И еще одна девочка с Севера. Мы точно знаем, что ее отец Качальщик. Это седьмое поколение, Клинок… - Хранитель сгорбился, точно нес неподъемную тяжесть. - Сегодня тайна известна нам троим, но завтра это же произойдет в других общинах. В Книге сказано об этом, но раньше мы не могли прочесть. Там сказано: "Когда взойдет седьмой колос, корни его сгниют, но початок нальется невиданной силой"…

Завтра это станет известно всем, а послезавтра дети подрастут и поймут, что смогут уйти в города. Теперь ты понимаешь, почему я прошу тебя задержаться? Я соберу старейшин и обещаю тебе, что чужой мужчина не притронется к твоей жене.

– Но что я могу?..

– Если ты выживешь в Питере, ты сможешь сделать так, чтобы там выжили наши дети. Иначе придет день, когда некому будет хранить равновесие.

37. Хищник против терминатора

Всадник водил биноклем слева направо и никак не мог ухватить мало-мальски приемлемый ориентир. Каурый жеребец нетерпеливо перебирал ногами, но хозяин не спешил. Той дороги, по которой шли когда-то московские караваны, больше не существовало. Вместо нее сквозь серое волнующееся море Вечного пожарища разбегались десятки узких тропок. Само пожарище тоже сильно изменилось; повсюду поднимались угловатые островки скрюченных деревьев, покрытые желтоватой густой паутиной, будто мухи, закукленные запасливым пауком. Эти желтые островки неровными рядами тянулись до самого горизонта. Они взбирались на холмы посреди высокого папоротника, они торчали в лощинах, раздвигая заросли голубоватого грибного студня, они рассеивали споры даже вдоль границы пожухлой зеленой травы.

В то же время всаднику показалось, что пожарище съежилось, уменьшилось в размерах. Он оглянулся назад, туда, откуда приехал. За спиной кружила пурга из кричаще желтых, оранжевых и бурых листьев. По осеннему лесу метались и опадали бесконечно яркие шуршащие буруны. Да, удовлетворенно кивнул всадник, оно отступает. Раньше мертвечина захлестывала за бетонный блиндаж ГАИ, но за четыре года жизнь отвоевала себе почти километр. Это хорошо.

– Хорош-ш-шо, хорошш-шо… - повторил сентябрьский лес, словно соскучился по человеческой речи.

Всадник нагнулся и поворошил лезвием сабли рыхлую кочку. Из павшей листвы пустыми глазницами в небо смотрел человеческий череп. Но человека на коне не интересовали кости, он навидался их слишком много, чтобы уделять внимание такой ерунде. Он щипал ус и думал о тех, кто проделал тропинки в море пятнистых папоротников.

Дорога заросла. Об этом предупреждал Кристиан, брат Исмаила. Старый Хранитель выполнил обещание, проводил до скита и познакомил Коваля со своим загадочным родственником. Коваль ожидал, что встретит насупленного затворника, но тот оказался крепким улыбчивым мужиком лет пятидесяти, лет на двадцать моложе старшего брата. И жил он с семьей не в землянке, а в добротном кирпичном коттедже посреди целого поселка из таких же, только заброшенных, миниатюрных замков. Кристиан накормил гостей, но, невзирая на родственные связи, коня оценил очень дорого. Исмаил, очевидно, надеялся получитьдля своего протеже хотя бы намек на пророчество, но брат молчал. Когда Качальщик помахал им рукой, сделав прощальный круг на Мальвине, до Артура дошло, что улыбка хозяина была лишь маской, навечно прилепившейся к лицу. За вечер здоровяк едва выдавил пару слов. Получив плату, он потрепал Дятла по холке и сказал только одно:

– Люди злы. Выбери в союзники меньшее зло… - И ушел, захлопнув дверь.

Артур поднял глаза к ржавому флюгеру на крыше "замка" и понял, что ждать здесь больше нечего. Размышляя, что могла означать фраза человека, к которому на поклон ездили лидеры общин, Артур миновал остатки поселка, потом долго ехал вдоль реки и наконец уперся в пожарище. Внутренний компас не мог его подвести. Лес окончательно победил московскую трассу. Можно было попытаться объехать пожарище, дать небольшой крюк в сотню километров, но человеку свойственно держаться известных путей. У Артура не было никакого желания углубляться в озерный край. Еще более опасным представлялись восточные леса, кишевшие дикарями…

Он тронул поводья. Навьюченный конь не подавал признаков тревоги. Часа полтора дела шли совсем неплохо, пока пламенеющий лес окончательно не исчез за горизонтом. Артур вслушивался в нежное бормотание ветра, вслушивался в себя и не мог понять, откуда возникла безотчетная, сосущая тоска. Небо оставалось изумительно чистым, ни одно насекомое, ни одна птица не вспорхнули из-под копыт. Иногда крапчатые листья папоротника поднимались высоко, почти вровень со стременами, и тогда Артур видел, что конь шагает не по голой земле, а по пружинящему ковру из жесткого серебристого мха. Иногда человек устраивал перекличку с прочими членами "команды". Пчелы ни о чем не думали, их коллективный мозг был занят растворением большого куска свекольного сахара, а оба летуна ощутимо нервничали в карманах сумок. И чем дальше человек углублялся в безмолвие серой степи, тем сильнее они волновались.

Коваль старался держать направление, но не позволял Дятлу сходить с тропинок. В какой-то момент, объезжая очередное скопление больных растений, окутанных желтой паутиной, он заметил впереди прогалину. Затем пришлось свернуть вправо, потому что на пути возникла россыпь огромных бородавчатых грибов. Конь остановился как вкопанный, захрапел и категорически отказался приближаться к "поганкам" ближе десятка метров.

Когда они обогнули неприятный участок, Артур поднес бинокль к глазам и присвистнул. Сомнений не осталось: впереди и слева виднелась дорога. Тот кусок асфальта, что пропал раньше, появился снова. Значительный участок шоссе состоял из авиационных плит, которым не могла повредить никакая камнеломка даже за сотню лет. Но, выбравшись на бетон, Артур не почувствовал облегчения. До заката оставалось совсем немного времени, а впереди с обеих сторон трассы, насколько хватало глаз, расстилалась зловещая серая плешь, утыканная бугорками желтой паутины.

Коваль резко обернулся. Никого. Ему почудилось мимолетное движение за спиной, словно что-то маленькое и темное перелетело через дорогу. Конь всхрапнул и насторожил уши. Артур поехал рысцой по самому центру полосы обгона, изо всех сил крутя головой по сторонам. Лучше бы он остался на ночлег в лесу или в коттеджном поселке, ну потерял бы еще часов пятнадцать! По сравнению с прошедшим годом это фигня…

На сей раз человек был настороже и успел обернуться, прежде чем обитатель пожарища юркнул в мох. То, что Артур увидел, ему совсем не понравилось. Нечто длинное, масляно-блестящее, похожее на гофрированный черный шланг со множеством мохнатых ножек. И неизвестно, видел он всё тело или только кончик хвоста. Летуны уже не просто нервничали, они ворчали и шипели в сумках. Коваль расстегнул оба кармана, давая возможность маленьким дружкам подышать воздухом, и пустил коня галопом. Цокот копыт раскатился звенящей дробью, горький ветер, словно тугое полотнище, обвил лицо, и Артур понял, что его так угнетало. Не было эха. Подковы жеребца взметали фонтанчики цементной пыли, грохот поднимался над трассой и тут же исчезал, словно поглощенный сырой периной тумана.

Туман наползал справа, тянулся к дороге тысячами голодных щупалец. Черт знает что, подумал Коваль, подгоняя коня, только что ведь было сухо, как в предбаннике! Один из летунов вдруг зашипел и высунулся, стреляя пунцовым язычком. Впереди на обочине дороги возвышалось что-то большое. Чуть просевшая набок крытая грузовая машина, запряженная парой мохнатых низкорослых лошадок. Обе лошади выглядели совсем как живые, и, если бы не ржавчина, насквозь проевшая борта машины, Артур решил бы, что путники свернули с дороги совсем недавно. За кузовом первого грузовика, перегораживая путь, лежала на боку длинная шаланда, прицеп без мотора. Задние колеса торчали над дорогой, а весь передок глубоко утонул в… траве. Еще одна новость! Коваль и не уловил, когда папоротник сменился высокой травой, такой же серовато-бурой, смахивающей на осоку, но покрытой сверху донизу короткой белой щетиной. Трава колыхалась и издавала мерзкий скребущий звук, словно тысячи кузнечиков терли крылышками. С платформы упавшей шаланды на бетонку высыпалась груда ящиков, но никто их не собрал. Артур резко осадил коня и снял с плеча автомат. Требовалось всего лишь на пару метров углубиться в траву, чтобы обойти препятствие, но он удержал коня. Ветер стих, но трава шевелилась неправильно. Чуточку сильнее, чем следовало… Обе лошадки, запряженные в грузовик, стояли понурясь, не шевелясь. Ветерок играл их спутанными гривами, шкуру покрывали темные пятна лишая, но морд не было видно, бурая осока поднималась здесь очень высоко. Бока у Дятла дрожали. не слушаясь человека, он боязливо отступал назад. Второй летун тоже наполовину высунулся из кармана и задрал хвост. Задранный хвост был очень плохим признаком, хуже некуда, вампир чувствовал настоящую опасность и готовился не к нападению, а к обороне. Гибкое лоснящееся тело проскользнуло среди щетинистых стеблей. Коваль не успел нажать на курок, как неуловимая тварь исчезла. Снова шорох позади. Коваль дал команду летунам. Новая порода вампиров была воспитана так, что они практически не испытывали чувства страха, но это замечательное качество имело свои минусы. Летуны быстро заводились и перли на рожон. Артур посмотрел туда, куда указывали чуткие мышиные носы, и обмер.

Из темного пятна на боку мертвой лошади, которое он издалека принял за лишай, высунулась блестящая черная голова, похожая на мяч для регби, лишенная глаз и ушей. Несомненно, прототипом кошмарного создания послужило насекомое, скорее всего червяк, но во что он превратился! За головой, прикрытой подвижными хитиновыми пластинами, потянулось блестящее змеиное тело, усеянное десятками волосатых крючков. Наконец монстр выбрался целиком и устроился на спине лошади, поводя из стороны в сторону дрожащим рыльцем. Пластины на кончике его морды раздвинулись, и показался подвижный розовый хоботок наподобие комариного, но толщиной в руку ребенка. Если это червяк, сказал Коваль летуну, то я - самый маленький лебедь. Летун не возражал.

Вторая такая же полутораметровая гусеница выбралась из дыры на затылке второй лошадки. Обитатели пожарища пожирали трупы изнутри! При этом паралич наступал настолько быстро, что животные не успели даже упасть. Затем гусеницы, очевидно, обрабатывали внутренности животных каким-то цементирующим составом, превращая их в свои жилища. И не просто жилища… Артур почувствовал, как к горлу подступает рвота. Вслед за большим червяком из дыры в шкуре на свет выбрались два совсем крохотных, длиной меньше локтя, и устроились рядом с мамашей. Безглазые морды поблескивали на солнце, как опущенные мотоциклетные щитки.

Но большую тревогу вызывало другое. Всё, чему Артур кропотливо учился, ему не помогало. Уродливые и в то же время гармоничные в своем уродстве создания, плоды молекулярных аномалий, не желали подчиняться его воле. Либо они были слишком глупы и не обзавелись развитым мозгом, либо их разум неизмеримо отличался даже от разума летуна, который тоже не состоял в родстве с канарейкой… Но летуны слушались, и драконы, и прочие "произведения" Прохора! Артур достиг высшей степени концентрации, он слышал на десяток километров вокруг, но его сознание не воспринимало ничего, кроме тока жидкостей в безмозглых растениях.

Миг спустя тренированное тело, опережая мысль, отреагировало на опасность. Еще не полностью развернувшись в седле, Артур метнул клинок. Летуны взвились в воздух, их шипение показалось Артуру самой прелестной музыкой. Блокируя пути к отступлению, по дороге с невероятной скоростью приближались сразу три "гусеницы". Ближайшая спружинила и откатилась в сторону. Нож ударился о бетон и отлетел. Коваль не мог поверить своим глазам: мутант опережал его в скорости реакции!

Старый летун Чакка молнией упал на врага сверху и замолотил хвостом. Второй летун перехватил червя уже в полете. Членистое тело согнулось дугой и вдруг подскочило вверх, вытягивая хобот. Артур сдернул автомат с предохранителя и повел длинной очередью по траве, боясь зацепить мышей. Оставался один только выход - бежать вперед, но коня предстояло провести по обочине в обход перевернувшегося прицепа. Чакка, старый и более опытный охотник, перекусил противника надвое и бросился на помощь другу. Второму летуну повезло меньше, червяк извернулся и ткнул его в бок хоботком. Летун засадил ядовитые шипы в хвост врагу, но, когда подоспел товарищ, был уже мертв. Обе половинки разорванного червя, брызгая черной кровью, расползались в разные стороны.

Артур поливал огнем тех чудищ, что жили в мертвых лошадях. Одна "гусеница" разлетелась на части, а другие с удивительным проворством шмыгнули в траву. Лошадь завалилась набок, словно деревянная кукла. Чакка взлетел на крышу грузовика, грозно щелкая челюстями. Второй летун замер на дороге в обнимку с чудовищной гусеницей и на глазах превращался в окаменевший памятник самому себе. Метрах в шести от машины трава заколыхалась, и на дорогу высунулись еще два удлиненных черных рыла. С задранных вверх хоботков стекал зеленоватый сироп. Обе твари будто намеревались высморкаться. Дятел дергался и ржал, вне себя от ужаса.

Артур вспомнил кое-что и сменил рожок. Теперь он стрелял зажигательными, и щетинистая трава на обочине вспыхивала, как порох. Для верности он повел стволом по широкой дуге. Оставалось заставить Дятла шагнуть с дороги в горящую траву, чтобы обойти шаланду. Конь совершенно вышел из повиновения, Артуру пришлось спрыгнуть на землю и буквально тащить его за собой. Летун завопил, как сотня разъяренных кошек, и бросился на очередную гусеницу. Чудищу опалило половину туловища, но оно продолжало двигаться в немыслимом темпе. Летун дважды ударил хвостом, зависая в воздухе, и дважды промахнулся. Червь бежал, не приняв боя.

Артур заставил жеребца обогнуть препятствие и снова вскочил в седло. Его окружали еще четыре живых "шланга" на бетонке и несколько штук в дымящихся зарослях. Позади за шаландой Чакка из последних сил сдерживал врага. Судя по воплям, отважный упырь пока что сражался.

– Хищник против Терминатора! - сказал коню Артур и вспорол мешочек с пчелами. - Как это мило, что мы породили и тех и других…

Улей послушно повис на протянутой ладони.

– Вперед, братва! - выкрикнул Артур и сменил автомат на дробовик.

Верный "ремингтон" спасал его второй раз. Ближний червяк сложился пополам и готовился плюнуть, когда заряд крупной дроби оставил от него кровавые ошметки. Пока в ладони невыразимо долго скользил затвор, дымящийся ствол уже развернулся в противоположную сторону. Из травы, точно королевские кобры перед броском, выскочили сразу два монстра. Пластины на их мордах приподнялись, как усы у оскалившегося черного терьера. Совсем близко Коваль увидел сетчатую мембрану рта, покрытую слизью, и две пары коротких трепещущих щупалец по бокам. Дробовик рявкнул, от отдачи коня шатнуло в сторону, обеим гусеницам снесло головы. Еще один хищник плюнул из дальних кустиков, но Артур пришпорил Дятла и опередил врага на долю секунды. Он уже насмотрелся, чем грозит прямое попадание.

Пчелы вели себя замечательно. Потеряв две трети личного состава, отважная армия сладкоежек очистила местность за шесть секунд. Коваль не стал раздумывать, сколько еще гусениц спешит к нему выяснить отношения, и что было сил стегнул перепуганного Дятла. Тому не понадобилось повторять, и спустя минуту они летели по дороге, оставив дьявольский серпентарий далеко позади. Остатки пчелиной семьи догнали хозяина, уже когда впереди замаячили первые нормальные деревья. Летун не вернулся.

Дав измученному жеребцу отдых, Артур честно подождал маленького друга минут двадцать. Ветер нес из леса прохладу и запахи далеких дымков, а со стороны отравленной саванны подкрадывалось вязкое облако тумана.

– И всё-таки молодцы мы, что не пошли в обход, верно? - спросил Коваль у жеребца.

Тот вращал налитым кровью глазом, могучие ребра ходили ходуном, с морды капала пена.

– Страшновато к озеру-то соваться! - доверительно продолжал Артур. - Там колдуны, говорят. Ну их к богу! А тут полчаса позора, мокрые штаны - и мы почти дома. Верно я говорю?

38. Разочарованный странник

Артур почел за лучшее просочиться сквозь заставы "Восьмой дивизии" в темноте. Остаток ночи он провел в одном из заброшенных домов на окраине Павловска. Пришлось сделать изрядный крюк, поскольку старые дороги рассыпались окончательно, а следуя проселочным колеям, он трижды выезжал на частные ранчо ковбоев. Всякий раз одинокого путника встречал бешеный собачий лай, а однажды его обстреляли. Нечего было и надеяться, что кто-то ночью окажет гостеприимство. Вокруг Павловского дворца в парке полыхали костры, прогуливались вооруженные люди, а возле ограды он приметил парочку болотных котов без ошейников. Артур решил, что выяснять отношения с местной коммуной ему незачем.

В пять утра он остановил коня перед величественным когда-то аникушинским обелиском. Стела и гранитное кольцо, символизирующее разрыв блокады, сохранились, но от скульптурных групп остались одни обломки. Гостиница "Пулковская" перенесла в свое время прямое попадание снаряда, или на нее скинули авиабомбу. Во всяком случае, ударная волна, превратившая здание в гору щебня, пронеслась по площади и сшибла с постаментов все фигуры. Сама площадь в человеческий рост заросла травой и кустарником, и оттого памятник казался упавшим и забытым марсианским звездолетом.

Артур вспомнил о танковом заслоне в районе парка Победы и решил двигаться вперед исключительно дворами. До Обводного канала у него это неплохо получалось. Он заметил, что в городе стало намного больше людей. В шесть утра уже гремели подводы, кто-то пытался заводить мотор, навстречу проехал трактор, тащивший за собой целых три прицепа с бочками для питьевой воды. На Обводном путника шокировала новая линия заграждений. Раньше - он мог поклясться - этих заслонов не было. Напротив каждого моста со стороны центра выросли свежие баррикады, торчали пулеметы, а из второго этажа бывшего Фрунзенского универмага обнюхивали канал стволы легких пехотных пушек.

Еще меньше Ковалю понравилось то, что он увидел, заглянув за парапет. По центру канала в грязной вонючей воде плыла баржа со связанными людьми на борту. Четверо парней с собаками охраняли полтора десятка арестантов. На груди у тюремщиков Коваль разглядел убийственно знакомые бляхи… Нет, не может быть, уговаривал он себя, просто померещилось!

К мосту стекалась разношерстная толпа работяг, стремящаяся перебраться на тот берег. Крестьяне, рыбаки, мастеровые проходили или проезжали через распахнутую настежь проходную, и никто их не задерживал. Но когда подошла очередь Артура, навстречу ему, подняв ладонь, выступил дюжий стражник в железной рубахе.

– Ты чей?

– Музейщик.

– Ты не похож на музейщика. - Парень перекатывал в зубах жвачку и смотрел не моргая. Сзади, опираясь на приклад карабина, выдвинулся еще один стражник.

– Я был в Перми, четыре года работал инженером. Теперь вернулся домой. - Артур постарался ничем не выдать своего волнения. Не стражники его пугали, а то, что болталось на шее у второго. Кремлевский жетон безопасности.

– Долго же ты шел! - с непонятным выражением заметил часовой. - Как твое имя, и кто может подтвердить, что ты из Эрмитажа?

– Меня зовут Артур Кузнец. Меня знает Старшина торговой гильдии Чарли Рокотов, Хранитель закона Лев Свирский, распорядитель работ Сапер… А еще лекарь Эрмитажа мама Рона, начальник охраны Руслан… Этого достаточно? - Ковалю отчего-то не хотелось называть имена Рубенсов.

Оба стражника при упоминании о Руслане переглянулись и ощутимо напряглись.

– Эй, служба! - Старик-крестьянин свесился с высокого борта повозки. - Не задерживай народ! Отведи в сторожку и разбирайся!

Вслед за дедком принялась скандалить вся очередь. За Артуром собралось уже человек сорок.

– Слезай с коня! - приказал Артуру часовой. - Мы проверим, кто ты такой!

– А кто ты такой, чтобы проверять меня?

– Видел это? - Стражник продемонстрировал бляху. - Или ты, деревенщина, не знаешь, что это такое?

Его напарник лениво перехватил ружье за ложе:

– Где твой паспорт? Почему прешь в центр с автоматом? Где у тебя клеймо на автомате?!

– Паспорт не успел обменять… - Коваля этот диалог перестал забавлять. - Я проеду в Эрмитаж и получу у Рубенса документ. И проеду со своим оружием.

Вокруг внезапно стало очень тихо. Из железного, слепленного из разноцветных кусков вагончика появился третий стражник, краснолицый толстяк с лейтенантскими звездочками на плечах.

– Кого ты хочешь надуть, мерзавец? - От лейтенанта несло перегаром. - Твоего Рубенса давно сместили. Город подчиняется господину губернатору. Слезай немедля и покажи, что в мешках! Не слышал, что тебе сказал офицер внутренних войск?!

– Как вы мне надоели! - простонал Коваль, освобождая ногу от стремени.

В следующий миг он перехватил дробовик за ствол и сунул караульному, что стоял ближе всех, прикладом в зубы. Железные доспехи лязгнули о мостовую. Его товарищ не успел вскинуть ружье, как вороненый ствол уперся ему в лоб.

– Кинь пушку и прыгай в воду! Ну, живо! - Коваль придал лицу зверское выражение. Часовой попятился, выставив перед собой ладони, отпустил ружье и проворно полез через парапет. Из канала взлетел фонтан брызг, очередь нестройно захохотала. Лейтенант мигом протрезвел и попытался нащупать за поясом пистолет.

– Даже не пытайся! - сурово одернул Артур. - Ну, твоя очередь купаться! Считаю до трех! Раз…

Долго упрашивать лейтенанта не пришлось. Горланящая толпа, радуясь неожиданной бесплатной оказии, с криками ломанулась через ворота. Две мокрые головы, отдуваясь, как тюлени, разрезали грязную поверхность воды, стремясь к ближайшему спуску. Третий стражник ворочался в луже, пуская кровавые пузыри из разбитого рта. Поток людей обтекал его слева и справа, а какой-то мальчишка нагнулся и снял с руки лежащего массивный золотой браслет.

К вечеру весь город будет знать, хмурился Коваль, нахлестывая жеребца. Первый признак диктатуры - это заборы. Они ставят заборы и разоружают людей. Но сами разбегаются при малейшем сопротивлении… Они способны бить только слабых, только тех, кого легко запугать. Но люди, черт подери, и не планируют сопротивляться, у них совсем другие задачи. Они кормят семьи и растят детей, пока эти гады набирают силу! Ей-богу, с такими подонками поневоле станешь анархистом…

Ворота в Зимний покачивались, распахнутые настежь. У въезда во дворик внутри огороженной площадки мужик с саблей сторожил десяток самых разных автомобилей. За пределами "охраняемой стоянки" в полном беспорядке расположилось великое множество конных и моторных экипажей. Некогда чисто выметенная, площадь представляла собой настоящую мусорную свалку. У подножия Александровской колонны двое молодых людей, взобравшись на козлы, рисовали на огромном холсте чью-то усатую физиономию. Со стороны Адмиралтейства, там, где раньше бил фонтан, у свежесколоченной коновязи кушали овес десятки нерасседланных лошадей. Памятуя о столичных приключениях, Артур заранее спрятал под куртку автомат и посулил сторожу золотой за особое внимание к его коню. Впрочем, одноногий инвалид на жулика не походил.

Никем не остановленный, одинокий странник поднялся по мраморной лестнице. На втором этаже ему снова встретилось усатое лицо со слегка выпученными глазами. Здоровенный лист крашеной фанеры висел под самым потолком. Из-за фанерки выглядывало слегка обиженное "Святое семейство". Затем Артуру пришлось потесниться, пропуская целый взвод юношей, у каждого из которых на левой стороне груди поблескивал бронзовый треугольник. Внутри треугольников изображался какой-то символ; не звезда, как в столице, что-то иное. Артур не стал всматриваться, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Святая Ксения! - прошептал Лева, роняя очки. - Этого не может быть! Откуда ты взялся?! Ты сумел бежать от Качальщиков?

– Можно и так сказать…

Артур прошелся по библиотеке, потрогал глобус, машинально погладил дряхлого сонного летуна. У книжника при этом невинном жесте округлились глаза. Всё в этой сумрачной зале осталось по-прежнему: карты на стенах, паутина по углам, уютный запах подсыхающих поленьев в камине. И Лева был всё тот же, седенький, шустрый, но поведение его заметно изменилось. Он стал каким-то пришибленным, что ли…

– Я жил у них в общине. Я работал. У меня трое детей и жена. Думаю, пока тебе достаточно? - Артур не мог сдержать улыбки при виде обалдевшей физиономии книжника. - Теперь ты мне скажи: что с папой Рубенсом?

Лева стрельнул глазами на дверь:

– Так ты ничего не знаешь? После того как стало известно о его дружбе с колдунами, начался бунт. Михаил бежал вместе с женой. Папу выставила родная дочь. Арина вышла замуж за сына губернатора…

– Вот как? А почему внизу нет охраны? Где Лапочка?

– Так ты совсем… Не вздумай ни с кем говорить, иначе угодишь на виселицу. Есть люди, которые еще помнят, как ты голыми руками повязал Качальщика и спас целый караван. Мне рассказал Рокотов, о Кузнеце ходили легенды! А тигр… Лапочку застрелили, охрана теперь только ночью, и только из офицеров тайной службы…

– Тогда почему меня должны повесить?

– Потому что легенды теперь не нужны, и вспоминать героев опасно. Свободной коммуны больше нет, а ты говоришь крамольные вещи. Весь город уже год подчиняется губернатору. Началось с драки в Думе. Они и так вечно скандалили, а в тот раз сцепились из-за того, чья очередь выделять людей на осушение подземки и подвоз чистой воды. От нас в Думе заседала Арина Рубенс, Рокотов, Аркаша, мой брат, и еще двое. Они предлагали голосовать в закрытую, но тут приперлись эти, мелюзга с правого берега, и заявили, что тянуть жребий нечестно. Потому что в их общинах мало народу, а у нас от каждой тысячи представлено по человеку. Получается, что крупные коммуны их забивают. Они сказали, что вообще больше не дадут людей в патрули, потому что "Восьмая дивизия" собирает с входящих в город нечестный налог, а с патрульными из общин не делится…

Слово за слово, заварилась такая каша, что думских пришлось разливать водой. Пока они дрались, губернатор собрал своих головорезов и окружил здание. Он их продержал целый день и заставил проголосовать за передачу власти ему одному. Он всё сделал хитро, и лично мне кажется… - Лева горестно возвел глаза к потолку. - Лично мне кажется, что без Арины тут не обошлось. Она умная, и, кроме того, ее дар слышать… Конечно, она начала играть в пользу своего свекра, а как же иначе?

Я ее не осуждаю. Арина вернулась во дворец с солдатами губернатора и разоружила обоих братьев Абашидзе, Руслана и Серго, ты их должен помнить. Потом у них якобы нашли письма от Мишки Рубенса и обвинили в заговоре. Абашидзе бежали из города, и с ними десятка два верных им парней…

Так и пошло, они захватывали власть, поочередно нападая на разные районы. Мама Кэт держалась дольше всех, но губернатор объявил, что набирает новое войско, общее для всего города. Так и назвали - "внутренние войска". Им положили двойное жалованье и стали выделять квартиры в Михайловском замке. Раньше там жила община папы Арбузика, его губернатор обвинил в уклонении от налогов на строительство дорог. Всех выгнали из замка и раздали комнаты солдатам. Я говорю, без Арины не обошлось: только она умеет угадывать, кто что думает… Ну вот, мужики от мамы Кэт тут же побежали наниматься в войско.

– Постой, Лева! - Коваль затряс головой. - Я не могу поверить, что губернатор подмял весь Питер. Насколько я помню, он пожилой больной человек и не гнался за властью…

– А он и не гнался! Всё началось с этого соборника.

– Как ты сказал?! - Артур поперхнулся чаем.

– Ты знаешь, что случилось в Москве? - Лев понизил голос, на цыпочках подбежал к двери, проверил, не подслушивают ли снаружи. - Москвы больше нет. Ее растворили Качальщики, это точно. Лишь они способны поднять Землю на дыбы! Из Москвы целый год шли к нам беженцы. И приперся целый гарнизон их поганого президента, папы Ивана. Президента убили его же солдаты, гарнизон привел один из московских соборников. Они встали за городом, больше трех тысяч штыков, представляешь? Там были не только бойцы, почти тысяча женщин и дети. И все кремлевские слушали этого соборника, как родного отца. Он сказал, что будет говорить с тем, кто в Питере главный. К нему поехали старейшины от Думы, никто не хотел, чтобы такая голодная армия вошла в город.

Но соборник не стал говорить с думскими, он тайно встретился с губернатором. Он заставил Думу принимать решения под дулами автоматов. Этот лис убедил губернатора принять всех солдат на довольствие губернаторской коммуны. Они заняли Серый дом. Это там, на Литейном…

– Я знаю. Там им самое место.

– И всё, Артур! Спустя месяц губернатор разогнал Думу и запретил коммунам содержать свою стражу. Кто не послушался… Парни из гарнизона сожгли две коммуны дотла. Они умеют воевать гораздо лучше нас. А потом они поставили своих людей на всех дорогах и назвали себя пограничными войсками. И к ним тут же побежали присягать бандиты из мелких шаек. Всем понравилось быть пограничниками, собирать деньги на дорогах и ничего не делать…

– А что Арина? Ты же говорил, она имеет влияние на губернатора?

– Еще какое! Стало быть, она тоже была не против. Если хочешь знать, я думаю, девочка побаивается кремлевских или договорилась с ними отдельно. Если уж быть до конца честным, Артур, то много и хорошего сделано. Губернатор отобрал у мэра золото и запретил другим чеканить монету. Он открыл большие ярмарки, как было раньше в Москве. Он посылает солдат собирать урожай. Теперь мы меньше зависим от ковбоев, город не только покупает еду, как раньше, а получает натуральный процент в казну и на склады. Амбары забиты зерном на два года вперед. Он мостит дороги и посылает команды гонять булей…

– Значит, вам нравится при новой власти? Кстати, а как выглядит этот соборник? Случаем, не такой высокий, хромой, в очках?

– Так ты его видел? - возбужденно всплеснул руками книжник. - Его же встречают только на проповедях. Считается, что Питером управляет губернатор, но все знают, кто стоит за его спиной. Потому что солдаты преданы…

– Карину?

– Тише, Артур, тише! Помимо внутренних войск, он устроил тайную полицию и личную стражу, и еще особый отдел при войске. Называется тра… три…

– Трибунал?

– Ага! Я всё забываю, что ты родился до Большой смерти. Как жаль, что мы так и не поговорили, ты столько знаешь! Да, в этом трибунале люди с закрытыми лицами, они следят за остальными солдатами и офицерами, и все их боятся…

– Я что-то слышал вскользь об этом Карине, - небрежно бросил Коваль. - Почему его нельзя увидеть?

– Потому что он сажает деревья.

– Что?! - Такого поворота Артур не ожидал.

– Сажает деревья, - подтвердил библиотекарь. - Не один, конечно. Выгоняют команды девчонок на поля, где шли вырубки, и заставляют пропалывать и сажать. У кого саженцы не привьются, тех отправляют под землю. Они обложили дерном древние свалки, свалок больше нет, повсюду посадки. А весной знаешь, что случилось? Никто в Думе бы до такого не додумался! Это всё он…

Рыбу глушить запретили! Еще деды наши глушили, а тут указ вышел: на ловлю рыбы особый жетон, за деньги, и только трем общинам рыбаков. А глушить вообще нельзя, смертью карается! Инженера из Чухни выписали, губернатор ему дом подарил и дикарей дал в прислугу, чтобы рыбный завод на Ладоге поставил. Теперь вся рыба вроде как казенная, и свободных цен больше нет! А еще соборник наладил очистку воды, привез от немцев инженеров. Теперь за ведро помоев, вылитое в Неву, можно схлопотать пять лет подземных работ. И нужники нельзя ставить где попало! Все помои приказано сливать в специальные бочки и вывозить за город, на свалку. Этот Карин, он помешан на чистоте, но не только…

С ним всюду полусотня, преданные ему бандиты, они готовы по его приказу перерезать глотку любому и умрут за хозяина. Карин раздобыл старые военные карты, что нарисованы до Большой смерти. Он ездит со своими людьми по тем местам, где жили военные, и сжигает всё. А если они находят подземные хранилища оружия, они взрывают выходы и засыпают землей! Я точно знаю, без Арины он не находил бы эти места так легко. А еще он убедил губернатора отогнать из города все корабли, где есть химия. Всю химию, что находят по старым заводам, тоже собирали на баржи и вывозили, но не в залив. Ты бы видел! Они заставили ковбоев пригнать сотню быков и утащили баржи с химией вверх по течению, а там перегружали и везли в лес. Карин нашел место, бетонное хранилище…

– Значит, он чистит город? Не вижу в этом ничего дурного…

– Он открыл новую церковь, а соборников из Лавры заставил повторять его проповеди. Кто не послушал… - Лева сделал характерный жест рукой возле горла. - Он говорит, что Питеру придет конец, как и Москве, если не будут следовать его заветам. И ему верят, Артур! Ты бы видел, какие толпы он собирает. Он так говорит, что люди рвут на себе волосы и катаются в пыли. Он всех убедил, что он один знает, как спасти наш город.

Люди Карина ловят буля и режут на части на глазах у прихожан. Это становится традицией - убивать животных, вроде…

– Вроде жертвоприношений?

– Хуже. Когда древние резали коз на алтарях, они молили богов о благодати. А Карин не говорит о хорошем и не взывает к Богу. Он доводит себя и других до безумия, он кричит о близкой гибели. Если мы не спасем город, кричит он, придут твари с пожарищ и пожрут нас, а земля засосет наши дома. Ты бы видел, что творится с толпой, когда кремлевские режут булей! Страшно смотреть…

Понимаешь, губернатора устраивает вся эта трескотня. Никто не копает под его власть, напротив. Вот рыбаков разорили, куда им податься? Они теперь за краюху хлеба горбатятся, дороги кладут. Карин предложил издать указ, запрещающий вырубки в парках. Чтобы на дрова теперь можно было рубить только старые дома. Губернатор сначала противился, затем подписал и только выиграл от этого. Все здания в городской черте теперь принадлежат казне. Хочешь обзавестись дровишками на зиму - плати! И пожаров меньше стало; почитай, гореть нечему уже. А срубишь дерево - заплатишь своей шкурой. Рубли так и посыпались в казну, а Карина еще больше боятся. К власти он не рвется…

– Но ты же ему не веришь?

– Как тебе сказать? - Книжник отвел глаза. - Чарли многих знал в Москве. Только гарнизон Кремля вышел из столицы почти без потерь… Они пришли с золотом, бабами и даже со своим скотом. Люди говорили, что там творилось. Три дня Москва качалась, но местные надеялись, что всё уляжется. Не улеглось, им пришлось бежать, побросав имущество. А кремлевские ушли в первую ночь и забрали всё ценное, что могли унести. Земля вставала дыбом, и река бросалась на город, как болотная кошка… Соборник знал, он заранее предугадал то, что случится.

– Сволочь!

– Что?

– Нет, ничего, продолжай. Выходит, он предвидел катастрофу, а спас только своих?

– Ну не только. В Питер до сих пор идут тысячами, но больше народу осело у ковбоев. Честно говоря, не всем по вкусу новая власть… Ведь мы в Эрмитаже больше не шьем платье, не льем стекло. Мы гоним спирт. Да-да, это Карин так надоумил губернатора, чтобы каждая коммуна занималась одним делом. Конечно, оно выгоднее для города, это понятно. Водку можем делать только мы. Если у кого найдут самодельную - виселица. Доходы большие, но ковбои начали пить. Раньше так не пили, Артур, раньше работали и просили взамен товары мастеровых. Теперь всё готовы обменять на водку…

– А кто командует Эрмитажем?

– Мой брат, Аркадий. - Лева бросил косой взгляд на Коваля, проверяя его реакцию. - Конечно, ты скажешь, что Аркаша - не личность, не герой. Так оно и есть. Он и как инженер не особо одарен. Но губернатору такие и нужны! Сидит тихонько в Думе, кивает вместе с остальными. В общинах нынче правят не папы, а эти… пири… при… Московское словечко, всё время забываю!

– Префекты?

– Во-во! Ты всё знаешь, ты ведь книжник… Что поделать, не время для орлов, Артур! Поэтому я за тебя и боюсь… Народ присмирел, а для меня счастье, что префектом поставили Аркашу. Благодаря его заступничеству я могу читать…

– Эка! Я не пойму, Лева, губернатор запретил читать?

– Почему же? Читай, коли умеешь, но… Я умоляю тебя, Кузнец, эти слова не для чужих ушей. Ты как появился в музее, сразу уехал, я не успел познакомить тебя с Самуилом Крохой. Мой друг, он живет у портовых. Он умеет рисовать. Ты видел, на площади малюют портрет губернатора? Кроха давно собирал детишек, у кого получалось водить углем или кистью. А нынче все они рисуют губернатора и получают за каждый портрет по рублю серебром. Не хочешь рисовать губернатора - топай, работай в другом месте. Не хочешь работать - отправят под землю! А знаешь, что делают с портретами, Кузнец? Люди губернатора их продают…

– Да быть не может? Кому нужна его харя?

– Тише, умоляю тебя, тише! Мальчишке, что малевал, платят рубль серебром, а продают по три рубля золотом. Корову можно купить! Общины же и покупают. Аркадий вон для Эрмитажа шесть штук заказал. Зато когда усатый в гости приезжает, доволен!

– Черт знает что! - Ковалю казалось, что он никак не может очнуться от сна.

– Так что Кроха запил, - грустно продолжал библиотекарь. - И мне учить детей больше не позволено. Теперь всех вместе учат, в Лавре соборники школу открыли. Утром на портрет губернатора молятся и читают хором про его великие дела… Разбуди ночью любого ребенка и спроси - на сколько пудов картошки мы собрали больше в этом году, чем в предыдущем. Не сомневайся, тебе ответят. На утренних проповедях только и твердят о том, на сколько пудов мы живем лучше, чем в прошлом году. У меня был ученик, его дед возит в город торф для растопки. Пять лет назад он возил торф, и сейчас возит, и будет таскаться в лес на своей телеге до самой смерти. Как ему платили буханку в день и пять монет серебра в месяц, так и платят, только губернатор заменил серебро медяками. Всё серебро уходит на закупки нефти. Соборники в школе твердят детям, что в нынешнем году город собрал в казну на шесть пудов серебра больше прежнего, а через шесть лет удвоит запас. А дед возит торф, ему без разницы, что там удвоится. Может, он и не проживет эти шесть лет… Древние книги читать детям не велено, а мне указано собирать лекарские да по инженерному делу. Про остальное говорят, что вредное. Что ни день, боюсь, как бы указ не вышел пожечь книги-то…

– Дай мне очухаться, Лева! - Коваль походил из угла в угол, растирая уши. - Значит, без паспорта я жить не могу?

– Никак. И Аркаша тебе не даст. Только в учетном приказе, на Исаакиевской площади.

– И выбирать, где жить, тоже не имею права?

– Пятьдесят километров отмахай, там без бумаги заселяйся. И то - неведомо, сколько так проживешь… И потом - ты за паспортом придешь, в оборот возьмут. Или подмастерьем, или мастером придется соглашаться.

– А в Эрмитаже я могу остаться? Полно же пустых комнат?

– Всюду клерки бродят, которые по учету, - угрюмо отозвался библиотекарь. - Не спрячешься, продадут. Наши же и продадут. Испоганились людишки, Артур, раньше не было такого. Друг за другом следят. Страшно мне, ночами не сплю, так страшно… Вроде и сыты все, и даже праздники древние вспомнили, в Новый год хоровод водили и елку зажигали… А мне страшно. Самуил спился, Чарли пьет, Сапер повесился… А еще Санечка был, в коммуне мэра, музыку умел на рояле делать, ноты понимал. Никто не умел, он один. Ему сказали, что заберут с роялем в Думу, для них музыку делать, для старейшин. Он отказался, просил, чтобы детей дали учить, как раньше. Детей ему учить больше не позволили, рояль сломали. Он бежал в Чухню, а кто-то его у норвегов видел…

Клерки ходят и солдаты с ними. Ежели в пустом доме заколоченном кого найдут без гербовой бумаги - сразу в кандалы. А то и пристрелят, это запросто. Им за каждого бродягу платят больше, чем офицерам. Детишки больше не в тайную стражу хотят, а в клерки. Там сытнее.

– Это точно, - согласился Коваль. - Там всегда было сытнее. Вот что, Лева! Я тебя покину, у меня на заставе небольшой спор утром состоялся. Не хочу, чтобы из-за меня проблемы появились. Позже еще увидимся! И пожалуйста, не говори никому, что я приходил, ясно?

– Да уж куда яснее! - печально усмехнулся книжник. - Куда пойдешь-то?

– Да вот, один добрый человек посоветовал… - Артур напоследок угостил летуна кусочком сала. - Я его слов поначалу не понял, а теперь всё разъяснилось. Пойду искать в союзники меньшее зло.

39. Меньшее зло

Артур не стал брать с собой огонь. Глаза быстро приспособились к темноте, а дым факела отбивает обоняние. За последнюю неделю он трижды выбирался из города и трижды возвращался назад, переодеваясь и меняя лошадей, чтобы не маячить на породистом животном. Коня он оставил на попечение Левы, а поклажу и оба ствола спрятал в капсуле. В городских катакомбах автомат ему не помощник. Спустя четыре года Артур вернулся туда, откуда начинался его путь наверх.

Проходя по гулким коридорам пятого отдела, он испытал смешанные чувства. Вот шахта, по которой он карабкался с липкими от ужаса руками, не представляя, что ждет его наверху и обмирая от каждого шороха. А за этой дверью, где они с Мирзояном и Денисовым в незапамятные времена обсуждали очередной матч или новенькую сотрудницу, он впервые столкнулся с лысым псом… Сегодня вечером он был вполне настроен на такую встречу, но институт хранил молчание. Артур слышал, как в глубинах чердака любовно перекликались голуби и дребезжала на ветру оторванная оконная рама. Институт был мертв, как океанский лайнер, навсегда потерявший свою преданную команду. "Навсегда", - повторил Артур. Слово каталось на губах, словно засохшая ягода, безвкусная и чуточку горькая.

Команды "зачистки", несомненно, побывали здесь еще раз, но оба корпуса не сочли пригодными для жилья. Исчезли остатки паркета, деревянные перила и двери. Вынесли даже стенные панели - словом, всё, что могло гореть. Следы десятков сапог взбаламутили вековую пыль. Доблестные клерки даже сняли ботинки с трупов, валявшихся на лестнице.

Он спустился в канализацию через люк котельной. Большая труба имела слабый уклон, и он прикидывал, что метров через двести окажется под руслом Невки. Артур считал шаги. В пространстве, где ни зрение, ни обоняние не могли зацепиться за какой-то достаточно верный ориентир, приходилось полагаться на шестое чувство. Или считать шаги.

Через пятьдесят метров Коваль вышел к развилке и разглядел высоко над головой маленький рваный кусочек неба. Он угодил в один из канализационных коллекторов; грязь под ногами уже не чавкала, а хрустела, как пересохшие листья. Если предыдущий отрезок был почти свободен, то впереди трубу на треть заполняли многолетние отложения.

Артур дотронулся до огромного вентиля. Что-то хрустнуло, и половина железного колеса осталась у него в ладони. Из прогнившего косого фильтра шелестящим дождем посыпался поток ржавчины. Здесь даже не пахло гнилью. Очевидно, сточные колодцы находились выше уровня мостовой, или вода уходила в почву сквозь трещины.

Еще через пятьдесят шагов Коваль начертил угольком крест на вогнутой стене трубы. Теперь ему приходилось идти согнувшись, рискуя зацепить головой свисающие из люков обломки лестниц и куски арматуры. Грязь стала чуть жиже, и далеко впереди послышался какой-то равномерный ухающий звук, словно работала помпа. Потом он услышал запах, почти незаметный, но это был тот самый запах. Окажись Артур здесь четыре года назад, он не почувствовал бы ничего, кроме паники и дикой клаустрофобии. Со всех сторон ему бы чудились клыки и когтистые лапы…

Он медленно продвигался вперед, ухающий звук стал ближе, теперь среди глухих тонов различалось металлическое звяканье. Либо труба проходила вблизи ветки метро, где заключенные откачивали воду, либо на поверхности над одним из люков работал мотор. Внезапно труба стала шире. Артур приподнял нос, шевеля в темноте ноздрями, точно терьер, выслеживающий лису. Он не сразу догадался, где находится. В конце концов, сюда приглашали на экскурсию не каждого горожанина.

Труба никуда не исчезла, она плавно сворачивала, но в месте поворота, очевидно, произошел разрыв. Сразу за разрывом жерло перекрывала толстая решетка, а за ней Артур чувствовал следующую, с более мелкой ячейкой. Еще он чувствовал впереди огромную массу металла и воду, много тонн стоячей цветущей воды. До сих пор в подземелье не встречалось ни мокриц, ни других насекомых, любящих влагу, а теперь Коваль слышал неумолчное зудящее пение сотен комаров.

Он находился на границе очистных сооружений, на первом форпосте. Мощный стальной каркас, удерживающий переплетения труб и очистные ванны, просел под собственной тяжестью, или его подмыли грунтовые воды. Так или иначе, сварная конструкция лопнула и потянула за собой трубопроводы. Артур мелкими шагами добрался до места разрыва. Труба под ногами слегка раскачивалась. Он оценил расстояние до решетки метра в два с половиной, опустился на четвереньки и ощупал край. Запах стал сильнее. Из провала тянуло сырой землей, но он уже не сомневался, что придется прыгать: трещина уходила слишком глубоко.

Он щелчком, вслепую, убил комара, затем еще одного. Можно было вернуться и попытаться пройти с другой стороны. И потерять еще три часа. Три часа он ползает под городом… Нет, случайностей не бывает. Если ему суждено подохнуть в этой дыре, то не играет роли, через какой люк он поймает за хвост свою смерть!.. Коваль оттолкнулся и прыгнул.

Ноги повисли над пропастью, норуками он намертво вцепился в решетку. Фильтр давно держался на честном слове, осталось его только раскачивать. Спустя четверть часа его пальцы кровоточили, плечи и колени онемели от напряжения, но прутья подались. Вторую и третью решетки Артур выбил с одного удара. А дальше труба закончилась, он не удержался на скользком порожке и полетел в воду. По счастью, тут оказалось совсем неглубоко, но воняло так, что Артура чуть не вырвало. Впервые за годы он почувствовал себя некомфортно босиком. Ступни точно погрузились в ледяной шевелящийся кисель. Здесь, в очистных ваннах, кишела жизнь, и жизнь не в самых приятных ее проявлениях. Слава богу, он влил в себя достаточно снадобий Анны и не боялся заразиться.

Артур уже понял, что к центральной городской станции этот подвал не имеет никакого отношения; скорее всего, он пробрался в сточную систему одного из крупных заводов. Как и прежде, он не видел ни зги, но обострившееся восприятие подсказывало, что подземное сооружение имеет по крайней мере три уровня и занимает пару тысяч квадратных метров. Он успокоил дыхание, вытер руки о штаны и шагнул на узкий металлический мостик. Мостик подозрительно заскрипел, но Коваль уже ничего не слышал. Он увидел глаза.

Две голубые льдинки перемещались в полутора метрах над ним, затем замерли. К ним присоединилась еще одна пара, чуть больше первых.

– Хорошая собачка, - сказал Артур и потянул за лямку рюкзачка. - Смотри, какая вкуснятина у меня есть для тебя. Хорошая собачка! - Он вспомнил, как точно так же подлизывался к лысому крокодилу в курилке.

Коваль чувствовал, как еще один буль подкрадывается сзади, совсем молодой, почти щенок. Он подкрадывается и сам очень боится человека. Замечательно! Человек шел на запах и не ошибся. Здесь у них гнезда, и наверняка есть выход к реке, куда псы выплывают за рыбой. Но еще больше человека возбуждало то, что он их слышал… В отличие от плюющихся червяков с пожарища разум собак был открыт для него. И разум не был враждебным. Они не доверяли, они боялись, они готовились защищать щенков, они страшно хотели есть, но… они слышали и откликались.

Артур не видел щенка, которого кормил с рук. Потом к нему подплыли еще два, совсем маленькие; толкаясь и ворча, они принялись сражаться за кусок бекона. Их мать заволновалась и негромко рявкнула из темноты, но Артур успокоил ее одним ласковым прикосновением мысли.

– Хорошие собачки! - повторил он, вытряхивая последние крошки. - А теперь мне нужно, чтобы вы пошли и привели остальных. Я отведу вас туда, где много-много свежего мяса… Я отдам вам целую свинью, нет, целое стадо свиней. - Он без труда представил себе это стадо - освежеванные дымящиеся туши на крюках - и швырнул этот образ собакам. Булей трясло от возбуждения. - Приведите сюда остальных, приведите всех! У нас будет самая сильная, самая смелая стая! - Его волосы взмокли от пота. Артур чувствовал, как непроизвольно дергаются мышцы на щеках и под глазами. Удерживая волю на пике, на самом острие сознания, он раздувал внутри себя огонь вожака. Стая приняла его за своего, но не к этому он стремился. Они должны быть готовы умереть за вожака…

В три часа ночи Коваль вывел их к скотобойне. Точнее, его вывели туда були, но сами псы давно бы уже не отважились на такой поход. Как и положено, бойни имелись у каждого из трех рынков, но их охраняли не хуже арсенала. По периметру цеха прогуливалась шестерка матерых волков и сторожа с пулеметами. Волки свободно бегали между двумя линиями колючки, и до прихода утреннего смотрителя никто бы не отважился к ним подойти. Кроме одного человека.

Артур позволил волкам облизать себе руки. Затем выдернул щеколду и выпустил их во внутренний двор, туда, где носился кислый аромат забоя и вокруг дубовых колод валялись кости животных. Выскочившие на шум сторожа, не протестуя, отдали колдуну оружие и ключи от бетонного ангара. В стойлах, чуя хищников, исходили пеной коровы. За перегородкой оглушительно верещали свиньи. Артур запер горе-охранников в сторожке и позволил волкам выпотрошить свинью. Пока волки насыщались, они были неуправляемы, и Артур не смел к ним подходить. Потом он запер их в сарайчике и привалил дверь. Настала очередь его стаи.

Их собралось несколько сотен. Многие пришли под землей, по водопроводу и канализации. Они пробирались дворами и плыли по каналам, неуловимыми тенями пересекали проспекты и бесшумным валом катились по заросшим травой переулкам. Лева был прав: военные вытеснили дикую живность из центра, большинство булей обитали в новостройках, стараясь держаться Невы. Коваль знал, что не имеет права показать робость, но внутренне он содрогнулся. Разлагавшаяся в водах Балтики химия превратила животных в ходячие экземпляры для кунсткамеры. Более того, в темноте ему показалось, что на зов откликнулись не только собаки. Во всяком случае, не совсем собаки… Он отрезал себе изрядный ломоть грудинки и зажарил над огнем в будочке охраны. Не подкрепившись, не стоило и думать, чтобы двигаться вперед. Он потерял слишком много сил под землей, но Бердер сказал бы, что сделано неплохо. По другую сторону забора, окружавшего базарные ряды, надрывались обычные собаки. Сделано неплохо, но главное только начиналось…

Часовому, что боролся со сном на третьем этаже резиденции, вдруг почудилось, что площадь перед памятником царю подернулась мелкой рябью. Он встряхнул головой, хотел окликнуть товарища, но, когда снова посмотрел вниз, ничего странного не заметил. На противоположной стороне здания другой солдат обратил внимание на то, что Мойка ведет себя как-то странно. Только что стоял полный штиль, и тут поверхность воды покрылась волнами, будто вверх по течению шел косяк рыбы. Но тревогу он поднимать не стал, потому что ничего опасного не случилось. Вместо этого он оглянулся, не подсматривает ли сержант, и быстро раскурил самокрутку с дурманящей травой. За кило травки он отдал азиату на рынке полный рожок патронов, но дело того стоило. За дурман могли, конечно, вышвырнуть из тайной стражи и отправить в пограничный гарнизон, но без риска жить неинтересно. Зато девчонкам нравится…

Парадное крыльцо стерегли двое "безликих", из тайной полиции. Они не спали и не курили, вместо курева они жевали совсем другую траву, дающую ночную бодрость и зоркость. Лица обоих полицейских скрывали вязаные капюшоны с дырками для рта и глаз. Старший последние семь минут всё чаще поглядывал на большие напольные часы, установленные в специальной будочке. За дверями у печки давно уже грелась смена передвижного патруля, а машина все не показывалась. Джип должен был вернуться с объезда минимум четверть часа назад, но, сколько полицейский ни вслушивался, знакомое тарахтение мотора не достигало его ушей. А своим слухом он гордился. Ничего, только плеск воды и лязганье весел в уключинах ночующих за мостом лодок. Машины иногда ломались, но не обе же одновременно. Кроме того, куда-то запропастился конный патруль городской стражи. Последний раз они подлили горючего в бочки, стоящие по периметру площади, три часа назад, и с тех пор не появлялись. Полицейскому это совсем не нравилось. Он решил, что подождет еще пять минут и ударом в рельсу поднимет все свободные смены…

– Кто-то идет! - озабоченно произнес молодой напарник и упер сошки пулемета в мешок с песком.

– Ты рехнулся! Кто может идти в три часа ночи? - Старший оглядел пустую площадь, но на всякий случай дернул за веревку. В холле дворца коротко забренчала трещотка.

– Да вон же, вон!

– Да где, черт тебя дери? - Полицейский передернул затвор и влез по лесенке на вершину баррикады. Он различал лишь темную громаду собора и конную скульптуру древнего императора на пьедестале. Пламя в бочках почти погасло.

– Эй, что там, капитан? - Трое "безликих", побросав кружки с чаем, выскочили на крыльцо. - Мотор приехал?

– Ни хрена не вижу! - злобно отозвался капитан. - Яшка, лупи в рельсу, кажись, неладно что-то!

– Святые отцы! - пробормотал, не двигаясь с места, молодой полицейский. Вместо того чтобы подать сигнал тревоги, он словно прирос к прикладу. - Он смотрит на меня! Там, справа!

Капитан скосил глаза и чуть не проглотил свою жвачку. Со стороны Морской улицы, царапая сотнями когтистых лап по сырой брусчатке, на него катилась нескончаемая волна диких псов. За спиной капитана трое патрульных вскинули обрезы, но не успел прозвучать первый выстрел, как на втором этаже забили в колокол. Затем дважды тявкнула пушка; ослепив до рези глаза, вспыхнули на площади фонтаны разрывов. На короткое время живая лавина замедлилась, но бреши тут же затянуло.

Новый звук заставил капитана перевести взгляд налево. В Мойке кипела вода. Десятки и сотни блестящих тел выпрыгивали из глубины, взлетали над парапетом и, сливаясь во второй яростный вал, стремились к крыльцу. Им не было числа.

Одновременно грохнули обрезы, и со второго этажа заговорил автомат. Первую шеренгу собак раскидало. Полицейский не верил своим глазам: раненые падали и скуля продолжали ползти вперед. Колокол звенел не переставая. В верхних покоях и казармах вспыхивали огни.

– Он смотрит! - продолжал стонать Яшка.

– Стреляй! Стреляй, дурень! - прохрипел капитан, сам бросаясь к пулемету.

Он оттолкнул напарника, положил щеку на приклад и в прорези прицела увидел человека. Человек неторопливо брел по центру площади, зарываясь голыми ногами в гниющие листья, а слева и справа от него бурлило море голубых глаз. Лысые псы расступались, оставляя человеку проход. Человек шел и смотрел прямо в глаза капитану.

Полицейский почувствовал, что не может пошевелить пальцем. Ему требовалось совсем небольшое усилие, чтобы накрыть колдуна и его свору градом свинца; лоб покрылся потом, мочевой пузырь дал слабину, но палец на курке не сдвинулся и на миллиметр. Где-то наверху зазвенело разбитое окно, с карниза сыпался дождь из горячих гильз, над ухом дважды выстрелили из обреза, кто-то из подчиненных тряс полицейского за плечо.

Потом стало совсем тихо, и капитан понял, что остался один. Он продолжал смотреть в глаза грустному бородатому человеку и не мог ни встать, ни пошевелить рукой. Яшка лежал рядом, запрокинув голову. Из-под его вязаной маски стекала тонкая струйка крови. А на груди у младшего патрульного, шевеля жабрами, устроилось мокрое голубоглазое чудовище. Оно улыбнулось капитану двойным рядом зубов и прыгнуло ему на горло. Это было последнее, что увидел начальник "безликих".

Подобно кипящей лаве, свирепая лавина ворвалась в здание и растеклась по коридорам, сметая всё на своем пути. Дежурная полусотня личной стражи была уничтожена прямо в казарме. Через пять минут от мечущихся между коек солдат остались клочья одежды и залитые кровью полы. Проснувшиеся клерки и члены семей прыгали в окна со второго и третьего этажей, кто-то пытался выбраться через чердаки. Но всюду люди натыкались на сплошное сужающееся кольцо собак. Возле покоев губернатора стражники с пулеметами ненадолго замедлили атаку булей. Собаки карабкались по трупам своих же товарищей, пока гора из мертвых тел не закупорила напрочь два лестничных пролета. На второй лестнице четверо телохранителей развернули рукав огнемета. Двое без устали, скинув куртки, дергали рычаги ручного бензонасоса, а вторая пара, покрытая копотью, словно черти в аду, заливала площадку огнем. Их ладони, несмотря на толстые рукавицы, покрылись волдырями, но стражники не отступали. Терять им было нечего.

Буквально позавчера именно эти двое под руководством его святости распяли троих щенков булей, выкололи им глаза, а затем медленно выпустили кишки. Изловить щенков было совсем несложно, всем известно, где були выходят по ночам рыбачить. В центре их почти не осталось, но на правом берегу полно нор; достаточно подвесить слегка протухшую рыбку над железным сачком, и молодняк попадется в ловушку! Теперь стражники не сомневались, что свора пришла мстить. Мстить за всех, кого они убили в последний год.

Командовал охраной плотный старик, он служил губернатору пятнадцать лет с того дня, как нынешний глава захватил свой пост. Он хорошо помнил прежнего губернатора, глупца, задушили ночью в собственной постели. Он потакал книжникам, а старую гвардию, что привела к власти его отца, заставлял работать наравне с крестьянами. Нынешний губернатор жил по закону и отлично знал свое место. Командир охраны мог бы забрать своих людей и сбежать от собак, он знал тайные ходы, что вели наружу к Неве или выходили во двор к гаражам. Но знал он и то, что, если губернатор погибнет, соборник Карин найдет их из-под земли. Этот чертов колдун видел насквозь…

Командир личной стражи приказал бросить бесполезный огнемет и прочее железо. Он собрал оставшихся в живых людей, их было не больше дюжины, и приказал любой ценой удерживать угловой коридор, где находились спальни губернаторской семьи. Вот-вот должно было подойти подкрепление. Находясь наверху, он не мог знать, что квартировавшая на первом этаже рота "безликих", приставленная Кариным, вырезана до последнего человека, почтовые голуби валяются на чердаке мертвыми, а телефонные провода перекушены. Не знал он и о том, что в гараже давно горит броневик губернаторской семьи, а от лошадей в стойлах остались обглоданные скелеты.

Стражники жевали траву и оттого не чувствовали страха. Они перегородили коридор старой мебелью и собрались плотной группой, обнажив сабли. Пожар еще сюда не добрался, он веселился этажом ниже - жадно обгладывая шкафы с документацией, уничтожал многолетние труды клерков. Уже погибли данные по оброкам и недоимкам, погибли дарственные на землю и карты наделов, погибли важнейшие государственные бумаги. Из покоев семьи губернатора выскакивали полуодетые люди; все, кто мог носить оружие, спешно разбирали ружья и автоматы. Атака псов прошла настолько быстро, что никто не успел понять, кого надо бояться. Гражданские выбегали в коридор, но не видели ничего опасного, только дюжину ощетинившихся клинками телохранителей. Все слышали рев пожара и спрашивали друг друга, что случилось. Окна покоев были давно и наглухо заколочены в целях безопасности после давнего нападения шептунов на Нарвскую коммуну. Начальник стражи колотил в дверь спальни губернатора, он нуждался в ключах от пожарной лестницы. От дыма становилось невозможно дышать, на этаж поднималась удушливая вонь горелого мяса.

Получив ключи, старик-полковник, стараясь не сорваться на бег, отправился к пожарному выходу. За ним, отшвыривая друг друга, ринулась толпа домочадцев. Общими усилиями скинули крюки с тяжелых дверей. На пожарной лестнице не было ни дыма, ни собак, только паутина и кромешная тьма. Тут до всех дошло, что впопыхах забыли прихватить фонари. Молодые мужчины побежали назад, женщины и дети жались друг к дружке, не решаясь сделать и шагу вниз.

– Что там, ребята? - крикнул подчиненным старшина.

– Пусто! - отвечали ему верные рубаки. Они уже устали держать сабли и ножи наизготовку. Они закрыли лица мокрыми тряпками, выбили ставни на окне в торце коридора и по очереди бегали глотнуть свежего воздуха. Перекрытие этажа раскалилось настолько, что начали уже тлеть доски и дымились подошвы сапог.

– Пусто, никого нет!

– Они отступили!

– Эти гады боятся огня!

Ни черта они не боятся, подумал старый вояка. В отличие от зеленой молодежи он дрался с булями еще в те годы, когда они безбоязненно бросались на людей в центре Питера. Он был ребенком, когда из города, спасаясь от псов, тысячами бежали крысы. И в том, что псы перестали нападать на горожан, совсем не было заслуги соборников, как они врали на молениях. Старики прекрасно понимали, что из реки ушла наконец древняя химия и очистились леса. У зверюг появилась пища; еще немного, и они сами покинули бы город и убрались к Ладоге. И то, что происходило этой ночью, командир стражников никак не приписывал личной мести.

– Тихо! - Старшина поднял руку. Тут было не до субординации. - Тихо, заткнитесь все!

Солдаты затаили дыхание. Ровный гул наступающего пламени. Хлопки взрывающихся бутылок на нижней кухне. Ни лая, ни криков…

– Господин полковник! - робко позвал один из бойцов. - Стоит ли тащиться через гараж, если парадный вход очистился?

– Заткнись! - Старик обернулся.

Люди губернатора всё так же толпились за поворотом, не отваживаясь спускаться. От группы полуодетых женщин отделилась стройная фигура в кольчуге.

– Ты тоже слышишь, госпожа? - одними губами прошептал полковник. Они стояли плечом к плечу, тертый служака и третья из невесток губернатора.

Стояли и смотрели в темный задымленный пролет, где уже плясали первые язычки огня.

– Прикажи им бросить оружие, - столь же тихо ответила женщина. - Это не поможет…

Собаки покинули здание, в огромном дворце остались лишь горы трупов и горстка насмерть перепуганных жителей. Тех, что еще вечером представляли в городе верховную власть.

Но интуиция никогда не подводила командира. Самое страшное только начиналось. 40. Правды и законы

Теперь слышали и солдаты. По охваченной пламенем лестнице шлепали босые ноги. Первым на площадку шагнул высокий небритый мужчина. Его темно-русые волосы были уложены в две аккуратные косички вокруг загорелого лба. По краям серых глаз разбегались лучики морщинок. Торс мужчины облегала плотная матерчатая куртка со множеством накладных карманов и широкими загнутыми манжетами. Ночной гость носил кожаные короткие, чуть ниже колен, штаны. Из заплечных ножен торчала рукоять кинжала, еще два ножа висели на поясе. Но человек не воспользовался оружием.

Он привел его с собой.

Следом за мужчиной, фыркая на огонь и поджимая лапы, поднимались по ступенькам четыре болотных кота. В молодости полковник хаживал с подобными зверюгами в патрули; они слушались, пока их досыта кормили, но даже тот, кто кидал им мясо, не рисковал поворачиваться спиной. А таких здоровых полковник и не встречал…

Коты равнодушно оглядели солдат и принялись вылизывать шерсть. Чужак перешагнул через груду оружия на полу, бросил косой взгляд на вжавшихся в стену бойцов.

– Здравствуй, госпожа.

– Здравствуй и ты, Кузнец.

– Я рад, что ты выздоровела.

– Мы тоже не верили, что ты жив.

Коваль обошел Арину и направился к плотной группе людей, собравшихся у черного выхода. Мужчины отважно прикрывали спинами женщин. Огромные кошки закончили туалет и припустили вслед за хозяином. В толпе раздались сдавленные крики, одна из старух забилась в истерике. Коваль подошел вплотную; мужчины прятали лица. Но не все. Тоненький рыжеволосый юноша лет семнадцати стоял чуть в стороне и, глядя с улыбкой на укротителя котов, жевал овсяную лепешку.

– А ты всё так же жрешь не переставая? - усмехнулся Артур. - Не ожидал я, что и ты с ними…

– Я с ними и без них. Ты нашел, но ищешь. - Юноша перестал улыбаться и спрятал лепешку в карман. - Смелый, но боишься.

– Что я ищу, Христофор?

– Нашел правду - потерял закон. Нашел закон - потерял правду.

– Тут ты прав, дружище… Где он, Арина? - не оборачиваясь, спросил Артур.

– Оставь отца в покое, прошу тебя!

Арина Рубенс слишком резко шагнула вперед; коты разом выгнули спины и оскалили зубы. Одного сжатия челюстей хватило бы, чтобы перекусить мужскую лодыжку. Полковник лихорадочно вспоминал все забытые в детстве молитвы. Две женщины истерически завизжали.

– Где он? - повторил Артур, осаживая хищников взглядом. - Тот, кто посылает людей на смерть, и сам не должен быть трусом…

– Это правда, а не закон, - тихо вставил Христофор.

– Согласен, - кивнул Артур.

– У него больное сердце… - Арина боялась сделать шаг. Напротив нее сидел кот, облизывал лапу и тер себя между ушами. Полосатая голова мутанта находилась на уровне ее пояса. - Тебе же не он нужен, правда, Кузнец?

Старшина охраны оглянулся. Огонь достиг верхней площадки и в бешеном темпе пожирал коридоры. Один за другим плавились и разлетались плафоны ламп, апельсиновой кожурой свернулась краска на стенах, разом вспыхнули несколько картин в дорогих рамах. Закрывая лица руками, пятились уцелевшие солдаты; под ногами у них чадил утеплитель и горели два слоя досок. Артур и кошки очутились как бы в окружении: слева дюжина безоружных бойцов, справа - два десятка гражданских.

– Кто из них твой муж? Этот?

Артур поймал перестрелку их взглядов. Арина тщательно скрывала растущую панику. На секунду он даже позавидовал дочери Рубенса. Она искренне любила мужа и боялась за него. Напротив Коваля, понурившись, стоял яркий, красивый парень с тонкими усиками на подвижном лице. В его физиономии без труда угадывались черты папаши, даже усы он отпустил из фамильной гордости. Парень изо всех сил старался сохранить горделивую осанку, но это у него неважно получалось.

Одна из кошек подошла и потерлась Ковалю о бедро. Он потрепал хищника по кисточке на ухе. Секундой позже в толпе произошло какое-то быстрое движение. Артур мгновенно присел, и короткая стрела воткнулась в дверной косяк. Один из бойцов за спиной Коваля сдавленно крикнул и упал, суча ногами.

– Нет! - крикнула Арина.

Женщины с визгом подались в стороны. Кошка зашипела и намеревалась рвануться вперед, но Коваль ухватил ее за загривок. Его правая ладонь уже снова была пустая.

На полу с клинком в глазу корчился один из родственников правителя. Возле него валялся маленький разряженный арбалет.

– Ты и ты! - приказал Артур, безошибочно определяя носителей угрозы. - Две секунды разоружиться!

И обернулся к солдатам за спиной. Боец, что не выкинул револьвер, тоже был мертв.

– Я же просила тебя! - Арина готова была вцепиться полковнику в волосы. Тот отступал от нее, белый как мел.

– Полковник! - Артур поманил старика в погонах. - Кто среди этих людей занимает посты в правительстве? Ты видел, что я не люблю, когда меня обманывают. Быстро, иначе по твоей милости погибнут невиновные!

– Кошки устали, - вдруг не к месту вымолвил Христофор. Впервые, насколько Артур его помнил, юный оракул выдал нечто неоспоримое. И он был прав. Коты всё тяжелее удерживались в подчинении, они боялись огня, боялись людей и отвратительно чувствовали себя среди здешних запахов.

– Еще как устали! - согласился Коваль. - Я жду, полковник!

– Не надо! - подался вперед муж Арины. - Я занимаю пост Старшины топливной палаты. Мой брат, - он кивнул на соседа, - Старшина дорожников. Еще здесь наш племянник, Георгий, он начальник подземки. Больше никого. Остальные ни в чем не замешаны. Это просто наши семьи. Можешь убить нас, но отпусти детей, - Артуру показалось, что сын губернатора был почти горд тем, что проявил отвагу на глазах у жены.

– Полковник! Скомандуй солдатам, пусть выводят людей через черный ход. Там внизу, в гараже, сидит кошка, но вас не тронет. Я ей скажу. И всех переправьте к Думе. Если посмеешь меня ослушаться, люди погибнут! А вы, родные, останьтесь!

Коваль чувствовал жуткую усталость. Самым сложным оказалось не привлечь к боевым действиям котов, а вывести из боя и отправить вплавь на тот берег тысячу собак. Он до сих пор чуял боль их ран и неугасший боевой настрой.

– Я никуда не пойду! - заявила Арина, прижимаясь к мужу.

– Как угодно! - Коваль не настаивал. Ему попался на глаза жующий Христофор. - Ты, я смотрю, тоже не торопишься?..

Старый усатый человек с выпученными глазами лежал на высокой кровати и действительно выглядел очень больным. Но Коваль очень быстро определил, что губернатора сегодня, как назло, посетил один из обычных ночных приступов, о которых никто, кроме ближнего окружения, не догадывался. Через часок всё войдет в норму, думал Артур, разглядывая новоявленного тирана. Такие вот сморщенные глисты, несмотря на больное сердце и прочие пробоины, доживают обычно до глубокого маразма…

– Берите его на руки! - скомандовал Коваль. - И галопом вниз. Если, не дай бог, у кого-нибудь появится идея ткнуть меня в спину, лучше заколите себя сами. Всем понятно?

– Куда мы едем? - готовясь к смерти, спросил кто-то из сыновей.

Артур, собираясь в поход на резиденцию городского главы, позаимствовал в губернаторском гараже приличную карету. Моторному транспорту он доверял все меньше.

– Мы едем в Думу. Там подождем остальных.

– Что ты задумал, Кузнец? - Арина Рубенс сверлила его глазами. - Тебе ведь не мы нужны?

– Где он, Арина?

Копыта коней отбивали дробь по ночным мостовым. За кучера сидел Христофор. В городе, судя по всему, заметили пожар. Сразу в нескольких местах колотили в рельсы, звенели колокола. Навстречу пронеслось несколько экипажей, набитых людьми с баграми и прочим пожарным инструментом.

– Он за городом, со своими "безликими". Собирался на запад, в сторону Нарвы, но я не уверена… Никто не знает, где он.

– Ты позовешь его сюда. - Арина переглянулась с мужем.

– Ты боишься его, дочь Рубенса? Я запомнил тебя совсем другой. Что они сделали с тобой, девочка?

Арина смотрела в окно, губы ее кривились:

– Не сомневайся, Кузнец. К нему уже поехали и без меня!

– А ты, родимый, стало быть, топливом командуешь? - переключился Артур на губернаторского сынка. - Ты, наверное, инженер?

– Нет… - потупился тот.

– Через твою палату идет в Питер вся нефть, уголь, торф, да? И дерево тоже?

– Только то дерево, что на растопку…

– Замечательно! Это твои бойцы вешают замерзающих зимой людей за срубленную елку?

– Артур, я прошу тебя, прекрати! - взмолилась Арина.

Ее супруг покрылся пунцовыми пятнами, прочие родственнички помалкивали. Губернатор, завернутый в одеяла, тихо стонал позади. Карета, подпрыгивая на ухабах, въехала на мост.

– А ты помолчи! - бросил Артур.

– Не я пишу законы! - пытался оправдываться "нефтяной король".

– Сколько тебе лет, парень?

– Двадцать семь…

– Ты учился у книжников?

– Нет…

– Ты разбираешься в том, как нефть перегнать на бензин? Ты хоть знаешь, что можно купить на те медяки, что вы платите за торф и уголь? Ты осведомлен, сколько топлива в сезон потребляет город?

– Нет, нет, нет…

– Ты запретил малым артелям продавать лес кому они хотят? Ты знаешь, сколько народу ваша сраная лавочка пустила по миру?

– Я только исполнял! - Парень чуть не плакал. - Я делал, как решала Дума…

– Но ты же понимал, что душишь малых собственников? Ты оглох? Я тебя спрашиваю, говнюк! Ты понимал, что разоряешь людей?

– Легко спросить о правде. Нелегко спросить о законе, - прокомментировал с облучка жующий Христофор.

– Павел, будь мужчиной! - прикрикнула на мужа Арина. - Что ты воешь, как баба?!

– Я… я понимал… - выдавил наконец третий сын губернатора. - Но так было лучше для города. Я старался для всех, я верил отцу и выполнял решения Думы. С них и спрашивай, откуда такие указы…

– Мне ваша коллективная порука вот где! - Артур провел ногтем по горлу. - Это болезнь! Во всей стране не найти человека, который готов отвечать за воровство! Ничего, я вас заставлю…

Два кота, которых он взял с собой в экипаж, норовили ухватить кого-нибудь за пятку. Несчастные собеседники Артура то и дело поджимали ноги.

– Так, теперь ты! - Коваль повернулся к Арине. - Меня всегда интересовало, милочка, что чувствуют жены бандитов. Расскажи-ка мне!

– Павел не бандит!

– А кто бандит? Тот, кто грабит прохожих на большой дороге?! - Коваль схватил женщину за плечо. - Может, и так, а может, у мальчишки с большой дороги просто не было отца, чтобы накормить и всыпать по заднице! Он, конечно, не прав, но он всего лишь мелкий пакостник по сравнению с твоим свекром. А у твоего Павлика всё есть, и папа, и мама. И сытое детство, и слуги, и охрана. Всё, что надо, хоть обожрись! Но это не мешает вашей веселой семейке грабить народ! Вот я и спрашиваю тебя, Арина Рубенс. У тебя отросла вторая задница?! Зачем лично тебе две спальни и еще пять комнат? Твой отец никогда не спал на двух кроватях. Слушай, больше ста мелких артелей и общин посылают в город людей на заработки. Потому что им не прокормиться. И что творят твой Павлик с братьями и папашей? Они платят работягам медяками, которые невозможно обменять на серебро. А музейщиков вы заставили гнать самогон и поставили кабаки по всем дорогам. И эти самые нищие общинники, заработав в Питере копейки, тут же сливают их в ваших кабаках.

Что ты мне скажешь, дочь Рубенса? Когда-то я думал, что меня предал Качальщикам твой отец. Потом я был ему благодарен. Ты предала отца, ты подняла бунт против него и уничтожила лучших людей, самых преданных Эрмитажу… Почему ты молчишь, Арина? Ты сама выбрала этот путь, в отличие от муженька, тебе не приказывала Дума. Я спрашиваю, как тебе спится ночами, жена?..

– Ты убьешь нас? - глухо ответила она.

– Следовало бы вас судить. И вас, и всех остальных начальничков…

– Ты хочешь бунта, Кузнец?! Ты будешь доволен, если пьяная толпа растерзает нас и разграбит казну?

– Поэтому суда не будет… - вздохнул Артур. - Не доросли вы еще до этого. А может, и не дорастете никогда. Слушай меня, дочь Красной луны. Сейчас мы приедем в Думу, твой муж пошлет гонцов ко всем старшинам палат и ко всем выборным кивалам. И ко всем начальникам застав, чтобы сняли патрули и привели личный состав на площадь. Когда все соберутся, ты сообщишь людям три новости. Ты скажешь, что губернатор очень болен и не может руководить городом. Он уезжает в деревню на долгое лечение.

Ты скажешь, что соборник Карин задумал убить всех старейшин и семью губернатора. Для этого он поджег дворец и натравил псов. Всех вас спас Артур Кузнец, он заставил псов отступить и держит их в своей власти… И Артура Кузнеца губернатор назначает, вместо себя, командовать городом.

– Но мне никто не поверит!

– Поверят, когда увидят собак. Були ждут нас в подвалах Думы. Дума единогласно проголосует за нового губернатора. После этого я отпущу заседателей и назначу новых старшин палат. И последнее, что ты скажешь. Всех командиров патрулей, начальников малых гарнизонов, что квартируют в городе, ты пригласишь в здание. Там с ними поговорю я. Кто откажется сдать оружие, будет убит на месте.

– А что будет с нами?

– Разве я не сказал? Поскольку мне не собрать честный суд, вы все отправитесь в одно прелестную деревушку на Урале. Там вас быстро перевоспитают. Сколько всего старшин? Человек тридцать? Значит, с семьями наберется сотня. Там прекрасный воздух, грибы, рыбалка. Лет за десять окрепнете, заодно вспомните, как работать в поле.

– На Урал?! Мы погибнем в дороге…

– Ты забыла, как водить караваны, детка? Не трусь, караван будут сопровождать твои старые друзья. Не забыла еще братишек Абашидзе?

– Серго?! Ты врешь, чертов колдун! - Арина уже не сдерживалась, орала во весь голос. - Он сбежал к моему отчиму и наверняка сгинул среди озерников!

– А вот тут промашка вышла! - широко улыбнулся Коваль. - Я отыскал и Серго, и Руслана. Руслану найдется о чем с тобой поговорить в пути. А чтобы у вас не возникло желания повернуть с полдороги назад, я придам ему в помощь сотню-другую булей.

– Они сожрут нас!

– Будете вести себя тихо - не сожрут. Под Новгородом караван встретит один улыбчивый дяденька, кстати, самый настоящий Качальщик, давний знакомый твоего отчима. Со всеми жалобами на собак до конца путешествия будете обращаться к нему…

– Но ты же один, Кузнец! - опомнилась Арина. - Как ты один заставишь нас уехать? У Павла сотни преданных солдат…

– Уже нет, госпожа. Сегодня ночью предатель Карин послал булей в Михайловский замок и Серый дом. У вас больше нет солдат. Разве что пограничные гарнизоны, которые уже завтра присягнут новому губернатору. Но у меня имеется неплохая личная стража. Двадцать штыков под командой Серго Абашидзе.

Арина и трое мужчин выглядели абсолютно раздавленными.

– И когда… Когда ты хочешь нас выселить?

– Сразу после того как распущу Думу. Фургоны уже готовы.

Артур отдал проголодавшейся кошке последний кусок мяса.

– Так вот чего ты добивался, Кузнец! - глотая слезы, злобно прошипела Арина. - Кричал о справедливости, а сам незаконно мечтаешь захватить власть?! Чего тебе не хватает? Ты мог бы всё иметь и так! А теперь берегись. Каждую минуту ты будешь ждать пули в спину…

– Хотел правды, получит закон! - звонко расхохотался Христофор. Юнец обернулся, и Коваль увидел, что глаза его оставались очень грустными. - Сам теперь станешь законом - потеряешь правду…

– Я об этом догадываюсь, дружище… - почесал затылок Артур. - Этим всегда и заканчивается. Но я попытаюсь удержаться, честное слово, попытаюсь…

41. Десять лет спустя

– Ты так и не поймал соборника, папа?

– Нет, сынок. Никто не знает, куда он сбежал.

– А вдруг это он подсылал к тебе убийц в прошлом году?

– Нет, сынок. Это были наши, питерские, соборники. Не бойся, Серго всех переловил.

– Их повесили, папа?

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты говорил, что мы никогда не должны врать друг другу, так?

– Да, сынок. В противном случае мы потеряем уважение и дружбу.

– Я слышал, как дядя Христофор говорил с какой-то женщиной. Она сказала, что губернатор Кузнец повесил шестерых невиновных. Что только трое сговаривались отравить тебя… Это правда, отец?

– Я доверяю Серго. Он спасал меня от трех покушений.

– Ты говорил, что, если человек не хочет врать другу, он должен сказать, что не будет отвечать на вопрос. Ты не хочешь мне ответить, папа?

– Я отвечу тебе. За последние годы погибло много людей, чья вина не заслуживала смерти. Не шестеро, а намного больше.

– Почему всё так? Старшина книжников, когда ведет у нас уроки права, говорит, что в Петербурге правит диктатор. Это плохое слово, да? Он называл тебя плохим словом?

– Ах, Лева! Болтает при детях всякую чушь… Книжник прав, сынок. Но тут ничего не поделаешь. Слово не очень хорошее, но иначе никак. Не получается жить так, чтобы все были довольны. Кто-то страдает. Представь себе, дружище, что соборникам удалось бы отравить и меня, и Серго. Зато те шестеро, которых считают невиновными, остались бы жить. Так тебе больше нравится?

– Мама говорит, нельзя накликать беду! Не говори так… Я бы тогда отомстил за тебя.

– Вот видишь. Ты начал бы войну, и погибли бы сотни. Это тяжелый выбор, сын. Постарайся пока не думать об этом. Скажи лучше: тебе нравится здесь?

– Я соскучился по маме и по деревне.

– Тебе не нравится учиться?

– Нравится… Папа, Христофор сказал, что ты приказал книжникам летом открыть этот… университет. И что он будет не здесь, а в общине. А меня возьмут туда?

– Да, он будет в общине. Ты же знаешь, что Хранители не могут жить в городе. Они согласились учить только там. Но не я буду решать, возьмут ли тебя. Поедут лучшие.

– Но папа, ты же можешь приказать!..

– Ну-ка тихо! Ты что-то сказал?

– Нет… Я случайно. Тебе послышалось.

– Прекрасно. Будем считать, что мне послышалось. Мама скоро приедет. А потом на всё лето вы с братом улетите учиться к дяде Бердеру. Пока меня нет, ты старший в семье, отвечаешь за сестру и младших братьев.

– Ты опять уезжаешь?..

– Ненадолго. - Артур поднялся и кивнул охране. Он смотрел через окно, как за подростком захлопнулась дверь броневика, и четверо дюжих сержантов в форме губернаторской гвардии поскакали вслед отъехавшей машине. И так будет всегда, подумал он. Либо тихая жизнь в лесу, либо вечный бой.

– Старшины собрались, господин. - Секретарь держал под мышкой папку с бумагами и несгораемый сундучок с большой губернаторской печатью.

– Уже иду… - Коваль поднял руки, давая возможность двум желтым дикаркам застегнуть на нем латы. Двойняшек привезли в город в пятилетнем возрасте, обе были преданы и покорны, но так и не выучились нормально говорить. - Как дела у деда, Миша? Помогли лекарства?

– Ему лучше, господин. - Юноша отвесил короткий поклон. - Он благодарит тебя за приглашение и за всё, что ты сделал для семьи Рубенс, но вряд ли покинет озеро. Он говорит, что его сердце не переживет возвращения в Эрмитаж…

– Когда поедешь на озеро, передай деду, что его всегда ждет здесь стол и кров.

– Спасибо, господин…

У выхода из кабинета двое гвардейцев взяли на караул. Еще двое, сверкая полковничьими погонами, встали по бокам, готовясь сопровождать губернатора в Большой круг. Артур машинально кивнул и уже сделал шаг, когда заметил у одного из караульных плохо вычищенное оружие и небритые щеки.

– Представься, солдат.

– Рядовой Иван Оглобля! Второй взвод первой роты гвардейских клинков! - выпучив глаза, отрапортовал солдат. - Командир роты - капитан Людовик Четырнадцатый!..

– Не ори так… - поморщился губернатор. - Ты не хочешь служить в гвардии, солдат?

– Никак нет, хочу, господин!

– Ты не хочешь учиться в академии и стать офицером? Ты хочешь возить навоз?

– Никак нет… - Солдат был готов расплакаться и в ужасе переводил взгляд с губернатора на полковника. - Хочу служить, господин!

– От тебя на посту разит брагой. Грязное оружие. Всю ночь перед заступлением пил? Отвечать!

– Да…

– Как тебя учили отвечать, солдат?

– Так точно! - У бойца по вискам струился пот. Остальные военные прекратили дышать. Молодой Рубенс превратился в статую.

– Полковник! - повернулся губернатор к офицеру эскорта. - Прими у этого солдата оружие. Пусть отправляется в казарму, приведет себя в порядок. Офицера, который сегодня принимал заступающую смену, разжаловать в рядовые и отправить в Петрозаводский гарнизон. С правом выслуги. Через полчаса жду готовый приказ на подпись. В шестнадцать часов доложишь мне об исполнении.

– Слушаюсь! - вытянулся Даляр.

– Людовик ведь у тебя в подчинении? - вполголоса спросил Артур, когда они спускались по лестнице.

– Так точно, командир.

– Насколько я помню, у него два взыскания за год? Накажи его своей властью. Это будет третье, последнее, взыскание. Передай ему, что я никогда не забуду, как он поручился за меня на полевом Совете, но погоны рядового я ему обещаю!

– Будет сделано, командир.

Две дюжины мужчин, сидевших в приемной, вскочили при приближении губернатора. Коваль заметил в толпе двух женщин со старшинскими бляхами, подошел к ним первый, пожал руки. Михаил Рубенс открыл папку и откашлялся.

– Недельный отчет префекта Петроградского района.

Коваль слушал хорошо поставленный баритон старшего сына мамы Кэт, одобрительно кивал, когда речь шла о новых газовых фонарях, об успешном лицензировании извозчиков, о перевыполнении налогового плана по малому бизнесу. Он слушал и вспоминал, как четыре года назад другой сын бывшей хозяйки Петроградской стороны пытался принять участие в покушении на губернатора… Правда, остальные члены семьи сами пришли с повинной и сразу отмежевались от опасного родственничка, и всё-таки… Заговорщиков казнили. Возможно, следовало бы всех неблагодарных детишек мамы Кэт сослать…

– Я правильно понял, префект? Наши ссуды ковбоям на открытие торговых лавок оправдались?

– Верно, господин! На двадцать три выданные ссуды пять не вернули. Разорились. Но налоги остальных перекрыли убыток во много раз. И цены на рынках упали…

Следующим был доклад мэра Выборга. Три вопроса. Многие ковбои не хотят отпускать детей в городскую школу, возражают против обучения грамоте. Кричат, что не позволят своим отпрыскам сидеть за партой вместе с детьми дикарей.

– Передашь списки зачинщиков генералу Абашидзе. Старшина книжников! - Коваль обернулся к Леве. - Свяжись с директором тамошней школы, пусть представит пятерых лучших учеников к награде. Родителям каждого - по пять рублей золотом…

– Будет сделано, господин.

Второй вопрос касался закладки рыбачьей флотилии. Третья проблема Коваля позабавила. Финны возражали против пограничных поборов с их караванов, что ходили в глубь России. Не желая платить, обходили заставу лесными тропами.

– Генерал!

– Слушаю, командир!

Серго облысел, растолстел, но зато его горб стал почти незаметен, а в черных глазах таилось прежнее веселое бешенство. Он, как и прежде, был готов по приказу хозяина на месте зарезать любого ослушника. Охотнее всего Серго бы зарезал Арину Рубенс, но до нее было далеко. Если Даляр командовал личной гвардией, а Руслан Абашидзе возглавлял городской гарнизон и на пару с Бердером военную академию, то на Серго лежала самая грязная работа - управление всеми пограничными войсками. Губернатор за успешное подчинение Пскова пожаловал генералу здание Пулковской обсерватории и прилегающие охотничьи угодья.

– Генерал, к моему возвращению подготовь предложения по укреплению дороги. А пока что забери арестантов, что сажают лес, пусть роют канавы вдоль трассы на три дня пути. И ни одно дерево чтоб не срубили! Выкапывать и пересаживать, ясно?

– Так точно, командир!

– Михаил, сочинишь сегодня для финнов бумагу, пусть толмач переведет, а я до отъезда поставлю подпись! Напиши: хоть одна повозка пройдет дальше Выборга без нашей гербовой бумаги - мы от их Лапеенранты камня на камне не оставим! Только вежливо напиши, понял?

– Будет сделано. - Серго довольно щурился.

Потом заслушали доклад старшины лекарской палаты мамы Роны о вспышках черной язвы под Сертолово и нуждах Медицинского института, что праздновал свою трехлетнюю годовщину. Затем выступал начальник Счетной палаты. Речь шла о зарубежных спецах, нанятых для организации первой биржи. Дело шло крайне туго; если у германцев и шведов уже появились в свободной продаже акции, то в Питере никто не желал вкладывать кровные накопления даже в первую государственную железную дорогу.

– Еще вопрос, господин… Те два чешских инженера, которых мы выписали для запуска стекольной фабрики. Они подали прошение. Говорят, что за двадцать рублей золотом в месяц готовы остаться и открыть свои цеха. Но это грабеж, господин!

– Где старшина Промышленной палаты? Передай им наши предложения. Цена нас устраивает. Контракт с каждым на пять лет при условии, что, кроме цехов, откроют стеклодувную школу. За каждого готового мастера получат отдельно по пять рублей золотом. Если нет, пусть убираются. Найдем других…

– Будет сделано.

– Что еще по Счетной палате?

– Проблема с паспортами, господин. После того как Большой круг принял закон о защите граждан, мы не справляемся с очередью. В Гатчине скопилось семнадцать тысяч человек, желающих осесть в Петербурге. Люди едут даже из Сибири и Крыма, господин. Они откуда-то узнают о ссудах и пенсиях!

– И что плохого? Мы этого и добивались. Или у нас не хватит на пенсии старикам?

– На пенсии хватит, но художники не успевают рисовать портреты к паспортам! И еще возникли беспорядки среди тех, кого мы уже пустили в город. Избили несколько клерков и полицейских! Некоторые беженцы не хотят заселяться согласно ордерам Жилищной палаты. Они привыкли жить общинами,господин!

– Серго! - Ковалю было достаточно обменяться с генералом одним взглядом. - Зачинщиков в тюрьму! Их семьи выселить из города. Судебной палате - в субботу назначить публичный суд, чтобы весь город знал…

– Будет сделано, господин.

К трем часам дня совещание закончилось, и губернатор позволил себе ненадолго расслабиться в ванной. Мускулистая рослая женщина из клана озерных колдунов растворила в хвойной пене несколько капель из разноцветных флаконов. Затем она намазала ладони бодрящей мазью и принялась втирать снадобье в плечи и спину хозяина. Коваль откинулся в целебном пару и сквозь потеки воды на огромном стенном зеркале разглядывал свою распаренную физиономию. На висках волосы полностью поседели, лоб покрыт морщинами и старыми шрамами. Два шрама от укусов на левой щеке, на шее - след стрелы, в ключице - вмятина от кинжала… Вроде бы он ничего важного не упустил, хотя всё упомнить практически нереально…

Когда Артур поднялся в висячий сад, грузчики закончили паковать вещи. Старшина книжников лично проверял баулы, Даляр ковырялся с оружием. Два правнука Мальвины, сопя и игриво покусывая друг друга, топтались возле кормушки. Белобрысый мальчишка, внук Качальщика Семена, подсыпал драконам в мясо лечебную зелень. Как и прежде, с крылатыми не боялись общаться только дети и внуки Хранителей.

В нынешнем году в городскую школу привезли уже сорокового ребенка из родившихся в деревнях. Всякий раз отбивать шестилетних детей у родителей Ковалю приходилось с боем. Как ни странно, он получил неожиданную поддержку от Хранительницы Книги. Исключительно благодаря маме Рите удалось убедить Качальщиков отпускать детей каждые полгода в город. Теперь малышей привозили из тринадцати лесных общин, даже с Дальнего Востока. Маленьких хранителей охраняли надежнее, чем городскую казну. Ради них Артур перевел школу в Эрмитаж, а детишкам под интернат отдал четыре зала на своем этаже. После того как музейщиков расселили в обычные жилые дома, Зимний впервые за сотню лет непривычно опустел…

Прохор Второй практически отошел от дел, команду генетиков возглавляла теперь внучка Анны. Новые модели драконов были значительно совершеннее прежних. Грузоподъемность до шестисот килограмм, дальность беспосадочного полета достигла пятисот километров. На спинах могли умещаться четверо наездников, не считая груза. Отвечая своим детским сказочным представлениям, Анна Третья перекрасила чешую змеев в золото и нежную сирень. Десятиметровые молочно-белые крылья ради безопасности персонала стягивали крепкие веревки. В узком пространстве двора, начав разминаться, драконы могли запросто зашибить человека.

– Куда сначала, Артур? Ты решил? - Книжник расстелил карту Европы.

– Сначала в Париж.

– Что мы будем делать, если ты их разбудишь, а они сбегут, как и те, что предали тебя в Москве?

– Не знаю, Лева. Возможно, нам придется забрать их силой. Надеюсь, что они понимают английский.

– Опять силой, Артур. Ты стал решать все вопросы силой.

– Я знаю, Лева.

– Они ведь люди, а не дикари. Они инженеры. Ты не представляешь, как я волнуюсь. Мне даже не верится, что я доживу до того момента, как увижу других Проснувшихся. А ты говоришь о силе…

– Поругай меня еще, Лева. Мне так не хватает этого…

– Я слишком стар, чтобы тебя ругать.

– Ну, пожалуйста. Существуют лишь двое, кто меня ругает, - ты и Надя. Бердер не понимает, Исмаил тоже…

– Они живут в лесу, им нет дела до города, Кузнец. - Лев уложил бинокль, компас, застегнул последний кармашек и передал баул солдатам. Парни закинули широкие лямки на спину змею и, упираясь ногами, затянули упряжь вокруг мощного туловища. - Тебя, Артур, нынче многие не понимают. Ты пытаешься навязать людям вещи, привычные до Большой смерти…

– Я стараюсь возродить цивилизацию.

– Когда-то ты говорил мне, что Дума - это цивилизация. За десять лет ты четырежды обещал мне собрать Думу, но свободных выборов так и нет…

– Мы назначим выборы, как только я буду уверен, что не пострадают дети Хранителей и дикарей. Как только я буду уверен, что Судебная палата прекратит путаться в кодексах. Как только я буду уверен, что люди выберут самых умных, а не самых горластых. И главное - пока не разбогатеют частники…

– В таком случае до выборов мы не доживем… Как, по-твоему, люди выберут лучших, если ты разогнал коммуны? Теперь все живут раздельно! Жилищная палата перетасовала весь город…

– Зато не стало организованных бунтов.

– Ты захватил власть благодаря колдовству Тех, кто раскачивает, благодаря псам и крылатым змеям. Когда ты уйдешь, Качальщики могут не поддержать нового губернатора.

– Теперь есть гвардия, трибунал и тайная стража. Они не дадут развалить государство.

– Это как раз то, за что ты ненавидел прежнего губернатора.

– Между прочим, старый хрыч до сих пор жив. Он на деревенских харчах еще нас переживет! Хочешь, я верну его в Питер? Спорим, его через час прирежут?

– А тебя? Сколько раз тебя хотели убить? Сколько офицеров, которым ты пожаловал звание и землю, погибли, прикрывая тебя? А после того как застрелили Чарли Рокотова, никто из нас, старшин Большого круга, не выходит без охраны. Даже в меня стреляли дважды, в книжника! Я провел в Эрмитаже пятьдесят лет, ходил с караванами и никого не боялся!

Раньше вора можно было повесить на первом суку, мы боялись чингисов и зверей, но коммуны не дрались между собой. Теперь на правом берегу промышляют тысячи пришлых. Тебя могут ограбить среди бела дня, но губернатор запретил ношение оружия. Попробуй застрели грабителя, сам угодишь в каземат! Владельцы лавок нанимают свободных полицейских, чтобы спокойно спать ночью. Когда прекратится эта бойня, которую ты называешь государством? Зачем нам в Питере эта безработная нищета?

– Государство не строится за десять лет… А чего хочешь ты, Лева?

– Люди тянутся к общине, а ты их насильно разделяешь. Люди привыкли работать артелью, но им запрещают. Общины сами разбирались с бездельниками и бандитами. Без всякой полиции… А ты хочешь сделать, как у немца? Чтобы каждый богатый мастеровой отгородился от соседей забором и даже за ученичество брал бы плату?..

– Левушка, я расскажу тебе одну историю… В России до Большой смерти жил один правитель. Его тоже окружали книжники и призывали его собрать честную Думу. Он собрал Думу, а потом старейшины взбунтовались, и правитель расстрелял Думу из пушек. Знаешь, почему начался бунт?! Потому что в стране не было богатых мастеровых, Лева! Когда в Питере будет не сотня нищих артелей, а десять тысяч богатых мастеровых, я соберу Думу и распущу трибуналы…

– Командир, всё готово! - По команде Даляра во дворе построились остальные члены экипажей. Все шестеро увешались рюкзаками, точно заправские десантники.

– Ну, с богом!

Губернатор подсадил книжника на спину дракону, сам опустил ноги в седельные "штаны". Восемь человек натянули меховые шапки и очки, намазали лица жиром. Маленький Качальщик распустил узлы на стягивающих крылья канатах. Солдаты ослабили болты, сняли с задних лап драконов тяжелые железные цепи.

– Па-берегись!

Двор моментально очистился от людей. Остался только мальчик. Он улыбнулся губернатору, безбоязненно пробрался к кормушке и расстегнул намордники.

– Прощай, Бердер! Учись хорошо!

– Прощай, господин Клинок! Мир твоим дням… - Змей потянулся, пробуя ноздрями ветер.

– Господин! - Придерживая папку, к Артуру бежал секретарь.

– Ну, что еще?

– Прости, я совсем забыл… - Михаил задыхался от бега по лестницам. - Насчет твоих портретов! Главный художник подал прошение Малому кругу. Он запустил типографскую машину и просит разрешения отпечатать сотню портретов губернатора. Префекты поддерживают…

– Охо-хо! - выразительно прокряхтел из своего седла книжник.

– Нашел ты время! - скривился губернатор. - На кой черт им сотня?

– Генерал Абашидзе и настоятель Лавры тоже просили. Люди хотят молиться за твое здоровье…

Дракон задрал голову к небу и заворчал, возбужденно подергивая кончиком хвоста. Солнце прошло уже большую часть пути, и колодец двора погружался в тень. Если не будет сильного ветра, подумал Коваль, то заночуем в Витебске. К вечеру будем возле Варшавы, у местных Хранителей, а там и до Парижа рукой подать…

– Ладно, шут с вами! - притворно нахмурился губернатор. - Здоровье не купишь. Пусть печатает. Передай художнику: если я буду на себя не похож, он лично от руки нарисует еще двести штук. Лишними не будут!

Виталий СЕРТАКОВ БРАТСТВО КРЕСТА

Анонс

Прошли годы с тех пор, как питерский ученый Артур Коваль проснулся в саркофаге, и получил имя Проснувшийся Демон. В этом новом, безжалостном и суровом мире, в разоренной стране, которая некогда была Россией, ему удается достичь высшей власти. И теперь Артур Коваль, Проснувшийся Демон, намерен разбудить других Спящих демонов, французских ученых, уцелевших в капсулах анабиоза. Он готовит поход в Европу, которую глобальная экологическая катастрофа превратила в настоящий ад. Ему, Демону, и отчаянным смельчакам, сомкнувшим клинки вокруг своего вождя, волшебная Книга лесных колдунов даст имя "Братство Креста".

ЧАСТЬ 1.

МЕРТВЫЕ ЗЕМЛИ

1. КОНЕЦ МИРНЫХ ДНЕЙ

Мама Рита умирала.

Хранительница Книги бодро покрикивала на писцов, по шороху шагов и дыханию опознавала соплеменников, держала в памяти события вековой давности. За последние два года, что Артур не был в северной деревне, мама Рита старела незаметно. Старалась не горбиться, держалась удивительно прямо, и приказания ее выполнялись, как и прежде, беспрекословно.

Но кое-что изменилось. Коваль сразу заметил, какими усилиями дается Хранительнице каждое слово. Она почти не вставала с кровати, куталась в длинную волчью шубу, а ноги держала в шайке с горячим ароматическим настоем. В избе, несмотря на жаркую погоду, было натоплено, и одна из девушек периодически подливала в шайку горячей воды.

А сегодня оказалась занята обычно пустовавшая лавка справа. Место преемника на посту у главной святыни.

Вплотную к старухе, зарывшись в ворох тетрадей, восседала старая уральская знакомая, Анна Первая.

Раньше Артур полагал, что заменить маму Риту может только женщина из северного племени, но теперь убедился, что некоторые правила Качальщиков так и остались ему непонятны.

– Мир дням твоим, Хранительница!

– Мир дням твоим, Клинок. У тебя хриплый голос. Ты болен?

– Нет, мама. Немного устал с дороги, - при воспоминании о последней неделе путешествия Коваля передернуло.

– Спасибо, что услышал мою просьбу…

– Хранительница ждала тебя два дня назад, - сухо заметила Анна.

"Со сменщицей будет тяжеловато", - подумал Артур, но сказать ничего не успел, потому что встрял Бердер:

– Это моя вина, мама Анна! Я получил голубя, и встречал Клинка на свежем змее, но под Витебском два дня бушевала сильная гроза. Опасно подниматься в воздух при таком ветре и молниях.

Старая Хранительница успокаивающе подняла сухую, перевитую венами руку, и Коваль заметил, как утомлена женщина коротким разговором. Наверняка мама Рита держалась исключительно на травах и притираниях. "Ей, должно быть, не меньше девяноста лет", - прикинул Артур…

– Не будем спорить, - Хранительница обвела слепыми глазами бревенчатые, потемневшие от копоти стены. - Скажи другое, Клинок. Мне известно, что вы провели в западных странах больше месяца. Твой город сможет потерпеть без тебя еще день?

– Твое внимание важнее мелких проблем, госпожа. В городе за меня руководят достойные люди. Я пробуду с тобой столько, сколько потребуется.

– У вас бунтуют люди Полумесяца. Говорят, чернь поджигает их дома. Пока тебя не было, на правом берегу растерзали несколько десятков последователей Лао. Там живут маленькие косоглазые люди, пришедшие с Востока. Их пытаются выжить из города?

– Мои клерки разберутся без меня, госпожа. Они знают, что нужно поступать по справедливости.

– Справедливость? Раньше ты называл так то, что носил в сердце, теперь ты называешь так свитки с казенными правилами.

– Без законов город не сможет существовать.

– Это правда. Однако скажи, почему у вас по реке ежедневно плывут трупы? Вы ни с кем не воюете, ни один город из Пакта вольных поселений не решится напасть на тебя, но в реке полно трупов, словно идут бои?

– Люди жадные, госпожа. Многие принесли из леса ложные представления о правде.

– Ложные? А откуда ты знаешь, может, это у тебя представления ложные? Вы позволили открыть почти тридцать разных Соборов и молельных домов.

– В мое время это называлось свободой совести.

– Хорошие слова, только почему у вас жгут и режут?

Хранительница явно напустилась не просто так. Коваль понимал, что за внешними наскоками стоит какая-то тревожащая ее мысль, которая пока не озвучена прямо. Следовало догадаться…

– Я готов выслушать и принять твои советы, госпожа. Если ты не предложишь стереть Питер, я буду следовать им. Как и прежде.

Бердер поощрительно шевельнул бровью. Его лучший ученик чтил законы и помнил, кому обязан властью.

– Я рада, что ты не забываешь о справедливости, Клинок, - чуть смягчилась Хранительница. - Любой из нас ошибается, я тоже, в свое время, наделала немало ошибок. Не скрою, когда-то я очень боялась, что ты уйдешь в город и перестанешь заботиться о благе Великого Равновесия… Я рада, что ошибалась. Книга оказалась мудрее всех нас.

Она сглотнула, и девушка из окружения немедленно поднесла старухе ковшик пахучего отвара. Несколько секунд мама Рита не могла отдышаться; все молчали, не смея перебивать старшую. Хранитель Силы и по совместительству ректор Военной академии Бердер ждал, смежив веки. Анна Первая, в белом полотняном балахоне и расшитом платке на плечах, неторопливо перелистывала тетради в кожаных переплетах. Оба писца замерли с перьями наготове; великая Книга Качальщиков прирастала постоянно, туда заносились все разговоры, звучавшие в этой длинной, вросшей в землю, избушке. Туда заносились все новости из ближних и дальних поселений лесного народа, все любопытные события из жизни не "стертых" Качальщиками городков и деревень. Туда заносились загадочные природные явления и важные календарные даты.

Еще одним источником пополнения священной Книги были предсказания Хранителей памяти. Эти чудаки жили обособленно, на Беломорье появлялись редко, но каждый их приход означал настоящую веху в истории. Порой оракулы не удосуживались явиться самолично, они записывали пару фраз на листке или передавали через надежных посланников на словах. Но как бы туманно и запутанно ни звучали предсказания, их немедленно заносили в тетради и исследовали с особым тщанием.

Артур неоднократно читал страницы, покрытые пророчествами Хранителей. Пророчества, которые сами они не могли расшифровать и которые часто походили на наркотический бред. Но когда-то, лет восемьдесят назад, один из отшельников предсказал появление Проснувшегося демона, человека по имени Артур Кузнец…

Артур узнал, что его ждут в Архангельске, едва ступил на крышу Зимнего дворца. Даже не успев толком переодеться и выслушать доклады ближайших подчиненных, он пересел на коня, намереваясь отправиться в путь на север. Но едва добрался до Синявино, где его ждал Бердер, как разыгралась еще одна дикая гроза, и свежий дракон отказался подниматься в небо. Артур лукавил, когда обзывал городские дела "мелкими проблемами"; на него в первые же секунды вывалили целый ушат неприятностей, но ослушаться призыва Качальщиков было невозможно.

Избили кришнаитов и разгромили их палатку на южной ярмарке. Двое убитых.

Серия драк возле отстроенной татарским имамом мечетью.

В реку выпущено несколько мытарей с перерезанными глотками.

Эпидемия гепатита на правом берегу, где селилась голытьба, не желающая работать и подчиняться санитарным правилам…

Но всё это можно отложить на потом. Приказ мамы Риты важнее.

Потому что в походе погиб мальчишка, внук старого генетика Семена.

Коваль прекрасно понимал разницу между самой преданной гвардией и магическими животными, вселявшими суеверный ужас в недругов. Когда-то крылатые змеи, выращенные в дебрях уральского леса стариной Прохором, тигры-альбиносы и голубые псы привели его в Зимний дворец. Но удерживать власть с помощью подарков колдунов становилось всё труднее. Чем шире разносилась слава о новой столице, чем богаче становились ярмарки и торговые дома, тем больше появлялось завистников. Звери сыграли свою роль, губернатор Кузнец теперь остро нуждался в преданных людях. Поэтому, завидев по возвращении из Парижа потускневший шпиль Петропавловки, он испытал двойственное чувство.

С одной стороны, радость, оттого что остался жив. После тех кошмарных перипетий, что случились с их маленьким отрядом в Западной Европе, он не вполне верил, что доберется когда-нибудь до родимой земли. Но когда дракон, сражаясь со шквальным боковым ветром, вынырнул из туч, и Артур увидел под собой стальную излучину Невы, заполненную рыбацкими баркасами и змейками понтонов, тягостные мысли уступили место привычным заботам.

Так уж устроен человек. Если думать только о плохом, можно сойти с ума.

Насколько легко дался ему захват города, по сравнению с десятилетней каторгой в губернаторском кресле! Чем больше он успевал одолеть, чем ближе придвигалось то, что можно было с изрядной натяжкой назвать цивилизацией, тем больше вылезало проблем. Он погряз в управленческих интригах, он положил массу сил на то, чтобы городгосударство избавился от рабовладения. Мало того, за десять лет ему почти удалось удержать Питер от сползания в феодализм. Но и сейчас, когда, наконец, эти тупоголовые бараны распробовали вкус частной собственности, когда начала подрастать первая буржуазия, Коваль не мог спать спокойно…

– Всё время сушит внутри… - пожаловалась мама Рита. - Я плохо понимаю, что у вас там творится, в городе, но родители говорят, что их дети довольны. Доволен ли ты, Клинок, что принял детей Качальщиков в круг городских? Не будет ли большой вражды?

– Я как раз сейчас об этом вспоминал, госпожа. Не скрою, всё очень непросто. Слишком… - Он хотел сказать "слишком разное мировоззрение", но вовремя себя одернул. - Большая разница во взглядах на мир, госпожа. Однако я рад, что ваши люди понимают мои сложности и понимают важность объединения…

– Об этом я и хотела с тобой поговорить. Ведь кроме детей Качальщиков вы учите и дикарей.

– Они такие же люди, госпожа. Я имею в виду тех умственно здоровых людей, кто одичал после Большой смерти. Их внуки абсолютно нормальны и получат паспорта наравне с остальными.

– Паспорта… - презрительно крякнула Первая Анна.

– И ты не боишься резни? - покачала головой слепая ведьма. - Пока их было мало, ты мог играть в милосердие, но мне сказали, что ты раздаешь землю и принимаешь в охрану даже чингисов.

Бердер приоткрыл левый глаз. При подобных обсуждениях Артур всякий раз чувствовал себя неуютно. Он хорошо знал отношение Качальщиков к дикарям как к дешевой рабочей силе и источнику пополнения низовой охраны. Детей рождалось слишком мало; могущественные лесные колдуны не брезговали работорговлей и не собирались от нее отказываться. Впрочем, так же поступали и горожане. Так поступали почти во всех областях новой России, с которыми город имел сношения.

Почти везде, кроме Петербурга.

Коваль давно для себя решил, что скорее умрет, чем даст развалить то зачаточное буржуазное государство, что зарождалось на Неве. И Бердер, и другие Качальщики, которые обладали широким кругозором, прекрасно сознавали выгоду подобной вольницы. Только за последние три года население питерских окрестностей перевалило за двести тысяч человек, и в подавляющем большинстве это были беглые рабы или крепостные из других областей. Губернатор получал дешевую рабочую силу, рекрутов для воинских формирований и колоссальный рынок сбыта товаров для городских ремесленников.

Но в стократ важнее экономических оказались выгоды политические и военные. Когда в сто тридцать пятом году, после двух лет неурожая в Поволжье, в город хлынули орды голодных переселенцев, Старшины палат предлагали губернатору мобилизовать всех мужчин и любой ценой повернуть беженцев обратно. Он не послушал, хотя паника в городе началась страшная. По свидетельствам дальних дозоров, с юга катилась настоящая лавина, не меньше сорока тысяч обнищавших, обезумевших людей. Они шли на слух о сказочно сытом северном крае, где власть нарезает пришлым угодья, выдает скот и даже выделяет рабочих для строительства дома. А кто желает учиться или служить, тех ждут вообще заоблачные богатства и почет.

Коваль всячески поощрял раздувание подобных слухов. Той весной он впервые поставил перед Старшинами задачу полномасштабной валютной экспансии. Таких заумных слов соратники не переваривали, но выражение "захват мясного рынка" всем понравилось. Требовалось всего-навсего втрое увеличить производство мяса на продажу и вдвое сбросить цену на ярмарке в Нижнем. С одной маленькой тонкостью - по твердым ценам продавать лишь за золото и серебро питерской чеканки, прочую валюту демонстративно принимать как некачественный лом. Продержавшись сезон, в дальнейшем можно было бы смело диктовать условия на мясном рынке.

Еще более грандиозные планы были у Артура относительно питерских обувщиков и стеклодувов. Единственным, крайне выгодным для Петербурга сектором, где он не мог рассчитывать на успех, оказалась металлургия. На "грязные" производства Качальщики наложили вечное "вето"…

Поэтому Коваль пошел на отчаянный шаг. Он не пустил голодных в город, но желающим получить надел были выданы ссуды на семена и молодняк скота. Стражники отперли амбары со стратегическим запасом. Дело шло с огромными трениями, вспыхивали драки и пожары, многие новые переселенцы проели и пропили весь первый урожай. Но спустя год весело дымили печки тысяч новых домишек в окрестностях Стрельны и бывшего Ломоносова, а в Нижний вышли первые караваны с демпинговым мясом.

Рынок пал.

Цель была достигнута. Тысячи мелких хозяйчиков средней полосы оказались под угрозой разорения, никто не хотел покупать у них ни птицу, ни свинину. Сотням новоиспеченных фермеров, чьи поля тянулись теперь почти до границы Вечного пожарища, губернатор платил натурой либо медью, а казна в одну осень распухла от золота.

После этого на сцену вышли эмиссары Учетной палаты. Во всех крупных поселках средней полосы пустили слух, что губернатор Петербурга предлагает земледельцам помощь в переселении, защиту и гражданство в обмен на пожизненный договор о продаже излишков казне. Те, кто давно жил в окрестностях Питера, хорошо знали, что такое гражданство и паспорт, даже неграмотные. Паспорт с собственным портретом и печатью Большого круга давал право на вечное владение землей, на вырубку леса, на бесплатную школу для детей, а главное - на скромную пенсию и на защиту без дополнительных вымогательств. Пенсия особо привлекала тех, кто не желал трудиться на земле, а предпочитал наниматься на строительные работы.

В Питер, к неудовольствию местечковых князьков, потянулись новые сотни обозов.

Самое смешное, что фермерские хозяйства составили, по сути, живой заслон вокруг респектабельного центра, где патрули Серго Абашидзе поддерживали жесточайший визовый режим. Но вслед за культурными переселенцами, привлеченными кредитами, коллективными праздниками с фейерверком и фантастическим жалованьем гвардейцев, в город поперли и дикари.

Миграция "насекомых" по европейской части страны, как презрительно называл горожан старый знакомый Коваля, Исмаил, Хранителей мало интересовала, но они крайне болезненно переносили уход полудиких племен из леса. Исмаил отдавал должное ловкости губернатора: при колоссальном размахе хозяйственной деятельности Слабых меток вокруг города почти не появлялось, детей Качальщиков сторонились, но не ущемляли в правах, и ни один промышленный гигант не портил воздух.

Нанимая на осушение канав очередную партию "желтых", чингисов и прочую дикую братию, Коваль всякий раз размышлял, насколько хватит терпения у Хранителей. А ведь кроме них, были еще Озерные колдуны, - влиятельная секта, расползшаяся по берегам Ладоги и Чудского озера, с которой тоже приходилось ладить, обмениваться улыбками и вести дела.

Озерные колдуны не меньше Качальщиков были заинтересованы в дармовой "рабочей скотинке", а главное - в новорожденных. После того, как из предместий пропали несколько младенцев и прошел слух, что колдуны обращают под Красной луной самых обычных детей, Артуру пришлось сжечь целую деревню на западном берегу Ладоги. Во время перехода по гнилым болотам пограничники Абашидзе понесли больше потерь, чем в вооруженных стычках с шептунами.

Но жертвы были не напрасны. Вместо затяжной войны, которую предрекали старики, губернатор получил мир. Детей вернули, но Артуру пришлось обещать Качальщикам, что его покровительство не распространится на лесных дикарей…

Хранительницу неверно информировали, взрослых чингисов не принимали в охрану. Военный совет допустил лишь формирование летучих патрулей из головорезов, категорически не приспособленных к труду. Основная масса чингисов довольствовалась теплыми землянками, пайком и киркой. Однако губернатору лишний раз дали понять, что присматривают за каждым его шагом.

– Мы принимаем, госпожа, и будем принимать всех, кто признает законную власть и трудится на общее благо, - в сто первый раз проявил твердость Коваль.

Мама Рита усмехнулась.

– "Общее благо"… Ты неисправим, Проснувшийся. Когда-то ты сказал мне, что ваше вонючее государство тоже кричало о всеобщем благе… И чем всё закончилось? Н-да… - Она отпила еще глоток. На сморщенной шее тряслись нитки с оберегами. - С тобой хочу поговорить не только я.

Девушка, подливавшая воду, что-то тихо сказала, просунув голову за ширму. Коваль с самого начала чувствовал, что за тяжелой занавеской, перегораживающей комнату надвое, кто-то есть. Но он давно привык к странностям Качальщиков. Если гости не хотят показаться, значит, так и надо…

Полотнище откинулось, и вышли трое. Первого Коваль сразу узнал. Отшельник Кристиан, валдайский брательник Исмаила. Прочие были незнакомы, но, несомненно, принадлежали к той же породе.

Хранители памяти.

Замкнутая каста, члены которой почти никогда не общались друг с другом и уж тем более не появлялись на людях. Тонкая прослойка мутантов с даром ясновидения, чьи прозрения часто не могли передать внятно даже они сами. Угловатые кряжистые фигуры, длинные седые волосы, заплетенные косичками, и потрясающе крепкие зубы. Одеты были Хранители памяти как настоящие отшельники, проехавшие или прошагавшие пешком много километров.

Пока Бердер, изумленный встречей не меньше своего ученика, обнимался со всеми троими, Артур успел заметить за ширмой стол, на котором помещалось десятка два бутылей и кусок копченого окорока. Он поймал себя на мысли о том, что впервые видит русских мужиков, которые три дня пили молча. "А ведь они всё время ждали меня!" - подумал Коваль.

– У тебя плохая рана, - сказал самый широкий, с помятым, обезображенным лицом. - Ты наложил мази, но не выгнал яд.

– Он поправится, - улыбнулась Анна Первая. - Яд уже растворился.

Коваль никому не докладывал о ранении и был уверен, что под курткой повязка незаметна. Колдуны, как всегда, чуяли кровь и запахи притираний, не нуждаясь в жалобах и пояснениях.

– Плохой яд, - подтвердил молчун Кристиан, втягивая ноздрями душный воздух землянки. - Эта тварь убила нашего брата?

Артур покосился на Бердера, тот кивнул. Качальщик уже успел передать родичам Семена Второго о его гибели.

– Нет, Семен погиб в Ползущих горах. Он отвлек гибель от остальных. Это животное ранило меня и еще одного человека из моего отряда. Надеюсь, он выживет…

– Тебе не следовало отправляться так далеко на Запад, не обсудив с нами, - вступил в разговор третий Хранитель, сгорбленный, черноглазый, похожий на метиса. - Ты ведь знаешь, Клинок, что у нас нет братьев дальше города Варшавы.

– Дальше города Варшавы на юго-запад земля кишит Слабыми метками! - заметил Кристиан. - Ты подвергал риску себя и нашего брата. Ты же знаешь, что Качальщики не живут там, где много грязи…

– Мы не останавливались в городах, - попробовал защититься Артур. - Кроме того, Семен сам хотел полететь, и его отец не возражал. Мы столкнулись с врагами за песочной стеной, вдали от германских поселений!

– Мы знаем, что парня никто не неволил.

– Он был одним из лучших моих Клинков, - печально проговорил Бердер.

– Я тоже потерял не худших своих людей, учитель.

– Ты добрался до страны Франции? - спросила мама Рита. - Ты разве не слышал от Исмаила, что южнее и западнее германского Берлина половину Европы занимают пожарища, а вода там светится, как на Желтых болотах в Сибири?

– Там было много атомных станций и оружия, - согласился Артур, - но мы лишь хотели добраться до Парижа, туда, где…

– Мы знаем, что ты хотел найти и разбудить других Уснувших из древнего мира, - перебил Хранитель с помятым лицом. - Книга знает обо всём. Но скажи тогда, почему ты не отправился к германцам? Ведь вы водите туда караваны и торгуете с ними. У германцев не настолько опасно, даже для городских. Почему же вы так скоро вернулись?

– Потому что… Потому что нам пришлось идти пешком и…

– Вы встретились с вещами, которые настолько напугали лучших, храбрейших воинов и самого губернатора Клинка? - безжалостно уточнила мама Рита.

– Да, госпожа, - понурился Артур. - Я посылал Бердеру голубя…

– Ты столкнулся с тем же самым, что прячется за Уралом. Встретил то, от чего мы десятки лет закрываем караванные тропы к востоку от города Екатеринбург. Следы фабричной грязи, которую нельзя уничтожить и за сотню лет. Теперь ты понял, что Качальщики вовсе не потому нападали на караваны Рубенса, что нам нужны были жалкие поделки городских? Мы перекрывали дороги на Восток, чтобы не разнести заразу от подземных огненных грибов и брошенных химических заводов…

– Да, госпожа. Теперь я вижу, что был не прав. Но почему тогда на Западе нет своих Хранителей, которые очищали бы землю?

Артуру показалось, что между оракулами возникло мимолетное бессловесное общение. Бердер пробормотал что-то нечленораздельное, Анна Первая нахмурилась, будто Артур позволил себе непристойность. Писцы закончили фразу и замерли с поднятыми перьями.

– Ты задал тот вопрос, ради которого мы собрались тут, - медленно произнесла мама Рита. - Наши братья из Варшавы давно сообщали нам, что земли на юг и на запад от Берлина раскачиваются всё сильнее, что дикие леса берут верх над посевами, а звенящие узлы не подчиняются Хранителям меток. Мы собрались для того, чтобы выслушать тебя и решить, что можно рассказать другим.

– И что нам делать дальше, - добавил Кристиан. Коваль не мог поверить своим ушам. За десять лет относительно спокойной жизни он почти отвык от мистических ужасов, с которыми столкнулся в первые недели после пробуждения. Но даже то, что он встретил в Западной Европе, не напугало его так, как собравшиеся вместе отшельники.

Отшельники, которые впервые на его памяти, намеревались что-то предпринять.

– Неужели всё так страшно? - спросил он. - Я полагал, что экологический баланс постепенно восстановится… Или вы думаете, что на западе может возникнуть Плавающий узел, опасный даже для нас?

– В том-то и дело, что метки давно должны были собраться в узел, как происходит у нас в Сибири, - вздохнул черноглазый старик. - А там этого не случается…

– Словно кто-то поддерживает землю в постоянном неустойчивом качании… - откликнулся Кристиан.

– И мы догадываемся, кто это может быть…

– И для чего они так поступают…

– И чем это грозит…

У Артура голова шла кругом, вдобавок проснулась боль в незажившем до конца плече.

– Что вы хотите от меня?

– Книга открыта, Клинок, - сурово произнесла мама Рита. - Говори медленно, и не упускай ничего. Каждая забытая мелочь может стоить гибели не только нам, но всему миру.

2. СТОНЫ ЗАПАДНЫХ ВЕТРОВ

Драконов звали Катун и Катуника. Самец вырос чуть крупнее, с каждым махом гигантских крыльев вырывался вперед, но Катуника на поверку оказалась более выносливой. Катуна вел Семен Второй, самкой управлял Коваль.

Как ни крути, одного из потомственных Качальщиков Артуру пришлось бы взять с собой. Даже самые талантливые дрессировщики не могли заменить воина. Семену Второму едва стукнуло девятнадцать, но из тех, кого тренировал Бердер, он был действительно лучшим. Коваль лично слетал на Урал, чтобы уговорить Хранительницу рода отпустить парня в экспедицию. Там же губернатор, следуя традиции, поучаствовал в поединках с подрастающим молодняком.

Излюбленное упражнение Бердера только называлось парным; на деле безоружный испытуемый должен был продержаться в замкнутом пространстве против ученика с дубиной, либо толстой веревкой с узлами на концах, либо с длинным шестом, для пущей забавы утыканным гвоздями. Если безоружный успешно отражал натиск, силы нападающих удваивались, затем утраивались, а площадка уменьшалась.

Сам Бердер, несмотря на свои пятьдесят три года, почти не сбивая дыхания, расправлялся с шестерыми юными Клинками. Коваль, хрипя от натуги, выдержал атаку троих, но едва в бой вступил четвертый, пришлось просить пощады.

– Мало бегаешь, толстеешь! - смеялся учитель.

– Ничего себе мало! - обиделся Коваль. - Два раза в неделю сам тренирую гвардейскую роту. - Но ты изменил стиль, учитель! Эти парни двигаются иначе; сто лет назад нечто подобное называлось таэквондо…

– Не знаю, как называлось раньше, но мы переняли новые приемы у южных косоглазых братьев.

– Как противно становиться стариком! - жаловался Артур бывшему наставнику. - Двое меня чуть не покалечили, а этот парень, внук Семена, - просто молния!

– Один на один ты бы против него не устоял, - согласился Бердер. - В парной охоте он лишь легонько зацепил тебя копьем, а в настоящей рукопашной Сема метает ножи быстрее меня… Если ты уговоришь его лететь в Европу, считай, что вам повезло. Но двоих не проси. Хранительница рода и так недовольна!

Семен Второй согласился участвовать в авантюре, но не безвозмездно. Пять рабочих коней, три брюхатые свиноматки и годовое жалованье капитана гвардейцев золотом…

Губернатор заплатил. Жизнь стоила дороже.

На крупе Катуники позади Артура сидели трое пассажиров.

Старшина палаты Книжников, Лева Свирский, обмазанный салом, в нахлобученной на глаза шапке, напоминал сказочного домового. Он отвечал за французский язык в экспедиции. Сам губернатор привлек двух толмачей и в течение полугода, морщась от напряжения, восстанавливал английский и зачатки немецкого. Лева подключил свои каналы и неведомым образом отыскал в коммуне польских негоциантов женщину, чья мать с детства обучала ее французскому языку. Старик бродил по дворцу в обнимку с дряхлым учебником, пугая караульных гвардейцев спряжениями глаголов…

Людовик Четырнадцатый, капитан гвардейцев, напросился в последний момент. Артуру не очень хотелось брать с собой вечного пройдоху и нарушителя спокойствия, тем более что в последний день перед полетом Четырнадцатый в очередной раз проштрафился. Но поостыв, губернатор пришел к мнению, что лучше взять в поход старого, преданного товарища. Пусть он трижды выпивоха и бабник, но Артур не боялся повернуться к нему спиной.

Следующее место занимала мама Рона.

Коваль долго сомневался, стоит ли привлекать к неоправданному риску столь ценного медика. Мама Рона была уже не молода, и в ней крайне нуждалась недавно учрежденная Медицинская академия. Но без женщины и без штатного врача Артур лететь не мог. В числе Проснувшихся могли оказаться дамы…

Мама Рона неожиданно легко согласилась. Особенно после того, как Коваль ей сообщил, что в Парижском институте крионики, если его не разграбили, может найтись много медицинской техники и литературы.

За седлом мамы Роны жалобно мяукал самый необычный участник экспедиции. Вместо седла перед парой задних крыльев приторочили корзину и запихали туда сибирского тигра-альбиноса. Несчастному Лапочке, панически боявшемуся высоты, пришлось завязать глаза и намертво скрутить лапы. На земле, а особенно в темных подземных этажах, прирученный кот мог оказаться абсолютно незаменимым.

Катуном управлял Семен. Как всякий потомственный Качальщик, с детства привыкший к зверушкам-мутантам, он лихачил и даже не привязался к седельным штанам. За спиной Семена хмурился полковник Даляр, охранявший тюк с тяжелым вооружением. Ковалю очень не хотелось думать, что придется с кем-то драться, но Даляр уговорил его прихватить пулеметы. Позади полковника сын Красной луны Христофор обнимался с занавешенной голубиной клеткой. Как боевая единица Христофор был еще хуже, чем престарелый книжник. Но губернатор решил прихватить его: потомственный колдун попросился сам. А такого за ним обычно не водилось.

Он жил в Зимнем на правах домашнего юродивого, никому не мешал, зато с завидным постоянством присутствовал на собраниях Большого круга. Парню исполнилось двадцать семь лет. Он не стремился обзавестись семьей, проводил массу времени с животными, честно исполнял обязанности почтового голубятника и нес такую же чушь, как в детстве, когда ездил с караванами.

Давно канули в прошлое времена, когда караваны нуждались в дорожных телепатах, основные магистрали давно были очищены от бандитов и опасного зверья. Однако Христофора упорно пытались выманить или перекупить у Коваля Озерные колдуны. И на то имелись две причины.

Во-первых, голубятник не потерял способности видеть вперед и чувствовал вражеские мысли далеко вокруг. Дважды, благодаря Христофору, стража дворца пресекала попытки грабежа. А один раз он спас жизнь губернатору. Во-вторых, примерно раз за лунный цикл на парня накатывало: он принимался лепетать, не хуже отшельника, и выдавал поразительные сведения. Так, именно он поведал губернатору, кто из чиновников покрывает изготовителей "левой" медной монеты. В другой раз он сообщил, где и как высаживаются контрабандисты из Швеции, торгующие без уплаты пошлин. Этих шустрых ребят также "опекали" клерки и несколько продажных офицеров Пограничной стражи.

Первый Уголовный кодекс губернатор сочинил лично. Чтобы не особенно ломать голову, все должностные преступления чиновников, гражданских и военных, связанные со мздоимством и вымогательством, карались прилюдным повешением. Так было проще для судов.

И нагляднее.

Вполне естественно, что Христофора не слишком любили в Большом Круге. Под его взглядом каждый из Старшин чувствовал себя голым…

За две недели до старта экспедиции Христофор заявился к губернатору и очень серьезно произнес:

– Вместе плохо, порознь - совсем плохо. Вместе - ненадолго. Раздельно - навсегда…

Поэтому Коваль рассудил, что, помимо тигра, еще один острый нюх им в дороге не помешает.

Последним, на хвосте, размещался Митя Карапуз. Человеческое имя предводителю шайки чингисов дали уже в Питере. Митя был редчайшим представителем дикого племени. Он одним из первых дошел своим умом, что выгоднее сдаться и служить северному городу, чем постоянно находиться вне закона. Возможно, его сообразительность стала результатом воспитания родительницы, бывшей горожанки, украденной чингисами из каравана мамы Кэт и чудом дожившей в полевых условиях до старости. Читать и писать Митя не умел, но на русском разговаривал вполне сносно.

При весе в сто сорок килограммов и росте, как у императора Петра, Карапуз обладал неоспоримыми достоинствами. Без них он никогда бы не стал атаманом сотни клинков - банды, которая шесть лет как перестала быть дикой, квартировала в деревне и обросла семьями. И послушно выезжала в конные патрули.

Карапуз умел часами не вылезать из ледяной воды, укрощал диких лошадей и мог завалить лося голыми руками. А еще, - он обладал потрясающим чувством пространства. Перед подобным даром склонялся даже Качальщик Семен. Про кровавые "подвиги" конницы Карапуза до сих пор рассказывали шепотом.

Например, о том, как в бытность соборника Карина, Митя в одиночку просочился сквозь плотные заслоны солдат, вырезал караульных, и непонятно как, в неосвещенном лабиринте дворца, отыскал тайник с ценностями.

Митя был обязан Ковалю жизнью. Уже на губернаторской службе его опознал кто-то из давнишних недругов, в прошлом также дикарь. Затеялась свара, драчунов повязали, но Карапуз успел кому-то проломить череп. Согласно кодексу, смерть полагалась всем обнажившим оружие. Только так губернатор мог бороться с уличным насилием. Карапуза помиловали за заслуги на дипломатическом поприще.

Надо отметить, громоздкий жутковатый дикарь показал себя прекрасным дипломатом. Выслуживаясь перед губернатором, он один выезжал в лес и уговаривал разрозненные группки дикарей подчиниться законной власти. Это и определило выбор Артура: губернатор рассудил, что разумная гора мускулов в походе не помешает.

Вблизи Карапуз выглядел страшновато. Свои чумазые жесткие космы он стриг раз в год, очевидно, когда мылся. А из-за неправильного прикуса лицо капитана конной стражи выражало такое, что шарахались даже були в прибрежных тростниках…

Восемь человек, прижавшись к спинам крылатых змеев, прятали лица от встречного западного ветра.

Истошно голосил тигр, но его мяуканье моментально сносило в сторону. Кроме Артура и Семена, один лишь Карапуз летал без опаски и даже рисковал кормить драконов мясом, хоть и с безопасного расстояния. Остальные боялись высоты, но змей боялись еще больше. Глядя вниз, на убегающие огни предместий, Коваль в десятый раз спросил себя, что он будет делать, если найдет Проснувшихся, а те откажутся залезать в седла.

Сначала он хотел выпросить у Анны третьего большегрузного змея и гнать его порожняком, но тогда понадобился бы еще один Качальщик. Мало того что каждая летучая тварь сжирала за сутки половину теленка, второго безумца, согласного отправиться в зону грязной промышленности, всё равно бы не нашлось. Свирский предложил, если прибудет пассажиров, переправляться назад поочередно.

На высоте трех сотен метров болтанка постепенно прекратилась, змеи выровняли полет, перестали часто молотить крыльями, и Артур позволил себе распрямиться. При взлете, дабы не создаватьдополнительного сопротивления воздуха, следовало щекой прижиматься к спине ящерицы.

С Балтики наползала свинцовая пелена туч. Семен вел Катуна строго вдоль береговой полосы. Артур вспомнил, как искрила вечерними огнями земля в те годы, когда он прилетал в Питер обычными авиарейсами. Не говоря уж о европейских столицах, куда они носились с профессором Телешевым на всякие конференции, посвященные анабиозу.

Сто тридцать лет назад по всей земле плясали огни, бурлящие озера крупных городов соединялись друг с другом огненными ручейками автотрасс и фейерверками поселков, а нынче за Ломоносовом Коваль различил лишь слабую цепочку сторожевых костров, двойным полукругом охвативших крайние фермы. Дальше расстилалась тьма. Он оглянулся и махнул рукой пассажирам, чтобы те пригнулись. Смешнее всех выглядел книжник, в намотанном до переносицы шерстяном шарфе, из-под которого торчала седая бородка. Артур улыбнулся, вспомнив иллюстрации к романам древних фантастов, где перекачанные анаболиками отважные герои и томные дивы спускались с неба чуть ли не нагишом, небрежно держась за холку летучих красавцев. В реальности на километровой высоте и скорости выше двухсот километров в час можно было запросто обморозиться, получить полный комплект фронтитов и отитов и вдобавок нажить проблемы с позвоночником.

Пилоту приходилось тяжелее всех. В отличие от голливудских головастых чудовищ, попиравших в полете основы аэродинамики, Катуника летела, вытянув шею, точно утка. Ветер бил Артуру прямо в лицо, а под коленями методично перекатывались лопаточные кости. За полчаса подобного удовольствия, если не следить за посадкой, задница превращалась в сплошной синяк. Но имелись и некоторые плюсы.

За пару минут передняя часть зверя разогревалась свыше тридцати градусов, спасая пилота от обморожений.

Семен подал знак, что пора уходить вверх, пока не накрыло дождем, и рванул на себя постромки. Дождь всё равно настиг, капли врезались в мотоциклетные очки, хлестнули по обмазанным жиром щекам. Катуника послушно захлопала крыльями, догоняя брата, сверху надвинулась темно-серая пелена, и видимость упала до нуля…

Спустя минуту дракониха прорвалась сквозь тучи и перешла в ровный горизонтальный полет. Лева толкнул пилота в спину и жестом выразил восхищение. Коваль и сам не мог оторваться от потрясающей картины.

В полусотне метров впереди, переливаясь золотой чешуей, стряхивая миллионы брызг, махал лазурными крыльями небесный красавец Катун. Казалось, что поджатые когтистые лапы цепляются за пушистую перину. Изумленное светило, повисшее над ватным горизонтом, любовалось дивным творением человеческих рук и облизывало сусальные бока зверя. Последний из седоков, закутанный в шкуру здоровяк с развевающейся косматой гривой, оглянулся и помахал рукой.

Западный ветер стонал в ушах.

Ведущий наездник тоже оглянулся, приспустил шарф, и Артур успел заметить озорную улыбку. Заплетенные, никогда не стриженные косички война вырвались у Семена из-под шапки. На кончиках косичек вспыхивали блестки драгоценных камней.

Лева Свирский что-то кричал, указывая вперед. Вопил от восторга Людовик. Даже мама Рона смеялась, превозмогая страх.

Экипаж был весел и возбужден.

Слишком мы радуемся, подумал Артур. Он не мог забыть слов Христофора. Если сын Красной луны предрекал несчастье, оно, как правило, случалось…

До Польши проблем не возникнет, рассуждал он. Там сильная колония Качальщиков, можно даже переночевать. И вообще, не так давно оттуда благополучно вернулся первый караван, пущенный по восстановленной железнодорожной ветке. Исправные рельсы таскали для нее целый год на быках, зато теперь один паровик тащил за собой вчетверо больше груза, чем колесный караван. Мигом присоседились халявщики из Пскова, Луги и даже из Ярославля. Оказалось, что на перевозке чужих грузов можно заработать больше, чем на торговле…

Шквальный порыв ветра налетел с такой силой, что Катуниха сбилась с ритма. Всё глубже проваливаясь в дымчатую ватную трясину, солнечный диск менял цвет с приветливого желтого на багровый. Артуру казалось, что они мчатся прямо в жерло вулкана или в воронку смерча.

Словно на западе их поджидало нечто мерзкое…

Чушь в башку лезет, успокаивал он себя. Не выспался, с соборниками опять переругался, да еще новый культ в городе объявился: черной воде поклоняются, собственных детей режут… Вот и распсиховался. У германцев всё давно спокойно, у чехов тоже; правда, дальше Берлина пешком не забирались.

А может быть, прав был Левушка, и стоило отрядить серьезную конную экспедицию; плевать, что ползти два месяца, зато не екало бы в груди… Но большая вооруженная команда сразу привлекает внимание, и неминуемо нашлись бы желающие послать в спину губернатору Кузнецу парочку отравленных стрел…

Западный ветер застонал, разорвал на части шевелюру облаков, и, словно почуяв беду, раскатистым рыком отозвалась ветру дракониха.

Крылатые змеи редко подавали голос.

Только когда предчувствовали кровь.

3. ВАРШАВСКИЙ СОЮЗНИК

– Разве ты не посетишь воеводу? - седобородый Хранитель рода протянул Артуру палочку дымящегося шашлыка.

– Мы не зайдем в город, пан Кшиштоф. И надеемся на молчание твоих людей.

– Брат Бердер пишет, чтобы мы оказали вам помощь и нашли проводника на юг.

– Мы благодарны тебе. Люди и змеи сыты.

– Но как я дам вам проводника, если вы скрываете цель похода? Вдруг вы найдете то, что ищете, а потом убьете моего человека?

– У тебя есть повод плохо думать обо мне, пан Кшиштоф? - Коваль отставил кружку с пивом.

Они сидели втроем на веранде покосившегося домика, утонувшего в чащобе сада. Над бутылями с пивом и сладкой медовухой кружили пчелы. Под крутым травянистым обрывом, на берегу Вислы, лениво покачивались водоросли. В деревню Качальщиков, кроме Артура, пропустили только Семена Второго с драконами. Остальные шестеро довольствовались топливом для костра и ведром колодезной воды. Даляр разбил лагерь за околицей. Артур отметил, что здешние порядки были, пожалуй, построже, чем у русских Качальщиков…

До сего дня сам он не встречался ни с Кшиштофом, ни с другими славянскими Хранителями, хотя неплохо знал воевод многих польских поселений. Он слышал от Исмаила, что их братья обитают в Польше, Чехии, Словакии, а в гости к Хранительнице Книги приезжали даже люди из Китая.

Но их совсем не было в скандинавских странах.

Словно Европе ничто не угрожало.

Словно славянские колдуны никак не могли наиграться в бесконечную "Зарницу".

Однако несмотря на жесткие правила, вторым гостем седобородого повелителя был вполне обычный мужчина из городских. Закутанный с ног до головы в длинное грубое полотнище, подпоясанный волосяным ремнем гость напоминал Артуру классического чернеца. Русые волосы - длинные, расчесанные, как у девушки, и схваченные на затылке ремешком. Темные глаза, ворочающиеся в сетке морщин, запавшие щеки. Сам по себе человек, вроде бы, и молодой, но словно сжигаемый изнутри чахоткой.

Гость представился именем ксендз Станислав. Он не пил и не ел, его мосластые, задубевшие руки перебирали четки.

– Пан Кузнец, я думаю о тебе только хорошее, - мягко поправился Хранитель. - Всем известно, что губернатор Петербурга починил железку и паровики и дает в своем городе защиту нашим детям. Всем известно, что ты принимаешь наших детей на службу наравне с остальными и чтишь святую Книгу. Нам нет дела до городских. Но если ты явился тайно, даже слово Бердера не будет порукой, что я не наживу неприятностей…

– Мы летим во Францию, пан Кшиштоф.

– Так это правда?! - Хранитель переглянулся с человеком в плаще. - Мы полагали, что ты ограничишься Германией. Меня не предупредили, что брат Бердера повредил свой разум. Там сплошная отрава, сотни километров Вечных пожарищ, разве караванщики не докладывали тебе?

– У германцев на равнине почти нет отравы. Мы торгуем с ними.

– Южнее Берлина не ходит ни один караван.

– Но мы слышали, что южнее Берлина живут люди.

– Зачем тебе во Францию, пан Кузнец? Южнее германских гор земля звенит уже третий год, как один огромный узел. Оттуда ползет зараза, притягивая ветер…

– Нам надо добраться до древней столицы, города Парижа, и разыскать одно здание. Я не хочу, чтобы об этом прослышали все.

– Ты хочешь отыскать других Проснувшихся?

– Да, я надеюсь… Если эти инженеры окажутся живы, многие захотят их отнять…

– Только не мы. Но теперь я понял. Тебе нужен проводник из города, тебе нужен один из святош. Качальщики не полетят с тобой!

– Значит, становится хуже? Исмаил говорил мне, что ваши братья не слышат Меток. Он говорил мне, что грязь не наступает…

– Так и было. Слабые метки не нарождались почти семь лет, и мы начали успокаиваться. У нас хватает проблем на побережье. Ты слышал о ядовитых рыбах под Гданьском?

– К стыду своему, нет…

– А чего стыдиться? Все так живут. Никому нет дела до соседей. Когда мой отец был молодым, он видел, как взбесившаяся земля стирала польские деревни и города. Ценой жизни многих Хранителей нам удалось остановить ветер. А теперь ты намерен разбудить древних инженеров, чтобы они помогли тебе лить металл! Мы не станем мешать тебе, я обещал брату Бердеру. Я знаю, что тебя уважает Хранительница Книги, мир ее дням, но наши люди с тобой не пойдут. Если бы я не дал обещания братьям, что не причиню вам вреда, я сделал бы всё, чтобы найти и убить этих спящих инженеров!

– Проснувшиеся не будут возрождать химические заводы! - пообещал Артур. - Среди них могут оказаться лекари и книжники… Но мы перелетим опасные места на крылатых. Проводники нам понадобятся позже, для прохода в Париж…

– Вы погибнете. На юге идут желтые дожди, это смерть. Кроме того, святоши, ходившие в Вечный город, видели в небе Железных птиц. Пройти можно только по земле. По крайней мере на земле можно укрыться. Я обещал Бердеру дать тебе Черных коней. Крылатых оставишь здесь.

Артур пожалел, что с ним нет Даляра и Карапуза. Он не мог принимать решение о пешеходной экскурсии в одиночку, а Бердер или сам не знал, или не предупредил об отмене полетов. Мог ведь и пошутить, это вполне в духе наставника, - посмотреть, как ученик выкарабкается…

– Я пойду с вами, - сказал ксендз, - при одном условии. Мы пойдем по следу Великого посольства. Я обещаю привести вас в Париж, а ты дашь клятву, что найдешь, куда делись мои братья и сестры.

– Какие еще братья и сестры? Соборники?

– Те, что верили в силу Креста, - неожиданно звучным глубоким баритоном ответил Станислав.

– Наши горожане тоже верят в Крест.

– Ваши не верят в силу Вечного города, они иначе молятся…

– Ты говоришь о Риме?

– Да, - на сей раз ответил опять Хранитель. Он вдруг посмотрел на Артура иным, испытующим взглядом. - Разве мама Рита не говорила тебе о Великом посольстве?

– Нет…

– Значит, не хотела тебя пугать…

– Я же тебе сказал, что никто, кроме Бердера и отца Семена, не знает о нашей вылазке.

– Тут нет никакой тайны… Ладно, я расскажу. Три года назад, когда стало ясно, что с Метками на западе творится что-то неладное, святоши затеяли Великое посольство в Рим. Самые умные из них спрашивали совета у Хранителей меток, и мои братья говорили, что идти нельзя. Но святоши не послушались. Они верят в силу креста и не обращают внимания на приметы. Возможно, так и надо…

До этого они ходили туда несколько раз. Старики знают, как пройти и остаться в живых. На земле Двух морей ветры разгоняют отраву, а в самом Риме живут разные люди. Святоши верят, что сила мира не иссякла, пока стоит Вечный город, а горожане верят им. Многие из наших Хранителей тоже разделяют веру в Крест… Вот скажи мне, пан Кузнец, сколько поганых язычников приютил ты в Петербурге?

– Мы не мешаем людям верить в то, что они хотят. Но большинство ходят в Собор…

– Когда пятьдесят пять лет назад епископ Краковский с крестом в руках вышел против нежити, - перебил Станислав, - он сражался плечом к плечу вместе с братьями, с лесными Хранителями. И погиб с именем божьего сына на губах. Знаешь, что случилось после этого?

– Догадываюсь, - Коваль поймал себя на том, что невольно попадает под обаяние этого сурового и, без сомнения, одержимого человека.

– Да, пан Кузнец. Плавающий узел развязался. Краков был спасен, а порождения пожарищ убоялись божьего гнева и убрались в свои германские болота… После этого святоши собрали первый поход в Рим, и многие из наших братьев примкнули к ним. Они добрались до Рима, мне тогда было девять лет. Они добрались до Вечного города. Многие погибли в пути. Но те, что вернулись, принесли оттуда святыни и верили, что святыни защищают их города. Они надеялись встретить в Риме помазанника, но святой престол оказался пуст, а вокруг бесновались толпы язычников. Среди нас были те, кто призывал забрать своих женщин и детей и навсегда поселиться в Вечном городе. Изгнать из храмов заразу, проповедовать среди одичавших горожан. И избрать нового наместника бога, как это делалось до года Большой смерти.

Но наших святош было слишком мало, у них не имелось достаточно оружия и пищи, чтобы продержаться. Они вернулись в Польшу, но завещали своим детям возродить престол.

После тех страшных лет святоши взяли власть в городах. Они не мешали Качальщикам стирать фабричную грязь. Они просто читали свою священную Книгу про погибшего бога и учили народ жить в смирении… Мы не дружим с Качальщиками, пан Кузнец, но не мешаем им изгонять нечисть из городов!

– Так ты говоришь о других религиях?

– Ты можешь называть поганых язычников как угодно, они от этого не станут лучше!

– Я слышал, что у вас жгут людей на кострах, но не верил…

– Когда ты спохватишься в своем Петербурге, смотри, как бы не было поздно! Мы убедились, что народ послушен и един лишь в поклонении Кресту… Дослушай меня, пан губернатор! Я говорил про Великое посольство.

Долгие годы ходили святоши с польской и германской земли к литовцам и украинцам. Уговаривали детей правильной веры собраться для переселения в Вечный город, чтобы сообща возродить святое место, где в древности жил наместник погибшего бога… Самые смелые из моих братьев с именем бога на устах прошли через языки пожарищ по Франции и достигли города Мадрида. Там они нашли много приверженцев Креста и много желающих возродить святой престол. В Париже они нашли только дикарей и страшных тварей, больше похожих на жуков, чем на людей, но за Пиренейскими горами желтые туманы рассеиваются.

Многие тамошние жители сохранили веру, они хотели бы торговать и молиться вместе с нами. Они согласились участвовать в Великом посольстве, собрать воинов, женщин и скот и совместно с нами выступить на Вечный город. Они согласились воевать против дикарей и не побоялись лишений ради светлого дела…

– Ваши люди всегда умели убеждать, - задумчиво вставил Артур. - Особенно неплохо у них это получалось в Мексике.

– А пять лет назад воеводы и святые отцы собрались и решили, что время пришло. Мы стали достаточно сильны, чтобы начать готовить Великое посольство. Для перехода через Ползущие горы и пожарища надо было собрать большой караван с запасами пищи и чистой воды на многие недели пути. Потому что на Вечных пожарищах воду пьют лишь болотные твари…

– А при чем тут Франция? - очнулся Артур, - Рим несколько в стороне…

– Граница пожарищ стоит полумесяцем, не пропуская к стране Двух морей, - сказал Кшиштоф. - Она не отступала, но и не пыталась нападать, сколько я себя помню. Хранители воевали с Метками на севере Польши, а последние пять лет мы раскачивали побережье, чтобы стереть древний порт Гданьск с кораблями… Но у германцев всё было тихо. Позволь, Станислав, дальше расскажу я: так будет удобнее.

– Да, ты прав, тебе удобнее рассказать, - святоша неожиданно быстро застеснялся.

Хранитель подлил гостям пива, снял с мангала очередную порцию шкворчащего мяса.

– Собрался великий караван; святые отцы решили, что настала пора выбрать нового наместника погибшего бога. Они оповестили других святош - всех, кто жил по эту сторону грязи. Воеводы были не против, и Качальщики не возражали. Земля много лет держалась в равновесии и даже понемногу очищалась.

Святоши собрали почти две тысячи человек, приплыли и воины с острова Ирландия. Кроме воинов, мастеровых и носителей веры в повозках ехали больше пятисот женщин. Специально были сколочены платформы для коров, свиней и птицы, чтобы скот не ступал на отравленную землю. За караваном шли четыре тысячи лошадей с завязанными копытами и укутанными мордами, чтобы не сорвали случайно травинки… И почти пятьдесят детей…

– Пятьдесят три! - потемнев лицом, бросил ксендз. - Пятьдесят три жизни оборвались…

– Черт подери! Теперь до меня дошло… - хлопнул себя по лбу Артур. - До нас доходили слухи, что католики собирались возродить Ватикан, но я не придал значения!

– К вашим соборникам тоже ездил посол от епископа, но не получил даже предложения пообедать! - резко заметил Станислав.

Хранитель рода мягко погладил его по локтю, призывая к спокойствию, и вновь повернулся к Артуру.

– Великое посольство не дошло до Рима и не вернулось, пан Клинок. Станислав может обижаться, но мы ценим друг друга за правду. Хранителям было бы наплевать, если бы вместе с другими верующими не ушли семнадцать наших братьев.

Ты спросил о Франции. Посольство должно было дойти до Парижа, там встать лагерем вокруг источника чистой воды и отправить гонцов в город Мадрид. По южным деревням Франции тоже собирались истинные верующие, там сохранились такие места. Но Мадрид обещал прислать больше тысячи сынов веры, а сверх того воинов и продукты. Также Мадрид обещал выделить достаточно золота. Они долго были оторваны от торговли, пан Клинок, и не слишком нуждались в золотой монете. На золото Испании святые отцы хотели нанять украинских воинов и диких строителей в России, чтобы проложить первую безопасную дорогу из Рима к нам…

– Если так опасно, почему не поплыли морем? - удивился Артур. - Ведь у вас есть опытные рыбаки и старые карты?

– Морем? - ядовито рассмеялся Хранитель. - Сейчас я расскажу тебе о море. Как ты это представляешь - погрузить на лодки больше двух тысяч человек, запасы оружия, воды и скотину? А что потом? Идти морем, обходя германцев и франков, на юг? Ты плавал туда, губернатор? Я скажу тебе… - Хранитель помрачнел. - Южнее города Любек не спускается ни одно наше судно. Вода там давно не светится, и в ней много живности. О, в ней даже слишком много живности!

Но южнее Любека начинается полоса туманов и грязных Желтых дождей. Лет десять назад норвеги и ирландцы оживили несколько древних кораблей, что питаются углем, и поплыли на юг. Они оживили очень большие корабли, пан Клинок, не корабли, а настоящие исполины. Казалось, таким кораблям ничто не могло угрожать, а норвеги хвастались, что пройдут морем к земле Рима и даже дальше…

– На носу корабля норвегов скалилась медвежья морда, а глупые ирландские островитяне жгли на палубе уголь и возносили молитвы дереву, - с отвращением процедил ксендз. - Эти нечестивцы отвергли светлую власть Креста и поплатились…

Хранитель вздохнул, деликатно пережидая вспышку гнева. Артур прикидывал, сколько часов с таким характером проживет Станислав в отряде. Лева Свирский и Людовик верно соблюдали православные посты, правда, отчаянно путались в терминологии. Но в целом довольно исправно следовали за пастырями Лавры. Мама Рона имела к соборникам серьезные претензии, но молилась на иконку божьей матери. Даляр в состоянии покоя относил себя к атеистам, но в моменты большой опасности охотно клялся всеми богами подряд. К великому счастью губернатора, Христофор не поддерживал кровавых обрядов озерников и других детей Красной луны. Что касается Мити Карапуза, то сын лесов, степей и дремучих легенд был похож на теленка, сосавшего одновременно двух маток. На восходе он резал глотки индюкам и с чистой совестью отправлялся к заутренней.

Странно, что этот конквистадор еще жив, подумал Артур, искоса разглядывая воинственно вздернутый подбородок святого отца. И чего Хранитель так с ним церемонится? Сегодня они позволяют попам жечь на кострах дикарей, завтра католики возьмутся за колдунов, а потом придет черед и самих Качальщиков. И Книгу объявят ересью, и крестьян с кольями поднимут против драконов и летунов…

Кшиштоф кашлянул, привлекая внимание.

– Рыбаки уплыли, и от их кораблей шла по воде такая грязь, что на берегу, у стертого порта Гданьск, вновь задергались Слабые метки. Спустя какое-то время вернулся караван воеводы Песи из германского Гамбурга. Тамошние рыбаки выловили троих норвегов в маленькой спасательной лодке. Все трое после умерли от страшных язв, они не протянули долго. Умирающий норвег успел сказать, что корабли попали в полосу Желтых туманов, но все спрятались и закупорили выходы на палубу. Умерли только двое, они вышли слишком рано. Потом туманы закончились, дул попутный ветер, и ирландцы решили забросить сети. Дух дерева, которому они поклонялись, подсказал им, что под днищем корабля полно рыбы. Дух дерева не обманул.

Но лучше бы они не пытались ее ловить.

Суда встали на якорь. В подзорные стекла капитаны видели французский берег. Они видели, как поднимаются дымки от жилья, они видели стада каких-то животных, кочующих вдоль береговой полосы, и раскидистые деревья. Рыбаки спрашивали друг друга, почему глупые поляки и германцы боятся проторить караванный путь на юг прямо по берегу.

"Этим трусам далеко до нас, храбрых потомков викингов и кельтов! - говорили они друг другу. - Здесь чистая вода и прекрасный морской воздух. Мы построим тут гавань, застолбим владения и подружимся с дикарями. А пока отправим к берегу лодку с двадцатью бойцами!.."

Ирландцы спустили две лодки, закинули между ними сети и стали ждать добычу. Они пили на палубе хмельное пиво и танцевали свои мужские танцы под писк надутой шкуры. Стоял полный штиль и такая тишина, что музыка разносилась на многие мили вокруг.

Капитан норвегов приказал спустить на воду большую лодку и отправил на берег двадцать человек, самых бравых рубак, с ружьями и ножами. Больше он отпустить не мог, так как в древнем ржавом корпусе корабля открылась течь, и команда занялась починкой.

Прошел час. Лодка достигла берега. Капитан видел в подзорные стекла, как его люди помахали флагом, забили в песок колья и привязали к ним лодочные канаты. Потом они углубились в заросли на берегу, и спустя несколько минут загремели выстрелы.

По словам умирающего норвега, тот вечер он запомнил как самый прекрасный и самый жуткий за свою короткую жизнь. Прекрасный, потому что он никогда не плавал так далеко на юг и не представлял, что где-нибудь море может быть таким тихим, а воздух таким теплым и ароматным.

Он выжил, потому что дежурил впередсмотрящим на мачте, а два его друга сидели взаперти, охраняли от собственной команды погреб с провиантом.

С берега донеслись выстрелы, но никто не появлялся. Брошенный баркас так и болтался на мелких ласковых волнах. Там сидел единственный человек, часовой. Он неистово махал флагом, призывая капитана на помощь. Затем часовой начал орать; команды обоих судов столпились у бортов, пытаясь разглядеть, что же там происходит. Капитан крикнул впередсмотрящему - тому с мачты было лучше видно. Пока матрос водил оптикой, часовой с баркаса исчез, а потом опять появился. Он несся вдоль полосы прибоя, убегая от чего-то длинного, серого, похожего на гигантскую лисицу. Одну руку часовой прижимал к груди, и матросу показалось, что беглец весь залит кровью.

Матрос видел с мачты узкую полоску каменистого пляжа и, вплотную к камням, густые заросли странного, коричневато-пепельного оттенка. Матрос различал узкий коридор, прорубленный ножами команды. А потом он сместил угол зрения пониже и увидел, как часовой бросился в море. Парень изо всех сил плыл от берега к кораблю. Он бросил сигнальный флаг, бросил ружье и саблю и предпочел пересечь пару миль незнакомых вод, чем оставаться на берегу.

Но добраться до судна моряк не успел: несколько секунд спустя что-то схватило его за ноги и утащило на дно.

Капитан приказал собрать новую экспедицию на берег, но тут началось такое, что о баркасе все забыли.

Из трюма судна, где уже заканчивались восстановительные работы, раздался одновременный вой десятка глоток. Те, кто был на палубе, бросились на помощь. Возможно, задрай они люки, судно удалось бы спасти. Но все решили, что оторвался новый кусок обшивки, и побежали затыкать течь…

В ту же секунду впередсмотрящий услышал вопли, доносящиеся со стороны ирландского парохода. Он обернулся и не сразу сообразил, что именно видит, настолько ужасное зрелище открылось. От рыбаков в лодках остались одни скелеты. Ирландцы не успели ни убежать, ни даже выстрелить. А те, кто на них напал, продолжали рвать сети, перетирать в труху крепкие весла и носиться вокруг, выпрыгивая из воды на несколько метров вверх. Летучие рыбы.

А может быть, совсем и не рыбы, а что-то другое, потому что рыбы не смогли бы забраться на корабль по якорным цепям. Многие лезли прямо по борту и походили на мокрых, щетинистых скорпионов.

Ирландская команда отстреливалась, пустила в ход сабли и ножи, но прожорливых дьяволов было слишком много. Матросу на мачте скоро стало не до соседей, поскольку его собственное судно дало крен. Видимо, рыбы как-то проникли в трюм и сожрали всех, кто там находился. Течь опять усилилась. А из-за темноты и скученности люди не могли защищаться и не видели врага.

Судно тонуло, заваливаясь на бок. Все, кто оставался наверху, бросились к шлюпкам. Матрос спустился с мачты, бросив свой пост и оказался в одной лодочке с парнями, которые охраняли камбуз и казну.

Все трое выжили только потому, что не последовали за прочими шлюпками к берегу. Корабль уходил всё глубже, вскоре взорвался паровой котел, и на поверхности осталась лишь груда щепок от деревянной палубы. Все лодки, повернувшие к берегу, были атакованы подводной стаей. Ирландский корабль оставался на плаву, оттуда доносились выстрелы и стоны, но трое спасшихся матросов не решились приближаться. Они видели, как погибли товарищи, и изо всех сил гребли на запад, в открытое море. Они хотели обогнуть гиблые воды по большой дуге, но начался шторм, и шлюпку потащило назад. Спустя неделю, пройдя полосу туманов, смертельно больные, они достигли германского порта…

Хранитель степенно достал трубку, заколотил табак, давая Ковалю возможность осмыслить рассказ.

– Кто после этого мог говорить об отправке посольства морем? - добавил Станислав. - Великое посольство пошло по суше, по тем зыбким тропам, что проложили на юг смельчаки, вооруженные молитвой и святым Крестом.

– Больше двух тысяч человек, - Качальщик выдохнул дым. - Скот и телеги. Среди них были наши братья, принявшие веру Креста, но не разучившиеся выживать в опасных местах. Я не разделяю их порыва, но привык уважать смелость. Семнадцать человек, они знали, что, добравшись до Рима, выберут наместника, а затем будут вынуждены уйти в горы и основать свою деревню вдали от грязной техники.

– Мы слышали, что три года назад пропала большая группа людей в зараженной зоне, но не подозревали, что всё так серьезно.

Артуру уже не хотелось пива. Ему хотелось собрать своих и посоветоваться. Одно дело - топать до Парижа, пусть даже пешком, и совсем иная задача - разыскивать в гиблых местах следы последнего крестового похода.

Священник ковырялся с четками, так и не притронувшись к ковшику с пивом.

– Я скажу тебе, почему поддерживаю отца Станислава, - задумчиво произнес Хранитель. Он вытащил изо рта трубку и заглянул Артуру в зрачки. - Слабые метки взбесились спустя неделю после того, как посольство переправилось через Рейн и ушло по Поющему автобану в сторону первого пожарища. Так бывало на памяти нашего рода лишь дважды. Когда взорвался спавший огненный гриб, и когда Балтийское море принесло нам корабль длиной с милю…

– Длиной с милю? - растерянно переспросил Артур.

– Да, он был похож на город, его башни вздымались на десятки метров вверх, а на палубах могла бы разместиться вся Варшавская ярмарка. Я помню этот корабль; чтобы отогнать его от берега, пришлось собирать всех братьев и просить помощи у русских. Равновесие было нарушено, и с каждым днем Метки кружили всё быстрее, потому что корабль был живой.

– Как живой?

– Внутри него продолжал жить огненный гриб. Он спал очень глубоким сном, но не умер окончательно. Хоть гриб не заражал воду, этого было достаточно, чтобы на протяжении сорока километров вдоль по побережью вода захлестнула двенадцать поселков. Погибли люди. А корабль-город продолжал дрейфовать, и всех наших сил не хватало, чтобы отогнать его.

Мы хорошо сделали, что не утопили корабль. Я тогда был молод и горяч, лет двадцать, не больше. Я предлагал отправиться на корабль, разобраться, как им управлять, и направить его в море. Или затопить прямо у берега. На счастье, приехали русские Хранители, у них тогда еще не было змеев, только Черные кони. Они приехали и сказали, что на корабле не только спящий гриб, который вместо парового мотора, а там еще десятка два спящих грибов - в оружейных карманах. И если мы попытаемся затопить гигант, как топим порты на побережье, мы получим такую Слабую метку, что от Польши останется мертвая пустыня.

Тогда Хранители обратились к воеводам. И были забыты распри из-за городских младенцев, которых мы забирали себе. Воеводы вывели в море все рыбачьи суда, больше сорока штук. Приплыли корабли от литовцев. А от вас, из Петербурга, Хранители прислали четыре буксира. Их привела хозяйка русского порта, мама Кэт, огромная такая женщина, настоящая разбойница. Мы зацепили плавучий город канатами и сумели сдвинуть его с места. Рыбаки знали островок на Балтике - одни скалы. Корабль оттащили туда и оставили в узком проходе, потому что из открытого моря он мог бы опять вернуться. Когда отцепили канаты, оказалось, что тяжелое судно пошло дальше, пока не село на мель. Там он и застрял, а звенящие узлы постепенно успокоились…

И вот, после ухода Великого посольства началось такое же движение узлов. Но ничего не взрывалось, и в почву ничего не просачивалось.

Ты понимаешь, пан Клинок, о чем я говорю? Картина выглядела так, словно разумная сила раскачала землю за Рейном, чтобы стереть караван…

– Какие-то враждебные Качальщики? - наугад предположил Артур. - Откуда им взяться, если за рекой нельзя жить?

– Враждебные, только не Качальщики. Ты разве не знаешь, пан Клинок, что настоящие колдуны есть только среди славянских племен? Я имею в виду истинных владык живого мира, а не шарлатанов, кто режет жаб на могилах.

– Вот те раз… - опешил Коваль. Он припомнил, что действительно никогда не слышал о норвежских или финских лесных чародеях. - А почему? Почему в загаженной Европе нет своих Хранителей?

– Когда-то я задал этот вопрос отцу, - грустно улыбнулся Кшиштоф. - И отец мне ответил так. Он сказал, что германец, когда хочет узнать, пора ему сеять или пора праздновать, смотрит в календарь, а поляк или русский - в себя.

У нас хуже урожаи, но зато мы лучше видим…

4. ПОЮЩИЙ АВТОБАН

Артур соскочил с коня и осторожно опустился на одно колено. Стараясь не касаться ладонями потрескавшегося асфальта, наклонил ухо к земле. Ничего подобного ему слышать не приходилось.

Автобан пел.

Этот ноющий, заунывный, как комариное гудение, звук не слишком походил на песню. Если слушать долго и внимательно, аккорд распадался на несколько составляющих нот, вроде нитей, сплетенных в тугой канат, но кое-где порванных и снова связанных. Одни нотки тонко вибрировали, как железный флюгер на ветру, а другие басили, на грани с инфразвуком, поднимая дыбом волосы.

– Завыть хочется! - поежился в седле Людовик.

– Ты уверен, что это лучшая дорога? - с сомнением спросил у ксендза Лева, обозревая мглистый горизонт.

– Это дорога, по которой три года назад ушло посольство, - отрезал Станислав и отвернулся.

Всю дорогу он демонстративно давал понять, что достойного собеседника видит лишь в лице губернатора. Артуру эта история с проводником нравилась всё меньше. Для отряда оказалось потрясеньем превратиться из авиаторов в кавалеристов, но спорить никто не стал. Никто из этих людей трудностей не боялся, а чутью Хранителей верили безоговорочно.

И мама Рона, и Лева отказались бросить экспедицию. Кшиштоф не подвел, выделил пятнадцать первоклассных коней, так что поместились и багаж, и корзина с Лапочкой. Крылатые змеи полякам удавались неважно, зато в модификации лошадей род Кшиштофа оставил уральских мастеров далеко позади. Кони стали еще крупнее, перевалив в холке рост баскетбольных нападающих. Уши приподнялись выше, отчего благородные животные слегка смахивали на кенгуру, и вдобавок вращались на сто восемьдесят градусов. Глаза еще больше вытянулись в длину, позади копыт появилось по загнутому когтю. Как успел убедиться Артур, его конь без труда одолевал почти вертикальные подъемы…

Но самым фантастическим достижением генных инженеров стал увеличенный вдвое объем сердечной мышцы; выносливость развилась просто неописуемая. Они могли скакать карьером, не останавливаясь, больше двенадцати часов. Они могли без проблем, с грузом в триста килограммов, переплыть реку. Единственная задача, которую пока не удавалось решить, - это приживить лошадям жабры…

– А мне по нраву, что так ровно! - заржал Митя Карапуз. - Хорошая дорога, ровная!

– Лучше некуда, - согласился Людовик. - Вот только воет так, что у меня колени трясутся.

Отряд собрался в кучку; бессознательно все оттягивали момент начала пути. По территории Польши они проскочили галопом, почти не останавливаясь и не сбавляя скорости. На редких привалах в городках Лапочку отпускали из корзины погулять, и белый кот до икоты пугал старух и детишек.

– Там, вишь как оно, впереди, что-то непонятное, прям пылевая буря! - недовольно заметил полковник Даляр. - Мы добрых мостиков с дюжину миновали и дороги покрепче видали.

– Они также вели на запад, но не пели и не застилались пылью, - добавила мама Рона, повязывая вокруг лица мокрый платок.

– Вперед! - скомандовал Коваль и тронул поводья.

Пора было прекратить эти пустопорожние рассуждения и подать пример.

Копыта наконец негромко зацокали по шоссе. Позади с умиротворенным шелестом нес мутные воды воспетый германцами Рейн. Мост почти не повредило от времени, под опорами из воды до сих пор торчали груды сброшенных когда-то автомобилей. За лесом поднимались приветливые дымки, и торчали спаренные готические шпили. Местные крестьяне встретили экспедицию довольно приветливо, продали копченого мчса и указали источник с чистой водой. Из Рейна никто не пил, и скотину там не купали.

При посещении аккуратных германских поселков Артура не покидало острое чувство зависти. Несмотря на разрушения и мертвые зоны вокруг промышленных объектов, здесь сохранилось главное - фанатичное прилежание и стремление к аккуратности. Даже братские могилы столетней давности были организованы с немецкой планомерностью и четкостью…

Крестьяне жили почти вплотную к границам Великого пожарища, которое в дословном переводе называлось тут "Пастбищем смерти". Там, где не было заметных границ, красовались подновляемые таблички с надписями "Ахтунг" и "ферботтен!" И перед этим мостом стоял колышек с табличкой.

У моста спешились; по указанию Станислава, коням перевязали морды плотной мешковиной, а ноги по колено обработали белым вонючим составом, похожим на известь. На противоположном берегу расстилался точно такой же дремучий лес с преобладанием буков. Сучковатые, лишенные коры деревья походили на тевтонских рыцарей, вышедших к реке напиться и ждущих заветное слово, чтобы ринуться вброд, в атаку на человеческое жилье…

– Карапуз, на пять корпусов вперед, и возьми с собой Лапочку! Людовик, замыкаешь! - привычно отдавал команды Артур. - Полковник, держи левый фланг. Христофор и Лева, пустите маму в центр. Семен, прикрывай меня сзади!

Сам он ехал впереди мамы Роны, бок о бок со Станиславом, расстегнув ножны и освободив зажимы метательных клинков. В обеих седельных сумках торчали рукояти заряженных дробовиков. Карапуз причмокнул, вырываясь в авангард, ухватил за поводья коня, несущего корзину с тигром. Лапочку развязали; тигр впервые с начала пешего путешествия вел себя нервно. Раскачивал длинной складчатой шеей, шевелил усатыми ноздрями по ветру.

– Зверь беснуется, - сказал Христофор. - Чует живность…

– Живность? - мигом откликнулся Станислав, приподнимаясь на стременах.

Хмурый ксендз довольно быстро сообразил, кто есть кто в маленькой армии и, как ни странно, нашел слушателя в лице покладистого сына Красной луны. К изумлению Артура, святоша довольно спокойно переносил загадочные афоризмы Христофора и с великодушной настойчивостью внушал заблудшей овце мысли о боге. Даляр глядел хмуро, а Людовик только посмеивался…

– Нечистая живность, - сообщил, не поворачивая головы, Карапуз. Даже на таком расстоянии дикарь прекрасно слышал всё, что говорили сзади. - Пока далече, но шибко много.

– Говори яснее, - попросил Коваль. - Одно большое или много маленьких?

– Не видать. Далече и… очень непонятно. Гы! Так не бывает!..

– Тут всё бывает! - поляк натянул поводья, конь стал, как вкопанный. - Я прошел эту дорогу трижды и до сих пор жив, потому что верил в знаки, посылаемые Господом нашим. Другие не верили, насмехались и размахивали сталью. Тут бывает всякое, а к югу, где обнимут Ползущие горы, одна глупая улыбка обойдется тебе очень дорого! Я по два дня лежал в болоте и спал, привязавшись к вершине дерева. Теперь кости тех, кто смеялся, гниют в земле, а я жив и закончу предначертанное…

Да, мысленно присвистнул Коваль, встречаясь глазами с Даляром, этот парень, если не псих, то явно одержимый. Наверное, для подобных предприятий это не так плохо…

– Оно далеко слева, там! - недовольно проворчал Христофор, указывая в сторону лесной прогалины, где появились длинные приземистые строения. - И так не бывает: сразу над землей и под землей. Лапочка чует, но пока не шипит…

– Всё бывает. Скорее всего, это рой, пока не страшно! - Станислав опять тронул жеребца с места; сбившийся с ритма отряд двинулся вслед за ним.

– Какой еще рой? - озабоченно спросил Лева, но ксендз снова его проигнорировал.

Артур приложил к глазам бинокль. Автобан вонзался в лес, как оброненный великаном меч. Кое-где на дорожном покрытии сохранилась разметка, а по обочине поблескивали светоотражатели. Километрах в двух впереди на встречной полосе навсегда замерла автомобильная пробка. Очевидно, первым перевернулся и перегородил дорогу большегрузный трейлер, а следующие в хвосте легковушки продолжали втыкаться и налезать друг на друга, пока не начался пожар. За полтора столетия от аварии осталась бесформенная груда обломков высотой с двухэтажный дом, а шоссе покрылось въевшимися пятнами рыжей ржавчины. Может быть, шофер трейлера умер прямо за рулем, не успев вовремя вколоть себе вакцину. А может быть, он нарочно завалил машину, чтобы устроить веселое представление…

Буковый лес раздался в стороны. В низине, как одинаковые спичечные коробки, тянулись ряды промышленных зданий с выцветшими буквами на плоских крышах.

– Там написано, что это химический концерн, - пояснил поляк. - Ближе подходить нельзя. И направо тоже заводы: делали запасные части для нефтяных повозок. Так до самого горизонта.

Коваль смутно представлял себе экономическую географию прежней Германии, но складывалось впечатление, что отряд угодил в самый центр химической промышленности.

Кони мерно вышагивали по жаркому пыльному асфальту. Хвосты висели спокойно, ни одно насекомое не тревожило животных. Или мазь Хранителей отпугивала комарье? Лапочка скалил зубы, фыркал и скреб когтистыми пальцами борт корзины. Артур старался не упускать тигра из вида. Как бы люди ни были тренированы, Лапочка заметит опасность прежде.

Пока вокруг ничто не напоминало родимые российские пожарища. Вполне обыденные лужки, кольцевая развязка, рухнувшие под тяжестью танков опоры эстакады.

Лежащий на боку строительный кран насквозь пророс кустарником. За краном валялся потемневший пластиковый щит с предупреждением, что движение в направлении Кобленца для частного транспорта закрыто. А за вторым поворотом, там, где торчали сваи подорванной развязки, колыхалась в жарком мареве сплошная пыльная стена.

Издалека это походило на желтоватый туман, но чем ближе подбирались всадники, тем сильнее напрашивалось сравнение с пыльной стеной. Словно по мертвой саванне проскакало стадо буйволов. И всё громче становилось тоскливое пение.

– Ты был здесь трижды? - чтобы легче справиться с тревогой, Артур решил не молчать. - Значит, Хранитель Кшиштоф не зря пригласил именно тебя… Разве не достаточно одного раза, чтобы навсегда возненавидеть эту пыль?

– Впервые я прошел здесь пятнадцать лет назад с караваном из Вроцлава. По Неметчине раскидано много гиблых мест, но торговлю ведут почти без оглядки. Крестьяне давно проложили безопасные пути, а бургомистры дают верных проводников. Но караванщики из Вроцлава были лихими купцами, вознамерились пройти южнее. Ктото им сказал, что за пылью есть богатые города… Они пригласили меня и еще двоих ксендзов, чтобы силой Креста освятить путь. Половина из нас погибла, не хочу вспоминать… Потом я ходил в Вечный город…

– Так ты был среди тех, кто добрался до Рима?!

– Да, это не так сложно, если не вести себя, как твой холоп.

– Карапуз мне не раб! - Артур ухватил коня поляка за поводья. - Пан Станислав, все эти люди служат городу. Давай раз и навсегда договоримся, что холопов тут нет, иначе у тебя могут возникнуть серьезные проблемы!

– Всегда будут холопы и господа, - криво усмехнулся святоша. Но дальше спорить не стал. Артур покосился назад: не видел ли кто их маленькую стычку. Даляр, ехавший по дальней обочине, глазами показал, что контролирует обстановку. Руки у полковника были заняты. На правом плече, стволом назад, он держал заряженную крупной дробью двустволку со взведенными курками. Поперек седла Даляр небрежно уложил дисковый пулемет, наставив вороненый раструб на низкие кусты. Вдоль обочины, до границы леса, расстилался ослепительный ковер цветущих дроков, там кружили пчелы и порхали фиолетовые бабочки. Полковник держался в седле абсолютно расслаблено, но Артур знал, с какой скоростью он умеет открывать круговой огонь.

– Расскажидальше, - примирительно попросил он ксендза. - Ты дошел до Рима…

– Сначала мы были не в Риме, - вернулся к беседе Станислав. - Мы дошли до города Милана и там встретили людей истинной веры. Они приняли нас очень хорошо, потому что помнили других святош, которые приходили до нас. Они тоже хотели бы торговать с Германией и Польшей, но знали, что большому каравану не пройти. Ты сам позже поймешь, пан Кузнец…

Потом нам дали проводника до Вечного города. Но святой престол осквернен язычниками, а вокруг древних стен жили племена кровожадных людоедов. Мы стояли на горе и молились о том времени, когда нам с итальянскими братьями удастся вернуть утраченное величие. Под покровом темноты мы пробрались в один из соборов - и бог явил нам чудо. В разграбленном храме нам удалось обнаружить обломки Креста, святые книги на незнакомом языке и картины. Мы взяли, что могли унести, и отправились обратно.

Но в пути через горы многие из моих друзей вели себя слишком беспечно. До Варшавы нас вернулось только семеро…

Последний раз я посетил Мертвые земли два года назад, когда пытался отыскать Великое посольство. Сам я не участвовал в походе, потому что был послан епископом проповедовать истинную веру в Украину…

– Так попытки найти пропавших уже предпринимались?

– И не раз, но безуспешно. Хранитель Кшиштоф сказал тебе правду. Граница Мертвой земли неспокойна, как будто взорвались сразу десятки потухших древних заводов. Даже германские чародеи-травники, раньше свободно гулявшие по границам Желтых туманов, остерегаются забираться на юг. Как будто враг рода человеческого вознамерился помешать нашим планам.

– И как же ты отважился?

– Нас было трое, получивших благословение. Кроме меня, один простой горожанин, ткач по профессии, и один Качальщик, хлопец из рода Кшиштофа, которого я вырвал из лап нечестивых и привел к богу. Мы получили от Хранителя силы крылатого змея и полетели над водой. Мы знали, что втроем не прорвемся над сушей, и решили повторить путь норвежского корабля. Мы сумели подняться над ядовитыми испарениями, но молодого Качальщика сожрали рыбы, когда мы приземлились на крошечном островке, чтобы дать змею отдых.

– Поэтому тебе нравится Христофор? - улыбнулся Артур, не отводя глаз от пылевого облака.

Что-то там было неправильно, словно искусственно. Словно надрывался за косогором исполинский вентилятор, заставляя стонать асфальт…

– Сердце вашего Христофора открыто для правды, - согласился ксендз. - Ему легче прийти к правде, чем закосневшим в грехах людям, которые носят золотые кресты под одеждой.

– Продолжай, мне интересно.

– Мы с ткачом успели вовремя проснуться и вырваться из когтей морских чудовищ. Но до Вечного города я добрался один, потому что горожанин не послушался меня и попил отравленной воды из ручья. Он смеялся надо мной, а жара помутила его слабый разум. Он умер, когда до Рима оставалось всего два дня пути… Крылатый змей также погиб; мерзостные твари, похожие на птиц, но твердые, словно железо, напали на нас в воздухе и располосовали змея на части. К счастью, я упал в воду и спасся от их когтей. Если бы было суждено погибнуть мне, а не Хранителю, крылатый остался бы жив. Он меня совершенно не слушался, норовил укусить и постоянно старался сбежать. Я так и не снял с него намордник, боялся, что загрызет. Кормил через решетку, мелкими кусочками, и когда налетели железные чудовища, змей даже не мог защищаться…

Я остался один. Я добрался до Рима и прожил в городе семь месяцев, проповедуя среди дикарей, собирая в общину людей с открытым сердцем. Меня сто раз могли убить и даже сожрать, но не тронули.

Без змея я не мог искать посольство с воздуха. Я овладел языком дикарей и спрашивал всех, не слышал ли кто об огромном караване. Я искал любые следы пропавшего Великого похода. Они собирались навсегда осесть в Вечном городе, так велика была их вера. Но никогда не случалось, чтобы даже в самых гиблых местах сгинули все сразу…

Коваль мысленно провел черту, отсекшую Апеннинский полуостров от остального материка.

– В Милане и других городах, где сохранилась грамотность и вера, выжили тысячи людей, они ждали Великое посольство, чтобы сообща избрать наместника, но так и не дождались. Вместо этого все, кто пытался пройти через пожарища, даже самые опытные проводники, исчезли. И от польской земли, кроме меня, никто больше не прошел…

В эту секунду Лапочка вздыбил шерсть и заворчал. Кобыла Мити Карапуза замерла, нервно всхрапывая и яростно шевеля ушами. Отряд миновал возвышенность, с полуразрушенным виадуком, откуда было видно, как разбегаются в стороны нитки другого многорядного шоссе. Под автомобильным переездом, метрах в ста, жевали травку тощие, облезлые коровы, несомненно дикие, без клейма и колокольчиков. Заслышав шаги, они прекратили есть, задрали головы и испуганно уставились на людей.

Заметив, что от стада отделился низенький бычок, Семен Второй щелкнул затвором карабина. Но бык не стремился атаковать, он лишь свирепо ковырял копытом землю и демонстративно раздувал бока, украшенные шерстью приятного, светло-фиолетового цвета. На груди шерсть плавно приобретала изумительный сиреневый оттенок и свисала волнистыми прядями, как у северных яков. Коровий гарем заметно уступал во внешних прелестях своему господину. Буренки выглядели бы почти как нормальные представители голштинцев, если бы не длинные завитые рога, присущие скорее горным козлам.

Артур глядел на эту пасторальную сценку, вдыхал живительные ароматы леса и силился поверить в рассказ польского Хранителя. С каждой минутой он чувствовал себя всё глупее. Соратники предупреждали его, а верные друзья умоляли выступить в Париж как минимум конной сотней. Он ужаснулся перспективе оторвать столько народа ради собственной причуды.

Вот и сэкономил.

– Пресвятая Ксения! - пробормотал книжник, - ты только погляди…

– Убейте его! - почти выкрикнул Христофор. Его взвинченный ломкий голос вывел Коваля из оцепенения. Он жестом остановил собеседника и свистнул тревогу. Впрочем, бойцы уже перестроились для обороны, не дожидаясь приказа.

Фиолетовый бык неторопливо приближался по бетонке, но даже подобравшись вплотную, он не смог бы нанести существенный вред всадникам, сидевшим почти на трехметровой высоте.

– Это какая-то птица? - с отвращением спросила мама Рона.

– Ага, утка с четырьмя ногами! - отозвался Людовик и выстрелил в быка.

Коваль наконец увидел то, что заслоняло от него плечо Даляра. Излишне вытянутые морды коров были перепачканы кровью, а то, что он принял вначале за островок мягкой травы, оказалось огромным грязным комком перьев.

Коровы рвали на части тушу мертвой птицы, по размерам почти не уступавшей своим мучителям. Скорее всего, пернатое чудовище никогда не поднималось в воздух, но, наверняка, неплохо бегало на четырех ногах. Половину конечностей и голову плотоядные буренки уже умяли и подбирались к животу, покрытому мощным слоем пуха. Это утка, подумал Коваль, чтоб мне сдохнуть, если это не утка… Он отчетливо различил здоровенную перепончатую лапу, задравшуюся к небу.

Грянул второй выстрел. Следуя неписаным правилам, отряд экономил патроны. Обе пули, посланные Четырнадцатым, попали животному в голову; бык достаточно бодро взобрался на насыпь, затем покачнулся и тяжело скатился обратно. Кто-то вздохнул с облегчением, но радоваться было рано. Пятеро кровожадных коров, следуя каким-то темным соображениям, не отступили в болотистый подлесок, а хрипло затрубили и бросились в атаку.

– Надо убить всех! - перекрикивая лязганье оружия, заявил Христофор. - У них на зубах яд!

– Он прав, господин, - повернулся к Ковалю Семен.

Качальщик поправил на лбу повязку, вскрыл пузырек с отравой и приготовился обмакнуть туда метательный нож. Когда расстояние между коровами и людьми сократилось до пятидесяти метров, стрела, пущенная Людовиком из арбалета, сократила численность врага еще на одну боевую единицу. Артур попытался представить, как будет выглядеть атака через несколько секунд, но тут и поляк ринулся в бой.

Артур поймал его за локоть:

– Мы договорились, святой отец, что в походе ты подчиняешься общей дисциплине. Ни ты, ни я не участвуем в бою, пока не возникнет крайняя нужда.

Глаза ксендза на мгновение сделались бешеными, он попытался дернуться, но Коваль перехватил поводья его лошади.

– С нами люди, которым платят за боевое искусство. А тебе платят за знания. Куда мы денемся, если ты погибнешь?

– Пойдете по щитам, - огрызнулся святоша, но буйствовать прекратил. - Тут щиты до самого Парижа. Ты ведь грамотный?

Семен Второй выехал врагу навстречу, мягко метнул, один за другим, три ножа. Четвертую зверюгу застрелил из лука Митя Карапуз. Поспорил с полковником на бутылку вина и попал точно в глаз. Ко всеобщему удивлению, Качальщик не спустился подобрать ножи.

– Надо срочно уходить, - сказал он, и Христофор согласно покивал. - Там, в кустарнике, их полно.

– Это следует записать, - потер бородку Свирский. - Я тридцать раз проходил в России через пожарища, но не видел, чтобы коровы сидели в засаде на утку. Летуны еще тудасюда…

– Походным! - скомандовал Артур, и Митя без напоминаний выдвинулся в авангард. Кони перешли на рысь. После виадука разбитый асфальт сменился темно-серым, пружинистым, почти не пострадавшим от времени покрытием. Коваль не помнил в России ни одной дороги, сохранившейся в таком идеальном состоянии. Не припоминал он этого материала и до Большой смерти, наверное, немцы изобрели позже, а русским, как всегда, показалось дешевле ежегодно латать старые дыры…

– Ты говори, святой отец, я слушаю, - дружески потрепал губернатор поляка по плечу. - А то знаешь, если на каждую мелочь отвлекаться…

– Теперь я вижу, что люди не зря признают за тобой власть, - хмуро отметил поляк, но спорить не стал, вернулся к своим римским похождениям. - Я понял, что один не найду потерявшихся братьев и не дойду до Польши пешком, - мрачно продолжал Кшиштоф. - И тогда я решил собрать самых лучших моих римских учеников, найти подходящую лодку и плыть морем. Но плыть не на запад, а на восток, по картам. Это была отчаянная затея, но я решил, что если мы пойдем вдоль берега, не выходя на сушу, то сумеем добраться до Черного моря и высадиться в земле украинцев. Я уговорил плыть со мной десятерых спутников. Многие были опытными рыбаками и умели управляться с парусом и веслами.

Мы вышли в Адриатическое море, угодили в шторм. Затем у нас сломалась мачта. Со всех сторон в трюм просачивалась вода, но наш кораблик плыл! Сначала мы пошли на юг, к оконечности Италии, чтобы видеть берег, а оттуда собирались свернуть к греческим островам.

Сперва мы увидели лесные пожары. Горели сотни километров леса. Лето выдалось не таким уж и влажным; мы решили, что пожары возникли сами по себе. Мне тогда и в голову бы не пришло, что кто-то мог нарочно поджечь леса. А затем впереди показалось настоящее кладбище древних военных кораблей. Их там несколько десятков, некоторые сидят на мели, другие лежат на боку на мелководье, но есть и такие, которые полтора столетия простояли на якоре… Итальянцы сказали, что эти железные горы приплыли когда-то из-за океана и вот уже сотню лет источают зловоние. Внутри кораблей живет зараза, их пушки набиты снарядами, а в трюмах плещутся целые моря нефти. Есть даже такие корабли, где на палубах стоят стальные стрекозы, на которых люди когда-то умели летать… Но в Италии нет Качальщиков, чтобы утопить корабли окончательно.

– Это то, Артур, о чем ты думал? - вставил прислушивавшийся к разговору Лева. - Ты спрашивал там, у польского Качальщика…

– Да, судя по всему, остатки одного из флотов США, - кивнул Артур. - Средиземноморская эскадра. Так что, пан Станислав, Кшиштоф считает, что земля могла раскачаться от нефти этих кораблей?

– Я тоже так мыслил, - насупился святоша. - Пока не увидел своими глазами, что на кораблях совсем недавно побывали люди. Кто-то забрался внутрь и выпустил в чистое море нефть. Нам пришлось забирать далеко на запад, чтобы не попасть в горящую воду. Но это еще не всё. Мы подошли к берегу и расспросили местных жителей. Дикие рыбаки поклялись мне, что один из больших кораблей раньше стоял на якоре в гавани острова Сицилия. А теперь он лежит на боку гораздо севернее, и жерла его пушек торчат из воды. С корабля свешивались канаты, и было заметно, что его тащили нарочно, словно хотели навредить, испоганить чистые земли Двух морей. А еще чуть позже, когда мы уже достигли земли греков, мы услышали взрыв. Это взорвался в заливе один из подводных снарядов.

Рыбаки из деревни видели, как несколько больших лодок, плюющих дымом, тащили за собой поврежденный военный гигант, а потом бросили его и ушли на восток. На лодках работали люди в черной одежде, с закрытыми снизу лицами. И головы их были обмотаны тряпками. Кто-то хотел выйти в море, чтобы помешать им, но люди в черном открыли огонь из пулеметов.

Тогда я спросил у своих римских учеников, бывало ли такое раньше, чтобы древние корабли теряли свои заряды, или выбрасывались на берег, или разбрызгивали по морю горящую нефть… И мои спутники вспомнили, что долгие годы на севере было тихо, но примерно два с половиной года назад дважды гремели такие взрывы, что земля вздрагивала на тысячи километров, а сияние от взрывов затмевало солнце…

– Что ж они раньше молчали? - перебил Артур.

– Ты прав, пан Кузнец. По времени выходило, что, когда Великое посольство достигло Франции, кто-то устроил два взрыва у них на пути. Люди в Милане видели, как по небу прокатились смерчи, а затем с запада, из Франции, пришли тучи черного пепла. Несколько недель подряд воздух приносил дыхание огня…

Артуру казалось, что он видит дурной сон. Ничего этого не могло быть, просто потому, что так не бывает. Потому что необразованным пиратам в чалмах просто незачем проникать на тысячу километров вглубь зараженной территории и взрывать нефтепровод. А судя по рассказу, кто-то постарался и уничтожил колоссальную нефтебазу… А три года спустя эти же загадочные басурманы скидывают в залив начинку миноносцев и сливают сотни тонн дефицитнейшего топлива. Но кто-то этот подвиг совершил…

– Что было дальше?

– Мы свернули на восток, прошли между греческими островами по древним картам. Мы раз пять приставали к берегу, намереваясь поговорить с местными жителями, но натыкались лишь на пожары и следы войны. И там жили не дикари, пан Клинок. Я видел крепкие дома, храмы и ухоженные поля. А еще я видел трупы многих убитых - не только мужчин, но женщин и детей. Я почти ничего не знал об этой земле и не знал, с кем на востоке они могли бы воевать столь жестоко. А потом на месте одного из боев мы натолкнулись на тела людей в шароварах и повязках на лицах. Раньше мы не встречали трупов иноземцев.

До того случая мы считали, что только звери могут рвать животы беременным женщинам, мужчин сажать на кол, а детям выкалывать глаза. Но оказалось, что они не звери, а такие же люди, как мы.

Ты слышишь, пан губернатор? Было ли у вас, в России, так, чтобы один город напал на другой, и всем детям побежденного города перерезали глотки? Мы случайно встретили нескольких спасшихся стариков. Сначала они хотели убежать от нас, но потом поняли, что нас не надо бояться.

Старики увидели Крест и вышли из укрытия.

Никто из нас не понимал их речь, тогда они принялись рисовать на песке. Рисовали лодки и людей с закрытыми лицами. Это не были дикари и не звери, пан Клинок. На одеждах убийц были начертаны непонятные буквы, они владели дорогим оружием, и вдобавок один из них нараспев читал остальным книгу. Дикари не читают книг.

Мы прошли еще дальше на восток и на север, везде держась берега, пока не достигли удивительного и печального места. Мы приплыли туда, где море сужалось. Карта не обманула. Там, у причалов, лежали и торчали из воды сотни, если не тысячи мертвых кораблей. Настоящее кладбище. Пока мы пробирались по каналу, всё время видели прекрасный город Двух Башен; я забыл, как он назывался до Большой смерти. Город огромен, пан Клинок, я никогда не видел такого скопления домов. Несколько моих людей решили выкупаться. Их ужалили медузы, и нам пришлось пристать. Мы надеялись встретить жителей, попросить у них лекарство…

А если честно, то нам всем хотелось подольше полюбоваться на неземную красоту, на теплые зеленые горы и роскошные белые дворцы. Казалось, что на пристанях никого нет, но едва мои добрые спутники вышли из лодки, как их окружили смуглые люди с оружием.

Это я виноват в их смерти. Чудесный город Двух Башен показался мне чистым и добрым, я не ожидал, что там живут наши враги - те самые, с тряпками на головах…

– Почему две башни? - непроизвольно вырвалось у Артура. - Насколько я помню, у АльСофий четыре минарета. Хотя могли и разбомбить…

– Ты там бывал? - поразился ксендз.

– Очень давно, - улыбнулся Артур. - Когда башен было четыре. Что стало с тобой дальше?

– Я оставался в лодке, это меня спасло. Оказалось, что люди, населявшие Две Башни, поклонялись не Крестам, а ущербной луне. Они убили всех моих спутников, а пока шла драка, лодка оторвалась от берега и поплыла, подхваченная течением. Я мог бы выйти и погибнуть, защищая друзей. Но я принял решение спасаться в море, потому что раскрытая тайна была важнее отваги и чести. Ты не веришь, губернатор, что так бывает?

– Верю. Умереть проще всего.

– Я плыл один на север. Я знал теперь, что Великое посольство не вернется. Враги разведали о нем, но побоялись схлестнуться в честном бою. Они использовали магию или наняли очень умелых инженеров, чтобы раскачать землю… Я не понимал одного: кому понадобилась смерть невинных детей? Я видел людей в городе Двух Башен, но люди всегда подчиняются вожаку. Я не понимал и сейчас не понимаю, какой смысл в истреблении женщин, которые могут рожать?

У меня не осталось сил управлять судном, и великое чудо, что я не умер от жажды и меня не сожрали морские твари. Я молился Кресту и верил, что Бог меня не оставит. Когда солнце и жажда почти доконали тело, море вынесло лодку к берегу. Меня подобрали рыбаки, они говорили на языке, похожем на наш, и отвезли в деревню под названием Адлер…

– Ни хрена себе прогулка!

– Да, меня хранили высшие силы. Рыбаки меня выходили, а затем помогли пристроиться к каравану, который шел на север. И лишь спустя месяцы мытарств я разыскал украинских Хранителей, которые усадили меня на крылатого змея и отправили в Варшаву.

– Да уж! - проникся Артур. - Потаскало тебя по кочкам. И какого рожна тебе дома не сидится? Я всё меньше верю, что мы найдем ваше посольство…

– Я могу задать вопрос? - вежливо встрял Лева. - А как реагирует ваша власть?

– Воеводы озлились, - с тоской отозвался поляк. - Они заявляют, что всё это слишком далеко от нашей страны и никто не неволил наших братьев возрождать Вечный город.

– А святоши?

Станислав не потрудился даже повернуться к Леве, зато смерил Артура долгим пристальным взглядом.

– Нам приходится дружить с колдунами, пан губернатор, так? Тебе и мне. Ты хочешь сказать, что отправился искать своих Проснувшихся демонов, не поставив угощение Хранителям памяти?

– Нет, конечно, - удивился Артур. - Да если бы я к ним на поклон бегал перед каждой вылазкой, у нас был бы не город, а страна сплошных советов. Тем более что не очень-то они разговорчивые…

Карапуз резко осадил коня. Серая полоса автобана покрылась толстым слоем песка. Кони ступали, увязая по щиколотку, на зубах у людей скрипели песчинки. Вблизи пылевая завеса напоминала не плоский театральный занавес, а скорее клубящуюся, медленно ползущую снежную лавину. Артур вспомнил, как в юности он выезжал в командировку в Среднюю Азию и наблюдал за раскаленными барханами, которые неукротимо наступали на зеленую траву. Здесь происходило нечто похожее. Листья деревьев и кустарники изменили цвет, они казались припорошенными желто-коричневым тальком. Вплотную к песчаной лавине жизнь полностью замерла.

Окончательно исчезли насекомые, затихли птицы. Кроме фырканья коней и негромкого лязганья металла, слышался лишь всё нарастающий, заунывный стон дороги.

– Надо закрыть лица и глаза! - распорядился Станислав. - Так ты пустился в дорогу, пан губернатор, и не спросил совета у ваших предсказателей? Даже Хранитель Кшиштоф знает о тебе больше, чем ты сам…

– Говори понятнее, пан Станислав! - Артур проверил, чтобы все как следует затянули на затылках тесемки мокрых масок и лямки мотоциклетных очков.

– Куда уж понятнее? - уперся святоша. - Хранители отыскали для тебя место в своей колдовской книге, а ты даже не интересуешься, о чем там говорится… Позволь, я поеду первым! - Он стегнул коня и, вздымая фонтаны пыли, устремился вперед.

Артур рассеяно проводил его взглядом и вновь повернулся к лесной прогалине.

– Ребята, смотреть в оба! Бьем всё, что движется!

Карапуз и Даляр зачехлили стволы, готовясь стрелять сквозь мешковину. Лапочка вел себя тихо, зато Семен Второй напряженно перешептывался с Христофором. Сын Красной луны встал ногами на широкое седло и поворачивался, зажав виски ладонями.

После встречи с копытными никто над ним не подтрунивал. Коваль развязал один из рюкзаков и бережно достал плоский футляр со счетчиком Гейгера. Сколько он ни бился, даже "продвинутым" Хранителям не смог объяснить, что именно слышит чудной приборчик, найденный в обычной средней школе. Сейчас счетчик вел себя довольно сдержанно, бывало и похуже…

– Так что говорит Книга? - не отставал от поляка Артур.

– Если останешься жив, спроси у Кшиштофа, - издалека усмехнулся Станислав. Огромный жеребец под ним пятился и пугливо вращал багровым, налитым глазом. - Я знаю, что северные колдуны совсем недавно добавили записи о Проснувшемся демоне. Теперь в Книге сказано, что он соберет Братство Креста и возглавит поход на юг…

5. ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ

– Спаси нас, святая Ксения! Ты видишь, господин Кузнец? - мама Рона тронула Артура за рукав.

Начальница Медицинской академии отлично помнила, как к ней в санчасть привели когда-то обритого, запуганного парня в ошметках пластыря, но на людях всегда подчеркивала свое почтительное отношение к губернатору.

– Как думаешь, ваша работа? - повернулся Артур к Качальщику. Семен Второй растерянно покрутил головой.

– Наши люди так не умеют…

Почти шесть часов экспедиция шла сквозь полосу песчаных бурь. За это время окружающая флора изменилась настолько, что Артур поневоле чувствовал себя космонавтом на чужой планете.

Сначала они плелись в сумерках, отплевываясь песком, словно угодили в центр Сахары. Первым, держа коня на поводу, брел Станислав. Артур никак не мог взять в толк, откуда берется и куда уходит эта локальная буря. Такое ощущение, словно бесконечная, растянувшаяся до горизонта полоса выполняла функцию заслонки между более-менее привычной действительностью и чем-то неведомым.

Когда напор ветра начал ослабевать и появилась хоть какая-то видимость, оказалось, что четырехрядный автобан с разделительным газоном посредине кончился. Впрочем, направление угадывалось по остаткам размытой гравийной подушки. Станислав прокричал Ковалю в ухо, что здесь он никогда не подвергался нападению.

Потом они выбрались, и Артур не мог не ужаснуться, осматривая своих людей. Больше всего досталось Старшине книжников. Бедный старик не мог остановить кашель, сплевывал и отхаркивался; несмотря на очки, глаза его разъела пыль. Остальные выглядели немногим лучше; даже лошади дрожали, точно загнанные зайцы. Черные, как смоль, волосы мамы Роны и рыжие патлы Христофора стали серыми. Самым хитрым, естественно, оказался ксендз: он повязал не только голову, но прихватил веревками рукава и отвороты кожаных штанов.

– Наши так не умеют, - повторил Семен и выплюнул комок серой слюны.

Но Коваль уже и сам понял, что до подобных шалостей русским Качальщикам далеко.

– Три года назад здесь было чище, - отозвался Станислав. Он наклонился и пытался гребнем расчесать свою густую шевелюру. - Теперь я вижу, что песок переместился. Но раньше за песком была зелень…

Сумрачные буки уступили место корявому, лишенному листьев подлеску. Всё, что росло или делало вид, что растет, приобрело отталкивающий, мышиный оттенок. Артур не мог побороть омерзение. Вместо кустарника стояли дряблые, согбенные скелеты. За скелетами из черного месива выступали покореженные, уродливые пни, выбросившие навстречу солнцу пучки засохших веток, больше похожих на щупальца. Из переплетения веток свисали мокрые кожистые лианы, с них сочилась тягучая клейкая жидкость. Ковалю показалось, что к дрожащим нитям лиан прилипли десятки мертвых насекомых. В таком случае выходило, что каждая мушка была размером с воробья…

– Это дубы, - заявил глазастый Карапуз. - Чтоб мне сдохнуть, это же дубовая роща…

По правую руку, насколько хватало глаз, тянулись почти правильной прямоугольной формы ряды каналов с застывшей черной водой, точно посевы риса или следы аккуратной бомбежки. Трава между ямами полегла и скукожилась. Из ближайшей илистой канавы высовывалась изящная мансарда с флюгером и остекленной верандой, внутри которой, словно законсервированные, красовались вазочки с цветами. Чуть дальше над водой болталась полукруглая, нарядная когда-то вывеска пиццерии. По одному из покосившихся столбов вывески, оставляя за собой потеки слизи, ползала рогатая улитка величиной с котенка.

– Медленно идет к нам, - озабоченно сказал Христофор, указывая за спину, где клубились песчаные буруны. - Неживое и живое, над землей и под землей…

– Это город, - кивнул на квадратные ямы Качальщик. - Недостертый город.

Воздух стал влажным. Заметно понесло гарью. Пропали телеграфные столбы и защитные щиты, бесследно исчезли могучие станины с путевыми указателями. И даже солнце, устало катившееся на запад, казалось грязным и блеклым, как пораженный катарактой зрачок…

Но было еще кое-что, озадачившее Коваля.

Между илистых черных канав уходил влево слабый след подъездной дорожки, вдоль которой, будто непереваренные трясиной, торчали обломки пластиковых конструкций. Определить их назначение не представлялось возможным. В конце дорожки, в сотне метров от шоссе, выглядывали из рыхлой, неприятно блестевшей почвы остроконечные черепичные крыши.

– Целая улица… Она утонула, - подобрал слово Даляр.

Останки крыш тянулись двумя параллельными линиями, между ними разливалось безжизненное антрацитовое озеро. Еще дальше, в кругу кривобоких, плешивых растений, торчала покосившаяся верхушка кирпичной ратуши. Снизу доверху темно-красный в прошлом кирпич был сейчас покрыт белым и зеленым налетом, точно разные виды плесени соревновались, кто быстрее сожрет воспоминание о человеке. Из разбитого стрельчатого окна здания высовывался гигантский птичий скелет. Видимо, четвероногая утка устроила гнездо в недрах муниципальной собственности. А потом явился кто-то, еще более крупный, подкараулил птицу в ее домике и перегрыз ей горло. На расстоянии Артур различал острую килевую кость и раздробленный позвоночник.

И ни единого звука, только звон в ушах, словно после разрыва снаряда…

– Не поет больше, - заметил Людовик, орудуя шомполом в дуле карабина.

– Дорога умерла, петь некому, - объяснил поляк. - Дорога поет, пока ее ломает.

Артуру, в свое время, довелось участвовать в стирании нескольких десятков некрупных населенных пунктов в глубине России. И всегда Качальщики сначала определяли точки приложения сил, скрупулезно собирали "плавающий" узел, чтобы, не дай бог, не выпустить процесс из-под контроля…

Тут всё было иначе. Землю раскачали небрежно, часть домов осталась на виду. Либо тот, кто вывернул наизнанку южную Германию, действовал как взбесившийся слон, либо…

– А может, это Звенящая метка? - нерешительно спросил Коваль.

Семен Второй присел, растер в ладони горсть земли, поднес к носу.

– Похоже на то, но кто их видел?..

– О чем идет речь? - к полуживому книжнику понемногу возвращалось любопытство.

– Звенящая метка, по терминологии Хранителей, это редкий случай, когда три "плавающих" узла собираются прямоугольным треугольником, - пояснил Артур. - Например, на месте ядерного взрыва или очень грязного древнего производства. Так было у нас в Череповце и… в Москве. Такая метка не просто Слабая, она способна вызвать разрушения на площади в тысячу километров. И Звенящие метки, в отличие от обычных, Качальщики не раздувают, а, напротив, стараются погасить. Самые вредные объекты всегда старались растворять потихоньку…

– Это ж надо! - присвистнул Людовик. - А сколько ковбоев они угробили со своим колдовством…

– Мы не воюем с ковбоями! - нахмурился Семен.

– Тихо, тихо оба! - рявкнул Артур. - Тут никто не виноват. Тут всё гораздо хуже.

Он вглядывался в горизонт, крутил настройки бинокля, но везде встречал лишь обезображенные карликовые деревца, черную жирную воду и серый блеск земли.

– Нет леса, приятель, - сообразил Семен. - Если это метка, должен быть дикий непролазный лес. И звери. А тут пусто, как на пожарище.

– Тут не пусто, - внезапно заявил Христофор.

– Хлопец прав, тут совсем не пусто, - обнажил редкие зубы святоша. - И если засветло не доедем до городка пивоваров, то спокойной ночи я никому не обещаю.

– По коням! - приказал Артур. - И след в след, порядок прежний.

Спустя два часа перехода в напряженной тишине, запах гари стал сильнее, а клубы летучего песка почти исчезли за линией чахоточной поросли. Отряд продвигался в полном молчании. Все спутники Коваля когда-то повидали Вечные пожарища, но здешние "красоты" повергали в смятение даже Митю Карапуза.

– Глянь, хозяин! - потрясенно указал он, когда в десятый раз миновали череду плоских бетонных крыш.

Прежде там возвышались корпуса германских промышленных гигантов, но теперь они походили на стадо доверчивых буйволов, угодивших в трясину. Одна из роскошных нержавеющих башен с рекламой фармацевтического концерна "Байэр" ухитрилась не уйти в почву вертикально, а завалилась набок. Артур насчитал одиннадцать этажей.

– Эдакую махину втянуло! - восхищенно восклицал Карапуз. - А мы так против нее, что букашки…

В одном из окон верхних этажей торчали палки, пучки травы и даже обломки стальной арматуры. Когда всадники приблизились, из-за балконных перил высунулись две пучеглазые головы с массивными, загнутыми вниз желтыми клювами. На голых черных шейках еле-еле пробивался нежный пушок. Шейки были обхватом с мужское запястье. Обитатели фармацевтического офиса синхронно разинули клювики и издали жалобный писк, от которого вздрогнули лошади.

– Это ж гнездышко, - крякнул Митя. - Ни хрена себе птенцы! Не хотел бы я с ихней мамкой столкнуться!

Коваль подумал, что хищные детеныши вряд ли могли взлететь при таком весе. Интересно другое: как их мамаша добывает пропитание, если ходит пешком? Разве что бегает со скоростью курьерского экспресса…

Рыкающий бас Карапуза разносился в стороны от тропы и тонул в сыром тумане. Артур ни с кем пока не хотел делиться своими соображениями, но кое-что в поведении воздуха ему совсем не нравилось. Качальщик тоже заметил изменения, недоуменно поглядывал на небо.

Воздух не должен был теплеть к вечеру, а он не просто теплел, он становился душным, точно под землей разогревался дьявольский котел. Над илистыми кавернами поднималось зыбкое марево, а справа открылась широкая низина, до горизонта заросшая жесткой сиреневой осокой. Оттуда ласковый ветерок доносил жуткое зловоние, будто догнивал стратегический запас квашеной капусты. Именно такими представлял себе Коваль уютные болотистые лежбища Юрского периода.

Воздух нагревался с каждой минутой, и само солнце вело себя как-то неправильно. По всем прикидкам, светило должно было давно скатиться к удаленной цепочке холмов, но вместо этого точно приклеилось к небу. Коваль дважды доставал из подсумка железный цилиндр с авиационным хронометром и дважды не мог понять, кто сошел с ума, он или солнце. По внутренним ощущениям Артура, часы шли исправно. "Но если в космосе всё в порядке, - вынужден был признать Артур, - значит, не в порядке само время!" Только этого не хватало… Он незаметно показал Семену на циферблат. Тот мрачно кивнул. Качальщики не пользовались механическими приспособлениями, но с детства были приучены определять время с точностью до минуты.

– Не темнеет, - сквозь зубы проворчал Семен, поравнявшись с губернатором. - Словно время в кольцо замкнулось. Я слышал, китайские монахи так делать умеют…

– Здесь так бывает, - откликнулся вездесущий ксендз. - Иногда слабее, иногда сильнее; я не хотел вас пугать. Один мой знакомый, из германских колдунов, ходил за травами, но не по этой дороге, а севернее. Однажды он попал в день, который длился больше тридцати часов, а когда вернулся обратно, никто его не искал. Родственникам показалось, что он вернулся даже слишком быстро, за одно утро. Все удивились, как он успел собрать так много целебных растений…

– Выходит, если мы застрянем тут на месяц, за пылью может пройти всего неделя?

– Ты не проживешь тут месяц, - просто ответил поляк. Затем поразмыслил и добавил "ясности": - А южнее может стать совсем наоборот.

– Здесь можно собрать что-то целебное? - недоверчиво хмыкнул Качальщик, заматывая лицо шарфом.

Он последовал примеру Карапуза: достал пузырек и выдавил на ткань несколько капель настойки, чтобы вонь не отбила обоняния.

– Здесь я даже голой рукой к земле не стал бы прикасаться, - бросил Станислав. - Но севернее, в предгорьях, много хороших трав.

Головной жеребец Карапуза увлекал своих сородичей по сложной зигзагообразной траектории: петлял между торчащими из гравия трубами, антеннами, верхушками высоковольтных мачт. Иногда, точно лишайник, возникал на пути кусок дремучего бурелома. Тогда направление подсказывал ехавший вторым Станислав. В редких рощицах слышалось птичье пение, на обочине мелькали силуэты мелких зверьков, затем зелёная полоса обрывалась, будто отрезанная ножом, и отряд снова видел вокруг лишь безжизненную степь с отпечатками тысяч "проглоченных" строений, озерами солярки или пахучими гейзерами химикатов.

В какой-то момент на вершине холма невесть откуда возник кусок автобана и рощица чахлых осинок. Коваль скомандовал привал и помывку. По крайней мере на открытом пятаке никто не мог подобраться незамеченным. Станислав отнесся к идее привала крайне скептически и настоял на том, чтобы не сходить с бетона. В сторонке нашли канаву с чистой водой, дали сперва понюхать тигру. Лапочка не отвернулся, но Артур даже для бани скомандовал воду вскипятить.

Приведя себя в порядок, губернатор вернулся в седло и попытался сориентироваться на местности. Масштабы разрушений превосходили самые дерзкие фантазии.

Никакой Качальщик не сумел бы столь высококачественно искрошить то, что люди создавали тысячелетиями. Если бы не молчащий счетчик, Коваль охотно принял бы версию давнишнего ядерного взрыва. До Большой смерти плотность населения в этих районах была чрезвычайно высока. Здесь, без сомнения, поработала Метка, гораздо страшнее, чем та, которую Артур когда-то вызвал к жизни в Москве. Но Метка выдохлась, не закончив страшную работу…

– Там, южнее леса, город, - Артур передал бинокль Станиславу. - Не пойму, как он мог сохраниться.

– Я уже начал бояться, что мы сбились с пути, - криво ухмыльнулся святоша. - Три года назад всё было иначе…

Он не успел договорить фразу, потому что Христофор и Семен, жевавшие на попоне бутерброды, вскочили одновременно. Не успели они распрямиться, как Даляр уже перекатился на горячем пружинящем бетоне и направил пулемет в сторону, куда указывал придворный колдун.

– Что там, Христя? - выкрикнул Карапуз.

– Очень быстрое и снова поверху и под землей…

– Это рой, - побледнел ксендз. - Я говорил, что нельзя останавливаться!

В ватной тишине пронесся нарастающий шелест. Затем шелест перешел в мягкое гудение. Люди вскочили на ноги, лихорадочно озираясь, лошадь мамы Роны звонко заржала, поднялась на дыбы и чуть не зашибла передними копытами хозяйку. Карапуз запрыгнул на своего жеребца, потянул из лямок шестиствольный пулемет. Из всей команды лишь он один мог управляться с ним.

– Там, там! - повторял Христофор, обняв шею своего коня.

В болотистой низинке поднималась к небу колченогая конструкция, увенчанная пластиковым коробом с надписью "Шелл". Вдалеке поблескивали верхушки гигантских нефтеналивных цистерн. Между ними по направлению к дороге скользило темное облако. В бинокль это походило на многократно скатанный рулон проволочной сетки.

– Коням - лежать! - скомандовал Артур, выхватывая оружие. - Семен, выпускай летунов!

– Бесполезно, - сказал ксендз, но Качальщик уже вспорол на спине резервного коня мешки с боевыми мышами.

Шесть хищных голов лязгнули зубами; летунам не надо было объяснять, где находится противник. Конь, почуяв хищников, шарахнулся в сторону и случайно задел Семена копытом. Мыши взмыли в воздух, на ходу выстраиваясь в боевой клин. За последнюю разработку Коваль заплатил генетикам вдвое больше обычного; новые мыши обзавелись легкой броней, двумя втягивающимися когтями, а яда теперь хватало, чтобы в одиночку завалить быка.

Семен от удара копытом покатился по земле, к нему бросилась мама Рона. Испуганный конь рванул в сторону, соскочил с дороги и, никем не остановленный, понесся навстречу рою, унося на себе канистру с водой и свернутые палатки… Свободные лошади сбились в кучу и бесновались, как стая чертей. Слава богу, путы не позволяли остальным гигантам рвануться наутек…

Ровный гул перешел в пронзительный хорал, точно на три ноты стенала сотня кастратов. Темная туча размером с волейбольную площадку, а по форме очень похожая на хоккейную шайбу, насквозь прошла короб с рекламой немецкого машинного масла. Вывеска взорвалась мельчайшими брызгами. Следующим на пути тучи стал чердачный этаж затонувшего автомобильного салона. Словно не замечая препятствия, рой проделал в перекрытиях здания дыру и продолжил атаку.

Ошалевший от ужаса конь по касательной приближался к вероятному противнику, разбрасывая содержимое рюкзаков. Летуны мчались двумя клиньями, собираясь зажать врага в клещи. В отличие от лошадей, они никого не боялись.

Артур поднял бинокль и почувствовал слабость в животе. Организм нечасто его обманывал. На сей раз из болота надвигалось абсолютно чужеродное создание. Мышцы словно обволакивало волной ледяного ужаса.

Рой состоял из тысяч тонких визжащих стрекоз, сцепленных между собой длинными жесткими усиками и собравшихся в сложную кристаллическую структуру.

Следующим на пути металлизированной тучи стал чердачный этаж затонувшего автомобильного салона. Рой слегка замедлился, проделал в перекрытиях здания дыру, прогрыз знак "Опель" и продолжал неукротимо взбираться на холм.

– Матерь божья! - прошелестел Лева.

– Как с ними бороться? - Коваль тряхнул соборника за плечо.

– Молиться или убегать, - просто ответил тот. - Если дорога их не остановит, остается бежать…

Губернатор не решался дать команду открыть огонь. Он был уверен, что только зря расстреляет патроны. Несомненно, усики, которыми соединялись насекомые, были невероятно остро заточены и вдобавок вибрировали, как лезвия электрических лобзиков. Но Коваль рассмотрел и другое.

Рой плыл и под землей, точно плугом вспарывая верхний слой почвы. Там, где проходила сетчатая "шайба", сиреневая осока осыпалась мелкой стружкой. Двигаясь таким макаром, подумал Артур, эти твари неизбежно уткнутся в сверхпрочную бетонку…

Обезумевший конь Семена заметил опасность, когда стало уже слишком поздно. В последний момент он затормозил, пытаясь сменить направление, провалился выше колен в глинистую кашу болота, и тут ему беззвучно и очень ровно отрезало заднюю часть туловища. Мощные ноги жеребца, даже не успев подогнуться, превратились в мелкий фарш. Коваль так и не понял, питался рой своей жертвой или нет.

Летуны достигли цели и с яростным клекотом набросились на врага. Спустя секунду всё было кончено. Живой авиации больше не существовало. Правда, можно было еще кинуть в бой четверку почтовых голубей…

– …спаси и помилуй… - тихо молился Лева.

– Через минуту они будут тут, - очень спокойно произнес Даляр.

– Всем по коням, - скомандовал Артур. - Капитан, огонь по левому флангу!

Карапуз немедленно выпустил сотню пуль.

– Так им! - закричал Людовик. - Что, гады, не нравится?

Произошло чудо, рой смешался. Гнетущий металлический хорал распался на сотни отдельных писклявых голосков.

– Полковник, огонь по правому флангу, короткими!

Коваль прилип к биноклю. Конь под ним слушался, но дрожал, как зайчонок.

Даляр повел стволом пулемета. Стрекозы понесли ощутимый урон; по крайней мере, стало ясно, что они уязвимы. Артур ясно видел, как блестящие сосиски, даже разорванные на части, продолжали не в такт взмахивать спаренными жесткими крылышками, мешая товаркам отстегивать "крепежную арматуру". Рой замер на месте, избавляясь от поврежденных частей решетки. Там, внутри, происходили сложные центробежные перемещения, кристалл спешно менялся, приноравливаясь к новому состоянию. Артура внезапно осенило, что, даже расстреляв весь боезапас, они не остановят этот бескровный суперлобзик…

– Христофор, свободных лошадей в центр! Полковник, направляющим! По моей команде - в галоп! Карапуз, замыкающим, прикрывать!

Станислав нарочно взял западнее, чтобы оставить между отрядом и железной тучей дорожное полотно. Угощая коня плеткой, Артур заметил, как на противоположной обочине фонтанами взлетели куски бетона. Рой вгрызался в шоссе.

Конница промчалась метров двести, затем, по команде губернатора, сгрудилась на следующем островке бетона. Коваль кивнул Людовику. Тот уже ждал с заряженным гранатометом на плече. Бить пришлось прямой наводкой. Даляр отскочил, зажимая уши руками.

Боевое преимущество роя стало для стрекоз палкой о двух концах. Почуяв приближающийся объект, они сгруппировались плотнее, хотя могли бы пропустить гранату сквозь себя. Взрывом тучу разорвало на четыре части; даже теперь отдельные фрагменты продолжали цепляться друг за друга. Чудовищный охотник остановился, атака захлебнулась. Артур ждал, когда рассеется дым, Людовик замер со следующей гранатой в руке. Даляр сдерживал беснующихся коней.

То, что происходило на обочине, больше всего напоминало кадры из ночного кошмара. Раскиданные по траве и бетонке стрекозы с упорным бесстрашием сползались в центр, к томуместу, где под землей поджидала неповрежденная часть роя.

– Ниже бей! - кричал Даляр, ударяя по стволу гранатомета. Позже Коваль десять раз задавал себе вопрос, мог ли он предотвратить то, что случилось. Вторая граната снова угодила в цель, но Людовик слишком увлекся и, не слыша окриков Даляра, ринулся вперед. Очевидно, ему хотелось засадить третий заряд еще ниже, вплотную к земле, туда, где, скорее всего, помещался мозг кровожадной проволоки. Он пробежал десяток метров, не замечая, что рой всё быстрее движется ему навстречу, и замешкался, перезаряжая гранатомет. В этот миг из дымной завесы вырвался неровный сетчатый шар и разрезал бравого капитана на части. Вряд ли рой действовал осознанно, скорее бесился кусок его организма, оторвавшийся при взрыве предыдущей гранаты. Коваль уже успел прокрутить в голове сюжеты из фантастических книжек, читанных в детстве, и сделал для себя вывод, что о коллективном разуме речь не идет. Тварь действовала на уровне простейших инстинктов.

Все кричали одновременно. Даляр поливал остатки роя из пулемета, Семен набивал для полковника магазин. Карапуз, соскочив с коня, приседая под тяжестью своей шестиствольной махины, топал через дорогу, как разгневанный носорог. Мама Рона плакала, натужно хрипел Свирский, удерживая коней. Даже ксендз отчаянно ругался.

Артур уже видел, что похоронить Людовика им не удастся. Он соскочил с коня и, превозмогая отвращение, подошел к застывшему над трупом друга Даляру. Плечи полковника вздрагивали, он указывал Ковалю пальцем, не в силах произнести ни слова. Оставляя широкую кровавую полосу, проволочная амеба волокла останки Четырнадцатого к обочине. Тонко вибрирующие усики стрекоз распороли человека на десятки кусков, которые держались только за счет толстых кожаных портупей. Как ни странно, лицо почти не пострадало. Людовик смотрел в небо с тем же озорным, шкодливым выражением, как и четырнадцать лет назад, когда Артур впервые встретил его в кольце лысых псов…

– Хозяин, берегись! - окликнул Митя.

В сторонке, ощупывая друг друга гибкими усиками, ползли еще две стрекозы. По пути они объединились с третьей, затем к ним присоединились еще две, выпустили звенящие жесткие крылья…

– По коням!

Лошади неслись галопом, следуя за предводителем. Через два часа безостановочной скачки Коваль позволил перейти на шаг. Он чувствовал, что если не остановится и не хлебнет из фляги, его немедленно стошнит. При всём удобстве седел каждый шаг черного жеребца отдавался болью в позвоночнике. Позади, намотав на руки узду, тряслась белая, как простынка, мама Рона. Встретив взгляд губернатора, она сделала попытку улыбнуться.

Колонна замедлилась. От разгоряченных боков лошадей шел пар. Копыта увязали в рыжем песке, поверх него наметало сухой ржавчины сантиметров десять толщиной. Черные болота почти полностью уступили место сиреневой осоке; вблизи оказалось, что трава вымахала в рост кукурузы. К счастью, сохранившаяся под ржавчиной основа шоссе не позволяла подозрительным побегам придвинуться вплотную. Кони брели по центру складчатой полосы, между двух неестественно шуршащих, сиреневых стен. На рыжем песке прослеживалось множество следов, и некоторые Артуру совсем не нравились. Например, вот эти, где три узких пальца или когтя раздвинуты сантиметров на пять, а противостоящий им большой удален от остальных на семь дюймов. Ни Карапуз, ни Семен - самые большие знатоки леса - не могли припомнить животное с такими лапами…

Солнце на западе продолжало свои бредовые игры, то замирая, то проваливаясь ниже. У Коваля не было времени сесть и сделать замеры, он лишь чувствовал, что с прыжками светила каким-то образом связаны приступы головной боли. Оказалось, что виски периодически трещали у всех, даже у непробиваемого Карапуза, который трусил позади, для надежности развернувшись задом наперед.

Рой отстал. Пока скакали, Христофор знаками показал командиру, что далеко слева прошли еще две подобные тучки. Но они не сменили направления и не кинулись наперерез.

– Как нам отвязаться? - с трудом переводя дыхание, набросился на ксендза Семен. - Ты говорил, что до темноты покажутся горы, но нет ни гор, ни темноты. Здесь ночь хоть когда-нибудь наступит?!

– Там город! - поляк ткнул стволом карабина в приближающиеся развалины. - Путники, встречавшие рой, находили убежище в городах. В городах много металла, рой не любит металл.

– Как давно они появились? - вклинился Артур. - Ты говорил, что первый раз проходил тут двадцать лет назад?

– Они были другими… - задумался поляк. - Тогда германские крестьяне не боялись ходить за песочную стену. Они находили в развалинах много полезных вещей… Достаточно было вколотить в землю железную палку. Рой ломал об нее зубы и отступал.

Коваль переглянулся с Качальщиком.

– Наши старики говорят, что за Уралом встречалось нечто подобное, - вполголоса произнес Семен. - Неживые твари, подобные машинам. Твари, которые живут, повинуясь заклятиям. Но никто не видел колдунов, способных повелевать древними машинами.

– Судя по книгам, до Большой смерти таких умельцев было полно, - напомнил Лева.

– Значит, они набирают силу, - подвел невеселый итог Артур.

Какая-то мысль крутилась у него в голове, не давая успокоиться. Нечто важное, воспоминание, неясная аллюзия, навеянная рассказами Станислава…

– Раньше в городе всегда наступал закат, - встрепенулся Станислав и добавил, отвернувшись в сторону: - Правда, говорят, там не всегда светало…

– Командир! - Даляр избегал смотреть губернатору в лицо. - Почему ты послушался этого пройдоху? Если бы мы полетели на драконе, Лю был бы жив!

Несколько секунд полковник и ксендз, не мигая, мерялись взглядами. Руки обоих готовы были лечь на курки, но губернатор встрял между ними. Затем святоша очень медленно повернулся к Ковалю:

– Скажи своему человеку, что он вправе убить меня, если утром я не дам ему доказательство. Мы погибли бы все…

Коваль положил ладонь на вздрагивающее плечо Даляра; тот нехотя отвернулся. Краем глаза Артур видел, как Семен опустил здоровый кулак с зажатым в нем ножом.

Это лишь начало, содрогнулся губернатор. Мы не прошли и трети пути, а несем потери. Правда и то, что без святоши мы бы давно полегли. Я остановил их сегодня, но где гарантия, что они не затеют драку без меня? Каждый видит свое горе и не в состоянии рассмотреть общую проблему.

Запах гари стал невыносим. Наконец, за очередным плавным поворотом сиреневое поле сменилось пожарищем. Серые курганы золы вяло курились, как вулканы над морем пепла. На несколько километров вокруг взгляд ловил только выжженную степь. Но за степью была жизнь. Там поднимались обглоданные стихиями, но вполне приличные старинные готические постройки. Между изделиями средневековых каменотесов вклинивались конструкции двадцать первого века. Большой город, такая привычная зелень на площадях. И горящие костры.

"Кайзерслаутерн", - прочел Коваль на дорожном щите. Надпись почти выцвела, но не так давно ее подновляли.

– Там люди и не люди. Добрые и злые, - прокомментировал Христофор.

– Скажи только одно, - кинув взгляд на застрявшее, точно приклеенное к небу солнце, спросил у ксендза Артур. - Ты уверен, что нам не стоит обойти город стороной?

Брови и ресницы святоши покрывал слой гари, пот грязными ручьями тек по щекам.

– Три года назад, - медленно поднял уставшие глаза святоша, - до ухода Великого посольства, я бы сказал, что уверен…

6. НОЧНЫЕ ПИВОВАРЫ

По горам золы на брусчатке Артур сразу определил, что костры тут жгли постоянно, возможно, несколько лет подряд. Примерно так раньше выглядели осветительные приборы перед Зимним дворцом, пока не наладили нефтяное освещение. Две жаровни на площади напротив собора, еще две в конце длинной, превосходно сохранившейся улицы. Грамотно уложенные в каменных козлах столетние стволы, которые достаточно периодически подвигать, - и пламя не угаснет. Даже в сильный дождь. Впрочем, на случай дождя имелись широкие деревянные навесы. В сторонке, под рогожей, возвышались штабели аккуратно распиленных дров.

– Пивовары освещают город, - буднично произнес Станислав. - Порой солнце прыгнет - и ночь наступает слишком внезапно, а ночи тут бывают разные… Сам увидишь.

– Пивовары?! - не поверил ушам Артур. - Да кому нужно их пиво?

– Нам. Для этого мы взяли товары.

– Я не пью пива! - скривился Карапуз.

– Я тоже терпеть не могу! - подала голос мама Рона.

– Придется пить, - вздохнул Станислав, - иначе нам не пройти Желтые туманы.

– Это что еще за хрень? - насупился капитан чингисов. - Опять проделки магов?

Артур отметил, что после гибели Людовика команда впервые разговорилась. Или городская обстановка действовала на всех успокаивающе, или люди испытывали потребность сбросить напряжение в болтовне. Уверенности добавлял крепкий булыжник под ногами, развесистые каштаны в тенистых скверах и вездесущий запах дрожжей…

– Каждую осень ветры сгоняют Желтые туманы к морю, но весной они появляются снова. Они накапливаются и оседают росой. Пивовары говорят, что лет сорок назад туманы стояли круглый год, теперь они слабеют. Твой приятель Кшиштоф, - обратился поляк к Семену, - считает, что туманы рождаются на развалинах древней химии. Дожди вбирают отраву, затем вода поднимается вверх…

– А пивовары делают деньги на продаже снадобья? - усмехнулся Свирский.

– Ты можешь не пить, - равнодушно отмахнулся ксендз.

– Почему нас никто не встречает? - озабоченно спросила мама Рона.

– Жители не выходят при солнечном свете, - Станислав привстал на стременах; казалось, он постоянно что-то высматривал.

– Почему?

– Сами увидите, - пожал плечами ксендз. Отряд, никем не остановленный, проехал по главной улице почти километр и остановился на следующей площади. Артур вопросительно глянул на Христофора, тот изобразил растерянность. Тигр в корзине вылизывал шерсть. Кони, недовольно потряхивая надетыми на морды мешками, тянулись к буйным зарослям травы на тротуарах.

Оглядев площадь, Коваль испытал щемящее чувство возвращения в детство. Старая часть города походила на сказку про заколдованный замок. На плотно подогнанных каменных плитах мостовой стояли изящные чугунные скамейки. Позеленевший памятник неизвестному полководцу призывно взмахивал обломком руки. Узкие таинственные улочки разбегались от площади, маня за собой, точно задворки театральных декораций. Над стрельчатыми арками кое-где скрипели, покачиваясь, медные ботфорты, чайники и ножницы, как воспоминания о давно ушедших в небытие гильдиях мастеров. Готические шпили, обтянутые кружевом каменных украшений, прокалывали сумерки, словно гневно воздетые пальцы аристократов.

Обитые металлом дубовые двери старинных домов, казалось, готовы были распахнуться и выпустить навстречу путникам делегацию почтенных бауэров, бургомистра в буклях и при шпаге, румяных баронесс в крахмальных воротниках…

Но не появился ни бургомистр, ни придворные дамы. Вместо них, бесшумно ступая по замшелым плитам, из подворотни вышла кошка. С хозяйским видом оглядев пришельцев, она потянулась и села вылизывать шерсть.

И сразу всё вернулось на круги своя. Лапочка рыкнул, оторвав кусок от своей корзины. Кошка моментально подобралась и зашипела, выдвинув двойной ряд нижних, как у кабана, клыков. Серая мурлыка уступала тигру по всем показателям, но всё же была крупнее добермана. Из мягкой шерстки на ее затылке развернулся частокол полосатых игл, словно ожерелье дикобраза.

Коваль взглянул на сказочный городок другими глазами.

Из каждой щели настойчиво пробивалась сорная трава, по счастью не сиреневого, а самого обычного, салатного цвета. Но вперемешку с травкой поднимались вдоль водостоков серые и коричневые побеги незнакомого вьюна, украшенного роскошными пахучими цветами. Там, где вьюн вгрызался в стены, выпали камни. А на земле, вперемешку с гранитной крошкой, валялись мелкие птахи, соблазнившиеся цветочным нектаром. Вдоль улицы тротуар обрушился до уровня канализации; из черного зева тянуло затхлостью. Деревянные двери домов прогнили насквозь и проросли грибами. Карнизы густо покрывал окаменевший птичий помет, а сквозь выбитые окна там и тут просвечивало небо. Крыши очарованных дворцов давно рухнули вместе с внутренними перекрытиями.

– Вроде наших болотных котов, - заметил Лева, указывая на кошку.

– Ага, тока помельчей будут, - отозвался Даляр, поднимая арбалет. На кошку он жалел потратить пулю.

– Ишо две слева, - сказал Карапуз, запуская руки в седельные сумки.

– Не стреляйте, - попросил Станислав. - Это не дикие коты, без приказа не нападут.

Артуру не надо было поворачиваться, чтобы сосчитать животных. Их окружало восемь котов. Еще четверо притаились в засаде, за фасадом бывшего цветочного магазина. Кошки были спокойны и не представляли опасности. Это очень хорошо, значит, на пивоваров давно никто не нападал. Это хорошо вдвойне, потому что не придется убивать красивых животных, или заставлять их убивать своих хозяев…

– Сытных дней вам, охотник Борк! - вежливо произнес Станислав.

Коваль не сразу понял, к кому он обращается. А когда увидел, едва сдержал улыбку.

Плотный низенький человечек, из тех, кого кличут "метр с кепкой", закутанный как пасечник, стоял в темном проеме цветочного магазина, дополнительно заслонясь внушительным черным зонтиком. Лицо человечка скрывало широченное сомбреро с наброшенной поверху плотной паранджой.

Ксендз бегло заговорил на немецком, Коваль еле осиливал его шипящую речь. Наконец охотник Борк свистнул котам и удалился в недра магазинчика.

– Мы приглашены, - счастливо выдохнул Станислав, - лошадей надо завести во двор, там с ними ничего не случится.

Внутренность замшелой лавчонки оказалась сплошным обманом. Наверное, тут торговали цветами еще во времена курфюрстов, здание явно было построено с десятикратным запасом прочности.

Вторая внутренняя дверь открывалась в узкий, извилистый коридор. За полным мраком опять возник рассеянный свет, кирпичные аркады сменились деревянной обшивкой, и Артур догадался, что предприимчивые пивовары связали в единую квартиру целый квадрат старинных зданий. Точнее, подвальных и полуподвальных этажей, выходящих на площадь и прилегающие улочки.

За третьим поворотом охотник Борк откинул плотный полог и пригласил гостей в сводчатую залу, заставленную тяжеловесной мебелью в худших традициях немецкого средневековья. Артура с порога потрясли две вещи. Зала освещалась тремя сносными керосиновыми фонарями, а в глубине стоял ухоженный, блестящий рояль с раскрытыми нотами на пюпитре. Борк снял шляпу, повесил зонтик на крюк и постучал в смежную дверь. Потирая глаза от сна, явились еще двое мужчин, помоложе. Они удивительно походили друг на друга и на Борка. Изжелта-бледные лица в прожилках вен, красные глаза и белоснежные патлы альбиносов.

– Мои сыновья, - представил охотник. - Клаус и Фердинанд.

Гости расселись за массивными столами на твердых, отполированных лавках. По совету ксендза Коваль вручил подарки: мыло, семена, порох. На столе появилось холодное мясо, хлеб и бутыли с вином.

– Пища не заражена, - поспешно перевел Станислав. - Всё добыто на чистой земле.

И, подтверждая слова хозяев, первым приступил к трапезе.

– Первый раз вижу русских, - низким голосом произнес Борк. - Но о тебе, герр Кузнец, мы слышали.

– Что же вы слышали? - Коваль пригубил терпкое вино.

– Что ты пытаешься вернуть русским государство.

– Ну, это уж слишком, - Артур с трудом подбирал немецкие слова. - До государства нам далеко. Однако приятно, что вы знаете такие слова.

Ответил, и тут же понял, что сморозил бестактность, уравняв ночных пивоваров с лесными мутантами. Впрочем, охотник Борк не обиделся.

– Мы читаем книги, герр Кузнец. Наши отцы читали, и мои внуки будут читать. К сожалению, мы не можем посетить Петербург, но всегда рады видеть вас у себя. Мы не владеем славянскими языками, но можем говорить по-французски.

– Солнце смертельно для вас? - осмелел Лева.

– На следующий год после Большой смерти взорвался реактор на ближайшей станции, - как ни в чем не бывало объяснил Борк. - Затем, с промежутком в полгода, взорвались еще две атомные станции во Франции. Дети уцелевших рождались неспособными переносить прямой ультрафиолет. Также у нас часты заболевания крови и… еще много других проблем. Впрочем, не совсем тактично рассуждать за завтраком о болезнях.

Охотник Борк был сама деликатность. У Артура от изумления кусок застрял в горле.

– Вы говорите как человек древнего мира!

– Я же сказал, мы читаем книги. Пока другие убивают друг друга…

– Зато жители этого славного города, да и окрестностей, почти поголовно могут иметь детей, - ввернул ксендз.

Пришла очередь изумляться всем участникам похода.

– Даже не думайте, - со смехом замахали толстыми ручками пивовары. - Десятки раз мы соглашались на брачные союзы с теми, кто живет за песочной стеной. Дети рождаются, но либо не доживают до года, либо не переносят солнца и вновь возвращаются сюда. Господь разделил нас и вас, как строителей Вавилонской башни…

Артур едва не поперхнулся шарлоткой. Никогда в жизни ему не пришло бы в голову, что полудикий мутант из немецкой глубинки способен рассуждать изящней, нежели питерские книжники и святоши…

Выдержав паузу вежливости, Станислав накинулся на пивоваров с вопросами о Великом посольстве. И снова старина Борк потряс губернатора.

– Когда они прошли здесь, я имел короткую и не совсем приятную беседу с кардиналом Жмыховичем. Возможно, вследствие возникших разногласий посольство не остановилось на ночлег в городе. Впрочем, за пиво они расплатились честно.

– Так они прошли без ночевки? - ужаснулся ксендз. - Не могу поверить, что вы отказали им в гостеприимстве!

– Напротив, мы всячески уговаривали их задержаться. Солнце в те дни скакало слишком резво. А вы же знаете, мой друг, вы бывали тут неоднократно, что когда время замедляет бег, человека мучают сильные головные боли. Конечно, мы не могли пригласить в дома их всех: признаться, я никогда не видел такого скопления народа! Охотник Шульке проводил их к фабричным складам, где они могли спокойно разместить повозки под крышей…

– Отчего же вы повздорили?

– Я спросил герра кардинала, кто ему присвоил столь высокое духовное звание, и он не сумел ответить мне ничего вразумительного. И мой сын Клаус предельно вежливо спросил кардинала, куда они везут столько женщин и детей. Когда мы услышали о целях, как вы называете, Великого посольства, я позволил себе напомнить о славных годах правления папы Урбана Второго и его благородной идее возвращения христианских святынь.

Коваль покосился на святошу. Станислав, похоже, до сих пор не понимал, о чем идет речь. Остальные, кому он перевел слова Борка, также хлопали глазами.

– Очевидно, герр Жмыхович был уязвлен сравнением его предприятия с крестовыми походами, - невозмутимо продолжал пивовар. - Но я был вынужден напомнить ему, что за последующую тысячу лет все остались, что называется, "при своих", а попытки отправить на войну детей уже производились и имели соответствующий результат.

Станислав сидел словно громом пораженный, зато разулыбался старый книжник, невзлюбивший ксендза на пару с Даляром.

– Однако не это вызвало наибольшие трения, - скромно потупился Борк. - Как выяснилось, за песочной стеной герр кардинал проповедовал с большим успехом, и здесь для отправления службы ему непременно потребовался зал нашего городского собора. Видимо, он желал подбодрить своих людей перед выступлением. А у нас не так много пригодных зданий для работы и жилья. Признаюсь честно, в соборе мы коптим мясо. Очень удобно, прекрасная тяга… Просто для веры и молитвы нам вполне хватает более скромной кирхи.

Герр Жмыхович очень рассердился за такое попрание святых мест и заявил, что мы в его глазах упали ниже мерзких французских язычников, поклоняющихся Железной птице. Он даже не захотел остаться и послушать, как моя дочь играет на фортепьяно. Он сказал, что будь его воля, он бы всех нас истребил, как тех монстров, что живут на болотах.

Тогда мой сын Фердинанд спросил кардинала, не кажется ли ему, что человек, любящий своих близких, но желающий скорой смерти первым встречным, не вправе наследовать духовный сан. А мой сын Клаус спросил, насколько приближают к богу белые расшитые одежды герра кардинала и несколько килограммов золота, которые тот носит на себе? Мой сын заметил, что мы молимся в пустых стенах и не затеваем часовых литургий, с музыкой и золотыми шапками. Зато мы никого не планируем истреблять, продаем пиво всем, кто отваживается пройти Ползущие горы, и не отправляем беззащитных детей на войну с людоедами…

Охотник Борк постучал по столу, и низенькая плотная женщина в длинном шерстяном платье принесла поднос, уставленный глиняными кружками. За хозяйкой, мяукая и путаясь в ногах, семенил клыкастый котенок.

– Первую кружку надо выпить сейчас. Вы можете здесь ночевать, а для нас начинается рабочий день. Можете гулять по городу в пределах красных меток, вы увидите… Спустя три часа надо снова выпить пива, и так далее, все пять раз.

– Меня стошнит, - пожаловалась ксендзу мама Рона. - Почему ты не предупредил раньше?

– Я в рот не возьму это пойло! - с отвращением бросил Карапуз.

Коваль принюхался. Пенистый напиток отдавал жженым зерном и отдаленно напоминал крепкий "портер". Но это пиво, несомненно, варили не на ячмене. Вдобавок, на поверхности плавали мелкие вкрапления, соломинки, зернышки…

– Если бы вы задержались на два дня, - словно извиняясь, развел руками Борк, - то могли бы пить в два раза медленнее. И не надо выплевывать травы, они спасут вашу кожу от Желтых туманов.

Поневоле все приложились к глиняным кружкам. Пивовары откланялись и разом исчезли. Вместо мужчин пришел подросток, волоча на себе ворох соломенных тюфяков.

– Охотник Борк приглашает бургомистра Кузнеца осмотреть мастерские!

– Похоже, вы с пивоварами не слишком ладите, - язвительно заметил поляку Свирский. - А ты еще хотел, чтобы он дал проводника до этих самых Ползущих гор.

– Горы искать не надо, они сами нас найдут, - огрызнулся Станислав. После того, как Борк ненавязчиво утер ему нос, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. - Просто многое поменялось. Город подвинулся, лес подвинулся…

Артур не стал дальше слушать их препирательства. Подхватил рюкзак с оставшимся маленьким летуном, затянул портупею и шагнул за мальчишкой в низкую дверь.

Первый коридор вывел их в кузницу. Двое голых до пояса коротышек орудовали мехами, третий подсыпал уголь в топку. В сторонке валялись плоды вчерашнего труда - неуклюжие, неровные, но чрезвычайно толстые железные колья.

– Твой солдат погиб, потому что не знал повадок роя, - Борк стоял вплотную к зеву печи и крутил в ладонях пружинную конструкцию, смахивающую на медвежий капкан. Он уже успел переодеться в короткие штаны и кожаный фартук. Из-под белесых бровей раскаленными углями сверкали красные глаза. - Мы продадим вам немного палок. Если надумаете разбить лагерь до предгорий, вбейте их вокруг себя. Весь наш город окружен тройным рядом таких шестов, теперь мы укрепляем дороги…

– А здесь, неподалеку от вас, есть другие люди?

– Морбах, Карлсруэ, Гамбург… - пивовар задумался. - Много людей. Смотря кого считать людьми, не так ли, герр бургомистр? Пойдемте, мне хотелось поговорить с вами наедине.

– Только говорите помедленнее! - взмолился Коваль. - Я немецкий учил сто лет назад.

– Так это правда? - стрельнул взглядом охотник. - Два года назад я был за песком и встречался с травниками из Берлина. Они сказали, что к ним ходят караваны от человека, который проспал в хрустальном гробу сто двадцать лет.

– Отчасти они правы.

Борк распахнул перед Ковалем дверцу, за которой начиналась крутая лестница вверх. Они миновали вытянутое помещение хлебопекарни, где носились женщины, измазанные мукой, как громадные пельмени. На следующем этаже трое юношей-альбиносов пересыпали из ведра в плоский чан с водой невзрачную серую кашу.

– Здесь мы делаем бумагу, - небрежно кивнул охотник. - В таком случае, я не ошибся. Герр Станислав сообщил мне, что вы и ваши люди сопровождают его в поисках Великого посольства. Едва взглянув на вас, я сразу понял, что вы едва ли нанялись к святому отцу за деньги. Могу я спросить, какова ваша истинная цель? Почему шестеро человек из России торопятся расстаться с жизнью, и один уже расстался?

– У меня есть другая цель, - уклончиво ответил Артур. - Скажем так, один дом в Париже, где могут жить добрые знакомые…

Борк отодвинул засов на очередной двери, и в лицо Артуру ударил свежий ночной ветер. Солнце наконец-то закатилось, небосклон стремительно темнел, окрашиваясь в глубокие фиолетовые тона. Гость и хозяин находились на плоской площадке башни, стилизованной под средневековое укрепление. Между зубцами была прибита полустершаяся табличка с предостережением на четырех европейских языках, что за край вылезать опасно. Башня не являлась самой высокой точкой города, но обзор с нее открывался прекрасный. Пожары не пощадили районы бывших новостроек, добрая половина улиц лежала в руинах. Почти нетронутым сохранился лишь средневековый центр. Ветры и дожди сорвали крыши, обнажили внутренности верхних этажей, однако средневековые камни выдержали век безумных катаклизмов…

На ближайших площадях вовсю полыхали костры, за окраинами различались пустоши с горящей сиреневой кукурузой, а дальше царил непроглядный мрак. Лишь на западе ядовитым пурпурным заревом полыхали кудрявые облака.

– Допустим, я вам поверил, - кивнул коротышка. - Вы ищете знакомых в стане людоедов, а Станислав ищет две тысячи человек. Я лишь хотел предупредить вас, что ксендз ослеплен своей идеей, так же как были слепы те, кто шел за кардиналом. За три года здесь побывали как минимум шесть экспедиций, и все они стремились добраться до Парижа. Не только поляки, но и германцы. Станислав умолчал об этом, не так ли? Все они утверждали, что идут тропой веры: вразумлять язычников и заодно спасти заблудившийся караван Жмыховича.

И был среди них один человек, сын воеводы. Его ранил ахар, и отец попросил нас приютить ребенка… Когда стало ясно, что в теле юноши отрава и даже знахарка Хельга не может спасти его, мы спросили, не хочет ли он открыть сердце перед смертью. Ему было всего семнадцать…

Юноша поцеловал Крест и рассказал такую историю, что даже я принял ее вначале за бред, вызванный ядом ахара. А я слышал немало предсмертных историй, герр бургомистр.

Все спутники воеводы давали клятву, что никому не раскроют секрет. Но настоящую тайну знали только сын и отец. И она заключалась в том, что остальных наемников, если те разыщут пропавших, надлежало потом отравить. Никто не должен был спастись, кроме отца и сына. Мальчишка говорил об этом очень спокойно, ни единой слезинки жалости не выпало из его глаз… Даже умирая, он остался тверд, как камень, и очень напугал меня этим.

Мы не любим тех, кто во имя веры несет смерть другим, герр Кузнец.

Люди в посольстве верили, что идут обустраивать общину вокруг святого престола. Они верили, что разгонят дикарей, проложат надежную дорогу через Мертвые земли и соберут святош. Всего несколько человек в Польше знали тайную правду о хрустальных гробах и могучем имаме Карамаз-паше из города Двух Башен, из страны Турции…

– Что вы сказали? - Артур всё это время следил за странными атмосферными явлениями на западе. Там с разной периодичностью полыхали разноцветные зарницы, будто небесный электрик скреб голым проводом по крышке трамблера. Небо то темнело, то раскалывалось пополам цветастой молнией. Последние слова пивовара подействовали на ослабевшего от пива губернатора как ушат ледяной воды. - Извините, герр Борк. Ваш напиток оказался слишком хмельным для меня. Вы говорили о хрустальных гробах.

– Я никогда бы не открыл тайну исповеди первому встречному, герр бургомистр. Воевода, отец юноши, не вернулся из Ползущих гор. Он не остался с умирающим сыном, так велико было его желание опередить других. А я сказал себе, что историю о хрустальных гробах можно передать лишь одному человеку - тому, кто сам восстал из гроба. И вот, проходит два года - и вы сами приходите ко мне. Что это, как не знамение свыше?

7. ИМАМ И ДЖИННЫ

Мне было тридцать два года, когда песок снова дрогнул и покатился на север. Теперь наш город отодвинулся от края Мертвой земли вглубь на два дня караванного пути.

Один за другим взрывались древние заводы, а некоторые не взрывались, но отравляли реки на сотни километров. Я помню, как опять начала светиться земля. Первый раз она светилась на западе, когда я был совсем ребенком. Позже, когда я вырос, научился читать и вместе с прорицательницей Хельгой сравнил карты, я узнал, что это взорвалась ядерная станция в долине Мозеля. Нам повезло, герр бургомистр, что в библиотеке Кайзерслаутена не сгорели энциклопедии. Эти книги открыли нам древние названия и объяснили их смысл.

Второй раз земля дрогнула, когда начал выходить подземный газ на севере от Кельна и запылали угольные шахты. А в среднем течении Мозеля обрушились подземные склады для снарядов с ядерными грибами. Их начинка потекла в почву, песок дрогнул и захватил весь север римской земли до города Венеция. С тех пор он продолжает наступать на Италию. Потому что древняя грязь выплескивается наружу каждый год. За песком тянется полоса Мертвой земли, на которой мы живем. Это не значит, что дальше вы пойдете по сплошным Мертвым землям; там встречаются чистые районы и люди, не боящиеся света…

Мертвая земля родила Ползущие горы и Желтые туманы. Мой сын ходил в Париж. Я не хотел говорить об этом при Станиславе, ибо он ослеплен идеей и не видит истинных знамений. Так вот, мой сын Клаус ходил в Париж и южнее. Он видел много такого, что тяжело представить человеку. Он видел, как на людей нападают машины, но не видел тех, кто управляет ими. Он видел, как твердая земля засасывает человека за одну минуту…

Ты прав, герр бургомистр, когда говорил о рое. Металл не рождается и не умнеет сам по себе. Его даже нельзя научить, как существо из плоти и крови…

…Тридцать с лишним лет назад отправилась горстка отчаянных храбрецов на юг, через снежные горы Альпы. Они сумели выжить и вернулись в родной Гамбург с товарами от южных племен. Те говорили на непонятных языках, но были дружелюбны и щедро платили золотом, отдавая за оружие втрое больше, чем на севере Европы. Там, на юге, еще не было больших рынков и собственной монеты.

Вы поймите, герр бургомистр, я могу ошибаться, потому что передаю лишь отголоски чужих легенд. Их рассказывают путники, проходящие через наш город…

Гамбург и Мюнхен посылали много караванов через Карпаты и Альпы, и постепенно купцы дошли до южного моря, где стоит сияющий город Двух Башен. В городе жили племена, поклонявшиеся Уходящему месяцу и разговаривавшие на непонятном языке. Их правители приняли германских купцов тепло и поселили в лучших домах.

Позже к караванам из Мюнхена присоединились люди из Берлина и поляки. Караваны проходили земли южных славян, почти не задерживаясь, потому что только на юге их ждали выгодные сделки. В землях болгаров и мадьяр на караваны нападали бессчетное количество раз, и вольным городам приходилось нанимать множество воинов для охраны.

А после случилось так, что в самой стране Двух Башен началась война. Один за другим гибли правители. А спустя время город постигло новое несчастье. Туда вторглись племена черных дикарей с востока, которым хотелось захватить богатые караванные тропы и морской пролив, соединяющий два моря.

На долгие годы торговля с Турцией остановилась. Но германские и польские купцы продолжали водить караваны до города Генуи. Там они пересаживались на лодки и плавали к африканцам и грекам, а некоторые храбрецы ходили даже в страну Израиль.

Много лет никто не приносил нам сведений о стране, ранее называвшейся Турция. Но умирающий мальчик, сын воеводы, рассказал о людях, которые пять лет назад бежали от дикарей и попали в плен к солдатам Жмыховича. Эти люди говорили об удивительных вещах, творящихся в городе Двух Башен.

Там появился правитель, подмявший всякую иную власть, человек по имени Карамазпаша. Никто не знал, кто он такой и откуда явился в город, но он привел с собой обученное войско. Солдаты Карамаз-паши были малочисленны, но с ружьями, автоматами и даже пушками. Они пообещали местным властям очистить окрестности города от дикарей и попросили за это малость: немного пищи, самое плохое жилье и право остаться в городе.

Никто не мог справиться с набегами черных племен, но Карамаз-паша справился. Одних он отравил, других его люди закидали бомбами, а самых сильных вождей он подговорил напасть на Стамбул. Да, Стамбул! Я вспомнил имя города!..

Они напали на Стамбул и разожгли мятеж. Законная власть была сметена, Карамазпаша воцарился в Турции. Именно тогда он повелел называть столицу городом Двух Башен. Он уничтожил руками дикарей всех прежних сановников, а затем, по одиночке, перерезал тех, кто помогал ему занять трон.

Ходили слухи, что Карамаз-паша не говорил на турецком языке. Поговаривали, что никто не видел его лица под капюшоном. Также рассказывали о загадочном и страшном оружии, которым располагали его янычары. О железных повозках, плюющихся огнем, о белом порошке, который, растворяясь в воздухе, отравлял целые деревни. Но самый невероятный слух касался людей из хрустальных гробов. Говорили, что новый имам поймал двух могущественных джиннов и хитростью заставил служить себе. Эти джинны помогли ему сделать янычар непобедимыми. Джиннам достаточно было укусить мертвеца за руку - и тот оживал. Им достаточно было бросить щепотку порошка в колодец - и язва охватывала непокорные города. А выжить мог лишь тот, кто приходил к имаму с повинной. Джинны протыкали ему острым жалом локоть и спасали от смерти. Но делали рабом Карамаз-паши.

Человек, ужаленный в руку, на несколько часов попадал в рай, и готов был отдать всё, лишь бы повторить свой полет. Он снова приходил к джиннам, приносил всё свое золото, коней и имущество, лишь бы вернуться в страну грез.

Находились умники, кто якобы видел, как джинны выращивают на полях тайные растения и готовят из них снадобья, но доказать правду было невозможно. А после третьего укуса никто уже не хотел ничего доказывать. Люди ползали за Карамаз-пашой на коленях и просили взять их на службу.

Проходило время, и кости человека начинало выворачивать из суставов, мышцы сводило судорогой, а глаза застилала тьма. И боль была столь сильна, что гордые мужчины сходили с ума и умоляли джиннов избавить их от страданий.

Джинны жалили их снова. Боль уходила, но потом возвращалась, и людям…

– Вы сказали, за локоть? - перебил Коваль. - Не помните, за локоть здесь или здесь?

Он указал точку на руке.

– Этого я не знаю, - опешил Борк, - но единожды ужаленный сам приползал на коленях просить о милости. И делал за это всё, что ему велели. Таким образом, не прошло и года, как новый имам захватил все турецкие поселки и дикие пустыни к востоку. Те, кто служил у него, клялись, что так никогда и не видели лица правителя. Зато им довелось видеть, как в тайные мастерские доставляли целые горы того, что осталось от древнего мира: детали машин, обломки стекла, химикаты… В тайных мастерских работали джинны из хрустальных гробов, они собирали для имама новые смертоносные машины.

Люди страны Двух Башен повинуются Карамаз-паше и страшатся его ослушаться. Властитель заставил подданных бояться гнева их древнего бога. Он показал им, что будет с теми, кто отречется от веры. Карамаз-паша собрал новую армию, и каждому солдату было обещано место на небесах. Каждый солдат был готов один броситься в гущу врага и погибнуть с именем бога на устах.

Тех, кто был слаб в своей вере, изгоняли или убивали.

А потом прошел новый слух. Став правителем, Карамаз-паша собрался освободить от заточения других джиннов. Но хрустальные гробы со спящими джиннами раскиданы по чужим, далеким землям, и имам начал готовить войска в поход.

Первый оказался коротким и неудачным. Янычары не дошли даже до Венеции, их измотали в боях племена хорватов. После похода, в котором погибли сотни и тысячи, знать города Двух Башен осмелилась подступиться к имаму с вопросом, ради чего он собирает второе войско. И Карамаз-паша сказал так:

"Наша доля - нести наше праведное знание о небесном владыке неверным. А кто не хочет покориться древнему богу, того следует убить. Так сказано в Книге сур, а всё, что в ней сказано, надо исполнять. Кроме того, мне было откровение, и я донесу его до вас.

Для того, чтобы мы могли спокойно нести знание, нам необходимо захватить караванные тропы и портовые города неверных. Всё, что мы сделаем с именем бога на устах, будет признано на небе правильным и полезным. Если мы освободим остальных джиннов из хрустальных гробов, наша страна станет самой могущественной в мире. Эти заколдованные чародеи прячут великие тайны, и я не пожалею людей и денег, чтобы разбудить их. Общими молитвами мы изгоним шайтана, и джинны станут нам покорны!.."

Возможно, всё было не совсем так, герр бургомистр, но я передаю со слов несчастного юноши, который услышал предание от отца…

Второй поход Карамаз-паши в Мертвые земли состоялся спустя полтора года после первого. Он набрал войско из дикарей. Отборная гвардия имама была сбита из арабов и черных богатырей из африканских пустынь, но поговаривали, что личная стража состоит из светловолосых богатырей, похожих на славян. Имам никому не говорил, где именно спрятаны зачарованные гробы. Известно было только, что придется идти за песочную стену, в самый центр Мертвой земли. В особой защищенной карете везли под охраной джиннов, освобожденных Карамаз-пашой. Они не умели найти путь, но знали, где находятся усыпальницы подобных им магов. Они были призваны, чтобы снять заклятия со спящих…

В войске Карамаз-паши служили два друга из болгар. Оба имели талант техников, и обоих насильно заставили принять новую веру. Техники прислуживали в тайных мастерских. Это всё, что я о них знаю.

Они были отправлены с командой солдат в австрийский город, чтобы поискать и отобрать в брошенных фабриках уцелевшие предметы для военных нужд. Бежать они не могли: их семьи жили в городе Двух Башен и были бы немедленно казнены… Техники сделали свое дело, нагрузили обоз, отправили его в лагерь, а сами поехали следом, но по пути заглянули в какой-то красивый дворец. Осматривая первый этаж, они случайно увидели через дверной проем группу всадников, не похожих на местных жителей. Местные жители вели себя скромно и тихо, старались избегать солдат Карамаз-паши и большей частью скрылись в горах. А эти всадники ехали ко дворцу не скрываясь, и за ними на цепях бежали два огромных медведя с медвежатами. А над головой у всадников кружили ручные хищные птицы. Техники затаились в ближайшей нише. Вскоре чужестранцы спешились, привязали своих медведей и лошадей, и зашли во дворец. Они заговорили на славянском языке, который был очень похож на болгарский. Один из техников знал этот язык, потому что раньше вел дела с русскими поселениями на Черном море.

Один из вошедших приветствовал кого-то в глубине дворца и сказал, что добрался сюда, как и обещал.

– Проверили ли вы, что я просил, и уверены ли вы наверняка? - резко спросил невидимый собеседник, и властный голос его показался болгарам знакомым.

– Да, господин, - хрипло отвечал гость. - Чем крупнее войско, тем тяжелее будет миновать Мертвые земли. Наши гадания говорят, что отравленная земля сопротивляется тем сильнее, чем назойливее стремятся туда люди.

– Я уже потерял сотни замечательных воинов и почти разорил казну. Мы прошли по трупам земли болгарских и хорватских дикарей, чтобы повернуть назад? Ты это хочешь сказать, глупый Озерник? Ты даже не можешь себе представить, какова будет цена нашего поражения, если до гробниц доберется кто-то другой!

– Хрустальные гробницы Парижа день и ночь охраняют толпы язычников. Те поклоняются гробницам, как божеству, и скорее умрут, чем пропустят вас…

– Неужто жалкая толпа голых дикарей остановит пять тысяч солдат, вооруженных пушками? Когда нас пытались задержать или отказывали нам в провианте, мы оставляли за собой тлеющие угли. А ты пугаешь меня горсткой идолопоклонников!

– Это и плохо, господин, что тлеющие угли. Чем настойчивей ты будешь вгрызаться в Мертвые земли, тем опасней будет раскачиваться под тобой земля. Племена, живущие за песком, давно привыкли к враждебному миру и стали частью равновесия. Против вас ополчатся реки, горы и туманы, а также мириады нечистых тварей - плоды колдовства земли…

– А ваше хваленое колдовство, сын Красной луны? Разве вы не можете пойти с нами и оградить войско от нечисти?

– По твоей просьбе, господин, мы почти добрались до города Берн, но путь нам преградили настоящие исчадия ада - демоны, рожденные военной химией древних. Тогда мы повернули к Парижу. Там живут и нормальные люди, дети Креста, но вокруг гробниц селятся племена людоедов… Никогда в жизни нам не было так трудно, господин. Четверо из нас погибли, а трое вернулись к Озеру больными, и я не уверен, что они выздоровеют. Но если бы мы снарядили военный отряд, то погибли бы все сразу. Земля раскачана, господин, и не выносит пришлого человека, тем более с машинами и оружием.

– Так что же, Ришка, ты предлагаешь мне бросить армию и шагать сквозь песок одному? Ты в своем уме, старикашка? Либо мы пройдем туда все вместе, либо ты и твои братья придумаете, как сделать так, чтобы хрустальные гробницы больше никому не достались! Без Проснувшихся демонов никто не сумеет управлять древними кораблями! Либо я, либо никто!

– Есть и другой путь, господин. Великое посольство!

– О чем ты?

– Польские святоши вбили себе в голову, что могут вернуть в Рим наместника Креста. Они верят, что до Большой смерти в Риме находился Святой престол, которому подчинялись верующие со всех западных земель…

– Я слышал эту легенду, колдун. Нам-то что с того?

– Это не просто легенда, господин. Вместе с польскими святошами готовы отправиться и германцы, и последователи Креста из северных балтийских стран. Купцы готовы их поддержать, им позарез нужны торговые пути в Грецию и фактории в Испании. Воины Креста, как они себя называют, вошли в сговор даже с южными поселениями Франции, где земля не качалась и люди сохраняютверность Риму. Если полякам удастся их план, то соберется великая сила…

– Тем более нам нужно их опередить!

– Нет, господин, напротив. Зачинщиком Великого посольства выступает кардинал Жмыхович. Это безумец, возомнивший, что лично говорил с матерью бога. Но он ничего не знает о демонах из хрустальных гробов. А если бы узнал, то непременно повелел бы их уничтожить. У себя на родине слуги Жмыховича и многие воеводы засыпают входы в хранилища древнего оружия и разбивают то, что осталось на земле. Как ни странно, в этом они единодушны с нашими врагами, проклятыми Качальщиками. Западные святоши уверены, что в год Большой смерти бог покарал людей за любовь к оружию.

Нам не следует им мешать, господин. Наоборот, через преданных людей ты мог бы помочь им деньгами и пищей. Пусть кардинал наймет побольше солдат и идет в Рим. Пусть к нему присоединятся дураки из Германии, Литвы, Франции и других земель. Чем больше их будет, тем сильнее раскачается земля. А когда они пройдут песочную стену и свернут к Риму, ты мог бы послать лазутчиков, чтобы те помогли земле качаться. Взорвать несколько древних бомб, поджечь леса, выпустить секретные яды…

– Я видел, что бывает, когда качается земля, колдун. Это слишком опасно, демоны в гробницах тоже могут погибнуть!

– Наше гадание говорит, что этого не случится! Мы гадали на печени двенадцати дикарей, на соке деревьев, а сам я, как и обещал тебе, провел четыре недели, засыпанный землей, пока мне не открылось будущее.

Демоны не должны погибнуть, зато твои янычары пройдут в Мертвые земли без труда. Кроме того, граница песка отодвинется далеко на восток, и никто не сможет ее остановить. У германцев нет Качальщиков. Гадание говорит, что возможен исход, при котором земля треснет до Остейского моря, которое мы называем Балтийским…

А ведь твоя конечная цель, господин, состоит не в том, чтобы покорить моторы древних кораблей. Корабль, он лишь орудие… Ты сможешь без лишней крови подчинить Ущербному месяцу все земли к западу от Украины и Балтийские деревни. Качающаяся земля сотрет несколько городов, остальные принесут тебе ключи…

– Не тебе судить о моих целях, Озерник! Не забывай, что благодаря моему заступничеству твой род не кинули на съедение рыбам!

– Прости мою дерзость, господин… - хриплый голос зазвучал приниженно. - Но ты должен знать, что все мы ждем твоего возвращения. Мы молим царя Тьмы и каждое полнолуние дарим ему трех невест, чтобы он помог тебе!

– Я помню об этом. Придет и ваш час…

– Ты должен знать, господин, что сотни верных Сынов и Отцов готовы нанести удар. Только помоги нам, вложи нам в руки разящие стрелы, дай нам запретные творения твоих демонов - и мы в одну неделю сделаем так, что тебе откроется дорога на север! - говоривший тяжело дышал, сам возбуждаясь от сказанного. - Эти трусливые горожане сами выйдут тебе навстречу и будут умолять тебя принять корону, лишь бы спасти свои жалкие жизни! Мы сделаем так, чтобы у них не осталось ни одной спокойной ночи, чтобы они всякий час ожидали взрыва или огня, или потравы…

– Погоди, Риша, всему свое время, - смягчился властный голос. - Вы получите и отраву, и бомбы, и еще кое-что. Да, да, не смотри на меня так! Пока рано говорить, но чтобы укрепить сердца, можешь шепнуть своим людям… Мои джинны заточили в бутыль такую водицу, что не нужно травить целое море. Достаточно, чтобы выпили двое-трое, а дальше водица идет от человека через пот к другому, и все мрут очень быстро…

– Я не понял, господин, как можно умереть от пота?

– Не от пота мрут, дурак, а оттого, что вся водица из тела выходит. Как понос, будто ходит человек белым рисом… И так всю неделю, пока вода из тела не выйдет. Я тоже сначала не верил, но… Они показали мне. Одному пленному дали испить, а рядом, в яме, еще шестеро были. За неделю в муках полегли. Джинны велели их там, в яме, сжечь, не трогая, и засыпать. Это средство вернее, чем качать землю древней грязью, Озерник!.. Хорошо, допустим, мы ударим по югу бомбами, и стихия пойдет по Европе на север. А вдруг она захватит и восток? Вдруг она утопит нашу надежду, боевые корабли?

– Мой господин простит меня, если я напомню ему одну вещь…

– Прощаю заранее, говори!

– Немногие, господин, знают, как ты на самом деле заполучил джиннов из гробницы…

– Ну-у?! - угрожающе протянул собеседник.

– И вспомни, сколько надежд ты возлагал на их скрытые таланты! Вспомни, сколько чудес наобещали они тебе, желая подмазаться к твоей славе и подбирать кинутые тобой кости! Ты ведь поверил им, но демоны не сумели запустить боевые машины из подземелий…

– Тихо! Они сделали многое другое.

– Прости, господин. Я лишь хотел напомнить, что твоя вера в могущество хрустальных гробниц основана на словах твоих демонов. А вдруг ты, затратив силы, рискуя жизнью, разбудишь жалких книжников или лекарей? Вдруг демоны из страха за свою жалкую жизнь, будут врать тебе, что умеют запустить моторы плавучей крепости?

– Довольно, Озерник! - перебил тот, кого звали "господином". - Мы не повернем назад, но ты отправляйся в Варшаву и разузнай всё подробно. Сообщишь мне, сколько золота понадобится, чтобы подтолкнуть сборы этой идиотской затеи. Одно другому не мешает, пусть идут. Мы встретим их и превратим в пыль!

– Очень много золота нужно, господин. Я подослал к одному из воевод продажную девку. Ей приходится платить, как полковнику гвардии, но зато девчонка передает все разговоры своего вельможного пана с кардиналом Жмыховичем. Кардинал собирается купить больше шести тысяч лошадей, примерно столько же рогатого скота и заказать мастеровым сотни новых карет. Кроме того, походные кузни, пекарни, коптильные цеха… Им не собраться и за десять лет, господин, если мы не поможем!

– Хорошо, колдун. Моя казна открыта для такого славного начинания. Подкупай и покупай всё, что требуется, но чтобы никто из святош не догадался, кто им помогает. И сообщай мне обо всём!

На этом тайная встреча закончилась, а притаившиеся в нише дворца болгарские инженеры заспешили в походный лагерь. Несколько дней они обсуждали, как им поступить с этой тайной, но так ничего и не придумали. Войско Карамаз-паши прошло сквозь песок и повернуло на Париж.

От второй армии имама через месяц остались одни клочья. Кошмары начались буквально на второй день. Бесследно исчезали конные патрули и целые сотни, посланные впереди основного войска. Затем потерялась половина отставшего обоза. А когда имам принял решение вернуться и подождать, оказалось, что для солдат, охранявших пищу, прошло всего три часа, а для остального войска - почти три дня.

Люди валились с ног от голода и умирали от Желтых дождей. Многих искалечили ахары, Железные птицы и прочие нечистые твари. На пути войска вырастали деревни, но дикари точно вымерли. Сначала янычары пили в деревнях вино и закалывали скот, но потом, после массовых отравлений и смертей, начали поджигать любое встреченное на пути жилье. Больше всего народа потерял Карамаз-паша при переходе через реку, когда спокойная вода плеснула волной и утащила на дно почти половину гвардейцев…

Те, кто сумел вырваться из когтей взбесившейся природы, еле добрались до границы песка. Но имам не изменил своего решения. Спящие джинны нужны были ему для устрашения неверных и захвата западных стран.

Карамаз-паша с еще большей жестокостью угнетал болгарские племена и греческие острова. Теперь ему платили дань даже румынские купцы, которые возили товары морем в Грецию. Имам заставил платить мзду всех проходящих пролив, а подчиненные племена насильно обращал в новую веру.

Два болгарина-техника оказались в числе тех, кто благополучно вернулся в город Двух Башен. Теперь они работали над сборкой сложного устройства для перегонки жидкой химии в белый смертельный порошок. Химической мастерской заправляли послушные Карамаз-паше джинны, и последний порошок стал самым ужасным из всего, что они придумали. Техники поняли, что лазутчики имама должны раскидать порошок по чистым водоемам Италии, пока Великое посольство не достигло Рима. Страну Двух морей обрекли на новую Большую смерть…

И тогда болгары решились бежать и предупредить людей на западе о том, что их ждет. О военной крепости, которая стояла на якоре где-то вдали от берега, и ждала, когда джинны вдохнут жизнь в ее моторы. О неизбежном провале Великого посольства и ядовитом порошке.

Техники бежали на север через Румынию. Они добрались до Варшавы, но опоздали. Великое посольство уже ушло за песочную стену. Болгарам не повезло дважды, потому что они попались в руки к воеводе, который ненавидел кардинала Жмыховича. Воевода собрал верных дружков, и общим решением дело замяли. Польские сановники мало что слышали про Турцию и Карамаз-пашу. Но смекнули, что коли Мертвые земли закачаются, то никакой имам не сможет выступить в Париж немедленно. А еще они смекнули, что если всё это правда, то Карамаз-паша заплатит огромные деньги за хрустальные гробы…

Несчастных перебежчиков удавили, а воеводы начали готовить собственную экспедицию в Париж. Когда не вернулись гонцы от Великого посольства, в Варшаве началось брожение. Воеводы, в том числе и отец того самого раненого мальчика, сделали всё, чтобы очернить кардинала Жмыховича. Им нужно было, чтобы люди считали их героями. А затем Мертвые земли перешли в наступление, и редкие путешественники понесли вести о Желтых туманах над океаном и горящих лесах Рима. Воеводы поняли, что болгары сказали правду и следует немедля идти на поиски хрустальных гробов.

Герр бургомистр, раненый мальчик лишь честно признался в том, что слышал в отцовском доме. Его отец и другие (там были и святоши) понятия не имели, что делать с гробами, если удастся их найти и отбить у дикарей. Можно было продать демонов имаму. Можно было заманить Карамаз-пашу для совершения сделки и убить во имя святого Креста. Тогда ближайший друг воеводы, епископ Тышец, мог возвыситься над всеми святошами Польши. И наконец, можно было попытаться приручить джиннов и заставить их служить себе.

Они посылали малые отряды, один за другим, и люди сообща собирали для них еду и золото. Все верили, что воеводы ищут пропавшее посольство. Но те плевать хотели на посольство, они рвались к Парижу…

Мы проговорили с раненым ребенком почти целый день, пока его отец охотился и высматривал лучшую дорогу.

С воеводой прискакали почти полсотни конных. Он очень боялся, что перед кончиной сын успел открыть сердце кому-то из нас. Но мы убедили его, что не имеем духовного сана, а потому не могли бы принять чужую исповедь. Храни нас святой Лютер, он дозволил мне ложь, спасшую моих детей…

Он честный человек, этот ваш ксендз Станислав… Только он обманут, как и многие другие.

– Вы полагаете, герр Борк, что посольство погибло?

– То, что натворили слуги имама на юге, докатилось и до нас. И продолжает усиливаться. Я боюсь, как бы время окончательно не остановилось, герр бургомистр…

До Артура вдруг дошло, какой собачий холод стоит на вершине башни. Солнце закатилось, но луна над немецким городком так и не появилась. Над покореженными шпилями словно развернулось мохнатое пыльное одеяло, скрывшее звезды и спутавшее все ориентиры. Внизу, на кривых улочках, помощники Борка разжигали дополнительные костры. За шиворот Ковалю непрерывно попадала холодная морось; казалось, дождь налетал отовсюду, сверху и с боков. Куда не повернись, лоб моментально становился мокрым.

– Не бойтесь, это чистая вода, - сказал в темноте пивовар. - Пока еще чистая.

– Они нашли гробы? - тихо спросил Артур.

– Я разве вам не сказал? - усмехнулся Борк. - Никто из них не вернулся. Во всяком случае те, кто ушел этой дорогой. С ними были опытные проводники, некоторые водили купцов через Ползущие горы еще двадцать лет назад. Никто не вернулся.

– Откуда вы знаете, что Карамаз-паша не захватил хрустальные гробницы? Ведь он теперь, как я понял, отказался от мысли о большой армии…

– Потому что дикари по-прежнему охраняют свои святыни, и Железные птицы кружат над городом. Мой сын, со взводом верных людей, неделю назад вернулся от Ползущих гор. Он встречался с теми, кто шел из Парижа. Пока там всё спокойно, если можно так назвать бесконечные местные раздоры. Кстати, дороги больше нет, вам придется идти прямо через пески, - Борк выжидающе замолк.

– Мне осталось спросить вас, герр охотник, почему вы всё это рассказали мне, а не Станиславу?

Пивовар помолчал, опираясь на мокрый каменный парапет. В слабом свете лампы, оставленной на винтовой лестнице, Артур различал его кряжистую фигурку в кузнечном переднике. Пивовар смотрел вниз, на родной городок, свою мрачную колыбель и защиту от ненавистного солнца.

– Потому что один Проснувшийся может разбудить и других. Так я думаю, герр Кузнец. А еще я думаю, что осталось очень мало времени, и совсем скоро Карамаз-паша начнет откапывать дряхлое французское оружие в подземных карманах. Если его опередить, то есть шанс, что мои будущие внуки не вырастут в рабстве.

– Так вы всё-таки можете нас провести?!

– Я еще раз спрашиваю вас, герр Кузнец, зачем вы хотите попасть в Париж?

Артур видел лицо охотника как бледное круглое пятно, на котором полыхали два красных уголька.

– Ладно, ваша взяла, - признал Коваль. - Я действительно хотел разбудить своих коллег. Я слишком долго откладывал… Ждал, пока Качальщики создадут достаточно мощных драконов, чтобы не рисковать идти пешком.

Борк закивал, в глазах его загорелось неподдельное любопытство.

– Как вам повезло, что Хранитель отговорил вас лететь! - разволновался он. - И как бы я хотел взглянуть на живого дракона. Недавно сюда начала залетать вся эта нечисть с юга, но пользы от них, как вы понимаете, никакой.

– Вы проводите нас, герр охотник?

– Я должен обсудить с братьями и сыновьями, - Борк шагнул к выходу на лестницу. - Вы убеждены, что ваши… коллеги не принесут нам нового колдовства?

– Они не умеют колдовать, но могут быть очень полезны.

– Полезны… Боюсь, мы не совсем понимаем друг друга. Ну, впрочем, ладно, - пивовар шмыгнул носом. - Пока отдыхайте.

– Кстати, - вспомнил Артур, спускаясь за коротышкой навстречу сладким запахам пекарни. - А почему вас зовут охотником? Или так у пивоваров всех принято называть?

– Не всех, - без улыбки ответил крепыш. - В наших городах охотник - это больше, чем у вас бургомистр. Чтобы заслужить право так называться, надо одним ножом убить ахара.

– А это так сложно? Ахары, они страшнее, чем рой?

– Ну, как вам сказать?.. Рой, по крайней мере, можно успеть заметить.

8. КАБАНЫ И АХАРЫ

Как и предсказывал главный пивовар, Станислав не поверил ни единому слову насчет предательства воевод. Однако он заметно повеселел, когда узнал, что поедут Борк и оба его сына. Плату Борк запросил весьма немалую и в странной форме.

Если экспедиция вернется к песочной стене живая, Коваль подарит пивоварам всё тяжелое вооружение и патроны, и всех свободных Черных коней. А пока что, для страховки, губернатора заставили отсыпать граммов двести золота, килограмм серебра и подарить одного коня. В соседство к Лапочке добавили ящики с боеприпасами, а бесполезных голубей и канистры с водой оставили в подвалах ратуши. Борк пообещал, что разыщет чистые источники по пути.

Пивовары нарядились как привидения, все открытые части тела густо обмазали белой мазью, нацепили самодельные очки с темными стеклами и замотали лица шарфами.

И началась бешеная ночная скачка, поскольку охотник хотел затемно добраться до деревни, где обитали его родственники. По прикидкам Артура, за три часа непрерывной скачки отмахали километров сто пятьдесят. Походный строй теперь выглядел иначе. Впереди, на одном коне, тряслись вместе с котами Клаус и Фердинанд, Борка взял к себе в седло Качальщик. У пивовара, к неудовольствию ксендза, еще за ужином нашлись с Семеном Вторым общие темы. Они долго обсуждали, сколько понадобится Хранителей меток, чтобы очистить посевные угодья вокруг города. Борк спрашивал, чем можно заманить в гости русских волшебников, а Семен дознавался, где растет травка, которую пивовары добавляют в свой напиток. Глядя на них, Коваль пришел к выводу, что только шесть кружек пива могут устранить языковые барьеры…

Стоило тронуться с места, как охотник развернулся задом наперед, поднял очки и упер в колени два заряженных обреза. Семен пристегнул коротышку к своей портупее и получил инструктаж по выполнению простейших команд.

Оказалось, что пивовары Кайзерслаутерна, когда выезжают верхом пострелять, именно так и поступают, хотя их лошади в два раза меньше. Один рулит, а другой отстреливается.

Иначе догонят и съедят…

Семен теперь ехал в арьергарде, на некотором удалении от отряда, чем очень нервировал Христофора. Сын Красной луны необычайно разговорился. Он не уставал повторять на скаку Ковалю, что совсем недалеко прыгает что-то живое, большое и злое. Затем он обнаружил, как что-то большое, не злое, но любопытное ползет справа. Артур до рези в глазах вглядывался в темноту, но не видел ничего, кроме бесконечного засилья кукурузы. Что-то там несомненно передвигалось. Порой очень даже шустро, но Артур не успевал замечать.

Несмотря на мрачные прогнозы ксендза, восход наступил и застал путешественников на самой границе травы и леса. Пивовары на ходу натянули маски из плотной ткани. В который раз Артур поразился феноменальному зрению чудесных лошадок. Всадникам казалось, что три с лишним часа они мчатся по ровному шоссе, но на самом деле "шоссе" оказалось довольно узкой тропой в ямах и рытвинах, утыканной по обочинам железными костылями…

– За деревней тропа кончается, - предупредил Клаус. - Поедем по насыпи, там, где ходили машины на стальных колесах…

Первый луч солнца пробил мрак. Сзади, из узкого коридора сиреневой кукурузы, не торопясь, подъехал Семен. Ноздри Артура издалека уловили пороховую гарь. Выходит, что Борк стрелял в кого-то, но на такой скорости, да еще при сильном боковом ветре, звук отнесло в сторону…

– Кабаны, - успокаивающе сказал охотник. - Голодные, шли по следу.

Деревня состояла из двух десятков разбитых в хлам особнячков середины и конца двадцатого века. Пивовары жили в двух старинных зданиях: кирхе и кирпичном владении бывшего суда. Еще там сохранилась сносная конюшня какого-то спортклуба и совсем уж дряхлая постройка с горделивой надписью "Полиция". У входа в "полицию" был врыт камень, на котором готическим шрифтом значилось, что принц такой-то изволил остановиться в данном населенном пункте на ночлег и даже толкнул речь перед обывателями. Эти немаловажные события произошли на рубеже восемнадцатого столетия.

В середине двадцать второго столетия на памятной плите грелась колоссальная улитка размером с болонку, а напротив, в пыли, оранжевые лопухи приманивали мух запахом тухлятины.

Борк быстренько пошептался со своими и, забрав сыновей, отправился на боковую. Он заранее предупредил Артура, что час для сна придется выкроить.

Неулыбчивые, бледные дети - точные копии взрослых - таращились из подвальных окошек на лоснящихся гигантов, отказываясь признавать в них лошадей. Трава вокруг поселения давно догорела, а посреди широкого поля золы возвышались столбы с колючей проволокой. Там, где проскакал отряд, имелись ворота, которые Борк старательно затворил за собой. До проволоки поле было распахано на огороды. Зеленели верхушки корнеплодов, наливались мякотью тыквы, в теплицах прели помидоры. Коваль подумал, что после местных дождей, не стал бы употреблять эти овощи в пищу…

Зато за проволокой пространство шириной в сотню метров изобиловало обломками техники, кусками рельсов, битым кирпичом и многочисленными кротовыми норами.

Только крот при таком диаметре норы, подумал Артур, должен быть величиной с лисицу…

– Ахары, - небрежно кивнул вернувшийся Борк. - Здесь они мелкие, трусливые…

Полувзвод выстроился в походный порядок. За крайним домиком дорожная перспектива разительно поменялась. Теперь губернатор не сомневался, что они приближаются к эпицентру Вечного пожарища. Правда, оно здорово отличалось от того, где он дрался с пиявками. Очевидно, когда-то поселок играл роль узловой железнодорожной станции; за домиками виднелись останки вокзального здания. Двухэтажные стены сложились, как карточный домик, а рядом кое-как держался длинный пакгауз, весь проросший таким же вьюном-камнеломкой, что встретил Артур вчерашним вечером в городе. Только этот вьюн был в десятки раз мощнее и пережевывал толстую кладку в крошево, как алмазное сверло.

– Когда я был тут последний раз, эти растения еще не добрались до вокзала, - сказал Станислав.

Конь Клауса первым взобрался на насыпь. По широкой дуге убегали две полосы просевших рельсов; телеграфные столбы частично попадали, бетонные шпалы утонули в глубоком мху. Слева и справа от насыпи, замыкая оборонительную линию вокруг деревни, торчала колючая проволока, а дальше, кроме размытого следа железной дороги, не было ничего.

Абсолютно ничего - ни травы, ни деревьев. Бесконечный высохший плац, словно поверхность гигантского подгоревшего пудинга. Словно кто-то устроил гигантскую вертолетную площадку посреди Сахары, облив песок напалмом. Идеально ровная коричневая корка, тянущаяся до самого горизонта, и холмики щебенки вдоль железной дороги, точно подтаявшее мороженое над кофейной чашкой.

– О, господи! - прошептала мама Рона, принимая из рук Фердинанда бурдюк с пивом. - Я не могу больше вливать в себя эту дрянь.

Коваля тоже слегка мутило от пряного травяного настоя, но он задержал дыхание и послушно опрокинул в себя очередные пол-литра.

– Солнце опять барахлит, - заметил книжник.

Но он ошибался. Светило перемещалось с положенной скоростью, просто на его пути разлилось яркое, пульсирующее сияние. Точно растекались по небу жирные комки сахарной ваты. Они возникали из знойного воздуха и плыли вдоль горизонта, пересекаясь, слоясь, наползая друг на друга…

– Это не облака, - сказал Семен

– То, о чем я предупреждал, - обернулся Станислав к невыспавшимся товарищам. - Желтые туманы, пролететь невозможно.

За несколько минут туман захватил половину голубого небосклона, и лица людей приобрели нездоровый желтушный цвет. Колонну догнал Клаус, который привез полотняные маски, пропитанные всё тем же пивом. Скрепя сердце, путникам пришлось натянуть их под бдительным присмотром Борка. Коваль с ужасом представил себе, каково приходится охотникам круглый год щеголять в плотных балахонах, да еще с намордниками на лицах…

Солнце безжалостно раскаляло землю. Поселок растаял позади, точно от жарких лучей размазались неокрепшие краски на холсте, и теперь вокруг горстки всадников расстилалась безжизненная степь. Если бы не нитка железнодорожного полотна, вокруг не осталось бы ни единого ориентира…

Коваль поравнялся с Семеном.

– Это хорошо, что сегодня туман так близко, - неожиданно обрадовал охотник. - Под отравой нет живности.

– А как же мы?

– Мы не умрем, если будем пить пиво и смачивать повязки… Если, конечно, туман не затянется на два дня, - беспечно добавил Борк.

– А если затянется?

– Тогда умрем.

– О чем это он? - поинтересовался Семен, заправляя под ремешок пыльные косички.

– Он говорит, что в туманах нет комаров, - успокоил Коваль.

– Зато есть кое-кто покрупнее, - Качальщик указал в сторону, где на мертвой земле, припорошенной пылью, отпечатались чьи-то следы.

Впереди свистнул Фердинанд. Колонна остановилась. Фердинанд подождал отца и тут же принялся горячо перешептываться с ним. Клаус спешился и сделал странную вещь: обойдя всех лошадей, он посыпал им ноги мелким порошком.

– Кабаны прошли недавно, - озабоченно обратился к Ковалю Борк. - Скажите своим людям, чтобы стреляли во всё, что движется.

В ватном покрывале белесого мха, которым неровно заросла насыпь, зияли глубокие дыры. Можно было различить четыре цепочки следов, уходящих в пустыню: одна большого размера и три помельче.

– Мать и три подсвинка, - констатировал поляк.

– Здесь свиньи так опасны? - рассмеялся Карапуз.

Коваль знал, что в бытность лесным разбойником Митя один на один ходил на матерого секача.

– Это не кабаньи следы, - помотал головой Семен. - О таких зверюгах я никогда и не слыхивал.

– Смотрите по сторонам! - прикрикнул Борк. - Опасны не свиньи, а те, кто идет за ними.

Отряд медленно двинулся дальше. Цепочка удивительных следов исчезла в желтой дымке, впереди блеснула вода и развернулась новая, бескрайняя перспектива.

Прямо по курсу спекшуюся пустыню рассекала трещина метров пяти шириной. Разлом убегал в обе стороны от железной дороги, насколько хватало глаз, насыпь обрывалась в пропасть, по счастью, неглубокую. Внизу валялась груда металла, в том числе пассажирский вагон от скоростного экспресса, сошедшего с рельсов и застывшего на противоположной стороне оврага.

За оврагом, слева и справа от железной дороги, расстилалась болотистая низина. Болото никак нельзя было назвать однообразным; вблизи оно походило на густую сеть ручейков, дававших начало более крупным речушкам, а чуть дальше разливалось в широкое желто-зеленое озеро, сплошь заросшее травами и цветами самых удивительных форм и оттенков. Вдалеке поднимались клубы испарений, смешивались с низкими желтыми облаками, образуя непроглядную, вонючую завесу. Даже сквозь пропитанную дрожжами тряпку Артур чувствовал кислый, удушливый аромат.

Христофор хлопнул себя по щеке и показал губернатору убитого комара. Теперь Коваль обратил внимание, что воздух наполнен звуками. Низкое гудение насекомых, всплески, бульканье, словно лопались на поверхности трясины газовые пузыри, короткие гортанные крики и неясное мычание.

Вот тут-то люди и увидели кабанов…

У Артура мгновенно возникло ощущение, что он попал внутрь полотна Великого каталонца. Правда, тот, когда рисовал длинноногих слонов, забыл приделать им щетину и длинные рыльца муравьедов. При известной фантазии в милых обитателях трясин можно было признать родственников свиньи. По полосатым спинкам поросят разгуливали полчища мух. Поросята толкались, повизгивали, рвали друг у друга что-то вкусненькое. Рыжая лоснящаяся мамаша шла впереди, с чавканьем вытаскивая из черной воды трехметровые ходули, недобрым глазом покосилась на людей, разинула пасть. Ее вытянутое рыло заканчивалось подвижными вздернутыми губами, из-под которых, точно два маленьких плуга, торчали загнутые вниз клыки.

Убедившись, что никто не нападает, кабаниха пошлепала дальше, туда, где торчали из воды бетонные сваи и прогуливалось еще одно "свинское" семейство. Поджарые, мускулистые поросята потянулись следом.

Путники перевели лошадей через овраг по кучам красноватой глины и продолжили путь по относительно сухому проходу между двух рядов шпал. Теперь люди ехали в два ряда, плечом к плечу. Артур добрался до переднего вагона экспресса "СаарбрюкенПариж-Руан-Гавр" - гласила чудом уцелевшая табличка на одном из вагонов, и заглянул в кабину тепловоза. Тяжелые колеса давно утонули в грязи, стекла вылетели, половина крыши превратилась в ржавое решето. Внутри поезд снизу доверху пророс болотной растительностью; среди мелких фиолетовых побегов гудели тучи мошкары, а из сплюснутой кабины машиниста выглядывала тонкоклювая щетинистая птица.

Такие же птицы, как та, что свила гнездо на сиденье машиниста, прогуливались поодаль, вспарывая ряску длинными голенастыми ногами.

Краем глаза Артур уловил быстрое движение за сигарообразной мордой поезда. Что-то пронеслось под зеленой тиной. По команде Борка Клаус и Фердинанд разом открыли огонь, остальные завертелись в седлах, не понимая, где противник.

Клаус и Фердинанд вырвались вперед и принялись обстреливать болото крупной дробью.

– Уходим, живо! - крикнул Борк.

Артур хлестнул коня, но тут позади истошно завопил Лева.

Губернатору показалось, что он разворачивается и вскидывает ствол "ремингтона" невыразимо медленно, настолько шустрой была тварь, вцепившаяся книжнику в сапог. Прадедушка ахара был когда-то обычным паучком, но со временем решил расширить среду обитания и способы кормежки. Артур убедился, насколько Борк был прав, когда говорил, что ахара надо еще заметить.

Первым выстрелом пауку оторвало две или три ноги, каждую размером с детскую хоккейную клюшку. Волосатые конечности, зазубренные на концах, разлетелись в стороны, но продолжали сокращаться, выкашивая вокруг себя мокрую траву. Блестящее хитиновое туловище монстра состояло из двух частей; на передней, плоской, как средних размеров, семейная сковородка, крепились горизонтальные челюсти полуметровой длины. Задняя часть паука, пузатое брюшко, была защищена острыми шипами и походила на туловище морского ежа.

Ахар не разжал челюстей, но одновременный залп из трех ружей разнес его в клочья. Книжник корчился от боли, его конь поднялся на дыбы. Еще один паук пулей выскочил из тины и прицелился коню в брюхо. Со своей позиции Артур стрелять не мог, но сбоку уже летел Качальщик, раскручивая изогнутый ятаган. Хищник не успел дотянуться до паха лошади, как Семен разрубил его на три части.

Стоило Качальщику коснуться босыми пятками влажной земли, как сразу с двух сторон, фонтанами разбрызгивая щебенку, винтом выскочили еще две пары зубастых жерновов. Лошадь книжника скакнула в сторону. Артур по-прежнему не мог стрелять, но Семен уже погрузился в боевой транс.

В долю секунды он развернулся бабочкой, и пауку вместо его ноги достался удар сабли. Второй ахар растопырил когтистые лапы, принимая боевую стойку. Он и вправду был дьявольски проворен, но Семен крутанулся вторично - и лишенное конечностей мохнатое брюхо тяжело плюхнулось в грязь.

Пауки подкрадывались под водой и лезли на сухую перемычку полотна один за другим. Теперь стреляли все, у кого имелось оружие, но попасть в юрких созданий было почти нереально. Артур плюнул на ружье, достал палаш и ринулся на землю в помощь Качальщику.

Семен творил чудеса. Пока Клаус с Фердинандом не без потерь закололи троих архаров-подростков, Качальщик угробил шестерых. Он моментально сориентировался и бросился наперерез стае, отсекая ее от лошадей. Он крутился волчком на узком перешейке между дырявым вагоном и скользким, сырым откосом, уходящим в болотную грязь. Ятаган в его руке превратился в сплошной сверкающий круг, за которым тянулся веер кровавых брызг. Левой рукой он успевал метать ножи.

Семен верно уловил слабое место болотных чудовищ. Когда враг зависал сверху, они инстинктивно задирали головы и открывали незащищенный участок шеи. Семену хватало этого мгновения, чтобы провести отвлекающий маневр, отступить в сторону, поджать ногу в сантиметре от клацающих зубов и нанести удар.

Он словно бы даже и не сражался, а танцевал!

Гора вражеских трупов представляла малоприятное зрелище. Потеряв дюжину особей, стая сообразила, что загорелого парня с косичками лучше не трогать.

Качальщик вытер саблю о мокрую траву.

"Молодым везде у нас дорога", - сказал себе Артур, с трудом добивая второго паучка.

В это время фиолетовые цветочки, ковром покрывавшие западный склон полотна, провалились внутрь, и из-под земли, как из катапульты, вылетел еще один зверь. Расправляя в воздухе метровые ходули, он ринулся на лошадь Карапуза. Две стрекочущие пилы вспороли лошади шкуру; завопили все одновременно, и всадник, и конь.

Не успел Митя выстрелить, как одна из крючковатых лап впилась ему в бедро, а остальные вцепились в круп коня. Ближе всех оказался Фердинанд. Он ударил двумя кинжалами одновременно, и тяжелая туша ахара осела на рельсы, так и не успев полакомиться добычей. Но шевелящиеся обрубки паучьих лап удалось удалить из-под кожи лошади лишь два часа спустя.

В суете Борк прикончил еще троих ахаров, помельче. Его способ охоты Артуру понравился. Пивовар проворно спрыгнул с коня, встал одной ногой на торчащую шпалу, а другой принялся притоптывать по сырой земле. Очень скоро возникла знакомая ямка, и хищник получил порцию дроби при взлете.

Закончив дело, Борк протянул руку вверх, и Хранитель втянул его в седло. Непостижимым образом охотник чувствовал, когда надо драться, а когда пора удирать. Солнце спряталось за мелкую тучку, болото перестало отсвечивать, и Коваль, наконец, разглядел, как основная масса врага пробирается под водой. Оказывается, людям довелось схватиться лишь с крайним левым флангом подводной армии.

Ахары проворно перемещались, выставив на поверхность тонкие усики. Их было десятка четыре, и стая уже разворачивалась широким полукругом, готовясь захватить лошадей в кольцо. Встретив неожиданное сопротивление, они споро перегруппировались, и обратили всё внимание на стадо свинок.

А точнее, на самого слабого поросенка…

Свиньи с визгом удирали в направлении твердой суши. Через пару секунд стало ясно, что ахары их гораздо умнее. У берега длинноногих поросят поджидала засада. Еще с пяток кровожадных пассатижей выпрыгнули из нор и набросились на отставшего поросенка. Они методично теснили его в сторону загонщиков. Мать-кабаниха улепетывала, задрав хвостик. С противными криками кружили в воздухе цапли.

Никто и не подумал спасать несчастного полосатика. Спустя минуту всё было кончено, лишь там, куда упала жертва, мотался клубок мохнатых тел.

"Всё как всегда, - посочувствовал Артур, - последний моет класс…"

Подбадриваемые свистом Фердинанда кони помчались между путей, всё дальше углубляясь в страну вонючих болот и комариных туч. Неожиданно возникла еще одна железнодорожная ветка, на которой тоже замер состав - теперь уже грузовой. Большая часть вагонов погрузилась в болото до самых крыш, а нержавеющие цистерны с надписью "масло" выглядели так, словно их кто-то прогрыз. Куда-то подевалась насыпь; Коваль мечтал поскорее выбраться на твердое место, чтобы лошади не провалились в зыбучую почву.

Когда слева показалась длинная бетонная плита, косо торчащая из фиолетовой ряски, Борк позволил сделать короткий привал. Сквозь бывшую станционную платформу пауки просочиться не могли. Правда, здесь в пределах видимости разгуливало стадо плотоядных коров, но Христофор показал Ковалю приземистую четвероногую утку, за которой те охотились. Клаус сказал, что коровы вполне безобидны и не выносят запах пива.

– Вам очень повезло!

Борк ассистировал маме Роне штопать левину ногу. От головы паука остались лишь хлипкие ошметки, но челюсти, больше похожие на две костяные пилы, пришлось разжимать кинжалами. Сухожилие оказалось не порванным, но десятки мелких ранок никак не хотели заживать самостоятельно. Комары всех мастей пикировали на запах крови и пытались усесться Леве на ногу сразу в три слоя, не соблюдая никакой очередности.

– Да неужели?! Вы вправду считаете, что я везучий? - от боли и гнева Свирский почти без акцента заговорил на французском.

– Конечно! - воодушевленно закивал охотник без тени юмора. - Это был самец, они более вялые и лишь слегка помогают самкам на охоте. Стая погналась за свиньями, нас заметили случайно… Но ваш Семен - удивительный боец. Мы никогда не видели, чтобы человек перемещался с такой ловкостью!

"А он ведь нас спас, - подумал Коваль. - Неизвестно, сумел бы я остановить эту мерзость…"

Фердинанд разлил последнюю порцию пива и проследил, чтобы выпили до дна. Употребили честно, никто не хотел заразиться, но Христофора всё равно стошнило. Митя, запрокинув голову, изучал, как солнце окончательно исчезает за желтой завесой. Клаус и Семен тем временем вытаскивали из его бедра костяные крючки - предсмертный подарочек ахара. Затем Борк велел развести костер, накапал в золу жидкости из фляжки и полученной кашицей заставил обмазать раны. Стойко терпевший доселе Карапуз после такого лечения взвыл от боли и чуть не кинулся на пивовара с кулаками, а Свирский провалился в обморок.

– Иначе нельзя, - извинился главный охотник. - Яд ахара съедает мозги. Если не остановить, перестанут слушаться ноги, затем руки. Немножко неприятно перед смертью…

Станислав молился, опустившись на колени у дальнего края станционной платформы. Подле него смешным напоминанием о лучших днях болталась на декоративных крюках мусорная урна со значком, запрещающим бросать окурки на пол. Христофор икал и нюхал воздух. Пахло кисло и одновременно приторно, но ветер стал свежее.

Артур наблюдал, в каком темпе кончаются боеприпасы, и впервые в нем шевельнулась мысль, не повернуть ли назад. Он был склонен доверять охотнику и не планировал вторгаться в Мертвые земли с танками и самолетами, но теперешнюю экспедицию стоило подготовить получше. Он еще в Питере слышал о песчаной стене, но считал ее всего лишь следствием выветривания почв. Он слышал об отравленных химией сотнях и тысячах гектаров, но насмотрелся этого и дома…

– Плохо дело, командир? - Даляр остановился рядом и сплюнул вниз на ползающих в фиолетовой траве улиток. - Тут вишь как… Всё смотрю и не могу понять, что там впереди…

– Это мост, - сказал Артур. - Как через Неву, только поменьше. По нему когда-то ходили паровики.

– Вот дела… Мост есть, а реки нету.

Никакой реки, действительно, не было и в помине. Две чудом сохранившиеся бетонные аркады торчали вертикально из плоской равнины. Свисавшие с опорных башен оборванные стальные тросы слегка покачивались и гудели.

– Три года назад мост лежал на боку, - сказал поляк.

Коваль попытался представить себе, что могло развернуть и воткнуть в почву тысячетонную громаду.

– Уходим! - озабоченно произнес охотник, показывая на стремительно приближающийся туман. - Прикажите закутать морды лошадям и не разговаривать, пока не доберемся до гор. Всем привязаться веревками и идти след в след.

– Я не вижу никаких гор, - глядя в бинокль, заявил Карапуз.

– След в след! - строго повторил охотник. - Горы нападают на одиночек.

Последнюю фразу Коваль не стал переводить, подумал, что неверно понял.

9. СМЕРТЬ В ПОЛЗУЩИХ ГОРАХ

– От меня одни хлопоты, - криво улыбнулся книжник, когда ему в очередной раз промывали искалеченную ногу. - Может, оставите меня тут, а на обратном пути заберете? Борк говорит, что по лесу придется пешком топать, а какой из меня скороход?

– Брось нести чушь, осталась ерунда! - оборвал Артур. - Ты для нас самый важный, тренируйся во французском!

На ночлег остановились в подвале средневековой крепости…

Сначала долго шли по камням, затем дорогу перегородили завалы промышленных зданий. Оставалось только гадать, каким образом находил охотник верное направление среди выплывающих из мрака одинаковых куч мусора.

В десятке метров над землей перекатывался и вздыхал туман, словно влажный компресс цвета разведенной охры. Иногда языки тумана доставали до земли, волочились по голой, без единого листика, равнине. Тогда Клаус сворачивал, и связанная веревками цепочка людей сворачивала за ним.

Опустилась ночь, пришлось зажечь факелы. Сквозь мелкую морось фигуры всадников казались расплывчатыми, от света факелов на слоистых ядовитых тучах плясали тени. Иногда казалось, что вокруг дробятся и рассыпаются бесчисленные зеркала, но это была всего лишь странная игра воды и света…

Полная тишина.

Когда стихал ветер, Коваль не слышал ничего, кроме фырканья коней и поступи копыт. Иногда Клаус дергал за веревку, колонна останавливалась. Из сумрачной пелены появлялся один из пивоваров, обходя всех с бутылочкой снадобья. Лошади шарахались, когда он капал им на ноздри черную жидкость, но Борку и этого казалось недостаточно. Он велел закапать зелье в глаза и людям, и животным.

На все предложения отдохнуть охотник отвечал отказом. По часам Артур определял, что наступило утро, а они всё тащились сквозь полумрак. Глаза слезились, постоянно хотелось сморгнуть, в носу свербило, а во рту скапливалась мерзкая кислая слюна. Он слышал, как позади тошнило маму Рону. То ли от хмельного пива, то ли от воздействия ядовитых паров, ему периодически казалось, что впереди трусящий конь двоится, распадается на части или начинает перебирать ногами в воздухе. Проклятое пойло никак не желало перевариваться, поднималось по пищеводу и забивало хмельными пузырями гортань. Артуру казалось, он настолько пропитался кислятиной, что от него теперь будет вечно разить за версту.

Никого. Ни насекомых, ни птиц.

Ни капли зелени и ни клочка травы.

Под копытами перекатывались камни или хрустела серая лежалая пыль.

В какой-то момент Ковалю показалось, что начало светать. Туман поднялся выше, открыв неожиданно мрачную картину. "Это уже не Дали, - подумал Артур, - это гораздо хуже…"

Они проходили по гигантской заводской территории. Над головой нависали огрызки корпусов, иначе не назовешь. Где-то не хватало стены, и перекрытия этажей вместе с лестницами свешивались над пропастью. Где-то от здания оставался один скелет, а в другом, напротив, стены держались, и не вылетели даже окна, зато внутри всё рухнуло до первого этажа.

Ржавые нитки рельсов забегали в здоровенный, плоский ангар со съехавшей набекрень крышей. В ангаре когда-то случился пожар, и теперь сквозь арку высотой в три этажа выглядывали слепыми глазками фар сгоревшие остовы маневровых тепловозов. Прямо, как рабочие пчелки, погибшие вместе с ульем…

Однажды из сумрака выплыла жуткая скульптурная группа, даже толстокожий Митя Карапуз вздрогнул и неловко перекрестился, что случалось с ним крайне нечасто. Над просевшей кирпичной балюстрадой некогда возвышалась шарообразная надстройка с широким панорамным стеклом по кругу. Скорее всего диспетчерская, внешний дозорный пункт, позволявший охватить сверху значительную территорию завода. Гигантский бетонный шар, облицованный нержавейкой, провалился до земли сквозь два этажа, но армированное стекло уцелело. И теперь изнутри таращилось полдюжины скелетов в истлевших форменных комбинезонах. Они так и замерли, придавленные креслами и упавшим потолком, словно команда погибшего звездолета.

Кони осторожно нащупывали дорогу среди трещин, обломков кирпича и арматуры. Несколько раз Артуру пришлось пригибаться, когда из мглы надвигался провисший трубопровод или пучок обглоданного кабеля. Через некоторое время туман поднялся еще выше. Клаус провел отряд по упавшим воротам, и производственные кварталы сменились жилыми.

Только здесь никто не жил, кроме скользкой серой плесени и крыс. Да и те три крысы, которых Артур успел засечь, выглядели настолько неважно, что хотелось их покормить.

Стоило выйти на ровное место, как Борк снова скомандовал в галоп, точно сзадигналась свора обезумевших пауков. Вдоль проспекта различались штабеля упавших новостроек и многоэтажная башня, свалившаяся прямо на автобусный вокзал. Сплющенные автобусы торчали из-под обломков, как раздавленные тараканы.

Артур стал размышлять, были еще живы люди на вокзале, когда обрушился небоскреб, или к тому времени всех уже прикончил СПИД?..

Еще час - и стало окончательно светло. Сквозь разрывы в лимонном мареве проглянуло солнышко. Коваль оглянулся и мысленно поблагодарил Борка за предусмотрительность: Христофор и Левушка спали на ходу. Если бы не прочная веревка, неизвестно куда бы они завернули во мраке…

Когда Ковалю уже начало казаться, что спит не только он, но и жеребец, из строительной рухляди надвинулась замшелая средневековая громада. С позеленевших, сочащихся влагой стен с карканьем поднялись тучи воронов. Желтая морось отступала, сменяясь самым обычным промозглым ветром и сереньким дождем. Вернулись комары и мухи. Укрытый "защитной" тканью Лапочка рычал на кого-то сквозь прутья корзины, но враги благоразумно не показывались.

Обогнули покатую стену с пушечным бастионом, под которым разинули пасти скульптурные львы. В глубине треснувшей арки Свирский прочел указатель: "Продолжение осмотра". Сыновья охотника шустро откатили в сторону валун, маскирующий низкую дверцу, а затем сковырнули две широкие доски, прибитые крестнакрест.

Вначале в темноту запустили Лапочку. Только после этого в тайное укрытие пивоваров вошли люди. Видимо, пивовары издавна приспособили этот подвал в качестве базы отдыха. Целая анфилада замурованных в глубине комнат с сухим полом, почти не испорченной грубой мебелью выход во внутренний дворик с пустой чашей фонтана. Нашлось место и для коней: их провели под аркой и устроили в узкой крытой галерее. Борк запретил оставлять лошадей под открытым небом.

Затем произошло настоящее чудо. Клаус достал из тайника три бронзовых чана и, взяв себе в помощь полковника с Карапузом, принес воды из колодца. Ни пить, ни мыться он не позволил, пока вода не вскипит. Пришлось разжигать костер, зато потом в маленькой часовне устроили настоящую баню. Пока русские намывались, измученные пивовары завалились спать.

У Коваля страшно ныла поясница, но он не стал эксплуатировать уснувшую маму Рону. Он обошел каждого, мужчин заставил побриться и постирать одежду, проверил состояние оружия. Христофору устроил разнос за гниющие в вещмешке остатки пищи, затем пообщался с книжником. Тот жаловался на сильные боли, но не могло быть и речи, чтобы оставить Леву в крепости: Борк, очень долго шептавшийся с сыновьями, намекнул, что назад, вероятно, придется идти другим путем…

– Они были здесь! - внезапно подал голос Станислав. - Смотрите, они поили тут коней.

Он выволок Артура на гребень стены. За мелкой траншеей, в которой с трудом угадывался крепостной ров, раскинулась колоссальная цветочная клумба с цементным островком посредине. Несколько секунд Коваль наслаждался зрелищем цветов. После лысых отравленных скал хотелось спуститься и зарыться лицом в распускающееся навстречу солнцу радужное великолепие… Потом до него дошло, что это не клумба, а кольцевая развязка автодорог, посреди которой сохранилась будка регулировщика. В будку вела лесенка, а под козырьком болтался светофор. При желании в густой росистой траве действительно можно было угадать следы давнишнего бивуака, пятна от кострищ, козлы, на которых крутили вертела, и даже черепа нескольких коров… Поляк с пеной у рта убеждал Коваля, что раз посольство преодолело Мертвые земли, то есть шанс найти его, но Артур его не слушал. Он смотрел поверх крыш городских домов, и новое нехорошее предчувствие сосало душу. Еще у Качальщиков он выработал в себе это умение предчувствовать беду. За городом поднимались Ползущие горы… Выступили в сумерках. Вынужденное безделье и тучи воронья всем действовали на нервы, но пивовары при свете выглядели совсем неважно, и губернатор согласился переждать. Несмотря на защитные средства, ночные жители получили нешуточные ожоги на лице, у всех троих слезились глаза, их мучили головные боли. Борк крепился, но было заметно, с каким трудом дался ему дневной переход.

На западе небо расчистилось, лишь кое-где, словно потерявшиеся щенки, носились в вышине желтые клочья. Чем ближе всадники подбирались к окраине городка, тем гуще становились травы и кустарники, и тем глубже покореженные дома проваливались в почву. Но в какой-то момент зелень сменилась длинными песочными дюнами, наметанными ветром поперек улиц. В первых этажах домов песок достигал уровня подоконника, но вместе с песком ветер принес, очевидно, и землю: путникам казалось, что цветники разбиты прямо в квартирах…

И вдруг улочка раздалась в стороны, закончившись небольшим обрывом. Город остался позади. Это случилось настолько неожиданно, что Карапуз, увлеченно отмахивавшийся от слепней, чуть не грохнулся, когда его конь по колени провалился в горячее рыжее крошево.

Слабый ветерок шевелил редкие колосья одичавших злаков, среди чахлых кустиков вихрились пылевые буруны. Артуру сразу вспомнилась казахская степь под Карагандой, где он бывал по делам института. Только сейчас перед ним была не степь, а подножие сопки, покрытое меленькой травкой.

Над страной Ползущих гор занимался тревожный, розовый рассвет. За первой сопкой виднелись другие, прогалины покрывала густая щетина кустарника, похожего на свалявшуюся шевелюру африканца. Артур покрутил настройки бинокля. Кусты только издали казались мягкими и пушистыми, на самом деле они представляли собой нечто вроде разновидности саксаула, жесткого и покрытого острыми колючками.

Клаус ухватил Карапуза за пояс, не давая ему шагнуть в низкую, кудрявую траву. Потом он спешился сам, бережно растянулся на животе, приложив к земле ухо, и, словно уж, пополз в гору. Фердинанд разматывал конец капронового троса, обмотанного вокруг пояса брата. Спутники Артура с недоумением следили за маневрами пивоваров. Борк приложил палец к губам, требуя тишины, и стал невозмутимо набивать трубочку.

Когда все двадцать метров троса, обвязанного вокруг Клауса, размотались полностью, тот вытащил из кармана колышек и загнал его в землю. Фердинанд передал конец своего троса отцу и отправился по стопам брата, который в это же время закрепил моток другой веревки за колышек и пополз дальше, извиваясь, будто обходил вражеские мины.

Артур вопросительно глянул на главных советчиков. Семен недоуменно пожал плечами, Христофор встал на колени рядом с Борком и погрузил ладони в рыжеватое крошево. Это был очень странный песок. Вперемешку с сухими кристаллами кварца попадались микроскопические комочки земли, бугорки семян и даже мелкие металлические вкрапления, словно брызги расплавленной меди…

– Ходит и не ходит. Вверх и вниз…

– Мы можем провалиться?

– Здесь не ходит, там ходит, - сын колдуна неопределенно помахал ладонью в северном направлении. - Очень плохо.

– Да что плохо-то? - разозлился Даляр.- Что ты каркаешь? Всё ему плохо, когда ни спроси! Хоть бы раз сказал, что впереди всё хорошо.

– Что ты там видишь? - на пару с полковником набросился на колдуна чингис.

Христофор поднял потемневшие глаза на командира, и Артур невольно вздрогнул. На него снова нахлынуло мерзкое предчувствие беды. Сердце сжало липким компрессом беспомощности.

– Нельзя идти, очень плохо! - упрямо повторил сын Красной луны. - Они не хотят нас пропускать.

– Кто не хочет пропускать? - Даляр приложил ладонь козырьком ко лбу.

Ближняя сопка вздымалась метров на сорок, в пологих барханах блестками играли солнечные лучи. Артур, сам не отрывавший взгляда от вершины, мог поклясться, что не заметил ни малейшего движения.

– Мы можем обойти горы? - решительно повернулся Коваль к охотнику.

В конце концов, подумал он, лучше сделать лишний крюк, чем игнорировать чутье колдуна. Губернатор слишком хорошо помнил, как маленький Христофор, еще будучи ребенком, спасал от засад целые торговые караваны. Сын Красной луны не всегда улавливал безмозглую опасность, вроде болотных пауков, но очень точно предвосхищал намерения дикарей…

– На севере, герр Кузнец, светится земля, - окуляры солнцезащитных очков уставились на Артура. Голос пивовара из-под шарфа доносился глухо, как из глубокой шахты. - Земля светится на три недели пути. До крепких снежных вершин. Там за один день выпадают волосы и зубы, а десны начинают кровоточить. На юг горы ползут на девять ночей конного пути, но обходить их - безумие. Там полно диких зверей и встречается рой, а у нас нет железных кольев. И укрытий на юге у нас нет. Там пески вплотную смыкаются с болотами, где полно летучих насекомых, несущих болезни. Путь только один - напрямик. Либо идем назад.

– Вы обещали мне помощь! - ощерился Станислав. - Если вы меня покинете, я пойду в Париж один.

Коваль понимал, что делает что-то неправильно; вероятно, следовало вместе подумать и примирить отряд, прежде чем продолжать движение. Но солнце поднималось всё выше, земля раскалялась. Еще немного, и отважные пивовары повернут назад, в крепость…

– Ваши ребята могут не утруждаться, - обратился Коваль к охотнику. - Сын Красной луны найдет зыбучий песок быстрее, чем они.

– Вы не понимаете, - отмахнулся Борк. - В Ползущих горах ничто не стоит на месте.

Его сыновья тем временем заколотили уже четвертый колышек и неутомимо продвигались в направлении ближайшего кустарника. Теперь между колышками тянулась бечевка с яркими лоскутками.

– Идти пешком, - сказал Борк. - Всем обвязаться веревками и спешиться.

– У нас раненый, который не может идти пешком.

Только сейчас Коваль заметил, что нога у книжника распухла и посинела, а сам старик то потел, то покрывался мурашками. Однако, не желая становиться обузой, он с удвоенным рвением строчил в блокноте путевые заметки, справлялся у пивоваров об особенностях растений, упаковывал образцы и периодически развлекался с секстаном. Предметом его отдельной гордости была вновь создаваемая карта. Компас в здешних краях не действовал; посредством бинокля, секстана и геодезического нивелира Левушка старательно прочерчивал пройденный путь на листе ватмана.

– Очень плохо, - помрачнел охотник. - Кони тяжелые, горы не любят тяжесть.

Договорились, что Свирский поедет верхом, но привяжется за пояс к Семену. Восхождение началось.

Коротышки настойчиво торили дорогу среди барханов. Стоило отряду углубиться в рыжее безмолвие, как ощущение близости дремлющего под землей врага только окрепло. Коваль пытался войти в резонанс с окружающим, как учил его Бердер, но не мог дать ясного определения угрозе. Он не видел ни коварных ящериц, ни ядовитых птиц, а самое главное - ни он, ни Семен не чувствовали в толще песка пустот, которых так боялись пивовары. Небо тоже оставалось спокойным. В зените, неотступно следуя за колонной, плавно кружили два стервятника. Затем к ним присоединился третий. Птицы ждали.

Цветочки постепенно сгинули, а наряду с рыжими вкраплениями на поверхности дюн стали появляться какие-то застывшие пятна, цвета грозовой тучи. Артур попытался набрать в перчатку горстку темной породы, но мельчайшая пудра просочилась сквозь пальцы.

Борк дал команду остановиться. Все затихли, ожидая дальнейших указаний.

– Металл, - коротко бросил Семен. - Текучий металл.

– Ты встречал такое?

– Отец говорил, что видел за Уралом. Христя прав, очень опасно. Годами может лежать - и вдруг нападает, как живое.

– Но тут нет ничего живого! - Артур опустился на колени в тени жеребца. Слабо поблескивавшие пятна покрывали рыжий склон сопки, словно оспины. Одни были величиной с рублевую монетку, другие достигали размера раскрытого мужского зонтика.

– Я же сказал "как живое", - поправил Семен.

– В вашей деревне старики не упоминали ни о чем подобном, - нахмурился Артур.

Он подобрал горсть обычного песка и высыпал сверху на одну из бляшек. Несколько секунд горка оставалась неподвижной, затем в центре образовался маленький кратер, словно ворочался муравьиный лев.

Зернышки, сухие соломинки, песчинки рассыпались в стороны, обнажив нетронутую блестящую поверхность.

– Не прикасайтесь! - окрикнул Борк. - И ничего не поднимайте с земли, если хотите жить!

Выбираемая братьями дорога походила на бесконечную череду восьмерок и петель. За первой сопкой они обошли понизу вторую, зато на третью, самую высокую, начали взбираться. Логику Клауса невозможно было понять. Иногда он падал ничком и медленно перебирал конечностями, как черепаха, отыскивающая место для кладки. Потом надолго замирал, а остальные терпеливо ждали, пока братья посоветуются друг с другом и вобьют следующий колышек. И ни разу Клаус не наступал на металлические серые пятна.

Стервятники кружили в потоках прогретого воздуха.

Теперь отовсюду проступали лишь скучные, лимонно-рыжие вершины сопок. Травы почти не осталось, зато пятна металлического порошка усыпали сопки, словно оспины ветрянки. Не успело солнце подняться в зенит, как охотник объявил о большом привале. Братья почти безошибочно вывели путников к чернеющему между приземистых холмов готическому собору, точнее, к треугольной верхушке собора, сиротливо торчащей из песка. Ксендз немедленно вознегодовал и начал разоряться, что он-де раньше проходил левее и подумать не мог, что святой храм превратят в сортир. Не обращая на него внимания, пивовары отогнули мешковину, закрывавшую узкое оконце, и забрались внутрь.

Артур представил, какой толщины должен достигать слой песка, чтобы почти полностью спрятать высотное здание. Возможно, поблизости имелись и другие дома, но стены более современных построек не выстояли перед наступлением стихии. Было нечто символичное в том, что устоял именно собор. Коваль последовал за проводниками. Как он и ожидал, под верхним перекрестием балок всё внутреннее пространство собора занимал песок. Пивовары раскинули тент, чтобы спрятаться от лучей, жалящих сквозь дырявую крышу. Борк сонным голосом повторил, чтобы не отвязывали лошадей, не трогали землю, и захрапел…

Остаток дня прошел спокойно. Когда над Ползущими горами поднялся месяц, пивоваров разбудили, и отряд снова двинулся в путь. Артур уже начал думать, что нервы сыграли злую шутку и до обещанного Красного леса осталось совсем немного, когда это случилось…

На подходе к одному из особенно крутых гребней, с Ковалем поравнялся святоша. Станислав прихрамывал. Несмотря на ночную прохладу из-под полей его соломенной шляпы стекали крупные капли пота, а ноги по щиколотку вязли в песке. Предусмотрительный Борк еще на окраине города роздал всем короткие снегоступы, но ксендз отказался. В результате он засадил себе в пятку занозу и спотыкался на каждом шагу.

– Пивовары называют эти пятна металла "свинцовой язвой", - тихо сказал Станислав. - И никогда не трогают. Как ни крути, они недалеко ушли от дикарей. Корчат из себя верующих, а сами уверены, что под землей живет дух обиженного металла, который движет горы и просачивается наружу, чтобы мстить одиноким странникам…

Поляк презрительно сплюнул.

– А сам ты в это не веришь? - спросил Коваль.

– В духа? Я верю лишь в святого духа! - гордо ответил Станислав. - А что касается язвы… Я прошел тут трижды и знаю тех, кто сделал это десять раз. А эти немцы… Посмотри на них, они перебирались через горы сотни раз - и ничего с ними не случилось.

– Так там ничего нет, под песком?

– Я всего лишь пытаюсь намекнуть, чтобы ты не слишком верил их болтовне. Порой они сами придумывают страхи, чтобы набить цену для проводников. Например, я уверен, что нам ни к чему было надуваться их гадким пивом. Желтый туман грозит смертью на высоте, но уверяю тебя, у поверхности давно безопасно.

– Ты хочешь сказать, что обойдешься без них? За что ты их так не любишь? - Коваль никак не мог понять логики этого желчного человека.

– А за что мне их любить? - недобро рассмеялся Станислав. - Они что-то темнят насчет посольства. Нам доподлинно известно, что кардинал Жмыхович повел людей именно этим путем. Мы предупреждали германцев. И как они, по твоему, поступили? Как предатели. Да, с Великим посольством шли неплохие проводники из германских травников, но чего скрывать, пивовары ориентируются в здешних местах гораздо лучше.

Они жадные, хоть и притворяются овечками! Золото их не интересует; им подавай ткани, коней, гвозди, нефть! Мне точно известно, пан Кузнец, что его преосвященство не стал бы торговаться с грязным дикарем, имея столь светлую и значительную цель.

Люди Борка просто заломили неслыханную цену. И что в результате? Эти шуты в масках заявляют, что понятия не имеют, как это мимо них просочилось целое войско…

– Послушай, пан Станислав, - осторожно подбирая слова, начал Коваль. - Ты ведь признаешь, что они люди, а не чудовища, хотя и живут за песчаной стеной?

– Ну… - ожидая подвоха, косо глянул ксендз.

– В таком случае загляни в Святую книгу, - мягко посоветовал Коваль. - Ты отыщешь там место, где сказано, что все без исключения люди суть дети единого бога. И любит их бог одинаково.

– Ты так сильно любишь своих подданных, пан губернатор?

– Но я и не говорю, что живу и работаю во имя Креста, - парировал Коваль. Он вдруг понял, что твердолобого поляка не переспоришь, и резко сменил политику. - Вот что я подумал, святой отец. Если ты прав, и Борк имеет на нас зуб, то он может попытаться заманить нас в ловушку, чтобы завладеть имуществом и лошадьми? Как это я упустил из виду?..

– А я о чем тебе толкую? - мгновенно поймал наживку святоша. - Да будь моя воля, будь у меня, как у тебя, пан Кузнец, преданные солдаты, я спалил бы этих карликов прямо в норе! Я бы их прижал как следует. Этот гаденыш Борк выложил бы немало любопытного, в том числе про Великое посольство!..

Тут Станислав замер с открытым ртом. Как раз в эту минуту отряд преодолел очередной пик и начал спуск в узкую долину между двух острых песчаных наносов. Ветры постарались здесь на славу, образовав на ровном, словно отполированном, склоне причудливые барельефы. В другой обстановке Артур признал бы, что вид открылся изумительный. Встающее солнце уже лизало вершины гор, точно розовый язычок шевелил выступы беззубых десен, а навстречу розовому с запада разгоралось неясное багровое свечение…

Но Станислав смотрел не на художества ветра, и даже не на показавшиеся за дальними барханами кроны Красного леса. Он глядел под ноги, а там понуро сидел растерянный Клаус.

Клаус искал, куда воткнуть очередной колышек - и не находил. "Свинцовая язва" густо обметала склон. Некоторые пятна сливались в сплошные полосы, образовав на песке непроходимый узор.

– Что будем делать, охотник Борк?

Пивовар молча приподнял маску и приложил к глазам подаренный Ковалем бинокль.

– Попробуем обойти южнее.

– Отец! - остановил Борка звонкий голос Фердинанда. - "Язва" нас догоняет!

На самом деле догоняла не "язва", Артур это понял с первого взгляда. Колоссальная масса песка за спиной без всякой видимой причины пришла в движение.

– Гора ползет! - ойкнула мама Рона.

– Еще как ползет… - отозвался Семен.

Он шел замыкающим и сейчас изо всех сил тянул за собой перепуганного жеребца. Коваль не успел сообразить, что происходит, но Фердинанд уже катился навстречу Качальщику, выкрикивая на ходу:

– Брось узду! Брось! Уходи!

Семен погрузился уже почти по колени, песок тек вокруг него сплошной рекой, тек с каждым мигом всё быстрее и быстрее. Наконец Хранитель осознал, что происходит, и выпустил уздечку.

Жеребца повлекло вниз; он сражался изо всех сил, но ничего не мог поделать. Путаясь в собственной сбруе, истошно, почти по-человечески крича, он барахтался посреди песчаного моря и всё пытался высмотреть огромным фиолетовым глазом хозяина, который не должен был, не имел права бросить его…

Через несколько мгновений в неглубокой воронке песка кружило лишь стремя; потом исчезло и оно. По лицу Качальщика пробежала судорога, он застыл на одном месте.

– Назад! Назад, тебе говорю! - надрывался Фердинанд, дергая веревку, которой был обвязан Семен.

Коваль почувствовал, как под сапогами исчезает твердая основа. У лошадей разъезжались ноги. Карапуз запнулся и упал на спину. Еще секунда - и он покатился бы вниз, не ухвати его за пояс малыш Борк.

Сопки ползли всё быстрее и быстрее. Казалось, смещается весь доступный обзору массив. Неустойчивый гребень, на котором стояли люди, начал разрушаться, первые ручейки оползня заскользили в лощину. Рельеф менялся, словно исполинский золотоискатель подбрасывал сито, недовольно перемешивая частицы в поисках ценной руды. С севера с нарастающим сухим шелестом, с неумолимостью цунами, раскидывая тонны пыли и оставляя за собой толстый рыжий шлейф, к людям приближалась настоящая гора.

– Вниз, быстро! "Язва" окружает!

Заражаясь друг от друга паникой, люди посыпались по наветренному склону, и уже никто не обращал внимания на свинцовые болячки пустыни. Артур бросился на помощь пивовару, тянувшему на веревке Семена. Фердинанд стонал от натуги, одной рукой ухватившись за стремя; обмотанный вокруг другого кулака фал уже разрезал ткань перчатки и до крови располосовал кожу. Семен выкарабкался, перекатился, освобождая ноги, но в эту секунду огромная волна сбила его с ног. Ремень лопнул, рука Фердинанда отчетливо хрустнула.

– Держись! - Артур, забыв обо всем, рванулся к тонущему Качальщику.

– Нет! - здоровой рукой Фердинанд ухватил его за поясной ремень. - Его не спасешь, все погибнем!

Словно в подтверждение его слов второй, еще более мощный вал нахлынул на Качальщика. Больше Артур его не видел. Подхватив в охапку скорчившегося от боли коротышку, Коваль прыгнул в седло. Кобыла Фердинанда неслась далеко впереди и уже почти скрылась из виду. Отплевываясь песком, Коваль направил коня наискосок по склону. Падение означало болезненную, хотя и быструю смерть, но каким-то чудом черный жеребец держался. Вспарывая песок когтистыми копытами, вытягивая шею, он стремглав несся на запад, а позади с противным шелестом обрушивались десятки тонн кварца - всё время в двух шагах…

Спуск сменился подъемом, и тут Артура словно ударило в спину. Но оглянуться было некогда; вылетая на вершину следующей сопки, он уже видел машущих ему ребят. Все они были в относительной безопасности: там, впереди, чертова пустыня еще не шевелилась, отряд взбирался на самый верх горы, похожей на ступенчатую пирамиду ацтеков. Маленький Борк что-то надсадно кричал, указывая в сторону…

Артур на секунду позволил себе обернуться (коротышка Фердинанд, несмотря на сломанные пальцы, вцепился в него не хуже, чем паук в паутину).

То, что Коваль увидел в последние мгновения перед тем, как закончилась буря, запомнилось ему надолго. Пересказывая впечатления той минуты Хранительнице Книги, он не находил слов, чтобы описать потрясшую его картину. За ним по пятам гналась пропасть. Отставая на шаг от задних копыт коня, морщинистая, словно прибрежное морское дно, поверхность песка исчезала, обрушивалась водопадом в кошмарную глубину. А с противоположной стороны широченная трещина мгновенно заполнялась, и на ее месте образовывалась новая долина… Все эти чудовищные превращения под монотонный, почти усыпляющий аккомпанемент струящегося песка могли свести с ума кого угодно. И, точно жадные руки, тянулись из глубины пропасти скрученные нити свинцового оттенка, - хищные метастазы опухоли, образованной миллионами тонн дряни, которую произвело человечество. Опухоль разрасталась, вылезала на свет, словно пробуя на вкус оставшийся чистый воздух и захватывая все новые территории…

Коваль продолжал хлестать взмыленного коня, даже когда земля успокоилась. Он не слышал, что кричал ему Фердинанд, не чувствовал рези в обожженных песком глазах, и только когда на стремени всей тяжестью повисли Карапуз и Клаус, он понял, что спасен…

– Всё, командир, всё! - кричал Митя, волочась за стременем.

У Клауса шапка сбилась набок вместе с капюшоном, лоб мигом покрылся волдырями. Артур вывалился из седла, хватая ртом горячий воздух. Рядом корчился Фердинанд; мама Рона и Борк уже накладывали ему доморощенную шину из шомпола. Кто-то вылил губернатору на голову бурдюк воды…

Мало-помалу командир обрел способность видеть. Ползущие горы замерли, точно удовольствовавшись жертвой. Человеческих потерь больше не было, а кроме коня Семена, погиб еще один. Вместе с лошадьми был похоронен изрядный запас пищи, бидон с нефтью для факелов и половина дефицитного динамита.

– Я не прощу себе… - бессмысленно повторял Артур.

Лева гладил командира по руке, мама Рона совала под нос ковшик с успокаивающим отваром. Все слишком хорошо понимали, что именно Ковалю предстоит встреча с отцом молодого Хранителя и лесными старейшинами. Семен погиб слишком глупо, чтобы считаться героем, и слишком страшно, чтобы ему можно было пожелать спокойного сна.

– Он был отличным охотником! - торжественно произнес Борк. - Я мог бы гордиться таким сыном. Но если ты намерен когда-нибудь достойно оплакать мертвого, подумай сначала о живых. Если твои глаза будут полны слез сейчас, мы не пройдем Красный лес.

Солнце вставало за спиной Борка, но в его черных очках отражались пляшущие блестки. Артур непонимающе разглядывал охотника, затем до него дошло.

Он развернулся - и увидел далекие огоньки костров.

Людоеды Красного леса грели воду для завтрака.

10. ВЕЛИКАНЫ КРАСНОГО ЛЕСА

Заночевали, а точнее, задневали на самой границе песка и леса. Дабы облегчить страдания Фердинанда, Артур извлек даже заветные снадобья, подаренные Анной Второй. Но у белобрысого мутанта, несмотря на фантастическую выносливость и бравый вид, кости двух сломанных пальцев не желали срастаться за один день…

На вторую ночь лагерь организовали под кроной расщепленного молнией клена. Артур дождался, пока все улягутся и незаметно поманил охотника. Освобожденная от тряпок и масок, его обескровленная физиономия казалась ликом призрака.

– Наш юный колдун хорошо слышит, герр Борк. Он обеспокоен тем, что слева за нами постоянно следят.

– Не стоит опасаться, это еще не Красный лес. Кому надо, давно знают, что мы здесь, но мелкие племена не будут нападать…

– Мне не нравится такой подход, герр Борк. Мы потеряли двух превосходных бойцов, а за смерть Хранителя мне вообще могут голову открутить…

– Мы разделяем вашу скорбь.

– Дело не в скорби. Люди пошли за мной, но я командую ими в городе, в Петербурге. Понимаешь? Здесь моя личная война, и никому невозможно объяснить, какая польза будет городу, если мы найдем других Проснувшихся. Возможно, вместо благодарности меня ждут страх и проклятия. А теперь гибнут лучшие ребята из тех, что в азарте пошли за мной, и мне становится страшно смотреть в глаза другим. Он утонул в песке, бездарно утонул…

– Он не бездарно утонул, - пивовар почти нежно коснулся ладони Артура. - Он принес жертву, чтобы мы могли пройти.

– Вы всерьез верите в это? - напрямик спросил Коваль. - Вы верите, что кто-то из нас должен был обязательно погибнуть, чтобы миновать горы?

В пляшущих отсветах костра глубокие глазницы Борка походили на дыры, выдолбленные в гипсовой свае.

– Это не просто суеверия, герр Кузнец. Под толщей гор дремлет Свинцовая язва. Она никогда не спит. Она может притворяться, что уснула, но всегда следит за теми, кто движется по горам. По эту сторону Ползущих гор есть племена, которые верят, что пески можно умилостивить жертвенным скотом. Они заводят скотину в горы, связывают ей ноги и оставляют на съедение язве. Глупцы, они не понимают, что их коров поедают птицы, а язве не нужны бессловесные твари!

– А кто же ей нужен?

Борк придвинулся так близко, что Коваль ощутил на лице его пивное дыхание.

– Язве нужен человек! Получив человека, она успокаивается. Я тоже чувствую свою вину перед ним. Мне следовало послать вперед сыновей. Никогда еще язва не нападала с такой яростью…

Артуру показалось, он нащупал во всей этой дикости какую-то трезвую мысль.

– Так горы ползут, пока кто-нибудь не погибнет?

– Горы ползли всегда, но мальчишкой я ходил через них один и редко когда встречал свинцовые отметины. Они полезли вверх три года назад, словно озверели от запаха людей. И еще… Мои родственники из Карлсруэ видели, как из Ползущих гор вышел рой.

– Что?!

– Именно так, герр Кузнец. Раньше никто не понимал, откуда берутся на земле демоны из неживого металла - существа, лишенные сердца и крови. Язва мстит людям, она продолжает дело Большой смерти. Рой сечет всё подряд, но охотится только за людьми. Однако демонов было совсем немного, пока…

– Пока Карамаз-паша не провел серию диверсий, - закончил за него Артур.

– Не знаю, что такое "диверсия", - запнулся Борк. - Вы иногда употребляете слишком умные слова… Герр Кузнец, я могу вас попросить об одном одолжении?

– Попробуйте.

– Если то, что я слышал о вас, - правда… Вы расскажете мне когда-нибудь о тех… о временах до Большой смерти?

– Если останусь жив, герр охотник.

– О, благодарение Лютеру, вы не умрете, герр Кузнец! - рассмеялся Борк. - В вас слишком много… как это сказать… Жизненной силы!

Во мраке невозможно было заметить, как кора деревьев сменила коричневый цвет на красный, но продвижение отряда резко застопорилось. Первые часа три, пока луна не поднялась в зенит, всадники тащились со скоростью улитки. Раскачанная земля словно брала реванш за раны, нанесенные цивилизацией.

Пришлось разбиться на три пары. Полковник рубил траву на пару с Христофором, а когда они уставали, их сменяли Карапуз и Станислав. В третьей бригаде орудовали кинжалами и топорами братья-пивовары. Иного способа пробиться не существовало, стожильные кони попросту вязли в переплетении стеблей, их приходилось поминутно вызволять. Прекрасно чувствовал себя только тигр Лапочка. Его выпустили из корзины, и одуревший от раздолья зверь носился кругами, то пропадая, то возвращаясь. Попутно он успевал полакомиться дичью, которая буквально кидалась под ноги. Коваль пытался разглядеть птиц и животных с мутациями, но не замечал пока ничего особенно страшного, хотя чаща кишела живностью.

Никаких аномалий, кроме поведения леса.

И продираясь сквозь этот лес, Артур невольно вспоминал иной…

За десять лет своего правления Коваль ни разу не посетил окрестности Москвы, его гнал оттуда суеверный страх, сродни стыду за содеянное. Но от караванщиков он слышал, что исполинские дубравы, захватив уже половину бывшей Московской области, продолжают медленно разрастаться и превратились в совершенно непролазную чащу. Делались попытки достичь центра древней столицы по воде, но отважные речники неминуемо возвращались обратно. Их встречали завалы из бревен, невесть откуда возникавшие буруны, водопады и целые полчища агрессивных водоплавающих. Несколько лодок перевернулось в водоворотах, и ни один, упавший за борт, не выплыл…

Теперь двухметровая просека, которую отряд прорубал с таким трудом, зарастала чуть ли не на глазах. Брызжущие соком иссеченные стебли не засыхали, а в течение получаса давали свежий побег. Однажды Артур уловил движение воздуха над головой и перехватил летящую веточку со вполне созревшими желудями. Это было невероятно: до осени оставалось добрых два месяца, но мясистые плоды выглядела вполне спелыми. Губернатор не поленился, слез с коня и закопал желуди в рыхлый чернозем. Два часа спустя он вернулся по просеке, топча молодые побеги, и раскопал одетых в шапочки младенцев.

Оба желудя ночью пустили ростки…

Однажды передовые лесорубы налетели на балку из нержавеющего сплава. Ковалю стало интересно, и, прихватив лопату, он ринулся ее изучать. Балка уходила в глубину, затем показалась широкая поперечина, запаянная в мощном шаровом сочленении. Освободившийся от работы Карапуз, ощущая переизбыток сил, решил помочь начальству. Вдвоем дело пошло быстрее…

Толщина первоклассного чернозема превышала два метра, и плодородный слой не думал кончаться. Металлическая балка оказалась верхушкой от огромных качелей. Дубы врастали корнями в парк детских аттракционов…

"Пусть будет самый страшный лес, - мысленно воззвал Коваль ко всем богам сразу. - Лишь бы не пески…"

Когда на пути попадался замшелый ствол, приходилось забирать в сторону, и такие крюки стоили большого труда; дубы и платаны достигали иногда умопомрачительных размеров, по десятку метров в диаметре. Они поднимались вверх на огромную высоту, создавая настолько плотную тень, что свободная смена "косарей" была вынуждена освещать путь фонарями. Открытый огонь Артур побоялся использовать; едва вспыхнув, трава превратила бы в факелы их самих.

Когда месяц завершил путь среди мерцающих созвездий, начали встречаться поваленные деревья. Их становилось всё больше, и все они лежали вершинами навстречу, словно на западе, там, куда стремилась экспедиция, находился эпицентр чудовищного взрыва. Артур не поленился достать счетчик, но уровень радиации был в норме…

Лапочка вел себя очень мирно, и Христофор не чувствовал приближения врага. Коваль поинтересовался у Борка, где же костры, и почему на отряд до сих пор никто не напал. Со свойственным ему оптимизмом пивовар ответил, что те, кому надо, давно засекли чужаков, но на прохожих нападают только Когти.

– Когти? - подозрительно переспросил Карапуз, когда ему перевели смысл фразы. - Я помню одну шайку на Ладоге с такими кличками. Они украли у нас жратву и двух городских баб. Тогда у меня было много силы и мало терпения. Я не стал слушать стариков, позвал с собой Гогу-мясника, Трупоеда и Бешеного лося. Мы догнали их на берегу и всех утопили, человек пятнадцать… Если здесь такие же Когти, то справимся легко.

– Здесь совсем не такие, - отсмеявшись, сказал Борк. - Но в переговоры вступать нельзя. Сразу стреляйте, а лучше - рубите ножами. Ваше орудие, - он уважительно дотронулся до метровой Митиной секиры, - подойдет как нельзя лучше…

– Вы так убеждены, что без драки мы не пробьемся к автобану? - язвительно осведомился ксендз и пояснил для русских: - До Парижа сохранился длинный кусок древней дороги в отличном состоянии. И людоеды туда не забираются, они избегают культурных поселений.

– А чем, по-вашему, лучше "культурные поселения"? - передразнил ксендза пивовар.

– Возле Парижа люди живут, как должно, - приосанился Станислав. - Они веруют в Крест и ненавидят мерзких крылатых идолов, которым возносят жертвы дикари. Парижане совершают святые таинства. Они посещают сохранившиеся храмы, и я даже видел, как отстраивают новые. Они готовы были присоединиться к Великому посольству…

– Какая прелесть, - язвительно хлопнул в ладоши пивовар. - Парижане, герр Кузнец, не едят людей, как Когти, поклоняющиеся Железной птице, но зато они охотно жгут заживо своих женщин.

– Как это? - обалдев от такого откровения, разом спросили мама Рона и Левушка. - За что?

– А за всё, - наслаждаясь замешательством поляка, продолжал охотник. - Когда у горожан заболевает коза, или если корова перестает давать молоко, они выбирают женщину покрасивее. Желательно из одиноких, чтобы за нее не могли вступиться муж и братья. И сжигают ее заживо. У вас, фрау Рона, - он галантно поклонился докторше, - было бы достаточно шансов оказаться на костре. При этом местные святые отцы с удовольствием приняли бы участие в церемонии…

– Это лишь отдельные заблуждения! - вскипел ксендз. - Не смейте примешивать бога к суевериям несчастных крестьян. Они слишком долго живут в окружении дикарей!

– А мы где живем? - напирал охотник. Еще немного, и они сцепятся, подумал Артур. Но тут ситуацию неожиданно разрядил Лапочка, почуявший в кустах какого-то крупного зверя. Затрещали ветки, раздалось рычание, все схватились за оружие, и спор сам сошел на нет…

Месяц спрятался в тучах. Трава начала мельчать, а затем сменилась пружинящим мхом и ковром из мелких кустиков, вроде черники. В свете фонариков начали длинный крутой подъем по узкой расщелине. Коваль никак не мог разобрать, куда их занесло. На расстоянии вытянутой руки возвышалась древесная масса, плотностью и цветом напоминавшая порфир. Конь послушно перебирал ногами в мягкой подстилке из перегноя. Подъем неожиданно закончился, из туч выпрыгнула луна, в ноздри ударил свежий ветер. Его хотелось пить… или, скорее, есть ложками, столько вкусных цветочных ароматов переплелось в каждом глотке.

К открывшейся панораме остались равнодушными лишь видавшие виды пивовары; даже толстокожий Карапуз присвистнул от восхищения.

На минуту Артур ощутил себя мальчишкой, оказавшемся в сказке. Он даже несколько раз сморгнул, отгоняя наваждение.

Путники выбрались на поверхность гигантского дубового ствола. Поверженный дуб вымахал до своих размеров, презрев все законы земной биологии. Его верхушка была совсем рядом, но даже тут ширина "плато" позволяла свободно разгуливать пешком. Вдалеке, в полусотне метров, на фоне млечного пути маячили исполинские корни; дуб вырвало из почвы целиком. У основания зияла колоссальная неровная воронка, уже зараставшая молоденьким подлеском.

Но самое потрясающее открытие ожидало дальше. Сказочный великан был не одинок в своем несчастье. Десятки, если не сотни гибнущих исполинов лежали повсюду. До самого горизонта, насколько хватало глаз, простиралось кладбище древесных мертвецов, и тут же поднимались новые побеги, прорастали насквозь, вживлялись в могучую кору.

А между ними покачивались мостки. Узкие, подвешенные на веревках, и широкие, двуслойные - настоящие автострады, укрепленные на мощных решетчатых распорках. Одни рукотворные тропки взбегали наверх, к задранным в небо корням, другие круто спускались в темень, к невидимой поверхности земли.

– Это город, настоящий город, - прошептала мама Рона. - Смотрите, там, внизу, окна!

Действительно, метрах в десяти ниже того ствола, где собрались путешественники, слабо отсвечивали крохотные квадратики. Артур сначала принял их за далекую колонию фосфоресцирующих грибов, но теперь пригляделся внимательнее и понял, что мама Рона права. Огоньки брызнули в окнах, как будто кто-то внутри прошел с лампадкой, или сверкнул ряд иллюминаторов фантастической, выползшей на берег субмарины.

– Внизу мы не пройдем, - упреждая вопрос Коваля, шепнул охотник. - Верхние дороги выдерживают даже тяжелые повозки, но Когти не любят, когда их путями пользуются бесплатно.

Лошадь Клауса ступила на неструганые доски моста, перекинутого между двумя стволами. Толстые, грубо заостренные бревна, уложенные в выжженные пазы, служили опорой ближайшей секции, а дальняя часть дороги, теряющаяся во мгле, тянулась уже над пропастью. Мощные волосяные канаты, закрепленные на вздыбленных корнях, удерживали конструкцию от падения.

Мост слегка покачивался на высоте шестиэтажного дома.

– Как же оно не гниет? - удивился книжник, опасливо глядя вниз, на смутные очертания верхушек молодых тополей.

– Когда мой отец взял меня в первый раз в Красный лес, эти дубы уже лежали, - сказал Борк. - Они очень крепкие, но…

– Отец, костры не горят! - из темноты вынырнул Фердинанд, уже побывавший на той стороне моста.

– Когти потушили костры - неважный знак, - нахмурился Борк. - Приготовьтесь к драке! Главное для нас - успеть добежать до поляны…

Но до поляны добежать не успели.

11. КОГТИ ЖЕЛЕЗНОЙ ПТИЦЫ

Когда миновали третий навесной мост, полого спускавшийся к черному зеву дупла, Лапочка, бежавший впереди, резко остановился и заворчал. В лунном свете серебристая шерсть поднялась дыбом, громадный кот в мгновение ока вдвое вырос в размерах.

– Впереди много, человек двадцать! - крикнул Христофор. - И целая толпа карабкается снизу по стволу!

– Лошадей в центр! - скомандовал Коваль. - Христя, прикрывай маму и Старшину!

Сзади по скрипящим мосткам уже топотали босые пятки. Коваль прикрыл глаза, впитывая в себя звуки и запахи леса. Снизу, по выступам коры, бесшумно лезли как минимум десятка три дикарей, но по мосту подбирались не только люди. Коваль чуял рассерженных зверей, но не мог определить, с кем имеет дело, пока они…

Пока они не выскочили разом из темноты и с улюлюканьем не бросились в атаку.

– Огонь! - скомандовал губернатор. - Лошадям - лежать! Патроны беречь! - и развязал тесемки на нагрудных карманах с метательными ножами.

– Почему я их не заметил раньше? Как я мог их не заметить? - в растерянности причитал колдун.

– Потому что они пришли под землей, - ответил Артур, загоняя в оба ствола по патрону. - Я чую их норы. Принюхайся! У них норы в земле, и ходы выдолблены в дереве… Карапуз, подпусти поближе!

Больше поговорить не удалось.

Митя послушно дождался, пока первые полуголые фигуры появятся в поле зрения, и щелкнул затвором пулемета.

– Не стреляйте! - крикнул Борк и с бешеной скоростью залопотал на незнакомом диалекте.

Дикари возникли разом, замыкая кольцо окружения, но нападать не торопились. Артур не мог рассмотреть лиц, видел только, что тела намазаны - не то краской, не то жиром, а в руках у многих блестит металл. Члены маленькой экспедиции плечом к плечу отступали к обломку гигантской ветки, за которой не было ничего, кроме многометрового обрыва. Лошади улеглись на неровную поверхность коры. Христофор натягивал тетиву арбалета, мама Рона, спрятавшись за тюками, взводила курки револьверов.

– Лева, что он говорит? - не оборачиваясь, спросил Коваль.

– Здорово отличается от того французского, что я учил, - отозвался книжник, изо всех сил сражаясь с поводком Лапочки. - Вроде бы, просит встречи с их главарями…

– Не стреляйте, - тише повторил Борк, откинул назад обрез и выхватил из-за пояса моток тонкой веревки. - Они не хотят нас убивать, попытаются взять живьем. Если откроете огонь, нам конец: спустят медведей!

В эту секунду Артур вспомнил, откуда ему знаком этот запах. На мосту показались сразу четверо крупных мишек. Они резво неслись вперед, задрав морды, и за каждым волочились цепи. К передним лапам зверей были ремнями приторочены короткие железные рукавицы с длинными коваными когтями. Загнутые, остро наточенные лезвия мешали животным передвигаться, медведи еще больше косолапили и оскальзывались, но при каждом прикосновении когтей к доскам во все стороны разлетались фонтанчики щепок. Коваль представил, что будет с человеком, если он попадет под удар такой лапы…

У Артура в запасе имелось около десятка метательных ножей и достаточно парализующего яда. Не успели медведи соскочить с моста, а погонщики - развернутьподслеповатых хищников в нужном направлении, как он уже метнул четыре ножа подряд.

Если Когти собирались проверить их "на вшивость", крайне важно было сразу дать понять, кто сильнее.

Четыре мохнатых стражника в мгновение ока повалились ничком, а дикари, увлекаемые поводками, пронеслись дальше, сбиваясь в кучу и путаясь в цепях.

Это остановило атаку, но ненадолго. Обозленные потерей "танкового корпуса", Когти, опомнившись, кинулись в бой. Христофор, следуя боевому расписанию, поджег несколько метательных факелов и швырнул их в гущу противника. Горшочки с соляркой раскалывались, горючая жидкость растекалась языками пламени по изгибам коры, и скоро стало достаточно светло, чтобы оценить положение.

А положение становилось критическим, несмотря на отчаянную оборону осажденных.

Митя Карапуз, намотав на левый локоть конец капронового троса, с сатанинским воплем ринулся в гущу дикарей. Рывок - и Даляр со Станиславом аж присели, еле удерживая натянувшийся трос, а Митя превратился в наконечник здоровенной косы. Старый трюк, широко используемый чингисами на российских просторах. Там, где у Карапуза находился локоть, у большинства взрослых мужчин уже начиналась шея…

Не обращая внимания на удары ножей и дубинок по кольчуге, Карапуз смел десяток дикарей в пропасть. После этого Митя развернулся и зарычал так, что даже Лапочка, дергающийся на привязи, удивленно примолк.

В руках Борка с Клаусом гудели самодельные кистени. Раскручивая длинный шнур с грузилами на концах, охотник делал такие движения, будто греб на веслах. Первые же дикари, попавшие под удар, отлетели с раздробленными черепами. Борк мигом очистил от нападавших северную часть ствола, но когда развернулся, поумневшие Когти уже кинулись на немцев с длинными дубинами. В воздухе засвистели камни. Один угодил Клаусу в голову; маленький пивовар пошатнулся и упал.

Фердинанд прорывался на помощь отцу и брату, размахивая двумя мечами одновременно. Он крутил лезвиями в таком темпе, что Артур невольно залюбовался. Двое верзил выскочили навстречу и с воплями откатились в стороны, баюкая культи отрубленных рук.

Возле уха Артура засвистели стрелы. Две он поймал на лету. Следующая достала Фердинанда. Германец запнулся, недоуменно поглядел назад и тут же осел под ударами дубинок. Дикари бросились на отважного коротышку, как муравьи на гусеницу, откуда-то тащили сеть… Коваль еще успел заметить, как в гуще размалеванных тел дергались ноги пивовара.

– Лева! - закричал Артур. - Поговори с ними, слышишь! Скажи, что мы друзья, что хочешь, скажи!

"Если бы с нами был Семен! - мучительно горевал Артур, - всё, всё пошло бы иначе…"

Сам он, хоть и стоил десятка воинов, решил взять на себя роль засадного полка и вмешаться лишь в самом крайнем случае. Пока дело дойдет до пулеметов, он планировал раскидать сотню-другую ножей. Тем более что патронов в лентах почти не осталось…

Книжник был занят важным делом. Пока отряд теснили с трех сторон, Лева обеспечивал тыловое прикрытие. Спрятавшись между лежащими конями, он поджигал один за другим мешочки с нефтью и скидывал их в провал, стараясь, чтобы горящая жидкость стекала по толстой коре поваленного великана.

Невзирая на его усилия, некоторые дикари пробирались, как мухи, по вертикали. Не обращая внимания на тлеющую под руками кору, они с ножами в зубах выпрыгивали наверх. Книжник стрелять в людей не умел и не любил, но мама Рона, несмотря на всё свое человеколюбие, делала это неплохо. Она положила ствол карабина в ложбинку седла и терпеливо дожидалась, пока из мрака не появится очередной лазутчик.

Отважная мама никогда не промахивалась, она просто не имела права на ошибку. Не промахивалась, когда без наркоза удаляла пули, не промахивалась и теперь.

Мама Рона была единственная, кто использовал огнестрельное оружие, но Артур рассудил, что для дамы можно сделать исключение…

На левом фланге Борк в одиночку противостоял целой своре дикарей, прикрывая раненого сына. Артур крикнул Христофору, чтобы плюнул на иллюминацию, забирал Лапочку и двигал на помощь.

Левушка наконец занялся дипломатией. Артур ни слова не разбирал по-французски, но надеялся, что искалеченные глаголы книжника, помноженные на тупость дикарей, родят взаимопонимание. Напрягая глотку, Свирский перекрикивал шум схватки, но толку пока не добился.

На правом фланге Станислав и Даляр, забыв о распрях, орудовали прикладами и штыкножами. Возле них валялся целый взвод Когтей, но Даляр был трижды ранен. Он встряхивал головой, отгоняя струившуюся по виску кровь; одна короткая стрела застряла у него в плече, другая торчала из лодыжки. Поляк тоже начал сдавать.

Дикари напрыгивали, выставив впереди себя дубины и заостренные копья, и тут же отскакивали назад, повинуясь командам невидимого старшего. Ножи они держали за спиной и в ход не пускали. Они попросту изматывали оборонявшихся, понемногу тесня их к сбившимся в кучу лошадям.

А в это время в центре сражения озверевший чингис носился по кругу, вращая над головой обмякшее тело одного из противников, и наносил врагу больше разрушений, чем все остальные бойцы, вместе взятые. От Мити бежали со всех ног. В третьем ряду Когтей один из военачальников метался, отвешивал пинки подчиненным и, надрывая глотку, орал своим людям, чтобы те не трусили, а разом навалились на проклятого бугая. Коваль подумал секундочку, вытащил клинок и убил вражеского военачальника.

После чего снова пристроился за шеей лошади. Даже лежа, конь обеспечивал превосходную защиту.

Отпущенный на волю тигр показал себя во всей красе. Бедная кобыла, к которой он на протяжении схватки был привязан, наверное, возвела глаза к небу и воздала молитву своему лошадиному богу за то, что этот белобрысый придурок наконец прекратил метаться и оставил ее в покое. Христофор попытался удержать короткий поводок, но запутался в петле и в результате едва не убился, когда его поволокло животом по броневой древесине.

Лапочка бесшумно напал на людей, атаковавших Борка, и за несколько секунд оторвал головы семерым. Почти два года его в паре с братцем тренировали как личного телохранителя губернатора. Он умел раскатисто мурлыкать, когда его гладили по шерстке, но еще лучше он умел убивать. Одним ударом когтистой лапы тигр вспарывал брюхо быку, легко противостоял в бою десятку булей и пяти болотным котам.

А коты гораздо опаснее неповоротливых людишек…

К моменту, когда Христофор, потирая шишки, добрался до Борка, на фланге всё было кончено. Те из Когтей, кто успел заметить тигра, попрыгали в кроны нижнего яруса самостоятельно.

Пивовар, к его чести, не остался помогать раненым сыновьям, а заспешил, прихрамывая, на помощь Карапузу.

Лева, окончательно севшим голосом, продолжал выкрикивать французские ругательства.

Мама Рона застрелила еще двоих.

К основательно поредевшему авангарду дикарей сразу по двум мостам спешило свежее подкрепление. Ближний мост, подожженный Христофором, полыхал вовсю. И, словно по команде, загорелись сотни огоньков в окошках и десятки костров. Где-то в низкой утробной тональности на две ноты пропела труба.

Лес превращался в разворошенный термитник.

Артур свистом приманил тигра. Лапочка выпустил из пасти ногу туземца и стрелой кинулся к хозяину. Зверь прихрамывал, по серебряной шкуре, израненной стрелами, стекала кровь.

Борк, сложив ладони рупором, орал одну и ту же фразу, точно звал кого-то. Клаус тащил на себе стонущего Фердинанда.

Даляр упал на одно колено, отбиваясь любимой саблей последнего императора.

Станислава, пойманного в сеть, усердно молотили дубинками.

Карапуз разогнал вокруг себя всех и теперь приглашал ребят на мосту, чтобы не стеснялись, подходили познакомиться поближе. Ребят было человек сорок, они сбились в кучу и совещались, как понадежней совершить самоубийство.

Коваль прикрыл глаза. Сосредоточился, поглаживая Лапочку между ушей. Прежде чем кидаться в бой, следовало как следует взвесить обстановку.

Он увидел десятка два лучников, рассевшихся в ветвях на пределе полета стрелы. Но у некоторых были арбалеты. А потом Артур приметил и несколько допотопных ружей.

Стрелки ждали сигнала, чтобы бить на поражение.

Главари Когтей сомневались. Им очень хотелось захватить караван живьем.

Поступать, согласно основам тактики, следовало вопреки ожиданиям врага. И спустя три секунды Коваль знал, как поступит.

Он свистом послал тигра в атаку на левый фланг, крикнул Мите, что пора браться за оружие, и объяснил Христофору, что ему надлежит делать.

А затем, вскинув пулемет Даляра, плавно повел слева направо, освобождая ветки от стрелков. На пристрелку ушло несколько десятков драгоценных патронов, но тут в шесть стволов заговорила пушка Карапуза, на которую посягать никто не смел.

Уничтожались остатки боезапаса…

Христофор с помощью книжника водрузил на плечо гранатомет и произвел пробный залп. Получилось коряво, но цель была достигнута. Коваль просил лишь попасть в людей, крадущихся по левому мосту; но меткий колдун угодил в опору, и переход, по которому еще предстояло им всем пройти, развалился на части. Дикари с визгом посыпались вниз, на вершины молодых деревьев. Средняя часть моста кое-как держалась на канатах, но путь был отрезан.

– Этот недотепа в собственный зад шприцем не попадет! - прокомментировала мама Рона, лихо вставляя в магазин очередную обойму.

Лапочка освободил Даляра и ксендза, и уцелевшие дикари оказались сами в окружении. Пробиться ко второму мосту им мешал Митя с пулеметом; назад отступать было просто некуда. Ощетинившись копьями и ножами, людоеды шаг за шагом отодвигались к пологому краю дерева, а на них, улыбаясь окровавленной мордой, выгибая длинную морщинистую шею, наступал их последний кошмар.

Большинство лучников Артур прикончил, остальные лихорадочно спасались бегством. Коваль передал почти пустой пулемет ксендзу и велел держать под прицелом поверхность двух ближайших дубов, а Даляру приказал забрать у колдуна гранатомет.

Пока полковник целился, мама Рона перевязывала ему пробитую ногу. Станислав, как истинный стоик, затыкал пробоины тряпками. Ему порвали щеку, в двух местах разбили голову, сломали палец… От потери крови поляк побелел, почти как пивовары, но держался.

Граната, пущенная опытной рукой, ушла в сторону жилых келий. Тугая волна пламени мигом охватила внутренности древесных домиков. В окошках замелькали фигурки, истошно заорали женщины, несколько человек, объятых огнем, выскочили на мостки и принялись кататься, сбивая пламя…

– Их много, - сказал Христофор. - Внутри и снаружи. Смелые и трусливые. Хотят нас убить, но хотят мира…

"Вот так всегда, - усмехнулся Артур. - Вечно все норовят поубивать окружающих, а после удивляются, почему их не оставят в покое?"

Митя с хохотом нажал на курок. Армию аборигенов, наступавших по правому мосту, искрошило в куски. Они даже не успели убежать, так и застыли между перил плотно спрессованной, мертвой массой. Сквозь доски ручьями стекала кровь…

Коваль помнил, что у чингиса осталось всего три полные ленты.

Третьей гранатой разнесло жилой дом, размещавшийся в неохватном пне.

А у Даляра осталось не больше десятка гранат.

Карапуз развернулся и добил дикарей, безуспешно пытавшихся укрыться от тигра. Лапочка подошел, понюхал и, сразу потеряв к покойникам интерес, заспешил к хозяину жаловаться на боль.

И в эту секунду дикари ответили. Пивовар сначала не поверил своим ушам, но оказалось, что отвечают не ему, а Леве. Потрепанные путешественники жадно прислушивались к чужой, мелодичной речи.

– А ну, тихо! - рявкнул Артур. - Что ты им сказал?

– Ну… Как ты просил, - потупился книжник. - Вежливо, но скромно. Я всё время повторял, что мы хотим мирно пройти, а если нам не позволят, то всех перебьем.

– А они что?

– Не разобрал…

– Они кричат, что с нами будет говорить Железный коготь Проспер. - перевел Борк. - Чтобы мы не стреляли огнем по гнездам.

– Что за херня? - выпучился Карапуз. - У них имена, как у обкурившихся шептунов.

– Насколько я понимаю, сначала идет Ореховый коготь, потом Дубовый, потом Костяной, и только главным вождям присваивают звание Железного, - пояснил Борк. - Кстати, у них встречаются еще Каменные когти, это привилегия мудрейших стариков.

– Самых активных людоедов? - уточнил Артур.

– Значит, к нам идет не самый главный вождь… - разочарованно протянул полковник. - Жаль, хороший был бы пленник.

"Не самый главный вождь" выглядел впечатляюще. Удостоверившись, что кошкаубийца на привязи, через мост, прямо по трупам, прошли четверо дюжих парней в домотканых штанах и рубахах. Холодного оружия на них бряцало столько, словно они задались целью занять в районе первое место по сбору металлолома. При этом было очевидно, что такое количество железа им просто мешает. За телохранителями появился и сам Железный Проспер.

Воин был стар, худ и лыс, исцарапан во многих битвах, но энергичен, как капля ртути. Ковалю он моментально напомнил персонажей незабвенного комика Фюнеса, но, не в пример бравым киношным полицейским, француз будущего отличался завидной предусмотрительностью. Из-за спин молодых охранников он не показывался до тех пор, пока ему не пообещали, что охотник Борк выйдет для переговоров один и без оружия.

Левое предплечье вождя охватывали несколько тонких медных цепочек, украшенных зубами животных, на груди болталось ожерелье из десятка изогнутых, пожелтевших когтей самого устрашающего вида. Под глазами и вокруг носа змеилась сложная татуировка, но в темноте Артур не мог рассмотреть, что она изображает. Одет Проспер был просто, но со вкусом, как и положено соотечественнику великих кутюрье.

На запястьях и лодыжках местного патриция красовалось несколько золотых браслетов с дорогими часами, голый торс обтягивала парадная полицейская портупея, а вокруг тощих ног элегантно развевались синтетические спортивные трусы с эмблемой фирмы "Найк". Ансамбль дополняла роскошная, усыпанная алмазами, перевязь, на которой висел длинный, зазубренный нож.

Борк, прихрамывая, вышел, и переговоры начались.

Телохранители Проспера очумело разглядывали последствия побоища. По самым скромным подсчетам, Когти потеряли убитыми около тридцати человек. Раненых оказалось примерно столько же.

Железный коготь подпрыгивал и нервно жестикулировал. Борк тихонько возражал.

– Я боюсь, дурит он нас, командир, - процедил Даляр. - Время тянет, сволочь! Может, пока не очухались, двинем напролом? Вон, и Митя не против.

– Никаких "напролом"! - шикнул Коваль. - Этот Красный лес на три дня пути. Либо договоримся полюбовно, либо придется отступать в пески. Мы живы только потому, что они сами этого хотели.

– А сеть у них прочная, - ксендз ощупал дырку от выбитого зуба. - Каленый нож не берет. Если бы не ваш кот, уволокли бы, гады! Видели, что они задумали? Засунули меня в сеть, подцепили ее крюком и хотели спустить на веревке. Так и висел бы, как окорок, на крюке…

– Ты же ходил здесь раньше, пан Станислав? - поддел ксендза Артур. Он напрягал все рецепторы, обшаривая пространство.

Никто к ним не подкрадывался. Толпы разбуженных дикарей были заняты тушением пожаров, тащили бадьи с водой, раздавались удары топоров, скрипели лебедки.

– Я сам ничего не понимаю, - устало закряхтел святоша. - Язычников много, но те, которые поют у гробниц, не подчиняются одному воеводе. И даже когда у них идут междоусобицы, на восточном краю Красного леса всегда горят костры. Правило очень простое, и Борку оно отлично известно. Подходишь к огню открыто, снимаешь оружие, садишься и ждешь. Потом к тебе выходят, спрашивают, кто такой, куда идешь, чем заплатишь за проход по мостам…

– А ты чем платил?

– Отдавал живую курицу и мешочек соли. Этого достаточно.

– А если нет курицы?

– Если ничего нет… - Станислав задрал штанину, подставляя маме Роне рану от удара булавой. - Если пусто, к костру ходить нельзя. Посадят в сеть - и готово. Навсегда попадешь в рабство, будешь выколачивать новые гнезда. Никто и не найдет в лесу… Или сожрут, если птицы потребуют жертву. Если ничего нет, лучше сразу идти по низу. Но внизу такое… Бурелом, пиявки, гнус, трясина… И, опять же, поймают, подвесят в сетке…

– Так они людоеды или нет? - проявил неожиданную дотошность Лева.

– Что ты раскудахтался? - осадила мама Рона. - Лучше нож прокали! Тебя, старого, и с бульоном побрезгуют. Провонял весь своей махоркой!

– Они не едят друг дружку ежедневно… - Станислав замычал от боли, когда мама Рона приложила раскаленный нож к ране. - Ох!.. Они вынимают печень, когда… О, матерь божья! Когда птицы требуют жертву. Но я не встречал ни одного живого свидетеля…

Внезапно вернулся повеселевший Борк.

– Железный коготь Проспер говорит, что мы можем пройти через лес. В уплату надо оставить двух коней, четыре винтовки с патронами и всю соль, какая имеется.

– Да он сдурел…

– Что хочет эта лысая обезьяна, командир?

– Железный коготь говорит, что мы убили много его людей, - сохраняя торжественную интонацию, продолжал пивовар, а стоявший неподалеку и внимательно прислушивающийся к разговору дикарь величественно кивал после каждого слова. Было ясно, что немецкую речь он понимает. - Мы показали себя храбрыми воинами, и Железный коготь приносит извинения, что сразу не узнал друзей из Кайзерслаутерна…

– Ни хрена себе друзья! - заметил Карапуз.

– Железный коготь говорит, что чужеземцы с востока напали на его соседей из развалин и облили лес дьявольской водой. Там погибло много народу. Чужеземцы тоже хотели пройти к хрустальным гробницам, но договариваться не пожелали. Когти из Зеленого леса вышли к ним навстречу, но восточные люди не сняли железо и не сели у костра, как принято среди друзей. Они вытащили огневое оружие и облили землю дьявольской водой…

– Что за ерунда, командир? О чем он бормочет?

– Погодите! - отмахнулся Артур. - У самого крыша едет. Похоже, нас опередили…

– Теперь Когти Красного леса не жгут костров дружбы и не ждут добра от пришельцев. Из уважения к пивоварам они не будут убивать друзей Борка, но если мы хотим пройти к развалинам, мы должны подарить клану всех оставшихся коней, еще два ружья, и всё, что есть из металла.

Последние слова перевел книжник, ухвативший суть мирных инициатив. У командира не хватило духа озвучить подобную идею. На несколько секунд воцарилась полная тишина, бойцы пережевывали ситуацию.

– Железный коготь Проспер говорит, что вместо своих коней вы получите обычных. Он сам проводит нас к развалинам и представит Каменным когтям, которые сторожат гробницы. Если вам удастся поднять из гробниц четверых демонов, вас отпустят, но с условием…

"Четверо! - обрадовался Артур. - Четверо спящих…"

– По преданию, пока Хрустальные когти спят, народы леса поклоняются птицам и каждый месяц приносят им жертву. Сейчас птицы сытые, иначе пришельцев убили бы сразу…

– Очень приятно, - поежился Лева.

– Раньше Хрустальных когтей было шестеро, но тридцать лет назад один умер в гробнице. Огненные глаза на морде его саркофага погасли, он стал песком… А пять лет назад умер еще один, и это был день великой скорби, потому что предание гласит: "Хрустальные когти призваны прогнать Железных птиц в преисподнюю и освободить народы леса от вечной дани…"

– Спроси его, горожане тоже приносят жертву птицам? - не выдержал Артур.

Ему показалось необычайно важным не упустить мелькнувшую мысль.

Борк перевел. Дикарь завращал глазами, захлопал себя дюжиной "Ролексов" по высохшим бедрам.

– Коготь говорит, что глупые горожане боятся птиц, но не умеют их ублажить. Однажды была великая битва, городские пытались захватить гробницы и оживить Хрустальных когтей. Но воины леса победили. Мудрые Каменные когти умеют договариваться с птицами и учат свой народ, как правильно приносить жертву, поэтому исчадия преисподней нас не трогают!

– Тут всё понятно, - вполголоса перевел Коваль. - Эти идиоты, из поколения в поколение, приманивают на человеческое мясо местных мутантов, вроде нашего Лапочки. Они прикормили целую стаю и теперь не знают, куда от нее деваться.

– Спроси его, что он знает о Великом посольстве? - гнул свою линию ксендз.

Борк нехотя обернулся к дикарю. Коваль понимал, что охотник с большим удовольствием оставил бы раненого поляка посреди пустыни.

– Коготь Проспер утверждает, что длинный караван прошел три года назад, но севернее, по Мокрой просеке. Многие воины предлагали на него напасть, но мудрый Каменный коготь Луи им не позволил. И он оказался прав, северные люди не поджигали лес и не лили дьявольскую воду. Они прошли мимо, провели свой скот и повозки. Нападать на них было опасно: больше тысячи огнестрельных ружей, злые собаки и даже пушки. Больше их не видели, - отрапортовал пивовар.

– Тогда какого черта мы не пошли по этой сраной просеке? - Даляр встряхнул поляка за воротник. - Какого черта мы полезли на это бревно, если есть другой проход?

– Тот проход не для взвода, - неожиданно вступился за святошу немец. - Я сам подсказал кардиналу, где им лучше пройти. Нужна сотня косарей и лесорубов, чтобы расчищать Мокрую просеку, и еще сотня, чтобы обрубать корни, которые норовят утащить под землю. Издалека кажется, что там очень ровно и спокойно, но мы бы не справились. Трава растет быстрее, чем ее рубишь. Ходят слухи, что под просекой до Большой смерти проходила труба с нефтью. Она выходит на поверхность в развалинах нефтяного хранилища… И ты не потеряешь след посольства, святой отец. Потому что мы всё равно выйдем к развалинам.

– Спроси его, герр Борк, - поднялся Артур. - Почему они нам поверили, если никого не подпускают к гробницам?

Внезапно все заговорили разом, убеждая Коваля не доверять сомнительным знакомствам.

– Тут ловушка, господин!

– Нас заманивают, чтобы поджарить!

– Врежем гранатой и пройдем сами! Подожжем этот чертов лес, и дело с концом!

– Башку открутить этому лысому червяку!

Артур ждал, пока Борк завершит последний раунд переговоров. Наконец, охотник повернулся и быстрым шепотом, чтобы не слышал дикарь, проговорил:

– Я сказал Железному Когтю, что могучий северный вождь Кузнец сам спал в хрустальном гробу, а когда проснулся, то подчинил себе белых котов, черных лошадей и летучих змей. Я сказал ему, что белый тигр заговорен от стрел и яда, и если Кузнеца разозлить, он направит гнев Проснувшихся демонов на народы Красного леса.

– Впечатляет, герр Борк, - согласился Коваль. - Но ты говорил, что нам поставили условие…

– Да, Когти привередливы, - уныло вздохнул пивовар. - Если ты, разбудив своих демонов, не прогонишь Железных птиц в преисподнюю, у тебя и твоих спутников вынут печень.

– А вас, малявок, выходит, что отпустят? - прищурился ксендз.

– Я охотно поменяюсь с тобой участью, - улыбнулся пивовар. Его треснувшая, заляпанная кровью маска косо висела на покатом лбу. - В случае обмана моих сыновей отнесут в гнездо на съедение птенцам. Выбирай, что ты предпочитаешь, святой отец?

12. ПЕСНИ ХРУСТАЛЬНЫХ ГРОБНИЦ

Свет проникал сквозь рваные решетки в потолке. Этажом выше горели ритуальные костры Каменных когтей. Но на десятиметровой глубине всегда оставалось холодно и сыро.

Коваль несколько раз присел, помахал руками, чтобы немножко согреться. На самом деле человека, привыкшего спать в сугробе, мороз не пугал.

Парижское отделение института крионики находилось, к счастью или к несчастью, далеко за чертой города, в одном из очаровательных, уютных северных предместий. По крайней мере так было полторы сотни лет назад. Сейчас тут словно промчался селевой поток.

От большинства корпусов сохранились только скрюченные скелеты, до второго этажа занесенные пластами застывшей глины и обломками арматуры. Тут не было леса, но бурные побеги прокладывали себе путь в каждой трещинке, кроша в песок ошметки сохранившихся домов.

Последние километры дороги походили на исполинскую терку: пробираться приходилось между глубокими впадинами и остроконечными холмами. Ряды лощеных когда-то домиков, прилегавших к автобану, выглядели как обрывки мятой салфетки. От границы Красного леса лошадей вели в поводу, по тоннелям из сплетенных прутьев. Слишком низкие своды не позволяли проехать верхом даже на тех коротконогих клячах, которых путники получили взамен вороных жеребцов Кшиштофа. Плетеные арки, укрытые сверху густым слоем сухой листвы, тянулись непрерывной кишкой, взбегая на возвышенности и опускаясь в лощины. На пути возникали развилки. Однажды экспедиция почти полчаса шла по прорытой траншее, заваленной сверху бревнами. Борк шепнул спутникам, что дикари от подобных путей сообщения почти отказались, так как талая вода размывала траншеи. Коваль заметил, что за крытыми переходами следили, периодически подновляли опорные столбы. Во многих местах была привита виноградная лоза, дававшая такую густую тень, что, казалось, отряд двигался в глубоком ущелье.

Несомненно, что грандиозная система нор подчинялась единственной задаче - обороне от нападения с воздуха.

– Увидеть бы этих пташек! - злобно шипел Карапуз, в очередной раз натыкаясь макушкой на торчащие сучья. - Уж всяко не страшнее наших летунов!

Стреноженный Лапочка урчал сквозь намордник.

С вершины последнего холма открылся вид на столицу. Артур смотрел на город поэтов и живописцев - извечную мечту всех романтиков, но видел только размытое море грязи. Париж словно замазали серой краской. Ни единое светлое пятно не радовало глаз. Уцелевшие здания ближайших пригородов были сплошь изрыты кавернами и трещинами, а центр не просматривался даже в мощный бинокль.

Пока мудрый вождь Проспер продумывал оптимальный путь через завалы, Коваль усердно выискивал всемирно известный символ, и, наконец, нашел его. Творение Эйфеля запрокинулось набок, раскинув ноги, как раздувшаяся, мертвая корова. Некогда приветливые, умытые дворцы, помнившие Бонапарта и Гюго, съежились под слоем пепла. Именно так Артур представлял себе Хиросиму после американской атаки.

Над пепелищем поднимались в утреннее небо сотни столбов дыма. В Париже снова селились люди. Как и раньше, они предпочитали чистым полям металл и камень.

Железного Когтя сопровождали двадцать пеших солдат. Они без устали бежали три часа рядом со всадниками, а на границе леса разделились на две части. Первые ушли далеко вперед и улаживали трения с заставами враждебных кланов, остальные окружали вождя. Артур полагал, что в самом научном центре им не встретится ни души, но оказалось, что на территории городка дикари селились наиболее плотно. Шатры и грубые деревянные хибары стояли в два круга. Десятки километров траншей, укрытых сверху подсобными материалами, соединяли эти жилища друг с другом, образуя настоящие катакомбы. Под навесами загонов теснились поджарые свиньи, блеяли козы, гоготала домашняя птица. Основной комплекс зданий располагался полукругом, и площадь перед ним использовалась дикарями в качестве жертвенника.

Под площадью располагались лифтовые шахты, по которым можно было проникнуть в подземные помещения института. Но ни один человек со стороны не прошел бы сюда живым. На развалинах денно и нощно полыхали костры Когтей, а на подступах к лагерю неустанно дежурили караульные. Чужаков провожали сотни пристальных глаз. Артур спиной чувствовал повисшую в воздухе враждебность.

Центр площади, единственное место, которое убирали и поддерживали в некотором порядке, украшала грубая деревянная статуя, нависавшая прямо над покореженным входом в подвал. Три хищные птицы, соприкасаясь распахнутыми крыльями, склонили остроклювые головы, будто разглядывали что-то на земле. Резчики, наверняка, потратили немало сил и затупили десятки топоров, чтобы вырезать из крепкого дуба этих мрачных чудовищ. А каких усилий стоило притащить сюда многотонные заготовки, Коваль мог только догадываться.

Несмотря на ошибки в пропорциях, скульптура подавляла угрюмой, безжалостной мощью.

В стороне, по периметру площади, стояло еще с десяток статуй поменьше. Эти, судя по цвету, появились совсем недавно. Видимо, работы по улучшению капища не прекращались.

– И создали себе поганых идолищ… - чуть ли ни в экстазе прошептал Станислав, когда странников провели в квадратный шатер.

Там им вежливо предложили передохнуть на голых камнях, а Артура с переводчиком пригласили вниз. С самого начала предполагалось, что переводить станет Лева, но рана не позволила книжнику сопровождать командира. Свирский чуть не плакал, повторяя, что ради этого момента отважился на путешествие… И выбор, к счастью, пал на Борка. Всегда невозмутимого пивовара теперь трясло от возбуждения. Легенды, в которые до конца не верил никто, включая даже парижских мастеровых, внезапно оказались правдой. Охотник дюжину раз ходил через Красный лес в Париж, иногда, в годы гражданских войн, серьезно рисковал, когда Когти скармливали птицам очередного вождя, и внешняя политика терпела резкие колебания курса. Но он не мог представить, что попадет в святилище с Хрустальными гробницами.

Те, кому довелось повидать спящих демонов, уже не могли никому ничего рассказать. Ковалю и Борку велели разоружиться, но тщательно обыскивать не стали. Протискиваясь между крылатыми колоссами, охотник начал беззвучно шептать молитву. Но Артуру наибольшие опасения внушали не деревянные орлы. При приближении к статуям в ноздри делегации ударил душок гниющего мяса.

Посреди загаженного, засиженного мухами алтаря стояли в ряд три капсулы глубокого анабиоза. Коваль их сразу узнал, хотя видел только на страницах университетского журнала. Французы использовали позднейшую разработку. Крышка создавалась из полупрозрачного полимера, а в основании, под лежанкой, проходили пучки оптоволоконных кабелей, шланги высокого давления и ряд датчиков, одетых в сверхпрочный стеклянный корпус. В каком-то смысле вытянутую ладьеобразную капсулу можно было назвать хрустальным гробом.

Все три крышки были откинуты. В капсулах валялись груды человеческих костей. И было очевидно, что жертву отдавали на растерзание Железным птицам живьем; с бортов капсул свисали обрывки веревок. Бурый от крови бетон вокруг жертвенника покрывали рытвины и потертости, словно по нему таскали тяжелую мебель. Каждая капсула весила чуть меньше тонны. Артур не мог себе представить, сколько народу понадобилось, чтобы поднять на поверхность эти глыбы. А глубокие царапины на бортиках и крышках, несомненно от когтей, наводили на мысль, что статуи птиц недалеки от оригинала…

Кости валялись и снаружи. Над кучей оскаленных черепов тучами кружили блестящие мухи.

– Вождь говорит, что останки тел нельзя убирать двенадцать дней, - послушно перевел Борк разъяснения Проспера. - Вдруг Железные птицы вернутся и пересчитают мертвецов. Птицы должны видеть, что их не обманывают. Через двенадцать дней останки сжигают, а пепел относят в гробницы. Дальше я не очень понял, зачем Хрустальным когтям пепел…

– Птицы умеют считать? - стараясь дышать ртом, осведомился Артур. Он представил, какой крематорий ждет их внизу.

Проспер очень торопился поскорее пересечь открытое пространство, его бойцы с тревогой поглядывали в небо и нетерпеливо подталкивали парламентеров к жерлу шахты.

– Они нас не отпустят, - улучив минуту, шепнул Борк. - По преданию, никто, кроме Когтей, не должен видеть хрустальные гробы и слышать их пение.

– Пение?!

– Я сам не понимаю.

Только очутившись в широком темном коридоре с потрескавшимися стенами и рядом перекошенных окон, Артур понял, что изначально этаж не был подвальным. Просто верхнюю часть комплекса разметало, как карточный домик, а нижние три или четыре этажа провалились под землю.

Пол имел легкий уклон, нараставший по мере продвижения. В торце коридора, у занавешенного входа в освещенный зал прятались четверо татуированных карабинеров. Из кучи плотно набитых в боковую нишу мешков, выглядывал порыжевший ствол тяжелого пулемета.

Один из бойцов Проспера откинул запыленный полог, и Коваль оказался на верхней ступеньке небольшого амфитеатра. Через прорехи в разбитом куполе потолка сочилась вода. Сквозь трещины в гнилой штукатурке свисали засохшие корни и осыпались комки земли. Жаркий дым двух костров стелился вдоль прокопченных стен и нехотя выползал в потолочные дыры. Под самым куполом по кругу тянулся шаткий балкончик. Он местами провалился, и тонкие поручни свисали в зал. Всю мебель и ковровые покрытия давно употребили на растопку. У сцены, где в незапамятные времена заседал президиум ученых мужей, дикари поставили длинный стол из нержавейки, вроде того, что используют в прозекторских.

Всю поверхность стола и сцену занимали сотни глиняных горшочков с прахом, между которыми чадили плошки с грязными тряпичными фитилями. Воздух был сухой и раскаленный, как в сауне. На стенах, как ни странно, сохранились застекленные фотографии и огрызки почетных грамот, и даже горшки с мумиями кактусов.

Четверо древних косматых дедков колдовали вокруг квадратной столешницы, точно собирались "забить" партию в домино, а за ними, неодобрительно поджав губы, наблюдал мраморный бюст Пастера.

Проспер бухнулся на одно колено, дважды поклонился и забормотал приветствие.

– Каменные когти спрашивают, готов ли повелитель белых тигров стать пищей для птиц, если его постигнет такая же неудача, как негодяев, подосланных Карамаз-пашой, - скороговоркой переводил Борк. - Они говорят, что если человек по имени Кузнец не разбудит, а убьет еще одного из Хрустальных когтей, то больше в гробницу никто не будет допущен. Нас замуруют здесь вместе с Проспером…

– Тут побывали люди Карамаз-паши?! - опешил Артур. - Вот дьявол! Разумеется, никто не смог грамотно поднять давление и провести выход… Что отвечает наш друг?

– Проспер отвечает, что подлый пивовар, - это он обо мне - привел в Красный лес свирепых магов на огнедышащих конях, у которых когти вместо копыт. И главный маг, умеющий оборачиваться белым котом с человеческими руками, - это о вас - пообещал, что уничтожит всех жителей Красного леса, если его не пропустят к кормушке Железных птиц. Он обернулся гигантским котом, - это видели многие - и навсегда освободил от болезней семь десятков воинов из моего клана…

Старички заметно оживились. Коваль на всякий случай отодвинулся от дверного проема. Борк тоже предусмотрительно шагнул в сторону, чтобы не подставлять спину часовым, оставшимся в коридоре. Самый противный дедок, оформленный как реклама тату-салона, подманил к себе Проспера и зашамкал, брызгая слюной. Его жилистые руки до плеч были измазаны черной смолой, а голую спину, от затылка до свисавших штанов, покрывал густой слой приклеенных перьев. Старикан явно пытался походить на гордую птицу, но слезящиеся, воспаленные глазки выдавали в нем пропойцу с большим стажем. Трое его соратников разглядывали Артура сквозь прорези в кожаных масках, покачивая приделанными поверх лбов, птичьими клювами.

– Герр Борк…

– Плохо понимаю, герр Кузнец. Кажется, двое из них склоняются к тому, чтобы дать вам попробовать. Тот, что слева, однорукий, говорит, что убитых нами воинов надо не хоронить, а скормить птицам вместе с нашими спутниками. Второй говорит, что пока повелитель белого кота находится в святилище, надо послать людей с ружьями и застрелить кота. Но старший, который Луи, против. Он… Не понимаю… Вроде, ругается. Говорит, что его прадед записал предание со слов своего отца, который помнил Хрустальных когтей живыми. Он считает, что нас еще рано освобождать от болезней. Но как только предназначение будет выполнено…

– Всё понятно. Герр Борк, вы прихватили что-нибудь?..

Охотник скосил глаза вниз и незаметно приподнял штанину. За отворотом сапога блеснула сталь.

– Отлично, - сказал Артур. - Вы не в курсе, у них тут нет культа святых мучеников? Потому что нам придется избавиться от них, пока они не приняли какого-нибудь глупого решения.

– Согласен. Но нам всё равно не уйти…

– Не будем отвлекаться на частности, герр охотник. Наш костистый друг возвращается, улыбайтесь. Я убью его и стражу за дверью, вы займитесь старичками. Оставьте мне в живых знатока преданий, идет?

– Нет проблем.

Пивовар молниеносно присел и тут же разогнулся, держа в каждом рукаве по короткому кинжалу. В следующую секунду, не дожидаясь команды, он прыгнул через три ступеньки вперед.

Проспер, окончив переговоры, чуть ли не в припрыжку поднимался навстречу по ступеням в сопровождении двух телохранителей. Парни несли топоры и ружья. Они с интересом проследили полет пивовара, но среагировали слишком медленно. Все трое развернулись вслед за Борком, подставив Ковалю затылки, а когда Железный коготь спохватился, было уже поздно.

Артур дважды шевельнул кистями, выпуская из рукавов клинки. Хрипящие бодигарды не успели коснуться затылками широких ступенек, а Проспер уже получил в переносицу кастетом из массивного нательного креста.

Борк спрыгнул на сцену, но Каменные когти проявили неожиданную прыть. Один из них, обладатель рыжей маски, проворно залез под стол и выкатился оттуда с короткоствольным автоматом. Он запутался в затворе, но этого оказалось достаточно. Коваль прыгнул вперед, выдернул нож из горла телохранителя и отправил его по назначению. Разобраться со спусковым механизмом старикан уже не сумел.

Борк перешел к активной обороне. Однорукий жрец, с раскрашенной, как у футбольного фана, рожей, достал длиннющий мачете и размахивал им с самым свирепым видом. Проспер хрипел, держась обеими руками за окровавленное лицо, и медленно катился вниз по облицованному мозаичной плиткой проходу.

Привлеченные шумом, в тоннеле зашевелились часовые.

Уловив краем глаза, что дед с автоматом уже валится назад, Артур выдернул из лежащего охранника другой нож и угодил в глаз любопытному карабинеру, что стоял на пороге.

Борк подхватил ближайший горшочек с прахом, сыпанул в глаза однорукому, легко ушел от удара мачете. После чего догнал и зарезал обладателя синей маски.

Старший жрец, теряя перья, исчез за полотняной занавеской, чтобы тут же появиться оттуда со штурмовой винтовкой наперевес.

"Если ублюдок пальнет - нам конец", - успел подумать Артур, закалывая очередного любознательного часового. Он просто вытащил нож из глазницы предыдущего и воткнул его в шею следующему врагу. Еще один, разукрашенный перьями, храмовый служка сунулся в дверь, опрометчиво выставив саблю. Последнее, что он успел заметить, был ремешок с грузилом на конце. Ремешок намотался на кончик лезвия, сабля вырвалась из рук и воткнулась бедняге в живот.

Однорукий отплевывался от пепла, моргал и во все стороны махал мясницким тесаком. Ударом в основание затылка Борк освободил дедушку от болезней, и тут в грудь ему уперся ствол винтовки.

Если бы Каменный коготь стоял ближе хотя бы на пять метров, Коваль уверенно попал бы ему в руку. Но теперь прицеливаться было некогда. Оба ножа один за другим неглубоко воткнулись дикарю в правый бок.

– Не давай ему стрелять! - крикнул Коваль, вываливаясь в коридор, навстречу семерым спешащим охранникам. Четыре клинка оставались у Артура в правом рукаве и еще по три - в каждой штанине.

В зале не стреляли - это было хорошо. Наступавшие Когти сдергивали с плеч винтовки - это было плохо. Артур успел заметить, что за оружием они ухаживали отвратительно…

Шаг вправо, бросок. Закатившиеся глаза на оскаленной татуированной харе.

Шаг влево, низкий проход вперед, корпус вправо, бросок с обеих рук. Хриплый булькающий стон, и еще двое валятся, поливая пол кровью.

Ремень наматывается на чужой клинок, и - рывком на себя. Живой щит из нападающего, бросок…

Двое целятся, но им мешают товарищи, опрометчиво подобравшиеся слишком близко.

Из-за занавески тенью прошмыгнул пивовар. У Коваля успела проскользнуть мысль, что следует взять на вооружение манеру Борка прятать кинжал за спиной. Если выберемся, решил Артур, непременно поговорю с Бердером…

Завладел чужой саблей, перехватил за гарду. Колющий удар с шагом назад, добавить локтем, слышен хруст сломанных ребер.

И сразу вправо, уходя от очередного лезвия. Дикари шумно топтались, мешая друг другу. Пивовар взмахнул секирой, отнятой у однорукого. Дикарь проворно отскочил назад, готовясь открыть огонь из автомата. Коротышка сделал широкий мах тесаком, а сам ударил с левой руки кинжалом под горло.

Последним вылез пулеметчик, проторчавший в подвале, наверное, уйму времени. От него за версту разило псиной, в колтуны на голове набились перья, а на щиколотке болталась ржавая цепь. Как выяснилось позже, все пять или шесть секунд почти бесшумного боя он безостановочно пытался жать на курок. Если бы не заклинивший от грязи и окаменевшего масла казенник, дикарь положил бы всех: и своих, и чужих…

– Я начинаю вас бояться, герр Кузнец, - почтительно произнес пивовар. - Но это еще не всё. Я начинаю верить, что мне удастся обнять жену.

Главный Каменный коготь был жив. Он часто дышал, при каждом вдохе шевелились торчащие в боку лезвия, а из беззубого рта вылетали капли слюны. Артур сразу увидел, что раны не угрожают жизни вождя, и старикан может выздороветь даже без операции. Ножи губернатор кидал вполсилы, очень уж хотелось послушать конец истории…

– Вы разбираете, что он там лопочет? - Артур сгребал в кучу оружие охранников. - Скажите ему, что повелитель белых котов спасет ему жизнь, если он подробнее расскажет о своем прадедушке.

– Он говорит… - Борк нагнулся к самому лицу раненого. - Он говорит, что отец его прадеда жил здесь еще в те времена, когда люди Парижа не освободились от болезней. Когда он жил здесь, земля еще не потекла, и Красный лес еще не вырос. Он родился задолго до того, как Хрустальные когти легли в гробницы. Он умел разбирать письмена, которые теперь хранятся внизу, возле гробниц. Эти письмена называют Преданием, но никто не умеет прочесть их.

Предание написано не для Когтей, а для спящих. В нем говорится, что в других местах, на севере и востоке, также есть Хрустальные гробницы. И если Когти из этих гробов проснутся первыми, то они должны пойти и освободить прочих…

Жрец сипло закашлялся, Борк влил ему в рот несколько капель из протянутого Ковалем пузырька. Наркотик должен был на несколько минут облегчить мучения. Артур отыскал за следующей занавеской решетчатый люк в полу. Под отогнутым профилем виднелась шахта воздуховода.

– Спроси его, кто добавил в Предание сказки про Железных птиц? До Большой смертиникто не мог сочинить такое.

Глаза жреца в изумлении расширились, когда он услышал перевод.

– Он теперь окончательно поверил, что вы один из Хрустальных когтей. Железные птицы начали прилетать из южных болот позже, но об этом было известно только двум Каменным когтям, а написал о птицах прадедушка, когда его отца уже не было на свете.

Прадедушка был могущественный маг, он собрал под своей властью десятки мелких кланов. Он написал в Предании, что только Хрустальные когти могут спасти народы леса от вечно голодных птиц, и для того Когтям завещано охранять гробницы и не подпускать к ним чужаков. Только Каменные когти, мудрейшие, избираемые Костром Железных когтей, передают друг другу тайну, как заставить гробницы петь. Всякий раз, когда рождается месяц, Хрустальные гробницы поют и созывают своим пением птиц. Эти птицы - демоны ада, но Когти кормят их мясом врагов или тех из соплеменников, кто освободился от болезней. Птицы улетают сытые и не трогают женщин и детей…

– Погоди, - перебил Коваль. Ему показалось, что наверху раздался шорох… Нет, это ветер посвистывал в дырявой вентиляции. Никто из младших Когтей не отваживался сунуть носа в святыню. - Тут какая-то несуразица. Очевидно, ребенок был сыном одного из ученых, работавших в институте, и проживал тут же, на территории. Если байку про птиц присочинили позже, то какого черта вы ждали меня? Да и вообще, какого черта вы охраняли столько лет эти гробы?

Подобного поворота не ожидал даже маленький пивовар. Он беспомощно захлопал белесыми ресницами, пытаясь вникнуть в логику вопроса.

– Переведи ему, - терпеливо продолжал Артур. - Наш Каменный приятель - достаточно продвинутый парень и наверняка меня поймет.

Налицо смешение двух базисных платформ в одну религиозную концепцию. Основа первая: они воздают хвалу крылатым мутантам, но тогда им ни к чему оберегать гробы и тратить столько сил на оборону этого места. Птиц они могли подкармливать и в лесу, на полянке. Основа вторая: в Предании есть указание на скрытые возможности спящих. Возможно, вместе с ними захоронены инструкции по управлению реактором на ближайшей электростанции или что-то в этом роде. Понимаете?

Артур старался говорить шепотом, чтобы услышать, если кто-то начнет спускаться. Но, кроме потрескивания костров, и протяжного посвиста вытяжки, в подвал не проникало ни единого звука.

Дикарь долго обдумывал слова таинственного Кузнеца, сверля чужаков водянистыми, пронзительными глазками. Борк вытащил из его подреберья один из ножей и замазал рану смолистой жвачкой. Второй нож сидел глубоко и при каждом вздохе доставлял раненому боль. Артур уже пожалел, что затеял этот допрос, но тут Коготь заговорил.

– Хрустальный коготь очень мудр… В первом Предании не было сказано о победе над Железными птицами. Об оружии, которым владеют спящие и которым можно победить всех. Но сказано непонятно, древними словами, их никто не знает… Мой отец приводил сюда из города пленных мудрецов и ведьм… Их потом отдавали птицам… Потому что никто не мог разобраться. В предании скрыта тайна, и Костер Каменных когтей раскрыл лишь часть ее. Если отодвинуть большие синие колеса, гробницы начинают петь…

И тут Коготь потерял сознание.

– Чтоб тебя! - выругался Коваль. - Какие еще колеса? Откуда у мирных лаборантов оружие? Ладно, герр Борк, привяжем его покрепче, и - вниз. Посветите мне…

Они отыскали в углу целый склад факелов и через пролом в решетке спустились в черный зев шахты. Ниже вела вполне сносная, хотя и жутко скрипучая лестница. Артур уже представлял, что его ждет, и не ошибся. Три капсулы, которые превратились в жертвенники, вырвали из пола и подняли наверх на канатах. Во вместительном прохладном зале стояли еще шесть герметично закрытых лежанок, и подход к ним преграждали сотни горшков с человеческим прахом.

Напротив четырех капсул пульты слабо светились двумя глазками - красным и зеленым. Поверхность крышек, кресла и приборы были покрыты дремучим слоем пыли.

Свет от костров, горевших этажом выше, проникал сквозь многочисленные дыры. Дикари здорово постарались, раскурочивая кожуха сейсмотамбура. Тем более удивительно, что за столько лет открыть капсулы пытались лишь дважды… Артур не сомневался, что сумеет активизировать процесс выхода, но ему почему-то расхотелось спешить.

Один раз, в Москве, он уже поторопился с оживлением…

– Спящие демоны… - благоговейно шептал охотник, не решаясь двинуться с места. - Герр Кузнец, позвольте мне уйти! Я подожду вас снаружи.

– Бог мой, дружище, ни за что не поверю, что вас можно напугать парочкой гробов. Вы уйдете не раньше, чем мы откопаем то, что Когти называют Преданием.

– Я думаю, это там, в углу!.

Немец дрожащим пальцем указал на прямоугольную колонну, за которой замогильным светом мерцали несколько масляных светильников.

Борк оказался прав. За колонной пряталась двустворчатая раздвижная дверь, на треть ушедшая в землю. Бетон растрескался, прогнулся под колоссальным давлением породы, и шлюз навсегда заклинило в пазах. Артур мог только догадываться, какие сокровища похоронены за дверью, но сейчас он смотрел не туда.

Несколько стоек с диагностической аппаратурой были сдвинуты в угол, а над ними, на штативах, болтались съеденные временем фотографии улыбающихся молодых людей. Коваль поднес факел вплотную. Кроме улыбок и разглядывать было нечего. Десятьдвенадцать карточек крупного формата, пожелтевшие, рассыпающиеся в пыль. В центре - групповой снимок. Может быть, даже коллектив кафедры, где работал предок Луи. Стоят, обнявшись, и все в белых халатах. Карточки составляли подобие жуткого иконостаса, вокруг которого на ледяном полу в четыре ряда скалились черепа. На передвижных стойках, в залежах паутины, Артур узнал оборудование, которого так добивался для питерского отдела профессор Телешев. Томограф, аппарат УЗИ, дефибриллятор, рентгеновская установка. То, о чем они в Питере могли только мечтать, французы имели непосредственно в камере…

Между приборами в глиняных горшочках потрескивали догорающие фитильки. А на самом видном месте, под стеклянным колпаком, покоился заветный раритет - толстый альбомчик в кожаном потертом переплете…

Борк силился перевести канувшие в Лету слова, а Коваль выхватывал из обедневшего немецкого языка обрывки смысла.

"…управление резервным шлюзом на случай повреждения трапа сосредоточено… схема доступа под капсулой Моники… в качестве лестницы использовать магистральный воздуховод… голубые вентили вывернуть до упора… перед запуском двигателя изучите… полный комплект, включая запас дизельного топлива… инструкция для боевого расчета находится…"

Как только внятный текст сменился каракулями, воспевающими историческое призвание Когтей, Артур остановил чтеца.

– Одну секунду, герр Борк.

Артур обошел ошалевшего охотника и посветил на почерневшую от копоти стену за стеллажами. Там располагался встроенный железный шкаф, оторванные дверцы которого валялись на полу.

– Голубые вентили, - повторил Коваль. - Или синие колеса.

Он тронул отполированный тысячами прикосновений массивный кран с голубой риской на шляпке. Винт пошел неожиданно легко. Несколько секунд ничего не происходило, а затем в толще стены зародился звук. Он нарастал, превращаясь из глухого свиста в протяжный, переливчатый вой. Борк незаметно крестился, не смея поднять глаз. Задняя стенка железного шкафа мелко вибрировала.

– Не пугайтесь, дружище, - сказал Артур, закручивая вентиль обратно. - Теперь мы знаем, что такое "песня гробниц". Всего лишь естественная приточная вентиляция, спроектированная на случай аварии. А местные святоши приучили птичек завтракать под аккомпанемент. Это называется "условный рефлекс" - никаких особых тайн. Очень легко внушить рядовым Когтям, что Хрустальные демоны сами призывают кару небесную. Думаю, нам придется этим воспользоваться… Кстати, всё недосуг было спросить. Вы сами видели этих коршунов? И если они железные, то на каком топливе летают?

– Только издалека, - помотал капюшоном пивовар. - Они гнездятся в болотах, на юге, и против них бессильны ружья. Дробь отскакивает, как от железа!

– Нет такой крепости, которую не взяли бы большевики, - поучительно заметил Коваль. - Герр Борк, не расслабляйтесь. Хлебните пивка, возьмите факел и посветите мне.

– Вы разве не собираетесь их будить? - Превозмогая страх, Борк потащился вслед за Ковалем вдоль третьей капсулы.

– Какого цвета бантик или ленточку вы повязываете новорожденной девочке? - вместо ответа переспросил Артур.

Пол был просто ледяным, а окаменевший слой золы, насыпавшейся из верхнего зала, приходилось отскабливать ножом.

– Ленточку? - тупо повторил охотник.

– Ну да. Вот я стираю грязь, и если посветить отсюда, то виден силуэт человека?

– Ви…вижу.

– Прекрасно. Но здесь нет окошек. Непонятно, мужчина лежит или женщина. А таблички давно сперли на самокрутки… Черт, а костей-то сколько!.. Но я всё же полагаю, что красненькая лилия на крышке означает женскую лежанку, вы не находите? У других значок синего цвета. Это так сентиментально и так похоже на французов.

– Эээ…

– Ну вот, что и требовалось доказать…

Коваль подцепил утопленное под основанием капсулы кольцо. Чтобы добраться до тайничка, пришлось лечь на пол и по самое плечо просунуть руку в щель между каучуковыми амортизаторами. Оттуда Артур выудил сложенный вчетверо лист жесткого картона.

– Теперь заглянем в схемку, и молите бога, чтобы то, о чем я думаю, оказалось в сохранности…

– О чем вы думаете, герр Кузнец?

Но губернатор ответил не сразу. Он был слишком занят делом. Вымерял шагами зал, что-то бормотал себе под нос, расправлял в ладонях потрескавшийся лист. Сверяясь с планом, ставил крестики на шелушащейся, покрытой плесенью стене. Наконец, измерив всё, что только было возможно, он вспомнил об охотнике:

– Найдите что-нибудь потяжелее и долбите!

И, вооружившись ножкой от железного стола, сам принялся дубасить бетон. В проеме между балок побежали трещины, затем сырая штукатурка рассыпалась кусками, и за фальшивой стеной показался титановый каркас резервного шлюза. Между толстых профилей стояла, припорошенная известью, двухлитровая масленка. Коваль не мог не поразиться предусмотрительности западных коллег. Получив от Телешева схемы батарей, они позаботились даже о смазке для механизмов люка…

– Что там написано, герр охотник?

– Э-ээ… "Запасной выход в гараж. Осторожно, открывается внутрь!"

– Полейте с вашей стороны, сильнее! Теперь взялись вместе! - Артур навалился на верньер замка, больше похожий на тележное колесо. - И взяли! Взяли! Берегись!

Дюймовой толщины упоры выскользнули из гнезд, люк качнулся и всей массой рухнул туда, где только что стояли отскочившие мужчины. Протяжное эхо еще несколько секунд металось в каменных кавернах.

– Что там, герр Кузнец? - к пивовару возвращался привычный деловитый тон.

Убедившись, что бросаться на него из гробов никто не собирается, Борк потерял интерес к капсулам. Он следил за пламенем факела в глубине гаража и одновременно держал под прицелом автомата лестницу наверх.

– То, что поможет нам вернуться домой! - отозвался Коваль. - Вот только не пойму, как выбраться. Выход засыпан…

– У вас же есть заряды и бомбы, - напомнил пивовар, протискиваясь в щель. Внутри гаража воздух был холодный и спертый, пахло, как в давно не открывавшемся холодильнике. - Боже, герр Кузнец! Вы сумеете оживить это чудовище?

– Не машите факелом, дружище, - посоветовал из мрака Артур. - Позади вас, в бочках, тонна солярки. И это совсем не чудовище. Игрушку, видимо, любезно оставили институту вояки в самый разгар Большой смерти. Или мои коллеги ее просто сперли…

В пыльном сумраке поблескивали фарами несколько легковушек, трехколесный мотороллер с брезентовым верхом и два малолитражных грузовичка с эмблемой Евросоюза. А напротив гражданской мелюзги, повернувшись флегматичной зеленой мордой к заваленным воротам, дремал армейский гусеничный бронетранспортер.

13. НА ШАШКУ С ГОЛОЙ ПЯТКОЙ

– Сначала споем песню, потом займемся гробами! - постановил Коваль. - Не то, бедняги, с перепугу опять уснут…

Борк протащил раненого и уже пришедшего в сознание Каменного когтя к стволу шахты. У старого алкаша была припрятана банка с бражкой местного разлива; опрокинув ее, он моментально воспрянул, озлился, и даже попытался давать указания. Пивовару пришлось легонько потаскать старца за бороду, прежде чем выходить наружу.

– Скажи ему, если переведет хоть слово неверно, отдадим его белому коту. Скажи, что тигр будет долго грызть его ноги: сначала пятки, затем колени. Возможно, захочет полакомиться ухом или носом…

Пока жрец надтреснутым голосом передавал подчиненным волю Хрустальных когтей, Даляр и Карапуз разбирались с бумажкой, которую им передал командир. Получалось, что выезд из гаража находился метрах в ста от внутренней линии траншей, в самом центре деревушки. Грамотно распределенного динамита должно было хватить, но среди подчиненных Коваля не было ни одного минера.

– Хрустальные когти проснулись и готовы сразиться с посланцами ада! Одним взглядом они освободили от болезней всех преданных им воинов. Хрустальные когти были недовольны тем, что мы потревожили их сон…

Коваль и Борк придерживали речистого старичка за локти и сочувственно кивали. Со стороны могло показаться, что два любящих родственника помогают немощному инвалиду.

– Сейчас Хрустальный коготь Кузнец, не сходя с этого места заставит гробницу спеть песню! - фальцетом выкрикивал дед. - Но он повелел не давать Железным птицам свежего мяса, а оставить только наших воинов, освободившихся от болезней. До того, как начнется битва с птицами, мы все должны забрать скотину, женщин и уйти в лес!..

По развалинам пронесся недовольный гул. Никто не помнил, чтобы святыню покидали в такой спешке. Со всех сторон: из бойниц разбитых зданий, из укромных тайников, из окопов выглядывали угрожающие татуированные физиономии. Под шумок отряд губернатора покинул гостевой шатер, пересек площадь и спустился в подвал. Христофор и мама Рона поддерживали Левушку, ксендз скакал на одной ноге, опираясь на карабин. Клаус, прихрамывая, тащил на себе брата.

– Наш гость Кузнец приказал оставить сорок солдат, чтобы помочь Хрустальным когтям закопать трупы Железных птиц. Для того, чтобы кровожадные создания не вылезли обратно на свет, надо вырыть колодец. Он должен достигать той глубины, на которой злые духи жгут подземные костры. Хрустальные когти заставят землю течь, а нашим воинам останется только помогать…

– Их тут тысячи, командир, - сквозь зубы прошипел Карапуз, отдуваясь после второй ходки за динамитом.

– Герр Борк, отправляйтесь вниз и откройте оба синих крана, - не оборачиваясь, процедил Артур.

Он понимал, что остается на площади один на один с толпой, а без толмача туземец может всё переврать. Но выхода не было. Не отогнав дикую орду в Красный лес, они не выберутся из развалин института. Досчитав до ста пятидесяти, губернатор Петербурга величественно взмахнул рукой.

Из глубины земли полетели обрывки тряпок, зола и мелкий мусор. Тонкий свист перешел в низкий атональный вой, а под тяжестью Карапуза начала вибрировать лестница.

Хрустальные гробницы пели.

Коваль ощутил, как на затылке встают дыбом волосы, а руки покрываются мурашками. Даже представляя себе природу явления, он не мог побороть мистическое волнение.

Вой достиг высшей точки и разделился на несколько составляющих, точно старались перепеть друг друга трубы, нанизывая всё более и более низкие звуки на нить шаманской мелодии. Значительная часть увертюры, по-видимому, оставалась за гранью человеческого слуха: Артуру казалось, что у него во рту подпрыгивают все зубы.

Площадь стремительно пустела. Наверное, никогда еще гробница не давала столь долгих концертов. Охрана жертвенников - элитное подразделение палачей, побросав топоры и дубины, неслась прочь. Когти со всех ног удирали по траншеям, ловили кур, сбивали в отары овец. Где-то, перекрывая рев труб, истошно визжали женщины. В шатре исходили пеной привязанные лошади. Главный жрец рухнул в пыль, что-то завопил, указывая в зенит, но расслышать его было невозможно.

– Герр Кузнец, он говорит, что надо немедленно спрятаться! - перевел вернувшийся Борк. - И полковник просит передать, что готов взрывать.

– Пусть взрывает снаружи, по одной шашке! - склонившись к уху пивовара, прокричал Коваль. - Бери дикарей, копайте после каждого взрыва. Там два взвода. Один пусть заберет Карапуз. Пускай роют навстречу друг другу!

– Это не солдаты, герр Кузнец. Это пленники из других лесных кланов, я узнаю рисунки на черепах. Когти оставили нам самых хилых! И они уверены, что вы отдадите их птицам…

– Тем лучше! - подгонял Артур. - Пообещай им лошадей и свободу, и пусть копают после каждого взрыва. И скажи им: если успеют проделать дыру, чтобы наружу пролез… Жук-освободитель… да, так и скажи… то все останемся живы!

Он и не заметил, что главарь проводников начал выполнять его приказы, как наемник.

– Полковник Даляр будет взрывать снаружи, - доложил Борк. - Я пошлю к нему в помощь Клауса. А капитан Карапуз занят, они с Фердинандом отвинчивают то, что вы им поручили…

Коваль покивал, зажимая уши.

– Найдите Христофора, пусть принесет мне все оставшиеся гранаты и сворачивайте эту шарманку! Сил уже нет…

Коваль взглянул вверх, в лазурный треугольник между уродливыми головами склонившихся изваяний. Затем он загнал в ствол гранату, отпихнул путавшегося в ногах потомка Луи и нацелил бинокль на юг. Много с такой низкой точки он охватить не мог, мешали завалы из рухнувших зданий… Но кое-что всё же рассмотрел. Легкое облачко, чуть правее городских кварталов.

Коваль покрутил колесико; да, километрах в пятнадцати что-то будоражило бесстрастную синеву. Если это птичья стая, то ведет себя как-то странно. Скорее похоже на гряду низких облаков, сложным узором затянувших кусок неба…

Позади, перекрывая стоны вентиляции, громыхнул взрыв. Коваль запоздало вспомнил, что толчки могут повредить капсулам.

Снова взрыв. Маленькая фигурка в черном, закутанная в шарф до бровей, а по грудь - в дымовую завесу, размахивает руками на куче щебенки. За спиной Клауса взметнулся очередной фонтан из дыма, палок, черепков и прочих культурных наслоений. Полуголые дикари, растянувшись цепочкой, перекидывали друг другу обломки мусора. Вторая группа раскачивала стальную сваю, облепив ее, как колония муравьев.

Артур навел окуляры в сторону Красного леса. На северо-востоке, поверх пурпурных верхушек джунглей, извилистым лимонным ожерельем клубились ядовитые туманы. А на юге…

Черт подери, он никак не ожидал, что это окажется настолько серьезно! Он предполагал, что прилетят несколько ощипанных трупоедов возможно, очень крупных, таких, как драконы Прохора, пощелкают клювами - и отправятся восвояси. А люди за это время, либо освободят проезд для броневика, либо смоются в Париж на лошадках.

– Господин Кузнец, Карапуз пробил дыру наружу! - раздался голос Христофора.

Вот ведь, когда хочет, болтает безо всяких загадок…

– Отправляйтесь все к нему на помощь. Динамит больше не взрывать, а то станет хуже. Раскапывайте дыру, а самого капитана - ко мне!

"Интересно, как они меня назовут, если танк не заведется? - спросил себя губернатор. Скажут, копали, как идиоты… А если эти крылатые черти помешают нам выехать, то идиотом буду я".

– Капитан, тебе особое поручение, - поймал Митю Артур. - Доверяю, поскольку ты в механике понаторел изрядно. Свинтишь топливные баки, сольешь в сторонке, если что осталось… Бензин у нас и так есть. Промой как можно лучше, затем ставь на место.

– Шланги тоже? Хомуты снимать? Один не справлюсь.

– Клауса с братом возьми, они рукастые. Лучше снять всё, что снимается. И прочистить. Затем - контакты. Их отдраить песком. Помнишь, как мы трактора заводили? Здесь точно так же: трактор с пушкой. Отдельное внимание - форсункам…

Коваль задрал голову. Теперь это еще сильнее походило на край узорчатой скатерти, наползавшей из-за горизонта. До сих пор невозможно было различить отдельных особей, но сомнения не осталось. То, что стремительно приближалось с юга, не имело к атмосферным явлениям никакого отношения. Оно состояло из множества живых организмов, но не рассеивалось на отдельные части. Птичий клин, но вывернутый задом наперед, летящий тремя слоями, непрерывно сдвигающимися друг относительно друга…

Бронетранспортер завелся лишь благодаря гению французских инженеров. Отвинтив люк, Артур обнаружил на сиденье подробную инструкцию с пометками и личными напутствиями от ушедших навсегда коллег. Переводивший текст Лева даже захлюпал носом. Друзья просили прощения у спящих за то, что без спроса сохранили им жизнь…

В проделанную Даляром дыру вливался солнечный свет. Вокруг толпы измученных, приготовившихся к смерти дикарей, водили хороводы столбы цементной пыли. Из двадцати с лишним человек лишь трое носили на груди маленькие когти, прочие были пленниками. Они разобрали завал и жались в сторонке, не решаясь ни убежать, ни приблизиться к Жуку-освободителю.

Закрепив "крокодилы" на надраенных клеммах, Коваль мысленно помолился и опустился на водительское место. Ему вдруг почудилось, что качнулись стрелки и моргнула лампа давления масла, но пыльные циферблаты хранили мертвецкую солидарность.

Он видел сквозь забрало водительского окошка своих людей. Товарищи стояли снаружи, возле горы снаряжения, и с надеждой смотрели на командира. В конце откопанного тоннеля отсвечивали ранние сумерки. Выезд из гаража находился в стороне от главного корпуса. Даляр сказал, что очень повезло… Артур понял, что боится. Он один знал о том, что произойдет, если двигатель заработает. В ту же секунду выйдет из строя батарея, а в капсуле номер два, от которой запитали мотор, начнет подниматься давление. И через три часа голый испуганный человек окажется наедине с грудой черепов и крылатыми мутантами…

Артур повернул ключ, дизель рявкнул несколько раз, заполняя кабину дымом, заурчал еле слышно, а потом послушно затарахтел. Одичавшие соотечественники Вольтера и Руссо попадали ниц. Пивовары глядели на машину, как на чудо. Ксендз молился вслух, Христофор жевал. Мама Рона смеялась, встряхивая вороной с проседью челкой. Даже угрюмый Даляр не мог скрыть ухмылки. Карапуз склонился к полковнику и, перекрикивая рокот двигателя, обсуждал с ним броню и вооружение. От вони солярки у всех заслезились глаза.

Не успел Коваль освоиться с управлением, как в гараж, отпихнув книжника, ворвался забинтованный Клаус.

– Птицы! Кружат над нами, я еле успел спрыгнуть. Нам от них не уйти!

– Командир, может они не найдут свежих трупов и улетят?

– Отсидимся внизу, господин?

– Нехорошо как-то нарушать Предание, - губернатор потрогал ленты с густо смазанными снарядами для пушки. - Да и перед партизанами неудобно.

– Как-как? - Свирский старательно заносил речи губернатора в походный дневник.

– Да вот так…

Артур поманил за собой Леву и Клауса, показал им, что делать, если спящие очнутся раньше срока. Несмотря на мелкие конструктивные различия, Коваль без труда запустил программу повышения температуры. Датчики показывали, что старый Коготь ошибался: лишь в трех капсулах были живые люди.

Книжник нервничал, перелистывал словарь и повторял слова приветствия, которыми намеревался встретить французов. Клаус установил в центре зала распятие. С молитвой он подмел пол и натаскал дров.

– Мы с офицерами выедем размяться. Всем остальным, - приказал Артур, - подняться этажом выше и ждать у костра!

Даляра и Карапуза не надо было упрашивать дважды, но Борк был готов лечь под колеса, лишь бы его взяли в разведку. Он всячески старался загладить свой суеверный страх перед спящими демонами.

Артур подвигал рычаги, привыкая к креслу. Два, а то и три горшка молотили вхолостую, большая часть прокладок пришла в полную негодность, салон заполняла гарь. Все движущиеся части были покрыты сантиметровым слоем масла, но всё равно требовали чистки и отладки. Однако пулемет и скорострельную пушечку Карапуз успел привести в порядок.

Сотрясая стены гаража, гусеничный монстр, как упрямый скарабей, взбирался по наклонному полу. В перекошенную щель гаражных ворот пролезли с трудом; металл звенел о камень, оборвало антенну, верхний прожектор и крепившийся на броне спасательный плот. Артур рассудил, что все эти приспособления на скорость не влияют, и на выезде дал газу. Машина энергично подпрыгнула, экипаж дружно ударился головами о низкий потолок, второй номер расчета выпал из башни на голову водителя, но в целом всё прошло неплохо.

По просьбе губернатора Клаус заранее вывел к саркофагам и застрелил самую безнадежную из лошадей. Произошло это не больше получаса назад, но от кобылы уже остался расчлененный на кости скелет.

– Клянусь святой Ксенией, - выругался Даляр. - Это не птицы, командир!

– Подберемся поближе, - предложил Коваль и, тренируя руки, направил вездеход обратно в сторону площади.

Он думал, что после встречи с роем удивиться ничему не сможет, но сильно ошибался.

…Некогда они были подвидом крупных пернатых хищников. А потом что-то случилось. Возможно, они пили какую-то особую воду или летали вблизи ракетных установок. Вокруг них начала меняться природа, и птицы тоже менялись. Каждый год Мертвые земли приносили новые испытания на прочность, и выжить могли лишь те, кто приспособился. Возможно, им пришлось существовать в условиях очень плотных осадков. А может быть, с неба падали горячие угли и стальная стружка, доставленная ураганами из далеких стран. Птицам пришлось из поколения в поколение укреплять свою внешнюю оболочку. Их оперение превратилось в несгораемый каркас из намертво скрепленных пластин, лишь отдаленно напоминавших перышки собратьев. А глаза всё глубже прятались в складках кожи от хлорных дождей, пока не сделались совсем крохотными. Зато вместо глаз развились совсем другие органы чувств, воспринимающие мир намного острее. Они позволяли улавливать каждую теплокровную тварь на поверхности земли, даже если ее заслоняла листва. Но там, где гнездились птицы, начала светиться земля, и стало нечего жрать. Лишь множились невкусные крысы, и сами, в поисках червей, зарывались в землю, да еще рыбы вылезали из ручьев, опираясь на розовые, дрожащие плавники. И тогда птицам пришлось научиться добывать пищу из ручьев и даже из-под земли. Пришлось за несколько поколений так укрепить клюв, чтобы он не ломался, а под клювом отрастить два длинных гибких языка с тысячами загнутых крючков, которые могли проникать в любую норку. Птицам пришлось изменить стреловидность крыльев, отрастить зубы, а для драк с наземными врагами - когти. Как раз такие носил на шее безвременно ушедший Проспер.

А потом наступило время, когда в болотах, где они гнездовались, не осталось ни врагов, ни еды. Тогда птицы впервые отправились на север, где неожиданно выяснилось, что противостоять им никто не может. Мало того, глупые люди сами начали снабжать переселенцев человеческим мясом…

– Летающие бочки! - сострил Карапуз, но никто не засмеялся. Над площадью, и в самом деле, кружило несколько десятков гладких зеленоватых бочонков, размером с крупного грифа. Желтые когти были прижаты к раздутым брюшкам, точно сложенные манипуляторы батискафа. Артур отнесся к коготкам спокойно, но когда первая же безглазая тварь спикировала сверху и оторвала защитную решетку от фары, экипаж разом вскрикнул.

– Эдак она крышу сорвет, - предположил Митя.

– Легче дышаться будет! - успокоил Даляр, освоившись в гнезде пулеметчика.

Птицы кружили молча, пока под ними не появился движущийся объект. Очевидно, им было наплевать, на кого бросаться. Кусок жилистой конины проскочил, как легкая закуска. Стая была явно озадачена, какого черта их вызвали к пустому столу. Штук сорок "бочонков", как определил птичек Митя, одновременно выпустили воздух, сложили крылья и попадали вниз. Птицы не валились в одну кучу, каждая приземлялась в "своем" квадрате, создавая эффект "коврового" бомбометания. Артур не мог не восхититься тактике хищников; при таком поведении они не оставляли жертве не малейшего шанса в радиусе сотни метров: кто-то из стаи неминуемо попадал в цель.

– Башня, огонь!

Полковник бил короткими очередями, стараясь удержать на линии прицеливания сразу несколько нападавших, что, впрочем, не приносило ожидаемого результата: как только он сбивал одну из птиц, узорчатый строй моментально распадался. Подобная сообразительность Ковалю совсем не понравилась, но вступать в мирные переговоры было поздно.

– Второй номер, огонь!

Преодолев брувестр из останков забора, броневик выпрыгнул на площадь перед памятником. Когти ударились о крышу в четырех местах, одна из Железных птиц повисла на передке машины, норовя попасть клювом в водительское окно. Еще одна увлеченно пилила дуло пушки. Пулемет снова застрочил. Двух птичек сбило очередью. Мертвые тела рухнули на землю с металлическим стуком. Промазавшие мимо броневика перестраивались, заходя на второй круг.

– Твою мать! - высказался Митя. - Ты глянь, у них даже коготка не оторвало!..

И правда. Казалось, что две подбитые птицы погибли от голода или от стыда. Никаких внешних повреждений не наблюдалось, ни капли крови, или жалобного крика…

Зеленые "туканы" атаковали молча. Коваля это жутко нервировало. Он развернул машину на месте, снеся заодно две малые статуи (одна из них, зацепившись за что-то, с грохотом поползла следом). Маневренность у броневика оказалась замечательная; двигатель, наконец-то, заработал в полную силу.

Борк просунул обрез в круглое окошко по левому борту и пальнул в птицу, сидевшую на крыле. Зверюгу швырнуло под гусеницу. Артуру показалось, что танк подпрыгнул на камне.

– Третий номер, огонь!

Карапуз только этого и ждал. Первым выстрелом из пушки он разорвал на части сразу трех хищников, кромсавших шатер, под которым бились лошади. Ковалю показалось, что он оглох: в пылу атаки он забыл про шлемы с наушниками. Борк и Даляр тоже трясли головами, пытаясь избавиться от звона в ушах.

– Ага! Не нравится, сучье племя?!

– Огонь! Огонь!!

Артур швырял бронетранспортер из стороны в сторону, пытаясь сбросить птицу, усевшуюся прямо перед окном. Похоже, ее не пугали ни выстрелы, ни рев мотора. Безглазый демон пропихнул здоровенный клюв в щель и орудовал им, как монтировкой. К ужасу Коваля, бронированный щиток начинал гнуться.

– Герр охотник, стреляйте!

– Боюсь рикошета!

– Стреляйте, черт побери, не то она пролезет внутрь!

Машину сотряс сильнейший толчок. Артур не уследил и наскочил левой гусеницей на основание памятника. Деревянный колосс качнулся, с вершины полетел окаменевший помет. В задней части салона один из непрошенных гостей сосредоточенно обрабатывал замок люка.

Борк сунул обрез в окно и спустил курки прямо над головой Артура. Когда рассеялся дым, оторванное туловище птицы исчезло, но голова и шея продолжали висеть за окном.

– Не шевелитесь! Герр Кузнец, не шевелитесь!

Пивовар выхватил кинжал, свободной рукой схватил губернатора за воротник. Коваль бросил рычаги, инстинктивно дернулся, чуть не заколов пивовара, но в последнюю секунду замер.

Из разверстого черного клюва тянулись внутрь машины две толстые розовые ленты, усеянные мельчайшими крючками. Когда птица успела выпустить языки, Артур не заметил, но один из них уже накрепко обвился вокруг портупеи и располосовал куртку до самого тела. Второй тянулся к горлу, ему не хватило буквально каких-то сантиметров. Даже сейчас, покрытый мелкими капельками, розовый щетинистый кончик дрожал и извивался.

Охотник дважды полоснул ножом.

– Простите, герр Борк, вы спасли меня!

– Нет проблем, - пивовар кончиком кинжала отшвырнул кровоточащие обрубки.

Несколько секунд Артур восстанавливал дыхание. Давненько он не сталкивался с таким резвым противником.

– Митя, ты слышишь? Не приближай лицо к окошку!

– Я еще двоих угробил, командир!

Коваль с тревогой прикинул боезапас. "Расходуя снаряды такими темпами, - подумал он, - мы через десять минут будем вынуждены отбиваться голыми руками. Вот тебе и Предание, опозоримся на всю Францию…"

На корме и на крыше прыгал, казалось, целый выводок чертей. Что-то протяжно заскрипело, затем с лязгом покатилось по земле. Прямо перед глазами Артура маячил приоткрытый, набитый зубами клюв.

– Командир, они что-то сломали наверху!

– Ничего страшного, оторвали запасной бак для воды!

– Если выломают дверь, - заметил Даляр, оглядываясь на дрожащую от ударов крышку, - это вот, нам задница настанет! Штой-то они слишком умные…

– Есть еще одна! - увлеченно вопил сверху Карапуз.

Коваль дал разворот на сто восемьдесят градусов и тут же утопил педаль газа. Броневик воткнулся задней стенкой в деревянное крыло одной из скульптур. Атаки на люк прекратились.

– Двоих размазали! - не слишком оптимистично констатировал Даляр. - Ах, черт!

От удара задняя дверца соскочила с петли. Несколько секунд Артур не видел ничего, кроме пыли. А затем в образовавшуюся брешь просунулась зеленая голова. В хвостовой части машины находилось вращающееся кресло стрелка, сразу за ним начинался высокий порог, под которым прятались баки с горючим, а дальше, за бронированной переборкой, покоился боезапас. Правую сторону салона занимало низкое сиденье, на котором могли вплотную разместиться человек восемь. Птица ухватилась когтями за обивку скамейки, с грохотом пропихнула внутрь острое крыло и коготками, расположенными на самом кончике оперенья, зацепилась за спинку сиденья пулеметчика.

– Командир, берегись!

– За ней еще одна!

Закрепившись, птица просунула в салон вторую лапу и зашипела. Артур очень близко увидел глянцевую поверхность зева, утыканную зубками, похожими на плоские перышки, и раздувающийся в глубине глотки клубок языков…

Заслоняя проем двери, в броневик одновременно пытались пролезть еще две клювастые товарки.

– Получай! - Даляр подхватил с пола тяжелый пулемет Карапуза, сдернул предохранитель, но птица сделала молниеносный выпад вперед и влево, словно догадалась о том, что ее ждет. Наверху, не подозревая, какая беда угрожает его голым пяткам, увлеченно палил из пушки Митя.

Пивовар шарахнул из обоих стволов, быстро поведя обрезом из стороны в сторону. Борк угодил в шею и лапу следующему "посетителю". Артур не мог поверить своим глазам. Пуля домашнего литья с визгом срикошетила от костяных пластин на горле птицы и ушла в сторону.

Коваль бросил рычаги и сунул ствол дробовика в глотку гигантскому стервятнику. Бугорчатую голову разнесло на части; одним взмахом лапы чудовище сорвало с металлической лавки дерматин и вырвало из пазов ящик с гранатами. Толстая металлическая крышка бокса скручивалась под когтями, как папиросная бумага. Коваль поневоле зажмурился, ожидая неминуемого конца. Рифленые болванки с глухим звоном раскатились по полу.

Даляр, матерясь на чем свет стоит, поднял двухпудовую игрушку Карапуза. От напряжения у него едва не лопались вены на лбу. Артур уже поднимал руку со вторым "ремингтоном", когда шесть стволов в мгновение ока очистили салон от непрошеных гостей.

Ни одна зеленая кусака больше не пыталась атаковать задний люк.

– Командир, ты только погляди…

Почерневший от копоти полковник уступил Ковалю место у пулемета. Губернатор получил возможность взглянуть вверх, и то, что он увидел, его не обрадовало. Над развалинами института, сцепившись длинными, острыми крыльями, в три слоя кружили зеленые фигурки.

– Уходят! Мать их так, уходят! - вопил Карапуз.

– Вряд ли они уйдут так просто, - отозвался проницательный пивовар. - Я слышал об их повадках от горожан. Они прекращают атаку, когда потери становятся слишком велики, но никогда не забывают, кто и где нанес им урон.

– О чем он, командир? - свесился довольный Карапуз, сверкая белками глаз на черной, от копоти, роже.

– Наш друг говорит, что птицы непременно вернутся, чтобы добить соперника по охоте…

Небо расчистилось. На подступах к гробнице Коваль насчитал тридцать шесть мертвых мутантов. Пока шло сражение, птицы растерзали трех лошадей. От огромного тряпичного шатра остались клочья. Уцелевшие кобылки оборвали коновязь и разбежались по свалке.

– Что будем делать, командир?

Артур вылез на броню, жадно вдыхая чистый вечерний воздух. Он представил себе, как в чрево машины набьется толпа, и еле удержал подступившую тошноту. Снаружи броневик выглядел, как картофелина, побывавшая в электрической терке.

– Герр Свирский сообщает, что Хрустальные когти еще не проснулись, - доложил вернувшийся Борк. - Каменный коготь говорит, что птицы непременно вернутся. Скорее всего, после заката. Коготь кричит, что крылатых чертей нельзя было злить и убивать.

– Так он же сам просил?.. - разинул рот Коваль.

– Он говорит, что Хрустальный коготь Кузнец обманул его людей. Он хочет похитить спящих, как черные люди с востока, но не может разом убить всех Железных птиц. Теперь они вернутся, и никто в лесу не сможет спать спокойно…

Борк прятал глаза, будто и сам поверил в могущество русского губернатора.

– Господин, так мы там все уместимся! - из шахты, щуря глаза, выбралась мама Рона. - Можем и до дому доехать?

– Никто на этой машине дальше песчаной стены не поедет, - отрубил Коваль. - От нее грязи больше, чем от угольной шахты. Не хватало мне еще в Питер Слабые метки притащить!

– А жаль, - любовно погладил пушку Карапуз. - Мне шибко приглянулось внутрях кататься… Командир, а чего у нас таких нет?

– Потому что мы их зарываем в землю. И будем зарывать дальше.

– Куда это вы собрались? Как это "до дому"? - за плечом мамы Роны появилась бледная физиономия Станислава.

Ксендз очень страдал от ран, но его глаза метали молнии. Он почуял, что наверху готовится предательство, и на одной ноге взобрался по шаткой лестнице.

– Вы обещали мне найти Великое посольство! Пан Кузнец, не забывайте, что это я провел вас сюда!

– Как он мне надоел! - сплюнул Даляр.

– Мы не вправе вас больше ни о чем просить, - обратился Коваль к пивоварам. - Даже не знаю, как мне теперь с вами рассчитаться. Золото и оружие я вам оставлю, но Черных коней забрали дикари…

– Но и я не выполнил свою часть договора, - тихо сказал Борк. - Я ведь не могу вернуть вас назад, в мой город. На этой машине мы легко пройдем Мокрую просеку, но нас не пропустят Ползущие горы.

– Что вы там шепчетесь? - подпрыгивал возле гусеницы поляк.

– Мы обойдем Ползущие горы, пройдем вдоль границы леса, - предложил Коваль.

– Даже верхом там больше недели пути, - скривился Борк. - Пешком ваш путь растянется на месяц. На юге, кроме Когтей, обитают Песочные волки…

– Нет уж, с меня хватит и птиц, - взмолился Коваль.

– Это не то, что вы подумали, - слабо улыбнулся пивовар. - Так называют себя племена, живущие на границе леса и песка. Именно эти ребята откопали нам ворота в подземное гнездо Жука, - он похлопал по крышке люка. - Кстати, герр Кузнец, я знаю, где таких машин много… и много горючего… Но это так, к слову. Вы думаете, что освободили этих парней, и они благодарны, но… Они постоянно воюют с Когтями и остальными соседями, им плевать на условности. Вы здесь чужие. Если я пойду с вами, Песочные волки пропустят вас… И к тому же там несколько городов, где живут культурные люди, как я их называю…

– Пан Кузнец, вы издеваетесь надо мной? - снова подал голос ксендз.

– Боже меня упаси, - отозвался губернатор. - Ты минутку помолчи, я тебя очень прошу. Продолжайте вашу мысль, герр охотник. Вы сказали, что южнее, за лесом, есть города, где нам могут оказать помощь.

– Вот насчет помощи я как раз промолчу, - прокряхтел пивовар. - В иных случаях я предпочел бы иметь дело с лесными бандами, чем с некоторыми городами. Я же говорил вам, герр Кузнец, что не хочу идти в Париж. Если вы там побываете, поймете, почему я так настроен. Они называют нас вампирами только потому, что мы не выносим солнечного света и привыкли пить сырую говяжью кровь. Однако только мы можем провести им через Красный лес некоторые товары и коров, поскольку с Когтями у них отношения хуже…

– В Париж вы с нами не пойдете, а назад проводите. Я верно понял?

Охотник кивнул.

– С вами отправится Клаус. Он был там дважды. Лучше бы было отпустить Фердинанда, но он еще слишком слаб. Клаус знает, где отыскать торговцев, которым безразлично, вампир ты или самый страшный черт. Заодно, он передаст от меня весточку. Не так часто мы пересекаем горы. А они и вовсе к нам не ходят.

Артур не мог не улыбнуться коммерческой жилке пивовара. Борк даже в боевых условиях не оставлял торгашеских замашек.

– Ваша цена, герр охотник?

– Она уже уплачена, герр бургомистр. - Коваль поднял брови.

– Очень просто, - улыбнулся Борк. - Завтра дикари, которых вы освободили, разнесут по Красному лесу весть о том, что Хрустальные когти проснулись и покинули развалины, не прогнав Железных птиц в преисподнюю. Они расскажут, что половина мудрых Каменных когтей подло убита. Мне сложно объяснить вам, герр Кузнец, тонкости местной политики, но пивоваров это устраивает. Примите как должное.

– Чужие войны часто бывают на руку, - согласился Коваль.

– Вы очень верно заметили, герр бургомистр, - хихикнул под шарфом охотник. - Чем дольше глупцы убивают друг друга, тем ниже ценится жизнь людей и скота и тем выше поднимается в цене железо для убийства и хмельное пиво. Так что вы расплатились сполна, герр Кузнец. Если позволите, я пойду вниз, солнце убивает меня.

Артур проводил взглядом крепыша, поправлявшего на ходу широкополую шляпу. Пивовар прошел между когтистых лап статуи и исчез в зеве шахты, а Коваль в миллионный раз повторил себе, что правда у каждого - своя.

– Я пойду в Париж один, - кипел от негодования ксендз. - Но всем расскажу, пан Кузнец, как ты меня бросил…

– Да не бросаю я тебя! - простонал Артур. - Полковник, остаетесь прикрывать мирное население. В мое отсутствие, вы - старший. Капитан, займите место пулеметчика. Нет, бога ради, оставь в покое пушку, мы едем в Париж по делу! Господин Свирский, прошу на борт!

– Командир, вы надолго? - озабоченно спросил Даляр.

– Ни в коем случае. Только спросим, - и сразу назад.

Леве очень не хотелось покидать спящих и упустить момент пробуждения, но командир был непреклонен. В конце концов,Свирский убедил себя, что прогулка обещает быть интересной, проверил блокнот и втиснулся в люк.

– Господин, - сын Красной луны держал за клюв оторванную голову мертвой птицы. - Очень плохо, не надо ездить.

Как всегда в моменты плохих предчувствий, Христофор глядел в сторону. Лоб его покрылся мелкими капельками пота, а голос стал сухим, точно гортань засыпали песком.

– Мы не можем не ездить, - мягко ответил Артур. - Кому будет плохо, сын луны?

Он спросил на всякий случай, зная, что Христофор не ответит. Колдун помялся, ковыряясь в спутанной шевелюре. Из зубастой птичьей пасти сочились густые черные капли.

– Отпусти Леву. Лучше возьми меня. Леве плохо, мне хорошо.

Из люка высунулась взъерошенная голова Свирского.

– Что мне плохо, Христя?

– Командир, ваш колдунчик разговорился. Не припомню, чтобы он решал, кому отправляться на тот свет, - напомнил Карапуз.

Как и всякий лесной житель, Митя был порядочным мистиком и верил каждому жесту Христофора.

– Да, он обычно не ошибается, - кивнул Артур и без слов дал отмашку книжнику возвращаться в подвал.

По периметру площади бегали несколько Песочных волков. Они поливали маслом деревянных идолов. За ними, волоча ногу, бродил Фердинанд и подносил к статуям факел. Статуи вспыхивали, дикари оглашали окрестности неистовым ревом, потрясали кусками арматуры. Большая часть пленников уже скрылась, прихватив казенных лошадей. Оставались самые ярые ненавистники Когтей. Возможно, им было некуда идти.

Из провала выбрался помятый жрец. Он где-то потерял маску, половина перьев со спины осыпалась, седая бороденка свалялась в комок и покрылась грязью. Осмотревшись и привыкнув к свету, Костяной коготь заплакал. Он на четвереньках подполз к ближайшему птичьему трупу, затем переместился к следующему, поглаживая их по вывернутым крыльям. Слезы лились из его старческих глаз, голова тряслась, бинты на боку кровоточили все сильнее.

– Переживает, падаль, - почти ласково произнес Митя. - Без работы остался. Командир, можно я его прирежу?

– Для тебя-то что хорошего, сын Красной луны? - спросил Коваль.

– Там, где Лева потеряет одну жизнь, я найду две, - неожиданно покраснел Христофор.

– Как это? - выпучил глаза Карапуз, но Христофору надоел допрос.

– Всё равно очень плохо, - повторил он. - Кто-то теряет жизнь. А я стану дважды папой.

– Какой из тебя папа, ты и на баб-то не смотришь, - небрежно бросил Артур и тут же осекся.

А кто, собственно, сказал, что Христя не может быть папой? И кто сказал, что колдун должен найти себе женщину исключительно на берегах Невы?

– Кто-то из нас погибнет, - Артур посмотрел ксендзу в глаза. - Но одного я тебя не отпущу.

– Я буду молиться за всех нас, - серьезно пообещал святоша.

И впервые никто не улыбнулся.

14. ПАРИЖ СТОИТ МЕССЫ

Коваль смотрел на вывеску и не верил своим глазам.

– Как, ты сказал, зовут трактирщика? - переспросил он у пивовара.

– Портос, - просто ответил Клаус. - Он имеет сношения даже с городами западного побережья и, по слухам, водит дружбу с ведьмами. Но у жандармов руки коротки прикончить его.

– Я слышал об этом проходимце, - нахмурился Станислав, - но никогда не имел с ним дела. Ты привел нас в самое сердце греха, пивовар?

– Я привел вас туда, где знают моего отца. Здесь вы можете задавать вопросы, не опасаясь виселицы. Ищейки сюда и носа не суют.

– А нам не отрежут нос за лишнее любопытство? - спросил Карапуз.

Все взоры невольно обратились к Христофору. Сын луны потер рыжую щетину на впалых щеках.

– Человек добрый и злой… Здесь очень опасно и очень спокойно. Нельзя отказаться от еды, но есть тоже нельзя.

– Ну и прекрасно, - Коваль откинул крышку люка, внимательно всматриваясь в затянутые разноцветными стеклышкамиглазницы окон. - Пошли знакомиться.

…Полчаса броневик пылил по окраинам, выбирая дорогу среди завалов. Артур держал курс, руководствуясь скупыми замечаниями Клауса. Постепенно смятая гармошкой земля начала распрямляться, кое-где в рыжих зарослях проглядывали почти неповрежденные особняки, сквозь кучи щебня густо прорастали трава и деревья. Красные стволы здесь соседствовали с зелеными, словно неподалеку проходила невидимая граница двух миров, - древнего и нового.

Пересекли широченную улицу. Коваль прочел: "Бульвар МакДональд". Он задумался, в честь кого назвали часть города, на которой перевернутые катера и понтоны соседствовали с обломками самолетов. Броневик проехал по крылу лежащего аэробуса, затем зацепил боком легкий катамаран. Большая часть обшивки с машин была сорвана, от этого они выглядели еще ужаснее. Коваль догадывался, откуда притащило самолеты, он видел поваленный знак с указателем аэропорта. Но катера базировались явно не на Сене…

Потом гусеницы, как по маслу, заскользили по ровной асфальтированной аллее, вдоль которой стояли низкие декоративные заборчики. Канавки перед ними заполняли желтокрасные сугробы перезревших яблок, слив и винограда; в тени дремучих палисадников прятались сказочные, почти игрушечные домики темного кирпича. Артур даже заметил столбики с изящными ящичками для почты и затейливые вензеля на засыпанных листвою крылечках.

Он остановил машину напротив засохшего пруда. На островке, к которому вел ажурный мостик, возвышалась увитая диким виноградом беседка в античном стиле. Тяжелые гроздья клонились к земле, всё дно было усыпано опавшими ягодами. Над улочкой плыл густой запах начинающегося брожения.

Дивный уголок каким-то чудом не подвергся разграблению.

– Обалдеть, - выразил общее мнение Карапуз.

Артур приоткрыл верхний люк. Клаус, отвечавший за противовоздушную оборону, решительно остановил губернатора:

– Не выходить. Очень опасно.

– Там, за домами, - Христофор наморщил лоб и пощелкал пальцами, не в силах объяснить природу своих опасений. - Мыши, но не мыши. Кроты, но не кроты. Много маленьких, много заразы.

– Здесь никто не живет, - подтвердил пивовар, сверкнув на Коваля черными очками. - Наши друзья в городе говорят, что там, где яблоки зреют в январе и марте, не охотятся даже Железные птицы.

Прелестная пастораль рассыпалась в мгновение ока. Стиснув зубы, Артур дал газу и молчал до тех пор, пока броневик не вкатился в серую пелену. Зола проникала внутрь сквозь самые мелкие отверстия, жирным слоем ложилась на руки и одежду.

Когда экипаж с лязгом миновал Монмартр и покатил по бульвару Капуцинов, у Коваля сжалось сердце. Многие дворцы сохранились неплохо, но новейшие здания и жилые новостройки превратились в сплошное цементное месиво. На месте рухнувших колоссов образовались воронки, заполненные стоячей водой. Среди густого бульона из мусора и нечистот покачивались дохлые рыбы и домашние животные.

– Огонь прошел недавно, - поджал губы пивовар. - Не нравится мне это. И я не вижу стражу возле оперы! Баррикада какая-то…

Коваль не разглядел не только стражи, но и самого здания оперы. Он следил только за тем, чтобы тяжелая машина не свалилась в одну из глубоких воронок, всё чаще возникающих на пути. То ли прошло несколько мощных паводков, то ли сыграло роль землетрясение.

К неудовольствию поляка, Клаус опять велел сворачивать. Ксендз настаивал, что надо ехать в самый центр: к Елисейскому дворцу, где обитала местная верхушка, или к Инвалидам. По его словам, там жили и отправляли службы местные святоши, и кто лучше их мог быть осведомлен о судьбе посольства? Но Коваль склонен был доверять маленькому пивовару. Клаус сказал, что их давно уже должны были перехватить жандармы. Якобы, грубые ребята, но не дикари, самоходных повозок не боятся. Клаус припомнил, что не так давно у местных лидеров еще водились похожие пушки на колесах, но потом сломались, одна за другой. Чинить их никто не умел, и всё постепенно заржавело. А отец Борка рассказывал, как до наводнения в городе носились грузовики и мотоциклы. После высокой волны, прокатившейся с океана, техника неделями плавала в соленой воде и пришла в негодность…

– Нет людей, - повторял Клаус, - непонятно. Поедем на корабль, в трактир. В центре нельзя, нас слышно.

В трактир, так в трактир, кивнул Артур, обрушивая бронированным передком облупившуюся колоннаду с ангелочками и грифонами. Его тоже всё сильнее раздражало безлюдье и безмолвие. Нападение дикарей в Красном лесу было делом предсказуемым. А бесконечные пустые кварталы, напоминавшие о прежней роскоши, наводили суеверный ужас даже на воинствующего атеиста. За пятнадцать лет, проведенных в мире, пережившем Большую смерть, Артур приобрел немало новых, крайне ценных привычек.

Одна из них - остерегаться населенных пунктов, где жители не показываются сразу. Лучше пусть нападут, но не скрываются. За подобным поведением наверняка стоит какаято гадость…

– Сдается мне, хрен тута хто с нами базарить будет! - резюмировал Карапуз, сидевший выше всех. - Штук пять придурков я засек, сиганули в трубу. Как, командир? Может сбегать, изловить?

– Не лезь, куда не просят, - сказал Артур. - И стрелять только по команде.

Экспедиция выкатилась на широкий проспект, уставленный фешенебельными постройками. Даже ужасные катаклизмы не стерли с улицы налета утонченного лоска. Но чем дольше Коваль вглядывался, тем отчетливей понимал, что Парижский центр обманывает его. Вокруг стояли не замки богачей, а их стершиеся тени, не универмаги, а проеденные молью муляжи.

Справа от трехэтажного особняка остались лишь роскошные колонны с капителями, на которых болтался дюралевый плакат. Выцветшие буквы предлагали посетить пасхальную распродажу в торговом доме.

По левую руку стремились ввысь аркады крытого пассажа, от которого на самом деле осталась лишь фасадная стена. За шестью этажами осыпавшейся лепнины скрывались обугленные залы и ржавые ребра лестниц. Нижние витрины, сотню лет назад лишенные стекол, надрывались в беззвучном крике. Над сгоревшими стеллажами жалобно щурились имена великих дизайнеров и кутюрье. Эти неживые буквы казались Артуру чем-то вроде шумерской клинописи. Карден, Гуччи, Армани, Шанель, Ямомото…

Они свернули к площади Республики, но бульвар был настолько разрыт, что пришлось пробираться дворами. Пробившись сквозь кустарник, внезапно попали в жилой центр. Дома обрели крыши из досок, черепицы и обломков строительной рухляди. Нижние этажи и подвалы были заселены, беспорядочно и бестолково. На месте стекол развевались тряпки; на балконах росли овощи; из канализации тянуло дымом. Несколько детских голов высунулись из-за угла и снова попрятались. На террасе полуразрушенного дворца истошно орал грудной ребенок. Старуха с хворостиной погоняла коз; увидев броневик, шмыгнула в пролом. Над огромным очагом в котле варилась мясная похлебка, ее охранял безногий мужчина с топором.

Люди или спрятались, или дружно выехали на пикник. Спустя минут пять Артур окончательно склонился ко второй версии, поскольку увидел греющихся на лавочке дряхлых старичков.

Они курили длинные трубки и представляли собой довольно живописное зрелище. Конечно, до туалетов Когтей им было далеко, но при взгляде на дедушек Артур тут же вспомнил семнадцатилетнего Людовика. Как тот робел перед папой Рубенсом, как пытался произвести впечатление на всех женщин Зимнего дворца и окрестностей. Бил витрины, копался в царском гардеробе, цеплял на себя самые чудовищные сочетания одежды прежних эпох…

Примерно так смотрелись теперешние парижские инвалиды. Они не разбежались, когда вышедший на разведку Клаус направился к ним. Двое оказались совершеннейшими маразматиками, а третий прошамкал, что население собралось к мессе. Сначала, заметив Железных птиц, дважды били в колокола воздушную тревогу. Когда прозвонили отбой, побежали молиться. На саму мессу большинству наплевать, зато после будут казнить ведьм и воров, а на это стоит поглазеть.

– Плохо понимаю язык, - пожаловался Ковалю вернувшийся пивовар. - Они говорят, что казни идут уже неделю. Кто-то отравил скот в одной из деревень или что-то вроде этого. А теперь еще появилась зараза, на юге выкашивает целыми семьями…

– Только этого нам не хватало, - сплюнул Митя.

– Воду здешнюю не пить, ничего не есть, близко к местным не подходить, - скомандовал Коваль, спрыгивая в теплую пыль.

Золы тут было меньше, пожарище осталось позади, но изящества пейзажу это не добавило. Над культурным центром Европы витал дух обреченности. Броневик снаружи покрылся толстым слоем пепла. Проехать вперед, не переломав доморощенной системы воздушной маскировки, не представлялось возможным. Между руинами домов, над кривыми улочками, были натянуты веревки или перекинуты бревна. Поверх самодельных каркасов жители накидали всё, что попалось под руку. В тени перекрытий жевали чахлую траву привязанные козы. Коваль заметил в развалинах здания, похожего на кинотеатр, несколько коров. Коровы были самые обыкновенные, по крайней мере, к чужакам враждебности не проявили.

А вот их пища губернатору сразу не понравилась. Стадо топталось в лишенном крыши круглом фойе бывшего кинотеатра, со всех сторон облицованном зеркалами. Поверх пузырящихся зеркал со стен лохмотьями свисали почерневшие постеры с улыбающимися киногероями. Артур сумел даже прочесть несколько незнакомых фамилий. Все эти кумиры выросли и достигли расцвета, пока он прохлаждался в анабиозе. Буренки вовсю уплетали грибы. Полы и лестницы кинотеатра густым слоем покрывали пузырчатые белесые образования, похожие на помесь цветной капусты с пенопластом. Волокнистые клубни скрипели под копытами коров и липли мелкими крошками к влажным черным губам.

Артур подумал о вкусе молока, и его чуть не вырвало.

Но гораздо хуже коров выглядели собаки. Стайка шавок вырулила из дренажной трубы, робко подрагивая облезлыми хвостами и не решаясь приблизиться к людям. По боевым качествам этим псам было так же далеко до питерских булей, как слепому котенку до амурского тигра. Старшая из собак, бредовая помесь далматинца и тибетского терьера, уставилась на Артура подслеповатыми глазками и жалобно тявкнула. Все псы были потомками породистых животных, у всех напрочь отсутствовали зубы, а десны покрывала корка ороговевшей ткани, вроде сплошного протеза. Но не это показалось губернатору самым интересным. Он мысленно подозвал одну из псин, чтобы разглядеть получше. Позади что-то гнусаво прокаркал старичок с трубкой.

– Он говорит, - перевел Клаус, - чтобы вы к ним не прикасались. Собак отстреливают, они разносят язву.

– Я не прикасаюсь, - ответил Коваль, задумчиво рассматривая бока и спину несчастного животного.

Шерсть сползала клочьями, но к медицине это не имело никакого отношения. Собака отращивала защиту от Железных птиц и, судя по состоянию сосков, собиралась передать закрепившиеся признаки следующему поколению. Вместо нежной короткой шерстки появлялся твердый панцирь, больше приличествующий броненосцу. Вдоль хребта панцирь утолщался, словно второй позвоночник, и выпускал наружу короткие острые шипы. На брюхе латы еще только появлялись, отдельные фрагменты панциря перемежались участками незащищенной кожи.

Коваль внимательно изучил собак, затем отдал им мысленный приказ бежать в лес и повернулся к коровам. Христофор и Митя непонимающе следили за ним из прорезей в люках. Клаус отступил в тень и нервно натирал руки мазью. Мотор броневика ровно урчал, готовясь к старту.

Пять поколений или десять?

Подойдя вплотную к воротам загона, Артур понял, что оправдались худшие предположения. Спины и головы животных обрастали непробиваемой коркой, состоящей на сей раз из множества наложенных друг на друга пластин. Сверху пластины покрывал привычный пятнистый рисунок. Заметить изменения можно было, только подойдя вплотную.

Но свежая мутация этим не ограничивалась. Минуту Коваль тупо глядел на хвост ближайшего теленка, недоумевая, что же ему так сильно напоминает этот кожаный мешочек вместо кисточки на конце. Затем он подманил теленка и, невзирая на предостерегающие вопли аборигена, развязал тесемки.

Итак, подытожил Коваль, местный рогатый скот обзаводится ядовитыми шипами на хвостах, вроде карельских летунов. Собаки покрываются панцирем, крысы роют ходы, как кроты. И все эти перемены происходят с тех пор, как в окрестностях города поселились Железные птицы. А питерские жители, стало быть, тешатся мыслью о том, что мир успокоился…

Успокоился, да как видно, не везде. Ходили слухи, что и за Уралом появляются новые виды. Качальщики, те тоже подливали масла в огонь. Но лесные колдуны занимались направленными мутациями; крылатые змеи, тигры и прочая искусственная нечисть не имела потомства, поколения этих животных считались условно.

Здесь, за песчаной стеной, в самом центре Мертвых земель, мир продолжал изменяться. Наверное, именно это имел в виду друг и наставник губернатора Бердер. Тот говорил, что русские Хранители научились уничтожать Слабые метки, и это хорошо. Но никто не знает, что происходит на территории, где Звенящий узел сработал в полную силу. Ибо те Звенящие узлы, что взорвались в первые годы после Большой смерти, оставили после себя либо языки Вечных пожарищ, либо километры Желтых болот. Они взорвались, и теперь остается уповать на то, что мать-земля залижет свои раны. В лучшем случае, можно посадить вдоль пожарища сотню-другую деревьев. Или пустить в реку головастиков. Даже Хранители, сами плоды мутаций, были бессильны спасти Мертвые земли.

Но страшнее, говорил Бердер, не та Мертвая земля, что осталась после пожарища. Ходят слухи, что за песчаной стеной лежат Мертвые земли, которые не желают успокаиваться.

"Как это, - удивился тогда Артур. - Постоянные землетрясения, или вулканы бьют?" "Может, и землетрясения, - пожал плечами наставник. - Но дело не в земле. Дело в том, что там всё продолжает изменяться и никак не может успокоиться. К той гадости, что живет в наших болотах, люди давно притерпелись, лупцуют ее потихоньку, глядишь, и сведут на нет. Взять тех же самых булей, для примера. Лет двадцать назад никому проходу не давали, среди бела дня на людей кидались, а теперь, где они? Грызут потихоньку лягушек в камышах. Передохли бы всё давно, если бы хитрый питерский губернатор лично не подкармливал… Неужели непонятно, что раз не успокаиваются твари, значит, меняется и человек? Только он меняется медленнее: мы помрем и не заметим, а лет через пятьдесят попрет такое, что не остановишь, никакой ворожбой". "Что же делать?" - испугался Коваль. "А что тут сделаешь, - пожал плечами учитель. - Качальщики уже давненько собираются. Думают да гадают, да к Хранительнице Книги наведываются. Всё ищут, спрашивают себя, всё ли правильно по Книге понимают, какие еще толкования можно применить. Потому как, есть одно подозрение…" - Тут Бердер замолчал, словно решил, что сболтнул лишнего, такого, что не стоит обсуждать даже с лучшим Клинком, другом и губернатором. А может быть, Бердер только сделал вид, что сомневается. Он ведь хитрющий стратег… "Такое вот подозрение, - промямлил Бердер, - что тут замешана не только древняя грязь. Будто кто-то… Ты когда полетишь, держи ухо востро, ладно?" И больше ничего не сказал, ловко так сменил тему.

…Губернатор очнулся от забытья. Беззубые собаки, ядовитые коровы… И с козами, наверняка, не всё ладно…

– Не только древняя грязь, - неслышно повторил Артур, отмывая руки после знакомства с телячьим хвостом.

Не обращая внимания на мольбы Станислава, он подошел к трем старичкам на завалинке. Старички выглядели так, словно дошли с императором до Москвы и обратно. У одного не хватало верхней губы, наполовину заросло веко, а вместо пальцев имелось подобие сросшейся клешни.

Второй дед был дауном. Он гордо носил расшитую серебром дырявую мантию, а больную щеку подвязал шелковым шарфиком. С его одутловатого лица капали одновременно слюни, сопли и слезы. В немытых пальцах он мял хлебную горбушку. Артур обратил внимание на аккуратно зашитый рукав.

"Кто-то ухаживает… - машинально отметил губернатор. - Любящее потомство. Интересно, кого же они нарожали?" Третий дедушка, тот самый, что пытался уберечь Коваля от собак, казался самым разумным. К числу явных недостатков можно было отнести пятнистую кожу, - видимо, следствие перенесенного лишая, сросшиеся с головой ушные раковины и не заросший на макушке родничок. Дед прикрывал голову бравой треуголкой с воткнутыми сверху перьями Железной птицы, но периодически снимал ее, чтобы поймать вошь.

– Клаус, спроси его, как проходит болезнь?

– Он говорит, что болезней много, но черную язву наслали ведьмы и колдуны, живущие особняком за старым кладбищем. Сначала всё болит - всё тело. И жар, страшный жар. Потом опухает лицо и живот, язык не помещается во рту. Проходят два дня - и на шее, в подмышках появляются камни, что ли…

– Можно не продолжать, - хмуро кивнул Коваль. - И кто придумал, что чуму наслали ведьмы?

– Его преосвященство благословил генерала Аваля на святое дело, на аресты мерзких пособников дьявола! - из беззубого рта полетели брызги слюны, так что гости невольно отпрянули. - Уже поймали многих, доберутся и до тех, кто насылал порчу… А ты, я тебя видел, - вдруг захихикал он, наставив кривой палец в грудь пивовару. - Ты один из тех, кто приходит через Ползущие горы, верно? Вы все там тоже колдуны… Ха-ха! Никто не может пройти через лес Когтей и горы, кроме колдунов. Может, ты тоже пришел, чтобы заразить коров моего сына или наслать на нас черную язву? Вот я скажу жандармам, они живо посадят тебя на кол или вздернут!

– Пойдемте, герр Кузнец, - в отчаянии сплюнул Клаус. - Вот поэтому мой отец не любит ходить в город. Он имеет дело только с торговцами из корабля.

– Из какого корабля?

Артур захлопнул за собой люк, а с улицы всё неслись проклятия старика.

– Корабль, его принесла волна, - засмеялся пивовар. - Да вы увидите, там много кораблей.

– Вы спросили их насчет посольства? - в нетерпении набросился Станислав.

– С ним тяжело говорить, - отмахнулся Коваль. Он думал о коровах и Железных птицах. - Всё разумное население поперлось слушать святош. У них месса по радостному поводу. Собираются поджарить очередную партию ни в чем не виновных женщин.

– Откуда ты знаешь? - замер поляк.

– Как откуда? Этот динозавр сам сказал. Все ушли на фронт.

– Нет, с чего ты взял, что казнят невиновных? - взгляд ксендза отражал крайнее неодобрение. - Уж не считаешь ли ты, пан Кузнец, что пастырями верующих выступают кровожадные злодеи? Я немного лучше знаю здешних людей, я бывал тут. Конечно, многие горожане грубы и невежественны, многие страдают болезнями, но ты же судишь, ни о чем не спросив! Им тяжело, им приходится отбиваться от дикарей и голодного зверья, но большинство верит в святой Крест и чтит бога. Ты ведь не знаешь, с какой радостью эти простые бедные люди согласились участвовать в Великом посольстве! Их епископ, конечно, не столь изощрен в науках, как твои книжники… Но он простой и честный человек и не терпит во дворце и в городе всякую нечисть…

– Эка тебя разобрало, - задумчиво сказал Карапуз. - Чисто молока с соленым огурцом нажрался, так и поносит беднягу.

– Слушай, пан Станислав! - Артур медленно сдавал задом, стараясь не сшибить хлипкие постройки горожан. - Насчет нечисти во дворце, - это ты по Христофору проехался, или мне показалось?

Святоша, надувшись, демонстративно глядел в сторону. Клаус, не понимая, из-за чего перепалка, озадачено вертел шеей.

– Я обещал тебе найти концы вашего посольства и делаю, что могу, - Коваль старался говорить спокойно. - Мне тоже не нравится, когда пропадают две тысячи человек. Только мне безразлично, в кого они при этом верят. Мы искали и продолжаем искать, но дальше Парижа не пойдем. Это мое первое слово. А вот второе. Как учтиво заметил господин капитан, если ты, пан Станислав, упаси господь, запьешь соленые огурчики или кислую капустку молочком, с тобой что будет? Вот именно, конфуз случится. Так скажи мне, святой отец, у тебя никогда в жизни поноса не было?

– Не понимаю, причем тут месса и решения его преосвященства?! Ты богохульствуешь, пан губернатор! Не к лицу…

– Ни намека на святое, - уперся Коваль. - Я только хотел спросить, пан Станислав, ты кого бьешь, когда у тебя понос? Может, ты собаку соседскую убиваешь или самого соседа поджечь готов? Ну, да… сосед больно здоровый, может и сдачи дать. Ты, небось, бегаешь в соседнюю деревню. Там бабка старая живет, заступиться за нее некому. Зато, чуть кто обосрался, сразу к бабке - по репе ей сапогом! Верно я говорю? Просто и без напряга, да, пан Станислав? И не нужны расходы на ремонт канализации, согласись?… А тут не один человек, тут целый город огурцов натрескался. Ты посмотри, что у них творится: вода гниет, трупы по реке плывут. Конечно, прав местный монсеньер, самое время парочку соседских бабок повесить! Глядишь, поносить перестанем? Как думаешь, пан Станислав?

– Я хочу, чтобы вы меня выпустили, - ксендз играл желваками. - Я один схожу к Дому инвалидов и всё выясню.

– Слушай, а ведь здесь живет гораздо больше народу, чем было в посольстве. Тысяч тридцать, если навскидку.

– Ну и что?

– Как что? Ведь у них беда. Вот мне некогда. Совершенно некогда, надо вывозить людей на большую землю, а я волнуюсь, ищу, чем бы помочь этим охламонам. Ты, конечно, если настаиваешь, можешь топать, - Артур застопорил машину, откинул люк. - Никто тебя не держит. Но мне всё же кажется, надо сначала понять, что творится в городе, а потом лезть с вопросами. Один местный житель, религиозный, кстати, человек, как-то сказал, что Париж стоит мессы. Так что потерпи, святой отец!

15. СВИНЬЯ СО СВИСТУЛЬКОЙ

– Значит, трактирщика зовут Портос? - уточнил Артур, оглядывая корабль. - Интересно, остальные трое тоже тут?

– О чем вы, герр Кузнец? - удивился Клаус.

– Нет, нет, это я так, к слову…

Избитая рыболовецкая шхуна вросла в дно канала, зажатая горами мусора, как раз между бульварами Бурдон и Бастилии, в трех шагах от одноименной площади.

Райончик отдавал явным блатным душком. Местные законы здесь были не в почете. Многие жители хлопотали по хозяйству, не уделяя внимания гражданским обязанностям. Ни на мессу, ни на казнь пойти никто и не подумал. Если доселе Артур встречал опустевшие сарайчики, остывшие очаги и беспризорных детей, то за площадью Бастилии обстановка резко изменилась.

За броневиком неслась ватага подростков, один другого страшнее и чумазее. Сначала они боялись приближаться и крались дворами, но заметив в люке ухмыляющуюся рожу Карапуза, осмелели, и последние триста метров пути Коваль вез на броне небольшую армию. Он вглядывался в хохочущие, визжащие рожицы, отыскивая в них следы деградации, но видел лишь самых обычных детей. Голодных, оборванных и до невозможности довольных неслыханным приключением. Взрослые тоже интересовались, некоторые бросали занятия и спешили вслед стальному чуду.

– Это не французы, - шепнул Клаус. - Они живут здесь давно, но пришли из Испании. Там, на юге, их когда-то выгнали из города, не знаю, почему. А когда они хотели вернуться назад, Мертвые земли уже расползлись, и им пришлось остаться. Отец любит вести с ними дела, но говорит, что Бумажникам скоро придется несладко. Очень давно генералы выделили им кусок земли возле кладбищ, а теперь хотят отнять назад.

– Как ты их назвал? - Коваль наблюдал, как Христофор раздает кудрявым детям куски сахара.

– Бумажники, герр Кузнец. Это потому, что на дверных косяках у них висят маленькие бумажки. У них очень смешной обычай трогать обрывок всякий раз, когда проходишь в дверь. Но отец говорит, что их вера не мешает торговле…

Шлагбаум перегораживал улочку скорее для проформы, потому что сразу за бревном начиналась глубокая канава, на дне которой, что удивительно, почти не водилось грязи. Возле подъемного мостика покуривали двое благообразных дядечек в черных длиннополых шинелях и равнодушно поглядывали на пришельцев.

Не прошло и минуты, как к ним присоединились еще по меньшей мере пятнадцать мужчин. Они держались настороже, скрываясь за изгородью из толстых кольев. Только увидев пивовара, Бумажники расслабились и согласились опустить мост.

Коваль велел Карапузу сидеть в бронетранспортере: заглушить мотор означало остаться без машины. Но черноглазый морщинистый стражник, упакованный в пыльный жилет и черное пальто, передал через Клауса, что пройти к Портосу могут все, а мотор можно выключить, потому что имеется аккумулятор. У Артура на языке крутились сотни вопросов, но он предпочел промолчать.

Канава, пересекающая улочку, не прерывалась, а убегала вдаль в обе стороны. Словно хищный червь, она вгрызалась в особняки и остатки величественных стен, ограждая кварталы Бумажников от внешнего мира. Русские без конца вертели головами, Станислав хмурился и всем видом изображал покорное недовольство. Теперь у губернатора не осталось сомнений относительно публики, расселившейся вдоль канала. В центре парижский люд обстраивался с помощью самых неожиданных подсобных материалов, подвалы топились по-черному, и ни разу Коваль не услышал стука топоров или визга пилы. Лишь немногим счастливчикам удалось захватить устоявшие, под напором стихий гранитные монолиты, но большинство жителей влачило самое убогое существование.

Поселение Бумажников не просто резко отличалось от центра города, их благополучие резало глаза. Упитанных коз и овечек держали здесь в огороженных загонах, чтобы глупая скотинка не могла добраться до берега Сены, превратившейся в вонючую клоаку. В примитивных клетках копошились кролики, а на распаханных полосках облагороженной илистой набережной суетилось множество людей с мотыгами и лопатами. На тачках и телегах подвозили целый кирпич, крепили леса, по которым бегали полуголые мастеровые с отвесами. В укрепленные опалубкой ямы заливали раствор, в сторонке человек пять подростков, закатав штаны, ногами вымешивали глину. Шло строительство какого-то значительного сооружения.

Чуть дальше Артур с удовлетворением заметил ряды новеньких, крепких домов с каменными основаниями и добротно притертыми венцами из красных бревен. В чисто выметенных двориках дымили коптильни, пахло хлебом и стружкой. Две лошадки, напрягая спины, ходили вокруг глубокой ямы, вращая подъемный механизм. В кожаных мешках рабочие поднимали со дна тонны грязи, а женщины в черных шляпах подкатывали кольца для будущего колодца, вырезанные из дуба.

Возле шхуны разгружали сразу две длинные подводы. Грузчики вкатывали на борт бочки и волокли упиравшихся бычков. Несколько человек с уханьем разворачивали вручную кран, готовясь опустить в кузов грузовика нечто обвязанное тряпками, и по форме подозрительно напоминавшее артиллерийское орудие.

Самым забавным оказался кораблик. Невесть когда принесенный катаклизмами и нашедший здесь свою вечную стоянку, он продолжал служить людям. Дно проржавело, верхушки согнутых винтов тонули в лопухах, но на мачтах сушилось белье. По палубе деловито сновали люди самой пиратской наружности.

Клаус сказал, что надо подождать, и один поднялся по трапу. Молчаливая толпа любопытных рассосалась, остались только несколько самых мелких мальчишек, одетых, как и взрослые, в душные черные пиджачки.

Потом в одном из иллюминаторов дрогнула занавеска. Наследник мушкетерских традиций приглашал гостей к столу.

Внутри шхуны было оторвано и отрезано всё, что мешало размещению грузов и посетителей. Если сначала Артур принял местного заправилу за ненормального, то теперь был вынужден согласиться, что лучшее место для точки общепита подобрать было трудно. Приличные, имеющие крышу здания в этом квартале отсутствовали. Городское начальство позволило каравану беглых Бумажников обосноваться здесь почти тридцать лет назад, но выделило общине самую разрушенную площадку. И два кое-как сохранившихся каменных строения были отведены под школу и молельню.

Шхуна же имела мощный несгораемый каркас, защищенные трюма, и множество укромных уголков. Благодаря подведенным с обеих сторон канала дорожкам, грузы можно было одновременно принимать и отпускать. Как раз сейчас на противоположном берегу проворные полуголые ребята хлыстами охаживали быков, чтобы подать свою платформу вплотную к люку. Повозка прогибалась под тяжестью мешков.

Нет, определенно, здесь занимались не только разливом вина…

Поднявшись наверх, губернатор отметил еще кое-какие забавные детали. На крыше палубной надстройки отирались трое дюжих молодцев. Из рубки высовывались длинные стволы, тщательно укрытые тряпками. Отсюда, в высоты третьего этажа, открывался вид на всю колонию Бумажников. Еще выше, над рубкой, красовалась круглая будочка со стершейся полицейской символикой. В будочке, вращаясь вместе с табуретом, сидел карлик и безотрывно глядел в окуляры морского бинокля. Седобородый коротышка во фраке и серой накрахмаленной рубахе проводил гостей внутрь по узкому скрипучему коридору. В тупичке подпирал стену чернокожий с длинной седой косицей и серьгами в обоих ушах. На локте черный держал самострел с натянутой тетивой, а в ногах у него скалилась овчарка. Охранник даже не подумал отвернуть оружие от вошедших. Карлик пропустил всех внутрь коридора и шустро запер за собой люк.

За дощатой перегородкой гудела таверна. На уровне глаз тянулись щели, и Артуру мигом почудилось, будто он провалился в сказочную нору. Из капитанского коридорчика можно было наблюдать за гуляющей публикой. А на публику взглянуть стоило…

За столом из цельного куска дерева метал карты рыжебородый длинноухий субъект, обремененный зобом и убийственно похожий на бородатого осла. Грудь его стягивала полинявшая тельняшка, а на плече сидел белый крысенок. В передних лапках крысенок держал орех, а две задние пары лап цепко держались за плечо хозяина.

Напротив сатира посасывал изогнутую трубку кальяна безглазый. В буквальном смысле: у этого человека вообще не было глаз. Под тонкой бледной кожей, стягивающей дыню черепа, пульсировали сосуды. Из бугристого лба торчал боксерский сплющенный нос. Пунцовые губки перекатывали мундштук кальяна. Глаз не было. Коваль успел подумать, как же чудак играет, но загадка скоро разрешилась. За спиной безглазого стоял тощий мальчишка в коричневой францисканской рясе. За плечами у ребенка болтался рюкзачок. Артур увидел личико пацана, и справедливый гнев на инвалида-эксплуататора пропал.

Этого ребенка не взяли бы даже в цирк. Из-за жуткого прикуса его нижние зубы почти касались ноздрей, а верхние расползлись и торчали в разные стороны, как иглы дикобраза. Лицо мальчика покрывали глубокие старческие морщины, и всё же, это был ребенок. Он держал на груди и поглаживал еще одного шестилапого крысенка.

Третьим партнером по игре выступала очень смуглая, могучая, похожая на индианку, женщина в коротком парике и ярком, цветастом платье. Время от времени она прикладывалась усатым ртом к пивной кружке и с хохотом колотила по столу увесистым кулаком.

В общем зале также гуляла пестрая компания. Несколько бородатых мужиков в черных сюртуках гоготали и свистели, помогая пьяному оркестру. Музыканты играли весело, но каждый - свое. В центре зала безрукий инвалид в женской дубленке орудовал стаканчиком с игральными костями. Все манипуляции он проводил пальцами ног. В игре участвовали трое меднолицых парней, одетых как крестьяне, в короткие штаны и деревянные башмаки. Старуха самого демонического вида в рокерской куртке гадала на картах двоим загорелым субъектам в тирольских шляпах и черных очках. Ядреная девица в белом парике и засаленной атласной безрукавке от Рудольфо Валентино сцеживала из бочки пиво. Ей помогал горбатый юноша, руки которого едва не волочились по полу. Ухватив друг друга за талию, змейкой отплясывали несколько синюшных девиц. В глубине зала Ковалю померещилась даже стайка цыган, но в эту секунду отворилась внутренняя дверь в капитанскую каюту, и паноптикум остался позади.

Портосу было лет сорок, но могучая внешность и раздвоенная борода старили его как минимум на четверть. От висков по щекам сбегали тонкие завитушки темно-русых волос, влажные карие глаза смотрели внимательно, не отпуская собеседника ни на секунду. Над заправленными в начищенные сапоги бриджами красовалась невероятного размера белая жилетка. С жилетки свисали шнурки, из кармашка торчала лупа и две пары очков. Возле Мити Карапуза трактирщик казался недорослем, но в плечах чингису не уступал. Как уважающие силу противники, оба великана бережно пожали друг другу руки. Казалось, Портос удивился, что у пришлых верховодит в отряде человек самого обычного телосложения.

В каюте было тихо, пахло ваксой, сладким вином и удивительно ароматным табаком с цветочными обертонами в букете. Хозяин усадил гостей на лавку, укрытую шерстяными циновками, и приказал принести еды. Чем дольше Коваль присматривался к обстановке, тем сильнее его охватывало чувство неестественности происходящего. Через тонкую переборку слышались удары пивных кружек, отголоски божбы, хохот, топот и удары топора по свежим бочонкам с горячительным. Несколько нестройных голосов гнусавили песню. А над головой без устали таскали грузы…

Коваль начал подозревать, что трактир, скорее всего, вовсе не трактир, а некая смесь перевалочной базы и игорного притона. И очень может быть, что именно здесь могут рассказать о Великом посольстве.

Переборки каюты покрывала изящная драпировка из простой, но чистой ткани. Иллюминаторы были плотно зашторены, и помещение освещалось керосиновыми лампами. Тепло обеспечивал портативный камин, возле которого негромко тикали напольные часы красного дерева с вензелями королевской фамилии. Над комингсом притаилась мезуза со святыми словами, а на богато инкрустированном угловом столике стояла внушительная клетка, укрытая одеялом. Кто-то там шевелился под одеялом, животное или птица. Коваль чувствовал энергетику обитателя клетки и не мог подобрать верного определения. Существо откликалось на призыв почти так же, как домашняя собака, но добиться устойчивой связи Артур не смог. Пленник был как будто гораздо умнее, чем хотел казаться, и, отвечая на волевой призыв человека, дурачился, изображая скудоумие.

Напротив иллюминатора, на полированном ореховом бюро, отсвечивала бронзой старинная менора с самодельными свечами. Рабочий стол трактирщика представлял собой нечто среднее между штурманской рубкой, слесарной мастерской и уголком философствующего аристократа. Навигационные приборы, тиски и коловороты соседствовали с распахнутым томом энциклопедии. Остальные книги двумя стопками подпирали подволок. Там же Артур заметил пожелтевший альбом с репродукциями Веласкеса и Ветхий завет на испанском, несколько французских изданий Стендаля, Дюма и даже угоревший томик Сименона.

Противоположную переборку занимали карты Парижа и Франции. Старая часть города изобиловала разноцветными значками, а на крупномасштабной карте страны делалась попытка отобразить положение песчаной стены и прочих природных препятствий. Под картами, на коврике, стояли в ряд несколько старинных пищалей, а на крышке ведущего в трюм люка дремал мохнатый пес размером с крупного волка.

– Это вы стреляли по птицам? - глубоким, бархатным голосом спросил хозяин, обращаясь к Артуру.

Коваль кивнул. Клаус заранее предупредил, что неприлично начинать беседу первыми, зато теперь наступала очередь гостя задать следующий вопрос.

– Вы не поможете нашему другу найти Великое посольство?

– Помогу, - легко согласился Портос.

Он повернулся к бюро и сказал в одну из переговорных трубок, торчавших наподобие труб маленького органа, несколько слов на испанском. Трактирщику кто-то ответил, а затем сухопарый, чахоточного вида парень в пыльном лапсердаке, принес вино и мясо.

Артур помнил предупреждение Христофора, что есть ничего не следует, но хозяин и не настаивал. Он почти радостно кивнул, когда все отказались, сославшись на недавний обед. Наверное, здесь было не принято уговаривать.

– Вы убили всех Каменных когтей?

Пивовар, с согласия Коваля, быстро рассказал о последних событиях. Трактирщик слушал, не отводя пристального взора от русского губернатора. Узнав о разгроме гробниц, он надул щеки, но так ничего и не сказал.

– Мы принесли небольшой подарок от пивовара Борка, - спохватился Митя, выкладывая на стол кулек с последними запасами соли и ящик с двумя смазанными "магнумами".

Оружие и идея принадлежали Ковалю, но в действие вступили неписаные ритуалы знакомства. Нельзя главному гостю преподносить сувенир, тем более от собственного имени: подарок может прийтись не ко двору.

Трактирщик оценил подношение, опытной рукой крутанул барабаны, кинул взгляд на ящичек с патронами. Соль немедленно пересыпал в сундучок.

– Что случилось с людьми кардинала Жмыховича? - поляк был напряжен, как струна.

– Предполагаю, что все они погибли. - Портос помолчал, меряясь взглядом с Карапузом, потом, видимо, счел, что был недостаточно вежлив. - Когда караван пришел в город, тут было не до них. Огонь захватил всю северную часть и край леса. Насколько мне известно, святоши слишком долго простояли лагерем возле нефтяной трубы. Слишком долго, возможно две недели. Тем, кто родился по ту сторону Ползущих гор, нельзя больше трех дней дышать воздухом леса или пить его воду. Так же, как нам опасно уходить к песочной стене…

Ксендз уже раскрыл рот для следующего вопроса, но Христофор наступил ему на здоровую ногу.

– А куда направлялись эти люди? - неожиданно спросил трактирщик. - Я слышал, что здешний епископ собрал тогда в поход больше тысячи человек. Помнится, они скупили у нас весь запас овощей и даже просили уступить им всех коров…

До Коваля вдруг дошло, что хозяин насмехается над поляком. Портос был прекрасно осведомлен о целях похода, раз уж его сородичей принуждали к продаже мяса. Почти наверняка Бумажники неплохо заработали на провианте, хотя знали, что здешние продукты иноземцам надо есть с большой осторожностью…

Коваль решил перехватить инициативу у ксендза, чтобы не превращать переговоры в ссору. Клаус переводил с явным напряжением, он гораздо хуже папаши освоил местный диалект.

– Вечный город? - как бы про себя проговорил трактирщик. - Ах, ну да, конечно. Дикари не скажут вам правды, хотя бы потому, что изрядно потрепали Великое посольство, как вы его называете. Они врут, что не было стычек. Посольство потеряло больше сотни человек в песках и около двух сотен - в Красном лесу. Многие хотели бы повернуть назад, но понимали, что самостоятельно не выберутся… Жильбер?

В дверь просунулась кудрявая, остроносаяголова. Портос поднялся и, заслоняя собеседника широкой спиной, быстро заговорил.

– Он послал людей к Хрустальным гробницам, - сквозь зубы сообщил Клаус. - Бумажники очень хитрые, они предпочитают все новости узнавать первыми.

Коваль в расторопности Бумажников нисколько не сомневался.

– Переведи уважаемому Портосу, чтобы его люди ни в коем случае, не пытались проникнуть в шахты. Там твой папа и Даляр - люди нервные…

Бумажник остановил немигающий взгляд на Артуре, затем кивнул и что-то сказал охраннику за дверью. Тот кинулся догонять Жильбера.

– Герр Портос благодарит вас за заботу, - переводил Клаус. - Он говорит, что надо быть отчаянными людьми, либо владеть грозным колдовством, чтобы осмелиться напасть на святыни Когтей. Герр Портос говорит, что никто из горожан не приближался к гробницам. Дикари убивали всякого, кто проявлял любопытство. Он не спрашивает, какие сокровища вы там искали, и что нашли, но очень плохо, что убиты Каменные когти. Очень плохо для всех.

Этой новостью Коваль счел необходимым поделиться с подчиненными.

– Вот те аюшки! - ошарашено поднял брови чингис. - Мы, выходит, рвали зад, чтобы енту пакость поубавить, а выходит, зазря?!

Портос задумчиво пощипал бороду. "Этот человек, - подумал Коваль, - такой же трактирщик, как я - оперная прима…"

– Мой младший брат и два двоюродных брата держат трактиры в восточной и южной части города. У нас есть бумага от предыдущего епископа, который лично предоставил нам право делать пиво и вино на продажу. Только мы делаем вино в городе. Вот уже двадцать семь лет. Но как только случается что-нибудь плохое, в первую очередь обвиняют нас. И поджигают наши трактиры.

Только наши коровы дают чистое молоко, годное на сыр. Наши отцы привели их из испанских гор, где не падали Желтые дожди. Мой дядя делает лучший сыр и меняет его, даже возит в Нанси и Гавр… Нет, в Гавр уже не возит, там опять светится земля, дороги отрезаны… Когда в городе было спокойно, за нашим молоком приезжали отовсюду. В очередь стояли! А за теленка давали трех лошадей! Но когда у них неурожай или падеж, они забывают о честной торговле. Они сразу начинают кричать, что надо пощипать жирных Бумажников, что мы хитростью заставляем их пропивать урожай в трактирах… Дело доходит до поножовщины и убийства детей.

Пять лет назад жить тут стало совсем непросто, многие уважаемые люди из моей общины еще тогда предлагали переселиться. В тот год земля рождала гниль вместо колосьев, а с востока налетела саранча. Никогда раньше не водилось такой напасти. Потом начались болезни. Как вы думаете, кто оказался виноват? Мой друг, пивовар, говорит, что вы хозяин в большом городе. Мне даже не представить, как это может быть, чтобы рядом жили сотни тысяч человек. Если бы наши дети могли перенести такой дальний поход, я бы встал сейчас на колени и просил позволить нам переселиться. Потому что вы принесли нам очередную беду…

Но выжить за песчаной стеной… - в голосе Портоса вдруг послышалась страшная усталость. - Когда в городе всё в порядке, жандармам плевать на наши обряды. Они охотно позволяют нам лечить людей, приводят сыновей, чтобы те научились плавить металл и выжигать кирпич. Они даже заставляют своих детей подглядывать, как мы добываем чистую воду. Но когда в городе становится плохо, а здесь это часто, отношение к нам резко меняется. Вы слышали, что на юге свирепствует чума?

Коваль вздрогнул. Маленький пивовар обрадовался, вспомнив, как звучит слово на немецком.

– Нам говорили, что епископ арестовал кучу народу по подозрению в колдовстве.

– Само собой, - мрачно кивнул хозяин. - Я допускаю, что без волшебства не обошлось, хотя в жизни не встречал ни одного настоящего колдуна. Те, кого я видел, могли убить комара или наслать икоту, но никто не умел отогнать ядовитые дожди или убить Железных птиц. А такой заразы, как чума, не припомнят даже старики. Тут, в трактире, иногда встречаются любопытные личности…

– Мы заметили.

– Что вы заметили? - остро глянул Бумажник. - В отличие от барышников, которые лижут зад жандармерии, я приглашал и буду приглашать под свой кров тех, кого сочту нужным. Если человек держит слово и ни разу не дал повода усомниться в своей чести, то остальное неважно. Вы понимаете, что я говорю? Или у вас, на севере, калек тоже закапывают в землю живьем?

Коваль не нашелся, что ответить.

– Да, не удивляйтесь. Как только рождаются уроды у них… Я имею в виду тех местных, кто родился здесь после Большой смерти. Они нянчатся с ними или суют в зубы кусок хлеба и пинком отправляют на большую дорогу. Если, конечно, от калеки нет пользы в хозяйстве. А стоит появиться уродам в семьях пришлых, как поднимается крик. Я не говорю о дураках. Достаточно, чтобы не хватало пары пальцев.

– И часто не хватает пары пальцев? - тихо спросил Коваль.

– Часто, - понурился Портос. - Я слышал, что женщины за песком потеряли способность к материнству, но, может быть, это лучше, чем пять раз подряд рожать калек, которых после нельзя… - от Коваля не укрылось, что трактирщик скользнул взглядом по двери. Артур с ужасом представил себе ситуацию: каждый день видеть родных уродцев, прятать их в чреве корабля, годами не выпускать на улицу… - И тогда матери лучше самой убить своего ребенка, чем видеть, что сделает толпа, - закончил великан.

– А что же епископ? - побелевшими губами спросил Станислав. - Разве он не может остановить варваров?

– Его преосвященство? - наигранно удивился Бумажник. - Монсеньер Андре в этом вопросе целиком на стороне генерала. Они оба гордятся тем, что ведут род от ученых знахарей, живших в городе до Большой смерти. И оба цитируют книги, в которых сказано, что уничтожать калек абсолютно необходимо, иначе они расплодятся и погубят род людской. Поскольку население безграмотно, проверить генерала никто не может. Раз в месяц епископ читает проповеди, после которых его приспешники ходят с горящими крестами и проверяют всех родившихся младенцев.

Станислав сидел, как громом пораженный.

– Так я о чем? - как ни в чем не бывало, продолжал трактирщик. - Ко мне заезжают рыбаки с восточного побережья. Они порой доходят до Италии. Так вот, рыбаки говорят, что в Италии настоящий ад. Многие годы там было тихо и даже почти перестали рождаться уроды. Но в последние пять лет земля опять движется. Пить воду из рек нельзя, деревни вымирают целыми улицами… Поневоле поверишь в колдовство, я даже не пытаюсь никого переубеждать.

Но нам не легче от того, что плохо другим. Жандармы похватали женщин, живущих за кладбищами Большой смерти, и обвинили их в потраве. Человек пятнадцать уже сожгли, но чума стала только сильнее. Тогда кто-то донес епископу, что в общине Бумажников умирают намного реже, чем вокруг Лувра. Потом я имел разговор с жандармом. Он занят тем, что собирает куриный налог. Мы в хороших отношениях, если это можно так назвать, потому что каждый месяц вместо одной курицы, я сдаю ему две. Этот служака по большому секрету сообщил мне, что святые отцы подговаривают людей напасть на общину.

– Они заметили, что вы стали слишком богаты? - перебил Артур. - А они не утверждают, что вы воруете у христиан новорожденных детей и цедите из них кровь во время молитвы? И что именно поэтому чума не уходит из Парижа?

Не успел Клаус перевести, как на лице хозяина отразилось крайнее недоумение. Впервые богатырь был явно сбит с толку и смотрел на Коваля, как на пришельца с того света.

– Откуда вы знаете? - выдавил он.

– Приходилось слышать, - уклончиво ответил губернатор. - Но при чем тут Железные птицы?

– Очень просто, - вздохнул трактирщик. - Если вы слышали эту чушь насчет детей, то можете понять, в каком напряжении мы живем. Мы сутками ожидаем нападения полудиких крестьян, которые не могут повторить за священником слова молитвы, но хорошо знают, где можно поживиться. А теперь вы убили Каменных когтей. Это были старейшины основных кланов, насколько я представляю их иерархию. Кто будет кормить птиц человечиной? Пройдут месяцы, пока Когти восстановят жертвенник. Кто научит гробницы петь, если тайна утеряна?

– Никакой тайны нет, - сказал Артур и поведал страшную правду о вентиляции.

Хозяин "Свиньи со свистулькой" оторопел.

– Это серьезно? Значит, подманить птиц может любой ребенок? Это великое счастье…

– Да почему счастье?

– Потому что птицы с незапамятных времен не охотились в городе. Они привыкли, что их призывает песня, которая слышна вокруг на три дня пути. Они привыкли, что горожане умело прячутся. А теперь им будет негде поживиться. Конечно, они найдут себе пропитание в лесах, потому что очень скоро там появится много трупов: среди Когтей начнутся драки. Но птицам гораздо проще начать воровать детей прямо с улиц. Как вы думаете, кого обвинит епископ в новой напасти? Ведь горожане не умеют отбиваться от птиц, а их великое множество.

Хозяин корчмы встал и, цепляя макушкой потолок, прошелся вдоль каюты. Коваль отметил, как по-хозяйски Портос назвал общину своей. Он украдкой взглянул на часы.

– Я плохо представляю, что творится на севере, - сказал трактирщик, возвращаясь за стол, - но добраться до Рима посольство могло более коротким и безопасным путем. Их об этом предупреждали…

– Кто предупреждал? - не сдержался поляк.

– Мы предупреждали, - не моргнув глазом, ответил трактирщик. - И другие, кто ходит на восток… Но епископ, как мне помнится, посмотрел на дело иначе. Этот… человек никогда не выезжал за пределы города и понятия не имеет, что творится вокруг. Он не только не дал посольству обещанное подкрепление, он отправил поляков еще южнее, в Испанию. Он убедил кардинала, что местные верующие присоединятся к ним на обратном пути, а за это время соберут пожитки и получше подготовятся к переезду в Вечный город…

Затаив дыхание, Коваль слушал запинающийся тенорок пивовара. Христофор сидел, полностью погруженный в себя, Карапуз пытался заигрывать с вяло рычащей собакой. Понимал Портоса только Станислав, который, судя по всему, был близок к истерике.

– Итак, он отправил их в Испанию, снабдив проводниками и провиантом. Насколько мне известно, с этим самым Жмыховичем пошли десятка два монахов из местного ордена. Что касается Бумажников, предлагавших за скромную плату проводить караван до Милана, епископ порекомендовал кардиналу не иметь с нами никаких дел. Жмыхович ожидал, что в Испании и на юге Франции он соберет еще тысяч десять сторонников или около того. Этого человека, скажу я вам, было непросто в чем-то переубедить.

– Сторонников чего? - переспросил Артур. - Ведь для избрания папы им совсем не нужна такая толпа, хватило бы нескольких сотен священников.

– А кто собирался избирать папу? - в глазах Портоса сверкнули злобные искры. - Насколько я понимаю, епископа Андре волновали гораздо более приземленные и благородные цели. Я хочу сказать, что ваши земляки, - трактирщик кивнул Станиславу, - действительно собирались отбить святой престол у язычников и выбрать божьего наместника. Но Андре смотрел и смотрит на дело иначе. Он и сам был бы не против стать наместником и кем-то вроде бога на Земле. Он отправил Жмыховича в самый центр Желтых болот. Там, конечно, есть тропы, и я нисколько не сомневаюсь, что монахи сумели бы обойти опасность. Более того, я не сомневаюсь, что в поисках лучшей доли к кардиналу присоединились бы крестьяне из Северной сьерры. Там очень непросто жить, знаете ли. Еще тяжелее, чем здесь.

Но монахи привыкли ходить по трое, а не вести за собой тысячную армию. Бумажники предлагали помощь, но епископ Андре сказал кардиналу, что нам нет доверия. Караван простоял две недели, многие заболели от воды, затем сменился ветер. Дым от горящего города понесло в сторону лагеря, и кардинал решил выступать на Мадрид. По крайней мере, мне так донесли. Он предположил, что наберет там новых солдат, и тогда будет проще разговаривать с местными властями. Они ушли. Судьба этой кампании меня больше не интересует. Портос тяжелой ладонью прихлопнул по столу, давая понять, что тема исчерпана. Но оставалось еще кое-что, о чем не забыл Коваль.

– Вы сказали, что можете нам помочь. Назовите цену. Я так понял, что деньги здесь не ходят, но у нас есть оружие, лекарства…

– Я не отказываюсь от своих слов, - заявил трактирщик. - Если святой отец хочет найти остатки посольства или их могилы, вы должны сделать две вещи. Для начала, надо помочь избрать новых Каменных когтей, таких, чтобы их слушались все кланы и чтобы песня гробниц продолжала звучать.

– А второе? - спросил Коваль, словно студент, прилежно заносящий в конспект слова профессора.

Портос не показал, что удивлен столь легким согласием.

– Есть два человека из нашей общины, которые три года назад ушли с кардиналом в Испанию. Позже они вернулись; их возвращение иначе, как чудом, не назовешь. - Портос помедлил. - Они бросили общину не только из-за родственников… Это долгая история: споры с родителями, любовь… Главное другое. Их действительно увлекла эта затея. Они поверили, как поверили многие в городе, что если наместник бога сядет на святой престол, небеса простят человечество, и вернется рай. Чтобы уйти с поляками, они вышли из нашей общины и поклонились кресту.

– Эти люди живы?

– Пока да, - предводитель Бумажников смотрел на Артура так, словно взвешивал, стоит ли доверить ему решающий пенальти в офтайме. - Поскольку в свое время брат и сестра покинули нашу общину сознательно, вернувшись, они поселились за кладбищами. Святоши Парижа всё равно не признали их своими. Здесь не так много народу, чтобы спрятаться…

Коваль начал понимать, куда клонит бородатый контрабандист.

– Их обвинили в колдовстве неделю назад, когда умерли их соседи. Видимо, кого-то заело, что оба живы. И кстати, была жива скотина, которую кому-то захотелось прибрать к рукам. Во время проповеди у дворца Бурбонов кто-то выкрикнул в толпе, что нашу бывшую сестру видели ночью в крови. На кладбище. Именно то, о чем вы упомянули… насчет младенцев.

– Они оба выжили, потому что мылись и пили кипяченую воду, - сказал Коваль.

– Они выжили потому, что их хранил тот, кто хранит всех нас, - очень серьезно произнес Портос. - Поймите правильно. Мне не должно быть дела до отщепенцев, предавших веру и собственных родителей. Но иногда я думаю, что обоих ослепила юность. Когда они поклонились кресту, брату было семнадцать, а сестре - девятнадцать. Возможно, их казнят завтра или послезавтра, если к тому времени не заразят чумой прямо в тюрьме. Кроме вас, вытащить их некому. Сумеете справиться с жандармами - они оба ваши. Насколько я слышал, дети дошли с посольством до сьерры, так что разговорить их имеет смысл.

– Разве вы не можете их вызволить? - набросился на Портоса ксендз. - У вас есть люди и оружие. Переведи ему, - повернулся Станислав к пивовару, - переведи, что я один. Эти люди добыли в гробницах что хотели и больше не станут рисковать…

– Мои люди тоже не станут рисковать, - холодно произнес трактирщик. - Если мы ринемся спасать преступников, это немедленно станет известно, и общину сожгут ближайшей ночью.

– То есть, вы снова пострадаете?

– Да, но на сей раз дело не ограничится дракой и поджогами. Они придут с ножами, как это было раньше…

Трактирщик прикусил язык, но Артур уже понял, что имелось в виду. Рано или поздно они всегда приходят с ножами и факелами…

– Хорошо, - сказал Коваль. - Допустим, мы нападем на тюрьму. Но нам нужен проводник, мы ведь не знаем, кого искать.

Станислав удивленно переводил взгляд с одного на другого. Он никак не мог поверить, что русский губернатор собирается влезть ради него в очередную аферу.

– Только после того, как я поверю, что песня гробниц не прервется, - холодно парировал Портос.

– Это самое легкое, - улыбнулся Артур.

Он велел Клаусу остаться, а остальным идти вместе с Карапузом заводить мотор. На самом деле, ему необходимо было избавиться от Станислава. Поляк это понял и вышел, как всегда, надутый.

По мере того, как губернатор излагал свой план, Бумажник всё хуже справлялся с беспокойством.

Он вскакивал и бродил по каюте, сотрясая палубу ударами подкованных сапожищ. Он трогал занавески, беспричинно выглядывал наружу и снова мерил комнату шагами. Коваль его прекрасно понимал: этому человеку предлагалось поставить на карту слишком многое. Но другой такой возможности, убеждал Артур, может еще сто лет не представится. Да, это не совсем честно, а вернее сказать, совсем нечестно, но едва ли об этом кто-нибудь узнает, а если и узнает, большой беды не будет.

С другой стороны, всем огромнейшая польза. Если Когтей прищучить, то германским караванам в лесу откроется зеленый свет, а с мелкими бандами управиться станет несложно. Пивовары будут ходить через леса беспошлинно. Когти перестанут грызться между собой, поскольку у них теперь будут не несколько Каменных мудрецов, а полное единоначалие. И для города польза. Набеги будут контролироваться. А уж как внушить дикарям культуру и привить вкус к честной торговле, тут Бумажников учить не нужно…

– Мне надо посоветоваться, - рассеянно обронил трактирщик, но Коваль уже видел, что грандиозная перспектива захватила Портоса. - Можно вопрос?

Бумажник вдруг застеснялся, словно говорил с врачом о ночных фантазиях…

До уха Артура донеслось знакомое тарахтенье дизеля. Завели ведь, черти, с восхищением подумал он. Вокруг пашут на коровах, ночуют в канализации, а тут такие самородки…

– Вопрос в обмен на вопрос, - предложил Артур.

– Хорошо. Вы не сказали главного. В Хрустальных гробах были живые демоны или нет?

Артур переглянулся с Клаусом. Врать не имело смысла.

– Завтра на рассвете, - пообещал он. - Как договорились, я вам всё покажу и расскажу, и даже дам попробовать. Если они живы, вы сами пожмете им руки.

Он заметил, как трактирщик непроизвольно отряхнул ладонь.

– Теперь мой вопрос, - улыбнулся Артур. - Ваше настоящее имя ведь звучит иначе?

– С чего вы взяли?

– Эту книгу я читал в детстве.

– А я вот так и не прочел, - виновато улыбнулся Бумажник. - Так предложил мой отец. Это он основал трактир. Он считал, что я чем-то похож на героя со шпагой и мушкетом. Нас было пятеро у отца. Три сына и две дочери. Теперь остались двое: я и Атос… - Бумажник заметно помрачнел. - Настоящие имена вам знать ни к чему.

Когда Артур уже спускался по сходням, в иллюминатор высунулась носатая физиономия:

– Если вы читали книжку, скажите, чем закончились беды для моего героя? Он погиб?

– О, нет, - утешил Коваль. - Насколько я помню, он растолстел, женился на богатой вдове и стрелял уток в собственном имении.

От хохота великана дернулись лошади, мирно жевавшие сено у коновязи.

– Ну надо же! - неслось вслед. - Растолстел! Богатая вдова! Чтоб всем моим врагам так жить, как я толстею!..

16. МЕРТВЫЕ ПРОСТЯТ ЖИВЫХ

Из тех, кто проснулся, выжили двое. Моника Арро, двадцать девять лет, Сорбонна, биохимик, диссертация и ряд статей по обмену веществ в условиях холода, разработки прикладного, чисто медицинского направления. Ознакомившись с ее послужным списком, Коваль чуть не запрыгал от радостного возбуждения. Великим счастьем было то, что женщина не досталась всяким карамазам и прочим неприятным личностям. Губернатор уже ворошил в голове карты районов Петербурга, подыскивая подходящее помещение под новый институт.

От небрежных рассказов Моники захватывало дух. До прихода в институт, мадемуазель Арро успела поработать в фармации и вполне представляла себе основы синтеза антибиотиков и гормональных препаратов. На вопросы Артура, касающиеся производства лекарств, она отвечала, что при наличии необходимой литературы и оборудования возможно всё. А потом скромно сообщила губернатору, что и производство взрывчатки - не проблема… Теперь на Артура наваливалась новая забота: перелопатить по возвращении в Питер архивы библиотек и озадачить мастеровых…

Вторым был Орландо, который позабыл в капсуле даже собственную фамилию, не говоря уж о профессии и происхождении. Поначалу он мог только икать и морщил лоб, не в силах припомнить, где получал образование, но к вечеру немного отошел и начал изъясняться внятно. Выяснилось, что его отец итальянец, а сам он сносно говорит на английском, имеет докторскую степень и страдает миопией. Артур пообещал Орландо справить очки в Петербурге и просто возликовал, когда узнал его специальность. Впервые за долгие годы город получал в свое распоряжение настоящего инженераэлектромеханика, а не самоучек, путавшихся в словах древних книг. Впервые забрезжила надежда восстановить холодильные камеры, перевести на электротягу подземку, и, чем черт не шутит, вернуть в эксплуатацию трамваи…

Оба проснувшихся были в шоке. И самым страшным для них оказалась болезненная смерть товарища. Впоследствии, проверяя злополучную капсулу вместе с Моникой, Коваль убедился, что его вины в трагедии не было. У парня из первой капсулы началась необратимая кристаллизация крови, слишком быстро упало давление. И выжить он мог только, если бы рядом дежурила бригада реаниматоров.

Мама Рона весь день провела в обнимку с девушкой, баюкала ее, нашептывая тот десяток ласковых французских слов, что успела выучить за время пути. Взъерошенный, необычайно грязный Свирский прыгал, как раненый воробей, от одного Проснувшегося к другому и пугал их своей грамматикой.

В отличие от незабвенных супругов Дробиченко, которых Артур вернул к жизни в Москве, эти двое были людьми совершенно иной формации. Французы потянулись к Артуру, как новорожденные цыплята к наседке, и совсем не собирались оставаться на родине. Особенно после того, как вышли наружу…

Артур предупреждал их, что наверху они увидят руины, мутировавшую растительность и трупы Железных птиц. Он попытался описать это в самых ярких тонах и познакомил Проснувшихся со своей командой, предупредив Карапуза, чтобы тот не вздумал щипать или нюхать новую спутницу. Потом он показал ученым Лапочку. При виде тигра зеленые глаза Моники распахнулись так широко, словно решили выкатиться наружу.

Когда французов вывели на поверхность, Монику всё равно стошнило, а Орландо от неожиданности даже икать перестал. Артур только порадовался, что по слепоте своей итальянец не увидел гору человеческих черепов.

"Им еще всё это предстоит, - сквозь дрему думал Коваль у костра. - Им предстоит не сломаться, не сойти с ума, предстоит найти себя среди людей, а главное - уразуметь, что люди не стали ни лучше, ни хуже. И если они не сдадутся, им будет поручено столько дел, что хватит на десятилетия…"

С этой мыслью губернатор заснул, а очнулся, когда Христофор потрогал его за плечо. Над дубовыми истуканами догорали последние звезды. Красный лес шумел, как океанский прибой; с запада, оттуда, где красный цвет сменялся зеленью, ветер доносил отходную молитву волков по усопшим. Серые хищники издалека чуяли нетронутую мертвечину и угадывали временное поражение летучего соперника… Моника и Орландо спали под грудой одеял. Парень постанывал, скрипел зубами; девушка часто просыпалась и от болей в животе не могла разогнуться. Свирский заваривал в котелке бодрящий травяной чай. Даляр уже проснулся и чистил пулемет. Карапуз ожесточенно скреб подбородок тупой бритвой. Мама Рона латала ему разорванный кафтан. Христофор, уставившись в огонь, отрешенно жевал сухофрукты. Борк со старшим сыном тихонько судачили, справится ли Бумажник Портос с поставленной задачей, и какие выгоды это принесет пивоварам.

– Я благодарен тебе, пан Кузнец, - к Артуру подсел поляк. - Я благодарен вам всем. Я знал многих, кто пытался найти Великое посольство, но все они потерпели неудачу.

– Мы тоже пока никого не нашли, - Артур подкинул дров в костер. - Мы не нашли, и, возможно, ты не найдешь.

– Я мог бы отправиться к генералу или к его преосвященству и попросить о разговоре с этими, детьми, - не очень уверенно заявил Станислав.

– Иди, - разрешил Коваль. - Только дай нам сначала уехать. Я не хочу видеть, как тебе отрубят башку.

– Нет… Ты прав, мне никто не ответит, - понурился поляк. - Я пойду с вами. Но что вы будете делать дальше?

– Это комплимент? - усмехнулся Коваль. - Намекаешь на то, что взять тюрьму в чужом городе, для нас - что орех расколоть, да? Но мы же не спецназ, мы всего лишь этнографы…

Станислав захлопал глазами, переваривая незнакомые слова.

– Лучше думай, что будешь ты делать дальше. С нами всё ясно: дай бог, чтобы не заглох железный конь, и поскорее до Кшиштофа добраться.

– Ты не хочешь вернуть своих коней?

– Не хочу. Вообще не хочу больше драться… Сегодняшнего утра это меня не касается. Мы доведем забаву до конца. Считай, что это последняя часть нашего контракта. Если те двое ведьмаков, которых ждет костер, ничего не знают, я умываю руки.

– А если они что-то знают?

– В любом случае мы отчаливаем. Если хочешь, у меня осталось верхнее, боковое, у туалета. Не устраивает - оставайся тут.

– Не обижайся на меня, пан Кузнец, - неожиданно робко заговорил ксендз. - Я только хотел попросить совета, как мне поступить. Ведь на моих глазах свершилось великое чудо…

– Чего енто с ним? - к костру подошел сонный Карапуз. - Эка его мнет, бедолагу, аж с лица спал!

– Ты о каком чуде толкуешь, мил человек? - спросил полковник.

– Как это? - Станислав обескуражено обвел глазами собеседников. - Пан Кузнец разбудил могучих книжников, чтобы те принесли нам светлое знание… Неужели они ничем не помогут мне, пан Кузнец? Неужели они не знают, как спасти святой престол?

– Только этого мне не хватало, - скривился Артур. - Это люди, обычные люди, они ничем тебе не помогут.

– Тогда я не понимаю! - окончательно растерялся ксендз. - Ты идешь на смерть и хоронишь лучших воинов ради книжников?

– Выходит, что так.

– Извини, пан губернатор, но это неразумно. Нет, это просто безумие, или ты смеешься надо мной! Оплакивать одних, чтобы воскресли другие?!

– Я сам об этом всё время думаю, - признался Артур. - Почему мы жертвуем одними близкими ради других? Я думаю, вот почему. Семен и Лю простили бы меня за такие слова. Они были смелые и добрые ребята, возможно, гораздо лучше нас с тобой. Но они не могли превзойти самих себя, понимаешь? А ученые, которые спали в гробницах… Очень может быть, что они спасут жизни сотен наших детей или помогут запустить электростанцию.

Ксендз надолго замолчал, обдумывая последние слова. Он искал подвох и не находил его. Артуру даже стало его немножко жалко; у поляка словно отобрали детскую мечту.

– Я не знаю, что такое электро…станция, - угрюмо произнес святоша, - но я всегда полагал, что господь помогает тем, кто искренне предан ему. Иначе он бы не спас горстку преданных в страшные годы Большой смерти. Я пошел с вами, потому что глубоко уважаю Хранителя Кшиштофа. Этот человек, хоть и не носит Крест, в душе честен и справедлив. И он сказал мне, что я могу доверять тебе. Но ты взял на себя тяжкую ношу, пан губернатор.

– Я несу ее давно. Не беспокойся, пан Станислав, я знаю, что ты хочешь сказать, - тихонько засмеялся Артур. - Гордыня пытается меня обуять, непрерывно пытается. Но у нее ничего не выходит: я слишком сгорблен под своей ношей…

Ксендз еле заметно покраснел.

– Если ты не рассчитываешь на их тайное волшебство, как же ты собираешься воевать в одиночку против целой армии? Я бывал тут и даже дрался с жандармами. Это совсем не глупые Когти, у жандармов есть ружья и пистолеты, а еще собаки…

– Слышь, братка, ну не зря ты в попы пошел! - не выдержал чингис. - Ты что, взад нас отговаривать решил?

Артур нахмурился. Ему совсем не хотелось принародно обсуждать планы сепаратных сделок с Бумажниками. В случае успеха, русская дипломатия неожиданно приобретала вес в самом центре Мертвых земель… с совершенно непредсказуемыми последствиями.

– Пойдем-ка, лучше, пан Станислав, расскажу тебе сказку под названием "землявоздух". Слышал о таких игрушках?

– Командир, а может, я? - почти жалобно проблеял Карапуз. Ему никогда еще не удавалось пострелять настоящими ракетами.

– Нет, капитан, ты ее понесешь.

Коваль демонстрировал поляку особенности древней военной техники, а сам думал о Христофоре, который никогда не говорил лишнего и никогда не ошибался.

Им предстояли еще одни похороны.

17. НАСЛЕДНИКИ ЗОРРО

Выступили задолго до рассвета. Благодаря Борку, поймавшему лошадь, удалось избавиться от самой тяжелой поклажи. Бронетранспортер наделал много шума, так что и думать было нечего опять переться на нем в столицу. Наверняка, город всё еще мусолил вчерашнюю стрельбу.

Шли молча. Впереди Клаус, как самый зоркий, за ним Станислав и Артур с Христофором. Карапуз плелся замыкающим. Впервые за долгие недели похода губернатору пришлось выдержать дисциплинарную баталию. Сначала Даляр не пожелал оставаться в лагере. Затем Борк заявил, что пойдет на штурм тюрьмы вместе с сыном. Ковалю еле-еле удалось убедить старшего пивовара, что в случае неудачи лишь он один сможет вывести Проснувшихся к песчаной стене, поскольку Фердинанд еще не оправился после контузии. Отдельную проблему представлял Христофор. В качестве боевой единицы толку от него было мало, но отказать сыну Красной луны у губернатора язык не повернулся. За невнятными предсказаниями колдуна Артур чувствовал нечто важное, определенно касающееся всего отряда. Брала верх выработанная годами привычка доверять неуловимым приметам. Неясное слово, изменившийся цвет облаков, рябь на воде - всё играло роль в мире, где равновесие оставалось болезненно хрупким.

Они могли вернуться, но упрямо шли вперед. Древняя столица Европы ждала свою жертву.

Передвигались походным шагом, почти не скрываясь, но нападать никто и не собирался. Несколько раз Клаус замирал, подняв руку, Митя хватался за секиру, но всё обходилось. Кто-то пересекал отряду дорогу и растворялся в развалинах. Стайка ночных зверей попыталась однажды преследовать боевиков: лошадка занервничала, чуя хищников. Артуру пришлось остановиться и зарычать. Стая мгновенно отвязалась, и никто так и не узнал, собаки это были, волки или кто-то другой…

Когда впереди заискрили первые костры предместий, луна уже добралась до вершины и катилась вниз по протоптанной молочной борозде. Из кустов негромко свистнули, и на бульвар шагнули две тени. Жильбер, курьер трактирщика, словно созданный для тайных делишек (Коваль узнал его по кудрявой голове), и Мендель, один из невыездных жителей шхуны. Карлик был одет как дирижер симфонического оркестра; во мраке поблескивали латунные пуговки его обрезанного фрака.

– Пошли, - сказал карлик и провалился под землю.

Следующий час пробирались в колонну по одному. Казалось, что гном кружит нарочно, выбирая самые гнусные трущобы. Из-под ног с писком разбегались крысы. С просевших, покосившихся арок капала за шиворот вода. Пока потоки грязи не забили жерло трубы, шли по канализации; затем выбрались наружу, в тылу патрулей. Жильбер посадил Менделя на плечи. Карлик цепко сжимал в волосатой ручонке крошечный арбалет, а второй указывал дорогу. Дважды бегом пересекали открытое пространство. Крались под мостами, по колено в стоячей, насыщенной гнилью, почти горячей воде. Каждый вздох отдавался под сводами гулким, многократным эхом. По команде малыша перешли вброд реку. На мостах и на противоположном берегу прогуливались ночные сторожа с собаками…

– Здесь, - Мендель дыхнул чесночной отрыжкой, в туманном свете луны показались пеньки гнилых зубов. Жильбер присел, опуская карлика на землю.

Это была не земля, а узкий каменный парапет под сводом скользкой опоры моста. А выше парапета Коваль скорее почувствовал, чем увидел пустоту. Мрак тут стоял кромешный, воняло так, что дышать можно было только ртом. Под толстой подушкой мха зияла неровная, заросшая водорослями дыра вентиляционного колодца. Края трубы осыпались, из щелей торчали ржавые прутья решетки, изнутри тянуло затхлым запахом подземелий. Артур напрягал зрение, но не видел ничего, кроме прогнувшихся крюков со свисающими пучками кабеля.

– Держаться правой стены, - прошептал карлик. - Свет не зажигать. Будет темно, пока не попадете в разлом. Там светлее, а под ногами бесконечные железные бревна, это называлось метро. Пойдете на юг по правому ряду бревен. Факелы не зажигайте: наверху полно дыр, и вас могут заметить. Упретесь в машину с железными колесами, она ездила по бревнам. Там поднимитесь наверх. На стене должно быть написано "Станция "Веренна", ты поймешь, - Мендель кивнул Клаусу. - Как выйдете, наверху будет стража, ее придется зарезать, а иначе не пройти. Я бы прошел, Жильбер бы прошел. Вы не пройдете.

– А дальше?

– Ищите Западный вход в Собор Инвалидов, туда генерал привозит воров и ведьм. Тех, кого вы ищете, зовут Огюст и Ева.

– Насколько я помню, там раньше был музей старинных доспехов? - спросил Коваль.

– Там стоят пушки, - кивнул Жильбер. - А на стенах всякие надписи про войны, которые были в древности. Еще там есть смешные игрушки для детей. Всё, как настоящее, только очень маленькое.

– Сколько там людей?

– Сотни три примерно ночует в Южном крыле. Это "долговые" люди, и жандармы. Но сейчас большинство налоги по деревням собирает.

– Что такое "долговые"?

– Крестьяне, которые не расплатились с церковью или генералом, нанимаются драться с Когтями за харчи.

– Вам пора, - озабоченно сказал карлик. - Портос обещал вам лошадей, мы будем ждать возле аэропорта.

– Там, где лежат машины с крыльями, - уточнил Жильбер.

– Мы уйдем, когда солнце коснется крыши собора, - обнадежил Мендель.

– И никому не скажем, что видели вас.

– И уведем лошадей.

– Мне тоже было приятно познакомиться, - поклонился губернатор и первым нырнул в дыру.

В метро они немного заблудились, вылезли наверх через другую станцию. Но громаду Дома Инвалидов невозможно было спутать ни с чем. Дисциплина стражи оставляла желать лучшего. Карапузу даже не пришлось никого убивать, он подставил плечо и по одному протолкнул "десантников" в разбитое окно. В темных, закопченных анфиладах пахло сырым деревом и мышами, но в привычную атмосферу заброшенного музея вторгалась тяжелая вонь паленой плоти. Потолкавшись в коридорах среди крошева витрин и обрывков штандартов, войско Коваля выбралось к окнам внутреннего двора. И сразу же стало ясно, почему западный вход не охраняется. Только любители мертвечины могли составить компанию сотням воронов на месте казней.

После короткого совещания Артур и Клаус, уже не опасаясь тревоги, поднялись этажом выше. Остальные бесшумно разбежались в ожидании приказа.

Посредине квадратного плаца дожидались своих жертв эшафот и три столба. Ковалю казалось, что запах аутодафе навсегда пропитал творение французских зодчих. Теперь стало заметно, что комплекс пострадал гораздо сильнее, чем казалось вначале. Купол собора отсутствовал, оставшаяся часть походила на гигантский сломанный клык. Большая часть галерей Южного крыла обрушилась, сквозь проломы музейных окон виднелись шатры и слабые огоньки костров. Видимо, церковное начальство, несмотря на множество свободных помещений, не пропускало крестьян на постой.

Теперь, когда рассвет окончательно вступил в права, Артур позволил себе прилечь спиной к окну и осмотреть парадные покои французской истории. Смотреть было почти не на что. Под потолком, вдоль барельефов с батальными сценами, висели огрызки вымпелов, принадлежавших славным полкам империи. От роскошных паркетов осталось несколько щепок по углам. Лишившиеся рам холсты догнивали возле крысиных нор. Под ногами хрустел крысиный помет, в углах гроздьями висели ласточкины гнезда. Снаружи донесся дробный цокот и пьяные смешки; конный патруль объезжал территорию. По крышам разгуливали часовые. Коваль насчитал четверых, и еще как минимум двое, находились где-то выше. В тюремном подвале, по словам Жильбера должны были сторожить собаки, а часовые имели инструкцию стрелять при малейшем намеке на вторжение. Поскольку воры не раз пытались выручить товарищей, была придумана оригинальная схема защиты. В случае опасности тюрьму перекрывали решеткой и затапливали… Так что разумнее было подождать. Со вторым криком петухов двор начал заполняться людьми. Десятка три молодых парней, в плисовых штанах и кожаных, шнурованных безрукавках, оцепили помост перед внутренними воротами. Огнестрельного оружия у них не имелось, но алебарды и сабли выглядели устрашающе. Другая партия жандармов катила пучки толстых, заостренных кольев, похожих на противотанковые ежи. Их вбила в землю широким полукругом и растянули между ними колючую проволоку, окончательно отделив лобное место от зрителей.

Зрители появились скоро: нужно было успеть занять самые выгодные места возле сцены. Грохоча лысой резиной, во двор, один за другим, вкатывались экипажи. На козлах сидели усатые дядьки в шляпах с перьями, но босиком. Из окон карет, с важным видом, выглядывали женщины, спрятавшие волосы под самыми диковинными головными уборами. Кто-то повязал лоб платком, кто-то носил чепчик, но встречались и дамы в мужских беретах.

Многие посетители проникали во двор не через ворота, а сквозь две колоссальные пробоины. Половина южного крыла давно превратилась в гору обломков. Прямо на собор когда-то свалился самолет и снес треть дворцового комплекса. Останки хвостовой части до сих пор торчали над землей…

Артур всё острее ощущал себя попавшим в эпоху ранних Бурбонов; очевидно, на площадь, оттеснив простой люд, съезжалась местная аристократия. Первой каретой был строительный вагончик, довольно искусно разрисованный оскалившимися львами. Следом вкатилась платформа от тягача с привязанным сверху трейлером. На крыше трейлера, жеманно обмахиваясь платками, восседали две девицы, наряды которых придавали им отчетливое сходство со светофорами. Третьим показался прогнивший, но ловко залатанный "геленваген" на колесах от грузовика. Еще одна пара коней, надрываясь, тащила за собой кабину полуприцепа "рено". Глава семейства держал вожжи прямо сквозь раму лобового стекла, его супруга величественно сидела рядом, а на платформе, в креслах, попивали утренний кофе еще четверо благородных дам.

Артур чуть не забыл, зачем пришел, настолько интересно оказалось следить за проявлениями возрождающегося снобизма.

Пропустив кареты, во двор въехали всадники на лошадях и ослах, а за ними хлынула толпа оборванцев. До этого момента у Артура еще теплилась мысль, что простолюдинов на такие спектакли загоняют насильно…

Реальность оказалась потрясающе далека от иллюзий. Сотни и тысячи горожан со всех сторон обтекали площадку, обозначенную цепью часовых, норовили забраться повыше, расставляли принесенные с собой скамейки. Десятки пацанов карабкались по карнизам на второй этаж. Артур уже начал бояться, что и к ним в окно кто-нибудь запрыгнет. Поток людей через западные ворота не прекращался. Легкий шелест разговоров постепенно перешел в неумолчный гул, и вот уже стало казаться, что сам воздух дрожит от безостановочного рева тысяч глоток. Внизу ругались и целовались, дрались и играли в кости, в окулярах бинокля выплывали то перекошенные разбойничьи рожи, то миловидные румяные личики девушек.

Внизу топталась и шумела возбужденная масса. Очень скоро должен был появиться тот, кто дергает здесь за ниточки. Брызгая слюной и обличая, он заставит людей раскачиваться в едином порыве, пока люди не исчезнут, и не останется один страшный зверь, ищущий жертву…

– Идиоты, - сказал Коваль. - Странно, что при такой скученности они еще не передохли. Впрочем, у нас не намного лучше…

Он замолк, вспомнив три большие эпидемии, которые городу пришлось пережить уже во время его правления. И ничто: ни заставы на дорогах, ни карантины - не могло остановить болезнь, пока заразу не убивала зима. И никакими увещеваниями нельзя было заставить жителей правого берега Невы не пить воду оттуда, где купают лошадей…

На помосте появились мальчишки в сутанах. Одни держали скатанный ковер, другие растягивали подпорки балдахина. Пока служки оформляли место для иерарха, открылись ворота в северной части, и "из-за кулис" к столбам подкатилась телега, доверху груженная хворостом. По толпе прошел возбужденный, радостный шумок, от которого Артура слегка передернуло. Пейзане убедились, что сегодня утром предстоит развлечение, кого-то заживо сожгут, а это гораздо интереснее виселицы и топора.

– Мы у себя, на севере, ничем не лучше, - повторял себе губернатор, обшаривая биноклем сотни голов. - У нас так же веселятся при виде чужого горя и общественных наказаний ждут, как праздника. А стоит мне заикнуться, что негоже раздувать инстинкты, как обрушиваются со всех сторон: и книжники, и собор, и гвардия. Все считают, что чем нагляднее для народа, тем лучше…

– Смотрите, это генерал, - толкнул Коваля в бок пивовар.

– Неплохо смотрится, - одобрил Коваль. - И сам большой, и конь красивый, только с рожей что-то не в порядке.

– Говорят, его в детстве порвала Железная птица, но мальчик сумел от нее отбиться ножом. Мне не достать его из обреза, герр Кузнец, слишком далеко…

– Боже тебя упаси, - подпрыгнул Коваль. - Мы договорились боевых действий не затевать. Кроме того, я обещал Портосу, что не буду убивать местное начальство. Одних прикончишь, придут другие, еще более голодные и злые. Жди сигнала и думай о том, как будем ноги уносить!

Внезапно первые ряды зашевелились, подтягиваясь поближе. Под овации толпы, на помосте возник полный, обрюзгший человек в нарочито грубом одеянии. На фоне мешковины, изображающей мантию, ярким пятном вспыхивал на солнце золотой крест. За спиной епископа двое юношей в капюшонах установили двухметровое распятие и подняли белый тент. Легкий ветерок шевелил истлевшее золото бахромы и тяжелые, волочащиеся по доскам помоста, кисти.

– Что он говорит? - Артур грудью навалился на скрипучий подоконник, чтобы увидеть, что происходит внизу. А внизу, на травке, расположились десятки припоздавших семейств. Не особенно прислушиваясь к проповеди, они балагурили, передавали друг другу бутылки и куски копченого мяса. Некоторые, тут же, среди пасущихся лошадей, развалились спать. Все ждали, когда начнется самое интересное.

– Епископ Андре говорит, что господь послал нам тяжкие испытания и болезни, чтобы проверить веру. Так было раньше, и так будет впредь. Не каждому будет дарована жизнь, но лишь тем, кто внемлет гласу небесному и поступает так, как того требует законы, установленные властью… Так, это не понимаю… Он говорит, что ему было предзнаменование. Чума закончится, и Железные птицы покинут город, если мы сумеем изгнать из своих сердец злые мысли, а изгорода изгнать бесов, притворяющихся людьми… Тогда наступит общее покаяние.

В передних рядах, не видимых из-за стоящих вплотную повозок, начали всхлипывать женщины. Его преосвященство умел быть убедительным.

– Он говорит, что всякий, в эти тяжкие дни, должен покаяться и внести свою лепту в укрепление власти божеской и земной. Он благословляет храбрых жандармов генерала Аваля, с честью держащих на своих плечах все заботы о безопасности нашей прекрасной столицы…

В эту секунду снизу раздался шум драки. С риском быть замеченным, Коваль еще раз заглянул вниз. Двое молодцев в безрукавках и одинаковых шапочках с околышами, пинками поднимали уснувших крестьян и заставляли их идти к помосту. Забытые в сутолоке дети черпали ладошками воду из лужи и жадно пили.

Артур перевел бинокль на северные ворота. Из темного зева подвала, жандармы выволокли троих мужчин, со связанными руками и мешками на головах. Все трое за шеи были связаны между собой другой веревкой.

– А вдруг это они? - разволновался Клаус.

– Не они. Ведьмаков жечь положено, а у них и костры-то не готовы, - уверенно заявил Коваль, и тут же, чуть не поперхнулся, когда стражники стянули мешок с головы крайнего арестанта. Это оказалась женщина, но не та, которую они искали. Преступнице на вид можно было дать лет сорок, длинные спутанные космы закрывали кровоподтеки под обоими глазами, губа была тоже разбита.

Жандармы втащили арестантов на помост, в стороне от ковра, освободили их от мешков и поставили на колени. Епископ продолжал говорить, его поставленный, оперный баритон окреп, поднимался всё выше над притихшей площадью. В первых рядах уже не всхлипывали, а плакали, зажимая рты руками. Артур видел, как забилась старуха в руках у молодых родственников. Потом, левее, без сил упала девушка, сдавленная толпой. Солнечные лучи падали всё отвеснее, казалось, что от людской массы поднимается жаркая волна. Запах вчерашних мертвецов перебился ароматами конского пота, кислого вина и множества, давно не мытых, человеческих тел. В гуще толпы начиналось медленное брожение, словно пустила первые пузыри закваска гнева, брошенная рукой соборника.

– …Тереза и Антуан, жили подаянием… но вели себя как благочестивые прихожане, пока дьявол не соблазнил их… Антуан подбил брата на мерзкое дело… Ах, спаси нас, Лютер!

– Да что они натворили, в конце-то концов? - Коваль шарил биноклем по ряду окон в противоположном, восточном крыле, отыскивая Станислава. Там было намного оживленнее, отовсюду высовывались головы любопытных, даже на крыше, среди зияющих прорех, сидели группками вояки и заворожено слушали пастыря.

– Он говорит, герр Кузнец, что эти трое спутались с разбойниками-уродами из Нанси, проиграли им в карты свое слово и собирались идти с разбойничьим караваном.

– Разве караван может быть разбойничьим? - ксендза Коваль так и не нашел, но это лишь означало, что тот ловко спрятался. Зато нашелся Карапуз, невозмутимо сидевший на коньке крыши, там, где минуту назад несли вахту двое часовых.

– Я не слишком понимаю, герр Кузнец, - повинился пивовар, - но, по-моему, речь идет о том, что Бумажники ведут дела с уродами, а епископ это давно запретил. Я слышал от отца, что весь вред от уродов состоит в том, что они не платят пошлин генералу. А тех, кто соглашается платить, уродами и разбойниками уже не называют. Их называют братьями, преданными друзьями, и позволяют торговать на площади перед Лувром. Только с такими купцами мало кто меняется, потому что после уплаты каждой четвертины у них всё становится слишком дорого. Остальных, кто платит десятину за торговлю Просперу, тех обзывают разбойниками.

Эти трое несчастных проигрались в карты в одном из трактиров Бумажников. Сначала они проиграли скот, затем пожитки, семена, и, наконец, свое слово. Тогда они, вместо того, чтобы отработать у разбойников, побежали жаловаться жандармам. Но сначала, они, как бы, согласились, и парни из Нанси провели их за город, где прятался караван.

Эти трое выдали жандармам караван, разбойникам удалось скрыться, но часть скота люди генерала отбили. В результате Тереза и ее дружок, вместе с братом, сами угодили в тюрьму, потому что указали на своих проигранных коров. Они попались из-за собственной жадности, потому что на коровах стояло клеймо монастыря.

– То есть ребятки сами их украли, еще раньше? - в тишине, прерываемой лишь выкриками епископа, Коваль отчетливо услышал далекий гул. Пока еще очень слабый, но отсюда и не должно быть слышно сильнее. Гул означал, что старина Борк открутил синий кран.

– Точно, сами и украли, - усмехнулся Клаус, - но не заметили клейма.

– Думаешь, их казнят?

– Монсеньер Андре спрашивает прихожан, как же ему поступить с теми, кто покусился на имущество монастырской братии. Он спрашивает, что уготовано на том свете псам, трижды пренебрегшим милостями отца нашего. Они замахнулись на скромное имущество братьев, кто днем и ночью молил у всевышнего в их защиту. Кстати, герр Кузнец, мой отец говорит, что монастырь богаче всех горожан, вместе взятых, потому что после казни каждого отлученного им отходит всё имущество.

– Я даже не сомневаюсь! - Артур подтащил мешок и начал бережно выкладывать на пол содержимое. Внизу забеспокоились лошади. Скоро и люди почувствуют неладное, просто все слишком увлечены…

– Теперь епископ кричит, что среди честных прихожан развелось много иноверцев, которые обманом втягивают братьев и сестер в свои подлые делишки. Эти три заблудшие души, что стоят сейчас перед нами, они должны были угнать в Нанси лучшую скотину, а что получили бы наши раздетые и разутые детки взамен? Кто разбогател бы, как всегда, за счет нашего кровавого пота? Кто захватывает наши лучшие земли, кто разоряет соседей и наводит порчу на нашу скотину?!

Тысячи людей внизу уже не молчали. Головы наклонялись друг к другу, перешептывались, послышались отдельные выкрики. Затем в троицу, стоящую на коленях под виселицей, полетели гнилые овощи.

– И третье преступление состоит в том, что негодяи, даже после того, как им стало стыдно, и они сами изобличили разбойников, всё же пытались отвертеться от праведного суда и получить назад ворованное имущество…

Ни Артур, ни Клаус так и не узнали, какой приговор ждал воров, потому что в эту секунду часовые на колокольнях собора ударили в набат. Им немедленно ответили звоном другие церкви, над крышами поднялись тучи ворон, и людская масса пришла в неистовое движение.

Над городом заметили Железных птиц.

Коваль немножко опасался, что после трепки, которую получили мутанты в развалинах, они не придут на зов, но голод, видимо, оказался сильнее благоразумия.

Люди стремительно разбегались, в центре началась давка, кто-то орал дурным голосом. Стоявшие крайними полезли в окна первых этажей, но в северном и восточном крыле проемы были заколочены. Но приученные к налетам горожане оказались хитрее, чем ожидал губернатор. В дальнем углу двора, за коновязью, вдруг обнаружились широкие железные щиты. Жандармы скинули с верхних этажей цепи, потянули, и в земле открылись достаточно глубокие землянки. Народ посыпался в ямы, как горох в мешки. Богатеи залезали под собственные повозки, лошадей заставляли ложиться и накрывали плотными попонами.

Епископ и генерал с охраной исчезли, на помосте остался вытертый ковер, балдахин и потемневший крест с распятой фигуркой. Артур поднял бинокль в небо. Под ним, на первом этаже, крестьяне продолжали забираться в окна, а в противоположном конце двора жандарм волок под помост троицу преступников.

– Пора! - сказал Коваль и выпустил гранату, целясь в северные ворота, откуда привели неудачливых картежников. На площади еще оставалось не меньше двух тысяч человек, не успевших спрятаться, застрявших между колючей проволокой ограждения и стоящими вплотную экипажами буржуазии. Тамошняя публика делилась на две категории. Это были самые ловкие любители зрелищ, прорвавшиеся в первые ряды, а также религиозные фанаты, исступленно встречавшие каждое слово епископа.

Накануне Коваль долго выпытывал у Когтя Луи насчет повадок птиц, также проконсультировался у подопечных Портоса, и знал наверняка, что в семь утра нападения на город исключены.

Такого не случалось очень давно и поэтому вызвало панику. Но паника должна будет очень скоро закончиться, как только посты на башнях поймут, что клин опять прошел стороной.

Очень мало времени…

Клаус уже скользнул вниз, по веревке, и мчался навстречу бегущей толпе, уворачиваясь от обезумевших женщин. Граната Артура попала не в ворота, а в проем между окнами первого этажа. Тоже неплохо, похвалил себя Коваль, наблюдая, как в дыре мечутся фигурки жандармов.

С восточной крыши ахнула ракетная установка Станислава. Здоровенный помост, площадью в двести квадратов, поднялся в воздух и вернулся на землю в виде горящей трухи. Одну из виселиц, взрывом, переломило на три части; падая, они зашибли запряженную в фургон лошадь. Три другие лошади, плюнув на попоны, рванули с места, и тяжеленная повозка врезалась в самую гущу толпы, оставляя после себя дорожку из раздавленных тел.

– Ах, дьявол! - сорвалось с губ Коваля, но больше он произнести ничего не успел, потому что последовал эффектный выход Карапуза. Митю, наконец, заметили на крыше и попытались взять в плен. Всякий, кто пытался взять в плен Карапуза, совершал большую ошибку, но когда наступало раскаяние, уже бывало слишком поздно. Дело в том, что чингис располагал к тому, чтобы его хотелось скрутить, связать и притащить к начальству. Он был слишком большой и аппетитной добычей, к тому же, издалека казался толстым и неповоротливым.

Никто не предупредил жандармов, что они имеют дело с парнем, способным поднять лошадь, и пройти с ней через Дворцовую площадь.

Митя столкнул с крыши четверых, затем еще двоих. Чингису мешало снаряжение, поэтому он слегка замешкался, проталкивая туловище в дыру. В чердачном помещении его тоже ждали, и снова сделали ошибку, не прикончив издалека. Коваль через всю площадь наблюдал, как Митя спускается вниз по лестнице. То есть, самого капитана он не видел, просто из окон вылетали люди, всё ниже и ниже, по мере того, как Карапуз достиг первого этажа. Потом бабахнула граната, за ней еще одна, и в здании начался пожар.

Митя любил пожары и устраивал их везде, где только мог. Ему нравилось смотреть на огонь, потому что огонь был сильным и никому не подчинялся. Теперь солдаты прыгали из окон без Митиной помощи, просто внутри становилось жарко.

Коваль с трудом нащупал среди беснующихся горожан черное пятнышко: Клаус пробрался через ежи и юркнул под длинную телегу с дровами, заготовленными для костра.

Вторично ударила ракетница Станислава, и с противоположного края, ей ответили три мощные разрыва. Это затесавшийся в толпе Христофор закидывал ручные бомбы в окна первого этажа. Внимание растерявшихся жандармов, кое-как сохранявших видимость оцепления, мигом переключилось на колдуна. Захлопали выстрелы, но парень уже скрылся в трещине, проделанной когда-то носом аэробуса. Ракета ксендза угодила прямехонько в дверь, куда изволил отчалить его преосвященство. За дверью, крайне некстати, пряталось человек пятнадцать. Все они ждали птиц и смотрели на небо сквозь провал в крыше. Когда кусок перекрытия встал на ребро, вывернув несущие балки, будто они были из пластилина, Артур успел заметить горстку лиц, закинутых вверх. Люди так и не поняли, откуда пришла смерть. Часовые на крыше не знали, в кого стрелять. Многие побросали оружие и проворно спускались вниз. Станислав прятался в одной из сотен комнат, отыскать его было совсем не просто, тем более что с двух сторон комплекс затягивало дымом, плюс по центру, в основании собора, рвались бомбы. Там гулял расшалившийся Карапуз. Коваль подождал, пока повозка с трейлером и двумя пляжными зонтами наполовину проедет в ворота и, стараясь метить в колеса, пустил гранату. Удалось как нельзя лучше. Судя по визгам, барышни внутри остались невредимы, а транспорт мягко завалился на бок, преградив путь вражеской коннице, квартирующей в поле. Теперь можно было вплотную заняться поисками Евы и ее братца.

Клаус ждал под повозкой с дровами, пока поляк выпустит третью ракету. По полю металось еще сотни три народа, но колокола уже лупили отбой. Северные ворота выскочили из стен вместе с косяком, на столбе пламени, пронеслись метров десять и врезались в телегу с ветками. Пивовар едва успел откатиться в сторону. В образовавшийся проем шагнул, черный от копоти, Христофор с ракетницей на плече, за ним семенил поляк. Клаус прыгнул к ним, и в мгновение ока, все трое исчезли в клубах дыма.

Молодчина Христофор, восхищенно подумал Артур, нашел поляка и подобрался с обратной стороны! Вот так балласт, а ведь до этого пистолета в руки не брал…

Митя где-то застрял, но он был жив. Коваль слышал, как тявкает автомат. Подобрав с пола пожитки, Артур, что было сил, припустил по коридору. За поворотом наткнулся на людей; завидев черта, увешанного ножами, отважные защитники собора, голося, прыснули в стороны.

Еще поворот, и снова люди. На сей раз, вооружены, и на пути самая настоящая баррикада. Артур краем глаза косил в пролетающие окна, он уже одолел половину квадрата, оставалось совсем немного, чтобы присоединиться к ребятам.

Успел заметить, как вскидывают ружья, что-то у них в руках было невероятно древнее; с такими стволами впору на слона ходить! Привалившись спиной к косяку, зарядил гранату. В сумке осталось две штуки, и ствол можно выбрасывать. Развернулся, выстрелил. Пока они думали, за завалом из бревен, отошел в сторонку. Подождал чуток, обошел параллельным коридором. Даже не коридором, а сквозь дырку в стене. От баррикады мало что осталось, а вокруг, истекая кровью, лежали четверо мальчишек. Совсем пацаны, старшему было примерно, как…

"Примерно, как Николаю", - заставил себя выговорить Коваль. Он только что, ни за что убил такого же подростка, как его собственный сын. Только его сына охраняет гвардия, а этот испуганный крестьянский мальчик, наверняка отданный на службу за недоимки, так и не успел в жизни ничего повидать. Артур прислушался. Где-то, совсем близко продолжалась канонада, но в ближайших залах никого в живых не было. Карапуз отвлекал главные силы от подвалов северного крыла, где орудовали Христофор с Клаусом.

Артур опустился на корточки и перевернул трясущегося мальчишку. Троим уже ничем нельзя было помочь, и этот умрет в ближайшее время. Долговики, как называют их здесь, наверняка не нюхали пороху, и поставлены охранять коридор против таких же сопляков с ножами и гладкоствольной рухлядью…

Коваль не ошибся. Мальчику вряд ли стукнуло пятнадцать. Крупный осколок пробил ему штаны и засел глубоко в бедре, а несколько мелких превратили грудь в кровавую кашу. Только по закатанным рукавам рубахи можно было догадаться об ее истинном, голубом цвете. Из-под прилипших ко лбу мокрыхволос на губернатора таращились огромные голубые глаза. Парень силился что-то сказать, его пальцы цеплялись за цевье двустволки, из которой он так и не успел выстрелить.

– Будь оно всё проклято, - сказал Коваль, и не удержался, поправил умирающему пшеничную челку. - Прости, братишка. Будь оно всё проклято…

Потом он поднялся и зашагал туда, где чувствовал присутствие своих и, слава богу, живых, подчиненных.

– Куда теперь, господин? - на нижней площадке лестницы покачивался Христофор, держа на руках обмякшее женское тело. Спиной к спине к нему, стоял ксендз, и водил, из стороны в сторону, автоматом. Одежда на обоих была изодрана в клочья.

– Ты уверен, что это она?

– Да, - кивнул сын луны. - Она жива, просто придавило…

– А брат? Должен быть еще брат!

– Он умер.

– Уходим, господин! - Христофор пошевелил локтем, и тут, из-под его руки, волной хлынул рыжий водопад. От такого огненного цвета волос хотелось зажмуриться, Артур непроизвольно сморгнул. - Там не пройдем, Митя их пока держит, но можно взять со двора лошадей!

В ту секунду, когда Коваль резал постромки на первой попавшейся лошади, ветер донес с севера рокотание пушки. Борк угощал свинцовым обедом Железных птиц.

Из оконного проема второго этажа, дрыгая ногами, вылетели двое жандармов в шапочках, а вслед высунулась оскаленная рожа Карапуза.

– Командир, давай сюды! С той стороны кони добрые!

– Где Клаус? - до Артура внезапно дошло. - Эй, где наш малыш?

Станислав отвел глаза, Христофор прижимал к себе потерявшую сознание девушку, их рыжие гривы перепутались между собой.

– Где пивовар? Ты видел его? - Коваль схватил поляка за плечо. Они вернулись в здание и бежали вдоль горы трупов. Навстречу, вращая над головой секирой, спускался Карапуз. Его левая рука была сломана, ухо болталось на лоскутке кожи, а в спине застряло три ножа. К счастью, кожаная рубаха и кольчуга не пропустили лезвия глубоко.

– Он не успел, он остался за решеткой, - выдавил ксендз, указывая куда-то вниз. Артур прислушался и похолодел. Сквозь крики людей на площади и треск горящих досок, он ступнями ощутил ровный монотонный гул. Подвалы заливала вода.

Париж получил свою жертву.

17. РЫЖАЯ ВЕДЬМА

…Первую линию ядовитых болот караваны Великого посольства прошли достаточно легко. Зная о повадках Железных птиц, нарочно переждали в лесу, когда стая отобедает в святилище дикарей, а затем дали сильный крюк на запад, чтобы обойти места гнездовий.

Неделю двигались по безлюдной местности и растянулись на несколько километров, потому что темп задавали неповоротливые быки. Затем снова начались прерывистые полосы Желтых туманов, между которыми приходилось лавировать, как между рядами мокрых простынь, развешенных для просушки.

Когда впереди уже засияли снежными шапками вершины сьерры, святые отцы провели большой праздничный молебен. Были забыты интриги в Варшаве, и даже натянутое гостеприимство парижской верхушки. Прошли несколько малых поселений, где жители, чуть ли не со слезами радости, встретили посольство и выразили желание непременно присоединиться к нему на пути в Рим. К тому же всю неделю стояла прекрасная солнечная погода, и даже языки пожарищ не казались такими отвратительными.

Окрыленный успехом, презрев мрачные предсказания язычников, Жмыхович воспрянул и с удвоенной энергией кинул народ на штурм Пиренеев. Дорог там давно не осталось. Тщательно выстроенные серпантины и продолбленные в горах тоннели снесло оползнями и завалило камнями. Было решено не разбрасываться по мелочам, а сразу идти в сторону бывшей столицы, благо дорогу парижские монахи обещали более-менее ровную.

Правда, первые же встреченные испанцы оказались неприветливыми и горячо советовали пришлым убираться восвояси. Некоторые даже осмеливались болтать, что в Мадриде настали новые времена, и посланцев Креста никто не ждет.

Голоса этих глупцов заглушил радостный барабанный бой.

От долгого битья в барабаны немножко оглохли и не сразу заметили, что горы подозрительно трясутся. Но подавляющее большинство караванщиков гор не видели и в помине, потому двинулись по самому дну ущелья. Камни сыпались сверху всё сильнее: сначала маленькие, затем настоящие глыбы.

Караван не останавливался, потому что был приказ выйти до темноты к городу Сарагосе. Первые отряды уже миновали ущелье, и самый страшный удар принял на себя растянувшийся обоз.

Лавина закопала живьем почти полста человек. Погибло бы гораздо больше, если бы несколько смелых командиров не решились нарушить приказ и не повели отставшую часть посольства в обход. Путь вышел долгим, и командиры получили разнос от кардинала…

Вскоре посольство добралось до города Сарагосы. Вояки разбежались знакомиться с достопримечательностями, в том числе с местными красавицами. Набрали водички, от которой разом прихватило животы у нескольких сотен человек. Пока армия находилась в небоеспособном состоянии, начальники решили выслать вперед разведку.

Разведка ушла и не вернулась.

Местные жители, язык которых понимали немногие, талдычили какую-то ерунду. На юге-де многие сменили веру, поскольку с моря приплыли богатые люди на кораблях и предложили выбор: либо присоединяться к ним (тогда и почести, и деньги, и штаны новые), либо ждать горячих парней (тогда секир-башка). Относительно новых порядков возникали самые разные домыслы, но в одном очевидцы были едины. Иноверцы, правившие бал в Барселоне и других приморских городах, поощряли многоженство, и вообще, держали бестолковых женщин в узде.

Кардинал повелел в корне пресекать паникерские настроения, обозвал слухи происками рогатого и в назидание провел серию показательных казней среди вредоносных элементов. Кое-как оклемавшись и похоронив сорок человек, чересчур налегавших на колодезную воду, Великое посольство двинулось дальше.

Но далеко не ушло. Не успел караван перейти через мелкую, безобидную речушку, как вдруг раздался грохот, и ущелье, в которое вступил передовой конный отряд, на глазах начало сужаться. Грандиозная трещина, по которой водопадами бежала вода, зашевелилась, захрипела, точно под землей ворочался недовольный кит, и обрушилась острыми камнями прямо на людей. Склоны трещины растрескались, обвалились, а речушка вдруг пересохла. Когда спасли из завалов выживших, подсчитали потери да пустили по колоннам команду двигаться дальше, сверху раздался непонятный глухой рокот. Вода, накопившаяся в запруде, пробила возникшую дамбу и хлынула вниз.

В тот день погибло еще восемьдесят человек. Многие начали шептать, что земля качается, не хочет пропускать посольство, и заступничество святых отцов не поможет, поскольку слишком много грешили на пути своем…

Нечего и говорить, что неприятный шепот побежал впереди каравана, и самые дальновидные из "послов" не очень удивились, когда, вслед за первым, исчез и второй отряд разведчиков.

Днем позже начался падеж скота. Пришлось расстаться со значительной частью мяса, но, общими молитвами, напали на следы дичи и настреляли горных козлов.

Позже выяснилось, что козлы были не дикими, а деревенскими. Отдавать мясо, которое уже коптилось, Жмыхович не стал, вместо этого предложил темным пастухам помощь в реставрации часовни и одну из ценных икон. На столь заманчивое предложение дикари ответили неинтеллигентно и даже грубо. Про святой образ выразились, что у них у самих такого добра навалом, и добавили, что ежели им не возместят убытки от потери стада, то смеяться будет тот, у кого больше друзей.

Консенсуса не достигли.

Следующей ночью подлый враг поджег телеги с фуражом. А среди людей разгулялась почесуха. Причину скоро обнаружили: диверсанты раскидали среди шатров мешочки с мелкими клещами. Взрослые прижигали клещей железом, но несколько детей умерло от паралича. Отныне каждый день приносил новые гадости. Кардиналу непрерывно поступали новые сведения о проблемах, ожидающих посольство в Мадриде. Как минимум шесть раз ему доносили, что в южных портовых городах рыбаки поклоняются Месяцу и, мало того, записываются в добровольческий корпус, чтобы воевать с "неверными". В какую сторону собирался выступить сводный отряд рыболовов, толком никто не знал.

Когда до Мадрида было рукой подать, офицеры, опрокинув для храбрости бражки, явились к кардиналу и доложили о нескольких удручающих фактах. В еженощных перестрелках с язычниками погибло больше ста сорока человек, и примерно столько же ковыляют ранеными или едут в лежачем положении, создавая проблемы в тесных экипажах. Несколько мелких национальных формирований отстали или потерялись. В частности, никто не знает, куда задевались две сотни германских поселенцев. С вечера были - чистенькие такие, дисциплинированные, как всегда. Даже отбились по звуку рожка, - а утром и след простыл.

Но Жмыхович и десятка три фанатично преданных ему святош выслушали офицеров и уперлись. Они не желали понимать, что лезут в самое пекло чужой гражданской войны. Они продолжали уверять и себя, и других, что в Мадриде их ждут с духовым оркестром и транспарантами.

Следующей ночью разразилась гроза, закончившаяся столь сильным ливнем, что плохо закрепленные палатки смыло, а колеса телег к утру оказались по ступицу затянутыми в жидкую грязь. Дождь продолжался весь день и к вечеру так и не стих. Никто уже не верил в то, что это просто погодное недоразумение. Промокшие насквозь гадальщицы раскидывали кости, и выпадало, всякий раз, страшное…

Гибель посольству выпадала.

В разгар второй дождливой ночи так и произошло. Селевой поток - яростная, бушующая волна из глины, камней, кусков дерева и обломков скал - скатился с гор и, не останавливаясь, ринулся к стоянке каравана. По всем правилам земного тяготения, сель должен был остановиться, но, вобрав в себя мелкую гальку долин, он ринулся вверх, уничтожил больше сорока повозок. Погибли кухни, рыба в бочках, почти всё зерно, и, по закону подлости, все парижские монахи, знавшие дорогу…

Ева и Огюст, со слов девушки, бежали вместе с колонной отчаянных ирландцев. Их командир, чуть ли не на коленях, умолял святого отца повернуть оглобли или, по крайней мере, не втравливать детей. В ответ на пьяную болтовню бородатого потомка кельтов кардинал важно заявил, что матери сами будут рады пронести детей в первых рядах. Это лишь придаст веры и освободит от сомнений тех из местных горожан, кто ослаб духом и колеблется, не зная, чью сторону принять. Если лукавый искушает их, потрясал мокрыми кулаками отважный мессионер, то теперь, встретив невинных верующих младенцев, он будет вынужден отступить в преисподнюю.

Брат и сестра неважно разбирались в тонкостях политики, но получили неопровержимые доказательства, что колония испанских Бумажников, в предместье Мадрида, разгромлена до основания. За время пути они успели разочароваться в кардинале и его способах управления коллективом и отдали бы всё, чтобы вернуться на родину. Две недели кружили козьими тропами, отстреливались от недружелюбных горцев, и страдали от нехватки питьевой воды.

Зато кончились дожди, оползни и наводнения. Под приветливым солнышком заснеженные вершины мирно дремали, подпирая небесный свод…

Наступил день, когда снова послышалась французская речь. В каком-то, забытом всеми богами селении, удалось обменять умирающих лошадей на более выносливых осликов. Там же встретили небольшую группу завшивевших монахов, счастливо избежавших мясорубки в испанской столице. По их словам, посольство угодило в окружение. Неведомые враги с закрытыми лицами отсекли обозы, а женщин с младенцами, которых Жмыхович превратил в живой буфер, угнали в неволю…

Чем дальше Коваль слушал монотонный перевод пивовара, тем больше поражался человеческой слепоте, мешающей видеть мир дальше соседского забора. Брат и сестра вернулись больше двух лет назад и сразу оказались изгоями. Их презирали свои и недолюбливали чужие. И не нашлось никого, кто спросил бы: ну, как там наши святоши, когда назад намерены?

Станислав за полчаса постарел на несколько лет. Борк, не отрываясь, глядел в одну точку. Рассказа о Великом посольстве он, похоже, даже не слышал. Из его красных, глубоко посаженных глаз катились слезы. Они стекали ручейками по мучнисто-белым щекам, по безволосому подбородку и падали на лысую макушку Фердинанда. Младший сын пивовара тоже надолго замер, положив голову на колени отцу. Потом он встал, запахнул шарф и, придерживаясь о стену, отправился нести дежурство.

Христофор сидел по-турецки, не отходя ни на шаг от спасенной рыжей ведьмы. Они так и не разомкнули рук, с тех пор как встретились. Одежда на бывшей узнице почти просохла, но, несмотря на близость к костру, ее бил озноб. Девушка сидела, нахохлившись, плотно обхватив локтями колени, правым боком вжавшись в Христофора. Невозможно было понять, мерзнет она или просто боится потерять своего спасителя.

Мама Рона прощупала тощие ребра и позвоночник девушки и сказала, что всё цело, только следует немножко потерпеть. Коваль для себя перевел такой диагноз, как последствия шока. Любой бы, на месте этой рыжей Евы, пришел в негодность. Целую неделю она дожидалась казни в мокром каземате среди воров и убийц, прикованная цепью к железной лавке. И дождалась в конце концов - наводнения…

От ксендза Артур узнал, что когда Станислав с Христофором ворвались в подвал, половина арестантов уже захлебнулась. Трупы качались под водой, как субмарины на якорях. Только держали их не якорные цепи, а кандальные.

Девчонку спас брат, который до последнего подталкивал ее вверх, где выше уровня прибывающей воды оставалась ниша с воздушным пузырем. Христофор повел себя удивительно. Он не выкрикивал имена и даже не огляделся. Он просто сиганул со ступенек навстречу грязному водовороту и, пока ксендз держал факел, трижды выстрелил в цепь. Стрелял из дамского револьвера, подаренного губернатором. Под водой. С риском пробить девушке лодыжку.

– Это чудо, - тихо повторял Станислав Артуру, осторожно оглядываясь на бледного, неподвижного Христофора. - Господь не оставил нас, он снова явил нам чудо, пан Кузнец… Мои молитвы дошли до него, значит, эта заблудшая душа, и впрямь, послана нам!

– Боюсь, она послана не нам, а кое-кому из нас, - проницательно заметил Лева, когда святоша в очередной раз собрался помолиться.

После того как девушка разговорилась, Станислав больше не упоминал о чудесах. Он нахохлился, как больной голубь, и впал в прострацию. Механически поднимался, если его просили помочь или что-нибудь принести, а затем снова проваливался в глубокую задумчивость…

Сбросив с прозекторского стола горшки, туда общими усилиями водрузили Карапуза. Чингису, на протяжении всего спешного отступления, удалось не потерять сознания. Последние километры Коваль и Станислав скакали с ним рядом, не давая упасть. Лева резал на капитане одежду, мама Рона фиксировала сломанную руку, а Коваль смешивал в горшочках целебные снадобья. На теле Карапуза насчитали одиннадцать ран, последний час он даже не стонал, а лишь неровно дышал, когда горячие травы причиняли острую боль.

– Командир, ты хочешь взять с собой и ее? - хмуро осведомился Даляр, кивая на закутанную в шкуру девчонку. Из солидарности с пивоварами, полковник сидел у костра очень тихо и, похоже, считал ведьму причиной всех бед.

– Еще не решил, - неопределенно ответил губернатор, гадая, куда же запропастились Бумажники.

– Убили вашего друга? - Артура за рукав потрогал Орландо. - Месье Свирский нам сказал, что белоголовый погиб, спасая эту девицу?

В суете Коваль совершенно позабыл про главную цель похода. Он даже не сразу узнал пробужденных. Ученые отмылись от защитного консерванта и облачились в непривычную для них грубую одежду, а Моника даже соорудила на бритом темечке нечто вроде тюрбана. Артура особо порадовало, что истекающего кровью чингиса и прочие неприятности ребята встретили без паники. Пусть оба не были практикующими врачами, но за время работы в институте, наверняка, насмотрелись всякого.

– Возможно, он спас одну, - ответил Артур. - Но, может статься, благодаря ему выживут тысячи.

– Мы можем чем-нибудь помочь? - запинаясь, спросила женщина. - Я так понимаю, что ни рентгена, ни УЗИ сделать негде? Ну, конечно, извините… Просто, у девушки большие синяки по всему телу, не мешало бы проверить.

– Если хотите помочь, займитесь оборудованием, - Артур кивнул на лестницу, ведущую в камеру. - Всё, что вы сочтете нужным, мы постараемся взять с собой. Про рентген можете сразу забыть, а остальное пригодится.

– Я… я боюсь туда спускаться, - помрачнела Моника.

Орландо толкнул ее в бок.

– Нет, нет, я не то хотела сказать, - сразу поправилась она. - Просто поймите, Мишель умер так неожиданно, и мы ничего не могли сделать… То есть, я хочу сказать, что, конечно, пойду…

– Не оправдывайтесь, - Коваль потрепал коллегу по плечу. - Всем нам было непросто, и никто вас не упрекает. Вам придется понять одно. Здесь нет ни профсоюзов, ни больничных касс. Если вам делают предложение работать головой, лучше согласиться, иначе придется остаток дней вкалывать руками. Ваши ручки, мадам, очень быстро превратятся в рачьи клешни.

Он вздохнул и хотел уйти; на споры уже не оставалось сил.

– Месье Кузнец, - окликнул Орландо. - Простите нас, мы… Мы вам обязаны жизнью. Мы будем работать и сейчас пойдем вниз.

– Вот и прекрасно, - сказал Коваль, - но прежде я попрошу подняться наверх. Кое-кто очень хотел с вами познакомиться.

По еле уловимому звуку он определил, что к институту галопом приближается не менее десятка всадников.

18. СВАДЬБА НА ПОМИНКАХ

Моника и Орландо щурились от яркого света. Мама Рона, из страха, что новенькие попадут в переделку, ни разу не выпустила их на улицу.

Всадники затормозили у края площади. Ветер развевал черные полы их сюртуков и раздвоенные бороды мужчин; лошади нервничали, чуя запах крови. Коваль узнал Жильбера, карлика и толстую женщину, что в таверне играла в карты со слепым. Всего приехало девять человек, и все отчаянно храбрились, но двое стариков нашептывали молитвы.

– Переведите им, что они могут не бояться птиц, - губернатор повернулся к Орландо. - Тут одни трупы.

– Если бы я не видел вас раньше, то сказал бы, что перепил вина, - на лице Портоса отражалась невероятная гамма чувств - от недоверия, до священного ужаса. - Не могу поверить. Я только что дотронулся до живых Хрустальных когтей…

– Мне тоже кажется, что я не могу проснуться, - шепотом добавил другой Бумажник, высокий старик, со шрамом поперек лба. - Немного я знавал людей, кто видел птиц так близко, и смог об этом рассказать.

Он потрогал шрам.

– Мне было крайне нелегко убедить друзей, что вам можно доверять, - сказал Портос.

– А я им и не доверяю, - вмешалась краснолицая толстуха.

– Поступайте как вам угодно, - согласился Коваль. - Мы ни на чем не настаиваем. Я всего лишь предложил вам способ уберечь общину от погромов.

Бумажники спешились, но оставить коней не решились. Мелкими шажками, вздрагивая и оглядываясь, они обступили дубовых великанов. Лошади фыркали на гору черепов. Над изодранными саркофагами жужжали блестящие мухи. Из ближайшей капсулы торчала обглоданная до блеска человеческая кисть; вокруг суетились вороны.

Узколицый Жильбер, сверкая глазками, вплотную подошел к Монике и погладил ее по щеке. Потом быстро произнес несколько фраз, скашивая рот на сторону и обращаясь, скорее к Портосу.

– Я не понимаю половины того, что он говорит, - пожаловалась Артуру Моника. - Боже, во что они превратили французский язык!

– Он спрашивает этого громилу, почему тебя нельзя купить, если ты не настоящая ведьма? - вполголоса перевел на английский Орландо.

– Никто вас не продаст, - успокоил Коваль и обернулся к маячившей в тени фигурке Фердинанда. - Проследи, чтобы Станислав нас не видел, пусть его мама Рона отвлечет на перевязку! И попроси, пожалуйста, Христофора, пусть приведет свою пассию.

Жильбер начал что-то втолковывать Портосу. Он ухитрялся говорить одновременно нагло и угодливо. Коваль подумал, что не хотел бы такому типу подставить спину, но главный Бумажник, похоже, не был настроен на обсуждение темы. Он сказал что-то очень тихо, не поворачивая головы.

Жильбер не отставал, косился на Монику, щерился цыганским оскалом и что-то вкрадчиво объяснял начальнику.

То ли Портосу надоели препирательства, то ли стало стыдно перед чужими, но так или иначе, он сгреб парня в охапку и уволок за постамент. Минуту спустя оба вернулись как ни в чем не бывало, но Жильбер держался за глаз, а с губы его капала кровь. Остальные Бумажники словно ничего не заметили. Артур благоразумно сделал вид, что его беспокоят царапины на ноже.

Христофор вышел из подземелья в обнимку с девушкой. Разобрав, кто стоит перед ней, спасенная чуть вторично не грохнулась в обморок. Наконец-то Коваль сумел ее как следует рассмотреть. Ева не отличалась большой красотой и когда-то была намного толще. Возможно, ее даже дразнили в отрочестве пышечкой или как-нибудь в этом роде. Однако сейчас девушка походила на выжатый лимон, по фактуре и цвету. Коваль с тревогой заметил то, что пропустила мама Рона. Девчонка или перенесла желтуху, или собиралась ею наградить каждого встречного. И была пугающе худой. В прорехи шерстяной хламиды просвечивали незагорелые ноги и тонкие руки в синих ниточках вен. Скуластую физиономию покрывала сеть царапин, на щеке вздувался синяк, а зеленые глаза чуть не вываливались наружу от страха. Единственным ее достоинством были уникальные рыжие локоны.

Артур сразу заметил, как ведьмочка прижалась к сыну луны и не отходила от него на протяжении всей беседы. Из ямы, спрятав горе за черными очками, вылез старший пивовар, и с ходу начал переводить.

– Ева, ты не можешь остаться в общине, - полувопросительно сказал Портос. При этом он явно избегал встречаться с рыжей глазами. - Ты уйдешь с этими людьми?

– Я могу уйти в Нанси, и буду ждать там…

– Чего ты будешь ждать? - со злобой спросил один из незнакомых Ковалю Бумажников. - Будешь ждать, пока нас всех повесят? Едва пройдет слух, что ты спаслась, Андре мигом обвинит нас в колдовстве!

– Буду ждать, пока соберутся купцы в Севилью, - девица отвечала очень тихо, уставившись в землю.

Христофор, не понимая чужой речи, метался взглядом с одного пришельца на другого. Следя за ним, Коваль с поразительной остротой вспомнил себя… Как он бежал сквозь проливной дождь за каретой Качальщиков, увозивших в уральские предгорья молоденькую мамочку, Надю ван Гог; как подставлял спину, выталкивая колеса из раскисшей грязи, а потом, на ночевках, смотрел на Надю сквозь искры костра. Он готов был тогда бежать еще сотню километров и плюнуть на весь белый свет, лишь бы не разлучаться с маленькой, ясноглазой хохотушкой. Сейчас у сына луны был точно такой же исступленный взгляд самца, который подозревает всех и каждого в посягательствах на свою половину…

– Ты дура, хочешь погубить нас всех? - пробасила толстуха. - Мало того, что ты плюнула на отца и на законы предков, теперь хочешь, чтобы бесноватый Аваль сжег всю общину? Ты им поверила - и чем тебе отплатили?

– Мы не позволим тебе вернуться, - подтвердил седобородый старик. - Твой дружок епископ, которому ты целовала ручки, поджарит нас всех!

– Я… я не хочу уходить, как прокаженная, - прошептала девушка. В следующую секунду ее глаза округлились еще сильнее, ноги подкосились, и если бы не Христофор, то ведьмочка повалилась бы на изгаженную птицами землю.

– Отец…

Такого поворота Коваль не ожидал. Из-за спины Портоса, часто моргая, выступил Мендель. В руках он бессознательно мял свою пыльную черную шляпу.

– Господи, - не удержалась Моника. - Так это ее?..

– Тсс! - Орландо быстро отодвинул коллегу назад.

На несколько секунд все замерли. Стало слышно, как в трубах подвывает ветер, а на костях дерутся вороны. Карлик нетвердыми шагами подошел к дочери. Она выпуталась из объятий Христофора и опустилась на колени. Мгновение крохотный Бумажник помедлил, потом не выдержал и раскрыл корявые объятия. Толстая тетка всхлипнула, двое стариков отвернулись, пряча лица. В глазах у Моники стояли слезы.

– Ева, если ты уйдешь с этим мужчиной за песочную стену, - четко произнес карлик, - мы уже не увидимся.

– Отец, я не хочу…

– Он спас тебя в тюрьме. Он ждал встречи с тобой. Если ты попытаешься вернуться в Париж, тебя убьют, и всех нас убьют.

– Я виновата, - плечи дочери сотрясали рыдания, Мендель шмыгал своим крючковатым носом. - Я не хочу уходить без…

Тут Орландо замешкался, не в силах подобрать для Артура нужное слово, но и так было понятно, что речь идет о просьбе, благословить на дорогу.

– Ты не спрашивала нас, когда сбежала с поляками, - Мендель говорил глухо, продолжая тыкаться носом в плечо дочери.

Коваль взял Христофора за руку и чуть ли не силой оттащил в сторону; колдун словно приклеился к своей суженой и никак не желал отходить от нее ни на шаг. Семейная сцена заставила его окончательно растеряться. Артур не помнил, чтобы сын луны пребывал в такой панике. Похоже, парень уверил себя, что девушку пытаются отобрать у него.

– Почему вы мне не сказали? - спросил Коваль у трактирщика.

– Вы бы тогда мне не поверили, - Портос смущенно подергал себя за бороду. - Это выглядело бы так, будто Мендель, вашими руками, спасает от костра своего ребенка. Но с поляками в Мадрид, действительно, ходили лишь эти двое!

– Мы ее уже выслушали. Ее брат погиб, - сказал Коваль. - И, спасая ее, погиб сын охотника Борка.

Портос обернулся к пивовару:

– Я соболезную вам, герр охотник, я в неоплатном долгу перед вами.

– Не будем об этом, - чуть осипнув, ответил пивовар. - Мои дети заключили сделку, получили оплату и знали, чем рискуют.

– Что я могу для вас сделать, герр охотник? - склонился к Борку Портос. Артур подумал, что даже встав на колени, трактирщик будет выше немца, как минимум, в два раза.

– Несмотря на все измены, он любит ее… - казалось, Борк не расслышал вопроса. Он следил, как Ева шепчется с отцом. В глазах у обоих стояли слезы.

– Конечно, - подтвердил Портос. - Мендель не перемолвился с ней ни словом с той поры, как она вернулась. Он вычеркнул из памяти и ее, и сына. Ни разу не навестил их. Но теперь, - Бумажник хихикнул, - если она хочет, чтобы старик ее простил, нельзя убегать снова.

Минут десять все убеждали рыжую, что в испанские горы ее не загоняют. Еще столько же времени она упиралась, внезапно сделав вид, будто не понимает, о чем речь. Коваль уже начал подозревать, что Христофор отхватил себе форменную дуру, и не лучше ли, правда, по совету Даляра, высадить ее в городке пивоваров. А если Христофору нравится, может остаться с ней, будут на пару пасти длинноногих кабанов и гоняться по болотам за ахарами.

А потом Мендель окончательно рассвирепел и замахнулся на дочку плеткой. Слабак Христофор полез ее защищать, Борк монотонно бубнил что-то потухшим голосом, Моника визжала, а толстуха пыталась ухватить Еву за рыжие патлы…

Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы в дело не вмешался Коваль. Он сам не знал, откуда вдруг взялось вдохновенье, но ложь вышла убедительная. Губернатор на ходу сочинил легенду, будто по законам русской земли, паре достаточно выразить согласие, - и невеста мигом становится женой. А коли уж она жена, никто ее не смеет обижать, но ей за мужем надо последовать непременно, хоть на каторгу.

Бумажники от такого поворота дел опешили, а девица прекратила орать и снова чуть не свалилась в обморок. Пивовар спросил, что такое каторга.

Пришлось ему объяснять. Когда до Моники и Орландо дошел смысл пререканий, они чуть не угробили серьезный моментистерическим смехом.

Самое интересное, что рыжая согласилась. А стоило ей дать согласие, как Артур велел поскорее привести ксендза и - для солидности - маму Рону.

– Мне кажется, я попал в водевиль, - шепнул губернатору Орландо. - Никак не могу избавиться от чувства, что вокруг меня сплошные актеры, и сам я на сцене.

– У меня это чувство не проходит уже пятнадцать лет, - краем рта улыбнулся Артур. - Но я не видел свадьбы серьезнее, чем эта.

Церемония получилась не просто серьезной. Она напоминала скорее трагедию. В поисках соответствующего антуража спустились в амфитеатр, тем более что ксендз категорически отказался читать молитвы подле незахороненых мертвецов.

Бумажники чувствовали себя явно не в своей тарелке. Артур попытался поставить себя на их место. Десятки лет над городом витала крылатая смерть, разбуженная воем страшных гробов. И наверняка десятки лет матери прижимали к себе плачущих детей, поскольку каждый знал, чем питаются птицы. При редких мирных встречах жители Красного леса и не скрывали, чем кормят своих подопечных…

А нынче руины в одночасье перешли в собственность общины.

Христофор стал белым, как мел, новобрачная выглядела не лучше, и Левушка был вынужден поддерживать молодых сзади. Трактирщик шикнул на своих подопечных, все мигом стали очень сосредоточенные. Коваль не уставал поражаться эмоциональной неустойчивости гостей со стороны невесты. За пять минут они успели наораться друг на друга, перессориться, помириться и поплакать. Затем вдоволь нахохотались и снова устроили перебранку.

На сей раз по поводу церемониальных традиций. Артур, как лицо официальное, согласился быть шафером и предложил компромиссный вариант. Сначала Бумажники, на правах хозяев, отбарабанят свое, потом подключится Станислав, а завершит обряд официальная роспись в походной тетрадке книжника.

Мама Рона выделила ради такого случая кусок белого полотна, на фату невесте. Жильбер одолжил Христофору пиджак и даже сам сходил в руины за цветочком. С оранжевым цветком в кармане сын луны смотрелся как настоящий жених. Менделя поставили на стол, и пока старичок-Бумажник заунывно бубнил слова ритуала, он возвышался над всеми, точно строгий, неподкупный судья.

Коваль вспоминал, как несколько часов назад этот человечек, с ножом в зубах и арбалетом, провожал их к Дому Инвалидов. Должно быть, ему безумно хотелось отправиться вместе с ними, но, не желая подвергать опасности всю общину, он не сказал ни слова. Ведь на площади не должны были заметить даже следа Бумажников. А теперь, узнав, что сын утонул, а дочь, потерянная и найденная, снова уезжает, он, наверное, проклинал себя за то, что не пошел вместе с иноверцами на штурм тюрьмы и не выручил сына…

– Значит, так теперь играются свадьбы? - спросила у Коваля Моника.

– Если мы сумеем вернуться домой, я с удовольствием поручу вам разработать официальный ритуал, - улыбнулся губернатор. - Но дело ведь не в ритуале. Теперь папаша уверен, что мы цивилизованные люди и его дочь не пойдет по рукам.

– Как это всё внезапно…

– Еще час назад и я понятия не имел, что попаду на свадьбу, - почесал затылок губернатор, - а теперь надо придумать, что подарить молодым.

– Так подарки не отменяются? Господи, но у нас с Орландо ничего нет!

– Неправда, вы можете пообещать ей, что научите своей профессии. Если у девочки достанет ума, она получит все шансы стать заместителем директора вашей будущей клиники. Это царский подарок; вот мне - гораздо труднее…

Моника слушала Коваля, открыв рот.

– Вы смеетесь надо мной? Какая клиника? Какой заместитель? Вы полагаете, кому-то понадобится моя диссертация? Я только что сняла с себя двух вшей, а вы говорите…

– А я говорю, готовьтесь принять место директора, а профиль заведения мы сформулируем позже. Только не надейтесь, что я создам для вас чисто академическое учреждение. Будет всё вместе: научная база, клиника и курсы. Думайте, а я пошел искать подарок…

Оставив притихшую Монику переваривать новость, Коваль погрузился в содержимое своих мешков. Ничего умнее, чем гроздь золотых колец, нанизанных на проволоку, не нашлось. Артур испытывал некоторую неловкость, преподнося именно эти кольца, поскольку они были получены от Ростовского атамана в уплату за рождение ребенка. Последняя из дочек Артура, мать которой он видел дважды и уже накрепко забыл, давно уехала с няньками в Нижний и принесла ему, по меркам этого рынка, баснословную прибыль. Потому что все дети Проснувшегося демона рождались здоровыми и способными к воспроизводству…

Каждый год находилось немало желающих заиметь ребенка от Проснувшегося демона, но губернатор Петербурга, в отличие от жены, мало внимания уделял ценовой политике. В результате получалось так, что когда у Коваля кончалось жалование, а происходило это довольно часто, он стеснялся залезать в казну, а предпочитал пошуровать в сундучке у супруги…

Мама Рона оставила невесте в подарок белую простынь, Левушка преподнес жениху орден Александра Невского, который носил на шее вместо талисмана. Очнувшийся Карапуз переживал, что не может встать и пощупать жену Христофора, но сказал, что у него есть подарок на двоих - от себя и от Даляра. Отбиваясь от жандармов, он прихватил в соборе трофей - серебряную поварешку и крышку от супницы. Ксендз, невзирая на ропот Бумажников, вручил невесте ладанку, а Христофору повязал расшитый сафьяновый пояс.

Пивовары пошептались, затем развязали мешок и оказались самыми щедрыми гостями. За время вынужденного бездействия Борк пробежался по округе, без стеснения заглядывая в брошенные землянки Когтей. Он надел на Христофора вышитую золотыми нитями перевязь со старинной саблей, инкрустированной десятками драгоценных камней. А Еве досталась прялка и несколько килограммов шерсти.

Борк честно признал, что все эти богатства предназначались жене, но теперь она не примет от него подарков…

Портос вышел наверх и, вернувшись, принес нечто длинное, завернутое в потертую замшу.

– Я хотел подарить его губернатору, - смущенно начал он, - но в подобных обстоятельствах…

Гости ахнули.

– Императорский жезл, - пробормотал Орландо. - Я помню, эта штука лежала в бархате, под бронированным стеклом.

– Он тебе ни к чему, - тихонько шепнул Коваль, обнимая новобрачного. - Как доедем, сдашь под расписку в Зимний. Я тебе вместо него квартиру дам или корову подарю.

– Да, господин, - Христофор смеялся, целовался и сам, похоже, не вполне понимал, на каком небе находится.

По случаю свадьбы Артур разрешил откупорить бутыль с первосортным самогоном, а сам уединился с Орландо, Портосом и двумя подопечными главного Бумажника, которые дожидались наверху.

– Люди надежные? Никто не проболтается?

Великан только улыбнулся, и улыбка эта вдруг показалась Ковалю удивительно знакомой. Он вдруг увидел Портоса другими глазами. Будто сменили свет на театральной сцене, или оператор взял иной ракурс, убрав всё наносное, зловещее, внешнее и поймав ту глубокую, тысячелетнюю суть, которую хранили в себе лица всех Бумажников.

– Вот эти? - Коваль оглядел двоих поджарых, гладко выбритых мужчин не первой молодости. - Ну, пошли!

Он показал им капсулы и вентиляционные краны. Показал выход через резервный шлюз и гараж. Показал двери во внутренние лаборатории, где, наверняка, хранились настоящие богатства. Показал, как можно обезопасить лифтовые шахты от непрошеных гостей и придать коридорам таинственность для приглашенных. Всё это можно было расчистить и привести в порядок. Можно было даже создать условия для жизни…

Бумажники, несомненно, робели, но внешне это никак не проявлялось.

– Может быть, лучше от него избавиться? - Портос смотрел сквозь распахнутую дверь кладовки на растрепанный комок перьев, который совсем недавно был могущественным Каменным когтем. Тот подслеповато щурился, заслонясь рукой от света, но видел только темные силуэты.

– Ни в коем случае, - разволновался Артур. - Если он достаточно умен, то всё поймет и сделает, как надо. А если дурак, то его прирежут свои, и очень быстро. Главное - разукрасьте ваших людей поубедительнее, чтобы никто не сомневался в их хрустальном происхождении, а затем выпускайте Каменного друга на волю. Ему достаточно привести сюда десяток сторонников и в нужный момент вызвать птиц, как прежнее его влияние восстановится очень быстро. Только спуску ему не давайте. И в первую очередь, скормите птицам трупы старичков. При свидетелях, чтобы все видели гневную натуру Хрустальных когтей…

– Мы всё поняли, - извиняющимся жестом прервал губернатора Портос. - Мы сделаем как надо, и если Когти поверят, постараемся в ближайшую неделю перевести сюда всю общину. Но люди не станут здесь долго жить…

– Это невозможно, - вставил Бумажник, которому надлежало сыграть Орландо. - Наши братья не станут совмещать истинную веру и поклонение идолам.

– Но выбор есть всегда! - Орландо неожиданно быстро вник в ситуацию. - Вы, на время эпидемии, спасете общину от погромов. Затем изучите повадки птиц и придумаете, как их извести. Ну, не знаю, замедленным ядом, электричеством… А может быть, вы примете решение подружиться с ними? Это ведь птицы, а не механизмы, их можно приручить! Если вы найдете способ раздобыть птенцов, то настанет черед генерала трястись от страха! А дикари из леса обеспечат вам защиту; вы даже можете научить их читать…

Этот смуглый, близорукий человек нравился Ковалю всё больше. Он не впал в истерию, почти примирился с возвращением в первобытный строй и, прежде чем высказываться, глазами просил разрешения у начальства. Мужик наверняка прошел хорошую школу и привык работать в команде. Так и должно быть в серьезном исследовательском комплексе, рассуждал Артур. Одиночки хороши в среде теоретиков, а этот обещает стать сильным командным игроком. Лишь бы будущему главному инженеру города не вскружила голову слава…

– Перед тем, как вы уйдете… - Портос замялся. - Я хотел спросить…

– Для вас всегда найдется место в Питере, - очень серьезно сказал Артур. - Жаль, не могу вам оставить голубя, он не долетит сквозь песок.

– Спасибо, - трактирщик прислушался. - Но я сомневаюсь, что мы выживем за песком. Я знал людей, которые ушли. Никто из них не вернулся.

– А если я заберу вас на корабле, по морю? Возможно, тогда вы легче адаптируетесь?

– Не понимаю, - поморщился Портос.

– Ну, привыкнете легче!

– Нас почти полторы тысячи. Нет такого корабля, на котором можно вывезти столько людей. А дома, а скотина? - Он горестно махнул рукой.

Этажом выше, в аудитории, Бумажники нестройно затянули песню. Раздавался стук железных кружек и визгливый женский смех. "Вот черти, - подумал Коваль, - надо бы разозлиться. Как пить дать, вторую бутылку приговорили! Невеста, небось, с ума сходит. От поминок к свадьбе, - и один черт, попойка…"

– Думаю, я найду подходящий корабль, - подмигнул Артур. - Поместятся все желающие.

– Зачем вы все это делаете? - не выдержал Бумажник. - Вы отправились громить резиденцию епископа и чуть не погибли ради одной глупой девицы. Вы могли ничего не говорить нам про птиц и не приводить меня сюда. Я чувствую себя должником, а я не люблю быть в долгу. Ведь вы не нашли посольство?..

– Я его и не искал, - честно признался Артур. - Это по части нашего польского друга. Но, помимо настоящих Когтей, - он указал на улыбающегося в тридцать два зуба Орландо, - я обнаружил, как мне кажется, одного старинного знакомого, и это открытие стоит всех остальных, вместе взятых.

– Этот знакомый… он вас пугает?

– Несомненно. Лучше бы я ошибался, но боюсь, ошибки тут нет.

– Я могу узнать имя человека, которого надлежит отправить в иной мир?

– Боже вас упаси столкнуться с ним, - предостерег Артур. - Раньше этот человек носил другое имя и служил другим богам. Теперь его зовут Карамаз-паша.

ЧАСТЬ 2.

КОНЕЦ КРАСНОЙ ЛУНЫ

19. ПРАВО СИЛЬНОГО

– Итак, ты привез в Петербург девчонку из Мертвых земель, и она не умерла, - Хранительница Книги пожевала беззубыми деснами.

– Да, госпожа. Сначала, пока мы ехали по Германии, ей было очень плохо, но потом она поправилась.

– Вот как… - без выражения подтвердила мама Рита. - И молодой колдун, из Озерников, которого ты держишь приживалкой во дворце, решил взять ее в жены?

– Да, госпожа, - недоумевая, ответил Коваль. Он никак не мог взять в толк, при чем тут Христофор. - Но мы не обижаем его, и не называем Озерником. Он родился под Красной луной, владеет даром ловить время, чует врага, но никогда не пытался уйти к колдунам. Они уже живут вместе, госпожа. Парень очень любит девочку и обещал родить двойню.

– Что ты сказал? - подался вперед Хранитель Кристиан. Сполохи огня из огромного очага играли на его морщинистом лице, превращая нестарого еще мужчину в дряхлого идола. - Родить двойню? Разве твой Христофор может быть папой? Ха, вы слышали?

Хранители памяти переглянулись. Лицо Бердера было непроницаемо.

– Оставим это, - качнула рукой мама Рита. - Мы должны проверить. Иногда Книга допускает несколько толкований.

– Да, мама…

– Простите, госпожа…

Хранители немножко успокоились, но продолжали перешептываться. Артур не понимал, что их так зацепило.

– Ты забрал обоих Проснувшихся из Парижа, но не пошел в два других города. Ты испугался, оставшись без крылатых змеев?

– Нет, госпожа. Я не боюсь ходить пешком, я испугался другого. Наставник Бердер предупреждал меня, что в южных странах нечисто, но я не поверил. Я принял решение сохранить жизни оставшихся людей, госпожа. Мы не могли больше воевать с самой землей.

– С землей? - усмехнулась Хранительница. - Ты так хорошо запомнил сказки, которыми тебя кормили в дороге?

– Если честно, я уже не знаю, чему верить, - признался Артур. - Мы были измотаны, госпожа. На обратном пути переболели лихорадкой, несколько раз отбивались от диких племен…

– А германцы? - спросил самый пожилой Хранитель.

– По эту сторону песчаной стены нас встречали радушно. Нам оказывали помощь, и даже бесплатно дали телегу, для женщин. В северной Германии жизнь мирная и сытная. А в двух больших городах я договорился о приеме наших товаров на местные ярмарки, - тут Артур выдержал суровый взгляд Анны Первой. - Но перед этим мы две недели пробирались на юг, вдоль границы Ползущих гор, пока не кончились пески. За ними военная машина древних застряла, и нам пришлось ее бросить. К великому счастью, люди, которых называют Бумажники, дали нам несколько лошадей…

– Ты считаешь, что пивовары наплели тебе небылиц? - в лоб спросил третий Хранитель, квадратный мужик, с изрытым оспой лицом.

– Слишком много легенд бродит по земле, - осторожно сказал Коваль. - Я могу верить или не верить, но губернатор должен опираться на твердые знания.

– Грош цена твоим знаниям, - мама Рита пошевелила беззубым ртом, - коли ты до главного дойти не можешь. Зарос там, закопался в бумажках-то да в волоките. А хоть раз подумал, с чего бы это старая карга мается, да и прочие… Ты глянь на них, не мальчишки давно, скоро самих вперед ногами понесут.

Артур ждал. Что-то от него хотели, и все эти туманные намеки, насчет загадочного Братства и походов на юг, начинали его здорово нервировать. Он вспомнил, как точно так же сгущались тучи и накалялась обстановка, когда Качальщики послали его заразить кровью Вечного пожарища несколько деревьев в центре Москвы.

Они опять что-то задумали, в самый неподходящий момент. В то время, когда он, наконец, отважился собрать Думу, когда он привез из Парижа настоящих спецов, когда шла речь о пуске паровика до Новгорода и Ярославля…

– Ты стал скрытным, Клинок, - упрекнула мама Рита, но нельзя было понять, говорит она с укоризной или, напротив, одобрительно. - Расскажи ему, Кристиан.

– Ты слишком закопался в своем городе, губернатор, - Кристиан неторопливо засыпал в трубку табак, потянулся за угольком. - Мы ждали тебя, потому что получили дурные вести. Очень дурные. Никто из твоих доносчиков не доложит об этом, они всего лишь насекомые. На юге, впервые, земля качается не сама. И не может остановиться.

Лето жаркое, очень жаркое. Почти не идут дожди. Вниз, по Волге, плывет мертвый осетр. В Астрахани в сети вообще не попадает живая рыба. В Ростове начался мор, люди и скотина гибнут за шесть дней. В Воронеже черная язва унесла уже тринадцать тысяч человек…

– Мне известно об этом, - перебил Коваль. - Мы выставили кордоны и отправляем обратно всех, кто идет оттуда.

– А ты знаешь, что творится в Крыму? Ты знаешь, что в море нельзя опустить даже руку: она тут же покрывается пузырями и гноится несколько дней? Ты знаешь, что на берегу Черного моря рыбаки жгут костры из выловленной рыбы, потому что рыба стала отравой? Ты знаешь, что произошло в Симферополе?

Служители Месяца затеяли драку с теми, кто верит в Крест. Они заявили, что неверным, из-за которых случилась Большая смерть, на полуострове не место. Мэр города не смог их остановить. Сгорела половина деревянных домов и несколько храмов. Потом служители Креста ушли из города, но их преследуют до сих пор. И люди окрестных городков уступили тем, кто показал больше злобы и бесстрашия…

Коваль выждал паузу, но Кристиан и не думал продолжать. Попыхивая трубкой, насмешливо покачивал бровями. Опять предстояло найти верное слово, не опозориться, и оправдать какие-то тайные надежды! Да сколько же будут продолжаться эти игры, этот вечный кролик в шляпе, с тоской подумал Артур.

– Если ты будешь продолжать делать вид, что ничего не понимаешь, мы подумаем, что у губернатора Кузнеца в голове завелся червяк, - сухо обронил Бердер.

– Ладно, скажу прямо! - рубанул ладонью Артур. - Я навидался всякого, и готов поверить, что на юге орудуют банды, снабженные древним знанием. Очень похоже, что двое москвичей, которых я когда-то вытащил… Будь проклят этот день! Очень похоже на то, что они высеяли вибрион холеры. Также, судя по всему, они поднимались на борт военных кораблей. В Средиземном море чудом не затонула часть американской эскадры. Наверное, эта парочка пыталась оживить механизмы, но у них получилось лишь снять несколько торпед и взорвать у итальянского берега пару снарядов…

– Почему они это делают, Клинок? - подняла высохшую руку Хранительница. - Почему они не вернулись в Петербург, когда растворилась Москва?

– Что ты хочешь услышать от меня, госпожа? Что я ошибся в людях? Да, это так. Но я не только в них ошибся. Десятки и сотни людей готовы продать мать родную ради славы и богатства. Наверное, при дворе Карамаз-паши эти двое получили то, что не могли им дать мы…

– Слишком просто у тебя получается, - вставил Кристиан. - Эти двое французов тоже сбегут, или ты посадишь их в клетку?

– Не сбегут!.. Надеюсь, что не сбегут, - поправился Коваль. Ему вдруг пришло в голову, что Качальщики могут потребовать смерти для французских спецов. - Они не такие! Орландо, например, день и ночь не вылезает с верфей, мужик прямо горит на работе. Обещает мне, к следующей весне, пустить в строй рыболовецкий траулер…

– Хорошо, когда много рыбы, - многозначительно протянула Хранительница, - но плохо, когда каждый начинает коптить ее только для себя.

– Ты упрекаешь меня, госпожа, что я думаю только о своем городе? Но я не могу решать за всю Россию! Тем более что единого государства просто не существует… - добавил он, вспомнив, с каким небрежением относится мама к политическим терминам. - Не понимаю, к чему вы клоните? Ростов, Астрахань… От нас туда даже самые удалые купцы не ходят - нереально добраться. И товар сгниет, и охране жратвы не напасешься. Мы про южные города только от торгашей из Нижнего знаем. А что касается Симферополя, так это вообще Украина, бывшая, правда… Нам-то какое до них дело? У меня и в Питере забот по горло, воды порой хлебнуть некогда!

– Раньше ты говорил иначе, Клинок, - скривила губы Хранительница. - Раньше ты понимал, почему Качальщики думают обо всех, а не только о своей деревне. Когда ты это понимал, ты рисковал жизнью и отправился в Москву. В то время ты сделал очень много для равновесия, даже больше, чем предсказано в Книге. А теперь притворяешься, что самое главное - залатать старое корыто и наловить в Неве побольше корюшки. И ради этого ты покинул город и улетел в Мертвые земли?

На несколько секунд в избе повисло молчание. У Коваля внезапно сильно запершило в горле, словно он наглотался жареных семечек. Ему стало всё понятно, вопросов больше не осталось, нужно было только дать согласие. Он ожидал предложения поучаствовать в любой локальной авантюре, возможно, растворить еще пару городов или казнить французов, но Хранители замахивались на задачу, явно непосильную. Самое обидное, что озвучить идею Хранительница, как всегда, предоставила гостю. Такая уж у нее была манера излагать истины Книги.

Книга… Господи, только этого не хватало! Коваля прошиб холодный пот. Коли старуха вдолбила себе в голову, что Хранители памяти правы, переубедить ее будет невозможно. Чертовы сморчки, нажевавшись коры у себя в дебрях, знать не желают, каково это, когда от тебя зависят судьбы сотен тысяч людей!..

– Если даже Карамаз-паша - это действительно бывший духовник президента Ивана и советник бывшего губернатора, - глухо сказал Артур, - если этот человек действительно Карин, в чем я пока не убедился, это не повод выступать в поход на Стамбул. У казны не хватит средств оснастить большое войско, а войско нужно громадное. Громадное войско завязнет; мы не знаем, что творится на берегу Черного моря. И что я скажу людям? Одно дело - гвардия, наемники, им в радость саблей помахать. А с какой радости матери отпустят сыновей, обычных рекрутов, за несколько тысяч миль? Одно Великое посольство уже сходило на юг. Пусть Карин творит там, в Италии и Греции, всё что хочет! Я даже предвижу, чем закончатся его похождения. Рано или поздно появится другой паша. Или сам придет, или полковники втихую прирежут своего начальничка. Так всегда и бывало, можете полистать книжки про царские династии. Сегодня пан - завтра пропал; чем острее штыки, тем сложнее на них сидеть. Наступит конец, там народ горячий.

Надо отдать должное, мужик талантливый… Такую уйму народищу обмануть, сначала в Питере, а теперь вон где. Но я думаю, ему просто жутко повезло, попал со своими бандюганами на момент безвластия. И очень грамотно подвел религиозный базис. Люди темные, от цунами никак не оправятся, с моря дрянь всякая летит - и тут приходит к ним избавитель. Нате, получите нового пророка! Наверняка, на белом коне гарцевал, чудеса показывал, вроде магниевой вспышки…

А что нищим гопникам надо? Да полную ерунду! Заявить, что все беды от неверных, и что богу только в радость, если мы всех собак, вместе с их крестами, перережем. Товары, верблюдов и баб можно не резать, и так сгодятся. Каждый услышал то, что ему больше по вкусу… Нет, госпожа, не может быть, чтобы Карамаз продержался долго. Тем более если это мой приятель Карин, то он уже старый человек. Помрет, - и после него вся эта зачаточная империя самостоятельно развалится и до России никак не дойдет… Я не вижу смысла подставлять своих солдат!

Он постарался произнести последнюю фразу возможно более твердо и покосился на Бердера. Хранитель силы, как ни странно, улыбался, словно Артур не молнии метал, а угощал гостей анекдотами.

– Если я не соберу Думу этим летом, начнется бунт, - заявил Коваль. - Слишком много недовольных, приходится держать удвоенные гарнизоны. Мне надоело быть козлом отпущения… В казне постоянно нет денег: для оросительных проектов, для починки мостов, - и выходит, что губернатор, гад такой, ненасытный, обирает собственных подданных… Не хватало мне еще войну развязать! И так на Новгород постоянно кивают: мол, у них и повинностей вполовину меньше, и в рекруты не бреют, и монастыри жируют… Никому нет дела, что в Новгороде народу в десять раз меньше. До того докатились, что и полковники, которых сам назначал, по углам ворчать начали. Им тоже вольностей мало, подавай лавку в Думе! Для чего им власть, и сами толком не знают, будто от этого командовать лучше начнут… Только стрельбы на улицах не хватало.

– А если Дума сама попросит тебя отправиться на юг? - как бы невзначай спросил Кристиан.

– Чего?! - на короткий миг Артур решил, что над ним попросту издеваются. - Как бы мне из Питера драпать не пришлось после выборов!

Но оракул глядел - серьезнее некуда.

– Ты ведь врешь нам, Клинок, - спокойно произнесла Анна, и старая Хранительница, подтверждая, кивнула будущей сменщице. - Ты врешь нам, что в городе развал и смута. На самом деле, там покой, и люди молятся на тебя, особенно беднота.

– Не беднота держит масть, не ей решать. Ковбои захотят - и в городе не будет хлеба! - огрызнулся Артур, но почувствовал, что краснеет.

– Ну, так повесишь ковбоев, - раздраженно произнесла мама Рита, будто удивляясь тупости градоначальника. - Если Дума тебя выберет и попросит возглавить поход на юг, ты откажешься?

– Это невозможно представить…

– Я задала тебе вопрос, Клинок. Не заставляй меня думать, что ты превратился в святошу, отвечай прямо!

– Да черт с вами! - выпалил Коваль. - Если в Книге уже всё решено, так о чем меня спрашивать?! Я так понял, что выбора нет?

– Выбор всегда есть, - рокотала Хранительница. - Шестеро Хранителей памяти, с разных концов земли нашей, называют эту осень лучшим временем для тебя и для страны…

– Для страны? - растерянно повторил Коваль. - Но страны нет…

– Для страны и… для государства, - Хранительница произнесла ненавистное слово с заметным усилием. - Никто не заставляет тебя воевать с Турцией. Честно сказать, наши мужики толком не поймут, где этот город с башнями находится… Ты хотя бы до Астрахани дойди…

Старуха умолкла, жадно припав к ковшику с отваром.

– Ну, а потом? - робко вставил Коваль. - С кем там воевать-то, в этой Астрахани?

– Потом… - хихикнула Анна. - Потом на восток, верно, мама?

– Верно, - кивнула та. - Надо бы на восток, все сибирские города собрать…

– Пока поздно не стало, - сказал Кристиан.

– Пока мы еще можем помочь, - сказал крючконосый старичок.

– Пока Озерники в силу не вошли, - хмуро бросил третий Хранитель.

– Ну, кое-где они давно при власти, - саркастически заметила Анна.

Господи, взмолился про себя Коваль, сделай так, чтобы эту языкастую бабу понос пробрал! А вслух сказал:

– Христофор от рождения живет в Эрмитаже. Его трижды пытались выкупить и раз восемь хотели украсть, пока он был мальчишкой. Он спасал меня от смерти и показал себя настоящим мужчиной в походах. Я не пойму, чем он вам так не нравится? Вы его даже не видели ни разу!

– Он нам нравится, - очень тихо сказал Бердер. - Вопрос в том, понравится ли он Озерникам? Как ты думаешь, он пойдет ради тебя на Ладогу?

– У Чудских он был, - промямлил Коваль, - тогда они вместе с Мишей к старому Рубенсу ездили, навещали. Вы хотите, чтобы я его шпионить заслал?

– Чудские Озерники не в счет, - отмахнулась мама. - Они траву варят, да на жабах гадают - вот и все их хитрости. А у ладожских совсем иной покрой.

– Их много, по всей стране, - вставил старичок. - Раньше тихо себя вели, детишек у дикарей воровали, да поклоны козлу клали.

– А нынче пошаливать принялись, - почесал бородку Кристиан. - То детишек чужих в скитах воспитывали, или жрали их, людоеды хреновы, а теперь в народ пошли. А к скитам ихним на змее уже не подлетишь, воротит змея-то!..

– Отовсюду весточки летят, - сказала Хранительница. - Насекомые, конечно, как всегда, слепые. У них, пока не загорится, не почешутся. Да и ты, Клинок, чего греха таить, сам есть такой же, ни хрена не чуешь!..

– Весточки летят, - закивал старичок. - Видели наши верные братья мальцов в русских городах. Вроде и мальцы: усы еще не растут, и голосом не окрепли - а глядят точно волки. И стараются-то под простых рядиться: в худой одеже, да чунях деревянных, а то и на бересте… Да не всех провести они могут!

– Одного мы взяли, - сказал Бердер. - Под Орлом. Повезло нам, честно признаюсь. В город нам не войти, сам знаешь, глаза от грязи слезятся. А тут донес верный человек, что покушали касатики у него, в дорожной корчме, и дальше поскакали. Двое вроде нормальные, а третий - не совсем. Взгляд худой у парня. Еще когда от коновязи шли, кошка под крыльцо забилась. Хозяин первым делом перекрестился, а потом сынка-то до нашей деревеньки и послал. Еле перехватить успели, но успели…

– Ну и что? - удивился Артур. - Если он Озерник, так что теперь, душить его? Вас-то тоже не особо жалуют!

– А его и не душили, - отозвался Бердер. - Так, приложили к ноздрям тряпицу с гремучим рассолом, он сам всё и рассказал. Хочешь узнать, губернатор, что у тебя под носом творится?

– Мне надо выпить, - чуть не жалобно протянул Коваль.

Мужики охотно плеснули ему можжевеловой настойки, понимающе выжидали, пока Артур придет в себя. Когда огненная жидкость докатилась до желудка и бурлящей волной ударила в виски, Коваль почувствовал себя увереннее.

– В Ладожских скитах заправляют четыре Деда, - монотонно твердил Бердер. - В других общинах то же самое, по всей стране. Четыре Деда, кличут себя учениками рогатого. И тринадцать апостолов при них. Тринадцатый, он для смеха, баба блудливая, мужиком переодетая. Так они мыслят: для развлечения, дюжине блудница нужна… Потом Отцы идут, и Сыны. Много их, но сколько, парнишечка не знал. Каждый год они детишек забирают… Мы-то, дурни, думали, раз людишки не жалуются, стало быть, детей больше не воруют. Оказалось, что и воровать не надо. Нищие сами к ним приносят, за мерку серебра. Детей-то, год от года, всё больше рождается, вот и не заметно, что пропадают. Девок нетронутых опять же крадут, или у цыган перекупают. Издалече везут, чтобы народ не волновать, чтобы пропажу на утопление да на зверя дикого списали… А девки им не только для забавы нужны. Тут малек ничего толком не сказал, забился, словно в падучей. Видать, сильное заклятие наложено, запечатан роток у него. А нынче мальцы, которых лет пятнадцать назад украли, подросли. У озер… Раньше бы, в скитах остались, а теперь Деды послали их в народ. Вот так вот…

– И какой от них вред? - отважился Коваль.

– А покамест никакого, - несколько оживился наставник. - Но малец этот, он волчонок, самый настоящий, нелюдь… Под рассольником признался, что велено всюду по Орловщине ездить да выведывать. Где люди воду берут, где скотину моют, где хлеба хранятся, а главное - как оборону держать думают, если вдруг напасть какая. Посмеялся он даже, даром что в беспамятстве лежал: мол, скоро всех вас землю жрать заставим!

– Бред какой-то! - усомнился Артур. - Сотню лет они вокруг Ладоги обитаются…

– Не ты ли нам рассказывал, со слов пивовара, как Карамаз-паша, с каким-то Озерником, на юге, встречался? - спросил рябой Хранитель.

– Было дело, - согласился Артур. - Но озер по России тысячи, и нечисти вокруг них еще больше. Мне что, все леса вокруг Ладоги вырубить? Кто будет такого губернатора терпеть, который за первое подозрение на людей кидается?

– Ну-ка, милая, полистай назад Книгу! - скомандовала девушке мама. - А знаешь, Клинок, как Белого Деда на вашей Ладоге в миру зовут? Гри-го-рий! Гришка, Риша… Что замолк, будто язык прикусил? Не тот ли Гриша, что у Карамаза водицу ядовитую просил? Что, Клинок, коломутно?

– И малек, - Бердер тяжело вздохнул, - малек признался, что Гришку по всей Руси уважают, потому как он, по слухам, паломство на юг совершил, и уж лет пять, как от могучих магов помощь получает. Всё, что захочет, то и получает. И золото, и оружие всякое, и коней. Живут, мол, в скитах, как цари: всё у них есть. И за подарки эти одну лишь повинность на себя взяли. Для них и не повинность, а в радость, считай. Как и прежде, мальчиков подбирать да в детей луны обращать. Воинство нечистое готовить. А у мальцов - страх перед погибелью Деды ловко отшибают. Оно и худо, Клинок. Мы с этим сопляком говорили, так он твердил, что нет слаще отрады, как принять от нас, собак, смерть тяжелую. Чем, мол, гибель страшнее придет, тем его, за крышкой гроба, краше примут…

И ни увидеть их нельзя, ни проследить. Своих узнают по тайным знакам, а чужих сразу режут. Потому и мы не можем заслать к ним никого: нас-то за версту раскусят. Ждут ироды только знака, что пора на православных ополчиться…

– Пивовар мог ошибаться, - прошептал Артур, уже понимая, что отбиваться от правды нет смысла. Всё сходилось в точку. Карин встречался в Хорватии, или Швейцарии, с одним из Ладожских колдунов!..

– Какая Дедам радость от Карина? - только и спросил он. - Неужели только золото?

– А разве этого мало? - усмехнулась Анна. - Прежний губернатор, до тебя, задумал было общины их сжечь - все до одной. Карин тогда, по слухам, вступился; вот дружба и пошла… Ты не смеши нас, Клинок, немало ведь уже пожил, и древний мир застал. Сам не знаешь: когда золото в глазах горит, для иных нет разницы, кому поклониться? Вчера был Крест, сегодня - козел, а завтра к Месяцу ущербному припадут…

– Он создает лагеря боевиков, - Артур чувствовал, как крепкая настойка расходится по венам, и приносит, такую желанную сейчас, расслабленность. - Ладно, я понял, госпожа. Я поговорю с Христофором… Но Дума не поддержит войну…

Хранители хором крякнули и, вернувшись к столу, загремели кружками.

– Не будет войны, Клинок, коли всё сделаешь по уму, - строго произнесла мама Рита. - Шепнешь дьяконам послушным, что мы готовы принять Крест.

Артур не сразу оценил слова полуживой старухи. Своей системой верований и скупой обрядностью Качальщики напоминали ему древних китайцев. Любое действие, и даже эмоция, обращенная к небу, сопровождались у них чисто практическим значением. Например, с сосной требовалось обращаться, ни в коем случае, как с куском будущей мебели, а вода в таежной речке была не просто неким объемом холодной воды. Вода давала жизнь тысячам и миллионам личностей, с каждой из которых можно было войти в контакт… Впрочем, встречались люди самые разные, а в Польше, в деревне Кшиштофа, Коваль познакомился даже с ярыми католиками. Не так давно у большинства горожан одно лишь слово "Качальщик" вызывало истерию и ужас. Деревенские как-то с ними мирились, но тоже недолюбливали. Кто же любит соседей, если они значительно умнее?..

– Ты с метрополитом не в ладах? - утвердительно спросила Хранительница. - Тем более не стоит его радовать эдаким винтом. Навестишь дьяконов, архимонахов всяких, я в их званиях не шибко понимаю, и намекнешь им, что мы не возражаем. Но два условия. Митрополита на Соборе они скинут, пущай срочный созывают! Чтобы старикашки этого вреднючего и близко не было. Вот Василий, к примеру, супруги твоей духовник… До меня слухи доходят, что человек дельный, толковый, честный…

– Не по чину ему, - откликнулся Коваль, лихорадочно обдумывая новый, свалившийся на него, прожект. - Василий, на самом деле, толковый и честный, но ступенек церковных не прошел, не выберут его!

– Кха! А ты сделай так, чтобы выбрали! - Хранительница надолго закашлялась. - Коли поймут дьяки-то, что золото и овцы новые к рукам идут, так и сговоритесь. Пусть открывают приходы хоть во всех наших деревнях. Пусть проповедуют, но насильно детей к попам никто не поведет. Теперь слушай дальше, это соборникам особо понравится.

Скажешь, что мы берем на себя переезды, постройку часовен, церквей и жалование всех служителей, которых Собор пошлет в леса. Это будет… человек сорок по России. Кроме того, намекни, что мы нарежем у деревень всем пастырям лучшие земли. И готовы починить… ммм! Ну, пусть будет три, для начала! Да, мы три монастыря построим. Или починим. В знак добровольного перехода к Собору. Но это еще не всё.

Дашь святошам время обдумать такую мысль. Не ухватятся за нее - смело можешь гнать их из города! Скажешь, мол, Хранители слух по всей… России пустят, что истинная власть только у Питерского митрополита. Потому, дескать, и поддержали его…

– Гениально! - восхитился Коваль, пока мама глотала отвар.

– Опять мудреные слова говоришь? - беззлобно укорила его старуха. - Еще такое добавишь. Дикари, мол, от Ярославля и до Мурманска, тоже просят митрополита взять их под свою опеку. И кроме пастыря хотят помощь лекарскую, и грамоте у попов обучаться… Такое дело. И пусть не робеют, а собирают к осени российский Собор. Не надо тянуть до следующего лета; чем меньше народа будет, тем лучше. Быстренько патриарха выберите, а кто не подчинится, того к ногтю, а имущество - твоим гвардейцам да церкви…

– Эээ… - Артуру пришло в голову, что мама употребляет не целебную настойку, а втихую заправляется бражкой. Кинуть соборникам такую кость - это было слишком круто. Можно сказать, после такого пассажа успех на выборах обеспечен! Но… - Извините, госпожа, но при чем здесь солдаты? Ведь не могу же я послать людей, ну, скажем, в ту же Астрахань, чтобы помочь соборникам скинуть тамошних попов?

– Именно солдат и пошлешь, - закутываясь в одеяло, подтвердила Хранительница Книги. - Но не сейчас, понятное дело, попозже маленько…

– Когда это, попозже? - окончательно сбился с мысли Артур.

– Слушай, Бердер! - мама деловито повернула незрячие глаза к Хранителю силы. - Ты там, пока учил этого обалдуя кулаками-то махать, репку ему поленом не повредил? Или ты на Неве от сырости отупел, а, губернатор? - переключилась она на Коваля. - "Попозже" наступит, когда соберешь в кулак Россию. Только не спрашивай, почему именно ты, иначе запущу бутылкой!

20. ЮБИЛЕЙНЫЕ ИГРЫ

Это была их давнишняя игра, которую они начали пятнадцать лет назад. Пятнадцать лет подряд почти каждая их встреча превращалась в новый медовый месяц: они успевали отвыкнуть друг от друга.

Но чем больше Артур отвыкал от нее, тем сильнее натягивался невидимый, упругий канат, бросавший его с неистовой силой в объятия жены. Порой он испытывал необъяснимое, почти мазохистское удовольствие, нарочно задерживаясь в Питере или в дальних поездках по области, когда дел уже не было, и почти не оставалось сил терпеть.

И всякий раз, натягивая канат до предела, он с радостным удивлением убеждался: не рвется!

Не рвется - и всё тут.

С Надей было всегда не так, как с другими женщинами. Другие женщины были его работой, дополнительным заработком, а Надя Ван Гог…

Надю он просто…

Артур постоянно корил себя за то, что никак не может выговорить таких простых слов. Всего лишь три слова, и выговорить их проще некуда. Наверное, он не мог их произнести, потому что Надя никогда не просила об этом. Другие просили. Даже те, которых привозили исключительно в коммерческих целях. Они приезжали и порой неделями томились в Эрмитаже, ожидая, когда полуживой губернатор появится из бесконечных разъездов, выспится и исполнит долг папы.

Даже тогда, во время работы, они говорили о любви. Потом служба мамы Роны выносила вердикт о благополучном зачатии, и они уезжали. А семейство Кузнеца получало очередную партию зерна или свиней…

Артур никогда не брал золотом, даже после того как рубль понемногу стабилизировался, и на Монетном дворе научились чеканить сложные деньги, из сплава двух металлов, недоступные фальшивомонетчикам. Он брал только натурой и сразу делил заработок на три части. Треть шла в казну - и это стало обязательным налогом для всех пап в городе, треть он добровольно передавал в особый фонд помощи начинающим ковбоям, а остаток отправлялся в личное имение, где управляющим сидел двоюродный брат Миши Рубенса-младшего.

Коваль не сумел бы точно ответить, сколько земли принадлежит ему лично. Кадастр только начал составляться, и на этом этапе вовсю шла борьба с самозахватами. Точно так же он не знал доходности четырех мастерских разного профиля, бойни и нескольких свиных и птичьих дворов.

Всё это хорошо знала Надя Ван Гог, ухитряясь две трети года проводить в уральском имении, в кругу жен Качальщиков. Она прибывала с ревизией и тихим, но твердым голосом добивалась от управляющих полного отчета. Она не отмахивалась, как ее муж, от мелочей, и никуда не торопилась. Хозяйственники бегали перед ней, взмыленные. Положа руку на сердце, Коваль признавал, что они стали богаты благодаря супруге…

Надя не мозолила мужу глаза, не позволяла вырастать пересудам и сплетням. Она родила ему четверых, но пятого собиралась рожать для казанского хана.

Может быть, именно поэтому она так упорно противилась переезду в Петербург. Наступал момент, когда мысль о созыве Думы витала на каждом углу, когда весь город, вплоть до самых отсталых дикарей, начал вспоминать о прежнем губернаторе, арестованном и сосланном на Урал. Говорили, что Кузнец уже трижды обещался назначить выборы, но до сих пор не сдержал слово…

Народ, отвыкший от плетки, потихоньку закипал. Коваль прекрасно понимал, что достаточно вернуть казни по политическим убеждениям, и всё мигом успокоится. Наступит тишь да благодать, и никто не посмеет намекать, что жена губернатора, сама здоровая мамка, не рожает на продажу.

А коли она не рожает на продажу, так может, и наши бабы скоро воспротивятся, резонно спрашивали друг друга папы. В реальности, ни один здравомыслящий муж не мог запретить своей жене рожать "на сторону"; во-первых, это приносило больше денег, чем самые доходные промыслы, потому что на свет непременно появлялись всё новые мамы и папы. А во-вторых…

А во-вторых, обычаю было уже почти сто сорок лет, и даже церковь помалкивала, не находя доводов для истребления греха.

Но Надя Ван Гог даже лучше мужа понимала, что после думских выборов последуют выборы нового губернатора, уже совсем с другими, урезанными правами. Поэтому следовало сделать решительный, но малоприятный для супруга шаг именно теперь, чтобы все видели, как супруга градоначальника болеет за воспроизводство.

Скрепя сердце, Коваль согласился с кандидатурой казанского правителя. По крайней мере не урод, вежливый, и изо рта не воняет. И богатый, очень богатый, что тоже неплохо. Хотя, по неписаным правилам, жена могла ни о чем с ним не советоваться. А могла вообще за попытку притеснения воззвать к народу и развестись в одностороннем порядке. И каких-то пятнадцать лет назад, при папе Рубенсе, народ бы ее поддержал.

И сейчас бы поддержал, но втихомолку, что обернулось бы очередным гуттаперчевым противостоянием. Как было с соборниками, как было с колдунами и выборгскими ковбоями.

Но Надя Ван Гог не взывала к народу. Она ухитрилась даже в столь щекотливом деле проявить завидную мудрость и выбрала казанского руководителя из трех дюжин кандидатов. В Казани давно наблюдалось некоторое двоевластие - то рулили слуги Месяца, то, на плечах нового дворянства, в кремль врывался очередной светский правитель, но торговля от этого не очень страдала. Лишь последние три года наметился явный перевес всторону традиционных ценностей, и замелькало такое загадочное, и одновременно близкое слово "хан".

Надя Ван Гог самостоятельно решила, что мужу не повредит более близкое родство с человеком, от которого зависело, чтобы тридцать тысяч русских жили спокойно под сенью минаретов…

Теперь жена возвратилась из Казани в Питер, и он немного тревожился, получится ли у них всё, как раньше.

Надя никогда не упоминала о чувствах. Ни разу, за пятнадцать лет, не отказала мужу в медовом месяце.

– Ну зачем тебе, чтобы я постоянно торчала перед глазами? - смеялась она, откидывая со лба копну светло-русых волос. - Пускай тебе дикарки твои надоедают, что спину мнут!

– Я не сплю с ними! - заводился Артур, а сам в эти минуты сгорал от ревности.

А вдруг у нее кто-то есть? Ведь проверить почти невозможно! С младшими детьми сидят няньки, Николай давно в Питере, Белочку тоже забрал в школу. Надежда, девчонка по-прежнему видная, стала для мужиков еще притягательнее в своем материнстве. Да и всего-то ей тридцать четыре стукнуло - самый возраст для гульбы…

– Поэтому мне лучше оставаться пока там, - шептала она мужу, обнимая его под одеялом. - Там, далеко, я знаю, что ты меня помнишь, а здесь я быстро надоем.

– Но до сих пор ведь не надоела? - понарошку обижался он, и прихватывал ее зубами за ухо…

В этом году они играли в юбилейную игру. Пятнадцать лет вместе и не меньше сотни медовых месяцев позади. И каждый раз Артур вспоминал, как Качальщики привезли их в крошащуюся от сырости гостиницу, посреди леса, и как любил ее, девятнадцатилетнюю, на полу, на шубах…

– Можно, я погреюсь у тебя?

Вязаный халат, волосы хвостом и ни тени улыбки. Пугливая девушка, изучающая нового мужчину.

– Погрейся, - Артур придвинул кресло. - Тут тебе будет удобнее.

Она забралась с ногами, сверкнув из-под халата голыми пятками, и уставилась на огонь. Он так любил наблюдать, когда Надя следит за пляской пламени. Зрачки сужались и расширялись, крылья носа чуточку расходились в стороны, и всё ее лицо, округлое и немного простоватое, приобретало вдруг кошачьи черты. Она относилась к огню как к хтоническому чудищу, как к живому воплощению темного божества, и Артуру казалось, что ее пальцы вот-вот начнут скрести по обшивке кресла, превращаясь в кошачью лапу…

– Хочешь, я укрою тебя одеялом?

Она чуть сдвинула брови, изобразив легкое недовольство, но потом кивнула. Он принес пуховую перину и, стараясь не прикоснуться ненароком к телу своей гостьи, закутал ее до подбородка. Игра шла своим чередом, но всякий раз окрашивалась новыми вариациями.

– Ты хочешь, чтобы я уснула, да, демон? Надеешься, что сонная, я буду сговорчивей?

– Почему ты называешь меня демоном, женщина? - Артур плеснул в бокал сливовой наливки.

– Потому что ты хитрый, как демон. - Она задумчиво посмотрела на бокал в его руке. - Ты думаешь, что если накрыл меня, то я не уйду? Вот возьму и уйду, прямо сейчас!

Он прошел за ее спиной и закрыл дверь на ключ. Ключ положил в вазочку на каминной полке. Затем подумал и привязал к поясу. Хозяина спальни прикрывало совсем немного одежды: льняная рубаха с открытым воротом и короткие штаны из замши самой лучшей выделки.

Надя следила за его манипуляциями, как застигнутый врасплох зверек. Артур постоял, покачиваясь, подкидывая на ладони тяжелый бронзовый ключ, затем отогнул пояс и спрятал ключ под штаны.

– Ты не уйдешь. Тебе для этого придется открыть дверь. Для этого тебе придется самой достать ключ.

Надя вздрогнула, и чуть порозовела.

– Ты хочешь напоить меня? Я слышала о твоих уловках. Ты всегда стремишься напоить женщин, которые ненадолго заходят к тебе, чтобы погреться у огня?

– Я отвечу тебе, если ты выпьешь со мной.

– С какой стати мне пить с тобой? - Она пригубила наливку. Коваль очень любил смотреть, как она пьет. После глотка, она всегда проводила языком по губе, точно собирала оставшиеся кристаллики сахара.

– Если ты со мной выпьешь, я скажу тебе нечто важное. Очень важное для нас обоих.

– Так я и поверила! - Она опустошила бокал. - Ну вот, теперь говори, ты обещал.

– Да, теперь я скажу, - проходя мимо, он подлил ей напитка. Томная, рубиновая струя слегка пенилась. - Я приготовил для тебя подарок. Он лежит здесь, в этой комнате, очень дорогой и красивый подарок. Но ты должна угадать, в каком из пакетов он спрятан.

Подыскивая сувениры, Коваль всякий раз невероятно мучился. В этом мире не существовало магазинов косметики и художественных промыслов, да и саму идею дарить супруге безделушки мало кто разделял. Тем приятнее было Артуру ловить печать азарта на загорелом лице жены и наблюдать, как подрагивают в предвкушении ее такие детские, пухлые губы. В полумраке губернаторской спальни, на коврах и медвежьих шкурах, были разбросаны штук десять туго набитых мешочков и пакетов.

– Так я встану и найду!

Надя следила за ним, кося хитрым взглядом. Артур видел, как на ее напряженной шее, там, где бронза загара сменялась молочной белизной, ритмично пульсирует венка.

– Если ты встанешь, я не отдам тебе ключ. Тебе придется провести ночь со мной.

Он подлил еще вина в ее бокал.

– Размечтался! А как же мне тогда отыскать подарок? А что там такое? Вдруг ты меня просто обманываешь?

– Тебе жарко под одеялом, отдай мне свой халат.

– Еще чего захотел! - Надя закопошилась под пуховой периной.

– Я прошу тебя. Всего лишь сними халат, ничего больше!

– А у меня, кроме него, ничего и нет. Я сниму, а ты отнимешь у меня одеяло?

– Ни в коем случае. Я обещаю, что верну его обратно!

Коваль терпеливо ждал, подставив руку. Наконец мягкая, горячая верблюжья шерсть, несущая запах ее тела, легла ему в ладонь.

– Теперь давай мне подарок, - капризно сказала она.

– Встань и найди его.

– Ага! Теперь, когда я совсем-совсем раздетая…

– Да, теперь, когда ты раздетая.

– Ты обманул меня! А я тогда завернусь в одеяло и так пойду!

Она поднялась с кресла и, придерживая перину подбородком, принялась наматывать ее вокруг себя. Коваль, устроившись в соседнем кресле, с улыбкой следил за ней. Жену поджидал новый трюк: стоило ей сделать несколько мелких шагов по мохнатому ковру, как от одеяла с треском отвалился изрядный кусок.

– Ах ты, негодяй! Ты подсунул мне ворох подушек! - Она пыталась удержать расползающиеся фрагменты, но тут, под собственной тяжестью, отвалился второй кусок. Ее голые ноги стали видны до колен.

Взвизгнув, Надя юркнула обратно в кресло.

– Очень дорогой и красивый подарок, - вкрадчиво соблазнял Артур, любуясь на ее блестящие, крепкие лодыжки.

В свое время, лет десять назад, он выдержал настоящий бой, преподавая своей жене основы эпиляции. Единственным приемлемым методом оставался огонь, и Надя, тогда, помнится, кричала, что муж хочет подпалить ее, как курицу…

А потом привыкла и втянулась. И, в отличие от тысяч сверстниц, привыкла выщипывать брови, удалять лишние волосы и каждый вечер принимать душ. Она многое ловила на лету, подлаживаясь под представления мужа о красоте, чистоте и безопасности…

– Подарок только один, а пакетов много, - сообщил Артур, подкидывая в камин березовое полено. - Ты всё равно не успеешь их просмотреть, нитки разорвутся. Но попробуй!

– А что там, внутри?

– Там одна ценная вещь, которую я привез для самой дорогой женщины из Мертвых земель.

– И кто же эта самая дорогая? - обидчиво вспыхнула она.

– Та, которая не поленится проверить все мешки.

– Не постесняется, ты это хочешь сказать, демон? А вот и не пойду!

– Тогда я не отдам тебе ключ и отберу халат. Сюда придут гвардейцы и будут смеяться над тобой. Может быть, даже захотят потрогать, насколько ты крепкая, под одеялом…

– Ты гадкий и подлый!

Она решительно поднялась, стараясь удержать одеяло, хотя бы на груди. Но тяжелые подушки, стянутые буквально тремя стежками, расползались в руках. Надя нагнулась над первым пакетом. Он оказался набит старыми тряпками. Чертыхнувшись, она засеменила к следующему, Артур повернулся вместе с креслом и смотрел на ее ноги. Одеяло она придерживала на талии локтями, волосы рассыпались, укрывая спину.

Перед тем, как прийти к нему, она нанесла на тело ту самую, жирную мазь, по которой так легко скользят пальцы. Артур чувствовал этот тонкий, чуть отдающий медом и горечью аромат, слившийся с ароматом ее тела. Всякий раз Надя привозила с собой из леса что-то новое: сбор из трав, любовную настойку, крем, изобретенный Качальщицами…

Сегодня ее плечи и лодыжки переливались. Когда она присела на корточки, чтобы получше разглядеть пустой кувшин, Артур увидел, что зеркально сияет и всё остальное. Она села на корточки, повернувшись к нему спиной, и как будто случайно, выронила одеяло. Артур смотрел на рюмочный изгиб ее тела, на котором, если она прогнется еще чуть-чуть вперед, можно удержать несколько крупных монет…

– Здесь ничего нет!

– Хочешь, я подскажу, где лежит твой подарок?

– Хочу!

– Тогда подними руки.

Сквозь хрустальную вязь бокала, Артур следил за удивительной, почти африканской пластикой ее тела.

– А ты не начнешь меня лапать?

– Ни в коем случае.

– Ну, ладно, только ненадолго.

"Пятнадцать лет, - восхищенно думал Коваль, впиваясь взглядом в ее наготу. - Пятнадцать лет - и она всё так же краснеет, сжимает коленки и невольно тянется прикрыть грудь…"

Он поднялся, запалил от огня лучину и медленно пошел к ней, на ходу зажигая свечи. С каждым шагом хозяина зала становилась всё светлее. Шитье гобеленов на окнах мерцало от света десятков свечей, из камина тянулись к паркету жаркие, багровые языки, отражаясь в бронзовом блеске подсвечников. С потолка улыбались мудрые купидоны, а тритоны волокли в глубину зазевавшихся русалок.

– Ну что, насмотрелся? - сварливо спросила Надя Ван Гог, не делая попыток поднять с ковра одеяло. Артур остановился у нее за спиной, вдыхая аромат притираний. - Только не вздумай ко мне прикасаться.

Ее тело стало еще желаннее, чем прежде. Чуть раздались бедра, немного опустились соски, стали тяжелее ягодицы, но натертая травами кожа, как и раньше, отливала перламутром, и оставался почти плоским живот. Настолько плоским, что, замерев у нее за плечом и глядя вниз, в ложбинку, где прилип маленький крестик, он видел то место, куда так стремились его руки.

Женщина резко отодвинулась, превозмогая желание откинуться назад.

– Я не вижу тебя. Перестань закрывать грудь, и убери волосы наверх.

– Скажи уж честно, чего ты не видишь, - Наде потихоньку начинало передаваться его волнение, она дышала уже не так ровно, как прежде. Сейчас наступал самый ответственный момент игры, важно было не поддаться слабости и не рухнуть, обнявшись, в густой ворс… - Скажи, не то не уберу.

– Я не вижу твоей задницы.

– Ха! А чужие - глаза еще не намозолили? Ну, так и быть, а теперь говори, где мой подарок.

– Твой подарок вон там.

Он указал в угол спальни, где сохранилось одно из немногих больших зеркал дворца, оправленное в толстую раму. Рама изображала переплетение виноградных кистей и пшеничных колосьев, а на самом ее верху, метрах в двух с половиной от пола, красовалась потускневшая, многолучевая звезда. Со звезды свешивался холщовый мешок.

– Как я его достану? Ой, не дыши мне в затылок.

– Мне нравится твой затылок.

Он коснулся кончиком языка того места в основании черепа, где трепетала пушистая ложбинка. Надя вздрогнула всем телом, словно через нее пропустили электрический заряд. Жена была намного ниже его, и когда они обнимались, легко пряталась у Коваля под мышкой.

Артур вложил ей в ладонь веревочку.

– Завяжи волосы. Ты можешь залезть на банкетку, оттуда дотянешься.

Теперь она стояла лицом к зеркалу, в двух шагах от его серебряной поверхности, отражаясь с головы до пяток. Ловко закрутила хвост вокруг макушки, воткнула в волосы несколько заколок и слегка наклонила голову, ожидая его первого поцелуя. Крохотные огненные зайчики света прыгали по напружиненным мускулам ее спины и прятались в тени сжатых бедер.

– Мне неприятно, как ты на меня уставился, демон.

– А мне неприятно, что ты так крепко сжимаешь колени, словно боишься меня. Мы договорились, что я увижу тебя всю, а ты не выполняешь условий.

– Вот еще! - фыркнула она. - Чего мне тебя бояться?

Он подвинул банкетку к зеркалу. Это была одна из уцелевших мебельных реликвий восемнадцатого века, на позолоченных, гнутых ножках.

Надя медленно, словно пробуя воду, подняла ногу и окунула пальцы в горностаевый мех, укрывавший бархат обивки. Потом, так же медленно, встала на колени и плавным движением раздвинула ноги.

– Так тебе видно, демон?

Он взял ее за локти, и потянул назад, любуясь в зеркале, как поднимаются ее груди. Теперь они скрестили взгляды, и зрачки ее стали огромными, как маслины.

– Какой у тебя большой ключ…

– Ты можешь достать его.

Артур перехватил ее за кисти и развернул к себе лицом. Надя отодвинулась назад, почти вплотную к поверхности зеркала, и потянулась ртом к прорези на брюках. Сначала она зубами достала ключ, потом Артур ослабил пояс и отошел на шаг, удерживая ее руки. Он едва не застонал, когда она добралась до его раскаленного тела. Какое-то время он стоял, прикрыв глаза и ощущая лишь влажные губы жены, потом поднял затуманенный взгляд и увидел в отражении самую лучшую картину, которую мысленно рисовал себе все эти недели долгого ожидания. Он повел руками вдоль намасленной спины - вниз и вверх. Чувствуя, как она глубже выгибается под его ладонями, Артур не спешил окунаться пальцами в заветный полумрак. Он закусывал язык и возвращал ладони назад, проходя теперь вдоль дрожащих, налитых бедер и изогнутого позвоночника, заставляя ее зябнуть от нестерпимого желания. Наконец мозоли его ладоней царапнули два твердых соска.

Теперь он чувствовал не только ее полные губы, но и острые кончики зубов; чувствовал, как ее ногти оставляют под рубахой царапины. А потом ее руки поползли дальше, обнимая его целиком, окончательно освобождая от брюк, и сомкнулись сзади…

От внезапной, мучительно-сладкой боли он вскрикнул, и этот крик словно прозвучал для жены сигналом. Надя уже не слышала его просьб остановиться, она опускала голову всё ниже. Волосы рассыпались по плечам; несмотря на его несильные рывки, она не разжимала рук, заключив мужа в пышущий пламенем капкан. Артур, уже не сдерживаясь, опрокинул ее на бок и склонился над ней, давая ей возможность опуститься еще ниже, ласкать его так, как умела она одна… Его пальцы уже скользили там, где расцветал горячий бутон ее плоти. И уже не жалея ее, облизал три пальца, хотя мог бы этого не делать, так легко в ней было скользить…

Делать два дела сразу Надя боялась, она вырвалась, растрепанная, покрасневшая, и совсем близко Артур увидел ее безумные, и такие счастливые глаза…

Но игра еще не закончилась. Не пытаясь освободиться от мужской руки, она, наоборот, приблизилась, терлась грудью о его рубашку, и постепенно раздвигала ноги, опускаясь, всё ниже на пятки, пока не закусила губу от боли… Свободной кистью Артур держал ее за шею, проводя губами по ее набухшим губам, впитывая запах ее срывающегося дыхания…

– Ты… ты обманщик… Я же достала ключ…

– Так возьми… подарок…

Он неторопливо начал двигаться вокруг нее и вокруг тахты, отпустил ее шею, оставляя три пальца в прежнем положении… Потом нежно погладил ее спину, дал ей облизнуть большой палец другой руки… Надя дернулась, в зеркале он видел, как сокращаются и трепещут, в ожидании, две бронзовые дыни.. Поймал губами ее рот, навалился сверху, не давая приподняться, и вошел второй рукой…

Женщина зарычала, пытаясь освободиться, но он уже поймал ее с двух сторон, изощренно и бережно играя на самых тонких и чувствительных струнах, зная, что спустя несколько секунд она взорвется, сильнее, чем взрывалась прежде… С каждым годом она ждала от него всё более грубых ласк и взрывалась всё отчаяннее и громче, на пределе сил, истекая потом, билась между его рук…

Он не ошибся, она стала еще требовательнее; если раньше Надя вспыхивала от боли, сегодня она только бессильно повисла, закинув руку ему за шею, зрачки ее закатились, ртом она терлась о его ключицу, оставляя мокрые дорожки, прихватывая зубами волоски на груди, а второй рукой сама удерживала его внутри…

Потом она кричала долгим, протяжным криком, и уже ничего не соображала, и исцарапала ему шею, и сердце ее колотилось, как кузнечный молот… А Коваль сжимал зубы и, не отрываясь, смотрел в зеркало на эту агонию, на ручьи пота, стекающие с ее лопаток, что бились, как связанные крылья…

Потом он ее отпустил, и ждал.

Надю всегда приходилось ждать, и для него это было самое сладкое ожидание на свете. И отодвинуться при этом тоже было нельзя, потому что, падая на бок, поджимая колени и сворачиваясь калачиком, она дрожала крупной дрожью, точно попала голая на мороз… Но при этом, не открывая глаз, протягивала руку, и притягивала его ко рту, так что Артуру приходилось брать ее лохматую голову между колен, и застывать… А едва он пытался пошевелиться, она, недовольно ворча, как потревоженный со сна медвежонок, прихватывала его плоть зубами… Или опускалась чуть ниже и ощупью, не открывая глаз, дотягивалась зубами до самого нежного, самого чувствительного и нервного места, и втягивала губами, как втягивают из раковин устриц, или берут с висящей грозди виноград…

Артур прикладывал к лицу уставшие ладони и вдыхал, вдыхал, до изнеможения, и чуть шевельнув бедрами, двигался ей навстречу, давая понять, что и сам не может больше терпеть… Тогда она, не открывая глаз, с удивительным выражением целомудрия на взмокшем лице откидывала назад волосы и забиралась ртом всё глубже, раздвигая его колени… И уже переворачивалась на живот, не забывая приподнять и поиграть лоснящимися половинками, потому что помнила, как муж любит на нее смотреть, помогала себе обеими руками… И снова, не давая опомниться, невероятно изогнувшись, оказывалась на спине, и Артур, качаясь от изнеможения, видел лишь ее напряженное горло, и подбородок…

И в конечном усилии, теряя остатки воли, одну пятерню клал жене на шею сверху, а другой придерживал снизу, запрокидывая ей голову до предела, путаясь в ее роскошных волосах, и ощупью находил ее рот… А она, упираясь пятками в зеркало, вцепившись в горностаевое покрывало, толчками приникала к нему, пока он не взвился с рыком и не свалился на нее, всей тяжестью, ощущая низом живота, как сокращается ее горло…

– Боже мой, какая красивая штучка! Что это такое?

– Я думаю, это бриллиантовая диадема.

– Ди-а-де-ма… - по слогам повторила она, пока Коваль защелкивал ей на шее застежку. - Какое смешное и трудное слово. Откуда она у тебя?

– Подарили, в Париже… добрые люди. Можешь гордиться, ее носили французские королевы.

– А можно, я буду гордиться тобой?

– А раньше ты мной не гордилась? - Кончиком языка он собирал капли пота с ее спины.

– Очень странно, - надулась Надя. - Почему это мне никто, кроме тебя, ничего не дарит, а тебе какие-то люди, непонятно за что, приносят красивые камни. Они что, дороже золота?

– Мне ее подарили, потому что знали, что у нас с тобой юбилей.

– Кто у нас?!

– Пятнадцать лет.

– Ой, молчи! - Надя шлепнула его по губам, затем упала на спину, сладко потянулась, и притянула мужа к себе. - Я ужасно старая, да?

– Ты самая молодая и самая красивая!

– Я толстая и беззубая. Вот, видишь? - Она продемонстрировала мужу очередную дырку в десне. - А у тебя стало еще больше седины…

– Теперь ты уйдешь от меня к хану? Он молодой и черноволосый.

– Я подумаю, как поступить, - хихикнула Надя. - Ой, да ты ревнуешь меня, Кузнец? Ой, как весело!

– Нет ничего веселого. И вовсе я не ревную, просто уж больно ты там задержалась, - он старался говорить небрежно, но что-то его выдало.

– Кузнец, ты остался таким же дурачком, как пятнадцать лет назад, - Надя приподнялась на локте и водила пальчиком по его губам. - Ты знаешь, что к хану приезжали посланцы Карамаза?

21. В ОЖИДАНИИ ОСЕНИ

– Что?! - Коваль чуть не свалился с банкетки. - Ты там, в постели, шпионила или детей делала, я не пойму? Откуда ты знаешь про Карамаза? Кто тебе назвал это имя? Халитов не настолько глуп, чтобы раскрывать рот в присутствии моей жены!

– Хан совсем не глуп, - задумчиво откликнулась Надя. - Он мне, как бы, ничего не говорил. Всё получилось очень странно… На второй день он пригласил меня на охоту, с ловчими птицами, потом мы ужинали в поле, жарили мясо. Меня охраняли, кроме твоих ребят, еще человек десять, ты не представляешь…

– Прекрасно представляю, - Коваль подумал, какую охрану выделил бы он, если бы к нему приехала ханская жена. У Халитова было три жены, и Артуру говорили, что все три появлялись на людях с закрытыми лицами. Слава богу, мамой была лишь одна, и чтобы забеременеть помощь питерского губернатора ей не требовалась. И так всё время на сносях ходила. Точнее, изредка выезжала в закрытой машине…

– И когда мы покушали, Эльсур даже предложил мне вина, хотя ему самому пить нельзя. Потом он играл в нарды с твоим полковником, и еще были его генералы…

– У всех генералы, - тяжело вздохнул Коваль. - А у меня, народу больше всех, а генерал всего один…

– Они говорили о волнениях на юге, а потом Халитов сказал, что Уфа решила выйти из Пакта…

– Напугали ежа одним местом!

– Халитов сказал, что Уфа выходит из Пакта, потому что не хочет разногласий с Качальщиками. Качальщики требуют, чтобы горожане не запускали старые заводы, и башкирские муллы с ними согласны. Они тоже говорят, что все беды оттого, что русским неймется. Муллы говорят, что надо жить по Книге сур. Надо чтить бога, соблюдать посты и не хлестать водку, тогда и земля не будет качаться. А еще надо прекратить учить женщин грамоте, запретить неверным торговать на рынках…

– А при чем тут мы? Мы с ними, практически, не общаемся.

– Ты знаешь, мне показалось, что Эльсур рассказывал всё это не только для мужчин, но и для меня. Даже, скорее для меня.

– То есть, для меня? - уточнил Артур.

"Это становится занятным, - подумал он, разглядывая пышнотелых ангелов на потолке. - Хан что-то задумал. Прямо говорить не хочет, а на дружбу намекает. Интриги, интриги… С другой стороны, нам с Казанью делить нечего: и друг от друга далеко, и дел общих почти нет. Тут вон с Таллинном цапаемся, новгородские буянят, купцов давеча поколотили, короче, со своими бед по горло…"

– Твои ребята стали хану возражать, - вполголоса продолжала Надя, водя указательным пальцем по мужниной груди, - убеждали его, что Качальщики вовсе не против заводов, если не сливать грязь в реки, и высаживать деревья, и всё такое… Они разбуянились, тебя защищали. Рассказывали ему, сколько ты в Питере мастерских запустил, и про свет на улицах, и про паровики, и про биржу. Хан слушал, слушал… Знаешь, как он слушает: глазки прикроет, сам кругленький, вот и кажется, что добренький. Так он их слушал, пока не выдохлись, а после сказал, что и сам всё это знает.

Сказал, что в Питере полно татар и что сам он у нас на бирже деньги оборачивает, и даже казанские рубли готов нашими заменить. И вообще, про губернатора Кузнеца он слышал много хорошего, но жить теперь они будут своим умом.

Тут он опять, вроде как погромче заговорил, чтобы я слышала. Он сказал, что жить надо так, как завещали деды. Тогда все сытые будут, и раздоры кончатся. И тут такое на нас погнал… И про то, что в Питере гулящие девки в кабаках нагишом пляшут. И про то, что ты такие кабаки со спальнями разрешил, и налоги с них в казну берешь. И про то, что у нас девкам и бабам курить на улицах не запрещают. И про то, что у нас тех мужиков, кто с другими мужиками милуются, не топят, как у них, и причиндалы им не режут… Вот, говорит, приезжали гости с юга, там всё строго, потому и народ не балует. Гулящих палками да камнями бьют, и школы только при мечетях оставили, потому что от школ самый большой вред идет.

И мы, говорит, скоро у себя так сделаем, дайте срок. А иначе, сказал он, вернутся времена Большой смерти. Тут стало так тихо… Сам знаешь, всуе Большую смерть поминать негоже.

"Это с чего, такие страсти? - спросили наши. - Лет десять, почитай, уже масок никто не носит, а дети так и не помнят, откуда Большая смерть взялась".

"Это и плохо, - сказал Халитов, - что не помнят. Большая смерть пришла к людям, когда они на бога плюнули, и стали жить как скоты. Я слышал, - говорит он, - что у вас, в Петербурге, в школах до того дошли, что лекарихи девок без стыда учат, как с мужчинами ложиться. А еще я знаю, что у вас не трогают тех, кто жует траву и курит зелье, и вместо того, чтобы бить их насмерть палками, отправляют к Хранителям, на лечение. И что на такое грязное дело лекарей сам губернатор подбил. А с того, мол, началась Большая смерть, что стыд потеряли".

– Черт возьми! - вскипел Коваль. - Что же он валит всё в одну кучу? Я пытаюсь возродить половую гигиену, при чем тут бордели и анаша?

– Ну, наши так и сказали, что мол, против срамных болезней учат, чтобы детки здоровые были. Мамочек-то всё больше становится, тьфу-тьфу… А хан отвечает, что от такого учения весь вред и пошел. Что жили их предки в святости, и дочерей своих в узде держали, пока с запада такая вот гниль не поперла. Приезжали к нему-де люди от Карамаза. Книги древние показывали да газеты. Там так и написано, что… Сейчас вспомню, как же это? Что, мол, духовники Востока призывали людей вернуться к тра-ди-ци-ям, а власти их не слушали и раздавали бабам резину, чтобы детей лишних не было. И про мужеложцев написано было, и про девок кабацких. Будто имамы говорили, что таких надо плетками бить и из городов гнать, тогда зараза бы не пришла в дома к правоверным. Но имамов не слушали, потому что деньги были у злодеев…

– Н-да, старая песня… Но я же общался с Эльсуром, он не был таким отродоксом…

– Не знаю уж, кем он не был, но мне там не понравилось. И в городе не понравилось, а в деревне и подавно. У них и так мало кто древние книги разбирает, а теперь девчонок вовсе по домам сидеть заставили, им только хозяйством заниматься позволено! Слушай, Артур, я потом гуляла по городу, по базарам… Да не беспокойся ты, не одна же, с охраной. Я с женщинами говорить пыталась. Они дикие все, забитые, как чингиски, ничего не понимают. Сидят девчонки молоденькие, картошку или рыбу продают, половины слов не выговаривают. Сначала я думала, что это у них крестьянки такие, в лесу живут, потому что… А потом во дворце с женами Эльсура познакомилась, и с другими женами, начальников всяких… Развлекать меня пытались, люди-то добрые, ничего не скажешь, но они совсем…

– Хочешь сказать - глупые?

– Нет, почему глупые? Но я вот как думаю, Артур, ведь женщин примерно половина. И у русских половина, и у чухни, у норвегов, и у татар, у всех… под лавкой держать. Чтобы со двора ни ногой, и самим с ребятами знакомиться нельзя, и грамоте нельзя, даже считать не учат…

– Наденька, им виднее, как у себя жить. Мы не можем их ни заставить, ни переделать.

– Так ведь, эти самые девочки, кто сейчас под лавкой рыбу чистит и с чужим парнем словом не может перекинуться, потому что палками забьют, они же потом мамочками станут. Они же дикие совсем. Чему они детишек-то научат, ежели половина народа в дикости застрянет? Как они сыновей поднимать будут?

– Хороший вопрос, - хмыкнул Коваль. - Глядишь в корень… Так и поднимут. Такими же, всесторонне развитыми, членами общества… Слушай, наши там не передрались? - озабоченно спросил он. - И почему мне не доложили, что обратно захватили переселенцев?

– А что тут докладывать? - удивилась Надя. - Ничего такого нового. Наши караванщики, всякий раз, как оттуда идут, человек двадцать русских в Питер прихватывают. Много оттуда народу уехало, бояться стали. Но полковнику-то чего драться? Наоборот, на охоту съездили, отоспались…

– Ты считаешь, Халитов не прочь со мной встретиться?

– Он странно себя вел. И когда мы с ним…

– Да ладно уж, не стесняйся!

– Когда мы с ним вдвоем остались, - запнувшись, выговорила Надя, - мне показалось, он передать тебе что-то хотел. Да, видать, через бабу зазорно ему было…

– Так ведь мог и с мужиками передать.

– Вот и я так подумала сперва. А потом смекнула. Стесняется он. Не хочет показать им, что напуган.

– Напуган? Что-то я запутался…

– Мне кажется, тебе стоит съездить в Казань, Артур, - Надя произнесла это без нажима, как бы вскользь, но Коваль слишком хорошо знал жену. Она крайне редко выбирала именно такой тон, только когда хотела донести что-то исключительно важное. - Я прожила во дворце, у Эльсура, две недели и немножко научилась его понимать. Хан слишком умен, чтобы доверять гадалкам, и не занял бы Золотой трон, если бы был трусом. Тебе стоит съездить туда, пока не собралась Дума.

– Опасаешься, что меня выгонят в отставку?

– Ты же сам говорил, что надо устроить выборы, пока богатеи не начали решать без тебя. А как они решат, никто не знает, особенно те, с правого берега Невы. Сахарные заводчики, их еще зовут Королями свеклы, на своих сборищах кричат, что пора сделать вече, как в Новгороде, потому что, мол, городом заправляют не те, кто добился положения своим умом, а те, кто губернатору пятки лижет. А ковбои-скотники? Заводы построили, разжирели, по сотне дикарей в батраках держат. А заборы какие вокруг хат подняли, колья в смоле, выше сосенок поднимаются. За заборами псы, а то и коты ручные. И сами, как псы, в щелочки пялятся…

– Погоди-ка, - перебил Артур. - Ты что же, предлагаешь всё забрать и поделить? Вот уж от кого не ожидал…

– Да они, которые из первых ковбоев, спят и видят, как тебя столкнуть. Столько лет при старых властях жили припеваючи. Никто с них налогов не брал, цены они для города ломили, какие хотели, еще и в батраки к ним все нанимались. За мешок гнилой свеклы по месяцу батрачили. Я-то про это не просто наслышана, мой папка сам под ковбоями ходил, шею на них гнул…

И с кем они заодно, про это тоже всем известно. Как стал над городом губернатор Кузнец, пришел конец вольностям. В казну платят, караванные стражи выставляют без всяких отступных, и сыновья их теперь в войске отслужить обязаны. Детей в школы чуть не насильно уводить пришлось. Или ты забыл, сколько крику было, сколько твой Абашидзе усадеб пожег, прежде чем ковбои согласились девочек в город, на учебу отпускать? А подушный налог? А поземельный? Помнишь, как они выкручивались, будто неурожаи каждый год и сами будто бы солому жрут, а бабы их, кто рожать может, по семеро детей как-то ведь кормят? Пока ты подушно не обложил и землю не разграничил, чтобы с худой земли меньше платить, чем с жирной…

"Она права, - думал Коваль, чувствуя горячее дыхание жены у себя на ключице. Как всегда, она права, хотя у нее нет штата доносчиков и своры экономистов. Ковбои превратились в бояр и по-прежнему живут богаче, чем ремесленники и фабриканты. И так будет продолжаться до тех пор, пока мы не введем новые формы земледелия, точнее, пока мы не вернемся к нормальной механизации. Немцы, вон, уже давно возвратились. У них опять один человек сотню кормит. И эстонцы, и литва, а у нас всё никак. Оттого и нос задирают, ландскнехты хреновы. Им предлагаешь выкупить у мастеровых плуга новые, и трактора паровые предлагали, так нет ведь. Им дешевле нищих дикарей на сезон набрать, и прямо на поле, в шалашах поселить…"

– Все знают, что соборники заодно с ковбоями. Не все, конечно. Троицкий и Никольский соборы за тебя, но митрополит и Лавра стоят за ковбоев. Ты зря улыбаешься, - тормошила мужа Надя. - Мало тебе, что я чуть не померла, когда в тебя стреляли? Раз стреляли, два…

– Но не убили же?

– Типун тебе на одно место! Серго скажи спасибо. Только соборники-то не успокоятся, потому что народ им верит. Чуть что - Большую смерть поминают, чуть что - намекают на тебя. А люди слушают. Прямо, конечно, не говорят, боятся, но ведь если прямо заговорят, поздно будет Думу собирать. Они ведь на что злые-то? Ты сначала народ из дворцов повыгонял, когда коммуны распускали, а потом и с квартир повыгонял, кто без бумаги гербовой вселился. Они ведь, как коренные жители, хотели лучшее подмять, а ты лучшее новым служивым раздавать начал. Детей ты им по книжкам церковным учить не даешь, монастырь в городе открывать не разрешил, земельные угодья отводить им не стал. Сколько раз они к тебе за земелькой обращались?

– Да я уж и со счету сбился. Только ты не путай, Лавра у меня не землю просит, а полученные на нее дарственные узаконить хочет.

– То-то и оно, узаконить! Кто дарит-то? Те же ковбои, да фабричные, которым Земельная палата нарезала лесов для порубок. Я тебе скажу, что они сделают, если ты в Думу их пустишь. Вся эта голытьба, которая тебя на руках носит, Старшин толковых выбрать не сумеет. Пролезут те, у кого денег больше, кто народу на площадях вино бочками выставит, да медь в толпу раскидывать станет. Пролезут, и такой кулак соберут, что закачаешься. Уже бродят слухи… Вон, внучок у Прохора, что у тебя в Эрмитаже живет, на побывку приезжал, так даже пацан - и то наслушался…

И про то, что Кузнец собор от городской власти отделил настрого; и что девок крестьянских насильно в школы сгоняешь, а там супостаты гадости богопротивные рассказывают; и что французов нарочно из Мертвых земель привез, деток смущать. Про то, что новую железку для паровиков до Таллинна починить задумал, и две тысячи шептунов нанял, а для того всех, у кого больше двух коней на подворье, непомерным налогом обложил. И про то, что иноверцам золота от казны выделил, чтобы свои храмы чинили, да новые строили; про древние корабли, которые за казенные деньги чинить начали. Говорят, что ежели один такой корабль на промысел выйдет, сотни рыбачьих артелей разорятся. А уж про иноземцев, тобой обласканных - германцев, чухню, да прибалтов, кого ты на Васькином острове, в хоромах селишь, - и говорить нечего…

– Так ты тоже считаешь, что от них один вред? Ты же, вроде, к причастию ходишь, всякую тварь любить должна?

– Про меня слова нет, я жена твоя. И Василий, духовник, хоть ты его и недолюбливаешь, худого слова про тебя не скажет. Наоборот, он говорит, что от иноземцев-то процветание в городе и пошло. И это он меня, если хочешь знать, первый предупредил, что после выборов кровь пролиться может.

– Он всё еще в опале у митрополита?

– Я так думаю, за то и в опале, что со мной нянчится, да Качальщиков защищает. Поначалу, когда он приход на Урале открыть решился, его благословляли. Подвижником называли, с древними святыми сравнивали… которых к голодным львам бросали…

– Это кто же голодные львы? Хранители, или семейка Арины Рубенс?

– Вот, оттого Василий и печалится, - вздохнула Надя. - У него раскол-то, с митрополитом, из-за дочки Рубенса вышел. Приход ему где назначили? Да как раз на том хуторе, куда ты ссыльных поселил. Там, почитай, полторы сотни живет, расплодились. Вот, чтобы без слова божьего не остались и Крест не забывали, Собор его и отправил. А Василий с Качальщиками сдружился и остался у нас в деревне. Сруб ему поставили. К Арине и прочим ссыльным за двадцать верст шастает. Ему больше нравится среди Хранителей проповедовать, говорит, что в благодатную почву зерна падают.

– И что Хранители? Не обижают его?

На самом деле Коваль был прекрасно осведомлен о положении первого христианского миссионера. Его появление в деревне санкционировала Хранительница рода, после того как Качальщики приняли решение не путаться больше в доктринах и не запутывать детей, растущих в Питере.

– Его даже любят, детки особенно, - рассмеялась Надя. - Девчонки даже плачут, когда он им про святых угодников и страсти всякие рассказывает. А к питерским ходит неохотно, сам признавался и митрополиту каялся, что тяжело. Недобрые, говорит, люди, злопамятные, тяжко к их сердцам пробиваться…

– Ну, еще бы, - заметил Артур. - Им есть на кого зло держать.

– Василий их и так, и эдак умасливал, чтобы хоть в детках ненависти к Качальщикам, не стало. Ведь живут рядом, а словно враги какие… А заодно, чтобы тебя, Артур, не проклинали. Ведь дела прошлые, кто в лесу выросли, те и не помнят ничего… Митрополит на Василия сначала за змея напустился. Василия назад на крылатом змее Хранители подвезли. Прознал кто-то и донес. Мол, змей - он не божья тварь, а бесовское создание, на черной крови взращенное. Потом ему попало за то, что учит грамоте детей Качальщиков, а не ссыльных. Василий тогда соборникам и сказал, что никак не может заставить поселенцев отпускать детей учиться вместе с язычниками. А по раздельности он учить не будет, ибо для него все одинаковые.

Накипело у него, видать, раз поделился со мной, как его там ругали, в Лавре-то… Соборники намекали, что этой осенью губернатор слезами умоется. Мол, слишком много недовольных, дела в городе неправедно вершатся. Новый заговор зреет, среди мелких торгашей. Их, почитай, с семьями сотни три по миру пошло, когда ты Гостиный двор отстроил и оптовые товары там, от казенных складов, задешево пустил. А крупные караванщики, в свой черед, тоже недовольны. С прошлого-то года, всякому каравану торговый налог вперед уплатить надо. Раньше прибыль утаивали, сходят куда подальше, хотя бы в Тамбов, и жалобят клерков, что ничего не поимели. А теперь прибыль, не прибыль, а вперед отсыпь…

А в тюрьмах сколько? Василий встречался с батюшкой в Никольском храме. У того сын за поджог третий год воду из подземки качает. Помнишь, рынок пожгли на Сенной, где усатые, в халатах, торговали? Этот вот батюшка, даром, что человек умный, прошений в Судебную палату не подавал, потому что сына не одобряет. Но всё равно ропщет, говорит, что раньше такого не было. Такой, мол, губернатор кодекс сочинил, что честным людям, впору в лес бежать. Тысячи человек посадил. Раньше убивца или вора схватят, и никто за него гроша бы не дал. Топили без разговоров, или вешали, и никаких тюрем не надо было. Зато ежели мелочь какую по глупости натворят, так на то и молодость, чтобы шалить! Подумаешь, ну пару ларей черномазым подожгли - экая беда! Чтобы не повадно было цены сбивать, да на девок наших заглядываться. И маются теперь наши же русские парни в подземке, вшами заросли, свету белого не видят, всё потому что губернатор усатых больше любит, чем православных…

Мол, кто у Кузнеца на задних лапках бегает, тому и усадьбы, и дворцы целые. Простые служаки, кого по дворам в рекруты забрили, в сараях живут, а гвардия - чуть не в сметане купается. Ведь самый подлый люд набрал в гвардию, даже иноземцев черных…

– А они что хотели, чтобы я гвардию вшам скормил? На кого тогда опираться?

– Вот про то Василий и сказывал. Есть такие, кто золота не пожалеет, лишь бы на сотню думских лавок недовольных посадить. Чтобы из тюрем, да из ссылок вернуть тех, кого Кузнец обидел, да ковбоям богатым честные поборы вернуть, да фабричным позволить строиться и селиться там, где пожелают. А ежели клич кинуть, чтобы Качальщиков из города долой, так тут любой дикарь рад будет…

– А что сам Василий думает?

– Я много раз спрашивала. Он хитрый, говорит, что он тут ни при чем. Не в его правах, дескать, кесарям путь указывать, пусть другие, кого гордыня обуяла, у трона ползают, да нашептывают.

– А ты ему говорила, что едешь к хану?

– А что он скажет? Благословил. Что он сказать может? В Библии, говорит, нигде не сказано, чтобы такое непотребство церковь одобряла, но иначе после Большой смерти и не выжили бы. Он думает, что раз мамочек всё больше, значит, господь услышал молитвы… А митрополит, на следующем Соборе, хочет анафеме предать всех, кто от иноверцев детей рожал.

– Совсем старик чокнулся! Как мы тогда генофонд сохраним? Ладно, милая, - он чмокнул жену в ухо. - Всё это невесело, но Думу собирать придется, иначе пойдут бунты. Я устал с ними воевать, пусть сами выберут себе власть и сами с ней сражаются.

– А вдруг они не выберут тебя губернатором?

– Тогда мы уедем на Урал или, наоборот, в Варшаву, чтобы новый губернатор не думал, будто я под него копаю. Обидно, конечно, столько сделано…

Он замолчал. Вспомнил три последних года, когда управлять становилось всё труднее, а мощные группировки буквально хватали за горло, требуя власти. Он разрывался между преданными ему братьями Абашидзе и Судебной палатой, а в судах сидели честные, но примитивные крестьяне, которые никак не могли понять, почему приговор должен соответствовать закону, а не порыву души…

Нет, избрания другого градоначальника допускать никак нельзя. Надо добиться своего во что бы то ни стало… Иначе, как частное лицо, он никогда не соберет средств на Второе посольство, как называл грандиозную затею Хранителей Левушка Свирский. И никогда не получит благословения у Собора, и никогда не сдвинет с места тысячи оседлых крестьян, которым дела нет до государства…

– Придется опять проявить большевистские качества, - сказал он жене и укусил ее за ухо.

– Это как?

– Телеграф, мосты и банки, - Коваль перевернул супругу на спину и скользнул ладонью вниз по ее животу. - Очень хочется, чтобы всё было по-честному, но действовать придется по обстановке.

– Ты съездишь к хану, Артур? - Надя на полпути перехватила его ладонь. - Он совсем не трус и хочет добра своему народу.

– Неужто его напугали страшным Карамазом, который живет за тридевять земель?

– Нет, Артур. Мне кажется, он не хочет войны с тобой. И он что-то узнал. Что-то понастоящему страшное…

21. СКАЗКИ ОЗЕРНОГО КРАЯ

В этих краях свет никогда не добирался до поверхности земли.

Здесь деревья росли так густо, что солнечные лучи путались в переплетении ветвей и задыхались, как беспомощные мушки, в тенетах паука.

Вокруг поляны вековые стволы поднимались настолько плотным частоколом, что ни один охотник не сумел бы сюда пробиться без топора. Но ни охотнику, ни лесорубу не пришло бы в голову штурмовать вязкую, гнилую трясину. А чтобы пробраться даже на край трясины, городским пришлось бы долго уламывать проводников из ближних поселений. Пришлось бы двое суток продираться через ельник, спускаться в лощины, оставшиеся после затонувших поселков, подниматься на курганы из скрипучего песка, под которыми стонали, рассыпаясь на части, древние заводы. Пришлось бы всё время быть начеку, чтобы не проморгать ядовитых летунов, и мазаться пахучей смолой, чтобы отогнать клеща. А еще рыси, и шатуны, невесть откуда взявшиеся в сытом лесу…

Тот, кто преодолев чащобы и несчетное количество троп и дорожек, выходил к мурманской трассе, вдоль которой, в сухие дни, ветер гоняет рыжие смерчи ржавчины. А обочина, на двадцать шагов в обе стороны, превратилась в черную корку от слежавшейся автомобильной резины и золы сгоревших машин. Утюжили трассу, видать, на грейдерах не день и не два, скидывали в канавы авто обезумевших дачников,норовивших скрыться от Большой смерти в курятниках своих…

За левую обочину и заступать-то не хотелось. Болото стелется на десятки километров, словно вырастая из озера, выбрасывая впереди себя смрадные плевки стоялых луж, подтягиваясь на покрытых слизью корягах и обволакивая редкие сухие островки звоном остервеневшего гнуса.

Звон стоял на два дня пути, почти до Петрозаводска, хотелось в ухе потрясти и зубами пощелкать, вымести изо рта гадкий звук. И ни черта было не видать сквозь кочки, да чахлые, пожухлые стволики. Только громада темная проступала вдали. Ясно, что лес вдоль воды, а не подберешься. Даже в светлые деньки, самые зоркие охотники терялись и терли глаза. Парило, парило над поясом прибрежного леса, и клубился над щетиной голых сучьев сумрак, мешая солнцу осушить трясину.

Иногда, впрочем, темень слегка расступалась, и на дальних опушках проглядывали древние строения, трубы или даже колокольни. Убегали влево от шоссе дорожки, а коегде и на столбах бетонная развилка выгибалась, но все они, точно больничные швы, рассасывались в зеленовато-желтых холмиках и в пузырящихся лужах. И не подобраться никак к приозерным скитам… Ни посуху, ни по воде.

Колышущимся полукольцом, шириной в пяток километров, охватывала берег полоса водной зелени, вплотную примыкающая к суше. Даже самый опытный рыбак не решился бы провести лодку по лабиринтам узких проток, среди завалов из гниющих бревен, за которыми, точно согнанные в одну кучу метлой, доживали свой век брошенные суда. Сквозь металл и пластик проросли болотные травы, камыш, и совсем уж непонятные водоросли проросли. Вымахали, словно тропический лес. Были раньше обалдуи, что и поджигать пробовали, из озорства.

Не горит травка озерная. Вымахали камыши в рост человека, шумят, стонут, вроде бормочут что-то. Далеко их слышно, так далеко, что поневоле перекреститься хочется…

Никто не подходил к восточному берегу Ладоги с этой стороны… Кое-где наметанный глаз мог бы различить остатки дорог и тропинок, убегающих в самый центр запретной земли, но в позабытых колеях осока и волчьи травы поднимались еще выше, чем по обочинам. А обочины покрывала обманчивая, мягкая мурава, в которой за минуту мог бесследно исчезнуть бык или телега вместе с лошадью.

На десятки километров вокруг не горят огоньки усадеб, и не пляшут в небе ароматные дымки очагов. Не любит озерный край переселенцев.

А там, где буйная растительность спускалась к воде, не оставалось даже узкой тропки, по которой можно было бы прийти сюда, вдоль мелководья. В верховьях Невы шустро разрастались рыбачьи да охотничьи поселения. Ниже по течению их становилось больше, там и сплавщики уже вовсю орудовали. Пилы визжали, топоры бухали, звон колокольный разливался, хороводы в лугах игрались…

А на Ладоге - тишина заповедная. Бывалые мореходы охотно забрасывали сети в озеро, но к восточному берегу ходили только, если что ценное водой унесет. Молодые, бесшабашные парни иногда подбирались ближе. Наводили бинокли на мглистую, зеленую завесу и клялись потом, что видели, как стелется черный дым.

Такие подвиги были верхом смелости.

Не то было на других озерах, взять хотя бы Чудское море. Там, после ряда мелких стычек, взаимных поджогов и разделения земель вполне мирно уживались общины лесорубов, рыбаков и тех, кого привыкли называть Озерными колдунами. Колдунов остерегались, обходили их поселки за версту, но всякий мореход знал, что под Гдовом проживает бывший большой начальник из Питера. Знали, что тот прекрасно ладит с соседями. Знали также, что в Гдов наведываются за советами шишки из Петербурга, а сын этого самого Рубенса выбился в служки к самому губернатору.

И с южными озерниками предпочитали не воевать. Детей они воровали, как и прежде, но довольствовались теперь дикарями, коих водилось по мелким речкам великое множество. Деревенских детишек, после того как губернатор спалил у колдунов целую деревеньку, на ворожбу больше трогать не смели. А ежели кого, с особым даром, находили, так норовили выкупить за любые деньги. Помнутся родители, погорюют, да и продадут дитятко. Всё лучше, чем остаток дней за него бояться… И существовали Озерники как бы сами по себе, и торговали с городскими лишь в случае крайней нужды.

На Чудском море давно забыли о резне, а на Ладоге ее никогда и не было.

Потому что на восточном берегу людей как будто и не водилось. Спроси любого в рыбацких деревнях, почему на сорок километров боятся пристать к берегу - не ответят. Отведут глаза, промямлят что-то про дурной запах и дохлую рыбу и замнут разговор. Невские рыбаки хорошо знали главную заповедь, - не поминать лихо, пока тихо…

И было тихо, много лет было тихо. Болтали, вестимо, всякое, особенно в городских кабаках, когда пропивали выручку от продажи улова. Многие и прихвастнуть могли, но люди, посланные губернатором, чтобы слушать да запоминать, свое дело знали крепко. Смекали, когда дурак попусту треплется, а когда правдивое словечко с уст сорвется.

И уж если сорвалось, старались ни за что дорогого гостя не выпустить. Подливали винца за счет казны, подначивали да подтрунивали. Раскраснеется дедок от бражки крепленой - и давай рассказывать…

– …Те, кто по мирной-то гати на гуся и прочую дичь ходил, в шалашах, бывало, по несколько ночек ночует. Всякого навидались. Например, бывают ночи… Вдруг, безо всякого ветра, налетит облако зябкое. Брызги мелкие, ледяные, а не дождь; вроде тучки, а не тучка. И луна тогда, из цвету голубого, в пурпур уходит, в багровый глаз обращается… А уж коли случилось такое, в лесу остаться, тут молись не молись - не поможет. И бежать тоже никуда не след, еще хуже обернется.

Под Красной луной появлялись из бурелома неясные фигуры. Брели по гиблой воде легко, как посуху, до самого шоссе. А там собирались стайкой, перешагивали обочину и в обычном, сухом бору растворялись. Ищи - свищи! А если хватило храбрости пойти по следу, всё равно не разглядишь… Словно морок какой наведут, а то и вовсе заставят человека на одном месте кружить до беспамятства, до полной потери сил…

И обратное видели. Как возвращаются колдуны под Красной луной. Легко скользят, неслышно, хоть и с мешками. Будь ты самым разудалым охотником, а не найдешь и следочка, не услышишь, как веточка, или листик, хрустнет… И упредить их, или заранее подловить, как из бору покажутся, ни у кого не получалось. Собаки у охотников, даром, что на всякую дичь натасканные, а не тявкнут. Словно ни запаха, ни звука не чуют. Страх, да и только. Но, с другой стороны, для местных и опасности особой нет. Пронесут колдуны свои мешки - и канут бесследно, только рогатины замшелые вослед качаются…

Но кое-что всё же подбирали, отыскивались дотошные.

То колечко женское, то туфельку, то сапожок детский, а когда и крестик в сырой земле блеснет. Не с пустыми руками озерные чародеи возвращались в свои берлоги. Вот только, где они эту добычу находили, никто так и не дознался. Никто не слыхал, чтобы взрослые или дети пропадали.

Видать, много дальше забирались Озерники, а "своих", местных не трогали, чтобы шума не поднимать. Может, в Петрозаводске озоровали? Тамошние сказывали, что за прошлый год, пятеро детей сгинули, но не докажешь, чьих рук дело. Мелкие ведь: и утопнуть могли, и свинье достаться…

Вспоминали, конечно, бывалые люди, и совсем другие происшествия, но за давностью лет случаи такие уже вроде как сказками стали. Например, говорили, что еще лет двадцать назад Озерники с Онеги и Чудского собирались вместе, не таясь, приходили к ладожским в гости. То есть как, "не таясь"? Всё едино ночью, да по самым темным закоулкам. Но утром с воды далеко было видать, как от их костров дымы поднимаются, да и не прятались они нарочно…

А еще раньше, лет тридцать назад, кто-то из молодых дураков озоровать пытался. Тогда по области еще много открытых бункеров с древней химией оставалось. Это позже, еще у прежнего губернатора, появился советник Карин и целый год только и делал, что бункера засыпал, да награды раздавал тем, кто про оружие донесет. А до Карина этого добра было - завались. Вот и выкопали откуда-то бочку по пьяни. На лодке привезли, не поленились, а потом волоком до самой границы колдовских владений тащили. Границу никому указывать не надо, и так видно. Туда даже летуны шипастые, и то не залетают. Дотащили, стало быть, бочку, дно проломили, и в болото столкнули. С песнями, да с хохотом.

– Убирайтесь! - кричали пьянчужки. - Туточки наш лес, и озеро тоже наше! Расплодились тут, всех повыведем, чертей…

Ну, море-то по колено, дело известное.

А буквально на следующий день - заштормило. И такие волны пошли, что ни одна сеть не держится. И так целую неделю баркасы не могут от берега отойти. Те, кто в озеро ушел, все семь дней не могли вернуться. Ну, тут и последние дураки поняли, что жратвато кончается, а еще Восьмой дивизии надо окуньков подкинуть! Это коммуна раньше такая была, город охраняли, их после губернатор Кузнец разогнал…

Послали стрелков.

Буря - это полдела, а что началось, когда стрелки пустые вернулись. Вот тут-то беда и пришла. Ведь отродясь такого не было, чтобы выйти на день в гать и не набить мешок дичи! Уж и совсем далече забрались, и по кругу просквозили - а нет ни хрена. Пустые леса стоят, и это в самый сезон, когда у зверья игры любовные, и всё должно кишеть животинкой. Притом исчез не только добрый зверь, даже нечисть испарилась: и летуны всех сортов, и ночные выдры, и чернильные рыбы…

Собрались тогда старейшины с четырех деревень. Думали-гадали, а всё одно, исправлять надо дело… И велели добрым молодцам, что бочку в лужу опрокинули, назад ее вычерпывать, собирать на телегу и везти, откуда взяли. По воде никак: шторм, будто в окияне, лодку мигом в щепу разнесет! Стало быть, запрягай и волоки в обход, чай дороги не заросли. Ну, добро, что в той бочке не жидкая грязь оказалась, а такая крупка белая, вроде мелких горошин. И не раскатилась почти, собирать удобно, и не утоп никто, пока по кочкам лазили. Всё до крупинки собрали, следа не осталось от заразы. И охальники, кто крупу собирал, не померли, вот только кожа маленько с рук посходила, да слезы из глаз лились.

И той же ночью стала стихать буря на Ладоге. Те, что ушли на промысел раньше, сумели наконец к бабам своим вернуться. Половина седыми стали. Сказывали, видят, мол, берег, а пристать никак не могут, и сквозь ветер словно хохочет кто-то…

Вот такие дела-делишки! Да много еще чудного, если так-то призадуматься, в озерном краю, происходило. Всё ведь не упомнишь, а грамотных нет, чтобы записывать…

Вот скажем, случаются ночи, опять же, перед самой Красной луной, когда от восточного берега ползет туман. Там и так-то, днем, километров двадцать можно плыть, и сплошной кисель молочный по правую руку стоит. И какой бы дурак или пьяный ни был, ни за что туды не полезет, пусть хоть метровые рыбы ему сами в лодку кидаться станут!

А ночами не так маленько, туман тихо катится, ну точно перину пуховую кто разминает. Глядь-поглядь, зазевался, а уже ни звезд, ни неба, весь в киселе, и куда плыть, неведомо. Потому что как раз в этот самый момент даже те, кого из люльки в море отцы забирали, напрочь стороны света теряли и становились точно заплутавшие овцы.

Всё бы ничего, но туман-то не из прозрачной водицы.

Красная морось-то, ночью…

И были такие, кому видеть довелось. Ну, тут уж дело хозяйское, верить, али в бороду хихикать. Да только не хотишь, так и не слушай, а коли слушаешь, то рожу не криви!

Кое-кому довелось повстречать Озерную свадьбу.

Хотя, толкуют, что это и не свадьба вовсе. Какая же свадьба ночью, да без огней, да с такой песней, будто хоронят кого? Огни-то, правда, видали… только под водой. А над ними лодки идут. След в след, и так быстро, будто на моторах. Только нет никаких моторов, и веслами тоже никто не машет. Скользят лодки, и волна за ними не поднимается, а в лодках и не разберешь, кто стоит: с головы до ног укутанные… Встанут ладьи в круг - а из круга плеск да стоны. Стало быть, в озеро кого скидывают, да потонуть не дают. А может, наоборот, из-под воды кого выудили? Поют женские голоса тихо, ласково, но от песни той мороз по коже дерет, мочи нету ее слушать…

Кто Озерную свадьбу встретил, тот прежним домой не возвертался. Либо седой приплывал, либо на голову тронутый. Замирать начинал, мог час простоять, в угол глядючи; одно словно, не работник…

Коли не забояться, а слова попробовать разбирать, то чудное выходит. Вроде как, молитвы наши, православные, только наизнанку вывернуты, слова задом наперед поют. А когда слова всклад, тогда промеж них всякое непотребство вставлено, и повторить-то срамно…

Городские-то, дуралеи, наслушаются страхов и давай приступать, - чего ж не уходите? Чего ж там живете, рядом с нечистым? А где жить-то, когда тут земля своя, и грех жаловаться. Да и куда бежать, когда еще деды тут жили? Рыбы полно, и солим, и коптим, и дичь в город подводами уходит. Не сунешься к восточным берегам, так лиха и не будет, а детей-то они давно не воруют. С Чудского, те-то, конечно, за то и биты бывали, но на что им младенцы, так и не прознал никто. Зато чудские да онежские, они при новом губернаторе в Питер стали вхожи, даже им солдат дают, чтоб народ не поколотил. А нынче, поговаривают, губернатор Думу собирать станет, так он чародеев, прям как ковбоев или честных рыбаков, позвал.

Оно конечно, кому такая радость нужна, чтобы с тварями мерзкими вместе суд вершить да за одним столом сидеть? Хотя сказывают, крест у них под одежей навыворот висит. Перевернутый, стало быть…

Верить подобным бредням или не верить, решали наверху, а служивые люди губернатора знай себе на ус наматывали. И доносили в Тайную палату Трибунала.

Так и катилась в деревнях жизнь своим чередом. Пока в Питере шум да стройки, на Ладоге тишина. Недаром сказано: не тронь, оно и вонять не будет… И не трогали… пока губернатор Кузнец из Парижу мертвяков живых не привез. Старцы на хуторах дальних так сразу и завыли, что не к добру, и колокол на церкви треснул, и рыба снова гадкая пошла - с плешью, да без глаз…

Недоброе, ох, недоброе лето зачиналось…

22. В ГОСТЯХ У САТАНЫ

В ту ночь, никем не замеченный, пролетел вверх по течению Невы громадный крылатый змей. Мужчина, управлявший змеем, удерживал его на предельно возможной для полета высоте и снизился лишь, когда небо впереди слилось с агатовой скатертью воды, а в глаза дохнул морской ветер.

Промелькнули внизу последние, редкие огоньки остров с древней крепостью, костры на маяках - и пропали. Дракон махал крыльями в глубине бездонного колодца, где не было ни верха, ни низа, лишь ударяла в лицо противная морось, и свист стоял нестерпимый.

Ладога распахнула свои неприветливые объятия.

Восточный берег, заросший камышом и пресноводной зеленью, не приманивал даже перелетных птах. Не дотянув и мили до границы невидимого камыша, змей занервничал, принялся рыскать по сторонам, выгибать шею, и погонщику стало всё труднее удерживать его на курсе. Наконец человек решил, что достиг нужного места,

Дракон, распахнув крылья, спланировал вдоль границы естественных запруд. Он пронесся, молотя когтистыми лапами, по цветущей воде, вдоль многолетних илистых отложений, запутавшихся в тине бревен, буйков, останков малого флота, и прочих обломков цивилизации. В кромешной тьме свистнули коротко, будто пташка малая беспокоилась. На свист ответило хриплое кряканье нырка, и к раскаленной чешуе ящера пристала плоская, длинная, как пирога, лодка. Крылатый тяжело дышал, отфыркивался, поднимая лапами и хвостом крутую волну. Из седельных штанов спустились несколько фигур. Лодка просела под их тяжестью. Со спины змея передали что-то, завернутое в мешковину, а последними спрыгнули, сверкнув клыками, уж совсем не человечьи, две гибкие тени…

Неумолчный шорох камышей заглушал все звуки, а когда, спустя минуту, погонщик змея дернул поводья и стал отгребать назад, низкая ладья уже исчезла, растворилась в лабиринте проток. За крылатым великаном из зарослей потянулись щупальца тумана, обхватили его влажную позолоту, но не удержались и отползли назад.

Люди, что лежали на дне лодки, укрывшись брезентом, ориентировались по едва заметным знакам, отыскивали узкие проходы в частоколе камыша. Они не гребли, а отталкивались руками от мокрых, колышущихся стен. Иногда лодка застревала, и тогда человек, сидящий на самом носу, расчищал путь ударами длинного ножа. Он ложился на живот, свешивался вперед и рубил так, как рубят капусту - наотмашь, со всхлипами. Кроме впередсмотрящего в лодке был еще один человек, который не лежал, а стоял, напряженно вглядываясь в полутемный, извилистый тоннель. Он был единственный, кто примерно представлял, как достичь берега в нужном месте, но всё равно несколько раз ошибался, указывая неверное направление. В таких случаях плоскодонка врезалась в завал из гниющих бревен или упиралась в непроходимую, шуршащую стену.

При каждой ошибке человек ощутимо нервничал, оглядывался назад, приседал, и, извиняясь, разводил руками. Но его никто не ругал.

Никто вообще не произносил ни слова.

Даже тогда, когда на них в первый раз напали.

На узком участке, разворачиваясь между килем перевернутого буксира и вросшим в дно прогнившим баллоном катамарана, лодка рывком остановилась, точно напоролась на мель. Но мели под ними не было, люди прекрасно чувствовали глубину. Оставалось еще воды больше человеческого роста, правда, под слоем взвихренного ила угадывался следующий провал, вроде как щель, уходящая под каркас затонувшего буксира…

Оттуда беззвучно поднялись две узкие, подвижные тени, извиваясь как угри, и ухватились с обеих сторон за борта суденышка. Люди, лежавшие на дне лодки, затаили дыхание, зато кормчий откинул капюшон и что-то напевно произнес. Ответом ему был тонкий свист воздуха.

Кормчий, присев на корточки, запустил руку в мешок и кинул подводным сторожам по куску мяса. Клацнули челюсти, и снова стало тихо. Человек опять обратился к подводным тварям - сначала с мольбой, затем с угрозой, но, видимо, безрезультатно.

Один из затаившихся под брезентовой попоной мужчин, приоткрыл глаза и увидел рядом то, что когда-то было плавником, а теперь приобрело гибкость и распалось на три длинных, колючих пальца, сантиметров по пятнадцать каждый. Казалось, что на пальцах совсем не наросло кожи, но костяные пластины, связанные жесткой мембраной, вцепились в деревянный борт с такой силой, что старая доска начала крошиться.

Мужчина толкнул товарища, указав ему за корму, и продемонстрировал во мраке три пальца. Товарищ, не произнося ни звука, показал движением ресниц, что слышит и понимает. Третий мужчина, лежащий ногами в другую сторону, коснулся плеч своих товарищей и вложил себе в губы два тонких отполированных лезвия.

– Нет, не поможет, - покачал головой самый пожилой, и продемонстрировал спутникам скромный деревянный пузырек с плотно притертой пробкой.

В ногах у четвертого мужчины, что лежал на носу и раньше рубил водоросли, кто-то тихо вздохнул и лизнул хозяина за пятку.

Кормчий продолжал напевать. Наверное, он был очень раздосадован, он не понимал, почему щуки не слушаются, и подозревал, чего от них можно ожидать. Либо они повиновались сразу, либо немедленно убивали. Так их приучили, их хозяевам не нужны были пленные. Их хозяевам было важно, чтобы никто не пробрался к берегу. Видимо, провожатый допустил какую-то оплошность, он командовал рыбами первый раз, хотя вкус его крови стражам был знаком…

А может быть, они учуяли врагов, несмотря на все предосторожности, и смрад от вытяжки летуна не перешиб запах чужой крови…

Второй плавник ухватился за корму. Двое мужчин на дне лодки, резко подались в стороны, и мгновение спустя что-то ударило в дно со страшной силой. Кормчий не удержался и упал на одно колено, ухватившись рукой за обшитый металлом бортик.

Второй удар сотряс лодку. На сей раз толчок был такой силы, что одна из досок ощутимо хрустнула. Сквозь образовавшуюся щель, тонкой струйкой, начала просачиваться вода.

Упавший на колени человек хотел подняться, но его кисть, как капкан, обвили костяные пальцы. В следующий миг из воды показалась вытянутая морда, безгубая, с задранными плоскими ноздрями. В толстой корке чешуи вращались широко поставленные глазницы, без зрачков. Щука двигалась необычайно проворно, глубокая пасть открылась так широко, словно в челюсти не было костей, и упавший человек остался бы без руки, если бы не его товарищ, который уже был на ногах.

Полог откинулся, из-под брезента разом выскочили четверо мужчин. Мужчина в белом свободном балахоне произвел несколько скупых, но очень быстрых движений. Со стороны это выглядело так, будто он косит траву. Лапа подводного монстра продолжала цепляться за запястье, вторая царапала кольцо уключины, и покрытая наростами, лоснящаяся голова плавала на поверхности. Но туловище, выталкивая кровь, уже опускалось в глубину.

Поджарый, юркий старичок, с подвязанными седыми косичками, выплеснул в воду два флакончика, туда же отправил пустую тару и рукавицы. Третий мужчина сгреб неудачливого парламентария в охапку и уложил на дно. Тот скрипел зубами и зажимал раны на запястье. Четвертый мужик, самый крупный, без замаха ударил по плавнику другой рыбы и тут же, подкинув лезвие в воздух, небрежно перехватил вертящуюся саблю двумя руками и резким толчком, ввинтился в пасть противнику.

Щука сомкнула зубы, и сабля переломилась. После этого кошмарное создание подтянулось на уцелевшем плавнике и запрыгнуло в лодку. Это спасло его от немедленной смерти. Три подружки уже покачивались брюхом кверху, втянув жабрами токсин. Помимо стражей, в радиусе двадцати метров на глазах погибало всё живое. Туман скрывал картину удушающей смерти, но старик с косичками обладал очень хорошим зрением. Он видел, как забились и издохли несколько щучьих детенышей, прятавшихся под рулем утонувшего буксира, как всплыло десятка три самых разных рыб, несчетное количество лягушек и насекомых, и даже птицы, которым не посчастливилось свить поблизости гнездо. Старик знал, что почернеют и скукожатся даже водоросли…

Плевки Сатаны не щадили никого, ни на суше, ни на море.

Сиганувшая в лодку рыба проявила невероятную живучесть, оказалось, что ее хвостовые плавники тоже имеют захваты, которыми она вырвала из борта изрядный кусок. Гигант в сером балахоне от толчка плюхнулся на задницу; лодка качнулась, зачерпнув стоялой воды. Люди в лодке повидали немало, и сами любили эксперименты, но здешние креатуры удивили всех.

Полутораметровая тварь, не обращая внимания на отрубленную конечность, сложилась кольцом и сделала молниеносный выпад, целясь в ногу обидчику. Ее веретенообразное тело представляло собой сплошной комок мускулов, укрытый тремя рядами костяных наростов, как у маленького стегозавра. Далекий зубастый предок, обедавший пескарями и забивавшийся под корягу, заслышав моторную лодку, мог бы только мечтать о таком вооружении…

Гигант в сером балахоне явно растерялся, разглядывая недоеденный обломок своей сабли, но остальные были начеку. Мужчина, убивший кинжалом другую рыбу, перехватил монстра в полете. Он уже понял, что бить ножом по спине бесполезно, поскольку челюсти всё равно сомкнутся, и прыгнул, всей массой тела толкнув рыбу вбок.

Хищница промахнулась и вместо ноги откусила шмат деревянного сиденья. Двухдюймовую доску она переломила, как спичку, и тут же выплюнула. Еще не закончив с лавкой, она ухитрилась развернуться в воздухе, словно была не рыбой, а бультерьером и, толкнувшись хвостом о дно, вторично ринулась в атаку. Мужчина в белом, столкнувшись плечом с телом врага, изодрал рубаху и отлетел к другому борту. В последний момент, не давая выпасть, его подхватил один из товарищей.

Судно снова качнулось, ударившись носом о ржавый затонувший понтон. На носу, под мешками, кто-то низко заворчал, затем брезент изнутри разорвали на части, и высунулись две белые тигриные морды на длинных шеях.

Но тигры не успели принять участия в драке. В этот раз гигант оказался проворнее щуки, он отшвырнул огрызок сабли и вытянул из-под лавки полуметровую секиру, на древке размером с оглоблю.

Когда великан взмахнул своим оружием, остальные подельники были вынуждены попадать под лавки. Зубы обитателя камышей с визгом проехались по закаленной стали, и это оказался первый громкий звук за время схватки.

И последний звук тоже. Потому что обладатель секиры попал рыбе в рот и разрубил ее вдоль, почти пополам. Теперь он мучился, не в силах выдернуть железный полумесяц обратно.

Некоторое время мужчины успокаивались, восстанавливая дыхание и обшаривая окрестности.

Живых врагов поблизости не было, из затонов никто больше не приплыл. Красный диск луны равнодушно освещал шуршащие поля камыша. Потом люди собрались вокруг трупа врага. Кровь толчками билась в горле чудовища и, бурля, выплескивалась на дно лодки.

Конечно, это была не совсем рыба. Или совсем не рыба, и уж тем более, совсем не щука. Щуки вырастают до громадных размеров, но при этом их хвостовой плавник не может совершать хватательные движения. Голова, с неправильным прикусом, была размером с голову теленка. А в пасти, раскрытой как у кобры, мог легко поместиться арбуз-рекордсмен. На грудных плавниках вовсю шло формирование кистей, но локти пока не отросли. Всё туловище хищника покрывали три ряда острых, как иглы, шипов, а погасшие глаза смотрели с ненавистью, совершенно не присущей снулому взгляду холоднокровных.

Кормчий, тот, что пытался разговаривать с рыбами, поднялся со дна, потирая колено, и кинулся помогать старику. Вместе они разрезали белый балахон на мужчине, толкнувшем рыбину в бок, остановили кровь и залепили ранки клеем.

Сквозь мутную сыворотку тумана, сквозь колтуны мокрых стеблей над головой, поднимался багровеющий зрачок ночного светила. Красная луна не вошла еще в полную силу, не набралась еще яростной, демонической мощи, которой пугалось всё живое, но в лодке заворочались и зарычали беззвучно укрытые попонами пассажиры…

…Пни на поляне давно выкорчевали, а голую землю, как видно, неоднократно выжигали, так что теперь здесь расстилалась ровная полукруглая площадка. Ни единого цветка, ни зеленой травинки.

Глаз самого внимательного горожанина не различил бы в буреломе несколько скрытых троп, умело замаскированных колючим кустарником и воткнутыми в землю засохшими ветками.

Там, где на берег с тихим плеском накатывались серые холодные волны, был закопан ряд камней, а между ними вбиты железные колья для швартовки лодок. Со стороны озера прогалину смог бы заметить лишь очень опытный глаз, поскольку на сотню метров вдоль береговой линии вода заросла высоченной осокой. Ниже камыша и осоки, в три яруса, разбухали водоросли, превращая воду в густые зеленые щи, куда не рискнул бы опустить весло ни один рыбак. Помимо водорослей, широким полукругом, невидимым со стороны, поляну окружали залежи полузатопленных бревен.

Самые чуткие пассажиры в лодке волновались, прислушивались и принюхивались к древесной гнили, давая понять остальным, что не только мирные лягушки прячутся в ряске. Но люди не боялись.

Люди, ступившие на восточный берег, мало чего боялись в жизни. Одной угрозой больше, одной меньше, не играло серьезной роли, когда на карте стояло равновесие мира. Плоскодонка ткнулась носом в камень, и впередсмотрящий шустро накинул на колышек канатную петлю. Он тоже видел в темноте, не хуже кошки.

Кормчий вышел на берег первым. Он скинул плащ и остался почти голым, в одних коротких, засаленных штанах и меховой безрукавке. В свете луны блеснули четыре ряда бус и медный браслет на шее. Под ошейником болталось перевернутое распятие, на котором вместо погибшего бога извивалась и хохотала виртуозно вырезанная из дерева фигурка беса. Двумя хвостами бесенок обвивал поперечины крестов, а в крошечных глазницах поблескивали рубины. Отросшие рыжие патлы человека были густо смазаны жиром, расчесаны на две стороны, а в проборе оставила след полоса белой, светящейся краски. Такая же краска светилась у него вокруг рта и на кистях, создавая ощущение голых костяных фаланг.

– Это я, Христофор! - сказал кормчий, демонстрируя темноте пустые ладони. - Привез деду свежую женщину.

Из мрака выступили двое крепких мужчин. Один наставил Христофору в кадык длинную заточенную пику, второй вприпрыжку побежал к лодке.

– Привез? - радостным шепотом спросил он, пиная объемистый мешок. Из мешка донеслось жалобное женское всхлипывание.

– А ну, дай взглянуть! - сторож убрал пику и побежал к товарищу. Вдвоем они вытащили мешок на камни. В багровом свете луны сверкнул нож. - Слышь, малек, не вздумай деду брякнуть, что мы лазили. Мы только пощупаем - и всё.

– А вякнешь - к щукам отправим! - хохотнул другой, сражаясь с синтетической веревкой. - Мы любой товар должны проверить, прежде чем дед оприходует, верно, малек? Слышь, а в том мешке у тебя что?!

– В том мешке - я! - ответил Карапуз, беря любознательного Озерника своей клешней за горло.

Второй колдун схватился за нож, сунул в рот свисток, но тут мешок, который его так интересовал, сам развязался, оттуда выскочило лезвие и до основания воткнулось ему в подбородок. Из мешка, кряхтя, выбрался Прохор Второй. Старый Качальщик забрал лезвие, шлепнул по морде любопытного тигра и, кряхтя, размял кости. Прохор не вылезал из уральской деревни уже шесть лет и неважно чувствовал себя в Невском климате; он убеждал всех, что только желание опробовать в деле новые живые изобретения выгнало его из дома.

Но причина заключалась в другом, и Коваль это знал. Замшелый генетик был другом старших Семенов - отца и деда того, кто погиб в песках…

По сигналу чингиса за кормой, из воды, вылезли прочие непрошеные гости. Все они выглядели куда скромнее, чем раскрашенный сын Красной луны. Под промокшими серыми одеждами крепилась кожаная упряжь с притороченным оружием. Сойдя на сушу, люди моментально рассыпались по поляне, сливаясь с темнотой. Две огромные кошки, повинуясь беззвучному окрику, заспешили вслед за хозяином.

Но далеко они не ушли.

Окружая пришельцев, на поляну вышла волчья стая. Коваль насчитал пятерых матерых волков в первой шеренге и троих малолеток в кустах. Руки непроизвольно потянулись к оружию, а мозг уже проваливался в колодец, нащупывая нити единения, когда Артур понял, что его опередили. Опередил всех, естественно, Прохор, который разговаривал с волками лучше, чем с людьми.

Ближайший самец, огромный, как теленок, в подпалинах и лишаях, качнулся в сторону, точно пьяный, затем его лапы подкосились, и вожак мягко свалился в сырую золу. С остальными его соплеменниками было покончено за минуту. Артур думал, что можно идти дальше, но Прохор вдруг схватился за сердце. Когда старик очухался, на нем не было лица. Глаза вываливались из орбит, задыхающимся ртом он хватал прохладный воздух, руки тряслись, как в падучей. Прохор ничего не сказал, лишь подал мимолетный знак Бердеру.

Хранитель силы вытащил клинки. Сталь отскочила от шкуры. На помощь Бердеру пришел Карапуз, но убить волков они смогли, лишь протыкая их чеканом в глаз…

– Обязательно их убивать? - Коваль был потрясен. Никогда еще он не видел, чтобы Прохор, самый большой любитель фауны, отдал приказ резать беззащитных созданий.

– Не удержу… - одними губами прошептал старик. - Их не растили в дружбе с человеком. Опомнятся, пойдут по следу…

И снова застыла потревоженная вода, и могильное безмолвие опустилось на поляну.

Христофор ступал первым, уверенно пробираясь по тайной, извилистой тропе. Иногда он останавливался и дул в глиняный свисток, но человеческое ухо не воспринимало столь высокий звук. С ветки, навстречу светящемуся пробору колдуна, свешивалась треугольная, зубастая мордочка со вздрагивающими мышиными ушами. Летун узнавал человека, получал кусочек сырого мяса и убирался наверх, чтобы в следующую секунду свалиться замертво. Бердер, идущий по следу проводника, подхватывал парализованную тушку, не давая коснуться земли, и коротким ударом вспарывал летуну горло.

Деревья кончились внезапно, на кромке обрыва.

Тропа оборвалась обширным прямоугольным котлованом с остатками фундамента и лабиринтами подвального этажа. Из ледяной глубины пахнуло сырой землей и густым, приторно-сладким ароматом. Словно мачты затонувших фрегатов, из пропасти торчали пики бетонных свай. Над котлованом была натянута плотная сеть, по веревкам которой тянулись бесчисленные нити плюща, создавая плотный, непроглядный полог. На далеком бетонном дне рукотворного оврага разноцветными огнями полыхали три костра. Один костер дымил черным, другой - белым, а от третьего поднимался красный дым.

Древние строители успели заложить обноску и загнать между опорных колонн секции двух подземных уровней. Возможно, здесь должен был находиться двухъярусный гараж. Теперь по сторонам от центральной голой площадки, словно соты, теснились темные кельи, заложенные сверху бревнами, и присыпанные землей. Получился настоящий храмовый ансамбль, скопище квартир без окон, в которых копошились неясные тени.

На самом дне, там, где почва рвала на части цемент и гравийную подушку, возвышалось угловатое сооружение, похожее на юрту. Из круглой дыры в крыше поднимался столб прозрачных благовоний, а напротив застегнутого полога дремали два болотных кота. Хищники были сытые, рядом валялась недоеденный лосиный окорок. С высоты огибающей котлован тропы оба казались игрушечными котятами…

Спуститься в яму можно было только по двум самодельным каменным лесенкам. Наверху, напротив обеих лестниц, располагались мощные решетчатые клетки, где, звякая цепями, бродили волки. Любой, кто отваживался спуститься вниз, должен был вначале отворить калитку и войти в клеть.

Почуяв чужой запах, волки в ближайшем загоне поднялись и с сиплым рычанием повернулись к лесу. Самый крупный самец, встав на задние лапы, был на голову выше взрослого мужчины. Хищники были слишком умны, чтобы зря тявкать и грызть железные прутья, однако Христофор знал, что Белому Деду достаточно одного движения рукой, чтобы выдернуть штырь из кольца и выпустить стаю на волю. Белый Дед ждал невест этой ночью, и если бы летуны успели сообщить ему об опасности, волки были бы уже выпущены…

Пробить ножом их шкуру невозможно. Совсем маленьких волчат брили наголо и обрабатывали кожу специальным дубящим составом. Их обмазывали снова и снова, опускали в тлеющие угли и кидали в ледяную крошку. Те, кто выживал, примерно каждый седьмой, принимались в стаю озерных волков. Так называл их Красный Дед, занимавшийся воспитанием животных и птиц. Собственно, воспитание только начиналось; предстояло еще слишком многое, чтобы научиться вселять ужас.

Но сын Красной луны пробыл в скитах Озерников недостаточно долго, чтобы разведать все тайны. Когда губернатор увидел его, после месячной разлуки, то всерьез испугался за душевное здоровье своего безобидного советчика. Христофора никто не заставлял, он молча выслушал предложение Артура, провел ночь с молодой женой, а в шесть утра уже собрался в дорогу.

Озерники поверили, что Христофор бежал, избитый губернатором. В этих целях в Зимнем был даже разыгран настоящий спектакль на случай вражеского шпионажа, но проблема заключалась в другом.

Сыну луны пришлось пройти несколько инициации и принять участие не в самых приятных ритуалах. Коваль мог только догадываться, что творили Черный и Красный Деды, если для ритуала Белого понадобилось сразу три девственницы…

Христофору поручили раздобыть одну, с непременным условием украсть девушку не ближе, чем за пятьдесят километров. Белого Деда устраивал любой возраст, можно было приволочь даже двенадцатилетнего подростка. Христя, с риском для жизни, вышел на лодке, добрался до фактории, где всё это время, под видом скупщика дичи, отирался Карапуз. Христофор назвал ему дату очередной "свадьбы" Белого и передал несколько слов для губернатора.

Просьба сводилась к тому, что если его не заберут из Озерных скитов в указанный день, то дальше он не выдержит…

Коваль сообщил Бердеру, что нужна девственница, желательно побойчее. Внешность - не главное, был бы человек хороший…

Сейчас к сгорбленному под тяжестью мешка Христофору подошли двое с факелами. Снизу из мешка торчали ноги, обутые в женские, дорогой кожи, сапожки. Один из встречавших, сутулый, тоже раскрашенный светящимися линиями, обогнул гостя и быстро осмотрел всё вокруг, втягивая ноздрями воздух.

– Мне не нравится, чем от тебя несет, Христофор, - проворчал он, возвращаясь.

– Это от нее, - тихо ответил парень, половчее перехватывая на плече мешок.

– Что-то не так… - сутулый продолжал сверлить глазами тропу. - Ты ни с кем не повстречался?

– Ага… Больно уж тихо, да, Отец? - заволновался второй колдун, низенький толстяк, с отвисшим зобом и выпученными глазами. На нем была черная сутана, украшенная искусной вышивкой. На спине красовалась голая женщина, запихивающая в себя сучковатый, деревянный член, а на груди совокуплялись два скелета.

– Мокрогуб там, и Красивый, - ответил Христофор, и добавил жалобно. - Бабу у меня отнять хотели…

– Что-о?! - мигом переключился сутулый.

– И Деду говорить не велели. Дай, говорят, нам пощупать. Ей, мол, всё едино, подыхать…

– Вот сучье племя! - зло сплюнул сутулый. - Обоих отправлю поганки собирать! А ты молодец, малек. Так и надо! Если что заметишь среди братии, сразу ко мне, понял?

– Ты уж им-то не выдавай, Отец!

– Не боись, не продам. Давай, неси свою целку вниз! Белый ждет уже…

– Они там бражку пьют, Отец, - угодливо добавил Христофор.

– Вот козлиное отродье! - рявкнул сутулый и, велев толстому следовать за ним, помчался к заставе.

Сын луны проводил их недобрым взглядом и шагнул к клетке с волками. Хищники заволновались, почуяв незнакомый запах. Их никогда не кормили досыта, кроме того, звери отлично чувствовали, когда их боятся. Одним из тяжелых испытаний для Христофора было каждый раз проходить сквозь клетку. Прыгнуть вниз, на бетонные плиты, с пятнадцатиметровой высоты, он бы не решился, тем более с живой ношей на спине.

Но прыгать не пришлось. Минуту спустя из леса вместо троицы колдунов вышел Прохор и, осмотревшись, первым пролез в калитку. За старичком беззвучно просочились остальные. Волки во второй клетке, на другом конце котлована, ничего не заметили. Они были слишком заняты состоянием своих желудков. Бердер кинул им сальные шарики со скрученной проволокой…

Чем выше вокруг вырастали замшелые бетонные колонны, тем сильнее охватывало Артура чувство даже не страха, а скорее омерзения. Он никогда не думал, что доведется побывать в местах, где люди выбрали смыслом жизни кривое, перевернутое зеркало.

Путь издевательской насмешки над всем, что считали святым для себя остальные.

Путь бесцельной веры в зло, которого нет, но которое можно возродить, если вовремя бросить семя.

На уровне первого подземного яруса Артур понял, что сооружение имело промышленное назначение. По обеим сторонам от каменной лестницы сохранились остатки направляющих для грузовых лифтов и даже площадка с проржавевшим двигателем. Еще ниже, под перекрытием, укрепленным стальными швеллерами, по всей длине этажа располагалось нечто вроде аттика, уставленного примитивными скульптурами. Перекрытие было очень толстым и выдерживало, очевидно, вес станков… Во всяком случае, в боковых нишах Артур заметил ямы для пружин и амортизационных подушек. Отряд спускался без света, но в пламени костров скульптуры показались Ковалю похожими на горгулий. Помимо них поперечные балки опоясывал бесконечный ряд фресок, в которых без труда угадывались библейские сюжеты и сцены Страшного суда. Рисовали неплохо, художник работал в манере Шагала, но в каждом изображении сквозила как будто издевка. У ангелков проклевывались маленькие рожки, волхвы ухмылялись младенцу карминовыми ртами, из которых высовывались раздвоенные языки. Святой не попирал змея пикой, а нес на ней гирлянду черепов…

Из проемов подвальных каморок, забранных сеткой, смотрели дети. Коваль насчитал человек двенадцать, разного возраста, от трех до десяти лет. Среди них было всего две девочки, остальные - мальчишки, с одинаковыми, хмурыми и напряженными лицами. В каморках, за их спинами, горели лампадки, валялись одеяла и примитивные игрушки. Ковалю сначала показалось, что дети находятся в тюрьме, но скоро он понял, что это временное пристанище, а клетка защищает их от болотных котов.

Малышей приводили сюда для участия в обрядах; скорее всего, ритуалы были частью местного образовательного процесса, после которого психика маленького человечка менялась необратимо. Лет тридцать назад детей было бы, скорее всего, гораздо больше, а теперь люди уходили в города и дети Красной луны рождались всё реже. Человечество выздоравливало…

"Ни хрена оно не выздоравливает, - поправил себя Артур, - всё идет по кругу. Всегда найдутся те, кто поставит беса на алтарь, и заставит несмышленышей поклоняться ему".

Он присмотрелся к убранству подвальных "камер" повнимательнее. Там, в уголках, действительно светили лампадки, но за ними висели перевернутые, измазанные чем-то красным образа. К ликам святых были подрисованы рога, а в глазах прожжены дыры.

Шел активный воспитательный процесс…

Еще десяток ступеней вниз, и открылся следующий ярус. Здесь не было детей, но экспедицию ждало новое неприятное открытие. Среди частокола забитых в землю свай стояли гробы. Сколоченные из крепких сосновых досок, одни очень старые, а другие выструганные совсем недавно, они не лежали, а именно стояли, вдоль стен. В крышке гробов имелись узкие дверцы, с окошками, затянутыми черной тканью. Каждую дверцу запирала массивная щеколда.

Словно те, кто находились внутри, могли неожиданно вырваться…

Опустившись на самое дно, он понял, почему ни один ребенок не поднял шум. На Озерников никто не нападал; в самом сердце святилища просто не могли ожидать атаки извне. Артур вздрогнул, представив себе, что было бы, если бы он отправился на штурм с обычными гвардейцами и без помощи Христофора…

Очевидно, это был фундамент заводского цеха или судоремонтного ангара. Дальние края стройплощадки терялись во мгле, а небо на огромной высоте закрывала плотная сеть. Три костра, изрыгая разноцветный дым, окрашивали стены стоящей по центру юрты радужными сполохами. Дремавшие у входа коты что-то почуяли и выскочили навстречу, топорща шерсть.

Прохор махнул ладонью, подманивая животных к себе. Коты пошли, но крайне неохотно, словно их тянуло назад резиновым канатом. Карапуз поднял ствол пулемета. Коваль вытащилножи, заслоняя Христофора. У старого Хранителя с висков бежали струйки пота и подрагивали от напряжения колени.

Теперь стало слышно пение, доносящееся из шатра. Кошки зашипели, царапая когтями цементную крошку. Бердер присел на колено и с обеих рук метнул отравленные клинки. Когда звери издохли, Прохор вытер лицо рукавом и покачал головой, показывая Бердеру следы на рубашке. Из носа у него шла кровь.

Артур в последний раз оглядел бетонное сооружение и только сейчас заметил, насколько тут холодно. Несмотря на три пылающие пирамиды, изо рта вырывалась струйка пара. Они находились на глубине пятнадцати метров, в гигантском склепе, набитом покойниками.

Коваль остановился напротив занавешенного дублеными шкурами входа в шатер. Вблизи шатер оказался очень большим, метров двадцать в поперечнике. Изнутри тонкими струйками проникал неясный свет, слышались ритмичные удары, неясная возня и мужское пение по нисходящей, будто хор разучивал гаммы.

– "Отче наш", - прошептал Христофор. - Они поют "Отче наш" наоборот…

– Сколько их там?

– Почти все, кроме некоторых Сынов, что остались в верхних скитах. Четыре Деда и тринадцать апостолов. Отцов - человек двадцать. Еще могут быть Сыны и кликуны, они неопасны.

– А кто опасен? - очень серьезно спросил Бердер.

– Апостолов лучше убить сразу, - отрывисто произнес сын луны.

На его горле дергался кадык. Коваль подумал, что парень находится на грани, еще немного - и выронит мешок. Артур решительно отдернул в сторону тяжелую шкуру. Изнутри хлынули клубы сладкого дыма.

– Ну, привет, Гриня! - прошептал губернатор, заходя внутрь.

23. КОНЕЦ КРАСНОЙ ЛУНЫ

Примерно так Артур себе это и представлял, однако действительность превзошла самые мрачные прогнозы. Служба была в самом разгаре, и спасти первую невесту они уже не успевали.

Внутри оказалось очень много людей, но Коваль не ощутил их, как отдельных личностей. Бурлящая масса скорее напоминала сгустки протоплазмы, многоголовую гидру, в процессе бездумного пожирания пищи. Многоликое чудище не просто воняло, оно купалось в приторных миазмах курильниц, оно вдыхало собственные выделения и сатанело от них.

А еще, гидра дергалась вместе со стуком барабанов…

Шатер освещался несколькими сотнями свечей из черного воска, и, несмотря на мрачную расцветку стен, казался изнутри больше, чем снаружи. Возможно потому, что он был натянут как раз над местом, где недоставало куска фундамента, и в довершение всего, по центру выкопали порядочное углубление. Ковалю мгновенно пришло на ум верное слово - "анти"! Да, здесь всё было задумано и сделано наоборот.

Там, где за подобием золотых ворот предполагался алтарь, присутствовала яма, клирос находился еще глубже, почти в траншее, а в железных мисках, похожих на стоматологические плевательницы, явно плескалась не святая вода. Изнутри стены покрывали драпировки из полуистлевших тканей веселеньких расцветок, но рисунки почти пропали под слоем жирного, свечного нагара.

Обвисшие стены поддерживали два ряда столбов, с крестовинами поверху. В центре, на круге из грубо отесанных камней, полыхал очаг, над которым дымилась жаровня размером с уличную мантышницу. Возле огня копошились несколько отвратительных, бесполых созданий, небрежно завернутых в белую материю. На спине у каждого раскачивался, пристроченный нитками, перевернутый железный крест. Карлики, или сгорбленные инвалиды, занимались тем, что подкидывали в угли ароматический порошок, а двое сморщенных микроцефалов, с птичьими головками, раскачивали люльку. У лилипутов не было кистей на руках, они вставали на цыпочки и толкали тяжелую качель мозолистыми локтями, с риском свалиться в огонь. Кто-то там спал, укрытый ветошью, в деревянной колыбельке…

Люлька когда-то, несомненно, исполняла роль роскошно украшенной купели. На ее грязных, заляпанных боках, сквозь жир и нечистоты, проглядывала голубая краска и даже ошметки золоченых кистей. Две ржавые цепи, перекинутые через потолочную балку, повизгивали при каждом ударе культей, а дно купели обуглилось, от постоянной близости к огню.

Впрочем, визг железа доносился в те редкие мгновения, когда стихал хор и "оркестр"…

За каменным кругом, еще ниже в яме, поднималось наклонное, перевернутое распятие. Обтесанный, гладко отполированный сосновый ствол, не меньше трех метров в длину, с грубой поперечиной почти у самого пола. Вершиной он крепился к одному из опорных столбов. Сосновая колонна стояла не на глине, а внутри плоского железного таза, куда стекала… кровь. На кресте, вверх ногами, висела, обмазанная мелом, совсем молоденькая девушка. Лодыжки обвивали веревки, закрепленные на крюке, запястья были прикручены к перекладине, а пряди распущенных кос плавали в крови.

Вторая невеста Белого Деда, с заткнутым ртом и связанными позади локтями, корчилась перед самым входом на низкой деревянной столешнице, целиком вырезанной из огромного пня. Ее горло охватывала тугая скользящая петля, конец веревки проходил сквозь железное кольцо и заканчивался в кулаке высокого "монаха". Вместо нормального головного убора на нем была волчья маска, а рясу служитель местного божества носил на голое тело, оставляя открытым покрашенный в белое стоящий член.

Положив девушку на бок, ее одновременно насиловали двое других мужчин в масках, а когда она начинала особенно сильно вырываться, "волк" дергал за веревку, пережимая жертве горло. Еще человек шесть лжемонахов стояли в очереди вокруг стола и отрывистыми движениями хлестали голое тело невесты плетками. Все они, не отрываясь, как завороженные, следили за конвульсиями жертвы.

Обе девицы были вымазаны с ног до головы в белой краске, но у той, что еще была жива, лицо закрывало что-то черное. Артуру даже показалось вначале, что с девушки сняли скальп, но когда Отец ослабил удавку, удалось разглядеть получше. Вокруг запрокинутого, посиневшего от крика лба невесты струились черные кружева фаты. Вторая девушка на кресте уже умерла. До смерти ее тоже лупили, но доконало несчастную не это. Артур пригляделся и еле сдержал подступившую рвоту.

В беднягу затолкали неимоверной длины искусственный фаллос. Он и сейчас торчал из нее на добрых десять дюймов, с широкой поперечиной на конце. Видимо, сначала ее разорвали внутри этой штукой, а потом стянули ноги вместе и подвесили на крюк.

В стрекот барабанов вплелись гнусавые звуки баяна, десятки голосов заблеяли скачущую, неистовую песню, а подножие креста заслонил лес черных фигур. У Коваля сложилось ощущение, что он навечно прирос к полу, не в силах пройти внутрь, хотя, на самом деле, не прошло и трех секунд…

Теперь Артур заметил еще кое-что. За крестом, вдоль дальней стены располагались обломки сразу нескольких иконостасов и потемневшие от копоти картины с русскими святыми в полный рост. На причинном месте в досках картин зияли отверстия, и оттуда торчали такие же, зашкуренные, метровые члены. Черный, красный и покрытый прозрачным лаком…

Сегодня была очередь Белого Деда.

Гостей заметили не сразу. Помимо бригады насильников, целая толпа в размалеванных рясах обступила распятие, а десятка два заросших гривами мужиков стояли на коленях на приступке импровизированного клироса. Полностью голые, но в масках, раскачивались и заунывно распевали молитвы. Несмотря на тоскливое звучание, они трясли бородами и кулаками отбивали ритм вслед за барабаном. Их тела так густо покрывала известка, что хор походил на сборище забинтованных манекенов.

Певчими руководила обрюзгшая старуха в засаленном клобуке, резиновом мясницком переднике и шелковых шароварах. Она отбивала такт на большом оркестровом барабане. Подле нее, на еловых ветках, притулился безногий инвалид с провалившимся носом и беспорядочно раздувал меха гармоники. Еще один престарелый персонаж Хичкока колотил палкой по ритм-барабанам; лишь половина его тела дышала здоровьем, обе же левые конечности висели, как проколотые воздушные шары, левый глаз выкатывался из орбиты, и рот не закрывался. От этого казалось, что оборванец задорно подмигивает окружающим.

У противоположной стенки, под заплеванной иконой Богоматери, колотились в падучей несколько пожилых женщин, закутанных в лохмотья, а поодаль, за низенькой загородкой, на коленях стояли мальчики. Такие же мелкие, как те, что в клетках снаружи. Дети были одеты, как маленькие капуцины, в рясы огненно-красного цвета, но на лице и на впалой груди у каждого светились три шестерки. Все мальчишки, распахнув глаза, раскачивались в такт барабану.

В жаровне, помимо ароматических веществ, несомненно плавился наркотик. Едва зайдя внутрь, Коваль ощутил гнетущую, сладкую духоту, сердце забилось быстрее, и в глазах защипало. А еще спустя мгновение, он с ужасом ощутил, как помимо его воли наступает половое возбуждение. Хор стонал, гармонь протяжно ревела, старуха отбивала шаманскую мелодию, из-под волчьих масок колдунов, смывая краску, градом катился пот.

В спину Артуру уткнулся Митя. Глаза великана заволакивало туманом, грудь судорожно вздымалась, ноздри хищно втягивали дурман. Нужно было действовать немедленно, пока оставались силы бороться с наркотиком.

– Белого брать живьем! - Артур ощутимо пихнул Карапуза в грудь и скользнул к жаровне.

Бердер в два прыжка достиг стола и прикончил троих насильников. Не успели их тела шмякнуться наземь, он уже был возле "хора". Даже в этот страшный момент Артур невольно залюбовался тем, как порхает учитель. При внешней обманчивой сложности - ни одного лишнего движения. Всё продумано так, чтобы одновременно вести рукопашный бой и мешать целиться удаленному противнику. Вот правая рука пошла от бедра вперед с зажатым клинком, спина прогнулась в стойке "садящейся на воду цапли". Один из белых манекенов схватился за горло.

Вот неуловимый взмах ногой, вращение на носке, а из сандалии торчат сразу два лезвия, по четыре дюйма каждое, и валятся, обливаясь кровью, еще двое. А пока правая рука тянет с пояса следующий нож, делается взмах левой, по ходу движения, и замолкает барабанный бой. Старуха, с клинком в глазу, поливает кровью свой инструмент. Часть голых певчих успела выкатиться за пределы юрты, но ничего, их там встретит Прохор…

Коваль опрокинул жаровню, перемахнул тлеющие угли и врезался в самую гущу Сынов, пытаясь определить Белого деда. К нему повернулись лица с утонувшими зрачками, из распахнутых ртов капала слюна, десятки босых ног отбивали ирландскую чечетку…

Он бил их, и они падали, бесконечно долго, поскольку все рефлексы были притушены, и даже смертельные раны не могли остановить танца.

Замолчали ритм-барабаны, справа и позади, как бешеный слон, трубил Карапуз, и хрустели чьи-то челюсти под его кулаками. Затем дикий вой принесся снаружи, сорвал с места шкуры, вырвал часть деревянных кольев, держащих свод. Это Прохор запустил Плевок Сатаны…

Кто-то вцепился в запястье Коваля зубами, не давая дальше рубить. Кто-то повис у него сзади на шее, но тут же, хрюкнув, осел наземь; а Бердер, метнув клинок, уже смотрел в другую сторону. По диагонали, сбив в полете люльку, пролетел мужик, с топором в вывернутой руке; видимо, он здорово надоел чингису… Артур вытащил кинжал из очередного живота, добил того типа, что пытался перегрызть кольчужный браслет, и вдруг, оставшись без противников, провалился в пустоту…

Сынов больше не было: все или погибли, или валялись раненые. Он сделал всё так быстро, что Отцы не успели переключить внимание. Они все сегодня были замазаны белой краской, соответственно цвету праздника, и все крайне увлечены.

Более десятка мужчин, запрокинув оскаленные маски, мастурбировали на тело мертвой девушки. Судя по ярким поясам, шароварам и торчащим волчьим ушам, это и были апостолы. Дальше, по ту сторону распятия, в два ряда, преклонив колени, располагались "священники" рангом пониже, разукрашенные так же, как Христофор. Не вставая с колен, они раскачивались, сцепившись локтями, подпевали хору и вызванивали мелодию железными браслетами.

Не участвовали в общем веселье пятеро. Спиной к тазу и распятию, внутри круга послушников, развернувшись каждый в свою сторону света, молились Деды. Понастоящему старыми были двое, Черный и Красный. Краска так густо покрывала их черты, что оба походили на пресловутых цветных демонов из японского фольклора. Водяной и Белый выглядели значительно моложе, лет по шестьдесят пять. Все обзавелись парадными белыми ризами православных патриархов и поддерживали их в приличном состоянии. Все размахивали кадилами, источавшими жуткое серное зловоние, вперемешку со сладкими медовыми оттенками. Белый дед, гладколицый, плотный, сидел верхом на нагом женоподобном отроке, изображавшем козла.

Когда Карапуз, со всего маху, врезался в толпу послушников, налево и направо молотя секирой, парень под Белым Дедом вдруг открыл глаза, и Артур с отвращением увидел, что перед ним вовсе не маска. Юноша начал приподниматься, но не по-человечески, а словно жвачное животное, спугнутое на лежке. Облезлая шерсть на жирных боках оказалась не покрывалом, задние конечности заканчивались копытами, а с поясницы свисал волочащийся, в комьях навоза, хвост. На рогатой маске, прикрывавшей верхнюю половину лица, раздувались черные ноздри, обезумевшие глаза ворочались в орбитах, а человеческим оставался только рот и подбородок с завитой мелкими кудряшками бородкой. Парень подтянул под себя слишком длинные руки, заросшие серым волосом; большие пальцы у него приросли к ладоням, постепенно превращаясь в копытца.

Дальше всё завертелось с такой скоростью, что впоследствии Коваль восстанавливал события по частям.

Карапуз перебил хребты четверым, когда апостолы его заметили и оторвались от своего увлекательного занятия. Они не стали вынимать ножи, но трое выставили перед собой пустые ладони, и капитана швырнуло на брусья, поддерживающие кожаный свод. Митя с лету вписался спиной в обструганный ствол и рухнул на еловые ветки.

Артур не успевал ничего сделать. Козлоногий монстр разогнул спину, поднимая над собой Белого Деда; тот очнулся от транса и смотрел почти осмысленно.

Команда мальцов, гнувших спины в самом темном углу, под иконами, сбилась с ритма. Они растерянно мяукали, но ни один не поднимался с колен. Из-за громады креста Коваль плохо видел, что там происходит.

Снаружи юрты грянули два мощных взрыва, Прохор разошелся не на шутку. Крыша горела в трех местах, распространяя зловоние гниющей шерсти. Кто-то там катался по бетонному полу и истошно визжал.

Барабан замолк, хор с воплями разбегался. Кликуши голосили еще громче, покрывая своим визгом шум схватки. Распятая на дубовом столе, истошно орала вторая невеста, погребенная под трупами своих мучителей. Как раз в эту секунду Христофор укладывал мешок с третьей невестой под стол, чтобы ее ненароком не зацепили.

Толпа уцелевших чернецов рванула к выходу, но там их уже встретил Прохор и плюнул навстречу. Плевок Сатаны в закрытом пространстве произвел оглушительный эффект. Голубое пламя рванулось к потолку, визжащие беленые фигуры превратились в факелы. Стены шатра мигом охватил огонь.

Три секунды спустя Прохор, с опаленными бровями, стоял совсем один перед кругом черной окалины и посылал следующий Плевок вдогонку тем, кто успел прорваться под стелющимися складками шкур позади "алтаря".

Артур слышал, что Озерники вели собственные изыскания, пытаясь овладеть секретом Плевков Сатаны, но пока у них получалось не очень. Самой большой трудностью при обработке растений, собранных на пожарищах, было добиться такого соотношения частей, чтобы Плевок замыкался в локальном пространстве и затухал, не вызывая пожаров на километры вокруг. Из поколения в поколение Хранители передавали секрет сложнейшего синтеза вещества, горевшего очень короткое время, но с температурой, превышающей точку горения напалма. Малейшая ошибка в компонентах приводила к самым удручающим последствиям.

Но самое главное, чего Озерники, да и никто другой, не смогли бы повторить, была врожденная, уникальная рецептура слюны. Даже среди Качальщиков крайне нечасто рождались люди, одаренные способностями Прохора. Люди, способные провоцировать скоростные мутации в других организмах и способные бессознательно задавать нужный состав слюны, без смешания с которой Плевок терял силу. Кроме Прохора, дочери Анны и старичка Семена, Артур знал всего троих, кому были даны подобные штуки, и Прохор грустно признавал, что таких Хранителей скоро совсем не останется…

Второй Плевок грохнул снаружи, и шатер, лишенный трети опор, начал со зловещим скрипом заваливаться набок. Волчьи морды апостолов повернулись к Ковалю. Их возбужденные гениталии раскачивались, как дубины…

Бердер, прыгая на руках от балясины к балясине, точно серая обезьяна, каждым взмахом ног отправлял на тот свет одного, а то и двоих послушников. Потом что-то длинное настигло его сзади, руки Качальщика, сжимавшие поперечину, разжались, и он полетел вниз, в самую гущу противника.

Теперь Артур убедился окончательно в том, чему никак не мог поверить мозг. Элементарное здравомыслие мешало ему осознать и принять истину: Озерники перерождались. Наверное, эти превращения достались по праву лишь служителям высшего круга, апостолам, и, наверное, они были обратимыми. Христофор уверял Артура, что между праздниками, большинство возвращало себе нормальный облик, но, опять же, не все. Коваль тогда пропустил эти домыслы мимо ушей: парень немало натерпелся за месяц, могло и почудиться всякое…

Не почудилось. Артур не представлял себе, каким образом можно добиться такого слияния, но сомневаться не приходилось. Пока Качальщики выращивали умных тигров, медведей и ящериц, Озерники сразу принялись за людей. Возможно, первые из них, кто выжил после Большой смерти, случайно заметили свои способности. Возможно, эти недостроенные доки, в которых они проводили свои кошмарные мистерии, хранили гораздо больше древних тайн, чем казалось на первый взгляд. Возможно, что когда-то, больше сотни лет назад, обезумевшие от отсутствия женской ласки, аборигены активно начали грешить с козами…

И у коз, впервые в истории мира, попирая законы старины Дарвина, родилось потомство? И оценив это потомство, Озерники поступили наоборот, принесли местному козлу местную же девственницу…

И рано или поздно, от бесконечного числа бесплодных скрещиваний, они получили существа, воспетые древними греками. Тупоголовые копытные создания, способные передвигаться на задних конечностях, похотливые и злобные…

Но время шло, а от сатиров не было никакой пользы, разве что пугать дикарей в окрестных лесах. И тогда, чтобы сохранить власть, первые Деды начинают эксперименты с волками. Работать с волками оказалось гораздо интереснее, и сразу же пошла отдача. Волк гораздо умнее, волк признает вожака, слушается и приручается, хотя и не так, как собака. Волку можно поручить воровать детей, которых так трудно добыть естественным путем…

"А может быть, всё совсем иначе", - поправил себя Коваль, пятясь под натиском десятка распахнутых глоток. Он выхватил из-за плеча катану, но не успел даже сделать замах. Чуть не вывернув ему пальцы, сабля вырвалась из рук. Метательные клинки постигла та же участь. С ладони потекла кровь. Нож, будто живой, выпрыгнул из кулака.

До мужчин с волчьими головами оставалось не больше полутора метров, за их спинами поспешно улепетывали в запасную дверцу Деды, а Коваль так и не успел разглядеть оружия врага…

Прохор протяжно свистнул, у людей-волков разом встопорщились уши. В шатер ворвалась серебряная молния, Лапочка в шестом поколении. Тигры удались на славу, семь лет работы не прошли даром: из-под шерсти, по всей длине корпуса, торчком поднимались шипы, грудь и морду прикрывали подкожные костяные пластины, выдерживающие прямое попадание ружейной пули, а передние лапы Прохор утяжелил вдвое против задних.

Отцы попятились. Тигр шел напролом сквозь толпу, как горячий нож сквозь масло. Не успевшие увернуться кликуши так и остались лежать бесформенной грудой. Христофор разрезал веревки и тащил к выходу из юрты потерявшую сознание невесту. Зеленые еловые лапы под ногами у Артура хлюпали, как резиновый коврик, насквозь пропитавшись кровью.

Карапуз, кряхтя, поднялся на колени, словно нехотя смахнул с себя груду обезумевших Сынов, молотящих хилыми кулачками. Лицо чингиса заливала кровь, чей-то нож располосовал ему щеку; сосновая свая, на которую он налетел, треснула пополам.

Коваль почувствовал, как его поднимает в воздух и толкает в грудь. Впечатление было такое, словно он на полном ходу вылетел под снегоочиститель несущегося паровоза. Теряя сознание, успел поджать подбородок к груди и расслабить мышцы, но удар о землю всё равно получился нешуточный. Дикая боль пронзила позвоночник, а затем Артур увидел, как на него летит потолок. Две ближние подпорки треснули и начали заваливаться.

Сцепив зубы, он перекатился влево и разглядел, обо что стукнулся. Это была оторванная голова гармониста. Половина шатра обрушилась, погребая под горящими шкурами раненых. Тонко вопили сгорающие заживо мальчишки.

– Железо! - кричал из дыма Бердер. - Сбрось железо!

И тут Коваля озарило.

Магнит! Ну конечно, магнит! Эти мерзавцы каким-то образом создавали перед собой сильнейшее магнитное поле…

"Но это же невозможно", - пробормотал он, пытаясь подняться на дрожащих руках. Боль в спине заставила его снова упасть на колено. Из-за густого дыма Артур ничего не различал в двух шагах. Он слышал, как беснуется Лапочка и рычит снаружи, на лестнице, второй тигр. Он слышал, как матерится чингис и пытается избавиться от кольчуги. Потом он увидел огромные глаза Христофора; парень скрючился в три погибели, укрываясь под тяжелым столом, в обнимку со связанной невестой…

– Белого не упустите! - заорал губернатор, надрывая связки. Дым набивался в глотку, не давая вздохнуть. - Христя, давай к Прохору, Белого Деда держите!

Слева, из кучи тел, волчком выскочил Бердер, за ним тянулось облако кровавых брызг. От серой хламиды остались одни клочья. Хранитель силы вращался на пределе скорости, нанося удары всеми четырьмя конечностями; со стороны это выглядело как торнадо, вооруженное четырьмя клинками. Половина волков-апостолов бросили Артура и кинулись на помощь своим молодым собратьям.

Треснули и обвалились еще несколько перекладин, от раскатившихся по полу свечей занялись ветки. В шатре становилось нечем дышать. Красный Дед бежал, Водяной валялся на полу, запихивая в распоротое брюхо синие кишки.

Коваль поднялся на ноги, перед глазами плыли оранжевые круги. Он лихорадочно освобождался от кольчуги и сдвоенной портупеи, увешанной металлическим оружием. Не успел самую малость; ремень, точно живой, рванулся в сторону, увлекая за собой хозяина. Падая, Коваль с "мясом" выдернул пряжку, перекувырнулся, спиной чувствуя летящее костяное копье.

Когда он обернулся, всё было кончено, по крайней мере, внутри "церкви". Ошалевший от крови, почти неуправляемый, Лапочка рвал на части нечто, смутно напоминавшее человеческую фигуру.

Бердера тошнило; Хранитель силы стоял на коленях; в спине у него наискосок раскачивался костяной дротик. Рядом громоздилась батарея трупов. Митю Артур заметил не сразу. Чингис был жив, но буквально похоронен под горой Отцов с волчьими лицами. Ему требовалась срочная перевязка, как минимум, в шести местах. Над Карапузом стоял Прохор и деловито махал шашкой.

Он отрубал головы. Несколько человеко-волков так и умерли, не разжав челюстей, вгрызаясь в плоть врага…

Потом они втроем выволокли полумертвого чингиса наружу, на ледяной бетон, и Прохор занялся его ранами. Бердер самостоятельно умел останавливать кровь, но получил сильнейшее сотрясенье мозга, и периодически его заваливало набок.

Артур вяло удивился, как много вокруг трупов. Оказалось, что сверху спустились, на свою голову, еще человек двадцать. Прибежали из скитов, привлеченные шумом драки, совсем мальчишки и не испугались одинокого, безобидного старичка, прогуливающегося по дну дока, среди мертвых тел. А когда они толпой, выкрикивая угрозы, скатились вниз, стало уже поздно, потому что за спинами очутилась белая рысь, не уступающая в размерах самому крупному волку. А скромный дедок с косичками покатал что-то во рту, словно не мог проглотить горячее, затем выкатил на язык коричневый комок, и плюнул…

Снаружи горело всё, что Прохор успел поджечь. Горели гробы с мертвецами, горели клетки, в которых заживо поджаривались хищники. А наверху, за границей котлована, разгоралось ослепительное зарево. Полыхал вековой лес, вся непроходимая чаща, зажатая между болотами и берегом озера. В чащобе горели скиты, и даже сквозь нарастающий гул было слышно, как с треском лопаются коробочки заветного снадобья, Кислого мака, щедро засеянного по всем окрестным лесам.

Артур оглянулся. В сторонке, привязанный к свае, косил горящим взглядом Белый Дед. Его любимый сатир валялся подле и то вылизывал подпаленную шкуру, то принимался хныкать и тыкаться в ноги хозяину. Коваль так и не понял, в каких они с Дедом были отношениях, а выяснять не хотелось…

"Кислый мак, - точно в полудреме повторял Артур, - придумают же…"

Что любопытно, относительно Кислого мака догадался Карапуз, когда Христофор пришел к нему из логова ведунов на явку. Он сразу учуял противный кислый запах; от Христофора шарахались даже комары. Оказалось, что чингисы знали это растение, хотя Коваль мог поклясться, что до Большой смерти ничего подобного на Ладоге не росло. Чингисам была знакома безобидная разновидность, природный дурман, от которого следовало подальше держать коней. Озерники засеяли мак повсюду на своей территории, и методом сложного скрещивания вывели бесподобный штамм. Митя позвал Прохора, который тогда хоронился от чужих взглядов в подвале фактории, вместе они обнюхали Христофора еще раз, и вместе получили сильнейшую аллергию. Еле оклемались.

Сразу стало понятно, почему через линию болот не ходят ни люди, ни звери, и почему даже драконов воротит…

Сейчас Коваль даже радовался, что снадобья Анны Первой напрочь отбили обоняние. Совершенно не хотелось нюхать обугленные трупы. Помимо мазей в ноздри каждому "десантнику" запихали по куску особого мха. Эту породу Хранители использовали, когда делали вылазки на Вечные пожарища…

Удалось сохранить жизнь не только Белому Деду. Красный потерял руку в бесславной попытке удрать от тигрицы, но Прохор успел остановить кровь. Дед лежал без сознания и представлял собой жалкое зрелище. Его, как и человека-козла, не стали даже связывать. А вот оборотней связали. В живых остались трое апостолов, а также два Сына, вполне человеческой наружности, и мальчишки из клеток на верхнем ярусе котлована.

Оборотни-апостолы вовсе не желали превращаться назад, в обычных людей. При ярком свете белого костра Артур рассмотрел их получше и снова не нашел никакого вразумительного объяснения. До настоящего звериного обличья они не дотянули: уши располагались слишком широко, нос не до конца слился с верхней челюстью, и подбородок выглядел, как у приматов. От волосатого затылка, к сутулым плечам и выпуклому горбу позвоночника спускалась густая, серая щетина. Но в остальном это были самые обыкновенные мужчины, среднего, если не сказать пожилого, возраста. Апостолы клацали зубами, норовя дотянуться до веревок и довольно членораздельно выкрикивали проклятия. Самым отталкивающим Ковалю показались даже не гротескные морды. У спеленутых живых магнитов так и не прекратилась эрекция…

Артуру ужасно не хотелось скатываться к вере в банальную чертовщину, но ничего умного в голову не приходило. Если толкаться от их внутренней иерархии, выше апостолов стояли только Деды. Стало быть, остальные Озерники стремились достичь волчьего уровня?

– Там еще несколько козлов, и это… - Прохор махнул рукой в темный угол подземелья. - Короче, Лапочка погрыз, теперь не поймешь, но мнится мне, были и другие, недоделанные… Лучше не ходи, смотреть противно…

Артур и не пошел. Он отковыривал из онемевших ноздрей кусочки мха и смотрел вверх. Оттуда, медленно кружась, опускались куски горящей маскировочной сети, и серым пеплом осыпался плющ.

А еще выше, над клубами дыма, над столбами багровых искр, лупили лазурными крыльями драконы Качальщиков. Значит, старый Семен подоспел вовремя, а люди Абашидзе уже развернулись цепью вдоль Петрозаводской трассы. Теперь ни одна сволочь не ускользнет…

Не пройдет и месяца, как всей Руси будет известно, что детям Красной луны на Ладоге пришел конец.

24. СТАРЫЕ ПЕСНИ О ПРАВДЕ

– Где моя дочь?! - Голос вятского мэра срывался на крик.

– Мы сделали, что могли, - не моргнув глазом, отвечал Коваль. - Там было три девушки, двух удалось спасти. Взгляните сами…

Старик, в сопровождении сыновей, зажимая нос платком, ринулся к тлеющим руинам шатра. Исмаил быстро перемигнулся с Артуром и снова занялся ранеными. Вместе с вятским начальством он привез Анну и двух лекарей из ближайшей деревни. Женщины хлопотали вокруг раненых. Чингис уже подавал признаки жизни. Лишь просунув между клыков топор, врачи сумели освободить его ногу от намертво вцепившейся волчьей головы. Из Бердера вытащили два наконечника от дротиков, наложили десятка два швов и залили в раны целебную смолу.

Коваля напоили из трех флаконов, положили на живот, облили неизвестным ему настоем, от которого чуть не сварилась кожа, затем натерли привычными мазями, с острым медвежьим запахом, и оставили отдыхать. Он знал, что самое большее через час снова почувствует себя человеком, сила заиграет в мышцах, но пока нужен полный покой. Последний раз он себя чувствовал таким выжатым очень давно, когда его лупили на тренировках, в темной избе, подопечные Бердера…

– Это не она! - завопил вятский голова, отшатываясь от истерзанной невесты в черной фате. Девица находилась в глубоком обмороке и лежала, завернутая Христофором, в одеяло.

– Дальше поищи, - невозмутимо посоветовал Прохор. - Там, в шатре, под столом кто-то вроде в мешке шевелился…

На краю стройплощадки приземлились уже три дракона. Пожара ящеры не боялись, лишь довольно жмурились на вспыхивающие островки рябин и черемух. Молодые Качальщики бегом тащили к транспорту носилки с Карапузом, а навстречу, в котлован, спускалась целая делегация.

Коваль на секунду прикрыл глаза, и мир тут же начал вращаться вокруг него. Снова и снова, как в черно-белой хронике, он видел, как порхает над полом растопыривший руки Митя и как улетает в сторону его любимый пулемет…

– Варенька! Варенька! Дитя мое! - ошалевший от счастья мэр исступленно прижимал к себе невредимую дочь, забыв даже вытащить кляп у нее изо рта.

Коваль скосил глаза на нижние ступеньки лестницы. Исмаил всё провернул отлично! Трогательная сцена встречи счастливого отца со спасенной дочерью произошла аккуратно в тот момент, когда на дно бетонного склепа ступили дорогие гости в сутанах.

"Эх, заснять бы, - вздохнул губернатор. - Такой кадр пропадает…"

Святые отцы, непрерывно крестясь, и бормоча молитвы, замешкались на нижней ступеньке, не решаясь перешагнуть через обуглившиеся трупы колдунов. Потом они заметили лежащего губернатора и, устыдившись минутной слабости, засеменили к нему, как цыплята к наседке.

– Как можно себя так не беречь?

– В одиночку, как истинный воин Креста, бросился против тьмы нечисти!

– Во всех храмах, сегодня же, проведем службы во здравие!..

Долгополые продолжали нахваливать, а сами еще не вполне отошли от ночной гонки. Артур слушал, не перебивая. Он слишком хорошо знал, что крылатых змей святые отцы считают точно такими же бесовскими тварями, и только приказ грозного Абашидзе заставил их отправиться в путь.

– Как дела? - спросил Коваль у вятского мэра.

– Жива! Жива, слава богу! Спасибо вам… За эти сутки я наполовину поседел…

– Собака! Сволочь! - до Белого Деда, наконец, дошло, он прекратил лаять и заговорил на приличном русском языке. - Мы не трогали твоей дочери!

– Так это он украл мою дочь?! - взбешенный вятич выхватил кинжал и непременно изрубил бы связанного пленника, если бы перед ним стеной не встали подручные Прохора.

– Мы не крали! Он врет! - колдун исходил пеной и бился в ремнях с такой силой, что казалось, еще немного, и рухнет железобетонная колонна, к которой он был привязан. - Они сами украли твою дочь, чтобы очернить нас! Это сделал малек, подголосок подлый! Где ты, тварь?!

Христофора заблаговременно убрали; Озерник рыскал воспаленным взглядом, и не мог его найти.

– Ты слышал, Кузьма? - спросил вятича Артур. - Наш приятель говорит, что я сам принес ему твою дочь, а затем шесть раз прыгнул на нож, чтобы замести следы. А мой капитан - у него мясо до костей сорвано, так он нарочно в клетку с волками лазил, чтобы тебя провести!

– Это неправда, неправда! - надрывал глотку колдун.

– Ишь, о правде запел, паскуда!

– Свинца бы ему в глотку, певуну!

Старого Кузьму держали за руки; он вырывался всё слабее, затем отдал нож ординарцу и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал. Сверху, из леса, доносились отдаленные крики и выстрелы. Часть Озерников пыталась прорваться через болото, к шоссе, но там их встретили солдаты погранотряда. Без дурмана колдуны превращались в самые обычные мишени, а людям Абашидзе было приказано никого не брать в плен.

– Я виноват перед тобой, Кузнец! - мэр бухнулся рядом, ноги его не держали. - Я не поверил твоему человеку, его чуть не убили. Я не мог поверить, что грязные Качальщики с тобой заодно, и способны на благое дело…

Женщины-Хранительницы привели девушку в чувство; она немедленно начала орать и обливаться слезами.

– Теперь ты видишь, что они способны на самое благое дело? - Коваль незаметно посматривал на соборников.

Они держались стайкой, жались в уголке, но не пропускали ни единого слова.

– О да, да, как мне благодарить этого Исмаила? И этих храбрых парней, что были с тобой?

– Есть один неплохой способ… - Артур вспомнил, каким стало лицо Исмаила, когда ему предложили украсть дочку вятского мэра.

– Всё, что ты скажешь!

– Не слушай его, эй, господин! - снова подал голос Дед. - Это отродье вшивого летуна, чтоб у него под кожей поселились пиявки, он нагло врет!

Вятич непроизвольно схватился за нож, но Артур его мягко остановил.

– Оставь его мне, у нас с ним есть о чем поговорить! Я тебе лучше покажу другого, он здесь почти самый главный, даже главнее этого! Вам тоже не помешает послушать, святые отцы! - обратился Коваль к стайке испуганных соборников. - А после, попрошу вас заняться непосредственными обязанностями. Надо тут всё освятить, а когда огонь уляжется, и наверху тоже! Да вы не хуже меня знаете, что надлежит сделать!

Митрополит и прочие священники приободрились и согласно закивали головами. Теперь до них дошло, зачем их притащили сюда среди ночи. Всех четверых обуревало мерзкое чувство, что губернатор решил утопить их в озере или сослать в Сибирь, за компанию с дочерью Рубенса. И вдруг, в одночасье, они убедились, что продолжают играть важнейшую роль и без святого присутствия губернатор не решается даже проводить расправу над нечистой силой.

– Я без благословения митрополита и лететь-то не отваживался, но боялся, как бы поздно не стало, - доверительно, но так, чтобы слышали поспешавшие сзади соборники, нашептывал Коваль заплаканному Кузьме. - Как мой верный человек доложил, что в обороне супостатов брешь открылась, так мы сразу и кинулись.

– Почто же Исмаил меня сразу не взял? Я бы солдат собрал, помогли бы вам изрубить ублюдков!

– И полегли бы все, разом полегли бы! - Коваль, кряхтя, поднимался по лестнице к нишам первого подвального этажа. - Как верный человек доложил мне, что колдуны дочку твою прихватили, так я понял, что ждать больше нельзя. Он тут тропку одну разведал, от дурмана свободную, да пройти по ней лишь трое-четверо могли, не больше. Я мыслил за месяц подготовиться, может, думал, кто из соборников со мной в поход отважится… И уж тогда, помолившись, дух укрепив, на бой бы вышел! Верно я говорю, святые отцы? Вы бы поддержали меня в походе на бесов?

– А то, оно конечно! - толкая друг друга, святоши рвались на духовную брань.

– Всей братией бы пошли!

– С иконами чудотворными…

– Никакой змей бы не устоял…

– Вот видишь, Кузьма, какое у нас единство партии и народа? - чуть не всхлипнул губернатор. - Но видишь, как всё обернулось. Пришлось нам сегодня сражаться. Заодно и дочурку твою не допустили до бесчестья… Пришли, господа!

В одной из цементных клетей, в окружении черепов, трофейных черных свечек и живописных пентаграмм на стенах, с важным, но обиженным видом восседал Прохор Второй. Жиденькие косички Качальщик спрятал под париком из вороньих перьев, физиономию густым слоем покрывали разводы цвета индиго, а сухощавый торс, вместо привычного балахона, укрывал дырявый женский корсет. Руки Качальщика стягивала за спиной толстая веревка, и весь он был похож на захваченного в плен несгибаемого вождя апачей.

Другой конец веревки храбро держал в руке наспех отмытый и переодетый Христофор, с отчетливыми следами страшных ранений на белом костюме. Подручные Исмаила недурно справились и с этим маскарадом. Прохор вообще предлагал присобачить к спине парня кусок топора или спрятать одну руку, будто откусили, но Артур от таких театральных трюков отказался. И без того было не понятно, как человек с такими ранами ухитряется разговаривать, да еще присматривать за пленным Озерником.

– Его благодари, - Коваль указал на сына луны. - Он их всех рассекретил, и Качальщиков мне в помощь привел.

Христофор низко поклонился, всячески изображая смущение.

– Ну что, не хочет говорить? - Артур несильно пнул Прохора сапогом в бок.

– Не бейте, не бейте только! - жалобно заголосил лже-Озерник.

– Признавайся тогда, что вы с вятскими Дедами сообща задумали?

– Мое дело маленькое. Сказано было, воду в Неве да в колодцах отравить, мы и готовились…

Митрополит ахнул, Кузьма нехорошо выругался.

– А вятские? - настаивал Коваль.

– А что вятские? Вятские - они как все. Как все, так и они, - часто залопотал Качальщик. - Велено в Вятке псов бешеных в город пустить да амбары поджечь…

Соборники пыхтели, словно шахтеры в забое. Коваль краем глаза следил, как ребята Исмаила эвакуируют наверх связанных Отцов и завернутого в ковер Деда.

– Зачем?.. Когда?.. За что? - бессвязно лепетал мэр.

Его помощник, ширококостный мужик средних лет, тоже обалдело хлопал глазами, не понимая, как городские власти могли проглядеть злодейство у себя под носом.

– Известно, когда! - разошелся окончательно вошедший в роль Прохор. - Как могучий Карамаз пойдет сюда войском несметным, так и нам начинать. В первую же Красную луну.

Снизу, из-под упавшего шатра, поднимался удушливый чад от горящей человеческой плоти. Кого-то из соборников начало рвать, митрополит сделался весь белый. Артура пока спасало средство Хранителей; ни один запах не пробивался сквозь онемевшие ноздри.

– Что еще за Карамаз? - встрепенулся Кузьма.

– Известно, что за Карамаз. Сто тысяч янычар у него. Правит из города Двух башен. Кидает по небу бомбы, а джинны могучие для него мертвящую воду делают.

– Вот так чушь! - не совсем уверенно протянул помощник мэра. - Откуда сто тысяч человек? Да мы-то ему что сделали?

– А то и сделали, что суете свои носы, куда не следует, - охотно отвечал "Озерник". - С азиатами торгуете? А с кавказниками черными? Вот и нечего вам там делать, отбивать чужое золото! Все пути южные, каспийские, а также азиатские, Карамаз-паша под себя берет, а скоро и доседова, до северов доберется. Тогда поджаритесь, как бесы в аду!

– Это почему такое? - заикаясь от волнения, спросил вятский голова.

– А потому что вы дураки! - засмеялся ему в лицо Прохор. Ковалю показалось, что Качальщик чуточку переигрывает. - Могучий Карамаз-паша, да продлятся его дни, говорит так. Русские, говорит он, никогда не соберутся вместе. Пьяницы вы все и безбожники, даже попы у вас думают лишь о власти и золоте. Не выбрать вам ни царя, ни президента. У поляков уже давно собрались воеводы, выбрали Верховного, и у немца тоже, и у болгар. А русские все дураки. Будет каждый мэр одеяло на себя тянуть, а по одному мы вас живо передавим. У вас новый хозяин как приходит, так на прежних грязь льет, а сам мошну набивает! И Собору центральному не хотят подчиниться, а без единого пастыря хана вам скоро наступит… Да, да, так и говорит великий Карамаз. Надо, говорит, поспешать, пока эти дурни не догадались Петербург столицей признать, а в Лавре патриарха всероссийского выдвинуть…

Вятичи ошеломленно переглядывались. Коваль делал вид, что увлечен раной на плече. Святоши слушали колдуна с такими лицами, точно собирались избрать патриархом именно его.

– А на Питер Карамаз не пойдет… - входил в раж Прохор. - Не, он не идиот, на Питер идти. Самые сильные пограничные отряды, и конница, и пушки. Он так и говорит, когда к нам, в скиты, погостить прилетает. Питер, говорит, мне пока не по зубам. Начну-ка я, пожалуй, с Вятки, да с другой мелочи пузатой, пока они не опомнились. Всех передавлю, как тараканов! Это он твою дочку забрать посоветовал. Стащите, говорит, у старого хрыча девку, всё равно помрет скоро, от бешенства… Всех в Вятке уморим, потом на Кострому пойдем…

Когда Кузьму и помощников усадили в повозку, бедные вятичи выглядели так, словно им вынесли смертельный приговор. Соборники, напротив, разошлись на всю катушку, лазили по закоулкам дока, размахивали кадилами, читали молитвы.

Изгоняли бесов, одним словом.

Коваль сидел на верхотуре и потягивал из фляжки коньяк, пока "главный бес" вытаскивал у него из затылка занозы и куски окалины.

– Думаешь, клюнут? - тихо спросил Прохор, когда ускакал отряд, увозящий отца со спасенной дочерью.

– Думаю, недели не пройдет, как прибегут на поклон. И не только они. Звон пойдет хороший… Только вы уж не подведите! Нам для верности хотя бы парочку агентов Карамаза надо изловить.

– Изловят, не боись! - хихикнул Качальщик. - Анна на этот случай особый сбор сварила. Подпоим завтра же шептунов, из тех, что и так на траве сидят крепко, да и забросим, куда надо. В Великие Луки, да Тихвин, да Смоленск. Кто у тебя еще шибко сопротивляется? Далеко-то смысла нет, не пойдут под крыло проситься.

– Ладно, мы не гордые, далеко мы и сами сходим.

Отдыхавший рядом Христофор вдруг сложился пополам, посинел, и зашелся в диком кашле.

– Ты чего?! - бросился к нему Коваль.

– Белый… Это он, - прохрипел сын луны изабился в руках губернатора. - Проклял он меня, за измену. Теперь, когда ему больно, и мне больно будет. Бьют его там, видать, наверху…

– Ах, он гад такой! - изумился Коваль. - Но это же простое внушение, как мне тебя переубедить? Ладно, пойду скажу, чтобы его не трогали!

– Эт-то ни…ничего, - собравшись с силами, ответил Христофор. - Я другое боюсь. Ты пытать его будешь, дознаваться. Помру я, не выдержу проклятия, от боли-то…

– А вот тут ты ошибаешься, - заявил Артур. - Никто его пытать не будет. Сам всё расскажет, при большом скоплении заинтересованных слушателей. У Аннушки, специально для таких неразговорчивых, наливочка имеется. Выпьет - и сразу подобреет. Мы его по всей России провезем, с лекцией… Даже то расскажет, чего не знает.

25. НА ПОРОГЕ МЕСТИ

– …И здесь, и тут… Господи, да на тебе живого места нет, - причитала Надя, стягивая с мужа свитер.

Коваль жмурился, как довольный кот. Он особенно любил ее в такие моменты. Возможно, именно потому, что они были редки. Ни мастерство армии целителей, ни умение массажисток с Чудского озера, что умели мастерски зализывать шрамы, лучше любой собаки, ни колдовство Хранительниц - ничто не могло сравниться с заботой родной жены. Разве их усилия сравнятся с той панической дрожью в пальцах, которая выдает Надю всякий раз, когда она ощупывает следы потасовок на его теле?

– Артур, когда же это кончится? - Она сурово сдвинула брови, но не могла сдержать слез. - Ты же мне обещал, что не полезешь никуда один!

– А ты мне обещала, что останешься со мной в Питере!

– Но я же осталась… - упираясь в край ванны, Надя тянула с его ноги сапог. - Пока Белочка в школе не привыкнет, я никуда не уеду.

– Но потом ведь всё равно уедешь?

– А ты хотел меня оставить насильно? У нас там еще двое малышей, не забывай.

– Разве я тебя заставлял что-то делать силой? - вздохнул Артур. - Хотя, может быть, и следовало…

– Опять ты за старое? - Надя охнула, увидев еще один шрам, на левом боку. - Ты хочешь, чтобы я тебе здесь надоела?

– Вот, видишь, меня так и норовят поколотить, а еще ты собираешься меня бросить! - захныкал Коваль. Он и сейчас еще не мог до конца свободно шевелить плечом.

– Артур, это никуда не годится! Ты ведешь себя как дикарь. Почему, с такой охраной, надо самому лезть в драку? Ты хочешь, чтобы тебя покалечили?

– Почему, имея такого мужа, ты не хочешь жить в городе? В самом лучшем городе?

– Потому что, мой дом… наш дом - там. Там, где я рожала детей. Там, где им хорошо. Им ведь плохо здесь, и ты это знаешь.

Надя сгребла одежду мужа в ком и пихнула в бадью для стирки. Оставалось расшнуровать штаны.

Коваль уселся на край джакузи, чувствуя холод мрамора, и, одновременно, жар, идущий от воды. Комната тонула в ароматах хвои и лечебных бальзамов. От обилия солей и смягчающих травяных присыпок полная до краев ванна казалась озером расплавленной смолы.

– Обещай мне, что ты никуда больше не полезешь без войска! - Надя вернулась с двумя тяжелыми кувшинами.

– Я и так никуда не лезу…

Закрыв глаза, он опустился в пышную, маслянистую пену.

– Ты губернатор, а не солдат! Погляди, что творится, сплошной синяк!

Она уже забыла, что надлежит сердиться, и снова превратилась в заботливую мать. Артур моментально вспомнил их первые годы, в неказистой избушке, куда поселил его Исмаил. Самые трудные и, по-своему, самые счастливые годы. Пока всей деревней им не отстроили новый дом, приходилось ютиться в жуткой тесноте, ниже уровня земли. Единственное окошко выходило прямо в бурелом, изба стояла на самом отшибе. Зимой снег засыпал входную дверь, и Артур проделывал настоящие тоннели, барахтаясь в сугробах, как гусеница. Вокруг радостно прыгали собаки, трещали от мороза ели, а в натопленной комнатушке ждала его из очередного похода беременная Надя Ван Гог.

Тогда она носила первенца, Николашку, и постоянно выбегала во двор, мучаясь позывами рвоты. Она ни разу не пожаловалась на отсутствие удобств, холод или непривычную, грубую пищу. А ведь такие, как она, потенциальные мамочки, привыкли жить в тепле и неге… Она ни разу не упрекнула мужа за недельные и месячные отсутствия, когда Качальщики брали его с собой растворять вредные заводы и древние военные объекты. Она только охала смешно и бросалась готовить баню, и бледнела, ощупывая его ссадины и порезы, когда Артур еле доползал после боевых тренировок…

Он задержал дыхание и с головой нырнул в пахнущую хвоей воду. Мгновенно исчезли все звуки: бульканье воды в котле, шум дождя за окнами, грохот забиваемых свай на Невском…

Остался только ровный гул и ее ласковые ладони…

Вот так, запереться от всех, залечь в дождливый день в ванну, и никому не открывать…

– Да, милая, - сказал он, выныривая, - ты права. Нам нельзя быть долго вместе, я превращаюсь с тобой в жирного гуся. Недаром Озерники интересовались моей печенкой…

– Не крути головой! - Надя притворно взвизгнула, когда он вслепую ущипнул ее под коленкой. - И не мешай мне… Господи, да что же это такое? До сих пор кровь идет…

– Это уже не кровь, это ерунда.

– Артур, я боюсь…

– Ничего страшного. Подумаешь, размяться раз в десять лет.

– Это называется "размяться"? Повернись! - Она принялась намыливать ему спину. - Обещай мне, по крайней мере, что с этим будет покончено!

– С чем покончено? С Озерниками?

– У меня мороз по коже, когда я слышу это слово!

– Я обещаю тебе, что с ними будет покончено!

Он приоткрыл один глаз и попытался засунуть руку ей под фартук, но Надя ловко отстранилась. Она была слишком рассержена и никак не желала начинать игру, даже не пожелала купать его, раздетая. В принципе, Артуру так еще больше нравилось, когда жена оставалась в длинном хлопчатом халате и широком резиновом переднике. Халат всё равно очень быстро промокал насквозь, а иногда она его просто не успевала снять…

– Это же не люди! - Коваль почувствовал, как вздрогнула ее рука с мочалкой. - Мне Христя всё рассказал, и Серго тоже. Артур, это не люди, они хуже летунов…

– Теперь их будут травить повсюду, пока не вычистят заразу. Мы хотели немножко сыграть на этом деле в пользу нового Пакта, подтолкнуть удельных князьков к объединению, чтобы не звенеть оружием, а Деда допросили - и что вышло? Видишь, еще суток не прошло, а оказалось, что Прохор Второй накаркал, когда в нашей пьесе участвовал. Они действительно по всему западу готовились, должны были одновременно, по указке Карамаза, химию сбросить, и бомбы, и пожары…

– Да зачем такие страсти?

– Не зачем, а кому это выгодно? Карин сам бы до такого не додумался. Он там, на югах, можно сказать, на благодатную почву попал. Когда народ в черном теле держат, ему завсегда клапан нужен, пар выпустить… Проще всего сказать, что всё зло от обычаев чужих идет. До Италии посольство польское не допустили, греков подмяли, болгар, только это положения не спасает. Кого подмяли-то? Людей всё равно мало, не зажируешь. Им караванные тропы нужны, им север нужен…

Коваль вздохнул, и послушно повернулся, подставляясь под прохладную струю из кувшина.

– Я не могу отсиживаться, когда мои друзья лезут под пули, - сказал он.

Надя свирепо пошуровала кочергой в печи, открыла заслонку второй ванны и преувеличенно громко зазвенела тазами.

– Ты будешь теперь лично участвовать в каждой уличной драке? Нет, мне действительно лучше уехать и не видеть всего этого!

Артур зажмурился и снова нырнул, чувствуя, как кожа начинает дышать, как открываются бесчисленные поры…

"Что-то сердце сегодня стучит не по делу, или стар становлюсь? - подумал он, выпуская изо рта тонкую струйку пузырей. - Или дождик второй день, такой тоскливый?"

Внезапно он ощутил легкий укол в левой стороне груди и сразу же напрягся. Это не сердце, сердце так не болит… Они оба взвинчены, потому что должно произойти что-то плохое. Он никак не мог представить, что же плохое может произойти, когда самое ужасное закончилось и впору было взять недельку отдыха… Когда начинало вот так, слегка щемить под левым соском, это говорила всегдашняя интуиция, выработавшаяся еще в самые первые дни после Пробуждения, то самое чувство, которое компенсировало ему нехватку знаний о новом мире и спасало его в самых жутких передрягах…

Губернатор шел в атаку на Ладожские скиты, и сердце не болело. Он отправлялся в опаснейший поход через Мертвые земли и знал, что гибель уготована кому-то другому. Но сегодня оно вернулось, и вернулось к обоим…

– Надежда, - позвал он, до боли растираясь жесткой мочалкой, - Надя, ты слышишь меня?

– Слышу…

Она распустила волосы, чуть качнула бедрами, но не подошла. Так и стояла, приложив озябшие руки к печке; от ее длинного, как кавалерийская шинель, халата, валил пар. Мокрый хлопок облегал напряженные ягодицы и лодыжки, там, где передник не защищал от брызг.

– Это никогда не кончится, да, Кузнец?

– Никогда, милая, - он, не отрываясь, смотрел, как уходит в воронку грязная вода. Через несколько секунд в пустой мраморной чаше станет зябко, но тем приятнее окажется вторая, чистая ванна, насыщенная терпким брусничным отваром… Парадные окна запотели, на свежевыкрашенных стенах отслаивалась штукатурка. Артур машинально отметил, что следует вздуть Мишку Рубенса, вместе с малярами, но ругаться тут же расхотелось. Он вспомнил, что в этих залах мирно почивали когда-то обломки скифской цивилизации, еще оставались темные места от настенных экспонатов, и можно было различить вмятины в паркете, оставленные кусками каменных гробниц.

– Самое обидное, что вся эта мышиная возня идет по кругу, - стуча зубами от холода, сообщил супруге губернатор. - Я приходил сюда много лет назад, когда сияли люстры, и щелкали фотоаппараты. Я болтал о кино, о любимых мотоциклах, бродил под ручку с девчонками и представлял себе этих кочевников, как они разоряют города, закидывают горящими стрелами соломенные крыши и пьют вино из черепа врага… Ты представь, от них же ничего не осталось! Ничего, кроме пары глыб, на которых в подвале сейчас разделывают мясо…

А потом на их курганы пришли другие воины. Этим тоже казалось, что они живут в центре Вселенной, пока их кости не растворились в земле. А через тысячу поколений совсем другие люди накопили денег, чтобы нанять археологов. И приволокли всё это добро сюда! И я платил тридцать рублей, чтобы галопом пробежаться мимо. Никого эти бусинки и шарики не занимали… А потом - раз, точно сквозняком дунуло, и снова нет ничего. Нет тех, кто смеялся над теми, кто откапывал тех, кто пили вино из черепов, и так далее…Ты же умная у меня, разве ты не понимаешь?

– Ты хочешь сказать, что всё зря? Значит, я зря рожала детей, а ты зря проснулся? Может, тогда проще сразу пойти и утопиться?

– А ты не хочешь топиться?

– Не хочу! - она, казалось, разговаривает не с ним, а с гудящей печкой.

Артур дотянулся до полотенца и провел им по внушительному зеркалу, доставленному из царских прихожих. Действительно, сплошной синяк, и вдобавок следы от укусов…

Он медленно, млея от наслаждения, опустился в свежую, душистую воду.

– Вот ты не хочешь топиться, - примирительно рассуждал Коваль, - и никто не хочет. И все хотят иметь горячую ванную, а не мыться ледяной водичкой из Невы. Ты не хочешь, чтобы наша Белочка круглый год в одних опорках ходила, и никто такого своим дочерям не желает. И жить все мечтают в тепле и сытости. Зачем им это, как ты думаешь? Почему они, тысячами, тянутся в город, а не сидят в лесу?

– Ищут, где лучше…

– Правильно. Так было, и так будет, потому что всё идет по кругу. Приходит варвар, и на обломках чужой гробницы свежует говядину… И самое поганое…

– Что самое поганое?

– То, что я не знаю, как разорвать эту спираль. У Левушки Свирского была на эту тему любопытная теория. Он полагал, что после Большой смерти может восстановиться патриархальное равновесие. Люди перестанут плодиться, как кролики, уступят часть ноосферы мифическим созданиям, и воцарится мир, который существовал многие тысячи лет. Задолго до крещения, и до Египта с Месопотамией. Всем хватало еды и тепла, желающие упражнялись в изящных искусствах и всяких фундаментальных астрономиях, не посягая на чужую зону обитания…

– Я пугаюсь, когда ты говоришь так.

– Как "так"?

Коваль не видел жены. Он играл в аллигатора, залегшего в засаде. Над водой только нос и губы.

– Когда ты говоришь вот так. Ты начинаешь так говорить, когда не знаешь, что делать, или… или когда сам боишься.

Артур вздрогнул. Внезапно вода показалась ему очень холодной.

– Ты тоже заметила?

– Словно снег пойдет… - обронила она, распахивая одну из створок окна. - Или наводнение начнется…

– У меня сердце кололо, - пожаловался он и тут же пожалел.

Надина спина мгновенно окаменела.

– Так было, Кузнец… Когда були взбесились, помнишь, после засухи? И позапрошлым летом, когда… когда…

Она не договорила, но Коваль понял, о чем она думает. Три года назад их младший, Федя, едва не утонул в таежной реке.

– И при чем тут равновесие? - голос жены доносился до него глухо; она говорила, высунувшись в окно. - При чем тут Свирский и равновесие, если я всего лишь прошу тебя не затевать войны?

– Причина в том, что Свирский жестоко ошибся. Пятнадцать лет назад, когда я "проснулся", я почти поверил ему. Всё это было так убедительно - волшебные звери, бабки-ежки по лесам, ведьмы на погосте… Я почти поверил, что придется привыкать к сказочной жизни, кататься на помеле и нырять в дымоход. А оказалось, всё то же самое, только в профиль, тот же бубновый, или трефовый, интерес. И рожает теперь уже каждая третья, и пожарищ скоро не останется, и летуны мрут от бескормицы. И это значит, что кто-то должен опять поддерживать новое равновесие…

– Ты про Качальщиков? Ты говорил, что до Большой смерти их не было?

– И про Качальщиков, и про себя… Я этот феномен уже пятнадцать лет изучаю, и совсем недавно сделал простое открытие…

– Фи-но-мен?

– Неважно… - Он хотел сказать жене, что всё это ерунда, и что зря он затеял этот никчемушный диспут, и вообще, он хотел сказать, что очень ее любит, но не успел…

Опять не успел сказать ей что-то теплое и горько пожалел об этом, потому что в двери заколотили, точно Зимний охватил пожар.

Надя выронила кочергу. Артур накинул халат, взял револьвер и пошел отпирать. Никто не имел права вот так врываться, да никто, кроме самого ближнего круга охраны, и не знал, где находится спальня губернатора. Коваль шел к двери, понимая, что сердце болело не напрасно.

Вот оно, настигло его именно сейчас, когда ему было так уютно и сладко, когда впереди его ждали несколько безоблачных дней с супругой и дочерью…

– Нет, - сказала Надя, - не открывай.

На долю секунды у него промелькнула мысль так и поступить. Спрятаться, отсидеться, авось не найдут… Всё равно, кроме охраны, никто не знал, где его искать.

Он откинул засов, увидел начальника стражи, дежурного офицера с тигром, Даляра с трясущейся челюстью, Мишку Рубенса в одних подштанниках и Христофора с белым, как мел, лицом. А впереди толпы лежал ниц незнакомый человек.

Точнее, знакомый. Только Артур отказывался узнавать его, потому что принести этот человек мог только очень плохую весть.

– Что с моим сыном? - непослушными губами спросил губернатор.

– Бомба… - прошептал телохранитель Николая, еще ниже припадая к полу. - Не уберегли, двое наших погибли, и пацан…

– Кто? - удивляясь собственному спокойствию, спросил губернатор.

– Сам взорвался, бомба под одежей была. Прямо на машину прыгнул… Но по тряпкам - татарин, и рожа не обгорела…

– Поясок еще, - добавил начальник стражи, показывая обугленный огрызок, со следами арабской вязи. - Поясок от убийцы остался, вон и письмена на нем…

– Он прыгнул, когда мимо мечети проезжали, - торопясь, словно лично был виновен в нерадивости подчиненных, заговорил Даляр. - Патруль сразу свистнули, я примчался, ихнего главного за бороду вытащил, чуть не зарубил на месте, ребята оттащили. Клянется, что из мечети никто не выходил, и что не знают такого человека…

– Да врут, врут, командир, - выкрикнул начальник стражи. - Бабы видели, как из мечети выбежал, еще на бедность кому-то подал. Точно из татар. Или кавказник: рожа черная, бородатая, в зеленое замотан! Прикажи только, всю эту шушеру на дыбу поднимем, пятки будем жечь!

Коваль пропускал через себя поток слов, неожиданно потерявших всякий смысл. Слова складывались во фразы, а смысл потерялся… Он слушал, ничего не понимая, видел перед собой распахнутые рты, просящие о чем-то, глаза, багровые вены, вздувшиеся на шее лейтенанта. Он пропускал через уши этот нелепый шум, похожий на досадное жужжание, и всеми силами пытался заставить непослушное тело повернуться назад.

А когда он собрался с мужеством и обернулся, то понял, что лучше бы этого не следовало делать. По крайней мере прямо так, сию секунду. Потому что Надя Ван Гог встретила взгляд мужа.

Ее лицо вдруг перекосилось, поплыло, будто восковая маска или физиономия румяного снеговика, прислоненного к печке… Коваль чувствовал необходимость что-то сделать, что-то ей сказать или перестать смотреть тем остановившимся взглядом, который он никак не мог заставить двигаться… Будто кто-то схватил сзади, за затылок, металлической клешней и стянул кожу так, что не было сил приоткрыть рот и даже вдохнуть.

– Лекаря! - кричали позади него и толкали, и кто-то пробежал по ногам, и дергали за рукав, и знакомые лица наклонялись близко, брызгали слюной, повторяли что-то важное, а тигр лизал ладонь, а потом лизал в ухо…

– Нет! - крикнул он вдогонку военным. - Нет, я сказал!

– Надо брать их, пока не разбежались! - Теперь здесь оказался и старший Абашидзе, и Левушка, и еще куча народу, весь Малый круг, и под окнами цокали копыта конницы…

– Всю слободку кавказников я приказал окружить! - на скулах Абашидзе играли желваки.

Коваль посмотрел в угол, туда, где над бьющейся в истерике женой метались подручные мамы Роны, и внезапно представил себе, как непросто далось грузину такое решение.

– Прикажи запалить мечети, командир! - с Даляра, в буквальном смысле слова, летели клочья пены.

"Коля, Колечка… - чувствуя, как щемящей тоской сжимается сердце, подумал губернатор. - Они все для меня лично, преданы, и любят, и ценят… Но ни хрена не думают о людях…"

– Нет! Стойте! - повторил он, уже почти спокойным голосом, только внутри всё дрожало, как выкинутый из кастрюли студень. Внутри всё было изрублено в капусту… - Никого не трогать! Следствие передать Судебной палате, чтобы всё вели клерки, как обычное убийство.

– Но командир!..

– Смерть ублюдкам!

– Как ты теперь в Казань-то?..

– Никого не трогать без суда! - прошептал он, недоумевая, почему так трудно стоять. - Они только и ждут, чтобы мы начали жечь мечети, неужели непонятно? Если узнаю о самоуправстве, генералов первых повешу, слышите?!..

Теперь ждать нечего, готовьте посольство к хану!

26. КАЗАНЬ - ГОРОД ХЛЕБНЫЙ

Эльсур Халитов принимал гостя на мягких подушках у подножия Золотого трона. Спускавшиеся с потолка тяжелые ковры разделяли залу на несколько комнат. Сюда не доносился грохот повозок и крики базарных торговцев. В зарешеченное окно Артур видел спускавшуюся к арке кремля недавно мощеную дорогу и остатки памятника Мусы Джалиля. Народный герой лежал на боку, так и не сумев разорвать цепи фашистских мучителей. По дорожке, щеголяя парадными костюмами, гарцевали десятка два гвардейцев из личной охраны хана. Подальше, на пустыре, тренировалась целая сотня кавалеристов. Они разгонялись и поочередно старались на скаку разрубить укрепленные на палках арбузы.

Казанский кремль почти не пострадал в годы катастрофы. Само собой, что не осталось целых окон, лопнули все коммуникации, провалился асфальт, и на развалинах сгоревших зданий буйной порослью зеленели кусты, но основные строения сохранились прекрасно.

Трон не был золотым, но близко соответствовал. За следующим ковром, в угловом помещении, помещалась обширная библиотека, куда тащили книги со всего города. Халитов справедливо гордился тем, что свободно изъясняется на четырех языках и разбирает арабскую письменность. Последнее обстоятельство придавало ему колоссальный вес в глазах соратников. В результате последнего дворцового переворота со стен кремля были сброшены в Волгу сотни полторы противников нового хана, и никто из них читать не умел.

Начитавшись первоисточников, нынешний хозяин Казани решил, что принимать подданных следует на возвышении, укрытом золотыми одеялами, и вообще, надо собрать во дворце как можно больше блестящих предметов. Как ни странно, слово "орда" ему не пришлось по вкусу, хотя особо ярые знатоки старины советовали вернуться к основам…

– Ну, еще раз салям, Эльсур, - сказал Коваль, когда руководители двух городов, наконец, остались одни.

– Мира тебе, - в тон отвечал хан. - Выпить нет. Барана уже жарят. Сыр и фрукты кушай, а?

– От сыра не откажусь. Надя мне говорила, что сыр у тебя знатный, - осторожно запустил первый крючок губернатор.

– Сыр превосходный, - степенно кивнул хозяин. - Кстати, как супруги здоровье? Самые теплые ей пожелания передавай. Мои женщины халат для нее сшили. Захватить не забудь, а? Зимы у вас холодные…

– Непременно! А Надя велела кланяться и передает твоим девочкам… - Артур продолжал произносить казенные любезности и с нарастающим раздражением думал о том, что ждет политиков лет через двадцать. Уже сейчас душные щупальца этикета начали привычно сжиматься вокруг горла, не позволяя сделать шаг в сторону, и совсем скоро руководители, как это было до Большой смерти, превратятся в говорящие придатки своего аппарата…

– О твоем горе мне сказали, - Халитов сделал серьезное лицо и погладил гостя по руке, что означало высшее проявление сочуствия.

– Благодарю, Эльсур, можешь ничего не говорить.

– Могу не говорить. Но скажу, а? Ведь ты же ждешь, чтобы я сказал.

– Ты мудрый человек, не зря тебя хвалят.

– Разве я мудрый, Артур? Я просто хитрый. Немножко хитрее других, немножко больше удачи. Честно тебе скажу, а? Я грустил, когда о твоей потере узнал. Это больно, я знаю… Две дочки маленькие у меня умерли. Но я не сильно грустил. Не успел им даже дать имена. Не знаю, если бы погиб взрослый сын…

– Спасибо, Эльсур, я верю тебе.

– Это тебе я благодарен, - краем губ улыбнулся хан.

– За что? - счел нужным удивиться Коваль. Внезапно он обнаружил, что возведенная с такой тщательностью изгородь между ним и угасающей стихнувшей болью снова готова проломиться и выпустить боль наружу. Он знал, что этот разговор состоится и что впереди будут еще разговоры и соболезнования, и притворные, печальные мины, и… Никуда от этого словоблудия не уйти: Николай был не просто ребенком, а частью политики, и даже посмертно его придется делить, или хранить, как тайную карту в рукаве…

Но Халитов не лил притворных слов. Он понимал ситуацию слишком хорошо.

– Спасибо, что выход гневу не дал, а? - хан смотрел прямо в глаза, что тоже являлось порядочной редкостью. - Памятью отца клянусь, Артур. Если бы я что-то узнал заранее, хоть один намек… Ты бы первый от меня услышал.

Этих слов было Ковалю достаточно. Пока достаточно, хотя карта с именем мальчика еще долго останется в рукаве. Пусть побаиваются, доверять нельзя никому…

Сегодня хан клянется, что не имел к преступлению никакого отношения, и счастлив, что не тронули питерскую диаспору татар, а завтра он может решить, что не обязан делиться информацией. Нельзя ему дать успокоиться, нельзя, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Он не боится питерских гарнизонов, но хорошо представляет, как сильна может быть кровная месть…

А потому пусть боится. Тем более что так его легче разговорить…

Губернатор первого по значению и военной мощи русского города был для хана дорогим гостем. И только слепой мог не заметить этого. За пятьдесят верст от города, при повороте на бывшую московскую трассу, губернаторский обоз встречал кавалерийский полк. От обилия украшений, серебряных попон, бантов и кистей, расшитых золотом штандартов рябило в глазах. Конница выстроилась в плотные шеренги и, сверкая саблями, сопровождала экипажи до самого кремля. При въезде в город несколько раз шарахнули из пушек, и к Артуру присоединились трое высших чиновников хана. За крепостными рвами Коваля встречали муфтий и генерал от кавалерии. В приятных беседах, ловко уклоняясь от скользких тем, гостей проводили до ворот крепости.

Коваль оценил масштабы строек и вполне искренне похвалил захватывающий вид с холма. Строил Халитов немного, по большей части разбирал завалы, но уже за это ему можно было поставить памятник. Потому что старая, деревянная часть города поджигалась мятежниками при каждом перевороте с завидной регулярностью. Хан, видимо, рассудил, что избавившись от горючих построек, можно надеяться на долгое, счастливое правление.

За последние годы он придумал еще несколько занятных трюков, принесших долгожданный покой. Предшественник Халитова совершенно упустил из виду такой первостепенный рычаг, как родственные связи. Он был тоже грамотным, начитался древних книжек и объявил себя президентом Татарстана. Наверное, из неактуальной, устаревшей периодики он почерпнул вредную мысль, что замов надо назначать из числа людей честных и независимых…

Границы республики, обозначенные в старых картах, ему не очень понравились, и президент принялся собирать войско, чтобы обеспечить постоянный прирост земель. В процессе киданья вверх шапок и флажков честные и независимые передрались и утянули с собой на дно самого правителя.

Халитов таких глупостей не допускал. Не было поста в новом правительстве, которое не занимал бы кто-нибудь из многочисленной родни. Народ быстро успокоился, и деревянные кварталы стало незачем поджигать.

Кроме того, Эльсур выяснил по словарю значение слова "оппозиция" и понял, что в татарском языке этому идиотскому понятию просто нет места.

И оказался прав. Оппозиция успокоилась, лишившись голов в самом прямом смысле. Поборники Креста вообще не пытались прибиться к власти, и нерешенными оставались два вопроса. Размахиваться ли, как предыдущий президент, на подчинение всей Татарии, и как быть с муфтием? Халитову было хорошо и без войны, драться он не любил и предпочитал решать спорные вопросы тихонько. Например, у него совершенно не было уверенности, что Челны захотят признать Казань столицей и кинутся выплачивать налоги. Не проще ли спокойно сидеть на Золотом троне и обдумывать, как потихоньку отравить Челнинскую верхушку?..

А с муфтием - и того непонятнее. Наглый, как танк, всё ему давай, давай, давай… А с другой стороны, умный, ничего не попишешь. Миллион, говорит, миллион людей, за тобой пойдут, если смело под зеленым знаменем встанешь. Откуда он миллион насчитал, не совсем понятно, но звучит гордо…

Муфтий смелый стал после того, как от Карамаза люди приезжали. Немного об этом человеке наслышаны были, но то, что слышали, заставляло его уважать.

– Вы дождетесь, - говорили люди Карамаза муфтию. - Моргнуть не успеете, русские окрепнут и обложат своими границами. И будет как до Большой смерти, вон, сами в карты поглядите. Будете как пятно родимое, как нелюбимая бородавка на боку у России. Раньше они слабые были, а теперь, глядите, что творится! Раньше их в городе меньше трети оставалось, и не рожали совсем, а теперь? Вот погодите, еще немножко, и станет их больше! В Челнах уже дождались, там русский мэр, и с шайтанами лесными дружбу водит, с Качальщиками! Подомнут вас, крякнуть не успеете, и Халитов ваш - слабый, нерешительный какой-то!..

…Как раз в период столь глубоких раздумий и посетил хана губернатор Петербурга. Теперь они сидели друг напротив друга на пушистом ковре, пили чай из расписных пиал и закусывали теплым еще медовым чак-чаком. Халитов был похож на крепенького борца. Вроде бы пухлый, но нигде не висит, круглое, загорелое лицо, и волосы черные, жесткой щеточкой. На толстых пальцах - несколько колец с изречениями из священной книги.

– Базарную площадь чисто у тебя убирают, - похвалил Артур. - Только не шумно ли? Прямо перед покоями палатки разбили…

– Вай, всех зато вижу, а? - сверкнул белоснежными зубами хозяин. - Утром сам все цены проверяю. Если дорого, скажу - сразу убавят!

– Тоже верно, - кивнул губернатор. - Оптовики под присмотром.

Оба одновременно подули на чай, оба сердечно улыбнулись, как старые, всё понимающие друзья. Посудачили о Черных жеребцах, которых хан очень хотел бы приобрести. Обсудили стати обычных коней и решили, что кони железку не заменят, и что железную дорогу всё равно надо восстанавливать. Губернатор заявил, что составы, паровики и ремонт путей обеспечит Петербург, а хану предложил контроль над восточной частью дороги. Хан сказал, что его джигиты могут денно и нощно ходить в патруль хоть по всей длине дороги, и обещал разобрать на стройматериалы несколько внутренних веток.

"Сволочь мордастая, - думал Коваль. - Как строить, так он глухой, а как бабки за проезд собирать, так первый прибежит…"

"Хряк белобрысый, - улыбался гостю Эльсур. - Вас пусти в огород - через полгода от водки вонючей весь город под заборами валяться будет…"

Губернатор, сияя от счастья, принял в подарок трех отменных жеребцов и приглашение отпраздновать в Казани следующий Навруз. Хан, истекая медом, получил ордер на скромную, восьмикомнатную квартирку в Меншиковском дворце и десять бочек копченой миноги.

Губернатор сказал, что если хан не приедет осенью в Карелию, вместе поохотиться на уток, то он сочтет это личным оскорблением. Хан ответил, что он уже оскорблен, потому что гость не горит желанием завтра утречком посетить скачки.

Наконец с реверансами покончили, можно было переходить к делу.

"А ведь он психует, - думал Коваль, искоса разглядывая хана. - Надежда права, точно веслом ударенный. И вся эта бравада напускная, пыль в глаза…

– Дорогой Эльсур, - начал губернатор, - хочу попросить тебя о малюсеньком одолжении.

– Всё для тебя, Артур, - оживленно воскликнул хозяин.

– Ты не возьмешь на постой сотни три моих людей? - наблюдая, как собеседник меняется в лице, елейным голосом произнес Коваль. - Ненадолго, на месяцок. Им только крыша нужна, а харчи и деньжата свои. Самых тихих подгоню, ни шума от них не будет, ни вреда. Дело закончат - и уйдут. А ежели что попортят, так возмещу…

– Какое дело, дорогой Артур? - вырвалось у Халитова.

Он тут же замолчал, возвращая равнодушно-глубокомысленный вид, но нервозность его выдавала.

– Да дело-то ерундовое, - доверительно хихикнул Артур. - Изловить кое-кого на островах, выше по течению… Озерники, слыхал про таких? У тебя тут, правда, река, а не озеро, может, их иначе называют?

– Называют так же, - быстро сказал хан.

– Уж не расстроил ли я тебя, Эльсур, дорогой? - обеспокоено всплеснул руками Коваль. - Может быть, эти люди под твоим особым покровительством?

У Халитова несколько раз дернулся желвак на щеке. Он пошарил глазами по узорам на подушке и снова встретился с Артуром взглядом.

– Никакого особого покровительства, - сказал хан. - Но люди эти всегда жили на наших землях… - Он сделал ударение на слове "наших". - Неужели три сотни солдат надо, чтобы изловить беглого преступника, а? Давай, я своим это поручу! Избавлю тебя от лишних забот?

– Не избавишь, Эльсур.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, затем хан потянул за свисающий с ковра шелковый шнур. Ковер чуть шевельнулся, и перед Халитовым возникла юркая фигура, с ног до головы закутанная в черное. Хан сказал несколько слов на татарском, прислужник почтительно склонился и исчез. Коваль следил, как снаружи бьются в оконную сетку жирные мухи, привлеченные запахом сладкого.

– У тебя немало важных дел, Эльсур, - негромко заметил Коваль. - И у меня тоже хватает. Нам так много предстоит еще сделать вместе, чтобы людям жилось хорошо… Или я не прав?

– Прав, прав, - хан хрустел костяшками пальцев, подставив луженую физиономию солнечным лучам.

– Так давай не будем вилять, сохраним время для важного?

– Хорошо, Артур. Не будем вилять. - Халитов подлил гостю чая. - Я за одним человеком послал… Он знает всё, что творится на Каме… Когда на острова прячутся беглые воры, он узнает об этом первым. Если ты считаешь, что там убийца Николая, я сделаю всё, чтобы его найти. Кто тебе нужен, а?

– Мне нужны все Озерники. Ты ведь слышал, Эльсур, как мы поступили с ними у себя?

– Вы уничтожили тех, кто извалял в грязи вашу веру. Я бы тоже так поступил, если бы под боком завелись нечестивцы, порочащие Месяц.

– Я преследовал их не за это, хан.

– А за что? Ты вырезал несколько деревень за кражу гулящей девки, а? - Халитов повысил голос, показывая, как хорошо он осведомлен в делах Петербурга. - Разве ты не вырезал их по наущению своих попов? Разве Озерники не мазали дерьмом иконы?

– Это, конечно, нехорошо… - Артур чувствовал себя канатоходцем, который застрял в темноте, на незнакомой веревке. - Но твои люди, наверняка, донесли, что мы вырезали и Озерников на Финских озерах, и под Вяткой, Новгородом, и под Ярославлем?..

– Вай! Гнев попов столь велик, а? Они будут гнать врагов по всей земле? И ты дашь им столько солдат, сколько они потребуют?

– Нет, Эльсур. Мнение попов меня не заботит, но озерное племя я выжгу. Однако не только из-за икон.

Удушливая жара плыла над Казанскими минаретами, над плескущими изгибами реки, над тысячами шатров, дымящих на другом берегу. Казалось, что белые башенки крепости плавятся и растекаются, как сахарные головы. Сквозь стрельчатые окна сверкала пестрыми бликами базарная площадь, где люди и животные словно плавали в кашеобразном, знойном мареве. Заполняя паузу, Коваль насыпал в рот щепотку чак-чака.

– Так ты бьешь их не за веру, а? - в голосе хана послышалось облегчение. - И не за сына?

– Ах, дорогой Эльсур, - улыбнулся губернатор, - разве для того, чтобы жить как порядочный человек, обязательно соблюдать посты? Вот я, например, уважаю тебя за то, что ты пресек драки между своими, что помогаешь бедным, а богатым даешь богатеть, что не обижаешь у себя русских купцов, а вовсе не за то, сколько раз в день ты помолился…

"Их вполне может быть и больше миллиона, - рассуждал Коваль. - Тысяч восемьдесят в Казани, раз в десять больше по деревням. Плюс башкиры, плюс мелочь… И дело не в муфтии, который, по слухам, довольно твердолобый пацан. Дело в том, что они жили и будут жить куначеством. Никуда от этого не денешься. Халитова поддержали богатые кланы, но что будет завтра, если верх возьмут фанатики? Сколько он продержится, играя в просвещенного космополита?.."

– Хорошо ли нам будет, если между нашими городами затеется вражда? - продолжал скользкую тему Артур. - Смелый воин может захватить власть, нам с тобой это известно. Но удержать власть и добиться любви народа может лишь тот, кто смотрит вперед. Тот, кто видит не только сегодня, но и завтра.

– И что же ты видишь завтра? - Халитов поглаживал вышитые на золоченых подушках изречения.

– Я вижу, что есть правители, которые не могут спать спокойно, когда соседи живут сытно и дружно. Я вижу, что они готовы поднять знамена любого цвета, лишь бы захватить южные торговые пути и присвоить себе чужое. Я вижу, что если их не остановить сегодня, то завтра они найдут себе приспешников в каждом городе. Всегда найдется тот, кто за кошель с золотом отравит колодец или бросит бомбу в базарную толпу. Эти правители всегда делают ставку на людей темных и забитых, на нищету и дикость… Но самые хитрые поступают иначе. Они давно поняли, что одним кошелем золота не достичь того, что можно достичь обманом. Они обманывают детей с колыбели, и те вырастают не людьми, а волками… И эти волки верят, что бог призвал их лишь затем, чтобы истреблять иноверцев… Если мы позволим им и дальше растить волчат, то очень скоро запылают дома, а добрые соседи превратятся в вечных врагов…

Халитов долго молчал, перебирая на блюде спелые виноградины, доставленные откуда-то с юга. Затем он вскочил и отошел к окну. Стараясь не поворачиваться к дорогому гостю спиной, распахнул вторую створку и стал боком, уставившись на сверкающую пойму реки. Артур не мешал хозяину размышлять, сегодня он сделал всё, что мог…

– Пусть так будет! - Халитов потер ладонями щеки, пробежался из угла в угол, по щиколотку, утопая в пушистом ковре. - Приводи своих солдат, пусть ищут… Проводников дам. Но ты же захочешь, чтобы с солдатами пришли Качальщики, а?

– Без них нам не справиться.

– Качальщиков здесь не любят.

– Их нигде не любят, их невозможно любить.

– Почему невозможно? - рассеяно спросил Халитов.

– Разве можно любить собственную совесть? - усмехнулся губернатор. - Ты сумеешь полюбить человека, который ходит за тобой по пятам и нашептывает тебе в ухо: "Эльсур, ты поступил дурно там и здесь, и ты это знаешь. А я не отстану от тебя и буду постоянно об этом нашептывать!"

Пришел черед рассмеяться хозяину.

– Вай, как жаль, Артур, что мы так редко встречаемся. Столько беготни! Так не хватает остроумного собеседника, а?

Халитов еще продолжал улыбаться, но щелочки его глаз уже превратились в пулеметные гнезда, и Артур понял, что сейчас решится самое главное.

Главное, ради чего он приехал. Никак не для того, чтобы разместить на постой пару сотен пограничников для ловли колдунов в камышах или для урегулирования финансовых затрат на железную дорогу…

– Вот что, Кузнец. Баба у тебя умная. Я это сразу понял, еще когда увидел ее в первый раз… Тебе повезло, а? Одна женщина может примирить двух мужчин, но не примирит эту свору, - он небрежно махнул в сторону окна. - Ты ведь не глупый, Кузнец? Сегодня я иду тебе навстречу. Хорошо… Не из-за сына твоего, а просто потому, что вы мне нравитесь. Я тоже вижу, что будет завтра, а? Только я не смотрю так далеко вперед. Я вижу, что завтра ты попросишь не ночлег для сотни… Завтра ты захочешь, чтобы в Каме напоила коней тьма, которую Абашидзе поведет на Самару или Астрахань. Что скажешь, Кузнец? Я не прав, а?

Халитов напрягся, точно собирался прыгнуть гостю на горло.

– Убеди меня, Эльсур, что с юга для русских земель нет опасности, и я отвечу тебе, что не стремлюсь к власти над Татарией.

– Вай! Я разве бог, чтобы давать тебе такие обещания? Я всего лишь песчинка под сапогом бога, да и ты тоже…

– Значит, человек, о котором я думаю, намерен выступить на север? - задумчиво произнес Артур. - И никто мне не даст гарантию, что он настроен с миром?

– Га-ран-тия? Не понимаю таких слов…

– Карамаз предложил тебе помощь, если ты выступишь против Петербурга? - в лоб спросил Артур.

Халитов качнулся, словно его ударили по лицу.

– Ты не брат мне, Артур. Никогда братом не будешь. Если я скажу татарам, что русские хотят поставить гарнизоны вокруг наших земель, от меня отвернутся все: и родня, и чужие кланы…

– А если я приеду с большим посольством и привезу соборников? Если мы вместе нарисуем новую карту, и подпишем кровную бумагу, что не перейдем твоих границ?

– А где они, границы? - устало вздохнул хан.

– Ты сам их нарисуешь, - удивляясь собственной отваге, сказал губернатор. - И это будет только твоя страна и твое государство.

– Слишком хорошо ты думаешь о муфтии… - покачал головой хан. - Почему ты решил, что меня слушаются все? В Челнах плевали на меня, и в Альметьевске…

– Это сегодня они на тебя плевали, - вкрадчиво заметил Коваль, - а через неделю всё может сильно измениться. Ты получишь власть над всей Татарией.

– Через неделю? - как завороженный, повторил Халитов.

– Я говорил с Качальщиками, которых так не любят святоши. Они согласны успокоить землю, если я помогу тебе запустить литейку. Завтра вся Казань может узнать, что ты получишь пушки. А мои инженеры помогут тебе с порохом и зарядами. Для начала, скажем, штук десять орудий малого калибра и столько же самоходок. В течение месяца подгоним мастерскую, для ремонта. Снарядов получишь тысячи полторы, больше не обещаю.

– Откуда всё это?! Качальщики всё давно расплавили…

– На военных кораблях кое-что сохранилось.

У хана заблестели глаза. Не в силах сдерживаться, он снова начал мерить углы, возбужденно потирая руки.

– Мои генералы не поверят тебе, Кузнец.

– А не надо верить. Три пушки и десять пулеметов я уже привез.

– Ты загоняешь меня в капкан, Кузнец.

– Тебя невозможно загнать в капкан, Халитов. Ты не похож на подранка…

– А если им этого мало будет, а? Если оружие не убедит? Есть такие, кто спит и видит меня в Каме, с камнем на шее!

– Ты им завтра покажешь договор с губернатором Петербурга.

– Вай, Артур… Но раз уж мы так говорим… Всем известно, что вы собираете новую Думу. Новые Старшины, из выборных, и новый Большой Круг…

– Договаривай. Ты хотел сказать, что будет новый губернатор?

– А что ты сделаешь, если не соберешь нужное число меток со своим именем?

– Я соберу их, Эльсур.

– Ты зарежешь своих противников?

– Нет, Эльсур. У Думы будет простой выбор - или сегодня Кузнец, или завтра Карамаз. Я заставлю их поверить.

Халитов дернулся вторично. Имя турецкого паши действовало на него как удар тока.

– Он давно не в Стамбуле, Кузнец, - после продолжительной паузы выдавил хан. - У него есть джинны, стократ умнее твоих лучших инженеров. Они сделали для Карамаза летучую машину.

– И где же он? - затаил дыхание Коваль.

– В Фергане.

– Вот так номер…

– Ты разве знаешь, где этот город?

– Ну, еще бы… Когда-то это место называлось колыбелью радикалов… Старый лис маразмом не страдает.

– Снова пугаешь древними словами, а? Это далеко отсюда, Фергана. Я считал километры по картам. Но с летучей машиной он доберется еще южнее, и восточнее. У меня сведения от верных людей, это честные купцы. Они ходили к Черному морю, еще когда я был мальчишкой…

– А теперь они платят пошлину не украинцам и не татарам, так? Или, может быть, болгарам? Что ты молчишь, Эльсур? Кому теперь принадлежат фактории западного берега?

– Купцам неважно, кому платить за проход. Торговать им не мешают, это главное… - пробурчал Халитов.

– Им не мешают торговать, потому что твои купцы поднимают зеленый флаг, да, Эльсур? У меня тоже есть верные люди, так они сообщают, что десятки болгарских деревень на побережье сгорели дотла. Украину пока не трогают, я верно понял, Эльсур?!

Халитов внезапно прекратил метаться, и с силой хлопнул ладонью по низкому столику, так что подпрыгнули пиалы, и рассыпались фрукты.

– Ты…ты, Кузнец, не доводи меня, слышишь?! Что я тебе, мальчик, а?!

– А сам ты себя не доводишь?

– Хорошо. Всё, я сказал! -рубанул воздух хозяин. - Ты подпишешь бумагу, что будет фабрика по металлу?

– Я обещал.

– И три тысячи твоей конницы, когда я пойду на Челны. Не для боя, а здесь. Постоят в Казани, чтобы я за тыл был спокоен. Можешь обещать?

– А ты мне обещаешь приехать на выборы в Думу? - Коваль протянул ладонь. - Если выступишь в Думе, обнимешь меня на виду у наших, твердолобых, - будут тебе и конница, и пушки, и твердая граница.

– Ты думаешь, я с тобой из-за пулеметов торгуюсь? - лукаво ухмыльнулся Эльсур. - Нет, Кузнец, пулеметы - дело десятое. Пойдем со мной, а?

Он отогнул одну портьеру, затем еще одну, и гость вошел в помещение, до потолка забитое книгами.

В библиотеке у Артура сразу начинали чесаться руки, вот и сейчас он испытывал непреодолимое желание забыть обо всех делах и с головой зарыться в тысячи пыльных, источающих одуряющий запах, фолиантов. Это было всё равно, что пересечь пустыню, добраться до родника, лечь на пузо, зачерпнуть кристальной жидкости и… проснуться. Последняя книга, прочитанная губернатором, называлась "Идиоматические конструкции немецкого языка", и большого удовольствия Артур не получил…

– Университет, - сказал Халитов, и Коваль проснулся окончательно. - Я прочитал, что у нас, в Казани, был университет. Как у тебя, только лучше. Несколько тысяч человек сразу учили: и по металлу, и по дереву, и соборников, и химиков - всех… Я тоже университет хочу.

У Артура вертелось на языке спросить, как можно мечтать о храме науки и, одновременно, закрывать школы для женщин, но он счел нужным промолчать.

– Я знаю, что тебе нашептывают, - хан любовно погладил стопку словарей. - Когда меня не станет, я не хочу, чтобы люди вспоминали: "А, был такой Халитов, тот самый, что кровью по утрам умывался и по сотне в день казнил!…" Ты думаешь, мне без тебя пушки взять негде? Мне люди Карамаза в десять раз больше предлагали. И летучие машины, и бомбы с белым газом, и такие бомбы, что под землю закапывают… Даже намекали, что с древнего корабля огненный гриб могут снять и привезти! Ты меня знаешь, я никого не боюсь, Кузнец. Но когда мне намекнули, что джинны Карамаза знают, как вернуть Большую смерть, я испугался. Первый раз я испугался, Кузнец…

У Артура по спине пронеслась холодная волна.

– И Карамаз книги сжигает, - тоскливо добавил хан. - Везде. Где проходит, там сжигает. А про твой университет его люди сказали, что сожгут его, вместе с книжниками, и с теми, кто учиться ходит… Теперь понял, Кузнец, что мне не только пушки нужны?

– Так значит, по рукам? - Артур первым протянул ладонь.

Несколько секунд мужчины держали друг друга за предплечья, затем, не сговариваясь, обнялись.

"И чего тебе дальше в гробу не спалось? - тоскливо думал хан. - Или жрал бы пиявок в лесу, вместе со своими Качальщиками, мы бы горя не знали…"

"Жулик косоглазый, - думал губернатор, - любитель словесности хренов. Попался, как кур во щи, вот и мечется теперь… Однако же, реформатор, ничего не попишешь. Надо маме Рите сказать, пусть в Книгу занесет, как мы Казань без стрельбы взяли…"

27. ПИАРЫ И КОНСЕНСУСЫ

Впервые за десять лет зал Мариинского дворца был битком набит народом. Возле подъездов толклись экипажи, один другого краше, подкатывали даже автомобили и несколько паровиков. Простой люд с самого утра облепил крыши и уцелевшие фонарные столбы; выискивали влиятельных чинуш и знатных фабрикантов. Забирались друг другу на плечи, чтобы разглядеть, как подъедет губернатор или кто-то из высоких гостей.

Уже третью неделю город будоражили слухи, обрастая подробностями на постоялых дворах, рынках, в трактирах, на Бирже, в ночлежках переселенцев… О новой Думе не говорили только немые, а кто умел хоть слово сказать, те до хрипоты, до драки рядились о том, как было раньше, да что будет после. Вспоминали правление прежнего губернатора, когда метался по области бесноватый соборник Карин, когда засыпали бункера с оружием, и могли повесить за срубленную березку. А иные припоминали и совсем уже стародавние времена, когда город был поделен на коммуны, а за Пулковским шоссе резвились дикие чингисы да болотные коты…

Но после того, как в Питер, одно за другим, стали прибывать посольства из других городов, притихли даже самые ушлые. Посмеивались сначала, после недоумевали: что за радость такая, попусту шляться? А в последнюю неделю могучие толпы бездельников собирались перед аркой Генштаба, поглазеть на очередной посольский караван, на диковинные, уцелевшие машины, на бронированные кареты с охраной. Отдельная толпа змеилась вдоль путей, ожидая прихода паровика. Десятки умников ложились на рельсы, предвещая скорое появление поезда. Паровиков теперь было целых три, и многие горожане копили деньги, чтобы, отстояв ночью очередь в кассу, важно прокатиться и помахать ручкой завистливым знакомым… Правда, потом приходилось прыгать на ходу, поскольку паровик разгонялся и убегал дальше, в Варшаву или Ярославль, а теперь даже в Казань…

Когда прикатил Казанский хан, знатокам городских сплетен, собиравшим слушателей в кабаках на Литейном, оставалось только загибать пальцы.

– Костромские тут, и Тверь с поселками, Псков, само собой, а теперь Кинешма, Калуга, Тула, Орел, Владимирский князь…

– Вот так дела! - ахали собутыльники. - Это что за птица такая, князь?

– Ну, вроде губернатора, - глубокомысленно изрекали эксперты, - только помельче будет, послабже, нашему не чета!

– И с Мурманска, с Петрозаводска, и тьма всяких чудиков понаехала, видали?

– Да, там такие есть, что хуже чингисов! Видели, прямо на площади спят!

– Это шептуны, они на границе Московской пущи, у Сергиевого посада живут.

– Ну и гости, прости господи, того и гляди, петуха подпустят! С ними ухо востро держи!..

– Да, неспроста, что-то будет…

– Что-то будет, - повторяли на разные лады горожане и пытались подпоить служивых из охраны чужих градоначальников. Те охотно пили на халяву, но ничего толкового сообщить не могли. Самым пронырливым горожанам удалось, впрочем, разузнать, что и вокруг полузабытого Пакта Вольных поселений затевалась какая-то возня. Пакт, еще восемьдесят лет назад, инициировала мама Ксения, первая хозяйка Эрмитажа, мир ее праху… Договор был подписан коммунами и общинами, еще когда бегали древние машины и хватало бензина. Потом Вечные пожарища захлестнули дороги, и как-то всё забылось…

А теперь, следовательно, подновить собираются Пакт, вот такие дела.

Не спалось народу спокойно.

И властям спокойно не спалось.

Малые совещания со Старшинами палат, встречи профессиональных Гильдий и штабные сборы военных губернатор после двух последних покушений проводил обычно в Зимнем. По крайней мере, туда никто не мог пройти с оружием, а в каждой властной структуре у губернатора имелись как минимум два осведомителя.

Но вольных поселенцев, в отличие от казенных клерков, не разденешь, а уж святош и вовсе трогать невыгодно. Повернутся, уйдут - и всё дело насмарку! Поэтому офицеры Трибунала сбились с ног, выуживая по кабакам, торговым лавкам и борделям информацию о настроениях перед выборами, и возможных вариантах террора.

Много чего нашли, арестовали заодно конокрадов, фальшивомонетчиков и парочку шпионов из соседних городов. Накрыли даже крупную банду налетчиков из… Минеральных вод.

Худо-бедно до выборов дожили.

Коваль, в бытность научным сотрудником пятого отдела, раз шесть выезжал на симпозиумы и всяческие конференции. Иногда бывало полезно, иногда довольно скучно, но никогда не доходило до такой парилки, как сегодня. У него вылетело из головы, что в отсутствие электричества не функционирует ни одна система вентиляции. Отпирать настежь окна он сам же и запретил, из соображений безопасности. Невзирая на двойной ряд вооруженного оцепления тысячи четыре зевак расположились на травке с раннего утра, а к обеду их число утроилось.

– Боишься? - мимоходом спросил Свирский, направляясь на свою скамью. - Не бойся, помираем один раз!

– Тебе хорошо, - пожаловался Коваль. - Тебя в любом случае выберут в Старшины, потому что ты умный!

– А ты какой? - изумился Левушка.

– А я - просто начальник, - вздохнул Артур. - Начальником может быть всякий, а толкового Старшину книжников днем с огнем не сыскать…

С Левой пришел брат Аркадий, Старшина топливной палаты, долго тряс губернатору руку и бормотал соболезнования.

Подтянулись братья Абашидзе, веско и вежливо поздоровались, демонстрируя окружающим, кого они считали и будут считать губернатором при любом исходе выборов. Под шепоток зала занял свое место смуглый красавец Орландо, неделю назад назначенный Ковалем Старшиной промышленной палаты. Артур очень переживал, что итальянец плохо говорит по-русски. Если бы эти твердолобые олухи в зале могли его понять и оценить масштаб затеваемых строек!..

Еще сильнее зашумели, когда в зале объявился собственной персоной бывший папа Эрмитажа, Михаил Рубенс, да еще под ручку с мамой Кэт. У обоих давно не было официального права голоса, но все прекрасно представляли, каким они пользуются влиянием. Особенно Рубенс, чей внучок уже лет пять был секретарем у губернатора.

На местах для почетных гостей собралось немало уважаемых личностей. Знатные горожане подталкивали друг друга локтями, шепотом называя имена.

– Взгляните, какого мрачного деда под руки несут. Сам предводитель чудских Озерников пожаловал!

– А как вам тот, в красной папахе? Это же нижегородский Голова, клянусь вам!

– А вон, на балконе, выборгские и лужские!

– Господа, а этот здоровяк, Карапуз, что он тут делает? Он ведь всего лишь капитан пограничной стражи?

– О, вы не слышали последних новостей! Это прежде он был капитан, а нынче у него право голоса от всех чингисов…

– А вот и наша чародейка!

– Да кто же, кто?

– Да умница французская, что пули без боли достает. Тряпку тебе на нос кладут, и спишь. А как проснешься, уже все пули вынули! Сказывают, к ней на операции даже казацкие атаманы с Ростова едут…

– Так она же не лекарша вроде, а химик…

– Тем более! Скоро вместо мамы Роны в Питере будет. Ей губернатор целый дворец выделил и лекарей лучших в помощь, и училище химическое учредил.

– А где же митрополит? Где Онуфрий, господа? Вроде все соборники расселись, а никого из Лавры не вижу…

– Вы, любезный, отстали от жизни в Ломоносове! Онуфрия давно сняли…

– Да когда же? Да кто его снял?

– Так свои же и сняли! Месяц назад прошел областной Собор. Патриарха нового выбрали, и прочих новых отцов… Теперь совсем другие верховодят; патриархом Василия избрали. Он личный духовник супруги Кузнеца…

– Ах ты, господи! Ну, тогда понятно, откуда ветер дует!

– Нет, дружище, ничего вам не понятно. Он же теперь патриарх, над всей Русью суд будет вершить!

– Да как же это, над всей Русью? Ведь у соседей свои попы найдутся. Кто же Василия на Урале слушать будет?

– Не советую так громко… Это вам не Ломоносов, сегодня такие дела затеваются… Я вам так скажу - будут Василия слушать, никуда не денутся!

– Постойте, а это что за личности?

– Господа, не шумите, ничего не слышно!

Миша Рубенс ударил в гонг и через рупор объявил о присутствии делегации Верховного польского воеводы.

– Ох ты, дьякон в красной рясе-то, важный какой, а глазенки так и горят!

– Это не ряса, любезный, а сутана. И не дьякон, а епископ Варшавский, Станислав. Говорят, недавно выбрали…

– А еще говорят, что он приятель нашего губернатора.

Внезапно разговоры смолкли, по залу пронесся шумный вздох. Люди привставали на скамейках, чтобы лучше видеть гостевую скамью. Рядом с официальной делегацией Берлина и представителями немецкой фактории появились несколько удивительных, низкорослых людей в черных очках и низко надвинутых черных шляпах.

– Это что за нечисть, прости господи?

– Тише, тише… Ты что, хочешь попасть в списки Трибунала? Не видел разве, баржа здоровенная у Адмиралтейства стоит?

– Так то ж Орландо пригнал, новый Старшина фабричный. В Кронштадте починили и паровик на угле запустили.

– Вот-вот! На барже гномов и привезли, и не только их. Эти мелкие, они де-ле-га-ты! Во как! От германских южных земель и от бельгийцев.

Рядом с пивоварами, степенно разглаживая пейсы, устраивались четверо мужчин в помятых черных костюмах и громоздкая женщина в белом парике. У Бумажников слезились глаза, а носы от непрекращающегося насморка раздулись и покраснели, как сливы. Аллергия мучила всех, кто прибыл из-за песчаной стены, несмотря на лошадиные дозы настоек и гомеопатию Хранительниц.

Коваль тихонько оглядывал зал. Эту ночь он почти не спал и весь извелся, а утром, как ни странно, успокоился. Утром в окно спальни заглянуло солнышко, он поставил себе на примусе сто первую кружку кофе, и распахнул тяжелую раму. Дворцовая площадь переливалась миллионами брызг, после ночного дождя, ангел привычно балансировал на столбе, а по Мойке веселой стайкой, под охраной гвардейцев, шли в дворцовую школу ребятишки.

Потом губернатор перевел взгляд назад, на громадный стол, заваленный бумагами, планами и чертежами, и его охватила вдруг детская беззаботность.

"Какого черта, - сказал он вслух и удивился звуку своего осипшего голоса. - Не буду я ничего писать, обойдутся без тезисов. Одного тезиса с них достаточно. Или я остаюсь, или еду к Прохору и остаток дней ловлю с ним рыбу…"

Не успел он это произнести, как ударили колокола, а в дверь заскребся Михаил, с кипой свежих документов. Одной рукой листая бумаги, другой Артур поочередно прижимал к уху местные телефоны, выслушивал отчеты Старшин…

"Возможно, последние отчеты", - напомнил он себе, когда хотел разозлиться на дорожников за рухнувший мостик через Карповку. И приказал себе больше не волноваться. Всё что мог для этих людей, он сделал. И великое чудо заключалось уже в том, что он до сих пор жив…

Совсем волноваться не получилось.

Сейчас рядом с ним сидел Миша Рубенс-младший и тихонько доносил свежие сплетни.

– Слева, восьмой, девятый ряд, видите, господин? Выборные от Гатчинских ковбоев. До последнего клеркам сопротивлялись и паспорта не хотели получать. Заводилой у них тот, который со шрамом, Кирилл Лопата. Кричал, что не собирается ни в какую Думу выбираться, потому что Питер для них - не указ.

– Однако он здесь?

– Всё по закону, господин. Учетная палата трижды листы перепроверила. Лопата сначала отказался, а после, когда увидел, что бедняки выбираться лезут, спохватился. А теперь ковбои сговорились его в губернаторы выставить, от всех крестьянских дворов.

– От всех? И бедняки поддержат?

– А что бедняки, господин? Как ты хотел, всё равно не получилось. Ни один от бедных дворов не прошел, а уж в Старшины, или на твое место, и подавно не замахиваются. Богатеи в корчмах всё вино выкупили, кого споили, а кого и поколотили. На правом берегу, господин, во всех четырех участках, народу вообще не набралось. Все пьяные лежат. Уж не знаю, как и обозвать такую подлость, а обвинить нам некого…

– Это называется "предвыборные технологии", Миша. А справа, бородатые? Почему не помню?

– А, эти еще хуже, господин. От рыбацких артелей. Речники тебя, скорее всего, поддержат, а эти, ладожские, больно злые. Наслышаны про строительство большого рыболовного флота. Но бучу по иному поводу поднимают. Мол, при старой Думе бедняки выбирали Старшину, от каждой сотни дворов, а люди с достатком - от десяти. Они считают, что так честнее было, а теперь, мол, одна гопота в Думе соберется…

– Пускай считают, что хотят. Зубоскалят много, я смотрю…

– Не сердись, господин, но я должен сказать…

– Ну, не тяни?

– Радуются многие, что Николай погиб, - секретарь, на всякий случай, отодвинулся подальше от губернатора. - Я и сам сперва не верил, но… Если желаешь, господин, полный список составлю: кто в сортире плохими словами крыл, и кто…

– Не надо списков, это не главное…

– Но это тайные враги, господин!

– Ничего не поделаешь, всегда найдутся такие, кто счастлив от чужого горя. Ты мне лучше скажи, кто выдвигаться будет, уже доподлинно известно?

– Значит, от ковбоев - Кирилл Лопата. От гвардии, понятное дело, тебя выкрикнут, и от пограничников, и от полиции… Мастеровые, кто по дереву, и сплавщики, вроде, тоже за тебя. Вот металлисты сильно недовольны, весь Выборгский район голоса папе Саничеву отдал.

– Это, конечно, из-за Качальщиков?

– Да, они там три дня орали, договориться не могли. Дескать, что губернатор перед Качальщиками выслуживается: и жену в лесу поселил, и колдунчиков в Эрмитаже держит, лишь бы милости не потерять, и змеев да лекарей… Говорили: если Качальщики велят Кузнецу закрыть фабрики по металлу, он тотчас на лапки задние вскочит, и пять тысяч человек с голоду помрут, что на караванную торговлю металл переливают…

– Саничев - человек суровый. Он обижен, что я его место Орландо отдал, но против француза он не инженер, а подметальщик цеха…

– Артели иноземцев в Большой Круг выдвигают опять мастера Йонсона…

– Это хорошо, он мужик толковый. Я рад, что он удержался.

– Из иноземцев паспорта наши приняли человек семьсот, так, вроде, в губернаторы тебя пишут… Вот нефтяники, кто по бывшей Московской дороге, они против, и с ними сила большая: угольные купцы и лесорубы… Которые за Пушкином, они все против тебя. Если не губернатора, то Старшину топливной палаты, точно, своего просунут!

– Они вечно недовольны… А по районам как, обсчитали примерно?

– Центр весь наш, и Васильевский. Ну там понятно, гвардейцы да клерки квартируют. На Петроградской стороне и в порту, за Обводным, мама Кэт с кем надо потолковала - и двое выборных сами отказались.

– Вы там не перестарались? Никого не убили?

– Боже упаси, господин. Пока тебя не было, Старшина дорожников встречался с мамой Кэт и этими двумя. Серьезные люди, надо сказать. В губернаторы они бы не прошли, но в Большой Круг вполне могли пролезть. Один, по кличке Абхаз, всю торговлю дурной травой по кабакам держит, и бордели по Выборгской дороге…

– Действительно, серьезный человек. А второй?

– Второй, Назетдин, бакшиш берет со всех металлистов, кто оружие налево гонит, а заодно со всех караванов татарских.

– Миша, напомни мне спросить у младшего Абашидзе, почему эти двое еще живы? И почему им платят, и никто не возмущается?

– Ты сам приказал их не трогать, господин. Если Абхаза утопить, драка за гулящих девок начнется, стрельба… Помнишь, три года назад, когда ты бордели на Невском позакрывал, что творилось? Трупы из Невы вылавливать не успевали!

– Ну, туда им и дорога. Сутенер - профессия повышенного риска.

– А казна тогда, от закрытия кабаков, в день по сотне рублей золотом теряла, вот ты и приказал лихачей этих, кто с девками, не трогать…

– Это я погорячился. Видно, нам деньги были позарез нужны…

– Ты сказал действовать по обстановке, господин…

– Ладно, а теперь чем нам пришлось пожертвовать?

– Старшина дорожников поставил печать на двух твоих гербовых бумагах. Пришлось обещать, что дорогу через Поклонную гору чинить не будем и землицы у самых озер, под восемь особняков, отписать.

– Под восемь?! Ну и аппетиты у нашей мафии…

– Зато Абхаз не только свое имя со всех досок снял, но обещал, что все выборгские за тебя проголосуют. Вот с Назетдином было тяжелее, ему земля не нужна. Он так и сказал, при маме Кэт и при Старшине дорожников, что плевать хотел на наш кадастр. Лучше, говорит, буду жить за пятьдесят верст, чем лизать сапоги Кузнецу.

– Круто! И как же его уломали?

– А через нефть. Тебе, господин, разве Даляр не докладывал?

– Я же две недели ни с кем не виделся, Надежде плохо было…

– Этого Назетдина ты теперь легко прихлопнешь. Полковник раскопал, что в обход таможен, из Челнов, караваны нефтяные шли и где-то в Купчино сливались, а Назетдин проводников и охрану от самих Челнов давал, и здесь со всех торговцев мзду имел. Вдобавок, бумаги и печать Малого круга подделали.

– Так за такие дела не пять лет в подземке, а веревка полагается…

– Про то ему мама Кэт и намекнула. Рыпнулся сперва: мол, не докажете, но ему быстро свидетелей предъявили. Трех возниц караванных в Тайном приказе так обработали, что все на него показали. А после того, как ты с Казанью мир заключил и пушки туда послал, Назетдин быстро со всех досок свое имя стер… Соборники тоже, мялись-мялись, но так и не написали своего выдвиженца… Учетная палата уж сколько с ними билась, да и народ толпами вокруг Лавры ходил, но так и не назвали…

– Ну, это неплохо, глядишь, сейчас и определятся… Старшину-то, по делам Собора, они, по крайней мере, выбрали?

– Тут всё как ты задумал… То есть, как ты надеялся, господин. Когда Христофор крест поцеловал и причастился, его Василий сразу рукоположил. А в Старшины выдвинули… сейчас, как это… а, за большие заслуги перед Собором в деле обращения язычников…

– Когда они успели?

– Василий, митрополит, всё сделал, пока ты в Казани был.

– Ну, молодец святоша… Я в нем не ошибся.

– Пора, господин, кивают от дверей. Все собрались.

– Начинай, а то у меня от дыма, глаза уже щиплет. Вот, чертяки, не Дума, а Совнарком, все дымят, как паровозы… И где они только табак такой дрянной находят?

Рубенс поднялся, торжественно поправил накрахмаленную рубаху и четырежды ударил в гонг. Теребя в руках листочек, на трибуну взобрался Старшина книжников, ректор университета и старейший член Малого круга Старшин. Сегодня Левушка нарядился в турецкий синтетический костюм и франтоватую рубаху, оставшуюся от гардероба Людовика. По особому заказу для него сшили кружевное жабо, в которое книжник запихал орден. На сей раз это был орден Славы - Левушка питал слабость ко всему блестящему. Когда-то Коваль даже пообещал, что наградит Свирского первой же учрежденной в новом государстве медалью.

– Властью, данной мне Большим и Малым кругом, первое заседание Петербургской Думы объявляю открытым! Поздравляю всех депутатов! Здесь собрались самые уважаемые граждане нашего города и прилегающих земель, заслужившие доверие своих…

Зал затих, многие даже затушили папироски и трубки. Речь для Левушки составляли вчетвером, надлежало пройти по грани официоза, и чтобы самые бестолковые поняли культурные слова. Похвалив город и горожан за проявленную сознательность, похвалив отдельно каждую гильдию, мастеровых, торговцев и ковбоев, словом, раздав всем по конфете, книжник представил иноземные и иногородние делегации, а затем перешел к повестке дня.

Артур делал вид, что просматривает листы в папке, а сам, прикрывшись рукой, исподтишка разглядывал зал. Делегаты не хлопали там, где захлопали бы их предшественники, полтора века назад, в Законодательном собрании. Они не потрудились побриться и сменить одежду, они не вставали с места, даже когда Левушка нахваливал кого-то поименно, они плевали под ноги и, не таясь, передавали бутылки с медовухой…

И всё же, это были депутаты.

Это были люди, которых выбрали, по человеку от артели, или от трехсот дворов, или от полка, люди, с которыми предстоит теперь работать и работать…

Это были люди, которые могли собрать деньги. Очень большие деньги, во много раз больше того, чем была богата казна. Это от них зависело, откроет ли народ перед казной кошельки и амбары, снарядит ли в путь сыновей и рабов, отдаст ли коней, оружие, повозки, фураж на тысячи дней пути…

И существовало лишь два пути, чтобы приблизиться к цели. Взбаламутить верных вояк и взять всё необходимое силой. В таком случае, вернувшись в Питер, даже с победами, он имеет все шансы не обнаружить бывших подданных. Как пришли десятки тысяч после мясных дефолтов, так и растекутся назад, обиженные, по всей России. Грош цена такому губернатору…

– Порядок такой, господа! - Левушка успел охрипнуть, хотя кричал в жестяной рупор. И само обращение "господа" давалось книжнику с трудом. - Первым делом, выступят наши гости, кто заранее записался! Затем выбираем Старшин в новое городское правительство, на пять лет. Затем - полчасика перекур - и выбираем губернатора. Еще раз повторю, а то тут некоторые меня дергают… Выступают только те, кто заранее заявил. Кого у меня в списке нет, те не лезьте, ясно?

– Это что же, нас молчать выбирали? - понеслись реплики недовольных, и, судя по всему, слегка поддатых, депутатов.

– Хороша Дума. Думать можно, а говорить нельзя…

– На хрена затевали, коли сразу рот затыкать!

– Вы присядьте, господа! - срывая связки, увещевал председатель. - Завтра еще наговоритесь, всю неделю будете говорить. Три дня будете слушать: и отчеты Старшин по прошлому году, и планы на следующий год. Вот тогда и высказывайтесь, кто сколько захочет. А тот, кого выберут сегодня новым губернатором, должен будет к четвертому дню свой план составить, как жить дальше, и как городу деньги тратить, и как налоги собирать… Вот тогда и накричитесь вволю, но тоже по записи. Сначала слушаем того, кто докладывает. Потом стройтесь в очередь. Покажите мне свою бирку, я запишу на выступление… Всем понятно? А то крик подняли, как бабы пьяные! Первое слово даю губернатору Кузнецу!..

Во время этой пламенной речи губернатору сунули сбоку маленькую записку. В ней сообщалось, что в зал проникли, как минимум, трое с огнестрельным. Вычислили террористов, естественно, дети; кто еще мог, кроме девятилетних Качальщиков, надежно спрятанных за портьерами, уловить враждебный металл?

Губернатор скомкал листочек и поднялся на трибуну. Конечно, это была далеко не та трибуна, на которой когда-то крепились микрофоны и сиял герб. Здание дважды горело, хорошо еще, что потолок не рухнул, вон дыры какие!

Он посмотрел в глаза первому ряду, затем сместил фокус зрения дальше. Большинство депутатов было ему знакомо, но сегодня тут собралась почти тысяча человек, и дальние ряды тонули в клубах махорки. Можно было, конечно, послать стражу и немедленно вычислить потенциальных убийц… Но кто докажет, что они пришли убивать губернатора? И как будет выглядеть городской начальник в глазах иностранцев, если начнет прямо в Думе крутить руки народным избранникам?

Нет, он успеет сказать то, что должен, во что посвящены только шестеро, ключевые фигуры. И этим отобьет охоту доставать обрезы. А разбираться с "ворошиловскими стрелками" будем потом. Непременно разберемся, с пристрастием, но попозже… И возьмем их не на покушении, боже упаси, а как врагов трудового народа, на попытке поджечь зерно, например…

Он набрал в грудь побольше воздуха. Зал дышал ему в лицо потом и гнилыми зубами, пивной отрыжкой и винным перегаром. Народные избранники почесывались, ловили вшей, украдкой грызли бутерброды…

– Господа, друзья, соратники! - сказал Артур. - Сегодня новая Дума выберет нового губернатора. У нового губернатора будет в десять раз меньше прав и в три раза больше обязанностей. Он не сможет больше делать то, что ему хочется, а будет подчиняться вам, и отчитываться перед вами. Так что теперь недосыпать будет не только новый губернатор, но и каждый из вас…

В тишине было слышно, как скрипят перья, и где-то за окнами плачет ребенок.

– Господин Свирский зачитал повестку дня. Первым идет мое выступление, оно будет кратким. Сегодня нас почтили вниманием главы шестнадцати русских городов и двадцати семи поселков. Они представляют лишь малую толику русских земель, но они приехали, чтобы подписать новый Пакт. Только от вас зависит… - Он сделал внушительную паузу. - От вас зависит, каким быть Пакту. Или наши друзья разъедутся, не получив поддержки, на которую надеялись, или сегодня, в этом зале, мы подпишем бумагу о создании нового Российского государства…

В задних рядах пронесся шепоток, набрал силу и превратился в неумолчный рев. Коваль махнул секретарю, и за сценой упала драпировка, скрывавшая огромную карту СССР тысяча девятьсот восьмидесятого года выпуска…

Рубенс колотил в гонг, многие повскакали с мест, в левом проходе завязалась потасовка, кого-то уронили на пол, кто-то вытирал кровь с разбитого лица. Только когда возле трибуны появился патриарх Василий, волнение начало понемногу стихать.

– Оранжевым цветом, - продолжал Артур, - закрашены те области, которые готовы войти в новое государство и подчиниться новой столице - Петербургу! Как видите, это лишь небольшая часть великой страны, которую когда-то уничтожили глупые правители. Но в наших силах вернуть ей могущество и богатство! В наших силах, если мы договоримся, объединить людей, раскиданных друг от друга на тысячи верст!

Так что, прежде чем выбирать Старшин и нового губернатора, мы должны проголосовать.

Хочет ли Дума, выбранная народом Питера, чтобы город стал столицей?! Если мы проголосуем за новый пакт, то после обеда, в Павловске, соберется другая Дума. Это будет уже Государственная Дума России, и вам придется все пять лет исполнять ее решения. Дума России выберет президента страны и Верховных Старшин, то есть министров… Но перед голосованием… я хотел бы, чтобы никто не мог сказать, будто Кузнец на кого-то давил, или кого-то принудил. Я всем вам хочу сказать спасибо, - Коваль пожалел, что не может смахнуть набежавшую слезу. - По закону, который установил Большой круг, заявить о претензии на место губернатора можно было за три недели до выборов. И по тому же закону, выбранный губернатор имеет право отказаться от поста и предложить Думе другого кандидата. Верно я излагаю закон? - Артур повернулся к президиуму, где, в полном составе, сидел Малый круг. Соратники глядели на него в немом изумлении. - Я ухожу с поста и предлагаю вместо себя Михаила Рубенса, бывшего папу Эрмитажа. Вы все его знаете, и думаю, он ничем не хуже других кандидатов. Это мудрый человек, отличный хозяин и справедливый судья. А теперь слово его святейшеству…

Зал взорвался таким криком, что с крыши, и с карнизов вспорхнули голуби и вороны.

– Как думаешь, выкрутимся? - Артур разглядывал горланящую публику в щелочку между портьер.

– Сейчас их патриарх добьет! - уверенно процедил командующий гвардией, набивая трубку. - Как узнают, что Качальщики Крест приняли, живо лапы поднимут…

– Василий точно урезонит, - согласился Даляр. - И хан обещал за тебя словцо замолвить. Чтоб мне сдохнуть, быть тебе этим самым… президентом, господин!

28. ЭСМИНЕЦ "КЛИНОК"

Такого скопления народа порт не помнил полтора столетия, с тех пор как замерли клешни стальных динозавров, переносивших с места на место грузы, с тех пор как в последний раз отшвартовался эстонский сухогруз и замер на вечной стоянке, как памятник самому себе. Особое раздолье было для карманников и прочей шушеры, искавшей, чем бы поживиться в людных местах. Небо снизошло милостью в этот день на вечно пасмурный город. До самого горизонта не портило картину ни одно свинцовое облачко. Бездонный голубой колодец вздымался над морем, над сотнями рыбачьих лодок, над мельканием парусов и шевелящейся людской массой.

Задние давили на передних, желая протиснуться в первые ряды, к наспех сколоченным трибунам; мальчишки гроздьями повисли на шеях портовых кранов; уходящие в залив причальные пирсы покрылись цветастым мхом из праздничных одежд…

Вдали от берега, не приближаясь к устью реки, покачивался на якоре аккуратный, залатанный тут и там, но чистенький катер. Паровик катера был заглушён, парус убран, а матросов отпустили на берег полюбоваться праздником. На мерно вздымающемся носу, подставив обнаженные спины солнцу, сидели двое мужчин. Шум города докатывался сюда неравномерно, точно кто-то крутил настройку радиоприемника. Иногда слышались отдельные выкрики, смех, музыка, затем всё стихало, доносились лишь удары волн о корпус и звяканье трехметровых весел в самодельных уключинах. Но проходила секунда, и эхо приносило по воде нарастающий хорал тысячных толп. В десятке метров от катерка, покачивались еще две быстроходные моторные лодки сопровождения, с трехцветными флажками и штандартом личной охраны президента.

– А мне понравился этот мужик, как его?… - Бердер пощелкал пальцами. - Ммм… Кирилл Лопата. По-моему, он немного ошалел, когда стал… Как ты это обозвал?

– Министром сельского хозяйства.

– Н-да, и не выговорить. То есть, до Большой смерти, Министр был главнее Старшины?

– Не то слово! - засмеялся Артур. - Главней министров был только премьер, но я пока без него обойдусь.

– Да, этого Лопату ты ловко от губернаторского кресла отвлек. А другие против Рубенса не потянули бы, я это заранее знал… Ну, министром - ладно, а на кой ты ему весь фураж для армии поручил? Украдет ведь, и не почешется.

– Что поделаешь? Пусть лучше один он ворует, зато другим не даст, такого не проведешь…

– Ну, пусть Лопата, по крайней мере, свой. Но Бумажника министром торговли - это ты загнул! Языка не знает, из носу у него течет! А про веру я уж и не говорю…

– Язык выучит, а там посмотрим. Думаю, не хуже нас с тобой торговлю наладит… Тебе нехорошо, учитель? - с тревогой спросил Артур, в который раз наблюдая, как Бердер прикладывается губами к склянке.

– Ничего, выдержу. Возможно, я увижу это в последний раз, - сухо улыбнулся Хранитель.

– Ты ведь был в Польше, когда отгоняли американский корабль?

– Это было страшно. Когда звенящий узел под водой, его невозможно остановить… - Бердер с неодобрением следил за кучами мусора, дрейфующими из города в залив. - Но мы не будем тебя останавливать, иногда равновесие требует потерь.

– Ты предчувствуешь великие потери?

– Я не провидец. Спроси у Хранителей памяти, только вряд ли они тебе ответят. Ты же знаешь Кристиана.

С берега донесся очередной всплеск радостного гомона. С лодки охранения пальнули пару раз, отгоняя рыбаков, слишком близко подошедших к президентскому кортежу.

– Спасибо тебе за книги, - Бердер скривился, отхлебнув очередной глоток лекарства. Коваль удрученно поглядел на него и поразился вдруг, как постарел учитель. Косы стали окончательно седыми, улыбка всё реже трогала задубевшее лицо, вокруг глаз побежали морщинки… Хранитель силы старел слишком быстро, раньше такого не наблюдалось. Даже Исмаил и Прохор, что были гораздо старше, выглядели точно законсервированные в своем возрасте. Коваль неожиданно подумал, что ни разу не слышал о болезнях среди Качальщиков. Никто из них не оборачивал горло компрессами, не сморкался и не грел наги в тазу с горчицей…

– Нам нельзя так долго торчать в грязи, - словно отвечая на упрек в слабости, выговорил Хранитель. - Дети… Надо учить детей. Они приезжают учиться убивать, а я хочу их научить не допускать убийства… Я уеду в Академию, там поправлюсь, но не обещаю, что вернусь. Теперь почти все ребята рождаются как городские. Их подносят к бочке с краской, и ни один не задыхается. Это, наверное, плохо, я не знаю… Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Вы становитесь не нужны?

– Самое печальное, что мы нужны, но скоро нас не станет. Вернее, наши внуки станут не такими. Ты принес мне много книг, спасибо. Знаешь, что я понял, когда прочитал все эти книги? Хранители уже рождались на Руси, они появлялись, когда земле нужно было помочь успокоиться. Как лекари, которые держат больного, что бьется в горячке, чтобы не дать ему убить себя, или разбить нос… А когда земля успокаивается, такие, как я, уходят. Нет, не умирают, не пугайся, Клинок. Есть разница между "умереть" и "вымереть", не так ли? Мы просто растворимся…

– Мне жаль, если так произойдет. Постарайся подольше не растворяться.

– Постараюсь, - Качальщик облизал потрескавшиеся губы. - Я буду вести военную Академию, как и обещал тебе, но в город больше не вернусь. Будут приезжать молодые, присматривать за Слабыми метками, но дело уже не в метках. Теперь дело в людях.

– Ты полагаешь, Звенящих узлов больше не будет?

Коваль затаил дыхание. Если у Бердера есть основания считать, что земля успокоилась, можно надеяться запустить серьезную литейку, или даже химию…

– Пока будут рождаться такие, как твой приятель Карин, может произойти всё что угодно. Однако я верю, что во Франции и Италии наши силы не понадобятся. После Москвы земля успокаивается. По крайней мере, на этой половине планеты.

– Как ты сказал? - вдруг встрепенулся Артур. - Откуда тебе знать, что творится в западном полушарии?

– А ты не оставил надежды добраться до тамошних спящих демонов? - невесело рассмеялся Бердер. - Я не знаю, что там творится, но есть люди, у которых зрение острее, чем у нас с тобой. Ты слышал, что в Китае есть свои Качальщики?

– Кто-то говорил, но я ни разу не встречал человека, который бы видел их своими глазами.

– Перед тобой такой человек. Мы ходили с Семеном на Алтай и встречались с китайскими братьями. Странное дело, да? В Италии нет, и у германцев нет, а в Китае - Качальщиков полно, и что важно, не просто деревенских дурачков. Они живут как монахи в Храме…Ты не задумывался, почему так получается? Мы чувствуем иначе, чем люди Запада… Кристиан видит вдаль по времени, а в Китае есть Хранители, что видят вдаль пространства. Если ты успеешь прибрать к рукам Каспий и Ростовскую вольницу хотя бы за два года, никакой Карамаз не страшен…

– А кто… Кто тогда страшен?

Бердер обернулся к морю, приложил ладонь козырьком, и показал пальцем. Как всегда, Хранитель силы первым заметил опасность. Хотя никакой опасности не было, но Качальщик чуял груду металла без всякого миноискателя.

На серебряной скатерти залива показалась едва заметная точка. Она увеличивалась очень медленно, и сначала казалось, что над гладью волн ползет тонкая струйка дыма… Потом точка увеличилась в размерах, и вот ее уже заметили с берега, и заревели сотни глоток, а рыбачьи флотилии ринулись навстречу невиданному чуду…

– У нас толмач был, из бурятов, - говорил Бердер, не отрывая взгляда от надвигающегося дымного столба. - Китайские братья говорят, что Хранителей нет ни у казахов, ни у туркашей. А вот в индийских землях, вроде, имеются…

– Ты мне не хочешь ответить, учитель?

– Разве я тебе не ответил? Или ты поглупел от радости, что царем заделался? Вот ты бросаешь город и сотни поселков на старого человека. Пусть он умный, и народ в кулаке держать умеет, но хлопот-то сколько свалится? Суды твои нормально не работают, по ночам на улицу выйти страшно, в лесах опять бандиты… В Тихвине холера, в Подпорожье бунтовщики мэрию спалили, разве не так?

– Ты еще добавь, что паровики с рельсов сходят, что на севере продналог припрятывают третий год, в казне золота почти не осталось…

Некоторое время президент и Хранитель силы наблюдали, как маленькая лодочка превращается в большой эсминец.

– Ну вот, ты всё правильно понимаешь, - Бердер сделал жадный глоток из бутылочки. По мере того, как тень от серой махины заслоняла солнце, лицо Качальщика приобретало землистый оттенок. - Чего он так криво плывет? Не дай бог, в берег врежется…

– Не врежется… - не очень уверенно отвечал Артур. - Из четырех машин Орландо пока одну запустил. Хотя бы из Кронштадта доползти, и то праздник! У него течи в шести местах, рули хреново слушаются, но идет ведь… В док затянем, там посмотрим. Там их несколько, в Кронштадте, порежем на куски, по дамбе привезем металл, залатаем, сварка имеется. Главное, второй двигатель запустить, и тогда двинем до Босфора!

В порту творилось нечто неописуемое. Развевались штандарты полков, палили сотни ружей, барабаны трещали так, словно готовилась большая пляска смерти, орали взрослые, хохотали дети…

– Так что же делать, учитель? - напрягал связки Артур. - Кого нам опасаться, Америки?

– Америка… Слово на карте. Китайцы говорят загадками похлеще Кристиана. Там, за океаном, живут люди, которые считают себя лучше других… Почему ты бросил город? В городе нет равновесия, нет порядка, даже я это чувствую! Полиция разболтана, клерки мздоимствуют. По кабакам, не стесняясь, поют срамные куплеты про губернатора и Старшин! - Бердер говорил нарочито строго, но глаза его смеялись.

На берегу ахнула артиллерийская батарея. И еще раз, выплевывая вместе с холостыми зарядами сотни мешочков с цветными лоскутками. Над набережными крутился дождь конфетти, дети визжали так, что Артуру хотелось заткнуть уши. Башня правого борта начала медленный разворот для ответного салюта…

– Если я всё время буду думать о равновесии, мы застрянем на месте! Я это недавно понял! Нельзя всё время думать о порядке! - прокричал Артур, заранее зажимая уши.

– Почему нельзя думать о порядке? - хохотал Бердер, уцепившись за тонкий поручень. Катер швыряло на волне, как щепку, а проплывающая мимо серая облезлая стена казалась бесконечной, уходящей за горизонт. Сверху, с мостика, махали крошечные фигурки.

– Потому что если ровнять народ по линейке, мы получим красивые парады, но потеряем людей!

В вышине рявкнуло орудие правого борта. Артур представил себе, каково приходится маленьким пивоварам в башне, замотав уши, вручную подавать снаряды. Он не ожидал, что получится так громко; Бердер тоже корчил гримасы и тряс головой.

– Если порядок не главное, Артур, как же ты собираешься командовать страной? - Хранитель выкрикивал прямо в ухо.

– "Как, как?" - передразнил Коваль, выжимая из волос морскую воду. - Наши люди сердцем голосуют, а не башкой. Для них даже бог - не начальник, а отец родной! Всё простит, всё спишет… Значит, и я командовать буду так же!..

– Вот тебе и ответ, раз ты сам раскумекал, - Бердер проводил взглядом свежую надпись "КЛИНОК" на борту корабля. - Один тебе совет, Клинок. Перед тем, как плыть в этом тазу вокруг Европы, сделай так, чтобы у него задница не вихляла, как у весенней кошки.

– Это не задница, а корма.

– Ты не умничай, а то как дам промеж глаз! Он, видите ли, на дырявом корыте в Америку собрался… Голосуй хоть жопой, но позориться не смей!

– Не волнуйся, учитель, - Артур посмотрел в бинокль на ликующий город, на увешанные гирляндами людей мосты, на ровную линию конного заграждения - и внезапно почувствовал себя почти счастливым. - Не волнуйся, учитель, краснеть тебе не придется!

Виталий Сертаков По следам большой смерти

Проснувшийся демон 3

Середина 22 века от Рождества Христова. Президент новой России Артур Коваль узнает, что возрожденный турецкий халифат готовится напасть па Россию. Спасти его страну может только встречный удар, но надежды на победу вес равно нет, потому что враг намного сильнее. И тогда Артур Коваль, Проснувшийся Демон, отправляется в загадочный китайский храм, укрытый в лабиринтах подземного ракетного комплекса.

Здесь, в царстве мутантов и убийственных миражей, Артур должен добыть оружие, которое принесет емупобеду.

Часть первая. ХРАМ ДЕВЯТИ СЕРДЕЦ

1. Зов желтых болот

Впереди ждала верная погибель.

Старший разведки потянул на себя поводья и поднял левую ладонь. Десять всадников за его спиной мгновенно замерли, обратившись в слух. Обученные кони застыли, словно памятники коням. Но ветер доносил с востока лишь равномерный гул тысяч насекомых.

Здесь было даже слишком тихо.

Старший подумал, что в последние годы чувство опасности обострилось. Он подумал, что, возможно, права была мать, и его дед родился под Красной Луной. Иначе откуда в нем такая проницательность, уже не первый раз спасавшая патруль от гибели?

Капитан служил в Эрмитаже еще при папе Рубенсе, бежал из города от соборников вместе с братьями Абашидзе. Он переждал смуту на Чудском озере, а затем присягнул губернатору Кузнецу. От Кузнеца получил лейтенантское звание, гвардейскую пенсию серебром и надел в двадцать гектаров пашни. Он мог удалиться на покой или принять под командование заставу на спокойном Мурманском тракте. Но, услышав, что президент собирает большой поход на юг, лейтенант Солома поставил закорючку под новым контрактом. Теперь на его левом плече, поверх кольчуги, красовался свежий капитанский погон.

Раз президент Кузнец нуждается в старой гвардии, гвардия должна быть в строю. Самым опытным ветеранам было доверено проложить путь для грузового каравана среди Желтых болот. Порожние фургоны уже четвертый день стояли в лагере в предгорьях Южного Урала под защитой двух тысяч клинков. Никто, кроме полковника Даляра, не представлял, за каким товаром отправлен караван. Ходили слухи, что у президента Коваля есть карта, лет двадцать назад от руки начертанная лесными колдунами. И на той карте примерно указаны несколько проходов к Вечному пожарищу, расположенному в самом центре Желтой топи. То ли карта оказалась неверна, то ли время сделало свое дело и вязкая жижа разъела тропы. Никто не знал, зачем президент отправил сотню большегрузных фургонов под охраной в края, дышащие отравой. Одни толковали о несметных запасах золота, спрятанных в сердце оренбургского пожарища, другие шепотом сочиняли байки про жуткие огненные грибы. Поговаривали и о том, что сам президент Кузнец должен возглавить обоз, как только отыщется тропа. Ясно было одно: большая армия будет стоять под Тамбовом и не начнет поход на юг, пока не вернутся фургоны полковника Даляра, наполненные чем-то важным для государства.

Капитан Солома остановил коня на самом краю живой земли. Хотелось порадоваться, но он слишком много повидал на своем веку, чтобы делать поспешные выводы об успехе. За восемь часов пути вдоль кромки трясины впервые попалась прилично сохранившаяся древняя дорога. На западе, откуда прискакал отряд, поднималось звенящее от мошкары и кузнечиков разнотравье, кружили в высоте коршуны и тянулся еле заметный дымок от костров. Там встречались заброшенные деревни, стада одичавшего скота, а иногда и добрая вода в бетонных колодцах. А на востоке до горизонта слабо колыхалась тусклая поверхность грязи, меняющая цвет от бледно-лимонного до глубокой охры. Среди цепочки безжизненных луж кое-где торчали черные кочки со сгнившими корявыми стволами и чахлыми кустиками, скорее похожими на воздетые в мольбе скрюченные пальцы. Если смотреть еще дальше, то сквозь марево испарений можно разглядеть линию пологих фиолетовых холмов.

Там начиналось Вечное пожарище, через которое раньше ходили к казахам. Но давно не осталось в живых никого, кто мог бы рассказать, что ждет в мертвых землях.

Разрезая степь надвое, с запада на юго-восток стелилось крепкое четырехрядное шоссе. Асфальт изрядно раскрошился, образовались глубокие разломы, но огромные колеса фургонов вполне могли их преодолеть. Травы за лето вымахали такой высоты, что всадники заметили трассу, лишь подъехав к ней вплотную. Миновав голый участок растрескавшейся глины, своеобразный фронтир между обителями жизни и нежити, дорога ныряла в болото и снова появлялась, словно серая змея, греющаяся на золотом песке.

– Рыба, проверь! - негромко бросил капитан. - Палец, прикрой его! Сержант, крепи вешку!

Один из всадников спешился и снял замок с притороченной за седлом клетки. На горячий асфальт спрыгнула болотная кошка. Топорща шерсть, недовольно встряхивая усами, она дождалась, пока человек пристегнет поводок. Остальные всадники держали оружие наготове, не снимая с лиц мокрых повязок, пропитанных лечебной настойкой. Рыба перехватил револьвер в правую руку, свистнул коту и медленно, пробуя глину на прочность, пошел по центру шоссе. Палец, взяв в каждую руку по ружью, пустил коня вдоль обочины.

Сержант спрыгнул с коня и занялся привычными приготовлениями. Расстелил на земле серый лист, поднял глаза на солнце, вынул из рюкзака несколько старинных приборов в потертых кожаных чехлах. Определив местонахождение группы, отметил карандашом пройденный путь. Затем принял из рук соседа бутыль с горючей смесью, выжег двухметровый круг и полил дымящуюся землю из другой бутыли. Теперь можно было забивать вешку; после Черной воды Хранителей лет десять ничего не вырастет! К сержанту подбежал помощник, вместе они загнали в почву заостренный железный прут с кольцом на конце и закрепили в кольце колпак из толстого цветного стекла. Поверх колпака сержант примотал несколько ярких тряпок и обозначил новую вешку на карте.

Когда сюда по следам патруля прикатит фургон картографов, они легко найдут оранжевый глаз среди моря травы, нальют цемента и забьют молотом стационарную вешку с надписями и указателем расстояний.

Солома с тревогой следил за тем, как Рыба и его кот продвигаются по насыпи. Старший не хотел заранее пугать солдат, но дорога могла оказаться миражом; на Беломорье, например, встречалось и не такое… Боец прошел уже около сотни метров. Периодически он подпрыгивал, ходил зигзагом, заставлял зверя обнюхивать разломы в асфальте. Кот вел себя как-то непривычно робко, но ни разу не зашипел и не выпустил клыки. Вероятно, чуял в грязи заразу, но настоящего противника пока не засек. Палец остановил коня у самой кромки здоровой глины; его глаза скрывались в тени шляпы, а дула ружей смотрели в болото. Остальные разведчики без команды развернулись, образовав полукруг, и наблюдали за степью. Рыба помахал командиру, спрашивая, стоит ли идти дальше. Капитан сдернул ненавистную повязку и медленно втянул носом воздух.

Впереди таилась верная погибель.

Он не мог ошибиться, но объяснить, откуда такая уверенность, затруднялся. После того как Рыба вернулся живой и невредимый, капитан послал по его следу троих подчиненных верхом и велел им стрелять в воздух, если заметят что-нибудь непривычное. Остальным было велено протоптать тропинку в радиусе двухсот шагов от вешки, окропить ее мертвой водицей, а внутри круга поджечь траву. Когда пятно выгорит, можно будет приниматься за следующий круг. У каравана должно быть достаточно свободного места, чтобы развернуться походным кольцом.

Когда степь заполыхала и врассыпную кинулось мелкое зверье, старший снова натянул на лицо маску. Седой, Рыба и Палец проскакали в глубь болота почти километр и вернулись в добром здравии. По их словам, асфальт и дальше держал неплохо.

Кое-что они заметили на островках среди желтых луж, но решили не паниковать раньше времени.

Кости. Много костей, крупных и мелких, непонятно кому принадлежавших.

Кошка, правда, нервничала и припадала к земле, но эти твари частенько так себя ведут в незнакомом месте. Капитан сказал себе, что всё дело в жарком солнце и кислом запахе, идущем от маски. Эта кислятина пропитала всю одежду и нагоняет на него лишние страхи. Болото опасно, если топать напрямик, но трое его подчиненных даже не замочили коням копыта.

– Муравей, Седой - ставь палатку! Палец - костер! Сержант - засылай голубей господину полковнику!

Все радостно засуетились, предвкушая поощрение от высокого начальства. Похоже, что бесцельное шараханье закончилось и именно их патрулю довелось найти указанный Качальщиками тракт. Сержант, самый грамотный в отряде, тщательно отобразил на листочках координаты места, прикрутил записки к голубиным лапкам и выпустил двух почтарей на волю. Капитан Солома сразу почувствовал себя увереннее. Через пару часов полковник Даляр получит донесение о том, что путь найден. На башне командирского фургона ударят в колокол, завоют паровики, конюхи кинутся запрягать, и весь огромный караван придет в движение. А гвардейцам останется только поддерживать всю ночь костры, чтобы передовая кавалерийская сотня верно держала направление. Чтобы обоз не свалился в трясину…

Когда спустились сумерки, разговоры стихли. В глубине болот медленно разгоралось тусклое свечение. Словно состоялся восход подземного солнца, и теперь оно катилось под слоем грязи от центра к окраинам, радуя глаз неведомым обитателям трясин. Вслед за светом появился звук. Невнятное курлыканье, начинающееся на высокой ноте и снижавшееся к басам. Глухое бульканье, точно в сотнях котлов варилась адская похлебка. Дребезжащее пение одинокой струны то ближе, то дальше; и невозможно понять, где прячется тоскующий музыкант. Лошади прекратили щипать траву на специально оставленном для них островке, прижали уши, задергались, толкая друг дружку. Обе сторожевые кошки, доселе спокойно лежавшие у огня, негромко заворчали, показав клыки.

– Святые заступники… - Палец и Рыба хором зашептали молитву.

Соломе почудилось в полумраке неясное шевеление. Точно мимолетная тень дважды пересекла лунную дорожку на воде. Скорее всего, это пошевелился караульный, хотя ему было велено залечь и лежать гораздо левее, в зарослях. Капитан поднялся, проверил револьвер, подозвал одного из котов. Беззвучно ступая по теплой, дымящейся золе, Солома отправился в сторону зловонных луж, туда, где нес первую ночную вахту Муравей. Светилась не только поверхность грязи. Слабо мерцали волны тумана, перекатываясь по кочкам. Туман наползал на глинистый берег, точно жадная голодная рыба, и стремился отщипнуть кусок сухой земли. Капитан застыл на несколько секунд, не в силах оторваться от завораживающего зрелища. Ему вдруг показалось, что трясина смотрит на него и ждет, когда он сделает шаг по старой дороге. Он сделал этот шаг и удивился. За долгие годы полевой службы старший научился безошибочно определять расстояния.

Глаза его не обманывали. Шепчущие лужи стали ближе.

Караульного нигде не было видно.

Солома потянул из ножен саблю. Спина покрылась испариной, но он старался оставаться спокойным. В конце концов, они провели возле этого чертова болота больше четырех часов, и ничего страшного не случилось. Никто не заболел, и лошади не стремились убежать. Он почти уверил себя, что предчувствия оказались ложными.

…Где этот дурень Муравей? В двух шагах - туман, хоть ныряй в него!..

Старший оглянулся назад. Костер горел исправно, хотя на ночь запаса дров им может не хватить. Как назло, поблизости нет никакого топлива, ни дерева, ни заброшенной избы! Вокруг котелка раскачивались силуэты людей, красными точками полыхали кошачьи зрачки. Где-то дальше, за границей света, должны были кружить еще двое караульных.

– Муравей! - негромко позвал капитан.

Трясина ответила ему томным воркованием. Со стороны невидимых сейчас фиолетовых холмов опять прилетел плач одинокой струны. Старшему почему-то представилась попавшая в капкан рыдающая зверюга. Внезапно он заметил, что кошка, кружившая подле, больше не натягивает поводок.

Капитан свистнул. В ответ на зов он ожидал немедленно увидеть глаза Бусинки, но кошка не появилась. Соломе показалось, что за спиной кто-то стоит. Он резко присел и крутанулся, но сабля просвистела вхолостую, не встретив препятствия.

– Чур меня! - прошептал Солома, наматывая на руку ослабший поводок, пока не добрался до обрезанного конца. Сыромятная кожа была пропитана особым составом, вызывающим у болотных котов отвращение. Бусинка не могла его перекусить, да и не похоже, что ремень грызли. Капитан ощупал гладкий срез. Он хотел уже крикнуть: "Тревога!", но слова застряли у него в глотке. Потому что он увидел и потерявшегося караульного, и сбежавшую кошку. Муравей стоял, понурившись, шагах в тридцати от черного полотна шоссе, по щиколотку в грязи. Кошка тоже сидела в болоте, невозмутимо вылизывала шерсть.

У старшего кольнуло в груди; он скрипнул зубами от ярости и, позабыв про разрезанный поводок, шагнул с обочины на черную ленту асфальта. Ему показалось, что сзади кто-то зовет его по имени, вроде бы заржала лошадь, но это могло подождать. Налицо имелось серьезное нарушение дисциплины! За покидание поста в условиях войны кодекс президента Кузнеца обещал смертную казнь!

– Эге-гей, капитан! Дядька Солома, вернись!!

На болоте оказалось гораздо теплее, чем в степи, и совсем не страшно. Пахло вовсе не так мерзко, как раньше. Наоборот, даже приятно, вроде как тянуло топленым молоком с дымком и жженым сахаром, как в слободке, где варят конфеты… Вот только засранец Муравей опять куда-то подевался! Капитан уверенно перескакивал через рытвины, радуясь, какой же он молодец, что откопал-таки для господина президента древнюю дорогу. Ноздри втягивали бодрящий сладкий аромат, на душе становилось всё спокойнее, веселее, и вязкий туман, повисший вдоль обочины, казался старшему родным и уютным…

– Дядька Со-ло-ма-аа!..

Старый гвардеец недовольно оглянулся. Как эти болваны смеют ему мешать, поднимая крик! Не ровён час башкиров или нечисть какую приманят…

Он очень удивился, не обнаружив за спиной огонька костра. Казалось бы, отошел совсем недалеко и шел строго по прямой, но картина позади разительно изменилась. В трех шагах от него шоссе резко сворачивало влево и пропадало в сплошной завесе тумана. Откуда ни возьмись, появился кустарник и заслонил капитану обзор. Кустарник рос прямо из желтой лужи, как-то странно покачиваясь, хотя ветра не было и в помине. Луна переместилась с левой половины неба на правую, приобретя жутковатый багровый цвет.

Капитан заозирался, недоумевая, как он сюда попал…

– А вить енто ты, дядько, бабу мою лапал! - произнес кто-то почти в самое ухо.

В двух шагах стоял, слегка покачиваясь, Муравей, а у ног его терлась Бусинка. Капитана Солому чрезвычайно поразило, откуда у Муравья появились надежно засекреченные сведения; он даже забыл, что солдата следует немедленно разоружить и отправить под трибунал. Ветеран открыл рот, чтобы ответить достойно и строго, но тут до него дошло, что на бойце не только нет оружия, но ниже пояса нет и одежды. По голым ногам Муравья взбиралась прозрачная студенистая масса; она уже забралась под кольчугу, растворяя железные звенья одно за другим. От сабли осталась только рукоятка, пряжка ремня отвалилась от портупеи, холщовая рубаха превращалась в лохмотья.

Муравей нехорошо улыбался и подергивал плечом. Он никогда так не улыбался, одной лишь левой половиной лица. Из носа солдата шла кровь. Бусинка тоже улыбнулась капитану. От ее задних лап остались одни кости, внутренности комком вывалились из брюха прямо в желтую светящуюся жижу, но кошка продолжала вылизывать шерсть на боку.

Солома попятился, споткнулся и упал, моментально погрузившись ладонями в илистую горячую кашу. Секунду назад он был уверен, что стоит на дороге, но асфальт предательски сбежал от него. Капитан почувствовал, что плачет. Он рванулся изо всех сил, освободил одну руку, встал на колено. В нос ударил приторный аромат лакрицы и вареного ириса.

– Эй, старшой, вот ты где!

Капитан хотел крикнуть, чтобы не ходили сюда, но оказалось, что рот залеплен какой-то гадостью, щиплющей похуже самогона. Он нащупал под водой что-то твердое, обернулся и замычал что было сил. По насыпи, подняв над головами факелы, шеренгой шли Седой, Рыба и Палец. Найдя командира, бойцы тревожно загомонили, заметив, в какую беду он попал. Палец уселся и принялся стягивать сапоги, Рыба разматывал веревку. Седой махал факелом, кричал кому-то в полумрак; ему ответили, и вот уже показался, верхом на кобыле, сержант со второй кошкой.

У капитана ничего не болело. Он дернул рукой, грязь с чавканьем разошлась, и старший патруля увидел, на что опирался. Под грязью скрывалось лицо второго караульного, которому вменялось нести вахту на северном рубеже. Посреди болота ефрейтору Груздю делать было совершенно нечего. Выходило, что он, как и Муравей, нарушил приказ. Подобное поведение подчиненных означало для капитана позор и разжалование, он успел подумать, что, когда выберется, сам подаст рапорт об увольнении. Капитан приподнял мокрую голову Груздя за волосы, чтобы показать остальным, а за головой потянулся голый позвоночный столб с ключичной костью…

Палец уже шлепал по воде, обмотавшись веревкой, Рыба и Седой дружно вопили, удерживая лошадь сержанта. Кобыла по брюхо провалилась в грязь, хрипела и плевалась кровью. Сержант, запутавшись в стременах, визжал, как поросенок под ножом. Что-то держало его и тянуло вниз.

– Не-ет… - прохрипел капитан. - Все назад!..

Но его приказаний уже никто не слушал.

Последнее, что заметил капитан Солома, были голые коленные чашечки Сержанта. Тот каким-то чудом держался в седле; кажется, он даже смеялся чему-то, указывая пальцем в болото. Прямо-таки давился от хохота, пока студень не выгрыз дыру у него в животе и кровь не хлынула рекой на холку лошади.

Капитан уже не видел, как на помощь ребятам метнулись те, кто оставался на берегу, как потом, привлеченные неведомой силой, в трясину ступили их кони. Палец почти дотянулся до командира, он лежал на животе, смотрел и силился что-то сказать, выплевывая воду. А потом вода потекла у него не только изо рта, но сквозь ноздри и через глаза и стала красного цвета…

Лошади и кошки погибали долго: еще около часа ночная степь внимала хрипам и стонам. Потом агония стихла.

Болото поужинало, увеличившись еще на пару сантиметров. Оно было довольно, оно слышало, как где-то далеко пришло в движение огромное стадо. Много несъедобного железа, невкусного дерева, но еще больше живого мяса. Вся эта масса еды приближалась.

Очень хорошо. Ожидался сытный обед.

2 ТАЙНЫЙ ОБОЗ

Коваль уловил приторный лакричный запах даже раньше, чем напряглись бока черного жеребца. Он поднес к глазам бинокль.

На границе видимости, там, где среди желтых топей покачивались метровые поганки, что-то блестело. Металл. Хотя совершенно необязательно. В равной степени это могло быть растение или лужица какой-нибудь отравы, вырвавшейся из-под земли. Столь далеко на юго-восток питерские купцы не забирались, и никто не мог дать вразумительную справку. Желтое болото выглядело не так, как северные радиоактивные проплешины. Оно казалось более молодым и более… живым. Оно стрекотало, жужжало и потрескивало.

А вдалеке, над волнами фиолетовой губки, роились мухи.

Или вовсе не мухи. Если это вообще насекомые, подумал Артур, то, судя по расстоянию, они размером с воробья.

– Плохо дело! - подъехавший сзади чингис выудил из сумки бутыль с настоем от насекомых и принялся натирать лицо. - На Псковщине ента пакость передохла, а здеся кружат…

Верным признаком того, что отряду не стоило соваться за рубеж зеленой травы, служило поведение коней. Животные хрипели, отворачивали морды и ни в какую не желали идти вперед.

Слева, из зарослей низкого кустарника, появился Даляр.

– Командир, зола в костре еще теплая, но патрульных нигде нет.

Артур спустился с коня. На походном столике ординарец разложил карту, поставил бутыль с квасом, нарезал хлеб. Двое новобранцев разматывали брезент палатки.

– Смотрите, здесь и здесь должны быть две дороги. Качальщики проходили тут и проводили коней.

– Когда это было, господин?

"Действительно, - подумал Артур. - Исмаил нарисовал план двадцатилетней давности, по памяти. Одному Богу известно, что тут за годы могло произойти…"

– Командир, голуби вернулись к почтарю.

– Ты хочешь сказать, что пропали не только люди и кошки, но даже лошади?

– Если бы лошадей захватили башкиры, голубь бы не вернулся. Он приучен к седлу. Но я могу послать эскадрон на север, прошерстить башкиров. Там ребята видели деревни.

– Нет, никаких вылазок! - заявил Артур. - Я обещал хану, что не начну войны без него…

Коваль снова потянулся за биноклем. Гвардейская сотня охраны рассыпалась полукругом, привычно развернувшись в две шеренги. За рядами всадников угадывались очертания повозок. Растянувшийся на километр обоз подтягивался, собираясь в лагерный порядок на огромном пятне выжженной земли. Впереди стена травы распахивалась, словно открывая окошко в чужой мир. Угрюмая желтая гладь, одним своим видом способная повергнуть человека в безнадегу. Застывший памятник древним химикам и бравым милитаристам. А на горизонте - пологие кучерявые холмы цвета разведенной марганцовки, узкие канальцы во мху, точно ходы гигантских термитов, и кое-где металлический блеск.

Приторный запах ирисок и стрекотание тысяч кузнечиков, которые совсем не кузнечики. Назойливый вкус лакрицы на губах. Плохо, когда пахнет конфетами там, где их нет.

Пожарище имело форму улитки и располагалось крайне неудобно, если вообще уместно говорить об удобстве, когда речь идет о тысячах квадратных километров отравленной территории. Отравленной неизвестно чем. Рожки улитки, которую Исмаил обозначил на карте голубым мелком, упирались в северные казахские степи, а основание почти достигало южных рубежей Оренбургской области. И вокруг всего этого - широкий барьер Желтых болот, куда не совались даже Качальщики.

Туда вела отлично сохранившаяся магистраль. Всё было бы замечательно, но эту трассу Прохор Второй не указал.

Что-то здесь было не так.

После гибели сына Коваль поклялся Наде, что будет вести себя как настоящий градоначальник. Что никуда не поедет без охраны, не ввяжется ни в одну авантюру вне Питера и больше не полетит на запад. Грош цена всем этим клятвам! Месяца не прошло после сбора Думы, как стало ясно, что пора готовить новую вылазку. Еще рискованнее предыдущей.

Историю о катакомбах под Оренбургским пожарищем Коваль услышал впервые еще десять лет назад, когда жил в деревне Хранителей, на Северном Урале. По словам стариков, пожарище было одним из поганых мест, которое даже опытные Качальщики обходили во время погонь за блуждающими Слабыми метками.

Оренбургское пожарище не желало уменьшаться со временем.

Оно вроде бы никому не мешало, но немногочисленные жители южных предгорий и казахи с юга делали колоссальный крюк, обходя гиблые места. Потихоньку рассыпались дороги, соединявшие не существующие больше поселки. На них даже сохранились указатели, а в хорошую погоду можно было рассмотреть среди зарослей мхов развалины труб и промышленных строений. Лет тридцать назад находились смельчаки, которые отваживались проводить торговые караваны напрямик. Днем на них никто не нападал, не считая насекомых и мелких хищников, но всякий раз люди и скотина заболевали. Кто-то выживал, но навсегда оставался калекой.

Те, кто угодил в болота ночью, не возвращались.

Отец и дед Исмаила трижды объезжали границы пожарища, ставили засечки, собирали корни растений и образцы почвы. Из растений получались превосходные яды и веселящие составы. На доставленном в деревню грунте колосились чудовищные всходы, которые приходилось сжигать вместе с землей. Вернувшись спустя десять лет, Хранители убедились, что гигантская улитка не стала меньше.

Бороться с такими местами было бесполезно. В сердце пожарища что-то происходило, но никто не мог остановить этот процесс.

Потом отец Прохора Второго придумал первого крылатого змея, и появился шанс увидеть трясину с воздуха. Строго говоря, землю с воздуха видели и раньше. Московские умельцы из самых обычных людей, никакие не колдуны, еще полвека назад пытались запускать воздушные шары. Получалось красиво, но бестолково. Шар летел туда, куда дул ветер. Качальщики посмотрели на это безобразие и решили, что пойдут другим путем.

Первой над топью и фиолетовыми холмами пролетела Анна Третья. Она кое-что заметила и доложила старикам. Старики не очень удивились: мало ли что могло почудиться девчонке! Даже если не почудилось, так мало ли дурных дикарей гуляет по Руси! А если вправду там, в центре, кто-то выжил, так пусть себе…

Анна Третья была уверена, что видела дым костра и людей. Кроме того, она видела дорогу из покосившихся бетонных плит, изгибавшуюся кольцом, несколько треснувших кирпичных строений, ряды столбов. Когда-то на столбах висела колючая проволока. Анна знала, что в таких местах может находиться древнее оружие.

Она сделала разворот на малой высоте. Дракон фыркал, не желая снижаться. Девушка пришпорила змея и посадила его на голой площадке, похожей на крышу рухнувшего здания. Качальщица в шестом поколении, девчонка чуяла радиацию и вредные химикаты лучше, чем любой прибор. Здесь, в самом центре пожарища, Анна узнавала лишь слабые отголоски биологической угрозы, но вредные насекомые, скорее всего, уснули до весны.

На сером крошащемся бетоне было чисто, сухо и холодно. Стояла глубокая осень. Фиолетовые мхи выцвели добела и крошились, как стекло, под ударами ноябрьской поземки. Солнце висело над унылым горизонтом, точно лопнувший теннисный мячик. Ветер завывал столь тоскливо, что даже бесстрашный змей пригибал голову к земле.

Анна Третья разглядела в сторонке, на краю цементной площадки, кусок рваной стальной сетки с табличкой. Обломок решетчатой двери. Она спешилась, подошла к самому краю и убедилась, что не ошиблась. Дракон приземлился на крышу мощного строения, почти целиком ушедшего под землю. Девушка прислушалась к своим ощущениям и обнаружила, что под многометровым слоем железобетона находятся огромные пустоты. Там были живые существа, люди и не только. Там было много чего: Качальщице показалось, что земля под холмом похожа на слоеный пирог. Внизу разбегались коридоры и снова соединялись, образуя залы высотой в несколько этажей.

Расставив руки, Анна пошла вдоль края крыши, а послушный змей ковылял за нею, не желая оставаться в одиночестве. Она долго искала и, наконец, нашла. Снизу, пробиваясь сквозь сплющенный обрубок трубы, поднимался теплый воздух. Пахло непривычно. Обычные люди издают другой запах. Как пробраться вниз, девушка не поняла, да и не стремилась. Она подобрала пластмассовую табличку, хотела вернуться в седло, но стоило ей отвернуться, как в спину ударила стрела. Надежная кольчуга выдержала, но девушка споткнулась и упала. Стрелявшие решили, что она ранена, выскочили из укрытия, но Анна решила не вставать, чтобы не спугнуть дикарей раньше времени. Растянувшись на ледяном бетоне, она слушала, как приближаются трое. Они переговаривались на русском языке, но искаженном, потерявшем половину падежей и окончаний. Двое мужчин, одна женщина.

Молодая Качальщица постановила, что не будет их убивать, пока не поговорит с ними, пока не выяснит, много ли людей нашли приют под Вечным пожарищем. Ее не интересовали рабы, еще меньше она нуждалась в новых друзьях. Но Хранители не имели права упустить информацию о древнем оружейном складе или, не дай Бог, о хранилище огненных грибов. Дракон мог разорвать глупых дикарей за несколько секунд, но получил команду лежать тихо. Издалека он производил очень мирное впечатление. Когда дикари подкрались, Анна Третья вскочила и метнула в них отравленные клинки. Она безошибочно определила среди парализованных врагов самого слабого, связала его и привела в чувство.

На нее напали шептуны. Похожие на тех, что водились на севере, но шипели иначе и выглядели намного страшней. Наверное, они питались плохой пищей и слишком много времени проводили под землей. В их жилах текла казахская кровь. Сначала Анна хотела взять шептуна с собой, но потом разглядела целый полк насекомых в его немытых волосах и передумала. Она запомнила слова, которые он сказал, затем передала их Исмаилу и Прохору Второму. Ничего интересного для лесного народа.

Лесной народ не нуждался в глупых железяках и сгнивших тряпках древних.

Когда внучка Прохора, пришпорив дракона, бросила последний взгляд с высоты на покинутый каменный поселок, она заметила еще кое-что. Длинный язык скальной породы, на котором, как на фундаменте, стояли просевшие ангары, стал еще длиннее. А тени от солнца, минуту назад цеплявшегося за горизонт, напротив, укоротились. Над бескрайними фиолетовыми полями металась пыльная поземка. Анне Третьей показалось, что она теряет ориентацию. Здесь творилось что-то непонятное, точно север и юг менялись местами…

Никто из старших Хранителей не вспомнил бы об этом происшествии, если бы в деревне не появился Проснувшийся Демон. Во время одной из последних сходок, когда Артур в сотый раз травил байки о городской жизни до Большой смерти, он рассказал об армейских консервах. Несущественное воспоминание, отголосок прежних экономических проблем. Качальщики, как всегда, смеялись и качали головами. Потом Прохор Второй ушел и вернулся с гнутой почерневшей пластиной.

"Хранилище номер 4. Группа цветных металлов. Секция 6,7. Заложено 16.07. 2009 г. Ответственный: прапорщик Ковалева С. Т.".

– Это и есть тот самый "гос-ре-зерв", о котором ты говорил, Клинок?

– Где вы это нашли?

– Далеко на юге. Нам известно семь таких мест, где нет оружия, но полно всякого дерьма.

– Дерьма?

– Вареное мясо, протухшее сто лет назад в железных банках. Резиновые колеса. Их трогаешь, они рассыпаются на части. Канаты, в которых давно поселились жуки. Есть одно место в горах, там бездонные шахты, заполненные соленой водой. Соли столько, что в шахте невозможно утонуть. Там плавают тысячи мешков с крупами. Скажи, Клинок, для чего ваше государство прятало от людей пшено и рис? Всё равно всё было залито водой и сгнило… - Коваль покрутил в руках обломок пластика.

– Цветные металлы - это не рис. Там могут быть машины и топливо…

– Как раз машины там есть, и есть дрянь, которая течет из бочек и не дает умереть пожарищу, - поморщился Прохор. - Так сказал шептун. Но нам не хватит армии выкурить их из-под Желтого болота. А вокруг, на сутки пути, - ядовитая пустыня. Там даже негде зацепить Звенящий узел…

Губернатор Кузнец не забыл этот разговор и спустя десять лет. Зоркие Качальщики умело отыскивали в лесах военные объекты, но даже им не всегда удавалось распознать входы в хранилища Госрезерва. По сути дела, внучке Прохора невероятно повезло. Хранители могли еще сотню лет летать над ядовитой пустыней, и никому бы не пришло в голову спуститься.

"Шептун сказал Анюте, что их там было много, под землей, - рассуждал сам с собой Артур. - Эшелонированная оборона, несколько уровней. Несколько человек могут перебить целый батальон. Жрали всякую гадость в подземельях… А потом их выгнали. Но кто же их мог выгнать, если через болото никакому врагу не пробраться?.."

Самым сложным оказалось провести с собой несколько сотен пустых повозок. Табуны сменных лошадей легко перемещались в кольце всадников, но тяжелые фургоны переворачивались и застревали на переправах. До Самары караван продвигался достаточно быстро: тамошние начальники кое-как следили за дорожным покрытием. Варить асфальт никто не желал, но, по крайней мере, настилали бревна. Проводя ночь в трясущемся броневике, Коваль с возрастающей тревогой представлял, как они пойдут назад. Оставив ядро армии в Тамбове, выступили двумя тысячами клинков, плюс два десятка броневиков на паровой тяге, с пушками и зенитками, а в обозе - сотня пустых грузовых фургонов. Избегали любых конфликтов, даже фураж по пути не закупали, на весь путь затарились у тамбовских ковбоев. Незаметно пересечь страну целой армией - непростая задача. Если им удастся прорваться вниз и поднять на поверхность что-нибудь стоящее, возвращение замедлится вдвое. Или втрое. Или придется встать на зиму лагерем и вызывать подмогу. До сей поры местные жители и носу не совали во мхи. Но если хан пронюхает…

– Огнеметы! - приказал Артур.

Четверка тяжеловозов выкатила на позицию первую цистерну.

"Можно было, конечно, послать в качестве эксперта итальянца, но в нашем безумном государстве главного инженера труднее оторвать от работы, чем президента…"

– Дорога держит, командир! - спустя полчаса доложил полковник. - Желтая дрянь кое-где прогрызла полотно, но камешки на месте.

– Это гравий. Отлично! Как только пройдем болото, готовьтесь выжигать полосу, шириной метров шесть. Следом за огнеметчиками пусть катят насосы с лейками. Поливать в обе стороны!

– Командир, тут вишь как… - Даляр боялся поднять глаза. - Поводок от кошки нашли. Старики-озерники говорят - дело неладно. От ребят ужин тут, на костре остался и барахлишко. И еще одна разведка наша не вернулась. Тоже подчистую, как корова языком… Не тот человек капитан Солома, чтобы без боя сдаться, вишь как…

– Так что ты предлагаешь, отступить? - приподнял бровь Коваль.

От мысли, что президент посчитает его трусом, полковник побагровел.

– Я сыскарей по следам с котами пустил… Тут, вишь как, выходит, что в болото они ушли.

– Как это? - холодея от неприятного предчувствия, переспросил Артур.

– Да так уж… Старики толкуют - потаскуха, аль кикиморой ишо иначе зовется, заворожила ночью, вишь как… Могет быть, я на десяток километров с сотней выдвинусь, осмотрюсь? А тебе, командир, какого рожна первому-то лезть?

– Сам ты кикимора! Час туда, час обратно, да пока мы развернемся… - вслух размышлял Артур. - Нет, Даляр, нам до темноты надо дойти до гор. Что-то не хочется мне тут ночь коротать…

Самодельный карбофос, разработанный Жанной Арро, действовал на всякую вредную флору эффективнее, чем огонь. По опыту, мох горел отвратительно, чадящие ошметки носились в небе, оседая на головы людей. Но в любом подозрительном месте огонь оставался самым верным союзником. Первой за конным разъездом пошла цистерна с паровым насосом, следом - башня с зениткой и только потом командирский вагон.

Спустя пару часов, стоя в верхнем люке броневика, Артур уже без оптики мог различать скалистые образования, покрытые пушистой фиолетовой вуалью. Он уже начал надеяться, что болота удастся проскочить без ночевки, тем более что вокруг вроде бы подсохло. Стало больше кочек; на них произрастало нечто вьющееся, с бледно-зелеными листьями, напоминавшими крапиву. Но ни разу глаза не приметили движения, звериных нор или птичьих гнезд. От шоссе разбегались в стороны весьма сносные проселки; однажды Ковалю показалось, что он видит вдалеке искусственные строения, но тут асфальт закончился, и пошла тряска.

Фургоны покатили в клубах пыли по гравийной подушке. Скорость резко упала, лошади пошли шагом. Колеса паровиков вязли, их пришлось обмотать цепями. Артур выглянул из верхнего люка и убедился в своих худших подозрениях. Дорожники протянули трассу, как положено, но нечто разогрело землю с такой силой, что асфальт растекся и тянулся теперь спекшейся черной коркой, заполнив обочины. Артур взглянул на торопящееся солнце, сверился с часами и мрачно подумал о ночлеге.

Они не успевали, а ночь здесь не сулила ничего хорошего.

Вскоре он смог различить, что блестит впереди. Там мягкая земля уступала место базальтовой подложке, последнему воспоминанию об Уральской гряде. Вдоль голой пологой возвышенности, точно серебряная жила, взбиралась одноколейная железная дорога. Вряд ли это была пассажирская ветка. Скорее всего, кольцевой путь для подвоза грузов к хранилищам. Непонятно только, почему рельсы такие начищенные…

Когда начало темнеть, прискакал вестовой от головного разъезда и принес радостную новость. Вроде бы ребята нашли ровную бетонную поляну, свободную от грязи. В походном кольце караван не поместится, но если загнать повозки вплотную…

Полковник дал сигнал к ночевке.

Сидя на крыше командирского фургона, Артур оглядывал десятки огней вокруг лагеря, прислушивался к пению и перекличкам часовых. За линией пулеметных гнезд, вдоль границы топи, трусили всадники с факелами. В самом центре, в окружении бойцов, батюшка творил вечернюю молитву. Скрипели меха походной кузницы.

Когда стемнело, над трясиной появилось холодное свечение, а вслед за светом пришел звук. Даже самые отважные гвардейцы запереглядывались, неловко скрывая робость. Казалось, что от этого бормотания, от биения невидимых крыльев невозможно укрыться. "Вероятно, статические разряды", - убеждал себя Артур, поеживаясь от леденящего душу курлыканья. На юге, над черными спинами холмов, метались огненные точки. Светляков становилось всё больше, целые вихри неведомых насекомых поднимались, точно искры от костров. Только никаких костров не наблюдалось. "Лучше бы там жили пиявки", - подумал Коваль. С пиявками, по крайней мере, его люди имели дело.

Семерых солдат уже покусали местные комары. Или блохи. Трудно сказать, к какому отряду следовало отнести прыгающих синих тварей размером со скарабея, с недоразвитыми крыльями и двумя парами волосатых челюстей. Неопасные с виду ранки прижгли, но полковник получил строгий приказ: всех пострадавших немедленно запирать в санитарном фургоне.

Из-за гряды облаков выкатилась хмурая луна. Отражая ее бледное сияние, вспыхнули озера желтой грязи, а на склонах засияли покрытые изморозью мхи, словно облитые расплавленной слюдой. Вдалеке, там, куда уходила обугленная полоса свежей дороги, поднимались в небо неровные, почти прозрачные дымки.

– Бесовское отродье… - прошептал кто-то из солдат. - Рази ж тварь Божья выживет в такой-то пакости?

– Эти отродья хуже бесов, - крестясь, пояснил другой вояка. - Против бесов у господина Кузнеца заговор есть. Слыхал небось как он Озерников истребил? А супротив шептунов, что дурман жуют, заговор один - топором по шее…

– Неужто не уговорим сдаться-то? - усомнился солдат. - Неужто пушкам не уступят?

Более опытный товарищ сплюнул и неторопливо набил трубку. В свете вспыхнувшего огонька Коваль узнал одного из ветеранов, служивших в Эрмитаже еще десять лет назад.

– Не уговоришь, потому как они шептуны. Они тебя не слухают, они со своим дурман-богом шепчутся… Да, мнится мне, Степка, горяченько завтра будет…

И словно подтверждая его слова, над спящей искалеченной землей пронесся высокий стонущий звук. Над местом, где закатилось солнце, точно комары, почуявшие кровь, кружили пурпурные облака. Из фиолетовых мхов ветер доносил запах гари.

Шептуны ждали гостей.

3. КАТАКОМБЫ ШЕПТУНОВ

Во время утренней переклички выяснилось, что бесследно исчезли сорок шесть человек. Несмотря на строжайший запрет покидать фургоны и удвоенные караулы, нашлись желающие поглазеть и послушать. Сначала сержанты пытались обозвать пропавших дезертирами, но очень скоро стало понятно, что никакой дезертир не уходит ночью в болото в одних подштанниках. Исчезли три конных разъезда в полном составе и десятка полтора коней, привязанных с краю. Никто не слышал выстрелов или звуков борьбы; судя по состоянию упряжи, кони сами перегрызли ремни. Рано утром, когда взошло солнце, разглядели посреди топи, метрах в ста от лагеря, торчащее дуло пулемета. Расчет покинул амбразуру и ушел в трясину, захватив оружие. Отыскались смельчаки, готовые отправиться за пулеметом, но полковник запретил…

К полудню следующего дня отряд достиг остатков колючих заграждений. Жидкое месиво осталось далеко позади, но ход каравана еще сильнее замедлился, потому что приходилось ждать, пока рассеется дым от горящего мха. Огнеметчики щедро поливали заросшую дорогу и обе обочины. Когда опустела последняя бочка горючей смеси, из арьергарда колонны донесли, что мох уже начал наступление на выжженное гравийное полотно. По жирному слою теплой золы потянулись тонкие игольчатые щупальца, а за ними медленно, но неумолимо надвигался жесткий ковер из мелких голубых цветочков. Артур прикинул, что в таком темпе новоиспеченное шоссе зарастет за пару дней. Но по узкой тропинке они не смогут вернуться. Даже по центру дороги лошадей приходилось тащить под уздцы. А ручной мурманский летун, неприхотливая летучая мышь, сам жертва радиации, стремился лететь строго над гарью.

У них было очень мало времени, чтобы добраться до катакомб.

Коваль не мог отделаться от ощущения, что с каждым часом становится всё теплее. После похода во Францию он полагал, что ничему уже не удивится, но здешнее пожарище внесло коррективы в его представления о мироздании. Огнеметчики клялись, что идут строго по прямой, и шоссе, которое они "откапывали", тянется по стрелочке.

Однако хвост колонны заметно изгибался влево…

В третий раз по колонне передавали команду подтянуться. Задние позже клялись, что изо всех сил погоняли лошадей и выжимали всё возможное из паровых котлов, но никак не могли догнать авангард. Иногда догоняли и шли компактно, но чаще между фургонами ни с того ни с сего появлялся разрыв, и сократить его они не могли, даже когда пытались передвигаться бегом.

Позже свыклись. Знатоки сказали - время рваное…

Солдаты убили десятка два крупных насекомых, но несколько коней были укушены, прихрамывали и слабели на глазах. Люди обмазывали себя и животных вонючим настоем, не обращая внимания на запах. Пока что это помогало, однако одежда слишком быстро высыхала. После того как у отставших всадников начались насморк и резь в горле, полковник приказал всем закутать лица мокрыми тряпками. Теперь к аромату конфетной фабрики добавился кислый запах брожения.

Как только дорога пошла в гору, огнеметная вышка наткнулась на первый скелет.

Инженерам на головном паровике было приказано сигналить, если заметят что-то необычное. Когда Артур добрался до места, техники и солдаты, дочерна закопченные, стояли молча, сбившись в кружок, и разглядывали что-то белое под ногами. Среди ядовитой растительности всё чаще встречались каменистые прогалины. На одном из таких голых пятен покоились кости удивительного существа. Передние конечности были раза в два длиннее задних. С первого взгляда Артуру показалось, что перед ним обглоданный труп большой обезьяны. Если существо было прямоходящим, то рост его достигал полутора метров.

Один из солдат подцепил пикой желтое ребро. Скелет перевернулся, потеряв одну из передних лап, и все увидели голову, доселе скрытую в тени камня.

– Святая Ксения! - забормотал кто-то молитву заступнице.

К обезьянам это создание имело отношение весьма отдаленное. Вытянутый вверх череп, с мощными роговыми наростами на месте ушей, длинная нижняя челюсть и полное отсутствие глазных впадин. Вокруг шейныхпозвонков монстра была затянута проволочная удавка, другим концом она крепилась к железному костылю, вбитому в расщелину камня. Видимо, передние конечности несчастного зверя тоже стягивали путы, но он сумел от них освободиться после того, как отгрыз себе большой палец на левой лапе.

"…Или на левой руке?" - мысленно спросил Коваль, приглядываясь к раздробленным фалангам с обломками саблевидных когтей.

Как бы то ни было, те, кто приковал местного йети к скале, несомненно, принадлежали к роду человеческому. Они знали, что пленник умрет, и хотели доставить ему максимум мучений.

За второй линией колючей проволоки показалась низкая каменная стена. Когда-то она достигала высоты в два человеческих роста; на гребне еще висели кое-где шашечки изоляторов. Потом в зарослях поганок возникли ворота с полустертым знаком ограничения по высоте "не более четырех с половиной метров". Сегодня в эти ворота без затруднений мог бы проехать разве что гоночный карт. Потом вышка с огнеметами остановилась, потому что нечего стало жечь. Затих грохот обитых металлом колес, в уши ворвались потрескивание, скрип и шуршание, точно кто-то настраивал громадный ламповый радиоприемник. Летучие обитатели мхов продолжали свои визгливые переговоры.

Может быть, они договаривались об атаке. Артур хорошо помнил, как способны действовать мирные пчелы Хранителей. А внутри пожарища никому нельзя доверять. Здесь самая невинная бабочка может нести смертельную опасность.

Президент спрыгнул на добротный тротуар. Дюжина телохранителей уже высыпала наружу, образовав круг. Анна Третья не ошиблась. Маленький городок явно не жилого назначения был построен на скальном основании. Под прямым углом расходились две широченные улицы, только вместо верхушек домов из земли торчали полукруглые крыши ангаров. На торце каждого имелись мощные стальные ворота, к ним вели железнодорожные пути. Многочисленные рельсовые рукава сливались в один, по центру проспекта, затем узкоколейка ныряла под длинный дырявый навес, спускалась по насыпи и растворялась в глубинах пожарища. За дальним ангаром ржавели трубчатые ноги упавшей осветительной вышки. Бетонные плиты, выстилающие улицу, кое-где разошлись; сквозь щели пробивались подозрительные ростки ползучей крапивы.

Коваль ожидал встретить горы гниющего мусора и вонь, обычно сопровождавшую стойбища шептунов. Но городок светился чистотой и порядком.

Артуру это не очень понравилось. Слишком уж всё было зализано и прибрано - прямо-таки образцовый трудовой лагерь. Он присел, потрогал отполированную сталь рельсов. Осторожно снял повязку, вдохнул сладковатый пыльный воздух. Несомненно, в атмосфере кружились миллионы мелких спор, вызывавших аллергию. И хорошо, если только аллергию. Артуру постоянно хотелось проморгаться и сплюнуть. Будто попал на цементный завод! Ничего удивительного, что внучке Прохора показалось здесь неуютно. Шепот волосатой саранчи в городок почти не доносился, даже ветер стих.

Зато появился новый звук. Очень низкий, на границе слышимости, будто глубоко под землей кто-то продувал одну за другой басовые трубы органа.

– Смотри, господин, - там паровик!

Действительно, в тупичке между двумя серыми одинаковыми кубами без окон доживал свой век маневровый тепловоз. От доисторического трудяги остались одна платформа и кусок двигателя. Металл осыпался вокруг рыжей пылью. "Кто же катается по этим рельсам?.." К задней площадке тепловоза толстой проволокой были прикручены еще два "обезьяньих" трупа, на сей раз достаточно свежих. Солдаты сгрудились вокруг чудовищ, опасаясь приближаться.

– Этот еще дышит, господин капитан!

– Мать честная! А когти-то, прям как у президентских тигров…

– То ночной демон, не слыхал про таких? Глянь, от солнца-то аж пузырится!

– А, не нравится солнышко, сволочь?!

Кто-то из конюхов потрогал демона хлыстом. Офицеры разогнали любопытных, и Коваль смог внимательно осмотреть связанных уродцев. Их сходство с уральскими тиграми не ограничивалось когтями - оба были альбиносами. Тот, что слева, умер несколько дней назад; по его белой свалявшейся шерсти ползали мухи; влажная кожа лоснилась, из разинутой пасти, вытянутой вперед, как рыльце муравьеда, свисал раздутый язык. Второй пленник медленно поводил яйцевидной безглазой головой. Огромные бледно-розовые уши испещряли десятки прожилок, точно кленовые листья. Его могучие кисти, раза в два шире человеческих, были затянуты над головой с такой силой, что кожа полопалась во многих местах. В многочисленных ранах копошились черви. Перед тем как привязать зверя к тепловозу, его, несомненно, мучили огнем и кололи остриями ножей…

"Похоже, мы нашли тех, против кого держат оборону шептуны. Подобный слуховой аппарат позволяет ориентироваться в полной темноте…"

– Отвяжите его и отнесите в тень! - повернулся Коваль к ближайшему офицеру. - Его предки были людьми, только их что-то изменило. Он страдает от солнечных лучей…

Когда осмелевшие бойцы перерезали путы, зверь рухнул в пыль, а затем приподнял узкую морду и издал тот самый высокий дребезжащий вой, что не давал всем спать в прошлую ночь. Словно натянулась и лопнула гигантская скрипичная струна. Находившиеся поблизости вояки со стонами схватились за уши.

– Полковник, прочешите местность! Взять под контроль каждую щель! Занять высоты!

"Кстати, насчет щелей. Земля под плитами залита желтой гадостью, вроде смолы. Кто-то очень старался сохранить здесь всё в порядке. Каждую травинку выпололи, даже на крышах…"

Рядом присел Даляр, заглянул в расщелину.

– Не похоже на шептунов, командир. Они засранцы знатные…

– Читаешь мои мысли. Здесь верховодит кто-то посерьезнее дикарей. Скажи своим, чтобы выводили тигров. Будем искать вход.

За полчаса разведчики обошли всю наземную часть складского комплекса. Сумели проникнуть внутрь построек, но не нашли ничего, кроме многолетней паутины и еще трех засохших мумифицированных трупов. Пустые цементные боксы, выдранная с корнем проводка и несколько костей, принадлежавших неизвестно кому. Тигры вели себя крайне необычно. Не рвались с длинных поводков, а осторожно переступали, стараясь не слишком отдаляться от людей. Косматый обнаружил в одном из низких одноэтажных строений комнату с люком в полу, но когда бойцы принялись загонять под плиту стальные клинья, заворчал и поджал хвост.

– Командир, Паинька что-то нашла!

Под ровное завывание ветра президент отправился вслед за провожатыми на другой край "городка". Там поджидала новая загадка. Солдаты с недоумением разглядывали отрезок идеально ровного шоссе километра два длиной, обрывающегося посреди степи, словно его отрезали ножом. Тигрица, вздыбив шерсть, кружила вокруг зарешеченной дыры в земле.

– Странная дорога, господин! Никуда не ведет!

– Это не дорога, это взлетная полоса.

Коваль прошелся до ближайшего посадочного маячка, оценивая, какие борта мог принимать этот аэродромчик. Безусловно, благодаря внучке Прохора они натолкнулись на нечто неординарное. Тут не было ядерного оружия или военной химии, иначе Качальщики давно забили бы тревогу. Видимо, взлетка подразумевала доставку настолько ценных грузов, что их нельзя было доверить железной дороге…

– Господин, капитан велел передать, что его люди нашли кирпичный сарай и вскрыли там пол! Там лестница, но тигр отказывается спускаться!

"Это никуда не годится, - мрачно размышлял Артур, торопясь назад, пока гвардейцы ковыряли решетку второго люка, на краю взлетной полосы. - Чтобы напугать сибирского альбиноса, натасканного на шатуна, нужно нечто…"

Из черного провала в полу сарая тянуло гарью, словно где-то внизу пережарили мясо. Четверо солдат стояли наготове, нацелив ружья на сырые ступени, уводящие во мрак. Еще двое пытались успокоить скулящего Косматого. Артур скомандовал всем отойти от люка. Снял сапоги, сел на цементный пол и опустил голые ступни на верхнюю ступеньку лестницы. Он прикрыл глаза и с досадой осознал, насколько потерял чувствительность. К большому сожалению, президент страны не мог себе позволить разгуливать босиком, как деревенский знахарь.

…Постепенно возвращалось внутреннее зрение. Длинный одноэтажный барак, на крыше четверо бойцов грамотно держат круговую оборону. Вокруг, за стенами - остальные ребята рассыпались по территории. Все три тигра в добром здравии, но очень напуганы. Лошади в кольце фургонов, жмутся друг к дружке.

"Эх, стоило взять с собой Христофора, да пожалел отрывать от молодой жены!.."

Артур сделал медленный выдох и плавно опустил взгляд под землю.

Два пролета лестницы, затем широкая площадка, две наглухо задраенные задвижные двери, как в бомбоубежищах, напротив дверей - вертикальная шахта. До дна не дотянуться, слишком глубоко, и очень холодно. Лестница также уходит ниже, еще через три пролета - горизонтальный ствол…

Там кто-то быстро перемещался, кто-то живой!..

На короткое мгновение Артур прикоснулся к нервной системе подземного жителя и сразу отпрянул. Ощущение было такое, словно через уши пропустили разряд высокого напряжения; даже челюсть свело от боли. Он так и не успел понять, кого нащупал, человека или зверя, но невидимое существо было настроено весьма недружелюбно.

– Что с вами, господин?!

– Всё в порядке, лейтенант. Пошли человека в мой броневик, пусть принесут клетки с мечеными летунами и захватят двоих псов.

Прирученные були вели себя спокойнее, чем тигр, поскольку их деды и отцы выросли в питерской канализации, они не страшились подвалов. Однако, кроме президента, лишь несколько человек не боялись к ним подходить.

– Полковник, вперед пускайте собак и группу тяжелой пехоты!

Начальник телохранителей чуть не плакал:

– Господин, вам нельзя туда ходить!

– Малый Круг запретил отпускать президента туда, где мы не можем охранять его…

– Так охраняйте! - разозлился Коваль. - Кто вам мешает?

И спрыгнул вслед за бойцами в темноту.

На первой площадке зажгли факелы. Две мощных пронумерованных двери в человеческий рост, запыленные ящички громкой связи, обломки цоколей. То, что Артур опознал как вертикальный ствол, было шахтой грузового лифта, только войти в него не представлялось возможным. С двух сторон шахты имелись раздвижные решетки, но сама платформа покоилась где-то на дне. Коваль никогда не встречал лифта такого размера: очевидно, на нем легко могли спустить грузовик или даже танк. Брошенный в темноту кусок горящей пакли погас, зацепившись за стропила.

Тем временем подрывники изучали бронированные двери на верхней площадке. Они должны были ползать по направляющим, но толстые колесики давно окаменели.

– Прикажете заложить бомбу, командир?

– Никакой взрывчатки! Очевидно, мы угодили с черного хода. Лестница узкая - если засыплет, уже не выберемся. Давай, полковник, еще пару взводов с лопатами и ломами вниз, обеспечить освещение и смотреть в оба!

– Слушаюсь!

– Ну что, друзья? - Артур почесал собак за ушами. - А нам с вами предстоит поискать людей.

Чуба распахнул пасть, в которую можно было засунуть голову, попытался лизнуть хозяина в лицо, но, как всегда, не успел. Человек отпрянул быстрее и погрозил озорнику пальцем. Чума раздувала игольчатый воротник, нервно втягивала воздух. Ее пересохшие жабры покрывал густой налет фиолетовой пыльцы. Артур выпустил из клеток летунов. Освобождать шипастые хвосты не стал, чтобы мыши в запале не покалечили своих. Два обученных офицера подставили ночным хищникам кожаные перчатки и дунули в свистки. Затем Коваль вернулся наверх и после долгих переговоров принудил Косматого спуститься в подвал. В ближнем бою тигр мог оказаться незаменимым; по крайней мере, Артур еще не встречал зверя, обладавшего лучшей реакцией. "Лапочки", вдобавок, обладали интуицией, значительно превосходящей собачью. То, что Артур сейчас принимал за трусость, могло оказаться предусмотрительностью…

Теперь поисковая группа была полностью укомплектована.

На следующем этаже уверенно распоряжался Даляр. Несколько человек крошили ломами стену, расширяя выход, и устанавливали временную балку для подъема грузов. Было решено перекинуть через шахту лифта мостки, чтобы перебраться на противоположную сторону, туда, где в неверном свете факелов виднелся перекошенный бортик решетки. Четыре взвода панцирной пехоты разошлись по темным коридорам, оставляя за собой горящие банки с нефтью. Подземелье наполнилось лязганьем металла и стуком башмаков. Еще человек шесть раскачивали подвешенный на цепях рельс. Стенобитное орудие с трудом протащили в проем, но теперь косяк одной из стальных дверей начал понемногу покрываться трещинами.

– Господин, этажом ниже ребята нашли лаз!

Сдерживая любопытных булей, бодигарды президента протиснулись в треугольную щель. Это была не дверь, а скорее ворота, через которые могли проезжать фронтальные погрузчики. Судя по полусгнившей баррикаде из ящиков, паллет и всякого хлама, за контроль над подземельями когда-то шла нешуточная драка. Наступавшие сверху не пожалели пороха, они оказались сильнее, и защитники были вынуждены отступать всё глубже, оставляя одну линию обороны за другой. Тяжелые ворота треснули пополам, вместе с ними на баррикаду обрушилась метровой толщины опора. Среди грунта и камней белели кости оборонявшихся.

Чуть ли не с облегчением Коваль рассмотрел самые обычные человеческие останки. Кроме взрослых мужчин в военной форме, оборону держали женщины и дети…

Притихшие гвардейцы пробирались между завалов, сворачивали в темные коридоры и везде встречали следы ожесточенных схваток. По обе стороны шли ряды взломанных кладовок. Опустошенные полки, перевернутые ящики, груды битого стекла, на полу - сотни стреляных гильз. Всё это было не то, совсем не то, что требовалось отыскать. Наконец, возле решетчатой загородки с надписью "Хранилище №2" тигр глухо заворчал и сильно натянул цепь. С той стороны загородку подпирало массивное бревно, а света ламп хватало лишь на пару метров в глубину. Пока пехотинцы рубили проволоку, тигр шипел, а були клацали зубами.

– Ты глянь, братва… - ошеломленно прохрипел молоденький солдатик, поднимая палку с керосиновым фонарем.

В наступившей тишине стало слышно, как капает вода и шуршат в сыром мраке потревоженные грызуны. Президент задрал голову и улыбнулся. Анна Третья не подвела.

Коваль нашел то, что искал.

Рота тяжелой пехоты очутилась на дне колоссальной пещеры. Потолок при помощи слабых фонариков разглядеть было невозможно. Влево и вправо разбегались стальные многоэтажные стеллажи. Между ними зияли узкие коридоры, похожие на горные ущелья. Прямо перед решеткой начинался широкий центральный проход, в котором могли бы разъехаться два грузовика. Поперек прохода стояли в ряд три тяжелых электрокара, выставив клыки, точно носороги, готовые принять последний бой. В кабине среднего, крепко обнявшись, сидели две мумии в форме и фуражках. Пока бойцы занимали позицию, Артур присел на корточки и подобрал с пола знакомую белую коробочку. Вакцина…

Здесь было очень холодно и отсутствовала вентиляция. Даже в меховой безрукавке пробирало до костей. Артур принял из рук ординарца термос с горячим чаем, сделал несколько глотков и со вздохом принялся стягивать сапоги. Безголосые летуны вели себя чересчур нервно, а тигр всё больше походил на испуганного котенка. Со страхами следовало разобраться до начала изучения доставшегося имущества.

…Кто-то ведь стрелял в Качальщицу и прикрутил безглазых страдальцев проволокой…

Президент ступил босыми пятками на шершавый цемент и прислушался. Наверху всё было замечательно, там царил полный порядок. Даляр обеспечил круговую оборону, техники готовили фургоны к погрузке, вторая штурмовая группа вслед за тигрицей Паинькой проникла в вентиляционный ствол и налаживала освещение. Подрывники Мити Карапуза раскурочили, наконец, лифтовую шахту, и по мосткам на ту сторону перебралось уже больше сотни человек. Они наткнулись на склад с метизами. По лестницам катили вниз бочки с машинным маслом и керосином, волокли разборные лебедки, крюки и бухты с канатами.

Наверху всё шло прекрасно, чего нельзя было сказать о нижних ярусах. Коваля снова тряхнуло, как от электрического разряда. Он ощущал себя стоящим на вершине каменного муравейника. Десятки извилистых ходов и каверн спускались ниже и ниже, образуя настоящий подземный город. Верхняя, центральная часть города резко отличалась от того, что находилось тремя этажами ниже и расползалось щупальцами под пожарищем. Верхний город создавали профессионалы, они пользовались традиционными технологиями и не собирались оставаться тут надолго. Они просто оборудовали склады для стратегических запасов.

Но на этом подземная активность не закончилась. Пришло время, пришли другие строители и проложили множество новых ходов. Потому что им надо было где-то жить и спасаться от того, что творилось наверху. Оставшиеся наверху тоже надеялись спастись от Большой смерти. В суматохе гражданской войны никто не обратил внимания, что давно подошел срок замены токсичных веществ на складах промышленной химии…

Коваль впитывал энергию множества злобных существ, чрезвычайно быстро перемещавшихся по стеллажам и вертикальным шахтам. Роту окружали со всех сторон, но главная беда состояла не в этом.

Это были не шептуны.

Это были давно не люди.

4. БИТВА ЗА ГОСРЕЗЕРВ

– Рота, к бою! Огонь по команде!

Взвод телохранителей ощетинился клинками вокруг президента. Связисты протянули, наконец, кабель и доставили главнокомандующему телефон.

– Полковник, сюда еще сотню и побольше огня! - Коваль перекрикивал команды сержантов. - Капитан, поджигайте всё, что горит, вскрыть все бочки! Эти гады боятся света!

Даляру не пришлось повторять дважды, но подмога не успела. Ушастые демоны хлынули разом со всех сторон, как стая разъяренных бабуинов.

Артур невольно загляделся, с какой ловкостью и грацией белесые дети катакомб перемещались по вертикали. Они шустро скользили вниз головой, расправив слоновьи уши, перебрасывая вес тела с одной мощной лапы на другую. Используя малейшие впадинки в стыках бетонных плит, они стекали по стенам и потолку двумя потоками, точно колония термитов в поисках нового гнезда. Попытки установить с ними ментальный контакт были обречены на провал. Артур не сразу понял, в чем дело. У этих существ присутствовал разум, гораздо более развитый, нежели у лысых псов, но бывший Клинок никак не мог с ними договориться.

Альбиносы находились под действием наркотика. Они изрядно накачались, или кто-то накачал их, прежде чем отправить в бой. Это не было похоже на алкоголь: реакции не притупились, зато полностью пропал инстинкт самосохранения. Коваль ранее не мог себе представить живое существо, продолжавшее наступать и кусаться даже после того, как ему отрубили две лапы…

Вспыхнули самодельные магниевые гранаты. Солдаты дали первый залп. Почти одновременно запылали нефть и керосин в фонарях, и подвал разорвался от дикого визга.

Несмотря на отсутствие прицельного огня, альбиносов пострадало много, поскольку они подобрались слишком близко и висели на потолочных перекладинах, как виноградные гроздья. Теперь они падали вниз и разбивались о бетон.

Но питерцы тоже несли потери.

На глазах бойцов нескольких их товарищей подхватили с пола и дернули вверх, во мрак. Теперь вой страшилищ слился с пронзительными воплями людей. Сквозь череду вспышек, словно при покадровой съемке, Коваль замечал, как пляшут автоматы в руках охранников и валятся сверху оскаленные вытянутые морды.

Из груди альбиноса, пытавшегося за ногу утащить солдата, толчками хлынула кровь. Дикарь разжал лапу, и солдат сломал шею, упав на пол с десятиметровой высоты. Еще две взбесившиеся "обезьяны" трясли давно неживое тело человека и лупили им о железный угол стеллажа.

Охрана пыталась эвакуировать президента, но он воспротивился. Первая растерянность перед подземной напастью прошла; зажатый широкими спинами своих богатырей, Артур мог теперь хладнокровно оценить ситуацию. Он ясно различал размеры сооружения и возможности неприятеля. Врагов было совсем не так много, как казалось вначале. Зал походил габаритами на паровозное депо и плавно изгибался вправо: дальнюю стену рассмотреть было невозможно. Под потолком, метрах в пятнадцати от пола, замерли две кран-балки. Там болтались ролики направляющих, свисали пучки кабелей и разбитые линзы прожекторов. Еще выше сквозь щели сочилась вода и зияли дыры в коробах воздуховодов, через которые и лезли большеухие мерзавцы. Ближайшие стеллажи стояли почти пустые, а дальние были заполнены до отказа спрессованными бумажными мешками и длинными рулонами, обернутыми в серую ткань.

В боковом проходе завязалась рукопашная. Десяток солдат с саблями и факелами загоняли в угол горстку опрометчиво спрыгнувших чудовищ. На земле ловкость врагов оставляла желать лучшего. Они неуклюже переваливались на кривых ногах, упирались кулаками в землю и с шипением отворачивались от огня. Несколько длинноруких тварей скакнули вверх и проворно побежали по отвесным стенкам, но их догнали пули в спину. Телохранители президента запалили магниевые шашки и могли теперь стрелять прицельно.

Со всех сторон неслись стоны и громкая матерщина. Видимо, какие-то рудиментарные остатки глаз у альбиносов имелись; попав под свет факелов, они теряли ориентацию и терли лапами морды, становясь легкой добычей для стрел и пуль. Расхрабрившиеся бойцы взбирались по металлическим лесенкам на второй и третий ярусы, передавали друг другу комки просмоленной пакли и сталкивали неприятеля вниз, туда, где длинными ножами орудовали подопечные Карапуза.

Чингисы первыми из резервных войск подоспели на помощь и, не разобравшись в обстановке, ринулись в рукопашную. Многие на ходу жевали дурман. Голые по пояс, украшенные лиловыми татуировками в виде распахнутой медвежьей пасти, бывшие дикари выглядели страшнее безглазых монстров.

Первая дюжина чингисов опрометчиво ринулась во мрак и погибла мгновенно. Они не успели даже вытащить ножи, как остались без голов. Кошмарные когти разрывали грудные клетки, словно бумагу. Цементный пол мгновенно стал скользким от крови. Чингисы накатывались бешеной визжащей волной, ступая по телам погибших товарищей. Кто-то первым догадался, что надо держать в обеих руках по клинку; только так можно было добиться преимущества.

– Братцы, все наверх!! - ревел Карапуз, перекрывая своим трубным голосом шум схватки. - Подпалите шкуры ублюдкам!

Артур удерживал тигра и обоих летунов. Меньше всего он хотел, чтобы пострадали звери. Аборигены продолжали вопить на такой высокой ноте, что, казалось, рвались барабанные перепонки. Возможно, для них самих это был вовсе не крик, а способ коммуникации.

Когда в ворота подземного склада ворвалось свежее подкрепление, Артур решил, что атака отбита, и надумал встать на ноги. Но его тут же повалили назад собственные охранники. А на них откуда-то сверху посыпалась очередная партия большеухих красавцев. Их когти не могли прорвать латы и кольчуги, но каждый зверь был гораздо сильнее взрослого мужчины. Двоим гвардейцам в считанные секунды оторвали руки. Еще двое разлетелись в стороны, как кегли, и не смогли больше подняться. Летуны рванулись в бой, колотя шипастыми хвостами налево и направо. В какой-то момент Артур с Косматым остались в одиночестве перед сплошной стеной черных клыков, но место убитых гвардейцев тут же заняли люди Мити Карапуза.

Предводитель чингисов улегся на спину и без устали палил вверх, уперев приклад пулемета в живот. Пули звенели, выбивая искры из стен; с потолка сыпался горячий град из свинца и брызги крови. Предводимые Даляром, на склад ворвались новые толпы солдат с факелами в руках. В подземелье стало светло, как днем. Огненная река расползалась по сумрачным ущельям, сея смерть. Еще одни большие ворота, расположенные напротив параллельного "проспекта", были сорваны с петель и повалены. По ним тут же пронеслись десятки ног. Это явилась команда, спустившаяся по лифтовой шахте. Клыкастые уродцы могли бы спастись в своих норах, взобравшись наверх по стенам, но они продолжали тупо сражаться, не изменяя первоначальной тактики. Словно цирковые гимнасты, они перепрыгивали с опоры на опору, норовя сверху обрушиться на незваных гостей. Но теперь каждую вылазку встречал град пуль и стрел.

Внезапно среди массы взрослых особей Коваль различил несколько подростков. Они были гораздо меньших размеров, ощутимо слабее и не лезли в самое пекло. Напротив, стайка из четырех ушастых "обезьян" пыталась скрыться от преследователей на перекрестных стропилах под самым потолком. Солдаты с хохотом кололи их пиками и забрасывали горящими тряпками. Отчаянные гвардейцы уже разгуливали по верхним настилам и пихали тлеющую паклю в жерла вентиляционных колодцев. Очень скоро вонючий удушающий дым начал распространяться по норам.

Битва шла с явным перевесом регулярного войска и превращалась в бойню. Полковник разбил наступавших на десятки и послал прочесывать все закоулки. Пробежавшись по верхним ярусам склада с факелами, бойцы по сквознякам обнаружили скрытые лазы за железными листами. Наспех сколотили лестницы и закидали отнорки гранатами. Однако первая же попытка залезть внутрь окончилась трагически. Ход вывел разведчиков в следующую пещеру, еще крупнее предыдущей. Но они не успели ни спуститься на пол, ни разжечь костер. Назад, из двух отделений, сумели вернуться только три человека; остальных растерзали за несколько секунд.

Полковник умолял президента выпустить собак. Пока армия пробивала проход в соседнее хранилище и укрепляла выходы, из командирского броневика доставили полную стаю - восьмерых лысых псов. Даже поодиночке лысые невские мутанты генерировали вокруг себя слабое гипнотическое поле, а стая была способна заморочить и обездвижить целое стадо скота.

– Полковник, выяснил, сколько наших убито?

– Человек двадцать, и пока не подсчитать, сколько утащили…

Оценив потери, Коваль изменил тактику дальнейшего наступления. Ниже этажом разведка натолкнулась на двери еще двух хранилищ, но распылять силы не стали. Штатному канцеляристу дали лист бумаги, и он на ходу стал набрасывать карту, пока чингисы зачищали квадрат за квадратом и расставляли в узловых точках охрану. Теперь впереди трусили собаки, за ними бойцы катили насос с огнеметом, и, укрывшись под железными щитами, словно римская "черепаха", двигался взвод солдат. Расчистив очередные пятьдесят метров коридора, проводники давали отмашку для продвижения основных сил. Обнаруживая засаду, псы замирали, а затем принимались медленно кружить, выманивая противника из потайных ходов. Одурманенные зверо-люди вылезали, не в силах противиться внушению, и тут же становились добычей арбалетчиков.

Вторую лысую стаю вместе со взводом стрелков спустили через люк, найденный Паинькой. Они отыскали склад, где на деревянных постаментах покоились десятки моторов. Спустя три часа беспрерывного избиения туземцев оба отряда встретились на нижнем, четвертом этаже, перед входом в лифт.

Президент в сопровождении охраны спустился по лестнице. Его встречали развороченные проемы дверей и сотни трупов, утыканных стрелами. Возбужденные запахом крови псы тяжело дышали. Находясь в состоянии драки, они почти не контролировали себя и с трудом отличали своих проводников от врагов. Ковалю пришлось их успокаивать и заталкивать в клетки.

Когда над фиолетовыми холмами взошла луна, хранилища Госзаказа перешли в руки питерской армии. Понадобились четыре роты, чтобы обеспечить полный контроль над подземным городом. На площадь перед ангарами выносили и укладывали трупы погибших товарищей. Батюшка читал заупокойную молитву, а бригады грузчиков уже начали подъем ценностей.

В обеих лифтовых шахтах оборудовали лебедки. Перед походом Коваль примерно набросал инженерам, какое оборудование может потребоваться, но на месте пришлось многое менять. К полуночи при свете горящих бочек с нефтью и смолой удалось наладить цепную передачу и впрячь в поворотный механизм тяжеловозов. Массивные шестерни, снятые с портовых кранов, заскрипели, канаты натянулись, и с тридцатиметровой глубины поползла наверх первая платформа с оловом в слитках. Четверо клерков в сопровождении дюжины писцов не успевали заполнять списки.

– Металл белый, мягкий, брусками по восемь кило, шестьдесят семь брусков…

– Это люминий, дурья твоя башка!

– Проволока медная, в кольцах, по шесть колец на вязанку… Сто тридцать четыре вязанки! Эй, бригадир, всё забирать?

– Всё до последнего гвоздя! Господин президент велел весь металл поднимать!

– Эй, старшой, пиши! Гвозди черного металлу, длинные, двести десять ящиков…

– Что значит "длинные", Лавочкин? Тут гвоздей восемь видов, ты длину точную давай!

– Бригадир, серого цементу по сорок кило наберется больше двух тыщ мешков.

– Господин бригадир, а что такое "а-бра-зи-вы"?

– Старшой, как стекло подымать? Там листы, метра по три. Побьем всё по дороге…

– Я те побью, остолоп! Так в рамах и тащите!

Президент шесть раз поднимался наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха, и снова возвращался на нижний ярус. Каждые пять минут требовалось его присутствие, для идентификации тех или иных образцов. С огромным сожалением он примирился с мыслью, что не удастся поднять наверх тяжелые дизеля и трансформаторы. Скоро стало очевидным, что без специальной техники не сдвинуть с места секции корабельных и портовых кранов. До лучших времен пришлось бросить сорок гусеничных тягачей, типографские машины и несколько сотен труб большого диаметра, так пригодившихся бы для восстановления канализации. Артур только кивнул на жалобную просьбу полковника выдать солдатам водки и разрешил посменный ужин. Сам он попытался пожевать на ходу, хотя не испытывал ни малейшего голода.

Артура не оставляло нехорошее предчувствие. И дело было не в крови и не в убийствах - он видывал картинки и пострашнее.

Словно он что-то недоглядел. Словно в суматохе упустил нечто важное.

Даже самые темные крестьяне, призванные в армию, не могли не понимать, какое богатство свалилось им в руки. И клерками, и военными овладела азартная эйфория после того, как президент помещал сотую долю от реализации пустить на премию. Невзирая на время суток и голод, валясь от усталости, две тысячи человек поочередно становились грузчиками или выходили в караулы. На рассвете к отправке было готово не более четверти фургонов, а внизу еще оставались неисследованными десятки секций.

И несколько отвесных стволов, ведущих неизвестно куда.

Старшина Счетной палаты разыскал президента в окружении командиров на третьем подземном этаже. Военачальники склонились над исчерканной картой возле полузасыпанного коридора. В стене зиял свежий пролом.

– Всё погрузить не удастся, господин! Вот списки; либо придется оставить листовой прокат, либо рулоны с сеткой, либо вообще не трогать зал, где лежат эти… как их… строительные смеси…

Когда Старшина ушел, Коваль в третий раз разулся и принял у картографа мелок.

– Плохо дело…- промычал чингис, наблюдая, как появляется на грубой бумаге схема скрытых ходов. - Это шо ж нам, ишо глубжей копать?

Коваль задумался, глядя на листок. Получалось, что под ними находился еще один тоннель, уходящий очень далеко на запад…

Из пролома в стене показался луч света, затем один за другим начали вылезать перемазанные разведчики.

– Псы упираются, господин полковник! - Бравый служака, тараща глаза, вытянулся перед начальством. - Ни в какую дальше не заставить…

– Что вы там видели? - спросил Коваль.

– Так залито всё, господин! - наперебой заговорили солдаты. - Там порожек такой по стеночке, и канаты железные видать, на которых машина подъемная крепится. Внизу она, под водой лежит… Этаж цельный, как тута, только залито всё…

– Да чем залито? Водой?

– Да не поймешь. Воняет сладким, как наверху, и светится вроде. Були ни в какую спускаться не хотят, скалятся и ноют, и это…

– Что еще?!

– Неладно, господин. Ухи там висят, поганое место…

Коваля в который раз кольнуло неприятное предчувствие. С одной стороны, это было так естественно, что в нижние этажи за сотню лет проникли подземные воды. Однако его не покидала уверенность, что не всё так просто…

– Проводи меня, солдат! - Не слушая возражений бодигардов, президент вслед за разведчиком протиснулся в щель.

То, что он увидел, оправдывало самые худшие ожидания. Тайный ход, набитый силовыми кабелями, выводил на узкий мостик, опоясывающий изнутри еще одну лифтовую шахту, не замеченную ранее. Тонкие поручни насквозь прогнили и грозили обвалиться в любую минуту. Приходилось пробираться, прижавшись спиной к скользкой холодной стене. В свете факелов виднелись перекошенная крыша лифта и покрытые плесенью тросы. Ниже колыхалась желтая маслянистая пленка.

Конфетный запах шибанул в ноздри с такой силой, что Коваль невольно задышал ртом. Железный пол под ногами гудел; на мостик выбирались сопящие телохранители.

– Ну-ка, тихо все! - Артур наклонился и ощупал ладонью узкую лесенку, спускавшуюся вдоль стены. Тремя метрами ниже лестница пропадала под слабо фосфоресцирующей грязью. По этим ступенькам спускались и поднимались множество раз, совсем недавно. Когти новых хозяев оставили сотни царапин.

– Мать честная! - прошептали у Артура за спиной. - Эти бесы похлеще Озерников, господин! Те чужих мучили, а эти детишков собственных в топь скидовали…

В эту секунду желтая пленка слабо колыхнулась; по шахте, отражаясь от мокрых стен, пронесся гулкий вздох. А вслед за басовым пением снизу докатилось знакомое сонное воркование, словно сотня голубей устраивалась на ночлег. Под поручнями, на тонких проволочках, висели сотни скрученных "кленовых листиков". Одни давно засохли, а другие, повыше, были нанизаны в жуткую гирлянду совсем недавно. Проволочки висели в несколько рядов, и нижние скрывались в грязи. Нижние попросту нельзя было повесить, не опустившись с головой в желтую лоснящуюся протоплазму…

Ушастые альбиносы покинули свою малую родину, расположенную в десятке километров к югу, затем они бросили теплые гнезда в глубинах скалы, затем они начали взбираться всё выше, а грязь преследовала их по пятам…

Только в командирской палатке, после третьей кружки кофе, Артур избавился от навязчивого вкуса лакрицы на губах. Стоило прикрыть глаза, перед ним возникали нанизанные на проволоку ушки и жадный зев трясины.

Оно наступало снизу. Оно наступало оттуда, где должна была рождаться чистая артезианская влага. Оно выплеснулось в степь и уничтожило старые засеки Качальщиков. Поэтому патрули трое суток не могли отыскать верный путь, указанный Прохором…

– Командир, ребята наверху шептунов изловили, - раздался голос Даляра. - Можа, от демонов-то ушастых хоронились. Можа, их пожрать-то хотели, бес ведает. Там костей-то полно, но не похоже, чтобы твари человечину хавали. Наш лекарь-то животики разрезал, как ты приказал. Трава внутрях, черви, да мелюзга болотная, вроде крыс, вишь как…

– Давай этих шептунов сюда!

Трое представителей высшей расы производили самое удручающее впечатление. От них разило так, что невозможно было находиться рядом. Очевидно, потомки башкиров давно отсиживались в норе и провели без бани не один месяц. Лица покрылись коркой грязи, засаленные волосы стояли дыбом, от одежды осталось несколько гнилых тряпок. Извлеченные на свет, они только скулили и прикрывали кулаками гноящиеся глаза. Артур не сразу угадал в одном из жалких созданий женщину. Они жадно набросились на мясо и кашу и набивали желудки до тех пор, пока их не начало рвать. Понадобились больше часа времени и усилия троих деревенских толмачей, имевших раньше дело с шептунами, чтобы разобрать их свистящую невнятную речь.

Когда-то шептунов было много. Их предки жили в военном городке и окрестных деревнях задолго до Большой смерти. Они работали на аэродроме и охраняли достояние страны, пока не прервалась связь с Москвой и не прекратили вещание радиостанции. Сохранилась легенда о полковнике Васильеве, последнем командире части. Командир оказался умным и дальновидным человеком. Когда на летном поле, после долгой тишины, без предупреждения сели два самолета, полковник приказал расстрелять летчиков издалека, а машины облить керосином и сжечь. Это были "Русланы", которые доставляли секретные грузы.

Летчики кричали, что им нигде не дают посадки, что на борту женщины и дети. Они умоляли их принять и клялись, что среди них нет зараженных. Но Васильев не стал слушать. Он сказал, что отвечает за жизнь двух тысяч человек, среди которых тоже немало детей. Охранники на вышках развернули пулеметы и ударили по топливным бакам летучих грузовиков. Тех, кто успел выскочить и бежал в степь, затравили на джипах, как волков. Затем полковник распорядился перекрыть обе дороги, а на территории городка разбить огороды. Коммуна готовилась к длительной осаде, но нападений не последовало, не считая редких вылазок местных крестьян. Спутниковое телевидение сначала передавало классическую музыку, затем остались одни помехи. Закрытые линии связи молчали. Родине стало не до Госрезерва.

Они зимовали в хранилищах, питались консервами, охотились в степи и даже нападали на крестьян в окрестностях Оренбурга. Они держали круговую оборону и не подпускали к запасам пищи толпы одичавших горожан. А спустя шестьдесят шесть лет после Большой смерти произошло событие, изменившее привычный уклад.

Что-то случилось на юге, и степь умерла за одно лето. Южные склады стояли заброшенные, старики запрещали к ним приближаться. Немногие пережившие Большую смерть, вспоминали, что раньше для посещения южных складов требовался специальный допуск. Когда-то южные склады охраняли гораздо тщательнее, но охрана потеряла смысл, поскольку под землей две системы катакомб соединял восьмикилометровый тоннель. Осенью людей поразила неизвестная зараза, женщины начали рожать уродов, а снизу пошел противный сладкий запах. Тогда старики повелели тоннель засыпать. Выходить наружу тоже стало небезопасно. За зиму погиб скот, весной не вернулись перелетные птицы. Когда охотники осмелились выйти, их глазам предстало сплошное море мхов цвета лаванды. За мхами, куда ни кинешь взгляд, пузырилось и стонало Желтое болото.

Легенды шептунов сообщали, что в ту весну погибло от мора больше половины жителей. Уцелевшим пришлось научиться собирать росу и питаться насекомыми. Зато окончательно прекратились набеги кочевников и горожан. Постепенно внуки военных забыли язык и сами превратились в дикарей. Они научились жить в кругу пожарища, не приближаясь ночью к прожорливым Желтым топям. Ценой многих смертей они выяснили, что можно употреблять в пищу из растущего и ползающего в фиолетовых мхах. Шептуны изменялись, не замечая этого, и понятия не имели, что происходит во внешнем мире. Внешний мир для них ограничивался болотами. Самые храбрые охотники, отважившиеся пересечь трясину по древним дорогам, задыхались от чистого воздуха и возвращались смертельно больными. Однако продолжительность жизни, сократившаяся лет до тридцати, начала постепенно увеличиваться. Люди выиграли бы борьбу за существование, если бы не новая напасть.

Снизу, из ядовитых южных складов, из паутины недостроенных шахт, пришли безглазые демоны, вытеснив шептунов на поверхность. Шептуны яростно сражались, отстаивая свои жилища и остатки окаменевшей пищи, свои подземные скотоводческие фермы и колодцы с чистой водой. Самое удивительное, что белые бесы не увлекались людоедством и не пили вина из черепов врага. Всех захваченных в плен они относили в нижние тоннели и бросали в грязь.

Силы оказались неравны. На тот момент, когда Анна Третья приземлилась в центре поселка на своем драконе, в живых осталось не больше трех сотен шептунов. Их медленно добивали солнце и сладкие туманы, им приходилось жить в пещерах на склонах холмов. А безглазые плодились с ужасающей скоростью. Никто не знал, сколько их там внизу и как далеко они прорыли свои норы. На несколько месяцев установилось шаткое равновесие, а затем твари начали вылезать на поверхность. В безлунные ночи они безбоязненно бродили по болотам, жрали червей и мелких грызунов, воровали детей из землянок. Едва занимался рассвет, демоны спешили назад в убежища. Когда шептунам удавалось поймать зазевавшегося беса, они не отказывали себе в удовольствии помучить его, привязывали его и смотрели, как солнечные лучи превращают кожу врага в незаживающую язву…

– Плохо дело, господин, - подытожил чингис. - Здеся мы их полтыщи положили, а выходить, ишо немерено попряталось…

"Плохо не это", - думал Артур, разглядывая трупик одного из безглазых детенышей. Добросовестные гвардейцы зарубили взрослую самку и вместе с ней - троих ее детей. Крошечная девочка неопределенного возраста пыталась спрятаться на груди у матери, одной длинной лапкой уцепившись за ее шею. В левой лапе маленькая самочка сжимала кривую деревяшку, обмотанную пучками травы и тряпками.

Артур наклонился и кинжалом разжал цепкие пальцы. На ладони у нее лежала кукла. Грубо выполненная, без лица, но с большими ушами и короткими кривыми ножками.

– Плохо другое, - вслух повторил президент. - Эти мутанты напали на шептунов не от хорошей жизни. Их самих что-то вытеснило из южных складов…

– Это всё химия! - авторитетно произнес умное слово чингис.

– Это уже не химия, капитан. Тащи сюда летуна, самого сильного. Мне срочно нужна связь с Хранителями.

5. СОРВАВШАЯСЯ СДЕЛКА

– На первый вопрос я тебе ответил. - Исмаил подкинул дров в очаг. - Когда Бердер поедет пить горячую водку к косоглазым братьям, он передаст твою просьбу.

– А когда он поедет пить водку?

– Клинок, ты стал нетерпелив, как глупый мальчик! - Хранитель укоризненно покачал головой. - Когда начнется осенний праздник урожая, китайские братья пригласят нас к себе. Или не пригласят, это их право,

Хранитель памяти перевел внимательный взгляд с брата на Артура, затем кашлянул и попытался разрядить обстановку.

– Ты продал всю добычу немцам и полякам? - удивился Кристиан.

Валдайский отшельник в неделю произносил не больше десятка слов, а уж добиться от него связной фразы было настоящим подвигом.

– Нам нужны деньги, - сдерживая нетерпение, пояснил Артур. - Нам нужны деньги и солдаты. Двадцать тысяч пешихштыков и, как минимум, десять тысяч конницы.

– Наемники готовы пойти с тобой на юг? - Исмаил разлил по кружкам травяной чай. - Раньше ты верил, что наберешь достаточно русских.

– Ты говорил слова "обязательный призыв", - усмехнулся в усы Хранитель памяти.

– Я посоветовался с Думой, - Коваль отхлебнул душистый напиток. - Для нашего дела призыв не годится. Дружина должна быть добровольной.

– Немного найдется ковбоев, готовых бросить свои огороды.

– Пусть так. Я говорил с епископом Варшавским и бургомистром Берлина. Я встречался с датчанами, норвегами и президентом Нового Хельсинки. Я делал подарки в Киеве и Екатеринбурге. После продажи моторов и станков нам хватит денег на сорок тысяч солдат. На два года кампании. Иноземцы пойдут первыми, а наши добровольцы - следом. Еще двадцать тысяч.

– Ты стал жестоким и хитрым, Клинок.

– Я хочу сохранить сыновей нашим матерям. В России только что появились Дума и первый президент. Если в первый же год отнять у матерей их детей, следующей весной призыв сорвется, все попрячутся по лесам.

– Жестоко, но мудро, - кивнул Исмаил. - Пусть первыми погибнут чужаки. Зачем ты просил о встрече?

– Твой брат умеет смотреть вперед, - почтительно склонился к отшельнику Артур. - Он предрек мне большую войну на юге. Он сказал, что я должен собрать всех русских под тенью креста. Но Хранитель памяти умолчал о хищном болоте.

Качальщики переглянулись. Кристиан подергал себя за бороду и принялся набивать трубку.

– Болота как болота, - удивился Исмаил. - Целое море отравы, но наши братья присматривают за ним. Там нет Слабых меток, значит, нет опасности для людей. Для нас нет работы, пускай тревожатся китайцы.

– Раньше не было опасности, - поправил Артур. - Внучка Прохора не заметила на Вечном пожарище второго городка, в восьми километрах к югу от первого. Он затонул и развалился. У моих людей ушел день, чтобы прожечь путь в ядовитых мхах.

– Там нет Слабых меток! - упорствовал старый Качальщик.

– На юге не только склад Госрезерва. Там размещался секретный завод по переработке ракетного топлива. Само по себе ничего опасного. Цикл был полностью завершен, поэтому Звенящий узел не зародился. Но безопасные компоненты просочились в почву и стали кормом для плесеней. Во всяком случае, я так думаю…

Когда он закончил рассказ, оказалось, что Качальщики так и не притронулись к своему чаю. Кристиан задумчиво перебирал цветные камешки на столе и смотрел в окно.

– На обратном пути мы снова были вынуждены встать на ночевку на старом аэродроме. Там потеряли еще девятнадцать человек. Даже я слышал зов. Сопротивляться ему непросто. А когда караван выбрался в степь, оказалось, что у четырех фургонов сломались колеса, и их пришлось бросить посреди болота. Утром за ними вернулась ремонтная бригада…

Коваль обвел притихших слушателей суровым взглядом, нарочито медленно положил себе в блюдечко варенья, выглянул во двор. За кирпичной оградой коттеджа отдыхали три оседланных крылатых змея. Из горячих глоток валил пар. Под лапами хрустел ковер из мерзлых пожухлых листьев.

– Утром ребята вернулись с конями, колесами и новой осью. Они нашли на дороге груду шурупов, гаек и сверлильные станки. От фургонов сохранились стальные дуги и углы, только черный металл. И тот был изъеден до такой степени, что не годился даже на запчасти. Трясина сожрала всё, что было из дерева, включая полы и оглобли. В одном из фургонов везли шестнадцать тонн меди. От нее на асфальте осталась гора красного песка. После того как караван ушел в Тамбов, я послал картографа проверить вешки. Трясина продвинулась на четыре метра. Она растет и…

– Ты знал об этом? - Исмаил пристально взглянул на брата.

– Великую Книгу можно понимать по-разному… - туманно ответил Кристиан.

– Вы полагали, что в Книге речь идет о нашествии вражеской армии, - мягко наседал Артур. - Но Карин со своими янычарами, если верить нашим шпионам, находится гораздо западнее.

– Зараза ползет… - прошамкал Исмаил. - От Москвы тоже ползет зараза, несмотря на все старания. Что теперь, каждую минуту кидаться к Хранительнице Книги? Ты стал хозяином города, ты хочешь стать хозяином страны. Не к лицу властителю робеть перед вонючей лужей…

– Помолчи, брат, - Кристиан потрепал своего уральского родственника по плечу. - Клинок, я не могу смотреть вперед по твоей прихоти. Будущее приходит к нам, когда угодно высшим силам.

– Я принес нечто, что вам поможет. - Коваль открыл сумку, выложенную изнутри соломой, и достал закупоренную бутыль. - Это вода оттуда. Только это совсем не вода: я отдавал ее химику.

– Французской девчонке?

– Она не девчонка, а талантливый ученый.

– И что сказал талантливый ученый? - хихикнул Исмаил.

Кристиан молча перебирал камешки. Плотно закупоренная бутылка с желтым содержимым ехидно поблескивала, отражая пламя очага.

"Узколобые придурки, - мысленно выругался Коваль. - Только и способны, что рушить города да выращивать драконов…"

– И что там вместо воды? - Кристиан постучал пальцем по запечатанному смолой горлышку.

– Брат, мы с Прошкой пытались вырастить на этой отраве укроп, - Исмаил откровенно потешался. - Всё подохло, даже черви, на метр в глубину. Скажи Клинку, чтобы не вздумал выливать это дерьмо возле твоего дома.

– Это не дерьмо, Хранитель, - Артур собрал остатки терпения. - Это животное. Похожее на то, что в Ползущих Горах, на юге Германии, убило Семена. Оно выросло под землей и достаточно долго притворялось грязью, чтобы ввести нас в заблуждение. Оно было слабым и умело скрывало свою хищную натуру. Сегодня оно наступает со скоростью четыре метра в день, по всей окружности длиной около тысячи километров. Умножьте на количество дней в году и учтите, что на севере оно очень скоро доберется до лесного массива. При нынешнем темпе продвижения - примерно через четыре года.

– При чем тут лес, Клинок?

– Лес - это органика, это его пища. Я так думаю, сначала желток был невинной плесенью, питался микроорганизмами и рос себе потихоньку возле мешков с крупой. Он кушал то, что заложили в резерв на складах. Тысячи тонн консервов и сахара, сотни тонн масла и жиров. В какой-то момент произошла утечка ракетных химикатов или лекарств. Мы никогда не узнаем, что послужило толчком для мутации. Те люди, что прятались в хранилищах, лишились зрения и начали обрастать шерстью. У них изменился обмен веществ. Мои лекари вскрыли несколько самок. Угадайте, что мы нашли? Недоразвитый мозг, точнее, деградирующий мозг, зато двенадцать зародышей в матке. Двенадцать! Ты понимаешь, брат, чем это пахнет? Молодой вид, свирепый и напористый. Когда-то ты рассказывал мне, что до людей на Земле жили другие разумные. Потом произошли катаклизмы, и волей случая самым приспособленным оказался человек… Возможно, я ошибаюсь, и процесс выглядел иначе. Возможно, люди и другие расы сосуществовали вместе несколько тысячелетий, пока человечеству не стало тесно.

Но на Земле никогда не было заразы, подобной той, что появилась за сотню лет до Большой смерти. Отходы производства вырвались из прохудившихся емкостей во внешнюю среду. То, что означает смерть для любого из нас, совсем не страшно для безглазых. Наоборот, они прекрасно уживаются в симбиозе с болотом. Болото породило новый разум.

– Двенадцать зародышей? - угрюмо переспросил Исмаил. - Ты намекаешь на то, что болото поедает их детей, а взамен дает демонам пищу?

Кристиан поставил бутылку против света и разглядывал мутное содержимое.

– Я считаю, Хранитель, что мы нашли в шахте не церковь и не жертвенник. Существо, труп которого лежит у тебя на заднем дворе, и болото составляют замкнутую систему. Болото позволяет им охотиться и размножаться, взамен свежих трупов врагов дает тепло и защиту. Болото регулирует их численность в разумных пределах и не дает развиваться их сознанию…

– В разумных? По-твоему, эта гадость умеет думать?!

– Не так, как мы с вами. Но, по-своему, оно гораздо сообразительнее людей.

– Как это?!

– Это животное притворилось болотом. Вы сами мне говорили, что на Урале полным-полно подобной гадости. Очень легко спутать… Кроме того, оно легко могло сожрать и шептунов, и безглазых, но поступило с ними весьма рационально…

– Непонятно говоришь, Клинок! - Артур вздохнул.

– В степи для любого крупного животного недостаточно еды. Я оставил там роту, они выжгут траву, но мы не можем выставить круговые конвои. У меня просто не хватит людей держать границу в тысячи километров. И мы не можем быть уверены, что истребили всех белых бесов, как их обозвали солдаты. Но и живой корм - не самое страшное. Если грязь доберется до тайги, процесс уже невозможно будет остановить…

Кристиан вскочил с места и заходил из угла в угол, пуская клубы ароматного дыма из своей трубки. Снова заговорил Исмаил.

– Я кликну Степана Тюрю, и вместе мы навестим старого Валдиса. В будущее, Клинок, не ходят поодиночке. Но вдвойне опасно дважды задавать высшим силам один и тот же вопрос. Ты хочешь найти снадобье или спросить у духов, что будет, если мы его вовремя не найдем?

– Химики уже нашли снадобье, Хранитель. Это то самое лекарство, что уничтожило когда-то весь мир.

Качальщики в испуге переглянулись.

– Ты с ума сошел, Проснувшийся!

– Вакцина номер три, - подтвердил Коваль. - Моника испробовала больше трехсот препаратов. Всё, что мы сумели синтезировать в институте фармацевтики. Всё, что осталось в аптеках. Я полагаю, что на сегодняшний день у нас лучшая лаборатория в Европе. А может, и на всей планете.

– Лаборатория! - фыркнул Исмаил. - Мудреные слова! Да не нужны никакие снадобья, брат! Облить нефтью - и вся эта кислятина передохнет! А на большом пожаре мигом Звенящий узел заведется, тут только поспевай раскачивать!

– Тоже верно! - встрепенулся Кристиан. - Раскачаем метку, засеем лес, и следа от нечисти не останется…

– Нечисть только и ждет, чтобы добраться до леса, - возразил Коваль. - Пятнадцать лет назад, когда вы брали пробы, болото можно было победить огнем, сегодня ваши методы бесполезны…

– Клинок, уж не упрекаешь ли ты нас в слепоте?

– Напротив! Я взываю к вашей обычной прозорливости. Никто не виноват. Вы не могли заметить того, что происходит на глубине в тридцать метров. Вы читали Книгу, вы чувствовали опасность, но не могли понять, откуда она идет. Когда внучка Прохора летала над пожарищем, трясина занимала площадь в шесть раз меньшую, чем теперь… Мои мастеровые сварили трехслойный бак из лучшей стали и залили в него шесть ведер желтой дряни. Мы восемь раз меняли лошадей, чтобы успеть доставить отраву в Питер…

– Смешно! - перебил Исмаил. - Выходит, она не такая уж живучая!

– Она живее всех живых, Хранитель. В пути мы кормили ее всем, что попадалось под руку, и всё равно два внутренних бака полностью разрушились. Превратились в решето! А сама масса втрое увеличилась в объеме. Мы перелили ее в новую емкость, а старые кинули в плавильную печь. После мы перестали кормить эту тварь, но убить ее смогла только вакцина. Та самая, что разрушила иммунную систему миллионов людей.

– Так чего же ты хочешь от нас, Клинок?

– Помогите нам найти хорошую вакцину. Во всем Питере мы сумели собрать пару коробок, этого мало…

– И не найдете! - отрезал Исмаил. - Ты пьян, Клинок? Я никому не скажу, что человек, выбранный Думой президентом, говорил здесь нетрезвые речи. Ты, наверное, забыл, что сто лет подряд насекомые в городах боялись выходить без масок? Ты не застал времен, когда человека, не получившего жетон заставы, могли забить камнями. Ты забыл, из-за чего люди ненавидели вакцину? Каждому ребенку известно, что в ампулах таится Большая смерть. Если ее выпустить, она снова начнет убивать…

– В ампулах нет смерти…

– Кого ты хочешь обдурить, Проснувшийся? Ты сам сказал, что намерен вакциной погубить болото. Вакцина - это страшное зло. Приходя в пустые города, где не встречается Слабых меток, - знаешь, что первым делом мы ищем? Отвечай, Клинок!

– Знаю, Хранитель. Вы сжигаете аптечные склады и топчете, без разбору, все ампулы.

– В твоем тоне звучит насмешка, Клинок! - Исмаил свирепо тряхнул косичками.

На секунду Ковалю показалось, что лицо старого Качальщика расплылось. Так бывало очень редко, когда лесной колдун переставал контролировать себя и готовился ринуться в драку.

– Мы не такие умные, как ты, древний инженер, и не разбираем названий на чужих языках. Но мы помним, что за дрянь привезли когда-то в стеклянных колбах из-за океана. Если ее вылить, она быстро погибает, но если она коснется человека, то опять начнет заражать. Не мы придумали ее топтать! Сто лет назад ее выливал в землю каждый, кто находил. Об этом мне рассказывал дед. По городам ездили машины, в них сидели люди и кричали, и каждое их слово становилось слышно за километр. Они кричали, чтобы каждый, кто найдет вакцину, немедленно вынес ее на солнце и предал земле… И люди, даже тупые горожане, слушались и выливали яд! В каждой колбочке спит зародыш Большой смерти. Разве ты не знаешь, как действовало лекарство? Оно вызывало в человеке маленькую болезнь, совсем крохотную. Переболев ею, человек должен был стать сильным и уже не поддаваться Большой смерти. Но почему-то этого не случилось! Почему-то стало еще хуже, и Большая смерть пошла не только из крови в кровь, не только от женщины к мужчине, но и по воздуху, и по воде. Теперь ты предлагаешь выпустить эту заразу на волю?! Наши деды, Клинок, завещали нам бороться с нечистью, угрожающей роду людскому. Кстати, твой приятель Карин отыскал вакцину в Турции, ты знаешь об этом?

Артур молчал. Кристиан, насупившись, ходил из угла в угол.

– Он нашел вакцину и угрожает выпустить ее, - немного успокоившись, продолжал Исмаил. - С помощью Проснувшихся он нашел на военных кораблях много оружия. Он не сидит сложа руки… Неделю назад, пока ты изучал, чем питается грязь, прилетали две наших сестры из Винницы. Они боятся, что скоро придется перевозить детей к нам, на Урал. Всадников полумесяца уже видели в земле молдаван, а что творится южнее, никто не знает. Там горят деревни…

Коваль понял, что пришла пора выложить последний козырь.

– Я вам еще кое-чего не сказал. Хранительница Книги, мир ее праху, часто вспоминала о Слабых метках в Казахстане. Когда-то твой отец, Исмаил, бывал в Аркалыке и в Караганде…

– Что тебе за дело до кочевников? Мой отец искал дружбы с их колдунами, но так и не сумел договориться. Среди высших джунов есть Качальщики, но нет Хранителей, понимаешь? Кочевой народ не волнуют Звенящие узлы. Они пасут горбатых лошадей и баранов, а Слабые метки просто обходят стороной. Идут за своими стадами, вот и всё. Мой отец и другие братья отыскали два десятка военных городков и несколько хранилищ со спящим огнем, но это было гораздо севернее. В степи они соваться не рискнули - даже лучшие клинки Бердера не продержатся там и недели. Там нет понятия "свободный человек". Если ты чужой, то считаешься рабом того богатея, кому принадлежит кусок степи. Хотя не знаю, много лет прошло, что-то могло измениться…

– Изменилось, Хранитель. Боюсь, что многое изменилось. Твой отец гасил Слабые метки, и леса поднимались там, где их раньше никогда не было. Я не только, как ты выражаешься, кормил грязь. Мои клерки отправились на юг в обход пожарища по маршруту, что нарисовал Прохор. Посмотри… - Коваль расстелил протертый до дыр ватман. - Вот здесь, до Актюбинска, картинка верна. Грязь остановилась, на голой земле ей нечего жрать. Зато дальше, на восток, она почти достигла границы леса. Клерки обошли пожарище и разбили лагерь среди озер. Вот тут… Раньше это местечко именовалось Кушмурун, теперь там ничего нет. Мои люди скакали четверо суток, не останавливаясь, обходя Вечное пожарище с юга. Больше тысячи километров. Они спали в седлах и загнали несколько коней. К счастью, картографы не встретили кочевников, но так и не смогли найти проход на север; возвращаться пришлось прежней дорогой.

– Чем ты собрался нас удивить? Хранительница сказала тебе правду - там леса и болота.

– Там не обычные леса. Там бурелом, непроходимая тайга, которая всегда возникает после гашения Слабых меток.

– Ну и что? Мать-земля берет свое, она расцветает и плодится, как только не чувствует своего главного врага - человека. Ты же учился говорить с травой, Клинок, и должен помнить заклинания земли!

"Боже, дай мне силы это пережить!" - молча воззвал Артур, уже понимая, что все его доводы бесполезны.

– Мои клерки провели в окрестностях Кушмуруна трое суток. Там нет пожарища, но болото наступает со скоростью девять метров в день. Девять метров, а не четыре, как на западе, под Оренбургом, Хранитель! Желтому зверю понадобится меньше года, чтобы добраться до колоссального источника пищи. Что будет дальше, я не хочу даже загадывать. Тебя, Исмаил, я прошу об одном. Пусть учитель передаст мои слова китайским братьям.

– Я уже обещал. Бердер передаст.

– Спасибо, что выслушал меня, Хранитель. Я надеюсь, что вы найдете верное решение, во благо равновесия.

Артур обращался к Кристиану, но отшельник так ничего и не ответил.

– Вот тебе карта! - Исмаил положил на стол плотно зашитый пакет и поднялся, давая понять, что разговор окончен. - Мама Рита, мир ее праху, завещала передать ее Проснувшемуся демону. Там помечены еще три известных нам склада с фабричными машинами и один склад с оружием. Оружие найдешь на севере, под Вологдой… Там прошла Слабая метка, придется корчевать лес, но твои люди справятся. Анна Третья, мир ее дням, даст в помощь троих молодых Качальщиков, чтобы глупые солдаты не разбудили новый узел. Вы не тронете танки и броневую технику, но можете забрать пушки, снаряды и патроны к автоматам. Занимайся своим делом, президент, а мы займемся своим! Делай то, что предписано Книгой…

Аудиенция закончилась. Артур отвязал Катунику, сунул ноги в седельные штаны, в последний раз оглянулся на утонувший в зарослях коттедж Кристиана. Давно он не чувствовал себя так скверно, и даже щедрая подачка усопшей Хранительницы не радовала. Ему доверяли страну и - тут же били по рукам, как маленького ребенка.

А в Тамбове ждала двадцатитысячная армия.

6. НАЕМНИКИ И ДОБРОВОЛЬЦЫ

Редко в истории европейских войн находились безумные полководцы, начинавшие кампанию в осенний период. Всякие там императоры и короли терпеть не могли распутицу и слякоть. А уж когда зародилась тяжелая артиллерия, подавно потребовались сухие летние дороги. Или, в крайнем случае, снежные накатанные колеи. Иногда зарвавшиеся военачальники ошибались. Яркими, достаточно недавними примерами таких ошибок Коваль считал зимние подмосковные глупости Наполеона и Гитлера.

Тем проще казалось ему убедить ближних и дальних соседей, что до апреля армия с места не тронется. Незначительные маневры, задачки на слаженность, парады, огневая подготовка. Именно такие слухи должны были разносить шпионы по южным губерниям, успокаивая обывателей и встречную разведку врага. Весь сентябрь Первая и Вторая дивизии, квартировавшие под Орлом, демонстрировали поразительную беспечность и расхлябанность. Кавалерийский корпус, стоящий в Рязани, смешил обывателей неуменьем сидеть в седле и страхом перед холодным оружием.

На самом деле, в потешных учениях принимали участие всего три батальона и эскадрон легкой конницы. Главные силы были выведены в район бывшего Серпухова, на самый край московской тайги. Генерал Абашидзе проявил чудеса конспирации, выдергивая с разных застав и гарнизонов роту за ротой. Их тайно отправляли на юг, собирая в кулак будущую ударную группировку. Вокруг Серпухова генерал расставил частокол пограничников, которым было приказано отправлять всех подозрительных в Тайный трибунал, независимо от того, с какой стороны эти подозрительные явились. За лето поймали больше сорока человек, занимавшихся сбором данных в пользу самых разных разведок. В том числе, из дружественных стран.

Затем из Петербурга поступила новая команда. Оставив две роты поддерживать костры и затевать периодические стрельбы, Третья дивизия, полностью укомплектованная, ночным маршем выступила из Ярославля, имея целью Тамбов. Одновременно купеческие караваны разнесли новую серию слухов, будто президент Кузнец готовит поход на Царицын и Астрахань. Тамошние правители опять передумали подчиняться центральной власти.

Дальнейшие события развивались совсем не так, как предсказывали местечковые военные аналитики. Эти достойные мужи, представлявшие войну по стычкам с соседней деревней, были крайне озадачены. За одну ночь от походных городков остались лишь пепел и пустые землянки. Время потешных сражений прошло.

Шестого сентября тамбовское руководство присягнуло на верность президенту. Полтора десятка казнокрадов были повешены, сорок шесть человек с семьями под конвоем отправились в ссылку на Урал. Был объявлен набор добровольцев на службу и за неделю сформирована Пятая, тамбовская, дивизия. Рядовые получили по рублю серебром, что вдвое превосходило заработок городских подмастерьев, а город получил двадцать клерков из питерской Счетной палаты, новые налоги, новые деньги и Уголовный кодекс.

Девятого сентября шесть грузовых судов с тремя тысячами десантников на борту вышли из Стокгольма и взяли курс на Ригу. В пути они встретили восемнадцать катеров финской береговой охраны. На рижском рейде им предстояло ждать норвежскую эскадру и командующего объединенным флотом.

Десятого сентября восьмитысячный отряд польской конницы получил епископское благословение в Люблине и двинулся на Львов, где ему предстояло соединиться с союзным войском атамана Хвалынца. Киев долго не шел на сближение с Петербургом хотя бы потому, что два десятка украинских городов сами непрерывно воевали друг с другом. Однако после посещения Киева русскими послами атаман Хвалынец неожиданно быстро разбогател и обзавелся десятком бронированных паровиков. После этого в течение месяца руководящую роль Киева признали почти все. Теперь во Львове поляков ждали обоз и жалование серебром на полгода вперед. Значительную роль в положительном решении вопроса сыграло несколько тонн ценных подарков, глубокой ночью доставленных на драконах в резиденции черноморских правителей.

Ночью, с десятого на одиннадцатое, Четвертая дивизия, дислоцированная до того в Ярославле, вошла в Нижний Новгород. Не обошлось без перестрелок и пожаров; поговаривали даже о массовом мародерстве. Но уже в четыре утра Совет старшин был в полном составе арестован и обвинен в измене государству. В шесть утра дела принял назначенный президентом генерал-губернатор, а в семь колокол оповестил сорок тысяч жителей о начале обязательного призыва в армию.

Тринадцатого сентября президенту Кузнецу донесли, что Одесса и Севастополь после долгих колебаний поддержали Киев. Семь полков тяжелых пехотинцев выдвинулись на линию Тирасполь-Слобозия и окопались на правом берегу Днестра. В течение следующей недели туда же подкатили восемь батарей корабельной артиллерии, поставленных на колеса. Снаряды из России ожидались со дня на день.

Семнадцатого числа в Царицыне вспыхнули волнения. Издергавшись от непрерывного ожидания штурма, губернатор крупнейшего волжского города, папа Сыроед, сам отправил к президенту гонцов с просьбой о перемирии. В ответ он получил теплое приглашение отобедать в Саратове, где давно уже развевался трехцветный флаг. Папа Сыроед заважничал и прибыл в недружественный Саратов с большой помпой, надеясь показать, кто хозяин на южной Волге. Он был встречен с должным уважением, но почему-то быстро сник. Вместо президента папу встречали какой-то сопляк по имени Мишка Рубенс и тысяча до зубов вооруженных чингисов. Передача власти произошла быстро и бескровно, к удовольствию обеих сторон. Царицын в спешном порядке выставил два полка новобранцев и даже экипировал их за свой счет, лишь бы не допустить появления дикарей в городе. К изумлению папы Сыроеда, парней отправили не на покорение Астрахани, а совсем в другую сторону, на запад.

Двадцать второго сентября Вторая дивизия, не скрываясь, выступила на Ростов. Одновременно сотня украинских рыбачьих лодок зашла в Таганрогский залив и принялась усиленно расставлять сети у самого берега. Пока ростовские атаманы плетками сгоняли население на рытье траншей, мирные баркасы прекратили ловлю бычков и высадили на берег ораву "рыбаков", настроенных удивительно миролюбиво. Как позже выяснилось, "рыбаки" прибыли из Курска в Мелитополь по недавно восстановленной железнодорожной ветке. Они привезли с собой несколько сундуков медных денег, наштампованных в Петербурге, и несколько бочек крепчайшей медовухи. Деньги и вино раздали на улицах Таганрога. Пока воодушевленное население становилось в очередь, другой отряд "рыбаков" разоружил полицию и захватил арсенал.

Ростову был нанесен подлый удар с тыла.

В то самое время, пока в курене бурлили страсти, сдаваться или сложить головы во славу вольницы, президент Кузнец пил в походной палатке пиво с хозяевами Ростова-на-Дону, Краснодара и Таганрога. На самом деле, казачество решилось на союз еще в начале августа, после знатной охоты в карельских лесах. И самым действенным фактором в пользу федерации послужили… летуны. Точнее, не летуны как таковые, ибо всякой нечисти и мутантов и в азовских лиманах водилось до черта. Казаки крепко задумались, когда увидали, как президент новой России чуть ли не целуется с летучими мышами и лысыми шестилапыми рыбами. Еще полбеды, кабы он один такой, а то и подручные у Кузнеца сплошь колдунами оказались. Поди, против такой силы не попрешь…

Роли стражников и дворцовых фаворитов во время охоты старательно исполняли Качальщики.

Еще две недели, пока шли вялые бои за Шахты, население Приазовья оставалось в уверенности, что вот-вот начнется штурм. По деревням собиралось ополчение; кто-то предлагал просить помощи у украинцев, кто-то советовал выступить первыми и внезапно напасть на Петербург. Цель, поставленная хитрым Абашидзе, была достигнута. Вторая дивизия вышла к Дону и развернула бурное строительство фортификаций. Всем стало ясно, что проклятые северяне колеблются. То ли жратва у них закончилась, то ли дождей испугались, но, похоже, застряли они тут до весны…

Пятая дивизия закрепилась у Цимлянского водохранилища. В середине октября Государственная Дума отпраздновала присоединение Астрахани, и вдоль нижнего течения Волги запылали караульные костры вновь образованной Шестой дивизии. Из Воронежа и Тамбова до северного берега Дона непрерывно курсировали колонны паровиков и дизельных автомобилей. Девятнадцатого октября ростовчане подписали федеративный договор, и скрывать очевидное стало бесполезно.

Никто не планировал атаковать доблестное казачество, но пространство между двумя морями оказалось надежно заперто.

Сухопутная тропа на Кавказ захлопнулась.

Пятнадцатого октября Ковалю принесли сразу две радостные вести. Переговоры с Прагой прошли успешно, и трехтысячный чешский корпус вышел на старую границу Молдавии и Румынии. Вторая новость касалась немцев. Тут всё оказалось совсем не так просто, как представлялось вначале. Мюнхен так и не нашел общего языка с Берлином, а российские подачки германцам показались просто смешными. Ни рубль серебром, ни пять рублей золотом не привлекали зажиточных бюргеров. Тридцать дней назад благодаря посредничеству пивоваров Коваль узнал, что баварцы охотно выставят ратников в обмен на цветной металл, зерно и лес. Автомобилей и станков у немцев и у самих хватало. Переговоры шли успешно, и цели похода не вызывали на Шпрее недовольства, однако подписание соглашений постоянно откладывалось. В русском Генштабе уже пошли разговоры о пересмотре всей концепции наступления, как вдруг Бавария и Пруссия помирились. Они не только помирились, но выдвинули русским встречный секретный план.

Германия присоединяется к коалиции, но не на условиях найма. Германия одна выставит сорок тысяч солдат, пушки и минометы, но впоследствии будет претендовать на равный раздел добычи. Кроме того, Германию интересует полный политический контроль над Пиренейским полуостровом, Апеннинами и всей акваторией Средиземного моря. Всё, что находилось восточнее, немцев не интересовало. Бургомистр Мюнхена прислал красивый документ, написанный готическим шрифтом, с орлами и печатями, в котором грядущая кампания прямо именовалась "крестовым походом во спасение духа Господа нашего и завоеваний цивилизации". На первой странице воздавалось должное доблести славянского оружия и личным качествам президента Кузнеца, остальные шесть листов представляли собой набросок пакта.

Несколько вразрез со скромными планами русских.

От некоторых заявлений захватывало дух, и поначалу Коваль не понимал, как можно делить ту же Италию, где неизвестно еще, смогут ли нормально жить люди. Последние данные разведки были удручающими. Судя по всему, южнее Рима "накрылась" атомная электростанция или дал течь один из американских атомоходов, дрейфовавших в зоне видимости бывших итальянских курортов. Во всяком случае, запах отравы почуяли даже поморские Качальщики…

В отношении Франции немцы проявляли завидное благоразумие. Они не собирались штурмовать Пыльную стену и Ползущие горы. Они планировали обойти наиболее опасные места по замечательным швейцарским автострадам и наладить правильную власть в Париже.

Хотя парижане их об этом не просили.

Германцев просили совсем о другом - захватить Венецию и Рим, по возможности найти там союзников и быть готовыми переплыть Адриатику. Обеспечить ударный кулак на севере Югославии. Отвлечь силы противника от наступления на восток.

Относительно востока. Бургомистр в самых вежливых выражениях указывал русскому президенту, что никто толком не знает, что творится южнее и восточнее Вены. Может быть, всё население угнали в рабство. А может быть, эти полудикие народы с Балкан передрались между собой. А может быть, они добровольно приняли Полумесяц и встретят освободителей градом отравленных стрел…

Короче, русским предлагалось самим разбираться со своими дальними родственниками.

А потом Артур поболтал с пивоварами, и всё стало на свои места. Новоявленного президента просто проверяли на прочность. Если Кузнец ответил бы тевтонам, что аннексии не входят в планы Петербурга, то президента считали бы тряпкой и несерьезным союзником.

Президент ответил бургомистрам "да" по всем пунктам, чем изрядно удивил Военный Совет. Генералы были поражены.

Четвертого ноября инженеры отрапортовали о досрочном восстановлении последнего участка пути, разрушенного во время московской катастрофы. Первый паровик прошел из Архангельска в Киев и притащил за собой двенадцать вагонов с солдатами. Вслед за ним пришли еще три паровика, снятые с других направлений. На платформах под усиленной охраной везли зачехленные пушки и минометы. Спустя неделю прибыл митрополит и лично благословил Седьмую поморскую дивизию.

Командующий союзным флотом, норвежский адмирал Йохансон отбил по телеграфу, что эскадра готова отплыть в сторону Гданьска. В Риге моряки взяли на борт полк латышских десантников. Четыре тысячи литовских стрелков грузились в телеги до Минска, собираясь там пересесть на паровики и присоединиться к русским.

Такого пассажа со стороны Сейма Коваль не ожидал. Видимо, сработала тайная агитация, обещанная немецкими пивоварами.

Урожай был собран, обозы забиты зерном и копченым мясом. Все приготовления закончены. Со дня на день в Тамбовской ставке ожидался караван с патронами из Вологодских армейских складов. В предвестии зимы генералы всё чаще шептались о странной нерешительности, столь несвойственной президенту. Всё чаще поговаривали о том, что наступление будет отложено до весны. С северных строек на Днестр и Волгу были переброшены тысячи рабочих. Инженеры возводили по древним учебникам уже третью линию обороны, а команды к наступлению всё не было.

Коваль ждал.

Только три человека в окружении президента ничему не удивлялись. Трое самых близких людей: жена, книжник Лева Свирский и потомственный колдун Христофор. Только они знали, почему президент медлит.

Коваль ждал летуна от Бердера. В то утро, когда измотанная летучая мышь опустилась на окошко броневика, пошел снег. Первые несмелые снежинки опускались на холки лошадей, забирались в палатки и падали за шиворот часовым. Зима неумолимо вступала в свои права, и природе было наплевать на чьи-то военные планы.

Артур поставил перед летуном полную тарелку парного мяса. Пока мышь насыщалась, президент натянул сапоги, побрился и собрал рюкзак. Затем расстегнул на шее осоловевшей мыши ремешок и извлек из потайного кармашка гильзу с запиской. Прочитав послание, президент свистнул ординарца и вручил ему три запечатанных пакета. Не торопясь, выпил кружку чая и почистил зубы.

На вышке ударили в гонг, раздались свистки и отрывистые команды офицеров. За несколько секунд ставка пришла в движение. Словно круги от упавшего в воду камня, от броневика командующего начали разбегаться потоки энергии. Эти колебания нарастали, спотыкались друг о друга, выравнивались, в свою очередь приводя в трепет все новые участки спокойной утренней глади.

Прикрыв глаза, Коваль внимал суете и впервые за много лет признавался себе, что боится. То есть он и раньше множество раз трясся от страха. По сути дела, Коваль наперечет мог припомнить редкие минуты, когда чудовищное напряжение ослабевало. Первые недели в новом мире он вздрагивал от каждого шороха, затем постоянное ожидание смерти притупилось. В деревне Качальщиков он приучился рассматривать собственную гибель как рядовой эпизод в череде смертей и рождений. Привыкнуть к такой постановке вопроса было совсем не просто, но, пока не родился сын, Коваль не знал, что значит бояться за других.

Оказалось, что бояться за ближних гораздо тяжелее, чем за собственную шкуру.

А потом наступил очередной перелом. Вместе с властью Артур получил громадную ответственность. Ужас совершить ошибку, опасения за сотни и тысячи чужих жизней заставили его загнать личные кошмары поглубже.

Этим ноябрьским утром президента трясло от страха. Только что он обрубил швартовы. Оставался, правда, еще один, самый крепкий канат - последний пакет, который надлежало вручить Руслану Абашидзе. В пакете находился приказ о передаче полномочий на время отсутствия президента и скрупулезные указания на ближайшие тридцать дней. Уже били копытами кони вестовых офицеров, уже строилась караульная рота и сворачивали палатки штабные клерки, но войну еще можно было остановить. Можно было сделать вид, что ничего не происходит, отгородиться дворянской опричниной и благополучно доживать свой век в сытости.

Он поймал себя на том, что ищет, к чему бы придраться. Если бы вчерашние деревенщины замешкались, если бы дали ему малейший повод усомниться в боеготовности, которую он сам поднимал столько лет…

Но, как назло, всё шло четко и по плану. Старик Суворов был чертовски прав. Даже кони взбрыкивали от радостного возбуждения в предвкушении галопа.

– Майор! - Коваль выглянул в окно. - Дежурный полувзвод - в седло! Доставить пакет генералу и посыльных на квартиры к штабным офицерам. Пароль - "Крест и Отечество"…

Месяца должно было хватить. Артур еще раз прочитал мятую записку и швырнул ее в огонь. Там стояло всего три слова.

"Храм ждет послушника".

7. НАСЛЕДНИКИ ГОМИНЬДАНА

До Рязани президента домчал правительственный бронепоезд. Не доезжая до вокзала, машинист затормозил, а начальник стражи послал людей за лошадьми. Не успел Артур отмыться от паровозной копоти, как из гарнизона прискакал отряд сопровождения. Большинство местных драгун никогда не видели президента живьем. Они не столько охраняли, сколько пялились на хозяина страны, который, по слухам, родился сто пятьдесят лет назад в семье подземных чародеев…

Двое суток Коваль гнал без отдыха до лесной заимки, где Бердер оставил дракониху. После пришлось совершить еще четыре посадки, пока штурманом не подсел молодой бурят, он же будущий переводчик. За оставшуюся дорогу плосколицый юноша не произнес и пяти слов, и Коваль засомневался, знает ли парнишка хотя бы свой родной язык. Последнюю ночь путники провели, кутаясь в меха, посреди глухой тайги, там же скормили змею последнего барана. Бурят подстрелил из лука двух куропаток, а Коваль до отвала наелся мороженых ягод. А ранним утром взору открылась потрясающая картина.

Над Байкалом всходило ослепительно яркое солнце. По волнующейся ряби глади скользила тень Катуники; дракониха ровно махала крыльями, поднималась всё выше, но Артуру по-прежнему казалось, что поверхность воды находится в нескольких метрах. Над водой кружили стаи птиц, далеко на севере поднимались дымки костров, у берега раскачивались рыбацкие лодки. От чистейшего воздуха и необъятной шири кружилась голова. В который раз, попадая под власть таежного великолепия, Артур задавался вопросом, почему же людям не хватает земли для мирного соседства…

Потом бурят тронул президента за плечо и велел снизиться над устьем реки. С бешеной скоростью змей миновал железнодорожный мост, пронесся над десятком завалившихся высоковольтных опор и сделал круг над стойбищем. По раскорчеванному участку тайги между деревянными домиками носились собаки и смешные черноволосые дети. Но Коваль не обращал внимания на людей. Во все глаза он смотрел на крылатых, привязанных под обрывом. Вытянув шею, встречал подругу отливающий золотом Катун. Там была еще одна самка, помельче, со светло-зеленой чешуей. Наверное, это прилетели Бердер и кто-то еще из уральского клана. А вот третий ящер заставил сердце забиться чаще.

Это было оно. То самое, ради чего президент бросил армию и столицу.

Артур уже слышал, что, по согласованию с китайцами, восточнее и южнее Байкала русские не имели права использовать змеев. В свою очередь, китайские Хранители, монахи Храма Девяти Сердец, обязались не выпускать в воздух своих крылатых подопечных западнее Иркутска. И территориальные притязания не имели к запрету ни малейшего отношения. Должно было пройти еще несколько тысяч лет, прежде чем китайцам и русским снова станет тесно в древних границах. Проблема заключалась в скверном характере Красных драконов. Они не терпели в небе никого, кроме себе подобных. Выражаясь жаргоном забытых времен, продуктам Храма начисто "сносило крышу"; даже монахи не справлялись с порождением собственной магии.

Коваль несколько раз пропускал мимо ушей фразы учителя относительно магической природы некоторых существ и летучих китайских змеев в частности. Как ни старались его убедить в обратном, за двенадцать лет "новой эры" Проснувшийся так и не встретил намека на волшебство. "Волшебство" продуцировали либо искусные травники, либо химия, либо мутанты, наделенные самыми разными способностями. Но никаких полетов на помеле, скатертей-самобранок и джиннов из бутылки…

Артур никогда не видел Красного дракона так близко. Вдоль берега реки из воды поднимались бетонные сваи. На них когда-то покоился грузовой причал, и сохранилась даже кирпичная стенка склада, но платформа давно обрушилась в воду. Катун был привязан короткой цепью к одной из свай, а его китайский собрат - сразу к трем сваям, метров на сорок выше по течению. Заклятых врагов разделяли три поваленные вековые сосны и вбитые в гальку просмоленные колья. Катун подозрительно спокойно дремал в своем загоне, а его зеленая подружка лениво обгладывала тушу косули. Как потом выяснил Артур, всем крылатым скормили двойную дозу успокаивающего зелья, чтобы они смогли выдержать присутствие друг друга.

Красное чудовище отличалось от своих соседей гораздо сильнее, чем русский отличается от китайца. Больше всего тварь походила на колоссальную пиявку или жирного угря, обретшего крылья. Президента внезапно обожгло острое воспоминание, из самых глубин детства. Еще светились в квартирах голубые экраны и шли передачи вроде "Клуба кинопутешествий". Круглолицый улыбчивый мужчина с бархатным голосом комментировал всенародный праздник на одной из площадей в Таиланде. Десятки молодых людей в расшитых золотом старинных костюмах несли на шестах бумажное туловище Красного змея. Змей обладал страшной зубастой пастью и круглыми бешеными глазами. Вдоль непрерывно струящегося, изгибающегося, как ручеек, туловища и вокруг головы болталась тряпичная бахрома. У змея была непропорционально большая голова, окруженная бородой.

Теперь Ковалю встретился живой прототип для нового витка фольклора. "Или наоборот, - поправил он себя. - Если Бердер так убежден, что этих милых зверушек породили не Вечные пожарища, а магия, то может статься, что чародеи начитались сказок. А ведь и впрямь неясно, как эта тварюга летает…"

Мохнатые бока летучего червя ходили ходуном. Оценить его длину от морды до хвоста не представлялось возможным: червь непрерывно двигался, то собираясь кольцами, то сгибаясь в немыслимые фигуры. В самом толстом месте диаметр туловища превышал метр; две пары крыльев, сложенных гармошкой, были притянуты к корпусу веревками. В сторонке на камнях стоял узкий портшез багровых тонов. Те, кто прилетел взглянуть на кандидата в послушники, ценили комфорт…

Больше всего Артура поразил способ, которым китайцы удерживали монстра на земле. Его задняя часть истоньшалась и походила на огромное складчатое весло или на раздвоенный хвост бобра. В самом центре "весла" была пробита дыра, через которую проходила цепь, натиравшая на коже змея кровавые мозоли. А под лохмотьями грязной "бороды" Коваль разглядел жаберные щели…

"Итак, косоглазые братья неизвестно как, ученостью или колдовством, но породили универсальное средство передвижения. Всепогодный штурмовик, мать твою, как они только с ним справляются! Создали нечто невероятное, и не зря они боятся выпускать своих пиявок на западе…"

В ту секунду, когда Катуника коснулась передними лапами береговой гальки, Красный дракон приподнял бородатую башку, встретился с Ковалем глазами и завыл, как пароходная сирена. Катун вздрогнул и шарахнулся в сторону, насколько позволяла цепь. Этот самец никогда не был труслив; да и Прохор Второй отбраковывал несмелых рептилий на самом раннем этапе развития.

Катун услышал в басе соседа настолько запредельную ярость, что едва не задушил себя цепью. Красный дьявол рванулся, берег под ногами задрожал от ударов, точно по гальке катились бревна. Канаты, удерживающие голову змея, натянулись до предела; казалось, что сейчасвырвутся из земли многометровые бетонные опоры.

Человек и гигантский червяк смотрели друг на друга.

Артур чувствовал, как непроизвольно сжимается желудок. Он был потрясен. До сих пор клинок Качальщиков не встречал зверя, который бы так легко выдерживал человеческий взгляд. Бывали, конечно, твари, сатаневшие от взгляда человека; их не стоило злить и подходить близко. Например, тот же тигр Лапочка. Но, даже сатанея, никакой зверь не в состоянии долго выдержать состязание с самым никудышным Хранителем.

Этот зверь смотрел в зрачки Артуру ровно, не отклоняясь и не выказывая робости. Он не противился тому, чтобы его изучали, но и сам, в свою очередь, изучал человека. Он не запирал свой внутренний мир и оказался на поверку не более развитым, чем лысый пес, но гораздо умнее соплеменников Катуники.

Это был очень странный разум. Напрочь лишенный инстинкта самосохранения. Неподвластный голоду, нисколько не любопытный. Не стремящийся ни к стаду, ни к близости с хозяином. Его можно подчинить, но приручить и подружиться - невозможно. Коваль уже видел, что, подчинив эту тварь, придется всё время оставаться начеку и ни на миг не поворачиваться к ней спиной. Он не раз и не два встречал созданий, не поддающихся дрессуре. Они были либо слишком тупыми, либо ненормально злобными от рождения.

С этим образчиком фауны дело обстояло совсем иначе. Артур попытался вообразить себе червя в естественных условиях, предоставленного самому себе, и не сумел. Та же Катуника вполне могла прокормиться в лесу, нападая на дикие стада или, в крайнем случае, воруя скот. Но она никогда бы не бросилась первая на человека и уж тем более не попыталась бы напасть на город. Даже сто таких Катуник можно легко заманить в ловушки или перестрелять в воздухе.

Наверняка так и поступили предки-славяне с вымирающим племенем Змеев-Горынычей. Ловили на живца, накидывали сети и забивали палками. Вот и не осталось ничего от прекрасных ящеров, кроме сказок, пока не прокатилась Большая смерть и не очистила место под солнцем…

Красного дракона слепили из иного теста. Коваль искал и не мог найти причину мерзкого страха. Взглянув в налитые кровью зрачки червя, он ухватил краешек очень важной отгадки, которая могла бы изменить его решение. Но что-то помешало этой отгадке оформиться в цельную мысль.

"Учитель называл храмовых животных детьми снов. Дети снов… то, что привиделось после курения опиума или другой дури. То, что привиделось, а затем обрело плоть и кровь. И уничтожить их нельзя, пока монахи будут курить и жрать свои волшебные травки…"

Артур ощутил укол суеверного ужаса. Он сказал себе, что это нормально. Как бы цивилизованный человек ни убеждал себя в нереальности потустороннего, извечный страх никогда не преодолеть. Он лезет из всех пор, стоит скрипнуть кладбищенским воротам или прийти банальному полнолунию. Президент Кузнец хорошо сознавал причину собственного страха. Он первым включился в войну, послал тысячи людей на смерть, а теперь собирается поставить на карту собственную жизнь, во имя обладания оружием, с которым почти нереально справиться.

Двое молодых меднолицых Качальщиков из бурятов ловко продели цепь в кольцо на ошейнике Катуники, притянули ее к земле и насыпали в корыто корма. Толмач выпрыгнул из седла и указал Артуру на большую палатку в центре поселения. Из дыры в крыше тонкой струйкой поднимался дым. Внутри ароматы сандала, мяты и розовых лепестков перешибали вонь стойбища. Внутри курили трубки и смеялись. Там не было ничего страшного, президент чувствовал лишь дружеское участие и легкую эйфорию от наркотика и алкоголя.

Но Коваль не спешил заходить. Он поднялся на откос. За палаткой, или хрен его знает, как назывался этот шатер, жевали сено мохноногие низенькие лошадки. Шесть лошадок, под уздой, оседланные, недавно покрывшие большое расстояние. Китайские братья приехали верхом, а дракона пригнали нарочно, вопреки собственным решениям о конспирации.

Дракона пригнали нарочно, чтобы его напугать…

Артур распахнул полог палатки. Слева, с краю, сидели Прохор Второй и Бердер, но не в привычных белых рубахах, а в темно-синих шерстяных рясах и деревянных сандалиях. На левой щеке у обоих Качальщиков синей краской был намалеван одинаковый замысловатый иероглиф. По центру на подушках с пиалой в руке раскачивался и хихикал очень худой китаец. В его высокой седой прическе торчало несколько деревянных шпилек, а желтые морщинистые щеки походили на книжную страницу. Только ряда иероглифов не касалась кисточка; это была татуировка, чертовски сложная. Справа от ухмыляющегося старикашки покатывались еще две такие же мумии, только несколько помоложе и потолще. Оба кругленьких рядились в синие балахоны, а центровой, несомненно, принадлежал к знати или был большим модником, потому что носил красный, в желтых звездах, кафтан и высокую меховую шапку. С краев шапки свешивались колокольчики.

Завидев гостя, азиаты разом оборвали смех. Только теперь Коваль заметил маленького переводчика. Тот сидел на пятках у самой двери и очень быстро говорил, то по-русски, то по-китайски. Коваль остался стоять. Бердер проинструктировал бегло и не упоминал о деталях. Может статься, это также входило в начальный этап проверки. Незнание этикета должно было запутать кандидата.

– Назови себя и скажи, что ты здесь ищешь!

Говорил бровастый толстяк. Тощий дед ухмыльнулся беззубым ртом и опрокинул в себя очередную порцию спиртного.

– Я мирный человек и хочу стать послушником.

Бердер впервые упомянул о китайском Храме очень давно, когда младший научный сотрудник института крионики учился отбиваться от собак и спать на дереве. Нельзя называть Храм полным именем, нельзя называть свое имя, пока не стал послушником и не получил имя тайное, нельзя упоминать о Храме вне его стен, даже если встретишь кого-то из монахов в миру.

Ничего нельзя, если хочешь вступить в Орден.

– Ты знаешь, зачем хочешь стать послушником, мирный человек?

– Знаю.

– Это неплохо. Ты хочешь вступить в Храм, чтобы научиться магии?

"Говорить правду, только правду…"

– Нет…

– Ты надеешься вступить в Орден, чтобы обрести богатство?

– Нет.

– Ты жаждешь славы и почестей? Ты хочешь остаться в памяти народа?

"Вот наказание! Как бы не запутаться…"

– Нет.

– Ты хочешь приворожить женщину?

– Нет.

Китайцы переглянулись. Старик с важным видом протянул Бердеру раскуренную трубку. Второй толстяк развернул бамбуковый свиток и окунул перо в чернильницу. В очаге потрескивали угольки и шипели трубочки сандалового дерева.

– Ты хочешь достичь высокой степени благочестия и просветления?

– Нет, я хочу остаться мирским послушником.

– Знаешь ли ты, что мир не укроет тебя, когда ты понадобишься Храму?

– Да, я готов к этому.

– Так зачем ты стремишься в послушники, мирный человек? Нам не нужны лишние люди.

– Во имя спра… Во имя равновесия! - тут же поправился Артур, заметив, как дрогнула бровь Бердера. - Мне нужна власть над детьми ваших снов, чтобы не дать нарушиться равновесию!

– Чтобы обрести власть над детьми снов, надо обрести власть над Девятью Сердцами.

– Я прошу разрешения попробовать. - Ковалю пришло в голову, что переводчик мог нести полную отсебятину, и проверить его невозможно. У Бердера и Прохора был совершенно отсутствующий вид, словно их ничего не касалось.

– Мужчина, который обрел власть над девятью сердцами, становится послушником. Кто не сумеет подчинить их себе - погибнет. Для тебя власть важнее жизни, мирный человек?

– Равновесие нарушено, господин. На западе зреет опасность для мира. Мир важнее моей жизни, господин.

– Не говори "господин"! Когда отвечаешь - смотри в глаза Председателю и кланяйся!

Артур на всякий случай поклонился всем троим. Дед в шапке растянул в ухмылке щербатый рот и что-то быстро сказал толмачу.

– Председатель комитета Гоминьдана, почтенный Ло Цзясу предлагает тебе отведать чаю. Можешь снять обувь и присесть рядом со мной.

"Главное - не улыбнуться, не навредить переговорам. Пусть играют в любые игры, лишь бы меня восприняли серьезно…"

– Я польщен таким предложением, - Артур опустился на колени, принял дымящуюся пиалу. На поверхности чая плавали лепестки и травинки. - Я не знал, что почтенный Председатель входит в число монахов Храма…

Насколько помнил Артур, доблестные революционеры возрожденного Гоминьдана не контролировали даже четверти китайской территории, но на севере они были полновластными хозяевами. Президент России никак не мог ожидать, что политический деятель окажется одним из адептов колдовской секты. И крайне знаменательным было то, что старец представился своим мирским именем и должностью. Вне стен ордена никому не дано вслух называть тайные клички и звания. Судя по всему, Председатель занимал высокую ступень в монашеской иерархии.

– Многие почтенные граждане приносят молитвы в Храме, - дипломатично ответил Ло Цзясу и раскурил следующую трубку. - Когда Премьер Госсовета и Председатель Военного министерства узнали, кто пожелал стать послушником, они также выразили готовность прибыть сюда для беседы. К сожалению, их задержали важные государственные дела…

Артур краем уха слышал от Качальщиков о кровавых беспорядках в центральных провинциях Поднебесной и о непрекращающейся резне в бывшей Внутренней Монголии. Там все выступали против всех, и прекратить вендетту не могли уже в течение трех поколений. Страна распалась на дюжину удельных княжеств. В равнинной части бок о бок правили мандарины, наследники Мао и откровенные уголовники. На крайнем юге масть держали последователи Конфуция; там обстановка была сытной и менее криминальной, что являлось дополнительным источником для зависти северян. Гораздо лучше дело обстояло на Тибете, где после серии переворотов и интриг родился новый лама. Воевать в горах и без того непросто, а тут еще монахи объединились и не желали признавать никаких светских правителей. Что касается восточного побережья, то, по словам Прохора Второго, от старой корейской границы до Тайваня много лет бушевал сплошной Звенящий узел. Периодически Хранителям удавалось усмирить стихию, но спустя пару лет Метки вырывались из-под контроля. Видимо, их подпитывали сгинувшие промышленные районы Шанхая или зараза на дне Желтого моря. Так или иначе, на берег кидались десятиметровые цунами, за одну ночь прямо сквозь деревни прорастал ядовитый бамбук, а из тихих колодцев вдруг начинала фонтанировать вулканическая лава. Так что, у министра обороны и вправду было дел по горло…

– Почтенный Председатель выражает благодарность. Его осведомили об опасности Желтого болота. Премьер Госсовета, почтенный Тянь Пэй также осведомлен и непременно направит экспедицию для проверки сведений. Премьер выражает надежду принять президента России у себя во дворце с подобающими почестями.

"Бюрократы хреновы, - выругался про себя Коваль, наблюдая, как толстый чиновник с важным видом покрывает листок иероглифами. - Вот оно, слияние ветвей власти. У нас Качальщиков до сих пор боятся и ненавидят, а у них политики решают, куда и как отправлять экспедиции колдунов. Люди с младенчества растут в атмосфере чародейства. Они уже не отличают, где реальность, а где последствия заклинаний и проклятий. Шаг ступить боятся без одобрения братии. Это нечто новенькое - партийно-чернокнижный блок…"

А вслух сказал:

– Мое восхищение и признательность почтенному Председателю комитета Гоминьдана не знают границ. Если бы я только мог догадываться о чести, которой меня удостоит мудрый Ло Цзясу, я бы непременно прислал впереди себя посольство и выказал бы истинные знаки почтения, положенные для столь ответственного случая.

"Уфф-ф, макака обкурившаяся! Шагу без своры охранников не сделает, а прикидывается любимым отцом нации! Перед кем спину гнуть приходится, позорище…"

– Почтенный Председатель Ло Цзясу выражает обеспокоенность тем, что высокий гость погибнет, не пройдя храмовых испытаний. Председателю будет крайне неловко докладывать на совещании Госсовета, что он не смог отговорить президента России от столь опрометчивого шага. Председатель покорно просит извинения, но смеет надеяться, что мирный человек обдумает свое решение. Почтенный Ло Цзясу наслышан о мудрой политике северного соседа и будет крайне огорчен, если по его вине произойдет непоправимое…

Коваль покосился на Бердера. Тот чрезвычайно увлеченно разглядывал что-то на дне пиалы. Прохор Второй с неменьшим усердием изучал узор на потолке.

"Удружили боевые товарищи, ничего не скажешь! - скрипнул зубами президент. - Как же надо было постараться, чтобы это чудо желтокожее до такой степени запугать? Небось намекнули, что заразят Китай сибирской язвой, если с их Клинком что-нибудь случится…"

Артур повернулся к толмачу.

– Спроси у Председателя, есть ли другой путь обрести власть над детьми ваших снов? Например, Хранитель Бердер тоже когда-то прошел обряд послушания. Может, он мог бы меня обучить?

Все три китайца разом замахали руками.

– Это невозможно! Непосвященный не удержит детей чужих снов! Такими вещами не делятся!

Прохор Второй поставил свою пиалу на циновку. Видимо, этот жест означал поднятую руку, потому что жилистый старикан в красном повернулся к нему.

– Почтенным братьям не следует забывать, что этот мирный человек четыре года провел в лесной хижине и честно добился звания Клинка.

– Это вызывает уважение, - важно кивнул монах. - Однако никому не позволено выйти живым из Храма и вынести чужие сны.

– Тогда я вновь прошу об испытании, - повторил Артур.

– Скажи нам, мирный человек, - подал голос второй толстяк, доселе не произносивший ни слова. - Ты умеешь управлять своими снами?

В палатке стало очень тихо. Потрескивали угольки под бронзовым примусом, снаружи хрустели соломой лошади, вдалеке стучали топоры. Коваль задумался. Возможно, ему только что задали самый важный вопрос.

– Мне кажется, что никто не может управлять сновидениями, почтенный монах.

– Ты прав, мирный человек. Ты слышал о том, что у каждого послушника Храма есть четыре молодых наставника?

– Да, братья упоминали об этом…

– А у каждого из молодых есть четыре старших наставника. У каждого из старших либо тоже есть наставники, либо живы братья-поручители…

"Круговая порука, - хмыкнул Коваль. - Ясно, куда этот крендель клонит. Мол, на том свете найдем и в цемент закатаем, если что…"

– Послушник знает в лицо лишь двоих наставников. Еще двое остаются тайными, и увидеть их дано лишь в двух случаях. Либо когда послушник становится главой Ордена, либо если он нарушит Устав… - Монах сделал паузу, поймал взгляд Председателя. Тот движением век разрешил подчиненному говорить дальше. Толстяк ловким движением закинул в рот сухарик и широко улыбнулся будущему монаху.

– Мы будем твоими молодыми наставниками, если ты покоришь Девять Сердец и останешься жив. Никто ведь не сказал, что почтенный Председатель принадлежит к братии, верно? - уловив взгляд Коваля, хихикнул монах.

– Кажется, я вижу здесь только двоих молодых наставников, - поклонился Артур.

– Неплохо, мирный человек.

– И чувствую, что совсем не хочу знакомиться с двумя другими.

– Да спасет тебя божество, которому ты поклоняешься, от встречи с ними, - очень серьезно сказал монах.

8. ХРАМ ДЕВЯТИ СЕРДЕЦ

В синем хлопчатобумажном балахоне Коваль чувствовал себя голым и смешным. Волосяные веревки стягивали ткань на шее; ноги его обули в деревянные сандалии.

Он почти ничего не видел сквозь плотные шторки на окнах. Закрытая кибитка резво катилась по гальке, подпрыгивала на корнях деревьев и жидких мостках через ручьи. На третий день дорога ощутимо пошла в гору. Лесной пахучий воздух постепенно сменился свежим и холодным, исчезло цоканье копыт встречных всадников, не мычали быки, не доносились тонкие выкрики крестьянских детей в редких деревнях.

Коваль задействовал внутренний компас, стараясь хотя бы определить направление. Он был заперт снаружи, четверо сопровождающих скакали вплотную к дверям. Периодически возница просовывал в щель под облучком хлеб и пробковую флягу со свежей водой. Оправляться приходилось на ходу, в деревянное ведро. Только по ночам будущего послушника выпускали размять ноги и ополоснуть лицо. Молчаливые охранники в синих плащах бродили вокруг, выставив длинные пики. С холодом и тряской Артур справлялся легко, гораздо тяжелее было перенести жажду и непривычную еду. Казалось, что бесконечный вояж никогда не закончится.

На четвертый день они долго стояли под снежной крупой. Коваль чувствовал, каким разреженным стал воздух. Высота составляла уже не меньше двух с половиной тысяч метров. Когда за шторками начало темнеть, впереди раздался топот. Возница перекинулся с встречающими несколькими отрывистыми фразами, и всё опять надолго стихло. Затем колеса дернулись и покатили, проваливаясь в глубокий снег. В эту ночь охранники не зажигали факелов, они спешились и подталкивали повозку на крутых подъемах. Дважды они отзывались на свист, и дважды сзади доносился скрип закрываемых ворот.

Артур понял, что провожатые нарочно выжидали, пока спустится мрак.

По его прикидкам было около трех ночи, когда экипаж одолел последний тридцатиградусный подъем, и обитые железом колеса загрохотали по камням. Артур смежил веки и осмотрелся внутренним зрением. Еще до того, как открылась дверца, он заметил, что находится в удивительном месте. Здесь пахло мокрой древесной корой, кислым металлом и сладкими благовониями. Сюда доносилась свежесть от нетающего горного снега и глубоких незамерзающих озер. К созданию Храма приложили руку несколько поколений строителей, совершенно не знакомых друг с другом и с первоначальными чертежами. Артур не мог объяснить своего странного ощущения. Храм походил на кусок пластилина, из которого каждый мастер лепил что-то свое. Или на переживший несколько перепланировок старый доходный дом. В нем успел застрелиться граф, затем квартировали разночинцы, затем из приемных нарезал соты пролетариат, и, в конце концов, под пляски цыган пьянствовали новые русские людишки. Каждый принес что-то свое и выпустил это свое в извилистые лабиринты…

Коваль чуял металл, первоклассные сплавы и механизмы, уснувшие в недрах горной гряды. Одновременно тут присутствовало нечто потустороннее, отголосок неясной пока опасности. Это не была Слабая метка; похожие чувства он испытывал, приближаясь к гнезду Озерных колдунов. Слабая метка несет в себе сказочный привкус, она всегда непостижима и пульсирует, как гнойный нарыв на теле земли. Но Метка - явление того же плана, что смерч или сход ледника. Она возникает там, где мать-земля устала от грязи людишек…

А здесь сквозь толщу горы пробивались очень странные вибрации. Волшебство. Бердер об этом предупреждал. Настоящее волшебство, от которого встают дыбом волосы и начинается икота. Чародейство, которого не бывает просто потому, что такого не может быть никогда.

Под сандалиями будущего послушника скользили облизанные ветрами гранитные плиты, но метром глубже дышала сыростью пустота. Пещера простиралась под землей во все стороны, словно Артур оказался на верхушке исполинского термитника. Доносились мозговые излучения нескольких десятков человек; все они, похоже, спали, кроме тех, кто ждал ночного гостя. Артур напрягся изо всех сил, пытаясь обнаружить в людях враждебность. В бодрствующих он не нащупал ничего плохого, кроме легкого раздражения. Однако, переместившись глубже, столкнулся с неприкрытой злобой. Кто-то здесь его заранее ненавидел.

Но ведь для того, чтобы испытывать ненависть, совсем не обязательно родиться человеком…

Во мраке возник лучик света. Приоткрылась узкая дверца в массивной створке ворот, оттуда помахали рукой. Коваль обнаружил себя стоящим посреди круглого двора, обнесенного невысокой каменной кладкой. Кибитка уехала. За парапетом с трех сторон зияла пропасть. Он остался совсем один, лязгающий зубами и промокший до нитки.

Массивные двери открылись прямо в толще горы. Артуру никто не предложил вытереться или погреться у очага. Вместо этого узкоглазый дядька с козлиной бородой жестами повелел снять всю одежду, кроме кожаных шортов, а также обувь и идти за ним. Сам монах оставался в толстой шерстяной накидке, войлочных чунях и держал в руке красивый масляный фонарик. Когда свет от лампы мазнул по его лицу, Артур заметил несколько сложных шрамов под глазами и синюю повязку поперек лба. Ни слова не говоря, привратник начал спуск по узкой лесенке, выдолбленной в скале. Не прошло и минуты, как Артура пробрал дикий холод. На сводчатых стенах поблескивал иней, пятки примерзали к полу.

Спустившись метров на двадцать в глубину, дядька откинул холщовую занавеску и пошел, согнувшись, внутри гулко звучащей стальной трубы. За следующей занавеской он оставил Коваля одного, посреди полутемной залы, похожей на танцплощадку или цирковую арену. Следуя старой бойцовской привычке, Артур отступил спиной к стенке, выровнял дыхание и прислушался. Теперь он ощущал себя внутри огромной головки сыра. Это была гора, но гора почти пустая внутри и напичканная металлом. То, что он принял за танцплощадку, оказалось крышкой колоссального раздвижного люка. Сверху тянуло сквозняком через неплотно закрытые створки еще одного люка, и кисло пахли скрытые в стенах механизмы. Моторы давно умерли, электричество не поступало, отрезок вертикальной шахты освещался только пламенем факелов.

"Чёрт подери, да, это пусковая шахта. Вон и направляющие, и сопла газоотводных каналов…"

– Подойди ближе, мирный человек!

Коваль узнал гнусавый голос бурята. Интересно, как толмач его опередил? Или прискакал вместе со всадниками эскорта?

Артур пошел вдоль стеночки, не решаясь наступать на рифленую поверхность люка. Бердер предупредил его, что монахи большие озорники, могут такую подлянку подстроить, типа капкана или волчьей ямы! На противоположной стороне шахты за узкой открытой дверцей начинался шаткий навесной мостик. Мостик болтался над двадцатиметровой пропастью. Внизу на ржавых рельсах стоял самый настоящий поезд, только уменьшенный раза в два. Открытые платформы чередовались с аккуратными цистернами, а место локомотива занимала ручная дрезина. С обеих сторон состав терялся во мраке под полукруглыми арками тоннелей. Слева и справа от себя Коваль заметил еще несколько хрупких мостков, подвешенных над железной дорогой. Все эти сходни упирались в широкий балкон. С балкона свешивалась стеклянная будка диспетчерской. Сохранились не только стекла, но и пульт с телефонами, и даже плакаты с картинками на тему неотложной помощи. За будкой пространство балкона занимали вертикальные консоли с разбитыми в хлам мониторами. В зарослях паутины змеилась обгоревшая проводка и скалились пасти трансформаторных шкафов. Посреди этого великолепия горел костер. По потолку между рядами разбитых прожекторов плясали кривые тени.

Перед тем как подойти и представиться, Артур еще раз глянул вниз. Поезд застрял на свободном пространстве между двумя тоннелями. Напротив цистерн, на равном расстоянии, из стен торчали конусы с кранами и соединительными муфтами. Поверх заборных устройств возвышались жерла огнетушителей и тускло поблескивали ряды циферблатов.

"ДУН-1 или ДУН-2, учили на военной кафедре… Устаревшие ракеты жидкостного типа, закачка топлива шла несколько часов…"

– Хочешь вернуться домой, мирный человек? - Звуки будили дробное многократное эхо. Даже после того как бурят замолчал, где-то в невидимых коридорах продолжалось невнятное бормотание.

Подле костра на желтых подушках выпивало и закусывало изысканное общество общим числом в шесть персон. Бурята Коваль узнал по голосу, поскольку все монахи были в раскрашенных золотом масках, изображающих восточных свирепых божков. Скалились распахнутые рты, раздувались ноздри, к вискам убегали гневные щели глазниц. Бурят, как и привратник, кутался в темно-синее.

Наверное, это был цвет местного плебейства. Еще один монашек, с длинными косами на спине и комплекцией двенадцатилетнего подростка, подливал алкоголь в глиняные кружки.

Двое мужчин постарше носили лишь длинные зеленые юбки. Выше пояса их задубевшие тела походили на рекламу татуажного салона. Иероглифы поднимались по бокам, вокруг шеи, убегали под маску. Когда обладатель зеленой юбки повернулся спиной, Ковалю открылось множество поперечных, едва заживших шрамов. Сначала он решил, что парня били плеткой, но позже заметил грубые стежки и несколько булавок, залитых прозрачной смолой.

"Эти ненормальные сами себя калечат…"

У второго полуголого мужика спина была в норме, а вот с руками вышел полный конфуз. Он поднялся во весь рост, чтобы освободить Артуру место на подушке, но кулаки остались лежать на полу. Одно плечо урода было заметно выше другого, позвоночник торчал, как плавник, а руки от плеча до кисти сгибались в трех местах. С головой у "зеленого" тоже было не всё в порядке. Маски всех монахов держались на кожаных ремешках, а у обладателя уникальных конечностей вместо ежика волос на затылке крепилась вторая деревянная рожица.

Артур сначала решил, что сосед отдает дань какому-то тайному обряду, пока не заметил, что изо рта задней маски течет слюна. Длиннорукий периодически обтирал ее тряпочкой или нежно закладывал в изогнутую прорезь кусочки разжеванных сухарей. Он постоянно жевал хлеб, затем сплевывал на ладонь разбухший мякиш и отдавал его своему второму рту. Коваль подумал, что со стороны соседа это большая любезность - оставаться в маске.

Сильное впечатление производили также "желтые" старички, те, что развалились на низких скамеечках, прикрывая спинами выход на лестницу. Артур узнал эту лестницу по рассказам Бердера - по ней предстояло начать путь послушника. Перед "желтыми" на круглом серебряном блюде грудой лежали овощи, на вертеле жарилась тушка некрупного животного. Из одежды на старейшинах сохранялись только массивные бусы и короткие грязные накидки. Юный послушник успевал подливать им в кружки самогон и поливал жаркое острым соусом.

– Тепла вам и доброй беседы, почтенные наставники! Я хотел бы найти проводника и подобрать посох по силам…

Мужик с располосованной спиной, не вставая, кинул в будущего послушника посохом. Артур ожидал, что поймает высохшую, никуда не годную палку, и чуть не сломал костяшки пальцев. Меньше всего он предполагал таскать с собой чугунный лом. Монахи загоготали, наблюдая, как он потирает ушибленный мизинец. Артур хотел сказать, что оценил шутку, но тут он пригляделся к лому повнимательнее, и острота повисла на языке. С одной стороны железяки имелось тяжелое утолщение, другой конец был сильно заострен. Полтора метра металла между этими крайними точками были покрыты шрамами, порезами и следами зубов.

Посоху изрядно досталось…

– Чем тебе не угодила палочка, мирный человек? С ней из Храма вышло немало послушников…

– Она мне очень нравится! - воодушевленно ответил Коваль, гадая, какая должна быть челюсть, чтобы зубами промять такой рельс. Потом он еще раз смерил глазами расстояние от себя до сидящего китайца. Тот метнул лом без замаха, нисколько не напрягаясь, продолжая хлебать бурду из чашки. Железяка пролетела метров шесть и вполне могла бы убить, попав в лоб…

– Или не по силам? - издевался "зеленый".

– В самый раз! - Коваль ощупал ряд глубоких пропилов на вороненой поверхности. Впечатление было такое, будто по ней с усилием водили алмазной фрезой.

– А бери, раз по силам. Только ни в коем случае из рук не выпускай!

"Оп-ля, вот и первая зарубка на пути…"

– Раздели с нами трапезу, мирный человек!

Ему протянули деревянный шампур с дымящимся куском мяса. Артур машинально принял угощение, поднес ко рту и замер. Несколько секунд он боролся с собой под пристальными взглядами хозяев. Следовало откусить кусочек и запить рисовой водкой.

Президент Кузнец умел сдерживать брезгливость, но такого он увидеть не ожидал. Монах в желтом протягивал ему мясо, ухватив шампур пальцами ноги. Второй ногой он непринужденно придерживал кружку с теплой водкой. Вместо верхних конечностей у золотолицего божка выросли лишь короткие культи, зато обе его ступни походили на гибкие обезьяньи кисти, покрытые мелкими волосками. Большой палец вытянулся раза в три длиннее обычного, а между мизинцем и безымянным монах ухитрялся держать зажженную самокрутку. Желтые от табака ногти закручивались, как ястребиные коготки.

Артур принял угощение и впился зубами в мясо. И тут же пожалел, что забыл о советах учителя. Он едва не сломал зубы, наткнувшись на кость. Милейшие наставники предложили неофиту слегка прикрытый кожей запеченный крысиный череп. Впрочем, это могла быть не крыса, а совсем другой обитатель ракетных шахт, но, несомненно, грызун. Зубастая пасть такого же существа, крутящегося на вертеле, занимала не меньше четверти от длины тела. Борясь с желанием прополоскать рот, Коваль сплюнул и аккуратно отложил мясо на край очага.

Члены Ордена покатывались со смеху; визгливый хохот метался между стальными балками и улюлюканьем возвращался из тоннелей.

– Это лисица, мирный человек. Ты собрался покорить сердца Ляо, а пугаешься лисички? Ха-ха!

– Как же ты справишься с проводником?

– От мух ты тоже бегаешь? Ха-ха! - Артур скорчил вежливую улыбку.

– Я уже сыт, почтенный наставник.

– Тогда выпей с нами, мирный человек!

Приятель безрукого неожиданно пошевелился на скамеечке, и Ковалю открылось его уродство. До этого момента второй "желтый" прятался в тени, а теперь, будто специально, наклонился к огню. Под маской колыхался огромный зоб, а накидку оттопыривали отвисшие женские груди невероятного размера. Человека с таким широким торсом Коваль еще не встречал. Шею и руки гермафродита покрывала седая шерсть.

Артур проследил, чтобы водки ему налили из общего кувшина, но всё равно не удержался и сначала опустил в вонючую жидкость кончик языка. Кое-как ему удалось отправить отдающее сивухой пойло в желудок.

– Ты хочешь стать таким, как мы, мирный человек? - ласково спросил грудастый шкаф. - Тогда войди в ворота Храма!

Сосед скрипнул суставами и покормил хлебом свое второе лицо. Послышались чавканье и утробный звук отрыжки. Безрукий непринужденно затянулся самокруткой. Кряжистый мужик в зеленой юбке склонился над костром и потрогал языком шкворчащую лисью тушку. Его язык высунулся из дыры в маске на полметра в длину.

Во мраке за спиной Артура что-то быстро проползло по цементу. Он сжал зубы, стараясь не оборачиваться.

"Веселятся, сукины дети, развлекаются. Вот тебе и волшебство; нанюхались их мамочки ракетного топлива, нарожали красавцев! Там внизу не то что пасть на затылке, еще и похлеще кое-что может отрасти…"

– Спасибо за угощение, почтенные наставники. - Коваль поднялся и сделал шаг к лестнице.

– Следи, чтобы стук сердца не заглушал твой разум, - бросил вослед безрукий. - Ляо услышит дрожь твоей кожи…

Коваль замер с приподнятой ногой. Наконец-то он услышал что-то действительно важное.

– Красота порой страшнее уродства, - добавил парень с полуметровым языком. - Минь услышит дрожь твоей души…

– Не всегда свет спасает от тьмы, - перевел бурят слова женоподобного монстра. - Чжан услышит дрожь твоих ног!

– Кто меняет проводника, тот рискует не дойти.. - добавили из мрака.

"Где же чертов проводник? Кто из этих кошмаров пойдет со мной?.."

Монахи замолчали, никто его больше не задерживал. Коваль успел удивиться, что лестница ведет не вниз, а вверх. Когда садился к костру, показалось, что было иначе. Над пролетом лестничной площадки красовались два рогатых черепа. Когда кандидат в послушники поднял голову, чтобы разглядеть их получше, вместо черепов он увидел две мохнатые медвежьи морды, сросшиеся затылками. Развесистые оленьи рога никуда не делись, но стали еще больше и спускались, как побеги вьюна, утыканные колючками. Левая медвежья голова высунула язык и заворчала, правая подмигнула Ковалю одним глазом.

"Что эти мерзавцы подсыпали в водку? Не стоило пить!.."

Он обернулся, желая напоследок показать монахам, что ничего не боится, но балкон опустел. В очаге дотлевали угли; исчезли не только люди, но и подушки, и посуда. Глумливо скалилась с вертела жареная лиса, металось по закоулкам пламя факелов. Мостки, по которым Коваль пришел, оказались подняты. Перебраться через пропасть к внешней стенке ракетной шахты стало невозможно. Коваль осторожно приблизился к краю, на ходу расслабляя мускулы и включая режим охоты. Он так и не понял, в какую щель успели схорониться хозяева горы. Мало того, он даже не мог поймать щлейф от их недавнего присутствия.

"Шайка Сусаниных, чтоб им пусто было…"

Артур выдернул из гнезда самый яркий факел и прошелся среди нагромождений мертвого оборудования. Он нашел широкую дверь, за которой начинался проход, заваленный камнями. Видимо, там когда-то сработала мощная бомба. Он нашел доверху засыпанную обломками вертикальную кабельную шахту. За будкой диспетчера обнаружилась лесенка, спускающаяся вниз, к поезду, и обрывавшаяся через несколько метров. Когда Артур свесился, изучая остатки лестницы, что-то мелкое снова прошмыгнуло во мраке за спиной. Не опасность, но и не друг. Какая-то тварь, сама себе на уме, даже не уловить, как выглядит. Слишком быстро двигалась.

Обратный путь захлопнулся.

Провожатого не дали.

Пьяные уродцы каким-то неведомым образом успели перебежать пропасть, задраили за собой люк и подняли мостки. За пару секунд совершить подобный подвиг, да еще вшестером, было абсолютно нереально, но они это сделали. Артуру оставалось только одно - идти вперед. Он вернулся к арке, за которой начиналась лестница. Поднял факел, ожидая увидеть медвежью морду, но над притолокой опять ухмылялись желтые черепа, прибитые кривыми гвоздями.

Позади раздался шорох.

Президент оглянулся и успел заметить, как один за другим гаснут на стенах факелы. Светил только тот, что человек держал в руке. Мигом позже он убедился, что не факелы гаснут, а приближаются стены. С легким потрескиванием сдвигались массивные плиты, поглощая шкафы, приборные доски, диспетчерскую. Беззвучно захлопнулась расщелина, на дне которой стоял состав, затем стены впитали панель с рубильниками, остатки костра и подобрались вплотную, оттеснив человека на лестницу. Коваль ждал, выставив руку, пока его ладонь не наткнулась на влажный камень.

Стена остановилась.

Остался только метровый пятачок пространства перед лестницей, всё остальное оказалось иллюзией. За слоем бетона он ощущал многометровую толщу скалы. И если начать раздумывать, как такое могло получиться, можно сойти с ума.

Путь назад был отрезан.

9. ХОЛОДНОЕ СЕРДЦЕ ЛЯО

Артур поднялся на один пролет. Дальше лестницу загораживали перекошенные металлические жалюзи. Под ними можно было пробраться, но, судя по слою пыли на полу, последние лет сорок никто этого не делал. Артур поднял факел повыше. В полумраке лестничной площадки зиял квадратный проход. Темный коридор наполовину перегораживала стальная плита, застрявшая на ржавых роликах. У двери сохранилось несколько пластмассовых табличек-указателей с надписями на китайском.

Коваля не покидало чувство, что за ним следят сверху.

Когда-то потолок состоял из подвесных декоративных плит, но плиты давно были оторваны, и обнажилось нутро перекрытия. Оттуда свисали обломки трубопроводов и пучки проводов, густо покрытые лохмотьями паутины. Взрослый человек там спрятаться не смог бы, но какая-нибудь мелкая зверюга вроде летуна легко бы схоронилась.

Чтобы упасть сзади на шею.

Артур протиснулся в коридор и крадучись двинулся вперед, касаясь левым плечом лежащей на кронштейнах трубы. Под ногами кое-где шелестели остатки коврового покрытия, но чаще пятки ступали в цементное крошево. Артур представил, как полтораста лет назад здесь топотали кованые ботинки, рысью проносились боевые расчеты, визжали сирены и мелькали оранжевые маячки тревоги. После того как погибли военные, по лабиринтам подземной крепости прошли еще сотни и тысячи людей, превращая кафель, ковры и линолеум в серую пыль.

Через двадцать шесть шагов обозначилась первая развилка. Артур прислушался к своим ощущениям и свернул в левый, более узкий и захламленный проход. Следующая развилка его озадачила. Она оказалась вертикальной. Две железные лесенки разбегались вверх и вниз. Справа от лестницы зияло разбитое окно, валялись погнутый турникет и рамка металлоискателя. В свое время тут располагался один из внутренних постов досмотра. Артур подумал, что сейчас он движется по нисходящей, если ракетные шахты считать зоной для персонала с высшим допуском. По наитию президент выбрал нижний коридор и сделал на стене засечку ломом.

Впервые ему в голову пришла мысль о боеголовках. Он стал вспоминать всё, что знал о китайской ракетной технике. Как выяснилось, в памяти осталось совсем немного. Вроде бы, ДУНы в свое время были самыми большими и самыми мощными; их начинали строить еще во времена правления товарища Брежнева, и все очень радовались, что ни одна из этих дур так ни в кого и не попала. Невероятный по мощности заряд, колоссальная взлетная масса и архаичные методы предстартовой подготовки.

Полковник на военной кафедре еще шутил, что пока китайцы закачивают топливо, мировая война благополучно завершится…

Это было давно, поправил себя Коваль, углубляясь в следующий поворот. В двадцать первом веке инженеры Поднебесной могли тех еще делов натворить…

Он наткнулся на засохший трупик лисицы. Или отъевшейся крысы. Непонятно чей, потому что зверька разрезали на несколько частей. Разрезали аккуратно, словно фанерку электролобзиком.

"Где эти чертовы боеголовки? Если нет одной ракеты, это не значит, что нет остальных. И куда смотрят их Качальщики? Неужто им наплевать на источник радиации?.."

Еще через сто шагов левая стена начала едва заметно вибрировать, и возник далекий шум воды. А потом под полом обнаружилась пустота. Внешне всё выглядело отлично. Президент посветил факелом и не заметил ничего, кроме пыли и многочисленных следов - человеческих и не только. Однако отпечатки голых пяток и крысиных лап являлись бутафорией; Артур чувствовал, что достаточно пройти еще метр, и загремишь вниз. Он опустился на колени, прислонил лом к стене и поводил ладонями в сантиметре от пола, пока не убедился, что вдоль стены есть надежный проход. Как-то не хотелось отступать назад.

"Кто ищет, тот всегда найдет!.."

Незыблемым оставался узкий карниз вдоль стены, не больше ширины ступни, а дальше путника поджидала ловушка. Вместо бездонного колодца под тонким покрытием тянулся коридор, расположенный под углом к верхнему.

И в нижнем коридоре что-то двигалось.

Артур прижался к стенке и сделал маленький шаг, пробуя карниз на прочность. Пальцами ног он ощущал едва заметную дрожь; достаточно было легкого толчка, чтобы створки потайного люка распахнулись. Артур продвинулся на два метра, когда понял, что замаскированный провал не кончается. Он сам загнал себя в крайне невыгодное положение. Почти голый, одна рука занята факелом, другая - ломом, и ни малейшей возможности для маневра.

Стоило ему так подумать, как положение резко изменилось к худшему. Внизу появился кто-то живой. Скользнул и очень быстро исчез, но мимолетного прикосновения к чужой нервной системе для Артура оказалось достаточно. Обитатель нижнего яруса не имел ничего общего с приматами, а также с человеком, но он неплохо соображал, обладал крепкими мускулами и очень хорошим нюхом.

Он был здорово голоден.

Артур продолжал двигаться, царапая голую спину о торчащие крюки и неровности кладки. Более-менее ровная штукатурка кончилась, ее место заняли острые углы и наплывы застывшей замазки. Чтобы не напороться на торчащие крюки, приходилось идти, опасно нагнувшись вперед.

Внизу появился еще один движущийся объект.

Сначала Коваль решил, что это тот же самый, но скоро убедился, что ошибается. Живое существо не способно прожить в катакомбах и прокормиться в одиночку. Их стало двое, затем четверо. Они были голодны, но не стремились пожрать мяса. Похоже, они в принципе не питались мясом. Гораздо хуже другое - они были чертовски любопытны и могли своей возней заставить ловушку сработать.

Потому что они ползали внизу по потолку.

Каждое создание весило около пуда. Артур очень надеялся, что это летучие мыши или особый вид китайских горных обезьян. Он изо всех сил пытался выйти на контакт, и, наконец, ему это удалось. Контакт получился очень странным, вроде общения со стрекозой. Мозги соседей снизу воспринимали только самые простые команды и силовые импульсы, имитирующие электрический разряд. Между собой они общались без единого звука.

Человеческое ухо слышало шорохи, легкое постукивание и скрип. Ковалю пришли на ум навозные мухи, потирающие лапки перед кладкой яиц.

Артур преодолел еще метр и, наконец, почувствовал, где кончается яма. Оставалось совсем немного, лишь бы внизу прекратили раскачивать потолок. Раза два он мысленно рявкал, и твари разбегались, но тут же возвращались снова. Теперь их скопилось не меньше дюжины, и количество продолжало расти. Они непринужденно ползали по стенам и потолку, перемещаясь вслед за запахом человека. А может, их привлекал шум, хотя Артур и ступал предельно тихо. При этом ему приходилось следить за тылом и за тем, что происходит впереди.

А впереди поджидало немало интересного. Коридор в который раз делился надвое, и за правым поворотом виднелся кусок ночного неба. Это было так неожиданно и так нелепо, что президент даже прикрыл глаза, стараясь избавиться от миража. Но мираж никуда не пропал. Неровный пролом закрывала частая решетка с одним выломанным прутом. Из отверстия лился голубоватый свет; вдалеке за решеткой различались склон горы, присыпанный снегом, и цепочка соломенных хижин на далеких уступах.

Артур видел выход и впитывал кожей ледяной ночной ветер. Он даже чувствовал, как острыми иголочками колют лицо долетающие в подземелье снежинки. Близкая свобода казалась настолько притягательной, что он едва заставил себя отвести взгляд. Он не за тем сюда спустился, чтобы выпрыгнуть обратно через мусоропровод или взорванную вентиляционную шахту!

Слева дела обстояли гораздо хуже.

Из-за поворота виднелся пожарный гидрант, а у самого потолка из трубы торчал здоровенный красныйвентиль, размером с автомобильный руль. На вентиле вниз головой висела связанная девушка-подросток. Узкие щиколотки девчонки стягивала толстая веревка, руки были скручены за спиной, а длинные черные волосы свисали до пола. Артур не видел лица девушки, потому что ее голову обнимал сидящий на корточках китайчонок лет четырех. Оба тихонько подвывали. Малец был совсем раздет и непрерывно расчесывал кровоточащие струпья на боках. На девушке сохранились обрывки ткани, а голое тело, проглядывавшее там и сям, было сплошь в синяках. Как будто нарочно, лунный свет падал через решетку прямо на детей, превращая обе фигуры в кошмарный живой монумент.

Пакля горела всё хуже, Артур щурился сквозь дым и никак не мог понять, отчего девочка качается, в сознании она или нет. Ветер налетал короткими порывами. Мальчик плакал, обхватив девчонку тощими ручками…

"Это неправда, это всё бред. Здесь не было, не могло появиться женщин…"

А внизу под пятками шелестели десятки острых ножек. Очень острых и очень шустрых. Фальшивая плита вибрировала всё сильнее. Артуру не хотелось представлять, как выглядят подземные стрекозы. Он подумал, что множество острых ножек легко очистят от мяса даже очень крупное человеческое тело. Они вполне могут повесить его подсохнуть на сквознячке, а затем обработать, вылизать каждую косточку. Возможно, зверюшки увидят в этом некий юмор. Тут, в Храме, весь народ с юморком…

Коваль стал сомневаться, что при необходимости легко рассеет противника, но тут таинственные обитатели нижнего коридора рассеялись самостоятельно. Их не стало в одно мгновение, словно ветром сдуло, и почти сразу ушей Артура достиг высокий пронзительный звук. Так мог бы кричать дельфин, проткнутый гарпуном; только тренированное ухо Клинка уловило высокочастотные вибрации. Никаких дельфинов здесь не водилось, но кричавший, несомненно, страдал. Визг приближался, одновременно слабея, и вот уже послышались шаги.

На сей раз внизу объявился настоящий хищник.

Артур скачком преодолел последний метр до крепкого пола. Он чуть не пропорол ногу какой-то острой железякой, похожей на обломок ножовки с редкими зубцами, но сумел сохранить равновесие. Он рассматривал детей, пока не приближаясь, и слушал то, что творилось внизу. Можно было убежать, даже, скорее всего, следовало бежать сломя голову, но Бердер всегда учил обратному.

Бежать сломя голову стоит лишь тогда, когда впереди ворота родного дома и преданные друзья. В противном случае можно угодить в капкан. Поэтому Артур не побежал. Он смотрел и слушал.

До сего дня Коваля уверяли, что послушниками Храма становятся исключительно мужчины. Если девицу монахи принесли кому-то в жертву, то непонятно, почему злодей ее не скушал…

"Очередная шуточка! Крадутся где-нибудь по параллельному коридору и не могут придумать, как меня посильнее застращать…"

Визг в нижнем коридоре резко оборвался. Коваль сделал шаг вперед; до развилки и до окна оставалось не больше десятка метров, когда позади распахнулись створки люка. Ловушка сработала, взметнулось облако пыли. Затем в спину ударил поток прокисшего теплого воздуха, и до ушей Артура донеслось мерное чавканье.

В нижнем тоннеле кто-то тщательно пережевывал пищу.

Этот "кто-то" догнал одного из шустрых, но бестолковых обитателей нижнего яруса и теперь с остервенением рвал его на части. Наверное, у горной обезьяны была очень крепкая шкура: Артур нутром воспринимал, как хищник с усилием втыкает клыки и с не меньшим усилием тянет их обратно.

Желудок человека содрогнулся, пытаясь извергнуть водку и остатки ужина.

Первое, что пришло президенту на ум, - медведь. Он даже не успел настроиться на волну этого кровожадного создания, как из ямы показалась одна из конечностей, и мысли о медведе пришлось отложить в сторону.

Ляо. Гигантский богомол.

На самом деле гигантский богомол. Корпус метра два и пилы соответствующей длины.

"Первое сердце слышит дрожь твоей кожи… Кажется, об этом меня предупреждали. Ну, конечно! Насекомое, оно реагирует на движение. Правда, от этого знания не легче…"

Артур нащупал лом.

Из ямы вытянулось второе бедро, усаженное тройным рядом шипов. Кончик лапы уперся в потолок. Вслед за лапами высунулась треугольная голова. Она очень быстро поворачивалась, окидывая помещение ничего не выражающим взглядом. Внутри огромных выпуклых глаз, точно шарики от пинг-понга, метались черные точки зрачков. На макушке шевелились членистые усики, челюсти двигались, пережевывая остатки пищи…

Артур запоздало вспомнил намеки Хранителей.

Надо было внимательнее слушать Прохора и Бердера. Больше никого из русских, прошедших круг послушания в китайском Храме, Артур не знал. Устав Ордена запрещал посвященным пересказывать хоть что-нибудь из увиденного или услышанного в стенах Храма. Можно рассуждать о целях и задачах, о высоком предназначении и даже о том, что вышло, выползло или вылетело наружу. Но ни в коем случае - о том, что творится внутри. Посему Коваль мог сколько угодно выспрашивать про неистовых Красных драконов, которых, как чумы, боялись мятежные мандарины на юге и безуспешно пытались приручить коммунисты на севере. Драконов было крайне мало, при всей свирепости они быстро чахли и погибали в чужих руках. К тому же норовили поубивать обслуживающий персонал.

Прохор и Бердер не могли выдать посторонним, что творится в горе. За каждым из них следила пара наставников. Но Качальщики старались как можно больше порассуждать в присутствии Клинка о нравах и обычаях китайского народа. В частности, Прохор весь вечер в бурятском стойбище обстоятельно рассказывал, как вкусно готовят насекомых косоглазые братья. Как они их любовно выращивают на мясо. Как они спасаются насекомыми во время голода.

Артур пропускал мимо ушей. Он думал о Наде, о младших детях, о том, хватит ли провианта для Шестой дивизии, о Польском корпусе…

"Кто назвал эту погань Ляо? Что вообще обозначает это имечко? - рассуждал Артур, пятясь по стенке. Руки невольно тянулись прикрыть незащищенный пах. - Как пить дать, переводится, как-нибудь типа "утренняя роса, упавшая на сонный бутон хризантемы". А мне от ножей этого засранца даже прикрыться нечем…"

Богомол закинул на стену вторую пару суставчатых лап, подтянулся и снова выглянул из ямы. Ковалю казалось, что он смотрит в окуляр мощного микроскопа. Опаснейший хищник микромира, угроза для множества насекомых, предстал во всей своей красе. Он был ужасен и дьявольски красив. От ползания в подвалах его крылья практически атрофировались и срослись с ороговевшими надкрыльями цвета коры. Зубчатые лезвия втянулись в бедра, как лезвия в ножны, и снова выскочили обратно. В другое время Артур бы непременно полюбовался. Сейчас голый президент присел и старательно успокаивал дыхание, готовясь к защите. Зверюга упорно не желала выходить на ментальный контакт или была слишком тупа для общения. Приходилось гадать, насколько хорошо насекомое видит в темноте.

"Вероятно, эта сволочь обходится без зрения! Кстати, любопытно, он холостой, или скоро подтянется его жена с детьми и кузинами?.."

Богомол на ходу доедал свою добычу, с удлиненной пасти струями стекала коричневая жижа. Артуру почему-то полегчало, когда он увидел, что тварь подносит к челюстям не обезьяну и не летуна. Какое-то другое животное-мутанта.

Артур отступил в самый угол. Отсюда он прекрасно видел пролом наружу. Так близко, что можно ни с кем не драться, а спокойно пролезть между прутьев и спуститься по камням. Коваль не сомневался, что ему хватит ловкости одолеть любой склон. После лазания по деревьям и скалам на Урале он наверняка благополучно доберется вниз.

И останется без Красных драконов…

Мальчишка оторвал мордочку от старшей сестры и заорал в голос. Может быть, это была не сестра, а его молоденькая мать, теперь это уже неважно. Заплаканные глаза девушки с мольбой глядели на Артура, рот ее пересекала черная полоска кляпа.

Даже вверх ногами, в неясном свете луны девушка показалась Ковалю необычайно красивой. Она напомнила ему восточных красоток из забытых фильмов с Джеки Чаном и американскими суперагентами.

"Неужели Бердер знал о том, что они скармливают своим милым питомцам детей? Знал - и продолжал пить с ними водочку?.."

– Беги! - крикнул Коваль, показывая ребенку в сторону спасительной дыры. - Беги, прячься! Что, русского не понимаешь? Сожрут тебя, беги же!

Вместо ответа мальчик еще теснее прижался к висящей девушке.

Богомол до конца вытянул брюшко из провала и привстал, опираясь на задние лапы. Передние ходили ходуном и щелкали, как садовые ножницы. Коваль бросил взгляд направо, оценивая, успеет ли отвязать девчонку и вытолкнуть детей в пролом. Там, снаружи, валил снег, но луна еще не спряталась окончательно. Артур ничего не видел дальше решетки. Возможно, он вытолкнет детей, а там окажется обрыв? Скорее всего, так и произойдет, ведь почтенные монахи любят повеселиться…

Он мог бы плюнуть на живую приманку и спасти себя. Возможно, злодей не сразу примется за детей, а ринется за ним. Если его как следует разозлить!

"Надо, чтобы глупая скотина рассердилась и позволила заманить себя к решетке. А с той стороны, на улице, посмотрим, кто быстрее…"

Коридор, уходящий направо от окна, скрывался в кромешном мраке. Наверняка там поджидал тупик или очередная яма…

Коваль подпрыгнул и сделал пробный выпад, целя насекомому факелом в глаз. Артур не ожидал, что тварь окажется настолько шустрой. Богомол вздрогнул и откинулся назад, издав при этом слабое шипение. Ножницы клацнули и повисли в воздухе. Не переставая следить, Артур отодвинулся в угол. Он хотел рассмотреть поближе веревку, на которой была подвешена девушка. Мальчишка сидел на корточках и продолжал реветь.

Что-то Артуру не понравилось в его позе, но отвлекаться было некогда.

Богомол задрал свои пилы и потер одну о другую. Раздался звук, будто железной щеткой скребли по стеклу. От хищника воняло щетиной и кровью, как от живодерни.

Чтобы снять девчонку с вентиля, Артуру пришлось бы положить факел. Тот и так чадил, а без огня шансы упадут втрое. Приемы клинков хороши против людей, а когда на тебя в узком проходе бросаются две живые сабли, очень хочется задать деру…

Всё-таки Артур не успел заметить, когда богомол перешел в атаку. Насекомое устремилось вперед, будто камень, выпущенный из баллисты. Артур взмахнул факелом и тут же понял, какую совершил ошибку. Факел выбили из кулака, а в дюйме от лица просвистело костяное лезвие. Хищник промахнулся только потому, что его толкнули сзади.

Из ямы вылезал второй богомол. Он карабкался, зажав между бедром и голенью бесформенный остаток чего-то розового, похожего на раздавленный окорок.

Коваль расслабил мышцы, присел, перекатился в сторону и снова встал, раскручивая над собой лом. Теперь он вполне оценил мудрость отцов-настоятелей. Никакой меч или копье не устояли бы против скоростных атак подземного убийцы. Богомол вскидывал переднюю пару лап и наносил удар за ударом. Песок и осколки плитки разлетались, как шрапнель. Артур скрипел зубами, отбивая атаки ломом. А еще приходилось постоянно перемещать руки, чтобы не попасть под жуткие зубья. На черной поверхности металла появились свежие глубокие борозды.

После четырех отбитых атак человек задышал спокойнее. Второй хищник никак не мог пролезть вперед - в узком проходе ему мешали расставленные ноги собрата. А как драться против одного, Артур уже сообразил. Он наметил тактику и стратегию борьбы, он уже видел слабые места противника. Единственное, что его смущало, - догоравший на земле факел.

Богомол бил сверху вниз и всякий раз получал по лапам. Его сносило в сторону: Коваль был гораздо тяжелее. Однако человек начал уставать от слишком тяжелого оружия. Нельзя было и дальше оставаться в обороне.

Артур дождался, когда второй убийца предпринял очередную попытку пролезть вдоль стены, и со всего маху опустил тяжелый набалдашник железного посоха на опорную конечность врага. Сустав раскололся, и половина лапы осталась лежать. Она подергивалась и билась, как живая.

Богомол потерял равновесие, замешкался и пропустил второй удар. Артур улучил секунду, когда лезвия чудовищного секатора начали подниматься вверх, и перешел в ближний бой. Острый наконечник лома воткнулся врагу в пасть и вышел с другой стороны из мягкого затылка. Артур буквально повис на ломе, увлекая врага за собой вниз.

Богомол дернулся всем тонким туловищем и снова зашипел. Звук получился такой, словно продырявили паровой котел. Коваль всей массой прижимал противника к полу, продолжая орудовать ломом. В это время второй богомол протиснулся ближе и открыл второй фронт. Артур дернул лом на себя и прыгнул влево, уворачиваясь от второй пары зазубренных ножниц. Он не успел совсем немного; бедро обожгла дикая боль.

Металл выходил из хитиновой оболочки с пронзительным скрежетом; на руки Артура брызнула липкая жижа.

Первое насекомое завалилось набок, придавив напарника. Оставшиеся целые ноги скребли цемент. Из узкого, как бамбуковый ствол, туловища толчками вытекала слизь, слышались неровные всхлипы и свист.

Второй нападающий ненадолго застрял и тут же получил оглушительный хук слева. Коваль выбрал самое тонкое место на корпусе и успел ударить дважды, прежде чем пришлось снова переходить к обороне. Скелет насекомого хрустнул, словно подломилось сухое дерево. От правой пилы Артур увернулся, но левая сорвала кожу на локте. Ему пришлось подпрыгнуть, потому что раненый монстр чуть было не откусил ему ногу. Лезвия передних лап пронеслись параллельно земле и принялись вдруг молотить, как ножи сенокосилки. Перепончатые крылья развернулись и лупили по стенкам коридора. Они натыкались на торчащие из стен крюки и рвались на части.

Второй богомол яростно нападал, несмотря на смертельные раны. Просто его примитивная нервная система не позволяла смерти наступить слишком быстро. Даже с перебитым туловищем он стремился дотянуться до противника.

Они оба были живы, но опасности уже не представляли. Артур осмотрел свои раны. Два неглубоких пореза на локте, один на плече и достаточно сильное кровотечение из бедра. Кружась в боевом запале, он не чувствовал боли. К сожалению, монахи не дали в дорогу элементарной аптечки; теперь ему придется затягивать раны массажем и заговорами…

Артур поднял свое оружие и несколькими точными ударами добил живучих тварей. Руки, по локоть перепачканные, скользили по металлу. Затем Артуру пришлось потрудиться, чтобы оттащить насекомых в сторону. Он намеревался скинуть обоих в яму, но ловушка исчезла.

Несколько секунд он не мог поверить в очевидное. Затем, не обращая внимания на вонючие лужи, встал на четвереньки и пополз по стеночке. Несмотря на темноту, он ясно различал свои собственные следы. Выходило, что в предосторожностях не было никакого смысла. Он зачем-то крался, поддавшись обману, а посреди прохода не было никакой ловушки. Под полом больше не было коридора.

Но богомолы не исчезли. Они лежали, подрагивая жесткой щетиной, и казались более чем реальными. От разорванных внутренностей монстров шла нестерпимая вонь. Артур попытался сплюнуть, но во рту всё пересохло. А еще он чувствовал, что с трудом может сжать кулаки. Вращая исцарапанный лом, содрал кожу на обеих ладонях.

Кроме всего прочего, почти полностью догорел факел. Дальше придется идти с кучей кровоточащих царапин и полагаться только на внутреннее чутье. Это для урожденных Качальщиков воевать с закрытыми глазами - норма, а для Клинка из городских - означает пребывать в неослабном напряжении, на грани нервного срыва. Артур замер, разглядывая острые конечности врага.

"Бери силу у покоренных сердец…"

Кто же из монахов это произнес? Или Прохор так напутствовал? Забылось, а теперь всплыло? Бери силу…

Он нагнулся и осторожно разогнул переднюю лапу богомола. Затем прицелился, в два удара перебил второй сустав и отделил от голени волосатую лапу. Теперь у него появилось новое оружие, легкое и крепкое; только непонятно, как всё это одновременно нести… Нет, подумал он, одновременно нести невозможно. Если трактовать слова монахов об оружии буквально, то следует бросить лом и взять эти клинки.

И Коваль выломал из второй лапы еще одну пилу. Он мог легко унести их в одном кулаке. Во всяком случае, клинками драться было гораздо привычнее.

"Ямы нет. Слой бетона, ниже арматура в полметра толщиной и базальтовая плита… Что это может означать? Провал операции? Или, напротив, миссия выполнена? Портал закрылся, уровень пройден? Чушь какая-то… Как же чертовы монахи это делают?.."

Теперь появилась возможность заняться детьми. Слава Богу, девчонка была жива, на щиколотке прощупывался пульс. Артур подхватил факел и приложил к веревке на ногах пленницы. Чертова пенька тлела слишком медленно; Артур обхватил девушку свободной рукой за талию и попытался приподнять. Она мычала и извивалась, наверное, ей слегка подпалило кожу на ноге. Мальчишка куда-то подевался. Артур решил, что тот внял совету и выбрался в окно.

Президент сосредоточился. Поблизости перемещалось нечто злобное, но нападать пока не решалось. Артур никак не мог определить направление и расстояние до новой опасности. Если он сейчас спасет девицу, придется брать ее с собой. Это здорово осложнит ему жизнь; наверняка, девчонка в шоке и станет крайне нежелательной обузой. Но оставить ее висеть он тоже не мог…

Коваль отложил факел и перехватил костяную саблю поудобнее. Если пилить веревку осторожно, есть шанс сохранить девочке ноги. Он обхватил ее тонкие коленки, и тут остатки одежды сползли девушке на живот. Коваль поневоле скосил глаза и замешкался.

Что-то было неправильно. Его посетило нехорошее предчувствие. Он видел ее голенькую безволосую промежность, ее тощую задницу, но обратил внимание, как бьется жилка на стянутой веревкой щиколотке. Жилка билась слишком ровно, вот в чем дело. Девчонка находилась в сознании, ждала неминуемой смерти - и оставалась на редкость спокойной.

Слишком спокойной для жертвы.

Коваль отпустил ее ноги, отодвинулся на метр и моментально ощутил, как спадает волна наваждения. Он видел биение пульса, но не слышал, как стучит сердце девочки. Его втянули в спектакль и принудили играть заглавную роль!

– Тупой Ляо! - произнес тонкий ребячий голосок за спиной. - Тупой и неповоротливый! Я всегда говорил, что его затопчет любой школяр…

У Артура похолодела спина.

Он неспешно повернул голову, уже зная, что совершил очередную ошибку. Он оставил без присмотра слабенького китайского мальчика. Смуглого пацаненка, который так трогательно тянул к спасителю израненные ручки. Он слишком увлекся замечательной девочкой, предназначенной в пищу мерзким кровопийцам.

"Красота порой страшнее уродства…"

Настоятели честно предостерегали кандидата, но он не сумел расшифровать их советы.

Коваль даже не сразу осознал, кто к нему обратился на русском языке. Он глядел на то, во что превратилась несчастная пленница. Прекрасной китаянки больше не было: вместо нее висел празднично наряженный скелет. Скелет принадлежал девочке-подростку или очень щуплой женщине. К бедренным костям крепилась балетная пачка, а на косточки плюсны были натянуты крошечные пуанты. То, что Артур принял ранее за веревочные путы, обернулось ржавыми ножными кандалами. С ключиц свисали несколько тонких нитей с искусственными цветами, а к перевернутому темечку был приклеен венок.

Скелет висел здесь очень давно. Коваль вспомнил, как обнимал девчонку за талию, пытаясь снять с крюка. Ее тело было холодным, но вполне осязаемым. Выходит, он обнимал привидение, и всё, чему учили его Качальщики, оказалось позабыто! Опытный Клинок не сумел противостоять колдовскому наваждению…

"А где же второй, где мальчишка?!."

– До-о-брый, ми-и-ирный человек! - с явной издевкой произнес всё тот же детский голос из мрака. - Жа-а-лкая, д-о-обрая душонка, хе-хе!!

Темный силуэт заслонил поток лунного света, льющийся из оконца. Мальчик был там. Он сидел в проеме окна возле решетки, отрезая Артуру путь к бегству. Маленький китаец держал хлипкими ручонками бедро убитого богомола, как держат шашлык, и искал, куда бы вонзить зубы.

Коваль поднял факел и покрепче перехватил костяную саблю. Он проглядел главного врага. То, что он принял за детские руки, оказалось совсем не руками, а мальчик никогда не был человеческим детенышем.

Скорее всего, у Второго Сердца вообще не было детства.

10. ЖАЛКАЯ ДУШОНКА

"Минь услышит дрожь твоей души…"

Последние полчаса Коваль перестал следить за компасом. Чувство времени ему пока не изменило, на остальные свои способности он уже мало полагался. Он помнил, как приподнял повыше факел, отвел взгляд на краткий миг, а когда сморгнул, призрак исчез. Вместе с призраком исчезло окно. Круглая дыра наружу растворилась не сразу. Словно дразня человека, она начала медленно зарастать по краям, пока не превратилась в дырку размером с кулак, а затем и вовсе сузилась до размера иголочки. И воевать стало не с кем, и отступать некуда.

Только один путь - налево и вниз, в вонючую сырую темноту.

Довольно долго Артур ждал, уверенный, что тварь вернется. Понадобилось время, чтобы сердце застучало ровнее и прорезалось ночное зрение. Он никогда не попадал в подобную заваруху, даже когда дрался с Озерниками. Друзья Бердера умели вытворять штуки и похлеще, но оставались существами из плоти и крови.

Затем он шел, считал шаги и привычно наносил костяной саблей зарубки на ржавых скобах и косяках. Поворотам и залам не было числа, но Артуру надоело всякий раз задумываться, куда свернуть. Он убедил себя, что устроители аттракциона сами позаботятся о его будущем.

Иногда Артуру казалось, что сзади доносится звук дыхания. Он замирал, прижавшись к стене, но слышал только стук собственного сердца. Иногда поблизости раздавались знакомая беготня и шепот: мелкие по местным меркам насекомые шустро пробирались по своим норам. Артур спустился очень глубоко, хотя что-то подсказывало ему, что до основания горы он еще не добрался.

Однажды он вышел на железнодорожные пути и долго брел по ним, пока не уткнулся в разбитую цистерну. Содержимое из пыльной цистерны давно вылилось, а внутри поселилось семейство летучих мышей. Видимо, на этом отрезке тоннеля прорвался плывун - бетонные кольца разошлись, и путь преграждали горы песка. Артур решил было, что уперся в тупик и теперь придется отступать, но тут заметил лесенку и дверцу под самым потолком.

Неведомая рука вела его дальше.

Иногда Коваль задавался вопросом, не ослышался ли он насчет проводника. Но Председатель Ло внятно заявил во время чаепития в шатре, что монахи непременно дадут попутчика. Только попутчик у каждого свой, хитро добавил политикан. Коваль тогда не придал его словам серьезного значения. Сейчас он отдал бы что угодно за любого попутчика, лишь бы тот объяснил, как отсюда выйти.

Лестница вывела его в станочный цех. Здесь Артур сделал несколько открытий. На каучуковых подушках вокруг замшелых электродвигателей расплодились цветные плесени и лишайники. По ржавым станинам с потолка стекала вода, а на резиновом полу образовались целые озера. У любого технаря разгорелись бы глаза при виде такого богатства. Один ряд занимали фрезерные станки, дальше размещались токарные, сверлильные и гильотины самых разных модификаций. Встретились даже зуборезный станок и несколько сложных карусельных агрегатов с компьютерным управлением. Воздух в помещении был спертым, но чрезвычайно холодным. На деревянных ящиках разрослись круглые розовые грибы. Они едва заметно светились, но Ковалю и это освещение показалось роскошью.

Здесь он наткнулся на голого человека, не дошедшего до выхода из лабиринта. Парень так и не стал послушником, хотя отчаянно боролся за свою мечту. Он висел, насаженный животом на острую металлическую рейку, торчащую из-под кожуха электродвигателя, и сжимал в руках сломанную пилу богомола. Кандидат в послушники успешно покорил Первое Сердце, но не выдержал встречи с Минь. Судя по состоянию трупа, мужчина провисел здесь не больше недели.

"Интересно, а этот ради чего рисковал жизнью? Тоже хотел подчинить драконов или собирался до гроба служить Ордену?"

Налицо несправедливость. Молодой, полный сил мальчишка погиб по прихоти настоятелей, придумавших сотню лет назад изуверский обряд, в то время как он, жадный старый чужеземец, возможно что и выживет, и получит награду… Еще он подумал, что так и не выяснил, за каким интересом сюда спускались Бердер и Прохор. Неужели просто пощекотать нервы? Когда Коваль спросил об этом, учитель ловко ушел от ответа.

Артур осмотрел мертвеца, но не заметил на раздувшемся теле следов борьбы. Складывалось впечатление, что парнишка забрался на кожух статора и сам прыгнул животом на ржавое острие.

Еще одного претендента в члены Ордена Артур нашел этажом ниже, в картинной галерее. На самом деле, это была часть командного поста, круглый зал с пультами на стенах и рядом потрескавшихся кожаных кресел. В одном из кресел напротив мертвого экрана сидел военный чин в фуражке и с орденскими планками на кителе. Пистолет, из которого офицер застрелился, валялся тут же. Возле самоубийцы лежала верхняя половина голого китайца. Нижнюю часть торса и ноги Артур разыскал чуть позже. Неисправимый шутник, обитавший в здешних краях, заботливо усадил их в кресло, в самом центре зала.

Этот несостоявшийся послушник погиб не менее года назад. Артур решил, что если выберется, то первым делом спросит у монахов, сохранился ли в Китае обычай похорон.

Судя по количеству сидений, боевой расчет поста состоял из восьми человек, однако генерал в фуражке был единственным, кто не покинул рубку. Светящихся грибов стало еще больше, но Коваль всё равно не сумел бы по положению кнопок и рубильников определить, произошел ли запуск ракет. На возвышении в центре зала стояло прозрачное стекло с координатной сеткой. А вокруг валялись сотни картин. Некоторые холсты неплохо сохранились, но большинство сожрала плесень. Оставалось только гадать, кому пришла в голову идея эвакуировать сюда художественный музей.

В следующем помещении Артур наткнулся на место массовых расстрелов. Факел почти не давал света, но зрение напрягать не приходилось: в сырых углах гнездились колонии светящихся грибов. Их становилось всё больше и больше; розоватые округлые шляпки сливались в сплошной ковер, слабо пульсируя во мраке.

Здесь Артур снова ощутил враждебное присутствие. Кроме враждебности, он заметил нечто вроде азарта. Второе Сердце по имени Минь наблюдало за ним и ждало возможности напасть.

Когда-то в грибном царстве располагалась казарма. Словно противотанковые ежи, ощетинились ножками десятки двухъярусных коек. Койки были свалены в кучу, образуя баррикаду напротив трех распахнутых настежь дверей. Очевидно, двери вынесло взрывной волной вместе с массивными стальными косяками и кусками кирпичной стенки. Дальше, за грудой кроватей, стояли два десятка школьных парт с откидными крышками. Между партами в шахматном порядке тянулись к потолку железные колонны. Плиточный пол густым слоем покрывала осыпавшаяся штукатурка. На потолке, под штукатуркой, обнажились почерневшие деревянные балки, также покрытые гирляндами фосфоресцирующих грибов. Коваль задумался о том, какая же порода дерева способна выдержать столько лет почти без порчи. Он провел ладонью по одному из столбов и наткнулся на шишечки заклепок. Это открытие показалось президенту необычайно важным. Не может быть, чтобы строители атомного щита использовали дерево и клепку; очевидно, эти пещеры были продолблены задолго до открытия ядерного синтеза…

На дальней стене висели в ряд грифельные доски. Здесь могли одновременно сдавать экзамен четыре, а то и шесть человек. Кое-где даже сохранились следы надписей мелом. На уровне груди доски превратились в решето, сплошь покрытое бурыми потеками. Из досок торчали кончики расплющенных пуль. Связанных заключенных приводили в класс, ставили спиной к доске, как школьников перед экзаменом, расстреливали, а затем крючьями оттаскивали в сторону, чтобы дать место следующим.

"А может, они школьников и убивали?.."

Организаторы расстрелов далее не потрудились вынести трупы. Их просто сметали в соседнее помещение, похожее на предбанник. Здесь, среди отделанных кафелем кабинок, вперемешку валялись груды костей, обрывки обмундирования, набойки от сапог и позеленевшие медные пуговицы. Видимо, кровавый трибунал заседал не одну неделю. Артур обнаружил чистую доску с пришпиленными к ней листками. На ссохшихся коричневых бумажках проступали строчки с пронумерованными иероглифами, зачеркнутыми крестиками. Если палачи таким образом отмечали имена своих жертв, то их тут были тысячи…

А в душевой Коваль наткнулся на широкий президиум, где и заседал революционный трибунал. О славной вехе в истории китайского народа красноречиво напоминал портрет Мао. Великий кормчий был изображен во весь рост, в военном френче, с горделиво поднятой ладонью. Он сосредоточенно щурился в туманную даль, а вокруг мудрого лба вождя разгоралось сияние. Наверное, художник поймал Кормчего в момент, когда тот в очередной раз обратил свой проницательный взор на запад, в поисках заплутавшего призрака новой эры. Трехметровое полотно изрядно пострадало от времени и пуль, но личность вождя не утратила былого величия.

Слева и справа от портрета висели дырявые полотнища с грубо намалеванными лозунгами. Под картиной стоял полукруглый стол, укрытый истлевшей пурпурной тканью. Железные стулья и скамейки громоздились в полном беспорядке, между ними валялись останки последних членов Трибунала. Наверное, тут они и приняли последний бой.

"Так всегда происходит, - подумал Артур. - История ничему не учит членов всяческих трибуналов. Они энергично выносят свои постановления, а затем сами получают пулю в затылок…"

Два мертвеца в истлевшей форме цвета хаки лежали прямо на скатерти, обнявшись. Один из трупов принадлежал женщине. На ее шейных позвонках сохранилась золотая цепочка. В кулаке женщина сжимала шприц.

Американская вакцина…

Итак, он снова с этим столкнулся. Даже здесь, в китайском захолустье, его коснулось дыхание Большой смерти. Казарму соорудили в горах очень давно, но последние посетители этой школы знали Мао только по его трудам и портрету. Вероятно, здесь шла война между последними уцелевшими ракетчиками и теми, кто надеялся пересидеть Большую смерть в укрытии. А может быть, всё наоборот. Может быть, именно здесь начиналась история Храма и дрались первые приверженцы Ордена с пришлыми разбойниками.

Едва слышный шорох заставил Артура выставить перед собой пилы. Ему показалось, что портрет Председателя немного сдвинулся. Хотя в неверном свете, идущем от поганок, могло привидеться и не такое. Что-то пряталось за картиной, прислоненной к колонне между двумя душевыми кабинками. Коваль беззвучно шагнул в сторону и сунул саблю в щель.

Никого за картиной не оказалось, однако Клинок воспринимал пространство не только глазами. Какая-то чужеродная энергетика присутствовала в затхлом воздухе подземелья. Нечто неуловимое, вроде невидимой шаровой молнии. Артур приказывал себе успокоиться, но успокоиться никак не мог. Перед ним стояло лицо мальчика, который совсем не мальчик.

"Я сделал огромную глупость, позволив сочувствию руководить собой. А Минь идет на запах жалости. Он обозвал меня жалкой душонкой…"

Артур потянулся рассмотреть шприц и тут же заметил под столом еще один истлевший труп. Его как раз не хватало, чтобы окончательно запугать будущих послушников. Артур присел на корточки. В застоявшемся воздухе витал запах плесени и совсем чуть-чуть тянуло мелким теплокровным животным. Никакой серьезной опасности.

Пара спокойных секунд у него есть.

Можно остановиться и изучить повнимательнее.

"Кстати, как эта тварь выучила русский? Меня обозвали мирным человеком и любезно обратились на понятном языке, без всякого акцента…"

Артур присел и поднес факел к месту, где должна была находиться голова мертвеца. Увиденное ему совсем не понравилось. Лишь с большой натяжкой труп можно было назвать человеческим. У него имелись четыре конечности примерно одинаковой длины. Сейчас они были подогнуты и сложены под длинным узким туловищем, как лапки у мертвого таракана. Коваль саблей перевернул сухое тело. Вместо привычных кистей руки заканчивались трехпалыми ороговевшими захватами; указательный палец выглядел как заостренный крючок. Метровой длины веретенообразное тело покрывал потрескавшийся серый панцирь, а голову кто-то откусил. Она валялась здесь же, неподалеку, уставившись в потолок огромным фасеточным глазом, словно припорошенным пудрой. Место челюстей занимала пара волосатых жвал утыканных сотнями мелких треугольных зубок.

"Это такая же букашка, какой поужинал богомол…"

Даже в ходе беглого осмотра Артур понял, что голову гигантской моли не отрезали ножом или саблей, а именно отгрызли. Неизвестный хищник дважды сомкнул зубы, сначала отделив голову от туловища, а затем раскусив ее пополам. При этом хищник не позавтракал поверженным противником и даже не уволок за собой.

"Это не работа богомола. Возможно, тварь убивает из чистого удовольствия. Санитар леса, то есть, пардон, горы…"

– Минь! - писклявым голосом произнес кто-то с потолка, и президент моментально ослеп. Ему показалось, что сработала фотовспышка; на самом же деле, полыхнул факел, облитый свежим маслом.

Через долю секунды Артур очутился на столе, а еще мгновением позже перескочил на низкую стенку душевой кабины. Перед глазами еще плясали радужные пятна, но он стремился занять как можно более высокую позицию. Перекинув одну из пил в правую ладонь, Артур совершил полный круг отмашки, разгоняя невидимых противников. Затем пригнулся и перескочил на следующую стенку. Только после этого открыл глаза.

Огромный масляный факел полыхал посреди стола президиума. В качестве подставки была использована глазница одного из трупов. Под портретом Мао, на тонкой спинке резного кресла, сидел голенький китайский мальчик и приветливо улыбался. Мальчик сидел на корточках, балансируя на пятках. Между ног у него болтался пенис, по размерам больше подходящий взрослому коню. В одной руке ребенок держал конец тонкой проволоки, а в другой - остро наточенный стилет.

– Минь! - весело повторил ребенок и потянул за проволоку. - По-о-ожалей нас, жа-а-лкая душо-о-нка!

К спинке кресла проволокой была примотана обнаженная европейская женщина. Коваль готов был поклясться, что минуту назад там никого не было. Женщина вздрагивала всем телом, ее распущенные русые волосы закрывали склонившееся лицо. Пот градом катился по плечам. Проволока глубоко впилась в кожу, наискосок пересекала посиневшую грудь, а несколько петель внахлест обхватывали шею.

– Минь! - каркнул мальчишка и подмигнул президенту. Его рот распахнулся от уха до уха, как у плюшевой куклы из мультфильма, и сразу стали видны три ряда зубов, которые никак не могли в закрытом рту поместиться. - Мы-ы ее до-о-оста-ли, ми-и-рный человек!

Пацан снова дернул проволоку, голова женщины запрокинулась, и у Коваля потемнело в глазах. Он смотрел в заплаканное лицо жены. Китайчонок приложил острие стилета к щеке Нади и надавил.

Коваль видел, как из-под кожи побежали первые капли крови, как постепенно капли превратились в ручеек, как лезвие входило всё глубже, отслаивая мышцы от кости. Женщина хрипела, закатывая глаза. Проволока так глубоко вонзилась в кожу, что была уже не видна.

"Это всё неправда, не может быть! Надя с детьми в безопасности, в деревне. Только не поддаваться…"

А сам уже чувствовал, как напряглись ноги для прыжка. Такой подлости от монахов он не ожидал. А Минь жадно искал в глазах человека жалость. Его черные раскосые глазки внезапно начали расти, надорвали изнутри веки и выкатились из орбит. Два белых трепещущих шарика с маслинками зрачков повисли на смуглых щечках монстра. Потом зрачки развернулись в сторону Артура.

Ковалю показалось, что он уловил природу этого создания. Он так и не смог понять, кто перед ним, - мутант, пришелец или джинн из бутылки, но разгадать намерения чудовища оказалось несложно. Минь играл по правилам Храма.

Если бы Коваль снял с веревки девушку, оборотень напал бы на него еще тогда. Если он сейчас поверит, что монахи выкрали его жену, кинется ее спасать, исчадие ада убьет его одним ударом. Никакие сабли не помогут. Коваль как-то остро и сразу понял, что это милое дитя не возьмет ни сталь, ни боевые умения. Это сердце надлежало приручить, но совсем не так, как приручают сердца теплокровных.

Минь накрутил проволоку на руку. У него была трехпалая коричневая ладонь, и все три пальца продолжали расти на глазах, изгибаясь во все стороны, как змеиные хвосты. На милой физиономии расцвела простодушная улыбка, а на гладком детском лбу появилась поперечная морщинка. Его висящие на нервных окончаниях глаза взорвались и растеклись по скулам. Минь высунул из пасти сразу два языка и слизнул собственные глазные яблоки.

Женщина захрипела. Стилет вспорол ей щеку и вышел изо рта. Артура колотило. Он ничего не мог с собой поделать. Это было тело Нади. Перед ним мучили точную копию его супруги. Ее родинки, ее шрам от ожога, ее морщинки и запах пота. Так потеть могла лишь одна женщина на земле.

"А что если это правда, что если Карин подкупил монахов?.."

– Хо-о-чешь по-ла-а-коми-иться, ми-ирный человечек? Хо-очешь полакомиться ее де-те-енышем?

Артур очнулся, уже спрыгнув на стол, и обнаружил себя стоящим в метре от страшилища. Никто не мог знать, что Надя ван Гог беременна. Никто и не знал, кроме ее мужа. Они заранее договорились никому не говорить, чтобы не сглазить.

Сабля богомола застыла в сантиметре от шеи оборотня. Мальчишка залился звонким смехом. Сморщенные веки распахнулись, в них ворочались новые глаза. На сей раз они мало походили на человеческие. Зеленые, с ярко-желтым вертикальным зрачком. Пальцы на его ножках превратились в загнутые когти. Морщинка на лбу углубилась, стала трещиной и разошлась со звуком рвущегося брезента. Трещина становилась всё шире, потянула в стороны волосяной покров; из макушки призрака начала расти покрытая слизью шишка. Она тянулась, увеличивалась в размерах, пока не стала похожа на розовый бутон, а затем…

Затем из шишки начала формироваться еще одна голова.

Артур не мог отвести глаз. Словно незримая сила подталкивала его руку. Одного взмаха было достаточно, чтобы уничтожить гадину.

"Он только этого и ждет, провоцирует меня. Только не смотреть ей в лицо, это не Надя…"

Но не смотреть на женщину он не мог. Монстр ослабил удавку и тут же провел по животу своей жертвы стилетом. Его рука к этому моменту стала похожа на корягу, обросшую рыбьей чешуей, из крокодильей пасти брызнула желчь, а член поднялся и раскачивался, как багровая дубина. Минь ничем больше не напоминал ребенка.

Стилет оставил на левой груди женщины кровавую полосу.

– За-а-акусим ма-а-аленьким Ни-и-икиткой, ми-ирный че-е-ловек?

Коваль перестал дышать. Никто, кроме него и Нади, не мог знать имени будущего сына.

Неожиданно глаза женщины широко распахнулись. Ее распухшее синее горло сокращалось, пытаясь выдавить слова.

– Со-солнышко, кузнечик мой…

Коваль скорее прочел по ее губам, чем услышал. Когда им обоим было трудно, когда он терял всяческую опору, жена называла его кузнечиком…

Вторая голова Миня, вылупившаяся из макушки первой, почти сформировалась. Формой и размером она напоминала большую подгнившую грушу со срезанной кожурой. На безглазом личике пульсировали сосуды, толстогубый рот кривился в гнусной ухмылке. Задние конечности демона стали толще раза в три, живот и бока также раздулись и пульсировали в такт биению сердца.

"Сердце… У него есть сердце. И он растет… Если не убить его сейчас, потом будет поздно!"

С "главной" головы кожа слезала клочьями, во все стороны летели брызги дымящейся жижи, воздух наполнился невыносимым зловонием.

Такого омерзения Артур никогда не испытывал.

Сабля застыла в сантиметре от шеи уродца. Тот вытянул из верхней пасти змеиный язычок и с томным стоном облизал костяные зубья.

– Артур… - внятно позвала женщина. - Спаси меня…

"Решайся!" - сказал себе Коваль. Кожа на спине демона лопнула. С шелестящим звуком развернулись прозрачные крылья.

– Брось эту гиблую затею, - голосом Бердера посоветовала верхняя голова. - Забирай свою бабу и отправляйся гонять насекомых. Ты еще можешь их спасти, бабу и ребенка!

– Не тебе указывать, кого мне спасать! - ответил президент и с оттяжкой полоснул саблей.

У богомолов очень острые клинки. Голова женщины отделилась от тела с одного удара. Вторым ударом Коваль вспорол грудную клетку и чуть не захлебнулся в фонтане черной крови. Под оголившимися ребрами билось черное сердце.

– Не-е-ет!!! - на предельно высокой ноте заверещал демон.

– Ша, медуза! - сказал Артур и проткнул сердце костяной саблей.

В следующую секунду факел погас, и воцарилась тьма. А потом в темноте распахнулась узкая дверь, и на портрет Председателя хлынул поток лунного света.

В наступившей тишине кто-то захлопал в ладоши.

11. ЧЕТВЕРТАЯ ДОРОГА

– Стареешь, мил-человек! - скрипучим голоском произнес благодарный зритель. - Конфуз от блядства отличить не могешь, а всё туда же, командирить!

В глухой стене обнаружилась щель. Она расширялась, пока не оформилась в кривой дверной проем, забранный нелепой деревянной решеткой. Больше всего это походило на калитку в палисаднике. Артур бросил взгляд назад, уже понимая, что не найдет и следов давнишнего представления. Тем не менее, он испытал огромное облегчение от вида пустого запыленного кресла.

Ни капли крови, ни зловония. Подпалив истлевшую кумачовую скатерть, на столе догорал факел. Из трехметровой рамы на остатки цивилизации строго глядел Великий кормчий. На спинке кресла покачивалось что-то блестящее, похожее на половинку велосипедного колеса.

– Хе-хе! - вежливо откашлялись сзади. Коваль прыгнул в сторону, разворачиваясь в воздухе и на лету принимая боевую стойку. Он совершил непростительную ошибку, подпустив чужого так близко; он опять не почуял приближения человека! Ящерица или змея - еще туда-сюда, но никак не человек. Такого позора учитель Бердер не вынес бы…

В дверном проеме подпирал косяк бородатый гном в красном полушубке и деревянных туфлях с серебряными пряжками. Не карлик и неребенок, как сначала попытался убедить себя Коваль. Это был самый настоящий сказочный гном, ростом не больше сорока сантиметров, с крупной шишковатой головой и сморщенным личиком, вдобавок крайне недовольный. В левой ладони гном сжимал посошок, увенчанный светящимся рубином, а правой придерживал под мышкой толстую растрепанную книжку. На носу-картошке криво висели очки без оправы.

– Я тебя где-то видел, - сказал Коваль, лихорадочно соображая, какую же дозу наркоты ему подсыпали в самогон.

– Да я, мил-человек, кажный день об тебя глаза мозолил, - фыркнул гном. - Десять лет кряду. Кстати, ты долго намерен так торчать, враскоряку?

Коваль сместился вправо, чуть расслабил напружиненные мышцы. Только тут он заметил, что в аудитории стало гораздо светлее, хотя окон не прибавилось. Свет лился из двери, обволакивая фигуру маленького человечка, словно мерцающее пуховое одеяло. Вдруг запахло сеном, рекой и навозом.

– Я твой провожатый, - заявил гном, отставляя посох. Он снял очки, подышал на них, протер и снова водрузил на нос. - Ежли до зарезу нужно имя, кличь меня Иван. Коли тебе, мил-человек, еще не пропала охота опарышей накопать, советую шевелить батонами…

Не выпуская книгу, гном полез в брючный карман и выудил оттуда жилетный хронометр, размером с чайное блюдце. С деловым видом откинул крышку и нахмурился.

– До восхода, мил-человек, две минуты и сорок три секунды. Ежли щас не поспешать, в два счета накроет.

– Куда не поспешать? - выговорил, наконец, Артур.

– Дык на развилку, куды ж еще-то? - И Ваня предъявил собеседнику циферблат.

Там кружила всего одна, секундная, стрелка, да и та - в обратную сторону. Цифры имелись, но располагались в полном беспорядке. Так, за единицей сразу следовала пятерка, а дальше почему-то дробь, семнадцать с четвертью.

"Очередной сон, наваждение, нельзя принимать всерьез…"

– Ты говоришь по-русски? - спросил Коваль, чтобы выждать время и как-то настроиться на новые обстоятельства.

Сомнений не оставалось. В том мире, из которого пришел гном, начинался рассвет. В недрах заброшенного ракетного комплекса времен холодной войны всходило солнце, порывами налетал свежий ветерок и приносил с собой запахи деревни.

– А как с тобой говорить? - удивился Иван. - Ну, хошь, по-китайски покалякаем?

– Ты с каждым говоришь на его родном языке? - ахнул Коваль. - А ведь я тебя вспомнил!

Он действительно вспомнил, хотя это казалось невероятным. Прошло немыслимо много лет. Артура снарядили в первый класс, когда отцу привезли из Германии строгую и смешную куклу. Гнома водрузили на полку, прямо напротив письменного стола, за которым школьник Коваль десять лет подряд делал уроки. Артур даже вспомнил книгу, которую сунул отец лесному волшебнику под мышку. Это был "Малый энциклопедический словарь". Мама периодически обтирала лоснящиеся щеки куклы тряпочкой, стирала его одежку и даже натирала пряжки на загнутых кверху туфлях. Мама смеялась, что гном непременно поможет Артуру выучить экзаменационные билеты, надо его только вежливо попросить. Если вежливо попросить, убеждала мама, то он подскажет выход из любой тяжелой ситуации… "Куда же он потом девался? "

– У-у-у, не так уж всё запущено! - одобрительно подмигнул Иван и опять стал очень серьезным. - Вперед, заре навстречу! Зубочистку не забудь!

Проводник развернулся на каблуках и пропал из виду. Артуру ничего не оставалось, как последовать за ним. Но перед тем как покинуть душевую, он опять сменил оружие. Такого оружия президент еще не встречал. Вместо стилета, которым орудовал Минь, на спинке кресла висели два сваренных между собой в средней части полумесяца, рогами крест-накрест. Посреди каждого полумесяца, в самом толстом месте, была намотана толстая веревка. Получалось, что тяжелый центр идеально лежал в ладони, а к отточенным лезвиям было страшно прикоснуться.

– Забавная штукенция, - произнес из-за порога Иван. - Багуа. Парный кастет. Ежли глаз наметан, ни один басурман не устоит.

Ступив голой пяткой в сырую траву, Артур обернулся. Подсознательно он ожидал чего-то подобного, но всё-таки переход оказался слишком резким. Исчезла гора, испарились казармы перебивших друг друга революционеров. Позади тянулось деревянное одноэтажное строение. Барак, а скорее свинарник, покосившийся от старости, посреди поля изумительно зеленой травы. Вместо горной гряды - пасторальный лужок, окруженный холмами, и посреди него - источающий миазмы свинарник. В сторонке журчал ручей. Вместо глубокой ночи пришел восход, а поздняя осень обернулась летом. Крыша сарая была полна прорех, кривая калитка оказалась заперта на засов, а внутри хрюкали и пищали свиньи.

Свиней Коваль признал за настоящих. То есть это были не совсем обычные хрюшки, но очень похожие. Во всяком случае, они не проявляли никакой агрессии, только голод и тревогу. Животные чего-то боялись и мучились сильной жаждой.

Мягкая кудрявая мурава казалась нарисованной. Артур наклонился и провел рукой по шелковистым стебелькам. В такую травку хотелось свалиться спать. От калитки по полю уходила узкая тропка, терявшаяся в зарослях подсолнухов. Лес желтых головок окружал поляну со всех сторон, вздымался на три метра, загораживая обзор. На подсолнухах вместо листьев во множестве росли черные огурцы размером с крупные кабачки. Из дырочек в огурцах выглядывали червяки. Над головой синело самое обычное предрассветное небо, на востоке переходя к алым тонам.

Воздух показался Артуру поразительно вкусным, даже несмотря на близость скотного двора.

Он поспевал за провожатым по рыхлой глинистой земле. Тропка выглядела так, словно недавно прошел дождь. Порой под ногами чавкала рыхлая грязь и блестели лужи.

Артур напрягал мозг в поисках нового противника. Кто там должен быть следующим? Что-то насчет дрожи в ногах… Броде бы ноги пока не дрожали. Он встряхивал головой, принюхивался, стараясь погасить растущее раздражение. Он даже знал, отчего злится. Гнома Коваль совершенно не чувствовал. Он совершенно точно знал, что маленького человечка можно потрогать, рассмотреть или понюхать, но какой-то таинственный орган чувств упорно сигнализировал о том, что Ивана не существует. Существовал пригорок, на который они начали взбираться, вполне реальными казались чудовищные цветы, покрытые паутиной, с бившимися в агонии мошками…

– Это еще фигня, - не оборачиваясь, перепрыгивая мелкие лужи, заметил гном. - В южном Сычуане у них еще не то цветет. Поглядишь - закачаешься. Главное - ничо в рот не таскай! - И ощутимо кольнул Коваля посохом в лодыжку. - Поспевай, мил-человек, а то окочуришься тут…

– Почему я не слышу твоего сердца? - на бегу спросил Артур. - Ты ведь ненастоящий, да? Ты всего лишь призрак, ты вылез из моей памяти?

– Сам ты вылез, - огрызнулся Иван. - Провожатый я, а коль не по нраву, ступай себе, ищи другого!

Он проворно взбирался по склону, петляя между стволами подсолнухов. Некоторые цветы нельзя было обхватить и двумя руками. Президент уже начал понемногу уставать, а гном чувствовал себя прекрасно. Наконец последние черные огурцы и желтые шляпки остались позади, показался ровный открытый участок.

– Ты мне по нраву, - приноравливаясь к манере общения собеседника, ответил Коваль. - Просто я не чувствую, что ты живой. Если ты согласишься, что являешься плодом моих детских снов, мне станет гораздо легче.

– Сам ты плод, - каркнул гном. - А облегчиться могешь вона там, под кустиком. Тока сперва обозначься на развилке…

– А чего же ты раньше не пришел, провожатый? - не выдержал Артур.

– Так тебе, мил-человек, и без меня весело было! - резонно ответил Иван.

Артур увидел развилку и чуть не застонал от ярости. Он подумал, что к его приключениям приложил руку Прохор, обожавший сборники детских сказок. От замшелого камня разбегались три крепкие брусчатые дороги, тут же терявшиеся в желтых зарослях подсолнухов. На верхушке камня переступал лапками седой ворон, а у подножия валялся лошадиный череп. Артур ожидал, что ворон заговорит, но вместо птицы басом заговорил камень.

Или кто-то, спрятавшийся внутри камня.

– Опять русского привел?

– Кого ж я к тебе приведу? - недовольно пробурчал гном. - Они ж иначе не умеют, им развилку подавай!

"Не нужна мне никакая развилка", - подумал Коваль.

– Выбирай живее! - скомандовал гном. - Али читать разучился?

Надпись на камне была выполнена с грамматическими ошибками. Примерно так китайские производители стелек и будильников маркировали когда-то товары для засылки на постсоветский рынок. Артур трижды перечитал выбитую в граните тарабарщину, но так ничего и не выбрал.

– Со всех сторон гибель, - сказал он гному. - Ты проводник, ты и подскажи, куда направиться.

– Вот так завсегда! - надул губы Иван.

– А я что говорю? - сердито откликнулся камень. - С этими халявщиками каши не сваришь!

Первые лучи солнца пробились сквозь частокол подсолнухов. Одна за другой желтые головки поворачивались на восток. Где-то позади, в низине, недовольно хрюкали голодные свиньи.

– Тогда я остаюсь! - решился Коваль. - Про эту тропку ничего не сказано.

– Нельзя назад! - подскочил гном. - Эй, булыжник, скажи ему, что назад не положено!

Камень закашлялся басом. Ворон сипло каркнул и взлетел, роняя перья. Коваль проводил его взглядом. Снизу ворон оказался похожим на фазана; он суетливо махал крыльями и шевелил оранжевым хвостом. На розовом небосклоне упорно подмигивала последняя звезда.

– Валить надо отседова! - закричал Иван, поглубже натягивая шапку. - Давай, мил-человек, дурью не майся!

Коваль повернулся и зашагал назад по извилистой тропке. По пути он взвешивал в ладони багуа и прикидывал, не дал ли маху, совершив столь глупый обмен.

Камень у развилки произнес длинную фразу на китайском.

– Сам ты мудак и сын плешивой обезьяны! - сказал камню гном Иван и припустил за Ковалем.

– Хальт! - завопил вдогонку гном. - Тебе мама велела меня слушаться!

– Не слушаться, а советоваться.

– Так советуйся - или прогони меня.

– Я уже посоветовался и решил тебя не прогонять.

– Цурюк к развилке! Там три прекрасные ровные дороги!

– На левой обещана смерть от ядовитого укуса… - Артур уже различал впереди крышу свинарника.

– Зато, ежели покоришь змеиную матку, все ее детки и сестры будут подчиняться тебе.

– Делать больше нечего, как с гадюками дружить! - нервно рассмеялся Артур.

"Что же выбрал тут Бердер?.."

– Тада прямо могешь! - не отставал Иван. - Одолей осьминога, и все твари морские - твои!

– Враки! - Артур навалился на щеколду; кособокая дверь свинарника распахнулась с протяжным скрипом. - Я к морепродуктам отношусь прохладно, это во-первых. А во-вторых, я плохо плаваю, а осьминог будет убивать меня под водой.

Коваль перехватил багуа в правую руку и шагнул через высокий порог. Порог выглядел даже чересчур высоким, словно строители боялись наводнений. По обе стороны от прохода тянулись стойла, огороженные крепкими бревнами. Каменный пол в центральном проходе устилали сухие головки подсолнухов. Через узкие окошки у самого потолка проникало слишком мало света, чтобы как следует разглядеть животных. В душном вонючем сумраке кружились пыль и частицы шелухи. Артуру показалось странным, что полуживое здание стоит на таком крепком фундаменте. Он обошел пыхтевшего гнома и снова вернулся на порог.

Фундамент состоял из булыжника в три слоя, затем шел кирпич, и всё было щедро залито цементным раствором.

– По третьей дорожке… - щурясь на восток, безнадежно заладил гном.

От президента не укрылось, что Иван, с такой брезгливостью воротивший нос от запаха навоза, забрался внутрь сарая и отошел как можно дальше от калитки.

– Исключено! - Коваль уселся на верхней ступеньке лестницы, лицом наружу, и опустил голые пятки в грязь. - Восточное направление меня интересует менее всего. Там поджидают весьма подозрительные духи дерева, которые почти наверняка вытрясут из меня душу.

– Кто сказками да песнями их усыпит, к тому духи лесные как к папашке родному приползать будут, - как пономарь, запричитал гном.

– Ага! - кивнул Артур. - У меня чингисы с ковбоями во где сидят, да война с турками на носу! Еще не хватало деревьям в отцы набиваться. Ты ведь знаешь, что я ищу. Если такой умный, скажи, где тут раздобыть Красных драконов?

– Я провожатый, а не телефонный справочник! - буркнул гном и тут же в сердцах сплюнул. - Тьфу, доннер-веттер, капут пришел! Дождемся, мил-человек; будем тут до ночи дерьмо нюхать!

"А что должно произойти ночью? И почему призрака так волнует запах?.."

Багровый полукруг солнца выполз над горизонтом, и тут Ковалю стало понятно, что это вовсе не настоящее солнце, а только картинка, хотя и необыкновенно искусно выполненная. Солнце было таким же ненастоящим, как и гном, которого он видел, но не чувствовал. Оказалось, что на это солнце Артур мог смотреть, не прищуриваясь и не моргая.

Он постарался отвлечься от полемики с хитрым книголюбом. Разгадка была где-то близко. Не может быть, чтобы поле, и хавроньи, и ручей…

Ручей!

Коваль привычно настроился на волну животных. Свиньи адски хотели пить, словно их неделю кормили соленой рыбой. Он поискал глазами и почти сразу обнаружил в проходе между загонами выдолбленное из дерева ведро. Подхватив тару, президент отправился к ручью. От ледяной воды заломило пальцы и начали кровоточить ссадины, нажитые в драке с богомолами. Артур сделал двадцать ходок, пока не наполнил деревянные желоба внутри каждой клети. Он ожидал смешков в спину, но Иван молчал.

Гном молчал, а следовательно, всё шло по плану. Коваль не мог объяснить, откуда у него такая убежденность, но раз встретилась пресловутая развилка, стало быть, и встречным персонажам надо помогать. Глядишь, какой профит и выгорит…

Он вернул ведро на место и остановился в задумчивости, обозревая прочий немудреный инвентарь. В уголке стояли грабли, широкая лопата и ящик со свежей сухой соломой. Артур скосил глаза на гнома. Тот оставался холоден, как арктический лед. Всё, что хотел, Иван уже сказал.

– Дерьмо, говоришь, нюхать? - уточнил Артур. - Мне тоже кажется, что пора убраться!

И впрягся в самую унылую в своей жизни работу. Кастет ему здорово мешал, но Коваль не отваживался его положить. Свиней он не боялся. Под взглядом Клинка хрюшки послушно перебирались в соседние клети и терпеливо ждали, пока закончится уборка. Артур поочередно махал лопатой и граблями, стараясь дышать через нос. Не прошло и часа, как он извалялся с ног до головы. Пот лил с него в три ручья, вдобавок на нос норовили усесться противные жирные слепни.

В какой-то момент гном, индифферентно следивший за движением светила, вдруг предложил:

– Кастет могешь отчепить. Никто не стырит.

– Что? Что ты сказал?! - не поверил Артур. Сердце екнуло и забилось быстрее.

– Говорю, мил-человек, двумя руками сподручней!

И гном демонстративно отвернулся.

Артур мысленно трижды прокричал: "Ура!" Он действовал правильно…

За ящиком с соломой он обнаружил корявое подобие тележки, корыто с колесиком, и принял решение удобрить ближайшую рощу подсолнухов. Судя по их внешнему виду, желтым уродам уже ничто не могло повредить.

Когда всё было закончено, заныла каждая клеточка тела. Разгребать дерьмо оказалось тяжелее, чем воевать с насекомыми и терпеть издевательства подземной нежити. Словно все сговорились против него: грабли постоянно застревали, лопата гнулась, а тачка норовила перевернуться…

После того как Артур раскидал солому, убрал инвентарь и собрался к ручью искупаться, Иван неожиданно преградил ему дорогу.

– После закаляться будешь… Вишь, как поливает! - И загадочно кивнул на косматый солнечный диск.

– Упырь ты, а не проводник! - в сердцах воскликнул Артур. - Памятью моей питаешься. Ты хоть знаешь, что такое закаливание и как выглядит телефонный справочник?! Я до ночи в таком виде ждать не намерен… - Он обернулся и сразу же понял, что нашел четвертую дорогу.

12. В ГОСТЯХ У СЫТОЙ КОРОЛЕВЫ

Дорога никуда не исчезала, она была тут всё время. Просто она ждала того, кто ее заметит. Ждала того, кто сумеет по ней пройти. Следовало раньше пошевелить мозгами и применить чуточку смекалки, которой у Артура не осталось. После общения с двухголовым ребеночком голова соображала неважно.

Скользкая тропка спускалась с холма от самой развилки, упиралась в дверь свинарника, продолжалась в загаженном коридорчике и убегала вдаль через вторую дверь с противоположной стороны. Минуту назад, когда Артур подметал, второго выхода не существовало. В торце здания только что была сплошная бревенчатая стена. Мало того, Артур дважды обходил свинарник кругом и со всех сторон видел лишь ковер изумрудной травки. А дальше лужок был охвачен плотным частоколом непроходимых зарослей. Он честно сделал попытку пройтись вдоль границы подсолнухов и убедился, что без топора между стеблями не продраться.

Он спустился к ручью и окатился ледяной водой. Уже когда возвращался к порогу, кольнуло тревожное предчувствие. Возможно, Иван боялся не солнечного света, а чего-то совсем другого, но не хотел или не имел права сказать прямо. Артур уселся обсохнуть на верхней ступеньке лесенки, опустив босые пятки в траву. Второй выход никуда не исчез, с той стороны виднелась такая же тропинка, упиравшаяся в склон холма.

Раньше ее не было, теперь появилась, делов-то…

Итак, он угадал, набрал нужную комбинацию, если так можно назвать четыре часа каторжной работы. Поросята радостно гадили в свежую подстилку, гном ухмылялся.

– Пошли! - сказал президент, встал и тут же плюхнулся назад от острой боли в левой ноге.

Президенту чертовски повезло, что он сидел на пороге. Еле сдерживая стон, он поджал обе ноги и быстро осмотрел стопу. Он ожидал увидеть крупное насекомое или гвоздь, но заметил на щиколотке лишь два маленьких пятнышка крови. Задубевшей коже стопы не страшны были никакие гвозди. На том месте, где секунду назад стояла его нога, распрямлялась трава и заполнялся водой след в мягкой глине. Еще в глине виднелась маленькая воронка с отверстием, словно орудовал муравьиный лев.

Что-то вылезло из грязи и дважды укусило его. Вот тебе и декорация! Не хватало нам скорпиона или тарантула под завязку! Ковалю вспомнились милые болотные паучки, напавшие на его караван во Франции. Если здешних свиней каменным фундаментом сберегали от выводка ахаров, то одному ему со стаей не справиться…

Боль прошла, но лодыжка онемела, а потом граница нечувствительной зоны расширилась. При всем желании Артур не успевал нейтрализовать яд, зараза распространялась слишком быстро. Спустя минуту Артур уже не ощущал левой ноги ниже колена. Он кое-как поднялся, опираясь о загородку стойла, и встретился взглядом со здоровенным черным хряком. Хряк вздохнул и повернулся к человеку задницей. Если он и умел разговаривать, то сегодня с утра находился явно не в духе.

Гном опять выбрал местечко почище, уселся по-турецки и увлеченно уставился в книгу. Он старательно изображал равнодушие и всячески давал понять, что до темноты не двинется с места. Впрочем, судя по тому, с какой скоростью перемещалось по небу здешнее солнце, вечер должен был наступить через пару часов.

Стиснув зубы, Артур доковылял до противоположного конца свинарника. Последние пять метров потребовали от него таких усилий, что он едва не растянулся в грязной соломе. Хотелось только одного - лечь и не вставать. Он дважды упал, пока добрался до двери. Распахнул ее и уселся на пороге, не рискуя уже опускать ноги на землю. Онемение добралось до середины бедра, и теперь он совершенно точно знал, что затронута вся нервная система. Он стал хуже слышать и с трудом поворачивал шею. Перед глазами плясали мушки, а каждый вдох давался с усилием.

"Только подохнуть здесь не хватает! Я его не послушал, поперся купаться…"

Коваль смотрел на тропу. Он испробовал несколько способов медитации, которым научился у Качальщиков. Сердце успокоилось, мозг работал четко, но без лекарственных трав нейтрализовать незнакомый яд было невозможно. Позади шелестел страницами Иван и попискивали поросята, требуя у матки молока.

"Мелкий засранец знал, что я попадусь…"

Внезапно Артуру показалось очень важным, что гном не оставил его. Пусть он был фантомом, как и проклятый Минь, он всего лишь играл свою роль.

"Он поведет и дальше, но не как обычный проводник. Он не показывает дорогу, если путник сам находит верный путь! Зато стоит сбиться, он начинает нести всякую чушь. Надо бы придумать, как правильно приказать…"

Но сформулировать правильный приказ у президента не получилось. Зато нашлись силы на очередное доброе дело. Он так долго пялился затуманенным взором на зеленый ковер травы, что не сразу заметил, насколько сильно отличается западный выход свинарника от восточного. Со стороны развилки в сарае была узкая дверца, только для человека, скотину же выводили на пастбище через широкую западную дверь. Там вместо лесенки с высокого порога к земле вел пологий скат. А слева и справа от порога начинались две крепкие изгороди. Они тянулись вдоль тропы и вместе с ней сворачивали на желтый холм. На холме подсолнухи расступались, образовалась просека, а грязная тропинка переходила в пологие каменные ступени.

Артур никак не мог сфокусировать зрение; зелень рябила и расплывалась, и вообще, ему казалось, что он смотрит в испорченную подзорную трубу. Что-то надо было сделать, пока не стало совсем плохо…

Он поднялся на четвереньки, чтобы дотянуться до щеколды ближайшего загона.

"Чжан услышит дрожь твоих ног…"

Три тощих подсвинка, радостно вереща и толкая друг друга, рванули в открывшуюся калитку. Артур даже не сумел увернуться, когда острое копытце задело рану на бедре. На глаза навернулись слезы. Он проморгался и сделал очередную попытку подняться.

– По одному надо, дурья башка! - сказал гном.

Он уже не читал книгу, а стоял рядом, теребя седую бородку. От гнома пахло топленым молоком и древесными стружками, на его лице застыло такое азартное выражение, будто он ожидал исхода боксерского поединка.

Свиньи вылетели на лужайку и припали к траве. Тропа с этой стороны свинарника была изрыта и истоптана. Видимо, загадочный пастух неоднократно гонял скот между изгородями.

Ковалю удалось выпрямиться на здоровой ноге. Подтянувшись на руках, он кое-как принял вертикальное положение. Сердце колотилось с перебоями, в ушах стоял звон. Он подумал, что в таком состоянии не совладал бы даже с Иваном, пожелай тот воспользоваться моментом для нападения.

Но гном не собирался кидаться в драку. Он нетерпеливо постукивал посошком, следил за поросятами и облизывал губы, словно предвкушая долгожданный десерт.

Поросята рылись в грязи, откапывали мелкие корешки и уходили всё дальше. Метров через пятьдесят тропинка вместе с заборчиками сворачивала в гору, каменные ступени терялись в желтых зарослях подсолнухов. Блеклое негреющее солнце стояло в зените. Целая армия блестящих навозных мух носилась над преющей землей.

"Пятьдесят метров, - подумал Коваль. - Дальше сухая глина, корни и камень. Пятьдесят метров открытой земли, где она слышит дрожь моих ног…"

Коваль выплюнул горькую слюну и ощутил едва заметное дрожание почвы.

Чжан поднималась.

Она поднималась к поверхности из глубины земли.

Почему-то он сразу отнес хищницу к женскому полу. Несмотря на пульсирующую боль в затылке, он очень верно ее почувствовал и сам удивился остроте восприятия.

…Чжан терпеливо дожидалась рассвета, но не потому, что любила солнце. Она привыкла, что с рассветом пища покидает свое каменное укрытие, сквозь которое невозможно пробиться. Ее интересовал животный белок, но дикие травоядные давно научились слышать ее приближение. Ночи они проводили на скалах, а кто умел - на деревьях, но днем им нужны были вода и трава. Не все животные годились в пищу, некоторых следовало опасаться. Их кровь могла оказаться ядовитой и отравить всю колонию. Крупные наземные хищники, обладавшие иммунитетом к яду Чжан, готовы были подраться за свои охотничьи угодья.

Хищники редко нападают друг на друга, и Чжан не являлась исключением. Огромная колония личинок, скопище нескольких тысяч насекомых, передвигалась глубоко под поверхностью почвы. Поднимаясь из глубины, она не брезговала падалью, составляя конкуренцию кладбищенским червям, нападала на больных грызунов и выпавших из гнезд птенцов. В колонии существовала строгая иерархия, без которой сложное сообщество не смогло бы выжить.

Наверху дежурили разведчики. Они постоянно несли тяжелые потери, их склевывали птицы, пожирали кроты и кабаны, и королеве приходилось ежедневно обновлять их ряды. Ощутив дрожание почвы, определив, съедобен ли объект, разведчики передавали данные солдатам, а те устремлялись к жертве с полными хоботками парализующего яда. Королева всегда точно знала, достаточно ли было яду, чтобы обездвижить жертву, но ее слабого разума не хватало на то, чтобы послать к источнику колебаний сразу сотню отравителей. Под прикрытием солдат двигался следующий живой слой, этих можно было назвать кладовщиками. Как только жертва падала и теряла способность к сопротивлению, тысячи кладовщиков поднимались на поверхность и принимались рвать ее на части. Они проглатывали пищу, но никто из них не смел начать переваривать свою долю. Кладовщики с набитыми желудочными мешками устремлялись вниз, а навстречу им уже спешило ядро колонии. В ядре суетились личинки-трутни, строители и няньки, окружавшие кокон королевы.

В рыхлой почве Чжан поднималась очень быстро и очень быстро собиралась в кулак. Ослабевшую овцу она могла обездвижить тремя укусами и сожрать за полчаса. На свинью либо корову уходили жизни десятка солдат и в три раза больше времени. Когда Чжан обедала, никто не смел тревожить ее покой, уж тем более никто не посягал на ее добычу. Кружившие в вышине хищные птицы делали вид, что ничего не замечают. Медведи, волки и зубастая мелюзга втягивали ноздрями запах крови, но, учуяв яд Чжан, торопливо убегали прочь.

Ее скудоумие поддерживало равновесие. Если бы одна из королев Чжан додумалась, как надо правильно убивать, очень скоро на земле не осталось бы никого, кроме ее подданных. Но в природе всё стремится к равновесию. Потому-то наземные хищники, которых погибло так много во времена Желтых дождей, уступили в пойменных лугах место колониям Чжан. Кто-то ведь должен регулировать число травоядных. Теперь, когда королевы, зародившиеся в сточных водах ракетного комплекса, набрали силу, как назло, снова пошла в рост популяция волков и прочих теплокровных хищников. Они всё чаще уводили у Чжан добычу.

Равновесие сохранялось.

Королева Чжан так не думала, она вообще ничего не думала, но последние годы ей всё тяжелее было поддерживать колонию. Это происходило потому, что монахи, раньше молившиеся на Чжан и нарочно оставлявшие божеству привязанную на болотистом лугу свинью, резко поумнели, а скотные дворы стали строить на каменистых пустошах. Они закладывали теперь крепкие фундаменты и не считали больше Чжан одним из божеств. Королева ничего этого не знала. Она даже не подозревала, что ее память состоит из памяти десятков королев. Она не умела отделять свою короткую жизнь от жизней предшественниц и чувствовала себя всегда единой и неделимой.

Она была рада, что обнаружила это сытное место. Здесь не надо было полночи караулить, когда на сырой берег выйдет напиться пугливая антилопа или когда неосторожно уснет в траве пьяный путешественник. Здесь люди с иероглифами на щеках позаботились о том, чтобы у Чжан всегда была пища. Они выгоняли скотину пастись на строго отведенном участке, на длинной узкой колее между фундаментом и воротами сада. Постепенно Чжан привыкла, что не следует забираться дальше границы сада на запад. Она привыкла, что свиньи гуляют по неширокому участку вдоль тропы, редко подходя к воротам сада. В саду земля тоже дрожала, там бродили и молились люди, выпалывали сорняки и поливали цветы, но охотиться там было нельзя.

Несколько раз Чжан пыталась нарушить запрет, но жестоко поплатилась. Она напала на послушников. За это люди вылили в землю керосин. Потеряв половину солдат и нянек, королева уяснила, что границу сада пересекать нельзя. Потом она обнаружила, что не может покинуть поляну, на которой стоит свинарник. Монахи высадили вокруг целый лес подсолнечника, запах корней которого убивал подданных не хуже, чем керосин. Корни этого подсолнечника забирались так глубоко, что проникали в твердые пласты, в которых Чжан не могла двигаться.

Она стала пленницей одного-единственного луга, но не могла пожаловаться на плохое обращение со стороны тюремщиков. Периодически ей подбрасывали свининки, иногда попадалась и человечина. Этих людей можно было кусать и кушать, потому что они были совсем не такие, как монахи. От них не пахло керосином. Люди появлялись из ниоткуда, затем уходили вверх, к развилке. Изредка находились такие, кто возвращался и пытался пересечь пространство между свинарником и воротами сада. Еще реже попадались те, кто успевал добежать.

За последние десять лет колония обновилась тысячи раз, и маленьким личинкам не дано было осмыслить длину человеческой жизни. Из трех десятков молодых мужчин, стремившихся стать послушниками, лишь шестеро возвратились сюда с развилки. Их не прельщала власть над гадами и духами леса, их интересовали Красные драконы. Эти шестеро были опытными и хитрыми воинами. Они догадались, что на развилке существует четвертая дорога, но мало кто сообразил, чем чреват путь по ней. Почти все они стремились к власти над летучими червями ради самой власти, ради богатства и почестей, хотя у костра Настоятелей говорили совсем иное. Эти шестеро были нетерпеливы и самонадеянны. Они не пожелали покормить скотину и сменить грязную подстилку, им было некогда. Их ждала слава и женщины.

Так они полагали, шагая по грязи к золотым воротам сада. Они уже видели сверкающие статуи на колоннах и крыши пагод, утонувших в цветущих деревьях. Они восторгались вечным летом, дивными запахами и говорили себе, что совсем скоро обретут такое же могущество, как монахи Ордена.

Пятеро, мечтавшие получить могущество и славу, пошли на корм Чжан. Выносливого воина нелегко убить одним укусом. Если бы у этих пятерых хватило мудрости вернуться назад и переждать короткий день в свинарнике, то за ночь яд бы рассосался. Но они упрямо ползли по грязи к золотым воротам.

Убедившись, что добыча ослаблена, Чжан посылала очередного солдата. Чжан никогда не дожидалась, пока у жертвы остановится сердце. Некоторые мужчины умирали не сразу. Они визжали и плакали, хотя и не чувствовали боли. Нелегко оставаться спокойным, когда тебя пожирают заживо. Один кричал особенно долго. Он принадлежал к роду воинов Шаолиня и обладал искусством замедлять сердце и останавливать кровь. Он долго готовился к посвящению, осваивал боевые искусства и древние трактаты. Он поклялся настоятелю своего храма, что раздобудет Красных драконов. На самом деле монахом двигало не стремление избавить окрестные земли от набегов врага, а желание возвыситься до сана Настоятеля. Как и другие, он ошибочно полагал, что Храм Девяти Сердец любит сильных и холодных рассудком. Он верил, что меткий глаз и крепкая рука решат все вопросы. Ему в голову не пришло накормить вонючих свиней и убрать за ними навоз.

Он слишком спешил получить драконов.

Невзирая на три укуса, он продолжал ползти, подтягиваясь на единственной сохранившей подвижность руке. У золотых ворот стояли монахи и послушники, они видели мучения кандидата, но никто не пришел ему на помощь.

Солдаты Чжан не могли укусить монаха еще раз, поскольку он потерял сознание, кладовщики уже начали свою работу, и королева отозвала уцелевших солдат назад. Но потом человек очнулся и пополз.

Монах сумел добраться до нижней ступени ворот. Поскольку он полз на левом боку, то к этому моменту у него уже не было левой ноги, левой руки ниже локтя, а тропа стала красной от крови.

В последнем усилии он приподнял голову, и садовники увидели наполовину голый череп.

Когда Чжан закончила свой завтрак, один из послушников спустился с крыльца, подобрал багуа и с поклоном передал его Двуликому Настоятелю Гоа.

Из шестерых только один человек сделал всё правильно, достигнув ограды сада. Это произошло давно, указанный человек не стремился покинуть Орден. Он родился в Храме и стал послушником в одиннадцать лет. Затем он стал монахом, пройдя все ступени посвящения. Если бы Чжан обладала способностью сравнивать, она бы заметила некоторое сходство. Тот человек, занимавший сейчас должность Настоятеля, был чем-то похож на сегодняшнего гостя. Внешне они были очень разными, но Чжан не пользовалась глазами. Она чувствовала в обоих силу, оттого долго не решалась напасть. Как любой хищник, она была предназначена для истребления слабых и больных. Человек, которого братия называла Двуликий Гоа, родился с чудовищными отклонениями, но уродство делало его еще более упорным и стойким.

Тот, кто пришел сегодня, еще меньше походил на больную овечку.

Этот долго бродил вниз и вверх по горе и катал впереди себя тачку, но Чжан не привыкла нападать так рано. К тому же вчера прошел сильный ливень, и колония стремилась уйти поглубже. Личинки-солдаты спокойно переносили влагу, но становились беспомощны в бурных потоках воды. Потом разведчики донесли, что глупый человек угомонился. Его укусили, но человек, как назло, не упал на траву, а сумел укрыться на камнях.

Если бы Чжан умела испытывать досаду, она бы выругалась. Но единственным чувством, двигавшим колонией уже много лет, был голод. Чжан пустила еще несколько солдат, но человек так и не появился. Зато со стороны сада отворилась калитка, и выбежали на пастбище свиньи.

Разведчики растерялись. Они наперебой кинулись докладывать о нескольких возникших целях. Королева заметалась, не в силах разорвать ядро. Наконец, солдаты обездвижили самого хилого подсвинка, и начался долгожданный пир. Почуяв кровь, бестолковые животные принялись метаться вдоль заборов. Они норовили вернуться в свои домики, но человек не впустил их обратно. Ушло много времени, прежде чем слугам королевы удалось уложить двух оставшихся поросят. К тому моменту, когда от них осталось лишь несколько костей и обрывки шерсти, человек выгнал на луг еще двоих свиней.

Чжан была сыта, но инстинкт заставлял ее продолжать охоту. Кладовщики и солдаты еле шевелились, набив брюшки до отказа. Даже разведчики, которым обычно доставались самые крохи, и те обожрались, потеряв всякую способность к охоте. Теперь Чжан хотела спать и собиралась уйти на несколько метров в глубину, чтобы королева могла отложить в брюшки нянек новые яйца.

Разведчики сообщили, что на лугу появилось еще одно животное. Инстинкт хищника кричал, что надо атаковать, но сил на атаку уже не осталось. Впервые в истории колонии Чжан не сумела доесть свой завтрак. Это тоже было неправильно, потому что другой инстинкт призывал оставить место трапезы в чистоте. А потом на тропе показался человек. В нем сохранялось достаточно яда, а на коже не было ни капли керосина. Человек был легкой добычей, он с трудом передвигался, волоча за собой парализованную ногу. Чжан слышала дрожание почвы, но ничего не могла поделать.

Человек доковылял до подножия холма и стал для нее недосягаем. Он долго лежал на камнях, а затем поднялся и, покачиваясь, пошел в гору. Когда подсолнухи развернулись на запад, упрямец достиг золотых ворот сада.

Там его ждал двуликий Настоятель Гоа.

13. ЗОЛОТЫЕ ВОРОТА ГОА

– Ба, знакомые все лица! - сказал Артур, не очень надеясь, что его поймут. Он не знал, имеет ли смысл здороваться второй раз, но на всякий случай поклонился.

Перед ним на клумбе сидел тот самый длиннорукий мутант в зеленой юбке, с двумя золотыми масками на голове, что угощал кандидата жареной лисицей. Мутант приподнял одну клешню и щелкнул пальцами. Из кустов выпорхнул послушник в синем балахоне и поставил перед Ковалем чашку с дурно пахнущим отваром. Двуликий мяукнул и дважды кивнул. Заходящее солнце, вспыхнув, отразилось от его золоченого лба. Артур, не дожидаясь приглашения, присел напротив. Он предпринял безнадежную попытку отыскать взглядом проводника, но коварный гном куда-то подевался.

Двуликий произнес длинную фразу и хихикнул, указывая на чашку. Коваль прикинул, что хуже уже не будет, и сделал три больших глотка. Оказалось даже приятнее, чем он мог предположить, и эффект превзошел все ожидания. Дышать стало легче, восстановилась прежняя острота зрения, к ноге постепенно начала возвращаться чувствительность.

Он осторожно осмотрелся. Пейзаж сменился так, словно Артур угодил из одной сказки в другую. За спиной поднимались изящные золоченые столбики с перекрытием, стилизованным под черепичную крышу пагоды. В проеме ворот позвякивали колокольцы и качались бумажные фонари. Сад огибала высокая ограда из плотно пригнанных стволов бамбука. Песчаные и гравийные дорожки затейливо изгибались среди пышных цветочных клумб. Фигурно остриженные деревца и кустарники изображали животных. По дорожкам, среди белого песка, были выложены правильные узоры из цветных камешков. Воздух еле заметно дрожал от испарений; над цветником струились насыщенные ароматы, как в закрытой оранжерее. Наверное, тут благоухало не меньше сотни сортов роз. Сквозь дымок курильниц Артур видел ажурные беседки, сплошь увитые розовыми побегами. За роскошными кустами угадывались еще одни ворота, намного выше тех, через которые он заполз.

"Да, заполз, как раздавленная жаба…"

Он совершенно не чувствовал себя способным драться с кем бы то ни было. Но, судя по всему, очень скоро придется воспользоваться подарочком Минь.

Его окружало не менее пяти человек. На сей раз, слава Создателю, это были самые обычные люди. Они дышали, они производили шум, ступая босыми ногами по траве, они сглатывали слюну, предвкушая охоту.

Улыбающаяся маска еще раз церемонно кивнула. Затем Двуликий закинул бесконечную руку за спину, пошуровал там и извлек на свет высокий бронзовый кувшин с крышкой. Он поставил кувшин на гравийную дорожку и выдал очередную порцию мяукающих звуков. Всем своим видом он выражал уважение и сочувствие несчастному виду гостя.

Кувшин Артуру сразу не понравился. Еще меньше понравился, чем пятеро мужчин, что прятались за оградой и клумбами. Следовало отметить, что прятались они превосходно. Артур подумал, что даже будь у него с собой метательные ножи, он бы вряд ли попал хоть в кого-нибудь. Он совсем позабыл, что находится в гостях у Хранителей.

Двуликий свистнул. Мальчишка в синем балахоне церемонно поклонился хозяину и принялся сдирать ножом крышку с кувшина. Крышка была залита чем-то густым, вроде смолы или сургуча. Мальчишка зажал сосуд между коленями, просунув лезвие в щель.

Краем глаза Коваль уловил полуголую фигуру, промелькнувшую между кустами. Еще один человек полз вдоль ограды, скрываясь за фигурным парапетом. Артур уже чувствовал пальцы стопы и мог бы, наверное, постоять за себя. Он вылил в рот остатки жидкости. Варево сильно смахивало на рябиновую настойку с отчетливым привкусом резины. Чувствительность в ноге почти восстановилась, зато заболели все прежние царапины.

– Почтенный Настоятель Гоа предлагает тебе оспорить право на содержимое сосуда. Настоятель проявляет уважение к упорству и доброте, поэтому тебя не убили сразу, пока ты был болен.

Артур не сразу понял, откуда доносится голос, но потом поднял глаза вверх и увидел знакомое личико бурята. Толмач непринужденно сидел на корточках на самом верху ворот и перекидывал из руки в руку садовые грабли. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не совсем обычные грабли. Длина зубьев достигала пятнадцати сантиметров, и все они были заточены, как кинжалы.

Из-за кустика слева бесшумно выступил лысый широкоплечий мужик с толстым багром. На одном конце багра поблескивало широкое изогнутое лезвие, на другом - торчал набалдашник в виде птичьей головы. Лицо мужика закрывала черная маска с рогами и выдающейся вперед бычьей мордой.

– Почтенный Настоятель Гоа считает, что ты поступал справедливо, поэтому тебе предлагается справедливый бой! - Бурят мягко соскочил с ворот, скинул верхнее платье и остался в коротких кожаных шароварах. Его смуглое тело казалось свитым из стальных канатов, спину покрывала паутина шрамов.

"Час от часу не легче! Не грохнули из уважения, так прикончат ради справедливости…"

Мальчик в синем сколупнул, наконец, плотную крышку и с поклоном отполз под кустик. На его месте тут же возник еще один монах, такой же крепыш, как тот, что махал багром. В руках у этого очутились два коротких обоюдоострых меча, а на физиономии - маска улыбающегося тигра. Тигр поклонился Настоятелю и присел на корточки в метре от кувшина. Из его сандалий торчали вперед изогнутые кинжалы.

"Номер третий. Где-то прячутся еще двое…"

– Загляни в сосуд, - перевел бурят и крутанул грабли вокруг локтя, словно это была легкая тросточка.

Артур встал, покачал головой и сразу же заметил четвертого. Тот лежал плашмя за розовым кустом, буквально в трех шагах, и сжимал здоровенные вилы. Вокруг на пять метров расстилался ровный газон, и было совершенно непонятно, как китаец сумел подобраться, оставшись незамеченным. Артур в очередной раз позавидовал ловкости аборигенов. Он снова упустил из виду, что имеет дело не с темными крестьянами, а с членами колдовской секты, профессиональными Клинками.

Еще не заглянув в кувшин, Коваль по запаху определил его содержимое. Двуликий не обманул. Судя по настрою вооруженных подручных, справедливость он понимал по-своему, но лгать не собирался. На дне плотной массой копошились розовые черви. Они ничем пока не походили на своего взрослого собрата, который прилетал на Байкал, но разило от них точно так же. Черви не достигали в длину и десяти сантиметров. Их крылья находились в зачаточном состоянии, глаза походили на бугорки, затянутые пленкой, а раздвоенные хвостики трепетали, как у болотных головастиков. Определить, сколько их в кувшине, не представлялось возможным. Розовая масса постоянно перемещалась, точно клубок опарышей.

Стоило Ковалю заглянуть в кувшин, как милые головастики прекратили броуновское движение и разом задрали безглазые головки вверх. Раздался пронзительный писк, от которого у Артура заныла челюсть. Ощущение было такое, словно на самых высоких оборотах заработала бормашина и тонкий бор воткнулся в нерв больного зуба. От будущих крылатых кошмаровисходила волна такой жгучей ненависти, что Артур невольно отшатнулся.

Раздался дружный хохот монахов. Мальчишка выхватил кувшин, передал хозяину. Гоа недовольно хлопнул ладонью, и все заткнулись, внимая старшему.

Артур затаил дыхание. Впервые он так близко соприкоснулся с сокровенными тайнами Хранителей. Про то, как выращивают драконов подручные Прохора, он знал в самых общих чертах, но, насколько мог судить, технологии разительно отличались. Каждого нового питомца уральские мастера готовили по "индивидуальному проекту". Здесь же он столкнулся с чем-то новым, словно заглянул за порог дозволенного. Не могли естественным путем рождаться на планете такие животные… Не могли, но рождались и вырастали. Провожая глазами кувшин, Артур подумал, что Лева Свирский был прав.

В мир вернулись малолюдные времена и вернули древние легенды. Волшебство… Настоящее волшебство. Это слово навязло в зубах и никак не хотело его отпускать. Очень легко было объяснить всё происходящее волшебными чарами, но мозг европейца изо всех сил противился очевидному.

– Ты, мирный человек, надеялся на бесплатную дружбу летучих червей, - нараспев произнес Двуликий. - Но бесплатной дружбы не бывает. Тебе придется кормить друзей своей кровью, греть их за пазухой в морозы и оберегать от врагов, пока они не станут достаточно сильны. Возможно, тебе придется отдать им гораздо больше, чем немного крови. Если ты не готов к этому, ты вправе отказаться. Обещаю, что ты покинешь Храм живым.

Прежде чем ответить, Артур помедлил. Он оценивал диспозицию, гадая, кто же бросится на него первым. Отрезая путь к отступлению, в воротах появился шестой участник сходки. Этот носил маску медведя и, как истинный медведь, в оружии не очень нуждался. Он носил подпорченную молью шкуру, а в открытых местах весь был обмазан салом. Коваль сразу понял, что если этот паренек его обнимет, можно сразу попрощаться с жизнью. Ни в коем случае нельзя было подпускать его близко. Мало того, "медведя" следовало вырубить в первую очередь…

– Я готов, почтенный Настоятель.

Медведь сделал шаг вперед и хрустнул кулаками. Тигр плавно разогнулся. Заходящее солнце играло на его отполированных "когтях". Человек с боевыми вилами поднялся из-за куста и оказался гигантом под два метра ростом в маске аиста. Амбал с бычьей мордой с такой скоростью раскручивал вокруг туловища багор, что лезвие казалось сплошным белесым кругом. Настоятель Гоа принял из рук послушника кусок сырого мяса и кинул в кувшин.

– Это еще не всё, мирный человек. Иногда друзьям приходится отдавать гораздо больше, чем берешь у них. Если надеешься, что друзья примут смерть, защищая тебя, надо быть готовым… - Гоа помедлил, раскатал в ладонях рисовый шарик и закинул в затылочный рот. - Надо быть готовым отдать им нечто дорогое. И никто не скажет тебе, что именно придется отдать, пока не придет нужный час. Ты еще можешь отказаться, и я сохраню тебе жизнь.

– Я не откажусь!

– Хорошо. - Настоятель хлопнул в ладоши. - Тогда возьми сосуд, если сможешь!

Мальчик подхватил кувшин, заткнул пробкой и припустил к воротам. Не успел Коваль моргнуть, как послушник подтянул подол синей рясы, закинул ногу в подставленную ладонь человека-медведя и взлетел на вершину ворот. Он оставил кувшин на высоте трех метров, спрыгнул с другой стороны и исчез за бамбуковой оградой. Артур не услышал свиста, но успел откатиться в сторону мгновением раньше, чем летевшие ему в спину вилы ударились о землю. Гигант метнул свою оглоблю с такой силой, что острые штыки наполовину ушли в землю. Тигр без толчка и разбега взлетел над землей метра на полтора. Первый удар меча Артур отразил кастетом, а Тигр уже замахивался вторым клинком, вращаясь в воздухе, как волчок.

Артур прыгнул через клумбу; наперерез несся бурят с граблями, с другой стороны стремительно вращал посохом Бык. Гоа лепил рисовые шарики и поочередно кормил оба рта. Медведь надвигался неспешно, как шагающий экскаватор.

Тигр замешкался самую малость. Он никак не ожидал, что соперник вернется к нему обратно, и предоставил возможность позабавиться своим друзьям. Артур сделал вид, что приземлился неловко, начал заваливаться набок, но тут же пружиной скакнул назад. Его мишенью стал не тигр, а длинный в маске аиста, что кинулся за своими вилами. Аист успел выдернуть вилы и поднять их над головой, но на этом его война закончилась. Стальной полумесяц распорол ему бедро и низ брюшины. Тигр летел боком, параллельно земле, выставив вперед ножные лезвия. Артур подкатился под падающего Аиста, вырвал у него из рук древко вил и со всех сил ткнул в живот Медведя. Сандалия Тигра просвистела у Коваля в дюйме от плеча.

Медведь остановился, но ровно на секунду, затем схватился за вилы и легко вырвал их у Артура из рук. Ковалю показалось, что он таранил паровоз, такой сильной получилась отдача. Аист верещал, сложившись пополам, и заливал газон кровью.

Не дожидаясь, пока Медведь ткнет его вилами, Артур помчался вокруг клумбы с мирно жующим Гоа. Бурят развернулся невероятно быстро, обогнал ревущего Быка и молча рванул наперерез. На какое-то время Бык был лишен возможности воспользоваться своим оружием, бурят ему мешал. Краем глаза Артур видел, как Медведь отшвырнул вилы и затрусил следом. Тигр куда-то пропал, это было плохо…

Артур бежал прямо на грабли бурята. Вдруг Бык вырвался вперед, точно ему обещали премию за убийство. Бурят чуть поотстал, изыскивая возможность для замаха: спина партнера ему мешала. В тот момент, когда зубья грабель пошла вниз, Артур провел Быку кастетом хук слева, вложив в бросок все силы, а сам прыгнул вправо.

Лезвия багуа глубоко вонзились в маску. Ноги Быка заплелись; он рухнул на колени, выпустив посох. Тридцатисантиметровый серп на конце дубины продолжал описывать круг и чуть не вспорол живот буряту, это спасло Артуру жизнь. Боец затормозил, парируя удар посоха граблями, и не успел дотянуться до беглеца, который зайцем сиганул в кусты.

Врезавшись в самую гущу розового цветника, Коваль в десяти местах распорол себе грудь и ноги. Свалившись на землю, он несколько секунд оставался в темноте - настолько густо здесь были посажены кусты. Он хватал ртом воздух, восстанавливая дыхание, и думал, что становится староват для подобных игрищ. Долго отдыхать ему не дали: Медведь и Тигр вломились на клумбу с двух сторон. Тигр с рычанием превращал сучья в щепу, а Медведь пер напролом, вырывая кусты с корнем.

Отступая, Коваль ударил Медведя в пах, чудом успел отклониться от меча, нырнул вбок и в сторону. Медведь присел, смешно сжимая колени. Тигр махнул мечом еще раз, но наискось ему бить было несподручно; лезвие завязло в переплетении ветвей.

Второй меч несся горизонтально, срезая всё на своем пути. Десятки бутонов взлетали в воздух и осыпались дождем из лепестков. Артур врезал Медведю по щиколотке, присел, пропустил сталь над головой, встал, попал Тигру по горлу, но недостаточно сильно. Медведь упал на одно колено, почти сразу начал подниматься. Остановить этот танк не было никакой возможности. За стеной зеленых листьев показалась рогатая голова Быка. Он крутил посохом, выкашивая впереди себя полукруг, но, похоже, ничего не видел. С его маски капала кровь.

Артур отпрыгнул назад, рискуя получить от Тигра удар ножным клинком, и угодил-таки в объятия Медведя. Тот опустил беглецу громадную лапищу на плечо и начал сжимать, притягивая к себе. Ковалю показалось, что сейчас вывернется его плечевой сустав; не дожидаясь, пока вторая лапа сомкнётся на горле, он обеими руками взялся за толстые пальцы врага и сломал сразу два. Кости хрустнули, Медведь истошно заорал, размахивая рукой, словно ненароком опустил ее в кипяток.

Посох Быка пронесся в сантиметре от ноги Тигра. Тот подскочил, крича что-то своему обезумевшему товарищу, Артур вырвался от Медведя и всей тяжестью обрушился Тигру на руку, выламывая сустав. Тот уже почти успел освободить меч от веток, но маскарад сыграл с ним злую шутку. Артур зажал под мышкой руку с мечом и надвинул Тигру маску на глаза. В следующие две секунды он успел сделать три точных движения.

Сломал Тигру кисть.

Присел, пропуская над головой багор.

Пока Бык замахивался для второго удара, мечом Тигра ткнул Медведя в шею.

Тигр попытался лягнуть Коваля, но в кустах промахнулся. Медведь хрипел, зажимая фонтанирующую артерию. Артур метался между ними, следя за лезвиями на сандалиях Тигра. Тот бил вслепую, пытаясь здоровой рукой поправить перекошенную маску.

Медведь покачнулся и всей массой начал валиться вперед, подминая под себя кусты. Бык снова вспахал воздух посохом, и снова вхолостую. Артур полоснул Тигра мечом по шее, но промахнулся и только поранил ему плечо. Тут он увидел Быка совсем близко и понял, отчего тот машет посохом впустую. Было удивительно, что Бык вообще жив. Багуа очень глубоко пропорол ему скулу: бычья маска насквозь пропиталась кровью. Кровь капала с черных губ и даже из глазниц; белые розы на окрестных кустах покраснели. Скорее всего, Бык давно ничего не видел и лупил посохом наобум.

Коваль выскочил на дорожку и саблей встретил грабли бурята.

Тот всё это время терпеливо поджидал снаружи.

Несколько мгновений они молча пыхтели, не желая уступать, затем бурят крутанул своим оружием, и скользкая от пота рукоятка вырвалась у Артура из рук. Меч взлетел вверх, вращаясь, как бумеранг. Бурят осклабился, перебросил грабли за спину и нанес скользящий удар слева, проворачиваясь на пятке. Артур догадался прыгнуть ему навстречу и получил в бок ощутимый шлепок древком. Оба не удержались на ногах и упали.

Толмач вскочил первым. На замах у него не оставалось времени. Вместо этого он упер древко в землю и крутанулся вокруг него, как завзятая стриптизерша вокруг столба. Две пятки летели Артуру в лицо, он отвернулся, подставляя руку. Всё равно удар получился такой силы, что Коваль не удержался на ногах. Бурят, казалось, оттолкнулся от воздуха и снова выкинул ноги вперед.

Но в этот раз Артур его ждал и, лежа на спине, подставил скрещенные руки. Голень толмача угодила в захват, он упал на руки, но продолжал со всех сил лупить второй ногой.

Коваль перехватил бурята за затылок и дважды шмякнул его рожей в землю. Больше не успел, сам откатился в сторону, проехавшись щекой по острым камешкам, потому что из зарослей, подвывая и раскачиваясь, выпал Тигр. Его левая рука висела, как плеть, но второй меч он сохранил и оставался еще весьма опасным. Бурят вскочил, как ванька-встанька, выплюнул два зуба и пошел на Артура, легко перебрасывая грабли из руки в руку.

Ковалю показалось удивительным, что человек, направленный ему в качестве проводника и переводчика, так упорно стремится его убить. Впрочем, сын байкальской тайги вел себя не так, как остальные. Он скорее не сражался, а готовился исполнить роль палача или добить раненого. Артур отдавал ему должное: парень был выносливее всех остальных.

Артур поднялся на ноги, боясь глубоко вдохнуть. Ему казалось, что от последнего удара в бок могли быть сломаны ребра. Он отступал между прекрасных благоухающих цветов и внутренним зрением обшаривал сад в поисках врагов.

Аист был жив, но потерял слишком много крови. Он лежал в почерневшей траве и подергивал ногой, как огромный раздавленный кузнечик.

Быку оставалось жить несколько минут, если срочно не сделать перевязку. Медведь умер.

Бурят неторопливо надвигался, поигрывая граблями, как хворостинкой. Тигр тащился за Артуром следом, но это был уже не противник. Спустя минуту он упал и больше не поднялся.

Отступая, Артур подобрал вилы Аиста, но сразу убедился, что не сумеет с ними справиться. Древко было такого диаметра, что не помещалось в ладони. Кастет искать было некогда. Оставалось каким-то образом вернуться в кусты и поискать там багор, но бурят моментально пресек поползновения Артура. Он неодолимо теснил Коваля к воротам, где в спокойном одиночестве ужинал Настоятель Гоа.

Артур делал шаг влево, и противник плавно смещался влево. Артур попытался обмануть толмача, вызвать его на долгий бег по большому кругу, рассчитывая рано или поздно прорваться к сабле или багру, но ничего не получалось.

Парень вытирал кровь с разбитого рта, помахивал граблями и угадывал каждое обманное движение. Артуру пришло в голову, что он сильно переоценил остальных помощников Двуликого. Пожалуй, тут был только один профессионал. До встречи с таким соперником Ковалю не пришло бы на ум, что можно так виртуозно пользоваться садовым инструментом. Переводчик теснил Артура к воротам, словно подначивая забраться наверх и взять кувшин. Он ставил блоки, производил угрожающие выпады, но не делал попыток сблизиться: видимо, не хотел убивать врага слишком просто. Или не хотел потерять оставшиеся зубы. И тут Артур увидел в траве свой кастет. Наверное, Бык отшвырнул его после того, как вытащил из щеки. Для того чтобы подобрать багуа, Артуру пришлось сделать три шага вперед. Бурят не сразу сообразил, в чем дело, а когда понял, спокойствие впервые изменило ему. Парень сплюнул и выругался. Артур засмеялся и показал язык, хотя чувствовал, что еле стоит на ногах.

Они по-прежнему не были вооружены одинаково, но ситуация изменилась.

Коваль спиной отступал к выходу из сада, пока не оказался в тени ворот. И речи не могло быть о том, чтобы взобраться по гладкому трехметровому столбу. Между ним и парнем с граблями оставалось не больше шести метров; бурят перекидывал оружие в руках, не спуская с противника глаз. Мирно жующий настоятель был еще ближе. Кувшин с червями стоял на перекладине ворот.

И тогда Артур сделал то, что еще недавно показалось бы ему постыдным. Он напал на безоружного человека. Этот человек считал справедливым впятером навалиться на одного, поэтому Артур не слишком мучился угрызениями совести.

Бурят вскрикнул, рванулся к ним, но опоздал. А спустя секунду его грабли оказались бесполезны. Настоятель Гоа не сопротивлялся, хотя мог воспользоваться своими длиннющими руками. Коваль подскочил к нему сбоку, обнял за голову и приложил острие кастета к горлу.

– Нет! - сказал бурят. - Отпусти его!

– Брось палку! - приказал Коваль. - Не то я его прирежу!

Заднее лицо Гоа что-то невнятно пробурчало под маской. Настоятель продолжал сидеть ровно, не делая попыток защититься. Толмач быстро и жалобно залепетал на китайском. Гоа как-то странно забулькал, и Артур понял, что он так смеется.

– Почтенный Настоятель говорит, что ты победил, - бурят отшвырнул грабли. - Отпусти его, и можешь забрать сосуд.

– Нет, родимый, так не пойдет! - усмехнулся Артур. Ему очень хотелось перерезать почтенному Настоятелю сонную артерию. - Полезай на ворота и принеси мне кувшин. Живо, а не то я передумаю!

Поминутно оглядываясь, парень поплелся выполнять приказ.

– Теперь подбери грабли и кинь их за забор! А сам отойди. Дальше, еще дальше!! Теперь ложись лицом вниз! Вот так…

Коваль отпустил Двуликого и боком отпрыгнул назад. На шее Гоа остались кровоточащие царапины. Настоятель произнес длинную тираду, захихикал и принялся вдруг расстегивать ремешки своих масок.

Кувшин оказался пуст.

Ну конечно, пока шла драка, мальчишка сто раз успел бы его подменить! Артур не знал, что ему делать. Он озирался, сжимая в руке кувшин, и чувствовал, что его в очередной раз зло разыграли. Настоятель снял переднюю маску. Под маской оказались правильные черты лица, тонкие губы и седые кустики бровей над внимательными черными глазами. Гоа открыл рот и показал Артуру тонкую трубочку, зажатую между зубов. Затем он поднял правую ладонь и сложил пальцы щепоткой, будто собирался солить пищу. После этого Гоа отвернулся. А Коваль вдруг понял, что больше не контролирует свой организм.

Сердце стучало, легкие работали, он стоял на ногах, но превратился в тряпичную марионетку. Впервые в жизни Артур испытал столь острое ощущение бессилия. Его конечностями управлял кто-то другой, хотя разум оставался ясным. Всё, чему учил Бердер, оказалось ненужным.

Артур с изумлением наблюдал, как его собственная левая рука поставила кувшин, а правая, с зажатым в кулаке кастетом, начала подниматься вверх. Медленно, но неотвратимо зазубренные рога полумесяцев провели две дорожки по груди и достигли кадыка.

Ноги подогнулись. Он упал на колени.

Настоятель Гоа отвернулся, о чем-то оживленно беседуя с послушником.

Лезвия проткнули кожу.

Коваль убивал себя и не мог даже позвать на помощь. Ему казалось, что он кричит, но губы оставались плотно сжатыми. Изо рта не вырывалось ни звука. Он чувствовал, как со лба градом сыплется пот, как сердце отбивает сотню ударов в минуту, как холодная сталь подбирается к трахее. Спина словно окостенела: он не мог отодвинуть шею даже на сантиметр.

Всё закончилось так же внезапно, как началось. Багуа выпал и воткнулся в песок. Президент хватал ртом воздух и растирал окровавленное горло.

– Почтенный Настоятель говорит, что может в любой момент убить тебя… - переводил бурят. - Он говорит, что люди в масках, с которыми ты дрался, не были служителями Храма. Они разбойники, приговоренные Комитетом Гоминьдана к смерти. Четыре года они жили в Храме, ожидая, пока свершится правосудие…

"Сколько же соискателей они успели загубить?.."

– …Почтенный Настоятель говорит: мирный человек доказал, что сумеет защитить своих друзей. Но ты не можешь взять чужих червей, ты должен вырастить своих.

Бурят, не спрашивая разрешения, поднялся и подошел на поклон к начальству. Гоа потрепал его по макушке, хлопнул в ладоши. Словно из-под земли вырос мальчишка с точно таким же кувшином.

– Опусти туда руку, мирный человек! - забулькал Двуликий. - Ты будешь каждый вечер кормить их своей кровью, друзья будут причинять тебе боль. Ты будешь терпеть, пока они не полюбят тебя и не подрастут для другой пищи…

– А если… если они меня никогда не полюбят? - хрипло спросил Коваль, заглядывая в кувшин. Шею саднило, но он не решался попросить о перевязке.

Двуликий шевельнул бровями.

– Значит, ты недостоин милости Храма, за тобой придут Наставники.

14. ИГРУШКИ ТОЛСТОГО ЛИ

– Пошто голосишь, мил-человек? - досадливо спросил гном, вытряхивая пыль из шапочки. - Аль погодить маленько не мог?

– Стало быть, не мог! - борясь с желанием стукнуть гнома по башке, ответил Коваль.

Двенадцать диких ос одновременно жалили ему руку с таким остервенением, будто хотели отгрызть ее начисто. Черви были гораздо меньше тех, которых он видел в первом кувшине. Эти ползали довольно вяло, в длину не превышали своих дальних дождевых родственников. Но кусались намного больнее. Они не прекращали терзать своего большого друга, пока не наполнились кровью и не отвалились, как пиявки.

Коваль заткнул кувшин, морщась, осмотрел распухшее запястье. Если так будет продолжаться несколько недель, он сойдет с ума! Ведь с каждым днем челюсти пиявок будут становиться всё крупнее, они начнут рвать кожу, понадобятся ежедневные перевязки…

А вдруг эти сволочи не привыкнут к другой пище и будут требовать кровь хозяина? Сколько понадобится крови, чтобы прокормить взрослого дракона?

– Веди уж, Сусанин! - сказал Артур, укладывая кувшин в рюкзачок.

Рюкзак, теплый плащ и вязанку факелов подарил после ужина Гоа. Двуликий сказал, что будущий послушник может заночевать в одной из беседок сада, никто его там не потревожит. Всё равно ночью Настоятель Ли не сядет с ним играть. Кастет Двуликий оставил себе, пообещав, что оружие больше не понадобится.

Артур думал, что не сможет сомкнуть глаз в скверике с мертвецами, но когда Гоа завершил скромный ужин, в саду уже копошились послушники. Они бросили убитых разбойников на корм Чжан, заменили окровавленный песок, высадили новые розовые кусты. Артур уснул, едва коснувшись щекой скамейки. Он даже не спросил, кто такой Настоятель Ли и какие игры он предпочитает. А утром, еще не разлепив век, Артур уже понял, что вернулся проводник. Гном сидел рядышком, как прилежный школьник, и читал анатомический атлас на китайском языке. Спрашивать, где он пропадал в самый горячий период, было бесполезной тратой времени. Радовало уже то, что Иван стал намного добрее. Он даже не протестовал, когда Коваль снова обозвал его плодом фантазии, вместо этого разразился тирадой, сводящейся к тому, что все мы плоды чьих-нибудь грез.

Они часами карабкались по мрачным лестницам внутри горы. Иван торопливо семенил впереди, небрежно перепрыгивал трещины, уверенно нырял в вертикальные колодцы и терпеливо дожидался Артура, когда он застревал в узких щелях. Четырежды он выводил путника на распутье и удовлетворенно кивал, когда тот сам выбирал верное направление. Если президент не угадывал верно с первого раза, гном никак не реагировал и не отвечал на вопросы. Приходилось тыкаться наугад, упираясь в завалы.

Иван не предупредил заранее, что сверху свалится тяжелая решетка с заостренными кольями. В другой раз он скромно промолчал, когда на Коваля вылилась тонна ледяной воды. Они тогда забрались в узкий проход, заставленный ящиками. Пока Артур откручивал винты люка в потолке, гном честно стоял рядом и даже взялся подержать факелы, но едва крышку сорвало и поток устремился вниз, Иван ловко укрылся в нише.

Артура сбило с ног и протащило несколько метров по захламленному коридору. Он едва успел поднять над головой рюкзак. Когда он разогнулся, кряхтя и удивляясь, что не разбил голову об острые углы, Иван уже ждал наверху, невинный, как ангел.

Он был предельно вежлив, но делал всё, чтобы человек его прогнал.

Коваль поклялся себе, что не поддастся на провокацию. Он поднялся за гномом в люк и с великой радостью убедился, что угодил в испорченный ливневый сток, а не в разорванный контур ядерного реактора. Видимо, на внешней поверхности горы размещалось несколько открытых водозаборов, с которых дождевая влага скатывалась по трубам в огромное корыто. Здесь она скопилась потому, что нижние стоки забило мусором.

Едва просохнув, Артур угодил в очередное приключение. Иван заманил его в двигательный отсек, от работы которого должна была вращаться колоссальная платформа, расположенная этажом выше. Сначала они поднимались по бесконечной гудящей лестнице внутри квадратной шахты, пока не уткнулись в дно лифта. Выбрались по тросам в кабину, оттуда - в широкий коридор, и Коваль совсем было обрадовался, увидев приличную ковровую дорожку и деревянные панели с инкрустацией.

Иван, однако, избрал путь, достойный настоящего героя. Он разыскал наклонную трубу и, не нагибаясь, пошел внутри нее. Когда труба кончилась, он просто спрыгнул во мрак. Коваль послушно последовал за ним, надеясь, что у монахов не хватит наглости столкнуть его в бассейн с кислотой. В нижнем конце трубы он всё же притормозил, упираясь в стенки пятками и локтями. Лямки рюкзака приходилось держать в зубах. Он не чувствовал внизу опасности, лишь замкнутое пространство. И где-то там поджидал мелкий товарищ из детства, которого Артур не чувствовал вообще.

– Шо, мил-человек, очко играет? - доброжелательно спросили из темноты. Иван, как будто нарочно, ушел вместе с факелом куда-то далеко. - Шнель, шнель, на том свете высписси!

– Нет, просто задумался, - ответил Коваль и разжал руки.

Он оценивал высоту метра в два с половиной, но она оказалась немного больше. К счастью, приземлился на пружинящий пластик и ничего себе не сломал. Иван вернул факел, добросовестно провел человека между трехметровыми шестернями, затем заставил пробираться среди пучков проводов, согнувшись в три погибели. И закончил тем же, с чего они начали. Легко подпрыгнул на три метра и исчез в горловине похожей трубы.

– Я не запрыгну, - стараясь не выдать кипевшей ярости, сказал Коваль. - Подскажи мне другой путь.

– Охота сменить провожатого? - немедленно отозвался сверху гном.

– Рад бы, да не могу, - вздохнул Артур. - Ведь ты тоже - одно из Девяти Сердец, которые мне надо покорять. Верно я тебя вычислил?

– Я просто плод фантазии! - ядовито возразил гном. Из трубы его голосок звучал, как оперный баритон. - А еще я недоделанный огрызок басни и упырь, сосущий твои мысли.

– Я не хочу менять проводника, но мне не взобраться. Я же не муха, а человек.

– Ета точно! - согласился гном. - Муха думать не могет, а тебе, вроде, не всё отшибли. Пораскинь мозгой, я покудова словарик полистаю…

На этом маленький мерзавец затих.

Артур прошел вдоль наклонной стенки, недоумевая, откуда берется тонкая полоска света над головой. Потом он уразумел, что движется по кругу, а свет наверху идет не от костра и не от электричества. Через равные промежутки президент обходил рифленые цилиндры электромоторов, между которыми по стене тянулся ржавый рельс. В центре комнаты второй кольцевой рельс был встроен в пол, и на нем замерли мощные стальные колеса. Артур никак не мог найти объяснения, на кой черт понадобилась эта карусель. Он отыскал незапертый люк в полу и железную лесенку в нем, ведущую куда-то вниз. Там тоже виднелся дневной свет и кусок коридора, застеленного ковровой дорожкой. Артур вернулся к трубе и спросил проводника, какого черта они не воспользовались нормальным выходом.

– Вот и ступай, раз тебе по нраву! - невозмутимо ответила труба.

Президент беззвучно выругался и пошел искать, из чего бы собрать лестницу. Добрый час он отдирал панели и плафоны фонарей. Коваль построил башню высотой в метр, но она рассыпалась под его весом. Уже были содраны ногти и появились кровоточащие царапины на ладонях, когда Артур догадался поднять факел повыше и внимательно осмотреть овальную дыру, в которой скрылся гном. Всмотрелся и почувствовал себя последним идиотом. Чуть выступая за край, из трубы высовывался едва заметный крючок.

Оставалось зацепить крючок петлей, сделанной из обрывка кабеля, и к ногам Артура соскочила легкая дюралевая лесенка. Он выбрался наверх, краснея и ожидая очередной порции русско-немецкого остроумия.

Здесь было светло и так интересно, что президент даже раздумал ругаться. Он очутился на внешней стороне огромной тарелки, покрытой тысячами шестиугольных плиток. Материал больше всего походил на матовое стекло и тонко звенел при ударе кончиком пальца. Поверхность тарелки имела плавный уклон к центру, там торчал треножник рефлектора и валялись обломки аппаратуры. Над головой поднимался купол, разрезанный надвое узкой щелью. Из верхней точки потолка радиально разбегались стальные балки. В щели виднелись кусочек неба и черные точки кружащих птиц.

Артур попал на рабочую поверхность локатора. Видимо, подача энергии прекратилась в тот момент, когда купол закрывался, и механизм навсегда отключился. В прорехах внутренней обшивки свили гнезда десятки птиц, а зеркало покрывал толстый слой птичьего помета и мертвых насекомых.

– Почтенный Настоятель Ли очень рад, что у него появился напарник для игры.

Коваль готов был поклясться, что секунду назад в центре тарелки никого не было. Откуда ни возьмись, под треногой появились цветастые подушки, чайник, блюдо со сладостями. В воздухе запахло жасмином и жареным орехом, вспыхнули сразу четыре масляных фонарика, выполненные в виде черепов. На самой большой подушке сидел толстый гермафродит в желтом балахоне и курил длинную глиняную трубку. На его необъятной груди теснились десятки амулетов. Чубук трубки прятался в кривящейся пасти драконьей маски. Настоятель глубоко затягивался, потом дым выползал струйками из ноздрей и глазных отверстий.

Гном, как всегда, исчез, стоило появиться посторонним. Его место занял старый знакомый - бурят, едва подлатавший нижнюю губу после последней встречи. Бурят сидел на пятках в стороне и держал в руках серебряную шкатулку с табаком.

– Я с удовольствием выпью с почтенным Настоятелем чаю и поддержу беседу, но у меня нет времени на развлечения.

– Никто не сказал "развлечения", мирный человек. Настоятель Ли будет счастлив поддержать беседу, но желающий стать послушником остается в Храме до тех пор, пока он не овладеет искусством игры.

"Вот жирная сволочь! Знает ведь, что выиграет в любом случае…"

– Я почту за счастье сыграть с Настоятелем, но…

– Мирный человек не забыл, что ради друзей иногда нужно пожертвовать большим, чем парой капель крови?

– Мы что… будем играть на моих червей?

– А что у тебя еще есть, мирный человек?

– У меня много чего есть…

– Покажи. Позволено играть только на то, что можешь показать.

Грудастый Ли меланхолично выпустил несколько колечек дыма.

"А ведь он не врет. Испарится и оставит тут куковать до старости…"

– Я так понял, что должен поставить на кон мой кувшин? А что ставит господин Ли?

– Почтенный Настоятель предлагает выбрать гостю.

– Выбрать мне?!

Артуру показалось, что в глаз попала соринка. Возможно, сверху, из птичьего гнезда, посыпалась мелкая труха. Когда он сморгнул, у жирных лодыжек Настоятеля возникли три бронзовых кувшина, точно такие же, какой получил в подарок президент. Гермафродит сделал приглашающий жест.

– Загляни в сосуд, мирный человек!

Ковалю вдруг показалось, что во рту стало излишне сухо. Он подумал, что не испытывает ни малейшего желания заглядывать в кувшин.

Ни в один из этих кувшинов.

Толмач буравил его черными щелками глаз. Настоятель затянулся и отложил трубочку на глиняную подставку. Потом, не торопясь, протянул руку в мягкой перчатке и взял с блюда орешек.

Артур вдруг увидел этих людей совершенно иными глазами. Для них время текло иначе. Сотни лет назад, когда мир сотрясали совсем другие катаклизмы, всегда находились такие, кто никуда не торопился. Сегодня он мог вертеться ужом, сколько угодно психовать, ссылаться на неотложные дела, но Настоятель Ли будет всё так же тщательно пережевывать орехи. Если Настоятелю надоест выслушивать чужие истерики, он просто исчезнет. На час или на год, для монаха это не срок.

Коваль подвинул к себе ближайшую посудину и снял крышку. Ему показалось, что он смотрит в жерло темного колодца. На дне колодца спал человек, которого он сразу узнал. То есть человек спал не в кувшине, а в тысячах километров отсюда, в царском дворце посреди Петербурга. Ближайший сподвижник президента Кузнеца, старый книжник Лева Свирский похрапывал, лежа на боку в своей постели, закутавшись в шерстяное одеяло.

– Нет… - прошептал Артур. - Так нельзя! Так нечестно!

– Почтенный Настоятель уважает в тебе сильного противника. Несмотря на то что у тебя всего одна ставка, почтенный Настоятель предлагает три своих, для каждой из трех партий. Загляни в другие сосуды!

– Не хочу…

– Ты будешь играть вслепую, мирный человек? - Артур еле сдержался, чтобы не нахамить. Он представил себе, как бросится на урода с кулаками, и что из этого выйдет. В лучшем случае, оставят в живых и выкинут голого посреди Тибета, без драконов и без куска хлеба. А в худшем…

Когда он протянул руку ко второму кувшину, пальцы задрожали.

– Нет… - сказал он, приподняв крышку. - Поставь против червей что-то свое! Какого черта?! Это мои друзья!

На дне второго кувшина, обняв молодую жену, перепутавшись с нею рыжими лохмами, мирно спал предсказатель Христофор.

– А это - мои друзья! - указал на кувшин с червями Настоятель. - Каждый ставит то, что у него есть и что он может показать. Я хочу отыграть то, что принадлежало Храму.

Перед тем как взять в руки третий кувшин, Артур надолго задумался. Он спрашивал себя, как поступить, если там окажется его жена или кто-то из детей. Старший сын погиб от рук подосланных убийц, а заказчиков так и не нашли. Если он сейчас подвергнет риску еще кого-то из близких, то потом себе не простит. Можно заявить Настоятелю, что не согласен принять такую ставку, и тогда игра не состоится. Или состоится всё равно? Или будет считаться, что он заранее проиграл? Выходит, всё было зря, и ему никогда не стать послушником…

Только теперь он начал понимать, какую цену требуют горные колдуны за право носить синюю рясу.

Так и не приняв решения, Коваль поднял блестящую крышку. Он сумел сохранить спокойное выражение лица, но в груди словно лопнул надутый шар, мешавший дышать. Монахи не стали вторично испытывать его привязанность к родным.

Невообразимо далеко, у крыльца своей избы, курил трубку пожилой мужчина, похожий на американского актера Сильвестра Сталлоне. Дверь избушки распахнулась, на крыльцо вышла женщина в белом платье с венком в седеющих волосах. Она улыбнулась мужу, что-то сказала и потерлась щекой о его плечо. Бердер поцеловал ее в лоб, затем медленно поднял глаза, словно почувствовал взгляд Артура…

– Почтенный Настоятель упомянул, что каждый играет на принадлежащую ему вещь. Значит, господин Ли считает жизни моих друзей своей собственностью?

– Почтенный Настоятель не сказал, что хочет забрать чужую жизнь. Он играет на то, что связывает тебя с этими людьми.

– И если я проиграю?..

– Можешь не беспокоиться, мирный человек. В любом случае ты унесешь летучих червей с собой. Ты доказал, что сумеешь позаботиться о них.

– Я спросил, что станет с моими друзьями, если я проиграю?

Господин Ли сделал легкое движение кистью, и три кувшина перед ним исчезли.

– Право начать игру принадлежит гостю.

То, во что Ковалю предложили играть, весьма отдаленно походило на шахматы. Бурят откинул медные застежки на продолговатом ящичке, высыпал фигуры и развернул на полу разлинованную тряпку. Поле было поделено на множество мелких черных и белых квадратиков. Фигуры состояли из четырех наборов глиняных табличек. Наборы отличались цветом, а в остальном они были очень похожи между собой. Каждую табличку разделяла пополам поперечная черта; с одной стороны от черты находилась цифра от нуля до двенадцати, с другой - изображение птицы или животного.

Коваль следил за руками Настоятеля, одетыми в серые кожаные перчатки, и гадал, каковы шансы подцепить от почтенного мастера проказу. Толмач тем временем закончил приготовления и с поклоном отодвинулся в сторонку.

Это было домино. Чудовищно усложненное, помноженное на четыре, возведенное в квадрат домино.

– Я не знаком с такой игрой, Настоятель, - на всякий случай предупредил Артур, понимая, что выкрутиться не удастся.

– Это несложно, мирный человек…

На поверку игра оказалась чертовски сложной. Но, вникнув и сделав пару пробных ходов, Коваль ощутил вдруг необычайный интерес. Он уже не думал о проигрыше, настолько завораживающие перспективы открывались. Конструкторы игры сумели пройти по тонкой границе между мудреным изяществом шахмат, легковесным азартом карт и простоватой бухгалтерией обычных доминошных костяшек. Каждый игрок брал по очереди фигуры из разных кучек и начинал складывать на клетчатом поле двух драконов. Если Настоятель брался за создание оранжевого и красного, то Артуру доставались белый и голубой. Противник не имел права пропустить ход, если у него на руках оказывались таблички с соответствующим значком, пусть и другого цвета. Он был вынужден удлинять вражеского дракона, хотелось ему этого или нет.

Противники могли вредить друг другу. Заявив определенную клетку для драконьего глаза, Артур был волен вытягивать морду и хвост в любом направлении, помня о том, что в дальнейшем предстоит захватить поле врага. Голубой и белый драконы ползли навстречу друг другу из диагонально расположенных углов поля, перемещаясь на одну клетку, если возникала "рыба". Чтобы не дать оранжевому и красному соединиться, президент мог орудовать своими фигурами, наращивая вражеским рептилиям лапы. Если у Настоятеля не находилось костяшки для продолжения "морды", он вынужден был, скрепя сердце, закручивать собственный хвост или удлинять и без того бесконечные крылья. На поле допускались различного рода рокировки, фигурировали "пустышки", годные для обменов. Если удавалось загнать растущего дракона противника на заштрихованную клетку, тому приходилось изгибать шею, обходя препятствие, и терять, таким образом, набранный темп.

Самой запутанной Артуру показалась вторая фаза игры. Если каким-то чудом возникала патовая комбинация, все костяшки ложились на поле, и драконы замирали на равном расстоянии от центра, противники начинали оперировать цифрами на табличках, как картами при игре в "очко". Но Настоятель предупредил, что до второй фазы доходят лишь изощренные мастера, к коим он себя не относил.

Артур не ожидал, что его настолько захватит. Он забыл о времени и опомнился только тогда, когда в прорези купола загорелись звезды. Настоятель тоже проявил недюжинный темперамент. Он хлопал себя по коленям, откидывался назад и ругался сквозь зубы, когда делал неверный ход.

Первую партию Артур проиграл на двести семнадцатом ходу. Красный и оранжевый драконы не добрались до центра поля, но соприкоснулись передними лапами. Ли предложил закусить и выкурить по трубочке.

Артур думал, какой из кувшинов Настоятель изберет. Внешне ничего не изменилось, толстяк даже не упомянул о своем выигрыше. Он гостеприимно потчевал гостя засахаренными грушами, глазированными орешками и подливал в пиалу терпкий зеленый чай. Когда Артур осторожно заикнулся насчет военной истории Храма, Ли не стал скрытничать. Он проявил глубокое знание предмета. Он рассказал, что первые монахи пришли в горы около ста лет назад, но точной даты никто не знал. Было известно лишь, что люди, основавшие Храм, до того служили разным богам. Имена основателей хранились в тайне.

Монахи потратили много времени, чтобы убрать грязь, а затем придумали сложный обряд посвящения. С самого начала они не планировали миссионерской деятельности, но очень скоро в Храм Девяти Сердец потянулись люди, заслышав о добрых волшебниках. Отцы-основатели действительно обладали нешуточным могуществом; по крайней мере почтенный Ли считал себя по сравнению с ними ребенком. Они создали ритуал, согласно которому каждый вступивший в Орден оказывался привязан к нему на всю жизнь. Ценой этой несвободы стали тайные знания…

Об этом пункте Настоятель скромно умолчал, и Коваль решил не докапываться. Зато толстяк чуть ли не с гордостью сообщил, что Настоятели Ордена избираются исключительно из числа тех, кто рожден под землей и имеет явные уродства. Это делает их похожими на отцов-основателей и подразумевает передачу могущества.

Артур спросил, что значит родиться под землей. То, что он услышал в ответ, перевернуло всё его представления о Хранителях. Женщины почитали за честь зачать и выносить ребенка в непосредственной близости от складов ядерных боеприпасов, Ли охотно согласился, что далеко не все дети подземелий появлялись на свет с врожденными колдовскими способностями, и девять из десяти младенцев приходилось умерщвлять в первые годы жизни. Зато те, кто выживал, умели видеть будущее, взглядом разжигать огонь и повелевать дикими зверями. Некоторые, как Настоятель Гоа, без труда удерживали в повиновении сотню разбойников и могли заставить любого человека, например, прыгнуть со скалы.

В способности Двуликого Коваль безоговорочно поверил. Он еще не забыл, как чуть не перерезал себе горло.

Братьями в зеленой одежде, по словам Настоятеля, могли стать мужчины, принесшие свой дар из других мест. "Зеленые" занимались тем же, чем и русские Качальщики. Колесили по стране в поисках Слабых меток, стирали грязные промышленные районы, высаживали леса и очищали воду в реках. Братья с большим уважением относились к поморским Хранительницам Книги, водили дружбу с уральцами, но по части предсказаний у них имелись свои методы.

"Синие" послушники при известном старании могли получить зеленую одежду, но чаще навсегда оставались в статусе обслуги. Их это устраивало, и конкурс всегда оставался большой. Храм давал защиту в смутные времена и укрывал обиженных в периоды раздоров. А раздоры в новом Китае не прекращались.

Сложнее всего оказалось разобраться с идеологической платформой. Здесь Артур почти сразу сдался, а Настоятель дал понять, что только постоянно проживающие в храме послушники имеют шанс приобщиться к вере. Господин Ли сыпал цитатами из Конфуция, Лао Цзы и менее известных буддистов. Как ни странно, он неплохо относился к Мао и ставил Председателя на одну доску с Мэн Кэ и Сунь Цзы. Подводя итог размышлениям, он напомнил Ковалю, что в Китае нравственные установки никогда не носили характер религиозных догм.

– Вселенная без того слишком сложна, - хихикнул толстяк, - чтобы засорять ее лишними богами.

И начал перемешивать костяшки.

Вторую партию президент проиграл на триста двадцать первом ходу. Он даже сумел проделать хитрый финт под названием "замена глаза", когда ценой двух оленей можно остановить движение вражеского дракона пустышкой. Налицо был несомненный прогресс, это отметил и соперник. Господин Ли тонко пошутил, что если Артур передумает и останется в Храме хотя бы на три года, то сможет зарабатывать деньги, обучая игре молодых послушников.

Коваль мысленно попрощался с Христофором.

Он не хотел даже думать, что произошло в тот момент, когда настоятель соединил на поле две изломанные линии, белую и голубую. Возможно, уже утром Христофор забросит должность и покинет Зимний, став его заклятым врагом. Или, чего доброго, переметнется на Волгу к недобитым Озерникам…

Серп луны заглянул в щель купола, когда Настоятель в третий раз перемешал кости. У Артура крепло желание прекратить балаган. Он не стеснялся признаться себе, что двигать фишки чертовски интересно, но финал был обоим известен заранее.

– Почтенный Настоятель зря тратит время на столь неумелого игрока…

– Мне приятна твоя скромность, - степенно кивнул Ли. - Я многому научился у тебя, мирный человек.

На четыреста пятом ходу Коваль перевернул свои костяшки. Из мрака возник бурят, шустро сложил принадлежности, поднес Настоятелю трубку со свежим табаком, а Ковалю - тарелку с дымящимся мясом и кружку обжигающе крепкого чая.

"Матч завершился со счетом три - ноль в пользу хозяев поля…"

– Ты был прав, мирный человек. Несправедливо выходить на поединок с противником, который еще не научился сидеть на коне и держать меч. - Настоятель помолчал, ожидая реакции. - Я получил большое удовольствие…

– Мне тоже было приятно твое общество, - искренне ответил президент.

– Почему ты не скажешь, что я поступил с тобой дурно? Согласись, что тебя обманули! - Монах рассмеялся. - Согласись, и будем считать, что мы играли просто так…

Ковалю очень хотелось засмеяться в ответ, но он чувствовал какой-то подвох. Не может быть, чтобы после этого представления с кувшинами всё разрешилось так просто!

Бурят тоже ухмыльнулся, показав дырки на месте выбитых зубов. Настоятель прямо-таки излучал доброжелательность. Вечер заканчивалсявеликолепно: посмеялись, блеснули эрудицией, перекинулись в домино, и никто никому не должен…

– Я трижды проиграл, почтенный Настоятель, и ты вправе забрать то, что принадлежало мне.

Воцарилось молчание. Толмач больше не улыбался, Ли отложил трубку.

– Но ты проиграл, не зная правил.

– Я проиграл не в "Четырех драконов", Настоятель. Я согласен уйти с тем, что у меня есть, и оставляю тебе твой выигрыш.

– Это настолько важно для тебя, что ты готов потерять любовь самых близких друзей?

– Я уверен, что почтенный Настоятель поступил бы так же, если бы речь шла о жизнях тысяч его братьев.

Золоченая маска качнулась, и перед Ковалем склонились две макушки. Одна иссиня-черная, другая - седая.

– Хорошо… - глухо произнесла маска. - Ты покорил наши сердца, но это еще не всё.

– Э-э-э… Так ты тоже?.. - промямлил Артур, обращаясь к переводчику. Он чувствовал себя крайне глупо. - Ты не бурят?

– Меня зовут Настоятель Вонг, - вторично поклонился бывший соперник. - По воле моих братьев, я провожу много времени вдали от Храма, поэтому мне нет нужды прятать лицо. Для тебя будет лучше, если мы больше никогда не встретимся. Но если так случится…

– Значит, я нужен братьям и пойду за тобой.

Президент поклонился в ответ, а когда поднял голову, обнаружил, что остался один.

15. КОЛЬЦО ДЛИНОЙ В ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ

Коваль поднял факел вверх. Сумел разглядеть балкон и узкие ложи по бокам, спускавшиеся к самой сцене. Зал был выполнен по старинке, еще до эпохи "Долби-стерео", и выглядел изнутри как длинная кишка. Наверное, здесь собирали для пропагандистских показов свободные смены ракетчиков. А может быть, совсем наоборот, солдат развлекали бравыми похождениями их великого земляка Брюса Ли… Артур спустился по центральному проходу, слушая гулкое эхо.

Что-то его настораживало.

Гоа при расставании отобрал кастет. Артуру очень хотелось поверить в миролюбие Храма, но совсем без оружия было как-то неуютно.

Он постоянно ощущал чье-то присутствие.

Пустые ряды сидений засыпало обвалившейся с потолка декоративной плиткой, ложи тонули во мраке. С балкона свешивались рваные полотнища с портретами людей в военной форме и рядами иероглифов. Посреди зала проход пересекался под прямым углом с другим таким же проходом.

Слева и справа чернели запасные выходы. Обе двери стояли распахнутыми, словно голодные рты.

Артур чертыхнулся.

Хитрый гном снова затащил его на развилку, только на сей раз роль говорящего камня выполнял разбитый киноаппарат. Его когда-то столкнули с балкона и зачем-то выволокли в самый центр зала, на пересечение дорожек. В аппарате не осталось ни одной целой линзы, все ручки были сломаны, а ролики - погнуты. На боковой поверхности бурой краской, подозрительно похожей на кровь, были намалеваны три стрелки. Две указывали в боковые выходы и одна - прямо на экран.

И никакого текста.

Иван уселся на опрокинутой станине, как ни в чем не бывало, разжег масляный фонарик и погрузился в книжку.

– У нас привал? - осведомился Артур. Он говорил очень тихо, но шепот вернулся троекратным эхом. Звуки крались вдоль стен, отталкивались и возвращались назад неразборчивым бормотанием.

– Без понятия, что там у вас, а мне дальше идти некуда.

– Вот дела! - растерялся Артур. - Выходит, что мы расстанемся?

– Выходит, что так, - почти что с грустью ответил гном. - Выбирай и топай.

– Но тут ничего не написано!

– Что, мил-человек, совсем мозги рассохлися? А Настоятели уж было за тебя водочки клюкнули…

Артур впервые ощутил к гному нечто вроде приязни. Пустышка, фантом, слепое зеркало, отражающее чужие мысли, и, вместе с тем, смешной, ехидный коротышка. Седьмое Сердце Храма, лакмус души человеческой, маленький суровый полиглот. Если Настоятели выпили за успех, значит, и правда, всё закончилось. Остались три стрелки и последний выбор. И долгая дорога домой с заветным кувшинчиком под мышкой.

– Мое дело маленькое, - пожал плечами гном. - Вам же развилки подавай. Сохнете вы без загадок.

Артур обследовал левый проход. Не доходя пару шагов до распахнутой двустворчатой двери, он замер. За пределами кинозала свет факела проваливался в пустоту. Лабиринты Храма подготовили Коваля к любым неожиданностям, но совсем не хотелось под завязку переломать ноги или раскроить череп, свалившись в пропасть. Он подошел поближе и оцепенел.

За дверью расстилалась тайга.

Президент на всякий случай оглянулся, но гном сидел, сгорбившись, и водил узловатым пальцем по строчкам. В зале всё оставалось по-прежнему, а в шаге от стального косяка шуршали лапы столетних елей, чистила на ветке свои перышки куропатка и тысячи муравьев строили метровую пирамиду.

Место показалось Ковалю до боли знакомым. Он сделал еще один шаг вперед, остановившись на самой границе крошащегося цемента. Дальше пол переходил в густую подстилку из листвы и иголок. Сразу набросились запахи. Артур вдыхал пьянящий смолистый воздух и никак не мог остановиться.

Он пытался убедить себя, что это очередной морок, но картинка была невероятно яркой и объемной.

В воздухе витали запахи коптильни, столярного цеха, подсыхающего сена, а поверх всего этого - восхитительный аромат топленого молока. Между стволами виднелся распаханный косогор, лоснилась тягучая лента реки. С холма спускалась накатанная дорога, петляла среди стогов, затем ловко взбиралась на горбатый мостик. На противоположном берегу дымили трубы избушек, полоскалось на ветру белье, гонялись друг за другом две рыжие собаки. Стояла самая сочная пора, начало августа, и самое вкусное время суток, предвестие сумерек. Вечерняя прохлада еще не наступила, воздух дрожал и струился; пресыщенная теплом земля словно потягивалась в истоме, избалованная солнцем. Лес за речкой казался таким мягким, бархатным, что хотелось погладить его, как котенка…

Уральская деревня Качальщиков.

В полуметре от Артура порхали две лимонницы. Он протянул руку и ощутил легкое прикосновение крыльев. Где-то замычала корова, ей ответила другая, послышался перезвон бубенчиков. Стадо возвращалось домой. Над головой молотил дятел, в рыбачьих сетях плескалась рыба. Из-под горы, пока невидимая, катилась телега; постукивали на корнях колеса, мягко ступала лошадь; потом запищал ребенок.

– Красиво, правда? - со странной интонацией произнес за спиной Артура гном. И без всякого ёрничанья добавил: - И что вам не живется, люди? Земли прорва, одет-обут, хата в чистоте, баба в соку, киндеры опять же…

Телега приближалась. Уже различалась за высокими колосьями серая шкура кобылы, затем промелькнули голые ноги и рукав пестрой рубахи. Ребенок снова загукал, женщина звонко рассмеялась и что-то сказала, но не ребенку, а кому-то взрослому. Ей коротко ответил мужской голос, затем он же прикрикнул на кобылу, и телега остановилась. Сквозь колыхание веток виднелись только спицы переднего колеса, повисшие вожжи и лошадиный хвост, отгоняющий мух.

Артура трясло, как в лихорадке.

– Зачем вы это делаете?! - Он обернулся к гному.

– Угадал, поди, мил-человек?

– Чего ты добиваешься?!

– Ета ты добиваешься, родимый. А мы тебе токмо помочь хотим. На том стоим, шобы к равновесию людишков возвертать.

Артура тянуло вперед, как магнитом. Вцепившись в косяк, он осторожно ступил на теплую землю. Теперь он мог видеть всю семью на телеге.

Там была его семья, и там был он сам. Артур даже вспомнил этот день, когда они возвращались с Надей с мельницы, куда его послала Хранительница рода. Один из редких дней, который будущий Клинок мог провести с семьей. Только накануне они с Бердером и другими учениками вернулись из окрестностей Миасса, где успешно уничтожили две Слабые метки. А через неделю предстоял большой поход на запад, усмирять шептунов и набирать рабочую силу для рытья оросительных каналов. На пару недель во время сбора урожая все взрослые мужчины впрягались в сельскую работу. Хранительница рода распределяла обязанности, и Артуру тогда неслыханно повезло. Вместо колки дров, молотьбы или строительства выпала крупная удача - отвезти зерно на мельницу.

Надя еще не была беременна Белочкой и прихватила с собой старшего сына. Годовалый ребенок сосал грудь матери, Надя смеялась, легонько укачивала его, ухитряясь одновременно целоваться с мужем.

Коваль видел себя, молодого, бородатого, с густыми русыми косами, еще не тронутыми сединой. Он скинул рубаху и сидел, болтая ногами, голый до пояса, мускулистый, черный от загара. Еще не избороздили тело шрамы, еще оставались годы до губернаторского кресла и разрушения Москвы. Молодой Коваль держал в ладони розовую пяточку сына, обнимал голубоглазую красавицу. Им обоим в голову не приходило, как мало жизни отпущено их первенцу…

– Ты можешь остаться, - сказал гном.

– Кто ты такой? - прошептал Коваль. Кувшин с червями жег ему грудь.

– Отдай червей и иди. Ты заменишь его.

– Я тебе не верю…

Надя ван Гог отняла мальчика от груди и, завернув в одеяло, осторожно положила на ворох пустых мешков. Серая лошадка меланхолично жевала траву. Молодой Коваль соскочил с телеги и что-то сказал жене. Надя засмеялась, откидываясь назад, и легонько ударила мужа по губам. Ее сарафан просвечивал на солнце.

– А ты мне поверь, мил-человек. Я дурного-то не предложу…

– Это было… прошло тринадцать лет! Никто не в силах вернуть прошлое!

– Ета тебе так в школе вдолбили? Слыхал такое: когда нельзя, да шибко хоцца, то вроде как и можно?

Президент закусил губу. Сейчас он был готов поверить во что угодно. В голове не укладывалось, что кто-то научился поворачивать время вспять.

Заходящее солнце спряталось за тучку. Дятел устал колотить и вспорхнул черной молнией. Молодой Коваль поймал руки сидящей жены и подошел к ней вплотную. Надя раздвинула ноги и обхватила мужа крепкими загорелыми лодыжками. Президент видел собственную спину и ладошки женщины, ласкающие его затылок.

– А кому хочется, чтобы прошлое вернулось?

– Храму, мил-человек.

– Храму нужно, чтобы я уснул и не проснулся? - Артур заставил себя оторваться от созерцания собственного оголяющегося зада. Позади, под шатром еловых ветвей, колыхался темный прямоугольник двери. Гном стоял на пороге, протирая очки. По его полосатому чулку полз рыжий муравей.

– Ты спросил, кто я такой. Есть Настоятель Вонг, его планида - поддерживать равновесие между Орденом и миром снаружи. А мое тело всегда остается там, внизу. - Гном потыкал пальцем в землю. - Я удерживаю равновесие внутри Ордена, я слушаю каждого из нас и смотрю вперед. Я дал тебе провожатого, и каждый, пришедший в Храм, получает провожатого.

– Я могу тебя увидеть?

Гном отрицательно покачал головой.

– Настоятель Вао не покинет своего угла, пока не придет время уступить его новому Вао. Я мог бы пригласить тебя в гости, но вряд ли тебе это придется по душе.

– Откуда ты знаешь русский?

– Я не знаю русский, я всего лишь пользуюсь памятью твоего детства. Ты ждал от куклы именно таких слов…

– Ты управляешь гномом? Но кукла не существует, это мираж!

– Мне нравится кукла, в которую ты меня обрядил. Когда ты нас покинешь, ее не станет. Мне нравится спорить с тобой и слушать твои мысли, но…

– Но ты не хочешь отпускать меня?

– Я лишь обязан предложить тебе выбор, а вместо этого делаю подарок. Я был бы рад вернуть тебя не на тринадцать лет назад, а в то время, о котором ты грезишь, но это не в моих силах. Я отыскал опорное звено тринадцать лет назад; там еще можно замкнуть кольцо.

– Ты говоришь о?..

– Да, да! - потряс бороденкой Иван. - Ты ведь до сих пор видишь во сне мир, каким он был до Большой смерти. Потому я и сказал, что с тобой занятно поболтать. Ты можешь вернуться в лес и снова быть счастливым. Ты станешь молодым, но сохранишь память и знания. Ты выберешь другой путь на развилке.

– Значит… - до Артура начало доходить. - Значит, вы тут посоветовались и решили, что меня надо забросить назад?! Чем же я так мешаю?..

Он уже не сомневался, что Настоятель Вао говорит правду. Каким бы чудом это ни казалось, старый мутант, не покидающий радиоактивных подвалов, мог вернуть его на тринадцать лет в прошлое.

– Ты ищешь правды и раскачиваешь мир.

– Черт! А как, по-твоему, надо жить?

– Оглянись! Чем была плоха жизнь? Кто тебя заставлял покидать лес? От тебя идет волнение, и чем дольше ты живешь, тем сильнее мир качается!

Президент не находил слов.

– Это я, по-вашему, главный враг спокойствия?

– Когда ты проснулся от долгого сна, я сразу услышал тебя. Потом появились другие Проснувшиеся, как вы их называете, но они не несли с собой такой бурной волны. Ты ворвался в мир, как камень, упавший в тихий пруд. Камень слишком велик, и пруд вышел из берегов…

– Тогда что вам мешает просто меня прикончить? Или ты играешь по правилам, как и твой дружок Ли?

Коваль старался говорить громче, чтобы заглушить стоны своей жены. Ему казалось, что он подглядывает в замочную скважину или смотрит кассету с записью собственных любовных утех. Солнце снова вышло из-за тучки, разрезав лес сотней лучей. В речке с хохотом плескались мальчишки. Дверной проем, ведущий в будущее, покачивался, точно зеркало, подвешенное на невидимых нитях.

– Твоя смерть принесет еще больше проблем. Если мы пойдем на убийство одной опорной личности, Ордену придется уничтожать всех, кто способен изменить мир, - невозмутимо сообщил гном. От его деревенского говорка вдруг не осталось и следа. - Не сомневайся, мы просчитали исходы одиннадцатью различными способами. Ваша Книга указывает на опасность, но не указывает пути, как ее избежать. Единственный способ вернуть Россию к равновесию - это вернуть тебя на тринадцать лет назад. Если ты сейчас уйдешь, память о нашей встрече сохраним только мы с тобой, президент Кузнец и старый монах Вао.

– И в России всё будет по-другому. Москва останется столицей…

– Нет, Москву всё равно расплавят, - быстро сказал гном. - И реки не потекут вспять, и спустя тысячу четыреста лет снова изобретут водородную бомбу. Существуют вещи, которые не в силах изменить один человек.

– А почему всё уперлось в меня? - не отставал Артур. - Найди кого-нибудь другого и с ним экспериментируй!

– Опору кольцу может дать только человек, сдвинувший время. Каждый второй согласится вернуть молодость, но у старого Вао не хватит сил, кольцо не сомкнётся. Очень редко рождаются люди, про которых говорят, что они меняли ход событий. Разве в древнем мире было не так?

– Но если ты видишь так далеко, скажи, почему ты так хочешь избавиться от меня? Чем я не угодил Храму в будущем?

– Разве ты не хочешь туда вернуться? - вопросом на вопрос ответил гном. - Разве не о том все наши мечты, чтобы опять вкусить счастье юности?

Артур изо всех сил старался не прислушиваться к тому, что творилось на дороге. Там его двадцатилетняя жена шептала в ухо молодому мужу матерные слова и вскрикивала, пугая проснувшегося ребенка…

– Ты снова насладишься обществом тех, кто покинул этот мир, - продолжал Настоятель. - Ты станешь хорошим Клинком и займешь место Хранителя силы, ты вырастишь сыновей и оставишь мечты о проклятом городе! И никто не заметит, что время сдвинулось, только мы с тобой…

– Я очень хочу вернуться, - Коваль развернулся и шагнул обратно через порог. - Теперь я поверил тебе, Настоятель! Но если я вернусь, то снова выберу ту же дорогу и снова, спустя годы, приду сюда, за червями. Что ты сделаешь в таком случае? Опять забросишь меня в прошлое?

– Если такое случится, то нас обоих спасет только смерть, - понурился гном. - Чтобы разорвать кольцо, я буду вынужден убить тебя и, конечно, себя.

– Зачем ты мне это сказал? Теперь я могу остаться в прошлом, но не приду в Храм за драконами. Я заранее уничтожу своих врагов, не буду повторять ошибок и обойдусь без вашей помощи!

– Не получится, мирный человек, - печально улыбнулся Бао.

Артур ощутил, как взметнулись волосы у него на затылке. Словно теплый вихрь пронесся по кинозалу, и всё исчезло. Не стало ни тайги, ни деревни, только в воздухе носился слабый хвойный аромат. Вместо солнечной лесной прогалины за дверью возник унылый полузатопленный коридор. В черной воде играли блики факела и плавала метровой длины мертвая моль с откушенной головой.

– Почему не получится? - с трудом стряхивая наваждение, спросил президент.

– Я говорю - без помощи нашей не получится! - Гном отвернулся и засеменил по проходу к оставленной книге. - Не одолеть тебе врага без Красных драконов. Всё, хватит с тебя спецэффектов. Ступай прямо, там покормят и помоют, а то - президент, а разит от тебя неприлично… Да, чуть не забыл! Покудова червячки кровь сосут, о спиртном забудь! А то некоторые пригубляют, а у червяков толерантность высокая, желудок неясный, мигом привыкнут. Не воевать будешь, а из запоев друзей выводить!

16. ДЕВУШКИ И МАНДАРИНЫ

Девушек звали Мо и Бай.

Мо была выше подруги на полголовы, но уже в бедрах, и носила короткую мальчишескую стрижку. Бай выглядела гораздо более женственной и округлой. Скулы и глаза выдавали в ней китайские корни, а в остальном Бай могла сойти за пухлого европейского подростка. Волосы она чем-то смягчала и красила в пшеничный цвет.

Сначала Артура купали, долго и обстоятельно. Пока одна девушка укутывала его в горячие хлопья пены, другая растирала всё тело душистым отваром. Запах был такой резкий, что захотелось чихать, но очень скоро девчонки заменили моющее средство, и вместо пахучей водицы на спину Коваля тонкой струйкой потекло масло.

Они дважды смывали грязь, и дважды переворачивали его на мраморной плите. Артур чувствовал себя пленником - ему даже не позволили самому дотянуться до пиалы с чаем. Наконец он сдался, перестал следить за происходящим и тут же почувствовал, как расслабились и повеселели его банщицы. Очевидно, девушки тонко воспринимали состояние клиента и не могли работать в полную силу без взаимного доверия.

Прищурившись, Артур смотрел на их загорелые гибкие тела сквозь клубы пара. Возможно, в чай подмешали легкий наркотик, или так действовал массаж, но мышцы уже не ныли, как раньше. Боль в десятках царапин, заставлявшая его вздрагивать при каждом неловком движении, тоже притупилась, а затем и вовсе прошла. Но самое главное - он возбудился и возбуждение никак не спадало. Артуру стало немножко смешно. Взрослый дядька, виски в седине, а напряжен, как пятнадцатилетний подросток…

Артур больше не воспринимал свое тело как источник боли, он парил, он растекался воском по раскаленному камню. Ни одна связная мысль не держалась в голове; он мог только созерцать и даже не искал определений тому что видел. Некоторое время он следил за желтым шарообразным светильником, подвешенным к балдахину, но вскоре понял, что и это простое занятие его утомляет. Тогда он закрыл глаза, отключил слух и переключил всё внимание на женские пальчики, удивительно мягкие и неясные.

Купание незаметно перешло в массаж. Бай очутилась верхом на его спине, и Артур невольно поразился, с каким проворством и как точно двигаются ее руки. Она нащупала все болезненные точки на шее, размяла косточки позвоночника, прошлась до поясницы, вызвав такое острое томление, что Артуру захотелось потянуться, словно сонному коту. Вторая девица в это же время вытворяла что-то невероятное с его ногами и руками, выгибая их во все стороны, выцепляя по очереди все напряженные сухожилия.

Коваль чувствовал себя большим куском дрожжевого теста. Он смутно, словно сквозь завесу, вспоминал, как в студенческие годы дважды посещал салоны интимного массажа, скорее для хохмы. Гораздо позже, уже в бытность губернатором, держал при себе пару мануальщиц из Озерного клана, но рядом с китайскими профи северянки выглядели бледно.

Когда маленькая чаровница первый раз провела скользкой ладошкой ему между ягодиц, Артур чуть не вскрикнул от наслаждения. Его в очередной раз мягко перевернули на спину; девушки шептались и хихикали. Коваль с усилием разлепил веки и встретил взгляд беленькой, которая оставалась в ногах. Обволакивающий такой взгляд, одновременно покорный и вызывающий. У девчонки были очень пухлые губы и два маленьких иероглифа на левой щечке. Он понял, почему возникла заминка. Банщицы скинули остатки одежд и щедро намазывали друг друга ароматическим маслом. Они не пытались спрятаться; всё, что происходило в парилке, являлось частью церемонии. Бай легко взобралась на мраморный стол и встала над Артуром на четвереньки, сжав его бока коленками и касаясь груди острыми розовыми сосками. По внутренней поверхности ее бедер стекали дрожащие капли масла. Потом девушка приподнялась, чтобы мужчине было лучше видно, как подружка наносит масло на ее гладкий безволосый лобок. Она двигала тазом навстречу движению руки, распиная Артура на столе и упираясь ладошками ему в локти. Затем Мо также взобралась на стол и, устроившись позади напарницы, принялась намазывать подруге живот и спину. Маленькая блондинка прогибалась всё глубже; ее мокрые волосы падали Артуру на лицо, а губы качались в сантиметре от его губ.

Мо заглянула через плечо напарницы Ковалю в глаза, улыбнулась и сильным движением развела подруге ягодицы. Артур почувствовал, как на секунду напряглись мышцы стоящей над ним девушки. Бай закусила губу и коротко всхлипнула, когда пальчики брюнетки проникли в ее лоно.

В следующую секунду пришла пора вздрогнуть мужчине, потому что прохладная скользкая ладошка обхватила его мошонку. Дыхание Бай сбилось, она упала щекой Артуру на грудь. Затем, подгоняемая властным напором Мо, подтянула колени еще выше к груди. Теперь она раскачивалась, выставив свой крепкий блестящий зад и с каждым толчком всё глубже пропуская в себя ее руку.

Мо работала двумя руками, возбуждая одновременно мужчину и девушку. Артур не помнил, когда получал столь острое удовольствие. И, наверное, впервые в жизни, от него требовалось только лежать и не мешать. Пальчики Мо проделывали что-то невероятное у него между ног, то поднимаясь выше и царапая ногтями самые чувствительные участки кожи, то опускаясь вниз, заставляя его непроизвольно сжиматься…

Изящная кисть Мо потихоньку погружалась в лоно маленькой напарницы. Сначала Мо двигала двумя пальцами, затем сложила ладонь лодочкой…

Видимо, она привыкла играть роль мужской половины в их девичьей паре и, как хороший любовник, чувствовала, когда доставляет блондинке неудобства. Мо на секунду отстранилась, не отрывая второй руки от Артура, и дотянулась до чаши с маслом.

В этот момент Бай наклонилось к лицу Коваля так близко, что Артур уловил исходящий из ее рта мятный запах. Она что-то коротко и почтительно спросила. Коленки Бай почти упирались Артуру под мышки. Поскольку мужчина ничего не ответил, она повторила свой вопрос неприличным жестом, а затем снова обняла его голову горячими ладонями. Коваль догадался, что его вовлекают в игру, у него интересуются, приятно ли то, что банщицы собираются делать.

Он покивал в ответ. Сейчас он был согласен на всё.

Дальше пошло легче. Девушки занялись своим делом так, словно оставались вдвоем, а на скамье лежал не человек, а живая податливая игрушка.

Мо терлась животом о раздвинутые ягодицы подружки, всё глубже проникая рукой внутрь. Бай сплелась с Артуром пальцами, закинула ему руки за голову и зубками прихватила его верхнюю губу. Лоснящееся от масла запястье Мо целиком скрылось между раздвинутых ног блондинки. Бай передвинулась ниже и взяла в рот кадык Артура. Затем перехватила левой рукой обе его ладони и правой неторопливо повела вниз, царапая ему живот ноготками.

Артуру казалось, будто его приковали наручниками. Его захлестывало желание; возможно, в чай действительно подмешали наркотик, но гораздо сильнее действовало неиспытанное доселе чувство подчинения. Это оказалось неожиданно, до боли, до крика, приятным: отдаваться во власть молчаливых распутниц, внешне почти подростков…

Он вдыхал в себя чужое свежее дыхание, он купался в масле, стекавшем с их скользких тел, он откликался каждым сантиметром тела на их призывный жар и поражался тому, насколько стал молодым и сильным…

Брюнетка подождала секунду и потыкала коленками, вынуждая Коваля раздвинуть ноги. Мо не прекращала мучить подругу - каждый толчок ее руки передавался Артуру, затем подтолкнула младшую напарницу еще выше.

Спустя мгновение Коваль ощутил, как гибкий пальчик вторгается ему в зад, а Бай дотянулась рукой до его изнемогающего живота.

Он непроизвольно напрягся, и Мо тут же отодвинулась. Круговыми касаниями она щекотала ему внутреннюю поверхность бедер, через плечо подруги искательно заглядывая Артуру в глаза.

Он вздохнул и расслабился…

Теперь обе девушки двигались в такт. Бай грудью и губами вжималась в мужчину, приподняв таз, оставляя зазор для своей свободной руки. Она то сильно сжимала раскаленную плоть в кулачке, то терлась о нее скользким пупочком, то пробегала сверху донизу трепетными подушечками пальцев. Она трижды подводила Артура к черте, после которой, казалось, уже нельзя было остановиться, но всякий раз ухитрялась замереть; она ослабляла натиск и уступала первенство своей более активной напарнице…

Коваль не мог понять, больно ему или нет. Кажется, он издавал какие-то звуки; возможно, он стонал вместе с Бай и ничего не слышал и не видел, запутавшись в ее мокрых волосах. Потом он обнаружил, что они кричат на пару, не переставая.

Брюнетка освободила подружку от своей руки, потянула ее за волосы и усадила на мужчину верхом. Артур успел удивиться, что после запястья Мо внутри маленькой китаянки так тесно. Бай уже не лежала на нем; она села на корточки, закинув руки за голову, приподнималась и опускалась, принимая в себя мужчину. Глаза ее закатились, волосы прилипли к лицу, между грудей ручьем стекал пот. В нижней точке девушка морщилась и взвизгивала, но Мо прильнула к спине подруги, руководя каждым ее движением, заставляя ее то уменьшать, то увеличивать амплитуду.

Коваль не мог оторвать взгляда от гладкой промежности девушки. Ростом она едва перевалила за метр пятьдесят; казалось невероятным, как такое хрупкое создание вмещает в себя так много…

Но Мо еще не закончила спектакль. Сидя на корточках позади блондинки, она продолжала пальцем ввинчиваться в Артура. Она задавала темп и ухитрилась заставить всех двигаться так, как ей хотелось. Запрокинув лицо, Бай с хриплым стоном соскальзывала вниз; чуть отставая, Мо проникала в нее сзади и играла пальчиками внутри, так что Артур ощущал ее руку сквозь горячую перегородку. А еще спустя секунду старшая банщица принуждала его скрипеть зубами на самой границе между наслаждением и болью.

Ковалю казалось, что эта мука длится бесконечно. Вроде бы пухлая блондинка развернулась к нему спиной, и сложилась пополам, и целовала ему ноги… А ее напарница окунала в сладкое вино и поочередно давала ему в рот оба своих соска…

А вскоре он ощутил, как ее крепкие мускулистые ляжки сдвигаются вокруг его головы, и поймал языком ее терпкий щекочущий вкус. Мо подхватила его руки и уложила их к себе на талию. Коваль, уже мало что соображая, прихватывал зубами невидимый мягкий бугорок и всасывал в себя, чувствуя, как крупной дрожью отзывается женское тело…

А потом две милые головки, воркуя и смеясь, прижимались щеками к его паху, к тому месту, которое так долго не находило себе занятия и так истосковалось. Две головки, черная и золотистая, сдвинулись вместе, ловя ртами то, что так долго просилось из него наружу…

Он очнулся, когда его вымыли в третий раз и внезапно окатили холодной водой. Очнулся и понял, что сонливость исчезла, а вместо нее накатило щемящее чувство утраты. Президент снова помнил, кто он такой и как много еще предстоит впереди. Он снова был в состоянии пройти подземелье и подраться с великанами и кикиморами, если ему позволят хотя бы еще разок встретиться с девчонками…

Несколько мгновений он водил глазами, ничего вокруг себя не видя. На губах до сих пор оставался слабый привкус мускуса, вокруг распаренного тела словно витала паутина из женских запахов. Артур еле сдерживался, чтобы не завыть, не забиться от ярости, как ребенок, которому показали чудесную игрушку и тут же с хохотом отняли навсегда. Но никто над ним не смеялся, никто не обещал ему любви, юных банщиц и след простыл. Они покинули его так же внезапно и тихо, как появились.

Вместо них на краю мраморной скамьи, болтая ногами, сидел проводник, чистил мандарин и постукивал ботинком по запотевшему кувшину с червяками.

– Симпатию Мо завоевать непросто, - сказал Вао. - Бот Бай, та попроще и поласковей, она может уступить, если парень приглянулся.

Артуру внезапно стало холодно в раскаленной парилке. Стуча зубами, он сел и уставился на Ивана.

– Боже мой! Так они - вроде тебя? Я трахался с призраками?

– А что такое призраки, мирный человек? - въедливо усмехнулся гном. - То, что не дается в руки? Или то, что вечно нас обманывает? Или призрак - это то, что никогда не станет твоим?

– Не знаю… - понурился Артур. - Наверное, ты прав в каждом случае.

– Если я прав, значит, большинство женщин призрачно, и нет никакой разницы, о ком тосковать.

Иван кинул в собеседника мандарином.

– Я не собирался тосковать… - Голый президент стал рассеянно счищать кожуру с фрукта. - Но… я смогу их еще раз… повидать?

– Ты сможешь не расставаться с ними и получить еще сотню других, не менее искусных. Ты можешь сохранить мужскую силу до глубокой старости. Любая женщина в Поднебесной будет рада отдаться тебе.

– Ты знаешь… - Ковалю подумалось, что с Настоятелем можно быть откровенным. - Я люблю только свою жену, но от такого подарка не отказался бы. Но ты ведь, как пить дать, попросишь что-то взамен…

– Попрошу.

– Ну вот, получится не подарок, а очередная головная боль. Лучше не надо, Настоятель. Женщины всегда что-то клянчили у меня либо…

– Либо вели себя как охотницы? - подсказал гном и извлек из воздуха еще два мандарина. - А здесь ты впервые встретил женщин, полюбивших твое тело бескорыстно?

– Я уже не так молод, Настоятель…

– И вдруг почувствовал себя юношей в самом соку, так? И теперь, всякий раз глядя на женщину, ты будешь переживать, что не загоришься, как сегодня? Так и будет, поверь мне. Ты никогда их не забудешь, и все оставшиеся тебе дни будешь гадать, призраки тебя ублажали или земные женщины.

– Чего ты добиваешься? - простонал Артур.

– Ты отказался от счастливого прошлого, и я показал тебе одно из колец счастливого будущего. - Гном держал кувшин так, словно собирался улизнуть вместе с ним.

– Будущего?!

– Да, всего лишь один из тысяч вариантов. Ты мог бы остаться в Храме, надеть синюю рясу и честно служить добру. Собирать Звенящие узлы, чистить поля от грязи, помогать крестьянам. Надеюсь, ты веришь, что мы заняты полезными делами. Ты прилежный ученик и мог бы когда-нибудь получить зеленую одежду. Честно говоря, у меня даже нет желания тебя уговаривать, как в прошлый раз, - поделился Вао. - Но так гласит Устав Ордена. Всякий, желающий стать послушником, имеет право на выбор. Если уж ты не вернулся к молодой жене, то на наших девушек я сильно и не рассчитывал.

– Спасибо, почтенный Настоятель… Но вряд ли из меня получится монах.

Коваль наконец обнаружил свой плащ. Осторожно встал и убедился, что может держаться на ногах. Окружающие предметы уже не плавали перед глазами, и нахлынувшая было тоска уступила место легкой грусти.

Как будто силился вспомнить что-то светлое и никак не мог…

– В том-то и закавыка, - кисло пробурчал гном, - что нехорошо соблазнять послушника земными благами. Тем более - русского. С вами вечно не так, как с нормальными людьми. Приходите нечасто, но заморочек с вами больше в десять раз. Я предупреждал братьев, что лучше тебе отказать. Говорил им, что раз уж человек, да не пастух какой, а при власти, столько верст отмахал, стало быть, не возьмешь его на жемчуга да на передок…

– Я не могу понять, почтенный Настоятель, стал ли я послушником?

– А что тебе нужно для понимания?

– Ну… должен же быть какой-то ритуал, обряд.

– Обряд… - брезгливо поморщился гном. - Я малость старше тебя и расскажу кое-что про обряды…

Его манера разговора в очередной раз круто изменилась: на сей раз в речи Вао-Ивана пробились менторские монотонные нотки.

– Великий Кун-цзы так говорил своим ученикам: "Благородный человек думает о долге, низкий человек думает о выгоде". Великий Кун-цзы говорил, что благородный правитель, истинный цзюнь-цзы, должен обладать гуманностью и чувством долга. Он должен быть бескорыстен, скромен и справедлив. Для цзюнь-цзы превыше всего интересы народа. Он безразличен к еде, богатству, излишествам и материальной выгоде… Учитель мечтал, чтобы было так на земле, чтобы государством управляли люди долга…

Коваль ждал, не вполне понимая, куда клонит собеседник. В игрушечных ручках гнома бронзовый сосуд с дракончиками казался огромным.

– …Учитель считал, что разумное общество должно непременно состоять из тех, кто создан думать и управлять, и тех, кто создан работать и повиноваться. Великий Кун-цзы ожидал от учеников, что они выберут для управления страной самых добродетельных и ученых. Объясни мне, мирный человек, в чем ошибался учитель?

– К власти, как всегда, пришли самые наглые и богатые? - предположил Артур.

– К власти пришли те, кто умел соблюдать обряды, - зло рассмеялся гном. - Прошло несколько сотен лет после смерти Учителя, и от его мудрости остался один лишь ритуал. Напускное поклонение старикам, публичная скромность и показная добродетель… Прошло две с половиной тысячи лет с тех пор, как с нами нет Учителя. И всё это время народ помнит его. Его помнят и любят, его слова повторяют всякий раз, когда мечтают о справедливой жизни. Но жизнь простых людей остается горькой и несчастной. Почему так происходит, мирный человек?

– Наверное, справедливую жизнь не так легко наладить…

– Об этом я и пытаюсь тебе сказать. Правители Поднебесной не смогли дать счастье своим подданным за две тысячи лет, а ты берешься осчастливить людей за полгода… Ты всё еще хочешь пройти какой-нибудь обряд, мирный человек?

– Я понял твои слова и ценю твою заботу, почтенный Настоятель! - тщательно подбирая слова, заговорил Артур. - Вероятно, мы еще вернемся к этой беседе…

– Когда снова станет поздно? - перебил Вао. - Когда ты устанешь любить людей и поймешь, что гораздо проще любить ритуал?

– А что ты мне предлагаешь?

– Останься и отдохни. Твой враг, для которого ты готовишь червей, никуда от тебя не уйдет. Разве что умрет своей смертью. А ты ложись спать. Проснись утром, прислушайся к пению птиц и шуму водопада. Делай то, что хочет твое тело. Купайся в реке и мойся с женщинами в бане. Собирай цветы и совершенствуй боевое искусство. Попробуй наши травы и выгони соль из суставов. Почувствуй себя опять молодым и забудь о людях, которые никогда не будут тебе благодарны. Каждый день изучай хотя бы один иероглиф, и спустя пару лет мы вместе с тобой сложим стихи. Здесь, снаружи, так красиво, что нельзя не сложить стихи…

– Спасибо, Настоятель! - заерзал президент. - Ты знаешь, что я не останусь. Я постараюсь не забыть того, что ты сказал.

– Ты первый из синих послушников, кому позволено вынести маленьких друзей. Не забывай, что Настоятель Вонг и скрытые Наставники будут следить за тобой. Они не пойдут по следу, но обо всём узнают от маленьких друзей. Мы подарили тебе червей потому, что увидели в тебе священные идеалы цзюнь-цзы…

– Я не забуду.

– Тогда забирай свой кувшин и готовь руку. Кое-кому не мешает позавтракать…

17. ЦЗЮНЬ-ЦЗЫ

Председатель революционного Комитета Гоминьдана, почтенный Ло Цзясу грелся на солнышке. Он гордился тем, что умел ценить сладкие мгновения жизни и правильно распределял время между делами государственными и созерцанием. Он гордился тем, что прочел немало книг и правильно понял суть учения великого Конфуция. Почтенный Цзясу знал, что далеко не все разделяют его точку зрения на труды Учителя, но это его не очень волновало. Он считал, что из каждой древней мудрости надо брать только то, что подходит для сегодняшнего дня.

Иначе очень легко запутаться в идеях и правилах, которые были предназначены для совсем других людей. А слишком сильно заботиться о других людях Председатель не умел и не хотел.

Вот и сейчас он намеренно игнорировал троих просителей и курьера от Военного министра. Все четверо никуда не денутся, а вот последнее осеннее солнышко спрячется за тучку, и неизвестно, появится ли до весны. До тепла еще так далеко, а жизнь столь непредсказуема…

Почтенный Ло смежил веки и улыбнулся. Какое-то время ему было очень хорошо, затем колыхнулось полотнище походного шатра, и чья-то тень заслонила свет. Председателю послышался неясный далекий шум, словно захлопали крылья. Почти сразу сквозь щели дунул ветерок. Еще Председателю показалось, будто он слышит какие-то посторонние звуки, излишне громкие голоса или даже крики. Но тут же всё стихло, и Цзясу тихонько рассмеялся.

Не могло быть и речи, чтобы кто-то посмел шуметь, когда он отдыхает.

Полотнище снова колыхнулось, нос Цзясу уловил терпкий аромат любимого чая и жареных пирожков. Председатель подождал несколько секунд, надеясь, что служка поставит поднос и удалится. Затем неохотно приоткрыл левый глаз. Солнечный диск готовился нырнуть в грозовую муть, оставалось совсем немного времени, а наглый мальчишка продолжал стоять, лишая лидера страны послеобеденного сна. Председателю очень не хотелось поднимать руки и хлопать в ладоши. Он подумал, что двадцать плетей за подобную наглость будет в самый раз.

– Убирайся, - сказал Председатель.

Он с изумлением услышал, как кто-то шумно втянул в себя чай из пиалы. Ло приоткрыл второй глаз, и гневные слова застряли у него на языке.

Вместо бритого мальчишки-слуги напротив оказался высокий лохматый русский, с лицом, заросшим седой щетиной, и одетый, как солдат, в грубую кожу. Председатель хотел кликнуть охрану, но русский почмокал губами и укоризненно покачал головой. Ло опустил глаза, крик застрял у него в горле. В левой руке русский держал дымящуюся пиалу, а в правой - парный кастет багуа. Острый полумесяц лезвия упирался Председателю в пах.

– Не выпендривайся, - миролюбиво сказал русский. - Ты решил, что самый хитрый?

Господин Цзясу не понял ни слова, но неожиданно узнал визитера. Узнав, он вначале хотел изобразить бурную радость, какой принято встречать главу соседнего государства. Затем господин Цзясу поразмыслил и пришел к заключению, что русский президент чем-то недоволен.

– Я слышал, что вас можно поздравить, - начал Ло, прикидывая, что же случилось с охраной и куда подевался слуга. - Почтенный Настоятель Храма сообщил мне, что вы стали послушником, благополучно пройдя испытание.

Русский тоже ничего не понял, зато с удовольствием отправил в рот пирожок. Казалось, он кого-то ждет, прислушиваясь к тому, что творится за стенами шатра.

Ло Цзясу оставил попытки разговорить недружелюбного иноземца. Он тоже обратился в слух. Ему очень не нравилось, что стальные острия кастета находятся так близко от тела, но Председатель недаром занимал свой пост. Он много раз видел смерть, научился избегать ее тысячами способов и не видел причин приближать ее приход. В молодости ему приходилось неоднократно драться, а также убегать от целой толпы, вооруженной вилами. Приходилось отсиживаться на дне реки, дыша через трубочку, по двое суток сидеть на ветке дерева, привязав себя поясом. Его дважды пытались отравить, а не так давно ему угрожали монахи Храма Девяти Сердец…

Да, с Орденом вышло неприятно! Не стоило злить Настоятелей, почтенный Ло прекрасно об этом знал. Но, с другой стороны, его тоже можно понять! Засевшим в горах уродам и так всё несут бесплатно; крестьяне рады отдать им последний кусок в обмен на сомнительные советы и сомнительное благословение. Что ни осень, так гонят туда коров, везут хлеб и сами нанимаются работать.

А ему как быть, когда денег ни на что не хватает и приходится усмирять бунты? Как быть, когда коммунисты да мандарины только и ждут момента напасть? Конечно, он был прав, поступая в интересах государства, когда согласился на столь выгодное предложение.

Дело происходило больше года назад. Прискакал курьер из Урумчи и доложил, что задержали двоих очень странно одетых людей. Оба выглядели, как русские, один с трудом говорил на китайском. Они загорели дочерна, носили длинные бороды, шаровары и высокие красные шапки. Эти двое сообщили, что везут послание от человека по имени Карамаз-паша и говорить будут только с представителем центральной власти.

Председатель заинтересовался. Он повидал немало русских, но никогда не слышал такого нелепого имени. Он повелел доставить парламентеров к себе и выслушал их наедине. То, что они сказали, ввергло почтенного Ло в ступор. Оказалось, что на руках у русского имелась карта Поднебесной, составленная в самый разгар Большой смерти, и на этой карте, в числе прочего, были указаны склады с медикаментами. Пометки и комментарии были на русском, но посланец любезно перевел. Строго говоря, это была не карта для путешественников-любителей, а план, найденный в свое время Карамаз-пашой в российском министерстве обороны. План, на котором подробно указывались места, даты и объемы поставок американской вакцины. Как выяснилось, русский нарочно прихватил с собой лишь кусок атласа, относящийся к китайской территории.

Председатель выслушал посланца турецкого владыки с огромным интересом, а потом спросил, чего, собственно, от него хотят. Львиная доля медикаментов сгорела или была уничтожена. Старики рассказывали, что вакцина не выносила тепла и солнца. Даже если сохранились где-то склады, то лекарство давно испорчено. Впрочем, Председатель соглашался за плату рассмотреть вопрос более подробно…

И тут случилось самое удивительное. Посол предложил почтенному Ло взять необходимую охрану и отправиться вместе с ним в Урумчи. Председатель дал себя уговорить. Еще не добравшись до города, они встретили толпу перепуганных насмерть крестьян, которые кричали о страшном звере, спустившемся с небес. Лидер Гоминьдана сам с трудом сохранил самообладание, когда в диком лесу, прямо над отрядом, вдруг завис огромный огурец.

Огурец гудел и плевался дымом. Копейщики в ужасе попадали на землю. С борта небесного судна спустили лесенку, но Председатель категорически отказался взбираться наверх. Он повидал немало чудес, которые творили монахи и колдуны, приходившие иногда из Шанхая, но не могповерить, что люди живут внутри летучего змея. Председатель очень гордился тем, что не закричал и не закрыл лицо, как его трусливые солдаты, когда огурец снизился и стал размером с гору. Он больше не гудел, как пчелиный рой, а рычал, как несколько тигров. По лесенке шустро соскользнули шесть человек, вооруженных автоматами, и Председатель быстро понял, что его охрана может отдыхать. Вслед за автоматчиками спустился высокий старик в черном. Гость держался очень прямо, хотя кашлял и цвет кожи у него был нездоровый. Однако его глаза сверкали, как раскаленные угли. Цзясу сразу понял, что имеет дело с самим Карамаз-пашой.

Они расположились втроем с переводчиком на одеяле в окружении молчаливых охранников, и гость махнул рукой. Пилот заглушил моторы, из кабины сбросили канат. Чудесный огурец завис, легонько покачиваясь на ветру. Несмотря на странность положения, Председатель старался выглядеть достойно и не показывал, что боится.

Гость сообщил, что его страна находится настолько далеко, что даже на дирижабле он добирался почти две недели. Однако он безмерно рад встретить такого мудрого правителя, как почтенный Цзясу. Председатель в ответ высоко оценил мужество воздухоплавателей и осторожно поинтересовался, нельзя ли и ему обзавестись такой же надувной штуковиной.

Паша уверил, что это проще простого. Он бы оставил Председателю и этот дирижабль, но не хочет полгода идти назад пешком. Паша привез очень конкретные предложения. Он сказал, что из-за дальности расстояния конфликт между их странами абсурден и невозможен и потому лучше договориться полюбовно. Он намекнул, что, конечно, может прислать сюда десять тысяч дирижаблей, и они забросают Китай бомбами, но ему кажется, что от этого могут пострадать установившиеся братские отношения.

Председатель оглядел своих оробевших охранников, представил, как после лично всем перережет глотки, и с кислой миной покивал в ответ на слова гостя.

Карамаз похвалился, что под его началом работают два могучих джинна, которые и придумали летучие огурцы. Эти колдуны ему полностью подчиняются и создают для него и для его друзей всё, что он прикажет.

Ло немедленно выразил готовность стать личным другом турецкого народа.

Паша хлопнул в ладоши, чтобы сверху спустили сундук. Почтенный Цзясу заглянул внутрь и лишился дара речи. Сундук был разделен на два отделения. Слева переливались драгоценные камни, а справа лежали коробки с патронами и револьверы в масле. Цзясу вздохнул свободнее: он понял, что его не увезут на этом жутком "ди-ри-жабле" и даже появляется шанс неплохо заработать.

Карамаз сказал то, что и так было всем известно. После катастрофы по всей земле оставалось огромное количество вакцины, но она очень быстро пришла в негодность. И слава Всевышнему, что она испортилась, потому что в каждой ампуле жила маленькая смерть. Однако, заметил Карамаз, в документах московских военных указано, что Китай получил немножко другое лекарство. Последние две цифры и буква на упаковках должны отличаться…

Председатель приложил все усилия, чтобы выглядеть мудрым.

Разница в одну букву означает, заметил Карамаз, что эта вакцина должна быть устойчива к перепадам температур. Подземные хранилища, сказал Карамаз; в пещерах вечно стоит холод, и температура не меняется столетиями. Вот здесь и здесь, по идее, можно попытаться поискать. Если китайские друзья не будут возражать…

Председатель осмелился спросить, зачем Карамазу вакцина, если лечить некого, а вскрывать ампулы довольно опасно.

Старик в черном посокрушался, что в его замечательном государстве завелась нечисть, истребить которую можно только с помощью древнего лекарства. Затем он вторично хлопнул в ладоши, и сверху спустили еще один сундук.

Председатель понял, что угодил в западню. Ничего страшного, рассудил он. Можно сделать вид, что согласен помочь иноземцам с раскопками, а потом внезапно напасть и отнять их летучие суда… Но вслух он спросил совсем другое. Он удивился, что Большую смерть нельзя поискать где-нибудь в другом месте.

Русский турок заявил, что его пленные колдуны уже сбились с ног. Они исследовали содержимое ампул, найденных в Турции, Болгарии, Греции, Украине… Наконец, пришелец понял, что китайцу названия говорят мало, и перешел к практической стороне вопроса. Он вел себя так, будто сделка уже состоялась. В самых вежливых выражениях Карамаз поинтересовался, сумеет ли Председатель найти рабочих и обеспечить должную секретность. Он уверял, что не сомневается в могуществе Гоминьдана, но ходят слухи о постоянных волнениях черни. Он уточнил, что эти два сундука - всего лишь маленький личный подарок, а за реальную помощь обещал в десять раз больше.

Карамаз-паша особо остановился на необходимости полной конспирации. Он обещал через три месяца пригнать шесть дирижаблей в указанную точку. Он настаивал, что пилоты пройдут населенные районы ночью, а в месте, указанном на карте, их должны встречать зажженные костры.

Мысленно поздравив себя с удачей, Председатель пообещал, что всё оформит в лучшем виде и выставит вокруг места раскопок такую охрану, что ни один шпион не прошмыгнет…

А вот этого не надо, оборвал его пришелец. Он ласково объяснил растерянному Председателю, что с инженерами и химиками прибудет маленькая армия с пушками и пулеметами. Дело революционного руководства заключается в том, чтобы организовать внешний кордон и на время выгнать жителей из ближайших лагерей. Чтобы никто не видел небесные огурцы.

Ло Цзясу проглотил язык. Он еще раз смерил взглядом сундуки, хмурых автоматчиков и решил, что от добра добра не ищут. Лучше разойтись друзьями, чем положить армию в битве за никому не нужную древнюю химию. Он вообще не верил, что турки вернутся и что-нибудь найдут.

Но они вернулись и нашли.

Организовать соответствующую секретность оказалось не так уж сложно. Председатель предложил Карамазу прилететь как раз во время весенних праздников, когда большинство деревенских жителей потянутся в город. Один склад обнаружили в пещере, а второй - под старой веткой метро. В общей сложности пришельцы погрузили в гондолы четыре тонны вакцины. Карамаз-паша не обманул: заплатил щедро, даже с избытком. Он признался, что этого количества лекарства будет недостаточно. Он подтвердил, что хочет прилететь еще трижды. Самые крупные залежи медикаментов, по данным бывшей русской разведки, находились в помещениях терминалов шанхайского порта. Десятки, если не сотни тонн.

Почтенному Ло пришлось признаться, что юг Поднебесной он не контролирует, а восточное побережье не контролирует никто. Он сказал Карамаз-паше, что вряд ли найдутся желающие проводить их в Шанхай. Конечно, туда можно долететь по воздуху на чудесных машинах, но вряд ли удастся сесть. Там такое творится…

Откуда почтенному Ло известно, что творится на побережье, если он там никогда не был, спросил Карамаз. Пришлось Председателю упомянуть о Храме Девяти Сердец и об отважных монахах, которые летали на восток на своих Красных драконах…

Теперь Председатель кусал локти. Не очень-то гладко вышло! Нельзя рассказывать чужакам о Храме… Но что сказано, того не воротишь. Карамаз-паша уперся, что с волшебниками дел иметь не хочет, а насчет Шанхая выспросил подробно.

Цзясу поведал всё, что слышал от Настоятеля Ли. Огромный город. Такой огромный, что невозможно охватить взглядом. Много зданий, убегающих за тучи, таких высоких, что на балконах верхних этажей всегда лежит снег. Очень много зданий, поваленных ураганами и цунами. В порту лежат десятки полузатопленных кораблей, но есть и такие, что еще на плаву. И десятки кораблей выброшены прямо на улицы города…

Монах, летавший туда, утверждал, что видел внизу фигурки то ли людей, то ли животных, но над землей стелется желтый туман и точно разглядеть невозможно. Дракон напрочь отказался снижаться, буквально взбесился, потому дальнейшие исследования пришлось прекратить. А что касается сухопутных экспедиций к восточному побережью, то, по данным Председателя, ни одна из них не вернулась…

Председателю дали подержать белый ящичек со стеклянными колбами, в каждой из которых перекатывалась прозрачная смерть. Бородатый предводитель турок пообещал, что они еще непременно встретятся, но сделал вид, что не расслышал, когда его спросили насчет обещанного дирижабля.

После окончания раскопок Председателю Цзясу предстояло еще одно мелкое малоприятное дельце. Пришлось казнить восемьдесят уголовников, которых специально пригнали для подземных работ. Затем пришлось зарезать пятнадцать надсмотрщиков и отравить столько же человек охраны. У них могли оказаться слишком длинные языки, а почтенный Ло совсем не хотел делиться нажитым доходом. Обоз с подарками отправили к нему в усадьбу, и скрепя сердце он приказал верным офицерам прикончить всех слуг, которые вели караван.

Однако все эти меры предосторожности цели не достигли. Этого следовало ожидать! Как ни старайся, невозможно спрятать восемь летающих и ревущих гор. Но опасность пришла совсем не от соратников из правительства. К Председателю с тайным словом явился посланник Настоятеля. Храм отстоял от места событий почти на пятьсот километров; на своих бешеных червях монахи над городами не летали, и шпионы их не видели. Цзясу ломал голову, откуда Настоятели могли узнать и как много им известно?..

Оказалось, им известно лишь то, что Председатель передал чужакам какие-то ящики. Цзясу вышел тогда из храма ни живой, ни мертвый, хотя никто его не пытал…

А теперь, год спустя, Председатель сидел напротив русского убийцы и гадал, за что его собираются зарезать…

В эту секунду он больше всего на свете жалел, что когда-то стал послушником проклятого Храма. Он сделал это по совету отца, которому очень хотелось, чтобы сын преуспел на политическом поприще. Молодому Ло удалось пройти испытания и надеть синюю рясу; он даже прожил в Храме целый год, а когда вернулся в мир, еще больше укрепил свое положение среди враждующих лидеров банд. Люди безмерно уважали тех, кто прикоснулся к священному колдовству, и молодой Ло ни капли не врал, когда честно сообщил Настоятелям о целях своего послушничества. Он хотел обрести светскую власть и готов был за это платить. Он не забывал каждый год дарить Храму скот и часть урожая. А впоследствии, когда оформилось государство, он не забывал ежегодно посещать Настоятелей, привозил им золото и даже несколько раз предлагал рабов из числа тех крестьян, которые не смогли расплатиться с казной. От рабочей силы Настоятели всякий раз отказывались, но внимательно расспрашивали Председателя о том, как продвигаются реформы. Монахи много раз делали ему замечания, попрекали тем, что люди в провинциях голодают, что власть ведет себя несправедливо. Почтенный Ло всякий раз был вынужден оправдываться кознями врагов с юга, тем более что это была чистая правда. Он выпячивал успехи революционного Комитета, изгнавшего старых помещиков, он демонстрировал достижения прогресса, он клялся, что устранит недостатки…

Всякий раз Цзясу покидал Храм мокрый и дрожащий. И всякий раз его встречало возросшее уважение соратников и врагов. Тот, кто водит дружбу с колдунами, становится в глазах простых смертных тоже немного чародеем.

Постепенно почтенный Ло и сам начал считать себя кем-то вроде божества. Он уже не стремился, как в юности, к каким-то новым высотам, не заговаривал с другими руководителями об экспансии на юг. Давнишние идеи насчет объединения страны, с которыми он когда-то пришел к монахам, теперь казались ему нелепыми и даже безумными. Ему было тепло и уютно на той вершине, куда вынесли таланты и время. Пусть государство вело бесконечные войны с мандаринами и монголами, пусть периодически вспыхивали крестьянские мятежи; если сильно из-за этого волноваться, можно раньше времени лечь в могилу!

Так продолжалось очень долго, до нынешней осени, пока не явился этот русский! И не просто рядовой Качальщик, необразованный вонючий колдун, а человек, о котором ползла очень странная слава. Место вольного послушника пришел просить предводитель с именем "президент", проспавший сотню лет в гробу! И вместо того чтобы выразить смирение и благодарность, этот наглец начал тогда поучать Председателя, как тому следует бороться с болотами!

Конечно, почтенный Ло не стал раздувать скандал. Он выслушал русского с улыбкой и пообещал с болотами непременно разобраться. А внутри, про себя, подумал, что люди на северо-западе сошли с ума, если доверяют власть такому ненормальному… Ведь любому охотнику известно, что тайга кишит опасностями, и никто не решается подниматься за зверем в северные леса, за древнюю российскую границу. Всем известно, что там водятся машины, нападающие на людей, гнус, от укусов которого сворачивается кровь, и многое другое…

Но так же всем, кто ходит в тайгу известно, что Слабые метки зарастают, что странностей год от года становится всё меньше и что русские Хранители сами прекрасно во всём разбираются!

И вдруг появляется этот полоумный и начинает пугать каким-то Желтым болотом, до которого по карте месяцы пешего пути. Естественно, что почтенный Ло, как добрый хозяин, поддержал разговор, выразил обеспокоенность и спросил, чем же он может помочь, если даже почтенные Качальщики не в силах разобраться.

И этот глупый… впрочем, как выясняется, не такой уж и глупый президент заявил, что русские Качальщики тоже не видят опасности и не хотят помочь своему президенту раздобыть вакцину Большой смерти.

Почтенный Ло сидел с безмятежным видом и ожидал, что ситуация разъяснится сама собой.

В конце концов, раз этот лохматый безумец не зарезал его сразу, значит, у него иные цели. А любые цели противника при должном умении можно обернуть себе на пользу! С другой стороны, раз главарь русских здесь, и никто не доложил о его появлении, значит, охрану, больше сотни верных копейщиков, уже перебили…

После такого умозаключения Председателю стало нехорошо. Он представил себе легкость, с какой нежданный визитер преодолел тройное кольцо охранников, и понял, что русский вряд ли пришел из-за пары жареных пирожков. Он понял, что отныне никогда не сможет спать спокойно. Либо ему придется собирать армию и идти войной на русских, возможно, сжечь несколько деревень, потому что до их столицы вовек не добраться… Или, что гораздо проще, в свою очередь подослать к этому кошмарному человеку убийц и таким образом смыть нанесенное оскорбление…

Все эти мысли очень быстро пронеслись в опытных мозгах Председателя. Он приготовился согласиться с любым самым дерзким предложением гостя и только недоумевал, как же они поймут друг друга. Тут ситуация изменилась самым неприятным образом. Почтенного Ло ухватили сзади за оба локтя, кто-то довольно бесцеремонно обшарил его одежду и отобрал спрятанное оружие. После чего послышалась китайская речь. Очень знакомый голос, которого лидер Гоминьдана предпочел бы не слышать.

– Ты дважды обманул Орден, - сказал Настоятель Вонг.

– Это неправда! - попробовал защититься Председатель.

– Не оборачивайся! - прикрикнул Вонг. - Первый раз ты обманул нас, когда продал чужестранцам замороженную Большую смерть. Ты предал не только нас, но и своих соратников из правительства. Ты утаил от своих соратников золото и камни, утаил оружие, убил много народу, чтобы скрыть свою подлость. Второй раз ты обманул нас, когда с запада пришел мирный человек и рассказал тебе о хищных болотах…

– Но это так далеко! - в отчаянии воскликнул Председатель.

Он сделал очередную попытку обернуться, но получил по уху и тонко завыл.

– Мирный человек просил у тебя древнее лекарство. Ты сказал ему, что ничего не знаешь о вакцине. Ты продал чужакам то, что принадлежало всем. Теперь к нам может прийти беда, а защититься будет нечем.

– Я… я не знал… - барахтался Ло. - Они привезли карту… Я думал, что поступаю правильно. Я думал, что очистил землю от яда… Позволь мне посмотреть на тебя, Настоятель…

– Нет. Ты опозорил Орден. Мне стыдно, что я садился за трапезу рядом с тобой.

– Но что я могу сделать?.. - залепетал Председатель. - Ведь остались еще склады на юге… Я готов выделить войско, я сам их поведу…

– Этот человек, Карамаз, оставил тебе карту…

– Клянусь тебе, Настоятель, он не оставлял. Он только позволил срисовать…

– Где она?

– Там, в ларце. А ключ у меня на шее, - суетился Ло. - Почтенный Настоятель, ты неправильно понял…

Председатель услышал, как повернулся в замке ключ, и наглые чужие руки зашелестели государственными бумагами. Затем кто-то через его плечо передал карту русскому президенту. Тот склонился, подбрасывая кастет на ладони.

– Повернись!

Минуту назад Председателю очень хотелось оглянуться. Но теперь его прошиб холодный пот. Внезапно обострившимся слухом он уловил дыхание еще двух человек за спиной.

– Нет! - прошептал Цзясу. - Нет, пожалуйста…

– Повернись, к тебе пришли Наставники.

Председатель понял, что, если он обернется и увидит лица скрытых Наставников, для него всё будет кончено. Он яростно замотал головой, зажмурился и вцепился пальцами в подушку.

– Будь мужчиной! - сказал Вонг.

– Вот засада! - с досадой произнес русский, так и сяк поворачивая карту. - Да тут черт ногу сломит. Не город, а настоящий муравейник! Десять лет будем искать…

– Десять лет не будете, - оборвал Настоятель. - Если возьмете тигров…

Председатель Комитета решил, что глупо не использовать этот шанс, пока монах толкует с русским на его каркающем, свистящем языке. Он рванулся вверх и в сторону, но тут что-то жестко ударило его под лопатку, и Ло понял, что не может сделать и шагу. Лидер Гоминьдана плюхнулся назад, с недоумением разглядывая острие пики, торчащее из живота. Он почувствовал, как горячая жидкость поднялась по пищеводу, заполнила горло и выплеснулась изо рта.

Цзясу медленно обернулся и увидел обоих скрытых Наставников. Они смотрели на него грустно и без всякой злобы. На их лицах была лишь глубокая горечь, оттого что пришлось навестить своего послушника. И Цзясу неожиданно увидел мир другими глазами. Он отчетливо вспомнил слова великого Кун-цзы…

"Истинный цзюнь-цзы… в юности избегает вожделений, в зрелости - ссор, в старости - скряжничества. Всего себя он посвящает… служению людям. Познав истину утром, он может спокойно умереть вечером…"

Почтенный Ло улыбнулся и упал на бок.

Русский вздохнул и постучал ногтем по карте.

– Любопытный документик… Стоит дата - две тысячи сто двадцать шестой. Эпидемия шла вовсю, а наша разведка всерьез изучала варианты перехвата американских кораблей, плывущих из Аляски в Шанхай и Циндао. Генералы хватались за соломинку. Очевидно, кто-то сочинил байку, что в Китае меньше смертность… Ума не приложу, как быть. Мы можем построить один или два дирижабля, но для такой экспедиции понадобятся сотни людей и тяжелая техника…

– Войско с тяжелым обозом не пройдет через Монголию и северные провинции, - перебил Вонг. - Идет война между династией Тянь и Отрядами наследников Мао. Ты потеряешь всех солдат, не добравшись до границы Звенящего узла. Надо идти севернее и восточнее, по старой байкальской трассе.

– По России?.. Но даже если сохранились рельсы, и удастся подогнать паровики с углем, по Транссибу будем добираться больше месяца. А что делать дальше? Я говорил с братьями… Хранитель Меток считает, что такой Звенящий узел им не погасить.

– Надо идти. Болото уже добралось до верховий Иртыша, - коротко ответил Вонг. - Охотники говорят, что на севере земля ползет под ногами.

– Вот дьявол! Этого я и боялся, оно добралось до тайги… Ну хорошо, допустим, мы доедем до Хабаровска… Ты найдешь мне проводников на юг, Настоятель?

– Восточнее провинции Шаньси люди не подчиняются правительству. И нет никого, кто провел бы нас к побережью.

– Нас?!

– Военный министр не выделит тебе солдат и носильщиков, а Орден не может его принудить. Даже под страхом смерти никто не решится идти на восток. Но Настоятели приняли решение, что не оставят русских братьев. Сколько Хранителей придут с тобой, Клинок?

Несколько секунд президент размышлял, глядя в бесстрастные глаза колдуна. Никто не мог поручиться, что, получив доступ к вакцине, китайские Хранители не затеют собственную игру…

– Надеюсь, брат Исмаил соберет человек двадцать. Если вообще согласится пойти…

– Этого мало, - отрезал Вонг. - Звенящий узел подобен смерчу. На его внешних границах ветер сильнее всего; двадцать лучших Хранителей погибнут, но не смогут удержать проход. Настоятель Вао смотрел в будущее. Нужны силы шестидесяти опытных бойцов, чтобы пробить путь среди взорвавшихся Меток. Мы пойдем с вами…

– А что еще увидел в будущем почтенный Вао? Нам сопутствует успех?

Коваль затаил дыхание, но Вонг ответил не сразу. Стало слышно, как за тряпичными стенами топчется дракон, сопят связанные охранники Председателя и стучат о землю две кирки. Скрытые Наставники тихонько напевали за работой. Они вынесли тело почтенного Ло наружу и собирались похоронить вверенного им послушника, как того требовали правила Ордена.

– Почтенный Вао видел кровь и мрак, - нехотя произнес китаец. - Но почтенный Вао сказал, что если наши люди не пойдут вместе с русскими, то кровь и мрак будут повсюду. Нечисть очень быстро захватит мир. Настоятель просил передать тебе, что у наших народов разные Учителя, но одинаковый взгляд на честь и благородство…

– Это точно, - согласился Коваль. - У нас и взгляды, и мысли сходятся. Вы воробьев отстреливали, а мы кукурузу разводили…

– Не понял? - нахмурился Вонг.

– Что тут понимать? Дружба навек! - засмеялся Коваль, сложил карту и сунул за пазуху. - До встречи, почтенный. Полетел я с турками воевать, дорога дальняя… На юге закончим - и в Шанхай.

Часть вторая.

ТОРГ ЗА ПОЛУШКУ

18. ГОРЯЧАЯ ЗИМА 2142

Посыльные папы Рубенса сбились с ног.

Четвертый день в городе заседала Дума, и обеспечить это мероприятие для пожилого губернатора оказалось труднее, чем все остальные столичные дела, вместе взятые. Мало того, что президент возложил на него охрану делегатов, так пришлось заниматься еще и их размещением. Внезапно выяснилось, что необходимо где-то поселить уйму народу, - и совсем не так, как это делалось раньше. Оказалось, что каждому приехавшему следует выделить отдельные покои, с водопроводом и туалетом, да еще поставить на довольствие десятки сопровождающих.

Ушли те времена, когда гости, приезжавшие к папе музейщиков, разбивали палатки прямо на Дворцовой или спали вповалку в помещениях бывшего Генштаба. Теперь этажи Генштаба еле вмещали палаты городских Старшин, тут же жили клерки и чиновный люд, состоявший при губернаторе.

Про Эрмитаж и говорить было нечего. Левое крыло целиком отошло интернату для детей Качальщиков и учрежденному президентом Кадетскому корпусу. Со стороны Адмиралтейства квартировала гвардейская рота. Второй этаж президент еще раньше поделил между министерствами, и они также расползались, как на дрожжах, требуя всё новых площадей. Поэтому пришлось папе Рубенсу в спешном порядке чистить и латать то, что осталось от "Астории". Там не было ни мебели, ни паркетных полов, гостиница трижды горела, но зато, как ни странно, там достаточно легко восстановили подачу воды и даже смогли запустить центральное отопление. Двести мастеровых работали круглыми сутками, при свете масляных фонарей красили стены, вставляли окна и двери, сколачивали кровати и столы.

Ко второму съезду Государственной Думы подготовились неплохо. Рубенсу даже удалось сэкономить на иллюминации. Имея приказ президента украсить город к Новогодним торжествам, он посчитал, что праздники можно совместить. Гирлянды и елки с игрушками начали радовать взоры горожан и потрясенных приезжих уже с первых чисел декабря. Особенный фурор произвели электрические фонари вдоль Невского проспекта и Дворцовой набережной. Поглазеть на уличное электричество съезжались из самых дальних сел области, а про зависть иных дремучих делегатов и говорить нечего.

Несмотря на трудности в снабжении и удвоенный продналог в пользу армии, на Сенной развернули самую богатую за последние годы ярмарку. Две недели всем купцам было разрешено торговать беспошлинно, а президент отменил собственный запрет на торговлю с лотков вином и хмельным медом.

Пятьдесят подвод каждую ночь вывозили из центра города окаменевший мусор, три роты штрафников были брошены на расчистку улиц. Зима началась хоть и без трескучих морозов, но снежная; приходилось махать лопатами и ломами в три смены. Еще в сентябре, к удивлению приезжих, заработало в столице первое такси. Сейчас гостей поджидали ряды крытых пролеток, вышколенные извозчики и даже несколько надраенных паровых автомобилей. Правда, извозчики носили солдатскую форму: специальной одежды для них пока не придумали. На перекрестках прохаживались городовые в белых овчинных полушубках; вместо беспорядочных костров для гуляющей публики были устроены шатры с самоварами и блинами.

За месяц губернатор выдал шестьдесят лицензий на открытие новых кабаков, но торговля спиртным осталась монополией казны. "Новые" целовальники теперь были вынуждены платить по сто рублей золотом в год за право разливать крепкие напитки. По указу президента столице досталась лишь четвертая часть от алкогольных доходов, но и этого Рубенсу хватило, чтобы за одно лето замостить весь центр, навести понтонный мост взамен рухнувшего Троицкого и отстроить шестьдесят новых домов. Теперь гостям было не стыдно показать и правый берег, где раньше традиционно селилась нищета.

Зато, скрепя сердце, пришлось закрыть метро. Во время весенней распутицы стихия одержала над метрополитеном окончательную победу, в тоннели хлынула вода, а на нескольких станциях обрушились потолки. Подземники успели вывести наружу технику, даже выволокли большую часть рельсов. Теперь от Петроградской до конца Московского проспекта курсировали дрезины и таскали за собой дребезжащие трамвайные вагоны. Приезжая публика платила по пятаку за удовольствие прокатиться, а вожатый следил, чтобы не катались туда-сюда, потому что местным было не доехать по делам…

Две новые пересыльные тюрьмы приветливо распахнули двери для уголовников всех мастей. Папа Рубенс гордился, что именно он подговорил в свое время свежеиспеченного президента быстро принять Уголовный кодекс, пока не собралась новая Дума. Теперь эта маленькая хитрость начала приносить грандиозные плоды. Действие кодекса распространилось на всю подконтрольную территорию, и стало возможным отправить на каторжные работы тысячи недоимщиков, с которыми не могли совладать власти на местах. Не считая мелких жуликов, Рубенс загнал на строительство дорог бродяг, сутенеров и даже политически некорректных святош.

Перед созывом Думы Рубенс ухитрился выслать из столицы почти семь тысяч неблагонадежных.

Особой гордостью папы стало открытие Гостиного двора. Там, наконец, уничтожили всех диких псов, крыс и прочую малоприятную живность. Гостиный встречал думских делегатов огромными портретами президента, сиянием витрин и сотен электрических ламп. Не все изделия давались стеклодувам "на отлично", и лампочки периодически гасли, однако торговые площади обоих этажей были набиты битком и сданы в аренду еще за полгода до официального открытия. Особым распоряжением президента лучшие места в Гостином дворе предоставили иноземцам. Правда, и драли с них три шкуры, но желающих всё равно было хоть отбавляй. Тем, кто ставил в городе промысел, Рубенс выделял землю и рабочих на строительство, да еще и на пять лет от земельных поборов освобождал.

В первом этаже Гостиного двора круглые сутки принимали посетителей кабаки, где бутыль водки стоила рубль серебром. Там гремела музыка и текло нескончаемое веселье. Со стороны Перинной толпились в очереди экипажи разбогатевших купцов, а с другой стороны через дворы тянулась столь же длинная очередь подвод с птицей, дичью и вином. Напротив, в здании Пассажа, биржевые клерки не успевали менять иностранную валюту на русские рубли. Опять же, указом прежнего губернатора Кузнеца, за любые иностранные деньги и камни казна выдавала лишь русскую медь и серебро. Каждый вечер набитый доверху броневик уезжал под охраной чингисов к подвалам Эрмитажа…

Конечно, не обошлось без накладок. Не хватило конюшен, потом не хватило постельного белья в переполненной гостинице и не подвезли солярку для автомобилей. Пришлось спешно пустить на простыни полотно из армейских запасов, а топливо втридорога купили у норвегов. На второй день заседаний выяснилось, что многие делегаты не стесняются брать на кухне добавку, а поскольку столы накрывали в бывшем ресторане в две смены, то второй смене мало что оставалось. Рубенс еле смог погасить скандал, перебросив в центр две армейские кухни и отдав под нож еще десяток свиней с личной фермы.

Уже с первого дня поползли доносы криминального характера. Патрули выловили в кабаке несколько пьяных, затеявших драку, сволокли их в участок, и только утром выяснилось, что это был орловский губернатор со товарищи. Полицейские изрядно намяли бока провинциальному функционеру, и Рубенсу пришлось извиняться. Дабы пресечь подобные конфузы, на монетном дворе срочно отчеканили тысячу особых жетонов - для гостей и их ближних помощников, чтобы могли в любом месте удостоверить личность. Думали, выйдет как лучше, но не прошло и суток, как с такими же бляхами стали появляться в присутственных местах личности темные, самого разбойного вида…

Собственной курьерской службой Большая Дума обзавестись пока не успела; этот вопрос, как и тысячи других организационных тонкостей, как раз и предстояло решать на втором съезде. Папа Рубенс снял с занятий роту кадетов, и счастливые мальчишки целый день гоняли по городу, выполняя поручения Комитетов. Попутно открылся очередной грустный факт. Многие народные избранники не умели читать, но стеснялись признаться в этом. В зал доставили отпечатанные программки заседаний и доклады Счетной палаты, но когда пришло время обсуждения, многие делегаты понятия не имели, о чем идет речь.

Рубенс Бога молил о скорейшем возвращении президента, чтобы вывалить на него некоторые тонкие проблемы. Но Кузнец приехал и сразу ринулся утихомиривать начавшиеся баталии по верстке военного бюджета. Папа слушал пререкания, переглядывался с Левой Свирским, и оба они качали головами. В перерывах книжник умолял губернатора как-то повлиять на президента, чтобы тот окончательно не настроил против себя недовольные военными поборами черноземные провинции.

За эмиссию миллиона рублей медью проголосовали легко. Кроме прожженных торговцев, почти никто не понял, чем это вскоре обернется.

Кое-как согласились купить для армии три тысячи племенных лошадей. В этом сезоне цена на них поднялась вдвое; ковбои просто не успевали разводить их с такой скоростью, с которой росли потребности государства.

Случились и неприятности. Не приехал губернатор Перми, и пропала всякая связь с мытарями, работавшими в регионе. Только сегодня до столицы добрались уцелевшие клерки. Стало известно, что губернатор и питерские чиновники убиты и, кроме них, уничтожено еще около десятка верных президенту начальников. Власть захватила так называемая Освободительная армия, и к разбойникам, как ни грустно, примкнуло духовенство. Они там сформировали свое собственное правительство, объявили Пермь и близлежащие городки вольными поселениями и предложили всем провинциям к ним присоединиться.

В смысле, отойти от Петербурга. Примечательно, что восстание они начали после того, как получили от Питера караван с ценнейшим оборудованием, поднятым из хранилищ…

Теперь в столице губернии шла настоящая бойня, крестьяне с топорами гоняли по лесам остатки гарнизонов и вешали всех, кто им не нравился. В Чайковском ночью зарубили шестерых питерских вместе с женами и детьми. Из этих шестерых только один представлял налоговое ведомство. Под горячую руку попали учителя, лекарь, картограф и счетовод…

За лето, пока шла подготовка к южной кампании, никто в Питере не обращал внимания на тревожные сигналы из Перми и никто не доложил Кузнецу об измене. Но самое неприятное ждало впереди. Прямо на съезде вскрылись факты столь жутких злоупотреблений центральной власти, что в зале начал нарастать недовольный шепот. Те, кто боялись сказать президенту правду и не знали, где искать сочувствия, подняли головы. Оказалось, что ставленник Питера обложил мастеровых непомерным налогом, ссылаясь на указания сверху. В рекруты крестьянских детей сгоняли насильно, гарнизон жег усадьбы, уклонистов вешали без суда…

Рубенс терялся в догадках, какого беса Кузнец вынес на всеобщее обсуждение столь деликатную тему. Ну, послать туда пару полков чингисов, они за неделю наведут порядок! Депутаты галдели, как стая вспугнутых ворон. Охрипший спикер с трудом наладил очередь к трибуне из желающих выступить.

Упреки посыпались, как пшено из порвавшегося мешка. Каждый норовил прокричать о наболевшем. Там сборщики отняли половину урожая, здесь - заковали в кандалы ковбоев за самовольный захват земель. В Челябинской губернии, оказывается, всё лето секли за недоимки, а майор, командир гарнизона, бил Старшин при народе кулаком в лицо…

Под Саранском тоже третий месяц буянили, и ставленники Кузнеца ничего не могли с этим поделать. В донесениях они указывали, что всё идет по плану, а на самом деле половина сельских жителей ушла в леса, вторая же половина скрывала урожай. Всех людей в форме просто вешали без разбору. Саранский папа чуть не плакал. На него уже восемь раз покушались. Партизаны, нанятые богатыми ковбоями, нападали на губернское начальство среди бела дня. Селяне не возили товары на ярмарку, опасаясь разбоя…

Самую большую неразбериху вызывали постоянные перетасовки в гарнизонах. Папы лишились собственных дружин, вместо уроженцев областей служили теперь пришлые солдаты, не уважавшие гражданскую власть, и население платило им взаимной ненавистью. В Смоленске гарнизон вел непрекращающиеся войны с деревнями, не успевая гасить очаги восстаний. Губернатор признавал, что год назад, до присоединения к Федерации, жилось не лучше. Однако никто не оценил новые школы и больницы, люди быстро привыкли к автомобилям, почте и бесплатным праздникам. Кабаки, постоялые дворы и транспортные конторы открывали, опять же, богатые столичные купцы и чужеземцы, которых президент напустил в страну видимо-невидимо, а простым гражданам оставалось завидовать и потихоньку откручивать гайки от неловкой государственной машины…

Рубенсу казалось, что конца не будет обвинениям и недовольству. В какой-то момент он даже начал бояться, как бы машущая кулаками толпа не хлынула в президиум, и не пришлось бы, как в молодости, отстаивать власть врукопашную. Охранники президента тоже напряглись, готовые отбиваться от депутатов прикладами автоматов. Но Кузнец сидел очень спокойный, хотя и бледный, баюкал на перевязи руку, которая, судя по всему, доставляла ему немалую боль. Он кивал, промокал пот со лба и прихлебывал из кружки лечебный отвар. Рубенс не мог не позавидовать такому хладнокровию, а спустя час заметил, что страсти начали стихать. Выпустив пар, бородатые мужики смущенно возвращались на места, закуривали, перебрасывались шутками. Как только очередь к трибуне иссякла, спикер объявил перерыв, а в холле всех желающих уже ждали блины с вареньем, чарка медовухи и каша в неограниченном количестве.

Заправившись, депутаты плюхались в кресла слегка осоловевшие, охрипшие и гораздо более мирные. Кузнец жал руки, улыбался, принимал конверты с частными жалобами, осведомлялся о здоровье жен, о рыбалке, о рождении детей… Рубенс прекрасно знал, что именно его внук составлял для президента списки делегатов с подробными пометками относительно личной жизни и личных проблем каждого, но никогда бы не подумал, что такую уйму сведений можно удержать в памяти!

В результате по Перми приняли постановление гораздо более жесткое, чем губернатор Рубенс ожидал. По предложению президента, проголосовали за еще большее ужесточение Уголовного кодекса. Рубенс полагал, что нового губернатора доставят в мятежный город на штыках, усилят гарнизон, повесят три десятка зачинщиков - и делу конец. Но впервые затеялось серьезное действо. На место под прикрытием чингисов собирались четверо старцев из Судебной палаты. Собирались вести следствие и судить буквально каждого жителя города и мятежных областей. Кто-то в зале засмеялся, но президент тихонько заметил, что у палаты времени полно. Если понадобится, они проведут в Перми год или два…

Пока не повесят всех, кто сочувствовал буянам, добавил президент. А потом - пока не арестуют всех, кто соучаствовал соучастникам, желавшим развалить страну.

В зале стало очень тихо.

Затем определились с постройкой государственной автомобильной фабрики на бывшей заводской территории в Тольятти. Президент как раз вернулся оттуда вместе с техниками и решил, что именно на Волге следует начать массовую сборку паровых автомобилей.

Совсем уж нехотя, с минимальным перевесом, подписались выделить от каждых десяти дворов рабочего на восстановление южной железнодорожной магистрали. На отрезке Саратов-Царицын вкалывали почти десять тысяч пленных дикарей, но без техники ремонт полотна продвигался крайне медленно.

Заслушали представителя металлургов. Специальная комиссия вернулась с юга, где обследовала заросшие травой карьеры открытой добычи. Взятая на пробу руда оказалась приличной, и теперь оставалось решить, строить ли завод и лить сталь на месте или придумывать, как довезти руду к ближайшим городским кузням. Инженер из окружения Моники Арро доложил съезду, что в маленьких кузнях добротной стали для рельсов не отлить, надо восстанавливать домны…

Миша Рубенс слушал, как президент надрывает глотку, уговаривая народ вложить средства в лесные и нефтяные промыслы, но в глазах многих богатеев видел лишь страх и скуку. Было чертовски страшно ввязываться в чужие, дальние и непонятные дела. Гораздо привычнее казалось выжать сок из черных людишек, заплатить Петербургу, сколько просит, лишь бы отвязались, и вернуться к любимым псовым охотам… Но отказать бешеному Кузнецу еще страшнее, тем более когда рядом с ним сидит эта белая мохнатая зверюга и так смотрит желтыми глазами, что хочется под лавку забраться.

Казалось, что тигр понимает, о чем идет речь. Рубенс чуть не захлопал в ладоши, когда увидел, с какой ловкостью Кузнец распределил между субъектами Федерации очередной пакет нагрузок. Губернатор снова переглянулся со Свирским, и Лева незаметно показал большой палец. Кузнец поднимал областных начальников поодиночке и при всём честном народе вежливо спрашивал, не хочет ли господин такой-то взять на себя ремонт нефтебазы, восстановление верфи или топливных барж. Те же люди, что недавно с пеной у рта кричали с трибуны о беззакониях, радостно кивали, а то и брали на себя повышенные обязательства. С гордостью оглядывали зал, словно говоря: "Это еще что! Да ты только прикажи, батька, мы такого наворотим!.."

Но клерки вносили в протокол только то, что было заранее задумано в Зимнем дворце. А когда зачитали окончательный вариант думского постановления, на несколько минут повисла тишина. Словно пропал дурман, словно схлынуло наваждение, но отступать уже стало поздно. Одна за другой поднимались руки, служки бегали по рядам, подсчитывая голоса, и не находили никого, выступившего против восстановления энергетики. После каждого пункта отчетливо звучало имя исполнителя, исполнители вздрагивали, чувствуя, что попали в жернова похлеще, чем воинская повинность. Невыполнение решений Думы приравнивалось кодексом к измене родине…

За год предстояло починить тридцать нефтебаз и вдвое больше - перегонных колонн, восстановить добычу в шести угольных шахтах, расчистить и подлатать две тысячи километров дорог, спустить на воду сотню грузовых барж. Два десятка лесных и угольных портов примут первое сырье. В Нижнем, Екатеринбурге и Питере предстояло открыть бесплатные технические университеты. Губернским правительствам предписывалось разыскивать и отправлять туда самых способных детей. Также вменялось брать на полное обеспечение инженеров, изучавших энергетику по книгам. Но самое сложное задание досталось папе Рубенсу.

Столичному губернатору, при содействии итальянского электрика Орландо, предписывалось запустить хотя бы один котел теплоэнергоцентрали. Обеспечить теплом хотя бы несколько кварталов в центре. Ввиду перебоев с углем Орландо предложил перейти на торф, сам брался реконструировать котел и сформировать особую команду по доставке топлива. Рубенс только крякнул и вымученно улыбнулся. Немножко оживились, когда на вечернем заседании заслушали доклад Счетной палаты. Никто толком не представлял, сколько государству нужно денег. Раньше каждый город чеканил, что вздумается, мерой обмена были патроны, лекарства или хлеб, в крайнем случае - драгметаллы на вес. Президент сообщил публике о своем открытии, что сумма денег в обороте должна быть чуть больше, чем стоят все производимые товары. Посему с нового года в губерниях вводится жесткий учет и высылаются специальные отряды для переписи урожая и продукции фабрик. А местным властям вменяется оказывать переписчикам всяческое содействие, брать на постой и снабжать проводниками.

Покряхтели, но согласились. Зато обнаружилось, что с появлением паровых тракторов впервые сняли урожай, которого должно хватить на два года вперед. Постановили, что каждый город должен теперь скупать зерно у ковбоев и создавать резерв. А половину резерва безвозмездно передать в центральные склады. От такого новшества многие побурчали, но открыто возражать не решились.

Попутно приняли закон о государственной монополии на торговлю лесом, углем и прочими ресурсами. Оказалось, что весной, в дополнение к полевому кадастру, клерки начнут описывать и обсчитывать леса. Кузнец ловко успокоил землевладельцев, что границы усадеб рушить не будут, но за излишки придется платить натуральный налог. Как считать излишки, никто пока не сообщил, но губернаторам была обещана половина от земельных податей.

С углем ситуация запуталась до крайности. Руководствуясь древними геологическими атласами, президент разослал гонцов инспектировать российские шахты, и оказалось, что почти все шахты обвалились или залиты водой. Поехали договариваться с украинцами,но выяснилось, что донецкие хлопцы не желают больше подчиняться Раде. Они готовы были добывать уголь и гнать его напрямую в Ростов, поскольку проторенный путь через Белгород перекрывали войска, верные Киеву. Положение складывалось щекотливое, особенно учитывая, что Кузнец только-только подписал с Радой военное соглашение…

Заслушали министра путей сообщения. Он заверил, что в январе на линию встанут еще десять отремонтированных паровиков и откроется регулярное сообщение с Курском, Липецком и Воронежем. Не успел смолкнуть радостный гул, как министр запросил втрое больше ресурсов, чем в прошлом году для покупки украинского и польского угля. Кроме того, большая часть пути требовала немедленного ремонта, и президент выбил у Качальщиков разрешение на запуск завода чугунного литья. Намеревались восстановить одно из удаленных уральских производств, чудом сохранившееся после походов Хранителей. Дело было за Думой - отрядить туда рабочих и выделить сотни гужевых подвод для бесперебойной подвозки материалов. Первые рельсы планировали отлить из сломанных старых; по оценкам, их должно было хватить на ближайший год. Никто из депутатов не имел даже отдаленного понятия о правилах разработки месторождений, но в кулуарах прошел слух, что президент за большие деньги приглашает геологов из Англии…

После таких вложений казалось, что деньги в государстве закончились, но тут Кузнец опять всех удивил. За какие-то полчаса отыскались несколько мощных источников финансирования, и близкие к Зимнему депутаты настояли на принятии новых законов.

Оттолкнувшись от хитрого Торгового кодекса, который никто толком не читал, государство за семь минут монополизировало внешнюю торговлю, а также утроило цену лицензий на производство и продажу всех видов спиртного и табака. За лицензиями предстояло ехать в Питер, в канцелярию президента.

И деньги везти туда же.

Следующим шагом лихо утроили поборы с кабаков, игральных и публичных домов. В зале поднялся шум: бывалые "ходоки" вслух подсчитывали, во сколько же теперь обойдется продажная любовь. Глава Счетной палаты порадовал, что на эти деньги удастся снарядить четыре полка грузинских наемников.

Самым неприятным, как и на прошлом съезде, стало дальнейшее обсуждение земельного вопроса. Вводилось понятие излишков, о которых раньше никто не задумывался, и за излишки предлагалось платить. Народ обсуждал новость столь бурно, что охране пришлось разнимать несколько драк. Смирились, после того как поднялся патриарх и напомнил о верности Отчизне, о клятве, которую давал каждый депутат в соборе, перед тем как занять свое кресло. Раздались, правда, голоса, что во многих удаленных хозяйствах просто не водятся наличные деньги, но Налоговая палата согласилась принять налог натурой…

Когда главный статистик озвучил сумму налога с сотки, она показалась всем столь смешной, что про распри быстро забыли. А грамотный Рубенс взял бумажку, умножил в столбик и обалдел. Получилось, что из этих копеек с миллионов гектаров соберется сумма вдвое большая, чем все расходы на армию…

Отвратительные новости приходили весь август из южных губерний. Только к ноябрю пошла на спад эпидемия холеры - и то после того, как кордоны начали расстреливать всякого, кто приближался к карантинным зонам…

Под финал президент оставил хорошую новость. Собственно, новостью это давно не было, но следовало озвучить на высшем уровне.

Мамочки перестали зарабатывать деньги на вынашивании и продаже детей.

Со всех концов страны доносили о том, что молодых мужчин, не способных иметь детей, еще много, а вот женщины рожают почти все. Наверное, то же самое происходило не только с русскими, но и за границей. Однако президент счел необходимым поздравить депутатов с большой победой на демографическом фронте. По самым скромным оценкам, за пять лет население увеличилось вдвое и продолжало расти бешеными темпами. Даже холера и прочие инфекции не могли остановить вал деторождении.

Человечество потихоньку выздоравливало.

Губернатор Рубенс глядел на всеобщее ликование и вспоминал, какие драки разгорались во времена его молодости за каждую мамочку и сколько коров получал он лично за короткое удовольствие с чужими женами. Он вспоминал, как стреляли во всякого, кто появлялся в Питере без респиратора, и как лихо коммуны воровали друг у друга отцов.

Он подумал, что должен испытывать радость вместе со всеми, а вместо этого горюет о золотых денечках…

Видавший виды Миша Рубенс никак не мог привыкнуть, что Питер отодвинут на второй план, а дела решаются в масштабах огромной страны, точных границ которой никто не представляет. Спустя полчаса после начала вечернего заседания у Рубенса начала кружиться голова, а еще полчаса спустя он готов был проголосовать за что угодно, лишь бы ему прекратили вдалбливать в уши все эти цифры.

После первого дня съезда поползли слухи, что Кузнец нездоров, спал с лица, а левую руку бинтует и держит на перевязи. Первым делом думские всполошились, что хозяин ранен, и секретарь президента Мишка Рубенс вынужден был выступить с официальным опровержением. Он заявил, что главнокомандующий провел на фронтах всего две недели, за это время ни разу не выезжал на передовую, а ранение не опасное и получено еще раньше, по неосторожности. После этого все начали кричать и спрашивать, зачем вообще сдалась война, отнявшая столько людей и сил, и секретарь даже вынужден был повысить голос. По просьбе самых нетерпеливых он объяснил, что Кузнец не отсиживался в деревне, а ездил вести тайные переговоры с китайцами. Большинство присутствующих понятия не имели, где находится Китай, и потихоньку присмирели.

В перерыве между спорами о финансировании дополнительной артиллерийской бригады губернатор нашел, наконец, возможность и поймал президента за пуговицу. Кузнец выглядел отвратительно, о чем Рубенс, на правах старшего, честно сказал. Из президента словно выкачали кровь. Он был очень бледен и истощен, под глазами круги, губы в трещинах. По слухам, зачем-то держал у себя в спальне железный бочонок и никому не показывал, что там такое…

Кузнец ответил, что за его здоровье можно не беспокоиться; гораздо большее беспокойство вызывает ситуация на Кавказе. Он летал туда на змее и своими глазами видел недоработки в снабжении, а проще говоря - воровство тыловиков. Обе дивизии перешли в наступление и закрепились на берегах Черного и Каспийского морей. Несмотря на тревожные прогнозы разведки, серьезного сопротивления они не встретили; войска Карамаз-паши спешно строили укрепления, примерно там, где когда-то проходила административная граница Аджарии. Однако добравшись до моря, русская армия оказалась почему-то без мыла и с горой прогнившей кожи вместо первоклассных сапог.

Ввиду подобного конфуза ход заседания резко изменился, и президент, кипя от ярости, принялся искать виноватых. Рубенс сам привык рубить сплеча, но и он был потрясен тем, в каком темпе Кузнец отправил под трибунал троих руководителей тыловых служб. А затем при всех подписал и передал вестовому приказ о немедленном вызове в суд нескольких ковбоев, ответственных за поставки кожи.

Увидев, с какой скоростью летят головы, Дума без колебаний проголосовала за предоставление президенту особых полномочий. Старший Рубенс потихоньку посмеивался в бороду. Он был одним из немногих, кто читал книги, и сразу уразумел, к чему клонится дело. А дело клонилось к тому, что, нанюхавшись демократии, многие подзабыли, кто в стране главный, и следовало им напомнить.

После того как вооруженные отряды полиции отправились производить аресты, присмирели даже самые шумные. Всем вдруг стало ясно, что собой представляет центральная власть. Назначенные губернаторы и выборные старшины могли сколько угодно купаться в горячих ваннах, а в это самое время головорезы младшего Абашидзе вполне могли лишить их имущества от лица государства. И защититься теперь стало нечем. Собственные шайки были разогнаны, а в городах стояли вооруженные до зубов гарнизоны из бывших дикарей.

До обеда третьего дня Дума единогласно проголосовала за военный бюджет. Согласились сформировать еще две дивизии и экипировать их за счет провинции. Не позднее февраля к солдатам присоединятся инженеры из бывшей колонии нефтяников; войска должны будут погрузиться в вагоны и тихим ходом отправиться по Кавказской железной. Скорым ходом всё равно не получится, так как во многих местах не хватает рельсов и шпал, и придется латать пути на ходу. Вместе с военными и техниками поедет мирная правительственная делегация, которой поручалось полюбовно договориться с азербайджанскими лидерами. Если жители Каспия не захотят добровольно сотрудничать, надлежало убедить их всеми имеющимися средствами. Найти самых воинственных лидеров и уничтожить. Затем найти тех, кто поумнее, и предложить дележку прибылей от нефтедобычи.

Тут же из зала зазвучали воинственные голоса с предложениями не мелочиться и присоединить к стране весь Кавказ. Президенту стоило большого труда отговорить самых горячих. Он сказал, что если на Кавказе не удастся договориться мирным путем, то России обеспечена затяжная война лет на тридцать. Государственную границу, сказал президент, будем проводить в районе Нальчика. Тем русским, которые живут южнее, придется перебираться на север…

По команде Рубенса на сцене распахнули занавес, и делегаты затихли, увидев огромную карту страны. Две недели художники срисовывали со старых атласов карту на холсты, а потом сшивали их между собой. Получилось внушительно: почти десять метров в ширину. Подкатили лесенку, на нее взобрался Рубенс-внук и, подражая отчетам генералов, замахал указкой. Со своего места в президиуме губернатор оглядывал задубевшие, хмурые физиономии депутатов и видел, как недоверие постепенно уступает место тревоге и боевому азарту. Для большинства удельных князьков, вчерашних разбойников с большой дороги, цели южной кампании до сих пор оставались непонятны. Теперь изменили мнение даже те, кто шептал, что президент думает только о собственной мошне.

Война еще не докатилась до условных российских рубежей, но уже стояла на пороге.

С побережья Черного моря в глубь Украины стремились толпы беженцев, и этот шквал грозил вот-вот перекинуться на русские земли. Войска Карамаза перешли молдавскую границу. Болгарское правительство перестало существовать. На Одесском рейде стоял итальянский десантный корабль и обстреливал город из пушек. Ответить ему было нечем и некому. В Николаеве бушевали пожары, большинство горожан, не слушая призывов гетмана, ушли на север.

В Петербурге то ли гостил, то ли скрывался католикос. В Армении все, кто стоял на ногах и мог носить оружие, уже месяц удерживали Ереван. Русская дивизия оттянула на себя значительные силы нападавших, и это позволило вывести тысячи армянских беженцев в палаточные лагеря на северный берег Куры. Католикоса привез в столицу Руслан Абашидзе и вместе с соборником прихватил троих пленных, захваченных в боях за Нахичевань. Двое пленных оказались иранцами и один - узбеком. На месте их никто не мог допросить. Все трое не знали ни слова по-русски, как, впрочем, и по-турецки.

В Питере с огромным трудом разыскали толмача, которого сорок лет назад в Ташкенте продали торговому каравану в качестве носильщика. Сложным путем, после ряда перепродаж, он угодил в коммуну мамы Кэт. Там обрел свободу и новую суровую родину. Теперь этот единственный в Питере узбек забросил все дела и сутки напролет проводил в тюрьме в обществе затравленного пленного. Назад в Ташкент старик не собирался, но плакал, не переставая.

Старик шмыгал носом даже тогда, когда его вместе с пленным привели в Думу.

Он плакал и переводил, и ни один человек не перебил его.

А к концу рассказа старому Рубенсу стало страшно.

19. СЛОВО И ДЕЛО

Перед тем как дать слово пленному, в зал впустили мужчину с закрытым лицом. Это был шпион, подчинявшийся только президенту и специально приехавший на заседание вместе с ним. Человек жил в Болгарии под видом богатого скотовода, нарочно принял мусульманство и пользовался известным доверием со стороны оккупационных властей. Через подставных лиц его бизнес щедро субсидировался русской разведкой, и лже-купец даже поставлял индюков и гусей для турецкого гарнизона.

Он рассказал, как янычарами Карамаза вырезаются целые села, как с бешеной скоростью строятся заставы и насыпаются валы, чтобы не пропустить русских. Он рассказал о наблюдательных воздушных шарах, о том, как мужчин насильно сгоняют на работы, а детей отнимают у родителей и увозят на юг. О том, как горят церкви и школы. Он рассказывал то, что слышал от людей.

Тех, кто принимал новую веру, не трогали, и натуральный налог они платили куда меньше. Но никто больше не мог торговать самостоятельно; каждый караван, приходивший с запада на берега Черного моря, облагался двойной данью. Ходили слухи о том, что Карамаз-паша не остановится, пока Черное море не станет внутренним водоемом его страны; а дальше он якобы намерен добраться до украинского угля и перекрыть цепями все судоходные реки…

Шпион-торговец встречал купцов, пришедших с караваном из Греции. Там происходило то же самое. Ни один рыбак не мог ловить рыбу беспошлинно, ни одна торговая флотилия не могла пройти вдоль берега, не заплатив сборщикам имама. Православные священники прятались в пещерах и молились при свете звезд…

Когда шпион с закрытым лицом ушел, в зал привели пленного узбека и переводчика.

Пленный родился на окраине Ташкента, в семье, где не знали, что такое голод. Отец пленного говорил на трех языках, умел читать и пользовался большим уважением соседей. Отец сумел выжить в трех войнах, пользовался личной приязнью халифа Мустафы и воспитывал своих детей по книгам. Поэтому сын рос в сытости и довольстве, исправно творил молитвы и соблюдал посты. Он был счастлив с женой, был доволен детьми и не видел причин для злобы на этот мир. Вместе с друзьями он возил диковинные фрукты и пряности из Ирана, а потом вместе с посольством халифа добрался и до Индии.

Жизнь шла своим чередом, как вдруг к халифу приехали посланцы имама Карамаза. Не прошло двух месяцев, как настроения при дворе резко поменялись. Никто не мог толком объяснить, что это за люди в черном, чего они хотят и почему их так слушает халиф. Сановникам при дворе запретили появляться в светской одежде. Потом запретили брить бороды. А еще спустя неделю главный муфтий обрушился на всех, кто не соблюдал постов.

Оказалось, что никаких сношений с неверными иметь нельзя. Нельзя читать книги и учить грамоте дочерей. Женщинам нельзя одним покидать дом, открывать лицо, а за всякие мелкие проступки теперь полагалось битье палками. Закрыли единственную в городе школу, зато появился новый суд, который судил по Книге сур, но совсем не так, как раньше. В новом суде заседали старики, не знающие жалости. Но этим дело не ограничилось. Появились отряды вооруженных людей, которым дозволялось проверять, как живет каждый горожанин. Они могли входить без приглашения в дома, могли отхлестать плетками человека, если он им показался недостаточно набожным.

А потом в городе появился столб, и возле него впервые забили камнями женщину, забеременевшую от чужого мужа…

Торговец задумался. Он никогда не совершал поступков, оскорбительных для правоверного. Он уважал закон и веру и в том же духе воспитывал детей, но чувствовал, что происходит что-то неправильное. Он поехал ко двору и попытался выяснить у знакомых сановников, откуда дует ветер.

Если честно, то он просто боялся. Многим было известно, что его отец исповедовал вольные взгляды, любил смотреть на звезды и рассуждать о счастье народа.

Совершенно случайно он узнал такие вещи, что сначала не поверил своим ушам. Он узнал, что русские точат сабли и намерены осквернить святые места. А вместе с русскими в поход собираются разбойники из далекой Европы, и долг каждого правоверного - встать под зеленые знамена священной войны. Оказалось, что Карамаз-паша привез письмо от эмира Насруллы, а вслед за письмом должны были прийти караваны с оружием и едой. Мореходы рассказывали, что за Персидским заливом лежат богатые страны, которые Аллах в своей милости избавил от Большой смерти. Но раньше они никого не подпускали к своим границам. Они охраняли берега на бронированных машинах с пушками и пулеметами, и моряки рассказывали, что видели издалека россыпи электрических огней над роскошными белыми городами…

Торговец очень долго думал и молился. Ему не с кем было посоветоваться. Вера его покачнулась в тот день, когда у него в доме появились люди, закутанные в черное. Они заявили, что пришли по доносу и собираются проверить, как соблюдается священный пост. В тот раз посланцы суда забрали книги, пригрозили старому отцу и пообещали прийти снова. Они намекнули, что знают о связях хозяина с иноверцами и не простят ему этого.

А спустя неделю на площади начали собираться первые добровольцы. Парни приходили из глухих деревень, многие были так голодны, что дрались за кусок хлеба. Они получали винтовки и с песнями отправлялись за город учиться стрелять. Обращаться с оружием их учили незнакомые люди, говорившие на древнем арабском языке.

…Когда он в последний раз оглянулся на город, то увидел очередную толпу нищих мужчин, ночевавших у ворот. Людей было много, очень много, новые всё прибывали. Они сидели и лежали вокруг колодца, они ждали, когда за ними придут и сделают из них отважных воинов…

– Что нам с этого? - спросили президента депутаты. - Какое нам дело до того, что творится в азиатских песках и Средиземном море?

Пребывавший доселе в тишине зал снова загудел и задвигался.

– Это ведь так далеко от нас! Месяцы пути…

– На кой нам ввязываться? Своих забот - выше крыши!

– Нехай собирают любое войско! Если сюда полезут, так получат по зубам!

– Хохлам-то помочь надо, а южнее-то соваться на фига?

– Пусть армяшки сами разбираются!

Рубенс грыз сушеную сливу и посматривал на молчащего президента. Наконец, когда крикуны угомонились, Кузнец поднялся и произнес свою самую короткую речь.

– Мы будем воевать везде, где для нас появляется угроза. Мы будем воевать везде, где нарушают наши интересы. А теперь пусть встанет тот, кто против защиты интересов нашей страны?!

Вот так-то, господа депутаты…

20. ПЕРВАЯ ВЕДЬМА

Капелька зарычала, дернув поводок.

Сержант Кулибин положил руку на эфес сабли и кивнул кадету. Тот скинул с плеча обрез, щелкнул затвором и шагнул в сумрачный боковой коридор.

Сержант оглянулся. Покои третьего этажа освещались хуже остальных. Слабая электрическая лампочка моргала над лестничным пролетом, у запечатанного лаза на крышу раскачивалась еще одна, а дальше анфилада залов тонула во мраке. За спиной у Кулибина висела табличка с надписью "Искусство Франции XX века…".

Кулибин исходил этот маршрут вдоль и поперек. В западном крыле не было жилых и присутственных помещений, на десятках дверей висели замки с сургучными печатями и листы с описями имущества. В музейных залах хранилось множество полезных вещей, необходимых для жизнедеятельности Зимнего, но ничего такого, чем мог бы поживиться случайный воришка. Мебель, трубы, доски, стекло…

Впрочем, вору залезть сюда было не легче, чем в подвалы, набитые золотом. Окна давно наглухо заколотили или забрали решетками, по крышам разгуливали часовые, а этаж каждые два часа обходил патруль с собакой. Кулибину оставалось завершить круг, проверяя запоры и заглядывая в темные углы на предмет возгорания и протечек. На обратном пути у центральной лестницы они должны были встретиться с другим патрулем, обходящим второй этаж, помахать друг другу фонариками и двигаться дальше.

Инструкция требовала от патрульных ни в коем случае не разделяться, но сержант ленился и посылал кадета одного проверять запоры. Сам он и так прекрасно видел, что никто, кроме них, не поднимался на этаж. На досках центрального прохода лоснилась тропинка, натертая сапогами караульных, а вдоль стен толстым ковром лежала годами не убираемая пыль.

Кадет отошел шагов на семь от развилки и остановился, высоко подняв фонарь.

– Что там? - спросил сержант, почесывая овчарку за ухом.

Капелька превратилась в комок мышц. Сержанту это совсем не понравилось. Овчарка была слишком умна, чтобы реагировать подобным образом на кошек и крыс. Кого-то она там почуяла, за развилкой…

– Не пойму… - хрипло пробасил кадет, разглядывая пол перед высокой двустворчатой дверью. - Следы, вроде вышел кто-то, а замок висит. Чудно…

– Какие еще следы?

– Да словно баба босиком прошла. Нога-то малехонькая…

– Вернись! - приказал старший патруля, чувствуя, как волнение собаки передается и ему. - Белены нажрался? Откуда тут баба?

Марусин пожал плечами и стал медленно отступать всё дальше, светя себе под ноги. Вот он добрался до поворота и затоптался на месте, растерянно оглядываясь по сторонам.

Что-то здесь было не так.

Кулибину почудился легкий неприятный запашок, точно понесло намокшим сеном. Ногам вдруг стало зябко. Он свернул с тропы, не веря своим глазам. В пыли ясно обозначились отпечатки маленьких босых ступней. Следы начинались у камина, где пирамидой были составлены ящики, и вели вдоль плинтуса в сторону мрачного тупика. Патрульные туда редко заглядывали. Проход изгибался под прямым углом; за поворотом торчала статуя безголового мраморного бога и виднелся кусок разбитого стеллажа. Капелька ощерилась и не пожелала подходить к таинственным следам ближе, чем на метр.

Кадет всматривался в темноту, положив обрез на сгиб локтя.

Кулибину показалось, что запах гнили стал сильнее, а в тупике за поворотом раздалось шлепанье босых ног.

– Марусин, вернись, я сказал! - негромко повторил сержант, повторно оглядываясь на лестничный пролет. Он прикидывал, стоит ли поднимать тревогу. Возможно, сюда зачем-то забрела одна из прачек. Может, назначила тут кому-то свидание или решила припрятать свои денежки от запойного мужа…

Он пытался себя успокоить, придумывая самые идиотские версии и всячески оттягивая момент, когда придется свернуть за угол. Кулибина сопровождала храбрая собака, но эта отчаянная собака впервые за два года дежурств пряталась ему за спину.

Но если там и вправду какая-то пьянчужка, тогда не миновать выговора от лейтенанта за то, что они разбудили всех.

Внезапно ближайшая лампочка потухла. Следующая горела далеко впереди, за поворотом главного коридора. Оттуда на ободранные стены ложились бледные косые лучи. Сержант чертыхнулся, проклиная коменданта, который после пожара приказал снять со стен масляные светильники.

Где-то сбоку скрипнула доска. Кадет миновал мраморную статую и, высоко подняв фонарь, исчез за стеллажом.

У Капельки торчком встали уши и приподнялась верхняя губа. Овчарка обернулась и смотрела теперь назад, издавая низкое горловое рычание.

– Марусин, ко мне! - теряя терпение, рявкнул сержант. Он загнал саблю в ножны и достал револьвер.

Кадет не отвечал.

Позади во мраке скрипнула половица, еще сильнее запахло гнилым сеном. Кулибину показалось, что какая-то темная фигура очень быстро пересекла коридор за его спиной и скрылась в одном из боковых ответвлений.

После серии перестроек этаж походил на запутанный лабиринт. У Кулибина мелькнула мысль, что если это шалят дети, он один их никогда не найдет. А потом он подумал, что если это не подростки, то им ничего не стоит окружить его одного и всадить нож в спину.

Он поднял револьвер, готовясь стрелять.

Капелька снова зарычала, но не бросилась вперед, а прижалась к ноге человека. Сержант впервые видел ее испуганной.

– А ну, стоять! - раздался из-за угла бас кадета.

Свет от его фонаря затрепетал, потом стали слышны быстрые шаги. Марусин, вместо того чтобы подчиниться старшему, бросился кого-то догонять по параллельному проходу. Сержанту не оставалось ничего другого, как рвануться следом.

Он миновал поворот и с разбегу ткнулся в спину кадету. Овчарка визгливо залаяла. Впереди находился тупик, с окном, небрежно забитым досками, между которыми виднелся кусочек ночного неба. Три доски были оторваны, а железная решетка разворочена, словно сквозь нее пролетел тяжелый снаряд.

В проеме окна маячила женская фигура, с ног до головы закутанная в черное.

– Стоять… - несмело протянул Марусин. - А ну, открой лицо! Кто такая?!

Фигура у окна как-то странно дернулась. На ней был длинный свободный плащ до самого пола. На мгновение сержанту показалось, что под плащом шевелится клубок змей. А потом плащ чуть распахнулся, и Кулибина обдала волна раскаленного воздуха. Стоявшего впереди Марусина ощутимо качнуло назад. У патрульного было такое чувство, словно великан дохнул ему в лицо протухшей отрыжкой.

Марусин заметил присутствие старшего, осмелел и сделал шаг вперед, намереваясь откинуть с лица женщины капюшон. Капелька заходилась в лае, упиралась всеми четырьмя лапами, таща сержанта за собой назад. Кулибин вдруг каким-то неведомым образом понял, что подчиненного надо задержать, что ни в коем случае нельзя ему дать коснуться этой сволочной бабы…

Но он опоздал. Женщина резким движением распахнула на груди тяжелый складчатый балахон; капюшон свалился с ее головы, и долю секунды Кулибин видел ее лицо. Ведьма была молода и чертовски красива, а то, что она ведьма, сержант уже не сомневался. Горящие глаза, коротко стриженные, как у пацана, волосы и очень бледная кожа на угловатых скулах.

Под балахоном не было человеческого тела.

Перед глазами караульных раскручивалась тугая дымная воронка. Долю секунды сквозь нее просвечивало окно, затем воронка выросла в несколько раз, превратившись в грохочущий смерч с десятками черных хвостов.

Марусин завопил, но его голос заглушил нарастающий рев. Поводок вырвался у сержанта из рук. Овчарку бросило вперед, в самый центр гремящей тучи.

Лицо черной женщины улыбнулось, губы беззвучно произнесли несколько слов. Вой достиг такой силы, что Кулибин оглох, а потом его голову пронзила резкая боль. Он схватился руками за уши и почувствовал, как по пальцам стекает кровь.

Марусин упал на колени, выронив оружие. В обоих фонарях разбились стекла, но темно уже не было. Не в силах пошевелиться, сержант наблюдал, как визжащий дымный хобот становится всё светлее; вот он разросся до размеров коридора, вот вырвал оставшиеся доски из окна, с треском обнажил штукатурку на стенах. Кулибин сделал отчаянную попытку развернуться, но его неудержимо повлекло вперед.

Черная ведьма хохотала. Ее оскаленное лицо находилось где-то под потолком. Оттуда дождем сыпались куски лепнины. Мимо лица сержанта со свистом проносились щепки, гвозди и дверные петли. Из пола вывернуло верхний слой паркета, затем обнажилось перекрытие; один за другим в смерч вовлекались скрытые под штукатуркой кабели, метровые обломки плинтусов и настенных подсвечников.

С потолка сорвалась люстра и принялась носиться по кругу вдогонку за мертвой собакой. У Капельки были переломаны лапы; на каждом круге овчарка ударялась мордой о стену, оставляя за собой шлейф кровавых брызг. Затем в бешеный волчок вовлекло и Марусина.

Сержант что было силы прыгнул вправо, обнял ногу мраморного героя и с ужасом убедился, что статуя, несмотря на огромный вес, качается. Он почувствовал, как с пояса оторвало ножны, затем порвалась и улетела портупея с кобурой, за ней последовали пуговицы. Держаться становилось всё труднее, а главное - он никак не мог набрать в грудь воздуха.

Весь воздух собрался внутри смерча.

Кадет судорожно цеплялся за оголившийся кирпич, за уцелевшую под полом железную раму. Затем его ноги задрались вверх, с них сорвало сапоги, портянки, брюки тоже начали сползать. Марусин висел вверх тормашками, разинув рот в беззвучном крике, и выпученными глазами смотрел на командира. В последнем усилии он отпустил пальцы левой руки и протянул ее вперед, пытаясь ухватить Кулибина за лодыжку, но тут сорвался с места громоздкий стеллаж, ударив кадета в лицо.

Кулибин не хотел бы на это смотреть, но закрыть глаза казалось еще страшнее. Он успел увидеть, как семнадцатилетнего напарника шмякнуло о стену, потом еще раз о другую, сдирая лоскутами кожу, и спустя секунду в вихре носился уже не человек, а что-то красное и бесформенное…

Статуя покачнулась и медленно поползла, словно влекомая исполинским магнитом. Кулибин заплакал; он висел параллельно полу, цепляясь кончиками ногтей за трещины в мраморе. Ему казалось, что кошмар длится несколько часов, хотя прошло не больше минуты. Что-то толкнуло в плечо. Он скосил глаза и увидел торчащую сквозь гимнастерку кость. А потом стены коридора сложились гармошкой, и безголовая статуя повалилась прямо на него.

В следующий миг пустотелая женщина взорвалась.

Караульные на площади услышали протяжный свист. Из верхнего этажа дворца вылетело сразу пять окон, по фасаду побежали трещины, булыжную мостовую усеяло осколками.

Немедленно ударил колокол, и весь Зимний пришел в движение. На этажах загорались огни, откуда-то доносились команды офицеров, по лестницам громыхали десятки сапог. Когда начальник караула достиг площадки третьего этажа, он долго не мог ничего разглядеть в клубах гипсовой пыли. Навстречу солдатам выскочила свора ошалевших крыс, зверьки были все в известке. За крысами тянулся кровавый след. Сколько ни искали, от обоих патрульных и овчарки не обнаружили и следов.

Закрыв носы платками, караульные осторожно продвигались по темному коридору, ожидая услышать треск огня. Этажом ниже уже раскручивали шланги, готовясь подавать воду, но оказалось, что тушить нечего.

Потом лейтенанта позвали туда, где произошли самые серьезные разрушения. Старый служака застыл с разинутым ртом. Он еще не видел такого, чтобы после взрыва нигде не возникло пожаров. А здесь явно что-то взорвалось. В полу зияла рваная дыра, словно воронка от падения бомбы, наверху просматривались стропила чердака. Лейтенант не сразу сообразил, откуда тут взялась такая огромная конюшня, а потом до него дошло, что на этом месте раньше был узкий коридорчик, вдоль которого - множество клетушек, нарезанных еще при маме Ксении. Теперь стены рухнули, потолок потрескался. В прилегающих комнатах складировали мебель; нынче ночью императорские кресла и секретеры выглядели так, словно их перемололо в мясорубке. А напротив зияющего оконного провала среди падающих снежинок лежал свернутый бумажный свиток.

– Не подходить! - скомандовал лейтенант. - Всем назад!

– Я возьму, - раздался высокий голос из темноты.

Протолкавшись сквозь строй солдат, к окну вышел Старшина по делам Собора. Христофор прибежал наверх босиком, в одной рубахе, опередив других постоянных обитателей Зимнего. Увидев взволнованное лицо Старшины, начальник караула почувствовал, как тяжесть спадает с плеч.

Его не сошлют на дальнюю заставу и не отдадут под трибунал, потому что дело нечисто. Раз уж рыжий боится, стало быть, гвардейцы ни в чем не виноваты…

Какая-то темная сила прорвалась в Эрмитаж.

– Спаси, Господи… - забормотали в толпе, когда рыжеволосый колдун поднял свиток.

– Что там, Старшина?

Христофор обвел гвардейцев заторможенным взглядом.

– Что там? Что?

– Измена?!

– Никак, Озерники опять объявились?..

– Быстро все наружу! - сказал Христофор командиру гвардейцев. - Очень опасно. Надо послать человека в мечеть, нам нужен толмач…

– С какого языка толмач, господин? - осторожно заглядывая в свиток, спросил лейтенант.

Тут он встретился с рыжеволосым колдуном взглядом и почувствовал тяжесть в животе. Красная луна играла у Христофора в зрачках, на виске пульсировала жила…

– С арабского, лейтенант. Поспеши, очень мало времени.

21. НОЧЬ В ЭРМИТАЖЕ

Когда начальник стражи пришел проверить смену караула у президентских покоев, дежурный бодро доложил ему об отсутствии всяческих происшествий. Правда, тигр Лапочка вел себя немного нервно, топорщил усы и бродил взад-вперед внутри клетки, но лейтенант об этом докладывать не стал.

Он решил, что не так уж важно для проверяющего настроение тигра. Может, зверюга за ужином переела, или муха его укусила…

Майор ушел, затем появились сменщики. Четверо гвардейцев заняли посты у кабинета и спальни, четверо расположились у выхода на лестницу и вдоль высоких окон коридора. Лейтенант увел еще восьмерых, сменить караулы на крыше и в обеденной зале, под президентским кабинетом.

Всего главу государства постоянно охраняло шестнадцать человек. Не считая тигра, который подчинялся только хозяину, и двух летунов, облюбовавших себе теплое местечко над камином. Не считая четырех мобильных патрулей с собаками, круглосуточно обходивших дворец, и еще двадцати стражников, бдительно стерегущих выходы и запертые двери особо важных помещений. Не считая конных разъездов, четырех броневиков с пулеметами и ночного оцепления вокруг Дворцовой площади и на набережной.

После десяти вечера попасть в Зимний можно было только по специальному пропуску коменданта и только через служебный вход со стороны Мойки. Остальные двери перекрывались до шести утра, а подъездные пути блокировались колючей проволокой.

Лейтенант подкинул тигру кусок мяса и отошел покурить. В его обязанности не входило дожидаться возвращения президента, но сегодня он чувствовал себя как-то неспокойно. Начальник караула решил, что побудет здесь до часа, чтобы лично понаблюдать, как заступит вторая смена. На самом деле, он робел себе признаться, что не хочет возвращаться в казарму. Лейтенант искал, что же ему не нравится, вспоминал, какую мелочь он упустил сегодня, но не находил в собственных действиях никаких промахов.

Просто не спалось. И вдобавок эта вонь…

Лейтенант наконец-то осознал, что его так раздражает. Перед самыми покоями президента, откуда ни возьмись, разлилась противная болотная вонь. Кузнец приедет, по голове за такое не погладит!

Пахло нехорошо, неправильно пахло, но прокуренные гвардейцы ничего не замечали.

– Вы что тут, рыбу дохлую прячете? - набросился начальник на бойцов.

Но провести дознание не успел, поскольку снизу загремели шаги, раздалось лязганье оружия, и в сопровождении нескольких министров появился хозяин. Караульные вытянулись во фрунт, начальник браво отдал честь. Произошла секундная заминка у двери; как обычно, первым в апартаменты президента запустили тигра и ждали, пока он внутри всё обследует. Подобные меры предосторожности применяли в течение уже четырех лет, с тех пор как заговорщики спустили через каминную трубу бешеную крысу с ядовитыми зубами…

Лейтенант пожирал глазами начальство. Неожиданно он вспомнил, откуда ему знаком этот мерзкий аромат. Он мысленно окунулся в ту кошмарную ночь на Ладоге, когда их рота прочесывала прибрежные болота и добивала уцелевших Озерников. Была дана команда никого не оставлять в живых, кроме малых детей и пленниц в оковах. Пленниц тогда они не нашли, а несколько мелких мальчишек, обнаруженных в скитах, кусались и царапались, как дьяволята. Нашли кое-кого пострашнее волков и насмотрелись такого, что до сих пор мурашки по телу…

Лейтенанту вспомнился навес, под которым на груде прелого, пропитавшегося испражнениями сена сопели и хрюкали отвратительные существа. Одни были покрыты волосами и походили скорее на козлов, чем на людей. У других были человеческие туловища, но вели они себя хуже животных. Они ходили под себя, совокуплялись и грызли цепи. Капитан тогда приказал сжечь всю деревню и никого не щадить…

Прошло много времени, но стоило лейтенанту учуять вонь гниющей травы, как его начинало выворачивать, и он ничего не мог с этим поделать…

Лейтенанту показалось, что Кузнец тоже принюхался и поморщился, но министры продолжали болтать, размахивать бумажками, окуривали президента дымом своих трубок, и младший офицер не решился обратиться к президенту.

После он корил себя, что не прервал этих напыщенных стариков, и не находил себе оправдания…

Только к часу ночи Артур добрался до спальни. Залпом выпил кувшинчик кваса и, не раздеваясь, повалился на постель. Предстояли еще три дня думских заседаний, а он уже вымотался, словно весь день таскал на себе бочки. Засыпать тоже нельзя, пока черви не кормлены…

Он заставил себя раздеться, плюхнулся в горячую ванну, там же умял целую тарелку мяса с зеленью и овощами. Стало чуть полегче, головная боль слегка притупилась. Выбравшись из корыта, он с ненавистью поглядел на стол, куда секретарь уже набросал очередную стопку бумаг. Всё это надлежало просмотреть за ночь, потому что утром на этом месте возникнет свежая пачка документов.

"Будь оно неладно… Сам насочинял законов да инструкций, и сам же в них барахтаюсь. Хорошо сказано - бумажная могила…"

Коваль придвинул стул, щелкнул выключателем. Одна из трех лампочек недовольно пшикнула и сразу погасла, две другие тоже светили неровно. Инженер обещал к концу месяца отладить в подвале новый дизель, снятый с корабля, тогда можно будет по всем этажам включить свет круглосуточно. Пока что приходилось довольствоваться малым…

Артур быстро поставил десяток подписей. Повышения по службе, лицензии на поставки пороха, сукна и шерсти, квоты на порубки леса… Дальше шли скучные челобитные с пометками клерков на полях. Он по диагонали прочитывал корявые скачущие строчки, кое-что переносил к себе в блокнот, ставил визы для отправки конкретным чиновникам.

"Полный бардак… Сколько ни бьюсь, повсюду людей дурят, издеваются и норовят содрать три шкуры. Вешаешь этих клерков, ссылаешь - ничего не помогает. Всё к себе в карман тянут…"

Какое-то нехорошее предчувствие владело им сегодня вечером. Вроде бы день прошел неплохо, но что-то грызло изнутри. Как всегда в трудную минуту, он откинул шторку над столом и несколько минут пристально глядел на портрет жены с детьми.

Он отложил перо и занялся рукой. За последнюю неделю ранки превратились в незаживающие свищи; Артур каждый день намазывал их мазями и пил обезболивающий отвар, после которого чувствовал себя, как после упаковки аспирина…

Они выросли. Дракончики походили теперь не на мокрых дождевых червяков, а, скорее, на когтистых пятидюймовых пиявок. Приходилось открывать бочку очень осторожно, потому что позавчера у них начали резаться крылья. Они слушались хозяина, и с каждым днем становилось всё легче настраиваться на нужную волну, но это общение Артура немного настораживало. Красные черви подчинялись ему совсем не так, как драконы Прохора, собаки или лошади. Они оставались иностранцами и словно говорили с ним на разных языках. Они были злы, бесстрашны и чертовски энергичны. Стоило зазеваться, и проворные твари расползались по комнате, пробуя на зуб всё, что попадалось им на пути. Отважные летуны при этом забирались на люстру, судорожно шипели и махали хвостами. На хвостовых шипах у вампиров выступали капли яда, но летуны ни разу не посмели спуститься. Словно чувствовали, кто здесь настоящий хищник.

Артур надел на пальцы толстую кожаную перчатку и опустил руку в бочку. Их укусы с каждым днем становились всё болезненнее. Черви не желали сосать кровь, как пиявки, вместо этого отрастили зубы в круглых пастях. При каждом кормлении они норовили вырвать кусок мяса. Самый трудный момент в воспитании заключался в правильной кормежке.

Хозяин должен тренировать своих маленьких друзей, как служебных собак. Собака не имеет права взять из миски пищу, пока хозяин ей не разрешит. А хорошая, по-настоящему преданная собака должна позволять хозяину забирать у нее мясо во время трапезы. Ведь если хозяин боится забрать еду, значит, он сомневается в собственной власти…

Коваль думал, опустив руку в бочку. Он чувствовал, как черви роятся вокруг его незаживших ранок, как они сходят с ума от запаха и готовятся причинить ему новые страдания. Он сдерживал маленьких друзей, то позволяя их треугольным зубкам приблизиться, то, усилием воли, раскидывая их в стороны. После небольшой порции хозяйской крови драконов ждала настоящая еда - парное мясо, но на говядину они реагировали не так остро.

Настоятель Вонг предупреждал, что твари сходят с ума от биения живого сердца…

Коваль думал о том, что осталось совсем немного, максимум неделя, потом его мучения прекратятся. Зато придется срочно выехать в деревню и снять драконам ограничения в еде. Они будут сжирать по свинье в день, гоняться за всем, что летает, и точить когти о деревья. Они будут кататься в траве, отсыпаться и отращивать зубы. Они будут расти. Тогда за каких-то двадцать дней они вымахают до половины своего роста.

Бездумные камикадзе, которые в нужный момент умрут за императора…

От раздумий его отвлек нарастающий свист, очень быстро сменившийся жутким грохотом.

Со стены сорвались две иконки, где-то со звоном вылетели оконные стекла, с потолка посыпалась штукатурка. Взрыв прогремел наверху, как раз там, где абсолютно нечему было взрываться. На ходу бинтуя руку, Коваль выскочил в коридор.

В приемной несло какой-то дрянью, но свет не погас, и стража оставалась на местах. Лапочка метался в клетке из угла в угол, нервно урча.

– Поводок! - крикнул Артур подбежавшему секретарю. Следом за Мишкой Рубенсом уже мчались, перепрыгивая через три ступеньки, начальник караула и дежурный офицер охраны. Повсюду открывались двери, на крыше били в колокол.

Артур затянул ошейник на морщинистой шее тигра, хотя это была пустая формальность. Когда Лапочка увлекался дракой, его не могли остановить никакие путы.

– Господин, не выходите, мы должны сначала проверить! - Офицеры встали стеной, не выпуская хозяина с лестничной площадки.

Коваль открыл рот, чтобы ответить, но не успел.

Дворец сотрясся от второго взрыва, на сей раз шарахнуло на втором этаже. Этот был гораздо мощнее предыдущего. Коваль ощущал, как по переходам катится ударная волна. Ему показалось, что дворец обстреливают с Невы из корабельных орудий.

Двери в приемную распахнулись. В лицо президенту пыхнуло застоявшимся кислым жаром. Серые хлопья золы вырвались из камина и осели на ковре. Дежурный яростно накручивал телефон. Из караулки высыпали сонные полуодетые телохранители.

– Где это?!

– Никак, в парадной столовой жахнуло!

– Господин, кольчугу наденьте!

Артур позволил нацепить на себя звенящую металлическую сеть. Он внимательно прислушивался, принюхивался, но не чуял запаха гари. Лейтенант протянул ему телефоннуютрубку:

– Господин, комендант докладает, што баба чернявая с бомбой…

– Что ты сказал?!

У Коваля екнуло в груди. Из памяти выплывало, но никак не могло оформиться, что-то давно забытое, связанное совсем с другими событиями и временами…

В приемную, едва не напоровшись на сабли охранников, ворвался пожилой человек в разорванной одежде с окровавленным лицом. За ним спешили еще трое, такие же помятые. Артур с трудом узнал в них польских фабрикантов, гостивших в Зимнем. Гостям были отведены недавно отремонтированные покои с видом на Дворцовую набережную.

– Панове, кобета в черном…

– Чародейство, спаси нас Матерь Божья!..

– Она чекала, пока хлопцы не окружили…

– А потом как рванет…

– Двенаштя чловек разом… Ниц не осталось!..

Коваль уже не слушал, он бежал со всех ног, едва не обгоняя скачущего тигра. Чингисы с ружьями вырвались вперед, расталкивая всклокоченных со сна министров. С каждой секундой в коридорах прибывало народу. Очумевшие люди метались, запутываясь в неосвещенных переходах, создавали давку на лестницах. Никто не понимал, что происходит, но каждый стремился к выходу. Немедленно распространился слух, что весь Зимний заминирован и сейчас взлетит на воздух. Истошно голосили женщины, плакали дети. Караульные не получили приказа открыть ворота, и в холлах образовались заторы. В какой-то момент давление толпы достигло предела, гражданские снесли ночную баррикаду на северном выходе и вырвались на набережную. Полицейские в броневике на мосту наблюдали, как десятки полураздетых начальников с женами и детьми бегут по снегу прочь от собственной резиденции и скапливаются возле костров. Снег шел всё сильнее, с залива задувал ветер, а многие обитатели Эрмитажа выскочили в декабрьскую ночь босиком…

Артур издалека увидел, что произошло в резиденции польского посла. Картина его потрясла. Пространство внутри трех парадных залов сжалось, точно в одно мгновение лишилось воздуха. Из голых стен сыпалась замазка, кое-где из косяков вывернуло кирпичи. Накладные панели, кафельная плитка, позолота, украшения - всё превратилось в пыль. От людей вообще ничего не осталось.

"Вот дьявол, словно вакуумный заряд…"

– Двенадцать человек, господин президент! Она появилась ниоткуда и начала хохотать. А когда хлопцы ее обступили с оружием, превратилась в тучу!

– Нет, не в тучу, а в ураган… И взорвалась. Вот что от нее осталось, бумага с колдовскими письменами! Мы спаслись за мраморным столом…

"Так не бывает, - думал Артур, разглядывая размашистые строчки арабской вязи. - Скорее всего, здесь не разгадка, а угроза…"

Листочек не обуглился, даже не потемнел.

По осколкам он обошел дымящуюся воронку и выглянул в окно. На набережной суетились солдаты с факелами, спешно выстраивая оцепление. Вокруг двух больших костров сгрудились гражданские. Люди всё прибывали, многие показывали пальцами наверх. Судя по всему, выбило не меньше десятка окон вместе с решетками и массивными деревянными рамами. Обломки вылетели за парапет, усеяв прибрежный лед в радиусе трех десятков метров.

В большой столовой стонали двое раненых, придавленные упавшим на них дубовым шкафом. Прочая ценная мебель посольских покоев превратилась в груду щепок.

– Коменданта ко мне! Ты - срочно беги в интернат, выводите наружу детей! Ты - галопом в госпиталь, лекарей сюда и носилки! Начальник караула?!

– Я здесь, господин!

– Вскрыть склад, раздать людям фонари.

– Уже сделано! Прочесываем!

– Отлично! На чердаке, начиная…

Договорить он не успел. Послышался нарастающий вой, пол затрясся, и грянул третий взрыв, на этот раз со стороны Эрмитажного театра. В ответ тут же раздался хор женских визгливых голосов. Гвардейцы инстинктивно присели.

– Мама родная! - прошептал лейтенант. - Там же детский сад…

Президент сбежал вниз, прыгая через четыре ступеньки, врезался в толпу, хаотично кружащую на перекрестке. Телохранители с трудом пробивали дорогу; навстречу бегом тащили носилки с ранеными, клерки спасали сейфы с бумагами, кто-то кричал о пожаре… На парадной лестнице Коваль заметил рыжую шевелюру Христофора. Сын Красной луны держал в руке такой же скатанный в трубку листок и что-то кричал, но в общем гомоне расслышать было невозможно.

Детский сад и интернат Качальщиков почти не пострадали, но стало очевидно, что третья ведьма стремилась именно туда. Нашлись очевидцы, видевшие, как женщина в капюшоне вышла из подвала. Потом там обнаружили открытый канализационный люк, хотя имелось строжайшее указание заварить все технологические отверстия. Тетку пытались догнать, но смогли окружить только на подступах к детской игровой площадке. Убедившись, что скрыться не удастся, ведьма превратилась в смерч и унесла с собой жизни восьмерых взрослых. Еще десять взрослых из обслуги буфетов и шестеро детей были ранены в соседних комнатах. По соседству, в прачечной, сохли перины; теперь из всех щелей летели перья и оседали у солдат на волосах. А когда упала перекосившаяся дверь, началась настоящая пуховая метель. От игровой площадки осталась куча мусора. На куче лежало свернутое письмо на арабском языке… Появился старший Рубенс и мгновенно включился в работу. Артур был ему очень благодарен: губернатор взял на себя спасение высокопоставленных гостей и отправку раненых в госпиталь. Рубенс оперативно провел дознание, и не успел президент добраться до интерната, как уже стало известно об измене. Внизу, на уровне водозаборов, оказались перепилены решетки, а двое караульных, охранявших коллектор, были найдены с перерезанными глотками.

"Вот тебе и колдовство! Элементарный подкуп! - зло рассуждал Артур. - Пригрели змей! Чем только Тайный трибунал занимается? Разгоню всех к чертовой матери…"

Маленькие Качальщики уже давно проснулись. В спальнях особой паники не наблюдалось, хотя упало всё, что могло упасть, взрывной волной вышибло несколько дверей и прорвало трубу отопления. Теперь столовая и учебные классы тонули в клубах пара, горячая вода стояла по щиколотку: в ней плавали обувь, одежда и мокли с таким трудом отпечатанные учебники. В находящемся по соседству круглосуточном детском саду ситуация была не лучше. Как раз недавно там приютили несколько десятков детей офицеров, ушедших на фронт. Многие поранили ноги о стеклянную крошку, кто-то серьезно ошпарился - искореженные батареи фонтанировали кипятком. Вода попала на электрощит; в результате короткого замыкания вспыхнули обои и занялись дрова, заготовленные на случай аварии котельной. Заслонки каминных труб оказались перекрыты, и дым начал заполнять спальни…

Рубенс послал вестового в гараж с приказом срочно подогнать на Миллионную три бронированных фургона. Дошкольников и младших кадетов из верхней казармы выводили по лестницам. Их следовало погрузить и отправить в Мариинский или в Лавру под присмотр патриарха. К счастью, далеко не все чиновники поддались панике и покинули дворец. Не дожидаясь указаний, мужчины и женщины скидывали обувь, выстраивались в цепочку по щиколотку в воде и на руках передавали малышей наружу, на лестничную клетку.

– Господин Кузнец! - К президенту протолкался запыхавшийся Христофор. - Надо быстро, но быстро нельзя…

– Почему нельзя?

– Они здесь, я слышу…

– Да кто "они"?!

– Пустотелые, господин. Озерное колдовство, я слышу… Остались еще две, прячутся внизу.

– Как их остановить? - Рубенс тряхнул Христофора за грудки. - Говори же, черт тебя подрал!

Дети уже спускались по двум параллельным лестницам. Многие не успели одеться и шли, завернувшись в одеяла. Впереди под охраной солдат няньки несли на руках самых маленьких. Сержанты надрывали глотки, но из-за многоголосого плача не могли докричаться до своих подчиненных. Помимо двух десятков Качальщиков, здесь было почти сорок малышей из детского сада, все дети и внуки сановников. На верхней площадке строились заспанные десятилетние кадеты, сыновья погибших при исполнении офицеров.

Коваль с ужасом подумал, что будет, если ведьма взорвет бомбу в нижнем холле, прямо возле ворот.

– Все назад! - Он разглядел над толпой мощный торс Карапуза. - Митя, бери своих котов - и вниз!

– Назад! Назад!

Толпа заволновалась, задние давили на передних. Из спальни, по колено в горячей воде, выскочил комендант. На майора было страшно смотреть.

– Господин президент, многие уже выбежали вниз через черный ход! Вы же сами приказали!

– Так останови их! А вы что стоите? - набросился Коваль на собственную охрану. - Живо за ним! Всех ребят вернуть сюда! Где связисты? Телефон мне, живо! Почему связист не на месте?!

"Вот так всегда… Молодцы мы на войне, а случись что дома - так полный бардак!.."

– Кадетам - команду "разойдись!" Всем рассеяться!

Сквозь разбитые окна в искалеченную игровую залу врывались клубы морозного пара. Никем не остановленный огонь сожрал дрова и с бешеной скоростью расползался по учебным классам. С площади доносилось низкое гудение. На обледенелом расчищенном пятачке разворачивались паровики, один за другим вспыхивали фонари. Завыла пожарная сирена. От парадного входа отъезжали кареты с ранеными, а навстречу им уже спешили десятки разбуженных горожан и автомобили депутатов съезда.

– Господин губернатор, на третьем этаже никого чужих! На втором тоже чисто! - один за другим докладывали Рубенсу посыльные. - Кладовки тоже вскрывать?

– Всё вскрывайте! Майор, ты послал людей в подвалы?

– Так точно, господин губернатор! Взяли из питомника всех собак и котов, никто не укроется!

Артур повернулся к Христофору. Сына Красной луны трясло; казалось - еще немного, и он свалится в обморок.

– Где она, Христя? Найди ее, ты сумеешь!

– Это не человек, это Пустотелая, - заговорил, наконец, сын Красной луны. - Красный Дед умел их вызывать, но остановить Пустотелых почти невозможно…

– Рассказывай дальше! - Коваль едва ли не силой волок Христофора за собой.

Они проталкивались сквозь строй подростков, спешивших наверх. Очутившись на нижних ступеньках, президент облегченно перевел дух. Дети успели вернуться, в прихожей оставались только гвардейцы и взвод личной охраны Карапуза. Солдаты перекликались, заглядывая в ниши, пихали в дыры факелы, но выглядели не слишком отважными. Электричество бездействовало; комендант добрался, наконец, до центрального рубильника и обесточил всё восточное крыло. Типография, прачечная, оружейные склады - всё погрузилось в темноту. Бойцы развешивали на стенах масляные фонари. Наружные двери были распахнуты настежь, в тамбуре вихрилась поземка; раскаленные дровяные печи, установленные по бокам от выхода, не справлялись с морозом.

– Мы видели ее, командир!

– Видели двоих, но не смогли догнать! - Сотник чингисов, смуглый усач, весь покрытый шрамами, чуть не плакал от досады. - По стене взобралась, шасть - и нет!

– А в другую трижды стреляли, хохочет только! Сеть накинули - порвала и ушла, - пожаловался другой взмыленный офицер. - Господин губернатор, прикажите святош привести, пущай святой водой побрызгают, а то парни крестятся. Против бесов-то как воевать?..

– Христя, где они?!

Президенту показалось, что со Старшиной соборников происходит что-то неладное. У Христофора дергались губы, в глазах полопались сосуды, отчего белки стали густо-розового цвета. Обычно невозмутимый, он не мог держать руки в покое. Чуть не оторвал себе ворот, потом сцепил ладони за спиной, потер щеки, принялся раскачиваться из стороны в сторону.

– Что с ним? - испугался Рубенс. - Эй, парень, очнись!!

Наконец, глаза молодого Старшины прояснились, он несколько раз сглотнул и, ни слова не говоря, устремился в один из коридоров. Ковалю некогда было разбираться, он решил, что странное поведение Христофора объясняется страхом, и махнул рукой чингису, чтоб не отставал. Митя свистом призвал подчиненных, и минуту спустя вслед за сыном Красной луны уже мчались тридцать человек.

– Пустотелые… - на бегу твердил Христофор. - Я просил тебя, господин, забери меня оттуда, с Озера. Я не мог убежать, я видел обряды Белого Деда, я лизал его посох вместе с другими…

– Ну и что с того?

– Я никогда не присягал тебе, но я вынужден был присягнуть там. Тебе непонятно? Конечно, откуда тебе понять, что значит дать клятву чести… Ты вообще никогда не понимал, чего хотят Озерники. Для вас они - банда душегубов… Я заразился, это как желтуха… Я просил тебя не пытать Белого Деда, он проклял меня и подарил мне свою боль… Теперь мне худо, господин, очень худо. Пустотелые принесли с собой муку и гнев. Эти женщины… Дед находил их далеко на юге по приказу Карамаза… Таких, кого насиловали твои солдаты, таких, у которых убили всю семью… Тебя сто раз предупреждали, что нельзя посылать гарнизоны туда, где не ждут русских… В тех краях, где гарнизоны усмиряли бунты и жгли деревни, всегда можно найти отчаянных женщин, особенно из южных племен. Белый Дед говорил, что лучше всего превращать дочерей Полумесяца: они не дорожат жизнью, если отнять у них честь… Тайное восточное волшебство, здесь таким не владеют… Находят человека, внутри которого не осталось ничего, кроме отчаяния, и высасывают из него плоть. Это долго и опасно, колдун сам может погибнуть, если неверно проведет обряд… А когда человек становится Пустотелым, внутри него можно поселить всё что угодно. Можно поселить месть и ярость, можно поселить веру в счастливое спасение души… И не надейся, твои Качальщики не справятся. Потому что для них важно лишь одно - чтобы была довольна мать-земля. А на людей им наплевать, для них все люди - просто насекомые…

Христофор перевел дух. Пот градом катился у него со лба, льняная рубаха на спине насквозь промокла, волосы слиплись. Он шел, покачиваясь, опираясь на руку Рубенса, но каким-то образом держал направление. Губернатор смотрел на разговорившегося Старшину, как на выходца с того света. Он вообще не знал, как реагировать на крамольные речи, но президент почему-то не приструнил безумца.

Коваль заставлял себя молчать. Сколько он ни прислушивался, никаких вражеских сил вблизи не чувствовал. Президент слышал, как весь Эрмитаж ходит ходуном, различал, как солдаты пробираются по трубам в подвале, как обыскивают чердаки, ощущал дрожь десятков женщин, укрывшихся в фургонах или жмущихся у костров на улице, но Пустотелые оставались для него недосягаемыми.

– Тебе не понять, господин… - Христофор неприятно хохотнул, и Коваль невольно вздрогнул. Ему внезапно показалось, что сам Белый Дед встал из могилы и смеется над ним. - Тебе не понять… Это честь, это законы рода, они сильнее твоей жадности и твоего государства…

Артур переглянулся с Рубенсом. Тот пожал плечами, давая понять, что сам изумлен поведением бывшего колдунчика.

– Мы далеко? - чтобы сменить тему, спросил Артур. - Ты слышишь их?

– Уже скоро… Они не прячутся, они ждут… - Христофор споткнулся, упал на колени, и вдруг его начало тошнить.

Старый Рубенс придерживал Старшину за плечи, пока тому не полегчало. Чингисы и гвардейцы обступили начальство плотным кольцом, ощетинились ружьями и арбалетами. Со стен очередного зала на бестолковых потомков грустно смотрели вельможи и фрейлины.

Наконец сын Красной луны отдышался и встал на ноги. Его подбородок был в крови, на висках появились седые пряди, но парень улыбался.

Артур вздрогнул, увидев эту улыбку. С Христофором на глазах происходили удивительные перемены. Он за полчаса словно стал ниже ростом и постарел лет на двадцать; лоб прорезали морщины, кожа на щеках обвисла, губы обветрились и покрылись трещинами.

– Свят, свят, свят… - прошептал кто-то из солдат.

– Можа, оставим его здесь? - предложил Карапуз. - Братишка, ты это вот, тока скажи нам, где ее искать, ведьму-то…

– Без меня вы их не найдете! - помотал головой колдун. - Они… это - зерна… Разве непонятно, господин? Это зерна, а всходы будут позже. Там две самые опасные. В сто раз сильнее остальных…

– Он прав, мы их не найдем, - сказал президент, раздумывая над последними словами Христофора. - Берите его под руки и тащите!

Артур слышал, как чингисов догнало отделение его собственной охраны. Гвардейцы прихватили болотных котов, сквозь топот кованых сапог прорывалось злобное мяуканье. Кошки не терпели тесноты и вони горящей нефти.

Миновали типографию, книжный склад, промчались по галерее мимо рядов античных статуй. У заколоченного выхода во внутренний двор Христофор остановился. В одной из форточек зияла дыра.

– Они там? - Артур пытался разглядеть колодец двора сквозь плотные ставни, но видел только вершины наметенных сугробов и огоньки в окнах лестничных площадок.

За спиной быстро распоряжался Рубенс. Губернатор вырос в Эрмитаже и гораздо лучше любого коменданта умел наводить здесь порядок. Вестовые метались, как угорелые, докладывая и принимая новые указания. Из Петропавловки подоспела пехотная рота, охранявшая арсенал; бойцы занимали позиции во всех коридорах по соседству. Где-то высоко наверху по обледенелой крыше загромыхали десятки ног, заполыхали факелы.

Дворик был окружен.

– Они ждут, чтобы на них напали…

– Что за чушь?

– Так завещано… Если Пустотелая не унесет с собой жизнь врага, она не достигнет священных врат. Она обречена вечно страдать между небом и землей…

– Салям, господин! - Из-за двухметровой амфоры выбрался бородатый мужик в лисьей шапке и шубе на голое тело.

Коваль узнал постоянного представителя казанского хана в Питере. Видимо, гвардейцы перестарались и выдернули посла прямо из постели, не позаботившись об этикете. Но татарин всячески давал понять, что нисколько не возмущен, а наоборот, рад хоть чем-то помочь в беде. Рядом с ним щурился на свет еще один, незнакомый, смуглый, в тяжелой каракулевой бурке.

– Салям, Мурат! - поприветствовал президент, удерживая любопытного тигра забинтованной рукой. Он заметил, что из-под повязки сочилась кровь, что все обращают внимание, но заниматься собой было некогда.

– Я привел толмача, - сообщил татарин. - Дед научил его читать по древним книгам.

– Ну и что там?

– Там сказано… - Мурат на секунду замялся, комкая в кулаке свиток. - Не для чужих ушей.

– Ну-ка, расступитесь! - рявкнул Коваль на охрану. - Говори, Мурат, не бойся!

– А я не боюсь, - осклабился бородач. - Не мне надо бояться. В послании сказано, что Объединенный халифат объявляет тебе священную войну.

22. ПЕРВАЯ ПРОИГРАННАЯ ПАРТИЯ

– Я пойду один… - Христофор рукавом вытер с подбородка кровь.

– Нет, дружище, мы выйдем вместе, - отрубил президент и кивнул солдатам, чтобы взломали дверь. - Всем оставаться внутри, огонь не открывать!

– Ты ничем не поможешь… Если я не выведу их, никто не выведет. Здесь нет других присягнувших… Слушай, господин, теперь никто не будет в безопасности. Карамаз может рассыпать новые семена над городом…

– Так что же делать?!

– Ты приказал убить всех в озерных скитах. Там были присягнувшие, они могли бы помочь… Теперь осталась одна, его дочка, - Христофор ткнул пальцем в побледневшего Рубенса. - Привези ее с Урала, верни ей дом…

– Это враки! - взвился губернатор. - Арина никому не присягала!

– Присягала, папочка, присягала, - оскалился колдун. - Кому не знать, как тебе! Потому и не клянчишь у Кузнеца, чтоб тот ее из ссылки вернул. Знаешь ведь, что, пока она там, тебе спокойнее… Знаешь ведь, что тут, не ровен час, на свадьбу озерную сбежит…

И шагнул в снег.

Одну Пустотелую Артур увидел сразу. Закутанная в черное фигура каким-то образом удерживалась на узком, шириной в ладонь, карнизе. Наклонный железный карниз находился под окнами второго этажа, и было совершенно непонятно, как женщина туда взобралась. На снегу ясно отпечатались следы босых ног. Пустотелая не соскальзывала вниз и ни за что не держалась руками. Низко надвинутый капюшон скрывал лицо, а под полами плаща словно раздувался спасательный плот. Разглядев следы, Коваль подумал, что, возможно, еще не всё потеряно, и в посланнице Карамаза осталась толика человеческого…

– Не шевелись! - прошептал Христофор. - Я буду говорить с ними…

Он поднял руки и двинулся вперед, мигом погрузившись до середины бедер в рыхлый снег. Краем глаза Артур заметил, как над козырьком крыши появились и исчезли несколько голов. Видимо, гвардейцы обвязались веревками и последние метры по скату ползли, окружая загнанного врага. За каждым окном, ощетинившись оружием, прятались солдаты. Сбежать отсюда было некуда, разве что…

И тут президент осознал, какую страшную глупость совершил. Он был уверен, что, благодаря сыну Красной луны, ловко провел погоню, а на самом деле подставил под удар сотни человек. И теперь уже нет никакой возможности отправить их обратно. Нет даже сил пошевелиться.

Если только…

Христофор заговорил, но свист поземки заглушал его голос. В закрытом пространстве двора ветер находил десятки щелей и каверн, и казалось, будто пиликает хриплый сбежавший из храма орган…

Сын Красной луны продолжал увещевать, воздев руки, он раскачивался и кланялся. Снежинки падали на его всклокоченные волосы, превращая голову в раздувшийся белый кочан. Артур никогда раньше не слышал этого языка и, тем более, не слышал, чтобы на нем разговаривал кто-то из приближенных…

"Я-хаан… я-хаана-на…"

Пустотелая хрипло захохотала.

Вместе с ней захохотала вторая, и Коваль увидел, где она пряталась. Их смех был похож на карканье хищных птиц, на бездушный грохот камнепада в горах, на отголоски ружейной канонады…

Христофор сбился на секунду, но тут же подхватил нить и продолжил свой странный напев. Что-то неуловимо-знакомое чудилось Ковалю в этой прерывистой мелодии, точно дунул сквозь метель пустынный суховей, вместо облезлых стен показались на секунду песочные барханы, вереница верблюдов, плоские глиняные крыши, подвешенные на кольях казаны…

"Я-хаана-нга-нана…"

Он почти перестал замечать, что стоит по колено в снегу в одной легкой рубахе, что ресницы покрылись инеем, а губы не разомкнуть. Он поймал себя на том, что начал плавно раскачиваться вместе с Христофором, и это открытие его почти не удивило.

Хотя в другое время президент был бы потрясен, узнав о скрытых магических талантах бывшего начальника голубятни.

"Это дух Озерников… После женитьбы в нем прорезалась сила, и эта сила пожирает его изнутри… Мальчик стал мужчиной… Он предан городу, но ничего не может с собой поделать, его тянет к корням…"

Пустотелая подхватила ломаный мотив.

Гортанные звуки чужой песни с замятыми согласными, режущие слух, внезапные переходы от визгливого фальцета к басам метались в тесном ящике двора, перекрывая стоны ночной бури.

Вторая ведьма вышла из темноты и, притоптывая, закружилась в неторопливом зловещем танце. Там, где ступали ее ноги, поднимался пар. Сугробы таяли на глазах, превращаясь в лужи, растекаясь ручейками. Спустя пару секунд обнажилась мерзлая земля с островком пожухлой травы…

"Иль-анаа-на… Иль-ахаана…"

Трое пели всё громче и громче, слаженно, почти красиво, словно давно отрепетировали мелодию и наслаждались совместным действом.

Артур чувствовал, что сердце выпрыгивает из груди, его трясло, как в лихорадке. Ноги сами поднимались и совершали сложные движения, нечто среднее между шаманской пляской и чечеткой, только в замедленном темпе. Краем затуманенного сознания он улавливал трусливые метания тигра, оставленного в коридоре, и суеверный ужас, охвативший подчиненных.

Он не успел проследить, как Пустотелая спрыгнула с карниза и присоединилась к танцующей подруге. Теперь они кружились рядом, почти синхронно повторяя движения Христофора. В их песне больше не звучала размеренная поступь каравана, не угадывалось жаркое дыхание пустыни. Голоса стали ниже, прорезались тревожные, почти трагические нотки. Не понимая ни слова, Коваль бессознательно создавал перед собой картину…

Старухи с морщинистыми руками, плечом к плечу бросающиеся на крышки гробов… Множество закрытых гробов, готовых к захоронению. Багровый солнечный диск, висящий над барханами, косые тени, песок на зубах… Мужчины с закрытыми лицами, блеск глаз и блеск оружия… Человек в зеленой чалме ложится ничком на землю, лицо его заплакано… Суровые мужчины преклоняют колени рядом с ним, отвернувшись от кровавого заката…

Коваль очнулся, когда понял, что колдун отступает назад.

Христофор перемещался крайне медленно, почти незаметно, и словно тянул обеих женщин за собой. Он ни разу не обернулся, не сбился с ритма, но кое-что изменилось. Артур опустил глаза и увидел, что Христя перед выходом во двор успел разуться. Теперь его голые пятки посинели и покрылись царапинами, задубевшая от пота рубаха встала колом, рыжие космы превратились в сосульки.

А еще он охрип, и с каждой минутой это становилось всё заметнее. Несколько раз он сбивался, со свистом выпуская воздух из легких, и отхаркивал мельчайшие капельки крови на снег.

Христофор выманивал Пустотелых наружу.

Шаг за шагом Артур отступал к двери. На пороге он махнул Рубенсу. Губы старого губернатора тряслись, но он взял себя в руки и быстро отдал несколько команд.

Коридор мигом опустел. Где-то далеко слышались крики, но внутренности дворца словно вымерли.

– Очисти нам дорогу! - краем рта прошептал Коваль. - Чтобы впереди ни одна мышь не пробежала!

Христофор спиной вперед перешагнул порог. Оставляя за собой мокрые следы, он пятился от одной колонны к другой, углубляясь в сумрак парадных залов. Он пел, надрывая голосовые связки, а гвардейцы и кадеты следили за ним, скорчившись за громадными расписными вазами. Только присутствие высокого начальства удерживало молоденьких солдат от немедленного бегства. Десятки пар расширившихся от страха глаз наблюдали за жуткой процессией.

Первым, вполоборота, скользящей кошачьей походкой выступал сам президент. Он был почти раздетый и насквозь мокрый. Кузнец корчил страшные рожи, если замечал кого-то из любопытных, и осмелевшие обитатели дворца прятались в свои квартиры.

За президентом, трясясь и подергивая конечностями, семенил Старшина соборников. Он мелко переступал то на пятках, то на носочках, вскидывал заострившийся подбородок и окончательно осипшим голосом выводил причудливую мелодию. Люди, хорошо знавшие Христофора раньше, вздрагивали и начинали бормотать молитвы. Кожа на лице колдуна обвисла, плечи сгорбились, он стал заметно ниже ростом. Кровь текла у него из ноздрей, из прокушенных губ, белая рубаха на груди покрылась сплошной бурой коркой…

Пустотелые стонали и визжали, но послушно спускались по лестнице за поводырем. Там, где они проходили, покачиваясь в танце, мгновенно высыхали мокрые следы, оставленные мужчинами, а смельчаки, спрятавшиеся в нишах, позже уверяли, что черные ведьмы излучали нестерпимый жар…

Когда Артур достиг ступенек крыльца, ему показалось, что уже давно должно было наступить утро. Но над покрывшими Неву торосами расстилался мрак, лишь на дальнем берегу перемигивались огнями башни крепости. У сходней догорали брошенные караульными костры. Папа Рубенс постарался на славу: насколько хватало глаз, набережная была пуста, убрали даже заставу с моста.

У спуска к пристани президент замялся. Спускаться вниз, на лед - означало неминуемо переломать ноги или провалиться в полынью. Но Христофор, похоже, именно туда и стремился. Натолкнувшись спиной на гранитный парапет, он скользнул влево, нащупывая первую каменную ступеньку. Колдун больше не пел, на морозе он окончательно потерял голос, зато две темные фигуры, летевшие за ним по пятам, голосили всё отчаяннее.

Даже вьюга не заглушала их пронзительный скорбный вой.

– Уходи…

Коваль не сразу понял, что обращаются к нему.

– Уходи… - свистящим шепотом, притоптывая, повторил Христофор. - Я заведу их подальше… Не могу больше держать…

– Нет, я тебя не брошу! - Артур мучительно соображал, что же предпринять, но ничего не приходило в голову.

Он впервые столкнулся с врагами, которые давно были внутренне мертвы. Вся наука Качальщиков не стоила здесь ни гроша. Врага можно было слышать и видеть, от него воняло, как от силосной ямы, но его нельзя было застрелить или взять в плен.

Невозможно одержать победу над теми, у кого не осталось ничего, кроме мести…

Коваль не решался ступить на тонкий лед. Ведьмы танцевали на нижней ступеньке.

– Ты меня уже бросил…

Артуру показалось, что Христофор улыбается. Возможно, это была всего лишь гримаса боли.

– Ты меня проиграл китайцу, Кузнец…

Остекленевшим взглядом Артур следил, как три извивающихся силуэта удаляются от берега. Мужчина петлял между торосами, перепрыгивал трещины, а преследующие его призраки перли по прямой, оставляя после себя дымящуюся поверхность воды. В какой-то момент колдун упал. Артур потерял его из виду, прыжком заскочил обратно на парапет…

Но Христофор поднялся.

Кто-то накинул на плечи президента шубу. Артур оглянулся.

Они все были здесь, стояли рядом, напряженно вглядываясь в метель. Ближайшие соратники, друзья. Оба Рубенса, Карапуз, Даляр, Свирский…

И вот началось.

Сначала людям на набережной показалось, что они оглохли, а потом сквозь равномерный шум ветра донесся тонкий свист. Свист усилился, сменившись ураганным ревом. Посреди реки поднимался гигантский белый смерч. Он тащил за собой сотни тонн воды; льдины кружились в бешеном хороводе. По фарватеру панцирь вскрылся с таким громовым треском, словно Нева решила стать на дыбы, тысячи острых осколков устремились к набережной.

– Ложись!!!

Над головами упавших солдат пронесся рой ледяной шрапнели. Недавно отремонтированный фасад Эрмитажа покрылся выбоинами; лопнули с таким тщанием установленные фонари, разбились сотни оконных стекол.

– Не вставать! - держась за разбитый лоб, во всю глотку орал Рубенс.

В следующий миг стало непривычно тихо, а затем барабанные перепонки заныли от тяжкого грохота. Коваль осторожно приподнялся, но открывшаяся картина заставила его мгновенно рухнуть обратно, под прикрытие парапета. На людей надвигалась цунами, а впереди расширяющейся воронки воды катился ударный фронт из дробленого льда. Исполинский дымный шар лопнул напротив Стрелки Васильевского острова, дно реки обнажилось, фонтан взметнулся вверх на несколько десятков метров.

Раздался металлический скрежет, цунами достигла моста. Опоры выстояли, но ограду смело в воду вместе с фонарями, вагончиком патруля и асфальтовым покрытием. Когда волна отхлынула, центральный пролет выглядел так, словно его погрызли термиты.

А потом ослабшая волна добралась до набережной, перехлестнула парапет и ударила в окна Зимнего…

Когда стихия угомонилась, трое дюжих телохранителей поднялись, выпустив из-под себя президента. Кто-то протянул Ковалю фляжку с водкой, кто-то уже тащил его прочь, требуя лекаря…

– Мальчик спас всех… - стуча зубами, произнес мокрый Рубенс. - Если бы она взорвалась внутри…

– А мы ничего не сделали, чтобы его вытащить, - в сердцах сплюнул чингис.

– Его нельзя было спасти, - медленно сказал Коваль. - Парень перерождался. Это я виноват, я обменял его на банку червей…

23. ПУТЬ КОМПРОМИССА

– Я верну твою дочь в Питер, если услышу от тебя правду! - Артур понизил голос, чтобы не слышали плотники, латавшие полы в императорской столовой. - Ты знал, что Арина присягнула Озерникам?

– Это случилось, когда тут правил Карин… - Рубенс потер воспаленные глаза. - Клянусь тебе, я узнал обо всём гораздо позже. Мы с женой бежали в Гдов, а она вышла замуж за этого дурня, сынка губернатора. Это всё из-за Карина, он как-то взял ее с собой в скиты, на встречу с Белым Дедом. Она думала, что это забава, игра!.. Поверь мне, Артур, чудские Озерники не занимались черной магией, это ладожские мечтали основать новое царство…

– Царство?! Какое царство людоедам? Ты видел, что они делали с ворованными женщинами?

– Всё так, - понурился Рубенс, - но они мечтали… Озерники жили по всей стране, они мечтали собраться вместе. Они чуяли друг друга, чуяли всех, кто умеет ворожить. Помнишь, как мы берегли Христю и других, чтобы их не украли? Деды подарили Карину много секретов. Карин обещал Дедам, что у них будет свое царство, пусть маленькое, но…

– Ты их защищаешь, Миша?

– Я не их защищаю… - К Рубенсу вернулась присущая ему твердость. - Ты намного умнее меня, Кузнец, ты умнее наших стариков. Ты перевернул здесь всё, и я вместе со всеми молюсь в Лавре за твое здоровье… Однако до тебя не лилось столько крови. Мы жили коммунами, мы уважали друг друга. Был Пакт Вольных поселений, никто не указывал Озерникам, где им охотиться и кого брать в жены. А помнишь, ты удивлялся, откуда Деды берут детей в обучение и невест? Ты удивлялся, что людей воруют, но никто не поднимает крик. А никто не хотел поднимать крик, Артур. Напротив, родители всегда были только рады. Не смотри на меня волком, я жил среди чудских скитов, я видел… Озерники воровали блаженных, придурковатых, от которых все и так были рады избавиться. Потому крестьяне не жаловались и не жгли озерные деревни.

– Впервые об этом слышу! Мне никто не говорил…

– А с кем ты вообще говоришь, Артур? Кого ты слушаешь, кроме Качальщиков? Для них чужая ворожба - как заноза в глазу. Кто, кроме меня, расскажет тебе правду? Озерники брали дурных детей и возвращали им разум. Они первые, задолго до Качальщиков, научились скрещивать человеческих детей со зверями. За это Качальщики их ненавидели и боялись… А знаешь, почему боялись? Спроси Исмаила, спроси! Хотелось бы послушать, что старый жук тебе ответит!

Я-то знаю Исмаила и братца его валдайского очень давно и скажу тебе так: ничем они Озерников не лучше. Сколько они дикарей загубили - не сосчитаешь. Сколько народу они гоняли по своим надобностям через Вечные пожарища, а там - смерть! Только Исмаилу и прочим было наплевать на дикарей. Их всегда беспокоило одно - хваленое равновесие…

– Что плохого в равновесии, Миша? - растерянно произнес Артур. - Они спасают землю от Слабых меток.

– Я тоже думал раньше, как ты, - кивнул Рубенс, - пока не понял, что равновесия можно достичь по-разному. Можно стереть всё, что создали древние, и тогда мать-земля позволит мамочкам снова рожать детей. Только нам придется жить, как живут дикие шептуны, похоронить все машины… Озерники поступали жестоко, но они тоже искали равновесие. Они хотели переделать не землю, а людей.

– Превращая их в волков?!

– Зато эти волки, козлы и прочие уродцы… Они могли жить везде. Понимаешь? Им не нужны города, их не пугали никакие пожарища и болота. Еще лет десять, Артур, и они добились бы успеха. Они уже научились рожать собственных детей, очень скоро им не понадобилось бы воровать женщин…

– Слава Богу, мы успели вовремя.

– Ты так считаешь? Твои солдаты сожгли на озере четыре деревни и зарубили больше восьмисот человек! Половина из них были подростки!

– Озерники собирались отравить колодцы по всей России. Они получали помощь от Карамаза…

– О чем ты говоришь, Артур? С Карамазом имели дело лишь отступники. Белый Дед надеялся возвыситься среди своих и потому был готов взять в союзники самого черта…

– А ты-то откуда знаешь? - Рубенс тяжело вздохнул.

– Я знаю, потому что люди Карамаза приезжали в Гдов.

– Вот те на… Ты только теперь мне об этом сообщаешь?

– Ты стал подозрительным, Артур. Повсюду ищешь измену, а никакой измены не было. Это случилось давно, года три назад. Пришел мирный караван, среди прочих пришли кавказники с Каспия. Они встречались с Дедами, но не смогли договориться. Кавказники заявили, что их вера не терпит колдовства. Они сказали, что если Деды хотят помощи в защите от Кузнеца, то они должны поклониться Ущербному месяцу.

– И что ответили твои родственнички?

– Они отказались. Для Озерников ворожба всегда была важнее любых Соборов. Тогда кавказники ушли; наверное, они отправились на Ладогу…

– И договорились с тамошними Дедами насчет диверсий!

– Я не знаю слова "диверсия", Артур. Однако я уверен, что к вере Карамаза примкнули немногие - Белый Дед и несколько его подручных. Эта шайка дружила с Кариным еще раньше… Но кавказники вовсе не стремились заразить нас чумой. Они тогда просили Дедов провести их в Москву.

– Что?! Ты мне никогда не говорил…

– А ты спрашивал? Артур, ты всё реже ждешь совета и ни о чем не спрашиваешь. Я не упрекаю тебя, но губернатор Кузнец очень изменился с тех пор, как стал президентом… Хорошо, я скажу. Кавказники знали, что никто не может пересечь московские чащобы. Они тоже отправляли несколько отрядов, но ни один не вернулся. Только колдуны могли им помочь…

– Но зачем? От столицы ничего не осталось.

– Видимо, осталось, хотя твои друзья Хранители сделали всё, чтобы туда никто не добрался. Ты до сих пор веришь, что Исмаил стирал древнюю столицу из-за грязных заводов? Может быть, и так, но я слышал от чудских стариков другое… Там остались подземные склады, такие же, как под Оренбургом. Очень глубокие и надежно защищенные, никакой Звенящий узел не смог бы их разрушить.

– Оружие?

– Не только. Там осталась хорошая вакцина, которой Качальщики так боятся. Если вакцина попадет в воздух, рано или поздно кто-нибудь из лесных колдунов подхватит и разнесет заразу.

– Вот так радость… - Артур опустился в кресло, лихорадочно обдумывая новость. - Можно подумать, что пятнадцать лет назад ты сам не громил аптеки?

– Я же не говорю, что кавказникам можно верить, - мягко вывернулся губернатор. - Они убеждали колдунов, что вакцина им нужна не для потравы полей и не для убийства. Там, в ледниках под Москвой, можно найти неиспорченное лекарство. Оно годится, чтобы успокаивать землю и убивать нечисть. Кавказники говорили, что малое количество доброй вакцины может успокоить землю гораздо лучше, чем это делают Хранители. Может быть, это всё неправда. Может быть, они обманывали, но я тогда призадумался, Артур… Я стал вспоминать и кое-что припомнил. Много раз, еще до того, как ты проснулся, мои бойцы охотились на булей. Мы занимались этим вместе с другими коммунами. В город забредали стаи лесных зверей, нападали на людей прямо на улицах, но лысые псы всегда были самыми опасными. Еще опаснее, чем крысы. И как-то случилось, что парни мамы Кэт набрели за Всеволожском на склады лекарств. Это случилось на чужой территории, маме Кэт не захотелось делиться, произошла большая драка… Но это всё неважно. Важно другое, Артур. Там, на складах, булей не было. Жили крысы, кошки, птицы. Забредали волки, лоси, даже медведя видели. Но не было ни булей, ни летунов, ни прочей мелкой нечисти. Понимаешь, о чем я? А потом заметили, что там вокруг нет и нечистых растений. Не росли поганки, не светился мох, не прыгала рыба из ручья. Кто-то из Лавры даже сказал тогда, что мама Кэт нашла святое место, и надлежит там поставить часовню…

– Там были медикаменты?

– Да, Артур. Там нашли целое озеро разлитой вакцины. Сначала боялись, что все погибнут, и мама Кэт просила меня срочно отправить голубя к Кристиану. Все ведь хорошо помнили, как раньше люди умирали, случайно порезавшись об одну лишь ампулу. Как больные заражали здоровых…

– А Качальщики пришли и всё уничтожили?

– Они ведь никогда не заходят в город. После их работы остался громадный Плевок Сатаны, круг на тысячу шагов… Остальные склады они велели сжечь, а потом посадить там лес.

– Так вы сами сажали лес?!

– Сажали люди мамаши Кэт. Ты уже понял, да? Там не было никакой Слабой метки, Качальщики не могли заставить землю зарасти лесом. Они всё спалили на километр вокруг и потребовали за это большую плату. Они сказали, что спасли город, все им поверили…

– Ты тоже поверил?

– Я им верил. Как и ты, Артур. Но оказывается, вакцина бывает разной. Больше всего оставалось мутной, где слова на коробках были написаны не по-нашему. Эта несла Большую смерть. Не найдется человека, который опроверг бы мои слова. Но была и другая, чистая. Та самая, которой ты травил Желтое болото в железной бочке…

– Откуда ты знаешь? Я вроде тебе не докладывал?

– Опять ты ищешь предательство, Артур? Никто тебя не предавал, но невозможно сохранить в тайне, что за тысячи километров везут под охраной бочку. Я даже знаю, что болото чуть не вырвалось…

– Эта сволочь прогрызла металл…

– И я знаю, что твои химики сбились с ног, пока отыскали нужное снадобье. Ты тогда страшно рисковал, привезя эту желтую гадость в город.

– Необходимо было ее исследовать. Это не просто болото, а хищник! Моника надеялась синтезировать кислоту, но…

– Но ничего не вышло, пока госпожа Арро не вскрыла те три ящика с голубой вакциной, что хранились в бункере Восьмой дивизии?

– Ты и об этом знаешь?

– Тут нет никакой тайны. Бывший армейский запас. Все папы коммун подозревали, что Восьмая дивизия придерживает отраву. Остальные медицинские склады были давно разгромлены. Только лекарство с русскими надписями не для всех было отравой, Артур!

– Для Хранителей… - ахнул Коваль. Внезапно для него многое встало на свои места.

Неожиданная злость лесных братьев, когда он попросил их помочь в поиске качественной вакцины, их нежелание появляться в городах.

– Так они боялись погибнуть, как лысые псы?

– Я не уверен, - устало пожал плечами Рубенс. - Но они не всегда говорят правду. И они скорее предпочтут, чтобы вся Сибирь покрылась болотом, чем помогут тебе в поисках. Для Хранителей это медленная смерть. Это всё, что я хотел тебе сказать. Каждому нужно что-то свое, каждый борется за жизнь, Артур. Карамазу нужны московские склады, чтобы победить Песчаную стену и нечисть, расплодившуюся в южных морях. Озерники хотели собрать по стране чародеев. Хранители хотят безбедно жить, и для этого посадили на трон президента Кузнеца. А что хочешь ты, Артур? Чем ты занят? Подумай, ты только тем и занимаешься, что клянчишь в лесу право на запуск очередной грязной фабрики. Они соглашаются в обмен на привилегии для своих детей, в обмен на обозы продовольствия, которые мы посылаем на Урал. Они давно не пашут, не сеют, давно не охотятся и не заставляют дикарей рыбачить! Северный клан озабочен своей великой Книгой, а уральские носятся в поисках Звенящих узлов… Они использовали тебя, Артур! Раньше они принуждали работать дикарей, а теперь живут за наш счет. Ты даже не можешь проверить, правду ли они говорят насчет Слабых меток. Может быть, уже давно нечего бояться? Женщины рожают здоровых детей, земля не светится. Может быть, давно пора лить металл и запускать заводы, пока это не сделали наши враги? Разве в том равновесие, чтобы бегать в лес на поклон каждый раз, перед тем как срубитьелку?.. Я никого не защищаю, Артур, но ладожские Озерники хотели добиться равновесия иным путем…

– Не хитри со мной, папа! Сейчас-то ты говоришь не о ладожских, а о своих дружках, о чудских Дедах!

– Ну и что… - Рубенс замялся. - Они боятся, Артур. Боятся, что сегодня ты добрый, а завтра послушаешься Качальщиков и велишь разорить все озерные деревни… Почему ты позволил Халитову иметь свое царство, а другим нельзя? Их там слишком много в Казани, да? Ты не хочешь с ними связываться, ты знаешь, что начнется еще одна война. Ты провел с Халитовым границу, которой нет даже на старых картах…

– Ты прав, с ханом нам нужен мир…

– А тех, кого мало, можно вырезать, да? Твои пограничники перебили карелов, почти всех чувашей, я уже не говорю про шептунов. Ты жалуешь немцев и армян, но почему-то считаешь своей вотчиной Витебск и Нальчик…

Президент вскочил с места и заходил из угла в угол.

"Успокоиться, сдержаться, не наговорить ему кучу глупостей, иначе… Иначе я потеряю не только Христофора…"

– Миша, ты не сможешь уговорить свою дочь помогать нам?

– Спасать Питер от семян Пустотелых? Нет, Артур! И не потому, что я хочу так поступить назло тебе. Я давно вычеркнул ее из памяти. Эта чертова девка чуть не погубила меня…

– Ну, хорошо… - У Коваля мелькнула новая мысль. - Тогда кто нам сможет помочь? Сегодня мы спасли детей, а что будет завтра?

– Не хочу тебя обидеть, Артур, но… Но ты сам развязал эту войну. И у Карамаза теперь всегда будут союзники среди малых племен. Ты обидел слишком многих…

– Но я хочу возродить государство!

– Ты так любишь это слово… Что может сделать кучка обиженных против десяти тысяч штыков? Белорусы, наверное, будут молчать, а Рада уже отказывается продавать нам уголь, разве ты не слышал? На Украине боятся аппетитов президента Кузнеца! Я уже не говорю о племенах Кавказа. Они не будут противостоять нам открыто, но самые отчаянные пойдут на всё. Они пойдут на сговор с самим чертом, чтобы насолить нам! Боюсь, что настоящая война только начинается…

– Ты сказал, что Озерники знают, как пройти в Москву?

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с чудскими Дедами? - изумленно поднял брови губернатор.

– Пускай просят чего угодно, но мы должны добраться до вакцины первыми.

– А если они потребуют слишком многого? Если ты не сможешь выполнить своих обещаний? Ты обманешь их, как обманывал других?

Какое-то время старый губернатор терпел металлический взгляд хозяина, затем не выдержал и отвел глаза.

– Я никого не обманываю, - тихо сказал Коваль. - Просто я буду делать всё, чтобы нас уважали.

24. ЗЕЛЕНАЯ СТОЛИЦА

Обоз Озерников подобрали в двадцати километрах от Гдова. Скорость движения сразу упала.

Артура это невероятно раздражало, но он ничего не мог поделать, потому что этих людей нельзя было ни торопить, ни, Боже упаси, на них прикрикнуть. Оставалось скрипеть зубами и ждать, пока неторопливые лошадки колдунов преодолеют очередное препятствие.

А препятствий на пути встречалось больше чем достаточно. Из опасения попасть в поле зрения валдайского отшельника Коваль повел отряд намного западнее, сделав изрядный крюк вокруг озера Ильмень. Однако даже здесь приходилось двигаться крайне осторожно.

Дно, Порхов, Новоржев… Совсем недавно безлюдные городки издалека оповещали о себе колокольным звоном и светом сотен окошек. Артур уже и позабыл, сколько тысяч семей переселилось на север за последние десять лет. Еще совсем недавно эта поросшая лесами равнина видела лишь редкие костры чингисов и стада одичавших свиней, а теперь повсюду змеились тропки, белели на развилках свежие указатели, за километры несло запахами горячей пищи.

Проблема еще усугублялась тем, что двигаться пришлось на санях. Большую часть дорог никто не расчищал, несмотря на строгие указания сверху. С одной стороны, это было неплохо: не приходилось опасаться слежки…

Коваль хмурился и делал записи в блокноте, чтобы позже вздуть нерадивых местных начальников. Он видел десятки гектаров укрытой под снегом пашни, новенькие мосты через замерзшие речки и дымки над отстроенными избами. Тут же обнаруживались настоящие завалы из нераспиленного леса. Там, где следовало вести плановые порубки, зияли провалы пожарищ. Лес использовался варварски, селяне валили для своих нужд самое ценное, нисколько не заботясь о будущем, и оставляли догнивать в снегу тысячи кубов древесины. По берегам речушек гнили не закопанные туши павших коров, отходы со скотных дворов сливались прямо в воду. Встречались места, где ветер раскидал стога, их никто не удосужился собрать, сено разлеталось по полям…

Примостившийся сбоку Рубенс, сам ярый хозяйственник, злорадно подсказывал президенту фамилии халтурщиков. На четвертые сутки у Артура появился список из сорока человек, которых следовало бы отдать под суд. Коваля так и подмывало нагрянуть внезапно в расположение ближайшего гарнизона и отправить начальничков на фронт. Множество раз на пути каравана встречались груженые подводы охотников и лесорубов. Завидев вооруженных людей, крестьяне разбегались, бросая на дороге лошадей и поклажу. То ли везли ворованное, то ли не имели нужных бумаг на товар…

Озерники выдвинули обязательное требование, чтобы старший Рубенс поехал вместе с президентом. Михаил был единственным в Питере человеком, которому они доверяли. Колдуны размещались в двух затянутых шкурами экипажах. В переднем ехал Черный Дед Савва с двумя Сынами и двумя женщинами. Артур так и не понял, были это настоящие сыновья или нет, и кем приходились старику молодухи, которые выходили размяться только в присутствии своих мужчин.

Определить возраст Саввы не представлялось возможным. Ему в равной степени можно было дать и полтинник с хвостиком, и семьдесят. Колдун кутался в волчью шубу, на ногах носил меховые унты, а короткие седые волосы украшало несколько цветных повязок с подвешенными монетками и амулетами. На шее у всех троих Озерников болтались бусы из сушеных волчьих ушей.

Во вторых санях везли волков и летунов, их полог постоянно был задернут. Там же везли фураж и какие-то неведомые инструменты, завернутые в грубую ткань. На остановках Сыны по очереди ухаживали за лошадьми, женщины разогревали пищу, а Дед молча курил трубку, отказываясь вступать в разговоры с чужаками. Когда он хотел что-то сообщить президенту, то использовал в качестве переводчика Рубенса.

Поев, Сыны относили чашки с мясом в зашторенный фургончик. Коваль прислушивался к поведению собак. Волкодавы обходили вторые сани с заметной робостью.

Запах от хищников шел такой, что кони чингисов порывались свернуть в сторону…

Летом Артур рискнул бы отправиться по трассе на паровиках или даже на дизельных грузовиках. Орландо более-менее привел в порядок уже пять "супермазов" и больше пятнадцати легковушек. Топлива хватало, но в эту пору колеса наверняка завязли бы в сугробах. Пришлось спешно снарядить десяток саней и прокрутить эту операцию от имени Рубенса: якобы губернатор собрался с визитом в Минск.

Хуже всего дело обстояло с охранением. Коваль не мог взять с собой целый полк, это сразу вызвало бы пересуды. Кроме того, Дед Савва предупредил, что через московские чащобы сможет провести максимум пятнадцать человек. Коней и прочих зверушек - пожалуйста, а вонючих человеков - строго ограниченно…

Когда караван пересек Волоколамское шоссе, Артур предположил, что Озерники собрались наматывать круги вокруг заброшенной столицы. Однако Савва твердо держал направление, пока не выбрались к разрушенному мосту под Можайском. Последние часы продвигались шагом: древнее шоссе лежало под снегом, лошади вязли по грудь, и приходилось постоянно орудовать лопатами, расчищая дорогу. Москва-река не закрылась окончательно, по центру оставалась полоса черной воды, в которой плавала ледяная крошка. К вечеру поднялся нешуточный буран, и Савва решил отложить переправу до рассвета. Лошадей не распрягали, только укрыли попонами, расположили сани по кругу и разожгли три больших костра.

Чингисы со своими лохматыми овчарками несли вахту. К ночи буран усилился, в трех шагах ничего нельзя было разглядеть. Пропали из виду огни Можайска, пропали верстовые столбы, река превратилась в белую змею. Под неумолчный вой ветра опустилась темнота.

Рубенс тронул президента за рукав и показал на восток. Над дикими лесами, выросшими на месте столицы, трепетало розоватое зарево.

Коваль раньше считал рассказы о жарких лесах сказками, но теперь сам убедился в искренности путешественников. Даже на расстоянии в тридцать километров от границы раскачавшейся земли распространялось едва заметное тепло.

Среди русской затяжной зимы, откуда ни возьмись, появился тропический оазис.

Он не хотел ничего знать о том, что здесь происходит. Не испытывал ни малейшего желания сюда возвращаться, тем более теперь. Этот отвратительный розовый свет и жар, идущий из заколдованных дебрей, его нисколько не манили. Однако отступать было поздно.

Озерники подписали договор…

Утро началось с раскопок. Сани заметало до верхних деревянных бортиков, полозья намертво прилипли ко льду, лошади походили на сугробы. Когда справились с заносами, оказалось, что по мосту всё-таки можно проехать, если срубить парочку деревьев. Часа за два соорудили приличный настил и осторожно перебрались на южный берег.

Еще через час караван бодро полз на восток по старому Минскому шоссе. Здесь местные ковбои раскатали приличный санный путь, а под Кубинкой отряду встретился допотопный угольный паровик, переделанный из трактора. Паровик тащил за собой полозья со свежесрубленными елями, и Коваль сразу отметил, что вид у деревьев непривычный. Только подъехав вплотную, он понял, в чем дело.

Это были не целые елки, а всего лишь кривые еловые ветви метров по десять длиной, обрубленные с обоих концов. Одним концом они, видимо, крепились к стволу, а другим, не менее толстым, уходили в землю, образуя новую корневую систему. Кое-где с коры свисали комья жирной, не по-зимнему мягкой земли. Яркие десятисантиметровые иглы казались от души намазанными зеленой краской. Даже мертвая, ель буквально дышала жизнью и походила скорее не на дерево, а на плененного связанного великана. Сидевшие в паровике чумазые дровосеки с изумлением смотрели на полушубки гвардейцев.

– Она наступает… - заметил Рубенс.

– Кто "она "?

– Я слышал, можайские называют ее теперь Зеленой столицей. Самые лихие подбираются и рубят крайние деревья. Толкуют, древесина превосходная, крепче железа. Пять топоров затупишь, пока ветку отрубишь… Хорошие деньги за такое дерево дают, потому и рискуют. Опять же, болтают, что многие с такого промысла не возвращаются.

Коваль смотрел вперед и не верил своим глазам. Он снял рукавицу и выставил ладонь навстречу ветру, затем откинул полог и встал во весь рост. Отправляясь на юг, он обходил эти края, и подчиненные знали, что президент не любит говорить о Москве. Иногда до него доходили отрывочные сведения о сгинувших экспедициях, о насекомых, выползающих из чащи посреди зимы, о горячих ветрах, растапливающих снег.

Он только отмахивался. За годы ни разу не залетел сюда на драконе. Хранители обещали, что рано или поздно всё уляжется. И наступит благодать.

Теперь он видел эту пугающую благодать своими глазами. Климат резко менялся. После указателя "Кубинка" наст стал слежавшимся, лошадки потянули резвее, и караван плавно перешел на рысь. Под ноздреватым снегом проглядывала пожухлая трава, воздух над потемневшими ложбинами дрожал и слабо переливался. Десятка два мужиков ломами разбивали дом у дороги и укладывали кирпичи на подводы. Они работали в одних рубахах, от разгоряченных тел валил пар.

– А ну, стой! - Артур подозвал Митю. - Узнай у них, почему ломают? Здесь что, больше никто не живет?

Вместе с чингисом к саням подбежал деревенский Старшина, косоглазый мужик в лисьем треухе и безрукавке. Узнав президента по картине, висящей в сельском клубе, он молодцевато вытянулся.

– Так ить эта, господин… Все, почитай, съехали… Одинцово сперва, потом голицынские, апрелевские… Зеленая-то давит, не поймешь, когда сеять, когда жать… Вот бумага есть, от гарнизонного коменданта, что, мол, дозволяется, для личных нужд… Потому как, всё едино пропадет, рассыплется.

Коваль взглянул на карту.

– Так в Голицыно уже лес?

– Бурелом, господин… Еще в тот год сеяли, а таперича - шабаш… Пожрала Зеленая поля. Вот с краев-то оно послабже, ну, не укоренилось, как есть. Так мужички рубят, с Божьей помощью в Смоленск продают… Нешто не дозволено, господин? Тока прикажите, мигом возвертаем, да по ушам надаем…

– А жечь не пробовали?

– Ась? - глуповато прищурился косой.

– Тебя спрашивают, дубина, - тряхнул Старшину Карапуз. - Не пытались поджечь лес? Ведь посевы, дома, пшеница! Неужто не жалко?

– Оно, как есть, жалко! - неизвестно чему обрадовался Старшина. - Тока жги не жги, всё едино, прет Зеленая…

– Так в Кубинке никто уже не живет?

Артур поднес к глазам бинокль. Казалось, что город вымер, хотя здания сохранились великолепно. В окнах многоэтажек поблескивали стекла, за жилыми кварталами поднимались кирпичные трубы и нетронутые пожарами фабричные корпуса. Президент подкрутил настройку и разглядел еще две команды "ликвидаторов". Обвязавшись веревками, мужички растаскивали железо с крыш и укладывали в сани поваленные бетонные столбы.

– Почему никто? - удивился Старшина. - Семей тридцать будет. Годика три ишо перезимуют, а там - как Богу угодно.

– Годика три? - Рубенс присвистнул, измеряя расстояние по карте. - Это что же, зелень жрет по десять километров в год? Ты не врешь, дружище?

– Какой десять? - замахал руками косоглазый. - Километра на три приступит, как есть, не больше. А глядишь, вовсе застрянет. Такое тоже было. Только жарит от ево, тепло, то есть. Али не чуете?

– Да чуем, чуем… - вздохнул Рубенс.

– Вот то-то и оно, как ветер сюды тянет, так теплынь, все снега водицей сходят. А потом, по февралю-то, как есть, мороз вдарит - и конец зерну. Никак не можно так сеять. И скотинка тоже, как есть, бесится… - Он перекрестился.

– Бесится?

– Ну, не сказать, чтоб сразу, а у апрелевских было дело… Знали ведь, дураки, что нельзя на выгул к Зеленой посылать, да позарились. Травка-то самая сочная там отмахала, как же… Вот и не дождались коровенок-то, все ушли, как одна.

– В лес ушли?

– Ну да, поминай, как звали!..

– А вернуть не пытались?

Старшина поглядел на питерского губернатора с тревогой, как смотрит мать на охваченного непонятной хворью ребенка.

– Видать сразу, благородный господин издалече? Оно ж, кому жить неохота, - в Зеленую-то соваться?.. Так что, господин, неужто нельзя нам кирпичиком разжиться? Всё едино сгинет!

– Берите! - махнул рукой президент, и когда мужик побежал к своим, обернулся к Рубенсу. - Как вернемся, собирай Малый Круг и снабженцев обоих ко мне. Аркашу Свирского и министра по сельским делам Кирилла Лопату.

– Сделаем! Верно думаешь - надо в казну прибрать, пока всё не растащили! Только по снегу какой же караван пройдет?

– Посулим купцам долю от продаж. Стройтовары через биржу хорошо покатят… Эх, знать бы раньше…

Коваль снова закутался в шубу и без всякого энтузиазма наблюдал, как растет на горизонте зубчатая громада зеленой столицы. В двух последующих деревнях они застали ту же картину: стучали топоры, звенели пилы, жители западных поселков оживленно упаковывали и складывали на подводы все, что могло пригодиться в хозяйстве. Обочины можайского тракта напоминали ярмарку строительных товаров. Разобранные срубы, штабеля черепицы, штакетники, кирпич, отдельно металлоконструкции и даже камень из фундаментов…

"С какой любовью и аккуратностью наши люди берут то, что плохо лежит, - тоскливо думал Коваль, глядя в щелочку на бойкую суету. - И никому не приходит в голову бить тревогу. Через пару лет столица доберется и до них, но это когда еще будет…"

Сани дернулись и остановились. Полозья скрипнули по сухому асфальту, а затем надвинулся звук.

Величественная, нескончаемая песня леса.

Артур задремал, а очнувшись, сразу заметил, как душно стало под меховыми покрывалами.

– Приехали, однако! - где-то впереди крикнул Карапуз. - Сани дальше не пройдут, крепи колеса!

Президент откинул полог.

Зимы больше не было. Тяжелые серые тучи рассыпались дождем, а навстречу ледяным каплям от прогретой земли поднимались облака пара. Ровная нитка шоссе обрывалась; асфальт вздыбился, пропустив сквозь себя жилистые еловые корни. Чаща нависала над головой тремя ярусами, окрашенными в разные оттенки зеленого. У самой земли плотным частоколом тянулся лиственный подлесок, выше раскинули сучья кряжистые еловые долгожители, а всё это мрачное великолепие прикрывал дремучий сосновый ковер.

Зима отступила, но никак не лето средней полосы пришло ей на смену. Здесь стояло какое-то новое время года, бесконечная весна, буйная, шумящая и неугомонная. От запахов смолы и перегноя, от щебета невидимых птиц кружилась голова.

Верхушки сосен таяли в плотной водяной завесе, а нижние ветви елей тянулись вперед и вниз, врезались в голую почву, нащупывая для захвата новые плацдармы. Точно оценить высоту деревьев было невозможно. Артуру мигом вспомнился виденный в детстве фильм о грозном Кинг-Конге. Огромную обезьяну долго не могли обнаружить, потому что остров ее обитания тонул в густых тропических туманах…

До тропиков тут было далеко, но в повисших над трассой ватных облаках вместо ближайших саней виднелся лишь смутный силуэт. В двух шагах от обочины колыхался влажный сероватый занавес. Рубенс стянул свитер и вытер со лба пот. Овчарки тяжело дышали, свесив языки.

Шаркая коваными сапогами, из сизой пелены вынырнул Савва. Один из Сынов, бугай по имени Ираклий, вел в поводу лошадь. Озерники уже успели закрепить на осях колеса, и телега с хищниками выкатилась вперед по встречной полосе. Второй Сын, высокий, мрачный, в сером кожаном кафтане, расстегнул покрывало. Столпившиеся гвардейцы отпрянули.

Коваль тоже взглянул, и у него неприятно засосало под ложечкой. До этого момента он не чувствовал близкой опасности, иначе давно бы проснулся. Лес не радовался непрошеным гостям, но и не собирался нападать. Собаки и лошади тоже не волновались.

Одна из девушек Озерников, одетая по-мужски, коротко стриженная, остролицая, тянула следом вторые сани, которые также превратились в телегу. Она уже не стеснялась мужчин, но упорно не поднимала глаз. Савва поманил Рубенса. Губернатор подошел, покивал и крикнул офицерам, чтобы отвели назад солдат и псов.

Артур смотрел, как остролицая девушка разматывает веревки, удерживающие полог фургона. Наконец, шкуру откинули, из темноты раздался кашель летунов. Ираклий натянул длинные перчатки, вытащил из мешка клубок веревок с ошейниками и полез внутрь. Его длинный напарник доставал с телеги и раскладывал на асфальте удивительные и неприятные предметы. Первыми появились две рогатины, чем-то похожие на рамки из лозы, с помощью которых в старину искали подземные источники. Только эти рамки были вырезаны из черного сучковатого дерева и обтянуты шкурками летучих мышей. Далее показался сучковатый посох с косой перекладиной, на каждом конце которой скалились бобровые черепа…

Ираклий выпрыгнул из фургона и потянул за собой кожаные веревки. Артур насчитал шесть штук. Черный Дед что-то быстро сказал Рубенсу, тот шустро забрался в телегу.

– Артур, они спрашивают, можно ли начинать, или ты передумал?

Коваль уже догадывался, кого он сейчас увидит. Поводки ослабли, затем из фургона показалась здоровенная волчья морда.

"Если я передумаю, если сейчас отступлю, второго раза не будет. Надо вытерпеть всё, иначе, рано или поздно, они отведут к вакцине не нас, а Карамаза…"

Ираклий щелкнул бичом. Из фургона ему ответил нестройный вой. Одновременно загомонили гвардейцы. Почти все они ходили в поход на ладожские скиты и теперь никак не могли понять, отчего президент связался с нечистью.

– Я не передумаю, - твердо сказал президент. - Договор в силе!

– Отлично! - каркнул Черный Дед и опустил на лицо волчью маску.

Ираклий вторично ударил бичом и дернул поводки. Завыли собаки, взвилась на дыбы лошадь. И словно отвечая ворчанию летунов, затрещал и завыл сотворенный Качальщиками лес.

Зеленая столица проснулась и почуяла врага.

25. ПЕРЕМИРИЕ НА КРОВИ

Савва приказал пока оставить лошадей и повозки на опушке.

Первым шел Ираклий с летуном на плече, удерживая на коротких поводках трех волков. Продираясь сквозь подлесок, он ни разу не воспользовался топором или ножом. Звери рыскали из стороны в сторону, пытались сорвать ошейники и глухо ворчали.

Чаща гудела от птичьего гомона. Сквозь воркование и чириканье пернатых, сквозь безостановочный шелест крыльев пробивались глухие звуки, издаваемые другими, более серьезными обитателями. Тренированное ухо различало тявканье лисиц, писк белок, сопение кабанов. Неподалеку с топотом пронеслось стадо оленей, преследуемое хищником, кто-то с хрустом ломился сквозь кусты, кто-то пискляво завывал… А поверх нестройного живого оркестра напряженной басовитой струной гудели мириады насекомых.

Тех самых насекомых, которые давно должны были уснуть до следующей весны…

Коваль ловил суеверные взгляды подчиненных, слышал их недовольные перешептывания. Он и сам ломал голову над тем, каким образом Качальщикам удалось преодолеть естественные природные законы. Он дал себе слово непременно побеседовать с Исмаилом, который клялся, что раскачанная земля вполне безобидна…

Теперь предстояло оценить, как орудуют оппоненты Качальщиков.

Следом за Ираклием шел Савва с посохом, а за ним - обе девушки, "вооруженные" каждая по-своему. Остролицая несла на левом плече летуна, а на правом - палку. На палке раскачивалось нечто, похожее на серый паучий кокон. Вторая девушка сгибалась под тяжестью рюкзака, откуда торчало, заткнутое тряпкой, огромное осиное гнездо. Чингисы двигались в колонне по двое, готовые в любой момент сомкнуться вокруг президента. Рубенс вел в поводу кобылу, предназначенную в жертву. Вместо седельных сумок на ее крупе покачивались две объемистые плетеные корзины. Замыкал шествие высокий Озерник с летуном и тройкой волков.

Черный Дед искал подходящую поляну для обряда примирения. Когда Артур услышал от Рубенса такое название, у него впервые в жизни от слова "мир" пошел мороз по коже…

Труднее всего оказалось преодолеть первую сотню метров, а дальше мощные стволы раздвинулись, уступая друг другу пару метров пространства. Переход от холода к влажной давящей жаре оказался столь резким, что даже у потомственных лесных обитателей чингисов кружились головы. В овражках, среди переплетения корней, стелилась густая шелковистая трава. Грибы всех видов росли, тесня друг друга шляпками. Сырые пни рассыпались под натиском опят и поганок. Мох укутывал стволы зелеными шарфами двухметровой ширины. Под ногами пружинил толстый ковер из опавших иголок. Солнечный свет почти не достигал нижнего яруса растительности, здесь стоял вечный сумрак, наполненный журчанием воды и мягкими протяжными вздохами ветра.

За отрядом велась непрерывная слежка, и чем дальше люди углублялись в чащу, тем плотнее сжималось кольцо любопытных настороженных глаз. Десятки птиц перепархивали с ветки на ветку, мягкими прыжками передвигались зверьки. Параллельно колонне с двух сторон словно текли две враждебные реки. Артур чувствовал, что даже под землей вслед за ними крадется живая волна.

Словно обитатели дебрей ждали сигнала к атаке…

Черный Дед что-то негромко мычал, постукивая посохом при каждом шаге.

К удивлению Артура, след от четырехрядного шоссе просматривался довольно четко. Достаточно было пробить первую линию лесной обороны, а дальше для телег хватило бы места.

Когда прошел первый страх, он увидел, как наступает Зеленая столица. Она отвоевывала себе метр за метром, медленно, но верно.

Ежеминутно, то слева, то справа, Коваль примечал мимолетные перемещения, игру теней, легкое потрескивание… Сначала он напрягался, пытаясь рассмотреть за широкими спинами солдат какую-нибудь живность, но вскоре понял, что шевелятся растения. Вот расступилась трава, давая свободу распрямившейся чешуйчатой ветке. Ветка на долю секунды зависла, словно змея, нащупывающая жертву, и с чавканьем погрузилась в перегной.

Дерево сделало шаг…

В основании неохватной ели вздулся пузырь, вначале принятый Артуром за муравьиную кучу. С поверхности пузыря с шелестом осыпались шишки, обломки коры, земля расступилась, показав черный зев, внутри которого копошились сотни полевок. Выпустив наружу глянцево блестящий корень, пузырь обмяк, мышей не стало видно. Несколько секунд ничего не происходило, а затем на коре проклюнулся крохотный зеленый росток…

Коваль потряс головой, отгоняя наваждение. Чертова елка размножалась почкованием! Страшно подумать, что всё это бешенство затеял когда-то он сам, одним лишь небольшим надрезом на коре…

Савва остановился и воткнул в землю посох. Он нашел поляну. Артур лишь в общих чертах предполагал, что последует дальше. Начиналось самое главное: Зеленая столица должна была не просто пропустить их, а принять за своих.

– Ты принес примирителей, дружище? - Черный Дед кивнул Ираклию, затем с подчеркнутой фамильярностью обернулся к президенту. - Зеленая ждет примирителей, хе-хе…

Озерники спустили на землю корзины и выволокли оттуда двоих детей. Мальчику было лет шесть, а девчонке - и того меньше. Мальчишка еле держался на скрюченных ножках, всё его тельце покрывали гнойные нарывы, левый глаз закрывало бельмо. Девочка выглядела еще страшнее. Она немедленно захныкала и попыталась залезть обратно в свое убежище, но одна из Озерниц ловко схватила ее за шиворот. Савва облизнул толстые губы и рассмеялся низким каркающим смехом.

– Подобрал, что похуже, дружище? Хе-хе…

"Они всё равно скоро умрут, - убеждал себя Артур, стараясь не глядеть на больных детей. - Их всё равно бросили матери, жалеть тут некого…"

Вдобавок к хронической желтухе, оба ребенка, похоже, подверглись лучевому поражению. Ираклий подобрал в новгородском приюте двух самых запущенных детей, родившихся на границе Вечного пожарища. Никто из подчиненных не произнес ни слова, но, пока колдуньи связывали детям руки, Коваль затылком чувствовал мрачные взгляды солдат.

Все убедились, что президент вступил в сговор с нечистой силой.

В звенящем дурмане нарастало тревожное ожидание. Теперь даже самые толстокожие бойцы невольно поеживались; они крутили головами, вздрагивая от каждого шороха, хватались за бесполезное оружие, оглаживали нательные крестики. Тертые в боях мужики жались друг к другу в центре поляны, как потерявшиеся овцы…

И вдруг всё стихло, только всхлипывал ребенок.

Сквозь бесчисленные слои листвы долетала лишь тонкая мелодия ветра. Лес смотрел тысячами колючих глаз.

Лес ждал. Сложили крылья насекомые, не стучали больше дятлы, оборвала свою вечную песню кукушка.

Артур прикрыл глаза и едва не застонал от сочащейся из лесу ненависти.

Их было невероятно много. Хищники и травоядные всех мастей окружили полянку плотными шеренгами. Пока они не выходили из кустов, они прятались в траве, а умеющие лазать по деревьям скопились на нижних ветвях целыми семействами.

Перед лицом общего врага они позабыли распри, они не кусались и не рычали друг на друга. Звери вздрагивали, теснились, а к задним рядам, словно привлеченные светом мотыльки, прибывали всё новые полчища лесных обитателей. Волки Озерников приседали, поджимали хвосты, как ожидающие побоев щенки.

Артур подумал, что если Савва совершит оплошность, их всех разорвут на части в считанные секунды. Не спасут ни метательные ножи, ни пули…

Черный Дед начал приготовления. Продолжая напевать, он вывалил из мешка клубок гадюк. Змеи начали расползаться, но старик негромко цыкнул, приказывая им оставаться на месте. Ираклий вбил в землю колышки и привязал волков по периметру полянки. Было сомнительно, что хищников удержат хлипкие деревяшки, но волки были на удивление покорны. Они улеглись, свесив языки, и пристально наблюдали за сбившимися в кучку людьми.

Женщины откупорили бутылочки и побрызгали на траву чем-то остро пахнущим. Затем вытащили ножи и принялись срезать траву. Высокий Озерник разжег огонь в шести глиняных плошках, расставил их между волками, затем скинул одежду и начал, притоптывая, ходить по кругу, щепотками подкидывая в огонь оранжевый порошок. Вскоре там, где он ходил, образовалась узкая тропинка. Женщины подхватили бессловесную песню главного колдуна, а он затянул речитативом: "…Отошла, пришла, наросла, приросла, ножки мохнатые, лбы покатые, восемнадцать разов грянули, побратались, поплакали…"

Артур втянул ноздрями раскалившийся, почти наэлектризованный от ожидания воздух. В распадке, по которому недавно прошел отряд, объявились три взрослых медведя. Все трое были крайне агрессивно настроены и совершенно не расположены подчиняться человеческим командам. Митя тоже их почуял, вытащил из ножен топор.

Одна из Озерниц что-то силой запихала в рот связанным детям. У обоих малышей мигом остекленели глаза, ноги подогнулись, и они стали похожи на безвольных тряпичных кукол. Дети больше не рыдали и не шарахались от ползающих гадюк, лишь сидели в траве и безучастно наблюдали за происходящим.

Змеи прекратили хаотические метания и выстроились в цепочку за пляшущим колдуном.

Ираклий скинул заплечный мешок, извлек оттуда три заостренные рогатины и вколотил их в землю треугольником, на пути следования своего напарника. На вершину каждой рогатины он усадил летуна и привязал за лапу. Головы вампиров укрывала плотная мешковина, хвосты также были замотаны тряпками.

Высокий притоптывал и шел всё быстрее. На ходу он поливал плечи и голову зеленоватой кашей из бутылки. Масса стекала по лицу, застывала на волосатом торсе, и скоро Озерник стал походить не на человека, а на пьяного лешего. Гадюки едва не бросались под его голые пятки, образуя в примятой траве жуткую блестящую свиту.

Волки скалились в темноту, но не делали попыток сбежать.

"…Белые брови, серые пальцы, желтые когти… по норам, по дуплам, по берлогам разойдемся, одним языком лакаем, одним клювом долбим…"

Женщины расстелили в центре полянки бесформенное пестрое покрывало и начали закидывать его срезанной травой. Очень скоро образовалась пышная зеленая копна. Черный Дед посыпал траву порошками, затем одним движением сбросил шубу. Под шубой его голое тело оказалось натертым зеленой массой вроде пластилина.

Вслед за гадюками в кругу появились осы и пауки. Колдунья разбила гнездо, желто-черный шар повис у нее на локте, взобрался по плечу до шеи, образовав гудящее ожерелье.

Высокий бежал вприпрыжку. Он вскидывал колени и ударял себя ладонями по бедрам, подражая разъяренному гусю. Его лоснящаяся спина покрылась зеленым потом. Ираклий снял штаны и припустил за напарником.

Черный Дед схватил упирающуюся лошадь за повод и поволок за внешнюю границу круга. Вторая колдунья вскрыла паучий кокон. С ее пальцев на липких нитях спускались сотни мохнатых крестоносцев.

"…Поскакала, поплыла, заглотила, сплюнула… Отзовитесь, прижмитесь, ласковым пушком потритесь…"

Артур насчитал в тени за упавшим стволом не менее двух дюжин волков, а над головой - четырех взрослых рысей. Не меньшую опасность представляло голодное стадо кабанов. Минуту назад президенту казалось, что люди имеют преимущество и некоторые шансы прорваться обратно. Теперь шансы стремительно падали…

– Всем надо раздеться! - каркнул Савва. - Догола!

Женщины-Озерницы босыми ногами утаптывали скошенную траву и поливали ее из бурдюков пахучей жижей, пока стожок не превратился в хлюпающее болотце. Высокий колдун первым бросился на покрывало, перевернулся, размазывая гущу по животу, и немедленно возобновил свои прыжки.

Солдаты замешкались, не решаясь расстаться с одеждой. Коваль понял, что пришла пора подать пример, и первым скинул штаны. К его удивлению, грязевая ванна оказалась не столь уж отвратительной. Кожу немедленно стянуло, остро защипали все мелкие царапины, но особого вреда для человека в ведьминских ингредиентах не обнаруживалось.

Следом за президентом в зеленую кашу нырнули обе Озерницы. Без всякого стеснения они сбросили свои шерстяные балахоны. У каждой на ногах и руках звенели десятки медных браслетов. Осы медленно поднимались в воздух, из брошенного серого кокона продолжали расползаться пауки.

Колдуньи продолжали петь, дикая мелодия всё ускорялась, постепенно превращаясь в оборванную восходящую гамму.

Артур поднялся, уступая место Рубенсу, и, замерев, следил за вытолкнутой за круг кобылой. Бедное животное норовило вернуться назад. Взбрыкивая, издавая сиплое ржание, она носилась по окружности, мимо лежащих волков, но что-то мешало ей пробить невидимую преграду.

"Слава Богу, у него получилось!.."

Из кустов, задрав седую морду, вразвалку вышла медведица.

– Быстрее! - подгонял Савва. - Все ложитесь ничком!

Гвардейцев уже не приходилось поторапливать; один за другим они ныряли в спасительную жижу и вытягивались на земле, не обращая внимания на пауков и танцующих гадов.

Гадюки подпрыгивали на полметра в воздух, торопясь за Ираклием. Высокий, раздувая щеки, дудел в спаренную дудку, его голенастые ноги отбивали чечетку.

Женщины схватили за ноги упирающихся детей и вышвырнули за границу круга. В плошках бесилось синее пламя. Савва упал на колени и, посыпая волосы жирным пеплом из кисета, принялся вопить что было мочи.

"…Сытный вечер, сытна ночь, всем досталось, всем невмочь, подплыла, проклюнулась, нарожала, спряталась… Всем хватило веточек, всем хватило норочек…"

Медведица на краю поляны поднялась на дыбы во весь свой двухметровый рост и заревела. У волков дыбом встала шерсть, они разом завыли, натянув свои веревки. Лишенные обзора летуны попытались взлететь, но оказалось, что их крылья надежно связаны.

– Э, командир… - Лежащий рядом Митя коснулся президента ледяными дрожащими пальцами. - Ща обосруся… Никак нам хана пришла…

Артур так и не понял, говорил майор серьезно или пытался подбодрить шуткой, потому что с опушки раздался пронзительный детский вопль.

"…Поделились, побратались, не отринь нас, мать-земля, дай малеха от тепла, дай малеха от тепла!!!"

Черный Дед, стоя на коленях, раскачивался, в исступлении вырывал куски дерна, обмазывал себя землей. По нему ползали черви и жуки, десятки и сотни мелких тварей покинули норки и взбирались по голой спине и животу. Из-под оскаленной волчьей маски ручьями стекал пот. Мужчины-колдуны продолжали свой бег по кругу уже на четвереньках, на ходу срывая ртами пучки травы. Женщины выхватили ножи и бросились к волкам. За несколько секунд они перерезали поводки, а затем освободили летунов.

Огромная полосатая кошка молнией спустилась с дерева, схватила за горло девочку и снова метнулась вверх. Из тьмы раздался вой сотен разъяренных глоток. Хромого мальчика нигде не было видно. Лошадь сделала еще одну попытку взломать магический пузырь, споткнулась и упала на бок. Медведица бросилась вперед, за ней из зарослей выбежали еще три бурых великана. Они со всех сторон набросились на визжащую жертву и принялись рвать ее на части.

– Ха-йия! Ха-йия!! Ха-йия!!! - напрягая легкие, выкрикивали женщины.

Они голыми руками подхватывали с тропы ядовитых змей и швыряли в кусты. Осиная семья металась в метре от земли, рикошетя от невидимой преграды, как пушечное ядро.

Коваль не заметил, когда пропал второй ребенок, зато гибель волков и летунов происходила на его глазах. Отпущенные с поводков питомцы Озерников повели себя так же трусливо, как их сгинувшая в желудках медведей кобыла. Волки сжались в кучу, летуны лупили крыльями, распластавшись черными брюшками на внешней границе запретной зоны.

– Ха-йя! Хай-йия!..

Черный Дед от пяток до макушки покрылся шевелящимся покрывалом из насекомых. Воткнутый в центре поляны посох подпрыгивал сам собой, будто по нему колотили снизу. Подстилка из гниющих листьев вибрировала, воздух сотрясался от клекота и рева. Обитатели леса уже не прятались, они крадучись наступали, заполняя поляну смрадным дыханием.

И первыми, окружая сбившихся в кучу волков, выставив изогнутые клыки, шли кабаны.

– Спаси и сохрани… - уткнувшись носами в землю, бормотали гвардейцы.

Стало еще темнее. Над прогалиной раскручивался смерч из тысяч рассвирепевших птиц. Коваль успел подумать, что, по логике, птичкам в подарок должны достаться привезенные осы и пауки. Очевидно, так и происходило, но в сгустившемся мраке сложно было что-то разобрать. Краем глаза Артур заметил, как стая неясытей облепила летунов. Вторым эшелоном пикировали ушастые совы и сычи. Вампиры яростно отбивались, но исход сражения был предрешен заранее, очень скоро от несчастных мутантов остались одни скелеты…

Ираклий со своим приятелем уже не бегали на четвереньках, а ползали на животах. Девушки пристроились следом, из одежды на всех четверых теперь были только облезлые волчьи хвосты, привязанные к поясницам. Чингисы неистово молились, не обращая на наготу колдуний ни малейшего внимания.

Птичий таран с грохотом бился о прозрачную крышу, воздвигнутую чародеями. Чтобы спасти барабанные перепонки от неистового шума, Коваль открыл рот. Савва задрал голову и тонко завыл, перекрывая общий гомон. Его воздетые к небу руки превратились в бесформенные бурые обрубки, покрытые армией муравьев. Кабаны заживо пожирали домашних волков…

Земля тяжко вздрогнула последний раз и замерла.

Наступила тишина, будто внезапно выключили звук.

…Артур приоткрыл левый глаз. Изумительной красоты махаон порхал среди планирующих листьев. Сухой дождь казался нескончаемым; рыжие, лимонные, почти прозрачные листья обрушивались на замерших солдат, укрывая их пятнистым одеялом.

Несколько секунд в ушах стихал слабый звон, затем тишину разрезала несмелая трель пересмешника. Первой пичуге ответила другая, деловито застучал дятел, недовольно ухнула разбуженная сова.

– Мы живы… Господи, мы живы!!

Полузасыпанные гвардейцы ползали, отыскивая сапоги и оружие. Коваль натянул штаны, проверил клинки, обнюхал вонючие ладони. Внутренним зрением он обшарил заросли, но никого не обнаружил.

Хозяева столицы ушли, забрав подношения.

– Перемирие… - Перед Артуром, покачиваясь, стоял Черный Дед. На колдуне не было живого места, из сотен царапин и укусов сочилась кровь. - Забирай с поля фургоны… Они согласились на перемирие. Зеленая столица открыта, но…

Артур насторожился.

– Что еще?

Савва облизал прокушенную губу.

– Перемирие неустойчиво… Молись Богу, чтобы три восхода пережить. И накажи своим соколикам, чтобы мухоморы не сбивали, чтобы комара без крови задавить не смели. Пусть сперва напьется…

– Что тебя тревожит, Дед?

Озерник упрямо глядел в сторону. Желваки перекатывались на его щетинистых скулах.

– Сердце ноет, еле сдержал Зеленую… Кто-то еще зашел в лес…

– Кто? - Артур затаил дыхание.

– Вот я и говорю, - сплюнул колдун, - кто у нас ходит по лесам без примирения?

26. МЫ С ТОБОЙ ОДНОЙ КРОВИ

До того как пересекли четвертую кольцевую дорогу, ничего плохого не случилось. Коваль почти уверовал, что удастся благополучно достичь городской черты.

Чем ближе отряд приближался к границе бывшего города, тем умиротвореннее выглядел лес. Титанические сосны всё так же не пропускали холод под пышный компресс верхних веток, всё так же плескались бобры в ручьях и кусались летние комары, но стихал постепенно буйный напор, с которым столица отвоевывала новые площади. Здесь, в глубинах вечнозеленых морей, давно установилось сонное равновесие. Мелкие зверушки не кидались на путников, а доверчиво подходили ближе, любопытные сороки трещали в ветвях, с вожделением косясь на блестящее оружие. На привалах Артур делал примерные расчеты и убеждался, что все обменные процессы тут идут раза в три быстрее, чем снаружи. Здесь даже муравьи возводили дома не в пример резвее, чем их спящие сейчас под снегом собратья.

Черный Дед хмурился, отставал, ходил зигзагами, но не произносил ни слова. Ему словно не давала спокойно идти сосущая нервная хворь…

Колеса фургонов десятки раз проваливались в ручьи и вязли в болотах. Порой, чтобы обойти поваленный ствол или пересечь котлован на месте сгинувшего здания, каравану приходилось описывать сложные восьмерки. Иногда, откуда ни возьмись, выныривал отрезок асфальтовой дороги, или насыпь с раскатившимися шпалами, или торчала кирпичная заводская труба. Однажды наткнулись на поваленную башню элеватора, насквозь проросшую нежно-зелеными ржаными всходами.

Черный Дед заявил, что использовать топоры можно только в случае крайней необходимости, и то, пока у него не заноет сердце. Теперь дюжие гвардейцы торили путь осторожно, при каждом взмахе топора прислушиваясь, не завопит ли проклятый колдун. Бойцы потихоньку оправились от первого шока, начали балагурить, объедались ягодой, кто-то на ходу собирал грибы, кто-то кормил с руки белок…

Четвертое транспортное кольцо было выстроено намного позже того, как младший научный сотрудник Коваль улегся в капсулу анабиоза. Сначала перед привыкшими к сумраку глазами предстала широкая светлая прогалина, затем лиственный подлесок расступился и показался уступчатый, сглаженный вал, заросший непролазным кустарником. Деревья покрупнее не желали сдавать позиции, отчаянно цеплялись, карабкались вверх по склону, но даже магия Качальщиков не сумела разрушить мощный фундамент шоссе. Очевидно, строители использовали новейший сверхпрочный бетон. Шоссе получилось трехъярусным: нижний, окончательно утонувший этаж нес трубопроводы, выше в тоннеле пролегала ветка наземного метро, а по хребту тянулся безупречный шестирядный автобан.

Озерники всё чаще перешептывались, терли амулеты. Ираклий трижды вскарабкивался на деревья, женщины ложились ничком на землю, раскидывали руки, впитывая неуловимые дрожания почвы. Артуру всё меньше нравилась их активность, но его собственная интуиция молчала.

Возможно, в лесу и появились чужие, но чутье Клинка молчало.

Отряду пришлось забирать далеко влево. Позади остались две кольцевые развязки, фермы рассыпались либо откололись от главного полотна, как слабыеребра от исполинского змеиного позвоночника. Наконец обнаружились железнодорожная станция и пешеходный переход, пролегавший сквозь гору. Ко входу в тоннель еще предстояло подобраться. Кони неминуемо переломали бы ноги, преодолевая буераки, и бойцам пришлось всерьез взяться за топоры. Пока забивали клинья и сооружали подобие моста к жерлу тоннеля, Озерники разложили тряпицы и уселись обедать. Разжигать костры они никому не позволяли.

Коваль в сопровождении соратников не без труда взобрался на самую вершину вала. За годы на проезжей части намело порядочный слой почвы, ближайшие гигантские деревья протянули мохнатые лапы, но не смогли закрепиться. Их корни, словно в бессильной ярости, сорвали парапеты, смяли в гармошку шумоизолирующие щиты и опрокинули арки с прожекторами.

У Артура было ощущение, что он попал на гребень Великой Китайской стены. После многих часов пути здесь сквозь шапки сосен впервые проглянуло зимнее небо. Здесь было прохладнее и гулял колючий ветер. Он тихонько подвывал, лаская шасси многоосных грузовиков и дырявые черепа легковушек, он выводил тоскливую мелодию на стеклах застывшей внизу электрички, он раскачивал жесткую траву под оцинкованными днищами автобусных скелетов.

У подножия вала виднелись две маленькие фигурки колдуний. Женщины снова погрузились в траву, раскинувшись в форме морских звезд.

– Жуть какая! - поежился Рубенс. - До костей пробирает…

– Ага! Точно кикимора пьяная шепелявит! - согласился Карапуз, быстро вращаясь вокруг своей оси. - Неладно тут, однако… Не по нраву мне, когда присесть негде…

Артур крутил настройки бинокля. Сразу после Четвертой кольцевой когда-то начиналась сплошная промышленная зона. Может быть, ввиду засилья заводов, а может, по каким-то совершенно иным причинам, но характер растительности впереди резко менялся. Вечнозеленые породы плавно уступили первенство лиственным, и в первую очередь - исполинским березам, больше похожим размерами на баобабы. Ковер из еловых иголок сменился сероватым суглинком, наметились обрывистые овраги, из склонов которых торчали "непереваренные" землей ошметки арматуры.

Артур взглянул западнее, туда, где из-под основания автобана выползал боковой отросток железнодорожного тоннеля.

– Миша, скажи Деду, что по прямой мы не проведем повозки.

– А мы прямо и не пойдем! - ответил сзади скрипучий голос Саввы. Он незаметно выбрался на насыпь и стоял, опираясь на свой увешанный побрякушками посох. - Дальше дорога нутром, в животе каменной змеи…

Артур подумал, что перспектива оказаться засыпанными в метро его совсем не вдохновляет.

– И как далеко мы сможем по ней пройти?

– Речушка тама… - пожевав губами, неохотно отозвался Дед. - Ежели змея не прогнила, то выйдем напрямки к "Немчиновской" подземке, а там - как придется…

– "Немчиновская"? - Коваль никак не мог вспомнить станцию с таким названием.

– Такие буквицы на белом камне выбиты! - пожал плечами внезапно разговорившийся Озерник. - Можно бы и дальше, да неведомо, что за год-то сталось… Было дело, парни и до "Кунцевской" добирались, покудова не затопило…

– Гарью тянет! - принюхиваясь, заметил чингис.

– Н-да… Засвистало, заулюкало, - непонятно к кому обращаясь, прошептал колдун.

Далеко внизу ухали голоса, стучали по гранитным ступеням колеса телег.

Президент переглянулся с Рубенсом. Тот знаками дал понять, что следует отослать Карапуза.

– Митя, давай вниз, скажи ребятам, чтобы насквозь не ломились. Пусть распрягают и перетаскивают телеги туда, где рельсы. Пойдем до первой развилки, затем налево!

– Что ты слышишь, Дед? - осторожно спросил Коваль, когда они остались наверху втроем.

Но Озерник ответил не сразу. Похоже, он снова ушел в себя, растратив остатки доброжелательности. Он переминался с ноги на ногу и жадно втягивал ноздрями воздух. Артуру даже показалось, что провожатый снова решил затянуть свою заунывную песню. Рубенс делал страшные глаза, призывая к молчанию.

– Прав твой соколик, - выдавил, наконец, колдун. - Гарью тянет.

– Пожар? - Артур безрезультатно принюхивался.

– В Зеленой не бывает пожаров, - злобно произнес Савва. - Мнится мне, нелюди пожаловали! Кому-то язычок вовремя не подрезали!

И, не дожидаясь ответа, перемахнул через ограждение.

– Что он имел в виду? - вытаращился Рубенс. - Не пойму, что на него нашло!

– Погоди… - Артур жадно втягивал смолистую прохладу. Теперь ему казалось, что он тоже это почувствовал. Лишняя хрипловатая бемоль, вторгшаяся в гармоничное созвучие. - Это же… это…

Но договорить ему помешали пронзительный вопль и частые хлопки выстрелов.

Секунду спустя президент и губернатор уже катились вниз, не разбирая дороги, напарываясь на острые шипы. Из тоннеля, куда поверх осоки уходили наспех сколоченные мостки, несло порохом. Под автобаном сквозной проход раздваивался, потрескавшиеся ступени лестниц выводили в огромный вытянутый зал с арочными перекрытиями и рядом узких окон под потолком.

В недрах искусственной горы, под автострадой, почти в целости сохранился железнодорожный вокзальчик. Как ни странно, дренажная система продолжала функционировать. Невзирая на то что оба пути почти скрывались под водой, перроны оставалась сухими. На них дремали торговые киоски, рекламные щиты и расписания электричек. Полотно было покрыто пятнами лишайников и лужами цветущей воды, между шпал квакали спугнутые лягушки и бесились стаи головастиков. Бойцы уже спустили вниз телеги и лошадей, и хвост колонны виднелся далеко справа, между двух рядов рельсов. Через пятьдесят метров общая аркада станции делилась на два рукава, из правого торчал облупившийся хвост электрички, а в левом проходе вовсю шла драка. Дерущихся не было видно, там стреляли, свистели и матерились, но всё заслонял тент последнего фургона; отсветы факелов метались по покатым сводам огромной трубы, по лохмотьям провисших кабелей, по узким амбразурам окон, заросших снаружи кустами.

Коваль бежал, на ходу вставляя между пальцами клинки, Рубенс оглушительно топал позади, матерясь и клацая затвором. Но принять участия в бою они не успели.

Карапуз стоял, одной рукой зажимая кровоточащее плечо, а в раненой руке высоко поднимал сразу два факела. Один гвардеец лежал в луже, скорчившись и держась за живот, еще двое бинтовали голову третьему. Остальные бойцы рассыпались, укрылись за фургонами, держа круговую оборону. Кони всхрапывали, дергались из стороны в сторону, путая постромки.

Самая первая телега завалилась набок, наехав на неожиданное препятствие. Три запряженные в нее лошади не пострадали, а четвертая билась в конвульсиях, заливая кровью цемент. Ее брюхо было распорото, сизые внутренности дымящейся грудой вывалились на землю. Псы чингисов поскуливали, жадно косясь на свежатину.

Уткнувшись в бок лошади заточенными рогами, на рельсах умирал поджарый оседланный бык. В его обросшие, как у бизона, бока попало не менее десятка пуль, но потомок славных голштинцев всё еще ворочал пурпурным глазом и пытался приподнять лобастую голову. Когда гвардейцы перерезали упряжь и сняли с его спины расколовшееся тележное колесо, Коваль увидел две поразившие его вещи.

На спине быка крепилось длинное глубокое седло с очень высокой квадратной лукой и двумя парами веревочных стремян, а рога были удлинены массивными железными наконечниками.

"Подобными чеканами можно при хорошем разгоне и броню танковую пробить…" - подумал Артур.

– Наскочили, как демоны! - пожаловался рослый чингис с перевязанной головой. - Ладно, что гад из лука бил, деревянной стрелой. Бил бы с арбалета - конец мне…

– Дураки! - шипел Карапуз. - Я кричу им: быков валите, а они по седокам лупят! Хорошо, этот рыжий бес в колесе запутался, а то бы всех затоптал! - Он сердито пнул сапогом подрагивающую тушу.

– Так их было несколько?

– А хрен его в потемках разберет!

Солдаты образовали живую стену, окружив президента плотным кольцом. Все настороженно всматривались и вслушивались, но из тоннелей доносился только ровный гул ветра.

"Кто бы ни были эти лесные братья, - подумал Артур, - они затаились неподалеку. На быке не ускачешь бесшумно. И вообще, непонятно, как можно быка загнать под седло…"

– Они дожидались, пока мы спустимся и растянемся, - сказал Митя. - Шестеро, а может, больше…

– Шестеро, и все на быках? - изумлению Артура не было предела.

– Да они по двое сидели. Первый заправляет, а второй - из лука и топоры метает… Вон Капусту и Кабана ранили! Хорошо, что стрелки хреновые…

– Хорошо, что ружей боятся! Дикари, господин…

– Капуста помер, - робко доложили сзади. Митя злобно выругался.

– А ты-то как? - Артур потянулся осмотреть его плечо.

– А, пустяки, в кольчуге застряла… Ты лучше на них погляди! - Майор ткнул пальцем в три бесформенные кучи, распластавшиеся в лужах.

Артур подумал, что не такие уж его гвардейцы недотепы, если при внезапном нападении уложили троих дикарей. Возле поверженных врагов уже суетились Озерники. В свете факелов стал виден косматый затылок, а затем смуглое до черноты заросшее бородой лицо. Убитый дикарь был одет в плохо выделанные шкуры и плетеные лапти.

– Разденьте его! - приказал Артур. Гвардейцы стянули с трупа его вонючий костюм.

– Не ищи, не ищи! - сварливо заметил Дед. - Две руки, две ноги, всё как у тебя. В Зеленой кикимор не водится…

Тела дикарей перевернули на спины и обыскали. При них не обнаружили ничего металлического. Деревянные стрелы, искусно обработанные каменные топорики, свернутые на поясах веревочные лассо.

– Так ты знал, что здесь живут люди? - приступил к колдуну Рубенс.

– Как не знать… - Озерник храбрился, но выглядел растерянным. - Не все сбежали-то, кое-кто пустил корни. Побратались по кровушке со зверьем…

"Мы с тобой одной крови! - неожиданно Артуру вспомнился кадр из мультика: индийский мальчик верхом на белом буйволе. - Эти бывшие москвичи отказались от огня и железа, зато катаются на быках и наверняка спят в обнимку с медведями…"

Он вгляделся в сумрак. Впереди ждала развилка; влево сворачивал тоннель, по которому им предстояло идти в Москву. К счастью, в его стенах, под самым потолком зияли частые окошки, и можно было идти без факелов. Но тоннель, что убегал дальше под автобан, выглядел как черная дыра.

Коваль почувствовал себя крайне неуютно. В любой момент отряду могут ударить в спину или взять в клещи, и из бетонной трубы не выберешься. Их даже не станут убивать, попросту возьмут измором…

– Как не знать… - Савва все еще пытался оправдываться. - Никогда еще такого не было, чтоб перемирие не блюли! Перемирие - оно для всех, лесняки-то не хуже зверья понимают…

– Так ты с ними знаком? Какие же у вас общие дела?

– Дела, дела… - неохотно проскрипел колдун. - Да рази ж делами назовешь? Зеленая-то скотинку дурных ковбоев притягивает. Что ни лето, бегут - и коровенки, и свиньи, а уж про коз и птицу болтать нечего. Так что ж, отказывать людям, когда в слезах приедут?

– Так вы возвращаете в деревни скот?!

– Ну… Ходят Отцы, бывает, что и вернут. Бывает, что лесняки уже лапу наложили, тогда торг затевается. Только Отцам моим перед лесом человечью жертву класть без надобности. Ежели на один восход, да чистым придешь, да ничего не тронешь, то можно и скотинку назад захомутать…

"Вот тимуровцы, - сетовал Артур, сидя в последней телеге с двумя заряженными "ремингтонами" на коленях. - Они же себе вечный бизнес придумали! Скотина будет всегда убегать, а без Озерников никто за ней идти не решится…"

Черный Дед не позволил никого похоронить. Карапуз его чуть не прибил, когда услышал, что старого боевого товарища Капусту придется отнести в лес и оставить вместе с тремя мертвыми лесниками. Но Савва был непреклонен, и президенту пришлось согласиться.

– Павший на охоте зверь не умеет сам себя закопать, - сказал Савва. - Всему свой черед, и очередь червей еще не пришла, сначала должны поужинать падальщики покрупнее…

Перед тем как тронуться дальше, Озерник снова взобрался на шоссе и долго сидел там, нюхая ветер.

– Перемирие нарушено не нами, - заявил он, спустившись. - Зеленая пока что сыта. Скажи соколикам, чтобы табаку не палили, коней не стегали… Ниже травы пойдем. Глядишь, обойдется…

Но Коваль видел, что колдун и сам не очень-то верит собственным словам. Просто Савве очень хотелось получить то, что обещал ему президент, иначе он давно прихватил бы своих помощников и смотал удочки…

Обещанная Рубенсом мирная прогулка уже ознаменовалась смертями. Коваль пытался вспомнить, что за догадка посетила его на горе, но здесь, внизу, витали совсем другие ароматы…

Было что-то полузабытое, до боли знакомое, страшное, но никак не вяжущееся с образом врага. И вспомнить было необходимо, потому что он тоже видел, что не обойдется, не пронесет, ничем хорошим эта прогулка не закончится…

Фургоны один за другим, разбрызгивая грязь, втянулись в бетонную кишку. Из мрака гостей провожали десятки хмурых настороженных глаз, а с востока всё сильнее тянуло гарью.

27. РОДЕО БЕЗ ПРАВИЛ

Повозки загрузили так, что сидеть уже было негде. Артура приятно удивило, что в одной из пирамид нашлась вакцина не в ампулах, а в банках по триста миллилитров. К сожалению, тара весила больше лекарства, но без ящиков привезли бы назад груду стеклянного боя. Кроме того, солдаты не решались брать в руки стеклянные флакончики.

"Будь моя воля, - рассуждал Коваль, - прихватил бы не эту американскую дрянь, а шприцы и марлю…"

Чтобы себя еще сильнее не травмировать, он не пошел изучать остальные помещения холодильника. Естественно, холодильные агрегаты давно не работали, и большинство лекарств безнадежно испортилось, но аппаратуре и тоннам ваты мало что могло повредить. Здесь, на глубине тридцати метров, стоял такой холод, что без всяких холодильников можно было хранить мороженое мясо.

Здесь не водились даже крысы и не кудрявилась плесень на стенах.

Черный Дед сказал, что вход на склад его парни обнаружили несколько лет назад, когда ходили в Москву совсем по другим надобностям. Артур спросил, о каких надобностях идет речь, но ответа так и не получил. Савва только цыкнул сквозь зубы. Всю дорогу он держался напряженно, чуть-чуть расслабился только тогда, когда березовая роща сменилась молодым кленовым подлеском.

Артур сам чувствовал, что за ними следят, но преследователи так и не объявились. Вероятно, им хватило одного урока…

Забраться внутрь метро оказалось задачей не из легких. "Каменная змея" сохранилась почти в целости, только трижды пришлось наводить переправы и разбирать завалы, а еще несколько раз они натыкались на обломки электричек. Узловой вокзальчик, где пригородная ветка железной дороги пересекалась с метро, полностью провалился под землю. Такая же участь постигла метрополитен, мало того, мраморный параллелепипед станции встал на дыбы под углом в тридцать градусов и переломился пополам. На поверхности густо росли клены и березы, нетронутым осталось лишь широкое жерло входа с раскрошившимися ступеньками и разбитыми в хлам турникетами. Чтобы не свернуть шеи на скользких мраморных палах, гвардейцы спускались, обвязавшись веревками.

Внизу при свете факелов солдаты сразу заметили широкие бронированные двери за полотном. Двери были укрыты позеленевшими решетками, но перекосившиеся стены раскололи мощную броню, и появились щели, достаточные, чтобы пролез человек. А за дверями, за стенкой станции, обнаружился настоящий лабиринт из коридорчиков и лестниц.

Очевидно, правительство Москвы хранило здесь аварийный запас медикаментов, но в равной степени это могли быть резервные запасы МЧС. Теперь этого никто не мог сказать. Одно Коваль уяснил себе твердо: он примет все меры, чтобы уломать колдуна на второй поход. Сюда просто необходимо было вернуться, хотя бы из-за чудовищно редких термометров, стоматологических материалов и залежей инструментов…

В тот момент Артур еще не представлял, насколько непросто будет вообще покинуть Зеленую Москву.

Он позволил ласковой песне леса убаюкать себя, он соскучился по лету, по медовому аромату клевера; он забыл, когда последний раз отдыхал. Пока солдаты сооружали корзину и по одному вытягивали на поверхность пыльные опломбированные ящики, президент, закрыв глаза, валялся на травке. Он вдыхал запах Митиного пулемета, такой гадкий и несуразный в этом кислородном раю, слушал грызню ондатр в ручье и чавканье лошадей, обалдевших от сочной травы.

Потом он будет себя укорять за потерю чутья и оправдываться тем, что тренировали его на врага, а не на…

– Готово, командир! - Голос чингиса вырвал Коваля из уединения. - Полна коробочка, больше не утянем…

Караван медленно двинулся в обратный путь. По самым скромным подсчетам, они загрузили тридцать тонн качественного лекарства. Еще под землей Артур выборочно вскрыл десятка два ящиков и не встретил ни одной бракованной бутылки. Всюду плескалась незамутненная голубая смерть…

Ночь прошла спокойно, если не считать того, что сбежала овчарка Ираклия. Артур заметил ее побег первым, но в темноте не понял, что случилось. Он и так спал каких-то три часа, отовсюду мерещились шорохи и затаившиеся бешеные быки. Почувствовал лишь легкий укол в сердце - и будто из тела ушла часть тепла. Потом Савва бродил мрачнее тучи, задирал к небу лицо и принюхивался. Рубенсу он признался, что это первый случай, когда домашние щенки поддаются влиянию раскачанной земли.

Очень плохой признак.

Черный Дед был уверен, что лесняки еще раз подкараулят отряд на развилке железной дороги, но нападение произошло позже, когда никто его уже не ждал. Караван находился в самом невыгодном положении для обороны: лошадей выпрягли на станции под автобаном и по одной заводили наверх, на перрон. Вакцину пришлось выгрузить, чтобы облегчить повозки. Сооруженные в прошлый раз настилы кто-то уже успел покрошить на куски, и Карапуз разделил маленькую армию надвое. Четверо отправились рубить новые сходни, а трое вместе с ним занимались конями. Озерники тоже помогали: укладывали ящики…

В тот момент Артур был благодарен колдунам за то, что не остались в стороне, но позже проклинал себя за тупость. Лучше бы Дед со своими учениками схоронился в лесу!

Коваль засек появление дикарей в последний момент. Очевидно, здешняя флора каким-то образом экранировала мозговые излучения. Зато когда пара дюжин волосатых придурков вылетела на своих бычках из зарослей, перед ними катился фронт нескрываемой ярости. Таскавшие бревна гвардейцы не успели даже схватиться за оружие, их просто втоптали в землю…

Президент этого не видел, потому что был внизу, на станции, и вместе со всеми перегружал на перрон ящики. Раздались истошные крики и громовой топот, словно приближалась тысячная толпа. По заплесневелым лужам пошла рябь, с мокрых бетонных сводов посыпались улитки.

Карапуз схватился за секиру, собираясь бежать наверх, но тут из тоннелей, сразу с двух сторон, показалась вторая партия нападавших. Они обули копыта своих скакунов в мягкие соломенные чуни и смогли подкрасться по цементным полам совершенно бесшумно. Савва потом сказал, что лесняки дали быкам понюхать какое-то снадобье, мигом "разогревшее" могучих самцов до точки кипения.

Артур уже понимал, что их ничем не остановить. Он пытался выйти на связь, но встретил такой отпор, словно с размаху налетел на резиновую стену. Разум Клинка столкнулся не с короткими извилинами жвачных, а с монолитной бессознательной силой, излучаемой лесом. В обычных условиях, за пределами Зеленой столицы, любой начинающий Клинок уложил бы всю эту свору за пять секунд, еще заставил бы поднять на рога своих же хозяев…

Быки взяли с места в карьер, от их копыт фонтанами взметнулись вода и цементная крошка, под стенами вокзала словно зарокотал гром. Первым со скоростью экспресса, опустив к земле наращенные метровые рога, мчался здоровенный пятнистый герофорд. Верхом на нем сидели двое оборванцев: передний настегивал быка плеткой, а задний уже метнул один топорик и приготовился метать второй.

– Наверх! - проорал Рубенс, спуская курки сразу двух револьверов. - Все наверх, берегись!

Сыны подхватили Савву и рысью припустили по перрону. Две стрелы воткнулись в кольчуги солдат, не причинив вреда. Чингисы бросили лошадей и открыли ответный огонь. Каменный топор, вращаясь, летел прямо в затылок Ираклию.

Коваль сам не ожидал от себя такой прыти. Одним прыжком он вспорхнул на платформу и отбил летящий топор в сторону прикладом помповика.

Карапуз как раз заводил по лестнице коня, оставив пулемет внизу, возле прогнившего киоска прессы. Теперь он бросил вожжи и, матерясь, катился вниз.

Один из дикарей направил своего быка прямо на платформу. Коваль успел четырежды дернуть за цевье "ремингтона", прежде чем пятнистый голштинец взлетел по бревнам, но пули не остановили взбешенного зверя. В быке было не меньше тонны веса; сходни под его копытами треснули, но выдержали. Гора мускулов ворвалась на перрон, раскидывая ящики с бесценной вакциной. Наездник выстрелил из лука вслед убегающим колдунам. Савве и парням оставалось не больше десятка метров до лестницы, но становилось очевидно, что лесовики будут преследовать их и там.

С противоположной стороны станции с ревом приближались сразу четыре белоголовых симментальца. Ближайший поддел рогами тяжелую повозку, и она взлетела на воздух, словно была сделана из картона. Чингисы и женщины-Озерницы взобрались на противоположный перрон.

Дикари метнули топоры, кто-то из солдат схватился за грудь. Карапуз наконец добрался до своего пулемета и открыл огонь. Он один оставался внизу; стоял, широко расставив ноги, стрелял и вопил так, что заглушал крики врагов.

– Митя, беги!!

Рубенс опустошил два барабана, стреляя в следующего быка, направлявшегося к пологой дорожке трапа, и тоже влез на платформу. Его усилия увенчались успехом: зверь издох на бегу, напоследок врезавшись в недоразгруженную телегу. Оба наездника вылетели из седла и шлепнулись под копыта встречной лавины. Телега опрокинулась набок, ящики посыпались в лужу.

Бык на перроне почти догнал Озерников. Но в последний момент они шмыгнули в нишу между будкой станционного кассира и трейлером с эмблемой микояновского комбината. Сопящий танк по инерции промчался мимо, взлетел по лестнице и пропорол рогами несчастного коня, брошенного Карапузом.

В воздухе засвистела новая партия томагавков. Пару штук Артур поймал в полете; чингисы так делать не умели, но сообразили, что следует постоянно перемещаться. Они метались взад-вперед по платформе, уклоняясь от вертящихся топоров, и довольно метко стреляли в ответ. Половина лесовиков уже висели мертвыми кулями, запутавшись в стременах, но остановить разгулявшихся быков было невозможно. Под напором рогов хрустнули борта еще двух телег, переломились оси, одна за другой с хлопками повылетали дуги, на которых крепились шкуры.

Коваль вскарабкался на крышу ларя с выцветшей эмблемой "Пепси" и закричал Озерникам, чтобы те не вздумали вылезать из своего укрытия. Савва что-то хрипло выкрикнул в ответ, но слова потонули в треске пулеметных очередей. Карапуз изрешетил трех симментальцев вместе с наездниками еще до того, как они достигли повозок, но тут у него кончились патроны. Бравый майор успел плюхнуться в грязь и закатиться под бетонный козырек перрона.

Две живые волны столкнулись, раскрошив в щепки фургоны и покалечив двух оставшихся внизу лошадей. Чингисы стреляли, не переставая, эхо выстрелов многократно дробилось и возвращалось несмолкающей канонадой. Коваль, экономя патроны, метал в наездников ножи. Он даже не успевал проследить, сколько лесовиков уничтожено. Шесть или семь фургонов встали на попа, перевернулись, сбившись в единую кучу.

А из тоннеля, как выпущенные из пушки ядра, мчались еще четыре пятнистых чудовища.

"Вот дьявол! Бесплатная реклама была бы для "Петмола"!… И неужели этот проклятый Дед ничего не может сделать? А еще колдун называется!" - ворчал президент, перезаряжая ружье. Ножи давно закончились, да и не планировал он вести в Зеленой боевые действия.

Непосредственной опасности для себя Коваль не видел, но ущерб имуществу был нанесен огромный.

Упала с разбитой головой одна из колдуний, затем рядом с ней охнул и осел гвардеец. В глазу у него торчала стрела. Рубенс замешкался, перезаряжая револьвер. Кто-то из солдат потянул губернатора в сторону, но не успел вывести из опасного места. Ревущий симменталец поддел рогами днище фургона и, тряся головой, толкал его перед собой. Оглобли уперлись в землю, а тяжелый каркас перевернулся прямо на платформу, накрыв губернатора.

На рельсах творилось что-то невообразимое. Визжали полураздавленные лесняки, исходила пеной кобыла: у нее были сломаны обе передние ноги, и кости торчали наружу. Быки без седоков, не в силах успокоиться, скакали на обломках повозок, превращая в щепу уцелевшие борта и днища. Карапуз орал из-под бетонного козырька, чтобы ему скинули еще патронов, но никто не знал, куда подевался мешок с пулеметными лентами.

Артур поймал еще две выпущенные кем-то стрелы и только теперь разобрал невнятное квохтанье Озерника.

– Нельзя убивать!.. - повторял Савва. - Не стреляйте, не гневите Зеленую!

Колдун даже высунулся из своей ниши, но его мигом загнал назад заскучавший бык. Голштинец лишился обоих седоков, столкнул на железнодорожные пути растерзанную лошадь и как раз искал, с кем бы схлестнуться. Из боков его ручьями текла кровь, бык качался и не стал добрее.

"Вот и не стреляй! - злорадно подумал Коваль. - Этому бизону теперь будешь объяснять про перемирие. Поглядим, как ты оттуда выберешься…"

Артур уже понял, что с командой, отправленной на заготовку бревен, что-то произошло. Все четверо так и не вернулись. Президенту было немножко стыдно, но в данный момент его больше заботила не судьба гвардейцев, а сохранность лекарства. Ведь можно было не мелочиться и взять с собой втрое больше людей, Озерники всё равно не сумели обеспечить безопасность!

Коваль успел выстрелить еще четырежды, потом "ремингтон" превратился в бесполезный кусок железа. С противоположной стороны станции ему нестройно ответили обрезы чингисов. Очередная атака дикарей захлебнулась, в живых оставалось человек шесть, и у них кончились метательные принадлежности. Потерявшие управление быки в слепой ярости лупили рогами опрокинутые фургоны. Два тяжело раненных колосса катались по шпалам, окончательно раскидывая штабеля ящиков.

– Патроны! - голосил скорчившийся в луже Карапуз. - Мать вашу, скиньте мне патроны!

Ларек под Артуром зашатался. Израненный бык воткнул рога в дряхлые жалюзи, закрывавшие окно, попытался вытащить их назад и застрял. Он принялся отступать и потащил за собой к краю платформы всю конструкцию. Чингисы на противоположной стороне зала не отваживались стрелять, рискуя зацепить президента. В тот миг, когда Артур уже решился спрыгнуть, на перрон взгромоздился еще один бык. Этот был помельче, помоложе и, возможно, поумнее собратьев, бестолково носящихся взад-вперед по мокрым шпалам. Он сразу выбрал себе занятие по душе, разогнался и протаранил киоск, на котором стоял человек.

Теперь уже две потные туши ворочались внизу; проржавевшие уголки киоска начали поддаваться натиску, крыша треснула. Сквозь расширяющуюся щель Артур увидел свое маленькое отражение в выпуклом багровом глазе.

До лестницы было не меньше тридцати метров - не добежать…

Если спрыгнуть на пути, придется удирать сразу от шести быков. Пока что они с азартом крошили телеги, но охота на человека, без сомнения, развлечет их гораздо больше…

"Дьявольщина! Когда же им наскучит тут играться?.."

Не успел он так подумать, как быкам наскучило.

Что-то произошло: словно раскаленные ладони хлестнули Артура по щекам, страшно заболел затылок, в ноздри ударил запах паленого мяса и…

У всех животных разом подогнулись ноги, они забились в конвульсиях, не в силах подняться. Пронзительно закричала Озерница. Схватившись за уши, застонали уцелевшие чингисы…

…И тут Коваль прозрел.

Он понял, кто вторгся в Зеленую столицу и принес с собой запах гари. Запах Плевков Сатаны.

На верхней ступеньке лестницы стояло трое мужчин в белом. Двое молодых совсем парней с коротенькими косичками и в центре - морщинистый, смуглый, с гривой до середины спины.

Бердер посмотрел президенту в глаза, и лицо его начало расплываться.

Хранитель силы готовился плюнуть огнем.

28. ВТОРАЯ ПРОИГРАННАЯ ПАРТИЯ

– Где эта тварь? - гневно спросил Бердер.

Коваль чувствовал, насколько трудно Хранителю силы сдержать ярость. Уж кого-кого, а Учителя он чувствовал прекрасно. Либо Бердер задействовал какие-то хитрые способы, чтобы экранировать мысли, либо их не пропускала Зеленая столица…

Лица Качальщиков троились.

Они никогда не поступали так жестко, встречая друзей.

Коваль понимал, что времени на раздумья ему не предоставят. По всему выходило, что Хранителя кто-то предупредил заранее. Кто-то из ближнего окружения президента донес о готовящемся походе. Причем ухитрились сделать это невероятно быстро: скорее всего, послали голубя или летуна. Хранитель не мог знать, какой дорогой пойдет президент, Бердер долетел до опушки на драконе и пошел наперерез питерскому каравану, выжигая перед собой просеку. Бердер не успел перехватить караван, но, в отличие от Озерников, он не страдал потерей чутья.

…Бердер лучше других знал, как обращаться с раскачанной землей, но так торопился, что не пожелал соблюсти правила равновесия. Он никак не мог позволить, чтобы вакцину вывезли за пределы леса.

– Где эта мерзкая крыса? - повторил Хранитель, не отрывая взгляда от раскатившихся по полу ящиков.

"Он боится… - моментально понял Артур. - Он чертовски боится заразиться и готов сжечь нас всех, лишь бы угробить лекарство…"

Следовало как-то протянуть время, но ничего путного в голову не приходило. Коваль пожалел, что возле его ног не валяется ни одна ампула. Достаточно было бы наступить сапогом на хрупкое стекло, чтобы обратить Качальщиков в бегство.

Внезапно Артур ощутил смутную радость. Если Качальщикам не придет в голову перебить их всех, невзирая на старую дружбу, то у президента появится против них серьезный козырь! Мало кто догадывался о страшной опасности, которую представляла для уральских колдунов вакцина. Если верить Озерникам, достаточно малой капли для их поголовного заражения…

Озерники не показывались. Артур скосил глаза и обнаружил, что Савва и его подопечные куда-то исчезли. По крайней мере за будкой кассира их уже не было. Оставшаяся в живых девушка-Озерница пряталась за спины солдат. Карапуз и двое его чингисов постепенно оправлялись от шока. Набычившись, они столпились у края платформы и глазели на президента. Похоже, никто еще не осознал новой опасности, но для чингисов взрослые Качальщики всегда оставались смертельными врагами. Жестокими поработителями, бездушными убийцами…

– Ты пытался обмануть нас, Кузнец. - Бердеру всё-таки удалось взять себя в руки.

Черты его лица разгладились, посиневшие губы не тряслись, как прежде.

– Это ты был нечестен со мной, учитель…

– Убирайтесь отсюда! - Бердер поднял сжатый кулак. - Я не буду ждать. У тебя есть кони и час времени, Кузнец.

– Мне нужна вакцина, учитель.

– Убирайтесь, пока Плевки не заросли. Не зли меня, Кузнец.

Карапуз ошарашенно вертел головой, глядя то на мертвых быков, то на валяющийся в сторонке обрез. У чингисов на перроне руки тоже потянулись к оружию. Митя сделал маленький шажок, но за ним зорко следили.

Один из молодых Клинков произвел круговое движение кистью, словно посылая камушек по воде. Артура качнуло назад. Невидимый столб горячего воздуха пронесся вниз по ступеням и налетел на гвардейцев. Всех троих опрокинуло и поволокло по бетону. Вместе с живыми людьми сорвались с мест трупы, перевернулся фургон, обнажив распластанное тело Рубенса. Коваль заметил, что губернатор жив, его только контузило.

– Не стрелять! - крикнул президент упавшим солдатам. - Хорошо, мы уйдем… Я об одном прошу: не сжигай всё сразу. Давай сначала поговорим.

– О чем нам говорить? - насупился Бердер.

– Разве ты хочешь, чтобы мы разошлись… недругами?

Качальщик отвел взгляд, помедлил и что-то тихо сказал ученикам.

И первым зашагал к выходу.

Итак, дело было провалено. Коваль был полностью опустошен. Когда погиб сын, его несколько дней душила ярость, а сейчас даже злости не было. Он получил отсрочку на несколько минут, пока со станции не поднимут раненых, а о складах под "Немчиновской" навсегда придется забыть. Экспедиция потерпела крах.

Артур вышел на воздух и устало опустился в траву. Перед ним расстилалось пепелище. Качальщики выжгли идеально прямую просеку шириной метров двадцать. Спекшаяся поверхность земли блестела, как слюда. Обуглившиеся по сторонам от жуткой дороги деревья не закрывали больше от холода. В Зеленую столицу ворвалась зимняя стужа, снежинки спускались и таяли, не долетая до горячей золы. Грязные потеки расползались в стороны, пачкая помертвевшую траву. Ни звука не доносилось из затаившегося леса.

Озерники исчезли.

"Плевок не зарастет много месяцев… Точнее, не зарос бы в обычном лесу. Если звери побоятся выходить на просеку, мы могли бы рискнуть еще разок…"

Чингисы принесли губернатора. Рубенс уже мог разговаривать и даже пытался самостоятельно встать. Из дебрей выбрался уцелевший солдат. При нападении лесняков он успел взобраться на дерево. Теперь, включая Карапуза, осталось четверо здоровых гвардейцев и двое тяжело раненных, которых придется нести. К счастью, почти все лошади уцелели, так как их выводили и привязывали выше по склону. Быки туда просто не успели добраться.

Они распластались в канаве у входа в тоннель, перегородив своими тушами хилые мостки переправы. Семь мертвых быков и тринадцать лесняков. Лохматые дикари выглядели так, будто их окунули в горящее масло. Их лица почернели, кожа полопалась, а нечесаные космы встали дыбом.

Для Бердера люди оставались насекомыми.

Хранитель прохаживался в сторонке, безучастно наблюдая, как чингисы выкатывают наверх уцелевшие телеги.

– Где Дед, Кузнец?

– Понятия не имею…

– Я не сказал Хранительнице Книги о том, что ты ослушался Исмаила, но как ты мог связаться с бесовским отродьем?

Коваль почел за лучшее промолчать.

– Вошел в сговор со слугами сатаны, с отрыжкой пожарищ! - свистящим шепотом, чтоб не слышали солдаты, продолжал Бердер. - Книга никогда не врет, Кузнец. Тебе было сказано: отправляйся на юг, собирай силу по стране, дави мерзких колдунов! Ради того Хранители приняли Крест и Собору вашему поклонились, и попов в села допустили, чтобы ты народ собрал. Тебе великую милость оказали, Прохор уговорил Настоятелей пустить в Храм инородца, да еще и не помеченного печатью силы… Справился, получил червей? Так займись делом, гони врага от границ, топи его корабли в море! Тебе сказано было: поможем границу за Черное море отодвинуть, если нужда придет… А ты что творишь? С козлоногими за Большой смертью отправился? Может, еще посох у Черного Деда лизать будешь?!. Куда он спрятался, Кузнец? Я же чую - эта тварь неподалеку!

– Я за ним не следил…

Бердер что-то шепнул ученикам. Один из них резво взобрался наверх и скрылся за парапетом автобана. Другой опять спустился в тоннель. У Артура вдруг шевельнулась надежда. Черный Дед не мог сбежать просто так. Наверняка он где-то притаился и ждет момента…

…Чтобы напасть?

Только этого не хватало.

Коваль сидел, уставившись в одну точку. Говорить было не о чем. Внезапно он почувствовал себя статистом на огромной сценической площадке, маленьким бездарным правителем, от которого опять ничего не зависит. Он возомнил себя Бог знает кем, очертя голову ринулся в большую политику и в очередной раз получил щелчок по носу. Этот бредовый мир не желал жить по его правилам…

Чингисы выкатили еще два пустых фургона с изорванным верхом и начали запрягать коней. Они работали молча, косясь на белую хламиду Хранителя. Карапуз скрипел зубами, Рубенс сплевывал кровь. Снег всё так же тихо падал на дымящуюся прогалину. Ни одна птица не подавала голоса. Перед Качальщиками трепетала всякая тварь, не исключая людей.

"Школу для них открыл… - в сердцах сплюнул Коваль. - Интеграцию развел, ядрить твою налево! Какая, к черту, интеграция, когда приходят и творят что хотят?.."

Он никак не мог ответить на главный вопрос: в курсе ли другие братья, или Бердер не врет, что махнул в Подмосковье по собственному почину? Если у учителя на старости лет поехала крыша, еще можно будет как-нибудь договориться с остальными, смотаться к Хранительнице Книги, рассказать Анне про болота, про эскадру в южных морях…

Из глубины горы донесся слабый крик.

Все вздрогнули разом: и напряженно следивший за окрестностями Бердер, и Рубенс с забинтованной головой, и Митя Карапуз.

Хранитель силы в два прыжка преодолел расстояние до входа в тоннель и скрылся в темноте. Молодой Качальщик, обследовавший шоссе, уже спускался бегом по склону. Артур махнул рукой своим, чтобы оставались на месте, и поспешил следом.

Он бегом одолел лестничный пролет, выбежал на залитый кровью перрон, перескочил через тушу мертвого быка. Фигурка в белом скользила далеко впереди, лавируя среди трупов дикарей и обломков телег. Коваль сумел догнать обоих Качальщиков у самого конца станции, но из-за спины Бердера никак не мог разглядеть, что же происходит возле последнего вагона электрички.

Там что-то шевелилось в полумраке…

Между шпал, упираясь спиной в ржавое колесо электрички, полулежал второй подручный Бердера. Тот, кому учитель поручил обыскать станцию. В эту секунду Коваль заметил, насколько оба Клинка молоды: им не исполнилось и восемнадцати. Теперь президент знал почти наверняка, что Бердер не посоветовался с братьями, иначе пришел бы сюда со взрослыми мужчинами.

За ошибки старшего расплачивались юнцы.

В горле у парня зияла рваная дыра, хламида на груди была располосована на узкие лоскуты вместе с кожей. Левой рукой Клинок пытался заткнуть порванную трахею, правая же была оторвана по локоть, ноги мелко подергивались. Молоденький Качальщик изо всех сил держался, но глаза его уже затянула пленка.

Бердер смачно выругался. Он позволял себе материться крайне редко, а теперь словно с цепи сорвался.

Упираясь мордой в колени умирающего, в луже крови валялся огромный волк. Артур не сразу узнал в этом волосатом кошмаре Ираклия. Оборотень не успел воплотиться полностью, его ноги и нижняя часть спины оставались голыми, до сих пор покрытыми зеленой грязью, которой колдун обмазался в лесу. В широкой пасти волк держал откушенную руку Качальщика. Зажатый в оторванном кулаке нож проткнул Ираклию гортань и торчал из серого бугристого затылка.

Второй ученик немедленно прикрыл спину учителя, в руках его появились клинки. В другой раз Артур оборонялся бы вместе с ними. То есть еще вчера, еще час назад он не остался бы в стороне…

Но сейчас президент оказался по другую сторону баррикад. Они с Бердером почувствовали это одновременно. И отодвинулись друг от друга.

Коваль отступил на шаг, обшаривая пространство вокзала всеми органами чувств. Он слышал резкий запах и узнавал его…

Один из Сынов обернулся волком. А возможно, что оба. Только эти волки никогда не подчинятся воле Хранителя, и их совсем непросто убить.

Коваль вспомнил страшную драку на Ладоге, когда они с Бердером рубились плечо к плечу. Тогда перевес был на стороне Хранителей. На их стороне были внезапность, бешеные тигры и пулеметы…

Теперь всё складывалось иначе. Двое на двое. Никто из чингисов не придет на помощь.

– Кузнец… - Бердер говорил почти беззвучно. - Не сделай еще одну ошибку…

Артур зажмурился, расслабил мышцы. Если он обнажит клинки, их будет трое против двоих оборотней. Девушка-Озерница не в счет, во время атаки она сломала ногу и лежала сейчас наверху на носилках.

Второй волк отирался где-то рядом. Коваль слышал, как во мраке колотится его сердце. Это, несомненно, был высокий напарник Ираклия, а присутствия Черного Деда не ощущалось. В зале становилось всё темнее, сквозь бойницы вливался зимний холод. Искалеченный лес не удерживал больше тепла. Наверху, над застывшим автобаном, свистела вьюга.

"Бердер мог бы уйти прямо сейчас! - промелькнуло в голове президента. - Мог бы плюнуть с лестницы и сжечь тут всё к чертовой матери, но гордость не позволяет! Или не гордость, а просто боится оставлять за спиной такого врага…"

И вдруг Артур увидел Савву.

Старик ни в кого не превращался и не пытался спрятаться. Он вынырнул из-за перевернутой телеги и, хлюпая по грязным лужам, направлялся прямо к Хранителям. Савва не глядел под ноги, он шел прямо по спинам покойников, по разбитым в щепки фургонам, но ни разу не споткнулся. В каждой руке он нес по флакону вакцины с отбитым горлышком.

И двигался таким образом, что между ним и Качальщиками всё время находился Артур.

Коваль услышал, как изменилось дыхание Хранителей. Он ожидал свиста летящего ножа, или воздушного потока, или даже огненного плевка, но ничего не происходило.

Дед остановился в десяти шагах, протянул вперед руки с бутылями и гортанно хихикнул.

– Вонючее насекомое!.. - с ненавистью прохрипел Бердер.

"Он боится! - почти радостно угадал Артур. - Слишком близко от заразы. Он боится кинуть нож…"

Хуже всего было то, что Коваль находился на линии огня. Стоило ему сдвинуться в сторону, как Савва моментально сместился и приблизился еще на шаг.

– Брось железки! - приказал Черный Дед. - Все железки и порошки! И пащенку своему прикажи, а то зубки скалит на меня…

– Ты смеешься, скотина? - язвительно усмехнулся Бердер. - Старый мешок с костями, не тебе со мной тягаться! Ты сдохнешь раньше, чем я!

Коваль первый уловил мимолетное движение на крыше вагона электрички. Бердер пригнулся, уходя от удара, но юный Качальщик действовал недостаточно быстро.

Озерник толкнулся всеми четырьмя конечностями, как огромная лягушка, и полетел вниз. Волчьи клыки сомкнулись на плече человека. Колдун целил в шею, но промахнулся, потому что Бердер успел кинуть удавку с грузилом и резко дернул на себя. В двухметровом оборотне было не меньше восьми пудов веса, он опрокинул за собой на пол обоих Хранителей.

Мимо уха Артура просвистели ножи. Бердер метнул их в падении, но Саввы на прежнем месте уже не было. Старик исчез, чтобы секундуспустя появиться совсем с другой стороны и гораздо ближе.

Оборотень возил молодого Клинка по полу, как тряпичную куклу. От боли парень потерял сознание. Его глаза закатились, кулечки с порошками выпали из рук. Бердер захлестнул на шее вервольфа удавку, но никак не мог попасть ему ножом в вену. Он наносил удар за ударом, но лезвие застревало в мощных мышцах.

Мышцы оборотня росли на глазах. В полете он походил скорее на человеческое существо, но теперь бока его начали разбухать, загрубевшая шея порвала кожаную веревку, коленные суставы вздулись шишками и вывернулись в обратную сторону. Он катался по земле, придавив Хранителя, но Бердер не отступал.

Коваль замер, словно манекен. В эту секунду он был совершенно уверен, что спасение заключается в полном нейтралитете. Стоит сейчас принять любую сторону, и кто-нибудь его неминуемо прикончит. Потому что здесь дрались не дворовые ребята, и даже не тренированные гвардейцы, а лучшие лесные бойцы…

По шерсти оборотня ручьями стекала кровь, он отпустил обмякшего юнца и обеими задними лапами вцепился в бока Бердера. Теперь они боролись лицом к лицу. Точнее - лицом к морде, потому что в напарнике Ираклия уже трудно было угадать человеческие черты.

Коваль опять упустил из поля зрения Савву. Оказалось, что Бердер успел дважды выпустить горячий смерч. Только чудо спасло президента от перелома всех костей. Один из потоков, создавая на невидимом острие область сверхвысокого давления, врезался в самую гущу мертвых быков; мгновенно образовался коридор, четыре туши, весом по тонне каждая, взлетели, кружась, как лепестки, и врезались в стену.

Черный Дед успел переместиться.

Это было немыслимо, даже Артур не смог бы уклониться, но Дед вышел из этой переделки невредимым.

Катаясь по цементу в обнимку с волком, Хранитель выпустил второй смерч. И снова не попал. Артур мог поклясться, что Дед испарился за мгновение до того, как тугая струя разнесла в клочья два киоска и повалила столб с расписанием поездов. Затем воздушная волна срикошетила от стены, сорвала поручни с лестницы и раздавила несколько мертвых лесняков.

Хранитель силы израсходовал накопленные заряды. В его арсенале еще оставалось несколько секретных штучек, но живучий оборотень сковывал его движения.

Савва возник снова, на сей раз прямо за спиной Артура. Президент непроизвольно дернулся, но тут до него дошло, что на самом деле Дед находится совсем в другом месте. Савва наблюдал за схваткой, постоянно перемещаясь, оставляя после себя фантомы, дробя собственное изображение на десятки фрагментов.

Бердер угодил, наконец, кинжалом волку в глаз, но тот, в свою очередь, отрастил на лапах когти и полосовал ими грудь и бока Хранителя. Затем они еще раз перевернулись, и веревка на шее Озерника лопнула. Страшные челюсти клацнули в сантиметре от лица Бердера.

– Кузнец!..

Этот молящий голос вывел Артура из ступора. Парнишка-Качальщик очнулся и призывал его на помощь. Удивительно, как при такой потере крови он сумел подняться на колени. Левая рука висела на лоскутке кожи, плечо было полностью раздроблено, и, судя по замаху, парень собирался использовать последний козырь…

Еще секунда - и он бы плюнул на станцию огнем.

Коваль шевельнул кистью.

Позже он тысячу раз прокручивал в голове ход схватки, но так и не вспомнил, что произошло раньше - его собственный нож воткнулся в горло Качальщика или Савва заостренным посохом пригвоздил мальчишку к полу.

"Он бы умер всё равно…"

Бердер каким-то образом оторвал от себя противника. Пошатываясь, поднялся на одно колено и снова рухнул на шпалы. Его одежда превратилась в бурые лохмотья, левая нога была сломана в двух местах, чуть ли не треть волос осталась в когтях волка. Оборотень тоже силился встать, из его глазницы торчала рукоять кинжала, неестественно длинная спина дергалась в конвульсиях. Человек и полузверь рычали друг на друга, не имея больше сил драться.

– На… насекомое… - внятно произнес Бердер разбитым ртом, смерив Коваля презрительным взглядом.

Спустя минуту Хранитель силы умер.

Словно в полусне Коваль наблюдал, как Черный Дед колдует над ранами своего ученика. Человек-волк дышал прерывисто, дергался всем телом, скрипел зубами, но постепенно его сердце застучало ровнее. Савва растирал травы, выливал в разинутую пасть волка содержимое маленьких бутылочек, затем извлек из заплечной сумы ворох больших серых листьев и принялся обкладывать туловище Сына…

– Что застыл, соколик? - не отрываясь от дела, мрачно осведомился он. - Шустри, торопи своих, чините колеса… Увезем заразы, скока смогем. За остатним другим разом возвертаться придется.

– Как же мы выйдем?

– Да уж выйдем! - сплюнул Дед.

Туловище оборотня теперь походило на морщинистый серый кокон. Листья укрывали его со всех сторон, залепив даже вытянутую морду. Непонятно было, что за странное существо лежит на полу.

– Врал он тебе, хе-хе! Как всегда врал! - снизошел до объяснений колдун. - Плевки два восхода удержат Зеленую. Ишо коней найдешь, так и сам, без меня, в подземку слазишь. Уж такой от них звон, от Плевков ихних, что ни одна зверюга выползти не посмеет, - понизив голос, почти уважительно прошептал дед. - Ты что, слезу пустил, дружище? Ну, поплачь, мне тоже есть о ком поплакать. Только не забудь, соколик, что за бумагу подписал…

– Не забуду… - выдавил Коваль. - Будут вам земли, озеро и полная автономия.

29. ВОЗДУШНЫЙ ФЛОТ КАРАМАЗА

Теперь уже скрываться не было никакого смысла. До края чащобы неслись почти галопом, копыта лошадей звонко стучали по черной спаявшейся корке. По обочинам пробитой Бердером дороги лес производил кошмарное впечатление. По всей высоте деревья словно подпалили из огнемета, с черных веток падали обугленные тушки птиц, кустарники слиплись в сплошную белесую массу. От топота копыт эти стоячие трупы рассыпались, оставляя облака золы…

Никто не произнес ни слова, пока впереди не показались первые сугробы. Просека Качальщиков вывела отряд в Мытищи, намного западнее, совсем не туда, где ожидали возвращения оставленные в резерве бойцы. Пришлось отправить Карапуза с помощником в ближайший гарнизон, а самим жечь костры на границе леса, где холод был не так силен.

Артура неприятно удивило отсутствие дракона. Он втайне надеялся, что один из питомцев Прохора бродит где-то неподалеку и можно будет его на время взять, чтобы слетать за подмогой, но, кроме обледеневшей кучи дерьма, никаких следов крылатого змея не обнаружил. Значит, с Бердером был кто-то еще, высадил троих Качальщиков и смылся…

Савве предоставили один из трех уцелевших фургонов. Там он выхаживал девушку и Сына, к которому никак не хотел возвращаться нормальный человеческий облик. Дед соизволил объяснить, что в волчьей шкуре парень скорее выздоровеет, но чингисы наотрез отказались к нему прикасаться. Карапуз заявил президенту, что лучше наложит на себя руки, лучше останется один сторожить на станции вакцину, чем притронется к бесовскому отродью. Пришлось Артуру вытаскивать тяжеленное тело Сына самому и на пару со стариком размещать в телеге. Еще два фургона были заняты ящиками с жидкой смертью. По самым оптимистическим оценкам, удалось поднять не больше одной шестой всего груза.

Артур очень надеялся, что Митя до ночи успеет добраться к жилью. В Пушкино и Фрязино до сих пор квартировало по взводу солдат. Их содержание оплачивали рыболовецкие артели, уставшие от непрекращающихся набегов мелких лесных банд. Планомерно бороться с разбойниками было невозможно, пришлось бы их выкуривать из тайных заимок огнем, а против поджогов опять же возражали Хранители.

"Круг замыкается… и старый Рубенс оказался прав. Либо мы идем на поводу уральских братков, губим промышленность и никогда не вылезем из пещерного состояния, либо…"

Артур изо всех сил заставлял себя думать, но вязкая дремота опутывала мозг. Он вместе с бойцами рубил дрова, помогал делать перевязки, поил горячим чаем губернатора, которого постоянно рвало, но туловище совершало все эти действия автоматически. Он понимал, что это первый шок, реакция на совершившееся, ничего уже не вернуть, и даже непонятно, как жить теперь дальше…

Но жить как-то нужно. И до возвращения в Питер следовало составить грамотную программу действий…

Президента выдернуло из сна далекое урчание моторов.

– Никак майор паровики добыл! - подскочили у костра чингисы.

– Точно, ребята! Вот Митька молодец, с подмогой возвращается!

Коваль заставил себя подняться. Завтра будет завтра, а сегодня надо доводить дело до конца.

Из темноты Ярославского тракта надвигалась цепочка огней. Впереди ползли два снегоочистителя, за ними неторопливо пробирались длинномерные шаланды на паровой тяге. Десятки шустрых фигурок махали лопатами, помогая застревающей технике. В воздухе остро запахло рыбой. Видимо, Карапуз поднял на ноги всё взрослое население артелей и реквизировал все сухопутные средства для перевозки улова.

Старшина артельщиков спрыгнул с паровика и молодцевато представился. Президент его смутно помнил, этот суровый дядька поставлял рыбу еще на московские ярмарки и держал под контролем десятки коптилен, разбросанных по Клязьме и Пироговскому водохранилищу.

Артельщик без претензий и лишних вопросов согласился предоставить власти людей и технику, но на одном стоял твердо: в Зеленую они не пойдут даже под страхом смертной казни…

– Там в деревне сорок штыков, - шепнул президенту обросший сосульками Митя. - Лейтенант пьяный, лыка не вяжет. Ну… я его малехо в прорубь макнул, вроде оклемался. Зараз прискочут!

Прибывший наконец местный гарнизон являл собою жалкое зрелище. Бойцы заросли неуставными бородами, кутались в бабьи фуфайки, носили разномастную обувь. Некоторые не умели толком держать оружие. Протрезвевший лейтенант трясся, как припадочный, стучал зубами и при виде президента чуть не наложил в штаны. В отличие от рыбаков, он готов был идти куда угодно и таскать вакцину голыми руками, лишь бы не полететь со своего теплого места на фронт.

Погрузку начали ночью, а к семи утра, когда свинцовое небо чуть окрасилось на восходе розовым цветом, три нагруженные шаланды уже покинули заколдованный лес. Рыбацкий Старшина умолял президента не забирать в качестве эскорта его недотепистых служак, потому что без них оставаться еще страшнее, но Коваль был неумолим. Везти подобный груз без охраны по заброшенным областям было крайне неразумно. Чтобы как-то успокоить артельщика, он отозвал его в сторону и пообещал, что по приходе в Ярославль немедленно произведет полную ротацию контингента. Распустившихся, погрязших в пьянке вояк оставит на перевоспитание тамошнему командиру гарнизона, а взамен пришлет полсотни чингисов с собаками.

– Ни одна сволочь не забалует! - подтвердил артельщику Карапуз. - Затравим псами, еще и доволен будешь!

Коваль в последний раз оглянулся на шумящие кроны гигантских сосен. Уродливая просека почти остыла и понемногу меняла цвет с антрацитового на белый. По свежему снегу разгуливали удивленные вороны. Шумно хлопая крыльями, с ветки на ветку перебрался тетеревятник. Из переплетения ветвей высунула мордочку осторожная куница, недовольно пошевелила носом, не решаясь перебежать свободное пространство.

"Максимум два восхода, - вспомнил Артур. - Живность уже возвращается, а завтра сквозь корку попрут ростки… Оставить вакцину у рыбаков, набрать людей и сделать еще одну ходку, пока не поздно?.."

Но в одиночку принимать такое решение казалось страшновато. Дед был слишком занят своими ранеными, Рубенс постанывал, накрывшись тулупом, и Коваль промаялся часа три, так и не решив, что же делать.

Без поддержки Озерников Зеленая могла захлопнуться и переварить их всех за пару минут.

Паровики тем временем втянулись, в густой, но самый обыкновенный промерзший насквозь лес, а когда над скрипучим трактом забрезжило хмурое утро и потянуло жильем, президент уже понял, что возвращаться не придется.

По крайней мере не теперь.

Потому что на юго-западе, откуда они шли, в дрожащем морозном мареве покачивался серый дирижабль и на корпусе его светился огромный золотой полумесяц.

Артур сначала решил, что это глюк, благо за последние дни он насмотрелся всякого, почти не спал…

"Кто сказал, что невозможны зимние миражи?" - не очень уверенно спросил он сам себя, нашаривая бинокль.

– Мать честная! - всхлипнул Карапуз. Никакой это был не мираж. С помощью мощной оптики Артур ясно разглядел длинную гондолу со светящимися точечками иллюминаторов и спаренные винты по сторонам от килевой фермы.

Артур лишь весьма приблизительно мог оценить расстояние, мешали блики и ветви деревьев, но, судя по всему, дирижабль болтался как раз над границей московской тайги. А вскоре неподалеку от него появились второй и третий, такие же блестящие, надутые красавцы.

– Шо за пакость такая, командир? - тряс президента за рукав Митя.

– Погоди, дай подумать…

Коваль спрыгнул с борта трактора на землю, быстро растер лицо снегом, для верности насыпал колючей крупы за пазуху. Немного полегчало; ноющая боль, всю ночь разрывавшая виски, стихла. Он прижал ко лбу ком снега и приказал себе сосредоточиться…

– Летучие шары… - негромко произнес проснувшийся Рубенс. - Видать, Кристиан не соврал. Он их еще лет десять назад над Россией угадал…

К питерскому губернатору окончательно вернулась связная речь, хотя вся левая половина лица заплыла лиловым синяком, а повязка на голове кровила. Коваль видел, что за Михаила можно пока не беспокоиться. Волноваться следовало за местных вояк, которые не то что воздушный шар или дракона, существа крупнее глухаря в небе не видели.

В отряде начиналась легкая паника. Солдатики уже не следили за дорогой и окрестностями; вытянув шеи, все напряженно вглядывались в несущиеся тучи, ожидая чего-то страшного. Коваль чувствовал, что еще немного, и они, побросав оружие, разбегутся по кустам.

Он оглядел окрестности. Пока что автоколонну скрывали нависшие над трактом заиндевевшие кроны, но впереди дорога делала крюк, поднимаясь на холм. Там спрятаться будет негде… Коваль послал одного из чингисов на головной трактор и скомандовал общую остановку.

"Так… Два паровика на дровяном топливе, комбайн, трактор, три шаланды, три гужевые повозки… А еще у нас больше двадцати коней на веревке… Хрен куда спрячешься!"

Двигатели паровиков заглушить было невозможно, но как только караван остановился, стало заметно тише. И словно в благодарность за тишину тучи на востоке разошлись, выпустив на волю скукоженный лик Солнца.

– Давай-ка, майор, без шума и крика всех мобилизуй! Вон там, справа. Вроде прогал? Кидайте доски через канаву, сворачиваем в лес. И скажи, чтобы сразу глушили двигатели!

– Думаешь, по нашу душу прилетели окаянные?

– А что им еще тут делать?

Карапуз подтянул пояс и с бранью накинулся на оробевших солдат. Коваль тем временем выбрался из фургона, кряхтя, полез на ближайшую осину.

Не прошло пяти минут, как ближайшее судно можно стало рассматривать невооруженным глазом. Всего аэростатов было четыре, плыли они подозрительно ровно и слаженно, точно управлялись из единого центра по радио. У Артура не оставалось сомнений, что небесная эскадра преследует именно их, и никого другого. По всему выходило, что скрываться, увязая в снегу, нет никакого смысла, кто-то заранее предупредил непрошеных гостей о передвижении каравана.

"Похоже, вся планета в курсе моих секретных планов! - выругался Коваль. - Для облегчения их работы осталось только заранее всех в письменном виде оповещать!.."

У него даже мелькнула мысль о внезапном нападении американцев, ведь оракулы предупреждали о возможных столкновениях в будущем. Но слабо верилось, что потомки англосаксов станут украшать свои военные машины полумесяцем…

Он уже различал бортовое вооружение. Под лонжеронами крепились скорострельные пушки, в носовой части перед гондолой висел в люльке пулеметчик. Еще один стрелок располагался на самом верху, с земли его было трудно разглядеть. Поскольку ни одна известная Ковалю держава не располагала боевым воздушным флотом, следовало предположить, что верхнее орудие предназначалось для борьбы с драконами…

Это открытие совсем не радовало.

Транспортные средства успели убрать с дороги, но маскировка всё равно получилась никудышная. Но по крайней мере сверху теперь не могли прицельно метнуть бомбу.

– Два пулемета у нас, командир! - бурчал снизу Карапуз. - Вдарим разом, как поближе подберется, шарик и лопнет!

– Ни в коем случае! - Артур лихорадочно накручивал диоптрийную шкалу. Двадцатикратные линзы плохо поддавались фокусировке, одна из петель соскочила, и приходилось использовать монокли, как подзорную трубу. - И передай приказ, чтобы никто не вздумал даже из арбалета "вдарить"! Если то, что я вижу, это действительно ракеты, от нас в три секунды останется одна большая яма!

"Да что же это за наказание такое! - тоскливо размышлял он, обозревая тоненькие палочки, подвешенные под килем дирижабля. - Ага, так и есть! Хвостовое оперение, небось "воздух-земля", ракеты сняли с самолетов, сволочи! И что за неделя проклятая! Ну не успели мы ПВО создать, не додумались…"

Воздушные суда плыли с приличной скоростью, километров под семьдесят в час, и неминуемо догнали бы любой сухопутный объект. Они уже приблизились настолько, что стали различимы швы на корпусах и тарахтение моторов. Вне всякого сомнения, пилоты заметили скопление машин в рощице, четверка серых "дынь" начала синхронный разворот, зависла в воздухе, но снижаться не торопилась. Вниз пошел только один, пятидесятиметровый красавец-флагман. Коваль поймал себя на том, что в мире, где древние агрегаты рассыпаются на части, успехи даже вражеской техники наблюдать приятно. С тайным восторгом он следил, как сверкнули на солнце обтекатели винтов, когда маршевые двигатели сменили вектор тяги. Затем за крестообразным хвостом заработал рулевой винт, и аэростат, слегка порыскав носом, утвердился строго над дорогой.

Внизу, под деревом, кто-то громко икал, кто-то безостановочно молился. Большинство солдат со страху залезли под днища машин, вокруг президента оставались только чингисы. Они тоже робели, но пока крепились.

Аэростат спускался, его огромная тень легла на сугробы. На сорокаметровой высоте, очевидно, гулял шквалистый ветер, летчики с трудом удерживали неповоротливую махину в нужной точке. В гондоле приоткрылась дверца, оттуда выставили белый флаг. Разматываясь, на дорогу полетел привязной фал с грузом на конце.

– Убрать оружие! - приказал Артур. - Вообще всем уткнуть пушки в землю! Не дай Бог кто-то пальнет!

Хотя у него самого руки так и чесались нажать на курок. Он еще толком не ведал, с кем имеет дело, но с такого расстояния пулемет чингиса уничтожил бы хрупкое водородное чудовище в два счета…

До брюха воздушного судна оставалось не более пятнадцати метров. По фалу соскользнули юркие фигуры, за ними выпали комок такелажных веревок и связка карабинов. Прозвучали команды на турецком и русском языках. Вместо причальной мачты "матросы" использовали ствол одинокой березы, затем при помощи лебедки притянули баллон к земле.

Внизу он казался настоящим исполином. Артур невольно поежился, так близко разглядев бородатую рожу пулеметчика. По сторонам от его кабинки на спаренных пилонах висели шесть ракет "воздух-море" с аббревиатурами американского военного ведомства. Ракеты болтались, прихваченные цепями. Коваль представил себе, что произойдет, если хотя бы одна из них от толчка сорвется вниз. Скорее всего, ими и пользовались, как обычными авиационными бомбами…

– Великий имам хочет говорить с "русским эмиром"!

Гнусавый голос усиливался мегафоном.

– Не ходи, командир! - уцепил Артура за лодыжку Митя.

Но Коваль уже спускался с дерева.

– Я тоже считаю, что не стоит ходить! - подал реплику побледневший Рубенс.

– Я знаю, что ты здесь, Кузнец! - раскатисто доносилось из гондолы. - Выходи, поговорим, или в штаны наложил? Белой тряпки испугался?

По веревочной лесенке неторопливо спускался пожилой мужчина в черном полушубке. Этот голос и эту пятнистую лысину Артур не мог не узнать.

В окружении янычаров на обочине посмеивался Карамаз-паша.

30. ТОРГ ЗА ПОЛУШКУ

– Ну что, напугал я тебя, Кузнец?

– Ты не нашел другого способа напомнить о себе? Обязательно было убивать мирных людей?

Старые враги, не стесняясь, жадно разглядывали друг друга.

– Не бывает мирных людей, Кузнец. Все мужчины становятся воинами, а женщины вынашивают новых воинов. Ты это знаешь лучше меня. Я могу тебе позавидовать, столько дикарей ты поставил под ружье! И не смотри на меня волком…

– Ты послал убийц, а теперь ждешь от меня радости?

– Я даже не сомневался, что ты ускользнешь, демон! Хотел тебя немножко напугать. Я знаю, ты уверен, что твоего сына убили по моему приказу. Это не так, но ты всё равно не поверишь… Я лишь хотел показать тебе, насколько твой дворец уязвим и чего стоит хваленая гвардия! А еще я знаю, что в Петербурге сейчас нет летучих змей.

– У тебя длинные уши, Карин.

– Да, иначе я бы не прилетел. Тебе ведь очень хочется меня прикончить, так? Но ты этого не сделаешь, иначе мы выпустим в город еще десяток Пустотелых, и погибнет гораздо больше народу. Пока ты будешь бояться взрывов, я в безопасности! Попробуешь меня тронуть - конец отродью твоих любимых Качальщиков.

Карин довольно рассмеялся.

Артур почувствовал, как земля уходит из-под ног.

"Этот мерзавец направил убийц в интернат… Пускай думает, что мы не знаем, как от них избавляться! Лишь бы он не догадался, что Черный Дед дал нам средство…"

Он представил, что случилось бы, если одна из Пустотелых взорвалась бы в детской спальне. Что после этого сделали бы с президентом Хранители, доверившие ему своих чад, это второй вопрос.

– Если что-то случится с детьми, ты не долетишь…

– Неужто мы будем запугивать друг друга? - ощерился Карин. - Я могу скинуть на тебя бомбы, но не хочу. Я хочу, чтобы твой груз остался в целости… Но если я не доберусь живым до города Двух Башен, мои шпионы выпустят еще десяток Пустотелых. Ты будешь трястись, но ничего не сможешь поделать!

– Кому ты платишь, Карин? Азерам, татарам, таджикам?

– Какая тебе разница? Для доброго дела всегда найдутся исполнители.

– А где гарантии, что ты не прикажешь Пустотелым взорваться позже?

– А какие у меня гарантии, что завтра твои солдаты не нападут на Стамбул? Ты собрал большую армию и надеешься на помощь чужеземцев. Не скрою, у меня пока нет столько солдат, но…

– Это пока! Ты ведь надеешься на помощь эмира?

– Вот как? - на секунду растерялся Карамаз. - У тебя тоже длинные уши, президент…

– Стараюсь.

– Ты постарел, Кузнец…

– Ты тоже не молодеешь, соборник.

– Не называй меня так! - У Карина дернулась щека. Впрочем, он тут же взял себя в руки. - Пожалуйста, не называй. По крайней мере при них! - Он качнул головой в сторону, где застыли янычары.

– Ты боишься собственных солдат?

– Я осторожен и потому до сих пор жив, - Карин хихикнул. - Говорят, что ты тоже не делаешь шагу без сотни штыков.

– Как же к тебе обращаться? - Бывший соборник пожевал губами.

– Зови меня имам.

– Что?! Ну, ты обнаглел! - вырвалось у Артура. - Ты претендуешь на роль их духовного лидера? Или откопал в дальней родне потомков пророка?

– А ты? - быстро спросил Карин. - Ты придумал слово "президент", а слышал, как зовут тебя люди? "Русский эмир"!

– Я не занимаюсь религией, а ты калечишь психику детей.

– Ты не меняешься, Кузнец. Опять говоришь непонятно.

– Как тебе новая вера, не жмет? Говорят, когда-то ты неплохо пел в московском соборе.

– Не тебе меня укорять. Ты сам меня убеждал, что Бога нет.

– Ты же русский, Карин!

– При чем тут язык? - взвился бывший соборник. - Ты меня еще матерью попрекни! Ладно, Кузнец… Раз уж тебе так неймется, я расскажу. Ты наверняка считаешь, что меня заманили золотом? Это неправда. И в отличие от тебя, я не использовал посланцев шайтана, чтобы покорить страну.

– Ты говоришь о лысых псах?

– Обо всех тех исчадиях ада, которыми снабдили тебя проклятые лесовики. А что оставалось мне после того, как ты начал на меня охоту? После того, что я сделал для Петербурга, меня начали травить, как бешеного зверя! Я помог этому старому дураку, бывшему губернатору, я укрепил город, высадил тысячи деревьев, я очистил реку от падали, я изгнал вонючих дикарей! И что за это?.. Со мной остались три сотни верных людей и вера, больше ничего!

– Какая вера, имам?

– Не кощунствуй… - погрозил пальцем Карин. - Я долго думал и советовался с Озерниками. Кстати, они тоже не делали тебе ничего плохого, но ты их истребил… Но пусть это будет на твоей совести, Кузнец! Так вот, я понял, что в России мне делать нечего. Я ехал через деревни, где люди спят в обнимку со свиньями. Я видел стариков, которых дети выгоняли на улицу, потому что нечего жрать молодым. И никто из молодых не вспоминал, что эти старики произвели их на свет! Я видел церкви, в которых из стен выламывали доски на обогрев, а под иконостасом справляли большую нужду. И никому не было дела ни до Бога, ни до молитвы. Я проезжал через деревни, где не встретил ни одного трезвого человека. Все хлестали брагу, а недоенные коровы выли, как волки… Ты думаешь, Кузнец, я не хотел остаться?!

На жилистой шее имама дергался кадык, седая бородка полумесяцем оттеняла желтизну его впалых щек. Только глаза горели безудержным огнем.

– Я очень хотел остаться, Кузнец, только я понимал, что ты рано или поздно доберешься до меня в любом поселке по эту сторону Урала. Так предрек Белый ладожский Дед, а он никогда не ошибался. Я мог бы забраться в глухомань, основать новую коммуну и проповедовать остаток дней… Но я! - Карин ударил себя в грудь. - Я двадцать лет служил в Москве вашему погибшему на кресте идолу! И я лучше тебя знаю, где заканчивается вера этих людишек! - Карин ткнул пальцем в окно. - Их вера заканчивается там, где начинается бутылка! Их веры хватает лишь до порога церкви, а дальше они ищут, как бы стащить добро у соседа. Они готовы закопать любого, кто живет лучше них, и ни во что не ставят собственные обещания…

– Люди везде одинаковы, имам.

– Эти люди, которых ты так защищаешь, поносят не только других, но и себя. Они падают в дерьмо и смеются! Очнись, Кузнец! Я видел десятки разных народов, но не встречал такого, чтобы люди сами смешивали себя с грязью и посылали себя матерно. Они гордятся тем, что живут как свиньи. Плачут, но кричат об этом с гордостью.

– Они изменятся, Карин…

– Люди меняются, когда начинают бояться. Когда они знают, что каждый грех будет зачтен на небесах, что на плечах у них сидят ангелы, они иначе воспитывают детей.

– Так мы никуда не придем, - вздохнул Коваль. - Ты хотел встречи. Если мы обсуждаем условия мира, я готов продолжать. Если нет, то я пошел. Мне не доставляет удовольствия с тобой общаться.

– Жалеешь, что не убил меня десять лет назад? - снова хихикнул старик. - Я вот тоже раньше переживал, что не прикончил тебя в Москве. А потом подумал, что должен быть тебе благодарен. Да, да! Твои друзья-колдуны вылечили мне печень, исправили зрение, и даже суставы не мучают меня так, как раньше. Все эти годы было интересно наблюдать, как ты взрослеешь. Хочешь честно, Кузнец? Мне очень жаль, что мы не смогли договориться. Если бы ты не начал на меня охоту в Петербурге, то стал бы президентом намного раньше, и эта глупая война не началась бы.

– Что ты предлагаешь?

– Нет, Кузнец, это ты мне будешь предлагать, а я подумаю, соглашаться или нет. Я тебе кое-что расскажу, а ты сам решишь, как поступить. Только на сей раз тебе не удастся посоветоваться с любимыми Качальщиками… - Карин засмеялся, брызгая слюной. - Решать придется одному! Так вот, твои немецкие друзья тебя предали. Ты слишком хорошо думаешь о людях. Ты думал, они доберутся до Рима и направятся в Грецию, чтобы нас окружить? Вместо этого немцы договорились с Англией…

– Ты блефуешь!

– Не понимаю слова… Ты хочешь оскорбить меня? Это просто глупо.

– Я говорю, что никакой английской армии не существует.

– Ай-яй-яй, доверчивый демон! Это тебе внушили бургомистры, а ты не удосужился проверить! Знаешь, почему так долго нет вестей от твоего норвежского адмирала? Молчишь? Да, я осведомлен гораздо лучше, чем ты думал. Ты думал, что Карин - просто выживший из ума старик, которому нравится убивать детей? Нет, любезный президент, всё гораздо серьезнее. Их смехотворного флота больше не существует. О, не переживай так сильно! Я уверен, что все остались живы… Ну, или почти все. Просто жалкие посудины, на которых плыли твои союзники, потоплены. Мы расстреляли их из пушек, когда они пытались подойти к древней эскадре. Зато у берегов Испании появился английский флот. У них в строю шестнадцать боевых кораблей, а может и больше. Точно мне неизвестно… Не рыбацкие баркасы и не дырявые линкоры, что болтаются в Адриатике, а малые быстроходные паровики! И тысячи пехотинцев на борту! Только они не придут тебе на помощь, у них совсем другие планы…

– Какие же? Выступить заодно с тобой?

– Это невозможно, ты сам прекрасно понимаешь! Никогда люди пророка не будут заодно с неверными. Но и англичане никогда не будут заодно с тобой. Как тебе вдолбить, Кузнец, что русские всегда останутся для них дикарями? Для всех этих немцев, шведов и англичан ты всегда будешь надоедливым враждебным голодранцем. Они смотрят на тебя так же, как ты - на грязных шептунов. Они говорят, что хотят честной торговли и честных обменов, а сами объединяются, чтобы не пустить русских за песчаную стену. Только англичане тоже не доплывут до Босфора… - Карин хихикнул. - В отличие от твоего норвежца, они ползут вдоль берега, боятся выходить в море, боятся напороться на льдину. Они думают, что их спасет толстая сталь кораблей, но никакой металл не укроет от Желтых туманов… У них кончится вода, и придется пристать к берегу в Испании. Это конец, в полосе туманов море кишит прыгучими рыбами, а вода медленно убивает. Если даже кому-то удастся выбраться, мои шпионы позаботятся, чтобы ни один не вернулся домой…

– А как же твои люди ходят по морю, если там так опасно?

– У меня есть вакцина, но ее мало. Ее едва хватает, чтобы расчистить путь кораблю! Ты даже не представляешь, Кузнец, какие богатства откроются тому, кто победит Ползущие горы, кто остановит буйство земли!

– Ползущие горы остановить не просто. Но тебе ведь плевать на горы, ты ищешь другой выгоды…

– Да уж, Кузнец, тебе ли об этом не знать?! Ведь это ты на каждом шагу распускаешь слухи, что Карамаз-паша готов зарезать всех детей в Европе! Ведь это ты сочинил байку, что мы собираемся отравить на Украине реки и колодцы…

– Ты тоже сочиняешь про меня немало гадостей!

– Выходит, президент, что мы квиты? Ты ведь знаешь, зачем мне на самом деле нужна Большая смерть. Но так удобно пугать забитую деревенщину ужасным Карамазом, который хочет всех отравить… Верно я говорю? Ха-ха! Ты ведь тоже понял, что только Третья вакцина может остановить Ползущие горы. Под слоем песка, под лесом - сотни древних заводов и машин…

– Ты врешь, соборник. Я уверен, что дело не только в Европе. Наверняка у тебя в Турции поджимают свои пожарища?

– А я и не скрываю, - отмахнулся Карин. - Но у тебя совсем другие беды, верно? Тебя напугали Желтые болота на Урале, о которых я знал, когда ты еще лежал в своем хрустальном гробу! И Озерники прекрасно знали о том, что нечисть можно остановить только вакциной. Потому что нет другого снадобья, что так надежно убивает всё неправильное живое… Ха-ха! Но ты ведь не слушал Озерников, ты слушал подлых лесовиков. Они только и делали, что били все подряд ампулы, которые находили. Видите ли, им так завещали прадеды! А ты знаешь о том, что земля ползет и над донецкими угольными шахтами, и над каспийской нефтью? Скоро там будет похлеще, чем за Оренбургом! То же самое, кстати, начиналось и в Москве. Но тут твои дружки успели вовремя. Хотя еще неизвестно, что будет дальше, помяни мое слово… Слушай меня, Кузнец! Вакцину можно разводить: одна часть к шестидесяти частям воды - этого количества достаточно, чтобы успокоить любую Слабую метку. Ты имеешь на нее не больше прав, чем я. Поделимся, Кузнец, и всем будет хорошо. Отдай половину…

– Поищи где-нибудь в другом месте!

– Ну-ну! Я тебе расскажу одну забавную историю. Не забывай, что я вырос в столице. Качальщики разнюхали, что в Москве есть прозрачные ампулы, и послали человека к президенту Ивану. Иван, конечно, был идиотом, но тут ему хватило ума посоветоваться со мной. Зачем лесовикам опасное лекарство, за которое они были готовы отдать тысячу пленных шептунов?! Тогда собрался Малый Круг, и мы постановили ничего не отдавать. Всего шесть человек знало, где находятся медицинские припасы. Да, именно здесь, на конечной станции подземки…

– Почему же вы не уступили Хранителям хотя бы часть?

– Чтобы помочь им дурачить народ колдовством? Или чтобы все догадались, что вакцина уже безвредна? Еще тогда уральские старцы пригрозили Ивану, что сравняют Москву с землей. Оказывается, сумасшедшая баба, которая ведет их дурацкую Книгу, предрекла гибель всему клану от Большой смерти… Качальщики смекнули, что Третья вакцина не опасна для людей, зато может убивать любую дрянь. А это твоим дружкам было совсем невыгодно…

– Ты лжешь, имам! Первые Хранители погибали, сдерживая бешенство земли!

– Конечно, погибали. Те, кто был поглупее. А другие внушали наивным горожанам, чтобы те поджигали аптеки. И никто не слушал мудрых Озерников… Но теперь это неважно. Во всей Европе не сыскать прозрачного лекарства. Всё мутное… Мои люди в каждом городе первым делом отправляются на поиски аптек, а мои джинны пытаются создать новую вакцину, но пока не получается. Нужны сложные аппараты, которых у нас нет… Кстати, какие они для тебя джинны? Хо-хо! Тебе поклон от Дробиченков. До сих пор не забыли, как ты их разбудил в Москве…

– Попадутся они мне в руки…

– Какой ты злопамятный, Кузнец! А ведь тебе не на что обижаться. Они имели право выбрать свою дорогу, и они ее выбрали.

– Они делают для тебя бомбы и наркотики!

– Что такое наркотики? Ты имеешь в виду веселящую водичку, которая помогает солдатам пережить дальние походы? А сколько народу ты загубил, Кузнец, на строительстве дорог, на оросительных траншеях? Ты меня ничем не лучше, не забывай об этом!

– Я не предавал свою страну!

– Чушь какая! Нет никакой страны, демон! Есть пьяные банды, которые разбегутся в разные стороны и растащат добро, как только тебя не станет. Ты собрал для них Думу, и эта же Дума тебя закопает. Помяни мои слова! Я двенадцать лет служил президенту Ивану и выучил главное правило: этим разбойничьим рожам нужна плетка! А немцы? Нашел, с кем побрататься! Хо-хо! Нужен ты немцам в Европе! Они торопятся добраться до Рима и говорят красивые слова о Божьем престоле! На самом деле, они торопятся, пока мои войска не заняли все южные порты. И уж тем более никто из твоих западных союзничков не пригласит тебя делить добычу в Азии…

– О чем ты толкуешь? Мне нужно лишь, чтобы ты убрался из Болгарии и южной Украины…

– Кому ты врешь, Кузнец? Разве ты не понял, что у меня повсюду есть глаза и уши? Ты встречался с бургомистрами, и они спросили тебя, может ли Петербург продавать им нефть? Им нужно гораздо больше нефти, чем вам. Русские крестьяне в деревнях запрягают в повозки коров и освещают дома лучиной, а норвеги и датчане уже давно расставили на улицах фонари и опять ездят на бензиновых автомобилях. Им нужно намного больше нефти, Кузнец, но норвеги не способны восстановить свои морские промыслы. Нет инженеров, некому научить… Зато им известно из древних книг и газет, что на востоке лежат земли, где нефть брызжет из-под ног. Разве не так, Кузнец? Разве не об этом говорил ты с немцами?!

– А ты решил, что нефть арабов принадлежит только тебе?

Карин склонил голову набок и прищурился, точно смотрел в прорезь прицела.

– Демон, давай я тебе кое-что объясню. Ты не представляешь, против какой силы идешь. Еще полгода назад я встречался с шейхом Насруллой, да продлит Аллах его дни, и с эмиром Саидом из Аравии. Тебя ждет горькая новость, президент. На юго-востоке от Турции люди живут совсем не так, как в России или во Франции. Там есть электричество, есть бензин, и даже работает радио. Ты ведь знаешь, что такое "радио", Кузнец? Да, открой глаза пошире и убедись, что люди истинной веры не погибли в костре Большой смерти. Конечно, горе затронуло всех. Шейх Насрулла рассказал мне, что сто сорок лет назад население его страны уменьшилось втрое. Фабрики остановились, машины замерли на дорогах, но люди собирались вокруг мечетей и молились круглые сутки. Тогда нашлись мудрые правители, запретившие принимать всякую помощь от неверных из-за океана. Встретились правители Аравии, Эмиратов и маленькой страны Кувейт - и вместе договорились, что не позволят своим людям подставлять локти под жала ядовитых скорпионов. Жил в те годы знаменитый на весь восток пророк Абдалла. Он обратился к людям и сказал примерно так: "Аллах велик. Не в наших силах помешать ему вершить суд. Пришли дни, когда каждому уготовано испытание. Кто жил праведно, как учит Коран, тот останется жив. Кто ходил к дурным девкам и позволял своим женам творить непотребство, тот подохнет, как собака. Мы изгоним из наших городов всех иноземцев и сожжем все, что они нам привезли. Это дьявол искушал слабых красивым обманом. Кто живет праведно, тому нечего бояться…"

– Всё это очень увлекательно, имам. Ты прилетел, чтобы обратить меня в мусульманство?

Самообладание покинуло Карина. Он скрипнул зубами, рука метнулась к поясу, где висел кинжал, но спустя секунду имам взял себя в руки.

– Неужели ты не видишь, демон, что старая вера изжила себя? Когда-то, не спорю, она была хороша. Я проповедовал в Москве, я плакал, когда читал, как за веру в крест святые люди шли на костер. Но она одряхлела, твоя глупая вера, она пришла в негодность. Да, пророк Иса во многом был прав и погиб на костре с добрыми и честными словами на устах! Люди Полумесяца чтят его как одного из великих пророков. Но Иса слишком многого ожидал от своей паствы. Он ожидал от них смирения, доброты и всепрощения, а вместо этого… Что ты видишь каждый день, Кузнец?! Зависть, жадность, злобу и воровство! Вот чем закончились все старания погибшего Бога… А ты, президент, раньше, помнится, поносил соборников и веру, а теперь ходишь с ними под ручку! С чего бы это?!

Артур молча слушал.

– Я скажу тебе, демон, скажу… Ты понял, что без веры тебе не обойтись. Когда-то я говорил тебе, что голытьбу легче держать в кулаке с помощью собора, а ты меня не слушал. Ты смеялся надо мной, смеялся, что я ношу на шее сразу крест, полумесяц и иудейскую звезду. Да, я не стесняюсь этого. Прежде чем я сделал окончательный выбор, я долго думал. Я служил Ивану, служил Москве, смотрел на прихожан и думал, отчего мне так тяжело. А потом, когда твои дружки стерли столицу, меня осенило! Да, да, это ты помог мне, демон! Людям нужна другая вера, сильная, чистая, не допускающая ваших дурацких сомнений! Если бы людишки до Большой смерти поняли это, возможно, никакой катастрофы не случилось бы…

– Зачем ты прилетел, Карин? - устало перебил Артур. - Ты изменился, но я не сумею. Вакцину ты не получишь.

– Я прилетел, чтобы остановить войну. Эту войну начал ты, президент.

– Ты старше меня, Карин, но плохо знаешь историю. Если таких, как ты, не придушить вовремя, очень скоро вы начнете угрожать всему миру. И не рассказывай мне сказки про Объединенный халифат. Те, кто исповедует истинную мусульманскую веру, не пойдут за тобой жечь школы и резать иноверцев.

– Ты пытаешься меня разозлить, Кузнец, но ничего не выйдет. Знаешь, в чем твоя главная ошибка? Ты считаешь, что вся проблема в старом Карамаз-паше. Убить пашу - и всё устроится наилучшем образом. Англичане получат Аравию, начнут качать оттуда нефть. Немцы очистят для себя южную Европу, всяким там полякам и шведам вообще ничего не достанется, а русских вполне устроят Черное море, проливы и Украина с Болгарией в придачу… Но дело не в старом имаме, демон. Все мы смертны, но если умрешь ты, страна опять развалится на сотни коммун. Только теперь не будет Пакта Вольных поселений, потому что многим понравилось делать свои государства. В первую очередь, отделится хан, затем башкиры и все кавказники. Потом начнут бунтовать богатые южные города, которые ты сейчас запугал броневиками и драконами. Прольется столько крови, Кузнец… А если умрет старый

Карамаз, его портрет вышьют золотом на знаменах, а то и причислят к пророкам. Город Двух Башен станет еще сильнее, потому что скорбеть о моей кончине приедут все эмиры и шейхи. А если я погибну в бою или от руки наемника, миллионы солдат поклянутся отомстить за меня. Ты не веришь мне? Полетим вместе со мной. Я покажу тебе чудо. Я покажу тебе, как Аллах вознаградил верных ему. В Аравии живут люди, миллионы людей. Они отсекли когда-то своих больных, как отсекает врач гниющую плоть от здоровой, и они выжили. Да, они давно сожгли богопротивные книги и убивают всякого иноверца, перешедшего границу. Эмир говорил мне, что раньше не могло быть и речи, чтобы кто-то из его подданных покинул эмират, но теперь многое изменилось. Они знают о мире, знают, что в мире остались и друзья, и враги… Ты получишь вечную войну, президент!

Карин остановился, тяжело дыша.

– У меня тоже есть уши и глаза, - недобро усмехнулся президент. - Ты снова врешь, себе и мне. Ни Аравия, ни Эмираты не пойдут за тобой, они слишком сытно живут. Не захотят они ввязываться в войну. Я знаю, на кого ты сделал ставку. На узбекскую и афганскую нищету, на киргизских беков… Нищих легко обмануть, Карин. Ты хочешь собрать войско из темных пастухов.

Несколько секунд бывший соборник не двигался, напряженно глядя в одну точку. Затем тяжело поднялся. Янычары и гвардейцы одновременно вскинули оружие.

– Мы квиты, демон. Я мог скинуть на тебя торпеды…

– Я обещал, что отпущу тебя. Уходи.

– Ты будешь горько сожалеть, Кузнец.

– Я уже сожалею, соборник. Назови, на кого ты опираешься в Питере. Узбеки, кавказники? Или арабы? У нас ведь есть и арабы…

– Какая тебе разница? - издевательски улыбнулся Карин. - Повесишь одного - придут другие.

– Разница большая, но не для меня! - жестко усмехнулся президент. - Я никого не повешу, но, благодаря тебе, теперь пострадают все.

31. ЯНВАРСКИЕ ЧИСТКИ

Район Озерки уже лет десятьсчитался местом обитания самой привилегированной части горожан. И чего греха таить, всем было известно, что, помимо начальства и иноземных фабрикантов, здесь в довольстве и уюте проводили дни крупные мафиози. Земля под застройку в Озерках распределялась Малым Кругом, но существовали тысячи уловок, благодаря которым еще в бытность Кузнеца губернатором возвели здесь хоромы и люди темные. Слава обитателей некоторых трехэтажных, крытых железом особняков давно перешагнула границы Петербурга. И пусть их имена произносили шепотом, пусть порой плевали вслед дымящим автомобилям, но не уважать подобную пронырливость было нельзя.

Дело даже не в том, что так уж трудно натаскать с окраин бесхозных камней и соорудить собственный замок. Строй хоть на восемь этажей, в округе полным-полно развалин, да вот только Кузнец, будь он неладен, такие налоги назначил… И на дрова, и на метраж, и на размер участка! Получалось, что за высокими двойными заборами, за розовыми кустами, где бродили ручные олени и звенели цепями коты, жирели настоящие короли…

Еще не было пяти утра, когда зажегся свет в домике на главной аллее, и оттуда, позевывая, выбрались с лопатами трое сторожей. До выезда господ, утомившихся после бурных праздников, следовало расчистить дорожки, убрать гирлянды и груды мусора на спуске к озеру. Снег ложился тяжелыми хлопьями, тянуло с богатых подворий запахами сладкой сдобы, бражки и банных веников. Дотлевали угли в кострах на берегу, где в течение недели шла непрерывная гульба, дикие псы раскапывали в золе бараньи косточки, и струились в январское небо уютные дымки из десятков кирпичных труб.

В Озерках в такую рань всегда было тихо и покойно.

Поэтому дворники очень удивились, когда затарахтели моторы, и, увязая широкими колесами в снегу, с горы скатились сразу три грузовых автомобиля. Вместо стекол в кабинах стояли железные забрала, борта и колеса прикрывала броня, а длинные фургоны вместо окон имели пулеметные гнезда. Дизельные грузовики давно не были в городе экзотикой, но "зилы" с меткой Тайного трибунала никогда не сворачивали в район фешенебельных особняков. Всем было известно, что Тайный трибунал подчиняется исключительно президенту, и всем было известно, с каким тщанием Кузнец отбирает офицеров. Немало знатных семейств пыталось пристроить туда своих сынков, но проще было получить назначение в гвардию, чем проникнуть в закрытый корпус.

И уж совсем муторно стало на душе у исполнительных служак, когда с подножки первого "зила" спрыгнул сам Фердинанд Борк. Маленький, почти квадратный в пушистом овчинном полушубке, с серебряным полковничьим шевроном на плече. Клерков давно будоражили слухи, что президент назначил немецкого коротышку начальником самой страшной организации, и вдвойне обидно было завистникам, что человек, который на русском-то говорил с грехом пополам, впал в такую милость. До младшего Борка президент за три года сменил четырех начальников, а этот удержался как-то и подчиненных, сказывали, гонял до седьмого пота. Даром что маленький, а словно железный!

Фердинанд подошел к сторожке, поскрипывая портупеей, и потребовал ключи от всех трех въездных ворот. Он расстегнул полушубок и предъявил старшему жетон трибунала, хотя дворники и без жетона были готовы отдать этому красноглазому коротышке всё что угодно. Вблизи, особенно ночью, пивовар производил жуткое впечатление: словно присыпанные мукой абсолютно белые щеки, бритый череп в прожилках сосудов и темные очки в любое время года. Богобоязненные старухи, встречая экипаж Борка на улицах, крестились и уверяли, что без очков глаза его полны кипящей смолы, как у летунов или кикимор, и один взгляд его способен умертвить ребенка в чреве матери…

Сегодня ночью Борк был без очков. Он забрал связку ключей и запер дворников в их же домике, приказав не высовывать носа наружу, если не хотят поехать с ним. Он говорил на ломаном языке и потешно проваливался в рыхлый снег, но ни у кого не возникло охоты зубоскалить. Когда притихшие работники метлы и лопаты вернулись к горячей печке, они убедились, что бездействуют все четыре телефонные линии: пропала связь с полицией, пожарными, госпиталем и таксопарком. Кто-то перерезал провода.

А потом раздался скрип ворот, взревели моторы, и, воняя соляркой, машины поползли по центральной аллее. Спустя какое-то время всё стихло, и самый молодой из сторожей решил выглянуть в оконце. Выглянул - и тут же отпрянул, лязгнув зубами от страха.

Ворота были снова заперты, а возле калитки прохаживались трое "безликих" с автоматами наперевес. Еще две громоздкие человеческие фигуры с кавказской овчаркой и ручным пулеметом, не спеша, спускались к западным воротам, а наверху у шоссе бесшумно развертывалась в цепь целая рота.

Поселок был окружен.

Первым делом Фердинанд Борк посетил изящный особняк в готическом стиле, построенный в бурную эпоху российских президентов. Несмотря на то что хозяева почти наверняка были дома, начальник трибунала не постучал в дверь. Четверо его дюжих подчиненных перемахнули забор и в упор расстреляли котов. Выстрелов никто не услышал, потому что "безликие" пользовались глушителями.

Затем они выломали замок, и в ворота проникло еще не меньше дюжины офицеров. Общаясь жестами, они быстро оцепили дом, проверили службы и связали четверых охранников, отсыпавшихся в баньке.

Сон хозяина особняка оберегали два любимых дога и двое преданных слуг, выкупленных им еще детьми у желтых дикарей. На первый этаж люди Борка проникли беспрепятственно, но псы в спальне хозяина подняли лай, и спустя минуту все домочадцы были на ногах. Заголосили женщины, кто-то попытался выпрыгнуть со второго этажа в окно, но был остановлен бесшумной очередью, кто-то заперся в погребе.

Без трупов не обошлось. Не сдались живыми телохранители и племянник хозяина.

Начальник Тайного трибунала ждал в нижней столовой. Пока его подчиненные тычками строили вдоль стен полуодетых всхлипывающих жильцов, он вел себя так, будто пришел в музей. С интересом разглядывал затейливую резьбу на ореховом бюро, бронзовый раструб граммофона, трогал армянские ковры. "Безликие" втащили избитого упирающегося мужчину в ночном халате и бросили на пол. Его руки были скручены за спиной, левый глаз заплыл, с бороды капала кровь.

– Ты, собака!.. - зарокотал хозяин, не прекращая попыток лягнуть окружающих босой волосатой ногой. - Ты, вонючий прыщ, ты знаешь, кто я?!

– Знаем, всё знаем… - ровно отвечал Борк. - Ти есть бандит и заговорщик Назетдин. Я иметь приказ не брать тебя живой в случай сопротивления.

Домочадцы в ужасе затихли. Сверху сбежал лейтенант с закрытым лицом и доложил, что обыск закончен. Четырнадцать взрослых со связанными руками стояли, уткнувшись лбами в стену. Троих детей заперли пока в кухне.

– Ты на кого руку поднял, немчура? - прохрипел с пола подпольный нефтяной король. - Да я скажу Рубенсу, завтра тебя в Ладоге утопят!

– В машину его, все слова записывать! - кивнул Борк подчиненным и повернулся к родне арестованного. - Вам позволено взять нужные предметы, пятнадцать минут на сборы!

В течение следующего часа таким же образом были извлечены из постелей еще шестнадцать лидеров татарской мафии. Их семьи и слуг в спешном порядке отвозили на вокзал и утрамбовывали в вагоны с заколоченными окнами, а самих подозреваемых под конвоем отправляли в подвал Михайловского замка.

В четыре тридцать утра две кареты трибунала остановились под окнами изысканного особняка на Английской набережной. В дверь заколотили. Выскочившему привратнику в ответ на вопрос "Какого черта тут носит?" сунули под нос ствол и жетон тайной полиции. В прихожей "безликих" встретило ожесточенное сопротивление. Двое офицеров погибли в перестрелке. Пробить оборону смогли, только закидав парадную лестницу бомбами.

Хозяин дворца был известен поставщикам дичи и вина как честный владелец десяти кабаков, а содержатели притонов поеживались при одном имени Абхаза. Горожане хорошо помнили, как совсем недавно знатный кавказник выставлял свою кандидатуру на губернаторских выборах, и поговаривали, что ему благоволит сам Руслан Абашидзе…

Но Абашидзе находился сейчас на фронте в тысячах километров от Питера. Будь у Абхаза хотя бы час времени и возможность заслать гонцов, нашлись бы другие высокие покровители, но трибунал ему такой возможности не предоставил.

Впрочем, гонцов от Абхаза послали, но не одних, а в сопровождении роты президентской охраны. Еще не пробил колокол пяти ударов, когда в разных частях города одновременно арестовали больше сорока человек. Почти триста членов семей под конвоем погрузили в теплушки, и маневровый паровоз оттащил их в Павловск. Там уже был поднят по тревоге гарнизон, и три сотни сабель окружили железнодорожное полотно.

К семи утра мафиозная абхазская группировка прекратила существование. Мелкие наркодельцы проснулись, ринулись по своим обычным маршрутам и не встретили оптовиков. Им отвечали условленными паролями, впускали в дома, но обратно их выводили уже в кандалах.

Когда колокол ударил восемь раз, только ленивый и глухой в Питере не знал, что началась грандиозная чистка. Три мечети были оцеплены войсками. На глазах у любопытной толпы под руки очень вежливо вывели муфтия, кади и директоров трех медресе. Их посадили в паровики и с почестями доставили в Михайловский замок, но, конечно, не в подвал, а в гостевые покои Фердинанда.

Незадолго до того эскадрон драгун оцепил прилегающие к главной мечети улицы, где традиционно селились дагестанская и чеченская общины. Забирали всех, у кого не нашлось паспортов или документы были просрочены. Таких оказалось более трехсот человек. Очень скоро началась стихийная демонстрация, во всадников полетели камни и ножи. Откуда ни возьмись, появился младший Рубенс на легковой машине во главе колонны из четырех броневиков. После нескольких пулеметных очередей волнения были подавлены, и очередная партия подозреваемых отправилась в Тайный трибунал.

Закончив с Озерками, полковник Борк перенес усилия на Васильевский остров. До восьми утра "безликие" пронеслись по двадцати шести адресам, везде собирая значительный "урожай". Три грузовика сделали по несколько рейсов, доставляя в каземат новые партии арестованных. Когда в Михайловском стало тесно, начали отправлять в Петропавловскую крепость. Еще накануне гарнизон, охранявший в крепости городской арсенал, был выведен в поле на учения, а его место заняли старшие кадеты, все - сыновья офицеров.

За два дня до указанных событий на запасной путь в Ям-Ижоре подкатил паровоз с шестнадцатью плацкартными вагонами. Состав уже ждали. С подножки головного вагона спустился майор, поздоровался за руку с встречающими и был приглашен в автомобиль с жетоном губернатора на капоте. Внимательный глаз мог заметить на рукаве майора голубой шеврон с изображением кортика, но никто из местных крестьян, глазевших издалека, не догадался, что прибыли два первых батальона "Голубых Клинков", десантное подразделение, особым приказом президента вызванное из Тамбова, где полк ожидал отправки на фронт. "Голубых Клинков" воспитывали в Уральской военной академии, натаскивали Хранители силы…

В машине командиру полка вручили запечатанный конверт, необходимые инструкции, значительную сумму серебром и незаполненные бланки дарственных на землю для личного состава. Пока командир получал указания, с телеги перегружали в поезд мешки и корзины со снедью и углем. Затем джип Рубенса укатил, а майор собрал в штабном вагоне младших офицеров и вскрыл конверт с боевой задачей.

На следующий день подкатил еще один состав, длиннее предыдущего. Следуя приказу, солдат выпускали размяться по очереди, в ночное время, и круглые сутки держали вокруг путей оцепление, отгонявшее выстрелами назойливых селян. На третьи сутки, около часа ночи, головной паровик свистнул и потащил скрипящие вагоны в столицу.

Около двух часов ночи состав прогромыхал по мосту через Обводный канал и встал на третий путь Московского вокзала. Подтянулся второй паровик, солдаты высыпали наружу и быстро построились в районе станционных пакгаузов.

Полк встречал сам президент. Он прошелся перед идеальным строем, наугад проверил несколько винтовок, но не стал обращаться к десантникам с речью. Вместо этого он обнял майора, пожал руки командирам батальонов и поцеловал знамя полка.

Такая молчаливая торжественная встреча произвела на солдат гораздо большее впечатление, чем любая речь.

Первый батальон, двигаясь нестроевым шагом, в три часа ночи добрался до азербайджанского овощного рынка у Нарвских ворот. Там десантников ждал начальник районной полиции, сам только что продравший глаза и десять минут назад получивший пакет от посыльного из президентской канцелярии.

Второй батальон занял позиции у мостов через Обводный. По мостам поденщики, проживавшие в южных пригородах, каждое утро направлялись на работу в центр. Полицейские заставы не были предупреждены заранее о том, что придется передать свои функции армии. Вместе с "Голубыми Клинками" по заставам прошлись офицеры Тайного трибунала и сразу провели ряд арестов среди полицейских.

Третий батальон перекрыл Литейный мост и мост Александра Невского, также ошеломив своим появлением штатную охрану.

Четвертый и пятый батальоны взяли под контроль четыре центровых рынка и начали прочесывать Литейный, где в десятках притонов шла круглосуточная игра.

В четыре утра, как раз когда грузовики трибунала грели моторы, готовясь к первому рейду в Озерки, в приемной губернатора царила бешеная суета. Туда без объяснения причин были вызваны все члены Большого Круга: начальник городской полиции, комендант гарнизона и два его зама, Старшины палат, директор Биржи, патриарх, главный энергетик и еще восемь человек, отвечающих за жизнедеятельность столицы. Полицмейстеру и обоим замам гарнизонного начальника наручники надели прямо в кабинете Рубенса. Губернатор воспользовался правом внесудебного расследования, обвинил обоих в связях с криминалом и официально объявил о введении в городе чрезвычайного положения. В присутствии Старшин были выписаны ордера на арест четырнадцати их ближайших подчиненных, преимущественно из службы тыла и топливного обеспечения. Функции полицмейстера временно отошли к командиру президентской гвардии, и подчиненные Даляра тут же ринулись по указанным адресам. Далеко им ездить не пришлось: половина обвиняемых квартировала тут же, в помещениях бывшего Генштаба…

Немедленно были приведены к присяге новые силовые руководители, отобранные президентом и вызванные из других городов. Старшина Счетной палаты доложил Большому Кругу о количестве зарегистрированных иностранцев, постоянно проживающих нацменов и сезонных рабочих. После чего предъявил образец нового паспорта, тайно отпечатанный в ярославской типографии.

Умудренные члены Большого Круга выпучили глаза. Им казалось, что президент уже ничем не может их удивить, но прозвучавшее слово "прописка" повергло в трепет даже самых уравновешенных.

Новый комендант получил приказ развесить по всему городу уже отпечатанные объявления о срочной перерегистрации. За двое суток все граждане мусульманского вероисповедания были обязаны явиться в полицейское управление и поменять документы. Губернатор назначил специальную комиссию по разбору личных дел. Комиссии вменялось лично опросить каждого явившегося на предмет его занятий, источников дохода и связей с восточными караванами. После этого Рубенс огласил указ президента Кузнеца, подписанный в час ночи.

Тут уж у Старшин не только глаза полезли на лоб, но и челюсти отвалились.

Отныне в столице запрещалось принимать на государственную службу лиц, не получивших в паспорте особой отметки о благонадежности, и отметку эту должен был ставить глава Тайного трибунала. Купцам и заводчикам запрещалось принимать на работу лиц, не прошедших перерегистрацию и не получивших новые паспорта.

За нарушение указа - пожизненная ссылка.

Запрещался въезд в город лиц, не получивших постоянной прописки. Для желающих обосноваться в Петербурге на базе Гатчинского дворца создавался фильтрационный лагерь. Владельцам караванов вменялось теперь декларировать все привозные товары особому таможенному офицеру и ему же представлять всех нанятых в пути носильщиков.

За попытку ввезти в город оружие или незаконных эмигрантов - конфискация имущества и пожизненная каторга на торфоразработках. После того как запустили электростанцию, торфа требовалось всё больше, и смертную казнь суды применяли всё реже. Город нуждался в тепле и… в преступниках.

Владельцам постоялых дворов запрещалось принимать лиц без документов, а обо всех подозрительных предлагалось немедленно докладывать. Специальному полицейскому чиновнику разрешалось устраивать внезапные проверки в гостиницах, на стройплощадках и на рынках.

За укрывательство неблагонадежных - каторга с конфискацией.

За найм на работу не прописанных мигрантов - каторга…

За тайный провоз иностранцев по Неве, и в особенности под мостами - каторга…

За организацию нелегальных молельных домов любых конфессий - пожизненная ссылка…

За хранение боеприпасов и взрывчатки…

За издание и расклеивание материалов недозволенного содержания…

Когда пушка отбила полдень, в подвалах замка начались допросы. Верховный Суд в полном составе переселился туда, перейдя практически на казарменное положение. Заплутавшиеся в законах, издерганные юристы ожесточенно листали свежие распоряжения. Взмыленные клерки носились по городу, успокаивая обывателей. "Голубые Клинки" набивали в грузовые "пульманы" очередную партию репрессированных. Полицейские чины затаились, не зная, кого из них сместят в следующую минуту.

И в это самое время к губернатору без стука зашел внук.

– Что там, Миша? - потер воспаленные глаза Рубенс. - Ты почему здесь? Он тебя выгнал, что ли?

– Не знаю, как ему доложить… Лева Свирский бросил дела и уехал. Ни дома нет, ни в Академии.

– Та-ак!..

– Кабы он один, дедуля, а то с ним и брат увязался, и еще девять академиков наших. Все самые толковые, кто науки понимал… Считай, нет больше Академии, некому учить, одни иноземцы вон остались! Да и те тоже шепчутся… И учителя из училищ на работу не вышли, ни медики, ни музыканты, никто… Бумагу общую от всех прислали, Свирский первым расписался. Мол, уезжает в деревню; и что его можно, старого человека, вернуть силой и даже повесить, как изменника, но служить дальше он отказывается. Потому что это… слово такое, сейчас посмотрю, тут записано… Вот! "Геноцид".

– Чего-о? - изумился Рубенс.

– Ну… геноцид против народа. Дед, ты же знаешь Свирского, он вечно древние слова откапывает… Как мне Кузнецу-то доложить? А то потом сам узнает, башку мне открутит…

– Не трусь, не открутит, - тяжело вздохнул губернатор. - Он этого ждал, сам мне признавался. Плакал почти, что, мол, Левушку в домино китайцам продул…

32. МИНОНОСЕЦ В СТРОЮ

Орландо распирало от гордости.

Он демонстрировал президенту внутренности эсминца с таким видом, будто лично его спроектировал. Хотя во многом это соответствовало истине: итальянец отобрал талантливых техников и в буквальном смысле подарил кораблю вторую жизнь. Самыми сметливыми показали себя родственники охотника Борка: они сами напросились в помощники и два месяца не вылезали из трюмов, приводя в порядок машины.

Миноносец "Клинок" блестел, как надраенная поварешка.

– Нам крайне повезло. Многие офицерские каюты были задраены и не подверглись нападению крыс. Кроме того, в сейфах сохранилась техническая документация, рубка управления почти не пострадала…

– Вооружение?

– Герр Борк вернул к жизни одну из башен главного калибра. Судя по инструкциям, скорострельность спаренных пушек составляла девяносто выстрелов в минуту, но это при исправных механизмах перезарядки погреба. Почти вся механика заржавела, в погребах стояла вода. Нам придется обходиться ручной перегрузкой, а это не так просто. Снаряд весит тридцать два килограмма…

– Боезапас?

– Отобрали полторы тысячи целых, без ржавчины, снарядов, но… Мы сделали девять выстрелов и потеряли вторую башню. Один из снарядов взорвался в стволе. Пострадало четыре человека…

– Какова дальность стрельбы?

– Не меньше двадцати километров. Но я ума не приложу, как обеспечить точное прицеливание. С "Вымпелом" гораздо проще…

– Что за "Вымпел"?

– Занятная штука, Артур. Так называется зенитная артиллерийская установка. Из четырех установок две в порядке, в каждом блоке по шесть стволов тридцатимиллиметрового калибра. Можно похвалить ваших военных инженеров: устройство крайне простое и эффективное… Видишь, стволы вращаются за счет отвода пороховых газов. "Вымпел" стреляет на четыре километра, но прицельная дальность будет намного меньше. К счастью, тут мы сможем обойтись визирной колонкой, без электроники…

– Короче, эта бандура только выглядит страшно? Будем палить в белый свет и распугивать чаек?

– Дай мне еще неделю на пристрелку!

– Не могу… А это что за бочки по бокам? Торпеды?

– Торпеды нам, скорее всего, не понадобятся. Даже отдаленно не представляю, как их запустить. Пульт мертвый… Зато у нас есть четыре ракетные установки.

– Радость-то какая… В кого же мы попадем ракетой, если даже из пушки не можем толком прицелиться?

– А еще мы нашли вертолет, но лучше его сразу скинуть в воду…

Рассуждая в таком духе, "приемная комиссия" спустилась в машинное отделение. Орландо заваливал президента техническими терминами, знакомил с командой, показывал десятки хитрых устройств, которые ему пришлось изобрести взамен штатной электрики…

– Котлы рассчитаны на давление пара до шестидесяти четырех атмосфер! С качеством нашего топлива набрать требуемую мощность крайне непросто, но зато мы выяснили, что турбина будет крутить даже на мазуте! Пришлось многое перестраивать, из четырех дизель-генераторов был исправен только один…

– Только не вздумай мне сообщить, что он не поплывет!

– Поплывет, но больше пятнадцати узлов не обещаю.

– И Бог с ним… А топлива хватит?

– По теории, у корабля такого класса месячная автономность, но если мы выкинем всё лишнее и на пару метров превысим осадку, то хватит на два месяца.

Коваль выбрался на мостик. Бронзовые детали сверкали так, что было больно глазам. Солнце в это утро проявляло любопытство, как и люди. Артур наблюдал, как под командой только что назначенных офицеров строятся расчеты, матросы оправляют новенькую синюю форму. На левом фланге солидно расположились две "коробки" пивоваров - машинисты и группа корректировки огня. По сходням в трюмы ползли три нескончаемые цепочки грузчиков. Портовый кран готовился опустить на полубак водометную пушку, специально разработанную для распыления вакцины. Другой кран бережно опускал на кормовую надстройку стальные цистерны. Кроме президента, только три человека знали о живом оружии, заключенном внутри цистерн. Корма подверглась существенной перестройке; экипажу предстояло тесниться в кубриках на двухъярусных койках и обходиться одной столовой. Были демонтированы ракетный комплекс, направляющие противолодочных торпед и множество вспомогательных устройств, переборки оказались безжалостно вырезаны, чтобы обеспечить пространство для загадочного президентского груза.

На соседнем стапеле проходили последнюю проверку торпедные катера. Флагман должны были сопровождать шесть малых кораблей охранения, два дозаправщика и плавучая рембаза. Орландо всю осень грезил о подводной лодке, но в сухих доках не нашлось ни одной исправной, и грандиозную затею пришлось отложить до следующего лета. У кронштадских причалов стояло штук шесть полузатонувших субмарин, еще три дизельные красавицы держались на плаву. Итальянец спускался внутрь, но вынужден был признать, что без действующих компьютеров плавучести не гарантирует…

Стучали молоты, искрила сварка, громыхали якорные цепи. Над флотилией непрерывно курсирующих лодок носились чайки. На пирсах, ежась от холода, строились десантники, набранные из потомственных мореходов. Коваль с тревогой просматривал списки офицеров. Большинство из них соответствовало единственному критерию - хорошо умело плавать…

– Становись!.. Флаг поднять!..

Сохраняя торжественное выражение лица, Коваль принял рапорт Орландо. Решение присвоить итальянцу адмиральское звание далось президенту непросто. В Большом Круге Думы спорили до хрипоты, но никто так и не предложил лучшей кандидатуры.

На всех десяти судах разом поползли вверх трехцветные флаги. Оркестр грянул гимн. Президент сам придумывал сценарий и тренировал офицеров, сам разрабатывал форму и распорядок дня. Но когда тысячи матросов застыли в строю, он внезапно почувствовал, что нестерпимо хочется сморгнуть.

"Во что я превратился… Старая слезливая развалина…"

– По местам! Отдать швартовы!..

– Право руля! Машина - самый малый назад!

Эсминец "Клинок" набирал ход. Крупная дрожь волнами сотрясала корпус, потом машинисты выровняли давление, и флагман нехотя отвалил от пирса. Заправщик и катера пристроились в кильватере; при этом, несмотря на все проведенные учения, два катера чуть не столкнулись между собой, а ремонтная база так рванула вперед, что опрокинула лодку с мирными малярами, красившими пирс снаружи. Всё население Кронштадта собралось на берегу и махало вслед эскадре. Адмирал стоял у фальшборта, дергал конечностями, в рупор покрикивая на команду. Командиры подскакивали с докладами, выслушивали очередную порцию франко-итальянской брани, затем ныряли в люки, чтобы распекать подчиненных. Когда Орландо не хватало терпения, он хватал офицеров за грудки и тряс их, от волнения еще сильнее коверкая русские слова. Издалека он походил на дирижера, делающего свирепый втык бестолковым оркестрантам.

Зато палуба блестела, а над мачтами реяли свеженькие андреевские флаги.

В трюмных цистернах недовольно ворочались красные черви.

33. КОНЕЦ БРИТАНСКОЙ ЭСКАДРЫ

Делая в среднем двенадцать узлов, эскадра миновала Ла-Манш и взяла курс на полуостров Котантен. Артур хвалил себя за то, что предусмотрел любые задержки. Даже при такой низкой скорости у них оставался значительный запас времени перед тем, как сухопутные силы начнут наступление на европейском театре. Командующий кавказским фронтом Руслан Абашидзе и командующий украинским фронтом Серго Абашидзе должны будут вскрыть очередные пакеты только через неделю, и лишь тогда союзники получат сигнал о совместном выступлении. Так что время еще оставалось…

Орландо постоянно жаловался на недостаток морских карт и катастрофическую тупость матросов, не желающих воспринимать написанное в книгах. Большая часть команды представляла морское дело лишь с точки зрения рыболовства; несмотря на то что всё лето и осень группа будущих офицеров и мичманов зубрила древние учебники, передать знания рядовому составу оказалось крайне сложно. Только при шестнадцатой учебной тревоге расчеты уложились в отведенное время, и к тому моменту уже никто не мог держаться на ногах. Артур с тревогой ожидал бунта, он никак не предполагал, что щуплый итальянский инженер окажется столь жестким и требовательным руководителем, но никто из команды не заработал карцера или хотя бы выговора. Точно так же оставались пустыми лазарет и изолятор.

Пока что трудности преодолевались на общем энтузиазме…

Пришлось изменить первоначальные планы и уйти далеко в открытое море. Ночью ползли малым ходом, чтобы шедший впереди заградитель успевал выбрать линь. Эсминец со своей шестиметровой осадкой раз двадцать подвергался серьезному риску, однако, невзирая на все тревоги, на мель ни разу не сел. Навигационное оборудование бездействовало. Два катера шли в паре кабельтовых от "Клинка", они сообщали о неожиданных препятствиях и вели непрерывное наблюдение за берегом.

Коваль почти всё свободное время проводил в своем зверинце. Уже ни для кого не было тайной, что президент взял на борт страшных хищников, пожиравших каждый день по несколько свиней. "Маленькие друзья" выросли и каждое утро затевали отчаянную возню. Выпускать их одновременно Артур не решался. Он оседлывал драконов поочередно и летал по ночам. Даже если среди команды и имелись вражеские шпионы, они уже не успели бы доложить своему хозяину о секретном оружии…

Взмывая на красном черве над кормой, Артур по-мальчишески захлебывался от восторга. Черное небо и черная вода вертелись волчком, меняясь местами, соленые брызги оседали на щеках и проникали за шиворот, огни корабля сливались в радужный хоровод. На миг ослабишь внимание, не уследишь - и окажешься в воде, потому что этой твари всё равно, лететь или плыть…

Китайские драконы вели себя совсем не так, как привычная президенту Катуника. Эти сгустки мышц кипели от ярости и успокаивались, когда сил оставалось лишь на то, чтобы отыскать эсминец и рухнуть на палубу. Их холерическая натура требовала драки, они жили, как акулы, ни на секунду не оставаясь без движения. В полете Артуру приходилось использовать специальную упряжь, но всё равно он так и не смог приучить своих подопечных нести седока вверх головой.

Даже возвратившись в свои стальные клети, они не прекращали бесконечного движения. Они почти не грызлись между собой, хотя бы потому, что в стае не было лидеров и не было самцов. Китайцы вырастили драконов из какой-то породы бесполых червей. Единственным лидером становился тот, кто кормил малышей своей кровью.

Не считая тайного лидерства вездесущего Настоятеля…

Артур признавался себе, что его с каждым днем всё сильнее гипнотизирует общество крылатых бестий. Ежедневно он проводил учения с командой, читал лекции по истории и основам техники, вел классы по русскому чистописанию, но мысленно оставался там, в кормовых трюмах…

Ни с одним животным он не ощущал столь плотной ментальной связи. Каждый из драконов обладал несомненной индивидуальностью, но иногда они соскакивали на общую волну, особенно когда Коваль решился на массовые полеты. Сначала он выпускал их по двое, затем по четыре, и, наконец, пришла ночь, когда он решился запустить в небо всю стаю. Во время ночных маневров адмирал Орландо в приказном порядке отправлял всю команду в кубрики, снаружи оставались только вахтенные, но даже им запрещалось покидать укрытия.

Управляемое безумие…

Это было самое точное определение, которое Артур смог подобрать. Летучие твари безоговорочно подчинялись, но делали это со снисходительной уверенностью хищников, сознающих свою неуязвимость. Они разлетались в стороны на десятки миль, собирались по трое или все вместе, легко ныряли, проходя под днищем миноносца, и выпрыгивали из воды, как дрессированные дельфины.

Они скучали по драке, и хозяину приходилось с каждым разом наращивать нагрузки, чтобы усталостью заглушить в них жажду разрушения. А еще ему приходилось постоянно следить, чтобы маленькие друзья не прогрызли обшивку корабля и не угробили всю экспедицию раньше времени. Специально для того, чтобы рептилии стачивали непрерывно растущие зубы, на борт были загружены десятки дубовых бревен. Коваль только и успевал выкидывать за борт труху. Но самое тяжелое началось, когда разведка засекла на горизонте полосу желтых туманов.

Красным червям предстояло несколько суток безвылазно просидеть в душных трюмах.

– Ползущие горы мы прошли… - Орландо водил пальцем по карте. - Теперь придется законопатить все щели, команды загнать вниз и… И вся надежда на твою вакцину!

Несмотря на обещанную безопасность, Коваль подошел крайне осторожно к приготовлению снадобья. Надев маску и толстые перчатки, он лично возглавил битье ампул и разведение лекарства водой. Орландо с гордостью демонстрировал успешную работу корабельного опреснителя. Было решено развести первую партию лекарства один к ста и опрыскать ею верхние палубы всех судов, участвующих в походе. Когда стало очевидно, что никто из команды не заболел, моряки осмелели и уже без дрожи проходили процедуру обязательного обтирания перед заступлением на внешние вахтенные посты.

Единственными, кто мог пострадать от вакцины, были черви. Их искусственно созданная ДНК была бы разрушена в считанные часы…

Рано утром эскадра обогнула мыс Сен-Матье и вошла в Бискайский залив. Впередсмотрящему на заградителе показалось, что вместо солнечного восхода наступили вечные сумерки. Вода изменила цвет, вся поверхность моря до самого горизонта покрылась мелкой ядовито-кремовой ряской. Под поверхностью водорослей шустро перемещались косяки неведомых рыб. Пока что они не пробовали корпуса на прочность и не пытались выскочить на палубы. Туман клубился, точно гигантский спрут. Береговая линия стала нечеткой, а затем и вовсе пропала.

– Да, пива на всех мы бы не запаслись, - задумчиво посетовал Орландо, пытаясь в бинокль разглядеть просвет в волнующемся желтом мареве. - Немцы говорят, сеньор президент, что сюда залетают и Железные птицы…

– Готовьте пушку!

Обстановка изменилась уже после первого залпа. Туман никуда не делся, но матрос с башни передал, что большой косяк рыбы, преследовавший эсминец по левому борту, мгновенно ушел в сторону.

На все вспомогательные суда передали команду выстроиться в кильватер. Впереди остался только заградитель с глубиномером, на нем имелось собственное водометное орудие.

Четверть часа спустя в бежевой паутине на поверхности волн появились разрывы. Вакцина начала свою убийственную работу - мутировавшая растительность погибала, разлагаясь на глазах. Адмирал приказал стрелять короткими залпами через каждые двадцать минут. Пушку катали от борта к борту, поливая море с той стороны, где наблюдателям казалось, что они видели прыгучих рыб.

Когда наступила ночь, из верхних иллюминаторов начали выкидывать куски горящей пакли. За кормой флагмана на десятки кабельтовых растянулись два феерических огненных веера. На катерах зажглись прожектора; четыре луча неустанно бороздили воздушное пространство, путаясь в низких моросящих тучах. На второй день у многих матросов подскочила температура, начались резь в глазах, понос и галлюцинации. На третий день в лазарет слегло больше восьмидесяти человек.

Президент каждые три часа бегал к своим питомцам, проверял, насколько плотно законопачены щели.

Драконы скучали, но выглядели бодро.

Подручные адмирала строго дозированно выдавали отравившимся матросам лечебное немецкое пиво. Пивоваренный завод запустили прямо на борту эсминца, сырья и хитрых добавок запасли достаточно, но немцы сетовали на отвратительное качество воды. Корабль от носа до кормы провонял кислятиной, люди ложились спать и вставали с ощущением, что живут в огромном перегонном кубе. Офицерам приходилось лично присматривать, чтобы подчиненные выпивали свою ежедневную порцию, а не выплескивали пиво за борт.

И всё же спасительного напитка не хватило. Шестнадцать человек умерли еще до того, как эскадра встала на якорь в акватории испанского порта Ла-Корунья, и более сотни были больны. Опасаясь, что не хватит людей на постах машинного отделения, Орландо настоял на отдыхе.

Катера зашли в бухту.

На мелководье застряло то, что осталось от английского флота. Два полузатопленных фрегата еще были на плаву, и штук шесть суденышек помельче болтались у пристаней килем кверху. Моряки сначала решили, что это испанские корабли, каким-то чудом не унесенные за полтора века в пучину, но вскоре увидели ужасающие следы разгрома. Обшивка корпусов была искалечена так, словно по ним безжалостно колотили огромным долотом, сотни мелких обломков дрейфовали у пристаней: куски дерева, сундучки, бочки и обломки корабельной оснастки. Чуть позже стали видны торчащие из воды верхушки мачт, облепленные тиной, и огрызки намокших британских флагов.

Один из катеров отправился к берегу на разведку. До икоты напившись пива, щедро опрыскивая крутую волну вакциной, моряки достигли портовых сооружений, но так и не рискнули высадиться. Город был необитаем, а серая пузырящаяся масса, покрывавшая набережные, совсем не располагала к высадке. Наверное, часть британцев успела с боем прорваться к суше. Но они готовились драться с людьми и совсем не ожидали, что окажутся добычей безмозглых хищников. Когда-то приветливый солнечный испанский город превратил славных наследников Дрейка в разбросанные кучки дочиста обглоданных костей…

Как следует приглядевшись к местности, президент хотел немедленно уходить в море, но Орландо настоял на своем. Несмотря на мрачные предчувствия Коваля, ночь прошла спокойно, щедро политое вакциной море не выпустило наружу никаких демонов. Команда потихоньку пришла в себя, был объявлен внеурочный банный день, многие больные пошли на поправку…

Несчастье случилось на следующий вечер.

Когда катер, патрулировавший берег, уже возвращался, его атаковала стая Железных птиц. В отличие от своих парижских товарок, которые гнездились на пресных болотах, эти нашли себе приют в штабелях контейнеров. Может быть, накануне они были сыты или кормились в другом месте…

В бессильной злобе Артур наблюдал с мостика, как злобные твари рвут обшивку и выламывают доски из палубы катера. Вчерашние рыбаки, не подготовленные к подобной встрече, пытались защищаться баграми. Прежде чем они осознали опасность, половина команды пала жертвой острых, как зубья пилы, когтей. Адмирал не мог приказать ударить по птицам из пушек; на перехват немедленно ринулись еще два торпедоносца, поливая небо из тяжелых пулеметов.

…А над портовыми кранами уже раскручивалось знакомое многорядное кружево. Коваль пытался сосчитать угловатые силуэты, но узор постоянно менялся, всё новые твари поднимались из гнезд, вплетаясь в беззвучный угрожающий танец. Очевидно, здешняя популяция переориентировалась на морскую охоту, птицы расплодились в отсутствие естественных врагов. Они никак не ожидали отпора. Собственно, обожравшиеся зверюги и нападать-то не собирались, а на катер бросились скорее из любопытства…

Нынче рассуждать становилось поздно. Если бы не разлитая в воздухе отрава, Коваль рискнул бы выпустить в пробную атаку червей, но теперь ситуацию пришлось спасать "Вымпелу".

После первой же очереди фугасов стая рассеялась. Орландо пришлось повозиться, переводя пушку на ручное управление. По новой, "современной" методике обслуживать ее приходилось вчетвером. Один пивовар постоянно дежурил у кольцевого прицела, двое подавали ленту и замыкали электроконтакты, управлявшие затворами, а четвертый, нацепив наушники, поливал крутящиеся стволы водой. Вместе у них получалось совсем неплохо. Птицы падали в воду десятками, и там, где они погружались, моментально концентрировались морские обитатели. Акватория залива превратилась в кипящий бульон. Глубоководные хищники радостно терзали вчерашних врагов, по воде ходили волны от сотен выпрыгивающих рыб.

Адмирал отдал команду "полный назад". Возможно, на ушедшем к берегу катере еще оставались живые члены команды, но кинуться их спасать означало подставить под удар всю эскадру…

Последний раз послав в море веер разбавленной вакцины, "Клинок" лег на прежний курс.

34. СИГОНЕЛЛА

– Вот она! - Орландо уступил Артуру место у оптического прицела. - Меня в Катанию дважды возил отец, еще в детстве… Тут всё было совсем иначе, город шумел!

– Почему нет людей, господин адмирал? - тревожно спросил вахтенный офицер, приникший ко второму раструбу. - До этого столько огней на бережку видели и лодочки рыбацкие…

Президент прильнул глазами к корабельному биноклю. Извилистый берег словно прыгнул навстречу. Самое первое, что заметил Артур, - неровные столбы дыма, поднимавшиеся вдали за чертой городских построек и сливавшиеся над горизонтом в сплошное серое облако. На идеально ровной поверхности воды колыхалось бесконечное пепельное одеяло, лишь за кормой оно нехотя расползалось, обнажая холодную изумрудную глубину.

– Вулкан просыпается, вот тебе и ответ. Все давно свалили подальше на север…

Он подумал, что всё складывается не так уж и плохо. Может быть, как раз благодаря извержению местным мореходам было не до круизов, и эскадре удалось незамеченной обогнуть Сицилию. В Средиземном море климат изменился, теплые африканские ветра разогнали туман. Стало легче дышать. Постепенно из верхних слоев воды ушла нездоровая желтизна, всплыли самые обыкновенные рыбы. За кормой дружными стаями резвились дельфины, а вечером море подсвечивали сотни медуз. У южной оконечности Сардинии начали встречаться брошенные корабли. Их было великое множество: не только военные, но и траулеры, многопалубные пассажирские лайнеры, прогулочные яхты, катамараны… Впередсмотрящие на заградителе только и успевали махать фонарем, корректируя курс. То слева, то справа из моросящего дождя выплывали облезлые, засиженные чайками борта. Целые колонии морских птиц с воплями взмывали в воздух и принимались кружить над своими железными островками. В хорошие бинокли у берегов Сардинии были видны перемещающиеся черные точки, белые мазки парусов, но ни разу ветер не приносил запах пороха или выхлоп работавших двигателей.

Пивовары взяли десятки проб на анализ и доложили, что можно снова запускать опреснитель. Вечером Коваль мобилизовал команду, матросы тщательно отмыли корму от остатков вакцины, а президент лично выковырял из щелей паклю. Не успел он откупорить первую цистерну, как истосковавшиеся по полету драконы подняли дикий вой. А вонь по кораблю разнеслась такая, что закряхтели даже привыкшие к тухлятине мясники. В цистернах были проложены решетчатые полы, и за время вынужденного заточения черви буквально забили свободные полости испражнениями. Имея ежедневные прогулки, они так никогда не поступали, проявляя, напротив, завидную чистоплотность. Впрочем, Артур подозревал, что бочки вскоре придется затопить, потому что на обратном пути они вряд ли понадобятся. Почти не было гарантий, что, выполнив свою миссию, драконы останутся в живых…

– Сигонелла… - прошептал Орландо, вглядываясь в пылевую завесу. - Шестой флот США заходил сюда еще в то время, когда мой отец был ребенком. Я помню, как мы встречали одну из их лодок "Огайо"… Столько радости было, флажков…

– Угу! Молись, господин адмирал, чтобы у этих сволочей не оказалось исправных субмарин! И скомандуй "стоп машина",дальше по инерции прокатимся… Что-то не нравится мне эта тишина!

Берег приблизился настолько, что различались отдельные деревья, мачты аэропорта и ряды пришвартованных яхт вдоль убегающих в море пирсов. Все они были покрыты жирным слоем вулканического пепла, но сейчас Этна отдыхала. Треть небосвода словно затянуло вязкой колышущейся паутиной, едкая серная вонь перебивала даже запах драконьего дерьма.

Машины работали на холостых оборотах, боевые расчеты замерли на постах. Эсминец неторопливо резал пепельную простыню, катера сгруппировались под прикрытием правого борта.

Сердце президента забилось быстрее. Возникло одно из тех предчувствий, которые посещали его в минуты смертельной опасности. Еще ничего не произошло, и предшествующие недели выдались на редкость удачными. Но внезапно что-то сдвинулось, в воздухе повисло напряжение. Несмотря на донесения разведки, никто не мог быть уверен, что они найдут искомое. Карамаз мог успеть отремонтировать корабли и вывести их в другое место. Тут могла оказаться совсем не боевая эскадра, а пара замшелых итальянских фрегатов, с перепугу принятых доносчиками за авианосцы. Или еще хуже: не закончив восстановительный ремонт, корабли ушли в Адриатику под прикрытие береговых греческих батарей, которые давно принадлежали врагу. В конце концов, турок кто-то мог предупредить, и не исключена засада…

– "Рональд Рейган!" - звонко произнес Орландо.

– Ах, чтоб тебе! Какой еще Рейган? - Коваль чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Да вон… На борту написано…

Адмирал уступил Артуру окуляры. Прежде чем взглянуть, Коваль сделал два глубоких вдоха и выдоха. А с палубы в рубку уже спешил вестовой.

– Господин президент! Там, впереди, две баржи плавают, а за ними…

Но он уже и сам заметил. Не заметить это было невозможно.

За далеко выдававшимся в море изогнутым мысом в зенит поднималась титаническая конструкция, украшенная громадными латинскими буквами "Рональд Рейган". Артур в молодости довольно прилежно следил за военными изысканиями вероятного противника, но не мог точно вспомнить, построили эту махину при нем или позже. Корабль был невероятно красив, даже с учетом полутора столетий бездействия. Больше трехсот метров брони, грандиозные палубные надстройки, и… авиакрыло в полном составе. В бинокль прекрасно различались ряды "Суперхорнетов" и еще какие-то угловатые самолеты неизвестной Ковалю модели.

"Так вот откуда засранцы ракеты к своим дирижаблям таскают!.."

Там суетились люди, множество людей. На палубе вспыхивали огни сварки, рабочие тянули лебедки с кабелем, разворачивали шланги, вдоль борта на канатах поднимались корзины, ветер доносил скрежет металла, свист пара и перебранку. У кормы гиганта примостился целый плавучий город из десятков сцепленных между собой понтонов. Там жгли костры, перегружали с лодок тюки и сколачивали что-то вроде пожарной лестницы с передвижной люлькой.

И всю эту непотопляемую мощь предстояло уничтожить…

– Это немыслимо, - прошептал Орландо. - Там должен быть экипаж больше двух тысяч человек! Я не представляю, как они справятся…

– С остальным-то флотом как-то справились! - Вахтенный офицер угрюмо ткнул пальцем еще левее.

Все мужчины, присутствующие в рубке, разом вскрикнули. Засмотревшись на штатовское чудо, упустили из виду бухту. Картина была устрашающая, но Коваль почувствовал, насколько легче стало дышать.

Он добрался сюда.

Он сумел. Опередил. Перехитрил.

Здесь была вся авианосная группа в полном составе, за исключением, быть может, подводных лодок. Три суперкрейсера класса "Тикондерога", два эсминца, два фрегата итальянских ВМС с вертолетами на борту и множество мелюзги. Тральщики, снабженцы, десантные катамараны, бессчетное количество маломерных и весельных плавсредств, кружащих, как осы вокруг улья…

В порту кипела работа.

Эсминец между тем подошел на опасно близкое расстояние к берегу. Невооруженным глазом с кораблей противника он казался одним из десятков стальных гробов, курсирующих в приливных течениях, но в любую секунду на военной базе могли сыграть тревогу. Зияющие жерла десятков орудий провожали своего единственного недруга угрюмыми пристальными взглядами.

Матросы "Клинка" затихли. Три сотни человек, все, кроме машинистов, прильнули к иллюминаторам и прорезям прицелов.

– Смотри, адмирал, видишь - краном зацепили?.. Нет, не там, левее! - Ковалю показалось, что его голос прозвучал, как дребезжание будильника.

– Матерь Божья! - ахнул Орландо. - Они же ее уронить могут! Это же…

– "Томагавки", - закончил Артур. - На каждом крейсере их не меньше сотни, и неизвестно, что за начинка. Перетаскивают на эсминец. Видно, он на ходу…

Продолжить рассуждения он не успел, потому что с берега ударило орудие и почти сразу за ним - второе. Далеко за кормой взметнулся фонтан воды.

– Ну, с Богом! - Мужчины потянулись друг к другу и обнялись. Один - высокий, широкоплечий, седой, с глубокими морщинами возле глаз.

Второй - совсем еще молодой, смуглый, худощавый.

– Машина, полный вперед!

Коваль торопился на корму, расталкивая спешащих навстречу моряков.

– Всем по местам! Боевая тревога! - На "Рейгане" низко завыла сирена.

– Орудия к бою! Заряжай!

Артур скатился по трапу, кувалдой выбил заслонку палубного люка. Створки с грохотом обрушились в темноту.

Еще два разрыва. Пока далеко, но корпус ощутимо качнуло. "Клинок" набирал ход, переборки дрожали от работы винтов.

– Башня, огонь!!

Артур никак не ожидал, что это будет так громко. Пол вдруг рванулся из-под ног, внутренности эсминца застонали. Встряхивая головой, Артур отвернул вентиль на крышке ближайшей цистерны. Затем, слушая звон в ушах, перепрыгнул на следующую. Третья, четвертая… двенадцатая.

Взрыв. На сей раз шарахнуло совсем близко.

Эсминец ответил сразу из четырех орудий. Пивовары, видимо, пристрелялись, и подача снарядов пошла непрерывным потоком.

Артур вылез на опустевшую палубу и тут же закашлялся. Президенту показалось, что он остался один против беспощадной вражеской своры. Эсминец шпарил на всех парах прямо в гавань, постоянно меняя курс. Перед его носом разбегались врассыпную лодочки и катера, точно застигнутые на столе тараканы. Справа циклопическим парусом нависал борт авианосца, слева, наращивая скорость, приближался итальянский фрегат.

…Вслед за человеком, блестя пурпурной чешуей, на палубу выползал первый из питомцев Храма. Он пошевелил ноздрями, принюхиваясь к пороховым газам, взмахнул бородатой башкой и затрубил.

На его истошный вопль откликнулись остальные братья. Они кричали так славно, так упоительно, что единственный человек, бесстрашно стоявший среди изгибающихся многометровых колец мускулов, сам задрал голову и присоединил свой голос к голосам друзей.

А потом он вскочил в седло, и двенадцать крылатых змей кинулись в свой единственный, первый и последний, бой.

И в этот самый миг в далеких горах на севере Поднебесной, в самой глубокой шахте, куда никогда не проникали лучи солнца, вздрогнул и заворочался старый искалеченный человек, больше похожий на черепаху с мягким панцирем. Он очнулся от раздумий и произнес одну лишь фразу: "Да сопутствует тебе твой Бог, мирный человек!.."

И в этот самый миг в избе на берегу Белого моря остролицая суровая женщина перевернула хрустящую страницу книги и на чистом листе вывела: "Сей день, девятнадцатого января две тысячи сто сорок третьего года, Проснувшийся демон по прозвищу Кузнец начал великую битву за два моря…"

Анна Третья подержала перо над бумагой, но так и не поставила точку.

Книга не закончилась, Книга должна продолжаться.

Виталий Сертаков Демон против Халифата

Вместо предисловия ОСКАЛ ДОХЛОГО ЗАЙЦА

…С юга, сквозь буран, долетал запах падали.

Хранительница Книги понимала, что это невозможно, что сквозь сотни километров засыпанных снегом дорог никакой запах не долетит, но ничего не могла с собой поделать.

Те двое, что сейчас мчались к зимовью, несли дурную весть. Наперекор стихии, охраняемые стаей волков, гнали они сквозь ночь черных жеребцов…

Хранительница обмакнула перо в чернила и тщательно вывела на чистом листе:

«Сей день, девятнадцатого января две тысячи сто сорок третьего года, Проснувшийся демон по прозвищу Кузнец начал великую битву за два моря, с войском Карамаз-паши…»

2143 год… На заснеженном северном пределе, вдали от фермерских делянок, в тысячах километров от бурлящего Петербурга, пишется священная Книга народа Качальщиков. Так называют себя лесные колдуны, потомки тех, кто пережил эпидемии двадцать первого века в самых горячих местах. Они способны и сами раскачать матушку-землю, эти люди, привыкшие жить по законам буйных лесов и мертвых городов. Прирастает Книга как со слов пришлых, случайных странников, так и по указаниям Хранителей памяти, что умеют видеть вперед, умеют раскрутить нить судьбы отдельного человека. Полнится Книга рассказами Качальщиков, приводящих караваны со степного славянского юга, пухнет предсказаниями чужих колдунов с дальних восточных рубежей. Много страниц вписано норвежскими моряками и оленеводами страны Суоми, далекими китайскими и казахскими братьями, пастырями польского народа, торговцами Литвы и Эсти…

К зиме сорок третьего года Книга состояла из десятков тетрадей, обернутых кожей, пересыпанных в сундуках снадобьями от насекомых. Грызунов тетради не боялись, поскольку ни одна теплокровная тварь не осмелится полакомиться имуществом Качальщиков и без приглашения близко не подойдет к лесным деревням. Тетради старательно дублировали, размножали, а Главы Родов развозили их под охраной и бережно прятали в тайных скитах, в своих родовых хуторах…

Но девушки-помощницы только переписывают, а вести чистовую запись доверено лишь одному человеку — Маме северного рода, Хранительнице Книги. Должность Хранительницы не переходит от матери к дочери; для передачи ее собираются Главы родов со всей России, стольничают несколько дней, обстоятельно судачат об охоте, рыбалке, о видах на урожай. Считается дурным тоном затевать болтовню о Слабых метках, что губят землю на территориях древних заводов, или о наступлении Вечных пожарищ на добрые леса. В такие дни старейшины не рассуждают о Звенящих узлах, с которыми боролись их деды и прадеды, не обменивают пленных шептунов и уродов на стада коров…

Потому что Книга важнее всего. Так заведено первыми Качальщиками, теми, кто еще помнил, как миллионы обезумевших горожан сбегали в леса под угрозой СПИДа и как зараза догоняла их по воздуху, настигала в дачных поселках и удаленных поместьях…

Качальщики слушают уходящую на покой Хранительницу, обсуждают, кто из молодых женщин острее прочих видит и трактует будущее, кто способен ловчее поймать ускользающее кружево фраз, кто смотрит на фразы не сквозь, а сверху… Ответственность на преемнице огромная, ведь Книга несет ответы, за которыми колдуны всех мастей и старейшины едут с самых дальних окраин… Так задумали прадеды, когда стало ясно, что предыдущая Книга, написанная учениками Погибшего на кресте, перестала отвечать на вопросы.

Но прежняя Книга оказалась живуча, и жизнь в ней раздул не кто иной, как президент Кузнец, Странно это и неприятно сознавать молодой Хранительнице Анне Третьей, которая помнит президента России, еще когда он был совсем пацаном, а тупые городские насекомые, начисто лишенные дара чародейства, плевали ему вслед и втихаря обзывали Проснувшимся демоном. Помнит Мама Анна, как молодого несмышленыша, действительно уснувшего в древней машине задолго до Большой смерти, выкрали ее братья у питерских после его векового сна. Человека из прошлого отдали на попечение к брату Бердеру, Хранителю силы и воспитателю молодых Клинков… Так надо было сделать, потому что велела Книга. Так надо было сделать, чтобы позже вернулся обученный Клинок в Петербург, собрал по всей Европе Братство Креста и повернул полки против воинства оборотня-паши…

Книга не всегда отвечает, но никогда не врет, это знает каждый Качальщик. Книга не врет, в отличие от всех прочих документов на планете и в отличие от старой Книги погибшего бога. Прежние святые письмена обманывали, они обещали совсем не такой конец… А новая пишется не раз и навсегда, ежедневно. И впредь…

Качальщики получили от матушки-земли силу, невиданную силу, забытую со времен былинных богатырей. Подобной мощью одаривала русская земля сынов и дочерей своих лишь в периоды лихолетья, когда нуждалась остро в защитниках. Пока не сгинуло племя Хранителей, пока нуждается русская земля в обороне от затаившейся фабричной химии, будут скрипеть перья, будут усердно склоняться головы писцов, будут бормотать свои видения пришлые старцы, страшно закатывая глаза…

Именно так, слегка пугая девушек-помощниц, вел себя отшельник Валдис, один из мудрейших Хранителей памяти. Щуплый, маленький, он прилетел на змее три дня назад и уютно устроился на мягких шкурах, у натопленной печи. Нынче он лежал на широкой лавке, в чистом белом платье, периодически макал усы в хмельной травяной чай и гневно бормотал, вздрагивая кадыком. Его многочисленные седые косички подметали дощатый пол; звякали амулеты на запястьях, рокотал воздух в перебитом, по молодости, носу.

Напротив старца, раскуривая длинную трубку, щурилась на огонь Мама — остролицая хмурая женщина с повадками рыси. Две девушки и служка, из клейменых шептунов, почтительно держались педаль. Хранительница Книги слушала Валдиса вполуха, она знала, что помощницы исправно сделают свою работу, а разбираться в пророчествах придется позже. Поскольку перебивать гостя не положено, а книга не терпит вопросов…

Валдис утомился и задремал. Остролицая суровая женщина перевернула хрусткую страницу и на чистом листе вывела: «…Собрав войска российского достойное число, в шестьдесят тысяч штыков пешими, а также пятнадцать тысяч сабель, выставил Кузнец кордоны промеж Каспия и Черного, в предгорьях южных. Кинул клич по всему Братству Креста, собрал союз правителей иноземных, а сам с малым флотом достиг тайной бухты, где скрывали янычары древние корабли, с огненными грибами на борту…»

Анна Третья подержала перо над бумагой, но так и не поставила точку. Книга не закончилась. Книга не заканчивалась никогда. Хранительница ждала гостей, прирученным нервным умом она заранее угадывала, что верные братья мчатся сквозь буран с дурными вестями. Сегодняшние гости несли тяжкие вопросы, на которые Книга ответить пока не могла…

«…И снарядил флот военный, из древних кораблей составленный, и грязью покрыв воздух и воду, обошел континент европейский… Имел на борту, в клетях железных, змеев летучих, китайскими братьями пожалованных, для победы над воинством Карамаз-паши и аравийским Халифатом…»

Старик на лавке встрепенулся, втянул ноздрями смолистую жару избы.

— Чаю, Валдис? — Анна почтительно подвинула пиалу с вареньем.

— Исмаил с незнакомым отроком скачут… — Валдис приложился к горячему напитку. — Волки их устали, лапы сбили по насту…

— Недобрые вести слышишь, Хранитель?

— Нет, Мама. Недобрых вестей не бывает, сама знаешь. Каждая весть — как зеркальце: как взглянешь — так и отразится. Зато мысли недобрые коптят небо над Россией, черно небо от гнуса…

Анна Третья невольно поежилась. Пустынники порой не желали изъясняться внятно. Однако именно они предрекли России бурю последних пятнадцати лет. Отшельники предсказали пробуждение Кузнеца в древней машине, которую сам он называл «капсулой анабиоза». И чем это закончилось? Разве стало безопаснее жить в лесах? Кому польза оттого, что освобожденное, смазанное, смердящее оружие прошлых веков вновь царапает матушку-землю?..

«…Собирались трижды в лето и осень сорок второго года Хранители памяти и Хранители меток, во имя равновесия молили духов ниспослать верное решение. Однако чистыми легли страницы Книги, и не сумели в эту осень решить, следует Качальщикам русским поддержать президента Кузнеца в тяжелой войне или предоставить на волю высших духов…»

Визгливая поземка шваркнула в обледеневшие окошки, проскользнула в избу вместе с вошедшими, закутанными до бровей, мужчинами, рванула огоньки свечей. За притолокой заворковали почтовые голубицы, в корзине заволновались, раздулись под сквозняком спавшие прозрачные жабы, доставленные из ракетных могильников Северодвинска и назначенные заменять свечи в случаях крайних. Гости в прихожей стряхивали с сапог снег, девушки принимали у них шубы. За окошком конюх подхватил под уздцы черных разогретых жеребцов, повел отшагать по узкой протоптанной тропке. Белоголовые ушастые волки из личной охраны караванщиков забирались нижним лазом в специально для них отведенный сарайчик, граничащий с горячими печными кирпичами.

Прежде чем выйти в переднюю, Анна перелистнула страницу. Она прекрасно помнила все, о чем там сказано, но сейчас дорога была каждая мелочь. С тех пор как до Беломорья докатились слухи о гибели в подмосковных чащобах Хранителя силы, брата Бердера, взрослое население деревень бурлило. Никто толком не знал, зачем Хранитель силы подхватил верных отроков, взнуздал дракона и ринулся в самый центр раскачавшейся стихии, на явную погибель и себя, и учеников обрекая. Не поделился Хранитель с братьями, но подозревали многое. Якобы отважился президент Кузнец на дело непотребное — отрыть в московской земле саму Большую Смерть, ядовитую вакцину, прикасаться к которой нельзя, иначе вновь пойдет гулять эпидемия. Якобы Бердер его упредить хотел, да не сумел, сгинул в чащах. И вроде бы не обвинить впрямую президента Кузнеца в погибели троих замечательных уральских Клинков, однако забурлили лесные поселки…

От алтайской тайги до Чудского озера рождались самые невероятные предположения; находились даже такие, кто всерьез подозревал президента Кузнеца в желании распылить Большую Смерть над миром. Анна Третья, по своей должности, не вмешивалась в споры, Хранительнице Книги положено быть беспристрастной и одинаково строгой ко всем. Но это внешне… А внутри… Анна ждала гостей и в десятый раз перечитывала последние страницы, посвященные атаке русских армий на страну Двух башен. Вроде бы Проснувшийся демон все сделал правильно, но…

«…Монахи храма Девяти сердец подвергли Проснувшегося демона смертельным испытаниям, в сладчайшие искушения ввергли его, но Демон избрал путь служения, не сошел с пути. Китайские братья утверждают, что президент отказался вернуть молодость себе и своей женщине, так велика была его тяга стать послушником, и заполучить священных Красных драконов для войны с иноверцами. Кузнец получил Красных драконов, выкормил их своей кровью, привез в страну Двух морей, где древние корабли неприятеля готовились плюнуть огненными грибами и бочками с заразой…»

Анна Третья повела плечом. Подскочили две девушки, набросили на Хранительницу Книги меховую выворотку, предварительно разогретую в предбаннике. Поднесли свежий чай в берестяной чашке. Хранительница хоть и молода была, но не жаловала посуду из мертвого дерева, а из металла — так вообще, боже упаси поднести. Заклюет, шибко вредная; люто блюла Анна обряды, предписанные старцами. Потому и выбрали Качальщики ее новой Хранительницей Книги.

Пока девушки накрывали стол гостям, Анна перевернула еще несколько страниц. Ее не покидало ощущение, что сегодняшним вечером произойдет нечто непоправимое, в Книге появятся сразу несколько новых записей, противоречащих друг другу, способных перевернуть мысли прежние… Она никогда не жаловала президента Кузнеца, не разделяла идеи старейшин о целовании креста, о возвращении Качальщиков к мертвой вере. И не радовалась тому, что мамочки снова начали массово рожать детей. Больше ста лет держалось хрупкое равновесие между могучим волшебством обиженной матушки-земли, темным чародейством Озерных колдунов и слабыми наскоками цивилизации. Больше ста лет мамочки, да и отцы, способные к продлению рода, ценились в городах дороже золота, численность населения оставалась низкой, и вдруг, в одночасье все изменилось.

Плохо это или хорошо, что снова задымили трубы, в тысячный раз спрашивала себя Анна Третья. Хорошо ли, что люди перестали жить покойно и размеренно? А главное… Несмотря на то, что Книга предрекла его пробуждение заранее…

Хорошо ли, что Демона не убили шестнадцать лет назад?..

Равновесие качнулось как раз тогда, когда власть в Петербурге захватил Артур Кузнец. Книга предупреждала об этом, но пророчества ведунов порой смутны. Книга предупреждала, что «насекомые» начнут размножаться в десять раз быстрее, чем раньше, что снова закружат шестерни заводов, отравляя воздух и воду, но в Книге не было указано, как с этим бороться…

Анна Третья непроизвольно скрипнула зубами. Наедине с собой она могла быть честной. Последние годы она все сильнее подозревала, что старейшины разделяют ее страхи, только никто не говорит о них вслух. Качальщики сто двадцать лет спасали континент, но явился этот безумный ученый, и вот…

Равновесие нарушено.

— Мир дням твоим, Мама, — хором произнесли двое мужчин, оправляя косицы. В их бородах звенели сосульки.

— Мир дням, тепла вам, — приветливо кивнула Хранительница. — Лошади здоровы? Волки целы?

Хранительница нервничала, потому что один из мужчин показался ей незнакомым. В деревню крайне редко наезжали чужаки, а на аудиенцию к Хранительнице Книги их мог привести лишь человек приближенный. Впрочем, вошедший первым был одним из близких братьев…

— Благодарение заступникам, все целы, — привычно проговорил старший из мужчин, седой и высохший, похожий на шуструю ожившую мумию. Он повернулся, отыскивая икону, но, не обнаружив искомого, перекрестился на пустой угол.

Мама Анна насмешливо хмыкнула. Пришлый остро глянул из-под седых бровей, но Хранительница уже закрыла лицо широкой дымящейся чашкой. Она задышала свободнее, поскольку узнала, наконец, второго посетителя. Впрочем, удивление все равно осталось; этот человек с плоским невыразительным лицом, с черными щелочками глаз, только казался молодым…

— Приятно видеть тебя другом, брат Цырен, — улыбнулась Анна.

— Приятно думать, что мы всегда остаемся друзья, — с легким акцентом произнес бурят. Разоблачившись, он остался в желтой накидке; бритую голову покрывали непонятные письмена.

— Разве нет, Мама, в обители твоей иконы? — ровно полюбопытствовал седой старик.

— Я просила тебя, Исмаил, не поминать мертвых богов…

— Разве ты сама хоронила бога, что считаешь его мертвым? — все так же, не повышая голоса, откликнулся Исмаил.

Юные прислужницы затаили дыхание.

— Я тебя поздравить хотела, — сменила тему Анна. — Валдис сказывал, избрал тебя Урал старшим Хранителем меток. Так ли?

— Избрали, сестра, благодарствую…

— Высока честь, брат. Скажи теперь, тебе старейшины поручили следить, что мне надлежит в избе держать? — нанесла удар Анна.

— Но, сестра! Качальщики признали Того, кто умер на кресте, да святится имя его, — беззвучно добавил Исмаил и снова перекрестился. — Ты не можешь отменить общее слово…

Анна Третья поморщилась.

— Я ваших сходов не касаюсь. Неугодна стану Совету родов — так уйду в скиты, Книгу передам. А насильно поклоны бить не заставите! Поклонились Кузнецу, теперь и богам его поклоняетесь…

Исмаил крякнул, незаметно придержал за локоть своего молчаливого приятеля. Тот дипломатично поклонился, сел поодаль на лавку, занялся едой в своей чашке.

— Не забыла ли ты, сестра, что Кузнец внуков наших в Петербург, в учебу взял, что охраняет их, да каждый год оброк по всем лесным поселкам рассылает? Разве не обещались мы, что взамен примем веру прежнюю, лишь бы братоубийство сдержать?

Под пристальным взглядом Исмаила Анна Третья смутилась. Вместо того чтобы продолжать спор на скользкую тему, она отодвинула полог и вынесла гостям последнюю из кожаных тетрадей.

Ее не оставляло чувство, что гости таят дурную весть.

— Вот оно, что ты просил… Это поважнее крестов ваших будет…

— Так Валдис уже тута? — привстал Исмаил, завидев в щель лежащего у печи отшельника.

— Притомился. Почитай, двое суток без продыху вещал… — Анна махнула девкам, чтобы ставили горячее, мясное. — Аль будить?

— Нет уж, пусть его, — Исмаил распустил веревку, стягивающую на затылке косички. На волосах его до сих пор играл иней. — Все едино, сам не разберет, чего натолковал…

— Это точно, дед Валдис мудрено говорит, — неожиданно мелодично рассмеялся Цырен. Он принял у девок вторую свечу и вместе с наставником склонился над Книгой.

Анна перечитывала эти строки уже трижды, но все равно затаила дыхание.

«…В ночь на шестнадцатое января Хранитель памяти Валдис, сын Хранителя меток Ивара и почтенной Оксаны Второй, имел видение ясное… Бежит от северных болот седой волк светлоглазый, на загривке у него заяц дохлый скалится, а следом за ним волчонок спешит, подвывает. В глазах того волка — холодный огонь буйный, никакая преграда его не удержит. Как ударит зверь лапищей, стонет матушка-земля, сосны на корню засыхают, а заместо мягкого мха железом земля оборачивается… Поспешает зверь северный, но как не торопиться, по сторонам от железной тропы два аспида гонятся. Гнилью они плюют, не дают волку оторваться. Слева аспид желтый, как зрачок тигра, плюет гнилью желтой; смердит от яда того землица, мрут черви в ней, пчелы на лету дохнут… Аспид правый, напротив, темен и лохмат, по тени скользит, мрак души человечьей его питает, а поперек дорожки волку светлоглазому летит слюна ядовитая. Глаза и уши волку аспид лохматый выгрызти хотит, все ближе подбирается. Бесится волк, на сторону метнуться бы рад, да заяц дохлый на плечах к земле давит, держит цепко…

За хвостом волка бегут стаи послушные, рвутся сквозь буреломы северные, грудями льды ломают, рвутся на восток, к глубокой теплой воде. Мерзости в той восточной воде так много намешано, что дыхание зловонное на два дня вперед от нее летит, но волку северному сладостно его вдыхать… Оглядается порой зверь, да роняет в землю клык, кровью облитый, со звездой ясной на гребне, и там, где он клык уронит, спотыкаются несколько псов его, да навечно остаются, стеречь пропажу… Широко бегут стаей, ан не пролезть стае в игольное ушко, в щелочку малую, меж валунов медвежьих, только один волк, прижав уши, проползет, а за ним — остальные. Пахнет железом меж валунов сырых, да не ждут псы ярости от железа, лижут пятки волоку, ведь ему металлы послушны. Не ждут вреда, да в щели узкой затаилась злоба великая, против нее ворожба бессильна…»

— А дальше? — разом выдохнули мужчины.

— Дальше — ничего… Уснул Валдис, затем уж о рыбном промысле заговорил…

— Как всегда! — стукнул кулаком старик. — Устал, уснул, нету точных пророчеств…

— Точнее некуда, однако… — Бурят Цырен полотенцем промокнул испарину с голого темечка, придвинул тарелку с блинами. — Жив будет ваш президент, дойдет до Байкала…

— А потом, после Байкала?

— Потом — неведомо.

— Пошто ж не подмогнете ему? — недобро усмехнулась Анна, осторожно обернулась на дверь в покой, где спал Валдис. — Коли не напутал отшельник, стало быть, болота Желтые вовсю тайгу жрут…

Привлеченный запахом жаркого, под потолком захлопал крыльями мурманский летун, огромный, седой, с перебитым клювом. Мама Анна, не глядя, взяла из чашки кусок мяса, кинула в темноту. Вампир чавкнул, снова выжидательно затих.

— Против болот Кузнецу китайские братья помогут, об том уж давно промеж ними решено, — уклонился Исмаил.

— Вот только, как помогут? — сердито встрепенулась Анна. — Вакциной помогут? Хороша помощь будет, болото точно вымрет. А вместе с болотами и нам конец…

— Обещался Кузнец, что Большую смерть близко к деревням Качальщиков подпускать не станет, — возразил Исмаил. — Тута для нас выбору нету, Желтая зараза всю тайгу до Урала пожрет… Меня иное печалит, Мама. За тем и братья послали…

— Выходит, не сам-один пожаловал? — насторожилась Анна. — Никак, старейшины совет держали втихую?

— Это все Валдис наболтал? — хрипло осведомился Исмаил, еще раз перечитав лист. — А сам-то, хорош, туману напустил… Вот ведь, словно дразнится, не хотит открыть правду…

— Ты ведь тоже знаешь больше, чем говоришь? — выждав, пока гости отведают блинов, полуутвердительно спросила Анна. Ее острые скулы пылали. — Пошто коней загонял, неужто сказок послушать?

— То не сказки, Мама. Все прочли мы, нет более?

— Много чего, да про того, за кем ты спрашивал, нету боле, — кивнула Анна. — Я тебе болючее самое показала.

— Дядюшка Исмаил, довольно ли тебе сказаний? Все ясно тут, однако… — заметил младший гость.

— Все тут ясно, — Исмаил принял из рук Хранительницы раскуренную трубочку. — И правда, самое болючее. Кузнец на восток идти собрался, слышала?

— Как далеко?.. — Мама сглотнула. — Дальше Байкала?

— Дальше, до самых краев земли, — Исмаил подергал бороду, отпил чая. — На самый, что ни есть, дальний восток собрался. Волк, стало быть, мох в железо лапой обращает… Э-хе-хе, и то верно! Железный путь до Владивостока он по новой отстроить собрался и паровики по нему запустить. А вдоль пути клыки роняет со звездами, тоже понятно. Я с народом в Тамбове да Катеринбурге помолвился… Будет станции древние и да поселки фабричные заселять, лихоимцев из острогов выдаст, кто справно срок тянул, да с семьями вдоль чугунки расселить хотит.

— Снова грязь поползет… — застонала Мама Анна. — Да как же? — внезапно спохватилась она. — Про волчонка-то упомянуто? Это к чему? Сына, Федьку, что ли, с собой хочет таскать?

— Старшего сына-то убили у Кузнеца, — Исмаил почесал в затылке, осушил кружку. — Стало быть, Федьку приучать к седлу собрался… Нда, не потерял жилу старый Валдис! Толкует то, о чем еще нигде и не болтают!

— А что такое за два аспида, Исмаил? — недоуменно потерла переносицу Анна. — Ежели целое воинство псов за президентом бегит, что ж за страх перед змеями? У его самого змеев хватает, да тигры приручены к тому же, любую пакость порвут…

— Желтый аспид — это как раз не диво, — Исмаил переглянулся с бурятом, тот задумчиво кивнул. — Супротив Желтых болот Артур потраву ищет, напугал нас здорово, когда дрянь эту в котле в Питер привез. То не аспид, толкование слушать иначе надобно.

— А темный аспид — что за напасть? — настороженно замерла Анна.

— Это… вот, брат Цырен к тому и прилетел… — передал бразды разговора Исмаил.

— Меня досточтимый геше Содбо послал, — бурят кротко сложил руки. — Один почтенный боболама из горного дацана был в гостях в Храме Девяти сердец, у китайских братьев. Там две новости удивительные услышал, одну добрую, другую — недобрую, однако. Добрая новость, что китайские монахи обещали послушнику Клинку помощь, до восточного моря по суше добраться, до древнего города Шанхай. Обещали вакцину смертельную найти, чтобы Желтые болота травить…

Лысый монах подул на веточки, плавающие на поверхности чая.

— Ну а дурная весть? — не утерпела Хранительница.

— Не пропустят шаманы его паровики через бурятские земли, — коротко обронил Цырен. — Ваш колдун Валдис верно слышит завтрашнее, однако… Монахам китайским и нам в дацане дела нет, но мандарины с шестью самыми сильными бурятскими улусами по рукам ударили. Не нужны им русские города в тайге, не нужна им старая граница по Амуру, которая до Большой смерти Россию и Китай делила… Все свое колдовство, всю силу военную пошлют улусы, нападать будут в узких местах, под камнями… Им мандарины земель навечно обещали выделить, а русскими пугают. Там такие места есть, железная дорога прямо в горе, внутри металл течет, однако…

— Это называется «тоннель», — важно оттопырил губу Исмаил. — Я в книге инженерной сам читал!

— Но буряты лее… — Мама в растерянности потерла нос. — Ты сам бурят, брат Цырен! Никогда же не дрались наши парни промеж…

— Мы в дацане священному Сиддхартхе, мудрому учителю поклоняемся, — торопливо уточнил гость. — Не может у учеников святейшего ламы быть ненависти к русским братьям. Против президента выйдут шаманские улусы с Алааг Хана, сильные воины, нет им равных. Они внуками Чингисхана себя называют, однако, но не только в стрелах и огне опасность для паровиков…

Цырен вежливо оторвал кусочек блина, обмакнул в бруснику. Мама Анна боялась громко вздохнуть.

— У настоятелей храма Девяти сердец много ушей и глаз. Боболама слышал в монастыре, что шаманы против русских призвать эзэна подземного царства собираются, самого Эрлиг-хана…

— Это что за пакость? — удивилась Анна. — Чай, Кузнец отобьется, не впервой… Исмаил, это ж вы ему, братья, позволили пушки древние из хранилищ повынимать. Супротив пушек да бомб древних кто в тайге устоит?

— Я так мыслю, что геше не послал бы к нам брата Цырен а, кабы пушки тута помогли, — грустно улыбнулся Исмаил.

— Тепла вам! — раздалось из-за мехового полога. — Эх, Мама, такие гости! Почто не будишь? — В дверях улыбался заспанный Валдис. — Кого я вижу! Никак сын досточтимого Буянто, почтенный монах Цырен! Тепло ли в Улане?

Мужчины обнялись. Висящий вниз головой летун оживился и заклокотал, когда прислужница внесла Длинное блюдо с горячей олениной.

— Я слышал… — прошамкал Валдис. — Слышал ваши речи… Ты прав, Исмаил, но вдвойне прав будет тот, кто скажет, что настоятели храма Девяти сердец просто так воздух речами не колышут. Они намекнули боболаме на опасность для русского президента, потому что хотели, чтобы до нас это дошло. Не хотели бы — не дошло бы…

— Это верно, — кивнул монах. — Приязнь явную своему послушнику орден проявил.

— Ну, хорошо… А заяц? — Анна пытливо переводила взгляд с одного собеседника на другого. — Прочее мне ишо растолмачат, ишо посидим, повертим вместе. Главное, что супостатов муслимских Клинок прижмет, это в радость, не подпалят русскую землю… Я про зайца вот, и так и эдак кидала, не пойму, что за зайчишка заодно с аспидом…

— А Валдиса спытать не решилась? — Исмаил скупо улыбнулся, бурят подмигнул. Они выглядели точно заговорщики.

— А то ты не знаешь, что Валдис ни черта не помнит? — озлилась Мама.

Старик виновато развел руками. Все засмеялись, но невесело.

— Про зайца есть мыслишка… — Исмаил полез в печь за угольком. — Нюх у тебя не потерялся, Мама. Про зайца дохлого самая мыслишка главная и есть…

Цырен развязал кожаный мешочек и вытряхнул содержимое на лавку. Вампир под потолком тревожно заверещал, забурчали в корзине светящиеся жабы. Анна Третья невольно отпрянула, мигом почуяв вонь Вечного пожарища. Так вот откуда несло темной падалью сквозь снега!

На лавке лежала заячья шкурка, но не совсем обычно выделанная, и не совсем заячья. Зверек был очень крупный, невероятно крупный. Кроме того, зайцу оставили череп, умело обработав его, сохранив шерсть и зубы.

— Это тварь с пожарища? — брезгливо спросила Хранительница.

— Это онгон, Мама… Не прикасайся! Онгон темных духов, его перехватили монахи, близкие друзья нашего брата Цырена. Догадайся, где нашли? В Екатеринбурге, в вагоне паровика, что для президента готовят…

Валдис хлопнул себя по колену, смачно выругался.

— Прости уж, брат, не все я увидеть способен…

— Разве тебя винит кто? — отмахнулся Исмаил. — Вагоны для бронепоезда там готовят, на заводе; канцелярия президента заказ уже оплатила. Дело-то, навроде, секретное, и мы об том не слыхивали, что с Урала вагоны в Питер погонят. Навострился Клинок секреты городить, ничего не скажешь, навострился! Однако ж, пронюхали бесы клятые, пролезли как-то на завод…

— Сболтнул кто, купился, — коротко заметил Валдис. — Повезло Кузнецу, что заметили…

— Не повезло! — резко вступил в разговор бурят. — Президент Кузнец еще два года назад последователям ламы деньги выделил, землю выделил, каторжан пригнал, на строительство дацанов и школ. В Екатеринбурге, в Миассе, в Челябинске построили, однако. От злых людей монахов огородил, грамоты заступные выделил, чтобы три года с земли налог не платить, охрану даже прислал… Как можно говорить, что повезло? Среди монахов есть Двое, деды их шаманы были сильные, а дар такой, сами знаете, по крови к внукам переходит. Почуяли темных духов, сами вышли к заводу, затем уж губернатор приехал… Доски оторвали от пола, как раз там, где спальню президенту украшали, а под полом…

— Но… брат Цырен, ты же не веришь шаманским сказкам, ты же…

— Мы верим тому, что завещал Гаутама, но это не мешает нам убивать тех, кто несет хаос.

— Чудно как-то, — поежилась Анна. — Заяц… Проще яду подсыпать или стрельнуть издалече…

— Не проще, — Исмаил глянул на Хранительницу искоса и угрюмо. — Давно не проще. Стерегут президента теперь десятки булей, коты, тигры, я уж о чингисах не говорю. Веселый он человек. На юге сам-один дерется, а в родной земле за частоколом прячется… Так что, отравить не получится, — подытожил Исмаил, как будто с ним всерьез обсуждали эту идею. — И ножом не достать, только темной силой…

— Изловили шаманов?

— Как сгинули… До наших-то поздно докатилось. Шибко гордый Артур стал, о помощи не просит…

— Значит… Эта вот пакость вонючая могла Кузнеца погубить?

— Мы ж к тебе спешили, сестра, чтобы Книгу спросить, — тихо произнес Цырен. — Раз ваша Книга молчит…

— Когда Книга на важный вопрос ответить не может… — Хранительница замялась.

Все присутствующие и так прекрасно понимали, что означает молчание рукописных страниц, хотя вопрос стоял наиважнейший. Хозяин страны частенько подвергал себя опасности. Качальщики выспрашивали оракулов, и Книга всякий раз, тем или иным способом, отвечала, что президент и дальше будет жить.

На сей раз Книга молчала. За последние месяцы в ней не появилось даже малейшего упоминания о дальнейшей судьбе президента.

— Если улусы на курултае так порешили, то не отступятся, — тяжело вздохнул монах. — Кузнеца убивать будут, однако.

— Его уже пятнадцать лет убивают, — фыркнул Валдис, — И так, и эдак убивают, а он только румянее и толще…

— За что твои родняки его так ненавидят? — Анна Хранительница Книги бесцеремонно вперилась в бурята.

— А ты его разве любишь, Хранительница? — В черных щелочках глаз Цырена отразились искорки свечей. — Проснувшийся Демон не молод, но похож на молодого тигра. Знаешь, как ведет себя молодой тигр? Он расширяет охотничьи угодья.

— Не всем это по нраву, — подхватил Исмаил. — На юге, у Каспия большая буча зреет, и донские племена под питерским налогом не хотят жить, кавказники ножи точат. Их только дивизии бешеного Абашидзе и сдерживают. Неизвестно еще, чью бы сторону кавказники взяли, за Россию бы встали или за Карамаз-пашу, ежели бы Кузнец первым пушки не подвез…

— Погодь, брат! — оборвала Мама. — Что решили Главы родов? Вокруг да около ходишь, брат, да истины не слышу! Неужто впервые покинули вы Клинка своего? Неужто не пойдут Хранители с Кузнецом в Сибирь?

— Разве Кузнец — дитя малое? — уклонился от ответа Исмаил.

— Ах вот как, хитрецы! Поняла я! — ахнула Мама. — Вы Книгу почитать торопились; вдруг в ней, как и прежде, сказано, что выживет президент и дальше править будет? А коль молчит Книга, можно его бросить, так? Мне наплевать, кто он там среди насекомых, президент али сам бог, вы же Клинка своего на погибель отпускаете…

Исмаил открыл было рот, да осекся, подергал себя за бороду. Слово опять взял бурят.

— Не так все складно, Мама Анна. Хранители долго думали, однако детей своих по следу Большой смерти посылать не станут. Просил Кузнец три десятка лучших Хранителей меток, но не получит…

— А ты пойдешь с ним, брат Цырен?

— Брат Исмаил меня вызвал. Я поеду с президентом. Мои деды родились не на пожарище, я не боюсь вакцины, однако.

Анна уставилась на Исмаила, тот был абсолютно серьезен, Валдис тоже погрустнел.

Улыбался только мертвый заяц, всеми восемью клыками и двумя рядами мелких зубов.

Часть первая БИТВА ЗА ДВА МОРЯ

1 ГИБЕЛЬ ШЕСТОГО ФЛОТА

…Первые два красных дракона ворвались в чрево «Рональда Рейгана» через распахнутое жерло авиационного лифта. Коваль отправил их туда, чтобы стимулировать массовую панику на борту и дать возможность еще двоим беспрепятственно зайти с другой стороны, для атаки на бортовую авиацию. Диверсионной «двойке» предназначалось самое ответственное задание, на первый взгляд, абсолютно невозможное. Им предстояло прогрызть корабль внутри, добраться до кормы и напрочь вывести из строя ходовую часть.

Артур толком не представлял, как устроена эта самая ходовая часть, но мысленно постарался транслировать «маленьким друзьям» очертания турбины и то, что им предстояло с нею сотворить. Черви были Достаточно сообразительны, чтобы без подсказки найти слабое звено, и по очереди, сменяя друг друга, искалечить авианосцу внутренности.

Они проносились по затемненным коридорам плавучего гиганта, в мгновение ока перекусывая возникающие на пути препятствия, вскрывая стальные крышки люков, как консервные банки, растирая в кашу не успевших убежать матросов. Даже в тесном пространстве красные монстры двигались с такой ужасающей скоростью, что, не готовые к появлению противника, янычары просто не успевали понять, что же они видят в последние мгновения своей жизни.

Питомцы храма Девяти сердец не плевались огнем, как их русские собратья, но обладали колоссальной пробивной мощью. Со всего маха вонзившись костистой мордой в узкое окошко иллюминатора или в отверстие воздуховода, червь в считанные секунды прогрызал любой материал, расширяя дыру, куда тут же пропихивалось многометровое чешуйчатое тело.

Там, где проползали летучие гады, оставалась череда рваных отверстий метрового диаметра, свисающие, оборванные провода, непоправимо изувеченные механизмы и десятки трупов…

Кто-то стрелял вослед, кто-то отважно погибал, бросаясь на ящеров с багром и саблей, офицеры пытались организовать сопротивление, но животный страх перед визжащей неистовой смертью оказывался сильнее дисциплины. Внутри гигантского корабля покатилась волна паники. Сотни грузчиков, рабочих, механиков бросали дела, не подчиняясь приказам командиров, стремились наверх, любой ценой — только к солнцу.

А там их встречали еще две стремительные кровожадные молнии. Перепуганным корабелам открывалось зрелище, после которого лучшим выходом казалось ринуться вниз, с высоты тридцати метров. Одним ударом круглых спаренных челюстей, ящеры перекусывали фюзеляжи самолетов, отдирали «с мясом» крылья и,не останавливаясь, не замечая шлепков пуль, бросались на следующее препятствие.

Вой и визг разрывал барабанные перепонки, наслаиваясь на уханье тяжелых орудий…

Миноносец «Клинок» продолжал продвигаться к порту, не получив пока серьезных повреждений. Технический гений адмирала Орландо раскрылся во всей красе. Корабль ощетинился сотней дополнительных пушек, снятых с сухопутной российской техники. Практически весь верхний ряд иллюминаторов превратился в линию крепостных бойниц, в которых дымили орудийные жерла. Вместо офицерских кают за укрепленной броней был проложен сплошной настил, по рельсам вдоль него перемещались вагонетки со снарядами, расчеты стреляли поочередно, создавая ощущение непрерывного огня. Благодаря хитрости Орландо, один «Клинок» оказался вооружен лучше пяти неприятельских кораблей. Единственный минус состоял в том, что тяжелые танковые пушки пришлось намертво приварить к станинам, и стрелять они могли только прямой наводкой.

…Ближайший американский эсминец горел, капитан не додумался или не успел отдать команду к развороту, и разрывы от попаданий «Клинка» выстроились кошмарным пунктиром, от носа до кормы, превращая глянцевито выкрашенные надстройки в Дымящуюся, горящую кашу. При такой плотности стрельбы не выдерживала никакая броня, особенно учитывая, что адмирал запасся преимущественно фугасными снарядами.

В считанные минуты чужой эсминец превратился в пылающий факел, дал крен на правый борт и, потеряв Управление, начал опасный дрейф к грузившемуся по соседству крейсеру. Уцелевшие орудия эсминца еще продолжали огрызаться, но в пробоины хлынула вода, крен усилился, и корабль со страшным треском воткнулся в борт своего собрата.

Командование крейсера, если оно вообще находилось на борту, могло лишь страдальчески взирать на происходящее. Могучее судно находилось на плаву, но, судя по окружавшему его сплошному настилу из плотов и вспомогательных механизмов, в ближайшие дни сниматься с якоря не собиралось. При виде надвигающегося перекошенного борта эсминца обитатели плавучего городка бросились врассыпную, но мало кто успел скрыться.

Продолжая заваливаться на бок, горящий эсминец с протяжным гулом подмял под себя домики на понтонах, барахтающихся людей и ударил в борт линкора «Тикондерога ». Там немедленно что-то взорвалось: вначале слабо, а затем словно бы началась цепная реакция, и взрывы слились в сплошной рев. Над морем, широкими огненными параболами, разлетались пылающие лохмотья, падали в воду, продолжая гореть даже там и калечить улепетывающих на лодках матросов. Гибнущий эсминец практически лег на правый борт, ломая мачты и ржавые локаторы; над сцепившимися кораблями выросло жирное облако черного дыма, а вопль обезумевших матросов на секунду перекрыл мерное грохотание боя.

— Спасайся, братва!..

— Иль алла…

«Клинок» начал забирать вправо, перенеся ураганный огонь на следующего противника. Черви на палубе «Рейгана» покончили с самолетами, загнали людей в трюмы и сами рванули вслед за ними, помогать своим товарищам. Как раз в этот момент «Клинок» пережил первое серьезное попадание, это пристрелялся другой крейсер, стоящий у самого пирса, а Артур ощутил болезненный укол в сердце. Один из «маленьких друзей» погиб от потери крови. Он упал, простреленный сотней пуль, в дебрях машинного отделения «Рейгана». Буквально нашпигованный свинцом, до последней секунды он не знал пощады к врагам. Коваль и сам был потрясен тем, сколько злобы скрывали его подопечные. И с каждой минутой боя они становились все менее управляемыми…

— Ай, навались, ребята!

— Огонь, огонь, черти дубовые!

— Не зевай, латай дыру!

Орудия правого борта поливали металлом флотилию вражеских вспомогательных судов, опрометчиво кинувшихся наперерез. Сверху было видно, как сплошная стена водяных смерчей приблизилась и накрыла пограничные катера, прогулочные теплоходы и увешанные оружием спортивные яхты. Там где артиллерия «Клинка» неторопливо проутюжила море, на поверхности остался лишь слой мусора и масляные пятна. Кто из экипажей противника успел сообразить, те направляли шлюпки обратно в море. Но там их уже поджидали черви.

Которые получили приказ уничтожать все живое в воде.

Коваль не верил, что доморощенным механикам Карамаза удастся запустить атомный реактор авианосца. Обладай супруги Дробиченко хоть восемью пядями во лбу, такой научный кряж им было не одолеть. Но еще меньше он верил, что колоссальный корабль собирались таскать против течения на буксирах…

— Вали их, ребята!!

— Ты глянь, как змей беснуется!

— Исчадие адово, чур вас, чур!

— Да не тронет своих, не дрейфь, они у Кузнеца заговоренные…

Он спросил себя, что сделал бы сам в такой ситуации. И сумел найти только одно решение: если у «Рейгана» не имелось альтернативной силовой установки, оставалось демонтировать и перенести дизельный двигатель с другого корабля. Крайне сложно, но вполне осуществимо. Им достаточно набрать хотя бы тридцать процентов мощности, чтобы подняться до Балтики и оттуда угрожать всем союзникам сразу…

Авианосец требовалось утопить, чем раньше, тем лучше. И желательно, на виду у всего остального флота. Три уцелевших дракона продолжали свое дело, выворачивая наизнанку внутренности вражеского флагмана.

Тем временем, в непосредственной близости от «Клинка», события развивались с бешеной скоростью. Мирная пепельная рябь, покрывавшая гавань, превратилась в бурлящий бульон. С покрытого ракушками днища перевернувшегося эсминца с воплями кидались в воду сотни крошечных фигурок. Люди хватались за доски и гребли в сторону берега. Встречная толпа спасающихся вплавь моряков двигалась со стороны авианосца. На ходу, подбирая пловцов, русский корабль преследовали служебные транспорты противника. С них даже не пытались стрелять, но вполне возможно, что собирались ринуться на абордаж. Между спасательными шлюпами и пловцами резвились два посланника Храма. Они выскакивали из воды, перекусывали очередную добычу и снова проваливались в бездну, распространяя вокруг себя целое озеро крови. Плотная завеса дыма окутала акваторию, мешая нормально вдохнуть. Артур был вынужден подняться выше, чтобы не слезились глаза.

Следующая «двойка» червей прорвалась внутрь стоящего на приколе крейсера, но его пушки продолжали палить, нанося «Клинку» ощутимый урон. После нескольких попаданий вышли из строя сразу шесть или семь дополнительных орудий; в борту образовалась рваная дыра, а расчеты, видимо, были полностью уничтожены.

Внезапно из дымной завесы, под прикрытием горящего крейсера, выскочили два заградителя и открыли пальбу из зениток. Орудовавшие в воде десятиметровые живодеры оказались под перекрестным огнем. Коваль ощутил крайне болезненный укол в сердце, когда один из драконов всплыл, разрезанный на несколько частей. С ближайшего заградителя послышался ликующий рев. Там, на носу, возле зениток, приплясывала от возбуждения разношерстно одетая публика.

Второй дракон, раненый, успел уйти в глубину.

Впрочем, на заградителе радовались не долго. Забыв вовремя сменить курс, они попали под обстрел кормовых орудий «Клинка». Орландо, видимо, тоже не зевал, оперативно перенес огонь с удаленных целей на ближние и начал бить прямой наводкой. Не прошло и минуты, как оба заградителя превратились в пылающие, бесцельно дрейфующие консервные банки.

— Не давай уйти супостатам!

— В море хотят уйти, отсекай гадов!

…Два взрыва, один за другим, у самого борта «Клинка». Столб воды взметнулся на двадцать метров, окатив палубу. У Коваля похолодело в груди от явившихся взору повреждений. Значительный кусок обшивки взлетел на воздух, обнажилось пространство под верхней палубой. Там гуляли языки пламени и метались фигурки в синем, люди тащили шланги насосов и вытаскивали раненых. Вода потоком хлестала сквозь пробоину в борту.

Но канониры «Клинка» не прекратили стрельбу. Маломерный флот врага уверенно сомкнул объятия вокруг эсминца, поливая его из пулеметов. Артуру было видно, как одного за другим расстреливали отчаянных наводчиков на башнях, как вылетели стекла на капитанском мостике, как загорелись спасательные шлюпки. Плотность огня была такая, что маленькие немецкие канониры даже не могли выбраться наружу, чтобы забрать раненых.

«Клинок» неумолимо пер прямо навстречу стволам пришвартованных крейсеров.

Один из драконов вновь выскочил на палубу «Рейгана». Артуру было очень непросто уследить за происходящим, поскольку, в отличие от любимой Катуники, бородатый ящер под ним не умел зависать на одном месте, он беспрестанно вопил и кружил. В бинокль президент видел, как на палубе суперкорабля завалился на крыло один из «Хористов», затем перевернулся второй, третий, опрокинулась радиомачта. С борта снова посыпались в воду крошечные фигурки…

Два других ящера стремительно атаковали идущий наперерез фрегат бывших итальянских ВМС. На верхней палубе корабля сотни матросов и грузчиков, не замечая опасности с неба, столпились поглазеть на «Клинок», другие разглядывали горящий авианосец. Первый дракон упал на толпу и проделал в людской массе широкую брешь. Там, где он бился неуловимым упругим телом, заблестела жуткая кровавая дорога, усеянная десятками искалеченных трупов. Его собрат, тем временем, проломил башкой окно рубки и проник внутрь.

Орландо разворачивал «Клинок». Теперь заговорили орудия правого борта, а башня главного калибра продолжала размеренно превращать в труху все, что попадалось на берегу, — портовые краны, склады, скопище многоместных палаток, обезумевших лошадей вместе с телегами, залежи продовольствия и боеприпасов, ряды катеров, не успевших отчалить. В порту царил настоящий ад, горела полоса земли шириной метров сто, дальше за плотным одеялом дыма Коваль не мог рассмотреть.

Артур тревожно обшаривал взглядом колышущуюся у берега полосу жирного пепла. Оставалась опасность, что бойцам Карамаза удалось вернуть в строй субмарины, но Коваль надеялся, что турки не станут запускать торпеды вблизи собственных кораблей.

Тем временем канониры «Клинка» пристрелялись и подожгли второй вражеский крейсер, но чтобы потопить такую махину, требовалось время. На крейсере открыли шквальный огонь. Буквально в течение минуты «Клинок» лишился ракетных установок левого борта, затем было повреждено электропитание, образовались еще две опасные бреши…

— Насосы давай!

— Задраить люки, мешки тащи!

— Аааааааааа!

Вражеский эсминец пошел ко дну, подняв маленькое цунами, и сразу вслед за его, почти беззвучным Погружением по ушам ударил немыслимый грохот. Подожженный собратом, но чуть было не спасшийся, крейсер ахнул и начал разваливаться пополам, извергая ревущие языки пламени. Канониры ухитрились попасть в пусковые шахты, и на крейсере, одна за другой, начали рваться ракеты.

Неясный гул и треск все отчетливее заполнял паузы между уханьем снарядов и отрывистым лаем пулеметов. Коваль знал, что будет громко, но что будет так громко, не ожидал. Он крикнул, и не услышал собственного голоса, барабанные перепонки словно залило густым сиропом. Морской соленый воздух, казалось, превратился в громадную перину, которую рвали на части абордажными крючьями.

Фактор внезапности свое действие закончил. В гавани пришло в движение все, что могло двигаться. Слева, наперерез «Клинку», тяжело набирал ход второй итальянский фрегат, за ним разворачивал нос уцелевший эсминец. С эсминца стреляли непрерывно, судя по всему, на цель наводили практически наугад: снаряды поднимали столбы воды за кормой и потопили несколько собственных лодок, опрометчиво ворвавшихся на линию огня. Справа, пытаясь заслонить незащищенный борт авианосца, маневрировали тральщик и целая армада мелюзги, сверху похожая на косяк оголодавшей рыбы. Первым напирал десантный катамаран, с носа которого броню «Клинка» весело поливали огнем две скорострельные пушки. Пулеметчики действовали до обидного умело; Коваль с досадой следил, как вдребезги разлетаются осколки иллюминаторов и окон палубной надстройки. На палубе «Клинка» начался пожар, но спасательные команды не могли и носа высунуть под шквальным огнем турок. Третий укол…

Ковалю показалось, будто шершавая холодная лапа передавила ему аорту. Первый, ближайший к «Клинку» фрегат потерял управление, но в недрах его погиб еще один червь. Он погиб не зря. Пока враги поливали его горящим маслом и рубили на части, Он успел проделать в днище корабля огромную дыру, и теперь стальная махина, со скрипом и утробным бурчанием, погружалась в пучину. Из всех щелей выскакивали члены команды и кидались в воду, стремясь успеть отплыть подальше. Артур кружил выше и, как завороженный, следил за гибелью очередного красавца-корабля. Некоторое время в пепельной гуще, брюхом кверху, плавал вертолет…

На «Клинке » вопили «ура!!».

С радостным удивлением Артур отметил, что большая часть неприятельского флота сию минуту сняться с якоря совершенно не готова. Он увидел бесконечные мостки, перекинутые через понтоны, по которым с берегов на корабли раньше сновали тысячи полуголых носильщиков с грузами, а теперь все они разбежались и попрятались; увидел ряды плотов, пришвартованных к полуразобранным, вскрытым бортам крейсеров. На плотах, сколоченных из неохватных стволов, совсем недавно работали краны, загружали в подсвеченные прожекторами внутренности «Тикондерог» вереницы мешков и ящиков.

Флот Карамаза собирался в дальний поход.

Коваля передернуло от мысли, что случилось бы, опоздай он на пару недель. Против трех крейсеров у одного недоделанного эсминца не было ни малейшего шанса продержаться и полчаса. Максимум, на что они смогли бы рассчитывать в такой ситуации, — это геройская гибель с занесением в Книгу.

Праздник, да и только…

— Ааа-аррра! — то ли «ура» вопили, то ли «спасите!», сверху не разобрать.

Похоже, его заметили. Где-то невдалеке, сквозь клубы пороховых газов, посвистывали пули. Били из тяжелого пулемета, но почти сразу перенесли огонь вниз. Видимо, враг еще не осознал, с кем имеет дело. Человечка на драконе приняли всего лишь за воздушного лазутчика; никому и в голову не пришло, что перед ними самая важная цель.

С неимоверным трудом удерживая дракона на высоте, Артур приложил к глазам бинокль. Их вспомогательная маленькая флотилия, к чести адмирала, действовала почти безукоризненно. На полных парах, не приближаясь к месту схватки, не привлекая к себе внимания, «группа поддержки» по широкому кольцу огибала порт, готовясь высадить десант на берег или на один из зазевавшихся кораблей противника — и внести сумятицу в ряды врага.

На «Рейгане» полыхнула яркая вспышка. Оторвалась с тросов и тяжело грохнулась на железный понтон «люлька» со сварщиками, погасли прожектора, еще несколько самолетов покатились за борт.

Несмотря на валивший из всех щелей дым, «Клинок» уверенно продвигался к берегу. Турецкий эсминец потерял возможность стрелять, застряв в понтонах. Теперь между ним и «Клинком» остался только шустрый итальянский фрегат. Его нос уже находился в четверти кабельтова, когда мощным залпом с правого борта русские канониры разнесли одно из вражеских орудий в клочья. И почти сразу в чреве фрегата взорвался орудийный погреб. Носовая часть откололась, обнажив багрово пылающие потроха, фрегат зачерпнул воды и рассыпался на части.

Корма еще секунд десять держалась на плаву, кружась на месте, превратившись в огромный ревущий факел, но скоро отправилась вслед за носовой частью. Сила взрыва была такова, что от корабля практически ничего не осталось, а тысячи осколков накрыли воду в радиусе нескольких кабельтовых.

На «Рейгане» тоже полыхали пожары. Авиакрыло было практически уничтожено, но на опустевшей, залитой кровью палубе издыхал дракон. Он еще огрызался, щелкал челюстями, а осмелевшие солдаты смыкали вокруг него кольцо, не жалея пуль.

Коваль сосредоточился на уцелевших червях. Оставшихся он разделил на три двойки, каждой определил ближайшую цель, и… очень скоро понял, что с этой минуты о стратегическом планировании можно забыть. До того кружившие на большой высоте, клыкастые дьяволы, едва почуяв долгожданную свободу, буквально сорвались с цепи. Пока еще они чувствовали власть человека и отличали запахи «родного» корабля, но в запале драки могли увлечься.

Эсминец, набирая обороты, скользил в сторону порта, но его носовая часть все глубже погружалась в воду. Пока еще это не мешало канонирам, орудия главного калибра лупили, не переставая, и, к счастью, ни один вражеский снаряд не попал в башню «Клинка». Экипаж яростно боролся за живучесть; изнутри на пробоины накладывали пластырь, вовсю качали насосы, полуголые матросы затыкали пробоины всеми подручными средствами, но не могли предотвратить крен.

Коваль скомандовал дракону опуститься и, с риском для жизни, облетел «Клинок» почти вплотную к волнам. Миноносец покрылся копотью, он совсем не походил на тот бравый, сияющий корабль, который совсем недавно провожал восторженный Петербург. Из люков кормового отделения, где обитали черви, валил густой дым, торпедные аппараты превратились в лохмотья, сквозь дыры виднелись внутренности, озаренные светом пожаров, и трупы моряков, обнявших свои покореженные орудия. Половина расчетов левого борта, куда непрерывно попадали снаряды крейсера, погибла, но правый борт продолжал громить вражескую эскадру.

Десантная группа обогнула авианосец и, не вступая в бои с вооруженными шлюпками, начала высадку в порту. У пирса стоял крейсер и садил по «Клинку» стальными болванками. У командира русских десантников возник страшный соблазн ворваться по сходням на вражеский корабль и захватить его, но существовал однозначный приказ президента — захватить порт, обнаружить и взять в плен всех командиров.

Внести панику. Поджечь все, что горит. Поднять над Сигонеллой российский флаг.

Очередной снаряд угодил в броню чуть выше ватерлинии. Корабль содрогнулся и взвыл, почти как живое существо; к великому счастью, взрыва не последовало. Артур лишний раз убедился, что противник стреляет болванками. Разворачиваясь над чадящим пороховым облаком, президент зафиксировал второй удар, сменившийся жадным пламенем.

…Жжж-жахх! Попадание.

Турецкие бомбардиры в клочья разнесли ракетную установку правого борта, а третий снаряд, сквозь проделанную брешь, ворвался внутрь надстройки и там взорвался, учинив сильный пожар. Артур мысленно попрощался с адмиралом и попросил у Орландо прощения.

Конечно, итальянец знал, что ему предстоит. Конечно, он сознательно принял на себя ответственность и возглавил поход, желая оказаться ближе к родной земле. И вероятно, в глубине души он рассчитывал когда-нибудь сюда вернуться из северной неприветливой России, но…

Но Артур слишком хорошо помнил, сколько парней полегло среди зараженных пустошей Европы, чтобы извлечь спящего инженера Орландо из капсулы анабиоза. Тогда президент убедил себя, что жизнь двоих французов, сотню лет пролежавших под землей, важнее, чем жизни преданных ему людей.

Потому что на карте стояло развитие промышленности. На карте стояла наука, точнее то, что еще можно было из нее спасти.

Но вот прошел год, и президент самолично отправил ценнейшего специалиста на смерть. Не особенно задумываясь о науке и о будущем технических университетов, он уравнял ведущего инженера государства с темными, кое-как обученными крестьянами, составлявшими костяк морской команды. Их жалеть было нельзя, это Коваль повторял себе непрестанно.

Нельзя жалеть, потому что иначе следует сложить с себя полномочия и удалиться удить рыбу на Урал. А еще лучше — забрать жену, детей и укатить в Храм, к китайским братьям. Те, по крайней мере, не станут домогаться, как и почему погиб лучший друг президента, Качальщик Бердер…

Артур повторял себе, что нельзя жалеть, потому что без этой победы не будет в России ни университетов, ни школ, вообще ничего не останется…

…Тем временем флотилия мелких, но вооруженных до зубов суденышек наседала полукругом, отрезая миноносцу пути к отступлению. Сверху Коваль разглядел, что их намного больше, чем ему показалось вначале. Капитаны вражеского флота были слишком увлечены маневрами и погоней; кроме того, за бортом эсминца они просто не разглядели старта драконьей стаи. А если бы и разглядели, то проследить против солнца за россыпью игольчатых блесток было почти невозможно…

Два красных дьявола бесшумно нырнули и всплыли буквально в трех метрах от носа катера береговой охраны. Люди у пулемета не успели даже вскрикнуть, когда многотонная чешуйчатая лиана пробила насквозь палубную надстройку, с хрустом проломила несколько переборок и вырвалась наружу где-то внизу, почти не замедлив своего убийственного полета. Фонтан воды пополам с паром от пробитого дизеля рванулся вверх, вскрывая полы, отшвыривая части тел мотористов, и катер затонул в течение нескольких секунд.

А обжегшийся о двигатель, и оттого еще более злобный, червь уже трепал в зубах следующее плавсредство. С соседней фелуги пытались открыть огонь, неловко развернули пушечку, но тут… Кораблик подбросило, и находившаяся на палубе часть экипажа разом полетела в воду. Вместо крепких досок рулевой вдруг почувствовал под ногами пустоту, успел уловить жаркую вонь огромной глотки, но не успел заметить мгновения, когда остался без ног. А спустя миг мутная от мазута и крови вода сомкнулась над его головой.

Катамаран встал на дыбы, винты бессильно молотили по воздуху, пока червяк рвал на части полые цилиндры понтонов. Убедившись, что враг тонет, бородатый дьявол немедленно накинулся на рыбачью шхуну, переделанную в военное судно, двумя движениями челюстей перегрыз мачту, она повалилась, утопив несколько шлюпок, накрыв парусами пулеметчиков на палубе…

…Шшша-тапп!!!

Тряхнуло так, что даже в воздухе Коваль ощутил неслабый толчок в барабанные перепонки. И сразу же — укол в сердце. У пирса взорвался последний неповрежденный крейсер. Что-то сверкнуло, охнуло протяжно, и в укутанную мелкими перьями лазурь покатился нестерпимо яркий шар, оставляя за собой пушистый раскидистый хвост.

…Мать твою за ногу, ракеты!..

Неизвестно, какую цепь внутри крейсера сумел замкнуть ящер-камикадзе, но еще три или четыре «Томагавка» стартовали один за другим, по совершенно хаотическим, немыслимым траекториям. Одна ракета пронеслась параллельно поверхности земли, подняв бурю вулканической пыли, и взорвалась далеко в поле. Однако, судя по слабому хлопку, рвануло только ракетное топливо, боеголовка благополучно свалилась в овраг.

Орудия крейсера замолчали. Получившие передышку артиллеристы «Клинка» немедленно перенесли всю тяжесть атаки на авианосец. Непонятно было, кто из старших офицеров на «Клинке» еще жив и отдает команды, поскольку палубная надстройка превратилась в руины, а пробоины уже некому стало заделывать. Крен на нос стал чересчур заметен, судно стремительно теряло плавучесть, но приказы кто-то явно отдавал, и они выполнялись! Эсминец замедлил скорость, машина работала задним ходом, изо всех сил гася инерцию, орудия правого борта плевались огнем.

…Шшша-тапп!!!

На сей раз взорвалось что-то большое слева, но в мутной пелене, покрывшей бухту, Артур не смог разглядеть источник шума. Чтобы увидеть, как продвигается бой, пришлось бы спуститься слишком низко, туда, где воздух буквально звенел от массы смертоносного свинца. Минуту спустя взлетел на воздух запас топлива на третьем крейсере, и червь под Ковалем свечкой взмыл в небо, фантастическим образом предотвратив столкновение с тоннами кипящего огня. Артур только охнул; секундой позже от человека и от ящера остался бы мелко нарубленный салат. Этому дракону предстояло непременно уцелеть, чтобы, в крайнем случае, перевезти президента домой, а бестолковый президент только что чуть не угробил обоих.

…Смрадная жаркая волна от горящей солярки небрежной пощечиной хлестнула по лицу, опалила волосы и брови, грохочущий фонтан поднялся над морем, над прекрасным островом, над уютными бухтами, огненными переливами затмевая солнце, и тут же обрушился вниз, чтобы расплескаться смертельными брызгами по головам спасавшихся моряков.

Погибающий у пирсов крейсер лег на дно, но у берега оказалось слишком мелко, и палуба осталась в метре под поверхностью моря. Еще один «Томагавк» взорвался внутри, превратив в пар тонны воды. Сотни фигурок выбирались из люков, как муравьи, ползли по накренившемуся борту, жадно хватали воздух, спрыгивали на рваные мостки и вплавь пускались к берегу, где их уже ждали пулеметы русского десанта. Матросы и грузчики оказались зажаты между надвигающейся волной жидкого огня с моря и полчищем свинцовых мух, пикирующих на них сверху, с разгромленных пирсов. Многие застревали в сотне метров от берега, уцепившись за доски, и не знали, куда им податься.

…Опять болезненный щипок в левой стороне груди, после которого слабеют руки — и благодаришь бога и того китайца, кто придумал седельные штаны.

На пару секунд пелена гари рассеялась, внизу показались две баржи, подожженные артиллерией «Клинка», и масса светлых продолговатых лепестков на фоне сиреневого пламени. Коваль даже не сразу понял, что именно он видит. То, что он принял за лепестки, были днища перевернутых лодок. За кормой «Клинка», на гребне расходящейся пены, кружились и тонули остатки турецкого малотоннажного флота. На бортах гроздьями висели обезумевшие от ужаса матросы, многие молились, воздевали руки к небу, не видя возможности спастись. Море вокруг них было покрыто слоем жидкого огня, колоссальное нефтяное пятно окружало место побоища, а из горящей воды периодически выскакивали бородатые исчадия ада и добивали тех, кто еще был жив…

…Резкая боль в груди, снова и снова. Похоже, что в живых осталось всего два змея, включая того, на котором летал Артур. Но это было уже неважно, маленькая армия отважных самоубийц сделала свое дело. Далеко на берегу, на круглой башне, похожей на диспетчерский пункт аэропорта, затрепетал трехцветный российский флаг.

Это еще не означало полную победу, но моряки увидели, что кусок порта контролируется российским десантом. Всего с русских кораблей сопровождения в Сигонелле высадилось больше четырех тысяч человек. На эсминце все это время оставалась лишь одна вахта машинистов и артиллеристы, Коваль снял с флагмана даже поваров и мастеровых из слесарного отделения. Сейчас повара и слесаря вместе с десантниками зачищали территорию порта и всеми силами удерживали оборону против промокших вражеских солдат и матросов, рвущихся на берег. Те, кто поумнее, уже поняли, что порт захвачен неприятелем, и направляли свои лодки в сторону, собираясь пристать за городом, многие спасались вплавь, вся акватория была покрыта мелкими точками человеческих голов. Трупы тонули в приливной волне, тут же барахтались живые, из последних сил цеплялись за обломки пристаней, а русские методично строчили по ним сверху из пулеметов. Артур разглядел в бинокль не меньше дюжины сохранившихся военных судов, резво удиравших под прикрытием дымовой завесы…

Российский флаг еще не означал окончательной победы, но враг был сломлен.

В бинокль Коваль видел, как по дорогам, в горы, устремляются машины и всадники, и их совсем немало. Хуже всего, что неповрежденными удирали два десантных корабля и длинный пассажирский пароход, наверняка получившие инструкции в случае опасности немедленно спасаться. Неизвестно, сколько неприятельских солдат и матросов они спасли, но пускаться в погоню было некому. «Клинок» тонул. Эсминец медленно разворачивало кормой вперед, очевидно, рулевое управление было полностью разбито, на верхнюю палубу выносили и рядами укладывали раненых. Пока миноносец не затонул окончательно, следовало немедленно отправить с берега спасателей.

Самое потрясающее заключалось в том, что пивовары продолжали. Выстрелы звучали все реже и реже, очевидно, лишились электропитания лифты орудийного погреба или заклинило направляющие.

Коваль представил себе, как маленькие немцы, чумазые и мокрые, волокут на ремнях очередной тяжеленный снаряд, сообща поднимают его, ворочают тяжелый затвор, а потом пригибаются, черными пальцами зажимая уши…

Артур направил червя в сторону берега. Над портовыми сооружениями продолжали бушевать пожары, но между двумя линиями железных пакгаузов обнаружилась свободная от огня взлетная полоса, на которой даже сохранилась разметка. Сейчас на краю полосы взвод вооруженных чингисов держал на прицеле толпу измученных пленных, сидящих на корточках. Пленные все прибывали, их гнали прямо из моря, мокрых и обалдевших, не давая опомниться, и усаживали на потрескавшийся бетон. Коваль невольно вглядывался в угрюмые лица, хотя понимал, что Карамаза среди них быть не может. Главный затейник находился где-то далеко, скорее всего — в средней Азии. Коваль уже видел, что турки тут вовсе не составляют большинство, среди флотского люда было полно наемников самых разных национальностей.

Теперь, после скоротечного захвата гавани, предстояло решить, что же с ними делать. А еще — как поступить с местными горожанами и с остатками гарнизона, рассеявшегося по окрестным холмам. И что делать, если сбежавшие десантные боты привезут подмогу. Надлежало похоронить своих погибших и немедленно начать починку корабля, чтобы защитить порт от возможных посягательств.

Поверх отдаленного гула огня слышались пулеметные. Это русские десантники расправлялись с береговыми охранниками, не пожелавшими сдаться. Смрад и копоть повисли над Катанией, над пашнями и виноградниками, отрава растекалась по чистому морю и заражала береговую линию на много километров вокруг. Мать-земля продолжала расплачиваться за военные забавы своих детей.

Прежде чем опустить дракона на бетонную полосу аэродрома, Артур в последний раз окинул взглядом картину сражения. Среди сотен пылающих обломков с низким гудением разливалось озеро нефтепродуктов. Голубые языки плясали по воде, догоняли и с хрустом пожирали нерасторопные спасательные шлюпки. А в самом центре этой раскаленной преисподней, задрав к небесам обрубок взлетной полосы, величественно погружался на дно авианосец «Рональд Рейган».

Шестого флота больше не существовало.

2 О ПОЛЬЗЕ ИНКВИЗИЦИИ

— Изловили, господин, извольте поглядеть!

У Коваля екнуло сердце. На такую удачу он не рассчитывал. Все еще не веря своим ушам, он выскочил из-за походного стола, распахнул полог палатки.

Перед ним, связанные и порядком помятые, стояли на коленях супруги Дробиченко. В ярких, расшитых халатах, в шелковых шароварах, увешанные золотом, на фоне запыленных вояк они походили на артистов цирка.

— Демонов повязали, господин!

— Толмач говорит — этого толстого сам паша недавно визирем назначил, головным старшиной, по-нашему…

— Пузырь воздушный снаряжали, демоны, сбежать хотели!

— Допрос вели без пыток — не сознаются джинны проклятые! — зашептал офицер Полевого суда. — Ни про войска, ни про корабли в море, ничего не говорят, ваше высокопревосходительство!

— Дозвольте доложить — врут они! Других-то, морских начальничков похватали, все на них указуют. Мол, самые близкие к паше людишки, лично с ими за ручку здоровкался Карамаз!

— В Тайный трибунал их! Кол в жопу, как они с нашими делали, — живо защебечут!

— Изволите толмача кликнуть, господин?

Артур мысленно сосчитал до десяти, безотрывно глядя на покрытые потом залысины главного колдуна и визиря турецкой империи.

— Молчат, господин, не сознаются! Можа, и впрямь по-нашему не разумеют?

— Не нужен нам толмач… — сказал президент. — В Тайный трибунал обоих! И без меня не допрашивать…

Перед наспех растянутой палаткой собралась порядочная толпа. Среди моряков мгновенно разнесся слух о том, что в плен захватили тех самых джиннов, о которых ходило столько жутких историй. Всякий мальчишка в русской армии, даже близко не представлявший, как выглядят турки и турецкий паша Карамаз, мог часами рассказывать байки о таинственных волшебниках с кожаными головами и стеклянными глазами. О том, как они мучают православных рабов, иглами колют, кровушку высасывают, а затем ворожбой черной оживляют. О том, как крестьянам тишайшим порошок подносят, и после того порошка в лютых волков крестьяне оборачиваются, за секиры хватаются и своих же детей, на потеху Карамазу, режут. О мертвой воде, что посланцы джиннов в колодцы сливают, и воды той — наперсток, а язва черная никого не щадит, ни людей, ни скот, на три дня пути мертвая земля стоном стонет…

О джиннах расплодилось столько историй, что Коваль порой, в минуту душевного расположения, начинал слегка завидовать супругам Дробиченко.

Действительно, получалось обидно! Кто их разбудил в московском Центре крионики, кто вернул к жизни после анабиоза? Почему он сто тысяч раз рисковал, в буквальном смысле шел по трупам, добивался власти, обрел столько врагов, что можно собрать из них целое войско, потерял ребенка, в конце концов, а эти белоручки, эти жлобы от науки разом получили все!..

— Маги дивные, братва, вот они!

— У, хари жирные!

— Глянь, баба-то напрудила со страху…

— А бородатый-то, ужасть! Гля, взамест креста, на шее чо таскает!

— Слыхали, бают, мол, в горах они чудищ страшенных на цепи держат! И как цепи порушат, так пожрут чудища эти всю землю христианскую…

— Враки все, наш Кузнец и не таких скручивал!

— И никаких кожаных голов…

— Вишь как, господин, их свои же выдали, пленные из болгар, не дали пузырю взлететь!

«Кожаные головы, — мысленно усмехнулся Артур. — И правда, вместо креста обломок микросхемы на грудь повесил! Театралы хреновы! Какую же отраву синтезировали эти подонки, раз им понадобились противогазы? Им ставили задачу создать Большую смерть, хотя бы подобие вакцины…»

Толпа росла, на лжедемонов показывали пальцами. Многие из пленных моряков и рабочих порта, только что сдавшихся на милость русского десанта, тряслись от ужаса, но не желали пропустить такое зрелище.

Супруги Дробиченко дергались, словно через них пропустили ток, но выглядели на удивление неплохо. Оба заметно раздавшиеся, в пестрых шелках, увешанные камнями, разукрашенные, как новогодние елки, с лоснящимися щеками, заплывшими глазками, они совсем не производили впечатления подневольных работников, и уж точно не походили на лаборантов, надышавшихся вредных химикатов.

Дышать отравой они предоставляли другим.

Некоторое время Артур не мог прийти в себя. Ему неоднократно доносили, что славных оружейников Дробиченко видели в Катании, наверняка им нашлось немало работы с таким богатым арсеналом… Но почему они не сбежали в самом начале боя?

— Не признали, москвичи?

Сергей Дробиченко открыл рот, промычал невнятно и опустил голову. Под глазом у него наливался здоровенный фингал, полосатый рукав был распорот, с пальцев капала кровь. Людмила шептала беззвучно, заламывала побелевшие пальцы.

— Что рожу воротишь, сукин сын? Русский запамятовал — так я тебе напомню!

— Господин президент, разрешите доложить — шестнадцать ихних офицеров сдалися без бою, наемные все, видать, жить хочут… — подбежал запыхавшийся лейтенант из Тайного трибунала, отвечавший за распределение пленных. — В одну харю бают, шо у Карамаза крупных войск под Катанией нема, в местечке полк квартирует, но зараз уж верняк разбежалися… А вот армии, под погрузку на корабли, спустя неделю ждут. Не меньше сорока тыщ штыков и конных сипахов…

— Сорок тысяч? — невольно вырвалось у президента. Мысленно он обругал шпионов последними словами, хотя понимал, что в отсутствие электронных средств разведки точных данных ему никто принести не мог. Но сорок тысяч десанта — это было уж чересчур! Если только пропаганда имама сознательно не раздувала численность войск… — Не многовато ли?

— Бают, шо сорок тыщ морем, да ишо стока ж посуху, через болгар на севера повинны итить. Янычары все, из молодых, кто от креста отрекся, почитай насильно набраны… — охотно подтвердил вояка. — Верняк-то никому не ведомо, вот кивают на джиннов; те повинны на пузырях летучих сюды технику перевесть. Тож для погрузки… Дозвольте, ваше высокопревосходительство, маленько джиннов поджарить? Поглядим, яка така внутрях у них сила колдовская!

Артур поманил его пальцем поближе.

— Этих двоих — раздеть догола, проверить во рту и в жопе, везде, понял? Выдай им такие тряпки, чтобы повеситься не могли, охранять поставь лучших, но не трогать до моего прихода!

— Будет исполнено, господин! — лейтенант свистнул подчиненных.

— Теперь скажи, где их взяли?

Лейтенант и старшины наперебой принялись объяснять, как укрытый маскировочной сеткой, за домиками, чуть было не взлетел пузырь с винтами. Видать, взлететь хотели раньше, да болгары подневольные, из обслуги, диверсию устроили…

Коваль велел привести болгар. По-русски они изъяснялись неважно, но общий смысл сразу стал понятен. Парни служили при мобильной лаборатории Дробиченко, сбежать не смели, поскольку их семьи немедленно бы вырезали. Ввиду секретности, весь штат, подчиненный визирю Дробиченко, имел минимум контактов с внешним миром. Болгары были искренне уверены, что страшные маги способны убить одним движением пальца. Но сегодня, когда началась заваруха, высокие хозяева впали в панику. Охрана лаборатории, состоявшая из турок, разбежалась, а когда стал тонуть «Рейган», пустились в бега и русские бандиты, из личной гвардии Карамаза. Дробиченко орал на подчиненных, требовал, чтобы укладывали в корзину дирижабля самое ценное из оборудования, грозил револьвером, но его никто не слушал. Все молились, каждый — своему богу, и, замерев, наблюдали за вакханалией бородатых красных драконов.

Тогда болгарские подмастерья проткнули надувавшийся баллон и перерезали топливные шланги, а для верности сломали один из четырех двигателей. Больше просто не успели, во двор поместья, где располагалась лаборатория, ворвались русские десантники и повязали всех без разбору…

— Шестерых еще допросили, толку мало, господин, — шелестел в ухо толмач. — Одно только у них сходится — бормочут, будто джинны Карамаза великую силу против неверных нашли, и скоро войска не понадобятся…

— Что за «великая сила»?

— Не можем допытаться, — виновато понурился лейтенант. — Вроде как, в горах, в пещерах, далеко на востоке, чудовища спят… Может, снова сказки, для нашего устрашения?

— Может, и сказки… — задумался президент. — Ладно, с джиннами я сам поболтаю, не душите их пока… Коваль проследил, чтобы порт надежно оцепили, отправил в город батальон для зачистки, дождался, пока к причалу притянут полузатопленный «Клинок». Только после того как пивовары при свете прожекторов развернули в доках ремонтные работы, президент направился к пленным москвичам.

«Самое простое, и самое глупое, — прилюдно повесить, — рассуждал он, обходя лабораторию, спрятанную в патио заброшенного поместья. — Построим пленных, прилюдно повесим драгоценных джиннов, и что это даст? По их канонам, слуги Карамаза примут мученическую смерть, а мы лишимся парочки дурных, но чертовски талантливых голов…»

Он долго изучал приборы, удивляясь потрясающей смекалке Дробиченко. Практически из ничего, из замшелых обломков измерительной техники, наборов старинных реторт и пробирок, горелок, треснувших колб, с помощью самодельных термометров, испарителей и штативов, бывшие научные сотрудники творили взрывчатые, а может и отравляющие… Артур увидел хроматограф, газоанализаторы, датчики кислорода, муфельные печи, узнал кое-как собранный кали-аппарат Гислера, и даже самодельный холодильник Карре. В хорошем состоянии была передвижная электростанция, любовно собранные ветряки, центрифуга… А в проулке, между двумя ослепительно-белыми каменными стенами, укрытый маскировочной сетью, под охраной русских матросов, действительно лежал наполовину надутый дирижабль.

Этот был гораздо крупнее и мощнее воздушных шаров, нагнавших караван Коваля после посещения Москвы. Он походил на настоящую воздушную крепость. Алюминиевый жесткий корпус, четыре винта по бокам, плюс два на хвосте, гондола человек на пятнадцать, гнезда под пушки и пулеметы.

Из гондолы дирижабля свешивался труп мужчины в зеленом кафтане и чалме. Коваль подошел ближе, сдернул с мертвого сипаха головной убор. Сомнений не было — перед ним лежал славянин. Сильно загоревший, седой, отпустивший усы и бороду, один из бывших «безликих», сопровождавших Карина еще со времен московского исхода и получивших в Турции значительные ленные наделы. За все время турецкой кампании ни одного из бывших русских карателей в плен взять не удалось. Звери хорошо понимали, что лучше умереть в бою…

— Бомбы и пушки тута! — Только что назначенный начальник караула приоткрыл калитку во двор ближайшего белого домика. — Разрешите доложить, господин президент? Пулеметы, с клеймами мериканскими да китайскими, ишо китайские же пушки скорострельные, к им снарядов прорва, а туточки мины, посчитать покамест не можем, для погрузки на суда сложены, тыщи две наберется…

«Нда, не зря Карамаз в Поднебесную за вакциной летал, — улыбнулся про себя Артур. — Не удивлюсь, если покойный Председатель госсовета туркам сторговал атомную бомбу…»

— Господин президент! С «Клинка» лекари передали — их превосходительство, адмирал Орландо Жив, крови только потерял! Порадовать вас велели!

— Порадовал, матрос. Спасибо! Адъютант, найди мне капитана конной сотни!

— Уже здесь, господин! Готовы к разведке! — щелкнул каблуками кудрявый усач в кубанке и шароварах с лампасами.

«Молодцы, — про себя порадовался Коваль. — И лошадок в трюмах сохранили, и не ждут, пока их позовут. Выдрессировал офицеров Бердер, царство ему небесное!»

Чтобы не расплыться в улыбке, он нарочито внимательно рассматривал панораму дымящего, охваченного пожарами, порта. Сапоги проваливались в пепел, далекий вулкан покуривал лениво, загонял в небеса тонкую серную струйку.

— Капитан, в штабной палатке получите карту местности. Ни с кем не общаться, чтобы не было утечек. Оцепление вас пропустит, я распоряжусь. Рассыпьтесь вдоль побережья, там несколько дорог. В бой не вступать ни под каким предлогом, в деревни не заходить, ясно?

— Так точно, ваше!..

— Двигаетесь на север, оставляя посты, пока не заметите неприятеля. Я имею в виду не роту и не полк, а гораздо больше,ясно? Если заметите небольшие группы или подозрительных одиночек, что будут стремиться вас обогнать, — скручивайте и отправляйте сюда на дознание!

— Ясно, так точно!

— Внимательно следить за морем, возможна высадка. Полагаю, мимо не пройдете… Обнаружите — организованно отступать, оставив следящих. Задача ясна? Выполнять!

«Акция практически бесполезная, — рассуждал Коваль, наблюдая, как на мощеной площади, перед аккуратным беленьким зданием со шпилем, строится конная сотня. — Наверняка из порта уже телеграфировали о нашей атаке. Весь вопрос в том, как поступит командующий десантом? Если сам Карин в Италии, то нас не тронут. Старикан достаточно хитер, сначала он прозондирует почву и нападет лишь после того, как наверняка узнает, что нас впятеро меньше, чем турок. Хотя… Даже в этом случае он не нападет без поддержки авиации. Хуже того, наверняка подонки Дробиченко успели одарить босса какой-нибудь гадостью массового поражения. Если же Карин умотал в Сирию, как докладывали шпионы, то очень может быть, что его янычары совершат глупость и сунутся отбивать порт…»

На посту у временной тюрьмы стояли караульные из роты Тайного трибунала. Даже здесь, на жарком юге, они носили маски, скрывающие лица, стальные каски и перчатки, чтобы никто не сумел опознать «особистов» по волосам или ладоням. Солдаты Тайного трибунала не принимали участия в боевых действиях, они переждали морское сражение на отдельном судне, затем высадились за линией порта и слаженно приступили к привычным обязанностям. Быстро подобрали нужные помещения, разделили их на тюрьму для пленных обычных и добровольных, отдельно обозначили гауптвахту для штрафников из собственной армии, весело зазвенели молотами, готовя пыточную камеру… Коваль прекрасно знал, что Тайный трибунал недолюбливают в регулярной армии, не любят и боятся. Посему и требовал неукоснительно, чтобы в походах оставались подчиненные герра Борка неузнаваемыми.

Чем страшнее, чем таинственнее спецслужба, тем эффективнее ее работа.

Караульный потянул цепь, приподнялась крышка люка. Из подвальной темноты испуганно моргали глазки Сергея Дробиченко.

— Где моя жена? Разве трудно было поместить нас вместе? Что вы с ней сделали?! Вы должны понять — никаких военных тайн мы не знаем, рассказать нам все равно не о чем! Что вы молчите? Мне бояться нечего, страху и без того натерпелись! Что вам нужно?!..

Артур, не отвечая на истеричные выкрики, спустился вслед за лейтенантом по шаткой лесенке. Под временную темницу приспособили бывший крестьянский подвал. Сквозь паутину поблескивали сотни бутылочных донышек, мокрые доски давно развалились от влаги и древоточцев, с почерневших сводов капала вода. Бывший джинн Дробиченко уже не казался вальяжным сановником; вместо дорогих одежд рыхлое тело покрывали лохмотья. Пока сановника волокли, вымазали его в грязи, разбили губы, сдернули с пальцев и шеи украшения. Но он пока еще не мог примириться с внезапной потерей статуса, отчаянно цеплялся за былые привычки, словно запутался, где сон, а где новая, ужасающая реальность.

— Где Карамаз? — с ходу спросил Коваль.

— Он мне не докладывается… Пойми же, я тут — никто, просто лаборант…

— Куда вы собирались лететь?

— Никуда… Просто испугались, решили на всякий случай…

— Ты врешь. В гондоле жратва, химикаты и запас горючего. Где находится база? Только не говори, что она в Стамбуле.

— Какая еще база? — изобразил искреннее удивление Сергей.

Артур вздохнул.

— Я спрашиваю снова — где Карамаз? Где база дирижаблей, которые построили под твоим вонючим руководством? Где десант должен сесть на корабли? Честные ответы на три вопроса отодвинут твою смерть.

— Понятия не имею! Артур, это нелепость. Ну хорошо, мы поступили тогда в Москве не совсем красиво, но… не было выбора. Уснули с женой в столице, а проснулись среди варваров. Мы просто испугались, не знали кому верить, а Карин нам предоставил защиту…

— Выбор есть всегда, приятель! Вы не знали, кому верить? Разве Карин вас разбудил? Впрочем, это дела минувшие, я давно не в обиде…

— Но Карин не нападал на Россию!

— Пока не нападал. Напал на наших союзников.

— Артур, какие же они союзники? Ты говоришь о дикарях? О болгарах, греках, румынах?! Там даже власти толковой нет, каждый хутор сам по себе! Эти дикие племена даже письменность потеряли…

— С каких пор ты присвоил себе право решать, кому жить, а кого — в расход?

— Нет, я погорячился, всего лишь болтовня! Я никого не убивал, клянусь! За что ты меня так ненавидишь?..

— За измену родине.

— Что?! Родине? — У Дробиченко округлились глаза. — О какой родине ты говоришь? Давно нет ни страны, ни границ, ни русского народа…

— Все есть, приятель. Ты не туда смотрел, ты лизал сапоги своему хозяину, потому и не видел.

— Черт подери… — Сергей дернулся на грязном полу, но веревки держали крепко. — Ведь есть понятие эмиграции, его никто не отменял. Человек ищет, где лучше, разве это не естественно? Почему моя жена должна прозябать среди крыс и тараканов, среди подлого ворья и инфекций, когда мне предложили должность и сносные условия на юге?

— Если бы ты лечил солдат, или даже строил для них дома. Тогда живи хоть среди папуасов. Но ты убивал русских людей. Ты пошел за выродком, для которого нет святого. Мне скучно с тобой спорить, — подытожил Артур. — Ты скажешь мне, где Карамаз?

— Спроси военных, им виднее. Честно, я не вру…

— Куда ты собирался вылететь на дирижабле?

— Дирижабль не для меня, — после небольшой заминки извернулся Дробиченко. — Это для военных, для русских сипахов, вы их, кажется, всех убили. Мы просто испугались, когда началась стрельба. Мы же не знали, что встретим тебя!

— А твои подмастерья уверяют, что дирижабль предназначен исключительно для джиннов, вы сами его построили, только вы им умеете управлять, мало того… Они утверждают, что не далее как вчера, ты отправил депешу нашему общему приятелю. Ты инспектировал авианосец и написал в отчете, что через две недели «Рейган» будет готов к отплытию.

— Артур, неправда! — Сергей пополз на коленях, растрепанные жидкие волосы прилипли к трясущимся жирным щекам, веревки до крови врезались в запястья. — Артур, это плебс, они рады оболгать нас, из-за наркоты… Ты пойми, они почти все наркоманы, имам приказал синтезировать для них драг. Они наркоманы и ненавидят нас из-за своей зависимости. Мы никогда не держим запас, потому им нечего украсть, остается только ненавидеть… Артур, я никого не убивал, Людмила тоже, я клянусь чем угодно…

— Куда ты собирался вылететь? Где базируется воздушный флот? Где пещеры? Последний раз я даю тебе возможность вспомнить правду.

— Я не знаю, пилота убили… — упрямо затянул прежнюю песню «джинн».

Президент махнул рукой. В подвал, светя фонарями, спустились четверо «мастеров» Тайного трибунала. Спустились не с пустыми руками, инструментами для полевых допросов был готов к применению.

— Привяжите его, — распорядился президент.

— Для скорого следствия, господин? — радостно ощерился старшина дознавателей.

— Для очень скорого следствия.

Глаза Дробиченко понемногу привыкли к свету, он рассмотрел квадратные фигуры заплечных дел мастеров. Зубы его застучали. Коваль присел на подстеленную адъютантом подушку, вполголоса отдал несколько приказаний. Штабные вполне могли обойтись без командующего, но то и дело засылали посыльных, советовались, как поступить с вражескими плавсредствами и сооружениями. Формально на суше бразды правления экспедиционным корпусом от адмирала Орландо перешли к полковнику Даляру, но старый служака, прекрасно управляясь с солдатами, терялся перед древней техникой.

Из подвала аккуратного соседнего домика раздавались визгливые крики; там, по указанию Коваля, легонько щипали и кололи Людмилу Дробиченко.

— Нет, не надо, ну, пожалуйста! — запричитал Сергей. — Ну можно же так поговорить, мне нет смысла ничего скрывать! Артур, к чему это варварство, ведь ты грамотный человек, не уподобляйся, ведь мы же…

Хрясь! Хлесткий удар кольчужной перчатки выбил «джинну» сразу два зуба, кровь закапала на прогнившую труху.

— Ты, говно, — человек в кожаной маске взял пленника за щеки каменной рукой, сжал так, что слезы сами брызнули, сделав мир расплывчатым, неясным. — Ты, говно, к господину президенту и Главному командующему обращаться можешь на «вы», и только по его разрешению. Господин президент тебе милость великую оказывает, что лично допрос ведет. Внял, сучье племя? Следует говорить «ваше высокопревосходительство», ясно? — И, не дождавшись внятного ответа, снова наотмашь засадил по скуле, — Тебе ясно, говно?

Заскрипел ворот, пленнику вывернуло плечи, потащило вверх, пальцы ног едва доставали до пола.

— Ясно мне, ясно! — захныкал Сергей, не в силах отвести взгляда от щипцов и крючьев, которые деловито раскладывал помощник следователя.

— Некогда мне ждать, пока ты «так просто» заговоришь, — устало заметил президент. — По уму, тебя вообще в клетке следует в Питер отправить и там в зоопарке показывать. Среди шакалов… — Артур кивнул стоявшим наготове палачам.

Те живо сорвали с арестованного одежду, поймали его отчаянно брыкающиеся ноги, затянули в кожаные петли, развели в стороны.

— Нет, нет… — захрипел распятый пленник, завидев жаровню с раскаленными углями. — Ты же… Ой! То есть вы! Нет, не надо, я что угодно!..

Но короткий кнут со свинцовым грузилом уже смачно обвился поперек живота.

— Боже, нет… Ваше… Ваше высо-ко-прево-сходи-тельство… — извиваясь от боли, закричал Дробиченко. — Ты… Все же знают, вы без суда никого не убиваете! Ведь никого же русский президент без суда не вешает, верно? — Визирь заискивающе заглядывал в прорези кожаных масок.

— Для тебя сделаем исключение, — утешил следователь. — Господин президент, прикажете запись допроса вести?

Сверху, из засыпанного вулканическим пеплом, увитого виноградом дворика снова донесся истошный женский вопль. Дробиченко в ответ тоненько завыл.

— Пожалуйста, не трогайте ее! Не трогайте Люду, она не виновата! Я клянусь, я все… ничего не утаю, позвольте служить вам, умоляю!

Шшш-варк! Профессионально выверенный удар кнутом может сломать кость, может содрать с человека кожу по окружности тела, а может только разодрать ее до крови и дернуть с такой силой, что синяки не сойдут месяц. Дробиченко повис, хватая воздух, не в силах даже крикнуть.

— Да зачем ты нам нужен? — удивился следователь, захватывая в горсть мужское достоинство пленника. — Экая хилость, братцы! Так я мыслю, она тебе уж ни к чему, а собачки голодные! Хе-хе!

«Джинн» заверещал тонко, как попавший в капкан зверек. Помощники сыскаря заржали басовито, от них несло чесноком и машинным маслом. Обалдевшие от безделья в трюмах, радовались парни сухой земле и привычной работенке.

Шшвва-арк! Кнут оставил на рыхлой спине «джинна» второй поперечный рубец. Колесо дыбы еще немного повернулось, до хруста натягивая изнеженные сухожилия.

Президент же как будто не видел мук своего бывшего Проснувшегося собрата, отвернувшись, отдавал распоряжения подбежавшим к люку офицерам, говорил по полевому телефону. Главнокомандующий занимался текущими делами, не особо интересуясь, что его молодчики, его кошмарные садисты собирались сотворить с одним из первых лиц в администрации Карамаз-паши. Дробиченко пытался окликнуть президента, но от боли забыл, как его следует называть. Тем временем колесо дыбы крутанулось, плечи пленника свела судорога, в распахнутый рот ему затолкали вонючую тряпку. Один из юношей в коже поплевал на раскалившийся металл, нацепил толстую перчатку, поднес багровый крюк к промежности бывшего «джинна». Дробиченко потерял контроль над кишечником.

— Вот паскуда, обделался! — сплюнул старший палач. — Самого бы заставить убирать, неча кабинет-то нам портить!

— Ты хочешь что-то сказать? — Коваль повелел стражнику выдернуть изо рта пленника кляп. — Говори быстрее, мне некогда!

— Я скажу, только отпусти…те! Я скажу, я знаю, где Карамаз! Он у эмира, в Аравии! Там большая армия, настоящая армия, слышите? Не толпа наркоманов, как у Карамаза, а настоящая армия…

— Мне это неинтересно, — пожал плечами Артур. — Расскажешь следователю. Я пойду посмотрю, что ребята делают с твоей женой. Ей, конечно, далеко до наших обозных красавиц, но мои чингисы месяц с лишком не видели женщин, так что сгодится. Кстати, Сергей, чингисы переняли у желтых дикарей несколько забавных обычаев. Знаешь, что они делают с пленными женами врага? Не просто пленными, а именно с вражескими женщинами? О, их пользуют весьма оригинальным способом. Правда, после этого женщины уже ни на что не годны…

«…Этого сукиного сына надо не просто сломить морально, надо из него мочало сделать, — рассуждал Коваль, изображая самый кровожадный вид. — Кроме Дробиченки, запустить дирижабль некому. Тут что-то зарыто… Уцелевших командиров допросили с пристрастием; они выложили все, что знают, но про планы начальства — ни гугу! И все как один кивают на начальника русской стражи при джиннах и на самих джиннов. Карийских последышей всех, как назло, замочили; а может, они сбежать успели. Так что любезный Дробиченко — пока наша единственная ниточка, чтоб сократить путь к хозяину…»

— Я скажу… — На запястьях пленника ослабили веревки, он с размаху плюхнулся в грязь, задергался на сыром полу. — Я скажу, только не убивайте, пожалуйста… Карин в Аравии, он там уже две недели гостит у эмира, но должен скоро вернуться. Его ждут в Стамбуле, а затем — в Фергане. Там комплектуется пятнадцать дивизий. Ты… — Дробиченко сжался в комок, завидев нависший над ним здоровенный кулак. — Вы, вы, вы, прошу прощения, о, господи! Вы знаете, что происходит на полуострове? Там не было…

— Помолчи-ка! — быстро приказал Коваль. — Так, ребята, выйдите покурите, я позову! Это записывать не надо.

Бойцы полезли в люк, громыхая сапогами.

— Итак, ты хотел сказать, приятель, что на Аравийском полуострове не было Большой смерти? Да, как видишь, мы наслышаны о великом чуде, — сухо рассмеялся президент. — Попытайся найти другую причину, чтобы я не приказал отдать твою жену матросам!

— Да, тайны давно нет, — лихорадочно закивал пленник. — Лет десять назад Саудовский халифат и эмиры приняли решение разрешить внешнюю торговлю. Они поняли, что снаружи нет заразы, но через свои границы по-прежнему никого не пускают. Карамаз удостоился большой чести…

В соседнем подвале пронзительно завизжала Людмила Дробиченко. Коваль подумал, что следователи в запале могли и перестараться, запугивая «джинна в юбке» раскаленными клещами.

— Отпустите ее, я сделаю все, что скажете! — заскулил толстяк.

— Даже не представляю, чем ты можешь меня порадовать? — задумчиво почесал висок президент. — Химических бомб у тебя нет, дирижаблем управлять не умеешь и где ловить Карина — толком не знаешь, Наркотики нам ни к чему, а опыты с сибирской язвой я пока не планирую. В одном ты прав, без суда тебя не прикончат. Суд будет, обещаю, минут через двадцать. Кстати, судей ты уже видел, приятные парни в масках. Скорее всего, приговорят к медленному вырыванию ногтей и к горячему колу в задницу… Впрочем, они такие затейники, могут и похлеще выдумать… — Коваль повернулся к выходу.

«Если я в нем не ошибся, то сейчас мы перескочим сразу через пару уровней, — загадал Артур. — Если не выскочим тайным ходом к тронному залу, то оружейный подвал нам обеспечен…»

— Погоди, пожалуйста! Я отвезу вас!.. — изо всех сил рванулся посеревший арестант. — Я скажу, где должны собраться полки для десантирования… Это в Греции, «Рейган» должен был забрать их всех на борт… Правда, клянусь! Я не могу сам найти Карина, но зато я могу провести дирижабль к пещерам…

«Вот оно!»

— К пещерам? Награбленное золото меня не занимает, как и наскальная живопись, — без интереса откликнулся Артур.

— Пожалуйста, не уходи! Ты просто не знаешь, тебе даже не представить! — Дробиченко выплюнул кровь, языком ощупал десны. — Артур, кроме нас с Людмилой и Карамаза, о пещерах известно только троим…

— Это здесь, в Италии?

— Нет, далеко, в Греции… Только я могу показать. Туда можно добраться по воздуху, но без меня вас расстреляют зенитки… Я проведу, но отпустите Людмилу. Без нее мне все равно не жить!

— Ну и что там у вас в пещерах? — небрежно спросил Коваль. — Вы там дирижабли строите?

Спросил, и тут же понял, что совершил ошибку.

— Ди-ри-жабли! — затрясся малость осмелевший «джинн». — Все эти пузыри, вместе с ракетами, можно смело затопить. И вашу консервную банку тоже. Как ты думаешь, почему мы так и не занялись вплотную штаммами чумы и язвы? Почему за время войны мы так и не создали оружия массового поражения? А как ты думаешь, почему халифы и эмир Сайд согласились воевать на стороне Стамбула? Ведь, если честно, им глубоко наплевать на северные притязания Карамаза.

— И почему же?

— Потому что халифы нас боятся, — с оттенком самодовольства сообщил голый арестант.

— Боятся? — уточнил Коваль. — А мне наговорили про бронетехнику, вертолеты и катамараны с обученным спецназом. Мне стоит сослать своих шпионов на уборку капусты?

Дробиченко гаденько захихикал. Его смех отразился от кирпичных стен подвала, как задушенное журчание воды в стояке. Коваль терпеливо ждал. Чутье подсказывало ему, что в русле привычного трусливого торга, когда предатель пытается всеми способами выкупить жизнь и свободу, может прозвучать нечто весьма важное, важное по-настоящему, по-крупному…

— Меня тут спрашивали про химию, про болячки, — ловко увернувшись от обращения на «вы», заговорил арестант. — Вы ж там уверены, что Дробиченки — изверги. Якобы колодцы по всей Украине травим, ядовитых пауков разводим, клещей с дирижаблей разбрасываем… Пропаганда все это, чушь собачья. Ну да, кое-что замутили, парочку неплохих психических атак провели, берсерков для Карина научились клепать. Кстати, вам крупно повезло, что их не было в Катании, все дерутся где-то на востоке с армянами. Достаточно взвода, страшное дело, с отрубленными руками на врага кидаются… Нда, вот только живут недолго, сердце нагрузок не выдерживает…

— Сукин сын! — не выдержал Артур. — Вивисектор хренов! Так вы запугали арабов своими зомби?

Он вспомнил неоднократные донесения разведки, которым в Военном совете никто не мог дать внятного объяснения. О том, как в опасных, узких ущельях, на переправах передовые отряды наталкиваются порой на совершенно обезумевших, полуголых людей, с виду тощих, слабосильных, но вооруженных двумя саблями, дерущихся злобно, неутомимо, наносящих страшный урон. Ни одного из берсерков не удавалось взять живьем, скорость реакции у них была бешеная, они арканы рубили в воздухе и продолжали махать саблями, даже получив три арбалетные стрелы в живот и в голову…

— Берсерками эмира не напугать, и уж точно в союзники не заманить, — неприятно усмехнулся Дробиченко. Затем сплюнул кровью, облизал распухшие губы. — Слушай, я решился. Если ты меня убьешь, война затянется надолго. Если выпустишь Люду и возьмешь меня в команду… Мы доберемся до пещер за два дня. Там охрана, все фанатики, смертники, им невдомек, что они стерегут. Это похлеще ядерной ракеты. Ракета — раз, и все, готово, и земля встанет дыбом… Карин же не идиот, он тоже не хочет новых пожарищ… Только отпусти Люду, ладно? Об этом месте, кроме Карамаза и меня, знают еще три человека. Никаких химических бомб у нас нет. Они нам просто не нужны. Теперь нас боятся халифы, они выделят войска…

— И чего ж такого в вас страшного?

— Мы разбудили настоящих джиннов.

— Что? Джинны? — Хотя Артур ожидал нечто в таком духе, явный бред захватил его врасплох. — Что ты имеешь в виду? Массовые глюки? Или вы нашли кладбище изотопов?

— Мы нашли тех, кто ждал тысячи лет. Это не сказки, черт подери, хотя, конечно, все вышло случайно! Ты можешь не верить, но они ждали, пока нас станет меньше. Там раскололась целая гора, посреди Вечного пожарища; такое могло случиться только после падения цивилизации. Понимаешь? Нас стало мало, и они проснулись… И мечтают они только об одном — стереть людей в порошок.

3 ЭКИПАЖ МАШИНЫ БОЕВОЙ

Дирижабль неспешно плыл на восток. Двое угрюмых пилотов и моторист суматошно выполняли команды пленного визиря, сигали от борта к борту, закачивали ручными насосами топливо, наматывали тали, с мушиной ловкостью лазили в нагретое чрево воздушного гиганта. Вначале подневольные члены экипажа упрямились и огрызались, но после того, как Митя Карапуз, на глазах у недовольных, начал отрывать одному из них пальцы, все стали очень покладистыми.

Двигатели изрядно дымили, порой работали не согласованно, тяга левого борта явно пересиливала, отчего судно порой шло несколько боком, и рулевому приходилось корректировать курс. Но для президента все эти мелочи с лихвой компенсировались удобством салона. Напряжение последних дней чуточку спало, Коваль едва не мурлыкал от удовольствия. Не надо было держаться за вожжи, натирать зад в седельных штанах, в лицо не летели градины, красота! В верхнем этаже гондолы Дробиченко обустроили воистину правительственный люкс — бархатные диваны, подушки, отопление, холодильник с фруктами и напитками, патефон…

Столпившиеся у окошек нижнего этажа суровые вояки, испытанные в передрягах, сентиментальные, как дубовая кора, восторгались панорамой. Больше всего их, естественно, привлекали не лазурный прилив и поляны бирюзовых водорослей, а последствия морского сражения. Вулкан ослабил активность, словно задумался, разглядывая следы недавнего побоища, не залить ли раз и навсегда горячей лавой вечно дерущихся человечков. Масляное пятно колыхалось на воде залива, угрожая всему живому в округе. Коваль подумал, что если в ближайший день не соберется Слабая метка, то все они родились под счастливой звездой. В Сицилии отыскать Качальщиков, способных справиться со Звенящим узлом, просто негде…

Небо расчистилось, вдали пронеслась гроза, породив радугу, расплавив, растоптав пепельные наносы поверх заросших сорняками плантаций; заброшенные виноградники, изумрудные холмы, белые скелеты деревень засияли, будто их окатили из шланга. Стали видны дымки костров на зубчатой, синеватой границе лесов, у подножий дремучих гор, наезженные тропки вдоль одичавших оливковых рощиц, крошечные россыпи пасущихся овец и резко, как лезвие ножа, — рыжая граница Вечного пожарища на севере. Даже разбитые корабли, притянутые к причалам, смотрелись под солнцем гораздо веселее. Там, внизу, кипела работа, вокруг бывшей военной базы возводились укрепления, ремонтные бригады наспех залепляли бока поврежденным катерам, десятки лодок рассекали акваторию порта, собирая все, что всплывало и раскачивалось на мелкой волне. С полузатопленных итальянских фрегатов снимали пушки, водолазная команда готовилась к погружению на авианосец. Сверху было заметно, что гигант лежит совсем неглубоко, над его рубкой уже закрепили одну из плавучих рембаз…

Воздушный корабль взял курс на греческий берег. Поскрипывали снасти, прерывисто шипели газовые горелки, стонал ветер в щелях, заглушая рокот винтов. Позолоченный полумесяц на боку дирижабля отражал косые вечерние лучи солнца. Было так славно, так покойно и мирно, что Артуру вновь, как уже много раз до этого, мучительно захотелось зажмуриться и не открывать глаз, пока не пройдет наваждение.

Порой он сбивался со счета, путаясь, сколько же лет провел в «новом» мире, семнадцать? Девятнадцать? Казалось бы, все давно должно стать родным и понятным, здесь — семья и любовь, здесь — кипение и буря, такая служба и такие горизонты, что и присниться не могли скромному кафедральному трудяге, а вот, поди ж ты! Зажмуривался в тихие минуты, и словно воду из ушей вытряхивал — налетало шкворчание и почти осязаемый аромат маминых пирожков, рев футбольного матча, бормотание телевизора, цокот женских каблучков по весеннему асфальту, рекламные заставки про пиво и подгузники, обрывки «Пинк Флойд» и «Дорз», визги детворы в Петергофских фонтанах…

Усилием воли он вернулся в реальность, и тут же, в глубинах подсознания, сработала сигнальная система. Когда слишком уж ярко и отчетливо набегали воспоминания, это могло означать предстоящее соперничество на эмоциональном уровне. Коваль уже много лет не удивлялся, что организм заранее предупреждает о ментальных опасностях, и мозг ненадолго словно бы укутывается слоем ваты. Видимо, чтобы в минуту наивысшего риска заработать на пике сил… Он чуял нечто большее, чем угрозу жизни. Такая угроза существовала ежечасно. Опасность могла исходить от людей, от зверья, от ловушек, расставленных людьми; в конце концов, от порождений Вечных пожарищ либо от Желтых болот. Каждая из этих опасностей имела свой оттенок вкуса, свой внутренний цвет и звук, их можно было классифицировать и легко распознать на расстоянии. По крайней мере, обученный Клинок опознавал их без труда.

На греческих скалах маленькую экспедицию ждало что-то абсолютно новое и чуждое.

Годы непрерывной борьбы за существование нарастили вокруг души президента подобие коросты, не допускавшей жалости, излишнего милосердия и мягкости к подчиненным. Тем не менее, будущие потери среди близких людей он ощущал необычайно остро, и с возрастом острота не притуплялась…

Он точно знал, что завтра их станет меньше.

Кто-то погибнет, вероятно, многие, и изменить ничего нельзя, потому что идет война. Пусть голосят блаженные на каждом углу, что погибель принес именно он, Проснувшийся, пусть науськивают темную паству соборники, пусть шепчут по деревням кликуши, что Кузнец продался колдунам, это неважно. Он покончит с Карамазом, вернется и раздавит их всех.

Сегодня важно то, что загадка Дробиченко обойдется в несколько молодых жизней…

Бравые спутники президента тыкали пальцами, наперебой показывая друг другу следы морского боя, хвастались успехами, узнавали внизу оставленных друзей. Коваль не мешал им радоваться, не так уж часто в суматошных буднях этих людей возникали окошки отдыха. Президент не мог взять с собой много людей, гондола была рассчитана максимум на дюжину, плюс груз оружия и боеприпасов.

Затем берег удалился, и под мерное тарахтенье моторов, маленькая команда завалилась спать. Коваль приказал отдыхать всем, предчувствуя, что очень скоро сон снова станет большим дефицитом. Он спрашивал себя, все ли сделал правильно, стоило ли покидать твердую землю и армию. Кроме армии, на берегу остался последний выживший дракон, которому свиные туши подталкивали длинными шестами…

Как и прежде, пришлось взять с собой здоровяка Митю Карапуза. Незадолго до отхода флота Митя получил из рук президента орден и майорские погоны, за усмирение восстания в Лужских каторжных лагерях. Радея на службе, Карапуз героически разрывался между полком преданных, бешеных чингисов, оставленных на берегу, и обязанностью сопровождать патрона в опасных передрягах. Майор дремал с полуоткрытыми глазами, не изменяя дикарским привычкам, привычно сжимая коленями шестиствольный пулемет…

Рядом с огромным Карапузом прел в кольчуге щуплый смуглый узбек, Расул Махмудов, личный осведомитель Малого круга власти в Ташкенте и, по совместительству, редкий знаток арабского языка. О том, что в Ташкенте, Самарканде и Фергане Махмудов пользовался совсем другим именем, считался богатым купцом, держателем нескольких лавок и караванов, в российской столице знали, помимо Коваля, всего два человека. Расула не стоило отвлекать от бизнеса, но у Артура не было выхода; на весь Питер не нашлось достойного доверия переводчика, а арабист очень скоро мог пригодиться. По официальной версии, как раз сейчас Махмудов организовывал торговое представительство в Финляндии. Но щуплый узбек обладал и несколькими скрытыми талантами.

Коваль ощутил тайну еще при первой встрече с Расулом, шесть или семь лет назад. Потертого незаметного гостя привел Старшина книжников Лева Свирский; у бывшего библиотекаря Зимнего дворца имелись, как ни странно, удивительные связи и знакомства. Лева представил Расула и намекнул, что если парню подсобить серебром на обустройство торговли, то в дальнейшем вложения вернутся золотом, и вдвойне. Так оно и вышло, Махмудов первый проторил караванные тропы через прикаспийские болота, до Оренбурга и Астрахани…

А тогда Артур сразу спросил у простоватого с виду, замусоленного сына степей, чем от него разит. Гость как бы удивился, захлопал глазами, вывернул карманы. Тогда Коваль, к изумлению книжника, назвал и нарисовал узбеку четыре травки, истолченные в порошок, которые тот прятал в потайных местах одежды. Коваль назвал узбеку всего четыре травки, потому что различать их научила его еще Анна Первая в уральской тайге; другие травки и готовые смеси, припрятанные за обшлагами халата, Артуру оказались незнакомы, но, по крайней мере, две из них несли смертельную угрозу.

Слишком серьезную угрозу, чтобы находиться рядом с азиатом в закрытом помещении. Артур даже подумал, что Старшину книжников обманули, подсунув вместо правильного кандидата в шпионы наемного убийцу. Он повидал к тому времени немало убийц, однако травника встретил впервые.

Травники — мирные люди. Обычно это так.

Артур вспомнил наставления Бердера и переместил взгляд на руки узбека, и особенно на кончики пальцев. Ногти длинные, чуть загнутые, аккуратно подстрижены, но сверху словно темным лаком покрыты. Артур отодвинулся на шаг, готовый выхватить нож, и потребовал от загорелого гостя, чтобы тот положил руки на стол, ладонями вверх. Бедный Лева Свирский крутил головой, ничего не понимая, зато Расул прекратил придуриваться и выказывал впредь хозяину Петербурга явное уважение.

Он уже без лишних просьб предъявил остро заточенные ногти, под которыми можно было легко спрятать крупицы ядовитого порошка, он показал хитрые зашитые кармашки на халате и шароварах, поведал названия незнакомых растений. От мельчайших крупиц одного порошка взрослый человек мог впасть в кататонию на несколько дней, от гранул другого, невзначай брошенного в глаза, — мог ослепнуть, испытав страшные боли, от третьего — впадал в бешенство, а затем — навсегда оставался слабоумным…

Многое умеют травники. Иным не нужен ни кинжал, ни верный пес, ни арбалет, чтобы защитить жизнь. Достаточно царапнуть противника ногтем.

Впрочем, в тонкости Коваля так и не посвятили, Расул вообще болтал мало, зато много успел сделать. Раскрутил торговый бизнес, построил свое представительство в Астрахани, участвовал в посольствах и снабжал Петербург информацией о событиях в Средней Азии. И дальше бы катилась неспешная, дремотная жизнь уважаемого купца, если бы не Карамаз, затеявший вербовку нищих для войны с Россией. Карамаз-паша набирал глупых бедняков в янычары, обещая им золото и победы, земли у прохладных родников и диковинных женщин. Карамаз жег книги, закрывал школы и безжалостно сек отступников веры… Спрятав семью, Расул Махмудов успел снарядить последний караван хлопка в Россию. Его мирная шпионская миссия подошла к концу. Завершив хозяйственные операции в Астрахани, Нижнем и Петербурге, выступив в русской Думе, Расул собрался на родину, но вовремя одумался. Друзья с юга предупредили, что в Ташкенте свирепствуют конные банды с плетьми…

Русский имам позвал на корабль, предполагая возможные контакты с арабами. Махмудов погоревал и согласился.

У борта, привычно контролируя спину патрона, застыл новый телохранитель Коваля. Как и прочие, особо приближенные к президенту, пивовар фон Богль был обязан Артуру жизнью. Приставленный Тайным трибуналом, коротышка фон Богль днем и ночью находился в задумчивом, полусонном состоянии. Глаза он прятал за толстыми стеклами темных очков, стриженый череп укрывал пробковым шлемом. Его белый, в прожилках вен, лоб блестел под толстым слоем защитного крема, а туловище привычно парилось под пятнистым брезентом. Коротышка-немец совсем не выглядел грозным бодигардом, в рыхлом балахоне и тяжелых ботинках, он, скорее, напоминал неуклюжего гнома. Из всей компании, собравшейся в гондоле дирижабля, только Артур и Митя Карапуз видели племянника герра Борка в деле. Точнее на тренировке.

Рекомендуя шефу сутулого, коренастого родственника, герр Борк посоветовал не пожалеть дюжину лысых псов. Артур заинтересовался. Заперлись вчетвером в пустом цехе Балтийского завода, переделанном специально для тренировок военной академии. Заранее изловили в верховьях Невы диких собак, не кормили несколько дней. Псов выпустили из клеток, расставленных кругом. Наблюдатели расположились в застекленной кабине крана под потолком; внизу остался маленький альбинос Богль, в капюшоне и черных очках.

— Я бы ножами бился, — пропыхтел на ухо президенту Карапуз.

Артур рассеянно кивнул. Он тоже прикинул, что против зверья вначале стоило бы швырнуть пару-тройку клинков, сколько успеешь, а затем не помешали бы два длинных ножа, а лучше — обоюдоострые сабли… Во всяком случае, именно так его учил в молодости Хранитель Бердер.

Фон Богль поступил иначе.

Как только откинулись решетки клеток, лысые молнией кинулись в атаку. Они не стали проводить гипноподготовку, поскольку изголодались и чувствовали силу стаи. Немец так и не вынул рук из-под широкой мешковины. Грохнуло сразу несколько выстрелов, не автоматных, но впечатление было такое, словно стреляли очередями. Ковалю показалось, что в пивовара попало с десяток пуль, брезент летел во все стороны рваными ошметками. Первые четыре буля погибли в полете, от точных попаданий в головы, еще два пса успели подскочить к Боглю вплотную, а Артур так и не заметил, когда же пивовар успел выстрелить. За долю секунды до того как крокодильи челюсти сомкнулись, немец скинул на врагов свой тяжелый балахон, подпрыгнул, ввинчиваясь в воздух, почти как киношный ниндзя, и демонстрируя укрепленный на теле арсенал. При этом он непрерывно стрелял, и ни один патрон не пропадал даром. На животе и на спине крест-накрест были приторочены обрезы многозарядных карабинов; таким образом, легкого поворота торса Боглю хватало, чтобы вести ураганный огонь по кругу. Широкие патронташи удерживали на бедрах ремень, с которого свисали на лямках два короткоствольных револьвера. Еще два «бульдога» крепились к запястьям весьма остроумным способом; достаточно было сильно дернуть средним пальцем, с обернутой вокруг него петлей, чтобы револьвер выскочил в подставленную ладонь. Коваль потом специально озаботил мастеров из оружейного цеха, чтобы срисовали схему.

Фон Богль даже не запыхался. Одиннадцать мертвых булей валялись вокруг него в разных позах, а эхо выстрелов еще гуляло среди бетонных перекрытий цеха.

Митя Карапуз восхищенно присвистнул. Коваль подумал, что такого стрелка он еще не встречал.

— Неплохо, так? — удовлетворенно покивал начальник трибунала. — Можете выпустить котов, герр президент, или даже ваших белых тигров, результат останется тот же, пока у герра Богля останутся патроны. Он лучший охотник на ахаров, убил четыреста штук…

Карапуз крякнул и почесал в затылке. Артуру тоже памятны были стремительные подводные пауки, контролировавшие болота на юге Германии. Он и сам, помнится, пристрелил и прирезал парочку тварей, но четыреста!..

Фон Богля немедленно поставили на довольствие и зачислили в особое подразделение личной стражи. Фон Богль имел маленькую смешную слабость, по всем краям, куда забрасывала судьба квадратного пивовара, он таскал за собой обломок ржавого герба, спиленного якобы с ворот фамильной усадьбы фон Боглей в затопленной Баварии. Других смешных, и не смешных тоже, слабостей у телохранителя не было. Никто не видел, чтобы его тонкие, в двух местах изрезанные шрамами губы растягивались в улыбке. Он выполнял свои новые обязанности с тем же рвением, что и на сторожевой башне в родном германском городке, у самой границы Мертвых земель.

Фон Богль никогда не доставал сразу две руки из складок широкого балахона.

И, наконец, на заднем сиденье, будто отделенный от остальных невидимой стеной, безучастно щурился на солнце Озерный колдун, Сын Прохор. Являлся ли он в действительности сыном Деда Саввы, или всего лишь носил титул, оставалось для Коваля загадкой. Ходили слухи, что Озерники в семью берут не по родству, а тех, кто особо предан, по аналогии с древней мафией. Но не просто берут в семью, а что-то такое делают с человеком в ранней юности, после чего неофит уже не может по своей воле покинуть Отцов и Дедов. Простонародье шепотом называло эту процедуру «лизать посох», но Ковалю доносили, что в реальности церемония гораздо сложнее и опаснее…

Озерные колдуны без уговоров приняли приглашение президента отправиться в морской поход, и так же без уговоров согласились разделиться, с тем, чтобы Прохор полетел на дирижабле, а Дед остался с драконом. Казалось, колдунов не беспокоила ни возможность утонуть во время баталии, ни открытая неприязнь экипажа. Они вообще ни с кем во время долгого пути не разговаривали, изредка выходили подышать воздухом, живо интересовались Красными червями. Пожалуй, Дед Савва был единственным человеком на «Клинке», кто не боялся вместе с Артуром подходить к китайским драконам. Драконы старика не трогали; не то чтобы засыпали, но словно успокаивались под гипнотическим взглядом чернокнижника. Савва ухмылялся в бороду и ласково называл двенадцатиметровых тварей «зверушками». Озерник не умел находить с ними общий язык, как это делали лесные Хранители, и не отважился бы оседлать червя. Наблюдая за Дедом, Артур засек, как тот, едва заметным движением, рассыпает впереди себя какой-то порошок. Озерник укрощал червей не словом и не волей, а тайными снадобьями, без вкуса и запаха. Обговаривая финансовую сторону похода, Сын Прохор от имени Деда выставил лишь одно неясное требование — позволить чудским Озерникам привезти из каменных бутылей двоих мальчиков малолетних, буде найдут подходящих…

Коваль не постеснялся спросить — что значит «из каменных бутылей». Дед Савва остался верен себе, не отвечал, когда не считал нужным, только улыбнулся половинкой рта. Подходящих мальчиков, брезгливо повторял про себя Коваль. Подходящих — это значит сыновей Красной луны, детей, изначально способных к восприятию черной магии, к перевоплощениям. Коваль согласился, скрепя сердце, хорошо представляя, какие разговоры поползут в команде. С другой стороны, его зацепила уверенность Озерников, что поход завершится успехом; иначе не уповали бы колдунчиков разыскать…

Под присмотром командира нового гарнизона, полковника Даляра, старшему Озернику соорудили палатку на пирсе, рядом с закованным в колодки драконом, собрали туда весь скарб с эсминца и приставили, на всякий пожарный, стражу, защищать неведомо от чего. Хотя перепуганным караульным было очевидно, что к бешеному чудовищу и нелюдимому волхву только чокнутый решится подойти.

Внутри, у входа в палатку, Дед Савва велел положить тяжелую кувалду. В случае если Внук Прохор призовет из далекой Греции, можно будет двумя ударами выбить заслонку, сковывающую шею дракона…

Своей способностью общаться на расстоянии Озерники не кичились, но от услуг президенту, в качестве живого радио, не отказывались. Пока каторжане строили световые телеграфы, тянули телефонные провода и сколачивали из огромных бревен временные радиовышки, Деды и Сыны прибирали слабоумных и болезных детишек и мастерили из них ходячие ретрансляторы…

По договору, чудские Озерники получили от новой власти все, что требовали, — земли вдоль Псковского и Чудского озер, налоговые льготы на рыбную ловлю в Нарве, Плюссе и притоках, право на порубки и право откупаться от службы в армии золотом и натурой. Государство получило несколько тонн ценнейшей вакцины, получило доступ к «нехорошим», гнилым местам на пепелищах бывших вредных предприятий, куда категорически отказывались заходить Качальщики. Благодаря Озерникам, особые команды, отряженные Министерством промышленности, проникли в заводские корпуса Череповца и Вологды, добрались сквозь восставшие чащобы почти до центра Москвы, Волгограда и других, раскачанных Хранителями равновесия, городов. На месте многих промышленных гигантов прошлого шумели дикие леса, Хранители равновесия пока молчали, не препятствовали Озерникам явно, понимая, что накличут открытую войну с президентскими дивизиями. И катились на подводах, на платформах и паровиках отрытые из-под слоя восставшей зелени станки и цеховые краны, трансформаторы и двигатели, разобранные электростанции и котельные…

Однажды Озерники удерживали Зеленую столицу целых два дня, и за это время грузовые караваны успели вытащить с московских военных складов два десятка грузовиков, редкую спецтехнику для наведения понтонов, траншеекопатели, путепрокладчики, мостостроительные установки и штук сорок полевых кухонь, бань, радиостанций в вагончиках на колесах. Слабые метки выли и стонали, колдовские деревья угрожающе трясли почву корнями, но колдуны справились, удержали узкий проход. Сколько недоразвитых больных детишек принесли они в жертву лесу, Коваль так и не узнал. Но после возвращения каравана Дума проголосовала за передачу ордену Озерников пятисот гектаров земли на южном берегу Псковского озера. Правда, для исполнения указа пришлось переселить три рыбацкие деревушки, но кто заметил их недовольство, когда республика получила столь щедрый подарок?..

Вновь созданное подразделение при Министерстве транспорта начало брать подряды по всей стране и за ее пределами на строительство переправ и мостов, а в Академии появился новый соответствующий факультет. Думские финансисты, вошедшие во вкус управления, ворчали, что совершенно незачем вбивать такие средства в развитие мало кому понятной инженерной науки, что целые волости голодают, не хватает сил для усмирения бунтов и сдерживания эпидемий, но Коваль был непреклонен. Прямо президенту возражать не решились, отдали деньги наукоемкому сектору. После того памятного заседания Артур вернулся в Зимний измочаленный и впервые потребовал от адъютантов разыскать сбежавшего книжника Леву Свирского.

Тяжко было одному биться с невежеством. Свирский бы его понял, он умел говорить убедительно, умел смягчать твердолобых ковбоев. Ведь именно Свирский сумел запустить первые массовые школы вне Эрмитажа и заставил недоверчивых, запуганных горожан привести туда детей. Свирский бы поддержал…

Но Левушка отказался возвращаться в столицу.

Пока что Артуру удавалосьлавировать между старыми и новыми приятелями, хотя Озерников приятелями-то назвать было сложно. В глубине души Коваль понимал, что Деда Савву согласиться на участие в опасной экспедиции подтолкнули не стада коров, не серебро, и даже не авторитет президента. Дед Савва преследовал какие-то свои цели, и ухо с ним следовало держать востро. Долговязый, длиннорукий Сын Прохор чем-то неуловимо походил на Франкенштейна из первого, черно-белого фильма, но Коваль хорошо помнил, чем способна обернуться кажущаяся нескоординированность и замедленность движений. Он помнил, как в тоннеле московского метро Внук, за несколько минут, обернулся волкообразным чудищем, и это чудище одолело лучшего бойца Хранителей…

И совсем немногие были в курсе того, что, помимо общеизвестных льгот, президент позволил волхвам выбирать себе детей в интернатах, среди умственно отсталых и безнадежно больных. Интернаты специально учредил Большой круг, в целях обуздания беспризорности в большом Петербурге. Бегущих из голодных краев малышей вылавливали, мыли, кормили и надежно запирали. Бездетные Озерники втихомолку, через доверенных лиц президента, получали больных детей, делали из них физически здоровых, даже чересчур здоровых, а про здоровье умственное можно было лишь догадываться. Внуки о себе не распространялись и в городах появлялись лишь по крайней нужде…

К Артуру не поступало сведений о том, что чудские Озерники творят непотребства, как творили их уничтоженные ладожские приятели. Ни разу шпионы не замечали на озере ночных свадеб с ритуальными убийствами девушек; никто из редких торговцев, забредавших на обманчивые огоньки колдовских деревень, не рассказывал об отроках с козлиными ногами и зубами в полпальца длиной. Вроде бы чудские вели себя прилично. Простой люд обходил их стороной, в поселках плевали им вслед, а если Озерник касался, например, на рынке, кочана капусты, но не покупал, то после эту капусту не просто выбрасывали, а сжигали…

Озерников ненавидели, памятуя о сотнях исчезнувших девушек. Давно уже девушки не исчезали, напротив, многие матери, про себя бранясь, привозили дочерей Дедам на воспитание издалека, иногда за тысячу километров. Но Деды брали в обучение далеко не всех, руководствуясь только им известными приметами и тестами. Нищие матери видели сытное житье на берегу, коптильни, полные рыбы, жирную скотину, опрятных тихих подростков мужского пола, из которых позже получились бы приличные мужья для их дочерей. Они шепотом передавали друг другу, что сам президент Кузнец благоволит к Озорникам, но…

Колдуны вовсе не стремились удвоить свои общины. Отказывали, и вызывали новый виток недовольства. Их тихо ненавидели, но с кольями выступать боялись. Рассказывали, как однажды в Гдове к одному из Внуков пристали трое пьяных, с местной ситуацией незнакомых. Это были гайдуки, сопровождавшие караван из Харькова. Внука избили, отняли деньги, потом их заметил кто-то из жителей, и не успели хулиганы пересчитать скудную свою добычу, как их уже окружили плотным молчаливым кольцом. В ужасе прибежал начальник харьковского каравана, примчался на паровике губернатор Гдова, подняли на ноги почивавшего епископа, полицмейстера, членов суда.

Протрезвевшие и обалдевшие, мужики тупо крутили головами, никак не в состоянии взять в толк, отчего такая кутерьма. Ну, подумаешь, надавали по шее сосунку, чтоб под ногами не путался!..

Тут в толпе с шуршанием образовался проход, и появился верхом Дед Савва. У губернатора едва не случился инфаркт, начальник полиции твердо решил подать в отставку, но хуже всех пришлось епископу. В силу служебного положения ему полагалось всячески обличать еретиков или не замечать их, а вместо этого пришлось вместе с отцами города умолять этого страшного Деда не устраивать кровопролития. В харьковском караване, тем временем, схватились за оружие, конфликт мог раскрутиться нешуточный, с поножовщиной, стрельбой, вызовом дежурной роты, непременно дошло бы до Кузнеца…

Дед отступил, пошел навстречу общественности.

— Пущай себе, — усмехнулся он в бороду, недобро буравя глазками храбрившихся хохлов. — Пущай в волости тихо будет, как порешили… Тока штоб седни их слизнуло до утра…

Повернулся и ушел сквозь расступившуюся толпу. Губернатор умолял караванщиков собрать товары и покинуть Гдов. Но те уперлись, мотивируя вялой торговлей, незакрытыми сделками, некормлеными лошадьми. В результате, до утра караван в Петербург не ушел, спаковались лишь к следующему вечеру.

Трое обидчиков юного Внука почувствовали себя плохо уже на трассе. Агония длилась недолго; у каждого изо рта, фонтаном, хлынула кровь, распухли лица, затем вытекли глаза, и спустя пару минут все было кончено. Делались самые разные предположения; кто-то вспоминал о смуглой девушке, якобы целовавшейся со всеми тремя приятелями в харчевне, или о маленьком мальчике, продававшем семечки. Предлагали вернуться, запалить лес на берегу озера, выкурить клятых чернокнижников из нор, и тут…

Схватился за глаза атаман, возглавлявший караван. Накануне вечером он проявил беспечность, поднял на смех гдовского голову, а теперь катался в пыли, тщетно пытаясь совладать с давлением, распирающим череп. В следующий миг захрипел и сполз с седла тот самый, горячий, отчаянный купчина, что предлагал вернуться и сжечь лес. Сосуды его полезли наружу, вспухли под кожей, разрываясь один за другим, превращая лицо в сплошной синяк, из ушей хлынула кровь, перепонки лопнули, глазные яблоки пульсировали. Друзья попрыгали с коней, окликнули его растерянно, попытались поднять, а купец полз по дороге, подвывая, разваливаясь изнутри на части, но никак не умирал. И кто-то крикнул в истерике:

— Да убейте же его, не мучайте!

Кто-то выстрелил.

Без лишних слов подхватили харьковчане трупы товарищей, подстегнули коней, запустили моторы и помчали, спасая свои жизни.

Естественно, подобные истории в пересказе обрастали красочными подробностями, что никак не добавляло любви народа к Озерникам…

Тем не менее, интуиция подсказывала Артуру, что решение нанять колдунов на временную службу было принято верное. Особенно сейчас, когда они летели навстречу неизвестности, каждый из членов команды стоил нескольких обычных бойцов. За исключением, разумеется, угрюмого Дробиченко. Бывший визирь изображал старание и преданность новой власти, ежеминутно памятуя о несчастной своей супруге, запертой в сыром трюме «Клинка».

В Грецию…

Артур сомневался, не поспешил ли он в очередной раз, не забежал ли вперед паровоза. Следовало отрядить один из военных кораблей, переплыть море с мощным, тяжеловооруженным отрядом и тогда уж разыскивать «рабов лампы».

Чем ниже опускался солнечный диск, золотя упругие бока дирижабля, тем острее кололо сердце плохое предчувствие.

Артур пока не хотел думать о том, что за пакость обнаружили в развалившейся скале люди Карамаза.

Интуиция коварно молчала. Президент вдыхал колючий морской ветер и щурился на туманный горизонт. Где-то там, курсом на Кавказ, шла на подмогу своим окопникам сорокатысячная турецкая армия, и задержать ее пока было некому. Остановить армию могли бы разгромные новости из Стамбула…

Русские дивизии под командой Абашидзе вытесняли врага из Приднестровья, из Болгарии, но сил явно не хватало. Коваль с нарастающим раздражением думал о войсках западной коалиции, застрявших где-то в Альпах, и о том, что мерзавец Карин не так уж был не прав, когда насмехался над доверчивостью русского президента.

«Никогда они не будут с нами, все эти французы, немцы и англичане, никогда… Как и прежде, к русскому медведю отношение двойственное — и писаются от страха перед ним, и тут же плюют свысока. Черти аккуратные! Если до конца недели вестей не будет, прикажу старшему Абашидзе развернуть резервные дивизии на запад. Поглядим, как тогда запоете, господа союзнички!..»

Вероятнее всего, он зря себя накручивал, но тягостное ощущение не проходило. Позади, в Катании, все складывалось как нельзя лучше. Если информация о разгроме древнего флота не просочится вовне, то спустя пару дней «Клинок» выйдет в сопровождении вспомогательных судов к берегам Греции вместо ожидаемого там «Рейгана». Обман быстро разоблачат, но пока это произойдёт, корабельная артиллерия уничтожит половину десанта…

«Очень скоро о поражении станет известно Карину и его новым могучим друзьям… В провинциях Турции он поставил править халифов, те поддержат любую войну, а вот эмир, скорее всего, поосторожничает, прознав о такой прыти русских, а Карин, как пить дать, взбесится и совершит какую-нибудь нелепость… Не сдержится, это точно. Но если он не идиот, сразу поймет, что мы целимся на Стамбул. Тут уж не до наступления на Кавказе… Однако неужели, правда, союзнички снова озаботились спасением Ватикана и забили болт на наши договоры?..»

Артур допускал предательство любой из сторон, но в одном из своих соратников не усомнился ни разу. Немногие были в курсе тайной экспедиции старшего пивовара Борка на склады бундесвера. В свое время герр Борк пообещал русскому президенту помочь с древним оружием, о котором понятия не имели бургомистры вольных германских городов. Естественно, про арсеналы знали те, кто часто пересекал Песочную стену, красноглазые пивовары, приглашенные президентом России в новую столицу.

По расчетам Артура, как раз сейчас, когда он пересекал Ионическое море в гондоле под дребезжащим винтом, глава Тайного трибунала, во главе автоколонны с горючим, со взводом проверенных механиков и тремя сотнями конницы, пересекал Рейн. Труднее всего им придется у подножия Ползущих гор. Герр Борк уже побывал в прошлом году на родине, и с преданными людьми обследовал ближайшие склады бронетанковой дивизии бундесвера. Пивовары сумели запустить моторы четырнадцати танков, но удалились, за неимением горючего. Теперь секретная экспедиция возвращалась к Песочной стене с солидным запасом солярки.

Коваль кусал ногти. Вроде все по плану.

Шалило сердечко у президента, будто напоминало, что главное, узловое-то он и упустил…

4 САПФИРОВЫЙ ДОЖДЬ

Коваль захлопнул иллюминатор, вернулся в рубку к Дробиченко. Тот, вместе с вахтенным, ползал пальцами по карте. У бывшего визиря отобрали золото, но костюмчик подобрали еще богаче прежнего, чтобы при швартовке выглядел как хозяин положения, а не как пленник.

— Расскажи мне о Халифате.

— Мало кто бывал на территории Объединенного халифата, — почесал в затылке Сергей. — Они не хотят знаться с окружающим миром, они патрулируют побережье на джипах, на бронетранспортерах и расстреливают всех, кто приблизится к берегам. У них сохранились города, сохранились газеты, магазины, даже деньги прежние. Карамаз положил золото в банк…

— Мне плевать на их деньги. Рассказывай про армию и промышленность.

Дробиченко сглотнул слюну, поудобнее устроился на жестком табурете.

— Конечно, преемственность они обеспечить не смогли, столько лет изоляции… Я же сам не ездил, это все со слов парней из охраны Карина. Не все разговорчивые… Но кое-кто рассказывал так, что слюнки текли. Хотя сами-то дикари, не находят нужных слов, просто не видели никогда такого… Эти арабы, они большие хитрецы. Там сгладились прежние границы Эмиратов, Аравии, и Омана. Халифы и шейхи иногда конфликтуют, но потом снова мирятся. Государства крепкие, Карамаз вернулся потрясенный. Это нам с тобой, видевшим прежнюю Европу, смешно слышать о «крепких государствах». Естественно, от высоких технологий не осталось и следов. Все что было — завозилось раньше с Запада, из Японии, из Штатов. Однако у них прет нефть, до сих пор на ходу автомобили, классные дороги, сады, а бабы закутаны от пяток до макушки… Халифы сожгли все книги, кроме своего Корана и трудов богословов, и жутко гордятся, что победили вакцину…

— Там есть Хранители? — перебил Коваль.

— Ха-ха, откуда? — напряженно рассмеялся Дробиченко. — Ребята видели столбы на площадях. Если заподозрят в колдовстве — насмерть забьют камнями! Да кому там придет шальная идея колдовать? Почвы нет, ну никакой почвы. Там дремучим ребятам, Озерникам, или тем же Качальщикам просто нечего делать! Никакой почвы. Нет заразы, понятно? Нет взбесившихся котов, шальных лесов, как в Подмосковье, нет желтых дикарей, плевков Сатаны, ничего подобного… — Дробиченко увлекся, на минуту забыв о собственном бедственном положении, о разбитой губе и синяках. Артуру вдруг ясно представились мечты бывшего московского химика; несомненно, тот обсасывал с женой идею бегства в райские кущи аравийского полуострова…

— Там бьют фонтаны на площадях, люди катаются под парусами по каналам, вечерами собираются в кафе, с кальянами, все как раньше… Там на улицах дежурит полиция в форме, но она практически не востребована, и тюрьмы почти всегда пустые. Там нет воровства, бандитизма, пьяных. Вообще нет, понятно?

Это тяжело представить после Москвы… Я помню безумные дни в столице, когда пришлось бежать, когда лес напирал на город, каждая кошка норовила вцепиться в глотку! Мы скакали, останавливались в деревнях и не могли встретить трезвого кузнеца, чтобы подковал лошадей… А после Аравии ребята жаловались мне, что за три недели не нашли и капли вина, не говоря уж о водке. Карамаз запретил им даже намекать на спиртное, в лучшем случае всю делегацию вышвырнули бы вон! Их сразу предупредили, что со славянской внешностью, даже в столице, в некоторые районы лучше не забредать. И не потому, что славяне, а как раз напротив, могли принять за англосаксов, исконных врагов. Никто, понятное дело, живых саксов там не видал, но очень красочно детям преподносят. Существует четкое правило, не допускающее толкований — всякого светлокожего, говорящего на языке иблиса, то есть английском, следует немедленно прикончить. Это святая обязанность правоверного. Впрочем, не всегда с европейцами обращаются столь сурово. Говорят, достаточно вырвать англосаксу язык, чтобы не мог проповедовать ересь, и вдобавок ослепить его, чтобы не мог эту ересь писать…

— Круто…

— Зато наших поселили во дворцах с электричеством и канализацией… Артур, я забыл, что такое канализация, я забыл, как шумит вода в унитазе, черт подери! Там чистое белье, цветут розы на клумбах, там никто ни в кого не стреляет. Встречные желают друг другу здоровья, уступают дорогу и не запирают дома… Ребята видели свадьбу на лимузине, видели охоту… Когда в гости к эмиру приехал нынешний правитель Кувейта, шейх Насрулла, Карамаза позвали за компанию. Это не охота, а вечный праздник! Ребят поселили в высотном доме, в котором действуют лифты. Я так смеялся, Артур, но внешне, конечно, не показал… Они чуть не померли со страху, когда лифт повез их на двенадцатый этаж. Целые стекла в окнах, музыка по радио, шведский стол… С ума можно сойти! Видимо, их поселили в одном из отелей, до сих пор действует туристический бизнес, парни никак не могли поверить, что можно бесконечно наполнять тарелки едой! А вечерами, когда становится прохладнее, зажигаются фонари на набережных, открываются лавки. Ребята боялись зайти, они застывали в дверях, хотя Карин снабдил их местными динарами. Там рестораны, а не загаженные харчевни, как в России, парни постеснялись заглянуть внутрь… Дробиченко закашлялся.

— Если все так замечательно, — усмехнулся Коваль, — не вижу смысла эмиру Сайду ввязываться в войну. У него что, солдаты лишние?

— У эмира не просто боеготовая армия. Все мужское население тренируется воевать. Карин видел, и охранники видели… Мальчикам с детства внушают, что за морями точат ножи полчища неверных, готовых разорить и развеять по ветру их сытую праведную жизнь. Они маршируют, носятся по полосам препятствий, стреляют ежедневно из арбалетов, но не как наши горе-вояки… Они тренируются, как положено кадровой армии, там действуют военные училища… Кстати, на ком тренироваться, тоже имеется. Не дают спокойно жить постоянные набеги дикарских племен с севера и с моря. Бывали случаи, когда номады прорывались во внутренние области, тогда за оружие брались даже женщины… Осталось полно огнестрельного оружия, его берегут и чистят, в свое время, видимо, накупили немерено. Карин видел вылизанные ангары с бронетехникой, зенитные комплексы еще советского производства… На севере, по слухам, возведена настоящая «китайская стена», а со стороны Персидского залива — двойная линия дзотов… На тысячу километров, можешь себе представить?!…

— Будем считать, что ты меня здорово напугал. Я прямо-таки трясусь от страха, — вздохнул Артур. — Было очень интересно. Теперь скажи, чего нам ждать от Ферганы?

— А вот этого я точно не знаю… Честно, клянусь! — Дробиченко приложил пухлые ладони к груди. — Карамаз на них очень надеялся, это правда. Там масса людей, они готовы поверить во что угодно, и пойдут воевать за лепешку, но дело в том…

Договорить он не успел. Из рубки гортанно выкрикнул вахтенный:

— Горы слева по курсу, ваше превосходительство!

— Земля, — встрепенулся Расул. Артур вскочил на ноги.

— Ребята, приготовились, собрали барахло, сели на пол!

Из пенных барашков, из сонного застоя выплывала корявая спина базальтового великана. Это бы/ еще не материк, а один из множества скалистых островков из плеяды южных греческих шхер. Овальная тень небесного тихохода скользила по волнам, по колониям чаек, по косякам солнечных зайчиков, скалы разворачивались, морщинились, заполняли горизонт.

— Вахта, курс держим?

— Так точно! — вытянулся русский штурман, нарочно снятый президентом с «Клинка», в целях контроля действий команды. — Как этот вот… визирь указал.

Артур оглядел своих коммандос. Он прекрасно понимал, что опять нарушил сто первую клятву, данную супруге, и сам поперся в очередное горнило, но данное приключение никак нельзя было перепоручить. На земле Даляр и Орландо справятся, а здесь никто, кроме него, не разберется. Меньше всего Коваль верил россказням Дробиченко про запертых в скале джиннов. Однако, по мере приближения, вынужден был признать — аура у местности складывалась весьма своеобразная, если не сказать хуже. Здесь попахивало чем-то таким, что нельзя было поручить самым толковым сподвижникам.

Здесь веяло колдовством.

— Не этот остров, — подкручивая верньеры бинокля, констатировал Дробиченко. — Левее, вон там, у самого берега… Узкий пролив разделяет.

Пока что бывший «джинн» не врал. Сквозь розовеющую мглу Артур различал полоску косого прибоя, тысячи облизанных голышей, потеки птичьего помета на взметнувшихся в небо каменных «пальцах». За грядой ближних островков проступали охряные, салатные пятна полей и рощиц; изъеденный миллионами волн, благословенный берег Эллады. Вот каким неожиданным образом довелось увидеть Грецию! Правее по курсу, километрах в десяти, маячили в сизой дымке улочки прибрежного городка, утопающие в цветах, домики с короткими торчащими трубами. Огни не горели, размеры городка пока было не оценить, и непонятно, имелись ли жители. Обладатель самых зорких глаз, чингис, заявил, что заметил маковки христианского храма.

Моторист заглушил четыре мотора из шести, скорость сразу упала. Море на востоке прорезала тонкая огненная полоса. Смурно на душе было, тревожно, но сердце, не угадывало беду. Ныло только слегка, из-за красного червяка, в колодках, на пирсе брошенного. Один, привязанный у воды, китайский дракон скучал и плакал по кровному отцу, однако взять его с собой Артур никак не мог. Дед Савва пока присмотрит, а там и выпустит, ежели крайность какая приключится, не дай нам бог… Не дай нам бог тут встретить засаду…

— Дробиченко, смотри у меня, продашь — скорой смерти не жди!

Бывший визирь сморщил рожу, словно жевал лимон. Подрабатывая винтами, судно разворачивалось. Ветер словно спохватился, мягко провел влажной салфеткой по лицам, забрался за воротники, заставил всех окончательно проснуться и задрожать. Теперь уже все члены экспедиции вскочили с мест, откинули шторки на окнах и свесились за борт. Остров наплывал, приближался, словно неведомая планета навстречу звездолету. Солоноватый ветер здесь имел другой вкус, свежий, слегка приправленный йодом морских растений, запахом рыбы, далекими, тончайшими наносами незнакомых лесов. Сама вода пахла иначе, нежели у берегов Сицилии. На серой туше дирижабля кривой улыбкой вспыхнул золотой полумесяц, солнце вспыхнуло над Эгейским архипелагом. Дробиченко махнул пилоту, тот сбросил обороты двигателей до предела, стало слышно, как скрипят деревянные шпангоуты в чреве корабля.

Остров был гораздо больше, чем показалось вначале. Коваль сначала думал, что Дробиченко ищет площадку для швартовки, однако минуту спустя прямо по курсу забрезжила глубокая лощина. Лощина. Щель.

Ковалю почудилось вдруг, что перед кабиной пронеслась большая птица, так близко махнув крылом, что перья щекотно провели по щеке, по ресницам.

Расколотый остров. Никакой птицы, попавшей крылом в глаз, просто внезапно стала ясна причина волнения. Артур вспомнил, откуда так знакомо это словосочетание, хотя последний раз его произнесли при нем лет восемь назад. Старый отшельник Кристиан, он называл так место, где закопаны в землю Малахитовые врата. Да, кажется, Малахитовые врата в рай. Подвыпивший Хранитель, икая, толковал свои сновидения, Артуру же было смешно, как бывает смешно трезвым в компании дурачка, которого нарочно угостили спиртным. Хранитель не врал, когда касалось настоящего, и ближайшее будущее порой угадывал точно, но по поводу дальнего, очень дальнего прошлого, нес удивительные небылицы. В частности, про Малахитовые врата, за которыми скрывается место, где каждому воздастся.

Помнится, от колдуна не удалось добиться внятного ответа, что же он видел за вратами в своих ночных астральных странствиях. Рай, нервно отшучивался Кристиан, истинный рай. Не как по библейским книгам, а лучше. Только вот одна закавыка, негоже за Малахитовые врата насекомых пускать, то есть горожан, никчемных, глупых людишек, не способных жить в мире с матушкой-землей. Не оттого, что погибнут, а как раз наоборот, могут вдруг назад вернуться, и совсем не теми, кем были раньше. Мол, случалось уже такое на планете, и не дай бог повторить…

Да что случалось-то? Откуда Кристиан черпал такую нелепую информацию? Да все оттуда же, откуда и остальное, — из дремотных своих прозрений, из видений после дрем-травы лесной, валдайской…

— Сорок лет назад здесь развалилась гора, — Сергей показал на отколовшиеся, упавшие в море куски, над которыми закручивались мелкие водовороты, — Здесь действительно что-то произошло, хотя раньше не наблюдалось сейсмической активности. Мы застали лишь последствия. Ваши Качальщики непременно связали бы раскол коры с падением численности населения…

— Это как? — встрепенулся Коваль. — В Турции тоже бытуют такие взгляды?

— Бытуют… неофициально, — криво усмехнулся Дробиченко. — Я встречал старичков в горах… Когда ездил на электростанции. Занятные старички, и чем-то Качальщиков напоминают. Гонора тоже выше крыши, и плеваться огнем умеют… Умели, Нда. Вот они талдычили, что люди ушли и непременно вернутся другие, те, кто был раньше, до людей. Короче, вроде секты у них. Местный халиф потом всех перебил…

— Те, кто раньше, до людей? — Коваль потер виски. Начинало противно покалывать, как бывало уже не раз, вблизи Звенящих узлов. Он мельком подумал, что впервые встречает Звенящий узел, взорвавшийся под водой. Внешне это могло выглядеть как раскрошившаяся скала или как цунами, но истинную причину катаклизма установить было сложно. Возможно, затонувший корабль с химией или продуктами распада на борту. Или еще похлеще — атомная субмарина. Все имеет рациональное объяснение, повторял он себе. Должно иметь объяснение.

— Ты мне скажешь внятно, что вы там нашли? — Этот вопрос Артур задавал уже четырежды, но так и не получил внятного ответа. И на сей раз Дробиченко надул щеки, помялся с ноги на ногу и нехотя пробурчал:

— Это надо видеть… Ты пойми, каждый видит свое…

— Глюки? Прет какой-то газ, а вы его приняли за послание свыше?

— Это не послание, — поджал губы Дробиченко. — А если и послание, то не свыше. Видишь ли, я сказал, что каждый видит свое. И слышит каждый свое. Я не спускался… Там, внизу, оставались надолго пять человек. Двоих мы вынули уже мертвыми, после чего испытания прекратили… — Дробиченко хмыкнул, потер щетину, сплюнул в иллюминатор. — Это я посоветовал Карамазу завалить вход в нижнюю пещеру и поставить охрану. Там надо долго заниматься, очень долго, а не с наскока…

Ущелье распахнулось, точно хищная улыбка, прорезанная титаническим резцом скульптора в нагромождении гранитных торосов.

Расколотый остров, мать его так…

— Где же охрана? — вполголоса спросил президент у бывшего визиря.

— Нас уже видят, мне надо встать на носу, — Дробиченко отдал следующую команду. Тут же смолкло шипение газовых горелок, на приборной доске поползли вниз стрелки на манометрах.

— Всем залечь! — приказал Артур. — Господин майор, не могли бы вы заменить турецкого пилота в верхней кабине? Не хотелось бы, чтобы парнишка случайно подал какой-нибудь знак… И пушку свою прихватите, мало ли…

Карапуз коротко кивнул, согласно новому российскому уставу, и шустро полез по лесенке в чрево дирижабля. Минуту спустя раздались звуки борьбы, хрипы, и в люк вниз головой был спущен связанный пилот.

— Рыпался, сволочь, — пробасил из горячего мрака Карапуз. — Как пить дать, хотел своим, собака, лампой поморгать.

— Я тебя предупреждал? — Артур потянул Дробиченко за ворот.

— Клянусь, все не так… — позеленел «джинн», — Никаких сигналов, это его работа! Там внутри корпуса мостки, проходы к четырем фонарям. Я сам вводил правила, при посадке обозначить габариты судна…

— Смотри, как бы я твои габариты не уменьшил, — пообещал президент. — Начну с лишнего отростка между ног. Герр Богль, проследите, чтобы тот парнишка на руле не выкинул фортель. Желательно, тихо…

Немец кивнул, встал вплотную к мотористу, передвинул руку под балахоном. Турок задергался у штурвала, покрылся потом, что-то залопотал умоляюще, обращаясь к визирю.

— Азиз просит не убивать его, — спешно перевел Дробиченко. — Он не скажет ни слова, будет служить честно. У Азиза в Стамбуле четверо детей…

Солнце осторожно выглянуло из-за влажных скал. Дирижабль плыл метрах в тридцати над расщелиной, похожей на пересохшее устье ручья. Внизу не наблюдалось следов человеческой деятельности, остров представлялся совершенно заброшенным, недружелюбным складом булыжников. Кое-где ветер натаскал земли, в узких проломах желтели чахлые травинки, тянулся по уступам вьюн, пробовал свои силы дикий виноград. Ни катышков козьего помета, ни обломков рыбацких хижин, ни останков высоковольтных столбов. Очевидно, Господь встал не с той ноги или пребывал в глубокой ипохондрии, создавая этот клочок суши. В подобном унылом месте в древние времена могли бы держать каторжан или заключенных. Волны с разбегу налетали на отвесные берега, рассыпались, передавая острову легкую дрожь, обтекали его с двух сторон, закручиваясь водоворота в узких стремнинах проливов. Воздушный корабль на фоне циклопического пейзажа казался беспомощной пылинкой. Тревога не проходила.

Будто бы непременно следовало ждать утрату. Лица товарищей самую малость тускнели, как происходило не единожды, перед разлуками вечными. Волшебных качеств за собой президент не наблюдал, но кое-каких премудростей у Качальщиков, в свое время, нахватался. Когда вот так лицо близкого человека смазано, черты чуть менее четкие, нежели обычно, хочется сморгнуть или протереть глаза, — не к добру это. Почти незаметно, не всякий способен в себе развить дар такого узнавания, его и предвидением не назовешь. Старый Прохор, помнится, говаривал Артуру, что в каждом человеке предвидение заложено, и каждый печать смерти будущей несет. Звери домашние чуют, подсказать порой хозяину пытаются, чтобы не бросался куда не следует, не вылезал вечером, лучше отсиделся бы… Ковалю хотелось протереть глаза. Он не видел близкую смерть ребят, но вполне ясно предугадывал разлуку. Разлука на уровне тонких ощущений воспринималась как расширяющаяся бездонная пропасть…

Артур вновь, и вновь ловил себя на том, что так и тянет его растереть онемевшую кожу на висках, на затылке. Безусловно, поблизости рванул мощнейший Звенящий узел, примерно такой же, как в Оренбургских степях, где наступали Желтые болота, или такой, как в Германии, в районе Песочной стены. Побережье Греции наверняка пострадало, но главное острие удара пришлось в глубину моря…

Пилот виртуозно подрабатывал двигателями, кидал румпель с борта на борт, протискивая громадный баллон среди нагромождений острых камней. У Коваля кровь колотилась в висках. Он уже заметил, для чего пилоты идут на риск, едва не царапая днищем гондолы гальку.

Расколовшийся зуб заканчивался тупиком. Впереди, в предрассветной мгле, вырастала серая, с блестками стена; по мере приближения в ней обозначился разлом. Он начинался не у самого дна ущелья, заваленного камнями, а гораздо выше. До нижнего края трещины тянулось метров пятнадцать отполированного гранита. Преодолеть голую, выщербленную оползнями гору можно было либо резко набрав высоту, либо…

Либо протиснувшись в щель. Что пилот и собирался сделать.

— Снижаемся, ваше превосходительство, — тревожно заметил штурман. — Как бы об землю не шваркнуться, больно скоро валимся…

— Не упадем, — успокоил Дробиченко. Он выбрался на самый нос гондолы, распахнул оконце и начал размахивать фонариком. — Азиз свое дело знает, четвертый раз тут проходим. Это я предложил по воздуху, раньше лазили по камням, побилось народу…

Четвертый раз, отметил про себя Коваль. Проторили тропку — стало быть, и, правда, отыскали нечто из ряда вон…

Артур сел на пол прямо за спиной Дробиченко, проверил метательные клинки. Сергей продолжал плавно размахивать фонарем.

— Сюда много лет никто не заплывал, — словно расслышав мысли Коваля, сообщил визирь, — Местные греческие рыбаки считали остров дурным местом, по слухам, еще в те годы, когда мы с тобой науку делали. Здесь таких островков сотни, никто серьезно не изучал… Ну, дурное и дурное, мало ли? Зачем изучать, если для туризма интересов ноль, ни угля, ни нефти, ферму не поставишь… Мы с Людой внимание обратили, когда слухи о сапфировом дожде начались…

— Сапфировый дождь? — Коваль с трудом оторвал взгляд от нависающей скальной громады. Дирижабль подлетел вплотную к разлому, и оказалось, что между неровных стен могли бы разминуться три таких судна. Артур отметил, что по земле добраться до нижней границы разлома могли бы только альпинисты высокого класса. Без специального снаряжения преодолеть завалы было нереально.

Впереди, в глубине скалы, блеснул огонек, затем еще один, затем на пузатых бортах дирижабля скрестились лучи прожекторов.

— Командир, с двух сторон обложили, — громким шепотом доложил из верхней кабинки Карапуз. — С пулеметами, за баррикадами прячутся!

Луч поймал гондолу, полоснул по глазам, а секунду спустя Артур и сам разглядел блокпосты в изломах проплывающих мимо стен. Грубо сцементированные обломки камней, бойницы, веревочные лестницы. Настоящие «гнезда», подвешенные над пропастью. Пока что по дирижаблю не стреляли.

Артур обернулся к Сыну Прохору. Колдун коротко прикрыл глаза, давая понять, что задачу понял. Действительно, кроме озерного оборотня, никто не сумел бы подобраться к вмурованным на высоте каменным «гнездам», а перспектива заиметь в тылу вражеские огневые точки президента совсем не прельщала.

— …Сапфировый дождь — это правда, — как ни в чем не бывало, продолжал Дробиченко, помахав кому-то в темноту. Однако Артур слышал, как колотится сердце у предателя, тот тоже ожидал пулеметную очередь. — Карамаз прошел маршем по Пелопоннесу, почти не замедляясь. Впереди войска мы высылали небольшие отряды, они предлагали местным племенам принять власть паши и истинную веру. Карамаз, что бы ты о нем ни думал, отличный тактик. Я ни черта не волоку в военном деле, но это было круто… Когда встали лагерем на берегу моря, километров семь к западу отсюда, ребята купались и вытащили со дна камни. Сапфиры, были и рубины, и мелюзга всякая…

— Командир, там вроде поляны впереди, причал… До взвода их точно будет, возле пушки ждут. Ну, этих я зараз положу, — кровожадно добавил Карапуз.

Дробиченко осекся.

— Ты продолжай, продолжай, мне интересно, — подбодрил его Коваль.

Моторист снова повернул вентиль, горячий газ хлынул в брюхо корабля. Подрабатывая левым винтом, Азиз разворачивал нос в сторону света. Узкий пролом здесь резко раздавался в стороны, превращая трещину в громадную пещеру, разукрашенную природными блестками, алыми прожилками, изящными узорами слюды, и окаменевшими потеками лавы. Свет попадал сюда сверху, из нескольких рваных отверстий, каждое из которых не пропустило бы дирижабль. Стены пещеры вздымались вокруг гондолы на сотню метров, чем-то напоминая внутренность тюльпана, сомкнувшего лепестки. Расколовшийся зуб. Расколовшийся остров…

— Ну вот, притащили парни камешки, — вполголоса продолжал Сергей. — А после кто-то из местных рассказал совсем уж немыслимую историю, будто лет сорок назад треснула гора на одном из островов, и оттуда забил фонтан. Они рыбачили как раз, на лодке далеко отошли, чуть не поубивало всех. Одному глаз выбило. Думали, град пошел, а это не град, драгоценности. Несколько минут поливало, рыбаки в воду попрыгали, чтобы хоть как-то укрыться. После дым три дня валил, море бурлило, разогрелось. Я так прикидываю, подводный вулкан где-то поблизости вскрылся. Нашли они остров, откуда фонтан бил. Вот из этого самого места…

— Фонтан из драгоценностей? — задумчиво переспросил Махмудов. — Что-то я слышал о таком… Но не о здешних местах.

— Мое соображение такое — под этой горой было нечто вроде банковского хранилища, — Дробиченко показал вниз, на неровный пол пещеры. — Когда рванул вулкан, камни выстрелили вверх, как пробка из бутылки…

— Чье хранилище? Пиратов?

— Ну уж нет! — нервно хихикнул бывший визирь. — Против местных собирателей сокровищ все наши средневековые флибустьеры — это горстка детишек…

Артур проследил за направлением, куда указывал Дробиченко. Дирижабль завис над самым центром пещеры, над относительно ровной площадкой, образованной массой мелких камней. Видимо, они осыпались сюда с внутренних склонов после подводного землетрясенья. Артур глядел вниз, на маленькие фигурки встречающих, и вдруг его посетило странное, крайне неприятное ощущение. Такое случается иногда с каждым, когда ныряешь в темноте и теряешь ориентацию, не можешь определить, где низ, а где верх.

Коваль смотрел на костры в углах пещеры, на собранные наспех палатки, сколоченные кое-как настилы и неровное дно, на усатых парней в фесках и чалмах, бегущих с канатами и крючьями, а видел совсем другое. Он видел, что осыпавшаяся каменная крошка едва прикрывает отверстие над бездной. Она заткнула горловину, и достаточно одного направленного взрыва, чтобы крошево пришло в движение, посыпалось куда-то в глубину, после чего, скорее всего, опять сместятся слои породы, и пещеру может завалить навсегда… Но проблема заключалась не только в неустойчивости «пола». Помимо воли включилась интуиция Клинка, воспитанная Хранителями силы в уральских лесах. Коваль зажмурился, задержал дыхание, так было легче войти в нужное состояние.

Не только Звенящий узел. Слабые метки давно отработали свое, ослабли и рассыпались вместе с отработавшими вредными веществами. Мать-земля успокоилась, зализала раны, нанесенные людишками.

Что-то другое, непонятное, незнакомое. Ниже уровня условного пола словно бы текла медленная пульсирующая река. Или что-то дышало, очень большое. Настолько большое, что один выдох длился несколько минут, превращаясь в несильный ураган.

Гондола качалась, внизу выкрикивали команды, притягивали баллон к бревнам, забитым в щели между валунами. Фон Богль быстро щелкнул выключателем, для окруживших двухэтажную гондолу людей ее окна стали темными и непрозрачными. Карапуз спустился с верхотуры, мокрый и потный; он теребил пулемет, спрашивая, когда начинать пальбу. Расул тихонько молился, сжимая «Калашников», Дробиченко покрикивал на янычар, тон его голоса резко изменился. Это уже не был тон забитого пленника, с солдатами говорил всесильный владыка. Снизу подобострастно отвечали, двое подкатили тележку с лесенкой, импровизированный трап.

Гондола шваркнула днищем по камням, Снаружи было гораздо холоднее, чем в открытом море, и запах… Запах совсем не морской, и не такой, который ожидаешь в каменном мешке. Запах, как будто поблизости функционирует плавильный цех. Кисловатый аромат разогретого металла.

Непонятное явление, но Артуру некогда было обдумывать. Оставались считанные секунды, затем озарение сбежит, как молочная пенка, и долго не вернется. Ведь президент не рождался под Красной луной и не умел так тонко чувствовать ауру вещей, как ее чувствовал каждый ребенок Качальщиков…

Что-то тут было не так.

Дурное место.

Дробиченко обернулся, кивнул, давая понять, что обман сошел с рук. Его лоб блестел от выступивших капель пота, капли висели даже на верхней губе, руки дрожали.

— Охраны сейчас двадцать четыре человека, — быстро отчитался он. — Два тяжелых пулемета с катеров, они наверху, при входе, и здесь еще два. И одна пушка. Нам повезло, последний груз им доставляли сюда три дня назад. Парням еще не донесли, что «Рейган» потоплен…

Артур хотел его прервать, хотел сказать, чтоб тот заткнулся, не мешал, потому что оно снова подступило, ощущение касания к чему-то неподвластному человеческой воле, одновременно живому и неживому. Артуру вспомнилась подземная семья Чжан, миллионы хищных насекомых в дебрях китайского ракетного комплекса. Затем ему вспомнился сволочной рой из железных стрекоз, разрезавший Людовика; ощущения похожие, но не идентичные. Озарение так и не пришло.

В самый последний момент, когда уже подкатили трап и надо было выходить, и Дробиченко, мокрый от ужаса, начал спускаться первым, навстречу прожекторам и факелам, поклонам и рапорту, к Артуру в сумраке неслышно приблизился Озерник Прохор. Обдавая нечистым дыханием, глумливо, как будто заигрывая, прошептал:

— Что, мил человек, корячит? Меня тож корячит, хех… Стало быть, верно Дед подгадал, мир ему. Туточки они, дожидаюсси…

— Кто дожидается? — похолодел Артур. — Кого ты чуешь, Озерник?

— Мальцы стенают, медом исходят в бутылях, — Прохор запахнул плащ. Казалось, его совершенно не интересуют вооруженные люди за окнами. Озерник улыбался плавающей, ускользающей улыбкой. — Нас они ждут, мальцы в бутылях. Торопись, покудова не проснулись. Скорлупа, слышь, треснула, того и гляди, вылупятся. А как наружу полезут…

— Что тогда? — не утерпел Митя.

— Тогда всем конец, — широко улыбнулся Сын и шагнул вслед за Дробиченко в темноту.

5 СЫН ПЬЕТ КРОВЬ

Сценарий десантирования Коваль подробно разработал еще накануне. Приходилось полагаться на Дробиченко, по памяти которого составили план главной пещеры.

Согласно плану, визирь выбрался на трап, неторопливо спустился на «летное поле» и тут же распластался среди острых камней, чтобы не мешать работе профессионалов.

По следу визиря, непрерывно кланяясь, размахивая руками, семенил в длинном халате Расул Махмудов. Его, естественно, не узнавали, но, поскольку встретили в компании с главным «джинном», не зарубили сразу. Махмудов неловко поскользнулся, взмахнул тонкими заголившимися ручками, крылья халата разлетелись, кто-то рассмеялся.

Ближайший из подоспевших солдат удивленно разглядывал тонкую, болезненную царапину, неизвестно откуда появившуюся на тыльной стороне ладони. Он попытался поднести порез повыше к глазам, но локоть и плечо одеревенели, шея перестала сгибаться, воздух в горле превратился в песок. Бравый вояка качнулся вперед, назад, затем земля стремительно притянула его, впилась иглами в затылок… Последнее, что он увидел, — упавшего лицом вниз соседа, его дергающиеся ноги и расплывающееся мокрое пятно на шароварах.

Расул успел царапнуть ногтем четверых ближайших охранников, стоявших с обнаженными саблями. Пока они бились в судорогах, шустрый узбек скользнул назад, под днище гондолы.

И очень вовремя скользнул. К нему уже мчались спущенные с цепи азиатские овчарки. Откуда-то сверху закричали. Коваль задрал голову: в проломах, на фоне голубого неба, замелькали головы.

Пещеру охраняли со всех сторон, в том числе и сверху!

Но «верхняя» охрана не отваживалась стрелять, из опасений попасть в визиря. Они совершали огромную ошибку, но еще не догадывались об этом. А когда на сцене появилась невысокая плотная фигура в плаще и черных очках, стало поздно.

Вышел фон Богль и устроил сеанс одновременной игры, как минимум, с десятью участниками. Он успел убить семерых, пока остальные поняли, откуда летят пули. Один из псов бросился на Карапуза и накололся на штык. Другой собаке Митя отрубил передние лапы, еще двух пристрелил немец.

Тем временем Озерник ящерицей скользил в сторону пролома, из которого не так давно приплыл цеппелин. Отсюда, из нутра пещеры, изогнутый вход походил на жадную гранитную вагину, приоткрывшуюся навстречу солнечным лучам. Сын Прохор прошептал заклинание, не переставая жевать комок выворотной травы, откатился в сторонку, распластался в темноте. По сторонам пролома, на большой высоте, он различал обмазанные раствором, сторожевые «гнезда» пулеметчиков, свисающие веревочные лесенки. Сами пулеметчики вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, что же происходит в глубине расколотой горы, но обзору мешал припаркованный дирижабль.

Молодой Озерник жевал траву. Он уже чувствовал, как по телу катятся первые горячие волны оборота. Следовало еще немножко подождать, не выходя из тени, совсем капельку, а потом никто из этих дураков его не остановит, включая президента Кузнеца. Возможно, сегодня у Озерников единственный шанс вернуть себе власть и свободы, отобранные Проснувшимся Демоном. Легко рассуждать о дарственных на землю, о верительных грамотах и местах в Думе тем, кто не помнит былого могущества детей Красной луны, не помнит, как тряслись от ужаса губернии и уезды и несли насекомые сами отродье свое, девственниц своих, на потребу Озерникам.

Сын Прохор забросил в рот порцию горькой вяжущей травы. Сегодня и здесь! Дед и Отцы будут имдовольны…

Тем временем оставшиеся в живых турки засели в укрытиях и обстреливали освещенную посадочную площадку. Махмудов улегся под гулким брюхом дирижабля, не спеша заложил в арбалет стрелу с металлическим наконечником, прицелился в ближайший из трех прожекторов.

Крррак!! Сразу стало темнее.

— Парни, сверху! — Коваль непосредственного участия в бое не принимал, приглядывал в кабине за связанными турецкими пилотами. Зато он сразу заметил стрелков в вышине.

Фон Богль моментально сменил тактику, уступив поле наземного боя Карапузу. Митя не стал церемониться, подхватил труп врага и, прикрываясь им как щитом, попер с пулеметом в сторону ближайшей палатки. Там укрылись те, кто спасся от первой атаки пивовара.

Крра-ак! Взорвался второй прожектор.

Дробиченко лежал ничком, заслонив голову руками. Артур прикрыл глаза, мысленно угадывая, где находится каждый из его бойцов.

Озерник удалялся все быстрее, разоблачаясь на ходу. Он проскочил мимо второй палатки, не обращая внимания на торопящихся оттуда полусонных солдат, скользнул, низко нагнувшись, касаясь камней руками. Ему почти не приходилось наклоняться, чтобы дотянуться передними конечностями до земли. Артур глядел на колдуна через иллюминатор. Он уже третий раз наблюдал завораживающее зрелище «оборота », но привыкнуть не мог. Привыкнуть к колдовству невозможно, как к холоду, как невозможно привыкнуть дышать под водой…

Кррак!! Лопнула лампа над посадочной штангой. Расул закинул арбалет за спину, перекатился назад за миг до того, как пуля выбила искру из булыжника в том месте, где только что находилась его голова, змейкой утек во мрак. Карапуз захватил блокпост, отбил у врага пулемет и спросил у президента, что делать с пленными.

Турки продолжали стрельбу, кто-то отчаянно визжал на пределе голосовых связок, кто-то выкрикивал слова молитвы. Тело цеппелина пробили в нескольких местах, воздух выходил с нарастающим, вибрирующим свистом, вибрация передавалась такелажу. Артуру казалось, что даже зубы зазвенят, если крепко сжать челюсти.

И посреди шума фон Богль стрелял на звуки дыхания, на звуки шагов противника, на звон металла. Фон Богль нахохлился, присел, стал похож на больного замерзшего вороненка. На самом деле он слушал. Артур с восхищением наблюдал за работой своего телохранителя. Маленький немец действовал как хищная росянка. Притаившись за углом скособоченной палатки, он почти незаметно поводил круглой внушительной головой в капюшоне, вычленял ошибочные действия врагов среди общей суеты, стонов и стрельбы.

И вдруг, из мрака, гулко пролаяли револьверы.

Визжащая, распевная молитва оборвалась. Замолк автомат, стрелявший одиночными.

В пещере стало еще темнее. Погас третий прожектор. Теперь внутренности «тюльпана» освещались лишь естественным светом, падавшим вертикально, отчего притянутый к земле дирижабль и пятак пространства вокруг него приобрели сходство с цирковой ареной во время исполнения опасного номера.

Где-то кашляли и стонали раненые, удушливо несло самодельным порохом и соляркой. Фон Богль сделал еще несколько выстрелов; сверху посыпались камешки и прилетели два мертвеца. Звучно шлепнулись, скатились с верхушки дирижабля.

— Все, кажись, — из темноты произнес Митя Карапуз.

— Слава те, господи, — русский старичок-штурман нервно перекрестился, сжавшись в комок на полу рубки.

Коваль ждал. Зрение у чингиса было острее, чем у него, по крайней мере при естественном освещении, и выслеживать врагов в лесу он умел прекрасно, но ощущать противника сквозь стены пока не научился. И никогда не научится, думал Коваль, слушая, как Озерник перебирает лапами…

Именно лапами. Артур отвлекся и снова пропустил тот неуловимый миг, когда человек превращался в зверя. Серая тень, похожая одновременно и на волка, и на гиену, и немного на медведя, прыгала с уступа на уступ, забираясь туда, куда не смогли бы добраться ни Богль, ни Карапуз.

Озерник бесшумной молнией скользил по опасным карнизам наверх, к пулеметным гнездам, устроенным в расщелине, через которую недавно проплыл воздушный тихоход. Засевшие там вражеские солдаты втянули наверх веревочные лестницы. Они не решились спуститься, когда в пещере началась стрельба; Дробиченко заранее предупредил, что у внешних постов существует строгая установка — не реагировать, что бы ни произошло, следить за ущельем и никого не пропускать в разлом. Шестеро солдат, прильнув к амбразурам, с тревогой вглядывались в пороховой дым, накручивали вертушки телефонов, перекликались между собой и с товарищами, засевшими в рукотворном «гнезде» по другую сторону расщелины. Никто из них не догадался посмотреть вниз, потому что подобраться снизу было невозможно.

Невозможно для человека, даже очень сильного.

Пулеметчик даже не успел позвать на помощь, когда прямо перед ним, из пустоты, возникла вытянутая оскаленная морда, с вполне человеческими глазами и длинными, широкими ушами. Что-то схватило пулемет за ствол и рвануло с чудовищной силой, разом сломав пулеметчику два пальца. Но закричать он так и сумел, гибкий зверь навалился, полосуя горло и грудь дюймовыми когтями.

Находившийся позади первого номера расчета капрал как раз накручивал телефон, в сотый раз пытаясь дозвониться до офицера. Его нервы и так были на пределе, кургузый чекмень не спасал от холода, в корзине от проклятой влажности заплесневел хлеб, у подчиненных разболелись животы. Неделю назад им доставили продовольствие на лодке, но смена так и не пришла. В письме начальство объясняло, что людей не хватает, все силы брошены на священную борьбу с неверными, и гарнизону острова вменялось крепиться и уповать на Аллаха, как поступали все достойные сыны родины.

Сегодня неожиданно показался дирижабль великого визиря, сам он помахал условным сигналом, а потом сразу же стрельба…

Капрал дергался, приказ вменял ему не покидать «гнездо» на каменном карнизе, где они спали, сменяясь, уже третью неделю, доедали последние заплесневевшие лепешки и запивали дурно пахнущей водой из бурдюков…

Шайтан, успел подумать капрал, и в следующий момент челюсти сомкнулись у него на горле. Затем капрала приподняло, дернуло, ноги заболтались из стороны в сторону…

Третий номер расчета спал. Пареньку-курду едва стукнуло семнадцать; его поймали вербовщики паши, едва ли не на аркане притащили в лагерь рекрутов, вручили форму и заставили принять присягу. Таких, как он, в лагере оказалось большинство; им пригрозили, что заберут на службу к джиннам их женщин и разрушат в деревнях колодцы, если они откажутся вступать в непобедимую армию Карамаз-паши. Если же они согласятся, то могут рассчитывать на богатые земельные наделы, золото и быков. Деваться было некуда, а через несколько месяцев втянулись, позабыли обиду, окрепли…

Курд проснулся от сильного удара в плечо, вскочил, привычно нащупывая саблю, но не смог сразу продрать глаза: что-то горячее, соленое захлестнуло лицо. Потом он понял, что за тяжесть свалилась на него — это было обезглавленное туловище капрала, из воротника куртки торчал огрызок позвоночного столба и толчками выливалась кровь. Молодой янычар все пытался поймать ладонью винтовку, но тут когтистая лапа одним ударом сорвала с него скальп, а вторым вырвала нижнюю челюсть. Умирая, курд нажал на курок.

Человек-волк присел на задних, полусогнутых, то ли ногах, то ли лапах. Ему было не очень-то удобно, колени страшно болели. Когда приходилось так спешно «перекидываться», суставы выворачивало нещадно, сердце колошматило сто пятьдесят ударов в минуту, а челюсть словно крошили щипцами. Опыт подсказывал Сыну, что долго так не протянуть, следовало быстро осмотреть дыру в стене и спускаться вниз, чтобы разделаться со вторым постом, висящим над пропастью на противоположной стене расщелины.

Он спешно осмотрел тела, неловко цепляя сросшимися пальцами. Вывернул походные сумки.

Ничего интересного, ничего нужного. Этот подлый хорек Кузнец, горе-президент, любит, когда ему приносят ценные безделушки. Следует умасливать хорька, так говорит Дед Савва, мир ему и тепло. Вонючего президента следует умасливать и баюкать, пока мы не достигнем того, за чем охотимся. Следует подставлять свою шкуру, самому лезть под пули и напрягать организм быстрыми превращениями, лишь бы заполучить то, ради чего поплыли на чужбину…

Волкомедведь выглянул в бойницу, потянулся. Отсюда вполне можно допрыгнуть до гнезда на той стороне расщелины, даже не придется спускаться вниз. Внук не жалел только что убитых людей, он прикончил их слишком много за свою недолгую жизнь. Но дело даже не в количестве. Насекомые защищали выход из пещеры, они бы не выпустили баллон. А Сыну еще необходимо вернуться, и вернуться в слабой шкуре, в человеческой…

Кусок раскаленного металла ударил его в спину чуть левее позвоночника. И сразу же следом — еще один. Обе пули застряли в плотных, спрессованных тканях выверта, кровь в дырах мгновенно свернулась, но внутри, видимо, повредило крупный сосуд. Кровь хлынула горлом, Озерник не на шутку перепугался. Кроме того, удары тяжелого свинца были так сильны, что Сына швырнуло в глубину каменного «гнезда», прямо на убитых им солдат. Он на несколько секунд потерял ориентацию; казалось, что в спине кто-то сладострастно шурует раскаленными спицами, организм выталкивал сплющенные, шершавые пули, перерезавшие артерию, задевшие трахею и легкое.

Озерник ползал на коленях; через ноздри, между клыков выплескивалось черное. Он не закончил оборота, ослаб на полпути, защита переключилась на борьбу с инородными телами, и от этого незавершенные, расхлябанные суставы отдавали пульсирующей резью. Одна нога складывалась, как у волка, другая вывихивалась в сторону, плечи тоже ныли, легкие стянуло корсетом недоразвитых ребер, несколько когтей сломались. Наконец, он остановил кровотечение, но сзади уже лезли по веревочной лесенке, пыхтели, лязгали железом…

Он прыгнул, подвывая от боли, выхаркивая куски легочной ткани, практически вслепую, выставив вперед когтистые лапы. Первому угодил в лицо, содрал кожу, как тонкую бумагу, вместе с глазами и с половиной скальпа. Мужик попался крепкий, рычал разодранным горлом, дважды полоснул саблей, пока не лишился сил и не выпал в проем, на острия камней. Кажется, он и там еще долго умирал, Озерник продолжал битву и слышал хрипы, невнятную ругань. В другое время Сын Прохор непременно спустился бы на дно трещины, оказал бы уважение противнику, Добил бы, но не сейчас…

От первого удара саблей он уклонился, второй пришелся по касательной, рассек руколапу повыше локтя, не смертельно, но сухожилия повисли. Для него в состоянии выверта, почти все было не смертельно, если имелось достаточно времени для реанимации.

Но времени не осталось. Позади щелкнул затвор, еще один усатый, обкуренный, в феске, оскалясь, лез по веревочной лестнице.

Выстрел. Озерник уклонился, еле сдерживая рычание. Пули в спине выворачивались обратно, причиняя немыслимые муки. Прохор прыгнул вперед, прижимая к боку порезанную руку.

Выстрел слева. Попало в ребро, на сей раз мелкий калибр. Прохор только припал на колено, не свалился, выкрутился ужом. Усатого в феске достал легко, одним коротким махом перебил гортань, башка отвалилась на сторону. А молодой, справа, в белой черкеске, зеленый от ужаса, царапал пальцами газыри на груди, пытаясь вытащить патрон, не в силах отвести глаз от волчьей морды с человечьими глазами…

Последнюю пулю Сын Прохор поймал в щеку. Ему повезло, пуля промчалась навылет, в лохмотья раскроив десну. Паренька в черкеске он убить не успел, тот сам прыгнул в пропасть, перевалившись через грубый кирпичный бордюр. Внизу шмякнулось мокро — и все…

— Мир мертвым… — прошепелявил колдун, выдавливая на волосатую подушечку лапы исковерканные пули. Членораздельная речь выверту давалась непросто, особенно учитывая пробитую щеку. — Прости, Отец, что нарушаю законы стаи, но… иначе мне не подняться. Прости, что не делю с тобой добычу, прости… Я должен вывернуться, должен напиться, иначе не принесу тебе мальцов…

Он вздохнул и опустил морду в разорванную грудь усатого янычара. Этого делать было нельзя, ни в коем случае, но силы травы и заклятий не хватало. Две пули застряли глубоко, вскрыв сосуды, сердце стучало с перебоями, фокус зрения постоянно смешался, в ушах то ревели селевые потоки, то требовательно пищали детские голоса…

Нельзя выверту жрать живое мясо человека, ни при каких обстоятельствах нельзя, кроме случаев, когда действительно грозит смерть. В мышцах уйма силушки накоплено, да еще травы секретные всплеск дают, оборот ускоряют, злоба ясная любую боль отодвигает. Последний раз силы на оборот расходовал больше года назад, когда на Чудском озере кавказников заезжих гоняли. Ох и потешились тогда, хотя Деды не позволили кровушки напиться. Ох как хотелось кровушки, в обличье выверта жажда гложет…

Но нельзя. И не оттого, что болтают глупые старухи, мол, оборотень назад в человека не перекинется, коли при свете живой крови нахлебается, чушь все это, болтовня. Перекинется назад, никуда не денется, ведь человечий облик — устойчивый, истинный, а выверт и временно удержать-то непросто, не то что навсегда, ха-ха!

К человечине притрагиваться нельзя по иной причине. Может случиться очень плохое…

Сын Прохор, урча, рвал печень врага.

…— Вставай, визирь, мать твою! — Карапуз потянул Дробиченко за шиворот. На плече великан придерживал военные трофеи, пулеметы и автоматы английского производства.

— Все целы? — Коваль покинул гондолу, осторожно попробовал носком ноги камень.

Кажется, только Озерник догадался, что дно крайне неустойчиво, внизу — пустоты, и даже до воды лететь далеко…

— Все целы, господин, — узбек старательно поливал кончики пальцев противоядием из плоской фляжки, распространяя вокруг нестерпимое зловоние. Жертвы его царапин валялись тут же, с багровыми, вспухшими лицами, с вывалившимися языками. — Семнадцать трупов…

— Восемнадцать, — невозмутимо поправил фон Богль. — Один там, — он показал вверх.

Артур с такого расстояния не мог различить убитого турка, но поверял немцу на слово. Он расслабился, насколько возможно, внутренним зрением сканируя каменный мешок. Парни сработали на славу, наверху живых не было, гарнизон островка погиб. Холод пробирал до костей; воздух, казалось, можно было нарезать и хранить в морозилке. Внутри скалы не водились даже насекомые, птицы не залетали в расщелины, не вили гнезд на карнизах. Счетчик Гейгера молчал, наводнения и пожара не предвиделось…

Тогда что же погубит парней?

Дробиченко переминался с ноги на ногу, тоскливо оглядывая мертвецов. Очевидно, в глубине души, он все же не верил, что три человека разнесут оборону спецобъекта в считанные секунды.

— Ждем Сына, отдыхайте пока, — распорядился президент.

Позади гондолы зашуршали шаги. Фон Богль сунул вторую руку за пазуху, но тут же расслабился. Явился Прохор. Колдун даже не выглядел запыхавшимся, он бодро подошел и встал в круг, поправляя одежду. На левой щеке его запеклась кровь, смуглую кожу стягивали грубые стежки. Колдун как-то неестественно прямо держал спину, точно нес на макушке кувшин. Коваля слегка передернуло, когда он представил, как Прохор штопает разорванную скулу. Грубые нитки уже погрузились в мясо, скоро их начнет выталкивать, но лучше на это не смотреть…

— Я правильно понял — назад теперь выйдем? — спросил Артур.

Озерник осклабился. Коваль заметил блеск зубов; ему вдруг отчетливо представилось, как несколько минут назад эти зубы заживо рвали людей. Президент удивился: Озерники клялись, что, в отличие от сказочных вампиров, отдавали предпочтение прожаренной свинине и говядине…

Однако с Сыном что-то произошло.

К сожалению, времени не было на раздумья. Осталось нехорошее послевкусие, подложка запаха тухлого, волной тянущегося за молодым колдуном.

— Куда таперича? Веди, окаянный! — Митя тряхнул «джинна» за ворот.

Дробиченко покрутил головой, неуверенно осмотрелся и направился в дальний угол пещеры, к длинной палатке, куда полого спускался неровный пол.

— Герр Богль, прикрывайте нас на всякий случай, — попросил Артур, хотя немцу можно было и не напоминать.

— Тихо, тсс! — Дробиченко приложил палец к губам. В полумраке поблескивали золотые узоры на его халате. — Видите? Ну, там, внизу…

Он провел их за палатку, в которой прежде спали солдаты охраны. В палатке, при свете фонаря, Артур приметил немало интересного. На циновках скорчились два свежезаколотых трупа; один принадлежал солдату, а второй — морщинистому старичку в очках. Старичок в расшитом серебром, суконном башлыке лежал, уткнувшись лицом в стол, заваленный бумагами, с письменами, как минимум, на трех языках. Сбоку от стола, на лавке и прямо на Дощатом полу слоями громоздились большие листы, исписанные, перечеркнутые, заполненные странными схемами, картами и чертежами. На соседней полке высились стопки книг, преимущественно словарей.

— Черт, вы убили Омара… — простонал Дробиченко.

— Так это… предупреждать надо, — покраснел Митя. — А чего он с саблей кидается?

— Он лучший толмач. Он перевел первые записи с ворот.

— С каких еще ворот? — спросили хором.

— Вот с каких! — Почти театральным жестом Дробиченко откинул задний полог палатки.

— Твою мать… — выдохнули все, включая немца. Малахитовые врата блестели под ногами.

Часть вторая МАЛАХИТОВЫЕ ВРАТА

6 ТРОПИНКА В РАЙ

Острое чувство дежа вю.

Коваль никогда в прежней жизни не посещал Грецию, даже не пролетал над побережьем на самолете, и уж тем более не высаживался на расколовшихся островках. Волна памяти накатила совсем с другой стороны. Что там болтал Хранитель памяти Кристиан? От чего пытался предостеречь? Кажется, ему чудилось, что в Малахитовые врата заходить нельзя…

За палаткой в скале начиналась широкая трещина, не замеченная ими раньше. Под ногами глухо отзывалась ровная прохладная поверхность. На подставках за палаткой чадили факелы, между ними торчало массивное сооружение, напоминающее якорную лебедку, только вместо цепи был намотан эластичный канат с альпинистской сбруей на конце.

Коваль увидел не сразу. А когда увидел, понял, что закатить подобную инсценировку Карамазу не под силу. Даже с целью заманить русского эмира в подземную тюрьму.

Они стояли перед широченной дверью, аккуратно застеленной маскировочной тканью. Поверх ткани были рассыпаны мелкие камешки, создавая полную иллюзию привычного, для пещеры, шершавого, колючего дна. Озадачивало то, что дверь находилась именно в полу. Если бы она стояла, сквозь нее свободно проехали бы рядом два грузовичка.

Артура передергивало от холода, кольца кольчуги жгли тело сквозь нижнюю рубаху. Ветер постанывал в каменном колодце, закручивался жалобным вихрем, унося вверх чад факелов и души убитых защитников острова. По скользким стенам сочилась вода, неумолчные капели выстукивали раздражающий, монотонный ритм. За толщей скалы вздыхала морская пучина.

— Глянь-ка, в щель нож не просунешь. Будто для красоты нарисована… — задумчиво произнес Карапуз.

— Господин, эта дверь есть обман. Дальше нет дороги, — поспешно добавил фон Богль. — Это есть шутка…

— Это не есть шутка, — усомнился президент.

— Но там — камень! Внизу — камень! — пивовар постучал каблуком.

Карапуз и Махмудов согласно покивали.

Именно так отшельник Кристиан и описывал место, хотя внятно не мог пояснить, на какую же тропу выводят громадные двери. И для кого же, такого огромного, предназначен Вход. Или Выход, что еще больше запутывает ситуацию.

Зловредной чертовщиной тут пахло. Сын Красной луны Прохор стоял рядом, и даже улыбался слегка. Впрочем, Артур и без его помощи давно определил, что в последние годы Входом никто не пользовался. Толстый слой пыли покрывал малахитовые створки, мурманский летун раскачивался в рюкзаке президента, не подавая признаков тревоги.

— Навались, ребята! — скомандовал Артур. — Герр Богль, а вы последите за обстановкой.

Сообща, они кое-как сдвинули тяжеленный брезент, отсыпая в сторону камни и скручивая негнущуюся ткань. Двустворчатые ворота из отполированного малахита, в свете факелов, отливали инкрустацией, вставками из тусклого желтоватого металла и мелкими узорами, нанесенными тонким резцом. Ворота достигали в высоту метров восьми, в ширину чуть меньше. Створки держали по четыре металлические петли, каждая величиной со снаряд среднего калибра. Чутье подсказывало Артуру, что ворота только притворяются воротами, а на самом деле все несколько сложнее, и створки снаружи поднять никому не под силу. Ворота в скале, ведущие вертикально вниз. Бред. Но они существовали.

— Герр президент, камень уложен в камень, дороги вниз нет…

— Давно бы обвалились, из минерала-то… — рассудил узбек.

— Что скажешь, Озерник? — обернулся Артур к колдуну. — Бутафорские ворота, или есть дорога?

Сын Прохор неопределенно подвигал ртом.

— Ведовство забытое, туманное. Слухи ходят, что под горами уральскими колодцы стоят, куда тысячи лет назад ушел народ, по прозванию «чудь». Вот так… Колодец обрывается пробкой, вроде как засыпан наглухо, ан узел там. Забыты веды, коими узел покорен…

— Какая чудь? Какой еще узел? — скривился Дробиченко.

— Да уж таковский узел, — Сын Прохор улыбнулся, на мгновение обнажив зубы. Ковалю показалось, что клыки выверта так и не приняли нормальный размер. — Уж таковский узел, как на веревке, ага. Растянешь веревочку, порты да рубахи на ней сушить повесишь, а узел свяжешь, ага, и нет тебе места. Хотя для кого как… — Озерник снова хихикнул, прикрывая рот. — Ведовство забытое, кто теперь узелки развяжет? Так и стоят колодцы, веревочка в узелке, не трется, не облетает, по ветру не трепыхается, ага…

— Бред несешь, любезный, — хмыкнул Дробиченко.

— Черт возьми, ты что, не понял? — Артур потряс недоумевающего «визиря» за плечо. — Он говорит… О-о-о, черт, меня добьет это варварство! Он говорит о скрутке времени и пространства, о «черной дыре…

— О «черной дыре» в масштабе отдельно взятого колодца? — едко прищурился Дробиченко. В бывшем «визире» моментально проснулся ученый. — И сколько миллиардов джоулей, по-твоему, потребуется, чтобы удержать дыру? Тряхнем курсом физики, господин президент?

— Неизвестно, неизвестно… — Артур потер виски. Что-то крутилось на самом кончике языка. — Вероятно, не нужны никакие джоули…

— Тихо! — Митя застыл в журавлиной позе, — Слыхали? Стонет вроде…

Артур опустился на колени, приложил ладонь к шершавой холодной поверхности. Мельчайшие буквы, больше похожие на пиктограммы, где-то прописанные в строку, а где-то сложенные в узоры, подобные цветкам… Он попытался мысленно проникнуть внутрь, но ощутил то же самое, что и раньше. Бесстрастное, медлительное дыхание. Если кто-то и стонал, то за пределами его восприятия…

Он нашел Вход.

Сердце стучало все быстрее, как барабан обкурившегося шамана. Впервые за долгое время Артур ничего не мог поделать со своим организмом: радостное возбуждение рвалось наружу. Даже в пылу битвы он не терял контроля, а сию минуту расклеился.

Спустя восемь лет он вспомнил, о чем бормотал Кристиан, Хранитель памяти, умевший скользить по нити времен. Кристиан пил, да не забывал своей нужды, обучить молодого Клинка всему, что положено знать Качальщику для жизни в лесном сообществе. И много после, добившись высшей власти в стране, Артур запрашивал разрешение на аудиенцию у прорицателя, терпеливо слушал иногда несвязные, но завораживающие легенды о прошлом…

Случайно или благодаря высшему предопределению, в расколовшейся скале они наткнулись на самые древние ворота на Земле. Здесь гнездилось прошлое, которого не застал никто из рода гомо сапиенс, потому что это прошлое человеку не принадлежало, и память о нем, обрывочная, моталась по ветру вселенной, иногда застывая в силках снов. Хранители памяти умели плести силки для снов не только человеческих, ведь давно известно, что самые интересные сны принадлежат совсем не людям. Но об этом — молчок, смеялся Кристиан, и тут же перескакивал на другую тему, не желая делиться сокровенным. Попадали в его силки сны настолько ветхие, что рассыпались прахом при первой же попытке их анализировать. Не сразу мог колдун расшифровать знамения, терялся, порой месяцами обдумывал, прежде чем с другими Качальщиками поделиться. Не все мог описать оскудевший за полтора века Большой смерти русский язык, некогда могучий и прекрасный… Потому и соглашался отшельник на беседы с президентом Кузнецом — сообща они подбирали эпитеты, прикидывали на грубой бумаге образы, и, во многом благодаря словарному запасу президента, Кристиан озвучивал перед соплеменниками плоды дрем-травы…

Среди прочего мнились Кристиану ворота. Зеленые, покрытые резьбой, похожей на мельчайший арабский шрифт. Похож на арабский, но гораздо старше современного арабского; этим способом писали еще до того, как легли первые камни в основания пирамид, до того, как загомонили племена в Вавилоне, до того, как вытянулись мозаичные стены в храме богини Иштар… Поблескивали, манили створки врат, Кристиан их ясно различал — горизонтальные пластины, лежавшие в скале, а за сомкнутыми створками простирался рай. Малахитовые створки не сковырнуть, разве что расколотить бомбами, но тогда не нашлось бы под ними ничего, кроме каменной крошки. Даже хуже выйдет, убеждал Кристиан, так рвануть может, что земля стеной встанет, и вода океанская стеной встанет… Тем и хороши врата, что открывают дорогу, которой нет. Правда, с той дороги мнится, что нашего мира нет, вот так-то. С той дороги мнится, будто мир наш котенком, ежиком пугливым свернулся…

Сколько не бился брат отшельника, Исмаил, и другие Качальщики — так и не смогли вытянуть из прорицателя ничего путного относительно райских картин. Кристиан утверждал, что если надолго концентрируется на волшебных створках, то с ним кто-то начинает говорить. Говорили с ним разные голоса, и всякий раз выползал он из тумана забытья помятым, в слезах и соплях, и потом долго приходил в себя и зарекался возвращаться в мучительный сон. Однако снам не прикажешь…

Далеко Малахитовые врата, на юге, скрыты толщей земной. Раньше, в незапамятные годы, было их много, да порушились, а какие в глубину просели, вместе с островами. На островах ворота, да, это точно, на голых островах, где люди не появляются. Незачем людям, не для них построено…

Зачем, почему, кто построил таинственные Входы, Кристиан объяснять не мог. Раньше закладки первой пирамиды, и даже раньше закладки сфинкса, а уж он-то был высечен задолго до пирамид, и смысл имел совсем не тот, чтобы беречь сон египетских царей. Как раз сфинкс помнил тех, кто построил Малахитовые врата, но сфинкс не умел говорить, а тысячелетия смыли с его брюха письмена…

Что же за вратами, не особо рьяно добивались у родака Качальщики, что там?

Сила великая, необоримая сила. Которую нельзя выпустить в мир.

Неужто грибы огненные? Так мы их и без тебя чуем, в шахтах за сорок верст находим…

Не грибы, отмахивался Кристиан, и не химия военная, и не зараза, не хвори в стальных баках. Там такое… такое… весь мир поборет, коли наружу вырвется. Весь мир наизнанку, как ношеный носок, вывернет. Потому как за вратами не только мир счастливый, радостный ежиком свернулся, но и времечко свое свернул…

Тут Кристиан замолкал, точно натыкался в своих изысканиях на преграду, начинал плакать неудержимо. Размазывал слезы, дергал себя за бороду, мрачнел. Артур беседовал с другими лесными братьями о видах на урожай, о Слабых метках, не торопил нелюдимого старика. А тот, покряхтев, поелозив, подсаживался снова и затевал удивительную, нескончаемую повесть о своих астральных путешествиях в прошлое…

Кристиан ни разу на памяти Артура не обманул, вот в чем загвоздка. Поэтому и колотилось сердце, поэтому и места себе не находил, разглядывая зеленый, такой ласковый, переливчатый в свете факелов, камень.

Президент попытался сделать так, как поступал всегда перед закрытой дверью, будь то реальный кусок дерева или извилистая многоходовая задача: прикрыл глаза и послушал сердце. Так учили старики Хранители, так учили много лет травники, и умение это не было для новых современников Коваля чем-то выдающимся.

Он отдался на волю интуиции. Иные времена наступили на земле. Времена, не поддающиеся статистике, точному учету и прогнозам через Интернет. Теперь человек не мог проверить истинность высказывания в справочниках. Когда от его выбора зависели судьбы, человек частенько поступал как гончая собака, идущая по «верхнему» следу. Так наставляли Клинка уральские кудесники — расслабить мышцы, отогнать мысли и не рассуждать о будущем. Приподнять нос по ветру, раздуть ноздри, втянуть в себя правду и ложь. В мире, свободном пока от машин и фабрик, правильно подготовленный человек мог получить ответ, открывать ему дверь или нет…

Шестое, седьмое, какое угодно чувство говорило, что визирь не врет. Дробиченко мог догадываться, мог предполагать, но в действительности он даже близко не подобрался к решению. Ни он, ни его сановный жулик-хозяин Карамаз…

Вспоминал Артур Кристиана, как тот бормотал вполголоса дивное.

…Мол, обитали до людей на лице матушки-земли иные расы — летучие и морские. По первости, морские разум обрели, все к тому шло. А как иначе, когда на суше вовсе обитать непригодно было, гадость, грязь всякая, да реки огненные из вулканов стреляли! размножился морской народ, науки хитрые, подводные осилил, семейно остепенился, обрядами оброс, ритуалами, богов себе выдумал…

Кряхтел, кашлял Кристиан, не находя прилагательных, чтобы описать привидевшиеся ему красоты.

После морских разумных явились на Землю иные, те скорее на ящеров походили. Прожили немало и построили немало, обсерватории создавать научились, корабли первые заложили, семена сами в почву бросили…

Витают, мечутся по ветру времен обрывки памяти. Непросто, ох непросто пожилому Качальщику изловить их, заманить в свои силки. Шелуха всякая лезет, а важное — редко когда. Вслушивался в музыку столетий, вздрагивал от боли. Выходило так, что разумные ящеры мигом сгинули, друг с дружкой попрощаться не успели. Выходило так, что бежали они в последние годы своего существования. Бежали, побросав дома, побросав города в джунглях, побросав поля и прирученных диких ящеров. Но не успели. Сгинули разом, оставив людям окаменелости для музеев.

А дальше Кристиан сбивался и нес полнейшую чушь. Якобы после разумных земноводных народилась на планете третья раса, только описать их отшельник никак не мог. Словно тряпка перед ним темная, плотная экраном висела. Три попытки сделала матушка-земля до того, как людишек нарожала, или больше — неведомо. Как они выглядели, что успели постичь, добились ли государственности, знали ли колесо и литье металлов?

Неизвестно. Какой катаклизм слизнул последнего конкурента человека, непонятно.

От древнего мудрого народа остались только Малахитовые врата.

7 ПОБЕГ

— Посветите мне… — Расул озадаченно крутил головой так и сяк, пытаясь вникнуть в бесконечную узорчатую вязь, нанесенную неведомым резчиком на черную доску. — Это арабский… Нет, странно. Некоторые слова понятны, а в целом…

— В том-то и дело, что некоторые, — полушепотом отозвался Дробиченко. — Вы думаете, без вас тут лучшие толмачи Карамаза не побывали? Вы угробили старичка Омара, никто лучше его не работал с текстом. Несомненно, что доисламский период, ни разу не встречаются канонические восхваления Всевышнему…

— Хрен знает, — поделился Карапуз, безуспешно пытаясь отковырять ножом кусок шарнирной петли. Внешне она казалась вырубленной из потемневшего дерева, — Как дерево, а не дуб, похоже на янтарь, а не янтарь, это точно… И сталь не берет…

— И не возьмет, — тоном специалиста подсказал фон Богль. — Это не есть хольц, не есть древесина.

— И как открыть? — Коваль вопросительно поглядел на Дробиченко. Тот виновато развел руками. — Как же вы туда спускали добровольцев?

— Через замочную скважину.

— Что-о?

Дробиченко указал в самый центр лежащих ворот, где сходились гигантские створки. Там действительно имелось отверстие, формой повторяющее очертания человеческого тела, прикрытое полутораметровой крышкой. Металлическая крышка так плотно лежала в углублениях узоров, что об ее назначении можно было долго не догадаться.

Прежде чем навалиться на новое препятствие, чингис улегся животом на ворота, приложил ухо и долго прислушивался. Сын Прохор прилег рядом, его ноздри раздувались, по вискам тек пот. Он сжал кулаки, чтобы не так была заметна дрожь пальцев.

Нельзя было спасаться человечиной, ой нельзя…

— Чудно как-то… — неуверенно заключил Карапуз. — Вроде понизу море должно отдавать, вода ж кругом, а не слыхать…

Сверху посыпались мелкие камешки. Среди гулкого безмолвия пещеры звук усилился многократно, превратившись в зловещее покашливание. Фон Богль немедленно вскинул револьверы, но так и не выстрелил. Наверху, в рваных просветах, заросших травой, на фоне синеющих фрагментов неба, копошились чайки. Пробитый в нескольких местах, цеппелин тихо покачивался на канатах, словно уставший слон. Свистел воздух в дырах, тени облаков скользили по тускло блестевшей спине воздушного корабля, по гнутым ребрам шпангоутов.

— Поднимем дружно, хватайся! — Артур подобрал себе в турецкой палатке подходящий рычаг — Ржавую древнюю винтовку.

Однако особых усилий не потребовалось. Здоровенный полумесяц, толщиной в дюйм, удивительно легко скользнул в сторону, провернувшись на шарнире.

— Что это? Бронза?

— Да нет, от бронзы бы мало что сохранилось… — Артур попробовал люк ножом. Как он и ожидал, на матовой поверхности не осталось и царапинки.

— Золото? — без интереса спросил Расул.

— Какой-то сплав, золото намного мягче.

Когда крышка сдвинулась, все инстинктивно отскочили в стороны. Все, кроме Озерника, тот, напротив, подался вперед, словно принюхиваясь. Чингис вскинул свою новую игрушку — длинноствольный пулемет «Корд» с зажигательными патронами, фон Богль ощетинился дробовиками, но из проема скважины никто не выпрыгнул. Внутри разливалась чернильная темнота. Десантники не отрывали взглядов от распахнувшегося люка, поэтому никто не замечал изменений, происходящих с Прохором. Впрочем, внешне Сын выглядел обычно…

— Господин президент, кинуть факел? — Махмудов осторожно нагнулся над скважиной.

— Не кидайте ничего! — взмолился Дробиченко. — Им это может не понравиться…

— Им?!

— Смейтесь, смейтесь, но они там…

«Что угодно, только не бесы, не джинны, не черти, — размышлял Коваль, заглядывая в темное жерло скважины. — Технологии, рассчитанные на тысячи лет, а внешняя форма — для красоты, эстетическая причуда…»

Вслух сказал другое:

— Обратите внимание на форму дыры.

Даже тупица с полным отсутствием воображения заметил бы, что скважина предназначалась для человека.

— Ага! Как будто… голова, ноги, — сиплым голосом откликнулся Сын Прохор. Колдун склонился над дырой, жадно втягивая ноздрями холодный воздух. — Позвольте, господин… Я спущусь первым.

— Нет, постой, мы должны вначале…

— Стой!

— Держи его!

Никто не успел отреагировать достаточно быстро. Озерник схватился за лямку троса и головой вниз нырнул во мрак. С бешеной скоростью закрутился барабан с ручкой, закачались вбитые в камни распорки.

— Остановите, задержите его!

— Прошка, назад!!

— Дьявол, на кой его понесло?

Общими усилиями вращение барабана остановили, но когда потянули трос, оказалось, что он болтается свободно.

— Вот собака! — Митя показал президенту отрезанный конец. — Отхватил канат, собака! Так я и знал, что нельзя было верить аспиду! Эй, Прошка, сукин сын, ты живой там?!

Звук словно ударился о твердую поверхность мрака и отскочил вверх.

— Темно, не видать… — Махмудов светил факелом; огонь растворялся в маслянистом непроницаемом мраке. — Зачем он прыгнул, господин?

— Хотел бы я знать… — поморщился Коваль.

— Зато он-то знал… — скривил рот «визирь».

— Что он знал?

— В любом случае, он ошибся, — мрачно хохотнул бывший «джинн». — Одно могу сказать — парень готовился заранее. Это меня пугает…

— Да не мог он заранее! Мы понятия не имели про ваши ворота… — начал Артур и осекся.

— Вот именно, — скривился визирь. — Это вы не имели, а он имел. И решил прыгнуть первым. Но это ничего не меняет. Очередность не играет никакой роли. Мы опускали туда троих в одной связке, а возвращались они с разбросом в несколько месяцев. И внизу друг друга не встречали… Скорее всего, ваш нетерпеливый приятель не вернется. Если только…

— Что только? — выдохнул Расул.

— Если только вонючее озерное отродье не отыскало формулу, верную формулировку…

— Постой, постой… — перебил Артур. — Как он может вообще там общаться? На каком языке? Там внизу что, переводчик?

— Нет «низа», и нет переводчика. Джинны говорят с любым человеком… — Дробиченко потер воспаленные глаза. — Я вам говорю, можете не ждать возле веревки. Раз он не вернулся сразу, не вернется теперь долго. Несколько месяцев, а то и лет. Или миллионов лет.

— Но мы не можем ждать его несколько лет… — растерялся Махмудов.

— Командир… господин президент, — поправился Карапуз. — Разрешите, я за ним слазаю?

— Не разрешаю! Дробиченко, я верно понял? Вы считаете, что любой, опустившийся по канату в скважину, может попросить все, что захочет?

— Верно, куда вернее, — хмыкнул Дробиченко. — А потом можно прийти сюда через сто или тысячу лет, если гора снова не сомкнется, кинуть веревку, она задергается, и вылезут люди, спустившиеся сюда сегодня. Например, ваш колдун-недоучка. Попросить-то — дело ерундовое, а вот что откликнется, Нда…

— То есть его просьба исполнится лишь тогда, когда скинут веревку? Полный бред! А если спустить туда старушку? Ведь она не сумеет взобраться назад, а?!

— Судя по всему… — визирь яростно почесал затылок. — Судя по всему, неважно, старушка или кабан здоровый. Канат — это атрибутика, символ запроса. Достаточно сдвинуть крышку и опустить в дыру любой предмет, выпрыгнет хоть слон.

— То есть… если мы сейчас снова опустим канат, то назад может вылезти совсем не Прохор?

— Я бы отметил, что вероятность появления Прохора крайне мала. Мало того, может вылезти совсем не человек.

Наперекосяк. Другое слово не подберешь. Артур даже не был взбешен, в конце концов, ничего страшного не произошло. Проявил парень героизм, первым кинулся навстречу, ешкин кот, неизведанному…

Только вот рожа у парня больно хитрая была! И как раньше недоглядели? Самое забавное, что в течение всего похода Озерники вели себя замечательно. И Дед, не дурак ведь, отлично сознавал, что на берегах Чудского озера осталось три деревни заложников, которых не спасут от ярости президента ни заговоры, ни надежно укрытая в подземельях нежить, ни сотни ядовитых снадобий, сваренных еще в бытность соборника Карина, обещавшего Озерным колдунам большую власть…

Ничто не спасло бы деревни от разбоя горожан в случае малейшей гадости, допущенной колдунами в миру. Понимал это Дед и не тешил себя иллюзиями, не успокаивал подписанными президентом бумагами на владение землей. А раз Дед не дурак, значит…

Значит, с Сыном Прохором беда.

— Это не он отрезал, — Расул вертел в руках лохматый конец каната. — Это сделали очень давно. Смотрите, нитки рассыпаются в руке…

Нитки действительно рассыпались.

— Как это давно? — засомневался Митя. — Он только что прыгнул, гад. Петли кожаные были, а теперь вон что… Придется вязать новую сбрую, так-то страшно. Эй, визирь, как туды посветить-то?

— Он не только что прыгнул, — тихо произнес Дробиченко. — Это для нас он прыгнул недавно, а для того, что за воротами… может, прошли тысячи лет.

— Тогда на кой нам туды лезть? — опешил чингис.

— Я вас не заставляю! — огрызнулся Дробиченко. — Я же сразу сказал, что явление следует изучить. Пойдемте, я покажу вам. Тогда расхочется прыгать…

— Сам ты явление, — обиделся на незнакомое слово узбек.

— А ну, тихо оба! В форме человека… — вслух размышлял Артур. — Это означает, что человек — он и есть ключ, понимаете? Ворота совсем не нужно открывать целиком…

— Смотря какой еще человек подойдет заместо ключа, — заметил Расул.

— Можа, всякий подойдет? — предположил Карапуз. — Бона, даже я пролезу!

— Не может быть, чтобы всякий, — покрутил головой Дробиченко. — Если бы всякий, ворота открылись бы. Там сказано, что ворота непременно откроются…

— Оно нам надо, чтоб открылись?..

— Ага, пакость какая вылезет…

— Зря, что ли, летели? Повернуться и забыть?

— Погодите. На минуточку, — перебил спорщиков Артур. — Прежде чем мы продолжим обсуждать этот бред. Ты раньше утверждал, что скважину и ключ создали не люди?

— Я и сейчас в этом уверен… Там не компьютер и не комната фокусов. Там внутри живет Бог. Люди кое-как стряпают миражи, деды, волхвы, вся эта шушера, расплодившаяся после катастрофы. Колдуны лесные, речные, мать их, озерные… Я не спорю, некоторые ловкачи делают вещи, которые не просто объяснить, но все они, без исключения, ползают на брюхе перед настоящей наукой!.. — Визирь понизил голос, будто из-за Малахитовых врат его кто-то подслушивал. — Но тут нечто иное, эта дырка… Если бы не Карамаз, я бы давно приказал ее забросать камнями, а скалу взорвать, к чертовой бабушке, динамитом!

— Отчего же имам так прикипел к местным аттракционам? — Коваль поймал себя на том, что неотрывно следит за канатом, опущенным в темноту. Все-таки президенту очень хотелось поверить, что непутевый десантник Прохор вернется… — Или Карамаз надеется выпросить вторую молодость?

Дробиченко даже не улыбнулся.

— Как насчет власти над миром? Кроме шуток.

— Слушай, я Карина знаю чуть больше тебя, — усмехнулся Коваль. — Он, конечно, фантазер и власть обожает, но не идиот!

— Поэтому он и не спускается вниз.

— Хм… логично. Опасается побочных эффектов? — В отличие от вашего темпераментного колдунишки, Карамаз видел, к чему приводят непродуманные просьбы.

— Ну хорошо… А ты? Ты не хочешь попросить фазенду с крепостными?

— А что я? — обнажил коронки Дробиченко. — Я не тупее крестьянина. Можно попросить, чтобы Америку стерло с лица Земли,или Россию, к примеру. Только джинны сделают все по-своему. У них реакция на наши жалкие потребности как у пожилых родителей на позднего ребеночка, трехлетка. Пропасть возраста, разница интеллекта! Они играют в игру, может быть, ради статистики. Может быть, ждут того, кто попросит что-то реально стоящее… Из скважины никто не появляется, пока не скинешь веревку. Умно, с прицелом! Они там, внизу, как будто снимают с себя ответственность. Спускаете веревку — получаете нечто, совсем не то, что ждали. Не желаете рисковать — не лезьте, закройте крышку.

— Гм… Так ты считаешь, что если человек не возвращается, просьба не вступает в силу?

— Очевидно, так. Впрочем, наверняка неизвестно. Зато точно известно, что джинны ни разу еще не выполнили обещанного буквально. То есть ни молодость, ни власть они не дадут, можно не сомневаться.

— А что давали? Я имею в виду, кроме возвращения людей?

— О, список бесконечен, — хихикнул визирь, — Сапфиры, размером с баскетбольный мяч, вылетали. Винище единожды три дня хлестало фонтаном, все тут по колено залило. Мы уж боялись, не остановится, придется винопровод в Европу строить, хех! Замечательное, кстати сказать, вино, я такого никогда не пил. Очевидно, в незапамятное время, алкаш какой-то о фонтане мечтал…

— И что дальше? Пересох фонтан?

— Не пересох. Догадались снова веревку сбросить. Прервали выполнение задачи, улавливаете? Потом вытащили сети с рыбой, полные сети белуги, представьте себе! Не знали, куда ее девать. Рыба икрой набита… Покойников штук десять перетаскали, даже скучно. В золоте, в украшениях, с регалиями. Причем, каких только рас не встречалось. И черные, и желтые, и явные апачи…

— Откуда тут апачи? — поразился Коваль.

— Ага, вот видите! — обрадовался Сергей. — Такова она, пластика нашего мозга. Уже трупам в гробах не удивляемся, сапфирам не удивляемся. Индейцы меня тоже потрясли, а потом дошло. Это как дважды два! Должны быть еще ворота, в других точках планеты, в том числе были в доколумбовой Америке. Кто-то страстно мечтал увидеть своего врага в гробу, прыгнул в скважину с единственным желанием, и нате, получите, хех! Тысячи лет не прошло, а личный враг убит, свеженький, еще теплый, с пулей в башке…

— С пулей? — ухватился Артур. — Какая же доколумбовая Америка с пулями?

— Вот вам и оборотная сторона нашего рожка изобилия, — ощерился Дробиченко. — Скорее всего, джинны выполнили просьбу. Только слегка подредактировали. Чтобы ухлопать одного неугодного вождя, наслали на город врагов, и те перебили всех мужчин. Я, конечно, точно не уверен. Это все домыслы. Гораздо занятнее ситуация с ящерами…

— А что… были ящеры? — заинтересовался Митя.

— Еще какие… беда в том, что их прибили почти сразу, не дождались меня. Кости там внизу, я показать могу…

— Почему же беда? Эти твари завсегда опасные! Я уж знаю, встречал… — поежился Карапуз. — У нас Качальщики на Псковщине много дряни по лесам развели. Кусачие они, змеи, сволочи…

— Эти были в одежде, — коротко парировал Сергей.

После таких слов выпучили глаза все гости Малахитовых врат.

— В одежде вроде грубо сплетенных циновок, — подтвердил Сергей. — С карманами и даже с какими-то предметами в карманах. Похоже на костяные катушки ниток, с закрученными жилами. Нечто среднее между раскидаем и пращой…

— Ящерицы не могут крутить пращи, — авторитетно заявил Карапуз.

— Я тоже таких не встречал, — засомневался Расул.

— Разумные ящеры жили задолго до людей… По крайней мере, так считают Хранители памяти, — вставил Коваль. — Сергей, а если… если это машина?

— Если там машина, то ее построил не человеческий разум…

— Ты спускался туда? — приступил к изменнику фон Богль.

— Да нет же, нет, я же говорил правду. Клянусь, нет…

— Что случилось с людьми, которые спускались? Говори, придурок, только честно! Иначе скинем тебя вниз без страховки!

— Они… они… Отцепились и исчезли. Так же, как ваш ненормальный Сын. Отцепились, а канат пришлось подновлять. Он выглядел так, будто состарился на сотню лет.

— Ты сам веришь, что там замедляется время? Дробиченко тяжело вздохнул.

— Еще в Катании я вам честно признался, что не умею управлять этой штукой. Пойдем, вам надо посмотреть. Когда сами увидите — поймете…

Коваль махнул Мите и Расулу. Парни запалили новые факелы. Из гондолы, боязливо приседая, семенил штурман с запасом масла для ламп. Он непрерывно крестился, косясь на ворота, на трупы турецких солдат и собак.

Оказалось, что в одном из темных углов начинался узкий извилистый проход, еще одна трещина, ведущая вглубь скалы. Пришлось зажечь дополнительные лампы, чтобы хоть как-то осветить путь. Между отвесными уступами, посеребренными инеем и вкраплениями руды, спустились вниз, шагов на тридцать. Стало заметно холоднее, дневной свет сюда не добирался. Внутреннее чувство подсказывало Ковалю, что они спустились ниже уровня моря. Здесь периодически ходили, Артур наметанным глазом узнавал следы людей. Где-то брошена недогрызенная косточка, где-то гильзы от патронов, расколотая кружка…

Шедший впереди фон Богль резко затормозил перед неровным выступом. Стены прохода расходились в стороны образуя широкую подземную пещеру, с пологим сырым полом. Отовсюду сочилась вода, звенела капель, доносился едва уловимый рев водоворотов в островных шхерах.

— Там живые, герр президент…

— Я слышу… — Коваль услышал их раньше немца. Бились живые сердца, замедленно, устало, с трудом выталкивая остывающую кровь.

— Только не стреляйте, — попросил Дробиченко. — Они в клетках, не нападут…

Президент шагнул вперед, больше полагаясь на интуицию, чем на тусклое пламя светильника. В нос ударила вонь испражнений, пота, свалявшейся шерсти и гнилой рыбы. Нижняя пещера оказалась гораздо меньше, чем он предположил во время спуска. На дне скапливалось настоящее озерко с морской водой, выщербленные стены буквально потели солью, а прямо над головой, из сводчатого, покрытого трещинами, потолка, торчал толстый стальной штырь. Артур узнал в нем нижний конец причальной мачты, к которой привязали дирижабль.

Он тут же понял, что Малахитовые врата никуда не могут вести. Если створки как раз над головой, то толщина «перекрытия» не больше метра. Куда же провалился Прохор?.. — Вот они, ящеры…

У Коваля внезапно возникло чувство невосполнимой потери. Человеку выпал редчайший шанс пожать руку собрату по разуму, силой волшебства переброшенному через миллион лет, а человек вместо этого весело размозжил брату голову прикладом.

Единственное, что осталось от ящеров более-менее целым, — позвоночники и циновки, надетые на шеи на манер пончо. Головы разбили основательно. Слишком длинные для мелких прямоходящих динозавров передние конечности были переломаны в трех местах. Коваль слабо разбирался в анатомии хищных динозавров, точнее сказать, его понятия в этой области, до встречи с драконами Качальщиков, ограничивались просмотренным в детстве фильмом «Парк Юрского периода». Но челюсти убитых ящеров были явно коротковаты, а длинным пальцам на руках позавидовали бы пианистки.

— Их кинули собакам? — Он мог не спрашивать, и так, по следам зубов, все стало ясно.

На берегу озера ржавели три железные клетки, перед ними в беспорядке валялись тазы с испорченной рыбой, груда червивых фруктов, и стояло кресло сторожа. К креслу был прислонен длинный шест, с крюком на конце, но сам сторож, видимо, убежал наверх еще раньше, когда началась стрельба.

В первой клетке на мокрых опилках свернулся калачиком олень. Точнее, на оленя это существо походило лишь издали, благодаря ветвистым, серебряным рогам. В серебре мелкими звездочками путались драгоценные камни. Рога росли из человеческого, безволосого лба. Спутанные, засаленные волосы, начинавшиеся на холке, от границы короткой шерсти, закрывали подозрительно короткую морду зверя. Казалось, что на уши оленя натянут черный женский парик…

— Он жадный и глупый, ваш Озерник, — глухо рассмеялся Дробиченко. — Эти тоже были жадные и глупые… Теперь угадайте, почему Карамаз до сих пор не прыгнул в замочную скважину и не попросил для себя власть над миром? Вот именно, ха-ха-ха! Потому что… — Визирь поднял повыше фонарь, и жуткие обитатели клеток зашевелились, застонали, запричитали человеческими голосами. — Потому что Карамаз-паша не может пока придумать, как правильно попросить…

8 УЗНИКИ ЖЕЛАНИЙ

— Живая… это женщина! — не удержался фон Богль.

— Живая… — Сергей кое-как унял нервный смех. — Она умоляла, чтобы ее убили… Первую такую мы убили, застрелили. Страшно было на нее смотреть. После этого оленя у нас восемь человек охранников вплавь пытались сбежать…

Олениха попыталась подняться, но поскользнулась и со стоном растянулась в грязи. По пятнистой шкуре ползали клещи, в язвах на изодранных суставах копошились черви. Ноги ниже колен заканчивались миниатюрными женскими ступнями, на ногтях тонких пальчиков даже сохранился лак. Передние конечности выглядели не лучше, их не красили даже татуировки на щиколотках. Нежная кожа, до места, где она переходила в шерсть, превратилась в сплошной синяк. Олениха так и не смогла разогнуться. Израненные пятки сочились кровью, на боках, на продавленной спине вспухли следы кнута. Коваль насмотрелся на диких животных, побывал и в логове ладожских Озерников, но такого чудовищного симбиоза человека и лесного млекопитающего еще не встречал. Создавалось впечатление, будто у двух юных девушек вырвали ноги и срастили с оленьим туловищем.

Судя по тому, как несчастная самка тяжело ворочала головой, метровые рога действительно состояли из серебра. Питаться той гнилью, что ей просовывал сторож, бедное создание могло только лежа, царапая щекой подстилку из опилок. Когда она прекратила бессмысленное сражение с гравитацией и тяжко плюхнулась на бок, десантников ожидало еще одно неприятное открытие. Из свалявшейся шерсти на груди животного торчал обвислый женский бюст. Не там, где оленихам положено иметь вымя, а выше передних ног, настоящая женская грудь, не меньше пятого размера, но ссохшаяся, потрепанная, в синяках. Из оливковых глаз катились слезы. Олениха распахнула пасть и завыла, как могла бы завыть собака. Затем прервала вой и едва слышно произнесла несколько членораздельных фраз.

— Она просит пить! — подпрыгнул узбек. — Во имя милосердного и всепрощающего… Я плохо понимаю, но, кажется, она просит пить…

— Она говорит на курдском. Лучше застрелите, — сплюнул Дробиченко. — Я говорил Карамазу, чтобы не мучил их.

— А что она попросила там… внизу? — заинтересовался фон Богль. — Ну… до того, как вывернуться… Я верно назвал, герр президент? До того, как вывернуться оленем? Она разве имела мечту о рогах?

— Возможно, мечтала стать самой красивой… — Дробиченко уже не смеялся, теперь его пробирала икота. — Кто его разберет, о чем мечтала эта нищая деревенщина? Ее языка толком никто не разбирал. Думаете, я ее помню? Приволокли очередную толпу пленных, чумазых, диких… Вероятно, у нее была неказистая маленькая грудь, кривые ноги и ноль приданого на свадьбу. Вот так, все мечты сбываются…

— Ни хрена себе сбываются… — протянул Митя. — Ну а рога, рога-то? Глянь, в камнях, в алмазах…

Многочисленные драгоценные камни сверкали в отростках рогов, выпадали, оставляя черные каверны в серебре.

— Приданое, мать их, — нехорошо выругался визирь. — Видать, мечтала девка о каменьях, о женихе богатом, а у ихних жен закон — все свое таскать с собой. То есть она камешки да серебро представить иначе не могла, кроме как на себе…

Коваль уже не слушал. Он разглядывал пленника второй клетки. Точнее — пленников. Или все-таки одного пленника, разделенного на много частей.

— О, черт, это что за пакость? — изумился Карапуз.

Из-за широкой спины чингиса выглядывал Расул. Его загорелое лицо выражало отвращение. Невозмутимый Богль в одиночку охранял периметр, успевая косить глазом на клетки.

За прутья изнутри держались шесть сморщенных человечков, похожих, как близнецы, и одинаково уродливых. Искусанные ногти, кисти, как птичьи лапки, в нарывах и цыпках. При появлении людей трое из шести повисли на прутьях, подставили жадные ладошки, заворчали слезливо. Каждый был ростом с пятилетнего ребенка, но походил на пожилого карлика. Одинаковые зеленые бешметы, огромные бородавчатые носы, сопли, висящие на жидких седых бороденках, трясущиеся бульдожьи щеки. Одинаковые тощие ножки колесом, с узловатыми, воспаленными коленными суставами, закутанные в дырявые шаровары.

И громадные, воспаленные гениталии, рвущиеся наружу из шелковых замызганных шаровар. Шестеро крошечных монстров с эрегированными членами. Заставка для порнофильма в жанре хоррор. Коваль, затаив дыхание, наблюдал, как изуродованные гномы предаются онанизму, бесконечно и уныло теребя негнущиеся жезлы, которым могла бы позавидовать любая порнознаменитость мужского пола. Выстрелив порцию семени, размазав по штанам, они вспоминали о еде, снова бросались к решетке, обдавая вонью непереваренной пищи, тянули липкие ручонки к перевернутой миске с рыбой. Судя по тому, где валялась еда, покинувший нижнюю пещеру сторож нарочно изводил пленников голодом. Словно издеваясь, он держал протухшую рыбу в сантиметре от места, куда могли дотянуться маленькие руки уродцев. От их обломанных ногтей на камнях у подножия клетки протянулись белые царапины.

Коваль старался дышать ртом. Надо было повернуться и идти дальше, поскорее покинуть кошмарный спектакль, но в коловращении тел за толстой решеткой было что-то завораживающее. Гномы висели, падали, онанировали, натыкались друг на друга, снова расползались в стороны, жевали опилки, испражнялись, лезли на решетку, добирались до верха, срывались вниз… и так повторялось без конца. Один пытался рыть подкоп, бесполезно царапая влажную породу между прутьев. Порой на него накатывало бешенство, карлик рычал, скрежетал по решетке пеньками зубов, падал без сил, вывернув на сторону свой немыслимый, заполненный кровью, орган…

— Опустили одного, вынули шестерых, — Дробиченко сплюнул в сторону; он говорил в нос, прикрываясь платком. — Самодеятельностью без меня занялись, осмелели, вот и результат. Кстати, ваш колдун чокнутый вполне может вернуться в таком же виде… Если все помыслы о бабах.

— Что значит «без тебя»? — не понял Артур. — Значит, каждую кандидатуру ты лично санкционировал?

— Этот мужик не из пленных… — Дробиченко шмыгнул носом, подтолкнул носком сапога к клетке вздувшуюся рыбину. — Перед оленем нам показалось, что нащупали верную тактику. Двое ребят вернулись назад, ну… под анашой. Целые, невредимые. Один приволок с собой мешок с семенами, небольшой такой. Короче, никто эти семечки не признал, и сам он не помнил, откуда взялись. А заказывали ему настрого просить средство от Желтых болот. Чтобы армия могла пройти по Италии и севернее. Там полоса сплошная, туманы и болота…

— Я в курсе, — перебил президент.

— Карамаз давил на нас с Людой, чтобы искали вакцину, мы синтезировали, без конца смешивали, но… Без нормальной лабораторной базы вакцину не создашь — как ему объяснить? Китайцы продали сколько-то ампул, удалось загасить болота в самой Турции и здесь, в Греции, но мало. Тогда он вспомнил про Малахитовые врата. Это наше сверхоружие, такая пушка, что стреляет один раз. Карамаз вспомнил про врата потому, что о них как-то проведал эмир Сайд. Эмир при первой встрече вел себя нагло, дал понять, что только они, на полуострове, — истинные мусульмане, а мы — шваль, предавшаяся пороку. А потом что-то произошло, и Карамаза с парнями пустили в страну. Ну, я уже рассказывал… Не только пустили, но прокатили, угостили, принимали во дворце, в Эр-Рияде. Эмир был сама любезность, обещал непременно помочь в священном походе на север. Обещал золота и верблюдов, дал и того и другого. Только патронов и железа не дал, ни единого ствола. А после хаммама стал раскручивать наших относительно ворот. Издалека речь повел, как медом по маслу накатывал. Такая штукенция выходит, у них там, в пустыне, вроде как святой живет, периодически вещает. Ну вот, про ворота эмиру навещал, что, мол, находка пострашнее любого ядерного гриба… Эмир сразу смягчился, с Карамазом иначе заговорил. Предлагал совместно тему ворот разрабатывать, мол, джинны испокон веков дело с ними, с арабами, имели. Ясное дело, ничего Сайду не обломилось, хотя Карамаз ему сорок бочек арестантов наобещал. С вакциной, правда, эмир не помог, да у арабов вакцины и нет. Они своих больных СПИДом просто порубали в клочья в свое время, вот и вся вакцина. Зато Карамаз вернулся, окрыленный идеей, — просить у джиннов средство от болот. И мы спустили на веревке пацана, хорошего пацана, не гопника, но тупого как валенок. Он под каннабисом об одном мечтал — о средстве против Желтой дряни…

Дробиченко снова сплюнул, брезгливо отодвинулся от клетки. Ее обитатели затеяли драку за тухлую рыбину.

— Мы веревку держали постоянно в скважине. Как дернется — тянули. Иногда странные штуки доставали, но не оружие. Все тащили к Карамазу, у него в Стамбуле склад теперь. Людей доставали без голов. Все на месте у человека, даже в одежде, а головы нет… И ходит при этом, руками машет. Сразу зарубали, никто не решился таких связывать… Однажды вытянули этого, с семечками. Уже не верили, что вернется. Вернулся, засранец, правда постарел лет на десять, но ничего не помнит.

— И что с семенами? — подался вперед Артур.

— А что с семенами? — саркастически хмыкнул визирь. — Высадили в Италии, у самой границы болот, по прямой триста километров до Рима. Хорошо, догадались не испытывать в самой Турции… А благодаря Желтой напасти пришлось бы наступать в обход, с севера, половину армии в драках с дикарями-католиками потеряли бы… Карамаз тогда поклялся, что, если джинны не обманут, он отгрохает в Стамбуле новую Софию, а в Италии обратит в истинную веру пять тысяч дикарей. Либо всех прикончит.

— Как я догадываюсь, с семенами вышла та же история, что и с оленихой? Джинны снова пошутили?

— Да уж… — поежился Сергей. — Могло бы все кончиться куда хуже, если бы не огнеметы. Семена, посеяли в мае, а в июне болото начало засыхать. Причем не край болота подсох, а разом ушла вся вода, образовалась пустыня, эдакое пятно, километров двадцать в поперечнике. В июле там задули настоящие самумы, подохла вся растительность. Из посаженных семян выросли миленькие, короткие такие цветочки, вроде эдельвейсов. А в почву проросли корни толщиной с водосточную трубу.

— Да, сильно…

— Не то слово, сильно. Я доложил Карамазу, что Желтые болота отступают. Болота действительно отступали, они просто пересыхали. Подохли черви, комары, рыбины с ногами. Выяснилось, что почва в некоторых местах промокла на глубину двадцати метров. Камни и глина превратились в подобие гипса, изъеденного термитами. После того как корневища наших чудо-семян высосали жидкость, все это стало видно. Я не соврал Карамазу, что болота гибнут, но также начал гибнуть виноградник и трава у границы болот. Мы устроили раскопки. Корневища наших невинных эдельвейсов вымахали до размеров баобабов и уходили на глубину, недоступную лопатам. Когда в трехстах метрах от бывшего Желтого болота пересох ручей, мы забили тревогу.

— И вызвали огнеметы?

— Мы их еле остановили, эти кустики. Можно сказать, что успели в последний момент. Еще немного, и они бы захватили всю Италию. Желтым топям настал бы конец, осталась бы голая пустыня, развалины городов и эдельвейсы… Правда, к северу их остановило Вечное пожарище, там когда-то рванула атомная станция. Да уж, радиация никого не жалует! Цветочки накапливали воду, а наружу не отдавали ничего. Подземные бутылочные деревья, целая роща… После этого мы не использовали пленных. Карамаз был здорово напуган. Вниз опустили девицу, родственницу одного вассального халифа. Ей пригрозили, что вырежут всю семью, если попытается обмануть. Ей приказали думать и просить только об одном — о маленьком платочке.

— О платочке?!

— Да, о платочке. Карамаз забраковал сотню вариантов, наверное. Ему очень хотелось попросить у джиннов оружие, но эта девка могла ошибиться и взорвать всех нас, например. Тогда он плюнул на оружие и велел просить невинный платочек…

— И… что? — разинул рот Карапуз.

— И ничего, — отрубил витязь. — Она не вернулась. Два раза мы вытащили скелет. Без головы. Очень старый скелет, но не нашего человека.

— Как это не вашего?

— Очень просто. Мертвая старая женщина, татуированная, в платье, без головы.

— Ты про женщину не говорил! — напустился на визиря Махмудов.

Тот отступил, съежился, снова ожидая побоев.

— Я обо всех не помню…

Они переместились к третьей клетке и затихли надолго. На прутьях скорчилась, свернулась щетинистым ежом темная горячая масса. Ближе двух метров находиться было тяжело, начинали слезиться глаза, могли затлеть волосы. Артур приказал поднять лампы и факелы повыше; странное существо забеспокоилось, чуточку шевельнулось, обдав непрошеных гостей невидимым языком жара. Коваль еле успел отвернуть лицо, заработав на локте и на затылке легкие ожоги.

— Матерь божья, это что за дрянь? — не вытерпел Карапуз. Он тряс рукой, дул на пальцы, случайно коснувшиеся решетки.

— Это то, что с натяжкой можно назвать оружием, — мрачно произнес Дробиченко. — Когда оно выпорхнуло из скважины, солдаты потыкали саблями. Было холодное, как кусок пластилина, дергалось слегка. И вот, выросло… Хорошо, догадались в клетку запереть, пока не разогрелось.

— И верно, похоже на пластилин…

— Что такое пластилин, герр президент?

— Это такое… такой материал, вроде глины, — объяснил Коваль. — Погоди-ка, а чем вы ее кормите?

— Почему «ее»? — удивился визирь.

— Потому что это женская особь, — медленно произнес президент. — Вы слышите, как бьется ее сердце? Она нас боится… И она очень голодная. Если ее не покормить, она скоро умрет…

Бурый комок переместился в дальний угол клетки. Он раздулся до величины детского пляжного мяча, потом шар вытянулся в тупое веретено, диаметром как колесо грузового автомобиля. Со всех сторон неровного шара свисали серые лохмотья, точно куски горелой резины. Артур обратил внимание, что камень между прутьев клетки блестел, словно был вылизан языком. Ни следов мокрой соломы, ни запаха, ни грязи.

И никаких следов глаз или ушей.

Стук сердца. Переменчивый сухой жар, скачущая температура, необъяснимый источник тепла внутри, и невозможный для белковых организмов способ существования…

— Голодная? Она голодная? — Дробиченко округлил глаза. — Этот резиновый еж, с позволения сказать, голодает уже полгода, и ничего с ним не делается… Оно не подпускает к себе, не реагирует на пули, не боится огня и воды. Оно не умнее кошки, если это вообще зверь…

— Она умнее кошки. Очень может быть, что она умнее тебя. Это женская особь, потому что способна к размножению, она носит в себе зародыши. Но здесь она не родит, не волнуйтесь. Для нее слишком агрессивная среда… — Коваль поднял руку. — Замолчите. Ну-ка тише все! Разве ты не слышишь?

Фон Богль переглянулся с Расулом, на всякий случай отодвинувшись подальше от клетки. Они и так помалкивали, а теперь вообще затаили дыхание. В пещере раздавалось лишь пыхтение онанирующих гномов и редкие вопли страдающей оленихи. Зато встрепенулся Митя Карапуз.

— Я слышу, командир… Она говорит… Точно говорит, словно жалобится…

— Словно девочка… — отозвался Коваль. Он опустился на колени, и сантиметр за сантиметром, на всякий случай отвернув лицо, приблизился к раскаленным прутьям. Вблизи клетки гранит обжигал колени даже сквозь плотные штаны. Камни разогрелись, как в парной. Артур вслушивался, впитывал неровные, прерывистые импульсы тепла, идущие от неведомого живого существа.

— Фонарик надо бы, командир, — прошептал Карапуз.

— Давай лампу, только прикрой чем-нибудь!

— Да что вы там слышите, шайтан вас забери? — не выдержал Дробиченко.

— Она объясняется с нами температурными перепадами, а нам нечем ответить, — Артур принял из рук чингиса масляный светильник и тряпку.

Он попытался максимально точно повторить последовательность тепловых толчков, исходящих от разлохмаченного «мяча». Как «ежихе» удавалось за доли секунды изменять температуру тела на сотню градусов, оставалось полной загадкой. Еще менее было понятно, откуда неведомая тварь черпала громадную энергию. Ежеминутно она выделяла в окружающий мир тепла больше, чем двигатели, установленные на дирижабле. Чтобы поддерживать подобный тонус в течение длительного времени, требовалась обязательная внешняя подпитка или внутренний источник, адекватный крошечному ядерному реактору. Коваль попытался представить себе, сколько тонн растительного или животного сырья надо сжигать за час, чтоб добиться таких внешних эффектов.

А «ежиха» ничего не ела по крайней мере полгода… Артур убеждал себя, что это ничего не значит, что традиционные представления о метаболизме будут смешны и неуместны в мире, где водятся такие чуда-юда, у которых сердце отбивает тринадцать ударов в минуту при температуре тела свыше ста градусов…

Некоторое время ничего существенного не происходило. Коваль сплевывал горькую слюну, усердно махал тряпкой перед трепещущим язычком огня. Он не успевал повторить серию импульсов, но не оставлял попыток. Контакт требовал терпения, как контакт с любым живым существом. «Ежиха » вела себя как посаженный в клетку, затравленный рысенок, что жмется в углу, пугая пленителей взмахами неловких когтистых лапок. То разражалась чередой скоростных перепадов в режиме плюс-минус двадцать градусов, то внезапно понижала температуру по синусоиде. Тогда на ее поверхности, среди трепыхающихся отростков, можно было бы удержать руку, погладить… Но тут же синусоида резко взмывала вверх, и опять начиналась дерготня, скачки, крещендо на пределе терпения, когда уже, кажется, начинают дымить волосы…

Артур терпел, уже предвкушая, предчувствуя развязку. Так бывало неоднократно; при встрече боевого Клинка Хранителей с незнакомым зверем, не привыкшим подчиняться человеку. В лесу это мог быть шатун, нарочно вспугнутый из берлоги наставником, чтобы экзаменовать начинающего Клинка. Это могла быть рысь, стая рыжих волков из окрестного пожарища или тигр-альбинос, по прозванию «лапочка», одно из самых трудно поддающихся дрессировке созданий. И вовсе не оттого, что «лапочки» отличались особо буйным нравом при низком интеллекте. Например, обычный дракон приручался гораздо проще, чем белый тигр…

Интеллект.

Зачаточный, неуклюжий, но не в пример сильнее, чем у собаки или у шимпанзе. И чужой, до невозможности чужой. Интеллект, уже шестнадцать циклов… Шестнадцать оборотов планеты… Не принимавший сигналов сородичей, таких понятных, ласковых и близких, выхваченный из привычной среды, из сумрака низких, оранжевых туч, из рева ветров, из свиста песка над бурунами…

Коваль до дрожи, до спазмов в мышцах, ощутил вдруг атмосферу далекой планеты. Чудовищное давление у поверхности, рыжие, карминовые тучи, тысячелетиями нависающие над кипящими озерами, пояса гейзеров, стреляющие грязью, неистовый свист бури, терпкий запах озона от бесноватых молний… Этот мир не требовал слуха и зрения, там эти органы чувств не могли зародиться у будущих разумных обитателей. Этот мир не позволял распрямиться, погодные условия планеты пригибали к земле все живое, заставляя обрастать каменными мышцами, дышать медленно, Размеренно. Кровь у «ежей» тоже разгонялась медленно, да быстрее и не требовалось, все равно сложные кислоты, связанные в подвижные цепочки, постоянно разлагаясь, выделяли массу энергии. Аборигены поддерживали общение температурными всплесками, сбивались в плотные комки, замыкая единую фигуру, и лишь совместно они могли охотиться на… Человеческим языком имя предмета охоты назвать не представлялось возможным. Представить его зрительно Коваль тоже не мог; кажется, это было нечто плоское, широкое, напоминающее ворсистый ковер, очень быстро передвигающееся по поверхности кипящей жидкости. Собственно, именно таким и мог бы стать мамонт на массивной планете, вращающейся вблизи своей звезды. Артур успел уловить момент, когда на планете наступал светлый цикл, — температура среды подскакивала на сотню градусов, радиация выжигала все новые, или ослабленные формы, электрические разряды пробегали по нервным окончаниям, знаменуя приход цикла питания. Это питание отличалось от питания в процессе охоты, здесь задействовалась энергетика звезды…

Планета крутилась невероятно близко, ближе, чем Меркурий, к Солнцу. Светлый цикл длился долго, очень долго, «ежи» замирали, как замирали другие живые существа, все впитывали энергию, запасаясь на такой же долгий темный цикл. Коваль попытался войти в мозг чужака без посредства лампы, которая все равно не помогала. От первого же контакта заболели зубы на нижней челости, а поясницу пронзила острейшая колика…

Кажется, один светлый цикл превышал несколько земных веков. В зачаточном мозгу «ежихи» плавали отрывочные воспоминания о черной скважине в лежащих вратах, которая воспринималась среди ее сородичей не совсем так, как в среде первобытных земных дикарей. Не было слепого поклонения и попыток пролить на алтарь чужую кровь. Раскаленные аборигены видели во вратах возможность…

Вроде бы возможность осуществить цикл круглогодичного размножения. «Ежи» слишком быстро погибали, не успевая вырастить потомство за темный период, когда смертоносная активность звезды ослабевала. Им не требовались божества, им нужна была пещера с ровной, низкой по меркам планеты, температурой и сносным уровнем радиации, хотя бы на четыре цикла. Кажется, «ежам» вообще было не найти укрытий на поверхности, постоянных сухих пещер не существовало, в светлых циклах их заполняли озера расплавленных тяжелых элементов, от перепада температур крошились скалы. «Ежи» ощущали Малахитовые врата, возникшие в глубоком каньоне, не как алтарь для поклонения, а как… как надежду на… Кажется, «ежи» собрались в огромном числе, чтобы…

Связь с мозгом «ежихи» прервалась. Ковалю, сколько он ни старался, не удавалось настроиться на общение, наложить условные мысленные волны, как это принято делать с земными зверюгами. «Ежиха» реагировала на него как тигр на вооруженного кнутом дрессировщика.

— Она умрет, очень скоро. Точнее, очень скоро по меркам ее мира, а у нас она будет умирать еще год или больше. Накормить мы ее не сумеем, этот организм расщепляет минералы, которых здесь нет. Хотелось бы знать, как ее угораздило вылететь в нашу скважину?..

— Может, проклял кто? — предположил Митя. Громадный чингис присел на корточки, выставив вперед ладони, прикрыл глаза, — Ишь как жалобит-то…

— Может, такая же сволочь, как Карамаз, а? — подхватил Расул. — Спустился гад такой по веревке и потребовал, чтоб врагов жгло огнем… Вот и жжет…

— Не исключено, что этот гад был вообще не из нашего муравейника, — откликнулся президент. — Что лишний раз доказывает правоту космоглобалистов. Мы все варимся в одном котле, и неувязки каждого легко отразятся в противоположном углу… Впрочем, вам еще рано… Короче, перед вами не оружие, можете себя не обнадеживать. Сергей, говоришь, раньше она не была такой горячей?

— Тепленькая была… — Дробиченко никак не мог оправиться от свалившейся на него информации. А потом разогрелась, непонятно с чего…

— Понятно с чего… Она так умирает. Ну что, вернемся к нашим воротам, пока окончательно не затопило?

Шлепая по лужам, отряд торопливой змейкой прошествовал обратно, по крутым ступеням вверх, в главную пещеру.

— А как же эти, господин? — Шедший последним узбек указал на живых обитателей клеток. Больные приапизмом карлики уныло поскуливали, терлись о мокрые железные прутья, олениха свернулась клубком.

— Эти? — Все затихли. — Я думаю, что герр Богль проявит милосердие…

Немец поклонился, шагнул к клеткам, доставая на ходу револьвер.

— Убивать? Так ведь жалко…

Но Расулу никто не ответил. Президент уже думал о другом. Он проворачивал в мозгу итоги беседы с инопланетной узницей. В свое время Хранители научили молодого Клинка входить в контакт с животными, с птицами, общаться с ними эмоциями, не напрягая речевой центр. «Ежиха» мыслила совсем не так, как уральские лисы и кабаны, чувствовалось, что она вообще не привыкла рассуждать отдельно от коллектива своих сородичей. Артур не успевал за ее беспорядочными метаниями, но одно обстоятельство его поразило.

«Ежиха» понятия не имела, как оказалась на Земле. Но она очень хорошо разбиралась во времени. Возможно, внутри невольной пришелицы прятались несколько биологических часов. Коваль трижды задал вопрос, который его крайне интересовал, и трижды получил утвердительный ответ. Теперь он знал, что, находясь внутри врат, временем можно управлять.

И что ключом может стать любой человек.

9 ЧЕЛОВЕК-КЛЮЧ

— Кого вы тут еще червивой рыбой кормите? — Коваль старался говорить спокойно, — Кто еще вернулся?

— Некоторые тоже… вернулись, — Дробиченко сглотнул. — Один раз вместо человека мы вытащили золотую статую. Толстую, уродливую статую. Стали пилить, он оказался внутри…

— Как это… внутри?

— Очень просто, внутри… — Сергей потер ладонью щеку, усмиряя нервный тик. — Я не рассказывал об этом раньше, потому что такие вещи надо показывать… Пошли, покажу.

— Так он здесь?

— А где ему быть?! — удивился Дробиченко. — Карамаз вначале мне тоже не поверил, а когда увидел — приказал с места не трогать…

Он привел их к маленькой палатке, стоявшей за дирижаблем, в самом темном углу, под грозившим обвалиться козырьком. На четырех столбах была растянута грубая ткань, под ней блестело золото. Янычары слегка присыпали статую каменной крошкой, словно не решились похоронить человека согласно обряду.

Словно не могли определить, человек это или нет.

Артур сразу заметил, что в подобную позу натурщика надолго не поставить. Казалось, человек распростерся ниц, слегка заваливаясь на правый бок, опираясь на напряженные локти, задрав над головой молитвенно сложенные ладони. Это был мужчина, чрезвычайно плотный, гипертрофированно плотный, но при этом вылепленный с удивительной точностью. Драгоценный металл отражал изгибы военного костюма, шнуры и пуговицы, даже подковы на подошвах сапог. Голова молящегося, размером с крупный арбуз, оставалась зарытой в щебень.

— Ни хрена себе статуя… — Чингис потянулся пощупать.

— Помогите мне перевернуть, — Дробиченко ухватил гиганта за локоть.

Золотой великан упал на бок, обнажился испачканный живот. Лицо у статуи отсутствовало, вместо ожидаемой золотой маски на людей уставился череп.

Коваль забрал у Расула факел, посветил вплотную. Череп был настоящий, оставалось непонятным, как он попал внутрь золотой оболочки, не расплавился и не обгорел. Толщина золотого слоя превышала четыре сантиметра, переднюю часть черепа, лицевую маску, просто кто-то отпилил. Фон Богль присвистнул.

— Герр президент, я слышал о таком колдовстве. За Песочной стеной, в Дойчланд…

— Черт подери, это не колдовство! — оскалил зубы Дробиченко. — Вначале мы отпилили ногу, только потом принялись за голову. Поглядите, разве не понятно?

Только теперь Артур заметил, что левая нога статуи отпилена до середины лодыжки. Из распила торчал обломок кости и рваные лохмотья штанины.

— Он попросил у джинна золота, ясно? — Дробиченко говорил сдавленным шепотом, как будто берег сон погребенного в золоте мертвеца. — Попросил и получил. Все получают, кто просит… Один хотел кучу баб, и разделился на шесть ходячих членов, другой мечтал купаться в драгметаллах! Что-то сказал неправильно, не учел мелочь. Мы гадали, как такое может произойти. Верно сформулировать желание практически невозможно, всегда останутся лазейки для хитрости. Это пострашнее любого оружия, поэтому эмир не станет драться с Карамазом. Омар переводил… Главное — грамотно попросить, это указано через каждые десять строк, но разными способами. Это как…

— Как компьютер? — подсказал Артур.

— Пожалуй… что-то есть, — хмыкнул бывший «джинн». — Словно выбрасывает окно с предупреждением. Снова и снова предупреждает, а мы тупо читаем и лезем на те же грабли…

— Какие еще грабли? — заозирался Махмудов.

— Вы только одного такого вынули… в золоте?

— Хватает и одного…

— Да уж, еще и пилили! — крякнул Карапуз. — Я бы в момент пересрал…

— А потом вы расшифровали записи на створках, Так? — напомнил Артур. — Что там еще написано?

Дробиченко вытер взмокший лоб.

— Омар успел расшифровать малую часть. Там непонятно… Такое впечатление, что текст на левой створке полностью противоположен по смыслу тому тексту, что на правой. На левой створке сказано, что подняться в чертоги духов сможет лишь свободный от помыслов, или что-то вроде того, а на правой, в том же столбце, сказано, что подняться не дано никому из свободных…

— А почему «подняться»? — удивился Митя. — Тут же вниз лезть придется…

— С этим как раз вполне ясно, — нахмурился Артур. — Это иносказательно, а может…

— Это не иносказательно, — поднял указательный палец Дробиченко. — Отсюда кажется, что падать предстоит вниз, а снизу — все наоборот… Так говорили добровольцы.

— Погоди! Так, значит, кто-то вернулся вменяемый?

— Обкурившиеся. Очень сильно пьяные. Таких было четверо. Сначала мы думали, что наркоманов джинны просто не любят. Те вспоминали, что падение вниз стало полетом вверх, вот и все…

Президент повернулся к Малахитовым вратам. Те лежали, неколебимые и невозмутимые, как само время. Дирижабль еле заметно раскачивался, вздыхая, как живое существо. Наверху вопили чайки. Коваль на миг прикрыл глаза, постарался мысленно окунуться в манящий мрак скважины.

Ничего, пустота.

Малахитовым вратам может быть миллион лет — или десять тысяч. Если внутри скважины неведомым образом закольцованное силовое поле удерживает в петле время и пространство, это можно понять. Проверить и разгадать принцип действия нереально, эти технологии человек не успел освоить перед Большой смертью. Но понять можно, разум способен к компромиссам.

Коваль закусил губу, чуть не застонав от напряжения.

Рог изобилия, воспетый поэтами, слюнявая мечта халявщиков от астрологии, алхимии и прочих гадательных псевдонаук. Итак, он существует, и, скорее всего, будет существовать вечно. Малахитовые врата наверняка можно разрушить, но разрушится лишь один вход из сотни или из сотни тысяч, а начинка, матрица, исполинская материнская плата, питающаяся распадом звезд и миллиардами нервных импульсов разумных существ, населяющих вселенную…

Что они хотели? Для чего строили машину, так издевательски, насмешливо обходившуюся со своими пользователями? Или, с точки зрения джиннов, никакой издевкой тут и не пахло? Каков запрос пользователя — такова реакция системы. Недостаток либо избыток входящих в алгоритм данных, и, как следствие, — неверный ключ.

Скважина в форме человека, по крайней мере, на Земле. Почему обязательно врата ждут конкретную особь, с голубыми, скажем, глазами и рыжей макушкой? Чушь…

Ключ есть в каждом, но не должен представлять собой серию загадок а-ля Баба Яга. Ключ — это уровень, уровень восприятия, образованности, развития цивилизации. Джинны не заперли вход в Сезам, они всего лишь установили пароль. Защиту от детей и дураков.

Теперь Артур знал точно, что он непременно спустится в скважину.

— Там и вправду не низ, а верх, — вставил фон Богль, непрерывно наблюдавший за распахнутой Скважиной. — Очень странное место, господин…

— Ага, так и тянет нырнуть… — Карапуз с трудом, словно превозмогая себя, отодвинулся от черной дыры.

— Что еще перевели? — не отставал от визиря Коваль.

— Слева сказано что-то вроде: «каждый вопрос имеет бесконечное число ответов», а справа — полная ахинея, вроде того, что только молчание достойно ответа…

— Отчего же… Никакой ахинеей пока не пахнет. И как вы инструктировали тех, кто лез сюда под анашой?

— Это не я предложил, честно, клянусь! Карамаз хотел, чтобы у них не было внятных желаний. Складывалась дурацкая ситуация… — Дробиченко снова затрясло. — Мы не имели права сообщать добровольцам правду. Даже свободные граждане, не то что пленные рабы, мигом бы потребовали себе у джинна какую-нибудь чушь, вроде королевства или ста тысяч рабов. Приходилось врать… Раз помню, и смех и грех… Один не стал отвязываться внизу и ни с кем там не разговаривал. Молчал. Рассказал потом, что там, внизу, кажется, будто, напротив, — находишься наверху. Он не просил ничего, но… Как оказалось, слишком настойчиво думать о чем-то тоже нельзя. Паренек мечтал о том, что в его засушливой деревне забьет ключ или ручей потечет. И ручей потек, Карамазу потом доложили. Смыло четыре деревни. Представьте теперь, что какой-то идиот попросит воды для всего континента…

— Что он там видел?

— Он видел джиннов, огромных людей в бутылях…

Коваль поймал ускользающий взгляд фон Богля. Оба одновременно вспомнили о просьбе Деда Саввы подарить мальцов из бутылей. Каким-то образом старый хрыч обо всем прознал заранее. Так и чесались руки его допросить!

— …Джинны закованы, они не могут выйти, потому что утерян ключ. Кстати, насчет ключа есть и на воротах. Там все хитро запутано, но Омар считал, что речь идет о священном камне в Мекке. Якобы поблизости один из ключей находится…

— В Мекке нет ключей, — встрял Махмудов. — Правоверные не потерпят ничего лишнего возле Каабы.

— А сколько лет вашей уважаемой вере? — ухмыльнулся Дробиченко. — Откуда вам знать, как выглядели идолища, которые вышвырнул Мухаммад? Может, один из них, по форме, подошел бы к нашей дверке?!

— Вероятно, ваша первая мысль была истинна, — заметил Богль. — Вероятно, что ключ — это человек. Не есть идол, не есть прибор. Человек — не такой, как другие. Попыток много, а верный ключ один. Должен отличен быть, должен иначе строить мысли…

— Это идея мне по душе, — согласился Коваль. — Но ты не закончил про ваших добровольцев. Что стало с последними? Ведь вы свернули опыты не после ящериц?

— Последний вернулся месяц назад, но когда его вытащили, оказалось, что это не он… Другой человек, язык незнакомый. Гораздо старше, одет иначе, напуган. Ничего не смог нам объяснить… Его Карамаз потом забрал, к лошадям приставил. Да, говорили парни, что рехнулся бедняга…

Собственно,думать надо было раньше. Артур глядел на манящее отверстие, так похожее формой на пухлого коротконогого человечка, на загадочные витиеватые письмена, покрывавшие окаменевшую древесину, и внутренне настраивался на боевую волну, возвращал себя в состояние Клинка…

Вот только воевать внизу было не с кем.

И за каким бесом туда нырнул Прохор? Попытается выпросить милостей для Озерников? Или нашлет анафему на соборников? Или потребует смерти для президента? Ну… президент пока жив, стало быть, у Прохора другие задачи…

Артур расслабил мышцы, предельно замедлил дыхание, мысленно выпустил в полет несуществующую мушку. Он удерживал мушку пару минут, пока у нее со всех сторон не отросли глазки и ушки, и ноздри, и то, что люди древности называли тепловыми рецепторами… Он почуял их там, внизу. Они ждали, они или оно, но разделенное на множество разумных составляющих.

Они ждали ключ.

— Я спущусь первым, — сообщил Коваль. — Вы со мной идти не обязаны… Тихо, я сказал! Карапуз, если я не появлюсь через два дня, возвращаетесь на Сицилию. Пусть командующий эскадрой вскроет пакет…

— Но… командир… то есть, господин президент!..

— Герр президент, я не могу вас отпускать!

— Никто не может запланировать время возвращения, — умоляюще сложил руки Дробиченко. — Пожалуйста, не надо так резко! Во всем обвинят меня, ваши солдаты будут говорить, что это я заставил президента прыгнуть в колодец…

— Если я правильно понял «ежиху», вопрос времени там вообще не стоит, — Коваль взялся за канат, покрепче обмотал его вокруг пояса. — Для конструкторов этой игрушки время — одна из переменных составляющих. Я не смогу вылезти раньше, чем туда залез, это понятно… Да и то, утверждение верно исключительно для исследованной части галактики… Что уставились, травите потихоньку…

Артур выдохнул, последний раз поглядел в небо, перед тем как попробовать себя в качестве ключа от ворот. А потом шагнул в пустоту, и сразу же вдохнул запах собственного прошлого.

Оказывается, он уже здесь бывал. Он не ошибся — входов имелось множество, и один — через шкафчик номер шесть в подвале института крионики…

10 ШКАФ НОМЕР ШЕСТЬ

Шестой шкафчик гнил потихоньку в подвале института крионики, в едином ряду точно таких же, сцепленных алюминиевым уголком, убогих пеналов для переодевания. Три или четыре секции спустили на лифте в подвал и задвинули в одну из бывших холодильных камер в год смерти отца народов, когда родители старшего научного сотрудника Коваля еще не произвели его на свет. С той далекой поры подвалы института загружались и освобождались, неоднократно затапливались и осушались, туда скидывали имущество арендаторов, горы списанной мебели и аппаратуры. На парадном крыльце, между потрескавшимися колоннами сменилось несколько табличек, здание вяло переходило из рук в руки, пока, наконец, раздобревшая нефтяная демократия не закрепила памятник исторического значения за НИИ. В подвалы свозили на грузовиках ненужный хлам из смежных научных учреждений, потерявших собственную базу, — благо левое крыло здания имело подземный пандус и ворота, со временем, опять же, заваленные снаружи…

Одним словом, ничего секретного, и уж тем более таинственного, отдающего запашком средневековых вампирических приключений. Ничего непонятного и необъяснимого для строгого взора коменданта. Кроме шкафчика номер шесть. Встреча Коваля с непонятным произошла спустя шесть дней после того, как его принял на работу в пятый отдел сам профессор Телешов. На вечер пятницы было намечено совместное возлияние. По поводу бравурного изгиба карьеры и вхождения в дружную семью будущих спасителей человечества.

Где-то между девятой и одиннадцатой мензурками Денисов и Мирзоян повлекли теплое, послушное тело молодого коллеги к грузовому лифту.

— Ты все как следует запомнил? — допытывался Денисов, пока лязгающая платформа, затянутая железной сеткой, ползла к центру земли. — Ты не смейся, это не смешно. Все прошли через подвального, все с ним дружат. И Телешов, и даже, по слухам… — Он многозначительно потыкал пальцем в потолок. — Даже сам директор. Только они не сознаются, по статусу не положено.

— Сам понимаешь: как академик, с таким пузом, член самой лучшей партии планеты, признается, что носил молочко нечистому? — тихонько хохотнул Мирзоян.

— А комендант тоже молочко носит? Я видел коменданта, вахтеров видел, — покрутил головой Коваль. — Эти вохровцы еще Сталину служили. Не смешите мои тапочки, эти парни никому молоко не понесут!..

У коллег вытянулись физиономии. Артур мандражировал слегка; но уж очень не хотелось нарушать неписаные правила приличия.

— А, ладно, так и быть, охота вам потешиться!

Положа руку на сердце, он не спустился бы с парнями валять дурку в подвал, но женская половина коллектива отнеслась к вынужденной отлучке как-то слишком серьезно. Его даже поцеловали и погладили по голове. В самый разгар пятничного вечернего застолья, когда профессор Телешов волевым порядком запретил говорить о работе, разрезали, наконец, пышный йогуртовый торт, и тут Лида повторила вроде бы поднадоевший тост за новенького. Коллектив на секунду примолк, наполовину наполнили мензурки — кто вином, кто водочкой — глотнули, не чокаясь.

Лида сказала: «Чтобы новенький понравился…»

— Я буду стараться, и непременно вам понравлюсь! — выпятил грудь будущий аспирант.

— Не нам, не нам, — несколько смущенно замахали руками девушки. — Нам ты уже понравился… Алик, ну познакомьте же его!

Алик Мирзоян отставил бумажное блюдечко с десертом, переглянулся с Денисовым. Оба поднялись и повлекли Коваля по мраморным лестницам в подземелье. Видимо, в пятом отделе давно решили, чья очередь представлять новичка. Профессор оживленно жестикулировал на своем углу стола, остальные тоже вернулись к беседе. Никто даже не поинтересовался, куда пошли трое, зачем захватили из холодильника конфеты и общее, покупаемое в складчину, молоко.

Артур провернул в памяти все это гораздо позже, когда остался в подвале один…

В подвале свет не включали. Подхватив Артура под руки, боевые товарищи, сами не вполне твердо стоявшие на ногах, подсвечивая фонариком, добрались до нужной двери. Дверь скорее походила на люк правительственного бункера. На полу хлюпала вода, идти приходилось по разбросанным обломкам кирпича и доскам. Слабый отсвет доходил сюда из-за плавного поворота коридора, оттуда, где зияли дырами грузовые ворота. Внутри нужной кладовой оказалось совсем темно.

— Де держи крепко! — икнул Толик Денисов, вручая Ковалю в темноте вскрытый пакет с молоком.

Мирзоян посветил фонариком.

— Вы что, серьезно? Зачем мы здесь? — слегка опомнился Артур, различив в глубине комнаты груду перевернутых скамеек, ряды ободранных шкафчиков и куски спортивных тренажеров.

— Дальше пойдешь один! — рубанул ладонью застоявшийся воздух Денисов. — Шкафчик номер шесть. Угостишь подвального молоком и оставишь конфет. Не забыл конфеты?

Артур пошарил в кармане халата. Конфеты не забыл. Конфеты поручили купить накануне, как бы для девушек отдела. Несколько штук Толик велел заныкать.

— Не переживай, впереди неглубоко, — напутствовал Мирзоян. — Не урони молоко и не споткнись, там валяются провода. Ты помнишь, что надо сделать?

Артур порылся в памяти. Отчего-то всплыли пунцовые женские губы, затем сомнительной крепости пуговка на халатике старшей лаборантки Лидочки, которая сидела с ним рядом на одной шатающейся скамейке и, приподнимаясь, всякий раз всецело приковывала внимание молодого специалиста…

Артур шагнул за порог, ледяная жесть тут же толкнула его в спину. Вокруг клубилась лохматая влажная темнота. На замок, впрочем, запирать не стали, и на том спасибо, оставили изрядную щель.

«Расплодили суеверия… Думают, что прикармливают диких котов, а на самом деле их молоко банально жрут крысы, — он улыбнулся в темноте и показал коллегам язык, зная, что они его наверняка не разглядят. Отсюда Толик смотрелся как черный силуэт на фоне слабо освещенной дверной щели. — Да бог с вами, начитались масонских книжек, но Телешов-то мог бы серьезнее быть… Мировое светило, член-корр, а туда же, грызунов плодить…»

— Сперва стучишь вежливо, — подсказал из щели Денисов. — Открываешь, наливаешь в блюдечко молока, рядом кладешь конфетки. Не кидаешь, а кладешь тихонько. Можешь ничего не говорить, а можешь поздороваться с подвальным. Посиди немножко, помолчи, сразу не беги. Только дверцу на замок, не забудь!..

— О чем помолчать?

— Ну… Я ему рассказал о себе.

— Обязательно меня тут запирать?

— Никто тебя не запирает, — обиделся Денисов. — Но так всем спокойнее. Говорят, стеснительный он.

— Угу, — понимающе кивнул Артур. — Стеснительный.

Фонарь светил исправно. Большую часть помещения занимали скрепленные металлическими планками скамейки и ряды узких раздевалочных шкафчиков. Потолок оказался неожиданно высоким, сводчатым, кирпичным, в разводах и белом налете. За грудой скамеек отсвечивал угол огромного портрета была видна лишь половина тяжелого мужского подбородка, к тому же перевернутого. Холст давно покрылся черными пятнами. На волглом раскрошившемся полу пролегали мокрые деревянные настилы. Но воздух тут был свежий, не затхлый.

— Вентиляция приличная, сосет как пылесосом, — будто читая мысли, прокомментировал издалека невидимый Мирзоян. — Потому берем фонарь, а не свечку, задуть может.

Коваль медленно пошел вперед по доске. Про себя он решил, что если сейчас из груды хлама на него выпрыгнет рычащая фигура в простыне, то поступить придется немножко не по-джентельменски. Предстоит разбить «призраку» нос, и пусть в следующий раз сочинят шутку поостроумнее.

Но никто не напал. Добравшись до противоположной стены, он убедился, что нападавшему скрыться негде. Теоретически в узких шкафчиках мог бы бочком схорониться подросток или хрупкая девушка, но почти все дверцы либо провалились внутрь, либо были распахнуты настежь. На всякий случай Артур исследовал закрытые, каждую секунду ожидая, что ловкачи за его спиной захлопнут дверь или выкинут еще какой-нибудь фортель из арсенала пионерского лагеря.

Но Мирзоян и Денисов мирно рассуждали о преимуществах морских свинок перед кроликами.

— Тут заперто, — Артур подергал ржавый навесной замочек на шкафчике номер шесть.

— Отпирай, — как само собой разумеющееся, приказал из темноты Денисов. — Каждый отпирает своим ключом.

— Своим ключом?! — Ковалю стали надоедать их плоские шутки.

Он провел фонариком вдоль ряда шкафчиков. Замков больше не было нигде. Напротив угрюмо набычились почерневшие от старости верстаки. В немыслимой дали загудел мотор, поехал один из пассажирских лифтов. Затем в трубе зажурчала вода, раздался еще один неясный, тревожащий звук, словно напильником провели по зубьям двуручной пилы.

— Это трамвай на кольце, — пояснил Алик, как будто его об этом спрашивали. — Отсюда страшновато пищит, да? Послушай, просто возьми свою связку и постарайся подобрать ключ. Там легкий замок, обычно у всех получается.

Голос Мирзояна отдавался эхом откуда-то сверху. Оба шутника продолжали болтать в коридоре. Коваль скрипнул зубами, но полез в карман. Замок оказался старым, и совсем не «легким», он только внешне походил на дешевые китайские поделки. На его обратной стороне Артур прочел название завода и год выпуска. Тысяча девятьсот пятьдесят третий. Знаковая дата.

— А если мой ключ не подойдет?

Ответа он дождался не сразу. Мирзоян щелкнул зажигалкой, закурил. Коваля внезапно затрясло, наверное, от холода выветрились последние следы слащавого винного опьянения. А еще он поднял тонну холодной пыли. Стоило пошевелить лучом фонаря, как над головой начинали хоровод пыльные осьминоги.

— Должен ключик подойти, ты же наш человек.

Артур положил фонарик на ближайшее перевернутое сиденье. Первые два ключа — от подъезда и бронированной двери на этаже — не подошли.

— Тут барахло свалено из актового зала, — тонкий голос Мирзояна доносился как из глубокого колодца. — Папа в шестьдесят девятом году начинал работы, еще помнит, как старые сиденья вместе с паркетом сдирали. А портреты Политбюро они каждый год подкрашивали и на демонстрацию катали…

Глаза почти привыкли к скудному освещению. Он увидел, что перевернутый двухметровый портрет действительно крепится на чем-то вроде трехколесного велосипеда. Так, значит, профессор Телешов, которого они почти любовно называли Папой, работал в здании задолго до открытия филиала Московской холодильной конторы?

Неожиданно легко провалился в скважину ключик от железного ящика, который Коваль держал в гараже.

— И что я найду внутри? Дохлую крысу?

— Здесь нет крыс.

Он сразу поверил. Крысы всегда выдают себя. Запахом, испражнениями, темными дорожками, протоптанными на каменных полах, крошевом опилок, гадкими звуками. В древнем сыром подвале, посреди Петроградской стороны, не было крысиных гнезд. Яд, раньше делали ядреные яды, с оттенком ностальгии отметил Коваль. Мама работала в аптеке, она рассказывала…

«Если там не крыса, стало быть, — другая мерзость. Жаба. Заспиртованный глаз. Кусок скелета. Следует громко испугаться…»

Ключ от гаражного сейфа не подошел, на связке оставался глупый поролоновый медвежонок с олимпийскими кольцами на брюшке и два последних ключа. От мотоцикла и от почтового ящика.

— А если не подойдет? — снова спросил Артур. Обострившимся во мраке чутьем он ощущал сладковатую вонь табака.

— Тебе придется уволиться, — сказал Денисов.

— Это кто ж меня уволит? — разозлился Коваль. — Уж не ты ли?

— Артур, не сердись, пожалуйста, — вступился за коллегу Мирзоян. — Никто тебе зла не желает, клянусь здоровьем ребенка…

Тут Артура проняло по-настоящему. Он понял, что оба не только не насмехаются над ним, но вовсе не шутят. Оба верили, что в шкафу живет некто, питающийся молоком.

Замок распался. Коваль легонько постучал по набухшему дереву костяшками пальцев.

Из шкафчика номер шесть пахло, как и повсюду, кирпичной сыростью, заплесневелой чертежной бумагой. На полочке для ботинок стояло пустое блюдце, на задней стенке, на гвоздике висел длинный шерстяной носок. Больше ничего.

— Налил? Чего молчишь?

— Налил. А куда конфеты?

— Просто положи и закрывай.

Перед тем как запереть дверцу, он тщательно посветил внутрь, протянул руку и потрогал заднюю стенку. Стенка держалась прочно, ни в одном углу не было дыр, достаточных даже для мышонка. И дверца прилегала на удивление плотно.

В процессе Артура посетила занятная мысль — а в курсе ли профессор Телешов, какой хренью уже несколько лет заняты его подчиненные? И это люди, державшиеся на острие, так сказать, науки, герои, всерьез замыслившие потеснить старость, заморозить неизлечимо больных, отправить человечество к звездам…

Соблюдая этикет, он посидел минут пять молча.

Потом они заперли кладовку, поднялись в громыхающей клетке, заперли лифт, сдали ключи на вахту и вернулись на третий этаж, к накрытому столу. Подняли изрядно мензурок, хотя могли бы пить из нормальных рюмок, но на кафедре снова входила в моду полувоенная, полумедицинская обстановка. Давно покинул молодняк зав кафедрой профессор Телешов, завещав поскорее закругляться и не забывать о понедельнике, затем проводили на такси милых кафедральных дам, вымыли посуду, покурили, вышли на крыльцо. Ребята попрощались, оставались только неразлучные Мирзоян и Денисов. Они топтались под мелким дождиком, раскручивали вечную нить спора о достоинствах и недостатках новейшего германского криопротектора, о перспективах для свежей партии крыс, о неверном переводе из французского журнала…

— На фига все это представление с подвалом? — не выдержал, наконец, Артур.

— Это не представление, — покачал широкой кучерявой головой Алик.

— А если бы я не открыл?

— При мне так было два раза, — сказал Денисов, — Долго не работали, сами быстро увольнялись.

— Ага! А те кто смог открыть, те не уходят? — подпустил яду Коваль.

— Ты видел внутри конфеты? — вопросом на вопрос ответил Мирзоян.

— Но ведь там никого нет, — Артуру вдруг стало лень спорить.

— Вот именно, — Мирзоян удовлетворенно растоптал окурок. — Ты не видел конфет, которые принесли до тебя. Их никогда нет.

Тут Коваль обнаружил, что потерял свои ключи. Ту самую связку, с поролоновым олимпийским медвежонком, с которой копался в подвале. Он порылся в карманах, вывернул их содержимое. Дождь накатил нешуточный; несмотря на ранний сентябрь, Артуру совсем не улыбалось ночевать на лестничной клетке, а родители еще неделю собирались топтаться на дачном участке.

— Вернись, в раздевалке глянь, — посоветовал Толи к.

— Вы меня не ждите, — отмахнулся Артур, ссыпая назад мелочь, проездные и прочую мишуру.

— В нашем отделе, хоть на столе, хоть в раздевалке можешь что угодно оставить, через месяц на том же месте будет лежать! — клятвенно прижал руку к груди маленький Мирзоян. — У Телешова, всему институту известно, плохишей не водится!

Приятели проводили его к военизированному вахтеру. Тот угрюмо покачал головой, выражая недовольство безалаберной молодежью, но пропуск принял.

Артур снова зашагал по гулким коридорам. Во всем огромном здании института, кроме него и вахтеров, никого, похоже, не осталось. Вечером институт стал иным. Колонны, витые перила, тяжелые люстры, Двери с бронзовыми петлями, гипсовые маски… Они словно посмеивались над нелепой дневной суетой. Мощные стены, построенные в годы кавалергардов и прекрасных фрейлин, по ночам шептались, жалуясь друг другу…

Артур резко покрутил головой, потер глаза, обнаружив себя застрявшим посреди вестибюля второго Этажа. Он точно заснул на ногах. Сверху, с трехметровой высоты глумливо кривилась гипсовая античная маска.

— На полочке, наверное, бросил впопыхах, впопыхах, — бормотал он себе под нос, нащупывая выключатель в верхней раздевалке.

На полочке ничего не было, кроме пачки салфеток и пакетика с сапожной щеткой. Артур не слишком опечалился и переместил район поиска в архив, где они всем отделом не так давно «заседали». Он обнаружил множество забытых мелочей — пудреницу, помаду, пакетик жвачки, перочинный нож, — но только не ключи. Коваль вернулся и скрепя сердце полазил в раздевалке по ящикам сослуживцев.

Затем, все еще баюкая себя, спустился вниз, на вахту, и под роспись в журнале попросил ключи от «рабочего отсека». Так они называли комплекс помещений верхнего подвального этажа, где годом позже в первой капсуле анабиоза предстояло заснуть их первой подопытной собаке. В той самой раздевалке, где, спустя сто двадцать с лишним лет, он обнаружит мертвых, мумифицированных контролеров.

В тот вечер пост контролеров еще не ввели, а работам еще не присвоили гриф повышенной секретности. Когда Артур осмотрел все полки в раздевалке, а заодно ящики своего стола и приборную стойку, на улице окончательно стемнело. Хлесткий дождь полосовал стрельчатые окна, мраморные полы разносили по этажам шорох шагов. Со своего рабочего места Коваль мог наблюдать лишь железные крыши Петроградской стороны и мокрые облезлые верхушки тополей. В недрах корпуса раненой волчицей подвывала вентиляция.

— Внизу, трамтарарам! — выругался окончательно протрезвевший деятель науки.

И тут же невольно понизил голос. Эхо выскочило в распахнутую дверь пятого отдела, запрыгало по потертым мраморным ступенькам, заметалось под ар-???

Артур выглянул наружу. Широченный коридор убегал в обе стороны, и с обеих сторон круто сворачивал в полумрак.

Сомнений не осталось. Он не забрал свою связку, после того как вскрыл дверцу шкафчика номер шесть в подземной кладовой. Собственно, он знал об этом с самого начала поисков, но боялся себе признаться.

Несколько мгновений Артур всерьез рассматривал вариант ночевки на рабочем месте. Спать на жестком ему не привыкать, в отделе имелся чайник, радио, запас печенья и уборная. Однако Коваль вовремя вспомнил про вахту. Спустя час или два дежурный на пульте озаботится отсутствием зеленого огонька и начнет трезвонить по всем телефонам, допытываясь, когда поставим на охрану и долго ли еще намерены торчать…

Предстояло одному идти в подвал.

Одному, поздно вечером, ехать в подвал, где дремлет неизвестная сущность, обожающая конфеты «Коровка» и топленое молоко.

11 ОЩУЩЕНИЕ ПРИСУТСТВИЯ

Коваль направился к пассажирским лифтам, но вовремя вспомнил, что до самого низа они не ходят. АО самого низа — либо по лестнице, но тогда опять плестись на поклон к вахтерам, выпрашивать ключи, объяснять…

Либо на грузовом лифте, который располагался в дальнем конце здания.

Артур забрался в сетчатую кабину и задвинул за собой жалюзи. Фонарик Мирзояна, реквизированный из стола коллеги, он крепко сжимал в кармане, Внезапно, впервые в жизни, его посетил острый приступ клаустрофобии. В кабине лифта, благодаря двум лампочкам, было намного светлее, чем на лестничной клетке, но очень хотелось выйти обратно.

Он нажал кнопку, и проволочная махина вздрогнула, точно проснувшийся от тычка дрессировщика хищник. Тросы разматывались с противным, режущим слух скрежетом. Коваль подумал, что днем они так не скрипели. Кроме того, он ехал вниз слишком долго. За складчатыми ромбами жалюзи издевательски неторопливо проплывала сырая кирпичная кладка. Артур начал насвистывать, но во рту оказалось слишком сухо, из сложенных дудочкой губ вырвался только хрип. Ему показалось, что, по мере спуска, лампочки светят все слабее, и сам свет, вместо привычно-белого цвета, приобрел противный багровый оттенок. Коваль поднял повыше свою руку, закатал свитер. Нет, ему только показалось, рука как рука. Почему-то мелкие темные волоски на предплечье встали дыбом.

Лифт затормозил с низким утробным звуком. Так могло бы срыгивать подземное чудовище, подавившееся человеческим черепом. Непрошеными гостями прикатили вдруг воспоминания о тысячах заключенных, строивших питерские особняки, о замурованных в подвальные ниши несчастных каторжниках, которые умерли без причастия и отпевания, умерли, царапая отросшими когтями безжалостные камни, надрывая глотки в мольбе…

Некоторое время Артур тупо глядел на кирпичную кладку, пока до него не дошло, что выход находится за спиной.

Он повернулся, вытащил фонарь, но не сразу сумел сдвинуть рычажок. Ладонь стала влажной, пришлось вытирать о джинсы. Свободной рукой Коваль взялся за решетку, но не торопился ее отодвинуть.

На нижней галерее царил абсолютный мрак.

До Артура запоздало дошло, что втроем они спускались, не зажигая света. Он запомнил кое-как подвешенные плафоны, но понятия не имел, где рубильник. Луч фонарика показался ему жалким подобием светлячка, он даже не доставал толком до противоположной стены галереи.

Артур задержал дыхание. Здесь вовсе не было тихо. Что-то позвякивало наверху, в шахте, постанывали от сквозняка стальные тросы, едва слышно скулил ветер, разгоняя лопасти вентиляторов. И капала вода.

Коваль вышел в коридор, светя себе под ноги. Он помнил, что где-то далеко впереди пол начинает незаметно подниматься, коридор закручивается вправо, к воротам. Днем оттуда докатывалось слабое свечение, сейчас было так темно, что можно смело закрыть глаза. Какого черта, сердито подумал он, в Питере же всегда светлые ночи. Почему нет хотя бы слабого света?

Рубильник он так и не нашел. Мало того, стоило отойти по хлипким настилам на несколько шагов, как в лифте погас свет.

Это реле, успокоил себя Коваль. Сработало реле, все в порядке. В галерее было чертовски холодно, но. У него под свитером взмокла спина. Он стал вспоминать, горел ли свет в грузовой кабине, когда они с Денисовым садились в нее днем. Совершенно точно свет горел. Значит, наверху реле времени не срабатывало. Скорее всего, никакого реле не существовало и в помине. Две рахитичные лампочки на грузовой платформе не могли оказать серьезного воздействия на экономику института, и уж явно не могли соперничать с моторами, круглосуточно нагонявшими мороз в холодильники вивария.

Лампы перегорели.

Или… их кто-то отключил.

«Если эти козлы нарочно заманили меня сюда…» Он тут же осекся, вспомнив, что никто не заставлял забывать связку. В конце концов, дверь в нужную кладовку находилась где-то рядом, это вопрос пяти минут…

Если только лифт не обесточен. Потому что он сам отказался от идеи взять на вахте ключ от лестницы, и тяжелая стальная дверь, находившаяся где-то в темноте, подле лифта, заперта с той стороны. Если какая-то гнида обесточила лифт, ему придется провести здесь несколько больше времени, чем планировалось.

Например, до утра понедельника. Артур никак не мог сглотнуть. Точно в пищеводе застрял мягкий комок, хотя он уже часа три ничего не держал во рту. Лучше не думать о сломанном лифте, лучше искать проклятую дверь. Как назло, двери одинаковые, тяжелые, обитые жестью, как…

Как в морге, подумал он. Хотя, откуда мне знать, как выглядят двери в морге? Скорее всего, там, наоборот, светло и вымыто до блеска. И тут в поясной сумке затрещал телефон. Настроенный на максимальную громкость, аппарат выдал оглушительную мелодию в замкнутой каменной трубе. Эхо заметалось по закоулкам, противно передразнивая Моцарта, ткнулось в запертые кладовые и нехотя угомонилось. Артур едва не выронил фонарь. Перехватил его в левую руку, выставил вперед, как единственное оружие, и полез под свитер.

Звонил Мирзоян.

— Нашел ключи, как дела?..

Артуру стало стыдно. Алик умел пошутить, но начисто был лишен способности издеваться. Голос долетал волнами, видимо, бетон перекрытий экранировал. Мирзоян звонил с перрона вокзала, в ожидании электрички, он снимал квартиру за городом.

— Все в порядке! — прокричал Артур.

— Адке… адке… — ответило эхо.

— А то — давай ко мне, я подожду…

— Не надо ждать, справлюсь.

— Ты что, все еще в конторе?

— Да… — Артур проклинал себя за недоверие к друзьям и за то, что не умеет ловко соврать. — Забегался тут, искал…

Он обернулся, едва не соскользнув с качающегося кирпича в ледяную лужу. Показалось, что со стороны лифта донесся слабый шорох.

— Эй, я подумал — ты их случайно не в подвале оставил? — не унимался Алик.

Артур перекинул телефон в левую руку, чуть не выронив его на бетон, посветил назад. Лампы в лифте так и не загорелись, зато он точно вспомнил, в какую из одинаковых дверей ему надо. Она находилась рядом, буквально в трех шагах. Такая же, как предыдущая, но чем-то неуловимо отличающаяся.

— Нет, — сказал Коваль. — Не в подвале.

— А, тогда хорошо. Один не спускайся…

«Почему хорошо? — хотел спросить Артур. — Почему, дьявол вас всех побери, нельзя забыть ключи в подвале? Что тут плохого?!»

Коваль перешагнул на соседний полузатонувший кирпич, дальше должно было стать суше. Начинался едва заметный подъем. Он не сомневался, что дверь отличается, только чем? Днем он топал за Аликом, выдыхая винные пары, и глядел больше под ноги.

— А то давай ко мне, — прокричал сквозь помехи Мирзоян. — Не ищи ты их, закажем завтра новые, я тебе сам помогу замок сменить.

— Уже нашел… — Артур скомкал прощание, торопясь, отключил трубу.

И сразу лее ощутил гнетущее одиночество. Во время разговора он воспрял, словно сбросил оцепенение, а теперь оно возвращалось, как живое существо, кружило над головой, опутывая неосязаемыми липкими нитями. Он спрятал телефон, дотронулся до широкого торца двери — и моментально отдернул руку. Теперь он знал, чем отличается нужная дверь.

Старая жесть была на несколько градусов теплее, чем позволяло неотапливаемое подземелье. Коваль вдохнул побольше застоявшегося воздуха и потянул за металлическую ручку. Он стоял на пороге иссиня-черного прямоугольника, почему-то не решаясь посветить внутрь, и чувствовал, как от слабого, почти незаметного ветерка колышутся волосы на макушке. Воздух внутри кладовой тоже нагрелся чуть сильнее, чем в коридоре. Нагрелся непонятно от чего.

Давно Коваль не пребывал в таком тревожном, возбужденном состоянии. Он в принципе с детства не особо боялся темноты, родители воспитывали его грамотно, не позволяя дурацким страхам взять верх над рассудком. Отец проводил строго атеистическую пропаганду, не раз подчеркивая, что выбирать веру следует в осознанном возрасте, а никак не с колыбели. Артур дрался с пацанами старше себя, ходил в спортивную школу, в институтские годы гонял по ночам на мотоцикле, ночевал на скалах в спальном мешке… Ничего героического, но не изнеженный нарцисс. Здоровый страх всегда присутствовал, но не мешал физическим экспериментам над собой.

До сегодняшнего пятничного вечера, когда родился страх нездоровый. Это был страх оказаться наедине с чем-то таким, что его натура отвергала абсолютно. Скажем, как он отвергал возможность существования гигантских моллюсков, якобы уволакивавших на дно целые корабли.

Коваль включил фонарик. Он увидел то же, что раньше: стулья, портреты, мотки проводов и секции раздевалки. Видимо, батареи подсели, рассеянный луч упорно не желал достигать нужной точки. Где-то там, у стены, на спинке перевернутой скамейки, должны были лежать ключи.

Артур перешагнул порог. Ему хотелось сейчас только одного — разглядеть в мутном пятне света блеск металла. Отступив на шаг от двери, он оглянулся. Вновь повторилось неприятное до колики в животе ощущение, которое он испытал, когда погасли лампы в лифте.

Ощущение присутствия.

Артур мысленно оформил то, что крутилось в голове все это время, с момента возвращения в здание.

Мирзоян позвонил ему, но это ничего не значит. Он мог нарочно отвлечь, чтобы в темноте дать возможность другим без шума спуститься в подвал по лестнице. Они обесточили лифт, а теперь затаились, дожидаясь удобного момента, чтобы захлопнуть за ним дверь и начать завывать на манер стаи шакалов. Весьма вероятно, столь нетривиальным образом пятый отдел проверяет на чувство юмора всех аспирантов Телешова…

Артур резко шагнул назад, толкнул дверь, посветил в обе стороны. Никого. Он вытащил телефон, уже жалея, что отсоединился, нажал кнопку повтора. Квадратный экранчик жалобно распахнулся, как сиреневый глаз. Связь отсутствовала и со второй, и с третьей попытки.

Он плюнул и отправился за ключами. Ключи лежали именно там, где он их оставил. Выходило, что он не наврал Мирзояну и что никто не обманывал его. Артур, сам того не ожидая, почувствовал дикое облегчение на грани восторга. Предстояло преодолеть последние шесть метров мокрого пола, забрать связку и простить ребятам «масонское посвящение», а потом, спустя время, вместе похохотать, рассказать о том, как крался с замирающим сердцем…

Коваль уловил посторонний звук, когда оставалось протянуть руку, чтобы подобрать блестящую связку с брелком-медвежонком. Он застыл в нелепой позе, балансируя на одной ноге. Звук доносился из шкафчика номер шесть.

Единственный запертый на замок шкаф находился рядом, но Артур никак не мог разглядеть, висит ли в грубых жестяных петлях замочек. Лампочка фонарика моргнула и засветилась намного слабее, будто луч проходил сквозь плотную полосу дыма. Кроме того, стало заметно теплее, и не на градус-другой, а, как минимум, градусов на десять — Артур изнемогал в шерстяном свитере. У него мелькнула мысль о простуде, о лихорадке, но тут повторилось недолгое шуршание. Относительно природы звука у аспиранта Коваля сомнений не возникло.

Кто-то разворачивал конфету и громко чавкал.

Артур поводил фонарем, убеждаясь, что почти ослеп. Он не видел больше выцветших портретов политиков, не видел двери, через которую зашел, не видел подтекающего потолка. Затихла потолочная капель и журчание в трубах, не гремели на кольце трамваи. Мир внезапно сузился до сумрачного пузыря двух метров в диаметре. По стенкам пузыря бесновалась жаркая сухая тьма, а в центре, бессмысленно шевеля губами, согнулся он сам. Коваль стянул через голову свитер, закатал рукава рубахи, вытер мокрый лоб. Затем поднес руку вплотную к рефлектору фонарика, перебирая пальцами ключи на широком стальном кольце. Наконец он выбрал нужный и повернулся к светло-голубому узкому шкафчику.

— Ты не простишь себе, если не откроешь, — увещевал внутренний голос. — Ты будешь вечно мучиться, обзывать себя трусом за то, что побоялся сделать всего одно движение…

— Там ничего нет, — упирался внутренний оппонент. — Конфеты могли погрызть мыши…

— Здесь нет мышей, не валяй ваньку, — ехидно захихикал голос. — Без всяких проверок ты знаешь, что здесь нет грызунов. Они не станут гнездиться в затопляемых подвалах. Там внутри, в шкафу, тебя кое-кто ждет. Ты думаешь, забытые ключи — это случайность?

Прекрати себе врать — и сразу станет легче. Он вернул сюда именно тебя, потому что ты не верил…

Замок раскрылся с сухим щелчком, похожим на выстрел. Коваль освободил дужки и медленно потянул дверцу. Руку с фонарем он держал на отлете. Если изнутри все-таки рванет крыса, надо быть наготове.

Внутри стояла пустая миска. Налитое днем молоко испарилось. Подле миски Артур насчитал три обертки от конфет «Коровка». Вязаный носок по-прежнему висел на задней стенке. Ничего ужасного не произошло, но Артура не покидало чувство, что кто-то живой находится совсем близко. Настолько близко, что вот-вот рядом с ухом раздастся чужое дыхание.

В подвале стало жарко, как в предбаннике. Мгновением спустя до будущего исследователя крионики дошло, что теплая струя исходит именно из открытого шкафчика с трафаретной цифрой шесть. Оттуда не просто тянуло теплом, оттуда шпарило, будто из распахнутого зева печки. Сердце стучало, точно близкая канонада, заглушая все остальные звуки. Он так и не сумел внятно себе ответить, на кой черт полез руками в ящик.

Задыхаясь от жара, он ощупал стенки изнутри. Ни щелей, ни скрытых дыр. Обертки от конфет, пустая сухая миска и чертовски теплый, почти горячий вязаный носок. Скорее далее не носок, а чулок. Из таких приличные детки в сказках выуживали рождественские серебряные монетки.

«Проще простого… Спустились сюда после меня, вылили молоко, забрали конфеты, устроили спектакль с привидениями…» Артур стал вспоминать, кто из сотрудников отдела покидал застолье, и тут оно нахлынуло…

12 ПОДВАЛЬНЫЙ

…Оно нахлынуло сразу со всех сторон, заполняя без остатка, повлекло за собой, как коварный водоворот крутит по дну зазевавшегося купальщика. Артур запомнил, что тянулся за шерстяным чулком, а тот вдруг начал стремительно отодвигаться. Артур тянулся, а чулок ускользал, вместе с гвоздиком, на котором висел, вместе с задней стенкой шкафчика. Стенка проваливалась в пустоту, ее нежно-голубой свет затмил вокруг все, куда-то пропала миска, пропал влажный бетон под тонкой резиной кроссовок; вместо настороженной тишины приблизился, стал отчетливо различим мелодичный струнный перебор, и еще какие-то звуки, отдаленные, абсолютно не свойственные городу, но странно знакомые, вызывавшие приторную ностальгическую истому… Скрип колодезного ворота, шелест крыльев, уханье прирученных сов за невидимыми балками невидимого потолка, хриплые старческие шепоты, как будто старухи собрались у постели умирающего, сопение животного и плеск жадно лакаемой, прохладной воды. Что-то живое, жестко-волосатое, но не противное, а почти домашнее, незлобное, коснулось руки и ноги, отступило в сторону. Шепоты и перебор струн приблизились вместе с дымным запахом очага, сушеных растений; огонь оказался так близко, что едва не занялись брови и ресницы, Коваль прянул назад, но ни огня, ни углей он так и не увидел. Вокруг колыхалось дымное, ажурное марево, свет играл, переливался в гранях тысяч горячих тающих сосулек… Чего-то не хватало, малой капли ему не хватало, чтобы увидеть, чтобы навести резкость и охватить картину целиком.

Артур сразу догадался — играли не на гитаре, и не на балалайке, но точно утверждать было нельзя, поскольку невидимый музыкант хоронился за голубой завесой, да еще напевал. Напевал он, как мычал, что-то неуловимо-знакомое, щемяще-грустное, до того грустное, что слезы сами накатывались на глаза, и вытереть их не было никакой возможности… То ли «Камаринскую» замедленно играл, то ли замедленный восточный напев соединял со славянским древним, пьяным перебором. Артур уже плакал, не скрываясь, так светло и так понятно стало все вокруг, и голубые стены его нового дома неумолимо расширялись, рассеивались, обещая вот-вот явить истину, которой ему так не хватало, и загадочный музыкант уже почти нарисовался сквозь пыльное сиреневое марево, он улыбался, он был совсем не страшный, ласковый, понятный, но лица никак не разглядеть, виделись почему-то только смазанные контуры коренастой фигуры, то ли миниатюрной, не крупнее прикроватного ночника, то ли кряжисто-огромной; и два светящихся лимона в вышине… И не лимоны вовсе, а пронзительно-желтые глазные яблоки с вертикальными луковицами зрачков, и узловатые, похожие на ссохшуюся кору пальцы, нервно перебегающие по струнам гуслей. Ритмично опадающие шепоты стали еще ближе, треск костра вливался в оркестр вместе со стрекотом насекомых. Невидимая мелюзга вылетала из ниоткуда, путалась в волосах, скользила твердыми крылышками по лицу. А гусли должны быть деревянными, это Коваль запомнил с детства. Он задергался, пытаясь смахнуть с лица плотный слой того, что по нему ползало, мешало рассмотреть вблизи тревожащий источник струнного пения… Больше всего гусли походили на поганку, на коричневую, перезрелую поганку; по дряблому пластинчатому стволу, в потоках слизи, копошились черви, а посреди корявой шляпки распахнулась черная пасть, поперек которой были распялены сочащиеся розовым жилы — в точности как струны, только без колков. Путаница в размерах так и не прекратилась, но стало ясно, что пасть огромна, туда без труда провалится человек, и музыкальный гриб не подавится, а только обрадуется жирному куску…

Сучковатые пальцы, теряя кусочки коры, легко пробежались по живым оголенным струнам «музыкальной поганки», та вздрогнула, внутри пасти чавкнуло, обдав бражной отрыжкой. Стенки сократились, показав на миг пурпурную сетку сосудов, внутренность как бы настоящего голодного горла, а вовсе не срез крахмальных тканей гриба, а по самому краю, сантиметром ниже натянутых жил-струн, обнажился ряд треугольных зубов. Музыка полетела яростно, призывая вприсядку, призывая разрыдаться на ходу и удариться оземь в молодецкой истоме, призывая наклониться у самого края шляпки, чтобы лучше слышать, чтобы до конца раствориться в исконном, квасном, домотканом, закружиться и завихриться в плясовой…

И в короткий, но оглушительно-замерший миг Артур успел увидеть. Или ему только показалось, что увидел? Туман вспыхнул и погас, льдистые огни отступили, за ними протянулись ряды грубо тесанных, почерневших бревен, с них свисали наискось пучки травы, ожерелья сушеных жаб и еще каких-то омерзительных, бородавчатых созданий, а поверх лимонными плошками таращились глаза хохлатых сов… На земляном покатом полу бесновались то ли коротышки женского полу, в бурых балахонах, то ли пародии на человека; кружили, подскакивали вокруг бурлящего над очагом котла, а вместо пятипалых конечностей из балахонов торчали древесные узловатые сучки. Чад и пар, пахучий, жирный, плыл слоями над лавкой, длинной, с расписной спинкой, укрытой шкурами. Он выбирался в перекошенное, полуотворенное окно, а за окном, разбавленное оранжевым перламутровым блеском, в салатную чащобу садилось близкое, полыхающее солнце. Всякий цвет казался отмытым в щелочи, подновленным, резал глаз, как бывает в рекламных заставках про новые модели телевизоров. Там что-то происходило, на вкось убегающей лужайке, там почему-то все было кривое, растянутое неправильно, — и лес рос не вверх, а вбок, и жгучее солнце ползло параллельно земле, а та выпукло изгибалась навстречу травяной росистой шерстью, словно дышащий живот. Ни одна линия не тянулась прямо, ни одна перспектива не была завершена, все скручивалось, свивалось, как домик улитки, как подсыхающая береста; даже вонь горячей браги, близкого зверя и запах медового клевера не висела ровно, а кружилась тонкими скрученными слоями… На лавке, развалясь, сидел некто, лицо в тени, отсвечивая вертикальными зрачками, готовился опять тронуть струны гуслей, и под босыми его, коричневыми ступнями валялась грудой скрученная фольга и обертки от конфет «Коровка». Вот он уронил трехпалые, источенные жучком сучья на трепыхающиеся струны, вот нагнулся к самому лицу Коваля, все ниже и ниже, словно принюхивался, словно намеревался лизнуть…

— Голову выше держите, на свежий воздух его!

— Накрыть дайте чем, замерзнет…

— Вот тебе архаровец! Аспирантура, называется…

— Проверили внизу? Огня нигде нет?

— Это ж надо так нажраться! Водопроводчики наши, и то…

…Артур очнулся на кожаном топчане в каморке вахтеров. Его колотило от холода под тонким шерстяным одеялом и двумя ватниками. Свитер, рубашка, майка — свалялись грязным комком возле электрического обогревателя. Почему-то снова было светло, в форточку врывались гудки машин, треск пневматического молотка, болтовня прохожих. Возле топчана собрались комендант, двое вахтеров, незнакомая женщина в белом халате, все с тревожными, выпученными глазами, и… профессор Телешов. Папа вежливо слушал обличающие речи, глядел на Коваля странно, одним глазом, как петушок, обнаруживший вкусного червячка.

— Я не нажирался… — с трудом разлепил губы Артур. — Я там ключи забыл.

— Ну, в моих услугах он точно не нуждается, — сказала тетка с выпученными глазами, подхватила сумку с красным крестом, засунула туда стетоскоп.

— Зачем меня раздели? — Артур, морщась, натягивал непросохшую рубашку.

Вахтеры переглянулись. Комендант почесал в затылке.

— Ты ж сутки в подвале пролежал… Сам разделся такого красивого и нашли. Еще чуток — и замерз бы, на фиг, ну… Верно говорят, пьяному море по колено…

— Я не пил!

— Ага. Шефу своему «спасибо» скажи. Если б не он, до понедельника бы не чухнулись…

Красный от стыда, Коваль спустился к черной «Волге». Голова кружилась, во рту ощущался отвратительный привкус браги, хотелось завернуться в теплое одеяло и не шевелиться. Телешов молча завел машину, вклинился в жидкий субботний поток.

— Сигнализация, — сказал он, как будто продолжал давно начатую беседу. — Тебе повезло, что забыли поставить отдел насигнализацию. Комендант на нас не катит бочку, потому что его подчиненный сам уснул, не проверил. Только утром сменщик на обходе заметил открытую дверь. Меня с дачи вытащили…

— Простите, честное слово, я не был пьян…

— Ерунда, — поморщился Папа. — Я боялся, что воры или пожар. Хорошо, что грузовой лифт был внизу. Мы догадались, что кто-то спустился в подвал! — Профессор взял тоном выше, свирепо надавил на газ. — Тебя же предупреждали. Какого беса ты туда полез?

— Я искал ключи…

— Не притворяйся. Я спрашиваю: какого беса ты полез в шкаф?

Артур горестно вздохнул. Он понятия не имел, что ответить Папе, стоит ли ему рассказывать о своих глупых фантазиях или лучше воздержаться. Он смотрел сбоку на угловатый профиль Телешова, короткие седеющие усы и недоумевал, как человек, которого рвут на части университеты мира, может верить во всякое…

Несомненно, его спас именно Телешов. Зав кафедрой оттащил своего незадачливого аспиранта от шкафчика, захлопнул дверцу и запер замочек, преградив дорогу, перекрыв поток… Как еще обозвать то, что едва не утянуло дурачка за собой?

— Я не помню, как разделся, было жарко. Я там видел… — хрипло начал Артур.

Телешов ударил по тормозам. «Волга» клюнула носом посреди полупустого Каменноостровского моста. Внизу, в свинцовых бурунах Невы, постукивали буксиры, хлопали паруса яхт.

— Мне неинтересно, что тебе в пьяном виде померещилось, — отчеканил профессор. — И никому не интересно. Мне не нужны больше несчастные случаи. Если только услышу, что ты пытался кому-то навязать свои бредни, мигом поставлю вопрос об увольнении… Это понятно?

— Понятно, — потерянно откликнулся Коваль, отметив про себя словечко «больше». Несчастные случаи больше не нужны. Значит, они были раньше, но никто не упомянул.

Или никто не знал. Спустился какой-нибудь настырный дурак в подвал и не вернулся. Поискали дома, на даче, у любовниц, заявили в милицию. А спустя неделю понес кто-нибудь из институтских молочко и обнаружил незапертую дверцу. Возможно, подле шкафчика номер шесть валялась одежда, но милиции об этом не сообщали.

«Интересно, как они договариваются, кому нести конфеты? — отвлекся Артур. На шефа он не злился. — Вместе с соседями из третьего корпуса и арендаторами в комплексе работают почти пятьсот человек. Нереально, чтобы все знали — и никто не вынес наружу…»

— Существуют некие суеверия, но они не для всех, — Телешов словно угадал вопрос своего бестолкового пассажира. — Мы же считаем, что нас это касается, поскольку имеем желание чего-то добиться. Кого занимают лишь отсиживаемые до пенсии часы того не касается…

— Я все понял, — сказал Коваль. — Скажите только одно. Вы уверены, что оно… Что он помогает?

— Нет, я не оккультист и не астролог, — резко оборвал Телешов. — Сказки меня занимают ровно в том объеме, в котором требуются моей внучке. Ей полтора года. Но вот что я тебе скажу… До войны в здании размещалась, естественно, совсем другая контора. Тоже НИИ, легкие сплавы, что-то такое, один из первых в этой области. Потом его эвакуировали, затем вернули, сменили вывеску. Если интересно — архивы открыты, все данные можно поднять… — Телешов замолчал, потрогал усы.

— И что? — затаил дыхание Коваль.

— Ничего особенного. Если не считать особенным отсутствие репрессий. Их будто стороной обошло, две кафедры. Великих открытий ребята не сделали, но на редкость удачные судьбы… Затем сплавы убрали, вместо них Никита из Москвы перебросил почвенников, те десять лет продержались и слились со своей Академией. Затем поместили там одну из закрытых лавок Средмаша. Тоже любопытно, хотя данные эти выкопать непросто. Шестнадцать человек из их конторы дотянули до девяностолетних юбилеев, трое — до ста. Что любопытно — все бывшие фронтовики, после ранений и контузий. Это мне сын… Неважно чей, короче, сын известного человека рассказал, после того, как мы эту площадку получили. А их свернули, ничего не поделаешь, деньги тогда у родного государства кончились, в девяносто втором. Мы-то за счет французских и германских грантов продержались, а им никто не помог…

— Я понял, — понурился Коваль.

— Ты не понял! — оборвал Телешов. Он повернулся и смотрел аспиранту прямо в глаза, не обращая внимания на объезжающие их машины. — Это все чушь, насчет грантов, немецкие деньги до нас даже не дошли, а французы помогли только оборудованием. И полгода мы без зарплаты сидели, пока меня этот… сын академика не повстречал. Он подсказал мне арендовать подвал целиком, чтобы чужие носа не совали. Развалиться кафедра могла, к чертовой матери, понимаешь?! Но не развалилась. То забудут нас от линии отключить. Три корпуса сидят без света, на картотеке в Ленэнерго, а нам — хоть бы хны, палим энергию. То японцы, непонятно с какой радости, сами нашли и денег дали, взамен на право стажировки. После администрация района подкинула, комсомольцы бывшие… Ты любопытный, это прекрасно. Я так почему-то и думал, что сунешь нос. Но никак не ожидал, что сразу, в этот же вечер. Только любопытство, пожалуйста, обрати на главную тему отдела. Были до тебя… А, все равно ведь начнешь к ребятам приставать! Работала тут одна… исследовательница, к счастью, не из моих студенток. Приезжая девочка, из универа, почти случайно у нас оказалась. Все успокоиться не могла, вроде тебя. Как же так, глубокий анабиоз — и сельские домовые, непорядок. Девчонок не послушалась, пыталась в институт журналистов протащить, потом знахарей каких-то с рамками, с иконами… — Профессор изобразил крайнюю степень отвращения.

— И что она? Замерзла? — наугад ляпнул Коваль.

— Откуда мне знать? — с деланным равнодушием отозвался Телешов. — Пропала. Однажды в понедельник не вышла на работу. Искали. Не нашли.

— А шкафчик в понедельник оказался открыт?..

— Не стоит приписывать нам чернокнижных извращений, — отмахнулся профессор. — В подвал вообще спустились недели через две после ее исчезновения. Мне насчет замка никто не докладывал. Но милиция там была, и даже криминалисты, если так интересно… И ты меня очень разочаруешь, если предложишь там что-нибудь исследовать. Появлялись, Коваль, и до тебя «великие» исследователи, гнали волну, а в результате — пшик. И всегда будет пшик, хоть ты там весь первый канал телевидения посели…

Вот теперь Артура проняло. Они верили, они все верили, и крупные удачи относили на счет шкафчика номер шесть. Посему не пятьсот человек, а крайне ограниченный коллектив был посвящен. Может быть, вообще только их отдел. Артур решил не спрашивать…

— Простите, я не хотел навредить…

— Не навредил. На самом деле я за тебя рад… Все, не будем об этом! В понедельник прибывают трое наших коллег из Германии и оборудование. В восемь утра жду в рабочей одежде во дворе, будем разгружать капсулу. Где тебя высадить?

— Здесь. Я, пожалуй, пройдусь, — сказал Коваль и покинул автомобиль на середине моста.

Все закончилось.

В понедельник Артур закрутился и забегался, вместе с ребятами кантовал тяжеленную анабиозную капсулу, устал, как раб на галере. Он убедился, что Папа никому ничего не рассказал, и обрадовался. С каждым днем яркие, будоражащие кровь воспоминания сглаживались, теряли очертания, как дурной утренний сон, отступающий под натиском солнца. После сверхуспешной защиты, после первых совместных с Телешовым публикаций, после того как дворняга Редиска успешно выдержала двухмесячный сон в жидком азоте и ее кровь не превратилась в мелкие кристаллы, происшествие с ключами ему самому стало казаться последствием неумеренного возлияния.

А спустя полгода к нему, как бы невзначай, подошел Денисов и попросил купить то, что полагается. Артур даже не стал переспрашивать, он купил конфет и топленого молока, а потом они вместе спустились вниз. Там было сыро, скучно и пусто. Артур совершенно не нервничал, они покурили на перевернутой скамейке, даже не прекратив обсуждать диссертацию Мирзояна.

Хотя ее можно было и не обсуждать. Про сотрудников пятого отдела в институте ходили удивительные и завистливые слухи. Половина кандидатских у них сразу тянули на докторские, зимой никто не поддавался эпидемиям, и даже разводов не наблюдалось, А в остальном — такие же пахари, застревавшие в лабораториях сутками, суеверные по мелочам, фанатики своих направлений. Поздравляя подчиненных с Новым годом, профессор Телешов не забывал поднимать тост за полезные суеверия.

И никто ему не возражал.

13 РАБ ЛАМПЫ

Воспоминания об институтском подвале настолько резко обожгли его, что несколько секунд Артур ничего не соображал. Ощущения получались слишком схожие.

Ощущения перехода в иное состояние, не свойственное человеческой физиологии. Как будто приходилось осваивать жабры. И страшно, и невероятно интересно, но главное, что все равно понимаешь, — никогда не станешь тут, в глубине, своим. Слабым ручонкам без ласт не придать неуклюжему телу нужный темп, слабые легкие нуждаются в частом отдыхе, слабые зубы неспособны рвать чешую и кости. Красиво, завораживающе, а не для нас… Воздух походил на скомканную газету, которой мыли окна. При каждом вздохе Артуру нестерпимо хотелось отряхнуть с лица мокрые крошки, он уже в третий раз дотрагивался ладонью, но натыкался лишь на собственную влажную щетину.

Дышалось тяжело, но вкусно, что-то цветочное… Человек осваивал новый размер. Плоский мир развернулся, объемный мир свернулся в невидимый плоский лист. Мучительно хотелось кричать, резко двигаться, отгоняя наваждение.

Несколько секунд Коваль сдерживал дыхание, опасаясь нападения в темноте, переводя себя в боевой режим. Никто не нападал — здесь было совершенно пусто, пусто многие сотни лет. В застоявшемся воздухе не ощущалось тонких вибраций, присущих человеку или другим теплокровным. Здесь происходило что-то странное с самим пространством; оно колыхалось вокруг сотнями бельевых веревок с простынями, мешая разглядеть перспективу.

…Он спускался на тросе, привязанный под мышками. Да, точно, спускался… Потом, кажется, он повис свободно, в плотной, маслянистой темноте, окутанный сложным ароматом левкоев, дыни, сухого дерева и жженой карамели. Запахи навалились резко, внезапно, точно разбойники из засады. Он вращался вокруг собственной оси, потеряв ориентацию, как червяк, ожидающий участи на крючке рыболова. Далеко-далеко в зените подмигивало окошко в форме коротконогого человечка, далеко-далеко внизу луч света из скважины ломался, дробился бесконечно, отражаясь от слоисто-охряного, блестящего…

Потом он окончательно запутался, где верх, а где низ, лево и право, и никакие навыки лесного ориентирования не помогали, убийственно-свежие ароматы дыни и левкоя запутывали, манили, усыпляли. Он махал конечностями, словно завязнув в киселе, на пределе слышимости различая низкое, раскатистое мычание, и, только приземлившись на что-то твердое, обжигающе-холодное, понял, что это было не мычание, а беспокойные, до предела замедленные, крики его товарищей.

Коваль вспомнил. Что-то подобное происходило с ним, кажется, во Франции или в Оренбургских степях. Возле Вечных пожарищ приходилось сталкиваться с временными перепадами, с локальным замедлением, но там это длилось крайне недолго…

Хха-ахх…

Как будто над ухом вздохнула гигантская змея. Артур еле сдержался, чтобы не броситься ничком вниз, просто еще не вполне сознавал, где верх, где низ, и от кого надо прятаться. Раздался второй вздох, стало заметно светлее, и Коваль увидел…

Больше всего оно походило на бабочку.

На громадную, распластанную по бронзовому зеркалу, бабочку. Крылья словно сотканные из плотной, Многослойной паутины, сквозь которую просвечивали ветки сосудов и сгустки синеватых мышц. По краям крылья поросли бахромой, бахрома еле заметно шевелилась, напоминая трепет сонных ресниц или хищное покачивание плотоядных водорослей…

Ххаа-аахх…

Снова вздох, как ответ всем скорбящим. Он не мог оторвать взгляда от пальцев бабочки. Пальцы, почти человеческие, но это издалека. Длинные, не меньше полуметра каждый, гибкие пальцы с загнутыми крючком когтями, темно-коричневого цвета, по четыре на каждой крыло-руке. Подобия узких ладоней, вырастающих из верхних половинок крыльев…

Прибитые к зеркальной бронзе черными гвоздями. Распятие!

Распятое насекомое, которое не насекомое вовсе и которое никак не может быть разумным, потому, что оно вовсе не похоже на человека, а еще потому, что распятие — это забава совершенно человеческая, и потому еще, что все это морок — и воздух вкуса мокрой газеты, и стоны, и плавание в невесомости… А плавание, надо заметить, не из приятных; Коваль уже долгое время ощущал позывы к рвоте и прилив крови к голове.

Ххха-ахх…

Артуру мучительно хотелось проморгаться, протереть глаза; словно невесомая дымка мешала увидеть все четко. Никак не удавалось точно определить размеры «объекта »и расстояние до него, а голова «бабочки» все время оставалась в тени, хотя тени падать было неоткуда. Секунду назад казалось, что достаточно протянуть руку, и можно коснуться трепещущей бахромы, и тут же тонкое страдающее тело уплывало в высоту. Гвозди, пришпилившие хрупкое создание к зеркальной поверхности, могли быть толщиной с руку и, равным образом, оказаться не крупнее булавки.

Туловище «бабочки», на фоне мощных крыльев, поражало худобой, незавершенностью, переливчатой раскраской. Лохматое, заостренное книзу, как брюшко осы, и тут же две пары серых, прижатых, мускулистых ног, с почти человеческими ступнями…

Нет, не человеческими, а скорее обезьяньими, с такими же невообразимо длинными, гибкими пальцами!

Артур изо всех сил напряг зрение. Голые серокожие ноги летучего страдальца не висели безвольно вдоль тела, они были туго прикручены веревкой или проволокой. Настолько туго, что проволока проникла в глубь кожи, в глубь мохнатого брюшка, стала одним целым с истерзанным организмом, обросла мешком жировой ткани…

И вдруг картинка исчезла. Стало темно, а затем словно кто-то выключил невесомость…

Боль, дикая, непереносимая боль резанула Артура, прошлась ржавым скальпелем по нервам. Он схватился за затылок, там раздувался могучий синяк, вдобавок появилась кровоточащая ссадина. Некоторое время Коваль тупо разглядывал кровь на ладони, не в силах припомнить, когда же успел стукнуться.

Очевидно, он рухнул на твердую, очень гладкую поверхность, чудом не разбив лицо. В последний миг инстинкты не подвели, Артур сгруппировался, поджал подбородок к груди, сразу перекатился на колени, больно ударившись, успев удивиться, что не контролирует тело. Теперь он отчетливо вспомнил, как спускался на тросе вниз, и очень скоро ему стало казаться, что это вовсе не спуск, а подъем, но трос продолжал разматываться, а ноги не встречали опоры…

В висках стучало, рот заполнился кислым, как будто только что вырвали зуб. Он обнаружил, что лежит, скорчившись, в позе эмбриона, на широком пологом карнизе из очень твердого материала. Из того же материала были сделаны стены и потолок, хотя Артур точно не смог бы определить, где начинается потолок и где кончаются стены. Он лязгал зубами, от холода сводило конечности, словно угодил в нутро громадного холодильника. Трос с застежками исчез, исчез длинный нож, висевший раньше на поясе; вероятно, он соскользнул вниз, за край карниза…

Совсем близко, над ухом, снова раздался протяжный вздох. Человеческое существо так вздохнуть бы не сумело: Артуру показалось, что воздух застыл у него в гортани.

Про распятую бабочку он забыл, видение пронеслось, как скоротечный кошмар. Он обернулся, пересиливая ломоту в мышцах, недоумевая, куда подевался трос, а потом увидел веревку прямо перед собой, на уровне груди, с отвязанными лямками и расстегнутыми карабинами. Веревка парила, слегка покачиваясь в сметанообразной, цветочно-фруктовой атмосфере, но уплывала не вертикально вверх, как следовало бы ожидать, а строго горизонтально, параллельно невидимому в полумраке полу…

Пол еще долго оставался неясным, как и все помещение целиком. Артур с трудом ворочал шеей, глазами. Казалось, что целый день до этого тренировал глазные мышцы. Он пытался составить хотя бы общее впечатление о месте, куда угодил через замочную скважину, но впечатления сводились к простому, и оттого особенно пугающему, открытию…

Лампа.

Внутренности лампы, архаичного светильника, к великому счастью, свободного от горючих материалов. Вокруг, то есть везде: слева, справа, снизу, до самой фитильной заглушки, терявшейся в обрывках розоватого тумана, — внутренности расширялись, будто невидимые рабочие раскатывали драпировки, окружавшие сцену. Крайне необычное ощущение, когда вокруг тебя, во всех направлениях, распадаются, удаляются горизонты. Причем ощущения не только и не столько зрительные. Вселенная внутри плоских Малахитовых врат стала больше вселенной, расположенной снаружи. Коваль представил себе вывернутую черную дыру, на обратной стороне горловины которой крошечной былинкой примостилась Солнечная система.

Артур готовил себя к чему-то подобному, поэтому сдержал крик. Он представил себе, с каким ужасом сталкивались пленники Карамаза, насильно брошенные в чрево «рога изобилия». Как пить дать, они моментом забывали все инструкции и угрозы, превращаясь в комки трясущейся плоти. Как могла реагировать на стремления таких комочков сверхсистема? Разве мог суперкомпьютер воспринять их в качестве ключей?

Лампа величиной с футбольный стадион. Именно такая, сплюснутая, как на картинах, мутная, позеленевшая, с длинным носиком. Темнота таяла, точно под напором восходящего солнца отступали утренние сумерки, и Артур все отчетливее различал искривленный канал носика, похожий по размерам на спаренный тоннель метро… С другой стороны, вместо гладких бронзовых стен уступами взбегали нелепые, словно из прессованного песка сбитые, постройки, похожие одновременно на термитники и на индейские чумы.

Город…

Такие города могли бы строить египтяне времен первых династий, а до них — шумеры, а еще за двадцать тысяч лет — поджаренные солнцем бушмены подле водопада Виктория. Такие глиняные горловины, зализанные узкие тыквы с дырой в крыше, примитивные и необъяснимо совершенные в своем примитивизме. Между песочными жилищами не замечалось шевеления, кривые улочки освещались все сильнее, хотя солнце и не думало появляться. Свет прибывал из колоссального носика лампы, отражаясь от сияющих, вылизанных стен, барахтался мягко, котенком терся о кривые ступени мертвого городка, заглядывал в бойницы окон, похожие на пересохшие рты… Лампа, мать твою, повторил президент. Коваль сделал шаг, не видя при этом своих щиколоток; серая мгла колыхалась под ногами, как табачный дым. Он с ужасом убедился, что не решается сделать еще один шаг. Чувство равновесия окончательно изменило бывшему Клинку; рассерженный таким поворотом дел, он не сдержался и отчаянно ломанулся вперед. В следующий миг низ и верх снова резко поменялись местами, Артур сгруппировался, готовясь перевернуться в воздухе, как кошка, но опоздал самую капельку…

И снова, до молний на сетчатке, ударился затылком о замерзший то ли камень, то ли металл. А когда открыл глаза, глинобитный город висел над головой, окружал миллионами одинаковых кувшинообразных строений. Резко усилились цвета, очертились переходы, тона потеряли мягкость. Желтовато-бурые склоны, тропинки и площади убегали вверх, в дымчатый сумрак, там изгибались, замыкая тускло блестевший потолок, а может, и не потолок вовсе… Песочный городок разросся, вытянулся параболой, изгибаясь куда-то вверх и в стороны. Вместо двух-трех корявых переулков кварталы огибали теперь широкие улицы, мощенные белым камнем, вдали поднялись двух — и далее трехэтажные дома, впрочем, такие же, бутылкообразные… Артур теперь находился на самом дне, на донышке лампы, и сколько ни силился, не мог рассмотреть в заоблачной дали замочную скважину…

Мир лампы обретал очертания, строился, громоздил сказочные конструкции, обрастал плотью поверх эфемерных иллюзий. Пахло пряностями, а еще чем-то горячим, сладким, щекотало в носу. Почему-то вспомнился дешевый китайский кабачок и бананы, жаренные в карамели. Коваль пытался проследить взглядом за убегающим пределом, пытался поймать место, где же город кончается, где последние смешные строения упираются в вогнутую границу «сезама», но зрение насмехалось, подкидывая очередной мираж…

Над бесконечным городом, над ватной тишиной, обратив к человеку внимательные фасеточные глаза, опять повисла распятая бабочка.

— Ххахх… — вздохнул призрак.

Совсем недавно Артур засмеялся бы в лицо тому, кто осмелился бы утверждать, что на земле существуют животные такого размера. И уж тем более — насекомые. Но сейчас смеяться ему вовсе не хотелось. Существо высотой с пятиэтажный дом не относилось ни к одному отряду насекомых. По строению тела ближе всего оно стояло к человеку.

Или человек стоял ближе к бабочке…

Падший ангел, пронеслось молнией, и, сразу же, распахнулась в мозгу новая вселенная. Искры хлынули наружу, река искр золотых затопила мозг, горячая, Удивленная река. — Ппаатшиий… анккеллл… — повторило искалеченное создание, и шипящее эхо заметалось в бронзовом мире, усиливаясь, превращаясь в громыхание водопада, в рев селевого потока, — и стихло…

Артур кое-как уселся, потирая ушибы. Он удивился, что почти не вспоминает о соратниках, оставшихся наверху. По идее, они давно должны были спуститься за ним. Скорее всего — все они нанюхались наркотика…

Дальше мысли его оборвались, точно кто-то нажал выключатель. Поток искр заполонил каждый уголок мозга, затем искры сгустились, оформляясь в неясные пока образы. Эти образы мчались все быстрее, создавались и разрушались сложные конструкции, похожие на памятники, на воздушные танцы, на акробатические этюды неведомых существ…

Распятое существо снова тяжко вздохнуло.

Оно сканировало мозг человека, отбирало доступные для него категории, объемы и скорости передачи данных. Ежесекундно оно запрашивало человека, хочется ли ему произвести обмен, и, получив положительный ответ, закачивало ему в свободные участки мозга гигабайты данных. Падший ангел, повторял про себя Артур, чувствуя, как дыбом встают все волосы на теле. Ему вдруг жутко, до слез, до дрожи, захотелось упасть на колени. Наверное, примерно так ощущали себя первобытные люди, впервые встретившие джиннов.

Он уже не думал о своих спутниках, потому что впервые рассмотрел «лицо» распятого создания. До сего момента верхняя часть «бабочки» пряталась в тени, теперь словно растворилась белесая пелена. Над песчаным городом, над стерильными, словно вылизанными улицами, к нависающей стене лампы было приковано разумное существо.

Высокий лоб с залысинами, тянущимися до самого темени, серая морщинистая кожа, лишенная солнечного света, узкие скулы, рот, больше похожий на короткое рыльце, хоботок, и вместо носа — две впадины, закрытые мембранами.

«Бабочка» приоткрыла громадные глаза. Она продолжала перегонять человеку, упавшему на колени, неслыханные для его мозга объемы информации. Вероятно, для распятого на бронзовой стене существа эти массивы были лишь крохотной толикой знаний, коротким приветствием, молниеносной шуткой, но у человека чуть не взорвалась голова.

Артур схватился за виски, чувствуя, как, один за другим, в глазах лопаются мелкие сосуды. Образы, рожденные мозгом Летучего, неслись все ускоряющимся потоком, с трудом проникая в окостеневшие, недоразвитые каналы человеческого восприятия. Там было все…

…Колючие мешковидные животные, неторопливо ползущие по крутым горным серпантинам.

…Сотни и тысячи мускулистых волосатых, с недоразвитыми маховыми крыльями, но с мощными верхними конечностями, роятся, перетаскивают камни, делая длинные прыжки через пропасть. За одну лишь ночь взлетают над островом ажурные башни, соединенные гнутыми мостиками, вырастают дворцы, пронизанные музыкой внутренних двориков, колонн и аркад…

…Яркие, отражающие лунный свет города, грозди шаров, неторопливо плывущие над черной водой, стада оживленных дельфинов, щебечущих с детьми, прилетевшими отдохнуть у воды. Морские разумные и воздушные разумные, такие разные и дружелюбные. Впрочем, дельфины не совсем похожи на дельфинов, к каким привык Артур.

…Взмахи крыльев над исполинскими сотами, до-Верху заполненными янтарным медом.

…Миллионы братьев, разгоняющих тьму трепетом светящихся глаз, ожидающих плодородного Отца…

…Стога соломы, тысячи стожков, и между ними по колючим, скошенным травам, разбегаются неловкие фигурки людей. Бегут в разные стороны, падают ниц, а крылатая тень бабочки проносится на бреющем полете, цепляя вихрем косы женщин…

…Стройные дымы курильниц, пестрые ковры, и снова тысячелицые толпы припадают ниц к холодным ступеням, преклоняясь перед могуществом тех, кого они сами нарекли божественными именами…

…Холод и ветер, пронизывающий звон ледяных торосов, неумолимо ползущих с севера, черные воронки буранов, высасывающих последние силы…

…Голодные годы, пустые ячейки сот, паутина обвисших крыльев, жалобные крики братьев, погибающих под копьями мохнатых дикарей…

…Боль, боль отовсюду, поскольку не заслониться от чужих мыслей, не спрятаться от чужих открытых сознаний и жестокости. Нелепо взывать к милосердию тех, кого вчера топтали, кого плодородный Отец лишил слуха и зрения… Тысячи сверхпрочных пузырей, на стапелях лихорадочно собираются космические грозди. Вереницы вьючных животных, утопая в снегу, тащат на погрузку тюки с продовольствием. Вокруг заградительных тепловых полей бродят толпы замерзающих дикарей в шкурах, грызутся из-за трупов павших грузовиков, на коленях просят объедков…

…Зеленоватый пульсирующий свет в корабельных инкубаторах, колонии питающих бактерий, похожие на могучие трехмерные деревья, миллионы километров энергетической паутины, ритмичные вздохи хлорофиллового сердца. Бригады ремонтных жуков на кольцах Сатурна, монтирующих первые неземные врата. Не совсем такие, как в греческих скалах, — серые, овальные лепестки. И все же это врата, только без скважины, вспомогательный модуль, запасная калитка. Компьютер запущен, две грозди намертво прикрепились к астероиду, теперь они будут ждать, пока основные силы экспедиции достигнут следующей планеты, тогда можно будет перейти сквозь портал легко и быстро, не тратя времени на перелет. Циклопическая биостанция выдает первые гигаватты энергии, собранные с полюсов, бабочки прощаются…

Артур обрел способность думать.

Разумная раса, упоминавшаяся в древних арабских хрониках, про нее сложено столько сказок… Или дети олимпийских богов, о которых поведали греки? Или это одни и те же существа, погибшие во времена потопа? Ведь погибли не все, и Библия донесла до нас искаженную память о горемычных одиночках, якобы сброшенных с неба владыкой…

Коваль осторожно ступил на улочку глиняного города. Стоило ему отвести взгляд, как бабочка пропала, изображение растаяло молниеносно. Теперь повсюду человека окружали жерла «термитников» и зализанные овалы дверей. Посвисты ветра и сполохи зеленого сияния. Ароматы левкоя и дыни.

Что там внутри?

Страшно толкнуть дверь в неведомое, когда не можешь угадать, что тебя ждет за ней. Закрытые двери не ассоциируются с чем-то ласковым и пушистым. Но здесь дверей не было. Только дверные проемы, гуталиново-черные, непрозрачные, хотя в доме-вигваме еще и окошки. До того мрачно внутри, что кажется: сунь пальцы — засосет…

Артуру почудилось, что стоит ему притронуться к стене ближайшего дома, как окружающее обернется миражом и рухнет. Он дотронется — и тут же узкие глиняные вигвамы осыплются мириадами песчинок пылевым вихрем, а он очнется полуживой, с переломанными костями, в черной ледяной пустоте, на дне ущелья, куда так глупо позволил себя заманить…

Артур дотронулся до стены. Она была теплая и слегка вибрировала, как вибрировало бы индейское жилище при приближении стада буйволов. Глиняный город никуда не делся, темное жерло входа манило к себе все сильнее.

Артур нагнулся, принюхиваясь и… Нет, он не вошел внутрь, только заглянул, но этого оказалось достаточно, чтобы вселенная брызнула в глаза, как опрокинутая банка с акварелью…

14 БРОНЕПОЕЗД

— Овса, восемьдесят пудов?..

— Есть овес, восемьдесят!

— Корова вяленная, полутушами, семьдесят две?

— Есть семьдесят две!..

— Сухарей, пятьдесят мешков?

— Есть сухари!

…Куда он провалился? В будущее или в прошлое? Черт подери, он провалился в… собственное будущее. Главное — не паниковать.

Только не паниковать, хотя очень хочется заорать. Надо принять как данность — джинны выполняют желания. Куда он хотел попасть больше всего.

Последнее время он только и мечтал о походе на восток страны, о новом завоевании Сибири, о реализации, черт подери, столыпинских планов. И вот, домечтался.

В шаге от него сидел в кресле точно такой же президент Коваль. Такой же, но кое-какие отличия мгновенно бросились Артуру в глаза. У того Коваля, который важно спрыгнул в скважину Малахитовых врат, никогда не было синих штанов и синего мундира.

Это что-то новенькое, действительно новенькое. Коваль в синем выглядел не то чтобы старше, но чуть толще и был…

Он никогда так коротко не стригся!

Стриженый Коваль поднялся и прошел насквозь, через Артура, не задев его и не заметив. Дело происходило в вагоне, очень богато отделанном, но раньше, него такого вагона не было. Очевидно, это и есть будущий бронированный состав, сборку которого заказали уральским металлургам! Белый тигр, развалившийся на ковре, сосредоточенно вылизывал лапу и тоже не замечал появления призрака. А за окнами вагона вовсю шла погрузка…

Артур как будто висел в очень плотном коконе или в пузыре. Пузырь позволял с натугой дышать, и слабая Цветочная отдушка, ставшая уже привычной в громадной бронзовой лампе, не давала забыть, где явь, а где…

Смотря что считать явью, поправил он себя. Если судить по реакции тигра и человека, призраком был как раз он, незваный гость из прошлого… Впрочем, просто так ничего не происходит. Артур попытался вытянуть вперед руку и убедился, что кокон вокруг его неясно обрисованного, словно штрихами намеченного, тела, Весьма гибок и подвижен. Одно небольшое усилие, и…

Он вовремя отдернул руку. В пальцах закололи мелкие горячие иголки. Еще немного, и он бы прорвал кокон. И что тогда? Заменил бы собой Коваля-старшего из будущего? А куда девать прошлое, куда девать разрыв?

Коваль-будущий пронесся снова неподалеку, разглядывая какие-то бумаги. Артур подумал и решил отпустить себя. Расслабиться полностью и впитать это будущее. Неизвестно, чем кончится экскурсия, но второго такого случая может не представиться… Дальше он только наблюдал. …Погрузка в эшелон шла вторые сутки, то при ярком свете факелов, то под невеселым питерским солнышком, пробивавшимся сквозь весеннюю морось.

Коваль выглянул в щель между занавесок, невольно поежился. В потеках дождя фигурки грузчиков расплывались, пламя в масляных фонарях боролось с сыростью, из труб соседних вагонов струились дымки, дергались в небо и тут же, словно хвосты испугавшихся щенков, пригибались к земле. Аркады вокзала скупо освещались электрическими прожекторами, стационарных светильников пока не установили, слабые лучи дробились, задыхались в потоках ледяной воды. В ноздри бил запах креозота, квашеной капусты и керосиновых фонарей.

Мокрый, неприветливый март провожал эшелон. Из Петербурга отправляли три состава. Первым должен был стартовать бронепоезд, грузившийся сейчас на соседнем пути. Там тоже бурлила работа, двери вагонов стояли нараспашку, непрерывной чередой, словно муравьи, тянулись внутрь грузчики с поклажей. Два паровика, между ними восемь пассажирских вагонов для солдат и десять грузовых, обшитых броней. Там часть боеприпасов, тяжелое вооружение, дорожная техника. На передних платформах уложили рельсы, шпалы и щебенку, на крышах — тяжелые пулеметы, зенитки и четыре ракетных комплекса. Но самыми первыми, впереди паровозов, покатятся два рельсоукладчика, ведь никому не известно, что произошло с путями за Уралом…

— Топоры германские, длинные… Четырнадцать ящиков.

— В шестой вагон давай, к инструментам!

— Горох сушенный, четырехпудовые мешки, эти куда?

— Это, напротив, в другой состав жратву…

— Вода чистая, бочки по сто литров, пломбированные — шестьсот двадцать…

— Ни хрена себе, ваше благородие, куды столько?

— Усачев, ядрить твою, болтай меньше! Вижу шестьсот двадцать, отсюдова начинай затаскивать…

Это был неприкосновенный запас. С одним маленьким «но». НЗ рассчитывался только на военных и спецов. Гражданские переселенцы должны будут выкручиваться своими силами. Артуру эта ситуация живо напомнила брошюрки с его институтской военной кафедры, где много было написано о спасении армии, но почти ничего о мирных жителях. Как-то само собой подразумевалось, что убыль гражданского населения предотвращать неразумно, и попросту глупо.

…Покачиваясь в невидимом пузыре, Артур, в который раз, с горечью убеждался, что брошюры военной кафедры написаны на века. При всем желании он не мог обеспечить безопасность будущим жителям Иркутска, Читы и Хабаровска. Почему-то при решении государственных задач безопасность сама собой отодвигалась в дальний угол…

— Мед гречишный, тридцать три бочонка…

— Вижу тридцать три!

— Сукно шинельное, вязанками…

— Погодь, куды прешь! В этот вагон только еду сказано!

«Идиотский, неразрешимый парадокс, — размышлял президент, вдыхая ставший уже тошнотворным дынный аромат. — Мы строим благополучие для народа, чиним дома, мостим дороги, отодвигаем пожарища, требуем у соседей прежних границ… Все для народа, а когда заходит речь о безопасности сотни детей, мы даже не можем обеспечить их водой…»

Строго говоря, на родине, в Питере, будущие переселенцы симпатий у президента не вызывали. Несколько сотен дезертиров, отщепенцев и бунтарей всех мастей, которым было предложено вместо срока на каменоломнях и на ремонте метро собрать манатки и отправляться осваивать Сибирь. Единственным условием для всех согласившихся ставилось наличие семьи. Новые документы, наделы и помощь в становлении получали лишь те, с кем соглашались уехать жены.

У Коваля не возникало сомнений, что сибирские и дальневосточные города заселены. Периодически Качальщики приносили вести о драках тамошнего населения с китайцами, с расплодившимися лесными племенами, а иногда доходили совсем уж забавные и дикие слухи об учреждении республик, ханств и мини-царств. Впрочем, эти царства и республики распадались с той же скоростью, с которой провозглашались. В уральские города, давно подчиненные питерской власти, периодически добирались искатели лучшей доли из Забайкалья, и даже с берегов Тихого океана. Некоторые из них еще помнили о славных деньках, когда существовал пакт вольных поселений, и московские караваны президента Ивана добрались до алтайских хребтов.

«Славные деньки!.. Да уж, конечно, для лоботрясов и самостийных князьков! — Артур невольно скрипнул зубами, сам удивляясь внезапно проснувшемуся раздражению. — Как вбить им в тупые головы, сколько еще нужно их повесить и сослать, чтобы на постах оказались те, кто не считает времена развала страны славными деньками…»

Тут его праздные размышления грубо прервали. В президентском люксе появились новые лица. Тигр Лапочка заворчал, чуя посторонних, отвлекая хозяина от документов. В тамбуре охрана обыскивала посыльного из Эрмитажа.

— К господину президенту просятся двое… — Офицер щелкнул каблуками. С его плаща ручьем текла вода. — Там, у вокзала, в карете такси… Ненашенские, косоглазые, казахи чи китайцы…

Личный секретарь президента, Мишка Рубенс, привычно придал своей физиономии выражение недоумевающее, и одновременно свирепое, что означало крайнюю степень возмущения перед невоспитанным поведением курьерской службы.

— Господин советник, жетон у них, жетон Тайного трибунала показали… — забормотал курьер.

— Миша, прочитай, — скомандовал старший Коваль. Он терпеливо ждал, пока конверт вскроют, бумагу дадут понюхать натасканному на яды голубому псу. Герр Борк, с недавних пор возглавляющий Службу безопасности президента, старался невероятно, доводя порой идею безопасности до абсурда. Но президент терпел и к любым, самым фантастическим заскокам старого рубаки Борка относился с полной серьезностью. Так, например, после того как под полом этого самого вагона, переоборудованного уральскими умельцами, была найдена дурацкая заячья шкурка, немец чуть не придушил ответственных, заставил взломать все полы и панели в президентском кабинете, «кают-компании» и связном вагонах, а в Петербурге посадил, в буквальном смысле слова на рельсы, под грузящийся состав, своих испытанных следопытов с болотными котами…

А когда Артур позволил себе усомниться в опасных свойствах упомянутой заячьей шкуры, которую он даже не видел, поскольку ее увезли вездесущие Качальщики, пивовар насупился, покачал головой и сказал только одно: «Береги вас ваш бог, герр президент…»

…Едва Коваль-старший взял в руки жетон Тайного трибунала, как отпала надобность читать послание. Он помнил этот номер, потому что сам вручал жетон.

— Проводите этих людей сюда, немедленно. Миша, завари зеленый чай и скажи, чтобы пирожков разогрели…

…Теперь Артур-младший знал, отчего ему было так тревожно. Ему далее полегче стало; это то самое, тысячи раз описанное чувство, которое одни называют интуицией, другие — присутствием ангела-спасителя, а третьи, например опытные Хранители, абсолютно уверены, что предвидение можно развить тренировками. Еще на эсминце, тренируя красных червей, он предчувствовал встречу с китайскими братьями…

…Они прошествовали к вагону в окружении квадратных, увешанных оружием гвардейцев, — низенькие старички с головами, закутанными в синие шерстяные накидки. Опытный глаз сразу различал взрывную силу, таящуюся в них. Они поднялись в вагон, и оба президентских тигра-альбиноса улеглись на полу кверху брюхом, на глазах изумленной охраны.

Старички прошли в гостиное купе, скинули накидки, остались в синих монашеских балахонах, деревянных сандалиях на боссу ногу и оказались совсем не старыми. Один потолще, круглый, как солнышко, потрепал по пузу развалившегося тигра, поцокал языком, оценивая Ван Дейка и Айвазовского; второй, тонкий, гибкий, плосколицый, с отсутствующим передним зубом, и китайским иероглифом на щеке, улыбнулся президенту.

— Рад видеть тебя, почтенный Вонг!

Тут Мишка Рубенс, заблаговременно вытолкавший охранников, сам чуть не упал в обморок, потому что президент сделал удивительную и ужасную вещь. Он встал перед китайцами на одно колено и поклонился, делая вид, что целует полу одежды.

— Я тоже рад тебе, послушник! — Настоятель храма Девяти сердец распахнул объятия.

Секретарь и по совместительству младший советник Рубенс попятился и, от греха подальше, чтобы окончательно не сойти с ума, побежал на кухню за пирожками.

Монахи с неподдельным интересом разглядывали парчовые занавески, оттоманки из императорских мебельных гарнитуров, обтянутые голубым бархатом, зеркала в пышных рамах с вензелями семьи Романовых, изящные фарфоровые статуэтки, которые собрала в салоне супруга Коваля.

— Ты проделал огромный путь, настоятель! — Коваль выглянул в окно, будто хотел убедиться, что китайцев всего двое.

На перроне двумя шеренгами выстроились гвардейцы, никто больше не пытался подняться в вагон.

Настоятелей было двое, и слава Всевышнему, потому что появление четверых означало для провинившегося послушника смерть…

Об этом не стоило далее вспоминать, учитывая полную бесполезность охраны. Китайские монахи продемонстрировали вежливость, предъявив жетон и письмо, а ведь могли бы, как русские Качальщики, ворваться без спроса, опрокинув охранников одним лишь Плевком Сатаны…

— Мы летели на Красном змее до заимки нашего доброго брата Кристиана. Добрый брат Кристиан оказал нам гостеприимство, дал сменных лошадей и карету…

— Отчего же вы не сообщили мне из Новгорода? Кристиан сказал вам, что телеграф работает?

— Ты не должен менять свои правила, послушник, — Вонг с коротким поклоном принял у секретаря поднос с пирогами и чайником. — Ты проходишь свой путь, а мы — свой…

Второй наставник что-то добавил по-китайски и засмеялся.

— Брат Хо говорит, что мы вместе служим великому равновесию, а когда равновесие нарушается, неважно, кто к кому приехал…

Брат Хо увлеченно разглядывал фарфоровых купидонов и пастушек, цокал языком, потирал руки, веселился, как мальчишка.

— Почтенный Вонг хотел бы умыться с дороги? Я велю затопить баню…

— С баней успеем, у нас много времени, — щербатый настоятель отвесил лучезарную улыбку.

— Много времени? — озадаченно переспросил Коваль-старший. — Прошу меня простить, но утром поезд отправляется…

— Это замечательно. Мы рады, что послушник Храма верен своему слову. Настоятели также верны своим обещаниям, брат. Однако нам нужно знать больше, брат. Если ты намерен по суше достичь Шанхая, настоятели должны знать все о твоих солдатах и о том, что ты везешь. Мы вместе хотим найти вакцину, но твои люди складывают в вагон семена ржи… Зачем семена ржи для вакцины? Расскажи нам, брат Кузнец…

…Артур задергался в своем гибком пузыре. Итак, он не ошибся, он собрал-таки экспедицию за смертельной вакциной. Он собрал, точнее — соберет несколько тысяч добровольных переселенцев. Или не слишком добровольных. Но зачем прикатили китайцы? И зачем длинны, или кто там управляет лампой, выбросили его именно в этот временной интервал? Ведь ему могли просто показать погрузку со стороны. От какой еще напасти его хотят предостеречь?

Или пытаются запугать?..

…Настоятель Вонг с удовольствием намазал на хлеб толстый слой меда и подмигнул Ковалю-старшему. Наставник Хо безмятежно разглядывал мушкеты и аркебузы, развешенные на стенах.

— Мы берем семена, чтобы посеять их, настоятель. Из столицы и южных губерний едут люди, которым жилось тяжело. Они хотят испытать себя на новом поприще. Мы построим им дома, оставим скотину и семена. Вдоль магистрали появятся обходчики и связисты. Железная дорога не может существовать без рабочих пути…

— Это хорошо, скотина и семена, — ласковопокивал китаец. — Хорошо, когда правитель не забывает о благе подданных. Иногда случается так, что правитель старается для блага подданных, нарушая тем самым хрупкое равновесие… ты нам расскажешь о своих планах?

Коваль-старший отошел к дальней стене, которую скрывала драпировка. Он дернул шнурок, драпировка распахнулась, обнажив огромную пожелтевшую карту СССР.

— Ты верно заметил, настоятель. Я не очень хорошо понял, что ты хочешь услышать, но постараюсь коротко обрисовать ситуацию. Извини меня за сумбурную речь, я немного устал — мало сплю последние дни — и не готовился к вашему приезду…

— Это прекрасно. Твоя речь потечет от сердца, а не от листка бумаги.

«Чтоб ты чайной ложкой подавился, косоглазый! — мысленно пожелал Артур-младший, в то время как Коваль-старший состроил самую горячую, самую радушную улыбку, на которую было способно его лицо. — Почему не сказать честно, мол, извини, братан, но мы передумали гоняться за Большой смертью, кишка тонка…»

Коваль взял указку, откашлялся, придавая себе академический вид. Китайцы уселись рядышком, словно отличники на первой парте.

— От Петербурга мы двинемся по главному ходу Транссиба… Следите: Вологда, Вятка, Пермь, Екатеринбург… В Вологде мы подождем эшелон из Ярославля, там будет еще восемь пустых пульманов. В Вятке к нам присоединится поезд с грузами из Нижнего Новгорода. Осенью мы завершили ремонт пути, теперь эта ветка в рабочем состоянии. Дальше… Еще два состава с переселенцами, солдатами и с пустыми вагонами под вакцину подтянутся позже, из Пензы и Самары, они прикатят по так называемому южно-уральскому ходу и соединятся с нами в Екатеринбурге… Чтобы заработал этот участок магистрали, нам пришлось почти полностью разобрать дорогу на Сыктывкар и все сохранившиеся ветки вокруг бывшей столицы… А чтобы сбить эти семь составов, пришлось прошерстить всю европейскую часть. На лошадях подтаскивали, из кусков колесные пары собирали… Один из эшелонов не повезет ничего, кроме рельсов, шпал, щебня и вспомогательных материалов. Мы не знаем, в каком состоянии пути после Омска; вероятнее всего, придется на ходу прокладывать объездные ветки, чтобы пропустить маневровые паровозы с рельсоукладчиками. Их мы тоже берем с собой, четыре штуки, и запас угля. Спасибо немцам, удружили, пригнали три паровика, прямо как с конвейера, чистые, гладкие! Да, кстати, уголь покупаем в Донецке, оттуда уже вышли дрезины…

Президент кивнул выглянувшему из-за портьеры Рубенсу, чтобы тот не стеснялся, подавал к столу горячее. Китайцы к еде больше не прикоснулись, застыли, словно два миниатюрных памятника самим себе. Иногда Вонг переводил для брата Хо.

— …Таким образом, семь составов соберутся на бывшей товарной станции Омска. Один паровик уже увез кран и батальон дорожных строителей, они едут медленно, проверяют пути и прокладывают кабель.

— Кабель? — Вонг вполголоса перевел товарищу. — Что такое кабель?

— Телефон, — с тихой гордостью заявил Коваль-старший. — Уехала бригада связистов, тянут телефонную линию по всему пути следования.

— В Омске ты собираешься ждать лето?

— В Омске мы собираем все семь эшелонов, заливаем воду, закупаем еду, но не только… Во-первых, как известно уважаемому настоятелю, во всех крупных промышленных городах как следует покуражились ваши братья, русские Качальщики… — Коваль-старший намеренно обронил шпильку в адрес бывших друзей, быстро скосил глаза в надежде заметить реакцию Вонга, но тот и ухом не повел. — Нам предстоит расчищать завалы, корчевать леса, вероятно даже, отстреливать диких зверей не только за пределами города, но и в самом Омске. Желтая зараза ползет быстро, нашей целью остается Шанхай, но если мы не приведем города в порядок, то не сможем вернуться — снова все зарастет… С Новосибом связь иногда есть, иногда нет, они как бы подчинились столице, но по полгода дороги занесены… Впрочем, что я тебе рассказываю, настоятель, ты же сам в курсе! Когда-то туда добирались караваны, и тракты были вполне проезжими, от книжников я слышал истории о караванах, что ходили по железной дороге…

— Многое изменились, — без выражения вставил Вонг.

«Какого же дьявола он приперся? — в который раз взывал к небу Артур-младший. — Неужто пограничные столбы их так напугали? Так я же и раньше внятно говорил, что ни метра земли к северу от Амура не отдам…»

— Одним словом, базовой станцией нам придется сделать Омск. Губернатор там крепкий, толковый, хоть и из ссыльных… Мы планируем там сосредоточить большие запасы, из которых придется первые два года питать переселенцев, пока не обживутся…

— Ты говоришь о бандитах, которых выпустил из тюрем и хочешь поселить в тайге?

— Я говорю о смелых людях, готовых распахать тайгу, готовых обороняться против дикарей и зверья, готовых отстроить погибшие города. Нам нужны живые станции по всему пути, а не развалины…

— Почему ты не хочешь ехать севернее? — Вонг, казалось, уже забыл про ссыльных. Он легко вскочил с ковра, подобрался ближе, ногтем поводил по карте, шепотом повторил название давно сгинувших населенных пунктов. — Смотри, здесь не указана еще одна дорога…

— Я знаю, настоятель. В штабном вагоне на стене есть карта России за две тысячи двадцатый год, там она уже есть, это вторая транссибирская магистраль.

— Она намного позже построена, не так ли? — Вонг отхлебнул душистого чая, невинно предъявил узкие глазки. — Должно быть, северный ход гораздо лучше сохранился?

— Мы все-таки поедем по старому Транссибу… Я позволю себе напомнить уважаемому Вонгу. После несчастного случая, постигшего Председателя, почтенного Ло Цзясу, у руководства России нет уверенности, что комитет Гоминьдана контролирует весь Китай. К большому сожалению, в Поднебесной слишком много тех, кто не желает подчиняться Госсовету… Почтенный Председатель, в свое время, уверял меня, что Китай непременно будет соблюдать древние границы, однако злой рок унес этого достойного человека. Что же я слышу теперь, уважаемый Вонг? К нам стекаются данные, что китайские крестьяне переселяются за Амур целыми семьями и деревнями. Нам следует разобраться, желают эти люди принять российское гражданство, платить налоги в нашу казну…

— Или? — коротко спросил Вонг.

— Или им придется заплатить большие штрафы за порубки, за незаконный отстрел, за незаконное строительство. Имущество тех, кто не согласен жить по закону, будет конфисковано, а сами они будут возвращены китайскому правительству, как воры и разбойники… Настоятель, не спросите ли у почтенного Хо, желает ли он малинки? Замечательное варенье, кровь горячит. А то вы мокрые оба, так и до простуды недалеко…

— Наставник Хо благодарит, он уже переел сладкого… — Вонг помедлил, потер переносицу и снова резко сменил тему беседы. — Наставник Хо спрашивает, отчего мирный человек ни разу не упомянул о помощи Хранителей меток? Не так давно мирный человек был убежден, что русские Хранители примут участие в походе к восточному океану.

На бюро заиграли старинные часы с пастушками и трубадурами. Наставник Хо разглядывал их, не моргая.

— И еще, брат Кузнец… Ты боишься за сохранность границ, хотя их некому охранять. А ты не боишься, брат, зацепить Слабые метки? Несколько тысяч человек, брат Кузнец, — это не два батальона, как ты планировал прежде. Смрад и огонь поползут по тайге. Прежде ты говорил только о вакцине…

— Зачем ты ходишь вокруг да около, настоятель? — Коваль-старший сохранял в голосе почтительность. — Тебе же давно донесли, что русские Хранители отказались мне помогать. Там, где могли справиться двадцать молодых Клинков, мне приходится рисковать жизнями сотен солдат. Раз уж мы идем на риск, то приведем в порядок окраины…

Вонг поднял руку, прерывая собеседника, быстро пошептался с соседом.

— Наставник Хо с большим уважением относится к тебе, брат Кузнец. Однако наставник Хо дважды, один, пешком, прошел путь от озера Ханку до древнего поселения Улан-Удэ. Наставник Хо говорит, что русский президент не представляет размеров опасности. Ты слышал о шагающих железных бурханах? Они подкрадываются бесшумно, на рассвете, и втаптывают в грязь деревни, не щадя никого: ни детей, ни домашнюю птицу, которую убивать просто глупо… Разве Качальщики не рассказали тебе, откуда взялся заяц, которого подкинули шаманы в вагон? Мой друг, наставник Хо видел места, где эти зайцы забираются на деревья, целые стаи стенающих зайцев висят на ветках, потому что снизу за ними охотятся машины. Ты представляешь, как надо напугать зайца, чтобы он залез на дерево, брат?

— Машины?! Это уж слишком, — не выдержал Коваль-старший. — Извини, почтенный Настоятель, я готов поверить в крокодилов с крыльями, но машины… Когда-то на Вечном пожарище в Германии мы встретили рой, и тоже приняли его за машину, поверили вначале, а потом, как всегда, от колдовства остался один пшик…

— Рой… Да, они встречаются за Байкалом. Это далеко не самое страшное. Мы с тобой вместе летали на Байкал, брат Кузнец, но не дальше.

«Теперь осталось, чтобы и вы дали деру…»

— Поэтому, почтенный Настоятель, мы берем с собой тяжелое вооружение…

— Иногда разумный человек поступает наперекор разуму, — словно соглашаясь с больным, закивал монах. — Чем грязнее оружие древних, тем сильнее встает на дыбы мать-земля…

Хо ухмыльнулся тонким розовым ротиком, как будто понимал русский язык.

— Храм послал почтенного Наставника, чтобы напугать меня?

— Разве послушника не напугал дохлый заяц? — в тон ответил монах. — Ты хотел увидеть его, но тебе не позволили. Как это понимать? Ведь ты же приказал своему чингису привезти онгон…

— Он не сумел, там какая-то заморочка с буддийскими монахами вышла…

Артур-младший чувствовал, что упускает в беседе нечто важное. Действительно, вначале он посмеялся над страхами Карапуза, затем потребовал доставить шкурку зайца-мутанта, намеревался далее отправить ее во вновь открытую кунсткамеру, но в потоке дел очередная угроза забылась…

— История там простая, — отрубил Вонг. — Онгон перехватили монахи из буддийского дацана и отвезли к русским Качальщикам. Несмотря на твой приказ.

Кажется, Коваль-старший растерялся.

— Почтенный Настоятель подозревает моих друзей в измене?

— Ни в коем случае. Но опасность слишком велика. Храм не может оставить послушника в столь затруднительном положении, — Настоятель величественно поднялся, похожий на маленькую статую. — Настоятель Храма, почтенный Бао, принял решение отправить нас к тебе в помощь. Настоятель Храма, почтенный Бао, подтвердил, что наши братья будут ждать русский поезд в Харбине. Севернее мы не пойдем, там японцы…

— Черт! — вырвалось у президента. — Извини, почтенный Вонг, я не хотел перебивать, но… У тебя верные сведения?

— У меня верные сведения, послушник. А почему это тебя так беспокоит? Океан далеко, Япония еще дальше.

— Это российская территория.

Вонг смежил щелочки глаз. Его напарник снова тихо бросил несколько фраз, рассмеялся, деликатно прикрыв рот, отправил туда пару маленьких пирожков. Снаружи, под аркадами вокзала, пронесся протяжный свист паровика, лязгнула железом смена караула, залаяли собаки.

— Вот видишь, послушник, как прав наш добрый друг, настоятель Хо. Иногда люди идут разными путями, но если цель у них одна, они непременно встретятся… — На тонких губах Вонга играла усмешка.

— Поправь меня, почтенный, если я скажу глупость, — Коваль-старший говорил нарочито медленно, видимо, чтобы успеть переварить то, что услышал, и то, что сообщили китайцы. Он подлил всем чая, подвинул варенье и мед и только после этого сформулировал следующую фразу. — Я хотел бы принести пользу Храму, я буду счастлив принести пользу всему китайскому народу. Сегодня на Дальний Восток отправляются скромные военные силы, мы едем за вакциной, которую почтенные настоятели помогут найти. Я очень хочу помочь китайским братьям, если их притесняют враги с моря, но что я отвечу своему народу, если вакцина не доедет до Урала? Я скажу моим людям: «Гордитесь своими сынами, они вступили в неравный бой, помогая китайским братьям, и погибли, охраняя границы. А скоро погибнем мы все, потому что Желтые болота придут под землей в наши города… Разве такие слова хотел услышать почтенный Вонг?

Президент поклонился.

— Я рад, что твоя речь по-прежнему ясна, — едва заметно улыбнулся китаец. — Мы вместе пойдем за вакциной, как братья. До этого я говорил с послушником Храма, а теперь я спрошу у президента страны. Вероятно, братья-Качальщики не донесли тебе новость, что множество корейских деревень горят? Значат ли твои слова, что ты построишь границу вдоль Амура и будешь спокойно смотреть, как островитяне режут корейских и китайских братьев?

Коваль-старший медленно разлил второй чайник, поджег палочку благовоний.

…Артур-младший покрылся испариной в коконе. Только что ему в неофициальной обстановке сделали предложение вступить в коалицию против Японии. Точнее, сделают такое предложение спустя сколько-то месяцев или лет люди, которым он не сможет отказать. В том будущем, которое демонстрировали джинны, война с халифатом, судя по всему, завершена. И вот — из одной напасти в другую — истерзанную страну втягивают в схватку на востоке… Шаг более чем серьезный, учитывая, какое расстояние преодолели монахи. С другой стороны, Артур-младший прекрасно помнил последние лекции того же Вонга по внутриполитической ситуации в Поднебесной. Ни о каком внятном союзе с единым правительством не могло быть и речи, пока мандарины, маоисты и мелкие банды с зараженных территорий режут друг друга…

— Президент России всегда будет выступать на стороне храма Девяти сердец, — осторожно сформулировал Коваль-старший. — От имени Большого Круга могу заверить — мы будем счастливы заключить договор о мире и помощи с китайским правительством…

Гости крякнули, переглянулись, улыбнулись. Коваль-старший тоже сотворил улыбку. Все трое прекрасно знали, что единого правительства в Китае нет, и оно не скоро появится. Однако монахи не обиделись, равновесие не пострадало, никто не потерял лица. По крайней мере, Артуру-младшему так показалось. С Настоятелями никогда нельзя быть до конца уверенным…

— Я не смогу обеспечить вам достаточный уют и уединение, — извиняясь, склонился президент. — Путь будет очень долгий…

Вонг широко улыбнулся.

— Нам не потребуется много места… Мне грустно сообщать послушнику, но Настоятель Бао провел четыре гадания разными способами. И все они указывают, что путь президента Кузнеца будет намного короче, чем он ждет.

— Иными словами… мы не доедем? — выдавил Коваль-старший.

— Мы доедем… — Китаец больше не улыбался. — Настоятель Бао гадал только на тебя.

— Что же вы предлагаете? Ждать нападения?

— Ты верно мыслишь, послушник, — Вонг бегло перевел суть беседы своему собрату, Хо утвердительно закачал стриженой шишковатой головой. — Мы не будем ждать нападения. Мы высадим тебя раньше.

…В этот момент вагон вздрогнул, и Артур-младший вздрогнул вместе с вагоном. События выстроились, сложились пестрым веером, игривой карточной колодой — и снова перемешались. Из перевернутой колоды торчала карта, и ему достаточно было протянуть руку. Внезапно он вспомнил статью в старом журнале по физике, где бытие представлялось на картинке в виде нарезанной кусочками, аппетитной, бесконечной колбаски. Каждый одинаковый кусочек колбаски символизировал событие в трехмерной системе координат, в разных временных точках. Сейчас Артур мог приложить усилие и выдернуть карту из колоды.

Безболезненно заменить себя самого в череде неизвестных событий. Достаточно рвануться посильнее, проявить истинное желание — и скачок через время станет реальностью. Война с турками завершится, он поведет караван на Восток, навстречу новой войне…

Это как пароль на следующий уровень игры…

Артур рванулся назад, безотчетно сжав колени, сложив руки крест-накрест на груди. Только назад, чтобы все шло своим чередом! И освобождаясь, радостно чувствуя полукружие выхода над головой, уже угадывая салатный мятущийся свет внутри лампы, неосторожно вспомнил другое свое желание…

Этого нельзя было делать. Нельзя загадывать желание, находясь внутри глиняного вигвама, который совсем не жилище древнего человека, а нечто совершенно иное, от человека невообразимо далекое…

Он провалился, но на сей раз гораздо глубже.

Провалился в собственную молодость.

15 ЧЕЛОВЕК ПОЕЗДА

…Это случилось так давно, что Артур уже начал забывать. Собственно, ничего особенного не случилось, но тогда ему очень хотелось, чтобы произошло именно с ним. В первые же месяцы после зачисления в штат петербургского института крионики молодого сотрудника буквально загоняли по командировкам. Впрочем, почти все командировки оказались познавательными и нужными, даже когда в компании с другими аспирантами приходилось таскать через всю тяжелые биксы с колбами или ящики с особо выполненными на заказ, металлическими креплениями.

Ему безумно мечталось повстречать Человека поезда

Где живет Человек поезда?

Никто не видел его входящим или выходящим из вагона. Никто из проводников не вспомнит, чтобы хоть раз проверял его билет. Никто не вспомнит, чтобы он бродил по перронам вокзалов или покупал пиво в буфетах станций.

О нем говорят шепотом, но так часто, что порой в душе поднимается смутная детская обида, словно тебя упорно лишают заветной игрушки. Его видели и слышали многие, ты — никогда. Ты вынужден довольствоваться шлейфом теплых улыбок, задумчивых вздохов, а порой тебе даже демонстрируют нагретое местечко у окна и полупустой стакан с чаем.

А заветный Человек поезда снова ускользнул.

Чем питается Человек поезда?

Ни один директор вагона-ресторана не поклянется, что этот пожилой мужчина посещал его заведение. В каком-то смысле повара и официантки немного завидуют проводницам, потому что тем удавалось не только повидать загадочного старика, но, если повезет, подслушать его беседу.

Почему же они завидуют? Разве те, кто попал с Человеком поезда в одно купе, или проводники его вагона становятся счастливее? Разве можно с уверенностью сказать, что им улыбается удача или проходят застарелые хвори?

Пожалуй, нет. Артур не слышал ни об одном таком случае. Зато знакомый проводник, отъездивший на маршруте Омск — Тюмень без малого двадцать лет, поведал ему о совсем иных последствиях. Он припомнил, что взрослые люди плакали, а кое-кто выходил на промежуточных станциях, прерывая деловую поездку. Со слов проводника, были и такие, кто после встречи с Человеком поезда полностью изменили свою жизнь. Хотя проверить это нельзя.

Но разве можно проверить библейские чудеса, смеялся проводник.

Некоторые из тех, кто встречал старика, неважно — женщины или мужчины — развелись. Раз и навсегда они разрубили семейные узлы, душившие их десятилетиями. Впрочем, кто их проверял? Некоторые командировочные добирались до пункта назначения, но на обратном пути выглядели так, словно не решали производственные задачи, а постились в монастыре, у святого источника. Бесконечные тревоги, сжимавшие их сердца и выгрызавшие язвы в их желудках, казались им теперь смешными. Знакомый проводник со временем научился замечать в толпе лица, светящиеся внутренним, приветливым теплом. Некоторые вытирали слезы, некоторые скромно улыбались в ответ на расспросы, и тогда становилось ясно, что в вагоне снова побывал Человек поезда. Повидавшие его граждане ничего не скрывали, они честно рассказывали, что покидают работу или переезжают навсегда на юг…

— Да, да, на юг, — часто кивая головой, улыбаясь до ушей, повторял мой знакомый проводник. — Причем навсегда уезжали на юг даже уроженцы столицы, а вы ведь понимаете, что такое в нашей стране была московская прописка…

О да, Коваль не хуже других был осведомлен о том, что значили в годы застоя квартира в Москве и московское снабжение. Естественно, всегда находились люди, готовые променять Мурманск на Гагры, но чтобы расстаться со столичными удобствами…

А они продавали недвижимость, машины и уезжали. Покупали себе домики в Судаке или в Анапе, устраивались на полставки в совхозы, катались на лодках, удили рыбу и охотно писали открытки тем, кто продолжал вертеться в деловито-мусорной карусели. Знакомый проводник намекнул, кривя рот и моргая одним глазом, что если бы раньше из страны выпускали так же, как выпускают сейчас, то люди, встретившие Человека поезда, свалили бы куда южнее Крыма.

Впрочем, кто проверял? Возможно, и в годы застоя многие сумели пробраться в земли обетованные…

Коваль спросил проводника за рюмочкой, видел ли он попутчиков Человека поезда, кто не изменился. Кто не бросил работу и не укатил к абрикосам и дыням. Проводник ненадолго задумался и сказал, что помнит троих. Про одного он рассказывать не будет, а другой даже не прекратил ездить в его вагоне. Только раньше возил в командировки толстые папки со сметной документацией, а сейчас играет на баяне.

— Ты не думай! — упредил смешки проводник. — Он классно играет, не халтурщик какой-то. Клянусь тебе, раз услышишь — мимо не пройдешь и рубля не пожалеешь! Он в детстве хорошо играл, призы на конкурсах получал, а потом пришлось идти на завод. Потому что старший в семье, мать больная. Он сам так рассказал… Пошел на завод, вырос до мастера, высшее заочно получил, стал инженером… и вот, семнадцать лет продавал по всей стране насосы высокого давления.

— Много же лет ему понадобилось, чтобы вернуться к баяну, — рассмеялся Артур. — Ну а третий товарищ? На барабане в поездах играет?

— Ты напрасно насмешничаешь, — укорил проводник. — Третий товарищ — это бывшая супруга бывшего начальника этого поезда. Отработала полжизни в станционном буфете, ничего, кроме стука колес да мата освободившихся уголовников, и не слыхала. Муж катался, погуливал от нее, да и вообще, жили как кошка с собакой. Один-единственный раз она поехала вместе с мужем, на похороны сестры. Уже дама в годах была, матрона, можно сказать, И надо же было так случиться, чтобы именно в ее купе подсел Человек поезда. А может быть, ничего случайного не произошло. Старик нарисовался на перегоне после Калачинска и распрощался, как всегда, незаметно. А жена начальника сестру свою похоронила и в ту же неделю собрала вещички, ушла от моего босса бывшего. Ага, он за ней гонялся потом, зарезать грозился! Не, на юг она не уехала, в монастырь ушла. В женский, конечно… Спустя года три я ее встречал, ездила регулярно, по делам их, монастырским. Добрая стала, улыбчивая, не сравнить с прежней, ага!..

Что же с ними сделал Человек поезда? Возможно, он зомбировал их, опутывал магией и хитрыми путями вымогал деньги? Возможно, он один из ловких жуликов, которыми полны наши поезда, самолеты и концертные залы?

Но пожилой проводник в ответ на подозрительные расспросы только рассмеялся. Человек поезда никогда не играл в карты и не взял чужой копейки. Он не отказывался от чая со сладким угощением, максимум — мог иногда употребить рюмочку белой. Его интересовало только чужое внимание. Троим пассажирам, случайно попавшим с ним в одно купе, гарантировалась бессонная ночь. Впрочем, находились и такие, кто засыпал, а, проснувшись утром, искренне удивлялся воспаленным глазам соседей.

Да, да, встречались люди, не способные заметить Человека поезда.

Никто из сотрудников железной дороги точно не опишет, как выглядит этот мужчина. Одни утверждают, что он лысый, плотный и румяный, другие, напротив, угощали чаем тощего, сгорбленного деда. Одна впечатлительная проводница божилась, что возила Человека поезда дважды, и оба раза он представал в облике неопрятного старика, с седыми патлами до плеч, в темном простеньком пальто и ботинках, завязанных разноцветными шнурками. Лица старичка она не запомнила, как не могли его запомнить и другие; впрочем, все сходились во мнении, что Человек поезда имел глубокие глазные впадины, а, заглянув к нему в глаза, можно увидеть лишь самого себя, но долго смотреть не стоит…

В одном проводники были едины. Человек поезда чаще появляется после Омска и почти всегда поздно вечером. Причем вагон, который он себе облюбовал, может идти как в Европу, так и на восток. Все до единого места могут быть проданы, но для этого пассажира всегда находится свободная полка.

Откуда он появляется? На каком полустанке сходит? Кто-нибудь видел его документы? Когда же он возник впервые? В какого бога он призывает верить? Оставляет ли людям свои телефоны?

— Какая разница, как он появляется и где сходит? — улыбался проводник. — Если мы понятия не имеем, откуда сами появляемся и где сойдем?

Научного сотрудника не смутили философские шутки.

— Конечно, ведь вы тоже наслушались? — сообразил Артур. — Он и вас совратил!

— Тогда зачем вы ищете Человека поезда, если считаете, что он меня совратил?

— Хочу его послушать.

— Но старика нельзя найти по заказу… Однако Коваль не поверил. Года четыре подряд он ездил по этому маршруту и выслушал не одну душещипательную историю про удивительного деда. Он не задавался целью его разыскать, просто питерская контора поддерживала тогда плотные связи с Новосибирским научным центром, они вместе готовили первые капсулы анабиоза. Раз в месяц, попадая в поезд, Артур не ленился задавать вопросы маленьким начальникам. Когда много ездишь, обрастаешь знакомствами, часто встречаешь одни и те же лица.

Коваль даже себе не признавался, что периодически находился на грани. Слишком много гадостей свалилось одновременно, гадостей такого плана, которые невозможно разгрести физическими усилиями или при помощи денег. Это надо было победить или… сдаться. А поход к богу атеист Коваль оценивал равнозначно капитуляции. Хотелось быть сильным внутри, но сила не приходила. Иногда за трое суток пути и время в командировке он не произносил больше пяти слов. Молча кивал соседям по купе, молча обменивался материалами с новосибирскими коллегами, покупал газеты и так же молча возвращался.

В круговерти он потерял смысл существования. В Петербурге вкалывал, как заведенный. Часто сотрудники пятого отдела не успевали закончить промежуточную фазу эксперимента и застревали в институте на всю ночь. Они мотались на симпозиумы, лихорадочно учили английский и немецкий, чтобы ориентироваться в публикациях. Они спорили, чертили диаграммы, сутками пропадали в химической лаборатории. Внешне Артур вел себя вполне адекватно, разве что стал неразговорчив. Вероятно, его шеф, профессор Телешов, что-то замечал, но по работе ему придраться было не к чему. Коваль был одним из лучших его учеников. Время мчалось, он не успевал обрывать листки на календаре, но смысл так и не находил. Однажды честно признался себе, что панически стал бояться собственной кончины.

Ночами подающий грандиозные надежды научный сотрудник лежал без сна, уставившись в потолок, обливаясь потом. Лежал так неподвижно, что научился замечать движение минутной стрелки на будильнике. На книжной полке в ряд стояли Библия, Коран, Тора и буддийские трактаты. На разные лады они предлагали делать взносы в загробный кооператив. В три раза больше было книг с названиями «Как стать богатым, счастливым и здоровым». Но ни одна из книг не отвечала на вопрос «А на черта все это надо, если я все равно сдохну?».

Когда Коваль услышал о Человеке поезда, ему было все равно — шарлатан старик или нет. Показалось, что он сумеет помочь. Он не уговаривал слушателей внести пай на строительство райского шалаша, он помогал людям здесь и сейчас.

Но Человек поезда не показывался.

Артур стал думать, что его разыграли, озорник давно состарился и ушел на покой. А истории о внезапно прозревших пассажирах — всего лишь легенды, сочиняемые от скуки подвыпившими проводницами. Ведь когда лучшие годы превращаются в бесконечное биение колес о рельсы, когда тысячи раз провожаешь и встречаешь чужие озабоченные рожи, поневоле начнешь верить в дорожных волшебников. Артур отдавал себе отчет, что и сам живет не совсем верно, а как-то хаотично, несмотря на бурные научные перипетии, несмотря на явные успехи, которых они добились, несмотря на то, что работа ему безумно нравилась.

Тут дело не в религии и не в отсутствии высоких идеалов. Неясное томление, коварный бес овладевал им, стоило скинуть под полку вместе с чемоданчиком ворох институтских проблем, стоило подарить себя и время свое таежным расстояниям. Коваль проверял неоднократно — это щекочущее чувство усиливалось в поезде дальнего следования, улиткой ползущего по размашистым сибирским равнинам. Стоило перестать чертить в блокноте схемы, стоило забросить мысли о работе, как запускала лапки в сердце горькая тоска…

…Артур снова повис в жарком эластичном пузыре. Снова внутри поезда, но не в изысканном президентском вагоне, а в примитивном купе. Вокруг все тряслось, позвякивало и постукивало, слегка несло из туалета, переругивались и смеялись в соседнем купе, кто-то, извиняясь, протискивался с чемоданом по коридору. За мутным окном проплывали огни станции. Пугающая точность деталей, совсем непохоже на предыдущий морок или сон…

Он больше не висел в пузыре. Черт подери, он сидел на полке и чувствительно стукался затылком об откинутую лесенку. Он вдыхал запах курицы в фольге, развернутой и раскинувшейся на столике, он ощущал вязкий ледяной поток, струившийся по ногам из вентиляционной решетки…

Черт, черт! Он никого не замещал, он угодил в собственное тело!

Артур вскочил, болезненно приложившись плечом о раздвинутую металлическую лесенку. Тело слушалось совсем иначе, не так, как он привык. Из зеркала на двери на него смотрел взъерошенный худой юноша, с тонкой шеей и нервными губами. Испуганный, загнанный взгляд; джинсы, свитер невероятной расцветки — кофе с черными звездами.

Он поднес ладонь к зеркалу. Его кисть, широкая, но почти безволосая, с нелепым стальным колечком и совсем без шрамов. Он несколько секунд рассматривал внутренности купе у себя за спиной. Застеленные верхние полки, забытая влажность железнодорожных простыней, сложенных уголком, расплывчатые клейма по краям, две пузатые сумки с эмблемой Аэрофлота и многочисленными наклейками, следами авиарейсов. Коваль задрал свитер, задрал рубаху и майку. Незагорелая впалая грудь, перспективные, но дряблые плечи, безволосый пупок. Он повернулся к столику, взвесил на ладони раскрытый перочинный ножик. Подкинул, закрыв глаза, полагаясь на чутье лесного Клинка, и тут же пожалел о собственной глупости. Ладонь схватила воздух, а подброшенный к потолку нож вернулся и распорол кожу.

Черт возьми! Память в порядке, то есть память его опытной, взрослой личности, а все остальное — никуда не годно. Он в туловище бестолкового молодого тюфяка. Сексуальных сил — выше крыши, а в остальном — никчемная, неопытная и внешне несуразная личность. Артур отсосал кровь из ранки и попытался вернуться в лабиринт глиняных термитников тем же способом, что и раньше. Внутренне сжался, сконцентрировался, подался назад, но…

Ничего не вышло. За окном, преломляясь в ледяных узорах, проползли последние огни станции, и вплотную надвинулся сибирский морозный мрак.

Ничего не вышло и во второй раз. Он был заперт в своем тридцатилетнем организме и не находил путей к отступлению. Он ехал в командировку в рассеянных, хмурых чувствах, он втайне надеялся повстречаться с загадочным Человеком поезда. Организм запутался, абсолютно запутался в паутине будней, по причине отсутствия любви, целей и стимулов. Глупый аспирант собирался поужинать курицей где-то посреди сибирской равнины. Его изнеженные ноги мерзли в шерстяных носках и домашних шлепанцах, а зимние ботинки на меху хитрый командировочный прятал в ящике под полкой. А безмерно далеко, почти двести лет спустя, в миллионе космических миль полета планеты, усыпленное колдовством, дремало его настоящее тело.

Что произойдет, если с телом Коваля-старшего что-то случится? А что произойдет, если вот этим самым ножиком сейчас резануть по венам?

Словно по наитию, словно схлынула пелена, Артур узнал эти сумки, этот дурацкий свитер и стальное колечко. Безумно давно, настолько давно, что странно даже, как он вспомнил… Артур попытался понюхать свитер, в нос шибанул отчетливый резкий запах дезодоранта. За койкой на вешалке висела кожаная куртка, ее не вспомнил. Но, судя по отсутствию другой верхней одежды, аспирант ехал в купе один. Вот только откуда и куда?

В динамиках, спрятанных в панели над окном, раздался треск, затем неожиданно громко запела Земфира. Хочешь, я убью соседей, вослед за ней повторил Коваль. Как странно, он сумел вытащить из тайников своей стариковской башки имя певицы…

Документы во внутреннем кармане. Паспорт, пропуска, кредитки, билет… Как он и подозревал, зимняя командировка, февраль две тысячи четвертого. До погружения в капсулу анабиоза оставалось меньше двух лет.

Удар по нервной системе оказался столь силен, что он был вынужден снова присесть. И очень вовремя, потому что состав притормозил. По многотонной железной гусенице пробежала первая дрожь, лязгнули суставы, ржавые сочленения, потянулись резиновые жгуты сухожилий.

Итак, он не может вернуться назад, потому что… потому, что мечта пока не осуществилась. Другого Оправдания затянувшемуся кошмару Коваль не находил. Он не может приказать джинну вернуть его в лампу, потому что затаенная, полузабытая мечта требует реализации…

И тут задергалась ручка на запертой двери купе.

Пришел Человек поезда.

Вместе с ним из коридора ворвались дыхание двадцатиградусного мороза, сиреневые огни станционных построек и пьяный перестук стаканов в соседнем купе. Он бочком вошел и по-свойски огляделся, будто выбегал на минутку. Легко проскользнул к окошку и уютно устроился, обнимая ладонями возникший из ниоткуда, запотевший подстаканник.

Человек поезда улыбнулся. Коваль моментально вспомнил сбивчивые рассказы знакомого проводника. Улыбка попутчика обволакивала, располагала к Долгому дружескому трепу, но нарисовать целиком его внешность Коваль бы не взялся.

— Завьюжит сегодня, — подмигнул старичок.

— Ага… — Артур проглотил слюну и робко устроился напротив.

В первые минуты в речи собеседника слышался легкий диалект, какой встречается иногда в глухих сельских областях: чуть затянутые последние гласные под ударением, и фразы вращаются, как тщательно протертые маслом подшипники. Позже Артур понял, что никакого акцента нет, этот человек нанизывал предложения удивительно легко и складно, словно угадывая, что именно хотят от него услышать.

— Оно и славно, что завьюжит, — ласково продолжал старичок. — И спать-то легче, и хлеба богаче поднимутся, а то средь зимы голые поля, непорядок…

Коваль промычал что-то бессвязное, но тут выручила проводница. Внесла поднос с вафлями, разогретой самсой и двумя стаканами душистого чая. Разнесся такой аромат, что сразу стало понятно — чай не пакетированный, а истинный целебный сбор, где и шиповник, и мята, и бергамот…

Ну неоткуда такому чаю было тут появиться!

— Угощайтесь, милые, — елейно расплылась проводница, и лучики улыбки побежали вокруг ее глаз. — От бригады поезда вам угощение, в подарок, счастливо и быстро чтоб добраться…

— Вот спасибо-то, Людочка! — всплеснул руками загадочный пассажир.

Коваль только теперь увидел, что чай в его стакане тоже был не казенным пятирублевым, а густым, заварным, из того же, видать, самовара.

Откуда он знал имя проводницы? Людочка, тетя лет под пятьдесят, совсем недавно в тамбуре свирепо разгонявшая заснеженных пьяненьких мужиков, расклеилась вдруг, застеснялась, неловко прикрыла рукой улыбку.

— А садись, садись с нами, Людочка! — приветливо сказал Человек поезда, двигаясь к самому окну. Небось, натопила, покормила всех, уложила, хлопотунья? Можно и отдохнуть слегка, так ведь?

Та помялась, порозовела, как тепличная помидорка, осторожно угнездилась с краю, оправляя форменную юбку.

— Так если вы не против, посидю маленько…

— Не против мы, отчего же против? — широко улыбнулся за двоих старичок. — Ты как, Артур?

— Совсем не против, — выдавил Коваль, соображая, когда же ловкий гость успел заглянуть в его документы.

Артур бестолково пялился на соседа у окна и никак не мог толком запомнить его внешность. А когда отвел взгляд, вцепился зубами в теплую самсу, хотя совсем не был голоден. Оказалось, что в вагоне установилась восхитительная сонная тишина, перемежаемая заливистым храпом из соседних купе. Проводница Людочка потянулась за чаем, закутала ноги одеялом, как будто так и было положено. Коваль взял свой стакан, уже понимая, что все решено заранее. С этого момента предстояло бодрствовать втроем. Главное, что в прошлом, в его реальном институтском прошлом, такой встречи не было!

Джинн подстроил встречу. Джинн никогда, не ошибается, исполняя желания. Главное — ничего не просить…

— Кто не хочет, тот не спит, — успокоил сомнения Артура Человек поезда.

Его чеширская улыбка повисла в косых лучах, падающих от станционных фонарей. Поезд пролетел богом забытую платформу. Старушка махала фонариком, беззвучно лаяла собака.

— Каждый спит до тех пор, пока не захочет проснуться, — Человек поезда отхлебнул чая, аппетитно крякнул, разломил ванильную вафлю.

— Я вас давно мечтал увидеть, — признался Коваль. Во сне ведь можно говорить что угодно, и никто тебя за это не накажет.

— Я тоже об этом мечтал, — искренне посетовал старик, — но ты спал, а будить нехорошо.

— Я не спал, — зачем-то уперся Артур. — Я у всех про вас спрашивал, каждый раз, когда садился в поезд. Я вовсе не спал!

— В том-то и закавыка, — не рассердился и не обиделся старичок. — Спрашивал, теребил попусту, воздух тряс. А для чего? Для потехи. Потешиться хотел, посмеяться над глупостями, над суевериями. Сам ведь знаешь, земля суевериями полнится. Шестой шкафчик не забыл еще, в подвале-то?

Поезд слегка замедлил ход на подъеме, промелькнул очередной припорошенный полустанок. Плоские лучики света от фонарей забегали по потолку купе. Поскольку беседа протекала во сне, Артур отметил про себя, что должен был испугаться проницательности дедушки, но не испугался.

О том, что случилось в подвале, не мог знать никто…

Ведь Человек поезда не работал в институте и, уж тем более, не мог ничего знать о нескольких минутах, проведенных Артуром в беспамятстве, наедине с распахнутой дверью. О минутах, обернувшихся сутками безвременья.

— Ты меня искал, а стоило бы кое-что другое поискать. — Человек поезда вкусно втянул в себя чаи, довольно крякнул. — Разве не так? Последний год чего ищешь? Ну-ка, только честно!

— Глупо как-то, — сказал Коваль. — Последний год я мечусь, как дурак, и думаю, на кой хрен вламываю за копейки, не могу забыть любимую девушку, диссертация прошла на «ура», но никому наши разработки на фиг не нужны… И вообще, тревожно. Ничего я не ищу.

— Это называется «искать себя», — кротко пояснил дедушка.

Проводница Людочка только вздохнула.

К великому удивлению, Человек поезда не разрадился долгой нравоучительной тирадой, как поступило бы большинство самоуверенных дедов, а продолжал грызть вафли, прихлебывать чай и поглядывать в окно. Кажется, он даже что-то начал напевать. Артуру вдруг подумалось, что они с проводницей ошиблись, и джинн ошибся. Их сосед вовсе не тот, за кого себя выдает, точнее — не тот, за кого они его принимают…

— Весь вопрос в смерти, — заговорил старик. Заговорил совсем другим голосом, не расслабленным и добродушным, как раньше. — Весь вопрос в смерти, как ты считаешь, Людочка?

— Это, уж и не знаю… — опешила женщина. — Как говорится, костлявая никого не минует…

— А ежели так, почто же ты, красавица, дядьке своему родимому в прописке отказала?

Артур никогда до того не видел, чтобы человек с такой скоростью побелел. У Людочки лицо стало одного цвета с простыней.

— Дядя родимый, старенький, — будто не замечая ее ужаса, продолжал дед. — Из тюрьмы вышел, дом жена прежняя продала, обманула его. Сам больной, и пяти лет не протянет, и все вы об этом знаете… — Он звонко опустил стакан на столик, Артур с Людочкой едва не подпрыгнули от удара. — Стало быть, дядьку твоего костлявая стороной обойдет? Или нет? Молчишь? Видимо, заговоренный он, вечно жить в твоей хате собирается, коли ты не пустила его на четыре года и два месяца…

Женщина в железнодорожном кителе закрыла лицо пухлыми ладошками и заплакала.

— А ты, Артур, как считаешь? — повернулся к Ковалю Человек поезда, и Коваль его снова не узнал. В чертах его сквозила неизменность, но поверх этой неизменности словно бы витал ветер и поминутно сдувал рельеф иссеченной годами планеты, так похожей на человеческое лицо. — Можно так сказать, что весь вопрос в смерти?

— В конечном счете — да, — осторожно ответил будущий президент. — Поскольку по ней сверяют жизнь…

Человек поезда его напугал. Коваль не ожидал, что он затеет разговор о самом больном.

Смерть.

Когда Человек поезда произнес это слово, у Артура слегка заныло под ложечкой. В мечтах он представлял встречу несколько иначе. Будущему президенту Кузнецу почему-то казалось, что загадочный пассажир светлыми и очень конкретными советами наставит на путь истинный, вероятно, снимет стресс, подкинет пару формул из серии «как стать нужным и великим»…

А он заговорил о самом страшном, о том, что нешуточно пугало той зимой. Внешне никто бы не сказал, что здоровенная дылда, косая сажень, улыбка до ушей, что эдакий недоросль от науки способен впадать в черную депрессию при мысли о смерти. А депрессия накатывала регулярно; видимо, научный сотрудник эмоционально застрял в подростковом возрасте.

— Ты вот ищешь, как от нее убежать, — рассудительно заметил Человек поезда. — Стало быть, по крайней мере, знаешь, для чего ищешь.

— Чтобы в старости не остаться у разбитого корыта, — немножко высокопарно заявил Коваль и почувствовал, что краснеет. К счастью, в купе было достаточно темно. — Чтобы не было мучительно больно за бесцельные годы, ну и так далее…

Он был вполне уверен, что родил нечто умное. Почему-то фразы из книг нам кажутся гениальными. Это называется «силой печатного слова».

— Враки все… — бесцеремонно отрезал дед, и в свете редкого станционного прожектора физиономия его вдруг показалась оскаленной африканской маской. — Зачем нам нужны ваши замороженные люди?

Он так и спросил. «Зачем нам?»

— Чтобы в будущем преодолетьнеизлечимые болезни, — бодро солгал Артур.

— Враки. Болезни и без ваших мертвяков победят. Чего потолковей придумай.

— Чтобы человек мог летать к далеким планетам.

— А что, уже ракету такую построили? — без интереса осведомился сосед.

— Ну ладно, согласен, — сдался Коваль. И как-то незаметно осмелел. — Ракету пока не построили. Но все причины, которые я назову, будут частными. Существует одна общая причина — любопытство, и никуда от нее не спрятаться. Любопытство движет прогрессом, и все значимые открытия…

— Враки все… — беззлобно, как присказку, повторил Человек поезда. — Вы мечтаете заморозиться, чтобы сбежать от смерти. Только страх и движет вашим прогрессом. Ты сам-то представь: коли найдешь свой макропулос, что тогда? Все, кто одной ногой в Могиле стоял, кинутся в азот. И что потом? Через сто лет хворые все жить захотят. Как же, они ведь деньги заплатили… Что молчишь?

— Если будет найдено лекарство от их болезней людям дадут возможность еще пожить. А что тут плохого?

— Плохо то, что они снова заболеют. От старости. И снова захотят пожить. — Человек поезда прицелился, издалека закинул в рот конфету. — Станет их в сто раз больше, потому что увидят люди, как можно поспать и проснуться. И через сто лет разморозить придется не тысячу, а миллион раз по тысяче… Смерти вы боитесь, потому и мечетесь. Задушить внуков собственных хотите, смрадом ран своих, смрадом своего гноя. Артур, хочешь правду услышать? Вот слушай. Вы ее соберете, машину свою, не вы, так другие. Но после не пеняйте, что люди детей рожать откажутся совсем. Потому что от детей им один вред. Дети им мешать будут в светлом будущем. Тесно им с детьми и со внуками, бессмертие не терпит детей. Вы от смерти бежите, а сами к ней галопом мчитесь… Вот ты, красавица, скажи, сколько тебе было, когда своих родила?

— В девятнадцать первый раз рожала, — с готовностью откликнулась проводница. — А после, сына уж, так года через три.

— Ага! — мрачно обрадовался Человек поезда, — А тебе, парень, тридцатник скоро, и даже в планах страшно папочкой себя представить. По нынешним временам, и в тридцать пять не торопятся, а двоих поднять — так целая драма, и представить коломутно. Отчего же вы боитесь смерти, Артур, если сами к ней спешите? Зачем нам замороженные инсультные паралитики, Артур, когда их оживлять будет некому. Их оживит машина, вылечит и выпустит погулять на кладбище. Их не встретят внуки, потому что мертвецы не торопились заводить детей. Весь мир станет кладбищем, Артур…

— Страсти какие! — охнула проводница Людочка.

Коваль не нашелся что ответить. Потому что дед говорил о смерти, и потому что он был прав. Человек поезда сделал еще пару глотков, неспешно заговорил, подразумевая полное и внимательное молчание…

«…Я тогда помоложе был, чумовой, веселый, катался в общем вагоне на Целиноград… Да, да, красавица, как и ты, проводником гонял, уж больно по нраву мне работенка эта. С тех пор как чугунку изобрели, уж больно по душе все вместе — перестук, свистки, вонизма креозотная, люди новые… Иду, помню, с букетом кружек, через ноги перешагиваю, через звон гитарный продираюсь, сам на студентиков покрикиваю. Один вагон кое-как уложил, еще второй у меня, плацкарта, там публика привередливей, сама понимаешь… Вот, раскидал успешно молодежь, пересадил, помирил, а сам вынюхиваю, где бы свеженькой историей поживиться. Тут глянь — в уголочке самом, у окошка, вот как я сижу, гражданин в пальто двубортном, не снямши, шапчонка под рукой, портфельчик с бутербродами. Ну, что сказать? Канцелярский такой хомяк, да и только. Тогда освобожденных много ездило, под амнистию шли, но этот кадр явно не по той части. Я перед ним чай поставил, на руки-то взглянул, а он дряхлый, как фараон египетский.

И тут я глаза-то продрал. Такой свежатинки давно у меня не было! Да ради подобного экземпляра, скажу честно, мог бы, пожалуй, на месяц от поездок отказаться. Он того стоил. Уж такой у меня нюх. Разболтать надо только, потянуть из человечишки его смурное, запутанное, освободить душу задавленную… Я когда вернулся, понял сразу, что окромя меня, его никто слушать не пожелает. Честно сказать, непросто речь разобрать, когда зубы выпали, щеки ввалились, а со связками у дедули вообще беда — хрипел да кашлял сквозь слезы. Разве нужны комсомольцам слезы? Разве тем, кто засевает целину и строит новые города, нужна память стариков?..

Так и получилось, что слушал его я один, хотя рядом горланила целая компания. И за стенками распевали песни ребята и девчата, все в куртках, увешанные значками, румяные и кудрявые. А я смотрел в глаза бродяги, они были прозрачными, как промытый за сотни лет горный хрусталь. В его глазах совсем не осталось цвета, они покоились в морщинистых ямах, слезы катились непрерывно, но щеки его были сухие и сморщенные, как плохо высушенная шкура. Его широкие руки дрожали и почти просвечивали насквозь, как прелые листья, а кровь в его венах порой замирала, и тогда бродяга покрывался потом. Он так и не снял пальто, хотя в вагоне было жарко. По крою, по следу от шеврона и петлиц я определил, что это не совсем гражданское пальто, а дореволюционная чиновничья шинель, засаленная до крайности, но на удивление крепкая. От пассажира несло нафталином, точно его вместе с шинелью выудили из бабкиного сундука. Шапку он не снимал, опасаясь распугать студентов своим желтым черепом, пятнистым, как спина леопарда. Шинель болталась на нем, как на огородном пугале; иногда он заходился в кашле, сгибался пополам, и мне тогда казалось, что бедолага переломится…

Но он не ломался. Он выполз оттуда, где никого, кроме него, уже не осталось.

Назовем его Нестор. Настоящее имя только все запутает и приведет к ненужным вопросам. Он родился… Не будем пока зацикливаться на точной дате.

Нестор назвал мне дату и очень удивился, что я поверил. Он чуть не выронил стакан с чаем. Он сказал, что я первый человек, который его заметил. И первый, который его захотел выслушать. Мы поговорили, долго говорили… Нестор ехал не на стройку коммунизма, и целина его занимала… ну как тебя, Артур, разведение жаб в неволе.

Я ответил Нестору, что это мое призвание, моя планида — слушать людей. Потому я и работаю в таком месте, где люди чаще говорят правду. Обычно люди врут или молчат, а правду доверяют незнакомым соседям в ночном купе. Очень жаль, что пассажиры поступают именно так; ведь их искренность нужна совсем другим, оставленным дома, людям, а никак не случайным попутчикам…

Но это так, к слову… Я отвлекся… Нестор угостился чаем, клубникой из моих личных запасов, а в ответ рассказал мне много такого, за что могли в те годы и упрятать навсегда, и озолотить. Он ехал не на стройку, и не в совхоз, а на поселение. Но не потому, что был сослан. Этого полуживого человека влекли мертвецы…»

Проводница Люда ахнула.

— Да, да, мертвецы, — как будто речь шла о чем-то приятном, посмаковал слово Человек поезда. — Нестор жил долго за счет мертвецов, только как — не признался. Однако не шибко вызнавать-то и хотелось, честно говоря. Вот тебе хотелось бы знать, как из мертвеца жизнь высосать? — обратился он к Артуру. — Нет, верно? Ну кому такое приятно? Зато он мне признался в другом. Он сказал, что с большим удовольствием поведал бы свой секрет самым крупным начальникам и до Кремля бы не поленился дойти, если бы не дикие выходки нашей тогдашней власти. Впрочем, власть теперешняя немногим благороднее и к науке древней вовсе не тянется. Им синхрофазотроны да хромосомы подавай…

Человек поезда шумно втянул чай, улыбнулся Артуру, как медом растекся, но в глазах царапались льдинки.

— Этот Нестор, он от имени своего человеческого почти отвык, поскольку ни с кем дел не имел и не общался, а родню давно позабыл. Оказывается, издревле таких как он зовут Бродягами, да только никто не верит, что такие люди вообще есть. Проще ведь поверить, что у человека документы подделаны, чем возрасту в триста лет… Начальникам нашим, медицинским и партийным, открыться опасался, и правильно делал. Мигом бы в психиатрическую больницу увезли и до конца жизни спеленали. А конца жизни у него не предвиделось, вот какая незадача. Короче, ребята, прочитал Бродяга мне заклинание, долгое такое, вроде как в рифму, похожее на старинные песни. Часа полтора без перерыва читал, пока я не взмолился… Я из заклинания почти ничего не запомнил, а Нестор посмеялся надо мной. Оказывается, жить одному в таком немощном виде ему до того надоело, что решился он уехать в Казахстан, на поселение к староверам. Те жили обособленно, несколько деревень, еще при первых декретах Советской власти отделились, укатили в степи. Бродяга Нестор с ихним владыкой связался как-то и был приглашен. Чтобы детишек и взрослых обучить заклинанию. Так он рассудил, Нестор, что годика за три заставит детишек и молодняк заклинание свое выучить. Взрослые, те — нет, не осилят, мозги закисли, а дети, пожалуй, сподобятся. А там и у них детки народятся, их тоже можно выучить. И пойдет по земле слава, что жизнь вечная дарована не коммунистам, а святым людям, добровольно обеты принявшим. А те, в свою очередь, дальше светоч бессмертия понесут и станут его раздавать только светлым, верующим да честным. И воцарится постепенно на земле нашей праведность и истина, поскольку незачем станет друг друга людям вечным обижать… Одним словом, Артур, все почти, как у вас, в институте крионики, — неожиданно резко закончил Человек поезда.

— Так… хорошее дело! — поразился Коваль. — А при чем тут наука?

— А при том, дорогой, что вы, подобно старцу Нестору, решили, что главное — ввязаться в бой. Главное — осчастливить всех подряд, не разбираясь, кому можно, а кому — не стоит подарки раздавать… Представь себе, что бы началось, если бы старец этот чокнутый добрался до своих староверов? Через двадцать лет — тысяча вечных умников, еще через двадцать — миллион, а сегодня вообще помирать бы перестали… Ведь вы этого хотите у себя там, в лабораториях столичных?

— Ты его убил? — спросил Коваль. — Ты поверил и убил его, так?

Человек поезда глядел без улыбки. По морщинам на его лице можно было составить карту страданий. В глубоких его глазах сталкивались ледяные торосы. Человек поезда никогда не был добрым и сладким, но пассажиры и проводники не врали, когда с пеной у рта рассказывали друг другу сладкие байки. Им так не хватало доброго волшебника.

— Я спас всех нас, — сказал Человек поезда.

— Неужто убили?! — проводница Люда схватилась за рот, словно боясь закричать.

— Так и убил, — рассеял ее сомнения Человек поезда. — А ты бы, Артур, как поступил?

— Не знаю, — честно признался Коваль. За время рассказа под перестук колес и мелькание огней он почти позабыл, откуда здесь появился и куда едет. Он помнил только, что когда-то глупый юноша, начинающий и подающий надежды сотрудник, безнадежно и смешно охотился за мифическим пассажиром поезда. Охотился за старичком, способным двухчасовой беседой вывернуть душу собеседника наизнанку. И вот нашел, поймал, благодаря колдовству. Человек поезда не обманул ожиданий, о нет! Не было никаких сомнений, что он способен заставить кого угодно уволиться с работы и уехать на юг. Или развестись с опостылевшим супругом и на склоне лет отважиться на новый виток любви. Человек поезда был способен на многое. И как только Артур это понял, перед ним открылся выход. Точнее, способ покинуть очередное наваждение Малахитовых врат. Выход был недалеко, за окнами этого несуществующего экспресса, который мчался через несуществующую ночь. Артур мог покинуть вагон в любую секунду, поскольку загадки больше не существовало. Человек поезда убил надежду. Оказывается, еще в пятидесятые годы двадцатого столетия он легко, не сомневаясь, убил надежду человечества. Совершил гуманный акт, уничтожил единственного, возможно, сохранившегося колдуна, способного одолеть время.

— Я спас всех нас, — серьезно повторил Человек поезда. — А теперь я снова вижу, как вы ведете всех нас туда же…

Человек поезда сидел напротив, с хрустом разгрызал конфетки, прихлебывал чай, аппетитно причмокивал и улыбался. Ковалю невольно вспомнились Хранители силы. Те тоже умели так улыбаться, отвлекая взгляды собеседников на едва дрожащие, задутые книзу уголки рта. А истинное выражение лица при этом расплывалось, теряло очертания. Но хранители так поступали перед боем, а Человек поезда ни с кем драться вроде бы не планировал.

Он ждал ответа, а может быть, и не ждал вовсе, привыкший к людской неблагодарности. Рядом с Ковалем пыхтела и утирала слезы взволнованная Людочка.

— А что если он тебе наврал? — спросил Коваль. — Что если бедному пенсионеру все почудилось, а ты его грохнул и теперь гордишься?

— А я тогда как же? — Человек поезда не обиделся. — Разве я тебе не доказательство?

— Ах вот оно что… Выходит, ты наврал? Ты запомнил стих?

— Только кусок, — Человек поезда развел руками, — кусочек малый… Так что никуда не денусь, помру, но лет на сорок меня еще хватит. Я же с шестого года, уже давно лежать должен под крестиком. Но ведь хитрость не в том, Артур. Хитрость в том, что я мог бы всю эту стихотворную ерунду Нестора употребить. Подпоил я его, подпоил как следует и вслед за ним стал записывать. А потом испугался и сам порвал.

— Чего ж такой робкий? — съязвил Коваль. — Укокошить деда не постеснялся, а заклинание присвоить духу не хватило?

Человек поезда легко поднялся, отставил пустой стакан. Коваль не успел моргнуть, как тот уже отодвинул дверь и глядел из коридора. Быстро, необыкновенно быстро перемещался Человек поезда.

— Духу не хватило? — переспросил он с горечью из коридора. — Нет, мне разума хватило. Принял бы тайну на себя, так не удержал бы точно, вырвалась бы…

— Что мне теперь делать? — как маленький, беспомощно спросил президент. — Ведь я тебя так ждал…

— И хорошо, что дождался, — усмехнулся ночной попутчик. — Теперь, ежели Бродягу встретишь, будешь знать, как поступить…

Человек поезда исчез, а вагон тут же ожил. Горланили песню, детский голосок просился в туалет, кто-то шумно доказывал преимущества «ленинградского» преферанса. Проводница Людочка взметнулась птицей, но Человека поезда и след простыл.

Артур думал, машинально прихлебывая чай. Вагонный чай оказался на удивление вкусным, пахучим, с солнечной долькой лимона, прижатой ко дну ложечкой.

— На какой станции он сошел? Откуда он ехал? — набросились на Коваля попутчики. — Не оставил ли он проводнице билет? Как его найти, как угадать, когда он сядет в поезд? Почему вы улыбаетесь?

— Потому что я рад за вас, — ответил Коваль. Теперь он понял, отчего проводники раньше улыбались и отмалчивались в ответ на бестолковые расспросы.

Разве можно советовать другим повторять свой путь?

Он вышел в громыхающий тамбур, с интересом заглянул в традиционную жестяную банку для окурков, подвешенную на заледеневшем стекле. Там вполне натурально догорали две сигареты. Артур взялся за неповоротливую дверную ручку; мерзлая сталь обожгла пальцы. Кто-то продышал в стекле дырочку, там быстро перемещались вереницы огней, поезд подъезжал к переезду.

Бродяга? Кто такой Бродяга? Следует ли всерьез воспринимать информацию из призрачного эфира, из мира собственных фантазий, наверняка спровоцированных распыленным наркотиком?..

Бродяга…

Артур приказал двери открыться, и она открылась. Вьюга шарахнула в грудь с такой силой, что на долю секунды он усомнился. Но только на долю секунды. Он зажмурился, чувствуя, как сотни рассвирепевших колючих снежинок вонзаются в веки. Артур сказал себе, что досчитает до пяти, а потом откроет глаза и шагнет вперед. Он открыл глаза, и снежинок больше не было. Была чернота вокруг и прямоугольник освещенного тамбура, висящий в черноте.

Найти Бродягу. Найти Бродягу. Значит, это не сказка, и такие люди существуют! Легко сказать «найди!», будто других забот нет, будто он за этим сюда приходил…

А на кой ляд я его искал, Человека поезда, спросил себя Артур. Вот и нашел на свою голову… Может быть, за тем самым и искал. Может быть, и слава богу, что не нашел тогда, а то бы ринулся ловить по всему Казахстану…

Артур в последний раз оглянулся в тепло вагона, а потом оттолкнулся и полетел вперед…

16 ДРУЖИЩЕ ХУВАЙЛИД

…Чтобы секунду спустя, вывалиться кубарем из полукруглого проема термитника на прогретую белую дорожку. Сонный город колыхался медленными волнами, нависал и окружал со всех сторон, и каждый из тысяч входов обещал исполнение, по крайней мере, одной маленькой мечты. И было крайне соблазнительно заглянуть еще хотя бы в парочку покинутых жилищ, прожить еще несколько мгновений сказки, встретить людей, о которых мечтало его подсознание…

Президент попытался встать, но вестибулярный аппарат еще не вернулся к норме. Тогда он прилег, пережидая головокружение, прикрыл глаза, а когда снова их открыл, перед ним висела огромная распятая бабочка.

Бабочка шевельнулась, посылая человеку вопрос. С человеком намеревались говорить.

Коваль вздохнул, уселся поудобнее и сказал: «Привет!»

— Приветствую тебя, о совершеннейший из тех, кто когда-либо ступал по земле.

Чуть слащавый, грудной, слегка вибрирующий мужской голос, какой в представлении Артура должен быть у оперных певцов и муэдзинов. Голос из ниоткуда, явно не из хоботка пятиметровой бабочки.

— Круто… — такого поворота Коваль не ожидал. — Слушай… Ты ко всем так обращаешься?

— Разве тебя не радует, о приятнейший из смертных?

— То есть ты каждого захваливаешь?

— Могу ли я поверить, что справедливейший из судей готов допустить унижение одних в пользу других?

— Ясно, можно не продолжать. Твоя программа позволяет подлаживаться под любого собеседника. А как быть с лингвистикой? Ты знаешь все языки во вселенной?

— Как можно воспринять речь существ, не пользующихся воздушной средой для распространения волны?

— Ну ты загнул… Стало быть, не всех. Э… гм. Зачем ты пугал меня?

— Могу ли я осмелиться тебя пугать, о храбрейший из витязей?

Артур постепенно начал привыкать. Если тот, кто с ним общался, — биоробот, компьютер или один из уцелевших Летучих — таким макаром острил, то имелся в этих остротах какой-то подпольный, скрытый смысл. Во всяком случае, чего-то подобного президент ожидал. Он даже слегка испугался количества угаданных ходов.

Слишком много угаданных ходов.

Так недолго и партию прос… это самое.

— Стоп. «Витязь» — не арабское слово. Ты его спер в моей голове?

— Позволено ли жалкому слуге взять без спросу хотя бы пылинку с сапога повелителя?..

Убийственно пахло цветами. По бронзовым стенам лампы пробегали маленькие северные сияния, песочный город тонул в сумраке. Бабочка рокотала одновременно гневно и подобострастно. Смысл трепа, повторял себе Коваль, не забывать о смысловых вклейках. Он не говорит ничего зря, чертов робот, просто нагло пользуется моими школьными представлениями о Востоке…

— Ага… ты хочешь сказать, что я сам перевожу слова и… передаю тебе?

— Дано ли мне, о могущественный, самому высказывать достойные твоего величия мысли?

Хм, сказал себе президент. Компьютер, кукла чертова. Говорит как пишет, не подкопаться.

— Ты выражаешься так витиевато, потому что я подсознательно жду от тебя восточных изысков, да?

— Может ли робкий джинн осквернять твои уши грубыми ответами?

— Кто тебе сказал, что ты джинн? — Артуру показалось, что он придумал невероятно хитрый вопрос.

— Разве не величайший из великих нарек чистый дух небесного огня джинном?

— Нарек… Но не я же.

— Хватит ли мне дерзости поставить того, кто назвал меня так, впереди тебя по мудрости и прозорливости?

— Значит, ты называешь себя так, как удобно людям?

— Осмелюсь ли я в сотнях миров называть себя одинаково?

Вот собака бешеная, размышлял Коваль, рассматривая парящую в бронзовом свете бабочку. Больно ей, конечно же, не было, только идиот поймался бы на такую удочку. Но по сравнению с голографией двадцать первого века качество сногсшибательное.

— Ладно, но я не могу называть тебя просто джинном. У тебя есть имя?

— Будет ли лучезарному удобно называть меня Хувайлид?

— Удобно? Гм… Как скажешь. Погоди, — спохватился президент. — Такое имечко я не смог бы сам придумать! Ты не мог его вытащить у меня из памяти, верно?

— Имею ли я право оскорбить властительного робким напоминанием, что мое жалкое имя Хувайлид он мог слышать в годы отрочества?

У Коваля зародилось настойчивое желание швырнуть в джинна сапогом. Бабочка невозмутимо помаргивала шаровидными глазами, едва заметно шевелила полуметровыми пальцами. «Значит, что бы я ни спросил, я не услышу от него ничего нового? Тогда зайдем с другой стороны…»

— Почему ты показываешь мне это дурацкое распятие? Ты издеваешься надо мной?

— Разве отважился бы смиреннейший?..

— Прекрати нести чушь. Тебе прекрасно известно, что такое для христиан распятие. Какого черта вы подвесили бабочку, очень весело?

— Неужели мудрейший всерьез полагает, что вину человечества может принять на себя лишь человек?

— То есть… Поясни!

— «Вот ты и попался!» — подумал Коваль. — Армянскими ответами не отделаешься!»

— Может ли так быть, чтобы светлейший из людей не верил в благородные мотивы Летучего народа?

— Ах вот как… Ты хочешь показать мне, что бабоч… Что Летучий народ уважает христианскую веру?

Голос Хувайлида зазвучал торжественно:

— Разве у достойнейшего сына своей веры есть повод усомниться?

— Кажется, я понял… Для мусульманина ты будешь выглядеть совсем иначе, верно? А для ящерицы — станешь большим тиранозавром, так?

— Разве могущественнейший из сынов своей расы может ошибиться?

Коваль опять задумался.

— Э-э-э… Пожалуйста, отвечай мне односложными утвердительными или отрицательными предложениями, но только не вопросами…

Молчание.

Коваль даже слегка растерялся.

— Ты слышал, что я просил?

— Да.

— На самом деле ты машина?

— Нет.

— Ты живой из… как там его… из Летучих?

— Нет.

— Блин, так стало еще хуже… Ты же понимаешь, что я хочу узнать, почему хитришь?.. Вот что, давай ты будешь отвечать утвердительно или отрицательно, но с добавлением минимального развернутого комментария в размере… мгм… около пятнадцати слов. Уфф! — Артур почувствовал глубокое уважение к собственной находчивости. — На Земле есть живые Летучие?

— Нет. Да. Ответ не укладывается в указанные рамки.

— И да и нет?! Вы прилетаете и улетаете?

— Нет. Летучий народ не пользуется пространственными перемещениями.

— Вы приходите через Малахитовые двери?

— Да.

— Эти ворота… Они ведь на самом деле не для того, чтобы кого-то выпустить наружу? Они ведь для того, чтобы впустить нас внутрь? — Коваль закончил вопрос с колотящимся сердцем. Пожалуй, он был самым важным за время аудиенции.

— Да. Нет.

— Как правильно, по науке, назвать врата?

— Испытываю недостаток терминов на языке общения. Пятимерный релятив-континиумный… (жужжание) портал номер… (жужжание) элеваторного типа… (жужжание).

— Зачем все так сложно? Вы нарочно зарыли лифт под скалой, чтобы люди не нашли?

— Нет. Предполагается, что портал недоступен для технических средств. Предполагается, что порталом могут воспользоваться разумные расы, достигшие уровня… (жужжание), способные к невербальной коммуникации хотя бы в пределах планеты.

— Стало быть, остров раскололся случайно?.. — разочарованно протянул Коваль.

— Да.

Ну, о чем еще базарить, если тебя считают слепым котенком? Дьявол их разбери! Все кипящее ядро планеты — это их вотчина. Может быть, Земля — лишь одна из тысяч станций, обеспечивающих…

Обеспечивающих что?

— Так это вы препятствовали рытью сверхглубоких скважин?

— Да. На глубине одиннадцати километров пролегает верхний уровень охладительных цепей.

— Ну, теперь-то вам никто не помешает… Скажи, джинн, эти твои Летучие рады, что у человечества нет больше науки и шахт?

— Нет. Не рады.

— А вы знали, что так произойдет?

— Да. Нет. Деградация вашего разумного сообщества оценивалась с вероятностью шестьдесят четыре процента.

— Черт! Но если вы такие умные, почему нас не предупредили? Почему вы не контактировали с нами?

— Нет. Да. Имелись многочисленные безрезультатные попытки контактов по всей ширине диапазона мозговой активности.

— Но со мной же ты как-то общаешься?! Почему с Другими не могли? Вас же искали, в тарелочки верили, в круги на полях!

— Текущий диалог стал возможен в результате резкого уменьшения популяции разумных особей и, как следствие, — возобновления утраченных навыков коммуникаций.

— Но ведь вы могли просто появиться, показать себя! Почему вы не остановили Вторую мировую войну?!

— Да. Нет.

— Ты не ответил мне. Почему вы не помогли предотвратить эпидемию СПИДа?

— Да. Нет.

— Ну хорошо, хорошо, я исправлюсь… Вы принципиально не вмешиваетесь в дела аборигенов?

— Да.

— Вот беда! Теперь ты мне скажешь, с кем я говорю?

Мгновенная пауза, и сразу же — едва заметная смена тональности. Джинн теперь говорил сдержанно, четко, словно вещал с преподавательской кафедры. Артур дышал ртом, чтобы окончательно не свихнуться от дыни и левкоя.

— Существуют шестнадцать вариантов ответа, отвечающих критерию истинности в пределах пятидесяти одного процента и более. Для верной формулировки испытываю недостаток научных терминов на языке общения.

— А ты будь проще!

— Я — Сезам.

— Не катит. Это для детского сада.

— Я — управляющий контур источников возмущений земной коры.

— Круто… Гм, если это правда, то действительно круто. Как же ты ее возмущаешь?

— Управляю процессом термоядерного синтеза ядра планеты.

Теперь надолго замолчал Артур, переваривая услышанное.

— Дружище Хувайлид, еще варианты ответа имеются?

— Да. Адаптивная поливекторная… (жужжание) белково-кластерная система взаимодействий…

— Э, хорош! Пожалуйста, продолжать не надо. Просто скажи, тебя можно назвать разумным?

— Нет. Да. Я отображаю коллективное мнение плодородных Отцов.

— Они решили не вмешиваться, пока люди не поумнеют?

— Да. Колония плодородных Отцов не участвует в разрешении конфликтов в среде сообществ четвертого уровня.

— Гм… Это мы — четвертого уровня? В чем же выражается наш четвертый уровень? Телепатию пока не освоили, поэтому?

— Нет. Набор критериев составляет одну тысячу шесть штук обязательных.

— Так перечисли хотя бы главные, если дело не в телепатии! Назовешь?

— Да. Необходимо отсутствие государственных границ. Отсутствие паспортной системы. Отсутствие вооруженных армейских формирований. Отсутствие религиозных культов…

— Погоди, погоди… — шутливо поднял руки Коваль. Бабочка послушно затихла. Гигантская голограмма плавно покачивалась на фоне рядов заброшенных термитников, на фоне сотен темных окошек, застывших, как распахнутые рты.

— Ну, допустим, насчет государства, это понятно. Но вера-то вам чем помешала? Или ваши, как их там, плодородные Отцы считают верующих идиотами? Так верующие, между прочим, и создали цивилизацию!

— Нет. Отцы не считают верующих людей идиотами. Однако отцы считают, что необходимая динамика развития способностей обеспечивается исключительно в обществах, свободных от религиозных догматов.

— Значит, на Землю вы больше не вернетесь? И воспитывать нас не станете?

— Нет. Данная планета используется как распределительный узел шестнадцатого энергетического каскада.

— Е-мое… Для чего же тогда врата?

— Да. Нет. Вероятность достижения интеллектуального порога восприятия за последние четыре цикла возросла на восемнадцать процентов.

— То есть мы не безнадежны?

— Да. Нет. Разумная община на данной планете продолжает оставаться перспективной.

— Но если все такие тупые, зачем ты разговариваешь со мной? Выполни уже какое-нибудь мое потаенное желание, нацепи мне рога и вышвырни назад!

— Нет. Данная потребность невыполнима. До периода Большой Смерти была бы выполнима.

— То есть… Ты знаешь, что такое Большая Смерть?

— Да. Термин мне знаком.

— То есть до Большой Смерти ты бы не стал со мной разговаривать?

— Да. Нет. Вероятность тридцать один процент.

— А нынче я поумнел?

— Да. Нет. Некорректный вопрос. Твои подсознательные мотивации лишь на девятнадцать процентов расходятся с сознательно внедренными установками.

— Это что… некая критическая величина? Ты можешь объяснить понятнее?!

— Да. Закрепились принципиально иные мотивации и алгоритм принятия решений.

— Давай еще проще… — простонал Артур. — Я чем-то лучше других?

— Да. Нет. Твоя внутренняя мотивация на девяносто четыре процента отвечает критерию Отцов колонии. Ты не преследуешь цели личного благосостояния.

— А что… Это так важно?

— Да. Статистическая выборка по данному порталу за последние четыре тысячи лет характеризует тебя как уникальное явление.

— И ты не станешь превращать меня в золотую бабу?

— Нет.

— А что ты со мной сделаешь?

— Да. Нет. Да. Некорректная формулировка.

— Вот что, давай договоримся! Ты будешь отвергать не «да» и «нет», но и все остальное, только без вопроса на вопрос и без этих восточных завихрений. Согласен?

— Согласен. В таком случае я выберу модель речи, оптимально отвечающую твоему личному восприятию.

— Так что ты со мной сделаешь, раз я не прошу ничего для себя лично?

— Ничего не сделаю.

— Зашибись! — Артур задумался. — И что мне это даст?

— Ты получишь возможность осуществить свое главное желание. Я приложу усилия. Помогу тебе один раз. Найти человека, которого ты ищешь.

— Но я не ищу никакого человека? Стоп… Или ты имеешь в виду Карамаза?

— Я имею в виду человека по имени Бродяга. Он нужен тебе, но без моей помощи ты его не найдешь. Эту помощь ты получишь. Отцы колонии сочли это разумным вмешательством.

Артур задумался. Очевидно, у джинна и близко не было в планах открывать сундуки с золотом или делиться коврами-самолетами.

Коваль сразу поверил, не задумываясь. Слишком грандиозно все это выглядело, чтобы не поверить.

— Давай уточним. Ты меня забросишь в нужную точку земного шара — и с возвратом?

— Век свободы не видать! Но возврата не гарантирую. И точности не гарантирую.

— Еще раз, чтобы потом не свалять дурака! Как ты это называл?

— Темпоральное сжатие в размере одного локального дня. При условии свободных мощностей. Флуктуационные сдвиги по вектору абсолютного времени не должны превышать четырнадцать миллисекунд, иначе наступит дестабилизация событийного контура.

— Этого мы не допустим! — твердо пообещал Коваль, задаваясь вопросом, что же именно он только что пообещал. — Погоди… А как насчет небольшой засухи или потопа?

— Исключено. Плодородные Отцы возражают против активного вмешательства.

— Ну, вы хитро устроились! Выходит, я один должен усмирять арабов с помощью какого-то полоумного бродяжки? Один я не справлюсь…

— Ты приведешь других. Ты — ключ.

17 НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Президент искал в песочном городе Озерника. Озерник был ему нужен для одного мелкого, не особо приятного, но важного дела. Джинн заявил, что у него прорва забот в других точках земной сферы, но Ковалю показалось, что подобное ловкое самоустранение тоже является частью игры. Коварный Хувайлид хотел, чтобы президент сам отыскал сбежавшего колдуна.

Некоторое тревожное чувство подсказывало Ковалю, что ему может совсем не понравиться состояние Прохора. Что с Сыном могли произойти не самые лучшие события в его недолгой, но бурной жизни. Очень может быть, Прохору лучше было бы сгинуть в драке с янычарами…

Город простирался вокруг на миллионы, а может быть миллиарды километров, тенистые арки призывали войти, укрыться от бронзовых сполохов, сотни переулков, изгибаясь, уводили к крохотным площадям со звенящими арыками. Там журчала вода, остроконечные тени домиков подметали выбеленный известняк, пропахший дыней воздух колыхался маревом в сонной тишине. Черные амбразуры окон, прищурясь, глядели в спину. Несколько раз Артур оборачивался, резко, внезапно, пытаясь поймать движение, но скрученный в пространстве лампы городок был пуст. Он видел тысячи пустых хижин, тысячи порталов, когда-то распахнутые, наполненные стрекотом крыльев, мелодиями, смехом встречающих и провожающих. В некоторых из них селились мечты, в некоторых норовили спрятаться от реальности те, кто случайно шагнул в скважину врат, да так и не отважился выйти наружу через тысячи выходов. Несчастные, провалившиеся в лампу, бродили по переулкам, озирались, пока их не настигал великий страх, пока в свернутом мирке не наступала темнота. Тогда обессилевшие создания забирались в первый попавшийся «термитник», и… все. Проваливались обратно, в одну из множества скважин. И не всегда на своей планете.

Коваль нашел молодого Озерника на широкой площади, от которой разбегались пять или шесть улочек. Посреди площади, вместо фонтанчика, находилось возвышение из желтого материала, подозрительно похожего все на тот же проклятый и воспетый поэтами, обожаемый человечеством металл. С колдуном происходило что-то неладное, хотя сам он, похоже, этого не замечал. Сын Прохор сидел на пятках, раскачивался, потерянно водил вокруг себя глазами, делал движения будто собирал рассыпавшуюся крупу. Из разбитого рта текла кровь и слюна, глаза вращались в орбитах, как пластмассовые пуговки в стеклянных глазках куклы-неваляшки…

Вот только сидел он вверх ногами. Точнее — сидел нормально, на пятках, но относительно Артура завис вверх ногами, в немыслимой для земной гравитации проекции, а рядом с колдуном, на тусклом металле, валялся его вещмешок и тоже не собирался падать. Колдун после приземления очутился как будто в иной вселенной, которую можно было наблюдать по недосмотру ответственных лиц.

— Я должен взять у него в мешке?

— Да. Зеркало.

— Зачем мне зеркало? Молчание.

— Ой, извини. Я хотел спросить… Зеркало мне нужно, чтобы держать с тобой связь?

— Нет. Зеркало необходимо для коммуникации с представителями иных языковых групп.

— Ага… так бы сразу и говорил… Последнюю сотню метров, а может и все три сотни, Артур взбирался в гору. Он оглядывался назад, и всякий раз хотелось ухватиться руками хоть за что-нибудь или опуститься на четвереньки и ползти дальше так. Он видел за собой крутой склон, настолько крутой, что непонятно было, как он еще не покатился назад. Склон был усеян дырявыми «бутылочными» домиками, а впереди, задрав голову, можно было различить точно такую же картину. Сколько бы Артур ни продвигался вперед, он постоянно «висел» в одной и той же точке, словно закрепившись на колоссальном волчке пространства Лобачевского, а жутковатое призрачное поселение сжимало его вместе с воздухом, прессовало со всех сторон.

Точно сворачивался трубочкой упавший с дерева лист, и Артур оказался в центре спирали. Глаза видели одно, вестибулярный аппарат ощущал совсем иное. Иногда Артуру казалось, что лучше закрыть глаза и идти, доверившись интуиции, как учили его Хранители, но тогда он мог бы упустить Озерника…

Сын Прохор первым его окликнул.

— А, наконец-то… Ты… дурак… тоже?..

Артур замер, внимательно наблюдая за руками колдуна. От Озерника, если он решил переметнуться, всего можно было ожидать. Страшнее всего — если вывернется. Артур не обманывался, ни малейших шансов в драке с тридцатилетним волкомедведем у него не было. Трудно сказать, как поведет себя при этом невидимый, неосязаемый джинн, вероятно, поможет, но если он чуточку промедлит…

Озерник уже ни на кого не смог бы напасть.

Его ноги по щиколотку и кисти рук оказались погружены в твердое золото. Вокруг застрявших рук на металле запеклась кровь. Очевидно, колдун, угодив в западню, метался неистово, выкручивал суставы и порвал кожу на лоскуты. Артур угадал — Озерник пытался обернуться, но застрял на середине превращения, не в силах дотянуться до заплечного мешка с нужными травами, валяющегося тут же, буквально в шаге…

На Артура глянули запавшие, багровые волчьи глаза без ресниц. Верхняя челюсть Прохора успела отрасти вперед, загибалась над нижней, с желтых клыков текла розовая слюна, короткий сероватый волос покрывал лицо, плечи выгнулись, разорвав кафтан.

Спереди кафтан как-то странно раздулся, точно Озерник держал на животе подушку. Коваль настороженно обошел бывшего соратника по кругу, но пока не смог разглядеть, что у того творится с животом.

— Зачем ты сбежал? — спросил президент. — Ты только навредил своим родичам.

— Что ты можешь знать, насекомое… — лязгнул зубами колдун. — Ты дурак… веришь людишкам… Они тебя первые продадут…

— Вы получили максимум привилегий, — напомнил Артур. — Чего тебе не хватает? Чего ты просил у джинна?

Озерник отвернулся и всхлипнул.

— Убирайся, Демон, — глухо огрызнулся он. — Тебе никогда не проснуться по-настоящему. Ты служишь мерзким насекомым… Деды вначале думали, что ты понимаешь, что ты умный, раз проснулся в хрустальном гробу… — Озерник неудачно пошевелил рукой, из трещин в коже тут же брызнула кровь.

— Чего я не понимаю? Подскажи мне тогда… — Артур краем глаза следил за окошками домов. Его не оставляло ощущение, что в спину постоянно кто-то пялится.

— Не понимаешь, и не поймешь. Ты жил до Большой смерти, а теперь всех заставляешь жить так же.

Твои бывшие дружки Качальщики тебя уже ненавидят, скоро тебя возненавидят ковбои, когда у них перестанет родиться хлеб! Вонючие машины, паровики, снова нефть, снова химия… ты не понимаешь, что будущая жизнь — она в лесу. Будущее за Внуками, которых ты убиваешь. Твои псы растерзали Внуков на Ладоге, они охотятся за нами по всей стране. Дед правду говорит… — Колдун закашлялся, выплюнул розовый сгусток. — Сегодня ты нас обласкал, а завтра твои насекомые нас на вилы поднимут, за то что обращаться умеем, а остальных, кто для леса рожден, — тех сразу на костер…

Артур подошел чуть ближе и тут заметил синие, вспухшие предплечья, седую щетину на вытянутых скулах колдуна, пробивавшуюся сквозь шерсть, и резкий запах испражнений.

Озерник ходил под себя…

У Коваля внезапно словно включилось дополнительное зрение. Он поразился, как это сразу не заметил очевидного — Сына Прохора запаяли в золотую глыбу несколько дней назад, хотя они расстались недавно, наверху…

— Значит, вы продолжаете свои опыты? — устало поинтересовался президент. — Скрещиваете семя людское с семенем козликов и бычков? Что ты здесь-то искал?

Артур предпринял еще одну попытку заглянуть Прохору под нелепо свисающий живот, но черные губы Озерника приподнялись над клыками, вместо связной речи донеслось рычание. Впрочем, колдун быстро взял себя в руки.

— Мальцы… в бутылях… — Прохор скрипуче закашлялся. — Ты дурак… Кого ты слушаешь? Надо забрать мальцов, Дед умеет, Дед знает ворожбу…

— Он говорит об эмбрионах сетевых трансформаторов… — Голос из-за спины заставил Коваля подпрыгнуть. Сердце едва не выскочило между ребрами все-таки нервное напряжение было огромным.

Из сводчатой арки ближайшего «термитника» шагнул румяный старичок с козлиной бородкой, в пестренькой чалме и пестреньком же, долгополом узбекском халате. Тот же тембр голоса, что у «бабочки», только менее раскатисто и напыщенно.

— Ты… ты и есть Ху…

— Хувайлид, — любезно подсказал джинн. Его чалма была закручена совсем не так, как носят мусульмане, и вообще, обликом он скорее напоминал театрального актера, спустившегося с подмостков покурить. Невыразительные блеклые глазки, совершенно незапоминающееся личико, таких старичков до Большой смерти можно было встретить в каждой чайхане Ташкента.

— Если тебе удобнее, я вернусь к образу бабочки, — любезно предложил джинн.

— Э-э-э… нет, не стоит, мне так проще.

— Что тебе проще? — спросил Озерник. Он глядел на Коваля сбоку, до предела вывернув шею, покачиваясь в своей окаменевшей сгорбленной позе, а на джинна будто не обращал внимания.

— Оставайся Хоттабычем, — разрешил Коваль.

— Эй, с кем ты болтаешь?! — сорвался на визг колдун.

— Он что, не видит?

— Он нас не хочет видеть и слышать, — старик в халате встал прямо напротив искривленной морды Озерника. Тот выгибался назад, едва не ломая себе суставы, пытаясь следить за Ковалем. — Когда он устанет бороться со своими желаниями, могут вернуться зрение и слух. Иногда так случается.

— Ты можешь освободить его?

— Нет. Я не держу его в плену. Его мозг был пленен намного раньше. Ты хочешь увидеть?

Кажется, джинн задал вопрос? Коваль не сразу отреагировал, какое-то время бестолково продолжал разглядывать дедушку-одуванчика. Тот безмятежно перебирал четки, покачивал сухонькой головкой.

— Ты… ты говоришь с этим бесом? С духом лампы, да? — задергался Озерник. — Как ты его слышишь? Эй, он не пощадит тебя, так и знай! Он посадит тебя на цепь, он заберет твои кишки!..

Артур сглотнул. Джинн терпеливо ждал, по его блестящему невозмутимому лицу пробегали зеленые сполохи. Чудовищный город-термитник щетинился вокруг тысячами голодных окон.

— Я хочу увидеть, — произнес Артур.

— Да. Смотри.

И выскобленные белые квадратики под ногами начали таять. Артуру непроизвольно захотелось отскочить назад, когда ступни повисли над бездной. Он мысленно сосчитал до десяти, убеждая себя, что бывало гораздо хуже, что главное не приложиться снова башкой, тем же самым разбитым местом, не то сотрясение обеспечено…

Перед ним разворачивались внутренности колоссального цеха. Свернутый листикам глиняный город остался на месте, но приобрел удивительную прозрачность. Президент, прикованный Озерник и их странный спутник оказались на шестиугольном выступе размером с половину волейбольной площадки. На одном из тысяч выступов, геометрически одинаковых, нависших над титаническим колодцем, уходящим в глубину Земли. Стены колодца, диаметром не меньше полукилометра, состояли из переплетения пульсирующих труб, разного цвета и диаметра, а внизу, на необозримой глубине, разливалось слабое зеленоватое свечение. Рокочущий гул долетал из шахты, будто тянули воздух мощные вентиляторы. Запах дыни и цветов не исчез, но ослаб, как и визуальный ряд; теперь сквозь приятные ароматы отчетливо пробивались технические нотки, запах горелого, чего-то кисловатого, похожего на разогретый пластик. Шахта подсвечивалась исверху рядами плавающих в пустоте звездочек, уж прожекторами их точно назвать язык бы не повернулся. Гирлянды ярко светивших звездочек парили в прозрачных пузырях без всяких видимых веревок. Сквозь мельтешение огней рассмотреть крышку или продолжение трубы Артур не мог, сколько ни старался. Периодически мимо их балкончика вверх и вниз проносились странные конструкции, больше всего напоминавшие растительные формы, а уж никак не детали агрегатов. Словно громадные корни деревьев, или клубки замороженных щупалец, или горсти семян, каждое размером со слона. Причем «корни» чаще плыли вниз, а «семена», подсвеченные вереницей «звездочек», стремительно поднимались из глубины…

Впрочем, Артур тут же себя поправил насчет центра Земли. В здешнем иллюзионе все направления и даже вектор гравитации могли оказаться липовыми. Их шестиугольный балкончик плавно скользил вдоль розовых, зеленых, коричневых труб, в ряду таких же выступов, удивительно напоминавших… Нет, он так и не вспомнил.

В центре каждого балкончика находилось возвышение из желтоватого металла, а может вовсе и не металла, но Озерник завяз в таком сгустке крепко. Балконы двигались по окружности шахты и ниже, и выше, поэтому Коваль получил возможность рассмотреть как следует то, что находилось ниже, у него под ногами. Золотистые выступы по центру шестиугольников являлись ничем иным, как плотно пригнанными крышками. Под ними, в глубину шахты свисали исполинских размеров бутыли, или, точнее сказать, наполовину пустые мешки, убийственно похожие на презервативы, слегка подрагивавшие, неистово горячие. Внутри каждого, в мутной голубоватой субстанции копошилось согнутое в позе эмбриона живое создание, то ли десятиметровый опарыш, то ли личинка исполинской мухи…

Мальцы в бутылях!..

— Никакое техническое приспособление не способно преобразовывать и удерживать энергию с такой эффективностью, как серийные организмы группы «гиф», — деловито пояснил джинн. — Они совмещают обе функции, преобразователя и мобильного накопителя. Серия «гиф» выращивается в гроздях на глубине сорок километров, затем проходит несколько стадий заполнения и поднимается в накопительные колодцы. Жизненный цикл серии «гиф» сбалансирован так, что каждые две секунды по локальному времени в шлейф передачи сбрасывают накопленную энергию четыре организма. Организм, на клапане питания которого мы находимся, будет готов к разряду через семь минут четырнадцать секунд.

До начала периода, который вы называете Большой смертью, некоторые ваши ученые разрабатывали схожие модели, но были осмеяны. Плодородные Отцы учли этот прискорбный факт. К сожалению, на большинстве планет, включенных Летучим народом в энергетическую цепь, научное развитие избирает техногенную модель. Человек, предавший тебя, мечтал получить в пользование хотя бы один системный трансформатор. В начале развития организмы группы «гиф» малы, их теоретически может поднять и унести человек.

— Что случится через семь минут? Озерника убьет током?

— Произойдет стыковка кокона с клапаном шлюза. За несколько миллисекунд шлюз осуществит прием-передачу, и организм будет отправлен обратно, в зону накопителей. Человек не сможет поддерживать жизнеспособность тела при температуре среды двести восемь градусов по Цельсию. Для того чтобы освободиться, твоему бывшему приятелю необходимо пересмотреть идеологическую доктрину. Он религиозен, и даже теперь продолжает молиться. Он не верит в рациональное объяснение событий. Я не могу ему помочь. Человек Прохор получил полный контакт с системным накопителем, его мечта осуществлена вполне.

Коваль сумел рассмотреть то, что он принял за обвисший живот Озерника. Снизу, из многометрового мешка, сквозь золоченую пробку, сквозь торчащие в ней конечности колдуна от личинки протянулись голубые жгутики. Они проросли Озерника насквозь, собрались у него в животе толстым пульсирующим комком, вытесняя прочие органы, расплющивая ребра. Еще немного, и Озернику предстояло умереть от удушья; часть живого трансформатора, поселившаяся в нем, уже сдавила легкие.

— Отпусти его, — снова попросил Артур, чувствуя бесполезность и даже глупость своего заступничества.

— Нет. Да. Этот человек все мечтания сосредоточил на обладании серийным трансформатором. Он его получил, полностью и навсегда.

— Мне кажется, он давно мечтает освободиться…

— Нет. Он освободит тело, когда освободит мозг от преступных устремлений. Это непременно произойдет. Плодородным Отцам уже доложено, что в разумном сообществе на этой планете возникла группа третьего уровня. Эмпатически восприимчивая.

— Как это? — ухватился Артур. — То есть… вы считаете, что Озерники перспективнее нас?

— Да. Но они малочисленны. Вероятность их выживания на планете не более семнадцати процентов.

Коваль ощутил легкий укол стыда.

— Но они синтезируют уродов, нелюдей, понимаешь? Они тащат нас в леса, в пещеры. Ни науки, ни медицины, они тащат нас в звериные норы.

— Да. Хорошо. Один из путей постижения мира. Энергосберегающий, экологический. Разум многогранен, как вселенная.

Коваль чувствовал будто его перевернули вверх ногами и довольно долго трясли.

— Зеркало, — напомнил джинн. — У тебя не очень много времени.

Артур подобрал мешок, высыпал содержимое на горячие известковые плиты. Озерник зашипел, как брошенная на угли гадюка. Зеркало нашлось сразу, поцарапанное, затянутое по краям в потертую свиную кожу, тяжелая ручка в форме двух обнявшихся ящериц. Зеркальная поверхность присутствовала с обеих сторон.

Зеркало как зеркало, старое, обтертое по краям, в царапинах. Артур не представлял, как с его помощью можно наладить культурный обмен с иностранцами. На портативный переводчик оно совсем не походило.

— Ты мерзавец, насекомое, — зарычал Озерник. — рано или поздно Деды найдут меня и расколдуют…

— Ты же можешь его освободить! — напал Артур на хозяина лампы.

— Его никто не мучает, кроме него самого, — невозмутимо ответил Хувайлид. — Этот человек явился через те же врата, что и ты, пятьдесят девять часов шестнадцать минут и три секунды тому назад по локальному времени планеты. Его желания внятны и ограничены, но мозг развит и готов к переходу. Стань возле меня и посмотри в зеркало. Что ты видишь?

Артуру показалось, что он отвлекся на поиск зеркала на две секунды, но когда он поднял взгляд, титаническая подстанция исчезла. Вместе с ней исчез Озерник. Перед президентом снова горбатился жутковатый глиняный город и перекатывал четки скромный дедушка в пестром халате.

— Я вижу себя… — осторожно начал Коваль. — Вижу дурацкие ваши ульи, вижу тебя…

— Теперь переверни зеркало.

— Так и тут зеркало. Вижу то же… Ой! Хувайлид, это ты меня дуришь?

— Нет.

Артур дважды резко переворачивал зеркало. С одной стороны он видел привычную картину — себя, седого, небритого, в грязных морщинах, а позади — перебрасывающего четки, невозмутимого джинна. Интересно, эта программа умеет улыбаться?

Но с тыльной стороны зеркало столь же уверенно демонстрировало кусок «термитника», его собственную, уставшую рожу и… затылок джинна. Со светлой, более четкой стороны искажений не было, а на обратной… Хувайлид отошел еще дальше и теперь стоял вполоборота, заглядывая в оконце ближайшей пирамиды.

— Это не зеркало, — сказало изображение джинна в зеркале, и Коваль чуть не выронил таинственный прибор на твердое покрытие. Настоящий джинн все так же молча наблюдал, а его мелкий двойник в потемневшем стекле собрался без умолку болтать.

— Это не зеркало, — повторил джинн из глубины изображения. — Связь в экстремальной ситуации либо при лингвистических сложностях. Но практически я тебе не смогу помочь. Не смогу, нет. Зеркало сделали люди, такие же, как человек Прохор. Плодородным Отцам доложено, что существа третьего уровня сами освоили организм системы «Эрро»…

— Организм?! Что значит «освоили»? Они его у вас украли?

— Нет. Самостоятельная разработка. Оригинальная конструкция.

— Однако, нестыковочка! — съехидничал Коваль. — Выходит, что Озерники первыми за тысячелетия догадались о том, что вы ядро Земли превратили в электростанцию. Они сами сварганили живое зеркало, и вообще… перспективные. Чего ж ты со мной валандаешься, а Сына загнобил?

— Да. Нет… — Артуру почудилось, что на лице биоробота впервые мелькнуло что-то вроде растерянности. — Парадокс. Ты — ключ согласно критериям Отцов.

— И что же теперь?

— Ты — ключ. Отсутствие ложных мотиваций, соблюден основной критерий.

— Зачем ты мне все рассказываешь? Про энергию, про этих, про организмы?

— Плодородные Отцы разрешили начать эксперимент, он включает свободный доступ к информации. Но никакой практической помощи. Это невозможно.

— И что будет дальше? До какой поры ты мне собрался помогать?

— Эксперимент не ограничен во времени. Плодородные Отцы ожидали двадцать восемь тысяч стандартных планетарных лет. Теперь ты отправишься согласно пожеланию…

— Постой! Но это неправда! Я совсем не такой альтруист, как вы тут решили! Я мелочный и злопамятный. Я дарю жене вещи, отнятые у арестованных. Я посылал людей на верную смерть. Меня ненавидят каторжане! С чего вы взяли, что помогать надо именно мне?

— Да. Нет. Ты не лучший, ты максимально приближен к оптимуму. В моей памяти хранятся данные о личностях, прошедших отбор на других планетах. В двадцати девяти процентах случаев прогноз по проекту «Эго» оправдался.

— Как оправдался? Ваши избранники, вроде меня, установили равенство и братство? Все негодяи разом сами попросились в тюрьмы, а кто не ощущал сил перевоспитаться, те бросились под поезд?

— Нет. Да. Моментальное изменение общественного строя не являлось целью, — казалось, джинна невозможно вывести из себя или хотя бы заставить повысить голос. Искусственный старичок излучал полнейшую безмятежность. — Я тебе говорил о перспективности так называемых Озерников. Ты подчинил себя идее служения, моя задача помочь тебе осознать верный путь. Избежать технического тупика. На восьми планетах эксперимент удачно завершен. Разумные сообщества вырвались из коллапса постоянной военной состязательности.

— Да, это немало… — задумался Коваль. — Если лидеры, которых вы сумели откопать, повернули миры к лучшему… Черт с ним, я готов. Но ты ведь и так знаешь мои планы, они далеки от пацифизма.

Хувайлид моментально превратился в деловитого провожающего.

— Ты выбрал первое действие. Для смещения вектора времени мощность достаточная. Твое возвращение произойдет через ближайший открытый портал. Желаю добра. Найдешь человека Бродягу и отвезешь к эмиру. Но я тебе окажу любезность. Маленькая экскурсионная программа.

— Погоди, я еще не выбрал!

— Нет. Ты выбрал давно.

Площадь вздрогнула, улочки вокруг зашатались вместе с домами, в лампе потемнело. Затем земля ударила в подошвы, барабанные перепонки заныли, глубокие трещины прорезали стены лампы, снаружи хлынул ослепительный свет.

Коваль невольно зажмурился, сглатывая слюну, чтобы выровнять давление на перепонки. Еще до того, как глаза открылись, он уже понял, что джинн выполнил обещание, отправил человека туда, куда тот безумно мечтал попасть.

Его зашвырнуло на Аравийский полуостров.

18 ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД

Ослепительное небо.

Прокаленные зноем, истертые миллионами ног каменные плиты, замкнутые в зловещий квадрат двора. За высоченной стеной — следующий дворик, поменьше, тут же подобие зала заседаний, с легкими ажурными перекрытиями потолка, со сводчатыми узкими окошками.

Где-то жарили мясо, не свинину и не говядину, мясо чуть подгорало. Где-то замешивали раствор, используя солому и навоз, где-то курились благовония, отбивая смрад больницы. Дурманящий аромат выпекаемых лепешек смешивался с терпкой вонью верблюжьей шерсти. Гомон голосов на незнакомом языке, тарахтение повозок, резкие выкрики торговцев, тающая печальная мелодия струнного инструмента…

Звуки окружили его, заставили встряхнуться.

Почему-то Артур очутился не на земле, а в узком полутемном переходе, на верхнем торце пятиметровой стены. С обеих сторон располагались могучие стропила, здесь начиналась крыша, здесь было чуточку прохладнее, чем снаружи, здесь можно было смотреть вниз без опасения быть замеченными.

— Ты желал посетить общественное место, господин! — Бархатистый баритон джинна лился ниоткуда. Коваль вдруг осознал значение выражения «словно елеем намазанный». Голос Хувайлида, похоже, целиком состоял из этого самого елея…

— Куда ты меня закинул? — Артур осторожно высунулся из-за мощной двутавровой балки, удерживающей крышу. С одной стороны стены распахнулись шумные улицы города, с другой стороны — царила тишина и строгость. В первом внутреннем дворе прохаживался усатый парень в полувоенном парусиновом костюме, с дубинкой и пистолетом на поясе. Собственно, это был не двор, а скорее, зал заседаний под открытым небом, поскольку крыша едва прикрывала половину двора. Там в несколько рядов выстроились низкие скамейки, их укрывали циновки и подушки. В уголке двора бил фонтанчик и висели рамки с изречениями на арабском языке.

— Тебя всегда увлекало, как вершится правосудие, — отозвался джинн. — Ты волен избрать иное место для раздумий. Здесь, внизу, внутренний двор суда и тюрьма…

— Мы пока останемся здесь… — Коваль во все глаза разглядывал Эр-Рияд.

Впервые за годы, проведенные в «новом» мире, он встретил кусочек былой цивилизации. И сразу же посочувствовал Сергею Дробиченко. Тот так мечтал пожить в городе с унитазами и радио…

Посреди зала, на задрапированном коврами возвышении, восседал сухонький дед в белой чалме и такой же белой одежде. Его жидкая седая бородка едва не стелилась по полу. Коваль невольно улыбнулся — дедушка напоминал старика Хоттабыча из старого советского кино.

Очень скоро выяснилось, что добренького мага седобородый напоминал только внешне. Он каркнул свирепо, полицейские привели и усадили на пол несколько женщин. Затем, через другую дверь, вошли зрители, все — смуглые мужчины, и тоже все в белом. Некоторые крутили меж пальцев четки, некоторые заглядывали в листки. На мягкие подушки так никто и не покусился, сдержанно толпились перед судьей.

Внезапно одна из теток, с растрепанными косами, в рваном балахоне принялась выть, затем вскочила и закричала что-то, жестикулируя свободной рукой. Полицейский с палкой кинулся к ней, в то же время тетке темпераментно ответил один из зрителей.

— Хувайлид, о чем они? — поинтересовался Коваль.

— Хайям обвиняют в том, что она громко смеялась при людях, — с готовностью ответил джинн. — Сейчас она ругается со своим мужем, Абдулькаримом. Это тот человек, с кудрявой бородкой.

Толстой Хайям досталось по спине и сзади по ногам. Она охнула и замолчала, потирая ушибленные места. Женщинам не дали сесть на скамейки с подушками, их отвели в сторону. Вдоль голой кирпичной стены проходила толстая деревянная балка, в которую были ввинчены крюки с короткими кожаными ремнями. Вылез толстомордый усач в форменной парусиновой рубахе с потными подмышками, в таких же парусиновых штанах, обтягивающих необъятный зад, и в тяжелых ботинках. Его погоны и шевроны на воротнике означали, видимо, небольшую, но гнусную властишку. Трое молодых полицейских при появлении начальника вытянулись. Тот дал команду, указав на молодую женщину в испачканной одежде. Ее подхватили под руки и поволокли к седобородому судье, а остальных приковали к балке за левые руки кожаными браслетами.

Толстая Хайям попыталась вскочить, начала что-то возмущенно доказывать полицейскому. Он сбил ее с ног, подскочили еще трое его товарищей, замелькали бамбуковые палки. Женщина рыдала, однако у Коваля возникло впечатление, что для нее это скорее балаган, нежели преамбула к наказанию. Хайям еще разок рыпнулась, плюнула в служителя закона. Толстомордый вскипел, огрел ее со всей силы, придавил ее лицо ботинком к полу, несколько раз проехался по заднице палкой.

— Вот суки, — выдохнул президент. — Наши крестьяне своих баб так не лупцуют, а он чужую жену… Гля, муж ее стоит, как телок, не рыпнется! Да я б ему за свою кишки вырвал!..

— Муж не станет вмешиваться, — пояснил джинн. — Этот, с черной бородой, он судья. Никто не смеет возражать судье.

— Почему же? Судья человек, и может допустить ошибку. Должно существовать право на обращение в высшую инстанцию. У них есть Большой круг?

Привязанные женщины тихонько стенали, то ли раскаивались, то ли тут было так положено. Только у троих лица покрывала чадра, пожилые обходились платками. Трое мужчин с палками прохаживались между скамейками, уделяя внимание особо буйным. У Коваля начало от жары ломить виски. Он вскользь подумал, что подступает старость, раз перепад климата оказал такое влияние.

— Здесь бесполезно жаловаться. Нельзя найти другой суд, потому что судят согласно шариату. Нельзя обращаться к власти и жаловаться на суд. Получится, что жалуешься на шариат. А шариат — это сам Коран… Так понятно?

— Куда понятнее… Ничего не меняется. Слушай, Хувайлид, если вы порицаете подобные порядки, какого черта не вмешаетесь?

— Да. Если господин позволит пошутить, я бы заметил, что порядки, установленные им, в его стране, достойны большего порицания.

Пока Артур размышлял, как бы достойно ответить, судья подобрал бумаги, принялся читать, долго и выразительно. Обвиняемые и зрители почтительно затихли, из-за раскаленной стены зала долетал далекий шум базара: выкрики торговцев, вопли ишаков и верблюдов, высокие, лопающиеся звуки, словно задевали струны металлической арфы. Солнце, казалось, спускалось все ниже, чтобы расплавить людям мозги. Тонкая кольчуга Артура, надетая под кожаную куртку, обжигала кожу.

— Хувайлид, что говорит судья?

— Эта молодая Джанан — воровка. Так говорит судья. Соседи торговца видели, как она взяла фрукты с его прилавка и не положила обратно…

Боковые двери распахнулись, ввели еще двух женщин. Их не стали привязывать, а поставили сбоку от судьи. Старичок в чалме нацелил на них остренький палец.

— Вызвали свидетельниц, — продолжал джинн. — Судья недоволен, потому что одна из свидетельниц ничего не может рассказать…

— На хрена такой, свидетель, который молчит как рыба?

— Коран предписывает иметь двух женщин свидетелями. Это то же самое, что свидетельство одного мужчины…

Воровка заплакала, свернувшись в калачик. На ней позвякивали монеты, длинные серьги, браслеты перекатывались на руках. Артур подумал, что у богатой девицы явно не все дома, раз с такими цацками тырит на базаре персики.

— Хувайлид, продолжай. Что он говорит?

— Судья говорит, что закон требует отрубания руки, но женщину Джанан поймали впервые. Судья говорит, что Аллах милосерден, и мы тоже должны проявлять милосердие к тем, кто оступился, но готов исправиться. Женщине Джанан назначено наказание, сорок палок по ступням, пятьдесят плетей по ягодицам и денежный штраф в пользу пострадавшего…

— Это кто же пострадавший? — изумился Коваль. — Это вон тот жирняк обвисший?

Сбоку от свидетельниц, соблюдая дистанцию, поглаживал живот обворованный купчина. Коваль слушал вполуха. Он наблюдал, как отвязывают от бревна «преступниц», одну за другой подводят к судье, подгоняют при этом палками, несомненно, оставляя на теле синяки; как судья в считанные секунды принимает решения; как троим определили по нескольку лет тюрьмы и тут же туда увели, минуя предварительные этапы и прочую бюрократию.

— Хувайлид, у меня подозрение, что тетки просто оговорили девушку. Я имею в виду ту, первую, что украла персики… Скажи, эта Джанан — она действительно стащила фрукты?

— Господин опять желает заглянуть за внешнюю суть вещей и событий? — зарокотал джинн. — Разве господин опять желает выйти из реки времени?

— Нет, только не это, — спохватился Коваль. — Ну, видишь ли… Я думал, что ты и так знаешь… э-э-э… без погружения.

— Разве моей матери вдули при зачатии божественный дух? — почти грустно спросил джинн. — Никому из нас не позволено заглянуть в мысли Всевышнего, никому из нас не позволено при взгляде на человека угадать, виновен он или нет. Если господин желает проникнуть…

— Нет! — рявкнул Артур. — Перестань паясничать, ради всего святого! Ты всего лишь кусок машины и не притворяйся оракулом. Дали тебе команду искать старательных дурачков, вроде меня? Лучше бы электростанцию построили… Скажи, их сейчас будут бить плетью?

— Да.

— Э-э… Ты можешь каким-то образом выяснить, снижается ли в Эр-Рияде от этого преступность? Хувайлид, ты слышал вопрос?

— Слышал, господин. Мой господин желает знать, насколько помогали исправлению преступников телесные наказания во времена моей молодости?

— Нет, господин говорит о сегодняшнем… А-а-а черт! — Артур начал понимать. — Я не соображу, какое же преступление в смехе…

— Карима купалась вечером, сняла обувь и слишком высоко задрала гандуру. А потом размотала шаль, сняла гишуа и омывала лицо водой. Ее волосы видели мужчины в чайной. Карима тоже видела мужчин, но сделала вид, что не замечает. За безнравственное поведение она получит двадцать пять ударов по пяткам и десять плетей…

Сальва оскорбила мужа. Муж ее грубый человек, это всем известно, его тоже будут судить за побои, нанесенные второй жене. Сальва говорит, что хотела лишь защитить вторую жену от побоев, ведь той всего четырнадцать лет. Однако Сальва трижды поцарапала мужу лицо, это слышали и видели соседи…

— Довольно, — прервал Артур. — Мне уже ясно, что здесь собрали цвет преступного мира. Неужели их будут лупить при всех? Я не хотел бы смотреть…

— Господин желает покинуть город?

— Нет, нет, я передумал…

Половина двора со стены не просматривалась, президенту пришлось переместиться вдоль стропил, рискуя привлечь внимание стражи. Но пока он пробирался, помещение суда опустело. Многочисленная толпа зрителей-мужчин расходилась, благодушно посмеиваясь, как ни в чем не бывало, обсуждая торговые операции.

Во внутреннем дворике солнечные лучи падали отвесно, раскаляя камни до состояния жаровни. Широкий тряпичный козырек на столбах создавал ненадежную защиту; под тентом расставили несколько низких кресел. Туда переместился судья, жирный полицейский начальник и еще кто-то важный, в белой дишдаше с нагрудными карманами.

Женщин снова привязали к бревну. Помимо бревна, во дворе имелась вкопанная жесткая конструкция из толстых брусьев, напоминающая наклонную лестницу. Из темного провала возник человек в черном бурнусе, удлиненном кафтане, подпоясанном пестрым поясом, с какими-то приспособлениями в руках.

Палач, догадался Артур.

Стражи порядка подхватили первую из осужденных, заломили ей руки и, невзирая на отчаянные мольбы, поволокли к дыбе. Палач разложил на лавке плетки, палки из бамбука. Женщину перевернули буквально вверх ногами, оплели лодыжки веревками, затем палач проделал быстрые манипуляции с дыбой, голые пятки оказались вздернуты и разведены в разные стороны. Чтобы жертва не могла отбиваться, ей стянули руки, и затем ее довольно бережно опустили на спину, на подложенную циновку. Женщина корчилась на спине и блеяла, как предназначенная в жертву овечка. Тощий судья мирно беседовал с усатым толстяком. Ожидающие своей очереди дамы тоскливо хныкали. Чахлые деревца и минареты колыхались в расплавленном воздухе.

— Еще немного… — Артуру уже не хотелось сбежать, напротив, хотелось досмотреть представление до конца. Садистских наклонностей он за собой наблюдал, тут играло роль нечто иное; президент жадно впитывал чуждую психологию, чуждые общественные основы. Эти люди, собравшиеся во внутреннем дворе тюрьмы, не искали новизны в мире, не искали свежих впечатлений, и уж тем более, не рассуждали о кризисе цивилизации, о роли личности в процессе, и о прогрессе вообще. Они не нуждались в прогрессе.

Вероятно, они нуждались в неких универсальных стимулах для существования — в радости деторождения, в дружбе, в любви, наконец. А теперь он, русский, заявился в этот оазис первозданного равновесия, да еще с самоварами своих брутальных идей, и будет тут копошиться, всем мешать и всех смущать… Женщина завизжала, как поросенок под ножом. Она извивалась, пытаясь уберечь ступни, но палач обладал завидной меткостью. Черная палка опускалась с сухим, вибрирующим звуком. На пятнадцатом ударе голые ступни превратились в синяки, поверх общего лилового фона вздувались буграми более свежие гематомы. Воровка верещала и металась между брусьями, изрядно отбив себе бока.

Когда ее отвязали и поставили на ноги, женщина не смогла самостоятельно идти. Она сделала шаг, взвыла и повалилась в горячую пыль. Полицейские в белых гетрах подскочили к ней с двух сторон, но больше не били, оттащили несчастную в тень. Старый судья поднялся, грозя пальцем остальным, сжавшимся, забитым…

Следующей настала очередь молодой воровки Джанан. Женщину бесцеремонно протащили по пыльным камням; несколько раз она ухитрялась уцепиться за одежды подруг по несчастью, но полицейский, шедший сзади, бил ее по рукам.

Ее привязали к дыбе, но несколько иначе. Поставили на ноги, руки растянули вверх и в стороны. Затем вокруг женщины сгрудились трое. Коваль тянул шею, но из своего укрытия никак не мог рассмотреть происходящее. Над двориком тюрьмы повисло тягостное молчание, нарушаемое лишь прерывистым дыханием стражей порядка и сдавленными всхлипами наказуемой. Судья поудобнее устроился на подушке, мальчик подлил ему холодного чая в пиалу. Толстомясый полицейский что-то говорил ему в ухо, оскалясь. Прикованные к бревну женщины, похоже, впали в транс. Понурившись, глядели в землю. Рядом с Артуром, из скрытого в щелях балки гнезда, выпорхнула маленькая пестрая птичка и упорхнула по своим делам. Президент сжимал в руке зеркало, оттуда, из размазанной глубины, выглядывало отрешенное личико Хувайлида.

Артуру вдруг почудилось, что достаточно ущипнуть себя, вскрикнуть, дернуть за волосы — и все пройдет. Исчезнет мир расплавленных камней и бессмысленной жестокости, исчезнут Хранители, Озерники и джинны, исчезнут лысые псы, летуны и черные жеребцы. Вероятно, исчезнет Надя Ван Дейк и дети, ведь она тоже окажется частью сновидения. Он потянется, улыбнется и проснется в капсуле глубокого анабиоза, в родном 2006-м году, во время первых испытаний. Над ним склонятся встревоженные друзья — Мирзоян, Денисов, прибежит профессор Телешов, будут спрашивать, почему он такой странный, как себя чувствует и чему улыбается.

А он будет улыбаться, не в силах прекратить. Просто оттого, что от Толика знакомо пахнет сигаретами и одеколоном, оттого, что за пультом колдует и улыбается ему симпатичная лаборантка, что за стенами института ревет машинами вонючая Петроградская сторона, по помойке во дворе корпуса лазают самые обычные кошки и собаки, и никто не слышал слова «Большая Смерть»…

— Господин не может сделать выбор? — Язвительный голосок джинна с размаху вернул Коваля обратно, в Азию. — Ты хотел повидать эмира Сайда, и в то же время ты хотел найти, безусловно, надежное средство для войны с Халифатом. Ты должен выбрать!

Ничего не закончилось. Ничего не приснилось. Рыдающую Джанан, наконец, привязали. На ней как-то хитро задрали платье, а вокруг тела обернули нечто вроде широкого войлока. Позади в войлоке оказалось специально вырезанное отверстие, оставляющее голыми белые ягодицы.

Палач взвесил на ладони плетку, примерился и нанес пробный удар. Женщина завизжала на такой высокой ноте, что Артур невольно поднял глаза, отыскивая вокруг насекомое или невозможный в этом мире самолет. Палач бил с оттяжкой, постепенно наращивая амплитуду ударов. При каждом его ударе преступница замолкала, набирая в грудь воздуха для следующей порции крика. Она повисала на привязанных руках, затем выгибалась дугой с такой силой, что вздрагивала тяжелая дыба. Ее белые ягодицы уже давно не были белыми и нисколько не походили на усладу мужских взоров. Кровь текла у нее по ногам, брызги разлетались при каждом движении, заливая помост, впитываясь в песок. Видимо, от боли воровка обмочилась, под ее пятками, на камнях, появилось темное влажное пятно. В какой-то момент она поперхнулась собственной слюной, ее начало рвать. Экзекуцию остановили, облили Джанан водой, и судья кивнул, что можно продолжать.

Прочие преступницы прекратили шуметь, они следили за полетами плети, как заколдованные, не в силах шевельнуться. Мужчин охрана оттеснила от места казни ранее, они спокойно болтали, даже негромко посмеивались за стеной. Никто не расходился — скорее всего, ожидали разрешения судьи. Старикан не спускал глаз с казни, коротко кивал подобострастному шепоту толстого офицера.

Последним доводом в пользу дальнейшей войны для Артура послужило именно поведение зрителей в соседнем дворике. До этого, приобретя в союзники компьютер Летучего народа, он склонялся к мысли немедленно навестить эмира, запугать его или, наоборот, умаслить, и уговорить, чтобы Халифат не поддерживал Карамаза. Но, слушая, как поет плеть, как воют осмелившиеся засмеяться или обнажить макушку тетки, президент России передумал.

— Джинн, так что я там мечтал насчет оружия? — спросил он у зеркала. — Что ты предлагаешь? Прикатить сюда бомбу?

— Я предлагаю человека, — торжественно заявил джинн. — Твое оружие зовут Бродяга. Только я не могу гарантировать точность при высадке, над Сибирью сейчас искажения. Нужный нам человек живет где-то в лесу.

Коваль открыл рот, чтобы выразить решительный протест, но его уже швырнуло ногами вперед в темноту.

19 ЛЮДИ ГРЯЗИ

Левая нога совсем замерзла. Мбуба подвинулся и уперся головой в мягкое и теплое. Мягкое шевелилось. Мбуба стал думать, что там такое, за головой. Пока он думал, стало щекотно на животе, замерзла уже правая нога. Но спать все равно хотелось сильнее, Мбуба опять подвинулся. Пришлось сильно упереться головой в большое и мягкое. После этого что-то тяжелое и холодное два раза ударило по затылку.

Чутье охотника подсказало — сейчас ударят еще раз, и еще. Так и случилось. Мбуба заорал и проснулся.

Головой он упирался в живот Злого Мбаты. Мбата тоже проснулся, несколько раньше, и теперь бил Мбубу по макушке обглоданной берцовой костью Мохнатого. Мбата вообще был молчалив, слов знал мало, но умел объяснить доходчиво и кратко. Мбуба не стал драться, а пополз в сторону, волоча за собой свою замерзшую ногу.

Вокруг все просыпались, дрожа от холода. Мбуба оторвал большой кусок хвоща и удивился, какой невкусной и твердой стала еда. Спать с каждой ночью становилось все холоднее, четыре небесных огня назад не проснулись утром двое маленьких. Глупые женщины начали кричать, но Умный Моба сказал — их позвала Большая Крыса. Большая Крыса плачет под водой, потому что мы съели всех ее детей, теперь нужно отдать ей своих. Не все поняли Умного Моба, но Мбуба понял, он знает много слов. Он стал думать, и думал весь день, даже не пошел собирать грибы. А когда стало темно, он пришел к Моба и сказал:

— Мы съели всех крыс.

— Съели, — подтвердил Умный.

— Два небесных огня назад мы съели все вкусное над водой.

— Съели, — подумав, согласился Умный.

— Когда было тепло ночью, как днем, мы съели все грибы на кочках.

Умный кивнул. Он устал следить за мыслью.

— Одну жизнь жабы назад мы начали сильно хотеть кушать…

Моба пукнул под водой и посмотрел на маленького Мбубу ласково:

— Ты маленький, я — большой. Ты знаешь больше слов. Это хорошо. Утром пойдешь собирать пиявок. Теперь буду спать. Уходи.

Мбуба ушел, вспоминая что-то умное, чего не успел сказать вождю. А потом встретил в темноте сестер и пошел с ними петь песню. Они пели песню, обнявшись, и было тепло, и жевали кору Веселого дерева. К утру Мбуба совсем забыл, что хотел сказать Умному.

Весь день они втроем собирали пиявок в Холодной Яме и относили старой Мембе. Никто не помнил старую Мембе молодой; говорили, что она родилась не в Теплой воде, а где-то далеко и прожила уже больше тридцати зим, больше, чем пальцев на руках и ногах. Умный Моба имел на этот счет иное мнение, он колотил всех, кто считал, что можно жить вдали от Матери-Крысы. И уж тем более, никто не может прожить больше двадцати семи зим. Потому что вытекают глаза, и кожа больше не держит кровь…

Когда ноги совсем заледенели, Мбуба вспомнил, что хотел сказать Умному, но второй раз решил не идти. Чутье охотника подсказало: не хочешь всю жизнь собирать пиявок — не ходи.

Теперь Мбуба сидел, прижавшись спиной к спине брата, и грыз невкусный хвощ. Все, кто мог ходить, пошли за Умным Моба.

— Куда все идут? — спросил брат, засовывая в рот Дохлую лягушку.

— Искать крыс.

— Крыс? Мы же поймали всех крыс…

— Хочешь пойти собирать пиявок?

— Нет.

— Тогда иди искать крысу.

— Крысы нету. И грибов нету. И лягушек.

— Тогда сиди тихо!

— Надо всем сказать, что крысы нету!

Мбуба выплюнул непрожеванные горькие волокна и поглядел на младшего брата. С голодухи быстрее меня соображать стал, сын паука, подумал он с нежностью. Чем меньше жрет, тем башка лучше работает. Был бы у нас алфавит, записал бы эту мысль…

А вслух ответил:

— Одноногий Мебебе много спрашивал. Ты видишь его?

— Нет.

— Был Большой Момо, были две женщины у Момо. Много спрашивали. Ты видишь Момо?

Брат повертел головой.

— Хо! — Мбуба срыгнул и почесал бороду. — Тут теплая вода. Тут живет Мать-Крыса. Старые жили, где Мать-Крыса. Мы живем. Маленькие будут жить, где Мать-Крыса. Мать не любит, кто много спрашивает. Хочешь много говорить — уходи от теплой Матери.

Мбуба сам удивился умности своих слов и надолго затих, глядя на черную поверхность болота. Молчал и младший. В животах у обоих урчало…

Огогоки пришли утром. Сначала все услышали стук. Умный послал Злого Мбата и еще троих, у кого имелись большие кости, посмотреть. Огогоков было много. Они ломали кусты, кидали их с кочки на кочку, и по кустам вели своих маленьких и женщин. Когда Злой рассказал, никто не поверил. Все перестали собирать хвощи и кору и пошли тоже смотреть. Смотрели долго, пока огонь на небе не прошел половину тропы.

Тогда старая Мембе сказала, что Огогоки идут отнять собранные грибы и сушеных пиявок. Глупый Младший брат испугался и заплакал, а Мембе сказала, что так уже было, и Старые бросали всю еду в Холодную яму, чтобы не досталась Огогокам.

— У нас тогда ведь тоже не будет еды? — спросил глупый Младший.

— Хо! — засмеялась Мембе, и Умный, и другие старые. — Только сын паука может отдать еду плохим. Лучше все скинуть в яму, и всем уйти к Матери-Крысе, чем отдать что-то плохим!

И все закричали, что лучше уйдут к Матери, и Умный прослезился от гордости за свой народ. Тут Мбуба заметил такое, что про пиявок забыли. Огогоки несли с собой плетеные корзины с живыми крысами внутри. В других корзинах они тащили толстых птиц Фа с маленькими и на ходу кормили их червями. Увидав такое дело, Моба позвал старых в самое теплое место, туда, где Мать дышит через воду, и они стали говорить. Остальные слушали, сидя вокруг, а Огогоки стучали все ближе.

Наконец, Умный встал и сказал плохое:

— Огогоки идут отнять у нас Мать, наше Теплое место. Мы будем драться, а кто не будет — тот сын паука и не любит Мать.

Тут все стали кричать одновременно, а Одноглазый Мбико придумал нарвать поганок. Чтоб веселее было драться. И все побежали рвать поганки. Мбуба тоже съел три или четыре штуки, хотя знал, что кушать их никак нельзя; зато ему быстро стало весело, и он побежал за всеми убивать глупых Огогоков.

Он бежал рядом с обоими Младшими и смеялся над бестолковыми Огогоками. Кость Мохнатого несли по очереди. Внезапно оказалось, что больших костей на всех только четыре штуки, остальные куда-то потерялись или сломались. Мбуба немного удивился, поскольку еще утром Умный кричал, что костей у них больше, чем у всех людей Леса, вместе взятых. Умный часто повторял, что у них больше всех костей. Костями было удобно драться, но их нельзя скушать, поэтому обилие оружия никого особо не радовало. Еще Умный не забывал напоминать, что у них больше всего сушеных пиявок и больше всех осоки. От сушеных пиявок резало в животе, а осока вообще ни на что не годилась… Зато их было так много, что другие могли лопнуть от зависти.

Теперь Умный Моба сам слегка обалдел, оценив остатки вооружения, но отступать было поздно.

Добежали толпой до самой Черной трясины, и тут выяснилось, что Огогоки проходят мимо. Они по-прежнему валили кусты, тащили свои корзины, их растянувшийся народ уходил в туман, изгибаясь, как водяная змея. Умный Моба выплюнул недоеденную шляпку мухомора, остановился.

Из колонны врагов кто-то радостно помахал. Потом еще кто-то, Далеко, не видно. Женщина. Младший брат стал смеяться и махать в ответ. Видно, не ту поганку съел. Злой Мбата подошел и стукнул глупого костью по голове. Потом пошел стукать и других, поскольку многие начали махать и смеяться…

Огогоки остановились ночевать у края Высокой травы. Вечером от них пришла женщина и сказала, что она — дочь Большого Момо, которого выгнали давно за лишние вопросы, и в целом они устроились неплохо, только теперь отца зовут Огомома, а ее — Огомка.

— Так не бывает, — заявил Одноглазый. — Никто не знает своего отца.

— Я знаю. У нас все знают, — удивилась Огомка.

— Зачем знать? — сердито спросил Мбико. Девчонка растерялась:

— Ну… чтобы… чтобы любить…

— Мы любим Мать. Зачем нам знать отца? — Одноглазый победоносно высунул бороду из тины и оглядел остальных.

Все засмеялись. Мбуба смотрел на дочь Большого, вытаращив глаза. Он никогда не видел, чтобы люди прятали ноги в вывернутую крысиную шкуру. И голову тоже.

— Зачем тебе на голове?

— Вода сверху падает — а голова сухая.

— Зачем на ногах шкура?

— Ноги сухие. А зачем вы сидите в болоте?

Все поглядели друг на друга, удивляясь такой глупости.

— Мы здесь живем, тут наша Мать, — вежливо ответил Мбуба.

— Но вы сидите в грязи. Плохо, нельзя! — не унималась Огомка.

— Что такое «грязь»? — спросила Старая. Мбуба тоже не понял слово.

— Ну… Грязь — плохо. Все плохо. Воду пить нельзя. Толстые Фа не живут, крысы не живут. Грязь.

Все опять засмеялись, кроме Злого Мбата. Чувствовалось, ему очень хотелось садануть этой чистюле костью между глаз.

— Отец говорил — иди к моим людям. Скажи моим людям — идите вместе с нами!

— Куда идти? — внезапно проснулся вождь.

— С нами. Мы делаем тропу. В сухое место.

— У вас плохая тропа. Мы не пойдем.

— Почему плохая? — обиделась девчонка. — Все люди прошли.

— Очень глупо делаете, — терпеливо объяснил Моба. — Очень медленно.

— Если не ломать, не делать тропу — никогда не пройти!

— Хо! У нас своя тропа! Не надо рубить, ломать, сушить. Очень просто. Захотим идти — идем через Черную трясину.

— Но там не пройти. Очень плохая вода, маленькие будут тонуть. Пиявки плохие. Зачем идти плохо, если можно хорошо?

— Хо! Если захотим — пойдем там, через трясину, — Умный оглядел торчащие из болота лохматые головы. Все согласно забулькали. — Иди теперь. Скажи своим — у нас всегда будет своя тропа. А захотим — останемся тут!

Огомка закусила губу и поднялась. Мбуба следил, как она уходит, прыгая с кочки на кочку, хотел крикнуть ей вслед что-нибудь хорошее, но ничего не придумалось. Проглоченные с утра поганки туманили голову…

Утром пришел вождь огогоков — Сильный Ога. С ним — еще двое, и опять та же девчонка. Ога принес трех жирных крыс и трех птиц фа. Съели быстро. Умный показал себя великим вождем. Старая Мембе даже заплакала, когда он приказал принести в ответный подарок всех засушенных пиявок, а женщин отправил на Рыжие кочки за поганками. Мбубе показалось, что гости не очень обрадовались пиявкам. Грибы тоже есть не стали, сложили в корзину. Потом Огуга, женщина Сильного, говорила, как они ищут червей и кормят птиц Фа. А птицы Фа не летают, а живут в корзинах и дают маленьких птиц.

На это все долго смеялись, потому что и глупому понятно — червяков только цапли ищут. Зачем плести корзины и искать червей, если можно просто поймать толстых Фа? Зачем кормить маленьких птиц, если гораздо вкуснее просто съесть яйца? Так сказал Одноглазый, а Мбуба ничего не сказал, но подумал, что давно не встречал в округе ни одной дикой Фа. Огогоки тоже смеялись, все были добрые, потому что сытые.

— Зовите всех своих! — совсем подобрел Мобо. — Будем вместе смеяться.

— Нельзя! — ответили Ога и женщины. — Люди должны кормить крыс и рубить дорогу!

— Дорога — не Мохнатый, в лес не убежит! — подумав, сказал Мбата.

И все согласились. Вождю так понравились эти слова, что он приказал Мбубе их запомнить и впредь говорить каждому при удобном случае.

После Умный сказал позвать ловкого Мбиту, и Мбита показал чужим свои фигурки из красной земли. Чужие очень удивлялись и качали головами. Они не умели делать так.

Тогда Умный сказал женщинам петь, и сестры Мбубы стали петь, и пели долго, у Мбубы даже защипало в глазах от гордости. Чужие толком петь также не умели. Девчонка попыталась рассказать, как они разводят крыс, но ее никто не слушал.

Одноглазый сказал:

— Кушать все умеют, это неинтересно. А кто из вас умеет показать цаплю, или водяную змею, или паука-трупоеда?

Огогоки были сражены. Мбуба обсасывал птичью лапку и радостными, сытыми глазами смотрел на своих соплеменников. Младший брат с другими маленькими смешно показывали, как ходят цапля и паук, вождь огогоков прямо катался по траве от радости.

— Это тебе не лес валить, — говорили ему. — Это тебе не курей разводить!

Всем, кстати, понравилось слово «грязь», и решили впредь называть себя «люди Грязи». Было в этом слово что-то слезливое, что-то гордое и загадочное. Больше хороших слов Огогоки, правда, не принесли. Оказалось, что люди Грязи вообще знают слов гораздо больше. Впрочем, и раньше было понятно, что люди Грязи умнее прочих; ведь ни у кого больше не было такого огромного болота.

Когда все пожевали коры Веселого Дерева, Мбуба сел в обнимку с Огогоками, и полночи учил их правильно говорить «отрыжка дохлой жабы» и «задница потного бобра». Чужие путали все слова, и было очень смешно.

Под утро Умный Мобо до того подобрел, что подарил Огогокам оставшиеся кости Мохнатого, и дубину из дерева, и весь запас шкурок. Тогда Ога, в ответ, велел принести еще мяса. Получилось очень кстати, потому что, пока веселились, ещедвое маленьких от голода ушли к Матери-Крысе. Уже два дня никто не собирал даже хвощ и пиявок. Мбуба никогда так не веселился.

Когда огонь на небе в третий раз пошел по тропе, Сильный Ога встал и долго говорил. Он сказал, что никто в его племени не умеет так грустно и долго петь, и показывать змею не умеет. Никто не может делать птиц из красной земли и так красиво говорить о Грязи и о Матери. Тут Сильный Ога заплакал, а женщины тоже начали плакать.

Потом вождь взял себя в руки, высморкался в бороду и позвал всех за Огогоками на Сухую землю. Он сказал, что мяса хватит всем, и шкур на ноги и на голову. Только надо вместе работать. Последнее слово всем как-то сразу не понравилось, многие даже спрятались под воду. Когда Сильный объяснил, что это такое, стало вовсе неинтересно и скучно. Зато проснулся Злой Мбата, переевший Веселой коры. Все стали ждать, что он скажет умного.

— Всех пиявок не соберешь! — сказал Мбата и снова заснул. А Умный приказал Мбубе обязательно запомнить и эту мысль.

— У вас очень красивые женщины! — сказал на прощание вождь чужих. — Мои мужчины хотят позвать их к себе!

При этих словах сестры Мбубы застеснялись и поглубже зарылись в грязь. Вождь опять заплакал, то ли от избытка чувств, то ли коры за три дня переел, затем махнул рукой и увел своих людей.

Мбуба, наконец, смог спокойно заснуть. Во сне он пел, прыгал на четвереньках, подражал голосам птиц. Потом левая нога замерзла. Просыпаться не хотелось, Мбуба подвинулся, где теплее. Стала замерзать правая нога. Мбуба снова подвинулся, не открывая глаз, уперся головой в мягкое и теплое. Чутье охотника подсказало — сейчас стукнут, и не раз. Так и случилось.

Получив по башке дубиной, Мбуба окончательно проснулся и стал смотреть по сторонам. В голове вертелась умная мысль, но никак не хотела приходить на язык. Мбуба знал, что мысль гораздо легче понимается, если ее удается несколько раз повторить. Наконец, мысль поймалась, и Мбуба немножко напугался. Потому что оказалось, что он думал о том, как бы уйти вместе с Огогоками.

У них не было Теплой Матери, они хуже пели и медленно думали, зато у них в корзинах сидели жирные птицы.

Вдруг что-то затрещало в осоке. Мбуба напугал до того, что забыл про холод. Он выбрался на кочку, набил за щеку хвоща и стал смотреть в сторону, куда ушли Огогоки. Но вместо Огогоков он сразу увидел такое, отчего хвощ застрял в горле и полез назад.

20 ВРИО ГУБЕРНАТОРА

На полузатопленной тропе, по которой вчера ушли враги, лежал окровавленный мужик. Чужой, не из Огогоков, не из Красноглазых, не из Толстых, и уж точно не из людей Грязи. У мужика были длинные седые волосы, заплетенные в косички, как делают маленькие девочки Красноглазых, зато почти совсем не было бороды. А еще он был одет, целиком одет в вывернутую шкуру Мохнатого. А может быть, совсем и не Мохнатого. Шкура на нем блестела, была разорвана во многих местах и странно, пугающе пахла. Пахла так, как не пахнет ничего в болоте. Еще на одежде спереди и с боков торчали блестящие штуковины, как потом выяснилось, очень твердые и колючие. Мбуба сразу порезался, едва дотронулся. Из мужика текла кровь.

Человек был жив. Непонятно, откуда он пришел и чего хотел. Мбуба побежал будить остальных.

Подобрались близко. Самым смелым оказался Одноглазый Мбико, он издалека ткнул мужика в бок тонким прутиком. Тот замычал, подергал рукой, но не поднялся. Старая Мембе указала, откуда он пришел. Посреди Высокой травы остался проход, какой бывает после семьи Клыкастых. Все очень удивились, потому что с той стороны Высокой травы плохая трясина, но человек не утонул. Затем охотникам мужика удалось перевернуть. Его лицо было почти черное, по нему ползали муравьи, но Старая сказала, что надо полить водой — и будет хорошо.

Полили водой, мужик чуть не захлебнулся. Однако Старая оказалась права, потому что стало гораздо лучше, чем прежде. Кожа у человека оказалась светлая, но темнее, чем у людей Грязи. Еще он был выше и шире даже самых высоких и сильных мужчин народа Грязи.

Умный Мобо вынул из бороды лягушку и сказал, что кожаного человека надо убить. Все тут же согласились со словами вождя. Убить — это просто и понятно. Злой Мбата оживился, приволок свою кость и собрался уже стукнуть волосатого мужика по башке, но тут Мбуба, неожиданно для себя, заступил Мбате дорогу.

Все удивились, а вождь Умный Мобо чуть не захлебнулся от удивления. Чужого следовало убить, пока он не убил кого-нибудь сам. Такое уже было, раза два, но помнили только Старые. Давно проходили мимо мужчина и женщина, заблудились, говорили на похожем языке. Тогдашний Умный спросил их, зачем пришли.

— Хотите отнять у нас Теплое место? — проницательно спросил Умный.

Мужчина и женщина оглядели чавкающее болото с жадностью, но снова притворились, что сбились с пути. Они сказали, что шли вдоль железной дороги, а потом свернули на дорогу земляную, потому что почуяли тепло.

— Вокруг вас на три дня мертвый лес, — сказал чужой мужик. — Мертвый и холодный, только рыжие кочки. А здесь тепло, здесь жарко, мы удивились и свернули. Как нам теперь выйти к железной дороге? Охотники переглянулись и перемигнулись. Умный приказал окружить чужаков. Теперь все встало на свои места. Ясное дело, подлые враги задумали убить народ Матери-Крысы и забрать Теплое место…

А чужаки говорили смешное и страшное, будто бы человек живет семьдесят семь зим, а не двадцать семь. Будто бы нельзя жить в Теплом месте, потому что Мать-Крыса убивает своих детей, отнимает волосы, кожу и глаза. Будто бы за топью, за Рыжими кочками, есть длинная гора, на которой поют черные железные палки. Мужчина пытался объяснить, что такое «железный», но так и не сумел. Все над ним смеялись; сразу видно, что глупый человек. Мужик сказал: гора такая длинная, что не показать руками, и железные палки длинные, без конца. Если приложить к черной толстой палке ухо, она поет. Женщина сказала, что если идти по горе, между бесконечных железных палок долго, очень долго, вослед за небесным огнем, то можно прийти к другим людям.

Вождем тогда был другой Умный, не Мобо. Он сказал чужим людям, что они бестолковые обманщики. Всем известно, что на горе жить нельзя. На каменной горе нет Веселых деревьев, от которых хорошо, нет пиявок, которые лечат народ от всех болезней, нет даже крыс.

Чужакам не поверили, смеялись, хотели забрать у женщины еду. Мужчина убил четверых и выбил глаз Одноглазому Мбико. Потом обоих чужаков все-таки убили, и песню об этом славном подвиге до сих пор поют маленьким.

Теперь снова пришел чужой. Точнее, приполз с холода.

— Не надо убивать чужого, — сказал Мбуба. — Чужой пришел оттуда, где сухо.

Злой Мбата заворчал и поднял кость. С другой стороны надвигался Мобо с охотниками.

— Дурак! — сказал Мобо. — Зачем нам знать, где сухо, если у нас есть теплая Мать-Крыса? Нам надо забрать шкуры чужака, забрать те блестящие штуки, ими будет удобно ковырять червей на кочках.

Чужой мужик пошевелился и застонал, выплюнул немного воды. Оказалось, что у него есть с собой большой мешок, который вначале не приметили.

Мбуба сказал — нет, не надо убивать.

Мбуба после ночных переживаний все никак не мог прийти в себя. Ему то и дело мерещилось, будто он гуляет вдоль Высокой травы, и ноги сухие, и на сухих ногах — вывернутые крысиные шкурки. А вместе с Мбубой гуляет сухая Огомка и кормит его жирными птицами Фа. А потом они, все так же вместе, ломают палки, кидают листья и делают дальше сухую тропу. Палок и листьев очень много, может быть, придется ломать ветки не одну жизнь жабы, но где-то там, впереди, За Черной трясиной их ждет сухое место, сухое и… страшно выговорить, теплое.

Но ведь Теплое место может быть только одно — там, где дышит Мать! Так Мбуба привык думать с детства, а детство прошло не очень давно.

Мбубе было очень страшно, потому что мысль заявилась одновременно в голову и на язык. Если бы такая мысль заявилась к нему вчера, Мбуба бы нарвал поганок, прожевал хорошенько, и хворь бы отступила. Потому что старики всегда так учат: пришла лишняя мысль — скорее проглоти поганку!

— Хочешь, дам по башке? — спросил отступника Злой Мбата.

— Иди, собирай пиявок, не то утоплю, — по-доброму посоветовал Одноглазый.

— Не хорошо убивать чужого, чужого надо лечить, — набычился Мбуба.

Впервые он выступил один против охотников, против самого Моба, и от осознания этого факта Мбубе стало совсем нехорошо. Словно что-то хрястнуло внутри, крякнуло, чмокнуло и порвалось.

Охотники вылезали на кочки, обступали с трех сторон. Мбуба споткнулся, вплотную отступил к раненому. Тот пыхтел, плевался с закрытыми глазами и шевелил рукой. Вот он залез рукой внутрь своей шкуры, вытащил белое, звонко раздавил в пальцах и высыпал похожее на пыльцу себе прямо в рану.

Раны у него были страшные, мясо висело наружу, вокруг мяса кружилось облако гнуса. Мбуба уже понял, что раны нанес не Клыкастый, не Пятнистый, а скорее Ворчун, которого еще называют Хозяином Рыб. Он живет далеко, возле реки, к Теплому месту не подходит. Но Мбуба видел, что происходит с теми, кого Ворчун бьет лапой. Зверь встает на задние лапы, задирает пасть и орет. Лапой из человека можно вырвать кусок вместе с ребрами…

Мбуба загляделся на раненого и чуть не схлопотал по голове. Отскочил, но дальше бежать стало некуда. Охотники окружили, они втягивали ноздрями запах вкусного. У чужого с собой на животе был мешочек, там вкусное. Злой Мбата поднял свое острое орудие. Мбуба зажмурился, прикрывая голову руками, приготовился уйти к Большой Крысе.

Он не боялся. Жрать все равно было нечего. И тут кто-то позади него сказал:

— Ни хрена себе, вышел в тамбур покурить…

Мбуба подпрыгнул, и охотники тоже подпрыгнули. А Умный Моба, который, как и положено вождю, руководил облавой из воды, провалился с головой в цветущую жижу.

Мужик в вывернутой коже уже не лежал, а сидел. Левой рукой он зажимал рану, а в правой держал несколько блестящих острых палочек. Мужик сплевывал воду и очень внимательно глядел на вооруженных Мбику, Мбато и других.

— Елки-палки! — поморщился раненый, отряхивая воду с седой головы. — И как вы в такой вонище купаетесь? Здесь что, грязелечебница, блин?

Мбуба обрадовался, что мужик говорит на языке людей Грязи, хотя слова не все понятные. Но тут, одно за другим, произошло три значительных события.

Охотники закричали, как делали всегда, загоняя Мохнатого, и разом бросились на чужого.

Чужой неуловимо быстро переместил в пальцах блестящие палочки, небесный огонь отразился в них, а секунду спустя испуганный Мбуба остался на тропе один. Охотники упали и дергали ногами. Мбата лежал навзничь с палочкой в глазу. Умный Моба плавал ничком, и красное разливалось лужей вокруг него. Одноглазый держался за шею, блестящая палочка пробила его шею насквозь, он упал на колени, говорил что-то, но неслышно. Потом упал в воду. Четверо удирали, булькая и загребая в тине.

— Ну что, заступился за своего президента? — спросил белоголовый мужик. — Молодец, зачтется.

Он встал на одно колено, больно оперся Мбубе на плечо, затем поднялся во весь рост.

— Я не хочу жить в Грязи, — зачем-то сказал Мбуба, потирая занывшее плечо. — Я хочу, где тепло и сухо.

— Правильно, старина, — кивнул чужой. — И я хочу, где тепло и сухо. Может, вместе поищем? Вот только клинки мои соберем…

— Я не старина, — обиделся Мбуба. — Старая только Мембе, еще был старый Момо, но он ушел.

— Не старина? — Чужак покачнулся и снова, громадным своим весом, обрушился на Мбубу. — Сколько же тебе… пацан?

— Восемнадцать зим, — гордо сказал Мбуба.

— Ты за кого меня держишь? — покрутил головой человек с тяжелым именем «президент». — Ладно, давай ныряй за ножами. Смотри, не порежься…

Мбуба послушался. Он и сам не понимал, почему слушается этого страшного, избитого зверями великана. Чужой угнездился на кочке, вылил воду из кожи, надетой на ногах, распихал клинки по кармашкам. Затем стянул кожаную рубаху и остался в странной блестящей шкуре, тоже порванной, но несильно. Позже Мбуба вызубрил, шкура называлась «кольчуга». Рваную кожу он забрал себе.

Мбуба порезался только два раза, пока вынимал клинок из горла Мбики. Затем чужой мужик потянул с шеи веревку с мешочком. Из мешочка снова посыпал рану, часть порошка проглотил. Мбуба почуял резкие запахи трав.

— Жарко тут у вас… — устало выговорил президент. — Потому и дохнете за пару лет — зараза… Ничего, пацан, это вы еще Желтых болот не видали…

Потом они долго молчали. Мбуба не мешал чужаку дремать. Люди Грязи попрятались. Никто больше не выбегал с дубинами и с глупыми идеями. Иногда булькали пузыри, вздыхала далеко Мать-Крыса, ее дети шуршали в колючей траве. Иногда было слышно, как роют землю Клыкастые и пищат их маленькие. Над логовом Матери-Крысы воздух плясал, тянулись вверх серые струйки. Когда небесный огонь почти спрятался за Рыжими кочками, Мбуба подумал, что скоро дни совсем уступят темноте, а болото покроется льдом. Останется только Теплое место, где под водой дышит Мать.

— Ладно, загостился я у вас… — Чужой хлопнул себя по колену и, кряхтя, засобирался в путь. — Эй, приятель, тут долго сидеть нельзя, отрава. Понимаешь, что тебе говорят? Кстати, тебя друганы не прихлопнут вечером? Может, со мной, за компанию, а?

Мбуба вспомнил вдруг сестер и пожалел, что не родился женщиной. Он бы тогда смог уйти с мужчинами Огогоков в теплые и сухие края. Правда, пришлось бы делать что-то неприятное. Мбуба никак не мог вспомнить колючее слово, которое всем так не понравилось…

— Я не могу, где холодно, — сказал он. — Где холодно — все умирают.

— Умирают такие, как вы! Ленивые уроды, которым нравится сидеть в грязи, — рассердился седой мужик. Он выжал свои волосы, замотал их в грубую косичку и укрепил на голове. — Вы скоро все тут подохнете, потому что работать не любите…

Мбуба обрадовался. Мужик произнес именно то слово, пугающее и колючее, которое говорили Ога и Огомка.

Работать.

Слово было колючее, но Мбуба обрадовался.

— Пошли, пошли, а то одному мне тяжко, — президент тяжело разогнулся, закашлялся, держась за грудь. Пальцы и кольчуга стали красные. Чужак поманил Мбубу, знаками показывая, что надо помочь. — Нам бы к железке выйти, знаешь, где железная дорога?

Мбуба подумал. Слова складывались знакомо, что-то он слышал…

— Какой тут город близко? — продолжал допрашивать президент. — Понимаешь? Город? Дома, машины, церкви… Иркутск? Улан-Удэ слышал? Чита?..

Мбубу точно подкинуло.

— Чи-та, — повторил он. — Чи-та, Чи-та.

— Ага, что-то искрануло?

— Далеко, плохо, холодно, — Мбуба неожиданно для себя разговорился. — Далеко после Высокой травы. Звери страшные. Люди злые. Больно кидают огнем, не любят Мать-Крысу. Там ловили моего брата, как птицу Фа… — Он показал, как ловили, большой сетью. Слов для дальнейшего рассказа не хватило. Мбуба так разволновался, вспомнив вдруг старшего брата, что слезы навернулись.

— Это нам знакомо, — кивнул президент. — Выходит, они там, в Чите, на вас, как на рябчиков, охотятся? Ничего удивительного, позиционируете себя как… Впрочем, не бери в голову. Пацан ты крепкий, сообразительный, власть законную уважаешь. Слушай, может, тебя губернатором Байкала назначить? Сразу должность не обещаю, ВРИО пока побудешь. Насчет жалованья, думаю, договоримся… Ты как, хочешь быть губернатором?

— Хочу, — сказал Мбуба. И подставил плечо.

Часть третья ПОСТРИГ БЕЛОГО МОРТУСА

21 ДИКОЕ ПРИЧАСТИЕ

Он родился зимой 1755-го, в год, когда императрица Елизавета Петровна, с подачи любимчика Шувалова, подписала указ об основании Московского университета, а Сенат засел сочинять новое уголовное Уложение…

В тот год Британия и Франция завязли в позиционных боях за южноафриканские территории, Женевский часовщик Жан Вашерон основал одну из известнейших часовых фабрик, а уроженка Бордо Мари Бризар заложила основу ликерной империи…

В тот год Батырша поднял башкиров, но ловкими действиями российского правительства, татарскими грамотами к степнякам, вкупе с казацкими саблями, удалось вытеснить смутьянов за Яик и надолго стравить их с киргизами…

Иммануил Кант защитил три диссертации в родном университете, получил право преподавать и опубликовал свою теорию зарождения Солнечной системы из пылевого облака…

В тот год тридцатиметровое цунами обрушилось на Лиссабон, уничтожив город до основания…

Великие фигуры рождались в разбуженной России.

…Бродяга с нежного возраста трепетал при слове «смерть», при самом невинном его упоминании. Вполне вероятно, известную роль в этом сыграли бездетные, пугливые тетушки, обитавшие в двухэтажном особняке его папеньки. Папенька верой и правдой служил императорской короне, а тетки крутили столики при свечах, хором визжали, заглядывая в чашку с кофейной гущей, шептались с безобразными калеками и странницами. Любимого племянника потчевали апокалиптической литературой, «откровениями» явных психопатов и псевдомасонской белибердой. Удачно, что девятилетний Бродяга открыл для себя щедрую отцовскую библиотеку, проторил туда путь и смог разбавлять кликушеские словопрения родни сочинениями вполне крамольными. В силу перманентных военных кампаний полковнику было не до ребенка, а его мать парализовало при родах младшей сестренки.

Он боялся смерти, но не так, как сверстники-подростки. Боялся до одурения, до резей в животе. Бродяга почти не участвовал в шумных забавах, штудировал науки в имении, в размашистом псевдоантичном доме, благо средства отца позволяли учителей завозить из Москвы. Тщательно обходил кухню с ее острыми ножами и булькающими кастрюлями, поздно начал ездить верхом. Когда подрос, не напрашивался со взрослыми на охоту, избегал диких зверей, а также собак, карнавалов с петардами, катаний на лодках, стрельбы по мишеням, рыбных блюд, петухов, поездок в старопрестольную, портных с иглами, грозы…

Впрочем, существовала у вселенской его трусости иная, неведомая почти никому сторона. Почти никому, за исключением двух чудных товарищей детства, крепостного Илюхи, конюшего сына, и старшего сынка управителя имения, наполовину немца. На первый взгляд выглядело нелепым, что эти трое сблизились, но только на первый взгляд.

Они играли в палачей.

Поначалу рвали крылья жучкам, затем, когда годков одиннадцать Бродяге стукнуло, принялись умертвлять всякую мелочь — жаб, мышат, кротов. Затейнее всего казнить было тех, кто боль свою оплакивал, кто верещал да вырывался. Бродяга цепенел при экзекуциях, сам руками почти не притрагивался, потел, как в бане. После спать не мог, горячечно ворочался, но отказаться от забав по своей воле не получалось. Запомнил надолго, как воробушков умерщвляли, из гнезда выпавших. Бродяга зубы сжал, глядя, как лапки хилые конюхов сын рубит. Тот увлекся, припевал, приговаривал, с носа капля свисала, золотушные ушки подрагивали. Кости воробушков хрустели жалобно потом под каблуком.

Что-то ухало у Бродяги тяжко в низу живота, томление по членам разлилось. Нравилось ему и тошнило в одно и то же время.

Случилось казнь настоящую ему подглядеть, хотя заперли его тетушки. К управителю беглых доставили, связанных. С тряпками в глотках, рожами вниз ворочались на дерюгах, дышали хрипло, чисто волки матерые. Челядь кругом угрюмая собралась, снег валил, люди зябко кутались, дети пищали; но управляющий расходиться не велел. Бродяга через балкон, по морозу, в будуар матушки покойной перебрался, а оттуда — на кухню, и окошко себе в узорах продышал.

Сердечко рвалось, ожидалось дело звериное.

Конные толпу, как масло ножом, прорезали. Галуны, перевязи, блеск палашей. Зачитал худой грамоту, шея вздрагивала, как у цыпленка, чуть из шинели не выпрыгивал. Чудище многоногое, дышавшее в сотню грудей, разом всколыхнулось, бабы вякнули.

Кнутом бить…

Кнутом бить. А после, ежели обстоятельства вскроются, для окончательного дознания сволокут в город, поелику подозрение есть на убийства. Вот так, ограбил кто-то купцов на мызе и зарезал.

Стегали на псарне, привязывая поочередно к столбам. Бродяга крался следом за толпой, утопая в снегу, набрал воды за голенища. Узнал обоих беглых, и тем сильнее затрясло его. Старший, обросший, с вывернутой рваной губой, прежде молоко в барский дом с утра приносил. Теперь дрыгался, за кисти и лодыжки прикрученный, столб раскачивал, крыша едва с псарни не обвалилась. Бродяга смотрел жадно, рот раскрыв, после аж губы потрескались. Смотрел, наглядеться не мог, как по белой спине вытягивается змеиный витой мускул, рвет за собой багровый лоскут кожи, вместе с веером капелек, вместе с воплем нутряным.

Самого вместе с голым мужиком передергивало.

Суки благородные в протопленных вольерах круги наматывали молча, чуя кровь, а снаружи мороз слезы на бабьих щеках в лед обращал. Управляющий покачивался маятником, руки за спину заложив…

Бродяга почувствовал смерть старшего из беглецов еще до того, как об том прознали служивые. Точно кольнуло слева в груди, но не больно, а сладко.

Ему понравилось.

Младшего из беглых мужиков завернули в тулуп, утащили, а старшего оставили тут же, лицо закрыв. Сгрудились шумно, кто-то выстрелила воздух, закричал: «А ну-ка, живо отседова!»… Бродяга стучал зубами, чуть не по пояс в снегу, он слушал, как у того, черного, под тряпкой трепыхнулось замершее было сердце.

Сделал шаг. Сердечко колотило, как барабаны на гвардейских маневрах. Не стоило туда ходить. Темная куча, укрытая тряпьем, и крест-накрест торчащие конечности в рваных гнилых сапогах. Из дыры в левом торчала синяя мозолистая ступня.

Бродяга перебирал ножками, как карась, влекомый за губу рыбацкой десницей. Где-то в омуте времен тетушки выкликали его имя, заливались дворовые псы, голосила старуха. Он подобрался вплотную, потянул скользкую задубевшую попону. Мертвец лежал неловко, боком, будто отдохнуть за чаркой собрался. Снежинки таяли на впалой костлявой груди, нательный крест путался в седых волосах. Пурпурные борозды, оставленные кнутом, обнимали тело, как раскраска африканской лошади зебры.

Бродяга уповал, что это еще не все.

Неведомо откуда, скатилось липкое такое убеждение. И точно, сердце беглого убийцы опять трепыхнулось, как малиновка в силке. Бродяге бы заорать, призвать взрослых, приказать в тепло доставить, а он только сжимал коленки и напряжно глядел смерду в лицо. Зрачки у того закатились, бельмы являя, веревка на руках кожу до мяса перетерла. Вдруг мужик скривил рот, облачко пара выпустил.

Бродяга затаил дыхание.

Позади уже заметили его, с ахами, с охами обоз Целый поспешал. Бродяга на колени упал, склонился ближе. Запах псины, дрожжей стоялых, лука ударил в ноздри, земля качнулась. И тут мертвец слово выдавил, одно только, на дальнейшее силенок не хватило. Приподнял веки, зрачки как булавки, встретился взором неживым с Бродягой, улыбнулся славно…

— Явлен… — прошептал он и запрокинул бороду. Вот теперь сердце, побоями и голодухой измочаленное, встало окончательно. Слюна потянулась струйкой в розовый снег, а Бродяга внезапно ощутил мощнейший спазм между ног, испугавший его до зубовного скрежета. А за тем спазмом — еще и еще, так что даже на коленях стоять невмоготу стало, и влажно сделалось в портах. Он на бок так и плюхнулся, рядом с мертвецом, только недолго пролежал. Сию секунду сцапали поперек живота, закрутили в доху и понесли, как трофей, к дому.

И было славно, уютно до самой вечерни. Бродяга сидел в дедовой шубе, пятки — в горчишной воде, сосал мед из сот, плевал воском и гадал, что же прозрел вор и убивец в крайний свой миг. Почему вдруг «явлен»? Кто явился? Чем он таким поделиться захотел, что даже не сразу преставился и лекаря обдурил?

У Бродяги забрезжила надежда, что, возможно, «там» явится и ему кто-то. Может, ангел, а вдруг вовсе и напротив…

Никому он не рассказал. А ночью проснулся вдруг потный, приснилось, что лежит с тем холопом забитым заодно в санях, лицом к лицу, и пошевелиться не может. И сковало будто всего, а не проснуться никак. Только вдруг подымает покойничек веки, а под веками глаз-то нету, глаза птицы давно склевали. Однако ж не черно там, в глазницах пустых, а вроде сияния, вроде скважин замочных глаза стали, а за скважинами десятки черных свечей полыхают…

— Явлен… — выговорил мужик и вроде бы выдохнул второе слово, но неотчетливо. Бродяга взвился, прислушиваясь, чуть не вплотную навалился, но мертвец уж начал меняться. Губы осыпались, как листочки скукоженные, внутрь запали, десны черные обнажив с культяпками зубов, а заместо языка в глотке черви белые закопошились, такие же черви, как в котенке замученном, и разом наружу дернулись, прямо к Бродяге…

Отрок с кровати выпал, ноги не держат, до горшка еле добрался, чуть не опозорился. На лампадку крест сотворить намеревался, да не тут-то было. Плетью ручонка повисла. И выплыло из дремы слово. Причастие. Будто причастился сегодня. Только не взаправду, по-хорошему, по божьему закону, а дико как-то.

Не отмыться теперь…

22 АНАТОМ

Котенка он не со злобы замучил. От одной лишь справедливой любознательности, сам себя так после убеждал. Товарищи глупые просто бесились, любо им было на страдания смотреть, а он-то знал, чего ищет. Тот самый миг уловить мечтал, где сходится бытие с небытием, поймать как-то, запомнить, чтобы страх уменьшить.

Но страх не уменьшался. Смерть дышала ему в затылок.

В храме Блаженного, на иконы креститься долго не решался, руку осторожно держал. Сам заметил, что у аналоя тяжко дышаться стало, на паперть выскакивал, старух пугая, рот разевал. Воздуха не хватало. Теткам заявил твердо, что молиться с того дня будет один, в собственной часовне. За часовней они соорудили с Илюхой-конюхом кладбище для зверушек, ими же убиенных. Товарищей своих по играм странным вопрошать пытался, почему так легко убить, и не разверзлись небеса над ними, не видать ни столпов огненных, ни десницы карающей. Да разве могли бестолковые ему ответить? Они, пожалуй, и не понимали, чего вздорный барчук хнычет.

На тринадцатую осень он дошел сам. Дошел — и ужаснулся, какая бездна под ногами раскинулась. Ведь ежели буря не просто так, ежели господь кару ему назначил, стало быть, есть и за чертой бытие, есть и геенна для таких, как он, неправедных, неверующих… Сполз на коленки, под разбитое окно, шептал путано, обещал, что больше ни одной жизни не возьмет, даже в монастырь пострижется, лишь бы в светлый чертог путь заказан не был… Обманывал только себя.

Ему чертовски хотелось взять жизнь, но не кошачью…

Бродягу никто из домочадцев не считал особо трусливым или нуждающимся в помощи психотерапевта. Тогда еще слова такого не изобрели. Ну, тихий вырос, книгочей, аккуратный, вдумчивый, чего еще желать? Отцу докладывали про успехи сына в науках, робко добавляя, что не мешало бы молодому барину задуматься о службе, либо об университете столичном, либо заграничный какой вояж предпринять. Отец пожимал плечами, он служил, кутил, охотился, — а в сыне при встрече узнавал умершую жену. Может, он и рад был как-то направить отпрыска, подтолкнуть, но вся его решимость разом испарялась, стоило завести разговор.

Никому бы не признался бравый полковник, что ребенок пугает его. Ребенок на «вы » обращался, вежливо про баталии с турками выспрашивал, про осады крепостей, про порядки при дворе. Полковник, хоть твердолобостью и отличался, замечал, что сын витает, да только не в эмпиреях романтических, а где-то совсем в иных сферах…

— Отчего солдату не страшно быть убитым? — вопрошал Бродяга.

— Как не страшно, всякому страшно, — крутил ус родитель.

— Отчего же страшно, ежели пав в баталии героем, непременно в божье царство угодишь? — не моргая, настаивал сын.

Полковнику становилось жарко и тесно в вороте.

— Ну… Божье избавление еще когда наступит, а радостей телесных испить… гм… тоже…

— А может ли быть такое, что рая нет и ада нет, а есть лишь мрак?

— Не может! — кряхтел запутавшийся отец. — Все в руке дающего… Жития разве не читал? Про угодников святых? То-то! Верить следует, а не хранцузской дребеденью глаза портить!

— Но если верить, — бросил вслед уходящему отцу Бродяга, — то тогда стоило бы всем разом поехать с армейским обозом и кинуться туркам на штыки.

— То есть как… на штыки? — слегка обалдел полковник. — Это к чему такая смута?!

— И вовсе не смута, папенька. Ведь тогда все, кому тяжко и печально жить, разом бы в царство христово угодили. В петлю лезть, вестимо, грех большой, а супостата погубить, да самому дух испустить — это ли не счастье?

— Смерти искать — завсегда грех!

— Однако вы на смерть сотни и тысячи солдат послали. Анны удостоились именно за то, что, смерть презрев, отважно первым на редут вражеский ворвались. Стало быть, папенька, вы как в петлю бросились? Стало быть, на вас грех самый больший?

Отец краснел, бледнел, раздувал щеки и, в конечном счете, отсылал за советами к попу.

Повзрослев, Бродяга отца больше не тревожил. Еще пуще он страшился неожиданного разоблачения и могущих последовать репрессий. Ему представлялось заточение в психиатрическую лечебницу, побои санитаров, бритье головы, решетки на окнах, смирительные одежды и крысы, грызущие одеяло. Единственный казус занимал его. Что станется, когда он умрет? Как же это вообще возможно, чтобы и дальше жалили шмели, играли зарницы, хохотали девки на мостках, а его бы вдруг не стало?! И дальше будут звонко и упоительно расточать вечернюю благодать колокола, на пасху будут выпекаться пышные, изюмные дворцы, и кружить будут по льду розовые, стройненькие дамы в кринолинах…

От невозможности охватить взглядом катастрофический сей этюд Бродяга затыкал рот подушкой и выл, выл, выл…

Усадьба располагалась на самых подступах к Москве, подле Серпуховского тракта. Частенько в гости с него сворачивали сослуживцы отца, ученые родственники по графской линии матушки и церковные чины. Вопрос о жизни и смерти отрок неоднократно задавал, получая вместо ответа вразумительного обрывки проповедей либо, от рубак отчаянных, — смешные утешения эпикурийского оттенку, мол, пей-веселись, и будь что будет…

Люди точно сговорились не замечать очевидного. При первой попытке тетушек сблизить племянника с выгодной соседкой, адмиральской дочкой, он довел девушку до слез. Вопрошал о предметах нелепых, о чуме, о наводнениях, рассказывал о несчастных, коим довелось в гробу проснуться…

Бродяга вдруг уехал в Москву, втихаря поступил в медицинский, чем весьма поразил и расстроил благородных родственников. Он поступил туда наперекор глухому ужасу, клубящемуся в душе, пытаясь заключить с ужасом подобие пари. Робость никуда не делась, стала еще острее.

Особо тяжко пришлось на вскрытиях, проводимых профессурой при значительном стечении учащегося народа. Пока еще Бродяга сам не держал в руках отрезанные части человека, он как-то крепился. Но после первых же практических опытов осознал полную свою неспособность к хирургии. Убедился вкругорядь, что мертвая плоть его не интересует, равно как и живая. Притягивал его лишь переходный миг, момент краткий между тьмой и светом… К счастью, дом состоятельного батюшки был всегда открыт для непутевого студента.

К времени неудавшегося студенчества относится вторая встреча Бродяги с его судьбой…

Толпой задорной, сами себя подбадривая, будущие анатомы наведались в госпиталь, где российская хирургия делала первые осознанные шаги. Анестезия в те годы сводилась к дюжим ручищам санитаров, ремням и стакану водки. Тоскливо вдыхая застойную вонь, слушая о способах и последствиях ампутаций, Бродяга неожиданно столкнулся глазами с пожилым солдатом, кавалером-орденоносцем, мечущимся во время перевязки под руками лекарей. Изжелта-серый, мореный, солдатик явно был не жилец, о чем Бродяга заметил себе вскользь, намереваясь вслед за коллегами двигаться дальше. Он уже перешагнул через несколько пар ног в проходах, морщась от воя и причитаний, не особо вслушиваясь в бульканье профессора-немца, когда раненый кавалер приподнялся, перстом на него указуя, и потребовал:

— Не оставь, родимый…

Товарищи Бродяги не уразумели, к кому сие воззвание относится, благо полно раненых в бреду металось, иных даже привязывали, не позволяя срывать бинты. Бродяга же понял сразу, руки его похолодели, сердце ударило полковым барабаном, он повернулся на девяносто градусов и, как намагниченный, попер, переступая через однорукие, безглазые, безногие обрубки в уланской, драгунской, кирасирской форме, через кротких девушек в крахмальных чепцах, через заплеванные тазы с кусками тряпок и серой человеческой кожи.

Он помирает, помирает, помирает… Билось в висках только это. Тем временем черницы солдатику сменили повязки, вынесли из-под него судно, положили головой повыше и переступили уже к следующему, что лежал лицом вниз и кровью плевал непрерывно. Казалось бы, этот раненый гораздо ближе стоит к бездне, и параллельным проходом среди коек подбирался уже к нему, подхватив рясу, долгополый со своим инструментом, но Бродяга наверняка чуял, кому первому в этой громадной зале надлежит шагнуть…

Он поспел вместе с солнечным лучом. Вместе склонились они сквозь пыль и боль к тусклым глазам солдатика…

— Вы меня изволили? — начал Бродяга. — Чего хотел, голубчик?

Он путался, не соображая, на «ты» можно, или в особых условиях мужика стоит на «вы» позвать, и корил себя за тугодумность и за внезапно пропавший вопрос. А вопрос следовало задать незамедлительно, ибо вздрогнул уже воздух над бритой, порезанной макушкой ветерана, и начало подыматься к распахнутому окну нечто вроде облачка, только Бродяге и видимого, застилая туманом взор…

— Есть ли там что? — зашептал он, превозмогая клекот сердца и, теперь уже преотлично знакомую, сладчайшую истому в паху, понятия причем не имея, как ее остановить. На сей раз ударило не в пример горячее, совсем не так, как восемь лет назад. Припечатало к полу, рухнул, кадыком дергая, вмиг мраком зала больничная окуталась.

— Светлый… — улыбнулся орденоносец и умер.

Бродяга очнулся на клумбе, лошадь рядом травку пощипывала. Рождался вопрос. Тот совсем уж запредельным казался, озвучить-то боязно. Одно дело — себя за штурвалом пиратского брига, в треуголке, с пистолем мнить, и совсем другое…

Совсем другое — на жизнь чужую тут, в сонном отечестве, покуситься.

Мучился он не столько от прискорбной измышленной жестокости, сколько от понимания, что не всякая жизнь ему надобна. Жестокие сцены его отвращали, вследствие чего Бродяга себе психические болезни не приписывал, а только раздумывал и так и эдак, сопоставляя, изнуряясь бессонницей.

Он хотел поймать смерть такую же точно, со словом отворяющим на устах, не разумея, правда, что же слова сии отворяют. Поймать же смерть, находясь вдали от соборований, от госпиталей и поля боя, вероятности почти не было. В то же время он с нарастающей тревогой ощущал в себе способность угадать носителя «отворяющего слова» и среди живых, вполне здоровых и юных.

Как бы тогда дождаться гибели такого человечка? Трепетала душа при мысли… Бродяга тихо сходил с ума.

Он отдавал себе отчет, что единственной, всепоглощающей страстью становится желание приблизиться к смерти. Приблизиться туда, где люди шатаются на зыбком мостке, готовясь породить тайное слово, лишь для него предназначенное.

Что же делать? Неужели и впрямь проникать в больницы солдатские? Глупости это, сам сознавал, что глупости. Особливо тяжко сделалось, когда сам себе признаться в грешных мыслях сумел. До того мерзко заскребло на душе, что едва уксусу не хватанул. Признал себе, что есть оно, чутье, а коли чутье есть, то совсем незачем по больницам заразу ловить…

Можно и так… Живых караулить. Вот только ждать ли их смерти естественной?

Опасаясь сумасшествия, он посетил пару монастырей, побеседовал с настоятелями, известными проповедниками, стремясь укротить свой страх. На какой-то момент мания его отступала, чтобы наутро вцепиться в мозг с удвоенной силой. Он спрашивал священника, указуя на смеющихся девочек в люльке, как такое может быть, что всякая божья тварь тянется к веселью, к жизни, не ведая, что уготован саван и черви. Он спрашивал жадно, какой же тогда смысл в библиотеке, в неразрезанных томах, в глобусе ярком, с тварями океанскими, в английском телескопе, так и не вынутом из ящика, в музыкальном автомате, виданном в кондитерской петербургского Невского проспекта…

Где смысл радостей, если впереди — ночь вечная?

В какой-то момент он, очевидно, окончательно бы рехнулся, имея от роду всего двадцать лет, если бы не события печальные и как нельзя более отвечавшие его безумным предчувствиям.

Мор.

23 ЧУМА

Ранней весной 1771-го усадьба перешла на осадное положение, и очень вовремя. Первым же утром, когда из Москвы донесся истеричный колокольный звон, заперли ворота и не пустили назад даже слуг своих… Очень вовремя не пустили, и благо, что запасались на зиму достаточно. Пусть рыдали снаружи, пусть матери к деткам пустить умоляли, тетки Бродяги проявили железную стойкость. Наблюдали с чердака за пожарами в слободах, пищали держали у окон, картечью заряженные, молились вместе каждой ночью. Летом вмиг две деревни выкосило, одни кошки мявкали да псы подвывали. В Москве стреляло, грохотало. После уж прознали, что у Варварских ворот Китай-города бунт затеялся, архиепископа зарубили, стражу; богородицу кликали, поджигали, бесились… Когда эпидемия пошла на убыль, Бродяга отважился на вылазки. Он увидел солдатские заставы, перегородившие дороги, костры, куда ворохом кидали одежду, чаны с уксусом на пустых базарных площадях, шеренги колодников в просмоленных балахонах, в адских масках. Он встречал вереницы телег, обкуренных дымом, и трупы на них, сложенные вповалку, как мясные туши, людей с черными голодными глазами и черными бубонами на руках. Он смотрел, как навстречу этим телегам из ворот больниц и просто из подворотен крючьями волокут по грязи трупы. Он увидел, что за месяц стало с ближними их родовыми деревнями, где лаяли теперь ночами шелудивые псы и страшно кричали, распухшие от молока, коровы. Он встречал полные свечами ночные церкви, где охрипшие попы вздрагивали седыми, спутанными бородами, бились лбами об пол. Колокольный звон тоже бился, бился над рвами с шипящей известью…

Обратно возвращался скоро, взбаламученный ум не выдерживал зрелищ небесного гнева, как окрестили мор старухи-приживалки. Перед конюшней скидывал в костер одежду, забегал в баню, потом сидел долго, успокаивая сердце после парной, зажмуривался крепко, читал наизусть молитвы. Иногда падал на колени в часовенке и плакал горячо, допытываясь у бога, зачем красота женская, зачем античные скульптуры, зачем новый иконостас, если впереди лишь яма с известью…

Однажды ранним утром нашел то, что искал. Как ему показалось, совершенно случайно попал к службе в собор и встретил там старца Исидора. Покойных еще отпевали чохом, но уже слегка замедлилась жуткая река. На площади, позади жидкой толпы побирушек, поддерживаемый двумя чернецами, вздрагивал кривым тельцем дремучий отшельник. Бродяга вначале прошел мимо, краем, поставил пару свечей. Затем на обратном пути, по обыкновению не крестясь, а лишь кивнув маковкам, столкнулся с горящим взором и остолбенел. Старец, казалось, весь состоял из бороды и глаз, что жгли, как уголья. Немощен был телом, но духом кипуч, неукротим.

— Подь сюда, — негромко подозвал отшельник. — Пошто толчесси среди смрада, аки бродяга? Я ведь тебя третий раз вижу. Жаден до смерти ты, бродяга. Все у тя есть, сытно ешь, мягко спишь, черни полон двор, а не лежится на печи… Чай, бродяжить тянет?

Так его впервые назвали Бродягой. Старцу было наплевать на приличия, на дворянские титулы и звания. Он существовал на задворках одного из уральских монастырей, по слухам, втихую поддерживал обряды языческие, но в округе авторитетом пользовался неимоверным. В Москву привозим, был трижды, после уговоров долгих и богатых даров на монастырское содержание, и всякий раз коротко пользовал детей аристократов, а сказывали даже, что и к августейшим персонам допущен был…

— Я смерти боюсь, — признался Бродяга. — Чую зерно ее в человеке, в ком спит, а в ком уж проклюнулось. Оттого боюсь еще больше…

Совершенно чужому человеку, полусумасшедшему схимнику открылся. И полегчало сразу. Впервые полегчало, потому что старец не отвернулся, не плюнул под ноги, не замахал крестом истово.

— Боисси? — хихикнул старичок. — Чего ж вылез на белый свет? Сидел бы себе, у теток под юбками, на реку бы глядел, на прачек, прости господи…

Бродяга вздрогнул. Как раз вчера он пытался читать в библиотеке, и по давней привычке, взглядывал на пустые мостки. Деревня почти вся полегла, некому стирать было…

— Не умирать боюсь, а смерти, — удивляясь собственному многоречию, пояснил Бродяга. — Хочу понять, для чего жизнь дадена, коли страх вечный грызет…

— Аль согрешить много успел? — усмехнулся в бороду Исидор. — Честно глаголь, зарезать кого хоцца?

— Нет, нет, как можно…

Бродяга чуть не сел в лужу. Отшельник трепал языком грубо, по-мужицки, совсем не как святой человек.

— Можно, все можно, — покивал удрученно старец, зевнул широко, не прикрывая рот. — Чего уставился, я золотых яиц не несу. Кабы можно не было, не душили бы друг дружку, разве не так?

— Значит, вы тоже считаете… — задохнулся Бродяга, — что дозволение на грехи имеется?

— Ни хрена, — опустил его на землю дед. — Никаких дозволений. Ты сам и есть свое дозволение. И нет тебе спасу, кроме как постриг Белого мортуса принять…

И махнул чернецам, чтоб несли его к воротам.

— Что за постриг? — опомнился Бродяга. — Никогда не слышал…

— А ты много чего не слыхивал, — отмахнулся Исидор. — Грамотный больно, а чего грамота ваша? Буковки одни, а… Ну-ка, подсадите меня, братцы…

Позади, за воротами, уже развернулась карета с золоченым гербом на дверце, с лакеями на запятках. Исидора подняли двое в париках, с закрытыми, впрочем, лицами, бережно понесли, монахи кротко топали следом. Бродяга ахнул, прочитав герб.

— Стойте, погодите! — Он неловко побежал за лакеями, заглядывая Исидору сбоку в помятое лицо. — Умоляю вас! Все что угодно, служить к вам пойду, постригусь, деньги, только объясните, как же это…

— Что «как же это»? — блеюще передразнил старик.

— Как же так, чтобы никаких дозволений? Сами руку целовать даете, и самиже ересь проповедуете…

— Стой, — тихо рыкнул Исидор. Монахи замерли. — Ересь не то, что в уши, а то, что в души. Сам ведаешь, бродяга, а врешь… В чем моя ересь? Да только в том, что твердо знаю, а ты мечешься. И Христу готов клониться, и лизать подошвы идолищу готов, пакостник. И убить готов…

— Неправда, я не за себя радею, — в отчаянии воскликнул Бродяга. Он понял тайным чувством, что если упустит сейчас схимника, то все, увезут во дворец, не встретятся больше… — Я смерть загадкой понимаю, которую Господь нам загадал. Стало быть, и отгадка имеется…

— Врешь, — одними губами произнес старец. — Вечно жить хочешь. За то готов удавить весь род людской.

— Пошто напраслину… Я руку ни на кого…

— Это до времени, — отмахнулся дед. — Чую, пару раз уже прелести запретной вкусил? Шо рожу воротишь? Не дрожи, я сам такой был. Сдохнешь, бродяга, али достанут тебя… До конца-то формулу ишо никто не составил, — опять одними губами, почти беззвучно, предостерег дремучий отшельник.

У Бродяги закружилось, сбилось перед взором — сырая площадь, лепешки навоза, наглые галки над колокольней, ободранные дети ниц перед пузатыми господами в треугольных поярковых шляпах и шерстяных чулках…

— Этого бродягу со мной! — вдруг приказал старец. Лакеи робко переглянулись, у Бродяги холодом заныло внизу живота. Из кареты брезгливо глянул короткий, жабьего вида человечек в буклях и кружевах.

— Кто будешь?

— Такой-то, такой-то! — почти по-военному отрапортовал Бродяга, невольно вытягиваясь во фрунт.

— Не гляди, сиятельство, что в отрепьях шлепает, — вступился старец. — Не врет он, так и есть, полковничий сын…

Бродягу несколько покоробило, что за него просит простолюдин. Похожий на жабу вельможа укрыл лицо платком, отвернулся, махнул соглашательски, устало. Все в империи устали за последний месяц.

В карете Исидор молчал, как истукан, глазами только зыркал. Закатили во двор, мелькнули факелы, шпоры, ограда чугунная. У Бродяги еще пуще заныло в животе, когда на окошке складочку отдернули. Попутчик их, блестя орденами, одышливо сопя, вылез, соскочил на коврик.

— Жди тут, — просто сказал Исидор и раздавил какую-то гниду в бороде. — С их сиятельствами маненько потолкую, уж больно просили за хворыми детками присмотреть, а там, бог даст, затемно и поедем…

Бродяга послушно ждал Исидора в карете. За три часа одиночества он многое обдумал и принял решение. Хитрый старец поймал его в ловушку собственных слов. Он умолял, кричал «все что угодно», и нате вам — придется платить по счетам.

Исидор вернулся угрюмый, еще больше высохший, очи пленкой, как у змея, затянулись, тени скулы облегли.

— С богом! — только и сказал, в тулуп завернулся и уснул.

Во мраке, после часа тряски по колдобинам, вдруг встали. Старец проснулся, ожил, захрипел. Словно удивился, заметив подле незнакомого человека. Бродяга ерзал неловко, стесняясь отросшей щетины, нечистого мужицкого кафтана. Хотел спросить о здравии, да язык словно присох к гортани.

— Ты чего, бродяга? — спросил Исидор. — Неужто в перинку не хоцца? Отседова до перинки верст семь, не боле. Давай, чайку похлебай с нами и гони. Коника твово позади привязали, овса щас дадим, и поедешь с богом…

— А как же… как же постриг? — Бродяга не мог поверить, что его обманули. Уста старца одно обещали, а глаза хитрющие, грозные — совсем иное. Монашек отворил дверцу, студеный ветер над облучком фонарик раскачивал. И вправду узнал Бродяга поворот знакомый, за верстовым столбом. И огоньки под горкой сладко моргали. Он понял вдруг — нельзя выходить. Выскочить из кареты легче легкого, только этого и ждут, сунут нож под ребро — и готово дело, к утрецу волки так обглодают, что свои не признают…

— Я что угодно, какую угодно сумму соберу, лишь бы причаститься, лишь бы стать этим самым… мортусом…

— Цыц, не кидай слова, коих не смыслишь! — негромко прикрикнул Исидор. — Какой тебе постриг… Но, но, не реви, корова! Вижу я, от тебя в миру всем одна морока. Так и быть, заберу к себе. Только помни — насовсем заберу. Людишки мрут, соборовать некому… Чай, смекнул уже, чем платить за избавление от дрожи-то придется?

Бродяга окаменел. Монахи разом перекрестились, зашелестели «отче наш», посмотрели отрешенно, насквозь, точно идолы черного дерева из отцовского кабинета.

— Белый мортус косую гонит прочь, покудова стих не составится, — сипло произнес Исидор. — Я свой стих до конца слушать уж не хочу, надоело…

— Так вы тоже?..

— Тоже, тоже…

— Неужто жить надоело? — не выдержал Бродяга. — Грех так…

— А ночами души человечьи пить не грех? — подался к нему старец. Монахи тоже привстали, как псы цепные, готовые за хозяина глотку рвать. — Как первая строка стиха сложится, почитай, ты в капкане. Нет жизни боле… Я отказался, сам. Сколько еще смогу, так проживу, человечьим веком, благости принесу в мир. Смекаешь, бродяга? Двести лет, почитай, я не мог отказаться, все мнилось, что это и есть главное… А впрочем, ты ведь так и думаешь, что с тебя взять?

Старик глядел из темноты сурово, похожий на лик с иконы.

Двести лет, билось в висках, двести лет…

— А что ж главное, коли не жизнь? — глухо спросил Бродяга.

— Два пути есть у мортусов, бродяга, — продолжал дед, словно не расслышал вопроса. — Либо стих свой мирно составлять, тогда побегут годы шумно, а потом замрут, как лягуха под снегом замирает. Многое со стихом дадено Белому мортусу, целить может, на годы вперед видит, металл в земле мастерам дарит… Многое дадено, но так же и назад спрошено. Все, что дадено, вдвое возвертать приходится…

— Кому воз… вращать?

— Как кому? — искренне удивился Исидор. — Вестимо, людям. Больше нет господ у тебя…

Бродяга чуть не подавился. Подобную ересь от человека, которому князья доверяют болящих чад, он услышать никак не ожидал. Вместе с тем и тянуло к человеку этому опасному неимоверно…

— Это ж как, нет господ? — дурея слегка от столь опасной полемики, выпалил Бродяга. — В святой обители обретаетесь, а господа нашего…

«Господа хулить вздумали?» Это он не договорил, спохватился.

— Дурак, — сказал Исидор и глаза кротко возвел.

— А второй?.. — Бродяга от волнения слово «путь» выговорить не смог. Он вообще ничего не понимал, кроме одного, — каким-то чудом с детства открылся ему дивный дар, смерть укрощать…

— Второй… — нехорошо рассмеялся Исидор, и Бродяга вновь ощутил себя на краю гибели. Никакие не монахи, подумалось ему, оборотни клятые, волками смотрят.

— Черным мортусом перекинуться легше всего, — подтверждая худшие подозрения Бродяги, спокойно заметил отшельник. — Рождаются все одинаковы, чисты и невинны, а после, ты глянь, пакость какая… Черный видит хуже, оттого голоден, не ждет стиха, сам убивать начинает. И чем больше загубит народу, тем слепше деется… Вникаешь, бродяга?

— Вникаю.

— Ни хрена ты не вникаешь, прости господи… Ты думаешь, шо я с тобой лясы точу, делать нечего? Белого хочу вырастить, а не Черного… Ошибусь — беда на Русь опять придет, сколько уж можно…

— Так разве я Черный?

— Нет, покудова… Ты как, креститься не можешь?

— Не могу…

— Эхма… В храме худо? Водица святая жжет?

— Дышать тяжко, теснит словно, — честно пожаловался Бродяга. — Про воду не думал…

— Мокий, притвори, чай не май на дворе, — сварливо обратился старец к одному из своих помощников.

Тот поспешно захлопнул дверцу. У Бродяги слегка отлегло от сердца.

— Оставить тебя тут не можно, — вздохнул Исидор. — Тьма египетская от тебя народится, уж было так… Либо снова грех тяжкий на душу брать, либо учить придется. Дурень ты, ничего не понял! Я такой же дурак был… Мнишь костлявую одолеть? Только ведь, как стих врастет в тебя, так жизнь и высосет, опомниться не успеешь. Помяни мои слова — жизнь не ради любования дадена, работать надо…

24 ПОСТРИГ

Ему было двадцать, когда навсегда покинул усадьбу, любимых тетушек, служивого отца и все планы на благоустроенную московскую жизнь. Он начал бродяжить, но совсем не так, как ожидал.

На второй же день по приезде Исидор велел переодеть гостя в черное, остричь коротко и взял с собой в город.

Они ездили к умирающим.

Старик делал свое дело, исповедовал. Бродяга поначалу зажимался, захлопывался, как моллюск, и страдал до рвоты. Находиться подле смертельно больного, всматриваться в восковые, угнетенные, повязанные платками лица старух, вдыхать слезы безутешные — это все вгоняло его в ступор. Но Исидор знал свое дело славно, выбивал клин клином. Ничего на первых порах не требовал, харчами не баловал, одно лишь настрого заповедал — от родных покойника не прятаться, говорить с ними, ласкать да слушать. Первое дело — слушать человека, пущай себе клянет небо, рыдает или смеется…

Походя, играючись, в одно касание, Исидор лечил детей от несмертельных хворей, вроде колтунов, заикания, бородавок. К взрослым ездил редко, сам тоже принимал неохотно, уж больно много энергии высасывало из него целительство, а подкачки-то более не было, сам отказался. Впрочем, никому впрямую не отказывал, на памяти Бродяги человек сорок буквально с того света вытащил.

Эпидемии по уральским губерниям стихали быстрее, чем в старопрестольной; вероятно, сказывались особенности сухой зимы или разница в чистоте воды, однако до первого снега Бродяга вместе со старцем исповедал и похоронил человек триста. Это тех, кто не от старости помер. Подсчитать пытался — и сбился в ужасе. Где-то на двадцатом покойнике он привык. Он стал осязать старуху с косой совершенно иначе, его домашние представления рухнули, и вместе с представлениями рухнула тоска по батюшке, по любимым теткам и болезненному, дремотному городу.

Оказалось, что его фобия никому не интересна, что не надо искать сочувствия и соратников, потому что здесь его не поймут. Здесь горюют, но не так, как собирался горевать он, недоучившийся студент, несостоявшийся военный и никому не нужный поп. Исидор не зря зло шутил, что таких никчемных мир от себя не пущает…

Исидора звали часто. Шла молва, будто от старика особая благодать исходит, и что исповедоваться лучше ему, нежели деревенскому батюшке, а еще лучше, если старец соблаговолит к трапезе остаться и прочих членов семьи послушает. Ни советов, ни утешений особых от него не ждали, к этому Бродяга давно привык. Божились, что в семьях, где Исидор проводил кого-либо в последний путь, да еще и осенил, там хвори отступали, и двойни чаще нарождались. И уж точно никого к погосту в ближайшие пару зим не понесут…

Бродяга отрастил гриву, бороду, ладони его задубели от рубки дров, а плечи — от коромысла, щеки ввалились, зубы пожелтели. Исидор курить запрещал, зато велел жевать чеснок и траву, от цинги полезную. Кормили в монастыре не густо, зато в богатых домах, куда брал с собой старец, Бродяга отъедался. Легче жить, однако, не становилось. Раз чуть бес не попутал, случайность спасла. Послал старец с монахами за дровами, тремя подводами выехали затемно, чтобы к обеду возвратиться. Колыхалась рань зябкая, мычали полусонные стада, монахи скрючившись, ноги подобрав, молча вдоль реки ехали, к броду.

Ничего не предвещало беды.

На переправе лошадей напоили, снова двинулись, а как солнце выглянуло — подобрали баб двоих, с девчонкой. Деревенские, но не забитые бабенки, бойкие, смешливые, из вольных. Бродяга до того молча на последней подводе валялся, в небо взор вперив, травинку жевал. Чернецы болтали сказки, порой истории захватывающие всплывали, хоть и с чужих слов, да только Бродягу не трогало.

Его давно ничто стороннее не трогало.

Когда бабы с девочкой подсели на телегу, для монахов ничего не изменилось — как жевали горбушки, злословя лениво, так и продолжали. Бродягу обдало вдруг холодом, словно из парной выпал на колючий снег. Задышал тяжело, чувствуя, как капкан внутри напрягся, в ушах зазвенело. Звон далекий нарастал, катился, уже гремело и трясло, точно привязали его всего, целиком к языку колокольному, и раскачивали, и лупили им о бронзовое нутро тусклого великана…

Девчонке ведомо было. Следующее слово для его стиха, для его бессмертия грядущего.

Он соскочил с телеги, медленно обогнал, улыбнулся, чтобы себя не выдать, незаметно стряхнул пот. Лица ребенка он даже не видел, не сумел бы описать, какова она, во что наряжена, сколько ей годков. Вероятно, лет семь или восемь, не больше. Бродягу прошиб пот, когда он понял, что способность его развилась и усилилась. Он наверняка знал, что из трех особ женского полу именно эта, махонькая, в женскую силу покуда не вошла, а здоровьем, как назло, могла с медвежонком поделиться. Что-то у ней свербило, может зуб молочный, либо заноза, но до багрово-черной полосы далеко ей было, ой как далеко. Багровый горизонт Бродяга наблюдал при желании в каждом встречном, у одних он почти незаметен был за сизой, облачной как бы, дымкой, у других полыхал настырно, проморгаться хотелось от мрачного пламени…

Девчонке суждено было топтать земную твердь еще долго, очень долго. Бродяге показалось, что воздух стал густым, как сметана, забулькал, застрял в трахее. Хуже новости не придумаешь. Девчонка несла слово и собиралась нести его лет шестьдесят, а то и больше…

Он тогда еще не умел с полувздоха определять положенный человеку срок.

Повозки застопорились в узком месте, пропуская почтовую карету с охраной. Поздоровкались, помахали ручками. До полосатых столбов заставы с полверсты осталось. Монахи спешились, кто по кустикам, кто снедь развернул обстоятельно, кто прилег, завернувшись. Илья разгонял уже колесницу, хмарь подымалась с лугов, жужжали слепни. Бабы спрыгнули тоже, похватали мешки, но повернули не к городку, а назад, к реке, к переправе. Позже оказалось — помыть ноги надумали да обувь надеть, чтобы в городе совсем уж за простушек не держали.

Бродяга никого и ничего не слышал, смотрел на девочку. Худосочная, с косицей, под косынку повязанной, в сарафанчике льняном. В руках опорки крепко сжимала, видать, настрого велели обувь беречь, не испортить. Подпрыгивая, она спускалась по влажному песку к броду. Там, под игристыми перекатами реки, метались стаи мальков и рассасывались, как неровные шрамы, следы тележных колес.

Бродяга встал за бабами в трех шагах, куст ракиты его прикрывал. Он видел, что к противоположному, обрывистому берегу неспешно катится повозка, рядом вприпрыжку бежит жеребенок. Возница вдруг натянул поводья, кобыла встала, потянулась губами к орешине…

«Что она такое? — пылая, рассуждал Бродяга. — Ничто, пустая моль, мотылек жалкий… Кто заплачет, кроме матери ее, если мотылька не станет? Никто, пожалуй, да и мать долго горевать не будет. Небось четверо, а то и пятеро по лавкам прыгают, обычное дело дитя схоронить… Боже, помоги мне, останови меня, как же спастись от напасти, Боже?!»

Бродяга не мог оторвать глаз от тонюсенькой ее шейки, от проема между лопатками, от бьющейся жилки, от пушка на левой щеке. Не более двух саженей до нее, до прихваченного узлом затылка оставалось.

Вот еще ближе, присела, жучка рогатого перевернула на песке. Крестьянок уже скрывала стена шелестящих кустов, на том берегу мужичок вовсе отвернулся, исчез за обрывом.

Нет свидетелей, никто не увидит, никто не услышит!

Бродяга до крови укусил себя за руку.

На другой стороне реки возница с переправой не спешил, кормил лошадку из торбы. Жеребенок сосал ее, помахивая хвостом. Бабы вдали уселись на бревнышке, лузгали семечки, неторопливо тянули разговор, словно горлицы ворковали. Девчонка, отшвырнув прутик, пошлепала в сторону, в самые заросли, в осоку. Откуда-то вынула тряпичную куклу, прижала к груди, спела той колыбельную, затем на сухом мху положила, якобы пеленку младенцу меняя.

Уйдет — второй раз не воротишь…

Девочка ведала слово, слово редкое, ценное, как джокер на остатнем раскладе, могущий перевернуть небрежно весь ход игры. Слово, замыкающее строфу…

Надо было только позволить ей провалиться за багровую черту. Он успел бы, ухватил, верил в это истово. Только врезать легонько булыжником, окатышем речным, много ли дитю надо? А мать и не заметит, мать еще нарожает, вон какая крепкая!

— Эй, покатили, что ли? — За спиной Бродяги жевал луковицу с салом молоденький послушник. — Игумен осерчает, коли опоздаем. Тебя ждем, обыскалися…

И в тот же миг лучик солнца дерзко вырвался из туч, разбился на осколки и словно бы вызвал к движению доселе застывшие предметы. Всполошились кряквы в камышах, стаей взлетели вороны над дальней колокольней, заржали лошади. У Бродяги подогнулись колени.

— Спаситель, спаситель, не оставил меня… — хрипел он, позабыв молитвы, позабыв благодарность словесную, изливаясь в умиленном раскаянии.

Девчонка обернулась, вздрогнула, заметив вблизи мужчин: одного юного монашка испуганного, другого — смурного, корявого, вовсе страшного, стоящего на коленях, с перекошенным ртом. Бросила куклу, промчалась по воде, притаилась за юбкой матери…

Сама не ведая, что уцелела чудом.

25 СПАСЕН

— Диавол испытывал? — спросил от порога Исидор, когда с дровами вернулись.

Бродяга заплакал, слезы утирал рукавом, носом шваркал, все текли и текли…

— Ниче, зарастет, — подытожил старец, выслушав сбивчивую повесть о несостоявшемся убийстве. — В знаки не верую, извиняй. Сам осилил бесов, за то благодари заступников небесных… Ниче, случалось и хужее! Спасся седни — к завтрему сильнее станешь, вот и весь сказ.

— Отец, а как не повстречаюсь с ней более? — отважился Бродяга. — Чую я, не просто слово, а особливое ведала…

— Дурак, — скривил рот Исидор. — Ну, дурак же! Чутье острое, а разума — ни на грош. А ну, сказывай без утайки, отчего не прибил девку? Нешто пожалел? Мне честно говори, в очи гляди, ну!

— Так это… Не пожалел! — угрюмо отмахнулся Бродяга. — Можешь отлупить меня, отец, но я их никого не жалею…

— Ой ли? — сощурился старец. Гнева, впрочем, не явил.

— Редко когда подступит, редко… — задумался Бродяга. — И эту, на реке, не пожалел бы. Я, отец, вот хоть смейся, весь род человечий тогда пожалел…

— Говори, говори.

— Да что говорить? — смутился Бродяга. — Как-то не растолкуешь… Глядя на нее, будто уверился, что все мы не просто так рождаемся и мрем, что есть высшая разгадка, есть она… Иначе, ежели разгадки бы не нашлось, так никто бы и не нарождался. Вот что остановило, не жалость…

— Белый мортус, как есть Белый, — удовлетворенно крякнул старец. — Не о себе печется, слава те, господя…

…Умирала мещанка, сорока шести лет, от огня внутреннего, лечению неподвластного. Исидор велел стоять за дверью, с пером наготове, а можно и без пера. Остальных сородичей разогнал, чтоб не мешались под ногами.

— Эта, как пить дать, преставится, — едва потрогав лоб больной, заметил старец.

Бродяга задрожал. Понял, что тощая тетка сегодня помрет наверняка, в который раз ошпарив страхом. И понял, что сегодня начнется нечто.

Придет третье слово стиха, его стиха. Без греха придет, по закону неписаному.

Шепот за дверью прервался, больная захаркала. Исидор отчетливо, не напрягая голоса, как он умел, окликнул. Бродяга толкнулся внутрь, не зная, чего ожидать. Следом сунулась девка с кувшином, глазья любопытные. Исидор замахал на нее черной пятерней, мигом смылась.

— Меня вынеси отсель, а сам слушай, — велел старик, и за локоть, точно клещами, ухватил. — Остатнее слово за тобой… мортус.

Бродяге казалось, что потолок сучками вдруг пророс и вниз и тянется к нему, насквозь прорубить тянется.

Мортус…

— Да как же?.. — взвился он. — Не положено мне, отец…

Больная тяжко застонала; платок на ее груди — словно в крови выстирали. Капли пота на прозрачном лбу висели горошинами.

— Остатнее слово твое, мне не говори. Мне она, что надоть, донесла.

— Спасибо, родимый… — прохрипела женщина. Глаза ее влажными провалами упирались в потолок.

Бродяга вынес деда из натопленной спальни, вернулся, притворил дверь. Писать, однако ж, не пришлось. Спустя минут семь женщина дугой выгнулась, кровью плюнула, затем подняла медленно руку и, перстом в темноту указуя, одно лишь слово произнесла:

— Княже…

Бродяга выбрался, шатаясь. Сила враз ушла, кровь от головы отлила, по ногам мурашки забегали. Вроде дверью за собой звучно не хлопал, а лампады в горнице погасли. Вбежавшая сестра покойной опрометчиво в глаза ему глянула — и отшатнулась, по стене сползла. Девка за ней свечи несла, взвизгнула, назад пятясь. Исидор шикнул, брови сдвинул.

— Ага, проняло… Затвори уста, окаянный. Вымолвишь — прокляну. И себя погубишь, и безвинных…

— В глазах темно… — пожаловался Бродяга, когда уже правили назад. Присыпало снежком помаленьку, воздух хрустко кололся, дышало небо близким морозом.

— Тпрру! — сказал лошади старец.

Бродяга скатился с телеги в окаменелую грязь. Снова и снова видел перст скрюченный, небо агатом отдавало, в ушах — грохот дальний, будто гроза за лесом сторонилась. Никак он не мог проморгаться, темень приступила. Вроде впрямую на огонь смотрит, а мнится, будто витраж голландский огонь заслоняет.

— Слепну я, отец… Что за напасть?

— Радость тебе, а не напасть, дурак. Жив остался, а скулишь, как пес. Теперича слушай, бродяга. Знак седни тебе явлен был, навроде ярлыка малого. Знак не от светлого, от иного, строка первая сложилась. Как слова переставить — твое дело. Захотишь отринуть напасть — милости прошу. Всенощную отстоишь, до зари ишо неделю службы отстоишь, попостишься, можа, и полегчает…

— Что полегчает? Как отравы наелся…

— Не отравы. Постриг принял. Благодать тебе сошла, только не от Христа, от иного. Прости мя, Господи, что всуе имя твое упомнил. Не жалей, бродяга. Печать у тебе во лбе ишо раньше горела, сразу тебя признал.

— Да что за печать такая? — Бродяга стонал в подмерзшей луже, держался за глаза, за виски. Лошадка прижимала уши в испуге, сторонилась его, будто волка чуяла.

— Мортуса Белого печать… Мало кто об нем наслышан. Книги чародейские от греков завезли, да при Грозном еще спалили, вишь, умники. Спалить легко, а как потом с нечистью управляться, а? Вот славно, что кусок от книги одной, называть не буду, изустно заучили. Потому мало кому ведомо…

— Это я нечисть, что ли? — обиделся Бродяга.

— Ты дурак просто, — успокоил Исидор, плотнее закутываясь в драный полушубок. — Нечисть — это, не к ночи сказано, например, Черный мортус. Тот жизнь сосет, да одной ему постоянно мало. У детей малых сосет, у старых, болезных, кто при себе соки жизни удержать не может, слабые кто… Слушай меня, Бродяга. Я ишо отроком голопузым бегал, приезжал к нам в обитель старец Гаврила с Ильмень-озера. Чудной был человек, но как есть святой, птиц собирал на поляне. Это я сам видел. Птиц собирал на длани и по муравке мог пройтить, цветов стопами не сгибая. Он про книги запретные ведал, вьюношем выучил, изустно передать дальше хотел, да не мог. Не мог сыскать ни по селам, ни средь затворников отрока, кто бы память добрую имел, да к тому тяготение к науке. Было так, что и плевали вослед, и от патриарха псы подметные приползали, погубить хотели…

— Так он тебя сыскал?

— Меня взял, долго учил. По гроб буду ему свечи ставить. Научил много, теперь голова худая стала, забываю… И про мортусов научил. Черные опасны зело, может, от них чума с язвой и идут, тут не проверишь. И разглядеть их простым глазом никак не можно…

— Колдуны это?

— Не всегда. Старец Гаврила на Отрепьева указывал, на самого даже Грозного. Змей тот был, даром что книги жечь велел… Сами прочитали, заклятия тайные постигли, а с другими делиться не блазнилось им. Но те далече, сгинули уж, хоть все не по сроку. Либо казнены, либо отравлены, всяко не своей смертью ушли, и слава богу! Истинным божьим людям давалось зрение великое. Находили Черных даже в утробах материнских, вот как, там и жгли, ага… Да ты не дрожи, Бродяга. Белый мортус не таков, он хучь и родился с ярлыком, а все ж таки без пострига в силу не войдет. Белого одна рана допекает — люто он смерти страшится, и через страх свой может тварям божьим навредить. Пустой внутри Белый мортус, ты уж не обижайся, но пустой. Веры христовой не удержит, да и другой веры никакой. Слоняется так и мучается, пошто жизнь дадена, коли правды в ней ни на грош, а в закате — могила? Оставлять без присмотра Белого мортуса никак нельзя, хоть вепрем и не кидается. Но разбойничков, лихих людишек из них немало вышло, сказывают. Случайно аль по родству предсмертное слово услышит — и с того момента изнутри вывертом оборачивается. На каторгах самые бойкие Иваны, знашь, кто? Вестимо, Белые мортусы, завсегда заправляют да хозяйничают в делах паскудных. Почему так? Да потому, что пустые внутри, не держит их ничего от резни, от убийства да лихоимства…

Бродяга слушал, затаив дыхание, на себя слова грозные перекладывал, Мурашки по коже от ужаса бегали, словно в зеркало сатанинское заглянул. А ведь и верно, не раз ему в дремоте являлось, что будто бы нету никаких законов, кроме законов его собственных. Где предел его праву и где предел праву иному, от Бога даденому?

Прочитал как-то про упыря трансильванского, про то, как тот жил, удаленно, размашисто, кровью путь свой поливая. Злодей был, конечно, для геенны созданный, а все ж вызывал подвигами своими мрачными в душе трепет приятный.

По наивности своего домашнего воспитания, Бродяга не догадывался оборотиться к примерам злодейств не столь отдаленных, расположенных под самым носом…

— Виноват я перед Гаврилой шибко, — жаловался старик. — Вот помру скоро, а не сыскал себе парня в обучение. Те что сами просились, отворачивались после, бежали… — Он подставил руку для поцелуя проходившим мимо бабам.

— Прости, отец, зябко! — Бродяга подобрался к телеге, стуча зубами, мокрый, взъерошенный. — Дозволь, поедем? Замерзну…

— Сиди тихо! — равнодушно прикрикнул старец. — Никуда не поедем, покудова не ослобонит тебя. Куды тебе в обитель — сгоришь, и золы не останется…

— Как же? Что ж, мне теперь и в церковь нельзя? Вроде прокаженного? — Бродяга в испуге рассматривал грязные свои руки.

— Погодь малехо, все можно будет. Слушай, Бродяга, на ус мотай, другой раз не повторю. Ничего так просто не дается. Сложишь вторую строку — отработаешь сполна. Сложишь третью — вдвое больше отработаешь. А ерепениться, начнешь, обленишься — до земли пахотой согнет… Да садись уже, поедем…

— А если я… — Бродяга облизал губы. Вопрос повис острым валуном на краю обрыва.

— Да не бойся, договаривай, — Исидор чмокнул вожжами. — Хотел спросить — если перекинешься, убивать ради бессмертия начнешь? Тогда — беда великая. Черного мортуса не остановить, покуда в крови не захлебнется…

26 БРОДЯГА

Он потерял короткую память на третий месяц бродяжничества. Старец таскал слушать каждого умирающего, хотя Бродяга отчетливо сознавал, что практически все они — «пустышки».

Обрывки стиха несли единицы, но возлюбить следовало каждого.

Возлюбить грязных крестьян было столь непросто, что ночами Бродяга выл, уставившись на луну.

— Уйдешь? — спрашивал утром Исидор, безошибочно, по набухшим подглазным мешкам, по серой коже определяя бессонную маету.

На седьмой месяц вдруг принял постриг в монастыре, имя взял, на которое откликался, но жить продолжал вне стен, подле духовного отца. Тот чах, слабел все боле, с трудом разминая по утрам двухсотлетние кости. Было ему годов даже поболе, но поминать об том не любил. С тех пор как прекратил стих слагать, дряхлел на глазах. Паломники к нему косяком валили, не успевал всех благословить, монахи уносили на одеяле почти бездыханного.

Когда к Бродяге постучался первый проситель о заступничестве перед Богом, он не запомнил. Вначале онемел, ослабел ногами от такой просьбы, затем устыдился, что угостить в крохотной избенке нечем… Летом пошло легче, после того, как в острог съездил. Троих там послушал перед смертью, но только четвертый слово донес. Старый каторжанин с рваными ноздрями, чуть не всю жизнь провел по каторгам. Лежал неделю, к стене отвернувшись, никого слушать не хотел, а в Бродяге сразу близкого признал. Ухватил за локоть горячечно и помер, слово вымолвив.

После острога намерен был в монастырь возвращаться, когда вдруг понял, что тянет совсем в другую сторону. На юг. До Астрахани дошел и еще южнее, вдоль моря спустился, почти к персидским владениям. Везде кое-как пропитание находил, хоть и не стоял на папертях. Слушал, помогать вызывался бесплатно или за корм, деньги возвращал сразу. По горным тропам намаявшись, к донским станицам двинул, там в компании странников время провел, ни с кем, впрочем, близко не сходясь. Наступил день, когда отважился сам предложить лекарские свои свойства. Помнил, как старец нарочито колдовал, раздувая страхи близких, щеки дул, слова латинские в кучу ссыпал, вполовину из молитв, вполовину из стишков римских, в сундучке истлевших. Бродяге казалось постыдным так дурить православный люд, он волхвом древним не прикидывался, оттого прослыл суровым и справедливым божьим человеком.

Сам об эдаких словесных регалиях не знал. Думки все к одному сводились — годы бегут, торопятся, а формулы нет, как не было. Тем удивительнее стала для Бродяги встреча со старым случайным знакомцем из Серпухова; тот в совсем пожилого человека превратился, ходил с одышкой, переваливаясь, волосенки редкие серебром отливали.

Внезапно он уразумел, что не стареет, как другие.

Но радости не почувствовал, словно иссяк источник. Не осталось радости в груди, не осталось ничего, кроме горячего желания продолжать стих. Будучи в лавке, заглянул равнодушно в календарь, отвел глаза, затем снова пригляделся и не поверил.

Десять лет, как один день…

27 НОЖ ГОДУНОВА

В последний путь старца Исидора проводили зимой 1792 года.

…Год звенящий, тревожный, пороховой. В Царском Селе Кваренги вышагивал с карандашом, впереди мастеров-каменщиков, намечая фундамент будущего дворца для внука венценосной Екатерины. Внук пока играл в живых солдатиков и не догадывался о печальной своей судьбе…

В Париже чернь ворвалась во дворец Тюильри, Конвент провозгласил Францию республикой, австрийские войска перешли границу, а комиссары, под «Марсельезу», подняли лозунг «Отечество в опасности!»…

На другом полушарии, в тени могучего платана, под городской стеной, двадцать четыре вольных брокера ударили по рукам, чтобы не считать деньги по кофейням. Позднее, 17 мая стали отмечать как день основания Нью-йоркской фондовой биржи…

В том же году российская императрица затеяла травлю московского «Ордена злато-розового креста» и горели в кострах книги розенкрейцеров, якобы направлявших неокрепшего Павла в сторону дружбы с Пруссией…

Для Бродяги этот год означил иную веху. Перед самой кончиной Исидора, как почуяли, к отшельнику наведались трое. По первому взгляду признал в них Белых мортусов, древних, гораздо старше наставника, хотя внешне каждый годков на семьдесят пять тянул. Глаза их выдавали, и то не каждому, а человеку понимающему — жадные глаза. На погост сани с покойничком лошаденка провезла, так все трое вздыбились, взглядами проводили. То есть снаружи никак по ним не заметно: благообразные, степенные старички, но Бродяга-то чуял — жар из них прет. И горизонт багряный внутри у каждого не вдали полыхал, как у рядовой божьей твари, а повсюду, водопадом огненным изливался. Старики приехавшие не лыком шиты, мощь дрожала в каждом великая. Монахи любопытные сунулись ближе рассмотреть, так те не препятствовали, но понять дали, что растопчут. Лениво так намекнули, вроде как, наблюдай, детинушка, да не зарывайся, не то, пыхнем гневом, мозги через уши вытекут…

Бродяга сразу поверил. Припал благоговейно к пластам знаний, которые мудростью обозвать бы не смог, ибо сызмальства поучали его, что мудрость в ином. Белые мортусы глядели на мир холодно и отстранено, не напрягаясь на тяготы, отвлекавшие их от собственного благоденствия. Старцы нисколько не пеклись о сиюминутном, мирском: о постройке дома, о вкладах в биржу голландскую, об угодьях церковных либо о расширении монастырских промыслов. Деньги их занимали как лишний вес в кармане, от которого следовало возможно, быстрее избавиться. Получали щедро от богатых, копеечно — от нищеты и почти сразу раздавали, не пересчитывая. От рассуждений мрачных бурчало у Бродяги в животе, а денег он привык бояться. Смешно считать деньги тому, кто не считает годы.

Игнатию, кажется, принадлежали заводы в Тамбовской губернии, но он и думать о них забыл, отписал давно забытому своему наследнику… Кстати, о наследниках. Дети, и даже внуки, у старичков, в свое время, народились. Поскольку, в отличие от Бродяги, путь свой природный оба позже установили, и покорились ему. Со временем, естественным образом, пришлось мортусам домочадцев покинуть, раствориться пришлось на просторах, дабы не смущать бесконечным присутствием дряхлеющих наследников. Тема продолжателей рода хоть и не табуировалась, однако ж среди старцев не приветствовалась никак, и Бродяге коротко об том намекнули.

Давно уж пора было старцам в могиле лежать, да заклятия не пускали, стих на свете сберегал. Удерживал стих смертушку, да не совсем. Приглядевшись внимательнее, Бродяга заметил, что багровые озера, внутрях каждого кипящие, понемножку наружу сочатся. В красках не описать явления, и слов он толком подобрать не умел, да только видел неоспоримое.

Никто из мортусов до финала стих так и не собрал, хотя старики десятки строф ведали и ежечасно повторяли. Тонкими, кипящими каплями вытекало из стариков бессмертие, испарялось тут же, на воздухе, угодив во время текучее. Поймав очередного смертника, выхватывали мортусы ловко из него словечко, затыкали пробоину в багровом котле, на год-другой задерживали приступ костлявой, затем вновь прорывала она оборону, радостно впивалась в ослушников…

С охраной те трое прикатили, с парнями. Только у Игнатия отрок непростой, вроде самого Бродяги, а может, только показалось. Остальные — те вовсе обычные, темные, веры истовой, зато дюжие, положиться на таких можно.

Игнатий, Довлат и третий, согбенный, с Исидором день и вечер провели. Дальше дороги их разбегались, мортус ведь не может на месте, иначе времечко мимо него побежит. Обогнать времечко никому не дано, так хоть рядом пристроиться… Пошептались, никого не пуская, затем Бродягу призвали.

Смотрели строго. Игнатий спросил, сколько слов собрал уже. Бродяга, потупившись, ответил скромно, что восемь, две строки сложились. Старцы переглянулись. Исидор лежал, вытянувшись, в меха зябко закутался, поперек груди кошка лапки распустила.

— А скольких вылечил?

— Да дюжины три наберется… — за Бродягу ответил Исидор. — Кости неплохо сращивал. Я его на рудники брал, когда вода подмыла, там задавленных много откопали. Идут людишки к ему, идут… Скромен, терпелив, подношений не берет, а что оставят — братии…

— Когтей не точит?

— Да навроде не замечен.

— Мясо парное не ворует? На бойню не тянет, дитя?

— Нет, клянусь, нет…

— На луну не воешь, дитя? — деловито осведомился Довлат.

— Нет уж, бог миловал… — поежился Бродяга.

— Некогда ему выть, гоняю… — усмехнулся Исидор.

— А дальше кто гонять будет? — просто спросил Игнатий.

Вот оно как, встрепенулся Бродяга. Боятся они, что перекинусь, что душить пойду…

— Где слово ждать, заранее чуешь?

— Не сподобился пока…

— Рано ему, — вступился опять Исидор. — Дитя ишо, сорок годков с малым всего…

Бродяга вздрогнул. Он забыл, сколько ему лет, а точнее — не считал. Давно считать перестал, некогда. Днями гонка бесконечная, а ночами — со свечой стих кромсать. Потом спать как убитый, и снова — в бега, к бедствиям, к смертям… Он не заметил, как уплыло время. То самое время, неуловимая река, из-за которой он так часто плакал в детстве.

Стих был важнее, стих надрывал душу.

— Ликом бел, строен, крепок, — вроде как похвалил пришлый старичок. — Стих-то на память кажный вечер гоняешь, так?

— Повторяю.

— Угу, заметно, поспеваешь за времечком покудова…

Бродяга вспыхнул от радости.

— Черных встречал? — спросил третий, согбенный.

— Нет пока…

Бродяга не забыл наставления Исидора. Старец неоднократно упоминал, что Черных мортусов раз в десять больше по земле русской шарится. Оно и понятно, убийством легче своего добиться. Помнил он также, что Черные себя добрыми делами не отягощают, посему выявить их среди обычных негодяев сложно, да и век их часто недолог. Вот такой парадокс, несмотря на возможности, Черные мортусы гибнут почти с той же частотой, что и рождаются.

— Ты помнишь, дитя, что, встретив Черного мортуса, надлежит убить его? — тихо спросил Игнатий.

— Помню… — сглотнул Бродяга.

— Отчего ж дрожишь? — Игнатий пошевелил кустистыми бровями.

— Так убить же…

— Отнять жизнь у Черного — трижды лепше, нежели младенца от горячки спасти, — рассудительно заметил Довлат. Он сидел в углу, дул на чаинки в кружке. — Иначе Черный заберет то, что нам положено, один за многих заберет. Ты знаешь, что Черные мортусы не стареют?

Бродяга открыл рот и снова закрыл. Его словно обожгло плетью. Об этом Исидор не говорил. Бродяга давно смирился с грустной явью, что младость его и зрелые, но бодрые еще лета пролетят в поиске и непрестанном целительстве. Можно на людишек хоть самой лютой злобой исходить, а изволь у ложа смертного за ручку их держать, и хворых целовать, и слова еще утешающие подбирать…

Только тогда, раз на сотню смертников, встретится алмаз сокрытый, изречет слово тайное. И ничего Бродяге другого не уготовано, ни жены ласковой, ни деток малых, ни закромов полных, ни стран далеких, ни службы государевой. Ничего, кроме жизни вечной, но в обличье старческом, немощном. Может быть, ноги откажут, как у Исидора, или глаза, или кости перед дождем ныть начнут так, что сам смерти попросишь…

Черные мортусы не стареют. Он еще раз повторил про себя, ужасаясь открытию и догадываясь, что не зря открытие сие именно сегодня ему преподнесли.

Проверить вздумали, мелькнуло в голове у Бродяги. Спаси и сохрани, произнес он про себя, но тут же осекся, припомнив, что бог христианский его вряд ли выручит. Исидор не возбранял молиться, сам посты блюл, но за годы ни разу от него Бродяга славословия в адрес Господа не услышал.

— Сам разбирайся, — хмуро советовал старец. — Доживешь до моих лет, поймешь. Не поймешь — стало быть, дурака пригрел я…

Вот и сейчас Бродяга потел под пристальными взглядами старцев, чувствуя себя полным дураком.

— Две строки, неплохо, — прошамкал согбенный старичок. — Вскорости, пожалуй, в силу войдет, расправит крылышки-то…

— Тады ищи-свищи, — задумчиво отозвался Довлат. — Игнат, Лисовского помнишь? Хрен ухватишь таперича…

— Ну дык, а я об чем? — потемнел Игнатий. — И Ивана упустили, и Малюту, гада… Скока яду успели выпустить, аспиды!

— Болотников тоже, и Лисовский, — поддакнул согнутый дед. — Лютовали бы и дальше, да на злато шибко зарились, хе-хе! А воренка я, помню, сам душил, ажио в груди полегчало…

— Отчего не верят мне, отец? — повернулся Бродяга к спасителю своему.

Исидор выпростал отощавшую, костистую руку, не глядя, дотянулся до сундучка, вынул из-под книг длинное, в кожу, перевязанное бечевкой. Еще не размотал, но Бродяга догадался. Нож широкий, загнутый, с зубцами по лезвию. Такими ножами у нас не режут, и в лавках кузнечных не торгуют. В рукояти камень синий, словно его лапа воронья держит, и письмена вдоль клинка.

Магометанский нож.

— Пошли, — проскрипел Игнатий. — Вроде стемнело уж…

Другие старцы тоже поднялись, закашляли.

— Куда… пошли? — Бродяга темноты бояться почти разучился; за годы никто на их нищее житье не покушался, и, кроме благодарности, люди к Исидору других чувств не испытывали. Когда Бродяга уезжал один, то вообще забывал всякие страхи, кроме одного, — не успеть к покойнику…

— Подними меня, — приказал Исидор. Выбрались на свежий воздух. Благодать окрест разливалась, слогом прозаическим не описать. Волновались рощи в сумраке, как стыдливые девицы, готовились сменить осенний наряд. Восходили цветочные ароматы, вздыхали лошади; под горкой негромко, на три голоса, запевали бабы. Чисто запевали, прозрачно, словно ключ сквозь камень пробился…

— Запрягай, — кивнул Довлат своему мальцу. Тот кинулся проворно, сдернул с лошадей попоны, зазвенел сбруей.

Бродяге зябко сделалось, будто простуду подхватил. Недоброе ожидалось, чуял без слов.

Нож из головы не лез.

Уселись, ехали молча. Все вниз, да вниз, к городу. На переправу, однако, не свернули, а покатили снова вверх, по холмам, меж ночных костров, меж усыпающих стад, дымков деревень, запахов куриной похлебки, жженого хлеба и бражки…

— Тута, — Игнатий тронул возницу за плечо.

Бродяга вернулся из тяжких дум своих. На здешней поляне вытоптанной, испокон веков, торговцы и крестьяне ночевали, дожидаясь торгового дня и пропуска в город. Игнатий уверенно шел впереди, остальные поспешали за ним, мальцы поочередно несли на закорках ослабевшего Исидора. Бродяга держался, чтоб не застонать. Точно на заклание влекли его, агнца несчастного.

Почуял он, почуял гадость, точно яйцом тухлым откуда-то потянуло. Только не тухлятиной разило, да и не запах вовсе это был, если честно признать. Пахло, напротив, вкуснотой позабытой, поскольку старый Игнатий остановился перед веселым костерком. Там мяско в котелке плавало. В круге из четырех груженых подвод, прихлебывая из плошек, сидели, развалясь, мелкие купчишки, у которых не было лишней гривны за постой. Разговор вели неспешный, благо ночь сладко кутала, к беседе располагала.

Бродяга смотрел не на торгашей, азартно ловящих ложками мясо в душистом кипятке. На дальней телеге, под тулупами, обнимая ребенка, дремала чернобровая, черноокая, крепкая женщина. Судя по говору мужчин, прибыли они из донской, станичной вольности. Ребенок — мальчик, лет четырех, почти не заметен под вывороткой. Тщедушный, но в кости, в суставах крепкий, изворотливый не по годам, вороватый, сердечко здоровое, дыхание чистое, поджарый, как косуля. Да и внешне на дитенка косульего похож, глаза влажные, раскосые, а зубы торчат вперед. Черный мортус…

Мальчик нес на будущее не слово для стиха. Внутри него смерть еще не проклюнулась, не полыхало багровым, не вскипало озеро, пожирающее часы и годы. Внутри младенца, посреди свежих, незамутненных представлений, посреди наивных радостей, зачинался кокон крохотный. Не разросся покудова в паутину, что весь мозг пропитатьдолжна, что соки добрые сбраживать после станет и всякое внешнее добро перевернет для мортуса, как в злом зеркале кривом… Бродяге в темноте протянули нож.

— Как же?.. — попробовал протестовать он. — Как же грех такой? Отец, за что меня так?

— Везет тебе, дурню, — сухо рассмеялся Исидор. — Мне вот, в твои годы, четверых безвинных порешить пришлося…

Мужики у костра мигом подскочили, оружие нашаривая. Пошаливали в округе, оттого почивать в чистом поле без ружья никто не отваживался. Женщина на телеге тоже всполошилась, поднялась, прижимая теплое тельце ребенка.

— Откель сталь у тя, ведаешь? — усмехнулся за спиной невидимый Игнатий. — Бориске Годунову сталь енту с кровушкой в вину ставили… хе. Знатный булат, ржа не берет… Убей Черного, немало душ христианских спасешь!

— Наверное-то знать не можете! — визгливо выкрикнул Бродяга.

Торговцы, кто с пистолетом, кто с кнутом, отложили ложки, обошли костер, обступили гостей насторожено. Огонь полоскался на лезвии в руке Бродяги, вспыхивал глаз в рукояти.

— Дурак ты, — привычно осадил Исидор. — Кабы знать наверное, где кости сложишь, рассудком бы все помутились.

Третий из старцев, друзей Исидора, согбенный, выполз бочком на поляну. В ноги поклонился ближайшему из торгашей, здоровому, бородатому мужику. Тот в растерянности опустил длинный, инкрустированный пистолет. Старец же вспорхнул легко, словно и не нагибался, перстом толкнул детину в лоб, шепнул скоренько, невнятно.

Бородатый выронил оружие, повернулся, будто в удивлении, и упал бочком. Мягко упал, травы не потревожив. Сотрапезники и приятели его только глаза выпучили, а дедок уже следующего настиг. Так же в лоб толкнул, прошамкав: «Спи, спи, хороший…»

Игнатий мигом очутился подле костерка, нежно взял под ручку высокого парня в исподней рубахе. Тот замахнулся кнутом, да так и разжал ладонь. Не успел еще кнут змеей у ног свернуться, как парень дрых уже, стоя и прихрапывая, задрав кадык, жидким волосом поросший. Товарищ длинного проворнее оказался, курками щелкнул, на Игнатия ствол навел и, назад отступая, рот распахнул для крика. Видать, пробрало мужика изрядно при виде трех немощных разбойничков. Так и отступал спиной, пока в телегу с мешками не воткнулся. У самых босых ног черноокой молодки, что ребеночка качала. Бродяга зажмурился поневоле, ожидая выстрела и смерти Игнатия неминуемой. Старец же, улыбаясь, увещевал купца негромко, точно ручеек по камешкам, речь его лилась, и ружье уже отводил ловко…

Женщина так и не вскрикнула. Застыла, точно заколдованная. Пятого купца уложил бережно Довлат.

— Шахматы, шах… и кто кого! — Исидор закашлялся, — Черные пожрут Белых, коли не опередить…

Мальчик проснулся, вылез у матери из-за пазухи, поглядел Бродяге в глаза. Никуда больше, только на него, точно ждал расправы.

— Черный… — прохрипел Бродяга и поднял нож.

28 ШАХМАТЫ

Шахматы на том не закончились.

Троих зарезал скиталец спустя время. Не жалел, хотя сам нарочно не ловил. Все трое в Петербурге встретились. Правду предрек Исидор, в силу столица входила, тянулось к ней воинство темное. Не жалел Бродяга об убитых, каждый раз словно кровь быстрее по жилам струилась, подтверждая, что он орудием выбран, и судьей, и прокурором…

О паспортах особо печься приходилось, дабы на возраст внимания не обращали. Старый — он и есть старый, блаженного к тому же стал играть помаленьку — ни к чему ему было привлекать внимание. Пусть лучше за дурака держат. Ездил теперь далеко от столиц, по Дону, по Уралу мотался. За границу, впрочем, так и не выбрался. Не то чтобы скучно или паспорт не мог выправить.

А не так в Европах людишки мрут. Живут иначе и мрут иначе. Чуял Бродяга, ему и доказательств не надо было. И, поразмыслив, не пошел за русской армией в Париж, хотя звали, и место в обозе для старца нашлось бы непременно. И в дальнейших войнах участия счастливо избегал.

В России смертей хватало.

Бродяга порой кружил, возвращался туда, где раньше хлебосольно угощали, где бурлило, где хохот девок помнил, гиканье игривых детей на бережках, крестные ходы шумные…

Лишь ветер вечный свистел в ракитах, да криками грачей оживлялись вспаханные просторы. Бродяга наблюдал тусклым глазом за ходом облаков, вздыхал, принюхивался к ветру, выбирая дорогу. Не особо напрягаясь, он различал теперь людей за несколько верст, различал, что за людишки, полу какого, возраста и на что гожие. Болезных враз определял, темные душонки тоже; впрочем, все почти темным отдавали. На пальцах перечесть, сколько раз он встречал в странствиях своих мужей честных, светящихся изнутри. Разбойников не боялся, зверье от него само шарахалось. Во дворы, к цепным псам, не оборачиваясь входил, чем ввергал хозяев в оторопь. Скажем, на ночлег попроситься либо водицы испить. Стукал калиткой и пер, спокойно глядя сквозь выскочившую челядь. Трусы приседали, слабые в коленках. Собаки и вовсе прятались. Несли Бродяге безропотно еду самую сладкую, квасы, чай; холопы баню топили…

Чуяли смертную силу Белого мортуса.

Лечил, ободрял, наставлял, как по писаному. На ноги поднял сколько, уж не сосчитать. Вослед бежали, кланяясь, ступни лобызали, порой богатства все приносили, скотину закладывали, лишь бы поехал к дитяте хворому…

Хохотал внутри Бродяга. Наверняка богаче всех кесарей мира стать бы мог, ежели Исидора приказ бы нарушил. Но не имел ничего лишнего. Только то, что на одни плечи накинуть мог и в один рот положить.

Столетие свое встретил равнодушно, да и вспомнилось-то по случаю торжеств московского университета и молебнов во светлую память Михаиле Ломоносова.

Потерял вообще всякий счет времени.

В родное поместье возвращался, впрочем, дважды, но много позднее, когда никто его уже не смог бы признать. Окаменел, как Исидор и предсказывал. Некого спросить стало, ушел Исидор, с почестями, с плачем, а других Белых мортусов Бродяга видеть не желал. Ночами иногда прихватывали видения дивные, соблазны являлись, но долго не держались. Слыхал Бродяга о монахах, что секли себя нещадно, в пустынях плоть терзали, на воде месяцами сохли, и все ради чего? Ради победы над слабым телом.

Не испытывал он подобных невзгод. Насчет шахмат, впрочем, не забыл. Последний раз посетил имение в, славной памяти, восемьсот двенадцатом году, буквально спустя месяц после исхода врага из тлеющей еще Москвы. Бродяга равнодушно созерцал разор в селе и в графском доме, испоганенные залы, превращенные давно в лазареты. Лазареты переходили от одного войска к другому, не меняя, кажется, сестер милосердия. Равнодушно, вслед за льстивым незнакомым священником, прошествовал в обугленную часовню, зевнул на развалинах псарни, где когда-то впервые причастился вечности…

Его занимал только стих, ничего более. Стих пока не сложился, хотя уже готовы были шесть строк. Иногда Бродягу охватывал трепет, при мысли, что он не успеет или обессилеет, состарившись. Финал же такой, как у старца Исидора, его не привлекал вовсе. Испытывал он к почившему спасителю своему самые уважительные чувства, но слабости оправдать никогда не мог.

Нет, уж он-то не отступится, он свое возьмет!

Делегацию знатную из синода прислали, кланялись, медоточили, призывали в Петербург. Кем же там осяду, рассудил Бродяга. Никак ему не улыбалось при дворе почетным шутом в рясе обозначиться, а к тому дело шло.

Не поехал бы в столицу, отказал бы архимандритам, тем более что голод великий на Волге намечался. Бродяга предвестия его заранее, за два года встречал, да никому не говорил.

А зачем пророчествовать? Будто кому полегчает, будто изыщут зерно в камнем засохшей почве. Господь рассудил, кому жить, а кому на корм червям, и быстрее в чертог небесный, так как же Господа ослушаться?

Разучился он жалеть.

Но, проторчав до петухов у оконца, во флигеле собственного дома, отважился и дал согласие на переезд. Вспомнил про шахматы, про кровь убиенных младенцев вспомнил. Никто ведь не знал, что в сундучке, от Исидора по наследству перешедшем, хранится. Чуял Бродяга, пригодиться еще может. Правду сказал Исидор, никогда не обманывал. Обагрив руки кровью, вместо раскаяния, просветлился Бродяга и веселее по жизни зашагал.

В спину старцем великим, святым даже, подобострастно окликали. Смущался сперва, неуютно казалось, даже бороду хотел сбрить. После, раз в зеркало глянул — точно ведь старец.

Стих твердил по три раза за день, поскольку память сдавать помаленьку начала. Отказывала память, выпадали даты, лица редкие выпадали, которые не прочь бы упомнить. Жил не худо, ловкие мастера справили третий уже документ, с новым именем и годом рождения. Без лишнего размаху при монастыре обретался, но прислугу держал, стол порядочный, баньку свою, выезд, приемную для просителей. Дурацкой нищеты, как у наставника Исидора, не признавал, угнетение лишнее плоти блажью полагал, уж никак Богу не угодной.

Мастера хитрые, по наследству друг дружке фальшивые делишки передавая, Бродяге забесплатно бумаги творили. За то он им предсказывал кой-чего, тоже безвозмездно, и всегда верно. Не могла полиция ловких мастеров поймать, как ни старалась.

Пожалуй, этим криминальная деятельность его надолго ограничилась. Он рыскал по Петербургу, ведь город славный для мортусов Петр выстроил. Сырой, промозглый, хвори сквозь гранит так и сочились. По ночам зубы стучали, вода по мостовым плескала. Трижды Черных встречал и дважды уничтожал ловко. Все сотворил, как Исидор наставлял. Только ножом, и только на улице — не положено Белому в хате сталь обнажать. Если честно, то Черных встретил больше, но те выросли, издалече волком зыркали, и глиста черная внутри них подросшая уже была. Чувствовал Бродяга, что Исидор прав — со взрослым Черным мортусом не потягаться. Отползал, скалясь, стороной обходил. Оттого что зло — оно завсегда сильнее.

На третий раз он легко к гадам подступиться не сумел, министерская семейка оказалась. Сынков обоих в карете вывозили, до гимназии и обратно. Отец их в статских советниках ходил и напуган был здорово недавними бомбометателями. Самый разгул народовольчества пришелся, но Бродяге до бомбистов, до газет и народного гнева дела не было. Только стих его занимал.

Ужас грыз всякий раз, и зависть неистовая в душе поднималась, когда встречал карету тайного советника, лакеев хмурых при регалиях, адъютантов подозрительных, что зыркали исподлобья на прохожих, а ладонь в перчатке держали на палаше. Из деток советника Бродягу младший занимал, одиннадцати лет. Не только руки чесались, зудом весь исходил, стоило увидеть младшего, стройненького, в форме. Мог бы, конечно, охрану раскидать, не руками, а ловкостью иного рода, уже давно за собой силу знал. Мог бы погром устроить в доме вельможи — но невидимкой не мог обернуться. Засекли бы старца непременно, в городе огромном глаз полно…

Он придумал.

Те же ребята, что паспорта готовили, помогли дело шито-крыто справить, свели святого старичка, любимого в больницах и приютах, с бомбистами.

Вечером в ямщицком трактире на Литовском ожидал его темный человечек, глазки скользкие, картуз мятый, нож в сапоге. Поманил за собой, долгонько пробирались дворами. Бродяге смешно стало, не выдержал, прыснул, когда леший в картузе условленно в оконце стучал. Тот обернулся, хорьком ощерился, веселья не разделил. Внутри квартиры накурено, хоть плыви сквозь дым, все носятся с бумажками, в проходной, на длинном столе — самовар ладят, тут же — патроны, порошок в банке, барышня пухлогубая, щекастая, за грудой книг. Бродяге все еще смешно было, когда подскочили двое, студенты, сурьезные, как святые с иконок.

— Перовская… — представилась барышня. — А-а-а, вы и есть тот самый замечательный доктор? — проницательно поглядела.

Бродяга вдруг смутился: какой там доктор? Впрочем, его отвлекли тут же, за деньгами подошли. Присвистнули, затихли, когда пачки на стол вывалил. Бродяга огляделся уже внимательнее, не только студенты, имелись и трепаные, битые мужчины постарше.

— Морозов, Желябов… — представились нервно интеллигенты, в очечках, с бородками. Бродяга слегка растерялся, туда ли он попал, ведь убивцев косорылых ожидал встретить. — Наслышаны о вас, грандиозно. Спасибо.

От бокового стола, от комплекта металлических деталей поднялся молчаливый человек, коротко поклонился.

— Кибальчич…

— Друзья, да что ж вы полным именем, как можно? — укорил из кухни усатый, с папироской.

— Ну, полно, Василек, полно, — отмахнулся нервный Морозов. — Такие средства швырять шпикам не по карману… Извините нас, батюшка.

Бродяга хотел возразить, и смех словно проглотил — второй раз пальцем в небо тычут. То дохтуром, то попом обозвали. А, впрочем, наплевать, лишь бы подсобили с Черным… Нелепое чувство он меж ними испытывал, особливо на барышню гладкую, пухлогубую глядя.

Скорая кончина ей никак не шла.

Отмахав больше столетия, Бродяга впервые близко словно бы ощупал людей, чуждых ему, словно бы они и не современники ему вовсе, а соскочившие со стен портреты благородных рыцарей и дам. Назначение каждой минуты они понимали наоборот, не так, как он.

Бродяга панически стремился к жизни, только и мыслил, что о стихе, затем и Черного прихлопнуть мнил, а они не цеплялись за земное, себя к кончине приучили, изготовились к каторге и виселице. Смерть голубоглазой барышни Бродяга чуял так же, как аромат карамельных сластей, от нее исходивший. Недолго ей осталось.

У него на секунду возникла шальная мысль схватить дитя несмышленое за руку, встряхнуть, призвать к бегству. И должно быть, прислушались бы строгие, нервозные эти люди, ибо слава о нем шла как о прорицателе и заговорщике болезней. То есть наверняка бы прислушались и поверили.

Но он промолчал. Потому что барышня и так все знала. Бродягу передернуло, точно сквозняком ледяным обдало. Сотню лет преодолел как по лезвию, а этим, молодым, — словно наплевать. Страшно вымолвить — словно жизнь не самое ценное, что творцом дадено…

— Отчего же такой выбор? — недоуменно выступил бородатый, блестя очками. — Вовсе не по жандармской линии чин, да и к тому же… Впечатление, извините, словно здесь наемная шайка. Зачем вы так?..

И понесся бы дальше, гордо раздуваясь, да его пухлогубая осадила, отвлекла.

— Извините, — сказал усатый басом, — плохие новости, товарищей наших на юге арестовали. Мы слышали про вас, но не ожидали… Видимо, это знак свыше. Постараемся придумать… Прошу, чая не желаете?

…Разыграли картинку славно, под грабеж. Прижали экипаж на Фонтанке. Слабая граната полетела под брюхо лошади, затем подскочили трое, размахивая револьверами. Ранили служаку на запятках, кучер бросил вожжи, кинулся в бега. Одна лошадь билась с распоротым животом, вторую несильно посекло осколками, она взбрыкнула, поволокла карету юзом.

Советница запищала, сыновей к себе прижимая. Бродяга торопился от экипажа народников, по льду скользил. Бомбисты выволокли советника, манишкой в грязь, пенсне на роже разбили. Беднягу еще в карете контузило, да вдобавок он линзами порезался. Подслеповато моргал, на коленях в луже качаясь, кровь растирая. Даже не уразумел толком, что за ересь ему зачитывают.

Уже свистели, гоготали на Невском, студент на козлах махал своим товарищам, чтоб поспешали. Старший из бандитов бросил советнику бумажку с приговором в лицо, дважды выстрелил. Сорвались с места. Бродяга ужом нырнул в атласную теснину кареты, подивиться успел вкусному французскому парфюму, ножом ткнул Черного мортуса в грудь. Убить не страшился, знал уже, что такие нелегко с жизнью расстаются. Мог, конечно, убить ласково, остановить сердце мог. Но тогда слова заветного уже не дождешься, упорхнет вместе с астралом…

Советница полезла на него, выставив кулачки. Бродяга оценил трезво — баба грузная, воевать с такой несподручно. Он нагнул револьвер вниз, пальнул ей в платье, наугад, туда, где носки туфель под платьем. Женщина подпрыгнула, Бродяга тут же руку ей сжал, спать приказал. Старший отпрыск советника вбился острым задом в щель между седушкой и дверцей, на рожицу белее снега стал, с дымящегося дула глаз не сводил.

Экипаж народников рванул с места. Бродягу окликнули пару раз, но вылезать за ним не стали. Развернулись, пронеслись мимо галопом, грязь в окна швыряя. Где-то тетка завыла, топот нарастал, Бродяге слышалось бряцание шашек городовых о брусчатку. Советницу он усыпил одним прикосновением; пышной копной осела она, складки кружевные облаком вздыбив. Склонился над пареньком русым. Тот, запрокинувшись, лежал, дышал часто, кулачок к дырке в груди прижимая. Смотрел вверх, сквозь матерчатый потолок кареты, сквозь низкое суровое небо. Бродяга сотни раз встречал такой взгляд, затухающий, последний. Сердце еще бьется, но боль выскочила из человека, уступая место благодати вечной. Бродяга склонился к устам юного мортуса, прислушался.

— …Изваянием… — выдавил мальчик, и все для него кончилось.

Бродяга плащом прикрылся, шустро метнулся в подворотню, к резервному экипажу. В висках счастье билось. Успел, успел, ах как славно все устроил…

Отпустил возницу заранее, дабы не вычислили дружки-народники, спрыгнул во мраке вечернем. Легко по набережной шагалось, воздух он полной грудью вдыхал, и колени почти не болели. Пока не мог сочинить, куда слово новое вставить, но, кажется, в последнюю строку ложилось идеально.

Об убитом отроке не вспоминал. О стихе думал, как всегда. Мальчиков таких завтра дюжину к нему принесут, родичи в ногах станут валяться, чтоб исцелил. Идиоты! Не разумеют, что исцелить Белый мортус может только тех, кто сам тщится здоровье получить или вернуть. А таких мало!..

Бродяга не переставал удивляться, до чего мало воли в человеках. Вроде дышать хочет всякая зверушка, цепляется, нос высовывает, а человек, венец творения, по образу и подобию сотворенный, и не может себя заставить, скажем, водку не пить. А когда им глаголешь, что надо, к примеру, зимой одежды скинуть, да босиком по снегу, чтоб дрянь болючая в землю сползла, еще и спорят, упираются! Растолкуй им, отчего именно так, а не иначе! К примеру, отчего полета пчелиных уколов вытерпеть надобно или почему одним отваром почечным, горьким до косоглазия, неделю питаться требуется. Им подавай микстурки сладкие, немецкие, да блины жирные — вот и вся больница…

За что им жизнь, никчемным?

Да и на что им жизнь? Сколько раз спрашивал, пыхтят только, библейские разумности затвердили и повторяют…

Потому с чадами юными так вольготно: они не супротивятся помощи. Детишки больные не вызывали у Бродяги раздражения, слушались его безропотно. Их хотелось спасать, воля их спасению не противилась. И вообще… Бродяга никому этого не говорил, благо не нашлось бы ему собеседника, но все чаще приходил к мысли, что дети до периода брожения — они словно из иного материала скроены.

Они к иному стремятся, нежели родители их, а после — как подменяют их…

Давно Бродяга не чувствовал себя так бодро, моодечески. Тем сильнее было его разочарование в сложившемся вечере, когда подле арки ворот монастырских приметил замызганную донельзя карету, с полуживой четверкой лошадей.

Екнуло сердце, старец замедлил и без того неспешные шаги.

Кучера он видел впервые. Хотя тысячи людишек мимо глаз текли, не оставляя в памяти зарубок, но нужных людей он помнил. Кучер новенький, а вот экипаж уже встречался. Бродяга обошел его, приблизился. Что толку хорониться, ежели по его душу приехали?

— Явился, дитя? — глухо спросили из темноты. На окошке кареты показалась сморщенная, пергаментная рука, больше похожая на птичью лапу.

Бродяга ахнул. Игнатий!

Сколько ж лет прошло, а все бродяжит? Посчитал кое-как, выходило, что не меньше четырех столетий отшагал по Земле один из бывших наставников, приятель Исидора. Страшным и странным показалось ему такое совпадение, что в один день Черного изловил, слово вырвал и тут же гостя дорогого встретил.

— Вот уж воистину гость дорогой! — Бродяга подался навстречу объятиям.

Обнявшись, проливая слезы, стояли на студеном ветру два длиннобородых, невероятно старых человека. Бродяга всматривался, точно игрушку свою детскую подобрал или дагерротип матушкин. Уже не чаял, что нежности столько проснется. Ведь все время один, сам с собой. Давно Белые к нему не заглядывали, давненько…

— Цыть, ребра не ломи! — шутливо пригрозил Игнатий. Только тут заметил Бродяга, насколько Белый мортус отощал. Кажись, очи проворные, желтые, да крест на морщинистой шее — вот и все, что под шубой осталось. Тело мелкое в меху вовсе терялось.

— Некогда чаи пить, — строго заявил пустынник на запоздалое радушие. — Почивать тоже не стану, земля под ногами горит… Э, да ты, смотрю, как пьяный седни. Похвалы достоин, дитя; верно я угадал? — глянул хитро, бочком. — Ладно, вот что. Лихие времена настают, дитя. Аль сам не чуешь, как трещит?

Бродяга вздрогнул.

Трещало, правду сказал Игнатий. Трещало не первую уже ночь. Вначале Бродяга внимания не обращал, на сырость в стенах списывал. Потом ночевать у купчихи довелось, в Шувалове, так там тоже, еще отчетливей затрещало. Искал он источник звука, и хозяйке бестолковой попенял. Но купчиха, да и челядь вся ее ничего не слыхали.

Тогда он понял, что звук премерзкий — для него. Но что он означает? Вот бы кто поведал.

— В Симбирск еду, — пошептал беззубо Игнатий. — Там недавно Черный народился, гадалки сказывают, допрежь не было такого. Что-то мы неверно сделали, идет век Черных, прорва их народилась, словно жаба икру наметала… Послушай совета, спасайся в Сибирь, дитя…

И уехал, только фонари мигнули.

Бродяга озяб, провожая. Что говорил Игнатий — неважно. Оба чуяли, что больше не свидятся, что не успеть старому мортусу стих собрать.

Черная эпоха упырем кралась по Руси.

29 ГРИГОРИЙ

Бродяга не сразу послушался, хозяйствовал в Петербурге до 1915-го. Кошмарный и плодовитый год для планеты выдался.

В тот год в ущелье Кемах озверевшие курды, направляемые богатыми эфенди Османской империи, вырезали полтора миллиона армян…

А на другом конце планеты маленький человек в потешных туфлях и рваном котелке поставил свои лучшие фильмы…

В апреле месяце в районе Ипра немцы выпустили в направлении французских окопов 180 тонн ядовитого газа…

Это был год великого отступления русских армий, и одновременно — великого подъема духа и военной промышленности империи…

Черные мортусы тянулись к крови соотечественников. Затаившись в сытной Европе, в теплых запечных углах, грабили втихую банки, почты и биржи, готовились, копили силы. А главный их написал в том году страшное свое пророчество о возможности построения социализма в отдельно взятой стране…

Бродяга тянул до последнего.

Уж больно завлекательно становилось, костлявая хохотала в лицо, пыжилась, и чем больше пыжилась, тем сильнее Бродяга себя внутри ощущал. Эшелоны с ранеными стучали по рельсам, пересвистывались на товарных станциях. От кладбищ потянуло сырой землей и поповскими благовониями, звенел невский воздух от разноголосицы заупокойных хоров и визгов патриотов. Новшества по технической части Бродягу занимали на час, он привык к трамваю, к телефону, к электрическим лампам, один из первых в городе завел авто с шофером. Правда, выезжать стеснялся, но деньги у болезных уже брал, чуть не по таксе.

Окреп потому что.

Окреп, и обнаглел. Было такое.

Уловил момент пограничный, когда по рукам получил. Покупал второй уже дом, на Каменноостровском, с садиком внутренним, с гаражом, с конюшней во дворе. Жильцы приличные все, верхние этажи генерал снимал, банкир. С банкиром коротко довольно сошелся, насколько вообще Бродяга мог с кем-нибудь сойтись. Так или иначе, до пятидесяти тысяч вложил старец в бумаги ценные, железнодорожные, по совету сановного жильца, и еще в два раза больше, противу первой цифры, в Транссибирский путь вкладывать собирался.

И вдруг забыл слово…

Распустил прислугу, авто больнице подарил, переехал в скромную квартирку, подле Нарвских ворот, стал снова принимать с шести утра до полуночи и брал скромно, натурой. Очереди выстраивались, на снегу, у костров мужики спали, в санях…

И отпустило. Вспомнил слово, уложил, как в лузу шар, легко и гладенько.

Однако ж, наука. Скромнее надоть, верно в Библии сказано, от гордыни всяческие беды проистекают. А вскоре случилось с Бродягой непредвиденное, едва он не погиб, но спас его человек, сам на погибель империи явившийся…

Поскольку Бродяга по городу ходил редко, почитай, на улицы зимой не вылезал, то и новости до него криво доходили. Да на кой хрен они, новости, когда он сквозь стены слышал, как трещит? На кой знать ему о положении на фронтах, об убийствах министров, о рабочих Советах, о гапоновской вылазке, о развале очередной Думы…

Трещало сквозь стены, сквозь пол потрескивало, точно жернова кружили. Да только скал никаких не наблюдалось, само время вокруг Бродяги сжималось. Рвались связи, вспомнил он из книги, связь времен рвется. Фраза вылупилась, а откуда взялась — уже не припомнил. Да и не до того было, четверо пациентов лежало постоянно по лавкам в прихожей, дюжие молодцы еле успевали самых наглых отпихивать. Опять же, околоточный явился, харя красная, сабля по порогам гремит.

— Их благородие очень просят уговорить народ, чтобы перед домом огней не жгли и ночевок не подстраивали, а не то разгонять придется насильно!..

Уговорил Бродягу выйти на двор. Тот как чуял с утра, даже с ночи, что сегодня не резон выползать. Дома, за ставенками закрытыми, за охраной плечистой отсидеться бы не грех.

Недоброе ждало на улице.

Не взглянул Бродяга в окошко как следует, поверил полиции. А следовало бы внимательней быть к бегающим глазкам околоточного, чай, не первый год жил на Земле. Лады, сказал Бродяга, прикрыл простыней чахлую девку, над которой руки держал, и подставил спину лакею под шубу. Ноги тяжко гнулись, суставы по ночам спать не давали, убегало время в дырку незаметную, не успевал удержать. Мертвецов много случалось, а слова нужные — все реже и реже. Прав наставник был, чем старше, тем колесо быстрее крутить приходилось, прямо как белке бешеной.

Во дворе его окликнули.

Бродяга медленно поворотился, козырьком ладонь приложив, холодным потом покрываясь. Вмиг отодвинулось все, сгинуло в тумане: и бурчащие вонючие странники, и конные жандармы на проспекте, и герани жухлые на окнах напротив. Видел одно — автомобиль. Длинный открытый автомобиль замер поперек проезда, на противоположной стороне улицы, в тени, блестел, осклабившись блестящей решеткой радиатора. Мотор не глушили, пыхало бензином, мальцы голодраные у колес крутились, спицы трогали. За рулем сидел усатенький, чисто крыса ученая, в крагах, в кожаной кепке. Дальше еще трое помещались: один — широкий, на свинку похож, розовый, глазки смеются, богато одет; другой — молодой, изящный, в костюмчике английском, с тросточкой, зевал скучающе, папироску потягивал.

Бродяга шагнул. Он уже узнал третьего, самого скромного с виду.

Тот его и позвал с крыльца. Позвал, единого слова не вымолвив. Не потребны ему слова были. Бродяга с тоской подумал, что жизни теперь спокойной не будет. Этот вот зря бы не приехал. Три раза от «этого» приходили корявые послания, чуть ли не на салфетках изложенные, с приглашениями посетить квартиру на Гороховой, отобедать вместе. Читал Бродяга и выкидывал, настрого указав дюжим молодцам близко «этого » не подпускать.

Третий пассажир ловко выбрался наружу: борода торчком, волосы зализаны, одет неброско, по-мужицки. Не лицо — морщина сплошная, возраста не угадаешь, под старика играет. А вот очи не жалкие, замирать очи заставляют.

— Что же ты, милый, хороший? — спросил морщинистый мужик, склонившись набок, являя ласковость полнейшую. — Что же не ответишь мне?

— Не о чем говорить, — издалека откликнулся Бродяга.

Шорох прокатился, мигом признали бородатого, и точно похолодало вдоль проспекта, точно поземкой улыбки и смех выдуло.

— Ох, зазря ты так, милый, — ласково протянул мужик, прихлопнув дверцу машины. — Пойдем, посидим, что ли. Воняет от железа, никак не привыкну, воротит…

Бродяга послушно поплелся за моложавым старцем, угнездились на скамеечке под сиренью.

— Григорий Ефимович, мы поедем? — лениво потянулся молодой хлыщ из машины. — Вырубова велела не опаздывать…

— А, князь, погодит Анечка. Позволь маненько от вонючки отойти, со святым человеком посидеть… — извиняясь, произнес тот, кого назвали Григорием. И, доверительно к Бродяге склонясь, продолжил: — Мало, что воняет мотор, весь день тошнит от него, так еще шофера из сыскного подсадили. Вон, дурак-то, Хвостов, даром что министр, со мной ездит, подпевает, а сыскаря подсадили. Они там думают, Григорий — блаженный…

— Что тебе надо? — простонал Бродяга. — У нас с тобой дел нет.

— А ведь я теперь знаю, кто ты, — невозмутимо продолжал Григорий. — От преподобного выведал, давеча в Лавре у него обедали. Ты из Белых, из страдальцев, ага…

— Тихо, тихо же! — оборвал Бродяга, озираясь. Ему показалось, что ненавистный собеседник слишком громко последнюю фразу выкрикнул. Мог бы, конечно, силушку напрячь, сбить спесь с деревенщины, а то и пришибить обманщика насовсем. Мог бы, но…

Григорий не был мортусом.

Убить можно только Черного мортуса, да и то пока он в зрелость не вошел. Даже случайное убийство стороннего человека могло уничтожить Белого мортуса за неделю. Добрейший учитель Исидор сто раз предупреждал, приводил Бродяге ужасающие примеры. Как у одного удачливого Белого цыганенок кошель увел и, по случайности, под железный наконечник посоха угодил. Помер цыганенок, а Белый мортус другодень с ума сошел, потому что стих весь позабыл, за сотню лет собранный…

Григорий смотрел, улыбался. Не мортус, не выверт, не блаженный. Нельзя было с ним рядом покой вкушать; его либо любить требовалось, горячо, самозабвенно верить в него, либо ненавидеть.

Бродяга ненавидел. С того самого раза, как первый раз, в Лавре, у преподобного, повстречались. Тогда божий человек Григорий за руку горячо ухватил, взглянул пристально — так, что мурашки по коже. Этими самыми мурашками напугал Бродягу сильнее, чем словами. Давно уверился мортус, что напугать его ничем нельзя, а вот поди ж ты…

— Звали ведь тебя, милый, во дворец, к мальчику? — пропел тогда в Лавре божий человек. — Ты не ходи, не надо…

Бродягу вторично передернуло. О том, что его втайне намерены были пригласить к больному наследнику престола, ведомо во всей столице было троим, максимум четверым. Сама Александра Федоровна была не в курсе замыслов фрейлин. Бродяга еще и колебался, взваливать ли на себя такую ношу. Ибо положительный результат лечения непременно привел бы к ненужной вовсе славе, к дальнейшим обязательствам и слежке. Отказаться твердо тоже, в общем-то, неприличным казалось, ибо приходили от государыни дважды, подолгу наблюдая, как он лечит, и обмануть бы не позволили…

— Ересь несешь, дитя! — осадил тогда божьего человека Бродяга. А сам кулаки за спину спрятал, так и чесалось нос тому грубый разбить. — Какой еще мальчик? Да ты, вообще, кто будешь, дитя?

— Я-то буду Григорий, пришлый из святой Руси, — непонятно ответил мужичонка. — И мальчика, бог даст, исцелю, и тебе помогу. Только не ходи ко дворцу, погубишь себя… Тебе ль не знать, что насильно нельзя лечить? Нету в мальчике воли к жизни, только высосет тебя…

— Если нет воли, как же ты пользовать его собрался? — едко спросил Бродяга.

— Там воля к иному есть, — кротко ответил странник. — Я, милый, Сибирь вдоль-поперек прошагал, в степях такие обители посещал, что тебе и не снилось. Мне господь являлся, дарствовал милость великую… Вижу ясно, что станется с каждым, да не скажу. Тебе скажу — не ходи к мальчику, соври складно, Бог простит.

И отошел тихонько.

Бродяга тогда послушался. Что-то неистовое, праведное таилось в говорящих глазах сибирского мужичка. После мужичок славой оброс, газетенки надрывались, помоями его поливая, да только Бродяга газетам не верил. Он и без газет странную двоякость чувствовал. Одновременно ненависть — и тягу послушать мужичка еще раз. Давно так не случалось, чтобы Бродяге что-то интересно стало, кроме стиха. Крутились ведь вокруг гадалки, предсказатели, карты раскидывали, звали столики крутить — всех Бродяга отметал. А этого Гришу запомнил.

Теперь ждал, чего скажет, раз уж сам пожаловал.

— Уезжай, пока пятки не подпалило, — нутряным голосом, почти не разжимая губ, веско произнес Григорий. — Ты услугу мне оказал, отступился от мальчика, а я добро помню. Мне мало кто добро делает. Вьются вокруг, аки коршуны когтистые, отщипнуть кусок пожирнее норовят. Думают, Гришка блаженный, за всякую тварь перед Александрой Федоровной заступится…

— С чего бы мне уезжать? — пробурчал Бродяга. — Я долгов не занимал…

— Слушай, один раз скажу, после не свидимся, — дохнул перегаром Григорий. — Мне не жить долго, чую, скоро уже венец приму… А ты спасайся, беги, мертвяков на твою долю всюду станется. Скоро, скоро придут Черные, придушат тебя ночью. Сам знаешь — твоя силушка, она при ясном дне, при солнышке раскрывается, а эти закут ищут, закут и мрак. Ночь им станет подруга, милый… Числом возьмут, нахрапом. Для них ничего святого не будет.

— Да как я уеду? — сердито растерялся Бродяга. — Митрополит верит мне, в больницах ждут… А тебе то какая радость угождать? Чай, поперек дороги не стою, в святые не лезу… — вырвалось некрасиво; сказал и прикусил язык. Вышло так, словно журнальные басни собирал.

Сибирский мужичок покачнулся грустно, страдание в лице изобразил. Либо притворялся умело, либо и вправду почти святость обрел, мелькнуло в голове у Бродяги.

— Видение мне было, — не шевеля губами, заговорил Григорий. — Тебя вдали видел, с улыбкой, но в тревоге. Тебя видел, и с тобой царь белый, будущий спаситель. Крепкий, белолицый, власы в косицы сплетены, на престол венчанный, да только не из Романовых… Тихо, тихо, самому страшно! Не спасешься сейчас — не спасешь потом государя, а вместе с ним и всю святую Русь проворонишь…

Нагнулся к самому уху, произнес невнятное, страшное. Мол, с белым царем компания еще веселая будет. Синий карлик да девка при оружии…

Из мотора снова окликнули. Шофер порычал двигатель, дети отпрянули с визгами.

— Григорий Ефимович, умоляю! — сложил пухлые ручки Хвостов. — Анне Александровне снова к вечеру нехорошо станет…

— Прощай, — не подавая руки, отвернулся Григорий. — Каждый свой крест несет… Бродяга.

Услыхав имя свое запретное, Бродяга столбом застыл.

— Много ли времени у меня? — выкрикнул в спину.

Не поворачиваясь, Григорий два пальца показал. Весной шестнадцатого года, не дожидаясь агонии.

Бродяга укатил в Читу.

30 ЧИТА

Черные бал на Руси правили, и не хватало сил с ними справиться. Тот же Исидорушка говаривал, что в прежние века редко когда равновесие сбивалось, успевали Белые мортусы Черных в колыбелях перерезать, избавляли Русь-матушку от проходимцев, родства непомнящих. Зато уж когда сбивалось равновесие, кровь рекой лилась, мор и глад бревном Русь утюжили…

Ужас беспрестанный, тоска лютая терзали потомков витязей. Насколько уж далек Бродяга от политики был, и то захлестнуло, изгадило всего, от носу до пят. Бродяга забирался все восточнее, а по пятам за ним, мутной волной катило бесправие, рассыпая трухой мирную, сытную жизнь миллионов православных.

Суды честные обернулись вдруг клыкастыми ревтрибуналами, выговорить-то тошно. Повсюду тряпки красные повисли, а прочтешь, что на тряпках написано, — удавиться впору. В самой захолустной вотчине новые князья повылазили и свирепее стократ прежних мздоимцев за вымя народное взялись. Кто был ничем — тот ничем и остался. Кто подлецом гулял, тот выбился в начальство. Бродяга тягостно обозревал смуту бесконечную, внутренне все больше тревожась, — когда же сдохнет гидра? Когда же образумятся люди, восстанут против очевидной бессмыслицы, против пьяного сна, захлестнувшего страну?

Не образумились. Раза три Бродяга сам на волоске висел, губернское, а затем уездное ЧК вплотную подбиралось. Монастыри громили, дьяконов прямо у стен родных расстреливали, мочились на поверженные кресты, иконы жгли.

Бродяга бороду сбрил, в который раз сменил документы, пристроился на иждивение в дом инвалидный. Не скопил толком ничего, прежние сбережения по ветру вместе с банками разлетелись, да, впрочем, он и не горевал. С Богом отношения всегда непросто у него строились, подташнивало в церквях Бродягу, от святой воды воротило, однако гонения перенесть он спокойно не мог. Вразумился быстро, что старец Игнатий в Симбирске дела не закончил. Не добрался, стало быть, до ирода рыжего, погиб в дороге, хотя опыта ему не занимать. Однако очень скоро такие пошли трясения, что не до убивца симбирского стало. Лезло и лезло, чисто пруссаки, со всех щелей, отребье голимое, страх потерявшее.

Одно хорошо — покойников искать не приходилось. После восемнадцатого года Бродяга даже слегка растерялся — словно ржавым серпом русский народ выкосило. Холера догоняла тиф, расстрельные команды складывали стеллажи трупов вдоль плетней, деревеньки целиком в леса, к атаманам разбегались. К нему шли и шли по старинке. За шесть революционных лет, не напрягаясь, собрал Бродяга три строчки заклятия.

Немыслимо.

После, за закрытыми ставнями, поклоны бил и не знал, кого благодарить. То ли Его, то ли иного, не называемого к ночи. За сто пятьдесят лет такого не собралось, как за месяцы красного террора. И шпион германский, рыжий отошел на задний план. Как водится, не прожил Черный мортус долго, неосторожен, жаден слишком оказался. Гораздо опаснее был наследничек кавказский, о котором до смерти рыжего мало говорили.

Бродяга же о нем пронюхал задолго. Тот Черный кавказец народился, как скала над миром, как гроза всему сущему; а вослед за ним, тут же, змеиным клубком, прихлебатели посыпались. Лизали ему сапоги, попутно в слизь, в дрань народ перетирая, да сами же мортусам на корм шли.

Эпоха черная сгустилась, продыху не стало. Бродяга метаться устал, хотя жизнь в нем ярко бурлила, через край плескала. Когда потянули колючую проволоку, повезли в тридцатых эшелоны скотных вагонов, у него седой волос выпал, каштан завился снова, как в юности далекой. Десны окрепли, кровоточить перестали, глазам зоркость вернулась, в руки сила пришла.

Не удержался, хотя естество психическое сопротивлялось. Пристроился вольным рабочим в лагерь, при лазарете. Кого еще такой тяготой заманишь? Устал Бродяга метаться, отупел вконец, предсмертные жалобы слушая.

Аспиды окружали, бравые наружи, кровь с молоком, хари не перецелуешь, гимнастерки плечами распирает, а внутри трухлявые. Гнусь внутри, гниль смрадная, выпала при родах душа у людишек этих. Бродяга внешне смирился, ему ли не знать, как скоро хари улыбчивые портретиками на крестах кладбищенских заменятся…

Только вот барышню-бомбистку и приятелей ее чаще вспоминал. Уйдет, бывало, за грибочками в тайгу, приляжет на травке, и тут же навязчиво лица их в башке закрутятся.

Лица, а не хари, как у этих…

Белых мортусов раза четыре встречал, раскланивались, обнимались со слезами. А Черные в спину глазищами жгли, только успевай отскакивать. Бродяга в деревеньке, у поселения ссыльного обретался, нож царский в половице держал, в другом оружии не нуждался. Что сотворить могли со стариком, которому по документам девяносто стукнуло? Дальше Читы и ссылать-то глупо…

Тем более в оружии не нуждался, что на двухсотом рубеже знания новые открылись. Внезапно многое объяснилось, о чем Исидорушка и другие старцы говорили, а он по младости пропускал мимо. От людей недобрых одним взглядом навострился отбиваться, память им враз отшибал. Черные, кстати, в один момент насторожились, как псы прибитые, зубы казали, а близко не подходили.

Убить мог Бродяга теперь. В секунду, без увещеваний. И позабыть стих не боялся. Потому что Черных жизнь мало стоила. Сами они в других и в себе одинаково жизнь не ценили, нисколь. Такого на святой Руси со времен смуты не было, чтобы жизнь дешевле краюхи стала…

Двухсотую свою годовщину Бродяга встретил, пожалуй, не равнодушно, а в страхе великом. Прав вещий Игнатий оказался, да и редко мортусам небеса лгут. В 1955 году вроде бы полегчало, разжал зверь пасть, в которой народ задыхался. Славный год прокатился…

После Никиты полегше стало, а Черные мортусы, семя змеево, сами себя поистребили здорово. Кровью их земля на сажень пропиталась и, точно насытилась, замерла. Бродяга врачевал, как до революции, путая порой седьмое имя свое с прежними, десяток младенчиков Черных на совести имея, стих сложив едва на треть.

Окаменел окончательно.

Ни песни, ни шутки более не трогали, на пустословие минуты не тратил. Что нового могли сообщить ему люди? Все одно и то же, мелкие их, жадные устремления, завистливая злоба взаимная, никчемные желания. Кресло в районе потеплее захватить, товарища загнобить, чтоб не мозолил глаза достатком, чужой кусок прихватить, да пожирнее. И не просто прихватить, чтоб деткам досталось, а тут же сожрать, не раздумывая! Потому как, не сожрешь сразу — наутро сам бос и гол окажешься… Скверно жили.

В нем же плескалось неуемно, горело огнем одно — успеть, подхватить стих! Не пропадало желание жить, никуда не пропадало. Принимал больных, отовсюду катили, хотя рекламы не давал, сарафанная реклама устоялась, да и то невпроворот дел. Летели отовсюду: из столицы, из других стран даже, ехали поездами, автобусами, на своих машинах, вереницей за селом скапливаясь. Бродяга догадывался, что на нем неплохо руки греют и совхозные начальнички, и милицейские чины, и партийцы городские, не говоря уж о мелких дуриках, что в помощники набивались. Этих во все годы с избытком вокруг вертелось. То дом чинить кинутся, то обеды поставлять, то постой гостям обеспечивать и в три шкуры с несчастных драть. Иные в ученики себя записали, с тетрадками в избу прошмыгнуть норовили, под разными предлогами, иные даже книжонку выпустили, и не одну, где якобы методы лечения раскусили, и тайны великие страждущим всем за пару целковых продавали. С угрозами тоже порой забегали, но реже и реже, скисла власть.

Все труднее Бродяге хвори стали поддаваться. Со скользкими людишками и болезни соскальзывать с рук начали. Бывало, опустит руки на грудь занемогшей женщине, а внутри нее, вместо жажды к счастью, чует пустоту. Еще родня суетится, рублики мятые для нее собирает на проезд, на подарки старцу-чудодею, а сама болящая от права на жизньотказалась. Как таких несчастливцев врачевать? Только сердце от них болело, и кисло во рту делалось. Вроде богатели помаленьку людишки, да счастливее не становились. Пели о счастье, а сами выли, в петли вешались, кровников со свету сживали…

Утречком, по росе, навстречу алым первым сполохам, выползал Бродяга, и слезы подступали. До чего сладко, до чего вольготно и празднично можно было существовать на щедрой, красивой и вечной сибирской земле!

И до чего люто, скаредно, подло вели себя обитатели ее. Транжирили скудные деньки свои, как забулдыга, что швыряет последнюю горсть мелочи кабатчику, оправдывая себя тем, что обречен на погибель при любом раскладе…

Наступил день, когда Бродяга услышал нечто, похожее на рокот дальних речных порогов. Ночами, вместо глухого, неясного бормотания, различать стал непрерывный, холодящий душу гул. Уже не перекаты на горных студеных ручьях мерещились, а широкий, вздувшийся пологом брызг водопад.

Как-то утром, зимой, получив очередное слово, понял, что дальше так не может. Следовало передохнуть, разобраться в собственных ощущениях. Кликнул шофера, охрану, поваренка и укатил в лес, к запасной своей дачке.

Ревело в ушах.

Водопад стал гораздо ближе. Теперь не сплошным рокотом рисовался, а выдавались наружу отдельные всплески, бормотания, точно выкрики, визги. Бродяга кожей ощущал, как вздрагивал вокруг него воздух, как смолистый, медовый аромат тайги принял в себя тревожную, сырую составляющую.

Он не выдержал грызущей тоски, в рубахе одной разбудил челядь. Те переминались, моргали робко, словно провинились. Никто ничего не слыхал. Да как же, досадовал Бродяга, если щекой к срубу приложишься, и вот оно, потряхивает мелко!

Но не дано было другим.

В ванне спустилось озарение, на четвертый день одиночества. Это был не водопад. Это обещанный Армагеддон надвигался, закат племени двуногих. Не вода по скалам грохотала, радуги семицветные, на потеху детворе, рождая. Это сыпались в пропасть безвременья миллионы заблудших душ.

Бродяга выбрался из пены, прошлепал, сутулясь, по коврам, неловко ткнул мокрым пальцем в пульт от плазменной панели. Штуковина, губернатором края подаренная, стенку от окна до окна занимала.

«…Первые двенадцать контейнеров с американской вакциной третьего поколения разгружены сегодня на военном аэродроме, вблизи Читы, — зачитывала по бумажке юная дикторша. — Теперь, с достижением межправительственного соглашения, появляется надежда, что эпидемию удастся остановить».

Бродяга не понимал новые русские слова. Слова резали слух, скрабали душу, как грубый наждак. Он отвернулся к календарю, который заботливо перелистывала для него прислуга.

14 февраля 2024 года.

До катастрофы оставалось меньше трех лет.

31 ВОСЬМОЙ ГОРОДОК

Теперь он не боялся шума. Он понял, что шум и дрожание производит само время, трещавшее по швам, проседавшее под грузом опостылевшего человечества.

Бродяга возлагал на приближавшуюся беду немало надежд. Смертей должно было навалиться столько, что последние строфы составятся без труда, только успевай запоминать. С другой стороны, его с каждым днем все сильнее тревожило, что же будет с ним, если людишек не останется вовсе.

Получалось, что сбирать стих для себя одного — тошненько…

Теперь он чаще смотрел новости. Он понял, отчего люди умирали раньше, чем прекращали дышать и ходить. То самое, с чем он не мог бороться, называлось длинно и запутанно, синдромом иммунодефицита. Чаще всего оно никак себя не проявляло, не полыхало конкретной точкой, жгутом воспаления, внутренним жаром. Оно отталкивало его руки, как невидимая пружина, как гуттаперчевая клетка, внутри которой чудовище продолжало жрать зараженного человека. И таких случаев вал нарастал.

Бродяга гадал, где же светлоликий царь с седыми косицами. Точно в царе том спасение для оскудевшей души хоронилось.

Потом гадать стало некогда. На улицах возникли солдаты в масках, а в больничных дворах — штабеля трупов. Бродяга еле успел бежать из пригорода, забился в глухомань, в заранее припасенную зимнюю дачку, где постоянно обитали сторожа, верующие старички. Ему смутно припоминались эпидемии прошлого, с кострами, колокольным звоном, шеренгами молящихся, с иконами наперевес.

Нынче все изменилось. Голоса по радио утверждали явную ложь, и слушать их было, все равно что впускать гадюку в дом. Но голоса принадлежали тем, кто командовал империей. Они обещали, что скоро наступит полное спасение, а со стороны города стучали пулеметные очереди. Из города потянуло гарью, ночами небо алело от пожаров, а на постой кучками и поодиночке просились беглецы. Оборванные, злобные, бились в ворота, сулили поджечь, умоляли вынести воды. Охрана особняка отвечала предупредительной стрельбой, берегли патроны.

Бродяга слышал, как отстреливали коров и скручивали головы домашней птице. Эти подлые людишки оказались умнее старца. И раньше-то, веками, жили как в последний день, гуляли до последнего рубля, вызывая у него почти рвотное отвращение, а нынче выяснилось, что правы были голодранцы. Как в последний день…

Только так, не иначе. Потерялся смысл в накоплении богатств, когда любое утро могло стать последним. Холоп и князь гуляли с одинаковым босяцким размахом, до последнего рубля.

До бессознательного, которым так гордятся… Спустя две недели затворничества умерла домоправительница его дачи. За женщиной скончался муж, и пошло косить без разбору. Сторожа разбежались, прихватив оружие, они верили в самую новую, по слухам, — чудодейственную вакцину. Однако четверо засели с Бродягой в доме, сохраняя верность чудотворцу, преданные ему не за жалованье, а за прежние его заслуги. Готовились держать круговую оборону на втором этаже, в крайнем случае, выпустить старца через подземный отнорок, а самим отстреливаться до последней пули. Но отстреливаться до последней пули не пришлось.

Бродяга раньше их всех уловил, что «водопад» накрыл город, страну, да и всю планету. Тихо стало, тихо везде. Радио замолчало, телевизор показывал китайский канал, да и то сплошную музыку, от соседей не кричали, не стреляли.

Он предпринял вылазку и встретил только котов, перевернутые машины и тлеющие сады. Вдоль центральной аллеи дачного поселка рассыпались разбитые телевизоры, покореженные плееры, кухонная техника. Залежи пластика покрывал блестящий налет из перемолотого хрусталя и фарфора. В канавах смердели раздутые трупы. Дымом заволокло горизонт, метался пух из подушек, стенали ошалевшие кошки, чернели останки стен. Из трех десятков домов уцелело всего пять.

Зачем поджигали? Зачем не поленились разбить даже стекла в сараях? Кому мстили?

Бродяга понял, что уходить нельзя. За последующие два месяца он похоронил, а точнее, сбросил в колодец всех своих приживалок, всех четверых.

Каждый, словно в благодарность, принес ему по заветному слову.

Промчала зима, на редкость мягкая, сердобольная. Детишки бы порадовались хмурому безветренному небу, полепили бы баб из лежалого, впитавшего снега, погоняли бы в санях по узким сугробным коридорам…

Бродяга выходил, махал недолго лопатой, пока сердечко позволяло. Слышал вой ветров, скулеж зимних лисиц, хруст наста под копытами сохатого семейства. В глубине промерзшей почвы, под килотоннами снега, не прекращался треск; рушились шахты, сминались рукотворные пещеры, заполнялись водой. Мать-земля, освободившись от господства детишек, вонзавших ей иглы под кожу, готовилась к новой жизни.

Готовилась породить много нового…

Наступило утро, когда он отважился на дальнюю вылазку. Отыскал велосипед, но очень скоро понял, что тощие стариковские ноги не смогут крутить педали. Автомобиль так и не освоил; пришлось двигаться к городу пешочком.

Читу не узнал. Вначале думал — что с глазами? Неужто сгорел дотла город? Быть того не может, чтоб дома высотные рухнули!..

Долго понять не мог, издалека глядел, как вороны над завалами кружат, как молодые деревца с треском, сквозь железо и кирпич лезут. Когда дошло до Бродяги, не выдержал, на колени упал.

Истинно, конец света наступал, коли на глазах плавно, как в торфяную топь, целиком кварталы сползали. Много позже он услышал от лесных колдунов выражение «звенящий узел», и узнал, что под Читинской товарной станцией, после разлива нефти, собрались три Слабые метки. Словно лужа невидимая под площадями и домами разливалась, пожирала все новые куски жилых и заводских территорий. Впрочем, какие там жилые!.. Бродяга по сопке кругом город обошел, едва десяток живых душ учуял. Иногда разливалась, будто кипятком плескала в укрепленные берега, срывала мостки, зимовавшие суденышки закинула на крыши гаражей и магазинов. Опоры передач стояли обломанные, точно бураном скрутило. Потом ветер стих, и вдвое быстрее зашелестела зеленая поросль. Бродяге почудилось, как волнуется земля под ногами, это Слабые метки начинали последний, жуткий свой хоровод, затягивая обломки цивилизации в подземные, базальтовые жернова. Наружу, там, где простирались мощенные белым камнем проспекты, лезла из люков, из раскрытых щелей зеленая вонючая марь, несла в себе тучи ядовитого гнуса, туман и болезни.

Бродяга дышал полной грудью. Он был стар, но силен, как никогда раньше. Пока брел по взбесившимся улицам, между кряхтящих, оседающих девятиэтажек, напали на него дважды. Первый раз Бродяга увидел, как трое лупили одного ногами, катали по раскрошившемуся асфальту. Тот верещал, драться уже не мог, но прижимал к груди сверток. Среди нападавших была молодая женщина, но Бродяга не сразу ее отличил от мужиков, столь одинаково изгваздались они в болоте и обросли, как неандертальцы. Женщина и прикончила лежащего противника, несколько раз проткнула ему шею огрызком трубы. Мужик со свертком выгнулся, плюнул фонтаном крови в рожи своим мучителям и затих.

Троица набросилась, как волчата, вырвали сверток. Теперь Бродяга видел, что там несколько упаковок импортных сухарей, его охранники, царство им небесное, тоже с удовольствием грызли такие ванильные хлебцы. Убийцы тоже заметили старца, напряглись, съежились…

«Словно волчата», — оценил Бродяга. Он не хотел уходить, потому что истекавший кровью звереныш, не особенно отличавшийся от своих, более удачливых, приятелей, нес в груди заветное слово.

Бродяга не смел преступить запрет на убийство. Он ждал, пока три звериные морды вытянутся перед ним, совсем рядом, пока на него не повеяло смрадом их ртов и гениталий, пока коротконогий, с топориком, не зашел трусливо сзади, не кинулся под колени.

Они рванули к нему слаженно, молча, как привыкли уже нападать, и так же слаженно, молча, разлетелись, царапая затылками асфальт, от одного его взгляда. Тут же стошнило всех троих, вывернуло наизнанку. Мортус так им приказал, что будет тошнить до вечера, до полного обезвоживания.

Не убийство, милосердная кара. Впрочем, он их не за сухари, не за нападение на товарища наказывал. Белому мортусу было наплевать на разборки детишек, но на него руку поднимать твари не смели. Бродяга перешагнул через корчащегося в рвоте налетчика, опустился подле раненого.

— Царь белый… — всхлипнул разодранным горлом звереныш и помер. Лет семнадцать, про себя равнодушно отметил Бродяга и тут же спохватился. Два слова разом, редкость неслыханная! Царь белый…

А ведь и точно, царя ждать предстояло. Вот что мешало Бродяге покинуть Читу. «Царь белый» легло в стих чисто, сказочно просто легло, а он-то гадал, откуда сложный оборот такой отыщет! И засветилось заклинание долгое, засияло в шестнадцать граней нетронутым бриллиантом. Не совсем еще верно свет божий в нем преломлялся, но основная, каторжная работа завершилась.

Бродяга заплакал. Промокая глаза, заспешил дальше, обходя поваленные столбы, перевернутые автобусы, куски ценной мебели, разбитые рояли, сброшенные откуда-то сверху…

Оказалось, что уцелевших в городе порядочно, но Бродяга рано радовался. Те кто уцелел, вели себя очень странно. Он видел ненормальных, пробивавших топорами опрокинутые цистерны с соляркой, видел вопящих теток, режущих руки о витрины с золотом. Видел целое шествие, с факелами, противогазами, с повязками на рукавах. Высокий мужик с подвязанной левой рукой взобрался на кабину лежащего на боку КамАЗа и жестикулируя правой, призывал «резать китаезов, от которых и пошла вся зараза». Толпа факельщиков отвечала ему пьяными воплями. Двоих китайцев они приволокли заранее, связанных, жалких, привязали их к днищу опрокинутого полуприцепа, суетились вокруг с бензином.

Бродяга не остановился. Потом встретил трупы многих самоубийц. Бродяга раздумывал, мысли его катились тяжело, как колеса состава, трогающегося в гору. Самоубийц он не понимал никогда, даже не пытался вникнуть в их объяснения. Всегда находились такие, кто трактовал суицид уделом людей волевых, но для Бродяги это были тяжело больные. Единственным исключением, тревожившим его дух, стало поведение незабвенной пухлогубой барышни-бомбистки. Как ни старался, не мог мортус позабыть активистку «Земли и воли». Вот ведь, тоже, можно сказать, самоубийца…

По бетонке выбрался к воротам со звездами. Здесь было опрятнее, распускались на клумбах одичавшие цветы, собирали мед пчелы, и жилые пятиэтажки не сгорели.

«Чита-8». Военный городок.

Бродяга протиснулся через КПП и зашагал по главной улочке городка, между нелепых стендов с образцами военной формы. Через час он нашел место, где предстояло жить дальше.

Уткнулся в похожее на египетский мавзолей, прямоугольное, застекленное спереди здание, с надписью по фасаду: «Дворец культуры. Ночной клуб».

Он обернулся и поманил тех двоих оборванцев, что крались за ним от площади. Вероятно, они покушались на полупустую сумку с едой. В сумке Бродяга нес немного сала, сухари, луковицу, вареные яйца. Оборванцы застыли в отдалении, изготовившись к драке. Бродяга посмотрел в пустые глаза, он был поражен. Один из звероподобных дикарей носил драные генеральские брюки с лампасами и китель без рукавов. На груди его гордо сверкали десятки десантных значков, вперемешку с медалями. Второй, гораздо старше, обросший, кутался в женскую соболью шубу, зато держал в руках заряженную двустволку. Бродяга всегда определял безошибочно, заряжено оружие или нет.

Он повернулся и вошел в клуб. Внутри пахло неожиданно вкусно. Пылью, тканью, начищенным паркетом. Бродяга догадался, в чем дело. Из зрительного зала почти нечего было таскать. Здесь не водилось еды, здесь зимой было холодно спать, здесь сложно держать оборону против других двуногих.

Бродяга прочел эти соображения, и еще многое другое в головах преследователей своих прочел, когда они проникли за ним в зал. В зале висела гулкая, трагичная тишина, ощущаемая, как эпитафия на могиле искусства. Пыль кружила в редких световых лучах, ударявших с потолка, крысиные норы под полом были раздавлены колебанием почв вместе с пометами.

Лучшего места не найти!

Бродяга неторопливо прошествовал между пустыми рядами кресел к сцене. Потрогал запахнутый занавес, уселся на краю, свесил ноги и достал пожитки. Он показал кравшимся за ним аборигенам сухари и вскрытую консервную банку со скумбрией. Тот, что носил женскую шубу, заворчал и поднял ружье.

Бродяга пожал плечами и приступил к еде. Спасибо доброй помощнице, управлявшей всеми его личными вопросами, — во рту Бродяги, взамен давно выпавших зубов, стояли новейшие американские имплантанты. За пологом занавеса он с удивлением обнаружил жилую комнату, со шкафом, столом и широкой постелью. Декорации последнего спектакля, которые с осени некому было убрать. В левой кулисе валялись два трупа, обглоданных собаками, пыль взлетала в воздух свалявшимися комьями, часть кресел в зале, поливаемых дождем сквозь дыру в потолке, прогнила насквозь.

Предстояло провести серьезную уборку, нечистот Белый мортус не терпел. Зато он с удовлетворением представил, как в театр начнут стекаться нуждающиеся в помощи, как он снова начнет исцелять и получать в ответ слова. Слова, снова и снова слова, потому что хрупок, ненадежен был выстроенный в памяти бриллиант…

Он щелкнул пальцами, приказал дикарям сложить оружие и приступить к уборке. Рыжий в генеральских погонах заартачился и был жестоко наказан. Бродяга показал ему, будто в животе изнутри грызет клещ и терзать будет до ночи. Катался нечестивец по полу, кровь и слизь выхаркивая, выл, раздирая себе брюхо вшивое ногтями. Бродяга не торопясь кушал, думал о своем. Ему еду приходилось долго разжевывать, изуродованные титаном десны ныли.

После те двое, как и остальные, кого он подобрал и выдрессировал, не раз еще кидались, проверяя, не дал ли старик слабину, и ему приходилось размазывать мерзавцев по стенке. Но Бродяга не удивлялся и не обижался. За триста почти лет выучил наверняка, что порода людоедская не меняется, хоть в какой кафтан обряди. Ждал от холуев неверующих только удара в спину, терпел.

Если верно Григорий нагадал, царь белый всем им веру вернуть должен…

Чита-8 прекратила тонуть. Звенящий узел сам собой распался, ведь не было еще Качальщиков, не выросли. Много позже повстречал Бродяга людишек разумных, колдунов лесных, но близко не сошелся, хотя звали к себе. Разве может бог олимпийский коротко со смертными сойтись?

Он царя ждал.

И дождался.

Бродяга сидел на сцене, в креслах, меж трех очагов, сооруженных по его приказу людьми атаманши-Варьки. Варька верховодила четвертый год, похоронив папашу. Папаша ее помер на руках Бродяги с тремя арбалетными стрелами в груди после штурма Храма. Бродяга предупреждал его, чтоб не трогал Храм и заговорщиков, небось сами бы с голодухи повылезали. Но папаша Варьки мечтал править в «восьмерке» единолично, отступники ему были как кость в горле. Вот и нарвался, и сам погиб, и сына погубил. Приняла Варька командование.

Бродяге было глубоко наплевать, кто из них считает себя князем Читы-8. Князья, атаманы и самопровозглашенные губернаторы менялись с мультипликационной быстротой, не успев порой даже толком сочинить обряд инаугурации и пообещать избирателям новую жизнь. Одно время Бродяга возлагал серьезные надежды на Варькиного двоюродного деда, папу Малиновского. Тот подчинил дикие племена, живущие к западу, заключил мирные союзы с тремя таежными военными поселками, где жили ракетчики, и наладил торговлю с Улан-Удэ, а оттуда — и с уральскими городами. Папа сумел уговорить мамочек без насилия рожать каждый год. Лучший кусок им от добычи отрезал, потому и поднялась молодая поросль, не так, как в соседних поселках, где старики одни бал правили. А уж Варькино поколение девок, к радости всеобщей, почти все родящее стало. При папе Малиновском торговый караван, впервые после Большой смерти, достиг Москвы, возвратился оттуда со знатной прибылью и верительными грамотами от президента Ивана. Президент Иван на Сибирь ручонки не замахивал, сознавал предел своей власти, но предлагал папе Малиновскому добровольно принять пост губернатора всей Восточной Сибири, от Читы до Владивостока. Папа посмеялся наивности московских властей. Его скромная власть распространялась вокруг города километров на семьдесят; дальше орудовали вконец одичавшие буряты, изгнанные из города китайцы и еще невесть кто.

Страшные вещи шепотом рассказывали охотники у костров охранения. Якобы раскинулись гиблые мари там, где раньше завсегда сухота стояла, засасывало человека вместе с конем на два счета да светилось желтым по ночам. За перевал соваться боялись, хотя зверья ценного развелось там немерено. А что толку, если среди бела дня люди пропадали, без звука, без крови. На мишек грешили, на тигра даже, но те всегда след оставляют. То есть звук был, навроде свиста. Так свистуном и прозвали. Кто говорил — нечисть развелась, лешаки из дупел повылазили, где, как мишки, тыщу лет лапы сосали, а кто божился, что бабы каменные, тунгусами зарытые, эту самую нечисть извергают.

Свистуна живьем так никто и не приметил, а вот с тигрой встречаться приходилось. Ведь невозможно в обороне сидеть, в складах военных жратвы не наберешься, а лето сибирское коротко, мало земля родит. С тиграми встречались, да примечали среди полосатых, нет-нет да белая тварь встретится, чисто альбинос, с шеей длинной, и лапами, как почти у ящерки. Не верили сперва, пока не одолели одного. Бродяга нарочно от камина любимого оторвался, спустился поглядеть. Аж передернуло от вида жуткого…

А еще, шастали по болотам синекожие дикари, словно мертвяки, язык позабывшие, вконец обнаглевшие, в стаи сбивались. Охотники утверждали, что восточнее, к Якутску, вообще зарево колышется над землей, вроде полярного сияния или пожара, не обжигает, но забредать туда не стоит. Забредешь ненароком, за зверем непуганым погонишься, тут тебя и прихватит! Сердечко задергается, отбивая двести ударов в минуту, дышать станет нечем, коленки ослабнут. Иной, кто покрепче, выкрутится, выползет, седой весь, сразу лет на десять постаревший.

Выползет, если дорогу назад вспомнит. Лихие там дорожки, по топи бескрайней, перелески все одинаковыми кажутся. Одинаковые, да с отличием. Бог ведает, что там со временем, под сиянием деется; может, вообще, в другую сторону течет, и годков через пятьсот Китеж-град из тумана покажется, сияющий, свежеотстроенный, прозрачный, словно росой умытый…

А пока там — смерть.

Папа Малиновский заслал в Москву второй караван, и на этом торговое сообщение с Европой прервалось. Спустя два года третий караван, укрепленный взводом военных, не добравшись сотни километров до Улан-Удэ, наткнулся на Желтое болото. Тогда погибли многие, просто ушли ночью, повинуясь зовущей песне глубин, побросали оружие. Командиры спохватились на второй день, когда от каравана осталось не больше половины людей. Решили не возвращаться, идти в обход, по насыпи железнодорожной магистрали.

В Читинский городок доползли по весне три человека. Точнее, их подобрали охотники. Трое из сотни. Их почти сразу приволокли к Бродяге, чтобы хоть как-то поддержал жизнь, чтобы услышать правду. Караванщики умерли, продержались неделю. Двое так и не пришли в разумное состояние, бормотали о железном звере с шипом во лбу. Будто зверь убивал людей, как бабочек, прокалывал насквозь и таскал на шипе, издавая вопли…

На востоке папе Малиновскому тоже не повезло. Партия отчаянных парней, согласившихся торить путь к океану, пропала. Почуяв, что у губернатора не осталось военных, мигом воспряли противники. Папу закололи в здании городской библиотеки, которую он забрал под резиденцию, надолго затеялась смута.

Пожалуй, за десятки лет «замороженного» безвременья Бродяга нашел кому посочувствовать. Малиновский ему глянулся, невзирая на жестокости и пьянство. Да и то сказать — а где на Руси без водки и звериного боя власть ставится? И вот, не стало папы, порезали друга дружку немало, гарнизонные после власть держали, вояки то есть, затем их вырезали китайцы, затем китайцев вырезал папа Варьки со своими, называвшими себя казаками. Эх-хе, качал головой Бродяга, видали б вы, засранцы, настоящих казаков!

Он ждал царя белого, ни с кем не спорил.

Как и предугадывал, понесли очень скоро мясо и злаки, молоко и шкурки, дрова и водку, все понесли, чем даровиты огороды и сопки Читинские. Придумал хитро, как себя поставить среди банд. Цену ломил высокую, особенно когда после вооруженной стычки, бегом к нему, на носилках раненых таскали. Не начинал врачевать, пока оплату не притащат, жестко постановил. Закона не стало, так хоть в одном пусть закон будет, так Бродяга решил. И вызвал к себе немалое уважение. Что дарили — тут же раздавал, по бедным и сироткам. От глупой щедрости уважение снова терял, кто же будет дурака-то уважать? Однако щедростью отвлек интерес мародеров. Во всей Чите и окрестностях, на два дня пути, знали, что у Деда из восьмого городка поживиться нечем, что щедро награждает сирых, себя не жалуя.

Вокруг клуба ходили без шума, без крика.

Как святого, правда, уже не почитали, от прежней веры пшик остался, но совещаться по всякой малости к нему бегали и неоднократно принять мирской пост упрашивали. И русские, и китайские мандарины, сбившие банды крупные, по тысяче ножей и больше. Китайцы с юга накатывали, по холодам, уговаривали с собой, в Тибет.

Бродяга хохотал только.

Начальники доморощенные злились.

— Чего ржешь-то?

— Да как мне не смеяться, дитя? Ты мнишь себя великим человеком, четырех жен завел, законы пишешь, а играешься, как дитя малое…

Князьки районов, главари улиц зубами скрипели, не решаясь слова поперек молвить. Памятно было, как налетали дикарские банды, как заманивали их в устье перегороженной аллеи, ложным отступлением заманивали. Выходил Бродяга один против толпы и, руками впереди себя дернув, всех укладывал, вместе с лошадями, собаками, медведями и прочей живностью. Точно воздух гармоникой сжимался и выстреливал гулко, прорежал толпу, дальше, нарастая, катил, срывая все, что плохо лежит, убегал по склонам вверх, деревца пригибая. Кровь у дикарей из ушей хлестала, валились на колени, головы зажимая, а Бродяга поворачивался, уходил во чрево театра своего, шаркая, сутулясь. Ни разу не остался досмотреть, оценить, как городские парни за ним работу мокрую завершают.

Или железо из врагов вытряхал, когда настроение магнитное складывалось. Гвозди из сапогов вытягивало, ружья с ремней заплечных срывало, патроны и наконечники стрел сквозь прорехи карманов выпрыгивали, устрашая неприятеля больше, чем артиллерийские редуты вокруг города.

Приезжали на черных жеребцах Хранители, вежливо говорили, кланялись. Городок вымирал, когда колдуны на околице объявлялись; всех сдувало в погреба, в лес, даже сторожевых на вышках. Хранители все равно находили атаманов, терпеливо ждали, накручивая пчелиное облако, пока к ним не выходили переговорщики. Колдуны не требовали провиант, золото или оружие, их интересовала только бесплатная рабочая сила. Дикари, а попросту рабы. Атаманы скрипели зубами, в бессильной злобе пригибались под гудящим пчелиным облаком, однако противиться не смели, выделяли отряды для поимки болотных людей. Пчелы — это ерунда, по сравнению с Плевком сатаны.

Китайцы, дурные, накинулись как-то внезапно, сотней на двоих Качальщиков, когда те у реки коней поили. Точнее, думали, что внезапно. Выскочили с гиком из высокой травы, ножами порхая, а седобородый старичок у воды, не вставая, перекатился и плюнул.

Заживо, на бегу, человек сорок зажарил.

Напарник его, тоже в белом и в косичках, жеребца расчесывал, по колени в воде стоя. В седло запрыгнул, рукавом махнул, дунул — только черная паленая яма осталась от отряда Железного Дэна, лес еще неделю тлел.

Китайские воры надолго покинули Читу, а Качальщики потребовали у горожан сорок невольников, запас семян и два пуда трав, какие росли только на здешних болотах. Заявились к Бродяге, чинно попили шиповника, отдали дань варенью. С собой уже не звали, наслышаны были, что на Урал не пойдет. В деревушках Качальщиков умирали редко, болели того реже, Бродяга зачах бы скоро без смертей.

Он ждал царя.

Выть хотелось вместе с волчьими стаями, что кружили у крайних домов. Глядел вниз, на огоньки свечные, на керосинки самодельные, на дворики. Там хозяйки белье полоскали, детей грудью кормили, мужчинам своим помогали мыться, на головы мыльные сверху поливали. Хохотали, плакали, дрались, мирились, рожали в муках, хоронили, обнимались, детей лупцевали, скотину резали…

Они жили.

— Все у Бродяги было, и ничего не было. Он позабыл, для чего царя ждет, да и не был уже уверен, что именно царя. Хватался за нитки истончившейся памяти, наматывал в кулак и вроде держал твердо, ан нет! Просачивались образы, расплетались, тускнели…

Он дождался.

32 ЦАРЬ БЕЛЫЙ

В то утро Бродяга проснулся — и сразу уловил изменение в восходящих токах воздуха.

Царь статный, седобородый, лицом молодой, но не белый, а напротив, медный, загорелый, вошел в лес, который раньше был парком. Царь был серьезно ранен медведем, гнил изнутри, но волей могучей сдерживал гной.

Бродяга, еще не вполне поверив, отбросил шубу, заковылял к окну. С некоторых пор он полюбил греться на втором этаже, перед стеклянной стеной, открывающей ему восточную часть городка.

Царь спустился в парк с востока. Бродяга не мог ошибиться — этот зрелый, отощавший мужик ступал и вел себя, как истинный властитель, хотя шел босиком. Он ласково улыбнулся хозяюшкам, выгонявшим коров, приласкал, не глядя, увязавшихся голодных кобелей, кинул яблоко сидевшему на дереве мальчишке. Кобеля стайные, до одури злые, ходока не тронули, улеглись. У Бродяги морозно на спине сделалось. Такая повадка со зверьем только лесным колдунам, Качальщикам, была свойственна.

Затем белый царь, не ускоряясь и не замедляя шаг, приблизился к сторожевой башне. Влево и вправо от башни, заслоняя подступы к Старому городку, бывшему кварталу офицерских «хрущевок», тянулись надолбы из неструганых бревен.

Бродяге не надо было присутствовать рядом, чтобы рассмотреть царя. Лицо его старца и не занимало сильно, вот изнутри оценить человека — это занятно. Он подумал, что если путник с седыми косами — тот, о ком он думает, то парней Варьки на заставе он легко обведет вокруг носа.

Иначе — какой же он властитель?

С царем пришлепал еще один, ноги перепончатые, хворый, необычный, того Бродяга издалека разглядеть не мог, но чуял болезнь нелепую. Сердечко у мелкого колотилось, как у птахи, в кулаке зажатой. Долго с таким боем сердца на белом свете не продержаться, да птахи и не живут долго. Мелкий жрал — не в коня корм, и дрых по три часа, сжигал себя на корню.

Мелкий нес заветное слово, да не одно. Бродяги слюна пропала во рту, когда прислушался да пригляделся. Нельзя такого огольца упускать, никак нельзя, авось помрет…

Высокий улыбчивый мужик погремел кольцом у сторожевых ворот. Не стал бочком обходить, подметил Бродяга, хотя мог бы пролезть восточнее, через буреломы.

— Чего долбишь? — угрюмо спросили мужика изнутри. — Вишь, припрутся и долбят…

Потом сторожа выглянули и сообразили, что человек только что пришел из тайги. Чужой человек, раненый, незаметно чтобы с оружием, и с ним, на пару, лысый урод, из этих, из синих, болотных…

Мама родная!

— Мне нужно пройти к лекарю, к врачу, — вежливо доложил мужик с косичками. — Я ранен, и я хорошо заплачу. Проводите меня…

После слов «хорошо заплачу» сторожа загоготали, а синекожий абориген с ворчанием спрятался за спину своего рослого покровителя.

— Откуда сам взялся?

— Из Петербурга, — не повышая голоса, ответил гость. Нарочно говорил тихо, чтобы заставить вояк примолкнуть. И ведь примолкли, прислушались. — Мне срочно нужен травник. Есть у вас травники?..

— А? Чего? Чего вякнул-то?

— Глянь-ка, сапоги какие справные!

— И рубаха железная!

— Эй, парень, кто тебя рвал? Косолапый, чай?

— Ты с «девятки», аль с «шестерки»? С шестого городка, что ль? Тебя спрашивают!

— Я из Петербурга, — терпеливо повторил мужик. — Проводите меня к травнику.

Его словно не слышали.

— Где урода подобрал? — распотешились добры молодцы. Сытые, распаренные, вылезли поразмяться по утреннему холодку. Хоть какое-то развлечение наметилось, все не давить вшей! Вокруг города дикарей давно не видали, колдуны почти всех к себе в тяготу перетаскали, обороняться стало не от кого, разве что волков бить.

Теперь Бродяга лучше рассмотрел спутника царя. Он слышал, что в марях обитают уродцы, но впервые встретил такого живьем. Охотники рассказывали о десятках мелких племен, о людях, которые плодились быстрей кроликов, но с той же скоростью умирали, и потому не успевали осилить никакую науку. Кожа у несчастного отливала голубым, сосуды змеились среди влажных прыщей и редкого седого волоса. Широченная борода лопатой закрывала половину разбойничьей рожи, глаза торчали, как у рыбины, а узловатые ручищи едва не волочились по земле. Бродяга вспомнил виданную когда-то картинку, еще в эпоху действующих телевизоров показывали облученных обезьян.

Спутник русского царя явно пострадал от чего-то похожего. Бродяга внутренне расслабился. Смерти уродца недолго ждать, не выдюжит сердечко при таком ритме, сорвется…

— Эй, мужик, покажь, что в мешке? — попытался кто-то залихватски пнуть мешок, свободно висящий на плече царя, да, к потехе остальных, промахнулся, плюхнулся задницей в бурьян.

Вскочил красный, оторопевший, второй раз всерьез кинулся. И снова промахнулся, на сей раз рожей в стену бревенчатую влетел. От стены отлип и в сантиметре от носа увидел лезвие.

Стражники разом стихли.

А меднолицый, голубоглазый этот, сам-то на колдуна смахивал повадкой, только в сторону шагнул незаметно и с петелек манжетных клиночки достал, поиграл на солнце. Тут Варькины ребята притихли, задевать не посмели. Такие же клиночки метательные у Качальщиков, не к ночи помянуты, видали.

Без звука пропустили в город, а сами Варьке кинулись докладывать.

Бродяга засмеялся у себя в клубе, изрядно напугав прислугу. Заметались, впервые смех старческий его услыхав. Он связал воедино далекий татакающий звук, приснившийся несколько дней назад, и сегодняшнее явление. Никто, кроме Бродяги, не слышал, как стучит поезд. Для четырех тысяч жителей Читы-8 железная дорога служила лишь Рубиконом, условной границей, за которой вольготно охотились парни Железного Дэна и бурятские кланы.

Бродяга следил, как странная парочка ковыляет по проспекту. Раза два спросили дорогу, собрав позади себя небольшую толпу. Голубоглазый мужик в кожаной куртке поверх кольчуги и брезентовых штанах заметно прихрамывал, опираясь на плечо своего вонючего приятеля.

Белый царь шел босиком, не обращая внимания на рассыпанные всюду острые осколки. Как и следовало ожидать, направлялся к очагу культуры.

— Фекла, кипяток готовь, — не оборачиваясь, приказал Бродяга. — Степан, тех троих, язвенных, вниз отнесите, а тут свежую постель стели…

— Да как же? — растерялись служки. — Куды мы их? Внизу-то, после стрельбы с бурятами, все занято…

— Плохо слышал, Степан? — искры метнул Бродяга, мигом повергнув «младший персонал» в трепет. — Так, полы мыть с мылом. Проверю, хреново помоете — языками лизать заставлю. Печку сюда, холста, спирт живо, обормоты!

Вниз глянул. Там обоих путников снова остановили. На сей раз Варькин внутренний патруль. Бродяга минуту колебался, не вступиться ли, затем остыл. Против правил не попрешь, нейтралитет он обязан держать до последнего…

— Этого… этому не положено, — огромный мужик в ватнике, подпоясанный двумя портупеями, твердо загородил дорогу синекожему коротышке.

— Это мой друг, — голубые глаза смотрели безмятежно и доброжелательно, как будто и не было только что стычки. — Он вам не опасен. Скажи, приятель, ты здесь старший? — Лесной мужик безошибочно уперся взглядом в десятника Коляна.

Тот поежился, ощутив себя вдруг голым посреди толпы. Колян был почти на голову выше и вдвое шире пришлого, но почувствовал себя очень неуверенно.

— Ну я…

— Фамилия?

— Чего-о? — Десятник выпучил глаза. С ним еще никто так нагло, в присутствии ребят, не смел базарить. Варька, атаманша, конечно, могла и наорать, она баба бешеная, но чтоб чужой!

— Я спрашиваю, как твоя фамилия, солдат? — ледяным тоном повторил лесной пришелец. — Меня зовут Артур Кузнец, я свое имя не скрываю и хочу знать твое. Ты несешь дежурство пьяный, это раз. У тебя нечищеное оружие, грязная одежда и с собой ты носишь самогон. В таком виде ты не имеешь права патрулировать улицы.

Услышали все, человек тридцать набежали к клубу. Женщина, незадолго до того вызвавшаяся проводить президента к целителю, затряслась и бочком засеменила в сторону. Патрульные ошалело переглянулись. Их было четверо, каждому не больше тридцати, кровь бурлила, у каждого топоры, ножи. Десятник гордо носил на поясе пистолет, у длинного Волоши за плечом качался автомат.

— А хобот у слона не хотишь занюхнуть? — оскалился длинный Волоша, ища одобрения у командира. Он сплюнул, попал чужаку на голую ногу. Тот заявился босиком, ну прям как настоящий болотный мертвяк, и пытается учить, когда им водку пить!

Уже тянулись пальцы к ножам, уже заискрило в непросохших, с вечера, головушках, предвкушение потехи, но… потеха иная получилась.

Голубоглазый дернул кистью, прихватив двумя пальцами длинного Волошу за мизинец. Тот взвыл тонко, зайцем заверещал, на бок, в грязь заваливаясь.

— Сука, пусти, пусти, сука…

Босоногий путник коротко ткнул пальцем Волоше куда-то под горло; тот больше не поднялся. Громадный Колян опомнился, махнул своим топором, но только публику насмешил и чуть башку другому своему подчиненному не снес. Босоногий странник пропустил руку десятника над собой, тут же повис на ней, поджав ноги, выворачиваясь, увлекая громилу вниз.

Колян очнулся, приложившись затылком к острым камням. Хотел вскочить, но одно стальное жальце уперлось в глаз, а второе прокололо штаны между ног.

Тут синекожий дикарь, о котором все забыли, неожиданно себя проявил. Короткой тупой дубинкой дважды, взад и вперед, как поршнем, толкнул в пах двоим воякам; те мигом сдулись, осели, пузыри пуская.

— Медленно снимай с пояса нож, — приказал Коляну царь. — Теперь медленно расстегни штаны. Снимай… Снимай, я сказал!

Когда десятник, пунцовый от стыда, лишился нижней части одежды, гость города приказал соратникам связать его и в таком виде доставить к атаманше Варьке. А Варька уже подъезжала сзади, с тремя парнями дюжими, те за пушки, за арбалеты схватились, но атаманша отмашку дала.

Варька на парней цыкнула, сама глядела на белого царя, как ни на кого до сих пор не глядела. Ни слова не произнесла, однако губки трепетали. Как диковину какую, пришлого изучала, шею вытянув. И ведь ничего особливого, если сердцевину не почуять, мужик как мужик. Влюбилась, дуреха, прошептал Бродяга, и в тысячный раз подумал о неведомых никому путях, предопределенных свыше. Чтобы девка эта бешеная, кровь не с молоком, а, пожалуй, с брагой, да в кого-то втюрилась? Здесь, в Сибири, бабы покруче мужиков росли, не то что коня, а, пожалуй, табун остановят, и топором сутками махать способны… Варвара встретилась с царем белым глазами, тот поклонился вежливо, подождал. Народ вокруг примолк, но Варька разумно себя показала. Уже ясно, что сулила встреча с метателем ножей, ни к чему позориться перед своими. Лишний раз Бродяга в уме девки бедовой убедился. Не позволила первому позыву власть над собой взять…

Белый царь шагнул на ступени Дома культуры. Никто не заметил, как сверху, сквозь грязное стекло усмехнулся старец. Все сходилось, как шепнул когда-то в Петербурге Григорий. На ушко шепнул, неслышно. Мол, ты, Бродяга, царю послужишь, и веселая компания. Да, компания веселая подбиралась. Девка больная, психопатка, и урод синий.

Читинцы меж тем хохотали, над патрульными потешались.

Бродяга не потешался. Потом мужик в рваной кольчуге поднял взор, они встретились глазами, и Бродяге смеяться сразу расхотелось. Он вспомнил, что еще нашептал Григорий насчет белого царя-самодержца.

Избавление тот нес. Избавление от проклятой жизни.

33 КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ

Артур увидел дряхлого дедушку, по виду — неизлечимо больного, с трудом влачащего последние дни. Дедушка походил на уставшее дерево, покрытое коростой, изъеденное жучком, давно потерявшее корни. Старика хотелось пожалеть, накормить и приголубить. Он сидел в глубоком кресле, скорее похожем на походный трон, со скамеечкой для ног, укрытый ворохом медвежьих и собольих шкур. Подле, на стопке ковров, щерились три волкодава.

Пока Артур оглядывал залу, дедушка в кресле не пошевелился. Он словно дремал, свесив набок сморщенную, птичью головку, усеянную бородавками, пигментными пятнами и останками зеленоватых волос.

— Так ты и есть — новый русский царь? — неожиданно сильным, высоким голосом осведомился старец.

— Если ты имеешь в виду будущую династию, то я не царь, — выкрутился Артур. — Мой сын на престол не сядет. А ты — Бродяга?

— Так меня звали когда-то. Ты был Клинком?

— Я учился у Хранителя силы Бердера. Ты слышал о таком?

— Вот как… Мне говорили о тебе Качальщики, я не верил…

— Они здесь? — подпрыгнул Коваль. — Ты можешь свести меня с ними?

В залу, коротко переступая, внесли корыто с горячей мыльной водой.

— Кровь в тебе гниет. Не лечить сейчас — помрешь, — сменил тему мортус.

— Не удивил… А ты не похож на травника.

— А я и не травник.

— Я просил указать мне дорогу к…

— Тебе нужна помощь, ты ее получишь.

Бродяга поднялся с кресла, коротко глянул в окно. Внизу Варька, крепкая, грудастая, розовая, заводя себя яростью, отчитывала понурившихся патрульных. Простой люд не расходился, глазел.

— Так ты знал, что я появлюсь именно здесь?

— Тряпки скидывай, — распорядился Бродяга. — Коли наговоры ведаешь, знать бы должен, что от когтей раны наговорами не снимешь…

— Эта женщина внизу… Она здесь верховодит?

— А, заприметил? Да уж, девка ладная, как раз по тебе…

— Отчего по мне? — нахмурился Артур. — Если такой зоркий, мог бы заметить, что я женат…

Но в окно еще раз высунулся, сам на себя удивляясь. Вроде и не красавица, да и не время ухлестывать, выжить бы в передряге, а зацепила. И вправду зацепила. И не торопилась уезжать.

— Одно другому не помеха, — пробурчал старец. — Коли суждено, никуды друг от дружки не денемся, язви их в душу… Раздевайся, что ль?!

Артур оглядел двух бабушек с полотенцами и мочалками наготове, вдохнул хвойный аромат, поднимавшийся из корыта, и решительно потянул завязки кольчуги…

…Спустя трое суток он готовился уходить. Сидел у зеркала, укрытый до пояса не слишком чистым одеялом, недоверчиво ощупывал грудь. Следов от когтей практически не осталось, а после отваров, поднесенных бабусями, хотелось выпрыгнуть в окно или зашагать по потолку. Кровь бурлила, сила не находила выхода. Только бесцеремонное зеркало подсказывало, что молодость давно прошла.

— Хранитель меток мне когда-то рассказывал о таких, как ты… — Артур с трудом перевел дух, добравшись до дна литрового ковша с отваром. — Если честно, не особо верилось в вечных старцев… Скажи, тебе самому разве не хотелось встретить прежних своих друзей?

— У меня нет друзей… — Морщинистая кора на лице мортуса чуть дернулась. Слезящимися глазами он неотступно смотрел вдаль. Тучи гнуса кружили возле окон, залетать им мешали клубы дыма из расставленных вдоль стен горшков. — Искал бы дружбы,остался бы в столице…

— Постой, постой… — опомнился Коваль. — Мне вот что непонятно. Ты тут столько лет торчишь только потому, что умирают быстро?

— А, эти-то? — Бродяга бородой небрежно указал на синюшного дикаря, жмущегося к костру. — Конешна, а как иначе? Быстро мрут, и тридцати годов не живут, отцов не памятуют…

— Живут мало оттого, что химии наглотались, — мрачно заметил Артур. — Странно вообще, что выжили…

— Ась? — наклонил ухо старец. — Странно, говоришь? Ничо странного, так повинно быть. Человека чтоб сгубить, бесам сто шкур спустить надобно. Человече — тварь живучая, так и лезет, так и лезет…

— А нормальные люди вокруг Читы есть? Не зараженные?

— Ась? Нормальные? — Бродяга пожевал полустертыми протезами. — Китайцы, буряты когда наведаются, но близь не входют, робеют… Видал, вокруг ограды оберегов сколько навешали? А этих-то полно, мелюзги всякой… Иные слова промолвить не могут, к таких не пользую. А те что говорят — тех навещаю, дитяток лечу, да…

— Но тебе же выгодно, чтобы они умирали?

— Ась? — Старик словно засыпал на ходу. — Отчего умирают? Дык надоели мы матушке-земле, хуже редьки горькой. Замучилася с нами, непотребными…

Коваль разглядывал пустые стены клуба. Щуплый дикарь Буба чуть ли не стонал от восторга, вплотную приблизившись к огню. Сквозь его синюю, прыщавую кожу проступали сосуды.

«Долго не протянет, стареет на глазах», — подумал Артур. Коваля передернуло от ужаса, когда он представил себе, каково пройти жизненный путь за двадцать пять лет. Сгореть, как бикфордов шнур, не успев запомнить родителей, не набрав знаний предыдущих поколений, не выучив даже все слова, которые гуляли в племени…

— Не жилец твой Буба… — словно расслышав мысли президента, проскрипел Бродяга, — Не горюй, другого найдешь…

— А ты уверен, что собрал всю свою поэму? — полюбопытствовал Коваль.

— Ни в чем я не уверен… — искренне поделился мортус. — Время — штука скользкая, сквозь пальцы утекает.

— А что будет, когда соберешь? — спросил президент. — Ты станешь бессмертным?

— Боюсь… — прошамкал старик. — Не успеть боюся…

— Боишься?! Столько лет живешь, не отвык еще бояться?

— А тебе рази помереть не страшно? — Мортус повернулся всем телом, задышал тише.

— Страшно, еще как, — кивнул президент. — Но так, как ты жить — я бы с тоски помер.

— А как надо жить? — озаботился мортус, затрясся мелко. — Ну-ка, ну-ка, поделись, а то я молодой, не нюхал пороху. Как жить, под пули лезть, вот как дурочка та? — Бродяга имел в виду молодую атаманшу городка.

— Мне девка эта шальная все равно ближе, чем ты, — Коваль посмотрел за окно, на бывший гарнизонный плац, где атаманша, уперев кулаки в бедра, зычно материла подчиненных. — Она слышит, она видит, она живет, старик. А что видишь ты?

— Знаешь, почему тебя не прибили? — сменил тему Бродяга. — Глянулся ты Варьке, не велела стрелять. А могли бы и пульнуть, во как…

— Я заметил.

— Что ты заметил, дитя? Она ведь теперь тебя так просто не выпустит. Мужики толковые в городке в цене.

— Выпустит, куда денется… — Коваль поймал себя на том, что издали любуется Варькой. Кажется, атаманша ни минуты не сидела на месте. То руководила выгрузкой дров, то снаряжала бригаду копателей на углубление рва, то чихвостила патрульных. — А не выпустит, с собой возьму!

— Ты ж говорил, женат, а президент? — хихикнул старец.

— Жену не променяю, — улыбнулся Коваль, цепко вглядываясь в мини-парад на плацу. — Семью никогда не променяю, а вот генералов толковых у меня мало…

— Не бросит она Читу… — покачал головой мортус. — Да и не верит никто, что отсюдова выбраться можно. Мари кругом, там дрянь всякая…

— В том-то и дело, — встрепенулся Артур. — Ты ведь лучше их всех знаешь, что болота кругом сжимаются. Если не прорываться, городок погибнет. Знаешь, а сидишь! Кстати, остались еще такие, как ты?

Бродяга пожал плечами.

— Черные, может, есть, такие как… неважно. Ежели к трону бы не лезли раньше времени, составили уже стих, это точно…

— Завидуешь им?

— Им легше, вот что. Легше им стих собрать. Поздно понял я…

— Так еще не поздно? — зло подначил Коваль. — Силищи-то в тебе за десятерых! Что тебе стоит всех местных покрошить? Глядишь, стишок и составится, на Олимп вознесешься!

Бродяга невесело хохотнул.

— Потешаться изволишь? Я на белое обречен, человече. Сколь угодно ненавидеть могу людишек, зубами скрипеть, а слова не добьюся… Токмо через покаяния, через мирные проводы, через ласку благость мне дается…

Старик кутался в шубу, его тощие ноги казались отекшими из-за нескольких пар вязаных шерстяных носков. Глубокие морщины его коричневых щек навсегда пропитались дымом костра, глаза затянуло пленкой, как у змеи.

«Сколько же ему лет? Даже подсчитать непросто… Я бы рехнулся, повесился бы тут один! Живет, живет, ничем не болеет, ни зверь его не берет, ни огонь, ни пуля… Живет, собирает свой стишок и уже забыл, для чего живет… Так, по инерции…»

— И долго тебе еще последние слова собирать? — спросил Артур.

Бродяга почесался, промычал неопределенно, отправил в рот пригоршню ягод.

— Слушай, мне надо дойти до Байкала, — приступил с другой стороны Артур, — Одному трудно, лошади нет, и грудь еще не заросла. Там, в Улан-Удэ, буддийский дацан, школа, слышишь? Там мне помогут, найдут дракона, найдут друзей. Я в тайге не боюсь, но здесь не тайга, а черт знает что…

— Пошто врешь-то?

— Не вру… — опешил Коваль.

— Аи, молод еще мне башку дурить, — старик приподнял палец, крепыш по имени Лука тут же подсыпал ягод. — Ведомо мне, что ты за мной пришел… Вот только не уверен, идти ли с тобой.

— Отчего же не уверен?

— Оттого что ты сам не ведаешь, куда нам надо. Нагадали мне, что царь белый явится, верно нагадали. Да только не такого царя я ждал. Царь — он над будущим властен, хоть немного, да властен. А ты, как слепой котенок, в ведре барахтаешься.

Артур только крякнул. Вот уже второй… ну, не второй человек, так второй собеседник ему пеняет на хаос государственного планирования, и вообще… на хаос идеологии, скажем так.

— Слушай, отец, меня на президента не учили, — сказал Коваль. — Я ведь не идиот. Понимаю, что из стороны в сторону порой носит, то либеральничаю, то волком кидаюсь. А что делать прикажешь, когда каждый надурить норовит? Ворье сплошное, а кто не вор — тот тюфяк, к управлению не годный. И так кручусь, язык набок, а ты еще призываешь пророком стать?

— Пророком тебе не дадено, а чутье у тебя и так неплохое, — Бродяга рассмеялся, снижая накал спора. — Вот ты за мной пришел, даже сам не поймешь, как в тайгу свалился. Где твои Малахитовые врата?

— На востоке… — вздохнул Артур. — Я бы точную засеку оставил, не сбился бы, кабы не медведи. Пещера там низкая, очень большая. Меня как будто выплюнуло наружу, очухался среди костей, среди кишок непереваренных. Холод собачий, еще и стукнулся обо что-то, света нет… Видимо, эти врата давно привалило, там от скважины до потолка с метр расстояние. Только с мыслями собрался — на тебе, медведи…

— Так он не один был? — изумился старец.

— Если бы один. Мамаша с двумя здоровенными сынками. Я одному из них прямо в пасть вылетел, напугал беднягу до смерти…

— Так ты всех троих убил?

— Медвежат убил, но один меня здорово зацепил… И мамашка с охоты прет, тут уже не до засеки стало, унести бы ноги. Сутки от нее уходил…

— Ты ж это… Ты ж вроде Клинком обучен, сам говорил. Я вот все спросить тебя хотел, как же с топтыгиным не сладил?

— Потому и не сладил, что при ней детей ее прикончил… — Коваль скривился, как от зубной боли. — Так что эти врата найдем вряд ли. К тому же там явная отрава, радиация, и вода в болотах желтоватая… не нравится мне это. Кони не пройдут, это точно, я по кочкам жердины клал. А на руках я тебя не дотащу.

— Однако ж ты вышел! Как вышел, если бы чутья не было?

— К людям выбрался, это точно, но второй раз туда ни за какие коврижки не сунусь. Радиация там, и насекомые такие… Хорошо, что травы с собой, на теле носить привык, так и те извел на заразу…

— Стало быть, проверить слова твои нельзя. Вроде есть врата, а вроде и нет…

— Зря язвишь, Бродяга. Другие врата у озера Байкал есть, только змей нужен, или команду нанять, чтоб тропу пробили. До Улан-Удэ доведи меня, а там я разберусь.

— Так говоришь, будто я уже согласился. Прыткий ты, однако…

— Если не согласишься, пойду один. Все равно сюда вернусь, на паровике, когда магистраль потянем. Тогда никуда не денешься, ковер до твоего Дома культуры расстелю…

— Ох, насмешил… ну, спрыгну я, и что?

— Не знаю, — честно признался Коваль. — Но ты должен как-то урегулировать вопрос с арабами. Напугать их, или напротив, соблазнить… Мне ж не разорваться одному!

— Да уж, тебя и так хотят убить, я знаю, — коротко вставил старик.

От неожиданности Артур лишился дара речи.

— Кто хочет убить?

— Слышал я, китайцы с монголами побратались. До поры, конечно… — Бродяга осторожно вынул из очага кружку на длинной ручке, разлил чай по пиалам. Запахло ароматными лесными травами, ягодой; у Артура чуть слюнки не потекли. — Побратались вроде, кто их, косоглазых, разберет? Их-то много осталося, не повымерли, как русские-то. Вот монголы-то империю назад задумали строить, и буряты с ими, ханов выбирают…

— Кто тебе сказал, шаманы нашептали? — нахмурился Артур.

— Заранее ничего знать не можно, — рассудительно заметил коричневый старик, подвигая гостю очередную дымящуюся пиалу. — Сказывали людишки лихие, мол, наслали буряты шаманов своих, чтобы президента сгубить… Да только сбег президент, не словили, хе-хе…

— А тебе все равно? — начиная закипать, осведомился Артур. — Тебе наплевать, что будет со страной?

— Ты лишка-то не спытай, надоешь быстро, — осадил Бродяга, — Страна, государь, дума, учредительное, сенат… Я дряни этой наслухался во как, человече… — Он выразительно постучал по горлу, там, где извивался высохший червяк кадыка. — Мне без разницы, что вы там грызетесь… Потопчи с мое землю, поймешь, что нету смысла ни в чем. Да и врешь ты мне…

— Где же вру?

— Не монахов ты ищешь, не змея. Что-то иное, в земле запрятано. И от меня тебе надо темного добиться…

— Почему ж так сразу — темного?

— Мне игры ваши — что забавы дитячи, — устало поморщился Бродяга. — Темного ты хочешь. Хочешь, чтобы я себя Черным мортусом проявил, врагов твоих за море распугал. Только что мне до них, а?

«Хрен старый, такого действительно не напугаешь, надо помягче…»

Мбуба урчал у костра, как кошка. На подоконнике расхаживали вороны, долбили клювами сухой шиповник. Сосны шумели в проемах окон, заглядывали в комнаты.

— Извини, — Коваль поднес с губам аппетитное варево, втянул ноздрями пряный цветочный аромат. — Мне очень нужна помощь. Ты ведь знаешь, как безопасно пройти к Байкалу. В Улан-Удэ у меня есть верные люди. Пойдем вместе, разберемся с халифами, я верну тебя в Питер, поживешь по-человечески.

— Зачем мне это? — криво улыбнулся старик. — Здесь я хвори отгоняю, собираю стих. Зачем мне в город? Мне ничего не нужно, человече… Все, что мог иметь Крез, я уже имел. Вон оно, злато, камешки, россыпью… Тут, под нами, казначейство, теперя крысы жируют, хе-хе… Вот она ваша власть, бабы ваши, парусники… Чего уставился, как кабан голодный? Не нравлюсь — вали отседова, места много… Что ты мне предложить могешь? Турка воевать? А, то-то…

Артур мелкими глотками допил чай. Он ясно чувствовал, что Бродяга нарочно провоцирует на грубость, сам втайне дожидаясь какого-то важного аргумента в пользу похода.

Джинн не сказал, зачем нужен Бродяга. Предстояло догадаться. Либо уговорить старца к сотрудничеству, чтобы тот сам сделал встречное предложение.

Еще через день он потерял надежду.

Бродяга был непреклонен.

…На улице Артура уже ждал маленький Буба. Он не возражал против исчезновения буквы «М» из своего нехитрого имени. Гораздо больше синекожего сына болот занимал новенький рюкзак, подаренный Бродягой. Буба сидел на ступеньках, перебирал многочисленные подарки, по большей части съедобные, а вокруг, соблюдая трусливую дистанцию, толпились дети Читы-8. Уже прокатился слух, что если синекожего потрогать, то к утру покроешься волдырями.

— Подожди, Кузнец, поговори со мной… Артур еще не успел обернуться, но уже знал, кто там сзади. Огольцов как ветром сдуло. Варвара, атаманша, круглая, сама похожая на молодого медвежонка, ступала тихо, только с виду неповоротливая, неловкая. Грамотно рассудила, что личного друга Бродяги лучше не злить, лучше потерпеть странное двоевластие. Никуда не денется, уедет…

И вот излеченный, заштопанный человек, которого за глаза стали называть Белый царь, уезжает. Старец велел выделить ему и болотному чуду коней, боевых псов, отсыпать пороха и стрел.

— Ты уже уезжаешь, Кузнец?

— Я вернусь к вам, Варвара. Мы приедем из Петербурга на поезде. Привезем машины, привезем семена и скот.

— Ты не дойдешь до Байкала. Наши лучшие охотники погибли…

— Что ты предлагаешь, Варвара? Круглолицая девушка закусила губу. Ее мозолистые широкие руки лежали на рукоятках сабли и пистолета. Атаманша не отпускала оружия даже во сне. На долю секунды Артур попытался представить Варвару без одежды. Без одежды, но с пистолетами. Забавно…

— Чему ты улыбаешься, Кузнец?

— Тебе. Ты мне нравишься, — не задумываясь, произнес он и заметил густой румянец, расползающийся по ее щекам. — Буба, запрягай! Помнишь, как я тебя учил?

— Я поеду с вами, — Варька махнула рукой, паренек в треухе бегом подвел ей двух коней. Одного увешенного поклажей, другого — налегке, с двумя обрезами, укрепленными на седле.

— А как же твои люди? — поразился Артур. — Ты же не можешь просто так бросить город?

— Я не бросила. Ночью курень собирала. Братку моего выбрали.

— То есть… Ты больше не атаман Читы?

— А ты не врешь? — вопросом на вопрос ответила девушка. Варвара стояла прямо у них на дороге, мешая Бубе выносить пожитки.

— Насчет чего?

— Я спорила с мужиками… — Варвара говорила глухо, прятала глаза. — Тебя предлагали убить, издалека, отравленной стрелой. Тут все испугались, сказали сначала, что ты пришел меня прогнать, чтобы править тут. Ты умеешь приказывать собакам, такого у нас не видели. Такое только Бродяга умеет, и шаманки, но шаманки живут в лесу. Я мужикам тебя убивать не велела… Бродяга мне волосок твой дал. Я пошла к шаманке Тулеевой, порося ей зарезала. Пока тебе раны зашивали, Тулеева камлала, волосок твой нюхала, в котел кидала. Тулеева сказала — этого человека нельзя нам убить. Убьем его — он опять вернется, огонь на нас нашлет, всю тайгу пожжет. Шаманка в ногах у меня валялась, просила, чтобы мы тебя не трогали. Я пошла к Бродяге. Он сказал, что ты — белый царь, что тебя нельзя прогнать. Скажи, ты действительно царь всей страны?

— Не царь. Президент… Впрочем, для вас это одно и то же.

— Я поеду с тобой, иначе не выйдешь. Звала наших мужиков, никто не хочет. Боятся.

— А ты не боишься?

— Мне шаманка нагадала жизнь. Двух детей нагадала… — Варвара снова покраснела, отвела взгляд.

Коваль открыл рот… и почел за лучшее промолчать. Его собиралась защищать девчонка, это стоило записать для истории. Кроме того, его собиралась защищать девчонка, нелепо втюрившаяся в него.

— Я верю Бродяге, я верю шаманке… Зачем тебе старик?

— Мы ведем войну… Это сложно. Он может помочь спасти многих.

— Да, он умеет спасать. Но он не хочет с тобой идти.

— Я не могу его заставить. Я вернусь сюда на паровике. Мы починим дорогу, я вернусь за ним. Может быть, старик согласится ехать в вагоне.

Варька удовлетворенно кивнула.

— Все так… Шаманка никогда не врет. Тулеева сказала, что старый лекарь не идет с тобой на войну, потому что чует смерть. Ты принес ему смерть, Кузнец.

У Артура нестерпимо чесались руки вытащить зеркало, в котором прятался Хувайлид, и шарахнуть о ближайший булыжник. Похоже, джинн так и не избавился от пагубного черного юмора. Зашвырнул президента из Греции в Сибирь, и нет чтоб в город, а прямо в лапы голодному медвежонку! Еле справился со зверем, чуть от потери крови не помер, потом дикари хотели на салат пустить… Страшно представить, что сейчас творится в греческой пещере, возле Малахитовых врат. Ребята, наверное, с ума сходят, потеряли его окончательно…

А может статься, прошло уже несколько месяцев, или даже лет, война давно закончилась, Карамаз захватил Украину, в Питере в думе перестреляли друг друга и выбрали нового президента…

Зеркало честно отражало рваные тучи и темно-зеленый мох надвигающихся сопок. Подлый джинн, судя по всему, ковырялся со своими электрическими личинками.

Лошадь Бубы ступила в распахнутую калитку городка. На заостренных кольях забора блестели капли свежей смолы, стрелки на башне шептались, показывали пальцами. Бородатые стражники салютовали отставной атаманше, готовясь немедленно воткнуть на место тяжелое бревно. Вдоль улиц, двумя колоннами, безмолвно стояли жители Читы-8, Откуда-то все узнали, что страшный человек уезжает и с ним уезжает Варвара.

— Тебе лучше остаться, — предпринял последнюю попытку Артур. — Они теперь ненавидят нас, за то, что мы тебя забрали…

— Они трусы, — жестко бросила девушка. — Трусы! Паршивые псы!! — Она остановила коня в воротах, презрительно сплюнула в сторону часовых. Здоровенные мужики попятились, пряча взгляды.

— Стойте!!

Мгновенно аллея пришла в движение, словно кто-то отпустил кнопку «пауза». Люди загомонили, точно вспугнутые галки. Хором залаяли собаки, под Бубой встала на дыбы лошадь. Синий дикарь от неожиданности выпустил стремена и кувыркнулся в пыль. Но никто над ним не смеялся, десятки глаз смотрели в другую сторону. Со стороны Дома культуры донесся дробный стук копыт. Четверка широкогрудых мохнатых жеребцов, закованных в латы, рысью влекла громыхающий тяжелый экипаж. Артур не сразу сообразил, что же ему напоминают глазницы выбитых фар…

К воротам мягко подкатила кабина роскошного американского тягача. Это был белый монстр из семейства Кенвудов, на сносной резине, в устрашающих байкерских картинках, с вертикально торчащей, хромированной трубой, с решетками на окнах, со спальным отделением, кухней и двумя пулеметами. Один ствол торчал из задней стенки жилого отсека, другой свободно покачивался на турели поверх двигателя. На широченном бампере, укутанный с головы до ног в частую кольчугу, важно восседал один из подручных Бродяги. Он держал в руках вожжи и хлыст, управляя конями. Позади, на платформе полуприцепа была задом наперед укреплена кабина грузовика поменьше, ободранная, оббитая снаружи броней. Из вырезанного в кабине верхнего люка наполовину высовывался еще один парень в кольчуге и шлеме. Два длинных почерневших ствола под его руками выдавали огнемет.

Судя по реакции горожан, сей устрашающий экипаж они увидели впервые. Стражники попрятались за створками ворот и выглядывали оттуда, как вспугнутые сурки из нор. Отчаянные мальчишки перешептывались за спинами матерей. Стало слышно, как позвякивают на тяжеловесах кольчужные пластины. Благодаря шипам на неуклюже согнутой броне, лошади походили на фантастических ежей.

Дверца в кабине тягача распахнулась, толпа ахнула.

— Бродяга… — От волнения у Варвары пропал голос.

Старец коротко постригся, переоделся в толстые штаны, болотные сапоги и широкую брезентовую попону. Судя по его скованным движениям, под попоной почти наверняка скрывалось нечто понадежнее.

— Что уставился, дитя? — улыбнулся старец одним лишь краем рта. — Давайте уж оба сюда залезайте. Чай, удобнее тут, покуда дорожка позволит. А синему своему, болотнику, вели коней позади привязать, пущай с Лукой в башне хоронится. Ну, долго ждать-то?!

— Отец… отец…

— Отец, как же так, на кого оставляешь? — захныкали в толпе.

— Не покинь, спаситель, как мы без тебя?

— Что ж променял нас на этого?

«Еще немного — они опомнятся и перекроют нам выезд», — отстранено подумал Коваль, незаметно освобождая ноги из стремян. Он заметил, что Варвара уже держится за притороченный за спиной арбалет.

— Я вас не променял, — старец хлопнул кулаком по металлу. — А только мне теперь, братцы, самому спаситель надобен.

— Ты с нами, Бродяга? — не в силах сдержать радость, заулыбался Артур.

— Не дай тебе бог обмануть меня! — наставил на него острый палец старик. — Ежели не окажется там Малахитовых врат, о которых мне песни пел, — прокляну, мало не покажется! Мне гулять некогда!..

— Мне тоже некогда, — согласился Артур и галантным движением подсадил оробевшую атаманшу в кабину.

Лука хлестнул лошадей. Бронированные тяжеловесы рванули с места. Буба запрыгнул на платформу.

— Вот и славненько, — проскрипел за пазухой президента джинн. — Экипаж в сборе, от винта!

— Ах ты сука! — с чувством произнес Артур. — И все это время ты притворялся, что нет связи?

— С кем это ты? — изумился Бродяга.

— Что с тобой, Кузнец? — отодвинулась Варвара. Огромные колеса Кенвуда подпрыгивали на шоссе. Лошадки резво несли к лесу. На запад вела прекрасно сохранившаяся бетонка.

— Тут такое дело… — кашлянул Артур, доставая зеркало. — Короче, все равно придется познакомиться. Как бы помягче вас подвести?.. Вот ты, Варвара, бабочек любишь? Тогда чур не орать…

Конец четвертой книги

Виталий Сертаков Демон и Бродяга

Пролог ГОТОВЫЙ СЛУЖИТЬ НА ДВЕ СТОРОНЫ

Старший шаман нерчинского улуса Саян Тулеев увидел свою смерть в бочке с водой.

Как и всякий потомственный халуунай удха, принявший дар камлания от отца, Саян Тулеев изучил одиннадцать способов гаданий на приход смерти, но на себя гадать он бы не отважился. Рано утром он вышел во двор, понюхал воздух, наполненный запахами наступающего праздника, и кивнул мальчику, почтительно замершему с полотенцем. Мальчик снял крышку с деревянной бочки, Саян заглянул в чистейшее, прозрачное зеркало и увидел за плечом свою близкую смерть.

За разбегающейся ключевой рябью ухмылялись три враждебных духа, давно утративших свои улусы, – дикий свирепый лебедь, мрачная сова и заросший седым волосом бык. Лебедь, сова и бык нависали над плечом шамана злобно и молчаливо, лебедь косил багровым глазом, не оставляя сомнений в своих намерениях.

Близкая смерть.

Тулеев отшатнулся, обернулся, едва не упал. В глазах потемнело; ему показалось, что синь разом заволокло мохнатыми грозовыми тучами, остановилось жужжание пчел, а пролетавшая неподалеку стая диких гусей вдруг с клекотом сорвалась вниз, словно у них под крыльями кончился воздух. Лебедь в бочке с водой раскрыл багровый клюв, сова бесшумно захлопала крыльями. Саяну показалось, что от невидимого и неосязаемого ветра, поднятого ее крыльями, кожа на лице стянулась, пересохла, глаза заслезились, свело скулы и встопорщилась борода.

Мальчик вскрикнул, подбежал поддержать, но старший шаман уже справился с напастью. Он опасливо склонился над бочкой, однако студеное нутро сияло прозрачно и чисто. Саян с трудом сдержал стон.

Его посетили плохие онгоны, покровители дальних враждебных улусов, с которыми нерчинские шаманы давно не желали иметь дел. Предания рассказывали, что после лихолетья, наступившего за Большой смертью, когда миллионы людей скончались от проклятой американской вакцины, от половины бурятских улусов осталась только память. Вымерли целыми городами и селами. Остались брошенные дома, собаки, бараны, остались на кладбищах почерневшие бурханы в ярких звенящих ленточках и печальные онгоны, развешенные на родовых столбах. Нерчинский край зиял тоскливыми провалами покинутых шахт, распахнутых, словно голодные рты. На приисках селилось крупное зверье, а мелкие грызуны и птицы осваивали поселки.

Почти полтора столетия прошло с той поры, как Большая смерть высекла планету, забылись многие обычаи и даже правила камланий, забылись навыки охоты и русская грамота, но повелители духов, мстительные и суровые онгоны, не покинули Забайкалье…

Саян замер с поднятыми руками. Назад обернуться он тоже сумел не сразу, только после того, как от ветерка по поверхности воды снова пробежала рябь и слизнула мерзкое видение.

Они скрылись с глаз, но затаились неподалеку. Он чувствовал их напряженную ненависть. Скорее всего, эти онгоны злились, потому что некому было приносить им жертвы. Давно сгинули шаманы, знавшие верные заклинания для усмирения своих таежных покровителей. Некоторые из духов, не сдерживаемые больше заклятиями и уговорами, некормленные, свирепо скитались по тайге и стенали, застряв между нижним и верхним миром.

А вдруг эти тоже… потребуют от него помощи?

Тулеев пересилил себя, умылся и ушел в чум, готовить праздничный оргой к коллективному молебну. В чуме он приказал мальчишке набрать в мешки пихтовой коры и идти вперед него к айха, шаманскому кладбищу, разжигать костер. Сегодняшний праздничный тайлган, на который к вечеру должны были съехаться гости со всего улуса, Саян Тулеев надумал провести именно там – на большой утоптанной поляне возле кладбища, под скалой, где, причудливо скривившись, змеились по камням низкорослые сосны. Родичи недавно почившего охотника Жамсарана щедро заплатили, чтобы душа их деда и отца не попала к владыке мертвого царства. А душам умерших нравилось, когда их поминали в священных местах.

Саяну почудилось, будто кто-то стоит за спиной. Он резко обернулся, с грохотом захлопнулась крышка сундука.

Никого. Вроде бы крылья захлопали неподалеку, или мышь коготками царапала оленью шкуру, набивая себе гнездо. Шаман приподнял занавеску, выглянул наружу. И на дворе никого, кто бы осмелился тревожить самого уважаемого человека улуса перед столь ответственной работой.

Тулееву показалось, будто что-то легкое застряло в волосах. Он запустил пятерню в волосы, ожидая увидеть пчелу или стрекозку…

На ладони лежало несколько мелких совиных перьев. Шаман отшвырнул невесомые перышки, словно они обожгли ему руку. Он плюнул на ладонь, вытер ее о штаны, быстро прочел несколько защитных заклинаний и вернулся в чум.

Там он дрожащими руками развязал тряпицу на потемневшем от времени зеркале – одной из немногих вещиц, оставшихся от тех времен, когда болезнь СПИД еще не пронеслась убийственным вихрем по планете. Саян потер подбородок, вглядываясь. Показалось, что лицо постарело лет на десять, под глазами набрякли мешки, паутина морщин покрыла щеки.

– Спиной встречаешь гостей? – Хриплый низкий голос заставил Саяна подпрыгнуть. Шаман едва не выронил из рук зеркальце.

В полумраке чума, у входа, расположились трое мужчин. Саян не мог различить их лиц, но сразу понял – они! Они это! В смысле – конечно же, не сами духи, не сами черные онгоны, но слуги их, посланные за ним. Они не горбились просительно, как свойственно было всем посетителям его походного чума, а уже успели усесться по-хозяйски на шкурах, отрезав хозяину пути к бегству. Взгляд Тулеева упал на лампу, потом на горящую свечу из медвежьего сала, укрытую в закопченной стеклянной колбе, он потянулся к ней, но взять в руки не успел. Крайний из мужчин дунул, не вставая с места, и свеча погасла.

– Садись, почтенный, поговорим, – предложил второй гость, коренастый, почти квадратный, в широкой меховой шапке.

Бык?..

Тулеев робко присел. Чудесным образом снаружи потемнело, словно не утро разгоралось, а снова наступала таежная весенняя ночь. Звуки отодвинулись, собачий лай еще был слышен, но словно пробивался издалека, из дальнего леса, а голоса людей и вовсе пропали. В ноздри Саяну шибануло звериным духом. Шаман хотел незаметно опустить руку в карман, захватить в кулак обереги, сделанные из лопаточной кости счастливого оленя, но карман словно зашит оказался. Язык во рту отяжелел и с каждой попыткой вымолвить защитное заклятие становился все тяжелее.

Теперь Саян разглядел их как следует. Тот, кого он принял за быка, до самых бровей зарос длинным бурым волосом, и сложно было разобрать, где кончается его собственная борода, а где начинается лохматый ворот медвежьего тулупчика. Волосатый почесал шею, и Саян вздрогнул. Пальцы на заскорузлой ладони пришельца срослись под общим загнутым ногтем, так что кисть руки сильно смахивала на копыто. Говорил этот дикий гость с сильным монгольским акцентом, иногда всхрапывал плоским сопливым носом и непрерывно чесался.

Его приятель слева, высокий, тощий, уселся, поджав голые красные пятки; невероятно длинные пальцы на его ногах соединялись перепонками, а розовые голени были покрыты прожилками вен. Когда длинный снял шапку, хозяин чума вздрогнул. Хищную, вытянутую вперед физиономию гостя венчал гладкий блестящий лоб, из которого росли жидкие белые космы, точь-в-точь лебединые перья.

– Ты не слишком ласков с друзьями, – с укором произнес третий, закутанный в пестрый балахон. Из-под балахона остро светились желтые круглые глаза.

– Друзья не входят в дом без спросу, – нашелся Тулеев.

– Друзья приходят именно тогда, когда у них в тебе есть нужда, – пропыхтел бык.

– Я не знаю, кто вы, – отважился Саян.

– Мы прибыли издалека, и наши имена тебе не освежат память, – строго произнес лебедь. – Нас послал тот, кто, в отличие от тебя, чтит память предков…

Тулеев вскинулся, вспыхнул, так обидны показались ему слова пришлых, но сдержал себя, не дал волю гневу. Человек-сова повернулся в профиль, на мгновение стал виден его крючковатый, загнутый вниз нос, отполированный, как хищный клюв, и острый язык. Шаман опустил взгляд и… невольно, сам того не желая, заерзал, задвигался в сторону.

Сова кутался в чесучовую долгополую шубу, каракулем внутрь, из-под нее торчали носки суконных унт, а руки он старательно прятал в рукава. Самые кисти рук-то спрятал, а большой палец, корявый, широкий, с загнутым когтем, спрятать не успел. Или не захотел. Таким когтем с одного удара можно было быку горло перерезать, подумалось Саяну. Сова усмехнулся недобро:

– Слышал ты о таком русском старике-знахаре, по имени Бродяга, что живет в одном из поселков Читы?

– Ну… слышал вроде.

– Всяко ты слышал, – прогудел бык. – И не вздумай нам врать. Разве твоя сестра младшая не водит с ним дружбу?

Саян сглотнул, отвел глаза.

– Что ж тут такого плохого? Моя сестра – шаманка, людей лечит, и русский этот, он тоже лекарь…

– Он не просто лекарь, – горячо дохнул бык. – И тебе об этом прекрасно известно. Вы, Тулеевы, вообще большие хитрецы, но нас ты дурить не пытайся. Будешь нас дурить – пожалеешь, и сестра твоя пожалеет.

Саян скрипнул зубами в бессильной злобе.

– Этот самый Бродяга – почти бессмертный старец, из тех, кого до Большой смерти называли белыми мортусами. Или ты хочешь сказать, что не знал этого? Бродяга тут жил задолго до Большой смерти, почти век, а сколько ему всего лет – известно лишь духам. Он ведь только притворяется, что лечит, а на самом деле собирает стих. Старик собирает стих, чтобы жить вечно, а каждое следующее слово для вечного стиха ему шепчет очередной умирающий. Или ты не знал об этом, Тулеев?

– Ну и что с того? – попробовал возразить Саян. – Мне нет дела до русского колдуна. Мне с ним делить нечего. Пусть его китайские банды боятся да разбойники, что в приисках окопались. Бродяга в городе живет, а мы далеко.

– Это раньше тебе с ним делить было нечего, – лебедь рыгнул и при этом так широко распахнул рот, что Тулеев испугался за его челюсть. Лебедь сомкнул кроваво-красные губы с сухим звуком, словно щелкнул патрон в стволе. Губы у него далеко выдвинулись вперед, почти как настоящий плоский клюв… – Это прежде врачевал Бродяга тихо, и умирали у него на руках тихонько, а если каких разбойников и прижимал колдовством, нас это не касалось. Теперь всех в тайге коснется. Бродяга снялся с места и идет к Байкалу. В Улан-Удэ идет или в Иркутск. Но не Иркутск – его цель. Нашептали нам, что его цель – пробиться к русским колдунам в Уральские горы, заполучить змеев летучих и на запад лететь, вот как, до западных морей, до Петербурга. Да и не один он снялся с места. С ним двое его псов, умрут по его велению, и с ним русская девка, атаманша Варвара. Про нее тебе рассказывать не надо?

– Не надо про нее, – потрепанное сердце шамана билось где-то в горле. Варвару, дочку бывшего хозяина Читы, он знал даже слишком хорошо. Крутая девка, хоть и молода, но порядок в городе установила крепкий. И русским не позволяла бурятов обижать, и таежникам диким спуску не давала, и китайцев не пускала на свою территорию.

– Куда же они вместе? – проявил любопытство Тулеев. – Ведь там давно Желтое болото, сгинут…

Он почти забыл о тех, кто принес новость, мысли потекли совсем в другом направлении. Что же будет с Читой, что же станется с русскими, которых столько лет защищал и лечил вечный колдун? Там поползут болячки, простуды и отравы. А без Варвары, что держала в кулаке младших атаманов и свободных охотников и многие ближние поселки, могут начаться кровавые смуты. Что же задумали эти двое – сквозь нехоженую тайгу рубиться, там, где застряли и сгинули целые караваны? Ведь давно ни один, даже самый отчаянный таежник не рисковал пробираться на запад, к великому сибирскому морю, где загораживали дорогу разлившиеся Желтые болота. Не пройти на запад, к древним столицам России, нет пути…

– Они не вдвоем, – щелкнул багровыми губами лебедь. – Объявился тут в Чите чужой, больной, медведем раненный. Откуда взялся – неясно, якобы пришел с чолонских болот. Хотя всем известно, что в тех болотах, на бывших приисках, живут только синие дикари, там ведь химию до Большой смерти топили… Назвал себя русским президентом. Имен у него несколько, но первое – Кузнец. Президент – слово такое, вроде царя. Алчный человек, опасный, зверье перед ним кверху лапами ложится, как перед колдуном. Колдун и есть, и держится так же, и травами от него несет, и ножи при себе заговоренные держит. Повадка у него точь-в-точь как у подлых русских Качалыциков, которые на летучих змеях прилетают… Замутил Кузнец голову Варваре, запутал старого дурня Бродягу, обещал им, что снова построит империю, какая была у русских до Большой смерти, обещал им богатство и власть…

– Так империя-то в Москве была! – проявил осведомленность Тулеев. Он все никак не мог взять в толк, зачем заявились к нему эти трое. Если они посланцы могучих онгонов и пришли за его жизнью, чего ж не убивают? – До того как от СПИДа передохли, вроде как там столица была, и на картах так нарисовано.

– Она и сейчас есть, империя, – оскалил коричневые зубы бык. – Далеко отсюда, но если ждать, то дотянется. Дотянутся и до твоего улуса, Тулеев, и станешь ты у русских рабом, как это до Большой смерти было! Чего крутишься, не веришь? Этот самый колдовской президент Кузнец Бродяге-старцу знаешь чего обещал? Обещал, что по железным рельсам из Петербурга поезд прикатит, а в нем тысячи русских, с ружьями и псами, и поставят власть по-своему! Бродяга этого русского царя от когтей медвежьих вылечил, гниль вытянул, да соблазнился его ложью. Вот так, Тулеев… Они вместе едут к Байкалу, по старой бетонной дороге едут. Запрягли четверку коней в древнюю самоходную машину и поехали. Да, вот еще, с русским этим царем мальчишка замечен. Из этих, синекожих, что на чолонских болотах обитают. Из быстроживущих, сам небось видал таких?

– Видал… – помертвевшими губами выдавил Саян. В голове все сказанное никак не складывалось. – А я-то что могу? Пусть себе едут, коли безумному поверили. Пропадут в Желтых болотах, или попадут в лапы к свистунам, или засосет в блуждающую шахту… Мне-то что?

Сова захлопал глазами, бык копытом почесал бороду.

– Тебе известно, почтенный, что шаманские улусы собрались на курултай подле священной горы Алааг Хан? – Голос лебедя походил на клокотание талой воды под снегом. – Однако ты пренебрег приглашением и не приехал.

Саян понурился. Так вот откуда явилась беда! Действительно, его приглашали на темный курултай, но он не поехал. Потому что сестра предупредила – нехорошее будет камлание, один раз в таком замараешься – век не отмыться. Алааг Хан – знатная гора, памятное место для всех уцелевших улусов. Якобы на этой самой горе не раз собирались курултаи монгольских нойонов, и даже сидел там когда-то Хозяин мира, сам Тэмучин. Однако отговорила Тулеева сестра, а он ей привык доверять, мудрая ведь женщина, всегда верно угадывала такие вещи.

– Да, я не приехал, – тяжко вздохнул Саян. – Потому что… Разве можно камлать на мертвого убийцу и просить онгонов о его воскрешении?

Гости переглянулись. Тулеев стойко выдержал их бешеные взгляды.

– Разве ты не желаешь принять участие в общем камлании и освободить из-под гнета земли тайную могилу величайшего Истребителя людей? – добавил сова.

У Саяна Тулеева задергался правый глаз. Кроме того, он почувствовал настоятельную необходимость выскочить по нужде, но его сдерживал страх, что проклятые гости усадят его насильно, и он опозорится прямо перед ними.

– Это нельзя… нехорошо это, – побледневшими губами прошептал шаман. – Никому не дозволено вызывать к жизни мертвых. Повелитель Эрлиг-хан разгневается. От сотворения мира он никого не выпускал еще из нижнего мира… Всем людям придет конец, если шаманы нарушат…

– Замолчи, дурак! – Желтые совиные глаза заняли собой весь мир. Когтистая лапа сграбастала его за воротник, в лицо дохнуло сырым мясом и кровью. – Ты глуп, ты зарос мхом и разжирел в своем чуме! Мы тратим на тебя время только потому, что повелителю тьмы было угодно наградить именно тебя, ничтожного барана, умением служить на две стороны. Нам нужен сильный шаман, которому открыты входы в оба незримых мира, а таких на курултае нет! Вымерли все, растеряли силу и знания! Ты даже не представляешь, ничтожный дурень, какой почет и власть ждут тебя, когда могила Чингис-хана откроется… Соглашайся своей волей, мы отвезем тебя на курултай.

– Но… я читал книги. Повелитель мира умер в степи, далеко на юге, а похоронен в недрах горы Бурхан-Халдун, на южных отрогах Хэнтейского хребта…

– Величайшего воина земли похоронили с величайшими почестями, но никому в срединном мире не было открыто, где его гробница, – подхватил лебедь. – Раньше не было открыто! Исполнилось завещанное черным шаманом Кокэчу. Ты не мог этого нигде прочесть, умник. Начало было положено в год Барса, когда Тэмучин созвал на курултай к реке Онон всех князей-нойонов и багадуров. Когда собрались все гости и родня, нукеры развернули на вершине горы девятихвостое бунчужное знамя из белой кошмы, на древке о девяти ногах. Шаман Кокэчу выкрикнул имя Тэмучина, и все согласились назвать его Божественным, Суту-Богдо. Что сделал Хозяин мира, всем известно, он покорил Восток и Запад.

Что сделал черный шаман Кокэчу, стало известно совсем недавно. Он сохранил то знамя, самое первое. Он вывез знамя в лесное айха, где лежали предки шаманов. Там он провел молебен, который повторить уже никто не сможет. Наверное, Кокэчу зарезал немало смелых людей, вынул из них немало сердец, чтобы провести обряд. Он заколдовал время, зашил его в мешок из страданий, свернул белое знамя и спрятал в этот мешок. Когда Тэмучин умер, знамя положили рядом с ним. Оно не тлеет и не гниет, оно ждет свежую кровь.

Тулееву показалось, что земля качается под ногами.

– Тысячу лет могила ждала, пока люди вымрут, чтобы открыться тем, кто достоин богатства. Сто сундуков с золотом и двести сундуков с серебром опустили рядом с его сияющим саркофагом. Сорок молодых наложниц умертвили и уложили рядом, осыпав их алмазами, как цариц, чтобы загробный путь хана не был одинок. Никто не ведает, сколько юношей-рабов убили, чтобы составить верный гвардейский кэшик для почившего хозяина мира. Насыпан был для погребения высокий курган в степи, к югу от священной горы, где собирался курултай. Затем курган сравняли с землей и трижды прогнали табуны коней над могилой. Затем удавили всех рабов, кто рыл землю для усыпальницы, кто возил драгоценности. Затем удавили тех, кто командовал рабами. Ты, верно, думаешь, шаман, – нет на земле человека, кто смог бы найти могилу Хозяина, но духам она известна, ха-ха-ха… Все, что рыли в степи, и укладывали, и строили, – все ложь! Пустая усыпальница и пустые сундуки! Духам известно еще кое-что, глупый ты баран. Так вот, Хозяин мира – не умер. Он ждет своего пробуждения, и могила его – не в монгольской степи, а под священной горой Алааг Хан. Прах хозяина завернут в белую волшебную кошму. Мы нашли ее, теперь нужны смелые сердца, из которых прольется кровь!

– Что-о?! – Тулеев забыл, что хотел в уборную, забыл о прежних страхах перед неучтивыми гостями. – Не может быть жив тот, кто лежит в земле больше тысячи лет, каким бы достойным воином он ни рождался, пусть даже хозяином половины мира! Дух его может витать, может воплотиться в кого-то другого, но пепел и пыль не рождают кровь и плоть.

– Сердца нужны, много свежей крови, – в исступлении забормотал сова, раскачиваясь из стороны в сторону. – Смелые сердца нужны, шаман. Нет таких сердец, нет героев, готовых умереть за Хозяина мира…

– Хозяин мира – не умер, – внятно повторил лебедь, упирая Тулееву в грудь острый мозолистый палец. – Чтобы вызвать его из усыпальницы, недостает сильного шамана, умеющего входить в царство мертвых. Ты разбудишь его, даже если нам придется для этого вынуть и твое сердце, старик.

Тулеев сразу поверил, что они легко вынут его сердце.

– Но зачем? – обреченно спросил он. – Зачем вам живой воитель из рухнувшего мира? У него давно нет армий, нет городов, которые надо брать штурмом, и некуда девать зарытое золото. Зачем нам страшная легенда прошлого?

– Затем, что президент Кузнец вернется на железном звере и поработит всех нас, – лебедь распустил кушак, и на мгновение под засаленным парчовым тэрлигом показалась пупырчатая серая кожа, покрытая белесым пушком. – А он непременно вернется, мы гадали на человеческом сердце, шаман. Да, да, не дергайся, что ты дергаешься? Тебе ли не знать, что человеческое сердце не обманывает? Так вот, Кузнец доберется до Петербурга, и его русские орды уничтожат всех, кто уцелел. Им снова понадобятся наши самоцветы и наше золото, они снова начнут ставить вешки и заборы! Они запретят нам бить зверя в нашей же тайге. Они снова захватят все, а нам даже не будет позволено ловить рыбу в ручьях. Только величайший из моголов может нас спасти!

– Сердца нужны, гордые сердца героев окропят знамена Хозяина, нужны смелые сердца, – скороговоркой выпалил сова.

– Если русские починят железную дорогу, Хозяин уже не проснется, так говорят все гадания, – унылопрошипел лебедь. – Они заселят каждую щель, снова полезут под землю в поисках самоцветов. Могила захлопнется на тысячу лет.

– Империя Кузнеца сейчас очень далеко на западе, – прохрипел бык. – Но разве ты не слышал, что болтали Хранители меток, эти надменные русские колдуны, прилетавшие на ящерах? Империя расширяется, даже страшнее и быстрее, чем растут Желтые болота и блуждающие прииски. Но русский царь, проникший сюда с помощью бесов, – это только одна опасность. Есть сведения, что он подружился с монахами из храма Девяти сердец. Да, да, шаман, не трясись! Или русские придут, или китайцы. Скоро всем нам конец, конец твоему улусу и свободной жизни, если мы не разбудим Тэмучина. Только он вернет в мир гордую империю моголов!

Тулеев глубоко задумался. Внезапно он поверил, что нужен своему народу, разбросанному по тайге, обедневшему, потерявшему веру, не рожавшему в последние годы сильных шаманов, утратившему гордость. С одной стороны – наглеющие банды китайских мандаринов, с другой – кошмарные болота, рожденные химией Большой смерти, а теперь еще и русские. Не те мирные спокойные русские, что испокон обитали в Чите, а страшные голодные разбойники из неведомого Петербурга!..

– Что вы от меня хотите? – тихо спросил Саян.

– Убить Кузнеца и Варвару мы сумели бы и без тебя, – заухал сова. – Правда, будет много крови, дорого придется заплатить, но… сумели бы. А вот вечного старца нам не одолеть, его смерть заговорена русским колдовством и спрятана в стихе. Останови их, Тулеев, напусти на них железных бурханов. Выйди к ним, притворись их другом, сбей с пути, замани на Алааг Хан. Шаманские улусы будут ждать вас там…

– И что потом? – затаил дыхание Саян.

– Мы вырвем их смелые сердца над могилой Чингис-хана… – улыбнулся лебедь.

– И обагрим их кровью белое девятибунчужное знамя, спрятанное в гробнице! – заухал сова.

– И повелитель восстанет… – топнул копытом бык.

Часть первая БУРЯТСКИЙ БУРХАН

1 КОРОТКИЕ ПРОВОДЫ

Четверка откормленных широкогрудых коней, укрытых кольчугами, рысила по разбитой бетонке, обгоняя встающее солнце. Кони влекли за собой настолько необычный экипаж, что дровосеки, охотники, сборщики ягод и прочий люд, возвращавшийся в Читу вдоль шоссе, цепенел в изумлении. Сначала из-за поворота слышался дробный стук тяжелых копыт, затем появлялись мохноногие тяжеловесы, закованные в доспехи. Они тащили за собой американский тягач Кенвуд с платформой, на которой вольготно расположилась кабина еще одного грузовика, со всех сторон обшитая сталью. Вместо лобовых стекол в рамы Кенвуда были вставлены толстые листы металла, с прорезанными смотровыми щелями. На бесконечном капоте покачивал стволом танковый пулемет. Второй пулемет и черный раструб огнемета торчали из задней кабины.

На облучке Кенвуда восседал добрый молодец с габаритами отставного штангиста, в высоких кожаных унтах, широком кушаке поверх кольчуги и стальной оранжевой каске с фонариком во лбу. Добрый молодец смолил вонючую самокрутку, в левой ручище небрежно держал вожжи, а в правой – укороченный автомат Калашникова. За плечом юноши поблескивал сталью широченный зазубренный палаш.

– Антипушка, – ласково обращался порой из кабины старец, – останови, братец, мне до ветру…

Антип кивал, услужливо вскакивал, когда хозяин появлялся на верхней ступеньке железной громадины. Хотя «до ветру» можно было и не спускаться: в кабине огромного Кенвуда, кроме кухни, душевой и двух спальных мест, имелся туалет.

В кабине «ЗИЛа», привинченной к платформе тягача, парился в железе второй стрелок, почти такой же буйвол, как первый, с одним отличием. Стрелок в башне когда-то сильно обгорел и попал под лапу хищнику, поэтому его разбойничья физиономия выглядела как расцарапанная маска смерти. Старец Бродяга звал пулеметчика Лукой и трепал порой по холке, как любимого пса, отчего великан мурлыкал и едва ли не выгибал спину. Подле Луки, на дне кабины, с отвращением вдыхая вонь металла, пороха и ружейного масла, устроился самый удивительный член экспедиции. Синекожий, лысый, безбровый и безбородый, с массой выступающих вен, со слезящимися глазами на вытянутом шелушащемся лице и узловатыми, свисающими почти до земли передними конечностями. Оторванный от привычной среды, от горячего, вечно бурлящего болота, он изнемогал. Его сердце, приученное к существованию в очаге заражения, отбивало двести ударов в минуту, кровь лихорадочно колотилась в венах, кости и мышцы болели.

Вчерашний дикарь Мбуба чувствовал себя явно не в своей тарелке, но внутрь кабины Кенвуда, вслед за хозяевами Читы, не полез бы даже по особому приглашению. Застойный жар, идущий от угольной печки, и вонь подсыхающей одежды вызывали у него рвоту. На привалах президент Кузнец вылезал поразмяться и болтал со своим синекожим приятелем, от души сочувствуя его несчастьям. Однако Мбубу, а теперь, скорее, – Бубу, никто насильно не держал.

С тех пор как Буба спас белого человека Кузнеца в самом сердце радиоактивных болот, на границе Сухой земли, он моментально стал изгоем для собственного племени. Буба порой тосковал по сестрам, по младшему брату, по теплой Матери, которая жила глубоко под слоем грязи, но… ни за что бы не променял теперь жареное мясо и сдобные сладкие пироги на сырой хвощ и пиявок…

Буба толком не понимал, куда и зачем направляется президент вместе со стариком и свирепой девушкой, его скромного словарного запаса хватило лишь на то, чтобы уразуметь – путь будет страшно долгим и опасным. Однако президент в нем нуждался, и кроме того… Кузнец оказался замечательным другом. Когда Бубу намеревались поколотить в Чите, Кузнец устроил местным такую взбучку, что даже атаманша Варвара разозлилась на президента за вывернутые руки хулиганов! Впрочем, долго на Кузнеца она злиться не могла…

Варвара. Этой ядреной круглолицей девки Буба откровенно побаивался. Она совсем не походила на тоненьких прозрачных женщин из племени Грязи, привыкших нырять в теплую жижу при каждом шорохе и не смевших перечить Умному вождю. В городе Чита Варвара, наоборот, командовала мужчинами. Она носила мужскую одежду, отдавала команды таким голосом, что сторожевые псы поджимали хвосты, одним ударом кулака могла свалить подвыпившего караульного, стреляла с двух рук из обрезов и легко переплывала студеную реку. Буба смутно догадывался, что эта крикливая бешеная женщина испытывает к президенту Кузнецу нечто большее, чем уважение и приязнь. Буба даже слегка испугался, когда она бросила город, бросила свое атаманство и рванула за ними, сквозь тайгу…

Меньше всего Буба понимал, кто такой Бродяга. Он имел возможность убедиться, что этого согбенного старца уважали и боялись в городе едва ли не больше, чем резкой плечистой атаманши. Хотя Бродяга никогда не кричал и ногами не топал. Он вылечил Кузнеца от гнилой крови: медведь порвал ему руку и грудь; хорошо еще, что у Кузнеца нашлись с собой травы, останавливающие кровь. И недели не прошло, как поднял старец на ноги почти безнадежного раненого. И Бубу старец не забыл, зуб больной выдернул, желвак на локте рассосал, суставы подлечил – меньше ныть стали. Буба обрадовался, когда Бродяга нагнал их в последний момент, в воротах, когда Кузнец решил покинуть город.

Уходить из теплого госпиталя, от горячей еды и горячей печки, уходить неизвестно куда, в страшную тайгу, Бубе совершенно не хотелось. Однако бросить своего нового и, похоже, единственного друга Кузнеца он не отваживался. И дело даже не в том, что президент пообещал ему место губернатора Забайкалья. Буба все равно не верил, что губернатору живется так же сытно и тепло, как больным в лечебнице Бродяги. Дело в том, что одному оставаться среди злых горожан Бубе вовсе не улыбалось. На улицу он один выходить не рисковал. Дважды нападали, просто так, не за еду, ничего не отнимали. Буба хорошо дерется, он двоих мог бы побить, но драться не пришлось. Один раз выручил старец Бродяга, другой раз – сам президент. Нет, никакого желания оставаться в городе! Буба даже загрустил немного.

Вот исчезли из виду сторожевые башни по углам бывшего военного городка, вот закончились следы порубок и огородные грядки, затем сам запах человеческого жилья растворился в смолистом таежном воздухе…

– А ну, стой, тпррруу! – басом прогудел кучер.

Дорогу перегораживали ворота. Каждая створка, не меньше четырех метров в ширину, была сколочена из толстых бревен и прошита железными полосами. Справа от ворот, в башенке, выпучив глаза на американскую технику, застыл часовой. Варвара вылезла на подножку, помахала. В ответ раздался свист, звонкий удар гонга и скрип отпирающихся ворот.

– Вот он, конец Варькиного улуса, – пояснил Бродяга. – Дальше земелька чужая пошла, вроде как четвертой Чите подвластная.

Артур не стал спорить, хотя ему очень хотелось напомнить, кому принадлежит российская земля. Он внимательно приглядывался к короткому частоколу, к хитрой системе зубчатых колес, благодаря которым всего лишь двое мужиков могли открыть ворота. Крестьяне и охотники протоптали себе узкую тропку в обход бетонки и частокола; очевидно, стражников волновал только тяжелый транспорт или вылазка вражеской конницы. На конях пробиться сквозь бурелом уж точно бы никто не сумел. Чуть левее, за кронами деревьев, просматривалась железнодорожная насыпь с покореженным семафором. Там тоже стояла башня и высилась груда мешков. Варькины бойцы надежно держали городской периметр.

По ту сторону ворот обнаружился самый настоящий блокпост, с бетонными надолбами и противотанковыми ежами. За стенкой из мешков горел костер, жарко, но практически без дыма и пламени. Вокруг костра сидели четверо медведеподобных мужиков, их лошади щипали траву на обочине. Завидев атаманшу, все четверо разом вскочили, стряхивая крошки, выплевывая семечки и поправляя одежду. На машину они взглянули с уважением, президенту вежливо кивнули, но не поздоровались. Артур узнал двоих из этой четверки, уже сталкивались на улицах Читы. Командиры отрядов, что-то вроде сотников, лихие ребята, но все без исключения преданные своей атаманше. Артур решил, что они будут уговаривать хозяйку Читы вернуться в город, но оказалось, что он недооценивал стратегической хитрости своей попутчицы. На вытоптанной поляне, покрытой пятнами кострищ, топталось не меньше полусотни всадников. Все с оружием, все в одинаковых полушубках, штанах с лампасами и добрых сапогах.

– Варя, разъезд для тебя снарядили, – прогудел чернобородый, в лихо заломленной кубанке и полушубке с оторванными рукавами на голое тело. Его ручищам могла бы позавидовать взрослая горилла. Коваль не мог не восхититься, с какой ловкостью Варвара управлялась со своими буйными подчиненными.

– Варя, одна итить не моги, а? – загомонили мужики. – У четвертой Читы, сказывают, банда Бялко шалит, деревню пожгли…

– Охрана мне без надобности, – мотнула головой атаманша. – Я ж те сказала, дядько, всех свободных подели десятками, топоры в лапы, и – валить лес вдоль железки. Ну-ка, карту покажь!

Мужики с готовностью развернули карту.

– Вот отсудова, – Варвара ткнула в нее пальцем, – и до сортировки лес валить, ясно? С кажной сторонки от насыпи по сто шагов выжигать, пни корчевать, ясно?

Командиры кивали, не переспрашивая. Очевидно, все эти указания они получили раньше, но вежливо слушали атаманшу.

– Здеся – стройте схрон с башней и с сигнальным костром, и вот отсюда – каждые пять километров, – продолжала Варвара. – Семен, дрезину запустил?

– Так точно, Варя, на ходу! – козырнул квадратный рыжебородый дядька с казачьим чубом.

– И через каждые пять километров по прямой чтоб бочку с горючим для костра оставили, ясно? И чтоб дрова не под небом валялись, а навесы из железа сколоти! Крышу на старой бане разбери, ага… А когда кривой путь начнется, так ставьте пост через три километра, чтоб огонь видать было!

– Все сделаем, Варя, не беспокойся! – Рыжебородый кланялся и бил себя в грудь.

Коваль смотрел на потертую, измятую карту Читинской губернии, на флажки и пометки, которые он два дня назад сделал своей рукой. Такого подарка от Варвары он не ожидал. Он только наметил ей план, очертил основные вехи, но никак не ожидал, что она решительно начнет проводить план в жизнь. За президента страны его тут не считали. Пока не считали. Просто никто не верил, что далеко на западе существует столица и много других городов, и уж тем более не верили, что столице этой очень скоро придется подчиняться. Верил, пожалуй, один Бродяга, единственный житель Читы, кто видел когда-то практически всю Россию. Бродяга верил, что по ветке Транссиба придут поезда.

Оказалось, что Варвара тоже поверила. До Артура вдруг дошло, что этот маленький, немножко наивный спектакль разыграли нарочно для него. Показать, что здесь тоже не лаптем щи хлебают. Следующим перед атаманшей отчитывался сутулый, желтушного вида, мужичок в каракулевой безрукавке и белых галифе. Артур его тоже вспомнил. Сутулого в Чите звали «Генерал», он отвечал за всех общественных холопов и за общественные работы, этими холопами производимые. Иными словами, Генерал обращал в рабов пойманных воров, налетчиков, грабителей из таежных банд и полудикарей вроде Бубы. Никому в городе не казалось диким, что на скотных дворах, на укладке дорог и рытье траншей вкалывают бесправные рабы. Артур их тоже видел и мог только порадоваться за Варвару, что она так умно распоряжается рабочей силой.

Новые времена требовали новых подходов. Зачем убивать грабителей и мародеров, если их можно заставить работать на благо коллектива?

– Я вернусь, чтоб щебень и камень вдоль пути везде в кучи собрали, ясно? – напутствовала Варвара. – Чтобы ржавье все убрать, ветки сжечь, а траву между шпал – прополоть и выжечь.

Генерал бодро отчитался, что к железной дороге, к разрушенным участкам, уже рубят просеки, уже выделено десять телег и сорок волов для перевозки камней от карьера, а полторы сотни холопов в кандалах уже валят лес вокруг бывшей сортировочной станции.

– Две сотни километров к востоку и пятьдесят к западу починим, – довольно улыбнулась Варвара. – Видал, Кузнец, какие у меня парни? Только на восток дальше не проси, там чинить не будем. Худые места там. И сами рельсы, как ты просил, с запасных путей притащим. Ставить на шпалы не будем, это мы не умеем. А рядком положим, это сделаем. Сделаешь, Генерал?

– Уже, матушка! Те заросшие пути, что к приискам спускаются, уже начали разбирать. За два месяца управимся, порядок наведем, головой обещаю!

– Они не верят. Слышь, Кузнец? – со смехом обернулась Варвара к президенту. – Не верят они, что ты паровики сюда из Петербурга своего приведешь. У нас тут три паровика на ходу, так дальше станции ехать некуда, кривые рельсы-то. Потому и не верят. Но чинить будут, потому что я сказала!

Четвертого подчиненного Варвары Артур вспомнил, когда тот заговорил. Мишаня заикался и к тому же шепелявил, но зато он на звук бил из ружья птицу, успевал четыре раза прострелить подкинутую в воздух шапку, а в тайге читал следы даже там, где их давно смыло дождем. Мишаня возглавлял в администрации Варвары что-то вроде секретной разведгруппы.

– Ва-варя, не отка-казывайся от ра-азъезда. В че-четвертой Чите не-неспокойно.

– Что там, опять братья поругались? – хохотнула Варвара.

Но следопыт веселья не поддержал. Артур слушал его запинающуюся речь и вдруг, на короткое мгновение, увидел то, что ждало их впереди. Мишаня говорил правду. Им не следовало без охраны ехать этой дорогой, там случился если не бунт, то серьезные волнения. У Вариных военачальников недоставало свободных солдат, чтобы носиться по всем деревням и насаждать законную власть. Законной властью, разумеется, тут и не пахло, но в свое время Барин отец, папа Малиновский, поставил дельного парня, Степана Бялко, командовать вторым по значению военным городком в крае.

– Ва-варя, да-давайте севером лучше, спокойнее оно. Мла-младшие Бялко там сно-снова бе-безобразия тво-творят.

– Что, Степан сам разобраться без нас не может? – рассердилась атаманша. – В который раз за помощью шлет. То его мандарин Ляо грабит, то степняки, то братки младшие…

– Mo-может, и рраз-берется, – выдавил разведчик. – То-только вестей от не-него нету. Зато че-человек с Кра-красных приисков ма-мальчишку прислал. Бо-божится, что бра-братья Бялко трех белых по-повязали.

– Что-о? – наливаясь яростью, протянула атаманша. – Совсем сдурели, воронье? Небось у Повара дури прикупили, последние мозги расплавили. Ведь был уговор – белых нигде не трогать. Ох, навлекут беду на всех нас!

У президента на языке вертелись десятки вопросов, но он предпочел пока послушать.

– Ma-малец передал, мол, яшмы и са-самоцветов на вы-выкуп Бялко тре-требуют. Мол, у-уже чудов во-воровали у Ма-малахит-горы и за де-детишек выкуп с бе-белых получили – по-полную шапку самородков.

– Ну и дураки же! – чуть ли не в голос завыла Варвара. – Они что, белых в Читу привезли?!

– Это не-не знаю, – мотнул чубом Мишаня. – Не езди одна, ма-матушка.

– Вот что, мужики, подымайте свободный народ, – распорядилась хозяйка Читы. – Дядя Ложка, проверишь все наши заборы и ловушки, а ты, Генерал, снаряжай конных, и дуйте по нижней дороге, через ручей. Расставь по тропам караулы, чтоб, не дай боже, к нам воры не сунулись. Всех, кто в лесу попадется, – в кандалы. Брату моему передайте – последнее указание мое, больше не будет.

– А ты, Варя? – в один голос воскликнули командиры, увидев, что их начальница снова лезет в кабину железного чудища. – Ты что, одна в Иркутск попрешься?

– Я не одна, – поджала губы Варвара. – Ну, мужики, без меня брата мово слушать, как отца родного, ясно?!

По-мужски пожала им руки, перекрестила, чмокнула каждого в лоб, хотя была среди них самой младшей, и запрыгнула на подножку Кенвуда.

Антип тронул лошадей.

…Встречные верующие при виде черного мордастого чудовища, зыркавшего четырьмя кругляшами фар, крестились, кто-то хватался за оружие. Тогда атаманша Варька высовывалась из кабины, показывала кулак. То была еще ее вотчина… Впрочем, уже спустя час люди стали попадаться все реже, вдоль обочины заросли тропки, вплотную подступил бурелом и окончательно растаял аромат печного дыма.

Проблемы начались ближе к вечеру.

Едва Коваль с Варварой собрались пообедать, развернули тряпицу с помидорами и ржаным горьким хлебом, Антип резко осадил лошадей. Бродяга бросил рулевое колесо и поднял вверх указательный палец. Кони встали. Поперек дороги, загораживая проезд, висела железная цепь.

Артур от толчка рассыпал соль. Варвара тоже замерла, затаив дыхание. Старец медленно отворил водительскую дверцу, принюхался, но вылезать не стал.

– Что там? – спросил Коваль.

Все утро он не слишком уютно чувствовал себя между мортусом и Варварой. Бродяга лениво поворачивал руль, помогая коням на поворотах, болтал, а Варвара чаще помалкивала, облизывала Артура косыми томными взглядами и пахла медом.

Слишком сильно пахла медом, мешая думать.

– Никак вольные стрелки, – крякнул старец. – Рановато что-то. Можа, погорячились мы, Варварушка, можа, стоило стражу-то прихватить?

– Не трусь, Бродяга. По страже они бы пальбу открыли, – Варвара потянулась к обрезу. – Вот он, атаман Бялко… со своими монголами. Словно навстречу нам торопился, ага. Небось чуду-юду не терпится потрогать, – она похлопала по сиденью.

Коваль не видел никаких монголов. Зато очень быстро их почувствовал. Они сжимали кольцо вокруг пятака бетонной дороги, на которой застыл грузовик. Сквозь смотровые щели пробивались потоки веселого солнечного света. Тайга постанывала, потрескивала, напевала вполголоса свои вечные песни. Вместе с песнями леса тренированное ухо улавливало скрип ремней, щелчки оружейных затворов и звяканье клинков. Слева и впереди Артур заметил что-то похожее на примыкающую дорогу, провал, прогалину в буреломе. Там на кривых столбах висели ржавые ворота с почти стершейся надписью: «Внимание! Водитель, машину – к осмотру!»

– Антипушка, скройся, – почти беззвучно приказал старец. – Кузнец, а ты не вылазь, бога ради!

Коваль со вздохом вернул надкушенный помидор и хлеб в узелок, понимая, что пообедать не удастся. Антип шустро скатился под бампер тягача и спустя пару секунд уже пролез через нижний люк в кабину.

Атаман Бялко неспешно выбрался на шоссе. Ковалю он сразу не понравился. В этом двухметровом гиганте бурлили реки самых разных кровей, но, помимо этого, в нем бурлил дурман. Артур не знал многих местных трав и не сумел бы определить, что за наркоту пользует Бялко. По бурятским обычаям, поверх каракулевой выворотки великан был замотан в семиметровый кушак, зато неровный череп брил и оставлял длинный седой чуб, прямо-таки на запорожский манер. Черные угрюмые глаза косили, обветренное лицо было засыпано следами окалины, поперек губ тянулись плохо заштопанные шрамы. Следом за атаманом на дорогу выступили четверо важных, бочкообразных мужиков, с типичными для монголов плоскими обветренными физиономиями.

Коваль чувствовал, что в лесу, вдоль дороги залегли с оружием еще человек десять. Вооружены они были превосходно, все с автоматами и карабинами: наверняка, раскопали вход в армейские склады Читы номер четыре. На плече одного из притаившихся бойцов нервно переступала лапками хищная птица. Привязанная. Породу Артур не мог определить, но сразу стало ясно, что птица почтовая.

– Придется драться? – негромко спросил Варвару Артур. – У них слева в кустах – пулеметчик…

– Откуда ты знаешь? – изумилась она. – Неужто ты и вправду колдун?

– Не колдун я, трижды тебе втолковывал, – вздохнул президент. – Я в молодости у Качальщиков учился лес слушать. И каждый год месяца по три в лесу провожу, уроки повторяю… Они же воняют, эти добры молодцы, хотя думают, что надежно спрятались.

– Может, и выгребем, – неопределенно пробормотала девица, отпирая свою дверцу. – Ты погодь пока, я с им сама базар наведу. Кровники, как-никак, батяня за евонного сына племяшу отдал…

– Так он и есть старшина четвертой Читы?

– Не-а. Опарыш он, а не старшина. Их три брата, старшиной поставлен Степан, а эти вот, младшенькие, уже который раз бучу подымают. Боюсь, как бы что Степану, старшему-то, не навредили. Он мужик верный и в улусе своем честно правит. А опарыши в тайгу сбегают, по деревням воруют, караваны чистят, а когда жрать охота – назад бегут. И на старшего брата руку поднимали уже, да отбился Степан. Не стал их по лесу отстреливать, родные же все-таки…

«Прижмет, так повесишь всех подряд», – подумал Коваль.

– Говорил я те, Варварушка, давно огольцов Бялко следовало к ногтю, так не слухаешь ведь, – заохал мортус.

– Что будем делать? – перебил его вздохи Коваль.

– Нам делить нечего, разойдемся тихо, – с наигранной уверенностью заявила Варвара. – Ребята мои к городу их не подпустят.

– Вот как славно, – ответил Коваль.

И сунул в рукав метательные клинки.

2 ДОБРЫЙ СОВЕТ

– Охренеть, хто тута разгулялси-и! – с явным разочарованием в голосе прогудел великан, увидев вылезающую Варвару. – А мы-то гадаем, шта за железяка на колесах прыгает, ну прям ходячий бурхан, гы-гы!

– Чего дорогу перекрыл? – не тратя времени на любезности, рявкнула атаманша. – Пропусти уже, я это, не видишь?

– Их больше дюжины, – сказал Коваль мортусу.

– Чую, чую, – хмуро откликнулся дед. – Не к добру это. Усыпить бы всех разом, да охота послухать, чего скажут. Порой ляпнет человече, сам не желая, а нам на руку… Чубатый этот, придурок, он вроде как Варьке родня и подписывался, что власть Большой Читы принимает. Но после загулял, воровством не брезгует, да монголов, вишь, в охрану набрал. А эти, прям чурбаны тесаные, не сговоришься…

– Так этот Бялко должен ей подчиняться?

– Навроде того. Сам смекаешь, тут вам не Петербург, тут скорее вассальные связи. Терпел, пока у братишки евонного, Степана, сил больше было. Степан-то старший над городком.

– Шта грубишь-то? – почти весело откликнулся на слова Варвары атаман Бялко. Он неторопливо обошел вокруг кабины, постучал кирзовым подкованным сапогом по колесу, потрогал шипованный стальной доспех на груди одного из коней. Было заметно, что новоявленному хозяину четвертой Читы не терпится заглянуть внутрь кабины, увидеть, кто же прячется за железными занавесками. – Шта бузишь на меня? На своих кричи, хоть охрипни, гы-гы! Ишь, какое чудо-юдо припрятала, а, Варварушка? – Он постучал кулачищем по сияющей фаре. – А пошто лошадок мучишь? Неушта сама машинка не ходит, а? И куды собраласси? Пошто людишек своих бросила? Как же без кормилицы?

Монголы крепко сжимали автоматы. Бесстрастно щурились. Молодец чубатый, подумал Коваль. Чует запах солярки и рабочего двигателя. Стало быть, не впервой ему. Чем, интересно знать, богат городок номер четыре? Во всяком случае, грузовики этот чубатый встречал… И сколько тут еще, в Забайкалье, могли до Большой смерти попрятать народного добра?

– Придется мне личину явить, – вздохнул Бродяга. – Неспроста они цепь подвесили, ой, неспроста…

– Как хочу, так и еду, – в том же резком тоне ответила Варвара. С подножки она так и не спрыгнула, разговаривала с вассалом, глядя на него сверху вниз. – Если тебе так неймется – еду к Байкалу. Дорогу проторю, чтобы всем торговлю вести. Что еще хотел?!

– К Байкалу?! – Великан растерялся, но тут же взял себя в руки. – А кто там еще с тобой, Варварушка? Мы супротив тебя никаких камней не держим, да вот только не забудь – еще батька твой велел нам крепкий караул по всем дорогам держать.

– Так ты что, Михась, обыскивать меня вздумал? – побагровела Варвара. Коваль понял, что еще мгновение – и она спрыгнет. И неизвестно, как на этот прыжок отреагируют стрелки, засевшие в кустах.

«Они явно не в себе, – подумал Коваль. – Травы нажрались или перепили чего-то. На ногах стоят крепко, а глаза пустые…»

– Сказывают, будто ты не одна. Будто с тобой человек, назвавшийся Белым царем, – присмирел Бялко.

– И что с того? – нахмурилась Варвара. – Тебе глупость всякую нашептывают, а ты и рад повторять. Откуда знал, что я поеду?

– Птичка на хвостике принесла, – гоготнул чубатый. – Ты уж извиняй, Варварушка, я бы рад вашу чуду-юду пропустить. Да только мужики у меня строптивые, им подавай Белого царя – и все тут.

«Птичка на хвостике», – сделал зарубку Артур. Он уже вычислил за раздвоенным стволом парня со степным соколом на плече. Выходит, в городе имелись доносчики и передавали сообщения с птицей…

– Где Степан?

– Какой Степан? – округлил глаза самозванец.

– Я спросила – где городской старшина? – проявила терпение атаманша. – Ты для меня – не старшина. Если от его имени выступаешь – ярлык покажь да пароль скажи.

– Ах, Степа, вон ты о чем, – гоготнул великан. – Степа сдал правление Лехе, сам сдал. А ты, Варенька, в дела чужие не лезь, мы по-родственному сами разберемся. Мы с браткой сами…

– Вы с браткой сами можете только скотину по амбарам тырить, – прищурилась Варвара. – Ни тебе, ни Лехе старшиной города нельзя быть.

– Это отчего же? – Атаман изменился в лице.

– А злые вы оба. До людей вам дела нет. Вам лишь бы брюхо набить, а старшина на то и поставлен, чтоб о других радеть.

– А может, хватит уже ставить нам старшин? – вытянул шею Бялко. – Батяня твой приставил к нам Степку, это шта – от народа?! Наши мужики уж как-нибудь сами разберутся, кого выбирать.

– Белых детишек кто в скалах своровал? – начала закипать Варвара. – На злато подземное покусился? Или не знаешь, как чуды белые на штык всех подымут?

– Кого хочу – того беру, – ощерился Михась. – А у белых тут кишка тонка, топи тут, гы-гы-гы… Выложат золота три шапки, не подавятся!

Несколько секунд родственники буравили друг друга свирепыми взглядами. Артур чувствовал – в любой миг Варвара схватится за оружие. Но у девушки хватило выдержки. Она перевела дух и еще раз прежним, спокойным тоном попросила дать ей проезд.

– Покажи Белого царя, – заявил обескураженный Бялко. Было очевидно, что ему не терпелось пустить в ход кулаки.

– Да кто придумал имя такое? – Варвара делано изумилась, явно тянула время. – Он вовсе не царь, а пре-зи-дент. Большой человек у себя в Петербурге. Но никакой не царь, и не белый.

– А тебе, Варварушка, разве мамка в колыбельке не поведала, отчего белый? – вкрадчиво и очень серьезно спросил атаман. – Или не слыхала, шта первые Белые цари от ханов пошли, которым на улусы белые знамена выдавались? Орда тыщу лет назад земли мерила, меж ханами делила, белые знамена ставила. Потому и назвался твой ворюга Белым царем, чтобы права на тайгу заявить…

– Ты меня назвал ворюгой? – Коваль ловко вывернулся из рук Бродяги, соскочил на бетон. Он в жизни не стал бы связываться с оскорбившим его идиотом, на каждого такого придурочного местного князька не хватило бы никакого здоровья. Однако в данном случае Коваль не сомневался, что столкновения все равно не избежать. Этих ребят подослал кто-то серьезный.

Плохое начало для долгого пути…

Охранники Бялко вскинули автоматы, но тут же удивленно захлопали глазами. Высокий худой мужик, широкий в плечах, вроде бы седой, с косицей, в кожаной куртке, в брезентовых штанах… вот и все, что успели заметить.

Исчез. Чтобы тут же появиться с другой стороны от кабины. Молнией прошмыгнул под брюхами коней, молнией выбил пальцы двоим парням, отобрал у них оружие и застыл в шаге от верзилы-атамана, между ним и закованным в броню конем.

Кто-то вскинул карабин и тут же с воем схватился за пальцы. Лассо из лески с грузилом обмоталось вокруг ствола, карабин вырвало из рук, сорвав с пальцев кожу и ногти. Еще один боец сам послушно опустил оружие, едва заметил клинок, нацеленный в горло.

Бродяга присвистнул в кабине Кенвуда, Варвара расхохоталась. Двое монголов скорчились, прижимая к себе вывернутые кисти рук. Еще двое внезапно повалились, докатился до них яд, оставленный Ковалем в легких царапинах. Коваль мысленно воздал хвалу своему узбекскому другу Махмудову, подарившему два крошечных пузырька с сыпучими ядами. Пузырьки не промокли в болотах, не пропали в Чите, и содержимое их не растеряло страшных свойств. Как и предсказывал узбек, достаточно было окунуть в порошок кончик остро заточенного ногтя…

Вскочившие в кустах стрелки не могли прицельно стрелять – Артур спрятался между их предводителем и крупом коня.

– Ах ты, язви тя… Ну, не худо! Не худо, мужик! Так вот ты какой шустрый? – Чубатый не испугался и не стал делать резких движений, руки держал впереди себя. Артур его даже слегка зауважал.

– Так вот он и есть, Варварушка? – Бялко шикнул на своих людей, те нехотя опустили стволы. – Ты шта творишь, гадина? Ты шта с ними сделал? – Он кивнул в сторону погибших.

– Я приказал им умереть.

Раненые скулили, с ужасом глядя на то, как у их товарищей почернела кожа и вывалились языки. Бялко незаметно стал отходить влево, Коваль тут же сместился следом. Бялко повернулся к своим приятелям, засевшим в кустах, сделал вид, будто намерен поманить кого-то, и с кошачьей ловкостью выхватил из-за спины револьвер.

Он выпустил три пули, и все три угодили в невинное животное. Потому что Белого царя на прежнем месте не оказалось. Артур сместился тройным зигзагом, уходя одновременно от пуль атамана и стараясь не подставлять под удар уцелевших коней.

Усатый малый в меховом жакете кинулся ему под руку, попытался ударить кривым ножом в бок. Коваль подставил бок, укрытый кольчугой; перехватил запястье, едва лезвие застряло в куртке, всем весом дернул на себя и, когда неприятель потерял равновесие, достал его ногтем в горло.

Яда хватило. Правда, умирал усатый подольше, дугой выгибался, пеной исходил. В кустах наметилось робкое движение: отважные громилы атамана Бялко решительно отступали. С человеком, который убивал одним касанием пальца, никто не желал связываться.

– Назад, трусы! Всех порежу, назад! – Михась снова выстрелил и попал в колено одному из своих бойцов.

– Плохо стреляешь, – сочувственно поцокал языком Артур. – Патроны хреновым порохом набиваете…

Бялко с ревом потащил из-за спины палаш. Секунду-другую у Артура было ощущение, что полоса зазубренной стали никогда не кончится. Однако атаман ухитрялся управляться с тяжелым оружием одной рукой, а во второй продолжал сжимать револьвер.

Хак!

Сверкающая молния оставила выбоину в бетоне, Коваль мысленно похвалил фехтовальщика. Промахнувшись, Бялко не стал тратить время на размах, а по инерции крутанулся всем телом, держа меч на вытянутой руке. Он описал круг, высек искры из доспеха ближайшей лошади, разрубил на ней кольчугу, едва не убил своего же бойца, но снова промазал.

– Ах, язви тя, вот же верткий какой!

Хак!

Коваль пропустил палаш над собой, ввинтился в воздушную струю следом, хлестнул ножом по запястью атамана, отпрянул назад и сразу в сторону, ощутив на лице горячий вихрь от пронесшейся близко пули.

– Ах, сволочь, держи его!

Слишком близко, отметил Коваль, наблюдая, как палаш атамана, вращаясь, скачет по бетонке. Теряю скорость, старый стал…

В ту же секунду ударили очереди из леса, с противоположной обочины. Еще один конь, запряженный в Кенвуд, заржал и рухнул на колени, у него была перебита передняя нога. Варвара упала чуть раньше и лежа пальнула по кустам крупной картечью. Затем перекатилась под грузовик, и Коваль на некоторое время потерял ее из виду.

Огонь, а не девка, с восхищением отметил он, слушая, как верещат в лесу раненые. С башни Кенвуда по обочине ударила струя огня. Верещание перешло в протяжный истерический вой, ближние елки вспыхнули, как промасленные факелы.

Атаман Бялко пригнулся, отпрянул назад, когда ствол огнемета развернулся в его сторону. На дорогу, прикрывая атамана, выскочили еще трое, но уже не монголы, а русские. Двое тут же свалились ничком и принялись царапать себе глотки, третий пытался унять кровь, фонтаном бьющую из ключицы. Коваль улыбнулся, показал атаману язык. Чубатый великан завизжал от ярости, выпустил остаток барабана, целя в то место, где только что улыбающийся злодей продемонстрировал ему окровавленные клинки. Только ветви елей качнулись… и снова исчез Белый царь.

Варвара выскочила из-под колес Кенвуда и почти в упор жахнула картечью. Михась, несмотря на комплекцию, успел свалиться на бок, и весь заряд принял на себя последний уцелевший охранник. Его светлый кафтан превратился в решето.

Несколько глупцов, не дождавшись приказов своего атамана, покинули позицию на правой обочине. Они потеряли ценные секунды, выбираясь из скользкого оврага, а наверху их встретил пулемет Луки. Трое погибли сразу, отброшенные назад в овраг очередью тяжелых пуль, еще двое бежали, бросив оружие.

Артур скользил между деревьями и метал клинки, запоминая, где застряли драгоценные лезвия. Стоило ему скатиться с дороги в лес, как сразу вернулась привычная боевая уверенность. Босые ноги впитывали силу, уши ловили десятки испуганных шорохов, глаза замечали мельчайшие детали. В президента трижды целились, но выстрелить успели только раз. Пущенные Ковалем лезвия уверенно воткнулись врагам в глазницы.

Пулеметчик Лука перенес направление удара на левую обочину. Коваль ощутил, как сзади, в спину, дохнуло вонючим жаром, в дело вступил огнемет. Испуганная тайга застонала от боли.

Трое уцелевших приспешников атамана Бялко удирали вдоль обочины лесной дороги. Артур подобрал два автомата с целыми рожками и длинный изогнутый тесак, на гарде которого переливались драгоценные камни. Сталь была необычная, глубоко отдавала синевой, вдоль канавки шла надпись незнакомой вязью. Судя по качеству оружия, приспешники Бялко разграбили местный краеведческий музей. Или…

Или нашли клад.

Артур вернулся на бетонку. Под присмотром Антипа с пулеметом сгрудились четверо пленных. Еще двоих раненых, обожженных монголов привела Варвара, подталкивая их прикладом. На плече одного из них билась испуганная птица с капюшоном на голове. Антип и Буба носились вдоль обочины с топорами, отсекая путь огню. Отвратительно пахло паленым мясом. В придорожной канаве ничком лежали два почерневших трупа. Раненый жеребец непрерывно ржал, дергался всем телом, путаясь в постромках и пугая других лошадей.

Варвара кивнула пленным, чтобы помогали Антипу. Те послушно бросились в пекло, на ходу скидывали куртки, халаты, отважно бросались на чадящие ветки. Артур подумал, что питерские горожане не стали бы так драться с пламенем. Этим же, местным жителям, никогда не видевшим настоящего города, тайга заменяла отца и мать. Даже перед лицом возможного расстрела они не сбежали, а кинулись спасать лес. К счастью, Лука не успел устроить настоящий пожар.

Коваль тщательно, дважды, вымыл руки вонючим собачьим мылом, намазал кончики пальцев и ногти жирной пахучей пастой, которая обезвреживала яд, и только после этого приступил к допросу пленных.

Бродяга в усталой позе сидел на туристической табуретке возле поверженного атамана Бялко. Великана все же зацепило картечью, кровь сочилась из двух ран на боку, и левая штанина почернела. Руки чубатому связали за спиной, правое запястье, разрезанное ножом Артура, перетянули тряпками.

– Меня зовут Артур Кузнец, – внятно, но тихо сказал пленнику президент. – Я не прошу тебя извиняться, потому что не хочу, чтобы над тобой смеялись твои солдаты. Но я хочу, чтобы ты запомнил мои слова. Хочешь нагрубить незнакомому человеку – сначала трижды подумай.

– Язви тя, язви тя, чтоб ты засох… – непрерывно повторял атаман, сидя на земле и не делая попыток встать. Похоже, он никак не мог выйти из ступора.

– Я прикончу его, – деловито сообщила Варвара. – Старшинство не чтит, собака.

– Ой ли, детка? – засомневался Бродяга. – Как бы они потом нам город не спалили.

Михась смотрел на них затравленным взглядом. Видимо, от боли действие дурмана прошло.

Лука и Буба закончили тушение пожара. Напуганные пленные монголы подталкивали друг друга, указывая на жуткого синего дикаря. Под слоем сажи Буба выглядел еще страшнее, чем обычно.

– Теперь в тайге пойдут легенды про Белого царя и его прислужника, синего черта, – невесело хохотнул Бродяга.

– Как звали беса? – деловито осведомился Коваль, присаживаясь на корточки напротив раненого атамана. – Я спрашиваю – как звали того беса, который приказал меня убить?

– Никто мне не… Ай, ай, не надо, ах, язви тя!

Коваль невозмутимо ткнул носком сапога в открытую рану на боку атамана. Варвара приставила ко лбу Бялко обрез. Пленные монголы затихли.

– Варварушка, не спеши… – залепетал Михась. – Скажу, скажу, бес попутал, ей-богу же… Человек тута ошивалсси, с ловчей птицей, вроде как из бурятов, а можа, и нет. Человек сказал, шта собирался в степи шаманский курултай, вместе камлали, Белого царя видали. Видали, шта Белый царь из земли, как червь, вылез. Всем нам беды Белый царь принес, потому шта хочет Большую смерть в мир вернуть…

Коваль вздрогнул.

Откуда здесь, за многие тысячи километров, стало известно о его планах?

– …Железного зверя по чугунке Белый царь погонит, – не отрывая от Коваля черных исступленных глаз, вещал Бялко. – Железный зверь повезет из восточных морей Большую смерть, повезет ее в тонком стекле, и всюду по пути, где зверь пройдет, смерть будет капать наружу, просочится и отравит землю…

– Это правда? – прищурилась Варвара.

– Это правда, но не так, как он объясняет, – стал выкручиваться Артур.

– А ты мне чего натрепал? – тут же озлилась хозяйка Читы. – Что, мол, поезд пустите, заводы пустите, товару навезете, а? А сам хочешь из океана смерти начерпать? Все подохнем, все, если кто на восток сунется, ага!

– Нам действительно нужна вакцина, – рубанул Коваль. – Сотни тонн вакцины против СПИДа находятся в восточных портах Китая. Их там бросили после того, как началась эпидемия. Мы должны вылить эту вакцину в болота, чтобы остановить наступление Желтых болот. Если этого не сделать, Желтые болота за несколько десятков лет уничтожат тайгу.

– Тайгу? Тайгу никто не может уничтожить! – фыркнула Варвара.

– Он не врет, – ухмыльнулся разбитыми губами Бялко. – Человек с птицей тоже говорил про болота…

– Куда он пошел, этот человек?

Михась растеряно покрутил головой.

– Он… он был возле меня. Он обещал… обещал, шта сам будет говорить с Белым царем. Не убивай, Варварушка, пожалейте меня, а? Бес попутал, зелья подмешал…

– Где Степан? Где старшина города?

– Под замком сидит, – Бялко притворно всхлипнул. – Варенька, это Леха все, Леха меня уломал, запутал. Он старшиной стать хотел, он, а мне-то зачем?..

– А где люди Степана? – наседала атаманша. – Где Крупа, Ловчий где, Крапива? Вам ведь их не одолеть. Неужто сонными порезали? – ахнула она, зажимая себе рот.

Бялко опустил глаза, промямлил что-то невнятное.

Коваль поманил старца и Варвару в сторонку.

– Этого парня подпоили чем-то. Он действительно не понимает, как все произошло. Варя, ты можешь спросить его людей насчет человека с птицей?

– Я из них кишки выпущу, – доброжелательно пообещала атаманша и направилась к арестованным, сгрудившимся под охраной Бубы.

– Он был тут, – доложила Варвара спустя минуту. – Терся с ними, скорее всего – темный шаман. Никто не может вспомнить его лицо и куда он делся. Давал им пить из своей фляги, все пили.

– Ага, все ясно, – покивал Бродяга. – Подпоили дурманом. Вот они и поперли на тебя, осмелели.

– Подпоили? – насупилась Варвара. – Так что, не убивать его? Я так уехать не могу, надо Степана выручить. И белые там, подземных людей детишки. Надо их на Красный прииск возвертать, ежели живы еще. Иначе белые всем устроят…

– Антипушка, давай свежую лошадку заместо подранка, – распорядился старец. – Ну, болваны, что стоим? Живо помогайте! – обрушился он на пленных.

– Как ты это делаешь, мужик? Как ты их?.. – Бялко показал глазами. – Ты колдун, да?

– Сколько у вас в четвертой Чите сабель? – вопросом на вопрос ответил президент.

Хлопая глазами, Бялко уставился на Варвару.

– Тебя спрашивают, сколько придурков твой брат Леха на коней посадил? – перевела она.

– Сколько ни есть – все орлы, не чета тебе, засранцу, – гордо парировал атаман.

– Старших не уважаешь, а крестик носишь, – укоризненно заметил Артур и вдруг легко, двумя пальцами ткнул пленника в солнечное сплетение.Несколько минут пришлось ждать, пока Михась прекратит корчиться и пускать слюни.

– У них шесть сотен, да еще баб в обозе штук двадцать с детьми. Если зимовать приперлись, то и поболе выйдет.

– Нас старухи и дети не интересуют, – отрезал Коваль. – Сейчас мы едем в четвертую Читу, и там я назначу нового атамана.

– Сволочь… – сплюнул в пыль раненый великан. – Мои люди отдадут тебя псам.

– Я убью всех, разве ты не понял? – отвесил ледяную улыбку президент. – Я убью всех, кто выступит против правительства России. А те, кто откажется защищать границу, будут сосланы на рудники.

У атамана Бялко глаза чуть не вылезли на щеки. Похоже, он забыл о дырке в боку.

– Ты ж один… как ты один собрался?

– Он не один, – напомнила Варвара, для верности ткнув вассала стволом обреза в шею.

– Нешта, Варька, у тя в большой Чите все ему присягнули?

– Туда я тоже вернусь, – пообещал Коваль.

– Стой, погодь… – Бялко страдал от боли, потому плохо соображал. – А ежли я сам, того? Ну, своих уговорю, штоб уйти?

– Я заберу твою птицу, – Коваль указал на испуганного привязанного хищника, безуспешно пытающегося взлететь. Раненый хозяин пернатой почты потерял сознание, лежал посреди дороги, раскинув руки. – Это все, что меня в тебе интересует. Тебя и прочих бунтовщиков я буду судить по своим военным законам.

– С кем ты собрался воевать? – ошалел Бялко.

– Я уже воюю. Со всеми, – отрубил президент. – Со всеми, кто посягает на границы нашей страны. С теми, кто мешает мне налаживать жизнь.

– Ты – Белый царь, – атаман выплюнул кровавый сгусток. – Теперь верю… Прости, Варварушка, бес попутал. Прости дурного, а?

Бялко закрыл глаза. Варвара рассмеялась, закинула за спину обрез, отвесила вассалу звонкую пощечину, сплюнула и направилась к грузовику.

– Эй, слышь, – в спину Артуру пробурчал главарь разбойников. – Я не хотел, бог видит, не хотел.

– Буба, Лука, свяжите его и заберите к себе наверх, – приказал президент. – Он поедет с нами.

Артур вскочил на подножку. Вдоль обеих обочин тлели сгоревшие кусты. Слой жирной сажи покрывал дорогу. Телохранители атамана тащили за ноги обугленные трупы своих товарищей.

– Эй, куда вы меня? – заорал атаман.

– Я хотел дать тебе добрый совет, – сказал младшему Бялко Артур. – Ты уже большой мальчик, запомнишь. Пока ты жив, не пей больше, особенно из рук незнакомых дядек. Можешь получить заворот кишок, и я тебя спасать не стану.

– Эй, Кузнец, что ты задумал? – подскочила взъерошенная Варвара. – Ты-то куда?

– Заедем вместе ненадолго в вашу четвертую Читу, проверим как там дела.

– Слышь, Кузнец, это дела только мои, – замахала руками атаманша. – Мои парни за неделю соберут по деревням ополченцев, сами их прогонят. Тебя не касаемо…

– Ты ошибаешься, – холодно улыбнулся президент. – Ты слышала, как он меня назвал? Если я царь, то меня касается все.

3 ЭЗЭН ПОДЗЕМНОГО ЦАРСТВА

Сегодня вечером Тулеев собирал родню на великое айха – жертвоприношение. В загоне жевал травку жирный черный баран, а женщины наготовили столько угощения, словно собирались веселиться целую неделю. Колесом ходили мальчишки, визжали девочки, вплетали друг другу цветные ленты в косички, хохотали пьяненькие уже тетки. На поляне мерилась силами молодежь, степенно прогуливались празднично одетые охотники.

Тоска и страх поочередно накатывали на Саяна, несмотря на светлый, солнечный день. Жутко принять смерть не от руки неприятеля, а от посланцев нижнего царства. Потому что это может быть вовсе не смерть, а кое-что похуже. Жаловаться некому, родственники и друзья испугаются еще больше, чем он, и праздничный тайлган будет испорчен.

За что ему такая напасть?

Тулеев к шестидесяти трем годам вырос до звания сильного шамана. Главное, что нужно, чтобы стать сильным шаманом, – это наличие удха, шаманского корня. Все трое Тулеевых, братья и младшая сестра, приняли дар по линии отца, и звалось это халуунай удха. Среди женщин в семье Тулеевых шаманок не встречалось, и других волшебных способностей тоже замечено не было. Сказывали, правда, что двоюродный дед Саяна по матери имел буудал удха, редкое и величественное посвящение от упавшего с неба огненного камня, но дед давно умер и ничем не смог бы помочь своему несчастному внуку.

Саян облачился в праздничный синий оргой, сшитый из шелка. На рукавах и груди позвякивали железные кони, змеи, птички и топорики. На голову нацепил малгай с околышем из медвежьего меха, а сверху – рогатую корону майхабшу, вырезанную из кожи оленя. На короне громыхали подвешенные колокольчики и птичьи онгоны. Мальчику Саян поручил нести бубен с колотушкой, а сам взял нефритовое зеркало-толи, кортик и лучший из хууров, со свежей жилой и глубоким звучанием.

Его руки чисто механически выполняли привычные движения, а мысли блуждали далеко. Кому он причинил зло? Следовало обязательно вспомнить до того, как баран понесет его в страну духов. Сегодня он впервые обратится с просьбой к самому властителю мертвых. Нельзя иметь врагов, нельзя…

Саян извлек из сундука праздничную трость – хорьбо, без которой во время камлания ему не попасть в мир духов, затем развернул тряпку и бережно достал праздничный тушуур, кожаный кнут, увешанный лентами и звенящими мелочами. Тушууром он будет в шутку наказывать провинившихся.

Саян вовсе не хотел умирать.

Посоветоваться было не с кем. Ведь из всей семьи он один родился хоер тээшээ ябадалтай, способным служить на две стороны. Черные духи явились к тому, кто умел служить черным силам. Никто другой из ближайших шаманов не был харын удха и не поклонился бы злым онгонам, это точно.

Прибежал мальчик, доложил, что пихтовые жодоо славно разгорелись, место для жертвы расчищено, и гости почти все собрались. Ждут его, сильного шамана.

А кто мог подослать к нему, сильному шаману, свирепых онгонов как раз в утро перед такой важной службой, перед встречей с душами ушедших предков? Так рассуждал Саян, спускаясь по тропке навстречу треску разгоравшихся костров и веселым окликам толпы. Просто так попугать его? Напугать его так, чтобы он не сумел вырваться из оков тела и не сумел сегодня камлать?

Внезапно шаман застыл столбом, так резко, что торопившийся позади мальчик со всего маху налетел ему на спину.

Неужели?..

Неужели сбудется предсказание его ненормального деда, которому на голову в юности свалился с неба горячий камень? Ведь именно дед, по преданиям, за три дня до кончины стал совсем шальной и бормотал, несколько дней подряд бормотал о грядущей войне между светлыми шаманами и самим…

О нет, это имя лучше не произносить!

Саян Тулеев верил в то, чему его в детстве учили отец и дядя. Дядька, хоть был колдуном слабым, памятью обладал потрясающей и сохранял в голове сотни слов, которые другие уже начинали забывать. Отец и дядя учили, что есть духи, именуемые бурханами, ноенами, онгонами, и такие повелители есть у каждого камня, у каждого ручья и скалы. Каждая пылинка этого мира, повторял отец, жива и полна сил! Но над всем этим стотысячным воинством поставлены владетели – эзэны, которые являются настоящими небожителями и управляют всем, что происходит в мире земном.

Если кто-то из тэнгэринов – небожителей недоволен мной, горевал Саян, он мог бы заранее подать знак, как это принято у разумных богов. Тэнгэрины могли бы устроить пожар, или погубить рыбу в ручье, или сделать так, чтобы вся промысловая дичь ушла на север! Но тэнгэрин, подославший утром трех свирепых слуг, не предупреждал о своем недовольстве.

Не означает ли это, что?..

Что зловещих, блуждающих онгонов послал сам повелитель? Повелитель, в существование которого не очень-то хотелось верить. Или кто-то из великих шаманов, которых вроде бы давно не осталось на земле, по крайней мере от Байкала и до низовий Амура…

Тулеев улыбался встречным близким и дальним родственникам, кивал головой, а сам по памяти перебирал имена известных ему эзэнов, повелителей духов.

Богиня Этуген, эзэн богатства и плодородной земли, не могла на него обидеться, ей приносились щедрые жертвы. Грозный эзэн тайги Баян Хангай в прошлом новолунии получил дюжину куньих шкурок, каждую восьмую из выловленных рыб и лучшие части молодого барана! Да он и не мог сердиться, если только позавчера охотники вернулись с богатой добычей! Возле брошенных нерчинских рудников они загнали стало взрослых оленей…

Эзэн огня Сахяадай Ноён… тоже незлобив, помогает по дому, сберегает семейный мир и потомство, женщины его никогда не обходят во время ужина.

Лобсон хан, покровитель вод, был одарен Тулеевым Щедрее прочих, потому что никто не хотел, чтобы повторились времена Большой смерти, когда притоки Амура пересохли, а те, что не обмелели окончательно, несли мерзкую светящуюся жижу, и так продолжалось несколько лет, пока не истощилась военная химия на закрытых полигонах и заводах…

Оставались еще эзэны луны, звезд, облаков, осенних дождей и грозы, но сколько Тулеев ни напрягал память, он не мог припомнить, что хоть раз обошел их своим вниманием. Хранители верхнего и земного миров – все получали регулярную дань и оказывали покровительство улусу. Что же касается нижнего мира…

Тулеев зябко поежился.

Кто же его успел так сильно возненавидеть? Какой-нибудь другой человек, не знакомый с тайнами двух невидимых миров, мог не заметить зловещих фигур в водяном отражении, но у Тулеева не возникло ни малейших сомнений. Он видел их и говорил с ними. В мире ничего не происходит просто так, ничего не видится и не снится без особой причины.

Ему грозила смерть.

…В верхнем мире обитала масса небожителей, на одно перечисление их имен Саян мог бы затратить час. Эзэны снега, грома, смелости и солнца, всего девяносто девять владык, и каждый имел свои капризы и свои привычки. Что же касается мира нижнего, то отец с детства вбил в голову – к грозным эзэнам мира мертвых обращаться нельзя! Попросишь у них милости раз, другой, а потом – навечно станешь должником. Затянут в разговоры, запутают во время камлания, и разум незаметно начнет покидать тебя.

Как это случилось с дедом.

Саян несколько раз вздохнул, отгоняя печальные мысли, и шагнул в круг между кострами, где его радостно и почтительно приветствовала молодежь. Обряд начали сыновья и племянники уважаемого Жамсарана, умершего месяц назад. Они проплатили праздник, надеясь, что сильный шаман выпросит у владетелей подземного царства милостей для души почтенного Жамсарана, и они не будут препятствовать его переходу в верхний мир.

Тулеев подал сигнал к началу праздника.

Люди ждут радости, им нет дела до чужого горя.

Так было, и так будет.

4 ВРЕМЯ НАВОДИТЬ ПОРЯДОК

– Я сама разберусь, ты не должен вылезать, – увещевала Варвара, теребя Артура за рукав. – Мы с Лукой туда тихонько проберемся, а там поглядим, как быть.

– И чего вам неймется? – буркнул мортус. – Варенька, сама знаешь, этот Леха Бялко и компания его – хуже шатунов, зверье. Тем паче, недобитки уже побегли доносить, что младшего Бялко заломали. Эх, только патроны на них тратить. Еще машину, не дай бог, поломают…

– Не поломают, – успокоил Коваль. – Мы пойдем в город без машины.

– Слухай, и в кого ты такой бедовый? – изумилась Варвара. – Ну, чисто самурай, мне про них батя рассказывал. Я сама бедовая, но так, чтоб одной против банды…

– Я не бедовый, – засмеялся Коваль. – И один на один с бандой драться не стану. Мы их – партизанскими методами.

Антип повернул коней на проселок. Шины мягко шелестели по ковру из еловых игл. Вдоль дороги, с двух сторон потянулась ржавая колючая проволока.

– Ты пойми, им необходимо показать, кто я такой, – терпеливо втолковывал Коваль. – Тебя они и так знают…

– Ты для них – никто! – огрызнулась девушка. – Мало ли, махать топором там всякий умеет. Ты ж не видал, чо за народец там. А я те скажу – народец гнилой, даром, что казаки. Только казаков там настоящих – кот наплакал, прочие – гниль сплошная, язви их в душу. Мать родную зарежут.

– Это – в точку, – поддакнул Бродяга. – Степану Бялко сто раз говорили, чтоб не принимал в город шваль приблудную. Либо в колодки сразу и в холопы года на два, а там поглядеть, что за человече, можно на поселение пускать али нет?

– Если мне удастся освободить этого вашего Степана, сразу пойдет гулять молва, что Белый царь – не какой-то там задохлик, и что не зря ты со мной связалась, понимаешь? Твой же авторитет вырастет, – нашептывал Артур на ухо девушке.

– Что за таритет такой? – насупилась она. – Снова словами пугаешь, а?

– Кузнец, ты же говорил, что у нас нет времени? – ехидно подначивал старец, заправляя патроны в магазин «Калашникова».

– Время для наведения порядка найдется всегда.

Миновали покосившиеся ворота с пионерской символикой, ржавыми звездами, факелами и гипсовыми безголовыми фигурами. Тайга расступилась, и сразу потянуло паленым. Нехорошо запахло, не так, как на стоянках у охотничьих костров. За обвалившимся забором санатория догорали три крепкие когда-то деревенские избы. К обугленному крыльцу ближайшей избы были прибиты два изуродованных трупа, из распоротых животов свисали обрывки кишок. Завидев грузовик, с ворчанием разбежались четыре диких пса с окровавленными мордами.

– «Санаторий „Заря"», – прочел на воротах Артур.

– Вот сволочи, – прошипела Варвара. – Эй, а ну стой, гад! – И сиганула на ходу из кабины.

Артур не сразу понял, за кем она погналась. Минуту спустя девушка выгнала из-под крыльца второй сгоревшей избы тщедушного паренька. Пихая его в спину прикладом, доставила на дорогу.

Устроили коллективный допрос. Парню было лет двадцать, но вел он себя как ребенок, икал, хныкал и вытирал сопли рукавом драного ватника. Увидев вылезающего из кабины Артура, чуть не упал в обморок. Видимо, легенды уже приписали Белому царю невероятную кровожадность.

Очень скоро выяснилось следующее. Младшим братьям Бялко надоело таскаться по тайге, их разбойничью шайку изрядно потрепали китайцы и степняки-монголы. Они заявились к Степану в родную, как им казалось, Читу и потребовали всего, чего им не хватало. Запас вяленого мяса, патроны, хлеб, свежую одежду и фураж для своих коней. Без малого семьдесят головорезов собрались отдохнуть за счет богатого городка.

Степан отказал родственничкам в постое, их даже обстреляли с городских укреплений. Отказал не из жадности: ему стало известно, что бандиты вознамерились у него перезимовать. Обеспечить зимовку на сотню почти удальцов, из которых треть плохо понимают по-русски, ищут, где что схватить чужого, и чуть что – кидаются с ножом, дело непростое.

Безнадежное дело, скажем прямо.

Младшие Бялко божились, что уйдут через три дня к Амуру, там, мол, болтают о богатом китайском поселении, вот им кого предстоит пощипать, а уж на зиму точно не задержатся. Но Степан был непреклонен. Он собрал своих орлов и спросил, что им дороже – расположение атаманши Варвары, дружба с другими военными городками или часть лихой добычи, которую обещали бандиты. Казаки твердо ответили, что поддержат батьку, но одно дело – гордость на словах, и совсем другое – держать осаду против убийц. Большая часть мужского населения ушла на заготовку дичи, человек сорок коптили рыбу на реке, но самое ужасное, что лучшие, самые бравые парни Степана как раз отправились под землю.

В самом прямом смысле. Чита номер четыре, как и прочие номерные городки, когда-то была абсолютно закрытым поселением. На ее территории присутствовали входы шахт и катакомб, но ракеты в них давно демонтировали. Зато периодически обнаруживались новые лазы и штреки, которые горожане коллективно обследовали. Можно было и не обследовать, просто завалить камнями да замазать известью, но порой оттуда, снизу, удавалось извлечь занятные вещи. К примеру, восемь штук практически новых «уазиков» последнего поколения. Или залежи бинтов с ватой, весьма кстати. А десять лет назад, спустившись в открывшийся лаз, горожане обнаружили озеро чистейшей воды, от потребления которой быстрее заживали раны и прекращало ломить суставы у стариков. Бодро наладили подъем воды наверх и в другие городки повезли.

Но в один зимний день возле озера, на глубине почти в сотню метров, повстречали подземных людей. Показались те привидениями с белыми длинными волосами и белыми же глазами. Привидения жестами растолковали остолбеневшим читинцам, что чужое брать нехорошо. Степан Бялко проявил мудрость, велел не связываться. Потому что про белых уже слыхал. Живут себе люди в скалах, в старых выработках, в шахтах да в горах, ну и пусть себе живут, нас не трогают. Забыли дорожку к подземному озеру, заложили входы. А тут, буквально позавчера, под вторым куполом пол трещину дал, а там – лестница вниз. Ну и полезли изучать, мало ли что…

И остался городок временно без самых отважных мужиков.

Леха Бялко вначале сжег дома тех поселян, кто не желал тесниться в городе. Паренек, которого выудила из-под сгоревшей избы Варвара, был единственным уцелевшим. Ночью голодная орда перемахнула укрепления, перебила сторожей и устроила резню в самом центре города. Братья выволокли Степана за седую бороду, – а он на семнадцать лет их старше, едва ли не в отцы годится, – но убивать не стали, заперли пока в подполе. Убили других, человек тридцать повесили, порубили, пока не натешились. А дыру, через которую следопыты Степана под землю ушли, воры для смеху заделали цементом. Сейчас пьянствуют и буянят в городе, хотя многие трезвые.

– Вы оба умом подвинулись, – дослушав план Коваля, констатировал Бродяга. – Могу их, конечно, усыпить, но… потом вы меня, как куль с навозом, дальше потянете. Три дня в себя приходить буду, это к бабке не ходи. Вот на кой ляд с пути сбились, а, Кузнец?

– Все равно нам развернуться негде, – флегматично отозвался с крыши пулеметчик.

– Давай потихоньку трогай, – распорядилась Варвара. – Встанем за церквой, там машину и коней схороним.

Спустя примерно километр дорога круто свернула, Антип стегнул коней, и тягач, переваливаясь на кочках, подкатил к кирпичному основанию полуразрушенной церкви. Город плавал в сумерках. Четвертая Чита выглядела, как сотни ее родных братьев – бывших гарнизонов, раскиданных по стране. Из оконного проема второго этажа, куда Коваль залез с биноклем, прекрасно просматривались два ряда унылых пятиэтажек, длинные солдатские казармы в сторонке, здание столовой возле светлого квадрата плаца и лежащий на боку памятник кому-то в шинели. Впрочем, на заднем плане, за жилым сектором, виднелись темные строения оригинальной формы, несколько куполов без единого окна и несколько столь же мрачных параллелепипедов.

Мало похоже на прииск.

Вокруг города была протянута колючая проволока в Два ряда, за ней белел прекрасно сохранившийся бетонный забор, вот только прожектора на заборе все были разбиты. Артур рассмотрел даже шашечки изоляторов на стыках бетонных плит. Городок когда-то защищался от незваных посетителей электротоком!

…Вышли в полной темноте, для верности обмотав ноги тряпками. На первом КПП жужжали мухи. Обстановка носила следы жестокой схватки. Только через эти ворота воры могли провести своих лошадей, и защитники города до последнего удерживали форпост. Свет зажигать не стали, Варвара тоже прекрасно ориентировалась во мраке. Насчитали шесть мертвецов, из них двое – совсем подростки.

– Ну, Леха, ну, подонок! – скрипнула зубами атаманша. – Детей ни за что порешил, у них даже ножей-то не было!

Метров через сорок от первого располагалось второе КПП. Там горел свет, дергались в окошках тени, слышался пьяный смех. Артур не переставал удивляться, отчего лихие люди, завершив налет, всегда становятся столь беспечны?

– Что, Лука, с богом? – напутствовала Варвара пулеметчика.

Тот молча кивнул, поправил на плече своего железного приятеля и растворился в темноте. Буба, вооруженный двумя длинными ножами, бесшумно последовал за ним. Перед Лукой стояла задача – обойти город вдоль колючей проволоки, войти через восточный КПП либо через дыру и установить пулемет на какой-нибудь крыше, откуда удобно стрелять по плацу и прилегающим улочкам. Антипу поручили стеречь Кенвуд, а главное – охранять старца. На всякий случай, Артур Бродяге даже зеркало оставил.

На всякий пожарный.

Дверь в пропускной пункт была сломана, но изнутри чем-то привалена, из щелей несло табаком и запахом жареной свинины. Похоже, подручные Лехи Бялко сложили костер прямо на полу караулки. Коваль одним ударом выбил раму, плавным прыжком вкатился внутрь.

Трое. Один крутит шампуры над углями, глядит волчонком, молодой. Двое – матерые, один русский, другой, кажется, монгол. Монгол среагировал быстрее всех, вскинул карабин и захрипел, откидываясь назад, суча ногами в воздухе. Варвара просочилась уже в дверь, уже вытирала нож, скалилась свирепо. Второму караульному Коваль попал в глаз клинком. Молодой не растерялся, утопил руки в ватнике, сгреб пылающие угли, швырнул в Варвару, сам прыгнул к окну. Атаманша ойкнула, прикрывая лицо, но тянула уже руку с револьвером.

Коваль шикнул на нее, чтоб не вздумала стрелять, сиганул за молодым в окно. Тот ждал снаружи, в обеих руках – сталь, улыбка белозубая, призывная. Артур сделал движение вперед, будто пошел на ножи, присел и метнул клинок снизу, целясь чуть ниже улыбки. Бросать пришлось слишком близко, но – успел. Улыбка качнулась и пропала.

– Трое готовы.

– Добрые кинжалы у него, подбери, – тихонько посоветовала из мрака Варвара.

Двинулись дальше. Метров сто пришлось рысить, пригнувшись, по ровному, как тарелка, полю. Наверняка давнишние строители городка нарочно запланировали после второго КПП полосу для простреливания; чем-то очень дорог родине был этот таежный уголок.

По счастью, никто не окликнул, успели добежать до крайнего здания. Отсюда услыхали шум, смех, отдельные вопли и визги. На развилке улиц разбойники поставили две распряженные телеги, наверху, на соломе, покуривал часовой с пулеметом. Второй, с винтовкой, топтался у костра. Чтобы до него добраться, пришлось бы лезть под колесами или обходить квартал в темноте.

Коваль метнул два клинка в разных направлениях, непростой трюк, Варвара присвистнула от восхищения. Пулеметчик ткнулся лицом, засучил ногами, а второй караульный постоял и… упал в костер.

– Еще двое, ага.

Из центра города донесся очередной взрыв смеха.

– Никак – баб делят, паскуды, – тон Варвары не предвещал для разбойников ничего хорошего.

– Ты уверена, что Лука сумеет?

– Раза четыре тут бывал, разберется. Ну что, президент, куда мы-то? К Степану или белых искать?

– Пойдем туда, где праздник, – предложил Артур, оттирая кровь с ножей.

Варвара оказалась права. Кинжалы у молодого караульного были и впрямь на диво хороши. Артур давно не повторял это упражнение – с двумя длинными лезвиями одновременно. Он привык, что Хранители силы основной упор делали всегда не на длину клинков, а на скорость передвижений в бою. А уж чем махать – роли совершенно не играло. Помнится, Бердер, царство ему небесное, запросто отбивался от четверых учеников корягой и длинным половником. И всех четверых очень быстро укладывал…

На плацу полыхал большой костер. Туда-сюда носились полуголые мужики и парни, перетаскивали на себе тюки. Мокрые от пота тела блестели, голые ноги разъезжались в грязи. Подневольных работников подгоняли кнутами трое монголов. То и дело слышались щелчки кнутов по коже, ругань и стоны. Из подвала приземистого кирпичного здания мешки носили на телеги. Три телеги были почти заполнены, еще шесть – ожидали своей очереди. Судя по всему, бандиты освобождали от урожая амбар. На головном возу, на верхотуре, сидел человек в революционно-красных шароварах, в пулеметных лентах крест-накрест, помечал в блокнотике и выкрикивал цифры. В сторонке, стоя на коленях, без слез завывали пожилые женщины. В лужах, лицами вниз, лежали несколько раздетых мертвецов. Рядом, на чердаке административного здания, разгорался пожар, а внизу, в столовой, вовсю шла гульба с танцами. Сквозь разбитые окна лилась веселая музыка, одновременно жарили на гитарах и надрывался патефон, хлопали в ладоши и орали песню.

– Начинай после меня, – шепнул атаманше Коваль. Руки у нее были ледяные.

Он постоял пару секунд на краю плаца, утаптывая босыми ногами холодную землю, привыкая к весу дорогих музейных клинков, замедляя работу сердца и дыхание. Когда Артуру стало казаться, что пьяное пение и окрики сливаются в протяжный басовитый вой, он легко толкнулся и побежал.

Здесь некого было жалеть.

Первому попавшемуся на пути монголу на ходу отрезал голову. Почти сразу же – проткнул живот второму, лезвие ударилось в позвоночник. Разбойник с кнутом еще не успел упасть, а Коваль уже взлетел на воз с мешками. Человек в красных шароварах оказался чрезвычайно шустрым. Он успел схватить лежавшую рядом саблю, парировал удар, но не ушел от второго кинжала. Кинулись сзади на подмогу еще двое и покатились, схватившись за лица.

Варвара ногой распахнула двери столовой и шарахнула из пулемета. Дала длинную очередь и, как договаривались, откатилась назад, во мрак. Басовитый вой прервался, из окон полезли люди. Из боковой улочки с рычанием и дымом выкатился японский микроавтобус, на ходу из него выпрыгивали вояки атамана Бялко. Парни, таскавшие мешки, побросали груз на землю и разбежались. Где-то наверху вылетело стекло и заговорил еще один пулемет, но это был не Лука. Очередь легла очень близко к ногам Коваля, в десяти местах распоров мешки с зерном. Золотой ручеек хлынул на бетон.

Сверху президент лучше оценил диспозицию. Ситуация складывалась не слишком привлекательно, но именно так, как он задумал. К площади стекались три улицы, и по всем сейчас спешили бандиты, одетые и не слишком одетые, но почти все с оружием. Возле уха пролетела стрела, за ней еще одна. Оказывается, стреляли метко, но он дважды уклонился, и сам не заметил, как это произошло.

Еще две стрелы. Степняки больше доверяли оружию, проверенному тысячелетиями.

Артур спрыгнул, перекатился под телегой за мгновение до того, как колеса пришли в движение. Один из волов был ранен и, взбесившись от боли, потащил воз за собой.

На него шли цепью. Коваль встретил двух первых торопыг сталью, ударил с оттяжкой, с обеих рук, хотя так делать не полагалось, следовало одну руку оставлять свободной, чтобы прикрыть спину…

Но сошло нормально, вскрыл обоим бандитам плечи до кости. Были бы мечи потяжелее в руках – отхватил бы им руки. Сдвинулся в сторону, уходя от летящей стрелы, ушел во мрак, снова вынырнул, один за другим метнул три ножа в тех, кто еще не вылез из автобуса. Там закричали страшно, лохматый татуированный дядька вырвался из салона с клинком в глазу. Он еще долго не мог умереть, носился, размахивая длинной железякой с крюком на конце, и все расступались у него на пути.

– Бей его, стреляй же!

– Да вот же он, вон он!

– Ах, зараза, прыткий! Аа-а-охх…

Коваль отступал к ближайшей стенке, подняв руки, кинжалы сунул сзади за пояс. Разбойники ободрились, послышались крики «Живьем брать!». Артур свистнул, падая, его тут же засыпало кирпичной крошкой. Варвара выпустила две длинные очереди и снова юркнула в темноту. Артур в три прыжка преодолел пространство от стены до автобуса, перепрыгнул корчащихся раненых, воткнул кинжал в горло водителю и тут же выгнулся назад – в сантиметре от лица просвистело лезвие алебарды. Щупленький китаец разрубил алебардой бампер автобусу, улыбнулся Ковалю и сделал резкий выпад.

– Йие-хха!

– Вяжи его, братцы!

– Там девка, девку держи! Она Крота и Славку завалила!

Артур мог поклясться, что секунду назад в руках у китайца ничего не было. Скорее всего, гаденыш прятал опасную бритву в рукаве. Сзади на Коваля бросились еще двое, пришлось смещаться вниз и вперед, прямо на бритву. С хрустом разошлась на груди куртка, но кольчуга выдержала. Артур мазнул китайца отравленным ногтем по голому плечу, резко втянул голову. Мгновением спустя там, где находилась его голова, просвистел топор. Колющий удар назад, не оглядываясь! Китаец скорчился, вздрагивая, яд быстро делал свое дело.

Варвара в третий раз напомнила о себе. Судя по стонам и молчаливым шлепкам, как минимум пятерых отправила на тот свет. Коваль упал на живот, перекатился под колесами автобуса, с другой стороны вынырнул среди четырех пар ног. Крутанулся колесом, этот трюк ему когда-то особенно нравился. Тяжело драться, когда противник где-то внизу. Всем четверым перерезал сухожилия, убивать не стал. Они еще валились в кучу, разевая рты, не понимая еще, что с ними происходит, а он уже несся дальше, раскручивая смертоносную сталь в обеих руках. Он ни секунды не стоял на месте, но старался оставаться в глухой тени, успел зарезать еще четверых, прежде чем утяжеленный свинцом конец кожаного кнута обвился вокруг ног и повалил его на землю.

Над Ковалем нависли сразу три или четыре хищные рожи, чумазые, лоснящиеся от жира, с бешеными раскосыми глазами.

– Взяли! Одолели беса!

– Ишь какой, от нас не уйдешь… Ой! Ой, больно!

Правую руку прижали к земле, но левой он успел поцарапать двоих. Они повалились сверху, тяжелые, вонючие, и тут…

Наконец заговорил пулемет Луки. Упали двое, еще Двое, остальные догадались, что стреляют сверху, кинулись под защиту домов. Вокруг Артура никого не осталось. Тот, кто ударил кнутом, дрожал в луже крови, смотрел, как побитый пес.

– Там он, наверху, окружай его!

– Факелов тащите, факелов!

Спешило подкрепление. К месту побоища бежали мужики в расстегнутых ватниках на голое тело, поднятые с постелей. Коваль выдохнул, скинул с себя мертвецов, ломанулся по диагонали, через всю площадь, к кричащему команды человеку. Это был лысый коротышка, весь в шрамах, наверное, один из командиров, разбойники слушались его беспрекословно. Возле него ощетинились штыками человек восемь. Другие уже бежали вверх по лестницам, топоча сапогами. Луке осталось недолго отстреливаться.

Коваль метнул в лысого два ножа, но их поймал грудью и щекой степняк-телохранитель, выскочивший неизвестно откуда. Навстречу выстрелили, самодельная пуля пропела совсем близко. Метательные клинки закончились, кидать незнакомый кинжал он не решился, отступать было поздно… и Коваль со всего маху ворвался в плотную группу противника, кружась с возрастающей скоростью.

Он давно не дрался в таком темпе, закололо в висках и в боку. Укол левой, уход вниз, разворот, скользящий удар правой, кому-то перерезана кисть с пистолетом, укол левой, кому-то между ног, уход назад, перекат с обманом, коронная шутка Бердера – противник уже заносит сверху пику, а ты пружинишь левой ногой и подсекаешь его под колени. Еще двое корчатся, еще один целится из обреза, но слишком медлителен, удар правой – снизу вверх удар, сложный, в подбородок…

Задели сзади, но несильно, по затылку, крик Варвары, выстрелы, сразу два ствола разворачиваются, не успею уйти…

Залитая кровью, перекошенная морда лысого, и сразу за ним – счастливая рожа Бубы с алебардой в руках, откуда только он ее взял, и почему он не на крыше с Лукой?

Некогда рассуждать. Вокруг все орут, ползают, добивать после, прыжком – в дверной проем, по лестнице вверх, догнать, догнать! На площадке второго этажа кинулись двое навстречу, у одного «Калашников» с пустым магазином, но с пристегнутым штыком, второй дважды выстрелил из уродливой самоделки и дважды не попал – Артур качнулся влево, а третий патрон у горе-стрелка заклинило. Обманный выпад справа, отвлекаем внимание на кинжал, удар со второй руки наискось, наотмашь, чтобы лицо залило кровью, и – добавить справа, уже до смерти.

Лука спускался навстречу, черный от пороховой копоти, перешагивал через ноги и руки.

– Я пальнул, а сам туточки заховался, ха-ха-ха, а они мимо проскакали, ну чисто – козлы…

Внезапно стало тихо. Никто не стрелял.

– Это вот Леха Бялко! – Варвара держала в кулаке грязные серые патлы сидящего у ее ног долговязого верзилы. Встать он не мог, обе ноги были прострелены в нескольких местах. Средний брат Бялко матерился сквозь зубы, изо всех сил старался не показать слабость перед пленившей его женщиной.

– Гей, люди, вылазьте из нор, все сюда! – горланила Варвара. – Это я вам говорю, атаманша Малиновская, или не признали?! Нет больше шайки Бялко, а если кто уцелел – лучше сами сдавайтесь, не то – долго у меня помирать будете!

Леха здорово походил на младшего брата, такой же внушительный, злобный, но гораздо более хитрый. Артур сразу почувствовал в нем вожака и пожалел, что этот человек никогда не будет на его стороне. Даже с перебитыми ногами, испытывая жуткую боль, он не потерял присутствия духа. Вынул из кармана самокрутку, не торопясь, закурил.

– Дура ты, Варька, – процедил атаман. – Не перешибить тебе нашу породу, пупок порвешь.

– Где Степан? Сволочь, я тебя спрашиваю! – Варвара каблуком заехала раненому Бялко по губе. Такой атаманшу Артур еще не видел. От смешливой, немного заносчивой, но справедливой правительницы мало что осталось.

Волчица. Даже хуже, волчицы наверняка не мучают своих врагов.

– В подвале… – Леха выплюнул зуб. На Варвару он больше не обращал внимания, с усмешкой глядел Артуру в глаза.

Коваль остывал. Заныло сердце, вернулось лихорадочное дыхание. Как всегда после «погружений», не хватало воздуха. Площадь быстро заполнялась народом. Вспыхнули масляные фонари и факелы. Перепуганные, ничего не понимающие, зашуганные жители постепенно приходили в себя. Завидев поверженного атамана, а потом и младшего его брата, связанного, испачканного в собственном дерьме, женщины подняли крик. Теперь каждый норовил пробиться поближе к разбойникам, плюнуть им в лицо или кинуть камнем.

– Ну, ты вообще… – только и вымолвила Варвара, когда Артур шутливо щелкнул ее по носу.

Вскоре взломали подвал и доставили избитого, но вполне целого старшину города. Степан Бялко долго не мог опомниться, озирался и все искал кого-то в прибывающей толпе. Наконец ему в объятия с воплями упала растрепанная женщина; только после встречи с женой старшина пришел в себя. Сквозь общий гам Артуру с трудом удалось услышать очередную плохую новость – воры успели угнать в тайгу дюжину молодых девушек в качестве залога. И в том числе – дочь Степана Бялко.

– Погоню собирайте сами, нам некогда, – отрезала Варвара. – Или за моим Мишаней послать, сам не справишься?

– Справлюсь, глотки им вырву, – пообещал Степан. – Мне бы только ребят из камня вызволить.

Очень быстро оказалось, что в городе есть и смелые бойцы, только раньше они боялись. Зато теперь из щелей выковыривали и волокли на площадь недобитых разбойников. Их немедленно забили ногами, затоптали, почти молча. На волне общего веселья гурьбой отправились к тем самым круглым куполам, которые Артур вечером разглядывал в бинокль. Внутри не нашлось ничего занятного – пустые, сырые, гулкие коробки, проросшие мхами, усеянные пятнами птичьего помета. В полу громадного помещения Артур насчитал четыре замурованных хода вниз. Подростки живо принесли ломы и кирки, хором набросились на самый свежий завал, расковыряли замазку. Не прошло и получаса, как показался кусок железной лестницы, обрывки кабелей и чья-то рука с саперной лопаткой. Парни Степана Бялко, ушедшие исследовать последнюю из трещин, пытались прорваться изнутри. Их вызволили, сонных, одуревших, и принялись качать.

Варвара безуспешно дергала старшину, требовала отправить людей на поиски пленных детишек белого народа. Их долго не могли отыскать, все слишком были заняты возвращением своего добра, награбленного бандитами. Глядя на общее ликование и суету, Коваль даже подумал, не погорячился ли он, спасая этих тупиц.

Насекомые, вспомнил он. Так презрительно называли горожан Хранители меток. И в чем-то, пожалуй, они были правы. В четвертой Чите президент не обнаружил и четверти порядка, который установила у себя Варвара. Недавние побежденные, став победителями, радостно допивали за бандитами самогон, доедали за ними дичь, растаскивали по домам одежду убитых, но хоронить их никто, похоже, не собирался.

– Вот они, белые… – Парни тащили носилки.

– Огня больше, гей! – Варвара распоряжалась в чужом городе, как дома, но ее слушались. Известие о том, что дочка Малиновского с Белым царем России победили младших братьев Бялко, разносилось с бешеной скоростью. Проснулись и выползли на улицу даже те, кто не вылезал на свет божий несколько лет. Взрослые сыновья тащили на себе старух, чтобы те хоть краем глаза поглядели на могучего колдуна, объявившего себя хозяином России.

– Тащи их сюда! Эй, осторожно, не уроните!

Коваль никогда до этого не встречал настоящих альбиносов. Тем более, он не встречал детей альбиносов, находящихся при смерти. Совершенно белые глаза и волосы того цвета, который так любили высмеивать юмористы полтора столетия назад. Два мальчика и девочка, лет по семь, в шерстяных рубахах грубой вязки. Впрочем, точно определить возраст Артур не решился бы. Дети дышали так, словно у всех была тяжелая форма пневмонии. Их заострившиеся лица и тонкие ручки из белого стали почти синего цвета.

– Не жильцы они тута, – с тревогой констатировала Варвара. – В скалах им хорошо. Одно слово – подземный народ. А тута не выживут, если взад не отвезти скорее. Вот гниды эти Бялко!

Круг горожан раздался. Постепенно установилось гробовое молчание. Уральские Качальщики вполне могли начать войну из-за троих плененных детишек, но от этих детей колдовством не пахло. Просто дети, возможно – мутанты, прижившиеся в пещерах. Тем не менее их родителей побаивались.

Если бы Коваль мог предугадать, чем обернется это краткое знакомство…

– Варвара, далеко отсюда то место, где их выкрали?

– Недалече. Только на машине нашей не проедем. Верхом – можно.

– Эй, давай коней сюда, самых быстрых! – Артур выхватил старшину из толпы, словно клещами, ухватил за плечо.

Бялко-старший на радостях был готов отдать весь общественный табун, но вовремя вспомнил, что теперь в его распоряжении почти две сотни жеребцов, принадлежавших разбойникам.

– Или здесь детей оставить, пусть Степан разбирается? – Коваль вспомнил о своих немаловажных делах.

– Нет уж, сами довезем, – уперлась Варвара. – Этим Бялко больше веры нет. Недалече тут.

Пленных братьев-атаманов заперли в подвале, Степан отложил суд на утро. В городке снова рыдали женщины, на сей раз – подруги разбойников. Их уже заковывали в колодки. Детей-альбиносов уложили бережно в корзины, приторочили к седлам коней, Лука повел маленький караван к КПП.

Последнее совещание устроили в кабине Кенвуда. Пригласили туда незадачливого старшину и троих его ближних помощников.

– Бродяга, покажи ему карту.

Мортус аккуратно развернул потрепанный лист.

– Смотри, Бялко, вот здесь и здесь, – Коваль показал участок дороги километров в триста. – Поставишь постоянные посты, вырубишь лес на сто метров в каждую сторону, наладишь постоянный патруль. Устроишь сигнальные костры вдоль путей, через каждые два километра, там же – блиндажи и пулеметные гнезда. Чтобы с обеих сторон к магистрали никто не подошел. Видишь, где значок? Знаешь это место?

– Знакомо… у распадка.

– Точно. Там начинается зона ответственности Большой Читы, там будут люди Варвары.

– И на кой мне все это? – растерялся старшина.

– На все у тебя два месяца. Я приеду на первом паровике. Не справишься – виселица. Все понятно?

Степан Бялко вспомнил площадь, заваленную трупами, и быстро кивнул.

Он был согласен на что угодно, лишь бы этот страшный человек подольше не возвращался.

5 СТАЯ

– Ты слыхал?

– Что такое? – Коваль застыл с куриной ножкой возле рта. Потом тихонько отложил мясо и приоткрыл дверь. – Слышу. Теперь слышу. Что за ерунда? Я думал – ветер шумит.

– То не ветер, – Бродяга нахмурился. – Эй, Лука, кончай жрать, готовь пушку.

– Уже, ваша святость, уже! – Лука засуетился, загремел в задней кабине. – Я тоже, ваша святость, чую – кусок в горло не лезет…

– Мокрые. Много мокрых. Злые. Да. Злые, – забормотал на крыше Буба.

– Что там, Бродяга? – мигом высунула нос из спальника Варвара. – Ах, язви тя, никак – зайцы, гонют кого-то.

– Зайцы? – изумился Коваль, прислушиваясь к нарастающему сухому шелесту. – Это ж каких габаритов у вас тут зайцы?

Он принюхался. Потом скинул сапоги, спрыгнул в траву и ненадолго застыл, прислушиваясь к звукам тайги…

Стая приближалась. Артур узнавал этот звук. Именно так, вызывая дрожь земли, катились когда-то по питерским болотам стаи диких псов. Так, не скрываясь, распространяя вокруг волну ужаса, загоняли жертву голодные степные волки. Опытный Качальщик мог остановить любую дикую ватагу, если только…

Если только хищниками не управлял чужой разум.

Бывший Клинок слышал своими пятками удары лап о мягкую лесную землю, но слышал он еще кое-что. Глубоко в земле, под слоем перегноя, под корнями, там, где начинались плотные глины и камень, что-то происходило. Будто катилась неторопливая волна. Артур некоторое время размышлял, говорить ли Бродяге, но решил, что пока нет смысла. Похоже, никто, кроме него, этой медлительной глубинной пульсации не чувствовал. Она началась часа четыре назад и пока не усиливалась. Артур незаметно постучал по зеркалу, спросил Хувайлида, не его ли летучие приятели прячут здесь свою базу и нет ли поблизости входа, но джинн только фыркнул и произнес загадочную фразу о многовариантности разумного мира.

…Двое суток они провели относительно спокойно. Доставили маленьких заложников к скальной гряде, Варвара по неясным приметам разыскала проход между расколовшихся глыб, детей белых велела выложить из корзин, прямо на еловые лапы, и оставить в глубине пещеры. Артур высказал робкое мнение, что до беспомощных ребят могут добраться звери, или они вообще замерзнут, но Варвара молча подвела его к наклонной влажной стене пещеры и велела приложить ладони. Заберут детишек, успокоила она. А нас уже видели и, слава матушке-заступнице, не прибили…

Глубоко внизу стучали механизмы.

На ночевку Бродяга поставил Кенвуд в удобной позиции, загнал на самую вершину извилистого лесного хребта, чтобы можно было, при необходимости, столкнуть машину в обе стороны. Здесь пролегала полуразложившаяся дорога, мощенная авиационными плитами, точнее – пока еще угадывалась среди зарослейпапоротника и пушистых елей. В свое время тракт качественно забетонировали, но, похоже, он вел в никуда. Трижды путники наталкивались на узкие повороты к бетонным блиндажам, к широким дворам, обнесенным каменными стенами. Над открытыми дворами угадывались обрывки маскировочных сетей, там можно было спрятать и машину, и лошадей и занять, в случае чего, круговую оборону, но Бродяга наотрез отказался ночевать в «склепах». Заявил, что в сырой цемент еще успеет.

Полное отсутствие мирного жилья наводило Коваля на мысли о подземных военных объектах, однако обследовать примыкающие тропы было некогда. Благодаря остаткам авиационных плит грузовик кое-как двигался. Кони уставали, но послушно тянули с одной пологой вершины на другую.

Так и пришлось заночевать на открытом месте…

Тайга здесь сильно отличалась от того мирного, набитого зверьем леса, что окружал изобильные деревни Хранителей на Урале. Не похожа она была и на ту, которая окружала городок Читу. Изменения начались не сразу, как только они перевалили железнодорожную ветку, а немного позднее, после первого вросшего в почву блиндажа. Внешне все, как в обычном лесу, горожанину везде показалось бы одинаково сыро и одиноко, но любой мальчишка из породы детей Красной луны сразу засек бы разницу.

Чем дальше они уходили на юго-запад, чем круче сменялись подъемы и впадины, тем все более пустым и звонким становился лес. И не просто пустым. Коваль вдыхал воздух, пробовал землю на вкус, растирал в ладонях травы. Радиация давно растворилась. Химическое заражение тоже миновало эти мрачные буреломы. Однако все реже звенели голоса птиц, все реже колотили дятлы, и все реже попадались норки вдоль подмытых берегов ручьев.

И все отчетливее гремели подземные жернова.

Вниз, слева и справа от бетонки, плавным косогором спускались алые ягодные склоны, на них неровными рядами росли вековые корявые сосны, но ни одна из них не вытянулась прямо, как положено сосне. Искореженные мутацией стволы изгибались, скручивались самым диким образом, даже ныряли под землю, чтобы вынырнуть снова и задрать к небу чахлые кроны.

Пахло сыростью, перебродившими лесными ягодами, и едва заметно тянуло дымком, откуда-то с юга.

Между взрослыми деревьями притулились молоденькие елочки, укрытые копной неестественно длинных, почти черных изогнутых иголок, а поверх иголок укутанные плевками белесой паутины. Здесь росли грибы, похожие на сыроежки, с огненными и рубиновыми шляпками по полметра в диаметре. Грибы бахромой подметали землю: не то что кушать их, даже стоять рядом не хотелось, от невидимых мелких спор свербило в носу. Грозди рыжих ягод пахли резко, слишком назойливо, чтобы их захотелось попробовать. Антип заявил, что это очень хорошо, пусть растут, потому что в ядовитый ягодник ни один крупный зверь не ходит, стороной берегутся.

Угрюмые, неприветливые пустоши и необъяснимое, волнообразное шевеление почвы под ногами, даже не почвы, а глубинных слоев, точно титаны, закованные в цепи в дебрях пещер, неспешно растирали камни в песок.

Косые лучи солнца били сквозь кроны матерых елей, пронизывали громаду тайги. Ветерок трепал колючие кудри и пел в кронах свою вечную песню одиночества. Изобильные ягодные поля спускались рыжим одеялом по обе стороны извилистого хребта, а позади проехавшей машины примятые кустики уже распрямились, скрывая проделанные ночью колеи.

Лошади почти не спали, нервничали, даже не полакомились зерном, щедро засыпанным в мешки. Старец не позволил распрягать; кабины и платформу закидали ветками, замаскировали, насколько это было возможно. Антипа старец услал на дерево, тот в темноте шустро взобрался по стволу ближайшей сосны. Ночью его сменил Лука. Артур слышал, как они перекликались, подражая птицам. Что ни говори, эти двое были всецело преданы Бродяге и дело знали туго.

Артуру досталось ночевать на переднем сиденье, он спал чутко, организм быстро возвращался к тому вечно тревожному, готовому к драке состоянию, которое не покидало его в молодости, в бытность учеником у Качальщиков. Он снова становился Клинком, лучшим учеником Хранителя силы Бердера, готовым ночевать в сугробе, сутками выслеживать врага в студеной воде ручья и сосать молоко у дикой лосихи.

Раз пять за ночь Артур приподнимался, слушая тайгу. Однажды низом, обогнув машину крюком, прошли несколько крупных копытных. Другой раз на крышу кабины стрелка опустилась сова. Потом Буба зашевелился и бегал в кустики. Под утро, метрах в двухстах от капота, что-то низкое, шустрое быстро перевалило через хребет и устремилось в сырую низину. Лошади всхрапнули, но как следует испугаться не успели.

Несколько раз Артуру казалось, что он слышит короткий далекий посвист. Тогда и сонное дыхание Варвары прерывалось, ее организм словно выжидал и решал – пробудиться окончательно или можно опять расслабиться. Полностью она никогда не расслаблялась, это Коваль уже понял, поскольку сам болел аналогичной болезнью. Молодая женщина, принявшая на себя командование целым городом, во враждебном окружении таежных племен, на самой границе двух империй, разучилась отдыхать…

Заботило президента то, что их маленький караван двигался слишком медленно, недопустимо медленно! Разумной частью своего естества Артур понимал, что без Бродяги и Варвары, без пулеметов и сменных лошадей до Петербурга он не доберется. С другой стороны – именно мортус и являлся целью путешествия, только он, по мнению джинна, и мог остановить нашествие халифата на русские земли. Поэтому приходилось терпеть размеренную поступь тяжеловесов. Артуру оставалось лишь гадать, дождутся ли его в Петербурге или выберут нового президента, а может, войну к тому времени завершат и собственные дети его позабудут…

– Крупная стая, – шмыгнул носом Антип. – Ране-то таких крупных не видали, да, ваша святость?

Коваль опустился на теплый мох, приложил ухо к земле. В неровной, рассыпчатой дрожи он угадывал уже отдельные дробные удары. Приближались некрупные животные, меньше волка, гораздо легче лося и кабана, но при этом явные хищники. Стая преследовала не грузовик Бродяги, она постоянно смещалась то влево, то вправо, следом за мечущейся жертвой. По идее, с людьми они не должны были встретиться, стае полагалось пронестись гораздо ниже по склону.

– Гонят зверя, – подтвердил Артур.

– Чуешь, Кузнец, да? – шепелявил Бродяга, пристраиваясь рядом, на широком капоте. – Вроде и нет ничего, а зябко, да? Завсегда тут зябко, и охотнички за чугунку ходить, я слыхивал, не любят…

– Зайцы, они и есть – зайцы, – туманно повторила Варвара, быстро, не глядя, натягивая портупею. – Уж, как ни молилась, видать – судьбина у нас такая глупая, бог не уберег.

– Да брось ты о боге, – сплюнул Бродяга. – Кажись, не про нашу душу стрекочут. Кажись, ловют кого… Можа, и пронесет. Лука, огонек готов?

– Как есть, ваша святость!

Зашипели горелки. Лука откинул бронированные створки на задней кабине, выставил наружу стволы огнемета. Его напарник ловко спустился с дерева, перебирая по коре босыми загрубевшими пятками, как африканский сборщик кокосов, подхватил мешок с чем-то тяжелым, закинул лямки за спину и снова побежал вверх по стволу.

– Вы по зайцам из огнемета собираетесь? – вежливо спросил Артур, не вполне понимая, как предложить свои силы в этой кутерьме.

Он уже отчетливо слышал стаю ногами, не меньше сотни особей, и угадал вдруг, чем отличается дробный перестук их невидимых пока конечностей от охотничьей поступи волков.

Эти скакали.

– Слышь, ты бы не вылезал, – добродушно посоветовала Варвара. – Это те не кроли, такой погани ты еще не видал!

Она выбралась из кабины и, волоча за собой пулемет, полезла на крышу, к Бубе.

– Злые. Мокрые. Злые. Плохие, – исступленно твердил боязливый дикарь. Коваль слышал, как его уставшее сердечко отбивает почти двести ударов в минуту.

– А ты вообще заткнись, вонючка синяя, не то – скину вниз, – добродушно посоветовала Варвара.

– Кажись, задрали кого-то, как пить дать, только вот не пойму, кого. Не кабарга, это точно… – Бродяга потер щетину и, прикрыв глаза ладонью, стал разглядывать русло ручья, черной змейкой нырявшее под холмом. – Эй, Антипушка, забери этого болотника, чтоб не мешался, и коников обсыпьте.

Антип, чуть ли не вниз головой, сверзился с сосны, развязал свой мешок и принялся обсыпать незащищенные ноги коней мелкой желтоватой пудрой, по запаху похожей на цветочный сбор. Обрадованная Варвара столкнула Бубу ему в помощь. Коваль сразу вспомнил, как питерские караванщики укрывали железными кольчугами лошадей во время нападений летучих змей. Он намеревался возразить Варваре, что видал погань и пострашнее, чем стая ушастых грызунов, но тут среди кочек и елок показался тот, за кем шла погоня, и… президент застыл с открытым ртом.

Это был кентавр.

6 КИТОВРАС

– Мать твою так… – протянул Лука, от неожиданности выпустил рукоять огнемета и тут же получил задравшимся прикладом в подбородок. Антип влез на крышу грузовика, чтобы лучше видеть. Варвара отложила пулемет и встала на капоте на колени, прижав к глазам бинокль.

Не просто кентавр, а скорее – кентавренок, с некоторым умилением определил про себя Артур, хотя умиление быстро сменилось совсем другими чувствами.

Этот кентавр сильно отличался от своих рисованных мультипликационных собратьев, которых Артур помнил по детским фильмам. Тощие жеребячьи ноги еле его держали, на бабках сочились кровавые мозоли, в неровной бурой шерсти застряли колючки. Каурая масть на спине лошади плавно переходила в темно-шоколадный загар на спине человека, истекающие потом лопатки работали, как поршни, длинные руки при беге едва не доставали земли. Кожа на узкой, цыплячьей груди подростка вздымалась и опадала, натягиваясь на ребрах. Ребер у него было явно больше, чем у человека. На мокрых боках, на животе и плечах клочьями росла светло-коричневая, почти шоколадная шерсть. Когда беглец достиг подножия холма, стало очевидно, что это не шерсть растет клочьями, а ее кто-то совсем недавно активно выдергивал. Наверное, хищники уже неоднократно настигали раненого беглеца, бросались на него скопом, но он находил силы, сбрасывал их и устремлялся дальше. Кентавр дышал со свистом и хрипом, и там, где он пробегал, на мокрый мох осыпался кровавый пот.

Его хотелось спасти.

Его мучительно хотелось спасти от погони.

Не жилец, определил Артур, хотя до этого никогда не имел дела со столь странным творением эволюции. Впрочем, сказал он себе, если Хранители равновесия вывели из ящериц драконов, то что мешало им вывести полкана?

Что-то блеснуло на мгновение, резануло Артура по глазам: ему показалось вдруг, что на груди человека-лошади вспыхнул пристальный угольно-черный глаз. Наваждение продолжалось секунду, не больше, но для Коваля что-то изменилось.

Его позвали. Иначе не скажешь.

Спасти. Приголубить. Защитить от уродов.

Умереть вместо него…

Человека позвало что-то далекое, невыносимо прекрасное, жгучее до одури. Артур потряс головой, потом еще раз. Кентавр споткнулся, захрипел, копыта его провалились в грязь. Артур за рыжими гроздьями ягодных кустов не видел его целиком. Было там что-то, кроме грязной задубевшей кожи, или нет?

– Варька, слыхала когда о таком? – встрепенулся Бродяга.

– Да не вроде… Чо-то мужики болтали, мол, еще по снегу следы встречали, и не кобыла, и не лось, а ширше раза в три. Тока не тут это, а за перевалом, южнее.

– Ишь, болезный, припадает!

– Ни хрена себе болезный, да за ним на коне не угонишься.

Кентавр как раз поравнялся с грузовиком, но он бежал гораздо ниже по склону. Ему приходилось перепрыгивать через обломки пней и корни, вилять среди канав. Несколько раз он оступился, а однажды упал, перевернувшись через голову. В этот момент стала видна свалявшаяся, мокрая от пота и крови шерсть на животе и несколько глубоких царапин, нанесенных когтями.

Защитить. Спасти. Спрятать.

Не допустить его гибели.

– У него два сердца, – прошептал Коваль.

– Откель те ведомо? – удивилась Варвара.

– Слышу, – пояснил президент. – Два сердца и легкие литров на пятнадцать, оттого и выносливый. Он так бежать может дня три, лучше любой лошади…

И тут, как бы в опровержение этих слов, кентавр снова упал, но на сей раз он угодил в серьезную природную западню. В низине, под перевернутыми пнями, подле таежного ручья образовались топкие прогалины, заросшие густой осокой. Кентавр сделал большой прыжок, но не рассчитал сил. Он утопил передние ноги, не удержал равновесия, ударился боком о трухлявый пень и провалился почти по горло. Раздалось противное чавканье, треск болотных газов и жалобный крик.

И вместе с криком – страх. Но не бессмысленный ужас глупой косули, а страх разумного существа, сознающего свою близкую гибель. У Артура сжалось сердце. На короткий миг президент даже приложил руку к груди, недоумевая. Что-что, а мотор еще никогда его не подводил, да и вообще, тьфу-тьфу, все хвори остались там, в прежнем, болезненном мире, мире ангин и аспиринов.

– Он зовет на помощь! – Коваль соскочил с капота. – Вы слышите? Ему надо помочь.

– Кто зовет? – округлила глаза Варвара. – То нечистая тебя манит!

У бывшего тренированного Клинка словно кто-то разом выключил все защитные механизмы. Он пошел на зов, будто его поманила волшебная дудка. Пошел с одной мыслью, что мальчишку надо спасти. Зачем спасти, на кой ляд этот вонючий мутант сдался – эти вопросы Коваля не волновали.

Его волновало одно – не позволить зайцам, или кто они там, сожрать это нелепое чудо-юдо.

Кентавр выбросил вперед неестественно длинные жилистые руки с очень широкими ладонями, ухватился за корягу, подтянулся, но коряга треснула, и бедолага еще глубже увяз в болотной жиже. Он запаниковал, забился, не чувствуя копытами дна, и потому не смог трезво оценить ситуацию. На самом деле, ему стоило подать влево, отдохнуть, полежать в плотной грязи и с новыми силами, помаленьку, выбираться на сухое место.

Артур же оценил ситуацию в мгновение ока, свистнул Бубе и рванул вниз, через ягодную рыжую россыпь. Следовало отсечь стаю, оттянуть на себя, пока они не успели окружить болотце.

– Стой, погодь! – наперебой заорали сверху Варвара и старец. – Какая ему помощь? Нечисть – она и есть нечисть, не ходи к нему!

– Кузнец, налево погляди, ты чо! – умолял Антип. – Зайцы, зайцы же!

Но Артур уже скользил вниз, обдирая кожу с ладоней, цепляясь за ветви чахлых черных елочек. Он не мог объяснить Бродяге, почему так поступает. Старцу были подвластны хвори человеческие, но чудовище с лошадиным телом он воспринимал как уродца с пожарища или как безмозглую лосиху. У Артура не было времени объяснять, что перед ними не просто разумное существо, но, кроме того, это существо обладает чем-то невероятно важным, чем-то таким, что им еще может очень и очень понадобиться, вероятно даже – чем-то таким, чего нет больше ни у кого, и упустить эту возможность никак нельзя. Во всяком случае, именно так до него дошла информация, сжатая в единственном горестном вопле. Кентавр не желал умирать потому, что его смерть несла очень большие проблемы.

Для тех, кто оставался в живых.

Коваль делал огромные скачки через канавы, заполненные водой, слышал, как за ним, нагоняя, бесшумной тенью, несется Буба, а еще дальше, проклиная все на свете, грузно топает Варвара с ручным пулеметом на плече…

Кентавр повернул голову и встретился с президентом глазами. Человек остановился, перебирая ногами, размахивая руками. Человека на мгновение словно пригвоздило к невидимому столбу. В следующий миг Артур справился с наваждением, но внутри его словно выстирали и выжали.

Удивительный зверь не подчинялся воле Клинка, он был намного умнее любого пса или дракона, хотя мыслил совсем иначе. Он был юн, несмотря на солидные размеры, почти ребенок, по меркам тех, кто его родил. А его, несомненно, родила мать, а не вырастили в пробирке и не сотворили из мертвого камня. Его узкое, вытянутое вперед личико, с полными, обезьяньими губами, меньше всего напоминало о лошади, глаза располагались слишком близко к носу, глядели затравленно, на пределе чувств и сил, а на груди, на широкой цепи болтался заляпанный в грязи амулет.

Черная молния.

Капля смолы.

А спустя миг – уже похоже на кипящий глаз, именно этот таинственный предмет привораживал Артура.

Кентавр сделал еще одну попытку освободиться, взбрыкнул задними ногами, запустил когтистые, совершенно не человеческие лапы в мягкий, осыпающийся дерн… но лишь проделал в земле восемь глубоких борозд. Он все глубже зарывался в густую черную жижу.

– Что там, что там? Злые, плохие! – бормотал Буба и дергал Артура за рукав. – Убили много людей Грязи! Страшные. Зубы. Злые.

– Не бойся, я тебя не обижу, – увещевал Коваль, пробираясь поближе к застрявшему беглецу. Совсем близко он подойти не решался – обманчиво сухая прогалина легко поглотила бы человека. То самое чувство, что охватило его подле грузовика, чувство, толкнувшее его на помощь диковинному лесному обитателю, на минуту пропало, уступив место страху. Артур очень быстро понял две вещи – что его использовали, чуть было не заманили в трясину, и что половина крови на груди, боках и лапах кентавра принадлежала не ему. Этот мальчишка-полуконь забил немало врагов, прежде чем они взяли его в оборот.

Его следовало спасти любой ценой…

Артур замер на краю болота. Стая валила кусты уже совсем близко. Кентавр зашипел, обнажая розовые десны, и поднял руку, как бы готовясь к обороне. Такие острые зубы Артур однажды видел у щуки, выловленной на границе Вечного пожарища, а руки мальчика он вполне справедливо издалека окрестил лапами. Четыре пальца, разделенные перепонками, и на конце каждого втягивался и вылезал коготь длиной в два дюйма. Как у белого тигра Лапочки, только намного страшнее. Потому что альбинос Лапочка, при всех его коварных повадках, слушался человека, а этот чумазый уродец считал себя гораздо выше и лучше человека.

Это был какой-то неправильный кентавр. Про таких не писали в греческих мифах и не рисовали приятные картинки. Очень скоро Артур заметил еще несколько мелких деталей. Полуконь взбрыкнул задними ногами, на минуту освободив круп от грязи. Он носил желтый пояс, украшенный драгоценными камнями, но пояс так извалялся, что мудрено его было заметить. На пятках, повыше копыт, у него тоже торчали внушительные изогнутые когти, левую заднюю ногу кто-то несколько раз прокусил, сухожилие порвалось, и вдобавок зияла открытая рана в правом боку.

«Не жилец… Если срочно не забинтовать – кончится».

– Кузнец, назад давай! Вот оглашенный, язви тя…

В следующий миг Артур вошел в контакт со стаей.

Зайцы плыли, как неугомонная, стрекочущая волна. Издалека казалось, что пролился мешок жидкого цементного раствора, над которым взлетают частые серые капли. Но чем ближе придвигалось ползучее облако, тем яснее Артур различал, что это вовсе не капли, а застывшие в прыжке щетинистые твари, с короткими ушами и торчащими вперед кошмарными клыками. Некоторые самцы достигали от носа до кончика хвоста не меньше метра, они передвигались, как австралийские кенгуру, крупными прыжками, не прекращая воинственно стрекотать.

Они вскакивали на поваленные стволы деревьев, легко преодолевали извилистые притоки ручья, одним скачком взбирались на трехметровые, вывернутые из земли корневища деревьев. Их вытянутые влажные ноздри раздувались и вздрагивали, когда на пути попадались пятна крови, их когтистые лапы сдирали кору, верхний слой почвы, превращали в рвань мелкие кустарники и болотную траву.

Там, где прокатилась стая, земля выглядела так, словно ее топтал слон. Ковалю пришло на ум сравнение с саранчой. Не все зайцы выглядели столь устрашающе, как несколько первых шеренг, но даже те, кто поспевал сзади, невероятно далеко ушли от своих трусливых, трогательно-беззащитных собратьев. У этих питомцев Желтых болот в искалеченных мозгах трепыхалось одно – жажда крови.

Они настигли добычу, которой хватило бы на всех, но добыча подло ускользнула.

Коваль прикрыл глаза, старательно отрешаясь от ближних звуков, молитв Луки, матерщины Антипа, дыхания испуганных коней, оглушительного стрекотания, заполонившего лес. Он слушал их внутренность.

Стая оказалась вполне управляемой, нисколько не опаснее питерских лысых псов. Те обладали изрядными способностями к гипнозу и способны были акульим кружением усыпить жертву, здешние же зубастики до такого не доросли. Артур прочитал их голод, их стайную радость и их обиду. Со вчерашнего дня они зарылись в неглубокие норы, очень далеко отсюда, на границе зеленой и серой земли…

Коваль напрягся, но так и не смог почерпнуть точных географических сведений в бездарных мозгах мутантов. Однако он уловил, как выглядела эта самая граница. Как зеленая земля. Зайцы переваривали кабаргу, загнанную накануне, когда случилось нечто странное. Земля содрогнулась, снизу поднялась вода, изгоняя их из нор, а затем в лапы стае угодило это ловкое, изворотливое мясо. Мясо тоже прискакало откуда-то снизу и пыталось туда же, вниз, сбежать, но не успело.

Вкусное, горячее, изворотливое мясо!

Артур расставил ноги пошире, вдохнул и задержал воздух, фиксируясь на вожаке стаи. Вожака, громадного, седого, одноухого, перекосило в прыжке. Он поскользнулся, проехался мордой по грязи, по ягодным кустам, затем замер, ощерился и мелкими прыжками стал приближаться к человеку.

– Мамочки, – произнесла где-то неподалеку Варвара, поднимая пулемет.

– Варя, не стреляй.

– Порвут же нас…

– Не порвут. Махни всем, чтоб не стреляли. Буба, ты тоже… Не трясись, мать твою!

Коваль смотрел в одну точку – на амулет, прилипший к впалой груди кентавра. Чем-то этот амулет его притягивал. Затейливая игрушка из белого металла, по форме похожая на древнеславянские свастики, а в центре и по краям – удивительно блестящие, черные камни. Амулет или что-то другое, гораздо более важное?

Игрушка не просто висела на цепи, оказалось, что одна цепь обвивалась вокруг шеи, а вторая тянулась снизу, крепясь вокруг передних ног. Благодаря такой металлической упряжи странный амулет оставался жестко зафиксированным на груди мальчишки.

Кентавр все еще делал попытки выбраться. Он то проваливался по горло, то с хрипами выбирался на воздух, по самый круп, и тогда черные камни амулета сверкали на заляпанной грязью тощей груди.

Свастику грязь не затронула. Черный выпуклый камень походил на грозное око, словно рассматривающее Коваля изнутри.

– Варька, бок не подставляй! – кашляя, горланил Бродяга.

– Кузнец, ложись, ща я их отгоню! – рычала Варвара, поудобнее упирая в живот приклад пулемета. Она уже почти спустилась до самого болота, патронные ленты волочились за ней по кустам.

– Я вам сказал – ни одного выстрела! – оборвал атаманшу президент. – Палить начнешь, распугаешь! А я их всех непуганых соберу…

Вожак стаи затормозил, загребая конечностями, силясь удержать равновесие, метрах в десяти от болотца. Отвести взгляда от человека он уже не мог, он мог только ползти на зов. Артур заставил его ползти на брюхе.

– Ну, иди, иди сюда, пушистик…

За вожаком стали прижиматься животами к земле и другие матерые самцы. В последних рядах боевой запал еще не растаял, там визжала и похрюкивала молодая поросль. Они сбились в плотную кучу, лезли на передних, давили и кусали друг друга…

– Мамочки святы! – ахнула Варвара, наблюдая, как серые убийцы укладываются в покорные шеренги и по-пластунски приближаются к босому бородатому человеку, безмятежно стоящему в луже.

– Варя, не дергайся, – негромко приказал Коваль.

Кентавр тоже замер в своей трясине, он не делал больше попыток вырваться, только крупно дрожал всем телом. Кровь из раны на боку лилась все сильнее, мальчишка угасал.

– Ну, валитесь же, сладенькие мои… – шептал Клинок. – Ложитесь спатеньки, ножки у нас устали, глазки устали, ушастики мои, спать хочется нам, я вас отведу туда, где тепло и сухо…

Стая улеглась. Они собирались обложить болотце и терпеливо ждать, пока жертва сдохнет или ослабнет от ран. Очевидно, так выглядела их обычная хитрая заячья тактика. Зайцы успели окружить болото, но теперь, повинуясь приказу Клинка, робко ползли за ним.

Артур начал отступать. Мелкими шагами, спиной вперед, он двигался наверх, к дороге, туда, где его ждал огнемет Луки. Руки дрожали, по спине ручьями лился пот; Артур с горечью признавал, что иметь дело с одичавшими собаками намного проще: лысых псов он играючи заставил бы спрыгнуть с обрыва.

Сегодня Клинок нуждался в помощниках.

– Буба, под ногами не путайся, – процедил Артур. – Варвара, когда на дорогу выгребем, режьте их ножами, не раньше! Но не стрелять!

Избитая, покрытая шрамами морда вожака придвинулась почти вплотную. Коваль изумленно рассматривал восемь клыков в разинутой пасти. Четыре верхних, под раздвоенной губой, загибались, как у дикого кабана. С черного языка свисала слюна, а когтям на передних лапах мог позавидовать бурый медведь. Коваль очень сильно усомнился, зайцы ли перед ним. Вполне вероятно, мутация сыграла злую шутку, соединив в один два несоединимых вида…

Они хрипели и толкались, они обгоняли вожака, охватывая Артура злобным стрекочущим, вонючим полукольцом.

На гребне, ступив босыми пятками на разломанную бетонку, высокий седой человек помедлил. Он дождался, пока несколько десятков хищников выползут на ровное место, пока они окружат его, как плотный серый шарф.

Синекожий дикарь Буба, отступавший на шаг раньше президента, с ворчанием запрыгнул на платформу, на четвереньках добрался до кабины и появился оттуда уже с остро заточенным топором на длинной рукоятке. Старец тоже ловко взобрался на подножку, кряхтя, извлек из-под сиденья кинжал.

– Эх, Кузнец, ну ты учудил, елки-палки! Не к лицу мне кровушкой-то руки обагрять, но нечисть порубать – святое дело, святое. Ай, взаправду Качальщик учудил…

Лука положил палец на спусковой крючок.

– Ваша святость, вы побереглись бы, а?

– Обо мне, отрок, не беспокойся, – старец засеменил к Варваре. Украшенный камнями грузинский кинжал в его дряблых руках казался двуручным мечом.

– Как резать-то? – шепотом осведомилась Варвара.

– Горло режь, в один удар, – краем рта ответил Коваль. – Чтобы крику меньше было… Ай, спатеньки, ушастики мои, спим, спим, сладко спим…

– Лука, тех, что слева, – тихонько приказала Варвара. Сама она двигалась за зайцами по пятам, взвалив «Дегтярева» на плечо.

Когда до задних колес платформы осталось не больше десятка метров, Артур приказал серому вожаку замереть. Тот послушался, но его сородичи из задних рядов напирали, и свободный пятачок между человеком и стаей угрожающе уменьшался.

– Давайте! – едва не теряя сознание, выдохнул Артур.

Резали с удовольствием. Первых трех зверюг Варвара полосовала с заметным опасением, стараясь не заходить к ним сзади, оберегаясь от смертельно опасных ударов задних лап. Бродяга же никого не боялся. Он хоть и не умел так заговаривать лесных тварей, как Качальщики, сразу поверил в ловкость Кузнеца. Спустя минуту его светлая нательная рубаха и кожаные штаны стали красными от крови.

Артур, сцепив зубы, держал стаю. С каждой секундой силы таяли, но и сильных зайцев становилось все меньше. Буба миндальничал с кровными врагами людей Грязи меньше всех. Счастливо скалясь, он пробивал им головы топором, хихикал и обеими ногами прыгал по тушкам врагов.

– Все, не могу больше… – признался Артур, запрокидывая голову. В носу, видимо, порвался сосуд.

– Лука, пулемет! – Бродяга шустро запрыгал к платформе.

Варвара вскинула на плечо «Дегтярева», уперлась спиной в ствол сосны. Луку два раза упрашивать не пришлось. Два пулемета закашляли в унисон, оглашая тайгу железным смехом. У Коваля не нашлось сил взобраться на ступеньку кабины, он так и остался сидеть на бетоне, прислонившись спиной к колесу. Зайцам, впрочем, было не до него.

Штук сорок проснувшихся, уцелевших в задних рядах стаи, погибли в первые секунды. Под ударами крупного калибра их подкидывало в воздух, отчего возникало дикое ощущение, будто клыкастые прыгуны умеют летать. Теряя лапы, уши и головы, распластанные в воздухе тушки шлепались на дорогу и замирали. Некоторые еще продолжали дергаться, огрызаясь, ползли в лес, но за ними, с тесаками, метнулись Антип и Буба.

Стая рассеялась.

– А ну, хватит! – звонко захлопал в ладоши Бродяга. – Хватит уж, патроны пожалейте!

Старец с кряхтеньем опустился подле Артура, протянул кусок сухой тряпки.

– На-кось, нос у тя кровит! Вот как, значит, Качальщики тя навострили, а? То-то я гляжу, в Чите ни одной бешеной псины не боялся, а?

Из канавы, жалобно поскуливая, подтягиваясь передними лапами, выбралась поджарая зайчиха. Задняя часть ее туловища безвольно волочилась по сырой земле. Подскочил Буба со счастливой ухмылкой и перерезал зайчихе горло. Чувствовалось, что будущему губернатору Забайкалья очень нравится его работа и очень нравится тяжелый охотничий нож, подаренный Бродягой.

– А чего их бояться? – Коваль усилием воли остановил кровь. – Пошли, надо этого чудика выловить, утонет ведь!

Но сразу встать не смог, молоты бились в висках, перед глазами взрывались звезды. Из-под горки, черная от копоти, азартно оскалясь, возвращалась Варвара. В одной руке – кавалерийская сабля, в другой – сразу четыре отрезанные заячьи головы.

– Больше четырех дюжин покрошили, ага, – хохотнула атаманша. – Ща ишо подранков добьем. Тварюги такие, в прошлом годе восемь телок у нас задрали!

– На кой \яд ты с ними сцепился? – негромко спросил старец. – Вишь, как корежит тя, аль подохнуть хотел?

– У него… медальон, – Артур сплюнул розовым. Со второго раза получилось встать.

– Медальон… – насмешливо протянул Бродяга. – Ты сам-то понял, что полкан этот чуть тебя в трясину не зазвал?

– Так не зазвал же…

Антип и Лука с благоговейным ужасом, отступив на пару шагов, разглядывали всесильного Белого царя. Буба с явным удовольствием сдирал шкуру с живого еще хищника.

– До тебя никто против заячьей стаи не выходил, – сказала Варвара. – Все трофеи теперь твои.

– Мне трофеи ни к чему.

– Надо продать шкуры, – заявила вдруг Варвара. – Бродяга, за такие шкуры Повар полно семян отсыпет!

– А и то верно, – оживился старец. – Умная ты, Варварушка… Антип, Лука, снимайте шкуры! Повару на онгоны пойдут. Эй, Буба, прихвати веревку. Не понимаешь? Вот это длинное, висит, – это веревка.

– Какому еще повару? – спросил Коваль, но старец не ответил, уже двинулся под горку. Мрачно семенил впереди, ловко уворачиваясь от комков липкой паутины, перешагивая через дрожащие тушки недобитых зайцев.

– Ну, что с ним?

Люди собрались на краю болотца, издалека рассматривали обессилевшее чудо-юдо. Кентавр ослаб, завалился на бок и, скорее всего, потерял сознание. Медальон сверкал на его груди, как новенький, зато на заплаканной физиономии и лапах налипли пуды комковатой грязи.

– Ну, кто за ним полезет? – обернулся Бродяга.

– Еще лягнет, зараза! – боязливо отозвалась Варвара. – Слышь, Кузнец, да на кой он тебе сдался?

– А медальончик действительно интересный, – рассмеялся вдруг старец. – Да уж, царь ты или кто, но с тобой точно не соскучишься.

– Ты это к чему?

– Да к тому, что такие вот побрякушки только на Качальщиков и действуют. Якобы колдунам через побрякушки запретные входы в Изнанку открываются. Всякое болтают, но ты ведь у нас – Фома неверующий, все за науку ратуешь. А я тут, грешным делом, смешную историю припомнил, м-да уж… Забывать такое стал, почти два века минуло. Раз гадала мне клушка одна, слышь… – Бродяга словно позабыл, что совсем недавно призывал всех спешить. Он отыскал себе пенек посуше и, пока все вокруг работали, свежевали зайцев, заряжали пулеметы, выпрягали лошадей, предался воспоминаниям. – Так вот, гадала мне, гадала…

– Буба, пришла твоя очередь отличиться, – ласково поманил президент будущего губернатора края. – Ты его только зацепи, а лошадки вытащат.

– И то верно, – обрадовалась Варвара. – Кому еще в болото лезть, как не этой мокрице?

– …Мол, как вынешь из дерьма говорящую лошадь, так тебе и откроется… Ха-ха, Кузнец, а ведь это и есть говорящая лошадь-то, – невесело хохотнул Бродяга. – Только вот, убей бог, не упомню, чего мне дальше цыганочка та глупая нагадала. Полтора века прошло…

Буба поупирался немного для вида, но потом зажал веревку в зубы и ухнул в грязь. Кентавр не сопротивлялся, позволил продеть под брюхом петлю. Буба вылез из болота черный, облепленный пиявками, и сообщил, что здешняя грязь совсем не такая вкусная, как в болоте Матери.

Антип выпряг двух коней. Общими усилиями сдвинули кентавра с места. На суше он оказался еще крупнее, чем выглядел издалека.

– Ноги держите! Антип, а ну навались, задние копыта вяжите!

– Да на кой он нам, ваша святость?

– Вот и я думаю – на кой он нам? – Варвара откинула со взмокшего лба волосы, с трудом перевела дыхание и нехорошо посмотрела на Коваля. – Слышь, Кузнец, это ведь ты придумал, что его спасать надобно? Вот теперича как его отсюда вынать?

Кентавр часто вздыхал, на его изодранный бок в три слоя садились комары.

– Вынуть-то не труды… – Бродяга обошел лежащего гиганта, с трудом вытаскивая ноги из хлюпающей грязи. – Вынуть-то не труды, Варенька. Тут беда другая… Н-да, услужил ты нам, Кузнец. Однако ж все что ни делается, как говорится… Хоть ведаешь, кого к зеркалу повезем? Ведь это удача, да, Варвара, что мы со шкурками? Это китоврас.

– Китоврас? – Артур покатал слово на языке. Чем-то знакомым отдавало, надежно забытым, исконным, земляным. – Это вроде как сказочный персонаж?

– Сам ты – персонаж, – Бродяга осторожно потянулся к медальону, но взять в руки свастику не отважился. Кентавр внезапно дернулся, скинул Антипа и едва не зашиб связанными ногами Бубу. Зрачки его закатились, мутные голубые бельма вращались в глазницах, с разбитых губ доносились нечленораздельные звуки.

К счастью, Варвара надежно перетянула передние когтистые лапы.

– Я же не зря цыганочку-то вспомнил, – покачал головой Бродяга. Артуру вдруг показалось, что тот еще больше сморщился и на глазах усох. – Не зря, н-да… Что с ентой чудой дальше будет, мне неведомо, да только уж больно все в один клубочек вяжется. Китоврас-то, по языческим ишо сказаниям, штука известная. А крест на грудях… Для этакой штуки зеркало надобно. Я как чуял, что придется с маршрута слазить. Ребята, грузим это дело на машину, втянем как-нибудь. Лука, попоной прикроешь, ранки мы ему присыпем. Варварушка, свернем на большак и налево. Не направо, слышь?

– Куды это? – поразился Антип. – Хозяин, к югу-то, тогось… Охотнички вроде нанос встретили. А как на прииск, не ровён час, выскочим?

– К Повару Хо поедем, к китайцу, – твердо заявила Варвара. – Шкуры на семена сменяем, помоемся… – Она бросила на Коваля темный загадочный взгляд.

– Теперь ничего не поделаешь, – согласился мортус. – Только у Повара большое зеркало имеется. А сдается мне, наш китоврас как раз в зеркале нуждается… А нам это чудо нельзя теперь бросить, раз уж впряглись. Не ровен час, старший за ним пожалует. Эхе-хе, удружил ты нам, Кузнец…

Антип и Лука шустро соорудили носилки, завели под скользкое туловище полкана заостренные колья, перевернули беглеца на брезент. Артуру пришлось рубить кусты до самой бетонки, затем еще добрых полчаса мучились, пока впихнули раненого на платформу и накрепко привязали.

Дышал кентавр редко, со всхлипами, но оба сердца бились ровно. Скорее всего, юноша отключился от большой потери крови или от болевого шока. Когда закутывали его в попону, выяснилось, что задняя нога у беглеца сломана.

– Антипушка, трогай помаленьку, – скомандовал наконец Бродяга.

На капоте грузовика сохли три дюжины заячьих шкур. Бетонная дорога после избиения заячьей стаи походила на двор скотобойни.

– Бродяга, ты объяснишь внятно, зачем нам зеркало и кто такой Повар Хо? – опомнился президент, когда впереди замаячил выезд на трехрядное шоссе.

– Повар Хо – колдун, держит постоялый двор и харчевню знатную. Живет особняком… – не слишком охотно объяснил старец. – К нему и Гоминьдан на постой приходил, и мандарины со своими бандами, и с шаманами он дружбу водит. Четыре дороги хранит, и барахлишко можно у Повара Хо оставить, вечно сохранит, не тронет. И его никто его не трогает, Повара из Сычуани, так уж повелося. Варварушка, вон, та его обходит…

– Мне отец зарекал с Поваром дружбу водить, – Варвара на ходу распахнула дверцу, трижды сплюнула. – Однако ж раза три ночевали у него, харчевня богатая и семена опять же, ага.

– Да на кой нам столько семян, Варенька? – засмеялся мортус. – Может, лучше патронов?

– Ты, старый, двадцать лет в тайгу не вылазишь, так чего болтаешь? – беззлобно отмахнулась атаманша. – Сидишь на печи, так и не спорь. Семена последний год нужнее патронов, ага. Я ваще обалдела, когда услыхала, что вы без семян поперлись, ага.

– Так я, это… – смутился Бродяга. – Я мнил, севернее пойдем, по старому тракту. Чтоб никакой нечисти наверняка не встретить:

– Я ж говорю – двадцать лет на печи сидишь. Тут, вон, на Илью, парни лешачий хоровод видали, так аж за хребтом. Какой те северный тракт?

– А чем за еду платите, раз денег в Чите не водится? – очнулся Коваль.

– В тайге валюты полно, – туманно ответил старец. – И самородки годны, и каменья, и шкурки идут. Был бы товар, деньга найдется.

– Так он один в тайге живет? – поразился Артур. – Никого не боится?

– Кого ж ему страшиться? – хмуро глянул старец. – Ведь у него зеркало…

7 ПРАЗДНИЧНЫЙ ТАЙЛГАН

Сильный шаман Тулеев точно соблюдал обряд.

Для начала разделали жертвенного барана. Обвязали ближние деревья пестрыми ленточками, обнесли гостей первой порцией огненной воды. Для Тулеева готовилась водка по особому рецепту, настоянная на травах. Он позволил себе всего одну кружечку. Разделав барана, шкуру вместе с головой установили на палке, напротив жертвенного костра. Мясо сварили в котле, тут же затеяли кровяную колбасу. Порубили потроха, набили кишки. Женщины начали напевать, мужчины приняли по второй кружке, Тулеев тоже опрокинул в себя порцию. В голове приятно зашумело, он услышал стук собственного сердца.

Вроде бы тяжесть немного спала с души.

Может, померещилось все?..

Саян хлопнул в ладоши, подскочили мальчики, стали раскладывать бараньи кости, как велел им шаман. Гости вовсю жевали, запивали, но притихли уже, поскольку обряд начался. Саян ждал, когда лба нежно коснется эзэн ветра, и вот касание состоялось – ветер стих. По толпе, как всегда в таких случаях, пронесся нестройный вздох. Все заметили, как пропал ветер, как замерли, словно приклеенные к небу, ветви сосен, как разом затихли мухи и пчелы.

Небо и земля ждали знака.

Тулеев принялся перечислять по именам всех прибывших на праздник, так было нужно. Никого не обходя вниманием, он следил, чтобы грамотный мальчик занес в список имена, а сам список надежно спрятал. Теперь, даже если черным духам случится вырваться, они не сумеют одолеть людей. Имена спрятаны – улус под защитой.

Так считалось раньше.

Тулеев встал на колени, сверху на голову ему, поверх короны, накинули веревку с черными косичками. Теперь его лицо не мог видеть никто. С закрытым лицом Тулеев обошел большой круг, трогая рукой каждого из гостей, шепча крепкие формулы оберега. Случалось в прошлом и так, что шаман забывал защитить родственников от разбушевавшихся бурханов тьмы, и те утаскивали живых людей за собой…

Случалось, и шаман погибал во время камлания.

Саян велел последний раз подкинуть дров в костры. Кости разложили на чистой ткани, как они должны совмещаться у живого барана, ребрышко к ребрышку, приставили ноги, приставили палку с черепом. В черных выпученных глазах барашка отражались сполохи костров. Стало очень тихо, перестали насвистывать птицы, угомонились дети, даже лошади и ручные олени, привязанные неподалеку, замерли в оцепенении.

Поднималась бурлящая темная волна.

Нижний мир стал ближе к миру людей.

Тулеев сделал первый неспешный круг, обходя животное, которое понесет его в царство мертвых, в обитель грозного Эрлика. Вот и пришлось упомянуть его имя, никак без этого не обойдешься. Кажется, душа животного уже витала где-то неподалеку, достаточно было протянуть руку. В пустых глазницах бараньего черепа мелькнули искры, или это только почудилось?

Тулеев сделал второй круг, чуть ускоряясь, потряхивая бубном. Люди кушали, запивали, он им не мешал. Праздник должен остаться в сердцах гостей, а не печаль.

Женская родня умершего недавно Жамсарана обрядила ленточками и колокольцами березку, ее принесли и воткнули рядом с костром. Под березкой поставили три миски со сладким кушаньем. Саян принял еще полкружечки спиртного, ускорил шаг и изменил дыхание.

Небо придвинулось к миру людей.

Равнодушно и холодно вглядывалось в души, как и положено небу.

Прикрыв глаза, Саян видел, как прорастает невидимыми корнями березка, отзываясь на каждое слово его беззвучной пока молитвы, как соединяют ее корни и веточки все три мира – верхний, нижний и земной, как вьется вокруг корней душа черного барана, готовая к путешествию, как алым полотнищем плещется море живых человеческих душ, не пьяных пока, но сытых и взволнованных. Тулеев приложил к груди нефритовое зеркало, кнут заткнул за пояс, левой рукой взял бубен.

Дробным притопом ответила молодежь на первые шаги его танца.

Услышав треньканье бубна, молодые парни вскочили и выстроились в линию. Саян их не видел, он все громче бормотал, призывая духов, оберегающих улус, и слышал биение разогретых водкой сердец. Уже никто не болтал попусту, не смеялся и не глотал еду, внимание десятков гостей было приковано к айха, на котором раскачивался и крутился сильный шаман.

Примчался первый порыв обжигающе холодного ветра. Женщины охнули, кто-то из детей заплакал. Саян кружился, гортанно выкрикивая слова молитв, умоляя родных бурханов защитить его во время путешествия. Душа барана уже везла его, но еще не оторвалась окончательно от земной тверди. Дунул второй порыв ветра, это означало, что покровители земных стихий уже не властны над священным местом погребения, здесь теперь гуляют совсем другие ветра…

Теперь нет пути назад.

Саян упал на колени. Ему тут же под руку поставили таз с кусками горячей баранины. Про себя Саян решил, что проведет сегодня камлание более осторожно и постарается ни в коем случае напрямую не вызывать Эрлик-хана, владетеля мертвых. Саян стал швырять куски распаренного мяса в лес, упоминая при каждом броске онгонов-покровителей. Когда мясо кончилось, ему подали бутыль с травяной водкой, он пошел по кругу, брызгая во все стороны, левой рукой все чаще встряхивая бубном.

Что-то шло не так, как обычно.

Слишком легко получилось.

Люди молчали, только старики, чувствующие острее прочих, стали подвывать. По знаку Тулеева мальчишки кинули в костер бараньи кости и голову, теперь ничто не связывало посланца земного мира с миром людей. Сквозь бесконечные повторы молитвы Саян еще расслышал, как в ужасе шепчутся женщины, показывая друг другу на почерневшее небо. Потом он перестал слышать и это, и стук собственного сердца слился с нарастающим протяжным гулом.

Он оторвался.

Он несся сквозь ряды пылающих обручей, порывы морозного ветра пробирались под одежду, сковывали дыхание. Люди хором повторяли за шаманом слова молитв, просили грозного бурхана нижнего мира забыть их умершего родственника и принять вместо него черного барана. Саян скрепя сердце выкрикивал имя страшного Эрлиг-хана, втайне надеясь, что владыка сегодня занят чем-то более важным и не примет жертву…

И вдруг ноги Тулеева оторвались от земли.

Женщины взвизгнули. Некоторые упали, отшатнувшись. В Нерчинском улусе такого еще не видели и не помнили, чтобы шаман исчез во время камлания. Всякое случалось – и выносили на руках, и отварами отпаивали, и ноги у слабых шаманов на время отнимались, но Саян Тулеев просто исчез.

Невероятной силы вихрь разметал костры, повалил в угли березку, она вспыхнула и мгновенно почернела. На утоптанной поляне, в кругу застывших от страха сородичей, осталась лежать расколотая рогатая корона.

– Неужто его забрал Эрлиг-хан? – робко спросил кто-то.

– Владыка мертвых не требует к себе живых, – ответили старики.

– Значит, он вернется? – с надеждой спросил мальчик. Он сидел на земле, возле перевернутого таза с остатками мяса, и в испуге смотрел, как дымятся следы от босых ног шамана.

Народ тихо перешептывался, обсуждая дикую ситуацию. Улус словно парализовало. Несло горелым. Неизвестно откуда взявшийся ветер гнул к земле вековые стволы. В траве катались головешки от костров.

– Лучше бы он не возвращался, – сказал самый старый из охотников, и все закивали в ответ.

Тому, кто провалился в нижнее царство, нечего делать среди живых.

8 ПОВАР ИЗ СЫЧУАНИ

Первое, на что упал взгляд Артура во дворе, – был жирный кот с отрубленными задними лапами. Чуть позже выяснилось, что страдалец не один. На скудном солнышке, на песочке, прижимаясь к теплой стенке уличной печи, грелось не меньше дюжины искалеченных полосатых созданий. Некоторые из котов зажрались до чудовищных размеров; Артур подумал, что если бы в детстве мама привела его на такую выставку, он бы на несколько месяцев потерял интерес ко всем животным.

Кроме котов, на широком, чисто выметенном дворе Повара Хо внимательный глаз мог заметить еще немало любопытного. Под навесами жевали сено мохноногие монгольские лошади, и здесь же, укрытый брезентом, дремал снаряженный БТР. Во дворе имелись два колодца, один почему-то сухой, и над ним было устроено нечто вроде подъемника, узкая площадка с лебедкой и воротом. Вокруг ворота наматывал круги меланхоличный бычок. Дальше, за стеной из ящиков, угадывались бурильное оборудование и комплект для артезианской скважины. Где-то ухал кузнечный молот и сипло пели меха. Пахло порохом, навозом, вареным мясом и…

Запах. Бывший Клинок втягивал воздух, угадывая среди бытовых наслоений то, что его растревожило. Что-то неуловимо-знакомое, давно позабытое, такое дразнящее и в то же время несущее оттенок тоски.

Трехэтажный дом посреди двора выглядел более чем внушительно, со множеством пристроек, башенок и сарайчиков, с узкими бойницами, с железными кольями вдоль конька крыши и высокими приставными лесенками. Сбоку по стене карабкались дюралевые скобы – остатки неоновой вывески. Справа, под выдающимся флигелем просматривались останки засыпанного землей гаражного пандуса, а в дальнем углу двора, за штабелями дров – торчал недоразобранный остов бензоколонки.

Придорожный мотель…

Артур сразу оценил военную хитрость хозяев – единственная входная дверь в доме располагалась в трех метрах над землей. Защитникам таежной крепости было достаточно втянуть за собой лестницу, и дом становился неприступным. По крайней мере здесь можно было выдержать долгую осаду.

Вокруг двора поднимался высокий частокол, а за ним – еще один, сплошь увешанный онгонами разных монгольских улусов, высушенными тушками зверей, чучелами незнакомых Артуру птиц и звенящими китайскими побрякушками, призванными оберегать от злых бесов. Между двумя заборами колыхалась маслянистая черная вода. Из рва пахло застоявшейся отравой, но даже там кто-то жил, слуги Повара через забор швыряли в ров мясные кости. Артур попытался представить себе существо, вольготно грызущее кость в озере из отработанной нефти, и его тут же передернуло от омерзения.

Тайгу хозяева постоялого двора вырубили и выжгли в радиусе почти в триста метров и у самой кромки леса заколотили в землю жерди. На каждой жерди развевались ленточки, постукивали деревянные и глиняные колокольчики, а кое-где болтались… скелеты. У Коваля создалось впечатление, что Повар Хо гораздо больше опасается нашествия потусторонних сил, чем реальных бандитов.

Артура так и подмывало спросить, для чего сухой колодец, и для чего в него нужно спускаться, но, увидев хозяина, он предпочел промолчать. Повар Хо не слишком походил на повара, скорее – на вышколенного дворцового дипломата. Он встретил гостей возле ворот внутреннего двора в благоухающем, расшитом золотом халате. Молча поклонился и хлопнул в ладоши. Откуда ни возьмись подскочили четверо парней, по виду скорее тибетцы, а не равнинные китайцы, развернули ковровую дорожку от ворот до высокого крыльца.

– Это не Повар, – шепнул Артуру Бродяга. – Чтобы Повар Хо вышел сам, надо ему сильно понравиться, хе-хе.

Варвара выбралась из кабины Кенвуда, приняла величественный вид и бойко затараторила на китайском. Как удалось понять Артуру, атаманша радушно предлагала хозяину усадьбы шкуры недавно убитых зайцев, а взамен просила… несколько семян.

Мужик в золотом халате кланялся и тараторил еще быстрее Варвары. Хозяин усадьбы будет счастлив принять свежие шкурки, из них получатся превосходные онгоны, давно никто не был столь благороден и добр к Повару Хо и его двору. Особенно давно не заезжал сюда Белый мортус, старинный и любимый друг Повара…

При этих словах Бродяга досадливо кашлянул, откинул дверцу и полез вниз, кланяться. Китаец ждал с застывшей улыбкой. Мортус поклонился чрезвычайно низко, едва бородой не подмел землю.

…Но Повар Хо не позволит столь редким и столь прекрасным гостям уйти так скоро. Надвигается непогода, и, кроме того, не годится в безлунную ночь подниматься на перевал. Хозяин уже велел затопить баню, и для гостей готовится превосходный стол, лучшие блюда. Прекрасные гости поступили весьма предусмотрительно, что не пошли по северному тракту, там неспокойно…

– Семена? – напомнила Варвара.

– Непременно, свежие семена, – угодливо улыбнулся «золотой халат». – Целый мешочек, все крупные, готовые к росту. Все из первого урожая.

– О каких семенах все время идет речь? – Артур повернулся к Бродяге.

– Нечистую отгонять. Я тебе покажу, – хитро улыбнулся старец. – Я с собой пяток прихватил, больше не было. Еще от батьки ее, Варькиного, подарок. В городе они ни к чему.

Он полез во внутренний карман, достал плотный мешочек с завязками, вроде кисета. Внутри первого мешочка обнаружился второй, а внутри него – несколько темно-коричневых вытянутых семян размером с косточку от персика.

Точно такие же семена на подножке грузовика пересчитывали Варвара и камердинер Повара Хо. Товар на обмен принес в железном сундучке здоровенный детина, вооруженный топором и автоматом. Сундук был прикован цепью к щиколотке второго амбала. Тот остановился в метре от первого и отвернулся в сторону, задумчиво подбрасывая на ладони дубину размером с бейсбольную биту и улыбаясь в никуда. Атаманша словно не замечала таких подозрительных носильщиков, торговалась за каждое семя, разглядывала их на свет, дула на них, взвешивала на крохотных весах. Слуга Повара от нее не отставал, указывал на рваные заячьи шкурки, тыкал пальцами в пулевые отверстия, бил себя в грудь и взывал к небесам.

Наконец, когда Артур уже уверился, что драка неминуема, продавец и покупатель внезапно успокоились и ударили по рукам.

– И как ими отгонять нечистую силу? – Артур придал лицу самое серьезное выражение.

– Не дай нам боже сеять ловчие деревья, – Варвара быстро прошептала губами молитву, собиралась сказать что-то еще, но человек в золотом халате снова защебетал, настойчиво маня за собой.

– Придется ночевать, – крякнула Варвара. – Так просто не выпустит, чертяка!

– Лучшие блюда – это беда, – скривив рот, добавил старец. – Ума не приложу, откуда Повар о нас прослышал.

«Такими темпами мы до Иркутска никогда не доберемся», – мрачно констатировал Коваль. Но вслух ничего не сказал. Он убедился, что невнимательно осмотрел двор. Среди развешенных для просушки веников и снопов с самыми разными лекарственными травами прятались, как минимум, четверо молодых людей с карабинами. Артур засек еще двоих снайперов в замаскированных башенках по углам хозяйственного двора. Несколько волкодавов сбежались к машине и молча расселись полукругом, отсекая путь к бегству.

Но самая любопытная находка ждала президента в глубине двора, за длинным стогом сена. Там, на мощных клиньях крепилось неохватное бревно с ободранной корой, измочаленное здоровенными зубами. На бревне болтались три металлических кольца, каждое толщиной с руку взрослого мужчины.

Здесь когда-то привязывали драконов! Этот запах Клинок уж точно бы ни с чем не спутал. Со всех сторон от бревна земля была изрыта драконьими лапами, мухи жужжали над обглоданными костями, а еще дальше, в самом углу, под крышкой в яме прел драконий навоз. Похоже, у Повара Хо все шло в дело.

– Если не заночуем, к зеркалу не пустит, – мрачно заметил Бродяга, возвращаясь в кабину. – Ну что, Кузнец, по твоей милости с пути свернули…

– А никак нельзя… отказаться?

– Ты что, хотишь войны с мандаринами? – задрал брови старец. – Ты еще ни один состав с Петербурга не пригнал, границу не поставил, а врагов легко, я смотрю, наживаешь!

«Придворный» в золотом халате что-то подобострастно прокричал снизу. Двое его подручных, непрерывно кланяясь, раскручивали потертую ковровую дорожку. Две девушки расставили по двору плошки с тлеющими благовониями. Белого мортуса встречали с уважением.

– Повар Хо спрашивает, для чего его другу Бродяге понадобилось зеркало, – хихикнул старец. – Вишь, никогда сюда на поклон мы не ездили…

– Да никто к нему из Читы и не ездит, – поддакнула Варвара.

– …Повар Хо ждал высоких гостей, но ему будет вдвойне приятно, если столь желанные и приятные люди покинут пыльный экипаж и отведают его скромного угощения, – расшаркался камердинер.

В этот момент Артур узнал запах.

Повар Хо на широкую ногу занимался опийным маком. Вряд ли он его выращивал в таежных условиях, но складировал и перерабатывал – несомненно. Где-то здесь, надежно замаскированная, располагалась химическая лаборатория. Обычный человек ничего бы не унюхал, а тренированных псов здесь давно не разводят.

Коваль вздохнул и вылез наружу. В первую секунду ничего не произошло, хотя человек в раззолоченном халате явно напрягся. Улыбка на его задубевшем лице казалась вырезанной из камня. Волкодавы приподнялись, когда Артур пружинисто спрыгнул на землю, хорошие, смелые псы. Ближайшие два вскочили, недобро скалясь, но тут же развалились животами кверху. У камердинера округлились узкие китайские глаза, когда высокий русский с приколотой к затылку косичкой потрепал убийц волков за влажные носы.

По указанию Бродяги Лука и Буба отодвинули брезент, укрывавший кентавра.

Антрацитовое око в медальоне вспыхнуло крохотным солнцем.

Китайцы шарахнулись в стороны. «Золотой придворный» окончательно потерял улыбку. Минуту назад он струхнул, что впустил во двор неизвестного колдуна, способного навести порчу на собак, а теперь оказалось, что в багаже у колдуна – зверь из Изнанки!

Снайперы в башнях схватились за винтовки, в доме разом заговорили, сердито, высоко, загремели деревянным. Затем узкая дверь под крышей двухэтажного особняка распахнулась, и китайцы во дворе попадали ниц.

Со второго этажа, прямо по воздуху, делая легкие взмахи руками, спускался Повар Хо.

9 БИТВА ТИГРА С ДРАКОНОМ

Повар Хо спрыгнул вниз, не используя лестницу. Боковым зрением, даже не успев до конца повернуть голову, Коваль узнал этот полет. Так же непринужденно ходили по воздуху монахи одного тайного храма, спрятанного на бывшей ракетной базе… Человек в развевающейся пестрой одежде спрыгнул и, не обращая внимания на огромный грузовик, на Варвару и старца, зашагал прямо к Артуру.

– Я узнала тебя, ах, плекрасный господина. Отчего же моя болсая длуг Бродяга слазу не сказала, что с ним плиехала послушник храма Девяти селдец? Ах, отчего же мой длуг Бродяга слазу не пледупредила, что послушник хлама сопловоздает столь ценную добычу?

Повар Хо склонился и застыл в поклоне так надолго, что Артур всерьез обеспокоился состоянием его поясницы. Варвара и Бродяга выпучили глаза. Похоже, они потихоньку привыкали считать Коваля кем-то вроде святого. Солдаты, конюхи, птичницы во дворе – все попадали на землю, беспрерывно кланяясь хозяину.

Повар Хо все-таки совершенно не походил на повара, и от него ощутимо тянуло наркотой. Не только опием, но и анашой, гашишем и еще целым рядом незнакомых «лекарственных» средств. В следующие десять минут, пока китовраса бережно снимали с машины и несли в дом, Артур улыбался, отвечал на ласковые расспросы, а сам гадал, кому продает дурь этот ловкий мошенник. Скорее всего, наркотики уходят по привычным маршрутам – на северо-запад, решил Артур, но как доказать и как вычислить сеть распространения? Выходит, не успела еще планета опомниться от увечий, нанесенных Большой смертью, а шустрые наркобароны уже травят Россию…

Повар Хо излучал довольство, его лоснящаяся круглая физиономия сияла, как только что снятый со сковородки блин, и невозможно было определить, пятьдесят лет этому человеку или девяносто. Повар Хо издалека казался толстым и неповоротливым, но эластичная грация бойца то и дело проступала в каждом движении.

– Это не добыча, – поправил Артур, когда кентавра перегрузили на широкие брезентовые носилки. – Его надо вылечить, Бродяга сказал, что ты умеешь.

– Ах, его надо вылечить, – как болванчик, покивал Повар Хо. – Его надо вылечить. Разве ты хотела вылечить его, Белый царь?

– Почему ты называешь меня Белым царем?

– Потому что я тозе была послушником в храме Девяти сердец, только намного ланьше, чем ты, – не прекращая болтать, Повар Хо увлекал Коваля к дому, к зовущим винным, мясным ароматам. – Тебе зе известно, как сельезно относятся в храме к гаданиям. В храме ведь не произносят слово «гадание», так? Поскольку настоятели храма Девяти сердец не считают, что будущее – это тайна… Ах, я так рад, что имею честь плинимать в моя скломная доме такого зе послушника, каким был и сам, ведь наш храм – это всегда семья, ты не находишь?

– В храме меня никто так не называл. Это придумали уже здесь, в Чите.

– Имена не плидумывают на земле, – тонко рассмеялся хозяин. – Моя дома – на перепутье четылех дорог. Я зиву здеся с зенами и детьми, с племянниками и плочими лодственниками. Все они тлудолюбивый честная люди, все чтят заветы великий Кун-цзы, все работают от утра до заката. Часто они уходят далеко в тайгу, на охоту или на сбор редкой тлавы. Иногда прилетают на змеях лусские Качальщики и китайские Качальщики, покупают тлавы… Ах, да-да, я заметил, как ты осматривал коновязь, хе-хе-хе, хотя это скорее не коновязь, а как сказать? – длаконовязь, хе-хе…

Артур несколько осоловел. Их разговор походил на беседу двух хитрецов, к тому же на разных языках. Повар Хо не давал внятный ответ ни на один вопрос, но градус доброжелательности при этом не падал.

– Постой, дорогой длуг, – Повар Хо внезапно изменился в лице. Точнее сказать, гладкая блестящая кожа его круглого лица собралась десятками морщинок.

– Что стряслось?

Старец и Буба смотрели, выпучив глаза. Рука Варвары непроизвольно потянулась к поясу с пистолетами. Псы зарычали, на дальнем амбаре сверкнул прицел.

Повар Хо пролез верткими пальцами президенту за пазуху куртки, а затем расстегнул петли и вовсе закатал рукав. Торопливо, легко касаясь подушечками пальцев, пробежался по внутренней стороне предплечья. Артур улыбался.

– Не мозет быть… – Хо сглотнул, превратившись на минуту из грозного хозяина в седого мальчишку. – Не может быть… Так ты и вплавду – цаган хан?

– Что ты там нашел, почтенный Повар? – забеспокоился мортус. – У нашего друга много шрамов, но он ведь солдат, а не баба на печи. Артур, кровит снова, что ли?

– Откуда у тебя это? – Повар Хо уже не прикасался к руке Артура. – Ты выкармливала классных змеев?

– Каких это змеев? – изумился Бродяга. – А мне-то лапшу вешал, будто лысые псы его покусали. Ты мне чего врал-то, Кузнец?

– Это невазмозна… – Повар Хо отступил на шаг, рассматривая Коваля, как будто наткнулся на золотую статую. – Моя настоятель Чен говолила, что со влемени основания храма лишь девять человек сумели выколмить змеев своей кровью. Это невазмозна! Сколько их было, блат послушник? Ах, нет, я буду называть тебя Белый царь.

– Штук пять или шесть, – поскромничал Артур.

– Слушайте все! – Хозяин постоялого двора разрезал воздух ладонью. Его подданные замерли, буквально прекратили дышать. – У нас сегодня великий гость. Эта человек не только одолела свору чолонских зайцев. Эта человек – настоящий Цаган хан, как говолят степняки. Он своей кловью выкормил стаю красных змеев, а это удается только тем, кто не вспоминает о себе. Много ли дней было в зизни каздого из вас, когда вы не вспомнили о себе? Молсите?.. Вот именно… – Повар Хо перешел на китайский, с яростной жестикуляцией повторив свой спич.

– Ты выкормил драконов своей кровью? – Варвара потрясла головой, точно набрала в уши воды. – Но мой отец водил дружбу с Качальщиками, еще когда караваны с товаром проходили за Урал. Это все неправда, я знаю! Если дракониха родит яйцо в загоне, и даже если принимать детеныша из яйца, он откусит руку, едва почует кровь…

– Я не смог бы кормить их месяцами, – терпеливо объяснил Коваль. – Это всего лишь ритуал, чтобы они запомнили хозяина.

– И где же твои драконы? – спросила Варвара.

– Они погибли. Кроме одного.

– Но они плинесли тебе победу? – проницательно заметил Повар Хо. – Ах, малая сила и болсая отвага побездают любой враг, так, Белый царь?

– Это так. Мои красные друзья утопили целый флот.

Повар Хо оглядел подчиненных и гостей с таким победоносным видом, будто сам участвовал в сражении у берегов Сицилии.

– Моя болсая длуга Бродяга сегодня доставила настоясий плаздник. Селовек, умевший кормить класных змеев, заслузивает болсая подарок. Я дерзал эту вещь много лет. Мой пладед делзал ее много лет. Сегодня внизу, там, – он показал куда-то под землю, – я передам ее тебе. Подарок. Настоясий.

Артур никак не мог понять, придуривается хозяин или вполне серьезен. Он решил перехватить инициативу беседы:

– Что такое твое зеркало?

– Белый царь – болсая сутник, – хлопнул в пухлые ладошки Повар Хо. – Только тот, у кого есть собственное зелкало, мозет так сутить. Ты сегодня счастливая селовека. Для дальнего пути ты купила надезная орузие – ловчие семена. Я сегодня тозе счастливая село-век, я купил отличные скуры опасных хисьников. Ах, мы обязаны отплаздновать нашу встречу, а не предаваться тягостным мыслям.

Антип тем временем загнал грузовик во двор, распряг коней, а шестеро щуплых жилистых тибетцев резво заперли ворота и подняли мостки над черным рвом. Бродяга командовал грузчиками, тащившими китовраса. Вокруг Варвары и Бубы собралась целая толпа любопытных. Одни со знанием дела, присвистами и придыханиями осматривали роскошную белую женщину, другие дивились на синего полуголого дикаря. Собаки рычали, когда болотный дикарь проходил слишком близко.

– Хранители равновесия покупают у тебя травы? – Президент не мог забыть о запахе наркотиков, примерно так же воняло в лаборатории у русского «джинна» Дробиченко. – Когда они вернутся?

– Кому небо послало клепкие сапоги, тот не нуздается в крыльях, – ослепительно улыбнулся хозяин. Он недвусмысленно давал понять, что Белому царю на дракона в качестве транспортного средства рассчитывать не стоит.

– Ты хорошо говоришь по-русски, – сменил тему Коваль. – Ты поможешь нам вылечить этого… мальчика?

– Только если она сам себе помозет, – еще шире разулыбался хозяин. – То, что у него на груди… ведь ты заметила, Белый царь? Я знаю, сто заметила, хе-хе-хе…

– А что у него на груди? – Коваль подумал, что на этот вопрос тяжело не дать прямой ответ.

– На груди у него то, сто манит каздого, кто потерял детство, – рассмеялся Повар Хо и на долю секунды, на краткий миг, приоткрыл собеседнику свой возраст. Он ничего не предпринимал для этого, просто ненадолго прекратил улыбаться.

Повару Хо давно перевалило за девяносто.

Выяснилось, что в особняке есть не только верхний лючок, под самым коньком крыши, но и нижние, широкие ворота. Слуги Повара пронесли кентавра по коридорам, нежно опустили на два пролета под землю и положили на ковер, напротив стены, затянутой толстой байковой тканью.

– Зеркало, – прошептал Бродяга, указывая глазами на стену, затянутую белой тканью.

– И что? Не откроют? – Коваль сделал движение в сторону занавески, и тут же навстречу ему из ниши шагнули четверо с ружьями наперевес.

– Ваша добыся не умлет, – ласково произнес за спинами гостей Повар Хо. – Тому, кто взялся повелевать зизнью и смелтью подданных, следовало бы твердо отличать смелть от зизни.

Коваль стремительно обернулся, чтобы ответить на колкость, но вместо хозяина на лестнице покорно кланялся камердинер в своем золотом халате.

– Повар Хо с великой благодарностью принимает шкурки хищников. Из них получатся превосходные онгоны, шаманы будут довольны. Давно здесь не делали такие хорошие онгоны, давно не попадалась целая стая. Повар Хо говорит, что послушник храма Девяти сердец – лучший охотник. Если бы послушнику Кузнецу захотелось, он за сезон стал бы богатейшим человеком по обе стороны от хребта… Вам отведены три лучшие комнаты, по звуку гонга прошу всех в трапезную.

На какое-то время гости остались одни.

– Вот дела, ты, Кузнец, и тут наследил, – озадаченно произнесла Варвара. – Что за храм такой? Какие еще Девять сердец?

– Долго объяснять, проголодаемся, – отшутился Коваль. На самом деле, ему не терпелось взглянуть на загадочное зеркало, но хозяева постоялого двора были непреклонны.

Вначале – кушать, а чародейство – ночью!

– Кто же он такой, этот Хо? – По пути в трапезную Коваль снова полез с расспросами к старцу.

– Повар-то? – старец коротко хохотнул. – Ну, ты насмешил, Кузнец. Он, конечно, не из мортусов, таких-то я сразу разгляжу… однако ж почитай век тут коротает. И не один вовсе, там огольцов полный двор. Китайцы разное про Повара-то бормочут… помню одного, тоже из Сычуани бежал, от тамошних властей к нам в тайгу схоронился. Так тот брехал, мол, про Повара Хо дурные слухи шли. Мол, он вроде демона, но не демон. Вроде как с другой земли к нам сквозь зеркало бежал. Сбежать-то сбежал, а обратно тропинку забыл, ага, так и осел в Забайкалье.

В жарко натопленной зале расселись на шкурах вдоль низкого, гладко обструганного стола. Женщины в серых закрытых платьях, не поднимая лиц, непрерывно кланяясь, принесли блюда для омовения пальцев, а также палочки, жаровни и нагретую водку.

– Я видел. Я знаю. Я видел… с ногами, – затрещал внезапно Буба. – Видел лошадь. Ноги как лошадь. И голова. Смеялся.

– Тихо, тихо, уймись, – похлопал его по плечу Артур. – Уймись и растолкуй нам внятно – что, кто и когда? Ты хочешь сказать, что уже встречал такое… такого человека?

Все же Артур не смог произнести «животное». Совершенно очевидно, что ниже этажом тихо угасало разумное существо. Спасти его якобы мог только Повар Хо, но Повар не спешил.

– Я видел. Двое. Два. Синие. Огонь. Два, – зачастил Буба. – Буба был маленький. Брат был маленький. Сестра была. Мы трое ходили далеко. Ходили к дыркам, в дырки птицы Фа кладут яйца. Три дня, долго идти. Спать, и снова идти. Там дырки, но нет воды. Дырки вниз, там светло, потом темно. Мы прятались, Буба делал сетку для птиц. Я видел. Мы ждали птиц, потом убежали. Эти вышли из дыры…

– Вышли из-под земли, ты хочешь сказать?

Синекожий дикарь яростно закивал.

Вернулись молчаливые прислужницы, разложили на столе циновки, подожгли в углу благовония и несколько толстых свечей. Артур прислушался к своим внутренним ощущениям. Опасность не угрожала. Хозяин постоялого двора в друзья явно не набивался, но и камня за пазухой не держал. Варвара, правда, успела шепнуть, что за ночлег и ужин переплатили вчетверо.

Китоврас был без сознания, но его жизни, за запертыми дверьми, тоже ничего не грозило. Повар Хо пообещал, что к ранам пока приложат травы, но придется ждать ночь, только ночью зеркало поможет. Или не поможет. Вроде все понятно, и банька ароматная топится, и подкрепиться бы уже давно не мешало, и Варька вон как игриво косится, намекает на банный день…

– Внизу. Под землю. Большие, – закивал Буба.

Пока китаянки разносили подогретую водку, Буба успел сунуть пальцы в раскаленные угли жаровни, сломал палочки для еды и опрокинул на себя кисель.

– Чушь какая, – Коваль поскреб в затылке. – Бродяга, я не слишком в ругательствах разбираюсь. Китоврас… это вроде тот чувак, что помогал Соломону строить в Израиле храм?

– Ага, а еще помогал немножко с закладкой Алатырь-храма и до кучи – еще подсказал, где лучше в Аравии золотые копи рыть, – с наигранным равнодушием ответил старец. И хитро, искоса, поглядел на президента, оценивая эффект от своих слов.

– Как-то больно все в один узел свернулось, – задумался Артур. – Китоврасы из Аравии, и нам в Аравию надо, и золото туда же, и вообще… Нет, это бред какой-то! Ты хочешь меня убедить, что кентавры реально существовали? А где же они прятались тысячи лет? Почему ни одного скелета не найдено?

– Просто так ничего в узлы не сворачивается, – хмыкнул старец. – Вот мы ехали себе спокойненько, а тебе вздумалось полкана спасать. Спасли вроде, теперича вот подзастряли… А насчет китоврасов-то, эхе-хе, мне вроде как и неловко тебе, крещеному, такое толковать. Ну, вот взять, к примеру, твое зеркальце. Почему ты ему не дивишься?

– Потому что это не колдовство, а технология.

– Тьфу на тебя двадцать раз, – осерчал Бродяга. – Насочиняли слов нерусских и кидаются ими, чисто комьями навозными. Технологии, итишь твою! Спроси тогда у беса своего, куда все делись, – трясуны, вовкулаки, ведьмаки, лешаки… Кстати, Кузнец, ты к китайской кухне как относишься?

– Да вроде… уважаю… – осторожно ответил президент.

Двери трапезной широко распахнулись. Два молодых прислужника внесли большую жаровню с установленной поверх нее глубокой сковородой. В сковороде шипело и булькало масло. Еще двое юношей в серых халатах втащили дополнительный столик с гирляндой сияющих разделочных ножей и дюжиной мисок, прикрытых салфетками.

Венцом программы стало появление самого Повара. В накрахмаленном льняном халате, подпоясанном раззолоченным кушаком, с закатанными почти до плеч рукавами мастер готовился священнодействовать.

– Почтенный Повар Хо в знак безмерного уважения и преданности высоким гостям изволит сам приготовить лучшие кушанья и изволит сам их отведать первым, – согнувшись, выпалил «золотой халат».

Повар Хо поднял руки вверх, как хирург перед операцией. Лицо его выражало высшую степень сосредоточенности, длинные седые патлы были забраны в пучок.

– Теперь держись, Белый царь, – уголком рта прошамкал Бродяга. – Ты как, жрать-то шибко хотишь? Не сблеванешь тут, прости господи?

Салфетки, прикрывавшие блюда с полуфабрикатами, полетели прочь. До сего дня Коваль полагал, что он попробовал на зуб всякую гадость, которой богат родной край, и не только родной. Однако Повар Хо умел удивить.

– Живой карп, – голосом церемониймейстера объявил слуга в золотом халате.

Повар Хо щелкнул пальцами, два мальчика подтащили к Ковалю медный чан с водой. В воде величаво плавали несколько жирных рыбин. Коваль выбрал. Повар Хо изящным движением подхватил карпа и подбросил в воздух. Пока рыба летала, трепыхаясь мокрым искристым телом, в руках у мастера блеснули ножи. Китаец вскрыл карпа в двух точках, особым длинным крючком извлек внутренности, затем окунул рыбину в другой котел, вытащил и принялся с бешеной скоростью счищать чешую, не переставая улыбаться гостям. Артур невольно залюбовался работой, у него даже мелькнула мысль переманить Повара Хо в Эрмитаж, открыть ему там ресторан, если, конечно, старик обязуется покончить с дурью…

Но представление еще не завершилось. Повар Хо чистил рыбу, молниеносно вращая ее на своем столе. Выкинул какие-то кости, смел чешую, затем обмотал себе кисть руки мокрой тряпкой и отдал быстрое приказание. Мальчишки сняли крышку со сковороды. Держа рыбину за голову, Повар Хо опустил ее туловище в кипящее масло; спустя минуту на плоском блюде напротив Коваля двигал жабрами и глазами… живой карп.

Варвара охнула, перекрестилась. Буба обрадовался, захохотал.

– Это великое искусство, – с серьезным лицом похвалил Бродяга. – Далеко не всякий повар способен разделать и зажарить рыбу, не затронув нервный узел.

Пришлось есть. Спустя минуту от карпа мало что осталось, и Коваль с некоторой тревогой ожидал смены блюд. И вот, смена блюд состоялась, еще издалека нос бывшего Клинка уловил нежный аромат мяса, приправленного диковинными специями. Внесли красочное блюдо, полное жаркого, с ручками, оформленными в виде русалок и сказочных монстров. Смуглая девушка заиграла на неуклюжем струнном инструменте, другая запела тоненьким голоском.

«Интересно, в каком музее сперли», – вяло проявил бдительность президент. Повар Хо снял пробу, замер с высоко поднятым половником. Гости кивнули, разрешая себя кормить. По мере заполнения тарелки рот Артура непроизвольно заполнялся слюной, так аппетитно все это выглядело.

– Битва тигра с драконом, – радостно объявил мажордом, дворецкий и, как потом выяснилось, банщик в одном лице.

Бродяга напрягся. Точнее, напрягся его пищевод, а внешне старец остался сама любезность. Он приветливо перебрасывался шутками с хозяином дома, легко переходя с русского на китайский. Варвара тыкала палочкой в тарелку, делая вид, что чрезвычайно увлечена музыкой. Антип и Лука вежливо положили себе по кусочку. Один Буба радостно уминал жаркое за обе щеки.

– Битва тигла с длаконом, – любезно повторил хозяин, специально для Артура. Затем Повар Хо уселся напротив и, не сводя глаз со своего визави, движением фокусника извлек откуда-то теплую еще кошачью шкуру. Шкуру жирного полосатого кота с отрубленными задними лапами.

– Я училася делать это изысканная блюдо много лет, – пояснил хозяин, с явным удовольствием наблюдая за реакцией гостей. – Для того стобы мясо тигла стало незным, кошкам следует в ланнем детстве отрезать лапки. Змею тозе следует готовить особым способом. К созалению, здесь, на севере, непросто достать нужную змею, стобы блюдо заиглало всеми класками вкуса… Я опечален, сто моя духовный брат, послушник храма, так мало кусает. Неузели мое сталание не плинесло вам услады?

Антип зажал ладонью рот и опрометью бросился вон из комнаты. Музыкантша в уголке запиликала веселую мелодию. Буба радостно замычал с набитым ртом и попытался пуститься в пляс.

– Принесло усладу, еще какую, – Коваль отхлебнул горячей водки и, не глядя, стал глотать борющихся тигра и дракона. – Чем еще порадуешь, хозяин?

– Для особых гостей мы подаем мозги обезьяны, – осклабился Повар Хо. Его рот был полон золотых коронок.

Варвара издала нечленораздельный звук, вскочила и последовала во двор за Антипом. Лука пока крепился, налегал на спиртное. Буба, забыв о приличиях, наяривал третью порцию.

– Обезьяна тоже живая? – на всякий случай осведомился президент.

– Пока – да, – оживился хозяин. – Мой плекрасный гость зелает ее осмотреть?

Повар Хо потянулся к следующему блюду, накрытому салфеткой.

– Прекрасный гость желает побыстрее отправиться в путь, – не слишком вежливо оборвал Коваль. – Мы очень торопимся. Я хотел бы убедиться, что китоврасу будет оказана помощь.

– Осень толопитесь? – рассмеялся китаец. – Осень толопитесь. Осень толопитесь. Если позволит мой духовный брат, послушник храма Девяти сердец, я замечу, сто толопиться вам некуда.

– Это еще почему? – Артур перестал чувствовать вкус кошатины.

– Потому сто ты спас молодая глупая сусество, обитавсее по ту столону. Это огломная редкость, на тебе печать удачи, Белый царь… Сегодня в полночь мы велнем существо в зеркало, но к тебе придут те, кто надел ему амулета.

10 ЖЕЛЕЗНЫЙ СМЕХ

…В полутора тысячах километров от Читы, в пропахшей ароматной пихтой келье горного дацана, стоящего на самой окраине Иркутска, проснулся человек.

Он резко приподнялся, скинул одеяло и разжег керосиновую лампу. Это был крепкий мужчина, бурят средних лет, с круглым приветливым лицом. Мужчина посидел несколько мгновений зажмурившись, слегка поводя кончиками пальцев, словно перебирая невидимые струны. Когда он открыл глаза, лицо его заметно омрачилось. Он быстро облачился в аккуратную желтую рясу, прикрыл татуированный череп капюшоном и выскользнул в сонную тишину монастырских коридоров.

Почти беззвучно он преодолел несколько коридоров и лестниц; он двигался настолько незаметно, почти плыл над землей, что даже не заворковали ночевавшие на стропилах лестниц голуби. У нужной двери монах остановился и задержал дыхание. За толстой дверью тоже не спали. Монах мгновенно различил слабые звуки, которые сопутствуют только бодрствующему человеку, – шелест книжной страницы, треск оплывающей свечи, поскрипывание сандалий на ногах, еле заметный хруст в суставах.

Человек с татуированной головой слышал много звуков, которые не различило бы обычное, нетренированное человеческое ухо. Слышал, как плескались пресноводные тюлени в озере, как бродил в войлочных сапогах по тропинкам, присыпанным опилками, часовой, как за несколько километров от дацана, в центре города, хлопали о стол картами ночные картежники с красными от бессонницы глазами и потными руками.

Но человек в капюшоне не интересовался игрой в карты, его занимали совсем иные игры. Он замер, снова и снова прислушиваясь к раскатам далекого металлического хохота. Хохот не смолкал. Он катился волнами, распространяясь от невидимого центра, как расходятся вонючие круги от камня, брошенного в яму с нечистотами. Почему-то сравнение с камнем в чистой воде монаху не пришло в голову.

– Войди, брат Цырен, – негромко произнесли за дверью. – Долго ты будешь мерзнуть?

– Вы тоже не спите, почтенный боболама? – Цырен склонился в традиционном приветствии.

– В моем возрасте сон – это непозволительная роскошь, – седовласый старец посмотрел на вошедшего поверх двух пар очков, надетых одни на другие. В комнате у настоятеля, помимо камина, грела воздух походная чугунная печка, а сам он покоился в глубоком кресле, закутавшись в несколько одеял. Боболаму окружали сотни книг, они чинно стояли на полках, небрежно валялись на полу, занимали все свободное пространство стола.

– В моем возрасте приходится дробить время более жестко, чем я это делал двадцать лет назад, – полушутливо пожаловался старик. – Впрочем, ты сам неплохо знаком с тем, что такое время…

– Вы учили нас, что спешить в этой жизни некуда, – поклонился Цырен. – Однако некоторые события протекают таким образом, что приходится прерывать даже самое возвышенное созерцание.

– Нет таких событий, ради которых стоило бы выходить из круга медитации, – улыбнулся боболама. – Если ты внимательно и отчужденно подойдешь к проблеме, взвесишь ее и осмотришь со всех сторон, то очень скоро убедишься, что проблемы не существует. Существует лишь наше отношение к ней.

– Я благодарен вам за мудрый совет…

– Тем не менее тебя разбудил смех. Отчего ты прячешь глаза, Цырен? Разве ты стыдишься своих способностей?

– Вы правы, меня разбудил железный смех. Так вы тоже его слышали? – Цырен неловко переминался с ноги на ногу, словно снова стал босоногим неграмотным мальчишкой, которого отец впервые привез из тайги в буддийский дацан. – Я не стыжусь, но…

– Но тебе неприятно, что ты, даже постигнув многое из мудрости великого Будды, в душе следуешь зову своих шаманских предков, так?

– Так, почтенный, – Цырен опустил голову.

– Я отлично знал твоего отца, почтенного Буянто. Он нисколько не стыдился того, что его дед и прадед были харын удха и служили черным духам. Он был разумный и дальновидный человек и всех своих сыновей отдал в учение. Так что же тебя гложет?

– Когда вам необходимо общение с русскими Качальщиками, вы посылаете меня. Когда вам необходимо общение с китайскими орденами, вы посылаете меня. Когда нашему дацану необходимо провести переговоры с восточными шаманскими улусами, тоже еду я. И всегда я буду делать все, что повелит мне почтенный боболама. Однако за спиной я слышу, что Цырен – сын черного шамана, что Цырен – неискренний почитатель Будды и его воплощения, что Цырен не любит и не почитает ламу, как следует его почитать. Вот почему я смутился, когда вы угадали мои мысли. Мой отец не хотел, чтобы я стал сильным харын удха, он боялся, что темные силы возьмут верх в моей душе. Он мог бы отдать меня в учение к Качальщикам, так он и сделал вначале, и семья была довольна. Вероятно, вы знаете, почтенный боболама, что я провел среди Хранителей меток пять лет, но это были пять детских лет, и только потом отец привез меня к вам…

– А ему просто некуда было тебя везти, – мягко перебил настоятель. – Тогда дацаны только начали восстанавливать. Только начали появляться люди, готовые к походу в Тибет и к выборам нового ламы. Твой отец поступил мудро., но он не объяснил тебе, что стыдиться своих корней нехорошо.

– Однако нехорошо и прислуживать двум господам, не так ли? – почтительно возразил Цырен.

– Иными словами, тебя мучает вопрос – правильно ли, что наш народ и некоторые наши соседи совмещают две веры? – Боболама отложил книгу и снял очки. – Или тебя мучает, почему ты просыпаешься, когда ворочаются духи тайги, а другие братья спокойно спят? Что касается первого, Цырен, то я не вижу противоречий. Пусть люди верят в то, что им удобно. Если они принимают учение Будды, значит, они с нами, их путь озарен, а нам надо лишь выполнять свой Долг.

– Меня мучают оба эти вопроса.

– Хорошо, Цырен, – настоятель спустил ноги с кресла, кинул в чайник щепотку заварки, долил воды. – Я вижу, что тебе не терпится поделиться со мной ночными страхами. Но прежде чем ты сделаешь глупость, ответь мне на вопрос – что такое наша древняя вера?

– Вы говорите о вере, которую исповедовали до того, как родился Просветленный?

– Да, я спрашиваю тебя о том, чего ты стесняешься. Расскажи мне, но расскажи просто. Любую вещь, любой предмет можно описывать часами, а можно сказать о нем в трех предложениях.

– Боюсь, что коротко мне не суметь…

– Хорошо, я скажу за тебя. Вся вера наших предков сводилась к двум идеям. Во-первых, они твердо знали, что человек и вселенная – едины. Они почитали землю и небо как главных родителей всего сущего, поэтому камлания всегда проходят в тревожных местах, где земля и небо проявляют себя особенно ярко…

Боболама отхлебнул чая.

– Да. Мой отец говорил, что дед всегда камлал на вершине горы.

– Я уверен, что твой дед был достойным человеком и принес много хорошего вашему улусу… И вторая сторона нашей древней веры опирается на почитание предков. До Большой смерти каждый помнил не только отца и деда, но и предков до пятнадцатого колена… До Большой смерти наши деды почти каждый месяц резали баранов и приносили утхадаа своим предкам. Разве это плохо, Цырен, – ощущать свое единство в ряду поколений и заботиться о детях и внуках?

– Это достойно и правильно, преподобный.

– В таком случае тебе не стоит считать себя хуже других.

Цырен помедлил.

– Так вы тоже слышали железный смех?

– Я тоже слышал. И мне это тоже не нравится. Ты пришел просить у меня дракона, брат Цырен?

– Вы, как всегда, проницательны, почтенный боболама.

– Ты не все мне сказал, Цырен.

Монах помедлил, несколько раз вздохнул, набираясь смелости. Боболама шаркающей походкой подошел к нему вплотную, потрепал по плечу.

– Я скажу за тебя, Цырен. Тебе стало известно о камланиях с человеческими жертвами. Ты опасаешься, что враги русского президента разбудят темные силы, в которые тебе не пристало верить. Ты опасаешься, что я буду недоволен твоей дружбой с русскими Качальщиками. Ты опасаешься, что я узнаю о том, что у тебя на шее, под одеждой, висит шаманский бур-хан?

– Да, почтенный, – Цырен изумленно поднял глаза. – Но… но как вы?..

– Как я узнал? – тепло рассмеялся настоятель. – Это просто. Слушай меня, Цырен, я сам намеревался разбудить тебя. И мне вдвойне горько, что ко мне пришел лишь ты, а прочие спят.

– У них нашелся шаман, годный служить на две стороны, – Цырен выдохнул, словно кинулся в ледяную прорубь. Теперь его речь спешила, лилась открыто, уже не сдерживаясь перед настоятелем. – Шаманы камлали на священной горе, само по себе это очень опасно, я знаю ототца. Но даже дюжина великих не может сдвинуть песчинку над могилой того, кого они хотят разбудить. Им не хватало трех вещей, почтенный настоятель, но я опасаюсь, что они их получили. Им не хватало свитков Кокэчу, который, по преданию, ткал белое знамя для самого Тэмучина, и не хватало сильного шамана, годного нырнуть в царство мертвых. Почти не осталось таких, после того…

– После того как ушел твой отец, – ласково кивнул настоятель и протянул Цырену пиалу: – Выпей! Итак, ты полагаешь, что шамана и свиток они нашли, чего же им не хватает? Ведь ты упомянул три составляющие. И стоит ли нам так серьезно заботиться о том, что происходит в месяце пути от Байкала?

– Третья составляющая – это человеческая кровь, – Цырен понурился, словно вновь застыдился того, что слишком хорошо знал обычаи таежных колдунов. – Они научились приносить жертвы Эрлиг-хану человеческой кровью, чего не делали тысячи лет. Вы слышали железный смех, почтенный настоятель?

– Это металл, ведь так?

– Да, почтенный. Это значит… простите меня, настоятель, вы не верите в то, что духи нижнего мира пьют кровь людей…

– Неважно, во что верю я, – холодно уронил бобо-лама. – Важно лишь то, что является истиной. А порой истина и вера весьма далеки друг от друга, брат мой. Говори, я отнесусь серьезно к любым твоим словам.

– Железный смех, почтенный. Это смех мертвых машин, брошенных в тайге до Большой смерти. Эзэн подземного царства получил кровь и поселил бурханов в эти машины. Они за кем-то охотятся, почтенный настоятель, они ищут новой крови.

Настоятель дернул за шнур. Где-то в подвале дацана отозвался колокольчик.

– Возьми на кухне еду и лети, я распоряжусь, чтобы тебе дали моих лучших драконов, – боболама смотрел в окно на темный притаившийся город. – Но помни – ты ни с кем не должен драться. Посмотри и возвращайся, а думать будем вместе. Я не сплю вторые сутки, Цырен, у меня плохие предчувствия…

11 ВАРВАРА

Она вышла из бани распаренная, душистая, насквозь пропахшая медом и какой-то терпкой травой, с распущенными влажными волосами и в длинной мужской рубахе до колен.

– Что? – Варвара замерла с приподнятой ногой, опираясь лишь на кончики пальцев. – Что ты смеешься?

– Ты сейчас похожа на зайчонка, – улыбнулся Артур. Он выловил в очаге головню, зажег еще три свечи.

Словно в унисон треску свечей застрекотали сверчки.

– Я? Это я, что ли, на зайчонка? – Она прыснула, с недоумением разглядывая в тусклом пристенном зеркале свои крепкие плечи, блестевшие сотнями мелких капелек.

– А на кого ты хочешь быть похожа? – Артур подошел к ней сзади, вдохнул запах волос.

Она снова пахла медом. Кажется, этот запах не могла прогнать никакая баня.

Варвара затихла. Словно перестала дышать в тот миг, когда он прикоснулся к ее розовой спине. Артур медленными цепкими переборами задирал на ней рубаху, неотрывно рассматривая в зеркале ее черные дикие глаза. Их глаза находились почти на одном уровне, и, только когда он поймал ладонями ее горячие бедра, когда повел ладони вверх, она безвольно откинулась назад, опрокинув затылок к нему на плечо.

Коваль в восторженном изумлении гладил ее ноги, чувствуя себя солдатиком, на которого положила глаз супруга ротного капитана. Варвару нельзя было назвать дородной; сняв с нее рубаху, Артур убедился, что эти каменные мышцы скорее годятся для метательницы дисков, чем для кустодиевской купчихи. Внутренняя поверхность ее бедер заросла густым шелковистым волосом, но это совсем не показалось Артуру отталкивающим, скорее, наоборот.

«Неужели оттого, что давно не раздевал женщину?» – с усмешкой спросил он себя и тут же поймал себя на этой лживой усмешке, поймал себя на попытке обмануться, запудрить самому себе мозги, потому что дело обстояло гораздо хуже и вовсе не упиралось в длительное воздержание.

Совсем рехнулся! Полуграмотная дикарка, не бреющая ног, не стригущая ногтей, через слово – матерщина, хорошо хоть в баню сходила, и больше двадцати лет разница, и невозможно от нее оторваться, безумие, полнейшее безумие, наваждение, погибель…

– Пяткам холодно, – шепотом пожаловалась она.

Артур дождался, когда она уляжется на большой кровати и закутается в пышную, заботливо разогретую на печи перину и разметает по подушкам свою мокрую гриву, хитро кося лукавым влажным глазом, в котором плясало пламя алых свечей…

– Потуши, – шепотом попросила она. – Я страсть как тебя боюся…

– Меня боишься? – Он скинул одежду, привычно повесил в изголовье патронташ с клинками, в последний раз попытался прислушаться к звукам за стеной.

Кажется, там было все спокойно, Лука постукивал прикладом, как договорились, позвякивала сбруя, кашлял на своей половине бессонный старец. А большего Артур не успел услышать, не сумел заглянуть дальше, потому что ее медовый аромат настойчиво лез в ноздри, кажется, склеивал не только обонятельные центры, но весь мозг склеивал, превращая его в сплошной комок желания, в первобытного самца, которому уже наплевать, далеко ли опасность и доведется ли встретить рассвет…

Не в силах больше противиться подкатившей волне безумия, откинул перину, взял в рот большой палец ее влажной, еще розовой ножки. Он сосал этот палец, постанывая, вбирая его в рот очень глубоко, прихватывал его зубами, чувствуя, как девушка начинает потихоньку дрожать.

Все сильнее и сильнее… Кажется, она слабо отбивалась и пыталась прикрыть межножье ладошками и снова бормотала что-то о слишком ярком свете, но Артур слушал не ее голос, а ее нутряной, нарастающий рык, дрожание ее мышц, усиливающееся с каждой минутой, превратившееся уже в счастливые конвульсии…

– Сладенький, сладенький мой, да, да, иди же…

Потом он выпустил ее палец изо рта, к пальцу с губ потянулась нитка слюны… Ее голова моталась из стороны в сторону, Коваль жадно разглядывал капли влаги на ее ключицах и ряд белых блестящих зубок в ее открытом рту.

– Прошу тебя, сладенький…

Он сдержался, поражаясь тому, насколько много резервов сохранил его потрепанный организм. Кажется, за последние несколько лет не случалось ничего подобного, а жена – не в счет, жена – это родное, это вечное, но, боже мой, неужели влюбляюсь в эту простушку, в эту… в эту…

Он перебирал губами все ее пальчики на ногах, затем положил ладонь ей между ног, и ладонь моментально намокла. Варвара с таким напором рванулась всем телом навстречу его руке, что Коваль едва не слетел с широкой постели. Он все еще медлил, распахнув ее целиком, ощупывал взглядом, шарил руками по ее мощному, мускулистому телу, по нелепым кудрявым волосикам под мышками, а она обоими локтями закрыла пылающее лицо, выставив грудь…

Он рывком передвинулся выше и улегся так, что его язык смог свободно ходить между ее губок. Он упал боком, щекой на колючую простыню, едва удерживая ее обезумевшие бедра в руках…

Кажется, она стонала, вначале тихо, стесняясь себя, затем громче, во весь голос, колотясь в медовых спазмах…

Язык очень быстро устал, пришлось запускать свои губы внутрь ее губ, чтобы проникнуть максимально глубоко… Где-то краешком рта он чувствовал ее вставший клитор, иногда доставал язык из сладкого пекла, чтобы присосаться к нему. Артур неожиданно вспомнил, что у него действительно длинный язык, внутри он ухитрялся вращать им и немножко загибать кончик.

Другим краешком сознания, тем краешком, который оставался настороже и пытался играть роль критика, Коваль сознавал, что совершает очередную глупость, пытаясь понравиться этой девчонке в постели. Она и так ловила с ним алмазы и вовсе не нуждалась в доказательствах его мужественности и изощренной постельной ловкости, но он ничего не мог с собой поделать и вел себя как пятнадцатилетний сопляк, а не как хозяин страны, потому что…

Потому что, кажется, он бесповоротно втюрился.

Бес в ребро, вот как это называется!

Варвара рычала и беспрерывно пыталась вырваться и тут же с яростью прижимала его голову, впивалась ногтями в загривок, в плечи, ненасытно требуя все новых ласк, которых никогда до этого не получала.

…Артур протягивал руку вверх, она жадно набрасывалась ртом на его пальцы. Но ему всего лишь нужна была слюна… чтобы смоченным пальцем войти в нее сзади… Теперь его уставший язык где-то внутри ее жаркого мироздания, через тонкую перегородку встречался с его же пальцами…

Она кричала…

Он ожидал большего? Нет, он и помыслить не смел. Он вел себя деликатно и нежно? Да, первые две минуты, после время исчезло. Она играла и подыгрывала? Нет, она успела шепнуть – когда я трахаюсь, становлюсь животным, самой страшно. Он опасался неудачи? Да, пока не коснулся ее губами. Подушки летели вниз, на расстеленные домотканные ковры, и квас из покатившейся фляги пузырился на половиках.

Он стонал под вспухшими ее губами, под бешеным скольжением языка, в сплетении ее пышных горячих мускулов. Распластав его запястья, оседлав грудь, извиваясь, сползала ниже, бороздя ногтями плечи, успевая пробежать ртом каждый сантиметр запрокинутого горла, ключицы, сосков. Выдергивая волосы, одной пятерней проходила сверху вниз по лицу, почти насильно запуская пальцы глубоко в рот, второй исступленно мяла его ягодицы, сама терлась, обвив бедрами колено, потом принималась вздрагивать все чаще, бросалась сверху, обмякнув…

Терзала бесконечно, чередуя боль с наслаждением невозможным, так что он не успевал изумляться незнанию собственного тела… Наконец, напрягая и его, и себя, предельно откинувшись назад, пропустила его внутрь, не давая малейшей инициативы, рвалась пополам…

На самой почти вершине, среди всхлипов бессвязных, Коваля ждало очередное приятное потрясение. Варвара материлась… Отчетливо, вкусно подбирая слова.

Какое-то время, уткнувшись носом в щель между подушками, Артур восстанавливал зрение и слух. Вот собака залаяла, вот прошелся по двору Лука, подволакивая правую ногу, вот ночная птица вспорхнула на ветку…

Он подвигал руками, нащупывая ее плечо, следовало после любви девушку приласкать, сказать, какая она прелестная, и все такое… Следовало, но сил не осталось.

– Хорошо было, да? – рассмеялась она осипшим голосом.

– Хорошо… – вздохнул Артур. – Ты… ты всегда так ругаешься?

– А чо, тебе не нравится? Я и не помню, что говорила.

– Да ладно…

Он попытался представить матерящейся Надю ван Гог и не сумел. По мере возвращения сознания в мозг вползла иная мысль.

– У тебя в Чите есть парень?

Она глотнула кваса из горлышка, пристроилась рядом, обвила его поперек живота.

– То есть, то нет. Он в тайге… караваны китайские грабит.

Чуть ли не с гордостью сообщила.

– Тебе что, нравятся… такие?

– Ага. Мне удальцы нравятся.

– Так Бялко тоже караваны грабили.

– Не, те наших грабили, опарыши!

– Ну а я, не удалец?

Она пожала плечами.

– Ты, это… Не принижайся уж больно.

Коваль рассмеялся.

– Он дурной, Саня, – продолжила Варвара. – Под сорок, а дурной. Знаешь, какой крутой? Его все боятся. Если я что не так, ну, загуляю с кем, побить может.

– Кого побить?

– Ясное дело, меня.

Коваль растерялся.

– Ты же вроде – атаманша.

– Ну что с того? Все же знают, что он мой мужик.

– А ты от него гуляешь и не боишься?

– Ну, боюсь немного. Не убьет же, все равно любит, товара как навезет – девать некуда…

– Так ты с ним… за деньги?..

– Да не, у нас денег-то нету… Просто нравится. Никого не слушает, как скажет, так и будет.

– А ты спала с кем-нибудь за… за что-нибудь? – осмелел Коваль.

– Было дело по молодости, – она усмехнулась, вспоминая. – Интересно было, как оно. Взяла и пошла с ними. Ничего, потом дружить стали, хорошие. Двоих потом буряты убили.

– С ними? Их что, несколько человек?

– Ну, там, трое… Одного-то я знала, с нашего городка. Тоже сейчас в тайге… неизвестно, вернется ли.

– И как тебе трое?

– А здорово. Вот такой струмент у одного был! – Она показала от локтя. – Ну, прикинь, мне так понравилось…

– А с женщиной… ты была?

– Ой, я, наверное, уже все прошла. Хотя мать чуть волосы все не повыдергала, ха-ха… Все нужно спытать, аль я не права?

– Ммм, – сказал Артур. Он хотел бы ее возненавидеть, или презирать, или найти нечто глобоко неприятное и раздуть это неприятное до размеров вселенной, но пока ничего не получалось.

Чем дольше он старался ее принизить, тем отчетливей понимал, что легко не отделается. Как это происходило десятки раз до этого. И не потому, что Варвара непременно увяжется за ним в Питер, а потому что он уже оставил ей кусочек себя…

– Мы с девчонками к Тарасихе в баню ходим, у нее – отличная баня, между прочим, – она своим шепотом щекотала ему ключицу. – Еще до Большой смерти строили. В городе есть, там второй этаж, прикинь, на крышу выходит. Ну, будто такая, как сказать…

– Терраса, – подсказал Артур.

– Ну да, с навесом. Можно напариться, выйти, кваску попить, все дела. Здорово, тебе сверху видно, а тебя снизу нет, прикинь?

– Здорово.

– Ну, напарились мы как-то, девчонки ушли, а мне попить захотелось. Стою себе, болтаем со старухой-банщицей, вдруг гляжу – на меня какая-то девка пялится так, не отрываясь. Ну, смотрит и смотрит, ладно, не жалко. Она потом подходит, то-се, познакомились, двадцать семь лет ей, красавица. Хмелем меня угостила, поехали, говорит, ко мне. Я думаю – чо не поехать, поехали, ага. А эта, Наташа ее зовут, мы потом подружились, встречались часто, я у нее как-то неделю жила, когда батя в запой ударился…

– Лучше, чем с мужчиной?

– По-другому… – Она перевернулась на живот. – Не знаю, Наташка заместо сестры мне была, ласковая очень. Зацелует, заласкает всю, аж мурашки по телу. Цветы мне дарила, ну, как пацан, даже неудобно…

– Поссорились?

– Не, мы не ссорились… она взамуж пошла.

– Вот как, – не слишком содержательно отреагировал Коваль.

– Артур… – Она водила ему пальцем вокруг пупка. – Артур, ты ведь не улетишь без меня?

– Кто тебе сказал, что я улечу? – Он изобразил удивление. – Мы будем искать дацан, там мои друзья…

– Тулеева сказала, – перебила Варвара. – Она мне еще раньше гадала, несколько раз. И велела, чтобы я не зарилась, иначе конец.

– На меня чтоб не зарилась? – рассмеялся Артур. – Кому конец?

– Мне конец, – Варвара протянула руку и прихлопнула две последние свечи. – Тулеева нагадала, что не жить мне, коль за тобой поеду.

– Так чего ж ты поехала, если веришь ей?

– Потому и поехала, что верю. Тулеева сказала – если не поеду, тебя убьют…

12 СМЕЩЕННЫЕ МИРЫ

Президент задумался, но по достоинству оценить благородный порыв девушки не успел. В дверь заскреблись.

– Господин Кузнец, хозяин приглашает вас вниз. Скоро полночь.

В подвале собрались перед той же широкой, обитой железом дверью. Артур уже давно сообразил, что резиденция Повара Хо когда-то являлась придорожным мотелем, а в подвалах располагались просторный гараж для постояльцев и автомастерская. Там, где хозяин разместил свое загадочное зеркало, раньше стояли подъемники, а по стенам ютились верстаки с тисками, сверлильными станками и прочей слесарной утварью.

Китоврасу не стало лучше, но самые страшные раны на боку и на животе почти затянулись. На подстеленные шкуры и на ошкуренный дощатый пол натекла небольшая лужица крови: это была очень странная, голубоватая кровь, она упорно не желала сворачиваться, а превратилась словно бы в озерко жидкого металла и ярко отражала дрожащий свет ламп. Прислужники внесли четыре лампы на треножниках и бесшумно удалились.

– Со мной останется только Белый царь, ведь это он услысала амулет, – сказал Повар Хо. Для ночного представления он переоделся в черное, на макушку натянул черную вязаную шапочку и даже лицо натер углем. – Белый царь пусть наденет черный плащ и тозе натерет лисо. Мы долзны сделать все возмозное, стобы не отразиться в зеркале.

Бродяга, Варвара и слуги послушно покинули помещение. Артур накинул не слишком чистый плащ, скроенный, скорее всего, из бархатного занавеса ближайшего драмтеатра, и внимательно оглядел мастерскую. Пахло сыростью, мышами и звериным потом. Лампы чадили, дым свивался кольцами, вентиляционные трубы тихо пели, подпевая ночным таежным ветрам. Китоврас тяжело всхрапывал, напрягал ноги, связанные веревками, выпускал и втягивал когти.

Коваль ждал чего-то необычного, но Повар Хо, похоже, не собирался играть в грозного чародея. Он попросил не двигаться и не стараться заглянуть в зеркало, замурлыкал какую-то песенку, раскурил трубку и вообще стал похож на доброго дядюшку. Если бы не боевая угольная раскраска и костюм ниндзя, вполне можно было представить ночные бдения двух бывших послушников как мирную беседу двух давних друзей.

– Вы, лусские, слиском сентиментальная, – ни с того ни с сего заявил Повар Хо, развязывая узлы по краям полотнища, скрывающего зеркало.

– Надо же, тебе известно такое сложное слово, – рассмеялся Коваль. Он уже не ждал, что хозяин постоялого двора ответит вразумительно, но на сей раз просчитался.

– Мне известно много слов, я рос в семье палтийного лаботника. Казется, так это раньше называлось, – Повар Хо развязал второй узел, из-под полотнища показался краешек громадной дубовой рамы. – Сентиментальность – холосая касество для певца и музыканта, но она способна погубить народ воинов. Вас тоснит, если приходится скусать животное, к которому вы привязались вот тут… – Повар Хо постучал себя в области сердца. – Вы пласете, если надо сварить супчик из васей любимой птички. А сто такое птичка? Сто такое коска или змея? Это мясо, и нисего более. Народ воинов, которые позалеют своих лошадей и собак, когда наступит время голодать, погибнет. Мы не такие, Белый царь…

Повар Хо дернул за край, и зеркало обнажилось. Коваля ждало еще одно разочарование. Ничего загадочного или сверхъестественного он не заметил. Мутное, испещренное сотнями царапин и наплывов, почти серое от времени стекло. Следы дождей, пожаров и сырого воздуха по краям, каверны и пузыри в амальгаме, тусклое, нечеткое отражение светильников и входной двери.

– Ах, мы, воины Поднебесной, не такая. Велоятно, наши певсы и музыканты не менее сентиментальная, сем ваши, и так же способна вызывать слезы. Однако селовека долзен быть рационален. Если мясо годится в пищу, значит, оно должно слузить человеку на плокорм. Глупо умелеть только потому, что жаль любимого кота. Как ты думаешь, отсего эта конь с человеческим лисом так ослаб? – внезапно сменил тему Повар.

– У него несколько серьезных ран. Бродяга положил ему снадобья в раны, но потеря крови…

– Стой, не продолзай, – сделал запрещающий жест хозяин. – Это именно то, о сем я только что говолила, но ты снова меня не услысал. Вы стланные люди, русские, во всем исете мелодию, созвучную тому, что у вас тут… – Хо снова выразительно постучал себя в области сердца. – Эта конь плискакал из смещенного мира. Ах, сколее всего, он заблудился, он действительно поста ребенка. Но умилает он не от потери крови, а по той зе причине, по которой умилает щука или линь на белегу реки.

– Ты хочешь сказать… что он задыхается?

– Тебе осень повезло, Белый царь. Хотя я не уверена, сто ты назовешь это везением. Если в полночь нам удастся велнуть его, ты мозешь расситывать на благодарность бесов из смещенного мира. Я только тризды, клаем глаза, видел их, русских бесов.

Артур открыл рот и снова закрыл. Умные слова кончились. Он снова столкнулся с тем, во что разум упорно отказывался верить.

– Могу я посмотреть на зеркало ближе?

– Смотли, только не заглядывай.

– А что будет, если я загляну?

– Сплоси об этом у беса, сто сидит в твоем зеркале.

– И то верно, – хлопнул себя по лбу Артур, но не успел он развернуть тряпицу, как джинн заговорил прямо за пазухой.

– Вблизи находится объект, по своим целевым характеристикам приближающийся к коммуникационному устройству, которое позволяет нам общаться. Однако объект, условно названный «большое зеркало», обеспечивает кратковременные сеансы двусторонней телепортации лишь для существ, организмы которых обладают иными физическими характеристиками, нежели традиционная разумная раса, обитающая на поверхности планеты… Сразу же, для справки, предвидя вопросы повелителя. Существо, находящееся в связанном виде, относится к одному из подвидов, располагающих возможностями для двустороннего перехода.

– Уфф… – потер виски Артур. – Откуда он тогда, этот китоврас? С другой планеты, или они вроде вас, в недрах осели?

– Да. Нет. Наиболее точный и краткий ответ, доступный твоему пониманию, звучит так – «большое зеркало» обеспечивает коммуникацию с иным пространственно-временным континиумом, расположенным в той же условной точке космических координат.

– Не перезивай, Белый царь, – рассмеялся Повар Хо, глядя на озадаченную физиономию Коваля. – Я тозе нисего не поняла.

– Нет, нет, я понял, – разволновался президент. – Хувайлид, дружище, ты хочешь сказать, что этот коняка, который меня приворожил своим амулетом, – что он из параллельной реальности?.. Извини, но я тоже не знаю, как верно сформулировать.

– Да. Нет. Не располагаю точными сведениями, – неожиданно легко сдался джинн. – По данным, оставленным в моей памяти летучим народом, обозначенные тобой «параллельные реальности» существовали всегда, в том числе на этой планете. Но летучий народ отказался от их исследований ввиду физической невозможности проникнуть в пространство, где нарушены, а точнее – изменены многие жесткие физические величины…

– Так вы тоже не можете? – удивился Артур. – А я уж, грешным делом, считал бабочек кем-то вроде богов.

– Разумные организмы летучего народа не предназначены для функционирования в смещенном мире, – признался джинн. – Для сведения повелителя. Некоторые данные, обнаруженные мной в гроздьях памяти, позволяют с известной долей вероятности утверждать, что существа, подобные данному, в определенные периоды времени соседствовали с человеческой расой на поверхности планеты. Есть также основания утверждать, что несколько разумных рас покинули привычное для тебя пространство и адаптировались в пространстве-аналоге, которое действительно можно обозначить выражением «смещенный мир».

– И кто… кто там еще живет? – внезапно осипшим голосом спросил Артур. Он обошел зеркало сзади, потрогал деревянную раму, внимательно изучил стершееся клеймо с иероглифами. Ничего особенного, стекло как стекло, только очень большое.

– Да. Нет. Нет возможности точно ответить на вопрос повелителя. Летучий народ не исследовал смещенные миры. Если великодушный повелитель настаивает, я изучу проблему более пристально. Полагаю, что образованнейшему из земных владык будет интересно обратить внимание на следующие сведения, хранящиеся в библиотеке грозди – есть основания утверждать, что временной поток в некоторых смещенных мирах перпендикулярен потоку данного измерения, в котором мы сейчас находимся. Поэтому в точках столкновения вероятны темпоральные флуктуации, вплоть до псевдорелятивистских эффектов…

– Не паясничай, – рассеянно одернул джинна Артур. – И прекрати мне голову морочить. Зачем мне знать про всякие эффекты? Я спросил, с кем мы можем столкнуться, когда приведем сюда первые поезда.

– Есть основания предполагать, что с увеличением суммарной мощности мозгового излучения человеческих особей количество точек столкновения резко уменьшится, вплоть до полного исчезновения. Данное явление имеет место в европейской части континента, ввиду высокой плотности населения.

– Выходит, опять все в нашу плотность упирается? – печально рассмеялся президент. – Хувайлид, а ты можешь спрогнозировать, что бы случилось, если бы после Большой смерти уцелело… ну, скажем, всего пара миллионов человек?

К немалому изумлению Артура, джинн впервые надолго задумался.

– Экстраполяция затруднена ввиду неустойчивости интегральных составляющих уравнения. Если я верно понял ход мыслей мудрейшего из смертных, то поставленная задача имеет несколько верных решений. Постепенное вытеснение и замена довлеющей разумной расы происходит и в настоящее время. Массовая гибель популяции в результате эпидемии была обусловлена пороговым значением загрязнения…

– А ну, не умничай, а то зеркало разобью! – прикрикнул президент. – Насчет грязи я и так понял. Не будем о грустном, лучше скажи, с кем еще в Сибири придется войскам схлестнуться?

Коваль болтал с джинном и со все возрастающим любопытством следил за приготовлениями Повара Хо. Повар еще раз проверил, надежно ли заперты двери, затем унес в сторону, к стенке, две из четырех ламп, убрал несколько разбросанных по полу табуреток и принялся скатывать ковер. Под ковром обнаружилась железная пластина диаметром метра три, похожая на крышку от котла…

– В библиотеке грозди имеются ссылки на ряд персонажей славянского языческого фольклора… – продолжал бубнить джинн, – …которые вполне могли быть реально существовавшими разумными существами, представителями подвидов того, что вы называете «хомо сапиенс», либо отличных от него видов разумных. За последнюю тысячу лет библиотека почти не пополнялась, ввиду того что серьезные изыскания на планете были давно свернуты. Однако обнаружены свидетельства существования как отдельных знаковых персонажей, так и целых народностей. К примеру, так называемая вами Чудь белоглазая – один из этносов, заселявших северо-запад России. Историки летучего народа полагали, что в период массовых гонений чудь белоглазая сумела приспособить организмы к реалиям одного из смещенных миров…

Джинн замолчал так же внезапно, как начал разговор. Коваль уже привык к неожиданным обрывам связи, однако на сей раз слушать было чертовски интересно. Он даже вытащил зеркальце, потер его со всех сторон, пощелкал по нему пальцем, но джинн не появлялся.

– Помоги мне, – позвал Повар Хо. – И не тлогай своего ручного беса, он больше не смозет с тобой говолить. Когда мы отклоем зеркало, ты поймешь… Дазе меня будет плохо слысно.

– А ты уверен, что мне тут имеет смысл присутствовать? – засомневался Артур. – Не то чтоб ворожба твоя пугала, но я тут вроде как лишний.

– Увелена, увелена, – закивал китаец. – Ты спасала китовласа, ты мозешь полусить награду.

Артур ухватился за скобу, приваренную с краю трехметровой железной крышки. Крышка оказалась дьявольски тяжелой. Кряхтя, мужчины в три захода сдвинули ее в сторону. Под крышкой оказался… колодец, прикрытый слоем черного плотного полиэтилена. Снизу дохнуло холодом.

– А разве… уфф… разве мы уже не открыли зеркало? – Президент разогнулся, потирая поясницу.

– А ты поверила, сто вот эта кусок дерьма – и есть настоясяя «болсая зеркало»? – захихикал китаец. Он подошел к заляпанной, грязной поверхности, постучал по ней кулаком; зеркало отозвалось гулко, плаксиво, словно пожаловалось на тяжкую судьбу. – Ты поверила. Поверила. Ха-ха. Я зе не зря сказала, сто вы, русские, слиском довеляете позывам своей селдечной мысцы. Смотли сюда – настоясяя зеркало здесь. Я сплятала его в колодсе много лет назад. Неузели ты думала, я такой дулак, стобы всем показывать мое сокловище? Его восемь раз лазбивали и сетыре раза воровали, пока я была далеко. Но они воровали не настоясяя зеркало, а одну из нелепых серебряных стеклясек, ха-ха-ха…

Внезапно Ковалю показалось, что он стал хуже слышать. Словно между ним и Поваром заструилась прозрачная вата. Китаец продолжал болтать, на его черном, перемазанном сажей лице сияла довольная улыбка, но голос как будто доносился из дальнего угла дома. Что-то случилось и с зеркальцем Озерников, которое Коваль держал в руке. Изображение потемнело, Артур уже не видел своего лица, только неясное пятно. Показалось, что снова возник Хувайлид, в расшитой чалме и красном халате, он что-то говорил, губы шевелились, но ни слова понять было нельзя.

Повар Хо скатал полиэтилен. Колодец смотрел на Артура, точно жерло голодной пушки.

Что-то поднималось из глубины.

Одновременно ослаб свет всех четырех масляных ламп. В лампах все так же пышно танцевало пламя, но снаружи сгущались тени, словно огонь душили незримые, но плотные лапы. Артур уже почти не видел китовраса, зато кровь диковинного разумного зверя начала светиться.

– Не смотли в колодеса, – серьезно предупредил Повар Хо. – Когда я сказу, бери своего друзка под грудь и поднимай, стобы отлазился его амулета. Для того амулет ему и назначен, стоб отлажаться…

Артур все еще ждал, что колдун хотя бы произнесет пару страшных заклинаний, повоет, попляшет, одним словом – ждал ритуала, на которые были богаты русские Озерники. Но Повар ничего не делал. Ровным счетом ничего, он даже не погасил трубку. Он уселся на самом краю колодца, свесил туда голые пятки и внимательно наблюдал, как Коваль мучается с раненым кентавром.

Оказалось не так-то просто почти в полной темноте приподнять и подтащить его к колодцу. Но неприязни или отвращения не было; напротив, ощутив ладонями и животом, как мерно стучат два сердца, Артур испытал что-то вроде маленького оргазма. К счастью, далеко тащить китовраса не пришлось. Нащупав на грязной груди, среди шрамов и жестких кудряшек, медальон, Артур непроизвольно заглянул в колодец… и уже не смог оторвать глаз.

Жидкость стремительно заполняла ствол, состоящий из бетонных колец. Сразу стало ясно, что это никакая не вода, а что-то совсем иное, густое, блестящее, слегка отражающее свет ламп, но в то же время несущее собственный стальной блеск. Жидкость и была настоящим зеркалом. Внешне очень похоже на ртуть, но Артур совершенно не ощущал признаков отравы. Он вообще ничего не ощущал, кроме холода и давящей тишины. В какой-то момент его пронизало острое чувство дежа вю, словно он опять, как тогда, в молодости, стоял перед распахнутым шкафчиком номер шесть, затаившемся в подвале института. Словно вот-вот должна была открыться дверь в неведомый, смещенный мир…

– Давай вдвоем, – старый китаец резво обежал колодец, подставил плечо. Артур скорее угадал его слова, чем услышал.

Зеркальная жидкость достигла верхней кромки колодца, после чего стало немного светлее. Артур убедился, что ни он, ни Повар Хо в этом загадочном зеркале не отражаются. В нем не отражался даже бетонный потолок со свисающими проводами и паутиной.

Зато в нем моментально отразилась свастика, укрепленная на груди китовраса. С той стороны, из таинственного Зазеркалья, ответно полыхнул угольно-черный глаз. Мелкие камни на свастике вспыхнули, словно елочная новогодняя гирлянда.

Повар Хо молча смотрел вниз.

Сверкающая, свинцово-синяя поверхность ничего не отражала, кроме очертаний диковинного амулета, а камень в крестовине вспыхивал, как маяк, посылающий сигнал в глубины чужой вселенной.

– Ну, что теперь? – склонившись к уху Повара, осведомился Артур, когда руки уже начали дрожать от напряжения. Он не мог постоянно удерживать над пропастью тушу весом в несколько центнеров. Голова кентавра болталась из стороны в сторону, от его лохматой шевелюры шел резкий, соленый запах.

– А? Сто такое? – очнулся хозяин. – Сто теперь? Нисего теперь. Давай его полозим помягсе и отойдем.

Крепко ухватив Артура за рукав, китаец увлек его в дальний угол мастерской. Потом они в потемках пили чай из бронзового чайника, и в чае не плавали ни живые карпы, ни рубленые коты. Ароматный красный чай, с шишечками и соцветиями, – то, что нужно путнику после баньки и бурной любви. Они прихлебывали чай и снова судачили о храме Девяти сердец, о хитрых настоятелях, о лабиринтах. Повар Хо выспрашивал, как и что изменилось в его отсутствие, и Коваль уже окончательно расслабился, погрузился в дрему воспоминаний и потому слегка вздрогнул, когда это произошло.

В подвале появился еще кто-то, кроме них двоих и раненого. Не надеясь на зрение, Артур прибег к боевой практике Качальщиков. Когда-то его учили ориентироваться во мраке и драться при полном отсутствии света, полагаясь на внутреннее чувство пространства. Много раз искусство Хранителя силы спасало от смерти. Коваль расслабил дыхание, нащупал точку в метре от себя и повел ею, как указкой, стараясь заглянуть туда, где остался раненый.

Ничего не получилось. Ментальный сигнал отражался и рассеивался. Там, в кромешной тьме, что-то происходило, и зеркало больше не светилось, точно кто-то выключил подсветку.

Миновало еще несколько томительных секунд, и тут Артур увидел…

Во-первых, жерло колодца больше не зияло в полу подвала, напротив, оно показалось теперь светящимся трехметровым кругом, точно поставленным на попа, а пол, стены и потолок, соответственно, сменили свои координаты. Ковалю показалось, что он не сидит больше на колченогом табурете, а висит, точно космонавт, потеряв ориентацию, с запрокинутой головой, и смотрит не вниз, а вверх, а навстречу, из ртутной глубины, выглядывает противная, хитрая рожа с кривым шрамом и деревянным крестом на шее…

Из колодца вынырнул карлик, квадратный, слегка сгорбленный, в темно-синем кафтане и таких же штанах, босой, подпоясанный сразу двумя или тремя кожаными сыромятными ремнями с портупеями. От него так резко дунуло чесноком и волчьим духом, что у Артура не осталось ни малейших сомнений в реальности гостя. При своем невеликом росте карла мог похвастаться шеей и плечами тяжеловеса, в левой руке он сжимал что-то вроде кнутовища, многократно обмотанного вокруг локтя.

Гость скользнул цепким взглядом по замершим людям, широко зевнул, обнажив неожиданно мощные клыки, и склонился над распластанным кентавром. Его волосатые босые пятки оставляли на бетоне мокрые следы.

«Надо было кентавреныша развязать, – запоздало подумал Коваль. – Не ровён час, надают по башке за грубое обращение…»

Кто и почему должен надавать по башке, Артур представлял довольно смутно. Повар Хо молчал, а на попытку что-то спросить умоляюще прижал палец к губам. Карлик присел на корточки, с его шеи, на веревке, свисал крест, но крест не христианский, а нечто, вырезанное из дерева, отдаленно напоминавшее свастику, с таким же ярко блестящим камнем по центру, что светился на груди мальчика-коня.

При попытке рассмотреть гостя во мраке более подробно Артур едва не свалился с табурета. С гравитацией творилось что-то неладное. Если зажмуриться и отказаться от других органов чувств, так великолепно развитых в молодости под руководством Хранителя силы, то можно было убедить себя в правильности и честной трехмерности мира. Стоило Ковалю на секундочку расслабиться, снова вытянуть во мрак щупальца осязания, как мир вставал на дыбы, колодец свешивался сверху, а сам Артур, заодно с невозмутимым Поваром Хо, повисал на отвесной стене. Оказалось весьма непросто наблюдать за событиями в положении бескрылой мухи, уцепившейся за край табуретки.

Но в следующее мгновение Артуру стало не до проблем с земным тяготением. Из зеркала выпрыгнул волк, за ним – еще один. То есть это, конечно же, были никакие не волки. И не только потому, что волки не носят сбруи с карманами и защитной, усаженной гвоздями, чешуи на брюхе. И даже не потому, что их передние лапы были слишком широки для волка и слишком коротки, по сравнению с задними, и не по причине сверкающих металлических коронок на клыках. Артура подобная театральщина могла только позабавить, он успел немало насмотреться на ряженых зверушек.

Это были не волки, потому что они разговаривали.

– Подымай за задние, – сиплым простуженным голосом скомандовал карла. – Давай, подымай, ну!

– Клопомор, путы-то развяжи, – огрызнулся первый волк. – Нешто зубами лезть? Порву ляхи ему.

– Аль копытом шмякнет, – хихикнул второй волк.

Этот вымахал гораздо крупнее первого, и в его фигуре еще больше прослеживалось человеческого. В темноте Артур не мог точно распознать цвета, да и силуэты хищников сплетались в комок, не позволяя нормально себя рассмотреть.

– Вместе взяли, сюды, держи, – приказывал карла.

– Клопомор, подседай под выю ему, что ли, – раздумчиво цыкнул зубом первый волк, протискиваясь китоврасу под брюхо.

Тот, кого называли Клопомором, тяжко вздохнул, пробурчал вполне русское, узнаваемое ругательство и взялся за нож. В мгновение ока кентавр был освобожден от веревок.

– Ишь, как его умяли…

– Едва не спыймали, дурня!

– Ага, вот мамка-то задаст сорвиголове… – крякнул Клопомор. Коваль никак не мог разглядеть его бандитскую рожу; очевидно было лишь то, что это не китаец, но не совсем и русский.

– Это твари все гнилостные, аки челядь бесова, – первый волк витиевато выругался. – Прошлый год намяли им бока, да славно плодятся.

– Гаврила, я те стократ челом бил, чтоб ту прорву под Чолоном законопатили, – волку удалось привязать китовраса к спине. – Слышь, дитя туда сверзилось, как пить дать, а зайцы голодные – тут как тутошки, пакость такая.

– Окатыш правду бает, – поддержал приятеля первый волк. – Там уж прорва такая, не то что китоврас, скоро и грифоны провалятся. Надоть заслать лежебок-работничков, нехай жирок сгонют…

Артур сполз с табурета. Пол оказался дьявольски холодным, но на нем, в сидячем положении, не так сильно кружилась голова. Сам того не желая, президент стал потихоньку подгребать руками и ногами, незаметно приближаясь к загадочной троице, оживленно спорящей подле мерцающего зеркала.

Перед погружением в зеркало они разом обернулись. У волков глаза светились тем же сумрачным свинцовым огнем, что и озеро, заполнившее колодец Повара Хо.

– Этот, что ли, мальков чудам возвертал? – протянул младший волк.

– Потешный, поди порты-то уж намочил, – хохотнул второй.

– Ну-кось, подь сюды, человече, – поманил крючковатым пальцем Клопомор. – А вы пошто ржете, оглоеды? Нешто не ясно – он нас чует. Не полено какое, видать – из ведунов. Ты из волхвов будешь, человече? Зачем белых спасал? Подь сюды.

– Не ходи, – простонал Повар.

– А ты, желтое племя, пошто поперек глаголишь? – метнул молнию жуткий карлик. – Небось рыло не треснуло, когда за три дюжины шкур пару семечков отвалил, а?

Волк щелкнул зубами. Повар Хо попятился, хватаясь за сердце.

– Аль позапамятовал, как гостей треба ласкать, чуда-юда ты нерусская? – издевался пришелец. – Нешто забыл, что гостю золотому первая чаша?

– Плостите, плостите меня, – забормотал хозяин. – Я ведь обещала гостю, сто подарю лучсая…

– Не лучшее, а то, что в сердце вросло! – рявкнул Окатыш. – Сокровенное самое – гостю, или без онгонов останешься, гнилое твое рыло!

– Я хотел, я так и хотел! – Хозяин прижал дрожащие ручки к груди. Он шустро отполз задом в угол, ухитряясь при этом непрерывно кланяться, провел спешные манипуляции с кирпичами в стенке и сунул руку в открывшийся потайной шкафчик.

– Что это? – спросил Коваль, когда ему поднесли до невозможности пыльную, грязно-розовую тряпку, покрытую едва заметными, корявыми иероглифами. Повар Хо хранил тряпочку в особом железном сундучке, завернутой в три слоя ткани.

– Это класная повязка великого импелатора Чжу Юаньчжан, – торжественно произнес Повар. Волки вежливо помалкивали.

– Красная? – переспросил Коваль. От реликвии разило дубящими составами, которые наверняка мешали ткани разлагаться. – Я чертовски польщен. Но… зачем она мне?

– Наса великая импелатор Чжу Юаньчжан поднимала восстание против монгол. Против монгольская династия Юань. Чжу Юаньчжан первый надевал класная повязка, и все надевали класная повязка и побездали войска монголов. Чжу Юаньчжан стала импелатор, Поднебесная стала свободная. Класная повязка импелатора досталася внукам. Потом – ее полозили в футляр, потом – завернули в покрывало с благовония… Это самое луцсая вещь у меня. Самая дологая вещь – тебе, Белый царь.

– Спасибо, я тебе тоже что-нибудь ценное привезу, – Коваль попытался закрыть футляр.

– От неразумна детина! – удрученно произнес младший волк.

– Нет, ты долзна надевать повязку, – китаец жестами показал, что тряпочку следует замотать вокруг лба, но не как угодно, а чтобы иероглифы читались. – Делзать повязку так, каздый стоб видел, какой ты Белый царь, длуг китайса Хо.

Артур кое-как справился. Тяжело было оторвать взгляд от Окатыша. Вовкулак зевал почти как человек. На его коронках сверкали искорки от углей ближайшей жаровни.

Он с трудом вспомнил, точно искра в темноте промелькнула. Кажется, в школе на истории проходили. Восстание красных повязок или что-то в этом роде. Но это случилось невероятно давно. И, кажется, пресловутые Красные повязки скинули наследников Чингисхана.

Интересно все закручено.

С повязки на нос посыпалась труха. Коваль недовольно фыркнул.

– Зараза, да он нос воротит, – гоготнул карлик. – Видать, клопов в подарке чует?

– Чует? – весело рявкнул первый волк. – Ну так нечего! Не будет боле чуять, пущай похлюпает!

У Коваля возникло почти такое же сосущее, нервное ощущение, что и тогда в лесу, при виде раненого полкана. Эти существа обладали над ним несомненной гипнотической властью.

Лампы вспыхнули, точно в них разом плеснули бензина. Пламя взметнулось к закопченному потолку, на стенах на мгновение отпечатались тени сидящих мужчин с чайными пиалами в руках.

Артур дышал ртом. Нос ничего не чувствовал, как при сильном насморке.

Колодец опустел.

Китоврас исчез.

13 ХОЕР ТЭЭШЭЭ ЯБАДАЛТАЙ

Тулеев очнулся и сразу понял, что очнулся не на родном, привычном айха, а в очень плохом месте. Совсем не там, куда он хотел бы попасть до своей естественной смерти.

Какое-то время он не чувствовал ни верха, ни низа, ноги беспомощно болтались в пустоте, в легкие вливался сухой, невероятно жаркий воздух, а во рту было кисло от прикушенного языка.

Но самое страшное – он ослеп.

А когда веки послушались, кое-как разлепились, Тулеев подумал, что лучше бы он этого не видел.

Десятки глаз цвета желтого янтаря пристально пялились на него со всех сторон. В первую секунду помертвевшему от ужаса Тулееву почудилось, что глаза свободно парят среди жидкой розово-лиловой каши, похожей на паутину. Это было гадко, но такие неприятные картинки умели вызывать опытные травники и знатоки дурманов. К примеру, давний недруг Повар Хо, этот коварный китаец, бежавший в тайгу от власти Гоминьдана. Он умел варить такие дурманы, что человек целую неделю ощущал себя стрекозой или бобром или застывал, как дерево…

Однако очень скоро Тулеевстал различать отдельные узлы лиловой паутины, убедился, что янтарные глаза слегка покачиваются, перемигиваются, но зрачки у них разные – горизонтальные и вертикальные, узкие, как лезвия ножей, и круглые, похожие на черные рты. Тулеев различал, как вздрагивает и сокращается вся лиловая паутина, окутавшая его тело, и сокращения эти подозрительно напоминали удары сердца.

Его поместили внутрь громадного живого существа, и существо это умело смотреть внутрь себя! Нос Тулеева оказался забит чем-то липким, приходилось дышать уголком рта. В воздухе словно растворили цементную взвесь, от нее першило в горле и рождались постоянные спазмы.

Вскоре обстановка изменилась. Шаман ощутил, что его переворачивают, розовые и лиловые нити расступились, из угрюмой дымчатой глубины надвинулось что-то серое, морщинистое, похожее на хобот слона. Серое, похожее на хобот, оказалось вблизи толщиной с мужской торс, оно повисло прямо перед лицом шамана, дохнуло отвратительной гнилью, так что Тулеев почуял вонь даже с забитым носом, и стало… раскрываться.

Морщинистая труба разорвалась на четыре части, словно разошлись лепестки цветка, и посреди, в самом центре этого чудовищного цветка, открылся рот.

– Радуйся… смертный червяк…

От страха Тулеев обмочился.

Он намеревался поскорее опять закрыть глаза и подождать, вдруг чудовищный сон прекратится, или вместо него, на смену, придет какой-нибудь другой сон… но оказалось, что вторично смежить веки стало невозможно.

Ему что-то вставили в глаза, нечто вроде острых щепок, и каждая попытка сморгнуть отзывалась лютой болью. Очень скоро глаза стали слезиться, затем началась нестерпимая резь, и через несколько минут шаман нерчинского улуса уже ни о чем не мог думать, кроме как об этой боли. Слюна страшного подземного чудища выжигала кожу на лице.

Тулеев стонал, еле сдерживаясь от крика.

– Так ты встречаешь меня… – произнес голос, звенящий, как сотни натянутых жил. – Последний из рода хоер тээшээ ябадалтай. Ты – последний уцелевший, кто искренне служит мне… Ты – слаб и труслив, но я сделаю тебя эзэном… Ты последний из рода тех, кто годен служить на две стороны, своей добровольной смертью ты откроешь путь. Ты станешь моим тушууром, кнутом для усмирения непокорных…

Тулеев хотел возразить, что вовсе не собирается раньше времени сходить в могилу… однако, стоило ему опрометчиво раскрыть рот, как между десен возникли такие же острые распорки. Словно две или сразу четыре жилистые, омерзительно-скользкие лапы растянули его челюсти, порвали губу и принялись пихать что-то в глотку.

– Ты жалок и слаб, червяк… – губы Эрлиг-хана шептали совсем близко. Иногда демон произносил давно забытые слова, и Тулееву приходилось только догадываться, что хотел сказать повелитель нижнего мира. – Ты урожденный удха, твой дед и отец камлали, и ты камлал и заступался за жалких и слабых червяков… но ты никогда не верил в меня, ты не верил, что я существую. В этом слабость вашего паршивого рода, вы – ублюдки, вскормленные гордой матерью землей и укрытые ласковым одеялом вечного неба… Никто из вас не верит в могущество духов. Ты настолько глуп, что ради тебя мне пришлось создать этот нелепый рот. Ведь вы, жалкие червяки, не способны воспринимать мысль без колыхания воздуха. Смешно… мне приходится убеждать трясущуюся плоть, мне приходится вспоминать ваш скудный язык, и только потому, что ваш ущербный мирок стал слишком… слишком ядовит для нас. Ткань между мирами ороговела, она не пропускала нас тысячи лет…

Тулеев ощутил, как лиловые путы, обвившие его конечности, затягиваются все сильнее. Ему показалось, что сейчас руки и ноги вырвутся из суставов, он уже представил себя безногим и безруким обрубком, но действительность оказалась страшнее его догадок.

– Теперь слушай… – нашептывал повелитель. – Я выделил тебя из своры… Песок наших дней бежит быстро, слишком мало крови пролилось для того, чтобы миры совместились. Я дам тебе свои глаза, чтобы ты научился видеть чуть дальше своего паршивого носа…

Не успел нерчинский шаман осмыслить сказанное, как дикая боль пронзила его череп. Два раскаленных когтя воткнулись в его глазные впадины. Еще секунда – и Тулеев лишился глаз, но не успел он собрать в легких достаточно воздуха для крика, как в пылающие глазницы снова что-то вторглось. Тулеев чувствовал, как на щеки стекает кровь, как она заливает незащищенную шею и грудь под одеждой, а на месте привычных глаз ворочались желтые комки. И вот, наступил момент, когда он снова смог видеть, и новое зрение настолько потрясло бедного бурята, что он забыл о боли.

Повелитель подарил своему верному слуге два собственных глаза. Боль отступила, вместо нее, гремящей волной, нахлынул восторг. Шаман видел одновременно себя – тщедушное распластанное тельце в изорванном парчовом тэрлиге, и грозное чудовище, нависшее над слабым человеческим телом. Могущественный эзэн вовсе не занимал собой весь мир, просто нижний чертог вселенной оказался совсем не так устроен, как привычная твердь, здесь расстояния, мысли, звуки и свет взаимодействовали совсем иначе. Тулеев успел увидеть край своего мира, привычный, щемяще-знакомый ультрамариновый полог тайги, а за ним – следующую полосу леса, отделенную излучиной реки, сочно-зеленую подкову лиственниц, окружавшую родовое кладбище.

Тулеев успел догадаться, что можно взмыть высоко в небеса и оттуда с упоением, с замиранием нервов, следить за изломами соседних, не менее чудесных вселенных, где передвигались демоны и духи, еще более дивные и непонятные, чем повелитель нижнего мира. Оказалось, что вселенная вовсе не делится на небо, землю и нижний мир, а дробится на гораздо более сложные структуры, названий которых Тулеев не представлял и описать сумел бы вряд ли.

– Каково тебе, червячок? – прогрохотал Эрлиг-хан, и шаман моментально вернулся от восторга к предчувствию собственной близкой смерти. Он хотел ответить владыке, что готов служить ему, но давно перестал ощущать занемевшие скулы и пересохший язык.

– Я дам тебе крылья… ты полетишь, чтобы пролить кровь… у тебя будут глаза, чтобы увидеть под слоем камня то, что забыли, и крылья, чтобы добраться туда быстрее прочих…

Эрлиг-хан снова изъяснялся загадками, но несчастный бурят почти не слышал свистящую речь хозяина. Два ледяных когтя вспороли халат на его спине, затем руки вывернули еще сильнее, и Тулеев ощутил, как неторопливо вскрывают кожу на его вывернутых лопатках. Удивительное дело – чем дольше повелитель мира мертвых мучил своего избранника, тем нечувствительнее к страданиям тот становился.

Крылья. За спиной с влажным шорохом развернулись и сложились крылья. Тулеев прислушивался к своим ощущениям. Он почему-то до сих пор не умер. С трудом, но дышал отравленными газами преисподней. Лишенный зрения – стал зрячим. Он никогда еще не был таким зрячим, хвала повелителю!

– Чтобы ты поверил и перестал сомневаться, осталось последнее… твое сердечко. Что же ты трясешься? Разве тебе нравится жить, зная, что отпущено жалких пятьдесят или даже восемьдесят лет, а потом твое мясо станет добычей земляных червей? Мне смешно произносить это… вы называете это долгим веком человека, убогие твари неба. Ты будешь жить как истинный эзэн…

Миг спустя раскрытый цветок с губами свернулся серым хоботом, и этот хобот влез шаману в распахнутый рот. Тулееву казалось, что противная колючая змея шурует у него уже где-то в желудке, а затем словно игла впилась в левую сторону груди и уже не отпустила, медленно проворачивалась, пока он не потерял сознание.

Когда он очнулся, причин для тревоги не существовало. Никаких причин для тревог и волнений. Существовало лишь одно желание – угождать повелителю.

– Слушай же, тварь… – Сладкий голос повелителя втекал в сердце струей меда, и не было на свете звука приятней, чем журчание отеческой ласки. – Ваша святая гора Алааг-хан не вместит столько крови, сколько надо, чтобы мне вернуться в срединный мир… Люди глупцы, но их преданность похвальна. Они не знают того, о чем сейчас узнаешь ты… а ты узнаешь, потому что тебя больше нет. Я укрепил твое смешное сердце, я дал тебе свои крылья и свои глаза. Слушай же…

Тулееву не вспоминались больше ни отец с матерью, ни глупые родаки, ни бестолковые сыновья. Разве они способны представить глубину мудрости повелителя?

– Глупые шаманы… – сотни змеиных языков вылизывали мозги Тулеева, и не было ничего прекрасней этих мертвых, хрустящих ласк. – Мне нет дела до того, чей улус сидел ближе на курултае к белым сапогам Истребителя. Чингис-хана можно вернуть в срединный мир, но надо точно представлять, чем это кончится…

Тулеев от изумления слишком быстро расправил крылья. Этим неловким движением он содрал себе кожу на щиколотках и запястьях, поскольку кровеносная паутина хозяина по-прежнему держала его крепко. Кажется, крылья стали очень большими, и в то же время они ухитрялись как-то складываться на спине, съеживаться, или вообще стали невидимы…

Он был горд и счастлив своим новым телом.

– Ты удивлен? – Кажется, повелитель рассмеялся, если он вообще умел смеяться. – Мне нужно другое, и не только мне. Вы верите, что Эрлиг-хан управляет душами мертвых, что у него есть канцелярия с писарями, делопроизводителями, курьерами, хранителями печатей… Верьте, мне нет дела. Тем, кого вы называете духами, нет до этого дела. Ты же не поверишь мне, если я скажу, что мертвых душ нет. Нет никаких душ после смерти. И ты не умер, ты у меня в гостях только потому, что твое внутреннее ухо не очерствело с годами и не превратилось в толстую грубую скорлупу, как у других червяков… Но нет никакой канцелярии, и нет никаких душ умерших. Если вам так не терпится оживлять Тэмучина – что ж… лакайте кровь. Мне важно другое. Мои слуги найдут мне его могилу и принесут мне то, что завернуто в белом знамени…

– А что там, в знамени? – намеревался спросить крылатый шаман, но только сипло взвизгнул от боли, совсем забыв, что рот не закрывается.

– Там урна с прахом, – повелитель рассмеялся столь низким голосом, что у его собеседника завибрировала черепная коробка. – Там маленькая походная урна, запечатанная четырьмя печатями великих пророков… Тебе ни к чему знать, чей прах спит в урне. Заговоренное великим шаманом Кокэчу белое знамя надежно хранит этот прах и будет хранить еще очень долго. Воитель Тэмучин заполучил эту урну, когда привел свою конницу в страны халифата. Там явно не сгоревшие кости Тэмучина, ха-ха-ха. Для того, чтобы достать из усыпальницы этот прах, понадобится много крови…

Я спрячу урну так, что ни один смертный из вашего мира не найдет ее, и тогда большую войну ничто не сможет остановить. Русский царь верит, что найдет оружие против халифата, но оружия ему никогда не найти. Это будет славная война, она захватит полмира. Мы оживим Тэмучина, и он затеет поход против русского Белого царя… Нам нужна большая война, настоящая большая война, тогда русские не придут за Байкал. Тэмучин отбросит их на запад, сожжет их проклятые города, как сделал это тысячу лет назад. Потом он соберет войска и опустошит Поднебесную, потом он пойдет дальше, против халифата, и на сей раз мы поможем ему.

Мы сможем ему помочь, Тулеев, потому что… потому что ткань тонка как никогда, людишек слишком мало. Но ткань недостаточно тонка, чтобы я сумел вернуться… Здесь слишком тесно, Тулеев. Ты поможешь мне вернуться, а я сделаю тебя эзэном. Когда Истребитель людей истребит их достаточно много, ткань прорвется, и все в мире станет опять так, как было в золотые времена моего детства, перед лицом мудрого неба…

Шаман был раздавлен величием замыслов господина. Выходит, что прав был дед, когда завещал сыновьям и внукам остерегаться русских царей. Как только людей стало мало, шаманы вошли в почет, и духи стали благосклонны к тем, кто их ублажает. Как только эпидемия унесла миллионы, сразу стало легче предсказывать будущее, смерти, рождения и погоду, успехи в охоте и торговле. Сразу стало легче лечить больных, да и больные в улусах выздоравливали гораздо быстрее. Детки росли крепышами, зверь сам выходил к охотникам, в лютые зимы хватало корма скотине, и никто не учил, как надо жить…

Пока на западе снова не зашевелились те, кто считал себя цивилизацией.

– Но ты не пойдешь камлать на Алаан-хан… – зашептал тысячеглазый владыка. – Ты выполнишь другую службу… Она будет тебе приятна и полезна для всех нас. Я не могу это сделать сам, ткань мира еще слишком крепка, а на западе ее границу пересечь еще сложнее. Ты доставишь подарок жене русского Белого Царя. Я не могу проникнуть к ней сам, ее надежно охраняют русские колдуны. Ты не сумеешь ее убить, но ты подаришь ей бурхан. Ее старший сын – слабак, он не сядет на трон, а вот будущий ребенок нам опасен. Жена царя родит своему мужу змея… охоха-ха-ха…

– Но… но как я доберусь туда, повелитель?

Что-то протянулось из пряной тьмы, еще один тонкий лиловый отросток, блуждающая вена повелителя. Только на конце вены вырос не глаз, а серое волосатое копыто. Копыто ударило Тулеева в грудь, и…

Сильный шаман Тулеев больно ударился боком, затем обжег ногу, взвыл, покатился по твердому и, только уткнувшись носом в дощатый пол, услышав хохот и звон посуды, сообразил, что вернулся не в свой походный чум, а в какое-то изгаженное, вонючее помещение, расположенное в совершенно незнакомом городе. Здесь отвратительно пахло, вокруг колыхался табачный туман, среди столиков носились половые в фартуках, громыхали кружки, а в углу скрюченный безногий человечек играл на странном изогнутом инструменте.

На Тулеева не обратили внимания. Он словно свалился с неба, такой силы был удар. Но небо скрывалось за решетчатыми ставнями, а еще часто распахивалась дверь во двор, принося дождливое дыхание огромного города…

Он каким-то образом догадался, куда попал. Это священный город русских колдунов, город Белого царя. За окнами кабака Тулеев различал золоченые шпили. Он поднялся, ковыляя, подошел к висящему перед стойкой зеркалу, всмотрелся. И почти сразу, еще до того, как увидел свое помятое отражение, ощутил, как прямо сквозь одежду, сквозь пропитые стены этой смердящей норы разворачиваются широкие крылья. Этим невидимым крыльям ничто не могло стать преградой.

Никто за упавшим с неба бурятом не следил. Тулеев нашел воду, сполоснул лицо, боязливо приблизил свечу к глазам. Глаза самые обыкновенные, но это для стороннего наблюдателя. Никто из случайных посетителей кабака, столпившихся перед стойкой, не заметил бы его настоящих глаз.

Лимонно-желтых, с черными зрачками, похожими на лезвия ножей.

Тулеев потрогал себя под халатом. Кости побаливали, но ничего не сломалось. Он вернулся к пьяным мужикам, подобрал со стола нож, ради интереса поранил себе руку. Кровь свернулась за несколько секунд, порез зарос, даже шрама не осталось. Он стал нечувствителен к боли.

– Довольно тебе, чтобы не спрашивать больше? – раздался громовой голос в голове.

– Да, да, повелитель, довольно!

Он вернулся. Вернулся так быстро в зыбкий лиловый мир хозяина, что даже не успел испугаться. Зато успел подумать, что с этого момента пугаться ему больше нечего. Розовые тенета больше не сковывали его щиколотки и запястья, сладкий горячий воздух ласкал легкие, за спиной медленно вздымались и опадали прозрачные крылья.

– Они сбежали… они бегут к Матери озер, к Байкалу, – прошипел владыка нижнего мира. – Ты мог бы их найти, но я не хочу тобой рисковать. Молчи, червяк, не смей разевать пасть, пока говорю я! Ты мог бы догнать нашего врага, но вместе они слишком сильны. Мы нанесем удар с другой стороны, мы опередим гадания глупых монахов. Ты отнесешь жене русского царя бурхан быка, но вначале ты должен его получить. Настоящие бурханы есть только у одного человека, это твой друг Повар Хо…

Тулеев заворчал, как рассерженный пес. Он чувствовал, что слова ему становятся не нужны для общения, во всяком случае – с повелителем.

– Да, кажется, Повар Хо отказался от твоей замечательной дочери, – невинно напомнил Эрлиг-хан. – Он не принял ее молодость, не пожелал сделать ее новой женой и породниться с твоим замечательным семейством.

Тулеев рассмеялся. Теперь оставалось найти ту, для кого он предназначен.

Жену русского царя.

14 ЛОВЧЕЕ СЕМЯ

Ночь провели на развилке больших дорог. В машине натопили, Артур изнывал от жары. Ему гораздо проще и приятнее казалось переночевать прямо на земле, под колесами Кенвуда, но Варвара в буквальном смысле встала грудью на его пути. Она заявила, что если Кузнец пойдет дрыхнуть на дорогу, то она-то уж точно не сомкнет глаз и проведет всю ночь в обнимку с иконой и пулеметом. Коваль так и не придумал, как реагировать на Варварину внезапную заботу, он предпочел вернуться в душную спаленку.

После состоявшейся между ними вчера постельной битвы Коваль запутался еще больше. Он совершенно не планировал привязываться к кому бы то ни было, особенно учитывая неясные перспективы возвращения, да и не понятно, куда, собственно, возвращаться. Джинн обещал вывести их к Малахитовым вратам, но обещание касалось только человека по имени Бродяга. Хувайлид не обещал, что перебросит в другую часть света эту самоотверженную влюбленную девицу, которая только что соорудила Артуру колоссальный бутерброд с зеленью, огурцом и тремя сортами вяленого мяса и настойчиво пыталась этим мясным ассорти его накормить. Хувайлид даже не обещал, что вернет Коваля на греческий остров, откуда тот шагнул в замочную скважину ворот, либо в столичный Петербург, либо в сицилийский порт, к оставленной там эскадре…

Компьютерный мозг летучего народа свое главное обещание выполнил – зашвырнул русского президента в тайгу и помог ему отыскать в Чите вечного старца Бродягу. Как использовать трясущегося трехсотлетнего ветерана против армии халифата, обученной, вооруженной зенитками и танками, Артур пока не слишком понимал. Бродяга понимал еще меньше, хотя про него ничего нельзя было утверждать наверняка. У Белого мортуса хитрости хватило бы на десятерых…

– Эй, тпрру, стоять, милые, – Антип натянул вожжи.

Жара. Неожиданный поток горячего воздуха разогрел и высушил капли росы на капоте, ворвался через щели в кабину, взвихрил волосы.

Артур сперва подумал про пожар. Но это был не пожар.

Кенвуд затормозил у самой границы дряхлой тайги. Позади, в глубоких грязных лужах барахтались мальки, а колеса там застревали среди крошева бетонных плит. Впереди же, лаская глаз четкой линией, разрезало чащу широкое шоссе. Позади остались угрюмые дзоты, малинники и военные шлагбаумы. А здесь дышалось просторно, и даже имелась двухуровневая развязка, редкая инженерная нелепость для российской Сибири. И если не обращать внимания на слой иголок, веток и жухлых листьев, то по такой замечательной трассе можно было катить с ветерком…

Жарко. Ветер снова облизал лицо сухим жаром. Точно ненадолго открылась паровозная топка.

– Чуешь, баней повеяло? – напряглась Варвара. – Никак прямиком в нанос угодили. Вот чертяка этот Повар, не мог предупредить…

– Нанос? Это что за напасть?

– Это пока еще не напасть. Скоро увидишь.

Артур рассудил, что, скорее всего, развязки и дороги с вечным покрытием построили уже после того, как он уснул в капсуле анабиоза. Трехрядное шоссе звало в дорогу, кое-где уцелели даже разделительные полосы и столбики светоотражателей.

Здесь легко дышалось, если бы не одно «но».

В сотне метров к западу, как раз там, куда надлежало ехать, шоссе погружалось в рыхлую массу песочного цвета, издалека очень похожую на толченую бутылочную пробку.

Поле пробки. Гектары горячей пробки.

Колоссальный комковатый язык, протянувшийся из-за горизонта, разрезавший тайгу и круто обрывавшийся перед чередой лесистых оврагов. Где-то далеко на горизонте, на самой границе видимости, темно-зеленой полоской щетинился сосняк, а ближе несколько километров вдоль шоссе выглядели как диковинный марсианский пейзаж. Нагромождения рваных кусков пробкового дерева самой разной формы и размера, над которыми пылал и парил раскаленный воздух. Позже Артур убедился, что и на ощупь это почти настоящая пробка, за одним исключением. Если предположить, что несколько сотен гектаров кто-то выжег, а затем засыпал крошкой из пробкового дерева, то эти опилки мокли бы себе спокойненько под осенними дождями…

Эти опилки не мокли. Они перемещались и источали душное банное тепло. Перемещались медленно, почти незаметно, медленнее движения минутной стрелки. Диковинный ландшафт менялся, одни рассыпчатые валуны погружались в каверны, другие всплывали на поверхность. Бесконечное броуновское движение сопровождалось скрипом, и казалось, будто под землей нервно сокращались длинные тонкие мускулы.

– Это и есть нанос? – Артур в третий раз отер со лба пот. Хотелось сбросить всю одежду и облиться водой.

– Это край наноса, – Варвара водила биноклем из стороны в сторону. – Может, повезет, краем проскочим. Лошадок жалко, вот что.

Наземным наносом дело не ограничивалось. Над многокилометровым лунным пейзажем словно повисло зеркало, отражая смутное тревожное великолепие. Пока Бродяга кормил Луку и Бубу, Коваль присмотрелся внимательнее и скоро стал различать, прямо в воздухе, место, где заканчивалось отражение и начинался обычный серый день. Там воздух едва заметно вибрировал. Казалось, что зеркало висит метрах в тридцати над полем подвижных валунов, и в отражении пробковые наросты точно так же разваливались, перекатывались и ныряли в мелкую гальку, состоящую из той же пробки.

Артур прикинул, что до точки, где шоссе снова вынырнет из непостижимого пляжа, им придется катить метров четыреста или даже больше. И будет просто восхитительно, если эта дрянь не окажется зыбучими песками…

– Это не пески, – отмахнулась Варвара. – Это… как сказать… короче, вроде речного наноса. Знаешь, бывает, коряга торчит, ее зеленью, а потом песком обнесет, и вроде отмели получается. Вот и тут так же. Бродяга говорит, что в таких местах наслоения миров, ты его спроси…

– Ах вот как! Наслоения? – бестолково переспросил президент, принимая от атаманши бинокль.

Он подкрутил резкость и заметил еще кое-что любопытное. Вдали, там, где шоссе и сосновый подлесок возвращались к прежнему состоянию, топорщились подозрительно голые, черные, как головешки, деревья. Они росли редкой рощицей, или скорее, – шеренгой, невысокие, плотные и необъяснимо неприятные. Несколько таких «головешек» сумели как-то вытянуться и во владениях наноса.

«Вечное пожарище?» – спросил у себя бывший Клинок, но сразу отмел такое предположение. От чистого, ничем не отравленного кислорода даже немного кружилась голова. Жарче уже не становилось, температура замерла примерно на отметке в тридцать градусов. И в ближайших окрестностях никогда не хоронили ядерные отходы и бочки с отработанными химикатами, такую гадость Коваль засек бы издалека.

Наверное, поэтому сюда крайне редко залетали русские Качальщики. Здесь нечего было раскачивать.

– Ты что, наноса не видал? – равнодушно спросил Бродяга, принимаясь за еду. – Нанос – это, конечно, хреново. Это, стало быть, неподалеку блуждающий прииск…

– Защити нас, матушка-богородица, – перекрестилась Варвара.

У Артура в голове царил полный кавардак.

– А ну, кушай давай, – Варвара улучила момент и пихнула Ковалю в губы кусок оленины.

– Да погоди ты! – Коваль отнял у нее мясо, отложил подальше. – Бродяга, мне здесь не нравится, зябко как-то. Что за наносы, что за прииски?

– Наносы… – Старец пожевал сморщенным ртом. – Дрянь это, но не так плохо, как блуждающий прииск. Наносы, они по пятам прииска крадутся. Особо ничего вредного от них нет… Это вроде как кусок изнанки из-под шва. Изнанка, так тебе понятней? Вот наша сторона, где мы все бесимся, места себе не находим, соседа бьем и смерть его пьем. А под низом, как у пальто зимнего, есть Изнанка. Ты ее, как хочешь, обзови, суть не меняется.

– Изнанка… – послушно повторил Артур. – Так, по-твоему, в зеркале у Повара?..

– Тссс… – Старец прижал к губам морщинистый палец. – Я тебя не спрашивал, что ты там в подвале повстречал. Давай так. Зеркало Повара – это вроде сквозной дыры в нашем пальто. Такая вот дырка, прохудилось пальто когда-то, а зашить забыли…

– Кто забыл зашить? – Коваль рассматривал шоссе. На горизонте, перед линией черных пузатых баобабов, поперек дороги лежало что-то металлическое, явно доставшееся в наследство от машинной цивилизации прошлого.

Никакого движения. Вроде бы опасаться нечего.

Но Артур предпочел бы вернуться в тайгу и сделать крюк.

– Хитер ты, президент, – неожиданно звонко рассмеялся старец. – Спытай своего беса зеркального, кто забыл прореху зашить, а не меня. Чай, твой бес поболе моего в миру обретается…

Хувайлид наверняка все слышал, но коварно молчал. Варвара жевала мясо. Коваль подумал и тоже впился зубами в жесткую оленину.

Не хотелось идти туда голодным.

– Нам направо, – величественно махнул Бродяга, высунувшись из кабины. – Кузнец, об одном тебя прошу, не кидайся больше за китоврасами. Мы тут еще мало ль кого заприметить можем, так ты это вот…

– Бродяга верно говорит, – хихикнула Варвара. – У наносов нечисти полно, особливо не дай нам боже блуждающий прииск встретить, ага… А ну, кушай!

– Постараюсь не глядеть по сторонам, – смутился президент, отбиваясь от пирожков и вареных яиц. – Бродяга, но ты же сам меня хвалил за китовраса. Вот пойди теперь вас пойми.

– Хвалил, это точно, – старец пощипал себя за бороду. – Потому как редкое диво тебе довелося приметить… А уж про то, что тебе удалось с Поваром Хо побрататься, и поминать не хочу, сглазить боюся. Да, вот так вот, чего выставился? Толком в боженьку я так верить и не научился, а сглазить боюся. Куды китоврас-то в подвале подевался? Чай, не съели его? Нет уж, молчи, молчи лучше, ничего не говори, не сглазить бы. Я тебе, Белый царь, так скажу – страшновато с тобой соседовать. Побыстрее бы уж избавиться…

Грузовик как раз миновал перекресток, проехал под опасно накренившимся бетонным полукольцом развязки и уткнулся в скелет двухэтажного японского автобуса. Спустя полтора столетия уцелели несколько иероглифов на стальном боку и флажок с японским солнышком.

– Опаньки, – недовольно крякнул старец. – Дурной дух, однако, Варварушка.

– Да я уж чую…

Артур открыл рот, чтобы спросить Бродягу, от чего или от кого тот намеревался побыстрее избавиться и каких неприятностей следует ждать теперь от встречи с китоврасом, но спросить ничего не успел, потому что…

Потому что сразу за автобусом асфальт потрескался, вспучился здоровенным пузырем, и одна из передовых лошадей случайно угодила в трещину ногой. Но этим дело не ограничилось. Кони чего-то испугались, рванули в сторону, и Антип ни за что не удержал бы их, если бы не барьер разделительной полосы. Между прогнившим автобусом и скудной травкой за барьером торчал черный узловатый ствол, толщиной в шесть обхватов. Такое же дерево, что видел Артур в бинокль. Просто оно было низким и почти полностью скрывалось за разбитым автобусом.

И что-то там выделялось, на стволе. Похожее на толстую веревку.

– Мать честная, – ахнула Варвара, хватаясь за обрез.

Коваль приоткрыл дверь, высунулся наружу, поневоле замолк. Да, такого представителя растительного мира он еще не встречал. Сразу пришли на ум незабвенные строки про ядовитый анчар. Пустыни вокруг не намечалось, влаги имелось предостаточно, даже сейчас с тусклого неба моросил противный дождь, и, тем не менее, через толщу асфальта пророс внешне мертвый баобаб. Либо он не нуждался в листьях. В длину голые, острые ветки не достигали и метра, они тихо шуршали, точно терлись между собой ржавые железные пластины. Примерно на высоте трех метров от земли кряжистый ствол раздваивался, каждая из ветвей, в свою очередь, очень быстро обрывалась, щетинясь пучками игольчатых сучков.

Чтобы дуб или тот же баобаб вымахали до таких размеров в естественных условиях, им понадобилось бы несколько столетий. Коваль не мог представить, что строители скоростной дороги заботливо сохранили деревце аккурат посреди четвертой полосы.

– Вона, ваша святость, никак свистун!

Антип соскочил с козел и ласково успокаивал беснующихся коней. Буба завозился в задней кабине, что-то доказывал соседу, затем постучал в крышу, требуя внимания. Коваль в сто первый раз высморкался.

Проклятые волки, или кто они там, о которых он поклялся Повару Хо никому не рассказывать, подшутили над ним довольно жестоко. Артур уже и не помнил, когда у него в последний раз случался насморк. Оказаться во враждебном лесу без обоняния – это хуже, чем потерять ружье! Вдобавок, мешая использовать слух, все сильнее моросил дождь. Похоже, погода нарочно решила испортиться, чтобы помешать экспедиции.

– Что случилось? В объезд придется? – Артур вглядывался в трепыхание колючих веток.

– Нет тут объезда. Плохо дело… – прокряхтел Бродяга. – Погодь-ка, не орите, слышь?

Артур обратился в слух. Кажется, где-то действительно свистели, но это вполне мог быть посвист ветра.

Они почти добрались до края земли. До края разумной, понятной земли. Дальше блестящая от дождя лента автострады проваливалась в желтое крошево. Вблизи бескрайнее поле толченого пробкового дерева выглядело весьма живописно. Мраморные разводы, диковинные формы, напоминавшие то колонны, то морских обитателей, то недоделанные памятники, и над всем этим – отраженное сверху, точно такое же, бескрайнее шевелящееся полотнище, под которым предстояло проехать.

Когда стих стук копыт, скрип и шуршание колес, стало слышно, как смещенный мир трется о мир привычный. От этого звука в тишине начала мелко вибрировать броневая обшивка кабины.

– От зараза, аж в башке звенит, – пожаловалась Варвара. – Завсегда так, когда к блуждающему прииску близко.

– Да где он, ваш прииск?

– Дай бог, стороной проскочит, – вздохнул Бродяга. – Чуешь, Варенька, тухлятиной несет? Никак свистуны близко?

Коваль не назвал бы это звоном. У него возникло нелепое ощущение, даже не ощущение, а будто всплыло полузабытое детское воспоминание. Летний открытый кинотеатр в южном городке, крик и топот в зале, потому что механик что-то напутал в оптике. На белой простыне все видно, погоня в самом разгаре, злобные, но тупые индейцы, белокурая красотка с кольтом, отважный, но связанный загорелый герой… Одна лишь закавыка – все словно двоится, расплывается, у лошадей – по две морды, у револьвера – два ствола…

Артур промучился несколько минут, пока не убедился, что резкость навести так и не удается. Стоило оглянуться назад, к суровым переливам вчерашнего дня, к туманной ложбине, где пряталась таверна Повара Хо, как все вставало на свои места. Столбы, коряги и облака не двоились и не размазывались по периферии зрения. Зато впереди… Если вглядываться в пробковые развалины и даже в нетронутые кустарники на холмах, все время казалось, будто в глаз попала соринка.

Кони упирались. Артур представил себе дырку в материи привычного мира. Если зеркало Повара Хо – это случайная дыра, то как назвать блуждающий прииск? И как он выглядит, если за ним тянутся вот такие кошмарные пейзажи? Как «стрелка» на чулке? И что произойдет, если подобных «стрелок» будет становиться все больше?

Коваль вернулся в мыслях к удивительным временным метаморфозам, произошедшим с ним в лампе Хувайлида. Если он наблюдал собственное будущее, значит – война на юге закончена и поход на восток все же состоится. Но на Южном Урале свирепствуют хищные Желтые болота, а теперь еще и здесь такая гадость…

Изнанка. Словечко-то какое!

Ведь никто же не поручится, что джинн показал ему правдивое будущее. Может, незаметно траванули его наркотиком и выдали пару трюков. Усыпили его бдительность, убедили, что светлое будущее уже в кармане, и все с одной целью – чтобы он вытащил из Читы Бродягу. А вдруг Бродяга нужен летучему народу совсем не для победы над басурманами?

– Где свистит? – напряглась Варвара. – Да не туды гляди, Кузнец. Бона, цепь видал?

Артур так и не дожевал очередной бутерброд, который с большим рвением соорудила ему атаманша. Кряжистое, необычайно крепкое дерево росло посреди дороги слишком быстро. Росло на глазах, с хрустом раздвигая пласты асфальта, высвобождая глинистую жижу. Росло, как живая* мина, которую нарочно подложили на автостраде. Но Варвара имела в виду другое. Примерно на высоте человеческого роста вокруг массивного ствола обвивалась цепь из черного металла. Коваль не сразу понял, отчего не заметил толстую цепь в первую секунду.

Она врастала в кору.

– Нечисть близко, – потянул ноздрями Бродяга. – Эй, Лука, посматривай там!

– Как есть ловчее семя, – глухо отозвался пулеметчик. – Там дальше, за оврагом, еще два вижу. Те пустые. И еще два, прямо, только далеко.

– Это кто ж столько ловчих семян раскидал? – пробормотала Варвара.

– Дык китайцы, – посетовал мортус. – Будто не знашь. Повар Хо им и продает, оттудова таскает, из-за зеркала. Оттого его нечистая крепко любит…

Коваль все еще не понимал.

– Так это и есть ловчее семя? Пойдемте срубим дерево, если в объезд никак.

– Ага, срубим, – иронически скривила рот атаманша. – А дерево просто так не растет.

– Ловчие семена бросают там, где нечистая сила частенько шарится. Вдоль трактов проезжих кидают, – Бродяга неторопливо выбирался наружу. – Вдоль дорог, вокруг Читы тоже. Сколько мы купили, Варварушка? Три дюжины?

– Так и батя еще дюжину мне оставил, – покивала атаманша.

Цепь на черном баобабе снова дернулась, разметав вокруг щепки. Тот, кого привязали с обратной стороны, должен был обладать огромной силой.

– Это что, дефицит, семечки эти? – искренне озаботился Артур.

Он не видел того, кто привязан к стволу, зато отлично видел тех, кто валялся в прелой листве. За сгоревшим автобусом, в глубокой придорожной канаве, президент насчитал четыре человеческих трупа, давно усохших, обглоданных до костей лесным зверьем.

Над пустыней из пробковых глыб прокатилась волна, будто вздохнул спящий великан. Артур подумал, что к ним очень легко смогут подобраться, когда кони вступят в границы наноса. Ему вообще крайне не нравилось, что анчар вымахал посреди трассы именно в этом месте.

Где его не объехать.

– Что такое «дефицит»? – округлила глаза Варвара. – Ты того, вон чо, говори понятно, а то – не посмотрю, что колдун, дам по башке-то.

– Судя по одеже, двое – наши, русские охотники, а двое – китайцы, – негромко сообщил Бродяга. – Напоролись тут на свистуна. Он человечину не жрет, волкам оставляет.

– Худо дело, – поддакнула атаманша. – Уж не разводит ли свистунов сам Повар Хо? Чтоб потом травить, ага.

Бродяга рассмеялся.

– Ловчие семена продает Повар Хо. Но есть и другие китайцы, якобы достают их там, где он монашествовал, – в храме Девяти сердец. А уже разведением занимаются колдуны из рода мандарина Ляо. Разводить их на приплод – пожалуй, опаснее, чем воровать за зеркалом.

– А у кого Повар Хо их ворует?

– А он рази кому поведает? Ты ж с ним, почитай, ночь провел, рази не углядел, каков хитрец? Только семена эти – оттудова, изнаночные они. Хоть расшибись – нигде тут не найдешь. А даже те, что колдуны из рода Ляо размножать пытаются, дальше второго поколения приплод не дают. Одно дерево сохнет, от евонных колючек дюжину молоди еще кое-как можно вытянуть, да и те уже жидкие. Хоть нечисть и ловят, ан нет в них той силищи, как в матке. Потому все время новые семена в цене. Ты сам-то в храме когда бродил, чего не выпытал?

– Да мне как-то ни к чему… А дорогие они?

– Дорого продают, но семена того стоят. Ты хоть смейся, Кузнец, хоть плачь, а благодаря ловчим семенам Варваркин батя здорово нечистую вокруг Читы поразгонял. Дремлет такое семя в землице, наружу не просится, пока свистун либо болотник какой, лешак не зачастит. Тогда семя в рост поднимается, мигом тянется, да ты и сам видишь…

Коваль видел. Сомнений не осталось, дерево замедлило рост вверх, но продолжало укрепляться в толщину. Бродяга, кряхтя, спустился вниз. Антип, приседая, волок с платформы что-то длинное, завернутое в брезент. Вздрогнули под ногами остатки асфальта. В сотне шагов к западу пробковая пустыня прогнулась волной, изменила рельеф и придвинулась на несколько метров. Треснули и провалились в желтую труху молодые лиственницы, с криком поднялись в воздух птицы.

Линия горизонта безбожно двоилась и даже троилась в глазах. Ковалю показалось, что за волнистой полосой пробковых песков маячит несколько кирпичных построек, что-то вроде придорожного поселка. Но домики текли и извивались в нелепой пляске, даже когда президент наводил бинокль.

– Ишь, ползет, – старец аккуратно высморкался. – Стало быть, прииск где-то неподалеку. Надо держать ухо востро. Нанос иногда быстро ползет, за день приходит и уходит, ага.

– И что потом? – спросил Коваль, изо всех сил пытаясь уловить распухшим носом хоть одну молекулу чужеродного запаха. Дождевые капли молотили по крыше и капоту Кенвуда, с кольчуг понурившихся лошадей лились маленькие водопады. Мрачный голый баобаб ощетинился иглами, ветви раскачивались под порывами ветра, словно угрожающие колючие лапы.

– А ничо потом, – хмыкнула Варвара. – Ежли нечистый повадился, так семечко в рост по той евонной тропке и потянется. И к себе приманит. Уж такой у росточков аромат сладенький, для всякой нечисти то есть. Видать, там, за зеркалом Повара, много их плодится, вот и никак без таких семян… Вот лешак потянется сладости ухватить или языком своим поганым слизнуть, тут его дерево – и хвать! И давай тогда расти, в себя пакость втягивать… – Варвара лязгнула затвором пулемета. – А он, пакость такая, бьется, бьется, в путах-то, округу воем оглашает, и родакам евонным сразу ясно, что ход к нам заказан. А которые дурные, те на помощь бегут, сами тоже вляпаются и тоже вязнут. Знашь, как они семян ловчих боятся? Да пуще икон, пуще даже оберегов шаманских… Разные, конечно, гадины, встречаются. Тут вроде свистун, сейчас поглядим.

– Я не припомню, чтобы свистуна приручить смогли, – Бродяга остро шарил глазами по кустам. – Почитай, лет сорок, как они по той стороне от железки расплодились. Тебя, Варвара, еще в проектах у батьки не было, а эти… уже завелись. Лешаков, кикимор – тех ловили легко, ага. А свистуны, зараза, они ведь не нашенские…

– Как понять «не нашенские»? – не выдержал Артур.

– Нечистая сила, – Бродяга как-то странно покосился. – Ты, Кузнец, того… Вроде слышишь, да не слушаешь. Не веришь ты, вот что. Хочешь душой поверить, а не веришь.

– Во что я не верю? – Артур следил, как из-за плавного поворота шоссе, в мутной сырой взвеси песка, выдвинулась громадная покосившаяся опора электропередачи. На нижней ее крестовине болталось несколько огрызков толстой веревки, все это подозрительно напоминало виселицы.

– Не веришь, что, окромя нашей толчеи, еще кое-где твари божьи толкутся. Али Повар Хо тебе ничего не показал?

– Показал…

– Так являлось, что ли? – с видимым любопытством придвинулся старец.

– Являлось, – Артур тут же вспомнил о насморке. Нос все так же был заложен. – Являлось, но это не доказательство существования преисподней. Я с колдунами сталкивался, такие мороки порой наводят, ого-го!

Бродяга развязал кожаный мешок. Как Коваль и предполагал, в мешке лежала мощная канадская электропила. Пила буквально тонула в солидоле. Удивляло не прекрасное состояние инструмента, а предвидение Белого мортуса. Старик сумел после Большой смерти прибрать к рукам и сберечь множество реликтов технической эры.

– Антип, заводи. Варварушка, впусти уж синерылого, недоделка этого, а то крышу, не ровен час, оторвет.

Антип завел пилу. Варвара открыла Бубе. Тот ворвался в кабину, как всегда – нервный, дерганый, и принялся объяснять, тыкая в черное дерево, закрывшее проезд, и в цепь. Да, он встречал таких, очень плохие. Нельзя к такому близко, может оторвать голову или руку. Кушать не будет, выплюнет, Буба живо показал, как именно выплюнет. Буба один раз дрался с плохими. Кинул в них веткой, прогнал.

– Все, уймись, уймись, – Артур приобнял дрожащего дикаря. – Все уже поняли, какой ты молодец.

Варвара глянула искоса, тревожным зыбким взглядом вечно готовой к стрельбе и погоне охотницы, крякнула и полезла к выходу. Коваль не мог ошибиться – ей тоже мешала его близость, его мужское дыхание. Сколько же ей лет? Двадцать восемь? Тридцать? Или меньше? Он спрыгнул в знойный компресс и сразу забыл о своих грешных желаниях.

В сопровождении старца осторожно обошел могучий ствол. На автостраде, несмотря на поток горячего воздуха, было сыро и неуютно, ветер гонял гниющие листья. С обеих сторон к хрупкой асфальтовой полосе подступал жадный сибирский бурелом. На запад смотреть было страшно, там сдвоенная, отраженная пустыня нависала над тонкой автострадой. На востоке клубились грозовые тучи. Птицы молчали, не звенела мошкара, только сопели и фыркали испуганные кони.

– А ты ничего не чуешь? – прищурился Бродяга. – Вот как… вчерась не хуже Качальщика носом вертел, а седни сдал чего-то…

– Я не сдал, – признался Артур. – Это после зеркала. То есть после подвала. Нюх отшибло. Повар Хо сказал, что пройдет.

– Ах вот как, – Бродяга почесал бороду. – Так ты ничего про ловчие семена не слыхал? У вас там, в Петербурге, так нечистую не ловят?

– У нас так не ловят… – Артур не сводил глаз с цепи, вросшей в черную кору.

Цепь дернулась. Ветки скрипуче зашуршали.

С той стороны к мрачному голому стволу был кто-то привязан.

Артур убедился, что зрение его в очередной раз подвело. То, что он принял за цепь, опоясывающую внушительный ствол баобаба, оказалось вовсе не цепью, а подобием лианы, росшей из развилки веток того же дерева. Вблизи лиана удивительно точно повторяла рисунок плоской стальной цепи и, судя по судорожным рывкам пленника, не уступала цепи в прочности.

Но перед тем, как столкнуться с пленником анчара, Коваль заметил лапу. Трехпалая коричневая кисть, покрытая жестким волосом, с загнутыми ногтями, торчала… из ствола. Совершенно точно, что ее никто не запихивал внутрь. Лапа выглядела так, словно ее обладатель, в последнем бешеном усилии, пытался вырваться на свободу.

Но дерево не пустило.

– Ого, знатный ловец, – Бродяга похлопал по коре, как будто похвалил могучее спящее животное. – Знатный, знатный… хрен его спилишь, вотдела-то…

Пленник, расплющенный лианой о ствол исполина, лишил Артура остатков веселья. Такого президент не ожидал.

Эта тварь явно родилась не под нашим солнцем.

15 СВИСТУНЫ

Распятое на шершавой коре существо лишь отдаленно напоминало человека. Лица у него не было, а похожая на вытянутую тыкву голова наполовину погрузилась в рыхлую древесину. Впрочем, это могла быть совсем не голова или не совсем голова. Выступающий из мускулистых плеч шишак. Под высоким заостренным лбом торчали лишь тусклые, навыкате, глаза, прикрытые двумя парами век. Вместо рта и носа – сплошной бородавчатый нарост, сочащийся серым гноем, и длинные червовидные отростки по щекам, отдаленно похожие на бакенбарды.

Из-под сжатых морщинистых век текли слезы.

Кожа цвета молодой коры или цвета молодой ящерицы, греющейся на солнце, – такие сравнения немедленно пришли Артуру в голову. И точно, как у ящерицы нежно-коричневая кожа беса сползала, сворачивалась сухими струпьями, обнажая темно-сиреневое, совсем не человеческое мясо. Кожа сползала на всех четырех запястьях, перетянутых лианами, – у пленника ловчего дерева оказалось четыре руки. Кожа сползала на коленях, прибитых к стволу длинными ржавыми гвоздями. Конечности выглядели как хлипкие палочки, закутанные в мокрый целлофан, и целлофан этот скатывался чешуей. Зато туловище свистуна удивительно походило на заморский фрукт рамбутан, который Артур пару раз встречал на прилавках универсамов, незадолго до Большой смерти. Мягкая щетина длиной в дюйм покрывала вздувшийся живот и мелко трясущиеся плечи.

«Если это живот», – подумал Коваль. Он прикинул, что лишний коленный сустав и две пары рук не могли добавить монстру прыти в спринте, зато несомненно пригодились бы при лазанье по деревьям. Впереди торчал поросший шерстью бугор, который мог оказаться маткой с ребенком, или раздувшимся желудком, или каким-то совершенно незнакомым науке органом. По бокам от живота коричневая кожа, похожая на подкрылки, обвисала лоскутами, обнажая мясо, а сзади, сквозь нее, прорастали слои хищного дерева.

Анчар еле заметно дернулся, кора обволокла изогнутые трехпалые ладони беса. Анчар высасывал пленника изнутри, заживо хоронил его в себе. Артуру пришло на ум сравнение с хищной морской водорослью, вцепившейся в рыбку.

– Он плачет, – Коваль протянул пальцы к проткнутому гвоздем синюшному предплечью. Не владея обонянием, чтобы составить верное впечатление, бывший Клинок нуждался хотя бы в тактильных ощущениях.

– Не трожь, не трожь, – запаниковал Бродяга. – Тебе что, жить прискучило, а? Эдакую дрянь ни за что не прикончишь, пока дерево не проглотит. Видал, дерево-то, одним уже накушалось, целиком всосало. Да я так смекаю, и не одного.

– Он плачет, – повторил Артур. – Он умирает. Эта штуковина, дерево… Оно растворяет его плоть. Он не может умереть сразу, поскольку… ха, вот это да!

– Чего? Чего ты такой счастливый? – Варвара радости естествоиспытателя не разделяла.

Нахохлившись под проливным дождем, она поводила стволом пулемета, зорко оглядывая мохнатые ветви сосен, склонившиеся над обочинами. Антип, тем временем, заправлял пилу бензином.

Мрачные поля Изнанки дрогнули и придвинулись еще ближе. Похоже, на этой неземной почве могли расти только ловчие деревья. Артур наблюдал, как на противоположной стороне автострады провалилась под землю пластиковая автобусная остановка. На ржавой лавочке остановки обнимались два полуразвалившихся скелета. Вслед за остановкой канул под слоем пробковой гальки столб с дырявым рекламным щитом, брошенный остов лимузина и целая поляна, заросшая высоким кустарником.

Не потерялось в шевелящейся пробке только ловчее дерево. Еще два анчара шевелили уродливыми ветвями в сотне метров к северу. Они были гораздо моложе и тоньше того исполина, который поймал свистуна.

– Я не обрадовался, – Коваль все-таки вырвался из объятий старца, приложил пальцы к верхней конечности распятого беса. – Радоваться тут нечему. У него нет сердца, и вообще нет крови.

– Это точно, – оживился Антип. – Мужики, вон, сколько раз по ним палили, и хоть бы капля кровушки!

– У него нет сердца, – Коваль растерялся от собственных слов. У китовраса, по крайней мере, имелось Целых два сердца, и, кроме того, чудесный полуконь Умел испытывать эмоции. Он вел себя как живое существо, из плоти и крови. А этот экземпляр…

– У него совершенно иной тип обмена веществ, и вместо сердца… вместо сердца в нижней части туловища что-то вроде мехов. Только он их, судя по всему, задействует принудительно. Вероятно, на бегу, когда шевелит ногами. И гоняет по венам вовсе не кровь… И гениталий у него нет…

– Чего нет? – засекла незнакомое слово Варвара. – Молила тебя по-хорошему – не гундось ты со словечками своими мудреными!

– Яиц у него нет, – тактично перевел старец.

– Я не пойму, что вот это означает, – Артур указал на бородавчатую, безносую морду. – Очевидно, что это не украшение, а какой-то важный орган. Для общения, а может, и для размножения… Он плачет, но ему не больно. Кажется, не больно… Мне кажется, он страдает от другого, он здесь чужой.

– Ясный пень – чужой, – хохотнула атаманша. – Кому такие родственнички надобны, а?

– Видите, что у него с кожей? – Артуру показалось, будто он ухватил за хвост умную мысль, которую уже обсуждал с кем-то, совсем недавно, но мысль снова ускользнула подобно шустрой ящерке, спряталась под камни дневных забот. – Где такое видано, чтобы кожу менять в дождь? Он болен, отравлен. Он постоянно страдал не от дерева, а от всего, что его окружало. Может, он не в состоянии пить нашу воду или дышать воздухом. Но я не вижу смысла в четырех верхних конечностях…

– Какой там смысл, – отмахнулась Варвара. – Мужики видали, как эта сволочь по кедрам шпарит. Кверх ногами, как белка, ширь-ширь, и уже внизу, и давай свистеть, так что все из рук валится, ага.

– Черт знает что творится, – посетовал старец. – Варварушка не даст соврать, прежде пакость эта севернее железки не вылазила. Свистели себе по болотам, и всем ведомо было, как их обойти. А нынче, будто с цепи сорвались.

– С цепи, говоришь? – Коваль задумался. – Но если они сорвались, то откуда сорвались ловчие деревья? Такое впечатление, будто кто-то здесь ждал этих самых свистунов. Я уже насчитал целых пять баобабов, вон там, вдалеке – еще.

– Да шут их, китайцев, разберет, – Бродяга нервно потер руки, поплотнее запахнул ватник. – Хотя… Кузнец, ежели ты прав, то для нас все еще хуже оборачивается. Сдается мне… эх, не хочу накаркать.

Антип покрутил регулятор пилы. Дребезжание мотора врезалось в промозглый день, точно угрожающий рев бормашины.

– Сдается, что ктой-то нам здеся крепко подосрал, – без лишней дипломатии выразила общую тревогу атаманша. – Сдается, что ктой-то семян нарочно вдоль трассы накидал", чтоб свистунов приманить, ага.

– Разве что мандарин Ляо, больше некому, – чертыхнулся Бродяга. – Кто ж ему, собаке, заплатил?

– Это тварюга такая, ни шагу за так не сделает, – согласилась Варвара.

Артур хотел спросить, за что на него может быть зол неведомый китаец, но тут свистун издал резкий булькающий звук. Там, где гвозди воткнулись в кору, из ловчего дерева тек густой смолистый сок, а там, где нелюдь касался этого ручейка, кожа его дымила и отваливалась кусками.

Кричать он не мог, хотя имел, как минимум, два рта. Один располагался в верхней части грудной клетки, причем обе широкие зубастые челюсти находились снаружи тела, а под ними растягивался и сжимался кожистый полупрозрачный мешок, подозрительно напоминавший выпавший наружу желудок. Второму рту повезло больше, в смысле местонахождения. Он хоть и не открывался широко, как у человека, но все же имел честь вырасти на голове. Именно вырасти, поскольку верхний рот выглядел как короткий жесткий хобот, наподобие пчелиного. Хобот кто-то обломил у самого основания и заткнул чем-то серым, очень похожим на загустевший цемент.

– Чтоб свистеть не мог, сволочь, – подсказала Варвара. – Эй, берегись, он еще не до конца пророс.

– Свистун, мать его! – выругался Антип.

Свистун врастал в дерево. Или черная смолистая древесина постепенно обволакивала его синюшнее игольчатое тело. Над головами путников уже нависало колоссальное, вздрагивающее зеркало, тучи и хмурый солнечный диск пропали. Нанос придвинулся вплотную. Под ноги Артуру прикатилось несколько крошащихся горячих кусочков пробки.

Он поднял их, испытывая жгучее детское желание попробовать неведомое на зуб. Конечно, это была никакая не пробка. Загадочный материал, из которого состоит Изнанка мира. Мягкий, в серо-желтых разводах.

– Эй, Лука, поглядывай там! – озабоченно помахал пулеметчику Бродяга.

Лиана так глубоко врезалась в щетинистую грудь свистуна, что обнажились желтые ребра. Антип расставил ноги, прижал визжащую пилу к стволу сибирского баобаба. Ковалю почудилось, будто по поверхности земли прокатился низкий страдальческий вздох.

– Мы можем убить его?

– Хорошо хоть, не предложил освободить! – рассмеялся Бродяга. – А то с тебя станется, я смотрю, ты больно добрый. Не, отпилим дерево понизу и оставим, пусть себе. За ним вернутся, не боись. Вернутся и позабавятся, это их право. Ты просто не представляешь, Кузнец, что бы он с нами сотворил, если бы не это, – Бродяга ткнул в зацементированный хобот свистуна. – Они ночью свистят, в темноте. Ох, лучше я промолчу… Вы смотрите по сторонам, не зевайте, ага.

Антип распилил ствол уже почти на треть. Но тут дикарь вздрогнул и повернул к Артуру глаза, словно почувствовав его жалость. Сизая, в прожилках, кожа на лбу страдальца пошла буграми, напряглась и лопнула, явив миру третий глаз, круглый, налитый кровью, с вертикальным змеиным зрачком.

– Назад! Кусит, гад!

Но было поздно. Распухшее брюхо свистуна разорвалось, из него, в брызгах серого гноя, выскользнула гибкая бескостная конечность, но на конце ее была не человеческая ладонь и не лапа, а расширение в виде круглого рта, усаженного острыми загнутыми зубами.

Артур отпрыгнул назад, однако сильно прыгнуть не получилось, позади, спиной к нему, стояла Варвара, бдительно наблюдая за лесом. В результате пасть, целившая Артуру в глотку, цели не достигла, но больно вцепилась в предплечье. Она продолжала сжимать зубы даже после того, как страшную гибкую змею изрубили на части, и после того, как свистуну отделили голову топором. Там, где топор воткнулся в черную мякоть дерева, трещина на глазах зарастала.

– Вроде как онгон оставили нам, сволочи, – процедила Варвара, прижигая Артуру ранки самогоном. – Чтоб не вздумали дальше махать. Не наврала Тулеева, смерти твоей ищут, ага…

– Нарочно не убили свистуна, – кивнул Бродяга. – Его убить трудно, но могли ведь. Нарочно сохранили нам. Китайские штучки.

– Может быть, нам стоило все же пойти по железнодорожному полотну? – морщась от боли, Артур развернул карту. Внутри до сих пор было как-то нехорошо. Не то чтобы струсил, но ругал себя за то, что не успел предугадать нападение. – Вот здесь, смотри… Ближе всего до насыпи.

Отрубленная змея с зубастой пастью корчилась среди прелых листьев. Из нее не вытекло ни капли крови. Второй обрубок шевелился в разорванном брюхе свистуна. Рука Коваля ныла в месте укуса, но серьезного заражения не произошло.

Отражения наноса уже висели над ними. Кожа стала липкой от зноя.

– Помолись трижды, что по насыпи не поперлися, – криво усмехнулась девушка. – По верхам там – одни кости горками, свистуны шалят, да еще степняки наших дурачков воруют. Там земля ничейная, ага.

– Земля тут везде русская, – осадил президент. – Никто пока границы не отменял.

– Это не онгон, – покачал головой Бродяга. – Ох, чуял я, добром наша сказочка не кончится…

– Это не онгон, – согласилась Варвара. – Бродяга, он… он еще живой, глянь.

Дерево завалилось на бок, подмяв под себя ржавые стены брошенного автобуса. Несмотря на то что Антип спилил ловчее дерево у самой земли, пень уже рос, бугрился на глазах. Свистун утробно стонал, придавленный многотонным стволом.

– А ну, ребята, живее, пока путь свободен, – забеспокоился Бродяга.

Все кинулись по местам, но лошади упирались. Лука и Буба метнулись на помощь Антипу. Общими усилиями удалось протащить платформу над пнем, но задние колеса в узком месте зацепились за упавший ствол.

После серии безрезультатных попыток сдвинуться с мертвой точки сообща решили выпрячь коней, провести их назад и дернуть платформу в обратном направлении. Антип с пилой залез под днище, чтобы уничтожить свежий росток ловчего дерева, уже упиравшийся в карданный вал. Лука распрягал, Буба с Варварой крошили топорами стальной бордюр разделительной полосы и колючие кусты.

Именно в этот момент Артур ощутил чужой взгляд. И не один, а несколько. Клейкие, неподвижные взгляды, ничего не выражающие, как у удавов.

Матерясь про себя, президент запоздало скинул обувь и голыми пятками почти моментально поймал нужную волну.

На них собирались напасть именно в этом узком месте. Здесь нарочно высадили семя, в надежде, что громоздкий транспорт застрянет между разделительной канавой автобана и вросшим в почву туристическим автобусом. Но задумали операцию вовсе не свистуны, эти ребята вообще планировать не умели, им хотелось лишь…

И за долю секунды до того, как свистуны ринулись в атаку из-под шапок дремучих сосен, бывший Клинок угадал, как следовало поступить, как можно было остановить ту бойню, которая теперь становилась неминуемой.

Потому что вселенная, как и прежде, оставалась ясной и прозрачной для тех, кто хотел ее честно изучать, а не тонул в трясине суеверий. И эти кошмарные, единственно с точки зрения человека, щетинистые создания, что неслись, перебирая по стволам четырьмя гибкими лапами, они вовсе не мечтали убивать и гибнуть, они мечтали только об одном – вернуться туда, где сухо, сытно и легко дышится, где так много вкусной пищи и так внятны приказы сурового хозяина. А здесь, среди сырости, распахнутого неба и страха их жалобные стоны, вместо того чтобы привлечь строгого любимого хозяина, привлекали яростных вонючих двуруких, с огнем, собаками и этими ненавистными ловчими семенами, от которых нет спасения…

– Не стреляйте! – выдохнул Коваль, но Варвара отшвырнула тесак и разворачивала к обочине пулеметный ствол.

Лука тоже спешил, он карабкался по узкой лесенке на платформу, а жерла пулеметных стволов уже высматривали свои жертвы.

Коваль хотел сказать, что все дело в свисте. Что если бы ему дали хоть немного времени, если бы не убивали того беса, что залип в дереве… то можно было бы подобрать верную модуляцию, потому что…

– Антип, ховайся! – надрывая связки, вытянув Дряблую шею, верещал Бродяга. – Кузнец, давай в кабину!

Варварин пулемет срезал широкую изумрудную прядь у ближайших лиственниц. Взорвалась кора на стволах, повалились юные деревца. Кони ржали, путаясь в постромках. Одна из оглобель переломилась. Антип, чертыхаясь, ужом вползал в нижний люк. Брошенная бензопила продолжала реветь где-то под днищем машины.

Варварина очередь не пропала даром. Два свистуна сорвались с деревьев и рухнули в подлесок с большой высоты. Однако тут же вскочили. Человек после такого падения неминуемо сломал бы шею.

Еще трое прыгнули, как белки-летяги, и с невероятной скоростью спланировали на дорогу, выставив вперед нижнюю пару когтистых лап. Верхние, более длинные и сильные лапы соединялись с корпусом широкими мягкими складками. Почти как у летучих теплокровных, которые, насколько помнил Артур свой далекий школьный курс биологии, проживали где-то на экваториальных островах.

– Кузнец, мать твою! Чего встал столбом, сожрут!

…Потому что дело не только в частоте этого омерзительного, душераздирающего свиста, но в поиске верной мелодии. И если найти мелодию, то можно было бы приучить их к новому хозяину и вырастить для свистунов их любимую и почти единственную пищу – панцирные грибы, заполненные аппетитным кислым желе, которое так удобно высасывать жесткими хоботками. А грибы эти можно легко добыть там же, где Повар Хо добывал убийственные ловчие семена…

Но Артуру никто не позволил произнести столь долгую и столь пламенную речь в защиту добрососедства. Лука жал на гашетку. Самодельные гильзы веером взлетали над Кенвудом и горячим градом осыпали все вокруг. Буба подвывал и корчился возле ног пулеметчика, заткнув ладонями уши. Старец что-то беззвучно кричал из кабины, вставляя в «Калашников» сдвоенный магазин.

Некогда. Очень жаль.

Поскольку противник крайне опасный. Никакого сравнения с невинными голодными зайчиками. Этих ребятишек, пожалуй, не остановили бы и опытные Хранители силы.

– Позади лезут, сволочи!

– Лука, отсекай! По канаве бей!

Оставалось не больше пяти секунд, чтобы подобрать себе оружие. Артур уже видел, что метательные ножи против свистунов не помогут. Он вернулся к кабине, старец распахнул дверцу навстречу и крайне удивился, когда президент заглянул и снова удрал. Артур подхватил из-под сиденья запасную кавалерийскую шашку Варвары, а внизу подобрал с земли чей-то топор.

Незачем впустую тратить патроны.

– Лука, поливай, поливай их!

– Огнемет давай!

Коваль плавно шагнул навстречу, угадывая вероятное место приземления очередной «белки», занося в расслабленной руке саблю, а топором жестко держа радиус впереди себя…

Свистун, однако, напал в воздухе и умер окончательно только после девяти ударов саблей. Еще двух «белок» сбила в полете Варвара.

На земле свистуны резко замедлили ход. Они с беличьей ловкостью перемещались по веткам, но настолько же бездарно ковыляли по лужам. Коваль насчитал девятерых, а затем к ним, с другой обочины, присоединились еще четверо. Как минимум двое являлись очень крупными представителями своего адского племени и, наверное, очень старыми. Бородавчатые наросты, свисавшие с их острых лбов, достигали середины грудной клетки, бакенбарды буквально волочились по земле, а шерсть отдавала желтоватой сединой.

Ситуация осложнялась с каждой минутой. «Дегтярев» на платформе затих. Лука возился с баллонами огнемета. Коваль неторопливой рысцой трусил навстречу своим нервным противникам. Враги пересвистывались все громче, от каждой такой трели у Артура вибрировала голова и создавалось ощущение, что раскачиваются зубы.

Его окружили, шипя и посвистывая. Первый круг он разорвал легко. Первым делом разрубил тех двоих, которых из пулемета сбила Варвара. Третий сам наткнулся мордой на топор. Артур присел, над головой пронеслась когтистая лапа. Вдогонку, с оттяжкой, рубанул саблей, посетовал, что оружие у Варвары затупилось, но конечность бесу отхватил по локоть.

Или не по локоть, непонятно. Кажется, там имелся еще один локоть. Крылатая сволочь заладилась было свистеть, пришлось снести ему топором свистелку, тут справа прыгнул четвертый друг, очень быстро прыгнул, но все же – недостаточно быстро. Пока разворачивался в воздухе, лишился обеих ног. Из отрубленных конечностей слабо капало что-то серое, как джем из тюбика, мало похожее на кровь. Каждая из отсеченных лап продолжала дергаться, точно конечности паука-косиножки.

Первые двое уже вставали, вытряхивая из внутренностей кусочки свинца. В очередной раз президент успел с горечью подумать, какая бы замечательная получилась у него армия с такими солдатами…

– Кузнец, справа еще летят!

– Лука, они по кустам подбираются, гады!

– Эй, гей-гей, придурки! – Президент постучал саблей о топор, стараясь отвлечь внимание на себя, а сам потихоньку смещался влево, как можно дальше от грузовика. Драться, прижавшись спиной к дереву, не имело смысла, поскольку «летяги» прекрасно лазали по вертикали. Напротив, следовало собрать их вокруг себя в самом центре шоссе…

Над головой Коваля промчалась очередная очередь, звонкое эхо ударило в барабанные перепонки. Ближайший свистун находился метрах в шести, когда очередь крупного калибра угодила ему в мохнатое брюхо, как раз туда, где он прятал свернувшуюся безглазую змею. Свистун наступал боком, подобно морскому крабу. Он упирался в землю более короткими передними конечностями, а другие две лапы с растопыренными когтями угрожающе поднял над головой.

– Ах ты, гад! Получай!

– По ногам им бей, по ногам!

Падая, свистун взмахнул всеми четырьмя лапами, на мгновение на боках развернулись кожистые треугольные складки, скроенные, как крылья белки-летяги, и Артур убедился в своих догадках. Там, где свистуны пробивали хоботками панцири земляных грибов, там они легко перелетали с ветки на ветку, а здешняя атмосфера почему-то не держала их…

Очередью свистуна почти разорвало пополам, досталось и его двум ближайшим товарищам, но в этот момент еще несколько безлицых тварей перемахнули ограждение с другой стороны автобана.

Автомат Антипа стрелял одиночными. Несколько секунд подряд Коваль наблюдал занятную картину, достойную анимационного фестиваля. Антип проделывал в наступающем свистуне одно сквозное отверстие за другим, тот дергался всем телом, откидывал назад бородавчатую голову, падал на колени, но снова поднимался и шел вперед.

Очевидно, посланцы смещенного мира не страдали избытком нервных узлов.

Пронзительный свист на пределе восприятия заставил людей скорчиться. К счастью, у свистунов ненадолго хватило легких или того, что у них заменяло легкие. Неподалеку от Коваля раненый четырехлапый, покачиваясь, встал на колени. Одну ногу ему оторвало, кожаные крылья повисли лохмотьями, зато похожее на рамбутан брюхо начало угрожающе разбухать.

У троих его коричневых приятелей, обходившись Коваля с флангов, животы тоже повисли, как у беременных.

Черт подери! Кажется, у него прочистился нос! Впервые в жизни Артур обрадовался, вдохнув противный запах прокисшей капусты. Очевидно, свистуны не злоупотребляли утренним туалетом.

Две мохнатые «летяги», шустро перебирая лапами, под прикрытием кустов добрались до платформы, Лука до пояса высунулся из окна и расстрелял их в упор, но тут выяснилось, что под днищем Кенвуда прятался третий. Он выскочил, как пробка из бутылки, и Артур был вынужден наблюдать, как жестоко свистун атакует в ближнем бою.

Лука схватился за плечо, когти зверя запутались в нательной кольчуге. Нижний зубастый рот подался вперед, целя в горло, но человек успел ударить ножом. Лука бил раз за разом, а свистун все висел на нем, почти обняв крыльями, затем они вместе упали и покатились по железным листам платформы, и неизвестно, чем дело кончилось бы, если бы не Буба.

Снова – дикий свист, от последствий которого непросто избавиться. Коваль даже успел испугаться, не останется ли этот колокольный звон с ним навсегда.

Буба набросился на врага с таким остервенением, что едва не прикончил заодно и Луку. Кое-как сообща они сбросили труп свистуна на асфальт и вернулись к огнемету.

Трое прыгнули на Артура одновременно. Распахнув крылья, раздув брюшные карманы, они на мгновение стали похожи на уродливых гигантских кенгуру.

Коваль крутился, чередуя саблю и топор, усердно вжимаясь пятками во влажную россыпь листьев и иголок. Заложило уши. Он прикрыл глаза, нормализуя дыхание, повторяя про себя начальные пассы боевого транса. Обычно это расслабленное состояние достигалось за пару секунд, но не сейчас, когда барабанные перепонки буквально лопались от свиста.

У того свистуна, что таился за спиной, с коротким чавканьем лопнул брюшной мешок. Прежде чем покрытая слизью трехметровая змея впилась в шею, Артур дважды разрубил ее, поднырнул под кольца другой змеи и одним ударом топора разнес свистуну череп. Перекатился назад, оставив топор торчать в ране, в сантиметре от лица пропустив вонючую зубастую пасть, толкнулся обеими ногами, вылетел за спины нападавшим, с восторгом чувствуя свое первенство…

Пока еще он умел быстрее.

Успевал быстрее этих поганых жителей преисподней.

Уцелевший свистун двигался невероятно быстро и наступал низко, на уровне колен. Воевать в ближнем бою с противником, который нападает лежа, оказалось непростой задачей. Несколько раз грудные челюсти почти сомкнулись вокруг колена человека. Артуру пришлось некоторое время отступать, пританцовывая, выбирая момент для ответной атаки. Выбрать момент оказалось непросто. Вероятно, этот свистун был опытнее и сообразительнее своих мертвых собратьев. Артур рассекал воздух сталью, но трижды промахивался, пока не догадался прыгнуть сверху. Он отрубил три мохнатые лапы из четырех, но уродец не прекратил свои атаки.

Еще трое. Ах, дьяволы, откуда только берутся?

– Артур, отойди, я их сама!..

Позади хлопнула дверца. Бродяга спускался по лесенке, вооруженный лишь кинжалом.

– Кузнец, эй, постой, широко шагаешь!

– Возвращайся, – Артур сердито помахал рукой. Только этой развалины ему тут не хватало! – Бродяга, сиди и не вылезай!

Мортус что-то отвечал, шевелил губами, но из-за рыканья двух пулеметов его невозможно было расслышать.

Под ногами у Коваля свистун, почти разрубленный на три части, пытался встать. Подстреленные Лукой монстры снова лезли на платформу грузовика, царапали когтями двери и окна.

Огнемет Луки выдохнул первую порцию огня. В ответ раздался такой свист, от которого даже у Бродяги дыбом встали клочки седых волос. Крылатые факелы пытались взлететь, извивались в огне, растекались по асфальту серыми пластилиновыми нитями. Варвара материлась, выронив раскаленный пулемет. К ней подкрадывались трое. Не спеша, целенаправленно сужали круги.

– Ваша святость, поберегитесь! – Заметив, что хозяин отважно шагает навстречу врагу, Антип бросился следом, с двумя «Калашниковыми» наперевес. – Ваша святость, ложитесь, я их придержу!

Старец запыхался, но упрямо догонял Белого царя. Антип плюнул и переключил на одиночный. Варвара вставила новый диск.

«Это бессмысленно», – внезапно понял Артур, разглядывая голову, которую он совсем недавно разбил топором. Два глаза, находящиеся по разные стороны от кошмарной дыры, смотрели на него, ворочались в глазницах, хлопали веками. На срезе внутренность головы представляла собой вязкую серую массу, похожую на мокрое папье-маше.

«Это бесполезно, их не истребить. У них иммунная система в сто раз крепче, чем у аллигатора. Никакое внешнее воздействие не может вызвать коллапс всего организма…»

Рана, нанесенная топором, зарастала.

У соседнего «трупа» потихоньку срастались две половинки спины. Отрубленная лапа царапнула землю, к ней потянулась культя, на срезе, вместо кости и сухожилий, – все то же аморфное папье-маше.

– Антип, лошадок собирай!

Кони бесновались. Одна лошадь, взбрыкивая, понесла к лесу, но выше колен провалилась в канаву, заполненную водой. Стала вылезать, но тут сверху ей на спину спикировали сразу две «летяги». Лошадь жалобно заржала, проваливаясь под их тяжестью в черную жижу, а потом захрипела. Свистун с размаху погрузил ей в шею свой жесткий хобот.

– Кузнец, давай назад! Лука их сейчас поджарит!

Коваль разделался еще с двумя «белками» и рванул к машине. Гулкая струя огня ударила в асфальт, в отсыревший кустарник, в корчащихся раненых. Свистуны отбегали бочком, точно гиены, и кружили вне пределов досягаемости огнемета.

Двое горели, прямо на деревьях. Артуру показалось, что они даже не осознают собственной гибели или действительно не ощущают боли. Во всяком случае, в огне их потрясающая способность к регенерации не срабатывала. Четырехлапые отцеплялись и со свистом летели вниз, кувыркаясь, нанизываясь на острые сучья, а дальше – плавились. Внизу, под обугленными стволами, среди ручейков кипящей смолы, высились серые неровные пирамидки – все, что осталось от страшных чудищ.

Но по еловому подлеску, ловко перебирая когтистыми лапами, спешили свежие бойцы.

Антип, оскалившись, вынырнул из-за замшелого автобуса и снова открыл второй фронт. Буба справился со страхом и рысил по пятам за атаманшей, размахивая жутким зазубренным палашом, позаимствованным, видимо, у Луки. Те двое, которых расстрелял Лука возле платформы грузовика, были убиты вторично и опять шевелились.

Становилось ясно, что этот пожар, затеянный Лукой, уже так легко, как в прошлый раз, не остановить. Трещали не только столетние крепыши вдоль обочин, пламя молниеносно распространилось в глубь чащи, тайга гудела и стонала, запах гари уже забивал тухлую вонь, идущую от обитателей Изнанки.

– Варвара, стой! Вернись, вот девка шальная! – надрывался старец.

Артур как раз нагнулся посмотреть, нет ли кого под колесами грузовика. Оглянулся на крик, и в груди у него екнуло.

– Вар-варра, назад!

Четверо мохнатых уродов, насвистывая, распустив крылья, окружили безоружную девушку. Выждав, они выпустили когти и одновременно прыгнули на нее.

16 ЗЕРКАЛО

Повар Хо не мог уснуть.

Двадцать три раза перевернулся он на мягкой кошме, затем плюнул и скатился на прохладный пол. По-солдатски завернулся в серую русскую шинель, скорчился и успокоил дыхание.

Но сон не приходил.

Тогда Повар Хо обулся, раскурил трубку и по узкой лесенке поднялся на третий этаж своей удобной, такой привычной и любимой крепости. Наверху было приятнее слушать и думать. Внешние звуки тревоги не вызывали. Звякала цепь у колодца, гомонили сонные птицы в клетях, приглушенно смеялись в бане братья Хе, им предстояло сменять дневных караульных. Повизгивали собаки, сражаясь за жирную кость, хлопал крыльями сапсан, вздыхали лошади, потрескивали угли в печи. Все знакомо и привычно, и ветер не доносил из тайги опасных запахов.

Но Повару Хо было неуютно.

Он признался себе, что боится, впервые за много лет. Повар Хо полагал, что давно перешагнул черту, за которой земные страхи кажутся смешными. Он родился в семье политика, и прадед его еще помнил буйные времена до Большой смерти. Прадед рассказывал удивительные и непостижимые истории, якобы на улице можно было встретить за час тысячу человек, или даже больше. И помнил печальные дни, когда стаи воронов выклевывали глаза тысячам этих самых прохожих. Он помнил, как хрустели под сапогами солдат шприцы и ампулы со спасительной вакциной, которая оказалась совсем не спасением, а наоборот. Как тяжелые армейские бульдозеры сгребали трупы в ямы, а в кабинах бульдозеров были заперты смертники со своими шприцами и ампулами.

Шамкая беззубым ртом, прадед рассказывал, как правительство огромного государства заседало в Пекине, нынче разграбленном и сожженном, и как правительство до последнего дня скрывало правду о том, что новый штамм ВИЧ-инфекции передается по воздуху. И как деревенский народ ринулся грабить отели и банки, а потом миллионы бумажных, никому не нужных юаней порхали над горящим городом…

Прадед гордился достойными предками. В старости он ослеп, стал беспомощен и очень горевал, что прошли светлые времена, когда каждый прохожий нуждался во вкусной еде. Прадед Повара Хо был невероятно стар, но все никак не желал умирать, а когда, наконец, ощутил приближение смерти, позвал своего внука, отца Повара Хо, и раскрыл ему тайну зеркала.

Зеркало, прошепелявил старик, это не просто вход или выход в Изнанку мира. Никто из миллионов смертных не волен туда войти или выйти по собственному желанию. Кроме таких, как мы. Наш род – особенный, но гордиться тут нечем. Это не воинская доблесть и не наследственный чин при дворе, добытый честью и прилежанием. Удивительно, что мы выжили. Удивительно, что наших прадедов не сварили заживо в масле, как других магов…

Но мы не маги, сказал прадедушка.

Волей духов нашим пращурам был доверен один из выходов. Зачем, почему – кто теперь ответит. Вполне вероятно, выход следовало давным-давно забить, захлопнуть. В мире отражений живут те, кому тесно в мире людей. Мы вольны лишь верно соблюдать обряды, мы вольны приносить жертвы и просить бесов заступиться за нас. Вероятно также, что бесы, живущие по ту сторону зеркала, забыли об одном из выходов. Прадедушка упомянул о заколдованных холмах, которые якобы есть далеко на западе. Там, на кочующих холмах, ведьмы строят фермы, видимые только своим, и под фермами, в пещерах, держат зеркала. Ведьмы умеют с зеркалами обращаться, они даже поддерживают торговлю с бесами, а мы не умеем.

Потому что боимся.

Откуда взялось в семье зеркало, как его сумели сохранить – осталось загадкой. Впрочем, прадед утверждал, что до Большой смерти его отец был большим человеком в Китае и зеркало занимало прочное место в одной из роскошных спален. Затем, когда все рухнуло, выяснилось, что далеко не каждый в роду может разглядеть невидимое. Тот самый министр, прапрадед Повара Хо, смотрелся в зеркало всю жизнь. Он делал все правильно, натирался маслом из секретных трав, переодевался в ритуальные одежды, разжигал нужные благовония, но… ничего не помогало.

Он так и не смог сделать ни шагу за преграду.

Побоялся нырнуть в никуда.

И ни один человек из окружения партийного деятеля, а потом – министра, не догадывался, что чудесное сокровище вовсе не прячется за толстыми решетками. Сокровище находилось в блеклой непримечательной вазе, не относящейся к реликтам великих эпох. Ваза была тяжелая, металлическая, проще сказать – неподъемная, а горлышко располагалось так высоко от пола, что шалившим детям не приходило в голову туда что-то кинуть или плюнуть. Тем более что горлышко забили пробкой и залили сургучом.

Никто в семье, кроме старшего наследника по мужской линии, не догадывался, что зеркало – жидкое. И что жидкость эта, собранная в крохотном объеме, способна заполнить объем стократно больший, но для того, чтобы устойчивые атомарные связи пришли в движение, следовало очень правильно провести ритуал и очень точно произнести слова. Но гораздо важнее то, что ключом ко входу в смещенный мир служила ДНК только этой семьи, и только по мужской линии. К тому времени, когда зеркалом разучились пользоваться, никто еще не знал, что такое ДНК, но уже никто не помнил, отчего такая великая благость была пожалована бесами далекому предку семьи.

Повар Хо даже не ломал голову над этим. Он придерживался вполне фатальной версии. Он полагал, что невероятный артефакт попал в семью Хо случайно, поскольку ни в одних хрониках не отмечались хоть какие-то яркие заслуги его пращуров. Кто-то потерял, а прапрадед нашел. Или кто-то бежал от разбойников и доверил случайным людям секрет…

Чудесное зеркало не принесло министру ни долгих лет, ни денег, ни славы. Как ни обидно, отец Повара Хо, услышав эту историю, оробел и сразу отказался от колдовских поползновений/Под давлением деда он несколько раз попытался вызвать злых бесов, а затем плюнул и велел слугам закопать зеркало в подвале. Уничтожить семейную реликвию у него не поднялась рука.

Тем временем Повар Хо подрос и отправился служить местному мандарину. В юности он участвовал в трех войнах, это происходило в смутные годы после эпидемии, когда правители Поднебесной сменялись по несколько раз за месяц. Затем он служил в личной гвардии императора, был послушником в двух монастырях, включая знаменитый и самый загадочный храм Девяти сердец. Повара Хо тогда звали иначе, и иначе к нему относились. Он с честью выдержал все испытания, заслужил свое место в храме, но надолго не задержался. Слишком суровой показалась дисциплина храма для того, кто не сумел побороть гордыню. С той поры Повару Хо достаточно было бросить короткий взгляд на человека, чтобы опознать в нем такого же бывшего послушника…

Повар Хо вернулся в отчий дом, но перед этим выкопал драгоценности и деньги, свое жалованье за четырнадцать лет военной службы. Он открыл свой первый ресторан для путников в родной провинции, а затем открыл второй и третий. Настала пора, отец умер, а Повар Хо задумал строить новый дом. Тогда и вытащили на свет массу ненужных предметов, включая бесполезную грязную вазу с залитым горлышком.

Зеркало.

В первую же ночь Повар Хо сумел разглядеть то, чего отец не видел всю жизнь. Он распилил вазу и перелил светящуюся жидкость в таз. Последующие семь суток он, не отрываясь, провел перед зеркалом. Слуги приносили еду и оставляли под дверью. На восьмое утро Повар Хо вышел к своим домочадцам, и те не узнали его. Хо помолодел лет на десять, на его коже разгладились старые рубцы и шрамы, однако отец и муж стал печален. Он увидел в зеркале то, что не удавалось разглядеть в книгах великим мудрецам.

Он увидел один из смещенных миров.

Там дети непринужденно играли с сапфирами и изумрудами, поскольку взрослых не занимали камни.

Там говорили то, что хотели сказать, а не то, чего ждет собеседник.

Там смеялись в лицо тому, кто взывал о мести.

Там водопады падали порой вверх, а солнце могло не заходить неделями, потому что так хотели дети.

Там говорили на разных языках, но каким-то чудом понимали друг друга.

Но что самое обидное – Повар Хо не мог даже на толщину волоса проникнуть за поверхность жидкого металла. Зато он мог прижиматься лбом к целительному сияющему серебру и впитывать соки здоровья, которыми был пронизан изнаночный мир.

Еще спустя год Повар Хо принял решение и оставил родной город, хотя дела его шли как нельзя лучше. Именно в этот последний год и закрепилась за ним кличка Повар Хо и покатилась слава невероятного мастера.

Десятки юношей приходили с просьбой взять их в обучение. Повар Хо никому не отказывал. Он брал очередного соискателя за руку, спускался с ним в подвал и подводил к зеркалу. Обычно юноша ничего не видел, кроме своего отражения. Мастер выводил его обратно и вежливо извинялся, что не сможет его научить. Он не видел смысла учить тех, кто не мог впитать талант. Он не видел смысла учить тех, кто мог лишь прилежно записывать и взвешивать. Людей в провинции становилось все больше, катастрофа, названная Большой смертью, постепенно забывалась, и женщины снова начали рожать детишек. Людей становилось больше, становилось больше богатых и знатных, им снова требовалась изысканная пища, а предоставить ее могли лишь истинно одаренные повара.

Поэтому Повар Хо не жаловал тупых учеников.

По провинции поползли слухи, что свое необыкновенное мастерство Повар Хо испросил у злых бесов, а взамен отдает им убитых младенцев. Они не догадывались, какого мужества стоило Повару Хо сделать первый шаг. Прежде чем впервые шагнуть внутрь зеркала, он сделал все распоряжения относительно имущества и семьи. Он всерьез беспокоился, что не вернется; это произошло после того, как ему удалось погрузить в зеркало кончик мизинца.

Ничего особенного, всего лишь кончик мизинца. Но наутро у хозяина трех ресторанов прекратилась зубная боль, пропали шрамы от ожогов и мучительные боли в колене. Что же он сделал, что же он изменил в старинном ритуале, завещанном еще прадедом? Повар Хо вообще отказался следовать ритуалу, он забросил расписной халат, прекратил идиотские эксперименты с маслами и заклинаниями. Он рассудил так: если хочешь что-то получить, то вначале следует что-то отдать. А свечи, благовония и запутанные песнопения здесь не помогут, как не помогали последние пятьсот лет или даже больше.

Нужно что-то отдать.

Повар Хо кидал в зеркало золото и драгоценные камни, пытался лить дорогие вина, оставлял рядом редчайшие пряности и табак – все, что представляло ценность в Поднебесной и что могло, в отсутствие денег, служить разменной монетой. Большинство предметов отскакивало от мягко светящейся лужицы, но некоторые бесследно проваливались. Так, провалились бусы из яшмы, провалились действующие жилетные часы, сделанные в девятнадцатом веке в далекой Швейцарии, провалились самая обычная конская подкова и свежая чайная роза, срезанная в саду. Однако обратная связь не налаживалась, пока огорченный хозяин сокровища не кинул в гулкую глубину горсть… рябиновых ягод.

Он не сразу понял, что случилось. Он уже собирался спустить вниз лестницу, подобрал совок и метелку, которой привычно чистил колодец от следов своих экспериментов, от аквамарина, грецких орехов, автоматных патронов, зубов леопарда и всего прочего, что накидал за прошедшую ночь.

Внезапно зеркало поползло вверх. Серебристая жидкость наступала с пугающей быстротой, каждую секунду захватывая по десять-пятнадцать сантиметров кирпичного колодца, куда Повар поместил свое сокровище. За предыдущие месяцы Повар Хо вырыл в подвале тайный колодец, сухой и чистый, снабженный хитрыми ловушками, и перелил содержимое вазы туда. Зеркало наступало неудержимо, и по мере его приближения в подвале становилось все жарче. Повар Хо упал на колени, силы оставили его, он уже представлял, как тонет и захлебывается в страшной, непостижимой лаве, но…

Но лава замерла у верхнего среза колодца, такая же безмятежная и невинная. Вскоре матовая поверхность расчистилась, превратившись в окно, но Повар Хо не успел заметить, чья же тень промелькнула в окне. Все произошло слишком быстро. Шелест, свет, жар, и зеркальная лава снова отступила, выплюнув на нагревшийся каменный пол несколько мелких темных предметов.

Так Повар Хо впервые увидел ловчие семена.

Он совершил сделку и навсегда стал рабом зеркала.

Зеркало произвело обмен. Тем, кто насмешливо следил за потугами человека с той стороны, зачем-то понадобились спелые плоды рябины. Повар Хо воспрял духом и собрал для обмена целую корзину багряных плодов. В следующий раз он справился со страхом и оставался подле зеркала, когда оно росло. Его снова, как всегда, как и много лет назад, посетили диковинные образы и видения, он снова погрузился в чудесный изнаночный мир, в сплетение реальностей, но на сей раз это происходило наяву. Видениям больше не требовалось пробиваться сквозь корку его сознания, сквозь слепоту, которую Повар вызывал искусственно, плотно зажмуривая глаза в присутствии зеркала. Невероятный подарок предков распахнул око в смещенный мир, теперь Повар Хо мог видеть.

Там обитали сущности, похожие на демонов, нарисованных на стенах древних храмов, которые Повар видел в юности во время странствий по Южному Тибету. Из этого Повар Хо с изумлением заключил, что предки встречались с обитателями смещенных миров гораздо чаще, чем люди нынешнего века.

Там охотно подбирали ягоды рябины и со смехом кидали в ответ эти нелепые продолговатые семена, которым он долго не мог найти применения. А когда он впервые высадил ловчее дерево и оно, неожиданно для окрестных крестьян, схватило болотного упыря, убийцу телят, деньги потекли к Повару Хо рекой…

Обладателю тайны пришлось выставить тайну на общее обозрение. Он убедился, что зеркало вполне способно быть послушным. Оно позволило себя собрать из колодца в кувшин и растеклось по поверхности обыкновенного большого зеркала, затянутого в громоздкую серебряную раму. Волшебное зеркало так искусно притворилось обычным, что любопытствующие могли в него смотреться и корчить рожи.

Но, очутившись в раме, зеркало прекратило отражать Повара Хо.

Наверное, этим оно демонстрировало, что выделяет своего друга из толпы.

Однажды местный мандарин, после очередного дворцового переворота, решил завладеть хитрым зеркалом. Его воины явились в дом Повара, устроили порядочный разгром и увезли семейную реликвию во дворец. Следующей же ночью из зеркала вышло нечто, убило младшего сына мандарина и унесло его с собой. Четверо охранников это видели. Мандарин повелел уничтожить проклятое стекло, а Повара Хо опустить в чан с кипящим маслом.

Однако при попытке разбить дьявольскую игрушку двое слуг были атакованы своими же отражениями. Отражения вышли из рамы и бросились на несчастных слуг с кинжалами. Доподлинно никому не известно, что произошло в тот день во дворце мандарина, однако, как минимум, шестеро его слуг погибли, а еще двое сошли с ума. Стражу, посланную за Поваром Хо, постигло страшное бедствие, у всех солдат загноились лица, кожа покрылась проказой, выпали ногти и волосы…

На следующую ночь зеркало забрало племянницу мандарина, гостившую во дворце, и опозоренный правитель велел отпустить колдуна восвояси. Кто-то из стражи якобы видел, как Повар Хо приставил медный кувшин к нижнему углу роскошной зеркальной рамы, поверхность зеркала трепыхнулась, по ней побежала рябь, и вся зеркальная простыня сползла в кувшин. Большое зеркало в раме осталось на месте, но тут же превратилось в жалкую свою копию, потертую, расколотую, пузырящуюся.

Повар Хо снова пропадал неделями в подвале. Он нанял русского учителя, выкупил одного из пленных и поселил у себя в доме. Затем нанял второго, точнее – вторую, переводчицу, привык к ней и женился. Постепенно стало гораздо проще понимать язык существ, обитавших за призрачной светящейся границей. Выяснилось, что смещенный мир потребляет не только рябину и дарит не только ловчие семена. К Повару Хо вышла старая женщина, назвалась Усоньшей и заговорила по-русски. Она подарила ему кое-что и показала, что хочет взамен. Старуха называла это травой Ахир-Люсс, но Повар Хо мог ошибаться, произнося незнакомые слова. Это были травы, которые не росли в Поднебесной, но верный слуга отражений Хо отыскал их.

Он потратил состояние, снарядил караваны в Индию и в сторону не менее опасную – на Средний Алтай. На Алтай ему посоветовал поехать один из личных наставников, поскольку Повар не мог отважиться на столь дерзкую затею без совета в храме Девяти сердец. Настоятели храма никогда не посягали на зеркало, они вообще ни у кого ничего не требовали, зато советы раздавали дельные. У русских травников Повар Хо купил четырнадцать мешочков волшебной травы, названия которой он не знал. Он показал людям, которых называли Хранителями, ту травку, что кинула ему старуха из смещенного мира, и получил то, что хотел. Взамен зеркало пропустило в себя палец, затем – ладонь, и наконец наступил день, когда счастливый и испуганный Повар Хо сумел целиком переместиться в изогнутый, непостижимый мир Изнанки.

В один из множества миров.

Там многие болтали по-русски, но не на том русском языке, на котором изъяснялись редкие пленные с таежного севера, а на мудреном, забытом диалекте.

Там маленькие скромные домишки разгуливали по проселкам, и хозяева поутру вполне могли проснуться посреди незнакомой поляны.

Там драконы, безмозглые летучие змеи, которых разводили монахи храма Девяти сердец, имели право голоса и обладали соображением, не хуже человеческого.

Там мог взлететь каждый, кто желал этого яростно и не боялся падать.

Там пели птицы с человеческими лицами и даже аккомпанировали себе на сладкозвучных инструментах.

Там, за внешней поверхностью зеркала, Повар Хо научился видеть следующие поверхности, они переливались, словно слоистый прозрачный пирог, и каждый слой мог означать зеркало в другие миры, диковинные, необычные настолько, что в языке не находилось слов для их описания, и самое обидное заключалось в том, что жители Зазеркалья, будь то говорящие птицы, люди с прозрачно-белыми глазами или чудовищные грифоны, все они свободно перемещались среди волн пространства и времени, а Повару Хо досталось в удел изредка подхватывать крупицы мудрости с их богатого стола.

Там каждый молился своему богу, и никто не догадывался, что богов должно быть обязательно двое – светлый и темный. Там вообще не делили мир на тьму и свет. Зато там давали понять, что не ждут гостей отсюда, поскольку из мира, где довелось родиться Повару Хо, вообще ничего хорошего не ожидали…

Там было непросто научиться дышать, еще сложнее – привыкнуть к воде и невероятным изгибам пространства, которые могли легко запутать новичка. Первые дни Повар Хо не отходил дальше трех шагов от зеркала, которое с той, изнаночной стороны оказалось студеным голубым озером среди каменистых утесов. Едва он предпринял попытку прогуляться по тропке в глубину зеркала, как земля встала дыбом, накатила тошнота, удушье, и бедный исследователь едва добрался до спасительной голубой глади. Он провалился обратно, выпал на пол из колодца, а точнее – вылетел, как пробка из парового котла, и долго еще не мог прийти в себя.

Но с каждым разом погружения происходили все успешнее. Зеркало словно привыкало к своему то ли слуге, то ли господину. Наступила ночь, когда Повар Хо сумел уверенно добраться до рощи ловчих деревьев и набрать полные карманы семян. Ловчие деревья раскачивали острыми ветками-иглами, источали маслянистую жидкость и противно скрипели.

Неделей позже он застрял в смещенном мире почти на всю ночь, а когда вернулся, обнаружил слуг и домочадцев в величайшей панике. За семь часов, проведенных в Изнанке, в нормальном мире прошло почти трое суток. Повар Хо сделал вывод, что ускорение времени нарастает постепенно, первый час оно почти не заметно, на первые сутки умножает каждый час на несколько дней, а на вторые сутки способно скушать месяц из обыденного течения жизни. Повар Хо не обучался математике, он вообще не обладал способностями в науках точных, но сумел догадаться, что если застрянет в зеркале надолго, то рискует выйти наружу, когда успеют состариться его дети; а то и внуки. Он даже стал составлять примерный календарь ускорения, но очень скоро его расчеты пошли прахом.

Выяснилось, что можно идти от голубого озера не только вправо, через рощу ловчих деревьев, через поле желтых пружинящих камней, удушливо пахнувших сладким подгоревшим сиропом, к острым скалам и ветру. Можно было идти в обход озера, влево, по опасной узкой тропке, которая выводила затем к пещерам, где на цепях сидели жуткие существа; старуха, приходившая их кормить, называла их грифонами, она-то и показала гостю редкую, очень ценную траву.

Так вот, путь налево не ускорял время так резко. Когда Повар Хо научился кое-как изъясняться со старухой и побывал в ее фантастическом жилище, которое не стояло на месте, а само, на громадных птичьих ногах, шагало сквозь чащу, он понял, что путь на север всегда чреват искривлениями и лучше туда без опытных проводников не соваться. Старуха объяснила, что на севере есть много озер, подобных его зеркальному выходу, там смещенные миры трутся друг о друга особенно сильно, прямо как бегущие в плотном стаде барашки, и можно провалиться туда, откуда уже не будет выхода.

Повар Хо научился в смещенном мире делать порох. Научился заклинаниям охоты и песням, собиравшим грозовые тучи. Он встретил чудных белоглазых, бородатых людей, которые поклонялись деревянному столбу и жгли соломенные чучела. Вначале Повар полагал, что они русские, но оказалось, что они, как раз наоборот, русских не слишком любят. Он встретил разумных кентавров, которые его едва не затоптали насмерть, приняв за разносчика чумы. Спас Повара Хо тоже не совсем человек, а птица с человеческой головой и руками, но незадачливый путешественник даже не успел поблагодарить спасителя. Птица с золотыми перьями и гуслями через плечо вынесла его на середину знакомого голубого озерка и, матерно ругаясь, выпустила из когтей. Повар Хо, кувыркаясь, полетел вниз и, привычно набив шишек, вывалился на пол в подвале.

Его карманы были полны обломками белых рогов, которые ему приносили белоглазые бородачи в обмен на яблочное варенье и мед. Эти смешные люди домогались сладкого варенья, но абсолютно не ценили драконьи рога, из которых получалось потрясающее лекарство для мужчин. Повар Хо продавал растертые рога очень дорого и на вырученные средства собирал свою первую мастерскую по изготовлению патронов…

Но в провинции снова вспыхнула война.

Повар Хо бежал от преследований, которые никогда не прекращались. Владетели земель сменяли друг друга, набрасывались друг на друга, вероломно убивали, затем объединялись во временные, шаткие союзы, и все повторялось снова и снова. Гибли крестьяне, пылали дома, и всякий божок норовил отобрать семейное сокровище. Разбогатевший Повар Хо и в лучшие времена содержал целую маленькую армию, но перед наступлением Гоминьдана был вынужден нанять еще сорок человек.

Зеркало он прятал и носил ему регулярную мзду.

Однако наступил день, когда Повар Хо понял, что не может наращивать охрану, поскольку против его бойцов найдется более сильная армия. Враги не сумеют завладеть тем, что им не унести и даже не найти, однако сожгут постройки, убьют женщин и детей, а такие потери зеркало восполнять не умело. Повар Хо развил в себе способности проникать в ближайший смещенный мир, но не глубоко и не надолго. Порой он подбирал в Зазеркалье чрезвычайно ценные предметы, завел дружбу с несколькими милыми существами, и даже пользовался их медицинскими советами, которые принесли ему дома массу денег.

Впрочем, он никогда не был уверен, дружили ли с ним приветливые сущности, не всегда походившие на людей. Например, в старой мельнице над рекой жили темноликие, умевшие ходить внутри стен. Им Повар Хо приносил мел, а взамен получил вместо товара некую интересную услугу. Они научили его делать настоящие онгоны для шаманов. Не просто обрабатывать шерсть, плести из соломы, из лыка и волос, вставлять камни и рисовать на бересте.

Обитатели смещенного мира научили его вырезать и шить настоящие онгоны, искусство изготовления которых было утеряно шаманами пару веков назад. К примеру, шкура хищника могла остаться просто шкурой, рассадником насекомых, а могла превратиться в грозное оружие. Некоторые онгоны, посвященные злым духам, удались Повару Хо настолько хорошо, что он не отважился их продать. Уничтожить, например сжечь, их тоже было нельзя, ведь совсем нежелательно стать личным врагом злого духа.

Пришлось надежно спрятать.

Повар Хо убедился, что темноликие плоские люди с легкостью перемещаются внутри стен и в привычном мире. Они дали понять, что будут защищать его даже в чужих домах, если ему придется заночевать у дурных людей. На улице они бессильны, а в доме, особенно в старом – ему всегда будет подмога…

Сегодняшней ночью Повару Хо показалось, будто к нему в дом проник кто-то из темноликих. Он научился остро ощущать присутствие посторонних, и вовсе не обязательно людей. Однако домовые приходили и раньше, но не излучали такой злобы.

Злоба пронизывала ночной воздух.

Повар Хо раскурил погасшую трубку. Тягостное предчувствие мешало ему уснуть. Когда назревало что-то дурное, Повар Хо задолго чувствовал приближение беды. На сей раз он был уверен, что беда не касается плантаций дурмана и обеих лабораторий, где вкалывали лучшие химики, каких он сумел нанять среди русских и заезжих японцев. Не следовало ждать неприятностей и от многочисленных курьеров, развозивших по дальним заимкам и поселкам патроны, также изготовленные в его мастерских. Не так давно с юга пришел караван с селитрой и оборудованием для производства патронов большого калибра. У Повара Хо давно имелся заказ на патроны для танковых пулеметов сразу для двух противоборствующих армий в Тибете. Они неплохо умели воевать, но почти разучились готовить хороший порох и лить надежные гильзы. Эти идиоты, мелкие князьки, маоисты, сектанты…

Повар Хо тяжело вздохнул. Стоило кому-то из владетельных особ узнать про зеркало, как сразу сыпались обвинения, будто его, Повара Хо, богатство происходит именно оттуда, что нажито оно нечестным путем, и что даже его три жены, бывшие и нынешняя, рожают гораздо чаще и более здоровых детишек, и все благодаря зеркалу. Втайне Повар Хо признавал, что давно проникся странной философией Зазеркалья и жил последние пятнадцать лет, как бы балансируя между двумя мирами. Как таковой, философии в Зазеркалье не существовало, но Повару Хо было удобно считать, что изменения в нем самом вызваны именно философией зеркала.

Как раз вчерашней ночью, проводив этого диковинного гостя, по поводу которого носилось столько вязких неуютных слухов, Повар Хо ощутил настоятельную потребность прыгнуть в зеркало вслед за спасенным китоврасом. Ему остро не хватало того воздуха, которым дышал смещенный мир. Белый царь напугал Повара Хо и одновременно восхитил. Этот человек боялся, но не скрывал своего страха. Он принес раненого полкана, хотя мог бросить его в тайге. Но подобрал и спас, потому что услышал зов зеркала. Повар Хо слышал от монахов, что некоторые, крайне редкие, послушники храма Девяти сердец после обрядов посвящения начинают видеть и слышать кое-что, незаметное для мирских.

Первой мыслью Повара Хо было не отпирать ворота. Он не имел ничего против русского старца Бродяги, известного лекаря, долгожителя и, по слухам, – волшебника, способного усыпить целую роту врагов, однако Бродяга был не один. С ним ехала безумная девица и везла свежие, мокрые шкурки зайцев. Никто не смог бы настрелять столько крупных хищных зайцев! Повар Хо вполне обошелся бы без новых онгонов, но он сразу почуял, что в кабине грузовика есть кто-то третий. Тот, кто сумел погубить целую стаю коварных землекопов, которые в голодные зимы тянули норы под курятники и даже воровали целые отары из овинов…

Повар Хо впустил Белого царя, но вместе с чудным гостем вошло к нему в душу беспокойство.

Повар прислушался к уханью кузнечного молота. Там, на заднем дворе, не прекращалась работа день и ночь. Там умельцы, бежавшие от жестоких хозяев и несправедливых властей, полуголые, потные, швыряли уголь, ворочали раскаленные болванки, переливали бурлящий металл из чанов в глиняные заготовки с проймами гильз. А в соседних помещениях запыхавшиеся, красные набивщицы загоняли в теплые еще гильзы порции пороха, круглые тяжелые пульки и картечь. И в несколько точных ударов превращали безобидный металл в чью-то будущую смерть.

Что-то приближалось, нарастало, похожее на ледяную бурю с градом, затягивало горизонт сплошной враждебной пеленой. При этом настоящий горизонт за окошком оставался ласковым и чистым, пылали осенние пурпурные облака, перекликались филины, и столетние ели подметали гривами вечерний небосклон.

– Хозяин, в подвале неладно… – поскребся о косяк верный нукер, весь закутанный в черное, как и подобает рабу дома, призванному родиться и умереть на руках хозяина.

В подвале.

Что-то случилось с зеркалом. Ноги у Повара Хо внезапно стали ватными. С зеркалом ничего не могло случиться. Просто потому, что оно выдержало тысячелетия, побывало в лапах у алчных врагов, но неминуемо возвращалось обратно в семью в своем прежнем, неуничтожимом виде.

Хозяин таежного отеля устремился вниз, перепрыгивая через четыре ступеньки. Три надежных нукера сопровождали его, беззвучно порхая над пролетами лестниц, толкаясь носками мягких сапог о косяки, ставни и перекладины.

– Нет, – сказал Повар Хо перед последней дверью. – Никто не зайдет туда со мной.

– Хозяин, позволь нам защищать тебя, – осмелился старшина. – Позволь нам умереть за тебя.

– Нет, – строго повторил Повар Хо. – Если там ждут меня, то я обязан войти один. Если я не вернусь через… через месяц, вы знаете, что делать.

С этими словами он приоткрыл тяжелую дверь и шагнул внутрь. Засовы сами с грохотом вдвинулись в стальные пазы. Стало очень тихо, но спустя мгновение Повар Хо услышал смех.

Он оглянулся и пожалел, что не попрощался с семьей.

Часть вторая БЛУЖДАЮЩИЙ ПРИИСК

17 ЧЕРНАЯ ТОЩА

Варвара отбросила опустевший магазин в одну сторону, пулемет – в другую и осталась один на один с четырьмя свистунами. Откуда они взялись так быстро? В каждой руке она крутила по сабле, крутила очень быстро и двигалась тоже правильно, по спирали расширяя круг, наращивая себе пространство для маневра. Буба шел за ней по следу, рычал на свистунов по-медвежьи и даже принимал угрожающую медвежью позу.

Артур не успевал. Он смотрел сразу в трех направлениях и убеждался, что по всем трем направлениям не успевает. Раненый Лука поджег троих свистунов за дорогой, они метались среди кустов, стеная и натыкаясь друг на друга. Но позади на кабину огнеметчика забрались два свеженьких «бойца» и уже рвали обшивку.

Антип прикрывал старца, тот неловко размахивал кинжалом, прижавшись спиной к колесу, а из-под колеса, клацая челюстями, лезли сразу два бородавчатых монстра…

Варвара!

Коваль дернулся, но тут же ноги сами понесли его в сторону машины. Белый мортус был гораздо важнее, важнее всех, вместе взятых. Артур с плеча метнул топор, сталь с хрустом вошла в затылок здоровенному седому свистуну, атаковавшему Антипа.

Коваль выдернул топор. Уклонился назад, ускорился, прикрыв глаза, отрубил саблей две лапы, прыгнул вперед, согнувшись, подхватил Бродягу на плечо. Подхватил очень вовремя. Свистун, прятавшийся на крыше Кенвуда, сиганул вниз, выставив двенадцать скрюченных когтей, и с размаху угодил под огромный топор Антипа. Лука орал и матерился у себя в башне, окруженный врагами.

– Не могу я их приструнить, не могу, – виновато зашептал Белый мортус в ухо президенту. – Солдатиков запросто уложу, усыплю, а этих – не могу, нет у них ушек-то, нету, Кузнец… Слушай, одолеет нечистая, одолеет, надо назад, к реке бежать!..

– Антип, спина к спине! – Коваль перекрикивал истерический посвист нелюдей.

Верный слуга старца послушался. Президент и кучер зажали старца между собой и принялись отбиваться в четыре руки.

– К воде бы надо, Кузнец, к воде! – проворачивая палаш в животе очередного чудища, заорал Антип.

Артур стал вспоминать, где же ближайшая вода. Вспоминая, едва не вывернул кисть. Едва сабля застряла в волосатой груди свистуна, он дернулся, но не назад, как свойственно было бы дернуться человеку, а вперед и нанизал себя почти до самой гарды.

А затем попытался схватить человека сразу четырьмя лапами. Пока он смыкал лапы, Артур раскачивался, как ванька-встанька, затем присел, выдернул саблю, отступил и снес половину головы другому свистуну, подбиравшемуся сбоку к Антипу. Бродяга охал от восхищения и ужаса, Антип тяжело дышал, уклоняясь от выпадов сразу двух нелюдей, с него градом катил пот.

Внезапно что-то изменилось.

Плотный устойчивый суховей, дувший все сильнее по мере приближения наноса, сменился встречным, не менее сильным и не менее горячим потоком.

Варвара!

Варвара сеяла ловчие семена. Окружившие ее уродцы застыли в позах изготовившихся к бою богомолов. Свистун, торопившийся отгрызть Ковалю ногу, сбился с шага, запнулся и замер, точно его позвала неслышная райская музыка. Два седобородых монстра, наполовину вскрывших уже кабину пулеметчика, окаменели, задрав лапки к небу.

Первое ловчее дерево со скрипом выпускало колкие черные листочки. Оно еще не выросло выше колена и походило, скорее, на скромную веточку чертополоха, чем на будущего кряжистого хищника. Но к маслянистой веточке уже ползли два монстра, ползли, забыв обо всем.

Сквозь клубы гари, сквозь пляску горящих ошметков Артур наблюдал, как на обочине, вывернув пласт земли, разрастается второе дерево. Это тянулось к небу гораздо быстрее первого, застрявшего в асфальте. И насколько быстро оно матерело, настолько же быстро засыхали и ветшали живые лиственницы, ели и сосны по соседству.

Анчар высасывал из почвы все ценное, нужное ему для взрывного роста.

Каждое уроненное в землю семя вызывало маленькую бурю, крошечный смерч, который начинал немедленно расширяться и захватывал в свою жаркую вихревую орбиту метр за метром. Семена прорастали на глазах. Листья, сосновые иглы, шишки, сучья кружились вокруг будущих деревьев. Разный лесной мусор поднялся в воздух, заметался с шумом, с треском.

Свистун упал подле тоненького деревца, и стало понятно, зачем ему «бакенбарды». «Бакенбарды» прилипли первыми. Крылатый бес мог бы еще вырваться, мог сломать хилый росток, но, похоже, он впал в сильное опьянение. Его корчило и катало по земле, он свистел, но свист больше походил на утробное кваканье. Очень скоро рядом улегся второй свистун и тоже приклеился физиономией к стволу.

Ловчее дерево со скрипом расправляло колючки.

Очередное семя проклюнулось с сухим раскатистым звуком, будто стукнули деревянной киянкой по старинному сухому комоду. Бесы засвистели, но не так, как раньше. В их нынешней песне уже не бродило вино победы. Свистуны готовились умирать с извращенным сладострастием.

– Молодец, Варварушка, ай да девка! – Мортус от радости принялся пятками колотить Артура по спине. В пылу событий президент почти позабыл про притихшего на плече старца.

– Вот тебе, вот, сука! – Антип догонял расползавшихся, безвольно поникших свистунов и беспощадно, с безумной радостью в глазах рубил их на части. Его куртка и штаны пестрели серыми кляксами.

Варвара кинула шесть или семь семян, стараясь попасть как можно дальше от себя и от машины. Не дожидаясь, пока безлицые уроды очухаются, она швырнула несколько черных точек через разделительную полосу, и там тоже, почти сразу, вспыхнул крохотный природный катаклизм. Некоторые семена упали на самой границе наноса, вызвав дополнительный жаркий шквал. Казалось, начинается пустынная буря. Взвесь из пыли, грязевых частиц и неестественного сыпучего материала, составлявшего основу наноса, закрыла небо и солнце.

– Ага, бегут, бегут, паразиты! – победно восклицал старец, размахивал кулачком, не делая, впрочем, попыток спуститься с плеча президента на землю.

Артур кружился, обозначая вокруг себя саблей зону безопасности. К счастью, благодаря навыкам, полученным в молодости у Качальщиков, он мог достаточно спокойно обороняться от материального врага, не открывая глаз. Свистуны были вполне материальны, но нападать больше не спешили.

Они ковыляли к черным росткам.

В дыму что-то грозно выкрикивал Буба. Он совершенно потерял зрение, перепугался и принялся махать длинным изогнутым ножом во все стороны, едва не распоров бок Варваре.

– Ваша святость, вы где? Ваша святость?

– Антипушка, я здесь, живой, – откашливаясь, тонко кричал Бродяга.

Коваль брел к Варваре, преодолевая сопротивление ветра. Краем зрения он заметил, как два свистуна подползли вплотную к юному колючему деревцу и упали без сил, поглаживая его маслянистый ствол своими жуткими лапами. Они могли легко растерзать деревце и вырвать корни, но сразу опьянели, стоило им дотронуться до молодой коры.

Первый анчар вымахал уже выше человеческого роста. Он всосал в себя головы двух коричневых чертей и жадно втягивал теперь их туловища. Жутко было наблюдать, как четыре тощие конечности молотили по сомкнувшемуся капкану, упирались в дерево, а задние стачивали когти, суетливо бились в конвульсиях, затихали и снова бились…

Варвара хохотала. Покрытая копотью и ошметками врагов, с блестящими зубами и дыбом вставшими космами, она сама выглядела как ведьма из потустороннего мира.

– Грузимся, грузимся шибче! Кузнец, отпусти уже меня! – расшумелся старец.

С протяжным гулом нанос высыпал очередную порцию пробковых обломков прямо под колеса Кенвуду. Свинцовое грозовое небо над головой исчезло, его заменил жаркий компресс отражения. На разделительной полосе подрагивало свеженькое ловчее дерево, к нему прилипли сразу три свистуна. Они еще пытались свистеть и взмахивать крыльями, но анчар жадно высасывал их плоть.

Лука матерился возле разгромленной кабины и пытался самостоятельно стянуть через голову кольчугу, чтобы остановить кровь. Антип ругался, отплевывался и тер глаза. Буба бегал между наливавшимися соком ловчими баобабами и тыкал ножом в живых еще врагов. Варвара замотала вокруг лица платок и стала теперь похожа на освобожденную женщину Востока. Все было при ней – шаровары, сабля и воспаленный огненный взор.

Антип отыскал пилу, удалил остатки пня. Старец наложил Луке мазь, подержал несколько секунд ладонь над разорванным сухожилием, и… от страшной сквозной раны остался лишь розовый след вроде пигментного пятна.

– Обалдеть, да? – подмигнула Артуру атаманша. – Сколько раз вижу, как он врачует, а привыкнуть не могу. Аж перетряхивает, ага…

Кое-как впрягли трех уцелевших коней. Обе лошади Артура, привязанные позади платформы, погибли.

– Людишкам могу хвори удалять, а прочие твари божьи – не про меня, – повинился старец. – Надо где-то коняку доброго, а то застрянем… Ну ты, Варварушка, молодчина!

Женщина Востока отряхнула платок, сплюнула, шумно высморкалась и улыбнулась мужчинам. Потом улыбнулась отдельно Белому царю. Подошла вплотную, от ее одежды разило тухлой капустой. За спиной ее сотней ржавых шестеренок поскрипывали голые черные ветки. Спеленутые бесы скорбно завывали.

– Поехали, что ли? – тактично кашлянул старец. – А то у Антипушки скоро бензин кончится, пилу-то заправлять…

Когда Артур в последний раз оглянулся, уже сидя в кабине и подставляя раненую руку для очередной перевязки, за пеленой желтой бури шевелила колючками целая ловчая роща. Воздух оглашался страдальческим свистом. Но прийти на помощь погибавшим собратьям было некому.

– Зря мы их не сожгли, – промямлила Варвара.

– Стоило бы одного взять в плен, – Коваль нервно потирал руку. Ему вдруг почудилось, как острые зубы снова вонзаются в локоть. – Выучиться свистеть, чтобы понять. Он не думает, как… Он не думает даже, как волк или тигр.

– Тебе ж говорят – нечистая сила, – Варвара брезгливо вытерла нож о ветошь, швырнула ее в окно. – Второй раз вижу их близко, бр-ррр!

– Варварушка, огонек ты наш, эхе-хе, молодчина, спасла нас! – заладил снова старец.

– Да ладно, брось ты, – покраснела атаманша.

– Да хоть брось, хоть положи, – не отставал мортус. – Кабы ты у Повара не догадалась семян сторговать, не отбиться бы нам, эхе-хе… Не умею я против бесов, не дадено мне против них силушки…

Колеса Кенвуда затряслись по кочкам из сухой пробки. На лица, на руки, на одежду лег сумрачный желтоватый отсвет. Прямо над крышей грузовика разворачивался феерический спектакль. Словно космический дизайнер запустил на космическом экране бесконечную пляску камней. Артур стиснул зубы. Больше всего он опасался, что машина внезапно начнет проваливаться под землю. Для того чтобы оценить надежность почвы, следовало пройтись по пробке босиком, но Бродяга буквально умолял не вылезать из кабины.

Трясло все сильнее, валуны всплывали и тонули. Как перловка в кипящем грибном супе, подумал Артур. Далеко впереди нанос заканчивался, там проглядывала голубая лощина, лил косой дождь и висели самые обычные, скучные, но такие домашние тучи.

Внезапно над машиной что-то пролетело. Очень низко прошла неясная крупная тень и растворилась в двоящихся отражениях пробкового царства. Лошади дернулись, едва не переломав ноги в неустойчивом грунте.

– Сохрани нас от нечистой… – Варвара размашисто перекрестилась.

– Нечистая? Снова вы о своем? – тупо переспросил Коваль. Потом вспомнил кое-что, бережно вынул из-за пазухи сверток с волшебным зеркальцем Озерников. – Эй, Хувайлид, как тебя там! Вылезай давай. Ты нам можешь что-нибудь умное подсказать?

Но хитрый джинн предательски молчал. Коваль дважды переворачивал зеркало, дважды наводил его на себя и на дорогу, но джинн не показывался. С одной стороны зеркало отражало все правильно, как и следовало ожидать, только края картинки немного смазывались, терялись. Президент видел себя с расцарапанной щекой, хмурую физиономию старца, такую румяную обычно и внезапно бледную сейчас. Он водил зеркальцем из стороны в сторону, пытаясь ухватить тайное движение или незаметный знак, но в потертом серебре отражались только голубые дали тайги, внутренности кабины и черное колесо Кенвуда.

Артур переворачивал зеркальце, и снова все было привычно. Уже привычно для него, но страшно и непонятно для его спутников. Обратная сторона зеркала отражала мир со спины. Артур видел свой собственный затылок и спину, узкую спину Бродяги, склонившегося над баранкой, и широкую, перепоясанную патронташами спину Варвары. Создавалось ощущение, словно сам он невидимым, неосязаемым облачком парил позади попутчиков.

– Ну, что еще? – сонно спросил из потусторонней темени голос джинна.

– Не притворяйся, – одернул Коваль. – Ты ведь никогда не спишь, компьютер.

– Да. Нет. Я не компьютер, я – Сезам, – изобразил обиду джинн.

– Ах, окаянный, до смерти перепугал! – подскочил на месте Бродяга.

– Хувайлид, что это было, что такое свистуны? – устало вздохнул Артур.

Он уже начал привыкать к идиотским выходкам джинна. Очевидно, создатели суперкомпьютера именно так представляли себе психологический портрет рядового человека.

– Параметры организма, называемого тобой свистуном, не отражены в классификаторах библиотеки грозди. Очевидно, он относится к той же группе существ, что и пресловутый китоврас, и подавляющее время своего жизненного цикла проводит в одном из смещенных миров. Если господин позволит…

– Да, да, господин позволит, – Артур с тревогой следил за седыми пихтами, угрожающе нависшими над шоссе.

Нанос расслаивался, хирел, пропускал уже кое-где пни, холмики, разлапистые кусты. Впереди показался кусок цивилизации. За развалинами двухэтажного кирпичного строения снова появлялась автострада, она делала резкий поворот, и сразу же начинался подъем на холм. Артур подумал, что засаду следовало бы спрятать именно в этом месте. Кони неминуемо сбросят скорость перед подъемом…

– Если господин позволит, – кашлянул джинн, – я выскажу следующее предположение: существа, называемые свистунами, в отличие от китоврасов, не являются живородящими и, в принципе, не размножаются естественным путем.

– То есть как?

– Вот оно что! – оживился Бродяга, который все активнее прислушивался к разговору. – То-то мне казалось…

По крыше кабины застучал мелкий дождь. Слева по курсу осталось последнее ловчее дерево – круглое, бочкообразное, насытившееся.

Грузовик миновал разбитую трубу котельной, в лощине обнаружились заросшие лесом коттеджи. Шоссе свернуло, видимость упала метров до двадцати. На проезжей части покоилась опора электропередачи.

– …Анализ тех данных, которые мне удалось собрать, приводит к выводу об искусственной природе данного подвида, – трещал Хувайлид. – Они не вполне разумны, но обучаемы и способны выполнять функции охранения в специфических условиях. Чтобы мудрому повелителю не утомляться догадками, я попрошу представить густой тропический лес, там функциональные возможности организмов свистунов раскрылись бы в полной мере. Осмелюсь также доложить, что пресловутая агрессивность, якобы присущая свистунам, не является их доминантным качеством, а проявляется ввиду…

– Хувайлид, ты можешь короче? – простонал Артур.

Антип ловко объехал упавшую опору.

Варвара постепенно привыкла к говорящему зеркалу, уже не зыркала на него с опаской. Развязала мешок и в очередной раз занялась изготовлением биг-мака. Коваль поражался ее невозмутимости. Каких-то полчаса назад бесы едва не разорвали девицу на части, а она опять хочет кушать!

– Короче могу, – неожиданно легко согласился джинн. – Они дезориентированы. Свистуны. Они случайно выпадают в данную реальность. Некоторые компоненты биосферы для них токсичны.

– Ага, что я тебе говорил? – Артур торжествующе повернулся к мортусу. – Нет никаких преисподних. Ты еще про ад и рай мне бодягу разведи. Сам видишь – все вполне научно объясняется. Между прочим, эти теории о множественности миров мусолили еще в мое время, в университете, пока ты тут в тайге грузди солил…

Артур намеревался развить мысль глубже, вовлечь в общую космическую орбиту и джинна с его летучим народом, и загадочного Клопомора с говорящими волками, и свистунов, и Озерников, придумавших такое потрясающее зеркальце, но всласть пофилософствовать ему не дали.

Из леса, совсем близко, ударила пушка. Не пулемет, не ружье, а именно пушка небольшого калибра. Выстрел был произведен столь точно, что ни запряженные лошади, ни мотор Кенвуда почти не пострадали. Во всяком случае, так показалось в первую секунду. С воем отлетело правое крыло, гулко хлопнула пробитая шина, повисло на одном болте перевернутое зеркальце. О железные ставни, заменившие лобовое стекло, ударил град мелких осколков. Варвара схватилась за уши, Бродяга крутил головой. Артуру показалось, что его поместили внутрь царь-колокола и снаружи от души врезали по колоколу кувалдой.

Вместо бампера, где только что сидел Антип, дымилась черная воронка.

18 ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ

Президент очнулся и сразу ощутил настоятельную необходимость прочистить нос. Насморк отступил, он снова ощущал запах, это было замечательно!

Плохо было другое. Кровь из разбитой губы заливала рот, и, кажется, сломался зуб. Кабину заполняли пороховые газы, где-то что-то потрескивало и капало, внизу, под днищем, горела трава. Артур не мог определить, сколько времени после разрыва снаряда он провел без сознания. Наверное, не слишком долго, потому что рядом потирала разбитый лоб Варвара. Бродяга отделался легче всех, хотя прямо напротив его лица обшивку прорвал крупный осколок и застрял в потолке кабины. Старец вытирал тряпкой кровь на щеке, потирал ушибленный живот и глядел мутным, непонимающим взором.

На платформе смачно матерился Лука и по-щенячьи попискивал Буба. Артур выглянул в щель. Один конь был убит, два не пострадали. Они брыкались, запутавшись в постромках, но Бродяга успел придавить тормоз, и испуганные животные не сумели протащить махину грузовика за собой.

Две лошади – это слишком мало, чтобы тащить платформу. Две лошади – это конец комфорту. Относительному, конечно, комфорту, но тем не менее.

Отвратительно пахло некачественным порохом, паленым мясом и волосом. Но для Артура не было сейчас ничего слаще этого запаха.

«Вот и вся наша колдовская ловкость, – усмехнулся про себя Коваль. – Одного снаряда мелкого калибра хватило, чтобы успокоить всех…»

А враг приближался, и совсем не так, как хилое воинство атамана Бялко.

– Эй, Бродяга, выходим! Варвара, на выход, они пушку катят! – Артур потряс обоих своих попутчиков. Варвара послушалась, но как-то вяло. Скорее всего, рассудил Коваль, ее контузило. Этого только не хватало!

Бродяга послушно выполз на ступеньку и едва не покатился вниз. Его подхватил на руки Лука. Очевидно, доблестный пулеметчик бросил пост, испугавшись, что в кабине все мертвы.

Они приближались, охватывая дорогу двумя плотными шеренгами. Они волокли по траве вторую пушечку. Артур слышал, как громыхают в ящике снаряды, слышал сбитое дыхание артиллеристов. Люди, к счастью, самые обычные люди, никаких злодеев из смещенных изнанок!

«А что, если пальнут второй раз, для верности?»

Варвару рвало, она упала на коленки, судорожно вздрагивала всем телом. Лука принес мортуса, бережно усадил возле разодранного в хлам переднего колеса. Приплелся, качаясь, Буба. У него из уха текла кровь. Коваль подергал своего верного «пятницу» за руку, даже дал ему несколько пощечин, бесполезно. Буба бродил кругами, словно лайнер на автопилоте. Наверное, он, как всегда, высовывался из верхнего люка, потому что очень любил смотреть вперед, и получил по носу ударной волной.

От Антипа остались одна дымящаяся подметка и кисть руки с зажатым обрывком вожжей. Кенвуд пострадал гораздо сильнее, чем Артур мог предположить в первые мгновения. Бампер вырвало и свернуло в узел. Левые фары посекло осколками, правые повисли на проводках. Никелированная решетка радиатора превратилась в лохмотья, рычаг левого колеса висел подозрительно низко, вместе с левым крылом оторвало выхлопную трубу, внутри моторного отсека болтались перерезанные шланги. Содержимое радиатора лилось на землю в три струи, капот изуродовало сотней дырок, перед разбитой «мордой» дымилась черная воронка глубиной почти в метр.

Отряд полностью потерял боеспособность.

– Ох, матушки, ох, матушки, – повторяла Варвара, бессильно склонясь носом к перепачканной земле. Ее волосы припорошило гарью. Бродяге, кажется, полегчало, взгляд стал более осмысленным. Лука поил хозяина вином из флаги, но большая часть рубиновой наливки стекала по трясущимся губам старика и попадала за шиворот.

– Кузнец, слышь… – прошамкал старец, отодвигая от себя флягу. – Это мандарин Ляо, больше некому… У них орудия только… Не перечь им, застрелют.

Артуру казалось, что голос старца доносится через километры плохой телефонной сети.

– Мандарин? А с какой стати у него тут владения? – Себя президент тоже слышал неважно. – С какой стати У него уделы на российской территории?

– Да нет у него тут уделов… – Варвара, наконец, приняла сидячее положение, уняла кровь, текущую из носу. – Разбойник это, по нему в Китае виселица плачет.

Артур уже сообразил, что из пушки вторично палить не станут, а планируют взять живьем. Нечистью не пахло, вдоль дороги в засаде лежали самые обычные, пропотевшие, озлобленные мужики, судя по далекой мяукающей речи, китайцы.

Он не ошибся. Ветви ближних елей встряхнулись, зашелестела трава, и на шоссе вступила самая настоящая разбойничья банда. По-своему, восхитительное зрелище; Коваль насмотрелся на подобных удальцов, еще когда снаряжал караваны в бытность губернатором Петербурга. Только на северных равнинах шалили тамошние русичи, чингисы, башкиры и вездесущие кавказники, не говоря уж о колдовских озерных кланах. Огольцы мандарина Ляо, по преимуществу, принадлежали к народностям Поднебесной.

Китайцы не торопились нападать. По тому, какое театрализованное представление они разыграли, Коваль удостоверился – ждали именно их. Первым эшелоном из кустов выскочили человек шесть в черном платье, с претензией на классику ниндзя, но ниндзя, пожалуй, не пачкались так усердно в болоте. Шестеро гордо выстроились, зыркая глазами, выставив перед собой обрезы сомнительной сборки.

Метрах в пятидесяти по ходу движения стена леса заколыхалась, раздался рев, и на шоссе, безбожно чадя соляркой, выполз «супермаз». Он тащил за собой контейнер для перевозки скота. Раскрашенная, как куртка десантника, кабина была наполовину отрезана сверху, на капоте красовался длинноствольный спаренный пулемет. На сиденье импровизированного кабриолета развалились три девицы, раскрашенные, как скелеты. Когда «супермаз» пересек шоссе, едва не клюнув носом в канаву, девица, сидевшая за рулем, подняла руку с зажатой длинной папиросой, и Артур успел заметить на ее черно-белом запястье браслет.

Девушки были прикованы к машине цепями!

Позади, с громогласным ревом и визгом тормозов, на трассу выползло еще одно транспортное средство. Несмотря на всю опасность положения, Артур поневоле разинул рот. Его всегда восхищали чудеса человеческой изобретательности. Дорогу запер многоосный тягач «камацу», но на прицепе, вместо полезного груза, размещался паровой котел, увешанный лебедками, тросами и поршнями. Из предохранительных клапанов котла со свистом вырывались струйки пара, могучие трехметровые рычаги ходили, словно лапы исполинского кузнечика, а подле угольного тендера суетились щуплые, взмокшие от пота мотористы. Одна пара непрерывно металась с лопатами, еще двое покуривали на вершине антрацитовой горы.

– Заперли нас, вот сволочи, – Варвара витиевато выругалась. – Говорила я, давно этого ублюдка Ляо надо было повесить!

Затрещали сучья, и на обочины высыпало разношерстное войско мандарина Ляо. Подавляющее большинство составляли китайцы в меховых выворотках, дубленках домашнего производства и грубой обуви. Некоторые щеголяли в форме давно исчезнувших армий, иные обвешались портупеями и самодельными гранатами, а кто-то, напротив, напялил на себя волчью шкуру с распахнутой пастью хищника вместо головного убора. Встречались монголы в узких высоких шапках, смуглые тибетцы и представители нескольких мелких народностей, которым Артур затруднился бы дать определение. Многие гордо выступали в богатых раззолоченных халатах, видимо, снятых с проезжих купцов. Одноглазый щербатый парень без малейших комплексов таскал парадную полковничью форму американской армии с нашивками и планками орденов. Старик с автоматом «узи», напротив, предпочитал зимний комплект российской армии и погоны старшего прапорщика.

Наряду с бородатыми, покрытыми шрамами ловцами удачи, в банде присутствовали и совсем еще зеленые юнцы. Они нарочно прорезали себе под глазами горизонтальные шрамы – один, два или три. Видимо, это что-то значило в разбойничей иерархии. Встречались Женщины, по повадкам и внешнему виду мало отличные от мужчин. Вооружение тоже поражало разнообразием. Несколько дюжин вояк гордо таскали на себе тяжелые автоматы китайского производства, другие довольствовались гладкоствольными ружьями, обрезами и даже откровенными самоделками. Артур приметил прекрасные арбалеты и даже паренька с дротиками в заплечном колчане. Вывалившись на дорогу, бандиты разом закурили. От горчайшей махорки у Коваля защипало глаза. Скорее всего, мандарин запрещал своим людям курить в засаде, а сейчас он посчитал операцию успешно завершенной.

Словно по команде, разбойники загалдели. Они непрерывно сворачивали самокрутки, приседали, чтобы лучше рассмотреть Варвару, выкрикивали что-то, скорее всего – непристойности, поскольку каждый гнусавый вопль сопровождалсядружным хохотом. Многие разулись, выжимали мокрые портянки, передавали фляжки со спиртным, грызли вяленое мясо. Однако никто не приближался к машине и не пытался пока арестовать пленных. От таежной армии тянуло столь крепким духом, что у Коваля разом зачесалось все тело. Доблестные рыцари плаща и кинжала давно позабыли о бане. Среди лохматых боевиков находились даже такие, кто прямо на обочине усаживался справлять нужду.

– Звери, чистое зверье, – прошептал Бродяга. – Нету сладу с ними, в Китае их гоняли, вешали, так они сюды бродяжничать явилися…

Артур почти сразу потерял к толпе интерес. С точки зрения военного планирования эта пародия на армейское подразделение не имела перспективы. Переучивать их, переводить на китайский уставы, ставить на довольствие… Все это представлялось крайне скучным и даже позорным, но вполне необходимым. До того как первые эшелоны привезут достаточно солдат и техники, до того как по Амуру будут восстановлены пограничные столбы, ему, скорее всего, придется иметь дело именно с такими «хозяевами жизни» местного разлива. Их придется привлекать к охране путей и объектов, даровать им грамоты на земли и полномочия, иначе край не заселить. Конечно, потом нужда в этом сброде отпадет, можно будет повесить главарей, а местную сошку сослать на строительство метро, навечно…

Если его не пристрелят прямо сейчас.

19 СТАРЫЙ ВРАГ

Повар Хо услышал смех.

На подставках возле двери чадили два факела, но стоило Повару ступить на верхнюю ступеньку лестницы, как оба погасли. Одновременно, словно их залили водой.

Стало совсем темно. Оказалось, что обе жаровни по углам залы тоже потухли, как и масляные светильники, горевшие раньше круглосуточно. Кроме звука собственного дыхания, до хозяина дома доносилось лишь легкое потрескивание. Он моментально узнал этот звук, потому что привык к нему за десятки лет, как к чему-то родному.

Потрескивание поднимающегося зеркала.

Однако впервые зеркало звучало несколько иначе. Оно рябило, словно не могло успокоиться после бури. И впервые оно поднималось, когда его не звали.

– Кто здесь? – воскликнул Повар Хо, сжимая в кулаке заговоренный нож.

Ладонь вспотела, нож вдруг стал очень тяжелый, зато на лезвии образовалась изморозь. В подвале резко похолодало. Так низко температура не падала Даже во времена лютых сибирских зим, поскольку толстые стены и слой земли защищали святыню от морозов.

– Кто здесь? – Повар Хо, стуча зубами, прижимаясь спиной к кирпичной кладке, медленно двигался по кругу. В минуты крайней опасности к нему быстро возвращались навыки, приобретенные в молодые годы в стенах храма. Он мог бы разжечь лампу или факел, но не стал этого делать. Отказавшись от зрения, порой гораздо проще опознать противника.

Смежив веки, Повар Хо разглядел многое из того, что упустил бы самый зоркий сторонний наблюдатель. Он увидел, что жаровни пылают и в лампах никто не прикрутил фитили, но вокруг источников света клубились особенно плотные сгустки мрака, подобные клубам от горящей резины.

Повар Хо слышал о практиках, позволяющих глотать солнце и луну, но встречался с таким впервые. Впрочем, общаясь с зеркалом, он многому перестал удивляться. Он стучал зубами от холода и чувствовал, что лезвие, заговоренное древними монгольскими рунами, становится бесполезным и хрупким.

– Что же ты не здороваешься? – со смешком спросили его из темноты.

Снова этот смех, нечто среднее между сиплым карканьем и кваканьем старой жабы.

Возле перевернутой крышки люка, над поверхностью зеркала, парила коренастая фигура в разорванном парчовом тэрлиге. Повар Хо узнал оргой бурятских шаманов, такой они надевали лишь во время праздничных или поминальных тайлганов.

Человек поднял лицо и ухмыльнулся. Повар Хо вздрогнул, невольно отступая назад. Он узнал оболочку, которую, несомненно, использовало чудовище из смещенного мира. Эта оболочка раньше принадлежала сильному шаману нерчинского улуса, Тулееву. Оболочка смеялась, как смеется театральная маска ужаса. В подвале повеяло тяжким смрадом разложения. Повару Хо показалось, что трещат потолочные плиты.

– Разве ты не узнал меня, торгаш? А вот тебя трудно не узнать. От тебя, как и прежде, воняет порохом и опием, ты пропах этой гадостью до самых кишок!

Повар Хо попятился, не в силах отвести взгляда от страшной раны на груди говорящего трупа. Тулееву кто-то взломал грудную клетку, а затем снова зашил ее грубыми стежками. Разорвано и сшито было горло, от самой нижней челюсти до середины груди, сломанные ребра торчали под синюшной кожей, под рваным халатом, зато вместо человеческого сердца стучало что-то другое. Стучало часто, неистово перегоняя не человеческую кровь, а холодную синюю жижу, отраву для мира людей.

– Убирайся, – прошептал Повар Хо.

Его губы, скованные коркой льда, мгновенно потрескались, кровь потекла по подбородку и застыла колючими черными струйками. Он сам не услышал собственного голоса, зато услышал, как поет зеркало.

Зеркало не пело, оно завывало. И впервые в нем отражались не рыжие камни по берегам озера, не верхушки ловчих деревьев и фиолетовое небо с черными тучками. Круглое око колодца встало на дыбы, как всегда происходило в таких случаях, пол и стены поменялись местами, в мерцающем зрачке показалось нечто такое, что Повар Хо предпочел бы никогда не видеть, даже во сне.

Он запоздало открыл еще одну тайну, которую бережно хранила семейная реликвия. Итак, зеркало умело связывать между собой самые разные реальности. Там, внутри, раскачивались лиловые и розовые гроздья, откуда-то снизу подсвеченные мертвенным светом. Свет этот колебался, порхал, мешая сосредоточиться, и казалось, что переливаются угли затухающего костра. Лиловые гроздья шевелились, выпуская из себя бесчисленные нити крепкой паутины, паутина разрасталась во всех направлениях, и, что самое ужасное, – на кончиках этих подвижных, похожих на щупальца медуз, нитей, моргали тигриные глаза.

Множество злобных желтых глаз.

Они следили за внутренностями подвала, они следили за Поваром Хо, они терлись о поверхность озера, которое плескалось по ту сторону, но пока не могли пробраться сюда.

– Убирайся туда, откуда пришел, – собрав мужество, повторил Повар Хо. – Тебе не спрятаться под чужой личиной.

Тулеев сипло рассмеялся, еще выше приподнимаясь над бетонным полом. В его глазницах и уголках рта копошились черви, кожа на открытых участках тела натянулась и блестела. Повар Хо моментально догадался, что к нему пожаловал не призрак, потому что от призрака не могло вонять так отвратительно. Тулеев слегка покачивался в наклонном положении, как будто за спиной у него быстро-быстро взмахивали громадные крылья. Но хозяин постоялого двора никаких крыльев не замечал. А еще у него начала противно кружиться голова, словно наглотался дыма…

Тулеев, несомненно, возник из зеркала, и это был первый случай за годы, когда зеркало без спроса исторгло живое существо. Впрочем, шаман давно не дышит, тут же поправил себя китаец.

– Не здороваешься? – укоризненно повторил вопрос тот, кто надел на себя оболочку человека. – Впрочем, ты всегда был хамом и подлецом… Я слышу, как ты потеешь от ужаса, жалкий червяк. Это хорошо. Значит, мне не придется играть с тобой в глупые игры.

– Я знаю, кто ты такой! – осмелел Повар Хо. – Ты бес из смещенного мира. Но тебе здесь не место, убирайся назад! Убирайся, иначе я позову людей с кошками и бурханами, и клянусь, тебе придется несладко!

Тулеев-призрак рассмеялся. Смех его походил на кваканье кладбищенских жаб.

– Бурханы? Ха-ха-ха, как ты угадал. Я пришел как раз за этим. Ты принес немало вреда почтенному шаману Тулееву, ты без должного уважения относился к вере его отцов, но пришла пора рассчитаться. Ты отдашь мне онгон быка.

– Нет, нет, даже не надейся! – вскричал Повар Хо.

При мысли о том, что может произойти, его окатила волна ужаса. Онгон для улуса быка он шил долго, используя для его создания материалы, полученные от темноликих людей Зазеркалья, а когда закончил, то замуровал свое страшное творение за тремя рядами кирпичей в подвале. В первый же час он понял, что быка нельзя продать бурятам или монгольским шаманам, что может родиться чудовище, с которым не справится уже никто.

– Я никогда не стану служить темным бесам! – гордо произнес Повар Хо.

Встретившись с реальной опасностью, он вспомнил клятвы и обеты, которые давал в храме Девяти сердец. Орден на многое закрывал глаза, но уж точно не потерпел бы в своих рядах поклонников демонизма.

– Ты отдашь мне онгон, – улыбнулся Тулеев. – Иначе мне придется подарить тебя владыке.

Повар Хо сглотнул. Стало очевидно, что без его согласия и помощи этому чудовищу не заполучить желаемое. Замурованный в кладке онгон был надежно защищен четырнадцатью оберегами, завернут в полотно, принадлежавшее мастерам Шао, и даже окружен пентаграммами народа Книги. Столь надежным образом Повар Хо охранял еще два сакральных предмета, также спрятанные далеко от посторонних глаз.

– Я могу продать тебе онгон леопарда или онгон мыши, – попытался найти компромисс Повар Хо. Он с большим трудом балансировал на углу между полом и стеной. Угол раскачивался, вращался, и, словно отвечая этому вращению, кружилась в зеркале жуткая глазастая паутина. – Я никому ничего не дарю, но могу с тобой обменяться. Если ты обещаешь, что уберешься в свой адский котел.

Мрак в подвале сгустился еще сильнее. Зеркало вздрагивало и прогибалось, точно с другой стороны в него колотили кулаками. Чтобы не слышать запаха разложения, Повар Хо стал дышать ртом. Ему показалось, что из-под полы халата Тулеева тоже падают личинки червей.

– Наш повелитель очень силен и легко превратил бы тебя в кучку пепла, – Тулеев стал медленно увеличиваться в размерах. Быстрее всего расширялся его безгубый синий рот, а во рту росли кривые клыки. – Мой повелитель – это и твой повелитель, запомни это, червяк. Вы, жалкое отребье, вечно все неверно понимаете. Вы полагаете, что умеете думать, но ваши хлипкие мозги годятся лишь для мыслей о жратве. Если бы ты смог приподнять вонючее рыло от корыта со жратвой, ты бы, возможно, что-то понял.

– Я не стану служить бесам!

В голове у Повара Хо билась одна мысль: раз невозможно докричаться до верных слуг, как же докричаться до новых друзей, которых он обрел в смещенных мирах?

– Нет никаких бесов, дурак, – пробасил мертвый Тулеев. – Нет никаких бесов, и нет никаких людей. Для вечного неба и для матери-земли все равно, как вы друг друга называете. Ты называешь белку белкой, а ей нет до тебя дела. Тот, кого я называю владыкой, это не человек и не бес. Это великая грозная сущность, в которую можешь обратиться и ты, если пожелаешь.

– Ты, как я вижу, уже обратился, – Повар Хо нащупал за голенищем второй нож, короткий, загнутый и тоже заговоренный. – Так что, согласен меняться? Я тебе отдам онгон мыши, а ты мне – что?

– Мне нужен только бык, – прошипел Тулеев-призрак и резко прыгнул вперед. Повар Хо взмахнул длинным ножом, тренированное тело привычно уклонилось влево и назад, уходя от удара, который мог бы нанести правша. Но он не сумел ни уклониться, ни верно нанести удар.

Лезвие рассыпалось на морозе сотней звонких осколков. Повар Хо от боли на мгновение потерял сознание, но не упал. Когда он очнулся, кисть правой руки онемела. Тулеев снова отлетел в сторону, он демонстративно широко распахнул пасть, что-то положил туда и громко зачавкал. Из его мертвых глазниц падали черви.

Повар Хо смотрел на свою правую кисть. Там недоставало двух пальцев, но кровь почти не текла. Место разреза словно кто-то зализал. Нежная кожица сочилась влагой, под ней торчали осколки костей, а боль была такая, что бывший послушник изо всех сил прикусил губу.

«Без меня не может прикоснуться, – вяло думал он. – Знает, где искать, но не может достать. Он еще слаб в нашем мире…»

– Ты намерен торговаться со мной? – загрохотало чудовище. – Хорошо. Я меняю твои пальцы на онгон. Это мое последнее предложение. Если ты откажешься, я заберу тебя всего, без остатка.

– Зачем тебе бык? – Повар Хо вспотел от боли, несмотря на пронизывающий холод. – Бык опасен, он убийца, его нельзя выпускать. Я дам тебе другого…

От удара, подобного удару хлыста, у него остановилось дыхание. Лицо горело, губы распухли, порвалось веко.

– Не ожидай, что смерть твоя будет легкой, – рассмеялся демон. – Мой повелитель пока не может пройти сквозь эту жалкую преграду. Не потому, что сущности смещенного мира слабы, а потому, что слишком сильно изменился этот мир. Его воздух, его вода стали убийственны для сущностей высшего порядка. Повелитель послал меня. Я могу дунуть, и твоя лачуга развалится, мне не придется даже крошить кирпичи. Я чувствую онгон сквозь стену, но вынужден торговаться с тобой… Нам известно, что ты сшил онгон для улуса быка, тебе хорошо заплатили за это шаманы. Но улуса быка больше нет, их люди рассеялись и погибли. Эта тряпка, которую ты так тщательно прячешь, – она никому не нужна.

– Если тебе все известно, пойди и возьми сам!

– Когда повелитель нижнего мира вернется сюда, мы ни о чем не будем просить вас. Но сегодня я могу пострадать. Сними заклятия, не вынуждай меня убивать тебя… Ты ведь служил в храмах, негодный ты червяк, и должен еще помнить, что такое равновесие. Так зачем же ты позволяешь раскачивать мир? Разве недостаточно того, что натворили убогие людишки сто пятьдесят лет назад? Скоро твое зеркало может потускнеть, потому что смещение станет необратимым! Что ты можешь знать, кусок червя, о вечном небе, если всю жизнь ты прожил в гниющей сливе? Ты даже на секунду не можешь представить себе, какая честная и достойная миссия тебе выпала – спасти этот мир от червоточины. Наступил век, когда вечное небо и земля объединились против проказы, разъедающей мир, против нелепого и бессмысленного племени пачкунов. Поверь мне, Повар, в других смещенных мирах пачкунов нет, там никто не раскачивает миры. Если ты отдашь онгон, ты спасешь всех тех, кого ты так любишь навещать в зеркале…

Повар Хо встряхивал головой, чтобы не потерять сознание. Он не видел больше Тулеева, он различал лишь светящийся диск зеркала и комья розовой паутины за ним. Он смутно сознавал, что наглотался дурманящего дыма и, чем дальше, тем меньше контролирует происходящее. Ему все сильнее хотелось кивнуть, согласиться с безглазой тварью, лишь бы его оставили в покое, позволили свернуться клубком и убаюкать израненную руку.

– Какое?.. При чем тут зеркало? – выдавил Повар.

– При том, – Тулеев громко рыгнул, от этого шов на его горле разошелся, обнажив блестящее сизое нутро пищевода. – Этот мерзавец, этот кусок выкидыша, которого ты впустил в дом, накормил и обогрел, он врет всем. Он погубит зеркало и погубит тебя. Ты страдаешь, Повар? Ты страдаешь всего лишь от того, что не хватает двух пальцев? Два жалких пальца, Повар, и ты уже не способен мыслить. Ты ведь уже понял, что я мог бы уничтожить тебя в любой миг, но владыке нижнего мира не нужна твоя смерть. Мы уважаем твое мужество и гордость, поэтому смотри…

Бес дунул. Долю секунды ничего не происходило, а затем Повар Хо ощутил шевеление в том месте руки, которое саднило больше всего. У него отрастали новые пальцы! Это было совсем не больно, а скорее – щекотно. Зато начала отчаянно пульсировать голова. Пальцы прорвали нежную кожицу, едва успевшую затянуть ранки, и тянулись вверх, как горные цветки прокладывают себе путь сквозь снега. Повар Хо застонал, теперь ныла не только рука, но и плечо, и позвоночник. Тонкие нежные кости формировались на глазах, заострялись ногти, мясо нарастало на хрящиках фаланг.

Новые пальцы.

Повар не выдержал и открыл глаза. В подвале стало гораздо светлее, тьма сосредоточилась в дальней половине, укрывая зеркало и бескрылого летучего призрака. При свете Тулеев наполовину растаял, стал почти прозрачным, лишь ярко горели желтые глаза.

Повар Хо немало времени провел наедине с трубочкой опия и умел определять, где сон, а где явь. Ему не снилось. У него только что отрезали два пальца, и точно такие же пальцы выросли снова. Краем уха он слышал в Зазеркалье о подобных трюках, и в храме Девяти сердец упоминались знахари древности, посетившие изнанку мира и умевшие взывать к внутреннему огню человека. Не существовало никакого волшебства, уверяли настоятели храма, есть только человек. Большинство из нас слабы, но порой рождаются мужчины и женщины с внутренним огнем, способные врачевать словом и взглядом…

– Отдай мне быка… Я подарю тебе внутренний огонь. Ты проживешь тысячи лет, тысячи…

Повар Хо не заметил, как ноги сами понесли его в противоположный угол подвала. Он без конца поглаживал и пощипывал свои новые пальцы. На свету, возле горящего факела, стало заметно, насколько сильно они отличаются от остальных пальцев – пожелтевших, покрытых ссадинами и морщинами.

Повар Хо нажал на стену в нужных местах, чувствуя затылком зловонное дыхание Тулеева и толчки воздуха от ударов невидимых крыльев. В стене отворилась потайная дверца, в глубине прохода блестела крышка вмурованного в камень сундука. Поверх сундука висели цветные нити оберегов. Стоило слабому свету факела упасть в глубину потайной ниши, как вспыхнули багровым огнем линии пентаграмм, охранявших сундук, и полыхнули глаза у двух статуй из черного африканского дерева.

– Нет, – предпринял последнюю попытку Повар Хо.

– Ты будешь жить тысячи лет в довольстве и почете… – шипел мертвец. – Или будешь жить тысячи лет в скверне и мраке, на цепи. Выбирай… Или ты не любишь своих детей?

И тут произошло самое ужасное за весь вечер. Такое, чего Повар Хо никак не ожидал. Двойник Тулеева выгнул длинную, подозрительно гибкую, словно лишенную костей, руку куда-то за спину и швырнул на пол извивающийся сверток. В нем Повар Хо узнал жестоко связанного семилетнего внука. Веревки так сдавили горло ребенка, что он не мог даже всхлипнуть, а во рту торчал кляп. Ручки и ножки крепко примотали к туловищу, на глаза натянули повязку, из-под которой непрерывно текли слезы.

– Отпусти его! – Повар Хо опрометчиво ринулся вперед и со всего маху разбил лицо о стену. Следовало сразу догадаться, что ему показывали морок; настоящий Тулеев прятался в другом конце подвала.

– Этот червячок будет умирать долго, – пообещал бес, поднимая ребенка за ногу и раскачивая над бетонным полом, как живой маятник. – На то, чтобы убить червячка, у меня сил хватит. Я прикончу тут всех, если ты не отдашь мне быка. Освободи онгон, отдай мне, и мы расстанемся, как добрые товарищи…

Повар Хо заплакал. Он любил детей и внуков, хотя об этом мало кто догадывался.

Ему предложили выбор, но на самом деле выбора не было. Старый китаец стер пентаграммы, разбил глиняных божков, закрыл толстой тканью глаза статуй. Затем долго читал заклинания, умоляя духов о снисхождении. Один за другим он снимал обереги и амулеты, затем сломал печати на сундуке и вытащил одно из трех сокровищ.

Внешне онгон далекого погибшего улуса выглядел не слишком страшно. Маленький сивый бычок выгнул спину, готовясь боднуть неведомых врагов. Он был искусно собран из куска бычьей шкуры, натянутой на основание из дерева редкой черной породы, привезенного из далеких южных стран. Такое дерево несло в себе бесстрашие и неуязвимость. В деревянной основе были высверлены отверстия и заполнены секретным содержимым. Содержимое Повар Хо покупал у темных личностей, которые не брезговали разрывать могилы…

– Он свободен? – Из-за плеча китайца высунулось нечто фиолетовое, вздувшееся, мало похожее на человеческую ладонь.

– Он свободен, – кивнул Повар Хо, задыхаясь от непоправимости момента.

Мохнатого бычка тут же вырвали у него, позади раздалось тревожное сопение, сменившееся тихим язвительным смехом. Повар Хо повернулся на негнущихся ногах. Вспыхнули факелы, загудели угли в жаровнях. Зеркало все так же стояло дыбом, но больше не отражало кошмарное нутро нижнего мира, по нему скользила мелкая свинцовая рябь. Тот, кто нацепил личину нерчинского шамана, больше не витал под потолком. Он резко изменился к лучшему, нацепив на грудь источник силы. В его пустых прежде глазницах снова заблестели дикие зрачки, его плечи раздались в стороны, шрам на горле пропал, кожа стала цвета юного персика.

– Спасибо, Повар, услужил, – бес издевательски поклонился хозяину зеркала.

Повар Хо осел на промерзший камень. Его усы превратились в льдинки, колени тряслись, ступни онемели, в горле стоял ком.

Он понял, что не просто проиграл, а совершил страшную ошибку. В облаке колдовских испарений, которым окутал его нечистый гость, Повар совсем упустил из виду, что силу онгона можно целиком взять на себя. Если больше некому поклоняться маленькому быку, его может подчинить один сильный шаман. Правда, в реальности таких случаев никто не помнил. Не нашлось бы безумца, согласного стать вместилищем для духа.

Но если не нашлось безумца среди людей, это не значит, что могучую силу онгона не мог впитать посланник тьмы.

Тулеев отвернулся к зеркалу. Повар Хо не хотел видеть, с кем подобострастно общается его бывший недруг.

– Я буду осторожен, – помолодевший красавец Тулеев сверкнул рядом крепких белых зубов. – О, не сомневайся, повелитель, я буду осторожен. Я доберусь до жены Белого царя, но не дамся им в руки… Да, мой повелитель, – Тулеев плотоядно облизнулся на Повара Хо. – Я заберу его шкуру, это отличная мысль.

Повар Хо не смог двинуть мизинцем, когда его схватили за косу и поволокли к зеркалу. Его бросили лицом вниз на бетон, вспороли на спине ватник и сорвали одежду. Когда лезвие скальпеля рассекло ему сухожилие на левой лодыжке, Повар Хо хотел вскрикнуть, но усилия его легких хватило лишь на слабый хрип.

Зато бывшему послушнику храма хватило мужества остановить свое сердце. Очень далеко на юге, в недрах бывшей ракетной базы, настоятели храма Девяти сердец замерли с игральными фишками в руках.

Они услышали и тут же, не совещаясь, приняли решение.

20 МАНДАРИН ЛЯО

– Бродяга, ты как, оклемался?

– Уфф… уже лучше. Ты не ори мне в ухо, и так слышу. Антип… Что с Антипом?

– Погиб.

– Ах, беда какая, – мортус бессильно откинулся и стал похож на самого обыкновенного умирающего старичка. – Беда-то какая. Ну, мерзавцы…

– Зато остальные живы, – резонно заметила Варвара.

– Антип слово нес, – Бродяга скривился, потрогал шишку на лбу. – Вы-то живы, а его нету. Слово нес, а то и слог целый…

– А ты нас по слогам меришь? – Варвара пыталась разозлиться, но у нее не было сил.

– Глупая ты, – отмахнулся Бродяга. – Что в нем толку-то, в Антипе? Во всей его смешной бытухе, можа, и толку-то было – помереть вовремя, на руках у меня.

– Бродяга, зачем мы им? Почему не стреляют? – недоумевал Артур.

– Я вот сам не пойму… – замялся старец. – Об одном тебя прошу…

– Понял, понял уже. Ни с кем не связываться, не дерзить, не цепляться, так?

– Бродяга дело говорит, – шмыгнула носом Варвара. – Моли бога, чтобы он управился. Или ты такой колдун, что могешь этих гадов, как тех зайцев давешних, усыпить?

– Этих не могу, – признался Артур. – Могу поколотить штук десять, ну, от силы – двадцать.

– Плохие. Злые. Плохие, – без конца повторял Буба, указывая на китайцев.

– И пулемет наверху остался… – горько вздохнула Варвара.

Вперед выступила тучная женщина с физиономией запойной пьяницы, она носила нараспашку парадный китель с сияющими золотыми пуговицами и блестящую каску, как у древних пожарных. Похоже, вопросы маскировки волновали вояк мандарина меньше всего. Ниже пояса дама скромно одевалась в спортивное трико и кеды чудовищного размера. На левом плече толстуха баюкала легкий гранатомет, на правом у нее грызла орехи крупная черная крыса. По пятам за пьяной красавицей семенил худой человечек в бурятском халате и, словно полотенце, нес на вытянутых руках пулеметные ленты.

– Черт побери, я думала, что ее давно пристрелили, – пробормотала Варвара.

– Твоя хорошая знакомая? – Коваль прикинул, что если оруженосца обмотать пулеметной лентой и повалить, то он создаст серьезную обузу для первого номера расчета.

– Это Виола Чен, она обожает пытать людей, – Варвара незаметно потянулась к голенищу за ножом. – Еще больше она обожает пытать русских, а особенно – женщин. Меня ей любить не за что. Еще батя мой братца ее повесил. У того своя банда была, пять лет лютовали, сволочи…

Виола Чен подошла, склонила голову набок и посмотрела Ковалю в глаза. Взгляд у нее был совершенно безумный. Ее оруженосец радостно скалился беззубым ртом. Чуть позже он отрыл рот пошире, и стало видно, что у парня отрезан язык. Виола Чен заговорила удивительно тонким и мелодичным для ее комплекции голосом. Китайцы гурьбой подались вперед и захохотали. Затем хохот прекратился. Чен разливалась соловьем, а десятки мужчин внимали ей, как оракулу.

– Лука, родное сердце, что это чудо-юдо толкует? – К старцу возвращался его командный альт. – Варварушка, вишь, устала, так что ты давай, переведи.

– Она… – Пулеметчик замялся. – Она, ваша святость, рассказывает, как будет сымать с нас кожу… А теперь говорит, как будет тянуть из нас жилы. Она говорит, что вначале отрежет нам это вот… мужицкую гордость, и того… прижгет, чтоб кровь не шла.

– Одаренная барышня, – загрустил Коваль. – Бродяга, какие соображения?

Он слушал старца, а сам незаметно выпустил из рукава заготовленный моток ловчей лески. Замечательная вещица, если правильно кинуть, душит человека за пару секунд…

– Эта толстомордая здесь не верховодит… к счастью, – добавил старец. – Да и сам Ляо к Чите бы подойти не решился. Тут неладно дело, Кузнец…

Кто-то мяукнул команду. Восемь здоровяков в камуфляжной форме на рысях вынесли из леса раскрашенный деревянный паланкин. Между резными столбиками колыхались шелковые занавески, изящный купол крыши венчала фигура сидящего золотого Будды. Следом за паланкином, звякая чугунными колесами по камням, выкатился домик строителей, времянка с печкой и кухней, доставшаяся китайцам от строительно-монтажного управления номер такой-то… До конца прочитать надпись Артур не смог.

Вагончик влекли четыре крепкие мохнатые лошадки. В распахнутых окнах, вывалив наружу пышные бюсты, курили три пухлые растрепанные девки. От походного гарема мандарина Ляо несло опиумом, подгорелой свининой и прокисшим пивом. Труба на вагончике вовсю дымила, из окон неслась прыгающая патефонная мелодия. На крыше в живописных позах разлеглись несколько наследников легендарного Попандополо с грандиозными японскими пистолетами и не менее грандиозными самокрутками в зубах. Накрашенные дамочки в окнах томно обмахивались веерами и гладили жирных собачонок.

Виола Чен облизала губы и показала Ковалю длинный блестящий предмет. Очевидно, этот сложный хирургический инструмент был гордостью ее коллекции, Артур даже сразу не сообразил, в какой отрасли медицины его могли задействовать. Либо для очень глубокого исследования заднего прохода, либо для иных, не менее увлекательных процедур.

Снова командное мяуканье. Жирная Виола зашипела, как недовольная кошка, и нехотя отступила назад. Шестеро ниндзя подбежали рысцой, нацелили оружие. Грузчики опустили паланкин прямо напротив спущенного колеса. Лука напрягся, готовясь к броску. В обоих рукавах он уже прятал по ножу. Варвара вроде бы случайно перевалилась на бок, извлекла из-под куртки револьвер. Буба забормотал невнятно, брызгая слюной. Наверное, молился Теплой Матери и родной грязи.

– Тихо, детки, тихо, – увещевал мортус. – Успеется помереть красиво, это завсегда. Послушаем, может, что умное нам скажут? Чай, не прирежут…

Артур все равно чувствовал себя отвратительно. Наверное, от взрыва что-то повредилось в ушах.

Шелковые занавески заколыхались и разъехались в стороны. Среди россыпи замасленных, рваных подушек восседал мандарин Ляо. Под ворохом одеял скрывалось какое-то электромеханическое устройство, но природу его Коваль на расстоянии не мог определить. Как минимум, три электромотора, довольно много металла, пружины и большой объем жидкости.

Скорее всего, мандарин Ляо начитался сказок, потому что довольно успешно копировал персонажа из комиксов двухсотлетней давности. Новоявленный дворянин и внешностью, и повадками походил на перекормленного мастифа. Он таскал на себе столько нелепых украшений, что даже привстать стоило ему труда. На мясистых пальцах сияли тяжелые кольца. Чисто выбритая голова и дряблые щеки были покрыты десятками сложных иероглифов. Сложная золотая серьга с камнями оттягивала ухо. Поверх праздничного халата, украшенного рубинами, мандарин носил тончайшей вязки безрукавку, а поверх нее – еще одну, от руки расписанную жанровыми сценками охоты и рыбалки. На шее болтались три пары коралловых бус.

Ноги мандарин держал в тазу с теплым пахучим отваром, рядом умещались еще две раскладные ширмы, безусловно реквизированные в музее, сундучок с чайным набором и полка с книгами. Один тоненький негритенок картинно взмахивал опахалом, другой раскуривал трубку и готовил повелителю чай. Миниатюрная девушка в кимоно массировала хозяину лодыжки и подливала ковшиком в таз кипяток.

При первом же взгляде на нового противника Коваль угадал, что здесь действительно не так все просто. В век господства грубой силы и наглости пожилой сонный толстяк не сумел бы организовать и подчинить себе сотни разношерстных подонков. Словно отвечая на вопрос президента, прошитое серебряными нитями покрывало возле ног мандарина шевельнулось, оттуда высунулась такая же сонная, как у хозяина, пятнистая кошачья морда.

Байкальский леопард, вот так номер! Артур так и подскочил, тут же, впрочем, схватившись за ноющее колено. Под брючиной буквально хлюпало. Похоже, во время взрыва он разодрал себе голень сверху донизу и даже не заметил.

Пятнистый красавец вылез из своего теплого укрытия, мурлыкнул и принялся потягиваться, прямо как кошка, царапая когтями деревянный пол. Следом за ним выбрался еще один леопард, такой же элегантный и ухоженный. Ловить и приручать опасных хищников умели только Хранители равновесия, да, пожалуй, Озерные колдуны.

«Даже Бродяга его побаивается, не умеет обращаться с дикими кошаками», – быстро оценил Артур, глянув сбоку на старца. Тот инстинктивно поджал ноги, когда громадная кошка соскочила с платформы паланкина и принялась вылизывать бок.

Зато мандарин Ляо леопардов не боялся.

– Мать твою… – прохрипела Варвара, с ненавистью разглядывая тяжелые когтистые лапы зверя, его острые зрачки и клыки, с которых капала слюна. Даже стражники мандарина занервничали, когда леопарды оказались на земле, а рядовые разбойники принялись нервно тушить окурки. Коваль вспомнил, как с помощью тигров-альбиносов его гвардейцы атаковали мутантов в хранилищах Госрезерва, как выкуривали колдунов из озерных скитов, как охотились за последними бандами кавказников на Волге. Альбиносы всегда показывали себя превосходными бойцами, в отличие от обычных полосатых хищников, обладали зачатками интеллекта, но слушались только тех, кто умел с ними говорить. Редко кого они слушались. Интересно, как воспитаны эти зверушки?

На ручных леопардах чудеса не закончились.

Войска мандарина заволновались, расступились и пропустили на обочину четырех диковинных существ. В первый момент Коваль решил, что это недоделанные драконы с отрубленными крыльями. У Хранителей, разводивших летучих змеев на Урале, иногда такие казусы случались. Генетические ошибки приводили к появлению крайне неприятных созданий; иногда старый Прохор давал им возможность пожить подольше, надеясь, видимо, «запустить в производство» новый вид. Вечером в загончике можно было встретить шестилапых птиц с зачатками крыльев, или мешковатых уродцев, похожих на кротов, но с челюстями бегемота, или родственников птеродактилей с привязанными к лапам гирями, все время норовивших взлететь, несмотря на полную слепоту и глухоту. Все лишнее генетик безжалостно истреблял, а порой случалось так, что сбежавшего недоделанного монстра ловила по кустам вся деревня с помощью волчьей стаи.

– Мать твою! – потрясенно повторила Варвара.

Не драконы. Тиранозавры или что-то в этом роде. Доисторического прямоходящего ящера Артур представлял исключительно по фильму «Парк Юрского периода», там милейшее существо достигало десяти метров высоты, обладало несокрушимой башкой и несносным характером. Зверюшки мандарина Ляо не слишком отличались от своего боевого прототипа, хотя в высоту не обогнали и жирафа. Вместо зеленой крокодильей чешуи, в условиях сурового севера, им приходилось кутаться в клочковатый мех, почти такой же, в каком щеголяли когда-то мамонты.

Четырех рептилий вел за собой один человек, сам в чем-то похожий на вверенных ему питомцев. Квадратный, до ушей заросший бородой, в одном кулаке он Держал стальные поводки, слишком хилые для того, чтобы удержать гигантов, в случае если бы у них возникло желание побегать. Их невероятные челюсти были скованы намордниками из прутьев толщиной с черенок лопаты, передние лапы стянуты скользящими петлями из стального троса и закутаны в рогожу.

Поводырь доставал из корзины на поясе кусочки мяса и кидал их ящерам поочередно, не ошибаясь и не промахиваясь. У связанных гигантов в намордниках оставалось крайне мало места для маневра, но они ухитрялись ловить лакомство кончиками языков. Подметая землю треугольными хвостами, ящеры шумно расселись позади хозяйского паланкина. От их дыхания, даже на расстоянии, повеяло смрадом непереваренной гниющей пищи.

«Дикость, абсолютная дикость… – От осознания грядущего открытия у Артура зашевелились волосы на голове. – Они настоящие, черт подери, ни малейших генных модификаций. Настоящие динозавры в тайге, чтоб мне провалиться. Он их не вырастил в пробирке, их вообще никто не разводил и не случал искусственно. Искусственные змеи гораздо умнее, они резко отличаются. Скорее всего, мандарин стащил их из кладки, а может быть… может, он их давно разводит?»

– Ты что-то слышала о таком? – Коваль мог не спрашивать. Варвара сидела с разинутым ртом.

– Когда последний раз мы евонным придуркам хвосты накручивали, не было пакости такой. Вот уж точно, исчадия адские, – Варвара перекрестилась, и в этот момент один из охранников мандарина заметил у нее револьвер.

Шесть стволов нацелились на оглушенных путешественников.

– Варварушка, скажи им, что отдашь, не гневи, умоляю, – нараспев, не размыкая глаз, проворковал старец. По его ослабшему дыханию и редким ударам сердца президент уже догадался, что Бродяга сознательно вводит себя в боевое состояние. Артур, правда, не очень представлял, как мортус один собирается одолеть больше сотни головорезов, и в тысячный, наверное, раз, посетовал на себя, что не послушался в юности Хранителей силы и не остался еще лет на пять в уральской деревеньке. Сейчас бы умел не хуже Качальщиков извергать Плевки Сатаны, умел бы приваживать миллионы пчел и обрушивать под землю дряхлые технологические сооружения вроде котельных и автозаправок. Но не послушался в свое время, сбежал в город. И вот, в результате, единственная животинка, которую он мог тут приручить, – это леопард. Качальщком Артур никогда бы не стал. Для этого надо было родиться у Вечного пожарища, но массу боевых навыков он мог бы освоить…

Но управлять людьми на расстоянии недоучившийся Клинок не умел.

Варвара с ругательствами кинула револьвер под ноги разбойникам. Буба крупно стучал зубами. Лука непрерывно крестился и старательно заслонял Бродягу. Судя по глубокому размеренному дыханию, мортус почти уснул. Неожиданно Артур поймал самый край, хвостик ментальной волны, исходящей от старца. Волна колоссальной силы, подобная воронка не закручивалась даже вокруг вещего отшельника Кристиана и вокруг старого Валдиса, а уж они-то считались среди Хранителей памяти первейшими прорицателями и колдунами.

Полуприкрыв глаза, мандарин сонно оглядел растерявшихся путешественников, но не двинулся с места, хотя слуги раскатили по дороге роскошный ковер. Он что-то неслышно сказал, почти не шевеля при этом губами. Прежде чем Варвара вставила слово, сбоку от паланкина нарисовался еще один подросток, на сей раз – китаец, в длинной, до пят, рубахе и желтой повязке на лбу.

– Господин Ляо велит тебе подойти. Идти к господину следует на коленях. Когда приблизишься на расстояние плевка господина, поклонись и поцелуй край покрывала. Если не сделаешь так, вы все умрете. Сначала умрет женщина.

Мальчик смотрел прямо на Артура. Никаких сомнений по поводу того, к кому он обращается, не возникло.

– Тихо, тихо, дитя, не закипай, – из-за широкой спины Луки пропел Белый мортус. – Скоро спатеньки все будем, так что не закипай. Кажись, меня не узнали, и то славненько. Я нехристям этим лик редко кажу. Не узнали, а то бы давно дырок в нас наделали.

– Передай своему господину, что я не имею права кланяться и ползать на коленях, – с подобострастной миной произнес Артур. – Передай ему, что я царь русских, и что я предлагаю ему дружбу и много подарков каждый год, если великий господин Ляо согласится вступить со мной в военный союз.

Мальчик замяукал. Мандарин выслушал ответное послание с невозмутимым видом, потом сделал затяжку из длинной резной трубки, хлопнул в ладоши и рассмеялся.

– Господин говорит, что твой ответ принес ему блаженство. Ты – именно тот, с кого нам поручено снять кожу и вынуть сердце.

21 СПОКОЙНОЙ НОЧИ

Игнорируя переводчика, Артур внимательно разглядывал главаря банды. Мандарин Ляо нервничал. Человеку неискушенному такое предположение могло показаться нелепым. Внешне толстый китаец походил на статую спящего божка, но Коваль слышал, как неровно стучит сердце толстяка. Еще у него потели руки и еле заметно подрагивали ресницы. Мандарин Ляо изо всех сил пытался казаться невозмутимым, но сегодня у него это неважно получалось.

– Передай хозяину, что он слишком честный человек, – велел Коваль. – А у честных людей не получается красиво лгать.

Переводчик начал фразу, но запнулся и замолчал.

– Что затих? – ухмыльнулась Варвара и добавила несколько слов по-китайски. – Я сказала, что сама переведу, если он нарочно ошибется.

Главарь банды коротко мяукнул. Переводчик сломался в поклоне, быстро залопотал, непрерывно колотясь о землю.

– Ага, обосрался, – удовлетворенно крякнула атаманша. – Ляо ему пообещал выколоть глаза, если неточно переведет.

Ляо почти беззвучно произнес несколько фраз. Его щеки вздрагивали и колыхались, как у лающего мастифа.

– Отчего Белый царь назвал великого светлого Ляо лжецом?

Коваль про себя отметил скорость распространения новостей в тайге. Его настойчиво хотели видеть царем всех русских.

– Я этого не говорил. Я сказал иное. Если у твоего господина появился хозяин и приказал убить нас, то хозяина уже обманули. Ваши артиллеристы хорошо стреляют, но сознательно промахнулись. Если твоему господину приказали взять наши сердца, то он опять же допустил сознательную промашку. Ведь нас могли случайно убить этим снарядом.

Когда толмач закончил, губы мандарина тронула легкая улыбка.

– Что же из этого следует?

– Когда человека можно убить издалека, не станут собирать армию, чтобы убивать его в ближнем бою. Особенно если неизвестно, что этот человек держит за спиной.

Не вставая с земли, Коваль сунул правую руку за спину. Последовала команда. Доморощенные ниндзя навели на него обрезы.

– Великий светлый Ляо приказывает тебе положить руки перед собой.

– Кузнец, слышь, не спорь с уродами, – встревожился Бродяга.

– Не положу, – улыбнулся Артур. – Что ты мне сделаешь?

У мандарина еще сильнее затряслись щеки.

– Я прикажу, из вас вынут сердца и печень.

– Передай своему господину – мне очень жаль, что он перестал сам принимать решения. Я много слышал о нем, как о храбром и честном человеке. Охотники говорят так – если мандарин Ляо скажет, что человек мертв, то человек наверняка будет мертв еще до заката. Минуту назад мы все были свидетелями, как великий светлый господин трусливо замер, не зная, чью сторону выбрать… – Коваль подождал, давая возможность икающему от страха переводчику закончить речь.

– Ты позволяешь себе дерзость, Белый царь. Ничего, скоро ты запоешь иную песню. Вы все живы до сих пор только потому, что так угодно великому светлому Ляо.

Артуру с каждой минутой казалось все более странным, что главарь банды тянет со светской беседой. Ляо как будто ждал чего-то. Или кого-то.

– Полагаю, мы живы потому, что светлый великий Ляо надумал продать нас подороже. Светлый великий Ляо – замечательный торговец, сегодня у него есть шанс заключить самую выгодную сделку.

– О какой сделке ты болтаешь, русский царь?

– Ты уже обманул того, кто заплатил за нас. Вместо того чтобы убить нас сразу, ты сделал мудрый выбор. Я могу предложить тебе гораздо больше.

– И чем же ты выкупишь себя? – Мандарин искренне потешался.

– Я могу предложить твоей армии охрану участка границы, – последнюю остроту разбойника президент пропустил мимо ушей. – Российскому правительству понадобятся люди, знакомые с местностью, смелые, честные и дисциплинированные…

На слове «дисциплинированные» переводчик сломался. Бродяга кашлянул за широкой спиной Луки и посоветовал Ковалю выбирать выражения попроще. Однако татуированный хозяин тайги понял и развеселился еще больше.

– Прежде ты говорил дерзости, но не был наглецом. Ты осмеливаешься предложить мне сторожить реку? И что же ты мне за это заплатишь?

Угодливый хохот разбойников напугал ящеров. Заворчав, два зеленых гиганта поднялись на задние лапы, ударили хвостами, и «конюху» стоило немалого труда их успокоить. Именно в этот момент Артур впервые серьезно задумался о ящерах.

Оружие противника могло стать его оружием.

– Я позволяю себе наглость по праву. Вы только что совершили вооруженное нападение на президента России…

– Нет никакой России! – Мандарин впервые вышел из себя. – Нет, и не будет никаких великих государств, кроме Срединной империи!

«Чертяка такой, почему же не отдаст команду нас скрутить?»

Коваль закончил подготовку второй ловчей петли. Длинная крепкая леска, намотанная на палец, с двумя острыми грузилами,замечательное изобретение Качальщиков для снятия часовых. Первой удавкой он планировал придушить очаровательную Виолу Чен.

– Что ж, мои братья из храма Девяти сердец тоже считают, что имперская власть Китаю не помешает, – кивнул Артур. – По крайней мере на первых порах, пока не наберется достаточно достойных людей в Госсовет.

В точку.

Коваль радостно констатировал стопроцентное попадание. Вот чего опасался этот татуированный душегуб, привязанный к каким-то нелепым электромоторам. Очевидно, по таежному телеграфу уже прокатилась молва, что Белого царя русских лучше не трогать. Петербург и мифические русские солдаты – Далеко, зато жестокие мстительные Хранители равновесия из затерянного храма всегда найдут способ отомстить за своего.

Мандарин Ляо пожевал губами, открыл рот и… не нашелся, что ответить. Он подозвал переводчика и затеял жаркую перепалку с ближайшими советниками. Ниндзя все так же целились в путников из обрезов.

– Чем ты докажешь, что был послушником в храме Девяти сердец? – На сей раз вопрос задал не главный босс, а бородатый мужик с волчьей мордой вместо шапки.

– Я всегда останусь послушником, – Коваль для пущего эффекта щелкнул пальцами.

Леопарды вскочили и, поджав хвосты, кинулись к нему. Попутно сбили с ног мальчишку с веером и, мурлыча, улеглись у ног Белого царя.

Светлый господин Ляо побелел. Разношерстное воинство замерло. Виола Чен, распахнув гнилую пасть, переводила совершенно обалдевший взгляд с Белого царя на толмача и обратно. Наступила тишина, только чавкали ящеры и пыхтел паровой котел на грузовой платформе «камацу».

– Красивый трюк, – негромко похвалил Бродяга. – Я-то со зверушками не шибко того… не люблю баловства этого. Только долго ли продержишь котиков-то? Этот Ляо – сам не хуже Качальщика.

– Это я заметил, – Артур почесал леопарда за ухом. – Бродяга, помоги мне динозавров подчинить.

Толмач раздул грудь для очередной напыщенной речи. Мандарин попытался перехватить управление над кошками, Артур тут же почувствовал, как пятнистые красавцы напряглись и заметались. Пришлось удвоить усилия и нежные поглаживания. Разбойники затравленно шептались.

– Вроде верно паренек шуршит, – кивнул Лука. – Только шустро больно, не поспеваю. Короче, одни советы дают нас на месте кончить, другие затряслись, как о храме твоем услышали.

– Теперь ты упрекнул меня в трусости, – мандарин впервые разомкнул сонные глаза и приподнял отвисший подбородок. – Ты сам ищешь смерти или притворяешься безумцем в надежде на снисхождение? Неужели русские выбрали царем дурака?

Переводчик растянул улыбку до ушей. Притихшие было подданные весело загомонили, коллективно одобряя остроумие босса. Виола Чен сняла каску, яростно почесала всклокоченные патлы, извлекла оттуда что-то съедобное и, не отрываясь от созерцания удивительной сцены, попробовала на зуб. Артур приказал себе на нее больше не смотреть. Он ласкал пятнистую теплую шерсть, ежеминутно ощущая ментальные атаки Ляо. Он уже не сомневался, что мандарин родился когда-то под Красной луной, обладал неплохими паранормальными способностями, легко подчинял ящеров и, благодаря власти над ними, сумел сколотить банду. Качальщиков он боялся, и русских, и своих. Видимо, уже схлестнулся и еле вышел сухим из воды…

– Тебе опять неверно перевели, – Артур укоризненно посмотрел на толмача. – Я еще раз повторю. Тебя многие в тайге считают храбрецом и человеком чести. Однако сегодня ты обманут. Это печально, что великого светлого мандарина Ляо так легко можно обмануть.

Толпа снова ахнула. Виола Чен постукивала по ладони своим страшным хромированным щупом.

– Кузнец, поберегись, – краем рта прошептала Варвара.

– И кто же меня обманул? – осведомился главарь банды.

– Тебя обманул тот же, кто сумел тебя запугать.

– Великого светлого Ляо никто не может запугать. Что у тебя в руке, русский царь?

– Не скажу. Возможно, это оружие, которое действует быстрее, чем пули. Возможно, это ампула с Большой смертью. Я успею ее сломать, прежде чем умру. Большая смерть отравит почву и убьет всех людей на тысячу километров вокруг.

Пятой точкой Артур ощутил далекое дрожание земли. Кажется, они со светлым Ляо заметили это одновременно. Приближалась гроза.

– Теперь ты сам лжешь, Белый царь.

– Возможно. А возможно, что говорю правду. Но ты этого не узнаешь. Зато ты должен знать эту женщину, что рядом со мной. Я назначил ее губернатором края, она сопровождает меня в Иркутск. В столице России, Петербурге, готовятся к отправке сюда двадцать тысяч солдат и столько же военизированных поселенцев с семьями. Если ты мне помешаешь вовремя вернуться, мои генералы не оставят в живых ни одного китайца на территории России.

– Ты мне еще и угрожаешь? – Изумлению Ляо не было предела.

– Такой приказ получат мои войска, когда вскроют конверт, – пожал плечами президент. – Тебе прекрасно известно – где течет Амур, там граница между нашими странами.

– Нет никакой границы… – уперся разбойник.

– Граница есть, а там, где время разрушило столбы и контрольно-следовую полосу, все будет восстановлено. Это я тебе обещаю, – отчеканил Артур.

Китайцы зашептались.

– У кого ты учился в храме Девяти сердец? – подал голос дедок, наряженный в летную форму американской армии. Бывшей, давно почившей армии.

– Я не могу разглашать имен настоятелей. Вам недостаточно доказательств, что за меня вступятся мои братья? – Артур покосился на Бродягу.

Тот словно погрузился в кому, почти не дышал, стал еще меньше в размерах, откинулся затылком на грязный колесный диск.

Даже сквозь пыхтение паровика стал слышен шелест дождя. Леопарды навострили уши, зарычали, царапая когтями асфальтовое крошево.

– Эй, Бродяга, – тихонько позвал Коваль. – Чтобы подмять ящериц, мне надо их внимание. Как свистну – подключайся.

– Что ты задумал? – зашептала Варвара. – Они нас пристрелят.

– Не пристрелят, – Коваль потянулся к атаманше, чтобы погладить ее по руке, и в этот момент Виола Чен метнула скальпель.

С одной стороны, она рассчитала неверно, а с другой – очень верно. Очевидно, любительница хирургических инструментов посчитала самым важным и самым грозным персонажем не Артура, а широкоплечего губастого Луку, который с самым угрожающим видом зыркал по сторонам и прикрывал хозяина.

Вероятно, это был не скальпель хирурга, но что-то очень похожее, с загнутым, расширенным концом. Один лишь взгляд на инструмент вызывал неприятную оторопь. Коваль так никогда и не узнал, выполняла толстомордая китаянка приказ хозяина или выступила по собственной инициативе. Скальпель должен был воткнуться Луке в горло, но старец предугадал нападение, сзади бросился на слугу, толкнул его вправо.

В следующую минуту произошло чрезвычайно много событий.

Артур приказал леопардам атаковать охрану, сам вскочил, раскручивая над головой петлю, швырнул в толстую вопящую садистку, которая уже замахивалась следующим скальпелем, и моментально пригнулся, Уходя от пуль.

Лука хрипел, скальпель вошел возле ключицы на всю длину, хлестала кровь. Бродяга двумя руками зажимал пулеметчику рану, шептал что-то, зажмурившись, со лба его градом катил пот. Двое ниндзя вскинули обрезы, выстрелили одновременно, пули шмякнулись в мягкое, Варвара повалилась ничком, из глубины ее ватника выпрыгнул еще один револьвер.

Коваль дернул леску на себя, Виола Чен рухнула на колени, царапая ногтями горло, ее лоснящаяся грязная харя посинела. Один из леопардов, прикрывавших Артура, был убит наповал, другой, с раной в ноге, распорол живот ближайшему охраннику мандарина, перегрыз горло второму и кинулся на третьего.

Строй охранников смялся. Носильщики удирали, бросив хозяина. Варвара выстрелила четырежды, уложив троих молодцев в черных плащах и ловко ранив одного из мирно жующих динозавров.

Ящер подскочил, словно ему в задницу ткнули шилом, махнул хвостом и повалил два столба на роскошной повозке мандарина Ляо. Мандарина с хрустом накрыло деревянной крышей, статуя золотого Будды раскололась, мальчик с веером истошно орал, ему отдавило ноги. Переводчик тоже стонал, лежа ничком, закрывая голову руками.

Крайне вовремя ударила первая молния. Спустя минуту забарабанил дождь, тут же сменившись ливнем. Паровик, перекрывший путь к отступлению, зашипел, как разогретый утюг. Краем глаза Артур отметил, что часть доблестных вояк мандарина, вместо того чтобы выручать хозяина, спешно прячется под нижние ветви елей. Но большая часть разбойников не относилась к той категории людей, которых легко напугать. Похватав свои пушки и топоры, они лавиной ринулись на спасение своего пострадавшего босса.

Раздался вой, словно сотня голодных гиен сорвалась с поводка.

«Идиоты, – подумал Коваль. – Если бы стреляли, давно бы нам конец. Поглумиться над Комиссаровым телом им захотелось. Вот и поглумимся…»

– Буба, давай наверх! Наверх давай! – кричала Варвара, поджигая запалы самодельных гранат. – К пулемету давай, ведь учился, дурень!

Буба затоптался на месте, не решаясь ничего предпринять без своего большого белого друга. Разрыв первой гранаты заставил его подскочить на метр в воздух. Ахнуло гораздо сильнее, чем Коваль мог ожидать. Хотя у Варвары оказался отличный бросок, мелкие осколки гвоздей, пружинок, ржавых скрепок запрыгали в метре от пяток президента. Задело многих; раненые с воем катались по еловой подстилке, хватались за глаза, прижимали к себе оторванные пальцы.

В двух шагах от президента Виола Чен ухитрилась порвать леску и прыгнула на него с парой зазубренных пил. Промахнулась, сильно ударилась лицом о железный бок грузовика и навсегда затихла с клинком в основании затылка. Второй клинок достался одноглазому юноше, уже наводившему на мирных проезжих базуку.

Варвара перекатилась к Луке, выхватила из-за голенища его сапога короткоствольный «бульдог» и, лежа навзничь, послала несколько пуль под колеса Кенвуда. С той стороны платформы немедленно донеслись вопли и стоны.

– Буба, полезай! – Артур подтолкнул все еще не пришедшего в себя после взрыва дикаря к лесенке. – Стреляй по ним, помнишь, как стрелять? Вот так, нажимай и стреляй!

Тем временем толпа разбойников заколыхалась, передние ряды не решались без приказа ринуться в атаку, но задние напирали. Старец кое-как остановил пулеметчику кровь, Лука лежал навзничь и хрипел, белый как простыня, с закатившимися глазами. Варвара застрелила еще одного из старших командиров мандарина Ляо, безошибочно выделив его в толпе.

Увидев, как в кабине «ЗИЛа» заворочались стволы пулеметов, бандиты зашушукались между собой. На башне паровика явно наметилась партия тех, кто желал поскорее выйти из боя, там дрались между собой с применением лопат и ломиков.

– Ва… ва-ва… – бессмысленно бормотал Лука, цепляясь слабеющими пальцами за рукав старца.

– Ну тихо, тихо, – увещевал Бродяга, склонившись над своим верным прислужником. Оба они извозились донельзя в размокшей грязи и крови. Дождь хлестал неровными потоками, уже в трех шагах создавая почти непроницаемую завесу.

Разбойниками теперь пытался командовать коренастый мужик с плоским лицом и косицей самурая на голом черепе, одетый в пятнистую маскировочную форму. Командовать у него получалось неплохо, но, слишком сильно размахивая руками, он привлек внимание разъярившихся, запутавшихся в цепях ящеров. Они вскочили и принялись носиться по шоссе, передавив немало отважных бойцов мандарина. Разбойники не решались в ящеров стрелять, только махали руками и пугали огнем. Наверное, за нанесение вреда главным «бронетанковым» войскам в банде полагалось серьезное наказание.

Завидя крупный объект, машущий руками, динозавры устремились к нему, и новоявленный начальник был вынужден позорно бежать, покинув поле боя. Следом за мохнатыми ящерами волочился их погонщик. С большим трудом ему удалось остановить взбесившихся питомцев и направить на врага.

Бандиты, засевшие с другой стороны автострады, не растерялись и очень быстро кинулись в атаку. Они несомненно ударили бы в тыл, но тут с башни затрещал пулемет. Буба обращался с оружием, как изнеженная барышня-курсистка, случайно попавшая в бой. Спрятавшись в кабине, зажмурившись, палил в белый свет. Он не попал по живой силе противника, но сумел наделать дырок в паровом котле «камацу».

Раздался дикий свист, ошпаренные машинисты и кочегары с воплями посыпались на землю. Заслышав пулемет, отважные солдаты Ляо послушно залегли. Сам хозяин тайги, придавленный крышей, издавал яростные вопли, перемежающиеся русскими ругательствами.

– Ах, матушки-святы, – пробормотала Варвара, уклоняясь под колесами от очередного нестройного залпа и лихорадочно перезаряжая револьвер. Последующие несколько фраз ее речи включали исключительно нецензурные обороты. – Кузнец, слышь, пулемет надо! Завалят нас тут! Буба, придурок, в другую сторону пали, ага!

Коваль задержал дыхание, метнул шесть клинков, все в цель. Ближайшая охрана мандарина полегла, последний клинок воткнулся в глаз погонщику ящеров. Раненый ящер вырвался и припустил куда-то в сторону, неловко припадая на левую лапу. При этом он мотал головой, ревел и пытался сорвать с себя намордник. Тело убитого погонщика тащилось за тиранозавром, а за трупом, привязанные цепями, дернулись и трое других великанов. Их интересовало рубленое сырое мясо, спрятанное в корзинке и мешке на боку у мертвого хозяина.

Увидев, что динозавры освободились, толпа отшатнулась и кинулась врассыпную. Варвара запрыгнула в кабину, секунду спустя затарахтел ее «Дегтярев». Артур в два прыжка достиг повалившейся крыши паланкина, рванул ее в сторону. Мандарин был цел, если не считать нескольких ссадин на затылке. Он встряхивал головой, освобождался от обрушившихся на него книг, посуды, горящих углей из жаровни и десятка сортов сухого чая. Девчонка, мывшая ему ноги, лежала со сломанной шеей. Второй мальчик-прислужник успел сбежать.

Коваль схватил мандарина за воротник, потянул к кабине Кенвуда, но в этот момент ему пришлось бросить добычу и залечь. Президент угодил под огонь собственной легкой артиллерии. Буба из бронированной кабины увлеченно следил за передвижениями своего патрона, забывая при этом отпускать гашетку пулемета. Чудом никого не задело.

Лука умирал. Артур определил это по тому, как часто задышал, забормотал Бродяга, словно уговаривая своего верного товарища что-то сказать напоследок. Скальпель старец так и не вытащил до конца, придерживал голову умирающего двумя руками, склонился ухом к самому рту пулеметчика, откуда с каждым хриплым выдохом обдавало его фонтаном кровавых брызг.

– Бродяга, заводи! Скорее, сомнут нас! Бродя-га!!

Старец словно не слышал, тампонировал Луке рану в ключице. В капот воткнулось несколько пуль, со свистом лопнула еще одна шина, упала лошадь. Человек двадцать бандитов ринулись в наступление. До старца им оставалось не больше десяти шагов, когда Варвара дала вторую длинную очередь. Почти сразу она переместилась к противоположной дверце Кенвуда. Не ожидавшие такой наглости, разбойники кинулись врассыпную, на обеих обочинах возникла куча-мала. Посреди дороги корчились раненые, у всех были перебиты колени и голени. Рыжий дед в мотоциклетных очках и звериной шкуре несся к Ковалю, размахивая кривой саблей. За ним спешили еще десятка два обкурившихся придурков.

Манадрин Ляо засмеялся и затеял длинную тираду на родном языке, указывая куда-то на запад. Если он пытался сообщить что-то умное или призывал к перемирию, то переводить его спич было некому.

– Варвара, что ему надо?! – Артур выбрал минутную паузу между пулеметными залпами. Чтобы самому не угодить под пули, ему пришлось улечься рядом с хозяином тайги на заляпанные медом и табаком ковры.

– Он говорит… говорит, что хотел с тобой договориться по-хорошему, как два честных воина. Он говорит, что монгольские шаманы на курултае требуют живые храбрые сердца, они хотят не спать… нет, не так, разбудить… – Варвара вставила новый диск, с наслаждением повела стволом, заставляя уткнуться лицом в грязь тех, кто прятался по обочинам. Затем носком ноги потянула на себя дверцу и снова спряталась в кабине. Ответные пули защелкали по броне Кенвуда, не причиняя атаманше ни малейшего вреда. – Он говорит… Слышишь меня, Кузнец?! Он говорит, что знает, кому принадлежала красная повязка, которую ты носишь на голове. Еще… ага! Если бы он сразу знал про подарок почтенного Повара Хо, он бы сам проводил тебя к Байкалу. Он говорит, что монголы хотят разбудить какого-то там истребителя, дальше я не понимаю. Они предложили мандарину Ляо две полные повозки золотой утвари из дацанов Батора, если мандарин Ляо принесет им сердце и шкуру Белого царя. Но великий и светлый… короче, эта жирная сволочь врет, будто мечтал с нами побрататься! Будто бы он знает, что Белый царь русских убил самого председателя Госсовета, почтенного Ло Цзясу, а Ло Цзясу был личным врагом великого и светлого Ляо… вот сволочи, ну я вас сейчас гранатой!

– Ну ты и сказочник, – укоризненно обратился Артур к притихшему мандарину. – И вовсе я вашего председателя не трогал. Его наставники приговорили, туда дорога всем обманщикам. И тебе – в том числе, уловил? Черт, как же мне тебя от твоего трона оторвать?..

Третьей очередью Буба удачно скосил верхушки сосенок, подравнял лес, сумел застрелить несколько подростков, охранявших в лесу вражеский обоз, и неожиданно уничтожил часть снарядного «погреба». Громыхнуло так, что у Артура снова зазвенело в ушах, а на головы посыпался град из коры, мха, кусков земли и обломков снарядных ящиков. Варвара не успевала перезарядить пулемет. Один из мальчиков мандарина вдруг очнулся и вцепился Ковалю зубами в запястье, впрочем, тут же получил ребром ладони по горлу.

– Ах ты, сволочь, кусаться?! Да что ж никак тебя не Утащить, жопа такая толстая?!

Несмотря на временное отступление врага, Коваль оценивал ситуацию как безнадежную. Против горстки – примерно полторы сотни отлично вооруженных головорезов. Это только в крутых фильмах боевики тушевались, потеряв командира, и даже сдуру складывали оружие. Артур не сомневался, что убийство мандарина не принесет победы. Он никак не мог оторвать Ляо от кипы подушек и одеял, и, только когда жирная туша задергалась, испуская жалобные вопли, ему стало ясно, что мандарина невозможно поднять.

Ляо не был привязан веревками, но его организм составлял единое целое с платформой, напичканной механикой. Стоило выдернуть его обрюзгший зад из глубокого сиденья, как за ним потянулись железные спицы, провода и сложная сетка, подобная изогнутому корсету.

– Кузнец, не трожь его! Давай назад!

Наверное, у китайца во рту стояло немало металлических коронок. Запястье у Артура оказалось прокушено в нескольких местах. Увешанная золотом туша безвольно поникла, как мешок, набитый чем-то мягким. Со звоном распрямилось еще несколько спиц, под ковром блеснули смазанные шестеренки и цепь.

– Кибер чертов, как же тебя…

Тем временем Бродяга перевернул Виолу Чен навзничь. Наверное, ему стоило немалого труда совладать с ее откормленной тушей. Артур с удивлением следил за действиями старца, который, казалось, не замечал, что над ним щелкают пули. Он устроил две сморщенные ладошки на необъятной груди мертвой китаянки, зашептал что-то, прижавшись ухом к ее рту, и… Виола Чен ожила.

Коваль от неожиданности едва не выронил светлого Ляо в грязь. Виола Чен басовито закашлялась, приподняла руки и распахнула глаза. В ее шее сзади по-прежнему торчало боевое лезвие Качальщика. Бродяга зашептал чаще, вздрагивая тощей спиной. Рубаха на нем промокла насквозь, облепила изогнутый позвоночник и ребра.

Виола Чен приподнялась и внятно произнесла несколько слов. Бродяга подскочил, завертелся ужом, схватившись за уши, сложился пополам, точно страдал от морской болезни. Лука тянул к хозяину руки, умолял пригнуться. Сверху всех троих долбило ливнем из раскаленных гильз. Варвара поливала огнем лощинку за дорогой, где копошились недобитые артиллеристы.

Мандарин Ляо что-то бормотал, хватая Коваля за штанину. Мимо, рыча и стеная, протопал одинокий ящер в наморднике. По пути он задавил еще несколько раненых китайцев, врезался носом в раскаленный паровой котел на платформе «камацу», обжегся, заревел еще громче и понесся обратно по левой обочине, топча всех подряд.

Дождь стихал, на востоке, там, где еще можно было разглядеть хвост желтого пробкового поля, заиграли первые солнечные лучи. И в сгустившейся вдруг тишине залегшие под огнем люди услышали неторопливые шаркающие шаги.

– Ну-кось, тиха, детки, – озвучил свое появление Бродяга. – Ну-кось, остыньте, чего шумим?

Старец казался крошечным на фоне исполинского грузовика. Совсем один, не таясь, он брел вдоль разделительной полосы, мимо умирающих, корчащихся коней и остановился, лишь когда уперся в груду трупов. Они бежали слишком кучно и погибли от меткого броска гранаты.

Китайцы вставали и тут же молча отшатывались назад. По маленькой армии мандарина Ляо словно прокатилась воздушная волна. Старца узнали. Его не просто боялись, он вызывал суеверный ужас.

– Ууу-ххэ… – вероятно, мандарин хотел отдать какой-то приказ.

С Бродягой что-то случилось. Артур пока не мог определить, как это назвать. Это походило на резкое омоложение организма. Опытные старые Хранители добивались такого эффекта долгими тренировками, и обязательно попадая босыми ногами на рыхлую чистую землю. Бродяга что-то впитал от погибшей Виолы, взял слово, укрепившее стократ его бешеную волю к жизни.

Старец сложил пальцы пучками и неожиданным движением, похожим на одновременный апперкот, распрямил руки в сторону нападавших. Артура коснулось неожиданное тепло, будто где-то рядом открыли заслонку печи.

Разбойников не ударило воздушной волной, не сожгло плевком Сатаны, не поразило молнией. Орду словно причесало гигантской расческой: одни продолжали шагать навстречу гибели, другие… уснули на бегу. Они падали, кувыркались, ломали друг об друга руки и ноги. Уцелевшие растерялись, заметались посреди шоссе. Кто-то показал пальцем на разбитый паланкин, и лесная братия в который раз кинулась на выручку к своему мандарину.

Бродяга взмахнул своими тонкими ручками вторично. Артур заметил, как напряглось, сморщилось лицо старца, точно он держал ладонь над открытым огнем. Разом уснуло еще не меньше дюжины «солдат удачи».

На лбу старца выступил пот. Он поднял руки, словно благославляя непутевых детишек, и замер в такой позе.

– Пошто шумите, детки? Пошто добрых прохожих пугаете? Ась? Вот ты, подь сюды, ну-ка, подь!

Старец говорил нараспев, то повышая, то понижая голос, приветливо переводил взгляд с одного китайца на другого, а сам незаметно придвигался к ним все ближе и ближе. Артур так и не уловил момент, когда это случилось. Вроде бы он только что следил за старцем и за теми, кто прятался на обочине, и вот…

Разбил до крови лоб.

Уснул.

Уснули все. Похрапывал в кабине «ЗИЛа» Буба, тревожно всхлипывая, спал обескровленный Лука, посапывала Варвара у колеса, выпустив из рук приклад пулемета. Мандарин Ляо лежал ничком, оглашая храпом тайгу, халат задрался на его нежно-белой, покрытой прыщами спине, и стало видно, что позвоночник у Ляо искусственный, собранный из металлических и пластиковых деталей. Дрыхли в сырых мхах его подельники возле заряженной пушки, а те, что стояли на дороге, – уютно свернулись клубками. Спали кони, понурив головы, пуская струйки слюны, редко вздрагивая хвостами, спали наложницы в вагончике.

Коваль очнулся от того, что ладонь Бродяги гладила его по затылку «против шерсти». У старца из носу капала кровь, тряслись дряблые щеки.

– Отгони… сарай ихний беги, отчепи. Старый стал, не та сила. Долго их не продержу…

Два раза Артуру не пришлось повторять. Пока он отодвинул от руля «супермаза» спящую девушку, пока вывернул задним ходом, освобождая проезд, старец разбудил уцелевших членов экипажа и заставил их собрать оружие.

– Он погонится за нами, когда проснется? – Артур кивнул на спящего мандарина.

– Трогай, Варвара! – приказал старец. И только когда отъехали довольно далеко, ответил странно, вроде бы невпопад. – Ты вот что, Кузнец… Ты не вылазь больше, лады? Если что, сами позовем.

– Так ты мне и вылезти не дал, – с долей восхищения возразил президент. – Лихо у тебя получается, не ожидал, что и меня захватит. Все мортусы усыплять умеют?

– А при чем тут мортусы? – рассмеялся старик. – Поживешь с мое, еще не то навостришься, хе-хе… После того как сотню разменял, стал сперва будущее поманеньку угадывать. Ну там, кто придет, где кто заболеет. А после, как ишо полтинник отмотал, так вообще… Твои дружки-то, Хранители, ага, три раза подкатывали, находили меня как-то. Все надеялись, детки, что я их научу колдовству. Да только ни с чем упорхнули, эхе-хе, детки… Потому как учить их не могу, малы еще, а подрасти не успеют. Рано помрут-то, хотя дольше городских проживут, это точно.

– Выходит, что твои умения можно обрести только на второй сотне? – ахнул Коваль.

– Выходит, что так, – загрустил Бродяга. – А что я могу поделать, ежели люди сами себя гробят, не хотят жить долго? Ась? Ты погляди, как себя лихо в землю закопали. Уже ракеты строили, ага, к Луне полетели, и – на тебе… Варварушка, не покушать ли нам, пока тихо?

22 ЗАПАДНЯ

Неприятности начались ближе к полудню.

Часа три ехали без приключений. Если не считать приключением, что последний конь окончательно захромал, и Бродяга распорядился заменить его здоровой лошадью, отнятой у разбойников. Потом полил дождь, затем оказалось, что шальная пуля угодила в одно из внутренних колес. Под дождем долго и мучительно меняли колесо, откручивая залипшие гайки.

Потом Бродяга отправился спать, передал управление Артуру, благо свернуть с бетонки было некуда, и…

И Коваль снова не смог с Варварой поговорить по душам. Он уже предвидел, что без серьезного разговора не обойтись, что эта упрямая, своевольная генеральша привыкла добиваться своего, и очень может быть, придется применить силу, чтобы удержать ее в Иркутске, чтобы не пустить ее в Петербург. Несмотря на лояльность жены к его личной жизни в походах, несмотря на отсутствие взаимных клятв в верности, президенту совсем не улыбалось привезти в столицу взбалмошную неукротимую любовницу. Все это в мягкой форме он намеревался высказать Варваре, и непременно в мягкой форме, потому что ее округлые, но чертовски крепкие формы сводили его с ума и совсем не следовало наживать врага сию секунду. Тем более что этот враг ждет не дождется, чтобы залезть к тебе в штаны…

Все это он обдумать и высказать не успел, потому что кони рванули в сторону, едва не переломав себе ноги, а Кенвуд вильнул правым колесом по обочине и подпрыгнул на кочке так, что Артур едва не прищемил себе язык.

Неровная полоса шоссе позади машины пропала. Обрывалась, точно срезанная скальпелем, в десятке метров от задних колес. Там покачивались низкие невзрачные кустики, а затем сразу же вставала столетняя чаща. Как будто не проехали только что четырнадцать могучих колес.

– Ой, мамочки… – икнула Варвара. – Да что же за беда такая? Никак сглазил нас кто?

– Что это? – спросил Артур.

– Никак блуждающий прииск, – прошептала атаманша. – Буди старика…

На спальнике заворочался Бродяга. Коваль никак не мог понять, чего следует бояться. Да, дорога растворилась, но к таким фортелям он давно привык в Европе. Во Франции, помнится, автострада тонула на несколько километров, а потом снова выныривала из болот. А в России, как известно, испокон веков не дороги, а направления. Тем не менее Варвара переполошилась не на шутку.

Вокруг плоскими безвольными хлопьями колыхался туман. Откуда он взялся, вроде только что играла всеми оттенками зеленого говорливая тайга… Метрах в ста впереди бетонная полоса упиралась в основание террикона. Пологий холм, состоящий из бурых и угольно-черных обломков породы вперемешку с прозрачными вкраплениями, заслонял обзор, но слева и справа вдали замаячили низкие темные строения, а за ними – еще несколько рукотворных гор, до половины заросших кустами. Сочная живая тайга как-то внезапно раздалась в стороны, уступив место кочковатым пустошам, покрытым ковром из серого, тускло блестящего лишайника.

Коваль заподозрил, что угодил в одно из радиоактивных болот, но радиацией пока не пахло. Он приоткрыл дверцу, глубоко вдохнул терпкий горьковатый воздух. Что-то в атмосфере изменилось, причем очень резко, но на Вечное пожарище это не походило. Едва заметно пульсировало в висках. Нехорошо пульсировало, точно яда вдохнул.

Тут была жизнь. Пока не ясно, что за жизнь, но насекомые и мелкие грызуны, мыши, бурундуки, метались вдоль дороги довольно свободно.

– Ах ты ж, господи, как же мы так… – пробурчал Бродяга, высовываясь из спальника. – Вроде не сворачивали никуда, а? Был поворот, а?

– Да вроде не было, – после такого вопроса Ковалю стало мерещиться, что он пропустил очередную развилку.

– Что будем делать? – спросила Варвара, прикладывая к глазам бинокль. Она тоже высунулась из кабины со своей стороны и настороженно обозревала горизонт.

Туман скрадывал границы предметов и расстояния, но не внушал пока Артуру тревоги. Самое верное слово, которым он мог бы обозвать раскинувшееся перед ним поселение, – безнадежность. Серая, тоскливая гнусь, в которой людям находилось время лишь на рабский труд, водку и короткий, нервный сон, который никогда не приносил настоящего отдыха. Грубо сколоченные, бревенчатые хибары – лабаз, медчасть, вагончик нарядчиков, и тут же рядом – алюминиевые полукруглые модули, просевшие, потерявшие часть обшивки.

Обитель тоски, мертвая деревня. Здесь не селились даже дикие псы, зато верхний слой почвы буквально фонил от зарытых человеческих костей.

Артур представил изможденных горняков, как они идут, покачиваясь, проваливаясь в шурфы, чтобы выползти оттуда вечером в ту же слякоть и дождь, к тем же мокрым нарам, заплесневевшему одеялу, крысам под столом и вечному пению бесстрастной тайги…

Это счастливая жизнь вольнонаемных. А каково же приходилось тем, кто тянул тут многолетние сроки?

– Вы мне можете сказать, чего надо бояться? – спросил Коваль, спрыгивая вниз. Ему уже давно не терпелось размять ноги.

Внизу оказалось удивительно тихо. Кони мирно помахивали хвостами, пытались щипать траву по обочинам. Артур так и не понял, что же их испугало. Над серыми блестящими кочками висели гудящие облака гнуса. Позади покачивались седые, набрякшие ветви елей. Впереди зловеще поблескивал на солнце террикон, за ним возвышались рамочные угловатые конструкции. Краны, краны, бульдозер, грейдер, обломки непонятных механизмов и скудное жилье.

Мертвое железо, подпевающее ветрам сотнями ржавых ртов.

Коваль не мог себе представить, чтобы гора породы весом в десять тысяч тонн могла путешествовать. Очевидно, Бродяга ошибся поворотом и направил коней не в ту сторону. Артур вознамерился вернуться пешком туда, где бетонка растворилась в сероватом лишайнике, но, к изумлению своему, очень скоро убедился, что вернуться не может.

– Э, стой, стой! – Из кабины пулеметчика высунулся раненый Лука, махал здоровой рукой. – Нельзя туда, пропадешь!

Президент замер. Он уже сам чувствовал – что-то не так. До обрыва шоссе оставалось по-прежнему не меньше десяти метров, зато платформа грузовика внезапно отодвинулась назад. Возле бронированной морды сиротливо торчала тощая фигурка Бубы, в крохотных ручках он сжимал словно бы игрушечный автомат…

– Кузнец, наза-ад! – крик Варвары несся из дальнего поднебесья.

Пока Коваль размышлял, далеко на западе, на самом краю неба, показались три быстрые точки. Драконы! По очертаниям чертовски похожи на красных китайских, но они промелькнули слишком быстро и находились слишком далеко, чтобы Артур мог удостовериться. Проклятие! Если бы их заметили, не пришлось бы неделю пилить по гиблым тропам…

Он повернул в сторону грузовика, отчаявшись достичь границы леса. Первые шаги, как ни странно, дались очень тяжело, словно навстречу дул сильнейший ветер. Они все высыпали из машины и напряженно ждали его – старец, Варвара и забинтованный Лука, крепко держащий за локоть испуганного Бубу. Синекожий дикарь самоотверженно порывался броситься на помощь своему белому другу.

Когда Коваль достиг фаркопа платформы, он взмок, точно полдня таскал кирпичи. Варвара кинулась ему навстречу.

– Если попал на блуждающий прииск, нельзя взад возвертаться! – загомонила она. – Сам тебя выпустит, коли захочет. А назад попрешься – зависнешь, как муха в янтаре…

«Расслоение пространства, – думал Коваль, восстанавливая дыхание. – Что-то я об этом слышал. Как в русских сказках – бежишь за богатырем-сеятелем три дня, а догнать не можешь…»

– Мужики проезжали тут три месяца назад, – хмуро пояснила Варвара. – Ничо тута не было, ага. Тропа да три избы брошенные. Напрямки до развилки дорожка катилася, до поворота на трехрядку. Теперь придется в объезд. Или рискнем, Бродяга?

– По солнышку-то можно и рискнуть… – кося одним глазом в небо, рассудил Бродяга. – Коняшки-то навроде не пужаются. Может, и проскочим…

Артур присел на корточки, потрогал лишайник. Липкое растение обмазало пальцы серой пыльцой, та моментально застыла, превратившись в противную клейкую паутину. Еще секунда – и Артуру пришлось воспользоваться ножом, чтобы спасти пальцы.

– Не трожь, ее серой лихоманью кличат, – Бродяга рассмеялся, подал влажную тряпицу, остро пахнущую спиртом. – Ты три руки-то, три сильнее. До Большой смерти гадости ентой, понятное дело, не водилось, да и прииски тогда не блуждали, язви их… Человечинку лихоманка не жалует вроде бы. М-да, вроде бы не жалует. А вот козу, лося или, к примеру, жеребенка может оплести. Сладким заманит, она же сладкая, лихоманка-то, и ноги повяжет. А уж потом повалит, и все, к утру один колокольчик от жеребеночка, так-то…

– Значит, все-таки Вечное пожарище, – хмуро подытожил президент, счищая с ладони остатки смертоносного клея.

Ему все меньше нравилась здешняя тишина. За годы, проведенные в походах по лесам и заброшенным городам Европы, Артур научился различать много оттенков тишины. Тишину общего сна, беспробудного или, напротив, обостренно чуткого. Случалось сутки идти сквозь тишину действительно мертвую, вдоль границ свежих пожарищ, на которых не мог выжить никто, кроме бактерий, питающихся ядовитой химией. Приходилось попадать в тишину засады, когда он заранее, совершенно точно мог предугадать, за каким углом напряженно дышит враг.

На сей раз засаду он не слышал. Но противное, тянущее чувство опасности не ослабевало. Солнце стало совсем серым, превратившись в грязную лампочку, спрятанную за заплеванным стеклом подъезда.

– Бродяга, ты хочешь сказать, что прииск действительно блуждает?

– И не один. Варварушка, что там видать?

Оттуда, где тихо разлагалась техника, донесся печальный затихающий скрежет, до боли похожий на плач. Артуру почудилось, будто стрела одного из кранов покачивается.

– Два шурфа вроде свежих, два крана, эти ржа поела. Огни не горят. Ну чо, двинем помаленьку?

«Нет, почудилось. По верхам, видимо, ветер…»

– Буба, вылазь-ка давай! – прикрикнул старец на нового кучера. – Трогай помаленечку, в гору не тяни. С божьей помощью обойдем слева… – Он первый забрался в кабину и продолжил, обращаясь к Ковалю: – От того, веришь ты али не веришь, ничо не сменится. Блуждающий прииск, он завсегда травой-лихоманкой окружен, и завсегда гуляет… Лет семьдесят, почитай, гуляют. Кто их считал-то, сколько их развелося? Тут дело, вишь какое. Первые лет семь опосля Большой смерти тихо было. Да, тихо. То есть человеки-то никогда тихо усидеть не могут, резали друга дружку без прощения, но пакости не наблюдалось. Нечисти, то есть…

Старец строго поглядел на Артура, словно проверяя, будет ли тот смеяться. Коваль смеяться не собирался, он внимательно следил за дорогой. Точнее – за бездорожьем. Кони робко ступали по серым лишаям вдоль самой границы бурого террикона, грузовик тяжело переваливался на кочках. Прямо по курсу показалось мрачное двухэтажное здание с распахнутыми дверьми и выбитыми окнами. Поперек второго этажа, немного наискосок виднелись стершиеся буквы.

– «Заводоуправление», – прочитал Коваль. – А почему «нечисть»?

– А как ты эдакую дрянь обзовешь? – усмехнулся старец. – Вся нечисть разом полезла, как людишек-то поубавилось…

Артур вздрогнул. Ему моментально припомнились библиотека Зимнего дворца, дремлющий летун и очки мудрого книжника Левушки Свирского, который пятнадцать лет назад утверждал то же самое, – как только людей становится меньше, на Землю стремятся вернуться совсем иные разумные формы. Или не слишком разумные. В качестве доказательства Лева Свирский приводил драконов, которых без особого труда выводили в своих лесных лабораториях Хранители равновесия. Артур тогда посмеивался над глупыми страхами книжника. Драконов он признавал, потому что сам на них научился летать и многого другого, пострашнее драконов, навидался, однако любые намеки на дедовские сказки отметал.

Сказки, встреченные атеистом Ковалем, на поверку представляли собой реальность, далекую от чудес. Даже волшебные Малахитовые врата, где он познакомился с джинном Хувайлидом, оказались рабочим порталом энергостанции, которую запустила цивилизация, давно покинувшая Землю…

И вот оно, снова. Бродяга озвучил ползучие бредни глупых горожан. Снова дурацкие разговоры о нечисти.

Артуру словно соринка в глаз попала. Он поморгал и убедился, что никакой соринки нет. Он снова видел драконов, теперь он уже не сомневался, что видел длинношеих дьяволов из той же породы, что лакали его кровь в трюмах эсминца и помогли одолеть эскадру Карамаза. Это были красные драконы китайских Качальщиков, они бились о невидимую стену на границе блуждающего прииска, но не могли прорваться внутрь. Плотные ноздреватые тучи сгущались вдоль линии горизонта, мешали рассмотреть как следует. Седоки поднимали змеев выше, заставляли опуститься до самой земли, но все было бесполезно.

Прииск захлопнул входы для внешнего мира и тихо дрейфовал куда-то в собственной системе координат. Артур решил не делиться ни с кем своей печальной новостью. Он почти не сомневался, что это Качальщики, и что ищут его.

– Есть у меня одна идейка, – с некоторой, как показалось Ковалю, застенчивостью признался старец. – Я еще раньше, когда впервые такой прииск увидал, задумался. А что, ежли в аду места чертям не хватает? Ну, грешников столько развелось, а в годы Большой смерти разом мильены сгинули… Вот ежели ад есть, то места там могли на всех не заготовить и ссылают грешников на такие дальние прииски…

– Но здесь никто не работает, – Коваль вынужден был задрать голову. Кенвуд медленно прополз под стрелой громадного погрузочного крана, ржавые рыжие тросы противно скрипели и раскачивались в тумане. Возле крана, словно собираясь сообразить на троих, собрались в кучку гусеничный экскаватор с гидромолотом, колесный кран «като» и самосвал с откинутым кузовом. Шины на их колесах давно спустили, ржавые диски погрузились в рыхлую почву, а за мутными стеклами кабин гнездились птицы. В запертой кабине экскаватора до сих пор сидела мумия в строительном комбинезоне, белые кисти скелета сжимали рычаги.

– Мамочки святы… – перекрестилась Варвара.

– Сурьезный прииск, однако, – озабоченно заметил старец, потирая сморщенные пигментированные ладошки. – Чтой-та здесь слишком спокойно…

За мрачным кубом заводоуправления показались два ряда низких продавленных бараков, в таких вполне могли бы жить каторжники. Едва Артур поймал себя на этой мысли, как заметил две наблюдательные вышки по краям жилой зоны. Возле дальней вышки, на холмике земли, выставив клыки, спал вечным сном облезлый вилочный погрузчик. Ковалю на мгновение что-то показалось странным в позе могучего механизма, ему подумалось, что за долгие годы безделья машина должна была хоть немного накрениться или скатиться вниз. Но людей или иную крупную живность бывший Клинок не учуял и списал свои страхи на нервное напряжение…

В ту же секунду справа, в хрустящем покрытии террикона, обозначился первый шурф. Наклонная шахта чернела, как запрокинутая к небу кричащая глотка, только вместо крика оттуда слышался постоянный, высокий вой. Варвара снова перекрестилась.

– Здеся, может, и не работают, – старец плотнее закутался в полушубок. – А есть такие гиблые места, где, сказывают, днем и ночью камешки моют, да стон от бича стоит…

Бродяга свернул левее. Отвалы руды закончились, колеса Кенвуда снова покатили по дороге, но что это была за дорога! Сосновые брусья, уложенные в несколько слоев, потемневшие от времени и сырости. Пожалуй, в двадцатом веке, даже в Сибири, таким способом улицы уже не мостили.

А ведь они ехали по самой настоящей улице! Артуру живо вспомнились заброшенные городки на западе страны, которые расплавили Качальщики. Здешний городок не тонул в жидком грунте, его не пожирали травы и деревья, но от этого не становилось легче. Кривые бараки пялились на пришельцев черными глазницами. Между бараками показались руины часовни, затем снова раскинулось кочковатое поле лишайников. Кони пересекли заросшую травой узкоколейку, из серой мглы выплыли очертания трех отцепленных вагонов. С крайней платформы был сброшен трап, на нем боком застыл бульдозер «Катепиллер». Его обесточенная крановая рука вытянулась, пальцы манипулятора сжались, словно пытаясь ухватить кого-то за горло.

Чем дальше грузовик отъезжал от жерла шахты, тем острее у Артура нарастало ощущение, что за ними следят. Цокали копыта коней, позвякивали патроны в пулеметных биксах, булькала солярка в канистрах, нервно сопел Буба, тоже остро чуявший неприятности, – вот и все реальные звуки, но появилось что-то еще, вне пределов слышимости.

Словно кто-то просыпался.

– Пространственный континиум нестабилен, – произнес вдруг тонкий, до ужаса вредный голосок за пазухой у Артура.

Джинн! Вот ведь, помянешь лихо, оно тут как тут. Коваль вытащил зеркальце, краем глаза поймал остекленевший взгляд Варвары. Она двумя руками сжимала обрез и изо всех сил делала вид, будто говорящие зеркала встречаются ей на каждом шагу. Вот ведь девка! Дюжины грубых мужланов небоится, а зеркальце, связной приборчик, приводит ее в смятение!

Бродяга, в отличие от молодой атаманши, к чудесному двухстороннему зеркальцу отнесся вполне философски. Он вскользь бросил фразу, что, мол, нечисть бывает разных видов, и некоторые из них в быту весьма полезны, скажем, банники или, к примеру, домовые. И напрасно Артур с пеной у рта втолковывал старцу теории устройства вселенной, тот напрочь отказался верить, что разумные бабочки строили космические корабли за тридцать тысяч лет до того, как хомо сапиенс построил первую египетскую пирамиду.

– Ты меня слушаешь? – обиделся Хувайлид. – Я фиксирую нарушение целостности пространства.

– И как это понимать? – Ковалю было немножко смешно разговаривать с зеркалом. Причем джинн из вредности прятался где-то сбоку, за резным серебряным ободком, нарушая все законы отражения и преломления. – Что стряслось с нашим миром в очередной раз?

– Считаю своим долгом предупредить господина, что вы покинули пространство со стандартными физическими параметрами, присущими поверхности этой планеты, – нарочито бодро преподнес джинн.

– О чем болтает твой ручной бес? – забеспокоилась Варвара. – Прикажи ему, чтоб говорил понятно! Он что, пугает тебя?

– И чем нам это грозит? – допрашивал Артур зеркало.

– Да. Нет. Сложно ответить. В планетарных условиях при перемещении объекта с массой, примерно равной массе вашего транспортного средства, с линейной скоростью, равной вашей скорости, каждый метр удаления от условной точки входа в зону искажений приводит к погрешности локального времени в пределах десять в шестой степени…

– А короче можно? – Коваль высунулся из кабины, безуспешно пытаясь рассмотреть позади пресловутую «точку входа». – Мы тут стареем или молодеем?

– Да. Нет. Не стареете. Приведу пример. Локальное растягивание темпоральной координаты в условиях замкнутых контуров космических городов приводит к взрывным искажениям пространства. Летучий народ пользуется данным эффектом для инерционного скольжения в межгалактических коридорах. Применение эффекта в условиях искривленной земной поверхности может теоретически приводить к эффекту двойной черной дыры, иначе говоря…

– Иначе говоря, если не меняется время, то может меняться пространство? – насторожился Артур.

– Да. Нет. Судя по некоторым данным, не меняется относительная скорость времени, но в точке входа образуется кольцевой вихрь, замыкающий…

– Прекрати! – взмолился Коваль, разглядывая в зеркальце собственный затылок. – Какого черта ты со мной говоришь, будто я академик? Скажи проще, и какого черта ты меня не предупредил, что мы влезли в аномальную зону?

– Мы не занимаемся мониторингом поверхности планеты, – сухо изрек джинн и пропал из зеркала.

Он не просто пропал, но словно уменьшил яркость отражения. Теперь одна сторона зеркальца показывала все четко, а над другой словно поработали наждаком.

– Я понимаю, куда клонит твой ручной бес, – помрачнел Бродяга. – Он говорит, что мы можем не выйти отсюда. Это ведь снаружи кажется навроде пузыря. А изнутря-то никакого пузыря нету, век броди по пустой земле, не дозовешься…

– Почему по «пустой земле»?

– Однажды так караван месяца три бродил, – подхватила разговор Варвара. – Ничо, живые выбрались, только лошадей пожрали и вшой обросли. Сказывали, мол, давно уж пора к городу выйти, а нету города, тайга сплошь, и снова прииски. Над шахтами колеса крутятся, огонь серный пыхает, страхота…

– Блуждающие прииски всегда разные, – Бродяга отхлебнул отвара, вытер потрескавшиеся губы. – Бывало, что охотники возвращались, набив карманы каменьями да золотом, а бывало так, что дурачками становились. Иные болтали, мол, видели в тайге рабочий прииск, да каторжан на нем и охрану со старинными винтовками. Иные совсем пропадали, не возвращались больше…

– Я через такие прииски пять раз ходила, – похвасталась Варвара, не отрывая взгляда от коней. – Ничо так, жива, как видишь. А сеструха моя, по роду которая, по батьке, у нее паренек поперся, ага, и усох весь.

– Как это усох? – Коваль напряженно рассматривал зев очередного шурфа. Он почти не сомневался уже, что за ними кто-то крадется. Кенвуд неторопливо катился по узкой улочке, между рядами бараков. Брошенные дома недобро пялились на пришельцев черными квадратами окон. Под колесами чавкали и скрипели темные от дождей и времени сосновые брусья. Иногда брусья глубоко проседали под широкими колесами грузовика, Артуру в такие моменты казалось, что вот-вот придется прыгать, что платформу сейчас засосет, но пока обходилось…

После завалившейся на бок часовни блеснул ручеек, а за ним – снова кочковатые лужки, облепленные серым лишайником. У самого берега ручья лежали мумифицированные трупы двух изюбров.

В висках вибрировала тупая боль подобно застрявшему между оконных стекол оводу.

– Вишь, что я говорил, – указал Бродяга. – Оплела лихоманка, пока за водичкой нагинались.

Кенвуд прогрохотал по дощатому мостику. Туман сгустился еще сильнее, Коваль с трудом различал спины передней пары лошадей. Справа колоссальным спящим медведем надвигался очередной террикон. Из его бурого неровного бока тонкими струйками выбивался вонючий газ. По мере продвижения серой несло все сильнее, казалось, что поблизости курится вулкан.

– Горит… внутрях-то, – прокомментировал старец. – Порой как жахнет, на десять верст разносит.

Над головами истерически задергался бубенчик. Это пулеметчик из задней кабины пытался что-то сообщить.

– Глянь, Варварушка, – заерзал старец, передавая Ковалю рулевое колесо. – А ты сиди, башкой не крути. Варька тут родилась, разберется…

Коваль послушался, но сквозь зеркало заднего вида тут же успел заметить движение. То есть он вначале принял движение за оптический обман, тем более что темнело буквально на глазах. Серые лишайники сливались с облаками лилового тумана, солнце окончательно сдалось, и стало совершенно невозможно оценить расстояния до ближайших крупных ориентиров. Кажется, слева показался недорытый котлован, и на дне его – два насквозь ржавых, уныло опустивших ковши экскаватора. Из темной воды, скопившейся на дне котлована, торчали деревянные сваи, засиженные птицами, похожие на редкие обломки гнилых зубов в старушечьей пасти. От воды несло тлением.

– Беда! – сообщила Варька, прыжком возвращаясь в кабину. – Бродяга, выпрягай коней, пока не поздно, можа успеем сбечь!

– Да что там? – заозирался Артур.

– Нечисть поганая, вот что! – отозвался Бродяга, вваливаясь обратно. – Эй, Бубка, погоняй!

И перехватил руль. Коваль в очередной раз поразился, сколько силы еще в трехсотлетнем старике. Тщедушный, даже хрупкий на вид, на ощупь Бродяга казался стальным. Несколько секунд президент метался, заглядывая в зеркальца заднего вида, но, прежде чем увидеть опасность, он ощутил ее пятой точкой.

Дрожь передалась через колеса Кенвуда.

За ними гнался… гусеничный кран «изуцу» с выдвинутой вперед телескопической стрелой.

Буба спрыгнул где-то сзади, хлюпая по грязи, обогнал машину и обрушился с кнутом на коней. Тяжеловесы неторопливо набирали скорость. Верещал в кабине пулеметчиков Лука, подпрыгивая и указывая назад, крыл матом и гремел патронами.

Кран приближался, несмотря на то что Кенвуд набрал неплохую скорость. Ржавые гусеницы оглашали округу противным скрежетанием, под стрелой раскачивался строительный молот.

– Я – назад! – прокричал в ухо старцу Коваль.

И полез в обход кабины. По пути он чуть не вылетел в канаву, настолько резко кучер заложил вираж. Буба быстро освоился с новой профессией, перестал бояться лошадей, но подобную прыть показал впервые. Правые колеса Кенвуда сорвались с дощатой мостовой, пропахали влажные кочки, оставляя позади вскопанную колею. Варвара и Лука заорали одновременно. Коваль повис на одной руке, ухватившись за трубу глушителя, глянул наконец вперед и… заорал вместе со всеми.

Потому что навстречу, забирая Кенвуд в клещи, катили сразу три транспортных средства – ярко-желтый вилочный погрузчик, японский бульдозер с широченным отвалом, похожим на открытую опасную бритву, и экскаватор с задранным к небу ковшом. Экскаватор и бульдозер перли по бездорожью, прямо по отвалам породы, по грудам металлолома, по буеракам.

Когда схлынула полоса тумана, стала видна разбитая кабина японского погрузчика. Погрузчик наступал первым, словно командовал танковой атакой. Левое переднее колесо у него было спущено, решетка на кабине порвалась, крыша обрушилась внутрь, из молчавшего двигателя на ходу сыпались шестеренки.

Варвара вылезла на площадку со своей стороны, подкинула на руке обрез, поудобнее прицелилась… Но Коваль уже видел, что стрелять бесполезно.

Водителей в кабинах машин не было.

23 БРАТ ЦЫРЕН

Летучий ящер сделал широкий круг над верхушками сосен. Сверху казалось, что это коротенькие пушистые деревца, растущие на облаке. Туман скрадывал глубину, сглаживал овраги, холмы и русла ручьев, а на коже оседал холодной мерзкой испариной. Неопытный глаз ничего не различил бы внизу, но человек, оседлавший змея, закутанный в желтый плащ с капюшоном, мог похвалиться богатым опытом поисков.

За ведущим ящером, привязанный длинным шнуром, необходимым скорее для проформы, торопился второй зеленый красавец, помоложе и чуть помельче. На его мокрой чешуйчатой спине, как и на спине первого, держалось сдвоенное седло-штаны, к которому был накрепко приторочен тюк, набитый провиантом и оружием. Сквозь плотную мешковину дракон чуял аромат вкусного мяса для него и для старшего брата, а также запах всякой ерунды, которая драконам не нужна, но люди зачем-то таскают ее с собой.

– Давай-ка вниз, Весельчак, – приказал человек в желтом резиновом плаще и подергал вожжи. Летучий змей его, конечно, не услышал, ветер ревел в ушах, как ревет на берегу в сильный шторм, но ведь полет на змее – это всегда маленький шторм.

Однако Весельчак понял приказ и начал снижаться. Приподняв хвост, у самой земли он плавно завершил левый поворот и недовольно фыркнул. Дракон ощутил этот запах даже раньше человека.

Не слишком старая кровь.

Звериная кровь, много мух, много пожирателей падали.

Смельчак тормозил широкими крыльями в десятке метров от старшего брата. Оба змея, темно-зеленый и серо-голубой, приземлились почти одновременно. Туман распахнул им объятия, на пару секунд все стало непроницаемо-серым, влажные колючие ветви ударили седока по груди и по плотной кожаной маске, скрывающей лицо. Серый Весельчак пробежался немного по инерции, повалив несколько юных деревьев, а Смельчак обрушил всего одну елку, но зато она упала ему на спину, и единственному человеку в их компании пришлось рубить сучья, чтобы освободить незадачливого ящера.

Впрочем, человек не винил своих верных друзей. Он прекрасно сознавал, что для этих нервных созданий посадка в густой тайге чревата серьезными опасностями. Случались переломы ног и даже шеи, после чего красавцев, с таким трудом выращенных, приходилось усыплять.

Но сегодня у человека в кожаной маске не было выбора. Он сам приготовил себе испытания, среди которых гибель дракона стала бы самой мелкой проблемой. Он откинул капюшон, со стоном стянул с лица маску» помассировал щеки, потер выбритый затылок. Без маски это оказался крепкий мужчина средних лет, восточного типа, с открытым круглым лицом. На покрытом щетиной лице отпечатались следы от маски, воспаленные глаза слезились.

Мужчина подхватил из седельной сумки карабин, моментально нацелил его туда, где, ему показалось, шевелились кусты. Но все, кто за минуту до того шевелился, разбежались и разлетелись. Мужчина подождал минуту, спустился с седла и позволил драконам выходиться после полета. Сам он направился в сторону, к свету, и быстро убедился, что чутье не покинуло его. Старая бетонная дорога, несомненно, военного назначения, была густо полита кровью и усеяна десятками разодранных скелетов. Вонь гниющего мяса ударила в ноздри. Мелкие трупоеды шуршали в норах, зарываясь поглубже перед приближающимся человеком.

Выйдя на неровный бетон, мужчина перебросил карабин за спину, постоял, прислушиваясь к тишине, потом присел на корточки. Здесь кто-то здорово поохотился, но охотники сами стали дичью. При первом беглом взгляде на обглоданные скелеты человек в желтом плаще подумал о зайцах. Но это не могли быть зайцы, потому что нормальный заяц раз в десять меньше. Чуть позже человек потрогал рукой множество следов в мягком грунте и убедился, что не ошибся.

Здесь погибли зайцы, чудовищные зайцы с клыками, как у диких кабанов. Кто-то убил их тут, а потом снял с них шкуры и даже не поинтересовался мясом.

Весельчак ломился сквозь подлесок, тихо ворчал, привлеченный запахом падали. Хозяин остановил его щелчком по морде, кинул своему любимцу кусок коричневого сахара.

– Нет, Весельчак, мы это кушать не будем. И не ходи сюда… Стой там, я сказал!

В прохладном утреннем лесу дыхание змея разносилось, как пыхтение разогретого парового двигателя. Человек вздохнул, покачал головой и, не спеша, пересек дорогу. За противоположной обочиной начинался крутой спуск и тянулся метров сто, до русла заросшего ручья. Ручей постепенно зарастал папоротником, переходя в череду мелких заболоченных озер. Человек в желтом плаще слышал трепыхание кустов вдали, робкие крадущиеся шаги и голодное урчание тех, кому он мешал завтракать. Но с Весельчаком человеку был не страшен любой хищник.

Мужчина достал тряпочку, еще раз вытер влажную гладко обритую голову, потер густую щетину на подбородке. На противоположной обочине он нашел немало любопытного. Кажется, его четырехдневные поиски привели к результатам. Он обнаружил следы протектора, следы лошадиных копыт и немало человеческих следов. Здесь лошади тащили за собой застрявший трактор или многоосный тягач, это понятно. Но целую стаю мутантов мог подманить и перерезать только очень сильный шаман, которых почти не осталось, либо…

Человек в желтом плаще задумался. Он нечасто забирался так далеко на восток. О хищных зайцах слышал и даже держал в руках шкурку одного. Он слышал также, что местные сильные шаманы обмельчали настолько, что не берутся чистить тайгу от нечисти. Однако кто-то ведь затеял железный смех…

Кто-то разбудил холодный ржавый металл на блуждающих приисках. Кто-то затевает опасные игры с тем миром, который в среде Хранителей называли смещенным, или проще – Изнанкой мира.

Если тут побывал кто-то из русских Хранителей, хозяину Весельчака стало бы известно. Но русские Хранители редко забирались так глубоко в дебри, и уж тем более не стали бы ввязываться в глупую драку с изменившимся зверьем…

– Весельчак, нюхай, ищи, – приказал мужчина, вернувшись на дорогу. – Ты же умный. Здесь что-то зарыто, с тобой вместе мы найдем. Смотри, здесь их было трое… нет, четверо. Двое босиком, одна женщина, а здесь они волоком тащили что-то тяжелое. Что они могли там найти, в болоте? А что, если нам полететь над дорогой, а? Туман вроде бы отступает, как думаешь, справимся? Этих клыкастых демонов освежевали не так давно… А ты слышал когда-нибудь, Весельчак, чтобы шкурки снимали ради удовольствия?

Дракон хрипло откашлялся, покосился круглым внимательным глазом, как бы говоря, что такой ерунды и представить невозможно.

– Вот и я так думаю, – согласился мужчина в желтом капюшоне, стряхивая с крыльев Смельчака оставшиеся еловые ветки. – Вот и я думаю, что шкуры идут на онгоны шаманам. А раз так, будем искать дым от костров…

Внезапно Цырен ощутил взгляд, направленный в затылок. Миг спустя – и он уже полулежал за стволом пихты, держа на мушке двоих кряжистых, беловолосых людей. Они не подошли близко и не пересекли дорогу, стояли, как изваяния. Мужчина и женщина с очень светлой кожей, оба неопределенного возраста, в мягкой плетеной обуви, в шерстяных кафтанах и портах. На лбах у них крепились длинные кожаные козырьки.

– Не надо, мы – друзья, – мужчина говорил по-русски, смешно растягивая гласные и оглушая звонкие согласные. – Ты ищешь того, кто проехал на железном коне?

Цырен перевел дух. О подземных горных мастерах он слышал, но увидеть ни разу не довелось.

– Я служу в дацане. Вы знаете, что такое дацан?

– Человек на железном коне спас наших детей, – невпопад ответила женщина. – Зачем ты ищешь его? Ты его враг?

– Я не знаю, кто спас ваших детей, – Цырен подумал и добавил: – Я слышал железный смех. Кто-то оживил бурханы на блуждающих приисках. Вы слышали про темных шаманов?

– Человека на железном коне зовут Белый царь, – пробасил мужчина. Он как будто не слышал вопросов монаха. – Его заманят в могилу. Если ты встретишь его – скажи. Его заманят в могилу.

– Белый царь? – В животе у Цырена что-то оборвалось. Он опустил карабин, медленно вышел на дорогу. Чуды не сделали ни одного движения. – Его не может быть здесь, вы ошиблись.

– Блуждающий прииск, – с трудом выговорил мужчина. – Мы там не можем помочь. Его заманят в могилу. Там мы поможем. Но очень плохо. Скажи ему – пусть уходит на запад. Мы поможем, мы следим за ними.

Не успел Цырен ответить, как белые люди развернулись и скрылись в тени.

– Эй, за кем следите? – крикнул он вдогонку. Быстро перебежал полосу окровавленного бетона, но белых и след простыл. Они словно провалились в узкую щель между двух замшелых валунов.

Цырен дал летучим братьям немного воды и совсем немного мяса, после чего они долго шлепали пешком по следу колес, пока не образовался прогал, достаточный для взлета. А взлетев, погонщик почти сразу снова снял маску, поскольку солнце прогнало туман, и над изумрудной чашей тайги стал отчетливо виден жирный дымный столб.

Дорога внизу походила на узкую прерывистую тропку, кроны деревьев то смыкались над ней, то уступали нехотя редким полянкам, а впереди маячила развязка, и следовало бы спуститься, уточнить, куда же свернул непонятный экипаж собирателей заячьих шкурок, но мужчина с татуированной головой решительно дал шенкеля и повернул Весельчака в сторону пожара.

Предчувствия редко обманывали потомственного шамана.

Через час стремительного полета он принудил драконов опуститься на краю выжженной земли. Весельчак недовольно хрипел, показывал зубы и трижды отказывался сложить крылья. Даже после порции мяса змеи нервничали, сопели, рыли когтями землю, всячески выражая острое желание побыстрее покинуть это печальное место. Прежде чем слезть с седла, мужчина долго разглядывал поле черной золы, прогоревшие насквозь сараи, обрушившийся трехэтажный дом, заборы, мостки и скрипящие вороты колодцев. Это слегка походило на плевок Сатаны, но Качальщцики обычно только пугали. Они не сжигали невинных детей.

Мужчина узнал этот разоренный двор. Он прилетал сюда дважды, очень давно, и один раз приезжал на черном жеребце, вместе с русскими Хранителями равновесия и со своим отцом. Он узнал дом того человека, которому отец был многим обязан. Узнал, несмотря на то, что от дома мало что осталось. Человека звали Повар Хо, но жил он тут не один.

Мужчина медленно спустился в теплую золу, велел драконам ждать и прошел в обугленный квадрат двора. Во дворе отвратительно воняло и что-то чавкало под ногами. Что-то влажное посреди сухой золы. Бревно, к которому когда-то привязывали летучих змеев, не прогорело до сердцевины, но зато расплавилось толстое железное кольцо. Это не было плевком Сатаны. На металлических прутьях гость в желтом плаще насчитал четырнадцать человеческих голов. Там были женщины и дети. Даже совсем маленькие.

Семья Повара Хо.

24 МЕТАЛЛ И ПЛОТЬ

Первым бросился в атаку не погрузчик, а экскаватор с прогнившим гидромолотом. До этого он выжидал в засаде, притаившись за грудой щебня. Внезапно вырвавшись на деревянную дорогу, железный монстр пошел на таран. Пронзительно заржала лошадь, подмятая под рваные гусеницы. Вместе с бедным животным на гусеницы стали наматываться постромки, грузовик потащило влево. Бродяга, наполовину высунувшись из распахнутого лобового окна, усердно подгонял уцелевших лошадей. Коваль оттолкнул Варвару, с тесаком в руке выкатился на капот.

– Руби, Кузнец, обрубай ремни!

Кран «Изуцу» догнал платформу, тяжело ударил стрелой в основание «зиловской» кабины, где засел Лука. Дряхлая стрела погнулась, но кран это не остановило. Он принялся биться изуродованной мордой в фаркоп Кенвуда.

Удар!

Из обеих кабин посыпались стекла. В левой кабине, удерживаемый ремнем, раскачивался ухмыляющийся скелет. Каждый такой удар заставлял задние колеса подпрыгивать, а скелет синхронно громыхал костями.

Удар!

Обрушилась спальная полка. Лука молился во весь голос. Было слышно, как патроны грудой сыплются на железный пол его кабины.

– Бродяга, мотор смогешь? Не уйти нам! – обернулась Варвара.

Бродяга повернул ключ в замке, отпустил сцепление. Три слабые лошадки выбивались из сил, таща за собой многотонный тягач, это были совсем не те тяжеловесы, которых Бродяга подбирал в Чите. Запутавшись в обломках оглобли и доспехах погибшей лошади, экскаватор-убийца отстал.

Кенвуд дернулся, двигатель несколько раз грозно чихнул и замолк.

– Скорости не хватает! Ах ты, дрянь такая!

– Конечно, не хватает, а что ты хотел? – в сердцах прокричал Коваль. – Это же дизель, ему какой разгон нужен!

Желтый погрузчик, вращая вилами, несся прямо на кабину. Лука кричал что-то из своего пулеметного гнезда, но его не было слышно, все заглушали топот копыт и скрежет металла. Было дико наблюдать, как грузные строительные машины, хлопая прогнившими дверцами, царапая землю отвалившимися глушителями, мчатся по бездорожью с выключенными моторами.

Артуру внезапно показалось, что клочковатый туман вокруг весь наполнился движением и резкими звуками. Звуки ничем не походили на человеческую речь, это скрипели гайки и шестерни, гулко ухали цепи и противно визжали несмазанные коленвалы, однако казалось, будто ожившая техника переговаривается.

Насмехаясь, сыто потягиваясь.

Как усмехаются в предвкушении дичи разомлевшие в засаде охотники.

– Буба, давай ко мне, помогай!

Экскаватор откатился в канаву, буквально размазав лошадь по бревнам, и замахнулся молотом, но по кабине не попал. Чугунная груша наискосок проехалась по кабине пулеметчика, оторвав кусок брони. Артур закрепился на обломке бампера, трижды ударил тесаком по сложному переплетению ремней, не соображая особо, что и как он рубит; следовало освободить машину. Раздавленную лошадь волокло на ремнях вдоль дороги, ее голова в шлеме с острыми железными рогами вспахивала щебенку, словно плуг. Варвара выбралась на подножку, дважды пальнула из обреза в погрузчик, плюнула и отшвырнула обрез в глубину кабины.

За погрузчиком из-за очередного барака вынырнул самосвал «КамАЗ» с поднятым до упора кузовом. Мотор у «КамАЗа» давно сгорел, кабина то и дело норовила завалиться вперед, обнажая обрывки шлангов и Дырявые запасные баки, но это не мешало покалеченному «ветерану» на всех парах настигать беглецов.

– Бесы, бесы одолели! – хрипло выкрикивал Бродяга, дергая вожжи. – Как блуждающий прииск-то начнет хороводить – только держись. Бесы тут во всякое могут вселиться, но чтоб в железо – такого пока не слыхал!

Бараки слева закончились, на долю секунды возникли смотровая будка с прожектором и развилка. К основной дороге слева примыкала такая же, из брусьев, только поуже, и по ней… по ней шли люди. Или только показалось, что это были люди? Нестройные ряды оборванцев с кирками и лопатами на плечах, в потрепанной, испачканной одежде. Первую шеренгу Артур сумел рассмотреть достаточно хорошо. Безусловно, это были горнорабочие. Так могли бы выглядеть статисты из фильма о бунтах на ленских приисках. Изможденные черные лица, ввалившиеся щеки, язвы на голых ногах, понурые плечи… Кенвуд упорно набирал скорость, и скоро развилка растворилась в сыром мареве.

Коваль внезапно нашел определение той сумме лязгов и скрипов, что догоняла их, охватывала полукольцом и обещала смять и разорвать.

Железный смех.

Мертвые машины хохотали над ними.

– И что дальше? – Президент с тревогой наблюдал, как слабеют лошади и сокращается расстояние между ними и ближайшим преследователем. Пока еще впереди стелилась надежная, хоть и неровная дорога из подгнивших брусьев, но сквозь туман намечалось нечто вроде американских горок. Очевидно, по этим высоким столбам, скрепленным решеткой, когда-то пролегал путь для вагонеток с рудой или по «горкам» выкатывали пустую породу. Так или иначе, дорога там кончалась…

– Молись, чтобы вырваться, может, повезет, – посоветовала Варвара. – Я уж поняла, с тобой в компании скучно не бывает.

– А при чем тут я? – обиделся Артур.

– А при том. Чтобы такую уйму врагов нажить, тебе, мать-перемать, недели хватило.

И тут случилось удивительное событие, на которое Коваль уже не рассчитывал. Бродяга завел мотор Кенвуда. Машину дернуло дважды, колеса снова занесло, из трубы повалил черный дым, захлопала заслонка, а Буба чуть не спикировал с крыши, через которую как раз перелезал.

– Урра! – Артур потряс тесаком, демонстрируя его пустой кабине экскаватора. Экскаватор все увереннее набирал ход, широкий ковш с позеленевшими зубьями нависал на четырехметровой высоте.

– Отчепляй, слышь, ребята! Коней отчепляй!

Бродяга газанул. Буба едва не скатился под колеса. Он подвывал от ужаса, балансируя над проносящимися внизу камнями и занозистыми брусьями, однако не бросал своего белого друга. Они вдвоем повисли на передке капота.

– Хватайся, нажимай! – ревел Коваль. – С той стороны нажимай, а я ударю!

Следовало выбить всего один шплинт, и тягач освободился бы от упряжки. Старец в очередной раз удивил Артура, на сей раз – своими способностями в технике. Теперь лошади не ускоряли, а тормозили движение, но несколько ударов кувалдой решили бы вопрос. Кувалды у президента не было, пришлось снова взобраться на ступеньку и на ходу ловить один из Варвариных обрезов…

Удар!!..

В правый борт платформы врезался бульдозер. Косым, остро наточенным отвалом он пропорол железо, прорвал защитные мешки с песком, притороченные Лукой по бортам, и неловко отскочил назад. Кенвуд дернулся, Артур в последнюю секунду подхватил Бубу. Тот от ужаса из синего стал белым.

– Быстрее, ребятки! – напутствовал из кабины мортус. – Глянь вперед, дорожка ладная кончается, как бы коняшек не подавить…

Лука активировал огнемет. Наскочивший в очередной раз кран «изуцу» отвалил в сторону, охваченный пламенем. На него сбоку, со скоростью гоночного болида, налетел грейдер; Артур разинул рот, он и представить себе не мог, чтобы этот неповоротливый монстр развил такую скорость. Два престарелых чудища вгрызлись друг в друга, сцепились в единое целое и перевернулись.

– Давай, на раз-два! – Одной рукой Артур схватился за обломки раскалившейся крышки радиатора, а прикладом обреза лупил по затычке, упорно не желающей освободить сложную конструкцию упряжки.

Буба послушно подналег со своей стороны. Из мотора летели искры. Молотили не все двенадцать цилиндров, но президент не настолько разбирался в автомобилях, чтобы на ходу поставить диагноз. Предыдущий ружейный обстрел броня выдержала неплохо, хотя снаружи длиннющий капот походил на терку. В моторе что-то лязгало, хрипело, выло, но победный рев исправных цилиндров заглушал все.

– Берегись, Кузнец!

Японский погрузчик, припадая на пробитое колесо, совершил самурайский рывок и воткнул вращающиеся вилы в бок ближайшей лошади. Он пробил доспех с обеих сторон, буквально насадил бедное животное на свою чудовищную вилку, поднял ее в воздух, но, как и следовало ожидать от безмозглого механизма, не вспомнил о законах физики.

На скорости под семьдесят километров в час погрузчик швырнуло в сторону и закрутило вдоль обочины бревенчатой дороги. На ходу от него отлетели дверцы, диски, посыпалась металлическая мелочь.

– Есть, так его! – орали все вместе, до хрипоты орали и потрясали оружием. Даже Бродяга впал в азарт, что-то выкрикивал, раскрасневшись, вцепившись в руль.

Коваль, наконец, справился. Подхватив Бубу, начал долгое опасное возвращение в кабину. Старец утопил акселератор, колеса запрыгали часто, но общий ход сгладился. Какое-то время с тягачом пытался соревноваться самосвал с откинутым кузовом, но Бродяга, как заправский гонщик, толкнул его крылом. В потоке искр самосвал слетел с бревенчатой трассы и с грохотом расплющился мордой о кирпичный барак. Две уцелевшие лошади Кенвуда помчались куда-то вправо по пологому склону террикона, волоча за собой ошметки сбруи и оглоблю. Очень скоро они устали, измученные под броней, и тут их настигли сразу два железных бур-хана. С одной стороны ни в чем не повинных животных атаковал «катепиллер», с другой – подобралась машина для буровых работ. «Катепиллер» схватил одну из лошадей своей жуткой крановой рукой и швырнул о камни. Вторая лошадь из последних сил кинулась бежать, осатаневшие машины с лязгом направились за ней.

– Бродяга, трасса кончается! Налево там давай, под уклон пойдем!

Что-то впереди происходило. Туман всплыл, растекся серым облаком, смутно преломляя далекий солнечный свет. Справа и слева показались еще два террикона, железнодорожная ветка с открытыми, разграбленными вагончиками…

– Матушки-святы, мы тут уже были! – взвыла Варвара. – По кругу нечистый водит, как есть по кругу!

Не дожидаясь поворота, Бродяга заложил резкий вираж. Кенвуд опасно накренился, но выдержал, подпрыгнул на остром краю бревен и снова выскочил на дорогу. Не прошло и минуты, как на хвосте «повис» знакомый бульдозер с косым отвалом, чуть позже к нему присоединился «катепиллер» с клацающей лапой манипулятора. Впереди и сбоку, от разрозненных кирпичных построек, тоже что-то двигалось наперерез Кенвуду.

– Бродяга, поднажми!

Цифровой спидометр не функционировал, но, по оценке Артура, скорость перевалила за девяносто. Если бы тем, кто управлял техникой, хватило ума разобрать хотя бы два метра бревенчатой проезжей части, Кенвуд давно бы опрокинулся, похоронив под собой экипаж.

– Я-то жму, да толку-то? – Старец деловито сражался с трансмиссией. – По кругу нечистая водит… Слышь, Кузнец, бодаться с ними придется.

«Как только у нас кончится солярка, они нас растопчут», – подумал Артур, наблюдая, как позади собирается новая погоня. Варвара не ошиблась – вторично посетили водокачку, цистерны и котлован со сваями. Пять минут спустя миновали знакомое разбитое здание заводоуправления. В кабине удушливо воняло соляркой, с полок все попадало на пол.

Перед самой развилкой казалось, что дорога пойдет под гору, но внезапно начался затяжной подъем и стало гораздо темнее, чем прежде. Справа замелькали густые кусты, Артуру почудилось, что жесткие овальные листья отсвечивают, словно намазанные фосфором. Слева распахнуло объятия целое поле знакомого уже лишайника, он колосился здесь, как картофельная ботва. Посреди поля проходили сразу две узкоколейки, по ним медленно ползли вагонетки, в которых шевелились…

– Матерь божья, святые заступники, – зашептала Варвара, лихорадочно кланяясь замызганной иконке, которую она пришпилила на торпеде.

Коваль все никак не мог точно разглядеть, что же там шевелится, в вагонетках. Солнечный свет приобрел абсолютно неестественный, зеленовато-стальной оттенок, отчего руки казались покрытыми слоем жидкой краски. Дорога становилась все хуже, дважды с разгона въезжали в глубокие лужи, затем прямо по курсу показалось нечто, похожее на исполинскую детскую качель, доставленную из парка аттракционов.

Коваль снова слышал железный смех.

Это оказалась вовсе не качель, а виселица. На перекладине раскачивались сразу четыре мертвеца, голые, посиневшие, изъеденные червями. Двое из них были увешаны жестяными банками и мисками, посуда гремела на ветру, внося чудовищно-веселую нотку в хохот мертвой техники. Под колеса Кенвуду бросилось что-то мелкое, президенту вначале показалось, что это копытное, вроде заблудившегося барана или теленка, но подкинуло так, что все трое повалились в кучу.

– Зараза такая! – выругался Бродяга, с диким трудом возвращая машину на проезжую часть.

– Что там было? Ты не заметила?

– Да навроде полевой кухни, ага, – Варвара выбралась из-под сиденья, потирая ушибленное плечо. – Скажи кто вчера, не поверила бы, что на меня горшки с кашей начнут кидаться!

– Точно, она и есть, мы ее расколотили, – хохотнул старец, выглядывая в окно.

– Полевая кухня? – оторопел Артур. – На нас напал термос на колесах?

– А чем он хуже, к примеру, трактора? – обиделся за кухню мортус.

«Ничем не хуже, – рассудил Коваль. – Но у трактора, на худой конец, есть куда спрятаться водителю… если нас разыгрывают. А в горшке на колесиках водителя точно нет…»

Это были горнорабочие. Живые люди, застрявшие в затянувшейся временной петле, или призраки, имевшие мало общего с людьми, – в тот момент Артура мало занимало, что они такое. Они бежали не торопясь, гусиным клином, с двух сторон от дороги, неуклонно захватывая тягач в клещи. Некоторые падали, проваливались в канавы, но снова выбирались и бежали, неутомимые, как механизмы с часовым заводом.

– Батюшки, никак мертвяки! – Варвара лихорадочно искала на груди крестик. – Бродяга, чо делать-то? Их вить пуля не возьмет!

– Там в заднике пошуруй у меня, колчан голубенький найди, – спокойно откликнулся мортус. – Стрел прихватил заговоренных, как знал, ей-богу…

Варвара метнулась в спаленку, перевернула койку, на самом дне, среди груды инструментов и одежды, отыскала голубой колчан.

– Ты это серьезно? – негромко спросил Артур у старца.

– Чего? Насчет стрел заговоренных? – Казалось, Бродяга удивился тупости собеседника. – Ну да, а как иначе? Дорогие стрелы, конечно, но Варенька права – пулей нечисть не возьмешь.

– Больше вопросов не имею, – пробормотал Артур, и в этот миг расхристанная тощая фигура, в тряпье и с кайлом, жирной бабочкой приземлилась на капот.

Вскрикнули все одновременно. Потом вскрикнули вторично, когда мертвый горняк просунул в щель оконной брони свой инструмент и начал проворачивать его. Сталь заскрипела, вылетели два болта.

– Я скину его! – Артур достал кинжал.

– Нет, не смей, загрызет! – Бродяга ухватил за плечо. – Ты с ними, видать, не приучен, а нам-то приходится порой. Прикасаться нельзя, вмиг концы отдашь. Варенька, осилишь?

Варвара распахнула свою дверцу, у нее в руках оказался небольшой, украшенный пестрыми ленточками лук. В тот же миг что-то мягкое попало под колесо, а позади, на платформе, раздался противный скрежет и завопил Буба.

– Лезут, сволочи, догоняют!

Первую стрелу атаманша всадила практически в упор. Бесформенная груда, больше похожая на чучело обезьяны, чем на человека, вскинула руки, оторвалась от капота и полетела на обочину. Только заточенное кайло осталось торчать в пластине окна.

– Не ходи, Кузнец, их только издаля бить можно!

Второй стрелой Варвара сшибла человека в полете. Этого Коваль успел разглядеть. Обыкновенный человек никогда бы не смог так прыгнуть, прямо через обочину, на высоту почти в три метра. Он пикировал на машину сверху, раскручивая двумя руками пожарный багор. Маленькая стрела угодила ему в грудь, но от этого легкого столкновения мертвого горняка отшвырнуло назад в кусты.

Бродяга прибавил газу. Трое выскочили на дорогу перед самым капотом и были раздавлены.

– Варварушка, сдается мне, на крыше супостаты!

Атаманша зажала стрелу в зубах, накинула на шею лук и полезла по лесенке наверх. Из кабины «ЗИЛа» слышались ругань и такие звуки, словно кто-то пытался отгрызть дуло у пулемета.

Стрелка спидометра качалась на сотне. Артур дважды ущипнул себя за ногу. Следовало выбирать – поверить глазам или воспитанию. Не роняя скорости, перескакивая буераки, вдоль обочины неслись вполне человеческие фигуры. У некоторых на головах светились горные фонарики, некоторые были в робах и штанах, другие бежали почти голые, в буквальном смысле слова гремя костями.

– Эй, Кузнец, подержи меня!

Артур подхватил девушку, намотал на руку ее кушак, сам вцепился свободной рукой в ручку над дверцей. Варвара выпустила три стрелы, две из них попали в цель. С крыши что-то сыпалось, похоже, будто развязался мешок гороха. Буба все еще кричал, но уже с победной интонацией.

Скелетообразное существо с комплекцией баскетболиста прыгнуло с обочины, ухватилось за крыло, но не смогло удержаться. Его длинные голые, почти лишенные мяса конечности бились о бревна, на черном, покрытом струпьями лице что-то шевелилось. Варвара успела всадить в мертвяка стрелу, пока он тянулся кривой когтистой лапой к дверце. Чтобы не сидеть без дела, Коваль поднял с пола автомат, поставил на одиночный, дал десяток выстрелов в темноту. Он был уверен, что, по крайней мере, дважды попал в симпатичного одноногого паренька, бежавшего параллельно тракту. Паренек ловко выкидывал впереди себя костыль, швырял тощее туловище вперед сразу на несколько метров, приземлялся на здоровую ногу, при этом ухмылялся и подмигивал. Когда пуля Артура попала ему в горло, горняк дернулся, но продолжал все так же весело бежать.

– Лука, поджигай! Поджигай, милый! – надрывался старец. – Конец канавы впереди, насядут, бесово племя!

Впереди действительно кончались придорожные канавы, открывалось отличное место для атаки. Дюжина кандальников, громыхая ржавыми цепями, спешила наперерез.

– Лука, давай, голуба! – Варвара потянула из колчана предпоследнюю стрелу. Поперек движения, раскинув конечности, вспорхнул коренастый дед в рваном комбинезоне. Его седая борода развевалась, как у сказочного Черномора, в каждой руке дедуля сжимал по топору.

Пытаясь уйти от столкновения, Бродяга инстинктивно рванул руль влево. Левые колеса соскочили с бревенчатого покрытия, Кенвуд затрясло, как на громадной терке. Но столкновения не произошло. Над мрачными полями словно захлопали сотни фотовспышек, это Лука ударил из огнемета. Вовсю горящее уже тело мертвого шахтера ударило о капот и разорвало на две части.

Кто бы ни были нападавшие, они горели, горели и падали. Варвара орала, не переставая, пока не охрипла, ей с крыши вторил Буба. Бродяга до крови прикусил губу, когда машина в последний раз подпрыгнула на шевелящемся комке. Лука развернул огнемет в тыл, и снова стало темно.

– Бродяга, скажи честно, что это было? – после паузы напомнил о себе Артур. – Если это нечисть, и то – нечисть, почему мы твои стрелы против свистунов не использовали?

– Так свистуны-то – они живые, – как нечто очевидное, преподнес мортус. – А эти, чтоб их Навь назад взяла… Слышь, Белый царь, ты шибко не волнуйся, они только на блуждающих приисках водятся.

– Хорошо, – пообещал Артур, – я больше не буду волноваться. Хувайлид, ты можешь что-то умное сказать? Эй, Хувайлид, я тебя спрашиваю.

– С вероятностью в пятьдесят шесть процентов имеют место ментальные возмущения, связанные с темпоральной воронкой внутри так называемого блуждающего прииска, – с заминкой произнес джинн. – Однако точное, научно обоснованное описание явления в библиотеке грозди отсутствует…

– А другие сорок шесть процентов? – желчно осведомился Коваль, вглядываясь в темноту.

Но джинн не удостоил его ответом.

После того как поле лишайника снова сменилось пологим подъемом террикона, Артур уверился, что они ездят по кругу. Дважды их пытались догнать трактора и бульдозеры, потом еле увернулись от груды металла, в которой с трудом угадывался кран «изуцу». После столкновения с грейдером ездить он больше не мог, но достаточно ловко выставил поперек дороги стрелу крана. Бродяга и Коваль вовремя пригнулись, Варвара замешкалась, и ей едва не распороло шею и плечо сломавшейся штангой.

Половину крыши сорвало и вывернуло, как крышку от консервной банки, в лицо ударил колючий дождь. Капот подозрительно перекосило, Коваль всерьез испугался, что крышка встанет на дыбы и Бродяга не сможет рулить.

– Эх, какого коня запортили, гады! – сокрушенно простонал мортус. – Уж берег-то, берег-то как, и вот – на тебе, враз, гады, покорёжили!

Шоссе из брусьев закончилось внезапно, самым наихудшим образом, какой Артур мог вообразить. Выяснилось, что, хоть и ехали по кругу, даже этот круг взял и завершился обрывом. Кенвуд чиркнул обломками бампера по отпиленным концам бревен и… полетел вниз.

Полет продолжался недолго, почти сразу с громким всплеском грузовик уткнулся во влажную землю, пропахал в ней борозду и застыл, опрокинувшись вверх колесами. Обе дверцы распахнулись, из спальни прилетели кастрюльки, чашки, ножи, патронные ленты, шапки, куски мыла и прочая бытовая мелочь. Артур успел упереться руками в раму, а Бродяга ощутимо приложился грудью о руль. Позади, на платформе, что-то посыпалось с грохотом, задние колеса повисли, вращаясь, над землей, двигатель взревел и заглох.

– Варвара! Варя! – Артур кое-как перевернулся, добрался сквозь завалы до девушки, потрогал у нее венку на шее. Атаманша не отвечала, но была жива. Ее придавило сорвавшейся с задней стенки бронированной плитой, из рассеченного виска текла кровь.

На платформе что-то подозрительно булькало, воняло бензином, и тонко завывал Буба.

– Эй, Белый царь, ты как? – прокряхтел Бродяга. – За нее не боись, эту девку и леший не возьмет. А вот у синего дружка твоего ноги переломаны. Хреново это.

– Я цел… – Артур еще раз перевернулся, чтобы ноги оказались ниже головы. На него упало ведро, в волосах запутались табачные листья, а на груди у себя президент с ужасом обнаружил целую вязанку Варвариных гранат, нанизанных на проволоку. Раскаленный двигатель шипел, погружаясь в вязкую грязь, все сильнее разило соляркой. С неровных краев котлована пластами осыпалась земля.

– Ну, кажись, приехали, – подвел невеселый итог мортус. – Надо вылезать как-то. Эй, Лука, вы там как?

– Да живы вроде… – отозвался пулеметчик. – Этот придурок синий меня обнял, никак не отвяжется. Кузнец, забери его от меня, а то не удержусь, сам его выкину…

Машина не закончила свой путь. Повисев недолго в неустойчивом равновесии, Кенвуд все же дал крен вперед, в сторону перевесившего мотора, платформа со скрежетом оторвалась и тяжело плюхнулась сверху на кабину. Кабина с журчанием заполнялась ледяной кашеобразной жижей.

– Яму ловчую вырыли, гады, – сплюнул Бродяга, пригибаясь под свалившимся ему на голову сиденьем. – Слышь, как бы нас по крышу не засосало. Вон как тянет, да на бок вроде заваливает.

Тягач действительно проваливался все глубже. Со всех сторон: слева, справа и впереди, – вздымались неровные земляные стены со следами экскаваторных ковшей. Ловушка железных охотников. Прикрыв глаза, Артур сосредоточился и убедился, что враги приближаются. Их просто пока не было слышно на дне глубокой ямы.

«Вероятно, вырыли западню за те пять минут, что мы наматывали очередной круг», – подумал Артур. Он уже не удивлялся, что экскаваторы гоняют без моторов, так что же удивляться внезапно появившейся ловушке глубиной в добрых шесть метров?

Железный смех.

Они приближались. Они окружали.

Артур вдруг ясно представил себе, что сейчас произойдет. Их задавят массой. Окружат со всех сторон и закопают в этой яме. Вначале скинут на них десять тонн земли, легко, непринужденно работая ковшами, а затем – еще сто тонн.

И проутюжат сверху. И даже Бродяга, с его трехсотлетним опытом, ничего не сможет придумать. Потому что мортус умеет повелевать людьми, да и то не всегда, а Клинок способен кое-как управиться с парочкой лысых собак, но никто из них не обучен мастерству обращения плоти в металл.

Озерники. Пожалуй, угрюмый дед Савва сумел бы разобраться с этим колдовством, сумел бы перелить силу, спрятанную в железе, в заговоренные бутыли. Ведь если Озерники сумели создать зеркало для общения с летучим народом, то…

Зеркало!

Коваля словно подкинуло. Он полез за пазуху, в потайной карман, внезапно холодея от мысли, что зеркало треснуло. Но подарок Озерников не пострадал.

– Хувайлид, – тихонько позвал президент. – Эй, джинн, не прячься, выручай нас!

Но коварный старичок в узбекской тюбетейке не желал показываться. Зеркальце отражало лишь низкие мокрые облака, разодранную крышу кабины и задранный вертикально вверх, обляпанный грязью, борт платформы. По полю неторопливо, бампер к бамперу, катили бульдозер, самосвал со сплющенной кабиной и погрузчик без передних шин. Их пока не было видно, как не было видно и других, надвигавшихся сзади по дороге.

– Что там, слыхал? Да вот там, справа! – Старец требовательно потыкал пальцем куда-то назад.

Коваль не сразу понял, куда он указывает. Машина неотвратимо погружалась, лишь позади оставался небольшой участок обзора. По голове застучали комья земли. Какое-то из транспортных средств подъехало вплотную к провалу. Сквозь разошедшиеся бревна дорожного покрытия Коваль различил мокрое, покрытое плесенью днище.

«Механический мертвец. Если сейчас он спрыгнет за нами, уже не выберемся!»

Он собрал силы, перебрался через обмякшую Варвару, стал вытаскивать ее наружу. Мутная жижа доходила уже до пояса. Лука, весь в машинном масле и копоти, карабкался по скользкому полу платформы и тащил за собой Бубу. У Бубы болталась голова, как у зарезанной овцы. У Артура потемнело в глазах, когда он увидел, что стало с ногами синекожего друга. Чуть ниже колен, прорвав кожу, желтели кости.

«Два открытых перелома, в грязи… не жилец, не дотащим…»

Взвалив Варвару на плечо, он кое-как выплыл из затонувшего Кенвуда. Кабина «ЗИЛа» оторвалась, огнемет и патронные ящики утонули. На поверхности черного месива плавали газовые баллоны, шланги, рыбацкая сеть и почему-то – тюк с рубашками Варвары. Лука помог уложить атаманшу на покосившиеся мешки с песком, рядом постанывал Буба.

– Смотрите же! Да нет, вон там!

Президент задрал голову, смахнул с волос что-то шевелящееся, противное, скользкое и вдруг понял, что их не засыпят землей и не утрамбуют. С ними собирались сотворить кое-что похуже. На краю котлована, совсем недалеко, покачивалась призрачная фигура, по очертаниям похожая на что-то среднее между гигантской летучей мышью и человеком. Мышь то раскрывала полупрозрачные крылья с блестящими лезвиями когтей, то с шелестом сворачивала их за спиной.

– Бродяга, ты что-то можешь поделать?

– Не по мне силушка, Кузнец…

Призрак на краю ямы сверкнул бусинами янтарных глаз, затем его губы поползли вперед, сворачиваясь трубочкой…

оборачиваясь воронкой смерча…

оборачиваясь кошмарным хоботом…

За долю секунды до того, как это произошло, Коваль догадался, что их ждет, но успел только зажмуриться.

И волна мертвящего холода превратила всех пятерых в застывшие ледяные статуи.

25 КУРУЛТАЙ

Левую руку Артур разгибал минут двадцать. С правой удалось справиться несколько быстрее, но все равно ломота в пальцах не проходила до вечера. Он догадался, что утро сменилось днем и снова вечером, лишь по влажности воздуха и небольшому перепаду температуры. Он ничего не видел, плотный мешок на голове едва позволял дышать и практически не пропускал свет.

Впрочем, перепады температуры он тоже научился распознавать не сразу. Ресницы склеились, губы склеились, насквозь промороженные легкие не желали раздуваться для вдоха. Конечности онемели, а там, где онемение постепенно начинало проходить, сотни и тысячи игл словно впивались в кожу, терзали глубоко и беспощадно. Несколько раз Артур терял сознание и снова приходил в себя, чаще от боли, когда его кто-то неудачно задевал, и очень может быть, что миновали не одни сутки, а несколько.

Кажется, его облили горячей водой, потом перекатывали, пинали ногами и вливали в рот самогон.

Алкоголь помог.

Наконец наступил миг, когда мозги вернулись в нормальное состояние. Его скрутили не крепко, видимо, не хотели передавить сосуды после размораживания. Не крепко, но надежно, и вдобавок снова запихали голову в льняной мешок. С одной стороны, радовало, что не прибили сразу, с другой стороны…

«Если намереваются, к примеру, скушать, – рассудил Коваль, – то ведь тоже стараются мясо нежным сохранить…»

Он ругал себя за паникерские настроения, разогревал мышцы, пытался двигаться, пытался докричаться до соседей, ведь они дышали где-то рядом, но спокойствие, хоть тресни, не приходило. Разогреть мышцы оказалось делом непростым. Бывший научный сотрудник института крионики не имел даже отдаленных предположений о том способе заморозки, которому их подвергли. При использовании в полевых условиях азотной ванны, даже если допустить теоретически, что каким-то чудом охлаждение прошло постепенно, все равно неизбежна кристаллизация крови…

Как они это проделали?

И зачем его оставили в живых?

Артур ощущал их где-то рядом, Бродягу и остальных, особенно остро ощущал Бубу. Тот легче всех перенес заморозку, сердечко его стучало в прежнем ритме, хоть и с перебоями, и уже просыпалась в сломанных ногах жгучая боль. Еще немного – и эта боль станет нестерпимой, но президент ничем не мог помочь кандидату в губернаторы Забайкалья, он сам еще еле-еле мог поворачивать шеей.

«Сволочи, – разгоняя сердце, ругался Коваль. – Второй раз удостоился заморозки, только без капсулы…»

Он пытался позвать Варвару и старца, но в рот плотно забили тряпку и вдобавок челюсть перетянули крепкой веревкой.

За неимением зрения, он пытался слушать, но, кроме кряхтенья связанных пленников, сквозь толщу земли доносились лишь частые звонкие удары. Словно несколько десятков геологов разом втыкали в мерзлую породу ледорубы. Иногда Артуру представлялась одна из ранних большевистских строек, когда женщины, дети и старики, стоя в шеренге вдоль русла будущего канала, поочередно вгрызались в мерзлый груз своим нехитрым инструментом…

Он мучился, извивался в мешке, пока не убедился, что развязаться сам не сможет. Клинки отняли, из карманов все вытащили, не оставили даже ремня на штанах.

Утром оказалось, что Артур не ошибся.

Он сумел почти без боли открыть глаза и проморгаться. Ресницами он чувствовал грубую мешковину. Где-то неподалеку действительно долбили почву. Долбили под счет, удары бубна и свист хлыста. В какой-то момент Коваля довольно бесцеремонно перевернули на спину, сдернули мешок, а затем подхватили и резко поставили на ноги. С первого раза он не устоял, затекшие в веревках ноги не держали. Глаза резало светом невероятно, хотя это был вовсе не солнечный свет, а всего лишь пламя трех хилых масляных светильников, расставленных по углам шатра.

Двое захохотали. Было в их смехе что-то нечеловеческое. Так могла бы смеяться гиена или сова. Артур попытался приблизиться сознанием к невидимым пока стражам, но ничего не получилось. Вроде бы люди, но люди неправильные, будто бы глухие.

Шатер. Выходит, его держали на тонкой подстилке в походном, наспех натянутом шатре. И место это находилось намного южнее ямы, где их заморозил крылатый демон. Намного южнее. Артур не сумел бы объяснить, откуда такая уверенность, но в новом мире и не требовалось ничего объяснять. Люди, родившиеся после Большой смерти, легко определяли широту и долготу без всяких приборов, на чистой интуиции, и постепенно он сам стал таким.

Их вывезли очень далеко в южном направлении, тайга здесь сменилась скалами, а еще южнее ощущалась громадная ровная местность, пустыня или степь. Здесь дули резкие, но теплые ветра. Здесь пахло незнакомыми травами, сгоревшими в кострах, пахло немытым человеческим телом, сладким дурманящим табаком и жареным мясом. Пахло сырой землей, волчьими шкурами, остывшей кашей и птичьей кровью. А еще – тревожно пахло раскаленным металлом. Где-то поблизости плавили металл или работала кузня. Кто и зачем затеял этот бессмысленный марш-бросок? У президента не имелось ни малейших догадок.

Артур упал на колени и тут же получил обжигающий удар хлыстом по спине. Если бы били спереди – успел бы сгруппироваться или хотя бы абстрагироваться от боли. Полог распахнулся, на мгновение хлынул настоящий свет, и тут же снова потемнело, но Артур успел разглядеть удивительную и страшную картину…

Они копали. Несколько десятков изможденных полуголых мужчин вгрызались кайлами в промерзшую землю. Кажется, шатер стоял на холме, а раздетые заросшие люди подкапывались под холм сбоку. И, кажется, на холме росли низкие деревца, а дальше, насколько хватало глаз, расстилалось ровное блюдо степи.

Вошедший мужчина взял президента за горло и приподнял, его пальцы походили на тиски. Он что-то тихо сказал, из темного угла шатра ответили. На сей раз Артур уловил приближение хлыста раньше, чем невидимый садист произвел замах. Он резко дернулся вправо и вперед, чувствуя, что не может уйти от удара полностью, но пытаясь хотя бы смягчить его. Тело повиновалось отвратительно, можно сказать – почти не слушалось, в голове словно висел рой занудливых комаров.

Хлыст все-таки прошелся по спине. Кажется, они порвали ему кожу. Мужчина с темным лицом… Артур совсем близко увидел круглые, очень широко поставленные глаза, крючковатый совиный нос и низкий лоб, заросший пестрыми серовато-белыми перьями. Человек-сова засмеялся, схватил горло Артура еще крепче, выдернул кляп и стал вливать ему в рот самогон из бурдюка. Алкоголь был плохо очищен, от него разило сивухой, но президент решил не отплевываться. Согреться было необходимо, и согреться любой ценой. Он мог бы затеять драку, но непременно проиграл бы поединок даже с единственным соперником…

Лишь когда Коваля выволокли на свет, он догадался, что в самогон что-то подмешано. В голове гудело необычно, окружающее казалось приятным и веселым, и с каждой минутой – все приятнее и веселее.

Здесь вообще оказалось очень забавное и любопытное место. Сквозь дурман, упорно заполняющий последние уголки трезвого сознания, Артур успел разглядеть блеклое небо, пыльную равнину, покрытую тусклой, пожухлой травой, и точечки пасущихся лошадей на горизонте. Это на юге, если судить по косматому солнцу, которое здесь, кстати, пригревало гораздо сильнее. В северном направлении, чтобы поймать взглядом горизонт, пришлось бы карабкаться по крутому каменистому склону. В трещинах серого гранита проросли редкие деревца еловых пород, густой мох покрывал ложбины и овраги. С севера непрерывно дул промозглый сырой ветер.

Серый выцветший шатер стоял на склоне пологого холма, в ряду таких же серых шатров. У подножия холма валялись груды подозрительно одинаковых камней, ровно отесанных когда-то, будто их извлекли из остатков разрушенной изгороди. Бородатые изможденные мужики выкапывали камни из глубокой длинной траншеи, передавали на руках вверх и сбрасывали вниз, к подножию холма. Ноги землекопов были скованы цепью, а поверх голов, по краям траншеи, прогуливались с бичами два надсмотрщика в долгополых халатах и треугольных шапках. Такие шапки Коваль когда-то видел в музее этнографии, кажется, в них наряжались в древности монгольские степняки.

Вокруг траншеи полоскались на ветру цветастые ленточки с подвешенными к ним костяными и глиняными игрушками, чадили костры, терпкие запахи забивали носоглотку, мешали вдохнуть полной грудью.

Костры… Штук восемь больших костров.

На какое-то время Артур потерял ориентацию, а когда очнулся, его опять насильно поили самогоном. Зажимали нос и вливали тонкой струйкой в рот вонючую огненную жидкость. Но тело уже отогрелось, проснулось окончательно и в ответ отзывалось рвотными спазмами.

– Артур… слышь, царь ты эдакий…

Коваль не без труда вывернул шею влево. Варвару привязали неподалеку, так же, как его, спиной к вбитому между камнями колышку. Руки позади, а ноги вытянуты вперед и крепко привязаны к другому колышку. Выглядела атаманша ужасно, опухшая, с кровоподтеками под глазами и на скуле, в разорванной почти до пояса куртке. Варвара шмыгнула разбитым носом, покачала языком расколотый зуб.

– Ну, чего уставился? Разонравилась?

Артур попробовал улыбнуться, но растянулась только правая половина лица. Слева, от носа до уха, кожа превратилась в замерзший целлофан. За Варварой, скрючившись, сидел Бродяга, еще дальше к столбу привязали Луку и Бубу. Буба был без сознания, что-то невнятно лепетал, вздрагивал, иногда плакал. Его ноги чудовищно почернели, кости все так же торчали из-под кожи, заражение добралось до середины бедер. Лечить пленника, похоже, никто не намеревался.

– Не… не ра-о… тьфу! – Артур пытался ответить, что не разонравилась, язык предательски запутался во рту. – Кк…к…как там Бо-яга?

– Бродяга? – Варвара покосилась на дремлющего старца. Тот клевал носом, изо рта у него тянулась струйка слюны, связанные сзади руки почти вывернулись в суставах. Глаза мортуса были завязаны плотной повязкой. – Пьяный он, ага. Не видишь, опоили его. Чтобы лыка не вязал, чтобы иродов усыпить не мог. И глаза закрыли, вишь, сволочи!

До Коваля начало доходить. Бродягу напоили сильнее всех, поскольку он был единственный, кто мог поднять восстание. Кто еще, кроме старца, мог подчинить сторожей?

За оструганным столбиком, к которому прикрутили обмякшего Бубу, Артур увидел дюжину связанных пленных. Все люди незнакомые, мужчины и женщины, славяне, китайцы, еще какие-то чумазые личности, принадлежащие к неведомым народностям. Артур подергал ногами, затем руками, затем начал плавные вращательные движения. Так учил его когда-то выбираться из пут Хранитель силы, покойный Бердер. Нужно вдыхать и выдыхать, напрягать мышцы и расслаблять, чтобы постепенно ослабить веревки.

– Ничего не выйдет, – Варвара цыкнула сквозь дырку от выбитого зуба. – Я ж не слабее тебя, Кузнец. Уж и так и сяк дрыгалась, ага.

– Так что же, будем ждать, пока нас сожрут? Ты Бродягу можешь разбудить? Покричи ему, что ли!

– Уже и кричала, и плюнула в ухо ему раза три. Спит, опоили бедненького.

– Ты была здесь когда-нибудь?

– Не-а. От Читы шибко далеко. А ты не чуешь, как травой тянет, табунами? Кажись, к монголам завезли.

– Продадут нас? – Коваль почти успокоился. Плен, рабство, затем побег или выкуп – ситуация неприятная, но поддающаяся прогнозу. По крайней мере происходящее поддается объяснению, пусть и с некоторой натяжкой. – И почем у них человечина, не слыхала?

– Кого продали, тому уж о ценах не докладали, – отозвался вместо Варвары Лука. – Зато я слыхал, что ихние шаманы прикормили Большого скотника, чтоб он, для них, значит, вот так мяско человечье таскал.

Артур следил за передвижениями «рудокопов». Замызганные мужики оформили яму в виде сильно вытянутого прямоугольника и принялись вгрызаться в глубину. Таким образом, получилось, что они оставляли после себя ступеньку высотой полметра, затем отрывали следующую ступеньку, глубже, и копали еще ниже. И на каждой ступеньке им встречался слой камней.

– Большой скотник? Кто это такой?

– Так он и был, собака, – сплюнул Лука. – Заморозил нас, чтоб ему в аду жариться.

– Больше некому, – авторитетно подтвердила Варвара. – Ихний, монгольский Дедушка Мороз, еще Большим скотником или скотоводом кличут. У энтих-то, степняков, все шиворот-навыворот. Новый год у них – когда отел идет или когда стада с пастбищ, нагулявшие вес, возвертаются, ага.

– Вы что, всерьез верите, что нас заморозил Дед Мороз? – осведомился Коваль.

– А кто же еще? – удивился Лука. – Он и есть, дух холода, собака такая. Не думал вот, что столкнуся с ним… Сам-то не бродит по тайге, это тебе не шатун какой. Его камланиями накликают. Когда разом сильные шаманы в круг станут, могут накликать… ненадолго вроде бы… Эх-ма, ноги отнялись почти.

Артур собрался было поспорить на тему потусторонних сил, открыл рот, набрал воздуха в грудь и… передумал. Если людям нравится верить в монгольского Деда Мороза, который собирает стада, а дыханием замораживает бедных путников, что ж… Он не в силах победить суеверия. И не время с ними бороться. Время срочно придумать, как уцелеть и вернуться.

– Глянь, Варя, шаманы в круг собралися! Вот так прорва, откудова столько их? – Лука показывал подбородком влево.

– Да вон, черти, небось в землянках ночуют! – откликнулась атаманша. – Вишь, там куст пожелтел, небось корни подрезали, когда землей накат присыпали…

Артур оглянулся туда, куда показывал пулеметчик. На возвышенности, за рядами жидких елочек, кто-то выкопал два блиндажа и умело замаскировал их толстым слоем дерна с травой и кустиками. Надо было обладать острым зрением и большой наблюдательностью, чтобы заметить разницу между почвой и крышей землянки. Из неплотно прикрытых лазов поднимался ароматный дым, внутри что-то жарили или варили. От аромата пищи желудок предательски скрутился винтом, Коваля чуть не стошнило слизью и самогонкой.

– Вот они… глянь, что за рожи! Рожи-то раскрасили, ага.

Коваль вгляделся между двух остроконечных валунов, составлявших когда-то одно целое, а теперь похожих на разбитое каменное яйцо. Между валунами начиналась тропка, по тропке откуда-то сверху неторопливо спускалась мрачная процессия.

Почти все – пожилые и просто старые мужчины, но затесалось среди них и несколько женщин. Буряты с седыми космами и длинными пучками бород, наряженные так, словно собрались в музей этнографии для живой экспозиции. Коваль до этого никогда не встречал настоящих таежных шаманов, приготовившихся для праздничного камлания. У него не возникло сомнения, что ожидался большой праздник, настолько ярко и насыщенно, иначе не скажешь, вырядились колдуны. Лица они выкрасили в черный цвет, сверкали только зубы и белки глаз. Когда процессия приблизилась, в ноздри проник острый дух плесени и слежавшихся одежд, зазвучали десятки колокольчиков, металлических и костяных, пришпиленных к расшитым халатам, загремели трещотки и потекли первые тягучие ноты шаманских напевов.

Артура пробил пот. Он не сумел бы объяснить, отчего вдруг стало так страшно. Ведь и до того жизнь не была малиной, приходилось ждать неизвестно чего, в неудобной позе, на сыром мху, со скрученными конечностями. Но когда они запели, что-то изменилось принципиально.

Что-то сдвинулось.

– Что, Кузнец, напужался? – Лука закашлялся, попытался улыбнуться, но у него это неважно получилось. Варвара громко стучала зубами, Буба был без сознания. Больше всех повезло Бродяге, он откровенно дрых, пуская слюни.

– Глянь-ка, Кузнец… никак крепость строют…

– Это не крепость.

– А что ж тогда?

– Это могила.

26 МОГИЛА ИСТРЕБИТЕЛЯ

Артур с трудом повернул голову. Шаманы обходили пленников, разделяясь на два живых ручейка, и спускались вниз, к громадной глубокой яме. В яме по-прежнему кипела работа, но бессмысленное перетаскивание грунта опять сменилось ударами ломов. Пока Коваль следил за шаманами, надсмотрщик пригнал откуда-то еще десятка два полуживых, тощих, как смерть, существ и ударами бича заставил их приступить к работе. Несчастные рабы из этой партии выглядели так ужасно, что наверняка не смогли бы поднять тяжелое кайло без дозы наркотика. Их расставили в шеренги вторым фронтом, напротив той бригады, что копошилась внизу, на глубине не меньше трех метров.

– Раз ты Белый царь, так должен нас отсюда вытащить, – рассудительно заметил Лука.

Ковалю совсем не понравились интонации бывшего пулеметчика. Тот словно намекал, что сейчас во всеуслышание огласит имя самого крутого пленника. – Слышь, Белый царь, давай, убей их!

– Заткнись, – посоветовала пулеметчику Варвара.

– А ты мне теперь никто, и рот не затыкай, – ощерился Лука. – Я его святости служил, а не бабе дурной, ясно?

– А я тебя узнал, – подал голос незнакомый пленный, долговязый парень с очковым синяком на вытянутой физиономии. – Ты, ты, девка! Ты же дочка Малиновского, бывшего атамана из Читы, да? Глазам не верю!

– И что с того? – насупилась Варвара. – Я сама атаманша Читы, а ты-то кто?

Парень вместо ответа захохотал, очевидно, травы, подмешанные в водку, не позволяли ему долго сохранять ясность ума. Зато вместо долговязого зашепелявил, забормотал громко молитву один из узкоглазых кряжистых мужиков, одетый в дырявые сапоги и рваную телогрейку, словно погрызенную мышами.

– Варя, что он говорит? Молится? – Артур решил пока не замечать наглого поведения бывшего пулеметчика. Человек от пережитого вполне мог соскочить с катушек.

– Он, это… – Варвара, как ни странно, сохраняла хладнокровие. – А я его как-то видала, ага. Он из нерчинского улуса, большой у них человек, хозяин большой. Мы с ними торговали, дрались пару раз, потом мирились. Ты смотри, что творится, а? Кого эти ироды решили бесам скормить?

– Почему скормить? – настаивал Коваль. – Варя, если ты что-то знаешь, лучше скажи сразу!

Шаманы, тем временем, выстроились в круг справа от грандиозной ямы, запели хором и начали притоптывать. Каждый медленно поднимал левую руку, затем резко ударял о бедро.

– Я его бубубу не шибко разбираю! – Варвара нахмурилась от напряжения. – Вроде снова старая песня. Мужик такое дело говорит… что черные шаманы из брошенных улусов хотят разбудить истребителя людей. И для того им нужны сердца смелых. Им надо сердца, чтобы… нет, не понимаю…

Лука захихикал с закрытыми глазами. Буба молчал, склонившись набок. Бродяга проснулся, повел вокруг себя осоловевшими глазами и снова захрапел.

– Слушайте меня. Если ко мне подойдут вплотную, вероятно, я сумею задержать одного или двоих, – тихо начал Артур. – Я прикажу разрезать веревки, затем развяжу Варвару, но надо быстро…

– Они не подойдут, Кузнец, – зло выговорил Лука. – Ни к тебе, ни ко мне не придут. Разве ты не знаешь, зачем им сердца? Эх ты, какой же ты царь?

Шаманы вскрыли могильник. Оттуда никто не вылез, не полыхнуло пламя, не произошло пока ничего чудесного.

Но словно вынули пробку из бутыли с крепкой месячной брагой. Терпкий, застойный дух разлился в воздухе. Внезапно стало понятно и объяснимо присутствие такого большого числа ровно обтесанных камней. На темном срезе сырой земли стали видны слои этих плотно пригнанных булыжников, которые выполняли роль накатов и, очевидно, великолепно защищали сердцевину траншеи от воды. Рабочие как раз общими усилиями пробили дыру и принялись вытаскивать камень за камнем. Вероятно, они добрались до последнего слоя. Надсмотрщик что-то выкрикнул, работа остановилась. Трое с черными лицами, звеня бубенцами, спустились в яму. Рабочих оттеснили кнутами, те подвинулись и стояли покорно, точно выключенные из сети роботы. Это, конечно же, были не роботы, а живые люди – Артур видел, как вздымаются их ребра, как стекает пот по коже, оставляя грязные дорожки.

– Что они там делают?

– Никак клад отрыли?

«Нет, это не клад, – подумал Коваль. – Это могильник, очень своеобразный, если не сказать больше… Похоже, эта могилка даст фору гробницам египтян… Кто же такой этот истребитель? Что за очередная сказка?..»

Четверо с черными лицами приняли у рабов инструменты и сами взялись за работу. Кто-то отдал команду, Артур никак не мог определить этого главного, чтобы впоследствии прикончить его первым. Зазвенели кандалы, и «каторжан» вообще убрали из поля зрения. Зато, помимо ряженых колдунов, вокруг загадочной траншеи выстроились очень странные молодые люди. В одинаковых светлых рубахах на голое тело, раскрашенных алыми пятнами, босые и стриженные наголо. Очевидно, до того они прятались в землянке, а тут прибежали рысцой и построились шустро, спинами к центру и выставленными вперед оголенными кинжалами наружу. Впереди босоногих бежала старая сгорбленная шаманка и вела за руку первого юношу. Коваль сначала не обратил внимания на некоторые странности этой новой группы, пока ближайший парень не оказался от него в трех метрах.

Он был слеп.

Они все были слепы, причем слепы, скорее всего, от рождения. Но вместо внимания и настороженности, присущей слепым, их желтоватые скуластые физиономии олицетворяли абсолютное спокойствие. Каждый замер там, где его поставила старуха, босиком на острых камнях или в мокром мху. Каждый выставил впереди себя саблю, только это были не сабли.

Артур в походах навидался немало холодного оружия. Этим оружием драться с человеком, вооруженным обычной саблей, не стоило. Слишком широкое лезвие, закаленное особым методом, с прорезью по центру, с утяжелением на острие, покрытое бугорками вроде…

Вроде азбуки для слепых!

Только вот зачем слепым читать то, что написано на оружии?

Вдруг стало темнее. Артур искал причину на небе, но, видимо, глаза его обманывали. Темнота поднималась снизу, из разверстого рта могилы. Три или четыре бубна выводили нелепый, скомканный ритм, но самих музыкантов со своего места Коваль пока не видел. Мужики в траншее прекратили копать в глубину и принялись расширять ступени, сделанные ранее. Камни на их пути вниз закончились, теперь «археологи» передавали по цепочке ведра с глинистой землей и сбрасывали содержимое ведер за пределами траншеи. Две кучи по обеим сторонам раскопок росли очень быстро.

Четверо мужчин с закрашенными черной краской лицами принесли на плечах ковер, пыльный, расползающийся. Ковер раскатали между ближним краем ямы и шеренгой пленных. Затем с бешеной скоростью откуда-то приволокли заготовленные жерди, хворост и горючее. Не прошло и минуты, как по обе стороны от ковра запылали два гигантских костра. Тем временем еще больше потемнело, но Артур никак не мог понять природу явления. Солнце никуда не спряталось, все так же болталось в дрожащих потоках воздуха над степью, и облака не мешали светилу выполнять свою работу. Однако мрак наступал не сверху, он, словно роса, оседал на траве, он выползал из низин, как ядовитый болотный газ, он плескался уже у самого основания каменистого холма, грозя затопить и свежевырытую траншею, и привязанных пленников, и шатры с высокими таежными гостями.

– Эй-ха, эх-ха, жолдо-о, хха…

В круг выступили две женщины и двое мужчин. Артур не сразу определил их пол, мужчины лихо разукрасились и ни в чем не уступали своим воинственным подругам. Впрочем, это мог быть вовсе не танец войны и не пляска смерти, но Ковалю показалось, что ничего романтического, и уж тем более сентиментального в этом дерганом танце не было.

Те четверо, что осторожно выковыривали камень за камнем из подземной кладки, почти завершили работу. Они смогли спустить вниз веревки, горящие лампы и спустились сами.

Бубны били все чаще. Четверо танцоров кружились в круге. Круг отвечал им все более частыми хлопками по бедрам, все более резкими приседаниями. Слепые юноши замерли недвижимо, защищая могильник и шаманов от возможного нападения каких-то внешних сил.

– Эй-ха, эх-ха, жолдо-о, хха…

Шаманы разбились на два круга, внешний и внутренний. Внешний кружился быстрее, но во внутреннем начались сложные движения каждого вокруг собственной оси.

Артур сосредоточился и чрезвычайно легко поймал волну мозгового излучения ближайшего стражника. Нельзя сказать, что тот ни о чем не думал, а вел себя и ощущал последним поленом. Голоногий парень думал о еде, ему невероятно хотелось получить свой кусок жареного мяса, свою кружку браги и миску каши. Артур попытался выудить из этого одаренного мозга сведения о странном оружии, но натолкнулся на смесь гордости и страха. Бывший Клинок понял одно – стражу готовили с детства, нарочно ослепляли и выстроили кругом для защиты не от людей.

Черные шаманы кого-то боялись.

– Эй-ха, эх-ха, жолдо-о, хха…

Возле расстеленного ковра откуда ни возьмись появились несколько длинных жердей, на их концах торчали бараньи, медвежьи и лосиные черепа, украшенные кусками шерсти, лентами и вязанками засушенных ягод. Женщины брызгали в костры какое-то снадобье, от него искры взлетали тучей, а резкий аромат пьянил не хуже водки.

– Эй-ха, жоо-лдо, эй-ха…

– Варвара, о чем они поют? – Артур начал сомневаться, что сумеет дослушать до конца. Голова снова начала кружиться, солнце подпрыгивало, деревья и валуны вокруг раскачивались все сильнее, точно находились на борту корабля.

– Я не понимаю, это древние их языки… Кажется, они умоляют господина проснуться. А тебе не все равно, с какой музыкой нас сожрут? Это курултай, Кузнец, черный курултай! Только у них не шибко получается…

– Почему не шибко? – Коваль прикрыл глаза, выносить вращение не было сил.

– Они не умеют, – расхохотался Лука. – Эти дурни, они не настоящие… тебе не понять, Кузнец. Они верят, что надо родиться в семье, которая служила нижнему миру, или как у них там ад кличут. Тогда можно оживлять мертвецов…

«Нет никакого ада», – Артур вспомнил беседы с джинном, но промолчал.

Песня лилась все быстрее, ноги выбивали пыль из ковра, лампы по краям прямоугольной ямы полыхали, как кошачьи глаза. Высоченные костры горели вовсю, но Артуру казалось, что он видит их пламя сквозь мощные фильтры.

К разрушенной кладке в глубине траншеи вернули несколько крепких кандальников с корзинами и крюками. Повинуясь тычкам острых пик, они стали раскачивать камни и разрушать отверстие. Артуру вдруг подумалось, что все остальное имеет мало значения, и костры, и пляски, и даже его плен. Самое важное сосредоточилось сейчас внизу. Он оценивал ширину каменного захоронения метров в восемь, а длину – в два раза больше. В дыру, пробитую по центру, уже могли свободно пролезть трое.

– Эй-ха, эх-ха, жолдо-о, хха…

– Эй-ха, саолды-жжехха…

Пение лилось рекой, но река эта не походила на ленивые полноводные реки русских равнин. Скорее, она извивалась, прыгала по камням и корчилась в расщелинах скал, как непослушные весенние потоки, стекающие с северных монгольских хребтов.

Скорость нарастала. Четверо в центре круга упали на ковер и забились в падучей, но это был не припадок, а часть сложного танца. Выгнувшись дугой, почти в мостике, но не касаясь ковра руками, колдуны подпрыгивали, тряслись и выкрикивали какое-то длинное слово.

Звон невидимых бубнов и рокот барабанов превратились в близкий камнепад. Ритм распался на несколько пересекающихся тем, то угасающих, то вновь всплывающих. Шаманы внешнего круга завертелись волчками, скинув халаты. Под халатами на них было столько блестящих оберегов, что в свете костров люди стали походить на маленькие рождественские елочки, лишенные корней. Шапки никто не снимал, женщины плюхнулись на ковер, стали перемещаться короткими прыжками на коленях, выстроившись в затылок друг другу.

Громко застонал Буба, но его стон тут же потонул в общей звуковой вакханалии. Орали мужики, привязанные к кольям, визжали женщины, Коваль различал в темноте их распахнутые рты и брызги слюны. Его самого трясло крупной дрожью.

Действо было в разгаре.

Мрак подступил вплотную к редкой цепочке босоногих слепцов, охраняющих коллективное буйство. Между их выставленными вперед кинжалами пробегали молнии, парни тряслись, на их бритых макушках дрожали капли пота, скатывались по лицам. Издалека казалось, будто каждый держит на себе огромный груз. Возможно, так оно и было, подумал президент, они держат весь наш мир, точнее – удерживают его от проникновения туда, в центр. Кому-то очень нужно, чтобы кусок смещенного мира вырвался на поверхность…

Похоже, те, кто прыгал и кружился на ковре, полностью потеряли чувство реальности. Их космы разметало в разные стороны, будто дул ураган, но урагана не было, не чувствовалось даже слабого ветра. Пейзаж за пределами круга стал плоским, безжизненным, степь сузилась до тонкой светлой полоски, небо надвинулось вплотную, ушей Артура больше не достигали иные звуки, кроме воя, выкриков и топота бесновавшихся шаманов.

Он устал ожидать, когда безумцы придут их убивать, устал надеяться на чудо спасения и намеревался уже усилием воли погрузить себя в сон, как вдруг внизу что-то произошло.

Пение прервалось, сменилось тишиной, а затем – одновременным победным воплем. Из расщелины в каменном своде могилы на канатах подняли что-то длинное, мягкое, похожее на сложенный парус.

Белое знамя.

В тишине стало слышно, как вскипает смола на стволах сосенок, попавших в опасную близость от костра.

Визгливый голос отдал приказание, четверо рабов, склонившись, стали бережно разворачивать белое полотнище. Еще до того, как их мокрые спины разогнулись, у Артура перед глазами словно щелкнули фотовспышкой.

Он вспомнил легенду об этой могиле.

Он догадался, для чего им нужны сердца.

27 БЕЛОЕ ЗНАМЯ

Первым сняли с кольев того самого долговязого парня с очковым синяком, превратившим его физиономию в мордочку испуганного лесного хорька. На него навалились вчетвером полуголые крепкие азиаты, лоснящиеся, будто натертые жиром. Чуть позже Артур убедился, что они действительно натерты жиром, а глаза их вынуты еще в детстве, так же, как у внешней стражи.

– Кузнец, оглох, что ли? Эй, так и будем подыхать?!

«А что я-то могу?» – хотел огрызнуться Артур. Такого острого чувства беспомощности он не испытывал очень давно. Пожалуй, пятнадцать лет, с того дня, когда Качальщики нагло выкрали его из каравана папы Рубенса и увезли в лес.

Увезли вместе с молоденькой Надей ван Гог и едва ли не насильно сделали мужем и женой…

Совершенно не ко времени президент представил жену и детей. И от нахлынувшего, теплого, болезненного, бесконечно далекого… его посетило горькое отчаяние.

Неужели это конец?

Неужели все закончится так бездарно и бессмысленно, под ножом вшивого дикаря, да еще в такой дали от дома, что никто не найдет тело? Неужели стоило биться за выход страны к океану, за победу над флотом Карамаза, за нерушимость границ и подохнуть только потому, что какой-то придурок из зеркала сочинил неразрешимую загадку? Разве не проще было принять предложение настоятелей в храме Девяти сердец и вернуться в собственную молодость, к молодой счастливой жене?..

Артуру казалось – он сейчас с радостью отдал бы ногу или руку за возможность мгновенно перенестись домой, к Наде. И гори они огнем, эти Малахитовые врата, эти турки и монголы и старец, с его абсолютно неясными перспективами…

Слепые палачи с ворчанием набросились на следующего пленника. Непонятно было, по какому признаку они выбирают жертву и как вообще ее находят. Разве что по запаху? Коваль не видел, кого они там схватили, сняли с кольев и потащили вниз, к яме.

Очевидно, степные шаманы для таких вот ответственных операций готовили особую когорту слепых бойцов. Вероятно, их отбирали у родителей-кочевников в раннем возрасте, ослепляли и учили только одному – беспрекословному подчинению. Коваль с восхищением следил за тем, как двигались слепцы. Замечательная в своей жестокости и предусмотрительности идея! Незрячий вряд ли выдаст место, которое никому нельзя показать, незрячий никогда не видел золота, его не пьянили переливы драгоценных камней и улыбки красоток. Его не надо убивать после того, как спрятаны и зарыты сокровища, его можно оставить рядом, творя любые безобразия, занимаясь развратом или, напротив, пытая невинных жертв. А если у слепых детишек развивать боевые навыки, развивать их способности к восприятию на слух и на ощупь, то результаты окажутся более чем интересные…

Парня потащили вниз, к белому знамени, и почти сразу вспыхнули еще два костра. Долговязый орал и брыкался, пока его не перевернули навзничь и не залили в рот густую коричневую жидкость, подозрительно похожую на смолу. Парень, видимо, обладал изрядной силой, ему удалось скинуть с себя двоих мучителей, но подбежали другие и одолели несчастного. Его уложили ничком, вывернули руки и прикрутили щиколотки к запястьям так туго, что тело человека выгнулось дугой.

На пленнике распороли рубаху, оголили грудь и бросили его в такой беспомощной позе подле костра. Откуда-то выскочила лохматая тетка, голая по пояс, вся разрисованная красной краской и облепленная пухом. Мотив шаманской песни тут же изменился, женщина затянула свою мелодию. Похоже, что она подражала кудахтанью курицы и крику петуха. Она размахивала чем-то мохнатым, пестрым, подпрыгивала, трясла обвисшей грудью. Когда блики костра упали на ее сморщенное, искаженное от крика лицо, стало видно, что в руках у нее обезглавленная курица, и кровь, выплескиваясь из горла птицы, оставляет на теле шаманки все новые разводы.

В басовитый хор мужчин нестройно вплелись несколько высоких женских голосов. Пели что-то вроде:

– Эййэ хылээ-де-ырр…

У Коваля появилось ощущение, будто в темечко загоняют гвоздь. Бесконечно повторяющийся на трех нотах заунывный мотив, обрывающийся на подъеме, хлопки и резкий звон бубнов и тошнотворно-сладкая вонь запретных трав, щедро высыпаемых в костры, сводили с ума.

– Кузнец, ты слышал? – наклонилась Варвара. Чтобы перекричать толпу завывающих фанатиков, ей приходилось изо всех сил напрягать голосовые связки. – Им нужно окропить знамя, Кузнец! Это могила Тэмучина, степняки бредят им! Отец мне говорил, что…

Что говорил папа Малиновский, Артур так в тот момент и не узнал. Женщина потрясла над головой петухом, оросила себя и дрожащего связанного парня дождем багровых капель. Тем временем рабы медленно разворачивали знамя. Для льняной тряпки, пролежавшей в склепе больше тысячи лет, знамя сохранилось подозрительно хорошо. Хотя в нем имелось немало прорех и обветшали края, в целом символ страшной эпохи выглядел вполне сносно. Между камнями шустро вбили девять жердей, протянули между ними веревку. Знамя больше походило теперь на неровно подвешенный парус, потерявший свой корабль. С ткани сыпалась мелкая белая пыль, что-то вроде талька или песка. Сумасшедшая бабка, тряся грудями, забралась под знамя, и, пока прислужники расправляли реликвию, она превратилась в неопрятный скачущий пельмень.

Тут произошла очередная заминка. Оказалось, что до конца расправить чудовищный флаг не могут, край полотнища был стянут тугими шнурами. Шнуры разрезали, Ковалю показалось, что из складок знамени что-то выпало, какой-то маленький предмет, его тут же подобрали и унесли куда-то в сторону.

Выпавший предмет забрал высокий сутулый человек с вытянутым назад черепом и уродливо изогнутой шеей. Коваль видел этого мужчину пару секунд, ему показалось, что на темечке у того не волосы, а хохолок из длинных, грязно-белых перьев. И рожа похитителя сильно отдавала чем-то птичьим – хищная, вытянутая вперед, словно клюв…

Похожий на лебедя мужчина не задержался у костра. Он спрятал находку под одеждой и кинулся вниз по склону.

– Хувайлид! – позвал Артур. – Хувайлид, сволочь, ты где?! Погибнем ведь, выручай, бабочка чертова!

Слепцы сняли со второго пленника веревки, перевернули его и распяли между забитыми в каменистую почву крюкам. Варвара молилась шепотом, Лука хихикал. Возле спящего Бродяги появились двое с черными лицами, запрокинули ему голову, насильно влили в глотку новую порцию самогона. Одежда старца промокла, в воздухе резко понесло сивухой.

Шаманы начали новый танец и новую песню. Вход в могилу продолжал расширяться, вниз спустили еще несколько ламп. Стало очевидно, что нижняя каменная кладка представляет собой потолок, часть купола, опирающегося на квадратные колонны. Колонны уходили куда-то вниз, дно склепа скрывалось в тени. Вниз осторожно спустили крепкую лестницу с широкими деревянными ступенями, затем вторую и сбросили несколько толстых канатов.

Рядом с измазанной в белом песке и перьях женщиной появился широкоплечий мужчина, одетый в одну лишь медвежью шкуру. Нет, это была не совсем медвежья шкура. Шерсть, видимо, выстригли и обваляли в совиных перьях. Артур узнал того кадра, который поил его в шатре самогоном. Круглая безухая голова, вся в пучках перьев, непонятно, то ли приклеенных, то ли у него волосы росли так, черный нос крючком, едва не достающий до подбородка, когти на руках…

Задние лапы медведя волочились за ним по земле, человек подпрыгивал, приседал, крутился волчком и снова изображал разъяренную птицу, распустившую крылья. Прочие гости праздника кружили с такой скоростью, что профессиональных ледовых фигуристов давно бы стошнило.

Шаманы давно выпали из реальности. Порядок на курултае поддерживали те, кто не вошел в главный круг, человек восемь помоложе, тоже с накрашенными лицами, но без хлыстов и без огромных меховых шапок. Под командой одного из младших адептов кандальники короткими рывками тянули канаты. Очевидно, снизу, из ямы, поднимали что-то очень тяжелое, мышцы рабов вздулись, плечи дрожали, ноги разъезжались.

Последующее произошло настолько внезапно, что соседи Артура не сразу сообразили. А когда до измученных людей дошло, какая участь их ждет, поднялся дикий вой и стон. Кто-то отчаянно матерился, кто-то плакал и звал маму, кто-то плевался и хохотал, как Лука.

Человек-сова ударом ножа вспорол грудь первой жертве, ловким движением запустил под кожу руку и вырвал сердце.Затем он размахнулся и широким движением облил знамя. Получилось своеобразное граффити. Артур мог лишь надеяться, что первая жертва умерла быстро.

Слепые слуги вернулись и уверенно накинулись на Луку. Ряд бритых стражников разорвался, пропуская их, и снова сомкнулся. Лука заорал, как поросенок под ножом. Его тонкий истошный крик резал уши. Варвара молилась в голос.

– Сволочи, будьте вы прокляты! – выкрикивали в темноте русские пленники.

– Чтоб вам сдохнуть, ироды!

– На том свете сочтемся, погань вонючая!

– Слышь, Кузнец, а ты – мужик ничего! – Варвара улыбнулась сквозь слезы.

– Ты тоже молодчина!

Артур про себя решил, что сумеет остановить себе сердце, чтобы не дожидаться начала процедуры. Он никак не мог определить, вытащили из внутреннего кармана зеркальце или нет. Во всяком случае, Хувайлид не подавал признаков присутствия. Он и прежде часто пропадал без предупреждения, но никогда еще не оставлял своего протеже перед лицом явной смерти.

Из второго пленного не торопились вынимать сердце. Человек-сова присел над ним, показал всем лезвие длиной в локоть, затем поставил колено на поясницу голого распятого человека и сделал круговой надрез на голени.

После третьего надреза на руке человек-сова плюхнулся жертве на спину и принялся методично вспарывать кожу вдоль позвоночника. Распятый молчал до тех пор, пока шаман не добрался до затылка. Наверное, он орал на пределе, но вопли пляшущей братии заглушали его жалобы. Распятый бился лицом о землю, наверняка он мечтал о смерти, но умереть ему не позволяли. Черный шаман занимался своим делом не просто профессионально, но с большой любовью. В кулаке у него появился другой нож, с коротким изогнутым лезвием, он стал потихоньку снимать кожу со спины несчастного, орудуя своим мясницким инструментом.

Коваль хотел бы этого не видеть, но кошмарное зрелище по-своему завораживало. Человек постепенно превращался в кусок мяса, в живое пособие по анатомии. Луку приволокли, уложили рядом и несколько раз ударили по голове. Не оглушив, его не могли связать. Артур не мог не порадоваться за верного пулеметчика Бродяги, с него, к счастью, не собирались сдирать кожу заживо; колдунов интересовало его сердце.

На ковре творилось что-то невероятное. Женщины-шаманки бились в истерике, колотили кулаками в землю, трясли тряпками с нанизанными на них черепами мелких грызунов, их песня походила на печальный речитатив, ускоренный до темпа хип-хопа. Мужчины крутились, как бешеные волчки, полы халатов раздувались, руки летали, из распахнутых ртов летели отрывистые заклинания. Бубны выстукивали вязкий завораживающий мотив на три такта, им вторили колотушки, кто-то насвистывал, кто-то выл, довольно удачно подражая волку.

Из раскопа показалось нечто овальное, метра два в длину, на первый взгляд похожее на… исполинскую детскую колыбельку.

– Что, Белый царь, неохота помирать? – Из мрака перед носом Артура материализовалась страшная чумазая рожа. Один из молодых шаманов, с шапки свисают мелкие звенящие игрушки, широкие восточные скулы, безумные глаза, черные зрачки – как блестящие монеты.

– Неохота. Кто ты такой, мы знакомы? – Коваль ухватился за слабую надежду. Разговорить этого типа, усыпить бдительность, заставить развязать веревки!

– Мы не знакомы, – расхохотался шаман. – Но про тебя много говорят. Слухи о Белом царе русских докатились до Великой степи. Мы думали, что ты похож на повелителя небесного царства, а ты – просто испуганный хорек. Зачем ты забрался в чужой курятник, тебе мало курочек у себя дома?

Внизу истошно завопил Лука. Белое знамя перечеркнула очередная багровая линия. Двухметровую колыбель вынули, наконец, из подземного хранилища, завели под ее днище бревна, потянули на канатах в сторону.

– Не бурят это, не из наших, – шепнула Варвара, когда молодой шаман отвернулся. – Я чую, выговор у него, как у степняка!

Ковалю было все равно, какой у молодого убийцы выговор. Возле расстеленного ковра корчились уже два ободранных человеческих тела. Сова почти закончил свою увлекательную работу, он срезал с изнанки кожи сухожилия и нервы с такой же невозмутимостью, с какой работает мясник при разделке коровьей туши. Особо бережно и старательно, чтобы не порвать и не сделать лишних порезов, он стягивал кожу с черепа. При этом он не догадывался оборвать мучения либо нарочно стремился закончить процедуру до того, как остановится сердце страдальца.

– Почему ты зовешь меня царем? Я – не царь.

– Неужели? – Чернолицый выговаривал русские слова правильно, но с заметным акцентом. – Много мы слышали. Темники ханские не осмеливаются делать так, как делаешь ты. Мандарины китайские и ламы в Тибете не делают так, как ты. Только цари русские поступают так, как хочет их левая нога. Захотел – раскачал и стер столицу древнюю, сто тысяч человек без крова, без лепешки пресной оставил. Захотел – сослал народ целый, десять тысяч кибиток загнал в голодную степь… Так только царь может делать. Разве мало тебе было крови дома? Разве не напился ты чужой смерти там?

От такой эрудиции Коваль несколько опешил.

– Если ты говоришь о разрушении Москвы, то это решал не я, а Хранители равновесия. А в южные степи я высылал тех, кого к выселению приговорила Дума. Я смотрю, тебе много известно о нашей жизни? – перешел в наступление президент. – В таком случае ты должен знать, что нам не нужны ни Монголия, ни Китай, ни Корея. Нам нужны лишь наши прежние границы…

– И Большая смерть, так? – расхохотался шаман. – Тебе нужна смерть в стеклянных капсулах, чтобы держать в страхе весь мир. Ты получишь свою смерть, ты нажрешься ею до отвала! Когда проснется истинный повелитель мира, каждый преданный ему царь получит свой отрез белого знамени…

Женщины-шаманки бились, как в припадке, танцующие мужчины повторяли один и тот же стих. Громоздкое сооружение, вынутое из-под земли, по круглым бревнам выкатили на ковер, молодые служители скинули нательные рубахи, упали на колени и принялись обтирать боковины удивительной конструкции. Не прошло и минуты, как в сполохах костров засиял золотой саркофаг.

– Не хочешь отдавать сердце, Белый царь? – глумился пьяный кочевник. – Ты еще можешь вымолить прощение. Тогда тебя не убьют, да. Ты можешь стать верным нукером истребителя, если пожелаешь… Что это такое, Белый царь? Зачем тебе это?

Шаман держал в руке зеркальце Озерников.

«Если сейчас разобьет – джинна мне не видать. И Малахитовых ворот не видать, как своих ушей. Как же его успокоить?..»

Что-то произошло внизу. Девятихвостовое белое знамя Истребителя отяжелело от крови. Неровные полосы и кляксы покрывали его, а внизу, под знаменем, катались несколько шаманов, исступленно ударяя себя кнутами.

На саркофаге покоилась овальная крышка. С расстояния почти в пятьдесят метров Артуру было непросто разглядеть, из цельного золота отлито последнее пристанище полководца или блестит лишь тонкий сусальный слой? Одно он мог сказать точно – крышку никто бы не смог приподнять снаружи. По всей ее поверхности бежали сложные значки, закорючки, пиктограммы, но не было ни ручек, ни колец для просовывания брусьев, ни пазов для того, чтобы вставить лезвие топора.

Крышка дрожала. Сам саркофаг стоял твердо. Судя по продавленным, искрошенным в щепки круглым бревнам-волокушам, найденный кусок золота весил несколько тонн.

Но крышка вздрагивала.

– Зачем тебе зеркало, в котором нет отражений? – настаивал шаман.

Только теперь Коваль заметил, как изменилось зеркальце, доставшееся врагам. На холм к этому моменту практически опустилась ночь. Солнце светило, но было похоже на луну, пробивающуюся сквозь грозовые тучи, в сумраке мерцали только огни костров. Степняк крутил в ладони зеркальце, словно раздумывая, швырнуть его о камень или оставить серебряную рамку себе.

Оно стало непрозрачным с обеих сторон. Будто выдернули вилку из розетки, с обеих сторон – серые, покрытые ссадинами и потеками овалы.

– Это игрушка, – придумал Коваль. – Просто игрушка моей дочери. Я носил ее с собой, чтобы помнить о ребенке. Позволь мне умереть с ней, потом ты ее заберешь.

Чернолицый улыбнулся, хотел ответить, но тут его отвлекли.

Восторженный вопль пронзил мглу.

Надсмотрщики с плетками, охранники, шаманы – все повалились на колени.

Саркофаг двигался. Крышка вздрагивала, словно внутри варился бульон, словно там гудел пар под давлением. В какую-то секунду, когда человек-сова снова взмахнул перед знаменем живым трепещущим сердцем, на поляне внезапно пропал звук. Артур испугался, что лишился слуха. Пляска и камлание продолжались, но от ямы доносился единственный шум, очень тихий и болезненно неприятный.

Будто кто-то царапал твердую преграду ногтями.

Звук стал громче. Крышка на колыбельке приподнялась дюйма на три, стала видна ее чудовищная толщина. Чтобы выдавить снизу такую массу, требовался грузовой домкрат. Или взвод солдат, успел подумать Артур.

Крышка со скрежетом чуть сдвинулась в сторону.

Артур ни секунды не сомневался, что спектакль подстроен и отрепетирован заранее. Саркофаг, скорее всего, пустой внизу и весит совсем немного. Его якобы вытащили с трудом из ямы и установили там, где заранее прорыт люк. Теперь для рядовых членов общины, для почетных гостей и устрашенных пленников крутят ужастик, часть вторую.

Мучитель занялся следующей жертвой. Варвара зашмыгала носом, кто-то громко поносил «проклятых монголов». Часть колдунов продолжала танец, освободившиеся упали, протянув руки к своей находке. Трое прибежали снизу, чтобы забрать очередного обреченного. Внутри Коваля все сжалось, он мысленно попрощался с Надей, но выбор убийц пал на бесчувственного Бубу.

Однако зарезать синекожего не успели, а пьяный парламентарий так и не решил судьбу зеркальца.

Поднялся ветер. Вначале Артур не обратил внимания.

Начало подпрыгивать все, что не было прикручено к земле. Варвара что-то беззвучно кричала, показывая Артуру на ухо. Президент обернулся, насколько позволяли веревки, и застыл, не в силах понять, что же там происходит. За спинами пленников, на пологом склоне холма, творилось нечто непонятное. Деревья словно взрывались, их что-то выталкивало вместе с корнями, выворачивало, ломало. К небу взлетали комья земли, с треском крошились пни, но не повсеместно, а словно…

Словно шагал сквозь тайгу прозрачный неуклюжий великан, ничего не замечая вокруг, круша многотонными пятками все, что под них попадало, и каждый шаг его равнялся, наверное, пяти шагам слона. Коваль, как завороженный, следил за приближающейся границей катаклизма; по-прежнему он не видел и никак не ощущал существо, которое, судя по разрушениям, должно было размерами превосходить летучего змея. Президент почему-то сразу вспомнил дрессированных ящеров мандарина Ляо.

Совсем рядом вспучился целый холм рыхлой, пропитанной влагой земли. Бритоголовые слепцы вдруг заволновались, словно очнулись от сна. Переговорщик отпрянул, ощерился, сжался в комок, как испуганная кошка.

Еще один удар.

В пяти метрах треснул камень, мелкие осколки полетели Артуру в спину. Шаман отступал, посылая проклятия. У костров пока ничего не замечали, там методично вспарывали грудные клетки «каторжанам», участвовавшим в разрытии могилы. На парусе девятибунчужного знамени появилось еще несколько алых штрихов. Крышка саркофага треснула по всей длине.

Еще удар снизу.

Шаман взвизгнул, шапка слетела с его головы. Он как-то странно изогнул рот и сам скривился набок и в такой нелепой позе застыл на несколько секунд. Артур уже видел, что произошло, но не верил своим глазам.

Черного колдуна насадили на острую пику. Пика торчала из земли, и не просто из земли, а из куска серого шершавого гранита. Лезвие прошло сквозь камень, как сквозь мягкое масло, воткнулось шаману между ног и вышло в районе темечка, столкнув шапку. Он умер, крепко сжимая в кулаке ручку зеркальца. Коваль молил бога, чтобы хрупкий связной прибор не выпал и не разбился о камень.

Это стало бы вершиной несправедливости.

Опять удар.

Не удар. Шаги. Шаги невероятно тяжелого существа, которое шло как бы наоборот, изнутри земли, и выдавливало верхний слой почвы, камни и деревья наружу. Коваль не мог до конца развернуться назад, мешали веревки, стянувшие горло, но ему показалось, что зверь исполин был о четырех ногах или лапах.

Значит, не тиранозавр. Вероятно, диплодок или что-то в этом роде.

Один из слепых стражников замычал, выронил саблю, схватился за живот, за ним выгнулся второй, остальные нерешительно попятились. Еще две спицы с сухим шелестом вытянулись из-под земли, парни повисли на них, как бабочки в гербарии, из-под белых рубах по лезвиям стекала черная кровь.

Еще один грохочущий шаг.

Земля подпрыгнула, вспучилась почти правильным кругом диаметром около метра в непосредственной близости от ног Артура. Словно легкое землетрясение сотрясло холм. Один из высоких костров развалился, пылающие головни полетели на ковер. Шаманы оставили Бубу, бросились тушить ценный реквизит.

Слепые гвардейцы кинулись наутек. Как только они смяли строй, моментально стало светлее, будто с глаз сняли вуаль. Сумрак рассеивался, утекал в расщелину разбитого склепа, где-то захлопали птичьи крылья, косые солнечные лучи ударили в золотой бок роскошной колыбели.

– Кузнец, глянь-ко! – У Варвары округлились глаза.

Там, где чудовищная лапа вмяла ткань мира, возникла крохотная сероватая лужица. Лужица увеличивалась на глазах и спустя пару секунд подобралась вплотную к пяткам президента. Больше всего это походило на разлитую ртуть, на родник ртути, внезапно забивший на склоне холма.

Шаманы остановили танцы. Последний раз звякнул бубен. К небу вернулся голубой цвет, зато белое знамя Истребителя повисло грязной уродливой тряпкой.

Лужица растянулась метров на восемь в диаметре и продолжала увеличиваться. Все сильнее она походила на зеркало Повара Хо. Проткнутый спицей шаман висел теперь обмякшим чучелом посреди свинцового пруда, но не отражался в блестящей поверхности. Человек-сова отбросил нож и резво побежал вниз по склону холма, перепрыгивая через камни, вынутые раньше из гробницы. На бегу он что-то кричал и отмахивался, словно за ним гнался рой пчел.

Женщина в перьях помчалась за ним, поскользнулась в крови, упала и снова побежала. Остальные участники празднества замерли, превратившись вдруг в собственные восковые копии. Человек-сова перескочил последний завал из обтесанных камней, ему оставалось до высокой степной травы не больше пяти шагов, когда сверкающая спица вырвалась из почвы. Следующая спица наискось проткнула женщину-шаманку. Они повисли рядом, слегка покачиваясь, вытаращив глаза. Все это произошло в полной тишине, если не считать стонов последней жертвы, с которой сняли кожу. Кто-то из лысых слепцов пытался сбежать вверх по склону, лавируя между елочками, но погиб точно так же, как его соратники.

Существа из Зазеркалья четко давали понять всем присутствующим, что курултай не закончен и никто не покинет границу праздника.

Поверхность зеркала стала гладкой, поднялась вертикальной стеной, напряглась колоссальным мыльным пузырем… и лопнула. По лесу разнесся звук, словно разом ударили в сотню камертонов. В уши грохнуло с такой силой, что Артур ненадолго оглох.

Из искрящейся пустоты величественно выплыл мамонт. На загривке у горы коричневого меха сидел карлик в синем кафтане и помахивал двухметровой спицей. На груди карлика лучился черный камень, оплетенный сложным узором серебра, так похожим на свастику.

– Всем здорово, – неожиданно низким голосом рыкнул карлик с высоты. – Меня зовут Гаврила Клопомор. Что, засранцы, погань косорылая, разухабились, страх забыли? Гей!

Коваль уже догадался, кто вынырнет из зеркала следующим. Показалась серая морда вовкулака, за ним – еще одна, и еще.

Люди-волки собирались плотно позавтракать.

28 ИМЕЮЩИЙ – ВМЕСТИТ

Семью Повара Хо убивали с удовольствием.

И убил их не человек. Монах, прилетевший на драконе, умел различать много видов убийства. Он застыл посреди пепелища и закрыл глаза, пытаясь поймать сердцем отголосок произошедших здесь событий.

Внезапно Весельчак коротко рявкнул, предупреждая хозяина об опасности.

Мужчина резко обернулся, уходя вправо и одновременно вскидывая карабин в правой руке, а левую, с ножом, отводя назад.

– Тепла тебе, брат Цырен, – произнес по-русски щуплый жилистый китаец, одетый в черное. Лицо у китайца слегка двоилось, мешая разглядеть его черты.

Один из Хранителей равновесия! Цырен облегченно выдохнул.

Китаец произнес одно из приветствий, которыми обменивались только Хранители. Цырен быстро покосился по сторонам. Кажется, за углом сгоревшего дома прятался еще один незнакомец. И как только они сумели так незаметно подобраться?

– И тебе тепла… Мы знакомы?

– Мы давно не виделись, брат Цырен. Ты охотнее дружишь с русскими, чем с нами.

Цырен повесил карабин на плечо.

– Вы – один из наставников храма Девяти сердец, я не ошибся?

– Ты не ошибся, молодой человек. Меня зовут наставник Вонг, а это – мой товарищ, почтенный Линь.

Кругленький, довольный чем-то Линь вынырнул из укрытия, вежливо поклонился.

– У меня такое впечатление, брат Цырен, что мы тут встретились не случайно? – приподнял бровь китаец. – Кстати, если тебе удобнее, мы можем говорить на твоем языке.

– Мне все равно, – поклонился Цырен. – Я служу в дацане Иркутска. Я отпросился у боболамы, потому что услышал железный смех. Я пролетел полторы тысячи километров, потому что кто-то пытается будить железные бурханы.

– Нашел ли ты того, кто это делает? – прикрыл глаза китаец.

– Пока нет, – вздохнул монах. – Блуждающий прииск тяжело нагнать, но легко стать его пленником. Почтенный Вонг, я могу теперь спросить, что здесь произошло?

– Здесь погиб наш послушник, и потому мы здесь, – Вонг честно глядел в глаза буряту. – Мы прибыли слишком поздно. Тот, кто убил послушника Хо, расправился со всей его семьей. Мы привязали красных драконов подальше в лесу, чтобы не портить им обоняние запахом горелого мяса…

– Вы… вы были внизу?

– Ты хочешь спросить, цело ли зеркало Повара Хо?

– Да… я когда-то… – Цырен сглотнул. – Когда-то я видел зеркало.

– Зачем тебе зеркало сейчас? Разве ты умеешь им пользоваться?

– Нет. Я не умею. А почтенный Вонг умеет?

– Я тоже не умею. Редкий смертный может похвастаться столь диковинной властью над стыком миров.

– Вы сказали – «стык миров»? Не могло ли случиться так, что зеркало породило беса?

– И этот бес уничтожил семью послушника Хо? – закончил фразу Вонг. – Пойдем вниз, – лицо китайца перестало, наконец, двоиться. Это означало, что он перестал видеть в буряте врага. – Пойдем вниз, вероятно, нам не помешает лишняя пара глаз. Нам нужно тебе кое-что показать…

Едва ступив на верхнюю ступень подвальной лестницы, брат Цырен уловил едва слышное дребезжание. То, что он услышал, лежало за пределами человеческого восприятия. Как будто где-то невыразимо далеко подбросили над железной поверхностью несколько мелких монеток. Монетки подпрыгивали и дребезжали, но не успокаивались. С каждым шагом вниз этот противный, вызывающий зубную боль звук усиливался.

– Мы не можем найти ответ тому, что видим, – вздохнул наставник Вонг. – Это тайны, пока неподвластные мудрости храма. Вероятно, открыть дверь теперь не сможет никто. Смотри…

Наставник Вонг поднял факел.

Брат Цырен от неожиданности качнулся назад и наверняка бы упал, если бы не кругленький наставник Линь, вовремя подставивший локоть.

– Мы тоже испытали робость, – ободряюще улыбнулся почтенный Вонг. Его улыбки хватило ровно на секунду, и в голосе настоятеля снова зазвучала тревога. – Это и есть зеркало, брат Цырен?

– Да… это оно. Но раньше… раньше оно походило на…

– На лужицу на дне колодца, верно?

– Да, оно походило на лужицу…

Цырену с немалым трудом удалось восстановить равновесие. На лестнице это не замечалось так остро, но внизу, на ледяном полу подвала, его раскачивало, словно на палубе жалкой лодчонки, попавшей в шторм.

Зеркало стояло дыбом, круглое серебристое пятно колыхалось над полом, плыло, точно громадная распластанная в воздухе ртутная капля. Стены и потолок качались, тяготение то отступало, то накатывало, прижимая людей к полу. Прямо под зеркалом на бетоне красовалась засохшая лужа крови, в ней валялись два острых ножа, которыми обыкновенно чистят рыбу.

Цырен мысленно прочел короткую молитву и, чтобы не опозориться, стал дышать ртом.

– Не стоит притворяться, будто тебе нечего сказать, сын Красной луны, – усмехнулся Вонг. – Ты не стал Качальщиком только потому, что твой отец надеялся посвятить тебя служению Будде. Ты не стал и шаманом, хотя из тебя получился бы прекрасный заступник перед духами. Ты прилетел сюда на змее не только потому, что слышал железный смех, верно?

– Да, – понурился бурят. – Я предупреждал русского президента, я показывал ему онгон, сделанный из шкуры хищного зайца. Он был здесь, я слышу его запах.

– Ты уверен? – Вонг придвинулся очень близко.

– Да, здесь был Кузнец, русский президент, – Цырен в изумлении потер щеки, дал себе несколько пощечин. – Здесь кого-то растерзали, но не его. Я не понимаю, как мог здесь оказаться русский президент. Он уплыл на юг во главе эскадры. Насколько я слышал от брата Кристиана, вы подарили президенту красных червей. Он уплыл на войну с халифом… Неужели он?..

Цырен не договорил, вглядываясь в слабую рябь на поверхности зеркала. Китайцы шепотом посовещались.

– Ты хочешь сказать, что послушник Кузнец научился проходить через двери? – нахмурился настоятель. – Мы слышали о таких чудесах, но никогда не слышали, чтобы смертный мог выжить в смещенном мире. Однако нам некогда рассуждать. Здесь убили послушника храма, нашего младшего брата Хо, но второй наш послушник выжил. Вероятно, ему угрожает опасность, но Кузнец жив.

– Да, он жив, – прикрыв глаза, согласился Цырен. – Это достойный человек. Он не брат мне, и вряд ли можно считать его другом, но он много сделал для моего дацана.

– Гораздо хуже другое, – наставник Вонг осветил факелом развороченную нишу в углу подвала. – Вот зачем мы позвали тебя вниз, брат Цырен. Скажи нам, что лежало тут, в сундуке. У нас есть некоторые подозрения, но я не хотел бы их озвучивать всуе.

Цырен наклонился, покатал на ладони обломки бурханов, полусгоревшие нити шаманских оберегов. Монаха начало трясти, едва он дотронулся до сундука. К ладони прилипло несколько жестких волос.

– Здесь хранился очень сильный бурхан… дух Сивого быка, дух погибшего улуса.

– Могли убить послушника Хо ради обладания этой вещью?

Цырен вытер со лба пот. Ноги не держали его, подземелье раскачивалось, как огромная душная люлька. Казалось, что в свете факелов зеркало ухмыляется и строит рожи.

– Онгон Сивого быка… в нем много зла и много добра, смотря кто обладает им. Я не слишком хорошо разбираюсь в этом, отец не научил меня…

Цырен отшатнулся. Пламя факела опалило ему брови. Наставник Линь сидел на корточках, спиной к нему, внешне похожий на спящего божка, но Цырен знал, что толстый маленький китаец постоянно держит круговую оборону. Наставник Вонг заглянул в глаза монаху с недоброй усмешкой; на долю секунды его морщинистое смуглое лицо снова задвоилось, потеряло четкие контуры.

– Не лги же мне, младший брат! Ты не слишком хорошо разбираешься в священных знаках вашего народа? Кто распотрошил стаю хищных зайцев там, на дороге? Только не убеждай меня, что ты там не был, брат Цырен. Зачем убийца украл онгон? И кто мог знать, что здесь, в стене, за тремя слоями кирпича, спрятаны эти… игрушки?

– Хорошо, – как в омут кинулся буддийский монах. – Я скажу тебе, раз ты наставник Кузнеца. В прошлом году мы вытащили злой онгон, сделанный из шкуры такого же хищного зайца. В нем был зашит дух орла, онгон подкинули черные шаманы в поезд к президенту Кузнецу. Я отвез заячью шкуру русским Качальщикам, в северные скиты. Боболамы из шести дацанов выбрали меня, чтобы сделать это. Мы хотели предупредить Кузнеца об опасности. Мы хотели предупредить его, что за Байкалом его непременно попытаются убить. Но Кузнец только посмеялся. Он тогда сам не знал, что попадет сюда. Он собирал эскадру военных кораблей… До нас медленно доходят новости, настоятель Вонг. Мне известно только, что президент Кузнец два месяца ведет войну далеко на юге, и что он пока жив. Мне известно, что он для победы над халифатом выкормил кровью ваших красных червей. Еще мне известно, что Кузнец не внял нашим страхам. В столице русских, в Петербурге, собирают длинные поезда и тысячную армию переселенцев. Кузнец хочет идти на восток…

– Это не новость, – уперся настоятель. – Ты хочешь мне сказать что-то еще, и этой самой малости не хватает для того, чтобы у меня открылись глаза.

– Я слышал, что русские Качальщики собирались и обсуждали войну, которую ведет президент Кузнец на юге. Потом обсуждали поход, который он затевает на восток. Русские колдуны разделились, они спорили между собой. Уже было так много раз, им приходилось спасать власть Кузнеца. Вы ведь слышали, наставник Вонг, что русский президент проспал в темнице почти сто тридцать лет. Он придумывает слишком сложную власть для людей… а сам постоянно покидает столицу. Как только его нет – Дума разбредается, выборные люди дерутся между собой до крови. Кузнец возвращается – в государстве порядок. В прошлом году усмиряли четыре бунта, вешали Озерников, потом отстреливали банды на Волге. Русские Качальщики собирались на свой курултай… Они не хотят больше республику, не хотят выбирать. Качальщики говорили с богатыми купцами, говорили с митрополитами, и впервые за много лет между детьми Красной луны и горожанами не возникло вражды. Все хотят одного и того же, надо только подтолкнуть народ…

– И чего же хотят все русские? – прищурился настоятель.

– Хотят Белого царя.

– Царя?.. – Настоятель Вонг воткнул факел в гнездо и забегал кругами. Новая мысль его настолько поразила, что несколько минут он только бормотал сам с собой, а затем вступил в оживленную дискуссию с наставником Линем. – Может быть, тебя обманули, брат Цырен? Я неплохо знаю послушника Кузнеца, он никогда не стремился к единоличной власти.

– Я никому не говорил о том, что сказал вам, – Цырен вытер пот со лба, хотя в подвале по-прежнему стоял лютый мороз. – К чему стремится Кузнец, мне неизвестно. Но колдуны готовят все к тому, чтобы после возвращения из южного похода народ встретил его как Белого царя. Они считают, что всем так будет лучше. Главное – что будет лучше им, их детей никто не будет преследовать, если вдруг сменятся выборные чиновники. У Кузнеца погиб старший сын, и младшего он не воспитал, как настоящего солдата. Тот вряд ли сможет получить корону отца без проблем. Но Хранителям стало известно, что супруга президента беременна и ждет мальчика. Это все, больше я сам не знаю. Откуда тут взялся Кузнец, я понятия не имею…

Настоятель Вонг снова негромко пообщался со своим напарником. Зеркало все так же лениво покачивалось в пустоте. Где-то снаружи топтались и поскуливали драконы. Смрад от горелой человеческой плоти выворачивал Цырену желудок.

– Зачем украли бурхан?

– Бурхан Сивого быка, – вздохнул Цырен. – Достаточно его подкинуть в дом… Он может натворить много бед, но… Я не уверен, но он может втайне оплодотворить женщину. Это старые легенды… – Он бросил боязливый взгляд на зеркало. – Ходили слухи, что бык может оплодотворить женщину своим семенем, и она родит змея, даже если до того была беременна.

– Если жена русского царя родит змея, ему не видать ни короны, ни трона, – отстраненно заметил настоятель Вонг. – Брат Цырен, как ты думаешь, тот, кто похитил бурхан, передвигается по тайге пешком?

Они вместе посмотрели на зеркало.

– Боюсь, что он… или оно уже в Петербурге.

Наставник Вонг смотрел в зрачки монаху, не моргая.

– Ты потомственный шаман, брат Цырен. Если ты не сумеешь остановить зло, то кто его остановит?

– Я… я постараюсь.

– Быка можно остановить?

– Дух нельзя остановить. Но дух прячется в слабом теле.

– Там, в нише, есть еще что-то, – настоятель указал пальцем.

– Ты прав, почтенный. Там… там еще два бурхана.

– Их можно забрать?

– Да, почтенный. Их ничто не защищает. Если честно, я бы их…

– Сжег?

– Да, настоятель, – рубанул Цырен. – Но сжечь их мало. Каждый из них хранит в себе огромную силу. Нужны несколько сильных шаманов, чтобы уничтожить их и примириться с эзэнами…

– Это нам непонятно, – мягко перебил китаец. – Ты сказал, что человек не может остановить дух Сивого быка. Но дух быка сумел принять в себя человек. Имеющий – да вместит. Ты видел, что он натворил. Если он распустит руки в людном городе…

Цырен был вынужден присесть.

Разгадка показалась ему слишком страшной. Он протянул руку в нишу, каждый миг опасаясь укуса ядовитой змеи или скрытой гильотины, которая оставит его инвалидом. Но ничего не случилось.

Пушистый леопард мало походил на леопарда настоящего, он весь умещался на ладони. От его нежного прикосновения к коже у Цырена по всему телу дыбом вставали волосы.

– Если я пущу в себя бурхан леопарда…

– Он сильнее Сивого быка?

– Он тоже убийца, он хитер и жесток…

– Скажи честно, брат Цырен, насколько силен?..

– Неимоверно силен, настоятель. Если я верно понял твой вопрос. Его не одолеть даже всем послушникам и настоятелям вашего храма Девяти сердец. Потому что в него вдувают силу те, кто заперт в смещенных мирах.

– Брат Цырен, выслушай меня внимательно, – настоятель Вонг присел на корточки. – Если ты научишь меня, как это делать, я сам это сделаю. Ты видел, что натворило чудовище. А это было чудовище, брат Цырен. Мы сильные люди, но мы – просто люди, мы не сумеем противостоять ему.

– Нет, я сам, – монах принял решение. – Я сумею. Меня учил отец.

Вонг переглянулся с напарником.

– Тогда мы разделимся. Мы отправимся по следу большой машины, в ней приехал Кузнец. Догоним его и вывезем отсюда, у нас есть лишний змей, – распорядился Вонг. – А ты полетишь в Петербург. Если ты не лжешь сам себе и сумеешь победить быка… Спасай жену Кузнеца, брат Цырен. Ты видел, что сделали с семьей Повара?

И первый ринулся к выходу.

– А как же… зеркало? – вдогонку спросил Цырен.

– Никто не может им воспользоваться, – отмахнулся китаец. – И никто не посмеет сюда войти. Слишком много крови.

– Почтенный настоятель, – позвал Цырен, уже усаживаясь в седло. – Вы обещаете мне, что никому не расскажете то, что я говорил вам?

– Обещаю, – помахал издалека Вонг. – Можешь не сомневаться, нам тоже нужен в России не президент, а Белый царь. Торопись, нам некогда звать на помощь.

– Я справлюсь, почтенный.

– Я верю в тебя, – улыбнулся настоятель. – Имеющий – да вместит.

Часть третья БЕЛЫЙ ЦАРЬ

29 ХАПУН

Если мамонты такого размера и водились когда-то на Земле, то ученым будущего еще предстояло их открыть. Или выдумать. Артур сомневался, что в ближайшую сотню лет археология сделает качественный рывок, но еще больше он сомневался, что тварь высотой с трехэтажный дом кормилась когда-то на просторах российской тундры.

Скорее всего, это был вообще не мамонт, и обитал он исключительно там, откуда вылез минуту назад. На его загнутых бивнях легко бы разместился небольшой кордебалет с оркестром, ноги и бока покрывала густая шерсть, а седоку, в случае падения с такой высоты, пришлось бы, как минимум, шинировать руку. Мамонту явно не нравилось в мире людей, он пыхтел, недовольно раскачивал головой и громко трубил. Когда он затрубил в очередной раз, Артуру показалось, что к ушам приставили по саксофону. Каждый шаг мохнатого гиганта вызывал небольшое землетрясение.

Пользуясь минутой свободного времени, мамонт вырвал с корнем средних размеров березу, запихал ее в рот и принялся жевать. Пахло от него не слишком аппетитно, но Коваля больше смущал не запах, а задняя нога, переступающая с места на место в опасной близости.

Погонщик кольнул зверя или еще как-то отдал команду. Мохнатая гора протрубила зарю и ринулась вниз по склону.

Шаманы и не пытались сопротивляться; Те, кто успел заметить опасность, бросились врассыпную, человек шесть превратились в мокрые лепешки, они даже не вскрикнули. Пирамидальный костер рухнул, поджег ковер, подкосились жерди с белым знаменем. Мамонт зацепил знамя бивнем и поволок по кустам. Шаманы издали дружный горестный вой. Крышка саркофага со звоном упала на место.

Погонщику, очевидно, стоило немалых трудов остановить свой живой танк и развернуть назад. Мамонт добежал до места раскопок, одной ногой ухитрился сломать лестницу, ведущую вниз, другой – обрушил в склеп гору песка, затем едва не провалился в трещину, выбрался с другой стороны и, проделав просеку в лесной полосе, побрел обратно через разоренную праздничную поляну.

По сравнению с мамонтом, серебристые и серые вовкулаки казались крошечными.

– Ишь, жратвы-то сколько, – ухмыльнулся Окатыш, вожак вовкулаков, облизываясь на вопящих степняков. – Разжирели на русской-то кровушке, поганые?

В подвале Повара Хо президент уже встречался с этими веселыми ребятами, они посмеялись над ним и наградили насморком, но те события он все же мог, с известной долей вероятности, списать на подмешанные в пищу наркотики. На сей раз обошлось без опия и без китайских благовоний. Стая явилась, чтобы спасти именно его.

Коваль несколько раз сморгнул, чтобы удостовериться, не видит ли он говорящих волков во сне. Пока он моргал, стая принялась за работу. Смотреть на это оказалось не особо приятно. Радовало, что оборотни действовали стремительно и неутомимо. Они никому не позволили уйти, но, к счастью, побрезговали питаться тем, что осталось от участников курултая.

Некоторые шаманы опомнились быстро, попытались оказать сопротивление, но крайне неудачно. Очевидно, они растеряли всю свою энергию во время камлания. Их рвали на части, одним ударом лапы вскрывали глотки и грудные клетки, отрывали головы. Толково защищалась только одна шаманка, из тех, кто не плясал, а занимался саркофагом. Она вскинула обе руки над собой, заверещала часто и громко, крутанулась вокруг оси…

На мгновение Ковалю почудилось, что крутится не человек, а огромный взлохмаченный ворон со стальным клювом. Бабка распорола клювом двух нападавших, но третий бросился на страшную ворону сзади, подмял ее и разорвал в клочья. Прислужники разбегались с воплями, но волки не кинулись их догонять. Их догнал кто-то другой. То тут, то там раздавались короткие всхлипы, и беглецы повисали на лезвиях, выскочивших прямо из-под земли. Один из незрячих, крепкий, как бочка, с толстыми руками, несся прямо на Варвару, размахивая своей странной саблей с письменами. Артур заметил, что волки побаиваются стали, и что для слепого бритый стражник слишком уверенно двигается. Он перепрыгивал мелкие препятствия, уклонялся от валунов, дважды уклонился от клацнувшей челюсти, но…

В метре от связанной атаманши тонкая спица беззвучно выскочила из сырого мха, воткнулась ему в пятку, а вышла из шеи. Стражник так и повис, покачиваясь, застыв в вечном шаге вперед.

Клопомор вернул мамонта на исходную позицию, к зеркальному пруду. Уцелевшие пленники застыли, совершенно обалдев от такого поворота событий. Волки их не трогали, но и не развязывали. Закончив с шаманами, стая собралась вокруг притихшей колыбели великого завоевателя. Они вылизывали друг другу шерсть, негромко переругивались, даже смеялись. К саркофагу никто не прикасался.

– Матушки-святы! – очумело повторяла Варвара, наблюдая, как говорящие волки перекликаются подле землянок, выуживая оттуда последних притаившихся колдунов.

Два вовкулака были убиты, их тела так и не превратились в человеческие, как ожидал Артур. Глядя на рослых хищников, каждый из которых в два раза превосходил размерами обычного волка, Артур вспоминал последний бой Хранителя силы Бердера, когда тому пришлось схлестнуться с Озерным колдуном, перекинутым в обличье волка.

Здесь встретилось совсем иное. Точнее сказать – вовкулаки Гаврилы Клопомора вовсе не были оборотнями, если подобных существ вообще кто-то сумел бы классифицировать. Двое погибли, их сердца угасли, их глаза закрылись. Их позже подобрали товарищи, осторожно, бережно подняли за холки и унесли за собой. Эти волки серебристой масти вспыхивали искрами, стоило поднести ладонь к шерсти, и не просто вспыхивали, а достаточно сильно били током. Особенной силы достигал разряд в момент, когда разумные хищники прорывались через зеркало; Коваль так и не нашел этому разумного объяснения. Вероятно, они не слишком комфортно чувствовали себя в мире людей, но, в отличие от тех же самых китоврасов, могли вести бой и какое-то время дышать непривычной атмосферой. Все это Артур узнал гораздо позже, а пока он очумело следил, как косоглазый карлик спускается по веревке с мохнатой макушки мамонта, держа в зубах нож.

Клопомор разрезал веревки, но подняться на ноги пленник смог далеко не сразу. Впрочем, президента никто не торопил. Гаврила, насвистывая, прошелся прямо по блестящей поверхности зеркала, добрался до мертвого молодого шамана, который так и висел, наколотый на иглу, пошуровал у него за пазухой. Вернулся Клопомор с зеркальцем, протянул его Ковалю:

– Мне спасибы твои ни к чему, кровника свово поминай!

Коваль протер рукавом заляпанную жиром и кровью поверхность. Несмотря на грязь, зеркало снова отражало с обеих сторон.

– Ты – гаденыш! – объявил Артур джинну, хотя тот не показывался. – Ты мог предупредить, что за подмогой побежал? Я без тебя чуть в штаны не наложил!

– Если достославный господин позволит объяснить, мне пришлось обратиться за помощью к мудрости летучего народа, – зажурчал джинн. – В короткий срок было проанализировано два миллиона вариантов развития событий и принято решение осуществить контакт с представителем параллельной разумной ветви…

– Ишь, загундел, – усмехнулся карлик. – Ты, Белый царь, его не слухай! От маманьки китоврасовой тебе поклон, благодарствует, значить, за дитятю целого-невредимого! – Гаврила слегка поклонился, свастика на его груди вспыхнула, точно сфокусировался луч прожектора. – Пошто застыл, ако идол? Али назад тебя к древу привязать?

– Не надо меня привязывать, – опомнился Коваль. – Спасибо вам большое.

– На бога надежи мало, – хихикнул карлик. – Бона, оно крепчее на чудов надежу возыметь, оно вернее будет, хо-хо!

Он махнул рукой, указывая большим пальцем куда-то за себя. Из зеркала чинным строем, по двое, выбирались рослые, плечистые, как на подбор, молодцы. Все блондины, стриженные под горшок, все в домотканых рубахах, подпоясанных веревом, в таких же портах и лаптях, прихваченных вокруг щиколоток лыковыми веревками. Каждый нес на плече тонкую пику, зазубренную на конце, такую же, как у Клопомора. Помимо этого жутковатого партизанского орудия, на поясе каждого блондина висела короткая шипованная дубина. На спине глухо постукивал при ходьбе прямоугольный щит из толстой дубовой доски, обитой бронзой.

Взвод молчаливых блондинов возглавлял дядька, широкий, низкий, похожий на колоду для рубки мяса. Дядька отдал команду, и бойцы его молниеносно рассеялись по холму. Очевидно, с волками у них имелась договоренность, что каждое воинство само добивает своих противников. Парни в лаптях снимали раненых шаманов с лезвий, отбирали у них все ценное – сапоги, меха и украшения, деловито складывали в узелки.

Но не все мародерствовали. Некоторые, очевидно, получили иные указания. Они зажгли фонари и спустились в подземную усыпальницу.

– Слышь, Кузнец, мне бы таких ребят, – Варвара с трудом шевелила разбитыми губами. – Вот так, где угодно, как черви пролезут и снизу всех повырежут…

В который раз Артур поразился ее жизнестойкости. Вместо того чтобы радоваться внезапному избавлению от смерти, атаманша уже вынашивала военные планы.

Командир взвода стриженых блондинов повернулся к Клопомору, и Коваль встретил его ослепительно-белые пугающе-прозрачные глаза.

– Это ж чуды, так их растак, – ахнула Варвара. – В жисть от них подсобы не дождешься, а тут – нате вам, приперлись!

Она кое-как перевернулась на живот, охая, поднялась на четвереньки. Массируя запястья, подползла к мирно спящему старцу. Клопомор шептался с белоглазым дядькой. Тот шевелил висячими пшеничными усами, отмахивался, в чем-то не соглашался. Его бравые вояки разметали шаманские костры и теперь прочесывали кусты по склонам.

У Коваля в голове пошел сложный мыслительный процесс.

– Откуда здесь чудь? По преданиям, они вымерли на севере России… ну, в крайнем случае, добрались до Уральских гор.

– Тю, родимай, – вместо Вари отозвался Клопомор. – Так и есть, до Уральских самых гор, и там, в норах схоронилися. Только это для вас, для слепеньких, те норы глухие, а для чудов – самые что ни на есть ласковые и теплые горницы. Расплодилися теперь, вишь… – Гаврила хрипло рассмеялся. – Таперича осмелели, плату за подвиги ратные требуют, хо-хо!

Командир чудов не поддержал веселья. Вовкулаки возвращались, неся на себе убитых товарищей. Артур обратил внимание, что передние лапы у них были длиннее задних и гораздо подвижнее, чем у обычных волков. Вернулись перемазанные глиной и пеплом юноши, что лазили в склеп, вполголоса доложились начальству.

– Бродяге худо! – пожаловалась Варвара.

Артур вспомнил, кого следует прежде всего спасать в поднявшейся буче. Прочих пленников тоже развязали; они не стали дожидаться конца разборки, ринулись наутек.

– Вы можете ему помочь? – обратился Артур к Клопомору. – У меня нет с собой ничего подходящего. Кажется, наш приятель сильно отравлен.

– Как есть отравлен, – карлик присел, двумя пальцами приподнял мортусу веки, вгляделся. – Подпоили поганые зельем, но не боись, не помрет. Эгей!

Он свистнул как-то особенно, чем вызвал очередную тряску почвы. Гора меха начала укладываться. Мамонт сложил задние ноги, затем уперся бивнями в землю и поджал передние. Вовкулаки вежливо посторонились; Коваль насчитал в стае шестнадцать взрослых особей и четверых недорослей.

– Ну что, напрудил небось со страху? –улыбнулась Варвара, присев рядом.

Коваль улыбнулся в ответ, притянул ее к себе, несколько секунд они молчали, слушая парное биение сердец.

– Да, еще немного, и опозорился бы на всю тайгу, – Артур поцеловал ее трижды, вздрагивая при мысли, что еще пять минут, и незнакомые спасители могли не успеть.

– Это хапун, Кузнец, как есть хапун, – Варвара скосила глаза на карлика. – Вроде как человек, а вроде как и деревяшка, не из наших будет… мне про его еще бабка сказывала.

– Хапун? Вроде черта? – улыбнулся Артур. После всего пережитого ему уже ничто не казалось страшным.

– Не… не черт. Тише говори, у него слух змеиный. Хапуны они такие, внутрях стен ходить могут, им дорога не нужна. Где из бревен дом есть, там он внутри стен и пройдет…

Когда сибирский слон улегся окончательно, на спине его, в зарослях шерсти, стали видны лесенка и прикрученная толстыми кожаными ремнями крытая повозка, вроде гондолы дирижабля.

– Полезай давай, Белый царь, – скомандовал Гаврила, тревожно вглядываясь в горизонт. Что-то ему там не нравилось, в разливах далеких степных трав. – И мортуса свово складывай, отвезем его к Виевне, вмиг на ноги поставит.

– Я без них никуда не поеду, – уперся Коваль. – Бродягу берем, девушку эту вот и еще одного… если он жив еще.

– Да ты совсем умом тронулся, – всплеснул руками карлик. – Куды мне вся ента орава? Я те шо, нанимался? Я вон, мальцов нагнал, живот твой от погани оборонил, и хватит.

– Где оно? – спросил вдруг Хувайлид.

– Кто «оно»? – не понял Коваль.

Однако оказалось, что джинн обращался не к нему.

– Нету, что поделать, – развел руками карлик. – Успели, аспиды, спрятали!

– Это недопустимо! – впервые Артур услышал, как джинн повысил голос. – Мы заключили соглашение, летучий народ честно выполняет свою часть. Вы опоздали, хотя получили абсолютно точные указания.

– Но я, но мы ж это… – затрясся Клопомор. – Мы ж все облазили. Унесли, погань проклятая, унесли на крыльях, теперь где искать?

Вовкулаки потянулись к зеркалу. Чуды построились попарно, командир что-то выговаривал им. Мамонт флегматично жевал разобранную крышу землянки. Над редколесьем уже кружили хищные птицы, ожидая, когда люди покинут поляну и можно будет приступить к пиршеству.

– Варвара, погляди, как там Буба, – попросил Коваль. Атаманша кивнула, опасливо обошла мамонта, побежала вниз. Костер, разложенный шаманами, нещадно чадил. Угли от него полетели на ковер, от роскошного изделия народных промыслов осталось не больше половины. Буба лежал без памяти, там, где его бросили, лицом вниз, почти у самой разрытой могилы.

Атаманша хотела забросить его на плечо, потом с сомнением оглядела тряпичные ноги дикаря, скинула ватник и потащила его в гору волоком. Бродяга похрапывал и стонал одновременно. Иногда его сгибало пополам, словно начинались желудочные спазмы.

– Хувайлид, не пытайся меня обдурить! – Коваль постучал ногтем по прояснившейся амальгаме. – Ты вовсе не для того за подмогой бегал, чтобы меня спасти! Что эти чудики там по кустам шарились, а?

– Я полагал, что прекрасный господин в своей вечной мудрости заранее…

– Заранее?! Ты – самый идиотский компьютер, который я встречал в своей жизни! Я должен был спокойно ждать, пока мне вырежут сердце? Что вы искали? Карту? Золото? Очередной амулет?!

– Мы искали прах, – смиренно ответил джинн.

– Чей прах?

– Погоди, остынь, роднуля, – успокаивающе выставил ладони Клопомор. – Дай я тебе по пути растолкую, а то, неровён час, вернутся с подмогой… Уходить бы надо.

– Успеем. Я в чужие игры не играю. Объясните мне.

Карлик вздохнул, тоскливо покосился на храпящего мортуса.

– Старичка бы твоего лучше поспрошать. Я-то что, меня китоврасы попросили, я и пошел…

– Высокий господин напрасно гневается, – смиренно поклонился в зеркале джинн и заговорил четко, резко, без своих обычных витиеватых конструкций. – Мы рассчитали, что тебе необходимо было появиться здесь. Ты и Бродяга, вы должны были их привлечь, и вы их привлекли. Они надеялись поднять из могилы прах завоевателя. Для этого им нужна энергия. Не электричество. Энергетика биологического характера, иначе говоря, харизма. Для активации генетического материала нужны такие люди, как ты. Мы не знали, где могила завоевателя. В те времена летучий народ не следил за похоронами, у людей не было средств массовой информации. Завоевателя похоронили быстро и тайно. Мы рассчитали, что его поклонники непременно захотят получить вашу энергию. Они привели нас к могиле. Ты спас детеныша из почтенной семьи, эти существа охраняют вход в один из смещенных миров…

– В царство Навье, – вежливо вставил хапун.

– Вероятно, так, – продолжал джинн. – К счастью, у них нашлось время и возможности, чтобы отследить ваши перемещения. Горько, что мы упустили прах Феникса. Мы не учли, что урна была спрятана в знамени. Нас неверно информировали. Если бы мы получили урну с прахом, твоя миссия была бы завершена. Прах нужен Бродяге.

Артур стоял, проглотив язык.

– Ну ты и жулик, – только и смог выговорить он. – Ходжа Насреддин выискался, мать твою!

– Надо ехать, – напомнил хапун. – Могут прислать бесов. Здесь не смогу драться. Надо уходить туда, – он указал на серую рябь большого зеркала.

– Я под землю раньше срока не полезу! – уперлась Варвара.

– Как ты намерен нас туда провести? – заволновался Артур. – Повар Хо говорил мне, что в смещенный мир раз в сто лет попадают избранные.

– Верно. Куда он ходил, и я завсегда не суюсь, – кивнул Гаврила. – Это Пограничье, земли мерзкие, край воды с краем неба там играет. Китоврас-то младший, глупый, оттудова и забежал. Повадились они шалить, вот порой через прииски сюда выбегают, а назад дорогу запомнить не могут. Мы-то иную тропку выберем, напрямки к Виевне, в деревеньку чудью, там всем легко дышится. Ты, девка, не трусь…

Бубу и Бродягу уложили на шкурах в гондоле. Внутри оказалось просторно, как в небольшом трамвайчике. В углу обнаружились кирпичная печка с запасом дров, вода в самоваре, запас круп, а на протянутых под потолком веревках – вяленый лещ и жерех. Клопомор запер дверцу, подергал для надежности и тронул мамонта пикой.

Мир качнулся и поплыл вниз, как на колесе обозрения. Открылись синие дали, крутые отроги гор, заросшие синим лесом, скопления грозовых облаков, стаи воронов, кружащие над недавним побоищем. Варвара ойкнула. Бродягу внезапно начало тошнить, Артур еле успел подставить первый попавшийся котелок.

Мамонт шагнул в зеркальное озеро.

– А потом что? – не мог успокоиться Коваль. – Хувайлид, я тебя спрашиваю – что потом? Если Бродяга нам без этого горшка с прахом – не помощник, то какого черта мы с ним возимся? Или тебе наплевать?

– Мне не наплевать. Мы должны вернуть прах Феникса.

– Кто такой этот Феликс?

– Феникс. Священная птица. Я уверен, что прозорливейший из смертных меня разыгрывает, ведь ему прекрасно известно…

– Хорошо, допустим. И как же мы это сделаем, если вместо Иркутска едем в больницу?

– Я немного… эээ… разыграл вас. Чтобы проникнуть в Малахитовые врата, нам нет необходимости идти в Иркутск. Вы выступали в тайге приманкой, чтобы найти могилу Истребителя. Вы ее нашли. Плохо, что мы опоздали. Здесь побывал кто-то, кроме шаманов.

– Что-о?! Ты хочешь сказать, что врата?..

– Да. Малахитовые врата есть гораздо ближе, – Хувайлид снял тюбетейку и изобразил крайнюю степень раскаяния. – Но ты должен понять – на данном этапе Летучий народ поддерживает развитие событий, которое отвечает твоим интересам. Мы ожидаем, что ход развития цивилизации на этой планете примет иные формы.

– Да шут с тобой, – отмахнулся президент. – Я уже устал на тебя злиться. Только запутался. Что же теперь делать?

– Ты найдешь прах Феникса, я за тебя это сделать не могу.

– Что ты играешь со мной в Дум-два, блин?! С нас едва кожу не сняли, а ты мне артефакты дурацкие подсовываешь. Не можешь помочь нам победить Карамаза – так и скажи. Верни меня назад, в Грецию, мы с ребятами как-нибудь с халифатом без тебя разберемся!

– Это возможно, – на удивление легко согласился джинн. – Однако повлечет за собой нарушение программы выполнения истинного подсознательного желания, которую мы уже осуществляем. Нарушение программы неизбежно приведет к флуктуациям третьего порядка. Во избежание таких флуктуаций аппаратная часть Малахитовых врат функционирует именно таким образом, какой среди людей считается жестоким и необъяснимым. Я попытался выразить мысль в привычных тебе терминах.

Гондола накренилась. Передние ноги мамонта по колени провалились в блестящий пруд. Варвара, нахмурившись, кидала тревожные взгляды то на Коваля, то на сердитого старичка в зеркальце. Клопомор напевал что-то веселое, почесывая мамонта пикой за ухом. Старшина чудов снимал с поляны оцепление.

– Вот оно что, – печально протянул Артур. – Как и все, кто полезли в замочную скважину, я уже не могу отказаться от своей просьбы?

– Именно так. Это не та игра, в которой есть право переиграть ход.

– А если бы я погиб?

– Данный исход включен в число флуктуаций первого порядка. Иными словами, мы все равно осуществим твою мечту.

– Пусть так, – Артуру начало все это казаться смешным. – Коли уж коммунизм неизбежен и мы с тобой теперь, как близнецы-братья, растолкуй, какого черта мне искать урну с коронками какого-то там Феликса?

– Феникса. Я могу лишь порадовать тебя. На данном этапе вероятность благополучного исхода нашей совместной кампании выросла на одиннадцать процентов. Идею использовать прах Феникса нам любезно предложил господин Клопомор.

Карлик вывернул голову на девяносто градусов, не поворачивая тело, и озорно подмигнул президенту.

– Так вы заранее сговорились? Ну и как же я достану прах, который кто-то увел?

– Мы будем искать вместе.

– А ну погодь! – Хапун внезапно яросто заколотил по лохматой макушке мамонта пикой. – Комарик, а ну стой, те говорят!

– Что случилось?

Гаврила привстал, приложил ладонь козырьком ко лбу. Старшина белых рявкнул на своих, последние шесть человек, не успевшие уйти в озеро, замерли. Главарь волков понюхал воздух и зарычал.

– Ну ты, ерунда ходячая, – Клопомор со вкусом выругался. – Этим-то чего не хватает?

Мамонт замер с поднятой ногой. Вовкулаки прекратили отход, залегли среди камней. Коваль вгляделся туда, куда указывал хапун.

Вдоль границы редкого леса и степи пылила конница. Их было немного, меньше сотни, разномастно одетых и вооруженных голодранцев, но шли, растянувшись широким полумесяцем, словно просеивая высокую степную траву. Следом за первой линией уставших всадников показался очень знакомый паланкин с золоченым Буддой на крыше. Всадники выстроились полукругом, убрали в подсумки ружья, показали издалека пустые ладони.

– Вот те раз, главная язва пожаловала, – недоверчиво протянула Варвара. – И как он нас отыскал? Никак сдаваться собрался?

Коваль не верил своим глазам.

Мандарин Ляо хранил бесстрастное выражение лица, пока его носилки не подтащили к открытому могильнику. Недавний враг сохранял удивительную выдержку. Он не спеша оглядел трупы, золотой саркофаг, растерзанных пленных и только тогда поднял свой взор.

Мальчик-толмач приставил к губам рупор.

– Великий и светлый Ляо приветствует Белого царя русских и желает ему тысячу лет благоденствия. Светлый Ляо говорил со своим другом, Степаном Бялко, и порадовался за счастливое избавление города от воров…

– Вот скотина, – проворчала Варвара. – Друга он себе нашел, видите ли!

– …Светлый мандарин Ляо смиренно просит прощения. Он убедился, каким могучим воином является Белый царь. Только настоящий богатырь сумел бы послать в нижний мир столько злодеев. Мой господин Ляо был крайне огорчен, когда узнал, что Белого царя и его свиту похитили посланцы проклятых степняков. Светлый господин Ляо чтит память величайшего императора Чжу Юаньчжана, красную повязку которого с достоинством носит Белый царь. Друг мандарина Ляо, покойный Повар Хо, сделал мудрый выбор, подарив повязку нашего любимого освободителя русскому царю…

– Матушки-святы, – икнула Варвара. – Ты только погляди, кого они за собой прут!

За паланкином мандарина не приехал фургон с девушками, не было и грузовиков. Только всадники с запасными конями. Зато среди конного войска виднелась одна пешая фигура.

Бойцы мандарина Ляо на веревках тащили за собой связанного человека-лебедя. Лебедь имел бледный вид, словно его лупили несколько часов подряд. Его длинные руки-крылья прикрутили к туловищу, а глаза закрыли черной тряпкой.

– Комарик, а ну – сидеть! – приказал хапун.

Артур выбрался из гондолы, спрыгнул вниз, не дожидаясь, пока мамонт окончательно уляжется. Вовкулаки заворчали. Китайцы мандарина попятились. Они перешептывались между собой, одни указывали на золотую усыпальницу, другие жутко боялись демонов из подземелий. Похоже, чудов они боялись даже больше, чем волков. Парни с белыми глазами шипели и недвусмысленно показывали китайцам пики. Наверное, Ляо тоже не брезговал воровством детей.

Мальчик продолжал:

– Мой господин говорит, что очень торопился. Великий и светлый Ляо говорит, что он считает Белого царя своим другом, несмотря на маленький смешной случай, который произошел между ними. Мой господин говорит, что готов принять великодушное предложение русского царя по охране древней границы. Он желал бы стать подданным Белого царя. Великий светлый Ляо спешил, чтобы спасти своего друга, но по пути нам встретился этот бес. Он вел себя невежливо, он пытался применить к нам черное колдовство, но магия славного мандарина Ляо была сильнее. Тогда подлый бес убил двоих храбрых воинов мандарина…

Артур кивал с серьезным видом, еле сдерживая улыбку.

– Великий и славный Ляо предлагает Белому царю выгодную сделку. Белый царь не будет возражать, если воины славного Ляо отдохнут недолго на этой поляне, а взамен…

Другой мальчик сорвался с места, принял что-то из рук самого мандарина и, не поднимая глаз, принялся карабкаться по склону. Было заметно, что паренек жутко боится мамонта, последние метры он преодолел чуть ли не на коленях. Коваль сделал несколько шагов навстречу, вовкулаки зашипели, старшина чудов свистнул своим парням, те двинулись вперед, выставив пики. До Коваля вдруг дошло, что чуды его будут защищать до смерти.

Он поклонился безоружному мальчику и принял из его рук небольшую шкатулку из материала, очень похожего на слоновью кость. Мальчишка тут же припустил наутек. Мандарин Ляо засмеялся. Джинн в зеркале произнес несколько сложных восточных ругательств. Главарь вовкулаков Окатыш рычал на разбойничьих лошадей.

Коваль разглядывал вязь на четырех печатях. Внутри урны что-то пересыпалось.

– Великий и светлый мандарин Ляо спрашивает, согласен ли Белый царь на сделку? – прокричал мальчик.

Разбойники, уже не стесняясь, гладили золото саркофага.

– Согласен, – засмеялся президент. – Еще как согласен. Эх, ЮНЕСКО на вас, сволочей, не хватает!..

30 НА КУРЬИХ НОЖКАХ

Мамонт нырнул в зеркало. Ничего не произошло, никто не задохнулся, не упал и не подавился. На мгновение стало темно, и снова – приветливый солнечный день. Только совершенно иной ландшафт вокруг. Заросшие густой травой альпийские луга, покатые холмы, усеянные кедрами, излучина медлительной густо-синей реки. Мелькнули валуны на отмелях, развешенные рыбацкие сети, дымки костров, белые точечки овечьих отар на расчищенных участках за изгородями…

Сельская идиллия.

Если не считать того, что на небе светили два солнца.

Коваль потряс головой. Он запутался еще больше.

– Почему ты меня называешь Белым царем? – окликнул он Гаврилу.

– А как же тя звать? – удивился хапун. – Стяг белый, нешто царь червоный?

– Но это не мое знамя!

– Как не твое? – Карлик басовито хихикнул. – Самое что ни на есть твое. С той поры, как владыка ваш… ну, тот, что в люльке, с той поры, как улусы по Руси раздавал, там же и стяги белые ставил. Так что ты – хошь не хошь, а самый что ни на есть Белый царь!

Артур открыл рот, чтобы возразить, но Варвара сердито дернула его за рукав, приложила палец к губам и незаметно показала на затылок хапуна.

Коваль сначала не понял, куда она показывает. В смещенном мире восток и запад поменялись местами, оба солнца ухитрялись висеть почти рядом, спина карлика, оседлавшего загривок мамонта, была не слишком хорошо освещена.

И тут он заметил. И отчего-то сразу понял – спорить больше не надо, бесполезно тут спорить.

На затылке и на голой шее Гаврилы прорастали свежие сучки.

Мамонт неторопливо вышагивал по лесной дороге. Кроны сосен проплывали на уровне окон гондолы. Варвара ухитрилась растопить печку, сварила на всех каши. Бубу не удалось покормить, он метался, никого не узнавал, от брусничного чая не отказался, но не смог проглотить и пару ложек овсянки.

Бродяга, напротив, очнулся, произнес несколько связных слов и снова выключился. Выглядел он отвратительно, словно живой мертвец. Глаза почернели, щеки провалились, сердце мортуса то замирало, то принималось выстукивать сотню ударов.

Хапун зато болтал непрерывно и, что в особенности поразило Артура, порой выдавал перлы похлеще столичного профессора. Иногда президенту казалось, что хитрый барабашка нарочно хочет казаться глупее, чем есть на самом деле. Он то соскакивал на привычный язык, свойственный, скорее, дохристианскому, языческому славянству, то четко произносил фразы, более уместные в устах телевизионного диктора. Человек-дерево ловко обходил вопросы о происхождении своего загадочного племени и не слишком приветливо отзывался о тех, кто обзывает гордых хапунов барабашками, или уж совсем гадко – полтергейстом. Слово оказалось ему знакомо.

Зато с большой охотой Гаврила принялся рассуждать об истории древнейшей, выкладывая свои версии и факты и не особо заботясь, слушают ли его собеседники…

– …И дело вовсе не в потопе, я те так скажу, родимая душа. Это ваши там, шибко умные, охо-хо, под волхвов рядятся, а мудрости – кот наплакал. Вовсе дело не в потопах, а как раз супротив – в леднике. Лед-то попер, и что тут поделаешь? А спервоначалу вся славянская родина вовсе не по югу стелилась, а по северу. Потому как холодов тогда таких не водилось, а водились по северным морям хрукты всякие сахарные, морские коровы на бережках отдыхали, да цапели яйца высиживали. Рыбу голыми руками таскали, лето жаркое по полгода стояло, акиян полярный вовсе не замерзал, рыбачили в нем и в челнах утлых не боялись до эксимосов плыть, товар менять. Жили не тужили, а когда уж вовсе холода подступали – в пещерах хоронилися. Вот как баяны поют, да птицы наши вещие тоже не соврут. Так было, и мир не делился на Явь и Навь. И китоврасы не стерегли входы в Кащеевы чертоги, лихо еще не селилось с человеками о бок… Ону страну северну по разному-то кличут. Кто Гипербореем именует, кто Беловодьем, а еще – Арьяна-Вэйджо или Скандией… Тока как ни назови, рай недолго длился. Красны терема отстроили, каналы нарыли для судов торговых, кремли возвели белого камня с драгоценными алмазами по маковкам. От баянов в песнях осталось, что, мол, десять раз по тьме народу веселилось на русалиях, да когда Сварогу с Ладой кланялись, охо-хо… Промеж межей первый камень вбили, когда с акияна мороз попер. На юг стали рода богатые отрываться, стали скот брать, жен и – покатили. Дык ведь не верили, что на долгие тыщи лет холода-то грянут. И небеса, сказывают, заволокло пеплом черным," и снег, как лег полями, так и не сходил. Вот тогда первый подземный Китеж отстроили. Когда, где? Кто же его ведает, где он, самый первый? Так вот, побегли с Севера, да стали ходы бить, южнее да южнее, до самых греков. Вот слухай, если не веришь. В Тибете книги старые нашли, то же самое пишут…

Гаврила прокашлялся и с чувством, нараспев стал декламировать:

– «…Небесный свод разломился, земные веси оборвались. Небо накренилось на северо-запад. Солнце, и луна, и звезды переместились. Земля на юго-востоке оказалась неполной, и поэтому воды и ил устремились туда… В те далекие времена четыре полюса разрушились, девять материков раскололись, небо не могло все покрывать, земля не могла все поддерживать, огонь полыхал не утихая, воды бушевали не иссякая». Во как, понятно? А еще у Гамаюна такие сказы есть, что будто бы горючий камень упал на мир и небо пропало. «…Постигла нас тьма несветимая, солнце угаси светлая, Свет свой не яви На лицы земли; Прежде вечера в часы дневные наступила нощь зело темная. Луча измени естество свое, светлая луна во тьму проломися. Звезды на небеси свет свой угаси… Перемени море естество свое… Наступи зима зело лютая, Уби виноград зеленый…»

– Да, впечатляет, – сквозь дрему согласился Артур.

Варвара давно уже посапывала, разметавшись на шкурах.

– А ты мне все – «чуды, откуда – чуды?» – переключился Клопомор, точно с ним кто-то спорил. – И Новгород ваш северный, и Архангельск ваш, все они в летописях про чудь поминают. Вот слухай, поминали Таймыр, а Таймыр, то есть «мир тайный», там и югра, и самоеды с мехом ходили, и меняли меха с людьми, кто в горе жил, с чудами. Чуды тогда уже, как у вас Новгород строился, не хотели наверх возвращаться, а ты говоришь, мол, «чуды, чуды, откудова тут оне?». Оне давно Урал-то перевалили, по рекам подземным, по кладезям, по вымоинам расползлися. Только давно зачахли бы уж, померзли бы давно уж, кабы пути зеркальные в Изнанку не сыскали, так-то…

Артур проснулся от толчка. Мамонт улегся. Пахло скошенной травой, топленым молоком и еще чем-то домашним, полузабытым, вкусным.

Артур выглянул. Несколько раз сморгнул и ущипнул себя за ногу. Не помогло.

Избушки на курьих ножках. Не одна избушка, а целая деревенька, не меньше десятка лихо раскрашенных бревенчатых домиков, запросто прогуливающихся на громадных куриных лапках. Впрочем, далеко домики убежать не могли, они бродили внутри общей живой изгороди.

– Давай, вынай свово старца, – свистнул Клопомор.

В дверцу гондолы уперлась лесенка, внизу собралась целая толпа, такие же белоголовые и белоглазые, как и давешние партизаны с пиками. Только к мамонту сбежались не бойцы, а подростки и дети. Бродягу подхватили сразу несколько рук, уложили на носилки, на рысях припустили к самой большой избушке. Сложнее оказалось с Бубой. Завидев синекожего дикаря, дети отпрянули с визгами, взрослые чуды загомонили. Их язык немного напомнил Ковалю финский, да и внешность вполне соответствовала.

Клопомору с трудом удалось навести порядок, но нести Бубу на руках пришлось президенту. Артур спрыгнул вниз, в высокую, мягкую траву, сделал несколько шагов, удивляясь необычайной легкости. Складывалось впечатление, что Земля смещенного мира имела меньшую массу.

На пороге избы его встретил очередной персонаж, знакомый с детства. Ее даже не пришлось представлять. Нос крючком до подбородка, жилистые ручищи, свисающие до колен, несуразная вязаная юбка и кофта и кривой клык, торчащий из-под верхней губы.

– Ну, чаво приперси? – обрушилась она на хапуна.

– Усоньша, матушка Яга, утихни ты, – ласково залопотал Гаврила. – Вот человечка принес, надость живот ему справить, потравили поганые, спасу нет…

– Я чую, что человечка, а не лося, – брезгливо потянула носом старуха. – А это што за водяной?! Клопомор, ты поганок обожрался? У меня тут трое на сносях, а ты мне водяных таскаешь, а?!

Артур уже понял, что выступает она только для виду, для притихших жителей деревни, что непременно возьмется лечить и одного, и другого. Из избы Яги действительно доносились стоны рожениц и писклявые крики ребенка.

– Куды я их дену, Виевна? – набычился Клопомор. От обиды у него вырос сучок с двумя листиками, прямо из уха. – Сирин за него просила, слышь. Надо выгнать потраву-то!

– Надо, надо, вам всем только надо! Как занозу в жопу поймаете – Яга, спасай! Как бормотени перепьются – опять же ко мне! А детишек кто принимать будет, а? – уже тише забубнила акушерка. – Лады, чего встал, будто хреном к забору примерз?! Заноси уж… Да не сюда. Эх, не жилец ваш водяной-то, кровь порченая…

– Она у всех роды принимает? – спросил Коваль, когда уселись передохнуть на штакетине.

Бродяге сделали три промывания желудка, пустили кровь, другой кровью напоили, снова промыли и уложили на полке в бане. Потеть.

– Яга-то? – почесал в затылке хапун. – А то! Весь род еенный, по бабьей части, так уж повелося. Мужики с рода Кощеев, те Навь стерегут, нижние царства, грифонов разводят, с китоврасами на охоту ходют. А бабы ихние, те – знахарки все, ведуницы, и по бабьей части с отрочества обучены. Вишь, из одной деревеньки в другую их избы бродят, нарочно загородку для них поставили…

– Избы бродят? – на всякий случай уточнил Артур, хотя весь передвижной акушерский пункт находился у него прямо перед носом.

– Ну да, а как иначе? – не понял иронии карлик. – Усоньша Виевна не может же за собой девок своих таскать, шайки, бочки, тряпки, травы всякие… Вот и приходится избы прикармливать.

– Больше вопросов не имею, – признался Коваль.

– Кушать хотишь или спервоначалу в баньку? – заботливо осведомился Гаврила. – А то нам с тобой ишо путь неблизкий, и на Комарике туда не можно.

Варвара толкнула Коваля в бок, выразительно округлила глаза и рот. Мол, неплохая идея насчет баньки?

– На Комарике, ты сказал? – Артур обернулся на мамонта, которого в леске усердно пасли трое подростков с жердинами. Мамонт скушал все ветки с третьего уже клена и, кажется, не слишком замечал, что его пасут.

– Это уж верно, на Комарике никак нельзя, – повинился хапун. – Птицы, они того, от его дух такой, короче. И накласть, опять же, могет… Так што, не в обиду, пешим ходом, до вечера кривой тропкой дойдем. А девка-то твоя, может, с Ягой побудет, подсобит, а?

– Непременно подсобит, – Артур успокаивающе погладил Варвару по спине. – Нам главное – старичка на ноги поставить…

31 ТЫ – МОЯ РЕЛИГИЯ

Потом они мочили веники, поливали камни душистым квасом, Коваль потел на полке и поражался тому, как все странно складывается. Насколько близко сегодня подошел к черте, и надо же – снова тянет на подвиги, спасу нет. Или оттого и тянет, что черта смертная близко?

– …Ты засыпаешь, Кузнец?

– Я думаю…

– Помолись, тебе станет легче.

– Ты – моя религия, – рассмеялся он в темноте, привлекая ее к себе. – Как я могу молиться другому богу, когда у меня уже есть одна богиня?

– Ты иногда очень смешно говоришь, Кузнец. Какая же я богиня, если рожу мне разбили? Разве богиню можно поколотить?

– Разные бывают богини… – Он посадил ее на колени, лицом к себе, неторопливо повел языком от уха вниз, по напрягшейся шее, по ямке плеча, по влажной впадинке ключичной косточки, ладонями перехватывая крепче, не позволяя отстраниться, не позволяя откинуться назад…

– Ты крамольник… – Варвара хрипло рассмеялась, незаметно придвигаясь ближе, охватывая лодыжками его спину, сбрасывая набок распущенные косы таким знакомым уже, сладко-ожидаемым движением, подставляя долгожданный, прозрачный почти бархат запрокинутого горла. – Ты опасный крамольник, не зря зовут тебя дома Демоном. И в бога не веруешь…

– Ты – моя религия, разве не нравится тебе быть богиней?

Не расплетая кольца рук ее, жадно втягивая ноздрями шероховатые ее впадины, затеял было первые медлительные качки. Она в темноте казалась миниатюрнее, тихая, послушная, с громадными, чуть удивленными глазами…

– Слышь, Кузнец, мне сейчас нельзя, – она поцеловала его и облизнула губы. – Ты сладкий… ты чо, варенье у Яги кушал?

– Вот дела… – огорчился Артур. – Что же ты раньше не сказала? Я бы к тебе не приставал, отпустил бы тебя спать.

– А я не хочу одна. Я хочу спать с тобой… – Она по-кошачьи потерлась о него щекой.

– А как же ты?.. – успел спросить Коваль, когда его едва ли не силой повлекли к корыту.

Варвара сама вымыла его. Правой рукой намыливала, а левой, не отрываясь, крепко держала между ног.

– Я не люблю баловаться в такие дни… мне лучше, когда вот так…

Следующий выстрел памяти – Артур очнулся уже на спине, на укрытой тряпками лавке, откинувшись на высокую спинку.

– Я обожаю это… мммм… как ты пахнешь… Я хочу… я хочу полизать тебе… – Она на секунду оторвала мокрое лицо. Ее взгляд плавал. Словно две искорки в тумане. Она говорила и при этом катала по своему лицу его влажное мироздание.

– Дай мне слюны, – она подвинулась выше, перекатилась на спину. На ней были только короткие мужские штаны. – Плюнь мне в рот… сухо во рту…

Когда она произнесла это, Артур подумал, что ослышался.

– У тебя – розовый, – рассмеялась она, – переворачивая его на живот. – У Тулеевой хороскоп, штука такая, слыхал? В ентом хороскопе написано, что у твоего знака – розовый…

Последующие минуты или часы ее руки и язык открывали Артуру новые вселенные. Мир распадался на куски и снова съеживался в одну крошечную точку. Она грубыми рывками сношала его острым шершавым языком, одной промасленной рукой удерживая чресла в жестком захвате, а второй своей шаловливой ручкой – доводила себя… Она дважды добралась до вершины, не раздеваясь.

Затем приподняла его в самой бесстыдной и постыдной для мужчины позе, ввинтилась лохматой черной головой и поглотила его… до самого корня.

– Мне плевать на твои месячные, – прокричал Артур. – Дай я тебя раздену!

– Не надо… – Она закашлялась, освободилась с трудом. Она говорила и одновременно постанывала, водя себе по бровям, по щекам… – Я в такие дни не шибко люблю баловаться… Я люблю вот так… Сядь на меня… ляг на меня, не сдерживайся…

…Когда Артур начал кричать, она выгнулась дугой…

Потом они в обнимку кормили голубей на окошке и прихлебывали медовуху, которую заботливо принес хапун.

– Артур, ты расскажешь мне страшную сказку про домового?

– Что, сладкая? – Коваль с трудом оторвался от окна и от своих невеселых дум.

– Бродяга говорит, что ты рассказывал ему про хапуна из подвала, – настойчиво повторила атаманша. – Что ты нанялся на службу к книжникам, а книжник в подполе прикармливал домовых, и домовые чуть тебя не унесли…

– А, он имеет в виду страшный шкаф номер шесть, – улыбнулся Коваль. – Это невеселая история, сладкая моя, – Артур взъерошил влажную челку девушки. – Мне тогда было плохо. Погибла любимая девушка, тяжело заболел отец, полный застой на работе. В какой-то момент я перестал понимать, зачем вообще живу, если впереди та же дыра, что сожрала моего любимого человека. Я стал бояться жизни, я сторонился улыбок. Я впервые тогда обратился к соборникам, но Библия не ответила на вопросы. Библия призывала склониться и ждать следующего удара судьбы.

Я накупил книг про другие религии, но все они, в конечном счете, призывали к одному – покориться любым мерзостям, которые происходили вокруг. Все эти книги рассказывали о том, что никто и никогда не видел, о жизни после жизни, но почему-то мои страхи не проходили. Такой период… Кто-то проходит легче, кто-то получает травму. Возможно, в том мире, который мы называем Древний, люди больше копались в себе. У них оставалась уйма времени на самокопание…

– А потом ты встретил колдуна, и он тебя спас? Это был Озерник?

– Он не спасал. Он показал мне, что жизнь не линейна, и даже не трехмерна.

– Не понимаю… – нахмурилась Варвара. – Артур, ты начитался древних книг и говоришь непонятными словами!

– Хорошо, я скажу иначе… – Коваль отхлебнул из ковша. – Оказалось, что победить смерть можно лишь ценой собственной жизни.

– Вспомни еще что-нибудь, – Варвара свернулась у него на груди клубочком. – Ну… что хочешь. Вспомни о том, как вы жили, про то, как маленький был, ага!

И Коваль, неожиданно для себя, вспомнил очень многое. Он вспомнил очень далекое, из самого раннего детства… вспомнил, как паниковали, когда в столицу вошли танки и раздавили троих ребят. И как потом, спустя малое время, такие же танки расстреливали парламент… Вспомнил пустые полки гастрономов и ряды трехлитровых банок с противными зелеными помидорами, американское сухое молоко на ящиках торговок и шпиг из Белоруссии, спортивные костюмы и красные пиджаки, первые эротические фильмы и первые крутые мотоциклы на улицах, будущего мэра города с микрофоном и красные знамена на последних большевистских демонстрациях… Драки старушек с милицией возле закрытых банков, и все же… это была великая эпоха…

– Это вся история? – разочарованно протянула Варя. – Артур, я слушаю тебя, понимаю, что ты говоришь правду, но все равно не могу поверить… Не могу поверить, что такие поезда пробегали по железке каждый час, битком набитые людьми, и в обе стороны…

– Эй, вы, голуби! – окликнул со двора Клопомор. – Давайте скорейча, картоха спеклась!

Уселись в кружок, глотая слюнки. Усоньша, Клопомор, молчаливый старшина белой деревни. Бубе хуже не было, но воспаление не спадало, метался в горячке. Старец, напротив, проснулся, доковылял до стола, принял чашечку куриного бульона. Варвара перед трапезой привычно перекрестилась.

– Тю, родимая! Крестись не крестись, все ваши поклоны токмо от страха, – рассмеялся хапун.

– От какого еще от страха? – не понял Коваль.

– Вестимо, какого. Уж больно до себя жалеете… За край-то смородный хоцца заглянуть, а страх великий…

– Вы хотите сказать, что православная вера родилась от страха смерти? – встрепенулся Бродяга.

– Все веры ваши, – устало заметил хапун. – И веры ваши, и неверия блудословные, все в единой колдобине застряли. Смородину чуют, а не избегнуть никак…

– А что же будет потом? – шепотом спросила Варвара.

– Когда «потом»?

– Ну, потом… – Варвара покраснела. – Ведь роют же постоянно, шахты всякие… А вы под землей живете. Когда-нибудь шахт станет столько, что вам уже и спрятаться негде будет?

– А рази ето мы под землей живем? – удивился хапун, снимая с огня котелок.

– Эхма, девка, в корень смотришь, да не о том забота твоя! – рассмеялась Усоньша, показав гнилые зубы. – Пущай хучь всю сыру-матушку перелопатят, акромя каменьев холодных, да гадов безглазых ничо не сыщут! Бо не в том их забота. Им вдохнуть скоро негде будет, снова плодятся, да горючая вода на исходе, до нас ли?..

– Верно, верно баишь, матушка, – часто закивал хапун. – Покудова у них помыслы все брюхо усытить да персты златом умастить, себя-то не узревают… Елеможахом, перед смертию самой прозреют иные, да поздненько… Эх-ха, лови, лепкая! – И кинул Варваре обжигающую картофелину.

Усоньша усмехнулась, сняла с блестящего подноса огурцы, хлеб, вареные яйца. Щелкнула по поверхности подноса загнутым ногтем.

– Что там видишь? – спросила Артура с хитринкой.

– Как что? – растерялся тот, разглядывая движущуюся картинку, почти как в телевизоре. – Человек… Дяденька гуляет со своей кошкой.

– Вот-вот, в этом вся и закавыка, – разочарованно протянула Яга. – Дяденька гуляет со своей кошкой… Вы слышали? – обратилась она к сычам, чинно рассевшимся на крыше ее избы. – А почему не кошка гуляет со своим человеком?

– То-то и оно, – грустно подвел итог молчавший до сих пор старшина чудов. Больше русских слов от него Коваль не слыхал.

– А не могут они, матушка, не могут правду чтоб, – ехидно захихикал Хапун. – Кака там правда, матушка, когда по шею в жиже мерзкой окопались? Эхма, ладненько, не пугайте отрока. Я его ишо не раз напужаю. Пойдем, что ли? Урну-то оставь, не уворуют.

Артур бодро поднялся. По положению солнца не слишком понятно было, светает или, напротив, скоро ночь.

– Когда мы вернемся? – спросил он и тут же пожалел о своем вопросе.

– На всякий случай, поцалуйтися, – без улыбки посоветовала баба Яга.

32 ЯВЬ И НАВЬ

– Ты вон чо, ты меня слушай! – поднял крючковатый палец хапун. На второй фаланге у него тоже проклюнулся маленький сучок с крошечным зеленым листиком. – Ты меня слушай, как было все, потому как мал еще поперек старших возникать. Вперед всех был Род – заглавный творитель, творитель-родитель сущего. Спервоначалу Род сидел в яйце, затем окреп да вылез… – Гаврила шустро бежал впереди по петляющей тропинке, перескакивал овражки, ручейки, иногда взбирался на крутые пригорки. Артур еле поспевал за ним, потому что приходилось одновременно слушать, следить за шапкой проводника, то и дело ныряющей в густой малинник, а еще очень хотелось осмотреться вокруг, слишком уж необычные и захватывающие картины вокруг разворачивались.

То ярко-синяя речушка, которую только что пересекли, обернулась широким бурным потоком с песчаными островами и косыми отмелями. То группа низких кустиков с шелестом расправила ветви, обернувшись раскидистыми ивами. На нижних ветках ив, полощущих листья в темной медленной воде, развалились три девицы самого шикарного и беззаботного вида, в мокрых сорочках на голое тело. Артур дважды обернулся, ближайшая девушка приветливо помахала ему рукой и беззвучно скользнула в реку. Коваль успел заметить ярко-алые губы и серебристый плавник под свободной полотняной рубахой.

– Так вот, ты слушаешь? – Хапун остановился так резко, что Артур едва не сбил его с ног. – Род, стало быть, а не ваши лики печальные, на поленьях малеванные. Род породил все, что вокруг, а что вокруг? – Он театрально повел рукой. – Вокруг – При-ро-да. Сами же вы такое словечко выдумали. Что при Роде родилося, то и есть… Так-то вот. Сподобился затем Род отделить Явь от Нави. Так уж повелося извечно, что ваши пустомельные дела Явью стали кликать, а нашу красоту Навью обозвали. Обозвали еще в те лета, когда человече безо всяких отражений серебряных туда-сюда шастал. Потому что верил человече и жил правдой…

Гаврила ступил на шаткие мостки. Под мостками, в желтой цветущей грязи, прыгали лягухи размером с заварочный чайник. То ли пруд, то ли озерко. В громком хаотичном кваканье Артуру внезапно послышалось слаженное пение. Он обернулся уже на берегу, там где жирными черными полосами убегала к горизонту свежая пашня.

Посреди пруда, на громадной дрейфующей кувшинке, на розовой подушке с кисточками, сидела самая крупная лягушка, какую он мог себе вообразить. На шее у зеленой красотки болталась цепочка с маленьким блестящим предметом, то ли ключиком, то ли – флэш-памятью. Лягушка раскачивала головой, разевала рот в такт пению, которое устроили две дюжины ее товарок, рассевшихся на соседних листьях. Передними лапками лягуха придерживала короткую стрелу с цветастым оперением и металлическим острием…

– …И стал Род небесным Родником, и родились от него воды Великого акияна, а из пены того акияна явлена была Мировая Утка… Ты меня слушаешь, душа моя, али витаешь где стрижом? Ась? Не любо тебе мой сказ слушать, так замолчу! – Карлик сердито обернулся и притопнул пяткой. От негодования у него даже вылез на лбу лишний сучок.

– Слушаю я, слушаю, – примирительно заговорил президент, невольно подражая стилю хапуна. – Уж больно занятно тут у вас, не гневись, дай поглядеть…

– Ишь, занятно ему! Чай ишо наглядисси. Поспевай давай, а то, ежели засветло Кащееву деревню не нагоним, то придется в поле ночевать. А это нам вовсе ни к чему, травяницам подать платить!

Коваль не стал спрашивать, кто такие травяницы, зачем им платить и как можно догонять деревню. Он вздохнул и припустил за косоглазым карликом по усеянной грачами борозде. Поле казалось бесконечным, взбегало на пологий холм, за которым снова открылись распаханные просторы. Пахло удивительно свежо и вкусно, небо синело той отменной глубокой синевой, которая обычно сгущается перед тихим закатом.

– …Утка родила ясуней добрых и дасуней-демонов, чтобы у каждого, значит, листочка был присмотр, у каждого облачка и у каждой твари. Никак иначе нельзя… Потом Род поглядел на небо и увидал, что там пусто. Тогда он породил корову Земун и козочку Седунь, а из ихнего молока состряпал Млечный Путь. Потом Род явил камень Алатырь, и камнем тем стал сбивать молоко из Млечного Пути. Вышло масло, из масла этого слепил Род Мать Сыру землю. Вот так-то… Оставалось Роду понять самому, что есть хорошо, а что есть – дурно. Тогда взял он и отделил Правду от Кривды, а завершив творение – помер…

– Умер? – такого поворота Коваль не ожидал. Он поймал себя на том, что слушает с удовольствием. Наверное, очень давно не чувствовал себя в безопасности, и уж тем более давно не слушал сказок. Он был вынужден признать, что легенда получалась красивая, и наряду с примитивными представлениями в нее органично вписывались фундаментальные философские искания. – Как это бог может умереть?

– Да вот так уж, – Гаврила на ходу снял шапку и почесал голову. Его череп походил на грубо оструганный пень, заросший мелкой зеленой травкой. – Не помер, как человек, а разродился напоследок, явил миру Сварога-отца и женушку его – Ладушку…

Коваль оглядываться больше не решался. Слушал лекцию по мироустройству, смотрел под ноги и иногда – вперед. Далеко впереди, уже минут двадцать, если минуты играли здесь какую-то роль, шагал человек. Точнее – пахарь. В грубой крестьянской рубахе, закатанных выше колена портах, он налегал обеими руками на плуг, а плуг тащила коренастая, почти квадратная лошадка. Артур издалека не мог рассмотреть мелкие детали, но очевидно было, что и лошадь, и пахарь – живые, не оптический обман и не галлюцинация. Рубаха на спине крестьянина пропотела, лошадь обмахивалась хвостом, из-под копыт взлетали комья земли, плуг сверкал на солнце. Вечернее солнышко пригревало в затылок, впереди Артура и Гаврилы бежали вытянутые густые тени. Тени бежали, человек и хапун спешили налегке, порой переходя на рысь, но…

Но не могли догнать уверенно бредущего пахаря.

Коваль предпочел ни о чем не спрашивать. Таким макаром они «висели на хвосте» у крестьянина почти час, затем поровнялись с мертвым кряжистым дубом, и хапун резко свернул вправо. Дуб был единственным деревом среди бесконечной пашни, его словно пожалели когда-то, оставили как сухопутный маяк в море будущего золотого урожая. Почему нельзя было свернуть сразу, чтобы не переться два часа по жаре, отмахиваясь от слепней и увязая по щиколотку в унавоженном рыхлом черноземе, так и осталось загадкой. Хапун припустил вправо, теперь приходилось перескакивать через борозды. В последний раз Артур увидел степенно бредущего за плугом крестьянина, его светлую, подстриженную бороду, русую челку изадубевшие мозолистые ладони на рукоятках плуга.

– Что, дивишься? – не оборачиваясь, хохотнул Клопомор. – Никто ишо пахаря русского не догнал, так-то…

Поле закончилось так же резко и внезапно, как началось. Клопомор предостерегающе вскинул руку. По опушке березовой рощи неспешно вышагивали три избы. Между собой избы были связаны крепкими веревками, продетыми сквозь оконные рамы. Яркий свет горел в окнах только первого бродячего дома, там же топилась печь, густой прозрачный дым валил из трубы.

– Пошли, догоним! – Гаврила азартно подтянул поясной ремень и кинулся следом.

Крыльцо, наличники, конек крыши – все было украшено с удивительным изяществом, расписано яркими, сочными красками. Коваль запрыгнул на крыльцо следом за хапуном, и ноги тут же повисли в трех метрах от земли. Дом, словно поджидал только их, окончательно разогнул коленные суставы и припустил по наезженной тропе, вдоль самой границы пахотной земли.

– Внутрях не гомонись, не суетись, ласков будь, – Гаврила осмотрел Артура, как мамаша осматривает первоклассника на школьном пороге, подтянулся на цыпочках, сдул с него пару пылинок, убрал застрявшую в волосах паутину.

И постучал в дверь.

Дверь сама по себе была достойна помещения на бархатную подушку и под бронированное стекло, но внутреннее убранство избы заставило Коваля открыть рот.

Такого количества благородного металла и драгоценных камней он не ожидал. Причем золото и сверкающие камни вовсе не скрывались, не таились на витринах, они были повсюду. Серебряное деревце торчало из янтарной кадки, позвякивая янтарными же листочками. Золотые бокалы в беспорядке стояли и лежали на столе, подле золотой же ендовы, украшенной яшмой и сердоликом. Ножки стола оскалились львиными мордами, в глазах львов горели алмазы, клыки из слоновьей кости поражали верностью исполнения. Тончайшей работы подсвечники, в изумрудах и сапфирах, свисали на золотых цепях с потолка. От плавного хода избы цепи слегка раскачивались, вместе с огоньками свечей танцевало и переливалось несметное богатство.

Помимо малого драгоценного деревца, украшенные топазами толстые серебряные ветви росли прямо из бревенчатых стен, образуя лавки. В глубине горницы виднелось сооружение вроде двухъярусной армейской койки, его скрывал занавес из тончайшей шелковой ткани, вышитой золотой нитью. Слева стояла широкая кровать с балдахином. Коврик, покрывало и подушки представляли собой гобелены, выполненные с завидным мастерством яркими, зовущими красками. На кровати кто-то лежал и наигрывал на струнном инструменте, похожем на гусли. На руке у неведомого гусляра Артур насчитал четыре громадных перстня.

Здесь пахло так, как в библиотеке Зимнего. Артуру моментально припомнились древние манускрипты, которые любовно сберегал книжник Лева Свирский. Он промазывал страницы маслами, окуривал их благовониями, а корешки опускал в особые дубильные растворы, чтобы не завелись вредные насекомые.

А еще тут сильно пахло голубятней.

– Будь здоров, Клопомор! – высоким голосом произнес кто-то на печи. – Так это он и есть, твой Белый царь? Чего ж смурной такой?

– Здорово, Гамаюн, – хапун снял шапку и в пояс поклонился. – Он и есть, без обману. Карты ваши не врут.

– А карты наши никогда не врут, – томно откликнулся еще кто-то из-под шелкового балдахина. Этот «кто-то», судя по интонациям, почти наверняка был женщиной или, в крайнем случае, опытным трансвеститом. – Людишки бы не врали, а картишки не обманут.

В горнице был кто-то еще, Артур ощущал троих. Этот третий сопел, кашлял, сморкался и, судя по мельканию теней за вышитой занавеской, вязал, забравшись на верх двухъярусной койки.

– Может, и не он, у меня живот с утра пучит, не до того, – произнес наконец третий голос. Скрипучий, тонкий, очень молодой, и опять же непонятно, то ли мужской, то ли женский. – Вашей брусники моченой нажрался, теперь не до царей, не до песен, эх! Ну, заводи уж, чего на пороге-то топчетесь!

Гаврила Клопомор чинно вытер сапоги о кунью шкуру, выдернул из локтя свежий росток и вытолкнул гостя на центр комнаты.

Артур внимательно осмотрел всех троих и пришел к выводу, что ничего не знает о вселенной и о собственном маленьком мире.

Хозяева бегущей избы наполовину были птицами.

33 ПТИЦЫ ВЕЩИЕ

– Сирин, партийку распишем? – спросил Гамаюн.

– Сдавай карты, – Сирин почесала когтем под мышкой, с ненавистью поглядела правым глазом на пойманную блоху, раздавила ее и устало растянулась на лавке.

Коваль сморгнул. Затем сморгнул еще раз, не в силах поверить своим глазам. Но проблема заключалась не только в глазах. Он уже давно привык, что зрение в новом мире, пережившем катастрофу, способно обманывать мозг с завидным постоянством, однако органы чувств, воспитанные уральскими Хранителями, обмануть было сложно.

Эта троица пернатых ему не чудилась. Коваль не смог бы поклясться, что слышит биение их сердец, и что все трое внутри устроены, как другие, привычные ему теплокровные организмы. Что-то внутри них бурлило и гудело, но совсем необязательно, что это были сердца или легкие.

– Эй, ты играть будешь? – Гамаюн постучал по верхней полке.

Оттуда неторопливо свесились две крепкие птичьи лапы, затем показался край длинного шерстяного шарфа и, наконец, непрерывно кивающая голова Алконоста.

– Только, чур, не жулить, – заявил Алконост, прекращая считать петли.

Он аккуратно отложил вязание и спустился вниз. Сразу стало светлее, словно сияющая радуга затрепетала в избе. Алконосту можно было по праву присвоить первое место по красоте оперения. Изумрудные, бирюзовые, иссиня-черные перья чередовались на его крыльях, а на спине и на груди собирались в сложный праздничный рисунок. Если шевелюра Гамаюна отдавала сединой, Сирин тоже входила в возраст зрелой женщины – очень условно, конечно, то Алконост имел внешность румяного, налитого силой юнца. Артур поймал себя на бредовой мысли, что очень хочется ухватить юношу за розовую круглую щечку.

Алконост расправил грудь, поиграл темно-зелеными, хрустальными, огненными переливами. Явно он гордился своей незаурядной внешностью и не мог удержаться от хвастовства. Бело-молочная кожа его мальчишеской шеи постепенно грубела сразу после кадыка, покрывалась мурашками и мелкими, гладкими перышками. Мурашки, сказал себе Коваль, почти как у ощипанной курицы.

– Сам ты жулик, – Гамаюн сделал вид, что обиделся, но сам незаметно подмигнул Сирин. – Эй, мил человек, сдвинь колоду, будь ласков.

И протянул Ковалю колоду потрепанных карт. Артур машинально сдвинул, коснувшись черного загнутого когтя. Карты на мгновение привлекли его внимание, но их слишком быстро забрали из поля зрения. Сунули под нос – и тут же колода пошла в дело. С ловкостью вагонного шулера Гамаюн пустил колоду веером в воздух, поймал у самого пола, разложил до плеча, рубашками в обе стороны, и снова собрал.

Сирин взяла свои карты со стола, с шумом отпила медовухи и покачала головой. Президент почувствовал, что сейчас у него разовьется косоглазие. На обратной стороне каждой карты вместо статичного узора шло кино. Точнее, никакое не кино, а шевелились, бегали и летали персонажи из картин русских художников. Здесь играли на поваленном бревне медвежата, рядом сестрица Аленушка полоскала в озере платочек, еще дальше… оп, не успел!

Сирин сбросила карту лицевой стороной вверх. Очевидно, в игре использовалась система открытого прикупа, или таким образом скидывались равные масти, Артур так и не узнал. Он уставился на короля и валета, за которыми уже протянул цепкие когти Гамаюн.

Король высунулся из карты чуть ли не до пояса! Он разглядывал Коваля, что-то кричал и указывал на него валету. Точнее, это был совсем не король, а если быть точным – древнерусский царь, в меховой шапке с золоченым защитным шишаком и с палицей в сучковатой ручище…

До конца Артур не успел рассмотреть, Гамаюн сгреб карты. Вместо них выдал Сирин другие.

– Чего уставился? – Сирин звучно высморкалась, потом чихнула и скинула одну карту Алконосту.

Коваль еще больше запутался в игре. Он предположил, что сдавать будет все время Гамаюн, как это принято при игре в очко или в покер, но пернатые певцы постоянно ставили его в тупик.

– Хочу понять правила, – робко вступил в разговор президент.

– А тут и понимать нечего, – хриплым фальцетом ответил Алконост.

Он сбросил в центр стола уже три взятки, все они валялись картинками вверх, и на всех картинках происходили бурные события. Шестерка оказалась богатырской отрубленной головой, из девятки лезли три богатыря, а из двойки с воем метели вырвались сани, запряженные четверкой вороных.

– Гамаюн, твоя очередь гостей веселить, – напомнил вдруг Алконост. – Давай, напой что-нибудь к Рождеству.

– Это кто тут гости? – скривился Гамаюн, но послушно запел что-то умиротворенное, пафосное, будто выступал на церковном празднике.

Пока пел, подошла его очередь сдавать. Гамаюн ловко раскидал колоду, из прикупа вырвались медвежата и затеяли на столе возню.

– Сдаешься? – перебила сказочный речитатив приятеля откровенно скучавшая Сирин.

Вопрос относился к Алконосту. Он тут же нахохлился, потемнел лицом и кинулся ворошить груду карт на столе. Стрельцы-двойки, десятники-тройки, сотники-четверки и пятерки, лысые монголоиды в коротких полушубках, с непонятными Ковалю знаками отличия на рукавах прекратили драку и опрометью кинулись к своим картам. Крохотные человечки туда буквально ныряли, словно в проруби. Но даже внутри своих карт, сделавшись плоскими, не прекращали перебранку, махали кулачками и угрожали друг другу алебардами.

– Снова обдурили? – надулся Алконост. – Где моя сторожка? Где червоная сторожка, я спрашиваю?

Гамаюн состроил самое честное выражение лица, широко распахнул красивые голубые глаза и развел руки-крылья, как бы демонстрируя – ничего в карманах нет. Вечно хнычущая Сирин звучно высморкалась в платок, который Коваль назвал бы головным, и кинулась искать карту с бубновой сторожевой башней.

– Где-то тут… где-то тут была… – бормотала Сирин. – Может, под лавку закатилась?

– Жулье, – вынес вердикт Алконост. – Ты видел, добрый человек, что происходит с теми, у кого доброе сердце? – и патетически воздел к небу руку-крыло.

– Можно вопрос? – осмелел Артур. Он уже догадался, что все три обитателя избушки неагрессивны, в драку не кидаются и превращать его в камень не собираются. – Почему так нужно мне доверить прах? Ведь я даже не знаю, что с ним делать. Вам вообще сказали, что я проспал сто тридцать лет?

– Какая мне разница, сколько ты проспал? – выкатил свои прелестные глаза Гамаюн. – Вот я, к примеру, никогда не пою для всех. Толпа – это смерть индивидуальности. Вот ты – считаешь себя индивидуальностью?

– Считаю, – кивнул Артур.

– Индивидуален каждый дурак, – брезгливо поморщился Гамаюн. – В нашем деле главное – отличать индивидуальность от личности. Ты – личность?

– Надеюсь, что да.

– На бога надейся, да сам не плошай, – внезапно повеселев, пропел Алконост.

Он уже не искал пропавшую карту, вытащил с верхней полки вязание и замелькал спицами. Сирин тем временем разбила в чашку два куриных яйца и принялась готовить себе гоголь-моголь. Ковалю показалось крайне неестественным, что одна птица кушает нерожденных птенцов другой. Ну… не птица, а полуптица, почти неважно. Карточную игру окончательно забросили. Два короля и две королевы неспешно прогуливались по янтарным доскам стола, обходя ендовы и кувшины. Трефовый король в длинной малиновой мантии сунул корону под мышку и что-то оживленно доказывал своим спутникам. На другом углу стола, подле открытой хлебницы, несколько тысяцких-девяток и темников-десяток, все в каракульче и хромовых сапожках, уселись в кружок, раскурили трубки и приступили к травле анекдотов. Периодически оттуда доносились раскаты тоненького хохота.

– Я твердо уверен, что я – личность, – повторил Артур. – Личность, и все тут.

– Хорошо, – неожиданно легко и беззлобно согласился мохнобровый Гамаюн. – Каждой личности – даешь по индивидуальности! Здорово я сочинил?

– Здорово, – признался Коваль. – Но вы мне не ответили…

– А давай что-нибудь исконное? – зажмурившись, как разогретый на печке кот, предложила Сирин. – Алконосушка, человек скучает. Что ты нам, Гамаюн, все неметчину гонишь? Человече, тебе нравится исконное?

– Отчего же нет? – проявил осторожность Коваль.

– Это мы запросто, – Алконост отложил вязанье и тронул струны:

– Стоп, не катит, – перебила приятеля Сирин. – Вишь, человече рифмы твои не шибко жалует. Интересно, что он вообще жалует?.. М-да…

Алконост замолчал так же внезапно, как начал. Артур некоторое время сидел с открытым ртом, переводя взгляд с одного чудесного обитателя Изнанки на другого.

Сирин внезапно заплакала.

– И что дальше? – позволил себе вопрос президент.

– Слышь, Клопомор, мы его и так и эдак обсмотрели. Вроде в огороде, но нервная система неплохая, – через голову Артура поделился с хапуном Гамаюн. – Перерождения должен выдержать. Если не помрет, конечно.

– Это хреново, – опечалился карлик. – Так что, остерегемся? Или уж рубить, так сплеча?

– Восприятие у него нарушено, – мелькая спицами, вздохнул Алконост. – Высокая тревожность. Может дать сбой. Но я бы рискнул.

Коваль запутался еще больше.

– Так это был тест? Вы меня проверяли?!

– Проверяли, а как же? – удивился хапун. – Чай, мертвяком ты кому будешь нужный? Кабы не чужие люди, все тогда… не вернул бы Феникса.

– Ты хотел победить Карамаза, ты его победишь, – сквозь слезы улыбнулась Сирин. – Если не передумал, пошли в подземелье?

– Но я так и не понял…

– А чего тут понимать? Мы тоже грядущее зрить не можем, когда карты рубашкой вверх. Бродяга твой все знает, ему доверься.

– Он ничего не знает, я его спрашивал.

– Ах да, – Сирин смешно хлопнула себя по лбу колодой карт. – Партийка-то еще не доиграна, слово скрытое не произнесено.

– Неужели… Буба? – Артура вдруг пробил озноб. – Так он же по-русски трех слов связать не может.

– Чтобы помереть честно, слов у него хватит, – отрезал Гамаюн. – Все бы так помирали, как этот болотник синий, так и жили бы вы иначе…

34 ПОДЗЕМЕЛЬЯ СИРИН

Спускаясь следом за коротконогим крылатым созданием, Артур успел подумать о многом.

Мы дышим воздухом, рассуждал он, и не задумываемся, что он пахнет. Мы не в состоянии различать оттенки кромешной тьмы, а ведь она неоднородна…

В жерле пещеры их охватила густая, всепоглощающая тьма, она казалась бесконечной, и даже два зажженных и поднятых над головой факела не раздвигали ее границ. Тьма словно вскрыла череп, чтобы заполнить пространство внутри головы давящей, звенящей пустотой. Коваль провел во тьме лишь несколько минут, но ему уже до одури хотелось вернуться.

– Скоро придет адаптация, – утешал он себя. – Все органы чувств и сознание привыкнут к миру, противоположному дневному. К миру, который мне кажется чуждым жизни, но это не так. Этот мир просто близок тому, что было до жизни, и тому, что будет после нее… Я спускался уже в места, где тьма была абсолютной, но это не значит, что в ней нельзя видеть. Постепенно я привыкал везде… Например, человека всегда видно, особенно на фоне светлой стены, даже в полном мраке. Главное – чтобы глюки не начались…

Он незаметно вытащил зеркальце. Как ни странно, на сей раз джинн не скрывался.

– Ты мне скажешь, кто такие эти мутанты? – как можно тише спросил Артур.

– Хороший вопрос, – неизвестно чему обрадовался Хувайлид. – В библиотеке грозди имеются данные о серии генетических экспериментов, которые проводили ученые Летучего народа. Вполне вероятно, что так называемые «священные птицы» были созданы как ответ на первичные верования древних славян. Впоследствии контроль за экспериментальной колонией был утерян…

– Ты хочешь сказать, что они живут по десять тысяч лет? – не поверил Коваль.

– Да. Нет. Чрезвычайно сложная программа размножения и жизнедеятельности поддерживается извне, но источник указать сложно. Цикл размножения и передачи функций осуществляется раз в несколько столетий. Подтвердить или опровергнуть данные можно лишь опытным путем, исследуя образцы тканей…

Голос джинна прервался. Словно в ответ на его самые худшие предчувствия, Артур услышал отдаленное женское пение, позвякивание и переливы невидимого оркестра.

– Не отставай, милый, – Сирин продолжала периодически всхлипывать во мраке. – А то тут ям полно. Ухнешь – и готово, никто не сыщет…

Коваль так и не понял, это человек-птица подслушала беседу и каким-то образом экранировала коммуникатор или джинна отсекло природным экраном. Наступил момент, когда Артур кожей лица ощутил едва заметную тепловую волну, затем неуловимо изменился вдыхаемый воздух, он стал более свежим и… домашним. Артуру совсем не нравилось, что ему отказывают все привычные и удобные бойцовские навыки, приобретенные наверху. Навыки, за много лет отшлифованные до автоматизма. Сколько он ни старался, он не мог проникнуть ментальным внутренним зрением за границу тьмы. Он наступал куда-то ногами и в метре от себя впереди слышал всхлипывания человека-птицы. Похоже, у Сирин глаза всегда были на мокром месте.

– Чуешь, дух монаший? – шепотом спросила Сирин. – Здесь души иноков витают. Слыхал, как ваш епископ Игнатий говаривал? Толковый был человече. «Инок – истинная вдовица, для которой мир должен быть мертвым», вот оно как… Монахи-то ваши сильны верой были, не то что нонешние, м-да… Заживо себя, считай, в кельях хоронили. Уходили под землю, чтобы уже не возвращаться. Вот и прикинь, сколько таких некрополей по Руси, где души святые витают, освобождения не ждут… По мне так, без разницы, какую веру исповедовал человек, если он заранее подземную долю избрал. Вот, к примеру, ты слыхал о монастыре, основанном преподобным Антонием Печерским в Чернигове? Так вот, милый, оказалось, что Батый не смог монастырь разорить. Попросту не нашел. Смута тогда тоже по земле катилась, и решил преподобный монастырь сразу вполовину под землей закладывать. Потому и не нашли… Ох, мил человек, тебе скушно, да? Давай я тя лучше рифмами повеселю, правда, я веселые не помню…

– Не, лучше не рифмуй! – взмолился Артур, вытаскивая застрявшую в волосах летучую мышь. – Я не знаток поэзии.

Они вошли в высокое холодное помещение. Каждый вздох здесь норовил вернуться троекратно.

– Знаток, не знаток… – Сирин шумно высморкалась. – Ты вроде до седины дожил, а просто так обменяться добром не желаешь… А синий твой болотник просто так добро отдал. Ладно уж, прощевай тогда…

Артуру стало грустно, хорошая вроде песня. Но извиниться он не успел, потому что под ногами внезапно кончился пол и он рухнул в пустоту. Летел недолго, приземлился на ноги и чуть не ослеп. Из темноты он вырвался в освещенный тоннель, выложенный из белого кирпича.

Сирин исчезла. Озираясь в поисках пернатого проводника, Коваль едва не налетел на низенького опрятного старичка в железных доспехах, с внушительной связкой ключей на поясе.

– Извините, вас можно на секундочку?

– Ох, Род-заступник, уффф, напужал-то!

– Простите, – смутился Артур. – Не хотел вас пугать. Просто мой приятель с крыльями куда-то провалился, а без него тут как-то неуютно. Не подскажете, отец, как мне выйти к развилке? Вроде бы он к развилке меня вел.

– Так, а тебе куды? – прищурился дедок. – На Китеж, на Алатырь али к пристани?

– К пристани ему поздно, – гулко отозвался кто-то из-за поворота тоннеля. – Остатний рыба-кит к Буяну надысь уплыл. Тю-тю, таперича до полной луны хвощ жувать на бережке.

– Спасибо, но к морю мне не надо, – несколько опешив, ответил президент. – Вероятно, вы в курсе, как короче добраться до Малахитовых ворот? Мне туда нужно отнести прах Феникса…

Он спросил и затих. Здесь каждый звук возвращался троекратным эхом. Пол тоннеля задрожал. Из-за поворота, горделиво держа спину, вышел… взрослый китоврас. Артур мгновенно уловил сходство этого трехметрового гиганта с юношей, которого они спасали от голодных зайцев. Только у этого имелись широченные плечи, укрытые шерстяным платком, вокруг мощных бицепсов вилась татуировка, а спину покрывала попона с подсумками.

– Что, Кощей, подойдет он нам? – обратился кентавр к ключнику. – Вишь, струхнул, ворота какие-то ищет… Может, лучше, тогось, по хатам?

– А ему туда не надо, – уверенно отозвался Кощей и укоризненно поглядел на Коваля черным, как у грача, глазом. – Сам-то себе не ври, кровь с молоком! Как вы мне надоели, лепкие, и как у вас язык не отсохнет, врать на каждом шаге?

– А куда мне, по-вашему, надо?

– А тебе сперва поверить бы не мешало. Ты ведь даже не веришь, что я – существую. Тебе легче признать, что беленой опоили. Али вру я? – поднял бровь Кощей.

– Не врете, – признался Артур. Почему-то он не мог заставить себя обращаться к хранителю ключей на «вы».

– Ну вот, славно, что хоть это признал, – показал клыки дедуля. – Теперь давай меняться. Только злата али каменьев не проси, не дам. Справишься, оживлю тебе Феникса, делов-то на час… Ладно, что хочешь воистину, раз уж пришел, кровь с молоком?

Артур подумал.

– Хочу увидеть ад.

– Опаньки, – китоврас и Кощей растерянно переглянулись. – Эка тебя крутит… Но я так и смекал, что каменьев просить не будешь.

– Про вас говорят, что охраняете вход в ад. Я в ад и в рай не верю. Хотелось бы убедиться.

– В рай – не верь, это правильно, – приободрился дед Кощей. – Ну что жжж… русскому человеку, как гриться, вечно надо самому ручками пощупать. Лады. Не пожалей только.

– А что мне надо делать?

– А разве, чтоб попасть в ад, надо что-то делать? – хохотнул китоврас. – Зажмуриться надо, и ты – там…

…Он видел толпу деревенских женщин, таких, как показывают в исторических фильмах про русскую глубинку. Нет, не киношных, эти были слишком костлявые, с болезненно раздутыми суставами, в ссадинах и струпьях, в изорванной одежде… Три шли ему навстречу, и не шли, а почти бежали вприпрыжку, пританцовывая, по самому центру широкого проспекта, по черному, мокрому асфальту, прямо по разделительной полосе.

Ковалю показалось диким сочетание средневекового маскарада и современной улицы, но поразмышлять на эту тему он не успел, потому что троица танцовщиц приближалась, и надо было куда-то прятаться…

Он не мог понять, откуда взялась уверенность, что следует непременно укрыться, что ни в коем случае нельзя попасться этим полудиким крестьянкам в руки. Они не махали оружием и, казалось, не замечали его, но было в их ритмичном раскачивании что-то угрожающее, что-то граничащее с безумием…

Женщины приближались, а тьма за ними заколыхалась, выпустив следующую шеренгу бледных фигур. Теперь послышалось пение, и Артур каким-то образом узнал мелодию, хотя никогда ее раньше не слышал.

Он попытался издать хотя бы один слабый звук, но не смог даже пошевелить языком.

Вокруг расстилался сумрак, скорее похожий не на обычную ночь, а на солнечное затмение. Артур не мог оторвать взгляда от мрачной процессии, но краем глаза ловил множество тусклых огней, возникших по сторонам. Огни плескались, будто свет доходил сквозь толщу воды, будто морось крала у света силы.

В сыром ночном воздухе нарастало заунывное пение, что-то неуловимо-знакомое, угадывались русские слова, но в целом непонятно, громче и громче, сопрано фальшивило, сбивалось на истерический визг. Ливень молотил, не переставая, одежда тянула к земле.

В душе расправляла крылья жуткая тоска.

Первыми надвигались трое, с ввалившимися глазами, с распущенными космами, насквозь промокшими под дождем, наряженные в грязные рубища до колен.

А толпа женщин уже совсем близко, и слышно шлепанье босых пяток по лужам, и деревянный стук, вроде кастаньет, и лучше бы они не пели, но они пели так, что мороз по коже…

Первая женщина прижимала к груди какой-то прямоугольный предмет – оклад? книгу? икону?.. Ее распахнувшийся в крике рот открывал беззубые десны, слюна струйкой свисала с подбородка. Слева от нее ковыляла, припадая на изъеденную язвами ногу, другая, гораздо моложе. Она бережно несла в руках что-то вроде аквариума с крышкой, и Артур, прищурившись, разглядел в стеклянном ящичке несколько зажженных свечей и что-то еще…

Но третья выглядела запущеннее прочих. Самая молодая, седая, крепкая, в сползшем с костлявых плеч балахоне, шла, сложившись, как бурлак, почти касаясь повисшими патлами асфальта. На ее оголившейся спине ходуном ходили мышцы, в разрыве ткани виднелся позвоночник, его пересекали багровые полосы… от плетки?

Два широких ремня крест-накрест, как парашютное снаряженье, обхватывали ее грудь и тянулись дальше, назад, волоча за собой… О, господи, и не ремни вовсе, а конская упряжь, а позади две толстые бабищи с раздувшимися животами впряглись в плуг, и рвался асфальт, прямо там, где двойная сплошная!

Он наблюдал, как ширится щель, а дальше, за беременными, подвывали дискантом и пританцовывали десятки полуголых теток.

Их было не три, а, наверное, в десять или в сто раз больше; перепонки уже ломило от их тоскливого воя на трех нотах. Они надвигались сплошной белесой лавиной, как селевой поток… Но Артур не смотрел в лица, он не мог оторвать взгляд от того, что несли вслед за беременными «землепашцами», точнее – уже не несли, а волокли по асфальту, вцепившись множеством жилистых, совсем не женских рук.

Голый подросток. Его сын.

Его держали за лодыжки и за кисти рук, лицо было невозможно разглядеть, голова его запрокинулась, ударялась о землю, о куски асфальта, летящие от лезвия сохи. На теле мальчишки не осталось живого места, ноги, живот и грудь превратились в сплошную рану. Из локтя левой, вывихнутой в плече руки торчал обломок кости, на бедрах и в паху кожа висела лоскутами, а с гениталий и затылка капало прямо в дымящуюся, свежую борозду…

Артур почувствовал подступающую тошноту и сквозь отвращение успел еще раз удивиться, как это может во сне тошнить; и тут ближайшая молодуха, со свечками в аквариуме, не прерывая воя, уставилась ему в глаза и оскалилась вдруг, как лошадь, вывернув обе губы, обнажив коричневые пеньки зубов…

– Нет! Не надо больше, хватит, хватит! – схватился за голову Коваль. – Я и так все это знаю.

– Что ты знаешь? – удивился кентавр.

– Я знаю, что мой сын ни на что не годен.

– Ты снова нечестен с нами, – опечалился Кощей.

– Да отвык я говорить правду, – повинился Артур. – На моей работе разве правду говорят? Я знаю, что мой сын… в случае, если понадобится… не сможет управлять страной.

– Уже лучше, – хлопнул в ладоши старик. – Вишь, раз себя отпустил малехо, можно и в настоящий ад прыгнуть.

35 ЛЮБИМЫЙ АД

…Пол в прихожей больше не радовал блеском паркета. Вместо теплого дерева подошвы ощущали шершавую поверхность гранита. Грубо притертые квадратные плиты, между которыми шелушились жилки раствора, покрывали всю поверхность пола от входной двери президентских покоев до ванной, а у поворота в малую столовую, где раньше начинался плотно приклеенный гобелен, теперь стелилось нечто абсолютно незнакомое. Какие-то золоченые кисти, бахрома, а дальше – золото на глубокой синеве, роскошный и совершенно невозможный в своей вакхической роскоши ковер.

…Спокойно, главное – не паниковать. Недаром Клопомор предупреждал, что их розыгрыши добрыми не назовешь. Черти, я ведь просто просил показать кусочек преисподней…

Артур не решился приближаться к синему ковру. Вместо этого он повернулся и зашагал назад по коридору. Только пройдя десяток шагов, он обнаружил, что коридор не кончается. Напротив, он удлинялся с каждым шагом, а пол приобрел явный уклон вниз. Изящный журнальный столик, стоявший в тупичке, обернулся мелким коричневым пятнышком. Ковалю казалось, что он смотрит в жерло бесконечного прямоугольного короба.

С потолком тоже творилось что-то неладное. Во всяком случае, высота его заметно перевалила за три метра. Китайская ваза, настоящая работа какого-то там мастера Фунь-Дунь-Сплюнь, стоявшая обычно возле комнаты дочерей, оказалась на месте. Но с ней тоже произошли заметные перемены, она стала заметно шире и ниже. Теряя элегантность линий, она походила теперь на гигантский ночной горшок, опутанный паутиной иероглифов.

Уклон пола все нарастал, Артур остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Двери в комнату сына больше не существовало, вместо нее, на уровне груди, торчал выпуклый стальной люк, похожий на крышку торпедного аппарата. Зато в невообразимой дали, в тупике убегающей вниз расщелины, там, где должна была находиться спальня, переливались огоньки десятков свечей и прерывисто рокотали барабаны.

Коваль еще раз удивился гремящей музыке.

Заглянул за край портьеры, попытался осмыслить, что же увидел. Готово было родиться слово «предбанник», но застыло, так и не родившись, потому что это был совсем не предбанник, а часть колоссального помещения, удивительно похожего на церковь. Чем дольше он смотрел, тем больше убеждался, что к православию этот храм не имел никакого отношения.

…Мне надо срочно проснуться и уговорить Кощея на другую просьбу. Мне все это не нравится, не нравится, это плохо кончится…

Позади оказалась сплошная мраморная кладка, плавно изгибавшаяся в обе стороны. Вдоль стены возвышались бронзовые треноги с масляными светильниками. Покрывая копотью розовый мрамор, чадили фитили в массивных плошках. Артур стоял в тени огромного занавеса, сквозь многочисленные прорехи которого прорывались лучи более сильного света. С той стороны занавеса, сквозь прерывистое уханье оркестра доносились выкрики и смех.

Музыкантов было четверо, они походили на неопрятный фольклорный ансамбль. Кряжистый бородатый мужик, закутанный в пурпурную простынку с блестящей пряжкой на плече, наяривал на огромном разрисованном барабане. Еще двое, помоложе, раздувая щеки, извлекали пронзительные звуки из длинных тонких трубок. Четвертый с неистовой силой лупил по струнам инструмента, отдаленно напоминавшего арфу. Коваль не сразу обратил внимание на сцену. Крыши не было, представление проходило под открытым небом, и над верхними рядами каменных скамей нависал ослепительной красоты закат. Из питерской квартиры в Зимнем, из промозглого апреля Артур угодил в знойную южную ночь.

Зрители на скамьях раскачивались, били в ладоши и колотили деревянными сандалиями по полу. Подавляющее большинство было одето очень легко, многие вообще явились босиком; Ковалю пришло на ум слово «туника». Кажется, это называлось именно так…

Между рядами сидящих и лежащих на покрывалах пробирались загорелые парни с подносами и кувшинами. В проходе несколько человек свалились на пол, не в силах забраться на свои места. Дочерна загорелые лица, кудрявые шевелюры, украшенные венками, золото браслетов на голых руках. Женщины с открытой грудью, подросток, целующийся со взрослым мужчиной, старуха, с задравшейся до пояса юбкой…

Артуру стало казаться, что от паров спиртного его сейчас вывернет наизнанку, но тут барабан заиграл еще бойчее, чернокожий мальчишка пробежал вокруг сцены, поджигая факелом бронзовые тазы с маслом, и зрители взревели.

Надо срочно проснуться, пока я не сошел с ума…

Двое мускулистых мужчин на арене скинули латы и остались обнаженными, зато вместо блестящих шлемов у них на головах появились козлиные маски. Несколько чернокожих мальчишек привели козу. Ее витые рога были украшены цветами. Роскошная белая шерсть струилась до земли, в нее были вплетены ленты с бубенчиками, а копытца и морда раскрашены золотой краской.

Барабанщик отбивал неистовый ритм, виночерпий вскрыл вторую бочку. Передние ряды зрителей колотили ногами по полу, женщины визжали. Один из коричневых гигантов, тряся козлиной бородой, ухватил животное за рога, второй обошел козу сзади, демонстрируя залу свой поднявшийся пенис.

Толпа скандировала лозунг из двух слов на непонятном чужом языке. Оркестру начали помогать певцы. Коза верещала так, будто ее поджаривали заживо.

Когда он осмелился открыть глаза, козу уже увели. Теперь ее место заняла женщина. Из своего укрытия Коваль видел только спину и зад одного из атлетов. Он сделал шаг вперед. Актеры, видимо, намазались маслом, пламя факелов плясало по их отполированным безволосым телам, козлиные морды раскачивались из стороны в сторону. Они легко удерживали женщину на весу между собой, а четвертый участник представления, высокий поджарый негр, поливал совокупляющихся вином из бочонка. Рубиновый напиток стекал по их плечам и ногам. На секунду показалось запрокинутое женское лицо, открытый рот, ловящий струю напитка.

Коваль сделал еще один шаг. Он не мог оторваться от мелькания мокрых мышц. Он не мог набрать в грудь воздуха.

Словно острая спица воткнулась в левое подреберье.

В отличие от козы, актриса выглядела абсолютно счастливой, она рычала от страсти, оставляя ногтями длинные царапины на спине мужчины. Ее рыжие волосы, пропитавшиеся вином, так не похожие на кудрявые шевелюры остальных участников действа, падали ей на глаза. Оба атлета обнимали одной рукой друг друга за плечи, а свободными руками поддерживали свою партнершу за бедра, разводя ее ноги в стороны.

Театр ревел от восторга.

Мужчины, чтобы зрителям была лучше видна их слаженная работа, мелко переступая ногами, начали медленный поворот вокруг оси. Чернокожий подросток остервенело бил в гонг, флейтисты раздували щеки.

Еще шаг вперед.

Сердце, как мятая салфетка, перевернулось в груди.

Слипшаяся троица развернулась. Женщина смеялась. Коваль видел ее вздымавшиеся ребра, ее скользкие от пота, дергающиеся бока. Он медленно поднимал взгляд, словно преодолевая чудовищную тяжесть, навалившуюся на веки. Внезапно он ощутил боль и одновременно острое удовольствие внизу живота. Его передернуло при мысли, что это же самое должна была чувствовать женщина при каждом толчке двух раздувшихся поршней.

В следующий миг он встретился с ней глазами.

Актриса отбросила с мокрого лба волосы, откинулась затылком на плечо того, который входил в нее сзади, потерлась щекой о козлиную морду и откровенно улыбнулась мужу.

– Надя… – выдохнул Коваль, хватаясь за сердце.

И черная бездна поглотила его.

…Сердце разрослось до размеров тела. Оно лупило в каждой клетке, отдавалось молотами в затылке, в животе и в ноющих коленях. Артур сделал над собой мучительное усилие и наполовину открыл правый глаз.

Кощей сидел рядом, на холодном кирпичном полу, и невозмутимо набивал трубку.

– Это и был ад? – непослушными губами произнес Артур.

– Хоть один нашелся, кто что-то понял, – Кощей выдохнул терпкий дым и одобрительно похлопал президента узловатой ручищей по плечу.

– Что теперь?.. Объясни мне. Помоги, пожалуйста. Что я должен делать?

– Это ведь твой ад, – искренне удивился Кощей. – Представляешь, что начнется, если мы кинемся копаться в аду каждого. Посмотри на меня внимательно, я же не психотерапевт, правильно?

– Правильно, – согласился Коваль, пальцами поднимая веки на левом глазу. Он внимательно осмотрел Кощея – у того на спине отшелушивался старый железный доспех, из-под него уже торчал новый. – Ты точно не психотерапевт, у них железо из жопы не растет. Но…

– Что «но»? – Кощей зачмокал, засопел, отгораживаясь от собеседника табачным облаком. – Что «но»? Бросил бабу, касатик, за ради диковин заморских али ради пения ангельского. Чего желать, скажи на милость? Сам ведь под других ее подкладывал, чай нет?

– Это было раньше, – уперся Коваль. – Десять лет назад не хватало родящих женщин, не хватало детей. Это было нормально, каждая женщина, способная родить, рожала за деньги. Я не ревновал ее, а она – меня.

– Тады чего егозишь? – хихикнул Кощей.

– Больно, – признался Коваль. – Сам не пойму, отчего так больно. Выходит, что я всю жизнь ей чего-то недодавал.

– Выходит, – уголек в трубке Кощея то разгорался, то гас, завораживая, притягивая взгляд. – Ад, он ведь за час не вырастает, вот так-то, мил человек.

– Но двое… козлы… негры! – не мог успокоиться Артур.

– Ты только не забудь, – всполошился хозяин Нави. – Это только твой ад, Надежду твою он не касается. Попытаешься ее в свои темные чертоги заманить – не жить вам обоим, это уж точно. Ну, насмотрелся, пора за дело. Китоврас, слышь, стоит ему прах-то доверять?

– Да вроде не придурошный, – оценил человек-конь.

– Тогда – пошли к Яге. Это ж надо, китоврасушка, поверить не могу – Феникса сыскали, а?

– Да уж, удивительное – рядом, – флегматично подытожил кентавр. – Лады, я вас провожать не буду, дел полно. Эй, Белый царь, слышишь? Мы долгов не забываем. Если что – свисти, у тебя в левом кармашке…

И ускакал по белому тоннелю.

Артур перебрал все три левых кармана, пока не обнаружил камешек. Черный сверкающий камешек, такой же, как носил на груди кентавр. С одной стороны камешка виднелось крохотное отверстие. Такого странного свистка Коваль никогда не встречал, но подарки обсуждению не подлежат.

– Пошли, что ли? – Кощей взглянул куда-то вверх, словно там висели часы. – Паренек-то твой кончается…

36 ФЕНИКС

Они не успели.

Или не успели бы в любом случае, Коваль этого так и не понял. Буба умер, последние минуты его сердечко отстукивало все триста ударов в минуту, Варвара не успевала менять на его лбу мокрые тряпки. Мортус сидел подле, грустный, обернулся на скрип двери.

– Кажись, птица мне нужна… да, так и есть…

– Буба что-то сказал перед смертью? – шепотом осведомился Коваль у Варвары.

– Бормотал навроде, – замялась девушка. – Бродяга-то, после евонных слов, сам не свой. Не поверишь, в ключе студеном искупался, вот только что, до вас. И щей с мясом котелок навернул, ага. А теперь вон, варит дрянь какую-то в котелке, Яга корешков ему нанесла, ага. Ой, а это кто с тобой, страшненький такой, с ключами?

– Это… это друг, – Артур решил раньше времени не называть Кощея по имени. Мало ли какие сказки читали Варваре в детстве?

Кощей коротко обнялся с Виевной, понюхал бурлящую жидкость в большом котле.

– Вроде с ахир-травой не перестарались, а? Слышь, старуха, птица ему нужна. Дашь сову?

Но Бродяга, тем временем, и сам обратил внимание на сову Яги. Акушерка безропотно позволила забрать одну из самых крупных птиц, хоронившихся от света на чердаке избы. Бродяга не стал брать сову в руки, он сунул в зубы тонкую трубочку, окунул ее другой кончик в склянку с порошком, приблизился к птице и дунул. Сова захлопала крыльями, заухала, забилась и… обмякла.

– Эхма, верно делает, – причмокнул губами Кощей.

Бродяга двигался по избе, словно сомнамбула, никого вокруг не замечая. Но с каждой минутой его поступь становилась все более упругой, а движения – точными. Пряди абсолютно белых волос на затылке старца начали прорастать нежно-русым цветом. От момента, когда Бродяга впитал предсмертное слово Виолы Чен, он помолодел лет на двадцать, а в пересчете на его почтенные года – так и на целый полтинник.

Он расправил уснувшую сову, положил на тряпку, поближе к тлеющим углям очага, и нахмурился, не соображая, что же предпринять дальше. Птица была жива, дергала когтистыми лапками, разевала клюв. Кощей пришел на помощь, раздвинул ей клюв щипцами, глубоко загнал внутрь трубочку с порошком и снова дунул.

– Он дарит ей новую жизнь… – почти благоговейно прошептала Усоньша Виевна. – Вишь, таинство-то древнючее, позабывали малость. Кажись, птицу сначала надо убить, а потом – снова воскресить…

От котелка к темному потолку с гулом взлетело облако дыма. Кощей повернулся, на его чумазой физиономии сверкали только зубы и глаза.

– Отвар почти готов, уходите подальше!

Кощею пришлось держать сову, пока старец через трубочку вливал ей в клюв горячий отвар. Птица билась, но все более вяло, пока не затихла окончательно. В избе резко потемнело, стих ветер, колотившийся о форточку. Железные пластины на спине ключника встали дыбом, превратив его в дикобраза. Бродяга ползал по полу, шептал что-то и чертил мелком круг. Затем расстелил в очерченном магическом круге тряпку, бережно уложил на нее трепыхавшуюся сову и достал нож с узким лезвием, больше похожий на скальпель. Камни в очаге внезапно стали подпрыгивать, как живые. Кощей присел рядом с Бродягой, что-то вполголоса подсказывал, иногда помогал.

Мортус поставил рядом фонарь, выдвинул фитиль до предела и погрузился обеими руками во вскрытую грудную клетку совы. Сова упорно не желала умирать, за раздвинутыми ребрами, в кровавых пузырях, неистово колотилось сердце, сжималась и разжималась трахея с просунутой туда трубкой. Не поднимаясь с колен, Бродяга взломал печати на урне, высыпал содержимое в котел и тщательно размешал. Зачерпнул из котла дымящуюся массу, на расстоянии больше всего похожую на обойный клей, и влил во внутренности распятой птице.

Вместо того чтоб окончательно подохнуть, сова яростно забила крыльями. С нее дождем осыпались серые перья, кружили по воздуху, оседали на потной физиономии старца. Но на месте серых перьев, вместо голой пупырчатой кожи, уже появлялось нечто совсем другое, сияюще-белое, в золотых прожилках…

Кощей поднялся, шатаясь, перешагнул через белую полосу и передал Артуру в руки тряпичный сверток. Совы на полу больше не было, осталась только лужица крови, перьяи пустая опрокинутая урна с сорванными печатями. По всей логике, сова должна была находиться в свертке, но сверток показался Ковалю неожиданно большим и тяжелым. Президент его еле удерживал, у самого руки по локоть перепачкались перьями и кровью. Бродяга, припадая на левую ногу, снял с крюка над очагом котел и шустро вернулся в границы своих магических владений. Артуру показалось, что разномастные зубастые челюсти, разложенные на полочках, подскакивают и клацают зубами.

При всем уважении к местным колдунам, Артур не мог поверить, что мертвая сова и пара литров синего клея способны породить нечто живое. Сверток стал еще больше, вне всякого сомнения, мертвая сова во что-то превращалась и продолжала расти. С котлом тоже творилось странное. Оттуда уже не тонкие струйки поднимались, а валил почти прозрачный, синеватый дым, за которым лицо Варвары расплывалось и теряло черты.

– Мать твою! – Дальше Виевна витиевато и долго ругалась на трех языках. – Никогда не думала, что снова увижу Феникса…

– Что увидите? – переспросила Варвара.

– Феникс, Феникс, – как заведенная, бормотала Яга, вытягивая шею, пытаясь разглядеть что-то за широкой спиной Кощея. – Мне рассказывала моя бабка, она имела дела с китоврасами… В те годы это называлось по-разному, но Феникс – это самое поэтичное, хе-хе…

Кощей развернул сверток, поднял что-то светлое, трепыхающееся и окунул в котел. По залу пронесся утробный клокочущий звук, словно кого-то насильно пихали ртом и носом в воду. Артур и Варвара подняли повыше фонари.

– Давай, родимый! – подтолкнул Бродягу хранитель Нави. – Давай, не робей, твой черед пришел!

Бродяга с рычанием навалился на котел, запустив обе руки внутрь, он словно удерживал там что-то, желающее вырваться. Задушенное клокотание сменилось тоскливым воем, затем мортус упал всем телом. Он скреб ногами по половицам, отворачивал лицо от синих брызг, оставляющих дымящиеся следы на голой коже, одежде и даже на камнях очага.

– Смотри, на камни смотри! – шепнула Варвара. – Видишь – желтое? Камни рвет!

– Ага… Ой, и правда рвет…

Кощей перевернул котел и бессильно свалился рядом. Железные пластины на его груди потемнели, намокли, спереди весь его торс покрылся потеками желтоватой пузырящейся пены, глаза блуждали, язык вывалился. Бродяга выглядел не лучше. Ковалю показалось, что от жара у него выгорели брови. Яга, очевидно, обученная заранее, выплеснула на мужиков по ведерку воды. Охлаждающий душ помог – Бродяга закашлялся, забормотал и начал осматриваться более осмысленно.

На окровавленной тряпке, разбросав безвольно крылья, лежала невиданная птица. Белой с золотом окраски. От совы в ней мало что осталось, разве что разорванная, но уже заживающая, покрытая нежным пушком грудь, в которую Бродяга залил колдовские растворы.

Птица приподняла вытянутую, дынеобразную голову и внимательно осмотрела притихшее собрание блестящим изумрудным глазом. Кощей что-то произнес слабым голосом. Яга хлопнула в ладоши и кинулась подбирать рассыпанные челюсти и склянки.

– Скорее, расступитесь! – заторопился Кощей.

Птица захлопала крыльями и встала на крепкие голенастые ноги. С каждой секундой ее перья становились все пышнее, птица на глазах обсыхала после вонючей кипящей ванны. Бродяга кое-как поднялся, позволил сменить на себе нижнюю рубаху, из носа у него текла кровь.

Но Белый мортус улыбался.

Птица расправила крылья, они уже достигали метра в размахе. Артуру показалось, что в лицо дохнуло пламенем. Золотые блестки на белой грудке и ногах сверкали все ярче, затмевая свет факелов. Голова чудесного создания светилась настолько ярко, что тяжело было смотреть. Птица задрала к потолку короткий клюв и резко вскрикнула. Коваля передернуло, точно гвоздем провели по стеклу. Позади золоченой, играющей бликами спины, распространяя сияние, раздвинулся хвост, на манер павлиньего, только короче, плотный и без фиолетовых «глазков». Снова трепыхание крыльев, короткий крик, и птица взлетела под потолок, сделала круг, обдав всех новым потоком жара, и приземлилась на крюк для факела, метрах в двух от пола. Теперь размером она была никак не меньше солидного грифа. Ее шея вытянулась, белых перьев почти не осталось, а голова словно закуталась в диковинный позолоченный шлем, инкрустированный изумрудами глаз.

Варвара слизнула скатившуюся с носа соленую каплю. В помещении стало жарко, как в бане, хотя огонь давно залили водой. Бродяга протянул руку, Феникс легко перепорхнул к новому хозяину. Женщины попятились, прикрывая руками лица. Кощей вылил на себя второе ведро воды.

Птица разинула клюв. Потолочная балка из мореного дуба, расположенная над ее головой, начала тлеть.

– Вторая фаза эксперимента успешно завершена, – произнес бесстрастный голос у Коваля за пазухой. – Ты получил оружие для войны с халифатом, о котором просил. В последний раз обращаю внимание – это оружие одинаково опасно для обеих враждующих сторон. Малахитовые врата находятся на острове, по центру ближайшего водоема. Вам двоим рекомендую использовать жир и алкоголь, вода в озере крайне холодная.

– А, на островке-то? – не удивился Кощей, узнав о цели грядущего похода. – Дык про эту дырку всем издревле известно, чуды ноздрёй бесовской кличут.

…Спустя час ключник отвязал веревку, двое юношей-чудов сели на весла, и пузатый, пахнущий смолой баркас отвалил от берега. Вся деревня собралась у причала, стояли молча, сосредоточенно. Бродяга передал парням на борт узел со своей одеждой, но закутанного в рогожу Феникса не доверил никому. От птицы шел такой жар, что Артур, даже раздетый, не чувствовал холода.

Варвара крепилась до последнего, но на мостках не выдержала, кинулась к нему.

– Ну вот, тоже мне, рева-корова, – Коваль засопел, постоял несколько секунд столбом, а потом обнял ее.

И Варя заплакала, уже не сдерживаясь.

– Я не могу тебя взять, но мы обязательно увидимся, я вернусь…

– Ничего не говори, молчи!

Кощей переложил руль, толпу провожающих почти скрыла лесистая коса. Белоглазые люди на мостках махали платками и шапками. Откуда-то ветер донес протяжную, тоскливую песню.

– Я тебя никогда… – Его слова отнес ветер.

– Бродяга, ты чего молчишь? – повернулся к напарнику Коваль.

– Счастливый ты, – старец тронул Артура за плечо, заставил снова посмотреть назад. Варвара бежала по воде, вдоль берега, спотыкалась о камни. – Ты был прав, Белый царь. Я стих сложил, вкусил знания, теперь доживу, сколько осталось. А ты – счастливый, но дурак. Дурак ведь…

– Артур, я тебя… – Варвара что-то еще выкрикивала, ее лицо превратилось в мелкое светлое пятнышко.

– Что? Что ты сказала? – вскочил он. – Повтори!

Но только песня Сирина разносилась по свинцовой глади озера.

…Я не люблю тебя.

Я тоже, не слишком тебя люблю…

37 МИНУТА В МИНУТУ

– Где мы, язви тя в душу?!

– Не ругайся, мы как раз там, где надо! – Артур постарался придать своему голосу максимум уверенности, хотя полного доверия к джинну не испытывал. Хитрец Хувайлид мог запросто придумать еще какую-нибудь каверзу и вернуть их не в Грецию, а на Северный полюс или в сердце Африки. Бродяга послушно спрыгнул за президентом в замочную скважину Малахитовых врат, и вот – они толкались вдвоем в полной темноте и тесноте, стараясь не придавить закутанного в тряпку Феникса. Птица вела себя прилично, не причиняла старцу ожогов, не царапалась и не вопила дурным голосом. Весила, однако, порядочно, но на руки к Артуру не шла. Мортус вначале выпендривался, держал локоть на отлете, как заправский соколятник, но потом плюнул и носил Феникса, обняв, точно маленького ребенка.

Они провалились в темноту и ждали довольно долго, упираясь друг в друга лбами и коленями. Зеркальце молчало, но с одной стороны слегка светилось. В слабом свете Коваль сумел разглядеть, что они с Бродягой застряли внутри одного из сотен маленьких домов-тыкв, которыми изнутри проросла лампа джинна. Город мертвых веретенообразных домиков, каждый из которых функционировал как телепортатор.

– Все по плану, – ощупав изнутри гладкие теплые стены, Коваль слегка успокоился. – Вероятно, у них техническая заминка. Стой и не ори, вернут нас, куда положено. Мы в лампе.

– В лампе? Техническая заминка? – язвительно хихикнул мортус. – Слушай, Кузнец, я уже свыкся с мыслью, что помру, но так неохота помирать с тобой в обнимку!

– Почему это ты помрешь? – насторожился Артур. – Ты разве стих не собрал? Разве колдовства не набрался?

Феникс в руках Бродяги зашевелился, попытался расправить крылья и снова затих. Во мраке, даже сквозь плотную рогожу, его перья отсвечивали золотом.

– Стих собрал… – помрачнел старец. – Только видишь, как все повернулось, – твой дикарь-то синий помер и цельную строку выдал. Не ожидал я, не ожидал, каюсь, что такую силищу парнишка в себе носил. Он ведь тебе предан был очень, слышь, Кузнец?

– Да слышу, слышу, – неохотно отозвался Артур.

– Ага, стыд гложет малехо? – упрекнул старец. – А он ведь верил, что ты его губернатором сделаешь. И вылечить мы бы его смогли, верно ведь?

– Смогли бы, – глухо ответил президент.

– Вот именно… Ты ведь знал, что меня разбудить надо, я бы парнишку спас. Я же не то что эта баба Яга! Твой Буба для нее кто – кикимора болотная, а не человек вовсе. Что она умеет, кроме как роды принимать? Эх ты, Белый царь, охо-хо… На полчасика раньше бы меня толкнуть – и спас бы я парня. Ну, ноги бы отнять пришлось, не без этого, заражение уже не остановить было…

– Если бы он выжил, ты не собрал бы стих, – уперся Коваль. – Да, мы спасали тебя, потому что ты важнее. А бездарная баба Яга, между прочим, тебе промывание желудка делала, и отварами поила, и кровь пускала.

– То есть ты – невиноватый? – с издевкой осведомился старец.

Артур вздохнул, вытер обильный пот со лба. В замкнутом домике-тыкве становилось невыносимо жарко. Что самое обидное – где-то неподалеку, в иллюзорном мирке лампы, журчал прохладный фонтан. Проклятый джинн все не появлялся.

– Хорошо, я – виноват, – примирительно заговорил Артур. – Я сказал Варваре, чтобы тебя не будила, пока меня нет, а Яге сказал, что с синим дикарем мы сами разберемся.

– А она и рада была небось что ты ее освободил, – зло хохотнул мортус.

– Она была рада, – не стал спорить Коваль. – Я виноват. Я предвидел, что он умрет. Мало того, я сказал Варваре, чтобы будила тебя, когда у него начнется агония. Я хотел, чтобы ты сложил, наконец, этот чертов стих! И потом… Я ведь не ошибся – это Буба тебя вылечил?

В темноте Коваль почувствовал, как мортус вздрогнул.

– Что, угадал я? Ведь тебя смертельным ядом траванули, Бродяга, разве не так? Я хоть и не колдун, но такие вещи чую на расстоянии. Яга бы тебя не спасла, только Буба. Он собрал твой стих, так что ты мне спасибо должен говорить.

– Он собрал, – безжизненным голосом ответил мортус. – Все предсказания свершились. Я добился бессмертия, но теперь не хочу. Тебе не понять, Артур. Никому не понять, кроме Белых мортусов. Но их больше не осталось, один я такой. Стих даже прочесть не могу, там половина слов, точно музыка льется…

– Откуда ты узнал, как оживлять Феникса?

– То-то и оно, в корень зришь, – усмехнулся Бродяга. – Едва стих сложился, как стало ясно все… и про Феникса, и про Карамаза твоего, и про Русь, и про себя…

Артуру показалось, что домик-тыква начал подрагивать. Еще один хороший признак, пусть хоть что-то происходит, черт побери, лишь бы не думать, что их тут забыли! У Артура жутко чесался нос, и пот заливал глаза, но не было возможности даже разогнуть руку, чтобы почесаться.

– Стало ясно все? – переспросил он. – Выходит, ты теперь знаешь, что надо делать? С птицей с этой, и вообще…

– Ах, вон ты о чем, – снизошел Бродяга. – Может, и ясно, а может, – и нет. На место попаду – там разберемся. Одно точно скажу – кровь лить никому не буду, да и недолго мне осталось…

У Артура вертелся на языке следующий вопрос, но задать его он не успел, потому что шершавый глиняный пол под ногами пропал, и они сообща ухнули в пропасть. Однако свободное падение продолжалось недолго. Очень скоро Коваль угадал вблизи знакомые уже очертания титанической шахты, вдоль стен которой поднимались и опускались мешки с энергонесущими организмами.

«Мальцы в бутылях», о которых так грезил озерный колдун дед Савва. Живые аккумуляторы, скорчившиеся в гибких мешках, десятиметровые личинки. Серийные организмы группы «гиф», предназначенные для переброски энергии шестнадцатого энергокаскада в иные точки галактики. Домик-тыква испарился, мужчины смогли отлипнуть друг от друга, Феникс радостно забился в объятиях старца, ощутив свободу. Бродяга оглядывался с безумными глазами.

Три полупрозрачных кристалла, каждый размером с пульмановский вагон, проплыли бесшумно сверху вниз по центру шахты. Шестигранная площадка, на которой очутились путешественники, скользила по громадной спирали, вдоль переплетения цветных труб, шлангов и проводов. Внизу, в чреве планеты, что-то ухало, подвывало, иногда по стене шахты пробегали шустрые сороконожки, таща за собой куски арматуры или гирлянды светящихся пузырей. Пахло спелой дыней и полевыми цветами. Руки и лицо отсвечивали зеленым.

«Полностью роботизированная энергостанция, – не уставал восхищаться Артур. – Пока мы, дураки, наверху дрались за нефть, бабочки спокойно черпали энергию из недр шарика…»

– Вторая фаза эксперимента благополучно завершена, – щуплый дедок в тюбетейке возник из ниоткуда. – Прекрасный господин может оставить коммуникатор себе. Летучий народ временно прекращает активное участие в проекте.

– Погоди, погоди, – забеспокоился Артур. – Мы что, больше не увидимся? Мы сделали, как ты хотел, раздобыли эту птицу… из пепла, а что теперь?

– Ты желал получить средство в борьбе против Карамаз-паши, ты его получил.

Минут десять джинн говорил, а президент слушал.

– И это все? – помолчав, севшим голосом спросил президент.

– Все. А ты надеялся заиметь коды доступа к ракетным комплексам? – блеснул остроумием Хувайлид.

– Стало быть, мы все чуть не сдохли ради того, чтобы эта цветастая ворона… – Коваль начал заводиться.

Старичок в национальном халате очень натурально вздохнул. По его блестящим щечкам проносились голубые и оранжевые блики. Из недр планеты с гулом вырвалась очередная партия зарядившихся биологических батарей. Громадные мешки поднимались вверх, готовясь к погрузке. Бродяга непроизвольно жался к президенту, стараясь отодвинуться подальше от края площадки.

– Я всего лишь Сезам, – сказал джинн. – Компьютер. Управляющий контур возмущений земной коры. Я воплощение программной оболочки на время консервации энергетического каскада. Мой мудрый господин безусловно понимает, что означает термин «консервация». Малахитовые врата функционируют, но разумные, населяющие эту планету, не умеют ими пользоваться. Не ожидай от меня большего, прекрасный владыка. Ты – один из немногих, кто верно сформулировал задачу и получил максимально точный ответ. Удовольствуйся этим.

– Стало быть, расстаемся? – Бродяга понял первый, тронул Коваля за рукав. В его хмурых, вечно насмешливых глазах появилось почти дружеское выражение.

– Стало быть… – Артур немного растерялся. После таких сумасшедших усилий очень не хотелось бросать старца на произвол судьбы.

Или все наоборот, это мортус всех их бросает?..

Мужчины обнялись. Коваль ощутил, как под ладонями перекатываются крепкие, молодеющие мышцы. В обнимку с чудо-птицей старец набирался сил.

– Как ты там, справишься один, в Аравии?

– Да уж постараюсь.

– Ну, тогда до свидания.

– Это точно, до свидания… – Бродягу точно относило в сторону невидимым вязким потоком. Слова его доносились все с большей задержкой. – Эй, Кузнец! Не трусь, не посрамлю…

Огни в шахте погасли. Зеркало перестало светиться. Из мрака, откуда-то снизу, с пугающей скоростью, надвигалась яркая точка. Она расширялась, росла, принимая форму раздутой человеческой фигуры…

Коваль уже понял, что это такое. Это была скважина, та самая, в которую он спустился несколько недель назад, но что-то ему подсказывало, что со временем все окажется не так просто…

А скважина была уже почти рядом, он падал в нее, ускоряясь, и даже болталась снизу вверх та самая веревка, которую размотал Митя Карапуз, и нечем было дышать, словно кончился воздух.

Артур вылетел во влажное соленое тепло, в шум моря, в запахи водорослей и вечного, будь он неладен, пороха.

Греция. Тот самый крохотный скалистый островок, куда завез их на дирижабле бывший приспешник Карамаза, предатель Дробиченко. Расколовшийся остров, в его недрах прятались Малахитовые врата, окно телепортации, оставленное великой цивилизацией прошлого. Пристанище грозных джиннов, которыми обманщик Карамаз-паша стращал и умасливал своих аравийских союзников.

Артур не удержался на ногах, свалился на изрезанную письменами восьмиметровую створку ворот.

Произошла немая сцена, похлеще, чем в «Ревизоре». В пещере все были на месте и находились именно в тех местах и в тех позах, в которых Коваль их оставил. Подчиненные ждали возвращения президента из скважины страшных ворот, куда он отправился за своим потаенным желанием. Митя Карапуз, стравливая веревку, обернулся к лебедке. Расул Махмудов, прикрыв глаза, так же сидел на корточках. Бывший визирь Дробиченко, отвесив челюсть, разглядывал бороду Артура, отросшую за минуту. Личный телохранитель президента, коротышка фон Богль, при скоротечном появлении начальства дернулся всем корпусом, поднимая под плащом одновременно два револьвера…

Но, к счастью, не выстрелил.

– Сколько прошло времени? – поднимаясь на ноги, поинтересовался президент. Ему вдруг захотелось всех обнять и расцеловать, настолько приятно оказалось вернуться из тайги к своим ребятам, к эскадре, к нормальной, понятной войне. Дирижабль покачивался по центру пещеры, там, где его оставили. Совсем недалеко валялась смятая палатка, за ней – убитые турецкие солдаты, охранявшие раньше пещеру с вратами. Наверху, в немыслимой дали, в скальные прорехи пробирались солнечные лучи. За стенами пещеры лениво билось море и орали чайки.

– Карапуз, я задал вопрос, – напомнил Артур.

Ему не сразу ответили. Оглядывали его длинные отросшие патлы, его новенькие бурятские унты, его меховые штаны и длинный кривой кинжал, отобранный у бандита из шайки атамана Бялко. Пытались разобрать иероглифы на красной повязке, принадлежавшей когда-то блестящему императору Поднебесной.

Слишком сильно изменился Коваль за одну минуту.

– Нисколько не прошло, господин президент, – осторожно ответил за майора узбек.

– Если я быть точным, герр президент, то… – фон Богль важно откинул крышку жилетных часов, – вы отсутствовать… пятьдесят девять секунд. Как у вас говорят, минута в минуту.

– Что теперь, ваше высокопревосходительство? – Майор Карапуз обрел дар речи. – Вы нашли… оружие?

– Вы видели бога? – спросил Дробиченко.

– Что там внизу? Камни, золото?

– Вы видели колдуна Прохора? Что с ним случилось?

Коваль потрогал внутренний карман, где прятался камешек-свисток, подаренный китоврасом. Затаив дыхание, все смотрели на него. Даже Дробиченко и маленький механик-турок из гондолы дирижабля. Все ждали его ответа.

– Я нашел бога и нашел оружие. Оружие ждет нас, но бог не станет за нас добиваться справедливости.

– Куда мы теперь, герр президент?

Артур в который раз убедился – они пойдут за ним до конца. Не только эти, но и тысячи, десятки тысяч других. И будут следовать за Белым царем, пока он соответствует главному критерию Малахитовых врат.

Пока он живет для своих подданных.

– В Аравию, – твердо произнес Коваль. – Наша цель – Эр-Рияд!

Виталий Сертаков Золото русского эмира

Пролог ВО ИМЯ РАВНОВЕСИЯ

Хранителя памяти разбудило хлопанье драконьих крыльев.

Кристиан шевельнул рукой, но жена уже сама проснулась. За десятилетия, проведенные вместе с мужем в глуши, дочь Красной луны научилась предвидеть ближайшее будущее.

Болотный кот, чутко дремавший под лавкой, обнажил клыки. На стропилах под потолком захлопал крыльями мурманский летун, всполошились в корзине жабы-светляки. Проснулись даже охранные гадюки, спавшие в теплых гнездах под крыльцом. Вместе с хозяином всё в доме пришло в движение.

Дракон летел с юго-востока; он только что прорезал слой нижних дождевых туч и теперь постепенно снижался над озером. Обычный человек не сумел бы его ни увидеть, ни расслышать.

Хранитель памяти тяжело вздохнул. Жена погладила его по щеке.

– Лучше бы я не умел смотреть вперед.

Кристиан щелчком пальца зажег четыре свечи.

– Ты уверен, что это тот бурят, который спас президента?

– Да. Он несет дурные вести. И почти загнал змея. Приготовь ему баню.

Крылатый красавец, из породы зеленых байкальских, пробежался по мелководью, гася скорость распахнутыми крыльями, вздымая тучи холодных брызг, и упал, свесив набок раздвоенный черный язык. От чешуйчатой шкуры валил пар, отощавшие бока вздымались и опадали, обтягивая ребра.

Седое озеро Валдай нежилось в раннем утреннем тумане. После шума, поднятого змеем, несмело начали посвистывать птицы. В траве проснулись первые кузнечики. За полосой гальки, за некошеным лугом, тянулись к небу две струйки дыма. Восхитительно пахло русской баней, с другой стороны подкрадывались ароматы свежей копченой дичи и пышных блинов. Человек, прилетевший на драконе, разомкнул потрескавшиеся губы. Его гримаса мало походила на улыбку, и все же он именно улыбался.

Потому что его ждали баня и угощение, хотя хозяев заброшенного хутора никто не предупреждал о визите. Впрочем, хуторянина и не требовалось предупреждать: порой о событиях в мире он догадывался раньше, чем они происходили. Среди тех, кто раскачивает землю, Хранители памяти славились тем, что никогда не становились рабами минуты. Они умели жить в прошлом, настоящем и будущем. Единственное, чего требовали такие, как отшельник Кристиан, – это чтобы им дали спокойно созерцать в одиночестве.

Но сегодняшний гость имел основания потревожить покой Хранителя памяти.

Он с усилием вытащил ноги из седельных штанов, подобрал из тюка свои пожитки, карабин и произнес быструю молитву. Его фигуру облегала желтая монашеская ряса с капюшоном, хотя от желтого цвета мало что осталось. Поверх рясы гость валдайского хутора носил запашной куний полушубок. Его голова, когда-то гладко выбритая, заросла ежиком жестких, наполовину седых волос.

Мужчина со стоном отлепил от скуластого монгольского лица специальные полетные очки, попытался сплюнуть, но во рту не набралось слюны. С берега в озеро спускалась узкая дорожка мостков, а возле мостков лежало громадное, обтертое до блеска бревно. Мужчина выбрал цепь и привязал своего верного спутника к массивному стальному кольцу, обнимающему бревно.

Летучий змей вяло рыкнул у него за спиной. Он так устал, что даже не смог полностью выползти на берег, а только лупил хвостом по воде.

– Тихо, Весельчак, лежать, – повелительно прохрипел монах. – Отдыхай, я за тобой вернусь.

За время полета у него пропал голос.

Мужчина с карабином прошел по тропке к дому. Он трогал ладонью влажную траву и на ходу росой умывал лицо. У крыльца двухэтажного бревенчатого особняка гостя ждал хозяин. Хозяин был бос, в длинной белой рубахе ниже колен. Седую гриву он завязывал в косицу и переплетал цветными шнурами. Хозяин курил трубку, поглаживая по холке крупного болотного кота, перед его строгим, словно высеченным из мрамора лицом порхали несколько бабочек.

– Тепла тебе, брат Цырен, – сказал Качальщик.

– Тепла тебе, брат Кристиан, – кивнул гость.

Хранитель памяти раскрыл объятия. Кот недовольно заурчал, отступая назад, беспокоясь за своего нелюдимого хозяина. Ведь не так часто отшельник обнимался с пришлыми чужаками!

– Ты увидел меня во сне? – улыбнулся Цырен.

– Я слышал твою усталость. Ты почти загнал змея. Еще немного – и его сердце могло остановиться в полете. Вы могли разбиться, брат Цырен.

Еще два кота, недовольно урча, распушив шерсть, сужали круги вокруг гостя. Возле бани из конуры высунула нос громадная собака, помесь овчарки с волком, и сипло завыла. Ей ответил целый хор; гость так и не понял, псы это воют или волки.

Но он очень хорошо знал причину их тревоги.

Причина эта лежала у него в заплечном мешке.

– За последние сутки я отдыхал не больше часа…

– Баня ждет тебя, брат Цырен. Если ты позволишь, моя жена натрет тебя маслом, – словно не замечая беспокойства обученных животных, улыбался Кристиан. – Ты даже не представляешь, какое масло привез мне брат! Мертвого можно заставить плясать…

Цырен вздрогнул.

– Если ты так ждал меня, то, наверное?..

Но Кристиан не дал гостю закончить.

– Я слышал твою тревогу, но тревожишься не только ты, брат Цырен. Я рад тебе. Ответь мне сейчас только на один вопрос. Та вещь, которую я чую в твоем мешке…

– Сейчас он не опасен, брат Кристиан.

– Я не вижу, что это, но ты зря привез это сюда. Это не просто опасно, это смерть, которую нельзя остановить. Ты слышишь, как бесятся коты?

Болотные кошки шипели и кружили поблизости, не решаясь приближаться к гостю.

– Я не мог поступить иначе, – понурился монах. – Если бы я принес его в дацан, к почтенному боболаме, его бы отняли у меня. Никто не взялся бы помочь мне…

– И поэтому ты привез это сюда? – Кристиан отодвинулся на шаг.

– Вся моя надежда только на русских Хранителей, – поклонился дрожащий Цырен. – Если ты поможешь мне подчинить его силу…

– Я не пущу тебя с этим в дом. Положи это там, – отшельник указал на высокий плоский камень, одиноко торчащий на берегу. – Говорят, это основание столба Перуна, там твоей поклаже самое место. После поговорим.

Кристиан не подвел. Его молчаливая супруга натерла Цырена пахучим темным веществом, которое, правда, мало походило на масло. Цырен подумал было, что, если бы не любезность хозяина и не исключительная важность ситуации, он бы не стал натираться этой гадостью. Однако не прошло и получаса, как он с удивлением ощутил себя двадцатилетним юношей. Суставы больше не гудели от напряжения, мышцы не сводило, он мог пробежаться наперегонки с лошадью, он мог снова одолеть медведя…

– Ты уступишь мне рецепт своего волшебного масла? – спросил монах, пока отшельник помогал ему с бритьем головы.

– Это не мой секрет, – сухо рассмеялся Кристиан. – Это все Анна Четвертая, у нее спросишь…

Цырен вздохнул. Он неплохо знал старшую из семьи Анн, несколько лет назад избранную Мамой всего северного рода Хранителей. Старшая Мама русских Хранителей жила далеко отсюда, на северном краю земли, там она встречала новости, там она раздавала приказы, там она вела знаменитую Книгу. В Книгу заносилось всё, что приносили гости, все новости из лесных деревень Качальщиков, всё, что предрекали такие, как Кристиан, – Хранители памяти. Их предсказаний прочие колдуны ждали и побаивались. Когда-то, почти сорок лет назад, старый Валдис предсказал, что в Петербурге проснется в хрустальном гробу будущий губернатор Кузнец, прозванный в народе Проснувшимся Демоном. Все сбылось, и даже с лихвой. Ученый из Древнего мира проспал в замороженном газе больше ста двадцати лет, он пережил эпидемию, пережил близких и стал президентом.

Теперь, уже в который раз, президенту Кузнецу грозила серьезная беда. И эта беда, та, за которой гнался буддийский монах из Забайкалья, превосходила по размаху все предыдущие напасти.

Цырену казалось, что совсем недавно он был у Мамы Анны и привозил ей шкуру зайца – темный бурятский онгон, которым шаманы враждебных улусов намеревались погубить президента России. Темные шаманы засунули онгон под днище президентского вагона, но тогда Кузнеца удалось спасти. Однако Мама Анна тогда поступила умно, исключительно в интересах своих родичей, Качальщиков.

– Президенту Кузнецу нужна Сибирь? – спросила Анна. – Это его проблемы. Нас это не касается, лишь бы не строил там новых фабрик. Ты печешься о его благополучии, монах? Нас тоже беспокоит здоровье Кузнеца, он много сделал для Качальщиков. Но именно Качальщики сделали его президентом, или ты не слышал об этом, брат Цырен? Мы научили его подчинять лысых псов и прочую нечисть с пожарищ. Мы не можем защищать его вечно, а смерти его хотят слишком многие… Он сам ищет бед. Он хочет вывезти из Китая ампулы с Большой смертью, он хочет осушить вакциной Желтые болота. Мы поможем ему советом, снадобьями и волшебством, мы дадим ему коней и летучих змеев, но мы не дадим ему молодых Клинков, слишком много наших уже погибло…

Мама Анна поступила очень хитро. Она на словах поддержала усилия Петербурга, согласилась с планами президента по восстановлению Транссиба, но запретила русским Качальщикам участвовать в походе. Если ее внучка столь же добра, не видать Цырену рецепта масла как своих ушей. Можно даже не просить…

– Теперь говори, – дождавшись, когда гость, икнув, отложит ложку, Кристиан начал набивать трубку. – Ты пришел говорить о жене президента, так?

– О ней тоже, – Цырен с наслаждением втянул носом аромат жасминового чая.

Здесь было так покойно, так тихо, что хотелось остаться навсегда! На вечернем небосклоне зажглась первая звезда, озеро что-то непрерывно бормотало, словно шепталось с березками, мелкие твари шуршали под амбаром и на сеновале, мурлыкали басом болотные коты, с металлическим звуком царапая когтями пол. Иногда один из них беззвучно подбегал, опускал круглую полосатую морду и лизал хозяину руку. Подозрительного гостя полосатые охранники старались избегать. А хозяин дымил вкусным вишневым табаком и смотрел вдаль, на воду. В озере плескалась рыба, но здесь ее не ловили и к столу не подавали. Цырен слышал о вредных захоронениях, которые успели заложить бестолковые люди перед Большой смертью: много лет, благодаря разлившимся ядам, с востока к озеру вплотную прилегало Желтое болото. Это было небольшое совсем, можно сказать, хилое болото, но уже четвертое поколение Качальщиков не могло с ним справиться. Лесные чародеи, для которых плевым делом оказалось в свое время раскачать и утопить Москву, не могли справиться с каким-то болотом…

Поэтому Кристиан не ловил рыбу в озере.

Табак он курил очень дорогой, заморский, его специально посылал из Петербурга секретарь президента, Мишка Рубенс. Цырен подумал, что в чем-то Хранитель памяти похож на почтенного иркутского боболаму, но многое их разделяло, слишком многое…

– Тебе все известно о прошлом, брат Кристиан. А известно ли тебе, что Кузнец сейчас идет из Читы в Иркутск?

Хранитель поперхнулся табаком.

– Я сам провожал президента на юг, с его вонючими кораблями. Ради такого дела мы приплыли на катере по Неве, я чуть не задохнулся от смрада… По слухам, наши корабли в Италии одержали победу, президент сжег флот Карамаз-паши, но не возвращался. Цырен, мы бы знали первые о нем…

– Военные корабли ушли на юг, но ваш бывший ученик объявился в тайге. Я видел его след. Он в тайге, он идет к Иркутску.

– Видел ли ты его самого? – осторожно спросил Хранитель памяти. – Озерные колдуны умеют творить големов. Я слышал, что наши братья в храме Девяти сердец тоже научились выдувать живых кукол. Мир полон секретов, брат Цырен.

– Я видел его след. Китайские братья тоже были там… – Монах в деталях поведал хозяину заимки о железном смехе на заброшенных приисках, о курултае темных шаманов, где, по слухам, решено было оживить самого Тэмучина, и о встрече с китайскими Качальщиками на пепелище…

– Так, говоришь, этого самого Повара Хо сожгли как будто Плевком Сатаны? – помрачнел Кристиан.

– Сожгли весь двор, но это не оружие Хранителей силы. Всех людей и постройки уничтожили обычным огнем.

– И сняли с Повара Хо кожу, но ни кожи, ни тела вы не нашли?

– Да, брат Кристиан. Скорее всего, его унесли через зеркало.

– Зеркало, говоришь… – Хранитель памяти остервенело запыхтел, задымил трубкой. – Я тоже знаю место, где есть зеркало, очень похоже… Хотя туда давно никто не спускался. Может быть, давно ничего не осталось… Ты сам знаешь, что оно такое – это зеркало?

– Я слышал разное. Но не стал бы даже приближаться к нему.

– Иногда я вижу сны… – Кристиан щелкнул пальцами, разжигая огонь в трубке. – Иногда в снах такая сила, что я кричу, – и моя бедная жена льет на меня воду, чтобы разбудить. Иногда сны кажутся не страшными, но они такие глубокие, что можно вылить мне на голову ведро воды. Лить воду бесполезно, я все равно не проснусь, потому что в теле моем нет того, что обычно просыпается. Мое стареющее тело лежит на печи, а душа порхает вместе со стрекозами или с бабочками там, где еще нет людей. Или там, где их уже нет. Да, с бабочками…

– Я не всегда понимаю тебя, брат Кристиан, – Цырен постеснялся спросить, при чем тут зеркало.

– Порой я проживаю краткую жизнь стрекозы в дни, когда не было этого озера, не было этих лесов, здесь фыркали фонтаны горячей грязи, а стрекозы были размером с ворону. Это удел Хранителя памяти, и не надо завидовать нам. Нам все завидуют, даже братья Хранители. Это очень больно – целый день порхать стрекозой или бабочкой. Чтобы попасть в те дни, мне необходим чужой мозг, слабый, послушный, но обладающий поворотливым телом. Да, так я о стрекозах, точнее – о бабочках. Зеркало придумали бабочки.

– Прости, брат Кристиан, я, наверное, плохо тебя расслышал, – вежливо начал монах, но Качальщик его бесцеремонно перебил:

– Я сказал именно то, что хотел сказать, брат Цырен. Когда-то губернатор Кузнец часто приезжал ко мне погостить, послушать о жизни и рассказать о Большой смерти. Потом он стал президентом – и теперь все реже навещает меня. Он – единственный, кто хотел услышать о разумных, которые жили до людей.

– До того, как был сотворен мир? – уточнил Цырен.

– Мир был всегда, – отмахнулся отшельник. – Я говорил Кузнецу о гигантских бабочках, они управляли землей задолго до людей. Двести тысяч лет назад или сто тысяч, не знаю… Я не умею считать эпохи, которые пролетаю во сне. Это слишком больно. Бабочки управляли миром не так, как мы. Мы ничего не умеем, брат Цырен, и люди, жившие до Большой смерти, ничего не умели, по сравнению с бабочками. До них были и другие, но мы сейчас говорим о зеркале. Бабочки появились на планете – и принесли зеркала. Зеркала – это двери, брат Цырен, но бабочки не пользовались ими. Я сам многого не понимаю, там слишком ярко всё, и слишком сложно глядеть на мир глазами стрекозы…

– Двери, брат Кристиан? Куда ведет эта дверь?

– Неизвестно. Вероятно, вместе с нами вокруг Солнца кружатся иные миры, но там невозможно прожить долго. Там воздух убивает за несколько дней. Вероятно также, что бабочки забыли на нашей планете несколько зеркал. Или потеряли их нарочно, все равно никто не умеет ими пользоваться. По крайней мере с нашей стороны…

Кристиан помолчал, обдумывая что-то свое.

– И ты считаешь, что Кузнеца могли провести внутри зеркала, из Италии к вам, в Сибирь?!.. Но зачем?!

– Он не один, брат Кристиан. С ним очень странная компания. Старик, совсем древний старик, судя по следам, которые я прочел. С ним молодая девушка, крепкая, как медведь. И с ним дикарь, вроде ваших рабов, которых вы набираете на болотах.

– И все вместе они на древней машине?

– Да, брат Кристиан.

Хранитель памяти потер лоб, вскочил и заходил по веранде.

– Ты уверен, что этот ваш… бурхан, амулет… что им хотят убить жену президента?

– Вряд ли убить. Тот, кто это сделал, рассчитал хитрее. Бурхан Сивого быка способен переродить плод в животе беременной женщины.

– Что?! – Отшельник не донес до губ пиалу с чаем. – Зачем твоим черным шаманам это нужно?

– Если жена Белого царя беременна, то Сивый бык может превратить ее ребенка в скользкую ядовитую змею. Достаточно его повесить в доме.

Кристиан выплюнул чай и налил себе водки.

– Темные шаманы не хотят, чтобы родился наследник, – продолжал монах. – Старший сын президента – славный парень, но слишком мягкий.

– Наследник? Какой еще наследник? – Качальщик на секунду потерял контроль над своим лицом. – О чем это ты говоришь, брат Цырен?!

– Брат Кристиан, мне горько, что ты пытаешься хитрить со мной, – грустно заметил бурят. – В нашем дацане известно, что Хранители памяти и многие другие Качальщики не разделяют взглядов вашей Мамы Анны. Вы хотели бы, чтобы президент Кузнец стал эзен цаган ханом – Белым хозяином над Россией.

Кристиан походил из угла в угол, посмотрел искоса.

– Этого хотят не только Хранители, брат Цырен. Людям надоели перемены…

– Если змей родится, он не успокоится. Он убьет всех вокруг, он заберет себе силу своего отца. Поверь мне, брат Кристиан, это страшнее, чем дюжина Пустотелых ведьм.

– Что у тебя в мешке, брат Цырен?

– Это другой онгон, вместилище Желтого леопарда. Я забрал его в доме убитого Повара Хо. Повара Хо и всех его людей растерзал человек, вобравший в себя дух Сивого быка. Возможно, он уже в Петербурге. Если его не остановить…

– Я понял, – ровным голосом перебил отшельник. – Насколько это опасно – то, что ты задумал?

– Опасность в том, что я не умею вернуться назад, – Цырен облизнул пересохшие губы. – Это одна из запретных практик. Я уже говорил. В дацане меня убьют мои же товарищи. Мой отец был темным шаманом, служил на две стороны. Он научил меня… Ты мудрый человек, брат Кристиан, ты должен понять – это не только беда президента и его семьи. Я нашел того, в кого вселился бурхан… – монах шептал, наклонившись через стол к собеседнику, языки пламени от свечей ложились, как от ветра. – Это был сильный шаман, тоже служивший на две стороны, очень редкий и очень сильный шаман. Его заманили в нижний мир, прямо во время праздничного камлания, его убили и оживили, но оживили уже мертвым. Такое колдовство неподвластно людям, брат Кристиан. Тэмучин – это плохо, но гораздо страшнее то, что хочет прорваться в наш мир снизу…

– А я смогу принять в себя духа? – приподнял бровь Хранитель памяти.

– Ты не вместишь, брат Кристиан. Леопард разорвет тебя изнутри.

– Чем же я могу помочь?

– Скажи мне, брат Кристиан, – вопросом на вопрос ответил бурят. – Русские Качальщики пойдут с тобой защищать жену Белого царя?

– Скажи мне, брат Цырен, – в свою очередь переспросил отшельник. – Если разбудят этого вашего Тэмучина, буряты выступят на его стороне или будут защищать русских?

– Если Истребителя разбудят, огонь пойдет гулять по всей земле, – очень тихо ответил Цырен.

– Ну хорошо, – хлопнул по столу отшельник. – Во имя равновесия! Я уговорю братьев, мы полетим в Петербург вместе.

– У меня одна просьба, брат Кристиан, – криво улыбнулся монах. – Если я не смогу вернуться, убейте меня.

Часть первая ИМПЕРИЯ БЕЗДНЫ

1 НА СТАМБУЛ!

– Расслабь свои мысли, иначе я ничем не смогу помочь.

– Я и так расслабил.

– Нет, ты похож на "взведенный курок. Ты и без того причиняешь Марине страдания, так не усугубляй их.

Дед Савва плотнее обхватил затылок Коваля шершавыми ладонями. Кроме Артура и колдуна в занавешенную тесную кладовку набились еще пятеро – командир личной охраны Митя Карапуз, командующий десантом полковник Даляр, командир конной разведки, комендант лагеря и личный бодигард президента молчаливый альбинос фон Богль.

– Ладно, черт с тобой, – согласился наконец Артур. – Давай сюда свою бесову микстуру.

Озерник возвел глаза к небу, зубами вытащил из флакончика пробку.

– Не пейте, мой президент, – спохватился немец. – Его сын нас предал, деду Савве нельзя верить.

– Гляди, первым пью, – ощерился колдун и шумно отхлебнул из флакончика. – Это успокоит, отвар сонный, безвредный. А за сына сколько можно меня гнобить, а? Сто раз уже покаялся за него. Дурак родился Прошка, дураком и помер. Никто его не просил в пекло лезть, никто. Хочешь – секи голову мне, а только гнобить перестаньте…

– А ты будто не знал, что он сбежать захотит? – подначил Карапуз.

– Поздно я услыхал его, – скривился дед Савва. – Уже не мог остановить. Прошка решил, что мальца в бутылке легко голыми руками взять… Он всему роду помочь хотел, не себе же. А вы чего выставились? – рыкнул колдун на офицеров. – Небось сами не без греха…

– Давай уже, никто тебя врагом не считает, – Артур понюхал жидкость, пахло травой. Решительно отхлебнул, почти сразу по суставам растеклась приятная истома.

– Ну что, отпустили заботы? – угрюмо спросил колдун. – Снова пробуем?

– Пробуем…

На сей раз внучатая племянница колдуна вышла на связь почти мгновенно. Когда Коваль увидел мир ее глазами, Марина закусила губу от боли. Тяжко ей давалось впускать в себя чужого человека.

Артур очутился в деревенском доме, чистом, свежеокрашенном, пахнущем медом и молоком. Где-то мычали коровы, за стрельчатым окном полыхали вечерним светом близкие вершины гор. За бревенчатыми стенами угадывался шум военного лагеря. Стук молотов, звон подков, невнятный перестук двигателей, мычание быков, хохот, ругань и отрывистые команды.

– Герр Борк, как успехи? – с трудом проворачивая в чужом горле чужой язык, осведомился президент.

Предводитель союзной армии разомкнул уставшие глаза. Генерал Борк, больше известный россиянам как начальник Тайного трибунала, позволил себе задремать, в ожидании, пока молодая колдунья выйдет на связь. Дремал он, привалившись спиной к стенке и не выпуская из рук револьвер.

– Здоровия желаю, мой президент. Ждали вас два дня.

– Возникли срочные обстоятельства, герр Борк. Докладывайте, как настроения на западном фронте.

– Мой президент, мы идем строго на юг, как вы приказали. Это уже скоро Швейцария. Настроение удовлетворительное, больных шестнадцать, раненых восемнадцать. Убитыми в общей сложности потеряли сорок девять человек. Встретили серьезное сопротивление дикарей у Песочной стены. Как было спланировано, прошли вдоль Песочной стены на восток, до самых Альп. Пересекли пески успешно, утонуло мало людей. Была эпидемия, пили дурную воду. Я приказал оставить больных в деревне. Продовольствия хватит на одиннадцать месяцев пути. Горючего хватит на семнадцать месяцев…

– В Швейцарии знают о войне?

Немец помрачнел.

– Здесь говорят на понятном мне дойч имногие улыбаются. Они улыбаются, герр президент, однако… К нам выходили четыре раза делегации от Совета кантонов. Они требовали, чтобы мы убрались из их гор. Я не мог их убедить, мой президент… Тысячи стрелков в бараньих шапках, они окружали нас, они прятались в горах. Если бы они начали стрелять, герр президент, мы потеряли бы много людей. Тогда я пригласил делегатов от кантона внутрь. Вы меня понимаете, герр президент? Я пригласил их внутрь одного из наших танков и показал, что я сделаю, если хоть один раз в нас будут стрелять. Я показал им, что мы сделаем с городом… Больше нас не останавливают. Нам продают хлеб, дешево. Хлеб, колбасы, молоко. В горах чистый воздух, чистая вода в реках. Но здесь не хотят знать о войне. С востока все чаще беженцы. Болгары, сербы, греки, с имуществом.

– Герр Борк, что с союзниками?

– Британцы не дадут подкрепления, – вздохнул альбинос. – Мы ждали ответа неделю… Они не пошлют корабли, не пошлют пехоту, но выделили двадцать два грузовика-вездехода и много оружия.

– Вот гады… – выругался Коваль губами Марины.

– Норвеги продали нам сорок цистерн солярки, но сами участвовать в походе отказались. После гибели своей эскадры они не хотят больше войны… Я полагаю, герр президент, что норвеги подговорили британцев.

– Можно подумать, что мы хотим войну, – прошепелявил Коваль. Похоже, у колдуньи серьезные проблемы с зубами.

– Литва, финны, эсты, поляки… они обещали, но войск нет. Невозможно было ждать, мой президент. Мы надеялись на подкрепление из Парило, епископ получил и прочел ваше письмо. Но Париж ответил отказом. Епископ передал, что французы не будут умирать за проблемы русских. Зато германский союз бургомистров вас не подведет, скоро подойдут солдаты, мой президент…

Командир резервного фронта выглядел страшно уставшим. Наверняка, он спал не больше трех часов в сутки, а кроме того, жестоко страдал под солнцем. Бледная кожа на лице альбиноса, привыкшего выходить только в сумерках, покрылась трещинами и волдырями. Борк вел союзную армию на соединение с российским флотом и за последнюю неделю преодолел больше тысячи километров.

«Именно так и предсказывал Карамаз, – Коваль в свою очередь скрипнул зубами и закусил губу. – Им нет дела до России. Будут прикидываться союзниками на бумаге, а как дойдет до дела – выжидать. Реально воевать можем мы… и когда-то могла Америка. Израиль еще…»

– Герр Борк, откуда у вас новый шрам?

– Это ничего, мой президент, – немец выдавил улыбку. – На нас в горах нападали дикари. Эти люди в бараньих шапках считают, что Анды – их горы и там никому нельзя ходить. Они нападали четырежды ночью, мы не могли спать. Погибли двадцать человек, они делали… как это… толкали камни.

– Устраивали каменепад?

– Да, мой президент. Я дал приказ выпустить лысых псов, дал приказ стрелять из пушек. Тогда дикари отстали… Мы идем вдоль Дуная, сделаем привал в Линсе, там будем ждать, пока соберутся все. Я буду ждать ваш приказ.

– Вам удалось главное, герр Борк? Только не произносите вслух.

– Да, мой президент. Можете не сомневаться. Но есть еще плохая новость. Многие больны…

– Герр Борк, удвойте предложение наемникам. В каждой деревне по пути проводите агитацию. И пусть все будут уверены, что вы свернете на Венецию. Я дам вам знать…

Губы вдруг онемели, Артур увидел, как мелькнул потолок. Очевидно, Марина не выдержала, упала в обморок. Сеанс прервался. Колдун Савва дышал со свистом, отвалился назад, еле устоял на ногах. Коваль посидел, разминая затекшую шею, со второй попытки поднялся. Перед глазами прыгали огненные круги.

– Ну как, господин президент? – Соратники с тревожным ожиданием ловили выражение его лица.

– Все отлично, – ободрил их Артур. – Герр Борк собрал большую союзную армию и скоро будет здесь.

Когда все разошлись, остались лишь телохранитель и колдун.

– Зачем ты их обманул? – спросил дед Савва, раздвигая ставни на окнах. В диспетчерскую порта моментально ворвался рев многоголосой толпы, звон железа, ржание коней и команды сержантов. – Ты же знаешь, что посуху, по Италии, союзникам не пройти. Там зараза похлеще наших Желтых болот водится. Вон, послушай, чего Орландо у местных выведал, даже у меня волосы дыбом встают…

– Мы встретим их западнее и загрузим на баржи.

– А кого «их»? – язвительно поинтересовался Озерник. – Мне-то можно не врать, я свою внучку и сквозь тебя слышу. Не собрали мы союзников, одни остались, славяне-то…

Озерник, ворча, удалился под неприязненным взглядом немца-телохранителя.

– Он предаст вас, мой президент. Как предал его сын.

– Нет. Он знает, что тогда я разорю все их деревни на Чудском озере. Он ненавидит нашу власть, но будет с нами работать…

Коваль отвернулся, распахнул створки окна.

– Полотно льняное – шестьдесят рулонов!

– Давай направо, грузите на баржу.

– Бидоны люминиевые, чистые вроде… пятнадцать штук. Куды их?

– Тоже направо. Эй, стой, башка, куды лезешь поперек?

– Господин майор, снарядные ящики подвезли, сгружать?

– Геть, хлопцы, коней угробите! Закрывай глаза им, я сказал, тпррру! Заводи по одному, не то спужаются, ноги переломают!

– Господин майор, от Терищенко человек прибег. Грит, пленных подвезли еще, сотни три, а кормить нечем…

– Тьфу на тебя, а я-то где жратву возьму им? Скажи Терищенко – бегом к интенданту, пусть доложит ему, а не мне!

Артур задернул занавеску. Погрузка трофеев в захваченные портовые склады шла полным ходом. Несмотря на ураганный огонь, которому подверглась Сигонелла, на бывшей военно-морской базе НАТО разрушилось далеко не всё.

Президент чувствовал себя не вполне в своей тарелке. Для подчиненных он отсутствовал всего четверо суток, а не месяц с лишним. Он попросту забыл, где что расположено на каждом из кораблей, забыл о последних приказаниях, которые сам же отдал перед выгрузкой… Множество мелочей вылетели из головы и никак не желали в нее возвращаться. Коваль сообразил, что полностью восстановить контроль за ходом работ проще, погрузившись в работу. С того момента, как дирижабль бывшего визиря Дробиченко вернул их из греческих пещер в Италию, прошло почти пятьдесят часов, но Артур пока ни разу не сомкнул глаз.

– Ботинки. Вроде кожа… Двести пар. Куда?

– На второй склад сдашь, там же, где ремни и гимнастерки.

– Так это… ботинки шибко разные, господин лейтенант. И высокие, и черные, и сапоги вот…

– Так и сдашь, бестолочь, чтоб по описи! У нас и так ни один экипаж одинаково не обмундирован…

– Эй, братва, с деревни свиней пригнали, куда их?

– Пятая рота, становись! Строиться, я сказал, а ну, живо, мать вашу! Раздолбаи, совсем обнаглели, в Трибунал захотелось?!..

Артур поморщился, захлопнул жалюзи на втором окне.

– Господин президент, к вам нарочный от полковника Даляра.

– Пригласи.

– Ваше высокопревосходительство, полковник Даляр просит назначить нового начальника гарнизона. Этот не справляется, потому что…

– Короче давай. У него есть кандидатура?

– Так точно, даже две. Это капитан катера…

– Передай, пусть сами без меня разберутся. Только чтобы назначение прошло официально, через журнал, с соответствующей выпиской в архив. И – ко мне на подпись. Ясно?

– Так точно!

Нарочный так напрягал глаза, что Артур всерьез забеспокоился, как бы с парнем чего не случилось. Но внешне никак своей усмешки не проявил. За годы управления привык при подчиненных выглядеть, как кусок гранита.

– Ваше высокопревосходительство, от лейтенанта Тагеева рапорт. Он спрашивает, продолжать ли занятия с теми, кто изъявил желание учиться на механика? А то командир гарнизона всех людей к себе требует…

– Пиши приказ, живо. Всех учащихся оставить в распоряжении начальника школы.

– Еще радиограмма, от поискового отряда. Они обнаружили целый десантный корабль. На борту было шестнадцать человек команды, все сдались без боя. Машины работают на угле, но угля нет. Судно дрейфует на юг. Оружия никакого, трюмы затоплены, дифферент двадцать градусов на правый борт. Наши спрашивают у адмирала Орландо, что делать? Буксировать ли судно сюда? Адмирал считает, что нам нет нужды в лишнем железе, но передал решение вам.

– Правильно, что передал. Кто там у нас командует буксирами? Сокол? Позвоните Соколу, чтобы выслал туда два буксира с насосами. Нам нужны все суда, способные обеспечить горизонтальную погрузку. Что еще?

– С моря обстреляны наши рыбаки. Но это были не военные суда, так доложил дозорный. Вроде флаг черный и на веслах удирали.

– На веслах? – рассмеялся Артур. Упоминание о веслах навело его на интересную мысль.

– Так точно. Как наши с фрегата из пушки шарахнули – так те деру и дали…

– Господин президент! – Из-за перегородки в залу скользнул дежурный связист, сразу с двумя телефонными трубками. Молоденький помощник, пыхтя от напряжения, разматывал за шефом две бобины с кабелем. – Господин президент, начальник штаба докладывает, что прямой провод с Палермо заработал. Там сейчас наших два эскадрона, спрашивают, что делать. Местные вроде как им рады, хлеб-соль тащат.

– Отлично, дай мне трубку. Прокопов, это вы? Передайте парням – главное, чтоб не распугали местное население. Закрепиться – и докладывать каждые два часа. Если местное население настроено благожелательно, начинайте переговоры по провианту и по организации нашего постоянного представительства. Что значит «никто не понимает итальянского»?! Уже понимаете? Вот так. И больше меня с дурацкими вопросами не трогайте.

– Господин президент, на втором проводе начальник разведки, захвачены новые пленные…

– Ага, давай скорее! Да, слушаю… Не ори так.

– Ваше высокопревосходительство, – заверещала трубка. – Ваш приказ выполнен. Установили полное оцепление вокруг базы, смена каждые два часа, мышь не проскочит. Пришлось, правда, подраться с командирами экипажей: не хотели людей выделять… Но я на вас сослался, ничего?

– Ничего, нормально. Раз сослался без бумаги… Через час чтоб был здесь, оформим всех этих людей приказом, что они переданы к вам на время… Понял, через час жду! И напомнишь здесь канцеляристам, чтобы приказ спустили в экипажи.

– Так точно, все понял, виноват… – приуныл голос в трубке.

– Дальше докладывай! – Коваль потряс хрипящий аппарат. Он слушал и одновременно внимательно разглядывал пейзаж за окном. А посмотреть было на что. Временная администрация разместилась в здании портовой диспетчерской. С восьмого этажа, из огромного панорамного окна, Артур мог наблюдать за действиями почти всех своих старших командиров. Правда, стекла в диспетчерской давно вылетели, на их место спешно приколотили бронированные плиты, чтобы шальная пуля не задела президентскую команду. Между плитами начальник канцелярии приказал сделать узкие окошки и прикрыть их самодельными стальными жалюзи. Внизу диспетчерскую башню охраняли две шеренги матросов, а на нижних этажах, с пулеметами и гранатами, несли вахту гвардейцы из президентской сотни.

На площади свободные роты десантников занимались физической подготовкой и штыковым боем. Сержанты вызверились, орали до хрипоты, зная, что сверху может увидеть высокое начальство. В конце длинной аллеи, упирающейся в ворота грузового порта, экипаж тральщика занимался строевой подготовкой. Несмотря на вопли и стоны об усталости и жуткой грязи на палубах, адмирал, верный заветам президента Кузнеца, не отменил строевую подготовку. Орландо прекрасно знал, что Кузнец душу вытрясет, но добьется своего.

Расслабиться здесь никому не позволено, даже после боя…

– Господин президент, к северу нагнали колонну беглецов, восемьсот душ. Как увидали наш разъезд, оружие побросали, ироды, драться не стали. Только офицерики ихние пулять кинулись, так это… пришлось их того. Порубали, одним словом, – несколько смущенно доложил разведчик.

– Дежурный, почему ко мне с этим? – Коваль изобразил максимально свирепую рожу.

– Ва… ваше вы… высокопревосходительство, – немедленно начал заикаться дежурный связист. – Так вы же сами приказали, что всех лояльных, кто готов вернуться в веру христову, тех можно на погрузочные работы определить… Так там почти все выкрестами сказались. То ли бывшие болгары пленные, то ли цыганы какие, не разберешь. Да только оружие покидали, сами своих капралов резать начали.

– Да, я приказывал, – спохватился Коваль. Все же месяц в Байкальской тайге давал себя знать. – Вот что, соедини меня срочно с начальником тыла. Разведка, ты еще на проводе? Так, давай: всю эту колонну переписать, список в четырех экземплярах… Что-о?! Писать не умеешь? Как же ты у меня, такой хороший, в капитаны выбился? Ладно, после. Дуй сюда, забери моего писаря, составить списки и всю эту братию – в распоряжение начальника порта. Кажется, он сейчас контейнеры разбирает, найдете… Да, всем выдать топоры и пилы – все, какие найдете, и – на порубки. Да, да, лес нужен! Кому?! Мне нужен. Еще вопросы есть?! Да, да, это ты верно придумал, так и объявите им: один сбежит – расстреляем каждого пятого…

Коваль успел глотнуть остывшего чая, когда снизу снова затопали сапожищами. К диспетчерской подрулил смешной грузовичок с эмблемами винных магазинов, из-под капота у него яростно пыхал черный дым. Караульные наставили на шофера автоматы, но тут же пропустили к самому крыльцу. С платформы грузовика спустили кого-то на носилках.

– Господин президент, к вам адмирал Орландо. Велел себя принести…

Бравого командира эскадры бегом втащили по лестницам. И снова у Артура возникло странное чувство раздвоения. То есть он, конечно же, помнил, что Орландо серьезно ранен, но за несколько недель ведь можно было и подлечиться. Бинты на груди и руке адмирала пропитались подсохшей кровью, за ним неотступно следовал лекарь.

– Ничего, я уже лучше, лихорадки нет… – На заросшем щетиной исхудавшем лице адмирала жили только глаза и блестела улыбка. – Господин президент, как вы приказали, эсминец ушел на соединение с береговыми силами противника!

– Как турбины? – спросил Коваль. Еще находясь в лампе джинна, он волновался: двигатели «Клинка» были серьезно повреждены. – Пробоина?

– Починили, – улыбнулся Орландо. – Пока вас не было, за трое суток… наложили пластырь. В порту нашли еще электрические насосы, откачали воду из дока. Броню сняли с итальянского фрегата, шестнадцать плит. Не совсем красиво получилось… в заплатах. Но поплыл.

– А пушки?

– Вот с пушками плохо, – адмирал закашлялся и долго успокаивался, придерживая ладонями зашитую грудь. – Из орудий главного калибра уцелело только одно. Но мы, пока зашивали корпус, развернули кран. Вон тот, да, который пониже, отсюда видно. Германцы-артиллеристы придумали, как его вручную развернуть. Тросы привязали к тральщику, представляете?.. И тральщик потянул стрелу. Таким вот образом восемь раз стрелу подняли и опустили – и переставили восемь пушек… с пристани. Калибр небольшой, около пятидесяти миллиметров… – Итальянец снова с натугой закашлялся. – Зато снарядов много. Я приказал все орудия разместить у правого борта, чтобы обстреливать побережье…

– Не догадаются они?

– Не должны. Без вашего разрешения я усилил десантные группы. Высадятся не две, а сразу три команды, и мы не только окружим турецкий корпус, но и рассечем его, так будет легче…

– Да, отличная идея… – Артур смотрел в карты, подписывал планы, выслушивал рапорта старших офицеров, а сам снова думал о другом.

Как добраться до Аравии?

Он не собирался скрывать от подчиненных стратегические планы, но сейчас было выгодно представить дело так, будто ближайшая цель – захват Стамбула. На самом деле Артур ни минуты не сомневался, что даже с пятью эсминцами ему не взять турецкую столицу. Просто нереально, имея пятнадцать тысяч десанта, одолеть враждебное население численностью в миллион. Зато армию самозванца Карамаза одолеть можно. А стоит свести со сцены героическую фигуру Карамаз-паши, как имамы, шейхи и халифы быстро перегрызутся между собой – в борьбе за власть. Начнется гражданская война, и пройдет немало времени, прежде чем турецкий халифат снова выйдет на арену…

Но как добраться до Аравии незаметно? Так, чтобы до последнего все были уверены, что на острие атаки – Стамбул, но никак не Эр-Рияд?

Подробная карта Средиземноморья висела на стене каюты. На другой стене – еще более подробная карта Персидского залива, захваченная среди штабных документов врага. Где-то там, далеко на востоке турецких гор, должен был выскочить из Малахитовых врат Бродяга с волшебной птицей. Где-то там он сейчас пробирается, один, практически раздетый, без еды и воды. Он сам – крайне опасное оружие.

Если верить джинну.

– Орландо, сколько вражеских кораблей удалось сохранить на плаву?

– Четырнадцать… Три канонерки, три вспомогательных, один танкер, три торпедных катера и четыре сухогруза разного назначения. На линейном крейсере обнаружили два целых вертолета и батискаф.

– Какого типа сухогрузы? Нам нужно судно типа «ро-ро», хотя бы одно.

– Это с люком для автомобилей? Таких у нас целых два. Только с электрикой беда, всё сгнило. Надо перебирать.

– Сними с работ всех, кто понимает в электрике, и перебрось туда. Нам кровь из носу нужны горизонтальные погрузчики. И не спрашивай меня, зачем. Просто делай!

– Будет сделано, – Орландо поманил ординарца с телефоном.

– Ну… вертолет, я так понимаю, нам не светит?

– Пока я сам не смогу ходить, точно не светит, – улыбнулся Орландо. – Как полагаете, мы вдвоем не разберемся?

– Может быть, только мне надо освежить теорию цепей, – Коваль толкнул дверь. – Эй, посыльный, командира разведки ко мне! И оповестить всех, что совещание у меня ровно в пять.

– Хорошо, господин президент…

– Стой, назад! А ну, вернитесь! – От командного рыка Артура на мгновение замерла работа грузчиков на соседнем пирсе.

Побелевший от страха посыльный опрометью кинулся назад. Адмирал тем временем названивал сразу по двум полевым телефонам, отдавал новые распоряжения.

– Кто командир экипажа? – Коваль хмуро разглядывал криво нашитые лычки и драную обувь посыльного. Президент вспомнил, что сам давал указание периодически менять служащих при штабе. Чтобы не зарастали жирком, ротация была необходима, но сегодняшний кадр превзошел самые худшие ожидания.

– Я… Я… Яковенко… то есть лейтенант Яковенко, – пролепетал матрос.

– Отставить предыдущий приказ, живо за ним! Сообщите своему командиру Яковенко, что вам назначено пять нарядов на кухню вне очереди, а сам он пусть явится к полковнику Даляру.

Матросик убежал.

– Молодец ты, строго с ними, – вполголоса похвалил Орландо. Наедине он мог позволить быть с президентом на «ты». – У меня не получается вот так…

– Дотошно, ты хочешь сказать? – рассмеялся Артур. – Я в курсе, как у тебя получается. Ты из моих командиров – самый кровожадный. Кто больше всех людей под трибунал отдал, а? Даже Даляр, уж на что зверствует, и то наказывает меньше. А я не строгий, я – справедливый. Эй, там! – Коваль нетерпеливо подергал шнур телефона. – Канцелярия, мать вашу, оглохли совсем? Живо мне свежего посыльного… нет, двоих. Одного – галопом за командиром артдивизиона, второго – на катер. И привезти сюда срочно начальника рембазы.

– Что ты задумал? – Орландо застонал, когда лекарь принялся срезать присохшие бинты. – О чем совещание-то? Самое время совещаться…

– На, хлебни, – Артур отвинтил крышечку фляжки, выглянул в иллюминатор правого борта. – Задумался я, дорогой друг, о роли бронетехники в современной войне…

– Что? Это ты… извините, это вы к чему? – поправился итальянец.

– Скоро узнаешь…

На ближайшем пирсе работали пленные, разделенные на десятки. Под командой конвойных они шустро выгружали из полузатопленного вражеского крейсера мешки и ящики, укладывали балласт под навесом. Особая команда заводила пластырь, человек двадцать, под стук барабана, орудовали рычагами насосов. Вода хлестала сразу из пяти шлангов, но крен не уменьшался, боевой корабль уверенно шел ко дну. Дальше по берегу катили куда-то сотни бочек и разбирали по кирпичику рухнувший пакгауз. По поверхности сияющего от ярких солнечных бликов моря курсировали взад-вперед десятки и сотни лодочек и катеров. Истошно ревели гудки, орали матом в рупоры старшины, слышалась немецкая, турецкая, итальянская, польская речь, но преобладал великий и могучий, с его непостижимо емкими, столь загадочными для иноземного уха оборотами.

Вода в акватории так и не очистилась от жуткого масляного пятна, метров на сорок от берега колыхалась сплошная черная пленка, в которой барахтались сотни птиц, там же застряли предметы мебели, одежды и тысячи вещей неясного назначения. Со дна бухты до сих пор, даже на четвертый день, продолжал фонтанировать вулкан из самых разных предметов обихода. Над местом, где залег на дно авианосец, кружила целая флотилия плотов. Полуголые матросы ныряли с абордажными крючьями, на сцепленных плотах уже громоздились горы вещей. Плоты по одному отцепляли и буксировали в гавань, где приемом контрафакта руководил один из главарей немцев-канониров.

Коваль подумал, что немцы не успокоятся, пока не разденут затонувшего «Рональда Рейгана» до нитки.

Еще дальше с жутким скрипом катили по ржавым рельсам портовый кран. В кран впряглись не меньше сотни человек; упираясь ногами, пыхтя и ругаясь, они едва не ложились на потрескавшийся бетон. Наконец махина стронулась с места и покатила, набирая ход. Метров через сорок кран уже ждала следующая команда грузчиков на пирамиде из полуразобранных орудий, а у причала пыхтел катер, готовый взять на себя функции кранового электромотора. Рядом с воплями и руганью швартовали длинную баржу. Очевидно, орудия готовили к переброске на один из уцелевших американских кораблей.

В самом углу следующего причала, под громадной черной цифрой «6», среди влажных покосившихся свай дремал на привязи красный дракон. Последний из китайских бородатых змеев устал от безделья, скучал и периодически оглашал порт трубным ревом. За время отсутствия Коваля к змею никто не осмелился подойти близко. До сих пор возле палатки стоял часовой: Артур издалека различал блеск солнца на штыке.

В кают-компанию заглянул с докладом дежурный офицер. Начальник плавучей рембазы уже прибыл, он оказался неподалеку, руководил разборкой обшивки одной из полузатопленных барж. Из одиннадцати вспомогательных транспортов силами личного состава собирали четыре грузовика. Следом за шефом ремонтников один за другим примчались командир экспедиционного корпуса, начальник порта, начальник тыловых служб, вновь назначенный командир гарнизона и еще десяток руководителей рангом ниже. Вызванные начальники хорошо знали, что в мирное время их главнокомандующий гораздо опаснее, чем в бою.

Опаснее для своих, естественно. Для нерадивых и ленивых. Боже упаси попасть к Кузнецу в «черный список», боже упаси опоздать больше одного раза, боже упаси спать, когда дела в твоем ведомстве не доведены до совершенства. Лучше сразу подать в отставку…

– Прошу садиться, господа.

– Артур, что ты задумал? Ты решил изменить план атаки? – В проницательности Орландо не откажешь.

– Нам нужны танки… – пробормотал президент. – Садитесь, садитесь, все доклады позже.

Диспетчерская заполнялась людьми. Командиры экипажей, ответственные руководители вспомогательных служб, командиры десантных отрядов. Все в запыленной, перепачканной одежде, небритые, нечесаные, точно бандиты с большой дороги.

– Я отвлеку вас ненадолго, – Артур взглянул на часы. – В план операции вносятся изменения. Мы должны развивать наступление на море, но в то же время создать мобильную – я подчеркиваю – мобильную, – группу для выдвижения вот сюда.

Он ткнул пальцем наугад в западное побережье Греции. На случай вероятного шпионажа никто, даже самые приближенные, не должны были знать об истинной цели похода.

– Все, что плавает, понадобится нам для перевозки грузов, – уточнил президент. – Итак, господа, эсминец, фрегат и три корабля поддержки выдвигаются сейчас в условленное место к турецкому берегу, где собирается десант противника. Если нам повезет, то удастся перебить достаточно врагов на берегу, прежде чем они сообразят, что перед ними не «Рональд Рейган». Вторая группа кораблей – я имею в виду тральщики, все баржи, что удастся восстановить, и прочую мелюзгу – пойдет в Грецию…

По залу пронесся шум. Самые смелые планы инженеров не заходили так далеко, как требовал президент.

– Тихо, тихо! – поднял ладонь Артур. – Я знаю, что вы хотите возразить. У нас не хватает сил обеспечить даже свои корабли. У нас не хватит механиков и машинистов… Однако мне уже доложили, что захвачены в плен инженеры неприятеля. После некоторых… гм… колебаний они согласились сотрудничать с нами. Да, за ними придется следить, им придется платить жалование, вдвое больше, чем платил Карамаз-паша, и с них придется сдувать пылинки. Но баржи поплывут. Пусть медленно, но поплывут! Теперь конкретные задачи. Первое. Отменяются все ремонтные работы, пока не будут восстановлены три судна горизонтальной выгрузки. Начальник временной тюрьмы, слышите меня? Всех арестованных – на перевозку леса. Бревна для сходней грузить на эти суда. Прошу всех командиров подразделений к утру представить командующему списки самых технически одаренных матросов и десантников. Неважно, насколько человек хорош в бою. Нам необходимо в самый краткий срок подготовить механиков и починить люки. Далее. Сто человек вооружить плотницким инструментом, а лучше – двести. Все срубленные деревья превратить в бревна, зачистить и загрузить на эти суда, имеющие носовые люки. Конкретные инструкции я передал начальнику рембазы. У него получите инструмент и чертежи. Мы должны создать условия для перевозки тяжелой техники. Что, есть вопросы?

– Насколько тяжелой, господин президент?

– Порядка ста тонн каждая единица. Я сам поведу этот караван. Мы загрузим тяжелые машины и вернемся сюда.

На сей раз долго молчали, а когда он разрешил говорить, в зале поднялся невообразимый шум. Артур предложил выступать поочередно. Слово взял Даляр и, как оказалось, выразил общие чаяния.

– Господин президент… Идти морем – это мысль толковая. Уж всяко лучше, чем людям по берегу ноги сбивать. Мы уже сами с начальником штаба прикидывали, сколько кораблей у врага осталось и сколько затопить придется. Но… ведь там у них, как пить дать, еще целые крейсера найдутся…

Поднял руку командир канониров. Артур кивнул.

– Даже не крейсера, – веско заметил артиллерист. – Достаточно двух фрегатов, таких как этот, что мы чиним сейчас в доке, с нормальным боекомплектом, – и нас потопят…

– Нас просто не подпустят к Стамбулу, – согласился начальник штаба. – Ведь трем кораблям врага удалось уйти. Они наверняка устроят переполох. Столицу и проливы будут охранять, как гарем с девственницами. Даже если мы пройдем Грецию без боя, что маловероятно…

– Иными словами, у нас недостаточно боеприпасов? – уточнил Артур.

– На уцелевших вражеских судах снарядов полно, – начальник службы тыла вытянулся по струнке. – Но не хватит подготовленных людей, чтобы управлять орудиями. Кроме того, у них там иные схемы электропитания, а у меня заряженных исправных аккумуляторов не хватает толком даже на свои суда… Топлива мало, на угле только плоскодонки две ходят…

– Господин президент, пленных слишком много, не убивать же…

– Наши патроны к ихним пулеметам не подходят…

– Господин адмирал ранен, а кто, кроме него, разберется?

Загомонили разом. Но и замолчали тоже разом, стоило главкому подняться.

– Я понял, спасибо, – перебил президент, и лицо его не предвещало ничего хорошего. – Напомню вам всем – у нас совещание на тему «как одолеть врага», а не на тему «как унести отсюда ноги». Если я еще раз услышу, да даже просто почую у кого-то из вас паникерские настроения… – Он замолк, нарочно затягивая паузу. – Кто из вас скажет, что у нас «не получится», тот будет немедленно разжалован в рядовые и отдан под трибунал!

В кабинете воцарилась полная тишина. Стало слышно, как двумя этажами ниже бойцовый буль президента лакает воду из миски.

– Я очень рад, что меня все правильно поняли, – подобрел Коваль. – А теперь поговорим о деле. Нам не нужны орудия и торпеды. Нам не нужны большие команды. Вторая наша эскадра ни с кем не будет воевать. Прошу всех ближе к столу. Я объясню каждому его задачу…

2 МЫ ПОЙДЕМ НАОБОРОТ

Палуба подрагивала под ногами. Машинисты пробовали запустить одну из четырех турбин американского крейсера. Опытных техников действительно не хватало, пришлось срочно набирать добровольцев из числа местных жителей и даже из числа пленных.

С местными вел переговоры Орландо. К большому удивлению Артура, выяснилось, что изрядно поредевшая община Сицилии не озверела и не опустилась до уровня дикого средневековья. Детей водили в школы, старательно переписывали от руки учебники, книги и даже газеты. В самой Катании, до появления полчищ Карамаза, функционировали четыре церкви, два рынка, велась торговля с соседними областями, орудовала целая флотилия рыбацких судов, работали суд, земельная управа и монетный двор. За три месяца оккупации хозяйство пришло в негодность, многие жители погибли, а уцелевшие бежали на западную оконечность острова или в столицу. Плыть на материк никто не решался, там до самого Рима тянулись полосы Мертвых земель. Войска Карамаза, к счастью, не преследовали мелкие группы беглецов. Споткнувшись на Желтых болотах материковой части Италии, Карамаз отложил наступление на запад и сосредоточился на востоке. Проутюжил Болгарию, Южную Украину, с тяжелыми боями покорил греков, завяз в Трансильванских горах – и резко повернул армии к каспийским нефтяным промыслам.

«Всё как в старые добрые времена, – усмехался про себя Артур. – Как только угроза с Востока, вечно Запад в стороне, а нам приходится за всех отдуваться…»

На Сицилии Карамаза интересовала только Катания – база кораблей НАТО. То есть он, конечно, с удовольствием захватил бы весь остров, но получил неожиданно сильный отпор со стороны местных партизан. Пока инженеры Карамаза восстанавливали флот, отряды сипахов прочесывали местность, вели перепись хлебных запасов и скота, сразу отбирали лошадей и прочие средства передвижения, но не углублялись далеко в гористые районы…

После разгрома флота ситуация резко поменялась.

Орландо уже четырежды выносили для общения наружу, и раз двадцать он принимал делегации из маленьких окрестных городков. Адмирал первый придумал организовать перед въездом на базу вербовочный пункт, где будущий легионер мог за счет казны хлебнуть винца, закусить жареным мясом и получить крепкую новую обувку. Естественно, после того, как подписывал контракт на пять лет службы.

Сразу нашлись и такие, кто подпись поставил, нажрался за счет российской казны, приоделся, получил серебра на первые дни – и тут же исчез. Однако Орландо очень быстро отучил ловких сородичей так поступать. За ловкачами выезжали ночью. Их находили легко: по новым флотским ботинкам, по веселым песням и поздним гулянкам. После того как на рыночной площади в Катании повесили девять несостоявшихся легионеров, попытки шутить пошли на убыль.

За неделю набрали пятьсот человек, но с каждым днем приходило все больше голодранцев. Шли издалека, с гор, из рыбацких деревушек, привлеченные рассказами о смелом итальянском парне, который служит у русских и поднялся до самых больших высот. Коваль приказал тут же начать строевую и огневую подготовку, ближайшие поля за пределами порта превратились в сплошной военизированный лагерь. Но многие вояки категорически отказывались от огнестрельного оружия; они приросли сердцами к своим тяжелым арбалетам и ни на что их не хотели менять. Пришлось адмиралу Орландо срочно сочинять дополнительные статьи к уставам. Арбалетчиков сбили в особый батальон и придумали для них особую тренировку.

Наступил момент, когда на горизонте появилось что-то вроде организованной армии. Отлично вооруженные повстанцы были остановлены предупредительным огнем из пулеметов и расположились прямо на площадях Катании. Вскоре из лагеря выдвинулась делегация с белым флагом.

– У нас лишь три человека понимают по-итальянски, двое из них сейчас в море, а третий – сам адмирал, и тот тяжело ранен… – вздохнул начальник караула в ответ на жестикуляцию парламентеров. – Ладно, поступим вот как. Растолкуй им, Тимоха, что трое главных – только трое – поднимутся на борт катера, и их проводят к адмиралу.

После пяти минут оживленной перепалки из группы вытолкнули двоих пожилых, сгорбленных, и одного помоложе, носатого, смуглого, как бедуин. Когда катер причалил к борту линкора, Коваль сам проводил их к Орландо. Командующий эскадрой едва не расплакался, услышав какой-то особенно близкий его сердцу диалект. Довольно долго все четверо вскрикивали, тараторили, перебивали друг друга, воздевали руки и цокали языками. В какой-то момент сицилийцы разом повернулись к Артуру и коротко, но церемонно поклонились.

– Они думали, что я – главный, – рассмеялся Орландо. – Эти двое, Альфредо и Тинто, доны самых богатых кланов, а кудрявый, Луиджи, – первый дон Палермо, только вчера занял место отца. Его отца убили солдаты Карамаза. Альфредо говорит – янычары грабили приморские города, забирали скот, жгли церкви. В Катании они расстреляли двоих монахов и городского казначея. Они запретили службы в соборах и открыли на площади вербовочный пункт. Рекрутеры предлагали хорошее жалование тем, кто пойдет служить в турецкое войско и примет истинную веру. Луиджи говорит, что…

Горбоносый молодой человек оживленно защебетал, показывая одной рукой на горы, другой – на море.

– Луиджи говорит, что ему стыдно. Нашлись такие, кто предал отца и мать. Он говорит, что непременно найдет и убьет всех предателей, если они есть среди пленных. Луиджи говорит, что они не считают турецкий народ врагом. Они видели, что в войске Карамаз-паши было больше наемников, чем турок. Там были обманутые люди. Многие сбежали из отрядов паши и присоединились к сицилийцам. Но гвардия в тюрбанах зверствовала… Они вырезали целые деревни, все жгли на своем пути. Они требовали топливо, любое топливо. Бензин, нефть, керосин…

– Орландо, чего они хотят?

– Они хотят присоединиться к нам, – адмирал быстро перекинулся парой фраз со степенными старичками, те покивали, что-то показали на пальцах. – Они готовы выставить три тысячи молодых мужчин, а если господин президент подождет неделю, то Луиджи приведет из Палермо еще четыре тысячи. Может быть, больше… Они дадут провиант на два месяца войны, но только на своих людей. Второе условие. Их парни будут подчиняться только адмиралу Орландо. И третье условие. Они поплывут на своих кораблях. У них есть много рыбацких кораблей, мы спрятали их от Карамаза… Когда мы возьмем Стамбул, русский президент не будет нам мешать. Он должен сейчас пообещать, что честно поделит город. Никто нам не будет мешать забирать нашу добычу.

Главари кланов выговорились.

– Погодите, дайте подумать, – Артур зашагал по каюте. Идея ему пришлась по душе. Замечательно: без всяких усилий, без вербовки, добавить к армии пять, а то и все семь тысяч человек! Но… Но он надеялся пополнить здесь пищевые запасы. Конечно, после янычар Карамаза окрестные крестьяне угнали уцелевший скот в горы, а хлеб просто зарыли – и вряд ли отдадут. Местным жителям, если задуматься, все равно, под каким флагом к ним придет грабитель… Однако молодцы! Как грабить, так они первые. А где же раньше были?!

– Орландо, спроси: у них есть техника? – нашелся Коваль. – Грузовики? Трактора? А еще лучше – танки?.. Скажи им – если дадут технику, мы возьмем их с собой.

Итальянцы снова погрузились в беседу. Президент терпеливо ждал.

– Тинто говорит, что очень много их мужчин погибло в схватках с пиратами. На севере нельзя по суше попасть в Милан и Болонью. В Милане есть всё, старший брат Тинто был в Милане лет семнадцать назад. Там склады карабинеров, есть военная техника, есть оружие и припасы, но туда давно не попасть. Побережье заражено, можно только плыть. На севере же, от Неаполя до Генуи, и дальше на запад… всё Лигурийское море контролирует Республика Свободных рыбаков, у них там крепости на островах…

– Это что-то новое, – поднял бровь Коваль.

– Пираты, пираты, – оскалил гнилые пеньки зубов маленький Тинто. – Эти подонки берут дань со всех рыбаков в Лигурии и Венецианском заливе. Раньше Неаполь был свободным городом, но они обложили и семью Каваджи данью. С этими подонками невозможно сладить.

– Подождите-ка… Орландо, уточни: что, в Италии сейчас нет единого правительства?

Старички некоторое время горячо спорили.

– Альфредо утверждает, что доны выбирали премьер-министра и лучших граждан в Совет республики уже сто семь лет назад, но в последние десятилетия все развалилось. Свободные города не желают терпеть единую власть.

– И Сицилия не желает терпеть?

– Мы не обязаны подчиняться Риму, – задрал нос Тинто. – Мы всегда были и останемся независимым государством. Эти придурки в Риме не контролируют и трети территории страны, но лезут командовать! Пусть сначала повесят пиратов, а после мы подумаем, иметь ли с ними дело!

– А Карамаз? Эти отважные рыбаки, что грабят побережье, они не заметили, что на Сицилии высадился вражеский десант?

– Альфредо говорит, что пиратам наплевать на чужую войну, которую ведут русские. Пираты не станут воевать с организованной армией. Они трусы, они нападают только на мирных людей. Кроме того… очень немногим известно, господин президент, кто такие русские и где расположена ваша страна. Мы изучаем старые карты, начертанные до катастрофы, и стараемся учить по ним детей. Но наши дети знают, что по морю невозможно обогнуть материк…

– Мы обогнули.

– Тинто говорит, что здесь уже слышали о чудодейственной вакцине, которая убивает прыгающих рыб, железных птиц и прочих чудовищ из туманов. Но у нас вакцины нет. Возможно, она есть в Риме или Милане…

– Но ведь и по суше вам тоже не пройти? – с легким ехидством спросил Коваль.

– Тинто говорит, что они слышали о походе польских верующих к Риму. Они глубоко сожалеют о гибели своих братьев. Граждане Сицилии тоже мечтают увидеть на престоле нового папу. Его пытались выбрать трижды только за последние сорок лет, но Господь отвернулся от нас. Одного папу зарезали, другой умер от оспы, еще один погиб при землетрясении. В Рим почти невозможно пробиться через территорию Франции, до бывшей столицы республики добрались несколько монахов, они рассказали нам о великом походе наших северных братьев…

– Но можно пройти через Альпы. Там есть хорошие дороги.

«По ним-то сейчас и пробивается наш старательный фон Борк», – подумал Артур.

– Там отличные дороги и благословенная земля, – уныло подтвердил Тинто. – Однако «бараньи шапки», как зовем мы их, никого не пускают через свои горы. А южнее Дуная столько нечисти, что караванщики не решаются пускаться в путь без проводников-альбиносов и без лечебного пива.

– Это нам знакомо, – наморщил нос Карамаз.

– Орландо, переведи им. Мы как раз собираемся отправить по морю караван в Геную. Через «непроходимые» Альпы туда выйдет наша резервная армия, мы собираемся перебросить ее в Турцию морем. Могут они нам выделить лоцмана? – спросил президент.

Итальянцы опешили.

– Тинто говорит, что до устья Тибра относительно спокойно, но он не стал бы рисковать севернее. Имеет смысл обогнуть Сардинию и Корсику, пройти гораздо восточнее…

– Переведи – мы вряд ли спрячем караван из нескольких сухогрузов. Кроме того, мы будем хорошо вооружены. Переведи – я сам поведу этот караван.

– Тинто говорит, что его брат погиб в стычке с пиратами. Его брат тоже был хорошо вооружен. Но пираты – это не кучка воров. Свободная республика – настоящее государство на воде. Кроме того… ходят слухи, что их главарь Джакария Бездна – не человек. У него железные руки…

– Орландо, спроси еще раз – они дадут нам лоцмана?

– Так точно, дадут. Тинто сказал, что сам поведет головной корабль. Чтобы никто не посмел считать сицилийцев трусами. Луиджи спрашивает, подойдут ли вам легкие трактора или лучше полицейские бронетранспортеры?

– Во дают! – фыркнул доселе молчавший в уголке майор Карапуз. – Ясное дело, что броня лучше!

– Луиджи говорит – они готовы собрать и подтащить на быках штук тридцать бронетранспортеров и тракторов. Парни Луиджи знают место, где раньше находились склады оружия. Там бронетехника в порядке, только с нее сняли пулеметы. Еще машины давно заржавели и топлива нет совсем…

– Переведи, что с ними в Палермо поедут наши механики, – прервал Артур. – Мы готовы подождать неделю. Пулеметы придется вернуть на машины. Мы осмотрим и выберем то, что можно починить. Еще нам нужны тяжелые тракторы. Если они на ходу. Передай, что после победы над врагом мы позволим нашим итальянским братьям загрузить столько добычи, сколько увезут их фрегаты…

Главы семей одобрительно заворковали.

– Я еще не закончил, – сухо заметил президент. – Орландо, втолкуй им три момента. Первое – нам нужны самые сообразительные парни, способные к иностранным языкам. Человек десять. Скажи – мы приглашаем их учиться, на службу, на два года, будут переводчиками. Полное довольствие, жалование сержанта, право на участок земли и дом в России. Найдутся такие? Что?.. Да, можно семейных. Это еще лучше. Дальше. Передай им, что мы открываем в Палермо российское посольство, чтобы нам выделили приличный особняк… Орландо, и не смотри на меня, словно истукан. Да, я придумал это только что! Ну и что? Нам же нужно посольство, верно? Что они, согласны? Это хорошо. Переведи им, что я очень признателен за гостеприимство… Все перевел? Тогда последнее. Вдолби им в башку накрепко. Русское командование не будет наказывать мародеров, но не потерпит самосуда. Если хоть одного насильника или убийцу заметим – расстреливаем сразу. Без оправданий.

Артур подождал, пока адмирал завершит свою речь. Итальянцы не возражали. Напоследок самый пожилой из них еще раз взял слово:

– Мы не хотели бы, чтобы у господина президента сложилось неверное мнение. Мы соберем еще больше солдат. Но не потому, что жители Палермо – грабители. Мывсего лишь хотим возмещения урона. Если господин президент не хочет действовать сообща, мы поплывем одни. Мы уже послали гонцов в Агридженто и Чефалу за подкреплением… Вы нас понимаете?

– Прекрасно понимаю, – вежливо поклонился Коваль. – Орландо, передай, что мы преклоняемся перед мужеством сицилийцев. Заверь их, что русский народ всегда мечтал о дружбе…

Даже ночью работы в порту не останавливались. Стучали молоты, звенели пилы. С окрестных холмов начали доставлять и складировать срубленные деревья. К пятому причалу подогнали сразу три баржи, сцепили между собой, развели вокруг яркие костры. Артур распорядился прямо на причале устроить пилораму и как можно скорее начать грузить ценные доски. Грузчикам и матросам оставалось только гадать, куда и зачем столько досок.

Когда ушел с разъяснениями и приказаниями последний посетитель, президент позволил себе сухарик с чаем. Скользя рукой по перилам, Коваль спустился на два этажа вниз, пропустил колонну грузчиков, тащивших рулон проволоки, кивнул вытянувшимся гвардейцам и отпер узкую дверцу. За дверцей, в коротком коридоре, дежурил с автоматом еще один громила из личной президентской охраны. Со временем Артур перестал узнавать их всех в лицо, людей становилось слишком много, слишком разрастался его аппарат, и его это совсем не радовало. Кажется, этого парня звали Петром Петренко и назначал его сам начальник охраны, Митя Карапуз.

– Господин президент, за время вашего отсутствия… – басом стал рапортовать караульный.

Коваль дослушал до конца. Он поклялся себе, что будет самым свирепым держимордой в вопросах соблюдения уставов, которые сам же и ввел. Только так можно было удержать этих вчерашних гопников.

«Петр Петренко, чего ты хочешь? – думал Артур, стоя навытяжку перед вчерашним громилой. – Ты предан мне, как пес, это здорово, и я это вижу. Но ты не думаешь, ты застрелишь любого, на кого я укажу. И я не знаю, хорошо ли это. Если мы мечтаем о монархии, то, наверное, хорошо…»

В узкой комнатке без окон президента ожидали трое, все в темной неприметной одежде, с закрытыми лицами. Один – худой, сутулый, жилистый. Второй – квадратный, бородатый, в очках, головой подпирающий потолок. Третий, напротив, крепыш, почти без шеи, в просторном плаще. Даже при появлении президента он не вытащил руки из карманов.

– Я слушаю, – кивнул Артур человеку в очках.

– Шестеро, – сипло прогудел тот. – Пока – шестеро, так-то. Троих мы вычислили в пути, они продались вражине еще в Петербурге. Продались за горстку серебра, иуды. Им всем было приказано вас убить, так-то. А двое объявились тут. Якобы из местных. Их освободили из тюрьмы на берегу, так-то. Выходит, нельзя из тюрьмы выпускать. И один еще… – Палач замялся, косо взглянув на соседей по комнатке. – Один из офицеров. Капитан. Был замечен, когда молился…

– Молиться мы никому не запрещаем, – потемнел лицом Коваль.

– Не по христианским обычаям молился, так-то. У него в подкладке нашли два кинжала с ядом и воздушную трубку со стрелами, – невозмутимо возразил палач. Он выставил вперед две красные, изрезанные ручищи и почесал свежие струпья от ожогов. – Капитан этот… он признался, мол, батька его служил еще в Москве, при президенте Иване. На президента Кузнеца, мол, зуб всей семьей точили. Потому как имений лишились и холопов. Но в покушении не признался. Сказал, что другую задачу получил. Следить и докладать, куда войска пойдут, так-то. Господин президент… Я не знаю, имею ли право повторять это сейчас, но мы все записали. Записи опечатаны и сданы в канцелярию…

– Говори.

– У них есть сведения, что из Германии идет подкрепление.

– Что, что? – поразился Коваль. – Даже мне толком не известно, когда союзники выйдут к морю… Что он еще говорил, этот предатель?

– Мы выжали из шпиона все, так-то. Он ждал связного, господин президент. Связного на летучем змее. Так он сказал. У капитана на груди был мешочек, мы его приложили как доказательство к делу. В этом мешочке – пахучее вещество. Змей должен был найти человека по запаху. Крысенок этот… он рылся в штабных документах, подслушивал. Он связному должен был передать про союзников, если узнает, так-то. Они еще в Петербурге вокруг вас крутились, рыли… Капитан признался, мол, трое как минимум вхожи в приказы и комиссии, но имен не знает. Связного ждал, да только про союзников ничего нарыть не успел, так-то. Только связного мы не взяли, господин президент. Связной, видать, тоже унюхал что-то, не прилетел…

«Профессия накладывает отпечаток, – подумал Коваль. – Для него никто не друг, все потенциальные куски мяса…»

– Вы там не перестарались? – спросил он. – Тебя увидишь – так во всем заранее признаешься.

– Если дозволите, господин президент, это еще не все, – снова загудел палач. – Ребята из оцепления троих чернявеньких заловили, на лодке удрать пытались. В Петербурге-то они армянами сказались, да только, видать, не армяне. Плотничали на рембазе, не из солдат. Под огнем да под щипцами признались, что сосчитали все войска да пушки, так-то. Да про снаряды выведывали и нарочно интендантов подпаивали… Хотели «Клинок» взорвать, да не успели, так-то. Уплыл «Клинок», а они следом кинулись. Признались, что заряды на борту эсминца уже заложить успели, да только одно не рассчитали… – Бородач неожиданно тонко хихикнул и снова потрогал ожоги на руках. – Не рассчитали, господин президент, что адмирал Орландо среди ночи велел с якоря сниматься…

– Молодец, адмирал! Сделал все, как я сказал! – хлопнул в ладоши Коваль. – Видите, господа, как важна внезапность?

– Да, вы правы, снова выиграли пари, – с легким акцентом произнес коротышка, закутанный в плащ. – Этот паук пустил сети далеко, как правильно сказать? Вы правы, шпионов много. Надо действовать немедленно.

– Было бы странно ожидать, что никто не вспомнит о союзниках, – усмехнулся Коваль. – Собственно, Карамаз о них прекрасно осведомлен. О поляках, о немцах, о шведах. Но скоро мы его здорово удивим… Расул, у вас все готово? – вполголоса спросил Коваль.

– Мы готовы, – подтвердил худенький.

– Сколько человек вы отобрали?

– Двести не получилось, – сокрушенно вздохнул узбек. – Мы набрали сто сорок шесть, но они лучшие. От всех командиров. Мы проверили каждого.

– Это печально… – удивился президент. – Во всей армии ты не набрал и двести человек? Неужели все такие ненадежные?

– Я прошу вас, господин президент, – с германским акцентом заговорил крепыш. Чувствовалось, что он произносит свою речь далеко не в первый раз. – Я прошу вас… я не иметь право вас оставить. Герр Борк будет меня отдавать в трибунал, если я вас оставить…

– Не беспокойтесь, герр Богль, – Артур кивнул шефу дознавателей. Тот коротко поклонился и вышел, задев макушкой притолоку. – Герр Богль, вам не придется меня оставлять. Мы разобьем их планы. Мы не поплывем в Стамбул.

– Как?! – хором воскликнули узбек и немец. – Но вы же только что, на совещании…

– Именно, – Артур зажмурился от удовольствия. – Орландо поведет эскадру, но не туда, куда все ждут. Раз удалось обмануть даже вас, стало быть, план вполне удался.

3 НАДЯ ВАН ГОГ

О господи, опять этот кошмарный запах…

Надя присела на корточки возле дивана. За утро она заглядывала туда уже в третий раз. В дремучих зарослях таджикского ковра кружились комки пыли. Где-то далеко, у самого плинтуса блеснула оброненная заколка. Ни гниющих огрызков, ни мокрых луж.

Похоже на запах грызуна, запах мокрой шерсти…

Атласный монстр, тяжелый, как скала, незыблемо покоился на квадратных тумбах. Вот уже шесть лет, с тех пор как она переехала сюда, в царское крыло Эрмитажа, чудо германской спальной техники занимало свой законный угол. Надя ван Гог не жаловала мебель, доставшуюся по наследству от правления предыдущих губернаторов Петербурга. От царских кушеток и секретеров разило табаком, прокисшим вином и клопами, столы изрезали ножами и залили всякой гадостью, отмыть которую можно было лишь рубанком.

Надя предпочитала мебель начала двадцать первого века, сохранившуюся в не тронутых мародерами складах. Муж делал все, чтобы обеспечить покой и удобства семье, она не могла пожаловаться на него. Кузнец даже из военных походов привозил ей предметы, облегчающие быт. По статусу жены президента Надя могла бы содержать целый штат служанок, но ограничивалась минимальным количеством прислуги – после того жуткого случая, когда одна из проверенных девушек, нанятых няньками в больницу, обернулась вдруг Пустотелой ведьмой.

Ведьма закружилась и унесла в воронку восьмерых ни в чем не повинных детишек, а еще дюжину сильно поранила. Само по себе прискорбное происшествие осложнялось тем, что Пустотелая взорвалась именно в тот момент, когда супруга президента России посетила эту самую больницу. Надя как раз раздавала именинникам подарки. Ее прикрыли гвардейцы, подхватили на руки, завернули в плащ и на руках передали со второго этажа в машину. Водитель гнал не останавливаясь до Эрмитажа, охрана раскидывала зазевавшихся прохожих, а позади слышались крики и вздымался к небу столб дыма.

Расследованием занимался начальник Тайного трибунала, этот неприятный коротышка, которого Кузнец приволок из Германии. Очень скоро дотошный немец вычислил целый заговор, в том числе обнаружил, что две посланницы халифата проникли даже в Эрмитаж. Спешно сменили охрану президентской семьи, весь штат уборщиц, нянек и воспитателей, состоявших при интернате, где жили дети Качальщиков, расформировали караульную роту, сняли коменданта. А попутно обнаружили шесть расхитителей. Этих осудили без проволочек, устроили показательный процесс – и сослали на строительство железной дороги. Что касается шпионок, то их увезли на дознание, и, по слухам, после того дознания в армии и Службе безопасности полетело немало голов…

Запах пота, запах забытого в тазу закисшего белья…

Когда все это началось?

В пятницу?.. Да, она проснулась, будто оса ужалила, – и почуяла вонь.

Самое жуткое, что запах возникал именно в спальне. За три дня Надя дважды сменила белье, обследовала диванные подушки и, наконец, не выдержав, сообщила охране.

Это попахивало идиотизмом. Однако милые гвардейцы прониклись и вместе с ней обследовали угол.

Чисто и сухо.

Просто сама мысль, что в ее квартире может что-то гнить, настолько не укладывалась в голове, что Надя даже не удосужилась проверить мусор. За мусор и уборку отвечали сто раз проверенные старушки.

В субботу запах вернулся. И вместе с запахом к ней впервые пришло беспокойство.

Словно во дворце поселился кто-то чужой.

Испортившаяся курица, стоялая вода в рукаве умывальника, отсыревший коврик на балконе…

Нет, всё не то. Она выгребла содержимое из кухонных шкафов. Хотя по спешно придуманному этикету, ей и детям, когда они жили во дворце, полагалось есть в нижней, роскошной столовой, Надя предпочитала всегда иметь под рукой запас пищи. В шкафах обнаружились сонный паук и два мумифицированных таракана. Крупы и специи были аккуратно разложены по баночкам с надписями, как растворы в процедурном кабинете. Полетели в мусорное ведро старые половые тряпки, затем туда же отправились тряпки из туалетов и с антресолей. Там валялись мандариновые корки и громоздились пустые коробки на случай внезапного переезда. Даже моль не нашла бы, чем поживиться.

Запах чуть подпорченного копченого сыра, теплого рыбьего жира, нестираных носков…

Воскресным утром она проснулась рывком, словно ее что-то подкинуло. Лежала несколько минут, унимая дрожь, зарывшись в одеяло, и глазела в темный потолок. Сердце стучало, точно она бегом преодолела шесть пролетов лестницы, спина покрылась холодным потом. Надя мучительно соображала, что же выдернуло ее из небытия. Какой-то неприятный сон, отголосок кошмара? Нет, не вспомнить…

Возможно, она заболевает? Только этого не хватало.

Она спустила босые пятки на пушистый палас и непроизвольно потянула за собой одеяло. Дверь в женскую гостиную была приоткрыта. Неясный свет, идущий из кухни, проложил дорожку на полосатом коврике, зацепил пуфик возле трюмо и уткнулся в зеркало. Мягкая обволакивающая тишина. Если прислушаться, можно уловить, как перекликается охрана на крышах и стучат моторы катеров в Неве.

Здесь всегда было очень спокойно. Окна обеих комнат выходили во дворик. Здесь Кузнец каким-то чудом создал островок настоящих тропических дебрей. Сверху дворик перекрыли стеклянной крышей, с нее регулярно сметали зимой снег, а по периметру вышагивали двое часовых. Свежесколоченный балкон гостиной выходил на набережную, еще четыре комнаты, набитые херувимами, раззолоченными наядами, вазами и шифоньерами, стояли запертые. Надю ван Гог устроило бы гораздо более скромное жилье, тем более что в деревне Хранителей она довольствовалась простым бревенчатым домиком.

Здесь было даже слишком тихо. Особенно в такие ранние воскресные часы.

Так тихо, что, если позовешь на помощь, никто не откликнется…

Надя сидела, сжав коленки, закутавшись в одеяло, и дышала ртом. Она уже знала, что запах вернулся. Вчера она приказала вымыть окна, выстудила квартиру – и спать улеглась с ощущением приятной ломоты в мышцах. Перелопатив шкафы, она выкинула наконец массу ненужного тряпья. В такое количество одежды можно было нарядить десяток прачек. А потом, отмокнув в ванне, забравшись под хрустящие простыни, она отважно потянула носом и – ничего не обнаружила. В комнате витала весенняя свежесть. Чушь какая-то, сказала она себе, довольно потягиваясь. Наверное, за зиму воздух застоялся…

Сегодняшняя ее тревога не ограничивалась запахом. Теперь она точно знала, что в нос шибанет, стоит откинуть одеяло. И это было самым противным.

Пахло из-под одеяла. Нет, не пахло, скорее разило.

Сдерживая тошноту, Надя сделала осторожный вдох.

Запах немытых волос, промокшей пепельницы, горелой кости…

Она поднялась и, продолжая кутаться в одеяло, побежала в душ. Несколько минут, пока не пошла теплая вода, пришлось лязгать зубами в ледяной ванне. Она могла в любую секунду дернуть за ближайший шнурок звонка – и мигом примчалась бы свора прислуги. Но Надя не стала никого звать. Ей было достаточно, что витой шнурок болтается на расстоянии вытянутой руки.

С чего ей кого-то звать, раз некого бояться?

Поверх клеенчатой занавески через открытую дверь Надя видела кусочек дивана и две литографии над ним. Отсюда казалось, что из мрака ухмыляется губастое чудовище с двумя квадратными буркалами. За окнами полыхнуло: на том берегу пальнули из пушки, обозначая точное время.

Семь утра.

Всего лишь семь, а она не может уснуть.

Она дважды намылилась, а под конец сделала совсем уж немыслимую вещь: достала с полки то самое драгоценное ароматическое масло, которое мужу привезли из Китая, и несколькими штрихами щедро помазала себе кожу.

Вроде бы полегчало. Выходя из ванной, она машинально поднесла одеяло к носу – и чуть не выронила его на коврик. Только вчера девушки сменили белье, а сегодня от пододеяльника смердело так, будто в него заворачивали рыбу или обтирали им жеребенка… Она даже не стала разглядывать ткань. Морщась от отвращения, Надя запихала пододеяльник в корзину. Ее рука снова непроизвольно потянулась к шнуру от звонка и снова застыла на половине движения.

Зачем попусту будить людей, когда не случилось ничего страшного?

В этот момент на нее медведицей навалилась тоска. Если бы ее Демон, ее неугомонный муж был рядом, никто не посмел бы ей угрожать…

Угрожать.

Она все же произнесла это мерзкое слово. Ей угрожали множество раз и неоднократно пытались привести угрозы в исполнение. По молодости ее от таких вещей трясло, а после гибели сына Надя ван Гог вообще не могла несколько месяцев видеть людей. В каждом встречном ей чудился шпион с ножом. Но время лечит любые раны, так говорит Артур, а он все-таки старше ее почти на полтора столетия…

В комнате вонь навалилась на нее с такой силой, что Надя не выдержала и распахнула окно. Такая уютная комфортная обстановка. Журнальный столик с двумя слониками вместо ножек, чугунные подсвечники, репродукции Тициана, угловые мозаичные камины, подвески с китайскими колокольчиками, пасторали флорентийцев, гипсовые рожи и цветы под потолком.

Ее норка, ее гнездышко, ее крепость. В которой происходит что-то непонятное.

Надя приподняла голову и заглянула в напольное зеркало. Бронзовая неподъемная рама, как раз между граммофоном и запасным электрогенератором. Единственная вещь, вносившая элемент эклектики в тщательно подобранную цветовую гамму, в воздушность модерна. Всем этим мудреным словам тоже научил Артур. Верхний край рамы, весь в облезлых завитках, с двумя плачущими купидонами, почти упирался в потолок, ломая строй между шкафом и книжными полками.

Надя, застыв, уставилась на свое отражение. Взрослая серьезная женщина, голышом, выставив зад, ползает по ковру. Ни с того ни с сего собственная нагота показалась ей нелепой и смешной. Маленькая привилегия личной крепости – возможность ходить по дому раздетой. По выходным, когда не было запланировано выездов в свет и обязательных приемов, она с удовольствием позволяла телу дышать. И она всегда спала голой.

И вот, впервые за шесть лет хозяйка маленькой крепости почувствовала себя неуютно без одежды. Она потянулась за шелковым халатом. О, нет! От халата тоже разило, хотя и не так, как от простыней…

Надя дернула дверцу шкафа, выудила оттуда старый халатик. Этот был в порядке.

В порядке.

У нее всё в порядке. В порядке. Значит, она не сходит с ума?

Она затянула на талии поясок, запахнула полы на груди, не в силах избавиться от нелепого чувства, что за ней кто-то следит. Это всё от одиночества. Да, наверное, сказывается напряжение последних месяцев, когда приходилось недосыпать, забивать голову ворохом чужих проблем и каждое утро вздрагивать от стука, гадать, не принесут ли колдуны дурную весть о муже… Надо куда-нибудь уехать. Все равно куда, лишь бы к теплу и солнцу.

Всё в порядке. В порядке. В порядке.

Если все в порядке, почему ты оделась? Кого ты пытаешься надуть? Самое время распахнуть окна и перестать принюхиваться к подмышкам. Самое время…

Неожиданно она ощутила страшную слабость в ногах. Воздух стал твердым и застрял в горле. Надя смотрела на зеркало, смутно различала там собственную побелевшую физиономию и не могла даже вскрикнуть. Вчера вечером девушки надраили зеркало до блеска, и больше к нему никто не прикасался.

Она смотрела не на свое лицо, а гораздо ниже и левее.

Там, на идеально чистой поверхности отпечаталась грязная пятерня.

4 РЕСПУБЛИКА СВОБОДНЫХ РЫБАКОВ

– Савва, начинай.

Остров был где-то впереди, уже недалеко, но медленно ползущий караван поджидала лишь мгла. Ни единый огонек не освещал мрачную гряду холмов. Караван входил в зону Тосканского архипелага. В десятке миль слева затаилась Корсика, справа – то ли дымил, то ли парил неприветливый итальянский берег.

– Что ты слышишь? – Ладони деда Саввы легли президенту на затылок.

Телохранитель президента молчаливым призраком маячил за спиной Озерника, ужасно его нервируя.

– Господин президент, прикажите своей тени, чтобы он прекратил меня подозревать! – в сотый раз взмолился колдун. – Он ведь знает, что я не причиню вам зла! Сколько еще можно подозревать? Я не могу расслабить мысли, когда этот истукан целится мне в спину! А он вечно в меня целится!

– Он во всех целится, это его работа, – утешил Коваль. – Савва, не ори мне в ухо, не то нас на берегу услышат… Давай еще раз!

Колдун страдальчески закатил глаза, но послушно принялся повторять свои пассы. Прошла минута, другая… Артур прикрыл глаза, постарался полностью раствориться в пространстве. Это удалось не сразу, давала знать усталость последних дней: трое суток он вел три баржи вдоль побережья, почти не смыкая глаз.

Навалилась, как мягкая, пахнущая травой волна. Травяная волна посреди моря. Несколько секунд Артур еще слышал плеск воды под днищем, звяканье тяжелых весел в уключинах, дыхание спящих моряков, потрескивание остывающего дизеля…

В следующий миг ему в глаза плеснули сотни ярких огней. Он уже видел мир глазами Озерницы Марины. Видел крепкие доски фургона, обитые железом, и, сквозь окна, забранные мелкой решеткой, – сияющие вершины гор. Солнце только-только просыпалось над Альпами, бойцы еще несли зажженные факелы. Но факелы не могут давать такой мощный свет, сообразил Артур. Глазам было очень больно, жутко ломило шею, выворачивало позвоночник. Так всегда происходило во время «сеансов дальней связи», которые обеспечивали озерные колдуны.

Свет. Раннее утро, еще практически ночь. Свет и рев моторов. Мгновение спустя дед Савва обеспечил полную передачу обонятельных и тактильных ощущений лица и головы. Ниже головы колдун не брался переносить президента в тело своей внучатой племянницы.

И сразу нахлынула вонь. Отвратительная вонь плохо отработанной солярки, загустевшего масла, ржавчины и кислого металла. Коваля чуть не вырвало, наконец он догадался дышать ртом – тогда стало полегче. Глаза перестали слезиться, расплывчатая фигура напротив обрела четкие очертания. Напротив Марины, скрестив руки на прикладе автомата, сидел герр Борк, командующий резервным танковым корпусом.

Танки! Им удалось!

– У… удалось? – тяжело ворочая языком впавшей в ступор девушки, произнес Артур. – Те… теперь можете говорить. Мы – вне базы, шпионы не смогут повредить.

– Счастлив вас слышать, мой президент, – педантичный германец немедленно вскочил и козырнул. – Мы очень волноваться. Весьма волноваться. Скажите что-то. Что-то между нами, битте. Я не хотель бы подозревать Марина.

Артур произнес пароль. Морщины на лбу немца разгладились.

– Мы нашли их, мой президент. Я везу вам сорок два танка. Еще двенадцать не функционирен. Много снарядов. Очень большой запас. Все возле Бонна, так точно. Как я предполагаль.

– Что еще? Докладывай.

– Датский корпус к нам присоединился… э-э… успешно. Шесть тысяч штыков. Неожиданно венгерские власти послали с нами дивизию. У них сорок грузовиков, большой запас топлива для танков и много джипов. Джипы из армии, с бронестеклом, надежно! Мой президент, мы ждали сутки ответ от Парижа. Ответа нет. Епископ получил письмо, но не дал нам ни «да», ни «нет».

– Так я и знал… – проворчал Артур. – Двурушники трусливые…

– Однако мы получили союз без епископ парижский, – подмигнул немец. – Мы получили три тысячи конных на границе Песочной стены, это наши друзья. Потом мы получили еще семь тысяч добровольцев из Прованс и Страсбург…

– Семь тысяч? – Коваль не верил своим ушам. – Добровольцев?

– Я приказал заправить танки, – скромно потупился бывший пивовар. – В лесу за Песочной стеной были бандиты, они грабили фермер. Мы стреляли, я приказал стрелять. Больше бандитов нет. Леса тоже нет, мой президент. Тогда к нам вышел бургомистр Страсбурга, он спросил, куда идет армия. Они полагали, что армия снова идет в Рим, выбирать нового папу. Мы говорили – нет, мы идем в Стамбул, мы платим серебром за машины, за ружья и порох, мы набираем солдат. Герр бургомистр провел заседание городского совета. Они постановили, что не станут выполнять приказы Парижа. Они слышали о русском президенте, который победил железных птиц. Они выставили семь тысяч пеших. Еще оружие. Две батареи гаубиц. Четырнадцать зениток, они стреляли по железным птицам. Пятьдесят тысяч снарядов к зениткам, они научились делать снаряды… Они сказали – мы не будем ждать, пока гадюка придет в наш дом. Мы уничтожим гнездо.

– А поляки?

– Польский корпус следует за нами, с отставанием в сутки. У них произошла болезнь… как это в русском? Гм, э-э-э…

– Чума? Холера? Язва? – упавшим голосом перечислял Артур.

– Найн, найн, – испуганно отмахнулся Борк. – Они покушали плохой пища. Немножко у всех болит живот, все! Они уже догоняют нас.

– А ваши что… германцы?

– Не все свободные города выполнили ваш призыв, – грустно ответил командующий. – Мои курьеры всем разослали письма, но…

– Ну же, сколько? Сколько всего? – У Коваля снова начала болеть шея. Видимо, дед Савва ослабил захват.

– Общее число германских сил – двадцать семь тысяч человек, – скромно отрапортовал Борк. – Мы надеялись, что вдвое больше, но северные города отказали. Словаки – пять тысяч, шведский ландтаг выставил три тысячи конных, три тысячи штыков и две механизированные роты. Чешский магистрат выделил четыре тысячи кирасиров, еще они сделали осадные башни. Восемнадцать осадных башен по нашему заказу, разборные, и четыре разборных моста. Также мы следовали вашему приказу, герр президент. Мы вербовали всех по пути. Очень много беженцев двигалось навстречу – болгары, черногорцы, словенцы, греки. Вероятно, я позволил себе лишнюю смелость, герр президент. Я их всех вербовал.

– Сколько? – выдохнул Коваль.

– Сложно назвать точно цифру, – потупился немец. – С учетом регистрации выданного оружия – около сорок тысяч. Имеется дезертирство. Наша проблема, что это необученные войска. Но моральный дух высок. Мы всем честно обещаем – война не за деньги, за свободу…

«Итого, как минимум – восемьдесят тысяч, – прикинул Коваль. – И как максимум, учитывая, что беженцы прут им из Греции навстречу, Борк может собрать больше ста тысяч. Здорово, но непонятно, как их кормить и как доставить в нужное место. У нас-то вояки не ахти какие, а это вообще ополченцы, и ополченцы вынужденные. Стоит войне слегка затихнуть – и они разбегутся по своим деревням, никакой силой не удержишь… Кроме того, у Карамаза в одном только Стамбуле, по данным разведки, собрано сто тысяч. И это не ополченцы, а реальные, сытые войска…»

– Мой президент, наверное, вы испытывать тревогу ввиду малого количества провиант. Мы гоним в обозе тысячу быков, еще двести подвод с зерном и крупой, еще почти пятьсот окороков копченых и много сухарей. Мясо прислали испанцы. Много мяса. Еще пришлют. Еще много коров гонят нам из Карпат. Оттуда бегут, бегут от войны, мой президент. Не беспокойтесь, провиант хватит на два года. Еще вы не должны волноваться касательно дисциплина. Я тоже волноваться. Восемь дней назад мы собирали военный совет генералов. Иногда плохо понимали язык, но все хорошо понимали дисциплина. Мы сделали, как вы сделали в России, всех привели к присяге. В следующую ночь уже расстреливали за нарушение присяги. Убежали двести человек. Теперь дисциплина. Присягу принимали России, – быстро добавил Борк, уже догадываясь, о чем президент собирается спросить.

Управлять телом сонной колдуньи он не мог. Немного слушались мышцы шеи и мимические мышцы лица. Кое-как Артур повернул голову к боковому окошку. Фургон неторопливо катился по автобану. А слева и справа, растекаясь по обеим обочинам бесконечным светящимся ковром, шла армия союзников.

Восемьдесят тысяч.

«А может быть, сто, а завтра станет – сто двадцать! Пусть они не обучены, и, к сожалению, потери будут велики, но когда такая масса ударит в тыл, наступление Карамаза на Кавказе застопорится. Битву за каспийские прииски он проиграет, мы будем бить в одну точку, в его мягкую брюшину… Интересно, как там Бродяга, найдет ли хоть десяток соратников?..»

– Где вы сейчас? – Артур еле сдерживался, чтобы не закричать от радости.

– В Швейцарии были. Замечательный автобан, – горько улыбнулся немец. – Горы почти позади. С нами говорили невежливо. Три города, три чудесных города, они не приняли нас на постой. «Бараньи шапки» полагают, что они – высший сорт. Вы понимаете меня, мой президент? Они наладили воздушную дорогу, курсируют дирижабли, радио функционирен, также моторные суда. Они передавали по радио о нашей армии, они улыбались, но отказали в ночлеге и еде. Представители кантонов заявили мне, герр президент, что их люди будут вечно нейтралитет. Они предложили мне пользоваться за деньги их моторным речным флотом или их лошадьми. Пока представители кантонов улыбались, их снайперы целились в нас из укрытий. У них очень хорошие стрелки. Один раз я открыл огонь, только один раз. Когда нас не пропускали. Я выполнял ваш приказ – не вступать в драки с населением, обходить военные силы…

– Ничего… мы еще с этими банкирами разберемся, – задумчиво посулил Артур.

– Мы ожидаем вас, чтобы согласовать. Надо уточнить маршрут.

– Только ничего не произносите вслух, герр Борк, – внутри Артура все пело. – Встреча в резервной точке. Не в основной. Вам понятно?

– Так точно, резервная точка, – альбинос поморщился. Первый слабый лучик солнца коснулся его нежной чувствительной кожи. Герр Борк достал баночку с защитным кремом и принялся втирать его себе в кожу лица. Его руки, как всегда, оставались в плотных перчатках. – Я понимаю, мой президент. Известно только вам и мне. Мы будем там через тридцать восемь часов. Или немножко позже. Печально, но точность невозможно.

– Да хрен с ней, с точностью, – отмахнулся Коваль. И тихонько позвал деда: – Эй, Савва, вынимай меня…

Бросок в обратную сторону. Тошнота, резь в спине, соль на губах, заложенный нос.

Он снова очутился на борту огромного сухогруза. Сеанс связи закончился. Дед Савва, насквозь мокрый, уронил дрожащие руки. Слишком непросто давались ему трансляции через чужой мозг.

– Вахтенный, капитана ко мне, – приказал Артур. – И немедленно послать за остальными капитанами.

Капитаны флотилии собрались в каюте главнокомандующего, получили последние указания и вернулись к своим экипажам. Еще спустя час три могучих судна слегка изменили курс. На носу переднего непрерывно измеряли глубину, пока впередсмотрящий не крикнул с мачты, что видит свет. Дон Тинто, светя фонариком, в очередной раз пытался привлечь внимание Артура к карте.

– Кто-нибудь понимает, что он говорит?

– Кажись, он снова советует сдать назад, – почесал в затылке капитан. – Вон, тычет в островок. По карте, вроде Монтекристо. Ну, название-то чудное, а, ваше высокопревосходительство? Кажись, советует там окопаться до утра. Только там мели, судя по карте…

– Некогда нам, некогда окапываться, – отозвался президент. – Прокопов, как там пулеметчики?

– Все на местах!

Президент напряженно вглядывался в темноту, и вдруг особенно плотный сгусток мрака уплыл куда-то в сторону. Темные воды вспыхнули тысячами огней. Показалось, что прямо по курсу баржи сел на мель громадный туристический лайнер и, точно искусственный остров, заслонил берег.

Палуба осветилась. Солнце выпустило первый лучик из-за дымчатого итальянского берега. К этому берегу они вчера безуспешно пытались пристать, а потом трижды отправляли шлюпки. Прибрежная полоса в целом была свободна от заразы, но причаливать явно не стоило. Там сплошной стеной поднимался мокрый, чавкающий лес. Взятый в шлюпку лысый пёс завыл тоскливо и забился под лавку, отказываясь покидать плавсредство. Артуру доложили, что пристать нет никакой возможности, и, соответственно, невозможно добраться до местных жителей. Тинто подтвердил, что такая неестественно мокрая, отравленная растительность тянется на сотни километров на север.

Солнце выпустило второй лучик.

– Что это? Где мы? – послышались голоса гребцов.

– Глянь, братва, какая напасть!

– Это ж цельный город на воде! От такой штуки хрен сбежишь!

Коваль отложил бинокль. Матросы были правы. Если то, что он видит, умеет быстро плавать – им конец.

– Эх, предупреждали итальяшки, что вдоль берега идти нельзя, – проворчал дед Савва. – Вот и напоролись, теперь думай, как ноги уносить…

– Орудия к бою! Семеняк, наводи!

– Пулеметчики, не зевать! Вторые номера – подавай!

– Задраить люки!

На мостик выскользнул щуплый старичок с бородкой. С доном Тинто плыли только трое телохранителей, угрюмые чернявые парни, все близкие родственники. Понять, что лопочет дон Тинто, было совершенно невозможно, но Коваль уловил слово «Эльба».

Эльба! Знаменитое место, где провел нелучшие дни великий корсиканец!

– Кажется, он твердит, что мы напоролись на дрейфующий город пиратов, – высказал предположение капитан баржи. – Я уже успел запомнить, как они их называют. Республикой…

Договорить капитан не успел.

Небо и вода осветились, как при салюте. Грянул ружейный залп, за ним еще один. На долю секунды опередив рой раскаленных пчел, Артур подмял под себя дона Тинто и сам распластался на мокрых досках мостика. Два телохранителя дона, а также рулевой и капитан были убиты. Судя по воплям, кучно летевшие пули поразили еще несколько человек. В небе распушили хвосты сигнальные ракеты.

– Ах, мадонна! Пираты! Джакария! Пираты! – твердил дон Тинто и сыпал проклятиями. Его уцелевший родственник подобрался по-пластунски и поволок упирающегося хозяина в люк, подальше от опасности. Снова грянул залп. В чреве сухогруза разбегались по местам боевые расчеты.

– Вы целы, мой президент? – из темноты спросил телохранитель.

– Герр Богль, я в безопасности.

– Мой президент, нас атакуют на катерах. Я видел штук восемь. Они кружат и не дают нашим пулеметчикам поднять голову.

Артур был вынужден признать, что тактика у пиратов превосходная. На палубе было невозможно разогнуться, пули пели, не переставая. Со всех сторон слышались зверские вопли. На несколько минут судно потеряло управление. Коваль перекатился по палубе, шмыгнул в люк и поднялся по лесенке в рубку. Рулевой лежал на спине, в него попали трижды. Парень был еще жив, но кровь хлестала из него фонтаном. Расколотый на три части штурвал покачивался над осколками приборов. Сонар бездействовал, радио было разбито. Из машинного отделения орали в переговорные трубки, требуя сообщить, что случилось.

– Мой президент, вы целы? – Фон Богль мячиком вкатился в рубку; он зубами затягивал платок, обмотанный вокруг правого плеча.

– Я в порядке, а вот вы…

– Найн, лежите, прошу вас! Они стреляют залпами, с двух сторон. Они подкрались под водой, мой президент.

– Это вы разбили фонари?

– Так точно, я. Но – бесполезно, светает.

Коваль осторожно приподнялся до уровня перегородки. То, что он увидел, оставляло мало сомнений в ближайшем будущем маленькой эскадры. Он не ошибся в первом предположении – прямо по курсу, заслоняя береговую линию острова, заслоняя розовеющее небо, вздымался борт гигантского пассажирского лайнера. Он вынырнул из тумана, наползал, закрывая небо, и не было ему конца. Корабль казался бесконечным. Показались еще два монстра, пришвартованные вплотную к первому, чуть поскромнее в размерах. Артур моментально вспомнил фильм «Остров погибших кораблей», в котором отчаянные флибустьеры годами жили на облепленных ракушками корветах и бригантинах.

В рубку ворвались матросы и помощник капитана.

– Павлюхин, займи место у штурвала!

– Так точно, господин лейтенант! Ой… Господин лейтенант, штурвал заклинило!

– Тысяча чертей! Павлюхин, бегом вниз, ремонтную команду – в моторное, проверить рули!

– Какая у нас скорость? – осведомился президент.

– Машины – стоп! Полный назад! – прокричал в раструб побледневший лейтенант. – Узлов восемь еще держим, ваше высокопревосходительство!

Артур поднял бинокль. Вражеские катера кружили, но больше пока не стреляли. Светящийся борт плавучего города надвигался слишком быстро. Рули заклинило, мотористы не успевали погасить скорость. Коваль представил себе, как стальная громадина длиной в полторы сотни метров пробуравит борт лайнера и застрянет в нем, как гарпун. Пробуравит тот самый носовой погрузочный люк, над починкой которого столько времени трудились! И тогда бандура водоизмещением в десятки тысяч тонн станет бесполезной консервной банкой. Как они примут на борт танки?..

– Мой президент, кажется, дон Тинто говорит, что лоцман не мог ошибиться. Мы оставляем остров слева по курсу.

– Я уже вижу, пусть он не тревожится. Это не остров, это город плывет на нас.

Океанский лайнер имел не меньше десяти пассажирских и рабочих палуб, и сейчас на каждой из них бесновались люди. Женщины махали руками, дети вопили, шустро ныряли в люки, спускались по трапам, как обезьянки, и снова выныривали наружу. Наверное, до самой последней минуты встречный корабль скрывался под прикрытием извилистой береговой полосы. Знаменитый остров Эльба так и остался для Артура полоской туманных холмов, потому что…

Потому что девятипалубный, когда-то белый, а нынче облезлый красавец застрял прямо по курсу. Его машины не работали, но океанский монстр был управляем! И, судя по вспышкам разрывов, с него вели огонь.

– Ситяков, слышишь меня?

– Так точно, слышу, господин лейтенант!

– Машинисту передай приказ: вторая машина – полный вперед и сразу стоп. Первая машина – самый малый вперед.

– Понял, самый малый!

Ша-тааап!!!

Столб воды взметнулся справа по борту. Судно качнулось, неуловимо медленно начало поворот. На мгновение Артуру показалось, что обшивка не выдержит, и длинное пустое чрево переломится пополам. Однако обошлось, только всех, находившихся на палубе, накрыло волной.

Коваль снова увидел катера. Они чрезвычайно быстро курсировали, с ревом разворачивались на волне, с их палуб стреляли без перерыва. Пули разного калибра щелкали по металлу, сочно втыкались в деревянные переборки, с воем рикошетили, прорвавшись под палубные люки. С каждой минутой катера сужали круги вокруг каравана, как стая голодных акул.

– Братва, воду качай! Лопахина убило…

– Гаврилов, живо замени. А ну, к пулеметам все, сучье отродье!

– Слушай команду! Пушки… заряжай!

Артур обернулся, заслышав стук тяжелых пулеметов. Два были укреплены на баке, рядом с пушками, еще два – спрятали за кнехтами. Помощники капитана пытались навести порядок; на место погибших пулеметчиков ползком торопились их товарищи.

– Давай, давай, заряжай!

– Они по низу-то не стреляют! На абордаж хотят, сволочи!

Второе судно каравана когда-то перевозило автомобили и лучше всего отвечало условиям задачи. Пришлось вырезать половину погрузочных палуб, укрепить оставшиеся и приготовить настилы для бронетехники. Сейчас там полыхала пристройка, а на корме шло настоящее сражение.

С третьей баржи ударила пушка. Взлетел на воздух один из вражеских катеров, круживших по морю. Ответом на взрыв стал дикий протяжный вой. Пираты отсекли три головные сухогруза от остального каравана и замкнули их в котел с помощью плотов. Бойцы Бездны передвигались преимущественно на скоростных катерах погранотрядов, но – далеко не все. Оказалось, что море кишит людьми. Они гнали перед собой плоты, они взбирались на них с кинжалами в зубах, они сцепляли плоты крючьями и цепями, запирая три баржи в капкан.

Из-за борта подплывающего лайнера показались еще четыре катера, они волокли за собой вереницу сцепленных плотов. Артур радовался уже тому, что нос «Витязя» не столкнется с плавучим городом. Ремонтная команда сумела восстановить руль. Однако плавучий город не собирался упускать добычу. Он снова ринулся наперерез.

– Господин президент, подбили наш траулер, винты обломились!

– Ах, дьявол! – Артур навел окуляры. Траулер отставал, его начало носить по большому кругу, а три катера пиратов преследовали его по пятам.

– Господин президент, не высовывайтесь, ради бога же…

Человек шесть гвардейцев, самых рослых, добрались до рубки и окружили президента плотным кольцом. Каждый нес на себе почти пуд брони, из-за их широченных спин Артур почти потерял обзор. Но роптать не приходилось – ведь он сам тренировал роту охраны.

– Предали! Они предали нас! Рембаза уходит!

– Вот гады! В трибунал бы их, щипцы да крючья понюхать!

В сумраке и клубах пороховых газов трудно было разобрать, что делается в хвосте эскадры. Но впередсмотрящий так и не покинул своей бронированной бочки на мачте, а зрение ему досталось острое. Пиратам удалось разделить эскадру, и арьергард позорно удирал, бросив грузовые суда на произвол судьбы. С бортов «Витязя» огрызались пулеметы, не подпуская флотилию флибустьеров.

– Ага! Так им, занозу в дышло!

– Получай, суки!

– Машины – полный вперед!

– Есть полный! Господин лейтенант, у нас две пробоины, откачивать не успеваем!

– Гаврилюк, живо снять свободный насос – и в моторное!

– Слушаюсь!

Канониры со второй баржи разбили сцепку между плотами. От меткого попадания брёвна и ржавые сосиски понтонов взлетели на воздух, чтобы тут же обрушиться вниз. Цепь плотов, влекомая морским течением и струей от винтов «Витязя», стала распрямляться. Двое русских пулеметчиков с риском для жизни, под обстрелом, перетащили тяжелый танковый пулемет по палубе. Свесив ствол за борт, они в упор принялись крошить обнаглевших пиратов.

Очередная атака рыбацкой республики провалилась.

Плавучий город приблизился настолько, что стали видны мелкие детали – подвешенные на крюках спасательные шлюпки с номерами, группа чернокожих с винтовками на одной из открытых палуб, несколько женщин, орудующих вокруг чана с бельем, старик, кормящий чаек…

Аааааххх!

Очередной столб воды где-то позади – и уши опять заложило. Артур успел рассмотреть вспышку огня и откатившийся в глубину люка раскаленный ствол пушки. По головному кораблю, на котором находился президент, почти не стреляли. Пираты отсекали корабли охранения.

– Машина – полный вперед! Право руля! – надрывался помощник капитана, чумазый и страшный, как черт из преисподней. – Тимоха, свободную смену – к насосам! У нас течь в шестом отсеке!

– Господин президент, спуститесь вниз! Я вас умоляю – спуститесь вниз! – чуть ли не со слезами уговаривал один из телохранителей.

Русские артиллеристы наладили наконец бесперебойную стрельбу. Им удалось разорвать цепь плотов, окружавших транспорты. Сверкнув винтами, взлетел на воздух еще один катер противника. Однако легкой артиллерии и десятка пулеметов было явно недостаточно, чтобы остановить шквал нападавших. Вода кипела от пуль, но пираты прыгали с плотов и вплавь кидались к желанной добыче. На палубу полетели крючья.

– Я умоляю вас, мой президент! – Растопырив руки, фон Богль преградил Артуру путь на палубу. – Битте, больше не аляйн. Не ходите один! Битте, мы не сможем вас там защитить.

Несколько секунд Коваль боролся с желанием самому принять участие в рукопашной, но сдержался. Фон Богль несомненно был прав: если парни Мити Карапуза не справятся, то ему одному там делать явнонечего. Из глубины трюмов, из люков, навстречу флибустьерам высыпала сотня чингисов. Раздался тот самый воинственный клич, который десятки лет приводил в ужас фермеров в российских степях. Началась драка на ножах, причем пушки и пулеметы, спрятанные под верхней палубой, продолжали поливать врага огнем.

Первая партия нападавших полетела в воду с той же скоростью, с какой взобралась на борт. На досках корчились дюжины две морских бандитов. Нападали они лихо, но против лихих рубак-кавалеристов выстоять не сумели.

Фон Богль держал руки под плащом. Он не покинул рубку, но старался находиться все время между президентом и окном.

– Пленных не брать! – передал Артур. – Перевоспитывать их нам некогда.

– Пленных – не брать, – пронеслось по команде – и две дюжины свежих трупов полетели за борт.

Над громадными буквами «Магдалина», украшавшими борт плавучего города, развернулась кран-балка. Заскрипели канаты, покачиваясь, вниз поплыл белоснежный скутер на подводных крыльях. На его боку, сквозь слой свежей краски, проступала полицейская эмблема. На борту скутера, горделиво уперев руки в бока, демонстративно ни за что не держась, стоял квадратный сутулый мужчина в коричневом плаще.

Пираты завыли. На реях, на бесчисленных мостиках и строительных лесах.

– Джа-ка-ри-я!

– Джа-ка-ри-я!..

Вместе с именем атамана они повторяли еще какой-то короткий стих, вроде заклинания. Тем временем «Магдалина» еще сильнее развернулась, явив за собой бесконечную вереницу скрепленных между собой малых и больших кораблей. Взамен утонувшим и поврежденным военным катерам краны опускали на воду все новые и новые. Из сухих доков, расположенных в верхних этажах громадной плавучей крепости, непрерывно поступали подкрепления. Вооруженные до зубов искатели приключений пританцовывали в очередях на узких трапах, ожидая посадки. Светало все быстрее: Артур в бинокль отчетливо различал перекошенные в злобных ухмылках рожи.

– Капитан, дайте команду канонирам, чтобы перенесли огонь. Цельте прямо на трапы. Видите, сейчас они развернут батарею!..

Все четыре легкие пушечки на носу русского транспорта немедленно затявкали. Отгрузка пиратов на катера приостановилась. Снаряды ложились точно в цель: промахнуться с такого расстояния было почти невозможно. После очередного разрыва от высокого борта пассажирского корабля оторвалось несколько секций строительных лесов, которые упали в море, утянув за собой не меньше полусотни варваров.

– Так им, гадам! Давай, лупи, братцы!

– Ага, не по нраву наш свинцовый дождь?

Канониры слишком увлеклись. Никто не заметил, как прямо по центру палубы, разметав людей и бревна, заготовленные для настилов, упала граната. Пираты открыли огонь по навесной траектории; самодельные гранаты, оставляя в небе дымящиеся следы, прилетали откуда-то из чрева плавучего города. Это вынудило защитников палубы отступить по трапам на нижнюю палубу. Пираты с ревом кинулись во вторую атаку. Катера развернулись и поперли полным ходом, намереваясь повторить абордажный опыт.

– Очень глупые люди! – Возле Коваля появился второй верный бодигард и переводчик Махмудов. Расул тряс головой, вытирал рукавом закопченную физиономию, из носа у него капала кровь. – Очень глупые. Они найдут здесь только доски и пустые трюмы.

– Так пойди и объясни им, что тут пусто, – откликнулся дед Савва. Он прятался под висящей на крюках Шлюпкой. Просмоленное дно шлюпки над его головой превратилось в мочало. Пираты теперь прицельно лупили по палубной надстройке.

– Не успеваем свернуть, господин президент! – Перепачканный помощник капитана едва не плакал. – Они свой город быстрее разворачивают…

– Да вижу я, что ты не виноват.

Русские артиллеристы продолжали свое дело, надежно укрытые в бронированных коробах. Артур порадовался, что повелел выстроить для них особо надежные укрытия. Несколько раз ударила легкая пушка со второго транспорта. Общими усилиями потопили еще один катер противника. Но громкое «ура» не могло никого обмануть – свободные рыбаки подбирались к бортам. Артур практически не управлял боем, управлялись младшие командиры.

Плавучий город продолжал разворот, все сильнее охватывая три русских корабля своей километровой «подковой». На одном краю подковы находился суперлайнер «Магдалина», на другом – еще один гордый пассажирский покоритель океанов, почти точно такой же. Обе машины «Витязя» работали, но рули требовали ремонта, а сзади, прикрываясь толстой броней, уже вплотную придвинулись вражеские портовые буксиры.

Белый скутер кружил где-то поблизости.

– Ааааа-аа! – В общем гомоне рождался встречный победный клич, яростный и ужасающий.

Через борта взметнулись десятки крюков, по веревкам лезли и лезли, как саранча, плотные кудрявые мужчины в безрукавках на голое тело. Повиснув на канатах, едва перевалив через борт, они схватились за кинжалы и револьверы.

Гвардейская сотня с ревом кинулась во вторую контратаку. И снова чингисов не подвела выучка. По свистку сержантов передние упали, не добежав до противника несколько метров, и лежа открыли огонь. Вторая шеренга дала залп с колена и тоже попадала, а третья – стреляла уже стоя. Не успел развеяться дым от третьего залпа, как первая шеренга разом метнула ножи. Этому приему, перенятому у Качальщиков, Артур учил гвардейцев лично, как и работе с пращой. Первая шеренга потеряла убитыми всего лишь троих до того, как парни снова упали и каждый перекатился в сторону.

Пираты с воплями и проклятиями отступали. Вторая шеренга гвардейцев выступила вперед, размахивая пращами. Одновременный бросок, крики, ругань, встречные беспорядочные выстрелы. Свистки сержантов – и третьи номера дали залп.

Подручных Бездны вторично сбросили за борт. Палуба стала скользкой от крови. Возле бортов корчились несколько дюжин незадачливых «ловцов удачи».

– Держись, ребята! Хрен они нас живьем возьмут!

– Ага! Ща из пушек потопят. Бона, глянь, фрегат за тем сухогрузом, ощетинился, сука…

– Не боись, братцы, топить не станут. Они теперь нас беречь будут – вдруг золото везем? Гы-гы-гы…

«Верная мысль», – оценил президент, вглядываясь в жерла вражеских пушек. Пиратский город был вооружен лучше любого флота. Если бы Джакария пожелал, все три окруженные российские судна давно бы пошли на дно.

Шшааа-таппхх!

Снова ударило тяжелое орудие с фрегата, намертво причаленного к левому борту «Магдалины». Артур сперва решил – перелет, но спустя мгновение сзади донесся тяжкий грохот. Снаряд угодил в тральщик, вскрыл половину палубы, разворотил краны, лебедки и надстройку. На судне бушевало пламя, гремели склянки, в воду под обстрелом прыгали десятки объятых огнем фигурок. Сквозь черный дым еще виднелся андреевский флаг, он трепыхался на ветру, словно жалобно просил подкрепления.

– Мой президент! Помните, дон Тинто рисовал, как эта штука плывет? Его толкают моторы, мой президент! Один из пиратских городов!

Сомнений не осталось. Сцепленные между собой, десятки разнокалиберных судов неторопливо дрейфовали вдоль южной оконечности острова Эльба. Зрелище стоило того, чтобы помолчать и посмотреть. Солнце высунулось из-за горизонта жарким багровым блином, плавучая республика заблестела, как хрустальный многоярусный торт. Еще минута – и Артур увидел, за счет чего перемещается махина длиной в несколько километров. Следующий за «Магдалиной» внешний фронт замыкал громоздкий, угловатый пароход, судя по обводам, построенный не позже середины двадцатого века. Его толкали в борт шесть портовых буксиров. С нижних палуб парохода глядели жерла орудий, а с верхних свисали веревочные лестницы.

– Господин президент, это ж надо… Такую громадину никакой пушкой не утопишь…

«Нам просто дьявольски не повезло на них напороться. Часа на два раньше – и разминулись бы! Или они нас тут ждали?..»

Ковалю хотелось завыть, но команда ждала от него совсем иного.

– Семенюк, назначаю вас капитаном!

– Слушаюсь!

– Доложите мне о потерях и пробоинах. Обе машины – полный назад. Живо вниз!

– Есть полный назад!

Но они не успевали. Плавучий город неторопливо разворачивался, из неприступной стены превращаясь в хищный распахнутый зев. Стали видны внутренности колоссальной «подковы». Там были сцеплены в единый многоуровневый организм десятки нефтеналивных танкеров, яхт, сухогрузов, траулеров и пассажирских судов. На многих имелись абсолютно кустарные, но на вид прочные надстройки в пять, семь и даже двенадцать этажей.

При этом строительство не прекращалось. На тросах поднимали, переставляли контейнеры, вбивали новые сваи, крепили горизонтальные мостки, настилали полы. Между судами, по мосткам и наклонным переходам, скользили сотни человеческих фигурок, и далеко не все они готовились к драке. Плавучий город просыпался, как просыпается поутру любой город планеты.

Очевидно, пиратская империя занималась не только грабежом. Рыбаки спешили к своим баркасам и снастям, многие замирали, увидев под носом вражескую флотилию, но, постояв, торопились дальше. От пирсов отчаливали и устремлялись в море десятки маломерных рыбацких судов. Женщины варили уху, поднимали и опускали корзины с морской живностью, над сотнями пристроек и домиков разносились ароматы жареной рыбы. У внутренних причалов покачивалось несколько прекрасно сохранившихся пассажирских и грузовых теплоходов – скорее всего, трофейные, захваченные флибустьерами во время предыдущих набегов. Их разбирали на глазах, укрепляя костяк основного города.

Стрельба почти прекратилась. Пираты шли параллельным курсом, окружив три баржи, нацелив пушки и пулеметы, но рукопашных атак пока не предпринималось. Артур с изумлением осматривал в бинокль многоэтажный плавучий мегаполис. Там полоскалось развешенное на верхних палубах белье, играли дети, дымили кухни, искрили кузницы, стучали ткацкие станки, звенел металл в мастерских. Вряд ли все эти люди убежденно занимались разбоем. Очевидно, множество рыбацких семей просто предпочли жить в железных каютах, покинув хлипкие домики на берегу.

Или их обижали римские власти?..

Артур видел стариков, курящих трубки в шезлонгах, как это делали туристы мирных времен. В коптильни заносили вязанки золотистой рыбы. Приседая под тяжестью улова, по широким мосткам брели… ослы. Внутри плоских барж была засыпана земля, там зеленели всходы, там целые бригады детей и подростков собирали какие-то плоды в корзины. Стучали молотки, визжали пилы, с дымом прокашливались дизели. В недрах плавучего города не прекращалась работа. Вращались громоздкие барабаны, шипели паровые котлы, краны поднимали куски обшивки и целые каюты, которые внизу вырезали из трофейных суденышек. Жужжали пилы, пронзительно повизгивала сварка, слышалась веселая итальянская ругань. На титанических понтонах росли многоэтажные дома, собранные из железных кусочков разного цвета и размера.

– Машины – полный назад, я сказал!

Но стоило «Витязю» начать разворот, как прямо под корму угодил вражеский снаряд. Громыхнуло, точно в эпицентре грозы. Лопнули тросы, скреплявшие вязанки бревен, сорвались две шлюпки, рухнула мачта антенны. Бревна, предназначенные под настилы для танков, раскатились по палубе, давя людей и круша все, что попадалось на пути.

– Господин президент, вон они, целая батарея тяжелых орудий! Там вон фрегат, левее, промежду двумя угольщиками, видите? Не дадут нам уйти, сволочи!

– Господин капитан, – подскочил один из чумазых канониров. – Можем покрошить их из наших пушек! У нас все пушки целы!

– Отставить! – гаркнул старпом. – Ты смеешься, Хрулев? Три легких орудия против эдакой махины? Размажут на раз!..

Коваль повернулся к капитану.

– Что передают с кораблей сопровождения?

– Господин президент, по радио удалось связаться только со «Святозаром», с госпиталем. То ли всех поубивало, то ли вышли из зоны приема… – Господин президент, дон Тинто считает, что лучше сложить оружие. Раз нас окружили, то, скорее всего, не убьют…

– Стоп машины!

Артур полагал, что его уже не смогут удивить люди. Но эти люди его удивили. Чем ближе подкрадывался плавучий город к месту сражения, тем больше зевак собиралось на бывших прогулочных и шлюпочных палубах.

«Подкова» развернулась окончательно. Плоты пиратов сомкнулись вокруг баржи. Стала очевидна тактика флибустьеров – выдавить три самые жирные, с их точки зрения, куска добычи внутрь искусственной бухты, там запереть и уж тогда навалиться всем скопом. Наверняка эта тактика не раз с успехом применялась.

«Вот зараза, – в сердцах укорял себя Коваль. – Мог ведь направить сюда Орландо или Даляра, а сам поплыть с ребятами к турецкому берегу! Так нет же, сам вызвался встречать Борка с армией союзников – и угодил в такую передрягу! И что бы этим сволочным искателям сокровищ не встретить нас на обратном пути, с танковой колонной на борту? Мы бы им живо показали, кто в море хозяин…»

Артур проклинал себя за то, что сам приказал не ставить на грузовые баржи лишнее вооружение. Однако установка тяжелых пушек могла занять не один день.

– Господин президент, перебьют нас сверху…

– Хорошо, капитан, передайте на «Ростов» и «Астрахань» – прекратить огонь. Белый флаг не поднимать, но не стрелять. Гвардейцам – укрыться внизу, носа не высовывать.

Не прошло и минуты, как установилась тишина. Только шлейф из качающихся по волнам трупов и обломков катеров напоминал о недавнем бое. На краю горизонта виднелись дымки. Пираты преследовали удирающие суда русской эскадры.

«Если вернусь живой – капитанов придется повесить, – мрачно отметил про себя Артур. – А жаль, вроде неплохие ребята подобрались…»

– Я так и подумал, мой президент, что вы не станете сдаваться, – устроившись под металлической столешницей, фон Богль проверял крепление револьверов и капал из масленки на свои хитрые пружинные приспособления.

– Сначала я убью Джакарию Бездну, – сообщил Коваль, глядя, как белый скутер скользит по волнам. За штурвалом скутера, широко расставив ноги, стоял мужчина в коричневом плаще и затемненных мотоциклетных очках. Мужчина приветливо улыбался.

– Ты мне не нравишься, – сказал Коваль. – Зря ты все это затеял.

5 ДЖАКАРИЯ ПО ПРОЗВИЩУ БЕЗДНА

Джакария Бездна улыбался.

Легенды, одна страшнее другой, роились вокруг него. Легенды гласили, что бывший грабитель из Рима взял себе кличку Бездна после того, как дважды тонул с камнем, привязанным к ногам. Потом ему отрубили руки за воровство, он надолго исчез и возвратился с шайкой головорезов и с… железными руками. Якобы конечности ему приделали мерзкие карлики-нураги из пещер Сардинии. Якобы пещерные карлики взяли за свои услуги недорого. Пятерых новорожденных девочек. Во всяком случае, именно столько детей недосчитались в одном из приютов, когда банда безрукого Джакарии бежала из Рима на ворованных лодках…

Кто расскажет теперь правду?

Волшебников нурагов видели немногие. Те, кто видел, либо не возвращались, либо заключали договор на крови. Якобы они жили под землей, а на поверхность выходили через древние каменные сооружения, построенные ими еще до прихода римлян. Тот, кто заключил с ними кровный договор, брал на себя обязательство по гроб жизни кормить и поить одного из пещерных магов.

Шептались, что убийца и грабитель Джакария стал совсем бешеным, когда вернулся в Рим. Он поклялся отомстить – и убил страшной смертью тех судей, что его искалечили. Он стал непобедимым и неуловимым, и с ним такими же бешеными стали еще четверо его ближайших приспешников. Легенды утверждали, что Джакария Бездна совсем не постарел за те последние двадцать лет, которые провел в море. Самый знаменитый пират в Италии больше не возвращался на континентальную сушу. Только на Сардинию. Те, кому довелось побывать в плавучих городах, пересказывали шепотом страшное. Якобы тот, кто подписал договор на крови, не может вернуться.

И всё же самым ужасным было не это.

Почти все порты западного побережья платили дань пиратам, однако не эта дань обременяла пугливых купцов и ремесленников. Перед самым отплытием каравана Тинто рассказал о многих неприятных и удивительных вещах. Орландо переводил, а Коваль слушал вполуха, поскольку приходилось решать попутно еще десятки дел. Однако, когда Тинто произнес фразу «воруют детей», Коваль насторожился.

Детей воровали повсюду. Ведь еще каких-то пятнадцать лет назад «мамочки» – женщины, способные к зачатию, – ценились на вес золота. Пожалуй, даже дороже золота. Артур прекрасно помнил, как его молоденькую жену с боем отбили у горожан Качальщики, лишь бы заполучить к себе в деревню здоровую «мамочку». Но за последние десять лет что-то сдвинулось, и сдвинулось в лучшую сторону. Возможно, Мать-земля посчитала, что популяция людишек достаточно сократилась и можно вернуть им права на размножение.

Тем не менее детей продолжали воровать. К примеру, этим увлекались ладожские Озерники. Горожане шепотом передавали друг другу, во что волхвы превращают ворованных детишек. Да и чудские Озерники, судя по данным разведки, до сих пор не брезговали биологическими экспериментами по скрещиванию видов. В России за Озерниками следило особое подразделение Тайного трибунала. Слишком опасными они оставались…

– Воруют детей? – переспросил Артур. – Орландо, спроси его, для чего пиратам дети. Перепродают в рабство, приносят в жертву?..

– Никто не знает, – с задержкой перевел адмирал. – Рабов продают на африканский континент и на острова, это так. Так было, и так будет. Семья Тинто тоже иногда… но это неважно. Однако маленькие рабы мало кому нужны. Сейчас женщины рожают достаточно, в каждой семье по пятеро детей. Маленькие рабы не могут работать. Однако… ворованными детьми пираты расплачиваются с карликами из пещер и за это получают их силу и покровительство. Как они это делают, никому не ведомо, но Джакарию и его дружков никто не может одолеть… Тинто говорит, что синьор президент задумал отчаянное путешествие. Если мы случайно столкнемся с плавучим городом пиратов, нас не спасут пушки и сабли. Это настоящие крепости на воде…

На дальнейшие расспросы Тинто разводил руками. Жители Сардинии давно покинули свой печальный ост-Ров. Некому было поведать правду…

Коваль не слишком верил, что несколько ржавых пароходов могут представлять опасность. Совсем недавно он разбил флот куда более серьезного противника. А вот про плавучие города он захотел послушать подробнее. И Тинто рассказал все, что знал.

Плавучие города. Конечно, их построили не пираты Бездны. Известны три больших скопления, они создавались постепенно, в течение нескольких поколений, по мере того, как из центральных районов страны людей выталкивали к побережьям Желтые болота. Лет сто назад уцелевшие моряки торгового флота соорудили первый плавучий город, затем второй и третий. Собственно, на первом городе пытались скрыться от бушевавшей эпидемии. Скрепили между собой бесхозные «сковородки», застрявшие в бухте Генуи, и отчалили. Судовой журнал вели непрерывно, при всех сменявших друг друга командорах, благодаря чему получилась довольно связная летопись. Прибрав к рукам французский плавучий госпиталь, первая коммуна прекратила расстреливать всех, кто пытался прибиться к морскому братству. Они научились определять ВИЧ-инфицированных, а после догадались, что для выживания следует красть здоровых женщин и детей на суше. В какой-то момент два главаря не поделили власть, тогда возник второй плавучий город. А третий они встретили много южнее, это были корсиканцы, которые воевали против всех. Зато корсиканцы, бежавшие с охваченной гражданской войной родины, первые придумали засыпать баржи землей, сажать там овощи и выращивать скот.

Среди корсиканцев выдвинулся некто Гольдони, он первый предложил своим сподвижникам-морякам воровать не женщин, а детей. Дабы у тех не возникало глупой тоски по родине. Таким образом, выросли поколения тех, кто не мыслил жизни на суше. Три плавучих города почти не враждовали между собой. На борту каждого царили суровые, но справедливые законы. Одни члены экипажа непрерывно искали и буксировали пойманные ничейные корабли. Другие занимались рыбной ловлей или примитивным садоводством. Третьи совершали вылазки на берег за добычей, впрочем, нечасто. Самые активные занимались собственно разбоем. Однако со временем выходить на бой с окрепшими флотилиями итальянских донов становилось все более накладно. Плавучие города стали слишком неповоротливыми. Пиратские командоры сами обросли семьями, зажирели и успокоились, установилось что-то вроде династий…

И тут неожиданно возник кошмар по имени Джакария.

До того как бешеный убийца Джакария Бездна захватил плавучие города, община Палермо потихоньку начинала вести с ними торговлю. Отчаянные торговцы заплывали в самое логово пиратской республики. При удачном стечении обстоятельств они могли выменять ящик гвоздей на несколько чаш из чистого золота или на серебряную статую, сто лет назад похищенную из греческого храма. На материке уже вернулись в обращение металлические деньги, а на плавучих городах забыли, что это такое. Часто пираты намекали купцам, что дадут много, очень много, за маленьких девочек и мальчиков. Их можно было напрямую продать в африканские и турецкие гаремы, но выгоднее всего было отдать детей Джакарии. Только он вел дела с Сардинией. Пещерные карлики… они делали с детьми что-то такое, после чего цена подскакивала в десять раз.

«Вивисекторы хреновы», – скрипнул зубами президент. По большому счету, русских не касались местные разборки. Но имеет ли он право оставлять за спиной еще один очаг чернокнижников, угрожающих самой основе человечества?..

Весьма любопытной Ковалю показалась байка о четверых ближайших приспешниках Джакарии. Якобы они умоляли атамана поделиться с ними силой, и он поделился. Не оттого, что проникся к дружкам острой симпатией. И не оттого, что им тоже отрубили руки за воровство. Джакарии не хватало союзников, чтобы победить главарей всех трех плавучих городов. Джакария отвез их на Сардинию, туда, где прятался от правосудия. Отвез своих приспешников в пещеры, куда по доброй воле не забредает ни одна живая душа.

Что с ними там сделали маги?

Какой договор кровью подписали неграмотные грабители?

Тинто крестился, когда рассказывал последнюю часть истории. Из четверых подручных Джакарии из пещер выбрались двое. Каждый из них поклялся кормить и поить своего колдуна, каждый обрел нечеловеческую силу и храбрость. Бездна сколотил совсем небольшой отряд и за три недели подчинил себе три плавучие республики. Он сделал их единой республикой, но себя обозвал императором. Он повелел строить четвертый плавучий город. Новым подчиненным он объявил, что надоело плескаться в заливе и что через год они выйдут на промысел к берегам Греции или спустятся на юг до испанских гор.

Джакария Бездна впервые открыто объявил ближайшим подданным, что их цель – маленькие дети. Чем моложе – тем лучше.

Это все, что смог рассказать дон Тинто. А теперь этот самый придурок, с протезами вместо рук, разглядывал Коваля и лыбился.

Джакария Бездна улыбался не по своей воле.

Очень скоро стало ясно, что улыбается он всегда. Его рот в вечную гримасу смеха превратил чей-то нож. Или два ножа. Щеки его когда-то распороли почти до ушей. Следы грубых швов навсегда остались, как улыбка смерти.

Главарь пиратов, не напрягаясь, прыгнул из скутера прямо на палубу контейнеровоза. В прыжке он не отрывал свои темные окуляры от Коваля. Он безошибочно выделил президента среди дюжих охранников. Гвардейцы в рубке сомкнули ряды, ощетинились штыками. Джакария приземлился, идеально точно угодив на узкую кромку приоткрытого палубного люка.

Он улыбнулся и поманил Коваля пальцем.

Черные кожаные перчатки, плотный короткий плащ, завязанный на шее, высокий жесткий воротник, скрывающий затылок. Черные очки и вздутые вены на висках.

Слишком вздутые вены…

Ковалю показалось, как что-то чужое, похожее на скользкого ленточного червя, внедряется к нему в мозг. Коренастый, почти квадратный мужчина с рваной улыбкой ждал именно его. Неизвестно, как пират угадал самого главного противника.

– Нет, мой президент! Не ходите!

– Он ждет меня.

– Господин президент, – Расул незаметным жестом показал Артуру ноготь, намекая на возможность использовать яд.

Червь снова коснулся сознания, доставив едва заметную боль.

– Нет, – сказал Коваль. – Он слышит нас. Он хочет, чтобы мы дрались один на один. Если я буду жульничать, меня застрелят издалека.

Быстро заговорил Тинто. Он укрывался до этого в общей кают-компании, но сейчас отважно раздвинул плечами гвардейцев и вышел вперед. Маленький дон был бледен как полотно, дрожащими руками он мял свою шляпу. Его телохранители понуро стояли сзади, очевидно каждую секунду ожидая, что босса разрежет пулеметная очередь.

Однако в дона Тинто никто не выстрелил. Джакария выслушал пламенный спич своего соотечественника молча. Он разглядывал старичка, слегка наклонив голову влево, как поступают умные насмешливые собаки. Потом он произнес несколько фраз низким каркающим голосом. Коваль не мог не восхититься выдержкой этого жуткого человека.

Тинто побледнел и отступил от окна рубки. Он принялся что-то объяснять, сильно жестикулируя. Убедившись, что президент и офицеры его не понимают, дон Тинто стал рисовать на куске грубой бумаги.

– Что он там малюет?

– Ни фига не понятно, закорючки…

Джакария терпеливо ждал на палубе.

– Господин президент, кажется, итальяшка рисует, что вы должны…

Артур уже видел. Он должен драться с главарем один на один.

Кто-то из гвардейских офицеров не выдержал и отдал команду. У Артура крик застрял в горле. На Джакарию кинулись сразу с трех сторон. В него выпустили не меньше шести пуль, затем полетели клинки. Но человек в очках перескочил с крышки люка на кнехт, оттуда – обратно на люк, сиганул в глубину трюма, чтобы секунду спустя, как свечка, вынырнуть из другого люка, за спиной у чингисов. Его прыжки сопровождались короткими воплями смертельно раненных им бойцов.

Артур предугадал, где появится Бездна: между президентом и главарем разбойников словно бы начала возникать незримая, но крепкая связь. Однако предупредить своих Артур не успел. Бездна орудовал саблей с неутомимостью робота. Он легко зарубил троих, затем еще двоих, вставших у него на пути. В спину ему воткнулся нож, но, по всей видимости, не причинил пирату вреда.

– Хватай его, братва!

– Вот он, позади! Стреляй же… ааах…

– Вот гад, не ухватить!

Джакария порхал, словно мотылек. Флибустьеры награждали его одобрительным ревом и стуком башмаков. Как минимум, две пули Бездна отбил лезвиями сабель, Артур успел засечь, как взвизгнул металл.

– Сержант, автомат! Дайте автомат!

Против автоматчика Бездна драться не собирался. Он молнией вспорхнул на крышу пристройки, пронесся мимо трубы, очередь пронеслась за ним следом, но не догнала…

А когда он появился снова, оба автоматчика повалились с дырками во лбу. Джакария стрелял с той же ловкостью, как и телохранитель президента. Ковалю показалось, что обе длинные ручищи так и махали саблями; он не успел уловить, когда хозяин моря достал и спрятал пистолет.

Гвардейцы попрятались. Еще двое пытались стрелять, но Бездна ловко уклонялся. Он метнул спрятанный под одеждой кинжал, убил сержанта, который разворачивал пулемет, а второго номера расчета схватил за горло, поднял в воздух и вышвырнул за борт.

Затем Бездна развернул ствол танкового пулемета к рубке, наставив его на президента, и приглашающе помахал рукой в черной перчатке.

Он не устал. Пираты ответили на спектакль своего шефа воплями восторга. Они скандировали его имя, тысячи глоток издавали одновременный рев, сравнимый с ревом взлетающего самолета. Как раз в этот момент «Витязь» мягко ткнулся носом в один из причальных пирсов. Там уже выстроилась команда «встречающих», человек двадцать мордоворотов, готовых подхватить концы и заарканить русский корабль. Сегодня в их сети попалась жирная рыбка.

«Это нереально, – думал Артур, наблюдая за избиением своих людей с высоты рубки. Он мог остановить драку, но ждал, пока Бездна закончит свое кровавое представление. – Бердер учил меня уклоняться от пули, которая еще не вылетела, но отразить пулю в полете… это нереально…»

На миг, словно услышав мысли Артура, Джакария застыл.

«Ты трусишь? – молча спросил пират, легко шевеля рукоятками пулемета. – Если ты сдашься, я убью тебя, но пощажу всех остальных. Сдавайся сразу, признай меня императором…»

– Прекратить! Отойдите все, – громко приказал Коваль. – Он хочет драться со мной один на один. Я понимаю, что он думает. Это их обычай. Два главаря должны обязательно драться. Если мне удастся победить, нас отпустят.

Потрепанные гвардейцы расползались, жалобно поскуливая. Кто-то придерживал вывихнутую руку, кто-то подволакивал ногу, кто-то держался за лицо.

– Я не верю ему, – безапелляционно заявил Расул.

– Он обязательно обманет, – поддакнули офицеры. – Гляньте, ваше высокопревосходительство, рожа какая поганая…

– Я знаю, что обманет, – признался Артур. – Но нет другого выхода. Иначе нас расстреляют очень быстро.

– Мой президент, позвольте, я убью его? – встал на пути Коваля фон Богль.

– Нет, – твердо сказал Артур. – Если он ускользнет от первой вашей пули, то вторую вы выпустить не успеете. Это не человек, герр Богль. Постарайтесь сберечь себя.

Пираты на плотах замерли. «Витязь» терся стометровым бортом о резиновые буфера пирса. Ни отступить назад, ни развернуться российские корабли уже попросту не сумели бы. Справа по борту велась бурная стройка. На лесах маляры застыли с кистями и красками. Стало слышно, как всхлипывает в глубине плавучего города маленький ребенок. Дон Тинто что-то негромко произнес. Кажется, выругался.

Артур неторопливо спускался по лесенке. Его ждала палуба, залитая утренним солнцем и кровью. Джакария бросил пулемет, встал на центр грузового люка, открытый для всех, и честно ждал противника.

В этот момент откуда-то из-под подкладки куртки раздался удивительно знакомый голос. Ковалю показалось, что загадочный чревовещатель поселился у него в желудке.

– Если господину угодно, он только что вступил в контакт с представителем еще одной перспективной разумной ветви.

– Хувайлид?! – Артур лихорадочно зашарил по карманам в поисках зеркальца. – Хувайлид, гаденыш, так ты не покинул меня?!

– Покинул. Однако данный контакт несет большую вероятность перспективного сотрудничества. Если господин позволит, я предложил бы осуществить контакт в конструктивном и дружелюбном русле…

Коваль перешагнул порог. У Джакарии Бездны в обеих искусственных руках снова заблестели кривые сабли. Пират облизнулся и поманил президента пальцем.

– Что-то не верится мне в конструктивный контакт, – поделился с зеркалом Артур. – Этот бэтмен в плаще, он такой же, как наши Озерники?

– Под плащом двое разумных.

– Что-о?! – Артур встряхнул головой, пытаясь избавиться от надоедливых писков и шорохов. Человек по прозвищу Бездна все глубже копался в его мозгу, перетряхивал самые тайные закоулки сознания, вскрывал то, к чему сам Артур давно потерял ключи. – Хувайлид, я слышу, о чем он думает…

Джакария взвился в воздух. Чтобы спустя миг приземлиться на узких перилах. Там, где он только что стоял, в дерево чмокнула пуля.

Джакария улыбался. На реях, на бортах плавучего города, на крышах самодельных домиков скопилось все население рыбацкой республики.

Они жаждали нового представления.

– Не стрелять! – заорал Коваль. – Никому не стрелять!

И тут же ощутил короткую мысленную ласку – точно шершавым горячим язычком лизнули сзади в шею.

«Ты пойдешь со мной, – неслышно произнес Бездна. – Ты станешь таким же, как я…»

Кто-то из гвардейцев молился вслух, лязгали оружием, в трюме булькала вода. Громадный борт лайнера уже закрывал небо. Второй сухогруз тащили крюками к пирсу. Вереница связанных плотов отсекала путь к отступлению.

– С позволения господина, нас интересует не то, что думает представитель человеческой расы, – хихикнул джинн. – Если провести точный анализ, то вполне может выясниться, что человек не осуществляет мозговой деятельности.

– Кого это «нас»? – прозрел вдруг Коваль. – Или ты снова на мне эксперименты ставить вздумал?

Но прежде чем джинн ответил, к Артуру скользнул Расул Махмудов.

– Господин президент, съешьте быстро, это придаст скорости, – и крохотный пакетик перекочевал к Артуру в кулак.

Коваль разжевал и проглотил, не раздумывая. Он узнал этот вкус, хотя последний раз принимал узбекский наркотик семь лет назад. Тогда, во время очередной попытки переворота, даже скорости Клинка не хватало…

Он предчувствовал, что сердечная мышца подпрыгнет, как живой карп на сковородке, но не ожидал, что новый рецепт Расула окажет столь мощное действие. Кровь словно вскипела в сосудах.

До Джакарии по прямой осталось не больше двадцати шагов. Он был немного ниже Коваля, но заметно шире. Вдвойне удивительно: как при таких габаритах человек ухитрялся скакать кузнечиком? Подойдя еще на пять шагов, Артур ощутил жар. Джакария источал тепло, как печка.

– Альтернативная ветвь эволюции, – бесстрастно произнес джинн. – Я только что связался с библиотекой Летучего народа и обнаружил подтверждение. Данная разумная раса развивалась медленно, но параллельно с человечеством. По всей видимости, почти полностью погибла под воздействием мутаций штамма гриппа, известного как «испанка». Судя по состоянию того «карлика», которого носит на себе твой оппонент, текущее психофизическое состояние этой расы я определяю как крайне перспективное…

– Носит на себе?!

«Точно, горб! Горб под плащом. Как же они не видят!..»

– Хувайлид, он очень быстрый, этот парень. Ты предлагаешь мне отрезать ему горб? Тебе не кажется, что, если я его прикончу, нас тут же порвут на части?

– Ты ошибся в масштабах задачи, – не без сожаления констатировал джинн. – Для твоих солдат и для солдат противника, вероятно, играет роль, кто выйдет победителем в поединке. Но предстоящий поединок, как ты верно заметил, предопределен местными обычаями. Для человеческой расы и расы существ, условно называемых «карликами», противостояние начнется не сегодня. Чтобы тебе стали понятнее временные интервалы экспансии, напомню: около двадцати планетарных лет конкретно это существо изучает и возглавляет данное человеческое сообщество, именуемое республикой Свободных рыбаков. Предвосхищая твой вопрос – Летучему народу абсолютно неизвестны дальнейшие шаги этой расы, их философия и категории мышления. Возможно, они удовольствуются симбиозом. С той же вероятностью можно предсказать иной исход. С той высочайшей способностью к мимикрии, которую я наблюдаю… эта раса гораздо опаснее, чем пресловутые Озерные колдуны.

– Я понял, – шепнул Артур. – Либо мы, либо они. Либо мы раздавим их, как раздавили Озерников, либо они раздавят нас. Я понял, джинн. Мне следует не переживать, что мы попали в плен, а радоваться такой встрече. Он не убил меня раньше, чтобы проверить на живучесть.

– В который раз мне несказанно приятно наблюдать, что ты умеешь смотреть на проблему шире других, – промурлыкал джинн. – Не тебя он проверяет. Очевидно, проверяет тех, кто тебя учил. Он через тебя чувствует их силу. Не забывай о своем назначении…

И пропал. Как всегда, в самый ответственный момент. Артур так и не понял, что же ему делать с карликом, если удастся его одолеть.

– Не ходите, ваше высокопре…

– Господин президент, с кем вы разговариваете?

– Господин…

Он отмахнулся. Надоедливые робкие голоса сейчас только мешали. К примеру, они могли ему помешать услышать полет пули, предназначенной только для него. А он сейчас был способен услышать, как приближается пуля.

– Это ненадолго, господин президент, – издалека прошептал Расул.

– Иди же сюда, – прошептали безумные окуляры Джакарии Бездны.

Коваль затаил дыхание – и услышал, как у его соперника бьется второе сердце.

Второе сердце билось внутри горба, спрятанного под плащом.

6 СТАРЕЦ С ЗОЛОТОЙ ПТИЦЕЙ

– Ты узнал его, брат Михр?

Четверо всадников спешились на подветренном склоне холма, взяли коней под уздцы и стали торопливо взбираться наверх. Копыта коней были обмотаны войлоком, глаза закрыты, а оружие туго и надежно приторочено ремнями к седлам. Сторонний наблюдатель не услышал бы ничего, кроме посвиста ветра. На гребне холма спешившихся всадников ждал пятый, такая же темная, закутанная в бесформенную ткань фигура. Его конь послушно лежал на боку в глубокой тенистой впадине.

Пятеро устроились на самом краю света и тени. Колючий ветер выл здесь постоянно, как волчица над убитыми щенками. Багровая луна вынырнула из-за крошечного облака и вплела свой бледный свет в свечение тысяч ярких звезд. Южное небо висело так близко над цепью каменистых холмов, что казалось, можно ловить падающие звезды ладонями. На юге холмы постепенно сглаживались, переходя в гладкую, как стол, пустыню; на западе, если глядеть внимательно, можно было различить тонкую, иссиня-черную полосу далекого моря, а позади, на севере – вздымались седые горные кряжи и шелестели под ветром леса.

Но пятеро на холме не интересовались ни небом, ни прочими красотами. Они за день покрыли путь, который обычная повозка проезжает за четыре дня. Они очень спешили, и наконец их старания были вознаграждены.

Они настигли его.

Вторую неделю вожди горных кланов сообщали друг другу, что от Змеиной расщелины на юго-восток идет старый человек. Неписаный закон гласил – предупреждать соседа о внешних опасностях, даже если сам находишься с соседом в состоянии войны.

Старик был крайне опасен.

Первый день он брел один, без оружия. Он нес на себе нечто, завернутое в темную рогожу. Поклажа сильно утомляла старика, он часто останавливался и отдыхал. Путник старался не покидать русло ручья, часто пил, но почти ничего не ел. Он кутался в невиданное в этих краях одеяние, на ногах носил меховые сапоги, невзирая на дневную жару, а голову только покрывал тряпкой. Он не умел завязывать чалму, не носил тюрбан, он вообще не носил естественной для мужчины одежды. Вместо запахнутого кафтана с длинным поясом старик таскал грязные лохмотья.

Кроме того, он не молился ни днем, ни ночью, не забирался на деревья, чтобы укрыться от хищников, словно никого не боялся. Но когда на его пути возник первый аул клана барсов, старик сделал большой крюк, чтобы не столкнуться с людьми. Его; однако, заметили, и те, кто следил за чужеземцем от самой Змеиной расщелины, предъявили прочим свои права на добычу.

Самая большая опасность заключалась в том, что в Змеиной расщелине никто не может жить. Даже провести одну ночь вблизи считается полным безрассудством. Всем горным кланам, даже бедуинам из пустыни известно, кто обосновался в Змеиных горах.

Лучше не называть имен.

Удивительный мрачный старик заявился именно оттуда. Он завтракал ягодами и размачивал в воде горбушку черствого хлеба, когда его настигли и окружили славные воины перса Мелика. Они даже не стали вынимать сабли из ножен, настолько безобидным показался им чужой. Он не говорил ни на одном из привычных языков, он только жевал свой горький хлеб и улыбался. Его светлая кожа шелушилась под ветром, брови выцвели, а прозрачные глаза казались глубокими, как колодцы пустынников.

– Он не из горных кланов…

– И не пустынник.

– И не болгарин. Кожа светлая, как у рабынь с севера.

– Эй ты, белая борода, как тебя зовут?

– Ты сбежал из каравана барсов?

– Он молчит, не понимает. Может, он из беглых рабов?

– Отвезем его на базар Аль-Гура, за него дадут пару баранов, – предложил Али.

– За него на базаре не дадут даже хромого ягненка, – презрительно засмеялся Хосров. – Он тощий и слабый. Наверное, он безумен.

– Тощий и слабый? – с сомнением покачал головой дядя Рушан. – Он шел два дня через ущелье и не упал. Он худой, но не слабый. Муса догонял его – и устал больше, чем этот старик.

– Эй, как тебя зовут, дурак? – в десятый раз окликнул путника Муса, и молодые воины рассмеялись.

Только Рушан не смеялся. Он прожил вдвое дольше каждого из молодых горцев и вшестеро больше повидал. Он знал, что слабое и нежное может легко обернуться стальным и отравленным.

– Что у него в мешке? – спросил Хосров.

– Это не мешок, он что-то прячет в тряпках.

– Хосров, сойди с коня и проверь, – приказал Рушан.

– Чего это я буду к нему спускаться? – уперся племянник. – Надо ему приказать, пусть развяжет свой мешок и покажет нам.

– У него там что-то живое, – выразил общее подозрение Али.

– Эй, Муса пускай проверит. Он самый молодой, – попытался отбиться Хосров. Но под взглядом старшего недовольно поерзал и нарочито медленно слез с коня. – Эй, белая борода, показывай, что несешь!

Хосров намеревался носком мягкого сапога слегка толкнуть старика в бок. Не больно, а так, для смеха и чтобы тот понял, кто с ним разговаривает. Не какие-нибудь тупые пустынники, а воины из горного клана персов, гроза и гордость Змеиных гор.

Но приструнить глупого старикашку оказалось совсем не просто. Удар прошел мимо цели, Хосров чуть не упал, а парни засмеялись. Старик же снова прилег как ни в чем не бывало.

– Не трогай его, – немедленно окликнул Рушан, хватаясь за ружье. В его лексиконе не хватало слов, чтобы выразить свои опасения, но врожденное чутье воина искупало недостатки речи. – Хосров, назад отойди. Эй, белая голова, чего смеешься?

– Он точно из беглых, – воскликнул Али. – В клане барса всем рабам отрезают языки!

– Он наш, мы не вернем его барсам, – взвился Хосров. Ему очень хотелось вытянуть вредного чужака по спине плеткой, чтобы не видеть эту наглую улыбку, но дядя Рушан мог взбелениться и пристрелить непослушного племянника…

– Я не смеюсь, мне горько слушать вас, – коверкая слова, но довольно внятно произнес вдруг старик. Он высыпал в рот последнюю горсть ягод, а недоеденную горбушку тщательно завернул в тряпицу и сунул в карман. – Разве у вас не принято уважать старших и стариков? Разве вы бьете дома отцов и дедов ногами?

Гордыеджигиты затихли, уставясь на чужака, как на внезапно заговорившего барана или волка.

– Так ты знаешь наш язык – и молчал?

– Я не знал языка. Я узнал его совсем недавно, когда послушал вас.

– Это что… для тебя так просто? – Али сглотнул. – Ты можешь послушать людей – и сразу говоришь на их языке?

– Не сразу. Еще недавно я это не умел.

– Почему ты лежишь и не отвечаешь? Не боишься отведать плетки?

– А твой отец вскакивает на ноги, когда ты сидишь перед ним в седле? – парировал старец.

– Ты не наш отец, – сказал Хосров. – Ты идешь по нашим горам, значит, ты – наш пленник. С тобой нет никакого бога, ты не молишься. И ты не похож на воина.

– Если я не похож на воина, меня можно бить?

– Ты – мясо, ты – раб. Настоящий мужчина не будет сносить насмешки. Ты слышал, как мы смеялись над тобой, но не встал. Ты даже не попытался защитить свою честь. У тебя ее просто нет.

– Ты говоришь так громко потому, что хочешь скрыть собственный страх? – рассмеялся старик, и Рушан вдруг увидел, что тот совсем не старый. Только в первые мгновения так казалось – из-за белой бороды и длинных седых волос, увязанных в хвостик. Крепкий еще мужчина лет пятидесяти благодушно развалился на травке, подстелив кафтан, обшитый мехом неизвестного зверя. Но в прозрачных глазках не было и капли доброты.

– Твоя честь не стоит жизни одного муравья, – старик показал, как ногтем давит насекомое. – Народ, который живет разбоем, достоин жизни в клетках.

Муса и Али одновременно подумали, что сейчас Рушан зарубит наглого раба. Дядя Рушан соскочил с лошади, но достал из ножен не саблю, а кинжал. Еще лучше, подумали воины, дядя отрежет нечестивцу голову, как жертвенному петушку!

– Мы не разбойники, – гордо ответил Хосров. – Мужчины клана персов никогда не будут умирать на полях, никогда не будут крутить хвосты баранам. Мы воины, и сыновья наши будут воинами…

– Значит, за вас сеять хлеб и растить овец должны другие? А вы умеете только жрать и пить?

Али скрипнул зубами и взвел курок. Муса вытаращил глаза; еще ни один раб так не разговаривал с гордым племенем персов!

– Белая голова, я тебя до сих пор не убил только потому, что ты не похож ни на курда, ни на туркмена, – сказал Рушан. – Кто ты такой?

– Я – русский.

Парни переглянулись.

– Вы слышали о таких?

– Старик, у кого ты прислуживал?

– Ни у кого. Я свободный человек.

– Это раньше ты был свободный, – хохотнул Али. – Кто свободен, тот не позволит обозвать себя рабом.

– Кто свободен, не станет обращать внимания на дураков, которые умеют только воровать чужих детей и хамить старикам, – старик обидно рассмеялся.

– Что у тебя в мешке? – закипая, подступил к лежащему бесу Рушан. Он уже почти не сомневался, что глупый Муса кинулся преследовать совсем не того, кого следовало. Но и отступать на глазах у младших Рушан не мог. Лучше умереть в бою, чем показать слабость! Всем известно, это первый закон горцев!

– Ты уверен, что хочешь заглянуть в этот мешок? – задал непонятный вопрос старец. – Ведь после того, как ты в него заглянешь, многое может измениться. Очень многое.

Рушан оторопел. Самому старшему не пристало искать совета у молодежи, но он все же замер и оглянулся. Конечно же, никто ему не мог подсказать, что делать. Эти тупые дети ослицы умели только орать, когда их никто не спрашивал!

– А ну, показывай! – Рушан навел на старика ружье.

Что произошло дальше, с трудом сумел описать своим землякам воин из клана барса, который подсматривал за соперниками с высокого утеса. Он видел, как старик неторопливо развернул рогожу, и из нее выступила – не вылетела, а именно выступила, величаво и гордо, как царица, – птица невероятной красоты. Птица очень большая, гораздо больше индюка, но совсем не похожая на глупого индюка своей статью. Она словно переливалась белым и золотым светом, от нее исходило столь яркое, огненное сияние, что лазутчик из клана барсов вынужденно прикрыл глаза.

Позже он, захлебываясь, рассказывал старейшинам, что джигиты Малика попадали с лошадей на камни, повалились на колени и принялись горько рыдать. Они рвали на себе волосы, они выбросили оружие, которое лазутчик позже подобрал и принес вождям как доказательство своих безумных речей. Вожди клана барса все равно посчитали его рассказ бредом, но поручили молодым воинам немедленно нагнать и взять в плен страшного чародея.

Несомненно одно: человек, отнявший у персов двух коней, всю еду и одежду, – великий чародей. Но, как известно всем в горах, персы тупы и ленивы, их можно легко обмануть.

– Вперед, – сказал своим джигитам одноглазый Мирза. – Догоните его, но не разговаривайте с ним, ловите арканом. Когда поймаете, заткните ему рот, а голову накройте мешком. Главное – не повредите птицу. Я боюсь верить, уж не птенец ли легендарной Рух нам достанется…

– Колдуна убить? – белозубо улыбнулся младший сын Мирзы, красавец Берк.

– Убить – проще всего, – рассудил отец. – Если нам не наврали и он действительно умеет наводить туман… тогда мы возьмем за него двух девственниц. И одну я подарю тебе, сын мой!

– Гей, гей! – только искры полетели от подков полудиких аравийских жеребцов.

Кони представляли собой особую гордость клана барса; еще дед Мирзы отбил в свое время у вонючих кочевников целый табун прекрасных жеребцов, но не распродал их, а оставил на племя. Теперь все по обе стороны перевала завидовали Мирзе и постоянно пытались украсть его славу. А вчера эти гнусные подлецы персы посмели преследовать колдуна на его земле! И хорошо, что Всевидящий покарал их!..

Берк вел отряд вдоль русла Змеиного ручья, до первых порогов. Там, на каменной ладони, нависшей над рекой, воины увидели старика с птицей. Он совсем не походил на полоумного колдуна, которого держал в цепях Туна из клана орла. Мирза брал сына с собой, когда ездил в гости, на свадьбу к дальнему родственнику. Там обошлось без крови и без оскорблений, хотя всякому ясно – воины барса не могут даже сравнивать себя с неповоротливыми, толстыми орлами. Затеяли конные соревнования, сыновья Мирзы начали побеждать – и старикам еле удалось унять разгорячившихся хозяев праздника. Зато гостям показали пленного сына иблиса, его держали в яме, в опилках, он кричал диким голосом, рвал на себе кудри, но по приказу хозяина выводил цыпленка из мертвого яйца. Мальчишки над ним смеялись и швыряли камни. Еще сын иблиса умел вызывать слабенький дождь и насылать порчу на женщин, запретив им рожать. Ничего интересного. Берк тогда заскучал и первый отвернулся от ямы.

Этот старец не кричал и не валялся в грязи. Он сидел на белой каракулевой шкуре, в чистой одежде, и жарил на костре баранью ногу. Только голову он держал непокрытой, и длинные белые волосы выглядели страшно. Всем известно, что настоящий мужчина не будет отращивать космы, чтобы не походить на бабу! Рядышком паслись не две, а целых три лошади, а в круглой плетеной корзине, под цветастым бархатным покрывалом, шевелилась чудо-птица.

– Взять его! – приказал Берк и сам первый сорвался в галоп, раскручивая над головой аркан.

Но взять старика не получилось. То есть его скрутили сразу двумя арканами и едва не порвали на части, когда поволокли за конями по траве. Мясо упало в костер, угли раскатились, Берк крикнул джигитам, чтобы тащили мешок и быстрее воткнули колдуну кляп в пасть, а сам, вместе с братом, побежал к корзине с птицей. Им не терпелось взглянуть, хотя под бархатом наверняка прятался обыкновенный белохвост или одна из тех непонятных красногрудых пышных птиц, которые всё летели и летели с востока, завоевывая вершины гор…

Но стоило сорвать покрывало, как…

Много позже Берк, утирая слезы, клялся отцу, что более прекрасного женского лица он не встречал. На него смотрела девушка и в то же время – чудесная бело-золотая птица. Там, где ее перья носили белый цвет, они пленяли наготой нетронутых снегов. Там, где растекалось золото, оно струилось, как бурные весенние ручьи. В следующий миг птица запела – и доблестные воины Мирзы замерли.

Она пела так, что Берк сразу, в одно мгновение, увидел то, что произошло, и то, что произойдет позже. Он увидел неизменяемое, начертанное на камнях, и предначертанное на воде, которое еще можно изменить. Он заплакал и не стыдился своих слез. И чем больше знаний о мире входило в его уши и глаза вместе с пением чудесной девы-птицы, тем сильнее ему хотелось плакать. И братья его заплакали, и посланные Мирзой угрюмые охотники за беглыми рабами, на шее у каждого из которых болтался шнурок с человеческими ушами.

Они потеряли себя.

Старик-чужеземец, кряхтя, освободился от арканов, забрал у воинов лучшие ружья, остальные выкинул в реку. Потом забрал себе лучших жеребцов, а тех, что отобрал раньше у дураков-персов, оставил барсам.

– Пощади нас, – только и смог простонать Берк, давясь рыданиями, когда суровый колдун подошел к нему. – Пощади, не убивай нас. Мы отдадим тебе всё, что имеем, прости нас…

– А мне ничего не нужно, – грустно произнес старец. – У меня всё есть. У тебя тоже всё есть, но у тебя уродливая душа. Поэтому тебе и таким, как ты, вечно кажется, что чего-то не хватает.

– Разве ты не будешь убивать нас? – В уродливой душе Берка всколыхнулась надежда. Он даже вспомнил о кинжале на поясе и подумал, что мог бы дотянуться до живота этого подлого вора, но тут золотая птица снова запела.

И бедный Берк навсегда забыл о том, кто ему враг, а кто – друг.

– Я не могу никого убивать, – объяснил старец. Он плохо изъяснялся на языке гордых барсов, но Берк его понял. – Я никогда никого не убью, такова моя природа.

– Чего же ты хочешь от нас? – взмолился достойный сын Мирзы, захлебываясь слезами.

– Феникс умеет всего три вещи, – невпопад заговорил старец. – Он поет о правде, но правду выносить сложнее всего. Поэтому тебе так тяжело и горько. Еще он умеет находить золото… А от вас я хочу того же, что от других. Те славные джигиты, что напали на меня в ущелье, сейчас собирают всех своих. Я поведу их за золотом. Есть такое место, далеко на юге, в пустыне, где золота хватит на всех. Его хватит, чтобы каждый из вас купил себе по сто женщин и по тысяче коней. Я хочу, чтобы вы скакали к своему старейшине, или кто там у вас правит, и позвали его ко мне. Мне ждать некогда, я пойду на юг, вдоль реки…

– Но мы… но там… – Берк никак не мог собрать мысли воедино. – Но в пустыню нас не пустят кочевники. Мы с этими шакалами враждовали всегда. Они убивают нас, а мы – их!

– Тогда чем вы лучше этих шакалов? – печально спросил старец.

Берк хотел дать отпор наглому сыну иблиса, но его скрутила очередная судорога рыданий.

– Пустынники пойдут с нами, – сказал страшный хозяин птицы. – Но нам нужно оружие и все мужчины, способные носить его. Золота много, но его придется брать силой. Зовите ко мне старейшин.

…Прошло еще четыре дня.

Семь разномастных стягов реяли над утесом. Черное с серебром и оскаленная морда барса. Желтое с серебром и голова орла. Красное с золотом и полумесяц над саблей – стяг персов. Широкое белое, на длинном древке с черепом волка – клан Змеиных гор, самые дикие и непримиримые воины. Узкое белое с перьями – туркмены, клан журавля. Зеленое с вышивкой и полумесяцем – азеры. Голубое, трехбунчужное, с алыми языками поверху – клан огня. Эти теснились в сторонке, поглаживали окладистые кучерявые бороды, звенели кольцами.

– Мирза, если ты решил посмешить нас, это хорошо. Но всякой шутке есть предел.

– Воистину, Ибрагим прав. Мы забыли дела и забыли… э-э-э… наши споры, но…

– Но все мы не слишком привязаны друг к другу, да? – осклабился трехпалый Иршанаил, глава огнепоклонников. – Дорогой Мирза, если ты решил пошутить над нами, еще не поздно исправить шутку. Пока она не превратилась в оскорбление.

За плечами каждого из вождей пританцовывали на горячих жеребцах верные всадники. Каждый привел с собой сотню, как и договаривались.

– Вот они, – печать беспокойства исчезла с лица Мирзы.

Из-за поворота тропы показался маленький караван. Дюжина до зубов вооруженных всадников с закрытыми лицами, за ними – телега, обшитая бронзовыми листами. На телеге – шестеро с винтовками, лучшие стрелки. Между ними – щуплый скромный человечек непонятного возраста. Дальше следовали еще три арбы, с припасами, водой и оружием. Замыкали караван еще две дюжины молодых воинов и запасные лошади.

– Доблестный вершитель судеб Бродяга пожелал переночевать в моем ауле, – слегка поклонился старший сын Мирзы.

– Это он и есть? – прокатился недоверчивый шепот. – А где птица? Да, да, где волшебная птица?!

Руки уже тянулись к саблям и кинжалам, в задних рядах ладони специально подговоренных воинов сжимали заряженные ружья. Давно враждующие кланы не видели друг друга так близко, давно не ощущали запах проклятых врагов. Но старец с птицей всем казался интереснее. Это ведь благодаря ему снимались с места три крупных клана.

Они шли искать золото.

– Птицу! Птицу! Где она? Пусть споет! Да, пусть споет…

– Вы уверены, что хотите увидеть Феникса? – Старец не перекрикивал толпу, но его услышали все шесть с лишним сотен, собравшиеся на утесе. – Бы уверены, что хотите измениться? Тот, кто услышит песню моей птицы, уже не будет прежним…

Да, они жаждали ее услышать и увидеть. Если уж быть до конца честными, они заявились сюда с тайной надеждой отобрать у глупого клана Мирзы и птенца Рух, и чародея. Но когда сняли крышку с роскошного бронзового ларя, когда скинули тончайшие покрывала, верные джигиты забыли о приказах.

Птица пела о том, о чем хотели бы забыть сердца. О девушке из враждебного аула, по которой будет вечно тосковать сердце. О реках золота, о золоте, на которое можно купить всё в этом мире, но нельзя купить счастье и радость. О матери, которая вечно ждет, и о тех, кто никогда не вернется…

Вздрагивали от рыданий широкие плечи мужчин, суровые главы кланов размазывали по лицам соленую влагу, их юные сородичи уткнулись в гривы коней…

– Феникс умеет три вещи, – привычно начал тот, кого нарекли доблестным вершителем судеб. – Он поет о правде, а правду выносить сложнее всего…

Прошло еще семь дней. Пятеро наблюдателей прятались на склоне окаменевшего, покрытого травой бархана.

– Ты узнал его, брат Михр?

– Мы настигли его, – шепотом проговорил младший, тот, кто караулил на вершине.

Почва начала подрагивать от ударов копыт. Но это были не одиночные всадники, по ущелью приближалась целая армия. Неслыханно большая армия для страны враждующих кланов.

– Это он, в арбе? – Собеседник откинул платок с лица, приложил к глазам потертый бинокль.

– Нет, в арбе его золотая птица, – откликнулся молодой.

– Птица?! Одна птица – и едет, как султан?!

– Да. Как видишь, ее стерегут сорок человек, лучшие джигиты из кланов барса, туркмены и персы. Они чередуются, чтобы никому не было обидно. Эти дураки вечно дерутся между собой.

– Клянусь прахом моей матери, – пробормотал третий. – Эти горные ишаки окончательно сошли с ума.

– Смотрите, старика везут во второй арбе, с высокими бортами. Его не достать ни стрелой, ни пулей.

– И запрягли не быков, а коней. Торопятся…

– Замолкните вы все! – шикнул старший. Четверо пустынников затихли, слились с камнями.

Дети кочевых племен, когда хотели, умели сливаться с землей и лежать в засаде часами, не выдавая себя. Все пятеро слишком хорошо представляли, что ждет их, незаконно пересекших границу предгорий. Их даже не отвезут на базар. Их прибьют гвоздями к каменной Ладони, а утром к ним спустятся хищные птицы…

– Брат Михр, их лошади пройдут зыбучие пески? – осмелился спросить самый юный кочевник, когда стук и грохот заглушили все звуки. По дну долины катилась бесконечная река, не меньше пяти тысяч всадников. По следу всадников быки тащили тяжело нагруженные телеги, под тройным слоем кож там были сложены бурдюки, полные воды. Шесть, восемь, двенадцать телег с водой…

Брат Михр почувствовал, как ледяная рука демона хватает его за сердце. Потому что позади, из соседнего ущелья, показался авангард еще одной армии. Двухцветные стяги, черепа хищников на древках…

– Брат Знийра, это знамена северных кланов. Азеры, даги и осетины…

– Их не меньше тысячи, брат Михр.

– Нет… их намного больше.

Сопящая, хрипящая, булькающая водой орда с двух сторон обтекала холм, где спрятались пятеро сыновей пустыни. Показались факельщики; вереницы огней сопровождали передвижение громадного, но неорганизованного войска. Слышались щелчки бичей, окрики погонщиков, разноязыкая ругань.

– Вы слышите? Они гонят табуны запасных коней!

– И везут бочки с водой. Я слышал об этом, азеры и даги умеют делать огромные бочки. У них там много дерева…

– Что же нам делать? Их не меньше двадцати тысяч. Но это еще не всё, смотрите, они катят телеги с бревнами.

– Зачем им бревна? Зачем им бревна, брат Михр?

– Замолкните, – вторично приказал старший.

Он заметил, что передние знаменосцы остановились. Замерли на самом краю, между камнем и песком, там, где жидкой шерсткой вырос низкий колючий кустарник, где застревали серые шары перекати-поля. Вдоль войска полетели гонцы с приказами. Замычали быки, заржали лошади, чуя близкую воду. Головная арба остановилась у колодца, со скрипом завертелся ворот, поднимая первую бадью. Кланы напирали друг на друга, воины стремились вылезти на переднюю линию, оттесняя соседей. Наконец зажегся костер, за ним – второй, третий… Под яркими звездами застучали топоры, вгоняя в каменистую почву колья шатров.

– Они не идут дальше… Ты видел, брат Знийра? Они встали лагерем на самой границе нашей земли.

Кочевники не заметили, когда на краю самой закрытой, защищенной металлом арбы появился старик в дорогом, расшитом серебром, халате. Его седые волосы были увязаны опрятными косичками, на пальцах сверкали перстни, борода была подстрижена – всё было так, как положено уважаемому человеку. Старик заговорил, и болтовня вокруг мигом замолкла. Зато, продлевая и повторяя его слова, закричали протяжно в стане каждого командира.

– Что он говорит, брат Михр? Что он говорит? Ведь ты понимаешь язык нечестивцев?

– Он говорит… – Смуглый лоб брата Михра собрался в морщины, потом разгладился, и на его обожженном всеми ветрами кирпичного цвета лице отразилось величайшее недоумение. – Он говорит… на языке кочевий. Они не собираются нападать на нас, брат Знийра.

Тысячи горцев, затаив дыхание, слушали слова своего общего вождя. Горячее дыхание близкой пустыни шевелило их запыленные кудри. Сухой воздух колыхался над далекими барханами, готовясь породить первый утренний мираж. Где-то там, за миражами, готовились к обороне старейшины кочевий, пославшие брата Михра на разведку. Отряды горцев, прибывшие последними, огибали центр лагеря и зажигали свои костры дальше, вдоль границы с пустыней. Армия растянулась на тысячи и тысячи гязов вдоль края холмов. Лаяли псы, звенели струны, блеяли бараны, предназначенные в котел.

– А на кого же они собираются напасть, брат Михр?

– Этот страшный колдун… он говорит, что пришло время вспомнить истинного врага персов. Они идут за золотом аравийского халифата.

7 ТЫ ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ

Артур внимательно разглядывал фигуру в плаще, обшитом черными кружевами. Командору Бездне можно было дать и сорок, и шестьдесят лет. Кожа его лица напоминала молодую дубовую кору, а черные очки придавали ему сходство с сумасшедшим мотоциклистом.

Пираты снова начали выкрикивать какой-то лозунг. Наверное, подбадривали своего командира.

Джакария Бездна подкинул впереди себя в воздух грецкий орех и пошел танцующей походкой по узкому поручню. На ходу он слегка приподнял квадратную голову, поймал орех смеющимся ртом, с хрустом разгрыз его – и выплюнул скорлупу в лицо Артуру. Вместо рук у командора покачивались длинные суставчатые протезы.

«Ты смелый… нам нужны смелые… ты пойдешь со мной…»

– Назад! А ну, все назад! – Фон Богль распихивал матросов и гвардейцев.

Палуба опустела.

Джакария кинулся в атаку, раскручивая две сабли. Одну – за спиной, вторую – перед грудью. Такого мастерского владения холодным оружием Коваль еще не встречал.

Удар, выпад, разворот, звон металла, опять удар!

Доля секунды, краткий миг, в течение которого глаза Артура инстинктивно зажмурились, а тело пошло назад и влево, под прикрытие стальной шлюп-балки. Он тут же открыл глаза, но Джакария уже находился гораздо ближе, можно сказать – вплотную, и в каждой его железной руке вращалась сабля.

Жжжа-ах! Жжа-ах!

Два изогнутых закаленных куска стали обрушились на Коваля практически одновременно. Он снова инстинктивно отпрянул назад, плотная воздушная волна взъерошила волосы на лбу. На трапах показались новые зрители. Кто-то заулюлюкал, захохотал, загремели жестяными кружками. В жарком воздухе запахло кислым вином, раздалось бульканье. Кажется, граждане рыбацкой республики не упускали возможности выпить и закусить во время шоу.

Жжах! Жжах!

Артур, вращаясь волчком, отбил оба удара. От боли заныло плечо. Он словно дрался с железным роботом. Хорошо, что по старой привычке эфес шашки он обмотал веревкой и накинул петлю на запястье.

Джакария, кажется, слегка удивился.

И снова шершавый ласковый язычок коснулся затылка. Чудовище, управлявшее пиратом, выказывало странную приязнь. Такого рода приязнь выказывает мясник жирному гусаку.

Пока что Артур спасался за счет скорости. Дело в том, что Качальщики не слишком любили фехтовать. Хранитель силы Бердер вообще предпочитал любые подручные средства устаревшим, барским, как он считал, забавам. Поэтому Артур увереннее держал в руке топор, чем кавалерийскую шашку.

Джакария Бездна улыбался. Очень давно Артур не встречал столь быстрого противника. Один за другим два резких молниеносных выпада, скачок назад и снова ошеломляющая атака, сразу сверху и снизу.

Успел отпрыгнуть, но стальное жало чиркнуло по плечу. Пираты моментально взвыли от радости.

Коваль ретировался к ржавой переборке. Гвардейцы шустро отбежали на безопасное расстояние, пираты застыли на своих лодках и в окнах проплывающих гигантов, как любопытные обезьянки. Джакария привык работать на публику.

Артур выпустил из рукава метательный клинок, сделал ложный выпад и…

Промазал. Джакария захохотал, обнажив гнилые пеньки. От него исходил жар, как от включенного утюга.

«Ускоренный метаболизм, – догадался Коваль. – Он живет быстрее нас, но не как покойный Буба. Чтобы поддерживать такую скорость, он наверняка сжирает в день по барану…»

Артур предпринял еще одну, последнюю попытку атаковать. Для вида бестолково размахивая шашкой, метнул три клинка.

Один мимо. Второй Джакария вырвал из груди и сломал двумя пальцами. Наверняка под плащом имелась кольчуга. Третий угодил бандиту в щеку. Бездна дернул головой, уходя от броска, нож лишь слегка оцарапал кожу, но распорол ремешок очков. Бездна засмеялся, поправил ремешок. Очки не упали, лишь чуть-чуть съехали в сторону.

Но этого хватило, чтобы Артур увидел это. Красное, похожее на вздувшийся фурункул, на огромную кровоточащую мозоль. Оно занимало все пространство под уплотнительной резиной очков, и оно не могло быть глазом. И кожа…

Кожа на виске, которую распорол клинок, не вполне походила на медную грубую кожу моряка. То есть внешне с ней все обстояло нормально, но разрезанная кожа не отвисает так легко, и уж тем более из любой царапины на лице должна хлестать кровь!

Жжжах! Лезвие с лязгом отскочило от стальной кипы, в трех сантиметрах от ноги Артура. Бездна снова кинулся в атаку. Атаковал он явно вполсилы, словно что-то обдумывал или намеревался подольше поиграть.

Оба соперника, танцуя, уклоняясь от взаимных выпадов, высекая искры, пронеслись вдоль борта. Артур отступал, спиной чувствуя, где надо подпрыгнуть, чтобы не наступить на очередной труп. Пока еще снадобье Расула действовало.

«Что же у него там, под очками?..»

Коваль пока использовал возможности для маневра, заманивая пирата за собой в самую гущу рассыпавшихся бревен. Он расслабленно держал в руке кавалерийскую шашку, а оружие для левой руки предпочел пока противнику не показывать. Каждый встречный удар едва не выворачивал ему кисть. Шашку дважды вырывало из вспотевшей ладони, спасала только веревочная петля вокруг кисти.

«Ты пойдешь со мной… нам нужны смелые и быстрые…»

Артур слушал биение двух сердец.

– Господин, мало времени, – сквозь гул голосов донеслось беспокойное напоминание Расула.

Бездна подпрыгнул, его сабли слились в сплошные белесые линии. Он совершил три поворота вокруг оси, практически не касаясь палубы носками сапог, и трижды Артуру приходилось работать за двоих. На третьей атаке его шашка сломалась пополам.

Джакария захохотал. Ковалю моментально кинули сразу три или четыре шашки, он подхватил две, заранее зная, что левой рукой так же ловко отбиваться не сумеет. По спине тек пот, пот заливал глаза, сердце отбивало, наверное, двести ударов в минуту.

– Ай-йяя! – предупреждающий возглас Расула.

Артур услышал – и выгнулся назад. Пущенный сильной рукой кинжал просвистел в дюйме от носа. Нет уж. Пулю он, может, и не услышит, но не засечь полет ножа – это для дилетантов. Джакария довольно расхохотался, словно ловко сострил в компании. Расхохотался, показал Ковалю еще один кинжал – и сунул за отворот сапога.

Мало, мало времени! Сердце выстукивает ненормальный ритм, ускоряя реакции, доводя до боли, до рези все органы чувств. Скоро действие маленьких желтых зернышек закончится и останутся… только навыки Клинка.

Замах, укол, рубящий удар, еще удар! Совершенно немыслимый переход от рубящего сверху вниз к свистящей «восьмерке», от которой, кажется, невозможно ускользнуть, а хочется прикрыть пах и скорчиться на полу…

Что-то в облике командора вызывало у Коваля недоумение. Не ненависть, не страх, а именно недоумение. Протезы.

Допустим, инвалид мог за долгие годы развить обрубки рук, но как же он управляет суставами?

Удар сверху и снизу одновременно. Артур подставил шашку под первый удар, второе лезвие перепрыгнул и впервые прибег к контратаке. Отскочил не назад, а вперед, и ударил ногой.

И… провалился в пустоту. Еле сумел устоять и прикрыть голую шею. Он уже не дышал, он ловил ртом воздух. Впрочем, и противник стал шевелиться медленнее. Или это только казалось, и коварный уродец готовил очередной трюк?

– Ха! Ха! Ха! – Джакария смеялся, точно каркала ворона.

«Чертовски быстрый сукин сын! Джинн прав, это не человек…»

Артур внезапно осознал, в чем странность соперника. Он действует не самостоятельно. В молниеносных, до миллиметра выверенных бросках отсутствует фантазия. Артур вдруг понял, что если хватит сил продержаться еще час, то Бездна начнет повторять свои движения по второму, а потом и по третьему кругу. Он дерется так, словно его запрограммировали. Скрытый кукловод не стремится выиграть бой, он наблюдает со стороны, насколько его кукла способна противостоять врагу. Справится – прекрасно. Не справится… что ж, значит, следует поработать над конструкцией.

Артур начал выдыхаться.

Падая вперед, пожертвовал клинком, метнул его, слишком велик был соблазн, слишком близко шея противника, хоть и защищена стоячим воротником…

– Эй, гады вы! Так нечестно!

– Дайте ему вторую шашку, сволочи!

– Ваше высокопревосходительство, мы сейчас к вам!..

Десантники зашевелились.

– Не двигаться! – рявкнул Коваль. – Всем оставаться на местах! Вы что, не понимаете, они только этого и ждут?! Перестреляют, как кролей!

Артур перестал замечать окружающее. Чтобы выжить в этом поединке, следовало применить тактику, которой его учил когда-то Хранитель силы Бердер. Бердер говорил примерно так: «Если за спиной есть пустота, значит, длина клинка не играет роли…»

Он добился своего. Бесконечно отступая, уворачиваясь, укрываясь за бревнами, за мотками проволоки, железными станинами, он вывел противника из себя. Два сердца врага уже не бились в унисон. Джакария злился. Дважды он поскользнулся, и его неудачи сразу же стали причиной хохота русской команды.

«Не надо сопротивляться, не надо… ты доказал, что ты сильный и смелый… всё равно ты пойдешь со мной… мне жаль тебя убивать…»

Слов не было, но интонации Артур угадывал верно.

Жжжжах! Удар по косой, с разворотом и, не закончив разворот, прыжок спиной вперед…

Артур едва успел уклониться, удержался на ногах. Таких фехтовальных трюков он никогда не видел. Джакария завершил серию ударов, но его сабли безрезультатно вспарывали воздух.

Пока безрезультатно. У Артура круги метались перед глазами. Действие наркотика заканчивалось. Вторую порцию принимать категорически нельзя, это Артур помнил. Сердце может не выдержать.

«Не дерись, сдавайся! – молча призывал Бездна. – Я всем оставлю жизнь, они будут довольны…»

– Да хрен тебе, – ответил Коваль и тут же потерял противника из виду.

Он озирался, как сумасшедший, каждую секунду ожидая смертельного укола или выстрела. Так исчезать из поля зрения умел лишь Озерник Савва, но тот использовал колдовские заклинания.

Джакария промчался по фальшборту, птицей перескочил на якорную цепь и спланировал сверху, как заправский ниндзя.

Этого удара Коваль избежать не сумел, настолько быстро действовал враг. К счастью, кольчуга на боку выдержала. Бездна вложил в атаку слишком много сил, его пронесло мимо по инерции, Артур метнул вдогонку очередной клинок…

И клинок был пойман третьей рукой!

Из прорези плаща на спине Джакарии высунулась еще одна рука и поймала сталь на лету. Гвардейцы ахнули, Джакария захохотал.

Он больше не скрывал свои возможности. Он наступал на Артура, похожий на сказочного человека-паука. Две металлические, трехсуставные руки, длиной почти до земли. И еще две, гибкие, короткие, тоже в перчатках – из-за плеч. В коротких ручонках Джакария сжимал по длинному зазубренному ножу.

Артур положил шашку, метнул с двух рук шесть клинков. Два попали в цель. Должны были попасть как минимум три, даже Качальщик не сумел бы увернуться, потому что шесть летящих клинков замыкали сферу.

Но Бездна увернулся. Почти от всех. Два клинка он с улыбкой выдернул у себя из колена и плеча. Его славные бойцы улюлюкали и горланили, как безумные. Джакария выдернул клинки, сломал их в ладони и прыгнул, целя в Коваля всеми четырьмя лезвиями.

Отступать было почти некуда.

Артур побежал, подставив противнику спину, и одновременно с воплем толпы, чуть-чуть даже опережая этот вопль, предугадывая его, упал плашмя, пропуская над собой летящий кинжал. Незаметно готовил пращу. Вскочил, уже заложив в пращу камень, несколько раз замахнулся шашкой, отвлекая внимание.

Джакария Бездна улыбался.

Коваль пошел на противника, лоб в лоб. Если метнуть камень издалека, вся его хитрость потеряет смысл. Этот подлец пули ловит на лету, а уж булыжник перехватит наверняка! Но если подобраться вплотную…

У Джакарии дергалось лицо. Он махал ручищами, перебирал ногами, следя за вращением пращи. Новое оружие противника ему явно не понравилось. Возможно, пращу он видел впервые и не вполне представлял, чего от нее ждать.

Очень близко…

Коваль рассмотрел вены, вздувшиеся на висках пирата, покрасневшие от напряжения щеки, горло под воротником…

Это были не вены! Синие желваки, похожие на ветви деревьев, забравшиеся под кожу, или на извивающихся живых червей. Они тянулись с затылка пирата, из-под его жесткой кудрявой шевелюры, бугрились под кожей на висках и… исчезали под круглыми мотоциклетными очками.

– Давай! Давай! – Крики русских моряков тонули в непрерывном реве «трибун».

Коваль спиной чувствовал, что позади на борт взобрались несколько разбойников. Отступать было некуда.

Разве что в трюм…

Замечательная идея, и как он сразу не сообразил! В узких коридорах машинного отделения махать саблями в четыре руки не шибко получится! Если только удастся заманить Бездну в трюм…

Артуру это удалось со второй попытки. Джакария все еще хихикал, преследуя Артура по низким, плохо освещенным закуткам. Очень быстро выяснилось, что в темноте пират видит так же хорошо, как и бывший Клинок, преимущества во мраке не получилось. За дерущимися следом посыпались в трюм подчиненные Артура и даже те пираты, кто успел проникнуть на борт. Остальные разочарованно взвыли.

Джакария громыхал сапожищами по железным настилам и решеткам трапов. От его шагов внутренности корабля гудели. Артур отступал. Первый раз он перешел в атаку там, где узкий коридор сворачивал. К тому же прямо на повороте матросы бросили пустой снарядный ящик.

Он единой серией нанес четырнадцать колющих ударов, не забывая отражать удары других конечностей противника коротким ножом. Джакария получил три неглубоких пореза, Артур – семь. Опасности для жизни раны не представляли.

Бездна казался автоматом, поставленным на вечный завод.

Вторично Коваль отважился напасть в матросском кубрике. Здесь было очень темно, свет поступал через щели закрытых иллюминаторов.

Прежде чем пересечь распашные деревянные двери, Джакария потоптался снаружи. Будто что-то предчувствовал. Артур даже испугался немного, что многорукий урод сейчас повернется и сбежит в недра корабля.

– Иди же сюда! – Артур как можно глубже забрался в нагромождение стульев. – Или ты струсил, очкарик?

«Почему ты сопротивляешься? – Быстрая смена образов, наложение цветов, фейерверк искр. – Почему ты не сдаешься? Разве тебе не страшно умереть? Пойдем со мной, ты уже всё доказал…»

Артур раскрутил пращу, отступая спиной к обеденному столу. Затем сделал три шага вперед, дожидаясь, пока Бездна распахнет дверь. Счет шел на доли секунды. Праща звенела в руке, сливаясь в круг. Сабли пошли вниз, дверные створки – в стороны. Распахнутый рот Джакарии исторгал слюну.

Где-то на краю сознания фон Богль нацелил в голову Бездны два револьвера. Где-то кричали беззвучно гвардейцы. С шелестом рвался воздух. Артур упал на колени, прогибаясь назад, одновременно выпуская из пальцев конец пращи.

Джакария сделал ошибку. Он не ожидал, что противник упадет ему под ноги. Две сабли искромсали пустоту в метре от пола.

Коваль вложил в бросок всю силу. Камень вылетел, как снаряд; с расстояния в три метра крайне непросто увернуться от такого «воздушного поцелуя». Джакарии это почти удалось. Он изогнулся, отворачивая лицо, в результате камень прошел по касательной, вспоров пирату кожу от подбородка до виска. Один зуб Джакария все же выплюнул.

Бездна отвернулся, схватился за глаз. Этого мига Ковалю хватило, чтобы со всего маха пришпилить ножом сапог врага к деревянному полу. Но не хватило скорости, чтобы уйти от кинжала.

Джакария с ревом обрушился сверху.

Артур перекатился через голову, отступая на безопасное расстояние, не замечая, что тащит за собой кинжал. Сталь вошла в ногу повыше колена, вспорола мягкие ткани и застряла. Бездна потянулся за потерянным лезвием, но споткнулся и упал на колено. При этом он непроизвольно оперся левой рукой. С грохотом валились во мраке стулья, упал котел с остывшим кипятком. По полу плескалось небольшое море, в нем плавали алюминиевые тарелки.

Артур нащупал шашку. Тело само произвело необходимые действия, без участия головы. Свист металла, запоздалое сопротивление – и отрубленная конечность Бездны задергалась, как ножка паука. Бездна упал лицом вниз, но тут же подскочил, зажимая обрубок. Зазвенела упавшая сабля.

Бездна впервые зарычал от настоящей боли.

Артур попытался вытащить из ноги кинжал, от боли он прокусил себе изнутри щеку. Джакария выл, как стая диких зверей. От его рева заложило уши. Где-то далеко его доблестные вояки колотили по железу и по дереву, но никто не стрелял.

Рука дергалась на полу. Легенда оказалась ложью, но лишь наполовину. Рука в черной перчатке скребла пальцами по струганым доскам. Она явно была собрана не из железа, но и человеческой плотью назвать такое невозможно. Из обрубка вяло капала кровь и свисали розовые жгуты, очень похожие на вены. Но не вены.

Скорее, черви-аскариды. Паразиты, живущие в человеке.

Существо, управлявшее пиратом, было очень недовольно. Артур добился своего – не перекинувшись с врагом ни единым словом, он разгадал тактику, о которой лишь намекнул Хувайлид. Эта тварь, прячущаяся за плечами Джакарии, встретила то, чего боялась двадцать лет.

Она впервые встретила достойного противника.

Не человека, пусть даже замечательного бойца, а посланца русских Хранителей.

– Что, сукин сын, не понравилось?.. – еле выговорил Коваль.

Джакария Бездна улыбался. Из его рассеченного лба лилась кровь. Один окуляр был разбит. Но вместо глаза оттуда торчало нечто, похожее на розовую морскую губку. Стекла разбившихся очков вдавились внутрь, жирно капала кровь. Артур сидел в двух шагах, наклонившись вперед, с трудом переводя дух. Он ждал, когда Бездна поднимется или наклонится, чтобы выдернуть нож из стопы.

В бедре Артура торчало лезвие, кончик его выходил сзади. Если кинжал выдернуть, хлынет кровь; пока же она течет тонкой струйкой. Мышцу постоянно сводило, даже слабой нагрузки могло хватить, чтобы он потерял сознание. Очевидно, когда он наступал на раненую ногу, сталь скребла по кости. Всё, что Коваль мог сделать, это мысленно замедлить кровоток. Он использовал всю силу самовнушения, чтобы блокировать боль.

Но схватка еще не закончилась.

Джакарии придется присесть, освободить одну руку. Останутся, правда, еще две руки, но – наплевать! Коваль вложил в пращу следующий камень. Бездна слизнул кровь с губ, встряхнул головой. Праща засвистела в темноте. Бездна выставил вперед кинжалы.

Пираты снова выкрикивали свой напевный лозунг, сверху слышался барабанный бой.

– Бей его, бей эту сволочь!

– Ваше высокопре-ство, одолевают, гады!

Джакария очень медленно стал приседать. Вокруг его сапога натекла уже лужица крови. Артур крутил пращу, раскачиваясь на здоровой ноге…

И вдруг к нему пришло нечто вроде озарения.

Он дрался, но ни разу не предпринял попытки увидеть и услышать врага изнутри. Он часто проделывал такое с дикими зверями, когда следовало подчинить чужой разум, но «вскрывать» человека… Это всегда больно и неприятно. Хранители силы так поступать не советовали – можно ведь напороться на более сильного колдуна!

Артур вдохнул запах Джакарии – и моментально ощутил того, кто прятался под капюшоном.

Артура ждало еще одно потрясение. Это была она, а не он. За плечами пирата корчилось от злобы и боли существо женского пола.

Женщина?! Женщина, использующая мужчину, управляющая мужчиной, полностью подчинившая мужчину… А почему бы, собственно, и нет? Что тут такого необычного, в конце-то концов? Со всех сторон, сплошь и рядом…

Артур засмеялся.

Карлик на его смех откликнулся вспышкой гнева. Бездна отшвырнул саблю, приподнял полу плаща и достал из кобуры револьвер. Он давал понять, что битва в любом случае закончится его победой.

Артур закрыл глаза и представил, как занимается любовью с карликом Джакарии. Он не видел ее, не слышал и понятия не имел, занимаются ли паразиты сексом. Он вложил всего себя, всю силу воображения в этот половой акт. Он ласкал это существо всеми возможными способами, ласкал часами, днями, неделями, без отдыха, с полной самоотдачей.

Он хотел ее.

Он почти полюбил ее.

Джакария выронил револьвер. Его туловище сжалось в комок, ладонями он зажал уши… Он рыдал, рыдал, рыдал, сопровождая плач зубовным скрежетом. Кинжал и саблю он тоже потерял. Протезы бессильно повисли, зато короткая рука внезапно потянулась к Артуру, кулак разжался в старом как мир жесте…

Президенту подали руку.

«Я полюбил тебя, ты очень красивая, ты прелестна, – повторял Артур, сгребая под себя оружие Бездны. На поясе у флибустьера нашлись еще один пистолет, патронташ к нему и два метательных ножа.

У Артура темнело в глазах. Он сделал всё, что мог… Но штанина отяжелела от крови.

«Ее никто не любил… ее никто не хотел…» – с некоторым изумлением от содеянного повторял Артур. Неожиданно к нему пришел ответ. Короткий, яростный и настолько печальный, что захотелось завыть. Ему показали, каково это, двадцать лет сосуществовать с человеком, который тебя ненавидит, который в любую секунду готов тебя уничтожить, и уничтожил бы уже сорок раз, если бы мог…

Информации о том, кто мог бы стать парой для карлика, Артур не уловил. Это прошло смазано, урывками, он понял только одно: несмотря на колоссальное различие с гомо сапиенс, женщины из пещер тоже стремились к ласке и обожанию.

Но для того, чтобы развиваться и выживать, им нужны были носители. Не взрослые идиоты вроде Джакарии, а совсем крошечные детки, которых так удобно оплести и подчинить…

На этом женская сторона натуры завершалась. Перед Ковалем по-прежнему был опаснейший противник, уравновешенный убийца и защитник своей расы. Карлица позволила себе расслабиться, совсем ненадолго она позволила себя обмануть, но с этим следует покончить!

Цепкая лапа выхватила где-то за спиной Джакарии маленький револьвер. Однако выстрела не последовало.

Камень ударил Джакарию в висок.

Потом Артур врезал Бездне камнем по голове еще трижды. Затем пощупал его пульс – и тогда уже занялся делом. Пробитую ногу он старался вытянуть в сторону и не прикасаться к ней. Времени оставалось в обрез. Сверху уже бежали.

– Ах ты дрянь такая! – с чувством произнес президент, вспарывая плащ на спине пирата.

Но обнаружить карлика оказалось не так просто. Под плащом крепилась крепкая мелкоячеистая кольчуга, под ней – клетка. В клетке, плотно прижимаясь к волосатому загривку мужчины, тряслось создание, не слишком похожее на человека. Оно было покрыто розовой слизью, имело рудиментарные ножки, подогнутые внутрь, под красный живот, и вполне развитые, почти человеческие руки. Руки свободно свисали в прорезях кольчуги, за спиной пирата. Артур убедился, что пара коротких конечностей принадлежит не самому Джакарии, а его уродливой спутнице.

Головой Артур по привычке назвал то, что находилось в верхней части туловища. Рудиментарные глазки были прикрыты полупрозрачными веками. Вместо рта из головы выходила толстая кишка и почти сразу погружалась в спину Джакарии. Нос был едва намечен двумя дырочками. От карлицы воняло гнилью.

Но самое интересное было впереди. Пока отовсюдусбегались гвардейцы и матросы, Артур снял с головы Бездны очки. Глаза у пирата давно украл карлик. Карлик подарил пирату длинные мощные руки, подарил молодость и силу. Из сплюснутой головы карлицы тянулись вяло пульсирующие жгуты к затылку Джакарии. Одни жгутики проникали в глазные впадины и образовывали новые, наверняка чрезвычайно зоркие приборы видения, похожие на сгустки пушистой губки. Неудивительно, что Бездне приходилось прятать эти глаза под темными стеклами. Другие жгуты проникали в позвоночный столб и плечи, управляя конечностями.

– Интересно, ублюдок, видела ли тебя команда? – спросил Коваль.

Джакария тихо стонал, его рот кривился, губы лопотали что-то невнятное.

«Восхитительный симбиоз, – подумал Коваль. – Похоже, один из них даже не подозревает, что его использовали. Интересно, сколько таких разумных студней присосалось к людям? Как минимум, это еще трое дружков Бездны на других плавучих городах. И, как пить дать, они уже оповещены о том, что подружка попала в беду. Если у них есть понятие дружбы. А может, им глубоко наплевать на сородичей?..»

Сверху топали сапоги, показались первые факелы, донеслись знакомые голоса.

– Господин президент, вы живы?

– Эй, лекаря сюда, живей!

– Да не лекаря, а Савву тащите, Озерника! Он лучше всяких лекарей вылечит! Потерпите, господин президент, потерпите уж!

Артур поднес к телу паразита нож. Розовая кожица тут же сжалась.

«Ты хочешь меня убить?» – спросила карлица.

Конечно, она не произнесла ни слова, но президент понял.

Ответить он ничего не успел. Расшвыривая русских матросов, в трюм ввалились еще двое четвероруких, но вооружены они были не саблями, а автоматическим оружием. Коваль мог лишь бессильно наблюдать, как громилы расстреливают его людей. Моряки кинулись врассыпную.

Первым топал рыжеволосый гигант в шерстяном пончо, его неряшливые космы были связаны в пучок, в ухе болталась громадная серьга. Он, не глядя, добил из пистолета-пулемета двоих ползающих раненых – и прицелился в Артура.

Но не выстрелил.

Артур был не в состоянии подняться с колен. Умирать подобным образом казалось чрезвычайно глупо, но сил на дальнейшую борьбу не осталось. Джакария измотал его.

За рыжеволосым ввалился длинный, сутулый, с явными признаками хронической кожной болезни. У этого вместо мотоциклетных очков физиономию прикрывала маска для подводного плавания. Кожа вокруг маски вздулась и лоснилась. От длинного смердело еще хуже, чем от покойного Джакарии. В коротких руках он сжимал по длинноствольному револьверу, а в длинных – надраенную алебарду.

Длинный издал крик, воткнул алебарду в пол и кинулся к Джакарии. Но интересовал его не человек, а карлик. Длинный приложил ладони к трепещущей спинке паразита и на некоторое время застыл. Его приятель с серьгой что-то сказал, одним прыжком пересек комнату и рывком поднял Артура на ноги. Он легко держал президента за шкирку, как мокрого щенка, а стволом револьвера упирался Артуру снизу в подбородок.

Карлики беззвучно общались между собой. Время текло для Артура, как раскаленная смола. В коридоре кто-то появился. Гигант, держа президента на весу, не глядя, выстрелил во мрак. Артур мрачно отметил, что убиты сразу двое. Его личных бодигардов среди мертвецов не было.

Карлики спорили, Джакария умирал. Люди, судя по всему, не участвовали в обсуждении. Артуру показалось, что карлица, с которой он дрался, вступается за него. Не потому, что она его пожалела. Кажется, ей что-то от него было нужно.

«Пойдем со мной…»

Пират обратился к Артуру на итальянском, на французском, на греческом. Артур с трудом воспринимал действительность. Ему внезапно показалось, что в кубрике становится светлее, хотя иллюминаторы никто не отдраивал. Закончилось действие чудодейственного лекарства Расула. Сердце билось с перебоями.

Его взвалили на плечо, как куль с мукой, и понесли. Раненую ногу он не чувствовал. Он не слышал, когда пираты вытащили его на палубу. Он не видел, как фон Богль, спрятавшийся под редуктором лебедки, застрелил рыжего пирата и как озверевшие разбойники набросились на отважного немца, как тот уложил полторы дюжины врагов, прежде чем его прикрыли гвардейцы. Как через борта полезли с крючьями и сетями, как уцелевших русских моряков загоняли в трюмы.

Артура уронили на палубу, он ударился затылком. В ушах шумело море, ничего не хотелось. Он глядел в лазурную глубину неба, там кружили две чайки. Он не мог даже скосить глаза. Ничего не болело, но тело не подчинялось. На груди его, словно обнимая, покоилась ручища умирающего пирата. На спине у пирата шевелился горб.

«Кто ты такой? – внятно спросила карлица. Эта новая собеседница была моложе и энергичнее предыдущей. – Откуда ты родом? Вас много таких? Нам нужны такие, как ты…»

Понять ее оказалось совсем не сложно. Жизнь утекала из тела флибустьера, однако карлица не слишком переживала. Похоже, ее гораздо больше интересовал Артур.

«Не успею в Геную… за танками…» – не к месту подумал Коваль.

Затем солнце свернулось для него в крошечную точку – и наступила ночь.

8 ПАРАЗИТ

– Кто вы такая?..

«Ты очнулся, малыш?»

Зрелая женщина, пышная, опрятная, в расшитом золотом халате. Белый потолок в прожилках… нет, это не прожилки, это изумительно точно прорисованные ветви и листья… красиво. Густой аромат благовоний, царапающий изнутри носоглотку. Сны пополам с явью.

«Хорошо, что ты вернулся. Мы беспокоились о тебе. Такой красивый, такой смелый – и так надолго ушел…»

Что-то болезненно знакомое в интонациях. Что-то неприятное, словно отголосок прежней боли. Вокруг – три треугольные жаровни, там угли, там жар, там благоухание…

Он лежал на животе и никак не мог подняться. Словно что-то придавило сверху.

«Как я сюда попал? Кажется… я с кем-то дрался?»

Из полумрака послышался мелодичный смех. Коваль приложил массу усилий, чтобы повернуть голову влево. Плечи и затылок онемели.

– Кто… там?

«Персидские котята, – загадочно улыбнулась женщина. – Ты разве не любишь котят?»

Чтобы ответить, Артуру понадобилось несколько мучительных секунд. Ему внезапно показалось, будто в рот набили ваты. Ноги и руки оставались непослушными, что-то происходило с миром. Он мучительно желал перевернуться на бок и сесть, но ничего не получалось. Затылок вылизывали шершавые язычки. Что-то пощипывало кожу на плечах, словно он обгорел на солнце.

«Как я сюда попал?»

Фантастически острый узор ковра, по которому плыли фиолетовые колечки дыма. На вязи ковра был заметен каждый стежок, пастельные тона сменялись буйными вакхическими переходами. В колбе кальяна самопроизвольно вскипело вино, рубиновая жидкость яростно клокотала внутри, хотя под треногой не билось пламя, а женщина не затягивалась.

Она приветливо улыбалась, но в ее улыбке проскальзывало что-то змеиное. Из позолоченных рукавов халата показались полные белые руки, украшенные железными кольцами. В кольцах сверкали незнакомые Артуру камни.

«С кем я дрался?..»

Дым! Проклятая ведьма подмешала что-то в дым! Но не в кофейный табак кальяна, который он отказался курить. Всему виной были ароматные благовония в чашах. Из треугольных курильниц плотными, но почти невидимыми струйками стекал жирный, навязчиво-терпкий аромат.

«Ты же любишь котят?.. – Медоточивый голос ведьмы доносился словно из глубокой шахты. Она снова раскатисто засмеялась, тряхнула кудрями, запрокинув голову. В ее ноздрях торчали белые скрутки фильтров. – У тебя больше не болит ножка? Мои котята зализали ранку…»

– Кто ты? Как тебя зо-зовут? – с трудом выдавил Коваль, протягивая руку. – Я хо… хочу встать…

Точнее, ему показалось, будто он ловко протянул руку, чтобы опрокинуть ближайшую треугольную чашу. Он промахнулся, а грозная речь его звучала, как пьяное бормотание.

Зато он вспомнил, с кем дрался. И ужаснулся, потому что внутренний будильник сигналил, не переставая. С того момента, как его, полуживого, выволокли на палубу «Витязя», прошло не меньше трех суток.

Трое суток он провалялся где-то. В небытии. Трое суток с ним что-то происходило. Он слышал, как с тоскливым шорохом осыпаются минуты, он не мог ошибиться со временем.

Трое суток пустоты.

Что они с ним делали, эти мерзкие твари? Что с экипажем, что с кораблями каравана?

Нога! Он абсолютно не ощущал боли, ногу вылечили. Ни боли, ни воспаления, ни жара.

Под полом не было воды. Море плескалось где-то поблизости, но он находился не в плавучем городе.

Сквозь шелк подушек, сквозь шерсть ковров он животом воспринимал толщу скалы.

«Все любят котят. Все просыпаются и любят котят… Ты пришел, чтобы порадовать котяток, малыш… Такой смелый и сильный…»

Он вспомнил – и похолодел.

Он вспомнил эти интонации, несмотря на то что голос был другой. Он себя обманывал – голос вообще не звучал, женщина не размыкала полных, приветливо улыбающихся губ. Ее седеющие черные волосы прикрывала нарядная косынка, увешанная по краю монетками. Ее добрые внимательные глаза отражали рубиновый цвет кипящей жидкости в колбе кальяна.

Женщина не всасывала дым, но в колбе кипела вода.

Карлица. Паразит, притворившийся человеком.

Обычный горожанин, насекомое, не заметил бы. Коваль тоже отчетливо видел ее оболочку, так натурально, так правдоподобно слепленную из дыма, из обрывков чужой памяти, из весенних фантазий. Глазами он видел оболочку, бессильно валяясь перед ней на мягких подушках, но носом чуял нечто иное.

Как можно выкрутиться, если тебя поймали в сеть? Как поступил бы Хранитель силы Бердер? Если тебя уже поймали, то резкие трепыхания лишь запутают тебя еще сильнее. Если ты в сети, лежи спокойно, копи силу, ищи слабое место, чтобы вскрыть сеть ножом или зубами…

Комната без окон и без дверей, ажурные решетки под самым сводчатым потолком, расшитые подушки, фигурки незнакомых божков, сидящая женщина… без ног.

Халат плотно прилегал к ковру. Женщина походила на обрубок. Или она слишком сосредоточилась на верхней половине туловища – и забыла про нижнюю? Усердно составляла фантом для добрых миндалевидных глаз, для образа счастливой горной феи… И упустила из виду свои обрубки…

Не дать ей догадаться, что вспомнил!

Ведьма наклонилась и выдохнула дым ему в рот. Она точно угадала, когда Артур начнет очередной вдох, и он не успел затаить дыхание. Дым проник в легкие, потолок начал медленное вращение. Вместе с куполом, вместе с вязью решеток вращались светло-зеленые листья и ветви, вращались кисти подушек и полные влажные губы.

Артур с ужасом вспомнил о потерянном оружии. Он всё лучше внимал своему телу, кровь колотилась в венах, играл каждый нерв. Его раздели догола, вместо привычной военной, такой удобной кожаной одежды и кольчуги тело покрывала какая-то маслянистая дрянь. Нет ничего. Ни клинков, ни зеркальца, ни ядов, ни пращи.

Только заговоренные тонкие цепочки на шее, с запаянными замками. Переплетенные между собой, натянутые туго – не подцепишь, не сорвешь в драке. На одной – крестик и ладанка крошечная, надетые Надей ван Гог, на другой – камушек непонятный, китоврасом даренный…

И что-то горячее на спине.

На затылке стало происходить совсем неприятное. Артуру вдруг показалось, что там завелась крыса, что она вольготно расположилась у него на спине и мягко внедряется под кожу. Крыса превратилась в тонкое щупальце, горячее и нетерпеливое, оно пробиралось под кожей, как клещ-паразит. Артур изо всех сил напрягся, превозмогая онемевшую шею, скосил глаза на стеклянную колбу кальяна.

На его голом затылке что-то шевелилось…

Губы карлицы приблизились вплотную, но вместо поцелуя – следующая порция терпкого дурмана. Голову словно сдавили в тисках, он не смог увернуться. После второй порции дыма, странное дело, захотелось еще. Вместо неприятия он ощутил жажду.

Червей стало несколько. Один внедрялся в кожу головы, второй трогал позвоночник, третий терпеливо огибал шею с другой стороны, словно принюхиваясь…

«Мне это кажется. Мне это только кажется. На шее ничего нет. Ничего там нет. Сейчас я соберусь и встану. Им меня не одолеть…»

Ведьма смеялась. Где-то еще смеялись поблизости молодые женские голоса. Женские голоса действовали на истекающего потом голого мужчину самым естественным и в то же время самым невероятным образом. Всё отодвинулось на задний план, кроме желания.

Он мечтал о женщине, как никогда в жизни. Это наверняка повлиял дым или еще какая-то гадость. Артуру стало больно лежать на животе, раздулось всё, чему полагалось увеличиться. Однако раздулось болезненно – и упорно не желало возвращаться в норму.

Он слышал их смех, представлял их тела.

Он готов был отыметь их всех, сколько бы их там ни пряталось в темноте.

«Ты пойдешь к котятам, сладкий, а потом мы поговорим… Мы станем ближе… Мы станем родными… Великая хозяйка любит тебя… Мы станем новым телом, смелым, сильным и умным…»

У Артура возникло ощущение, будто он проваливается. Он сконцентрировал волю, чтобы скосить глаза. Левый локоть определенно провалился в радужное чрево подушки. Провалился, как будто состоял не из костей и мяса, а был плодом мультипликации. Вослед за локтем провалилось левое колено.

Краем глаза он рассматривал потолок. Светлый потолок темнел и удалялся, круглая комната приобретала очертания домика улитки. Стены раскручивались, убаюкивая зрение, это походило на вращение детского волчка. Ведьма что-то сказала, как и прежде, не размыкая губ. Артур чудом уловил отголосок диалога. Говорили не с ним, но говорили о нем.

«Этот котик покроет наших кошечек лучше, чем предыдущие… в нем кипит пламя… Великая хозяйка не велит убивать его, пока котята не принесут приплод…»

Совсем близко Артур увидел горящие, напряженные глаза ведьмы. Она часто втягивала сухими губами дым, выпускала его из ноздрей, – и каждый клуб фиолетового табачного прошлого превращался перед ее глянцевой физиономией в движущуюся фигуру.

Он провалился в никуда, почти до пояса.

Верхняя часть туловища могла еще совершать бесцельные движения, уцелевшая правая рука тянулась к жаровне, шарила по низкому столику, сбивая с перламутровой поверхности фигурки божков, но все, что ниже груди, Артур не чувствовал и не видел.

«Лежи смирно, не отбивайся, – внятно посоветовала старуха и погладила его когтистой желтой лапкой по щеке. – Ты сам себе мешаешь. Прекрати сам себя держать за горло, отпусти себя, хотя бы на час, тебе станет легче…»

Очередная порция дыма в легких.

Неожиданно он увидел себя со стороны.

Он увидел человека, который годами держит себя в напряжении, не позволяя мозгу и телу отдыхать. Он увидел человека, который изводит себя, неумолимо ведет себя к ранней смерти. Он увидел, как этот измученный человек застрял, разделившись пополам, не позволяя себе окунуться в отдых…

Расслабиться и поверить!

Он улыбнулся ведьме – и прекратил сопротивление. Ковер тут же поглотил его вторую ногу, затем жаркая волна добралась до груди и до горла. Карлица с усмешкой следила, как он из последних сил приподнимает подбородок над залежами подушек.

В следующую секунду он провалился. Или ему только показалось, что провалился. Тени стали ярче, возникло фиолетовое неровное свечение, мятный дым сменился прохладной влагой. Запахло так, как пахнет в оранжерее после обильной поливки. Влажными листьями, сырой землей, умирающими растениями. Только объем помещения остался прежним – каменный мешок, закругленность… Улитка?

Нет, он ошибся. Улитка расширилась, от нее вглубь и в стороны разбегались боковые тоннели и шахты. Горный массив был пронизан ходами, в них и сейчас трудились горняки, увеличивая подземные владения Великой хозяйки. Запах сырой земли перебился ароматом розмарина, мрак сменялся фиолетовым свечением, и снова становилось ненадолго темно, и опять – фиолетовое мерцание. До Артура не сразу дошло, что его кружит.

Кружило в воронке, словно на боку лежало смирное колесо обозрения. Он никуда дальше не проваливался, вдыхал душные тропические запахи оранжереи, пытался вращать головой…

С ним больше не говорили, они общались между собой. Они – потому что их было много. Может быть, двадцать, или сорок, или сотня. Они общались невероятно быстро, их язык напоминал стук тонких пальцев сразу по сотням клавиш. Их язык походил на стук сотен птичьих клювов о стекло. Артур не мог разобрать слов, но улавливал общий смысл. Чем дольше он слушал, тем яснее становился смысл их пулеметной речи, но все сильнее мешала боль в щеке. Он попытался подвинуться, однако от этого стало еще больнее. Почему-то Коваль боялся открыть глаза, словно мог спугнуть их колючие шепоты.

Карлицы кружили вместе с ним.

Они пребывали в смятении. Они чуяли, что жалкий человек слышит их и даже понимает. Такого не случалось очень давно. Он слышал, как они ругали кого-то за гибель Джакарии. Точнее, имя Джакарии не упоминалось, они сожалели о своей погибшей сестре.

Их мнения разделились.

«Убить его… убить немедленно… отдать на корм светлякам… Великая хозяйка не желает делать его своим нураги…»

«Этот человек может понести сестер на другие острова… он вынослив и смел… Великая хозяйка ждала человека, который убьет наших сестер… надо сделать его другом…»

Коваль потерял нить спора. Что-то свербило в правой щеке, ввинчивалось в нее, как раскаленный шуруп, и по наличию этой боли он начал осознавать свое положение в пространстве. Оно оставалось прежним, он лежал ничком, но уже не лежал, а словно висел, крепко удерживаемый множеством тонких канатов.

Сырой могильный холод и резкий аромат розмарина. Шуруп воткнулся в щеку с новой яростной силой. Артур открыл глаза и увидел… лес из живых зеленоватых змей. Он вздрогнул и дернулся, но оплетшие его нити держали крепко. Конечно же, они не были живыми: они не умели плавать, бегать или летать. Но они крепко держали его. Артур висел в метре над рыхлой влажной землей, из нее тянулись жесткие тонкие побеги, они пружинили, не давая человеку упасть, они обвивали руки, ноги и голову. Один из этих бледно-зеленых, острых стержней больно колол щеку.

Его продолжало носить по кругу, и, судя по замедлившемуся вращению, он сместился чуть ближе к центру воронки. При такой скорости вращения улиткообразная пещера должна была достигать диаметра в несколько сотен метров. Великая хозяйка, именно так Артур перевел для себя это имя, очевидно, находилась в самом центре своей крутящейся вселенной, но увидеть ее пока не получалось…

Травинки росли на глазах, колосились, приподнимая лежащего, словно закутанного в кокон мужчину всё выше и выше. Эта невероятная трава и рыхлая почва, в которой копошились светящиеся насекомые, они вращались вокруг некой точки, расположенной вне поля зрения. Коваль уже не понимал, где реальность, а где морок, говорила ли с ним красивая женщина, курила ли с ним кальян, или с самого начала он висел среди колючих травинок. Он ощущал, что колоссальный лабиринт вращается глубоко под землей, но не мог уловить природу силы, которая заставляла его двигаться…

«Он силен и отважен… позвольте ему покрыть кошечек… потом мы скормим его светлякам…»

Артуру с невероятным трудом удалось освободить щеку от колючего побега. Проклятый подземный бамбук едва не выколол ему глаз. Фиолетово отсвечивали грибы, гирляндами повисшие в пространстве, на тонких нитях. Трава росла не только снизу, все окружающее пространство походило на вывернутую щетину громадного кабана.

«Великая хозяйка опасается… таких, как этот, может быть много… из них нельзя сделать послушных нураги…»

«Другие не такие… другие самцы из сегодняшнего улова глупы и трусливы… они нас не слышат… Великая хозяйка отправит их углублять плантации у озера Светлячков… Крепкие руки, они будут работать пять лет, пока не умрут…»

Наконец Артур увидел паразитов. Эти карлицы сильно отличались от малютки, которая оседлала пирата Джакарию. Они были гораздо крупнее, ростом с трехлетнего ребенка, их светло-розовые тела сплетались в трепещущий, истекающий слизью шар. Сквозь бледную кожу просвечивали пульсирующие сосуды. Их глаза, похожие на сгустки красной сахарной пудры, очевидно, не слишком жаловали дневной свет. Взгляд притягивало куда-то влево, в дальний угол, – там свечение фиолетовых грибов было особенно сильным.

Артур скосил глаза. Медленное горизонтальное вращение захватило не только его. Впереди, чуть ближе к таинственному центру «мини-галактики», кружили еще двое людей, худая женщина в рубище и такой же тощий, покрытый язвами и лишаем мужчина. Оба висели, ни за что не держась, безвольно свесив конечности, у каждого на затылке сидела нураги. Чуть позже Артур сам обогнал еще одну женщину, она кружила по дальней орбите, постепенно смещаясь к центру, зеленоватые колосья поддерживали ее в полете. Когда женщина проплывала мимо, Коваль с ужасом осознал, что его ждет в случае, если карлицы решат оставить его в живых.

Когда-то эта женщина была молодой, пышущей здоровьем крестьянкой или рыбачкой. Сейчас ее кожа сморщилась, обвисла, от платья остались грязные обноски, ладони и ступни кровоточили от непосильной работы в шахтах, из открытого, перекошенного рта капала слюна, а глаза…

Глаза почти полностью заменила багровая пушистая пена. На затылке несчастной устроилась жирная розовая тварь, ее червеобразные отростки уже проросли в череп, в глаза, в позвоночник несчастной. В правой руке летящей по кругу женщины Коваль увидел плетку, она крепилась веревочной петлей к запястью. Плетка волочилась следом за хозяйкой, путаясь в дебрях жесткой травы.

Коваль неожиданно прозрел.

Они собрались на спешное совещание. Те, кто не пользовался в данный момент человеческим телом, и те, кого оторвали от службы. Надсмотрщицы, управленцы подземного рабского сообщества, ответственные за питание, размножение и труд…

Скорость нарастала. Колючая трава неумолимо сдвигала его безвольное тело к центру водоворота. Он уже различал, как в самом центре, сцепившись гибкими конечностями, ни за что не держась и ни на что не опираясь, кружит мохнатый розовый ком. Паразиты в нем были спрессованы туго, наподобие планетарного ядра. Вокруг этого ядра, цепляясь за него, примыкая или отрываясь, кружили отдельные особи и целые группы разумных карликов.

Великая хозяйка… Она находилась где-то здесь, в самом сердце скопления, он мог бы разорвать ее голыми руками, он мог бы всех их разорвать, если бы не чертова дрянь, которой его заставили дышать…

«Сволочи, сволочи, отчего же не повернуть голову?..»

Артур сумел-таки оторвать пылающую голову от опутавших его колючих стеблей. Мимо проплывало очередное скопление светящихся грибов, оно блестело, как неровное морщинистое зеркало. В фиолетовом отражении Артур увидел свою спину.

Там сидела розовая тварь.

9 ЗАСТУПНИЦА

Стараясь не смотреть на зеркало, Надя прошлась по женской половине президентских апартаментов, зажигая повсюду свет. Воскресенье, восемь ноль пять. Оба замка на двойной входной двери были заперты, плюс задвинут засов. Кухонный балкон тоже заперт на задвижку, и заперта оранжерея. Сквозь стекла оранжереи видно, как вышагивает по крыше часовой.

За двойной парадной дверью круглосуточно дежурили два гвардейца с болотным котом, возле задних дверей – такая же стража, плюс две девушки, спящие в комнатке за малой кухней. Девушкам возбранялось входить в президентскую квартиру без вызова. Когда они делали уборку, в комнатах обязательно присутствовали комендант и дежурная по женской половине дворца. Когда требовалось помочь супруге президента или дочерям в бытовых вопросах, тоже вызывались дежурная и еще одна женщина, заместитель коменданта. Все эти сложные правила придумал и утвердил начальник Службы личной безопасности президента.

Звать никого не хотелось. Невзирая на все доступные ей по рангу возможности, Надя предпочитала решать проблемы своими силами. Позвать охрану без повода – это не только зря отрывать людей, но еще и опозориться на весь Зимний дворец! Люди начнут болтать…

Ох, она хорошо знала, что начнут болтать люди. Поползут опять шепоты, что Надька ведет себя как царица, что гоняет солдатиков, будто крепостных мальчишек, а девок на морозе босиком держит и розгами стегает, словно рабынь, купленных пучком на рубль. Никогда Надя ван Гог не гоняла девок босиком и не третировала солдат, она даже голос не повышала на людей, приставленных Службой охраны. Вот на детей она могла прикрикнуть, и на своих, и на чужих, особенно в деревне Хранителей, когда бабы поочередно брали шефство над малыми во время полевых работ. Там, в уральском лесу, все были равны, все одинаково работали, и никто ей не завидовал, напротив, жалели…

Город. Столица. Буйный, развеселый, пьяный, сумасшедший. Холодный, жестокий, золотой, сырой.

Надя не любила город. Еще меньше она любила горожан, тупых злобных насекомых, как называли их Качальщики. Не тех соратников и друзей Кузнеца, которые горели вместе с ним, а толпу нахлебников, слетевшихся, как саранча, на огни новой столицы. Эти люди убили ее первенца, эти люди восемь раз пытались убить ее мужа, они закладывали бомбы в ее карету, стреляли и подсылали Пустотелых, травили ядом, а в глаза лебезили и нарочно вслух называли ее Белой царицей. Чтобы услышала, чтобы оценила рвение и заботу верных подданных.

Находились и такие, кто письма слал, норовил бумагу в толпе на рынке всучить или с оказией. Караульные только успевали отбиваться от незваных просителей, но ведь не прикажешь гвардейцам стрелять по гражданам! А в письмах, помимо просьб мелких, легкоисполнимых, навязчивым рефреном звучало – вы для нас как матушка родная, как царица православная, вот счастье-то было бы, коли патриарх корону вам золотую поднес бы да на царствие помазал.

Заступница. Удивительные люди – зачем им нужна заступница? И перед кем заступаться – перед президентом? Так он их и так не обижал. Или перед Богом? А как она могла заступиться перед Богом, разве она ангел или херувим?

Ей нашептывали даже в покоях патриарха, полагая, видимо, что она непременно передаст мужу. Нашептывали о том, как славно было бы разогнать всех дураков, засевших в Думе, от которых государству одни раздоры и торможение в делах! Как славно было бы вернуть народу русскому престол, власть вечную, неделимую, неподкупную, чтоб не ждали вороны, пока Кузнец занеможет, и не копили бы золотишко на взятки его преемникам. Чтобы царь Белый над Белой Россией сидел, равный и справедливый ко всем, и чтоб сына своего воспитал радетелем, а не расхитителем…

Многое Надя пропускала мимо ушей, а кое-что доносила до мужа, если он вдруг обнаруживался в Зимнем и каким-то чудом был не занят. Кузнец мрачнел тогда, шагал из угла в угол, говорил отрывисто, путанно, старинные слова вплетал, которым до Большой смерти научился. Много сложных слов Надя успела выучить, с годами понимала мужа всё лучше – и понимала, отчего он бесится.

Болело сердце за державу.

Не страшно было власть бросить, с каждым днем все страшнее делалось, что разворуют, по кускам разнесут всё то, что строил, собирал, надрываясь. Умом понимал, что незаменимых не бывает, что все равно не вечно сидеть в Зимнем, что не погибнет Россия, как сотню раз не погибла до него, но…

Надя с мужем соглашалась. Не гибель страшна великой державе, а смута. Что же делать, спрашивала она. Может, и правы те, кто подговаривает на царство помазаться? Соборники поддержат, эти – точно. И армия поддержит, про гвардейцев и говорить нечего. Вот губернаторы да купчины богатые, что далеко от Питера правят, крутят-вертят, как хотят, те могут серьезную бучу поднять.

– А ты хочешь ли этого? – спрашивал он, забирая ее лицо в ладони. – Ты хочешь ли святости этой ненужной, этой ноши до конца дней, когда заранее известно, что интриги будут плести без конца и добрым словом не помянут, это уж точно! Да и кто помнит на Руси – что такое царь, истинный самодержец?

Мне за себя не страшно, смеялась она. Меня и так давно заступницей кличут. За детей вот страшно, это точно. А я ничего не боюсь…

Сегодняшним утром она не была уже в этом уверена.

Я ничего не боюсь. Я ничего не боюсь.

Надя ван Гог вооружилась каминной кочергой.

Вентиляционных отверстий было два – на кухне и в ванной. Надя не поленилась, достала из шкафа стремянку и обследовала обе решетки. Ни малейших следов колдовства или крыс, только заросли сажи и заржавелые болты.

Там ничего нет. Скорее всего, на зеркале остался отпечаток ее собственной ладони. Приложилась грязной рукой, когда тянулась вверх на цыпочках за флакончиком притираний. Достаточно раз провести тряпкой, затем как следует проветрить – и всё встанет на свои места…

Она поймала себя на том, что давно стоит, прижавшись лбом к холодному окну. На балконе ветер играл флажками, оставшимися от праздника. Посреди Дворцового моста караул проверял документы у финского каравана, из-под моста буксирчик, пыхая дымом, тащил две баржи с углем, на той стороне, на стрелке Васильевского, с лодок торговали рыбой. Вроде бы губернатор запретил им торговать рыбой напротив Зимнего, а они опять за свое…

Всё так тихо, знакомо, так уютно… Но – нет.

Словно в дом прокралась беда. Может быть, что-то случилось с Артуром? Надя поглубже заглянула в себя, в то загадочное непоседливое нутро, которое ее никогда не обманывало, и убедилась, что там – тишь да гладь. За годы разлук она научилась точно угадывать, когда он болен или ранен, когда у него неудача, и даже когда он спит с другой. Все эти мелочи не играли роли, на них не следовало оборачиваться, иначе можно было десять раз сойти с ума.

Он жив. Это – главное. Он находится где-то далеко, на юге, оттуда докатывались уже первые, неточные пока сведения о морской победе, но победы флота Надю занимали в меньшей степени. Он жив, хотя не подает о себе вестей.

Откуда же эта вонь?

Первым делом – распахнуть ставни. Плевать на холод! Лишь бы не возникало уверенности, что вонь вездесуща. Сейчас всё пройдет, всё будет хорошо. Это ее воскресенье, и она не позволит каким-то поганым мокрицам под коврами испортить будущий праздник! Скоро должны вернуться дочери, и она не допустит, чтобы девочки окончательно возненавидели городскую квартиру…

При вторичном осмотре она уже не была настолько уверена, что это отпечаток ладони. Возможно, в прошлый раз, при свете настенных канделябров, свет падал как-то иначе. Всего лишь небольшое мутное пятно с краю, моментально исчезнувшее от прикосновения губки…

Это нервы, перегрузка, заботы. Это вечное стремление быть в форме, держать себя в узде, не расслабляться. Всё в полном ажуре. Сейчас она позавтракает, затем позвонит сестре, закажет машину – и вместе они что-нибудь придумают. А если у двоюродной сестренки не найдется времени – тоже не беда. Надя давно собиралась посетить новую больницу, а еще – как минимум шесть обязательных визитов, отложенных с того воскресенья. Новый интернат для детей офицеров, новый рынок на Ладожском вокзале, костел, построенный на деньги германцев; митрополита посетить больного… И еще что-то…

Всё в порядке. Всё в порядке. Всё в порядке.

И простыня почти не пахнет. Разве что самую капельку… Откуда она вытащила эту простынку? Очень может быть, белье провоняло еще раньше, в шкафу. Наверное, старое средство от моли дает такое амбре. И как же она раньше не подумала! Надо будет сегодня же заставить девушек проветрить или даже перестирать всё белье, а шкафы вымыть изнутри…

В следующую секунду Надя ван Гог потеряла всё самообладание, выработанное за десятилетия семейной жизни. Наде показалось, что пол дернулся и поплыл куда-то в сторону из-под ног. Потому что на белоснежной простыне, еще хранившей складки от глажения, там, где она спала всего одну ночь, теперь расплывалось сальное пятно, словно кто-то поел жирного и вытер рот. А еще валялось несколько длинных седых волос.

Вытерли рот и вытерли бороду.

10 ПЕРСИДСКИЕ КОТЯТА

Отголоски смеха.

Ласковые ускользающие шепоты.

В первую секунду Артуру показалось, что перед ним промелькнула обычная девушка, но мигом обострившееся обоняние подало сигнал опасности. Глаза привыкали к сладкой пелене, к переливам яхонтового дыма, к разливам теплых искр, которые не жгли кожу, но нежно ее покалывали. Под ногами неожиданно оказалось мягкое, глубокое – превосходно выделанный, обезжиренный мех какого-то неизвестного Артуру животного.

– Эй, кто там? Вы меня слышите?

Одно лишь скотское животное желание.

Похоть. Вселенская, непобедимая похоть раздувала его ноздри, выжимала на голую кожу тысячи капелек пота. Он качался от желания, не стесняясь уже, не в силах с собой совладать, трогал себя между ног.

– Где вы?..

Охрипший от дыма, голос будто провалился в ватную перину. Там, впереди, он снова уловил гибкое движение, тонкий, нежный силуэт. Он вдыхал запахи сразу нескольких самок, не вульгарный смрад немытых тел, к которому давно привык в походах и которого старался не замечать… Нет, этот аромат не носился в воздухе, он растекался вязкими медовыми струйками и мог исходить лишь от юных, чистых, налитых соком красавиц…

И всё бы было замечательно, если бы к дивному запаху ждущих любви женщин не примешивался грозный запах хищника.

Хихиканье.

Неуловимые тени за томными изгибами портьер. Невозможно определить, насколько велико помещение, куда он попал.

Артур шагнул вперед. Его не раздражало отсутствие привычного оружия. Ему нравилось, что он голый. С каждым шагом его обоняние обострялось, зато притуплялись зрение и слух. Проклятая ведьма, как же выбраться отсюда? Так ведь и выбираться совершенно не хочется…

– Смешшшной…

– Он красавчик…

Обоняние Клинка не обмануть. Крайне непросто обмануть человека, которого четыре года подряд ежедневно поили особыми отварами и проделывали с его носоглоткой процедуры, направленные на улучшение обоняния. Иногда Артур проклинал себя за то, что столь прилежно выполнял указания Хранителей меток… А порой попросту тошнило от вони, которой не замечали грубые носы горожан.

Запах хищника.

Запах шерсти, гладко прилизанной, вычищенной до блеска, вылизанной…

– Иди ко мне, малышшш…

– Нет, нет, иди ко мне…

Обоняние не обмануть, если боевого Клинка не травить до этого неизвестным ядом.

Запах молодой женщины.

– Кто здесь?!

Он обернулся, но недостаточно быстро. Пространство еще хранило пятно тепла, абрис неуловимо-прекрасного тела. Что-то хлестнуло по воздуху в полуметре от вытянутой руки.

– Забавный малышшш…

– Какой крепкий… какой горячий…

Запах женского возбуждения, когда нить натянута до предела, когда нервы наизнанку…

Он понимал эту смазанную, словно застенчивую речь, хотя она мало походила на русский и вообще на человеческий язык. Впрочем, ведьма предупредила, что любой голодный мужчина поймет ее котят.

Котята? Что-то такое крутилось в голове, но никак не желало выплывать из глубин окосевшей памяти. Персидские котята, девушки-кошки…

– С ним надо поиграть…

Коваль мотнул головой, отгоняя рой яхонтовых капелек. За каждой капелькой, повисшей, словно крохотная каверна в янтаре, тянулся огненный след. Что-то случилось со зрением, он никак не мог сфокусироваться на близких предметах.

Проклятая карлица, подмешала какую-то гадость!

– Он смешшной…

– Смешшшной котенок…

– Иди сюда, лохматенький…

В который раз он не успел. Он уже понял, что с каждой секундой будет успевать всё хуже – снадобье поступило в кровь, и выгнать его оттуда без применения противоядий теперь невозможно.

Это не яд, поправил себя Артур, бессмысленно кружа среди волнистых изгибов то ли материи, то ли сотканного ведьмами тумана. Он окончательно потерял ориентацию, несколько раз что-то теплое и пушистое касалось его лодыжек и открытого затылка. В обычном состоянии он легко бы перехватил инициативу, но не теперь.

И еще это, совсем не к месту. А может быть, наоборот, к месту. Проклятый дым, которым его заставили дышать, привел мужской аппарат в полную боевую готовность.

Нет, не в полную. В чрезвычайную боевую готовность. Артур ощупал себя и со злостью пришел к выводу, что скрыть факт боевой готовности не удастся. Его превратили в персонаж порнокомикса!

Он застонал, не в силах справиться со зверем, поселившимся в нем. Низ живота пульсировал, требуя разрядки. Что-то мешало на спине, хотелось прислониться позвоночником к косяку и сильно почесаться, но никаких твердых косяков поблизости не было.

Кажется, кроме него где-то поблизости находились еще мужчины. Он уловил исходящий от них возбужденный мужской дух и зарычал, не контролируя себя. Кажется, эти неведомые, наглые соперники посмели позариться на его кошечек! Они скрывались неподалеку, они заигрывали с другими девочками, они прятались пока что, но он уверился, что непременно разыщет и разорвет всех, кто покусился на его права…

Запах их желания стал нестерпимым. Артур мгновенно забыл о неудобной болезненной ноше.

– Смешной котик, я тебя жду…

И тут он увидел.

Их было трое. Три девушки изумительной красоты, но явно не славянки. Одна лежала навзничь, на низком, закутанном в покрывала ложе, далеко отставив в сторону левую смуглую ножку. Коленку другой ноги она непринужденно подтянула к улыбающемуся личику и щекотала его язычком. Крепкая, в деревне сказали бы «ядреная», девка…

У нее был удивительно длинный язык.

Коваль зарычал. Девушка вожделенно уставилась на его восставший член.

Ему показалось, что у девчонки что-то не в порядке с головой или с ушами. Верхняя половина ее круглого личика оставалась в тени, да и пялился он преимущественно на другое место. Он различал блестящие, чуть навыкате глаза, они показались Артуру необычайно большими. Вторая девушка полулежала в глубине огромного круглого ложа, на нее тоже падала тень от складчатой портьеры. Эта тоже отличалась пышностью форм, но красота ее наследовала несколько иной, скорее греческой, чем персидской традиции. Ее миндалевидные, сильно вытянутые к вискам глаза показались Артуру бездонно-черными. Источник света находился где-то позади ложа, поэтому четко виделись лишь силуэты обнаженных женских тел. Мелкие детали Артур различить не мог.

Девушки мурлыкнули. Их зрачки расширялись и сужались, как у пантер.

Третья подружка возникла откуда-то сбоку, из мерцающей ниши, легким грациозным движением уселась на шкурах, у ног своих подружек, повернулась в профиль и… сплелась с лежащей навзничь девушкой языками.

Или это ему только показалось?

Артур сморгнул. Между ног все горело огнем. Ему снова начало казаться, будто он смотрит в детскую игрушку – калейдоскоп, где изображение ярко и игристо в центре, но дробится и расплывается по краям. Девушки засмеялись, откровенно разглядывая его стыд. Он инстинктивно попытался укрыться, но другой инстинкт, гораздо более мощный, влек его вперед.

Это походило на борьбу с сильным течением. Слабеющая часть рационального сознания кричала, что приближаться к ним нельзя, что опасность слишком велика, но зов похоти звучал все громче.

– Иди же, котик…

Та, что сидела на коленках, медленно раздвинула крепкие бронзовые ножки, запрокинула личико, обнажив подключичную ямку, и широко улыбнулась.

Ее острые клыки блеснули, точно маленькие ножи. Длинный хвост с пушистой кисточкой на конце игриво обвился вокруг щиколотки Артура. Он невольно попятился. Девушка с влажным урчанием опустилась на четвереньки и пошла на него, призывно приоткрыв рот.

– Он вкусссный…

– Дай мне поиграть, котик…

Вторая девушка-кошка грациозным движением скатилась с ложа и зашла сбоку. Она терлась щекой о плечо, ее хвост струился между ног… Артур неожиданно четко рассмотрел шелковистый пух, закрывающий всю ее спину, до копчика, переползающий плавно на низ ее смуглого, идеально втянутого живота…

– Поигрррай сссо мной, малышшш…

Он еле успел отпрянуть.

Когти просвистели в сантиметре от носа. Третья подружка, с крошечной, подтянутой грудью, с фантастическими бедрами и густыми лоснящимися кудряшками по всей спине как бы в шутку замахала на него руками.

Они призывно рассмеялись.

У Коваля ком стал в горле. Руки девушек заканчивались не нормальными человеческими кистями, а сжимались в аккуратные меховые лапки, с плотной, почти черной кожей на ладонях. Когти беззвучно вдвигались и выдвигались. Артур насмотрелся в свое время на хищников, такие когти он видел у взрослого тигра. Правда, девчонки с тонкими ручками вряд ли способны распороть человека пополам, как тигр, но…

Стало так горячо, словно одним махом опрокинул стакан коньяка.

Он обманывал себя снова и снова. Даже когти и хвосты не могли побороть его похоть. Третья подружка встала прямо перед ним, касаясь раскаленной ложбинкой живота его восставшей плоти. От нее умопомрачительно пахло женщиной. Знойной, ждущей, нетерпеливой…

Девушки дружно рассмеялись. Он не успел бы отпрянуть в случае серьезной атаки. Персидская кошка придвинулась еще ближе, ее ноздри возбужденно втягивали мужской аромат, крылья маленького носа ходили ходуном. Ее влажные пухлые губы открылись, и он уже не видел острых клыков. Ее хвост очутился у него между ног, и это не показалось Артуру неприятным. Не существовало над головой сводчатого неровного потолка, не существовало десятков оплывших свечей и жарко натопленного очага, не существовало вчера и завтра.

Только это мгновение.

Черви сладостно щекотали его виски. Он почти забыл, откуда взялись эти гибкие раскаленные существа, откуда они проникли в него, зачем и почему надо их опасаться…

Сейчас. Женщину.

Артур очнулся лежащим на громадной полукруглой постели, где только что нежились котята. Над ним склонилась блондинка, ее острые ушки с кисточками подрагивали от напора чувств, ее шершавый, изумительно длинный язык гулял по его соскам, поднимался к горлу и снова, ласкаясь, уплывал вниз.

Артур видел спину кудрявой брюнетки, она работала над его низом, пристроившись рядом в позе, которую так сложно назвать приличным словом. Ее ухоженный хвост, достаточно толстый у основания, сам собой отодвинулся в сторону, как это происходит у всех голодных кошечек…

– Дай мне его, дай…

– Он такой вкусссненький…

Третья девушка оседлала его ноги. Коленями и бедрами, сквозь грохот своего сердца, сквозь дрожьвсех мышц и суставов, Артур слышал, как она с урчанием, извиваясь, движется вверх. Кошечка терлась о его ноги своим шикарным бюстом, своим бархатным животом, и, наконец…

Наконец, губы и языки подружек встретились… чтобы тут же снова расстаться. Кудрявая переключилась на внутреннюю часть бедер, блондинка растирала ему живот, вовсю используя обе лапы и хвост, а гречанка присела сверху, плотоядно облизываясь.

Потом он имел ее сзади, дико, неистово, как имел бы кошку болотный хищник, он хватался за ее хвост, совершенно позабыв уже, что это такое, он запускал когти в ее пушистый загривок… гречанка рычала и билась под его ударами, а подружки ее бились рядом, оставляя когтистыми лапками царапины на его мокрых плечах.

Что-то стенало и горело вместе с ним, обнимая его затылок, но не больно, а так приятно, по-родному, по-семейному, как, наверное, может обнимать и ласкать лишь старшая сестра… А девушки вливали ему в рот горькую огненную жидкость, густую, как мед, вкусом напоминающую аптечное средство, слизывали ее потеки с его подбородка, и не было сил сопротивляться их напору…

– Возьми меня, возьми, малышшш…

Он потерял связь с реальностью, потерял временную нить, которая единственная удерживала его в сознании. Вероятно, это продолжалось очень долго. Блондинка колотилась о него пышным задом, запрокидывалась в сиплом мяуканье, затем, сразу же после нее, наступила очередь третьей… А Коваль все никак не мог насытиться, он вбирал и наполнял, втягивал их в себя… И отдавал…

Отдавал.

Отдавал, пока они не насытились.

Его жгло пламя, его трясло от неутоленного жара, он мог еще и еще и не собирался сдаваться. Он раскладывал их поочередно, вонзал зубы в их лохматые загривки, он рвал их пополам и хохотал над их жалобными стонами, а то, что управляло им все сильнее, хохотало над ним, выглядывая из-за плеча.

Он не замечал, что по спине стекает кровь, не замечал, что брюнетка-персиянка жадно слизывает ее, перепачкав гладкое, но совсем человеческое уже личико… Не замечал, что когти гречанки не гладят, а вспарывают кожу, что зубы ее подбираются к пульсирующим венам, не замечал, что спине становится все легче и легче, что навязчивые черви, проникшие в него раньше, отпускают его…

В какой-то момент до него долетел чмокающий звук, шлепок – и спина освободилась окончательно. Но легче от этого почему-то не стало, Артур внезапно замер с открытым ртом.

Он потерял себя. Он не мог вспомнить, почему он здесь и что происходит. Похоть еще бушевала в нем, неистовая блондинка извивалась под ним, плотнее сомкнув ноги в кольцо, закусывала губу, показывала ему язык, кудрявая гречанка забирала губами в рот соски подруги, призывно смотрела ему в глаза, и он почти пропустил момент, когда мощные когти нацелились в горло…

Блондинка так и не выпустила его торс, когда Артур качнулся назад. Он чудом избежал смертельного удара; за спиной зашипела еще одна девица, рыжая, высокая, очень крепкая. На руках, как маленького ребенка, она держала нечто отвратительное, гротескно напоминающее человека. По груди и животу девушки стекала кровь…

Его кровь.

Запах своей крови он узнал моментально. Что за урода принесли, зачем? Он никак не мог вспомнить. Он услышал их разговор, и снова отдельные слова ускользали, оставался лишь общий смысл.

Они насытились семенем.

Они благодарили кого-то, но не его, за крепкое надежное семя, за возможность родить новых котят и котиков для Великой хозяйки, а может, и не для хозяйки вовсе, а для кого-то другого…

Он улыбался. Он все еще их хотел. Кажется, ему удалось встать, он попытался дотянуться туда, где они толпились, обнимая кого-то, но в ответ на попытку объятия получил невероятной силы удар в лицо.

«Теперь убейте его!» – приказал голос из мрака.

11 НУРАГИ

Разум стремительно прояснялся, но недостаточно быстро, чтобы охватить сразу всех противников. Кто-то кинулся под ноги, дал подсечку, кто-то навалился сверху. Артур вывернулся раз, другой, ему помогало то, что всё туловище было покрыто слоем пота, его пота и их пота, кровью и потеками той дряни, которой его поили… Когти распороли ему икру, хвост обвился вокруг пояса, он ударил кого-то наотмашь, в темноте, в ответ зашипели, попытались вцепиться в глаза, он перехватил лапу-руку, хрустнула кость, девица завизжала…

«Великая хозяйка нураги разрешила скормить это мясо рыбкам. После того, как он отдаст семя троим котятам…»

Нураги?

Что это такое? Он явственно слышал это слово…

Он стряхивал остатки наваждения, крепко вжимаясь голыми пятками в ледяной камень. То, что притворялось ковром, оказалось куском рваной тряпки. Но так даже лучше, истинный Качальщик впитывает силу от Матери-земли.

Он видел этих гадин в темноте. Они об этом пока не подозревали.

«Тех оставить пока, Великая хозяйка нураги забирает их на рудник, а этого скормить рыбкам, он слишком буйный…»

«Он отдал семя, он уже отдал крепкое семя, будут славные котята…»

На Коваля прыгнули сразу трое, но боль в носу окончательно отрезвила его. В голове болтался тяжелый кальянный дым, ощущались позывы к сексу, но скорость реакции почти вернулась. Прикрывая свое возбужденное естество, он упал на мягкое, толкнулся спиной, ударил их в животы обеими пятками. Девушки были легкие, килограммов по пятьдесят каждая, не больше. Они не ожидали такого отпора, отлетели с воем, с кашлем. Еще одну Артур перехватил в полной темноте, когда она нацелилась когтями полоснуть по глазам. Кошечка была не из тех, с кем он баловался минуту назад, гораздо крупнее и старше, и от нее совсем не пахло сладким женским возбуждением.

Он угодил ей двумя пальцами в солнечное сплетение, не стал дожидаться, пока она сложится на ковре, крутанул ей головку назад, ломая шею. Хватая ртом воздух, снова упал, перекатился, очень больно приложившись локтями и коленями…

Другая девушка с рычанием прыгнула сбоку, обхватила его всеми четырьмя конечностями. Артура чуть не стошнило – кошечка секунду назад оторвалась от другого мужчины, от нее разило мужским потом и спермой. Он дважды стремительно ударил локтем, сломал ей нос и челюсть, девушка осталась вздрагивающей хрипящей кучкой на полу.

На ее спине сидел паразит.

Оказывается, они присосались к каждой из «жриц любви», но в запале страсти Артур их не замечал. Он убегал, петляя среди унылых гранитных стен. Лабиринт! Оказалось, что здесь вовсе не везде есть «ковер» и вовсе не везде тепло и уютно. Торчали острые углы, выступы и необработанные гранитные пороги, ноги проваливались в ямы. Хорошо, что за годы жизни в лесу он приучился ходить босиком.

Кошки с завыванием неслись по пятам.

Позади на шее, на плечах и в двух местах на позвоночнике саднили открытые ранки. Артур попытался зажать ранку на шее, как его учили Качальщики много лет назад, но ничего не получалось. Кровь текла по ногам, в голове долбили молотки, несчастный нос пульсировал. Очевидно, проклятая карлица, словно пиявка, выделяла состав, препятствующий свертыванию крови.

Поворот в темноте, факелы, еще одно низкое ложе, клубок сцепившихся, мокрых от пота тел. Коридор сужался, спирально закручивался вправо, впереди возник проход вниз, покатый низкий потолок и чья-то угрюмая рожа с рассеченной губой… Нет, вниз мы не пойдем, внизу мы уже были!

Он отчетливо вспомнил жуткий безмолвный хоровод, каменную улитку, где нарушались законы гравитации, и шар розовой плоти, управляющий подземным королевством нураги…

Преследователи уже не скрывали своих намерений. Они были крайне раздосадованы, что их лучший производитель сбежал. По обескураженным возгласам и обрывкам их полузвериных реплик Артур догадался – это редкий случай, когда мужчина ускользает. С ложа коллективной любви лишь два пути: в каменоломни, где тебя ослепят, или в колодец – на корм светящимся рыбам. Идиллия рухнула в мгновение ока. Артур слышал, как пыхтели где-то неподалеку другие мужики, которых тоже опоили и приволокли сюда «сдавать семя». Некоторые еще ублажали кошечек, а других, не остывших от утех, уже тащили вниз, в недра горы.

Тупик. Запах сырости. Мох и слабо светящаяся плесень на потолке. Он прислонил ободранную, ноющую спину к холодному камню. Он и раньше знал, что угодит в тупик, но выбора не было.

Артур уже понял, что выходов отсюда только два. Один – высоко наверху, броде люка, откуда спускают канат или лестницу. Второй лаз, напротив, вел в глубины острова, и бежать туда явно не стоило.

«Убейте его, рвите ему глаззза…»

Кошечки подкрадывались к нему во мраке с трех сторон. Но не три, а как минимум пять. Четыре молодые женщины, наполовину превращенные в самок леопарда или пумы, неизвестно, с какой целью. Скорее всего – для ускоренного деторождения. Сколько там кошки за раз приносят котят? Старшая опасливо держалась за спинами подружек и командовала. Она нежно прижимала к груди паразита, которого только что выдернули из спины президента.

«Убейте его, убейте его немедленно!»

«Не бойтесь, он слепой в темноте…»

Кошечки совершили серьезную ошибку. Им не следовало снимать с него паразита. Наверное, паразит держался до тех пор, пока следовало подавлять волю, но убивать котика следовало уже опустошенного и освобожденного от временной хозяйки.

– Эй, мужики, кто здесь, на помощь! – заорал Артур. Тут уж было не до стыдливости и не до субординации. Однако его никто не услышал и никто не пришел на помощь. – Все ко мне! Это Кузнец!!

Он сжался пружиной, притерся зудящей спиной к тому, что совсем недавно принимал за складки бархатных портьер. Очертания помещения стремительно менялись, Артур застрял на уступе, посреди узкой, изломанной пещеры. Вместо бархата с каменистого уступа свисали клочья облезлой рогожи и вековая паутина, вместо пушистых ковров босые пятки кололи щебень и жесткая солома. По ногам дуло, но это Артура только обрадовало.

Свежий морской ветер!

По крайней мере не утащили его в рудники…

«Нападайте все сразу! Сразу все, режьте ему глаза!»

Он слышал, как стонали избитые им кошечки. Он слышал, как в темноту, в глубину утаскивали пьяных от любви мужчин. Это были члены его команды, наверняка отобранные карлицами для воспроизводства, матросы, офицеры, гвардейцы из охраны. Мужчины не могли вырваться, потому что на затылке у каждого сидел паразит.

«Первых четверых из вас я прикончу, обещаю!» – послал Артур мысленный сигнал в темноту.

Кошечки вздрогнули и остановились. Они втягивали и выпускали когти, били о пол хвостами. До них оставалось не больше трех метров. Артур показал им, всё так же мысленно, но крайне живописно, как именно будет их убивать. Как он распорет им животы, как переломает кости, как двумя пальцами он умеет вырывать гортань и выдавливать глаза.

«Не бойтесь, рвите его!»

Он больше не слышал своих парней. Артур попытался запомнить направление, в котором увели остальных «производителей». Пещера имела необычную конфигурацию, нечто вроде двух расширяющихся спиралей, одна – по горизонтали, другая – вертикальная, со множеством тупиковых ходов и ответвлений. Это то, что он успел впитать и переварить уставшим мозгом. Эти спирали, пробитые в граните, имели какой-то загадочный смысл, гораздо более серьезный и древний, чем то действо, под которое приспособили его карлицы…

Сейчас он застрял в тупичке, как раз в точке, где пересекались оба спиральных хода. Отсюда было непросто сбежать, но, по крайней мере, оставалось достаточно пространства для обороны.

«Не дергайсся, малышшш…»

Девушки кинулись на него с воплями, как настоящие сиамские кошки. Коваль заранее определил по их дыханию самое слабое звено. Это была та маленькая персиянка, крепкая, смуглая, с потрясающими стоячими сосками. Во мраке он не видел ее сосков, как и ее личика, но это было только к лучшему, потому что пришлось бить ей пальцами снизу в горло.

Девушка издала горловой звук и рухнула ему на грудь; точнее, не ему на грудь, а в объятия своей подружки, которая прыгнула на Артура с другой стороны. Живая столкнулась с уже мертвой, это дало Ковалю секунду или чуть больше, чтобы пригнуться.

Еще одна ошиблась, эту он не сразу заметил. Длинноволосая, с ножом в лапах, она прыгнула из бокового прохода и слишком поздно обнаружила свой промах, уже пролетая над ним твердым, выпуклым животом. В полете она изогнулась, выпустила когти и… рухнула Артуру под ноги, выплевывая завтрак. Двумя ударами снизу он порвал ей селезенку и сломал шею.

Блондинка с визгом вцепилась в плечо. Коваль перебил ей кулаком три ребра и услышал, как засвистело пробитое легкое.

Кто-то метнулся под ноги. Скорость нарастала.

Артур оттолкнулся изо всех сил и поджал ноги, взлетая вверх, к самому потолку. Больше прыгать было некуда.

Ядреная тетка вцепилась зубами ему в лодыжку. Хлесткий удар четырех когтей чудом миновал висок. Свободной ногой Артур трижды попал незадачливой драчунье в голову, она откатилась уже без сознания. Он приземлился на спину гречанке, она плакала и выплевывала зубы. Ему крупно повезло, что поблизости не было мужчин вроде Джакарии, с карлицами на затылках. Второй схватки с четвероруким демоном он бы не выдержал.

Еще одна кошка повисла на нем сзади. Артур резко повернулся вместе с ней, превозмогая дикую боль от вонзившихся когтей, и воткнул указательный палец в глаз старшей из группы любовниц – той, что несла на руках его карлицу; она как раз занесла когти и готовилась вцепиться ему в затылок.

Схватившись за глаз, девушка отпрянула с воем. Коваль ударил еще кого-то ногой, затем изо всех сил шарахнулся спиной о неровную стену. То есть, конечно, не своей спиной, а нежной шелковистой спинкой девушки, висевшей на нем. Она моментально обмякла, прикусив язык…

Артур снова бежал.

Он сворачивал в боковые низкие галереи, толкал запертые двери, одним ударом расправлялся с теми, кто вставал на пути. Спиральный лабиринт не кончался, и всюду слышалось мягкое царапанье плюшевых лапок.

Артур остановился передохнуть на узкой площадке. Кажется, здесь когда-то разжигали костер, едва заметно пахло золой и подгоревшей щетиной. От площадки неровные проходы разбегались в четыре стороны, но два из них Артур опознавал как заведомо тупиковые, а по двум оставшимся плотной толпой спешили… нураги?

К кошкам мчалось подкрепление, не только девушки, но и мужчины. Не пираты, не настоящие рубаки, как дружки Бездны, но – крепкие и послушные Великой хозяйке. Первым в узком проходе появился горбатый слепец с кайлом в мозолистых лапах. Пожалуй, он был вдвое сильнее, чем Бездна. За ним из нижнего коридора неторопливо лезли такие же слепцы, ободранные, в струпьях и насекомых. У каждого за спиной висела прикормленная карлица.

Артур пошарил возле ног.

Ничего. Ни камня завалящего, ни палки, ничего.

Они обступали его снова, но на сей раз вперед выставили не слабых жриц любви, а здоровенных мужланов со стальным инструментом. Слепым было наплевать на свет. Они собирались бить наугад, на запах. На тепло его дыхания.

«Назад! Я убью первого, кто тронет меня!»

Они попятились, но отступали недолго.

Из-за первых шеренг «тяжелой пехоты» выглядывали до крайности озлобленные женщины. Далеко не все тут были «кошечками». Артуру показалось, что он видит широких теток с громадными грудями, явно профессиональных кормилиц. А с другой стороны напирали изможденные тощие создания с мокрицами и светляками в волосах, очевидно никогда не видевшие солнца. Они размахивали длинными ржавыми иглами, что-то выкрикивали, из беззубых ртов летела слюна…

С рычанием вырвалась из рядов старшая из кошек, с плеткой, та, которой он выбил глаз. И Коваль успокоил ее одним коротким ударом, а потом вырвал у нее из рук скользкое тельце карлицы. Карлица заерзала, заизвивалась, как гигантская пиявка.

Толпа ахнула и подалась назад.

«Нет! Нет! Не трогай!..»

«Отпустите его! Пусть идет!..»

«Не убивай меня! Нет! Мне больно!..»

Артур пошел прямо на толпу, сжимая податливое тельце паразита в одном кулаке. Он отдавал себе отчет, что вырваться вряд ли получится, люк находился где-то наверху. Речь шла лишь о том, насколько дорого удастся продать остаток своей жизни…

Он растолкал их и спрыгнул в нижний проход. На пути встал горбатый мужик, замахнулся кайлом, но только высек искры из камня. Позади уже сопели другие. Артур дождался, пока горе-шахтер сделает второй замах, угостил его одновременно носком стопы между ног и кулаком в кадык, вывернул руку с топором, упал, пропуская над головой кайло преследователя…

И с разворота, не целясь, раскроил второму горняку череп.

Теперь у него было оружие. Коваль отступал и отступал перед взмахами грубых шахтерских инструментов. В какой-то момент стало светлее, он очутился на дне широкой пещеры. По дну ее струился ручей с ледяной светящейся водой. Сама вода не светилась, сияние испускали тысячи мелких тварей, вроде моллюсков. Краем глаза, отступая перед бормочущей агрессивной толпой, Артур различал невероятно древние оплывшие надписи на стенах пещеры. Он видел боковые проходы, за которыми вспыхивали желтые сполохи. Там со стен свисали гирлянды фиолетовых, полупрозрачных грибов, под ними расстилались подушки из мха. Мох был такой глубины, что Артур запросто провалился бы по колено. В воздухе стоял смрад разлагающейся органики, смешанный с приторным ароматом сушеного розмарина. Кажется, в этих сумрачных склепах, во мху ползали и спали карлицы без своих несчастных носителей…

Артур слышал их мысленное бормотание, они жужжали, как пчелы в растревоженном гнезде. Они были ошеломлены и крайне злы: свободному человеку сверху нельзя было тут показываться! И снова Коваль услышал это их внятное «нураги».

«Убейте его немедленно! Он оскверняет своими вонючими помыслами сон Великой хозяйки!..»

– Черт, сколько же вас?! – взвыл Артур.

Он вынужден был отступать снова и снова, пока не очутился в тупике. Они подкрадывались со всех сторон, сопящие, ноющие, хрипящие туши, мало похожие на людей. Он отмахивался, скупо расходуя силы. Делал выпады, прыгал вперед, каждым ударом отправляя в небытие следующего противника.

Но их становилось всё больше. И даже те, кто упал, снова поднимались, ползли на коленях, как зомби, выплевывая зубы и куски прокушенных языков. Артур лихорадочно отбивался, мозг при этом оставался холодным.

Он не вспомнил об этом вдруг и не подпрыгнул от счастья, когда выдалась свободная секунда. Потому что он думал и помнил об этой маленькой твердой горошине давно и боялся только, что сволочная колдунья отобрала ее вместе с одеждой.

Горошинка на шейной запаянной цепочке. Подарок китовраса, крохотный каменный свисток.

Коваль ужасно не хотел походить на персонажа языческого фольклора, который вечно таскается по страницам сказок, набив карманы вспомогательными артефактами. Тем более что подарок подземного полуконя следовало активировать в аравийской пустыне, никак не раньше…

Перехватив топор в левую руку, Артур поднес к губам овальный камешек. Он оказался на удивление холодным. Дунуть в отверстие не получилось, у воздуха не нашлось другого выхода. Вместо свиста получился короткий дребезжащий звук.

Артур выпустил каменный свисточек из рук, поскольку нураги двинулись в очередную атаку. Он присел, отрубил чьи-то две ноги, следующему горняку распорол колено, затем ткнул обухом двоим в зубы и, задыхаясь, облокотился о стену. Атака захлебнулась, но новый натиск был делом времени.

В эту секунду подарок китовраса рассыпался в пыль. Холодный продолговатый камушек просто перестал существовать, мелкие песчинки скатились по горлу, застряли у Артура на голой вспотевшей груди.

«Вот сволочь!» – успел подумать Коваль, уклоняясь сразу от топора и штыковой лопаты.

Внезапно нураги замешкались. Словно услышали нечто, заставившее их замедлить движение. Коваль тяжело дышал и озирался. Они медленно пятились от него, точно увидели беса. Дело происходило в червеобразном сужающемся аппендиксе, над головой Коваля нависала мрачная скала.

…А под ногами возникла лужица. Малюсенькое озерцо стального цвета, оно росло, увеличивалось на глазах, словно забил подземный родник. Секунда – и Артур провалился по колени.

Он узнал эту жидкость, водой ее не повернулся бы назвать язык. Именно так выглядело озеро, откуда вылез в свое время хапун Гаврила на своем мамонте в компании с волками-оборотнями!

Еще секунда – и жидкое зеркало плеснуло под ноги несчастным носителям паразитов. Те отпрыгнули, попадали друг на друга, завизжали, точно их обожгло раскаленной лавой. Коваль провалился по колени во что-то мягкое, пушистое, словно сахарная вата. Мощные руки, точно клещи, охватили его и повлекли куда-то вниз. В последний момент, перед тем как ярко полыхнуло, Коваль разглядел знакомый черный камень в обрамлении свастики и широкую грудь кентавра.

– Чего дома-то не сидится? – недовольно спросил китоврас, опуская президента на ноги.

Артур очутился в знакомом сводчатом коридоре. Коридор был выложен белым камнем и освещен мягким полусветом из невидимого источника. Дул слабый ветерок, пахло мятой и еловыми ветками. И, естественно, не было ни единой нураги.

«А, может, это совсем другой коридор? – вяло подумал Коваль. – Может, у них и под Сардинией ходы прорыты?»

– Спасибо… – только и сумел он выговорить.

– А, не за что! – пророкотал китоврас, нависая над человеком своим почти четырехметровым ростом. – Я тебя где подобрал, там и верну. Ни на миг не задержу, не надейся. И копья ломать ради тебя, дурного, не буду. Но то, что обещано, – то получишь! Мы тебя сейчас в тот день вернем, с которого можно все иначе повернуть…

12 ТРОЕ ВРАГОВ

– Олеша, ты змеев надежно привязал?

– Да, учитель.

Ветер ворвался в пустые покои дворца сквозь разбитое оконце, попытался столкнуть толстые стеклянные колпаки со свечой. Тени вытянулись до черного обгоревшего потолка и снова опали вниз, как серая пена на прибое.

– Не тревожься, брат Цырен, они приедут, – Кристиан подлил буддийскому монаху теплого чая. Тот кивнул, неотрывно глядя на багровые угли очага.

– Слишком близко от города… – простонал высокий седой мужчина в белом одеянии. – Мой нос уже не дышит… не выношу вони насекомых.

– Потерпи, брат, – Кристиан приобнял старшего за плечи. Женщина разожгла лампу. Третий из мужчин, самый молодой, подволакивая ногу, прошел к двери, проверил засов.

– Слышно их?

– Вроде кто-то едет.

– Поскорее бы уж…

– Что это за место? Куда ты нас привел, брат? Здесь разит железом и химией! – Женщину передернуло, словно от набежавшей волны холода или от стакана самогона.

– Мама Анна, это место называется Павловск. Здесь нужная точка. Сходятся линии неба и нижнего мира, – терпеливо объяснил монах. – Я не умею правильно камлать, но я их чувствую. Начинай, брат Кристиан, прошу тебя…

– Без них не начнем.

– Слишком близко от гадкого Петербурга, – прошипела Хранительница Книги, оглядывая разбитые вазы и крошево витражей. – Мой нос забит, в горле першит. Это недоброе место, кхха-кха… Теперь я вижу, что президент Кузнец окончательно лишился рассудка. Мы не позволяли ему так пачкать Мать-землю. Он поклялся сохранить этот город чистым. Не ровен час, родится Звенящий узел…

– Встречаться дальше от Петербурга соборники не соглашались, – вздохнул Исмаил.

– Соборники! Попы! – фыркнула Мама Анна. – До чего мы докатились, братья! Гордое племя Качальщиков водит дружбу с пожирателями лягушек… Ладно, мне больно это принимать, но понять могу. Раз уж ваш любимый президент водит хороводы с чудскими бесами и позволяет им прикармливать беспризорных детишек, стало быть, так надо. Нас не касается, лишь бы подлые Озерники не нарушали равновесия. Пусть ворожат у своих грязных луж, пусть творят козлиц и русалок, лишь бы не трогали Слабые метки, не ворошили древние заводы…

– Ты же слышала, Анна, что чудские Деды дают президенту связь. Это лучше, чем наши птицы, и лучше, чем его радио, которое не пробивает тучи…

– Связь, связь… – зло передразнила Хранительница Рода. – В прежние времена управлялись почтовыми птицами, затем вывели летучих змеев, черных жеребцов, а ему все мало!

– Слишком большая страна, – флегматично заметил Цырен.

Хранительница открыла было рот для следующего возражения, но тут на брусчатке послышалось приглушенное цоканье нескольких копыт, обмотанных тряпками.

– Они, Деды! А ну, тихо!

Снаружи вежливо постучали, хотя и приехавшие, и те, кто ждал внутри, прекрасно видели друг друга и не нуждались в излишней вежливости.

В залу, хрустя по битому стеклу, вошли трое в темных одеждах, закутанные с головы до ног. Двое остались у входа, один шагнул вперед, неторопливо осмотрелся, только потом сбросил подбитый мехом капюшон. Брат Цырен затаил дыхание. Впервые он видел так близко одного из самых могущественных озерных колдунов – Черного Деда Касьяна. Цырен слышал уже от ревнивых Качальщиков, что президент Кузнец уплыл воевать в компании со старшим братом Касьяна – Дедом Саввой.

Дед Касьян вовсе не выглядел старичком. Его темно-русые волнистые волосы, стянутые шнурком, почти не затронула седина, кожа отливала глянцем, бирюзовые глаза смотрели пристально, нагло, не моргая. Волосы бороды были собраны в пучки, на бороде и на висках болтались мелкие обереги. На затылке и на тыльных сторонах ладоней виднелась одинаковая татуировка – нападающая водяная змея. Один из его помощников нес на плече клетку, укрытую плотной тканью. Цырен так и не увидел, кто сидит в клетке. Другой помощник привязал неподалеку от крыльца двух белых волков. Волки легли молча, не смыкая глаз, следили за провалом бывшего парадного царского крыльца.

Когда Дед заговорил, в сумраке блеснули ровные белые зубы. Полный рот зубов, плечи, как у молотобойца, в левой руке – высоченный корявый посох с черепом филина. В глазницах у филина то угасал, то вспыхивал голубой огонь. Сам посох только издалека казался обычной суковатой дубиной. Вблизи становилось видно, что отполированное дерево не отражает свет. Совсем не отражает, словно проглатывает в себя. А если подойти совсем уж вплотную, поймешь: такого дерева в псковских лесах днем с огнем не сыскать…

– Мы благодарны, что ты принял приглашение, – Хранитель меток Исмаил коротко поклонился на правах старшего. Мама Анна демонстративно отвернулась в угол. – Мы полагали, что ради высшего блага нам стоит забыть… эхм… разногласия.

– Мы тоже так полагаем, – Озерник не стал набивать себе цену лишней болтовней. Не выпуская из рук свой волшебный жезл, он присел, цепко оглядел Цырена, потянул ноздрями воздух. – Становится тесно и страшно жить, следует искать примирения.

– Я – Хранитель меток Исмаил, – выпятил грудь седой Качальщик. – Со мной Хранитель памяти Кристиан, а сей отрок – ученик Олеша. Почтила нас своей лаской Мама Анна, Хранительница северного Рода. Мы говорим за все Рода, от Кольских сопок до Урала, и на юге – до Волжского разлива, где старая плотина.

– Со мной Сын Селезень и Сын Архип, мы говорим за всех Озерников. За всех! – громче повторил колдун в ответ на удивленный взгляд юного Олеши.

– Не тот ли Сын Архип почтил нас сегодня лаской, кто ежедневно говорит с Дедом Саввой, а через него – с президентом Кузнецом? – с плохо скрываемой ревностью спросил Кристиан.

– Ты не ошибся, Качальщик, – басом ответила одна из мрачных фигур, подпиравших двери. – Не держи обиду, но лицо явить не могу, поскольку служу под стражей Тайного трибунала. Ежели кто меня узнает…

– Мы понимаем, – примирительно кивнул Исмаил. – Скажи одно – в порядке ли Кузнец?

– Президент жив и благополучно побеждает врага, – скупо порадовал Озерник. – Солдаты и матросы сильны и здоровы.

– И то слава Богу, – Кристиан хотел незаметно перекреститься, но натолкнулся на каменный взгляд Мамы Анны.

– Кажется, мы ждем еще кого-то? – сверкнул белозубой улыбкой Дед Касьян. Глазницы филина на его посохе вспыхнули ярко-синим светом. – Время позднее, места гиблые, лес да погосты, доберутся ли? Ворье шастает, каторжане беглые, я сам едва в штаны не напрудил, охо-хо…

На эту шутку невольно улыбнулся даже суровый старик Исмаил. Все прекрасно понимали, что ночные воры могли испугать кого угодно, только не Озерного Деда. Любые разбойники почли бы за счастье лизать посох колдуну, лишь бы не превратил в жабу или летуна-вампира.

На сей раз по заброшенной улочке приближался целый отряд. Показался рой факелов, из мрака выплыли потрескавшиеся колонны бывших царских резиденций, разбитая балюстрада над озером, ряд упавших статуй. Сырой столетний лес раскачивался над догнивающим свой век пригородом.

Звеня оружием, нарочито громко переговариваясь, спешились две дюжины всадников. В гуще охраны замерла обшитая броней полевая карета патриарха. Без позолоты, аляповатых украшений и гербов, но все равно узнаваемая. В Петербурге все слышали о нелюбви патриарха к паровым и бензиновым агрегатам. Глава церкви считал их ненадежными, любой технике предпочитал верных лошадок. У лошадок дрова и уголь не кончаются, бензин не дымит, они не протекает, и никакие иноземные механики им не нужны!

Лидер православных знал, с кем идет на встречу, потому шибко выпендриваться не стал, прикатил в черном, повседневном. Поднялся величественно на крылечко, в сопровождении полувзвода казаков, все – двухметровые детинушки, не обхватишь, не обойдешь, косо глянул на привязанных волков, прошептал коротко молитву. С его святейшеством семенили трое – митрополит Петербургский, этого Кристиан встречал как-то в деревне, при закладке храма, – и еще двое приближенных, тоже в высоких церковных чинах.

Патриарх заглянул в мраморный покой, вместилище костей и мусора, повел носом, словно брезгуя, но делать нечего, сам согласие на встречу дал. Озерники и Качальщики повторили свои приветствия коротко, почтительно, но без угодничества. Патриарх справился, видимо, с первым страхом, откашлялся, поздоровался почти приветливо.

– Присядем, может? – предложил Озерник.

Православные пастыри вздрогнули, углядев его посох во всей красе, залопотали, пытаясь уберечь старшего соборника от напасти, но патриарх, даром что духовник самой президентской жены, только бровью повел – и утихли робкие.

– Нечего мне в своей христианской отчизне страшиться, – внятно, при всех, объявил им седобородый и твердо направился по скрипящим доскам к столу. – Пусть другие нас спрашивают, можно им или нет у престола присесть.

– Ни к чему ссоры, – снова примирительно заговорил Исмаил, когда три группы настороженно угнездились подле длинного пустого стола. Ни угощения, ни выпивки не ставили. Только свечи под колпаками горели, свечи никто не охаивал и провокацией не считал. – У нас не так много времени. Наши братья на Востоке доставляют дурные вести. Китай и степняки не желают соблюдать древние границы. Вырубают леса по Амуру, на Урал уже лезут, тихой сапой расселяются, русских людей заставляют деревни покидать. Восемь тысяч русских дома потеряли, идут на запад, к Екатеринбургу… А местные тамошние власти – лишь на бумаге власти, ни денег, ни солдат. Также слышали мы, что южнее Оренбурга большая буча затевается. Гарнизоны там Дума ослабила, так что кочевникам есть где разгуляться. Восемь церквей сожгли, а может, и больше. До сорока тысяч кочевников уже поселились на русских землях, захваты ведут, межи ровняют, и никто им не указ. Там и киргизы, и китайцы, и казахи – все…

– Времени негусто, – подхватил Озерник. – Мне тоже… доносят, что купцы на Волге вот-вот готовы затеять бучу. Пока лучшие на войне, шваль будоражит… Вчера я говорил с одним из моих Внуков… он в Астрахани. Вишь как выходит… Кто там у Кузнеца кавказским фронтом командует, Руслан Абашидзе вроде? С него и спрос тогда. От войны людишки с Кавказа поперли, в Астрахани уже продохнуть негде. Кого только нет: чечены, ингуши, осетины, абхазы – все… На рынках кровь большая была, губернатор в Петербург четыре раза депеши слал, что нету с кавказниками сладу. Обирают, мол, местных, заставляют урожай им за копейки сдавать, сады жгут, скот калечат, всю торговлю подмяли. Флот малый подмяли, рыбу, на баржи замахнулись. Только кому тут в Думе дело до них? Малый круг без Кузнеца на части рвется, чтобы войну провиантом обеспечить, а Большой круг во что вы превратили? Тьфу! Де-пар-та-мен-ты! Министерства, комиссии. Развелось дармоедов, домища каменные грохают, а что на юге делается, знать не хотят. Вот что я скажу еще. В Астрахани, Саратове, Самаре богатые ковбои уже сговорились не отгружать в Петербург урожай. Не желают больше воевать. Через месяц, шестнадцатого, они собирают свой Большой круг. Наперекор законной думской власти. Верховодят у них братья Головня, эти из деревни, мельники. И примкнули самарские заводчики – Сойкины.

Озерник посмотрел на патриарха. Свою порцию секретных сведений он приоткрыл, предоставил очередь следующему.

– Сойкин? – нахмурился один из младших соборников. – Он же вроде… паровые грузовики строит.

– Так и есть, – хихикнул колдун. – Уже построил и запродал по всей стране двести с лишком штук. Добрые паровые машины строит, и на угле, и на дровах, и на мазуте. И на молотьбу годные, и на пахоту, и на перевозки. Во Пскове я такие видел, наши тоже покупали. Сойкину же сам Рубенс-старший, за президента оставленный, медаль вручал. Да еще от Думы Сойкин, скотина, наделы получил, за старание. Только вот незадача… Ему тут в Промышленном приказе… то есть теперь уже в Министерстве, прописали, на что землю, на что лес дают. Обязан был Сойкин Артемий еще четыре года назад рабочим своим городок выстроить. Домов триста обязан был в степи, вдоль Волги поставить, для своих, воду провести, лавку выстроить, церкву. И где всё? Ничего не сделал, все деньги к рукам прибрал. А теперь еще и бучу мутит против законной власти. Мол, жили при президенте Иване вольготно, Москва нос в дела не совала, а нынче тяготами президент обложил. Думаете, он один такой, Сойкин, да еще братья Головня? Да хренушки вам, заговор там целый, больше сотни богатеев наберется. Губернаторы, что астраханский, что самарский, против богатеев своих не попрут, страшно, да и накладно. А что дальше? Затрещит вся держава, с ворьем-то с таким…

– А тебе откуда ведомо? – с обидой в голосе осведомился митрополит. – Сидишь у себя на озере, так и сиди. Чего вынюхиваешь? Али позабыл, как вас на Ладоге Кузнец в трясину втоптал?

Озерник сдержался, не ответил на выпад.

– А я и сижу себе, рыбку ловлю, носа не высовываю, – на манер юродивого, забормотал он. – Да только земля русская от боли пухнет. А ты, отец святой… – Касьян подался вперед, ощерил зубы. – Тебе, святой отец, видать, много подушек под жопу подложили, коли не чуешь ничего. Скромниц причащаешь, до купели водишь, сам омываешь, как оно, а? А то, что степняки, инородцы быстрее русского люда плодятся да земельку прихватывают, до того тебе дела нету, а?

Митрополит выронил из рук бумаги, раскраснелся, затрясся, как перед припадком. Патриарху стоило немалого труда его успокоить.

– Добавлю и я тогда уж, – глухо откашлялась Анна. – Я ведь тоже на бережку сижу, рыбку ловлю. Только на ином бережку, на северном. Никого веселить себя не принуждаю, да люди сами говорят. Вот норвеги, к примеру, вроде как соседи… Ан не скажи. Для них наша сила – что бельмо в глазу. Им бы беспошлинно корабли в порты заводить, лес наш валить, да и не только… Как лед пробили, так только и понеслись. По шесть барж цепляют, лес рубят, золотом таможне плотят, те и рады… Но это полбеды. Я с норвегами добрыми якшусь, вот они новости несут. Мол, недовольны ихние ярлы, что так крепко православие в гору пошло, и вообще недовольны. Таможней, поборами, стражей пограничной, стражей рыбной, которую Кузнец установил. Мол, встречались уже от норвегов послы, от шведов, от германцев, от англичан, от австрияков тоже… Еще кто-то в Осло приезжал, да я не упомню, башка дырявая стала. Вроде нас собирались, без бумаг да без подписей. Но так рази ж беда в бумажках да закорючках?..

Мама Анна с наслаждением затянулась, выпустив густой дым в глаза соборникам. Патриарх скривился, но со стула не вскочил и даже не закашлялся.

– Ты говоришь так уверенно, будто у тебя шпионы лучше, чем у Тайного трибунала!

– А что, может, и получше, – хохотнула Анна. – Знаю твердо одно. Нового папу в Италии выберут, только этого и ждут. А мы им – как кость в горле. Вид делают, что с нами заодно, против басурман. А сами войско собирают, и серебро копят, и зуб на нас точат. Нефть им не нравится у нас покупать, и лес, и зерно, им много чего не нравится… А собирались они, посланцы те, не меда попить. Договаривались, чтобы России больше ни одного станка древнего, ни проволоки ценной, ни моторов – ничего такого не продавать. Что, мол, больно много президент Кузнец к себе вывозит, да не только товаров, но и инженеров лучших переманивает. Вот так. Пока еще думать будут, понятное дело, но вроде все согласились. Мол, следует нас в узде держать. Хлебали русские дураки лаптем щи, вот пусть дальше и хлебают, в землянки зарывшись…

Соборники заерзали, зашептались.

– Расскажи теперь ты им, брат Цырен, – попросил отшельник.

Патриарх приготовился терпеливо слушать. Он поглаживал бороду, смотрел строго и внимательно, никак пока не проявляя своих чувств.

– Я служу в дацане Иркутска, – начал Цырен. – Почтенный боболама два месяца назад вернулся с Южного Урала, он посетил новые монашеские обители и деревни ламаистов. Год назад они процветали, жили в радости и довольстве, никого не тревожили и ни у кого не просили помощи. Напротив, они честно платили налоги в казну. Но вдруг выяснилось, что землю в городах передали под строительство мечетей. Никто не понимает, как это произошло. Получается, что мы должны строить дацаны в тайге, в городах нам уже нельзя?..

– Вести тревожные, – согласился личный духовник Нади ван Гог. – Я вижу, что не зря приехал. На многое глаза мне открыли… Только к чему? Вам-то какая выгода?

– Такая же, как тебе, – тихо ответил за всех Кристиан. – Если мы, конечно, в тебе не ошиблись. Разве есть выгода в том, чтобы за Россию жилы рвать?

– Прости, не хотел я вас обидеть. – Патриарх встал, побродил по скрипучим доскам, заложив руки за спину. Никто не мешал его раздумьям. – Что же вы предлагаете? Союз? Войну совместную? Заговор?

– Я могу собрать Совет всех родов, – Мама Анна говорила, словно ни к кому не обращаясь, щурилась на огонь. – Всем Качальщикам нужен мир. Нам нужна уверенность в будущем детей. Я не слишком люблю Артура Кузнеца, но пока он у власти, наши дети под защитой… Мы можем обещать, что все крестьяне на севере страны поддержат его.

– И все те, кто верит слову Просветленного, поддержат его, – как эхо, откликнулся Цырен.

– Мы тоже кое-что можем. – Дед Касьян оглядел присутствующих, словно решая, стоит ли их вводить в курс дела. – Мы можем сделать так, что Кузнеца поддержит татарский хан.

Несколько секунд все молчали. Переваривали сказанное. Ведь только что старший Озерник признал связь колдовских семей с казанской верхушкой. Связь, которую долгие годы обе стороны отрицали. Но недаром шептались знающие люди, что в волжских плавнях, в степях под Джалилем и в Бугульме хан Халитов покрывает беглых ладожских волхвов. Видать, имелись у казанской власти свои интересы так поступать, видать, требовался ей тайный зуб против Петербурга!

– Ну и что с того? – фыркнул кто-то из младших соборников. – Халитов и так поддерживает центральную питерскую власть…

Патриарх нетерпеливо остановил своего помощника взмахом руки.

– Вы сумеете уговорить Халитова, чтобы он присягнул царю?

Слово было произнесено. Словно молния ударила за окнами или запоздавшая зарница осветила парк.

– А мы его уже уговорили, – блеснул улыбкой Касьян. – Они же там не дурни, в Казани. Выберут думские нового президента… да вот хотя бы того же папу Саничева или Кирилла Лопату, и всё – конец татарской вольнице. Лопата на всех магометан волком смотрит, он их давно в казахские степи выкинуть предлагал…

– Но… одно дело президент, а совсем другое – корона. Президента выбрать можно. Там ведь, на юге, не только Казань. Там башкиры, чуваши, там половина кавказников и тысяч триста степняков, казахи, таджики, узбеки. Они идут и идут, просачиваются через все кордоны. Одни бегут от Карамаз-паши, другие бегут от ферганских и джамбулских баев, третьи просто бегут к нам, потому что в России сытно и мирно. Вы думаете, я в Лавре сижу, мух давлю и ничего не вижу, не слышу?.. Эхе-хе, грехи наши… Чем их пронять? Царской властью? Чем она им слаще?!

– Это будет белая власть, – тихо ответил Кристиан.

– Как ты сказал? – встрепенулся глава церкви.

– Белая. Белая власть от Белого царя, – пояснил отшельник. – А царь Белый придет к ним с белым знаменем.

– При чем тут белое знамя? – непонимающе уставились соборники. Только Дед Касьян не удивился, рассмеялся даже, потер руки. Он-то от своего брата Саввы знал о белом знамени, которое хранилось в одной далекой могиле…

– Белые знамена татарский хан раздавал когда-то русским князьям, – улыбнулся Хранитель памяти. – У меня есть способ найти настоящее белое знамя, которое успокоит всех.

– Вы хотите, чтобы я подговорил гвардию к перевороту? – задумался патриарх.

– Ты не заговорщик, ты – спаситель страны, – отчеканил из темного угла Исмаил. – Мы всем будем говорить, что идем за святой церковью, за пастырем нашим.

– Не только гвардию, – вставил Касьян. – Одной гвардии мало. Я так полагаю, все командиры резервных полков за тобой пойдут. И пограничная стража, и тюремная стража, и Налоговая палата. А это уже сила.

– Из министерских тоже немало людей порядочных, твердых… – задумчиво начал рассуждать митрополит. – Владыко, дозволь слово сказать. Ко мне уже приходили, да не стал тебя беспокоить. Министр по транспорту, по горному делу заходили, директора департаментов тоже… люди воцерковленные, серьезные, не шваль какая из этих… ли… либералов, прости господи… Тоже опасаются, как бы на новых выборах чего дурного не вышло. Как бы дурня какого к присяге не привели…

– Слушай, соборник! Мы предлагаем то же, что и ты. Ты сам хочешь, да только вслух произнести робеешь. – Дед Касьян тряхнул костяными амулетами. – Россия устала от раздоров. Страну разорвут на части, если Дума не выберет снова Кузнеца. Мы предлагаем тебе не заговор, а договор. Пока что на словах.

– Белого царя выкликнуть? – с места в карьерперешел патриарх. – Кузнец не согласится! Я уже подступал к нему.

– В армию продали восемь тысяч пар гнилых сапог, – скороговоркой начал загибать пальцы Дед Касьян. – Три вагона гнилой картошки матросы сбросили с корабля, не жрамши, Савва был при сем. Баранину с червем привезли, масло зато доброе, но по весам не хватает, недобор. Ремни хреновые, порох хреновый, вода и та гнилая поставлена! Половины бинтов в коробах недосчитались, когда первых раненых приняли… Половину всего этого президенту не докладывали, чтоб на месте сердце не порвал. Но мне-то Савва по ночам всё говорит. Воры вокруг него, сплошь падальщики, псы поганые…

– Некуда ему деваться, один он, – вздохнула Мама Анна. – Книга наша не врет. Под белым знаменем о девяти хвостах вернуться должен царь. Тогда воров воронам отдаст, а псов – волкам, так сказано. Не исполнит пророчества – конец России, разорвут. А нам тогда что – в тайге прятаться? Ждать, пока басурманы, да степняки, да англичане придут тайгу – вместе с нами – корчевать?!

– Дайте мне неделю, – патриарх тяжело поднялся. – Я соберу всех, в ком еще честность есть. Я с вами.

Он протянул руку. Митрополит ойкнул, но тут же затих.

Три ладони ударились одна о другую. Белая, холеная, с золотом. Смуглая, с седым волосом, запястье в деревянных браслетах. Широкая, татуированная змеем, с железными перстнями на пальцах.

– Холодно что-то, – впервые улыбнулся соборник. – Ну… теперь давайте о Наденьке ван Гог говорить. Что вы там такое задумали, с чем я сам не справлюсь?

13 ДЕНЬ ХИМИКА

– Наташа, ты только глянь, грозища какая! Обалдеть! Куда я в такую мокрень попрусь? Вина ребята сами прихватят, покушать у нас и так полно, а?

Артур бережно отложил книгу, укутал сигарету в кулак и приоткрыл окно. Взрослый Коваль никак не мог точно припомнить этот день, удаленный от него на полтора столетия. Сейчас казалось удивительным, что он тогда курил и не давился, и что имелось полно времени для чтения толстых книг, и что по радио наяривал Шуфутинский. Коваль моментально вспомнил певца, как он выглядел, как себя вел на сцене, и даже припомнил слова песен, хотя никогда раньше не был поклонником шансона. Ему невыносимо остро захотелось оглянуться назад, в глубину квартиры, потому что там была Наташка, его Наташка, за смерть которой он всю вину взвалил на себя…

С каждой секундой его память расчищалась от наносов, словно снаружи кто-то поливал из шланга заляпанное грязью лобовое стекло. Кажется, это была вторая квартира, которую они снимали вместе, потому что первую он помнил хорошо, они туда сбежали после очередного скандала с родителями. Первая квартира была уютной, в сталинском доме, а вторую аспирант Коваль уже не смог оплачивать, как раньше. Наташка тогда уже пошла работать, а он ежедневно пропадал с утра до вечера в институте.

Еще никто не приглашал зеленого специалиста заниматься крионикой, еще дьявольски далеко было до первых капсул глубокой заморозки, до таинственного шкафчика номер шесть в подвале, принадлежащем их будущей кафедре, Коваль еще не был знаком с Телешовым, а американцы еще не начали разработку нового поколения вакцины против СПИДа, которая гораздо позже уничтожит мир…

А главное – Наташа. Не Надя ван Гог, законная жена, которую ему вполне удачно навязали лесные Хранители, его любимая, покладистая, нежная Надя, а та, другая, так похожая внешне на нее… Его первая, единственная, исполненная острейшей боли любовь, которой суждено погибнуть под грузовиком.

Сколько месяцев, недель или лет осталось до ее гибели? Он этого не помнил. Какой у него сейчас мотоцикл? Еще старый, на который копил со школьных времен, или уже куплен черный монстр, которому суждено зашвырнуть любимую женщину под грузовик?

Коваль хотел бы закрыть глаза, но не мог. Он не мог даже заплакать в собственном юном, подвижном, таком тощем и неуклюжем теле. Когда Коваль впервые преодолел Малахитовые врата, джинн закинул его вперед по временной шкале, относительно недалеко и ненадолго, лишь на минутку приоткрыв будущее, которое президент и так ясно представлял, но на сей раз с ним сыграли чудовищную шутку. Не зря китоврас так долго обсуждал этот вопрос с хапуном; очевидно, нужная точка времени, которую можно было безболезненно растянуть в небольшую черную дыру, стояла слишком глубоко в прошлом.

Как там сказал кто-то из людей-птиц? Одна лишь дырка в молодечестве…

Артуру хотелось завыть. Столько лет прошло, у него вместо горькой черной тоски осталась на душе лишь смутная мягкая грусть, какая накатывает всегда при упоминании ушедших близких… Но нет же, они зашвырнули его именно туда, где Наташка была жива, в самый горячий, знойный период их любви, в самое пекло. Что же в тот день произошло? Кажется, с ним приключилась какая-то неприятность?

Что же вот-вот произойдет?..

Дырка в молодости. Дырка во времени.

Что они с ним сделают?

Коваль-младший неплотно задвинул шпингалет на раме – окно распахнулось. Поджидавший ветер тотчас сменил направление, плотная туча холодных брызг ворвалась в кухню. Волосы и лицо моментально вымокли, словно под душем побывал, а майка противно прилипла к животу. Артур, ругаясь, отпрянул, не глядя схватил со стола кухонное полотенце и попытался вытереться. Полотенце с обратной стороны оказалось все в протухшем жире, и кожа на лице моментально сделалась скользкой и вонючей.

Тем временем забытый в кулаке окурок прижег ладонь. Артур руку немедленно разжал, и тлеющий «Союз-Аполлон» аккуратно спланировал в щель между подоконником и матерчатой спинкой кухонного «уголка». Отшвырнув за спину полотенце, Артур громко произнес несколько подобающих случаю фраз, затем нагнулся и принялся вслепую шуровать рукой за диваном. «Союз» злорадно подмигнул и провалился еще глубже, понесло горелой тканью. Артур напрягся, рванул «уголок» на себя и пропихнул голову в щель между спинкой и батареей отопления. Диван горел.

«Надо воды!» Эта мысль промелькнула последней. Мысль мелькнула, Артур стремительно разогнулся – и со всего маха впечатался макушкой в нижний край открытой настежь фрамуги…

И, за секунду до того, как провалиться в пучину, Коваль-старший вспомнил.

Всё было не так! Точнее – не совсем так…

…Наташа закончила со списком, пересчитала деньги и строго посмотрела на дождь за окном. Затем сделала скидку на мужской интеллект и приписала к пункту «6. Свекла»: «одну большую или две маленькие». Позвала мужа, но он не шел. Опять позвала, ласково, затем уже теряя остатки терпения…

Отсутствовала она в кухне всего минут пятнадцать, однако произошедшие перемены ошеломили. Грязное полотенце одним концом успешно варилось в борще. Кастрюля при этом выкипела на две трети, заплевав плиту и окрестности. Второй конец полотенца, свисавший наружу, горел энергично и ровно, как олимпийский факел. Чадящие ошметки кружились хороводом и опускались в готовые к заправке салаты. Окно стояло распахнутым, дождик весело заливал линолеум и опрокинутый «мягкий уголок». Одна из дурацких английских книжек мужа купалась в опрокинутом мусорном ведре. С промокшей обложки Наташе нагло подмигивал придурок в железном шлеме и с топором в руках. Сомнений не было – во всем виновата книга. Этот бармалей Коваль опять зачитался и поджег дом!

Наташа начала глубокий вдох для первой фразы, но внезапно углядела под окном две голые пятки и кусочек синего трико. Остальные части мужнего туловища живописными складками покрывала упавшая занавеска. Металлический карниз лежал тут же, точно любимое копье поверженного в бою витязя. Наташа выпустила воздух и медленно села на пол…

– Страшного ничего! – Врач поправил компресс на Артуровой голове и щелкнул шариковой ручкой. – Легкое сотрясение. Выпишу вам уколы – глюкоза с витаминчиком. Не гулять, не бродить…

– Сотрясение… – как эхо, повторила Наталья. – А может, все-таки молния была? Шаровая!

Доктор поднял глаза от рецепта, поглядел скучно и брезгливо, будто протечку в углу заметил:

– Повреждения от удара молнией носят несколько иной характер.

– Э, а долго «не бродить», шеф? – подал голос Артур. Он настороженно прислушивался к серванту. В глубинах стеклянного монстра что-то позвякивало…

Коваль-старший настороженно прислушивался к самому себе и удивлялся, неужели он в юности мог нести такую чушь?

Всё было не так.

Китоврас и чертовы вещие птицы что-то сдвинули в его судьбе. Он не разбивал так сильно голову в тот день!..

– За две недели должно пройти, – пообещал врач.

Наташа засеменила провожать врача, в шестой раз интересуясь шаровыми молниями. Артур взял с тумбочки зеркальце. Из овального антимира выглянула невероятно молодая круглая физиономия с копной светлых волос. Глаза красные, в прожилках сосудов.

– Люди гибнут за металл! – объяснил Артур отражению и опустил ноги с тахты. Ему вдруг почудилось, что по заляпанным обоям, между торшером и книжным шкафом, промелькнула длинная тень. Артур излишне резко повернул голову – и контузия тут же отозвалась тупой болью. На стене ничего не было, кроме размазанных комаров и сального следа от диванной спинки. Однако Артур ждал, не отрывая взгляда. И дождался.

Вторично промелькнула тень. Без малейшего повода, при затянутых шторах, по розовым узорчатым обоям пронесся всадник на лошади. Рука с вертикально стоящим древком на отлете, развевающийся хвост лошади и темный клубок внизу, у самого пола.

Охотничья собака…

Артур заковылял в коридор, ненароком глянул в зеркало… И застыл. Если бы у него сейчас в руках оказался поднос с самым ценным саксонским фарфором, то фарфор бы немедленно превратился в груду осколков. Коваль-старший тоже замер, умоляя своего двойника не отводить взгляд.

Навстречу ему, прямо из зеркала, надвигался низкий черноволосый уродец с кривым шрамом на лице. На карлике был надет длинный свободный кафтан, подпоясанный сразу двумя, а то и тремя ремнями, с кожаной помочью через плечо. Слегка перекосившаяся неуклюжая голова сидела на воистину бычьей шее. В распахнутом вороте кафтана виднелась резкая граница бронзового загара шеи и нежно-молочной кожи на груди. На шее, на веревочках болтался здоровенный темный крест, но явно не христианский. Человек в зеркале что-то держал в правой руке. Словно заметив Артура, он начал поднимать руку, демонстрируя то ли кусок грубого цветного половичка, то ли обрывок знамени…

Чувствуя, как стремительно прошибает пот, Артур потянулся к выключателю. Карла в зеркале обнажил в ухмылке гнилые клыки – и исчез.

Зажегся свет.

Никого там не было, в тусклом искривленном мирке. Отражались покосившаяся вешалка с зонтиками, календарь с грандиозной женщиной Сабриной и сам юный аспирант Коваль – с вытаращенными красными глазами, в мокром спортивном костюме, в шлепанцах на босу ногу и с симпатичным бинтом на голове.

Надо было срочно выйти на улицу.

Дождь почти кончился. Артур толкнул висящую на одной петле, разрисованную гениталиями дверь парадной и вышел во двор. Напротив, в скелете детской беседки с оборванной крышей, проводили время трое знакомых. Между скамеечками лежала расстеленная газета, на которой присутствовал натюрморт – пластиковые стаканчики и пронзительно-розовая колбаса.

– Салют химикам! – помахал рукой дядя Толя. – Как насчет поучаствовать? Иди, я тебя обниму, студент…

Коваль подошел, стараясь избегать собачьих экскрементов. Дядя Толик выплеснул брызги из белого стаканчика, потянулся налить.

– Дядя Толя, что вам купить, чтобы вы не пили водку? – спросил Артур, принюхиваясь к старику. От Толика пахло неприятно – некачественным алкоголем и овощным магазином, где он подхалтуривал грузчиком. Однако Артур чувствовал что-то еще, к Толику совершенно не относящееся.

Свежескошенное сено. Солнечные зайчики на лице, как будто сквозь листву. Хотя солнце уже неделю как пряталось за угрюмыми рваными мочалками туч. Артур посмотрел на водку в стакане, вернул посуду на столик и удалился. В голове царил неуютный хаос.

Стараясь не делать резких движений, он обвел глазами двор. Двор как двор: помойка, ржавые «запоры», кострища среди вытоптанных кустов, тетки на лавках.

Но кое-что изменилось.

Прямо сквозь пропитавшуюся дождем, в бурых разводах выщербленную стену второго корпуса прорастали ветви ярко-зеленого дуба. Дуб был очень высокий, явно находился в самом соку, могучие ветки заметно раскачивались, не причиняя никакого вреда жильцам, посещающим за разными надобностями свои балконы. На втором этаже статная дама в джинсах и косынке развешивала белье, по диагонали от нее, на третьем, курили на балкончике трое подростков. Еще выше поливал цветы начальник институтской слесарки Макаров, в майке и татуировках. Словно почувствовав внимание, Макаров отставил лейку, обернулся, узнал Коваля и по-брежневски сделал ручкой. Артур изобразил встречный энтузиазм.

Одна из толстенных дубовых ветвей росла прямо из макаровского окна, а в метре от перил балкона болтался повешенный. Босой, в выцветших лохмотьях, с неровной бородой. Лохматая веревка была закручена вокруг ветки; мертвец раскачивался, вытянув ноги по стрелочке, на груди его болталась деревянная табличка.

Начальник слесарного цеха отставил лейку, облокотился о перила и мечтательно закурил. Его рука с тлеющей сигаретой находилась в сантиметре от черного оскала мертвеца.

Коваль не заорал, не бросился вызывать «скорую». Он скрипнул зубами и приказал себе не двигаться с места. Макаров обернулся внутрь своей квартиры, что-то спросил, ему что-то ответили. Мертвец продолжал раскачиваться. Кроме Артура, никому не было до него дела.

«Этого не было, я бы такое запомнил… Дырка в молодости. Оно уже происходит. В тот день я лежал, просто лежал, забинтованный. И кажется, отлеживался еще пару дней. А потом все прошло, даже сотрясения не заработал…»

Сквозь рычание моторов на улице, сквозь вопли караоке из окон девятого этажа до Коваля-старшего донеслись странные звуки. Точно поблизости мычало коровье стадо. Кроме того, показалось, будто повеяло горячим хлебом. Так бывает, когда в стужу проходишь мимо распахнутых дверей пекарни. Вот только пекарни никакой во дворе не наблюдалось. Горела помойка с резиной, псы удобряли лысые газоны, мокли холмики окурков, выкинутых из автомобильных пепельниц. Однако нос чуял свежую выпечку.

…Через двор брели коровы. Очень много коров, все темно-красной, с белыми пятнами, масти и с одинаковым клеймом на задней ноге. Коровы выныривали из гаражного блока, откуда-то сверху, точно спускались с пригорка, неторопливо проплывали сквозь песочницы, карусельки и детские качели, сквозь воркующих с сигаретами мамаш – и задумчиво погружались в ободранную стену жилого дома.

Стадо было призраком, но призраком подозрительно материальным. Доносилось не только мычание, но и перезвон грубых бубенцов, шлепанье тяжелых копыт по лужам, тявканье собак. А потом из расписанной пошлостями стенки гаража показался пастух. Пастухи всех времен и народов очень похожи, такова уж специфика работы. Но Коваль-старший как-то сразу, поспешно отбросил мысль о мираже, о перемещениях воздушных масс и прочих погодных фокусах. Это стадо и этот пастух не перенеслись в центр города из ближайшего совхоза.

Долговязый неровно стриженный парень был одет в неопрятное холщовое рубище и короткие порты из белой холстины. Голые, грязные до черноты ноги заканчивались лаптями. В левой руке парень расслабленно держал длинный кнут, волочащийся за ним, словно ручная змея. А правой рукой он легко придерживал на плече… пищаль. Самую настоящую пищаль, с бронзовыми курками, с инкрустацией, такую он мог только спереть в музее! Впереди пастуха, свесив языки, трусили две кудлатые рыжие собаки.

Никто из жильцов, коротавших время на лавочках, не обращал на сотню коров ни малейшего внимания. В самый последний момент, перед тем как погрузиться лицом в бетонную стену, пастух оглянулся и встретился с Ковалем взглядом. Его глаза округлились, заросший бородой рот открылся, пищаль соскользнула с плеча.

Артур вздрогнул и тигром запрыгнул в подъезд.

Дома Коваль-младший привалился изнутри к двери и долго восстанавливал дыхание. Пока юноша справлялся с истерикой, Коваль-старший гадал, куда же делась Наталья. Возможно, она находилась в квартире, но что-то случилось со временем… Как раз в эту секунду Коваль-младший опрометчиво глянул на ходики с кукушкой – и помертвел.

Маятник застыл в крайнем левом, абсолютно неустойчивом положении. Кукушка ехидно выглядывала из своего убогого жилища. Артур перевел взгляд на электронный будильник. Тот работал, но честно показывал то же самое время, что и настенные ходики. Впрочем, нет, он работал не совсем правильно. Голубенькие точки между светящихся циферок не моргали, а горели ровно. Кое-как Артур доковылял до телефона, проклиная себя за глупость. Телефон молчал, как глубоководная рыба. Коваль ткнул пальцем в пульт телевизора, заранее предвкушая результат. Сигнальная лампочка на панели ровно светила, но экран так и остался темным. Рыжий будильник на холодильнике тоже затих, очевидно, из солидарности с прочими домашними приборами. Втягивая резиновый воздух, как молочный коктейль из забитой льдом трубочки, Коваль боязливо заглянул в зеркало. Чернявый карлик, к счастью, не появлялся.

Артур походил кругами, зажимая уши ладонями, затем не выдержал, схватил ключи, куртку – и снова вывалился в подъезд. Он огляделся, ожидая увидеть очередного повешенного или следы недавних киносъемок. Ничего необычного, кроме запаха жареной свинины. Тоскливые клумбы, засохшие колеи, забор с надписью: «Машины не ставить! Только для сотрудников РОВД!» Артур решил, что, пожалуй, дойдет до угла. До ларечка.

Как выяснилось минутой позже, делать этого ни в коем случае не следовало.

Ларек за углом девятиэтажки отсутствовал. Вместо него, вместо гаражей и забора, помахивал колючими лапами столетний ельник. Артур привалился спиной к такой родной, размалеванной мелками бетонной стене. Сердце стучало неровно, задергалось нижнее веко.

Впереди, в трех шагах от мокасин Артура асфальт обрывался, сменяясь луговой некошеной травой, высотой по пояс взрослому мужчине. Трава взбегала на покатый пригорок, появившийся на месте гастронома. Дальше неколебимой стеной возвышался лес. Там, где еще утром в вагончике принимали стеклотару, паслись четыре оседланные лошади.

«Вот оно, – заметался Коваль-старший. – Ничего этого в тот день не было. Я действительно, кажется, ударился, но поперся за угол к ларьку, а потом… Именно в этом месте китоврас разорвал ткань времени…»

Стебли травы раздвинулись, и показался карлик со шрамом. Тот самый, что утром прятался в зеркале. Карлик внимательно смотрел на Артура левым глазом, слегка повернувшись боком. Потом он развернулся правым боком и нацелил правый глаз.

– Меня зовут Гаврила Клопомор, – сказал черноволосый.

– Очень приятно, – кивнул призраку Артур. – А меня – Артур Коваль.

– Попался, стало быть, – призрак сплюнул под ноги, зачем-то задрал голову, почесал в бороденке. – Выходит, из-за вот ентого скомороха Окатыш уже третий день лешакам кровь пущает… Ай-яй-яй, мы там вшей ловим, а ты тут прохлаждаисси…

– А что я должен делать? – осторожно поинтересовался Артур.

– Как – что? Под ноги смотреть, тудыть твою, под ноги. Окатыш велел перво-наперво спытать, смогешь ли лазы тайные выглядывать. Удачно по башке-то получил, али нет? Способный ли по горному делу, а? Ну, чего мнешься, как девка? Для чего тебе по башке дали – чтоб ты таперича червей копал?

Коваль смотрел под ноги. Смотрел очень внимательно, как никогда до этого в жизни не смотрел. Он вынужден был признать, что невольно подчинился приказу привидения, даже и не привидения, а вредного полтергейста. Но результат оказался более чем удивительным.

Он видел землю насквозь. То есть не как прозрачное стекло, а как плотную рыхлую массу, где-то темно-серого, где-то коричневого цвета. Попадались крупные черные обломки валунов, белесые прямоугольники закатанных когда-то под асфальт кусков поребрика и строительных плит. Глубже свернувшейся змейкой догнивала свой век арматура. А еще глубже…

Прямо под ним пролегала канализационная труба, около полуметра в диаметре. Чуть левее она сворачивала и опускалась ниже, вливаясь в трубу еще большего размера. Там же смутно угадывались полость коллектора, краны и вентили. Параллельно трубе разноцветным веселым ручейком струились кабели, перехваченные проволочными зажимами с жетончиками. Артур бросил взгляд направо – и чуть не подпрыгнул.

Крысы.

Молодые крысята резвились в какой-то сухой трубе прямоугольного сечения, проходившей под углом к ближайшей парадной. Впереди, там, где асфальт резко сменялся фантастическим летним лугом, Артур не видел ничего, а прямо у себя под ногами, прищурившись, замечал даже медлительное скольжение артезианской воды на сумасшедшей глубине. Там уже кончался перегной, кончались жадные корни тополей и ошметки культурных слоев, там единой слежавшейся массой синела кембрийская глина, из которой тут и там торчали миллионолетние валуны. Там робкими струйками торопилась чистейшая вода.

«Итак, они подстроили удар по голове. Чтобы я мог в пустыне найти… Для Кощея это сущая ерунда…»

– Гей, ты слухаешь меня, ядреный корешок? – Клопомор смотрел с заметным беспокойством.

– Гаврила, это же я, Артур Кузнец, – не слишком решительно напомнил президент.

– Ну да, так поздоровкались уже! – начал раздражаться карлик.

Артур старательно вглядывался в его заросшую, покрытую шрамами рожу, в косящие глазки и всё отчетливее понимал, что хапун не врет и не разыгрывает его.

Этот Гаврила Клопомор не помнил и никогда не встречал президента Кузнеца. Артур так толком и не понял, кто первый закрутил эту гениальную и совершенно фантастическую интригу – зашвырнуть его на полтора столетия назад, в его же собственную молодость, задолго до Большой смерти? Кто это придумал – джинн Хувайлид, посланник летучего народа, или подземный ключник Кощей, муж акушерки Яги, или продукты генетических экспериментов – полулюди-полуптицы, во главе с печальным Сирином, или загадочный полуконь?

Так или иначе, все обитатели смещенного мира делали вид, что играют в одни ворота.

– И что? Сколько же у нас времени? – вернулся к реалиям Артур.

– У нас-то время – целое беремя, – без улыбки пошутил хапун. – А вот тебе не мешает поспешить. Таперича ты по башке верно вдаренный, ага. И золотишко китоврасово легко сыщешь…

14 ЗАЧИСТКА

Короткий миг, ощущение дурноты, вспышка – и он снова очутился в той же вонючей, мокрой пещере, откуда его только что спасли. Артур едва устоял на ногах, ему казалось, что голова по-прежнему раскалывается от боли, хотя ни повязки, ни следов набитой шишки не имелось.

Всё это осталось в далеком прошлом, полтора века назад. А сегодняшний день уже лез в глаза, причем в буквальном смысле. Какая-то безумная баба, вся в струпьях и сороконожках, пыталась выцарапать ему глаза.

– Харррх! Убейте его! Раздавите его!

Артур отправил ее в нокаут прямым в нос, нашарил за спиной оброненный топор – очень вовремя! Кошмарные жители подземелья, разбежавшиеся от болезненного для них жидкого зеркала, снова с ворчанием подкрадывались к нему.

И у каждого на затылке сидела нураги.

Артур выдохнул, сделал короткий выпад и снес башку худосочному парню, подползавшему слева. Ударил не глядя. На мгновение выпустил из руки свой топор, застрявший в голове у шахтера, выхватил у падающего трупа его лопату, воткнул ее в зубы ухмыляющейся безглазой старухе, что шла на него с вилами.

– Получайте, гады!

Снова завладел своим топором, еле увернулся от удара лома. Ему в пятку попыталась впиться лысая старуха с жирным паразитом на костлявой спине. Коваль с удовольствием разрубил скользкую тварь топором, слушая, как они завизжали одновременно.

Сгруппировался, с силой выкинул тело вперед, ударил двумя пятками. Захрустели кости, завыли тоненько во мраке. Приземляясь, Артур сломал руку синекожему коротышке – тот опрометчиво держал свой альпеншток на отлете.

Вращая в каждой руке по топору, Коваль пронесся по спиральному тоннелю вверх, награждая ударом каждого, кто подвернулся на пути. За ним топотали по пятам, дважды метнули железный лом, оба раза он вовремя пригнулся. Отбиваться приходилось в полной темноте, нураги нарочно погасили или унесли все фиолетовые грибы…

Он снова дрался, он прорывался вверх, к солнцу, недоумевая, какого дьявола китоврас бросил его здесь погибать…

Яркий свет полоснул по глазам. Жители подземелья взвыли. Вначале от света, затем – от боли. Лысый, почти квадратный альбинос, наверняка никогда не выходивший на свет, замахнулся ржавой лопатой – и рухнул с разорванным горлом.

Над ним, скаля розовые клыки, гордо нависал президентский лысый пес!

Четверо ближайших к Артуру горняков повалились с разорванными глотками. Еще двое боролись, но безуспешно. Раздался отчетливый собачий лай. Девицы, более шустрые, кинулись наутек. Серые тени настоящих хищников, неуловимых, голодных и чертовски умных, сновали между ними, как волки, забравшиеся в овчарню.

Були, президентская стража!

Загрохотали автоматные очереди. Носители нураги с воплями кидались навстречу крестообразным сполохам и гибли на бегу. Сам президент застыл, как истукан, не в силах поверить очевидному. А его любимец, зубастый Гвоздик, радостно вылизывал хозяину лицо, повизгивал от восторга и норовил вскочить на ручки всеми своими восьмьюдесятью килограммами.

Уцелевшие жители подземелий с криками ползли к своим норам. Те из них, у кого були загрызли паразитов, сами гибли в страшных конвульсиях. Раздался сухой грохот, от которого заложило уши. Посыпались камни, следом, сквозь мутную взвесь, пробился луч солнца!

За первым взрывом последовал второй, более мощный. Снаружи расширяли отверстие, камнепад усилился. Артур прижался к стенке. Под ногами, скуля, ползал голый мужик с убитой нураги за спиной. Сверху донеслись внятные звуки человеческой речи.

За невскими псами-мутантами в пещеру лезли люди с фонарями. Не с факелами, а с электричеством!

А за автоматчиками спускался Озерник.

Артур ничего не соображал. Отовсюду слышались звон рикошетивших пуль и почему-то команды на английском языке. Следом за автоматными очередями раздался низкий гул – и мрак прорезала первая струя жидкого огня.

Дед Савва легко прокладывал путь через ад, левой рукой придерживая загривок лысого пса, а правой коротко касался тех, кто имел глупость встать на дороге. Те, кого он касался, немедленно валились на землю, высовывали языки и подыхали от удушья. Коваль внезапно вспомнил давнишнюю историю о том, как в Псков заявились украинские купцы, и кто-то из них, по недомыслию, оскорбил Озерников. Черный Дед тогда тоже настиг их на тракте, легко коснулся одного из обидчиков – и тот выхаркал легкие. По свидетельствам очевидцев, хохлы точно взорвались изнутри. А Черный Дед невозмутимо вернулся в озерную деревню, и никто его не посмел остановить…

От воплей и хрипов у Коваля закладывало уши.

По пятам за Озерником через отверстие в потолке спустились двое парней в незнакомой морской форме, они разматывали кабель к мощному прожектору. По веревочным лестницам в лабиринт ворвалось не меньше взвода незнакомых вооруженных людей. Их старший отрывисто командовал на английском. Запахло керосином. Люди в термостойких костюмах разматывали жесткие шланги огнеметов. В подземном ручье, среди кровавых наплывов, осатанело металась живность.

– Парни, поджарьте тут всех!

– Нет, там внизу мои люди! – опомнился Артур. Ему казалось, что он кричит, но из горла вырывались лишь тихие хрипы.

– Не беспокойтесь, сэр! Мы выведем всех, кому еще не съели глаза.

«Плевать на то, что голый. Хуже всего, что я потерял зеркальце… потерял связь с джинном, вот осел!»

Огнеметчики поджигали все, что горело. В пещере становилось нечем дышать. Откуда-то из глубины до Артура еще доносились вопли горящих заживо карлиц. Затем скала затряслась от взрывов. Нападающие кидали гранаты в проходы, куда не могли пролезть.

Колония нураги погибала.

– Колите их! Всех уничтожить, всех!

Бритый наголо бородатый мужчина в форме с золотыми погонами, чем-то похожий на упрямого теленка, остановился в трех метрах от президента, почтительно соблюдая дистанцию до рычащего Гвоздя.

Включили второй прожектор. Следом за военным моряком в круг света вошел Дед Савва. Вблизи Озерник выглядел ужасно: с подбитыми глазами, рассеченной губой, в изодранной хламиде. Но глаза смотрели как всегда, насмешливо и высокомерно.

– Спасибо, Дед, – произнес Артур и сел на пол. Ноги больше не держали. – Теперь я верю, что на меня зла за Прохора не держишь…

– У меня с тобой счетов нет, – Озерник усмехнулся, вытер рукавом окровавленный рот. – Бона кому спасибки говори. Кабы не они, хана бы всем… А так – успели.

Лысый бородач щелкнул каблуками, приложил ладонь к виску.

– Командующий эскадрой британского подводного флота адмирал Теодор Пасконе.

– Подводного? – тупо повторил английское слово президент. Ответа он не услышал, потому что нахлынула звенящая колокольная тишина…

– …Как ты меня нашел? – Коваль скрипел зубами, пока Озерник через трубочку заполнял зеленой кашицей его раны на спине. Лекарство жгло, как перец, президент едва сдерживался, чтобы не заорать. Когда жжение ослабевало, Артур наслаждался. Ветром, синевой гор, пенными ударами близкого моря за скалой, запахами трав и махорки. Он лежал на теплой траве под вечерним небом. Неподалеку стонали и мычали еще несколько русских моряков, вырванных из плена. За грядой морщинистых холмов к небу взлетали клубы смердящего черного дыма. «Ликвидаторы» с британского корабля закладывали взрывчатку в уцелевшие подземные ходы. Вокруг президента, свесив на сторону языки, валялись уставшие були. На почтительном расстоянии от лысых псов, в распадке, стоял молоденький часовой. Он водил из стороны в сторону винтовкой с оптическим прицелом, непрерывно проверяя верхушки холмов.

– Где мы находимся? – спросил Коваль у часового.

– Сардиния, сэр! – бодро ответил тот.

Коваль пригляделся к парню внимательнее. При свете дня обнаружилось немало интересного. Англичанин был одет и экипирован совсем не так, как представители военной британской миссии в Петербурге. Этот парнишка словно сошел с плаката полуторавековой давности.

– Ребятишек-то в трюмы загнали, а я ждать не стал… – ухмыльнулся колдун. – Я сам туда пораньше отправился… Терпи, терпи уж, яд убить надо, я ж чую, от ейного яда кость разжижается. Ты вниз, в гору-то с нами не ходил, не видал, чего там деется… ну, теперь-то уж ничего не деется. Это адмирал, дельный мужик, – всё огнем залил. Но и дрались, суки, знатно, как демоницы кидались. Слышь, двоих псов твоих порвали, ага… Да лежи ты, не дергайся, на-ка спирту глотни лучше!

– А ты что же? – с трудом переводя дух после последней экзекуции, спросил Коваль. – Ты за мной вплавь кинулся?

– Я булей твоих выпустил, схоронился с ними под бункером масляным, ну, там, позади машины, видал небось… – усмехнулся колдун. – А вечерком выбрался, глаза сторожам отвел, чай, не привыкать, хе… Лодочку себе взял, какая приглянулась, булей посадил, чтоб носы по ветру держали, и сказал им – ищите, мол, своего любимого хозяина. Так и поплыли на запах. Ну, чутье у дьяволов лысых, сам знаешь какое… Грести я не стал, на весла двоих придурков посадил, из тех, что сторожами на ночь в корабле осталися. Ружьишки-то приказал им в воду выкинуть, чтоб не сглупили чего. Только мы недолго отплыли – адмирала, вон, встретили.

– Как же вы с ним объяснились? – Артур, кряхтя, уселся на белом нагретом камне. – Ты же, Дед, никаких языков, кроме русского, не учил.

– Ай, мне ни к чему. Адмирал тебя сам искал.

– Что за ерунда? – Коваль задавал вопросы, а сам размышлял, не привиделись ли ему китоврас и прочие чудеса. Одно он мог утверждать наверняка – свистулька с шеи исчезла!

Мгновение спустя он догадался посмотреть вниз. И вздрогнул от неожиданного открытия.

Он видел.

Видел сквозь толщу горной породы. Видел серый базальт, голубые и красные глины, видел блестящие водоносные слои и похожие на ветви деревьев нити металлических руд.

Он видел залитый багровым светом догорающий подземный лабиринт нураги, видел черные дыры вертикальных тоннелей, куда еще не добралось пламя огнеметов…

Китоврас сдержал слово.

– Да не ерунда, – хихикнул Озерник. – Сам спроси. Они за нами на своих рыбинах от самой Катании гнались, да маленько не успели…

– На рыбинах?!

– Ну да. Так вона же она, рыбина, – Савва небрежно указал вниз, под обрыв.

– Мать твою… – вырвалось у Коваля.

На нежно-бирюзовой глади заливчика, среди гроздей розовых сонных медуз, покачивалась атомная субмарина.

Часть вторая СОЮЗ ОРЛА И ЛЬВА

15 ПЕСНИ ПУСТЫНИ

– Ты выйдешь к ним один, брат Михр?

– Если я погибну, вы успеете спасти женщин и детей. Уводите их к оазису Джейба, там соединитесь с семьей Зиявы. Брат, отгони верблюдов в Аль-Гуру и вели рабам засыпать колодцы.

Глава рода поправил куфию, из-под руки посмотрел на север. Горцев еще не было видно, но тучи пыли уже поднялись над рябью барханов. Лошади шли тяжело, падали, тонули в песке, но шли. Тысячи и тысячи лошадей. Десятки тысяч всадников.

Над ними пела птица.

– Брат Михр, мы не ослышались? Ты велел засыпать колодцы?

– Вы не ослышались. Вели рабам засыпать колодцы, потом пристрели их всех – и догоняй наших. Если ты убьешь рабов, никто не сможет рассказать этим шакалам, где можно напоить коней. Тогда солнце начнет убивать их.

– А если у них с собой достаточно воды? Если они свернут к оазису Эс-Сам?

– Сколько бы ни было воды, она кончится. Лошадь – не верблюд, по пескам они не дойдут до Эс-Самы и за месяц. Мы измотаем их, а потом нападем. Мы будем убивать отстающих, пока их кости не превратятся в костяную дорогу.

Старейшина семьи один вышел навстречу войску горцев. Дозорная сотня, рысившая в тысяче шагов впереди авангарда, заметила одинокую черную фигуру, но вначале его приняли за мираж. Нашлись такие, кто умел говорить с пустынниками. С семьей брата Михры хоть и воевали, но много и торговали. На базарах в Аль-Гуре, когда заключались краткие перемирия, горцы продавали бедуинам до сотни рабов за день. А потом снова возвращались к себе, к надежному и честному мужскому промыслу.

Брат Михр стоял неколебимо на вершине каменистой гряды, хотя ему очень хотелось отступить назад и нырнуть в подземный ход. На него подковой накатывалась медлительная пыльная волна. Кони горцев уже не рысили, они давно устали и перешли на шаг. За девять суток продвижения в страну красных песков конница потеряла лоск и горделивую посадку. Многие лошади хромали, у них воспалились глаза и наросли кровавые мозоли. Мелкие отряды кочевников, щипавшие периодически фланги громадной армии, доносили, что горцы похоронили уже сто сорок человек и как минимум столько же лошадей.

Но это была капля в море. Объединенные войска горцев гнали в пустыню больше сорока тысяч коней. Они собрали всё, что смогли, и пошли на неслыханные расходы. Брату Михру донесли, что главы кланов решились купить дополнительных лошадей и быков и послали за ними в Дамаск и Багдад.

– Ты ищешь смерти? – спросили у кочевника первые подъехавшие горцы. С ним нарочно заговорили на языке базаров Аль-Гуры, чтобы он понял.

– Отведите меня к тому, кого вы называете Вершителем судеб, я должен беседовать с ним.

– А если он не пожелает беседовать с тобой?

– Тогда прольется много лишней крови, – невозмутимо заявил пустынник.

Брат Михр позволил себя обыскать. Он уговаривал себя не волноваться, но все равно его сердце застучало, когда бешеные джигиты из клана орла подсадили его, со связанными руками, в арбу Вершителя судеб. Пустынник повидал немало на своем веку, он принимал самое горячее участие в десятках мелких и крупных войн между племенами, он четырежды осаждал железные стены халифата, но никогда не встречал столь сосредоточенной и столь дисциплинированной армии. Когда песок сменялся сухой глиной, земля вздрагивала и стонала под копытами коней. Они наступали широким полумесяцем, растянувшись почти на десять тысяч шагов, совсем не так, как привычно нападали горцы.

И они не останавливались. Лавина катилась и катилась, сверкая сталью клинков и серебром ружейной гравировки.

– Ты пришел, чтобы услышать мою птицу? – осведомился старец. Он лежал на пышных подушках, под голубым шатром, украшенным изысканной вязью. Его арба единственная на всю армию была снабжена мягкими рессорами. Сюда приносилось все самое лучшее. Мальчик-раб отгонял мух от винограда и персиков, четверо громадных джигитов с саблями наголо сидели вокруг золотой клетки, укрытой тончайшими надушенными платками. В углах курились ароматические свечи, старик и юноша наигрывали веселую мелодию на старинных бандурах.

Брат Михр невольно сглотнул. Перед Вершителем судеб стоял кувшин с водой. Почти полный кувшин, и всё – для одного человека!

– Нет, – против воли выдавил кочевник. – Твоя птица – это злое волшебство, и сам ты – злой джинн.

– Почему же я злой джинн? – посерьезнел Вершитель судеб, делая незаметный знак охране. На кочевника мигом навели ружья.

– Ты не открываешь рот, когда говоришь, – усмехнулся брат Михр. – Разве так ведет себя добрый человек?

– Ох ты какой глазастый! – Чародей хлопнул себя по бедрам. – Хорошо, твоя правда, я действительно не открываю рот. Но, поверь мне, так гораздо удобнее. Я совсем недавно научился думать так, чтобы меня все вокруг понимали… Гм. Я так и знал, что ты не похож на этих, с гор. Н-да, следовало ожидать… Тогда чего же ты хочешь, если Феникс тебя не интересует?

– Хочу, чтобы вы ушли отсюда. Это наша земля.

– Ничего не могу изменить, – пожал плечами моложавый старик. – Мы не собираемся с вами драться. Мы идем на юг, гораздо дальше на юг.

– Зачем?

– Затем, что в аравийской пустыне спрятано золото. Так много золота, что хватит на всех, кто пойдет за мной.

– Вас всех убьют. Ты околдовал горцев. Пока тебя не было, они знали, что такое Железная стена. Я сам четыре раза дрался у Железной стены. Мы потеряли треть бойцов, а каждый из моих стоит троих горцев, это точно. Вас всех убьют. У халифов есть машины, они разрывают сто человек в клочья. Никто не может драться с халифатом.

– Спасибо, что предупредил, – улыбнулся Вершитель судеб. – Со мной сейчас восемнадцать тысяч сабель, снялись с места все кланы, включая дальние. И по нашим следам идут другие. Идут курды, их около четырех тысяч, идут армяне-переселенцы, идут таджикские кланы из северных гор. Эти никогда не видели и не слышали птицу, но зато они слышали о сказочной стране, спрятавшейся за Железной стеной. Мы послали гонцов в Фергану, в стан большой армии Карамаза. Они собирались идти на север, но теперь многие задумаются. Людям не нравится, когда рядом с ними кто-то живет слишком хорошо. Люди могут терпеть очень долго, но когда-то наступает день – и они кидаются на приступ. Скажи, пустынник, разве это хорошо, когда твои дети гибнут от жажды и голода, а совсем рядом их дети купаются в фонтанах и едят вдоволь?

– Ему угодно, чтобы происходило именно так, – воздел к небу глаза кочевник. Но это прозвучало не слишком убедительно.

– Как угодно, – не стал спорить старец. – Извини, у меня много дел, я такой толпищей впервые в жизни командую. Прощай, тебя проводят…

– Подожди, – брат Михр сбросил с плеча противную лапу горца. – Если ты обещаешь не трогать наши селения… позволь мне взглянуть на птицу.

– Я клянусь, что не буду нападать на ваши деревни. Но всем вашим семьям я предложу присоединиться к нам. Если ты отказываешься, твои люди останутся бедными и голодными… Ты уверен, что непременно хочешь взглянуть на птицу? – сменил тему хозяин шатра и жестом отпустил охранников.

– Хочу, – гость заметно напрягся, когда слуга с поклоном потянул с клетки покрывало.

– Феникс умеет делать три вещи, – терпеливо начал Вершитель судеб. – Во-первых, он поет о правде…

Брат Михр не заплакал, когда чудесная пери открыла рот и воздух наполнился дивной мелодией. Последние слезы он выплакал в детстве, когда его стегали кнутом вместе с другими рабами-детьми на виноградниках горцев. Птица запела громче, мотив ее чудесной песни подхватили доблестные воины Вершителя судеб, арба затряслась, кони пошли быстрее, воздух наполнился гулом. Это загремели от скорости колеса тяжелых повозок. Погонщики быков не желали отставать от войска.

Брату Михре показалось, что среди барханов расцвели сотни огненных розовых кустов, что прохладные голубые ручьи заструились там, где твердой поступью прошли горные кланы – вчерашние непримиримые враги.

– Я хочу, чтобы ты говорил со старейшинами семей, – просительно произнес брат Михр. – Если ты свернешь к оазису, я провожу тебя. Если ты убедишь их, войны между нами не будет. В противном случае твоя армия застрянет между Железной стеной и отрядами моих братьев. До аравийских песков ты не доведешь и половины всадников…

– Перспектива неприятная, – согласился Вершитель судеб. – Хорошо, я дам приказ к привалу. Далеко до твоих братьев?..

…Спустя час разношерстное войско расположилось лагерем у основания неровного рыжего холма. Раскинули шатры и палатки, из припасенных досок сложили костры. Но не слышалось веселого пения, не плясали вокруг огня и не хохотали с чаркой вина. Даже крепких, как сталь, абреков смертельно измотал последний переход.

От войска отделились три сотни, самые верные последователи Вершителя, самые отчаянные и вооруженные до зубов. Они окружили повозку старца и направились в сторону спрятавшегося в песках оазиса. Ночь они провели в седлах, потому что разбивать лагерь такому маленькому отряду опаснее, чем постоянно двигаться. Всем горцам слишком хорошо известно, как незаметно умеют подкрадываться эти подлые песчаные лисы!

Оазис Джейба встретил горцев могильной тишиной. Однако брат Михр сумел вызвать его к жизни. Он ушел и долго препирался с сородичами среди чахлых пальм, а недобрые глаза отовсюду буравили вооруженный караван. Бродяга уже решил дать приказ к отступлению, когда наопушке жидкой рощицы показалась знакомая фигура.

– Как хорошо, что свои его не зарезали, – рассудительно заметил Мирза, гордившийся тем, что Вершитель доверяет его клану личную охрану. – Без этого вора в белой простыне мы не нашли бы дорогу обратно.

– Здесь старейшины четырех семей, – сообщил брат Михр. – Если ты не сумеешь убедить их в честности намерений, они убьют меня, убьют всю мою семью, потому что я провел этих… – он скривился в сторону горцев. – Я провел вас к нашим колодцам.

– Отведи нас к братьям, – приказал Вершитель.

– В оазисе никто не может носить оружие, – уперся кочевник.

– Мы пойдем без оружия. Только шестеро со мной.

Братья Михра встретили старца настороженным молчанием. Вершитель судеб настоял, чтобы помимо старейшин к колодцу пришли все, кто пожелает. Постепенно собралось больше сотни мужчин. Женщины и дети сбились в кучку в сторонке, не решаясь приблизиться. Дубленые, непроницаемые физиономии вождей выглядели, словно деревянные лики их засыпанных песками божков. Когда роскошная птица расправила крылья, по толпе пронесся восхищенный вздох. В голос заревели несколько детей, но старшие быстро заткнули им рты. Птица одним махом взлетела на крышу своей клетки, которая больше походила на изящный минарет, чем на походную тюрьму.

Женщины завизжали, многие заголосили и повалились на землю, когда птица обернула к ним свое белое, неистово красивое лицо. Никто потом так и не смог уверенно сказать, что исторгало звуки – рот прекрасной пери или золотой птичий клюв.

Мирза и Малик в который раз плакали, привалившись с двух сторон к плечам наставника. Конечно, они плакали не так печально, как в первый раз. В их плаче даже звучала радость, потому что сто убийц могли шестерых легко зарезать, но теперь стало ясно, что никто никого не убьет, напротив, все станут братьями, и даже удивительно, как они могли раньше испытывать неприязнь друг к другу…

Песня Феникса лилась над дремлющими разводами песков, над задравшими головы табунами верблюдов, над притаившимися в пещерах кочевниками.

Когда птица сложила крылья, когда растаял последний звук, среди пальм долго слышались лишь сдавленные рыдания и стоны. Затем поднялся высокий иссохший человек в белом. Его губы тряслись.

– Мое имя – Рашид, мою семью уважают от Железной стены до Змеиных гор и от Багдада до Дамаска. Клянусь, я никогда не слышал и не видел ничего подобного. Моя семья пойдет за тобой, Вершитель.

– И мы пойдем… И мы, и мы!

– Скажи нам только одно… – Высокий старик рухнул на колени, затрепетал, страшась выговорить заветное слово. – Ты ездишь на белом жеребце, тебе поклоняются народы, ты говоришь с каждым на его языке, и с тобой пришли триста воинов… Ты – Махди?

Мир замер. Кочевники прекратили дышать. Человек с птицей улыбнулся.

– Мне нечего тебе ответить. Мне кажется, что я пришел сам, но это может быть и не так… Мне кажется, что это не я веду вас, а вы ведете меня. Мне кажется, что я оживил эту птицу, но наверняка нельзя знать ничего.

Ропот пронесся по рядам сидящих кочевников, многие недовольно нахмурились.

– Кто такой Махди? – спросил человек с птицей. – Если это тот, кто придет дать вам благо, то я – не против него. Скажите мне, разве большая война, в которой погибнут сто тысяч мужчин и двести тысяч будут их оплакивать, – это благо?

Кочевники согласились, что большая война – это большое горе.

– В таком случае я тоже стремлюсь дать вам благо, – широко улыбнулся тот, кого называли Вершителем судеб. – Я пришел, чтобы остановить войну. Феникс даст каждому из вас столько, что война потеряет смысл. Рашид, у каждого из твоих сыновей будет столько верблюдов, сколько ему нужно для счастливой жизни.

– Мы тоже с тобой, брат Рашид, – закивали остальные. – Надо немедленно послать в Аль-Гуру за братьями Захарией и Гаруном, пусть они встретятся с нами…

– Если позволишь дать тебе совет, ты не должен слишком торопиться, Вершитель, – почтительно произнес брат Рашид. – Вы движетесь напролом, вас видно и слышно за три дня пути.

– Я не полководец, – виновато улыбнулся старец. – Как же незаметно спрятать такое большое войско?

– Прежде всего, следует свернуть на восток, – отрезал брат Рашид. – Мы укажем место, где Железная стена слабее всего. Это не значит, что армии халифата там слабее, но соорудить переправу там будет легче. Ведь вы собираетесь наводить переправу, да? Иначе зачем вы везете с собой столько целых деревьев?

– …Он умен, этот брат Рашид, – отметил Вершитель судеб, когда три сотни охраны тронулись в обратный путь и пески запели свою заунывную песню.

– Он хитер, как дюжина лис, – ощерился глава клана барса. – Но в песках он хозяин. Если говорит забирать на восток, то лучше сделать так.

– Сколько человек мы сегодня приобрели? – поинтересовался хозяин волшебной птицы, слушая стоны сухого ветра.

– Когда договариваешься с кочевниками, нельзя быть ни в чем уверенным, – улыбнулся в усы Малик. – Но тысяч семь сабель они соберут. Или двадцать тысяч. Никто не знает, сколько их, Вершитель.

Пески напевали. Далеко на юге, отвечая их пению, гулко завывали опоры Железной стены.

16 «АВАНГАРД»

– Сэр, добро пожаловать на новейший «Авангард»! – с нескрываемой гордостью объявил адмирал. – То есть в абсолютном измерении это жуткое старье, но сдается мне, что новее ничего не построено.

И Пасконе громогласно захохотал над собственной шуткой. Он вообще слишком громко и слишком часто смеялся, дергая себя за бороду. По пятам за ним, иногда даже оттесняя президента, следовали два офицера с револьверами. Коваль не сразу понял, от кого они охраняют адмирала в его собственной вотчине. Артур передвигался лучше своих бойцов, закалка Клинка и усилия Саввы сделали свое дело. Он еще с трудом сидел, не мог лежать на спине, но передвигал ноги вполне сносно. Каждую минуту он спрашивал себя, не приснились ли ему плен и чудесное спасение.

– Прошу вас, не беспокойтесь, мистер президент. Всегда найдется пара негодяев, готовых воткнуть вам нож в спину, ха-ха-ха! У нас недавно произошли мелкие разногласия, так случается… Впрочем, вам это не хуже меня известно! – Адмирал подмигнул, словно предлагал сообразить на троих. – Двоих негодяев пришлось высадить, а один напоролся на пулю. Видите ли, им показалось мало недели отпуска на базе, они просились в город…

Коваль усиленно вертел шеей – после лежания ничком на койке в замкнутом кубрике ему все казалось интересным. В главной рубке, в офицерской кают-компании, на мостике – везде дежурили хмурые офицеры с оружием. Некоторые выглядели, как после драки. Очевидно, мелкие беспорядки, о которых вскользь упоминал адмирал, были чем-то большим.

– Сэр, вы уверены, что из-за нас нет проблем?

– Абсолютно никаких. – Пасконе со счастливой миной вытер лысину. – Мы были счастливы выполнить свой воинский долг!

– А вы совсем не выпускаете ваших людей на сушу? – спросил Коваль и тут же пожалел о своем любопытстве.

– Наша суша – под ногами, – жестко заявил Пасконе. – Мы чиним наши любимые корабли в британских доках и заходим в некоторые базы за пределами королевства… Давайте лучше я покажу вам нашу гордость – библиотеку. Это именно то, что позволяет нам учить будущую смену…

Библиотека действительно произвела на Артура сильное впечатление. Десятки стеллажей, набитые книгами от пола до потолка, карты, схемы и графики, развешенные повсюду, информационные носители всех видов, даже те, которые он не застал, которые изобрели после его погружения в анабиозную капсулу…

– К величайшему сожалению, уже сломавшиеся компьютеры мы починить не в состоянии, – адмирал уныло погладил серый монитор. – Но книги нас выручают. Сидите, сидите, господа.

Два молоденьких офицера и один пожилой, плотный вскочили с мест при появлении начальства. Все трое были подстрижены, выбриты и одеты в отглаженную чистую форму. Несмотря на шум за стенкой, все трое сосредоточенно штудировали атлас с картами. За стеной сержанты под командованием усатого здоровенного лейтенанта разбирали и собирали с закрытыми глазами пулеметы и автоматы.

Следующий отсек. Мешки и ящики, разобранные переборки между клетушками, сотни кубических метров превращены в склад. Скорее всего, раньше здесь находились офицерские каюты. Либо до Большой смерти старший командный состав жил более вольготно, либо офицеров по штату полагалось больше. В нынешние тяжкие времена, пожаловался адмирал, приходится каждый пятак пространства использовать для провианта и запасов любого рода. Коваль не стал допытываться, какие методы использует бравая команда для пополнения запасов. Ничего удивительного, что в борьбе с морскими бандитами приходилось использовать бандитские методы, а спасенному русскому президенту вообще судить не с руки…

– Сюда, осторожнее… Начиная с тысяча девятьсот девяносто третьего года Британия спустила на воду четыре таких гиганта. Кроме серии «Авангард», королевские силы заказывали тогда «Свифтшуры», те были поскромнее, и, наконец, перешли к «Астутам»… Два корабля класса «Астут» у меня в строю. Да-да, в полной боевой готовности, только не хватает команды… Будьте осторожны, здесь мокро, вторые сутки подтекает контур… Нет-нет, не беспокойтесь, реактор в порядке. Сюда, налево!

У Артура складывалось ощущение, будто он угодил на страницы романа Жюль Верна. Он трогал мерно подрагивающие теплые переборки, заглядывал в овальные жерла люков, гладил поручни, отполированные сотнями рук. Мелькающие огоньки на пультах завораживали его, буквально вышибая слезу. У России тоже имелись ядерные крейсеры, президент их видел своими глазами, но все они давно превратились в памятники самим себе. Большинство из них, уцелевшие в североморских доках, безбожно «фонили», даже Качальщики не рисковали к ним приближаться.

– Вы знаете, что лодки этого класса – самые крупные из всех подводных кораблей Британии? – Адмирал любовно поглаживал свой корабль. – Водоизмещение – пятнадцать тысяч девятьсот тонн, длина – почти сто пятьдесят метров, ширина – тринадцать… Всю эту прелесть тащит реактор от старого доброго «Роллс-Ройса». Судя по регламентным документам, последняя версия реактора позволяет нам ходить до восьмидесяти раз вокруг земного шара. Восемьдесят раз, хо-хо! Это и невозможно, и никому не нужно, главное – нести дежурство…

– Нести дежурство? – Артур прикусил язык. Он уже догадался, что о некоторых вещах лучше не спрашивать. Пасконе слишком много сделал для него и собирался сделать еще больше. Не следует трогать чужих призраков, ох, не следует! Если кому-то нравится патрулировать пустые океаны – пусть, лишь бы не сумели запустить ракеты…

А этот крейсер нес дежурство. И люди на нем, немного странные, молчаливые, чересчур разновозрастные, отнюдь не были призраками. Субмарина давно состарилась, но содержалась в образцовом состоянии. Всех спасенных русских, девять человек, разместили в просторных кубриках, с водопроводом, канализацией и электричеством. Всем, в том числе президенту, выдали грубые матросские робы. Свою одежду Артур в пещере так и не нашел…

В каютах функционировало корабельное радио, крутившее сплошь английскую и американскую эстраду конца двадцатого века. Впрочем, несчастные русские моряки, истерзанные когтями похотливых «кошек» и ядовитыми жгутиками паразитов-нураги, могли лишь валяться на животах, стонать и терпеть жгучие мази Озерника. Радиопередачи питерских моряков удивить не могли, уже лет семь как столичный губернатор на всех площадях развесил громкоговорители и крутил веселые музыкальные программы. Гораздо страшнее оказалось погружение, ощущение замкнутого пространства…

– Большей частью мы стоим в доке и занимаемся ремонтом. Что нам еще остается, воевать-то не с кем! С другой стороны – слава Богу, что нет достойных негодяев. Пожалуй, мы самое стабильное военно-морское соединение, которое знала история. Больше двухсот лет эскадра базируется в закрытых доках на реке Клайд. Да-да, наш старый добрый Клайд…

– Вы сказали, «не с кем воевать»? – удивился Коваль. – А разве вам неизвестно, что я лично обращался в Палату лордов за помощью, писал британскому послу в Петербурге?..

– У нас с ними нет ничего общего, – отчеканил адмирал. – Свора невежественных негодяев, заросших суевериями и вшами!

В узких коридорах воздух пах проводкой, разогретым металлом и чем-то несвежим, той смесью противных, скользких, душных ароматов, которые рождаются в замкнутых мужских коллективах и не выветриваются, даже если залить полы одеколоном… Адмирал со смехом извинился, что половина двигателей, обеспечивающих вентиляцию, находится в ремонте. В ремонте, похоже, находилась половина важнейших механизмов, обеспечивающих жизнедеятельность. На нижней палубе президента пускали не во все отсеки: там полуголые люди возились по колено в воде. Чуть позже выяснилось, что один из «гениальных» механиков адмирала разрабатывает абсолютно новую модель подводной пушки – и для испытаний понадобилось затопить целый отсек. Очень скоро Артур убедился, что в суждениях адмирала почти всегда присутствовали полярные оценки. Либо «гениально», либо «негодяй», третьего не дано.

– Мы возвращаемся в доки, привозим женщинам то, что вы назвали бы добычей. Но! Прошу заметить, мы не какие-то негодяи вроде Джакарии-как-его-там! Мы учимся, мы исследуем зараженные районы, наносим их на карты… Иногда совершаем вылазки. Там, где нет хозяев, мы объявляем имущество собственностью британской короны. Прошу учесть – только там, где нет хозяев!

– Я даже не сомневался, – ввернул Артур.

Миновали аккумуляторное отделение, рефрижератор, ряд запертых кладовок, вдоль которых прогуливался коренастый лейтенант с короткоствольным автоматом. Трап наверх – и снова жилой отсек, больница. Сначала вылез один из охранников адмирала, лишь потом – остальные. Коваль обратил внимание на одеяла и простыни. Оригинальное постельное белье за полтора века, естественно, давно истлело, постели были застланы грубыми льняными отрезами и вязаными одеялами из разноцветной овечьей шерсти.

– Вы не представляете себе, мистер президент, как много городов покинуто!

– Да что вы говорите? – изумился Артур.

– Да-да, поверьте, на планете полно мест, где население вымерло практически полностью. Мы откупорили три бутылки старинного рома, когда услышали в эфире ваши переговоры. Тысяча дьяволов, так редко в открытом море можно услышать человеческую речь! Мы всплывали в гаванях на островах, это райские места, если на нашей планете еще можно встретить рай!.. – Пасконе увлекся и колол лицо Артура своей бородой. – Мы всплывали согласно картам, которые составляли наши отцы и деды. Мой дядя был капитаном «Нельсона», он застолбил множество складов, где можно черпать еще триста лет… Он был гениальным капитаном, мистер президент!

Так что вы думаете? Все осталось по-прежнему. Людей нет, там пустые острова. Пустые города, пустые гостиницы, огромные пустые магазины, забитые вещами, которые никогда никому не понадобятся!.. Идемте, я покажу вам наш спортивный зал!

Адмирал Пасконе проводил экскурсию с тем наслаждением, которое испытывает хозяин антикварного автомобиля, представляющий своего питомца на выставку.

– Мы раз за разом проводим разборку и сборку систем, прочистку и прокачку, и каждый раз берем с собой сыновей и внуков.

– Сыновей и внуков? – Коваль убедился, что не ошибся. В одном из боковых проходов, под связками воздуховодов и кабелей, он видел несколько вихрастых мальчишек лет восьми-десяти. Они некоторое время преследовали адмирала и его гостя, затем отстали. – Вы берете в походы своих детей?

– Иначе нельзя. Нас воспитали моряками, и наши сыновья станут моряками. Мы никогда не будем жить, как вы. Потому что море нас когда-то спасло. Вы понимаете, что я имею в виду? Мой прапрадед был гениальным человеком. В один прекрасный день, как пишут в сказках, он внимательно послушал сводку по радио, потом построил экипаж на палубе и заявил: «Парни, мы не пойдем на сушу!» …Сюда, пожалуйста, берегите голову. Здесь штурманская рубка, к сожалению, посторонним вход запрещен…

Пасконе шел впереди, любовно поглаживая встречающиеся на пути препятствия. Коваль поспевал за хозяином субмарины, пригибаясь, уворачиваясь от торчащих рукояток, вентилей и ребер трубопроводов. Волос Артура касался поток теплого воздуха, поручни и проемы люков едва заметно волнообразно вибрировали.

– Ого-го, нет, нет, сюда нельзя, нас пристрелят. Шучу, шучу, однако доступ в двигательный отсек тоже запрещен!

У задраенного люка стоял часовой, высоченный чернокожий сержант с пистолетом. Этажом ниже встретились еще двое часовых – у входа в торпедное отделение и возле продовольственной кладовой.

– Ничего не поделаешь, мистер президент! – хохотнул Пасконе. – Четырнадцать лет назад, во время дальнего похода, мы ввели это правило – и не намерены отступать. Тогда произошло нападение на склад с целью захватить спирт, в драке погибли трое… Обидно и глупо, вы не находите? Но еще обиднее было то, что пришлось высадить на остров троих зачинщиков бунта. Они до последнего не верили, что их высадят, прекрасные техники… Да, мы потеряли прекрасных специалистов, плакать хотелось, но закон превыше слез… Ежедневно дежурный офицер производит развод караула на шесть постов охранения. Это тяжело, отвлекает много людей, но дисциплинирует.

– Я хотел спросить, откуда вы узнали, что мы терпим бедствие?

– Чуть позже, чуть позже, – хитро глянул англичанин. – Если вы заметили, экипажу даже не сообщалось, кто вы такой. Я давно должен был объявить общее построение и представиться по форме, как учит устав. Однако всему свое время, мистер президент!

Навстречу пробежали трое младших чинов с лампами и набором инструментов. По интеркому разносились приказы старпома. Сержанту Солле предписывалось срочно явиться в компрессорное отделение для производства текущего ремонта. Лейтенанту Бригсу сообщали, что его ожидают на четвертом посту.

– Какая же она здоровенная! – вырвалось у Артура когда в конце поперечного коридора он заметил полуоткрытую дверь, а за ней – голубую воду бассейна.

– Кают-компания объединяет столовую, актовый зал и комнату отдыха. Мы смотрим кино, мы устраиваем викторины и спектакли. Когда мы возвращаемся в базу, сюда приходят жены и прочие члены семей, чтобы помочь с уборкой, чтобы вместе приготовить праздничный обед. Не просто убрать грязь, мистер президент, а вылизать судно вдоль и поперек. За исключением реакторного и торпедного отсеков, естественно. Таковы традиции, сэр. Мы катаем детей по гавани, мы вместе встречаем Рождество и здесь же, на этих койках, зачинаем будущих детей. Эти лодки… вы не сможете понять, но они для нас все.

– Отчего же? – Коваль с интересом следил, как работают сварщики. Сняв кусок внутренней обшивки, двое осторожно накладывали пластину пластыря на влажный металлический стык. Третий матрос держал над товарищами переносную лампу. Судя по количеству неровных блестящих швов на вогнутой поверхности, которую успел заметить Артур, лодку чинили в этом месте дюжину раз. – Я вполне способен понять, что вы любите свой корабль. Более того, адмирал, я восхищаюсь вами. Мне совершенно непонятно, как вам удается поддерживать столь высокий уровень инженерной подготовки. Ведь вы и ваши люди никогда не учились…

– Охо-хо, поучиться в Королевской академии нам бы не помешало, это уж точно! – хохотнул адмирал, но тут же стал серьезным. – Мы учимся ежедневно, сэр. Всё, что я могу, – это устраивать бесконечные зачеты и проверки. Мы не ходим в кругосветное плавание, мы просто потеряемся, признаюсь честно. Навигационные приборы барахлят, карты глубин устарели, несколько раз мы попадали в аварии… Кроме того, как вы понимаете, нас никто не поведет по пеленгу, наш сонар молчит, нет диспетчерских, нет качественных доков, нет металла, нет дистиллята, нет… Много чего нет. И глубоко мы тоже не забираемся: как видите, присутствуют течи…

Артуру очень хотелось задать главный вопрос: какого дьявола адмирал выводит тогда эскадру в море, если не с кем воевать и ни один военный блок не нуждается в патрулировании? А себя он спрашивал, как могла разведка, послы в Лондоне и торговцы упустить наличие такого мощного оружия? Британия раньше, чем материковые государства, оправилась от последствий пандемии, там успешно заседала Палата лордов, без особой крови избирались представители в местные органы власти, лет двадцать тому назад англичане откопали дальнего родственника с королевской кровью в жилах и возвели на бутафорский престол…

Всё, как в старые добрые времена. Торговля, монархия, кавалерия и артиллерия, но… Но никаких слухов про действующий подводный флот!

– …не слушаете, мистер президент? Две турбины мощностью двадцать семь тысяч лошадиных сил каждая передают энергию на водомет. Турбины вращаются в связке с дизель-генераторами переменного тока. При полной нагрузке мы выдаем под водой до двадцати двух узлов. Но это крайности, как вы понимаете, обычно мы ползем не быстрее восьми узлов. У нас три крейсера, мы их бережем, не гоняем попусту. Эти лодки придумали воистину гениальные люди, мистер президент!.. Добро пожаловать в святое место, ракетный отсек! Да, я так и знал, что вы спросите! Да, здесь тоже охрана, от самих себя, ха-ха-ха, но со мной вас пропустят. Ах, дьявол, у вас кровит повязка, может, присядем? Или вызвать вашего… гм… доктора?..

– Докладывает вахтенный офицер, – прогремел металлический голос интеркома. – Сэр, скопление целей на пеленге шестьдесят два градуса, дистанция двадцать кабельтовых. Ложусь на курс двадцать градусов, чтобы оставить их слева.

– Отлично, – схватился за микрофон адмирал, комкая в кулаке бороду. – «Нельсон», жду доклад!.. На чем мы остановились? Ах, да. В ракетном отделении стоят шестнадцать пусковых шахт. Грандиозно, да? К старту постоянно готовы шестнадцать «Трайдентов», как вам, ха-ха-ха? Мы можем произвести залповый пуск сразу из четырех шахт, с глубины в сорок метров, сэр! Каждая ракета движется на твердом топливе, состоит из трех ступеней и способна пролететь одиннадцать тысяч километров, сэр. Каждая из игрушек весит почти шестьдесят тонн, но на поверхность она вылетит, как пушинка, – под действием пара. А над поверхностью воды включится маршевый двигатель первой ступени и заработает инерциальная система управления, ориентированная по звездам. Каждая игрушка несет восемь боеголовок по сто пятьдесят килотонн…

«Он сумасшедший, – определил для себя Артур. – Вот ведь, из огня да в полымя. Этот маньяк запросто угробит полмира только для того, чтобы обучить команду. Они живут на лодках из поколения в поколение, им даже не представить, что это такое – ядерный взрыв…»

Двое офицеров поздоровались с командиром, но с мест не встали. Коваль перешагнул порог отсека с нарастающей тревогой. Бронированная плита тут же задвинулась за спиной. Ближайший офицер повернул бледное лицо, по стеклам его очков бегали отражения дисплейных огней. Второй курил сигару, закинув ноги на мертвый экран сонара. Как раз возле начищенного каблука его ботинка располагалась красная кнопка, укрытая прозрачным колпачком.

Коваль сглотнул.

– К сожалению, мы не располагаем возможностями для пробного запуска, – радостно продолжал адмирал. – Ха-ха-ха! Не пугайтесь, ядерных боеголовок на борту нет. Да-да, я не настолько глуп, мистер президент, чтобы не представлять, о чем идет речь. Но! – Пасконе подергал бороду, взглянул с хитринкой. – При необходимости мои парни в состоянии их вернуть на лодку. Мы всегда начеку, ха-ха-ха! Майор Адамс, скажите нам, сколько времени понадобится вам для монтажа?

– Сорок часов, сэр! – Белобрысый майор с воспаленными глазами вскочил и затушил сигару.

– Постойте, мне не совсем понятно, – осмелился Коваль. – Насколько я помню, должна существовать какая-то система оповещения. В вашем случае коды на запуск были известны только премьер-министру, хранились где-то у него или у ближайших генералов, а затем следовало на лодке вскрыть конверт…

Он спохватился, что слишком легко заговорил в прошедшем времени, но адмирал лишь кивал, увлекая его к очередным тайнам.

– Формально вы правы, без кодов мы не можем произвести пуск. Но это не настолько важно. Угадайте, почему? Потому, что у нас на базе приличный запас торпед, а для их запуска никакие согласования мне не нужны, ха-ха-ха!..

Артур мысленно помолился всем богам, вместе взятым. В этот момент зашипела местная связь.

– Докладывает вахтенный офицер «Нельсона». Ложимся на тот же курс, пройдем в пяти кабельтовых от вас.

– Лоуренс, это вы?

– Так точно, сэр.

– Торпеды к бою, объявляю боевую тревогу высшей степени.

– Есть тревога высшей степени!

Что-то в глубине огромного корабля сдвинулось, легкий толчок передался через металлические поручни. Адмирал невозмутимо продолжал экскурсию.

– Торпедный отсек включает в себя четыре шахты, каждая диаметром по полметра. Отсюда мы запускаем «рыбу-меч», боевая длина хода при пассивном наведении – до семидесяти километров. Гениальное изобретение эти акулы, я вам скажу!

Мимо Артура протиснулись трое офицеров, без спешки заняли свои места перед экранами. Внутренности торпедного отсека Артур представлял себе по фильмам несколько иначе. Здесь оказалось полно свободного места, здесь никто не выкрикивал цифр, никто не щелкал клавишами, и суровые морские волки не вглядывались в метки на мониторах.

– Мистер Пасконе… адмирал, извините, но вы со мной говорите так, словно заранее уверены, что я всё это понимаю. Откуда вам известно, что я…

– Что вы проспали сто двадцать лет? – гоготнул адмирал. – Чуть позже, чуть позже. Мы уничтожим это осиное гнездо, у моих ребят давно чешутся руки, вернем вам ваши баржи, а потом вместе выпьем, ха-ха-ха…

«Этот безумец не так прост, как кажется…»

Лодка начала разворот. Отовсюду неслись деловитые команды и отзывы, офицеры перебегали с места на место, в воздухе витали цифры и непонятный Ковалю флотский жаргон. Грубой ругани, впрочем, он не слышал и поймал себя на том, что любуется их слаженной работой. Наверняка они действовали не совсем по старому регламенту, но по сравнению с российскими экипажами британский был – словно пальцы одной руки.

– Пять градусов…

– Сброс балласта…

– Кормовой дифферент – семь и три десятых.

– Первый торпедный – к пуску готов.

– Мистер Николс, прошу координатную привязку…

– Прошу вас к перископу, – Пасконе приглашающим жестом указал на трап. – К счастью, у нас сохранилась подробная документация и, кроме того… такие гениальные наставники, как мистер Пол…

Круглоголовый коренастый Пол при появлении капитана застегнул воротничок, козырнул и коротко доложил. Артур обратил внимание, что мистер Пол гораздо старше своего начальника, ему наверняка стукнуло семьдесят. В полукруглом зале, где хозяйничал мистер Пол, приборы светились, потрескивали и попискивали со всех сторон. Кажется, тут ногу негде было поставить, полуразобранные схемы и корпуса окружали главного навигатора со всех сторон. Кроме старичка, в закутке приютились двое подростков, с ручками и блокнотами. Оба вскочили и щелкнули каблуками при появлении командира.

– Наши гидролокаторы построены на принципе трех антенн с плавающей частотой, – Пасконе указал Артуру на кресло возле себя. – Сонары работают в пассивном и активном режиме, мы видим всё на такой дистанции, на которой противник только еще собирается начать охоту…

«Какой противник?» – хотел спросить Артур.

– В ведении мистера Пола два перископа, оба, как вы понимаете, устроены не как система зеркал, – адмирал указал Ковалю на разгорающийся мутный экран. – Благодаря гению мистера Пола мы пока имеем исправные выносные видеокамеры и телевизоры….

По лодке пронесся сигнал тревоги. Артур не отрываясь смотрел на экран. «Авангард» в подводном положении входил на территорию плавучей пиратской крепости. Колыхались сети с застрявшими в них обломками бочек и пластиковыми бутылями, покачивались в солнечных бликах днища рыбацких лодок, справа гигантской тенью наползал киль теплохода. С корабля свешивались веревочные лестницы, огрызки полусгнивших мостков, рыбачьи снасти.

– Машинное, стоп.

– Есть стоп.

– Капитан Лоуренс, ваша задача – запереть выход из курятника.

– Вас понял, сэр!

«Они тут все посходили с ума, – вздохнул Коваль. – Надо быть порядочным кретином, чтобы радоваться войне…»

– Мы разнесем сборище этих прогнивших сковородок в клочья! – захохотал мистер Пол. – О Боже, какая прелесть, настоящий бой! Наконец-то!

17 О РОЛИ ПОДВОДНОГО ФЛОТА

Между «Звездой Востока» и «Магдалиной» темная вода вспенилась, забурлила. Запирая гавань пиратского города, угрюмым серым плавником всплыла рубка подводной лодки.

В соленом воздухе разнеслось протяжное карканье, словно циклопическая ворона прочищала горло. Затем карканье сменилось громоподобной человеческой речью.

С рубки подводной лодки заревел громкоговоритель.

Многотысячная толпа ахнула. Вдоль веретенообразного серого тела катилась косая волна, сначала вынырнул нос субмарины, затем уже показалось все ее хищное, стремительное тело. Лодка всплывала в полной тишине, она была огромна.

Усиленный динамиками голос произнес несколько фраз на итальянском, затем – на французском и английском.

«Внимание всем! С вами говорит командующий эскадрой адмирал Пасконе. Приказываю немедленно сложить оружие и убраться в трюмы! Вытащить замки из орудий! Я повторяю – немедленно разрядить орудия и всем покинуть палубы!.. Если будет произведен хотя бы один выстрел, мы спалим весь ваш сраный бордель! Первую торпеду мы выпустим в танкеры с нефтью! Я повторяю – сложить оружие!..»

Толпа ахнула вторично, на верхних палубах лайнера завизжали, сотни человек метнулись от бортов в глубины своих плавучих домов. Запирая искусственную бухту, почти вплотную к «Звезде Востока» всплывала вторая стальная махина.

– Они спасут наших? – теребили Деда Савву раненые русские моряки.

– Да я вам кто, вещий Алконост какой, что ли? – отбивался Озерник. – Понятия не имею, меня самого туда не пускают. Вы лежите тише, а то опять бинты расковыряете!..

Артур никогда не изучал устройство подводных кораблей. Он напряженно наблюдал за беготней команды, слушал щелканье приборов и гул воды. Так же, как невежественные флибустьеры, он не сумел бы объяснить назначения массы рычагов, кнопок и циферблатов на пультах подводного крейсера.

На стене боевой рубки красовалось изображение британского флага. Не укладывалось в голове, что Англия сумела скрыть наличие атомных ракетоносцев. Англия, которая неделю назад отказалась помогать России в войне! Но еще хуже укладывалось в голове, как неграмотным потомкам моряков удалось справиться с ядерным реактором!

– Мы устроим панику, под шумок высадим десант на ваши корабли – и перерубим швартовы, – возбужденно блестя глазами, объяснил адмирал свой непростой план. – Но мои люди не станут заниматься двигателями. Мистер президент, если вашу команду расстреляли или повесили…

– Тогда я попрошусь к вам на борт, – угрюмо откликнулся Артур. Про себя он подумал, что скорее поплывет в Геную на плоту, чем вернется в Катанию под британским флагом, утопив корабли и угробив три сотни людей.

Пираты не выполнили условий. С борта фрегата дважды ударила пушка. Ударила абсолютно безрезультатно, возле носа субмарины взметнулись столбы воды.

«Внимание всем! Я требую немедленно свернуть работы на захваченных вами российских судах! Всех офицеров и матросов отпустить на борт! Вернуть им все отобранное оружие! Если мои требования не будут выполнены…»

«Витязь» усердно разбирали, но борта пока оставались целыми. Два других российских сухогруза ожидали своей очереди, прикованные к пирсам. К ним уже проложили временные мостки, подвели плавучие краны и катили, тащили, волокли на себе всё, что могли открутить и оторвать. Коваль надеялся, что пираты еще не добрались до машинных отделений. Внешнее убранство, обшивка, орудия – черт с ними, главное – ходовая часть, чтобы дойти своим ходом до Генуи!

«Немедленно освободить русских офицеров и матросов!..»

Подводная лодка выпрыгнула из воды. С палубы «Витязя» разбегались грабители, на утлых лодочках гребли изо всех сил. Артур следом за адмиралом вылез через люк, поднялся на мостик. Подводники готовили к спуску на воду катер. Адмирал выжимал мокрую бороду, возбужденно кричал на подчиненных, которые готовились отбить российские суда. Перед тем как британские десантники высадились, произошло яркое, весьма примечательное событие. Это событие многое расставило по местам, в частности, показало, кто же хозяин на море.

– Торпедное отделение?

– Сэр, лейтенант Джонсон слушает.

– Засади им, Вилли! Прямо по курсу, видишь это жирное китовое брюхо в ракушках?

– Так точно, сэр!

– Торпедой – пли!

Корпус тряхнуло. Это было не самодельное, шкворчащее, свистящее устройство, которыми вооружали турецкие войска супруги Дробиченко, а полновесная «рыба-меч» с тремя сотнями килограммов взрывчатки. Субмарину тряхнуло так, что Артур еле удержался за тонкие поручни. С бортов плавучего города тоже завороженно следили за гигантским веретеном, вспенившим грязную воду бухты.

Торпеда ударила в ближайший из нефтеналивных танкеров. Столб огня рванулся к небу. На несколько секунд солнечный диск померк перед новым светилом. Всех, кто не держался за что-то на палубах, повалило ударной волной. Люди посыпались в воду. По палубам соседних танкеров катились вперемешку живые и трупы. Причальные канаты рвались, как нитки. Над головой Артура неторопливо пролетел якорь, волочащий за собой многотонную цепь.

Возникшее при взрыве цунами ударило в борт сухогруза, едва не перевернув его. От толчка судно смяло причальный пирс. Второй русский сухогруз швырнуло на борт парусного угольщика, приплывшего уже позже, пока Артура держали на Сардинии. Пиратский парусник открытыми люками черпанул воды и немедленно пошел ко дну, утаскивая за собой соседний теплоход. С бортов гибнущих судов прыгали в радужную воду сотни фигурок.

«Внимание! Говорит адмирал Пасконе!.. Всем немедленно отойти от окон и бортов! При невыполнении моего требования пускаем вторую торпеду!.. Внимание русским экипажам! Оставайтесь на местах, вам будет оказана помощь. Раненых мы возьмем на борт!.. Повторяю, всем бросить оружие и отойти от бортов! Всем очистить палубы!..»

– Я должен плыть на первом катере, – всполошился Артур. – Там мои ребята…

– Позвольте! – Хохочущий адмирал моментально стал серьезным, заступил президенту дорогу. – Вы командуете у себя, а здесь я отдаю приказы. Пока мои парни не очистят ваш «Витязь», вы никуда не пойдете!

Пришлось подчиниться.

Откуда ни возьмись на реях и трапах появились люди с белыми флагами. Очевидно, в пиратском сообществе наступил раскол. Одни пытались сдаться, другие им мешали. Застучали пулеметы, заухали винтовки крупного калибра. При этом по субмарине почему-то не стреляли. В ответ ударили тяжелые пулеметы с «Нельсона». Бравые подводники развернули батарею прямо на мокрой палубе субмарины, загородились броневыми щитами, образовав подобие римской «черепахи».

– Рубка, приготовить к пуску вторую торпеду! Капитан Лоуренс, командуйте. Цельте в танкер по правому борту!

– Есть, сэр!

Без всякой торпеды хлопнул и запылал второй танкер. Хозяева плавучего города поступили крайне неумно, скрепив нефтехранилища между собой. От взрыва соседний теплоход встал на дыбы, в воду свалилась шестиэтажная жилая башня, собранная из двадцатифутовых контейнеров. Длинный треск донесся из глубины города. Начали лопаться стальные балки, скреплявшие понтоны. Несколько катеров при взрыве перевернулись и рассыпались в воздухе. Огонь жадно набросился на деревянные постройки. В горящие волны рухнул мост, соединявший танкеры. По мосту как раз пытались перебраться в безопасное место не меньше трех дюжин пиратов. Теперь они корчились и вопили в пылающих волнах. Третий танкер пиратам удалось спасти: сверху, с бортов соседних теплоходов, ударили струи воды. Бегом тащили насосы, поднимали на канатах из трюмов, но явно не успевали. Пламя пожирало город.

Женщины кричали хором, несли на руках детей, бросали свои домишки. В дыму носились ослы и свиньи. Город треснул в двух местах. Пожар распространялся по верхушкам мачт, по крышам, по разложенной для просушки соломе, по скатанным парусам. В дыму витали и кружились мириады тлеющих кусков ткани, щепок и металлических обломков.

– Мы пришвартуемся к вашему кораблю вплотную, – прокричал в ухо Ковалю адмирал. – Ваших людей сейчас выведут наружу, я уже дал команду…

Шша-тахх!

Танкер задрал корму к небу, в его разорванное нутро хлынули сотни тонн воды. Пираты истерически рубили сходни и мостки, соединявшие гибнущий танкер с соседями.

– Мать твою, во жахнули-то! – встряхивая головой, пожаловался Савва, появляясь наверху. За ним вывели забинтованных матросов «Витязя».

Империя Джакарии Бездны медленно разваливалась. «Нельсон» выпустил еще одну торпеду в самый центр скопления военных кораблей, затем на лодке открылись люки. К «Витязю» заскользил второй моторный бот; вдоль бортиков сидели вооруженные до зубов мужчины в морской форме.

– Берегись, сверху!

На «Звезде Востока» со скрежетом начала заваливаться мачта, но до конца не упала, запуталась в переплетении канатов и кабелей. На «Витязе» из люков на палубу выбежали уцелевшие русские матросы, канониры и мотористы. Они обнимались, крестились, многие плакали. Очевидно, их заперли и продержали трое суток в трюмах. Пиратов никто не преследовал, те прыгали с бортов и вплавь кидались к своим горящим кораблям. В недрах плавучего города что-то продолжало трещать и взрываться. Затем, после продолжительной паузы, громыхнуло невероятно, так, что снова заложило уши.

Сначала потрепанные гвардейцы со страхом взирали на мокрые стальные чудища, но вскоре кто-то углядел Коваля – и громкое «Ура!» полетело с борта сухогруза. Гвардейцы не стали дожидаться, пока англичане предоставят им лодку, они сами спустили шлюпку и на веслах кинулись за своим любимым президентом. Не успел президент добраться до родной капитанской рубки, как на нижней пассажирской палубе «Магдалины» показалась очередная делегация с белыми флагами. Парламентеры привели с собой сорок семь человек захваченных в плен русских, в том числе – избитого, окровавленного, но весьма воинственного дона Тинто.

Артур немедленно дал команду рубить концы. Следовало как можно быстрее отойти от борта «Магдалины», пока адмирал не торпедировал ее. Было очевидно: если лайнер пойдет на дно, то непременно захватит с собой всех окружающих. От противоположного борта «Магдалины» отчаливали десятки маломерных судов, туда огонь еще не добрался.

– Господин президент, поверка произведена. Из числа команды убитых – девять, раненых – одиннадцать, без вести пропали четверо. Посты укомплектованы. Докладывал второй помощник Усенко!

– Машины в порядке?

– Так точно, уже отходим!

Откуда-то стреляли, но не прицельно. Адмирал прорычал в усилитель, что запускает следующую торпеду, – и стрельба быстро стихла. Вскоре она снова возобновилась, но стало очевидно, что на этот раз дерутся между собой. Дон Тинто получил в распоряжение сержанта с «Авангарда», сносно говорящего на итальянском. Они отправились к адмиралу и получили карт-бланш на грабеж. Артур счел нужным не заметить, как дон Тинто лупит по мордасам недавних заместителей Джакарии. Английские подводники привезли на палубу «Витязя» шестерых самых обычных мужчин, каждый о двух руках и двух ногах. К русскому президенту подбегали трижды с предложениями присоединиться, но он отмахнулся. Он передал через англичан, что дон Тинто может требовать любые контрибуции за свой разбитый нос, но у российской стороны несколько иные задачи.

«Витязь» с трудом маневрировал среди дыма, кусков плотов, понтонов, перевернутых катеров и обрывков канатов. «Нельсон» отходил в сторону, освобождая путь. Следом за «Витязем» начали разворот остальные российские корабли. Артуру наконец доложили общее число погибших. Двадцать два. И шестеро пропали без вести.

– Господин президент! – подскочил лейтенант гвардейцев, пыльный, ободранный, с кровоточащей повязкой на лбу. – Неужели мы их там бросим? Может, живы еще ребята, а?..

Лейтенант не договорил. Ковалю внезапно показалось, что ватой заложило уши, воздух стал плотным и горячим. Он даже успел засечь боковым зрением, как передний фронт этой плотной, пышущей жаром, но прозрачной волны несется к ним, прямо в спину лейтенанту, успел схватиться за поручень. Но миг спустя поручень легко вырвало из рук, их обоих подняло в воздух и вынесло за борт. С ними вместе с палубы «Витязя» сдуло в грязную воду еще человек двадцать, вместе с доном Тин-то и парламентариями.

Это взорвался один из оружейных складов, принадлежащих пиратам.

Пламя добралось до военных кораблей, которые давно самостоятельно не перемещались, но хранили в трюмах десятки тонн боеприпасов. Адмирал что-то кричал с мостика «Авангарда», широко разевая рот, Коваль его не услышал, но понял по жесту, что надо срочно прятаться. Над бухтой пиратского города со свистом разлетались сотни и тысячи снарядных осколков. Всех, кто находился выше определенного уровня, посекло. Начиная от второй палубы «Магдалины» и выше, борт лайнера превратился в сито. Когда к Артуру вернулся слух, он ничего не мог услышать, кроме коллективных стонов раненых. О парламентерах уже никто не вспоминал, о перемирии и золотой пиратской казне забыли.

Коваля вытащили из воды. Дон Тинто показывал на старенький итальянский фрегат, зажатый между титаническим бортом «Звезды Востока» и японским контейнеровозом. Кое-как удалось понять, что там тоже хранился запас снарядов. Фрегат словно колотило в лихорадке. Внутри него рвались патроны.

– Машины – полный вперед! Уходим!

– Всем вниз, покинуть палубу!

На фрегате вылетели стекла, вскрылась палуба, будто ее изнутри вскрывали консервным ножом. Следующий взрыв разломил стальную громаду пополам, оборвались десятки труб и канатных переходов, с воем взлетела ввоздух орудийная башня, протаранила по диагонали сразу несколько этажей «Звезды» и застряла где-то внутри теплохода.

– Берегись!

Пиратам удалось вытолкнуть чадящий танкер из общего ряда. Но с другой стороны от танкера остался без присмотра еще один пассажирский теплоход, «Принцесса». Невидимый на солнце огонь уже обгладывал верхние этажи его элитных кают. На «Принцессе» гремел гонг, с бортов спешно спускали шлюпки, на нижних трапах скопились десятки женщин с младенцами на руках. К трапу пытался причалить катер, но ему мешали рассыпавшиеся доски плотов и фрагменты понтонов.

«Авангард» неторопливо разворачивался в клубах дыма среди бурлящего ада, точно хищная акула, высматривающая очередную жертву. Маленькая бородатая фигурка подпрыгивала на мостике, блестя лысиной и размахивая биноклем.

– Братцы, они же всех тут угробят, – встревоженно вскрикнул один из русских канониров.

«Не успокоится, пока всех не пустит ко дну, – подумал Артур. – Мы валили боевые корабли, а Пасконе топит всех подряд…»

Британские десантники возвращались на субмарину. Трое офицеров непрерывно докладывали адмиралу о ходе боя. Очень скоро операция из боевой превратилась в истребление одуревших от ужаса пиратов. Они бежали на лодках и по навесным мосткам, а кто не успевал бежать, кидались вплавь, прямо в огонь. Вода в акватории «порта» горела, из тонущих танкеров продолжала толчками выливаться нефть. Нескольким скоростным катерам удалось уйти, они беспрепятственно обогнули вторую английскую субмарину и ринулись в открытое море. Адмирал дал приказ их не преследовать, зато по «Звезде Востока» был произведен еще один залп.

«Звезда Востока» превратилась в гигантскую пылающую печь. Этот колоссальный океанский лайнер замыкал подковообразное тело плавучего города, прямо напротив второго итальянского монстра – «Магдалины». Вместе они образовывали нечто вроде ворот крепости. Разглядывая вблизи ряды орудийных стволов, Артур представил себе, что стало бы с «Клинком» при лобовой атаке. Пожалуй, атаковать базу Джакарии не посмел бы ни один надводный флот. Теперь Артуру стало ясно, почему с Бездной боялись связываться итальянские города.

Джакария собрал пушки со всех военных судов, которые сумел подобрать в море.

Орудия «Звезды» пришли в движение, вокруг них суетились сотни канониров. Адмирал коротко рычал в переговорное устройство, отдавал приказания, слушал отчеты, принимал рапорта. За кормой «Авангарда» вспенились буруны, лодка быстро разворачивалась. За Артуром снова прислали катер. Адмирал приглашал на ужин и заверял, что британская эскадра проводит российские транспорты до порта назначения. Отказаться от приглашения было невозможно.

– Идиоты, они еще не наелись моих торпед! – бегая по рубке, вопил Пасконе. – Они потеряли своего дикого хозяина, теперь городом командует всякий, у кого есть револьвер! Идиоты, погубят и себя, и своих детей!

– Вы собираетесь их снова торпедировать? – Артур с сомнением оглядел кварталы пылающих домиков на раскалившихся баржах.

– Да, черт подери! Вы видите, эти мерзавцы не собираются сдаваться. Я дал им все шансы спастись!

Корпус тряхнуло. Еще одна торпеда ушла, на сей раз ее вполне могли запускать без дополнительного прицеливания. От прямого попадания борт «Звезды Востока» раскрылся, точно зацвел невиданный цветок. На несколько секунд наверху все оглохли, а внутри лодки люди ощутили лишь плавный толчок.

«Звезда» заваливалась на бок, увлекая за собой следующие суда, обреченные утонуть вместе с флагманом. Два пассажирских теплохода поскромнее классом встали на дыбы, их неудержимо тащило вниз. Прочность города сослужила его жителям плохую службу. Невозможно было отсечь погибающие части, чтобы спасти целое. Словно блохи с гибнущего пса, во все стороны прыснули паровые буксиры. Неуправляемая громада тихо дрейфовала на юг, оставляя за собой пылающий масляный хвост, в котором плавали сотни трупов.

– Погружение! Срочное погружение!

– Но мне хотелось бы вернуться на «Витязь», – попытался протестовать президент. – Там мои люди, и кроме того…

– Только после того, как мы вместе пообедаем на «Нельсоне», – расплылся в улыбке адмирал. – А кроме того, у меня для вас есть сюрприз.

– Вы спасли меня, сэр, – что может быть лучше этого сюрприза?

– Есть кое-что получше, – туманно глянул адмирал и привычным движением подергал бороду. – Я отвезу вас к человеку, которому вы и правда обязаны своей жизнью. Это он сумел вас найти, он уговорил меня преследовать вашу эскадру. Он считает, что вы давние знакомые.

– Вот как? Насколько давние?

– Мистер президент, он считает, что вы знакомы примерно сто пятьдесят лет.

18 СИВЫЙ БЫК

На сей раз Надя проснулась не от запаха.

Секунду назад, еще не вынырнув из тяжелого забытья, она была уверена, что возле нее кто-то есть. Она так резко открыла глаза, что на мгновение потеряла ориентацию. Переход в вертикальное состояние оказался слишком внезапным. Вероятно, ей опять что-то снилось, снилось, что она стоит или бежит, но одним махом, как пробка из бутылки, вылетела в реальность, и вот – не может унять клокочущее дыхание…

Она ощутила столь резкую боль в промежности, что непроизвольно скорчилась на боку в позе эмбриона, поджав колени к подбородку, и не сразу поняла, что обеими руками держит себя за низ живота. Сердце стучало, как у воробушка, во рту стояло отвратительное винное послевкусие…

На часах половина шестого! Да что же это творится: выходит, что проспала всего три часа. Просто очередной кошмар, ничего больше! Надя напрягла память, пытаясь уловить в хаосе невнятных образов ускользающие обрывки сна. Нет, ничего не получается… Осталось лишь леденящее душу ощущение, что кто-то большой и горячий преследует ее, тянется сзади, нагоняет… Нельзя было столько пить; наверное, это кишечный спазм…

Покачиваясь, Надя добралась до ванной, прополоскала рот, затем долго разглядывала ногти, сидя на унитазе. Кишечник не давал о себе знать, но тупая боль внизу живота так окончательно и не утихла. Уже вставая, она заметила лиловое пятнышко на внутренней поверхности бедра. Голова гудела, а глаза, как всегда бывало со сна, слушались неважно. Надя развернулась к свету, задрала ногу на край ванны, послюнявила палец и попыталась стереть это пятно. В последний момент, уже падая, успела ухватиться за вешалку с полотенцами…

Дрожа всем телом, Надя вернулась в комнату, включила верхний свет и уселась на пуфик напротив зеркала. Обманывать себя дальше не имело смысла. В комнате опять пахло, хоть и не так сильно, как вчера. Странно, что сейчас запах почти не взволновал ее. Возможно, притерпелась или…

Ну, скажи же себе честно! Признайся, что сегодня пахнет вкуснее!

Чуть-чуть напоминает душок от сырой рыбы. Нет, не только рыба; немного похоже пахло от Лапочки, президентского белого тигра, если зарыться носом в его шерсть. И еще кое-что, почти неощутимое…

Надя поставила на пол настольную лампу, повернула плафон в свою сторону и широко расставила ноги. Даже такое простое движение принесло новую вспышку боли…

Она не ошиблась. На бедрах, у самой промежности, отпечаталось несколько синяков. Точно кто-то схватил ее нетерпеливой лапищей за…

Но никто ведь ее не хватал.

Никто ведь не хватал?..

В мерное тиканье будильника вкрался посторонний шум. Надя стремительно обернулась. Непроизвольно сжав коленки, она шуровала рукой в складках скатавшейся простыни. Да где же этот чертов халат?!

Где-то в большой гостиной скрипнула дверца одного из шкафов.

Надя вдруг почувствовала себя абсолютно беззащитной. Во дворце такая хорошая звукоизоляция, что никто не услышит криков и никто не придет на помощь. Не сводя взгляда с распахнутой двери в прихожую, она замоталась в махрового друга, но одежда не принесла уверенности.

В прихожей никого нет и быть не может!

Она не помнила, когда успела избавиться от халата, хотя засыпала в нем, она была в этом совершенно уверена. Она тогда так и не нашла в себе сил раздеться. Свалилась спать в халатике, а проснулась голая.

Снова скрип.

Надя ван Гог ощутила, как предательская слабость охватывает колени. От халата пахнуло целым букетом тяжелых, смутно узнаваемых запахов. Конский пот, дым костра, горящая смолистая хвоя…

Из гостиной опять донесся негромкий стон дерева.

Половица. Так скрипят половицы возле окна, в месте, где когда-то прорвало батарею и паркет вздыбился. Стараясь не принюхиваться, Надя бочком пошла к двери.

Сейчас она перешагнет порог, нажмет в прихожей выключатель – и убедится, что в гостиной никого нет! Слава Богу, Артур не допускал, чтобы Эрмитаж оставался без электричества.

Яркий свет от люстры освещал лишь маленький кусочек коридора, а прихожая и двери в детские, в библиотеку и гостиную скрывались в густой тени. Надя постояла несколько секунд на пороге – и вдруг обнаружила, что старательно сдерживает дыхание. Чтобы включить свет в прихожей, предстояло пройти всего четыре шага и нажать клавишу возле вешалки. Всего четыре шага, сделать которые оказалось очень непросто.

Позвать охрану? Опозориться перед всеми?

У нее внезапно очень сильно зачесалась спина. Не сводя глаз с коридора, она вывернула руку в локте, стараясь дотянуться до лопатки, а когда вернула ее назад, то непроизвольно поднесла к носу. Там, на спине, халат был капельку влажным, и от пальцев теперь шел слабый запах мускуса и еще чего-то приторно-солоноватого. Тревожный, будоражащий и неуловимо знакомый аромат…

Она собралась с духом и шагнула во мрак. К черту, это ее дом, и никакая галлюцинация не посмеет тут командовать!

Вспыхнул светильник, и в ответ ему привычно засиял цветными бликами витраж на двустворчатой двери в гостиную. Дверь совсем недавно перенесли сюда из левого крыла. В холле все оставалось на своих местах. Отсвечивала бликами великолепная бронзовая ваза-фонтан, улыбались по углам купидоны. Никто не украл шубы с вешалки, не тронули ее чемоданы, набитые подарками для больниц, ее ключи и обувь. Лишь три тихих стука сплетались между собой, разбавляя тишину спящего дворца. Тикали ходики на кухне, им вторил будильник, и чуть реже звучно шлепались капли в раковину.

Надя медленно потянулась к ручке двери, ведущей в парадную гостиную. В последний миг пальцы повисли в воздухе, не достав до бронзовой еловой шишки какой-то сантиметр.

Дверь была приоткрыта.

Совсем чуточку: образовалась крохотная щелка, и виднелась освободившаяся собачка замка. Надя совершенно точно помнила, что вчера, перед отъездом в Дом инвалидов, она тщательно все закрыла. Эта глупая, в общем-то, привычка появилась давно, еще когда у нее не было достаточно охраны. Но не было и террористов.

Капель в гостевой ванной внезапно прервалась, будто кто-то закрутил кран.

Она распахнула дверь и хлопнула ладонью по выключателю. Наверное, хлопнула слишком сильно, потому что свет вспыхнул на мгновение, пропал и зажегся лишь со второго раза. Одна из ламп в трехрожковой люстре зашипела и погасла. В момент первой вспышки вся обстановка комнаты отразилась на сетчатке, и Надины глаза дернулись влево, в сторону серванта, потому что там…

Там ничего не было.

Круглый стол под льняной скатертью, коллекция гжели на комоде, в серванте вместо хрусталя – выставка китайских чайничков, лампа под шелковым абажуром, правая стена – картина кого-то из фламандцев, их любил президент. На остальных стенах – десятки гравюр, репродукций и всяких подаренных ей штуковин, годных к тому, чтобы висеть на стене.

В долю секунды, когда свет вспыхнул первый раз, ей почудилась тень возле серванта. Надя обошла гостиную по кругу, чувствуя, как понемногу успокаивается сердце и перестает стучать в ушах. Одна из половиц возле новенькой батареи, замененной после зимней протечки, издала привычный скрип.

…Запах сырых, плохо выделанных кож, весенней, оттаявшей земли, запах крови…

Все еще чувствуя ноющую боль в промежности, Надя проковыляла к серванту. Верхний ящик для посуды был закрыт не так плотно, как три нижних. Она стала вспоминать, когда сюда последний раз лазила, но так и не сообразила. Потянула за ручку, несколько секунд тупо разглядывала сияющее серебро, смешные ножики для сыра и бронзовые подстаканники с вензелями мастеров девятнадцатого века. Всё лежало на своих местах. Между сервантом и окном стояло изящное креслице, а над ним висел войлочный бычок. Самый нелепый экспонат ее домашнего музейчика, держащийся особняком от канонических поделок Запада. Бычка совсем недавно, с огромным уважением, преподнес скромный пожилой человек из Читы. Из самой Читы, куда не ходили караваны, где бедненькие люди жили зимой впроголодь… И эти простые, добрые люди послали ей дорогую для них вещь!

Надя машинально провела ладонью по тряпичной кукле, последний раз оглянулась на закупоренное окно и отправилась восвояси. Зато теперь она обманывала себя, что ищет не человека, а крысу. Да, крыса ведь маленькая, она вполне могла проскользнуть с балкона, когда утром девушки мыли половики и проветривали балкон. Правда, непонятно, как крыса могла попасть на балкон…

…Осталось полтора часа полноценного сна, и снова предстоит быть собранной, волевой и точной. Снова предстоит быть самой лучшей…

В гостиной скрипнула дверца шкафа.

В этот раз Надя не колебалась. Выбегая в прихожую, она со всего маху ударилась коленкой. Не сдерживая стон, нагнулась потереть ушибленное место и тут же замерла, позабыв о боли. По стене гостиной промелькнула тень, словно на долю секунды что-то крупное загородило люстру.

…Это всего лишь муха или мотылек. Неважно, что апрель. Какой-нибудь мотылек вполне мог проснуться, пригревшись у батареи. А теперь он ожил, пролетел и спрятался где-то на шкафу…

Надя вторично обошла вокруг стола, старательно оглядывая потолок. Если бы она заметила эту чертову муху или бабочку, все встало бы на свои места. Мухи нигде не было. В стеклянных дверцах серванта Надя встретила собственное дробящееся отражение.

Внезапно она уловила за спиной легкое движение.

Она развернулась на ватных ногах, еле сдерживая крик. Грубая войлочная фигурка бычка чуть заметно покачивалась на гвозде.

…Ну конечно! Она сама его раскачала, когда проходила мимо. Или когда была тут в прошлый раз. Маленький грозный бычок, подаренный благодарными подданными, он ведь такой легкий! Славный смешной пушистый зверек, которого в числе прочих безделушек принес тот смешной человек в пестром халате… Надя никак не могла вспомнить его имя. Посетителя близко к ней не подпустили, на него постоянно лаяли псы, а он был такой славный и немного испуганный дедуля…

Она так и не смогла себя перебороть – оставила свет включенным. Вернулась в спальню. Подняла одеяло, взбила подушку и уже потянулась к ночнику, когда заметила на простыне небольшое подсыхающее пятно.

…Опять этот запах, противный и странно притягательный…

Непослушными пальцами она развязала узел на пояске, поискала на халате то место, в районе поясницы, где, как ей показалось, тоже было что-то мокрое. Не сразу, но нащупала. Если сопоставить, как она лежала, получается… О, Боже! Получается, что это текло из нее и просочилось сквозь халат на простыню.

Она еще раз провела ладонью по шершавой ткани халата, и на этот раз обо что-то укололась.

Волосы. Три жестких волоса, сантиметров по шесть в длину, похожие на щетину от швабры, желтовато-коричневые с одного конца и почти белые с другого. Надя потерла их в пальцах, затем взяла со столика шкатулку и опустила туда свою находку. Всё проще простого. Теперь она ничего не станет выкидывать, а позовет для начала врачей. И окончательно убедится в своей невменяемости.

Защелкнув замочек шкатулки, Надя почти успокоилась. Как несложно, оказывается, привыкнуть к собственному сумасшествию! Видимо, это примерно то же самое, что жить, зная о смертельной болезни…

Она больше не боялась скрипов и запахов, но терпеть изгаженную простыню не смогла. Брезгливо морщась, собрала белье в комок и отнесла в корзину для прачек.

И только отмыв с мылом руки, поняла вдруг, чем провонял ее халатик. От нового открытия Надю словно ударило током, она опустилась на край ванны и впервые заплакала.

От рук пахло мужским семенем.

19 ОРЕЛ И ЛЕВ

– Мистер Коваль?

Артур похолодел, затем его бросило в пот. Он не ожидал от себя такой реакции. Его позвали по фамилии. Назвали его настоящую фамилию, которую люди позабыли много лет назад.

– Разве мы знакомы? – Артур изо всех сил ворошил память, вглядываясь в мелкие, непримечательные черты человека, стоящего напротив.

Мужчина плакал, не скрывая слез. Он был высок, худ, носат и являл собою тип истинного британца. Парадный флотский мундир без знаков различия сидел на нем, как на вешалке. Офицеры «Нельсона» деликатно делали вид, что ничего не происходит. Только адмирал откровенно радовался. Похоже, грусть этому бородачу была неведома.

– Я – Дэвид Паунти, – хриплым голосом сообщил мужчина. И тогда Артур вспомнил.

Воспоминание проскочило, как случайная искра, от которой вспыхнул сразу весь пороховой погреб его памяти.

– Дэвид?.. Черт побери, но вы… вы были моложе…

Мужчины сделали шаг друг к другу и импульсивно обнялись.

– Вот комедия, моложе, – шмыгая носом, ответил Паунти. – Ведь вы улеглись в капсулу на двадцать лет, а меня ваш любезный Телешов разбудил спустя три года.

– Черт… Вы помните Телешова? Точно, ведь вы проходили стажировку у нас, в Институте крионики… А остальных помните? Денисова? Мирзояна? Откуда вы здесь взялись? Кто вас разбудил, адмирал? Ох, простите, я вас слишком сильно…

– Окажите любезность, отпустите, – слегка разминаясь после объятий Артура, рассмеялся бывший ученый. – Мой Бог, естественно, что я выгляжу старше вас, поскольку вы спали в капсуле, а я – нет. Когда я закончил курс работ с вашей кафедрой, я был безмерно благодарен профессору Телешову. После возвращения в Лондон мы воспользовались его методами восстановления криопротекторов. В дальнейшем я стал первым, кто отправился в анабиоз уже в оригинальной британской капсуле. Мой Бог, обо мне тогда писали газеты, снимали кино, но вы ничего этого не застали, вы же спали в России… Нет, это и правда комедия, если честно, я сам точно не представляю, сколько мне сейчас лет. Я уснул вторично в двадцать пятом году, а спустя год, как позже выяснилось, началась вся эта кутерьма – вакцина, эвакуация, массовое заражение… Адмиралу я действительно многим обязан. Проснулся сам, сработала автоматика. И проснулся не один, со мной был еще парень, Стив, вы с ним не знакомы. Но он не стал ждать, хотя я его уговаривал. Я предлагал отсидеться в институте, там была вода, мы поймали несколько крыс… Но он заявил, что пойдет к людям в любом случае, что бы там ни произошло снаружи. Мой Бог, его убили.

– Ну, не будем о грустном до обеда! Прошу вас! – Адмирал подхватил обоих слегка обалдевших коллег под локти и увлек по коридору в сторону кают-компании.

– Я не жалею, что остался в бункере института, – продолжал Паунти. – Моего товарища убили на моих глазах. Я отсиживался там две недели, не понимая, что происходит. Я научился свежевать крыс, а еще там водились любопытные жирные гусеницы. Раньше их не было, гм… Бункер был напичкан оборудованием, золотое дно для химика, а мы ведь с вами – химики и понимаем друг друга… После я обнаружил скелеты и старые газеты. Я мог пойти в ближайшую деревню, я видел дымки от их труб за лесом. Но они убили Стивена… Вот комедия, я долго не понимал, отчего они не придут и не прикончат меня. В бункер можно было влезть через крышу института, охраны на вышках не было, электричества – тоже… Потом до меня дошло – они боятся. Видите ли, мистер Коваль, они считали территорию университета и весь научный городок обиталищем бесов или что-то вроде того. Мой Бог, они сожгли бы меня у первого дерева. До Лондона было рукой подать, но я не отважился идти по шпалам. Там по ночам раздавались такие звуки…

– Это нам знакомо, – сообщил Коваль.

– Я починил автобус, принадлежавший нашему отделу. Мой Бог, это оказалось чертовски непросто. Все провода и шланги рассыпались, но я справился. Тогда я стал догадываться, что прошло не десять, а все сто лет… Я поехал в Лондон на автобусе. По дороге меня несколько раз преследовали варвары, а потом остановил патруль. Вот комедия, я рыдал от счастья, когда со мной заговорили нормальным языком… Эти болваны отвели меня в Палату лордов, но там сидели еще большие болваны. Они никак не желали поверить, что я продрых сто тридцать лет в капсуле. Меня не стали жечь на костре, хотя кое-кто явно уже готовил соломку… но моими знаниями не пожелали воспользоваться. Я предлагал им вывезти оборудование и запустить производство. Мой Бог, что угодно – известь, кирпичи, кислоту делать… Я предлагал им даже наладить выпуск резины и авиационного топлива. Это ведь моя специальность – топливо… Они заявили примерно так: по воле Господа нашего вернулись благословенные века старой доброй Англии, а вашей чернокнижной науке нет здесь места. Мне прозрачно намекнули, что подвалы Тауэра свободны и всегда ждут таких придурков и самозванцев… Вот комедия, это говорили мне люди, которые уже в тридцати милях от столицы не контролировали территорию! Мистер Коваль, я едва не умер с голоду, я батрачил. Да, мне не стыдно признать, что я убирал дерьмо за коровами у какого-то грязного фермера, который не умел ни читать, ни писать. Мне было не стыдно, но страшно. По вечерам, сидя один в сарае, я чертил щепкой в грязи химические формулы, чтобы не потерять память!

– А потом вы услышали про нас! – весело ввернул адмирал.

– Мой Бог, я услышал… случайно, на ярмарке, от странствующих монахов. Бродили там кретины с кружками… Они бормотали, что в реке Клайд живет рыба, на которой можно выстроить город, а в рыбе живут люди, наверняка – страшные волшебники. Тогда я решил, что выход только один – пробираться на базу подводных лодок. Дело в том, что мой дядя служил на этой базе. Я сразу понял, о чем речь. Я понял, что цивилизация не погибла, что там меня примут и поймут. Я напросился с монахами и проделал огромный путь. Вот комедия, последние десять миль я шел один, история повторилась. Базу считали жилищем демонов. Меня привели к адмиралу, и он мне поверил…

– Что потом? В Лондон вы не возвращались? Так и плаваете?

– Ошибаетесь, – хихикнул Паунти. – Возвращался много раз. Мы вывезли оборудование и построили несколько заводиков, они нам потом очень пригодились. Мы договорились с адмиралом, что я буду главным связным с внешним миром. Я стал землевладельцем и даже фабрикантом, стал нанимать рабочих, починил машины, трактора… По сравнению с соседями, у меня образцовое хозяйство. Я снабжаю овощами и зерном все четыре экипажа, и всем хватает. Я продаю половину урожая на ярмарках, я нанял постоянных батраков и охрану. На меня раз двадцать нападали, пока адмирал не выделил артиллерию. В округе было полно разбойников, но мы их попросу уничтожили. Мой Бог, мы их развесили вдоль дорог – и стало тихо! Теперь мне верят люди, в имение стекаются толпы тех, кто мечтает честно зарабатывать. Мой Бог, мы выстроили две мельницы и даже тракторный завод. Мы собираем трактора из того, что нам везут и тащат со всех сторон. Для людей адмирала я читаю лекции по восемнадцати предметам, включая гуманитарный курс. Теперь со мной считаются и в Лондоне. Вот комедия, они попытались как-то наложить лапу на мои земли, но я выгнал этих чинуш взашей…

– Я смотрю, вы стали настоящим латифундистом.

Адмирал Пасконе хохотал и потирал руки, с умилением глядя на встречу двух бывших коллег.

– Точно! Теперь я вспомнил окончательно! – воскликнул Артур. – Вы работали в паре с Мирзояном, а не со мной, поэтому я вас забыл.

– Тоже был прекрасный парень, – похвалил англичанин. – Окажите любезность, кроме вас в России?..

– Еще двое, – вздохнул Артур. – Я сам их разбудил в Москве, но вышла неприятная история. Они переметнулись к врагу… Зато во Франции нам повезло больше, мы разбудили двух прекрасных инженеров.

– К врагу? – поднял седые брови Паунти.

– Ну да. К туркам, – Артур в двух словах обрисовал ситуацию.

– Ах да, я забыл о цели нашей встречи, – хихикнул Паунти.

– О цели? – нахмурился Артур. – Может быть, адмирал, вы теперь расскажете, как вы нас нашли?

– По радио, ха-ха-ха! – Адмирал Пасконе явно испытывал удовольствие от собственной предприимчивости и хитрости. – Мы услышали ваши переговоры и поняли, что вы терпите бедствие.

– Вы понимаете по-русски?!

– На этой лодке – никто, но на «Авангарде» двое понимают.

– Адмирал, если честно – я потрясен, – признался Артур.

– Прошу вас отобедать с офицерами, – адмирал расплылся в улыбке, как чеширский кот.

В кают-компании русского президента встретили троекратное «гип-гип-ура» и звон бронзовых кружек.

– За неимением хрусталя, – расхохотался адмирал. – Хрусталь нам никто не поставляет. Зато у нас превосходное виски и ром. Сегодня, в честь столь высокого гостя, я приказал разделать ягненка.

– Вы держите на борту стадо овец?

– Вы угадали, – не сморгнув глазом, ответил старший помощник. – Мы предпочли бы держать стадо коров, но корова не пролезает в погрузочные люки.

Никто из британских офицеров не улыбнулся. Все с каменными лицами держали свои кружки, ожидая тоста. Только когда Артур рассмеялся, они дружно грохнули в ответ.

– Я счастлив обнаружить, что английский юмор не иссяк за эти бурные столетия, – президент чокнулся с каждым из присутствующих.

– А я счастлив вот чему, – адмирал Пасконе потеребил бороду и хитро указал пальцем вверх. На стене кают-компании под стеклом красовалась карта мира, написанная, вероятно, еще в середине восемнадцатого века. Рабочей ценности карта, разумеется, не представляла, на ней плавали кашалоты, спруты топили корабли и значились маршруты пароходов ост-индийской компании.

– Русский орел и британский лев, – причмокнул губами адмирал. – Сегодня они снова вместе. Так же, как триста лет назад. Сильные и гордые. За это я хотел бы выпить. Я не слишком быстро говорю, мистер президент?

– Я вас вполне понимаю. И за это я согласен выпить, – серьезно произнес Артур. – Но можем ли мы надеяться, что командование этой замечательной эскадры представляет правительство Великобритании? Насколько мне помнится, ваш посол, лорд Дайси, никогда не упоминал о том, что Британия сохранила ядерный потенциал…

Адмирал залпом осушил кружку, отгрыз и прожевал солидный кусок мяса, вытер рот платком – и только после этого заговорил:

– Я открою вам несколько маленьких секретов, мистер президент. Эти болваны в Палате лордов делают вид, что понятия не имеют о нашем существовании. А те, кто о нас знает, предпочитают молчать. Чтобы не сеять… как бы сказать?

– Чтобы не поднимать лишней бури, – флегматично подсказал Паунти.

– В точку, – Пасконе хлопнул ладонью по скатерти. – Вы удивляетесь, как это неграмотные дикари сумели сохранить на плаву ядерные субмарины? Хо-хо-хо… Это грустная история… Сигару желаете? Нет? Зря. Здесь нет неграмотных дикарей, мистер президент. Эта эскадра находилась на патрулировании в Индийском океане, когда начались события, позже названные Большой смертью. Эскадрой командовал мой прапрадед, его фотографию вы можете наблюдать рядом с глобусом. Как вы понимаете, никто из экипажа не мог подхватить болезнь, которая передавалась по воздуху, да еще и в крупных городах. Если вам будет интересно, позже вы можете изучить судовые журналы тех лет. Я от вас ничего не скрываю, мистер президент…

– Экипажи отказались возвращаться в базы? – Артур затаил дыхание. Офицеры вежливо помалкивали, слушая своего адмирала.

– Гы-гы-гы, не так все просто, – пыхнул сигарой Пасконе. – У моряков были семьи, жены и дети. Когда из штаба флота прекратили поступать внятные приказы, мой прадед собрал офицеров и предложил план. Были противники плана, их пришлось изолировать. Даже были перестрелки… План такой: самостоятельно идти в Британию, швартоваться на резервной базе и через коммутатор базы обзванивать всех жен и родственников. Они выполнили первую часть плана. Три лодки вернулись в подводный форт. Извините, мистер президент, даже сегодня я не открою вам его местоположение… Они вернулись в резервную базу, и каждую минуту адмирал Пас-коне ожидал ареста. Однако некому было его арестовать. Коммутатор бездействовал, с берегом связаться оказалось невозможно. Тогда офицеры снарядили шлюпку. Снова нашлись такие, кто не желал служить человеку, нарушившему приказ командования. Никто ведь не отпускал ядерные крейсеры с дежурства. Недовольных адмирал Пасконе отпустил – и матросов, и офицеров. Но предупредил их, что обратно не примет. Он оказался очень прозорливым человеком, мой прадед. Он полностью изолировал базу, а людей разбил на четыре экипажа. К экипажам он приписал весь наземный персонал – и вышел в море. Они болтались в море пять месяцев, мистер президент! Пять месяцев они слушали по радио агонию. Затем они вернулись, надели противогазы и выехали на грузовике в ближайший городок. После первой вылазки двое покончили с собой. У них в городе погибли близкие, все погибли… – Адмирал подергал себя за бороду. – Адмирал снова собрал всех и сказал так: «Мы не сойдем на берег. Мы будем принимать только здоровых женщин и здоровых детей, желательно женского пола. Мы установим круглосуточное дежурство на базе. Любых мужчин, приближающихся к нам, мы будем убивать!..» Все смены, свободные от дежурства, он поделил на две части. Одна часть людей заготавливала запасы, делала вылазки в магазины… это ведь не назовешь мародерством, так?

– Ни в коем случае, – отозвался Артур.

Офицеры тихонько орудовали вилками, не перебивая командующего эскадрой.

– Другая часть людей училась. Многие не хотели учиться, об этом тоже написано в судовых журналах. Личный состав бунтовал, люди говорили – все погибло, зачем мне изучать историю искусств, если я электрик, но даже электричества скоро не станет! Адмирал Пасконе сделал так, чтобы каждый преподавал в группах то, что являлось его базовым образованием. Адмирал всех разделил на группы – и взрослых, и детей. Эту традицию мы сохраняем и поддерживаем. Мы не упустили ни крупицы знаний. Дети учатся с трехлетнего возраста…

– А откуда взялись дети? – быстро спросил Артур. – У нас дети не рождались очень долго…

Адмирал заерзал, но очень быстро взял себя в руки.

– Они приглашали женщин… здоровых свободных женщин.

– Вы до сих пор так поступаете? – улыбнулся Коваль. – Потихоньку воруете самых красивых?

– Мистер президент, – крякнул Пасконе. – Вы, очевидно, полагаете, что мой прапрадед охотился на женщин с сетью, как на косуль? Это ведь были тяжелые времена, люди убивали друг друга за кусок хлеба. Они сами приходили, вереницей приходили к воротам базы… Сохранились отчеты обо всех принятых в первый год. Не обходилось без драк и поножовщины, пока офицеры не отобрали у всех оружие. Позже по стране прокатилась вторая вспышка эпидемии – и лодки снова вышли в море… Когда они вернулись, нашли несколько тысяч неубранных трупов. Это были трупы женщин, которые надеялись попасть в списки. Они были готовы спать со всей командой и подбрасывать топливо в реактор, лишь бы их забрали с собой… А вы говорите – «самые красивые»…

Над столом повисло неловкое молчание. Положение спас Дэвид Паунти.

– Мистер Коваль, вы вполне представляете, у кого побывали в плену? – сощурился ученый.

Коваль честно признал, что представляет не вполне. Сказать точнее – совсем не представляет.

– Будем благодарны вашим собачкам-мутантам. Появись мы часом позже – и вы стали бы нураги. И убили бы нас всех.

20 МУДРЫЙ И ЧЕСТНЫЙ

– Нураги… – задумчиво пропыхтел Паунти. – Вы вообще читали о Сардинии? Окажите любезность, послушайте, я вам расскажу. Меня раньше это тоже не занимало, пока не появились первые сведения о улетающих пиратах с четырьмя руками. Долгое время я разделял точку зрения уважаемого адмирала Пасконе. А точка зрения сводилась к тому, что местные рыбаки изрядно напиваются во время мистерий. Кроме того, не исключено, что мутировали некоторые животные, к примеру – обезьяны. Мой Бог, ведь могли же сохраниться обезьяны в зоопарках… Но какое-то время назад мы всплыли после сильной бури у самого порта Кальяри, это бывшая столица Сардинии. Мы нашли утонувшую женщину, по виду – обычную крестьянку, ей почти переломило хребет… Мой Бог, это была не женщина, мистер Коваль. Это была уже не совсем обычная женщина, говоря проще.

– На ней жил паразит?

– Именно так, нураги. Женщина умирала, а паразит, как вы изволили выразиться, умирать категорически не хотел, но ему тоже досталось. Одна из задних рук была сломана, все тело превратилось в кашу. Но нураги обладают колоссальными возможностями по части выживания, н-да. Мой бог, как вы понимаете, в нашу задачу не входит изучение местных видов фауны, мы набрали чистой воды, кажется, мы тогда неплохо пополнили запасы свинины, там нашлось целое брошенное стадо, возле смытой с берега деревни… Мы могли отчалить и бросить это симбиотическое чудовище, уж не знаю, как верно его обозвать. Но адмирал Пасконе оказал мне неслыханную любезность, что необычно. Кажется, повлияли еще технические сложности, одним словом, мы на некоторое время застряли в бухте Олбии. Я использовал все свои медицинские навыки, остановил кровь, зашинировал переломы. Мне ассистировали Лука и мистер Петерс, судовой врач. Мой Бог, кстати, на будущее – врач он никакой, коновал, начитавшийся книг по медицине. Мы перевернули раненую, разрезали на ней одежду и увидели это. Женщина произнесла слово «нураги». Вот комедия, мне стало интересно. Мне стало чертовски интересно, мистер Коваль. Лука понимает итальянский, его отец, наш бывший шкипер, заставлял его учить. Я сказал женщине, что могу попробовать ее освободить. Я не уверен, что спасу позвоночник, но пока у нее эта штука на загривке, я вообще не могу работать. Женщина спросила – какая штука? Она ничего не понимала, она понятия не имела, что носит нураги. Мы посоветовались с Лукой и мистером Петерсом и приняли решение перерезать один из жгутиков, которыми безногая дрянь соединялась с человеком. Мистер Петерс, хоть и бестолков как врач, но чертовски любопытен. Это делает ему честь, н-да. Мой Бог, он вступился за меня перед адмиралом Пасконе. Тот приказал вышвырнуть уродку за борт. Я перерезал жгутик, и крестьянке сразу стало хуже. Она едва не умерла, впала в бред. Тогда нураги впервые заговорила со мной напрямую, но я не поверил, решил, что перепил накануне… н-да. Тогда я не понял, что со мной говорит паразит, я просто не сумел открыться навстречу, испугался. Вот комедия, она умоляла меня не разъединять их. Вскоре жгутик снова вырос и снова внедрился сзади в затылок женщине. Женщине сразу стало лучше, она снова смогла говорить. Она просила отнести ее на берег, в горы, к башне. Она бормотала, не открывая глаз, она скрипела зубами от боли, но продолжала говорить, как будто ее кто-то подталкивал. Она обещала, что наградит нас. Мистер Коваль, мы стояли, и слушали, и смотрели на это, как завороженные. Мы не то чтобы поверили, но… Эта несчастная должна была давно погибнуть. Мой Бог, у нее были сломаны все ребра, позвоночник, у нее был раздроблен череп. Но она жила и разговаривала с нами. Она словно гипнотизировала нас…

– Что было дальше? – Артур боялся вздохнуть, таким знакомым это все ему показалось.

– Эти грубые моряки, команда адмирала Пасконе, они готовы были прикончить исчадие ада… н-да. Но вы-то меня понимаете, не так ли? – Паунти схватил Артура за локоть, жарко дохнул в лицо ромом. – Мы с вами продали души науке, ведь так? Ведь вы бы тоже не позволили ее утопить, верно?

– Да, я вас очень хорошо понимаю, – согласился Коваль. Он представил, как Паунти с пистолетом в руках отстаивал перед бунтовавшей командой свои научные убеждения. Он мигом представил, как моряки с ужасом и отвращением разглядывали паразита, присосавшегося к шее крестьянки. Что ни говори, Паунти обладал солидным мужеством.

– Да, мистер Коваль, мне пришлось побороться. Вот комедия, меня самого едва не оставили на берегу. Затеялся настоящий морской бунт, с поножовщиной и стрельбой… н-да. Четвертый раз на моей памяти, когда матросы открыто выражали неповиновение. Но адмирал Пасконе – великолепный командир. Он живо выявил зачинщиков бунта и посадил в карцер. Одного казнил. Затем он выделил мне надежных матросов. Он дал мне сутки на всё, пока команда отдыхала… н-да. Первым делом я отправился… куда, мистер Коваль?

– В корабельную библиотеку?

– Естественно! – Паунти отхлебнул огненной жидкости. – Я читал про Сардинию и умывался слезами. До Большой смерти это был райский уголок, чертовски приятное место, клянусь вам. Побережье было напичкано отелями, всюду ныряли аквалангисты, здесь круглый год высаживались толпы туристов. Я поплакал немножко, но после нашел то, что искал. Мой Бог, на Сардинии больше восьми тысяч нураги, и больше их нет нигде! – Паунти помахал перед носом Коваля пустой кружкой. – Нигде, вы улавливаете? А ведь это очень странно. Остров принадлежал финикийцам, римлянам, арабам, испанцам – и в конце концов перешел к Италии. Каждая цивилизация оставляла что-то: театры, письмена, колонны, памятники, куски языка. Нураги не оставили ничего, кроме этих кошмарных каменных башен… н-да. Их начали строить примерно за полторы тысячи лет до рождения Христа, но точно не скажет никто. Мой Бог, зачем восемь тысяч башен, в которых нет никакого смысла?! В них невозможно наладить быт, они не годятся для обороны, в них нет никаких следов культовых отправлений! Однако они выстроены с мастерством, достойным строителей пирамид. Сейчас я вам точно не скажу… н-да, но каменные плиты уложены согласно точному математическому расчету. Однако это не астрономические приборы, никаких привязок к звездному небу. Окажите любезность, мистер Коваль, только представьте себе! Население Сардинии в конце двадцатого века едва перевалило за полтора миллиона человек, а сколько там проживало людей четыре тысячи лет назад? И эта несчастная горстка переселенцев, наверняка приплывших с материка, вместо того чтобы пахать и сеять, обтесывала глыбы и складывала башни! Вот комедия, с тупым упорством, год за годом, они таскали камни из горных каменоломен, не спали, не ели и выстроили восемь тысяч башен! Чертовски глупо, вы не находите?

– Нахожу, – осторожно согласился президент. – И какой же вывод вы сделали?

– До выводов мы дойдем, – победоносно блеснул коронками химик. – Кстати, в древнеримских источниках практически нет упоминаний о цивилизации нураги. Мой Бог, такое впечатление, что римляне пришли сюда на пустое место. Некоторые историки той поры невнятно говорят о нураги, которых вытеснили, победили, или прогнали, или они сами ушли, но неизвестно куда. Ушли, не оставив ничего, ни единой глиняной таблички с ценами на говядину, эхе-хе… Чертовски странно, да, мистер президент?

Паунти подлил себе еще алкоголя. Артур на предложение перевернул свою кружку. Офицеры слушали ученого с напряженным вниманием.

– Не хотите? Ну как угодно, н-да… Дальше всё скучно. Женщина подсказывала нам, куда ее нести. Мы сделали носилки и понесли ее в горы. Буду честен, мной двигало не милосердие, а любопытство. После месяцев внутри железной коробки, после общения с книгами чертовски хотелось реального приключения… н-да. Женщина привела нас к нураги. Это оказалась такая замечательная башенка, как я видел на снимке, сложенная из булыжников. Башня, издалека похожая на перевернутое ведро. Камни были сложены без применения цемента, и по виду вся эта бредовая конструкция выглядела чертовски старой. Мы занесли умирающую внутрь и положили носилки на пол.

Теперь представьте себе, мистер Коваль, – голое круглое помещение, с одной лишь узкой дверью, никаких окон, пол целиком из толстых каменных плит. Мой Бог, они сложены так плотно, что даже трава не может укорениться в трещинах. Мрачное лесистое место в горах, вокруг лишь корни деревьев, скалы да кости погибших птиц. Ни дорог, ни жилья. Женщина снова произнесла это слово «нураги». Она еще что-то болтала, скорее даже бредила. С нами был парень, этот самый Лука, который сносно владеет итальянским. Вот комедия, бедолага все время трясся, портил воздух от страха и крестился. Женщина сказала, чтобы мы уходили. Что за ней придут. Что народ нураги нам благодарен… н-да. После этого она сказала такое, что Лука окончательно струхнул и долго отказывался нам переводить.

Она заявила, что мы должны немедленно убираться отсюда. Иначе те, кто придет за ней, заберут и нас, навсегда. Среди вас много крепких мужчин, вы можете покрыть наших кошечек, сказала она. Это было дословно, и если понимать дословно, то…

– То моряки должны были обрадоваться? – предположил Артур.

– Несомненно. Мой Бог, они должны были чертовски обрадоваться – после месяца воздержания! Но никто не обрадовался, мистер Коваль. Напротив, все выскочили наружу и стали меня умолять поскорее вернуться на лодку. Я приказал им ждать. Я еще раз предложил этой женщине свободу. Я сказал, что я не врач, что успеха не гарантирую, но постараюсь оторвать от нее паразита. Лука все это кое-как перевел, у него зубы стучали… н-да. Мой Бог, я взялся за нож, это было ошибкой. Я взялся за нож, поскольку она не отвечала. Но когда я ткнул ножом в эту розовую улитку, в это подобие эмбриона, мне стало дурно. Луку буквально вывернуло, он свалился в конвульсиях на пол… Вы должны кое-что понять, мистер Коваль, про этих людей, про экипаж. Это прекрасные парни, гордость и цвет нации, но они слишком привыкли к крейсеру. Они не любят сушу и не умеют там жить, понимаете? На суше не много мест, которые они выносят долго, – это база подводного флота на реке Клайд и несколько уцелевших доков… неважно где. К примеру, база Сигонелла была для нас неплохим местом отдыха, пока там не появился этот ненормальный Карамаз… н-да. На чем я остановился? Лука перевел, но крестьянка отказалась. Мой Бог, эта гадость на ее спине… она была сильно ранена, и задние руки висели, как веревки. Позже я понял, насколько нам чертовски повезло! Ведь я действительно общался с человеком, а не с нураги, это редкость. Обычно во время драк и катаклизмов первым погибает носитель. Если бы нураги пришла в сознание, она бы нас убила. Или ещехуже… утащила бы нас с собой, как утащила вас. Бы уже имели возможность убедиться, как они дерутся. Это комедия, люди адмирала не умеют драться на земле, они непривычны к холодному оружию и уж тем более – к колдовству. Одним словом, нам повезло… н-да. Так на чем я остановился? Лука упал, ему стало худо. Он выбежал из каменного склепа на четвереньках, его рвало на ходу. Мне тоже стало худо, желудок рвался наружу, одновременно заболели все суставы, потемнело в глазах. Но я был готов к чему-то подобному, вы меня понимаете? После первой попытки общения я ждал, что со мной заговорит не человек, а тот, кто использовал человека. Она со мной заговорила, нураги оказалась женщиной. Ведь с вами тоже говорила женская особь, я прав? У них какие-то серьезные проблемы с мужским полом… н-да. Нураги не произнесла ни слова, изо рта у крестьянки текла слюна, глаза ее закатились, так что мы общались явно не при помощи губ и языка…

Паунти облизнул губы, метким движением закинул в рот сухарик. Ковалю пришлось ждать, пока собеседник прожует.

– Вначале мне было очень больно, пока я не додумался отодвинуть от нее лезвие ножа. Как только я убрал нож, полегчало. Ага, вот так штука! Этот чертов эмбрион внушал нам боль… Мой Бог, она заговорила, без слов, напрямую, образами, это тоже было больно, хотя невероятно интересно. В какой-то момент я понял, что она могла бы меня убить – одной силой внушения. Заставила бы меня поверить, что лопнула аорта или что кость застряла в горле. Они это умеют, еще как… н-да. Но нураги меня не убила. Только на лодке я понял, почему. Она слышала эмоции моих товарищей, их племя ведь очень остро воспринимает такие вещи. Она боялась, что не удержит внушением толпу, боялась, что парни ее растерзают. Мой Бог, она правильно боялась!.. Она мне кое-что показала. Не рассказала, а показала. Ну, не вам объяснять, как они это проделывают. Она показала мне остров, каким он был до людей. Нураги жили радостно и спокойно, маленькие, неуклюжие, беззащитные, но ведь рядом не было опасных хищников. А тех, которые были, нураги умели подчинять и приручать… н-да. И неразумных людишек, которые изредка заплывали на остров, они легко подчиняли и убивали. Потом людей стало больше, еще больше, и народу нураги пришлось прятаться в горах… Не уверен, мистер Коваль, что я верно разобрал всё, что она говорила, не уверен. Но я хорошо понял одно – наступил день, когда нураги закабалили достаточно много человеческих особей и начали строить подземный город…

– Так эти башни – только верхушки? – оживился Коваль. Он вдруг представил себе громадный остров, насквозь пронизанный ходами, как кусок великанского сыра…

– Окажите любезность, дотерпите. Не все так просто, эхе-хе… Иди сюда, грязнулька! – Паунти ловко расчленил выбежавшего на стол таракана. – Эти башни, нураги… Можно подкапываться под них, но подземных ходов не найдешь. Как они этого добиваются, нам не понять. Они спрятались надежно, ушли под землю на века. За тысячелетия они еще больше потеряли подвижность, почти потеряли зрение и многое другое… Зато развили те качества, которые дали им шанс победить нас. Одному Богу известно, сколько тысяч гомо сапиенсов на них работало все эти века. Одни носили им регулярно еду, охотились для них, другие – собирали фрукты и овощи, ткали одежду, пряли шерсть. Самых крепких нураги заставили работать в каменоломнях…

– Вы хотите сказать, что нураги никуда не исчезали? Они тысячи лет жили тут, и никто?..

– Примерно так, – Паунти с вожделением отрубил головы сразу двум тараканам. – Мой Бог, они абсолютно уверены, что мы с вами – нечто вроде рабочих волов. Теперь вы поняли, для чего башни-нураги? Это удобные места, в которые путники забредали, чтобы переночевать, укрыться от непогоды. Там с человеком что-то происходило, его усыпляли, паразит прикреплялся, и – вперед, новый солдат готов. Башни – это что-то вроде… только не смейтесь надо мной, мистер Коваль. Башни – это платформы для нуль-транспортировки.

– Как? – поперхнулся Коваль. – Простите, я не…

– Вы правильно расслышали, – Паунти вылил в себя очередную дозу алкоголя. – Издержки научной фантастики. Вот комедия, иначе не могу сформулировать. Назовите это порталами, если угодно. Нураги, которую я спас, ждала определенного времени. Поздно ночью ее должны были забрать. Вероятно, она прониклась ко мне… ну, не симпатией, но что-то вроде жалости. Они нас всех считают недоумками. Она дала понять, что все равно нураги умнее любого человека и скоро подчинят себе всех нас. За последние две тысячи лет они проявляли себя активно трижды. Во всяком случае, это до меня так дошло, учтите… Они проявлялись во время массовых эпидемий, когда население Сардинии сокращалось почти до нуля. Во время арабского нашествия, в годы, когда Арагон вел войны за владычество над островом. И – когда произошло то, что сегодня называют Большой смертью: тогда нураги едва не погибли вместе с людьми. Некому стало воровать для них пищу и долбить шахты для новых подземных городов. Мой Бог, тогда они придумали разводить себе людей на племя…

Коваль заерзал от воспоминаний. Воспоминания были слишком свежими, слишком яркими.

– Они научились отбирать самый ценный племенной материал, – Паунти невозмутимо протирал очки. – Пойманные лучшие мужчины покрывали лучших пойманных женщин, а деток ведь можно оседлать с самого раннего возраста. После Большой смерти нураги впервые вышли за пределы острова. Вышли верхом на шее у людей, в буквальном смысле слова. Это им понравилось, мистер Коваль, и с каждым месяцем нравится все больше. Насколько нам известно, они активно скупают новорожденных детей. Их подземная колония, очевидно, быстро развивается, им нужно очень много носителей… н-да. Мой Бог, вы замечали, мистер Коваль, с какой скоростью нынче развивается и разрастается всякая гадость, а? Гадость, о которой мы раньше и не слышали… Нураги предложила мне добровольно присоединиться к ним. Забрать ее со спины погибавшей селянки и пересадить к себе. Карлица каким-то образом догадалась, что я отличаюсь от людей этого века. Вот комедия, она сразу предложила мне место капитана на одном из двух дюжин судов, принадлежащих нураги.

– Две дюжины? – не поверил Артур.

– Или гораздо больше, – вяло пошевелил пальцами Паунти.

– И вы отказались?

– Мой Бог, признаюсь, мне это стоило немалых усилий. Мы сделали, как она сказала, оставили ее там, прямо в каменной башне, и поспешили в гавань. Уже темнело, нам издалека махали фонарем. По пути мы видели нескольких местных жителей, но они убегали. Мы снялись с якоря и уплыли. Это всё.

– Как вы полагаете, вы уничтожили их окончательно?

– А вы верите, что можно окончательно истребить кротов? – вопросом на вопрос ответил Пасконе. – Надеюсь, они надолго забьются в норы. Кстати, если бы не огнеметы и не ваши псы… нам бы с ними не совладать. Ваши псы нашли вход, под обрывом, туда невозможно добраться по суше. Когда мы попытались забраться в тоннель, на нас набросились двое придурков, у каждого было по четыре руки… Н-да, если бы не огнеметы, нас бы сбросили в море.

Паунти выплеснул себе в кружку остатки из другой бутылки.

– За дружбу между Британией и Россией! – провозгласил он, опрокидывая в себя финальную порцию.

– За дружбу! – вскочили офицеры.

Когда кают-компания опустела, адмирал плотнее прикрыл дверь, отодвинул кресло и пристально оглядел Артура. Паунти затушил сигару и уселся с другой стороны. В их глазах не было и следов опьянения.

– Джентльмены, я вам безмерно благодарен, – Артур низко поклонился каждому. – Меня печалят только две вещи – потеря моего зеркальца, я к нему был очень привязан… Но ничего страшного, найдем другое! Еще… мне грустно, что мы не были знакомы раньше. Мы могли бы гораздо раньше объединить наши усилия…

– Какие усилия? – не прекращая улыбаться, осведомился Паунти.

– По обмену специалистами, по организации технических курсов, по составлению новых учебников, – начал загибать пальцы президент. – Мы могли предоставить вам для стоянки и ремонта доки питерских заводов. Несколько домов для моряков и членов семей, питание, охрану, земельные участки в наследственное владение. Высокую зарплату, пищевые пайки, автомобили. Взамен вы могли бы открыть у нас курсы. У нас остро не хватает связистов, радиомонтажников, электриков, штурманов, мотористов…

Адмирал преувеличенно громко откашлялся:

– Мистер президент, своим спасением вы обязаны Дэвиду. Это он сумел отделить мух от котлет. Он догадался, что новый хозяин России – его старинный приятель. Он уговорил нас сойти с курса и сопровождать русскую эскадру. Мы наблюдали за боем со стороны. Это было феноменально! Мы несколько раз встречали драконов, но представить себе не могли, что эту волшебную тварь можно превратить в камикадзе. Тогда я еще раз спросил у Дэвида – ты уверен, что перед нами именно тот человек?

– Да, это его зовут Проснувшийся Демон, – коротко рассмеялся Паунти. – Я сказал, что мы обязаны ввязаться в войну, которую игнорирует официальный Лондон. Мы намеревались вас навестить в Сигонелле и предложить свои услуги в Босфоре, но не успели. Ночью вы сбежали, нам с огромным трудом удалось вас догнать. Точнее, в результате мы догнали вашего ненормального колдуна, у которого жезл бьет током…

– Это не жезл, это посох.

– Какая разница. Нам посчастливилось оказать услугу человеку, который сумел построить империю…

– Никакой империи нет, – заволновался Артур. – У нас республиканское правление. Но я вам безмерно благодарен. Могу обещать, что в Петербурге всегда будут вам рады.

Англичане без улыбок разглядывали его, точно искали в лице скрытые изъяны.

– Мистер Коваль, ваши предложения крайне любопытны. Все это так романтично и возвышенно – просвещение, ликвидация безграмотности, технические школы, обмен опытом… Однако ваши истинные планы распространяются несколько дальше.

– А именно? – напрягся Коваль.

– Проливы, мистер президент, – Пасконе с удовольствием выдохнул дым. – Если вам удастся одолеть турок, вы из Босфора не уйдете. Мы это прекрасно понимаем, поскольку поступили бы точно так же. Если вы сейчас скажете, что мы ошибаемся, мы немедленно прекратим наши отношения. Мы не бросим вас в море. Начатое должно быть закончено, пиратство мы поощрять не намерены. Дальше наши пути расходятся, мистер президент. Соответственно, я не поручусь, что мы не встретимся снова… Вероятно, в ином качестве.

Артур думал не больше секунды.

– Хорошо, проливы и Стамбул, – рубанул Артур. – Если бы вы помогли, удалось бы сберечь массу народа. Наш эсминец ушел расстреливать десант, который Карамаз собирался перебросить в Россию по воде. Мои парни задержат их настолько долго, насколько хватит сил, но на атаку Стамбула у нас сил уже нет. Вероятно, хватило бы нескольких залпов по кораблям в порту, чтобы началась паника…

– В таком случае, зачем вы плыли в Геную?

Артур подумал – и решил сказать половину правды.

– Туда движется наша западная группа, включающая танки, и союзные войска… Точнее, те добровольцы, которые сами вызвались идти с нами. Я планирую забрать их на суда и перебросить морем… – Он вовремя прикусил язык и не сказал, куда именно.

– И вы искренне уверены, что эти… добровольцы сумеют противостоять организованной армии? – скептически осведомился Пасконе. – На море вы их сумели победить. Но это всего лишь эпизод. Вы напали во время погрузки и, кроме того, использовали свои… запрещенные воздушные силы…

Пасконе рассмеялся.

– Я согласен – фактор неожиданности утерян, – кисло подтвердил Артур. – Более того. Я отдаю себе отчет, что Стамбул нам не взять. Мы уничтожили флот. Теперь задача – хотя бы на время оттянуть силы Карамаз-паши, не дать его резервным дивизиям уйти на север. Если он подтянет силы к Каспию, наш кавказский фронт не устоит. Мы уже год там их сдерживаем. Конечно, если бы союзники выполнили свои обязательства…

– Об этом я и пытаюсь вам намекнуть, – воспрял адмирал. – Чего вы ждали от этих слюнтяев? От этих прогнивших слабаков? Все эти новорожденные парламенты и ландтаги, ха-ха! Но я не удивляюсь, мистер президент, что за вами пошел простой народ. Так всегда происходило в истории. Народ поддерживает героев, а прогнившие правительства поддерживают всяких цветных ублюдков. Мистер президент, хотите правду? Знаете, почему мы до сих пор на ножах с военным министром и не желаем присоединиться к британскому флоту? Честнее сказать – это британский флот к нам должен присоединяться, а не мы – к нему, но не будем цепляться к словам… – Адмирал наклонился к Артуру вплотную, стали видны вздувшиеся прожилки в его глазах. – Я ненавижу всех этих чернозадых! Мы все их ненавидим, все мои парни! Это из-за них все началось! Из-за вонючих индусов, паки, из-за всех этих вечно обиженных обезьян! Они принесли в Британию наркотики, воровство, насилие и болезни!..

– Постойте, но СПИД пришел вовсе… – начал Артур и тут же понял, что спорить не имеет смысла.

– Чарли, для троих белых людей это не повод ссориться, – примирительно заметил Паунти.

– Мистер Коваль, мы на базе весьма внимательно и скрупулезно изучаем историю, – заявил адмирал. – Многие факты известны нам лучше, чем вашим современникам в двадцатом веке. В отличие от варваров, поджигавших библиотеки, мы сохранили богатейший фонд. Нам совершенно точно известно, что зараза пошла из Африки, и началось все тогда, когда либеральные слюнтяи впустили эту шваль в Европу. Из Африки расползлась ВИЧ-инфекция, а из азиатских стран, возможно, кое-что похуже. Откуда неизлечимые лихорадки, откуда всплеск новых венерических инфекций? А откуда воровство, насилие, опиум, гашиш, героин? Вы можете у себя в Петербурге вырастить опийный мак? Я вам скажу, кто отравил Европу, мистер Коваль. Именно они, ненасытное племя саранчи, они со всех сторон слетались в Европу, чтобы урвать себе кусок сытой жизни. А вместо благодарности они травили нас. И оттуда расползлась самая страшная инфекция, имя ей… – Адмирал выпустил клуб дыма и стукнул кулаком по столу. – Политкорректность, сэр! Вот название страшной ржи, которая разъела и уничтожила благородные нации, авангард человечества!

Артура от его слов слегка передернуло.

– Мы не ведем войну за чистоту расы… – начал он, но адмирал снова его перебил:

– Мистер президент, мы были счастливы узнать, что в Европе нашелся хотя бы один лидер, способный противостоять злу. Вы можете называть свою войну как угодно, смысл не меняется. Это наше бремя – быть вожатыми для мира. Не надо стесняться этого высокого долга, он назначен нам Богом или природой, как вам угодно. Вы ничего не добились от наших дураков-лордов, потому что они никакие не лорды. Это кучка самозванцев, напяливших на себя мантии. Они нагло объявили себя потомками дворян, захватили арсеналы и биржи и играются в демократию. Но они не учитывают уроков прошлого, мистер президент! Европа снова заражена страшной бациллой. Нечисть расползается, им не сидится у себя в норах. Вы – единственный, кто увидел эту заразу и пытается ее остановить. Вы мудрый и честный человек.

– Вы снова не поняли… – ужаснулся Коваль. – Мы не воюем против турок или против мусульман. Наша задача – укрепить границы государства и надолго прекратить войну, которую нам навязали…

– Вам навязали? – хмыкнул Паунти. – Однако у меня есть точные сведения относительно ваших нефтяных интересов в каспийском регионе.

– Мы за справедливость, но мы не альтруисты. Если мы победим, мы возьмем то, что пожелаем.

Англичане переглянулись.

– Вы признаете, что Россия намерена оккупировать проливы?

– Да.

– Отлично! – повеселел адмирал. – Мистер Коваль, мы рассекретили свое нахождение. Мы показали миру свое оружие. Мы не требуем от вас подписей на договорах, горючего или продуктов. Мы всего лишь хотим предложить сделку. Вы не вполне представляете себе военную мощь противника. Подводники не станут вести бой на суше, но все, что я встречу на рейде Стамбула, – я уничтожу. Мы выставим требования о капитуляции. Если они откажутся, мы начнем топить их гражданские суда и обстреливать портовые сооружения. Мы свяжем их так, мистер Коваль, что они навсегда покинут побережье. Если вам нужна поддержка в другом районе океана – скажите!

– А что взамен? Что, если… если условия сделки меня не устроят?

– Тогда вполне вероятно, что мы предложим ее кому-нибудь другому, – не моргнув глазом, парировал адмирал. – Наши предложения крайне просты. Совместная добыча нефти на шельфе залива. На паритетных основаниях.

– Но вы не представляете государство.

– А кто говорит о межгосударственном соглашении? Речь идет о широкой концессии. Открытое акционерное общество, пятьдесят на пятьдесят. Первой же эмиссией мы покроем все расходы. Скажем, десять миллионов акций по фунту…

– Это любопытно. У вас достаточно денег, чтобы начать нефтедобычу? – удивился Артур.

– Во-первых, на некоторых платформах нефтедобычу и не прекращали, – доверительно понизил голос Паунти. – Нам это известно совершенно точно. Арабам нужна нефть, они не забыли, как производить всю линейку топлива – от мазутов до бензинов. Во-вторых, денег у нас нет. Деньги есть у вас, мистер президент.

– Вот как?.. – Артур задумался.

– Мистер Коваль, я собрал массу данных о вас, – Паунти неторопливо раскурил сигару. – Конечно, я их начал собирать уже после того, как вы добились высшей власти. Признаться, я позавидовал тому, какой популярности вы добились…

– Вы преувеличиваете.

– Вовсе нет. Но это популярность не выборного лидера, мистер Коваль. Это популярность монарха.

Артур вздохнул. Его начинали утомлять эти смутные намеки.

– Как мы сможем обеспечить взаимную безопасность этой… этого союза?

– Это несложно, мистер Коваль, – широко улыбнулся адмирал. – На суше безопасность будете обеспечивать вы, на море – наш подводный флот. В Суэцком канале и Персидском заливе мы не допустим присутствия иных судов, кроме транспортов нашей концессии. На суше командовать будете вы. Нефтеперегонные колонны все равно расположены вне зоны досягаемости наших торпед. Но хранилища сырой нефти будут исключительно в портах, и транспорты будут ходить в Европу под моей охраной. Деньги концессии могут храниться в русском банке, а председателем правления будет бессрочно назначен мистер Паунти…

– Улавливаете? Мы выстроим систему взаимных противовесов, – Дэвид Паунти выглядел, словно Ньютон после падения яблока. Или как Архимед, только что выбравшийся из ванны.

– Хорошо. Допустим, что нам это интересно… Но почему же Россия должна всё оплачивать?

– Потому что вы получите танкеры. Настоящие, крепкие танкеры, а не те кастрюли, на которых вы перевозите своих камикадзе. Мы знаем, где их взять. Мы знаем, где в сухих доках стоят первоклассные танкеры. Там девять штук, по сто пятьдесят тысяч тонн каждый.

– Вы намерены внести пай краденым имуществом?

– Мы намерены открыть в Петербурге британский технический университет, – с пафосом заявил Паунти, сделав вид, что не заметил колкости. – Вы только представьте, как звучит! Лучшие дети со всей России смогут получить лучшее образование. Под руководством адмирала собраны такие специалисты, которых нет нигде в мире.

– Допустим. Не забывайте – вы строите планы, забыв, что медведь еще жив.

– Простите, кто жив?

– Это русская пословица. Мы еще не закончили в Турции, а вы предлагаете поделить нефть, принадлежащую мощнейшему государству региона!

– Эмир Саид – союзник Карамаз-паши и, соответственно, наш общий враг, мистер Коваль.

Артуру стало даже смешно.

– Вероятно, с некоторой натяжкой халифат можно считать врагом некоторых европейских государств, входящих в коалицию. Но никак не Британии.

– Это лишь до тех пор, пока я не премьер-министр, – скромно заявил химик.

– Когда же вы им станете? – Артур не смог сдержать улыбку. Эти двое сумасшедших чем-то его увлекли. С одной стороны, его слегка подташнивало от коричневого душка; адмирал и не скрывал своих расистских взглядов. Но с другой стороны… эти слегка сдвинутые подводники спасли его. Всё не просто так, всё не случайно. Артуру неожиданно вспомнилась Мама Анна, Хранительница Книги. Мама Анна и в мыслях не допускала, что во вселенной что-то может происходить случайно…

– Мистер Пасконе обеспечит мне военную поддержку на предстоящих выборах в Палату лордов. На нашей базе мы восстановили много военной техники, но недостаточно, чтобы захватить власть. Да мне и не хотелось бы устраивать гражданскую войну… – продолжал разглагольствовать бывший химик.

– Иными словами, вы замышляете переворот?

– Мой Бог, я хочу вернуть мою великую родину в лоно монархии. Я намерен вернуть Британии утерянную гордость.

– Ничего себе…

«Почему мы должны отказываться от их помощи? Только потому, что адмирал ненавидит индусов и пакистанцев? Или потому, что у других не хватает смелости признать свои взгляды, а ему не приходится себя сдерживать?..»

– Вам ведь это удалось. Отчего же не удастся мне? Естественно, у меня за спиной нет таких очаровательных персонажей, как ваш доктор… Савва, кажется? Но у меня есть подводный флот с торпедами и ракетами. Прошу прощения, адмирал, – у нас, у нас! Кроме того, у нас три дюжины броневиков, полностью восстановленных и укомплектованных экипажами. У нас сотни пулеметов и пушек. За нами пойдут тысячи сельских жителей, если мы им предложим справедливого и мудрого монарха.

– Когда «Авангард» всплывет напротив Тауэра, им мало не покажется! – хохотнул адмирал.

– Чем же может быть полезна Россия?

– О, всем! В хорошем смысле слова. Откроем карты, Дэвид? Итак. Нам нужно золото, сойдет платина. Если можете помочь драгоценными камнями – тогда их придется сначала обратить в золото. Причем лучше не в Лондоне, а на гамбургской бирже. У нас достаточно денег, чтобы нанять и экипировать тысяч двадцать солдат. Но для бескровного… я подчеркиваю – бескровного захвата власти нам нужно вчетверо больше. Мои подводники – элита, интеллект, копилка знаний. Они не будут воевать на суше.

– Итак, средства на восемьдесят тысяч наемников? Это очень много. Вся российская казна с трудом содержит такое войско…

– Это еще не все. Нужно вдвое больше золота, чтобы мы смогли скупить все их паршивые акции, – быстро сказал Паунти. – Мистер Коваль, вы, наверное, не очень представляете, во что превратилась сегодняшняя Британия? Я догадываюсь, что у вас и в России проблем хватает. Так вот, половина территории страны непригодна для жизни. Даже там, где воздух и почва вернулись в норму, заниматься производственной деятельностью непросто. Там до сих пор орудуют банды варваров и всякая нечисть порой пострашнее нураги…

– У нас, в стороне от крупных городов, примерно то же самое, – утешил президент.

– Мы с уважаемым адмиралом намерены не просто скупить акции. Мы намерены поставить вопрос в парламенте о продаже пустующих земель. И мы пробьем его в свою пользу. Если вы нам поможете, мы скупим земли вместе с промышленными предприятиями. Мы сконцентрируем у себя в руках промышленное будущее Британии. Пока всё не сгнило окончательно, мы постараемся спасти покинутые заводы.

– Я свои-то заводы спасти не могу, – рассмеялся президент. – Но надо признать, планы у вас грандиозные. Что еще?

– Сущие пустяки. Вы поддержите нас в нужный момент. Мы подождем, время работает на нас. Сколько времени еще продлится ваша турецкая кампания? Три месяца? Полгода? Вы нанесете визит в Лондон и дадите понять этим индюкам-лордам, что будете иметь дело только со мной. Касательно всего – торговли шерстью, металлом, готовыми кораблями, рыбой, нефтью. Мы подстроим так, что вас пригласят официально, со всей помпой. Если вы прибудете на военном корабле и высадите на берег хотя бы полк автоматчиков, это будет нам сигналом.

– Неплохо… – Артур опешил от такого напора. – Но какие я вам могу дать гарантии, что изыщу такие безумные суммы и…

– В пустыню мы не пойдем, – перебил адмирал. – Но мы можем атаковать нефтяные промыслы в заливе. А можем этого не делать. Если мы уничтожим платформы, нефть на шельфе в ближайшие пятьсот лет никто добывать не сможет. Если оборудование сохранится, то я могу взяться за их эксплуатацию. Там все цело и отлично охраняется. А кое-где продолжают понемногу добывать нефть. Наше предложение простое, мистер Коваль, – пополам. Не забывайте, что нефтепродукты – это моя специальность. Я берусь обучить ваших инженеров. Итак? Что вас отпугивает? Черт побери, мистер президент, вы пропахали пол-Европы, вы поставили всех на уши, а теперь робеете?!

– Меня отпугивают ваши нацистские взгляды.

– Ах да, конечно… нам говорили! Я знаком с секретарем нашего посла, – Паунти захлопал в ладоши. – Вы устроили у себя в Петербурге настоящий Вавилон. Позволяете им строить мечети и капища, селите их в ночлежках, терпите воровство и болезни… Это великолепно. Это достойно хозяина великой империи. Я не шучу, мистер Коваль. Только сильный лидер, истинный монарх, истинный отец своего народа может позволить себе быть либералом…

Англичане снова молча уставились на него.

– Кажется, я знаю, где мы достанем миллионов двадцать золотом в ближайшую неделю, – задумчиво произнес Коваль.

Адмирал и химик переглянулись.

– Вы шутите, мистер президент?

– Вовсе нет.

– Тогда… за союз орла и льва!

– Ваше здоровье, джентльмены!

21 ЖЕЛЕЗНАЯ СТЕНА

Предводитель горного клана и ошибся, и не ошибся одновременно. Никто не мог точно сказать, сколько кочевников соберут главенствующие семьи в городе-базаре Аль-Гуре, и никто не мог быть уверен, что бедуины не ударят наступающим горцам в тыл.

В Аль-Гуре грозного джинна с его волшебной девой-птицей ждали не меньше семнадцати тысяч сабель. Двадцать два раза пришлось старцу снимать ткань с птицы, чтобы ее пением вдохновились вожди и старейшины знатных семей. Вершитель судеб уже имел возможность убедиться, что за один раз пением могут насладиться не более тысячи человек. То есть слышать могли и те, кто находился на значительном удалении, однако нужного психологического воздействия не наступало. Около тысячи человек, плотно сбившихся в кучу, – вот оптимальная аудитория. Посему Бродяге приходилось все время помнить об огромных человеческих ресурсах, не завоеванных райскими звуками. К армии прибилось множество оборванцев всех мастей, которым было наплевать на идею. Старец мог только усиливать охрану и надеяться на русский «авось».

– Чем же питается чудесная пери? – шепотом спрашивали друг у друга старейшины. – Чем можно угодить Вершителю? Что мы можем подарить волшебной птице?

– Феникс не принадлежит мне, – старец ласково улыбался в бороду. – Фениксу нужно солнце и еще кое-что. Он питается солнцем, но не только. Но вы не сумеете это ему дать.

– Неужели Вершитель намерен нас обидеть? Мы готовы послать гонцов на край света, если чудесной пери что-то понадобится…

– То, что нужно Фениксу, всегда рядом. Оно вот здесь, – старец с глазами юноши постучал себя в грудь. – Феникс был пеплом, пока я не отдал ему то, что его вызвало к жизни. Когда-нибудь он снова станет пеплом, может быть, на тысячу лет… или на пять минут.

– Почему ты считаешь, что у нас этого нет? – изумились пустынники. – Чем мы прогневали тебя?

– Разве я сказал, что у вас этого нет? – снова улыбнулся старец. – Это есть у каждого, кто дышит. Только я собирался дышать бесконечно…

Аль-Гура Вершителю не понравилась. Он мучительно страдал от жары, от скрипящего на зубах песка, от невозможности нормально помыться. Город-базар представлял собой обломок гораздо более крупного поселения. За полтора столетия после Большой смерти бури занесли песком жилые кварталы, фабричные корпуса, яркие витрины магазинов и трибуны стадиона. Над барханами торчали несколько небоскребов, их внутренности досуха вылизали и выбелили ветра. В чаше стадиона торговали верблюдами и мелким скотом, и никто из стариков не сумел бы вспомнить, для чего нужны по краям громадного овала четыре вышки с оборванными колокольчиками прожекторов. Широкие проспекты, крест-накрест сходившиеся к центру города, угадывались теперь лишь по небольшим углублениям в слежавшемся песке. Песок лежал не везде, западная часть города сохранилась лучше, хотя там в домах не осталось ничего, кроме камня. Всё, что можно было оторвать и унести, давно унесли. Пустые бетонные коробки, ощетинившиеся арматурой, встретили Бродягу. Между ними лениво пережевывали жвачку верблюды, бродили своры тощих псов и носились чернявые загорелые дети.

Ничто новое здесь не строилось. Иногда углубляли несколько древних колодцев, отрытых задолго до того, как Аль-Гура стала городом. Периодически, силами рабов, откапывали кусок превосходного трехрядного шоссе, разрезавшего город пополам. Но усилий хватало только на участок от полукруглого, засыпанного до четвертого этажа гиганта с непонятной надписью «Хилтон» до еще более непонятной конструкции с навесом и яркими буквами «Шелл» поверх козырька крыши. Между этими двумя ориентирами едва ли набирался километр чистого пути, и именно сюда привел Вершителя судеб брат Рашид.

Здесь, в тени гордого когда-то пятизвездного отеля, три высокие повозки остановились. Здесь, впервые за время похода, Бродяга созвал общий военный совет. Он испытывал огромные трудности с определением времени, но никто ему не мог помочь. Пустынники понятия не имели, какой сейчас год и месяц, не говоря уже о разметке суток. Зато они очень подробно расписали вождю неутешительные перспективы дальнейшего похода.

– Скоро начнется голод, – брат Рашид вежливо поклонился. – Раньше мы питались тем, что захватили с собой. Теперь нам приходится резать верблюдов. Это не беда, но у нас начались проблемы с твоими любимчиками… – кочевник сделал презрительный жест в сторону горцев. – Ты мудро поступил, Вершитель, что разбил лагерь за городом. Такая большая армия растоптала бы Аль-Гуру. Ты мудро поступил, Вершитель, что уговорил райскую птицу спеть над рынком рабов. Хозяева потеряли почти полтысячи голов живого мяса, зато теперь они послужат великой цели. Ты мудро поступил, Вершитель, что отправил пятьдесят повозок за дополнительным лесом и металлом. Пусть лес придется покупать у сирийцев, зато мы не застрянем в пути, когда доберемся до Железной стены. Но ты ошибся в другом, Вершитель. Прости мою дерзость…

– Говори, говори, – кивнул Бродяга. Брадобрей как раз заканчивал подравнивать ему бороду и усы.

Старец носил теперь короткую ровную бородку густого темно-русого цвета, некогда лысая макушка заросла, плечи развернулись, руки налились силой, кожа набрала эластичность и блеск. В войске Бродяги не нашлось зеркальца, в которое мог бы посмотреться повелитель, но он и без зеркала чувствовал, что внешне едва тянет на «полтинник».

– Ты ошибся в том, Вершитель, что не приготовил запас. Мы можем забить еще сотню верблюдиц, навялить мяса на всех, но тогда кто даст нам приплод на следующий год? Наши братья не смогут прожить без верблюдов. Зарежем верблюдиц – не будет потомства.

– На воинах из горных кланов слишком много украшений, как на женщинах, – проворчал брат Зигха. – Если бы они пожертвовали половиной, мы могли бы купить немало баранов…

– Это не женские украшения! – вспылили тут же вожди горцев. – Но нам ничего не жалко, что бы ни болтали эти чумазые пожиратели змей!

– Не жалко? – ядовито расхохотались бедуины. – У вас серебро в уздечках, в гривах коней, на рукавах и на сапогах. На это серебро можно прокормить армию. В оазисе Эс-Рутба стоит караван из Дамаска. Если поспешить, у них можно купить провиант…

– Не проще ли отнять у жирных сирийцев скот? – хищно клацнули зубами горцы.

– Вы умеете только отнимать, – завелись пустынники. – Вы вечно грабите, а нам потом приходится терпеть нужду. Богатые караваны платят пошлину эмиру – и проходят за Железной стеной!..

Затеялась большая свара, Бродяге пришлось пальнуть в воздух. Пот струился у него по спине, любая одежда промокала за считаные секунды.

– Остыньте, горячие головы, – приказал он. – Мирза, поручаю тебе. Подсчитай, сколько надо овец, чтобы прокормить нас в течение… гм… двух месяцев. И соберите эту сумму серебром! Соберите украшения и продайте.

«Я умру молодым, – почти без тени волнения думал Бродяга, разглядывая себя в отполированном подносе, заботливо подставленным цирюльником. – Им не понять, что происходит. Они хотят только золота. Что-то идет не так, но повернуть уже невозможно. Лишь бы Кузнец не подкачал…»

Когда утрясли продовольственную проблему, брат Рашид заговорил об оружии.

– У эмира есть железные повозки, которые ездят по пескам без лошадей и плюются огнем. У нас одно ружье на троих, мало пороха, еще меньше пуль.

– Где можно купить порох и пули?

Вскоре нашлось и то и другое. Снарядили посольство в Багдад, к верным людям. Долго спорили, как построить войска, чтобы никто не был обижен, наконец договорились, что нести вахту подле волшебной птицы будут все полки поочередно. Чтобы никого не обидеть. Пока уславливались о барабанных и факельных сигналах, прискакал гонец. Сообщил, что с северо-востока, от Исфахана, подошли еще три семьи туркмен и орда огнепоклонников. Они привели скот, много скота. Хватит на всех. Но они просили показать им чудесную птицу…

Старец вздохнул и стал собираться на очередное представление. Он всерьез стал опасаться, что превратится в юношу, пока достигнет цели. После каждой песни с Бродягой что-то происходило.

Пропали мозоли на ногах.

Прекратились утренний кашель и ломота в костях. Он снова мог приседать и даже отжиматься.

Появился нешуточный аппетит, и даже наметился животик. Выпали седые волосы со спины, с живота, отовсюду, разогнулись скрюченные ноги.

Голос стал звучным, мелодичным.

Однажды ему в шатер доставили шикарное зеркало в бронзовой раме. Бродяга взглянул в него ранним утром и… заплакал. Он узнал. Словно сквозь толстую туманную пелену он узнал того дерзкого юношу, которому впервые была предсказана судьба Белого мортуса…

«Лишь бы поспеть все закончить, в детство бы не впасть…» Он уже всерьез подумывал о накладной бороде и прочих атрибутах старости. Но кроме омоложения происходило еще кое-что.

Он забывал стих.

Точно так же, как появлялись приметы грядущей юности, от него, строка за строкой, убегал великий стих. Бродяга не хотел думать, что же произойдет с ним, когда стих кончится. Одна песня Феникса иногда стоила ему слова, а порой – целой строки. Бродяга опомнился, когда убедился, что не может воспроизвести уже треть поэмы. Он повелел принести перо и бумагу, но скоро убедился в полной бесполезности этих замечательных изобретений.

Разве можно выразить на бумаге клекот орла? Дуновение самума? Гулкую прохладу колодца?

Стих растворялся во времени. Птица с чудесной женской головкой питалась тем, что когда-то подарили Белому мортусу умирающие.

– Нам не понадобится много пороха и патронов, – сообщил Вершитель вождям. – Мы не станем убивать тех, кто не поднимет против нас оружие. Вы должны помнить, что все люди – это братья и сестры, и у всех нас один владыка там, наверху.

Бедуины слушали его, качали головами, соглашаясь. Горцы тоже соглашались, и темноликие люди, пришедшие из Исфахана, не находили, что возразить.

И все же Вершитель чувствовал холодную пустоту в их душах. Они ежедневно молились, но не верили собственным словам.

Чтобы не обижать обе враждующие группировки, Бродяге пришлось позволить детям гор и детям песков совместно нести вахту по охране своей персоны. Это здорово осложнило ему жизнь: в самой арбе под навесом крутились теперь не трое, а шестеро вонючих, шумных мужиков, к тому же не понимающих друг друга. Даже горцы, к примеру, азеры и курды, говорили на совершенно разных языках, а с кочевниками привыкли изъясняться жестами.

Пополнив запасы, громоздкая неуклюжая армия еще больше отяжелела. Бродяга неоднократно пытался проводить маневры, пытался добиться хоть какого-то порядка в построениях, но у него всякий раз опускались руки.

Они достигли Железной стены ночью.

С гребня бархана Вершитель наблюдал, как волнующееся черное море затопило узкую светлую полоску перед барьером. Затем море как будто стало понемногу превращаться в зеркало. То тут, то там зажглись огни, начали перемигиваться с низкими южными звездами, запылали факелы, раскинулись белые шатры. Позади наплывающая темная волна казалась бесконечной; лидеры давно сбились со счета, пытаясь провести в войсках перепись. Над темной волной катилось облако пыли, затмевающее свет звезд.

– Ты прикажешь наступать прямо сейчас? – спросили горцы. Серебро на их одежде еле просвечивало сквозь слой мелкой песчаной пыли. Вокруг себя Бродяга видел только глаза.

Он посмотрел на юг, ожидая толчка из глубины души. Здесь заканчивались владения песка, под ногами ощущалась каменистая, рассохшаяся почва. Железная стена походила снаружи на остов футбольного стадиона, или на лежащую на боку телебашню. Ее когда-то собрали из могучих трубчатых конструкций, сварили в нужных точках, затем полости залили раствором. Сухой климат нисколько не повредил металлу. Стена возвышалась над местностью на добрых двадцать метров и имела отрицательный уклон. Копать под нее казалось бессмысленным, Бродяга чуял, что под землей их встретит тот же армированный бетон. Пробираться через верх…

Подскакал брат Михр. Верблюд под ним поник от усталости, но сам кочевник казался сделанным из стали.

– Вершитель, взгляни на запад. Там можно пробраться… Халифы каждый год чинят пролом, но находятся новые смельчаки. Некоторые их называют безумцами, потому что оттуда труднее вернуться, чем войти туда…

Бродяга увидел. Вероятно, русло реки заполнялось водой не каждый год. Стена здесь просела, несколько труб треснули, многотонная масса под собственной тяжестью сдвинулась – на метр, не больше. Но этого оказалось достаточно, чтобы возникли разрывы. Их действительно неоднократно законопачивали, заливали свежим раствором, но влажная почва после осенних дождей тащила стену за собой. Получилось что-то вроде громадного тромба на железобетонной вене.

– Здесь можно подняться? – недоверчиво спросил Бродяга, задрав лицо к звездам. Неожиданно для самого себя он впервые усомнился в успехе. До сего момента он не представлял, с чем придется столкнуться. То есть представлял, но гнал эти мысли прочь.

– Как ты думаешь, брат Михр, они следят за нами?

– Никаких сомнений, Вершитель. Наверху, на стене есть часовые. Они скачут по гребню стены на железных конях. Несколько ловких парней могли бы проскользнуть, но не сто и, конечно, не много тысяч.

– А как мы поднимем коней и верблюдов? – Бродяга рассматривал самую крупную трещину. Он спешился и подошел к стальному монстру вплотную. Стена нависала над ним, словно на землю упала другая планета и закрыла половину неба. В трещине пел ветер. У земли в нее едва получилось бы просунуть руку, а на высоте трех метров пролез бы щуплый мужчина. Еще выше две гигантские скобы, каждая по полметра в диаметре, отскочили друг от друга, такой же огромный швеллер выгнулся дугой, там в трещину пролезли бы уже трое.

– Другой переправы нет? – Бродяга был разочарован. Он верил, что бедуины выведут к настоящему проходу. Эта щелочка больше походила на игольное ушко. – Если мы начнем переправу здесь, то не справимся и за месяц.

– На западе стена тянется до самого моря. И уходит далеко в море, Вершитель. А со стороны моря они не подпускают к берегу ни одну лодку. Но до того, как мы дойдем до моря, нам придется драться с сирийцами. У них тоже есть военные машины с огнем. На востоке стена также тянется до моря, именуемого Персидским. Там мы пытались прорваться много раз. В Персидском море плавают железные города. С них бьют пушки. Бьют так далеко, что мы даже не успеем их заметить…

– Отлично, – подвел итог старец. – Коли выхода нет, стало быть – выход тута. Брат Мирза, зови своих, подвозите взрывчатку. Брат Рашид, начинайте строить лестницы. Нет, костры не разжигать. Брат Михр, твои смельчаки сумеют поднять меня наверх?

– Позволь, мы сначала взорвем ее, Вершитель! Мы боимся, чтобы с тобой чего-нибудь не случилось…

– Со мной уже всё случилось, брат Михр. Командуй барабанщикам – общий приказ к штурму!

22 УСТАВ – И В АФРИКЕ УСТАВ

Генуя…

Восхитительной красоты пейзажи. Замечательный старинный город, почти не поврежденный катаклизмами последнего столетия. Город стоило осмотреть, насладиться шпилями, арками, уютными дворами и загадочными барельефами. Российских моряков здесь встретила потрясающая тишина, ее нарушали лишь крики чаек, гитарный перебор и шум работающего прямо на пирсе винного пресса.

Но осматривать город президенту не позволили.

Сразу за линией жилых кварталов в пределах видимости с корабля раскинулся лагерь союзных войск. То есть союзными войсками эти вооруженные формирования называть не стоило. Большинство из тех, кто примкнул к русским дивизиям и германскому танковому корпусу в самое последнее время, вообще не представляли себе, что такое дисциплина и почему они должны кого-то слушаться.

В войсках коалиции назрел бунт.

Командующий фон Борк ждал президента, как умирающий ждет заезжего профессора со спасительной сывороткой. Последние дни Фердинанд провел внутри танкового каре, окруженный верными русскими полками, проклиная тот день, когда дал согласие возглавить экспедиционный корпус. Он обещал Кузнецу, что приведет с заброшенных складов бундесвера исправные танки, – и он выполнил обещание. «Леопарды-4а» были в отличном состоянии, снарядов хватило бы на несколько затяжных сражений. Он выучил достаточно механиков, привел технику в Геную и теперь, в десятый раз, сочинял рапорт об увольнении.

Как же отделаться от проклятого ярма? Борк совершенно не планировал командовать таким количеством неорганизованных, наглых, грязных, вороватых и весьма трусливых солдат! В России он бросил на заместителей Тайный трибунал, он покинул столицу в самый неподходящий момент. Как раз сейчас, пользуясь отсутствием президента, там снова готовят заговоры, там планируют убийства и саботаж, там поднимают голову силы, которые Кузнец корчевал десять лет, но не мог до конца победить!

Фердинанд фон Борк делал все возможное дляукрепления порядка. Но многие проблемы в союзных войсках происходили именно оттого, что президент дал команду подбирать в пути всех. Однако всех желающих принять невозможно, они только деморализовали регулярные части.

Последние двое суток фон Борк провел как одну минуту, время спрессовалось в ревущее пыльное цунами. Гонка началась с момента, когда вконец обнаглевшие «меховые шапки» принялись обстреливать обоз из орудий мелкого калибра. Российская армия растянулась почти на восемь километров, особенно сложно стало собрать войска в горных районах. Швейцарцы нападали все чаще, осмелев до того, что среди бела дня угнали четыре телеги с фуражом и несколько десятков лошадей. Фон Борк, скрипя зубами, принимал доклады от разъяренных командиров, но ничего не мог поделать.

Кузнец приказал избегать стычек с местными. Чтобы не втянуться в долгую окопную войну совсем не с тем противником.

На италийской территории дела пошли полегче. Кроме того, здесь сработало и вездесущее «сарафанное радио», и радио самое обыкновенное. Даже в маленьких равнинных селениях люди были предупреждены, что по дорогам и вдоль дорог идут несметные полчища, что русские затеяли очередной крестовый поход, но идут не в Рим. Те, кто обладал властью, выезжали заранее навстречу, дабы предупредить разгром и мародерство, кланялись низко и были счастливы отделаться малой податью. Фон Борк останавливал головные части, разворачивал призывные пункты. Глашатаи трясли мешками с серебром, лекари и старшины с добрыми лицами зазывали неотесанных деревенских парней, затем эти горе-вояки, стирая ноги, бегом догоняли марширующие колонны…

Но радио приносило в италийские городки и иные вести. Уже не только колдунья Марина сообщала командующему об успехах флота, уже докатилось с Сицилии эхо побед, уже отпраздновали командиры флотские виктории во время привала, и даже разрешено было строгим германцем выдать всем по чарке водки.

За сорок километров до Генуи головные части встретила делегация отцов города, хотя главным «отцом» оказалась женщина – престарелая, похожая на колючую проволоку донья Каваджи. Она в самых восторженных выражениях пересказала историю счастливого освобождения острова Сицилия, в каковом освобождении принимали участие никак не меньше полусотни летающих огнедышащих ящеров. Борку еще раз стало ясно, что единой власти в стране нет, что юг практически отрезан от севера непроходимыми отравленными болотами, что новости приносят по морю и что буквально вчера русская эскадра потопила главный пиратский город самого Джакарии Бездны. Поскольку Джакария убит, в Генуе наряжают деревья, как на Рождество, палят из пушек и устраивают карнавал. Высшее армейское командование с великими почестями пригласят в город, но не больше сорока человек. Генуэзцы согласны на уничтожение огородов и садов, лишь бы тяжелая техника расположилась подальше в поле.

«Сама наверняка убийца и воровка… – слушая ее трескотню и такой же немыслимо скорый перевод, думал немец. – Кажется, Кузнец называл это словом „мафия"? У них целые семьи повязаны преступным ремеслом, из которого не вырваться…»

Донью Каваджи фон Борк плохо понимал даже с переводчиком, настолько быстро она лопотала. Он понял только одно: его умоляют не превращать город в помойку. Взамен благодарные жители дарят две сотни овец, вдвое больше выделанных шкур, дюжину быков, две полные подводы муки, дюжину бочек масла, десять ящиков свежесваренного мыла, сукна пятьсот метров и так далее, по списку…

Мафиозная донна Каваджи свою работу выполнила прекрасно.

Фон Борк тоже выполнил обещание. Лагерь разбили за городом, на скорую руку соорудили бани, устроили смену обмундирования, одели в форму еще почти восемьсот человек. Были выданы дополнительные пайки, разрешены ловля рыбы и сбор фруктов в одичавших садах. Фердинанду уже казалось, что волнения стихают, но тут, в самый неожиданный момент, бунт вспыхнул с новой силой.

Началось с походной цирюльни. Парикмахеров назначили давно, но за время похода стричься не успевали, обросли жутко. Фон Борку докладывали, что у многих вши, особенно – у новоприбывших. Внезапно начались массовые отказы от парикмахерских услуг. Вчерашние партизаны ощутили себя ущемленными. Они не желали расставаться с буйными шевелюрами и колониями любимых вшей. Если на марше поддерживать дисциплину Борку помогала сама скорость, лоботрясам некогда было расслабляться, то в режиме спокойного ожидания все резко изменилось.

Самых ярых «отказников» командующий посадил на гауптвахту, но скоро их там собралось больше сотни – преимущественно австрийцев, не желавших расставаться с длинными космами. Расстреливать солдат за отказ от стрижки фон Борк пока не решался, могла подняться серьезная буча.

Прокатились первые тревожные слухи, что всех усадят в вонючие трюмы и повезут воевать в незнакомую страшную пустыню. Скандинавы разволновались не на шутку, они планировали в крайнем случае разграбить город Двух Башен, иначе говоря – Стамбул, и поскорее возвратиться домой на телеге с грудой трофеев. Скандинавы отправили к командующему делегацию и в наглых тонах потребовали разъяснений. Борк обещал дать разъяснения в течение суток, а пока приказал строить тренировочные полосы препятствий и прокаливать одежду от насекомых.

Ночью он отдал приказ – и зачинщиков из числа норвегов и датчан арестовали. Аресты не удалось провести тихо, русская караульная сотня была встречена ножами и пулями. Четверых зачинщиков убили. Кое-как майору Ларсу, выборному командиру датчан, удалось усмирить своих подчиненных и предотвратить побоище.

Следом возникла следующая, куда более серьезная проблема, – мародерство. Не прошло и суток, как солдаты начали «пошаливать». Уже на следующий день шалости приняли характер бедствия. От доньи Каваджо дважды приезжали посланцы, вначале с льстивыми просьбами, затем – с угрозами. Недавняя разбойница прямым текстом сообщала, что больше не потерпит грабежей и издевательств. Отныне улицы перекрывались баррикадами, выставлялись вооруженные караулы, которым вменено стрелять без предупреждения.

Фон Борк молил Бога, чтобы скорее появился Кузнец. Но Кузнец приплыл только на следующий день. За сутки ожидания произошло много печальных и даже трагических событий. При попытке разоружить венгерский отряд были застрелены двое офицеров из караульного батальона, еще четверо – ранены. Часом позже взбунтовались черногорцы и сербы, этим вообще было нечего терять. Под натиском полчищ Карамаза они лишились домов, семей и земли и теперь заливали свое горе литрами дешевого италийского вина. Черногорцы, общим числом в две тысячи триста человек, отказались выставлять людей в разъездные патрули и дежурить на кухнях. Они заявили, что сами будут для себя готовить и что охранять их не надо.

Ночью затеяли беспорядки румыны, они избили назначенных к ним германских и шведских капралов, заявив, что отказываются воевать под началом иноземцев. Фон Борк послал в стан румынских полков двоих полковников из штаба, одного русского, другого – молдаванина, надеясь при посредничестве последнего уладить конфликт. В результате конфликт только разгорелся, парламентеров избили. Многие пошвыряли выданное обмундирование, зато самовольно распрягли коней из полевых кухонь и обоза. Угрожая оружием, румыны связали каптерщиков, отобрали у них упряжь, запасы рыбы, сыра и очищенный спирт. В другом месте они разжились тремя легкими пушками, вязанками новых сапог, сушеным горохом и двадцатью ящиками новых, только что набитых патронов для танковых пулеметов. Они бы и дальше продолжали воровать, если бы не крутые меры, предпринятые казацким сотником Ярыгой. Казаки, входившие в особый караульно-постовой полк, на свой страх и риск, не согласовав с командованием, навалились на бунтовщиков, многих порубили саблями, многих застрелили, но и сами понесли серьезные потери. Только когда в самом центре лагеря разгорелся нешуточный бой, заиграли тревогу, подняли четвертый и второй украинские полки, и общими усилиями удалось отбить краденое. Румыны при этом покинули расположение и ушли в горы, демонстративно прикрываясь ворованными пулеметами. Фердинанд Борк дал команду ночью не преследовать дезертиров, опасаясь еще большего кровопролития при большой кучности войск.

Но самое неприятное произошло утром третьего дня, когда начали тренировки, стрельбы и маневры, в обязательном порядке предписанные для армии в часы вынужденного безделья. Уже связалась ночью колдунья Марина со старым Саввой, уже облетело войска радостное известие, что эскадра во главе с самим президентом на подходе, повеселели штабные, проснулись от спячки старшины и капралы, загремела музыка, замахали в лагере метлами, подожгли костры с мусором.

Генерал Борк в семь утра объезжал ряды палаток, делал разнос командирам за плохую организацию выгребных ям и помывочных пунктов. Когда протрубили горнисты, он остановился, чтобы понаблюдать за успехами бойцов на свеженьких полосах препятствий. Полосы препятствий разрабатывал сам генерал, они имели четыре степени сложности – для разных родов войск и разного уровня подготовки. Фон Борку показали, как лихо расправляется с учебным врагом второй украинский полк, затем группа штабных переместилась к временному полигону; там пробовали силы в стрельбе польские и словацкие стрелки. Когда поляки покидали стрельбище, фон Борку послышались невнятная ругань и глухие оскорбления в сторону начальства. Полк был немедленно остановлен и построен для смотра. Фердинанд Борк спешился и, страдая от лучей встающего солнца, лично прошествовал вдоль рядов, в компании с полковником Верщинским. Были выявлены грубейшие нарушения дисциплины, четверть списочного состава не поднялась по сигналу горна, обнаружилось не менее дюжины пьяных, в грязной форме, с замшелым оружием, а то и вовсе без него, и, наконец, сам полковник Верщинский с изумлением выловил в строю людей, вовсе не состоявших на учете. Их повязали с большим трудом, под ропот остальных, и отправили на дознание. Борк уже намеревался объявить о разоружении полка и прикидывал, как бы незаметно окружить заводил верными пулеметчиками, но за своих вступился полковник. Верщинского Борк знал прекрасно, тот учился в Петербургской военной академии, в классе, который вел сам покойный Хранитель силы Бердер.

Командующий поверил и уехал на бронеавтомобиле в противоположный край гигантского лагеря, проследить, как идут на плацу занятия по строевой подготовке и фехтованию. Сержанты орали, бойцы с криками кололи чучела и расправлялись друг с другом деревянными шашками. Дальше Борк обходил одно подразделение за другим, везде проверяя соответствие плану занятий. Башкиры надраивали свои паровые броневики, проверяли давление пара в котлах. Французские повстанцы тренировались повзводно, падали и вставали, брали «на плечо» и «к ноге». Многие, не готовые к дальнему переходу, валились от усталости.

Соотечественники фон Борка упражнялись в сборке и разборке оружия на время. Здесь командующий задержался ненадолго. Потом он некоторое время разгребал хаос, царивший в палаточном городке италийцев. Для них обучение армейской жизни началось с азов – с подъема и отбоя. Никто не понимал русских слов, с гоготом вскакивали и валились, не укладываясь в нормативы. Генералу Борку пришлось прилюдно вытащить самых ярых весельчаков и посадить на гауптвахту, только после этого веселье поутихло и сорвавшие голос сержанты смогли продолжить занятия…

Обед генералу испортил вестовой, с сообщением, что два башкирских полка молча построились и уходят. Весть о таком предательстве мигом облетела армию и подействовала ужасным образом. Самым неприятным было то, что башкиры ушли вместе с командирами, только четверо старших офицеров и два старослужащих-сержанта остались верны присяге. Они объяснили причины побега тем, что их якобы обманули. Во время дополнительного набора войск в Поволжье, когда башкиры бодро записывались, им обещали всего лишь очистку Европы от хулиганствующих банд и сопровождение танкового корпуса. Их никто не предупредил, что придется плыть на кораблях и убивать братьев-мусульман прямо в святых городах. В массе своей неверующие новобранцы внезапно вспомнили о полузабытой религии…

Борк немедленно послал за ними погоню. Башкиры отказались возвращаться. Особенно угнетало командующего то, что оба полка были полностью моторизованы, хотя в походном строю они тащили бронированные паровики на конной тяге, берегли дрова и уголь. Броневики выпускал бугульминский завод бронемашин, президент Кузнец лично резал на его проходной ленточку пять лет назад. И теперь почти семь десятков превосходных броневиков, с запчастями и запасом угля, повернули обратно.

В штабе начался переполох. Счет небоевых потерь шел уже на тысячи. Командиры танковых дивизионов предлагали Борку послать в погоню «Леопарды» и расстрелять мятежников на узких серпантинах. Все равно возвращаться в Россию им придется по тем же дорогам!

Борк поступил умно, впоследствии президент Кузнец его очень хвалил за принятое решение. Запели горны, забили барабаны, прокричали приказ об общем построении.

Без оружия.

Второй приказ Борк объявил очень тихо и только среди узкого круга. Надлежало пустить в войсках слух, что общее построение назначено для каких-то важных новостей. Вероятно даже, всем выплатят повышенное жалование. Или отпустят домой.

Рокот барабанов и услышал Артур, когда моторная шлюпка адмирала Пасконе повезла его к берегу.

Российские суда встали на рейде Генуи. В город были посланы парламентеры во главе с почтенным доном Тин-то, он как всегда сумел извлечь максимум выгод из своего руководящего положения. Оказалось, что Генуя уже третий день трясется от страха. В непосредственной близости от городских окраин хулиганило колоссальное войско под командованием славного фон Борка.

– Мой президент, я привык к злобе за спиной, – заявил Борк на полевом совещании. – Я прошу меня отпустить в Россию. Происходят две ошибки, мой президент. Вы теряете исполнительного начальника Тайного трибунала. И вы приобрели плохого командира армии. Я не могу постоянно казнить и наказывать. Не могу! Эти люди получили оружие, они неуправляемы. Они все ждут денег, но мало кто честно готов к войне. Еще одна большая забота, мой президент, – надо все время держать отдельно русские полки и полки наемников. Прошу вас посмотреть…

Они вместе взобрались на броню германского танка. Артур за последние годы насмотрелся на множество военных формирований, но от увиденного у него захватило дух. Фон Борк, как всегда, лучше себя чувствовал в сумерках, поэтому смотр войск пришелся на вечер. Тысячи и тысячи огней покрывали холмы и поля, они перемигивались, гасли и снова вспыхивали ярко, когда кто-то подливал масла в костер. Некоторые огоньки двигались медленно – это телега водовоза или полевой кухни объезжала лагерь, некоторые неслись скачками – это торопился курьер или один из младших командиров, вызванных Борком в ставку. Неторопливо разворачивались темные, бесформенные пока коробки полков. Вокруг них метались офицеры, выравнивали фланги.

Ставку германец благоразумно разместил в самом центре танкового корпуса, окружив себя дополнительно тремя казацкими полками и тремя тысячами конных чувашей из дивизии Серебряных Клинков. Этих людей отбирал и снаряжал лично губернатор Петербурга Михаил Рубенс. Их семьи в свое время бежали от власти татарского хана, получили щедрые земельные наделы в пределах Петербурга и на крови присягнули президенту. Каждые три двора выставили рекрута. Объезжая с президентом место построения, фон Борк не обходился без дежурной сотни, настолько напряженно складывалась обстановка. Оказалось, что вчерашней ночью кортеж командующего обстреляли, но не учли, что бывший пивовар с детства привык жить во мраке.

– Как лучше поступить, мой президент?

– А ваши предложения?

– Я полагаю, что гнилые ветви лучше рубить сразу. Мы не должны брать в плавание заведомых предателей.

– В этом я с вами согласен, – задумчиво произнес президент. – А теперь послушайте меня все!

Он обернулся к свите. Старшие офицеры напряженно ловили каждое его слово. По лагерю уже пронесся слух, что вернулся русский президент, командирам сразу стало проще управлять загулявшими подчиненными. Некоторые из офицеров не понимали русского языка, им тут же переводили. Коваль говорил, а сам краем глаза следил, как колоссальная поляна заполняется людьми. Нечего было и думать, чтобы докричаться до всех. С толмачами тоже придется повозиться…

– Руководствуясь статьями шестнадцать и семнадцать Дисциплинарного устава, я буду вынужден наказать всех участников беспорядков. Разумеется, речь идет лишь о тех, кто уже принял присягу. Сейчас мы составим списки, наметим ряд мер – и не отступим от их исполнения. К завтрашнему утру у меня должна быть боеготовая штурмовая группа, а не шайка мародеров. Отставки и прошения не принимаются до окончания боевых действий.

– Разрешите вопрос, ваше высокопревосходительство? – В сумраке замаячило исцарапанное широкоскулое лицо с фингалом под глазом. Артур не помнил имени майора, но узнал его. Этот парень был в числе тех башкирских офицеров, кто не бежал вместе с подчиненными. – В соответствии со статьями шестнадцать и семнадцать, дезертирство, равно как и неподчинение приказам, наказываются смертной казнью. Однако дезертиров слишком много…

– Вы абсолютно правы, господин майор, – жестко усмехнулся президент. – Устав – он и в Африке устав.

23 ЖЕЛЕЗНОЙ РУКОЙ

– Ваше имя и звание, номер части?

– Чего-о? – лениво протянул здоровяк.

Ударом сапога Артур отправил недожаренный шашлык в костер. Вояки мигом вскочили на ноги. Толстый выхватил пистолет… и рухнул с пулей в горле. Никто не понял, откуда стреляли. Фон Богль даже не пошевелился, только легкий дымок вытекал у него из-под плаща.

– Ваше имя, звание, номер части? – невозмутимо повернулся Коваль к следующему. Клацнули затворы. Гвардейцы собирались стрелять очередями.

– Не пойму… чего надо-то? – пробурчал долговязый.

Расхристанные пьяные солдаты просыпались. От соседнего костра угрожающе надвигались темные фигуры.

Фон Богль открыл огонь, не дожидаясь приказа. Его немедленно поддержали офицеры конвоя. Из палаток вытащили несколько мертвецки пьяных, в том числе – капрала.

– Господа офицеры, я не вижу причин оставлять эту мразь в живых! – сказал Коваль и пошел прочь. К штабной палатке.

Больше всего он боялся сам себя. Боялся вскипеть и превратиться в убийцу. Главком не имеет права сам казнить преступников…

– Господа офицеры, я принимаю общее командование на себя. До того момента, пока мы не соединимся с основными силами. Генералу фон Борку поручается наш танковый корпус.

– Слушаюсь!

– Полковника Хиролайнена я снимаю с должности начальника штаба танкового корпуса. С этого момента вы принимаете командование над вторым украинским полком, кроме бронетехники. Полковник Завищнюк, за вами остаются бронемашины. Все ясно?

– Так точно! Слушаюсь!

– Генерал, один дивизион срочно на заправку. Посадите на броню надежную роту и пошлите их в тыл. Пусть перекроют обе дороги на север. Еще одну роту – на броню, пусть перекроют подходы к городу. Дайте команду стрелять из орудий без предупреждения, если будут замечены малейшие передвижения из лагеря. Дальше. Снять с парада артиллерию, пушки выкатить вот сюда, – Артур указал на карте возвышенность. – Две батареи здесь, самых надежных людей, лучше только офицеров. Орудия зарядить, поставить наблюдателя. Быть готовыми к стрельбе. Никого из лагеря не выпускать, ясно?!

– Так точно! – Генерал Борк рысью кинулся исполнять приказ. Не прошло и двух минут, как взревели моторы «леопардов». Артур посмотрел на разложенную карту и на часы. Еще минут десять – и ни одна сволочь не сумеет покинуть расположение армии без разрешения…

– Майор Казарян, живо берите ваших автоматчиков и расставьте вокруг арсенала!

– Слушаюсь!

– Капитан Лоуренс, – Артур повернулся к вежливо молчащему представителю британского подводного флота. – Могу я попросить, чтобы ваши люди встали в оцепление… вот от той колокольни и до оврага.

– Безусловно, мистер президент, – козырнул англичанин. – Вы можете всецело рассчитывать на поддержку флота.

– В таком случае, я рассчитываю, что ваши люди начнут стрелять без приказа по бегущим дезертирам.

– Для подавления беспорядков уместны любые средства, – бесстрастно ответил британец.

– Полковник Слобода, какой из ваших батальонов можно считать наиболее благонадежным?

– Полагаю, что всех, ваше высоко… – вытянулся командир чешской дивизии.

– В таком случае, позаботьтесь, чтобы в числе рядовых не было иноверцев. Два батальона пусть сдадут карабины и получат в арсенале автоматы. Сажайте их на броневики и отправляйте в погоню за башкирами. В бой не вступать, следовать по пятам, ясно? Ваша задача – не дать им уйти назад, перекрыть пути к отступлению. Вы ждете сигнала от хорунжего Яцкевича.

– Все понятно, господин президент!

– Хорунжий Яцкевич! Берите своих казаков – и галопом в погоню. Ваша задача – обойти их, не обнаруживая себя. Вы перекроете им дорогу, но только тогда, когда им некуда будет свернуть. Дайте сюда карту. Вот здесь… или здесь, ясно?

– Так точно.

– Хорунжий, никакой самодеятельности! Генерал Борк сейчас подготовит распоряжение о выдаче вашим казакам дополнительных пулеметов… перекрыть дорогу и ждать, ясно? Так, где начальник штаба?

– Здесь, ваше высокопревосходительство.

– Все подразделения выведены на смотр?

– Так точно. Кроме отдельной бригады, укомплектованной черногорцами.

– Они тоже сбежали?

Начальник штаба замялся.

– Никак нет. Они отошли к западу. Там городок – Вольтри, вот они там бесчинствуют… но не уходят, нет. Они заявили, что пойдут с нами в Турцию, если у них будут свои выборные командиры, никаких общих нарядов и никаких наказаний. Они разоружили и выгнали всех сержантов и офицеров. Генерал Борк сразу же послал за ними кавалеристов, но разоружить мятежников не удалось. Они заняли этот городок… Вольтри и обстреливают дороги из пулеметов. Кажется, там уже пожары и…

– Они расстреливают жителей?

– Сложно сказать, господин президент, – начальник штаба прятал глаза. – Ночью здесь побывала очередная делегация. Жители бегут из Вольтри по морю в Геную…

Коваль скрипнул зубами. Несмотря на все эти беды, прежде всего надлежало провести смотр войскам.

– Вперед, за мной. Коня!

– Господин президент! – Капитан гвардейской стражи кинулся наперерез. – Мы подготовили для вас бронемашину. Пожалуйста, только не на коне. Слишком опасно!

Офицеры замешкались.

– Что значит «слишком опасно?» – помрачнел Коваль. – Я должен спрятаться в бронемашине, чтобы все увидели, как я боюсь собственных солдат?

– Мой президент, ваш капитан говорит правду. Я объявил построение без оружия, но среди наемников достаточно неблагонадежных…

Коваль намеревался просто обойти капитана, но в последний миг передумал. Словно почувствовал слабый укол в сердце.

– Ладно, давайте машину…

Однако в следующие полчаса ничего страшного не случилось. Артур уверился, что чутье на сей раз ему изменило. После событий в подземельях Сардинии ему на каждом шагу мерещились кошмары, и постоянно зудели незажившие ранки на спине и затылке. В целом построенные для смотра части смотрелись не так уж отвратительно.

Президент объехал их, не торопясь, вплотную, старательно вглядываясь в лица. При свете факелов, под звездным небом, он многого мог не разглядеть, но общее впечатление осталось не самое плохое. Он лично выдернул из строя семнадцать человек пьяных, их на месте обыскали, отняли ремни и отправили под арест.

Артур предполагал, что за внешний вид придется арестовать не меньше сотни.

– Слушать всем! Приказ главнокома-а-андующего… – понеслось по рядам.

Через промежутки времени зычные голоса капралов стихали, чтобы дать возможность сделать свою работу переводчикам.

– …Согласно уставу военного времени, с этой минуты… всякий, нарушивший приказ старшего по званию, считается военным преступником и подлежит немедленному суду полевого трибунала. Главный полевой трибунал приведен к особой присяге и уже начал свою деятельность. Главному трибуналу подчиняются полковые полевые суды, членов которых я назначу в течение двух часов…

Слушали напряженно, вытянув шеи. С тревогой поглядывали на пулеметчиков, расставленных вокруг приземистого каменного строения – бывшей деревенской бойни. Там располагалась временная гауптвахта, там сейчас держали больше сотни арестованных. Очень многие надеялись, что с появлением президента России их товарищей выпустят. Но вместо освобождения к бойне стянули казаков и еще каких-то незнакомых англичан с пулеметами…

– Господин президент, прибыли на шлюпках ваши морские экипажи, всего сто шестьдесят человек… – вполголоса доложил ординарец.

– Генерал, распорядитесь, чтобы всем выдали автоматы и по три запасных рожка. У нас половину оружия отняли пираты.

– Слушаюсь!

Коваль выскочил из броневика, кружился вихрем в толпе офицеров, еле успевая отдавать приказания. Он кожей чувствовал, как утекает отпущенное время. Расшатавшуюся дисциплину следовало восстановить именно сейчас, раз и навсегда. Другой возможности могло не представиться!

– Капитан Семенюк, забирайте моряков в оцепление. Поставите их коридором, как мы тренировались в Катании, чтобы могли одновременно держать под обстрелом весь этот лужок, что вы превратили в плац. И вот что… Моряки вам верят. Обрисуйте им задачу. Объясните, что положение трудное, на них – вся моя надежда. По беглецам – стрелять без предупреждения.

– Всё понял. Не сомневайтесь, ваше высокопрсхство, ребята не подведут!

Глашатаи через рупор продолжали выкрикивать статьи приказа. По войскам прокатилось первое недовольное волнение, когда на центр площади, между развернутых колонн, моряки выкатили три виселицы на подвижной платформе.

– …Арестованы и немедленно будут преданы полевому суду девятнадцать мародеров, воровавших имущество у мирного населения. С этого момента отменяется наказание в виде долговременного ареста… Перечень проступков, за которых, согласно статьям шестнадцать, семнадцать и двадцать боевого устава, назначается смертная казнь через повешение: воровство у местного населения, любое насилие в отношении гражданских лиц, самовольный захват помещений и имущества, осквернение церквей и храмов любых конфессий, а также кладбищ и захоронений…

Полки заволновались не на шутку. Казаки с шашками наголо вывели арестованных. Прозвучала команда «примкнуть штыки». Конные разъезды шагом выехали вперед, заняв свободные коридоры между пешими подразделениями. Некоторые, самые шустрые из задних рядов, попытались скрыться или двинули за оружием, но их тут же стали перехватывать британские подводники с пулеметами и верные присяге русские мотострелки. Обошлось почти без стрельбы, присмиревшие буяны вернулись в строй.

– …Согласно статьям восемнадцать, девятнадцать и двадцать один… назначается смертная казнь через расстрел за следующие воинские преступления: самовольное оставление вверенного поста, сон на посту, утеря оружия, порча оружия, членовредительство… неподчинение приказам, самовольное оставление места дислокации, обозначенного старшим, самовольное изменение маршрута передвижения, подстрекательство к мятежам и неповиновению…

Тем временем мародерам был зачитан приказ. Первые трое отправились на виселицу. Четверо пытались вырваться, их застрелили на месте. После того как покончили с теми, кого схватили в садах Генуи, перешли к откровенным саботажникам.

Полки дернулись, по шеренгам прокатилась шумная волна недовольства. Особенно яро возмущались, как ни странно, италийские крестьяне, совсем недавно добровольно записавшиеся в войско. Из строя раздались выстрелы. Упал раненый лейтенант, упал сержант. Артура немедленно заслонили гвардейцы, едва ли не насильно запихали в машину.

– Всем оставаться на местах! – возвестил генерал. – Каждый, кто покинет строй, будет расстрелян на месте!

С крыши арсенала отрывисто залаял пулемет. Многие инстинктивно пригнулись. Пользуясь замешательством, в ряды бунтарей врезались казаки. Не прошло и пяти минут, как стрелявшие были скручены и выведены к центру построения. Их оказалось семеро. Начальник штаба приказал включить прожектора на паровиках и зажечь дополнительно сотню факелов, чтобы всем было видно.

– Если вы не выдадите всех, кто прячет оружие, будет убит каждый пятый! Передайте им, полковник, пусть переведут именно так, как я сказал, – отчеканил президент.

Минуту спустя вдали раздались автоматные очереди. Это из задних рядов самые хитрые пытались просочиться в луга или вплавь форсировать реку, но у реки их встретили автоматчики капитана Лоуренса. Эти не щадили никого, им было важно вернуться невредимыми на родные субмарины.

Затем Артур приказал расстрелять перед строем двадцать человек, опасных буянов, содержащихся в отдельных каморках. Пожалуй, это было самое трудное решение, которое он принял за весь период похода. Но принять его оказалось совершенно необходимо. Списки хулиганов подали командиры подразделений. Те командиры, кто отказался подать списки, лишились званий и сами отправились на гауптвахту, до дальнейшего разбирательства.

После второго залпа присмирели самые дикие. Глядя, как корчатся вчерашние заводилы, с мешками на головах, с руками, связанными за спиной, притихли даже те, кто явился на смотр с ножом за голенищем.

Последнюю попытку к коллективному бунту предприняли австрийцы. Эти вольные лесные жители, два дня назад отказавшиеся стричься и переодеваться в форму, активно стремились вернуться назад, в родные пенаты. Германец, назначенный к ним командиром полка, несколько раз призывал к тишине. При очередном залпе они сбили строй и побежали громадной необузданной толпой, больше чем тысяча человек.

Момент был опаснейший. За австрийцами могли сорваться и другие части. Коваль приказал открыть огонь из пулеметов. Ценой двух десятков смертей бегство было остановлено.

Президент объявил, что каждый может подать жалобу на действия вышестоящего командира, но отменить приказ или пренебречь им означает немедленный трибунал.

Президент дал полкам еще час, чтобы сдать спрятанное оружие и привести себя в порядок.

На паровике примчался взмыленный лейтенант, доложил, что догнали башкир. Пока догоняли, выяснилось, что больше половины из состава так называемых башкирских полков состоят вовсе не из башкир, а из всякой приблудной шелупони, из беглых каторжан самых разных кавказских национальностей, которые таким образом удрали от российской полиции. Оказывается, генерал Борк уже дважды перетряхивал личный состав этих шумных подразделений, несколько рот было расформировано, но до серьезного противостояния дело не доходило.

Лейтенант доложил, что многие башкиры как раз возвращаются в расположение армии с повинной. Но прочие кавказцы, числом больше полутора тысяч, завладев оружием, укрылись в лесистом ущелье. Туда не могли проникнуть танки и конные казаки.

Коваль немедленно снял со смотра четвертый уральский полк, набранный из спокойных, преданных резервистов. От них он беды не ждал. Пришлось пожертвовать углем, усадить резервистов на двадцать оставшихся паровиков и отправить по следам дезертиров. Большинство из уральцев были вооружены прекрасными охотничьими ружьями. Коваль дал команду оцепить лес, использовать огонь и минометы.

– Предложите им сдаться только раз. Дальше – пленных не брать.

На имя главнокомандующего немедленно стали поступать прошения о плохом обращении сержантов и офицеров. Все прошения Коваль передавал дежурному офицеру для обязательного рассмотрения и подшивания к делам.

Затем подозвал к себе ближайших командиров.

– Господа офицеры, мы немедленно расформируем все подразделения, где происходили беспорядки. Ваши предложения и списки должны лежать у меня на столе через сорок минут.

Закипела работа. Как только мелкие группы наемников поняли, что их намерены разъединить и раскидать по белорусским, украинским и русским полкам, затеялся новый виток скандалов. Прямо на плацу, а точнее – на вытоптанном лугу, вспыхнули драки. Особенно туго пришлось с венгерским ополчением. Здесь впервые довелось применить силу, караульные схватились за шашки. Четверых пьяных главком немедленно отправил на гауптвахту, многие повытаскивали спрятанные обрезы и пистолеты.

Строй сбился. На левом фланге заволновались словаки, на правом тянули шеи французы.

– Мой президент, у них полно оружия, – зашептал фон Борк.

– Окружить немедленно. Кто командир? Живо – ко мне! Толмача сюда!

После третьего оклика вперед выступил широкоплечий детина в рыжем пиджаке, грязных галифе, нечищенных сапогах, с бегающими глазками и кривой ухмылкой. Гвардейцы на рысях кинулись вдоль коробки, с другой стороны, навстречу им – бойцы из караульного батальона. За несколько секунд, пока потенциальные мятежники еще не успели опомниться, они были окружены.

Многие покинули строй. В ответ из мрака загрохотали английские пулеметы. Число убитых перевалило за две сотни. В сторону штабных офицеров полетели камни. Генерал Борк кинул на усмирение недовольных полк германских резервистов. Эти действовали со звериной педантичностью, у каждого из них имелось по два коротких обоюдоострых меча. Они врезались в расхлябанную колонну венгров, разорвали ее на четыре части, закрепились плечом к плечу. Затем в каждую из четырех разрозненных коробок ворвались германские сержанты, с плетями и сетями…

Не прошло и получаса, как порядок был полностью восстановлен. В общей сложности, в ходе карательной операции было убито шестнадцать человек.

– Мой президент, мы так останемся без армии, – тихо напомнил фон Борк.

– Вы ошибаетесь, – парировал Коваль. – Мы всего лишь отсекаем гниющие куски. У нашей коалиции будет лучшая армия в мире! Если мы отпустим эту шваль на свободу, они превратятся в банду и будут грабить города!

На противоположном краю поля подняли бучу совсем недавно присоединившиеся каталонцы. Они вообще не собирались строиться, бросили палатки и ринулись к реке. Напрасно назначенные командиры надрывали глотки. Коваль бросил против дебоширов последний резерв – собственную охрану, гвардейскую сотню. Чингисы действовали с предельной жестокостью. Стреляли с обеих рук, рубили головы направо и налево. Караульные не успевали выводить арестованных, их складывали перед гауптвахтой лицами вниз. Внутри места уже не осталось. Многие предпочли оказаться под арестом, нежели быть зарубленными.

Подбежал командир поляков, бледный как мел Верщинский.

– Пан президент, от имени офицерского состава я прошу выдать нам оружие. Я отвечаю за своих солдат. Они сами обнаружили и связали всех, кто подстрекал к бунтам. Сорок человек. Мы отдаем их в трибунал. Прошу вас, не надо расформировывать польские части, это приведет к беде…

Секунду Коваль колебался, затем облегченно кивнул. Расформировать целую дивизию все равно не представлялось возможным.

– Полковник, вы отвечаете мне жизнью за порядок в ваших частях. Лучше сразу сдайте всех неблагонадежных. Иначе я расстреляю вас, клянусь…

Загрохотали барабаны.

Под командой старых капралов, вахмистров и старшин войска перестраивались для повторного смотра. Штабные офицеры рассыпались по подразделениям, включая писарей и конюхов. Каждому был вручен пофамильный список. Приказ главкома звучал коротко – шесть батальонов и двадцать одна рота расформированы полностью. Солдаты направлены в другие части, согласно разнарядке. Обязательно соблюсти правило – на каждое отделение славян – не больше двух иностранцев. В артиллерию, минометные и пулеметные части – ни одного.

На колокольнях Генуи часы пробили полночь, когда италийцы, франки и австрийцы выстроились для принятия присяги. Естественно, русскому правительству они присягать не могли. Общими усилиями штаба был составлен новый текст клятвы, с целованием распятия, фигуры мадонны и самыми кошмарными угрозами в свой адрес на случай измены.

Вновь сформированные части проходили походным маршем мимо импровизированных трибун. Один полк от другого отсекали до зубов вооруженные моряки с «Витязя». В свете горящих бочек с мазутом Коваль повторял короткую речь. Напоминал об оставленных дома женах и детях, упирал на единство христианского мира, обещал удвоенное жалованье ветеранам и земельные наделы всем, кто подпишет пятилетний контракт.

Бодрые слова президента перемежались с ударами топоров. Плотники спешно налаживали еще семь дополнительных виселиц. Своей очереди ожидали кухонные воришки, в течение всего похода тащившие из солдатских котлов мясо. На казнь разжиревших кухонных рабочих взбудораженные вояки взирали даже с удовольствием.

– Господин президент, у нас не останется поваров, если мы будем верить всем кляузникам, – озабоченно пробурчал начальник тыла. Печальная участь низового звена подчиненной ему службы почему-то вызвала у господина подполковника острые спазмы в животе.

– Сами встанете к котлу, – зло бросил Артур. – И учтите – я еще не проверил продовольственные склады. Займусь этим утром. Готовьтесь.

– Ваше превосходительство, мы не можем держать армию без оружия, – напомнил фон Борк. – Смотр закончен. Мы не можем держать собственных солдат под прицелом…

– Оружие можно выдать. Но запасные патроны из арсенала не выдавать никому, даже командирам полков! Внутренние караулы удвоить, слышите?! Кроме того, введите два дополнительных поста. Один – внешний, возле гауптвахты, второй – пустите по маршруту, по кольцу, между третьим и четвертым рядом палаток. Дальше, – Коваль обернулся к штабным писцам. – Срочно набросайте приказ, за подписью генерала Борка. Все самостоятельные передвижения в пределах лагеря в темное время суток, с семи и до семи, запрещены. Только строем, и только под командой младших командиров…

И снова британские подводники стреляли по беглецам. Берег Скривии был усеян трупами. Верщинский прислал в распоряжение караула две сотни лучших бойцов. Их силами продолжили сортировку арестованных. Заработала кузня, на лодыжки самым отъявленным бандитам надевали кандалы. Артур приказал кандальников не тащить за собой, а сдать властям Генуи.

– Пора нам наведаться в гости к черногорцам, – припомнил Коваль, когда луна уже покатилась на убыль.

– Разъезд оттуда только что вернулся, – доложил хорунжий дежурной казацкой сотни. – Они окопались на окраине городка и обстреливают дороги.

– Значит, мы достанем их с моря, – нехорошо улыбнулся президент.

Увидевшие в этот момент его улыбку вздрогнули. Артур и сам чувствовал, как наружу из него лезет нечто мрачное, злое, непоправимое. Он подавил бунт, возможно – первый, но не последний. Он только что лишил жизни солдат, несчастных людей. Далеко не все из них были разбойниками.

Но иначе было нельзя.

– Мы отплываем. Капитан Лоуренс, вы сумеете незаметно найти этот Вольтри, или как его?

– Адмирал Пасконе приказал мне вас слушаться. Прикажете – я сотру эту вонючую деревню в пепел, – широко улыбнулся капитан субмарины.

– Прекрасно. В таком случае полковник Слобода разберется без меня. Полковник Верщинский, вы немедленно выступите пешим маршем. Немедленно. Оцепите Вольтри и предложите мятежникам сдать оружие. Если они не подчинятся, вы пустите две красные ракеты. Капитан Лоуренс, я полагаю, что для усмирения бандитов достаточно одной ракеты?

– У нас пять исправных противокорабельных «Гарпунов». Шарахнем так, что они мигом наложат в штаны и сдадутся!

– Господин президент, там полно гражданских… – зашептал армейский епископ. Его коллеги-католики со страхом наблюдали за продолжающейся экзекуцией.

– Есть такая русская поговорка про лес и щепки, – ощерился президент. – Либо мы погубим сотню невинных крестьян, либо две тысячи неуправляемых, вооруженных черногорцев устроят тут кровавую баню. Займитесь лучше своими делами, святой отец. Тут есть кого отпевать!.. Генерал Борк, мне понадобятся двадцать танков, запас горючего и по десять человек автоматчиков на каждую машину. Кроме того – три конные сотни. Всем выдать боезапас и сухой паек на неделю пути. Пока меня не будет, ежедневно проводите учения и боевые стрельбы. Ни одно подразделение не должно оставаться в покое. Вам ясно?! Отлично. Мы с мистером Паунти возвращаемся туда, где вас обстреливали. В Лозанну. За золотом.

– Но… мы уже искали золото, мой президент. «Меховые шапки» показывали нам пустые подвалы.

– Пустые подвалы, говорите? – Президент усмехнулся и посмотрел под ноги. – Я этим «нейтральным» швейцарцам покажу, что такое пустые подвалы!

24 ЖЕЛТЫЙ ЛЕОПАРД

– Что от нас требуется, брат Цырен?

– Будьте настороже. Не отвязывайте меня, пока всё не кончится.

Цырен откинулся на спину. Он закончил чертить руны, которым его научил отец. Голубиной крови хватило, но монах не был уверен, что голубица для этого подходит. В такой дали от родного таежного айха он ни в чем не был уверен. Если он ошибся и начертил тайные знаки Земли и Неба неправильно, колдовство может обернуться ему же во вред!

Несколько мужчин и одна женщина окружали нагого, распятого на полу мужчину. Бритый монах, привязанный за лодыжки и кисти к железным кольям, был раскрашен по всему телу желтой и черной красками. Сложные пятна и узоры издалека походили на шкуру хищника. Его окружала двойная линия магических рун, начертанных кровью на выщербленном полу. В полутемную холодную залу врывался ветер, где-то хлопали ставни, пищали в подполе крысы. Сквозь разбитое окно жадно заглядывала щербатая луна, носились по кругу листья, вздыхал ночной парк, больше похожий на лес. О его искусственном происхождении напоминали куски разбитых статуй, мощеные тропинки и покосившиеся мраморные лестницы в зарослях шиповника и крапивы.

Соборники непрерывно крестились и шептали молитвы, пока Кристиан заканчивал приготовления. Хранитель памятизагнал глубоко в доску последний, четвертый железный штырь и принялся за укладку веревок. Он мочил веревки в банке с керосином и раскладывал вокруг лежащего Цырена широким кольцом.

– Зачем дрянь-то эта вонючая? – зажимая нос, спросил Озерник. – Уфф, как ты это выносишь, у меня аж дыхание сперло…

– Леопард боится огня, – покорно объяснил с пола Цырен. – Если… если я не справлюсь с духом, вы успеете убежать. Леопард боится огня, он будет заперт…

– Пока не догорит масло, – ехидно добавила Мама Анна, наблюдая, как побледнели иерархи. – А потом он нас разорвет.

– Если вы сейчас меня покинете, ничего не получится, – тихо напомнил Цырен. – Мой отец учил меня, что нужно не меньше десяти человек…

– Никто бежать не собирается, – с достоинством ответил патриарх, принимая из рук помощника тяжелый серебряный крест. – С Божьей помощью одолеем нечистого…

– А вот это как раз лишнее, – пробурчал себе под нос Озерник.

– Брат Цырен, а как мы поймем, что все кончилось? – перебил мрачное брюзжание попов Хранитель памяти.

Распятый на полу монах грустно улыбнулся.

– Брат Кристиан… ты поймешь. Не забудь, о чем я тебя просил.

– Я помню.

Хранитель памяти выдвинул из мрака железный сундук, запертый четырьмя печатями и обернутый цветными бусами оберегов.

– Поклянись. Все поклянитесь.

– Не беспокойся, брат Цырен. Клянусь, что прикончу тебя, если леопард победит. Мы умеем усмирять зверушек, – Хранитель склонился с ножом над первой печатью.

– Такая зверушка вам не по зубам, – Цырен шептал слова, как в горячке. – Либо вы беретесь следить за ней, либо отдадим эту ношу другому. Я один не справлюсь, я не рожден шаманом…

– Он прав, – промолвил старший из Хранителей. – Разве не достаточно тех смертей, что уже произошли? Мы должны поклясться, что не оставим его. Ты разве не с нами, Мама Анна?

– Вы свихнулись, так же, как ваш глупый Кузнец, – колдунья разметала косички, затряслась всем телом. Словно в ответ на ее бормотание, заворчал привязанный в лесу летучий змей. – Конечно, я не брошу вас, нерадивых. Та мерзость, что убила столько насекомых в вонючем городе… она слишком опасна и для нас, кха-кха… Но вы все обязаны запомнить… И ты запомни, брат Цырен. Когда мы покончим с этой мерзостью, я больше не стану терпеть. Все эти беды от того, что перестали чтить Книгу, кха-кха. Этот отвратительный, нечистый город надо стереть.

– Но… там растут и учатся наши дети, – Хранитель памяти помедлил, срывая вторую печать.

– Быстрее, брат Кристиан, – монах стучал зубами, но не от холода. С его обнаженной груди стекал пот. Митрополит свистящим шепотом повторял «Отче наш», прочие церковники тоже шевелили губами.

– Клянусь, что исполню, – поднял открытую ладонь Олеша.

– Клянусь… клянусь…

– Я клянусь, что исполню свой долг! – торжественно провозгласил патриарх.

– Клянусь своим посохом, – стукнул деревом о землю Дед Касьян. – Пусть сожрут меня заживо черви, коль от клятвы отойду.

Пожилой Качальщик наклонился и влил в рот монаху немного жидкости из бутылки.

– Так лучше?

– Да…

– Мне не все равно, что случится с нашими детьми и внуками, – вполголоса продолжала бурчать Мама Анна. – А я клянусь вам, что немедленно соберу всех. Этот город несет не жизнь, а смерть. Дети там учатся? Кха-кха, охх… Дети там учатся всякой дряни. Многие уже рассуждают, как паршивые городские насекомые. Многие не желают жить в лесу! Ты слышишь, брат Кристиан? Я тебе говорю! Ты можешь представить Качальщика, который не желает жить в лесу?!

– Я слышу тебя, Мама Анна, – ровно ответил Хранитель. Он поддел ножом последнюю печать на сундучке, откинул крышку – и едва слышно застонал. Будто дали знать о себе старые раны.

Остальных Качальщиков качнуло назад, точно в лицо им ударил ветер. Мама Анна заслонилась рукой, Исмаил шепотом читал заговоры. Молодой колдун не успел отпрянуть, невидимой волной его толкнуло в грудь, ударило о стену. Младшие Озерники, сопровождавшие Деда, скорчились в углу, точно побитые собаки. Митрополит выронил Библию.

В саду перед крыльцом взвыли псы. Казаки из свиты патриарха попадали на колени, истово крестясь. Лошади взвились на дыбы, потащили за собой карету. Мраморный портик загудел, точно колокол с трещиной, глухим дребезжащим звуком отозвался лес за окном. Два дракона, дремавшие далеко в кустах, задрали морды и завыли, скребя лапами дерн. Над дряхлыми березами захлопали крыльями встревоженные птицы.

– Чур нас, чур, окаянный, – зашептали люди хором.

«Боже святый, что я тут делаю?» – подумал патриарх.

На дне сундучка, в тряпице лежало что-то пятнистое. Желтое на черном, черное на желтом.

Крохотный леопард, грубая поделка, с едва намеченными лапами и хвостом, чучело, набитое сухими травами и золой. Но шкура когда-то принадлежала настоящему байкальскому леопарду. И когти, и зубы, которые зашили в чучело, когда-то принадлежали хищнику. Кристиан, непрерывно творя заклятия, вытащил онгон.

В зале бывшего дворца стало еще темнее. Мама Анна со стоном схватилась за щеку, словно у нее разболелся зуб.

– Что теперь, брат Цырен?

– Во… возьмитесь за руки. Вы должны стать в круг…

В парке один из драконов сорвался с привязи, с треском вылетело кольцо из толстой дубовой колоды. С сиплым карканьем над рваными ветвями деревьев кружили вороны. По крыше барабанили ветки, ветер превратился в настоящий ураган.

«И что мне на озере не сиделось? – спросил себя Дед Касьян. – Не нравится мне это… неподвластная чернота прет…»

– Недобрая сила, – пробурчал из мрака Исмаил. – Как бы Слабые метки ненароком не разбудить…

– Что теперь? Все держатся за руки, брат Цырен.

– Подожги… подожги веревку.

– Горит.

Веревка вспыхнула, голубой огонек пробежался по ее изгибам, замыкая голого распятого человека в неровный круг. Кроме Цырена, в круге остался только Кристиан. Одним точным движением он вскрыл Цырену вену, собрал кровь в чашку с узким горлышком, быстро заговорил рану. Цырен начал медленную тягучую песню.

– Быстрее… – простонала Мама Анна. – Он говорил, что сразу надо резать леопарда.

– Чужое ведовство, темное… раз ошибешься, всем конец настанет, – всхлипнул в углу молодой Озерник.

Цырен пел все так же замедленно, странно и непривычно ломая строй музыкальных фраз. Соборники сжались в кучку, с недоумением прислушивались к гнусавым яростным звукам.

– Брат Олеша, держи ему левую руку. Чую я, нелегко нам придется, – приказал младшему Кристиан. – А ты, Исмаил, держи колени. Не доверяю я металлу клятому…

Кристиан скальпелем вскрыл мягкой игрушке брюхо, вылил туда кровь. Секунду все оставалось тихо, затем с грохотом вылетела оконная рама. Дворец тряхнуло, словно неподалеку взорвался вулкан. Кристиану показалось, что маленькая пушистая игрушка зашевелилась в руках и стала увеличиваться. Глаза крохотного леопарда, сделанные из бусинок, вспыхнули. А может, это только ему показалось, и вспыхнули огни свечей, заботливо прикрытые Анной?

– Обереги сняты, – прошептал Цырен. – Он рвется, ищет тело! Творим заклятие вместе, братья!

Кристиан открыл книжицу, начал шептать незнакомые, чудные слова, которые надиктовал ему Цырен.

– Руны, глядите! – указал дрожащим пальцем Олеша. – Руны расползаются.

Начертанные голубиной кровью знаки двигались. Доски пола словно сотрясала мелкая дрожь, заставлявшая таинственные плоские фигуры расползаться.

Кристиан опустился на колени, положил пушистую игрушку на голую грудь буддийского монаха. Цырен, зажмурившись, скороговоркой читал священные тексты. Его ребра вздымались и опадали, татуировки на щеках начали шевелиться.

– Смотрите, братья, чудо невиданное, – указал младший Качальщик.

Иероглифы на выбритой макушке и на щеке Цырена меняли свои очертания. Иероглифы, которые ему накололи в отрочестве, означавшие так много для него и совершенно непонятные для русских Хранителей, пугающе двигались. Не прошло и минуты, как они стали совсем иными значками. Не только рисунки на теле поменялись. Изменения коснулись черт лица; Кристиан с нарастающим трепетом вглядывался – и не узнавал своего старинного приятеля. Нос и даже брови Цырена заострились, скулы заметно сузились, щеки запали, превращая добродушное бурятское лицо в хищную свирепую личину.

Кристиан всем телом навалился на правое запястье бурята. Железный штырь, на пятнадцать сантиметров забитый в доски, раскачивался! Неожиданно Кристиан вспомнил, где уже видел это лицо. Перед ним как будто сверкнула молния!

Бывший Клинок, президент Кузнец, привозил Кристиану книги из библиотеки Зимнего дворца, и там, среди прочих темных демонов человеческого рода, встретилась как-то картинка с изображением страшного Чингисхана. Кристиан тогда долго мучился, пока осилил длинную статью, но мучения того стоили. Он, конечно, был немного разочарован, что на картинке не настоящая фотография, а всего лишь образ, придуманный художником. Но даже этот образ, несколько штрихов, вкупе с описаниями военных походов, вызывали невольный трепет…

– Он вырывается! – Олешу подкинуло в воздух.

– Сохрани нас, Мать-земля, змея черного дай превозмочь, – хором заголосили Качальщики, повторяя слова Мамы Анны. – Силу силушкой охомутать, на вороньем глазу – поволокой, на лисьем ухе – капельным звоном, на бобровых зубах – весенней смолою, встань да упрись, в небо воткнись, чур нас, чур…

Цырен никого не слышал. Глаза его закатились, изо рта летела слюна. Он пел. Кристиан и Исмаил выкрикивали слова Земельной молитвы, которую слышали впервые, Земельная передавалась только среди женщин Рода. Она возникла из ниоткуда, из седой тысячелетней старины, в голове у самой первой Мамы, помнившей еще сполохи огня на остывающих камнях языческих капищ. Исмаил и Кристиан, совсем недавно ратовавшие за возвращение к святому кресту, словно позабыли об официальной религии, истово выкрикивали запретные фразы, призывали в свидетели и защитники Духов Леса и Первой борозды, Дев речных и озерных, Иерофантов Степного песка и Студеного ветра. Молодой, безбородый еще Олеша повторял за ними, путаясь, приглаживая вставшие дыбом волосы…

Цырен рычал, извивался, как раненый кабан, угодивший брюхом на кол, скрытый в ловчей яме. Мама Анна ползала по кругу, растрепанная, мокрая. Напевая, она снова и снова рисовала руны, но заговоренная кровь за ее пятками не засыхала, а точно проваливалась, просачивалась сквозь доски пола. Доски скрипели, расходились, сквозь щели, извиваясь, лезла колючая серая трава. Анна беспощадно рвала эту траву, раня себе ладони, снова макала кисточку в пузырек с голубиной кровью и без устали повторяла рисунок на дергающихся досках.

Что-то рвалось наружу из круга, что-то невидимое, облепившее со всех сторон Цырена.

Внезапно монах выгнулся дугой, так что Исмаил, державший его ноги, отлетел к стене. Качальщики навалились скопом, но второго приступа не последовало. Цырен очнулся, посмотрел осмысленно, слизнул с губы кровь. Не прекращая песню, показал глазами – пора.

Кристиан снова уложил онгон в центр двойного круга, начерченного прямо на обнаженной груди монаха. Цырен опять выгнулся, словно на грудь ему опустили раскаленную печать. Но удержал силу зверя, укротил в себе.

– Быстрее! Укрывайте его!

Олеша и Исмаил накинули на Цырена толстое меховое покрывало.

– С головой! Он просил укрыть с головой! – напомнила Хранительница.

Соборники хором молились во весь голос. Дед Касьян с трудом удерживал в руке разогревшийся посох. Чтобы не обжечь ладонь, ему пришлось размотать длинный рукав рясы.

– Огня! Огня еще, веревка может погаснуть!

– Крепче держитесь за руки!

Перед тем как медвежья шкура укрыла запрокинутое горло Цырена, Хранитель памяти кое-что увидел. Он никому не сказал, потому что есть вещи, о которых лучше не рассказывать. Есть вещи, которые не предназначены для человеческого глаза. Нелепая мохнатая игрушка, только раскраской напоминавшая о грозном хищнике, выпустила коготки и вцепилась в мокрую от пота кожу Цырена.

– Ах ты, бесовская сила, руны его тают, – всплеснул руками Олеша. – Отче, есть ли еще голубиная кровь?

– Держи, парень, – Исмаил передал пузырек. Его седые косички стали дыбом, точно их намазали салом.

– Держите руки вместе! – проявила вдруг активность Анна. – Руки вместе, встали в круг, живо! Аль не чуете, что пакость эта из нас душу повытянет? Каждого, по одному, высосет, как упырь – зайчонка!

Мужчины послушались. Стальная воля Хранительницы Рода сплотила их в беде, как это неоднократно случалось прежде. Мозолистые ладони Качальщиков переплелись, Кристиана обняли за плечи, за талию. Белые одежды развевались, вокруг колдунов летали мусор, листья, обломки сучьев…

– Что это? Затих? – слышалось только тяжелое дыхание, да храпели во дворе перепуганные лошади.

– Он… жив?

– Не слыхать разве? – Исмаил потрогал разбитую губу. – Сердце-то стучит, точно молоток!

– Жив, да только то не он, – Мама Анна уселась у окна, обессиленно привалившись к стене. – Кристиан, душа моя, табачком не богат?

Кристиан непослушными пальцами развязал кисет.

– Можно уже?

– Можно, чую, что можно. – Дед Касьян перешагнул тлеющую веревку, рванул в сторону душное покрывало. Митрополит на всякий случай прикрылся Библией.

– А ведь и точно – не он, – произнес Олеша, поджигая три упавшие свечи. Он принес в круг больше огня, вытер белое, точно гипсовое лицо бурята влажной тряпкой. – Что теперича делать будем, братья?

– Ждать, – Кристиан раскурил трубочку, почтительно поднес Хранительнице. – Ну, Мамочка, не обессудь, коли что. Ты нас всех спасла…

Ветер стих, словно боги захлопнули форточку.

Цырен поднял голову. Двинул плечом. Кожаные веревки на левом запястье лопнули, стальной гвоздь вылетел из доски, как легкая булавка. Мужчины схватились за оружие.

– Ну? Что? – не вытерпел Олеша.

Монах лежал неподвижно, разглядывая свою левую кисть. Он поднес ладонь к глазам, словно в сумраке пытался рассмотреть присевшую на пальцы божью коровку. Потом он так же, не торопясь, освободил правую руку и сел. Мокрые кожаные веревки, которые не сумели бы порвать и двое крепких мужчин, он играючи превратил в клочья.

– Мать честная… – Дед Касьян попятился.

Цырен встал и повернулся. На груди его дымились следы от кошачьих когтей. Сам онгон бесследно исчез.

– Не бойтесь, – глухим голосом произнес монах. – Теперь мы его задавим!

Он снова поднес к глазам ладонь. И все увидели, как вместо ногтей из подушечек пальцев тянутся острые загнутые когти.

Часть третья КОПИ БЕЛОГО ЦАРЯ

25 О ТАЙНЕ БАНКОВСКИХ ВКЛАДОВ

– Как зовут этого подонка?

– Доктор Ланье. Доктор Ланье Третий, с вашего позволения,

– Поднимите его и усадите, пока он нам тут не испортил воздух. Герр Богль, я полагаю, что с моим немецким они не справятся. Вы не согласитесь переводить?

– Почту за честь, мой президент.

– Первым делом переведите им: мы реквизируем все дирижабли.

Коваль выглянул в высокое стрельчатое окошко. Ему очень нравился этот уютный город. Но еще больше ему нравилось то, что он видел под гранитными брусками мостовых.

Много любопытного. И этим любопытным следовало честно поделиться.

– Доктор Ланье говорит, что это невозможно. Дирижабли обеспечивают почтовую и пассажирскую связь с Миланом, Берном, Цюрихом…

– Раньше поддерживали. До того, как Швейцария вступила в войну.

Доктор Ланье Третий остолбенел. По залу прокатился изумленный ропот. Двоих особо энергичных депутатов городского собрания русские гвардейцы успокоили прикладами.

– Но… Швейцария не вступала ни в какую войну. Вероятно, вам неизвестно, но Швейцария никогда…

– Мне всё известно, – отрубил Коваль. – На сей раз у Швейцарии нет выхода. Спешу вас обрадовать, вы только что стали членом большой дружной семьи. Вам придется вступить в коалицию, хотите вы этого или нет!

– Но… это произвол, – побледнел доктор Ланье. От возмущения у него перекосило на носу очки, задергался левый глаз, а из петлицы выпала гвоздичка. Доктор наклонился, чтобы ее поднять, но два огромных русских солдата насильно запихнули его в кресло.

– Слушайте меня внимательно и не перебивайте, – Артур распахнул окно, с наслаждением вдохнул цветочные ароматы. – Вы соберете ваше городское правительство. Немедленно. И объявите им, что великая Швейцария присоединилась к коалиции дружеских стран в борьбе с общим врагом. Для того чтобы ваша речь звучала убедительнее, я пошлю с вами герра Богля и несколько танков. Мы расставим их напротив окон, вы не возражаете?

Доктор Ланье уронил на пол очки. Но наклоняться за ними не посмел.

– Слушайте дальше. Магистрат немедленно примет следующие решения. Первое – вводится комендантский час, круглосуточно. Все жители остаются в домах, никто не покидает Лозанну до особого распоряжения. Попытка покинуть город приравнивается к предательству в пользу турок.

– В пользу кого?! – подался вперед Ланье – и тут же получил пудовым кулачищем в челюсть.

– Повторяю последний раз: каждый, кто совершит попытку покинуть город, будет расстрелян на месте как турецкий шпион. Второе. Лозанна с радостью передает, а союзное командование с радостью принимает в дар весь действующий наземный, воздушный и речной транспорт. Да, речной тоже. Не беспокойтесь, мы найдем способ его вывезти и по суше. Далее. Всё оружие, находящееся в личном и общественном пользовании, и все боеприпасы. Если после сдачи оружия у кого-то будет найден хоть один ствол, это также будет считаться изменой. Следующее… – Артур прошелся вдоль рядов, вглядываясь в перекошенные от страха, словно запавшие физиономии правителей кантона. – Дальше. Сегодня. Сейчас. Прямо после нашего заседания добросовестные банкиры добровольно сдают в казну союзных войск все банковские ценности, хранящиеся в металлах и камнях… Что-то непонятно? Или уважаемый герр Богль неточно перевел?

Первый шквал урагана, которого Артур ждал уже давно, пронесся по рядам.

– Это грабеж! Насилие!

– У нас нет никакого золота и камней!

– Как интересно, – всплеснул руками президент. – А куда же вы дели то, что хранили в ваших банках люди до Большой смерти? Вы можете обмануть кого угодно, господа хорошие, но не меня. И знаете, почему вам не удастся меня обдурить? – Он нарочито медленно и свирепо оглядел зал, заглядывая каждому в зрачки. – Потому что меня зовут Проснувшийся Демон. Я помню жизнь до Большой смерти. Вы захапали миллиарды в золоте и валюте и не торопитесь отдавать назад, верно?.. Что такое?

– Герр президент, этот толстяк что-то хочет сказать.

– Я… Вы… – заикаясь, начал жирный тип в меховой безрукавке. В пухлых ручках он мял бархатную шляпу с пером. – Вы не совсем верно… э-э-э… осведомлены. Мы давно ничего не прячем. Мы ведем банковские операции, и не только внутри страны. Мы торгуем с итальянцами, с австрийцами и со свободными кантонами. Уже тридцать девять лет мы обеспечиваем золотом четыре биржи, в том числе и в Британии…

– Не сомневайтесь, у них деньгами набиты подвалы, – злорадно вставил Паунти. – На прошлой сессии лондонской биржи они обвалили нам фунт на десять пунктов против их невнятной валюты! Это государство менял и ростовщиков, вечная гавань проходимцев!

– Давно следовало пощипать разбойников, – важно кивнул полковой архимандрит, прибывший с чудотворной иконой на броне головного танка.

– Вот и прекрасно, – хлопнул в ладоши Коваль. – Тем проще вам будет восполнить потери. Предупреждаю вас, господа. Лучше сдать ценности честно и полностью, иначе я иду искать…

Лозанна…

Это было красиво. Прямо за чистенькой площадью, выложенной брусчаткой, за клумбами с яркими пионами висели четыре дирижабля. Весело раскрашенные, вымытые, они надежно крепились у причальных штанг. Внизу в идеальном порядке были разложены балластные мешки, канатные бухты, бочки с горючим и тюки, приготовленные к отправке. Поблизости, под навесом, в сложенном виде хранились под охраной еще несколько воздушных судов. Под другим навесом располагалась почтовая база. Там, в таком же идеальном порядке, принимали грузы со стареньких автомобилей, взвешивали и отправляли пока на дальние полки.

Потому что полетов пока не предвиделось. И вместо клерков на постах стояли русские и польские солдаты. В два часа ночи по местному времени войска коалиции окружили Лозанну, в три ночи передовые отряды практически без боя заняли главные болевые точки – магистрат, почту, гавань, вокзалы и казармы «меховых шапок». Артур почти не участвовал в штурме, штурма как такового и не было. Несколько выстрелов – не в счет. К шести утра, когда хозяйки погнали коров на пастбища, курьеры с кисточками и клеем уже развесили по всем площадям приказы коменданта, а к семи всех членов городского правления вежливо извлекли из постелей и доставили в ратушу.

Первые минуты они кричали и размахивали руками. Они пытались вскочить и куда-то бежать, но несколько зуботычин быстро привели их в норму. Они демонстративно не желали вести переговоры, а капитан «меховых шапок», лучших горных стрелков, даже кинулся с кулаками на охрану.

Пришлось провести несколько показательных упражнений. Артур приказал привести прямо в зал заседаний шестерых пойманных партизан. Это были деревенские жители, нападавшие на обозы русской армии и взятые в плен фон Борком еще раньше, на пути в Геную.

Их показательно расстреляли на виду у парламентариев и городских чиновников. Капитан стрелков больше не высовывался, утирал на заднем ряду разбитую в кровь физиономию и помалкивал.

– Гордая свободная Швейцария не желает оставаться в стороне, когда лучшие сыны Европы гибнут в схватках с кровожадным врагом, – вещал с амвона местный священник. Его трясущиеся руки нервно сжимали трактат, который только что сочинил германский епископ, посланный генералом Борком.

Прихожан собралось на удивление много. С тоскливыми физиономиями они вслушивались в страшные слова и готовились к худшему. Они жались друг к другу, как овечки перед бурей, и поглядывали на двери, возле которых с шашками наголо дежурили бородатые казаки.

Город Лозанна почти добровольно вступил в коалицию воюющих держав.

Артур немножко понаблюдал за растерянными гражданами в храме, затем с удовольствием закусил горячими булочками с джемом – и вышел на площадь. Арестованных чиновников и банкиров вывели заранее и, по приказу президента, разделили. Чтобы они не могли договориться между собой. Сорок семь человек ожидали своей участи в тесных комнатушках городской управы, вдвое больше было взято в заложники вместе с семьями. Всех предупредили, что единственный выстрел партизан или попытка воспротивиться приказам коменданта приведут моментально к самым трагическим последствиям.

К расстрелу членов семей.

Снизу к площади с грохотом приближалась танковая колонна. Мамаши хватали детей, крестясь, запирали ставни, опускали жалюзи. Мужчины спасали с тротуаров скамейки, табуреты и верстаки, на которых занимались своим нехитрым ремеслом. Танковая колонна с лязгом вползла на площадь, почти не причинив вреда. От запаха солярки у Артура запершило в горле. Однако он улыбался, наблюдая, как с головной машины капитан руководит перестроениями. Этот маленький устрашающий парад был задуман заранее. Несговорчивая городская власть должна была убедиться, что проклятые русские никуда не уйдут. А если их требования не выполнить они вообще застрянут тут навсегда.

Депутаты городского парламента, заседавшие с раннего утра, вскочили на ноги, ринулись к окнам и замерли в ужасе. Коваль снизу помахал им ручкой.

– Капитан, разверните две башни в сторону этих милых окошек… Ну что, господа? Я призывал вас добровольно внести средства в казну кампании. Теперь – кто не спрятался, я не виноват. Идем искать вместе. Больше предложений не будет. Капитан, давайте первых трех сюда, мы пройдемся до банка…

– Но… послушайте! – заблеял плотный осанистый мужчина, как потом выяснилось – хозяин трех продуктовых лавок и подпольный банкир. – Давайте рассуждать не как дикари. Сколько вам нужно? Быть может, мы лучше внесем свою долю натуральным продуктом? Ведь даже золото и серебро имеют хождение далеко не везде. Вы можете купить на унцию золота в Цюрихе мешок пшеницы, а где-нибудь в Хорватии вам уже дадут в два раза меньше. Ведь вы собираетесь двигаться на восток, в сторону Стамбула? Откуда вам известно, что там произойдет с ценностями?

– Ценности отправятся в Петербург, Лондон и Берлин для покрытия огромных текущих расходов, которые несут наши правительства, – вежливо улыбнулся Артур. – Там им не грозит девальвация, можете не беспокоиться. Ведите нас к городскому банку, живо!

– Но… там пусто, – затряс седой головой один из лидеров магистрата, элегантный старик в черном камзоле, с серебряной бляхой на груди. – Если вы имеете в виду городской филиал центрального банка, который существовал до катастрофы, то там – пустота. Все бумаги сгорели еще в прошлом веке, а ценности растащили разбойники. Вы увидите – они сломали двери и даже вывернули балки перекрытий. Очевидно, они полагали, что…

– Заткните ему рот, – поморщился президент. – Мешает мне работать.

Он уже увидел то, что искал. На развилке улочек Артур опустился на колени и положил ладони на прохладный камень. Ползший следом паровой броневик замер. Из-под его капота струйками вырывался пар. Из кабины стрелка за президентом с восхищением наблюдал экипаж. По-видимому, они давно считали своего некоронованного царя кем-то вроде бога. Вот сейчас он готовился извлечь деньги прямо из земли, разве это не чудесное волшебство?

Конвойные оцепили улицу. Ввиду того, что командир президентской сотни Карамаз был временно прикомандирован к раненому адмиралу Орландо, охраной Артура заведовал фон Богль. От бдительного германца ничто не ускользало. Прежде чем Артур поднялся с колен и направился к заколоченным дверям бывшего банка, гвардейцы успели дать несколько предупредительных выстрелов по окнам верхних этажей. Ставни тут же захлопнулись. Фон Богль этим не удовольствовался, он приказал проверить лестницы и подъезды.

Конвойные взломали двери в четырех квартирах, выволокли на улицу излишне любопытных обитателей. Двое мужчин оказали вооруженное сопротивление, их застрелили на месте.

Несмотря на вялое брюзжание чиновников, польские саперы шустро выломали двери и протащили в запертый банк переносные лампы. Перед президентом внутрь нырнули Дед Савва с двумя лысыми булями на поводках и дюжина преданных телохранителей. В банке никто не жил, наверное, его просторные офисы сложно было превратить в комфортное жилье. Кроме того, судя по количеству заброшенных домов на окраинах, в Лозанне не набиралось и четверти от прежнего населения.

Большая смерть и здесь прокатилась тяжелыми жерновами.

Коваль прошелся по сгнившему, расползающемуся ковролину первого этажа. Гвардейцы почтительно сопели в конце коридора. Здесь разило плесенью, на стенах, среди потеков жидких обоев, до сих пор косо висели промокшие графики и рекламные буклеты.

– Герр Богль, спросите у этого кадра, они что, сюда вообще не заходят?

Швейцарец быстро залопотал в ответ, Артур снова не понял ни слова.

– Мой президент, он говорит, что полтора столетия существует поверье. Считается, что там, где хранились ценности прежнего мира, – там хранилось и зло, открывшее путь для Большой смерти. Уже полтора столетия они входят в хранилища зла только группами и только со священником во главе. Здесь нечисто…

– Что ж, он по-своему прав, – пробурчал Коваль, рассматривая чей-то разобранный на части скелет. – Эй, посветите мне! Не сюда, дальше, здесь лестница должна быть вниз.

– Здесь нет лестницы, ваше высокопревосходительство.

– Если я сказал – значит, есть! – рассмеялся Коваль. Его новое удивительное зрение нравилось ему все больше. – Живо сюда, двигайте эти шкафы с макулатурой. Они и так на труху похожи…

– Доктор Ланье говорит, что здесь десять раз все обыскали. Никаких скрытых комнат нет.

– Ага! Стало быть, все же обыскивали? – хлопнул в ладоши Коваль. – Чего ж мне лапшу вешаете, что только по праздникам и только с попом сюда забредаете, а?!

Солдаты с немалым трудом оторвали прибитые к стене стеллажи. Затем по приказу Артура принялись взламывать панели стенового покрытия. За вторым слоем набухших от сырости панелей обнаружилась стальная стена. Доктор Ланье занервничал, когда саперы ломами и фомками вскрыли первые сантиметры ржавого шва. Его седой приятель с серебряной бляхой продолжал гнусавить свое – о пустой казне, доставшейся в наследство от мрачного империалистического прошлого.

– Взрывайте, – приказал Артур.

Саперы немножко перестарались. От взрыва вылетели окна в соседних зданиях, отвалившимся куском лепнины ранило двоих солдат, и обвалился потолок в коридоре.

Зато обнаружилась лестница вниз.

…Полуметровой толщины дверь поползла в сторону. Офицеры союзных войск заахали, засвистели, как дети. Никто из них не представлял, сколько драгоценностей может храниться в отдельно взятом подвале. Оба директора банка рыдали, не скрывая слез.

– Клянусь здоровьем детей, – причитал доктор Ланье. – Мы понятия не имели, что тут такое…

– Вот ведь жадюги, – озорно рассмеялся молоденький польский солдатик-сапер. – Может, завтра им помирать, а они сегодня удавиться готовы!

В подземное хранилище, во избежание неприятных сюрпризов, вначале пустили булей. Затем к дверям подтянулась вереница телег, экспроприированных у местного населения. Артур приказал грузить каждый предмет отдельно, непременно пропустив его через весы, и сразу же – пломбировать. Отдельно – слитки высшей пробы, отдельно – монеты разных номиналов, серебро же откладывать на другие телеги. Сложнее стало, когда в нижнем хранилище, за второй дверью, обнаружили секции с драгоценными камнями.

В камнях никто не разбирался. Похоже, что в них не особо разбирались и сами банкиры, потому что в блок долгие годы никто не входил. К вечеру работу завершили. Самую большую залу от пола до потолка занимали аккуратно сложенные пачки бумажных денег. Здесь были франки и фунты, доллары и йены, но больше всего – евро.

Сотни миллионов евро.

Артур покружил немного по прохладным темным помещениям. Здесь не было крыс, сюда не попадали вода и насекомые. Здесь замерло время.

Сотни миллионов евро, годных лишь в топку.

– Что скажете, мистер президент? – В дверях хранилища озирался Паунти.

– Тут ваши выборы в палату лордов, – Коваль постучал по пирамиде золотых слитков. – А тут… ваши наемники и средства на скупку акций, – он постучал по другой пирамиде.

– А там? – Дэвид озабоченно указал на приотворенную дверь следующего хранилища. В соседней зале стеллажи были забиты слитками до потолка, по самым грубым прикидкам – не меньше четырех тонн чистого желтого металла.

– А это – мое, – широко улыбнулся Коваль. – На покупку ваших железных дорог. Да и рыболовный флот мне тоже нравится.

Паунти побледнел сквозь загар. Открыл рот и снова закрыл.

– Ась? Не слышу, – Артур приложил ладонь к уху. – Или вы передумали, мистер будущий премьер-министр? Если передумали, так сразу и скажите.

– Не… не передумал, – пробубнил бывший химик и будущий премьер-министр. – Но… мы так не договаривались.

– Мистер Паунти, – Артур притянул старинного коллегу за пуговицу. – Открою вам тайну. Россия войну еще и не начинала. Крепко подумайте, нужен ли вам такой соперник, как мы.

26 МАЛЫЙ КРУГ

– Господин вице-президент, разрешите доложить, все собрались! – Дежурный офицер вытянулся у входа, затаив дыхание.

Старый Рубенс кивнул секретарю. Миша Рубенс вытащил из пишущей машинки последний лист, аккуратно запер в сейф печати и передал дежурному офицеру ключи. На ходу застегивая китель, вице-президент размашисто шагал по ковру в сторону зала заседаний и размышлял, отчего у него такое поганое настроение. Он миновал гостиную, где суетились официанты и поварята, надраивали хрусталь для праздничного ужина, миновал каморку караульных, клетку с булями, кухню, душевую… В тамбуре лейтенант заранее взял на караул.

Почему-то Рубенс не испытывал радости от предстоящего собрания. И совсем не радовала колоссальная проделанная работа. Он помедлил в коридоре у последнего, приоткрытого окошка. Остальные окна были наглухо задраены.

Две шеренги часовых отделяли ряд автомобилей и парадное крыльцо Зимнего от мостовой; в густом мокром тумане скрытые плащами фигуры гвардейцев казались окостеневшими призраками, выходцами с того света. Рубенс жадно вдохнул вечернюю сырость. С причала доносились крики грузчиков.

– Подтянись, ребята!!

– Снаряды зенитные, тридцать один ящик!

– Вижу тридцать один, загружай!

– Орудие безоткатное, доставлено в чехле… Господин лейтенант, чехол сымать? Марку-то не видно…

– Я тебе башку сниму, дубина! Сказано – что под пломбой, не сметь касаться! В трибунал захотел?!.. Вот то-то… Вижу орудие, закатывай…

– Поднажми, а ну поднажали, братцы! – Свора голых до пояса солдат втягивали на набережную упирающихся коров.

– Господин лейтенант, а как считать? Живым весом, через весы?

– По головам скотину считают, дурья башка!

– А как по головам? Уже запихнули в фургоны без счета!

– Вот и полезай за ними! Ошибешься – капитан шкуру снимет!

Город вздрогнул, под ногами прокатилось эхо артиллерийского разрыва. Пушка на Петропавловской крепости отбила шесть вечера. Рубенс бросил взгляд на часы, лишний раз убедился в пунктуальности министра транспорта. Минута в минуту, ровно в шесть к Зимнему подкатил знакомый открытый паровик. На Дворцовом мосту по свежим рельсам пыхтел маневровый паровозик, подтягивая крытые платформы для перевозки скота.

Вице-президент и губернатор Петербурга обтер с лица дождевые капли, последний раз глянул в зеркало в приемной, все ли в порядке. Внешне все было в порядке, насколько это возможно после двух недель бешеной беготни, – как и прежде, подтянутая фигура, плечи немного сутулятся, но живота нет, специально сшитая форма сидит идеально… Зато мешки под глазами. Да и сами глаза, точно ввалились, или это только кажется…

Он коротко кивнул адъютантам, замершим в тамбуре. Здесь тонко пахло дорогим табаком, новомодным вишневым одеколоном и промасленной кожей. Штабной проходной зал Мишка Рубенс отделал зеленым сукном, на полах расстелил ковры зеленой расцветки, видимо, в тон большому бильярду, установленному в курительной. Вице-президента встретили бурление голосов и душная натопленная атмосфера. Жара вызвала у Рубенса очередной приступ озноба.

Чиновники вскочили. Губернатор не предложил садиться, нарочно выдержал минуту, поздоровался за руку с каждым из членов Малого круга. Здороваясь, заглядывал в глаза, затем как бы невзначай ощупывал взглядом фигуру человека, показательно задерживался, если что-то не устраивало. Спину держал прямо, глаза слегка навыкате, уголки губ приподняты. Накладная, приветственно-грозная личина, итог многолетних тренингов.

«Они трусят, трусят, как и прежде, – подумал Рубенс-старший. – Годами вкалывают бок о бок, острят за спиной, но лицом к лицу трусят… Может, оттого мне и худо? С Качальщиками было проще рядиться, никто не лизал сапоги, потому что в лесу не ценят власть…»

Эрмитаж снова вздрогнул, на сей раз рвануло далеко, в карьерах. На длинном овальном столе звякнули пустые стаканы. Члены Малого круга были прекрасно осведомлены, что вице-президент презирает любые пироги и прочие чаепития на рабочем месте. А уж дождаться от него приглашения на рюмку чего покрепче – это и вовсе случай редкий, разве что по большим праздникам.

Кое-кто из высших чиновников с интересом поглядывал на одну из восстановленных диковинок древнего мира – морозильник, по слухам, набитый закусками и первоклассной водкой. Вице-президент собирался именины праздновать, только вот невесел очень, да оно и понятно – разгильдяйство, воровство на каждом шагу. Каких-то два часа назад весь Николаевский вокзал был свидетелем, как Рубенс отчитал начальника охраны складов за пьяного солдатика. Лично ведь не поленился в темноте по всем постам складским пробежаться, даром что «папой» столько лет кличут, черт эдакий! Не забыли в городе, кто самым крутым папой был, и двадцать лет назад, и теперь…

Бесшумно проскочил, с двумя псами и четверкой чингисов, те-то завсегда как призраки бродят, глазами дикими ворочают, нелюди… Лично проскочил, под дождем, и сыскал-таки сторожа под мухой. В три минуты и солдатика, и сержанта его, и командира роты – под трибунал, и хоть бы кто пискнул! Начальника охраны понизил, жалованье сократил, а начальника вокзала из постели выдернул, когда проведал, что тот дома, а не на службе. Вот потеха была для сотен служивых, когда начальника вокзала в кителе поверх исподнего на моторе приволокли. Вице-президент ему даже не сказал ничего, поглядел только глазами своими бешеными, как он глядеть умеет, тот наземь и повалился, толстобрюхий…

«Вот за то чернь и готова за Рубенса умирать, за то они его почти богом и считают, что до седин дожил, а до сих пор готов их портянки проверять, не урезал ли кто солдатика в масле! – тихонько говорили друг другу сытые клерки, вздрагивая в предвкушении разноса. – А начальник вокзала, тоже хорош гусь, знал ведь, что три эшелона разом грузятся, что сегодня в ночь отправка, знал, что папа никому поблажек не дает, как мог вокзал оставить?..»

Тяжеленько им приходилось, чинушам, их никто ведь не жаловал: ни чернь, ни высшее начальство…

На мосту паровик протяжно свистнул, в ответ ему, будто почуяв долгую дорогу, хором заржали лошади. На мощеном участке набережной, заглушая грохот погрузки, дробно зацокали подковы. Конюхи заводили десятки лошадей по деревянным настилам на баржу, перекликались, сверяли клейма.

– Прошу садиться, – Рубенс опустился в императорское кресло. – Совещание объявляю открытым.

Следуя инструкциям, разработанным на время боевых действий Службой протокола, Малый круг министров никогда не собирался в одном и том же месте, и никогда секретарь Военного совета не оповещал высших чиновников заранее. Президент Кузнец давно оставил идею вернуть в обиход древнюю чиновничью терминологию. С большим скрипом старшины палат позволили называть себя министрами, но Малый круг так и не стал правительством.

Порой у Рубенса возникало ощущение, словно и он сам, и громадная аморфная держава балансируют на острой грани над пропастью под названием «варварство», и что масса державы неминуемо, по законам физики, тянет ее вниз. Туда, где проще и грязнее, туда, где не вытирают обувь, не меняют постельное белье, где школу заменяет косьба, а все книги умещаются в келейке священника…

Поочередно обходя с протянутой рукой строй высших управленцев, Рубенс вспоминал старого книжника Лёву Свирского и его хитроумные выводы о всплесках колдовских сил в зависимости от численности населения страны.

«Чем черт не шутит? – думал вице-президент, умащиваясь в парадном кресле с двуглавым орлом над головой. – Судя по книгам, за пару лет население планеты сократилось в сто раз. Нас стало в сто раз меньше, чем было до Большой смерти. Ведуны, нечисть, пожарища – это лишь внешняя грань. Кто поручится, что славянская душа не возвращается к языческим истокам? Вон, и Кузнец об этом говорил. Сама собой возвращается, без дополнительных толчков, всего лишь в результате сокращения народонаселения…

И не потому ли так тяжело патриарху? Мы строим храмы, чиним соборы, льем колокола – а народ не верит. То есть верит, и крестится, и службы посещает, но совсем не так охотно, как следовало бы ожидать. Может быть, стоило пойти на конфликт, на массовую резню, к которой меня так яростно подталкивали соборники, – вышвырнуть из городов все «левые» конфессии? Пока Артур на войне, жаловаться подлецам жирным некому, всех бы переловил да выселил… Соборники, вне сомнения, тепло устроились, сами призвать народ к бунтам боятся, бьют исподтишка, раскачивают лодку снизу. Они так и не простили нам смену патриарха и налог на церковные делишки…»

– Министр связи, – вызвал первого по списку секретарь.

Заслушали молча, почти всё одобрено и проверено раньше. Заработала устойчиво телефонная линия с Новгородом, почти дотянули до Перми, но закончился провод, и нужны еще столбы. Тысячу столбов уже подвозят, коммутатор монтируют финские инженеры… В Царицине бунтуют, напали на связной вагон, ограбили, потому прервалось сообщение… Налажено производство телефонных аппаратов, с фанфарами завод открыли, пополам деньги бумажников и правительства. Как и обещался министр, к новому году в столице пять тысяч номеров заработало, уже в частном владении, а государственные учреждения телефонизированы все… Столько-то надо денег на обучение инженеров, на закупки, на ремонт…

Деньги. Деньги. Деньги.

Вздыхали, маялись члены Малого круга, прибитые вечными сквозняками в казначействе. Уж больно споро тратилось то, что в тяжких трудах столица завоевывала. И вроде всё неплохо, войну вон как деньгами обеспечили, сыт солдат, оружием снабжен и одет, обозы роскошные в город ползут, день и ночь стройка, а вот поди ж ты, не сидится Кузнецу спокойно, поход на восток еще затеять мнит. Деньжищ-то сколько надо…

– Министр транспорта, пожалуйста!

И понеслось… Рубенс помечал в блокноте, вытаскивал начальников поочередно, краем глаза следил за ходиками, слал записки секретарю.

…Четыреста грузовиков спущено с конвейера в Нижнем, закуплены сразу же для армии, оборудованы броней, пулеметами… Совместно с британцами купеческая группа открыла в Пензе завод мотоколясок, но у них проблемы с энергией, нужен уголь постоянно… Ждановская верфь заработала в полную силу, раз в неделю спускает на воду отремонтированную баржу. Акции ее выпущены в свободное обращение, иноземцы на Бирже бесятся от того, что им не положено больше двадцати пяти процентов в русских заводах…

– Министр сельского хозяйства.

Поднялся Кирилл Лопата, неуклюжий, заросший, жутко стесняющийся новой полувоенной формы, введенной президентом для обязательного ношения.

«Вредная скотина, так и не научился мыть голову, разит, как отпса, – брезгливо отметил про себя Рубенс, внешне показывая крайнюю заинтересованность. – Впрочем, скотина дельная, ковбоям спуску не дает, что бы без него делали…»

– …Подсолнечника снимем пятьдесят тысяч тонн, не меньше… Свеклы шестьдесят тысяч тонн наберется, тут скупим на корню, поскольку второй завод сахарный к маю в Орле пустим, и еще два в Саратове уже работают, на украинском сырье пока… По мясу ситуация обнадеживает. Если такой же забой вести не будем, как в прошлом году, для военной кампании, то примерно восемнадцать тысяч тонн… Так, на правом берегу Невы ферму куриную наконец запустили, на сорок тысяч мясного поголовья, продают норвегам уже…

Поднял руку старшина Счетной палаты.

– Это то, что ковбои заявляют к продаже, или общий прогноз?

– Это только хозяйствами заявлено, мы закрома больше не шерстим… – хмыкнул министр. – Хотя кое-где пошерстить бы следовало… В Липецке консервный завод запущен, правда, с опозданием в месяц, но птицу уже крутит… Зерна засеем из расчету такого, чтоб мильена три тонн собрать, это не включая за Уралом пару губерний, там клерков из Учетной палаты в том месяце опять потрепали…

– Список областей, где потрепали? – перебил вице-президент, одними глазами скомандовал младшему Рубенсу. Тот моментально кивнул, занося в блокнот беззвучное распоряжение. – Где этот список? Вы передали в ведомство господина Борка?

– Я… это… – напрягся Лопата, стараясь избежать режущего взгляда папы. – Все сделано, докладную составили, только ходу пока не дал… Неясно, на кого вину возлагать, губернаторы-то лбом стучат, что невиновны. Разбойничают там много, а власть-то крепкая, сам знаешь… знаете.

Лопата проклинал себя, что опять запамятовал категорическое требование новейшей инструкции по этикету: в официальной обстановке обращаться следовало ко всем исключительно на «вы». А Рубенс разглядывал графин с квасом и вспоминал последнюю служебную записку Тайного трибунала, где агентами Борка четко указывалось, скольких дружков среди ковбоев укрывает министр от обязательного продналога и сколько он на этом имеет. Кирилла Лопату можно было бы давно привлечь и посадить, если бы не очевидные выгоды от его работы на своем посту…

Лучшего агрария и одновременно организатора не сыскать, столичный губернатор вполне отдавал себе в этом отчет. Несмотря на регулярные доносы о вопиющих нарушениях, несмотря на периодические голодные бунты и нечестно нарезанные наделы. Зато Кирилл Лопата обеспечил провиантом летнюю кампанию сорок второго года, бесперебойно кормил дивизии, разбросанные на огромных пространствах, снабдил флот копченостями, сапогами и консервами, чаем и водкой, сухарями и чесноком…

И что самое важное – за полгода ни разу не было массовых отравлений.

Сегодня министр выступал не на официальном Малом круге, в кабинете присутствовали те, кому он по чину руки бы не подал, но отчитывался так, словно готовился к посевной. Лопату внимательно слушали три человека – начальник снабжения столицы, министр торговли Портос и командир гарнизона. Командующему президент Кузнец подчинил все военные формирования, оставшиеся в городе, кроме батальона Тайного трибунала, сотни казаков из президентского конвоя, роты чингисов из охраны первых лиц и батальон недавно реорганизованных Внутренних войск, подчиненных начальнику охраны Эрмитажа. Этих набирали сплошь из иноземцев безземельных и безлошадных, готовых на всё ради получения гражданства и надела. Наделы и помощь были обещана всем. Ввести такую хитрую систему посоветовал бумажник Портос, поднаторевший дома, во Франции, в науке управления разнородными наемниками.

Идея себя оправдала: материальные ценности теперь охраняли люди, контакты которых с прочими военными были крайне ограничены из-за языкового барьера и разницы в целях. Наемники не торопились домой, их интересовали деньги. Рубенс-старший быстро вошел во вкус нововведений, издав несколько приказов. Теперь наемникам, охранявшим правительственные здания, запрещалось даже просто вступать в разговоры с кем-то, кроме сослуживцев и командира, в противном случае их ждало лишение жалования и погон. За месяц пребывания у власти Рубенс безжалостно вышвырнул двоих за попытку закурить на посту. Еще одного иноземца, пытавшегося, будучи в карауле, завести шашни с привокзальной барышней, прилюдно высекли, сорвали погоны и отправили в штрафбат на прокладку дорог…

– Министр торговли, – объявил секретарь.

Зашелестели страницы, покашляли. Готовились обсуждать предметы самые спорные, поскольку бумажнику, приглашенному Кузнецом из загадочной Франции, не особо доверяли. Кузнец настоял, чтобы Министерству торговли выделили бывшее здание Ленэнерго на Марсовом поле, туда же перевел биржу и представительства основных коммерческих компаний. Клерки беспрестанно ворчали, что негодный доставучий иноверец принуждает их к немыслимым тяготам, к беготне и корпению по двенадцать часов в день, что привечает своих, а с сынами родовитых россиян обращается, словно с дикарями, что выгнал десяток человек за мелочи, а за скромные подношения, что брали у ковбоев при заключении зерновых контрактов, так и до каторги четверых довел. Угрожали Портосу, да еще как, родственнички осужденных. Напрямую, лично угрожать не решались, поскольку полиции было приказано за родней осужденных мздоимцев присматривать, но трижды обстреливали и дом, и автомобиль.

Впрочем, бумажника напугать было непросто. Привыкшая к постоянным угрозам со стороны парижских епископов, его скромная община расположилась на ветреных берегах Невы вольготно. Невзирая на трудности адаптации, на непривычный воздух и воду, большинство из двухсот бумажников осели прочно и в первый же год обросли деловыми связями. Дети их вместе с детьми Качальщиков и прочих чужаков посещали лучшую гимназию при Эрмитаже, молодежь поголовно поступала в Академию, а ухватистые матроны в париках и наглухо застегнутых темных платьях вели бурную торговлю, оживив сразу три городских рынка.

– Согласно утвержденному кадастру, в прошлом квартале продано казной в частное владение восемнадцать тысяч гектаров пахотной земли и семь тысяч гектаров леса… – зарокотал кудрявый великан. – По Воронежской и Орловской губерниям высланы комиссары, заключили они договора на поставку зерна и корнеплодов с четырьмя тысячами хозяйств, на поставку мяса – с семьюстами хозяйствами… По договору мены отпущено шведскому представителю из мехового запаса шкур лисьих – четыре тысячи, собольих – тысяча двести, заячьих – пятнадцать тысяч, волчьих… Взамен получено четыре баркаса рыболовецких, с кранами и исправными дизелями, отправлены нами в Ярославль, также плавучий кран, подъемностью в пятьдесят тонн, отправлен по воде в Самару…

Задавали вопросы едкие, косо оглядываясь на вице-президента.

– Отчего рубль по бирже на восемь копеек к кроне завалился?

– Нам так выгоднее продавать. Чем ниже рубль, тем больше продадим…

– Точно, ваша вина, господин министр!

– Ага! С оренбургского-то гохрана сколько станков натаскали, люминия сколько? Зачем немцу по дешевке продали? Господин вице-президент, Счетная палата проверила уже – коли придержал бы министр Портос люминий, да станки, да гвозди, в этом годе бы в два раза дороже запродали бы!

– Да? Интер-ресно? А на какие деньги вы бы формировали бюджет? В этой записке – все выкладки, можете ознакомиться!..

– Господин министр! Почему покупаем нефть у кавказников, на золото покупаем, а своей – хоть залейся? Я уже третий раз докладываю в Малый круг, все фонды превышены…

– Свою нефть будем продолжать накапливать, вы сами голосовали за это решение.

И пошел, пошел снова цифрами пестрить.

– …Поэтому мы считаем необходимым скупить немедленно все бумаги хельсинкского порта, которые есть в свободном обращении… – продолжал Портос, ловкими движениями раздавая членам совета свои выкладки. – …И просим выделить шесть миллионов из особого фонда.

– Что?! Шесть миллионов?

– Это грабеж! Нам придется печатать деньги…

– Итак, в деревнях не верят бумажкам, требуют золото, как раньше.

– Окончательно подорвем веру. На Нижней Волге бунт за бунтом, шесть полков отправляем, татары того гляди отколются, а тут последние деньги ухнуть…

Рубенс знал, что побузят, покривляются, на президента покивают – и примут предложения бумажника. Потому что втайне верят ему больше, чем самим себе. Шустро цифры складывает иноверец, шустро прибыль делит. Может, где и жулит, да не засечешь, а для государства выгода прямая: за два года оборот торговый втрое поднял. Невзирая на войну, у союзников Карамаза, туркменов и таджиков, фактории торговые отстроил, а от казахов железную дорогу запустил, почти без помощи транспортников, одними контрактами вытянул. Уголек казахский потек – в обмен на железо, на машины редкие, да по таким ценам потек, что раньше и не надеялись договориться…

Так что, за судьбу хельсинкского порта Рубенс был спокоен. Финны просто не ожидают, что найдется лицо, способное выложить шесть миллионов золотом.

«У России найдется вшестеро больше, – думал вице-президент. – У нас хватит золота скупить все ваши порты, только дайте покоя, дайте нам хоть десять лет без войны внутри и наружи…»

Министр перешел к самому острому вопросу – к торговым пошлинам на нефть, на лес, на уголь. В кабинете немедленно затеялась жаркая буча, со стороны могло показаться, что спорящие вот-вот схватятся за оружие. Где-то в залах дворца громыхнуло – это на крышу краном подняли зенитную установку, там был оборудован дополнительный защищенный этаж.

Вице-президент следил за часами, но не перебивал орущих министров. Уехать, не ликвидировав важнейшую проблему, он не мог. В какой-то мере Портос, будучи неплохим психологом, подыгрывал президенту, оттягивая на себя огонь.

Министр торговли требовал от Малого круга национализации всех энергетических мощностей. Малый круг своей властью принять такое решение не мог по определению, а Дума уже дважды проект отклоняла. Номинальной причиной для отказа было отсутствие средств, реально же депутаты прекрасно понимали, что владельцы татарских и прикаспийских приисков умрут, сражаясь за свои источники дохода. Истинная причина драки тоже всем была известна: два десятка разбогатевших семейств втайне контролировали лесоторговлю, угольные шахты и жалкие остатки нефтяной промышленности.

С богатеями связываться никто не хотел, особенно с мощной татарской мафией, засевшей в Челнах, в городе официальной оппозиции Казани.

Портос предлагал альтернативный план – протолкнуть закон о твердых ценах на имущество, затем объявить национализацию компаний, не заплативших вовремя налоги, уж тут в Думе против нахмуренных бровей президента никто не поднимется, налоги – святое…

А приняв такие замечательные законы, немедленно вызвать богатеев на ковер – и предложить дешево продать активы. Очень дешево и очень быстро, иначе при выходе из кабинета старшины Счетной палаты их будут ждать неулыбчивые парни с наручниками…

«Портос абсолютно прав, – думал старший Рубенс, делая вид, что сосредоточенно изучает план финансовых затрат. – Почти нереально объяснить нашим тугодумам, что лучше сегодня мирно отнять у трудяг восстановленный ими бизнес, чем завтра столкнуться с армией вооруженных охранников. Сегодня мы их вытесним легко, заставим заняться рыбной ловлей, или разводить коней, или переманим на поселения, еще и серебром одарим. Погорюют маленько, побурлят и заткнутся… А вот если лет пять упустим, получим реальную революцию с тяжелой артиллерией, партизанщиной и это… как это Кузнец называет? Саботажем. Молодец Портос, это ж надо было суметь увидеть, разглядеть выгоду для страны! Языка не понимал ведь русского, в банковском деле не разбирался, в финансах полный ноль был. Дома, в Париже, всё через куски золотишка прокручивал, шило на мыло, на вес гнал, а здесь меньше двух лет – главную беду вычленил…

И, перекрикивая галдящих советников, мягко стукнул по столу:

– Господа, прошу внимания.

Дальше он говорил так, как выучился за эти годы у Кузнеца: обтекаемо, но решительно. Жестко, но извиняясь перед каждым. Каждого из них он по отдельности брал в союзники, цитируя их мысли, вознося их на уровень соборных куполов. Каждого из них приводил к мысли, что без него государство рухнет, и только благодаря его великой мудрости задача найдет свое разрешение…

Наконец угомонились.

И вроде бы прониклись, хотя рожи хитрые, угрюмые, недоверчивые. До думских слушаний две недели. Теперь, если Малый круг проведет все операции правильно, то оба закона пройдут – о налогах на природные ресурсы и об уголовной ответственности… Рубенс хотел быть уверенным, что в его отсутствие они будут действовать сообща. Официально должность вице-президента занимал старший Рубенс, хозяин столицы, но практическая деятельность по руководству постоянно растущим городом отнимала у старика остаток сил. Малый круг на время отсутствия главы государства соглашался подчиняться Рубенсу, а в реальности… Но не мог же Кузнец предложить кандидатуру Портоса – хотя бы по религиозным причинам.

Грызлись господа министры между собой.

Спустя час, согласовав еще дюжину вопросов, Малый круг завершил заседание. Рубенс попрощался с каждым, спросил о детях, передал приветы родным, каждому намекнул, что именно на него возлагаются самые серьезные надежды…

Что-то он не закончил, что-то повисло.

«Надя ван Гог», – сказал сам себе Рубенс.

С ней что-то было не в порядке.

27 ПАТРОНОВ НЕ ЖАЛЕТЬ!

Под покровом темноты три субмарины на крейсерской скорости прошли Ормузский пролив, всплыли напротив сияющих огней Шарджи и выпустили по городу ракеты класса «гарпун». Следствием обстрела стало полное разрушение электростанции и трех высотных зданий. Кроме того, здания обрушились на дороги, перекрыв пути для машин «скорой помощи» и резервных военных подразделений.

Далее, при свете вспыхнувшего пожара, «Нельсон» выпустил по пришвартованным военным судам две торпеды «рыба-меч». Первая торпеда подняла в воздух три танкера с нефтью. Вторая пустила ко дну крейсер.

На набережной загорелось все, что могло гореть. Начали рваться снаряды, с воем в воздухе носилась шрапнель. Наперерез субмарине и следующим за ней баржам кинулись четыре пограничных катера, но их тут же утопили, ударив из спаренных зениток.

Стало совсем светло, с набережной, из разбитых цистерн в море хлынули огненные реки. Не дожидаясь, пока пограничники опомнятся, головной британский крейсер «Авангард» повел за собой к берегу два российских сухогруза, доверху заполненных техникой и десантом. Танки вырвались на сушу и принялись утюжить огневые точки вместе с засевшими в них расчетами. Как быстро выяснилось, линия береговых укреплений была прекрасно оборудована для защиты от морских пехотинцев, на встречу же с шестидесятитонными махинами никто не рассчитывал. В первые минуты, пока командиры не догадались дать приказ к отступлению, в береговых укреплениях погибло несколько сотен отборных стрелков.

Танки развернулись и, непрерывно обстреливая город, ринулись на захват главных магистралей.

Вторая субмарина в бой не вступила. Она прокладывала путь на север залива еще двум баржам. Впоследствии летописцы сражения единогласно отмечали, что арабские флотоводцы на удивление быстро отреагировали. Навстречу врагу отважно кинулась целая эскадра маломерных судов. Канонерки, миноносцы, десятка два пограничных катеров. За ними, из-за линии доков, выполз боевой линкор, неповоротливый, но вооруженный пушками огромного калибра…

Линкор пошел ко дну первым, подставив бок под торпеду. Он взорвался с такой силой, что рядом перевернулись и затонули сразу три катерка. На воде запылало громадное масляное пятно. После гибели линкора стало ясно, что морское сражение флот эмира проиграл. Безобидные на вид российские сухогрузы были уставлены десятками пушек, которые реквизировали у пиратов Бездны. Российские канониры обеспечили такую плотность огня, что на берегу убитой оказалась даже домашняя птица, укрытая в вольерах…

Защитники Шарджи прыснули в стороны. Не успел удрать минный тральщик. Субмарина шла в подводном положении, выставив над водой лишь оперение боевой рубки. Поэтому команда тральщика заметила опасность только тогда, когда пришла пора спешно прыгать в воду. От удара в днище тральщика образовалась рваная пробоина длиной в восемь метров. Он затонул за несколько секунд, утянув на дно полсотни человек команды и вдвое больше морских пехотинцев, собиравшихся забраться на палубу сухогруза.

Двумя залпами торпед были потоплены сразу четыре или пять собравшихся в кучу суденышек береговой охраны. Чуть позже с борта «Витязя» заговорили укрепленные на верхней палубе танки. Стоя в рубке, на самом верху, вращая ручки стационарного бинокля, Коваль испытывал чувство сродни непрерывному оргазму…

Отстреливаясь из пушек и пулеметов, оставляя за кормой горящие факелы, они проследовали к причалам Дохи и осуществили массированную высадку. При высадке десант встретил ожесточенное сопротивление войск катарского халифата и не смог продвинуться в глубь территории больше, чем на пятьсот километров.

Но это пока и не требовалось. Требовалось связать войска местных лидеров, чтобы они не могли прийти на помощь двухсоттысячной армии эмира. Эмир Саид всюду разослал приказы о срочной поголовной мобилизации и во главе передового бронетанкового дивизиона выехал в направлении Мекки.

Потому что именно там, по его сведениям, неверные планировали основной удар.

И неверные его нанесли, но не совсем там и совершенно не тем способом, на который рассчитывали военные советники эмира. Советники были убеждены, что русская армия завязнет в Измире, где комплектовалось массовое турецкое добровольческое войско. Однако адмиралы русского флота поступили в высшей степени хитро и даже подло. Эсминец «Клинок» атаковал Измир на рассвете. Одновременно с флагманом эскадры по лагерям турецких легионеров ударили из пушек восемь военных кораблей. Били почти в упор, шрапнелью и картечью, а затем подожгли город – и сбежали. Подло сбежали, не приняв бой!

Когда эмиру рассказали об этом эпизоде, он захохотал. Если бы Измир оборонял не бестолковый выскочка Карамаз, непонятно за какие заслуги ставший пашой, а любой из полковников Аравии, он бы вмиг сообразил, что русские водят его за нос. Наверняка, они проводят отвлекающий маневр, а сами задумали какую-то гадость!

Так и оказалось.

Эмиру Саиду доложили, что Карамаз-паша до сих пор собирает армию где-то в районе Ферганы, и связь с ним оборвалась. Потому что Карамаза предали его ближайшие визири, которых многие называли джиннами. Эмир ни в каких джиннов не верил, зато он своими глазами видел флот из двадцати восьми боевых дирижаблей, которые эти джинны сумели построить. На этих дирижаблях Карамаз в свое время с гордой миной прилетел в Эр-Рияд, желая произвести на богатых союзников невероятное впечатление.

Впечатлил. Эмир принимал высокого турецкого гостя тепло, по достоинству оценил мощное ракетное вооружение воздушных судов, бомбы и пушки. Эмир сделал вид, что не заметил многих странностей. Не заметил явного акцента паши, не заметил его подозрительно светлой кожи и языка, на котором тихонько общались его верные янычары. Какая разница для Всевышнего, на каком языке говорят его верные рабы?..

Не желая обидеть гостя, эмир не стал говорить, что одним залпом береговых батарей он мог бы спалить все эти воздушные шарики. Не стал он упоминать и о шести исправных вертолетах, которые могли подняться в воздух и нанести удар по любому неприятелю, который попытался бы подкрасться с моря. Эмир обещал хозяину Турции, что аравийский халифат непременно обсудит сложившееся положение. Халифы встречались трижды и посчитали, что на сей раз не могут остаться в стороне. Война, начавшаяся в Европе, могла перекинуться и на богатый аравийский полуостров. Халифы постановили, что постоянной армии в пятьдесят тысяч штыков, которая содержалась вдоль границ, явно недостаточно. Чтобы успешно воевать совместно с турками, требовалось обучить и вооружить еще не меньше ста тысяч.

Карамаз обещал, что соберет в Ферганской долине несметную армию. От Аравии требовалось поддержать усилия на Северном Каспии, навсегда очистить его от присутствия славян и выстроить такую же линию блиндажей, какая простиралась вдоль побережья Красного моря. Только на Красном море халифат держал оборону против наглых варваров из египетских и синайских пустынь. А на Каспии Карамаз планировал строить бетонные укрепления сразу против кавказцев, против русских и калмыков…

Однако не прошло и двух месяцев, как стало очевидно – турки завязли в Европе. Карамаз просил уже не сто тысяч, а триста тысяч солдат. Для разрушенной цивилизации – немыслимое число. Но Всевышний милостиво уберег Аравию от страшной заразы, здесь к началу войны проживало столько же людей, сколько во всех европейских странах, вместе взятых. Карамаз умолял о содействии и обещал уже не только Каспий. Он говорил ужасные вещи. Якобы на Западе запускают заводы и все чаще вспоминают о нефти. Неверные плодятся все быстрее, зимой им требуется тепло, а летом – горючее для паровиков и дизелей. А во главе кошмарного государства северных варваров стоит человек по имени Проснувшийся Демон.

Он-то знает, где легко можно взять нефть.

Эмир поддался уговорам и объявил о всеобщей мобилизации. Обычно Железную стену на севере патрулировали четыре полка, общим числом в пять тысяч всадников. Они чередовались, сменяли друг друга на ответственных участках. Когда случались набеги дикарей, халифат Большого Нефуда мобилизовывал всех здоровых мужчин, и брешь в обороне немедленно затыкали. Последний серьезный набег случился двадцать два года назад. Кочевники прорвали оборону Нефуда и устремились к богатым побережьям Кувейта. Захватив Эль-Кувейт, они могли бы добраться до нефтяных платформ. Тогда отец нынешнего эмира Саида усадил в седла дромадеров почти сорок тысяч своих мирных подданных, и они двинулись широким полукольцом навстречу орущей лавине врагов. Старый эмир приказал вскрыть танки с неприкосновенными запасами топлива и заправить самоходные гаубицы. Ценой серьезных потерь варваров удалось уничтожить. Сдавшихся в плен добили. Хотя давно стало понятно, что за Железной стеной от страшной болезни СПИД больше никто не умирает, решили, что вероятность заражения слишком высока. Умертвили тогда больше семи тысяч мерзких псов. Их кости до сих пор белеют в песках Большого Нефуда.

Со стороны Красного моря и по воде Персидского залива мелкие группы нападали бессчетное число раз. Даже не нападали, а пытались прорваться, в поисках лучшей доли. Их легко расстреливали с берега или настигали на контрольно-следовой полосе. За последние одиннадцать лет халифы завершили титанический труд столетия, окружив полуостров четырехметровым рвом с острыми кольями и противотанковыми ежами. Для защиты морских границ дополнительно использовалась целая флотилия пограничных катеров, а в береговых заглубленных дзотах приходилось содержать шесть дивизий общей численностью девять тысяч штыков. Не считая вспомогательных подразделений, связных, механиков, врачей, водовозов…

Триста тысяч сабель просил Карамаз. Догадываясь, что халифы могли собрать вдвое и втрое больше. Триста тысяч, чтобы раз и навсегда вернуть дикарей в ту пещеру, из которой они посмели выбраться. Чтобы раз и навсегда установить в мире злодеев истинную веру…

Сегодня эмир корил себя за поспешность. Потому что у Карамаз-паши больше не было его героического воздушного флота. Сначала русские при помощи колдовства разбили его боевую эскадру на Сицилии. Об этом в Эр-Рияде стало известно буквально спустя сутки. Затем они направили флот к Измиру, где собирались дивизии наемников, практически сожгли город, устроили переполох, а сами рванули на север, через Дарданеллы, и высадились в секретном горном районе. Там, где Карамаз держал свой воздушный флот. Об этом месте не знал никто, кроме четверых ближайших военачальников Карамаз-паши и русских джиннов. Янычары, охранявшие пещеры с дирижаблями и боезапасом, месяцами не покидали своих укрытий. Тем не менее этот пронырливый Демон Кузнец перебил стражу и захватил дирижабли.

Рано утром эмиру принесли абсолютно дикую новость: русские военные корабли прорвались через Суэцкий канал и дальнобойными снарядами обстреливают Мекку. Суэцкий канал намертво перегораживали четыре бывших израильских теплохода, скрепленные цепями. На теплоходах постоянно фырчали дизельные электростанции. Силы прожекторов хватало, чтобы засечь любую приближающуюся цель. Кроме того, повсюду барражировали патрульные катера, в Красное море не смог бы пробиться никто.

Но проклятые русские бесы напали с неба. Они подкрались на украденных у Карамаза дирижаблях и сбросили бомбы прямо на палубы пароходов. И не только бомбы. Эти дьяволы сбросили начинку от американских ракет. После взрыва твердого ракетного топлива два линейных корабля израильского производства буквально разнесло на куски. Издалека с берега было видно, как пополам разорвало и вывернуло наизнанку палубы, как порвались толстенные цепи. И мрачная вражеская армада вошла в пролив. В свете пожаров был отлично заметен блеск сотен орудийных стволов, нацеленных на берег. Тем не менее зенитные батареи, расставленные на правом берегу канала, у самой Железной стены, отважно открыли огонь по неверным.

Их растерзали за четверть часа. Стодвадцатимиллиметровые орудия эсминца сделали всего четыре залпа.

…Время для доклада гонец от халифа Ахмеда выбрал не слишком удачное, повелитель Аравии как раз остановил колонну броневиков и собирался помолиться.

– Вчера мне докладывали, что они пытались прорваться в порт Джидду, но были сброшены в море, – эмир прикладывал массу усилий, чтобы его голос звучал спокойно. В действительности, ему очень хотелось нарезать нерадивых подчиненных на узкие полоски, посолить и оставить на пару дней в песках. – Меня успокаивали, что русские приплыли на двух старых кастрюлях, но что их уже перебили героические воины халифа Ахмеда…

– Так и есть, о, могущественный, – повалился в пыль гонец. – Никто не ожидал, однако, что они высадят десант в Египте, атакуют шлюзы и ночью проведут большие корабли. Шесть больших кораблей, повелитель…

– Шесть?! – Эмир все еще держал себя в руках. Он поманил пальцем начальника разведки.

Тот упал на колени рядом с гонцом.

– У нас были точные сведения, что русский флот располагает всего одним приличным эсминцем, – бледнея от ужаса, затараторил начальник разведки. – Очевидно, они отбили военные корабли у Карамаза…

– Могущественный, если ты не окажешь нам помощь, Джидда не сдержит атак дикарей, – гонец халифа едва не плакал.

– Мы и так идем к вам на помощь, – раздраженно заметил эмир.

У него возникло ощущение, что допущена непоправимая ошибка. Не следует поддерживать воинственных глупцов, даже если они выкрикивают верные лозунги. Ведь глупец из любой правды способен сделать посмешище!

…Эсминец «Клинок» тем временем обстреливал порт Джидду. Навстречу ему вышла флотилия до зубов вооруженных судов. Русская эскадра на фоне этой оравы выглядела весьма бледно.

Орландо дал кораблям команду на перестроение. До того шли клином – и вдруг развернулись.

Два вертолета были сбиты на подлете огнем корабельных зениток. Фрегат «Верный», на самом деле – переименованный итальянский фрегат, методично палил из орудий правого борта по портовым сооружении, одну за другой разбивая огневые точки. С берега активно огрызалась артиллерия, но ей не хватало дальности. Тогда как «Верный» ухитрился из орудий большого калибра поджечь хлебные склады, находившиеся на другом краю города.

– Молодцы, ребята! Дави их! – не сдерживаясь, заорал адмирал Орландо. Ближайшие к нему матросы и офицеры тоже задрали лица вверх, навстречу палящему солнцу. И тоже принялись кричать и размахивать руками.

Из-за горизонта стройными рядами, сверкая начищенными металлическими винтами, выплывала армада дирижаблей. Орландо насчитал восемь… одиннадцать громадных баллонов, с кассетами, полными бомб.

«Не подвел Дробиченко, засранец! Выдал-таки нам тайную базу дирижаблей!»

Не дожидаясь, пока артиллеристы береговых батарей опомнятся, командир воздушной эскадры отдал команду сбросить бомбы. Прямо на город.

Пустыня вздрогнула. Качнуло несколько раз из стороны в сторону. Орландо поднес к глазам бинокль.

– Господин адмирал! Струсили они, струсили! Никак удирают!

– Передайте на десантные суда приказ – готовиться к высадке, – адмирал проводил взглядом армаду дирижаблей, взявших курс на восток.

Он знал, что воздушных кораблей должно быть больше. Если одиннадцать добрались сюда, значит… Значит, остальные отбомбились в районе бывшей иорданской границы, разрушили стену – и тоже ушли на восток.

На Эр-Рияд.

…Примерно в это же время эмиру Саиду по рации сообщили настолько дикую новость, что он не сразу сумел ее переварить. Некоторое время повелитель сидел, не снимая наушников, поглаживая красивую седую бородку, и потягивал из трубочки, опущенной в термос, свежевыжатый сок.

– Повторите, не понял, – произнес за повелителя дежурный связист. Ему вдруг стало холодно в раскаленном нутре бронетранспортера.

– Повторяю, – сквозь разряды и шелест, по слогам, произнес тонкий голос связиста. Связист находился в четырехстах километрах к северу, в Эль-Куйсуме, в штабе генерала Али. – Повторяю. Железная стена разрушена. Варвары продвигаются на север. Седьмая дивизия Воинов Востока уничтожена. Шестая и пятая тоже… Их ведет человек на белом коне. Впереди летит золотая птица…

– Где генерал? – Правитель отшвырнул термос. – Сколько их? Какая еще птица, какой конь? Ты обкурился гашиша, негодяй?!

Но радио замолчало. И сколько связисты ни бились, в штабе северной группировки так никто и не ответил.

..Еще спустя полчаса. Абу-Даби.

– Рано радоваться… – Артур ждал, когда же вражеские командиры догадаются развернуть орудия и пулеметы на восток.

Наконец сообразили, засуетились. Захлопали первые выстрелы, пока безрезультатно. Целиться арабам было крайне сложно, восходящее солнце жгло глаза. Не то что навести прицел, даже просто взглянуть в сторону встающего солнца становилось все труднее.

Почти одновременно орудия главных калибров задрали стволы и развернули к берегу. Первый залп превратил в крошево линию береговых укреплений. Вторым залпом были уничтожены две рыбацкие деревни. К счастью, рыбаки сбежали заранее, едва услышав о нашествии неверных.

Под обстрелом команда германских инженеров навела переправу через ров. Тяжелые «леопарды» загрохотали гусеницами, на ходу разворачивая орудия в сторону заглубленных блиндажей. Три танка подбили, еще два запутались в «ежах». Остальные сумели прорваться в тыл вражеских укреплений и выпустили из своих стальных коробов осатаневшую от безделья пехоту. Первыми в блиндажи ворвались те самые башкиры, которых президент едва не приказал расстрелять из танков. Как тонко подметил генерал Борк, «вовремя сдавшийся враг порой полезнее ленивого соратника». Башкиры, конечно, никакими врагами не являлись, но в целях наказания президент приказал именно из них составить ударную бригаду.

Ударная бригада полегла почти полностью.

Но к одиннадцати утра гарнизон Абу-Даби сдался. Хотя сложно назвать гарнизоном войско, состоящее из всех мужчин от четырнадцати до семидесяти лет, способных носить оружие. После того как генерал Борк приказал стрелять из тяжелых орудий по жилым кварталам, Абу-Даби выкинул белый флаг. В общей сложности в плен было взято сорок тысяч человек. Правда, командующий не сразу придумал, куда их девать. Но кто-то из штабных предложил гениальное решение – загнать пленных на опустевшие баржи, взамен солдат коалиции. И отогнать подальше от берега, чтобы не опомнились и не смогли ударить в тыл.

Президент распорядился не трогать радиостанции и телеграф. Чем скорее халифы узнают о нападении с востока, тем лучше.

Тем скорее обнаружатся главные силы…

…Примерно в это же время. На подлете к Медине.

Митя Карапуз дал команду сбросить вторую порцию бомб на железнодорожную станцию и на шоссе, по которому ползли колонны бронетехники. Рухнуло несколько зданий, клубы дыма поднялись черной тучей, что-то внизу разгоралось всё сильнее и сильнее.

– Никак нефтехранилище зацепил! – со счастливой рожей доложил Карапузу главный бомбардир. – Яценко, давай, дави гадов!

– Зенитки, господин майор! – обернулся рулевой, весь перепачканный в саже. – Они подбили «Пеликана», он теряет высоту. Внизу порежут ребят, что делать?!

Внизу действительно затявкали зенитки. Прямо с открытых платформ поезда. Их снаряды разрывались хлопушками в лазурной высоте, пока не задевая флагманский дирижабль. «Пеликан» падал прямо на шоссе. Два его двигателя чадили, горячий газ стремительно покидал корпус.

– Полный вперед, и не останавливаться! – скрипнул зубами Карапуз. – Дальше от берега зениток не будет! Дуй прямо вдоль железки. Должна вывести к ихней столице!..

…Примерно через двадцать минут после описываемых событий во дворце халифа Ахмеда в Мекке началось срочное военное совещание. Халиф не мог оторвать взгляда от тяжелой бронзовой пепельницы на полировке столика. При каждом далеком взрыве пепельница подпрыгивала и сползала к краю, а из щелей в потолке тонкой струйкой сыпался песок. Несколько раз моргнул свет.

– Господин, что мы будем делать, если они попадут в священный камень? – У главного советника тряслись губы.

– Им никогда не попасть в Каабу. Аллах не допустит этого. И прекрати трусить, ты похож на старую бабу.

Ординарец подал халифу трубку.

– Господин, на линии генерал Абдалла. Он ведет сюда девять тысяч всадников, есть и пушки. Из-за пушек они движутся слишком медленно.

– Генерал?! – Халиф мысленно вознес молитву и сразу сбавил тон. – Брат мой, бросайте пушки. Бросайте все тяжести и лишние запасы… Что?! Во имя Всевышнего, повтори, брат мой…

Халиф некоторое время в упор разглядывал телефонную трубку, словно она превратилась в ядовитую змею. Придворные тянули шеи, пытаясь угадать, что же произошло.

– Братья мои, генерал Абдалла не придет к нам. Он повернул воинов на север, для спасения Эр-Рияда. Дикари прорвали Железную стену. Они заполоняют всё, как саранча. Там не только кочевники. С ними вместе ужасные грязные горцы, идолопоклонники, любители огня и прочее отребье. Никто не может дозвониться эмиру, да спасет его Всевышний от позора…

– Что же нам делать? – Советники непроизвольно схватились за оружие.

– Поднимайте всех, кто способен драться. Открывайте полицейские арсеналы. Мы будем их убивать или сами погибнем в бою, – твердо заявил халиф.

…Спустя два часа. Доха.

Правый фланг войск коалиции завяз в позиционный боях. Катар успел стянуть значительный силы. Впервые за время кампании Коваль столкнулся не с буйной ордой, а с регулярными обученными войсками. Даже дивизии Карамаз-паши и немецкие стрелки не могли поспорить с армией катарского халифата в дисциплине и слаженности.

Наступавшие вдоль берега моря танки постоянно вязли в сложной системе рвов и надолбов. Генерал Борк следом за танками пустил польскую и словацкую пехоту. Из-за того, что правый фланг отставал, зачищая побережье, ломалась вся линия фронта. К счастью, параллельно берегу шли корабли поддержки и поливали огнем яростно обороняющихся пограничников.

Украинская конница в центре постоянно вырывалась вперед, увеличивая угрозу окружения. Арабы медленно отступали, накапливая силы, иногда устраивая дерзкие минометные атаки. Когда броневик вползал на очередную возвышенность, президент с тревогой глядел в бинокль и видел, как грамотно и четко перестраиваются арабские полки. Они упорно не входили в соприкосновение с захватчиками, они накапливали силы и, похоже, ожидали подкрепления.

Он видел Доху, белые здания тонули в зелени садов, над городом кипели влажные радуги. Там искрились цветы в роскошных клумбах, по прекрасному асфальту носились открытые автомобили, стройные яхты покачивались на бирюзовой глади моря. Фонтаны извергали тонны воды, на шпилях вычурных минаретов играли солнечные лучи, слышалась музыка…

Цивилизация. Замечательная цивилизация, осколок прежней, настоящей жизни, которую предстояло разрушить. У Коваля першило в горле от песка и слезились глаза. Он наблюдал, как мирные жители лихорадочно покидают город. На запад тянулся бесконечный поток транспорта, автомобили и повозки, запряженные усталыми животными, возницы безостановочно махали кнутами. Бесцеремонно раздвигая поток эвакуированных, навстречу армии захватчиков ревел поток военного транспорта. Здесь было собрано всё, что успели купить арабские богачи на военных салонах двадцатого века. Многоосные грузовики с зенитками, самоходные пушки, гаубицы, джипы с пулеметами, машины самого разного назначения… Дважды подлетали вертолеты, но не решались приближаться. С броневиков их начинали обстреливать легкие зенитки.

Паровики не выдерживали местного климата, изнутри к броне машин невозможно было прикоснуться. Среди солдат, сидевших снаружи, начались обмороки и тепловые удары. Несколько раз к Артуру подъезжали взмыленные командиры и жаловались, что даже лошади отказываются идти дальше. Солнце раскаляло металл, расчеты орудий обматывали руки тряпками.

На левом фланге танковые колонны не успели развернуться в боевой порядок. Внезапно загрохотали взрывы, арабы обстреливали левый фланг из минометов. С гиканьем и ревом откуда ни возьмись появилась орда на верблюдах, песочный смерч закрыл половину неба. Датские и шведские стрелки организованно встретили опасность, ощетинились штыками, но арабы исчезли так же быстро, как появились. Зато усилился минометный обстрел. Люди гибли десятками. Генерал Борк приказал войскам максимально рассредоточиться. Скорость наступления еще больше снизилась.

– Савва, голубчик, передай Марине – пора! – Президент повернулся к колдуну. Тот хмуро кивнул, удалился за перегородку броневика. Озерник не любил, когда его разглядывали во время сеансов связи.

Правый фланг арабской армии снова перешел в атаку. Одновременно двинулась вперед масса людей численностью не меньше трех дивизий.

– Боже ж ты мой… – зашептал кто-то за бортом президентского броневика. – Защити и сбереги нас… Как же выстоять-то?

Арабы катились, как лава, поднимая за собой сплошную пелену песка.

– Господин президент, их тысяч двадцать на горбатых, не меньше…

– Спокойно, спокойно. Герр Борк, передайте приказ – остановиться и окапываться. Окапываться, конечно, не очень получится… но ближе к городу не идем. Пулеметчики вперед. И – высылайте парламентера…

Громадная людская масса еще несколько минут двигалась по инерции, затем замерла. Коваль терпеливо ждал, пока Савва выйдет на связь. И дождался.

На борту «Авангарда», в роскошной адмиральской каюте, молодая Озерница Марина открыла глаза. И произнесла всего три слова.

– Патронов не жалеть…

Эти три слова немедленно передали командующему эскадрой. В трех километрах от берега над водой показался мокрый стальной бок субмарины. Адмирал Пасконе предпочитал использовать «Гарпуны» в надводном положении.

Три ракеты малого радиуса действия вырвались из шахт и, оставляя за собой ослепительные белые хвосты, понеслись к городу. Артур смотрел в бинокль. Между Дохой и армией союзников неколебимой громадой застыла армия катарского халифата. Пополнения прибывали и прибывали. Казалось, они не закончатся никогда. Наконец объявились и танки итальянского и российского производства.

Почти одновременно, как по мановению волшебного дирижера, десятки тысяч мужчин задрали лица к пылающему небу. Первый «Гарпун» с воем рухнул на город. Артур лишь на секунду прикрыл глаза, а затем снова прирос к окулярам бинокля.

Грандиозный сияющий отель, расположенный в самом центре города, превратился в огненный шар. Огонь поднял за собой грибовидное облако песка, накрывшее сразу несколько кварталов. Следующая ракета упала менее удачно, с большим перелетом, в район дорогих вилл. Там тоже моментально возникли пожары.

– Вы отправили парламентеров?

– Так точно, мой президент. Наши условия им уже переданы. Если они немедленно не сложат оружие, подводная лодка даст залп по Эр-Рияду.

– Господин президент, – начальник штаба вежливо повернул бинокль Коваля на тридцать градусов к западу. – Там на подходе еще штук двадцать бронетранспортеров. Если мы не продолжим атаку, они нас окружат. По моим оценкам, не меньше сорока тысяч только пехоты…

Третий «Гарпун» врезался в самую гущу противника. Рассматривая грандиозную воронку, от которой во все стороны хлынули тысячи фигурок в одинаковой форме, Артур мысленно вознес молитву всем богам. Наводчики на британской подлодке сумели верно прицелиться, но баллистическую ракету им не запустить. Ни о каком обстреле столицы речи быть не могло – без спутниковой координатной привязки.

– Они бегут, мой президент!

– Передайте приказ – танкам в атаку. Начинайте артподготовку.

Коваль помнил, что у Пасконе на «Авангарде» осталась последняя противокорабельная ракета. Дальше блефовать не получится. Если Карапуз не успел добраться до Медины…

– Господин президент! Они тоже выслали парламентеров!

– Что они хотят? Эй, переводчика сюда!

Появился Расул Махмудов, лицо закутано, из-под чалмы видны одни глаза. Коваль заранее просил своего лучшего агента спрятать внешность. На всякий случай, может, еще придется работать «под прикрытием»…

Войска снова замерли, разделенные тремя сотнями метров раскаленного песка. Привезли троих парламентеров. Высокие бородатые мужчины в белых одеждах с откровенным страхом разглядывали «русского эмира».

– Судья Касим просит о перемирии, – перевел узбек. – Они просят прекратить обстрел. Они готовы заплатить выкуп, чтобы мы не трогали город. Они готовы отсыпать золота и драгоценных камней столько, сколько увезут десять верблюдов. Они говорят, что аравийский халифат никогда не желал войны с русским эмиром…

– Передай им, что нам не нужны их сокровища. Переведи, что переговоров о перемирии не будет. У них десять минут, чтобы принять наши условия. Иначе я отдаю команду, и с подводных лодок будет произведен залп по Эр-Рияду, Мекке и Медине, – Артур демонстративно поднес к уху трубку отключенного телефона. – Ракеты с ядерными зарядами. Они должны знать, что такое ядерное оружие. После нашего залпа переговоры потеряют смысл…

– Но… разве русскому эмиру неизвестно, что Медину уже бомбят с воздушных шаров? – сердито спросил посланник.

Артур еле сдержал счастливую улыбку. План удался, Орландо и Карапуз успели!

– Это всего лишь пристрелка, – небрежно бросил он. – У нас десять подводных лодок, и на каждой – по шестнадцать ядерных ракет.

– Господин президент, они просят этого не делать, – повторяя торопливую речь парламентеров, забормотал Расул. – Эмир Саид предлагает вам посетить его дворец и поговорить, как подобает двум монархам…

– Я поеду. Но с тремя условиями, – Коваль с каменным лицом принялся загибать пальцы. – Первое. Полное разоружение всех военных формирований на территории халифата. Это касается регулярной армии и ополченцев. Всё оружие и боеприпасы будут сданы нам. За исключением гладкоствольного охотничьего. Второе. В Дохе останется наш гарнизон. Третье. Все регулярные части будут выведены из города под нашей охраной. Они будут содержаться во временном лагере для военнопленных. Женщинам будет разрешено привозить еду и воду. До окончания переговоров.

– Что-о?! Во имя Всевышнего, это невозможно, – у почтенного судьи Касима задрожали губы. Он растерянно повернулся к двоим своим спутникам, таким же влиятельным вельможам. – Я не смогу передать такие слова мудрейшему халифу Махмуду, да продлит Всепрощающий его дни…

– Три ракеты, – напомнил Коваль. – И на месте великих городов останется вот что, – он поддел носком ботинка горячий песок.

Переводчик терпеливо ждал, пока седобородые старцы завершат совещание.

– Мы не можем сами принимать таких решений. Великий халиф обсудит с эмиром Саидом ваши предложения.

– Ну конечно, – кивнул президент. – Мы подождем. Нам спешить некуда. Мы пока начнем стрелять по городу из пушек, ладно?

28 БРАТ НА БРАТА

Взрывчатки, заложенной в трещины Железной стены, хватило бы, чтоб разнести в клочья храм Христа Спасителя. Почему-то именно эти кадры кинохроники привиделись Бродяге, когда полыхнуло и полетели во все стороны шрапнелью осколки. Он никогда не посещал московский храм и об уничтожении его узнал гораздо позже, когда вновь сменились власти, но надо же…

Привиделось.

Трещина превратилась в громадную дыру, однако Железная стена устояла. Падать ей было некуда, только вздрагивать могла и стонать тысячами своих железных суставов. Скрипели сочленения, гнулись болты толщиной в руку, осыпалась цементная крошка.

Мортус махнул рукой. Команду повторили факельщики. В рядах конницы открылись проходы. Вперед выкатили телеги со сложенными строительными лесами. Мастера начали собирать башни для приступа.

И в тот же момент небо расцвело десятками ослепительно белых вспышек. Защитники полуострова запустили осветительные ракеты. Вся маскировка полетела к черту! Пока первые ракеты с шипением планировали, зрачки Бродяги работали, точно в них вставили затворы фотоаппаратов.

Щелк! Задранные вверх лица и бороды, блестящие глаза, кинжалы в зубах. Сотни смуглых заросших лиц…

Щелк! Собранные из бревен конструкции, похожие на осадные башни, почти дотянувшиеся до верхотуры…

Щелк! Вереницы мужчин, увешанных оружием, один за другим, лезут по приставленным лестницам в проломы, один завис в прыжке…

Щелк! Умельцы из клана дагов тащат огромные куски деревянного сборного настила, по которому поведут лошадей и верблюдов. Под настилом они похожи на копошащихся муравьев…

– Они ждали нас, Вершитель! Эти шакалы устроили нам засаду!

– В атаку, братья мои!

– Ааа-ааа! – нарастало, неслось со всех сторон.

Через трещину уже лезли по трое, по четверо. Проникнув на ту сторону, выставляли впереди себя стальные щиты. Справа со скрипом распрямилась деревянная башня с подъемником, на подъемник заводили упирающихся верблюдов. Скрываться больше не было смысла, отбили дробь барабаны, вспыхнули факелы.

– Ааааа-ааа!! – неслось дребезжащей волной на пределе слуха, заставляя вибрировать скулы и виски.

– На приступ! Во имя Всемогущего!

– Щиты – вперед!

– Брат Рушан, командуй барабанщикам общую атаку!

Вознеслась навстречу звездам вторая порция ракет. Песчаные холмы на горизонте врезались Бродяге в сетчатку, горизонт стал похож на волнистое лезвие хлебного ножа. Гулко заговорили барабаны, передавая по шеренгам приказ обнажить оружие.

Так-та-тах! Тах-та-та-тах!

Плотная темная масса пришла в движение, медленно, но неудержимо покатилась на оборонительный рубеж. Засвистели веревки с крючьями. На железный барьер полезли сразу в сотне мест. Застучали наверху кувалды, загоняя первые стальные крюки в щели стены, полетели вниз веревочные лестницы. Распрямили ноги еще три осадные башни, упали в пазы тяжелые колеса лебедок, натянулись канаты.

Тах-та-тах! Тах-та-та-тах!

У Бродяги на глаза навернулись слезы. Он видел ближайших барабанщиков, они стояли через каждые сто шагов, крепко расставив ноги, укрепив впереди себя обода от бочек, обтянутые воловьей шкурой, и равномерно отбивали могучий воинственный ритм. Возле каждого барабанщика находился дежурный факельщик, головы факельщиков были повернуты в сторону палатки Вершителя. Они готовились передать следующий сигнал огнем.

Его слушались. От него ждали приказов.

– Огня! Эй, огня больше!

– Пулеметчиков – на стену!

И тут же в ответ закричали с невидимой вершины:

– Брат Мирза, они готовят огненные машины! Их здесь тысячи, они прячутся за барханами!

Пулеметная очередь, еще одна. Далеко на правом фланге – гулкий разрыв, это рванул заложенный в трещину динамит.

– Щиты сомкнуть! – высокий голос брата Берка, уже с той стороны.

– Вершитель, нас кто-то выдал! – Из мрака вырвались перекошенные лица, налитые кровью глаза. – Кто-то сообщил эмиру, где именно мы будем наступать. Что нам делать?!

– Продолжайте строить башни и уповайте на Всевышнего, – повелел старец. – Передайте на левый фланг – наблюдателей наверх, и пусть начинают обстрел из гранатометов. Брат Михр, почему не взрывают следующий проход?!

Кочевник собирался ответить, но в следующий миг земля вздрогнула. Ответ пришел сам собой. Третий заряд заложили с большим запасом, саперы сами не верили, что удастся увеличить дыру возле стыка трех могучих балок. Здесь уже когда-то пытались атаковать стену. Подле могучей вбитой в землю балки валялись обглоданные человеческие кости. Отразив нападение, солдаты эмира выбрались наружу и заделали пробоину свежим раствором, он выделялся на серой поверхности неровной светлой кляксой.

– Слава Милостливому, удалось!

– Прикажи моему клану атаковать, Вершитель!

– Вперед, братья!

Саперы постарались на славу. В радиусе сотни метров у всех заложило уши. С воплями, ломая ноги, разбегались верблюды. Железная стена устояла, балки погнулись, но выдержали. Зато отскочила предыдущая «заплатка», в рыхлые внутренности барьера тут же ворвались люди с кувалдами и ломами.

Тах-та-тах! Тах-та-та-тах!!

Дробь барабанов слилась в сплошной гул, затем разом оборвалась. Слева и справа уже распрямилось больше десятка башен, на вытянутых руках горцы передавали бревна, цепляли их крюками, продевали в петли. Постепенно строились длинные пологие трапы, по которым можно будет закатить телеги и провести конницу.

В распоряжении дикой армии имелось шестнадцать исправных гранатометов, несколько ящиков гранат и несколько отчаянных парней, умевших палить в небо. Радуясь возможности пострелять, они устроили по ту сторону барьера настоящий дождь из раскаленного металла. Гранатометы тявкали и завывали непрерывно, боевые расчеты возле них очень скоро оглохли и перестали воспринимать команды. Они так и плевались гранатами, пока ящики не опустели. Однако принесли всё же некоторую пользу. За первые минуты, под прикрытием гранат, через стену успели переправить несколько десятков щитов и соорудили из них крепкую «черепаху».

Сквозь пробоину на ту сторону просочилось не меньше трех сотен воинов. Загремели одиночные винтовочные выстрелы, затарахтели пулеметы, грозно рявкали охотничьи ружья крупного калибра. Шел бой, но Бродяга до сих пор не видел врага.

Хха-ахххш!!

Бродяга едва устоял на ногах. С пронзительным воем пронеслась белая молния. В человеческой реке образовалась жуткая пробоина. В самый центр семьи Берка воткнулся реактивный снаряд. В песке образовалась тлеющая воронка, во все стороны полетели ошметки тел.

– Огненные машины! Дети иблиса натравили на нас огненные машины!

– Вперед, на штурм! – надрывался Вершитель. Он сам не ожидал от себя такой прыти. – Вперед, братья! Огненные машины могут бить нас только издалека!

Словно в подтверждение его слов минометы с той стороны ударили залпом. Небо прочертили яркие огненные стрекозы. К счастью, наводчики били наугад, снаряды разорвались далеко на севере, за грядой холмов.

– Господин! Вершитель, они летают по воздуху!

Бродяга уже давно прислушивался, ему казалось, что где-то неподалеку тарахтит вертолет. Забытый за столетие звук. Кажется, в последний раз патрульный вертолет кружил над его домом в то страшное лето двадцать седьмого года, во времена пожаров и погромов.

– Всем ближе! – опомнился Бродяга. – Под самую стену! Барабанщикам – командовать перестроение!

Трррра-ах-тах! Трррра-ах-тах!

Рокочущая мелодия барабанов постепенно сменилась на частую, короткую дробь. Не сразу, но разрозненные полки начали перестроение, прижимаясь к стене. Перестроение произошло очень вовремя; небо вспыхнуло, очередь реактивных снарядов пронеслась с визгом по высокой траектории. Полностью попаданий избежать не удалось, в клубах дыма взлетели на воздух обозные ящики и тюки, жалобно ржали раненые лошади.

– Щиты, щиты передайте! – орали с той стороны стены. – Щиты, скорее, у них скорострельные ружья!

Горячие воины врывались в пробоину, как бесконечная живая река. С той стороны они разбегались, зарывались в землю, прятались за щитами. С той стороны лаяли вражеские пулеметы, в ответ им неслась гордая песня славных барсов. Бродяга, сам того не замечая, стал подпевать боевой песне клана барса. Он сам все это организовал, он собрал их, теперь они ждали его руководства!

Глядя преданными глазами, брат Мирза держал под уздцы белого жеребца.

Взрыв, вспышка, громадное облако пыли взметнулось слева. Сдетонировал второй заряд, заложенный джигитами Мирзы. Шарахнулись в стороны кони, их испуганное ржание перекрыло все иные звуки. После того как стихли отголоски взрыва, отчетливо стал слышен вой вражеских мин. А на левом фланге у гранатометчиков кончился боезапас.

– Братья, поднимите меня!

Бродягу мигом подняли наверх, вместе с птицей в клетке и шестью сундуками пожиток, которыми обзавелся в пути. Он очутился на гребне и задохнулся от открывшейся панорамы.

Сначала он увидел Железную стену сверху. По гребню стены в обе стороны тянулись сразу две дорожки. Одна – явно для колесного транспорта, другая – узкоколейка, вроде тех, которые используются в шахтах для вывоза руды. Здесь дул сильный ветер, Бродяга тут же закашлялся в облаке цементной пыли. Стена представляла собой величественное зрелище, она походила на космического сетчатого питона, разлегшегося передохнуть на песках маленькой планетки. Питон спрятал голову и хвост за горизонтом, наполовину утонул в рыжем горячем мареве. Бродяге внезапно вспомнилось, как очень давно по радио рассказали о другой стене. Кажется, Саудовская Аравия начинала строить первую стену для защиты от иракских беженцев, те тысячами скрывались от…

От кого же они скрывались, от какого сатрапа? Бродяга вспомнить не мог.

– В атаку! Поднять наверх пушки!

Команду немедленно передали вниз. Ближайший факельщик замахал огнем. Барабаны застучали медленнее. Теперь они отбивали осадный ритм. В десяти метрах от пролома со скрипом показался тупой конец блестящего бревна. По нему взбирались воины клана азеров, каждый держал в зубах кинжал, а за спиной – моток толстой веревки и железный крепеж. Еще минута – и вровень с гребнем стены была поднята первая платформа, с маленькой пушкой китайского производства выпуска две тысячи двадцать второго года…

Тахх-тррра-та-та-тах! Тахх-тррра-та-та-тах!

– Щиты сомкнуть!

Навстречу невидимому пока противнику по широким лестницам шаг за шагом спускались строители стальной «черепахи». Они двигались мелкими шажками, толкая впереди двухпудовые бронещиты, которые по приказу Бродяги купили на верфях у сирийцев. Те за два мешка серебра распилили ненужный военный корабль.

Инженерная команда тоже работала слаженно. Человек по двадцать ухватились за каждый из четырех подъемных канатов, по стуку маленького барабана они разом напрягали мышцы, перехватывали канат, и очередная платформа рывком ползла вверх. На ней поднимали сразу четырех орущих верблюдов и два разобранных танковых пулемета. Вершитель вдруг поверил, что все получится. По флангам гигантского войска наверняка царила неразбериха, но здесь, вблизи от чудесной птицы, верные горцы всецело подчинялись ему.

В воздухе засвистели пули. На спину «питону» вылезло уже достаточно много бойцов «дикой дивизии», они ждали команды спускаться с другой стороны, и тут…

Из жаркой темноты ударили пулеметы. Многих горцев и пустынников, только что взобравшихся на гребень, буквально снесло назад. Над пустыней взлетела очередная порция ракет.

И почти сразу – вспыхнули прожектора.

Бродяга почувствовал себя ослепшим и голым, застряв на верхотуре.

Но наступление не захлебнулось, оно только ускорилось.

– И – раз! И – раз! – в такт ударам барабанов выкрикивали младшие командиры.

Щиты двигались, принимая на себя шквал огня. Все, кто успевал проскочить между пуль и скатиться с незащищенного гребня, прятались за подвижным укрытием. Молотобойцы продолжали расширять дыру у самой земли, через нее тащили упирающихся коней.

Вертолет кружил совсем близко.

Армия эмира Саида использовала системы залпового огня. Бродяга насчитал четыре тяжелых грузовика с выставленными упорами и задранными направляющими. Точнее, четыре машины находились в пределах обзора, они были расставлены на искусственных возвышенностях, укрывались за маскировочной сеткой и наверняка абсолютно не просматривались днем. И каждый залп сопровождался помимо дикого воя долгим огненным смерчем.

В свете этого адского огня стали видны как минимум четыре линии укреплений. Вершитель стоял в обнимку с занавешенной клеткой, на самой верхотуре, в пыли, гари и пепле и завороженно следил, как за ближайшей линией минометов разворачиваются боевые машины пехоты.

Навстречу хаосу и дикости выступили регулярные, отлично обученные роты, как будто вчера покинувшие тренировочные лагеря. За первой линией маскировочной сетки виднелись два ряда окопов и траншей, периодически ныряющих в блиндажи. Между ними торчали песочно-рыжие колпаки дотов, бойницы вращались, в них поблескивали пулеметные стволы. Еще дальше, метров через сто, росла широкая полоса кустов, над которой возвышался барьер из щебня и камней. Барьер казался бесконечным, он убегал в обе стороны, параллельно Железной стене.

– Вперед, во имя Милосердного! – кажется, с той стороны точно так же молили о помощи.

Залп!

Звезды потускнели, машины дернулись от отдачи, отскочили назад. Возле них копошились маленькие фигурки солдат. Очередная порция смертоносных ракет умчалась за стену. На севере гул разрывов смешался с неистовыми воплями.

– Вершитель, они подожгли наши башни! Они плюются огнем!

– Не отступать! Брат Ахмед, скачи к резерву, поднимай всех. Скажи им – второго шанса не будет!

Подгоняемые командирами, на стену хлынули тысячи. Подъемники и башни заработали на полную катушку. Загоревшееся сухое дерево тушили черкесками, халатами и голыми руками.

– И – раз! И – раз! И – раз!

Брат Михр сменил носильщиков возле щитов, прежние валились от усталости. Под прикрытием корабельной стали первые четыре эскадрона оседлали коней.

– Вершитель, они ждут команды! Они ждут, когда ты поведешь их за собой!

Грохот встряхнул почву. Из очередного пролома в стене на южную сторону посыпались неистовые огнепоклонники. Эти по какой-то причине ненавидели халифов больше всех. Из окопов ударили пулеметы, но опоздали. Неся огромные потери, исфаханцы успели выставить вдоль своих передовых позиций бронированные щиты. Это была идея Бродяги, и он очень ею гордился – закупить броню и сколотить из дерева щиты для медленного наступления на вражеские окопы. Пожалуй, это была его единственная идея из области военного строительства, не считая барабанной сигнализации. Да и задумку с барабанами он почерпнул из древнего американского фильма. Там именно так, под градом стрел, наступали на врага то ли афиняне, то ли римляне. Бродяга настоял на покупке безумно дорогого металла – и оказался прав. Верхнюю линию щитов выстроили поверх стены, нижнюю уже тянули внизу, под ураганным пулеметным огнем. Пули рикошетили, от металла летели искры. Все равно, всех укрыть щиты не могли, на флангах отчаянные джигиты гибли сотнями.

– Вершитель, конница ждет тебя!

– За мной! – воскликнул мортус, но голос его потонул в общем крике. Он внезапно понял, как следует поступить. Разумеется, организованные войска халифата невозможно одолеть лобовым натиском. Их можно одолеть только очень сильным лобовым натиском, их следует взорвать изнутри! Иначе через час от многотысячной варварской армии останется груда мертвецов!

Бродяга пролез между щитами, которые удерживали вокруг него сыновья Рушана, и начал спускаться вниз. С южной стороны вдоль стены повсюду имелись крепкие стационарные лестницы. Когда-то здесь, очевидно, дежурила постоянная охрана, Бродяга краем глаза заметил осветительные вышки, провисшие телефонные провода и будочки с наблюдательными щелями вместо окон. Когда-то арабы полуострова объединились для защиты своей родной земли от страшной болезни. Вероятно, в этих будочках днем и ночью дежурили добровольцы, подменяя солдат регулярной армии. А другие добровольцы патрулировали пустыню на джипах и верблюдах, пока строилась Железная стена. Но прошли годы, сражения утихли, а редкие набеги кочевников научились эффективно отражать мобильными группами…

– За мной, братья! – он закричал на пределе голосовых связок.

Бродяга покрепче обхватил клетку, прижал ее к груди и повернулся в сторону Аравии. Укрытый роскошными тканями, Феникс молчал, но что-то с ним происходило. Бродяга вслушался в свои ощущения… И похолодел.

С каждым его шагом навстречу смертоносному металлу и огню стих укорачивался, забывался. Последние дни старец повторял поэму, как молитву, по несколько раз в день, даже ночью он вскакивал, чтобы убедиться в собственной памяти. Вчера Феникс пел дважды, перед примкнувшим отрядом воинственных паки, на это ушло два слова. На усмирение драки между бедуинами и горцами из клана орла была израсходована целая строка…

Зато сейчас каждый шаг Бродяги стоил ему слова. Вместо испаряющейся вечности к нему все быстрее возвращались молодость и силы, но они не радовали его. Совсем недавно Феникс казался невероятно тяжелым, первые мили в Змеином ущелье старец задыхался, таская на себе ленивого избалованного попутчика. Зато теперь он нес клетку фактически одной рукой, подцепив ее двумя пальцами.

Он спускался по бетонным ступеням, а вокруг бешеной стаей свистели пули. Ни одна не задевала его. Очень близко он видел стрелков, засевших в окопах. Слева в небе появился рассеянный луч света, на бреющем полете приближался вертолет.

– Братья, не отставайте! – снова завопил он и сам удивился, насколько зычным стал голос. Он ведь давно позабыл, когда последний раз на кого-то кричал. Бродяге казалось, что он произносит русские слова, но его понимал каждый воин. – За мной, братья! Феникс выведет нас!

Они услышали его и поняли, те, кто находился рядом. Они начали выстраиваться клином, как журавли во время дальнего перелета. И все, кто пристраивался сзади к этому удивительному шествию, оставались невредимыми.

Ночь отступала. Первые лучи солнца осветили картину жуткого побоища. Пулеметчики эмира перебили в общей сложности больше трех тысяч нападающих, но эти грустные подсчеты главам кланов пока только предстояли. Сейчас для горцев и кочевников пустыни не существовало дороги назад. Для них существовал только молодой чародей с седой гривой и с чудесной запертой пери в золотой клетке…

Бродяга бежал все быстрее. В него в упор стреляли из автоматов, винтовок и даже из небольшого орудия. Он отчетливо видел, как отскакивает назад затвор, как выскакивает на песок раскаленная болванка, как в страхе скалится и указывает на него заряжающий, совсем юный мальчишка в чалме и пестрых шароварах.

Сыновья Рушана расчет орудия на лету зарубили саблями, та же участь постигла и пулеметчиков, залегших на переднем крае. Бродяга уже не управлял боем, он только почувствовал, как его подняли и усадили в седло.

Белый скакун дрожал, хрипел и брыкался, чуя близкую кровь, но его крепко ухватили под уздцы и бегом повлекли вперед.

Они всё скакали и бежали рядом, его ближайшие соратники, его послушные дети. Они бежали, хватаясь за гриву, за стремена и даже за хвост его коня, и пули не попадали в них. Без остановки пролетели через первую линию окопов. Люди в пятнистой форме бросали свое перегревшееся оружие, ложились на дно траншей, пытались спрятаться в блиндажах.

– Ааааа-ааа! – Поднимая тучи пыли до небес, грандиозный живой клин врезался в позиции арабов.

Возле второй линии окопов надрывались от крика вражеские офицеры. Они пытались урезонить своих солдат, вернуть их на позиции. В последнюю минуту красивый усатый офицер в пятнистой форме с золотыми погонами встал на колено и шесть раз выстрелил Бродяге в грудь из блестящего пистолета.

Каждая пуля стоила Белому мортусу строчки из его стиха. Стиха, который он собирал с каторжным усердием. Он даже припомнил удивительные мелкие детали прошлого. Он вспомнил, что выражение «всласть понежась» ему подарила девочка, умершая от чахотки в лагере чолонских старателей, сразу после второй войны с немцами, а светлая улыбка, вкупе с запахом таволги и словом «беловодье», подарена парнишкой, которого привалило бревнами на лесосплаве. Уже сороковые годы двадцатого века побежали, отрешенно подумалось Бродяге, хватило бы только, не подвести бы Кузнеца!

– Аааа-ааа! – Казалось, остановить армию кочевников не сможет никто. Они лезли и лезли, как муравьи, почуявшие мед, дюжина тонких ручейков текла через стену, превращаясь внизу в живое разъяренное озеро.

Бродяга вел их, находясь на самом острие журавлиного клина, на самом кончике лезвия исполинской живой сабли.

Железная стена сверху уже не выглядела, как отдыхающий сетчатый питон. Она походила на гусеницу, облепленную муравьями. Раздалось еще несколько взрывов, проломы увеличились, через них тащили упирающихся верблюдов и коней. Воспрянувшие духом военачальники из горных кланов гарцевали на конях, размахивая саблями, развивались штандарты, пехотинцы выдвигали впереди строящейся конницы покореженные, пробитые во многих местах щиты. Сверху, со стены заговорила родная артиллерия.

Но ничего этого мортус не видел.

Он скакал, вцепившись в клетку с птицей. Он видел, как вырвавшиеся вперед сыновья Мирзы и Берка расстреляли автоматчиков, как закидали самодельными гранатами дот, как набросились с саблями на убегавших.

Их становилось всё больше, тех, кто ринулся наутек. Вторая линия окопов находилась совсем рядом, Бродяга различал помертвевшие от страха, размалеванные черной краской лица солдат. Позже он узнал, что в пятнистую форму и ботинки одевал своих гвардейцев эмир, а растрепанные люди в халатах с арабской вязью на лбах – это были практически гражданские люди, необученные стражники ближайшего халифа.

Что-то невероятное происходило с оружием врага. Пулеметы в упор изрыгали тысячи пуль, но все они уходили в небо.

– Славься, Вершитель судеб!

– Он хранит нас от смерти!

– Кто дотронется до него, того минует пуля!

Прорвав две жидкие шеренги пехотинцев, конница с Бродягой во главе на полном скаку ворвалась на позиции минометов. Боевые расчеты были затоптаны и изрублены в считаные мгновения, за ними пришла очередь нескольких резервных пехотных рот, дожидавшихся в блиндажах. Похоже, они так и не успели понять, как дикари прорвали оборону.

Пустынники устроили настоящую резню в блиндажах резервистов. У тех имелось достаточно оружия, но пока Бродяга находился рядом, силы нападавших утраивались. Он же только считал про себя умирающих, он снова видел их перекошенные физиономии, слышал их предсмертные стоны. Их рубили и кололи, не дав притронуться к оружию.

Стих обрывался уже где-то на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, когда лавина отчаянной конницы перемахнула кустарник и ворвалась на стоянку бронетранспортеров. К этому моменту Бродяга восстановил управление войском. Он понял, что менять ничего не следует, что все идет своим чередом, и даже вспомнил, что такое построение называлось когда-то «свиньей».

Под громадной маскировочной сетью их встретило жесточайшее сопротивление, но остановить взбесившихся горцев не могло уже ничто. Они прыгали с коней прямо на броню машин, с кинжалами в зубах врывались в люки, вспарывали врагам животы и отрезали головы.

– Закрывайте им окна! Кидайте им песок в окна! Кидайте песок им в пушки!

Три бронетранспортера успели завести моторы и, отстреливаясь, ринулись наутек. Кочевники в запале рванули следом – и потеряли под шквальным огнем пулеметов человек тридцать. Затем кто-то, знающий управление, догадался залезть в захваченную машину и броситься в погоню.

– Убивайте шакалов! Убивайте всех до единого, как собак! – ревел брат Михр, потрясая окровавленной саблей.

Экипажи бронетранспортеров вытаскивали наружу и резали им горла, точно баранам на бойне. Некоторые пытались отстреливаться, но бежать им было некуда. Разъяренные пустынники, припомнившие прежние обиды, облепили технику, забирались внутрь и терзали противника, как голодная саранча.

Бродяга не мешал. Он с трудом отыскал главарей кланов, чтобы определиться, кому оставаться для зачистки здесь, а кому – следовать за ним. Мортус говорил с ними, но не всегда его понимали. В их глазах плескалось кровавое безумие.

– Братья, мы должны вернуться и спасти своих! – прокричал он, привстав на стременах.

Затем он дал шенкеля и один поскакал назад. Не прошло и минуты, как его нагнали верные джигиты, скоро их стало больше. Солнце висело в дыму и в песчаной взвеси, в горле у Бродяги метался песок, глаза воспалились. Он вдыхал пороховую вонь, конский пот и мечтал глотнуть воды.

Они снова прорвались сквозь полосу колючего кустарника, разметали обоз, не останавливаясь, перебили несколько десятков штабных офицеров, прямо в передвижных домиках, и Бродяга повернул коня в тыл окопам противника. Наконец-то он увидел, как растянулся хвост конницы, устремившейся за ним. Горцам удалось невозможное – ценой горы трупов они рассекли эшелонированную оборону, драка теперь шла прямо в окопах и траншеях. В сторону Железной стены стрелять было некому, оттуда продолжала катиться рассерженная, оголодавшая, жадная лавина. На левом фланге стену методично разрушали зарядами, хотя в этом уже не было необходимости. На правом фланге через пролом катились арбы обоза и неторопливо шествовали сотни груженых верблюдов.

Кто-то указал Бродяге вверх.

Над побоищем кружил вертолет. Потом он резко набрал высоту и улетел на юг.

– Что это было? Что это жужжало, как шмель? – Горцы оборачивались и приседали в страхе. Пустынники, неоднократно сталкивавшиеся с авиацией, посмеивались.

По приказу Бродяги клин «свиньи» распался на два острия, захватывая вражеские позиции в два голодных полукольца.

– Что нам делать, Вершитель? – К Вершителю подскакали запыленные, измученные, возбужденные командиры. – Мы перебили их без счета, они бегут в пески. Они просят о пощаде. Должны ли мы их преследовать и убивать?

– Мы не должны останавливаться, – заявил Бродяга. – Пусть бегут, нам не нужна лишняя смерть. Тех же, кто сдается, можете связать. Поступайте с ними как у вас принято. Брат Берк, пошли своих людей проверить, все ли перебрались через стену. Брат Хамыц, пошли своих людей собирать раненых. Прежде чем мы двинемся дальше, мы должны позаботиться о них.

– Вершитель, они подсылали ревущую птицу, ты видел? Эта птица полетит к халифам на восток и к эмиру на юг, она предупредит их. Эмир соберет большую армию…

– Пусть так, – Бродяга подмигнул багровому солнечному диску, всплывшему над барханами. – Очень скоро она ему не понадобится!

А дальше он сделал удивительную и страшную вещь. Он сорвал с золотой клетки покрывало и распахнул дверцу.

– Веди же нас, Феникс!

29 ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД

Дворец эмира поражал воображение скромной роскошью цивилизации.

Коваль поймал себя на том, что совершенно отвык от элементарных эстетических и санитарных норм, установленных в двадцать первом веке. Он просто перестал замечать то, что раньше, в прежнем мире, резануло бы по глазам. В Петербурге, среди своих богатеев, и в гостях у иностранных вельмож Артур встречал пышность, бросающуюся в глаза, встречал ворованные и воссозданные по крупицам безумно дорогие интерьеры, предметы убранства и туалеты дам. Он побывал в местах, где бурлило дикое пиршество эклектики, где сановные правители отдыхали на грудах украшений, омывали жирные руки в золотой посуде, небрежно вытирали сапоги об уникальные гобелены и плевали на паркеты времен Реставрации.

Артур гостил в трехэтажных особняках ковбоев, где хозяева с хохотом соревновались в арбалетной стрельбе по полотнам, стоившим раньше миллионы долларов, где жарили на вертеле целых баранов, раскладывая костер прямо в парадных залах, на графских мозаиках восемнадцатого столетия, а по нужде зимой бегали на заднюю лестницу, так и не удосужившись починить стоки. Впрочем, летом они бегали по нужде ненамного дальше, закапывая сточные ямы, когда те переполнялись, откапывали рядом новые, превращая задние дворы резиденций в болотистые пустоши.

В особняке Мамы Кэт на Каменноостровском гости бросали пепел и позволяли гадить псам на персидские ковры. Напившись, метали ножи в африканских божков из черного дерева, фехтовали на шпагах, принадлежавших царской фамилии, соревновались, кто загрузит в себя больше браги из отделанных серебром и рубинами рогов, затем разбивали эти рога о стену и под смех собутыльников блевали тут же, под инкрустированные резные столики. И туда же валились спать… Щурясь из занавешенных окон дворца на залитые солнцем, безупречно асфальтированные площади Эр-Рияда, Артур мог лишь мечтать о возвращении в Россию той эфемерной субстанции, которую когда-то называли культурой.

Варшавский воевода как-то катал Коваля по Висле на ладье, так плотно увешанной раззолоченными парчой и бархатом, что борта едва не зачерпывали воду. На корме в течение трех часов наяривал цыганский оркестр, цепные медведи пили пиво и водку под хохот придворных, высокие гости соревновались в стрельбе по оленям, нарочно загнанным на пологий берег Вислы. Стреляли из именного оружия польских королей. Потом забыли про курс, с размаху сели на мель, утопили немыслимой цены прогулочное судно вместе с полудикими рабами, сидевшими в трюме на веслах. Намокнув, обрадовавшись дополнительному приключению, с гоготом выплывали на берег, самого Коваля и воеводу несли под балдахинами на бархатных банкетках, на берегу подожгли лес, заодно крестьянские наделы, человек десять спьяну утонули…

В Перми, во время церемонии встречи, намалевали огромные портреты Артура, развесили по городу, заодно раскрасили в яркие цвета фасады, улицы мыли из шлангов, качая воду насосами, поскольку груды нечистот достигали окон первых этажей. От президента скрыли, что в городе случились на тот момент десятка два смертей от холеры, подозревали тиф, на всякий случай вывезли всех больных за город, в бараки, прочих под страхом смерти заставили сидеть по домам. Вскрылись губернаторские хитрости много позже, когда Коваль на третий день пребывания удивился странному безлюдью на улицах и, не спросясь у местной охраны, самолично рванул осматривать город. Отмахав со взводом гвардейцев всего лишь три квартала от надраенной до блеска гостиницы, уперся в смрадные кучи мусора, в мертвых гниющих псов, в золотушных язвенных детей, ползающих вместе с поросятами в лужах вдоль покосившихся заборов…

Завыть хотелось тогда президенту, но, ежели от каждого непотребства выть, так и не заговоришь по-человечески никогда!

В Казани у хана, впрочем, немногим чище было, такая же копоть заводская, вонь и разлад, но, по крайней мере, мертвецки пьяных и укурившихся поменьше. Строго карал хан, раскачивались за западной стеной облепленные вороньем мертвецы – продавцы отравы питейной, нюхательной, курильной и прочих. Если при первом приезде президента, до подписания договоров, приукрасили татары столицу, припрятали гниль, то позже уже не стеснялись, нарочито напоказ выставляли: мол, поди-ка, зацепи нас, а там поглядим…

Докладывали Ковалю не раз и не два, что Халитов клал с пробором на российский закон; оружием сполна пользуется, два полка на постое не обижает, почтение командирам оказывает, недобитых Озерников ловить в плавнях помогает, но суды вершит по шариатским нормам, а то и не по шариату вовсе, а в силу восточных своих, каверзных, нетерпимых привычек.

Однако Артур велел не вмешиваться, донесения выслушивал, на Малом круге обсуждал, самых горячих, что кричали о развале государства, пока крепко осаживал. Не осталось у него после ухода Левы Свирского таких близких друзей, чтобы пожаловаться и высказать сокровенное, только с супругой и поделишься. Не мог же президент на Малом круге, не говоря уж о Думе, заявить, что симпатизирует ханским методам. Вот бы тогда все «униженные и оскорбленные» завыли, а уж доморощенные новые «демократы», привыкшие к вольнице питерской, те и вовсе бы на слюну изошли. Тысячи наций больших и малых приютил город, каких только церквей не строили, каких только служб не справляли – ничто не возбранялось, несмотря на стычки периодические, несмотря на частые драки между кавказниками и славянами. Впрочем, кавказники со всеми подряд дрались, полиция только успевала разнимать да трупы из Невы вылавливать. Думские кряхтели, но помалкивали, не решаясь вездесущего Кузнеца злить, опасаясь за свои привилегии. В Военном совете и Большом круге тоже порой раздавались призывы вышвырнуть иноземцев вон, Качальщиков и прочих колдунов отселить из города подальше, в Лугу и Выборг, но прямо опять же не решались против Уголовного кодекса идти. Уголовный кодекс президента Кузнеца за малейшее притеснение по нации и вере карал строго – как за грабеж и убийство. Посему Артур прекрасно сознавал невозможность на данном этапе сказать хоть слово теплое о внутренней политике хана.

Халитов, подстегиваемый осмелевшими и окрепшими камскими кланами, откровенно нарывался и насмехался, только и ожидая формального повода к скандалу. Но президент повода не давал. Президент слушал своих гонцов и тщательно перечитывал то, что записали с их слов канцеляристы. Пока что, на время южной кампании, отношения сохранялись вполне дружественные, пусть и благодаря русским дивизиям.

Эмир Саид принял захватчика с ровной невозмутимой улыбкой. Его бешеная нервозность угадывалась лишь в подергивании левого глаза. В окно эмир старался не смотреть. Вплотную к парадному крыльцу русские казаки мыли коней.

– Почему ты согласился на переговоры, русский эмир?

– Потому что мне не нужна твоя смерть.

– Чего вы добиваетесь? – тревожно спросил повелитель Аравии. – Вы ничего не найдете здесь, кроме песков.

– Тебе прекрасно известно, что нам надо только одно. Гарантии, что вы не вступите в войну.

– И ради гарантий вы убиваете тысячи мирных крестьян и рыбаков?

– Это печальная дань глупости, – без улыбки пошутил Артур. – Мы не желаем дальнейшего кровопролития. Если бы ты не вступил в сговор с безумцами, мы могли бы стать друзьями. Мы и сейчас готовы к миру. И ожидаем ответных шагов от вас.

– О каких ожиданиях ты столь опрометчиво рассуждаешь? – осмелел эмир. – Ты, наверное, полагаешь, что мы отгородились Железной стеной и потому глухи и слепы? – Он дождался, пока Расул переведет. – Нам известно, какой ценой ты сколотил государство. У твоего народа остался последний выбор, но люди, к сожалению, слабы и слепы… Ты ослеплен, русский эмир, ослеплен блеском казны, ослеплен своими же отражениями, развешенными на улицах, ослеплен медоточивыми речами лжецов…

– Не так уж сложно отличить лесть от правды.

Эмир Саид ласково покивал, не прекращая своей речи, словно не слыша возражений.

– …Ослепленному кажется, что власть его тверда как никогда. Безумные янычары готовы резать и душить по его приказу, а Военный совет всегда докладывает, что в государстве тишина и благоденствие. Большой круг власти также льстиво угождает президенту. А Дума, ваше великое народное собрание? Разве за три последних года в Думе хоть раз появился отважный человек, кто осмелился бы сказать о беде? Нет такого человека… Впрочем, я не совсем прав, да простит меня Аллах, Милостивый и Милосердный! Я не совсем прав потому, что есть у тебя Тайный трибунал, управлять которым ты поставил германца…

– Ваше величество очень хорошо осведомлены, – превозмогая себя, Коваль поклонился, покосился на свиту, на замерших придворных.

– Мы тоже с большим уважением относимся к столь грозному и мудрому противнику, – неожиданно сменил курс эмир. – Вы сделали всё, что смогли. Вы напали со всех сторон. Вы обманули халифа Махмуда насчет ядерного оружия. Но меня вы не обманете. Я прочел много книг. У вас нет центра по управлению этими ракетами. Вы лгали, и я это знал с самого начала… Не перебивай меня, русский эмир. Я знал, что вы лгали. Но я знал также, что произойдет, если я не соглашусь на мир. Мы будем драться с вами долго. Может быть, десять или двадцать лет. Пока не уничтожим вас всех. Пустыня поможет нам, клянусь Аллахом. Не нами сказано: «Смерть – врата, и все люди войдут в нее!» Я не боюсь погибнуть с оружием в руках, защищая землю отцов. Можешь не сомневаться, русский эмир, так думают все мужчины в Аравии…

Но я не желаю, чтобы мой народ превратился в рабов. Кто этот страшный человек на белом коне? Что за болтовня о золотой птице? Он не убивает своих врагов, он делает их пустыми. Это ведь ты наслал на нас иблиса, который притворяется пророком? Он ведет к столице наших заклятых врагов…

– Мы не желаем вам гибели. Но мы будем обстреливать все прибрежные города с кораблей, чтобы вы не смогли направить нашим врагам оружие. Мы будем подвозить снаряды и устроим вам вечную блокаду. Чтобы ни один солдат не смог отправиться на помощь Карамазу. Мы сделаем так, что у вас не останется рыбацких лодок и нефти. Мы будем патрулировать ваше небо. Без вашей помощи Турция не справится. А узбеков и туркменов мы перекупим. Войну мы остановим любой ценой.

– Нефть – это просто горящая вода, – возбужденно вставил эмир. – Как ты думаешь, почему ее нет у наших врагов? Нефть дарована Аллахом тем, кто не поступился верой, кто жил праведно и честно…

– Замечательно. Но есть малюсенькая неувязочка. Одиннадцать лет назад вы предприняли первую масштабную попытку продать свой бензин. И Карамаз об этом понятия не имеет. Вы продали сотню тонн в Венецию, точнее – обменяли на необходимые вам товары. Затем вы продали в три раза больше в свободный город Гамбург, отправляли все так же, морем. Получилось удачно. Что любопытно – взамен вы запросили цветные металлы. И получили их по безумно выгодному курсу. Через гамбургских купцов вы вышли на английское Общество судовладельцев. По сути, это пиратская организация, но вам ведь все равно. Вы продали им минимум тысячу тонн нефти.

– Я вижу, ты хорошо подготовился.

– С вами иначе нельзя. По крайней мере мы ведем с вами переговоры. Вы с нами миндальничать бы не стали.

– Мы не собирались нападать на вашу страну.

– Пока не собирались. Зато Карамаз с удовольствием режет христиан.

– Он отщепенец. Я не дал бы ему солдат…

– Достаточно того, что вы давали ему деньги. И оружие. Как насчет тысячи автоматов и шестидесяти тысяч патронов, эмир? Не оскверняй себя ложью, повелитель. Мы взяли в плен визиря Карамаз-паши. Он сам распределял средства и оружие, которое шло от вас. Вы собирались передать ему самоходки, дизельные двигатели и снаряды. Кроме того, вы обещали ему, что пошлете в Фергану инструкторов для обучения стрельбе. Тысячу офицеров, самых надежных ревнителей веры.

– Поэтому ты нас так ненавидишь? – У эмира снова задергался глаз.

– Ты ошибаешься, – мягко возразил Артур. – И в знак того, что я говорю правду, прими вот это. Почитаешь на досуге, – он передал собеседнику кожаную папку с приколотыми листами.

– Что это?!

– Это проект межгосударственного мирного договора, на трех языках. Он включает совместную разработку нефтяных месторождений, строительство аэропортов и танкеров. Если ты согласишься, мы вместе могли бы сделать очень многое. Мы стали бы не врагами, а партнерами.

– Но… если ты предлагаешь мир, зачем привел сюда стаю стервятников?

– Завтра утром я тебе покажу, – скупо улыбнулся президент. – Я предполагаю, что ты думаешь, эмир. Ты думаешь, что, раз я тебя не убил, я тебя боюсь. В дружелюбии вы вечно видите только слабость. Ничего… Завтра утром я покажу наш последний довод.

30 ДВОРЦОВАЯ НЕЧИСТЬ

Начальник канцелярии президента Михаил Рубенс-младший последние три недели валился от усталости. Спал он урывками, в сутки не набегало и шести часов. Неурядицы начались с того дня, как президент Кузнец отплыл на юг своенной эскадрой. Место Кузнеца временно занял дед Михаила, Рубенс-старший, и занял его по праву. Все думские и члены Большого круга согласились, что бывший «папа Эрмитажа» – лучшая кандидатура на пост вице-президента.

Но внуку от этого не стало легче. Иногда ночами он с тоской вспоминал то светлое времечко, когда Артур Кузнец был всего лишь губернатором и власть его не простиралась дальше Гатчины и Выборга, а сам Мишка назывался секретарем, и никто его не знал, кроме друзей семьи…

Всякий раз, когда Кузнец уезжал или ввязывался в опасную аферу, Миша Рубенс чувствовал себя крайне неуютно. Как начальник канцелярии, он обладал колоссальной, пусть и неявной властью, в его ведении находились печати, ключи от сейфов с важнейшими документами, чистые бланки дарственных и приказов, все – за подписью первого лица. Он мог по тревоге поднять войска гарнизона, мог собрать для экстренного совещания Малый круг, мог задержать или ускорить любое дело, которое кружилось в бюрократических колесах. Но без Кузнеца он моментально ощущал на себе мрачные взгляды потенциальных убийц. Недоброжелателей хватало и раньше. Но после того, как Кузнец придумал все эти законы с выборами в Думу и с выборами президента, стало совсем невмоготу…

Рубенс сполз с жесткого дивана, присмотрелся к стрелкам на каминных часах. Шесть утра! Итак, он снова уснул не раздеваясь, в приемной канцелярии, там, где разбирал свежую почту и последние распоряжения вице-президента. Спать больше не хотелось, голова тут же распухла от нерешенных дел.

Что там у нас?

Так… Прошения об отставке, ого, четырнадцать штук! Это они, сволочи, торопятся в отставку, пока фон Борка нет в городе. Вот ведь незадача, и начальника Тайного трибунала сдернул Кузнец с места, послал куда-то за танками! А заместитель у Борка – еще больший зверь оказался, громадный этот, весь в шрамах, Салават, племянничек генерала Даляра. Вот чинуши и обосрались, когда им новый хозяин Трибунала зубы показал, три проверки за неделю устроил. Выслуживается Салават, ясное дело, дядьку подводить неохота…

Михаил зажег спиртовку, поставил на огонь чайничек, сполоснул лицо и склонился к бумагам. Он решил, что не стоит в шесть утра будить буфетчиков, и без того измотанных почти круглосуточными обедами. В Эрмитаже бесконечно кто-то питался, хотя бы одна из шести столовых кого-то кормила. То пересменки патрулей, то освободившиеся внутренние караулы, то заезжие делегации высокого ранга, для которых не нашлось мест в гостиницах, то какие-то брошенные дети, которых невесть где подбирала жена президента, – и их тоже приходилось кормить. А с семи утра начинали прибегать за чаем и расстегаями клерки из окрестных департаментов, затем стекались шишки повыше, директора этих самых департаментов, и уже к девяти подкатывали в каретах и на паровиках министры.

Вот Рубенс-младший и решил – не ходить в буфет. Как представил, что надо спускаться этажом ниже, да непременно столкнешься с тайными просителями, которые и в шесть утра способны отравить настроение… Он кинул в чайник заварку, развернул пакет с сухариками – и принялся за чтение.

Так-с… Проект организации Донского и Волжского казачьих войск. Это Кузнец оставил Рубенсу-старшему и велел обязательно продавить через Большой круг… То есть, по-новому, через Совет министров. В который раз Мишка подивился, до чего точен и мелочен Кузнец. Вроде всё на бегу, башка постоянно распухшая, а как заметочки накидает – так вроде и добавить нечего! Слушание по проекту было назначено на среду, представители из Ростова и Самары уже неделю жили в «Астории». Предстояло утвердить две генеральские должности, восемь полковничьих, число полков, которые обязаны будут выставлять станицы, определиться с довольствием и фуражом. Кроме того, на место следовало послать целую команду клерков из земельного департамента – для точной регистрации отводимых пахотных земель. Отдельно президент подчеркивал, что на каждого служивого следует переложить расходы по содержанию коня, сбруи и военной формы, а взамен освободить их от общих налогов в казну и подорожных сборов на всей территории страны. Так-с, непросто будет…

Дальше что там? Михаил отхлебнул чая, отворил окно. Чем-то не нравилось ему сегодняшнее утро. Вроде всё как обычно, серый дождик накрапывает, на крышах перекликаются караульные, по Неве плывут к торговой стоянке баркасы с ладожской рыбой, первые подводы торгашей ползут через мост, торопятся на Сенную…

Но что-то не так. Даже пахнет иначе.

Гадость какая-то.

Рубенс с раннего детства привык доверять предчувствиям. Собственно, любого родители теперь учили жить именно так – доверяя внутренним позывам, как живут дикие птицы или белки. Даже возвращение в мир газет и телефонов не могло пока отбить это сверхчувственное восприятие.

Что-то дурное затевается…

Он вернулся к бумагам. Так-с… Записка Кузнеца в Министерство сельского хозяйства об открытии соляных промыслов… уже стоит пометка Рубенса-старшего, что геологи выехали на озера. Хорошо… Указ президента о финансировании государственных театров, тарифы и зарплата актерам, средства на организацию школ-студий, на актерские классы… Господи, он и слов-то таких не слыхал! Театров всего три, да и те никому не нужны! Студии, придумает же такое… Но ведь придется, сегодня же придется передать в департамент по делам культуры. Вот и пусть готовят проект сами! У них еще предыдущий проект в Думу не представлен, насчет сбора книг и организации библиотек.

Так-с… Интересно, есть вещи, о которых Кузнец забывает? Проект указа с пометкой для Рубенса-старшего – непременно закончить за лето. Невзирая на военные действия, снарядить большую экспедицию в Ханты-Мансийск с целью разведки и состояния дел на прежних нефтяных и газовых приисках… Господи, да где ж этот Мансийск на карте-то? Миша неожиданно вспомнил, что норвежские спецы, которых министр Портос выписал «за любые деньги», уже третий день околачивают груши по кабакам и увеселительным садам. Звонкой монетой им казна платит, а экспедиции что-то не видно. Так-с, пометку «срочно» и – к деду на стол.

Так-с… Продолжим. Кузнец требует принять решение об открытии трех дополнительных типографий. Срочно перепечатывать книги, так… Это понятно. Это к министру промышленности. Дальше. От министра Портоса сразу шесть новых идей. О твердых ценах на закупку зерновых. О тарифах на железнодорожные перевозки. О вводе двойной пошлины на все ввозимое мясо. Ой, вот это уже совсем лихо… Ладно, он мужик умный, пусть сам отстаивает. Мое дело – в план заседания воткнуть.

Что там еще? Ага, в четверг заседание в медицинском министерстве. Отпущены деньги на фельдшерские школы, в двенадцати городах разом должны открыть. Осталось назначить исполнителей, кто поедет, здания подберет на местах; и преподавать кому-то надо, отсюда пошлем… Ага, списки уже есть, но медики просят с ними послать полицию или армейских офицеров… Отлично, все бумаги – на стол начальника полиции, с пометкой – отчитаться в трехдневный срок. Пусть выделяет людей, а то зажирели…

Что ж за дрянь такая в воздухе носится? Тишина, словно перед ураганом… Неужто прав был монашек этот, как его? Ципер или Цынер? Ни за что имен этих варваров не упомнишь. Рубенса слегка передернуло при воспоминаниях о событиях воскресенья.

Началось с того, что заявился в город этот ненормальный буддийский монах. Его повязали на новгородской дороге, да он и не сопротивлялся. Почти сразу отпустили, нашлись у монашка доводы, от самого Кристиана привет привез. Кто же против Хранителя памяти попрет, когда с ним лично президент дружен? Короче, позвонил сам Рубенс-старший, велел отпустить этого, как его… Цыпера, что ли? Велел отпустить, но не совсем, а мигом в Зимний доставить. Ибо мало ли что… Кто их разберет, Качальщиков старших, тех, что в города не суются, колдуют себе в скитах…

Однако Цынер этот повел себя не просто странно, но и вовсе не пристойно! Вот какие слова Мишка теперь знал, потому как по приказу президента посещал вечером философский факультет! Цынер отправился прямым ходом к патриарху, оторвал того от отдыха – и в патриаршей машине приехал во дворец. Этим неугомонный бурят не ограничился. Имелось у него с собой секретное слово и для Деда Касьяна. Вот кого не ожидал встретить в Эрмитаже Рубенс, так это посла от Озерных колдунов! Заслышав колотьбу его мерзкого посоха, даже болотные коты караульных, уж на что свирепые зверюги, и те полезли под лавки. Рубенс-младший, как увидел эту троицу вместе, – глазам не поверил. В парадной буфетной, под хрустальной люстрой, рядком уселись и тихонько беседуют, ну прямо дружки!

Дед Касьян и прихлебалы его, в отличие от Качальщиков, в столице жить не боялись. Их боялись и ненавидели, а они – никого. Кроме Качальщиков лесных, да самого Кузнеца, пожалуй. Дед Касьян одновременно был вроде посла от всех псковских и чудских и по совместительству брал на себя связь с президентом. Когда-то, в бытность Мишки Рубенса ребенком, такое общение между двумя озерными колдунами, разделенными сотнями верст, было делом привычным, но не теперь. Дед Касьян жаловался Рубенсу-старшему, что на мысленное «соединение» с дедом Саввой уходит все больше энергии, а слышно и видно брательника все хуже. С некоторыми же молодыми Озерниками вообще невозможно общаться на расстоянии, мол, сломалось что-то в природе. Особенно после того, как президент привез из далекой Франции эту ненормальную девчонку, Арро, или как там ее фамилия, и она запустила в работу аж три радиостанции! Мало того, она ухитрилась расконсервировать производство кабеля, хотя Качальщики выступали резко против. Но кто их особенно слушает, дурней лесных, подумал Мишка. Прошли те времена, когда плевков Сатаны и ручных Летунов боялись до одури, нынче иные ветры дуют. Нынче и мамочки не в цене, женщины рожают и рожают, и двойняшек, и даже тройняшек полно, во как!

А эта буйная Арро, прислал ее нечистый на головы Озерников, и радио устроила, и телефонные линии аж до Ярославля провела, и через каждые двадцать километров распорядилась башни строить, релейные станции какие-то…

Это как насморк, объяснял Рубенсу-старшему дед Касьян. Ты при насморке чего чуешь? Ничего? Вот и для нас… все эти ваши радио, провода и прочие телефоны – вроде насморка. Скоро перестанем чуять друг дружку. Только насморк лечить можно, а эта зараза – навсегда…

Рубенс на такие речи только руками разводил. Время назад не повернуть, хоть тресни!

И вот они уселись в кружок, только чарок заздравных не хватало. Цырен этот, вот как его звать, с ним – Касьян, с посохом неразлучный, и сам личный духовник президентской жены, главный поп страны. Посидели, поболтали, и патриарх лицом почернел. Мишке велели срочно деда искать, всюду искать! Чуть позже снова вместе собрались, уже в присутствии Рубенса-старшего, еще коменданта позвали, врачей и младших трех Качальщиков, из тех, кто в интернате обучался. Те как явились, так на деда Касьяна и зашипели, вечная вражда между ними! Даром что молодые, в городе вежливости обученные, а на тропе лесной небось конкуренту колдовскому в глотку бы вцепились! Тут Цырен такого наговорил, что Мишке захотелось немедленно выпить.

Делегацией в полном сборе поперлись к Наде ван Гог, на женскую половину. Псов прихватили, тигра-альбиноса тоже. Тигр нервничал, плохо себя вел, но так ничего и не нашел. Да и что искать? Цырен долго не говорил, пока с собаками всё не обшарили.

Ничего, пусто.

Надя вернулась, госпиталя объезжала. Скандал сперва затеяла, дерганая стала в последнее время. Да оно и понятно, муж родной такую войну затеял, домой месяцами не показывается! Ну, ничего, вернулась наконец. А у нее в покоях – форменный обыск. И не говорят, чего ищут, самое-то главное. Соборник кадилом машет, Дед Касьян всюду деревяшкой своей стучит, а бурят этот ненормальный на карачках под всеми лавками лазает.

Не нашли, чего искали. Нету.

Надя ван Гог на них вначале прикрикнула, а уж после притихла. Повела в гостиную, к стеночке, пальцем ткнула. Миша Рубенс позади стоял, аж на носочки поднялся, чтобы разглядеть.

А ничего там. Пустая стенка с гвоздиком.

– Был утром, клянусь! – заголосила Надя ван Гог. Мишка долго в толк не мог взять, о чем речь. Вроде игрушку какую-то потеряла.

– Он здесь и есть, – ответил тогда Цырен.

Непонятно ответил. Нехорошо.

Задребезжал внутренний телефон.

– Господин советник! Это начальник караула. К вам мальчонка, из этих… с интерната. Ерунду какую-то несет, мол, между дверей застрял кто-то…

У Рубенса екнуло в груди.

Вот оно! Не зря сердце ныло…

– Пропустить. Прямо ко мне!

Подросток учился и жил в интернате для детей Качальщиков и принадлежал уже к тому поколению, которое спокойно, без удушья и сердечных приступов, переносило городскую грязь. Мальчик появился бесшумно, как всегда до икоты напугав стражу у дверей канцелярии. Впрочем, юные Качальщики, жившие в левом крыле Эрмитажа, постоянно развлекались подобным образом. Обычные солдаты, даже прекрасно обученные, не в состоянии были засечь передвижение юных детей Красной луны. Зато их отлично слышал и чуял тигр Лапочка. Ручной тигр целыми днями дрых на позолоченной кушетке напротив камина и лениво рявкал всякий раз, когда на президентском этаже появлялись посторонние, но знакомые личности.

Незнакомых Лапочка бы не пропустил.

Некоторое время назад случилось, правда, странное происшествие, о котором в кошачьем мозгу Лапочки осталась нехорошая память. Словно проник кто-то чужой на женскую половину. Хотя никто не проходил. Ночью Лапочка не поленился, сполз с дивана, обследовал, обнюхал коридоры. Перед толстыми двустворчатыми дверьми, ведущими в покои президентской жены, он надолго задумался. Там на страже торчали два офицера и мешали Лапочке сосредоточиться. Еще ему мешал противный запах из псарни, расположенной тут же, на этаже. Там шумели и грызлись президентские були, свора натренированных псов-убийц. Лапочка с ними рядом брезговал находиться. Но собачий смрад он не мог отменить. Хорошо хоть, этих идиотов не выпускали свободно бегать по дворцу, как в былые времена!..

Караульные провели подростка к лейтенанту, офицер выслушал – и поднял трубку телефона. Михаил Рубенс выслушал начальника караула, отложил все утренние дела, вызвал ординарца и бегом спустился в приемную.

– Сказано с вами говорить, – мальчик показал тайный знак и прошептал на ухо верное слово.

– Говори, – Миша Рубенс прикрыл за собой дверь.

Подросток произнес всего четыре фразы. Этого оказалось достаточно, чтобы Эрмитаж превратился в огромный рассвирепевший узел.

– Начальник караула? Соедините с комендантом! Это Рубенс. Тревога по красному флажку. Да, по красному! Живее, господин майор!

Условные цвета тревоги ввел в свое время президент Кузнец, после очередного нападения Пустотелых ведьм. Красный цвет означал, что во дворец проникли враждебные колдовские силы. Обыватели в таких случаях выражались проще – нечисть.

Дети Красной луны почуяли ее первыми.

– Канцелярия? Директора интерната мне, срочно! Нет на месте? Так соедините с квартирой! Передайте – немедленная эвакуация по красному флажку!

Во дворе и на набережной уже слышались рев моторов и цокот копыт. Первым появился эскадрон президентского конвоя, составленный из кубанских казаков, за ними на грузовиках подкатили калмыцкие. Пешие казаки выпрыгивали из кузовов машин, рассыпались двойной цепью, замыкая Зимний дворец в сплошное кольцо. Сквозь распахнутое окно Рубенс слышал лающие команды есаула Незовибатько, одного из первых, кому сам Кузнец вручал боевой орден Владимира.

– Сотня, ко мне! Живей, мать вашу, черти!

– Гони гражданских в шею!

– Эй, бабы, а ну, очистить улицу!

– Мужик, отчаливай, мать твою, кому говорят? После свою рыбу разгрузишь!

Есаулу вторил хорунжий Дениско, сегодня утром его парням выпал черед охранять дворец. Рубенс про себя порадовался, потому что Дениско он тоже прекрасно знал, и его, и двоих его братьев, служащих на Выборгской заставе. Четыре года назад братья Дениско отличились, уничтожая волжских Озерников, проникших в Петербург. Колдуны были пойманы и отправлены к палачу, после чего у президента в очередной раз испортились отношения с казанским ханом. Выяснилось, что в среднем течении Волги немало еще окопалось врагов законной власти. Старшие братья Дениско в Петербурге дрались, не щадя живота своего, за что им были пожалованы грамоты президента на организацию калмыцкого Казачьего круга. Младший Дениско был оставлен в столице, в числе офицеров, постоянно назначенных в президентский конвой.

– Рота, ко мне… Взвод, ко мне…

– На одного линейного! Первый – прямо, остальные… напрааа-во!

И снова – зычные команды кавалерийского начальника.

– Сабли наголо!

Рубенс уже мысленно представлял, какой скандал ему закатят в Большом круге, если тревога окажется ложной. Но в каждом подобном случае он следовал простому правилу, к которому приучил его дед: лучше перебдеть! Перебдеть – это значит остановить движение на набережной, на Невском и на Мойке.

– На первый-второй рассчитайсь! Первые номера шаг вперед, а-агом аарш!! Первые номера – крууу-гом!

– Слушай команду-уу! Левое плечо вперед, а-агом арш!

– Примкнуть штыки!

– Строй не ломать!

– Господин Рубенс! Озерники уже тут, прибыли. Дед Касьян просит убрать собак!

– Господин Рубенс, вас срочно к телефону господин вице-президент!

– Миша, где монашек? – Красные, воспаленные глаза Касьяна. – Что с Надей?

Рубенс крутился волчком, отдавал приказы. За Озерником с топотом поднимались казаки, набивались в пустые коридоры. За ними, подхватив рясы, торопились толстые соборники. Всюду гремели сапоги. По лестнице вниз, навстречу казакам, бегом спускались прачки, поварята и прочий гражданский персонал. Наконец, вспыхнули лампы.

У Мишки Рубенса на секунду остановилось сердце.

– Почему – с Надей? Разве?.. – Мишка рванулся к внутреннему телефону, набрал «тройку», номер на женской половине президентской четы.

Обернулся – и словно ударился взглядом о широко раскрытые, чуть раскосые глаза подростка-Качальщика. Парень шевелил белыми губами, показывал куда-то вверх. Рядом с мальчиком откуда ни возьмись возникли еще три щуплые фигурки.

Дети Красной луны. Дети Качальщиков.

Рубенс неожиданно, на долю секунды, увидел мир совсем в другом свете. Ведь перед ним стояли не обычные мальчишки, дети горожан. Эти чувствовали, видели и слышали совсем иначе.

В трубке повторялись хриплые гудки. Обычно Надя ван Гог поднимала трубку мгновенно.

– Он здесь… – Подросток указал вверх.

– Он прятался в дымоходе, – добавил второй.

– Он притворялся мышью, – произнес третий. – Вы не сможете его остановить.

– В дымоходе… – как эхо, повторил Михаил. – Дьявол, ну конечно… Мы не проверили трубы!

– Там никого нет, – первый подросток указал на гудящую трубку. – Он убил всех, кроме жены Кузнеца… Он хочет забрать ее.

– Гони за патриархом! – Рубенс обернул страшное лицо к обступившим его младшим караульным. – Так, ты – к Озерникам на подворье, живо! А ты – поднимай весь посыльный взвод, пусть ищут бурята этого, Цы… Цырена!

– Я уже здесь, – произнес ровный, чересчур спокойный голос за спиной. – Я ночевал в интернате. Мне позволил наставник.

– Ах да, конечно… – Рубенс никак не мог сообразить, каким образом Цырену удалось миновать строй вооруженных гвардейцев. Впрочем, сегодня все утро происходили чудеса.

С Цыреном творилось что-то неладное. Миша Рубенс сразу отметил необычайную бледность монаха, странно пожелтевший ежик волос на голом черепе. Собственно, череп уже не казался голым. Он зарастал неровными черными и желтыми пятнами, чем-то похожими на шкуру животного. Вот только какого животного, Рубенс не вспомнил. Еще его поразило, что Цырен был в своем желтом халате и толстых варежках. В таких, какие используют металлурги.

Они опять собрались втроем перед дверьми в президентские покои. Немыслимая троица. Личный духовник Нади ван Гог, жуткий Озерный колдун и маленький буддийский монашек.

– Отпирайте! Ломайте дверь! – Рубенс махнул казакам. – Надя, ты слышишь, эй?

Казаки дружно навалились. Ничего не произошло. Попытались просунуть шашки в щель между косяком и дверью. Безрезультатно.

– Он внутри, – сказал подросток-Качальщик.

– Он убил девушек, – сказал другой. – Он прятался в дымоходе. Он притворялся мышью. Мы почуяли его сегодня утром.

– Это я виноват, – прошептал Цырен и медленно стянул перчатки.

Рубенс почти не удивился, рассмотрев его руки. Нечто подобное он, наверное, ожидал увидеть. Мишка смотрел на пол. Из-под роскошной дубовой двустворчатой двери густым блестящим ручьем текла кровь.

31 СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ

Заранее договорились, что в пустыню поедут с малой охраной – сто человек русских и десять ближайших слуг эмира. Советникам и слугам эмира были розданы незаряженные ружья, чтобы у подданных во время проезда кортежа по городу не возникло печальных мыслей. Два умных человека договорились между собой, что повелителю Аравии нельзя терять лицо. Поэтому издалека казалось, будто два близких приятеля удобно расположились в салоне комфортабельного джипа и поехали немного покататься. Только вокруг джипа ехали одни лишь русские гвардейцы, с закутанными лицами и с автоматами, готовыми к бою.

Артур останавливался восемь раз, выпрыгивал из машины в раскаленный песок и долго смотрел под ноги. Но всякий раз он встречал лишь бесконечную тьму, уходящую на глубину в десятки метров. Иногда эту тьму прорезали изогнутые нити корней, упорно ищущие воду. Иногда на небольшой глубине встречались останки верблюдов, мелких хищников, засыпанные повозки и человеческие скелеты. Однажды у него екнуло сердце, когда на глубине около двадцати метров он нащупал длинный, очень плотный фрагмент, похожий на лежащую средневековую башню. Но этой башней дело и ограничилось. Скорее всего, это была оцинкованная стальная водокачка, забытая здесь еще пару веков назад.

Он начал волноваться, что ошибся направлением. Но воздушная разведка дважды подтвердила – все верно. Кортеж непрерывно сопровождали два дирижабля. Один висел строго над машиной президента, другой совершал дальние облеты территории.

– Господин президент, верст сорок до них, – передал по рации Карапуз. – Шибко идут, на рысях. Охренеть, сколько он народищу собрал… Слава те господи, сворачивают…

– Чего? Куда сворачивают? – разволновался Коваль.

– Так они давно уже вправо забирают, – удовлетворенно доложил Карапуз. – Кабы прямо на нас перли, пришлось бы нам снижаться. На машине от них не удрать, не-а!

– Так, а ну сворачивай! – набросился Артур на водителя. – Нам как раз и нужно, чтобы прямо на них… Карапуз, дурья голова, насколько вправо?!

…Спустя еще полчаса бешеной гонки Артур приказал заглушить двигатель.

– Что это? – Эмир недоверчиво сощурился, затем отвел глаза от окуляров, проморгался.

Слуга моментально поднес правителю чистый платок, другой с поклоном приготовился протереть оптику.

Коваль с нарочитым равнодушием разглядывал ступенчатые изгибы барханов. Две стихии встречались в колючей жаркой точке, натыкались друг на друга, словно в изумлении, и само солнце, казалось, также не могло толком разобраться, какое из морей истинное, а какое – лишь мираж, отражение вечной жажды песков. Нежно-голубые пенные языки вылизывали подножия рыжих кварцевых сопок. Над сопками воздух переливался, вскипал и опадал бесконечно, мешая разглядеть замершие когорты всадников. Фигуры людей и животных дробились, расплывались, то исчезали, то вновь проявлялись. Верблюды сонно перемалывали жвачку, подогнув ноги, подставляя лохматые морды будоражащему соленому бризу. Водители джипов выключили моторы, те шумно потрескивали, словно недовольные сказочные звери, пытавшиеся взять от близкой массы воды хоть немного влаги.

– Что ты хотел показать мне, русский эмир? Я вижу на горизонте две маленькие лодки – это рыбаки, – недоуменно улыбнулся эмир. Как минимум десять человек из его свиты внимательно обшаривали горизонт с помощью мощной оптической техники. – Это даже не рыбаки, это мираж…

– С другой стороны, – сухо поправил Коваль.

Придворные с обеих враждующих сторон обернулись одновременно. Горизонт вспух жарким клубящимся пузырем. Несколько секунд спустя долетел равномерный шум. Точно молотила громадная мельница.

– Это они, войско иблиса, – побелел эмир. – Зачем ты привез меня сюда? Ты вполне мог убить всех нас в городе.

– Повелитель, нас растопчут, – пискнул кто-то из советников.

– Ты связался с людоедами, – заявил эмир Саид. – Ты сделал ставку не на тех скакунов. Они размажут всех. И нас, и тебя. Они не пощадят никого.

– Мы будем ждать здесь, – твердо заявил Коваль.

Никто не осмелился ему противоречить. Он наконец увидел. И от увиденного захватило дух.

Оно располагалось глубоко, очень глубоко. Но не настолько, чтобы нельзя было добраться. И оно походило совсем не на лежащую башню или развалины древней виллы. Артур вглядывался до рези в глазах, до появления пляшущих чертиков на сетчатке.

Копи Соломона.

Волшебные птицы русской Изнанки не обманули. Китоврас тоже не подвел. И джинн не оставил его в беде. Джинн обещал, что будет помогать тому, кто не возьмет себе ни крошки…

То, что Коваль увидел под наслоениями песка, походило на громадный подземный город со множеством узких и широких ответвлений. Или… или на исполинское дерево, проросшее тремя широкими стволами в глубину материка. Три толстых вертикальных ствола, и от них на разной глубине убегали в стороны горизонтальные штреки. Многие были засыпаны или обвалились, не выдержав тысячелетнего груза. Некоторые ходы совсем не походили на то, как, в представлении Артура, должны выглядеть шахты по добыче золота. Они вдруг превращались в глубокие каверны, сворачивали, снова тянулись к поверхности – и снова превращались в объемистые комнаты неясного назначения. Верхние, самые близкие к поверхности земли этажи время разрушило сильнее всего. Судя по грудам обтесанных камней и правильным геометрическим площадям, сооружение никак не могло быть обычным рудником.

Сверху располагалась когда-то мощная крепость, с фортами, толстыми стенами, квадратными башнями и сложной системой обороны. Из крепости вели три мощеные дороги, от них на глубине не осталось практически ничего, кроме широких «языков» из полированного камня. Вероятно, здесь произошло когда-то сильное землетрясение или иной катаклизм. Артур рассудил, что никакими баллистами до такого состояния гранит и мрамор раскрошить не реально. Да и ни к чему! Точно сдвинулась и затряслась вся поверхность Аравийского полуострова. А может быть, в те времена он не был полуостровом? Кто знает, вдруг здесь раньше росли пальмовые леса и журчали реки?

По центру разбитой крепости когда-то располагалась площадь. Артуру показалось, что под уровнем раскрошившейся площади угадывается масса мумифицированных тел. Кони, верблюды или быки и, несомненно, люди. Даже вооружение сохранилось в исправности. Он воспринимал бронзовые копья и щиты как острые кусочки стекла. Итак, многих засыпало в одночасье.

Не потому ли никто не мог отыскать рудники легендарного правителя?

Под слоем разрушений Коваль разглядел сносно сохранившиеся лестничные пролеты и вертикально стоящие колеса в три человеческих роста. Наверное, благодаря им и системе блоков когда-то поднимали наверх руду. Еще ниже угадывались контуры горизонтальных залов со скошенными стенами. От трех верхних залов начинались основные вертикальные стволы. Вдоль стен шахт сохранились строительные леса. Отсюда, сверху, они казались конструкциями из тоненьких сухих спичек, соединенных веревками. Десятки лесенок манили взгляд, убегая все глубже и глубже во мрак.

Немного в стороне, проследив за одной из наклонных шахт, Артур обнаружил такие же громадные колеса и собственно вагонетки, до отвала наполненные…

Ему показалось, что проклятый песок залетел в глаза. Подбежавший ординарец подставил кувшин с водой, но дело оказалось не в песке. Артур оглянулся на эскорт и изумленные физиономии арабов. Его явно считали свихнувшимся.

Золото.

Вагонетки, полные золотых самородков. Отсюда они казались слюдяными желтоватыми блестками. Он насчитал в наклонной шахте четырнадцать длинных телег с высокими бортами. В каждой – не меньше тонны. А может, намного больше? И неизвестно, сколько еще на глубине.

Вот оно, несметное сокровище мудрейшего из царей.

– Господин президент, скачут! Скачут!

– Ваше высокопревосходительство, прикажите вас забрать? Сметут ведь!..

– Ой, гляньте! Что это впереди там?..

На горизонте вспухало громадное песчаное облако. Широким клином двигались всадники. Серебро блестело на сбруях. Огнем горели глаза. Тысячи клинков сияли на солнце.

Несметная сила.

Впереди лавины дикарей на белом жеребце ехал молодой широкоплечий парень в белых развевающихся одеждах. Его лицо было закутано в платок, но глаза Коваль сразу узнал. Хотя и глаза сильно изменились. Это были уже не пустые, водянистые, смертельно уставшие глаза вечного странника.

Бродяга издалека подал сигнал. По флангам его армии загрохотали барабаны, лавина замедлила ход и, наконец, совсем остановилась. Всадник в белом спешился.

Коваль вышел ему навстречу.

Арабы забормотали молитвы.

– Сколько тебе лет? – улыбнулся Артур.

– Думаю, тридцать восемь. Или сорок. Мало осталось, – Бродяга развязал платок. – Зубы болят, вишь как. Мудрости-то коренные по второму разу режутся.

Мужчины коротко обнялись.

– И что будет потом? – Артур следил за Фениксом.

У него возникло странное ощущение. Только что это была птица и вдруг – уже чудесная девушка в золотой одежде, с сияющими волосами почти до колен. Девушка невесомой походкой поднялась на ближайший холм и там села, отвернувшись к востоку. Она не оставила следов на песочных волнах.

– Потом меня не станет. Но я успею.

Он произнес это буднично, словно речь шла о походе в магазин.

– Феникс поет почти постоянно. Он пожирает мой стих.

– Смотри, – Артур указал назад, на вездеходы, где в напряженных позах сидели эмир и его ближайшие советники. – Бродяга, они не видят Феникса! Ты можешь себе это представить?

– Могу, – кивнул мортус. – У меня тоже много таких. Я давно понял. Феникса не видят те, кто запер себя. Запереть себя можно в малом и в большом. И еще… Артур, я должен сказать тебе кое-что, пока есть время. Потом я не успею. Эта птица – не он, а она. Я много времени провожу с ней. Легенды врут. Считается, что она умирает и снова возрождается из пепла. Но это не совсем так. Оживить ее может тот, кто может накормить. Она кушает то же, что и я. Можно назвать это душами человечьими, но это тоже будет не совсем верно. Совсем верно никогда не скажешь, нет таких слов. Зато погибала она всегда очень ясно и понятно, чтобы всем стало хорошо. Чем больше людей найдут счастье, тем лучше для нее… Спроси у своего зеркальца, может, птичку тоже джинны твои изобрели? И сейчас она погибнет, скоро уже. Как только стих мой перемелет. Но мы успеем. Здесь будем копать. Ты ведь тоже видишь, да?

– Это очень глубоко, – вздохнул Коваль.

– Что поделать, – в звонком теноре Вершителя на мгновение проснулись прежние стариковские нотки. – Одно вот худо. Пришлось четыре дивизии там, за речкой оставить, с обозами… Ну, ничего. Зато мы там вчетверо больше повязали, – он весело рассмеялся. – Тыщ восемьдесят мы там окружили. Хорошо дрались, гады, но против моих орлов разве ж попрешь?

– Не попрешь, – согласился Коваль.

Бесчисленные стяги и вымпелы горцев повисли в знойном безветрии. Передние ряды замерли неподвижно, но сзади всё накатывала и накатывала лихая темная волна, оседала по краям людского острия, захватывала живым полумесяцем горизонт.

– Мы окружили их, пушки да сабли отняли. Теперь под стражей сидят, – хихикнул мортус. – Пешочком, потихоньку к морю отправим…

– Так вот где та северная армия, которую эмир так и не дождался, – засмеялся Артур. – Надо пойти обрадовать его, что все живы.

– Жратвы у нас маловато, – напомнил Бродяга. – И скотинка голодная. А нам тут недели три копать. Может, и дольше. Пока еще бревна подвезут…

– Питание мы организуем, – пообещал Артур. – Ты другое мне скажи – что потом? Ты сам-то думал, что произойдет, если каждого нагрузить золотом? Что с торговлей станет? Как монету чеканить, если у каждого по три пуда таких монет под половиком спрятано будет?

– А это уж мне безразлично. Ты затеял бучу – тебе и разгребать. Только вот что скажу… Как только Феникса не станет, передерутся все. И никаких равных долей в помине не получат. Так что смотри, заранее думай, как новую войну потом гасить. Или пускай промеж себя грызутся, а? – хитро глянул Бродяга. – Тебе-то важно, чтоб на Россию не перли. Они тут на двести лет теперь застрянут, до чужого добра жадные…

Коваль вернулся к вездеходу.

– Что ты им сказал, русский эмир? – не выдержал повелитель Аравии.

– Я им сказал, что ты не против раскопок. Через неделю они достанут первое золото. Тонн пять, для начала. На эти деньги можно пригнать рабов из Сирии и Ирана. Можно построить богатые дома на побережье…

– И потом… они уйдут?

– Не думаю. Тут можно лет двести копаться. Скорее всего, они еще и родственников пригласят. Ты знаешь, никто не любит богатых соседей. Таких, как вы.

– Вы тоже… не уйдете? Даже если я заплачу твоим воинам, каждому из них, годовое жалованье?

– Мы погостим еще немного, лет десять. Пока ты не выдашь мне Карамаза. А там поглядим. Не верю я вам. Уж больно вы суровые ребята.

– …Сулейман, скачи в город, – эмир не отрывал глаз от людской массы, стремительно заполняющей горизонт. – Оповести моих братьев, пусть едут в диван. Генералу Али тоже передай, жду его… после вечернего намаза. Пусть поднимает своих гонцов, поедут к халифам…

– Прошу простить мою дерзость, но что мне надлежит сказать вашим братьям, господин? – Придворный склонился так, что полы расшитого серебром халата стали красными от пыли.

Эмир выждал секунд десять, внутренне наливаясь ядом, предвкушая змеиную ухмылочку на губах придворного, уже готовясь выхватить саблю и врезать сынку своей бывшей жены плашмя по голове, сбить с него нахальство…

Но дерзкой улыбки так и не дождался. Сулейман тоже был напуган, напуган гораздо сильнее, чем его господин. Если бы эмир научился вдруг читать мысли, он с изумлением обнаружил бы, что Сулейман не решается сесть на коня, потому что боится выстрела в спину. Молодой придворный уверил себя, что эмир не потерпит в живых свидетеля его позора…

– Передай, что священной войны не будет. Мы принимаем все условия. Пусть отправят депешу Карамаз-паше, что мы отзываем советников. А также в Аден и Ходейду, чтобы распустили добровольцев по домам.

32 БЫК И ЛЕОПАРД

По парадной лестнице Зимнего дворца Цырен взлетел вихрем. Он мчался настолько быстро, что спешившиеся казаки остались далеко позади. Они еще гремели шпорами по мрамору вестибюля, а он уже перескочил двойную ограду у поста внутреннего дежурного и оказался перед запертой дверью на женскую половину. Один из глупых булей кинулся наперерез, но Цырен лишь небрежно взмахнул рукой – и сорокакилограммового пса отшвырнуло в сторону. С визгом лысый пес прокатился по ступеням, его собратья заворчали, но никто не посмел приблизиться.

Офицеры расступились. С протянутой для пожатия рукой подошел Миша Рубенс. Монах отступил, спрятал руки за спину.

– Нельзя… не надо. Где это, здесь?

Впрочем, он и сам чуял, что здесь. Прибыл по верному адресу. Из-под громадной дубовой двери тонкими струйками вытекала кровь.

– Отпереть не можем, – шепотом пожаловался начальник караула. – Словно пасть бесовская закусила.

– Слышно что-нибудь оттуда? Она… жива?

– Девок слыхать, – с готовностью откликнулся сотник Незовибатько. – Сама-то никогда голоса не подаст. Помирать будет, а не вякнет. Ой… то есть, я извиняюсь, негоже так болтать. Но известно ведь, жена Кузнеца – стальная баба, никогда выть не будет.

– Это точно, – подтвердил младший Рубенс. – Она молчать будет.

– Он нас всех прибьет, – патриарх икнул. – Если с Наденькой что-то случится.

– Тихо, тихо все! – Цырен приложил ухо к двери. Действительно, внутри кто-то плакал. Обычное человеческое ухо не различило бы таких слабых звуков, но монах давно уже не был обычным человеком. Он ощупал дверь, подергал ручку. Создавалось впечатление, что это не дверь, а только имитация, рисунок на кирпичной стене, столь плотно и недвижимо она держалась.

По лестнице галопом поднимались казаки, волокли за собой железо – домкрат, кувалды, ломы. Вначале ничего не помогало, пока дед Касьян не наложил сильное заклятие. От удара его посоха с хрустом лопнули три лампы, отвалился с потолка кусок лепнины, а в неуступчивой двери появилась трещина.

– Где тут другой вход?! Ведите же! – распорядился Цырен. И никто не удивился, что незнакомый бритоголовый человек с татуированной головой и объемными плотными рукавицами на руках здесь командует.

– Со второй дверью беда… – пожаловался начальник караула. – Да вон, взгляните сами.

Цырен молнией пронесся следом за провожатыми. На заднюю лестницу принесли факелы, электричество почему-то бездействовало.

Запасная дверь…

– Ох ты, Господи, спаси и сохрани!

– Ксения-заступница, не оставь нас!..

У запасного выхода в луже крови умирал лучший телохранитель. Белый тигр Лапочка. Из его распоротого брюха на двухсотлетний паркет дворца вывалились кишки.

Караульные шарахнулись назад. Никто не мог себе даже представить, что за существо могло так порвать тигра-мутанта.

– Тут нам не пробиться, – доложил Незовибатько. – За деревяшкой – стальная плита. Ее изнутри приперли. Если только взрывать?

– Я те дам – взрывать! – замахал кулаками патриарх. – Не дай Бог, ее там внутри зацепит…

– Ваше благородие! – издалека прокричал хорунжий. – Готово, вторую дверь взломали!

Ворвались внутрь. На руки казакам выпал ночной караульный. Тело было еще теплым. Грудную клетку в двух местах словно пропороли толстыми кольями и пришпилили к вешалке. Стало ясно, откуда натекла кровь.

– Вперед, рассыпаться! – скомандовал сотник, устремляясь за портьеры.

– Госпожа ван Гог! Вы здесь? Где вы?

Цырен одним мягким прыжком вскочил на высокий подоконник. До подоконника было не меньше трех метров, но монах даже не группировался для прыжка. Толпа на лестницах ахнула. Он скинул рукавицы – и толпа ахнула вторично. Из пальцев рвались наружу загнутые когти.

Цырен не стал ждать, пока казаки обыщут огромную квартиру президентской жены. Он выбрался наружу через форточку, легко соскочил на узкий трехдюймовый карниз и побежал по нему в сторону нужных окон. С набережной за ним следила другая толпа, отодвинутая и стиснутая конным оцеплением.

Он разбил окно плечом и ввалился в комнату горничных. Еще не успев долететь до пола, он уловил слева слабый шаркающий звук – и пригнулся.

Но это было всего лишь трюмо. Распахнутое зеркало покачивалось, а на вешалке, свесив набок обезображенную голову, висела одна из мертвых девушек. Ее не насиловали и не раздевали. Ей распороли грудь и живот чем-то острым, сломали нос, а затем повесили на крюк за ребро.

Вторую горничную, с вдавленным в череп лицом, Цырен обнаружил в коридоре. Он слышал, как приближаются казаки, они обыскивали обе кухни и кладовые. Но он слышал и кое-что еще.

Кто-то тяжело дышал в спальне.

Цырен прыгнул на дверь с разбега, стараясь выбить ее пятками. Получилось наполовину, внутренняя задвижка слетела. Он ворвался в полутемное помещение, сразу понял, что на широкой кровати никого нет, но только что, буквально секунду назад, на ней кто-то был. Скомканные, перекрученные простыни и одеяла хранили тепло и… вонь.

Он узнал этот запах, хотя никогда не встречал его обладателя.

Сивый бык!

Зверь только что был здесь. Но сбежал он не один, он прихватил с собой женщину!

Перья от распоротых подушек еще не успели осесть на ковер, когда Цырен ворвался в следующее помещение. Он очутился в большой, богато отделанной ванной, освещенной шестью ночниками. Нади ван Гог не было и здесь, зато на белоснежном кафеле монах нашел еще один женский труп. Видимо, это была истопница и по совместительству прачка. Бык потоптался копытами у нее по спине, буквально размазал несчастную старушку и оторвал ей голову. Голова ее плавала в розовой пене, среди свечей и лепестков роз.

Выхода из ванной комнаты не было. Лишь узкое, распахнутое оконце. Монах высунул голову наружу – и убедился, что никто не сумел бы пролезть через форточку, тем более не один, а с живой ношей.

– Цырен, ты где?

– Вот он, гад, ах, сволочь…

Поток воздуха рванул пламя со свечей. Цырен с рычанием оторвал занавеску, скрывающую шкафы. Там оказалась еще одна дверь, ведущая в другую спальню. Он собрался и прыгнул, чувствуя, как человеческое уходит из него, а вместо человеческого в пустой сосуд сознания вливается дикая первозданная сила. Одежда лопнула на поясе и на плечах. Глаза внезапно стали видеть, что происходит по сторонам.

На него стремительно надвигалось нечто огромное, серое, мохнатое, брызжущее слюной. Цырен взлетел по стене, вспарывая когтями гобелены.

Громадное копыто ударило в трех сантиметрах от места, где он только что висел. Образовалась вмятина в кирпиче. Цырен перескочил на хрустальную люстру, оттуда – на шифоньер и сразу – на затылок врагу, не давая тому опомниться.

Бык двинул плечом, с жутким ревом устремился через спальню к спасительной двери. Надя ван Гог лежала ничком, в нижней рубашке, окровавленная, с распущенными волосами. Цырен в два удара располосовал противнику затылок, черная кровь брызнула ему в лицо, на мгновение ослепив. Быку хватило ума со всей силы припечатать соперника к зеркалу. Цырен ощутил страшный удар в затылок, на него посыпались сотни колючих осколков.

Бык навис над ним жаркой зловонной тушей. Цырен не видел себя, но то, во что превратился крошечный пушистый амулет, мало походило и на мирного быка-производителя. Зверь раскачивался на задних ногах, каким-то неведомым образом он был прямоходящим. Передние конечности тожезаканчивались уродливыми копытами. Его густая сизая шерсть висела до пола, как у высокогорных яков. Сквозь шерсть наружу торчал огромный черный фаллос. С бычьей морды капала слюна, он непрерывно ревел и вращал головой. Кровь уже успела свернуться. Но Цырен и не ожидал, что посланник ада истечет кровью от пары порезов.

Надя ван Гог застонала и попыталась уползти под кровать. Бык заревел, разогнулся во весь свой трехметровый рост и собрался размозжить Цырену голову копытами. Двустворчатая резная дверь в спальню распахнулась, замок вырвало с мясом. Дед Касьян ворвался первым, шепча заклинания, вращая посохом.

Цырен откатился в сторону, пошатываясь, встал на ноги. Левый глаз заливала кровь, осколки зеркала глубоко впились в кожу. Кажется, он сломал несколько ребер. Неожиданно он убедился, что на четырех конечностях ему легче стоять, чем на двух.

Дед Касьян ударил посохом. Одновременно грянул залп из десятка ружей.

– Серебром заряжайте, серебром! – кричал кто-то.

Посох ударился о выставленную переднюю конечность Сивого быка. Демон вдруг завизжал тонко, отскочил в сторону. Его лапа повисла плетью, шерсть дымилась. Но и посох Касьяна переломился надвое, а сам он, не удержав равновесия, отлетел в противоположный угол спальни. Падая, Дед сбил столбик балдахина, и вся роскошная конструкция свалилась, накрыв и его, и раненую жену президента.

Вторым залпом демона отшвырнуло к стене. Из двери, ведущей в ванную, высоко держа перед собой крест и громко повторяя молитвы, вышел патриарх. Бык копытом разбил вдребезги платяной шкаф, приподнял и отшвырнул балдахин кровати.

Он искал Надю.

За патриархом из ванной комнаты выскочили другие соборники. Караульный выпустил на врага свору булей, но псы, поджав хвосты, ретировались. Цырен снова прыгнул, метя врагу в глаза. На сей раз он попал более удачно и успел ударить четырежды, прежде чем массивное копыто, подобное кузнечной кувалде, угодило ему по ребрам.

Бык качался и орал, пытаясь дотянуться до собственной спины. Там шипело и воняло так, словно кого-то поджаривали заживо. Цырен упал, как кошка, на все четыре уже почти лапы и с разворота снова кинулся в атаку.

Он вырвал чудовищу левый глаз! Теперь предстояло выбить второй, пока тварь не отрастила новые глаза. Цырен почти не сомневался, что темные духи и не на такое способны. Он молниеносно взобрался по стене, оттуда – снова на люстру, и – всеми четырьмя лапами – в морду зверю.

Падая, увидел, как поперек спины Быка дымится православный крест. Отважные соборники втроем метались за спиной у демона и прижигали его святым крестом, доставленным из Лавры.

Бык отшвырнул их и нагнулся за Надей ван Гог. Нагибаясь, он позабыл, что временно потерял левый глаз, и со всего маху напоролся вторым глазом на посох деда Касьяна.

Озерник захохотал, из его костлявых рук летели фиолетовые молнии. Демон упал на колени, тщетно пытаясь освободиться от колдовского оружия, выжигавшего ему мозг. Он лягнул ногой, угодил в патриарха. Тот отлетел в сторону и остался лежать со сломанной шеей.

– Надю, Надю спасайте! – орал Рубенс.

– Навались, ребята! – Хорунжий Дениско оседлал упавшего беса и принялся полосовать саблей.

Трое или четверо казаков ринулись ему на подмогу. Цырен плашмя проскочил под волосатым брюхом демона, подхватил на руки обмякшее тело президентши, вскочил на подоконник, плечом ударил в окно…

– Не-еее-етт! – заревел бык, стряхивая с себя казаков. Отважный хорунжий умер мгновенно от удара копытом в висок. Еще двоих рядовых демон затоптал.

Бык летел прямо на Цырена. В последнюю долю секунды, используя преимущество своей звериной ипостаси, монах подпрыгнул высоко, до самого позолоченного, раскрашенного ангелочками потолка, пропуская тушу врага под собой. Ослепленный демон проломил головой раму и, не удержав равновесия, вылетел со второго этажа Эрмитажа прямо на головы казачьего оцепления. Он воткнулся громадной головой в асфальт, но, естественно, не умер. Заворочался тяжело, заурчал. Шкура на его спине, многократно посеченная шашками, зарастала, черная кровь сворачивалась.

Толпа на мосту и на пристанях издала одновременный крик. Толкая друг друга, топча упавших, горожане бросились наутек. Кто-то свалился в Неву с моста. Кони казачьего оцепления заржали, встали на дыбы.

– Огонь! Огонь по нечистому! – надрывался кто-то.

– Держите, унесите ее! – Цырен передал госпожу ван Гог подскочившим слугам.

Сивый бык поднялся, прижимая копыто к правой части головы, и тяжело ринулся прямо в реку.

– Видал? Силушка посоха-то не нравится, – удовлетворенно прошамкал дед Касьян. Он навалился грудью на подоконник, выплюнул вниз два выбитых зуба. – Ну что, сам человеком обернешься или как?

Цырен, стиснув зубы, смотрел на дюймовые когти, торчащие из волосатых лап. Смотрел, пока они снова не превратились в обычные, только грязные и содранные ногти.

Он справился.

Он снова стал человеком. Сам. Качальщикам не придется его убивать.

– Он вернется? Этот дьявол, как его?..

– Ребята, все вниз! На ту сторону, оцепить набережные! Не дайте ему выплыть!

– Это… бесполезно… – прошептал Цырен. – Он вы… вынырнет уже в человечьем облике. Не найдете так. По запаху надо, псов пустите…

– Ищите мужика, на правый глаз кривого, – вдогонку военным прокричал дед Касьян. – Правый глаз точно не отрастит, сволочь такая!

– Что это было? Кто мне может объяснить? – приставал ко всем вице-президент.

– Что с ней? Что?

– Эй, не молчите! Что с госпожой ван Гог?

– Будет жива, – приложив ухо к груди женщины, прошептал старый Рубенс.

– Я найду его… Найду и добью, – пообещал Цырен.

– В порядке ли… с ней-то? – шепнул на ухо Цырену младший Рубенс.

– Ко мне везем, вытяну из нее дрянь. Срочно запрягайте… – Дед Касьян с трудом поднялся на ноги, митрополит подал ему посох. – Ну, считай, впервой сообща мы…

– Будет жить, – повторил Рубенс.

Цырену вдруг показалось, что вице-президент имел в виду не только Надю ван Гог.

33 ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО

На рассвете шестого дня Артуру доложили, что первый укрепленный тоннель готов. И что по нему уже спустилась бригада осветителей и связистов. Раскопки продолжались днем и ночью, непрерывно, при свете костров и факелов. Ночью отряды рабочих сменяли друг друга каждые два часа, днем – каждый час. Бродяга находился в эпицентре событий, его невероятная спутница теперь пела, не переставая. Бригады с носилками, топорами и ведрами менялись, лишь старец не уходил. Его поливали водой, кутали в халаты, накручивали ему на голову мокрое полотенце.

Птица пела, поднимая боевой дух захватчиков. Росли отвалы, углублялось дно гигантского котлована.

Но для эмира Саида самым страшным открытием стало то, что пение колдовской пери повлияло и на жителей Эр-Рияда. Вначале побросали свои дела наблюдатели, назначенные им якобы для проверки работ, а на самом деле – для слежки за армией Вершителя. Пока Вершитель судеб сидел в мокрой чалме на краю раскопа, кто-то должен был кормить и поить его стотысячную ораву. Эмир не посмел отказать в просьбе президенту Кузнецу, и в сторону раскопок потянулись обозы с мясом, фруктами и фуражом для скота. Но на второй день выяснилось, что многие возницы и погонщики не возвращаются для повторной загрузки. Они побросали свои дела и попадали ниц возле золотой девы с птичьим телом. Они рыдали, отдавали горцам и кочевникам свою одежду и скудные сбережения, они хватались за лопаты и топоры, желая, видимо, быстрее погибнуть. С огромным трудом главному визирю удалось уговорить русского эмира, чтобы тот как-то повлиял на ход событий. Тот, кого называли Вершителем, прогнал возниц и погонщиков в город, но вместо них к раскопу потянулись простые обыватели.

– Зачем ты позволяешь ему так поступать? – в сердцах спросил эмир у своего российского коллеги. – Ты и так достаточно унизил меня. Неужели необходимо, чтобы все жители Эр-Рияда утонули в песке? Неужели это безумие охватит всех?

– Они разумнее нас с тобой, – таков был ответ. И больше эмиру не удалось добиться ничего внятного. По-прежнему страшные подводные лодки крутились возле берегов. По-прежнему пушки эсминцев угрожали Мекке и Дубаю. По-прежнему под угрозой танковых обстрелов находились лагеря, где застряли десятки тысяч недавно призванных новобранцев. Проклятые англичане высадились на нефтяных платформах. Проклятые горцы разбрелись по стране, разграбили восемь деревень и не желали убираться восвояси. Через пролом в Железной стене тянулись и тянулись отставшие отряды пустынников и персов, тянулись обозы с их женщинами и детьми. А проклятый русский эмир, судя по всему, прижился, захватив себе лучшую часть дворца. Он даже не слишком обрадовался, когда верные люди эмира привезли весть. Весть о смерти Карамаз-паши.

Якобы пашу отравили в пути, когда он во главе большого отряда двигался из Ферганы в Самарканд. Якобы в Самарканде Карамаз собирался сесть на дирижабль. Без духовного лидера, без военных советников эмира и главное – без денег ферганские дивизии постепенно расползлись по домам. Наступление на Урал и на Каспий было сорвано…

Коваль слушал новости, изнемогал от жары – и ждал.

И вдруг, в одночасье, все изменилось.

На поверхность подняли первую дряхлую вагонетку с золотой рудой. За тысячелетия дерево превратилось в ломкий камень, но благородному металлу ничто не могло навредить.

– Вот оно… – Артур повертел в руках ноздреватый обломок. – Возьму себе кусочек на память.

Красный китайский червь, последний уцелевший в морском бою, хрипел и колотил хвостом о песок. Горцы и пустынники держались на почтительном расстоянии. Приближенные эмира даже смотреть не решались, разбегались в ужасе. Червя никто не мог доставить президенту. Все, что могли морские офицеры, – это скидывать ему в трюм баржи коровьи и свиные туши. Когда кончились запасы на корабле, стали доставлять с берега верблюдов. Артуру пришлось самому отправляться на дирижабле за своим любимым питомцем.

Только дракон мог быстро вернуть президента на родину.

Отговаривали все. Лететь одному, через турецкие горы, над позициями вражеских войск, над чужим Каспием и дальше – вдоль русла Волги, на север, на север…

Но дальше медлить было нельзя. Он сделал тут всё, что мог. Он сделал даже больше. Вероятно, не всё удалось, как надо. Президент с трудом представлял, как будет поддерживаться связь с тремя гарнизонами, которые предстояло оставить в трех крупнейших городах. Еще труднее было представить, как осуществлять в них ротацию. Вдобавок совершенно неожиданно пришло известие, что десантная группа, которую собирал Карамаз в Измире для отправки в Италию, вместо этого идет сюда, в пески Нефуда.

За золотом.

Весть о легкой добыче, которой хватит на всех, распространялась с фантастической скоростью. Коваль уже не сомневался, что спустя пару недель новость докатится до кавказского фронта – и дезертиры побегут сотнями. Причем могут дезертировать и уставшие солдаты Абашидзе. Следовало срочно возвращаться домой.

– Отправьте эмиру подарок, – предложил Артур. – Килограммов двести. Пусть потешится.

– Они уже начали грызться между собой, – тридцатилетний Бродяга лихо подкрутил коротенькие пшеничные усики. – Никто не хочет взять долю и уходить. Мы раздаем, но каждый боится, что соседу достанется больше. Ты правильно делаешь, что улетаешь. Очень скоро начнется большая резня. Очень скоро это золото снова достанется пескам – как только сгорит Феникс. Я чувствую…

– Береги себя. Сколько сумеешь, – Артур подтащил за лямки полные рюкзаки с вяленым мясом, которые на благоразумном удалении оставили интенданты.

– Ну что, ваше величество, прощай, что ли? – усмехнулся Бродяга.

Коваль кинул дракону кусок мяса и повернулся к тем, кто пришел прощаться. Адмирал Орландо, генерал Даляр, начальник охраны Карапуз… Они щурились, укрывали лица от свистящего горячего ветра.

Верные бойцы. Опора государства.

– Как один-то, с эскадрой справишься? – пожимая руку Орландо, насмешливо приподнял бровь Коваль.

– Да уж как-нибудь.

– С англичанами не воюй. Передай Пасконе, что осенью жду их в Петербурге.

– Будет сделано.

– Как ты сказал? – обернулся Артур к Бродяге. – «Ваше величество»? – Хотел рассмеяться, но заглянул в холодные преданные глаза гвардейцев – и мигом вернул лицу серьезность. Они верили в него.

Шеренги рослых гвардейцев замерли в парадном строю. Даляр заставил их выйти на проводы президента, как на парад. Сверкало золото аксельбантов и погон, блестели начищенные сапоги, пряжки и заколки плюмажей. Идеально белые перчатки придерживали эфесы сабель. За строем парадной сотни, ноздря к ноздре, выстроился полк конной полиции. Новое формирование, призванное обеспечить власть оккупационных сил в столице.

Эти тоже пожирали его глазами.

Артур вглядывался в обветренные, изуродованные шрамами лица и вспоминал многих из них. Бот этим, братьям, Большой круг пожаловал землю и имение. А тому, кудрявому, Артур сам вручал орден за наведение переправы, когда наводнением смыло мост через Невку. А этот, косая сажень, спасал на пожаре детишек Качальщиков из интерната и был пожалован в сержанты. И во втором ряду все знакомые рожи, свирепые, грубые, но такие родные…

Он повернулся в другую сторону. Сотни шатров, тысячи кочевников с бадьями таскают песок. Другие укрепляют огромный котлован, из которого уже показались останки крепости. Под тряпичным навесом полевой кухни прятались важные гости.

Бравый Дэвид Паунти, обросший, загорелый до черноты. В стороне, на заметной дистанции, предводитель Озерников, Дед Савва, рядом с ним – Озерница Марина, на манер местных женщин закутанная с ног до головы. Старый колдун едва заметно улыбнулся и повторил губами: «Ва-ше ве-ли-чест-во…» Бравый генерал Борк, которого придется забрать с собой в Питер. Хотя он очень нужен здесь, но там он наверняка нужнее. Фон Богль, преданный телохранитель. Расул Махмудов, уже готовый отбыть в Ташкент и Фергану для ведения своих коммерческих операций. Все еще пришибленный, криво улыбающийся Сергей Дробиченко. Его жену так и держали взаперти, в каюте «Клинка», чтобы бывший турецкий визирь не задумал побег. Полковник Верщинский. Офицеры словацких, датских, германских подразделений…

Все эти люди, так или иначе, были ему обязаны. Эти, увешанные оружием и мешками с золотом Соломона. И тысячи других, которым он помог подняться из грязи.

Дракон доел мясо и затрубил. Артуру внезапно вспомнились самые первые дни. Семнадцать лет назад. Пустой, разбитый, опозоренный город. Стаи лысых булей, противотанковые ежи, трупы в каналах, забитая канализация, костры ночных патрулей и вопли летунов над развороченными кладбищами.

Россия погибавшая.

Государство, которое никто не признавал за пределами Обводного канала. Промерзший, гниющий город, в котором хозяйничали «папы» и «мамы» бандитских кланов, но те же отважные правители страшились ночью высунуть нос на улицу. Государство, от которого со всех сторон откусывали по куску, а оно лишь огрызалось и укорачивалось, как шагреневая кожа. Жалкие осколки власти и величия.

Артур запрыгнул в седло.

К черту стеснения! Он не спасал мир, но сделал все, чтобы эта страна вернула себе величие. Что бы ни ждало его впереди. Даже если придется идти одному и потерять всех друзей.

Как там говаривал джинн, компьютер Летучего народа? Для властителя важно отвечать критериям… Такова расплата за великую ношу, которую способен нести лишь тот, кто не думает о себе.

– Да, мне нравится! – громко, чтобы слышали все, произнес президент. – «Ваше величество!» Просто замечательно звучит!

Виталий Сертаков Кузнец из преисподней

Часть первая ЧАСЫ СВАРОГА, КОМПАС ГЕРМЕСА

1 КОШМАР ЕБУРГА

– Воды мне, паучье семя! – Старшая повитуха пинками разогнала помощниц. – Шевелитесь живо, не то всех отправлю на скотный двор!

Пока девки метались с тряпками и кипятком, повитуха вознесла короткую молитву. Двое суток она не смыкала глаз: не могла разродиться жена начальника железной дороги.

Супруг роженицы, благородный Папа Степан Наливка, кусая губы, носился по внешней галерее своего загородного дома. Начальника терзали дурные предчувствия. Из удаленных горных деревень ползли тревожные слухи. Мытники вернулись ни с чем, а иных побили, в реки побросали. Крестьяне утаивали зерно, били губернаторских людей, пользовались тем, что войска снял президент на южные рубежи. Шалили разбойники, ломали мосты, разбирали рельсы. Кто-то подговаривал народ к бунту, бродили темные личности по хуторам, нашептывали, что, мол, вовсе не президент Кузнец из Петербурга на поезде едет, а дьявол во плоти скоро прибудет на огненной колеснице. Шепотом болтали на уральских рынках, будто некоторые женщины в деревнях выносили вовсе не человеческих младенчиков. И что будто бы погибло несколько повитух, а кое-где – и целые села словно вырезали…

В городе ждали чего-то страшного.

На Малом круге у губернатора края тоже нехорошо болтали. Батраков в этом году ковбои нанять не могут, урожай собирать некому. По дорогам снова стали грабить караваны, желтые дикари с севера заявились, лет восемь о них уже не слыхали. Охотники из тайги зверя не могут выгнать, оскудел вдруг лес грибами и ягодой. Даже зайца худого изловить не могли, шубы шить не из кого стало, тишина на склонах гор повисла. Только пауки, да клещи ядовитые, да гнус.

А еще трепались, будто видели бабу отчаянную – ссыльную дочку старого Рубенса, того, что у президента в первых помощниках ходил. Про Арину Рубенс еще прежде много чудесных сказок рассказывали: и что отец от нее сам отказался; и что братья ее и сестры из столицы приезжали, уговаривали повиниться перед Кузнецом. Сказывали также, что, мол, детишек лечит, болячки заговаривает, по всему Уралу денежки собирает. Потому что ссыльная Арина Рубенс была из тех, кого кличут детьми Красной луны. В Ебург ей президент навсегда путь заказал, и не только ей, а всем бывшим заговорщикам. Да только прочие ссыльные, не угодившие режиму, сидели тихонько – все, кроме опальной дочери вице-президента Рубенса. Богатую колдунью видели на заросших лесом площадках Уралмаша, видели в кабаках, где собирались бывшие каторжане. Затевалось неладное…

Далеко разносится стук топоров да лязг механики вдоль дороги железной. Укрепляют насыпи, строят пакгаузы, склады, перроны. Как умеют, так и строят, – техников образованных не хватает. Были техники, так всех подчистую забрали на войну, когда зимнюю кампанию против Карамаз-паши вели. Нынче только и разговоров об эшелонах из Петербурга, ждали переселенцев, машины, семена, помощь всякую…

И вот – дождались бунтов. Кандальники отказались работать, хуторяне не везут на мельницы зерно, прячут скот, и городская чернь зашумела. Рубль стоил все меньше, бумажкам не верили, просили на рынках полновесное серебро. Кредитным билетам тоже верить перестали, болтали, что после войны казна государства пуста, покрывать кредиты президенту нечем, вот и штампует бумажки. Ковбои и купцы шептались, что не мешало бы губернатору запросить у Петербурга солдат и выслать в глухие углы провинции опытных волхвов. И крепкие казачьи разъезды наладить вдоль путей. А то и вовсе обратиться к лесным колдунам, к проклятым Качалыцикам земли русской. Уж лучше с ними иметь дело, они свои, русские, да и президент их в далеком Петербурге обласкал. Не ровен час, какая напасть…

А напасть уже давно тут как тут.

– Ну, давай же, потужимся, милая! – Мамаша Куница в который раз набросилась на несчастную роженицу. Та выглядела страшнее смерти – глаза налились кровью, щеки ввалились, все ногти на руках сорваны. Кричать женщина уже не могла, охрипла. Помощницы схватились за края влажной простыни, принялись крутить, зажимая вздувшийся живот роженицы.

Кажется, дело заладилось. Женщина задыхалась, скрежетала зубами, но ребеночек постепенно покидал материнское лоно.

– Потужимся, милая, дыши, дыши! – Ловкие пальцы повитухи метались, как у лучшей музыкантши.

Вот только глаза стали подводить почтенную Куницу. Первой ребеночка заметила не она, а одна из девушек. Девушка издала такой вопль, что стоявший за дверью вооруженный стражник выронил ружье. Следом за первой заорала вторая. Она кричала, зажав руками уши, пятясь к стене, не в силах оторвать взгляда от того, что выползало между белых пышных ляжек супруги управителя.

Оно не слишком походило на маленького человека. На вытянутой, покрытой слизью голове пускали пузыри и щелкали зубами сразу два жадных рта. Вполне сформировавшиеся верхние клыки мгновенно воткнулись в запястье ближайшей девушки, та завопила, не в силах выдернуть руку. Глаз у крошечного демона пока не было, его тело вытекало из материнской утробы жидким студнем, твердея на глазах. Только что он походил на розовое разваренное мясо, и вот – уже покрылся пятнистым серым панцирем. Из-под панциря со скрежетом вылезли шесть скрюченных верхних конечностей. Они на глазах обрастали жестким хитином, превращались в колючие пилы. Нижние конечности до сих пор оставались внутри его матери. Несчастная роженица хрипела, закатывая глаза. В ее животе вдруг возникло несколько дыр. Словно кто-то изнутри тыкал в плоть женщины острым чеканом.

– Что же это?! Спасите ее, кто-нибудь!

Кожа на животе роженицы лопнула. Из трещины показались черные колючие отростки, они шевелились, как лапки паука.

– Нет! Нет! Оторвите ее от меня! – верещала младшая повитуха, пытаясь вырвать у новорожденного демона руку.

Наконец ей удалось освободить истерзанную кисть – кровь вовсю хлестала из вскрытых вен. Ужасное создание свалилось на пол, но не расшиблось, и даже не заплакало. Оно оперлось о гладкие доски шестью тонкими лапками и тоненько зарычало, задрав к небу багровую безглазую голову. А затем само перекусило пуповину, связывавшую ее с материнской утробой.

Степан Наливка ворвался в комнату, распихивая слуг, с лицом белым и рыхлым, как речная глина. Старшая повитуха упала перед ним на колени.

– Она умирает, вы что, ослепли?! – рявкнул начальник Ебургских железных дорог.

Его жена еще сражалась за жизнь, но силы были неравны. Что-то распороло ее вздувшийся живот изнутри. Наискось по стене и потолку ударила струя крови. Брызгами достало всех, кто находился в комнате.

– Смотрите, лезут, лезут! – сдавленно охнула вторая повитуха и без сил свалилась на пол.

– Храни нас Господь!

Степан кинулся к жене. Из ее разорванного чрева появились еще два мелких поворотливых создания. Одно из них прыгнуло Наливке в лицо. Оно походило на помесь муравья с осьминогом, у которого вместо ножек болтались узловатые щупальца, но прыгало существо за счет мощных передних лап. Первый же бес, лежавший на полу в ворохе пеленок, ухмыльнулся отцу зубастым ртом.

Наливка успел увернуться, выхватил нож, ударил, но промахнулся. Маленький демон шлепнулся о стену и юркнул за спинку кровати.

– Охрана, ко мне! – заревел хозяин дома. Второй монстр молниеносно поджал под брюхо щупальца и кинулся к упавшей в обморок молодой повитухе. Третий новорожденный, вырвавшись из чрева женщины, разогнул переднюю пару лап, и все увидели на лапах страшные загнутые зубцы. Демон зарычал и кинулся на запрокинутое лицо супруги Степана. Один миг – и жуткие зубы вырвали у роженицы кусок щеки. Но она уже ничего не чувствовала – из госпожи Наливка вытекло слишком много крови.

Никто не решался подойти к роженице. Две девушки прилипли к стенам, а еще две, не прекращая орать, ползли к выходу. Степан кинулся к постели. Он четырежды ударил монстра ножом, пока тот не отвалился от головы его жены. Вместо круглого, улыбчивого личика любимой супруги, на мужчину уставился глазницами обглоданный череп.

Кто-то охнул, кого-то рвало в коридоре. Топая, мчались стражники. Наливка больше не смотрел на умирающую жену. Он рванул тяжелую кровать за спинку, но раненый демон успел спрятаться под старинный комод. За ним по полу тянулся кровавый дымящийся след. Другой демон пилообразными лапами рвал упавшую девушку. Ворвался стражник, не раздумывая, кинулся к несчастной, отрубил хищной твари щупальца. Девушка выгибалась дугой, в ее разорванной груди белели ребра. Изуродованный монстр подпрыгнул, обнял стражника острыми лапами за горло. Секунда – и с парнем было покончено.

– Он под комодом!

– Там еще один!

Степан Наливка хотел добить демона, но тот подпрыгнул в воздухе, его спина вдруг разорвалась посредине, превратившись в два жестких крыла.

Женщины завизжали хором, когда безглазая серая тварь сделала стремительный круг по комнате и одним легким касанием отхватила голову другому стражнику. Труп еще секунду постоял на качающихся ногах, затем рухнул. Голова в легком шлеме покатилась по ковру. Помощник хозяина взмахнул мечом, перерубил чудище в полете.

– Мы прокляты…

– Это все из-за Кузнеца, из-за его железных дорог…

– Это он, Проснувшийся демон, разбудил чертей!

Наливка не испугался. Вместе со слугами он навалился на комод, опрокинул массивное сооружение. Раненый бес, с подбитым крылом, метался в пыли, ощерив два зубастых рта. Начальник выхватил у помощника меч и принялся бить. Он рубил и рубил, бронза выбивала щепки из гладко оструганных досок пола, и никто не смел остановить хозяина. Степан рубил до тех пор, пока от новорожденного не осталась кучка сероватой вонючей плоти.

Мамаша Куница плюхнулась на пол. Ноги ее не держали. Она единственная поняла, что родилось сегодня на заре в славном городе Ебурге, на восточной границе империи. Да, именно так было принято считать уже много лет. Дальше к востоку еще жили русские люди, дальше в тайге росли потихоньку города, но истинная граница владений Петербурга проходила здесь. Восточнее Ебурга, восточнее Уральского хребта власть президента Кузнеца никто не признавал. Никто не собирал налогов, никто не творил суд и не назначал повинностей…

Мама Куница родилась в образованной семье. Она читала книги, она читала Библию и тексты древних проклятий, изданных задолго до Большой смерти. Мало кто умел верно прочесть книги, полные незнакомых слов. Мамаша Куница умела, потому что с детства выучила правило – читать непонятное не глазами, а душой. Кроме того, она родилась под Красной луной и только по случайности не досталась в детстве лесным колдунам…

Мама Куница первая поняла, что случилось. Об этом предупреждали Хранители, изредка забредавшие в пригороды Ебурга по своим темным делам. Бесы Изнанки ворвались в мир людей изнутри. Равновесие с матерью-землей нарушилось.

И виноват в этом – он. Тот, кого прозвали Проснувшимся Демоном. Тот, кто силой и обманом захватил власть над русской землей. Этот проклятый богом человек со страшным именем Кузнец тянул теперь железные дороги по всему Уралу, опутывал землю свежей грязью и металлом…

Равновесие нарушено. Бесы вырвались.

– Что это было?

– Он где-то здесь! Огня сюда, больше огня!

Вбежали слуги с факелами. Помощник хозяина мечом вспарывал подушки и прокалывал одеяла. Вдруг где-то в коридоре истошно завизжала женщина, за ней – другая.

– Найдите его! Он где-то в доме! Запереть ворота и ставни! – прохрипел хозяин дома. – Во дворе спустить собак! Всех мужчин – ко мне!

Наливка и трое слуг озирались, выставив впереди себя кинжалы и мечи. Помощник помчался за подмогой, но выйти из комнаты не успел. Из вороха грязного белья, с противным скрежетом, вылетел пятнистый муравей с пилами на лапках и с размаху ударился в спину, укрытую плотной кольчугой.

Степан с ревом кинулся на помощь. Но чудовищный муравей в мгновение ока прогрыз кольчугу, проделал в спине помощника дыру и выбрался спереди. Слуги не решались ударить кинжалами своего хозяина.

– Бейте его, бейте! – заорал Степан, но было поздно.

Демон выпрыгнул из груди мертвеца и исчез в полумраке коридора. Две уцелевшие девушки лежали в глубоком обмороке. Старшая повитуха беззвучно молилась.

– Господин, к вам срочный посланник от коменда… – Вбежавший слуга прикусил язык. За ним, наплевав на этикет, ворвался дежурный по городу, плечистый, красивый, в оранжевой перевязи.

– Господин Наливка, прошу простить, но плохие вести… – Посланец разглядел седые всклокоченные волосы и залитую кровью одежду.

– Плохие вести? – недобро рассмеялся начальник железной дороги. – Интересно, что может быть еще хуже?

Его зубы отбивали дробь.

– Губернатор срочно требует тебя в цитадель. В городе бунт, толпа громит вокзальные склады, их заводилы кричат, что по железке к нам черти из ада приедут. Кричат, что во многих семьях, вместо детей, родились… О, нет!

Посланец увидел то, что осталось от жены начальника дороги. В доме снова пронзительно и долго закричали, зазвенело оружие. Потом крик раздался с другой стороны, со второго этажа.

– Не только в Ебурге, – прошептала с пола мамаша Куница. На коленях она баюкала голову мертвой девушки. – Скоро они доберутся до проклятого Петербурга. Они убьют всех. Проклятие Качалыциков вырвалось на волю. Их Книга никогда не врет…

– Что ты болтаешь, старая дура? – замахнулся на повитуху стражник.

– Я болтаю? Ха-ха-ха! – Мамаша Куница обнажила голые десны. – Мой папаша был из Хранителей силы. Моя прабабка предрекала, что придет на землю Проснувшийся Демон, человек, проспавший больше века в хрустальном гробу. Придет и нарушит равновесие, и тогда женщины станут рожать бесов! Не уследили за ним, не прикончили вовремя, не дали спалить все Слабые метки… Нельзя было это делать. Ждите теперь мора и великих бед. Пойдет смута по всей земле. Так сказано в Книге, не изменишь…

– Что же теперь делать? – выдохнул кто-то из мужчин.

– Искать прощения… – Повитуха больше не улыбалась. – Искать прощения у матери-земли. Спускаться в пещеры под горами, бить демонов Изнанки, что семя свое в наш мир пускают, глушить Звенящие узлы. Но разве найдется тот, кто добровольно туда, в землю, полезет?

Мамаше Кунице никто не ответил.

2 ХОЗЯИН ДВОРЦА

Хозяин Эрмитажа проснулся за миг до удара ножа.

Еще не открылись глаза, а тело уже летело в сторону, изогнувшись пружиной. Вперед он прыгнуть не мог, там уже ждали. До револьвера тоже не дотянуться. А справа от громоздкой постели взмахнул оружием еще один ночной гость. Судя по медлительному замаху – двуручный меч или топор.

Топор! Боковина высокой кровати с хрустом переломилась. Зазвенело стекло, кто-то разбил обе лампы. Зала погрузилась во мрак, лишь слабой багровой радугой пульсировал камин и покачивались пятна фонарей за плотными шторами.

Человек толкнулся ногами, выкатился с кровати назад, через голову, бесшумно приземлился на ноги, точно кошка, выставив впереди себя острие кинжала. Нож ночного убийцы вспорол подушку в том месте, где только что находилось горло спящего. Его грузный приятель с сопением вытаскивал из доски застрявший топор. Позади раздался едва слышный щелчок – сработал спусковой механизм арбалета. Человек оторвался от пола, перекатился в сторону. Лицо обдало слабым воздушным потоком, с тонким визгом пролетели две арбалетные стрелы. В запертый покой проникли еще пятеро. Неподалеку бились четыре человеческих сердца, и одно – сердце опасного ночного зверя.

Хозяин дворца уже понял, как эти пятеро забрались в охраняемую спальню – по легкому запаху, по слабому дуновению сквозняка, скользнувшего по голым пяткам. Он едва не застонал от досады, столь заметной показалась ему теперь брешь в обороне.

Первый убийца вытащил нож из подушки и метнул его, почти не целясь. Нож ударился о живот бронзового сатира и со звоном запрыгал по паркету. Убийца легко извлек из заплечных ножен легкий меч и… рухнул с клинком в груди. Хозяин спальни и всего дворца метал клинки на звук. Даже не на звук. На стук сердца.

Обладатель тяжелого топора двигался по кругу, ловко прячась за тяжелые кресла, столики и ширмы. Трижды хозяин дворца готовился метнуть клинок и трижды опускал руку. Убийца с топором был необычайно изворотлив. Четвертый гость притаился в перекрестье потолочных балок, раскручивая удавку с грузом.

Арбалетчик сделал еще два выстрела. Он прекрасно стрелял на звук, но звуки эти нарочно издавала намеченная им жертва. Одна стрела воткнулась в подброшенный ботинок, другая застряла в порхающей книге. Зато хозяину спальни повезло больше. Первый клинок воткнулся арбалетчику в колено, что заставило его согнуться. И тут же второй клинок угодил в горло.

Было очевидно, что уцелевшие наемники не стремятся поднимать шум. Значит, не вся стража наружи была перебита!

Сквозь звон разбитой вазы послышалось царапанье и шуршание крыльев. Где-то в углу, под потолком, один из убийц выпустил на волю обученного летуна. Несомненно, со стальными насадками на когтях и загнутым наклювником. Смертельно опасный враг – одним ударом клюва способен убить оленя.

Человек одним мягким прыжком вернулся на кровать, обозначил себя скрипом, упал с другой стороны на медвежью шкуру, рядом с телом первого убитого врага.

Летун уже планировал, расправляя кованые лезвия когтей, тормозя метровыми кожистыми крыльями.

Человек перекатился за высокое бюро. В его правой руке очутился тяжелый револьвер, который раньше висел на петлях под днищем кровати. Хозяин дворца знал, что совершил ошибку, не забрав револьвер сразу же, в первую секунду нападения, и теперь эту ошибку исправил.

Он выстрелил в летуна трижды, перемещаясь после каждой вспышки пороховых газов. И дважды выстрелил в угол комнаты, на звук человеческого дыхания.

Не успел еще мертвый хищник удариться грудью об пол, как в спальне вспыхнул яркий свет. В проеме распахнутой двери стоял верный бодигард президента фон Богль, за ним мрачной горой возвышался начальник охраны Митя Карамаз и еще трое ближних офицеров Трибунала, с лицами, закрытыми масками.

Артур скорчился на полу, за разбитым бюро, весь в пыли и перьях из распоротых подушек. С другой стороны от бюро, дергая железными лапами в луже крови, умирал громадный мурманский летун.

– Ну вы, блин, даете, – прокряхтел Коваль, отряхиваясь от пролившегося на него вина, чернил и лампадного масла. – На той неделе змею подсунули, потом – кота… Эдак скоро слона в Эрмитаж приволочете?

– Плохо, герр президент! – сокрушенно повертел квадратной головой маленький германец. – Вы убиты дважды. Это есть плохо. Поздно взяли оружие. Второй револьвер не использован…

– Ну не привык я к этим штукам страшным, – виновато развел руками Коваль. – Раньше как-то без них обходился – или с помповым, или с автоматом…

– Четыре патрона израсходовано зря, – германец быстро подсчитал дырки в стенах. – Это почти две секунды потерянного времени. На черной лестнице часовые расставлены плохо, я уже говорил. Останавливают стрельбой троих, четвертый проходит вверх! Очень плохо. Завтра, герр президент, продолжим стрельбу с двух рук.

Участники ночного поединка, со стонами и смехом, поднимались на ноги. Из «налетчиков» погиб только летун, прочие получили легкие царапины. Тренировка закончилась. Караулы Зимнего дворца возвращались к спокойному ночному бдению. Полковник Карапуз вместе с оперативным дежурным и начальником караула принялся вычерчивать схему размещения резервных постов, фон Богль с секундомером в руках устроил разнос часовым, а затем – переодетым в черное «бандитам». Коваль зевнул, с надеждой поглядывая на бархатную оттоманку подле камина. Президенту не терпелось доспать остаток ночи. Рано утром предстояло следить за посадкой в эшелоны, а спустя сутки – и самому отбыть в бронированном вагоне на восток…

Но поспать президенту России не позволили. В конце концов, он сам установил жесткий регламент тренировок. После того как в Зимний проник Сивый бык, посланник монгольских шаманов, и попытался выкрасть его жену, начальник охраны ужесточил меры безопасности до предела. Окна нижнего этажа заложили кирпичом, замуровали лишние подземные ходы, на верхних этажах повсюду врезали толстые решетки, удвоили количество часовых с собаками и болотными котами. Беспрецедентной мерой стало введение отдельного поста для дежурного Озерного колдуна. Появление в цитадели новой государственности представителя жуткого озерного племени вызвало толки и смуту. Особенно бесновались давние покровители президента Кузнеца – уральские Качалыцики, но Артур сумел настоять на своем. Ведь именно Дед Касьян, угрюмый чернокнижник с Онежского озера, сумел выбить глаз чудовищу из Нижнего мира…

Раненого демона так и не догнали. Последний раз псы взяли след далеко за городом, в парках Царского Села. Волхвы посчитали, что богомерзкая тварь уползла умирать под землю, в старые катакомбы. Но теперь еженощно кто-то из подручных Касьяна занимал пост в отдельной комнате на верхнем этаже дворца, как раз между покоями президента и интернатом для детишек Качалыциков. Но даже эта мера не успокоила полковника Карапуза. Супругу президента, Надю ван Гог, неотступно оберегали четверо чингисов из гвардейской сотни, четверо казаков из президентского конвоя, и еще двое молодых волхвов, из тех, кого в народе шепотом обзывали «детьми Красной луны».

Двое заспанных денщиков и горничная наводили в спальне порядок. Вытаскивали из шкафов воткнувшиеся стрелы и ножи, подметали полы, меняли постель.

– Плохо, герр президент, – германец упрямо поджал губы. – Вы сами резали ленточку, да? Открывали новый завод по выпуску патронов. Дас ист гут, идея замечательный. Выпускать миллион патронов под револьверы. И две тысячи револьверов, фабрика в Нижнем тоже гут, хороший объем, хороший торговля. Но оружие свободно продается, теперь любой может сказать – зачем мне стрелять в президента из арбалета, когда есть револьвер? Надо тренироваться, много работать. Я работаю с вашими казаками, это мало. Они любят стрелять из винтовок, это дальний бой…

– Будем тренироваться в пути, фон Богль, – успокоил старательного бодигарда президент. – Я просил половину вагона оборудовать под тир. Будем стрелять…

– Ваше высокопревосходительство, – вытянулся дежурный офицер, – к вам господин Касьян. Ждет уже час.

Дежурный явно нервничал, воровато косил через плечо.

– Сейчас?! Ночью? – Артур смахнул с макушки перья, ошалело взглянул на часы. Только что пробило три. – Проси его сюда немедленно. Что стряслось?

– Господин Касьян желает говорить с вами в отдельном кабинете. С ним еще два человека. Непонятно, как они проникли во дворец. Они не из тех, кого вы поселили в гостинице, но собаки и тигры их не трогают…

«Собаки и тигры не трогают». Это могли быть только уральские Качалыцики. Они не боялись животных, птиц и гадов, они их сами творили.

Безликие подчиненные Мити Карапуза лязгнули оружием, в мгновение ока окружили хозяина дворца.

– Не доверяю я этим Озерникам… – проворчал полковник Карапуз. – Уж больно пронырливые. Только прикатили, а всюду нос суют!

– Пригласи гостей в кабинет, – Артур спешно натянул кольчугу, пригладил волосы, облил лицо холодной водой, смывая остатки сна.

Он сразу понял, что Дед Касьян нарочно выбрал для визита ночь. Значит, Озернику было чего или кого опасаться во дворце. Слишком любопытные уши или глаза мешали ему днем.

Часовые у дверей и на лестничной площадке вытаращили глаза – Озерник пришел не в обычной рясе чернокнижника, увешанной сушеными косточками, а в коротком кафтане, подпоясанный и обутый по-дорожному. Даже бороду и патлы малость подкоротил, под шапку убрал. Только посох прежний был, с глазом огненным. Страшный посох, от которого самые дюжие псы бегут, хвосты поджавши. Артур даже не стал спрашивать, каким образом колдун проник в Эрмитаж.

– Ты не спишь? – только и спросил президент. – Я думал, ты в Гдове. Неужели все молодые Внуки и Сыны разболелись, раз сам приехал?

– Дела смутные, дела темные, – невнятно ответил колдун. – Дошли слухи, что нынешней ночью кой-какие гости к тебе пожалуют и что без меня не управиться тебе. Дай, думаю, малехо опережу…

В приемной кабинета двое казаков из президентского конного конвоя с удивлением наблюдали за поведением своих свирепых подопечных. Здоровенные болотные коты ластились к ногам и брали мясо из рук высокого человека, закутанного в светлый кожаный плащ. Заслышав шаги, мужчина откинул капюшон. Перед президентом стоял валдайский отшельник Кристиан, лучший из Хранителей памяти.

– Нам не нужны уши. – Хранитель говорил глухо, лицо его закрывала влажная волосяная маска, пропитанная целебным отваром.

Президент отослал караульных, гадая, кто же такой, низкорослый и молчаливый, прячется под серым капюшоном. Наконец, и третий гость разоблачился. Перед изумленным взором президента предстал… книжник Лева Свирский! Первый библиотекарь Зимнего дворца, давным-давно покинувший столицу. Любитель древностей, полиглот и, пожалуй, единственный серьезный ученый, которого встретил Коваль в разоренном эпидемией Петербурге. Свирский немного сгорбился, усох, но глаза глядели все так же остро, чутко обшаривали все интересное вокруг. Для старика семидесяти лет он выглядел на удивление молодо.

– Я рад тебе, Лева, – только и произнес Артур. – Я рад, что ты вернулся.

– Я уехал в Миасс, когда увидел, как ты берешь власть… – Свирский нервно откашлялся. – Мне нелегко было бросить Эрмитаж, ведь я прожил в коммуне папы Рубенса всю жизнь, с детства… Мне нелегко было бросить библиотеку, ведь я собирал ее в подвалах, вырывая книги из рук тех, кто топил ими костры. Но когда я увидел, как твои псы стреляют и вешают, когда ты расправился с соборниками всех мастей, а затем вышвырнул в Сибирь семью губернатора и дочку Рубенса, Арину… А ведь именно она подняла тебя к власти! Так вот, я сказал себе, что не вернусь, но нынче вижу, что твоя правда. Только так и можно сильное государство собрать, через лишения да через кровь. А коммуны никогда бы Думу не собрали – так и дрались бы между собой…

– Лева, я… – начал Коваль, но книжник остановил его неожиданно властным жестом:

– Мне неплохо жилось в Миассе, но я вернулся. Потому что меня попросил об этом Дед Касьян.

Артуру оставалось только молча изумляться. Похоже, этой ночью все сговорились преподносить ему сюрприз за сюрпризом.

– Лева, вот уж не думал, что ты знаком с Озерниками! Дед Касьян, а ты знал, гдепрячется Свирский, и не сказал мне?! Да Леву же давно в Питере ждет министерское кресло. Мы так искали тебя, чтобы образование в стране поручить…

– Не до кресел теперь, – отмахнулся книжник. – Дед Касьян – умный мужик. Он меня отыскал, потому как мы одним делом занимались, и оба запутались. Видать, донесли люди добрые Озерникам о моих расчетах. А ведь я двадцать два года по старым рукописям считал, да по доносам караванщиков, вот так… Потому и вернулся, что срок подходит.

– О чем ты? Какой срок?.. – Коваль вспомнил, как в свое время Левушка энергично отстаивал теорию возрождения сказочных существ на Земле. – Ты говоришь о Книге Качалыциков?

– Мне предсказания волхвов неинтересны, – отмахнулся Свирский. – Я ученый, книжник, и горжусь этим. По всем данным, что удалось собрать, выходит так. После Большой Смерти население Земли сократилось где-то в пятнадцать раз. Дальше численность не возрастала примерно сорок лет. Зато количество новых видов, мутантов, полуразумных тварей и прочих – тех, кого я сумел как-то классифицировать, – росло с каждым годом. Затем появились Мамы… Ты сам помнишь, как мы раньше охраняли тех, кто был способен рожать. Мамочек на руках носили, платили за них стадами коров. Я еще мальцом был, застал дни, как за мамочек дрались… Но вот что странно. Я думал, что народ народится, заселит снова деревни да города, а нечисть сама передохнет. Но вышло иначе…

– Потому мы и едем в Китай за вакциной… – попытался вставить Артур.

– Я покажу вам кое-что… – Свирский полез за пазуху, расстелил потертую, заштрихованную разными цветами карту Российской Федерации. – Дайте сюда огня… Да, вот так. Смотрите, это Россия. Все что вокруг – меня не интересует, я болею за свой дом. Так вот, рождаемость так и не достигла точки, после которой прогресс необратим. Где эта точка, я сам не пойму… Вот, синим я зарисовал города, где рожают почти все Мамы, где в семьях по трое-пятеро детишек. Зеленым цветом я рисую там, где детей меньше…

– Выходит, что к Уралу дела хуже обстоят? – моментально включился Артур. – А Сибирь у тебя практически не показана?

– Так откуда у меня данные по Сибири? – Свирский приладил на нос потрепанные очки. – В Европейской части караванщики ходят, клерки данные для вас собирают и со мной делятся. Только вы здесь в этих цифрах одно видите, успех сплошной, а я – другое…

– Получается, что в районе Екатеринбурга самая низкая рождаемость? – помрачнел президент. – И вот здесь еще, и здесь… Если я верно понимаю твою штриховку. Мне об этом не докладывали. Но почему именно там? Ведь промышленность сосредоточена на западе страны. По идее…

– Это по идее, – перебил книжник. – Я тоже ожидал, что мать-земля затрясется здесь, под Питером… Но кто-то оказался хитрее нас. И даже хитрее Качальщиков. А теперь гляди сюда, – книжник ловко раскатал на карте остродефицитную прозрачную пленку. На пленке тоже имелась слабая карандашная штриховка. – Эти карты я составлял двадцать два года, и начинал еще в Петербурге. Вот тут, где крупная клетка, – смещение Вечных пожарищ. Они потихоньку собираются в кольцо. И чем ближе к сегодняшнему дню – тем быстрее идет процесс. Как будто кто-то в курсе ваших планов с переселением бывших каторжан. Как будто их намерены отрезать от западной части страны… А вот это… – он кинул поверх пленки еще одну, – здесь я помечал все места, где встречали упырей, оборотней, водяных, рыб ползучих, говорунов, кикимор и прочую братию… Ага, ты заметил?

– Эти цифры… это даты? – придвинулся Артур. – Брат Кристиан, отчего Хранители равновесия ничего не сообщали?

– Не все к тебе относятся так, как мы, – мрачно вздохнул отшельник. – После гибели Бердера… Они, как и прежде, будут охранять твою жену и детей, но…

– Скажи уж прямо, – ехидно гоготнул Озерник, – что твои уральские братишки спят и видят, как Петербург провалится в море, хе-хе…

– Даты еще здесь… – Свирский добавил третью пленку. – Последние три года процесс ускоряется. Но в Эрмитаже этого не замечают, – поднял глаза ученый. – В Эрмитаж докладывают, что от нечисти и разбойников зачищены огромные области, что переселенцы заселяют заброшенные поселки, и все славят любимую власть. И это правда. Но правда и другое…

Артур не отрывал глаз от карты. В самом центре Уральского хребта жутковатой кляксой растекалось лиловое пятно. Вечные пожарища наползали на Екатеринбург двумя хищными языками. Пятно, отмечающее активность нечисти, пестрело цифрами и сносками. Все зловещие изменения, нараставшие за два десятка лет, тяготели к одной точке…

– По всему выходит, что мы поедем в самое пекло? – нахмурился Артур. – На твоих четырех картах все сходится. Это вроде эпицентра?

– И очень скоро рванет… – Лева протер кривые, составленные из разных оправ, очки. – Последние новости мне принесли Сыны Касьяна – женщины нечисть рожают. Я стал искать, с Дедами советовался, с ворожеями, травниками. Выходит, что вот-вот в тонком месте лопнет. Качалыцики зовут это Звенящим узлом, когда землю качать начинает… Только на сей раз не просто тряска, не лес дремучий с волками народится.

– Будто пупырь гнойный, капля вывернутая, – привел пример Озерник. – Того глядишь, лопнет. А Качалыцики оттого и злятся, что ничего поделать не могут. Они нарыв давят, а заводы грязью исходят…

– Лева, я не верю, что дело в заводах! Кристиан, а ты что скажешь?

– Сложно с маху решить, – потупился Хранитель. – Грязи много, это так…

Президент походил из угла в угол:

– Лева, если я верно понял, земля может рвануть именно тогда, когда наши эшелоны придут на Урал? Как же нам найти тех, кто рождает Слабые метки?

– Я держал в руках то, что родила одна молодка… вместо ребенка, – Свирский скривился от неприятных воспоминаний. – Я зарисовал и записал то, что было внутри этой твари. Мало похоже на внутренности человека. Но кое-что мне напомнило. Я уговорил Деда Касьяна, его Сыны провели меня под землей в старую Москву, в книжное хранилище. Да, я хотел вначале сам убедиться, прежде чем поднимать панику… Теперь слушай. В одной из Черных Книг Шестокрыла записано… Ты о таком и не слыхивал? Эх ты, ученый! Самих трактатов давно не сохранилось, их сожгли еще во времена Ивана Грозного. Но сохранились отдельные перепечатки, выписки… Там было сказано, как можно остановить падение мира. Первым признаком будет рождение бесов вместо людей, и даже описаны эти бесы…

– И… как же остановить? – напрягся Коваль.

– В прежние века это устройство называлось по-разному. Часы бога Сварога, компас Гермеса… Это не такой прибор, как настоящие часы или настоящий компас. Его надо найти и как-то выключить. Или наоборот, включить. Но как это сделать – непонятно…

– Здорово ты объяснил, – крякнул Хранитель памяти.

– Зато мне известно, где искать часы Сварога, – порадовал книжник. – Артур, я вернулся, чтобы тебя убедить. На сей раз уральские Качалыцики не помогут. Они будут выжидать и смотреть, как Звенящий узел рушит города. Только мы сами сумеем себя защитить.

– А нам известно, как добраться до Изнанки, – снова вступил в разговор Хранитель памяти. – Мама Анна нашла кровь в Книге Качалыциков… Она решилась на опасное гадание – после того, как с Урала долетели недобрые вести. Там действительно бунт затевается, Артур. Только досюда еще эхо не докатилось. Женщины не детишек, а бесов родят. Скот бешенством охвачен. Зверь в силки не идет, птица перелетная на озера не садится. Мама нарочно нас с Хранителем Валдисом вызвала. Чтоб другие Хранители не проведали, не то несдобровать тебе. А ты слыхал, как Мамы народа Качалыциков гадание на крови творят? Льет Мама волчью кровушку на чистые страницы Книги, затем Книгу закрывает и просит духов указать, что за напасть идет. После моленья листы, мокрые от кровушки, раздирают и смотрят. Ничего там доброго Мама Анна не увидела. Смута великая идет, как волна черная. Еще можно успеть, но скоро зашумят, скоро. На Урале полыхают костры, некуда поездам твоим пристать. Так-то, брат…

– Так что успеть надо? – перебил Коваль.

– Надо Звенящий узел погасить. Только узел не здесь, а, чтобы до него дотянуться, надобно зеркало добыть. Через которое в Изнанку попасть можно.

– Добыть?! Жидкое зеркало? Кристиан, я его видел… один раз, в Сибири. Его невозможно взять с собой и унести.

– Потому Мама меня и послала, – Кристиан окутался сизым дымом. – Я отыскал жидкое зеркало здесь, неподалеку… Это было непросто. Слушай теперь и на ус мотай. Книжник прав: чтобы спастись от смуты, надо пройти сквозь зеркало в Нижний мир, надо добыть ту штуковину колдовскую. Иного пути не вижу, а может, и это не поможет… Но пересечь границу – смерть для всякого. Только тот пройдет, кого уже за руку водили. Ты сумеешь, Кузнец, тебя туда водили. А теперь сам пройдешь и нас проведешь. Если Книга не врет, там найдем часы Сварога. Часы те погасят Звенящий узел… Я нашел зеркало – добрые люди помогли. Да только войти сам не могу. Там копать надо, команда целая нужна, машины да лопаты. И еще кое-что… – Хранитель кивнул бывшему библиотекарю, приглашая его продолжать рассказ.

– Жидкое зеркало колодцы любят, ямы глубокие, – Свирский нервно потер руки. – Если верить отрывкам из Книги Шестокрыла, каждую каплю жидких дверей надежно стерегут. Разбросаны капли по всей Руси, глубоко в колодцах прячутся, да еще под ними живут кровожадные Стражи. И перенести зеркало с места на место может только Страж, он его выпивает да назад срыгивает…

– Стало быть, наша задача – откопать зеркало там, где укажет брат Кристиан, – принялся загибать пальцы Артур, – затем изловить неизвестных Стражей… Или перебить, если они не захотят, чтобы их изловили. Не дать им выпить зеркало… А потом еще как-то найти эти самые часы или компас… А проще никак нельзя?!

– Можно проще… – Отшельник полил свою маску пахучей жидкостью. Несмотря на фильтр, он с трудом переносил городской воздух. – Отправляйтесь на Урал и сами гасите Слабые метки… Меня одного сотрет в порошок. Кроме Валдиса и еще двоих-троих наших, никто помогать не станет. Некому сдержать мать-землю.

– А там, внизу? – задумался Артур. – Как мы разберемся с компасом?

– А что мы знаем про Нижний мир? – вздохнул Хранитель памяти. – Да ничего толком. Мы знаем, что тебе, брат Кузнец, удалось там побывать. Мы знаем, что за жидким зеркалом может быть выход в Изнанку, а может быть тупик. Здешнее зеркало я отыскал случайно – когда мы в Павловске помогали брату Цырену обращаться в леопарда. Наткнулся, почуял… Повезло мне. Второй раз так не повезет…

– Ладно, едем, куда скажешь, – вздохнул Артур.

– В Книге сказано, что Проснувшемуся Демону надлежит собрать новое Братство креста. Только на сей раз пойдут и те, кто в крест не верует. Если ты нас поведешь.

– Пойду уж и я, что поделаешь, – нахмурился Озерник. – Хотя радости мне никакой с Качалыциком на пару… Даже вода от них тухнет.

– Ну хорошо, мы с вами найдем вход и спустимся, – задумался Артур. – А дальше как? Искать подземные ходы? Бросить экспедицию?

– Никого бросать не надо… Как встанет полная луна, незаметно уйдем и незаметно вернемся. Если вернемся… – добавил Кристиан. – Еще Валдису сон странный приснился. Будто стоим мы с Черным Дедом на голом холме и режем вместе человека, поперек живота режем, да… – Хранитель отхлебнул из фляжки.

– И… что дальше? – У Артура заныло в животе. Хранители памяти, особенно Валдис, крайне редко видели сны пустые.

– Дальше что?.. Да такая смешная штука. Режем мы того то ли человека, то ли нет, руки у него вроде как связаны, а коленки в другую сторону гнутся, во как… – играя бровями, хмуро продолжал Кристиан. – И что же Валдис? Сразу к Маме Анне полетел, а она уже его ждет. И читает в Книге… Мол, Страж выпьет серебро, а Озерный колдун заставит его серебро назад извергнуть.

– И как же это понять?

– Да так уж и понимай, – загудел Озерник. – Видать, приставлен к жидкому серебру тот, кто его разом выпить может. Твое дело – его изловить, а мое… Резать – уж это моя забота. Я насекомых резать с рождения привычный.

– Народу много с собой не бери, – деловито продолжал Качалыцик. – Полсотни, может, самых крепких. Цырена пригласи. Хорошо, если зеркало дюжину пропустит, а может – и того меньше. До полной луны – два дня. Надо торопиться, надо искать Звенящий узел. Пока волна не добралась сюда…

Гости неслышно покинули кабинет – так же неслышно, как и появились. Артур в задумчивости постоял, глядя в пустой коридор, освещенный неровным светом факелов. С некоторых пор комендант Зимнего дворца приказал снова перейти ночами на натуральное освещение. После того как Пустотелая ведьма, подосланная кавказниками, взорвала себя и электрическую подстанцию, электрическому освещению больше не доверяли…

– Дневальный, полковника Карапуза ко мне! – крикнул Коваль в открытую дверь. – Разбудить секретаря Рубенса и тоже ко мне! Курьеров буди – к семи утра собрать мне Малый круг!

– Я уже здесь, – квадратной горой Митя выдвинулся из-за портьеры.

– Ты все слышал?

– Да, командир. Тряхнем стариной, как в былые деньки? Снова Братство креста? Только ведь колдуны, они кресту так и не преклонились…

– Это уже неважно, – Артур отодвинул щеколду, распахнул окно во влажную питерскую ночь. – Это даже к лучшему, если Россию будут защищать все вместе.

3 МАЛЫЙ КРУГ

– Ситуация складывается так, что на некоторое время мне придется уехать…

Президент походил из угла в угол, напрасно пытаясь успокоить нервы. В конце концов он вздохнул и заставил себя взять в руки первый документ. Лучшим способом успокоиться всегда была работа мозга. Следовало срочно переключиться на дела земные и повседневные!

– Мне придется уехать. Те, кто поедет со мной, уже оповещены об этом, – повторил Артур. – На время моего отсутствия, как установлено законом, обязанности президента будет исполнять губернатор Петербурга, Михаил Рубенс.

Члены Малого круга, разбуженные ни свет ни заря, терпеливо слушали, открыв свои блокноты. Было слышно, как в окно бьется муха. Даже самые ярые куряги не решались закурить. Хоть об этом прямо не заявлялось, весть уже пронеслась по Зимнему дворцу и выплеснулась наружу, в квартиры высших сановников. На Урале назревает серьезный бунт!

– Поэтому сегодня, сейчас, мы должны решить ряд вопросов, – продолжал Артур. – Дальше вице-президент все определит на Большом круге… Первое и важнейшее – наш нерешенный земельный вопрос…

Чиновники заскрипели перьями.

– В месячный срок надо представить в Думу наши предложения по конфискации и разделу крупных помещичьих хозяйств. Я имею в виду ковбоев, не получивших земли по последнему разделу, тех, кто незаконно присвоил себе общинные угодья еще во времена Пакта вольных поселений. Если на севере страны мы в целом завершили процесс конфискации, то в южных губерниях творится черт знает что! Списки у нас имеются, осталось дать делу официальный ход, но постараться обойтись без поножовщины. Также я передал вам списки четырех тысяч солдат и офицеров, пожалованных земельными наделами. Их необходимо расселить в первую очередь, и именно в приграничных районах… Да, слушаю?!

– Господин президент, значит ли это, что тех, кто получил грамоты согласно последнему кадастру…

– Да, этих никто не тронет. Идем дальше… На сегодня нами учтено двадцать семь тысяч крупных и средних помещичьих хозяйств, которые честно получили землю и честно платят налоги. Наша задача – толкнуть их на «прусский путь» развития, скажем так. Я прошу председателя банка – надо им помочь с механизацией, с приобретением самого лучшего оборудования. Как это сделать, я сам точно пока не представляю. В этой папке оставлю материалы, для ознакомления, так сказать… Прошу министра сельского хозяйства собрать всех своих клерков и внести вице-президенту ваши предложения. Надо, чтобы в каждом уезде, в каждой волости и губернии появились старосты и старшины, которые будут вправе собирать сход бедноты и батраков… Вы записываете? Из их числа чтобы были образованы волостные суды.

– Господин президент, мы озлобим богатеев…

– Наша задача – не озлобить их, а, напротив, склонить на свою сторону, – рубанул ладонью Коваль. – Состоятельные люди должны быть уверены, что государство видит в них главную опору. Особенно это касается не крупных, а средних, кулацких хозяйств. Внимательно прочтите то, что я написал, – все в этой папке. В каждой волости и губернии, помимо крестьянских сходов, надлежит организовать… гм… назовем это «клубами аристократии», или «съездами уездного дворянства». Понятно, что настоящего дворянства у нас… гм… пока нет. Подумайте, как лучше поступить. Все средние и крупные помещики должны быть охвачены политической работой. Их совершенно необходимо вовлечь в управление, чтобы саботаж с поставками, как в прошлом году, навсегда прекратился… Да, что вы хотели сказать?

– Но, господин президент… дворянство – это ведь сословие, возможное лишь при монархии?

– Дворянство – это, прежде всего, сословие служивое, – поднял палец президент. – Если мы хотим, чтобы у нашего государства появилась настоящая опора, мы не должны бояться этого слова. Дворяне – это те, кому мы жалуем дворы. Жалуем пашни, леса, реки с рыбой навсегда, в бессрочное пользование. Но за это требуем верной службы! И я прошу вице-президента, вместе с судейскими, подготовить проект закона о служивом сословии.

– Сделаем, – старый Рубенс, как всегда, уловил суть вопроса с полуслова.

– Три недели назад я поручал вам создать Геральдическую комиссию…

– Комиссия собрана, господин президент. – Секретарь неуловимым движением выхватил из своей папки нужный документ и подложил под локоть хозяину. – Все старейшие книжники Петербурга выразили готовность участвовать.

– Отлично. Записывайте. Предстоит разработать положения о родовых гербах, о закрытых учебных заведениях для дворянских детей, о неотчуждаемых имениях. Отдельно… вот, возьмите, в этой папке… я набросал проект закона о пажеских корпусах. Вице-губернатора я прошу на ближайшей коллегии рассмотреть следующее предложение: передать Воронцовский дворец Первому пажескому корпусу Петербурга. У нас тысячи сирот в офицерских семьях, так пусть учатся там, где и раньше жили суворовцы. Что у нас там сейчас, на Садовой?

– Госпиталь и гимназия. Но их можно перевести, у нас полно пустых особняков на Карповке.

– Вот и прекрасно. Переводите, освобождайте дворец, ищите отставных военных, кто хочет с детьми заниматься… А мы вернемся к геральдической комиссии. Кто у нас сегодня от министра обороны? Вы?.. Записывайте! В двухнедельный срок представите единые знаки различия для всех родов войск. К сентябрю все постоянные подразделения должны быть одеты строго по форме! Знаки утвердите следующие – кокарды, шевроны, петлицы, нарукавные нашивки. Возьмите в этой папке примерные образцы, я тут посидел над архивами… Отдельной группой разработать символику для министерства и всех родов войск. Заодно будет повод подать мне окончательные списки всех воинских формирований… Смотрите сюда. Вот это – нарукавная тканевая нашивка. Раньше нам было не до этого, но теперь необходимо процесс завершить! Должно быть так – взглянул на солдата и сразу понял, чем он занят и из какого полка! Все записали?..

Коваль встал, походил вдоль стола. Предстояла самая трудная часть работы, которую не следовало проводить впопыхах. Но именно так всегда и обстояло – самые главные вопросы приходилось решать на бегу.

– Теперь переходим к вопросу о постоянной службе. За основу я взял царский указ от одна тысяча восемьсот семьдесят четвертого года. Естественно, его надо переработать, заменить устаревшие обороты и многие формулировки. Господин секретарь, зачитайте!

Младший Рубенс откашлялся, нацепил очки и, придав голосу низкий глубокий тембр, принялся читать:

«Устав. Положения общие. Защита престола и отечества есть священная обязанность каждого русского подданного. Пункт первый. Мужское население без различия состояний подлежит воинской повинности. Пункт второй. Денежный выкуп от воинской повинности и замена охотником не допускаются. Пункт третий. Лица мужского пола, имеющие от роду более пятнадцати лет, могут быть увольняемы из русского подданства лишь по совершенном отбытии ими воинской повинности или же по вынутии жребия, освобождающего их от службы в постоянных войсках…»

– Достаточно, – остановил чтение Коваль. – Тут много страниц. Я прошу размножить и передать каждому. Что касается сроков службы – обсудите это еще раз без меня. Но мои предложения следующие… Записывайте! Во-первых, следует ввести среди рекрутов жеребьевку. Мы не должны давать повод к злоупотреблениям на местах. И разослать ее правила во все гарнизоны! Дальше: срок службы в сухопутных войсках – не меньше трех лет. А после действительной службы – еще лет десять в запасе. Чтобы страна могла в любой момент призвать резервистов… Наверное, придется сделать исключения по регионам, продумайте! На флоте срок службы должен быть больше, но и жалованье следует поднять. И выходное пособие увеличить!.. Отдельная тема – это наши казаки. Те переселенцы, что поедут сейчас на Восток, не могут пока себя сами защитить. Но границы держать кто-то должен. Поэтому мы немедленно начнем формирование Сибирского казачьего войска. Мы не станем плодить гарнизоны вдоль всей границы, это нам просто не по карману… Я прошу в мое отсутствие вызвать сюда губернаторов из всех южных губерний, где есть казаки, и пригласить всех атаманов. К украинским тоже пошлите гонцов. Наша задача – сформировать не меньше десяти пятисотенных кавалерийских полков, в составе каждого иметь пулеметно-артиллерийскую роту и автомобильную роту. Я прошу министра финансов утрясти этот вопрос с нашим тылом, чтобы каждому казаку причитался земельный участок вчетверо больше, чем нарезаем мы в центральных губерниях. Вот здесь… – Артур передал секретарю рулон пожелтевшей бумаги, – здесь примерная карта районов, где я предлагаю расселить служивых. Начиная от Оренбурга и дальше на восток, Тобольская губерния, Омск…

– А кто будет ими командовать? – поднял руку Свирский. – Вот я лично не сомневаюсь, что мы наберем довольно много бедноты. Но как обеспечить дисциплину?

– Это вопрос военного министра. Следует не назначить, а выбрать на круге войскового атамана, у которого будут права военного суда. При атамане создадите штабную канцелярию, в нее войдут офицеры Тайного трибунала и представители ставки. Теперь дальше – по части охраны границ. Командующий флотом… Записывайте! В месячный срок подготовить все документы и начать формирование войск береговой охраны. В этой папке – мои наброски и немного старых бумаг по теме, которые я откопал в архивах… Ознакомитесь. Прошу всех взглянуть на карту, – Коваль подошел к огромной карте страны, принял из рук секретаря указку. – Нам надо создать особые береговые войска в каждом из флотов, на Северном, Балтийском, Черном море и Тихом океане. Как вы это сделаете организационно – сами решите. Но в составе подразделений должны быть не только гаубицы. Должны быть катера с тяжелыми пулеметами, разведывательные аэростаты, мины и зенитки. Орудий у нас достаточно, чтобы грамотно их распределить по узловым точкам. Вот здесь и здесь – обязательно, акватория Финского залива должна быть нашей всегда. И Балтийское море не отдавать! Отдельно вот здесь и здесь, в Кронштадте… записывайте, что я показываю!.. Отдельно надо создать укрепрайоны и в речных портах. Нева, Волга в нижнем и верхнем течении, Кама, каналы…

– А как же Черное море? Украина нам не позволит…

– В Киев вы пошлете делегацию. Соберете уважаемых людей, которых гетман хорошо знает. Объясните ему, что без нашей пограничной стражи он снова потеряет проливы. Объясните ему, что Россия не уйдет из Черного и Азовского морей. Предложите им сделку. Мы купим несколько участков территории под военные базы. Пусть у гетмана будет прямой интерес. Как только мы выйдем к Тихому океану и укрепимся, вы должны быть готовы перебросить на Дальний Восток дивизию береговой охраны и соответствующую технику. Наши границы должны уважать!

– Сильно звучит, – восхищенно выдохнул начальник полиции.

– После изучения силовым службам подготовить предложения. Вице-президенту внести их на ближайшем заседании Думы.

Михаил Рубенс кашлянул. Члены Малого круга принялись вздыхать и переглядываться.

– В чем вы сомневаетесь? – резко остановился Коваль.

– Господин президент, мои агенты… – Жандармский начальник поперхнулся, но взял себя в руки и заговорил тверже: – Мои агенты докладывают, что антиармейские настроения резко усилились. В Думе много заводчиков и богатых фермеров. После последнего массового призыва они потеряли рабочих. Они будут голосовать против постоянной армии.

– Особенно много недовольных стало после того, как мы оставили гарнизоны в Саудовской Аравии, – добавил начальник Трибунала. – Мамаши думали, что к ним вернутся сыночки, а сыночки-то не вернулись, хм…

– Недовольные? – нахмурился президент. Он уже просунул руки в рукава кителя, который надевал на него денщик. – Будут против? Так сделайте же так, чтобы каждый в Думе знал про ваших агентов. И пусть каждому станет известно – президент приказал поименно переписать тех, кто выступит против всеобщей воинской повинности. Пусть каждый знает – я порву любого, кто будет мешать укреплению страны.

4 НОВОЕ БРАТСТВО

– Ломать страшно… А ну на башку обвалится? – Митя Карапуз потрогал влажную поверхность кладки.

В свете факелов голубоватая мокрая глина показалась Артуру похожей на задвинутый люк, словно под землей надежно спрятался космический корабль. С неровных стен подземелья непрерывной музыкой лилась капель, с потолка свисали узловатые мокрые корни. Аккуратная когда-то кладка во многих местах осыпалась, грозя полным обвалом. Над узкими стершимися ступенями, по которым спускалась экспедиция, прогнулись ржавые стальные уголки и балки. Застоявшийся воздух пах плесенью и гнилой водой. Снизу, из трещин и провалов доносилось невнятное уханье и плеск.

Солдаты, тащившие таран, незаметно крестились и творили молитвы. После того как разожгли лампы и поставили в ряд треноги с факелами, стало повеселее. Факелы чадили, бойцы вколачивали подпорки, Коваль с интересом крутил головой. Он вспоминал рассуждения ученых начала двадцать первого века о тайнах императорской резиденции, о якобы существовавшей под парками Царского Села секретной железной дороге, о бесчисленных подземных ходах… Но пока что он видел лишь заброшенную дренажную систему и несколько полузатопленных коридоров, забитых грязью и всяким хламом.

– Откель столько грязи? – проворчал Карапуз. – Командир, я страсть как не люблю в грязи полоскаться.

– Откель-откель… – передразнил Черный Дед. – Мы почти под озеро влезли. Хорошо еще, потолок не обвалился.

Артур мысленно прикинул пройденный путь. Покинув паровики, они в условленном месте пересели на коней и скакали по объездным дорогам. Непосредственно в Царском Селе, как и было договорено, к ним присоединился Дед Касьян, монах Цырен и адмирал Орландо, переодетые в простую неприметную одежду. Возле Большого пруда ждал казачий сотник и инженеры со всем необходимым оборудованием.

Под землю они полезли там, где указал отшельник Кристиан. Хранитель памяти просто ткнул в основание того, что осталось от Турецкой бани. Именно там он чуял последнее присутствие беса, прозванного Сивым Быком.

Карапуз приказал своим парням копать. Чтобы не тревожить понапрасну местных фермеров, территорию парка оцепили, дровосеков и пастухов выгнали вместе со скотиной, а любопытному народу объявили, что ищут бомбы, оставшиеся от времен Большой Смерти.

– Он же здоровый был… Бес страшный, Бык Сивый, – шепотом передавали друг другу солдаты. – Столько народу в Эрмитаже положил, почитай, взвод целый. Как же под землю без норы-то влез, а?

Подле раскопа разбили палатку. Пока вгрызались в каменистый грунт и наводили первые подпорки, Дед Касьян оживленно обсуждал с Цыреном тонкости превращения в леопарда, фон Богль и Орландо чистили оружие, а Хранитель памяти вылез на пригорок и в одиночестве медитировал под слабым солнышком. Очень скоро Коваль убедился, что Кристиан вел их по верному пути. На глубине пяти метров хобот насоса вдруг свистнул, зачерпнув последнюю порцию воды. Узкая мокрая щель в кирпичной кладке раздалась в стороны, солдаты ахнули, кто-то чуть не провалился. Показалась взломанная, покореженная стальная плита со стершимися цифрами, а за ней – ступени…

– Это здесь, я его чую… – Цырен присел на корточки, опустил руки в лужу с ледяной водой. – Ручьем он притворился, гад. Водичкой под землю стек…

– Стек, да запашок опосля себя оставил, – хихикнул Озерник. – От этих чертяк вечно разит…

Колдун глянул на президента и прикусил язык.

– Если верить обрывкам, которые я успел за ночь отрыть в вашей библиотеке… – Орландо расстелил на ящиках дряхлые карты царскосельских парков, – получим, что ход, если он существует, должен идти от бани к гроту, под прудом. Но есть сведения, что другой ход ведет от дворца через район Софии в деревню Гумолосары, а оттуда… оттуда к бывшей станции Александровская. Зато на чертежах канализации от тысяча восемьсот восемьдесят девятого года есть метки, идущие от павильона Шапель и от правого крыла дворца. Если железная дорога существовала, она должна была начинаться, безусловно, во дворце…

Как всегда, министр промышленности всецело увлекся порученным делом. Даже таким мелким и нелепым для его нынешнего статуса.

– Ломайте, пока не затопило! – приказал Коваль. К вечеру расчистили кусок броневой плиты, вроде крышки люка. Ночью работы пришлось прекратить – слишком опасно было посылать людей под влажные слои почвы. Утром пробили дыру в слежавшемся песчанике, откачали воду, укрепили стенки, снова нащупали ступени. Когда проход расширился, втащили прожектор, наверху запустили дизель. Внизу, под крышкой люка, взору открылся узкий коридор с тупиковыми ответвлениями, с обвалившимся вдали потолком. Видимо, Сивый Бык, преследуемый колдунами и казаками, нырнул в старую дренажную систему, которую проложили в начале века девятнадцатого, а то и раньше. Вот только громадному Быку деваться отсюда было некуда…

– Зеркало – там! – Хранитель памяти уверенно указал на глухую стену. – Бык тоже чуял зеркало, бежал к нему…

Тупик в конце прохода казался незыблемым. Не верилось, что за ним можно найти что-то, кроме земли и воды. Воды Коваль боялся больше всего. А вдруг прорвет пробки, которые поставили строители начала века двадцатого, и вся масса воды из прудов прорвется в подземелье?

Спустя час первую четверку копателей сменила вторая, свободные смены непрерывно вычерпывали воду. Ведра с обломками и жижей передавали наверх по живой цепочке. Кое-где от ударов капель уже переросла в тонкие ручейки. По извилистым ходам разносилось дребезжащее эхо. Орландо наладил второй дизель, заработала помпа – вручную дело грозило затянуться на несколько дней. Возле завала росла гора породы, но заветный проход, обещанный отшельником, не желал открываться. Бывший царский парк надежно хранил секреты.

– Глянь-ко, братцы, пробил! Дырка там! – Дюжий солдат, почти квадратный, с гордостью показывал всем на лом, наполовину застрявший в жесткой спрессованной породе. От следующего удара по голубой кембрийской пробке побежали трещины.

– Берегись, братва! Никак затопит! – Солдаты отпрыгнули в стороны.

Первая волна холодной воды повалила несколько треног с факелами, вторая, более слабая, достигла ступеней лестницы, а третья…

Третьей волны не последовало. За взломанной пробкой снова показалась кирпичная кладка. Но кирпичным был только низ – примерно на уровне пояса из бетона торчали ровные прутья арматуры. Копатели наткнулись на серьезное подземное сооружение.

– Уф, ну и помылися…

– Таран сюды, живо! – Мокрый Карапуз, отплевываясь, держал на вытянутых вверх руках прожектор.

Утопая по колено, бойцы подкатили бревно с заостренным наконечником. После пятого удара кирпич начал вылетать. Раствор между кирпичами оказался настолько прочен, что держался, похожий на прямоугольные соты.

– Он был здесь, я его слышу… – У Цырена от волнения раздувались ноздри.

Коваль заметил, что даже в человеческом обличье монашек сохранил черты леопарда. Его кожа так и осталась слегка пятнистой, словно парень перенес оспу, походка приобрела гибкость и плавность, и во взгляде, прежде безмятежном, появилось нечто неуловимо жестокое.

– Сивый Бык силен тем, что иногда может таять, как лед. Он тает и проходит сквозь щели…

– Верно сказано, господин Кузнец, – кивнул Дед Касьян, выжимая насквозь промокшую нижнюю рубаху. – Он потому и пролез во дворец к твоей супружнице, что ручьем просочился. Только долго он ручьем притворяться не умеет, не такая его порода. Мы этого стервеца уже в метро бы изловили, кабы не губернатор твой, Рубенс. Тот не позволил огнем сатанинским залить метро. Я бы его поджарил…

Дед Касьян поступил хитрее всех. Словно заранее знал, что промокнет, он скинул одежду наверху и спустился в галерею в одной рубахе и с посохом. Как только таран преодолел четвертый кирпич в глубину, камень на посохе Черного Деда заиграл ярким багровым пламенем. Бойцы кашляли, в воздухе носилось облако кирпичной пыли. Наконец, кладка с гулким грохотом провалилась в черную пустоту.

– Что там? Гляди, рельсы!

– Вот те крест, там смотрел кто-то! Глазища – во!

– Мой президент, не ходите первый, – фон Богль решительно преградил Ковалю дорогу. Цырен тоже выступил вперед.

– Вот она… Значит, это правда… – Артур разглядывал внутренности широкого тоннеля, убегающего вдаль. Из влажной глубины возвращалось эхо.

– Что «правда»? – вежливо спросил Орландо, выкидывая из шапки улиток.

– Правда, что при последнем царе строили подземную железку через парки до станции. Писали об этом много, но никто ее тогда не нашел. Или искать не хотели…

– Огня сюда, живо! Есаул, поставь своих вычерпывать! – распоряжался Карапуз. – Вы, трое! Таран назад откатите!.. Ща как врежу, будешь у меня волынить, морда кривоносая!

Не прошло и десяти минут, как Артур ступил на влажный гравийный пол. С рельсов осыпалась ржа, своды покрывал лишайник, но в целом узкоколейка пребывала в неплохом состоянии. Если снаружи, за стеной в четыре кирпича, царили насекомые, слякоть и запустение, то под арочный свод тоннеля вода проникала с трудом. На крюках, промаркированные и надписанные, покоились разноцветные провода. С узкой потолочной балки свисали почти не запылившиеся лампы.

Метрах в десяти от пролома находился железный ящик с кнопками и бездействующим рубильником, а за ним – перекидной стрелочный рычаг и дополнительная ветка, ведущая к низкому перрону. Впрочем, двери на этой «промежуточной станции» были накрепко заделаны кирпичом и замазаны. Еще дальше прожектор выхватил из тьмы первую развилку: к главному тоннелю под углом градусов в шестьдесят примыкала узкая галерея. В одну сторону она вела полого вниз, там плескалась вода, а в другую – тоже заканчивалась мощной кирпичной пробкой. Складывалось впечатление, что строители железной дороги тщательно уничтожали все вспомогательные выходы на поверхность.

Артур прикинул, сколько тысяч тонн породы пришлось им выгребать практически вручную. Даже если в главном стволе и работал земснаряд, сохранить стройку в тайне представлялось крайне сложной затеей. Если только… если только руководители проекта не придумали, куда скидывать грунт внизу, не вытаскивая его на поверхность.

– Ваше высокоблагородие, в какую сторону прикажете идти? – Усатый казачий сотник держал над президентом сразу два масляных фонаря.

Артур взглянул на Качалыцика. Кристиан уверенно махнул рукой направо.

– Позади нам делать нечего. Зеркало где-то там, справа. И следы его, Бычьи, туда ведут…

– Герр президент, я отказываюсь вас охранять, если вы бежите впереди! – Маленький германец в плаще проворно обогнал Коваля.

Тоннель спускался вниз с еле заметным уклоном. Коваль попытался представить вид сверху. Выходило, что железная дорога убегала прямо под Большой пруд.

– Если эта тварь появится, я ему задам! – Митя вернулся из пролома со своим любимым шестиствольным пулеметом.

– Стойте! Слышите? Как тихо, – Орландо поднял палец. – Такой звук, словно хлопает кто-то…

– Вода это над нами хлопает… – проворчал Дед Касьян. – Я на озере всю жизнь прожил, воду чую. Той воды, что сверху, – бояться нам не надо. Раствор славно держит. Вот под нами большая вода бурлит, наружу рвется, это опасно…

– Карапуз, пусть сюда тащат оборудование, – распорядился Коваль. – Кристиан, ты можешь утихомирить псов? Что ж они воют-то так?

– Нечистую чуют, вот и бесятся…

– Ага, так ты тоже унюхал? – насмешливо приподнял бровь Черный Дед.

– Еще бы не унюхать, – нехотя откликнулся Качальщик. – Здорово тут кто-то поразмялся…

– Кто ж таковские?

– А я почем знаю? Сказывали – банда Трехгубого Алешки за Павловском шалит, можа, они?

– Слыхал я об том… Мыслишь, сховались нелюди? Артур с растущей тревогой следил за беседой вчерашних врагов. Представители враждующих колдовских конфессий пока еще не могли привыкнуть действовать в одной упряжке и постоянно задирали и подкалывали друг друга.

– Эй, брат Кристиан, это вы о чем?

– Да все о том же, духом человечьим тянет. Свежим душком, – Хранитель подергал себя за бороду. – Банда в Павловске шурует… Да тебе о таких мелочах теперича не докладают, хе-хе… Может, и правда сыскали воры ходы древние, там и ховаются, и добычу туда складывают…

Були вели себя нервно, грызлись, путали поводки, норовили затеять драку. Болотные коты, порученные Цырену, спокойно лежали у его ног, видимо чувствуя что-то родное в леопардовой повадке монаха. Лучше всего в привычной мрачной атмосфере подвала чувствовали себя гигантские летучие мыши. Один из летунов даже успел изловить парочку крыс.

Под землю Коваль взял шестерку лучших лысых булей, самых мощных и свирепых из президентской охраны, а также четырех болотных котов и двух летунов-вампиров. Тигров-альбиносов Артур был вынужден оставить. Мощные звери могли застрять в узких проходах. Кроме того, один тигр Лапочка съедал в сутки мяса больше, чем четыре здоровенных пса.

Сверху занесли и выложили горой мешки, рюкзаки и ящики, которые предстояло теперь тащить на себе. Даже самые говорливые бойцы невольно примолкли, когда пришла пора прощаться с голубым небом. Казачий сотник и капитан «голубых клинков» из президентского конвоя были готовы сопровождать начальство хоть к черту на рога. Но Митя Карапуз скомплектовал для рейда два самых надежных взвода, остальных отправил в казармы. С приказом держать рты на замке…

– Слушайте все, – вполголоса обратился Артур к «голубым клинкам» и казакам, построившимся с автоматами и факелами. – Впереди идет господин Цырен и егеря с котами. Мы пойдем следом. Я, затем господин Касьян, господин Кристиан и остальные. Дальше – обоз. Огонь не разводить, курить только на привале, говорить запрещено, команды передавать установленными сигналами. Оружие привязать, проверить, чтобы нигде не звякало. Если есть кто… Короче, если кто в себе сомневается, пусть выйдет сейчас. Обещаю, под трибунал не посажу.

Однако никто малодушия не проявил.

Прошло совсем немного времени, и полусотня отчаянных бойцов, навьюченных походным грузом, тронулась в недра царской подземки.

5 ЦАРСКАЯ ПОДЗЕМКА

Минут сорок двигались без приключений, вдоль широкой однопутки, уложенной в чреве бетонного тоннеля трехметровой высоты. По стенам змеились поросшие мхом и паутиной кабели, в гнездах слепо поблескивали небольшие прожектора. Ширина тоннеля превышала десять метров. Вентиляция все же присутствовала – кое-где ощущался слабый, но устойчивый естественный приток. Боковые ответвления чередовались с ливневыми колодцами и резервными кингстонами. Тоннель все время уходил вниз, затем начался плавный поворот налево. Кое-где из щелей сочилась вода, но между шпал пока было сухо. Сторожевые кошки вели себя спокойно, только рыкали, когда на пути, среди щебня встречались черные застывшие капли, похожие на смолу. В таких случаях звали Цырена. Человек-леопард становился на колени, нюхал кровь оборотня, трогал ржавые рельсы, мрачно скалил зубы. Его личный враг ложился тут на отдых и зализывал раны.

На арочном своде, выложенном белым кирпичом, с замковым камнем посередине, плясали отсветы факелов. В стенах через равные промежутки темнели пазы. В некоторых из них сохранились части механизмов, похожие на задвижки. После третьего низкого перрона стали встречаться старинные колодцы с чугунными ступенями. К колодцам подводили котов, но обоняние ничего не подсказывало хищникам. Зато Хранитель памяти уже в третий раз шептался с Цыреном и Черным Дедом. Президент не встревал, справедливо полагая, что каждого из них заменить не в силах.

Угол наклона постепенно уменьшился, тоннель теперь вел горизонтально. Запахло сыростью, появились лужи и насекомые, часто закапало с потолка. Отряд стал чаще останавливаться, поскольку Карапуз приказывал проверять каждый поворот, каждый лаз. Почти все боковые проходы оказались подтопленными. Артур и Орландо неоднократно сверялись с картами. Получалось, что под Большим прудом они давно прошли и уверенно направлялись к станции Александровская. Все именно так, как рассказывали предания о царской подземке.

Однажды в боковом тупиковом проходе солдаты наткнулись на спрессованную временем кучу мусора. Из рвани выглядывал носик старинного чайника, бронзовая каска с фонарем и обрывки арматуры. Спустя сорок метров снова обнаружились следы халатности – китель с позеленевшими пуговицами, ботинки, обрывки каких-то амбарных книг с чертежами. Вполне вероятно, что строители сворачивали работы в спешке. Наконец авангард уперся в развилку, и Артур воочию столкнулся с российской историей.

На кольцевой рельсовой развязке замерла низкая электрическая дрезина с царскими орлами на дверцах и будке машиниста. Дверные ручки вагончиков, подножки, пепельницы внутри, на дверцах – все было выполнено с изяществом ивкусом, соответствуя пожеланиям самого придирчивого заказчика. Неизвестно, возил ли поезд венценосную фамилию или же так и замер в режиме испытаний. Кожаные сиденья, позолота и вензеля почти не пострадали от времени, зато поручни и внутренние панели из ценных пород дерева потемнели и раскрошились.

– Вот так красотищща… – Чингисы и казаки окружили блестящую повозку.

Карапуз остановил авангард. Быстро организовали оцепление. Орландо и еще двое техников взобрались на дрезину, сняли кожухи и в свете фонариков принялись изучать внутренности. Выяснилось, что за тремя шестиместными купе располагался обычный паровой котел, только тендер с углем был отцеплен. Он стоял на запасном пути, в глубокой нише. Там же, под козырьком для часового, висели трубки телефонов. Позади уютных сидений для царственных особ находилось несколько жестких лавок для конвоя. Аккумуляторы и прочая электрическая часть имели германское происхождение. Дрезина могла приводиться в движение как от электрической, так и от паровой тяги. На посту машиниста под слоем пыли лежали красивая фуражка, фонарик и свисток.

Система стрелок позволяла разойтись сразу двум составам. На всякий случай Карапуз отправил развед-отряды во все три тоннеля, хотя Цырен и Кристиан уверенно указывали на средний, самый широкий. Жидкое зеркало находилось где-то там.

– Сможем мы поднять дрезину наверх? – тихо спросил Артур у лучшего инженера страны.

– Судя по паровому двигателю, где-то есть замаскированный выезд на поверхность. Иначе здесь задохнулись бы от дыма, – Орландо кивнул на изящную трубу паровозика, почти упершуюся в потолок тоннеля. – Паровая тяга планировалась наружи. Скорее всего, это поезд для экстренного бегства. Мне кажется… – Итальянец замялся, заглянув под днище дрезины.

– Что тебе кажется?

– Мне кажется, что выезд наружу вполне мог сохраниться. И если бы я его планировал, я бы вывел тоннель внутри одной из загородных резиденций, понимаешь? В чистом поле пришлось бы накопать… или насыпать курган. Такое сооружение слишком заметно. А во дворе небольшого дворца вполне реально спрятать…

– Во дворе дворца? – Коваль задумался. – Вроде бы мои люди прошерстили все… И до Большой смерти ничего не нашли.

– Видимо, не все. Или нашли, но никому не сообщили, – хитро подмигнул Орландо. – Разве ваши большевистские лидеры обо всем докладывали народу? Кроме того, это может быть лифт. Он много места не займет.

Словно в подтверждение его слов, из правого рукава вернулась разведка и доложила, что тоннель перекрыт толстым стальным щитом. Рядом с дверью нет ни электрощита, ни рубильника, стало быть, отпирается путь откуда-то из другой точки. Зато вторая группа, исследовавшая левый тоннель, принесла более интересные вести. Там, над путями, обнаружилась металлическая лесенка, ведущая куда-то наверх, и плотно притертый люк в потолке. Взломать его без взрывчатки не представлялось возможным.

Новая загадка, разгадывать которую некогда…

Коваль не без сожаления покинул царский поезд. У него внезапно возникло смешное ощущение, как в детстве, будто отобрали дорогую и невероятно престижную игрушку. Но очень скоро о роскошном подарке Николая Второго пришлось позабыть, потому что авангард уперся в размыв.

И почти сразу лысые псы кинулись в погоню за живым человеком.

До сего момента двигались так. Впереди – два отделения преданных чингисов в доспехах, с котами на длинной привязи и заряженными пулеметами. За ними, на дистанции в двадцать шагов – еще одно отделение опытнейших бойцов, на сей раз «голубые клинки». Только потом – Коваль с ближайшими соратниками и обоз. Президента окружали со всех сторон плотным кольцом, поэтому он не сразу увидел, что происходит впереди. Ряды факелов заметались, затявкали кошки, низким рыком отозвались лысые псы, диким грохотом ударила по ушам первая очередь. И сразу за ней – вторая.

– Не стрелять! Отставить!

– Что там такое?!

– Мужика изловили, ваше превосство!

Привели упирающегося пленного. Он брыкался ногами, мотал бородатой башкой и мычал невразумительно, как корова. Одет был в ватничек и разорванные грубые штаны. Штаны, впрочем, порвали були. Они до сих пор рычали, не могли успокоиться.

– Кабы не Малыш, утек бы, гад! – блеснул зубами молодой чингис, задержавший таинственного беглеца. – Он не один был, второй через дыру утек. Господин полковник, прикажете за ним кота послать?

– Давай, посылай!

Карапуз попытался допросить пленного, но так ничего и не добился. При более внимательном осмотре обнаружилось, что парень явно слабоумен и нем – скорее всего, от рождения. Что, впрочем, не помешало банде Трехгубого использовать его как сторожа. У самой кромки воды, там, где потолок тоннеля рассыпался и рухнул вниз, бойцы нашли аккуратную дверцу и за ней – лесенку вверх. Напарник мычащего сторожа сумел сбежать по извилистому проходу, но воровскую казну с собой прихватить не успел. Лесенка вывела в анфиладу высоких сводчатых комнат. По центру каждой из них на пружинных рессорах дремали законсервированные генераторы, от них тянулись провода и шланги. Резервная электростанция простояла два столетия в густой смазке, не получив заметных повреждений. Лишь кое-где мародеры открутили гайки и ручки рычагов. А последнее помещение, куда добрались «голубые клинки», представляло собой идеально оборудованную котельную образца начала двадцатого века. Всю дальнюю стену занимали переплетения труб, манометры, рычаги и вентили, за проволочной перегородкой выпирали пузатые клепаные бока котлов. Посреди котельной валялось награбленное бандой добро. Груды ценной утвари: серебряная посуда, инкрустированное оружие, бархат и шелк в рулонах, чемоданы, сумки и корзины, тюки с платьем… Воры не брезговали даже снимать обувь с убитых ими бедняков. В углу бездействующей котельной гвардейцы нашли целый склад дешевых башмаков на деревянной подошве.

– Я ж говорил – злыдней чую, – флегматично заметил Черный Дед. Впрочем, криминал его, как всегда, нисколько не занимал. Колдун был выше мелких разборок. Все желаемое он получал в своей озерной резиденции без насилия.

– Вот сволочи, – ругались солдаты. – Сколько душ загубили!

– А роту Гришкина в Павловск трижды снимали… Да теперь ясно, отчего сыскать супостатов не могли! В подвалы зарывались, гады!

Сверху вернулась погоня. Второго сторожа поймали практически на поверхности. Косой лаз вывел рубак Карапуза во внутренности заброшенной котельной, на самой окраине Павловска. Беглец в меховой выворотке лежал в кустах и жалобно скулил. Над ним скалил клыки громадный болотный кот. Парня связали и приволокли обратно вниз. Этот, в отличие от напарника, умел говорить и, ощутив нож у горла, быстро признался, что поставлены они сторожить добро атамана. Сейчас пока шайка разбрелась по домам, а охотиться выйдут добры молодцы как стемнеет. В осведомителях у них не только дозорные из местной царскосельской жандармерии, но и высокие чины из петербургской торговой палаты. Они-то и снабжают разбойников сведениями об отправляющихся на юг караванах…

Коваль быстро отдал распоряжения. Лаз взорвать, чтобы у бандитов не было ходу к их награбленному добру. Отправить назад гонцов с запечатанным пакетом к губернатору Рубенсу, чтобы немедленно оцепили Павловск и брали разбойников по домам, спящими. Карапуз уже намеревался пустить обоих «сторожей» в расход, когда за них неожиданно вступился министр Орландо.

– Почему они нас не слышали? Мы ведь топали громко.

И тут, напуганный близкой расправой, завшивевший, косматый разбойник понес уже совершенную околесицу. Мол, в тоннели они никогда ни ногой, даже атаман под пулей не заставит. Порой там и светится что-то, и топает, и ухает, особенно за размывом. Туда лазили раньше, раза три, надеялись золотишко царское сыскать, да и плыть-то под обрушенным сводом – всего ничего, метров десять, а дальше снова сухо. Ненадолго сухо, правда, там снова по колено в воде шлепать, аж до самого подземного дворца…

– Дворца? – оживился Орландо. – Чей же там дворец?

Этого разбойник не знал, но попросил лучше пристрелить его на месте, чем нанимать в проводники. За размывы ходили дважды бесстрашные босяки, да только оба раза еле ноги унесли.

В затопленный тоннель вызвались нырнуть трое – самые закаленные пловцы. Прихватили с собой булей, которым, с их жабрами и глазами, привыкшими к полному мраку, было все нипочем. Очень скоро с той стороны подергали веревку, и переправа началась. Орландо заблаговременно распорядился, чтобы боеприпасы, сухой паек и прочие важные запасы плотно зашили в просмоленные и обмазанные жиром мешки. Поэтому первая переправа прошла успешно, только вымерзли в ледяной воде.

Едва вынырнув, Коваль сразу ощутил, как изменился воздух. Сюда уже не достигал свежий ветерок, и факелы разгорались крайне неохотно. Хорошо, что в распоряжении отряда имелся ящик осветительных ракет, способных гореть где угодно. Шли по колено в воде, коты при этом настороженно ворчали. Солдаты беззвучно матерились, цепляясь сапогами за вырванные, скрюченные шпалы и провода. Черный Дед все сильнее хмурился, о чем-то шептался с Кристианом. Воняло плесенью и разложением. Метров через сто впереди снова наметился размыв, но на сей раз преодолеть его не представлялось возможным. Могучая арматура, державшая свод тоннеля, прогнулась до самого пола, бетонный купол раскрошился, сквозь него когда-то высыпались сотни тонн глины и окончательно закупорили проход.

Зато оставался свободный доступ в два узких боковых коридора. В правом коридоре экспедицию поджидала неприятная находка. Чавкая сапогами в ледяной грязи, разведчики очень скоро добрались до тупика, заваленного разложившимися человеческими трупами. Самому свежему мертвецу можно было навскидку дать несколько недель.

– Славно кто-то пообедал, – зажимая нос платком, заметил Кристиан. – Эй, ребята, огня сюда больше!

– Не обедали, – сотник лезвием сабли перевернул голову ближайшего мертвеца. – Смотрите: пробили череп, вынули мозги.

– Храни нас святая Ксения, – пробормотал чингис, державший шипящую осветительную шашку, – и у других тоже…

– Зато цацки все целы на бабах, глядите, – ткнул посохом Дед Касьян. – Ни обувку, ни серебро не взяли, только из башки все высосали. Это не вампиры. И не воры. Кой-че похуже будет…

– Ритуал? Секта? – приподнял бровь Орландо. – Вы помните, господин президент? В самые последние месяцы перед Большой смертью, когда эпидемия уже бушевала, их расплодилось множество. В Париже и пригородах они практически безнаказанно воровали женщин и детей. Наверняка здесь могли сохраниться подобные верования…

– И чтобы мы ничего до сих пор не заметили? – вслух задумался Артур. – У нас под носом воруют людей, и никто – ни гугу?

– Мой президент, если мне позволять сказать… – откашлялся фон Богль. – На последнем заседании Тайного Трибунала его превосходительство фон Борк как раз поднимал проблема. В Россия исчезать много, очень много люди. Много тысячи. Разные причины. Болезни, смерть от водки, холод, убийства. Невозможно определить причины. Его превосходительство фон Борк готовит доклад на ваше имя.

Из левого коридора разведка принесла более приятные вести. Там нашли вход в трехэтажный подземный лабиринт, сухой, почти не загаженный, заполненный непонятными предметами. Артур немедленно отправился осматривать находки. То, что вояки атамана Трехгубого называли дворцом, являлось, скорее всего, одним из запасных складов для обеспечения автономного существования дома Романовых. Значительно испорченным водой и насекомыми оказалось содержимое дюжины клетей на нижнем этаже. На расползшихся деревянных ящиках еще можно было прочитать «…ставщик императорского двора Его Вели…», но сами товары сгнили, превратились в черную грязь. Этажом выше, к изумлению Орландо, ощущался слабый приток воздуха. Здесь спугнули сотню жирных крыс, но никаких следов страшных мозгоклювов не обнаружили. Вместо извращенцев, выедавших у несчастных путников мозг, нашли стеллажи с инженерным оборудованием, упакованную мебель, сложенные койки, попорченные мышами, носилки, операционное оборудование начала века двадцатого, даже запаянные биксы со стерильными шприцами. Еще выше этажом взломали двери вдоль узкого коридора. Обнаружили жилые помещения, спартански обставленные, однако с канализацией, душевыми и автономной приточной вентиляцией. Обследовав содержимое шкафов и столов, Орландо пришел к выводу, что, скорее всего, по замыслу создателей подземки, здесь должны были отдыхать свободные смены инженеров и техников. Вполне вероятно, что царское охранное отделение нанимало их на службу вахтовым методом, дабы незнакомые мужчины не привлекали лишнего внимания в пригородах столицы.

А вскоре Рыжулька, самая чуткая из булей, разрыла в самом конце коридора нору. Нора вела почти вертикально вверх и спустя пару метров врезалась в заброшенную канализационную трубу. В трубе чингисы нашли еще несколько скелетов, у всех были разбиты черепа. Рыжульку пустили по следу загадочного убийцы, но бронированная псина с вытянутым, как у муравьеда, рылом, упорно возвращалась вниз, к затопленным рельсам.

– Убийца или убийцы, приходили откуда-то снизу, из глубин царской подземки, или обитали еще глубже…

Коваль не хотел рассуждать об этом вслух, но, переглянувшись с Кристианом, понял: отшельник думает так же. Пожиратели мозгов могли пробираться в Верхний мир из-за границы жидкого зеркала.

– Ваше высокопресво! – запыхавшись, хлюпая в грязи, подбежал здоровенный «клинок». – Господин капитан велел передать – ребята колодец сыскали. Чудной какой-то, псы воют, боятся! Господин капитан спрашивает – можно ли гранату кинуть? Вдруг там гады и прячутся?

– Я вам кину! – посулил Коваль. – Передай капитану, чтобы и близко не совались!

То, что «клинок» назвал колодцем, скорее походило на широкий наклонный шурф с неровными стенками. И вовсе не круглый в сечении. Под развороченным бетонным основанием тоннеля зияла неширокая дыра, метра полтора в диаметре. Вниз, прямо в смрадную темноту, кинули две осветительные шашки. Отплевываясь огнем, они запрыгали по неровным камням вниз, затем зашипели и погасли в черной воде. Лысые псы ходили кругами, повизгивали пугливо, точно раскопали лежбище медведя.

– Сивый Бык нырнул туда, – уверенно предсказал Цырен. На всякий случай он засучил рукава рясы, подтянул пояс и принялся разминать суставы.

– Откачиваем воду, – распорядился Коваль, – сколько возможно. Нам надо подобраться к жерлу.

Спустя два часа непрерывной работы они увидели неровные края колодца. Наклонный шурф разрыл и утрамбовал кто-то совсем недавно. Вряд ли строители царской подземки накатали сверху подушку и слой бетона, не обратив внимания на шахту, ведущую вниз под углом почти в сорок градусов. Очевидно, что в те далекие времена колодца еще не было. Метрами десятью ниже уровня рельсов снова показалась кладка, но совсем иного типа. Эти кирпичи были крупнее и длиннее тех, что производились на казенных заводах. И в щелях белела совсем другая замазка. Вода постоянно стекала из щелей в жерло колодца, мешая заглянуть на дно. Только когда подключили сразу два ручных насоса, удалось разглядеть внизу затопленную горизонтальную шахту.

Это сооружение явно не имело никакого отношения к царской подземке.

– Здесь оно… – Хранитель памяти легко улегся на край, втянул ноздрями сырой воздух.

– Что нам делать? – тихо осведомился Артур. – Как его оттуда выманить?

– Ничо делать не надо, – усмехнулся за спиной президента Черный Дед. – Как бы оно нас не заманило…

Тускло мерцавший глаз на конце его посоха вспыхнул багровым огнем. Гвардейцы зашептали молитвы.

Из глубины колодца с невнятным журчанием поднималось жидкое зеркало.

6 СМУТА

– Ну-ка, убери псов. Ни одна зараза нас учуять не должна! – Человек с закрытым лицом говорил шепотом, но так властно, будто привык хозяйничать.

Благородный папа Степан Наливка еле сдержался, чтобы не осадить наглого незнакомца плеткой. Но сдержался, однако, не стал бучу затевать. Хватало на уральской земле бучи и без того.

С того момента, как погибла жена управителя железных дорог, по нему самому словно колоду железную прокатили. За ночь поседела наполовину голова его, замолчал надолго, и морщины на лбу как собрались, так больше не разгладились. До губернатора Степан в тот страшный день так и не добрался. Точнее – нашел губернатора уже мертвым, кишки ему каторжане выпустили. И прочим чиновникам, мытарям, клеркам. Всех перебили в конторе.

Степан вроде и не пил, но после того, как жена его родила бесов страшных, смотрел на мир глазами пьяными. Поскакал со слугами к военным, по пути их обстреляли. В районе Уралмаша творилось что-то непотребное. Дрались, шли стенка на стенку, из окон домов посуду и горящие подушки кидали, мародерствовали вовсю, да не городские, а хрен поймешь кто. Пришлось с револьвером в руках дорогу прокладывать, пока добрался до комендатуры. Дикие попы на телегах разбрасывали листовки и кричали в рупор, что приходит конец власти басурман и что нынче все станет общее, как при прежних коммунах…

Наливка с трудом нашел капитана, помощника коменданта, тот готовился бежать вместе с семьей на двух паровых грузовиках. Капитан вытащил револьвер, к себе близко не подпускал, выкрикивал страшное:

– Не подходи! Не подходи, нечистая, башку снесу!

– Вы меня не узнаете? Это же я, Наливка!

– А черт вас теперича разберет, никому веры нет, – окрысился помощник коменданта, сдирая с себя погоны. – Может, ты вовсе не человек, нынче не проверишь, тут такое творится… Не подходи, кому говорят! – И вскочил на подножку паровика.

Смута. Слово острое, ржавое, кислое, как взмах казацкой шашки. Еще вчера было тихо, а нынче неведомые заговорщики разом головы подняли. Чиновников питерских режут, дома грабят, жандармов душат, кто-то солдат споил, дружинников псами травят. У хлебных и винных складов бой идет, из леса дикари желтой оравой хлынули, город громят. Да еще и нечисть эта, все один к одному…

– Что же делать, капитан? – вослед пыхтящему паровику прокричал Наливка.

Капитан только показал пальцами – мол, беги. Только вот куда бежать-то, если тут семья большая и хозяйство свое рядом, в деревне, мастерские, работники. Куда побежишь? В городе и правда бунт поднялся нешуточный, кто в бега ударился, кто крушил склады да амбары. Горели заводы – тракторный, мебельный, паровых машин, оружейный, горела электростанция, горели вагоны на путях. Носились толпы полудикие, но никто не мог растолковать, как это получилось, что за один день люди человечьи лица скинули и обратились вдруг в сущих зверей. Бешеные бабки, распустив волосы, визжали, что конец миру настает, и все из-за проклятого Кузнеца. Бились лбами кликуши, старцы во власяницах, истерзав себя плетками, сурово предрекали гибель проклятому государству. Но слышались и призывы разумные, хоть и злые. Ставить над городом и губернией свою Думу, налогов не платить больше, волхвов призвать, а питерских указчиков – гнать метлой поганой!

Озерники вдруг показались. Эти прятались надежно, их велено было на месте стрелять, и за голову каждого Тайный трибунал золотом платил. Многих перебили, да видать не всех. К вечеру зазмеились темные лики, засияли три посоха багровых. А там, где Озерники, там дело известное – жди худых превращений да детишек береги!

Какое-то время Степан боялся, что затопчут, такая толпа плотная навстречу перла. Глаза у всех обезумевшие, шапки набекрень, пьяные. Перли так, что своих же, кто похилее, роняли и затаптывали насмерть.

– Давай за водкой! Отпирай склады, братва!

– На мельнице муку дают, айда туда!

– Пошли начальничкам петуха подпустим!

Степан Наливка ринулся с верными людьми спасать кожевенные мастерские шурина, так там его самого чуть не прибили. Кто-то выпустил из тюрем пересыльных каторжников, и Екатеринбург заполнили нищие, разбойники, кликуши. Все орали хором, что женщины больше детей не родят, а только бесов, и через то земля русская погибнет…

Убивали друг друга прямо на улицах. Встретился человек с залитым кровью лицом, кричал, что волчьи стаи при свете дня детей воруют, что на восточной окраине медведи троих уже задрали. Такого прежде не было, чтобы звери в городе хозяйничали. Шайки воров врываться стали в дома, вытаскивали все, что плохо лежит. Солдаты гарнизонные разбежались, полиция кителя форменные попрятала от греха. Казначейство вскрыли, но быстро стало не до денег. Едва сумерки спустились, как иная беда пришла. Откуда ни возьмись, летучие бесы стали людям головы рвать. Та же гадость, что заместо ребятишек из утроб материнских лезла. Народ попрятался под крыши. Самые лихие выскакивали с ружьями, арбалетами, револьверами, палили в темноту, но мало чего добились. Подстрелили штук десять тварей, а патронов с полтысячи израсходовали. Вначале на Качалыциков подумали – кто ж еще такое непотребство сотворить мог, как не могучие лесные колдуны?

Кошмар получился, когда на молебен собрались. Вышли из церкви с иконами, хоругвями, с огнем, впереди – архиерей, дьяконы. Степан тоже сбоку к процессии пристал – на месте не сиделось, сон не шел, кусок в глотку не лез. Молились о спасении, а бесы летучие, вроде муравьев с крыльями, позади процессии женщин жрали. Опомнились, начали по ним из ружей палить, да в темноте много ли настреляешь? А после видели в городе Качалыциков двоих, те сами от летучих гадов отбивались и клялись, что не они виновны…

Утро покоя не принесло. Лекарей убивать стали, аптеки разграбили, торговые ряды, биржу, магазины, повалили столбы с электричеством и телеграфом, радиовышку. Связи не стало, а потом дошли слухи, что и дороги – непроезжие. Мол, с юга, откуда ни возьмись, вернулись желтые дикари и деревни грабят. Уже десять лет о них не слыхали, отогнали давно их пушками, а тут – полезли…

Желтых дикарей Степан встретил утром следующего дня, когда во главе ватаги верных парней пробивался уже прочь из города. Удалось вооружиться и сухих пайков прихватить в конторе, а больше ничего не успели. Загорелось все. Шли на рысях, торопились под защиту родного имения, когда наперерез с горки покатилась желтая лавина. Подручные Степана не растерялись, швырнули пару гранат, ударили из пулемета… Удалось уйти.

И вот недолго отсиживаться пришлось. Нагрянули гости непрошеные – повезли куда-то.

Степан Наливка сидел в седле ровно, держался легко, недаром родился в семье потомственного ковбоя. Правда, поговаривали, будто само словечко «ковбой» вовсе не русское, что так в далеких заморских странах пастухов называют. Но обидного в том ничего не было. Наливка, хоть и владел сотнями голов скота, кожевенными мастерскими, костным цехом да тремя мельницами, от рождения себя ощущал не богачом, а обычным пастухом. Так отец воспитывал, так уж повелось.

Верный конь послушно нес хозяина следом за незнакомцем, всхрапывал, когда в ноздри долетал противный дым от городских пожаров. Наливка поглядывал на запад, там зарево плясало – горел Екатеринбург. Да, вовремя он бросил проклятую должность и проклятый город, вовремя в родную вотчину вернулся. Здесь тихо, и детки нормальные у рожениц, и скотинка мирная, и птицы поют… Вот только жену любимую не сберег.

Пожары третий день не стихали, и управлять, по сути дела, Степану Наливке стало нечем. От обоих вокзалов и казенного здания Управления дороги сохранились одни головешки. Поломали семафоры, стрелки и диспетчерские, выстроенные на высоких столбах. Инженеров и техников поубивали многих, но, когда принялись за учителей и слушательниц медицинских курсов, стало ясно, что орудуют не дикари и не только каторжане. Кто-то умело управлял бунтом.

Кирпичный завод разворотили, арсенал разнесли в клочья, горожане тысячами бежали в деревни. Однако уже к вечеру поговаривать стали, что обиженным и безземельным наделы новые нарежут, а всем, кого власть президентская дома лишила, – тем все по справедливости и с лихвой вернется. Вот только непонятно, кто обещания раздавал…

Наливка не мог поймать никого из Большого и Малого городского круга – правительство попросту испарилось. Председателя думского нашли в петле. Секретаря, заводчика пришлого, бесы вместе с дворней порвали. Бумаги государственные порхали в огне. Казну, впрочем, кто-то прихватил. Прибегали к Степану люди верные, доносили страшное. Мол, в огне не только столица края, восстание разом пошло по всему Уралу, и теперь уж точно не остановишь. Рожениц по домам стали находить и убивать, вместе с бесенятами. А бесы крылатые, мелкие, которых вроде много поубивали в первые часы, откуда-то снова полезли, точно саранча. Сперва ночью нападать стали, а потом уж – и днем, и спасения от них нет. И уж точно теперь доказано, что виной всему засилье иноземцев. И волхвы о том же, и колдуны лесные. Виноват, мол, Проснувшийся Демон, от него погибель отечеству…

– Степан, тебя хотят видеть, – постучался глухой ночью в окошко человек с закрытым лицом. – Слезами горю не поможешь. Жену не вернешь. У других тоже близкие погибли. И еще погибнут, многие тысячи, если мы не вступимся.

– Да кто «мы»? – От тяжелого сна и выпивки Наливка соображал плохо.

Заходились лаем псы на дворе, с ружьями на шум сбежалась челядь, родственников одних по мужской линии дюжина в усадьбе набралась. В небеса со страхом вглядывались, факелы держали, дробовики заряженные, чтобы по нечисти стрелять, коли вдруг налетят. Поверху однако нечисть не прилетела, зато волки курятник начисто вымели, подкопались.

– Кто там таков, дядя? – грозно спросили племянники. – Гони в шею от ворот, мы его!

Однако Степан Наливка гостя не прогнал. Услышал имя верное, которому поверил. И приказал седлать коня. Ночной гость запретил мотор любой заводить.

– Мы желтых дикарей трижды у ворот видели, – поделился бывший управитель. – Еле отбились. Как мы вдвоем поедем, вмиг нас прирежут!

– Не прирежут, – рассмеялся гость. – Это мы теперь самые страшные. А желтых Качалыцики подмяли, пока ты у себя на хуторе отсиживался… А что родни у тя много, это нам хорошо, – странно знакомо усмехнулся незнакомец. – Скоро все переменится, верные сыны нам ой как нужны станут!

Затемно прискакали к усадьбе братьев Верстовых. Тут еще троих подобрали. Дальше по старому тракту – в горы, до хутора Папы Ерофеева. По пути встречались, окликали, бряцали оружием темные личности. Степан Наливка почти протрезвел после суток пьянства, когда на стук отворились крепкие ворота, провели его сенями, и за длинным столом углядел он лица совсем уж неожиданные. Он узнал тех, кому здесь быть никак не полагалось. Узнал самого папу Саничева, который у президента Кузнеца в правительстве заседал. Узнал другого знатного ковбоя, министра Лопату. Узнал митрополита екатеринбургского. Только батюшка отчего-то бороду сбрил и в платье гражданском сидел. Еще больше поразился Наливка, когда в темном углу опознал сразу троих Качалыциков.

Вот уж точно редкие гости среди горожан! Известно ведь, что между собой лесные колдуны горожан обзывают насекомыми. Еще не так давно воровали детей и взрослых в рабство забирали, как дикарей каких… Качалыцики не изменили своим привычкам, сидели в кружке, неулыбчивые, в платьях белых, с косичками на темно-русой голове, зыркали глазами страшными. В полутьме, на дальнем конце стола, расположились и другие, не всех бывший управитель знал лично, но понял уже, что не просто винца попить собрались.

Охраняли усадьбу до зубов вооруженные люди. Стояли с лампами, несли на плечах дробовики, обходили караулом двор, поверху затянутый частой сетью.

– Садись, Степан. Али западло с нами сесть? Али стал теперь птицей шибко важной? Президенту дорогу железную строишь, мы тебе нынче не приятели?

Самым богатым ковбоем губернии слыл старший Ерофеев. Еще в бытность московского президента Ивана, Ерофеев-старший подписывал Пакт вольных поселений. По тому Пакту никто ни Москве, ни Питеру не кланялся, мзду платили малую – на ополчение да на дороги – да выставляли одного бойца с десяти дворов на общую охрану. Когда новые времена пришли, Папа Ерофеев озлобился и удалился с ближними в горы. Торговал, впрочем, и детей в города отпускал и в учебу, но сам Екатеринбург стороной объезжал. Никаких дел с «безбожной» властью иметь не хотел.

Степан Наливка сел с колотящимся сердцем. Старший Ерофеев сам поднес ему чарку с крепким таежным медом. Сыновья Ерофеева – четверо, все похожие, круглоглазые, усатые – глядели хмуро, внимательно. Двое из них – в повязках да в бинтах, раненые.

«Убьют на месте, со двора не выйду, коли не так скажу», – понял внезапно бывший управитель. Послушав еще немного, сообразил он, что Думы городской больше нет, что нынешняя Дума – вот она, тут собралась. Вот только неясно, известно ли в Петербурге, что на Урале власть опрокинулась? Вопрос этот так и вертелся на языке, но Степан Наливка язык вовремя прикусил.

– Сочувствуем твоему горю, Степан Михайлович, – по-простому, словно к равному, обратился к новому гостю Кирилл Лопата. – Наслышаны мы, погибла твоя супруга любимая. Да уж, такие деньки… Не только у тебя горе. По всей губернии смертей не счесть. Только рожениц тысячи три умерло.

Лопату Степан встречал единожды. Когда тот, в числе других шишек из Петербурга, открывал новый мукомольный и хлебный завод. Тогда этот бородатый, холеный, видный мужик тряс орденами, бил ладонью по трибуне, кричал в зал, что Урал – надежда страны. Не надеялся Степан, что его тогда запомнили. А ведь запомнили его рвение – как бы нынче это боком не вылезло…

– Еще многие умрут, – едко откликнулся митрополит. – Многие тысячи полягут, коли заразу не придушим. У меня сестру порвали, у матушки – родичей тоже…

Степан сглотнул, пригубил мед. Не к лицу мужику в сорок лет при всех слезу пускать. Тем более что слезы еще вчера в нем закончились. Высох, как мертвая коряга стал. Все равно стало, что будет.

Тем временем ночной провожатый – тот, что за ним в усадьбу приезжал, – капюшон скинул и лицо размотал. Бывший управитель так и ахнул! Теперь понятно стало, отчего гость такой смельчак по ночным дорогам разгуливать. Под капюшоном скрывался полковник Гирей, командир уральского инженерного корпуса, правая рука генерала Даляра.

Степан начал понимать, в какую историю вляпался. Каждому известно, что генерал Даляр в любимчиках у президента Кузнеца ходит, что ему под охрану железные дороги отданы и речные порты и подчинена связь. Именно генерал Даляр и привез в позапрошлом году в екатеринбургскую думу пакет с новыми назначениями. До того ковбои надеялись, по старинке, своих близких на новые посты расставить, ан – не вышло. В числе прочих приказом президента была установлена новая должность – управителя железных дорог.

С хорошим жалованьем, поблажками, наградами, штатом и пенсией. Назначили Наливку – за то, что инженерное дело изучал. Он втайне возгордился, обрадовался. Тем же вечером к нему на паровике приехал этот самый полковник Гирей.

«Работать будем вместе, – улыбнулся широко, руку подал по-простому, без столичного зазнайства. – Вам понадобится техника, люди, охрана. Все получите, общаться будете со мной. Ваша задача – в самый короткий срок восстановить весь узел железных дорог. Сделать так, чтобы через Екатеринбург снова пошли поезда. Работы много, но в нас верят…»

Нынче полковник Гирей говорил иные слова. Хищно улыбался, кривил тонкие губы, смотрел дерзко, без былой ласки:

– Ты реши сейчас, Наливка, с нами ты или мимо. Другого времени не будет. Здесь лучшие собрались, соль земли, но не все, ясное дело. За нами сила великая стоит, от одного океана до другого. А пакость крылатая – это только цветочки… Будет и хуже, много хуже. У тебя еще коровы доятся, а, Степан?.. А у многих уже нет. И свиньи взбесились, и псы, и овцы даже на рога норовят посадить. И человечьи дети больше не народятся, коли мы плечом к плечу не встанем. Тебе предлагаем мы войти в Малый круг, заботу важную на себя принять. Управителем снова станешь, по мостам и дорогам. Ты решай, Степан. Завтра ополчение собираем, остановить зверя надо. На Библии поклянешься, если примешь присягу. Или сразу уходи, держать не будем. Но, если уйдешь, обратно не просись.

«Не выпустят, – похолодел Степан. Но тут же вспомнил, как помирала жена, и снова стало ему все равно. – А хоть бы и служить, бесов бить пойду, оно все легче, чем так…»

– А как его, зверя летучего, остановишь? – беспомощно спросил Наливка. – Это ведь по ворожейной части, чтобы пакость такую усмирить. Я-то что могу? Ну выведу своих стрелять. Так а в кого стрелять-то?..

И осекся. Все смотрели на него. Особенно страшно смотрели Качалыцики, не мигая, пристально, да только лица их словно бы раздваивались. Невозможно без дрожи в коленках эдакий напор, эдакую ненависть выдержать! А то, что ненавидели Качалыцики всякого горожанина, – оно и без слов понятно. До Степана стало доходить, что дело совсем не в летучих гадах, сгубивших его супругу. Точнее, дело в них тоже, но никто не собирается за ними охотиться.

За воротами раздалось ржание, шум – видимо, еще кто-то подъехал, несмотря на поздний час. Степану стало ясно, что минутой раньше тут до него стоял другой клерк из тех, кого прежде власть питерская назначила. И очень может быть, что того клерка в живых уже не было…

– Кому присягать-то? – выдавил он, пытаясь угадать, кто же за главного, кто же тут главный мятежник.

Из-за занавески выплыла невысокая женская фигурка в плотной шерстяной накидке. Волосы убраны под платок, лица не разглядишь, только глаза бешеные сверкают.

– Меня зовут Арина Рубенс, – энергичным, сиплым голосом произнесла женщина. – Слыхал про меня небось? Можешь мне присягнуть.

– Слы… слыхал про тебя, – Степан с трудом проглотил внезапный комок в горле. – Ведуница ты, дочь Красной луны, из особо опасных ссыльных… Сослал тебя президент Кузнец на вечное поселение за бунтарство и подстрекательство. Не позволено тебе деревню покидать, а сторожить тебя назначены Качаль…

Тут Наливка прикусил язык, поскольку эти самые Качалыцики незаметно материализовались у него по бокам.

– Вот мы и сторожим, – недобро усмехнулся молодой, с русой еще косицей.

– Так что же, будешь присягать? – спросил главный из колдунов, разрисованный, морщинистый, как ствол дерева.

И тут бывший управитель понял, кто верховодит бунтом.

7 СТРАЖИ ЗЕРКАЛА

– Брат Кузнец, тебе нырять первому, – напутствовал Качалыцик. – Рад бы я за тебя пойти, да не могу. Нюх, а то и глаза потеряю.

– Мы пытались, – подтвердил монах Цырен. – Однажды зеркало видели на Алтае… Двое из нашего дацана погибли. Один вернулся, но быстро потерял разум. Только тот может пройти, кто уже был. Вы там были, господин президент. Вы проведете нас по очереди…

– Скольких успеешь, – с непонятной интонацией добавил Озерник.

В который раз у Коваля возникло ощущение, что Черный Дед знает гораздо больше, чем произносит вслух.

Зеркальная поверхность достигла верхней границы колодца и остановилась, словно приглашая искупаться. Артур передал сподвижникам лишние детали вооружения, мешавшие движениям. Осторожно прикоснулся пальцами к свинцовому прохладному блеску. Ничего страшного не случилось. Зеркало равнодушно искажало его черты, не проявляя агрессии. Как и то, огромное, встреченное им в далекой сибирской тайге…

Обвязавшись веревкой, он опустил одну ногу по щиколотку. Внутреннее ощущение опасности обожгло, но исходило оно не от волшебной преграды, натянутой между мирами. Что-то неприятное поджидало бывшего Клинка по ту сторону мира. Изнанка. Оттолкнувшись руками, уже в полете, Артур вспомнил это сочное, страшноватое слово. Изнанка мира – вот как называется то, где до сих пор правят джинны.

Он приземлился на четыре точки, но моментально вскочил на ноги, запалил осветительную шашку. Никакой сказочной лампы Аладдина, никаких чудесных гроздей, населенных бабочками. Спертый воздух подземелья, кирпичные своды, облепленные фосфоресцирующими грибами и плесенью. Под ногами, на сырых камнях, ползали черви. Вблизи находилась полукруглая ниша, за ней угадывался точно такой же сводчатый, мокрый коридор. Артур тихонько прошелся взад-вперед, пока не убедился, что оба одинаковых тоннеля идут параллельно друг другу, изредка соединяясь перемычками. Чем-то это напоминало автобан с разделительной полосой посредине.

Артур обернулся к зеркалу. Серебристое озерко не висело под потолком тоннеля, как следовало бы ожидать. Оно оказалось в разбитом полу, и обрывок каната валялся здесь же. Расстояния и гравитационные возмущения Изнанки сделали свое дело. Артур вспомнил «замочную скважину» в подземной «лампе» джинна Хувайлида. Тогда тоже первые минуты он спускался по канату вниз, в бесконечную темноту.

Артур хотел поджечь шашку, воткнул ее в трещину между камнями, но в последний момент передумал. Не следовало раньше времени тревожить эти казематы светом. Он медленными глотками втянул в себя застоявшийся воздух. Здесь пахло совершенно не так, как наверху, в переходах царской железной дороги. Здесь витал неуловимый запах усталости, запах вечного напряжения, которое несли тысячелетние каменные своды. Похоже, что он угодил в подземелья куда более древние, чем мог предположить.

Бывший Клинок не стал вглядываться в темень. Напротив, смежил веки, покрепче уперся босыми пятками в холодный гранит. Его окружала густая, плотная тишина, изредка прерываемая неясными шлепками и далеким бульканьем. Артур почти сразу ощутил чужое присутствие. Что-то неторопливо передвигалось неподалеку, но пока не засекло его.

Оно. Непонятно, мужчина или женщина, человек или нечто похожее. Но не Сивый Бык. Вонь чудовища, разворотившего целый этаж в Зимнем, Артур узнал бы за сотню метров. Нет, определенно не Бык…

Коваль зажмурился сильнее, замедлил дыхание. Давало знать отсутствие тренировок. До последнего похода в Аравию он ежедневно, хотя бы на полчаса, погружал себя в состояние боевого транса, чему когда-то его научил Хранитель силы Бердер, не устававший повторять, что дух важнее толстых мышц. Прошло несколько секунд, прежде чем Артур настроился на нужную волну. На всякий случай он встал у самого зеркала, намотав на локоть хвост каната. Достаточно было дернуть, чтобы ребята вытянули его наружу. Но спешно дергать не пришлось.

Существо размером с подростка, кем бы оно ни было, удалялось. Оно оставляло после себя слабый тепловой след. По крайней мере это был не призрак, а вполне реальное создание, которое можно прогнать или убить! Существо удалялось вниз, а это означало, что из просторной трубы, в которую угодил Коваль, можно было нырнуть еще глубже. Насколько Артур успел заметить, широченная труба тянулась в обоих направлениях, но неподалеку находилось что-то вроде полукруглого коллектора, к которому примыкали, как минимум, еще два узких коридорчика. Зато в полу, прежде чем отключить утомлявшее мозг «ночное зрение», Артур нащупал сразу три люка. Два круглых и один – квадратного сечения, закрытый толстой крышкой и присыпанный песком.

Что-то пронеслось под ногами. Не под ногами даже, а ниже, под толстой кладкой. Пронеслось и затихло, словно лист смятой бумаги прогнало ветром. Артур обмотался и дернул канат…

После мрака Изнанки резкий свет факелов обжег глаза. Снова, на несколько мгновений, произошла полная потеря ориентации. Даже примерно Артур не сумел бы сказать, как далеко и на какую глубину забрасывает его зеркальный портал. Вполне вероятно, что перепад составлял сотню метров, иначе царские инженеры наткнулись бы на старинные коммуникации. Зато какими родными показались тревожные лица солдат, сгрудившихся над краем колодца! Для начала Коваль обнял и перенес за зеркало Хранителя памяти. И после первой же ходки с «грузом» ощутил, как навалилась усталость. Онемели ступни и кончики пальцев, резко сдавило виски, запершило в горле, застучало сердце. Зато Кристиан, очутившись за границей реального мира, мгновенно ощетинился, выставил впереди себя ладони в привычной боевой стойке Качальщиков.

– Ох, неладно тут, Клинок…

– Ты тоже их слышишь? Кто такие?

– Тихо… Брат Кузнец, давай-ка сюда Озерника. Нежданные мы тут гости…

Коваль послушался. Хотел вторым номером перебросить Митю Карапуза или кого-то из его крепких подчиненных, но Кристиан зря просить бы не стал. Озерник же наскоро прочитал какую-то темную свою молитву, поморщился, обняв президента за талию, – уж больно не любил ни с кем брататься – и сиганул на пару с ним в свинцово-блестящее никуда.

Стоило им свалиться на грубо обтесанные плиты, как камень на посохе чародея вспыхнул не хуже прожектора. В багровом свете они увидели странно двоящееся, расплывающееся лицо Качалыцика. Так происходило всегда, когда Качалыцики вгоняли себя в боевой транс. Кристиан держал левую руку у плеча, сложив пальцы щепоткой, готовился плюнуть в кого-то огнем. Кроме Кристиана, Артур заметил еще кое-что. Там, где трехметровая труба сворачивала, из стены торчал кусок иссиня-черного доломита. На ровной его поверхности инструмент неведомого резчика оставил надпись. Полустертые буквы старославянского языка вычурно изгибались, наползали друг на дружку, но разбирать надпись Артуру стало некогда. Сильнейшая колика скрутила его. С огромным трудом президент удержался на ногах. Он вспомнил, как об этом с усмешкой предостерегал джинн Хувайлид. Зеркало отбирало здоровье у каждого, посягнувшего на запретные ходы, и вдвойне карало тех, кто проносил на себе живую ношу.

Черный Дед даже спрашивать не стал, что тут происходит. Один миг – и два заклятых врага, колдуны лесной и озерный, сцепились спинами, зашептали на разные лады, выстраивая оборону против невидимого пока врага. Дед Касьян щелкнул пальцами. Из его рукава во все стороны брызнули светлячки. Показалась неровная волнообразная кладка, заросли мха, пересохший ручеек в продолбленном русле…

И завыл кто-то неподалеку. Низко, утробно, так что вой отозвался дрожью в животе.

И зашевелился песок на притертой плотно крышке люка. Словно бы мелкие вибрации сотрясали подземелье.

– Давай, президент, торопись, – оскалил зубы Озерник. – Тащи всех сюды, мы покамест их удержим. Тащи, пока они зеркало не выпили!

– Не выпили? – Коваль прыгнул назад, раздумывая над фразой. Подхватил фон Богля, нырнул с ним обратно. На миг потемнело в глазах,свело лодыжку, но он справился.

– Это они и есть, Стражи зеркала… – ни на миг не спуская глаз с черного зева коридора, пробормотал Хранитель. – В Книге о них мама Анна прочла… В Книге Качалыциков сказано, что зеркала берегут лихие стражники. Если кого чужого чуют – мигом зеркало выпить могут, а потом в другом месте срыгнуть. Да только пойди отыщи то другое место!

– Как бы нас не выпили да не срыгнули, – в тон Качальщику недобро ухмыльнулся Дед Касьян. – Давненько такой гадости не встречал…

– Нам эту гадость живьем бы надо взять, – зло сплюнул Кристиан. – А так охота всех прикончить… Чуешь, тухлятиной разит? Где-то тут они мозги человечьи доедали…

Германец без лишних указаний моментально нашел себе место в обороне. Отодвинулся к стенке и сунул руки в карманы плаща. Теперь можно было не сомневаться, что он попадет из своих револьверов во все, что движется.

Следующим Коваль доставил брата Цырена. Невероятно крепкий, жилистый бурятский монашек на сей раз раскис. На мокром полу его скрутило еще почище Артура. Цырен несколько раз вставал, позеленевший, с закатившимися глазами, но снова падал. Лишь с пятой или шестой попытки ему удалось распрямиться. Такая же участь постигла первых двух гвардейцев, которых Артур протащил сквозь зеркало. Могучие мужики просто валились в грязь, мычали от боли, схватившись за виски.

Коваль успел перетащить вниз всех своих ближайших соратников, двух булей и одиннадцать гвардейцев с поклажей, прежде чем его накрыло всерьез. Из носа хлынула кровь. Кристиан остановил кровь одним касанием пальца, но легче Ковалю не стало.

– Приляг там, наверху, расслабься маленько, – посоветовал отшельник. – Мне вон тоже худо… А ты как думал? Будет беспошлинно Изнанка нас пропускать? Нетушки, она нам все жилы вытянет…

– Здесь повсюду тупик, – брат Цырен задрал нос вверх и принюхивался, точно большая дикая кошка.-Под нами, внизу… круглый зал, из него несколько ходов, но дальше – тупики.

– Значит, из этих подземелий мы далеко в Изнанку не проберемся? – с некоторым облегчением осведомился президент.

– Гей, парни, слухайте все, – повысил голос Черный Дед, – бейте издаля все, что видите. Да только одного гаденыша нам изловить надо… Сеть приготовили, как я просил?

– Ага! Сеть знатная, напорешься – все кишки выпустит!

Карапуз разделил своих людей на две группы, чтобы держать оборону в обоих направлениях. Растянули сеть, особую, с амулетами и крюками, приготовленную Внуками Касьяна. Такой сетью Озерники уже век успешно ловили всякую водяную нечисть. Надеялись, что сработает и теперь.

Дед Касьян очертил посохом границу, приказав никому за нее не вылезать. Там, где он провел острым концом своего жуткого посоха, тускло засветилась фиолетовая полоска.

– Ежели кто ранен будет, сюды ползите! Здесь я заживляющей травки накрошил…

Несмотря на то что оборону держали люди опытные, Стражи зеркала напали внезапно. Поднялось облако песка, в покатом полу трубы, сразу в двух местах отлетели квадратные крышки люков, взметнувшийся пыльный вихрь погасил оба факела. Солдаты матерились, чихали, кто-то орал благим матом. Багровый глаз на посохе Озерника опять вспыхнул ярче солнца.

Словно узкая лисья тень промчалась вдоль стенки, никого не задев. Коваля обдало потоком вонючего теплого воздуха, будто совсем близко распахнул пасть медведь, обожравшийся падали.

– Держи его! Сеть готовь!

– По потолку ползет! Вот сука!

Солдаты задрали головы. Между влажных мхов, по изгибам кирпичной кладки, скользила узкая фигура, похожая на гигантского кузнечика. Один из гвардейцев охнул, схватившись за грудь. Кровь хлынула из него толстой струей. В спине и в груди появилась дыра, точно кто-то пробил парня громадным чеканом. Грохнули выстрелы. Пули с визгом выбивали искры, запахло вонючей каменной крошкой.

– Тишка, держись!

Но Тишка уже рухнул лицом вниз. Он был мертв. Кристиан разжал ладонь, вытолкнул вослед промчавшейся призрачной фигуре поток сжатого, раскаленного воздуха. Краем зацепило двоих солдат, здоровенные мужики разлетелись в стороны, как пушинки. На факелах сорвало пламя. Но тот, кому предназначался колдовской заряд, ускользнул в круглый люк, до краев заполненный водой.

Чингисы заслонили президента со всех сторон, пока он с упрямой безнадежностью пытался встать с четверенек. Кажется, он изверг из себя уже не только завтрак и обед, но и кусок желудка, а спазмы все не проходили. Вдоль позвоночника будто кто-то втыкал раскаленные иголки. Артур едва не плакал, что не может помочь своим бойцам одолеть врага.

– Вот он, гад! Руби его!

– Эй, башку береги, он сверху!

Пока очухались, из другого колодца выскочили сразу два Стража. Коваль успел заметить нижние конечности, короткие, волосатые, с коленными суставами, вывернутыми назад. Налетев на голубую светящуюся преграду, первый Страж издал низкое долгое рычание. От этого звука гвардейцы схватились за уши. Орландо упал рядом с Ковалем на колени, сжимая виски ладонями.

– А ну, валитесь все наземь!

Озерник взмахнул посохом. Фигура, так похожая на человеческую, билась в струях огня, не в силах преодолеть границу. Нити голубого огня вгрызались в тело Стража, рвали его на части. Тяжелая голова, похожая на птичью и слишком большая для человека, пыталась дотянуться до непрошеных гостей. Казаки и чингисы выставили топоры, готовясь рубить, но рубить так и не пришлось. Страж погиб, рассыпавшись на обугленные куски. Поднялась страшная вонь, дышать стало возможно только открытым ртом.

Озерник с хохотком шагал в глубину тоннеля, посохом подгоняя удирающих хозяев подземелий.

Зато еще один нелюдь выскочил из скрытого убежища в самом центре обороняющихся. Подлетели в воздух вещмешки, на которых сидел Артур. И вместе с ними – крышка замаскированного люка. Косматый монстр, коричневый, заросший шерстью, мигом вспорхнул к потолку. В коротких вспышках пламени удалось разглядеть его чуть лучше. Артуру показалось, что человек – если это был человек, – легко выворачивает локтевые и коленные суставы во всех направлениях. А пальцы его заканчиваются длинными кривыми когтями, которыми очень удобно цепляться за выбоины и трещины кладки.

– Вот он, держи гада!

– Ах, сволочь, у него нож!

Растянутая поперек тоннеля сеть развалилась на части. Страж вспорол ее одним взмахом когтей. Карапуз развернулся, ударил из пулемета. Пули с визгом запрыгали вдоль каменной трубы, искры от рикошетов превратились в маленький фейерверк. Страж споткнулся, сложился в комочек, точно еж, и замер. Из-под него выкатился длинный кривой нож, заляпанный свежей кровью. Десятник Ничипоренко рухнул наземь, зажимая разорванное горло. Говорить он уже не мог, только пускал пузыри. Отряд потерял еще одного бойца.

– Отставить пулемет! – рявкнул Коваль. – Ты нас всех тут изрешетишь!

– Командир, ты видал, какие шустрые? – Из темноты высунулась перемазанная грязью, багровая физиономия полковника. – Только пулей и догонишь, арбалетом – никак!

– Братцы, там их полно! Справа они, в дырках прячутся!

– Огня туда, живей!

– Коктейль давай, братцы! Запалы к бутылкам!

Из люка показалась темная волосатая ладонь с длинными, широкими пальцами. Еще миг, и Страж выпрыгнул бы на поверхность. Орландо схватил топор погибшего Ничипоренко и с коротким рыком всадил в голову подземного монстра. Тот без звука скатился назад в колодец, его даже не успели разглядеть.

– Артур, у него хобот… или клюв, – растерянно пробормотал итальянец, разглядывая при свете факела рыжие волосы, налипшие на лезвии топора. – Кажется, я разрубил ему башку!

– И правильно сделал. Эй, ребята, помогите, привалим этот люк. Ящик с патронами сюда!

В подземелье стало светло. Одновременно разгорелись тряпичные запалы в бутылках с «коктейлем Мо-лотова». Бутылки полетели в колодцы, оттуда дохнуло жарким пламенем.

– Сеть давай, он лезет!

Из колодца попыталось выбраться нечто, охваченное пламенем, но натолкнулось на острые крючья и с ревом сорвалось вниз.

– Четверых зарубили, ваше благородь! Но тут дыра, попрятались, сволочи!

– Леха, берегись!

Один из чингисов наклонился поднять ящик, за ним из темноты метнулась скользкая тень. На сей раз бойцы Карапуза действовали слаженно и быстро. Навстречу Стражу вылетели две стрелы и два ножа. Тварь с низким воем отступила назад, но до убежища не добралась. Кристиан плюнул ей вслед огнем. Озерник кого-то достал во мраке посохом. От нечеловеческого визга заложило уши. Лужица возле ног Артура покрылась коркой льда. Каждый удар Озерника возвращался ледяным выдохом.

– Кажись, тихо? – осведомился Карапуз. – Сырко, еще бутылку держи наготове!

Осмотр убитых жителей подземелья отложили на потом. Ясно было одно – они дрались не когтями и зубами, а использовали ножи. Причем по два сразу.

– Держите оборону, разбираться будем после! – Коваль окончательно пришел в себя. Тело еще болело, ломило суставы, острыми иглами отзывался позвоночник, но следовало срочно закончить переправу. Наверняка оставшиеся наверху товарищи уже паниковали. – Ребята, берегите зеркало!

Минуту спустя драка возобновилась, но сместилась в сторону того места, которое Коваль про себя окрестил коллектором. Кристиан направился туда первым.

Труба заканчивалась у входа в широкий полукруглый зал. Высота потолков там составляла метра три с лишним. Сбоку, между толстых несущих колонн, поддерживающих свод, Артур заметил узкие балкончики, или перильца, а под ними вмурованные в стены кольца, очень похоже на…

Ясли! Удивительная догадка обожгла мозг. Когда-то здесь свободно проезжали на лошадях, поэтому нарочно строили проходы с достаточной высотой потолков. А в полукруглом зале всадники спешивались, привязывали коней, задавали им корм, а сами тоже отдыхали неподалеку. Или меняли лошадей. А вдруг здесь находилась доисторическая ямская станция?.. Вот только откуда и куда могли скакать всадники?

Додумать мысль Артур не успел.

– Они прячутся в боковых проходах, – прошептал Качалыцик. – Эти Стражи… они похуже, чем козлоногие, которых Деды мастерили. Те хоть не злые… Да и не Стражи они вовсе никакие, а кровопийцы. Ничего они тут не сторожат. Тоннели завалены…

– Завалены? Ты уверен, что мы отсюда не пройдем дальше?

– Не уверен… Но здесь нужен станок, как в метро. Своими силами дальше не прогрызем. Такое чувство, будто совсем недавно ход обрушили.

Двое казаков несли закрытые масляные лампы, Карапуз прикрывал «делегацию» шестиствольным пулеметом. Кристиан велел всем отступить назад, в трубу, присел на краю залы и плюнул. На сей раз Плевок Сатаны произвел гораздо больше разрушений в живой силе противника. Очевидно, Стражи были готовы ринуться на одинокого смельчака со всех сторон, когда их накрыло невидимым адским пламенем.

– Семен, руби их! Глыба, слева! Хорунжий, держи левый фланг!

Когда в глазах прекратили плясать молнии, президент вместе с соратниками зашел в черный от копоти зал. Под слоем пепла с трудом угадывались то ли шесть, то ли семь рассыпавшихся тел. В воздухе кружились частицы золы. Живых тут больше не было. Зато за колонной, невидимый раньше, открылся лаз с винтовой лестницей.

– Там еще один… или двое… – Цырен понюхал воздух. Руки он снова прятал в рукавицах, поскольку в пылу боя у него начинали отрастать когти. – Господин президент… я чую там внизу ход, куда Сивый Бык сбежал. Он был тут до нас, но не мог просочиться сквозь стены.

– Там, позади, я троих заморозил, – Черный Дед вернулся из мрака, бесшумно ступая по горячей золе. – Бык там был. Завалил проход. Мы не разгребем, даже если навалимся все вместе. Даже за месяц.

– Завалил проход… куда?

– Придется, Озерник, нам с тобой искать другой вход, – Кристиан зло сплюнул. – Я ж таки верил, что отсюда в Изнанку пройдем… Бык умнее нас оказался. Но должен быть внизу еще лаз, верю, что должен…

– Что же теперь делать? Никак назад? – зашептались солдаты.

– Только вперед, – успокоил их полковник.

– Всех с собой не бери, – напомнил Ковалю Хранитель. – Отпусти служивых, и так напуганы больно. А вот книжника придется с собой взять, он умный…

– Если мы все пойдем вниз… вдруг зеркало пропадет? – заволновался Орландо.

– Чтобы забрать зеркало, нам придется ловить одного из этих?! – деловито осведомился у колдуна брат Цырен. – А если он откажется пить?

– Главное, чтобы не сбежал, – нехорошо хихикнул Озерник. – Не то застрянем тут навсегда.

8 КАПИЩЕ ЧУДИ

Снова двинулись вниз. Лестница загибалась вправо крутой спиралью. Подошвы сапог скользили на узких ступенях, на потные лица липла паутина. Воздух становился все более тяжелым. Воняло так, что пришлось закрывать носы тряпками. Плесенью, тухлятиной, брагой.

– Ты веришь Деду? – К Артуру придвинулся адмирал Орландо. – Ты веришь в эту идею, что зеркало… то есть дверь можно забрать в одном месте и перенести в другое?

– Раньше я бы не поверил… пока сам не убедился, что нашему миру есть альтернатива.

– Но я не пойму, что изменилось? Мы всего лишь спустились глубже! При чем здесь какие-то изнанки?

– Мы не просто глубже, – рассмеялся президент, смех раскатился гулким эхом. – Орландо, ты мыслишь слишком рационально. Мне неизвестно, кто оставил зеркала и как они функционируют. Очевидно, это не просто жидкий полимер или безвредная ртуть. Это нечто иное, оно… не просто дверь. Когда вернемся, кстати, сверим часы с теми, кто наверху…

Разговор прервала оглушительная стрельба и брань. Затем взвинченный десятник доложил, что убили еще одного Стража. Пытались поймать, накрыли сеткой, но он вырвался и покалечил двоих.

– Глухарь не выживет, господин полковник! Эта сволочь всю грудь ему изодрала… Еле пристрелили!

Коваль скрипнул зубами.

– Ты думаешь, эти зеркала меняют время? – настаивал итальянец.

– Уверен. Что-то в этом духе… Иначе наши геологи или обычные строители уже давно бы обнаружили Изнанку. Я там был и знаю, о чем говорю. Скорее всего, зеркальный портал сдвигает не только расстояния, но и время. Только не спрашивай меня, как это происходит, я сам не пойму…

Лестница привела на следующий этаж. Глубину никто не мог определить, даже приблизительно. Этаж представлял собой широкое помещение со сводчатым потолком. По центру валялись кучи соломы, едва прикрытые дырявыми мешками. Квадратные в сечении, опорные колонны были засалены, словно к ним бессчетное число раз прижимались грязные тела. В толстой стене был проделан желоб, откуда-то звонкой струйкой стекала вода и скапливалась в овальной каменной чаше. Вода оказалась чистой и вкусной. У дальних стен помещения начинались сразу две винтовые лестницы и тоже вели куда-то вниз, в темноту.

– Больше света сюда! – Озерник, как завороженный, изучал дальнюю торцевую стену.

Там, на высоте человеческого роста, красовалось изображение сказочного существа – то ли черта с несколькими крыльями, то ли, напротив, ангела, потому что на фоне замшелой кладки преобладали светлые тона. Древний художник не пожалел белой краски, которая со временем стала коричневой, но Черного Деда волновал не цвет.

– Шестокрыл… Воистину он, учитель вселенский… – Касьян погладил ладонью доисторическую икону.

– Что это значит? – Коваль прислушивался к далеким стонущим звукам, доносившимся откуда-то снизу. – Я не слыхал, что вы поклоняетесь какому-то крылатому бесу.

– Это не бес, – промурлыкал Дед Касьян. – Это сущность и ласка… У тех, кто крест целует, тоже о нем ласковое слово есть. Он первый в мире, кто знания о превращениях тела изложил… и людишкам завещал. Да только людишки глупые, крестом напуганные, книги великие порвали да пожгли. А те, что остались в миру, сыскать трудно…

Под гнилой мешковиной нашли мертвого детеныша Стражей. Он походил на засохший бобовый стручок. Орландо приказал завернуть длинноносый трупик для дальнейшего изучения. Увидев сморщенное тельце, Коваль испытал невольное облегчение. Если у обитателей подземной страны рождались дети, значит… значит, никакой чертовщины! И это здорово.

– Ты слышал?

– Внизу? Слева или справа? Какая из лесенок?

– А ну, замолкли! – шикнул на подчиненных Карапуз.

Стало совсем тихо, только потрескивали факелы. Спустили с поводков булей. Как и прежде, презрев опасность, они бесстрашно кинулись во мрак, застучали когтями по спиральным каменным лесенкам… и почти сразу же с жалобным визгом отступили. Точнее, отступил живым один Малыш, и то припадая на раненую лапу, с разорванным боком. Второй лысый пес, Окурок, прозванный так за пристрастие к пожиранию горящих папирос, не вернулся.

Качалыцик отодвинул прикрывавших его солдат, плюнул в темный проход пламенем. Плевок Сатаны моментально обуглил своды подземелья, пламя ринулось вверх и вниз по узким примыкающим лазам, по скрытым ходам. В ответ дико завизжали, заухали. Из невидимого прежде бокового лаза выпал горящий человек – или, по крайней мере, нечто, похожее на человека. Растопырив конечности, с трубным воем, покачиваясь, пошел он на штыки, но не дошел. Сгорел на ходу. Понесло жуткой вонью, люди закашлялись, у всех слезились глаза. Под ноги солдатам упал обугленный череп, вытянутый вперед, узкий, похожий на птичий.

В узкой расщелине нашли Окурка, второго буля, с дыркой в черепе. Весь покрытый броней, от хвоста до кончиков треугольных ушей, Окурок выглядел так, словно попал в мясорубку. Но в зубах семидесятикилограммовый мертвый пес сжимал горло одного из Стражей.

– Эй, огня сюда! Прошка, тут встань, с пулеметом!

– Язви тя, вот так падаль!

– Да он дышит еще, гадюка!

– А молодец Окурок, не выпустил…

– Да он Окурочка за собой вона сколько волок, до самой дыры…

Следом за погибшим псом и его издыхающим противником по влажному граниту тянулся широкий кровавый след. Страж дотащил Окурка до круглого зева колодца, но оторваться и спрыгнуть вниз, еще глубже, у него уже не хватило сил.

– Ножом давай, зубы разожми…

– Эхма, добрый был песик, веселый. Жаль его…

– Да уж, весельчак. Бычка в один удар валил. А как окурки смешно глотал…

– Лобан, Халупа, отставить болтовню, – зарычал Карапуз. – Ну-ко, эту дрянь к свету, да свяжите его, коли жив!

– Баба это, – ахнули солдаты. – Здорово Окурок ее прихватил, господин полковник! Еще немного – издохла бы! Не, ты глянь, что за пасть, она ж башку Окурку прогрызла и мозги выпила!

– Живей вяжите, матерь вашу! – Карапуз с тревогой посматривал на когти пленницы.

Удивительно живучая тварь уже начала приходить в себя, ее длинные конечности подрагивали, под темно-серой кожей вспухали вены, из закатившихся крохотных глазок стекал гной.

Чингисы притащили вторую сеть, особую, в лоскутках, шустро загнули Стражнице конечности за спину, на голову накинули мешок. Размерами она не превосходила крупного мужчину, но никто из рослых гвардейцев не сумел бы нанести ощутимый вред лысому псу, одетому в броню. Стражница же убила собаку-мутанта за несколько секунд.

Зажгли еще три факела. Качалыцик и брат Цырен в один голос утверждали, что опасности рядом нет. Уцелевшие Стражи, сколько бы их ни было, попрятались глубоко в норы. Возле жидкого зеркала полковник оставил четверых, с летуном и оружием наготове.

– Она вылезла оттуда, – фон Богль уверенно показал в узкую щель, почти скрытую завесой паутины и сизого лишая. – Мой президент, мне кажется, это весьма похоже на… храм.

Германец был прав. Спустившись по узкой лесенке, экспедиция очутилась в сводчатом, пятиугольном зале, чем-то напоминавшем святилище. Пока гвардейцы, пыхтя, связывали полузадушенного Стража, Артура отыскал Орландо.

– Это капище, – зашептал он возбужденно, подняв над головой сразу два чадящих факела. – Вы представляете, куда мы попали? Это языческое капище. Я даже не уверен, что это славяне. О нет, я совсем не уверен! Возможно, этим коридорам двадцать, а то и сорок тысяч лет… О боже, как воняет…

От дыма все кашляли и задыхались. Превозмогая резь и слезы, Коваль неторопливо обошел по периметру диковинное пятиугольное помещение. Гладкие стены были покрыты закопченными рисунками и сложным руническим письмом. Кое-где из трещин торчали позеленевшие железные костыли и крюки, наводившие на разные неприятные мысли. По центру потолка имелось круглое отверстие и несколько крошечных ниш по периметру, куда не мог достать самый высокий из солдат. По своему опыту погружения в подземелья Артур мог предположить самое разное назначение этих дыр. От забитой мусором вентиляции до норок убийственно опасных рептилий. Однако Качалыцик Кристиан лишь равнодушно оглядел потолок, сплюнул и вернулся к Стражнице. Это означало, что ядовитых монстриков поблизости нет.

– Сюда концы давай, руки береги! – Гвардейцы пыхтели вокруг могучей пленницы. – Внахлест давай, узлом!

Коваль давно уже насмотрелся на страдальцев, искореженных радиацией и химией, и подземный храм был ему гораздо интереснее. Размытые изображения Шестокрыла повторялись еще трижды, перемежались грубыми личинами старцев, грудастых старух и невиданных зверей. Звери напоминали грифонов и сфинксов, но весьма отличались «в худшую сторону». Древние резчики и художники не слишком заботились о соблюдении пропорций. Когда-то крюки, торчавшие из стен, могли использоваться для страшных ритуалов. Сегодня Стражи сушили на них веники, корешки, трупики крыс и других грызунов…

Путь вниз завершился. Ниже лестницы не вели, имелись только три колодца без признаков воды и пять радиальных узких коридоров. Все они заканчивались тупиками, в тупиках, в нишах виднелись остатки грубых жаровен, которыми никто давно не пользовался. В одном из колодцев нашли двух старых, еще живых самок-Стражниц и мертвого самца. Этот был взрослым и умер давно. Кристиан и Цырен в один голос утверждали, что колодцы внизу завалены камнями. Дым от факелов выровнялся, энергично уплывал вверх. Видимо, вентиляция все же функционировала.

– Дайте света больше!

Двое подскочили с лампами. За тысячи лет яркие когда-то краски выцвели и осыпались. Но также стало очевидно, что рисунки и надписи неоднократно подновляли. Помимо крылатых чертей, суровых угловатых мужиков и грифонов, под слоями паутины проступили рыбы, змеи и кентавры с рогами.

– Глядите, дым дергается! – Один из подчиненных Карапуза водил лампой вдоль потрескавшейся стены. Дымовая струйка еле заметно отклонялась в сторону.

– Ломайте! – приказал Артур. – Митя, встань там с пушкой! Кристиан…

– Сам знаю, не тревожься, – Качалыцик засучил рукава, приготовился к бою. На кончиках его пальцев снова заплясали огоньки.

Кладка поддалась с восьмого удара. Капище наполнилось грохотом и гулом. Чуть позже Орландо догадался что бить следует не наобум, а строго в одну точку, недалеко от пола. За кусками отваливающейся замазки обнаружилась дверь. Точнее – некое подобие форточки, с запором внизу. Парни навалились с ломами, кое-как сковырнули непослушный камень…

Из мрака дохнуло холодом, но никто не напал и не выскочил оттуда. На всякий случай швырнули кусок горящей пакли. Успели увидеть узкий сухой лаз, полого убегающий вниз. И цветные ромбы по стенкам. Ромбы и каракули непонятные.

– Это не они, – взъерошенный Орландо ткнул пальцем в связанную Стражницу. – Эти здесь обосновались недавно. Вряд ли они способны что-то стоящее нарисовать. Скорее всего, это капище одного из древних северных народов…

– Возможно, чудь или вятичи, – задумчиво отозвался Артур.

– Так что, пойдем дальше?

– Дальше пойдем одни. Всех солдат отпустим – пусть уносят раненых и сторожат парк.

Много раз на стенах повторялся рисунок – три человеческие фигуры на коленях, выполненные белой краской, с длинными белыми волосами. И алтарь, на котором также лежит человек. Впрочем, алтарь – или, скорее, камень для жертвоприношений – в капище имелся. Вдоль стен располагались грубо отесанные гранитные скамьи, а в дальнем углу, под особенно яркими рисунками, возвышалось нечто вроде стола. Стражи приносили вниз головы своих жертв, обгладывали и вычищали досуха, а затем складывали вокруг жертвенного камня. В каждом черепе была пробита дыра. Столешница при этом оставалась сухой и чистой, хотя на ней валялись черепки, ступки, какие-то стручки и пучки засохшей зелени. Между лавками была набросана трава и солома. Поверх травы Коваль внезапно приметил грубую куклу, вырезанную из дерева. Скорее всего, здесь Стражи оборудовали что-то вроде детского садика.

Но куда девались остальные детеныши? Снова загадка…

– Я не думаю, что они понимали смысл того, что делают, – Орландо обошел вокруг каменной тумбы, потрогал сухие канавки, выбитые когда-то для стока крови. – Скорее всего, они из поколения в поколение передавали ритуал, о сути которого давно позабыли. Они просто кушали. Жили тут. Охраняли зеркало…

– Из поколения в поколение? – вслух задумался Коваль. – Ты не допускаешь, что мутация произошла уже после Большой смерти?

– Этим черепушкам сотни лет, – уверенно заявил Орландо. – У вас до Большой смерти разве не пропадали люди?

– Постоянно пропадали…

– Ага! Так, может быть, эта банда как раз и орудовала? Выбирались наверх через катакомбы, хватали добычу и – вниз!

– Господин президент, ждем приказа! – В круге света появился Озерник. Приподнял бровь, глядел выжидательно. – Свежевать будем? Уж больно занятно сия куколка устроена. Наши Деды таковых куколок мастерить не умеют. У меня так руки до нее и чешутся, хе-хе…

– Не вздумайте ее трогать! – С лестницы скатился Хранитель памяти. Он бегал наверх, проверял чингисов, стоявших на посту возле зеркальной преграды. – Больше тут живых нету. Я все пешком протопал, вдоль и поперек. Прочие либо раньше сбежали, либо их наш бурятский приятель завалил камнями, гад такой…

– Если она последняя, свежевать не будем, – кивнул Артур. – Ребята, давайте ее на стол.

– Тащи ее к свету! Вот чертяка, тяжелая какая!

– Руки береги, не ровен час – лягнет! А воняет как, аж в носу свербит! Все едино – тащите…

С громадной колоды смахнули деревянные кружки, ступки, тряпочки с порошком. Уложили Стражницу, разорвали на ней тряпки… Даже видавшие виды чингисы, которым приходилось добивать людей-козлов и людей-волков в озерных ладожских скитах, отшатнулись. Озерник, напротив, удовлетворенно потер руки. Это была его стихия, идеология его племени. Ведь именно Черные Деды первыми начали претворять в жизнь идею улучшения человеческой породы.

На жертвенном столе лежала женщина. Человек и одновременно – нечто совсем иное. Мощные костяные пластины прикрывали с боков грудь, пах и вытянутую, клювообразную морду. Верхние конечности, плотно примотанные путами к телу, доходили ниже колен, а короткие, покрытые щетиной ноги легко сгибались назад, подобно задним ногам лошади. Стопа представляла собой нечто среднее между лапой обезьяны и копытом. На ногах и на руках имелись одинаково развитые пальцы и когти, острые, как пилы. Чтобы связанная пленница никого не изуродовала, ее когти обмотали тряпками. Тело Стражницы походило на крепко скрученный канат или на сжатую пружину. Твердые жгуты мышц постоянно перекатывались под грубой кожей, кулаки сжимались и разжимались.

Ребер ей досталось от создателя больше, чем человеку, а позвоночный столб, судя по всему, состоял из двух рядов позвонков. Проволочные путы глубоко впились в кожу, суставы вспухли от напряжения. Стражница пыталась разорвать сети, но чингисы потрудились на славу. Острый клюв, которым был пробит не один человеческий череп, намертво скрутили проволокой. Острые глазки пленницы, разнесенные широко, как у лошади, смотрели с дикой злобой. Она с шипением втягивала и выпускала воздух. На сером брюхе, под длинной свалявшейся шерстью, проступали две шеренги сосцов…

– Пропустите меня!.. – Министр Орландо оказался в первом ряду.

Какое-то время бывший химик и биолог нашептывал, присвистывал, легонько касался руками связанной туши, затем повернулся к президенту. В его глазах плясал счастливый блеск исследователя.

– Это несомненный прогресс, вы видите? Коленные суставы вывернуты назад, что резко снижает нагрузку на позвоночник… Рудиментарный шестой палец на руках. Или напротив, не рудимент, а вновь возникший, молодой, если можно так выразиться, палец. Он отстоит на ладони от прочих и позволяет более крепко сжимать инструменты… Я дорого дал бы, чтобы изучить ее глаза. Почти наверняка ее глаза воспринимают инфракрасный диапазон спектра, ведь здесь полный мрак. Но при этом не потеряли способность воспринимать и ультрафиолет. Шея прикрыта костяным щитком, как и грудные железы, и пах. Поэтому наш пес не смог прокусить. Будто создатель попытался улучшить человеческий организм…

В эту секунду подземная женщина выгнулась дугой, сумела освободить левую руку, отшвырнула двоих бойцов. Остальные навалились с воплями, как стая псов на матерого волка, снова скрутили ненавистную пленницу. Стражница ворочала вытянутой птичьей головой, пытаясь дотянуться до людей клювом.

– Да уж, – скептически протянул Кристиан. – Оно и заметно, что улучшил… Нос такой, что никакой чекан не нужен…

Похоже, никто не разделял мнения Орландо насчет очевидного прогресса. Уставшие солдаты тяжело дышали. Они заранее «предвкушали» похороны товарищей и долгую дорогу через ночные поля в Петербург.

– Полковник, наши потери?

– Трое погибли. Одного убила эта гадина. Десятник Глыба провалился в яму. Трое раненых. Один буль убит.

– Неважное начало…

– Зато мы получили живого Стража. Теперь наша задача – заставить ее выпить зеркало. Чтобы не выпил кто-то другой, пока мы там лазать будем, – глухо отозвался Хранитель памяти.

Он неторопливо прохаживался вдоль стен изуверского капища, поднимал повыше лампу, рассматривал наскальную «живопись», трогал нехитрую утварь, брошенную Стражами.

– И как мы ее заставим? – спросили хором несколько голосов.

У Коваля что-то екнуло в груди. Он уже догадался, что сейчас ответит Качалыцик, но сознание противилось неизбежному.

– Мордой ткнем да огнем зад подпалим… Так на меня смотрите, будто я с ними дело имел!.. Самое трудное не это. Вот задача посложнее: нам ведь ее на себе тащить придется. Уж как допрете – дело ваше…

– Так, может… может, ничего не трогать? – засомневался Карапуз. – Тюкну ее по башке топором и того… А у колодца охрану выставлю. Парни надежные, так что ни одна гадина не подберется. Будут нас ждать!

– Не-е, так нехорошо, – уперся Дед Касьян. – Еж-ли книге Шестокрыловой верить, так зеркало нас в любом месте наружу выпустит… А кто его разберет, сколько там, внизу, бродить придется? Не ровен час, сопрет кто… Застрянем тут навечно…

Подъем наверх, по скрученным узким лесенкам, занял больше часа. Намаявшись, заработав кучу синяков и царапин, гвардейцы все же вытащили Стражницу в верхний тоннель. Почуяв зеркало, пленница заворчала, дернулась так, что отшвырнула троих. Даже связанная, как кокон, она обладала чудовищной, по меркам человека, силой. Пока готовили веревки для последнего рывка наверх, чуткий нос Цырена снова уловил запах живых существ. Стражей изловили не всех, в одном из дальних колодцев прятались малыши. Или случайно туда провалились, или их столкнула предусмотрительная мамаша.

– Можно их не добивать, – рассудил Кристиан. – Если мы унесем зеркало, они тут сдохнут. Сивый Бык завалил им дорогу в глубину. До Изнанки не добраться. Зато не будут больше на людишек охотиться…

– Я прихватил глины и гипса, – шепнул Ковалю предусмотрительный Качалыцик. – Если все получится, придется ее крепко обнимать, пока найдем внизу то, что ищем. Нельзя допустить, чтобы она срыгнула… Пасть ей глиной зальем, чтобы не успела плюнуть, не то все тут застрянем.

Карапуз оставил троих парней охранять спеленутую Стражницу прямо под зеркалом. Остальных Артур поочередно вернул в Верхний мир.

Чингисы и казаки, караулившие наверху у колодца, охнули в один голос, когда из серебряной преграды показался первый истерзанный труп их товарища. Радостью светился только Лева Свирский. Книжник даже пританцовывал, оттого что его предсказания сбылись, и просил немедленно отправить его вниз, для изучения наскальной живописи.

– Дед, успеешь помереть, – охладил пыл Свирского Даляр. – Ты нам еще живой пригодишься, так что лучше сиди тихо.

Карапуз построил своих орлов, объявил благодарность всем, участвовавшим в операции. Артур лично пожал всем руки, раненым пообещал медали и компенсации за опасный поход. Капитан чингисов рвался в бой. Чуть ли не со слезами он умолял начальство взять их с собой.

– Н-да, если снова такая рубиловка, так люди нам не помешают, – пробурчал генерал, с надеждой поглядывая на Коваля.

– Мама Анна видела на кровавых страницах только нас, восьмерых, – отрезал Кристиан. – Раз прочих не видела, стало быть… погибнут. Лучше тогда им и не идти.

– А ну, сверим часы! – Коваль поманил гвардейца из тех, что оставались наверху. Парню было поручено охранять часы самого президента. – Сколько прошло? Засек?

– Так, это… – Парень почесал в затылке, растерянно вглядываясь в циферблат. – Вроде как и не ждали вас так скоро…

– Ровно две минуты и семь секунд, господин президент, – поправил старшего молоденький казак. – Я тоже засекал, эти точно идут… – Он продемонстрировал старинный серебряный хронограф на цепочке.

– Что я тебе говорил? – Коваль торжествующе повернулся к Орландо. – Внизу время замедляется!

– И чем дольше мы внизу шаримся, тем короче день наверху, – поддакнул Хранитель памяти. – Уж не знаю, как это по-умному растолковать, да только чую так.

– Похоже на параболу, – задумался вслух адмирал. – Кривая, значения которой никогда не достигнут нуля. То есть, чем дольше объект наблюдения находится в пресловутом Нижнем мире, тем сильнее замедляется время в Верхнем, так?

Окружавшие адмирала гвардейцы слушали его околонаучную тарабарщину с вежливым вниманием.

Собрали вещи, наскоро перекусили, хотя ни у кого почти кусок в горло не лез. Единственный, кто кушал много и охотно, – Озерник. Затем поочередно, при помощи Коваля, спустились вниз. Второе проникновение через зеркало прошло уже легче, Артура почти не тошнило, а Качалыцик нырнул практически сам.

– В пасть ей железяку надо, я так смекаю, – Кристиан, с риском остаться без пальцев, шомполом и кинжалом разжимал клюв Стражнице. Ее острый лоб истекал потом, на мясистой шее вздулись вены. Мужчины прижимали ее к мокрым каменным плитам, Черный Дед стоял наготове с пылающим посохом.

– Окунай ее, сволочь!

– Рылом туда, вниз! Петлю держи крепче!

– А вдруг не станет пить?..

Однако вековой инстинкт сделал свое дело. Черный Дед только присвистнул в восхищении. Без видимого усилия Стражница втянула клювом серебристую жидкость. Это произошло почти моментально и как-то слишком… буднично. У Артура возникло чувство, будто его надули на представлении в шапито.

Чудеса, воистину чудеса!

Вместе с остальными Артур уставился в потолок. Глубина исчезла, ее как не бывало. Не дальше чем в метре виднелись острые камни. Никаких следов колодца. Стражница выгнулась последний раз и затихла. Почти без сопротивления она позволила крепко замотать себе рот. Очевидно, с зеркалом в животе она потеряла способность к сопротивлению.

Колодец, по которому можно было вернуться наверх, исчез. С влажного неровного потолка тоннеля свисал обрывок веревки.

– Помогайте мне, – скомандовал Хранитель. – Держите ее, и мордой вверх!

Стражницу держали втроем, пока Кристиан заливал ее узкий жесткий хобот гипсом. Гипс затвердел удивительно быстро. У Артура даже шевельнулась в душе жалость к этому невероятному существу. Он заставил себя вспомнить, сколько человек наверняка лишила жизни эта «красавица» и сколько пробитых черепов принесла своим умершим богам…

Пока обитательницу подземелий удерживали всей толпой, у Коваля возникло ощущение, будто он прижимает к себе взбесившуюся рептилию. Несмотря на тугие путы, самка стала извиваться всем телом и едва его не сбросила. Как это случалось всегда при близком контакте с чужим разумом, у Артура заныли виски, в голове словно разлилось чернильное облако. Стражница нисколько его не боялась – она боялась за брошенных детенышей и… боялась потерять зеркало. Она панически боялась остаться без жидкой двери, и Артура это порадовало. В скудных мозгах его вынужденной спутницы гнездилось не так много мыслей. Она мечтала пробить ему череп и высосать мозги. А также пробить черепа всем окружающим ее противным вонючкам!

– Лучше бы, конечно, пару инъекций… – размечтался Орландо. – Не представляю, как мы ее потащим…

– Я ваших словечек мудреных запоминать не хочу, – отмахнулся Кристиан. – Инъекция, шминъекция… Вы, проснувшиеся, вечно как загнете, так не выговоришь. Но нести тяжко, тут ты прав. Давайте, что-ли, подняли?!

Стражница замычала на низкой ноте, шевельнула мускулами. Проволочные путы лопнули в нескольких местах. Кинулись гурьбой, обмотали ее еще усерднее. Стражница поводила из стороны в сторону кошмарным клювом, огоньки отражались в ее круглых черных глазках. Мужчины подхватили жерди импровизированных носилок. Никто не знал, насколько долгий путь предстоит.

– Клюв держи! Руки береги!

– Господин Качалыцик, у вас еще гипса не найдется?

– Выходит, нам ее свежевать-таки придется… – охнул Даляр, – чтобы зеркало из нее вынуть? Или вылить?

– А ты не верил… Старому Валдису зазря сны не снятся, – Хранитель отер со лба грязный пот. – Только свежевать мы ее будем не здесь. Здесь, вишь… тупик. Сивый Бык завалил все, порушил. В нору полезем…

– А красавицу потащим за собой, – Озерник, как всегда, подобрался сзади совершенно бесшумно, постучал по полу посохом. – Коли на роду нам написано брюхо ей резать, так порежем. Если успеем, гы…

Члены Братства начали медленный путь вниз. Навстречу Нижнему миру.

9 НИЖНЯЯ РУСЬ

Экспедиция вторые сутки пробиралась по тоннелю вдоль засыпанных песком колодцев, вдоль забутованных пробками глубоких ниш, вдоль одинаковых, покрытых подтеками стен. Плесень и лишайники на каком-то этапе закончились, стало заметно суше, пропал запах сырости. Но бодрого настроения эти перемены не принесли. Артур шагал следом за широкоплечим чингисом и думал о том, что не привык человек долго находиться под землей. Непривычно, неуютно забираться так глубоко тем, кто рожден под солнцем.

– Километров сто точно отмахали, – вполголоса промямлил Карапуз. – И все под уклон. Это ж куды мы – под самое море заберемся?

– Глубина должна быть километров двадцать, – подхватил Орландо. В глазах его вспышками отражались факелы. – Это по самым скромным прикидкам. Меня удивляет, что здесь не жарко.

– А по нескромным?

– Тридцать. Но точнее не сказать.

– А почему должно быть жарко?

– По идее, на каждый километр спуска температура должна прирастать на двадцать градусов. Здесь этого не происходит. Либо мы имеем дело с фантастической аномалией, либо…

– Либо теплоотвод, так? – догадался Артур. – Но что может обеспечить теплоотвод на такой грандиозной площади?

– Например, подземное озеро. Или система озер, – задумчиво проговорил Орландо. – Огромная масса воды, находящейся в движении. Находящейся в обмене с бассейном верхних озер или рек. В любом случае, мы проверим наши догадки, когда достигнем э-э-э… дна.

Встречались участки почти без уклона. Кое-где на ровных скальных платформах попадались письмена, иногда рядом располагались руны и клинопись. Лева Свирский пытался лихорадочно перерисовывать, Орландо светил ему факелом.

– Господин президент, я с трудом представляю цивилизацию, осуществившую подобный инженерный подвиг… – заметил адмирал после очередного наскального «объявления».

– Вы хотите сказать, что славяне подобное построить не в состоянии? – лукаво переспросил Артур. При людях они с адмиралом обращались друг к другу подчеркнуто официально. – Разве что итальянцы или французы приехали и нарыли нам тут?

– Вероятно, это могли быть предки славян… Может быть даже, те, кого в литературе кличут древними ариями. Высокая цивилизация, мигрировавшая из Индостана и впоследствии полностью растворившаяся в скифах, половцах, булгарах… Боюсь, что я не силен в русской истории так, как вы, однако инженерному делу учился старательно. Вот смотрите…

Орландо остановился на середине очередного полукруглого зала, поддерживаемого тремя колоннами. Ход продолжался и дальше, почти незаметно изгибаясь вниз и влево, а в зальчике, на гладкой, словно полированной стене были выбиты столбцы многочисленных мелких значков.

– Это мы уже видали, – Даляр поднес масляный фонарь вплотную к черному камню. – Ты называл это рунами.

– Да, это очень похоже на руны. Их наличие ничего не доказывает и не опровергает. С одной стороны, руническим письмом баловались древнейшие кельтские племена. Но я читал, что находили и славянские артефакты. Южнославянские, если быть точным. Это та группа ваших протопредков, которые позже образовали государства на Дунае и в Балканах. В то же время индийская цивилизация издревле писала на санскрите…

– В Поднебесной тоже находили камни с похожими значками, – покивал Цырен. – Но какой вывод мы должны сделать?

– Могут быть разные выводы, – Орландо подергал себя за торчавшую клинышком бородку. – Например, такой. Если разные, удаленные друг от друга, народы, пользовались руническим письмом, то почему бы им не пользоваться этими шахтами для торговли и дипломатии, для перевозки оружия? Но построить их они не могли в силу малочисленности и слабого технического оснащения.

– Ваша версия понятна, – улыбнулся Артур. – Полковник, раз уж мы тут застряли, скомандуйте привал.

Привал оказался очень кстати. Члены экспедиции буквально повалились на грунт – все, кроме Свирского, которому выпало нести караул. Связанная Стражница вела себя тихо, точно уснула. Даляр, наиболее искушенный в походах, сразу захрапел, подложив под головы свою поклажу и накидав на камни тряпья.

Некоторое время спорили, можно ли разводить костер, хватит ли воздуха для дыхания. Постановили развести маленький костерок в уголке – только чтоб согреть чая. Но к удивлению бывалых путешественников – тех, кто ходил с президентом вмосковские катакомбы, – костер разгорелся неожиданно легко, а дым уверенно потянулся в дыры на потолке тоннеля. Задуманная кем-то тысячи лет назад, система вентиляции уверенно функционировала. Дым веселой струйкой убегал вдоль сводчатого потолка. Фон Богль поджег лучину, подержал ее на вытянутой руке возле тоннеля, уводящего вниз. Пламя резко отклонилось, особенно сильно возле земли.

– В прошлые разы, еще вчера, так не было, – хмыкнул Озерник. – Я повсюду ветерок-то примечаю, ан сильнее становится.

– Как может ветер дуть снизу? – тихо спросил Коваль у Орландо. – Мне тоже показалось, что по ногам тянет, и аромат такой слабый, вроде… вроде ладана. Но мы с тобой реальные люди. Не может же там, внизу, стоять вентилятор?

– Могло же там, наверху, стоять жидкое зеркало? – резонно возразил итальянец, обнимая кружку с горячим чаем. Изо рта у него тоже вырывался пар. – С тех пор как вы меня разбудили в Париже, я каждый день сталкиваюсь с нереальным. К примеру, эти Стражи и этот… Сивый Бык. Мы с вами, господин президент, в свое время примерно в одинаковом объеме изучали биологию и анатомию. Разве мы могли поверить раньше, что человеческий организм способен мутировать за несколько минут? Да любой второкурсник доказал бы нам, что при такой скорости мутации вокруг объекта вскипело бы озеро воды! А нынче ветер дует снизу, из глубин планеты, и это вызывает у нас удивление. Лично я не удивлюсь, если там до сих пор работает парочка термоядерных реакторов!

– Насчет электростанции вы не ошиблись, – задумчиво проговорил Коваль. – Я даже имел честь наблюдать ее работу… Но энергетический каскад бабочек находится совсем в другой части нашего шарика, близко к экватору. Они были умнее людей, знали, где нужно долбить мантию, чтобы получить быстрый доступ к плазме…

Когда обогрелись возле костра и принялись за мясо, Артур попросил тишины.

– Орландо, расскажи нам, что ты прочел.

– Судя по всему, мы миновали слои водоносных горизонтов, – с увлечением начал итальянец, – Дед правду говорит, стало суше. Если верить книгам, которые я успел прочесть, подземная Россия – это отдельная страна, которую никто как следует не изучал. Даже до Большой смерти. Оказалось, еще за пятьсот лет до Большой смерти рыли. И глубоко рыли. Рыли Белые стрелы в известняках и Красные стрелы – в песчаниках. Так их называли… Эти стрелы с неизвестными целями тянули вдоль рек, а иногда и под реками. Также есть сведения о стволах, уходящих под Балтийское море…

– Ничего себе! – шепотом присвистнул Карапуз.

– Как это можно – под море? – не поверил фон Богль.

– Да, под морем. Среди ученых ходило мнение, что многие города и монастыри Древней Руси были соединены подземными ходами. Причем речь идет уже не о сроке в пятьсот лет. Вероятно, первые подземные храмы и городища появились еще в дохристианскую эпоху. Скажем, в районе Новгорода развитая цивилизация существовала больше полутора тысяч лет, о ней сохранилось много рукописей. Новгород постоянно защищался от набегов врагов. Существует мнение, что через район Саблино транзитом следовали грузы. Это было подобие современного метро, только средства доставки примитивные. Вы заметили, кое-где, на поворотах, в камнях есть одинаковые узкие выемки? Я почти уверен, что это следы от тележных колес. Вероятно, по этим проходам катились караваны не одну сотню лет… Так вот, относительно Саблино. Я читал следующие предположения. Ходы соединяли Ладогу с Новгородом на востоке и Псковскими поселениями на юге. Отдельная тема – это катакомбы монастырей, также соединенных друг с другом… Но я отвлекся. Древним строителям метро надо было преодолеть реку Тосну. В районе песчаного рудника Никольского осуществили выработку, замаскировали ее под каменоломню. Вырыли колодцы, через которые выбрасывали отработанную породу. А по низу колодцев пролегли горизонтальные стволы под рекой. Вынутую породу сбрасывали в общий отвал рудника, поэтому ни одно из последующих правительств ничего не заподозрило. Известно, что рудник функционировал еще не так давно, во времена династии Романовых, и там постоянно обнаруживались странные, необычные вещи. Кирпичные пробки, ходы, ведущие в никуда, шахты, заполненные водой… Вот как здесь!

Орландо приподнял лампу над круглым колодцем в углу «залы». Все столпились рядом. На глубине примерно в метр плескалась прозрачная студеная вода. Ниже уровня воды хорошо просматривались остатки гидроизоляции.

– И что же там? – шепотом спросил Даляр.

– Неизвестно, но копать бесполезно, – с сожалением вздохнул итальянец. – Я уверен, без насосов нам не откачать воду.

Коваль объявил общий подъем. Вскоре экспедиция вышла к перекрестку, где соединялись два тоннеля: верхний и идущий откуда-то снизу, скорее напоминавший пересохшее русло подземной реки. Осмотрели подобие сводчатого коллектора, наглухо замазанного составом неизвестного происхождения. Во всяком случае, при попытке ковырять ножом замазка не поддалась. Где-то капала вода, но влажности не ощущалось. Пахло довольно сносно, кое-где светилась плесень и свисали разноцветные лишайники. Видели быстро убегавших зверьков, но во мраке не успели определить – грызуны или крупные насекомые.

Дважды прошли под зубьями поднятых, насквозь проржавевших решеток, и снова встретились руны и клинопись. Внезапно потянуло водой, свежестью, водорослями. За плавным поворотом открылся… водопад. Вода извергалась из широкой расщелины, превращалась в реку, которая бурно текла по наклонному желобу. Дальше виднелся еще один водопад, после него река достигала ширины шести метров. Но самое удивительное, что по сторонам от потока, в стенах сводчатого тоннеля имелись дорожки для прохода, сложенные из каменных плит.

Спустя еще час уткнулись в каменную плиту, перегораживающую подземный поток. Монах Цырен вызвался нырнуть, весело объяснив это необходимостью ежедневных купаний. Его новости оказались малоутешительны. Плита не доставала до дна реки примерно полметра, и вдобавок из нее торчали частые зубья. Но имелась и положительная сторона. За столетия по дну нанесло песка, ила и мусора, теперь колья упирались не в дно, а в эту полумягкую массу. Ее вполне можно было расковырять острым ножом или лопаткой.

Пришлось разводить костер из остатков дров и нырять поочередно, отогреваясь вплотную к огню. Температура воды едва превышала нулевую. В реке не водилось никакой живности, зато по стенам тоннеля ползало множество неприятных насекомых.

Под плитой пролезли быстро, гораздо сложнее оказалось обсушить одежду, оружие и размокшие продукты. С той стороны препятствия подтвердилась гипотеза Свирского – миновали не случайно осевший камень, а вертикальный щит, не до конца запертый люк в Нижний мир. Чуть дальше в стене тоннеля нашли пятиугольную дыру, размером с кулак. Очевидно, где-то имелся и ключ для приведения в действие подъемного механизма. Ключа так и не нашли, зато спалили почти все дерево, запасенное для костра. Коваль глядел на набитые тюки и ругал себя, что неверно экипировал экспедицию.

Но, по крайней мере, отряд двигался в верном направлении. Лева Свирский затрясся от возбуждения, когда на очередном повороте нашел плиту с трехъязычными надписями. Кроме рун и клинописи, здесь совершенно определенно присутствовала ранняя кириллица. Разобрать надпись толком не смогли: как назло, по славянской части «объявления» стекали ручейки воды, и буквы за века сильно размыло. Затем миновали еще две защитные плиты, но обе, к счастью, находились в поднятом состоянии. А спустя еще полкилометра наткнулись на надпись с рисунками, которую прочли и перевели легко…

– И как это понять на современный лад? – выпятил губу Карапуз. – Бона сколько стерлось!

– Понять примерно так… – Артур откашлялся и зачитал:

«…Вот пришел Иван Быкович да под Калинов Мост через реку Смородину. Вдруг воды на реке взволновались, орлы на дубах раскричались – выезжает чудо-юдо Змей шестиглавый; под ним конь споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, пес борзой позади ощетинился… Стал Иван Быкович биться со Змеем и победил его. На другу ночь побил он Змея девятиглавого, а на третью – Змея о двенадцати головах… «Так-так-так… здесь непонятно… – «Только старуху старую, матушку змееву, не одолел Иван. Привела она его в подземелье – к старцу, отцу Змеев. Позвал старик двенадцать во…» – воев, что-ли?.. – «и говорит им: «Возьмите вилы железные, поднимите мне веки черные, ужо погляжу я, кто сыновей моих погубил». И подняли ему веки черные, веки тяжкие…»

– Так это что же, сказочка детская? – обескураженно протянул Даляр.

– Не верю, что столько труда потратили, стену кайлом крушили, чтобы сказку нам оставить, – хитро улыбнулся Орландо. – Если я верно понял, это одна из ваших русских легенд?

– Скорее, древнеславянских, – задумчиво кивнул Артур. – И это не просто сказочка. Это аллегория. Насколько мне помнится, существовали версии касательно змеев, с которыми бился этот самый Быкович. Якобы это роды печенегов. У одних было в семье шесть колен, у других – девять и так далее. А отчество Быкович – это совсем интересно. Я читал когда-то, что здесь возможна смычка славянских легенд с культами греков…

– А старец со старухой кто такие? – поскреб в затылке Карапуз. – Родители этих самых печенегов?

– Есть и другое толкование… – Коваль раздумывал, стоит ли нагружать своих соратников сложными психологическими формулами. – Возможно, Иван Быкович бился с собственными страхами и сумел их одолеть. А старца он одолеть не может, поскольку поглядеть ему в глаза – это все равно, что поглядеть к себе в душу. А человеку любому труднее всего в себя заглянуть…

– А дальше чего? – Даляр провел факелом вдоль размытых букв. – На хрена нам эта сказочка без конца?

– Это напутствие, – тихо произнес книжник. – Напутствие на трех языках. Или такой хитрый словарь?

– Один из языков вполне может принадлежать Гиперборею, – Орландо благоговейно провел ладонью по рядам незнакомых значков.

– Почему вы так уверены, что этот материк существовал?

– Одно из доказательств – изображения на старых гравюрах, – адмирал принялся горячо защищать свою теорию. – Самая правдивая и точная из них – это карта британца Меркатора. Она издана в начале пятнадцатого века. Карта забавная и любопытная. В центре изображен легендарный материк Арктида, вокруг – побережье Северного океана. Именно вокруг. Причем реки, заливы и острова можно легко узнать. Но это не все! Если верить карте Меркатора, то следует разместить Гиперборей где-то на Кольском полуострове. Но более вероятно, что цивилизация развилась гораздо восточнее, на Таймыре. Насколько я помню, существовала группа ученых, ратовавших за поиски подо льдами полюса. Они верили, что Гиперборей постигла участь Атлантиды…

Но есть и другие карты. Например, та, что составлена испанским монахом… забыл его фамилию. Там обозначены Рипейские горы, но тянутся они через север Сибири с востока на запад. Горы там сохранились, но проверить невозможно. Дело в том, что в переводе с греческого Гиперборей – это «земля за пределами северного ветра Борея»! Мы ведь можем предположить, что двадцать тысяч лет назад полюс омывало горячее течение?

Гиперборей описывают Плиний, Гомер, Геродот. Достойная компания, верно? Считается, что греков именно гиперборейцы научили медицине, счету, алфавиту, построили храмы… А мы не позволяем себе поверить, что древние славяне заимствовали у греков кусок их пантеона.

– Вы считаете, что древние славяне могли так глубоко философствовать? – засомневался Свирский.

– А что, если философию славянам подкинул кто-то другой? – в тон ему ответил президент.

Неожиданно спереди раздалось глухое ворчание булей. Авангард в лице послушника Цырена спешно возвращался к основной группе.

– Что там такое?

– Похоже на свет от грибов… Снова чертовщина начинается.

– Господин президент, обождите.

Но Коваль уже торопился вперед. Распихав плечами соратников, он замер. Спаренный тоннель вывел к очередной полукруглой площадке, но дальше, вместо унылого однообразия гулкой подземной кишки, открылась широкая развилка. Именно развилка, какие приходится встречать в самом обычном пустынном месте. Вместо относительно ровного, сложенного из плит пола, под ногами зашуршал гравий и песок, потолок резко взметнулся ввысь, причем так высоко, что не достал и свет факелов. Путь налево через дюжину шагов упирался в круглую дыру, забранную толстой решеткой. Не будь решетки, сквозь дыру мог бы проехать небольшой грузовичок. Орландо тут же отправился изучать новый искусственный объект и вернулся невероятно окрыленный. Он сообщил, что, судя по всему, решетка толщиной в руку отлита из стопроцентного железа, так же как и вечная колонна, которую он когда-то обнимал в центре Дели.

Кажется, кроме Коваля, никто не понял, о чем лопочет господин министр. Все смотрели направо. Там в сплошном монолите зияла трещина. А за трещиной светился город.

10 МЯТЕЖ

– Слыхал про меня? – насмешливо повторила Арина Рубенс. – Чего заткнулся, язык отсох?!

– Как не слыхать? – Наливка облизнул губы.

Про дочь Красной луны, загадочную ссыльную колдунью, ходило немало баек. Но не так страшны казались рассказы лесников, как возможность угодить в немилость к Кузнецу.

– Всему краю известно про село ваше, ссыльное, – повторил Степан. – Многим ты помогла врачеванием… Да только…

– Что, боязно со мной на Питер войной идти? Боязно во дворце жить? Эх вы, трусишки…

Качалыцики отвернулись от бывшего управителя, точно потеряли к нему интерес. Но Степан еще сильнее укрепился в мысли, что именно колдуны всю бучу и затеяли. Кто бы еще мог так споро веру в слабых людишках перевернуть?

– Не найдешь здесь хозяина, – угадал сомнения гостя полковник, или бывший полковник Гирей.-Присягать будешь позже. Здесь сидит человек, тебе незнаком. Называй его почтительно, имя ему Посланник. Он старше нас всех и сведущ в делах таких, о которых нам с тобой знать не положено. Посланник нам милость соизволил, вернулся с порогов, из келий, где зимовал… А как дальше править, сами решим, когда демонов раздавим.

– Согласен, – хрипло произнес Наливка.

Про Посланника он уже слыхал в городе: то ли Качальщик, переодетый из белого в серое шляется, лицо капюшоном укрывает, то ли сильный ворожей, из Озерников беглых, коих Кузнец на Ладоге разогнал. Сказывали, что много их еще по Руси по берлогам прячется. Такой мог народ за собой увлечь, это точно. А еще болтали, что, мол, Посланник – не один, что с ним помощники, зараза их не берет, и руку на них никто поднять не смеет, а уж бесы летучие и подавно в страхе от их волшебства праведного разлетаются.

«А ты врешь, собака, – про татарина Гирея Степан без злобы подумал. – Сам-то небось в главные генералы метишь, войско все под себя подмять хочешь!»

– Знакомьтесь.

Степана быстро передвигали от одного ночного сидельца к другому. Некоторых он хорошо знал и очень удивился, встретив в компании заговорщиков, но трое-четверо были вовсе незнакомы. Они будто избегали света и не притронулись к еде, не сняли капюшонов.

– Зови меня Посланник, – высокий мужчина сунул вялую, влажную ладонь. – Это мои друзья. Мы пришли оттуда, где люди живут счастливо без всяких президентов.

Наливка попытался заглянуть под капюшон, но ничего не получилось. Словно в последнюю секунду искра от очага попала в глаз. Посланник тем временем ловко отвернулся. Степану показалось, что выговор у этого мужика был не русский, а будто бы похожий на то, как говорят алтайцы, или буряты, или еще кто из этих, весной наезжающих в город. Но раздумывать долго не дали – подвели к главному Качалыцику. Как всегда с колдунами, возраст его определить было невозможно. Но вроде бы не старый еще.

– Прохор Третий, – буркнул колдун. У колдунов и имена-то чудные, вывернутые.

– Прохор Третий представляет на нашем Малом круге всю уральскую семью, – с лебезящим выражением произнес хозяин усадьбы. – Мы гордимся тем, что в тяжелые дни испытаний нас поддержал сам Хранитель таинств. Господину Прохору мы все челом бьем, чтобы отыскал спасение от бесов…

«Уральская семья – это далеко не все Качальщики», – встревожился Степан. По всему выходило так, что могли найтись и противники заговора. Очень сильные противники. Степан Наливка от людей надежных слышал, что президент Кузнец и сам, как Качалыцик, любую живность умеет приманивать. И что у него целая армия питерских булей, и Хранители памяти в дружках ходят…

– Беда с востока, а спасение на западе, – непонятно ответил колдун. – Мать-земля дыбом встает. Как пугало заломаем, так и приляжется в довольстве.

Хранитель таинств, ишь ты! Степан был далек от колдовских хитростей. Про Качалыциков по углам трепались, шепотом, крестясь. Много небылиц сочиняли про их волков говорящих, про клады заветные, про ульи пчел-убийц. Но, кажется, Хранителями таинств называли тех, кто выращивал летучих змеев, черных жеребцов и прочую колдовскую животинку.

«Малый круг», – повторил про себя Степан. В эту самую секунду во дворе грохнули выстрелы. Стреляли вверх, прямо сквозь сетку. Наливку передернуло, когда охотники кинули под ноги добычу. Пока что он не мог смотреть на то, что они кололи штыками.

– Что удивляешься, папа Наливка? – гоготнул полковник Гирей. – Может быть, ты думаешь, что сумел бы отсидеться у себя в имении? Нет, никто не отсидится. Тебе предлагают войти в Малый круг. Не тот круг, который насильно навязал гражданам самозванец Кузнец, а настоящее правительство, выбранное народом. Удивляешься, что я среди вас, а не с его генералом, в царском поезде? Генерал Даляр – он из казанских, да только забыл свои корни. А мои родичи в Крыму, я никого тут не предаю и не продаю! Скоро про крымский курултай все услышат, очень скоро. Скоро Крым скинет власть ненавистных киевских атаманов и вздохнет свободно… Но я обещал папе Саничеву и папе Лопате, что поддержу их, когда народ русский поднимет голову. Со мной много честных офицеров, не все продались.

Степан жал руки, наскоро знакомился с теми, кого раньше не встречал. Принесли мяса, блинов, чая. Только водку на стол не ставили, порешили на трезвую голову заседать. Наливка слушал молча, ждал, когда же Качалыцик Прохор про бесов летучих разговор заведет. Не мог вспомнить Наливка толком, что там бабка-повитуха про нечисть бормотала, не до нее тогда было. А после убили маму Куницу, прирезал кто-то…

Но Прохор Третий про бесов молчал. Вместо него болтали другие. И болтали такое, что Наливка в уме их твердом сомневаться стал. До последней минуты он верил, что отпор колдовству дать они собрались, да отпор мятежникам.

– Атаманы киевские Кузнецу шибко обязаны, – рассуждал Кирилл Лопата. – Он против Карамаз-паши шесть дивизий выставил, прикрыл Украину от турок. Если крымские татары сейчас начнут бузу, Киев кинет все войска туда, на усмирение. Кузнецу тогда на юге никто помочь не сумеет.

– Это уж мы обеспечим, – оскалился полковник Гирей. – Не сомневайтесь. Мурза Юсуф мне обещал, что в Крыму хохлы покоя не дождутся. Это вам не уральские тихие татары, не Халитов послушный в Казани!

– Отлично, – сказали из сумрака. – Если так, то не Украина пошлет помощь Петербургу, а скорее – наоборот. Они там завязнут надолго, это им не Аравия.

– Мы всем фермерам свободную торговлю вернем, – добавила свою каплю Арина Рубенс. – Вернем свободные рынки, вернем Пакт вольных поселений. Люди должны привольно жить где хотят.

– Урожая этой осенью Кузнецу не видать, – со злобной радостью предрек папа Саничев. – С нами девять губернаторов. Еще четверо склонятся, как только поймут, что сила за нами. Из Астрахани, Краснодара и Ростова ни зерна, ни овощей на севере не дождутся. Я так думаю, что Ставрополье, да и Волга вся – до Ярославля – за нами встанет. Надоело всем до чертиков кормить эту ораву. Мои люди не зря хлеб едят, настроения давно известны. Петербург богатеет, иноземцы жируют, Трибунал наглеет, армия на серебре жрет, а простому фермеру уже дышать нечем…

– Наши люди поднимут Вологду, как и обещали, – скромно сообщил митрополит. – Господь не допустит, чтобы нечисть всю Сибирь испоганила до Тихого океана. Мы привезли бывших ссыльных, кормили-поили, обещали им житье в городах, прощение обещали, если только помогут паровики дьявольские остановить.

– Кузнеца поддержат северные семьи Качальщиков, – бесстрастно доложил собранию Прохор Третий. Чувствовалось, что ему неуютно или даже неприятно находиться среди горожан, в душной прокуренной избе. Но колдун крепился, ничем не выдавал себя. – К несчастью, Кузнеца любит Хранительница Книги и многие Хранители памяти. Потому что он учит наших детей… Когда вашему хозяину доложат, что мать-земля взбунтовалась, он начнет искать тех, кто умеет гасить Слабые метки. Но очень скоро ему доложат, что Слабых меток здесь нет… – Молодой Хранитель впервые позволил себе улыбнуться.

От этой змеиной улыбки Степана передернуло. Черты лица колдуна на мгновение снова размазались.

– Кузнецу доложат, что Слабая метка находится под землей. Очень плохая… – подхватил хриплым голосом Посланник. – Такой Звенящий узел давно не рождался. Он родился глубоко под землей. Но никто не захочет по приказу лезть в преисподнюю, и Кузнец сам туда отправится. Бывший Клинок так смел и отважен…

После таких слов заговорщики примолкли. Словно всех коснулась ледяная когтистая лапа. Степану показалось, что даже отчаянный лесной Качалыцик побаивается этого чудного мужика в сером. И снова почудилось бывшему управителю дорог, что не русский человек прячется под серой дерюгой, а кто-то из таежной, шаманской братии…

– Зачем нам города ссыльных на востоке? – Лопата пошевелил кустистыми бровями, поглядел на каждого строго. – Зачем нам кормить эту ораву бездельников? Нам разве мало своих дел? Если сюда придут эшелоны с бандитами Кузнеца, жизни честной и доброй на Урале не будет. Спасибо Прохору Третьему – я быстро долетел из Петербурга на змее, видел их приготовления. Страшно дело кончится, я вам скажу. С тремя волхвами мудрыми я говорил, на Онеге и на волжских островах. Туда их Кузнец проклятый сослал. Все три волхва гибель пророчили, если не остановим саранчу питерскую…

Затем, с сильным кавказским акцентом, заговорил человек, сидевший в углу. Он так и не снял легкую шапку и не придвинулся к лампе.

– Русские оставили сильные гарнизоны в Тбилиси, Батуми и Цхинвали. Когда Кузнецу доложат о том, что происходит здесь, он кинет в драку своих псов – казаков и гвардию. Он будет уверен, что это небольшой бунт, ха-ха-ха… Но очень скоро ему придется снять армию с границы. Как только Абашидзе выступит на помощь Кузнецу, верные люди в Грузии поднимут восстание. Тбилиси снова объявит независимость, на этот раз – навсегда. Мы сделаем так, чтобы бои затянулись. Мы сделаем так, что в войне обвинят русских. Русские пьяные солдаты нападут на девушек, убьют несколько детей… Глядя на нас, поднимутся другие, особенно магометане. Для них честь важнее русского флага.

– А если Серго Абашидзе вернется со своей армией? – тихо спросил кто-то.

– Вернется, чтобы стать врагом своего народа? – насмешливо переспросил кавказник. – Тогда его проклянут, а в армии поднимется мятеж. У Абашидзе каждый третий офицер – грузин.

«Мятеж! – охнул про себя вконец протрезвевший Наливка. – Никто с нечистью бороться не будет. Это мятеж против Кузнеца. Вот только…»

Отступать ему было поздно – снявши голову, по шапке не плачут. Вот только крепко задумался Степан Наливка: откуда эти умники заранее прознали, что бесы его жену порвут?

11 ИЛЬМЕНЬ-ГРАД

Спускались по веревочной лестнице, до первого из горбов. Их оказалось три, три покатых горба, один под другим, из отшлифованного когда-то водой песчаника. Получилось что-то вроде трех последовательных ступеней вниз, каждая приближала ко дну пещеры метров на двадцать.

Кое-как закрепили костыль, захлестнули вокруг него веревку. Катились вниз, кто как мог, набили шишек, но до дна пещеры добрались в целости. Особенно Артур волновался за булей – они по веревкам лазить не умели. Рыжулька, потеряв опору, фыркала и пищала, как маленькая. Связанной Стражнице зеркала здорово досталось, пока катилась вниз по неровным камням. Она только шипела, но даже ни разу не застонала. Внизу путешественники собрались в кучу, зажгли факелы и лампу, оценили высоту. Впрочем, почти сразу огни потушили. Оказалось, что в пещере достаточно света.

Точно высчитать высоту было невозможно. Крепкой веревки хватило метров на тридцать вертикальной скалы. Ниже находились три каменных горба. Они походили размерами и формой на купола соборов. Реальный же потолок пещеры терялся во мраке. Дышалось тут легче, чем в тоннелях, и, как ни странно, оказалось гораздо теплее. Пахло проточной водой, рыбой и… навозом. Невидимая река журчала где-то рядом, билась о камни, с гулом проваливалась в лакуны.

Малыш и Рыжулька, очутившись на твердой земле, повели себя странно. Они негромко рыкали, но жались к людям. Поведение для бесстрашных булей совершенно необычное. Особенно учитывая то, что ни китайский Качалыцик Вонг, ни Дед Касьян пока ничего худого не приметили.

– Нет живых рядом, – безапелляционно отрубил Озерник. – В городе есть, но до окошек тех – еще топать и топать. Не пойму, чего зверушки ваши бесятся.

– Зато видать все без факелов, – удовлетворенно крякнул Митя. – Как мне надоело в темноту пялиться!

– Со временем что-то странное, – Орландо потряс своими жилетными часами. – Я привык угадывать время, и мои ощущения подсказывают, что прошло гораздо больше, чем семнадцать минут. Прошло часа три, с тех пор как мы вышли наверху к трещине.

– Время снова играет с нами, – тихо сказал брат Цырен.

– Вот чертовщина, тут даже от воды светло!

– И сверху кусками огоньки падают…

Артуру показалось, что мягкий приглушенный свет льется отовсюду, его словно испаряли сами стены пещеры. Скоро выяснилось, что по низу светятся колонии мелких пластинчатых грибов. Белесые мохнатые грибки плотным одеялом покрывали валуны, низины и возвышенности, взбирались по утесам на высоту трехэтажного дома, и даже свисали гирляндами с далекого сводчатого потолка. Чем дольше путники привыкали к полумраку, тем интереснее казалась им местность. Повсюду наблюдались следы давнишней вулканической деятельности – ямы, обломки валунов, застывшие потоки лавы, трещины и многочисленные озерца с водой.

В озерцах шныряли рыбы, некоторые довольно крупные. Многие рыбины переливались голубым и зеленоватым светом. При взгляде налево обнаружилось глубокое ущелье, словно разрезавшее гигантскую пещеру пополам. Из глубины его доносился монотонный шум воды. Город находился прямо по курсу, но его отдаляла неясная туманная дымка. Артур убедился, что неверно оценил расстояние. Башни и огни неведомых построек находились гораздо дальше, чем ему показалось вначале. Кроме того, он не видел дороги. Плотный густой мрак заполнял широкую долину.

– Никак там и есть Смородина, – предположил Черный Дед. – Неохота купаться лезть, это уж точно…

Справа свет был гораздо ярче. Там пещера делилась на несколько широких ходов, в каждом из которых могли легко разойтись два самых крупных дирижабля. Город прилепился к одной из неровных стен. Стена поднималась террасами над ущельем, но свет давали не только искусственные огни. Когда-то по пещере прокатился мощный оползень, он вывернул наружу целые поля сверкающих минералов. Дивные кристаллические структуры отражали мягкий свет лишайников и грибов, вбирали в себя и отдавали снова, уже в преломленном виде. Все вместе это походило на слабую подземную радугу. Причем язык оползня спускался куда-то вниз по ущелью на многие сотни метров.

– Обалдеть, – высказал общую мысль Карапуз. – Может, тут и золотишко есть? А мы на себе целый пуд прем!

Карапуз явно преувеличивал, но несколько килограммов золота президент действительно приказал упаковать в вещмешок. Никто не мог гарантировать устойчивость российской валюты в Нижнем мире…

– Однако собаки тревожатся, – послушник Цырен остался равнодушным к красоте. – Слышите?

Ветра не чувствовалось совсем. Но, словно под воздействием воздушных струй, налетал и откатывался далекий рокот, похожий на звук прибоя. Другие звуки, мелкие и привычные, доносились со стороны поселения. Заблеяла коза, звякнул металл, заскрипело дерево.

– Что-то худое здеся, – Черный Дед продемонстрировал всем свой посох. Полупрозрачный камень, сжатый бронзовой когтистой лапой, снова пульсировал. По стволу посоха сбегали вниз тонкие ручейки разрядов.

Фон Богль молча выщелкнул из рукавов револьверы.

– Как пойдем? – деловито спросил Орландо. – Прямо или вдоль кристаллов, в обход?

– А как ни иди, упремся в ущелье, – философски заметил Озерник.

– Смотрите, дорога, – Даляр присел на одно колено, ощупал землю. – Эй, Митя, дай огня!

Коваль смотрел на город. Город светился. Он был одновременно русским и совершенно не русским. Он карабкался по уступам, прятался в ноздреватых изгибах подземной горы. Дорога же наверняка вела к жилью, а теперь не оставалось сомнений, что это обычная пыльная колея. В колеях сохранились следы колес, но дорогой не пользовались очень давно. Возможно, несколько веков. Просто здесь не росла трава, которая могла бы уничтожить следы.

Артур бережно расстегнул сумку, ненадолго подключил прибор ночного видения. Между городом и местом, где они стояли, растекалось темное туманное пятно шириной как минимум в полкилометра. Тропа ныряла в эту низину и выныривала уже у самых городских стен. Она змейкой изгибалась вокруг остроконечной скалы, чем-то похожей на дерево, исчезала среди каменных завалов и появлялась вновь, уже гораздо выше. Она серпантином поднималась по крутым утесам, убегала в тоннель и упиралась в высокие бронзовые ворота. Ворота запирали полукруглую башню с плоской крышей, находящуюся на высоте метров в тридцать от дна пещеры. Такие же резные ворота имелись внизу, прямо в скале, и выше, в зубчатой стене, опоясывающей главную цитадель. По гребню стены разливалось голубоватое холодное сияние.

Артур успел заметить еще немало интересного. Квадратные садки с канавками водозаборов и сетями, в которых, наверняка, подрастала рыбная молодь. Подле крайнего садка неторопливо вращалось колесо, выплескивая воду порциями в накопительный бассейн. Пока неясно было, что приводит в действие водозабор. Левее, за рощицей сталактитов, за россыпью белесых кристаллов, виднелись низкие оградки. Там разгуливали какие-то животные, то ли козы, то ли овцы. С такого большого расстояния разглядеть более точно не получалось. Зато удалось рассмотреть многочисленные жерла жилых пещер, расположенные правее города. К каждой из них вели ступени, вырубленные в известняке. Получалось, что к городу тяготеют несколько «деревень». В некоторых пещерах горели костры, язычки пламени больно ударили Артуру в глаза.

Три примерно одинаковых ущелья разбегались от центрального русла пещеры. Напротив покатых горбов, по которым спустились путники, вздымались десятки грандиозных сталагмитов, каждый из которых переливался внутренним смутным сиянием, а в высоту не уступал небольшой телевышке. Очевидно, формирование сталагмитов завершилось тысячи лет назад, поскольку они густо обросли грибками и белесым мхом.

Город находился за рощицей этих полупрозрачных колонн. Он поднимался вместе с широкими ступенями, которыми прирастала подземная скала. В самом низу песчаное основание изобиловало норами. Очевидно, там селились самые непритязательные жители. Там же, возле нор, за низкими загородками копошилась скотина. Зато выше взлетали зубчатые стены, башенки с маковками, и десятки плоских жилищ громоздились одно над другим. В этих домиках явно чего-то не хватало…

Коваль потом понял – чего. В окнах не отсвечивали стекла, а в крышах жилища тоже не слишком нуждались. Здесь не шли дожди, не выпадал снег, но иногда наверняка становилось холодно. Там, где люди спали, они сооружали помещения максимально закрытые, с одним только узким лазом, который затыкали изнутри тряпьем. Зато там, где готовили пищу и столовались, не возводили ни крыш, ни стен. Трудолюбия с трудом хватало на несколько колонн и скамеек.

Зато оборонительные сооружения пристраивались непрерывно. Чем ближе подходили путники, тем очевиднее становилось, что город пережил, как минимум, четыре периода в своей долгой биографии. Четыре ряда стен, одна выше другой, взбирались по уступам, охраняя скрытые внутри площади, улочки и общественные здания. Снаружи по стенам взбегали крутые лесенки. Нижние стены дышали древностью. Из них выпадали валуны, камни подтаскивали с ближайших каменоломен на валках, поднимали и снова вмуровывали на место. Следы ремонтных работ виднелись повсюду. Здесь же, у стены притулились сборные башни с подъемниками, примитивные бетономешалки и сани с грудой гранитного лома.

Выше и стену, и храмовые здания поднимали из обожженного красного кирпича, а гранит шел только на облицовку и фундаменты. Наверное, прямого оборонительного значения эти мощные редуты не имели. Во всяком случае, Артур не заметил ни баллист, ни пушек на смотровых площадках. Зато там полыхал огонь в плоских мисках, и вверх тянулись узкие струйки дыма.

Выше четвертого ряда стен располагалось то, что Коваль для себя назвал цитаделью. Там имелась группа зданий, плавно смыкающихся с пещерами. Чем-то это напомнило Артуру храм Петры из Иорданской пустыни. Над храмом поднималось облако пара.

Фасады украшала резьба, снова неуловимо напоминающая о древней Руси. Камнерезы изображали петушков, русалок, морды животных, толстых женщин с косами до пояса, но чаще других повторялась строгая бородатая личина с грозно нахмуренными бровями.

– Это кто-то из ваших богов? – восторженно прошептал Орландо. – Артур, это Перун? Ты можешь себе представить – этим рожам может быть десять тысяч лет!

По мере приближения к жилому массиву, стало все более заметным, насколько разный материал использовался для укреплений и внутренних зданий.

– А чего оно такое… полосатое? – удивился Даляр, неопределенно помахав рукой.

– Оно не полосатое, – рассмеялся Орландо. – Тот уровень, который прямо перед нами – это глина, локальный водоупор. Выше синеватый оттенок, это песчаники силурийского периода. Еще дальше, во-он там, где стены с зубцами, и круглые окна, это уже кварцевый песчаник, из него делают стекло. Гм… Наверху делают стекло. А под самыми сводами, во-он там, где светят лишайники…там цвет домиков уже кирпично-красный, это снова глина. Зато ниже нас, смотрите, во что облицована река… Это ордовикский известняк, он еще называется бутом. Гм… раньше так назывался…

– И откуда ты все это знаешь? – поразился Даляр. – Это же сколько мудрости ненужной в голове таскать, а?

– Учился я, – скромно ответил итальянец. – Чему я только не учился, э-хе-хе…

– Разве может глина залегать так глубоко? – встрепенулся Артур. – Орландо, это нонсенс. Представь, какому прессу подвергается порода на такой глубине.

– Я называю то, что вижу, – слегка обиделся адмирал. – Откуда мы знаем, подвергались ли эти области давлению? Кроме того, жидкое зеркало… Я вообще теряю любые остатки ориентации, когда вспоминаю, как мы туда ныряли. Не было бы зеркала – откуда взялся первый тоннель? Артур, я понимаю, в чем проблема – ты пытаешься подогнать Нижний мир под привычные представления. Я тоже пытаюсь, но ничего не получается.

– Однако белых чудов я видел своими глазами, – задумался вслух Коваль. – Это реальная история. Их предки сбежали в подземелья от преследований врагов.

– Это город, настоящий город, – твердил Лева. – Город Нижнего мира. Город, где может скрываться Шестокрыл…

– Он пустой, – коротко заметил Цырен. – Люди покинули эти стены совсем недавно. Здесь была драка. Мне не нравится, как тут пахнет.

– Еще какая драка, – подтвердил Озерник. – А городок и правда занятный… Ильмень.

– Что? Где? – уловил Коваль знакомое слово. – Неужели мы до Новгорода путь отмахали?

– Ильмень-град. Да вон, написано же.

Прошли десяток шагов, чтобы лучше видеть. На плоской базальтовой глыбе выделялись выбитые кайлом письмена. Дальше, у первой сталагмитовой колонны, дорога обрывалась. Где-то совсем близко шумела вода. Запахло сырой землей. Сверху прилетали редкие ледяные капли. Светящиеся грибы исчезли, стало совсем темно.

– А где же Ильмень-то? Неужто тута тоже озеро? – изумился Карапуз. Он запалил факел, но это не помогло. Создавалось впечатление, словно путников окутал влажный серый туман.

– Мы на глубине в десятки километров, – тихо напомнил Орландо. – Если следовать логике древних легенд, многим крупным объектам в мире реальном соответствовали такие же объекты в мире… э-э-э… представлений.

– Адмирал, ты попроще говори, а? – поморщился Озерник.

– Он говорит, что раз есть верхний Ильмень, то может быть и нижний, – оборвал дискуссию Коваль. – Тихо все. Слушайте. Кричат?..

– Похоже на молитву, – после минуты безмолвия выдавил Свирский. – Плачут или молятся, но непонятно, где.

– Река глушит…

– Да где ж эта река-то?

– Вот что странно: нет собак, – не к месту добавил послушник Цырен. – Собака – существо очень полезное. Раз нет собак – нет охраны.

– А может, им не нужна охрана? – добавил нотку оптимизма президент.

– Или им нечем кормить собак? – тут же понизил всем настроение фон Богль.

Малыш и Рыжулька вели себя отвратительно. Топтались на месте, прижимались к ногам президента, опускали носы к земле.

– Лева, ты уверен, что мы на верном пути? – Артуру тоже все меньше нравился запашок, идущий из тумана. Сигнальная система бывшего Клинка кричала о том, что здесь совсем недавно произошли массовые убийства. Не одна смерть, а много насильственных смертей.

– Я больше не вижу город, – оповестил всех германец.

– Точно… не видать, – пропыхтел Даляр. Была его очередь на пару с Орландо тащить Стражницу.

– Мы в лощине, – Коваль оглянулся на пройденный путь.

Купол, с которого они скатывались, держась за веревку, еще виднелся. Опять стало светлее. Если присмотреться, видна была даже тонкая нить веревки на более светлом фоне. Впереди густыми рядами застыли гигантские сосульки.

– Так что, пошли или вернемся? – Карапуз передвинул на спине лямки рюкзака.

– Мой президент, там трупы… – Фон Богль настороженно поднял руки с револьверами. – Я проверю возле ворот.

– Ворота? – Артур удивился, как он раньше не приметил ворот.

Экспедиция достигла двух круглых тумб с подобием шлагбаума. Сторожка возле тумбы зияла пустыми окнами. Именно здесь, разрезая пещеру примерно пополам, по узкому рукотворному ущелью, неслась бурная река. Вдоль реки и на узком горбатом мосту полыхали светильники. Впрочем, некоторые из них горели еле-еле, словно горючее почти закончилось. Узкий каменный мост смотрелся не слишком приветливо. Посреди него в беспорядке валялось штук шесть полуистлевших скелетов, а также гора доспехов и холодного оружия. Даляр со вздохом облегчения скинул на землю жерди носилок.

– Их не удосужились убрать и похоронить за много лет, – справедливо подметил Лева. – Однако кто-то поддерживает огонь.

– Дурной это огонь, – Озерник озабоченно покачал головой. – Холодное пламя. Неохота мне на ту сторону шагать, прямо вам скажу.

Сквозь плеск реки донесся высокий страдальческий крик.

– И мне неохота, – честно признался Даляр. – Но надо. Слушайте, может, развяжем ей ноги? Пусть сама топает.

– Она тебе хребет ногами мигом переломает, – напомнил Озерник.

С речкой тоже не все было в порядке. Цепляясь за острые прибрежные камни, в ледяной воде плавало несколько человеческих трупов.

– Их принесло течением, – откликнулся на мысли Артура итальянец. – Мне кажется, их убили в городе и столкнули в реку.

– Это он… – Бурят хищно втянул в себя воздух. Его речь стала походить на угрожающее мурлыканье большой кошки. – Это он их растерзал… Сивый Бык.

– Мой президент! – Запыхавшись, по мосту возвращался фон Богль. – Там еще мертвяки… Это не Бык. Тут была война. Это есть кладбище. Большое кладбище. Очень старое. За мостом снова шлагбаум. Много надписей, но я не понимаю.

– Вот видите, всего лишь кладбище, – ободрил друзей Артур. – Лева, Цырен, ваша очередь нести тетку!

И первый шагнул на мост, с трудом волоча за собой упирающегося Малыша.

12 БЕСЫ ВЕРХНЕГО МИРА

– Мой сын достоин носить меч! – заявил верховный конунг города Тора.

Вожди других кланов не стали возражать Магнусу Страшному. В эту минуту состязания подростков перешли в решающую фазу. Свен и Эйрик – юноши, боровшиеся за право носить меч, – проникли в последнюю треть лабиринта Взрослых. Сверху, со зрительских скамей, было прекрасно видно, как отважно бьются, вызывая уважение старших. По случаю праздника под сводами города Тора разожгли дюжины масляных ламп. Над лабиринтом менялись слуги с факелами. Младшие мастера, Читающие время, раскачивались и напевали, спрятав лица за разукрашенными масками. Над водопадом непрерывно колотили в барабаны. Конунги кланов сидели в ряд на переносных тронах, выточенных из кости единорога. Эль и брага лились сегодня рекой…

– Наш Эйрик тоже силен, как лев! – захохотали даны из клана Единорога.

Женщины заранее вынесли мечи на белых скатертях, связанных из лучшей шерсти редких белых овец. Победившим юношам предстояло целовать голубую сталь и читать руны вслепую, водя пальцами по старинным письменам.

– Магнус, твой Свен отлично сражается, – кивнул вождь клана Щуки. – Но скажи, брат мой, тебе-то какой смысл драться с нами за его грязную жену-русачку?

– Никакого смысла, – улыбнулся в усы вождь, провожая глазами стройную фигуру сына. – А что, если эта девка понесла? Тогда она носит моего внука. Мой внук – это право прямого наследования. Найдется ли кто-то из вас, желающий посягнуть на мои права?

Желающих не нашлось.

Сотни зрителей снялись с места. Свен и Эйрик преодолели водопад, спустились по скользким бревнам к пещерам. Водопад мешал разглядеть продолжение лабиринта. Старый Магнус не покинул свой трон – конунгу не пристало носиться, как мальчишке. Он обдумывал, сколько вяленого мяса и рыбыможно дать клану Единорога, чтобы смягчить их гнев. Его Свен в запальчивости избил двоих дураков. Допустим, их можно купить за десяток коз, меру соленой икры… и придется добавить несколько рыбин. «Допустим, они заберут обиду обратно, но как быть с русской девчонкой? Ведь Свен такой упрямый, прямо как я», – довольно крякнул на скале верховный Топор. Мальчишка привел в город незаконную жену, но даже Взрослый не имеет право смешивать кровь без позволения старейшин! Как же примирить дерзкого сына с законами Тора?..

А внизу, в лабиринте, разгоралась битва. Из скрытой пещеры с воплями выскочили татуированные наемники-мери, с цепями, копьями и пращами. Убивать молодых данов им не полагалось, но выбить из рук оружие, оглушить или ранить до крови – пожалуйста! Главное – чтобы юные рыцари не добрались до конца лабиринта. Тогда ритуал Взрослых будет отложен на полгода.

Подбадривая себя боевым кличем, юные рыцари принялись вращать мечами с такой скоростью, что мери просто не успевали заметить, с какой стороны будет нанесен удар.

Свен вовремя заметил летящий камень. Захотелось присесть, прижаться к земле, но снизу, по ногам, хлестнули цепью. Друг Свена, Эйрик, воткнул один из мечей в щебень, цепь обвилась вокруг лезвия, затем он сделал стремительный выпад вперед и вверх.

Тощий мери, раскрашенный под пещерную гиену, завопил от боли, получив глубокую рану в колене. Один камень со свистом пролетел над головой Эйрика, другой ударил Свена в бок. Боль пронзила тысячей молний, потемнело в глазах. Несколько секунд юный рыцарь не мог вдохнуть. Эйрик вырвал второй меч из объятий цепи, перекатился в сторону, достал по голени еще одного раскрашенного мери.

Тот с криком сложился вдвое, выронил дубину.

На Эйрика накинули сразу две сети. Единорог упал, делая вид, что не может пошевелиться. Но стоило врагам приблизиться, как он нанес два колющих удара в тех, кто находился у него за спиной. Двое покатились вниз по склону, а Эйрик тем временем распорол сети.

Зрители взвыли от радости, еще чаще застучали сандалиями по камню. Распорядитель состязаний послал слуг добавить горючего масла в жаровни.

Длиннорукий седой мери, весь в шрамах, бывалый и хитрый боец, шел на Свена, приплясывая, одновременно раскручивая двойную цепь с грузилами и шипованную дубинку. Свен сошелся с ним, стараясь занять место на склоне повыше, но мери не уступал. К тому же пришлось драться только правой. Каждое движение левой руки, после попадания острого камня в ребро, отдавалось острой болью. Напарник мери, такой же сухой и жилистый, похожий на ящерицу, напал на Эйрика. Юный Единорог не успел до конца освободить ноги от сетей, ему пришлось обороняться, стоя на одном месте.

Двое на двое. Опытные бойцы и почти мальчишки. Бронза и сталь против гранита и железного дерева. Как и учил отец, Свен старался не подпускать врага на расстояние, достижимое для дубинки. Против железного дерева меч бы выдержал, но не выдержала бы рука. Эйрик крутился волчком, помогая другу, хотя и сам плевался кровью. Мери делали резкие выпады, кружили подле ослабевших рыцарей, точно стая мышей-кровососов. Старейшины кланов замерли на скалах, наблюдая за боем. Барабанщик лупил палицей по тугой коже единорога.

– Хэй, хэй, хэй! – голосили женщины. Мужчины, как и подобает разумным людям, молча грызли дурманные грибы.

Противник Свена вращал цепь по диагонали, сложив ее вдвое, и вдруг выпустил один конец. Утяжеленная шипастым шишаком, цепь пронеслась по воздуху и… ударила Эйрика в затылок.

Раскрашенный мери ухмыльнулся Свену в лицо. Сын вождя вскипел, словно ему нанесли оскорбление. Однако поединок велся честно, вор имел право атаковать кого хочет. Он атаковал Эйрика, который забылся и на минутку повернулся спиной. Свен ничего не сумел бы сделать, он находился с другой стороны. Эйрик упал на колени, но не сдался. Он вовремя подставил меч под удар второго наемника. Бронзовое лезвие погнулось, на землю полетели искры, но дубина не достигла цели. Из затылка юного рыцаря сочилась кровь.

Свен, закусив губу, кинулся вперед, его клинки превратились в два сверкающих колеса. Одним мечом он поймал и поддел меч врага. Тот был вынужден отдернуть левую руку, чтобы спасти оружие от захвата, но тут же получил сильнейший рубящий удар по предплечью правой руки.

Мери отскочил и зашипел, как злобный кот. Свен же последовал его примеру. Развернулся и пожертвовал одним из мечей – метнул его в горло сопернику Эйрика.

Тот как раз замахнулся дубиной для очередного удара. Меч Свена пробил горло мерзавца насквозь, тот упал навзничь, даже не вскрикнув.

Свен развернулся к своему врагу. Но седой мышеед повидал немало на своем веку. Он заглянул в бешеные глаза рыцаря и предпочел сдаться. Его правая рука все равно была сломана.

Ударил гонг.

К скамье вождей торопливо приблизился мужчина в меховой шапке гонца, с топором за плечами. Его ноги были сбиты в кровь, кожаные штаны порвались, на теле синели синяки и шрамы.

– Говори, – разрешил Читающий время. В дни состязаний он своей властью останавливал любые военные и торговые распри.

– Я бежал бегом от Ильмень-города, – хрипло доложил гонец. – Бежал бегом, три раза по целому дню. Меня послал старший заставы. Они все отбыли в счастливую страну богов…

– Кто убил наших сыновей? – привстал старый Олуф, славный рыцарь из рода Щуки.

– Русы притворились, что покорились нашей славе и доблести. Они отдали нам дюжину дочерей в счет старого долга, но отказались отдать семерых детей в счет долга на долг. Они убили славного Дага Длиннорукого, убили Рагнара из клана Червя и его младшего брата. Убили Хильду, прекрасную подругу Рагнара с младенчиком во чреве. Убили Роллона из клана Щуки и троих, кто были с ним…

Толпа, окружившая скамьи конунгов, ахнула. Мужчины стали потрясать оружием, женщины грозно заворчали. На некоторое время все забыли о состязаниях Взрослых. Рыцари были готовы ринуться в бой.

– Неужели эти смешные русы убили наших честных послов только потому, что не хотели платить долг? – изумился вождь Единорогов. – Эй, поднесите ему пива! А ты – расскажи подробно и внятно!

Гонец жадно выпил целый ковш, отдышался и снова заговорил:

– Славный Рагнар лишил жизни шестнадцать русов за то, что они посмели встать на его пути в воротах. Затем храбрый Роллон зачитал под часами Ильмень-города приказ о выплате долга. Их премерзкий волхв Богомил плюнул в храброго Роллона. Из плевка его родилась черная жаба, она укусила Роллона в губу, и он первый ушел в Валгал. Мерзкий Богомил заявил, что русы не станут больше платить долгов городу Тора. Он имел наглость сказать, что русы все заплатили год назад, и младенцев больше не дадут. Тогда вперед выступил достойный из достойнейших, Даг Длиннорукий. Он был вежлив и кроток с дикарями. Он напомнил им, что так заведено богами. Все города платили и будут платить долг доблестному рыцарству. Но подлые русы швырнули камень и ранили Дага Длиннорукого. Тогда он взял меч и убил сотню жалких дикарей. Тогда Рагнар и его младший брат взяли палицы и топоры и убили еще сотню дерзких неблагодарных тварей. Я был на смотровой башне, вместе со старшим заставы, только поэтому я не принял участия в бое… Тогда Даг Длиннорукий сбросил трупы врагов в реку, и щуки и налимы стали ему благодарны. А прозрачные воды озера стали мутными от крови. После этого светлые рыцари, вассалы Рагнара, имен которых я не знаю, стали вежливо и кротко увещевать глупых русов покориться и заплатить долг. Даже несмотря на подлое убийство рыцаря Роллона из клана Щуки, мы соглашались принять в долг семерых детей и еще десять девственниц и двадцать женщин. Но русы продолжали кидать стрелы и камни. Они убили всех троих из клана Щуки. Тогда гордая Хильда, супруга Рагнара, взяла в руки меч и убила еще два раза по десять дикарей. А раненый Даг зарубил еще сорок, пока его не проткнули сзади. Тогда старшина приказал мне бежать сюда, в город Тора… – Гонец горделиво приосанился, как будто это он лично совершил все описываемые подвиги.

Все присутствующие понимали, что число убитых врагов умножено, по крайней мере, на десять, но доблесть покойных никто не посмел оспаривать.

– Они совсем безумны, эти русы… – Магнус пожевал кончик бороды. – Сколько раз мы их покоряли и назначали им долг?

– Шесть раз, так сказано в табличках у подножия башни Тора, – быстро подтвердил кто-то из младших мастеров.

– И всякий раз они забывают, что их покорили!

– Мы пойдем и убьем всех, – грозно прорычал конунг клана Червя.

– Они сбежали и угнали скот, – огорчил всех гонец. – Их мерзкий волхв Богомил увел всех жителей в норы. Они наверняка отправят за подмогой, призовут грязных полян и прочих родичей…

По толпе прокатился недовольный рев.

– Это плохо, – помрачнел верховный Единорог. – Эти русы никогда не желают выйти и честно драться. Они вечно прячутся и нападают, как пиявки. В плохое время и в плохом месте…

Мужчины захохотали.

– Но это еще не все, – гонец приплясывал от возбуждения. – Возле Ильмень-города старшина видел чужих. Сверху.

– Что-о?… Что ты сказал, остолоп? – Конунги разом затихли. Сотни зрителей тоже разом замолчали, будто кто-то ненароком произнес проклятие Нижних вод. – Какие чужие? Как это сверху?!

– Чужие, сверху, – захлебываясь, повторил молодой Топор. – Они спустились на веревках по скале Трех горбов, это возле Ильмень-города. Вы помните это место? Там трещит камень и осыпается вниз. Они вылезли из трещины и спустились по горбу. Они пошли в Ильмень-город…

– Сколько их? – перебил Магнус.

– Их восемь или девять. Все взрослые мужчины. С ними два чудовища…

– Чудовища?

– Да, страшные чудовища. С клыками, зубами и чешуей. Похожие на собак, но не собаки. Они несут большие мешки. Еще у них много железа.

Читающий время дважды выразительно кашлянул и потряс серьгами из черепов щуки. Он безуспешно пытался вернуть общее внимание к состязаниям Взрослых.

– А может быть… это не чужие? – нерешительно спросил кто-то из жрецов. – Это могут быть потерявшиеся германцы. Или онежские чуды… Они часто бродят по нижним норам.

– Или вой из-за Алтайского хребта? Или волшебные волкодлаки, перекинувшиеся в людей?

– Они слепые, – злорадно хохотнул гонец. – Они ввосьмером несут два факела. Еще у них свет в закрытом пузыре. Они слепые. Но очень опасные.

– Но если они идут к Ильмень-городу от скалы Трех горбов… – Читающий время зашелестел очень тихим, вкрадчивым голосом, но его все услышали.

– Им не пройти! – первым догадался Магнус. – От Трех горбов не пройти! Там кладбище веталов! Там спят священные бесы! Их сожрут!

– А если не сожрут? – Конунг клана Щуки подергал себя за бороду. – А если эти слепые с факелами – и сами бесы?! Кто из вас может пройти через кладбище веталов? Верно, никто. Мы можем только носить им живых младенцев и молить Тора, чтобы проклятые спали вечным добрым сном…

Люди снова ахнули и загомонили. Младенцу понятно, что волхвы, чародеи или волшебные волки не могут быть слепыми и таскать за собой огонь! Но пройти через кладбище, которое было у Трех горбов задолго до Ильмень-города, – это никому не под силу.

– Ты сказал, что они пошли в Ильмень-город?

– Да. Старшина видел это. Еще он видел, как их чудовище едва не загрызло сразу троих русов…

– Как выглядят их ручные чудовища?

– Я не могу… – Гонец виновато понурился. – Они похожи на огромных крыс и на рыб. Но рычат как псы или как волкодлаки…

– Не поминай бесов всуе! – замахнулся на родича верховный Топор.

– Вы не о том болтаете, – Читающий время снова зажурчал едва слышной речью. И снова сотни зрителей оцепенели на скале. К словам того, кто посвятил свою жизнь счету дней, относились с трепетом. – Если эти демоны захотят обосноваться в Ильмене, равновесие мира будет нарушено. Рыцари, кто выступит против них?

– Их надо поймать, а еще лучше – убить! – Старый Олуф, как всегда, высказал самую умную мысль. – Если этот могущественные вой снюхаются с русами…

Вождь клана Червей стал тут же призывать своих рыцарей, но никто не выразил желания немедленно выступить на защиту границ. Отваги у всех хватало с избытком, просто не хотелось – и все тут. Мало ли, может зря три дня придется тащиться по норам. А чужие, может быть, давно ушли назад, в свою трещину?

У конунга Магнуса внезапно забрезжила умная мысль, как помочь сыну.

– Я прошу у Читающего время отсрочки состязаний, – прогудел он, поднявшись во весь рост. – Если мой гонец сказал правду, нам всем грозит большая беда. Никто не приходил сверху, из мира убийственного огня, уже много лет. Я, Магнус Страшный, старший клана Топоров, берусь изловить злодеев. Я возьму своих сыновей и родичей. Мы поймаем демонов и принесем в город Тора. Мы вместе их разрежем и посмотрим, что у них внутри!

– Мудрое решение, – оскалился Читающий время. – Если твой сын Свен принесет их головы… Мы наверняка забудем, что он взял в жены дочь врага, хе-хе…

13 ДЬЯВОЛЬСКИЙ ПОГОСТ

Все изменилось за пару секунд.

Они угодили на кладбище, но кладбище совершенно иного типа, чем те, которые им приходилось посещать в Верхнем мире. Это влажное, звенящее гнусом болото наводило на самые мрачные мысли. Насколько хватало глаз, среди зарослей ползучего папоротника и черных мхов, возвышались угрюмые склепы и надгробия, увенчанные фигурами горгулий, скрюченных бесов и рогатых змей. На плоских пьедесталах тут и там встречались лампадки, источавшие голубой холодный свет. Источники света, словно нарочно, кто-то расставил так, будто мечтал напугать путников.

То мертвенный луч выхватывал из мрака блестящий глаз, принадлежащий быку из черного мрамора. То возникал кричащий рот, а после появлялась и вся женская фигура, обвитая душащими ее змеями. Тишина нарушалась подозрительными чавкающими звуками и далеким воем. Под ногами хлюпала жидкая глина.

– Мой президент, это… луна? – Германец впервые снял черные очки. В сумраке его измученные глаза отдыхали. Он тыкал стволом револьвера куда-то вверх.

Все непроизвольно задрали головы. Действительно, зрелище того стоило. Над землей медленно плыли клочья густого серого тумана, чем-то напоминая дождевые тучи. Сквозь туман проглядывала целая россыпь огней. Шаг назад – и казалось, что за тучами прячется привычный лунный диск. Но стоило сделать шаг вперед, и картина на подземном небе снова менялась. Единое светило рассыпалось множеством тусклых радуг.

– Это не луна, – за президента ответил Орландо. – Видимо, какой-то слой воздуха отражает болотные огни. Тут повсюду какая-то дрянь подсвечивает…

– Жуть, – коротко подвел итог Цырен, плюхнув спеленутую Стражницу на могильную плиту. – Мне не нравится почва. Здесь не должно быть жирной земли, да? Эта земля жирная.

– Комарье… откуда здесь комарье? – бубнил Свирский, хлопая себя по щекам.

– Командир, кажись, нас лешак водит, – Даляр хищно озирался, положив ствол дробовика на локоть левой руки. – Мы вон там уже проходили, я приметил.

– Ничего страшного, сейчас выберемся, – заверил Коваль, когда компания в третий раз вышла к одному, особо мерзкому монументу. Рыцарь, закованный в черный доспех, восседал на невозможном страшилище – крысе с двумя зубастыми пастями. Одна пасть располагалась ниже другой. Задние ноги мраморной крысы скульптор высек, будто стремился изобразить тиранозавра. В передних коротких цепких лапках «скакун» держал развернутый свиток с письменами.

– Там не по-нашенски написано, – Дед Касьян посветил посохом.

Внезапно наверху что-то пролетело с большой скоростью. И тут же задергался, заухал летун в клетке, притороченной к широкой спине Рыжульки.

– Что это было? Мышь?

Служаки ощетинились стволами и кинжалами. Стражница заворчала, дернулась в своих путах. Нервы у всех играли на пределе. Артур подумал, что очень не хочется снимать обувь. Однако только босиком он мог войти в контакт с матерью-землей и спросить совета. Во всяком случае, быстрее нащупать верный путь.

– Непохоже на мышь. У летунов крылья не так стучат…

– Парни, встали кругом. Пушки наготове держать, и берегите огонь! Лева, положите тетку в центр!

– Смотрите, здесь трава, – Орландо с усилием выдернул из почвы черное растение, похожее на обглоданный папоротник. – Но как же трава растет без солнца?..

– Без солнца много чего растет, – мрачно откликнулся Кристиан.

– Это вон какая загогуля, – Даляр тихонько подергал Артура за рукав. – Глянь, была одна тропка, а стало четыре, и на все четыре стороны бегут. А ишо глянь, на могилки-то глянь. Приметил? Во всякой дверца есть, будто и не могилка вовсе, а изба врытая…

Слушая друзей, Коваль крутил головой, но все равно пропустил момент, когда на них напали. Мхи и папоротники постоянно шевелились среди надгробий, а над головой ухмылялись болотные огни. Радужные сполохи кристаллов то прятались в тумане, то сверкали ярко, заставляя трепетать свои отражения в лужах.

– Мой президент, снизу!

– Йоо-хэй! – что-то схватило Артура за лодыжку.

– Вкусссненький, хи-хи-хи!..

Даляр с громким «Хэк-к!!» вогнал меч в мягкую землю. Остроумие у кладбищенского беса мигом иссякло.

Некрополь ожил. На ближайших могилах голубые огни разом погасли, словно их кто-то разом задул. Зато с лязгом стали откидываться решетчатые крышки. Лапа, схватившая Артура за ногу, разжалась и с шипением зарылась обратно в почву.

Орландо шарахнул из дробовика. На мгновение вспышка высветила полупрозрачное тело, с развороченной грудной клеткой и половиной челюсти вместо головы. Орландо стрелял почти в упор, гадина успела подобраться вплотную.

– Света! Лева, запали еще пару факелов! Даляр, ракету!

– Вот пакость! – Монах Цырен мягко присел, описал полукруг своей когтистой рукой. Что-то безголовое провалилось обратно в могилу. Даляр поддел мечом голову врага, показал соратникам. Голова гримасничала и пыталась дотянуться до лезвия языком. У нее было четыре глаза – два на лбу и два – на затылке.

– Это веталы, – охнул книжник. – Души умерших, живые мертвецы! Я читал про них! Греки их боялись…

Генерал еще пару раз махнул мечом. Шевеление прекратилось сразу на двух могилах. С шипением взлетела ракета. Впрочем, почти сразу она угодила в туман, свет стал тусклым. Но даже этого освещения хватило, чтобы неясные призрачные фигуры с криками попрятались в свои щели. Малыш и Рыжулька с рычанием наступали на коротконогое существо, похожее на лягушку. Псы приперли мертвяка к надгробию, но почему-то не решались нападать. Наверное, чуяли скорую смерть от прикосновения ветала. Орландо разрешил их сомнения, всадив в чужака еще один заряд из «ремингтона». Лева зажег два факела.

– Какие греки? Какие веталы, чтоб им?! – матернулся Карапуз. – Я этих кикимор на Вечном пожарище насмотрелся. Крошить их надо и не подпускать близко, чтоб не поцарапали! Лева, держись рядом, не отходи!

– Бабу берегите, без нее застрянем!

– Их много, надо быстрее уходить, – задумчиво проговорил бурят, вытирая пятисантиметровые когти о землю.

– Первый раз слышу, чтобы мертвые гуляли! – Орландо передернул затвор.

Что-то снова промчалось над головами, на бреющем полете. Коваль успел заметить белые глаза без зрачков и свисающий раздвоенный язык.

Грохнул выстрел. Револьвер фон Богля дымился. Спустя секунду к ногам путешественников грохнулась визжащая тварь, очень похожая не тех, чьи трупы тащил на себе в мешке Малыш.

– Бесы! Летучие бесы, они здесь!

– Все за мной, уходим строго в сторону во-он той покосившейся плиты! Митя, бери тетку и прикрывай!

– Слушаюсь, командир!

На тропе земля вспухла, из дыры появилось нечто многоногое. Даляр разрубил поганую тварь дважды, но даже после этого отдельные части ее жили. В разрывах тумана просвистели еще несколько летучих уродцев. Пока Орландо поднял дробовик, Качалыцик плевком Сатаны убил троих. Посреди дымящегося пепелища шевелилась спекшаяся земля.

– Беречь патроны! Не стрелять!

– Они ползут по соседней канаве!

– Командир, наш ориентир опять исчез. Кикиморы по кругу водят…

– Даляр, выпусти летунов, – скомандовал Коваль. Голодные летучие мыши заворчали, расправили крылья, неторопливо взлетели. Видимо, тут они чувствовали себя в родной стихии.

Отряд наступал по двум параллельным тропинкам в сторону города. Артур не терял пока надежды выбраться коротким путем.

Что-то карабкалось из глубины замшелого склепа. Карапуз скинул Стражницу, потянул из-за плеча зазубренный двуручный меч. Царапанье в склепе прекратилось.

– Вперед, вперед, уходим! Летуны нас догонят!

– Митя, привяжи тетку на спину к Рыжульке!

– О, это верно! И как я сам не допер?

Пошли чуть ли не рысью, забыв про вес поклажи. Рыжулька с трудом трусила, волоча на себе пленницу, за ней брел Малыш с двумя пудами боезапаса и сухих пайков. Карапуз отступал спиной, выразительно постукивая по камням тяжелым мечом.

Коваль остановился, скинул обувь. И тут же, словно ледяная лапа схватила за сердце. Земля под ногами шевелилась. Слой почвы был невелик, но образован вовсе не многолетним гниением мхов и лишайников. На дьявольском погосте веками укладывали трупы. Рядами и пачками, один на другой. И трупы не только человеческие. Судя по отсутствию резкого смрада, эти дикие обычаи давно позабылись. Вполне вероятно, что давно канул в небытие народ, практиковавший столь оригинальный способ захоронения. Но после ухода таинственных могильщиков на кладбище поселились совсем другие обитатели…

Артур понял, отчего их не чует Озерник. Живых тут не было. Точнее, жизнь в глубинах планеты приняла совсем иные формы.

– А, явились не запылились, охотнички? – гнусаво пропело существо с железными когтями, выбираясь из-под очередного могильного холма.

Рыхлая тропа под ногами президента буквально взорвалась. Первую когтистую лапу Артур отсек палашом, но тут же кто-то вцепился в правую ногу. Слева и справа могильные камни стали раскачиваться, точно гнилые зубы. С пронзительным скрипом отворилась решетка на склепе, оттуда выскользнуло нечто мокрое, в червях и улитках.

Фон Богль прикрыл президента. От метких выстрелов германца двое обитателей глубин убрались обратно в норы. Наверху летун сцепился с кем-то не на жизнь, а на смерть. На камни посыпались куски мяса и оторванные конечности бесов.

Коваль провел «двойной вензель», меч со свистом вспорол шкуры двоим клыкастым гномам, сросшимся головами. На месте отрубленной лапы, из дыры в земле, прорывалась чья-то лысая, усыпанная язвами голова.

– Я говорю – это веталы, могильные кровопийцы! – успел крикнуть Свирский, перед тем как на него бросились сразу трое. – Я читал о них! Они живых не едят, им нужен!..

– Кто им нужен? – сквозь матерщину и звон оружия переспросил Артур. На мгновение он потерял Левушку из вида и уже испугался, что сволочные твари его убили. Но книжника спас послушник Цырен. В узком пространстве между покосившихся памятников леопарду с его когтями не было равных. Глядя, как Цырен орудует руками-лапами, Артур вспомнил, в каком состоянии он нашел спальню жены в Зимнем после нападения Сивого Быка. Только присутствие отважного леопарда спасло Наде ван Гог жизнь…

Цырен бил короткими отточенными движениями, расходуя ровно столько энергии, сколько необходимо для удара. Очевидно, он научился контролировать свои превращения и внешне почти не изменился. Три скользящих удара, и Свирский смог подняться с колен. Измазанный грязью, слизью и чужой кровью, но вполне целый.

– Факел! Я уронил факел!

– Ребята, берегите Стражницу! Не дайте им добраться до нее!

Факел уже не горел. Кто-то нарочно втоптал его в лужу. Карапуз разрубил мечом что-то длинное, настойчиво ползущее из дверцы склепа. Озерник нарочно отстал. Он воткнул посох в землю и скороговоркой читал одну из своих зловещих молитв. От того места, где воткнулся посох, по земле разбегались трещины. Лужицы покрывались льдом, колоннада вокруг ближайшего склепа в считаные секунды обросла изморозью.

– Наверх, давайте все сюда! – позвал Орландо. Он обогнал Артура по параллельной дорожке. Таща за собой Стражницу, он вскарабкался на вершину голого холма, где не было могил. Там торчали из земли ржавые прутья и стояли две покосившиеся колонны с каменными филинами наверху.

Артур крутанулся на пятке, заставил себя закрыть глаза, затем не глядя запрыгнул на ограду ближайшей могилы. Ограда тут же зашевелилась, стала заваливаться в сторону, словно под ней возился огромный крот. Серый могильный камень поднялся на дыбы, из-под него с урчанием лезла засыпанная землей безголовая фигура.

Орландо стрелял с обеих рук. Земля возле его ног взорвалась фонтаном. Итальянец отступил на самую вершину холма. Даляр бежал к нему в обход широкого захоронения, рубя в стороны, не оглядываясь на стонущие обрубки у себя за спиной. Малыш крутился на месте, не подпуская к себе трех чудищ, которые удивительно походили на лысого пса. Точнее – не так давно они выглядели совсем иначе, но сейчас им понравился внешний вид жертвы. Малыш клацал огромными зубами, но не мог дотянуться до хихикающих псов.

– Митя, огнемет! – вспомнил Коваль, уклоняясь от очередного лохматого мертвяка. – Цырен, вернись, помоги псам!

Фон Богль, верный своей службе, выстрелил тому, кто нападал на хозяина, в грудь. Или, по крайней мере, туда, где полагалось находиться груди. Безголовый отлетел в темноту, но не погиб. Если он вообще мог погибнуть. Даляр вовремя добрался до Орландо и надвое разрубил квадратного волосатого мужика с вилами.

Цырен почти догнал президента, но послушно вернулся и помчался на помощь к Малышу. Монах прыгнул между Малышом и его соперниками. Мелькнула пятнистая шкура леопарда. Кристиан швырнул навстречу врагам комок сжатого воздуха, излюбленное оружие Качалыциков. Среди могил моментально образовалась просека. Воздушная волна подняла и раскидала несколько памятников. Веталы кинулись наутек.

Стражница временно находилась вне опасности. Свирский наконец зажег факел. Поле боя моментально очистилось.

Артур ударил кинжалом того, кто прятался от света за статуей одноногого и однорукого рыцаря. Он научился чувствовать обитателей некрополя, несмотря на отсутствие тока крови и биения сердца. Лезвие вошло в тело нелюдя с сухим скрипом, как будто в пенопласт.

– Митя, скорее огнемет!

Карапуз лихорадочно развязывал ремни на спине Малыша. Двоих прозрачных бестий он разрубил, третья куда-то спряталась. Они походили на умирающих медуз, трепещущие груды вонючего желе. Но Коваль хорошо помнил, как кто-то обратился к нему на вполне понятном русском языке. Здесь несомненно встречались разумные!

– Эй, ребята, а ну все живенько кыш повыше! На камешки прыгайте, сейчас похолодает!

Озерник выкрикнул финальную фразу своей антимолитвы и…

Артуру показалось, что его ноги обдало жидким азотом. В свое время, в институте крионики, он имел дело с этим малоприятным веществом – несколько крошечных ожогов мучили довольно долго. Под сапогами Озерника кладбищенская почва покрылась льдом. Лед фосфоресцировал: казалось, будто расползается по поверхности почвы гигантская амеба.

Даляр и Орландо встали спиной к спине. Генерал выпустил внутренности еще двум визжащим фантомам и потянул итальянца обратно, с холмика на тропинку. Но… тропинки уже не было. Вместо кривой тропы возник глухой тупик, в тупике с протяжным скрипом открывались решетчатые ворота склепа. Из темного квадратного проема дохнуло мертвящим холодом.

– Ребята, сюда! – Карапуз распаковал, наконец, походный огнемет. Но тут что-то случилось с Малышом. Передние лапы буля по самую грудь провалились в жидкую грязь. Огромный пес булькнул тоненько, напрягся, упал на брюхо…

Земля вскипела у Карапуза под ногами. Из свежего холма, отряхиваясь, вылезла женская фигура, закованная в длинную, до пят, насквозь ржавую кольчугу. У женщины отсутствовала нижняя челюсть, нос и правая рука, но это не мешало ей активно махать левой.

Из другого холмика выскочило что-то наподобие гориллы, с вилами наперевес, и неспешным бегом направилось к Мите. Малыш с визгом вырвал из земли правую лапу… точнее, то, что осталось от передней правой лапы. Карапуз бросил трубу огнемета, подскочил, всадил в лужу меч. Женщина в кольчуге очутилась у него за спиной.

Рядом с Ковалем свалился летун с разорванным горлом. Его собрат где-то в темноте продолжал бой.

Сообща летуны уничтожили не меньше дюжины зубастых многоножек.

– Митя, сзади!

– Кристиан, она над тобой!

– Лева, еще огня!

Желтый леопард вспорхнул на голову железному рыцарю, оттуда сделал еще два невозможных шага и… приземлился между Карапузом и чудищем в кольчуге. Он полоснул лапами за долю секунды до того, как кошмарная тетка обрушила на голову чингиса ржавую шипастую гирю. Шагнул вправо, едва не вступив в озеро голубого льда, прыгнул влево, с кошачьей грацией увернувшись от чьих-то челюстей…

Когда Карапуз обернулся, от его противницы остались лишь лохмотья и куча дрожащего желе. Фон Богль бежал за Артуром след в след, выставив в стороны руки с револьверами. Из всей компани альбинос лучше всех видел во мраке.

– Мой президент, их там много, позади!

– Ахх, слаа-аденький… – снова этот шипящий голос!

Вместе с голосом возник силуэт обезьяны с двумя изогнутыми саблями. Коваль скользнул влево, легко отвел палашом скользящий удар, пропустил противника мимо, добавив ему скорости, и наотмашь рубанул сверху, вослед. Пока горилла пыталась собрать свои отрубленные члены, Артур отрубил еще одну лапу, тянувшуюся к нему из-под земли. Где-то рявкнул дробовик Орландо – значит, цел еще!

– Отдай ссссладенькое…

Над кладбищем словно взошло солнце. Огнемет выплюнул первую порцию огня. Гибкая струя, похожая на ярко-желтый хлыст, стегнула по могилам, и Артур увидел, насколько прав был его телохранитель…

Они лезли из окошек склепов, карабкались из-под могильных камней. Наткнувшись на струю огня, они рассыпались, взрывались, как медузы. В мгновение ока все преобразилось, словно спал морок. Артур увидел Ильмень-град. Город оказался гораздо ближе, чем раньше, и стало непонятно, как можно было заблудиться. Кладбище было огромным, оно тянулось на сотни метров вдоль ущелья, а со стороны города снова блеснула река и второй мост. Получалось, что кладбище расположено на острове…

– Аааа, получай, гады!! Касьян, уйди оттуда, уйди!

– Сам уйди!

Черный Дед стоял незыблемо. Карапузу пришлось развернуть ствол. Рыжулька зализывала Малышу окровавленную лапу. Леопард Цырен невозмутимо сидел на корточках, на вершине трехметровой колонны, и Стражницу затащил туда же. Лева Свирский, надрываясь, стаскивал в кучу брошенные рюкзаки. На дорожке между могил корчились несколько бесформенных тел и ползла одинокая рука…

– Эй, где моя голова? Он откусил мне голову!

В первую секунду президент решил, что теряет рассудок. Безмозглая биомасса внезапно затеяла разговоры.

– Держите ноги, за ноги его хватайте…

Пока Карапуз разгонял чудищ на дальних подступах, самые проворные подрыли землю и снова напали на Цырена. Точнее, не на самого книжника, а на мешок с ценной поклажей. Они карабкались по замшелой колонне, а леопард шипел на них сверху.

– Артур, им нужен Страж! – Качалыцик плюнул огнем в безглазые морды. – Им нужно другое лакомство! Они тоже ищут зеркало!

Плевок Сатаны выжег поляну десятиметрового диаметра. Веталы не реагировали на огонь, они гибли, но настойчиво подбирались к своей главной добыче. Цырен неуловимо качнулся, соскочил с колонны… но до земли долетел уже не человек, а огромная желтая кошка. Прыжок, удар лапой, опять прыжок, и в мгновение ока Цырен снова очутился на верхушке колонны. Распотрошенные веталы корчились внизу. Орландо и Даляр отступали под натиском дюжины мерзких кикимор, подыскивая место, куда прислониться спиной. Как назло, нигде рядом не нашлось надежной стенки.

Чудовищный карлик в бантиках и детском передничке, но зато с акульей пастью выскочил из кучи гниющих листьев и вцепился зубами в мешок с поклажей. Артуру пришлось снова спуститься с могильной плиты на тропинку. Он тут же пожалел, что оставил где-то свои сапоги. Земля окаменела, от нее шел такой холод, что свело икроножные мышцы.

– Цырен, держись!

– Ах ты, змеиное семя! Берегись, они позади!

Даляр разрубил своими голубыми клинками двоих мертвяков, третий с ядовитым шипением убрался в папоротники. Коваль не успевал разглядеть противников, он кружился, оберегая за спиной тяжелый мешок с провизией. Фон Богль тремя выстрелами сбил трех мертвяков, подбиравшихся к Стражнице. Качалыцик с выставленными вперед ладонями, охранял пленницу внизу. Цырен наверху шипел и скалил зубы.

Коваль добил очередного врага и только собрался передохнуть, как лужа брызнула ему в лицо сосульками. Ровная земля вздыбилась холмом, оттуда выкатились еще трое человекоподобных существ.

– Никак угощеньице принесли? – прошипел тощий ветал и издевательски заплясал подобие чечетки.

Его приятель, круглый, дырявый внутри, с двумя гвоздями в черепе, внезапно стремительно нагнулся и ухватил меч Даляра ртом. Третий отрастил хвост и норовил опутать им ноги генерала, как веревкой. Кристиан дунул в него пламенем, ветал заверещал, распался на куски.

Даляр, чертыхаясь, потянул меч на себя, но половины лезвия уже не существовало. Вместо превосходной стали бугрилась и пенилась желтая вонючая масса. Ветал с хохотом разинул пасть, желтая пена падала оттуда клочьями.

– Отдай нам сладенькое, мальчик!

– Отдайте нам Стражжжа…

Лишившись хвоста, приземистый житель подземелий тут же принялся отращивать следующий. Его тощего приятеля Артур с левой руки разрубил пополам.

– Йоо-хэй! – Кто-то грузный прыгнул Артуру на спину. Президент почувствовал, как острые клыки безуспешно пытаются прокусить кольчугу. Тогда он дважды ударил позади себя кинжалом – никакой реакции, кроме утробного хохота. Только после того, как фон Богль выпустил четыре пули в упор, тварь сползла в канаву.

– Убирайтесь, гей! – Озерник повернул к ним напряженное, потное лицо. – Торбы хватайте и дуйте на мост, живо! Не то заморожу всех!

Как ни странно, первым внял совету Митя. Он прикрутил вентиль горелки, схватил в охапку рюкзак и пулемет и ринулся к мосту. Впрочем, там не задержался, оставил поклажу и кинулся спасать Малыша. Свирский, забыв о возрасте, тащил на себе огромный мешок. Хранитель резал постромки на спине искалеченного пса. Фон Богль откуда-то принес сапоги Коваля. Цырен на спине тащил Стражницу. Даляра нигде не было видно.

Туман рассеялся, на потолке пещеры снова засияли кристаллы. К мосту ринулись все вместе, кроме Озерника, а по пятам за членами Братства наступала ледяная корка.

– Дед, давай к нам! Давай сюда!

– Мой президент, из города нам что-то кричат люди, – шепнул Артуру зоркий германец. – Они что-то кричат и машут руками, но без оружия.

– Погоди, тут не до них!

На кладбище творилось нечто невероятное. В годы молодости Артур насмотрелся на масштабные разрушения, производимые Качалыциками. Что касается озерных колдунов, он встречался лишь с отдельными проявлениями их темной силы. Озерники увлекались экспериментами над плотью, и один на один были невероятно опасны. Но такого, как сейчас, прилюдно никогда не вытворяли…

Те веталы, кто не успел спрятаться в норы, замерзли в прыжке. Или замерзли, наполовину высунувшись из своих убежищ. За то короткое время, пока Черный Дед позволил им существовать, у Артура на сетчатке словно отложилось немыслимое фото. Одни походили на людей, другие людьми никогда не были. Третьи вообще не вызывали ассоциации ни с одним существом на планете Земля. Их разум так и не проявил себя. Неясным осталось, кто же разговаривал с президентом. В конце концов Артур рассудил, что слова их вырывались, как у попугаев, неосознанно копирующих человеческую речь.

Но ведь кто-то здесь обладал разумом? Кто-то здесь хоронил своих мертвецов. Тысячи или десятки тысяч лет назад…

Озерник дунул, держась за посох. Облачко пара слетело с его губ. От легкого вроде бы дуновения треснул и развалился ближайший склеп. Следом за ним развалился бык из черного мрамора, затем одноногий рыцарь… Фигуры, решетки и надгробия рассыпались в пыль, сминая под собой замерзших обитателей некрополя.

Озерник дунул вторично, сменив направление. До Коваля долетел лишь слабый отголосок этого ветра, но и его стало достаточно, чтобы на ресницах повисли сосульки. На кладбище погасли абсолютно все плошки, заботливо расставленные кем-то на могилах. Самих могил почти не осталось, их вырвало, перемешало с ледяным крошевом, с растертым гранитом и мрамором всех оттенков…

Остров в излучине реки превращался в пустыню. Фонарики погасли. Непроницаемый мрак сгущался над ослепшей землей.

– Гей, Митька! Вот теперь – поливай, сколько душе угодно!

Карапуз только покачал головой. Озерник подхватил свои мешки, с натугой выдернул посох и тяжело зашагал к поджидавшим его товарищам. Под сапогами его хрустело ледяное крошево.

В радиусе сорока метров от дороги не уцелело ничего. Болотная вода испарилась, тела веталов превратились в пудру. Моментально вымерзли корявые деревья, кусты и папоротники. Тропинки между надгробий спеклись в блестящую корку. От самых грандиозных памятников осталось несколько жалких кучек. Дальше, за гранью ледяного пожарища, мороз с хрустом пожирал все, до чего мог дотянуться. Кренились и проваливались полусгнившие кресты странной формы, раскалывались гипсовые изваяния, у химер отпадали крылья и головы. Искусственные холмы оседали со стоном, окончательно погребая под собой то ли живых, то ли мертвых обитателей.

– За городскими воротами вижу дерево! – оповестил товарищей зоркий немец. – Все как в вашей Книге! Дерево-трезубец, Гермес с кадуцеем, Сварог на свастике… Мы нашли! Часы Сварога здесь…

Стоило бы порадоваться… Но Ковалю почему-то стало нехорошо.

14 БОГОМИЛ

– Мать вашу так! Все целы? Лева? Брат Цырен?..

– Охх, вроде все.

Члены Братства креста сбились плотной кучкой у каменного моста. Ильмень-град нависал над ними мрачной громадой.

– Командир, Малыш умер, зато летун второй уцелел. Вон кудахчет, зараза!

Верный буль сам кое-как доковылял до мостика с перевязанной культей. Здесь он прилег, как обычно, лизнул Рыжульку в нос и околел. Рыжулька печально завывала возле трупа своего любимого приятеля. Ее тоскливый вой далеко разносился под сводами пещеры, отражаясь и многократно возвращаясь. Отчего казалось, что путников окружает стая диких волков.

– Хреново без Малыша, – погрустнел Даляр. – Кто огнемет и динамиты потащит? Самим теперь все, э-хе-хе!

– Отчего он умер? – задал главный вопрос бурят. К нему почти полностью возвратился человеческий облик. – Ведь псу оторвали кусок лапы, это не повод умереть.

– Нельзя… его укусили, понимаете? – Только теперь Свирского затрясло. – Нельзя. Есть у кого-то царапины, признавайтесь?

Все принялись лихорадочно себя осматривать. С разрешения начальства Лева разжег керосиновую лампу. Все равно костер было сложить не из чего. Осмотрели труп Малыша. Пес выглядел так, словно пролежал уже несколько часов. Тело настолько раздулось и одеревенело, что ремни, фиксирующие мешки с грузом, пришлось срезать.

– Не трожьте его, – озаботился вдруг Озерник. – Дурная кровь в нем, зараза сильная.

– Объявляю привал. Заодно проверим, нет ли повреждений, – Коваль с наслаждением освободился от тяжеленного рюкзака. Привалил его к тумбе моста и растянулся рядом. Ноги больше не держали.

Ильмень-град нависал над ними сонной недружелюбной глыбой. От города еще сильнее тянуло рыбой, мокрым тряпьем, плохо обработанными шкурами. Но запахло и ухой, и сладковатыми благовониями, и горьковатой выпечкой, и банькой…

– Глянь, ребята, таращатся на нас, со стен-то.

– Может, такие же ублюдки, как тут?

– Не… там людишки обычные, сердечки стучат. Только пугливые больно.

– Да откуда тут люди, на глубине такой?

– Дурень ты, это для нас глубина, а для них, может, мать родная!

– Орландо, передай фляжку, жутко пить хочется.

– Кажись, сюда намылились, а?

– Дьявол, я весь в каком-то дерьме…

– Там бронзовые ворота. В тумане не видно.

– А что это за пакость сверху все время падает?

– Это лишайники, вроде травы…

– Эта сука мне едва руку не отгрызла. Пасть – как у тигра, вот ей-богу! Спасибо Деду, заморозил их, сволочей…

– Командир, меня, кажись, задело, – полковник закатал рукав. На предплечье багровели три свежих шрама. – Чего теперь, мясо вырезать?

Коваль очнулся от дремы:

– Дед Касьян, поглядишь его руку?

Хранитель памяти тоже принял участие. Вместе осмотрели рану, промыли, намазали травками.

– Ну, чего, не помру? – храбрился Карапуз.

– Дела твои плохи, – ошарашил Черный Дед. – Поглядим до завтра. Ежели не помрешь, то жить будешь.

Артур пожевал без аппетита немного сухих ягод, проглотил кусочек вяленой говядины. Впереди узкой лентой подрагивал над рекой мост. Позади расстилалась выжженная ледяным огнем пустыня. Коваль заметил, что Озерник тоже не ест и неотрывно глядит на творение рук своих.

Кристиан тоже чувствовал себя не в своей тарелке.

– Герр Богль, что вы видите там?

– Видимо, они высылали посольство. Но послы не дошли до нас, спрятались где-то за воротами.

– Ворота открыты?

– Да, мой президент. Эти ворота открыты. Там лежит мертвый парень. У него белые волосы, ресницы и белые глаза. Ему проткнули горло каменным ножом. Там еще мертвые… Еще я хотел сказать. Мне кажется, через верхние ворота только что вышли несколько женщин. Они что-то выносят из города и прячут в пещерах. Мне кажется, они прячут что-то от нас.

Артур переглянулся с Даляром. Они поняли друг друга без слов.

– Нам придется разделиться, – объявил президент. – Орландо, Даляр, Свирский и вы, Цырен, – идите через нижние ворота. Мы пройдем верхними воротами. Если что, мы отвлечем их…

– Поздно. Там люди, идут навстречу нам, – встрепенулся Черный Дед. – Обычные насекомые, только белые, вот и все. Никогда прежде не видал таких.

– Ну… первый-то точно не обычный, – проницательно заметил Хранитель памяти. – Тот вон, с усами ниже плеч… Гляди, Черный Дед, у него посох, как у тебя светится.

Касьян застыл от удивления. Высокие бронзовые ворота неторопливо распахнулись. По затертой брусчатке спускалась дюжина до зубов вооруженных мужчин. Одетые в грубую кожу, в штаны и безрукавки из козьих шкур, они походили на желтых дикарей. Впрочем, от доисторических людей их отличала вполне связная речь и обилие металла. Одни держали обоюдоострые секиры, помятые и ржавые. Другие тащили обломки двуручных мечей. Двое недвусмысленно помахивали снаряженными пращами. Никто из жителей Ильмень-града не нес факел или иной источник огня.

В кругу воинов, по наклонной улочке, спустился худой старик с пышными белокурыми волосами и неожиданно длинными усами. Его усы, заплетенные в косички, свисали ниже седой бороды. На глазах старичок носил плотную повязку, что совершенно не мешало ему ориентироваться в пространстве. На левом плече у него сидел сыч. Но самое главное – в жилистой руке старик сжимал здоровенный посох, издалека удивительно похожий на посох Озерника. На тупой верхушке посоха моргал алый магический глаз. Ниже поблескивали железные крылышки, и две змейки сплетались в танце вокруг… железного жезла.

Это был не посох, а скорее – тонкий стальной жезл.

Посланцы Верхнего мира побросали огрызки, вскочили, сгруппировались вокруг президента. Однако длинноусый старец с жезлом не перешел мост. Он даже не приблизился к шестигранным тумбам, обозначающим вход на бывшее кладбище. Некоторое время все молчали, рассматривая друг друга. Пещера переливалась туманными радугами. Коваль ощущал спиной, как волнами накатывает мороз. Детище Озерника добралось и до реки. Журчание затихло, вокруг валунов образовалась наледь. Оказалось, что под вторым мостом тоже плавают беловолосые трупы. Теперь они застыли, скованные тонкой полоской льда.

– Командир, второй летун чего-то издох, – тихо доложил Даляр. – Непонятно что-то.

Коваль только кивнул, в знак того, что слышал.

– Это хреново, – засопел Карапуз. – Зараз и псину, и обеих мышек угробили.

От группки горожан отделился круглолицый, покрытый шрамами детина.

– Кто таковы? – грозно спросил он, болезненно щурясь на пламя факелов.

– Мы сверху… – Президент откашлялся, подбирая слова. – Мы спустились сверху, потому что там беда. Кто-то раскачал землю…

Артур представился, стараясь избегать современных слов. Он уже догадался, что эти люди понятия не имеют о револьверах, которые цепко держал германец. И уж тем более – о пулемете Карапуза. Зато они со страхом поглядывали на ворчащую Рыжульку и на посох Озерника. Никакой реакции на рассказ о Звенящем узле не последовало. Артур понял, что говорит что-то не так.

– Они боятся Касьяна, – выразил общую мысль Орландо. – Они смотрят на… на то, что он натворил, и совещаются. Может, мы уничтожили их… их сакральное место?

– Ни хрена себе сакральное, – не слишком уверенно отозвался Коваль. – По идее, они счастливы должны быть. Ты видел там хоть одну свежую могилу?

– Коему идолищу веруете? – внезапно басом поинтересовался незнакомый жрец.

Не поздоровался, не предложил войти. Краем глаза Артур видел других вооруженных людей, притаившихся в нишах и бойницах крепости. Еще сколько-то взъерошенных голов высунулись из нор за пределами укреплений.

– В крест веруем, – решительно тряхнул гривой Карапуз.

Старец с посохом пошептался со своими.

– Мы не хотим войны, – учтиво поклонился Лева Свирский. – Мы ищем Шестокрыла…

Услышав это имя, жители Ильменя впервые встрепенулись и громко зашушукались.

– Глаголишь, аки рус, але темно… – прошамкал старец. – Прийти в Ильмень-град – одно что прийти к кудеснику. Ежли без веры шли, глагольте честью. Чую – ворожеи есть среди вас, похотью оне, яко зелием, повязаны.

– Лева, говори, – сквозь зубы прошептал Коваль. – Расскажи им о часах об этих… как его, Свароге, о Шестокрылах, обо всем расскажи. Кажется, ты им понравился.

Свирский приосанился. Очень медленно, чтобы не напугать туземцев, извлек из просмоленного брезента свои записи, обрывки книг из Московского Кремля и принялся рассказывать о цели путешествия. Когда он назвал имя божества, волосатые мужики задергались. Они подались назад и, махая руками, обступили своего незрячего предводителя.

– Кажется, они решают, зарезать нас на ужин или засолить на зиму, – предположил Даляр.

– Митя, держи на прицеле центр. Главное – во-он те бойницы, кажется, там камнеметы, – уголком рта процедил Артур. – Даляр, твой правый фланг, как всегда. Орландо – левый… и заряди на всякий случай дробью.

– Уже зарядил, – итальянец незаметно сместился к каменной колонне на мосту. В руках он расслабленно держал два дробовика.

– Я их держу, но у меня патронов всего три ящика, – проворчал Карапуз, покачивая стволом пулемета.

Даляр молча кивнул, показывая, что давно следит за своим сектором обстрела. Фон Богль терпеливо сопел у Артура за спиной. Хранитель памяти отрешенно поглядывал вдаль, но его кажущаяся сонливость могла в любой миг обернуться молниеносной атакой. Сам Артур незаметно разместил между пальцев левой руки три метательных ножа. На то, чтобы прикончить всех переговорщиков, понадобилось бы меньше пяти секунд. Но начинать переговоры с убийства совсем не хотелось.

– Тихо, не спугните, – взволнованно прошептал книжник. – Он что-то знает о Шестокрыле. Они говорят о дереве-трезубце…

– Могутний волхв среди вас, – длинноусый подбородком указал на Озерника. – Пошто дело такое сотворил? Извести нас мыслите, аки враны черные?

Обладатель жезла почему-то выбрал для беседы Свирского. Дед Касьян переступил с ноги на ногу, нервно кашлянул, чувствуя себя явно неуютно. В мгновение ока вокруг него словно образовалось пустое пространство, зона отчуждения. Артур решительно шагнул к Озернику, положил тому руку на плечо, хотя знал – не приветствует Дед таких вольностей. Но колдун на сей раз вырываться не стал, стерпел.

– Он спас всех нас, – с угрозой напомнил президент. – Если бы не Касьян, нас бы там порвали! Лева, постарайся мягко донести до наших новых приятелей эту простую мысль. И так-то великое счастье, что они по-русски понимают.

Книжник снова заговорил. Когда современные слова становились трудны для его визави, книжник лез в старинный словарь, листал, находил нужный перевод. Как ни странно, жрец терпеливо ждал. Много раз Свирскому пришлось повторять одно и то же. Горожане категорически не желали верить, что отряд явился из мифического Верхнего мира. То есть в сам Верхний мир они верили, оттуда периодически доносились какие-то вести, но почему-то считалось, что без разрешения местных жрецов входы не открываются. Вскоре выяснилось, что горожане знают даже о существовании Стражей зеркала. Они охотно покивали, тыкая пальцами в жуткую женщину, лежащую на песке.

– Они сами Стражей не видели, но изображениям поклоняются, – доложил Свирский. – Считают их за помощников богов. Я трижды спросил, что худого в гибели веталов, но они не желают отвечать. Прикладывают пальцы к губам, закрывают рты, но не признаются. Словно на них проклятие наложили!

– Спроси их, можем мы, наконец, пройти?

– Они… они говорят, что нарушено Великое равновесие. Им теперь надо ждать… тут я не понял… надо ждать какую-то определенную дату для вознесения жертвы Господину. Тогда они будут знать, что же делать дальше…

– Равновесие нарушено? – переспросил монах Цырен. Как всегда, он внезапной тенью вынырнул из мрака. – Равновесие нарушено. Это так. Скажите же им, что мы стремимся вернуть украденное на место. Мы проделали долгий путь, чтобы вернуть равновесие…

– Похоже, они считают, что мы во всем виноваты, – проницательно заметил Орландо. – Лева, спросите их, отчего они не зайдут на мост? Вам не пришлось бы кричать издалека.

Вместо того чтобы последовать приглашению, горожане яростно загомонили. Свирский оставался в полусогнутой, подобострастной позе, пока жрец не заставил своих людей замолчать. Книжника подозвали вместе с его фолиантами. Лева прихватил с собой факел, но русы отшатнулись. Вместо факела юноша в серой шкуре, подпоясанный коротким мечом, приподнял над страницами слюдяную чашку с фосфоресцирующими рыбинами. Прозрачные рыбы пучили красные глазки, было видно, как медленно сжимаются их холодные сердца. Ильменцы книги едва ли не на зуб пробовали, нюхали листы, друг друга подталкивали. Свирский постепенно осмелел, разговорился с местными авторитетами, те даже улыбнулись его шуткам. Зато картинка с изображением Шестокрыла вызвала у них священный трепет. Мужики попадали на колени, закрыв лица.

Коваль приказал своим не двигаться, стоять и ждать. В эти секунды решалась судьба экспедиции.

– У них тут война идет, – вполголоса доложил книжник, вернувшись к своим. – Даже не война, а… короче, есть много городов, множество деревень, и не везде славяне. Есть германцы, точнее – тевтоны, есть чудь, мери, даны… Они перечислили мне множество народностей, хотя я подозреваю, что половина из них говорит, в конечном счете, на древнеславянском… Так вот какое дело. Рыцари данских кланов из города Тора собирают мзду живыми детьми и наглеют с каждым разом все больше. Вот что я понял. Это у них всегда происходит: то одни сильнее, то другие. Но Ильмень-град ни с кого долгов не собирает, они мирно жить хотят… Но в этот раз, а конкретно – буквально вчера, была лютая сеча. Старожилы не припомнят такого. Ильмень-град детишек так и не отдал, поскольку варяги неправы были. Они уже свои недоимки в сечене получили… в феврале то есть. Так вот… Детей спрятали, баб спрятали в старых выработках. Главный их, Богомил, – это тот, усатый, с железной палкой, – он говорит, что многие в Онегу ушли. Но есть для нас новости и похуже.

Даны стерегут теперь все дороги, и к Шестокрылу не проехать, а живет он в какой-то дереве, за этой самой Онегой… Только непонятно, это – река, озеро или тоже город. И еще были им знаки. За три дня до нас иссяк горячий ключ, который бил в городе тысячу лет. Один ключ остался, со дна Ильменя достает, но этот слабенький. А другой, от которого все грелись, мылись и дома топили, тот иссяк. А за день до сечи вон там треснули своды Мира, как они это называют. Их оракул, ильменский, предрек, что через трещину придут злые горные бесы и нарушат Великое равновесие. Так и есть: мы пришли…

– Да ужжж… – только и сумел выговорить Озерник. – Так на кой ляд было нечисть на нас спускать?

– Они не желают говорить о некрополе, – виновато всплеснул руками книжник. – Я только понял, что это место обходили все. И все приносили сюда что-то в жертву. Всегда так происходило, веками. Теперь главный ихний плачет. А нас убить ему тоже страшно. Был знак, что убивать нас нельзя, еще хуже станет.

– А детей своих отдавать врагу не страшно? – прорычал Карапуз. – А ну, дай я сам его спрошу, козла такого!

– А вот это не надо, – президент ловко поймал полковника за локоть, оттащил назад. – Митя, ты нам дипломатию не разрушай.

– Они отдают детей каждый год, – мрачно покивал книжник. – И не видят в этом ничего особенного. Отдают девушек на приплод. Они считают это частью Великого равновесия. С другой стороны, равновесие в том, что никто не может свободно ходить между Нижним и Верхним мирами. Тут я не совсем разобрался, Богомил твердит, что «время заперто». Если его отпереть, все погибнет.

– Время заперто? – задумался Артур. – Орландо, как тебе идея?

– В принципе, все сходится, – адмирал честно контролировал свой сектор обстрела, поэтому головы не повернул. – Многое сходится с твоей теорией о жидком зеркале. Но как изложить математический аппарат этой теории – не представляю. Если бы время под жидкими зеркалами просто текло медленнее, это не помешало бы шахтерам наткнуться на подземные города. Из того, что я сейчас услышал… Дедославль, Онега, Ильмень, Ростов, Белоозеро, Каргополье… это же целая страна. Невероятно, что до Большой смерти не наткнулись. Строили метро, ракетные базы, шахты.

– Вывод?

Артур опять скинул обувь. Уже стало возможным снова ходить босиком. Лед стремительно таял под голыми пятками. Коваль слегка расслабился, от ильменцев не исходило прямой грозы. Напротив, они уверили себя, что колдун из Верхнего мира заморозит их всех, и приготовились умирать.

– Вывод простой, хотя ничем не подкреплен, – Орландо поудобнее перехватил оружие. – Жидкое зеркало не замедляет время. Оно переносит нас в иную временную плоскость, если такое определение приемлемо. Иной вектор времени, и, соответственно, смещаются все вектора материального мира. Найти Изнанку нереально, если оперировать понятиями евклидовой геометрии. Для наблюдателя из любой точки земли Изнанка покажется точкой.

– Оригинально… – Коваль задумался. – Весь вопрос вот в чем. Мы имеем дело с запредельно высокой технологией или это естественный природный феномен? Ведь, по сути, жидкое зеркало – это тамбур в локальную черную дыру…

Однако договорить президенту не позволили.

– Слуги Богомила спрашивают, можем ли мы их одарить палицами огненными, которыми мы веталов поразили? – обернулся Свирский.

– Пару ружей дадим, – кивнул президент. – Только где они патроны будут доставать?

– Азм есть волхв сварожий Богомил, – низким басом произнес длинноусый старик. – Шестокрыл глаголил о вас… Вступите в город с миром. Но ежли станете ворожбу творить – спущу всех в зубы к щукам!

Потянулись через мост. Подручные Богомила внезапно скрестили секиры, когда настала очередь германца.

– Ему нельзя, – уперся жрец. – Рази не чуете? Погибель на ем… место ему там, на погосте. Ты иди, иди, прощевай…

Артуру показалось, что он ослышался:

– Какая такая погибель?! Черт побери, этот человек мне только что жизнь спас! Он пойдет с нами вместе!

Коваль даже подумал, что подземники каким-то чудом выяснили национальность альбиноса и не желают пускать в город немца. Но фон Богль повел себя совершенно необычно. Он расстегнул плащ и принялся снимать патронные ленты. Быстро освободившись от патронов и револьверов, сложил все богатство у перил моста и коротко отдал честь:

– Мой президент, этот человек… он прав. Меня поцарапали.

– Что-о?! Когда, где?

Германец задрал куртку. На боку виднелись три маленьких пятнышка – следы зубов. Крови не было, но кожа вокруг места укуса стремительно темнела.

– Чего ж ты молчал? – взревел Кристиан.

– Стойте, погодите… – Артур давно не чувствовал себя таким беспомощным. – Хранитель, ты поможешь ему? Дед Касьян, неужели ничего нельзя сделать? Давайте вырежем, давайте пустим кровь! Свирский, да спросите же у этих балбесов! Они ведь тут живут, возле кладбища, должны знать!

Богомил отрицательно помотал головой. Озерник подошел вплотную, приказал немцу – «Дыхни!»

– Правду говорят… не спасешь. Зараза уже в голове евонной, в легкие проросла, – и, заметив, что Артур потянулся то ли обнять немца, то ли пожать ему руку, Озерник решительно вклинился между ними: – Не трожь его! А ты уж прости, милок, не серчай…

– Неужели ничего нельзя сделать? – Ковалю не верилось, что этот немногословный, терпеливый, исполнительный человек вскоре умрет. Такой крепкий внешне, необычайно выносливый, и, кроме того, – стрелок, которому не было равных! Как же его угораздило?!

– Моя семья, герр президент… – Фон Богль закашлялся, прикрывая рот рукавом. Когда он отнял руку, все ахнули. По подбородку густо текла кровь. – Моя семья, в Патеркирхене… они…

– Мы все сделаем, – пообещал президент. – Клянусь вам, герр Богль, все вопросы пенсий…

Он запнулся, потому что разговаривать стало не с кем. Братство Креста понесло первую потерю. Все невольно поглядели на Карапуза. Бравый полковник со Стражницей на плече застыл посреди моста.

– А меня, выходит, пропустили? – с кривой улыбкой спросил Митя.

Богомил что-то ответил.

– Волхв говорит, что большой человек не заразен, но, скорее всего, умрет послезавтра, – озвучил книжник.

15 СЕЯТЕЛИ СМЕРТИ

Степан Наливка смотрел во все глаза, но никак не мог понять, что же происходит над волнистым горизонтом. Словно облако черное сгустилось, но, несмотря на сильный ветер, не желало улетать. Или не облако? Черное что-то, точно колючая кромка леса вдруг придвинулась, нависла зловещей паутиной. В ту сторону, где остался Ебург, Степан старался не глядеть. Жирные дымы клубились над дырявыми крышами, облака искр взлетали над пакгаузами и складами, ветер доносил крики и выстрелы. Степан не жалел о городе. Навстречу вооруженному каравану попадались беженцы из дальних деревень, они доверчиво стремились в столицу губернии, надеялись спрятаться от бесов и произвола разбойников. Они выбегали навстречу штыкам и винтовкам, надеясь на помощь, но помощь им никто оказывать не собирался. Не до глупых крестьян, когда страна в опасности!

Эскадрон шел крупной рысью, не останавливаясь для привалов. Перевалили мост через Исеть, свернули южнее. Ветер с востока дул все сильнее и сильнее, все чаще налетал такими дикими порывами, что лошади оступались, скользили копытами по замерзшей вдруг земле. Бывший управитель железных дорог, Степан Наливка возглавлял караван из трех сотен всадников с поклажей. У Степана все время было ощущение, словно он спит и никак не может проснуться. Недавняя, страшная смерть жены и еще троих домочадцев казалась чем-то давним, далеким. Походило это на притупившуюся боль от осколка, восемь лет назад засевшего в ноге. Степан силился прийти в себя, спешивался, окунал голову в ледяной ручей, периодически прикладывался к фляжке с можжевеловым самогоном, растирал уши, но… Никак не мог очнуться. И поганое это состояние началось после ночной попойки. Кажется, поднимали кружки, чокались, пили за новую Россию, за Пакт вольных поселений, за новую народную власть… Потом Наливку кто-то смачно целовал в губы, нацепили новый орден и заставили трижды расписаться. И другие расписывались, и крест, кажется целовали, и клялись стоять до конца, пока не сгинет Проснувшийся Демон, враг земли русской, наславший на город летучих бесов…

Что же там еще было?.. Его повысили в должности! Да не просто повысили. Кажется, папа Саничев, избранный верховным атаманом, зачитал приказ. Степан Наливка назначался в новой Уральской республике старшиной по всему транспорту и лесным угодьям. А угодья – от океана и до океана, дух захватывает! Обещали присвоить звание генерал-майора и бумагу с гербом выдать! Это вам не в Ебурге одном пьяными стрелочниками заведовать да каждый день трястись от страха, что петербургское начальство башку снесет!

Степану Наливке в новой вольной республике тут же в пожизненное и вечное владение выдали двести гектаров пашни, коней табун, сотню дикарей пленных, дом каменный в центре Ебурга, аж на три этажа, девок десять штук, в прислугу, тоже из дикарок-шептунов, да жалованье положили серебром. А в прямое подчинение отдали целый полк! Не прежних голодранцев, а верных казаков да ковбойских сынков собрали.

Эскадрон понемногу втягивался в молодой ельник. Лошади нервничали, дергали поводья. Кавалеристы притихли, оглядывались на дальний горизонт. Почти все в отряде были местными, родились и выросли в Ебурге и окрестностях, но в такую передрягу попали впервые. Трава полегла. Среди лета с елок опадали иголки. Опадали разом, горстями, точно корни подгрыз кто-то. Птицы пропали. Мелкая тварь еще вчера сбежала на запад, катились ковром по земле, все вместе, – зайцы, мыши, хорьки, куницы – все… Ветер налетал короткими шквалами. В моменты затишья с востока доносился низкий гул, перемежавшийся короткими резкими всхлипами и писками. Черная полоса над пологими холмами стала еще ближе.

«Точно осы дикие, – пришло в голову Степану. – Точно осы со всего света собрались и на нас войной идут…»

– Ваше благородие, вас просят там… – угодливо склонился желтолицый десятник в лисьем треухе, со шрамом через все лицо.

Еще вчера бывший управитель и помыслить не мог, что в подчинении у него окажутся разбойники из желтых дикарей. А нынче они уже и не разбойники, а «Черные волки», гвардия – так их окрестили те, кто пережил в Ебурге первую страшную ночь. Гвардию собирал полковник Гирей, собирал жестоко, сурово, но справедливо. Сынки богатых ковбоев сами потянулись – за должностями и наделами, а разбойничков из городских острогов освободили. Да не всех, а тех только, кто новой власти присягнул.

Наливка пришпорил коня, пронесся вдоль строя. На повороте тропы, на мшистом каменном козырьке, нависшем над тайгой, ждали его четверо. Сам папа Саничев, наместник края, а с ним – представители от Среднеуральска, от Арамиля и еще откуда-то. Сверху, с пригорка хорошо просматривался большак, по которому катили подводы, шли пешие и конные. На поляне мужики грелись вокруг костров, кто-то мучил гармонику. Громадная сила собиралась. Перед ополченцами рвал глотку поп в засаленном полушубке поверх рясы, уговаривал вступать в войска Уральской республики.

– Что, господин генерал, невесел? – Папа Саничев подкрутил ус. – Погляди, какая сила за нами. Погляди, вся земля русская против самозванцев встает! Вот, знакомься, это атаман Золотуха из Верхней Пышмы привел пополнение. Принимай командование, все твои!

Мужчины обменялись рукопожатием. По мнению Степана, войска атамана Золотухи представляли собой нелепый сброд. Одеты в отрепья, вооружены вилами и цепями, а рожи такие, что в потемках лучше стороной обходить. И увешаны барахлом, которое успели награбить в домах чиновников.

– Поднимайте ваших людей и пристраивайтесь за нами, – распорядился Наливка. – Копать-то они умеют?..

На рысях прошли разрушенный поселок. Над тлеющими углями голосили старухи, редкие уцелевшие жители прятались под завалами. Никто не выскочил с хлебом-солью, никто не обрадовался залихватской песне. В деревне нечисть как следует потрудилась. Тучи мух кружились над изуродованными телами. Кое-где ноги и руки отдельно от тел валялись. До полусмерти напуганные псы тявкали из облезлых кустов, не решались вернуться на пепелища. Бесов, натворивших столько бед, не встретили. Разве что несколько дохлых, на обочине. Возле их черных трупов даже мухи не кружили.

Прошло еще два часа. Чем дальше удалялись от города, тем увереннее пели птицы. Листья и иголки уже не осыпались, тайга снова ожила. Зато показалась колючая проволока и шлагбаум с предупредительной надписью.

– Ваше благородие, никак четвертый острог видать!

– Есаул, командуйте привал, – Наливка ловко встал на седле, приложил к глазам бинокль.

Все точно. Посреди заросшей соснами котловины поднимались дымки, торчали вышки часовых и дюжина кирпичных труб. Слышался звонкий перестук, шум водяной мельницы и нестройное мужское пение. Эскадрон добрался до места назначения. Отсюда каторжан водили на гранитные карьеры и лесозаготовки. По проверенным данным, в четвертом остроге надрывались самые злостные враги петербургской власти. Здесь вкалывали и подыхали целыми семьями, без права на возвращение и переписку. Опальные купцы и фабриканты, не желавшие платить грабительские поборы, богатые фермеры, изнуренные продналогами, дезертиры и поджигатели. Короче, самые лучшие люди земли русской. И, судя по спокойному поведению часовых, по вкусным запахам кухни, нечисть сюда еще не добралась.

– Провода мы им перерезали, все исполнено! – Из подлеска прибежали тунгусы в мохнатых шапках, показали длинные лезвия и ножницы.

– Хорек, Золотуха, вы – налево. Шепелявый, Мухомор – берите своих людей, заходите справа. По нашему первому выстрелу атакуйте восточные ворота. Острожников не бить, остальных можно всех убивать. Понятно?

– Так точно!.. Сделаем!

Младшие командиры резво разбежались выполнять приказания. А у Степана снова сладко шевельнулось в животе. Все-таки здорово, когда есть вот такая власть – настоящая, а не кабинетная! На долю секунды у Степана в голове что-то дернулось, словно лопнул сосуд, возникло какое-то неприятное воспоминание. Майор потряс головой, силясь вспомнить, что же такое плохое произошло прошлой ночью. Кажется, что-то случилось дома? Кажется, у него была жена, и ее погубил проклятый президент Кузнец…

Наливка так и не вспомнил в точности про жену, а скоро некогда стало о глупостях рассуждать. Как и положено старшему, он выехал вперед и в сопровождении четверых казаков бодро поскакал к главным воротам каторжной тюрьмы. С воротных вышек его мигом заметили, подняли гвалт, защелкали затворами, но скоро успокоились.

– Кто таков будешь? – грозно спросили из-за железного листа. – Разве не видали шлагбаум? Тут закрытая зона, не положено сюда…

– Меня послал губернатор, – Наливка соскочил с коня, медленно пошел к воротам с листом в руке. – Я управляющий железной дорогой, меня послали к вам с отрядом, велено разгрузить четыре полные телеги с одеждой и харчем. Президент Кузнец скоро в наш край на бронепоезде приедет, будет ваш острог посещать. Так что велено всех в чистое переодеть, больных в городскую лечебницу забрать и к обеду мяса свежего доставить.

– Ни хрена себе, – задумались за воротами. – А нам ничего не говорили… А что у вас там, в Ебурге, творится? Вроде горит что, и стрельба?

– Дикари бузили, – не моргнув глазом, соврал Степан. – И ураган сильный. Ураганом повалило столбы, вы разве не слышали? У вас тоже ведь связи нету, верно?

– А ну погодь… стой там… – За воротами зашептались, затем другой, уверенный голос произнес хрипло: – Эй, кто ты там? Управляющий? Да я тебя знаю же… Братцы, это правда Наливка, он нам рельсы тянул… С тобой говорит комендант трудовой тюрьмы, капитан Мохнач. Так это ураган был? Какого черта мы сутки без связи сидим?

– Это был ураган, и будет снова. У меня бумага от губернатора, предписано, чтобы вы пустили меня с товаром и приняли на склад. А чтобы починить столбы поваленные, выделяйте мне сто человек в помощь. Самых крепких, на ремонт путей…

– А чего в первый острог не поехал? Там же ваши, местные сидят. Их губернатору можно пользовать…

– Так всех уже забрали, дорогу чинить перед бронепоездом, – убедительно соврал Степан Наливка.

Он своими ушами слышал, как папа Саничев отправлял людей в первую тюрьму, с приказом – никого в живых не оставлять. Да и правильно, заключенные там пакостные, из местных, надежды на них мало…

– Ладно, комендант, как хочешь. У меня телеграф работает. Я пишу губернатору и в Петербург, что ты в военное время, и заодно – во время бедствия, отказался помочь и не принял товар для острога…

В воротах отворилась калитка. Вышел высокий, с нашивками Трибунала, в серой шинели, с карабином.

– Ладно-ладно, не гунди, отпираем, – успокоился комендант. – Где там твои телеги?

Дальше все случилось очень быстро. Три груженые подводы вкатились в первый двор. Четвертая подвода, как будто случайно, застряла прямо в воротах. Рогожа на первой телеге откинулась. Из-под связок старых тулупов выскочили казаки атамана Шепелявого. Защелкали тетивы арбалетов. Часовые на четырех вышках не успели открыть огонь, все попадали мертвые. Часовых в будках у внутренних ворот закололи длинными пиками.

– Эй, измена! Измс. ахххр…

Схватившись за распоротое горло, упал лейтенант, начальник караула. Солдаты, помогавшие вытаскивать застрявшую телегу, обернулись, и… каждый получил в горло по короткой стреле. Комендант схватился за револьвер, но тут же откинулся назад с выпученными глазами. Лассо затянулось у него на шее.

– Живо все внутрь!

Со всех четырех телег попрыгали мужики с ножами, луками и арбалетами. Одни бесшумно полезли через окна караулки, другие стали отодвигать вторые ворота. Маленький бурят в халате бегом бросился назад, к повороту дороги, где поджидали главные силы заговорщиков.

Внутренние двери зоны отворились. В тот же миг эскадрон Наливки галопом ворвался в первые ворота. Раздались автоматные очереди – это ударили часовые с дальних вышек. Пули вспороли воздух совсем близко от плеча майора, но Степан только расхохотался. Он глядел, как за ноги на аркане волокут толстых охранников, и смеялся. Он стал гораздо храбрее и выносливее, чем раньше. Может, это оттого, что громадный Посланник прикоснулся к нему ночью? От Посланника странно пахло, как-то по-звериному, один глаз был у него замотан тряпкой, рожа волосатая и ноздри как у быка…

Больше ничего Наливка припомнить не мог, снова затрещало в висках.

– Налегай, братцы! На ножи их, сволочей!

– Режь душегубов! Режь гадов питерских!

По звуку первого выстрела одновременно пошли на штурм засадные отряды. Острог был окружен, у гарнизона не оставалось малейшего шанса прорваться наружу. Телеграфа и телефона их тоже лишили, а почтовых голубей уже лет семь как упразднили. Желтые дикари под командой атамана Золотухи окружили казармы и расстреливали всех, кто пытался высунуться. Стрелков на башнях ловко сняли снайперы.

Из столовой выскакивали темные фигурки, отстреливались на ходу. Их накрыли пулеметным огнем. Повылетали окна в столовой, в казарме. Затем в окна полетели бутылки с горючей смесью. Те, кто не сгорел заживо, выбегали с поднятыми руками, но их тут же добивали. Дольше всех держались караульные, охранявшие арсенал и склады техники. Выкурить их из крепких кирпичных бастионов оказалось непросто, осажденные огрызались из пулеметов, простреливали весь главный плац. Так продолжалось, пока буряты из отряда Шепелявого не подкатили к окошку арсенала огнемет. Караульные предпочли сгореть заживо…

Наливка, подбоченясь, въехал во внутренний двор. Тюрьма оказалась гораздо больше, чем он мог себе представить. По сторонам главной аллеи высились запертые кирпичные бараки, из окошек выглядывали то ли радостные, то ли напуганные каторжане. За бараками виднелась кривая почерневшая церковь и крепкие богатые дома охранников за отдельной проволочной стеной. Еще дальше находились механические мастерские. Блестели рельсы, на них готовились к погрузке сразу шесть вагонов с рудой. К открытым крышам вагонов вел насыпной пандус, на него вагонетки с породой вкатывали вручную.

Работа в зоне замерла при первых выстрелах. Многие заключенные под шумок пытались сбежать, но прорваться наружу не могли. Наливка приказал бегущих расстреливать. Остальных приказал выводить на плац и строить. И главных разбойников, кого найдут по спискам, отводить отдельно, чтобы прилюдно снять кандалы. Но кандалы и двери бараков оказались надежно заперты. Наружи работала только одна смена заключенных, человек триста.

Приволокли избитого коменданта. На его глазах зарубили двух помощников, еще троих офицеров расстреляли в домах и погребах, вместе с бабами и детьми. Майор четко выполнял приказ папы Саничева – гнобить все бесовское племя, до последнего колена!

– Сколько в остроге кандалыциков? Сколько по политике сидит? Сколько попов? – приступили к коменданту с огнем. – И где ваш начальник? Где главный тут?!

– Три… триста, – прохрипел полузадушенный комендант. – Не убивайте, пожалей детишек, а?.. Все скажу, сам цепи отопру. Триста кандальников, из опасных, а попов штук семьдесят, а по политике еще двести сорок наберется…

– Ваша благородь! Начальник тюрьмы утек, вчера ишо! – доложили разбойники, вернувшиеся из красивого особняка. – Все бросил и сбежал, даже деньги на полу!

– Вот сука! А ну, комендант, давай ключи! Ключи от бараков давай, сука! И от кандалов!

– Это парни Ивана Крапивы, – доложили Наливке, когда распахнулись двери первого барака. – Пять лет уже на руднике спину гнут. Засудили скоро, в Петербурге, за мелочь всякую. Люто Кузнеца ненавидят…

– Вот и прекрасно, – засмеялся майор. – Выводите атаманов первыми, дайте им стулья. Шепелявый, давай своих на прииски. Всех сюда собрать, понял? Все работы остановить!

Наливка сам не ожидал, что в четвертом остроге окажется так много каторжан. По спискам выходило больше трех тысяч, но многие валялись в тюремной больнице с разными хворями. Очень скоро выяснилось, что начальник довел до смерти без малого сотню человек – из тех воров, кто отказывался работать. От плохой еды и насекомых многие валялись с болезнями, каждый день буянов увозили на кладбище, кидали в яму с известью без крестов и надписей.

– Вот что, ребята! – обратился к угрюмым темным лицам новый большой начальник. – Мы пришли освободить вас! Кончилось времечко для Проснувшихся Демонов! Конец ихней власти!

Строй задвигался, заревел, зашумел.

– Атаманов – освободить! – приказал Наливка. Дождались, когда главные воры скинут цепи, когда им поднесут по кружке вина, куску мяса, пока переоденут чистую одежду, после чего выволокли на плац последних оставшихся в живых охранников – человек десять. Их тут же прилюдно зарубили под счастливые вопли собравшихся…

Выкатили вино из запасов тюрьмы, копчености, рыбу, картошку. Затем майору откуда-то принесли здоровенный жестяной рупор. С его помощью не пришлось сильно надрывать глотку.

– Ребята, слушай меня! – закричал Степан, привстав на стременах. – Сейчас наши друзья освобождают честных людей в первом и третьем острогах. Это здесь, недалеко… А завтра вы сами пойдете спасать своих братьев, что мучаются под пятой изверга! Вот что, ребята! Идти вам все равно некуда. Потому как война будет повсюду. Война тех, кто за изверга-президента стоит, и всех прочих русских людей. Глядите, это знамя! Знамя нашего полка, знамя нашей Уральской республики… Каждый, кто хочет идти с нами, пусть целует знамя и повторит слова клятвы. Тому дадим форму, дадим паек жирный, оружие и пенсию. Тому забудем все грехи и дадим новый паспорт…

Он выкрикивал простые, жестокие, но справедливые слова. Шеренги каторжан застыли, внимая с восторгом и недоверием.

– …каждый, кто честно прослужит и в борьбе себя покажет три года, получит на вечные веки надел земли, поле, и лес, и скотину, и заемные деньги на хозяйство… Каждый, кто прослужит честно пять лет, получит дом в городе и заемные деньги на лавку или какое иное дело… Все прежние законы и поборы отменяются! Все прежние грехи забыты!

К полковому черному знамени уже выстроилась очередь. Целовали, клялись, скидывали в костер завшивленные робы и штаны, обряжались в форму. Вокруг жгли другие костры, запекали картошку, плясали, обнимались с освободителями, недоверчиво слушали рассказы о восстании, о нападении на город летучих бесов. Многие на волю выбраться и не мечтали, ибо в четвертом остроге содержали самых закоренелых врагов государства.

– …Кто желает нас покинуть – скатертью дорожка! – гремел Наливка. – Проваливайте, но помните! Вокруг – тайга, и вы для нас – волки! Кто на воровстве попадется – будем убивать. В город побежите? Давайте, бегите, поглядим, кто из вас до утра доживет…

Спустя два часа Степану доложили. Две тысячи восемнадцать человек записались в войско Уральской республики и приняли присягу. Шестьсот одиннадцать человек не соблазнились службой, ринулись в леса.

– Неужто отпустить их? – нерешительно спросил у начальства Шепелявый.

– Пусть проваливают, – усмехнулся Степан. – Они сдохнут от голода в лесах. А в городе их сожрут бесы…

– Куда нам теперь, ваше благородие?

– Стройте людей. Идем к мосту. Забирайте с собой все съестное и все, из чего можно сделать палатки. Будем разбирать пути. Будем строить завалы на дорогах. Будем валить лес. Чтобы враг не пробрался к нам.

Еще спустя час зона запылала. С этим Наливка ничего не мог поделать. Счастливые арестанты на радостях уничтожали все, что связывало их с неволей. В мастерских и на шахте нашли еще пятерых солдат из охраны. Их связали и сожгли заживо. И с этим Наливка не стал бороться – он волновался только за то, чтобы вовремя выполнить приказ папы Саничева и не подвести Посланника. Почему-то Посланника он боялся больше всего…

– Ваше благородие, прикажете здесь начинать? – Молоденький урядник крутился на бешеной лохматой лошадке. У самого – глаза преданные, так и ест начальство!

– Да, с богом, начинайте, – Наливка очнулся от раздумий, хлестнул коня плеткой и помчался вдоль насыпи.

Он и при прежней власти был немаленьким начальником, но только теперь понял, насколько его не уважали. Вот сейчас – триста сабель под его командой и почти тысяча штыков, все верны, как псы, что со щенячьего возраста им выкормлены. И это не какие-то глупые дикари, с которыми приходилось глотку рвать. Эти парни – железные бойцы! Теперь Наливка понял, как ему повезло. И впредь повезет еще больше, когда получит свои двести гектаров пашни, и заводы сахарные, и стада, что раньше холуям Кузнеца принадлежали. Уж он тогда развернется, он им покажет!.. И бабу новую заведет – любую, и не одну, а сколько пожелает!

– Есаул, расставьте людей двумя шеренгами! Через три шага друг от друга! С обеих сторон от насыпи. Сменяться каждые полчаса.

– Слушаюсь! А ну, строиться живо, паучье семя! Степану показалось, что стало темнее. Неровная полоса тьмы на востоке приблизилась. И вместе с ней приблизился холод. Или ему только так показалось? Нет, наверное, показалось, просто много очень мест, где тайга горела. Вот и застилает небо черным дымком…

– Всех командиров – ко мне!

С подвод десятники начали раздавать лопаты. Не прошло и десяти минут, как работа закипела. Сотни ломов зазвенели о плотный щебень. Сотни лопат откинули в канаву первые порции песка. Запели пилы, вгрызаясь в просмоленное дерево столбов. На полотне тем временем раскручивали гайки, раскачивали ржавый крепеж. Мужики забивали костыли для временной штабной палатки. Понесло жареным мясом и супом от полевых кухонь. Застучали и в лесу топоры.

– И – раз, ииии – два! Вали ее, посматривай!

– Быстрее, ребята, до темноты землянки еще нарыть надо!

Степан в сопровождении денщика, адъютанта и двух посыльных, не торопясь, ехал вдоль железнодорожной насыпи. Тер ладонью тавро на крупе коня, не веря своему быстрому возвышению. Конь был дорогой, настоящий донской скакун из конюшни губернатора. Но губернатора вечером шлепнули, как верного холуя Кузнеца, и сынков его двоих на воротах повесили. Один, правда, успел сбежать, гаденыш… А коней и прочее награбленное добро – честно раздали служилым людям.

– Что там такое, матерь божья?

– Заткнись, дурья башка, не поминай святых всуе…

– Да вон, тама, над горой…

Степан обернулся, приложил ладонь козырьком ко лбу. Снова ощущение надвигающейся беды… Ценный жеребец, стоивший целое состояние, вздрагивал под седоком, хрипел, кусал удила. Боялся чего-то, хотя вокруг ни зверя дикого, ни крови. Одно лишь редколесье болотистое, да тысячи вчерашних каторжан с лопатами. Под копытами хрустел ковер из свежих иголок. Со стороны Волчихинского водохранилища поднимался подозрительно плотный, темно-серый туман. Туман полз, пожирая тайгу.

– Раскачивай, братцы! И – раз, и – два, взяли!

– А ну, навались! Круши ее, ломай! Не оставим дорог для супостатов!

Первая секция оторванных рельсов, вместе со шпалами, дрогнула и поползла вбок. Мужики набежали, как муравьи, просунули ломы под рельсу, налегли разом.

– Па-аберегись, братва!

Вторая секция рельсов сдвинулась с места. На насыпи образовалась дыра. Возле ливнестока саперы закладывали взрывчатку. Упали первые столбы, потянув за собой телеграфную проволоку. Проволоку уже наматывали на деревянную бобину. Большая партия бывших зэков под командой атамана Золотухи валила лес и сколачивала противотанковые ежи. Наливке уже четырежды докладывали, что каторжане бегут, но он только отмахивался. Не беда – на место сбежавших являлись другие. Привлеченные грохотом, выбирались из лесов напуганные деревенские жители, словно цыплята спешили на зов мамки.

Степан разложил на походном столе карту, вскрыл пакет, доставленный из штаба. Перечитал трижды, не веря своим глазам. Его эскадрону и примкнувшим разбойникам вменялось разрушить три железнодорожные ветки на узлах Хрустальная и Решеты, взорвать две сортировочные станции и устроить завалы на двух шоссе. Кроме того, предстояло поджечь лес в указанных точках. Поджечь хранилище сухого леса, готового к сплаву и погрузке в вагоны. Уничтожить все, что бывший управитель с таким трудом создавал.

Степан Наливка не сомневался в правоте новой власти, но что-то ему мешало принять все команды сразу, оптом. Разобрать путь, выкинуть рельсы, поджечь шпалы – это еще куда ни шло, это можно потом восстановить. Но поджигать тайгу и деревни?!.. Что же это будет? Ведь сам Хранитель таинств, лесной колдун Прохор был ночью среди заговорщиков. Ведь это неслыханное дело, чтобы Хранитель согласился с поджогами… Однако лес горел. И не только лес. Горели склады, штабеля бревен у Исети, кто-то вылил в реку масло или другую горючую жидкость…

Словно конец света наступал.

Наливка в сильный бинокль прекрасно различал, как неутомимые языки пламени разбегаются от горящего Ебурга, захватывают деревни и, никем не останавливаемые, ползут на запад и на юг. На север, в сторону деревень Качалыциков, пожары не продвигались.

«Что же будет?.. – повторил про себя Наливка. – Рельсы поломать – полбеды. Нам оно ни к чему, чтобы Проснувшийся Демон до нас добрался, пока все силы на Урале не соберем… Но тайгу-то жаль, как бы беды не вышло…»

– Ваше благородь, часовые стреляли. Вроде бесов летучих снова видели! Прикажите костры разжечь, темнеет, однако…

Наливка с трудом очнулся от тяжких мыслей, разрывавших напополам его воспаленный мозг, и отдал нужные распоряжения. Вокруг места работ запылали костры. Но ни сотни висельников, трудившихся в поте лица, ни те, кто гордо разъезжал вдоль линии работ на сытых конях, не знали, что за ними наблюдают сверху.

На плоской вершине ближайшей горы, в буреломе, бездымно полыхал костер. Возле огня свежим, непрожаренным мясом лакомились четверо. Точнее – трое, а четвертый стоял в сторонке, наклонив голову, исподлобья разглядывал излучину реки и суетившихся «насекомых». В сторонке исходила паром выпотрошенная туша оленя.

– Эй, Бык, иди свежанинки отведай, – голос от костра прозвучал как сиплое карканье. Он принадлежал высокому мужчине с изогнутой шеей, чем-то похожим на старого лебедя. – Иди, а то без тебя оленя сожрем… Небось забыл уже вкус кровушки свежей, а?

Тот, кого назвали Быком, обернулся. Одного глаза у него не было, вытянутое вперед лицо сильно походило на волосатую бычью морду, кривые клыки торчали из черных мокрых губ. Широкая меховая шапка, какие обычно носят бурятские шаманы, едва налезала на пятнистый лоб.

– Я не хочу мяса… – невнятно прогудел он. – Я хочу вернуться к Хозяину… Не хочуснова идти к вонючим людишкам… Они готовы убить все вокруг себя за серебряные погоны и новую лошадь. Ненавижу их…

– Это точно… Эти дураки продадут мать родную за погоны, – заухал второй, невероятно похожий на сову. Он ступал криво, подволакивал левую ногу, но глубоко посаженные, цепкие глаза излучали огонь. Сова вырвал с вертела кусок кровоточащего мяса, подкинул в воздух и проглотил, не прожевывая. Его распахнутый рот на секунду стал похожим на громадный клюв. – Эти глупые людишки думают, что могут убить нас, ха-ха-ха… Никто не может победить нас, потому что с нами – Хозяин…

– Они едва не убили меня в Петербурге, – пожаловался Бык. – Я не выполнил приказ Хозяина… Я не смог обрюхатить жену Кузнеца…

– Теперь это неважно. Теперь важно одно – раскачать землю как можно сильнее, – довольно заурчал Лебедь. – Теперь они зовут тебя Посланником и верят, что тебя послал их боженька, хе-хе… Ешь мясо и ступай к ним. Конец уже близок…

16 ЧУЖИЕ СРЕДИ СВОИХ

– Артур, это кадуцей, – Орландо одними глазами указал на посох Богомила. – Ты погляди, крылья и змеи. Это символы бога Гермеса.

– Я про Гермеса плохо помню, – повинился Коваль. – Он же был один из античных греческих богов?

– Его уважали и греки, и римляне. Этот бог был гораздо сложнее, чем мы себе представляем. Интересно знать, почему именно его взяли в подземелье?..

Орландо принялся обсуждать этот вопрос с книжником, но президента больше интересовал город.

Их провели по узкой извилистой улочке наверх, до самой цитадели. Кривые переулки освещались неровными сполохами горящей нефти или аквариумами с прозрачными рыбами. Из-за кожаных занавесок выглядывали угрюмые старухи. Молодых женщин Коваль не заметил. Улицы со стороны горы плавно перерастали в пещерные ходы. Иногда в глубине пещер горели яркие костры. Тогда становились видны далекие внутренности горы, переходы, лесенки и множество запертых железных дверей. Судя по пористой структуре, ступенчатая скала, к которой прилепился и из которой вырастал город, состояла из вулканического камня. Иногда сквозь многочисленные ходы просвечивали внутренности другой большой пещеры, искрящей огнями. Иногда долетали удары молотков – каменотесы где-то далеко продолжали вгрызаться в чрево земли.

В какой-то момент две улочки распались в стороны, точно две руки, распахнувшие плащ, и стала видна поверхность подземного Ильмень-озера. Очевидно, озеро пряталось на большой глубине, и под жилым комплексом располагался лишь самый край, но и края оказалось достаточно, чтобы замереть и ахнуть. Потому что внизу били горячие ключи! На мелководье, с большой высоты, они выглядели как крохотные буруны или как пенные фонтанчики, какие возникают, если кинуть в воду кусочек сухого льда.

Члены экспедиции замерли, не в силах оторваться от удивительного зрелища. А Богомил с компанией не стали их подгонять.

– Скорее всего, город начали строить именно потому, что нашли теплое место, – Орландо выставил ладонь над низкой неровной балюстрадой. Даже сюда, на высоту двадцатиэтажного дома, добирался горячий пар. – Смотрите, там, внизу, колеса, наподобие мельничных, но не все вращаются. Довольно запутанный механизм…

Под обрывом, на укрепленной площадке, действительно виднелась часть могучего механизма. Колеса с ковшами, винты, поворотные балки, все это напоминало часть гигантской паровой машины. Механизм начинался там, где на мелководье били горячие ключи и терялся в кавернах, прямо под телом города.

– Богомил сказал, что когда-то под городом день и ночь стучали колеса, – вполголоса транслировал Свирский слова жреца. – Еще сто семьдесят лет назад, при жреце Шеломе, горячая вода разогревала стены каждого жилища. Ее хватало на то, чтобы мыться самим и убирать за скотом. Горячую воду по желобу переправляли в три рыбацкие деревни, и даже в город Тора, к рыцарям…

– Лева, спроси, отчего же они не починят? Мы могли бы помочь с ремонтом.

Но Богомилу не пришлось переводить вопрос. Он сам, постукивая жезлом, подошел к балюстраде, хмуро глянул вниз.

– Уж так, видать, угодно повелителю железа… Прежние-то разумники повымерли. Чай не замерзнем. Во искупление холод даден…

– Лева, скажите ему… – Орландо откашлялся, озорно покосился на суровых горожан. – Скажите, что мы могли бы помочь. Починить систему подачи воды. Кое-что заметно даже сейчас. Вон там перегнуто колено, а ниже – рассыпалась шестерня, ее сломало во время обвала…

Свирский, как послушный переводчик, направился к волхву и долго с ним объяснялся. Между сподвижниками Богомила затеялось препирательство. Скорее всего, одни выступали за то, чтобы позволить чужеземцам починить водопровод. Другие, судя по гневным выкрикам, предлагали разделаться с непрошеной делегацией. Наконец, волхв замирил всех. Он заявил, что скажет ответ после полуночной жертвы. Затем отвернулся и решительно поманил за собой. Железное острие посоха звонко ударяло о булыжную мостовую. И никто не обратил внимания, как Орландо о чем-то шепчется с Даляром…

Город оказался гораздо больше, чем показалось вначале. Или это уже считался не город, а пригороды? На сторожевых башнях дежурили камнеметатели. Они тоже провожали гостей недобрыми взглядами. Возле каждого из них лежала целая груда острых камней. На запертой площадке одной из башен Артур разглядел две небольшие баллисты, готовые к бою. Отсюда сверху ближайший мост и разоренный некрополь веталов смотрелись как на ладони. Президент поежился при мысли, что было бы, надумай горожане обстрелять путешественников пудовыми глыбами базальта…

– Смотрите! Вон там, на отмели!

На следующем витке улицы открылась новая, захватывающая дух, картина. Тыльной стороной город нависал над озером, а озеро слабо светилось изнутри. В голубоватом сиянии, вдоль линии парящей воды, брели четыре… нет, шесть мамонтов. С высоты крепостной стены гиганты казались маленькими пушистыми комочками.

– Они работают! Тащат сани!

– Это не мамонты, это единороги, – ахнул Орландо. – Поглядите, у них нет хоботов.

– Твоих дружков работа? – спросил Озерник у Кристиана. – Слыхал я, что уральские ваши… навострились таких мастерить.

– Нет, таких Прошка вроде не мастерил. Просто эта прелесть тут водится до сих пор…

Качалыцик следил, как послушные работяги волокут в гору сани, заполненные блестящими самоцветами. Гигантские полозья скрипели, на передке саней расположился мальчик с длинной пикой. Караван неторопливо прошагал по накатанному тракту, вдоль бьющих ключей и скрылся в пещере под городом.

– Сам знаешь, не могли они под землей водиться, – усмехнулся Орландо.

– Естественно, сами они бы такую среду обитания не выбрали, – согласился Артур. – Их приручили и увели за собой.

– И когда же это, по-твоему, случилось?

– Например, во время последнего ледникового периода.

– Гм… тоже неплохая идея! – И адмирал переключился на обдумывание свежей исторической версии.

Многоуровневый Ильмень пересекался множеством каменных лестниц. Навстречу спускались беловолосые юноши в простых домотканных рубахах, но почти все с оружием. Богомилу уступали путь, прижимались к стенкам. Чаще всего попадались крепкие парни, но много было и вооруженных женщин разных возрастов. На следующем ярусе, у жерла широкого колодца, встретилась целая толпа.

Там, из глубины, поднимали воду в корзинах, обмазанных глиной. В противовес полным корзинам кипятка, в шахту спускали корзины с камнями. Мускулистые парни с усилием вращали ворот, толстые канаты гудели от напряжения. Женщины напевали, переливая горячую ильменскую воду в ведра, разносили по домам.

Широкие улицы застраивали баррикадами из подручных материалов, но поперек движения укладывали обитые бронзой бивни единорогов. В другом месте, в широкой корзине, поднимали коз со связанными ногами. Животных загоняли прямо в дома и запирали снаружи. Создавалось впечатление, словно город готовится к длительной осаде. Детей Коваль не заметил. Ни одного ребенка.

Артуру неожиданно вспомнился его самый первый день в «новом» мире, после пробуждения в камере анабиоза, и самое первое посещение Эрмитажа. Там тоже практически не было детей. Вернее, детей надежно прятали…

Наконец, уперлись в очередные ворота из потемневшего металла. Сняли с плеч рюкзаки и буквально повалились от усталости. Артур подсчитал, весьма примерно, что подъем наверх занял у них не меньше часа. Здесь пахло чем-то сладким, приторным и заметно похолодало. Из-за гладкой храмовой стены доносилось негромкое пение. В нишах ровным ярким пламенем горел расплавленный жир. Путники находились в одной из самых высоких точек города, между двумя сторожевыми башнями с самыми большими камнеметами. Судя по отсутствию окон, здесь не было жилых домов. Узкие проемы дверей вели во внутренние покои, но каждую закрывала плотно пригнанная металлическая плита. С гладкой замазки стен смотрели суровые бородатые лики. Кроме лиц встречались непонятные повторяющиеся символы, вытянутые звезды, кресты с лапами, кубки.

Откуда-то дул холодный ветер. С огромной высоты обе узкие реки походили на тонкие расщелины, а выжженный некрополь вообще казался светлым пятном. Однако потолок пещеры все еще оставался недосягаем. Оттуда свисали плотные застывшие сосульки и лишайники. Иногда над головами пролетала стайка летучих мышей, чуть позже Коваль разглядел их многочисленные норки в пористой скале.

С верхотуры прекрасно просматривался лес колонн-сталагмитов. Он ярко подсвечивался грибными полями, но дальше внутренности пещеры скрывались в сумраке. Увидеть валун с названием города и дорогу, по которой они пришли, Артур уже не мог. Гораздо более интересные пейзажи открывались с другой стороны парапета.

Многоярусный Ильмень-град переливался сотнями огоньков. Ниже антрацитовой громадой колыхалось озеро. Был виден самый краешек могучей водной стихии и тонкая полоска пляжа, уставленная рыбацкими принадлежностями. Где-то неподалеку бурлил горячий источник. Над поверхностью воды стелился пар. Под отвесной стеной оказалась пристань, которую раньше не получалось рассмотреть, мешал выступ скалы. К пристани как раз причалило круглое плоское судно, тащившее за собой вереницу плотов. К самоходной барже спустили мостки, почерневшие бревна принялись втягивать на канатах по наклонным желобам. Две команды с уханьем дергали поочередно свои канаты. Тяжеленное бревно рывками продвигалось по желобу, чтобы чуть позже провалиться куда-то в недра города. Вплотную к пристани бродили рыбаки с сетями, подвесив фонарики на длинных шестах. Очевидно, подводные ключи не везде превращали воду озера в кипяток. В двух десятках метров от берега поверхность воды скрывалась под нависающими утесами. Как выяснилось впоследствии, Ильмень раскинулся на десятки километров, соединяя своим теплым телом целую систему пещер. В каждой деревеньке, имевшей выход к воде, существовали лоцманы, знатоки рыбной ловли, и даже местные контрабандисты…

– Откуда тут деревья? – тихонько спросил Цырен. – Здесь не могут расти деревья.

– Стало быть, растут, – глубокомысленно изрек Карапуз.

– Такие не вырастут, – отрубил Озерник. – Стало быть, Митя, есть у них делишки с миром Верхним.

Артур ничего не сказал. Он слишком хорошо помнил тот кусочек сибирской Изнанки, где довелось провести ночь в компании с Варварой, Кощеем и акушеркой Ягой. Там почему-то светило солнышко, плыли по синему небу облачка и шумели вполне реальные дубравы…

Наконец, загремели запоры. Перед волхвом отворились бронзовые ворота, членов Братства провели в шестиугольный зал и там покинули. Мальчишка в грубой кольчуге принес светильник, наполненный растопленным салом. Сало противно воняло, зато давало достаточно света. Затем тот же мальчик притащил кусок копченого мяса и глиняный кувшин с довольно сносной брагой. Богомил забрал с собой Свирского, остальным знаками велел ждать. Показал на жесткие тюфяки в углу, мол, отдыхайте пока…

И оба исчезли в сопровождении угрюмой свиты.

– Командир, а вдруг они Леву того?… – Митя показал рукой у горла. – Может, не стоило его одного отпускать?

– Пусть идет, – успокоил Артур. – Пусть его считают главным. Так лучше.

– Пусть идет, – отозвался Озерник. – Они тут знамениям верят. Коли сразу не прибили нас, уж не трепыхнутся. Ежели что – заморожу всех, к ядреной матери…

– В этом капище я уже дважды видел латинские буквы, и дважды упоминания о Гермесе, – вполголоса доложил Орландо, обойдя стены, испещренные значками. – Эти бородатые дурни очень подозрительны. Я боюсь ближе подходить к стенам. Возможно, им кажется, что мы намерены разрушить их храм…

– Они просто боятся нашей собаки, – сказал Цырен.

– А Гермес… это кто? Это греческий бог? – щегольнул осведомленностью Даляр, отрезая кусок жесткого мяса.

– Гермес – это греческое имя, – оживился Орландо. – Но в латинской традиции он назывался Меркурием. Об этом я и говорю. Я дважды видел здесь упоминание о Меркурии! Вон там, под потолком, видите – полустертое изображение? Это уже не греческий, а римский пантеон. А его жезл?! Этот жезл – кадуцей – потому и с крылышками, что бог покровительствовал торговцам, купцам, гонцам и спортсменам. Заодно, кстати, он помогал тем, кто спускался в мир мертвых. Еще он принес людям алфавит и навыки игры на лире. Вот такой полезный бог…

Адмирал замолчал, но под сводчатым потолком продолжало гулять эхо.

– Так они же вроде русские? – фыркнул Карапуз. – Чего ж в иноземных божков веруют?

– Я думаю так… Когда строили этот город, не было еще ни христианства, ни ислама, – сказал Орландо. – Зато язычество было очень… э-э… как бы это сказать… многогранным. Вы видите, с одной стороны – статуя бога Сварога, покровителя ремесел, а с другой стороны колонны – выбита личность в шляпе. Это и есть Гермес. В руке он держит кадуцей, волшебный жезл с крылышками… Но тут есть еще одна тонкость. Насколько мне известно, греческое имя Меркурия означает «из груды камней». Очень разумно выбрать себе божеством того, кто может помочь при строительстве этих каменных городов. Вы видели – перед дверями здесь стоят колонны? Это гермы, по имени бога. Начиналось с того, что вдоль дорог насыпали кучи камней, для удобства путешественников. Каждый, кому помог Гермес, тоже кидал в кучу свой камень. Позже научились определять дорогу и без этих куч, но гермы у дверей остались.

– А гады ему на посохе пошто? – проворчал Озерник.

– Эти змеи считались символами мужского духа и женской души. Есть и другое толкование… Якобы это двойная нить смерти и возрождения. Кстати, Артур… кое-кто видел в этих змейках символику двойной спирали ДНК, в которой зашифрована генетическая информация. Но в таком случае следует рассуждать о Гермесе как о вестнике из иных миров, который принес на Землю семя жизни…

– Адмирал, понятно говори! – взвыл Карапуз.

– Н-да, хреново быть шибко умным, – ни к кому не обращаясь, пробурчал Даляр.

– Я вспомнил о Гермесе потому, что он показывает нам связь. Связь между языческой верой славян и античной верой греков…

Адмирал еще долго разглагольствовал бы, но тут вернулся живой и невредимый книжник. За его спиной, на почтительном удалении, толпились почтенные граждане города. В богатых шубах, в разукрашенных головных уборах, с начищенным оружием.

– Нас хотели бы завтра отвести к Шестокрылу… – торжественно провозгласил Свирский. – Когда мы очистимся в бане и принесем жертву…

– Простите, уважаемый Лев, – поднял руку послушник Цырен. – Верно ли я понял, что Шестокрыл существует как живое и разумное существо?

– Именно так, – Свирский отвесил поклон куда-то в сторону. – Причем при его упоминании следует кланяться… Шестокрыл хранит песок времени. Часы Сварога, как я понял, делают в квартале искусных ремесленников, за чертой города. Но без песка времени прибор бесполезен…

– Повелитель мыслей жив и ведает о каждом, – добавил волхв Богомил. – Но повелитель сокрыт в чертогах тайных, не всякому лик кажет. Песок подавно не всем раздает.

– Нам хотели бы помочь выбраться наружу, – в той же минорной тональности продолжал книжник. – Они благодарны, если мы сможем починить их водопровод. Они будут вечно молиться за нас, если получат громовые палицы. Они знают, как проводить нас до древа Шестокрыла. Но туда неблизкий путь, выходить надо утром. Кстати, я не очень хорошо разобрался, как тут определяют, когда утро, а когда вечер. Но проблема не в этом… Дорога в Онегу перекрыта кровожадными данами – рыцарями из города Тора. Это настоящие убийцы. Вас никто не возьмется провожать…

– Видимо, выход только один – разгромить этих данов? – проницательно заметил Качалыцик.

– Богомил говорит, что рыцари придут сами, – Лева отвел глаза. – Они придут мстить за своих погибших в прошлом бою и за новой данью.

– Тогда какого черта мы торчим здесь? – проворчал Карапуз. – Даляр, кончай жрать! Командир, скажем им привет и сами двинем искать этих, как его… Торов. Я им жопы на уши натяну, будь уверен!

– Не получится, – потерянно вздохнул книжник. – Город окружен. Мы в осаде. Посланцы Тора уже убили четверых охотников, которые пытались перейти границу.

– Так что же нам делать, мать его итить? – не сдержался Карапуз.

– Я полагаю, нам придется драться на их стороне, – прозорливо подытожил Цырен. – Нам придется драться в городе, и это плохо. Потому что мы вмешались в чужие распри.

17 ПО ЗАКОНУ ПРАВИ

Очередной ноздреватый камень, пущенный подлыми русами, убил одного оруженосца и ранил Эйрика. Свен помог Эйрику подняться и забинтовать голову куском тряпки. Верховный конунг данов, Магнус Страшный, одобрительно переглянулся с товарищами. Рыцари оценили благородный жест юноши. Конечно, отпущенное время неотвратимо таяло. И, конечно же, ранами должны были заниматься женщины. Но помощь другу никогда не считалась зазорным делом. Во имя помощи друзьям разрешалось даже украсть, хотя обычно любое воровство в городе Тора каралось смертью.

– Свен, нам нужны головы этих метателей, – проворчал конунг. – Если до утренней жертвы мы не прорвемся в город, Читающий время объявит меня трусом и хвастуном.

– Отец, мы их достанем.

– Полезайте вверх. А я им покажусь тут. Пусть эти тупые грибоеды думают, что вас всего двое.

Юноши полезли вверх по почти отвесной скале. Им помогали оруженосцы, обученные рабы, с крестьянскими рогатинами и палицами. По вечным правилам, те не могли атаковать врага первыми и первыми врываться во вражескую крепость. Конунг с неудовольствием следил за действиями тупых слуг. Будь его воля, он сделал бы все наоборот. Навстречу пращам, кипятку и отравленным крючьям, концы которых русы нарочно обмакивают в трупный яд, он пустил бы это отребье, набранное в рыбачьих деревнях. Некоторые говорить даже толком не умели, все равно не жалко их потерять…

– Верховный, если ты прикажешь, мы пройдем под водой, – к вождю, дыша перегаром, приблизился один из рослых племянников, Горм Тощий.

– Рано пока, – огрызнулся Магнус. – Подождем, пока эти дурни не вылезут на стену. Пусть они думают, что нас тут трое!

Магнусу донесли, что загадочные гости из Верхнего мира уже внутри, в Ильмень-граде. Он почему-то так и предполагал. Теперь становилось вдвойне делом чести восстановить справедливость. Во-первых, требовалось вернуться с добычей, то есть получить с непокорных русов столько детей, сколько они задолжали. Да плюс к тому – еще троих, за неповиновение. Во-вторых, предстояло захватить в плен этих бесов, или воев, или кого угодно. Главное – успеть до утренней жертвы, иначе Читающий время снова ударит в гонг, и состязания Взрослых продолжатся уже без его сына Свена. О том, что Свен мог погибнуть при осаде Ильмень-града, старый Магнус вообще думать не хотел. Конечно, бестолковые русы могли побить нескольких рыцарей, если наваливались внезапно, со спины и скопом. Но не сегодня, когда правда на стороне справедливых властелинов Валгаллы!

– Скажи своим, чтобы поджигали масло, – распорядился Магнус.

Его второй племянник тут же растворился во мраке. Как и следовало поступать гордому сыну Тора, конунг взял с собой в поход даже не всех мужчин клана. Он взял четверых племянников с оруженосцами, двоих младших родных братьев, троих двоюродных и еще троих братьев, родичей по жене. Младшего – четырнадцатилетнего сына он тоже не взял, хотя тот очень просился. Но пришлось оставить парня вместе с дочерями. Зато вызвался идти и получил разрешение Эйрик, ближний приятель Свена из клана Единорога. Всего две дюжины рыцарей, но этого вполне достаточно, чтобы вернуть в мир равновесие и справедливость. Главное – прикончить этого наглого волхва Богомила, а заодно и всех его детишек и внучат, а также всех, кто способен мутить народ. И навсегда снять ворота с проклятых стен!

Свен и Эйрик преодолели по старым ступеням уже две трети скалы. Тем временем помощники Горма подожгли масло, вылили на воду и под прикрытием огня ринулись к старым рыбацким катакомбам. Город пока что спал, но скоро дурни проснутся и кинутся спасать свои жалкие челны…

Несмотря на ранения Эйрика, молодые даны быстро вскарабкались на кручу. Они немного провозились, пробираясь среди сушащихся лодок и снастей, но минутой позже очутились возле запертых ворот. Пращники с башен потеряли их из виду. Нижние ворота, естественно, были заперты, но Свен раскрутил веревку и ловко набросил якорь за край стены. И тут путь ему заступили белоголовые мужики с дубинами и короткими мечами. Они тащили на цепи один из излюбленных «сюрпризов» русов – небольшого пещерного медведя. Правда, с обрезанными когтями и в наморднике.

Рыцари выхватили мечи, готовясь к обороне.

– Отрыжка налима! – выругался под обрывом конунг. – Свен, убейте этих дубинноголовых, живей! Это всего лишь рыбьи хвосты, стража нижних ворот! Убейте их и отоприте ворота!

В запале он закричал слишком громко, хотя его сын все равно не мог слышать. Свен находился достаточно далеко от уступа, за которым притаился отец с основными силами. Вторая группа шла в обход, но еще не выбралась из воды. За городской стеной вспыхнули огни. Послышался неприятный и такой знакомый звук – это заскрипели барабаны на камнеметах. Внезапность была утеряна. Свен и Эйрик встали спиной к спине. Их оруженосцы теснили врагов рогатинами.

Но помимо скрипа барабанов, неожиданно откуда-то появился и стал нарастать другой звук. Магнус не сразу придал ему значение, потому что ничего угрожающего в этом звуке не было. Вода, всего лишь падающая вода. В окрестностях города Тора, в лабиринте Взрослых со стен тоже падала вечная вода. Но не здесь…

Магнус вскочил на ноги и кликнул братьев. Ему чертовски не хотелось бежать по вязкому черному песку, прямо по отмели, вдоль горячего прибоя до ближайшей лестницы, ведущей к воротам. Там их наверняка заметят! Однако другого выхода не было – Свен не справился с поручением!

– Им не пройти, – заметил конунг Единорогов, приставив ладонь козырьком к глазам. – Юнцы неверно дерутся. Забыли о ножных кинжалах.

Верховный Единорог следил за ходом операции издали. С верными друзьями он засел в одной из Мышиных пещер, на восточном моле. Отсюда Ильмень-град, подсвеченный озерными рыбами, прекрасно просматривался. Рыцарь нисколько не напрягал глаза, полмили в темноте не являлось для него проблемой. Читающий время сам попросил клан Единорогов проследить за боем. Старый жрец как будто предчувствовал, что выскочке Магнусу не удастся легко добиться победы.

– Смотрите, Магнус и его братец дерутся на самом берегу! – воскликнул молодой Готфрид из клана Единорога. – Смотрите, им удалось уложить четверых русов, скоро они ворвутся в ворота! Эти дурни, как всегда, не умеют драться!

– Глупец, они умеют драться, но не умеют толком защищаться. Мы никогда не продадим им секрет наших лат и кольчуг. А сегодня… не как всегда, – проворчал конунг. – Не нравится мне это. Магнус конечно туповат, но никогда еще русы не вели себя так нагло. Неужели?..

– Что неужели?

Но конунг не договорил. В соседней пещере загремели оружием. Там испокон веков находился сторожевой пост города Тора. Там жили трое и сменялись раз в месяц. В их задачу входило наблюдать за русами, не затеют ли те восстания. Именно отсюда, из Мышиных пещер, старшина впервые заметил подозрительных бесов, спустившихся из трещины…

– Верховный, мы следили за бесами из Верхнего мира, – рослый наблюдатель склонился перед вождем. – Они творят страшные чудеса. Два раза они творили грохот и огонь. Огонь был такой яркий, что мы едва не ослепли. Такой яркий, будто под водой снова плевался повелитель гор.

– И что? – недоверчиво засопел конунг. – Гром я слышал. Что они сделали? Кого они поразили своим громом и огнем?

– Они раскололи кусок горы, возле Ильмень-города. Они обладают страшной силой. Кажется, они собираются забрать себе всю горячую воду из озера…

– Точно, над городом – водяной дым. Такого никогда не было!

Вождь Единорогов слушал старшин вполуха. Он был не совсем прав в отношении своего давнишнего приятеля и соперника и теперь думал, как помочь клану Топоров. Итак, Верховный Топор Магнус загодя разделил своих бойцов на три группы. Свен лез по отвесу к нижним внутренним воротам, племянничек с дружками крался под водой – они должны были попасть в глубокую водозаборную канаву, проходившую под стеной. Поскольку тяжелые колеса водоподъемника давно сломались, можно было не опасаться получить ковшом по голове.

Но имелась и третья группа, из четырех самых ловких и опытных парней. Ее возглавлял кузен Магнуса, Кнуд Лохматый. Кнуд беззвучно перебил часовых в верхних норах, над городом, где селились охотники за мышами. Теперь он и трое его дружков раскачались на веревочных лестницах и спрыгнули прямо на сторожевую башню.

В храме Перуна ударили в железное било. Кнуд спрыгнул первый, ловко перекатился в тень камнемета и вскочил, сжимая сразу два меча. Он готовился перебить стражников, но на площадке башни не оказалось русов. Как всегда, в Ильмене воняло жареными грибами. Кнуд предпочел бы веселый запах браги. Он трижды приходил в Ильмень-град за данью, и всегда здесь воняло грибами. Только двери раньше держали нараспашку!

Следом за старшим на камни спрыгнули еще два рыцаря и оруженосец. Вместо тупых русов, в сторонке, на камушке, спал сморщенный узкоглазый человечек в странной одежде. Всегда открытый выход с башни был почему-то наглухо заперт. Кнуду это не понравилось. До него вдруг дошло, что других веревок нет, и с башни вниз придется прыгать, прямо на мостовую, а до ближайшей мостовой не меньше двадцати локтей. Если, конечно, глупые грибоеды не откроют дверь изнутри. Тем временем снизу раздались крики и звон мечей. Это означало, что Свен не сумел незаметно пройти ворота.

– Эй ты, грибоед, чего уставился? А ну, живей отопри дверь! Если пикнешь – кишки выпущу! – Кнуд показал дикарю, как он это сделает.

– Меня зовут Цырен! – Коротышка в смешном халате привстал, вежливо поклонился и взял в руки посох. – Меня просили подождать вас здесь. А двери вам больше не понадобятся.

Тем временем подлые русы тяжелыми палицами стали теснить юношей на край утеса. Свен нанес несколько пробных ударов, в ответ получил дубиной по ребрам и едва не полетел вниз. Драться даже с двумя мечами против откормленных грибоедов с длинными бревнами в руках ему еще не приходилось. Обычно они не носили оружия. И отец уверял, что бить их очень легко. Ведь они не умели ковать хорошие латы и вязать кольчуги. И никто бы им не позволил овладеть тайнами металлов! Это ведь привилегия мастеров из города Тора, и никто больше в Нижнем мире не смеет делать оружие. Можно только покупать его в городе Тора. Так принято давно, и так будет всегда!

Подводники под командой Горма Тощего благополучно миновали подводную решетку и пробрались по дну канавы под внешней стеной. Здесь, в искусственно прорытом пруду, горожане набирали воду для своих нужд. Но главное – посредине пруда били горячие ключи. Поэтому подобраться под водой ко второй стене не получалось, тут легко можно было свариться заживо.

Под застывшими черпаками громадного колеса Горм вынырнул на поверхность. В облаках пара за ним вынырнул оруженосец с топорами, мечами и мешком с камнями для пращи. Прочие родственники с их слугами тоже отфыркивались, цеплялись за мокрые доски пристаней. Горм показал подчиненным одобрительный жест. Их хитрость удалась – было слышно, как глупые русы спасают из горящей воды свои лодки, ловушки для раков и прочую ерунду. Во внутреннем дворе никого не было. Угли в глиняных чашах едва тлели, на веревках сушились какие-то тряпки, вокруг зияли пустые окна хибарок. Обычно тут, на самом нижнем уровне, жили прачки, водоноши и сборщики ила. Нынче трусливые грибоеды покинули свои жалкие норы, так напугал их предыдущий визит рыцарей. И сейчас… Горм снова прислушался. Глупые русы ринулись туда, где на воде горело масло, и совсем позабыли, что надо защищать нижние лазы в крепости…

Не успел Горм так подумать, как железная рука подняла его за горло и рывком вытащила из воды. Благородный рыцарь барахтался, хрипел, пытался разжать чудовищные пальцы, но – безуспешно. Затем его швырнули о мокрые камни пристани. Горм Тощий открыл глаза и увидел над собой невероятного квадратного человека, с длинными волосами, собранными в пучок, и зубастой пастью. Человек показал рыцарю кулак. В свободной руке он держал за щиколотку верного оруженосца Горма.

– Карапуз, не перестарайся, – со смехом сказал кто-то из темноты. – Ты помнишь, что приказал Хозяин? Всех доставить живыми.

– Орландо, они будут живы, – хохотнул тот, кого звали Карапузом, – но я же не обещал доставить их невредимыми, гы-гы-гы!

В следующий миг Горм из клана Топоров увидел второго говорившего, и мужество покинуло славного рыцаря. Второй был точно настоящим бесом. Он хоть и не вырос крупнее обычного человека, зато держал во рту огонь и выдыхал вонючий дым. А в руке он сжимал блестящую палицу из серого металла.

На берег канавы выскочили Харальд и Эрих, зятья Горма. С них ручьями текла вода. Парни выхватили топоры и храбро атаковали великана. За Харальдом выбрались слуги с пиками и пращами. Собравшись в «клин Единорога», они издали боевой клич Тора, от которого дрожат горы. Великан выпустил ногу оруженосца и попятился. Горм Тощий ободрился, предвкушая победу, но тут произошло страшное. Второй бес, тот, что с дымом в пасти, лениво приподнял свою стальную палицу и… в уши Горму ударил гром.

Грохнуло страшно, засвистело, завоняло едко, полыхнул огонь. Харальд отлетел назад в воду, его оруженосец упал, истекая кровью. Бес засмеялся, крутанул свою ужасную палицу на руке, гром раздался вторично. О плечо отважного рыцаря ударилась раскаленная железяка. Горм узнал этот гром, узнал страшные вспышки огня. Так дышал Повелитель гор, перед тем как извергнуть убийственное содержимое своего желудка. Двенадцать лет назад Повелитель выдохнул пламя и сжег целиком деревню народа мери…

Горм попытался встать, получил железякой по затылку и опять свалился на камни, провонявшие тухлой рыбой. Эрих замахнулся топором, но опоздал. Его оруженосец уже катался по земле, оглашая воздух жалобными воплями. Кто-то из родичей успел метнуть камень. Камень попал большому бесу в плечо. Тот взвыл, почти как человек, но устоял. Эрих упал, ему оторвало ногу ниже колена, вместе со стальным наколенником. Такого оружия Горм никогда не видел. Остальные члены клана Топора застыли, не зная, куда бежать. Огромный великан по имени Карапуз схватил еще двоих и стал связывать железной веревкой. Горм отвернулся, чтобы не видеть позора, но настоящий позор ждал его с другой стороны.

У распахнутых внутренних ворот собралась ватага русов. В исподних рубахах, босиком, с острогами, камнями и дубинами. Они стояли и молча глазели, не принимая участия в битве. Горм успел подумать, как легко он накрошил бы этих жаб своим топором… Но тут ему снова стукнули железом по голове, и доблестный Топор провалился во мрак.

У нижних ворот продолжалась драка. До обрыва осталось не больше пяти шагов. Горожане теснили рыцарей к озеру. Эйрик слабел. Он храбро отбивался, перепрыгивал и приседал, уклонялся от медлительных ударов, но потерял слишком много крови. Ему не повезло, в голову дважды угодили камнем. Свен на пару с оруженосцем сделал три удачных выпада и за три выпада наколол на свой меч сразу четверых орущих грибоедов. Прочие разбегались в стороны, когда он с рычанием крутил над головой разящей сталью. Он перерубил три толстые палицы, словно это были хворостинки. Не зря отец им гордился и всем хвалился, что удар у Свена, как у разъяренного единорога! Но где же отец, сколько им еще отбиваться от толпы?..

Магнус, тяжело топая, бежал по берегу. За ним торопились верные слуги и друзья. Единым ударом они легко смели стражу, достигли лестницы, но тут… столкнулись с совершенно неожиданным препятствием. На верхней ступеньке, под стершимися изваяниями Сварога, сидел мужик, похожий на руса, в черном кожаном полукафтане и кожаных штанах. Худощавый, не особо с виду крепкий, он держал на коленях две короткие железные трубки.

– Это они… вой… посланцы Верхнего мира, – зашептали слуги Магнуса.

– Раздевайтесь! – коротко приказал вой.

Как и предполагал Магнус, глупый бес болтал на языке русов.

– Снимайте железяки и ведра свои, считаю до двух, – спокойно повторил свое приказание бес. – Затем кладем руки на затылок и медленно ложимся. Раз…

– Топор мне, – бросил через плечо конунг.

Оруженосец мигом подал верный топор. Магнус крутанул двуручное оружие в одной левой кисти, этим приемом могли похвастаться считаные рыцари. Секира пронеслась в локте от физиономии наглеца, но тот даже не пригнулся. Верховный Топор издал звериный рык, не хуже, чем пещерный медведь, приручать которых так любят грибоеды. Он хотел было вторично замахнуться топором, планируя на сей раз разрубить беса надвое…

Но тут что-то насторожило конунга. Толпа на берегу. В проеме открытых настежь, бронзовых ворот, гордо задрав бороденку, стоял ненавистный волхв Богомил, с ним четверо младших волхвов, служители огня, служители могил и прочие грибоеды. Пожалуй, тут собралось человек сорок, с огнем и нелепым оружием. Поднимая топор, конунг прикинул, что такой массой русы могли бы легко опрокинуть рыцарей в озеро, но, как всегда, наверняка струсили. И послали вместо себя бесов.

Даляр внимательно следил за спутниками бородача. Этот придурок с секирой пугал его меньше, чем мужики с пращами. Камень – не топор, его невозможно остановить на лету. Поэтому Даляр вначале прострелил колени двоим пращникам, затем ранил еще двоих, пытавшихся взять его в кольцо. Только после этого он выстрелил в бородача. Покойный герр Богль был бы доволен. Все пять патронов генерал использовал по назначению. Никто не умер, но сражаться они уже не могли. Трое уцелевших столпились в кучку у воды, ощетинились клинками. Широкоплечий бородач в рогатом шлеме и раскрашенных латах с удивлением ощупывал свою повисшую руку. Глаза его скрывались под козырьком шлема. Секира упала на песок.

– Я сказал «раз!», вы не послушались, – Даляр дослал патроны в опустевший барабан. – Теперь я говорю «два». Снимайте свои ведра и жестянки. Иначе вам конец.

Свен, тем временем, сумел обмануть бдительность врагов, тоже притворившись ослабшим, как и Эйрик. Внезапно кинувшись вперед, между рогатин, он ранил двоих и ткнул мечом в глаз медведю. Зверь дернулся и повалил своего поводыря. Свен снова использовал прием Топоров – высоко подпрыгнул, двумя ногами ударил в грудь следующему наемнику и прорвал кольцо атаки. Эйрик остался позади, в кольце врагов. Но оруженосцы ударили по ногам шипастыми копьями. Трусливые русы кинулись врассыпную. Свен помнил – когда друг обречен, следует спасать себя! Это верное правило, иначе ведь могут погибнуть все!

Но ни одно правило не живет вечно. Юношей все равно скрутили, а чуть позже маленький узкоглазый человек с лапами леопарда привел из города связанных и раздетых рыцарей. Он вел их одной рукой, на веревке, и никто не пытался сбежать.

– Что… что ты хочешь?

Опозоренный Магнус не смел поднять глаза. Его связали, как быка перед жертвой. Нет, скорее, как глупого козла! Связали и поставили перед вождем бесов. У вождя были длинные седые волосы, заплетенные в косички, и прозрачные глаза, которые, казалось, выжигали внутренности. Старший бес носил шкуры животных, которые никогда не водились в Нижнем мире. От него несло ядовитыми травами, которые никогда не росли под сводом каменных небес.

– Лучше убей нас сразу, – гордо попросил Горм Тощий. Его тоже привели связанного и поставили на колени рядом с конунгом. – Лучше убей нас…

Конунг клана Единорога следил за событиями из сторожевого гнезда. Он долго не мог понять, что же происходит на берегу Ильменя – мешал назойливый свет факелов. Когда же он рассмотрел коленопреклоненные фигуры на берегу, его ярости и отчаянию не нашлось места.

Мир рушился. Справедливость и равновесие попраны горсткой враждебных сил. Верховный Единорог представил, какая смута начнется в других славянских городах, как только станет известно о позорном поражении сыновей всеведущего Тора.

– Что же теперь, конунг? – растерялись рыцари. – Что нам теперь делать? Бестолковые чужаки, грязные рабы избили наших братьев. Горы Нижнего мира не помнят такого позора. Что теперь делать, Верховный?

– Убить их, – проскрипел Ханс Длиннорукий, дядя конунга. Оказалось, что он тоже добрался до Мышиных пещер и все еще тяжело дышал после затяжного подъема. – Собрать всех, накинуться и убить. Кинуть их пещерным львам.

– Стойте, погодите! – К рыцарям подбежал старшина. – Смотрите, их отпустили. Вой отпустили их! Горм Тощий встает. И Магнус встает…

Конунг Магнус с трудом поднялся с колен. Ноги тонули в раскаленном черном песке. Глаза слезились от ярких вспышек. Эти проклятые вой принесли с собой из Верхнего ада бесовской слепящий огонь.

– Бес, ты насмехаешься над нами? – Магнус недобро оскалился, рука в стальной перчатке легла на рукоять меча… Нет, ничего не получилось. Меч отняли, перчатки отняли вместе с кольчугой и шлемом. Спасибо хоть руки развязали. – Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись пастухи? Что скажут люди? Люди скажут, что конунг славного рода Топоров свихнулся. Они скажут, что я струсил, что моя честь не стоит гнутой подковы.

– Зачем вам Шестокрыл? – осмелел Кнуд Лохматый. – Если вы обладаете таким могуществом, зачем вам часы Сварога? Шестокрылы… это не люди. Это настоящие бесы, они никого не слушают.

– Если ваши люди не пропустят наших гостей к древу Шестокрыла, вы все умрете, – сухо напомнил Богомил. – Сварог свидетель моей клятвы, я не хотел этого. Но не в моих силах изменить то, что произошло. Священные могилы разбиты, равновесие нарушено. Магнус, я знаю тебя сорок лет. Есть лишь один шанс восстановить равновесие, чтобы не рухнули стены мира. Дай этим воям… этим людям то, что они просят. Им нужен Шестокрыл, им нужен песок времени. Пусть Читающий время прикажет рыцарям освободить путь к Онеге. Пусть они пойдут и возьмут то, что ищут. Тогда они уйдут.

– Я повторяю наше предложение. Мы не будем убивать вас, – Коваль несколько раз повторялся, даже приходилось менять интонацию, чтобы толмач смог перевести на местный древнеславянский, а уж после – на древний язык норвегов. – Мы пойдем своим путем. Мы скажем всем, что рыцари смело дрались. Мы скажем, что теперь наступит мир. Мир, понимаете?..

– Никогда у нас не будет мира с русами, – проворчал кто-то из оруженосцев.

– Конунг, ты скажешь своим, что принял такое решение нарочно. Чтобы иметь время. Чтобы обдумать наше соглашение. Мы вернемся наверх живыми или не вернемся вовсе. Но благодаря тебе все будут говорить о соглашении между городами. Между рыцарями Тора и русами.

– О соглашении?

– Да, о вечном мире.

– Но… тогда нарушатся вечные законы, – недовольно буркнул Горм. – Все города платят вечный долг сыновьям Тора. Если простить Богомилу, назавтра восстанут остальные.

– Закон прави един, – один из приспешников Магнуса узловатой дрожащей рукой указал на столбцы рун, выбитые на грудном доспехе. – Закон един для шведов, половцев, данов, унгаров, германцев, русов, чуди и прочего люда. Конунг должен дать победившему то, что обещал.

– Ты тоже считаешь, что я не должен драться дальше? – насупился Магнус.

– То, что обещал. Взамен нашей жизни. Взамен нашей чести.

– Нам не нужно детей и девушек, – Коваль старался произносить фразы четко и твердо, а сам боялся, как бы не упасть. Он не спал уже двое суток, поджидая данов в засаде. – Нам нужен свободный путь к древу Шестокрыла. Не стойте у нас на дороге, тогда мы уйдем!

– Не пугай меня смертью, – сплюнул конунг.

К президенту сквозь толпу протолкался бледный как мел Орландо. Через плечо он нес пояс Карапуза с ножнами и кобурой. Стоило Артуру узнать этот пояс, как внутри все опустилось:

– Что с ним? Погиб?!

– Он умер тихо и быстро, не страдал. Как и предсказывал Богомил.

Внутри Коваля все клокотало.

– А я не тебя пугаю, – повернулся Артур к вонючему рыцарю и крепко взял его за бороду. – Клянусь, если не пропустите нас, я спалю ваш город и убью всех ваших детей!

18 СМЕРТЬ ЗЕРКАЛА

Вышли рано утром. Перед этим пришлось щедро расплатиться с младшими волхвами и выделить толику пристыженным рыцарям Магнуса. Им достались спички, немного золота, мыло и наручники. Ильменцам отдали почти все запасы драгметаллов, револьверы, два автомата и большую часть патронов. Отдали бинокль, портупеи, ремни, веревки – больше половины всех запасов. Артур приказал не жадничать, лишь бы лидеры двух воинственных поселений помирились и указали путь к Шестокрылу…

Как-то незаметно очутились среди пещер. Точнее – в узкой прогалине между двумя вздымавшимися известняковыми стенами. В стенах присутствовали десятки отверстий. Богомил первый полез в темную дыру и скоро опять вывел путников на свет, возле яркого озерка. Здесь кипела работа и одновременно шла бойкая торговля. Кузнецы правили подковы лошадям, ткачихи нахваливали шерстяные плащи, оружейники звенели своим смертельным товаром, рыбаки развешивали сушеных рыб. Покупателей тоже бродило немало, и вид они имели самый разнообразный. Ковалю даже почудилось,будто видел чернокожих. А чего не почудится в полумраке? Факелы здесь горели, но света явно недоставало.

– Черную козу покупай, – Богомил ткнул пальцем в невзрачную старушенцию, дремавшую подле загончика.

– Почему эту? Зачем она нам?

– Отнесешь Шестокрылу. К господину нельзя являться без подарка.

– Желаете прикупить песочка времени? – ощерила беззубый рот торговка. – А я помню тебя, волосатый юнец, хе-хе. Берегись Шестокрылова гнева, хе-хе.

– Помалкивай, – сквозь зубы бросил жрец. Серебро тут же скатилось в тигель. Артур печально вздохнул. Черной козочке связали ноги. Волхв велел тащить ее на себе, живьем.

– Что за красавчика привел на сей раз? – Старуха жадно уставилась на Коваля. – Небось вкусный, хе-хе. Ходят слухи, подле Трех горбов кто-то здорово помахал мечом…

– Замолкни, старая, в жабу оберну! – рявкнул волхв.

Компас Гермеса они купили за двадцать золотых червонцев. Компас оказался совсем не компасом и не часами, а слюдяным шаром с вкраплениями лунного камня и смальты, вокруг которого свободно кружились непонятно как держащиеся медные диски с насечками. В глубине шара мерцали огни. Сбоку имелось отверстие, заткнутое пробкой с печатью. Коваль пытался найти хоть что-то общее с известными ему астрономическими или навигационными приборами, но ничего не приходило в голову. Впервые он держал в руках порождение чистой магии. Статная пожилая дама, продавшая им компас, тут же швырнула монеты в тигель, из тонкой горловины потекло золото, на которое в портах Верхнего мира можно было нанять шхуну с командой. Когда старуха отвернулась, слова благодарности застряли у президента в горле, поскольку с выбритого затылка старухи на него строго глянуло свиное рыло.

К Шестокрыловой берлоге пришельцев повел сам Богомил. Его, на всякий случай, охраняли четверо молодцев в полной кожаной сбруе, с шишкастыми дубинами и ржавыми топорами. Орландо вслух выразил сожаление, что у них мало времени, – не то научил бы местных плавить руду…

Волхв подобрел, уже не зыркал орлиным взглядом, но и к панибратству не располагал. Держались ильменцы обособленно, на привалах харчились отдельно, отдельно и спать укладывались. Путь получился совсем не близкий. Артур втайне рассчитывал, что святилище с вечноживущим умником окажется где-то неподалеку. Ведь если Шестокрыл – живое существо, стало быть, нуждается в пище, а кто ему принесет еды, кроме рыбаков да козопасов? По пути больше никакой внятной информации из старика выудить не удалось, кроме того, что Шестокрыл – живой, и даже живее всех живых. Еще Богомил заранее предупредил, чтобы песок горстями не хватали, иначе часов Сварога не видать им, как своих ушей.

– Какой песок? Почему горстями? – разинули рты путешественники.

Но вопросы снова повисли без ответа. Несмотря на возраст, дед шустро перебирал ногами, а первый привал позволил сделать лишь после заставы данов. Видно, проверял, не обманут ли Топоры. Но то ли слово Магнуса оказалось крепким, то ли напугали рыцарей громящие палицы, однако трое в сторожке, закованные в латы, молча глядели в сторону, пока отряд проходил под поднятой решеткой. Решетка из толстых окаменевших стволов отделяла одну базальтовую аркаду от другой. Позади мелькали огоньки последней русской деревни, впереди – расстилался мрак.

Зажгли факелы, хотя Богомил недовольно заворчал. Кажется, местным жителям было куда комфортнее пробираться среди валунов в полной темноте. Долго топали след в след по извилистым тоннелям, пока не уткнулись в следующую решетку. За решеткой снова взметнулись стены, заиграли отсветы костров, и показался небольшой укрепленный городок. Вахту снова несли даны, но среди них Коваль заметил несколько парней вполне славянского вида. Городок лежал за узкой глубокой трещиной, над ней висел легкий разводной мост. Здесь встретили караван. Пришлось ждать, пока десяток подвод, запряженных быками, минует узкий мост. На каждой подводе, до верха забитой товарами, сидели вооруженные стражники.

– Это полоняне, – снизошел до объяснений Богомил. – Лен свой на Алтай везут, торговать…

– Куда везут? – изумился Свирский.

– На кудыкину гору, – разозлился волхв. – Укройте Стражницу, да чтоб не пикнула, да козу в теплое заверните. Не ровен час, пронюхает кто, вмиг нас порубят. И не поглядят на подорожную от Магнуса.

Подорожная Магнуса действовала безупречно, вплоть до последнего рубежа. У подножия бесконечного террикона слуги Богомила отстали, объяснили, что дальше им – никак. Запрещено. А сволочной старикашка, словно железный, полез вверх, по осыпающейся узкой тропе. Грибы здесь почти не светили, озера с электрической живностью остались далеко позади. Приходилось рассчитывать только на три жалких факела, сохраненные Левой, да остатки масла в лампе.

Однако в какой-то момент сверху снова полился неясный розовый свет. Богомил в категорической форме приказал загасить все огни, разуться и дальше взбираться босиком. Последнее легче всего далось Качалыцику, но и Коваль не ощутил особых проблем. Он даже испытал некоторое удовольствие, коснувшись пятками песка – теплого, словно в глубине горы продолжала кипеть магма. Однако дышалось на удивление свежо. Неровный потолок, в прожилках руд и в блестках кристаллов, нависал все ниже, все ближе вспыхивали отблески неведомого пламени, пока…

Пока путники не выбрались на край кратера.

Некоторое время они сидели рядом на остывшей вулканической пленке и дышали, как загнанные лошади. Рядом грудой валялись заметно исхудавшие мешки и стонала связанная Стражница. За их спиной змеилась бесконечная пыльная тропа. Впереди – мощенная розовым булыжником, ровная, уставленная виселицами дорога, ведущая под кривую арку из белого камня. Вдоль нее, на внутреннем склоне кратера, росли деревья. Корявые, голые, без листьев, но самые настоящие! Впервые Артур встретил в Нижнем мире привычную растительность. Под деревьями жестким ковром расстилались низкие колючие кустики. Широкая дорога прямой стрелой убегала в глубину. Розовый светящийся туман клубился над кратером, не позволяя заглянуть глубже. Чувствовалось, что внизу, за аркой, гораздо жарче, чем наверху.

– Что это за место? – Кристиан выплюнул черную слюну.

– Родина господская, – как само собой разумеющееся, ответил жрец.

– Шестокрыл там живет?

– Может, и там. А может, и нет. Коли не глянетесь ему…

– Всюду черный песок… Это и есть? – Артур намеренно не договорил.

– Время, – кивнул жрец. Зачерпнул горстью, просеял мельчайшую пыль сквозь пальцы. – Кто до него жадный – навсегда тут теряется. Так что, не жадничай! Возьмешь только то, что позволят.

Едва сделав десяток шагов под гору, Артур ощутил резкое беспокойство. Вечное чувство опасности, привитое в молодости лесными Качалыциками, мертвой хваткой вцепилось в горло. Еще десять шагов, все глубже в розовый теплый туман…

Слева на ближайшей дыбе корчился… явно не человек. Его голову обнимал запаянный железный шар, а длинное розовое тело в дюжине мест было прибито к бревну. Справа, чуть дальше, на виселице ухмылялись две голые женщины. Причем они не просто ухмылялись друг другу, они делали Ковалю непристойные жесты и всячески пытались привлечь к себе внимание.

– Там же люди? Кто повесил этих людей?

– Сами виноваты… Как низочком пойдем, рядком, стерегитесь…

– Кого стеречься-то?

Последний вопрос Богомил оставил без ответа.

– Командир, что за дьявольщина?

– Не растягиваться! След в след идем!

За этой виселицей находилась следующая, также не пустая и также оккупированная вполне живыми мучениками. Напротив виселицы возвышалось нечто вроде громадной клетки, там протяжно стонало существо, нечто среднее между кабаном и человеком. Толстые шипы прошили его насквозь. Человек-кабан с жалобными стонами указывал на рычаг, поднимающий механизм со страшными шипами. Артуру достаточно было протянуть руку, чтобы уменьшить страдания несчастного беса…

Но он, скрепя сердце, прошел дальше.

Свирский непрерывно шептал молитвы, перемежая их воспоминаниями о прочитанном в магических книгах. Артур не слишком доверял литературе, извлеченной книжником из-под развалин Кремля. Однако главное правило врезалось в память крепко. К тому же Богомил подтвердил: один глупый шажок в сторону, и можно навсегда заплутать в здешнем тумане. Будешь вечно бродить по черному песку времени, что скрипит под ногами, даже после смерти. И единственным способом выбраться тогда станет напасть на свежего путника.

– Кузнец! – Послушник Цырен взвился в воздух, моментально растягиваясь желтым гибким зверем, падая на шесть и на двенадцать узких лап, по которым так тяжело попасть из арбалета, потому что они все время в движении. На самом деле бурят не распался на куски, он успел полоснуть заточенными когтями по чьей-то морде, отпрянул в сторону, сжался пружиной…

Коваль еще не успел понять, кто на них накинулся, но ноги уже понесли его инстинктивно вверх, по стволу кривого, змеящегося дерева. Даляр выхватил два меча, завертелся ужом.

– Лева, ложись!

Врагов оказалось, по меньшей мере, пятеро. Двое тут же легко погнались за Артуром по черному скользкому стволу, двое накинулись на Кристиана, а один, похожий на прямоходящую лошадь, самый неуклюжий, радостно причмокивая, наступал на Орландо. Богомил куда-то исчез.

По крайней мере четверо из них когда-то были людьми. Потерявшись в кавернах времени или позабыв условия договора, они так и не смогли умереть. Первым лез и выкрикивал хриплые угрозы безглазый моряк в лохмотьях, с ржавым насквозь бебутом. Из его прогнившей глотки, при каждом крике, клубками вылетали трупные черви. За моряком поспевала мощная, раздувшаяся от водянки, женщина. Одежда на ней не держалась, несчастная великанша обернулась в потрепанный британский флаг. Она чертовски метко кидалась камнями, которые несла в позолоченной птичьей клетке, и второй ее бросок едва не стоил Ковалю жизни.

Артур сделал обманное движение, прыгнул неприятелю навстречу, в последний момент отступил и ударил кинжалом, отступая. Матрос с громадным кривым бебутом пошатнулся, но устоял. Клинок Артура проткнул его насквозь, но безрезультатно.

– Лева, что за дьявол? Опять кладбище?

– Непохоже… Эй, уберите ее от меня! Раздувшаяся тетка раздумала атаковать Коваля и переключилась на беспомощного старика. Висельники на дыбах радостно заржали и заулюлюкали. Даляр в два удара разрубил своего слюнявого, покрытого струпьями соперника и кинулся на помощь книжнику. Увидев его, толстая тетка покинула Свирского. Внезапно она проявила изрядную прыть. Одним долгим прыжком она вознеслась на перекладину ближайшей свободной виселицы и собралась оттуда метать кривые ножи.

Кристиан, тем временем, отрезал первому сопернику левую ногу по колено. Тот свалился, но продолжал ползти. Второй с невероятной быстротой стал махать секирой. Бой еще не закончился, а из окрестных колючих кустов начали бочком выбираться создания, похожие на облезлых гиен. На кочках прохаживались стервятники, короткими ненужными крыльями похожие на страусов.

– Касьян, мои силы тут заперты! – на всякий случай, крикнул Хранитель, размахивая длинным кинжалом. – Ничего не могу – ни плюнуть, ни дунуть ветром…

– Я тоже не могу! – Черный Дед беспомощно тыкал посохом в лысых пятнистых псов. Выбравшись на тропу, твари стали медленно разгибаться, постепенно приобретая все более человеческий вид.

Первой погибла Рыжулька. Убедившись, что все заняты и некому держать поводок, верная защитница президента ринулась на врага. Буль легко перекусил горло ближайшей гиене, разорвал грудь второй, третьей…

В запале схватки, Рыжулька выскочила на обочину, сделала два прыжка среди низких колючек, догоняя трусливых падалыциков, и… провалилась. Артур услышал лишь слабый хрип и внутренним слухом уловил волну страха, докатившуюся от верной псины. Пропал самый надежный и выносливый носильщик, вместе с тюком необходимых запасов!

– Не сходить с дороги! Слышали?! Не давайте себя заманить!

Поняв, что мертвый морячок не желает погибать вторично от удара кинжалом, Артур скинул с плеча любимый «ремингтон» и шарахнул практически в упор. А сам, не дожидаясь результатов, спрыгнул с корявого ствола дерева. И очень вовремя – создание землистого цвета, без головы, но со ртом в груди, длинными лапами пыталось утащить за ногу Леву прямо в кусты. Книжник истошно орал и безуспешно отбивался свободной ногой.

Это никак не мог быть человек, скорее – дьявол, рожденный в кошмарной сказке. От его шкуры несло чужими берегами, а от его ядовитого выдоха темнело в глазах. Орландо подоспел на помощь первый, ударил с обеих рук, молниеносно распластался, пропуская над собой когтистую лапу.

Коваль передернул затвор. Заряд угодил прямо в пасть, распахнутую в центре груди. С обратной стороны туловища зверя вылетели зеленые ошметки, образовалась дыра размером с футбольный мяч. Свирский вырвался, подвывая, спрятался Артуру за спину. С его штанины лилась кровь. Гиены захохотали, придвинулись ближе. На верхушку мертвого дерева опустились первые голодные птицы. Кристиан на пару с Озерником лихо отбивались от нежити, но силы их покидали. Нелегко было двоим старикам, да и непривычно без магии…

– Артур, она сзади! – Даляр продолжал фехтовать сразу против двоих соперников, но не забывал о своем любимом послушнике. Тот, кому он отрубил ногу, довольно энергично скакал на оставшейся и размахивал обоюдоострой секирой. Второй, угловатый детина с рябой рожей прокаженного, наносил удары прыгающими серповидными лезвиями, торчавшими из его локтевых суставов. Цырен прыгнул между Ковалем и рябым, качнулся вправо-влево, хлестким ударом лапы оторвал нападавшему кисть. Он старался все время перемещаться так, чтобы противники мешали друг другу.

Раздувшаяся женщина метнула в Артура два ножа, но оба – неудачно. Тогда она с рычанием прыгнула сама и едва не угодила президенту на спину. Спас крик Свирского. Покойница подобрала из дорожной пыли свой же нож.

Артур метнул в нее три клинка, слишком жаль было тратить патроны. Женщина вырвала их из своего горла и глаза и вслепую, довольно точно, послала обратно. Артур еле успел прогнуться назад. Один из ножей отбил лезвием меча Даляр.

Краем глаза Коваль заметил Богомила. Жрец, как ни в чем не бывало, мирно сидел под высокой каменной аркой, пересыпал песочек. От вида такого возмутительного поведения Коваль едва не задохнулся, но выяснять отношения было некогда. Пришлось метнуть три ножа в гиеноподобных людей, окружавших Касьяна. Все три ножа угодили в цель, иначе и быть не могло, но ни одна из тварей не свалилась. Однако Озерник получил передышку и немедленно ею воспользовался. Кувырком отправил тело вперед, загребая позади себя руками, в каждой из которых сжимал по кривому жертвенному ножу. Двум гиенам выпустил кишки, присел, ударил третьей по сухожилиям, разогнулся с довольной улыбкой. Все же любил Озерник убивать!

Прокаженный, который в обычном мире давно бы скончался от своих страшных язв, с ворчанием пытался удержать падающую с плеч отрезанную голову. Послушник Цырен танцевал вокруг него с грацией, доступной лишь волшебному Желтому леопарду. Шесть трупов, то ли человеческих, то ли песьих, распластались там, где пронесся леопард.

– Отходим! Все отходим вниз!

Безголовый демон лишился половины тела, но из его разорванного живота не вылилось ни капли крови. Он выпустил книжника и тут же, вращаясь ужом на грязной земле, стал отползать к обочине. Кристиан зарубил своего последнего врага и оглядывался в азарте.

Пятый мертвец снова поднялся и кинулся к Артуру. Меч Даляра остановил его в прыжке, до земли долетели только чадящие ошметки. Генерал смеялся и что-то напевал во время боя. С ближайшей дыбы ему подпевали голые мученики. Орландо, чертыхаясь, крутил ворот арбалета. Револьвер он подарил Ильмень-граду, а у дробовика закончились патроны.

Безголовый моряк, голову которому отстрелил Коваль, и толстуха, лишившаяся глаз, принялись всерьез рубиться с Даляром, и дрались бы еще долго, но тут Лева Свирский достал их из ракетницы. Артур совсем забыл, что книжнику поручено нести ракетницу и запас осветительных ракет. Ракета произвела замечательный эффект: грифы с клекотом взлетели, гиены прыснули в кусты. Оба несчастных превратились в огненные шары. С неистовыми криками они помчались прочь, прямо сквозь чахлые заросли и буераки. Чудовище со ртом в груди агонизировало, отравляя все вокруг себя. Даже жалкие заросли мха, теснившиеся вдоль дороги, моментально увяли от дыхания умирающего беса.

– Это… это была хорошая идея… – похвалил книжника Артур, с трудом переводя дух.

Свирский сам с изумлением рассматривал плоды своих выстрелов. Недавние враги догорали, издавая жуткий смрад.

– Хор-рошшая идея, хорошая!.. – подхватили красотки на виселицах.

– Что это за твари? – Коваль приблизился к обезглавленному, но удивительно подвижному, прокаженному. Тот кружил на месте, размахивая рыжим от ржавчины мечом.

– Добейте его, он мучается, – пожалел врага Цырен, отряхивая с пятнистой шкуры слизь и грязь. – Видимо, здешние проклятия никому не дают умереть спокойно…

Никто не заметил, как стало тихо. Переждав драку, из безопасного места вернулся Богомил.

– Это все песочек… – жрец присел на корточки, запустил пальцы в черную пыль. – За временем пришли, вот и мыкаются.

– Богомил, ты не предупредил нас, что придется драться!

– А я разве дрался? – хмыкнул дед. – У господского жилища завсегда так. Не знаешь, на кого попадешь…

– Куда нам теперь?

– Туда. В ворота. Вишь древо? Туда и идем…

Никакого дерева за воротами Коваль пока не видел.

Они осторожно прошли между двух шеренг из виселиц, дыб, крестов и иных жутких инквизиторских орудий, на которых корчились в чем-то провинившиеся жители Нижнего мира. Неожиданно стало быстро темнеть. Розовый туман словно сносило ветром, налетели влажные порывы.

– Где Касьян? – неожиданно замер Качалыцик. – Где Черный Дед?

– Мать вашу растак… – Даляр первый ринулся назад.

– Здесь? Ты его видишь?

Мрак подступил внезапно. Обочины словно слизнуло. Светился только путь за аркой.

– Огня! Лева, у тебя факел?!

– Черный Дед! Была его очередь Стражницу тащить!

– Неужели сбежал? А где же баба клювастая? Впервые за все время подземного путешествия у Артура нехорошо екнуло внизу живота. Исчезновение Стражницы могло означать самое страшное – пропажу жидкого зеркала. Без него возвращение становилось невозможным. Или крайне непростым, даже с учетом временных сдвигов.

Озерник растворился вместе со своей ношей.

– Вроде здесь. Туточки. Дай-ко поглядим, факел дай…

Во мраке Хранитель соскочил с обочины и окунулся в черную пыль, сразу чуть ли не по пояс. Цырен кинулся на помощь, кое-как выволок Кристиана на чистое место. Виселиц видно не было, кусты вдоль тропы слились в сплошной темный фон. Только трупы никуда не делись. И хищные птицы вышагивали по кочкам, ожидая начала пиршества.

– Вон она, прости господи!

– Деда убили! Убили, сволочи, как же мы не заметили!

Озерника убили в спину, издалека. Он лежал у самой дороги, с кривым ножом, воткнувшимся чуть пониже затылка. Привычное волшебство не действовало в вотчине древних славянских богов. Наверное, Черный Дед слишком полагался на защитные заклятия, и позабыл, что следует почаще оглядываться.

Стражницу он так и не выронил из рук. У Качальщика вырвался вздох облегчения, но скоро выяснилось, что радость преждевременна. Стражница тоже была мертва, и, что самое страшное, – в ее животе красовалась огромная рваная дыра. Кто-то или что-то проткнул беспомощную пленницу вместе с ремнями и веревками. Кто-то не тронул ее, словно знал, что самое ценное – в животе.

Жидкое зеркало вылилось. Песок времени хранил тайну…

Странному лиловому закату оставалось не больше трети подземного небосклона. Чаша вулкана погрузилась в трепещущий мрак. Откуда-то доносился вой, зигзаги молний разрезали сырой черный занавес. Граница тьмы надвигалась сверху, с низким стрекочущим звуком, словно нехотя двигал крыльями громадный сонный кузнечик.

– Давайте ее разрежем, – предложил Артур. – Вдруг что-то внутри сохранилось?..

– Негоже тут торчать, – засопел Богомил. – Господин ждет.

– Здесь она… давай, живее, тащим! – На старика не слишком обращали внимание.

Мужчины навалились, с трудом выволокли свою ношу на розовые камни. Сорвали веревки, разрезали узлы. Артур приказал Леве разжечь последний факел, сам склонился над мертвой Стражницей. Он уже видел, что все бесполезно, но терпеливо ждал, пока Качальщик орудовал скальпелем.

– Гляди-ко, сердце у ей! – ахнул Даляр. – Откель у ней сердце?

– А что, она, по-твоему, деревянная? – ехидно переспросил Орландо.

– Говорил я тебе, зря сны не снятся, – Качалыцик обернулся к Артуру. Вытер окровавленные руки о рубаху мертвого Озерника. – Снился сон, что я бабу потрошу… так и вышло.

– Руки береги! За клюв ее, суку, держи!

– Уже неважно… – Качалыцик беспомощно огляделся. – Клинок, я клянусь тебе… я ничего не мог. Я здесь не слышу и не вижу… Здесь мертвая земля для меня. Недоглядел…

– Это я виноват, – пробормотал Орландо. – Я замыкающим шел…

– Нет, я виноват…

– Так и будете друг друга лупцевать? – язвительно поинтересовался Богомил. – Некогда печалиться. Все помрем.

– Ты, видно, не понял? Нам без нее не вырваться назад.

Богомил улыбнулся, словно вспомнил что-то приятное:

– Гляди, сколько времени мельница намолола. Ноги аж по колени топчутся. Вот как старается мельник для господина… Это хорошо. Запас есть, а стало быть, всегда есть возможность подсыпать лишнего или переждать беду в прошлом. Не смотри так жадно, человек.

– А ты не слишком ли молод, чтобы мечтать о горстке собственного времени? – улыбнулся Артур.

– Но что нам делать с этим… с молотым временем? – Богомил задумчиво понюхал песок. – Ты подумай, что произойдет, если у каждого появится возможность подсыпать или убавить пару лет? Внуки потеряют стариков, матери вместо грудных младенцев встретят седых сыновей. Нет, бес, пусть Шестокрыл и дальше хранит свой секрет…

– Пусть хранит, но нам все равно надо раздобыть тот прибор, о котором сказано в книге Шестокрыла, – встревожился книжник. – Иначе нам никак. Иначе наверху…

– А вы умеете этим при-бо-ром пользоваться? – перебил жрец.

– Научимся! – не слишком уверенно заявил книжник.

– Помолюсь за вас… – Богомил оправил усы. Непонятно было, смеется он или серьезен. – Все, дальше идите вперед, я нагоню… А за зеркало не бойтесь. Шестокрыл вас и так вышвырнет, без зеркал…

19 КНИГА ШЕСТОКРЫЛА

Артур сидел напротив дупла. Сидел уже давно, часа четыре, не смея подняться. Орландо, Цырен и прочие уцелевшие члены Братства креста почтительно расположились у него за спиной. Богомил сам принял у Артура подарок – два килограмма золота, и ползком, на четвереньках, отнес к дуплу. Затем, точно так же пятясь задом, вернулся к подножию дерева.

Впрочем, деревом и дуплом все это назвать можно было весьма условно. Путешественники расположились у подножия розового скалистого образования, поверхность которого чрезвычайно походила на морщинистую древесную кору. Овальная дыра располагалась метрах в трех от земли, точнее – от пола пещеры.

Коваль не заметил момент, когда на фоне овального дупла промелькнула фигура, весьма похожая на человеческую. Никакой мистики, дыма, рева и фейерверков. Пламя на факелах даже не дрогнуло.

– Чего молчите? – спросил невидимый визави. – Глагольте, коли прийдеша.

– Как тебя зовут? – для начала спросил Артур.

– Аз есьм Шестокрыл нареченный… – В норе наметилось шевеление.

На секунду перед пораженными посланцами Верхнего мира мелькнула очень странная, несуразно высокая мужская фигура, со сложенными за спиной крыльями.

– Мать вашу, – не сдержался президент, – это же серафим.

– Кто такой серафим? – не разжимая губ, спросил бурят.

– Персонаж такой… после объясню.

Шестокрыл снова затаился в норе. Стало тихо. Где-то далеко то ли рыба плескалась, то ли ручеек по камням бежал. Слабо моргали зеленым червячки и светлячки на стенах пещеры.

– Я те не персонаж. Я – из вечных человеков. Хотишь слово молвить – учтив будь и зело приветлив. Вот скажи – почто вы здеся?

– Хотим… – Коваль чуть не сформулировал главный постулат американских блокбастеров «хотим спасти мир», но вовремя прикусил язык. – Мы хотим получить у вас немножко песка времени, чтобы заработал компас. Помогите нам…

– Врешь, – коротко рубанул Шестокрыл. – Это придумка такая глупая, чтобы дитятке глаза отвести. Дитятко у тя внутрях обитается, плачет дитятко-та…

– О чем это он? – тихо спросил Даляр.

– Да все о том же, – переходя с древнеславянского на вполне современный русский и слегка раздражаясь, ответил загадочный собеседник. – Себе врете всю жизнь, оттого и плачетесь…

– Кажется, я понял, – воспрял вдруг книжник. – Он сказал, но мы не услышали главного. Он живет вечно. И он никакой не демон, просто человек.

– Верно глаголишь, – хмыкнул Шестокрыл. – Что есть человек, а? Человек – та единственная тварь, для коей живот ее есть беда великая. Оттого, что собственную смерть чует. И никуда не сбежать от этой боли. Человек разом живет в проклятии и благословении свыше. Не может со смертью смириться и вечно взыскует бессмертия… Вот и торопитесь… К власти, к силе, к бабам, чтобы побольше нахапать, авось потомки монумент какой соорудят… А не надо мне врать, что за государство радеете. Вся хвилософия ваша только в том, чтобы преодолеть страх вечный. Погнали нас метлой из рая, вот и мечемся, да? Короны примеряем, карту мира по новой кроим, а толку-то? Богом все никак не стать, да? Деревьев потому что два было… Это я так, привычно для вас говорю. Себя обманываете, что дерево знаний вам слаще, оттого что к дереву жизни нас не пустили. Вот и плачет дитятко…

– Я тебе не верю, – помолчав, отважился Коваль. – Ты тоже не можешь быть вечным.

– И правильно делаешь, – согласился Шестокрыл. – Я вечный, пока песок в часах пересыпаю. Все едино старею, хотя время двигаю. Трудно обмануть сущее. Теперь слушай и мотай на ус! Всего книг заветных, обаятельных, написано было восемь. Это Зодей, Альманах, Рафли, Шестокрылова, Воронограй, Зведочетова, Аристотелевы врата и Остролий… – Невидимый собеседник помолчал, точно набираясь сил. – А вы только Шестокрылову сыскали, потому и здесь… Кто теперь в силах повторить руны великого чернокнижия? Никто… Кто ведает, где книги зарыты, какие печати на десять тысяч лет наложены? Кто нынче против диавола поущение воспримет? А кто различит дьявола истинного от бесноватых?.. – Обитатель норы хрипло хихикнул.

– Кажется, он сам бесноватый, – на ухо Ковалю прошептал Орландо.

– Вы обрывок книги нашли и тому рады, – вздохнул Шестокрыл. – Отчего скрыто знание, по восьми книгам рассыпано? Чтобы каждый дурак не смел песок времени пересыпать. Как там у вас принято?.. «Порвалась связь времен»? Вот то-то. Вы сюда приперлись и что натворили? Взорвали равновесие. Гору взорвали. Горячие воды теперь смоют город Ильмень. Чего вылупились на меня? Мыслили, что доброе дело сотворите, починили водоход, да?! Теперича жди беды, подмоет город, так-то… А порох и пушки волхвам жадным почто дали? Теперь война великая в Нижнем мире начнется. Русы осмелеют, данов скинут, а без данов крепких весь порядок рухнет! Чудь, мери, половцы – все платить откажутся, кривичи войной на Ильмень пойдут, за озеро горячее воевать!.. А озеро из берегов поперло, оскудеет вода в реках, рыба повыведется, мор зачнется… Отсюда и вверх перекинется. Звенящий узел порвет матушку-землю и понизу, и поверху…

– Боже мой, что я наделал… – схватился за голову книжник.

– Не может быть, – вскипел Коваль. – Звенящий узел уже наверху. Мы спустились именно потому…

– Врешь! – рявкнул Шестокрыл. – Не ведаешь сам, чего лопочешь. Телегу вперед лошади запрягаешь. Потому что время для тебя – как речка, в одну сторону. А время – оно во все стороны разом. Я ж говорю… не видали вы древа жизни, не смекаете…

– Так что же… – До Артура начала доходить страшная правда. – Выходит, это мы и вызвали Звенящий узел?

Шестокрыл печально и безмолвно взирал сверху вниз. И невозможно было понять, смотрит он в глаза или глядит далеко, в такие туманные дали, куда не заглядывал еще ни один из смертных.

– Ты не молчи, прошу тебя, не молчи! – Артур до боли в пальцах сжал кулаки. – Кто все это задумал, скажи мне? Да что же это такое, ты оглох или онемел, а?

– Самое дурное творят ближние, – непонятно изрек Шестокрыл. – Держи мерку. Песка насыпешь вровень, не больше!

К ногам Артура подкатился маленький деревянный стаканчик, похожий на ступку для перца.

– Как наверху очутишься, песок засыпешь, а вот станет ли тебе подмога – не ведаю… Не тем верил. Да и сбилось время после Большой смерти, сбилось…

Коваль спрятал ступку в мешок, туда же, где, завернутый в тряпки, покоился компас.

– А как же мы попадем наверх?

– Если захочу – пропущу вас, – расшалился вдруг Шестокрыл. – Вон, видал ворота, позади моего древа?

– А может, просто пойдем дальше, и все? – почти не разжимая губ, предложил Цырен.

– А попробуй! – озорно предложил обитатель дерева.

– Он всех нас сожрет, – быстро предупредил Богомил.

– А вот и попробую, – уперся бурят.

Никто не успел ничего предпринять. Цырен поднялся и зашагал в сторону ближайшей норы, отрытой в пологом боке громадного кратера. Шестокрыл даже не повернулся в его сторону. У Артура сердце ухнуло где-то в животе. На голове зашевелились волосы. Свирский тоненько застонал рядом, словно от зубной боли.

Послушник внезапно дернулся в сторону, точно это был не человек, а изображение при плохом телесигнале. В следующий миг Цырен оказался рядом, снова на своем месте, с которого не так давно стартовал. Несколько метров он все так же сосредоточенно пер вперед, исподлобья обшаривая взглядом все подозрительные кочки. Затем взгляд монаха остекленел, челюсть слегка отвисла, он замер как вкопанный.

– Это время, чтоб мне лопнуть, – Орландо пошлепал себя ладонями по щекам. – Он отшвырнул Цырена назад во времени!

– Ты можешь состариться и умереть на ходу, – честно признался Шестокрыл. – Но я не дам тебе умереть, здоровячок. Ты мне еще пригодишься, хе-хе!

Над розовым деревом быстрыми птицами пролетали светлячки. Туман под сводами пещеры внезапно расчистился, стали четче видны далекие зазубренные края кратера. Цырен пристыженно сопел. Даляр пробормотал какое-то ругательство.

Шестокрыл сплюнул и заговорил другим тоном:

– Вам нужен песок времени. Он вам не нужен. Но вы так уверили себя, что он вам нужен. Хорошо. Мне тоже кое-что нужно. Моим мастерам нужен подмастерье. Вот он, – Властелин ткнул клешней в побледневшего Цырена.

– Мы… мы так не договаривались, – заупрямился Коваль.

– А мы никак не договаривались, – напомнил хозяин подземелья. – Ты сказал, что хочешь спасти целую страну. Это много людей. Можешь выбрать. Спасти всех или одного.

– Я останусь, – отважно выпятил грудь монах. – Эй, жри меня, гад!

– А можно, я останусь за него? – резво вскочил книжник. – Это я заварил всю кашу, это я виноват. Возьмите лучше меня, этот парень даже по-русски толком не говорит. А писать вообще не умеет. Какой из него подмастерье?

– Хорошо, иди ты, – подземный серафим проявил неожиданную толерантность.

– Левушка… – Артур внезапно растерял все слова.

– Не бойся, я его не съем. Он невкусный, – успокоил Шестокрыл. – Его плоть отравлена грязью Верхнего мира. Если мои подмастерья покушают твоего мяса, они могут заболеть. Возможно… через несколько лет, ты освободишься от яда и станешь вкуснее. Тогда мы подумаем. А пока ты сам будешь подмастерьем.

– Лева, не могу обещать, что мы вернемся за тобой, – пообещал президент. – Но я постараюсь.

– Так нечестно, – уперся Цырен. – Выбрали меня. И я умею писать по-русски!

– Отклонили за вредность твою, – хихикнул Шестокрыл. – Нет, ты с такими ногтями лучше иди бесов драть.

– Топай, командир, – Свирский отвернулся. – Не волнуйтесь обо мне. Это должно быть интересно…

– Вы что… Артур, ты на самом деле хочешь его тут бросить? – От возмущения Даляр начал заикаться. – Он тебя ни разу не предал за столько лет, а ты его отдаешь этому… этому ракообразному?

– Он поступает верно, – встал на защиту Коваля Кристиан. – Истинный правитель должен отличать печальное от непоправимого. Отличать сердечные тревоги от голоса разума. Превыше всего – благо подданных, а не личная дружба.

Шестокрыл вдруг заторопился:

– Сейчас я молиться буду. А вы отворотитесь, ни к чему вам это видеть… Туда глядите, вверх, на развилку… – Существо помахало в сторону вершины кратера, где начиналась тропа к деревне Онеге. – Слышь, Белый царь, песок не растеряй. А то вечно… потеряют, потом за новой порцией бегут, дурни! Разве за новой жизнью прибежишь куда?

– А на сколько хватит? – Артур мысленно взвесил ступку на ладони.

– Да месяца полтора, куда тебе больше? – на полном серьезе ответил Шестокрыл. – А вы что думали, год подарю? Ха-ха! Как назад дотопаешь, держись дорожки обходной, по краю поляны, держись медных руд. Как в нужное место уткнешься, так сам поймешь, что пора часы песочком заряжать. Но не вздумай на вторую порцию запас оставить. Догоню и сожгу. В Нижний мир вас никто не звал. Желаю вам удачно поохотиться, ха-ха-ха…

– Почему ты смеешься? – не сдержался Артур.

– Потому… потому что ты гонишься за своей тенью, Белый царь.

– Лева… – Коваль потянулся попрощаться с другом, но морщинистая, словно изъеденная солью, чешуйчатая клешня клацнула прямо перед носом.

– Замолкни, пока я не передумал! Ты успеешь умереть в свой срок! И вот что… Дай-ко помолюсь за вас… – попросил хозяин пещеры. И зашептал уже совсем иным голосом, низким, раскатистым, от которого завибрировали суставы и заболели старые шрамы: – Одолень-трава, одолей ты злых людей. Лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили! Отгони ябедника, дока черного, Одолень-трава! – Шестокрыл вертелся все быстрее, похлопывая себя серыми пальцами по груди. – Одолей горы высокие, леса темные, пеньки да колоды, воды лютые и горючие! Железо, сталь и медь – на меня не ходите! Иду я с тобой, Одолень-трава, к Окиан-морю да к реке Иордану, а за Окиан-морем в реке Иордан лежит бел-горюч камень Алатырь. Как он крепко лежит передо мною, так пусть у злых смердов язык не поворотится, руки не поднимутся… Спрячу я тебя, Одолень-трава, у ретивого сердца на всю путь-дороженьку…

Что-то происходило. Артур не мог бы точно указать, в какой момент это началось. Где-то примерно на середине песни-речитатива. Словно стало чуть труднее дышать, запершило в горле, будто дым попал, и все предметы на периферии зрения размазались.

Наверное, остальные ощущали нечто похожее. Орландо тер глаза, Даляр мотал головой, точно смахивал паутину, Качалыцик упал на бок.

– Полнехонько в сырой земле чертогов тайных. – В нижней паре рук у Шестокрыла, откуда ни возьмись, появились гусли. Шестокрыл тронул струны, будто собирался играть, но мелодия так и не родилась. – Со времен потопных ведомы ходы от Тибета через Кунь-Лунь, через Алтын-Таг и Турфан… до самых северных пределов земли, до самого Гиперборея… Отойди, дай пройти, Одолень-трава…

Артур оглянулся еще раз. Розовое дерево с дуплом исчезло. Тропа пропала. Пещера растворилась. Вместе с тропой, ведущей от полуразрушенной арки, пропали мешки с поклажей, виселицы и мерцающие грибы. Зато рядом словно зашумела река, и подул ледяной порывистый ветер.

Под ногами скрипел щебень. Сполохи близкого пожара отражались в тусклом зеркале рельсов. Уцелевшие члены экспедиции судорожно осматривались. Первым пришел в себя Хранитель памяти:

– Мы наверху! Вот только где?

– Точно, вот ведь, собака, – выругался Даляр. – И не надо никаких Стражей! Он выкинул нас…

– Мы вернулись… Нас вернули. Вон там вагон горит. Господин президент, это же ваш вагон…

Уткнувшись в тупиковую шпалу, весело догорал роскошный президентский вагон. Золотые орлы скручивались и отпадали клочьями. Из разбитых окон вырывались чадящие языки огня. Вокруг передвижной резиденции валялись мертвые нелюди и люди. Свет от пожара освещал истерзанную землю в радиусе больше тридцати метров. Откуда-то долетали гудки, выстрелы и крики.

– Артур, он нас выкинул… Выкинул вперед по времени… Этого не было, никогда такого не было! Он показал тебе, чем закончится поход на восток, – повторил Кристиан. – Глядите, эта пакость никуда не делась, вот она!

Вокруг бесновалась сырая непроглядная темень. Но Артур моментально почувствовал – они уже не внизу. Они наверху, вернулись в реальный Верхний мир, и в мире этом случилась колоссальная беда. Где-то неподалеку полыхал огромный город. Оттуда долетали искры и вопли. По широкой реке носились языки пламени. Вперемешку плыли трупы лошадей, людей, перевернутые лодки и открытые бочки с краской. Мучительно пахло смертью, тысячами и миллионами новых смертей.

Оно никуда не делось и стало еще ближе. Звенящий узел не погиб, катастрофа набирала обороты. Слева – играли зарницы, там догорал город. Справа – чернее черного, поднималась стена до горизонта. Посредине догорала гордость уральских вагоностроителей.

– Черт, черт! Так что же, все зря?! – заорал Даляр. – И Митька погиб, и Леву бросили, и остальные ребята погибли?.. Все зря?!

Артур внезапно опомнился. Скинул со спины мешок, развязал, нежно достал компас. В глубине шара переливались огни, медные диски кружили, демонстрируя ряды непонятных значков.

Артур открутил пробку, высыпал в глубину содержимое ступки. Черный песок тек неторопливо, как масло. Коваль подул на горловину волшебного прибора и плотно заткнул пробку.

– Что теперь? – хором спросили друзья. Вместо ответа, Артур указал пальцем и отступил назад, стараясь не прикасаться к слюдяному шару. Часы бога Сварога заработали. В глубине прибора разгоралось оранжевое свечение. Медные пластины пришли в движение. Тихие щелчки становились все чаще, будто кто-то заводил большой будильник. Пластины сменили скорость вращения. Волшебный компас походил теперь на модель атома, где вокруг ядра все быстрее носились электроны.

– Кажется, я все сделал правильно!

Коваль говорил сам с собой нарочито громко, чтобы придать себе уверенности. По правде сказать, он давно не чувствовал себя настолько неуверенно. Невзирая на то что можно уже, казалось бы, выдохнуть, смахнуть со лба пот и устроить себе небольшой отдых. Однако малейшая ошибка в управлении диковинным наследством древних богов могла привести к последствиям катастрофическим. Правда, непонятно, кому катастрофа грозила больше: всему человечеству, отдельно взятой державе, небольшой группе товарищей, именуемой в летописях Братством Креста, или ему лично.

Компас потрескивал, пощелкивал все быстрее, пока стук не слился в сплошной непрерывный гул. Медных пластин с выбитыми символами уже не было видно, с такой скоростью они мелькали. Теперь казалось, словно издалека, на большой скорости, приближается поезд. Земля под ногами стала ощутимо подрагивать.

– Все будет у нас замечательно, – Коваль попятился. Ему никто не ответил. Впрочем, Артуру почудилось на секунду, что откуда-то долетает невнятное эхо, но природу явления исследовать было некогда. Задав последний вопрос, люди пропали. Испарились. Исчез генерал Даляр, исчез грустный Орландо, обвиненный в том, что подверг разрушению Ильмень-град. Исчез верный Качалыцик и маленький монах. Но превращения на этом не закончились. Темнота теперь подступала со всех сторон. Одна за другой гасли на небе звезды. Очень скоро от внешнего мира остался только метровый отрезок железнодорожного полотна и гудящий, сверкающий шар. И время остановилось.

20 ВТОРАЯ ПОПЫТКА

…Человек перекатился за высокое бюро. В его правой руке очутился тяжелый револьвер, который раньше висел на петлях под днищем кровати. Хозяин дворца знал, что совершил ошибку, не забрав револьвер сразу же, в первую секунду нападения, и готовился эту ошибку исправить.

Он выстрелил в летуна трижды, перемещаясь после каждой вспышки пороховых газов. И дважды выстрелил в угол комнаты, на звук человеческого дыхания.

Не успел еще мертвый хищник удариться грудью об пол, как в спальне вспыхнул яркий свет. В проеме распахнутой двери стоял верный бодигард президента фон Богль, за ним мрачной горой возвышался начальник охраны Митя Карамаз и еще трое ближних офицеров Трибунала, с лицами, закрытыми масками.

– Плохо, герр президент, – сокрушенно повертел квадратной головой фон Богль. – Вы убиты дважды. Это есть плохо. Поздно взяли оружие. Второй револьвер не использован…

Артур поднялся на ноги. Хотелось закричать, но слова потерялись. Во рту было кисло, сердце бешено отбивало сто двадцать ударов в минуту.

– Герр президент, откуда на вас эта одежда? – Германец изумленно уставился на своего патрона.

Вспыхнули люстры, осветив уютные президентские покои на втором этаже Зимнего дворца. Все замерли. Карапуз, офицеры, лжебандиты, горничные, уже готовые убирать последствия тренировки. По спальне метался пух из разорванных подушек и разливалось горькое пороховое облако.

Коваль ошалело поглядел на себя в зеркало. Вместо ночной пижамы – дикий, вонючий походный костюм.

Ноги и руки – черные от копоти и грязи. За спиной, крест-накрест, – дробовик и два кинжала, полупустой патронташ вокруг пояса. Заросшая бородой физиономия.

– Я там был, – непослушными губами выговорил он. – Он вернул меня назад. Все можно исправить.

– Что исправить?

– Где вы были, господин президент?

В дверном проеме вытянулся дежурный офицер.

– Ваше высокопревосходительство, к вам – господин Касьян… – У офицера слегка вытянулось лицо при виде изможденной фигуры президента. – Господин Касьян желает говорить с вами в отдельном кабинете. С ним еще два человека. Непонятно, как они проникли во дворец. Они не из тех, кого вы поселили в гостинице, но собаки и тигры их не трогают…

– Все идет по кругу… – прошептал Артур. – Герр Богль, как я рад, что вы живы… И ты, Митя, живой… Этоздорово.

– Прошу прощения? – поднял брови германец. – Отчего я должен быть мертвый?

– Ванну мне, – приказал президент. – Парикмахера и массаж. Гостей накормить, напоить, и пусть ждут. Поднимайте дежурный курьерский расчет. Утром мы должны собрать Думу.

– Господин президент, гости очень просили…

– Нет! – решительно заявил Коваль. – Теперь я точно знаю, когда все началось. Именно сию минуту. Дальше все необратимо. Третьей попытки не будет. Все пошло по кругу…

Артур спешно прошел в кабинет. Его встретили такие же изумленные взгляды Озерника и опального книжника.

– Артур… ох, не сжимай меня так, ребра сломаешь! – простонал Свирский. – А ты как будто угадал, что я приеду?

– Еще бы не угадать…

– О, господи… Кто тебя так измолотил?! – даже привычный к деревенской грязи Озерник недовольно отступил в сторону.

– Все сам, – неожиданно рассмеялся Коваль. – Сам себя измолотил. И поделом мне. Я попытался разорваться на части и позабыл одну простую истину.

– О жизни надо думать, а не о власти, – вполголоса заметил Качалыцик.

– Друзья мои, я знаю, с чем вы пришли, – Коваль дернул портьеру, распахнул окно навстречу промозглому петербургскому утру. – Я так рад… Я чертовски рад, что мы вместе. Мы все исправим. У нас есть еще одна попытка.

Часть вторая СМУТНОЕ ВРЕМЯ

21 ДЕНЬ ПОБЕДЫ

День подписания мира с турецкими пашами и аравийским халифатом было решено объявить официальным выходным и Днем победы. Естественно, такое мог предложить Думе только президент, ведь никто, кроме него и еще двоих Проснувшихся, не помнил, что такое национальные праздники. О религиозных праздниках память в народе сохранилась, да и соборники поддерживали огонек лампадный, а вот светских радостей практически не осталось. Старики еще помнили времена, когда в городе, поделенном на коммуны, не вспоминали и о Новом годе и вообще теряли нить календаря.

За сутки перед отъездом президент подтвердил, что военный парад состоится. К параду приурочили смотр воинских частей гарнизона, а на Исаакиевской и Манежной площадях развернули выставки трофеев.

– Раааавняййсь!.. Смирнааа! Налс. вууу!!

Громовой голос, усиленный репродукторами, сотрясал стекла:

– Слушай мою команду…. На одного линейного дистанции… первые номера прямо, остальные на-пра…вуу!!

Сухо щелкнули подковы на сапогах, клацнули приклады карабинов, замерли тысячи зевак.

– Шагaa-ом…арш!!

От первого рыка, от печатного шага взлетели тучи птиц над садами, распахнулись в испуге окна на Петроградской стороне, вздрогнули тяжеловесы, тянувшие по Дворцовому мосту полные подводы к пристаням. Сотни сабель взметнулись из ножен. Стрелки оцепления примкнули штыки. Броневик, украшенный флагами и гербом России, тронулся с места. Стоя за спиной водителя, слушая барабанную дробь, Артур в который раз испытывал это странное, пьянящее, тревожное чувство. Ведь все это происходило единственно благодаря ему. Парад, генеральный штаб, более-менее регулярная армия, министерства и биржи, электричество и торговые дома…

– Полк, за мно-ооой!.. Шагууом…аршш!!

Первыми по Дворцовой площади промаршировали тяжелые пехотинцы из состава полков, вернувшихся с южной войны. Командующий парадом лично благодарил каждый полк за мужество, жал руки командирам, вручал ордена. Новым соединениям вручали новые знамена. Знаменные группы разворачивались, разом сверкнув коваными эполетами, проходили церемониальным шагом, замирали перед главной трибуной. Коваль краем глаза косил на толпу, собравшуюся на трибунах. Официальных гостей – больше трех тысяч человек! – отбирали тщательно. Шваль всякую на Дворцовую, ясное дело, не пустили, зато собрали всех иностранцев: дипломатов, купцов, инженеров и прочих служилых, подписавших в России долгие контракты.

С другой стороны от трибун, вдоль бывшего генштаба, расставили оцепление. Там бесилась и подпрыгивала многотысячная толпа. Мальчишки лезли на фонари, вся набережная Мойки и Невский, куда после торжественного прохождения сворачивали полки, были запружены народом. Казалось, весь город высыпал поглазеть. Над площадями взвились воздушные шары, с крыш сбросили на фасады домов кумачовые полотнища с портретами президента и ближайших сподвижников, во всех лавках за счет государственной казны угощали вполцены. На каждом перекрестке оркестры ревели военные марши – музыкантов пришлось приглашать из Литвы, Польши, Украины и собирать по крупицам в русских городах.

Иностранцы смотрели, слушали, на ус мотали…

– Здррра…матрросы! – раздался рык Руслана Абашидзе.

– Здрра… желаем… ал… во…!!!

За зелеными мундирами боевой пехоты показались голубые бескозырки моряков. Новенькую морскую форму, по условиям контрибуции, пошили на фабриках Стамбула – десять тысяч комплектов, зимних и летних, из превосходного сукна. Впервые моряки военного флота смотрелись как с картинки. И песни проорали почти верно, и с шага не сбились, хотя на палубах почти не тренировались.

Точно вовремя с Невы ударили корабельные орудия. Те, кто не сумел пробиться на Дворцовую площадь, получили свою порцию удовольствия. В морском сражении у итальянского острова удалось захватить полтора десятка военных и вспомогательных судов. Их потихоньку отбуксировали в Петербург, покрасили и выстроили у причалов, под российскими флагами. Срочно укомплектовали экипажи, мичманская школа выпустила первый курс командиров. Сейчас подновленная военная флотилия выстроилась в линейку и салютовала державе каждые четверть часа. Тысячи флажков ползли вверх, на реи, пороховые облака застилали реку, кителя экипажей смотрелись с берега как ряды белых чаек.

А по площади, тем временем, шагали мичманы, с кортиками на хрустящих портупеях, с серебряными орлами на фуражках. За коробками флотских, под восторженный рев зрителей, появились «Голубые клинки» – элита президентской гвардии. С треугольных шевронов скалились волчьи морды, белые шелковые перчатки обнимали короткие стволы автоматов, голубые береты почти не прикрывали коротко стриженные макушки. По традиции, введенной президентом, на затылке каждого бойца тоже красовался голубой волк.

– И… раз! – Головы разом поворачиваются к трибуне, к президентскому броневику. – Иии… два! – Оружие берется на караул.

Коваль прекрасно понимал, что строевой выправки еще можно добиваться лет десять, и что половина команд выполняется неточно. Но где было сыскать после Большой смерти потомственных офицеров? Хорошо хоть, удалось найти уцелевшие книги по военному делу, пособия по строевой и огневой подготовке. Ведь современные командиры неплохо вели партизанскую войну, умели защищать обозы и сами не так давно разбойничали в лесах. Но, если для жителей Петербурга вид дисциплинированных воинских формирований стал привычным, то иностранцы просто разинули рты.

Чего Коваль и добивался.

Президент оценил новую форму и карабины караульного полка. После серых гимнастерок караульных пришла очередь черных с серебром мундиров Тайного Трибунала. Зловещих «безлицых», даже на параде не снявших начищенные бронзовые маски, возглавлял в автомобиле лично Фердинанд фон Борк. Накануне он горячо отговаривал президента от столь явной показухи, да еще в неподходящее время, когда каждый боец Трибунала на счету, когда вереницы подвод везут ценные грузы к эшелонам, когда в разгаре сборы первого корпуса переселенцев…

Следующими прогремели пулеметные роты. Чтобы собрать в одном месте столько тяжелых пулеметов, пришлось опустошить на сутки все заставы на подступах к городу. Однако ни у кого не должно было возникать сомнений, что в России избыток стрелкового вооружения. За пулеметчиками прошли следопыты, с громадными овчарками и прирученными булями. За следопытами показались уральские стрелки – все в овчине и со снайперскими винтовками. Организовать школу снайперов – это была тоже идея Коваля, и устроили ее на Северном Урале, в деревне, чтобы горожан могли обучать лесные Хранители…

Артур следил за лицами, сквозь грохот кованых сапог и пение прислушивался к быстрому шепоту «безлицего» дежурного. Тот, склонясь под бортиком бронеавтомобиля, чтобы не могли разглядеть снаружи, докладывал президенту обо всем, подслушанном во дворце и на трибунах. Доложив, змейкой нырял через люк в днище броневика и сразу – в люк, ведущий во дворец.

После снайперов на площади грохотали копытами кавалерийские части. Арбалетчики из пограничной стражи и летучих отрядов в своих зеленых пестрых накидках, казачьи сотни в черкесках, на серых конях, с шашками наголо. Чингисы, по двое на коне, в бушлатах, меховых высоких шапках, на громадных черных жеребцах-полукровках, нарочно выведенных Качальщиками для перевозки двоих всадников. После завершения южной кампании, впервые за десятилетие, удалось обеспечить конные дивизии полным и одинаковым снаряжением за счет казны. Прежде многим всадникам приходилось самим приобретать экипировку, а военные смотры отчасти напоминали парады фольклорных ансамблей.

– Паа-рад, смии-ирна!! Равнение на… середину!

Заранее был установлен особый регламент. Парадом командовал только что получивший звание генерал-лейтенанта Серго Абашидзе. На белом скакуне, с золотой саблей наголо, генерал приветствовал президентский бронеавтомобиль. За Абашидзе следовала свита из шестнадцати высших офицеров – от каждого из вновь созданных родов войск, а также штабных начальников. Чепраки, попоны и плюмажи дорогих жеребцов рябили в глазах. Раскачивались золотые аксельбанты. Перед парадной трибуной, в гусарских киверах и лосинах, отбивали дробь сорок барабанщиков из кадетской школы. Особую гордость школы составляли черные подростки-музыканты, подаренные России одним из эмиров.

– Господин главнокомандующий! Войска, вверенные мне для парада… по случаю Дня победы… построены!!..

Конные четко сдали назад, полукругом обтекли броневик. Президент вышел на красный ковер, сделал три шага к микрофонам. Три шага без охраны. Полковник Карапуз и начальник Трибунала умоляли шефа не покидать закрытую машину, но Артур не послушался. На виду у сотен тайных недоброжелателей главнокомандующий не мог себе позволить прятаться в железной коробке.

Громкая связь, которой так гордился Орландо, удалась на славу. В громадных колонках Артур не слишком узнал собственный голос, но эффект от речи превзошел ожидания. Сегодня многое произошло впервые, и впервые после Большой смерти в Петербурге сумели восстановить акустическую систему подобной мощности.

Артур говорил недолго. Напомнил о том, что войну на юге развязала не Россия. Пообещал, что любой враг получит по заслугам. Пообещал, что, по условиям контрибуции, Россия возьмет все, что пожелает. Напомнил о жертвах братских славянских народов. Об армии, которая с этого года станет регулярной. О земельных наделах и пенсиях каждому солдату и офицеру. О пограничных поселениях, которые правительство снабдит семенами, скотом и машинами. Он напомнил о погибших в Турции и Аравии, попросил прощения у вдов и пообещал построить новый храм, посвященный всем убитым ополченцам и солдатам. И, наконец, то, чего все ждали. Он подтвердил, что великий поход на восток состоится. Эшелоны с поселенцами, пограничниками и освобожденными каторжанами завтра же поползут на восток. Несмотря на все угрозы и тревожные сообщения. Несмотря на бунты, пожары, наводнения и неприятные слухи о нечисти. Россия вернет себе Дальний Восток, вернет себе границу по Амуру, вернет себе порты, заброшенные города и население позабытых губерний. Россия вернет себе лес, уголь и нефть.

– Раааавняйсь!..иррна!! – Над брусчаткой снова загрохотал голос Серго Абашидзе.

Броневик в сопровождении свиты медленно покатил вдоль замерших рядов.

Командующий флотом, адмирал Орландо, вручил медали, деньги и грамоты на земельные участки шестнадцати отличившимся в боях морякам. Четверых офицеров тут же повысили в звании. Еще двадцати рядовым тут же, на площади, прикрепили старшинские погоны и зачислили в школу мичманов.

Коваль настоял на том, чтобы военный парад прошел на высшем уровне. Не только в России, но, пожалуй, во всем мире впервые был отмечен новый всенародный праздник. На вечер, помимо прохождения полков и награждений, запланировали раздачу подарков, фейерверки и показательную морскую баталию перед стрелкой Васильевского острова. Однако главное происходило здесь, на Дворцовой.

Барабанщики отбили четкое приветствие. Над дворцами потек нежный голос труб. Сводный оркестр с новой силой грянул марш. Зазвенели окна. Гости на трибунах тянули шеи, толкали друг друга, позабыв про высокие должности и солидный возраст. На Дворцовую площадь с лязгом вползала бронетанковая техника. Этот мрачноватый сюрприз Коваль нарочно приготовил для высоких южных гостей, и в некотором роде – для своих же. Всем иногородним торгашам и купцам, имеющим свои представительства в столице, заблаговременно доставили пригласительные билеты и настоятельно приглашали на праздник. Все танки и самоходные орудия, способные проползти через город, собрали на Марсовом Поле. За танками громыхали легкие пушки и зенитки, их тащили паровики и дизеля. На стволах гаубиц сидели канониры с горящими факелами и салютовали президенту.

Гости на трибунах больше не переговаривались, не комментировали, не смеялись. Автомобиль президента снова встал на прежнее место, напротив Александрийского столпа. «Безлицый» ужом проник сквозь люк в днище, доложил о подслушанных разговорах. Разговоры Ковалю понравились. На трибунах иноземных гостей царило полное смятение. Но пик смятения ожидался впереди.

На отмытую брусчатку Дворцовой выползали гусеничные тягачи с зенитно-ракетными комплексами. Боевые расчеты, в пятнистых комбинезонах, закрытых шлемах и темных очках, походили на стайки свирепых летунов. Для парада покрасили и снарядили девять тягачей. Лишь малый круг военных был осведомлен о неполной готовности зенитчиков к бою. Сергей Дробиченко, визирь и приспешник Карамаз-паши, а нынче – особо охраняемый арестант, уже месяц бился над системой наведения. Ему помогали двое инженеров, любезно откомандированные с британской подводной лодки. Пока дело не слишком ладилось, при пробных запусках ракеты летали куда угодно, кроме как в цель.

Дробиченко не отчаивался, вместе с английскими моряками штудировал тома по основам радиолокации. Однако на неискушенных дипломатов и торгашей мобильные ракетные монстры произвели неизгладимое впечатление. Седовласые мужи застыли с раскрытыми ртами. Даже после того, как гусеницы тяжелых машин загрохотали по Дворцовому мосту, толпа продолжала бесноваться. Многие сорвались с места и побежали за колонной тягачей, чтобы проводить их до самых пристаней с баржами. Многие клялись друг другу, что это адские машины, плюющиеся огнем, и с такими машинами может справиться только сам Проснувшийся Демон…

– Мой президент, сообщает двадцать четвертый номер, – зашуршал в ухо Ковалю «безлицый». – Он слушает гостевую трибуну, сектор семь, там послы Папы. Они очень обеспокоены. Ругаются. Один из кардиналов сказал, что им следует срочно известить наместника в Варшаве. Он сказал еще, что Европа не видит страшной опасности, что следует не арбалеты собирать, а отправлять к нам на учебу военных. Другой сказал в ответ, что русские берут слишком дорого за учебу… Еще сообщает третий номер. Он слушает квартиру посланца иранского шаха. Посланец только что отправил депешу своему хозяину. То, что мы успели услышать, звучит так – нет смысла закупать коней. Мой президент, если вы прикажете, мы перехватим…

Грохот артиллерийских залпов перекрыл бормотание агента. Толпа вздрогнула, волной накатилась на оцепление. Первый салют длился недолго, минуту. Но казалось, что город зашатался. Дамы на трибунах завизжали, вельможи невольно пригнулись.

– Нет, пусть пишут, – улыбнулся Артур. – Пусть пишут и говорят. Пусть все знают, что Россию теперь голой шашкой не возьмешь.

22 НА ПОРОГЕ ХАОСА

– Господа, его высокопревосходительство!

Тронный зал Зимнего дворца блистал хрусталем и начищенным серебром, свежими красками штандартов и переливами мундиров. Вдоль длинного, застеленного хрустящим льном стола в ожидании президента застыли генералы, высшие чины полиции и жандармерии, клерки министерства обороны и приглашенные чиновники из смежных ведомств. Перед каждым лежала папка в тисненой коже, стоял чернильный прибор и поднос с напитками. За спинами у генералов бесшумно завершали круг официанты и адъютанты, стремясь поскорее покинуть зал совещаний. В соседнем помещении два жандарма и личный секретарь президента готовили секретную почту. За отмытыми окнами искрилась Нева, трепетали флаги на мачтах кораблей и сиял обновленный Петропавловский шпиль.

Церемонеймейстер в багряном, расшитом золотом кафтане ударил жезлом об пол. Члены Военного совета вытянулись в струнку. Оркестр на хорах заиграл гимн. Месяц назад особым указом было предписано на всех приемах в Эрмитаже присутствовать только в парадной форме. Специально разработали вечернюю и утреннюю парадную форму для генералитета, соответственно, белого и голубого сукна, с золотым тиснением погон, гербом Российской империи на шевронах и петлицах, с золотым галуном на обшлагах и двойными лампасами. Накануне президент лично провел смотр частей Петербургского гарнизона и элитных офицерских подразделений. А сегодня впервые в новой форме щеголяли генералы и адмиралы. Штатские чиновники также явились в свеженьких мундирах соответствующих расцветок, в начищенных хромовых сапогах и с одинаковыми прическами. После того как в Ярославле и Воронеже заработали трофейные ткацкие фабрики, стало возможным одеть армию, жандармерию и управленцев высшего ранга в приличное платье. Правда, теперь не хватало тонкорунных овец, но Коваль уже привык, что всегда чего-то не хватает…

Да, сегодняшнее утро Коваль мог смело назвать началом новой тихой революции! Отныне госслужащим мужского пола предписывались короткие стрижки, бороды длиной не больше трех сантиметров и усы строго определенной формы. Что касается военных, то с сегодняшнего дня вводились обязательные перчатки на официальных приемах и единый крой для формы по всем гарнизонам и военным частям.

Хрустя портупеей из бычьей кожи, сверкая гербами на погонах и надраенными пуговицами, президент прошествовал к высокому креслу, стоявшему во главе стола. Начищенные мастикой дубовые паркеты отражали тряску хрустальных люстр и многоцветные панно потолков. По углам зала заседаний тихо дымились курильницы, за стенкой звякали телефоны, с реки доносилась канонада. Там продолжался праздник.

– Господа, прошу садиться.

Гвардейцы у раззолоченных дверей щелкнули каблуками. Шестеро «безликих» в масках, в черных с серебром мундирах взяли на караул. Ординарец услужливо схватился за резную спинку. Вспыхнули по углам дополнительные лампы. Двуглавый орел на спинке императорского кресла хищно подмигнул собравшимся. Массивные створки дверей беззвучно сомкнулись. Впервые после окончания войны Военный Совет собрался в расширенном составе. Перед тем как сесть, Коваль внимательно оглядел соратников. Те, кто впервые попал к президенту Кузнецу на Совет, оглядывались с восхищением, слегка придавленные величием царских покоев. Артур делал вид, что пересматривает бумаги, а сам незаметно наблюдал за вельможами и приглашенными гостями. Сегодня предстояло провести в жизнь не одно важное решение.

– Первый вопрос на повестке – комплектация товарных запасов для военной экспедиции…

Прикрыв рукой глаза, отдыхая от яркого света ламп, Артур слушал доклады тыловиков. Да, не пригнали еще отару овец, шестьсот голов, ждем с минуты на минуту. Не готовы еще три дизельные электростанции. На перегоне под Вологдой какие-то волнения, есть убитые жандармы и патрульные на мостах, но полотно в порядке. Из Мурманска прислали дополнительно сто бочек солонины и жира. На пунктах вербовки ажиотаж. Узнав, что каждому поселенцу на месте будет бесплатно выдана корова, две свиньи и птица, вдруг пожелали записаться еще семьсот человек. От транспортников предложение – комплектовать следующий состав не в Питере, а сразу в Перми, вокзалы и прилегающие площади и так забиты нищими и каторжанами.

Прозвучал отдельный доклад полковника Гирея, командира уральского инженерного корпуса. Артур приоткрыл левый глаз, кивнул. Гирея он помнил – его на службу рекомендовал Даляр. Из Трибунала доносили, впрочем, что полковник Гирей имеет тайные сношения с крымской мафией, но украинские заморочки президента не слишком волновали. Вот если бы гетман или один из сечевых атаманов напрямую воззвал о помощи, тогда другое дело…

Военный Совет обрушил на полковника Гирея шквал вопросов. Всех волновали панические слухи, долетавшие с Урала. Телеграфная и телефонная связь не работала уже третий день, проверить правду и ложь было некому. Команда связистов потерялась, словно растворилась в тайге. Полковник Гирей успокоил Совет. Доказательством того, что в Екатеринбурге все спокойно, служил летучий змей, приземлившийся на крыше дворца. Полковника привез в Питер один из Хранителей таинств, молодой Прохор. Хранитель наотрез отказался спуститься в Эрмитаж, отказался встречаться с президентом, но подтвердил, что слухи о бунте сильно преувеличены. И мора никакого нет, добавил полковник Гирей. И никакие тараканы по небу не летают. А что бабы уродцев рожают порой, так ничего удивительного. На краю Вечных пожарищ еще не то приключиться может, если вовремя не сбежать. А связи нет – так это ураган. Этим летом ураганы страшные с юга накатывают. Дома всмятку, столбы валит, коров на деревья кидает. Но против погоды не попрешь, верно?

Полковник закончил доклад, сел на место. Коваль не стал перебивать, дал высказаться другим, делал вид, что всему верит на слово. Не далее как нынешним утром на окраине Павловска приземлился другой дракон, это примчался старый Хранитель памяти Валдис. Валдис принес совсем иные известия, которым Коваль был склонен доверять больше. Валдис передал, что до уральской семьи Качалыциков не добрался, обнаружил две пустые деревни. Километров через сто после Перми началось нечто несусветное, ураган такой силы, что преодолеть его змей не сумел. Такой непогоды Валдис не помнил за всю жизнь. Не удивительно, что вырвало и повалило столбы…

Удивительно было другое. Коваль слушал, как полковник Гирей отчитывается по дорожным стройкам, по количеству сваренного асфальта, по поставкам щебня для насыпей и понтонов для переправ, и размышлял…

Для чего же Гирей врет? Ведь не мог же соврать старый Хранитель Валдис, ближайший друг Кристиана! Можно, конечно, кольнуть полковника наркотиком, стащить в подвал к Борку да пристрастно все выспросить… Можно, но некогда. Махина уже приведена в движение, барабан вращается все быстрее. Рано утром несколько тысяч человек покинут родные края, и возможно – навсегда.

Пока президент терзался в догадках, перешли к следующему пункту повестки. Командиру инженерного корпуса не полагалось дальше находиться на секретном совещании такого уровня, его отпустили, а дальше понеслась круговерть, и Артур позабыл о неприятном случае…

– Господа. Прошу внимания, – объявил секретарь Рубенс. – Слово предоставляется начальнику Тайного трибунала. Доклад о новых вооружениях. Прошу никого не записывать, данные абсолютно секретные.

Фердинанд фон Борк откашлялся:

– Мой президент! Господа офицеры, господа министры! – Начальник Трибунала сознательно расставлял акценты в своем приветствии. – Моему ведомству было дано поручено собирать в России и за рубежом данные о видах древнего оружия, которое можно восстановить и поставить в строй. Для этого за два года назад была создана зондергруппа. В составе Тайного трибунала она получила литер «Зет». В эту комиссию мы получили право пригласить лучших инженеров и техников. Альзо, зондергруппа двадцать семь раз выезжала на склады и на заброшенные армейские полигоны, обнаружила несколько заводов по производству военной техники и комплектующих. По согласованию с бургомистром Кельна, нам удалось поднять из подземный складов, ремонтировать и доставлять в Россию прекрасное германское оружие. Прошу внимания сюда…

Свет потух. Разъехались портьеры. На стене появился громадный белый экран. Адъютант вставил в диапроектор первую картинку. Многие в зале ахнули, такое чудо они наблюдали впервые. Но еще большим чудом стало то, что появилось на экране, – пятнистый монстр на гусеницах, с бесконечным стальным хоботом.

– Эта модель разработана примерно за пятнадцать лет до Большой смерть, – Фердинанд Борк взял в руку указку. – На тот момент самая лучшая в мире самоходная гаубица Панцерхаубитце две тысячи. Зо-о… ствол длина восемь метров, автоматическая система заряжания с боекомплектом в шестьдесят снарядов и двести тридцать модульных метательных зарядов, плюс система наземной навигации… Альзо, как вы понимаете, электронные схемы мы пока восстановить не в состоянии. Однако Панцерхаубитце способна накрыть цель без пристрелочных выстрелов. Система управления огнем позволяет сразу наводить всю батарею. Мы проверяли гаубицу на полигоне, это вундербар, господа! Она выпускает десять снарядов в первую минуту, далее темп стрельбы снижается из-за нагрева ствола. Дальность необычайная – до пятидесяти километров. Для стрельбы требуется стандартный снаряд, годный для других пушек того периода. Зо, наши инженеры при изучении гаубицы сталкивать с вундербар технологией. При стрельбе траектория каждого следующего снаряда становится более… э-э… пологой. Альзо, цель накрывается сразу пятью снарядами. Мы сумели купить и перевезти морем в Россию шестнадцать таких машин. Оплачено спиртом, сырой нефтью и стеарином из армейских запасов. Дума не выделила нам денег, господа… Цикл полного восстановления займет четыре-пять месяцев. За это же время техники команды «Зет» могут подготовить достаточно стрелков и механиков. Преимущества Панцерхаубитце несомненны. При грамотном пользовании батарея может за несколько секунд уничтожать целый город или скопление техники…

По залу прокатился шум. Сановники возбужденно перешептывались. Стальное чудовище с экрана нацеливало жуткий ствол прямо в лица сидящих.

– Мы уже заказали выпуск снарядов одному заводу в Эссене… Сразу предвижу ваши вопросы. В Петербурге есть три завода, где можно производить снаряд. Однако… – герр Борк коротко глянул на президента, – однако дело тормозится из-за позиции Думы. Мне точно известно, что Дума не выделит деньги на еще одно военное производство.

Коваль помрачнел, сделал себе пометку в блокноте.

– Следующая удачная находка – российский танк «Владимир», или «Т – девяносто бэ», – доложил фон Борк. На экране появилось другое бронированное чудище, приземистое, с ракетницей и пулеметом. – На сегодня могу гордиться, мы вернули в строй сорок машин из бывшей Таманской дивизии. Еще столько же, и даже больше находится в Таганроге, но пока не располагаем силами и средствами. Да, что вы хотели спрашивать?..

– А зачем нам столько танков? – спросил кто-то с дальней части стола. Кажется, начальник тыла, прижимистый Папа Воробей. – У нас уже есть почти сто пятьдесят танков и еще столько же других боевых машин… Все равно не хватает запасных частей. И всю границу этим старым железом не прикроешь…

Заспорили шумно. Одни, науськанные думскими, ратовали за широкие закупки лошадей и возврат к сильным кавалерийским соединениям. Аргумент приводили железный – кавалериста не надо постоянно содержать за счет государства. Ушел со своим конем, оружием и сухарями, свистнули ему – он вернулся. А танки? Это же – с ума сойти! Штат механиков, мастерские, масло, солярка, стрелки, снаряды, пулеметчики, радисты! Ездят медленно, по буреломам еле ползут, стреляют редко… Ну какая польза от них, один вред!

Коваль не вмешивался. Он знал хватку германского пивовара. Если Борк принял решение протолкнуть через Военный Совет свои начинания, значит – не отступит.

– Те танки, которые мы имеем, – слабые. Малый ресурс. Малый калибр. Малая защищенность. Если мы желаем, чтобы соседи боялись, мы должны быть сила! – Фон Борк выразительно покачал кулаком. – Наша сила – это господин президент, госпожа Арро, господин Орландо и двое Дробиченко под арестом. Они есть преимущество страны, но временно. Альзо, танк «Владимир», – невозмутимо продолжал немец. – Нам удалось выяснить, до Большой смерти это была лучшая машина. Калибр – сто двадцать пять миллиметров, боекомплект – пятьдесят снарядов, дальность стрельбы – четыре километра. Два пулемета, включая зенитную установку «Корд» калибра двенадцать и семь миллиметра. Зо, на каждой машине есть панорамное наведение с дальномером, ночной лазерный тепловизор и особые приборы для подавления радио. Поскольку подавлять нам нечего… пока нечего, – поправился Борк, – хотел бы обратить ваше внимание на отменную броню…

– Сколько вам нужно денег, чтобы все восстановить? – тихо осведомился министр финансов.

Коваль мысленно поставил бумажнику Портосу «пятерку». Не будучи профессиональным военным, бывший Папа Парижской Коммуны умел моментально вникать в самую суть дела.

– Шестнадцать миллионов рублей, – сразу ответил начальник Трибунала.

Горячо заспорили о том, где взять столько денег, не запрашивая помощи у Думы.

«Шестнадцать миллионов, – рассуждал сам с собой Коваль, чиркая в блокноте. – Этой суммы достаточно, чтобы нанять рабочих и выстроить три больших моста через Неву. Или построить штук шесть танкеров. А мы всего лишь планируем починить танки и производить снаряды. Но эти твердолобые ковбои и торгаши никогда не поймут, что снаряды важнее. Только военная сила позволила нам одолеть Карамаза. Я сам для них придумал систему, сами охраняют государственные деньги, сами распределяют, так хоть соображали бы…

Они тут отсиживались, и даже не подозревали, на каком волоске все висело… Шестнадцать миллионов, мать вашу…»

– Полагаю, мы изыщем деньги, – Портос перетасовал бумажки в своей папке.

Артур перехватил несколько неприязненных, и даже откровенно враждебных взглядов, брошенных на министра финансов со всех концов стола. Французского выскочку недолюбливали. Особенно те, кто был связан с поставками по государственному заказу. Потому что взяток бумажник не брал.

– Если бы этот разговор начался месяц назад! – Младший из братьев Абашидзе досадливо щелкнул пальцами. – Мы отбили у Карамаз-паши почти шесть тонн золота. И, как дураки, сдали все в Центральный банк…

– Как дураки? – встрепенулся председатель банка. – То есть, как умным, следовало разобрать добычу по домам?

Повисла неловкая пауза. Многие украдкой поглядывали на президента.

– Э, я не так хотел сказать, – пошел на попятный генерал. – Я хотел сказать – армии надо вначале о себе думать…

– Мы можем устроить эксперимент, – жестко заговорил Коваль. – Предложим уважаемому генералу Абашидзе – пусть одна дивизия сама себя прокормит. Сама обеспечит себя патронами, фуражом, кухней, обмундированием, наличными деньгами, табаком, лекарствами… Хотя бы в течение двух лет. Возьметесь?

Серго Абашидзе надулся, покраснел и замолчал.

– Мы изыщем деньги, не запрашивая Думу об изменении военного бюджета, – заполнил паузу Портос. – Мы можем продать полякам лом цветного металла. Мы можем продать старые баржи, что стоят на причалах Балтики. Шесть полных барж леса идут из Ладоги, по заказу военных. Их тоже можно продать.

Мы можем продать штук десять портовых кранов. Все это имущество стоит на балансе военного ведомства.

В зале зашумели, но возразить никто не рискнул.

– Это еще не все, мой президент, – фон Борк деликатно постучал указкой по белому экрану. – В марте месяце я имел доклад от зондергруппа «Зет» относительно секретный проект «Воздух». Этот проект вы поручать курировать лично мне и докладывать вице-президенту, господину Рубенсу…

В зале зашептались. О проекте «Воздух» ходили самые противоречивые слухи. Говорили, что Дума дважды отказалась финансировать эту загадочную идею. Сегодня на заседании Военного Совета присутствовали «лишние» люди, которым не полагалось быть в курсе. Но Коваль нарочно не стал перетасовывать очередность вопросов, чтобы утечка информации состоялась наверняка.

На экране возникло нечто похожее снизу на танк, но совсем не танк. Сегодня утром на площади члены Военного Совета уже видели нечто похожее, но гораздо более скромных размеров.

– Господа, это зенитно-ракетный комплекс «Эс-четыреста», производился в России примерно с две тысячи пятого года. Как видите, не много маленьких ракет, а всего четыре большие, все они предназначены для вертикального старта. Эти машины в древности использовали для борьбы с самолетами и другими ракетами, прилетавшими издалека. Дальность стрельбы до четыреста километров и высота до тридцать…

Борк переждал, пока стихнет ропот. Генералы и клерки кривились, изображая недоверие.

– Господа, я понимаю, это кажется сказкой. Однако самолеты вы видели. Хотя они не летают сегодня, но когда-то летали! Просто мы не умеем их пока починить. Значит, когда-то могли прилетать и большие ракеты. А зенитка «Эс – четыреста» их сбивала. И сразу переезжала на новое место… Да, прошу вас?

– Уважаемый фон Борк, – нарочито елейно обратился к немцу командующий воздушным флотом. – Ни одна страна, с которой мы можем начать войну, не имеет ракет. По крайней мере нет ракет, способных прицельно разрушить город. Самолеты в воздух поднимаются, это правда… – Командующий сделал выразительную паузу: – Но много ли их возвращается на аэродромы? Германцы, испанцы, венгры – все поднимают в воздух старые винтовые самолеты. Большинство летчиков гибнут сами и убивают тех, кто ждет их внизу. Эта техника пока неподвластна нашим пилотам. Есть учебники, но нет учителей… Так что вам в ближайшие сорок лет придется стрелять по дирижаблям!

Опять разгорелся спор. Одни кричали, что проект «Воздух» уже сожрал денег больше, чем содержание трех гимназий, другие тихонько кивали на президента, считая его инициатором затеи.

– Я всего лишь докладываю результаты работы, – окрысился германец. – Я выполняю работу. Докладываю Военному Совету. Вы будете решать, предоставлять ли документы в Думу. Или на следующий год уменьшить расходы на обычное оружие и обойтись своими деньгами. Если вы будете решать, что России не надо оружие, мы бросим работы.

Неожиданно для Артура Борка поддержал старый Рубенс. Вице-президент, хоть по статусу и входил в Военный Совет, в технические вопросы не совался. Занимался сугубо тем, что поручали. Кадрами, обучением, разработкой уставов.

– Мы будем точить сабли и топоры. Мы будем вести войну из револьверов и арбалетов, – энергично заговорил бывший губернатор Петербурга. – Мы будем пугать соседей десятком разбитых пушек. А вы знаете, что итальянцы уже снова делают легкомоторные самолеты? Я имею в виду авиацию для полей. Настоящий красавец, на керосине и бензине, легкий, красивый, пока без брони! А у англичан есть подводные лодки, об этом уже все слышали! Давайте, давайте отменим все, будем экономить. Голосуйте, господа, я посмотрю в глаза тому, кто хочет воевать с саблей и пистолетом!

В полной тишине Военный Совет проголосовал «за» по всем вопросам технического переоснащения.

– Все равно Дума денег не даст, – вздохнул главный армейский финансист. – Они ждали, что мы из Южного похода привезем двадцать тонн золота, а мы едва шесть привезли. Зато куча военной техники, которую надо чинить и обслуживать.

– Следующий вопрос – санитарное состояние войск. Слово имеет начальник медицинской службы.

Поднялся седой кругленький подполковник, волнуясь, начал читать по бумажке. Артур хорошо его знал. Под руководством Мамы Роны молоденький тогда лекарь поднимал первые передвижные госпитали и самостоятельно изучал по книгам полевую хирургию.

– С тех пор как мы ввели обязательный банный день и стрижку «под ноль», заразы стало намного меньше. Однако мы безуспешно просим денег. Есть три казенных и три частных мыловаренных завода, но нам нужны хотя бы еще четыре завода в южной полосе и один казенный в Петербурге… Костяным салом и содой мы обеспечены, однако животный жир, и особенно жир морского зверя поставляется крайне нерегулярно. Частные предприниматели для своих нужд уже давно снаряжают караваны за кокосовым и пальмовым маслом… – полковник демонстративно вздохнул, – но государство себе таких трат позволить не может. Мы исчерпали все ресурсы, выделенные министерством финансов…

– А как нам бороться с некомплектом? – Старший призывной комиссар зашелестел своими бумагами. – Губернаторы ставят нам палки в колеса. В шести губерниях мы в этом году никого не призовем. Распоряжения не выполняются. После того как мы распустили шесть дивизий по домам, никто не хочет новой войны…

– Фамилии? – перебил Коваль.

– А? Что?.. Простите… – Полковник с перепугу потерял очки. – Извините, ваше высокопревосходительство, какие фамилии?

– Фамилии губернаторов, которые саботируют призыв. Фамилии призывных комиссаров этих губерний, – неторопливо начал загибать пальцы Артур. – Фамилии и звания всех, по чьей вине не выполняются законы военного времени. Боевые действия не закончены, приказа о полной демобилизации не было… Господин Рубенс! Вечером организуйте встречу всех заинтересованных сторон. Трибунал, военный прокурор, группа дознания, сами знаете… К полуночи – доклад вице-президенту.

– Слушаюсь.

– Но… господин президент… – растерялся комиссар. – Как же… ведь я не могу…

– Вы не можете «стучать» на тех, кто разваливает страну? Вы не можете назвать тех, кто хочет отсидеться в тылу? Вы хотите сохранить друзей среди изменников родины?!

Генералы затаили дыхание.

– К полуночи мы ждем от вас полный отчет о состоянии мобилизации…

– К полуночи мне не успеть! С рядом восточных областей нет связи. А там, где губернатор не назначен вами, а выбран… там мне вообще никто не подчиняется.

– Хорошее дело… – прокряхтел кто-то. – Эти выскочки-губернаторы совсем обнаглели…

– Точно! Богатеи суют палки в колеса тем, кого назначил Кузнец…

– К стенке бы этих саботажников! Рекрутов по дворам собрать не могут, налогов собрать не могут! Только ноют и прячут урожай, козлы!

– Хорошо, – прихлопнул ладонью президент. – Господин комиссар. Сегодня к полуночи вы доложите обо всех известных вам фактах. На полный отчет по стране мы даем вам неделю. Или вы сдаете полномочия и отправляетесь под трибунал, как саботажник.

Дальше Коваль слушал не перебивая. Иногда снизу доносился топот ног, звон посуды и пробные трели оркестра. Зимний готовился к торжественному банкету на двести персон, посвященному Дню победы. Однако президент не торопил выступавших. За три-четыре последних года он сильно изменил порядок ведения совещаний. Если раньше порой не сдерживался, срывался в полемику, спорил с «недалекими» оппонентами, то теперь предпочитал слушать. Слушал, записывал и выжидал.

Следующим выступал начальник продовольственной службы. Минут двадцать препирались на тему увеличения пайка для постоянных гарнизонов. Затем спорили, закупать ли к столу солдатам яйцо. Затем решали, кому отдать подряды на варку тушенки.

Из коридора стали поочередно вызывать приглашенных чиновников.

Одобрили предложение президента по созданию протезных мастерских. Решено было открыть специальные курсы, чтобы всех военных инвалидов за пару лет обеспечить протезами.

Вызвали двоих частников – хозяев табачных производств. У обоих истекали лицензии на поставку папирос в войска. Согласовали с ними твердые закупочные цены на следующий год. Обещали дать кредит и техников на починку сигаретной линии.

Вызвали «безлицего» майора, начальника тюрем. Кратко обсудили закладку овощехранилища в метро. Договорились перебросить три тысячи пленных на строительство казарм в Волочке. Еще две тысячи – в Казань, на строительство нового укрепленного городка. Обсудили, куда девать еще шесть тысяч пленных южан, которые не желают возвращаться домой…

Пришла очередь вносить ясность начальнику финансовой службы. Он кратко доложил о затратах на закупку оливкового и арахисового масла для производства все того же мыла. Отчитался по смете на запуск стеаринового завода и новых военных верфей в Анапе. Отчитался по затратам на передвижные стоматологические пункты для застав и гарнизонов. Отчитался по смете на ярославские патронные заводы. О закупке восьми тысяч пар сапог, плащей и полушубков. О затратах на две технические армейские школы для детей-сирот…

Дальше началась самая неприятная часть. Снова обсуждали бунты, мятежи и решали, какие силы направить на подавление беспорядков. Получалось, что половину добровольческих соединений расформировывать нельзя. Все соглашались, что в воздухе витает беда. Вроде бы и война позади, и половину солдат распустили по домам, и соседи ничем не угрожают… но неспокойно. В Элисте эпидемии, крестьяне вскрывают амбары с зерном, элеваторы не отгружают в Питер муку. На нижней Волге рыба кверху брюхом поплыла, и людей потравило. Туда в первую очередь жандармов послать придется, у местных сил не хватит сдержать хулиганов.

Срочные депеши. Из Устюга. Из Тулы. Из Опочки. Из Рыбинска. Всюду недовольные, всюду разбойнич-ки колобродят, клерков бьют, мытарей снова топят, жгут хаты полицейским. Генерал Абашидзе пожаловался, что не успевает отправлять летучие отряды в помощь местным отделениям Тайного трибунала. Четыре бронепоезда курсируют по Центральной полосе, то тут, то там проводя аресты, помогая судам и полиции. Только что устранили крупную банду в окрестностях Орла, а уже пылают стога в Липецке, и застрелены шестеро городских чиновников. Целый полк бросили в Липецк, а, пока там шерстили, в Саранске забастовали рыбные заводы. Хоть и частные заводы, а громить бунтари стали в первую очередь городскую управу…

– Даже у меня в гвардии брожение, – угрюмо доложил генерал Даляр. – Подкидывают листовки, забредают проповедники, мать их. Уже сколько переловили, пытали, а все лезут… Даже штатные попы в казармах невесть что несут. Мол, не к лицу гвардиинагайками махать и заодно с жандармами своих же гонять! Только за последний месяц две роты расформировал, пятнадцать человек в трибунале, еще тридцать – в бегах, на Урал припустили…

– Что же происходит, ваше мнение? – Артур с тревогой вглядывался в алые флажки, которые втыкал в карту страны Руслан Абашидзе. – Разве мы увеличили налоги? Или там какие-то звери в городских Думах? Неужели полиция не может разобраться без армии?!

– Если ваше высокопревосходительство позволит… – На углу стола заворочался Лева Свирский. Артур о нем совсем позабыл. – Если мне позволят высказать гипотезу, – книжник ткнул пальцем в скопище алых флажков. – Мое мнение такое… Это выглядит как заговор. Будто кто-то нарочно подзуживает местных хулиганов, кто-то заводит беспорядки. Чтобы отвлечь наши силы от чего-то более важного…

Под конец совещания приняли единогласное решение. Ввиду постоянной и неослабевающей внешней и внутренней угрозы, сделать Военный Совет постоянным органом власти. Малый Круг временно упразднить. Все полномочия Большого Круга, или, по-новому, Совета Министров, передать Военному Совету.

Дело оставалось за малым – провести решение через Думу…

Гражданские советники и генералы степенно прошествовали вниз, по надраенным мраморным лестницам, по пушистым ковровым дорожкам, навстречу сиянию огней и ароматам жареного мяса. Никто не обратил внимания, что от группы сановников отделились трое. Они чуть медленнее спускались по ступенькам и свернули к оконной нише, подальше от горящих факелов и от караульных гвардейцев.

– Ну что? – спросил один.

– По-моему, Хозяин на верной дороге, – хмыкнул второй. – Вы все сделали правильно.

– Нужно, чтобы он дозрел, – третий закурил, выпустил клуб дыма в сторону высокого лепного потолка. – Я знаю Кузнеца с тех пор, как он впервые явился сюда, в Зимний. Он должен сам дозреть…

– Тогда он разгонит всю эту думскую сволочь, – скрипнул зубами первый.

– Он слишком им доверяет, – осторожно вставил второй. – Если бы мы могли без него…

– Скоро все изменится, – уверенно сказал третий. – Скоро Кузнец поймет, кто его враг. И тогда мы будем вешать их на столбах.

23 НАСТАВНИК ВОНГ

– Овса, восемьдесят пудов?..

– Есть овес, восемьдесят!

– Корова вяленая, полутушами, семьдесят две?

– Есть семьдесят две!..

Погрузка в эшелон шла вторые сутки, то при ярком свете факелов, то под невеселым питерским солнышком, пробивавшимся сквозь весеннюю морось.

Напротив тоже грузился бронепоезд. Час назад Коваль закончил обход вместе с начальником поезда, убедился, что все в полном порядке. Два паровика, за ними десять грузовых вагонов, обшитых броней, дальше – пассажирский состав. Впереди – мокрые платформы с рельсами, щебнем, бочками, кабелем. На крыши с дружными криками втаскивали пулеметы и зенитки. По соседнему пути, пыхтя, подошел маневровый с краном, опустил в заготовленное место ракетный комплекс.

– Скобы медные, длинные… Четырнадцать ящиков.

– Чечевица, фасоль сушеные, по пять пудов мешки, эти куда?

– Оба-на! Спирт чистый, бочки по сто литров, пломбированные – сто сорок…

Это был неприкосновенный запас, и одновременно – колоссальный запас валюты для тех мест, где новые российские деньги хождения еще не имели.

– Овчины выделанные – сорок вязанок!

– Бинты суровые, на шпульках намотаны, восемьдесят штук…

– К господину президенту просятся двое… – Дежурный флигель-адъютант молодцевато щелкнул каблуками. – Там, у вокзала, в карете такси… Ненашенские, косоглазые, казахи чи китайцы…

– Проводите этих людей сюда, немедленно. Миша, завари зеленый чай и скажи, чтобы пирожков разогрели…

Гости шустро просеменили к вагону, укрываясь от дождя плотными шерстяными накидками. В вагоне погладили развалившегося кверху пузом президентского тигра, сняли верхнюю одежду и остались в синих монашеских балахонах. Один монах был толстый и улыбчивый, другой, напротив, – стройный и поджарый, с плоским невыразительным лицом и иероглифами на щеках.

Узкоплечий, гибкий. Круглая хитрая физиономия, начинающие седеть виски. Дырка на месте двух зубов, которые выбил когда-то сам Коваль.

– Рад видеть тебя, почтенный Вонг!

– Я тоже рад тебе, послушник! – Настоятель Храма девяти сердец обнял президента. – Дело не терпит. Нам надо говорить сегодня ночью, завтра может быть поздно.

– Ты проделал огромный путь, настоятель!

– Мы летели на Красном змее до заимки нашего доброго брата Кристиана. Добрый брат Кристиан оказал нам гостеприимство, дал сменных лошадей и повозку…

– Мы летели для того, чтобы защитить тебя, – сказал китаец. – Нас послал главный настоятель Бао. Чтобы мы поехали в твоем поезде на восток.

– Со мной?! – поразился Артур. – Я безмерно благодарен настоятелям храма, но… неужели меня не сумеют защитить русские волхвы и солдаты?

– Нам не потребуется много места… – скромно потупился Вонг. – Мне грустно сообщать послушнику, но настоятель Бао провел четыре гадания разными способами. И все они указывают, что путь президента Кузнеца будет намного короче, чем он ждет.

– Иными словами… мы не доедем?

– Возможно, что мы доедем… Но настоятель Бао гадал только на тебя.

– Что же вы предлагаете? Ждать нападения?

– Ты верно мыслишь, послушник, – кивнул Вонг. – Мы не будем ждать нападения. Мы высадим тебя раньше.

Артур подсознательно ожидал такого поворота.

– Я не могу бросить эшелон. Меня и так слишком долго не было в России.

– Гадания говорят, что в таком случае у тебя нет шансов выжить.

– Кто на меня нападет?

– У тебя много врагов, послушник. Больше, чем ты ждешь.

– Но как же… Если меня не будет в первом эшелоне…

– Твои солдаты растеряют отвагу? – с улыбкой закончил фразу настоятель Вонг. – Не беспокойся. Мы кое-что привезли с собой.

Он с заговорщицким видом развязал тесемки кармана, спрятанного под мышкой, извлек на божий свет футляр из светлого дерева, весь исписанный сотнями мелких иероглифов. Футляр отворился. В глубине его, обернутая слоями мягкой ткани, обложенная ватой, покоилась запечатанная бутылочка.

– Что это? – с колотящимся сердцем спросил Коваль, наблюдая, как монах бережно раскручивает ткань и укладывает бутылку сверху.

В тамбуре зарычал тигр Лапочка, под потолком кабинета хрипло вскрикнул летун. Артур ощутил, как по спине потекла струйка пота. В бутылке, свернувшись эмбрионом, лежал голый человечек. Не детская бесполая куколка, а седеющий голый мужчина. Он свернулся, спрятав кисти рук в прижатых к груди коленях, низко опустив подбородок. Непонятно было, как куколку затолкали в узкое горлышко бутыли.

– Смотри внимательно, – посоветовал настоятель. – Смотри, но не трогай руками.

Артур пригляделся. Мужчина в бутылке несомненно был жив. Он спал очень глубоким сном. Под бледной, покрытой шрамами кожей едва заметно приподнимались ребра. Вздрагивал пучок седеющих волос на затылке. В плотно пригнанной пробке имелось несколько крохотных отверстий, как будто для вентиляции.

– Но это… – Артур сглотнул.

– Он – это ты! – осклабился монах. – Когда ты давал обеты послушания в храме Девяти сердец, мы позаимствовали твою кровь и твою плоть. Немножко. Чтобы сделать такую куклу. Ее можно сделать только один раз. Когда придет время сбыться пророчеству, он умрет вместо тебя.

– И когда же придет время?

Китайцы переглянулись.

– Ты не должен менять свои правила, послушник, – Вонг поклонился Мише Рубенсу, вошедшему с чаем и горячими пирожками. – Ты проходишь свой путь, а мы – свой…

Второй наставник, пухлый, розовощекий, что-то добавил по-китайски и хихикнул.

– Брат Хо говорит, что мы вместе служим Великому равновесию, а когда равновесие нарушается, неважно, кто к кому приехал…

– Почтенный Хо хотел бы умыться с дороги? Я велю затопить баню…

– С баней успеем, у нас много времени, – щербатый настоятель почесал иероглиф на щеке и радостно улыбнулся.

– Много времени? – изобразил удивление Артур. – Прошу меня простить, но утром поезд отправляется…

Его крайне раздражало, что приходится играть в игры среди самых проверенных людей. Предатели затаились даже в президентском эшелоне, это не просто удручало, это приводило Артура в бешенство!

– Это замечательно. Мы рады, что послушник Храма верен своему слову. Однако если ты намерен по суше достичь Шанхая, настоятели должны знать все о твоих солдатах и о том, что ты везешь. Мы вместе хотим найти вакцину против Большой смерти, но твои люди складывают в вагон семена ржи… Зачем семена ржи для вакцины? Расскажи нам, брат Кузнец…

– Мы берем семена, чтобы засеять их, настоятель. Из столицы и южных губерний едут люди, которым жилось тяжело. Они хотят испытать себя на новом поприще. Мы построим им дома, оставим скотину и семена, чтобы вдоль магистрали появились обходчики. Железная дорога не может существовать без рабочих пути…

– Это хорошо, скотина и семена, – ласково покивал китаец. – Хорошо, когда правитель не забывает о благе подданных. Иногда случается так, что правитель старается для блага подданных, нарушая тем самым хрупкое равновесие… Ты нам расскажешь о своих планах?

Артур отошел к дальней стене, которую скрывала драпировка. Он дернул шнурок, драпировка распахнулась, обнажив огромную пожелтевшую карту СССР.

– От Петербурга мы двинемся по главному ходу Транссиба… Следите: Вологда, Вятка, Пермь, Екатеринбург… В Вологде мы подождем эшелон из Ярославля, там будет еще восемь пустых пульманов. В Вятке к нам присоединится поезд с грузами из Нижнего Новгорода… – Он говорил, заглядывая в бесстрастные лица монахов: – …Таким образом, семь составов соберутся на бывшей товарной станции Омска. Один паровик уже увез кран и батальон дорожных строителей, они едут медленно, проверяют пути и прокладывают кабель.

– Кабель? – осведомился Вонг. – Что такое кабель?

– Телефон, – пояснил Коваль.

Он еще долго рассказывал о своих экономических планах, о программе расселения людей вдоль возрождаемого пути…

– …Мы все-таки поедем по старому Транссибу… Я позволю себе напомнить уважаемому Вонгу. После несчастного случая, постигшего Председателя, почтенного Ло Цзясу, у руководства России нет уверенности, что комитет Гоминьдана контролирует весь Китай. К большому сожалению, в Поднебесной слишком много тех, кто не желает подчиняться Госсовету… Почтенный Председатель в свое время уверял меня, что Китай непременно будет соблюдать древние границы, однако злой рок унес этого достойного человека. Что же я слышу теперь, уважаемый Хо? Десятки, сотни раз к нам стекаются данные, что китайские крестьяне переселяются за Амур целыми семьями и деревнями. Нам следует разобраться, желают эти люди принять российское гражданство, платить налоги в нашу казну…

– Или?

– Или им придется заплатить большие штрафы за порубки, за незаконный отстрел, за незаконное строительство. Имущество тех, кто не согласен жить по закону, будет конфисковано, а сами они будут возвращены китайскому правительству, как воры и разбойники…

Настоятель заговорил о вакцине, об опасности распространения Желтых болот. О еще большей опасности, если Большая смерть вдруг вырвется на волю. О русских Качалыциках, без которых столь опасно затевать такие глобальные проекты.

– Зачем ты ходишь вокруг да около, настоятель? – грустно усмехнулся президент. – Тебе же давно донесли, что русские Хранители отказались мне помогать. Там, где могли справиться двадцать молодых «клинков», мне приходится рисковать жизнями сотен солдат. Раз уж мы идем на риск, то приведем в порядок окраины… Или Храм послал почтенного наставника, чтобы напугать меня?

«Сейчас он скажет про угрозу со стороны Японии. Дьявол, они меня втянут в свою войну…»

– Разве послушника не напугал дохлый заяц? – в тон ответил монах. – …Опасность задеть Слабые метки слишком велика. Настоятель Храма, почтенный Бао, подтвердил, что наши братья будут ждать русский поезд в Харбине. Севернее мы не пойдем, там японцы…

– Черт! – не выдержал Коваль. – Извини, почтенный Вонг, я не хотел перебивать, но… У тебя верные сведения?

– У меня верные сведения, послушник. А почему это тебя так беспокоит? Океан далеко, Япония еще дальше.

– Это российская территория.

Вонг сощурился.

В следующую минуту китайцы, в самых изысканных выражениях, дали понять, что России выбор делать придется. Либо великий собрат на юге, либо воинственная раса на островах.

– Президент России всегда будет выступать на стороне Храма девяти сердец, – Коваль ступил на шаткий мостик. – От имени Большого Круга могу заверить – мы будем счастливы заключить договор о мире и помощи с китайским правительством…

Гости заулыбались. Коваль лучезарно улыбнулся в ответ. Равновесие было сохранено. Все понимали, что в Китае некому подписать договор от имени единого правительства. А президенту России стало ясно, что в грядущей войне между Китаем и Японией русским отсидеться не удастся.

Коваль приказал переместить в соседний вагон связистов и выделить настоятелям купе через стенку от себя. Чтобы им легче было встретить тех, кто собирается убить куклу из бутылки.

Локомотив дал протяжный свисток. До момента, когда кукла займет место президента, оставалось совсем мало времени.

24 НАДЯ ВАН ГОГ

– Демон, ты снова нас бросаешь?

Надя ван Гог пришла к нему, уложив дочерей, когда за окнами вагона начало смеркаться. Как всегда, вошла неслышно, но он угадал ее, не оборачиваясь, как угадывал всегда, стоило ей приблизиться снаружи к двери, даже не по запаху, а по знакомому току крови, по сердцебиению, по глубокому дыханию, чуть замедленному на вздохе, сдобренному ароматом сушеного урюка и жасминовой воды. Как всегда, еще до ее появления, он внутренне размяк, пропуская через себя волну горячей заботы, волну спокойной настороженности, становящейся острее с возрастом.

Не оборачиваясь, он втянул ноздрями воздух; обоняние натасканного Клинка распеленало смутный клубок запахов, исходивших от его женщины. От нее пахло дочерьми, обеими девочками, которые вместе с матерью направлялись в деревню; пахло старшим сыном. После гибели первенца старшим парнем стал Федя. Пахло от Нади детским мылом, совсем недавно изобретенным, пахло чаем, мятой и бергамотом, пахло хвойной ванной с маслами, и даже немного пахло девушкой, желтой дикаркой, назначенной массажисткой к жене президента…

– Иди ко мне, быстрее…

У них было чертовски мало времени. Но они привыкли урывать время, урывать у его безумной государственной службы, у вечного потока просителей и чиновников, у бесконечных переездов и военных кампаний. Коваль обнял жену, одной рукой за затылок крепко прижимая к себе, сгреб влажные волосы в ладонь. Второй рукой притянул за бедро, привычно повел вверх полу халата, не встречая сопротивления одежды, встречая лишь мокрое, ждущее, горячее ее тело…

Поддерживая его игру, Надя, не глядя, повернула ключ в замке, выпустила его на ковер, закинула руки за голову, позволяя мужу задрать халат уже до груди, дразня его ловким отступлением, уклоняясь от шершавых ладоней…

Чтобы миг спустя упасть грудью на тяжелый обеденный стол, на расшитую львами и птицами роскошную скатерть, вцепиться в эту скатерть и сжать зубы от первого, резкого и болезненного его толчка…

– Сзади… сзади возьми меня…

– Совсем сзади? – Он прикусывал ей ухо и загривок, совсем как возбужденный пес, руки бешено шарили, мяли, ласкали ее грудь и бедра.

– Совсем… совсем, охх… сзади, Демон… ой, какой ты большой… я люблю тебя…

Путаясь в ее поясе, в каких-то застежках, нелепых пуговках, он окончательно освободил ее от одежды, смотрел сверху, как змеей изгибается при каждом толчке ее напряженная, ждущая ласки спина… подхватил ее руки за локти, потянул на себя, еще сильнее и острее насаживая, с наслаждением вслушиваясь, как связные слова теряются в стонах и всхлипах… последнее время Надя все чаще начинала плакать, приближаясь к вершине, и вершин с возрастом стало все больше, а достигать их она стала ярче, по-звериному яростно, буйно, набрасываясь на него, царапая до крови…

– Я буду кричать!

– Кричи. Громче кричи…

– Ты дикарь, Демон, ты меня всю покусал… сильнее, еще сильнее…

Теряя остатки мыслей, оба без сил сползли под стол, потянули за собой скатерть, роняя тетради, разложенные бумаги, медные походные чашки, подсвечники… чтобы внизу, на ковре, развернуться лицом к лицу… нет, нет, не выходи, останься так… ты же раньше не любила… зато теперь люблю… укуси меня, укуси за грудь сильнее, чтобы больно… аххх… позабыв об осторожности, о тех, кто наверняка слышит через пару тонких стенок купе, складывал ее пополам почти, зацеловывая, сплетаясь руками и языками… не покидай меня, не бросай, я боюсь, боюсь, боюсь за тебя…

Откатился в сторону. Ждал, пока рисунок на ситцевых лакированных обоях станет четким. Ее нежные пальцы порхали вдоль мужниных шрамов, легко ощупывали морщинки, путались в косичках.

– Я вас никогда не бросал. И не брошу.

– Артур, я же чувствую – что-то случилось.

– Ничего опасного. Больше к тебе ни одна сволочь не притронется.

Иногда его раздражало слишком острое обоняние, привитое в молодости Бердером. Если бы в прошлой жизни кто-то сказал, что обоняние можно привить и развить, младший научный сотрудник института крионики рассмеялся бы этому человеку в лицо. После четырех лет бешеных тренировок в уральских чащобах он не сомневался, что развить можно любые органы чувств, даже те, о которых наивные горожане не догадываются.

Он чуял боевых летунов и лысых псов в клетках по соседству, свою личную стаю, свирепых зверюг, принимавших пищу только из его рук да из рук двоих преданных стражников, приставленных начальником Тайного трибунала Фердинандом Борком. Он чуял тигра Лапочку, лениво дравшего когтями обшивку кресла в соседнем купе. Кроме Лапочки, там же находились четверо бодрствующих гвардейцев из отборной сотни Карапуза. Еще четверо, с болотными котами, охраняли тамбуры штабного и оружейного вагона; Коваль поморщился, выделив в душной мешанине острый рыбный «аромат», исходящий от сытых кошек. В следующем спаренном купе дремал, укрывшись шинелью, секретарь, рядом резались в карты двое офицеров связи, им компанию составил настоятель Вонг. Второй китаец молился в своем купе, с другой стороны вагона. До Коваля долетали обрывки его притираний, пахучих восточных снадобий непонятного назначения, мягко чадящая палочка сандалового дерева и чуть кисловатая тяжесть. Так могли пахнуть боевые метательные ножи или отполированные мечи из отличной закаленной стали. Возможно, китайский Хранитель тренировался. Если так, то играл с железом он почти бесшумно. По крайней мере стук колес и завывание ветра заглушали звуки из его купе.

– Демон, ты задумал очередной поход? – Надя перевернулась, нависла, щекоча распущенными волосами, обнимала руками, ногами, глазами, как только она умела его обнимать.

– Все ходы задумали за меня.

– Я с патриархом говорила. Правда, что Крым против киевских атаманов поднялся? Правда, что как только наши армии ушли с Кавказа, так грузины наших послов выгнали? И что, из-за этого ты снимешь Серго Абашидзе с генералов?

– Я доверяю братьям Абашидзе. Без них мы бы власть не удержали. Не слушай, родная, это сплетни все, зависть.

– Неспокойно мне, Артур… – Надя шептала ему в ухо, щекоча губами. – Тебе не докладывают, а ведь в городе многие пропали. Уральские да украинские купцы многие уехали, на их места азеры сели, все больше их, всю торговлю подмяли. Верно ли говорят, что нефти с Каспия нам больше бесплатно не взять, что Баку совсем от нас отпал, свой флаг подняли?

– Пока точно не известно. Милая, мы не можем воевать бесконечно. Пусть живут, пусть торгуют…

Надя отстранилась, закуталась в халат, заколола волосы. Видя, что муж не в настроении говорить о политике, сменила тему:

– Артур, ты слышишь, ветер какой? Давно такой бури над Питером не было…

Но ветер не заглушал шумных окриков дневальных и разговоров на крыше. Там, в специально сколоченных башнях, укрывались «Голубые клинки», лучшие курсанты военной академии. Коваль вдыхал вонь махорки, сочившуюся сквозь вентиляцию, слушал жену и лениво думал о том, что за курение положен карцер. Но сегодня наказывать никого не хотелось. Он сам создал эту систему обороны, систему взаимного сдерживания, взаимных проверок, и если система давала слабину, то винить стоило прежде всего себя.

– Артур, всего месяц как вернулись с юга наши солдаты…

– Да, милая. Война закончилась. Пока закончилась.

– И снова кто-то против нас?

– Против русских всегда кто-то будет, милая. Надя присела рядом, чуть сзади, обняв его за грудь под рубахой, прижавшись щекой к плечу. Какое-то время оба молчали; Артур при этом бессознательно выравнивал биение своего сердца и сердца жены. Не прикасаясь, он мысленно пропускал через ладони упругие перекаты ее тела, ее нежные волоски, встававшие дыбом при приближении мужней ласки, ток ее горячих соков, ускорявшийся и замедлявшийся вместе с их спаренным дыханием…

Ее любовь. Ее спасительную любовь.

Состав погромыхивал на стыках, катился неторопливо, словно пробуя на прочность новые пути, новые рельсы и переправы. Укрепленные, густо зарешеченные окна президентского вагона были наглухо закрыты, чтобы не втянуть ненароком угольный выхлоп паровозов. Каждые четверть часа по вагонам проносилась телефонная перекличка, дневальные рапортовали о состоянии техники, о порядке на вверенных площадях. Каждые полчаса сквозь состав проходили навстречу друг другу два патруля «безлицых» с кавказскими овчарками. Не обращая внимания на недовольное ворчание солдат и гражданских переселенцев, они вынюхивали запрещенные к курению травки, порошки, спиртное и, не дай боже, неуставные дрязги. Заслышав шум карточной игры, настойчиво колотили в двери купе, пускали вперед псов, и противостоять незваным гостям не решались даже старшие армейские офицеры. Воспрянешь – мигом свистнут своих, предъявят бляху и уволокут в ледяную кутузку. А там – пиши пропало, никто не выручит, поскольку на всех составах президент объявил военное положение. У моста встали на десять минут и уже ссадили под конвоем шестерых: за кражи мелкие, за драку, за выпивку… Хорошо хоть не шлепнули прямо в поезде.

Только в штабной и президентский вагоны патрули носа не совали, обходили по внешней галерее. Здесь бронированные двери тамбуров ощетинились пулеметами «голубых клинков», здесь было тихо, жарко натоплено, толстые ковровые дорожки гасили звук шагов, тикали золотые часы, посвистывали самовары, бормотали сонно лысые псы в своих клетках. Ароматы индийских благовоний расплывались по богатым покоям, оттягивая сырость и шинельную вонь, вполголоса переговаривались телефонисты, стучали костяшки нард и домино.

Коваль щелкнул выключателем. Длинное спаренное купе теперь освещалось лишь толстыми свечами у зеркала, да из зева камина налетали багровые тени остывающих углей.

– И что с нами будет на этот раз? – плотнее закутываясь в одеяло, тихо спросила Надя.

– На что ты намекаешь?

Артур зажег еще свечи. Оконное стекло полосовали потоки дождя, небо и проплывавший мимо лес приобрели одинаковую угрюмо-серую окраску. Потеряв объем, дикий пейзаж превратился в смазанную некачественную фотографию. Приглядываясь, Коваль замечал в полосах прожекторов следы недавних порубок вдоль путей, дважды вдали проносились цепочки караульных костров вокруг каторжных поселений, и снова бурой махиной давил спутанный весенний бурелом.

– Я не намекаю, – Надя подняла с пола кружки, подлила мужу чая из серебряного чайника. – Артур, я всегда говорю прямо. Ведь они бросили тебя, Хранители. Это из-за Бердера?

– Они не бросали меня, и я не игрушка, чтобы меня бросать.

– Почему в соседнем со мной купе едет китаец, а не русский?

– Настоятель Хо такой же Хранитель равновесия, как и русские братья. Он делает нам честь своим присутствием. Я же рассказывал тебе про монастырь.

– Зачем ты хитришь со мной, Демон?

– Я не хитрю. Твоя охрана на месте, лысые псы и гвардия.

– Обычно этого достаточно, но не в этой поездке. Ты взял колдунов. Ты снова боишься, Демон?

Коваль отхлебнул чая, бережно поставил стакан в серебряном подстаканнике на шелковое покрывало стола:

– Ты же знаешь, я всегда боюсь за вас.

Он повернулся и задернул второе окно, пошевелил кочергой в камине. В спальном купе президента стало уютнее. Задрапированные бежевым стены придвинулись, мягкие подушки звали спрятаться, забыться в полусне дорожной неги, повсюду заиграли отсветы огня. Коваль внезапно вспомнил свои детские ощущения. Так порой всплывают в памяти запахи, яркие цвета, чьи-то восторженные лица, крики, смех – все то, что погребено и растоптано вечным боем, в который он превратил жизнь.

Он погрузился в путешествие на троих, с отцом и матерью, в те невообразимо далекие годы, когда билеты на юг приходилось добывать с трудом, а потом папа и мама поочередно сидели, потому что мест все равно не хватило, но даже при таком раскладе все было здорово и замечательно. Они ведь ехали к морю! Ночью уже стало теплее, люди вокруг тоже ехали на курорты и от этого, наверное, добрели, смеялись, шутили, делились бутербродами, огурцами и пивом. Но происходящее внутри вагона маленького Артура не слишком трогало, гораздо увлекательнее было следить за бесконечными созвездиями снаружи, составленными из станционных фонарей, квадратиков многоквартирных домов, зыбких таинственных огоньков деревень, яркого пламени мостов и эстакад… Сколько ему тогда было? Лет пять или шесть. Родители отвлеклись, о чем-то болтая с соседями по плацкартному купе, а он испытывал изощренное удовольствие от того, что его приткнули спинами к жесткой стене, про него как бы забыли, лишь иногда мама, не оборачиваясь, гладила сына по коленке. Он испытывал удовольствие от походного уюта, от близости всемогущих, любящих волшебников. Огромная Россия светилась за стенами вагона, катилась навстречу, расстилалась могущественной неторопливой скатертью-самобранкой. Россия состояла из тысяч и миллионов разноцветных лампочек, это было так интересно и неожиданно, что пятилетний Артур мучительно таращился в окно, не позволяя себе заснуть, не догадываясь, что это еще не Россия, а всего-навсего проехали треть пути до Москвы…

Нынче президенту не хотелось смотреть в окна. Состав катился мимо разбитых, сгнивших платформ, мимо раскуроченных станций без названий. После раннего, трусливого заката за окнами разливалась мутная, мерзкая темнота. Не жаркая звездная темнота юга, а промозглая питерская слепень, сырая и скользкая во всех направлениях, без единого огонечка, без единого намека на человеческое жилье…

Поцелуем в губы Надя вернула мужа в реальность.

– Ты взял меня с детьми в этот поезд, чтобы все видели – Кузнец не боится, он настолько уверен в железной дороге, что повезет на Урал дочерей. Ты как будто нарочно сделал из нас мишень. Ты хочешь высадить нас…

– После Перми вас встретит Анна Третья с верными людьми. Зачем ты так говоришь? Ты намеренно обижаешь меня? Могла бы отказаться, поехали бы на моторе…

– Ты же знал, что я не откажусь, раз это нужно тебе. И не пожалею. И я тебя не обижаю, Демон, я хочу услышать правду. Это правда, что на тебе кровь учителя Бердера?

Она ждала честного ответа.

– Не надо тебе лезть в эти дела. Кто надоумил?

– Я не девочка, Артур. Как нам жить дальше в деревне, если за спиной начнут шептаться? Ведь мы на все лето едем…

– Неужто ты Анны боишься? Полжизни среди колдунов провела, а теперь пугаться вздумала?

– Никого я там не боюсь, ты ведь знаешь. Однако случая такого не было, чтобы в своей земле Качальщики тебя сторонились.

– Бердер ни с кем совета не держал, – выпалил Коваль. – Он погиб, потому что один попытался остановить вращение планеты.

– Не понимаю, говори проще.

– Нельзя остановить историю, это ты понимаешь? – Президент вскочил с дивана, зашагал порывисто из угла в угол. – Нельзя сказать человеку – «вот тебе шесть соток, вот тебе печка с дровами, вот тебе дети и внуки, радуйся и не ищи приключений»! Нельзя приказать человеку ходить пешком за плугом и забыть про колесо! Это понятно?

– Понятно… Не кричи на меня.

– Я не на тебя кричу. Они все внутри одинаковые: и патриарх твой любимый, и Качалыцики, и главный мулла Халитова, что гостил у нас зимой, и настоятель Вонг со своими дружками-буддистами… Все они тихо ненавидят друг друга, но внутри едины в том, что тормозят человека. Они сто раз будут убеждать, что в поте лица пашут на благо общества, а на самом деле тормозят. Им спокойнее, если мы зальем водой мартены, столкнем в реки паровики, засыплем нефтяные скважины. Им спокойнее, если мы будем биться лбом об пол при лучине, если будем гнить в сырых деревнях, сожжем школы и книги, запретим акушерок и учителей письменности. Зато наступит благость и покорность, матьземля будет довольна и после каждого дождя курей к попам понесут… Что тут непонятного, Надя?! – Артур присел перед ней на корточки, сжал ее руки.

– Но… Бердер был твоим другом, твоим лучшим другом. Он научил, как заставить лысых псов лизать тебе сапоги.

– Я не забуду этого, никогда не забуду. Хранителям равновесия и детям их всегда будет лучший кусок за нашим столом.

Надя мягко высвободила руки, погладила мужа по голове:

– Однако ты сделал все по-своему. Бердер запрещал тебе…

– Не будем больше про Бердера, – настойчиво попросил Коваль. – Он полез в раскачанный лес без обряда примирения…

– Так я и знала! – вспыхнула Надя. – Об том мне Анна и Прохор твердили, да и патриарх, а я не верила! Отбивалась, как могла, твердо стояла, что не мог мой муж с Дедами Черными побрататься. А выходит, так оно и есть! Примирение… Знаем про ваше примирение, слыхивали! Деток малых живыми зверью отдают, над мертвяками глумятся! Я-то не верила, когда мне слухи дошли, что с мерзкими магами знаешься…

Надя отвернулась, уже не сдерживая слез.

– Прекрати, а ну прекрати! – одернул Коваль, проклиная себя за болтливость. – У нас нынче общая задача и общая боль. Не могу я и не буду делить людей. Наделился, хватит.

– Помнишь, когда вы с Орландо запустили первый паровик до Урала, ты пообещал отвезти меня в деревню Качалыциков в вагоне-люкс, в таком, где ездили цари и президенты.

– Я же сдержал слово?

– О да, сдержал, – прыснула Надя ван Гог. – Если не считать того, что от Ебурга мы добирались еще двое суток, девочки насквозь промокли и простудились.

– Что я могу поделать, если Качалыцики не соглашаются подвести ветку к деревне? – виновато развел руками Коваль.

– Скажи мне честно, – Надя поднялась, поцеловала мужа в макушку, – ведь я же все равно знаю, когда ты меня дуришь. Вот ты опять куда-то рвешься, один, почти без охраны. Скажи… Я так и буду до самой кончины трястись и молиться? Почему так выходит, что без тебя – никак?

– Потому что это наша родина, – немного удивился Артур.

Он притянул жену к себе, попытался обнять, но тут вежливо звякнул колокольчик.

– Господин президент, тут старший зверинца. Псы бушуют. Как вы приказывали, в четвертом вагоне охрану усилили, но собаки отказываются туда идти. Люди тоже, это… не все, конечно. Слухи всякие…

– Охранять без собак, – приказал Артур. – Всех паникеров – в карцер. Сменить охрану. Менять смену не четыре, а каждые два часа.

В четвертом вагоне, в железном сундучке наставника Хо, крохотный голем потянулся в теснине бутылки.

25 ДЕНЬГИ И ЗАКОНЫ

Утром ничто не предвещало трагедии.

Во всяком случае, ни один из городских оракулов не заявил накануне, что назавтра прольется кровь, что и послужило впоследствии поводом к изгнанию многих волхвов и резне среди лживых ворожей. Впрочем, если бы нашлись ловкачи, способные заглянуть и прочесть предвестия в Книге Качалыциков, беду можно было бы отвести, хотя бы частично… Но юные Качальщики, жившие в интернате Зимнего дворца, сами не умели еще предсказывать будущее. А взрослые Хранители равновесия, кружившие в пригородах в поисках Слабых меток, уже давно не желали помогать Проснувшемуся демону… Поэтому все случилось именно так, как случилось.

В восемь тридцать утра прозвенел колокол в зале заседаний Мариинского дворца. Несмотря на жесткий регламент и заранее разосланные приглашения, около трети думцев не спешили с завтраком и вальяжно подтягивались к девяти. Для большинства очередной длительный отъезд Кузнеца означал возможность слегка расслабиться, всласть поспать и нагулять жирок. Чего уж говорить о членах Думы, если даже гопники с городских окраин праздновали проводы президента, как собственные именины.

Вице-президент Рубенс открыл заседание и сразу предоставил слово министру финансов. Начали обсуждать бюджет на следующий год. Портос в очередной раз поставил перед Думой вопрос о выпуске единых бумажных денег.

– До Большой Смерти в России существовала система фабрик «Гознака», – деловито начал бумажник. – Нам повезло, что сохранилась фабрика именно в Петербурге, хотя ее изрядно разграбили. Но зато мы обнаружили почти нетронутую фабрику в Краснокаменске, где оборудование самого высшего класса, и еще одно производство… Не буду скрывать, наши инженеры еще пока не могут разобраться с техникой. Мы выяснили, как делать водяные знаки. Гораздо сложнее освоить ныряющую защитную нить и печать орла, которая меняла бы цвет. Если Дума выделит пять миллионов, этого хватит на запуск всех трех фабрик… «Гознак» мог бы стать строго государственным или, напротив, акционерным обществом, вам решать. Но заказчик всегда будет один – министерство финансов…

– Ну уж само собой, – засмеялись в зале. – Ты себя не обделишь.

Папа Рубенс выразительно кашлянул и стукнул молоточком по столу президиума.

– Кроме денег, оборудование позволит печатать единые паспорта, с тремя степенями защиты. А это даст нам возможность стать монополистом и выполнять зарубежные заказы… Паспорта понадобятся всем.

– Разве плохо со старыми паспортами? – удивились в партере.

– Напомню, что решение о новых паспортах Государственная Дума приняла еще в позапрошлом году, – невозмутимо парировал бумажник. – Большой Круг сознательно не напоминал об этом. Однако объем военной добычи позволяет сейчас совершить траты…

– А зачем нам так сложно? – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Полоски, водяные знаки… Никто все равно так красиво деньги не нарисует!

– А еще лучше – оставить как прежде, – недовольно протянул другой сенатор. – Чем были плохи железные деньги? Этим бумажкам все равно никто толком не доверяет… Чем вам плохо золото?

– Лучше все как прежде, – поддакнули из темноты.

– Экономика развивается. Мы скоро не сможем таскать в вагонах тонны серебра и десятки тонн меди, чтобы оплатить большие стройки или большие покупки вроде целых кораблей. Кроме того, золото и серебро у разных стран имеет разную пробу, и даже примеси. С бумажными деньгами будет проще унифицировать…

– Даром что бумажником кличут, – засмеялись в зале. – За бумагу ратует, бумажки на трибуне ворочает, и в голове одна бумага… Что с жида взять?

– Как мне надоел этот выскочка, – шепнул на балконе один толстый купчина другому. – Только и умеет, что драть с нас новые поборы да раздавать их всяким дуракам…

– Ага, понаехали тут, русским уже пернуть негде, – брюзгливо оттопырил нижнюю губу хозяин элеватора. – А старый Рубенс спит, не видит, что одни иноземцы в министрах. Хранцузы, да итальяшки, да поляки…

– Большая проблема в устойчивом качестве бумаги и в красках, но это даже хорошо, – продолжал убеждать министр финансов. – Мы оцениваем первый заказ министерства финансов в сто миллионов рублей. А в течение трех следующих месяцев предстоит выпустить еще триста миллионов в мелких купюрах. Не беспокойтесь, это не вызовет падения ценности денег, зато подхлестнет производителей бумаги и красок и еще многих ремесленников. Мы объявим, что меняем новые деньги на старые, а в государственных лавках начнем продажи хлеба только за новые деньги. Таким образом, через выгодный для государства курс, мы даже снизим инфляцию. Мы вымоем из обращения все прежние рубли, которые печатали и штамповали все, кому не лень…

– Все учат нас, как нам жить, – подхватил с заднего ряда краснолицый человечек в тельняшке под сюртуком. – Мой дед гонял караваны, отец гонял, и мы с сыновьями при деле. И обходимся без новых денег. Только и знают – казну разбазаривают!

Улучив момент, когда распаленные бюджетными баталиями коллеги отвлеклись, краснолицый выскользнул через заднюю дверь в коридор, быстро обошел зал и присоединился к другой группе шептавшихся думцев. По пути он перемигнулся с высоким худым субъектом. Тот был в плаще и полумаске с вензелем военной полиции. Человек в полумаске заглянул в гардероб, сунул гардеробщику пачку листов и проследовал дальше. Гардеробщик воровато оглянулся и принялся распихивать по карманам депутатов хрустящие прокламации. Последнюю служака оставил себе. Толкнул дверь в каморку, поставил чайник на огонь, нацепил очки и прочел: «Долой техников-воров! Долой президента и его демонов!..»

Гардеробщик крякнул и сунул листочек в огонь. Поглядел на большие часы с кукушкой. Через семь минут ему предстояло через черный ход впустить агентов полиции.

– Слово имеет господин Дробиченко, – объявил председатель собрания.

В зале оживились. Многие члены Думы были наслышаны о визире самого Карамаз-паши, которого пощадили, как великого химика и инженера, а после выяснилось, что Дробиченко вместе с женой тоже спали полтора века в хрустальных гробах, и разбудил их президент Кузнец. Еще больше оживились в зале, когда министр лесной и химической промышленности появился в сопровождении конвоя.

– Наш первый запрос – на запуск Сыктывкарского фанерного комбината. Фанера – очень важный материал, образцы вы все получили заранее. У нас пропадает масса березового кряжа… Комбинат включает лущильную и сушильную линию, придется снять техников со строительства электростанции… Отдельная проблема – производство формальдегидной смолы, но мы нашли хороших химиков в Украине и Румынии, здесь даже денег не надо. Мы в обмен на смолу уступим им несколько четырехпильных станков…

– Эхма, раскомандовался, – бубнили в темноте жирные ковбои. – На фига нам эта дурацкая фанера, лучше скота еще прикупить!

Однако под нажимом председателя за фанерный комбинат кое-как проголосовали. Малоизвестному министру химической промышленности, да еще арестанту, не доверяли, а Папе Рубенсу привыкли верить. Если Папа намекал, что новые заводы дадут хорошую прибыль, и что сам первый скупает биржевые акции, значит – дело верное. Даже если не совсем понятно, о чем речь. К примеру, после фанеры, пришлось голосовать за какую-то кислоту, непонятно кому и зачем нужную. Вроде для каких-то аккумуляторов. Кое-как проголосовали. Но тут Дробиченко заговорил совсем о другом. Когда он заговорил, секретарь президента, Михаил Рубенс-младший едва заметно глянул в кулисы. Там снова оказался высокий человек в плаще и полумаске. Он показал секретарю большой палец и скрылся.

Все шло по плану…

– По поручению президента, нефтью у нас монопольно занимаются четыре государственные компании, – начал новую речь «министр под стражей». – В прошлом месяце было принято решение выпустить в свободную продажу до тридцати процентов акций этих фирм. Акции охотно покупаются, однако этой эмиссии недостаточно, чтобы в полном масштабе возродить промыслы в Татарстане… Государственная компания «Татарское золото» добывает за три месяца столько, сколько до Большой смерти добывали за день. Я уверен, что в этом зале сидят люди, скупившие большую часть нефтяных бумаг на бирже. К ним я и обращаюсь… Ваши акции могут остаться фантиками, если Дума не выделит деньги на перевооружение всего комплекса…

– Чай не резиновый карман-то, – прогудел кто-то сбоку.

– Да вы слыхали, что демоны задумали? – зазмеился между кресел ядовитый голосок. – Они вошли в дружбу с англичанами, с теми, что на подводных кораблях прячутся, и задумали вместе у норвегов северную нефть отнять… Вот уж где нас война ждет, вот где головы сложим…

– Сколько вам надо? – приподнял голову старшина думской комиссии по финансам.

– Сто десять миллионов.

– Что-о?!

Зал взорвался. Некоторое время в неразберихе голосов слышался смех, проклятия и улюлюканье. Вице-президенту стоило немалого труда навести порядок. Его внук, младший Рубенс, незаметно улыбался. Запрашиваемая сумма раскачивала бюджет. Сам Дробиченко об этом не знал, он отвечал за техническую сторону проекта, а цифры в его доклад вставляли другие люди.

– Эти Проснувшиеся Демоны обожрались белены, – прошипел в ухо соседу внезапно подсевший человечек с вертким лицом. – Смотрите, что творят! Сто десять миллионов, да за такие деньги можно купить вообще всех ковбоев и заводчиков страны!

– С другой стороны… это верно, – задумчиво почесал бороду оборотистый купец, выбранный в Думу от ярославской торговой братии. – Горючки надо все больше, и покупают у нас все больше… Да я и сам, чего таить, прикупил бумаг этого, как его… «Татарского золота»…

– Они хотят, чтобы мы денежки отдали, а потом скажут, что все принадлежит государству, это они запросто… – нашептывали сомневающимся хитрые голоса.

– У нас в области дикари мосты разрушили, но никто денег не дает!

– А у нас школы без дров, и больницы без дров и без света, а вам только и делов, что нефть германцам продавать!

– А у нас вообще нечем караульным платить… Именно в эту минуту в зале, откуда ни возьмись, возникло сразу несколько вертких молодых людей, чрезвычайно хорошо осведомленных. Впоследствии, когда произошли главные события дня, эти люди столь же незаметно исчезли. А пока что усердно сообщали собравшимся о скрытых и явных злодеяниях исполнительной власти.

– Господа, дадим возможность министру Дробиченко отстоять свою позицию, – настойчиво взывал к собранию председатель.

– Да, пусть расскажет! Пусть объяснит, куды столько деньжищ!

– Пусть говорит, у него и картинки заготовлены!

– Дана хрена нам столько грязного железа? Есть же места, где эту самую горючку можно ведрами черпать!

Наконец, депутаты угомонились и приготовились слушать.

– Речь идет о починке и запуске как минимум трехсот станков-качалок, – несколько обалдев от криков, продолжал Дворниченко. – Но чтобы их починить и выточить новые детали, нам надо восстановить цеха «Уралмаша», Челябинского завода и двух предприятий в Казани. Я вам объясню, посмотрите на плакат… Вы видите схему гидропривода, который предназначен для придания возвратно-поступательного движения плунжеру глубинного штангового насоса при откачивании жидкости из нефтяных скважин… Жидкость откачиваем так. В скважину заводим трубы с цилиндром и клапаном на конце. Внутри цилиндра ходит поршень с нагнетательным клапаном… А балансир станка-качалки придает плунжеру возвратно-поступательное… Таким образом, мы выбираем нефть из горизонтальных пластов…

В зале опять зашумели:

– И что теперь? Запутал, умник, зачудил!

– Расскажи лучше, сколько наших денег хотишь на Баренцевом море закопать!

– А на Чусовой что? Там уже мильонов сорок вбили в старые прииски, а толку-то, шиш с маслом?!

– Да ладно вам! Все равно не сегодня надо решать, обмозгуем еще…

– К каждой качалке нам нужен насос и электродвигатель в сто двадцать киловатт, – перекрикивая говорунов, продолжал министр. – Чтобы выпустить столько двигателей, уральскому заводу понадобится еще цех, и отдельно потребуются кабеля. Госпожа Ар-ро на следующей неделе выезжает на Ярославский машиностроительный завод, а оттуда – на саратовский завод «Прогресс». До Большой смерти там делали трансформаторы и прочее силовое оборудование… Собственно, от заводов остались одни названия, но мы сумели собрать группу опытных техников, и есть шанс, что производства заработают… Предвижу ваши возражения! Вы скажете, что Хранители равновесия взбунтуются, раскачают грязные города и засеют их лесом. Это не случится, потому что каждое из производств президент Кузнец лично оговорил с Хранителями. На каждый завод будет приставлен наблюдатель из числа молодых Качалыциков, выросших уже в Петербурге. Они будут следить, чтобы работали очистные сооружения…

– Получается, чтобы заработать денег, надо продать много горючего, а для этого надо снова запачкать землю, и придется ее чистить… – ядовито начала перечислять глава астраханских фермеров, мощная усатая тетка в мужской рубахе. – А затем, чтобы очистить, надо снова дикарей, рабов и бараки для них, а затем они гадят, и снова надо чистить, чтобы не злить Качалыциков, а чтобы сделать эти ваши насосы, надо снова сделать очистку, а чтобы сделать очистку, надо еще людей, и так без конца?! Мало наши отцы и деды тряслись, завидев Качалыциков? Вы нам предлагаете войну с колдунами?!

На сей раз в зале заседаний негромко забормотали все разом. Атмосфера накалялась. Дробиченко вытер взмокший лоб платком:

– Чтобы обеспечить производство кадрами, нам понадобится отдельное среднее училище. Я берусь в нем преподавать, и госпожа Арро согласилась участвовать, но… опять же, нам нужны средства для поиска талантов. Да, именно так. Мы намерены ездить по всем губерниям и отбирать для бесплатной учебы одаренных детей. Чтобы кто-то мог преподавать в училище кроме нас…

– Специальное училище, чтобы нефть качать? – захохотали во втором ряду. – Совсем мозгами поехал?!

Дробиченко наскоро свернул речь и сошел с трибуны. Караульные не увели опального министра за кулисы, а усадили сбоку от стола президиума, рядом с его женой.

Объявили перерыв. В перерыве тон задавал сгорбленный очкарик в дорогом сюртуке с золотыми нашивками. Но он не успокоился и после гонга. Особенно злобно он начал язвить, когда на трибуну вышла госпожа Арро, недавно назначенная министром энергетики.

– Нам требуется десять миллионов серебром и два миллиона в германской марке для закупок необходимого оборудования за рубежом, – бодро начала француженка. – В следующем году мы планируем пустить в действие сорок котельных на жидком топливе, мощностью по два мегаватта каждая, что позволит отапливать жилые пригороды Петербурга. Кроме того, по частным заказам, для отопления заводов, мы построим еще пятьдесят котельных…

– А вы сами понимаете, о чем толкуете? – ехидно осведомился очкарик. – Сорок, пятьдесят… Да пусть топят дровами, мы уже все Качалыцикам сполна вернули, в Карелии давно можно лес валить!

– Это точно, точно, – загомонили рядом. – Мазуты всякие как начнем развозить, снова Слабые метки попрут…

– А ну-ка тихо, господа! – вступился за молодого министра Рубенс. – Объясните нам про эти ко… котелки.

– Это не просто котелки, под которыми можно развести костерки, – сердито поправила француженка.-Водотрубные котлы с дутьевой горелкой мы закажем на фирме Висмана. Там, к счастью, есть двое, потомственные инженеры… Кроме того, мы вкладываем деньги в Борисоглебский механический завод, именно там до Большой смерти делали хорошие котлы. Управление наказаний готово перегнать туда шесть тысяч пленных для ремонта цехов… Но недостаточно от котельных проложить трубы к домам, чтобы людям зимой стало тепло. Надо рассчитать и подключить рециркулярные и сетевые насосы… Насосы нам обещали сделать в Норвегии, но после надо самим… Я прошу прощения за термины, это необходимые компоненты. Самая большая проблема – что мы не можем освоить автоматику. Приходится намеренно выбрасывать с диспетчерских постов контроллеры и регуляторы…

На заднем ряду очкарик незаметно переглянулся с краснорожим. Тот еле уловимо кивнул человеку в маске, прятавшемуся за портьерой.

– Эти расходы нельзя сократить? – тянули руки депутаты из задних рядов. – Почему мы должны греть зимой задницы питерской нищете? У меня три мельницы в Белгороде, пятьсот семь душ вкалывают, никто и не слыхал, чтобы в хаты вода по трубам шла!

– Да все они хороши, эти Проснувшиеся, – подзуживали змеиные голоса в полумраке. – Разве вы не слыхали? Известия точные. Вся эта шайка Демонов хочет деньги народные на ветер пустить. Потому что – инородцы!..

– Я прошу тишины! – Папа Рубенс трижды стукнул молотком.

Один из самых опытных политиков страны, он не мог не чувствовать, что готовится нечто мерзкое. Еще неделю назад ему тонко намекнули, что не худо бы примкнуть к правильному лагерю, но Рубенс гордо отмел интриганов. Сегодня он об этом пожалел. Лучше бы согласился выслушать заговорщиков, по крайней мере, ведал бы, куда ветер дует.

– Сорок теристорных преобразователей и сотня танковых аккумуляторов для телефонных станций, – Арро с напором долбила кулачком в трибуну. – Это тот минимум, без которого мы отстанем безнадежно. Мы не можем дотянуть устойчивую связь даже в европейской зоне… Но поскольку освоить производство теристоров…

Внезапно погас свет. Сверкнули и потухли сотни ламп. Навалилась полная темнота, и в темноте загремели выстрелы. Четыре, пять огненных хлопков прорезали мрак. Словно в калейдоскопе вспыхивали перекошенные, испуганные лица.

– Убили! Лекаря сюда!

– Измена!

За бархатной портьерой краснолицый мужчина поцеловал крест, прошептал несколько слов молитвы и обратился к молчаливому соседу:

– Ну что, начнем с богом?

26 О ПОЛЬЗЕ ВОЗДУХОПЛАВАНИЯ

– Полковник, вы их видите?

– Так точно. Не меньше пяти сотен. Ползут вдоль лесополосы. С той стороны… Уже не ползут, а бегут. Не пойму только, откуда столько леса понаросло…

– Ага, так я и знал, – Коваль оторвался от трубки, – Даляр, ты проиграл мне сотню. Кто убеждал меня, что на нас нападут под Пермью?

Командир экспедиционного корпуса генерал Даляр шутливо поднял вверх руки, признавая поражение. Он проиграл Кузнецу дважды. Когда поверил в данные разведки, что на президентский эшелон нападут только под Пермью. Правда, речь шла о нескольких разрозненных бандах, нападавших на все подряд…

Второй раз генерал оплошал, когда возражал против поддержки с воздуха. Но сию минуту на шутки времени не осталось. По вагонам прозвучал сигнал тревоги. Свободные смены караулов скатывались с коек, с лязганьем разбиралось из пирамид оружие, задраивались окна, расчехлялись в башнях зенитки. Эшелон притормаживал, ползущая впереди дрезина уже уткнулась в завал. А ведь еще накануне никаких проблем не наблюдалось, вологодское начальство даже лес на двадцать шагов вдоль полотна выжгло. Разобрать завал казалось несложным, но при попытке высадить рабочих их немедленно обстреляли из леса.

– Берегись! Всем назад!

– Вот они, сволочи! Там, за грядой прячутся!

Полковник Карапуз стоял рядом с наводчиком в гондоле маленького аэростата «Русь» и разглядывал железную дорогу через раструб мощного бинокля. Аэростат полз на малой высоте, его тащила на канате паровая дрезина, но даже с высоты в сотню метров были видны дымки костров и человеческие фигурки, перебегавшие от дерева к дереву.

– Господин генерал, слева Вечное пожарище. По карте его тут быть не должно… але? Слышите меня? По карте пожарище должно быть севернее километров на шесть… Даляр, блин, ты слышишь меня?! – забыв субординацию, заревел в мембрану Карапуз.

– Да, слышу, слышу!

– Тут беда такая… пожарище, будь оно неладно. Все сверху желтое, в лишаях и светится. Там крыши изб, видать, пожрало пожарище, видать, недавно. Козы на крыше прячутся, слышишь? Вот дрянь какая, козочек-то жалко…

– Какие еще козочки? Докладывайте о передвижениях противника.

– Да противника-то кот наплакал. Бегут за нами между лесом и краем пожарища… ох, мать-перемать! Там… пушки!

Наконец, воздушную цель заметили и открыли огонь. Впрочем, огня как такового не было, стреляли из арбалетов. Видимо, кто-то приказал разбойникам не привлекать внимания. Карапуз последний раз передал данные о противнике и приказал спускаться. Полковнику не терпелось самому вступить в бой. Он уже третий час торчал в гондоле, выполняя приказ президента. О задумке с воздушной разведкой во всей экспедиции знали всего четверо, включая механика на дрезине.

– Пулеметы – к бою! Первые номера – товсь! Подающие – товсь!

– Орудия – заряжай! Прицел – по нулевой линии, прямой наводкой! Опустить броню!

– Свистать всех наверх! Заряжающие – на галерею. Пожарные расчеты – занять позиции! Командирам подразделений доложить о готовности!

Штабной вагон наполнился воплями, звонками, донесениями курьеров. По крыше дробно застучали коваными сапогами. С грохотом опустились на окна броневые щиты. Телефонисты выкрикивали команды, генерал Даляр говорил по рации одновременно с начальниками трех других поездов, идущих следом, и с наводчиком в аэростате. «Русь» поднялась снова, на высоту до двухсот метров, под ней маленьким трехцветным шариком весело плясало пламя. Из леса затрещали выстрелы, но успеха горе-снайперы не достигли.

Полковник Карапуз носился по крышам, раздавая затрещины подчиненным. Его люди отвечали за безопасность руководящих лиц государства, но в данную минуту все спуталось в кучу. Начальник эшелона вместе с машинистами суетился на тендере, укрывал уголь мокрой рогожей. Китайские монахи тихо медитировали в своем купе. Бодигард президента фон Богль в последний раз проверял крепление пулеметных лент и заплечных револьверов. В своем маленьком купе брат Цырен молился о том, чтобы вернуть человеческий облик. Проклятый леопард рвался из него наружу даже во сне. Надя ван Тот одела девочек, привычно достала из шкафчика заряженные револьверы. Две крепкие служанки одели на нее доспехи, встали у дверей с оружием. Коваль заскочил на секунду, поцеловал детей и умчался к телеграфистам. Он выиграл пари у Даляра, но вовсе не радовался такой удаче. Губернатор Вятки всего час назад рапортовал о полной лояльности, это означало, что засевшие в лесах бандиты – пришлые, и не просто бандиты, а кем-то тайно и очень быстро собранная армия. Наводчик в гондоле утверждал, что впереди – мост, на нем дзоты, пулеметные гнезда с флагами, а за мостом построились счастливые жители с хлебом-солью. Правда, заслышав стрельбу, они уже разбегаются…

– Карапуз! Что там еще?

– Не понимаю, откуда они берутся! С шара передали – еще сотни две конных, слева скачут. Вроде бы пушки легкие на конях к лесу подвезли и животину какую-то…

– Какую еще животину? – замер Артур.

Нехорошее предчувствие заползло в душу. Недаром последние полчаса були как-то нервно повизгивали и носились по клеткам. А уж они-то к драке и пороху вполне привычные, а, стало быть, чуют врага серьезного.

– То ли быки, то ли не быки… да я сам не пойму, – растерялся Карапуз. – Уж больно толстые. И укрытые тряпьем. Серые, шерстяные, в кустах прячутся.

– Брат Кристиан, ты слышал? – обернулся Коваль к вошедшему отшельнику.

– Слышал, слышал. Вы так голосите, что мертвый услышит, – Хранитель появился бодрый, но с кругами под глазами. Заговорил сразу о том, что Артура тревожило: – Леса вдоль путей вы прошерстили. Стало быть, это все не местные бунтовать вздумали…

– Мне докладывали, что недовольные соберутся, но здесь другое. Здесь вооруженное нападение. Как думаешь, могли Качалыцики дикарей нанять или слонов для них нарочно вывести?

– Сло-оны? Не слыхал о таком… – Хранитель задумался, – впрочем, я давно на Урале не был. Кто там ведает, чем Прохора детишки балуются.

– Господин президент, начальник второго эшелона у трубки, – отвлек связист, – спрашивает, что ему делать, остановиться? Он нас нагоняет.

– А вот это уже никуда не годится. Дежурный, выясните, почему мы сбавили ход?

– Дрезина уперлась в завал, господин президент.

– Ах, черт! Они справа, ложись…

От мощного взрыва в вагоне вылетело сразу несколько стекол. Снаряд не смог преодолеть броню, но от удара со стен свалилось на пол все, что плохо крепилось. Оглушенные офицеры встряхивали головами, пытаясь вернуть слух. Когда Артур по узкой лесенке вбежал в башню, пулеметчики уже открыли по кустам ответный огонь.

Артур пропустил самый первый момент атаки. Атака все же началась неожиданно, несмотря на помощь с воздуха. Позже оказалось, что человек двести разбойников поджидали поезд в укрытиях, под завалами из веток. Они вскочили и открыли стрельбу по амбразурам и часовым на крышах практически в упор. Помимо пулеметов, по эшелону дали несколько залпов из легких пушек. Разворотило орудийную башню на соседнем вагоне, погнуло дверь на одном из грузовых, но никто серьезно не пострадал.

– Ребята, они с той стороны!

– Окружили, сволочи!

Стоило Артуру предположить самое плохое, как самое плохое немедленно произошло. В сотне метров позади запасного паровоза ахнуло так, что воздушная волна пробежала по всем вагонным сцепкам. Шпалы спичками взметнулись в воздух, кувыркаясь в тучах щебня и дыма. Погнутая рельса прилетела с места взрыва и зашибла двоих часовых на запасном тендере. Головной эшелон оказался отрезан от основных сил.

– Эй, командира саперов ко мне! – разъярился Даляр. – Васенко, как могло выйти, что твои були не почуяли мину под полотном?

– Так мины не было, господин генерал, – заверещал в трубке Васенко. – С воздуха передали, их видели. На телеге подвезли бомбу, на путь уложили и удрали!

– Господин генерал, разрешите вылазку? Мигом эту нечисть размажем!

– Ваше превосство, аварийная команда готова к ремонту.

– У нас попадание в котел, давление падает…

…Тем временем, неся потери, атакующие применили новый маневр. Они стреляли из легких пушек издалека, из леса, не приближаясь. В одном из багажных вагонов начался пожар.

– Да что за напасть такая?!

– Огонь, очередями!

– Господин генерал, прикажите только, мы их сомнем! – К Даляру вторично подбежал запыхавшийся капитан.

Командующий решился:

– Первый батальон, на вылазку! Капитан, раздать щиты! Обеспечить прикрытие для ремонтной бригады!

Коваль смотрел в бинокль, не мешал Даляру управлять боем. О броню башни несколько раз звучно чмокнули пули, но тяжесть основного удара приняли первые четыре или пять вагонов. С обеих сторон к насыпи кинулись ватаги разношерстно одетых и нелепо вооруженных людей. Первую волну атакующих буквально смели из пулеметов. Было очевидно, что враги не имели не только военной подготовки, но даже толком не представляли, где находится штабной вагон. Но в том, что эти подонки охотятся отнюдь не за бумажниками пассажиров, Артур не сомневался.

– Берегись, пушку выкатили!

– Внимание всем артиллерийским постам! – прокричал старший канонир: – Стволы на правый борт. Наводить самостоятельно, по кромке леса. Огонь – залпом, по моей команде. Заряжай!..

Второе попадание в штабной вагон оказалось страшнее первого. Перебило несколько кабелей, на минуту погасли лампы, замолчали рации. В первой башне тяжело ранило пулеметчика. По коридору затопали санитары, пронесли в операционную еще четверых раненых.

– Огонь!! – в ответ грянула башенная артиллерия. Бронепоезд, несмотря на огромную массу, ощутимо качнуло влево: – Заряжай, зажигательными, прицел ноль-один!

Несмотря на пробитый котел, машинист дернул рычаги. Тяжко вздохнув, состав подался назад, разгоняясь все быстрее и быстрее. Нападавшим волей-неволей пришлось бежать за поездом. Видимо, тот, кто ими руководил, приказал во что бы то ни стало идти на абордаж. Абордажа не получалось, зато стрелки на эшелоне получили превосходные мишени.

– Господин генерал, к телефону. Спрашивают, не спустить ли булей, пусть в лесочке пошерстят?

– Запрещаю.

– Господин генерал, начальник поезда на втором проводе. Спрашивает, как лучше для пушкарей – все время туда-сюда маневрировать или снова вперед, до самого завала?..

После второго залпа заполыхала рощица, росшая сразу за линией вырубок. Из рощи кинулись наутек редкие уцелевшие, показались горящие подводы, влекомые испуганными лошадьми.

– Нечитайло, Самойлов, бери сотню и – прочесать лес!

– Майор Ладога звонит – во втором эшелоне раненых некуда девать…

– На них что, тоже напали? Эй, дежурный, дай мне связь с аэростатом!

– Ваше превосходительство, связи нет. Видать, кабель оборван.

– Звони начальнику второго эшелона, пусть свои дирижабли поднимут, живо!

– Глядите, вон там, слева… желтое плещет… Никак Вечное пожарище подступает? Откуда эта напасть тут?

– Точно, оно и есть, вон кусты пожрало…

Даляр приказал перенести огонь на левую сторону.

За левой насыпью начинался пологий склон, держать оборону в этом направлении было тяжелее. Из невидимых окопов, отрытых ночью, начали палить из самодельных пищалей крупного калибра. По броне застучала шрапнель. Скрипнули тормоза, вагон качнулся и, тихо набирая скорость, снова покатился вперед.

– Вто-ррая рота-а! Рассы-ыпаться, за мной!

– Арбалетчики, зажигательные – заряжай! Там солома сухая по гребню, запалите-ка ее!

– Бей их, вон они, слева! Там их уйма, гадов!

– Капитан Самойлов, слышишь меня?! Приказываю закрепиться на гребне, дальше – не лезть! Как слышишь?

– Кто же это такие?.. – задумчиво, ни к кому не обращаясь, проговорил Артур.

В цейсовский перископ он различал татуированных башкир, низкорослых мужичков, похожих на хантов, черноволосых кавказцев. Встречались желтые дикари, уроженцы болот, но среди них преобладали самые обычные русские рожи.

– Сброд всякий… – В башню неслышно поднялся Черный Дед. – Ты в Эрмитаже у себя закис, насекомых не видишь. А я вижу. Уж поверь старику, это кто-то каторжников повыпускал.

Стрелки первого батальона посыпались из вагонов и сразу залегли, настолько плотная стрельба началась. Но опытное ухо уже различало прорехи в грохоте оружейного огня. В основном палили из пушек и максимум – из трех пулеметов. Пешие враги были преимущественно вооружены арбалетами или некачественным гладкоствольным оружием.

– Майор, выкатывай батарею! Накрывай их картечными, чтобы подняться не могли!

– Слушаюсь! Первый, второй расчеты, заряжай картечь!

Первый батальон, неся потери, развернулся цепью. Коваль видел в бинокль, что капитана упрекнуть не в чем, – он грамотно распределил людей и бесстрашно повел в бой.

– Похоже на то, каторжане, – продолжая беседу, согласился президент. – Но они бы сразу разбежались. На кой черт им за кого-то головы терять? Ты глянь, там за оврагом – батарея целая стоит. Вон, как мы назад покатили – видно стало… Они просто развернуться не успели, нас позже ждали. Если пристреляются – от нас колеса одни останутся. Слава богу, никудышные из них артиллеристы!

– Вот и смекай, – неторопливо раскуривая трубочку, гнул свою линию Озерник. – Это как пить дать народ из тюрьмы или с рудников, на тебя да на власть все до единого – злые. Значит, вырвались из острога только сегодня, потому тебе донести никто не успел. А может, и не поэтому. Ты же смекай, кто в тюрьму войти может без подозрений, без ярлыков от Трибунала, без приказов судейских?..

– Соборники, попы… – ахнул Коваль.

Повинуясь приказам Даляра, пушки бронепоезда перешли на беглый огонь осколочными. Две роты первого батальона пролезли под рельсами и поползли вверх по склону, навстречу вражеским окопам. Засевшие в окопах поняли свою ошибку слишком поздно. Они не могли стрелять, перевесившись через бруствер вниз. Зато с башен поезда по их огневым точкам прекрасно пристрелялись канониры. Уже третий временный дот поднялся на воздух. За разрывом от попадания снаряда слышались громкие хлопки – это в окопе рвались боеприпасы. Затем вздымался столб огня, вместе с ним фонтаном взлетали куски бревен, обломки лафетов, колеса и мертвые бандиты.

– Нечитайло, выгружай свою команду, надо тех пушкарей, что за лесочком, – добить! – приказал генерал.

– Слушаюсь! – В шестом вагоне отодвинули широкие двери, на цепях спустили трап. По нему зацокали копыта.

Кавалеристы выводили застоявшихся коней, казачий эскадрон на ходу разворачивался для атаки. Друг другу передавали факел, поджигали бутылки с «коктейлем Молотова» – единственным полезным изобретением, которое принес в русские войска предатель Сергей Дробиченко. Лошади пугались разрывов гранат, зато негромкие хлопки бутылок не мешали наступлению. Вот и сейчас сотник Нечитайло планировал закидать артиллеристов горючей смесью, а уж потом, приблизившись вплотную, взяться за шашки.

С противоположной стороны полотна развивала наступление пехота. Вроде бы все шло неплохо, не считая того, что бой разгорался не в далекой Турции, а в самом центре родной страны. Кроме того, седьмым или восьмым чувством Артур угадывал за близкой победой приближение новых неприятностей…

Чересчур легко удалось рассеять неорганизованные банды заключенных. Слишком легко и слишком быстро.

– За мно-ой! В ата-аку! – прогремел басом капитан, и первый, размахивая шашкой, ринулся на гребень холма.

– Отставить огонь! Есть отставить… – прокатилось по боевым постам.

Пушки замолчали. Стало слышно, как бригада ремонтников распиливает и сбрасывает с рельсов баррикаду. Черный Дед, стоя рядом с Ковалем в башне, продолжал свои подметные, ехидные речи:

– Попы… они всюду без масла пролезут. Больно много власти ты им отдал, президент. Сам же кричал на сходах, что вера – дело личное, что каждый свою веру пусть сам взрослым изберет. Кричал ведь такое? Ага, а теперь попам сколько власти дал…

– А пушки? – нашелся Коваль. – Ну, допустим, среди соборников измена, готов я в это поверить. Но у нас каждая единица вооружения – на учете, не научились мы пока пушки лить.

– Опять же смекай, – не унимался Касьян. – Кто мог, окромя тебя, найти схроны с оружием?

Капитан со своими ярыми вояками ворвался на гребень холма. С аэростата передали, что враг бежит, побросав оружие и припасы. Захватили первых пленных, которые сами попадали на колени, подняв кверху руки. Действительно, пленные оказались бежавшими из зоны арестантами. Человек сорок обритых гопников вели под конвоем к передвижному карцеру. Однако с правой стороны, из горящего леса, продолжался обстрел. Невидимое тяжелое орудие ударило еще дважды, и оба раза удачно. Первый снаряд угодил в распахнутую дверь вагона, где «квартировал» первый батальон. Трое дневальных погибли при взрыве оружейной комнаты. Тяжелая платформа устояла на рельсах, зато крышу и боковые стены вагона разнесло в щепки.

– Нечитайло, баран ты эдакий, в лес своих гони! – в сердцах вопил Даляр, со своего поста наблюдая за боем. – Эй, наводчик, дай ракету!..

Рассыпая искры, в небо взлетели две сигнальные ракеты. Сотник Нечитайло их, безусловно, видел, но не мог заставить своих казаков проникнуть под покров тлеющих деревьев. Казаки успешно забросали «коктейлем» три вражеские пушечки, порубали шашками расчеты, но в горящую траву кони идти отказывались.

Густая чаща поднималась в сотне шагов от железной дороги. Она не только скрывала тяжелую пушку, но и, судя по докладам воздушной разведки, там могли прятаться основные силы каторжан. Ковалю этот проклятый лес нравился с каждой секундой все меньше. В последнем донесении с воздуха наблюдатель доложил, что параллельно путям, в трех сотнях метров справа, тянется раздолбанный проселок. Тянется, петляет, неизвестно откуда, а затем – ныряет в лес. И по этому самому проселку, совсем недавно, втянулись под сень деревьев аж несколько десятков подвод и те самые то ли быки, то ли буйволы, которых Митя Карапуз с высоты принял за слонов. Хотя и буйволам тут взяться явно неоткуда…

– Ваше превосходительство… – В нижний люк штабного вагона забарабанили. Примчался посыльный от ротного пехотинцев: – Донесение от господина капитана. Слева от пути мятежники уничтожены. Пленных взято сорок три человека… А также обоз и…

Конец фразы потонул в грохоте.

Следующим выстрелом невидимые лесные канониры уничтожили на путях целое отделение. Это были рабочие, посланные со второго эшелона на ремонт путей. На насыпи образовалась громадная дымящаяся воронка. От грохота заложило уши. Даляр, напрягая связки, ругался с артиллеристами. Артуру подали трубку внутренней связи.

– Командир, я так думаю, надо из нашей пушечки ответить, – прогудел в трубку Карапуз. – Не по нраву мне эта чащоба справа. Уж больно легко мы их размолотили. Нешто они такие дурни, что сотня дураков с пистолями на броню кинулись, бревен навалили, да и только? Не нравится мне это. Ты видал – хлопцы Нечитайло не могут коней в подлесок загнать. Дрянь там какая-то засела. Даляр без тебя не рискнет пушечку-то расчехлять…

Начальник охраны не зря первую половину жизни сам грабил обозы в лесах. Если он раньше не заметил странностей, то только потому, что в его обязанности не входила оборона всего состава. Полковник и его люди занимались исключительно охраной президентской семьи, казны, сейфов с документами и десятка ближайших чиновников, расселенных по вагонам.

– Даляр, поджарьте их, – разрешил Коваль.

– Четвертый расчет, орудие к бою!

– Зарядить осколочным!

– Что там на аэростате? Уснули?! Запускайте снова!

Конница спешно отступала, повинуясь очередной ракете. На платформе расчехлили тяжелую безоткатную гаубицу. Это была личная гордость инженера и министра промышленности Орландо. Он практически собрал ее вручную, смазал каждый болт, изучил инструкции на русском языке и сумел добиться, чтобы мастерские начали выпуск снарядов нужного калибра. Гаубицу приводил в действие расчет из пяти человек. Тяжелый снаряд заскользил со скрипом по направляющим.

– Я понимаю, куда ты клонишь, Дед, – почти в ухо колдуну ответил президент Артур. – Армейские хранилища могли найти либо Качалыцики, либо Озерные колдуны.

– Нам ни к чему, – рассмеялся Черный Дед. – Сам знаешь, нам и без пушек неплохо живется. Спроси своего валдайского дружка, как кличут они заговор на послушание? Сам говоришь, что такую ораву разбойничью на смерть не уговоришь. Соборники уж тем более не заставят. Стало быть, ищи других заговорщиков…

Дальше нормально беседовать не получилось. Начальник поезда сумел выдвинуть на рубеж новую ремонтную бригаду. Под прикрытием взвода автоматчиков они закончили разбор завала. Однако в ту секунду, когда с насыпи скатилось последнее бревно, на театре боевых действий произошли серьезные перемены.

Гаубица на платформе плюнула огнем. На несколько секунд мир потерял все звуки. С шипением скатилась в лужу под насыпью полуметровая гильза. Снаряд разорвался в глубине леса, нашпиговав пространство в диаметре сотни метров вокруг себя картечью. Посыпались листья, ветки, небольшие деревья переломало в щепу. В глубине чащи образовалось нечто вроде водоворота, столетние ели, липы и тополя перевернуло корнями вверх. Стонущий звук прокатился по траве, следом за угасающим эхом от взрыва.

Канониры, выкрикивая «И – раз! И – два!», готовили второй снаряд. Казацкая сотня, широким полукругом обложившая лес, кинулась врассыпную. Рабочие на насыпи заорали хором, указывая куда-то вправо.

– Да что там? Что за напасть?

На крышу с опозданием посыпалась железная начинка снаряда. Артур повернулся, чтобы спуститься в коридор. Телохранитель фон Богль подпрыгивал от нетерпения:

– Господин президент, вам лучше укрыться в салоне, там крепкая броня…

Колеса громыхнули, состав опять дернулся вперед, по освобожденному пути. На насыпи солдаты добивали тяжелораненых бандитов. Второй эшелон подошел почти вплотную к завалу и высадил ремонтную бригаду. Человек двадцать, приседая под тяжестью, волокли на ремнях запасной рельс. Стучали топоры, и вдруг…

– Ваше высокопресство, псы взбесились… и летуны! Вырваться хотят, на решетки кидаются!

– Ничего себе, врезали! – захохотали где-то внизу. – Как пить дать, даже воробьев всех поубивало!

– А. аааа… – накатывало издалека, все ближе и ближе.

– Что там? Что там такое, мать вашу?!

– Эй, наверху, докладайте немедля! – Дежурный сорвал голос, пытаясь докричаться до аэростата.

Ковалю вдруг показалось, что оптика врет. Он вернул окуляры от дальних горизонтов к близкой изломанной линии леса. Нет, он не ошибся – деревья падали, как спички. Столетние сосны ломались, их точно крушил взбесившийся бульдозер. Артур моментально вспомнил, как ему в Сибири пришлось удирать от взбесившейся дорожной техники.

Но это оказался не бульдозер и не башенный кран. Оставляя после себя четыре неровные просеки, из дымящей котловины леса, наперерез ускоряющемуся поезду, вылетели четыре… мамонта. И сразу стало ясно, что пушкари не успеют. Столкновение было неизбежным…

27 ПУЛЬС ЕДИНОРОГА

Впрочем, уже в следующую секунду Коваль понял, что это вовсе не мамонты, не слоны, и даже не мастодонты, о которых он читал в детской энциклопедии. О разведении живых мохнатых строителей давно мечтали Качалыцики, но верную формулу десятилетиями найти не удавалось. Что-то мешало Хранителям таинств вырастить верную генетическую цепочку и получить доисторических гигантов. То ли нынешний климат мамонтам не подходил, то ли и вправду людей снова стало много…

– Огонь! Разворачивай, прямой наводкой пли!

– Не успеем! Итишь твою налево, что за пакость!

– Держитесь все! Хватайтесь!

Ударом решетки головной локомотив разметал остатки завала и начал набирать ход. Но даже мощности обоих локомотивов не хватало, чтобы ускориться мгновенно. К поезду с топотом приближались зверюги, отдаленно похожие на носорогов. Только настоящий носорог, которого Артур когда-то фотографировал в зоопарке, был раза в четыре мельче. То, что Карапуз принял с воздуха за пушистую шерсть, на поверку оказалось длинными свалявшимися жгутами, по прочности не уступавшими стальной проволоке. Слегка закрученный рог походил скорее не на рог носорога, а на вертикально торчащий бивень слона. Впрочем, в пастях у гигантов тоже торчали зубы порядочного размера. Их толстые ноги удивительно быстро несли многотонные туши. Маленькие красные глазки почти полностью закрывала рыжая шерсть, уши не болтались, как у слонов, а плотно прилегали к шишковидным головам. В груди зверюги тоже были гораздо шире слонов. Живот и грудь каждого прикрывал пластинчатый шипастый доспех. Передние ноги казались длиннее задних, затылки покрывали мощные гривы, отчего возникало сравнение с зубрами. Если когда-то существовали зубры шестиметровой высоты…

Ближайший единорог намеревался атаковать открытую платформу с бронеавтомобилями, но услышал гудок паровоза и изменил свое решение. Он резко прибавил в скорости, догнал спаренный локомотив и попытался на ходу подцепить его бивнем. У машинистов и кочегаров вырвался одновременный вопль, когда рядом с кабиной возникла огромная зубастая пасть. Громадный скрученный рог ударил, соскользнул с покатого бока котла, снес один из резервных клапанов и кусок решетки. Раскаленный пар со свистом ударил зверю в морду. На втором локомотиве машинисты отважно открыли огонь, и заговорила легкая авиационная пушка. Почувствовав удары пуль, единорог заревел и с новой силой набросился на своего пыхтящего и свистящего противника. От удара слоновьей лапы в кабине вылетели стекла, машинистов раскидало по полу. Приборная доска раскололась, бронированную дверь смяло, как бумажную салфетку…

Никто не успел заметить, откуда на угольном тендере объявился Дед Касьян. Никого не предупредив, Озерник с невиданной прытью пробежал по верхней открытой галерее над вагонами, перескочил на кучу угля и взмахнул посохом.

Фиолетовая молния сорвалась с конца посоха и ударила мохнатого титана прямо в страшный двухметровый рог. В следующую минуту машинисты и солдаты, открыв рты, наблюдали за фантастическим зрелищем. Маленький бородатый человечек, в длинном платье, приподнял над землей чудовище весом в десятки тонн. Озерник стоял, широко расставив ноги, все глубже зарываясь в уголь, обеими руками с трудом удерживая посох. Багровый глаз на набалдашнике посоха полыхал. С другого конца стекал фиолетовый огонь, обволакивал тушу единорога, постепенно… расплавляя его.

– Так его! Так им, гадам!

– Ты гляди, чего Озерник творит! Защити нас, господи, от таких заступников!

Колеса состава стучали, стальная махина упорно двигалась, а сбоку, рядом с первым вагоном, выжигая за собой дерн, кувырком летел единорог. Он походил на колоссальный эмбрион, спеленутый фиолетовым пламенем. В какой-то момент огненный кокон вспыхнул ярче и… осыпался пеплом. Два других единорога, унюхав смерть собрата, с визгом поотстали.

Гвардейцы, приставленные охранять колдуна, еле успели подхватить его. Черный Дед дышал с натугой и весь дрожал, когда его чуть ли не на руках принесли обратно в вагон.

– Ты герой, Дед Касьян, – восхищенно встретили его офицеры. – Ты прости уж нас, что не шибко тебя жалуем…

– Э, пусть ваш боженька прощает, – отмахнулся Озерник. Припал к ковшу с водой, с трудом перевел дух. – Да уж… силища великая, мне бы прилечь теперь…

– Откуда эта нечисть? На Вечных пожарищах отродясь таких не водилось, – процедил Митя Карапуз.

– У нас, на германских пожарищах, тоже нет, – почесал в затылке фон Богль. – Я вам скажу – таких больших нет и за песочной стеной, на французской территории…

– Будь они прокляты, они пошли против Мамы Хранительницы! – выругался Кристиан. – Брат Кузнец, им удалось! Поганое племя, будь они прокляты!

– Кому удалось? – Кашляя в дыму, Артур поспешил за Кристианом вниз. Фон Богль, не слишком заботясь о субординации, подталкивал президента в спину.

– Этому выродку, Прохору-младшему удалось. Они вывели новую породу!

– Ни хрена себе единороги, – только и промолвил книжник Лева Свирский, спешивший из своего купе навстречу. – Они же, по идее, такие беленькие, как козочки…

– Ага, козочки! Как бы не так!

– Ну, что? – Озерник скорчил Кристиану злую рожу. – Убедился теперь, кто воду мутит? Все твои родственнички!

– Я его уничтожу, – скрипнул зубами Хранитель. – Мама Анна не допустит, чтобы мальчишки хозяйничали в тайге…

– Господин генерал, на подходе наши дирижабли! – доложил один из наблюдателей.

– Слава святой Ксении, дождались, – перекрестился Даляр. – Сейчас мы им устроим взбучку!

– Держись! Ударит! – заорали сверху.

Следующий единорог разогнался и со всего маха всадил бивень в стену соседнего со штабным вагона. Больше всего Коваль боялся, что зверюга угодит в купе его жены, но – пронесло. Пассажиров спасли два случайных фактора. Увлекшись погоней, зверь не заметил бетонный столб, а столб оказался на удивление крепким. Вообще, старых столбов вдоль путей сохранилось не так много, но в здешних краях на них висели даже провода. Единорог налетел на столб боком, бетон раскрошился, но арматура выдержала, и великан на секунду застрял. Чудовищный бивень соскользнул с бронированной плиты, прикрывавшей окна, от его попадания по всей длине вагона возникла глубокая борозда.

Носорог принялся с рычанием мотать башкой, выпутываясь из ржавых проводов. Канониры в башнях ударили по нему прямой наводкой. Жуткая волосатая морда нависла над ними. Три пушки изрыгнули пламя, три снаряда легли в цель.

Единорог поднялся на дыбы, с остервенением замотал башкой. Черная кровь хлестала из его пасти. На коричневом морщинистом брюхе все увидели ремни подпруги и дыры от разрывных пуль. Раненый единорог не удержался на неровном откосе и завалился назад. Падая, он толкнул своего собрата, тот споткнулся, и не попал рогом в поезд.

– Пойду я опять… вроде полегчало… – Озерник нашарил посох, другой рукой зажимал окровавленный нос. – Пойду… помогу… не справятся солдатики…

– Я не могу помочь, – виновато развел руками Кристиан. – Брат Кузнец, сам знаешь, мне мать-земля нужна, пятки к земле прижать…

– Сидите оба тут, – в сердцах воскликнул президент. – Мне только не хватало, чтобы вас там пристрелили случайно. Дед Касьян, ты уже сделал все, что мог. Ради бога, не высовывайся больше!

Солдаты в башнях завопили от радости, когда ужасная тварь опрокинулась на спину. Пушки среднего калибра ударили еще дважды. Снаряды пробили бреши в коже великана. Он начал вставать, истошно трубя, но поскользнулся и снова упал. В этот миг наркотическая пелена, окружавшая мозг животного, рассеялась, и Артур с болью в душе воспринял страх. Страх, боль и полное непонимание.

Животное умирало. И не оставалось сомнений, что никакая это не нечисть, не продукт Вечных пожарищ, способный обитать лишь в ядовитой среде. Вокруг царило общее ликование, но Коваль его не разделял. Каждым нервом он впитывал страдания несчастного существа, посланного чьей-то злой волей на смерть. Единорога несомненно напоили каким-то дурманом…

– Н-да, такую корову ни одна деревня не прокормит, – задумчиво проговорил Озерник, промокая идущую из носа кровь. – Никак, нарочно для боя Прохор вырастил.

Измена. Измена среди Качалыциков, которым президент привык доверять больше, чем своим гвардейцам. Артур и сам уже не сомневался, что единорогов кто-то сумел доставить из уральских лесных деревень. И не только доставить, но подпоить, снабдить всадниками и натравить на бронепоезд. И как раз сейчас невидимые седоки пришпорили гигантов. Трубный рев ударил в барабанные перепонки.

– Давай, ребята! По ногам им садите, по копытам!

– Ага, испужались, сволочи?!

– Что за срань такая?! – разорялся на крыше Даляр. – Всем пулеметным башням – огонь! Остановить их!

Но Артур уже видел, что остановить гигантов не получится. Кто бы ни командовал сбежавшими заключенными, ему удалось обдурить всех командиров экспедиции. Под пули и под шашки были брошены несчастные, одурманенные каторжане. После легкой победы бдительность защитников эшелона притупилась, боевые расчеты покинули посты, и в этот момент в бой вступили главные силы…

Тем не менее пулеметы застрекотали. Заухали пушки со второго эшелона, застрявшего перед зияющей воронкой. Пули с визгом отскакивали от «волосяного покрова» единорогов, снаряды пока пролетели мимо. С левой высокой насыпи, поверх крыши поезда, поливали свинцом пулеметчики первого батальона, так и не успевшие добраться до своего вагона. К счастью, на пути гигантов очутилась длинная глубокая канава с водой. Два ближайших единорога ворвались в канаву на полном ходу и резко потеряли в скорости. Их огромный вес сыграл теперь злую шутку, ноги застряли в болотной жиже, запутались в траве. Зато двое других проявили удивительную сообразительность и резво припустили вдоль канавы. От каждого их шага сотрясалась земля. Они неслись, опустив вниз лохматые головы, выставив двухметровые рога параллельно земле…

– Господин президент, вам лучше перебраться в последний вагон! – Фон Богль на всякий случай отодвинул левую дверь тамбура.

Полковник Карапуз, матерясь, сорвал жалюзи с окна, выставил в проем пулемет и надавил на гашетку. Подающим к нему пристроился один из связных офицеров. Сквозь грохот шести крупнокалиберных стволов президент мог лишь покачать отрицательно головой. Нет уж, никуда он один не выпрыгнет!

Коваль прикрыл глаза, попытался настроиться на ментальную волну необычных зверей. Это оказалось даже слишком просто и в первый миг порадовало бывшего Клинка. Ближайший зверь трусил по болоту, валя впереди себя деревья, корчуя кусты, и ревел, как сирена на маяке. В него попали уже раз двадцать, но пули расплющивались о толстую грубую шкуру. Его мозг легко вошел во взаимодействие с мозгом человека, однако…

Зверь был безнадежно одурманен наркотиком. Артура отшатнуло к стенке и чуть не стошнило, столь резко надвинулся клубок осязательных, обонятельных и вкусовых образов. Единорог не видел людей, не видел поезда. Он находился в кроваво-красном мире, среди злобных жалящих насекомых, которых предстояло давить и уничтожать. А главное – предстояло затоптать и разорвать этого длинного гремящего червяка…

– Берегись! Их, гадов, там полно!

– Брат Кристиан?..

– Отсюда не могу, ты же знаешь, – Хранитель постучал пяткой о железный пол. – Мне без матушки-земли силы для плевка взять негде. Давай уж выскочу на ходу…

– Нет, никуда ты не выскочишь, – уперся Артур. – Ты мне еще живой нужен.

Поезд набирал ход, но слишком медленно. Берег реки с крутыми берегами мог бы затормозить атаку. Сквозь туман показались металлические фермы моста. Из леса, ломая деревья, выбрались еще четыре, с виду весьма тяжеловесные туши и с удивительной легкостью кинулись в погоню. На загривке у каждого волосатого гиганта была укрепленаметаллическая корзина с бойницами. Очевидно, в каждой корзине пряталось не меньше дюжины наездников.

Казацкую сотню буквально разметало. Чудовища с ревом топтали тех, кто не успел увернуться. Обезумевшие от страха кони не слушались кавалеристов. Сотник Наливайко пытался собрать своих людей и первый бросился в погоню. Его парни стали швырять вдогонку носорогам бутылки с горючей смесью. Особых результатов они не достигли, но сумели отвлечь внимание врага от поезда. Очевидно, Наливайко слишком хорошо понял, куда намечен главный вражеский удар. И понял, что произойдет с бронепоездом, если на него навалится такая туша.

Единороги сбились с галопа, стали кружить, уворачиваясь от горящих бутылок. В этот момент удачно пальнула гаубица с открытой платформы. Снаряд угодил в бок ближайшему посланцу Прохора Третьего. Зверя швырнуло в сторону, как маленького щенка. Он упал, придавив насмерть всех седоков в корзине, и больше не поднялся. Очередная победа была принята «на ура», но радость защитников поезда оказалась преждевременной.

Вагон потряс удар невероятной силы. Два чудища достигли цели практически одновременно. Один пробил рогом скорлупу грузового вагона, другой атаковал платформу с пушкой. Поезд накренился, несколько секунд правые колеса висели в воздухе. Спасла эшелон собственная большая масса. Первый лохматый зверь застрял рогом между броневых пластин, укрывавших вагон. В вагоне везли муку, она полезла сквозь щели, повисла белым облаком, забила гиганту ноздри и глаза. Бронепоезд теперь тащил зверя за собой, постепенно замедляя ход. Тот упирался всеми четырьмя ногами, оставляя глубокие колеи в земле и щебне, мычал и старался высвободить голову.

– Бей их, ребята! Гранатами его!

Бронепоезд тяжело встал обратно на рельсы. В штабном вагоне полетело на пол все, что забыли закрепить. Чернила смешались с маслом для ламп и жидким мылом. Зато из соседних вагонов по единорогу и его «экипажу» открыли шквальный огонь. Наездники в корзине погибли в первые секунды, не успев даже достать оружие. Громадный зверь боком сбил два столба, распорол себе брюхо арматурой, но сумел кое-как вырваться. В тот миг, когда он освободил рог, очередью из тяжелой зенитки ему снесло полголовы.

Второе чудовище набросилось на открытую платформу. Оно закинуло передние лапы, привычно давя и уминая ими все, что попадалось на пути, но сталь не поддалась. Канониры в ужасе попрыгали в люки, единорог принялся на ходу долбиться о безответные стволы пушек. Одну зенитку он разворотил, под ее обломками расчет погиб в полном составе, и принялся за вторую. Но тут подоспел дирижабль «Русь». Рискуя попасть в состав, механики снизились до предела и ударили из спаренной авиапушки. Трассирующая очередь угодила несчастному в глаз. Он умер мгновенно и обрушился всей стопудовой тяжестью на платформу.

– Вторая батарея – не подпускать их к вагонам! Огонь по ногам!

– Отступают, суки, боятся!

– Машинист, полный вперед!

– Есть – полный! Быстрее не можем, надо очистить…

Эшелон снова качнуло. Головной локомотив уже почти достиг берега Вятки. Дрезина находилась на середине моста. С той стороны реки спешило подкрепление, несколько автомобилей с пулеметами и около сотни конных. Залегшие бандиты обстреливали их с ближнего берега из арбалетов и винтовок. Ряды разбойников поредели, особенно после того, как со второго эшелона взлетели сразу два аэростата с зажигательными бомбами. Беглые каторжане заметались между горящим лесом и скошенными полями. С другой стороны к полотну почти вплотную приползло Вечное пожарище, там бандитам скрыться было вообще негде. Наливайко собрал разрозненных конников, кинулся в погоню, добивая бегущих.

Судьба единорогов оказалась предрешена. Вместо преимущества, их грозный рост обернулся кошмаром. Второй эшелон почти вплотную приблизился к месту разрыва полотна и дал залп. Один, второй, третий…

– Поджарьте их, парни! Гаврюшин, огнемет к бою!

– Есть давление! К бою готов!

У Артура что-то екнуло в животе, когда струя огня угодила в молодого единорога, самого мелкого из их компании, покрытого светло-бежевой шерстью. Звереныш споткнулся, упал на колени, поднялся и, жалобно вереща, припустил обратно к лесу. Наверное, это был детеныш одной из самок, потому что два взрослых зверя внезапно сбавили ход и устремились за раненым подростком. Напрасно погонщики визжали и лупили их острыми пиками, животные не слушались. Не прошло и полминуты, как на поле боя осталось два последних зверя. Но тут с аэростатов полетели бомбы и канистры с горючей смертью.

– Эх, Прошка позабавился! – севшим голосом заметил Качалыцик. Его кулаки напряглись, зрачки остекленели. Качалыцик готов был ввязаться в бой, как и всякий лесной житель, когда на его глазах убивали животных. – Слышь, брат Кузнец, я бы мог их отвратить… один бы мог, да попутали их зельем…

– Я заметил, они как пьяные. Их подпоили.

– Подпоили и на гибель отправили. Да уж, не один он, Прохор-то. Одному такое втайне не натворить… Кто же помог ему таких красавцев подрастить? Неужто на Вечных пожарищах с лешаками связался?

– Кто-кто? – передразнил Озерник. – Уж не наш ли приятель Сивый Бык, которого в Питере мы упустили, ему помог?

Деду никто не ответил. Потому что уцелевший единорог ударил в тамбур последнего вагона. Удар передался по сцепкам и кинул мужчин в кучу, друг на друга. Колеса соскочили с рельс и загрохотали по шпалам. К счастью, в последнем вагоне ехали запасы сукна, шерсти и брезента.

– Стой, тормози!

– Машинисты, мать вашу, стоп машине!

Артур был вынужден вцепиться в поручень. Даже в штабной вагон передалась крупная дрожь. Президент с тоской представил, сколько времени уйдет, чтобы завести два крана и вернуть вагон на рельсы. Это еще замечательно, если ничего не сломано и не треснуло…

Единорог ударил вторично. Оторвались сцепки, засвистел прорвавшийся сжатый воздух, заискрила проводка. Последний вагон по инерции развернуло боком и поволокло вдоль путей. Солдаты прыгали с него с риском сломать ноги или быть раздавленными. Отчаянную смелость проявил боевой расчет в башне. Вагон швыряло из стороны в сторону, единорог лупил по броне головой и бивнем, а бойцы Даляра поливали его огнем из танкового пулемета. Наконец, нашлись отважные парни из следующего вагона, они вылезли на площадку, подорвали сцепку. Единорог застрял на насыпи, продолжая топтать своего железного врага. В этот момент подоспели аэростаты, запущенные со второго эшелона. Как раз вовремя. Они метали бомбы прицельно, накрывая квадрат за квадратом, не оставляя противнику времени на обдумывание обороны. Два аэростата ползли вдоль пути, забрасывая уцелевшие огневые точки разбойников зажигательными бомбами. В результате, на ширину больше ста метров, от рельсов до искалеченного ельника, возникла горящая полоса.

– Жми, ребята! Тесни их!

– Шестая, седьмая батареи, одиночными, прицел ноль-один…

– Мать вашу, что творится?! Это называется – война в своей же стране!

– Вторая рота, на вылазку, к мосту!

Третий аэростат снижался, целясь точно в мохнатую спину единорога. Крышка корзины откинулась, из нее открыли беспорядочную стрельбу вверх, однако творения бывшего визиря Дробиченко не так-то легко было подбить. Трофейный турецкий дирижабль состоял из восьмидесяти отдельных секций, горячий воздух туда подавали четыре независимых насоса через систему клапанов. Даже при половине пробитых воздушных мешков дирижабль сохранял живучесть. Винты взревели, рулевой отважно направил небесный тихоход вниз, от подвесных пилонов оторвались две морские торпеды и грохнулись прямо на спину единорога.

Артур невольно зажмурился. Показалось, что загорелось второе солнце. Взрыв получился такой силы, что дирижабль подкинуло вверх. Последний вагон окончательно завалился на бок, а зверя из Изнанки порвало в клочья. Чудом уцелели рельсы, хотя фонтан щебня взлетел на высоту в десятки метров и оттуда обрушился на крыши вагонов и головы бегущих людей.

И тут же, словно в ответ на первый взрыв, второй дирижабль сбросил торпеду над лесом. Попадание получилось менее успешным, единорог не умер сразу. Раненая махина, круша деревья, выползла снова на открытое место и ринулась к реке. Ельник вспыхнул, точно политый бензином. Разбойники, нашедшие укрытие под деревьями, стряхивая с себя пламя, с воплями рванули обратно. И моментально угодили под стрелы и пули с бронепоезда. Зверь добрался до воды и там издох, на виду у изумленных жителей Вятки…

– Дежурный, мне нужна связь с наводчиком на «Каспии»! – Артур вырвал из рук связного трубку. – Запросите их немедленно. Там в лесочке должна быть повозка… или карета… и люди в белом. Надо найти Качалыцика, их может быть несколько! Найти и скинуть бомбу!

– Господин президент, наводчик с дирижабля сообщил, что видел несколько крытых повозок… Там диковина какая-то, за кустами, где пожар. Сообщает, мол, только что вода была, в точности, как вы сказали, круглый такой прудок, ровненький. И на глазах впитался, одна воронка сухая…

– Так я и знал, – Коваль ударил кулаком в стенку. – У них жидкое зеркало, да такое здоровое, что динозавра пропустит.

– Что такое «жидкое зеркало»? – удивился Даляр.

– Да так… потом расскажу, – Коваль вовремя вспомнил, что никто из его друзей не побывал в параллельном времени.

Огонь гнал впереди себя толпу перепуганных каторжников. Они давно уже неслись, побросав оружие. По рации передали, что все выжившие сдаются. Можно в кандалы, но многие точно в лихорадке бьются, никого к себе не подпускают, машут оружием, а то и сами себя ножами ранят.

– Опоили их, как пить дать опоили, – крякнул Озерник. – Сами не ведают, что творят…

– Але, але, как слышите? Это борт «Казбека», внизу все чисто. Повторяю – внизу все чисто, слоны все убиты.

– Але, «Каспий» на связи, прошу командующего. Наблюдаем колонну, четыре телеги, запряженные четверками, два грузовых паровика с пушками и человек тридцать конных… Удирают на запад, здесь в низине дорога… Есть атаковать! Так точно, понял, всех уничтожить! Выполняю!..

Только теперь Коваль побежал взглянуть, как дела у жены и детей. К счастью, на семейной половине никого не задело.

– Начальник поезда, командуй стоп! Дежурный, дай отмашку назад, чтобы кран готовили! – Даляр метался, не успевая отдавать распоряжения. – Наливайко, организуй двойное оцепление! Пулеметчиков выстави на высотке! Старший механик, забирай всех своих, и бегом – к паровозу!

Штабной вагон последний раз качнулся и замер. С той стороны моста во весь опор мчались всадники, городское начальство Вятки.

– Дежурный, пошли гонца во второй и третий эшелоны. Всех лекарей и санитарные бригады – сюда!

– Господин генерал, разрешите вскрыть вагон с домкратами?

– Второй взвод, строиться с лопатами! А ну, шевелись!

– Всем командирам, доложить о потерях! Наливайко, баб и детей из вагонов не выпускать, мало ли что…

Президент спрыгнул с подножки, за ним следом скатились телохранители, взяли Артура в кольцо. Впервые установилась зыбкая тишина. Над изрубленным лесом, над сонным крутым берегом Вятки плыла усталая горестная мелодия боя – стоны умирающих, хрипы раненых лошадей, свист пробитого паровозного котла, матерщина и выкрики санитаров, тявканье булей…

И глухой прерывистый стук.

Так мог бы стучать полковой барабан, закопанный в землю. Но стучал вовсе не полковой барабан. Это в последнем стремлении к жизни бухало сердце поверженного единорога.

– Ваше высоко…

– Господин президент, не приближайтесь! Не подходите, он еще жив…

Но Артур уже подошел вплотную. Подошел и приложил ладонь к стальной шкуре гиганта. Вблизи умирающий титан казался настоящей живой горой. От него пахло остро, едко, но совсем не так, как от привычных президенту земных животных. Десятки пулевых отверстий сочились кровью. В раздавленной корзине на спине единорога валялись три мертвых наездника. Еще троих раненых санитары унесли в госпитальный вагон. Предстояло разобраться, что за люди успели так хорошо освоиться с новым живым оружием, и кто же их послал…

Подбежал взмыленный посыльный с нашивками Тайного трибунала:

– Их благородие капитан Хряк велел доложить, что семерых бунтарей, из тех, что на исчадиях адовых сидели… Их разом в карцере допрашивают… да только никак. Трое померли уже.

– Что значит «никак»? – на всякий случай переспросил Коваль, хотя до первых слов посыльного догадался, о чем пойдет речь.

– Померли… без побоев, без пыток померли. Словно заговоренные какие. И люди-то чудные, вроде и русские, а не по-нашенски болтали. Только померли сразу, как приступили к допросу… Что делать-то с ими?

– Запереть, ничего не делать, они и не скажут… А эти? – Президент кивнул на группу сдавшихся каторжников. Они сидели с руками на затылках, под охраной рычащих булей. Казаки отлавливали и кидали в кучу все новых и новых арестантов.

– Эти все признаются, – ухмыльнулся заплечных дел мастер. – Говорят, их ночью попы освободили. Пришли в острог попы, а с ними убивцы. Перебили всех солдат, денег посулили, на землю дарственные выдали каждому…

Артур слушал пульс великана. Единорог дышал тяжело, прерывисто, хотя легкие и трахея не были задеты. Очевидно, атмосфера не слишком годилась ему для дыхания или таежные генетики в чем-то перемудрили. Из полуоткрытой пасти ручьем вытекала кровь, над черными губами страшилища плотным облаком кружил гнус. Очень медленно приоткрылся мутный багровый глаз и уставился на президента. Дернулась лапа толщиной со взрослый дуб. Телохранители Коваля ринулись вперед, но он остановил их резким жестом.

– Прости, – чуть слышно прошептал Артур в огромное волосатое ухо. – Прости нас всех. Это не твоя война, тебя заставили, я это знаю. Ты никого никогда не убивал. Прости нас. Нас обоих подставили. Тебя послали на смерть, чтобы нарушить равновесие. Они добились своего…

28 КОНЕЦ ДЕМОКРАТИИ

– Никого не выпускать, мать вашу!

В зале заседаний заплясали огни. Кто-то ворвался с факелом. Кто-то кричал: «Измена!» В президиуме упали несколько стульев. Забегали лучи фонарей, через боковые двери ворвалась охрана. Сквозь общий шум с лестницы донеслись вопли и еще два выстрела. У Мишки Рубенса заколотилось сердце, когда рядом кто-то захрипел и свалился на пол. Младший Рубенс тут же перепугался, что убили или ранили отца…

Но старшего Рубенса даже не задело.

– Держи его, он здесь!

– Что там? Какого дьявола?!

– Без паники! Это наверняка снова Пустотелые ведьмы, это они умеют гасить пламя на расстоянии…

– Кто стрелял?! Кто пронес оружие? Да где эти чертовы механики?! Свет дайте!

– Всех прошу остаться на местах! – заревел голос, усиленный мегафоном. – Говорит начальник городской полиции. Никому не двигаться! Произошла попытка государственного переворота. Только что стало известно, что несколько думских депутатов готовились к убийству президента и других первых лиц…

Загорелся свет, депутаты разом ахнули. На краю сцены лежали мертвый министр Дробиченко и один из его конвойных. А между Рубенсом-старшим и Портосом скорчилась раненная в бок госпожа Арро. Министры, главы комиссий повскакали, отбросив кресла. Скоро выяснилось, что ранен в ногу еще один из клерков министерства энергетики.

– Лекарей, скорее сюда! Оттуда стреляли, сверху! Да нет же!..

– Урядник, в сортир никого не пускать! Плеткой их, если что!

Полицейские ворвались в зал плотной массой, ощетинились штыками, проделали в толпе проход. К побелевшему Рубенсу прошагали трое – коротышка фон Борк, начальник городской полиции и шеф жандармерии, недавно назначенный президентом. Ходили слухи, что этот черноглазый, безгубый паренек – один из детей Красной луны и одним взглядом выбивает правду у любого врага государства. В сумятице никому не пришло в голову, как это так скоро первые силовики прибыли на место преступления…

– Вот он, вот он! – В центре партера образовался водоворот, вспыхнула потасовка. – Держи его, он стрелял! Да не забейте раньше времени, матерь вашу!

– Да это же Папа Ряхин, от Ростова депутат! Вот гад! А всегда тихий такой сидел!

– В пытошную его, подвесить на крюке!

Окровавленного, избитого Ряхина едва отбили полицейские. Голова киллера моталась из стороны в сторону, глаза закатились.

– Да что же он, будто обкурился? Неужто он стрелял?

– Братцы, я ж его двадцать лет знаю, тишайший человек!

Санитары и доктора суетились на сцене, пытались остановить кровь у госпожи Арро. Сергею Дробиченко и сержанту конвоя уже ничто не могло помочь. Жена Дробиченко, завывая, ползала рядом с мертвым мужем.

– Да не он один стрелял! – указывая в угол, заорал вдруг тот самый очкарик, что смущал сенаторов гнилыми речами.

Образовался второй водоворот. Схватили еще одного, с револьвером, с такими же, как у Ряхина, плавающими, обкуренными глазами. Связали и быстро увели. Так быстро, что никто не успел понять, как это человек в таком состоянии смог нажать на курок.

Внезапно, помимо полицейских, проходы запрудили сыщики жандармерии и «голубые клинки» из президентского конвоя. Кто-то закричал, что у крыльца уже стоят тюремные машины. Вспыхнули десятки фонарей. Жандармы принялись выхватывать из рядов и тут же обыскивать уважаемых депутатов. Общая растерянность была им подмогой. Пустили слух, что видели Пустотелых ведьм. Другие кричали, что в городе режут иноверцев. На улице зацокали выстрелы, зазвенели стекла. Полицейские выкрикивали фамилии, у них оказались готовые ордера на обыск. В освободившемся проходе показалась затянутая в черное, сухощавая фигура прокурора.

– Граждане, у меня предписание на обыск и арест некоторых лиц. Согласно статье шестой закона об управлении в военный период, лица, которых я сейчас назову, немедленно подлежат изоляции… Попытка убийства высших клерков государства… Заговор против армии и снабжения в период военных действий… Складирование дома запрещенных боеприпасов и оружия…

– Да кто он такой, выскочка, чтобы нам руки вязать?!

– Господа, пока мы тут, они квартиры вскрывают! Люди, призванные руководить страной, вдруг оказались беспомощны перед грубой силой.

– Господа, прошу соблюдать спокойствие! – слегка волнуясь, обратился к залу начальник Тайного трибунала. – У меня в руке – листовка, это есть прокламация. Это есть воззвание к вооруженному бунту. Листовки обнаружены у шестнадцати членов Государственной Думы… Властью, данной мне президентом, я вынужден приостановить заседание Думы до выяснения покушения… нет, обстоятельств покушений.

– Это война! Произвол! Насилие! – Депутаты загудели, как разъяренные пчелы.

Самые ярые взывали к вице-президенту, но он был холоден как лед. Рубенс слушал донесения адъютантов и помощников. К нему подбегали с телефонами, бумагами и снова убегали. Внезапно вокруг престарелого вице-президента развилась бурная деятельность.

– Это вам так не пройдет! – отбивался от жандармов предводитель лесоторговцев. Он затих, когда его принудили вывернуть карманы его же пальто. Из карманов посыпались патроны и листовки.

– Клянусь, это не я, я ничего не знал… – заблеял лесной промышленник. – Клянусь, меня оболгали! Мне все это подсунули!

Начальнику Тайного трибунала тоже принесли срочное донесение. Фердинанд Борк разорвал конверт, перечитал дважды и передал письмо шефу полиции. Чтобы восстановить порядок, тому пришлось выстрелить в потолок. В тишине раздавались только стоны и всхлипы Людмилы Дробиченко.

– Господа, совершены ранения еще двух министров и покушение на военного коменданта крепости. Нет, убитых нет, благодарим бога. Также сорвана попытка бунта на баржах невольников. Но перестрелки еще только начинаются. Нападение на арсенал в крепости, взорван катер президента… Альзо, это прямые акты против президента…

– Она будет жить? – тихо спросил старший Рубенс у врачей, колдовавших вокруг раненой. К этому времени сама Мама Рона, министр медицины и здоровья, хлопотала возле носилок со стонущей француженкой.

– Мы будем стараться! Оперировать будем прямо тут, в подвале. До госпиталя нам не доехать. Дайте приказ, чтобы мне привезли спирт и чистую ткань!

– Господа, просим понимания, – новый начальник жандармов заговорил тихо, но его все услышали.

Словно льдом сковало челюсти у самых ярых крикунов, такой магической силой обладал этот скрипучий голос. – Господа, по закону мы не можем провести аресты тех членов Думы, кто замешан в заговоре. Это так. Но!.. Согласно Уставу военного времени, мы обязаны задерживать всякого, совершившего государственное преступление. Либо подозреваемого! Всякого, включая высших клерков. И содержать под стражей до трех месяцев, до выяснения обстоятельств.

– Господа депутаты! – Старший Рубенс откашлялся, постучал по микрофону. В сумятице все как-то позабыли о втором лице государства. – Прошу внимания. Только что мне позвонили… Злодеи пытались отравить воду в водозаборе. Их поймали и уже допрашивают в военной разведке. Мне тяжело это говорить, но… арестованные назвали фамилии четырех уважаемых людей, депутатов Думы… Поскольку мы находимся на военном положении, властью, данной мне народом, я распускаю Государственную Думу. Высшим органом управления становится Военный Совет. Распоряжение я подпишу прямо сейчас. Все органы Большого и Малого Круга, все министерства, департаменты и палаты подчиняются коллективному руководству Военного Совета. До возвращения президента страны. Прошу всех находиться дома, никуда не выезжать из Петербурга без особого разрешения. Это не арест, господа…

Но это был самый настоящий арест.

В ту минуту, когда арестованных сенаторов начали выводить в наручниках, возле неприметного бокового выхода дворца остановился броневик с эмблемой Эрмитажа. Двое в масках «безлицых» быстро покинули Мариинский дворец, шагнули в машину и захлопнули за собой дверцу. Броневик тут же рванул с места, за ним устремился кортеж из двух машин охраны. Внутри автомобиля, на удобных кожаных сиденьях, гостей поджидали мужчина и женщина. Их лица были слишком хорошо известны многим горожанам, чтобы позволить открытые ставни на окнах. Седой приземистый мужчина кивнул гостям, не прекращая быстро просматривать и рвать документы. Статная женщина курила трубку, на ее ухоженных пальцах блистали бриллианты.

– Кажется, мы сделали все, как надо, – высокий поклонился, снял маску, растер уставшее лицо. – Когда Кузнецу доложат…

– Он спросит с глав думских палат. А они оба в кандалах, – Арина Рубенс выпустила колечками дым.

– Когда Кузнецу доложат, он спросит с командира жандармов, начальника военной полиции, начальника Тайного трибунала и своего заместителя, – каркающим голосом откликнулся седой. – Что скажет старый Рубенс? Он скажет правду. Скажет, что Дума взбунтовалась. Что в заговоре приняли участие десятки врагов власти…

– Жандармерия не подведет, – второй из гостей броневика, низкий, краснолицый, снял маску. – Достаточно донесений с мест о подкупе, неповиновении и саботаже. О Тайном трибунале и говорить нечего. Они спят и видят, когда Кузнец примет корону…

– А что, если Рубенс?.. – Женщина нарочно оборвала фразу, но все поняли.

– Старикашка, конечно, не подарок, но он не идиот, – высокий плеснул себе из фляжки, глянул в прорезь решетки на толпу. Броневик с трудом прокладывал себе путь среди бегущих людей. – Сегодня он сыграл по нашим правилам. Сам того не ожидая. Против Кузнеца его свора пойти не решится, они слишком сытно жрут. Им всем нужен царь, и они его получат.

– А вдруг Кузнец откажется?

– Он не откажется, – краснолицый зубами вытащил пробку из бутыли. – Он давно понял, что России нужна только одна голова. Он просто ждал, пока эту работу сделают за него другие.

– Главная задача – не дать Думе снова собраться, – процедил седой.

– Мы приложим все силы, – послушно кивнул высокий. – Если понадобится, мы вскроем еще три заговора…

– А как быть с наследованием? – блеснула бриллиантами опальная колдунья. – Его сын не годится для власти.

– Лучше власть одного слабого царя, чем своры тупых жадных торгашей.

– И тогда нам останется только сменить династию…

– Вы так уверены? – нахмурилась дочь Рубенса.

– Мы разгоним всех, на кого Кузнец опирался, – самодовольно ухмыльнулся сановник в маске. – А народу все равно, кому падать в ноги. Черни главное побольше водки и фейерверков!

– Ну что, за царя? – Седой раздал бронзовые чарки.

– За императрицу! – Четверо невольно вытянулись и выпили стоя.

29 ПУСТОЙ ЭШЕЛОН

– Артур, все закончилось?

– Все, милая. Можете спать. Этой ночью пойдем под прикрытием кавалерии. Карапуз усадил два эскадрона в седло.

– Папа, они будут скакать всю ночь? – Федор сквозь щель в железных ставнях рассматривал цепи всадников. Всадники растянулись с обеих сторон от полотна, каждый пятый держал в руке факел. Впереди, с негромким тявканьем, неслись собаки. Колеса усыпляюще постукивали на стыках, из труб паровоза взлетали искры.

– Да, сынок. Они будут нас сопровождать до Перми.

– А дальше? Дальше на нас снова нападут?

– Не знаю, – честно ответил отец. – Пока что связи с Пермским начальством нет.

– Зачем ты говоришь неправду, Артур? – Глаза Нади сверкнули в полумраке. – Ведь мы знаем, что связи нет не только с Пермью. Я слышала трепотню охраны, они в страхе. Мы проехали уже три пустые деревни. Нет связи с Чусовой, ни с одним из приисков. Мои дикарки видели вдоль пути мертвых зайцев, мертвых лис… Что творится, Артур? Ведь здесь раньше не было Вечных пожарищ, Хранители здесь стерегут леса…

– В сторону Чусовой мы выслали разведку, – угрюмо ответил Артур. – А деревень тут заброшенных полно. Разбойничков много, боятся люди…

Он чувствовал фальшь своих слов и ненавидел себя за это. Артур не мог рассказать жене о том, что творилось в карцере Тайного трибунала. Час назад президент лично присутствовал при допросе наездников, вынутых из корзины убитого единорога. Двое сморщенных шептунов щурились на огонь, их белесые, словно припорошенные тальком глазки, казались бельмами. Когда с пленников сорвали одежды, «безлицые» палачи невольно отшатнулись. Лиловые и зеленые змеи танцевали на белых плечах, вокруг животов и подмышек мужчин. Кожа белая, почти как у германских альбиносов, только не такая грубая, все сосуды видны. Однако, в отличие от соплеменников фон Богля, эти не боялись смотреть на свет. Разговорить их так и не удалось, хотя язык слушали внимательно. Толмачи совместно порешили, что речь близка к наречиям суоми, но дальше не продвинулись. От наездников даже пахло как-то особенно, очевидно применяли неизвестные притирания. В карманах у них обнаружили необычные амулеты из кости, пучки корешков и сушеную рыбу неизвестной породы. Ни намека на деньги, документы или хоть что-то, связанное с их авантюрной миссией.

Артур разглядывал связанных врагов, предусмотрительно подойдя вплотную, но сбоку, чтобы не попасть под плевок отравленной слюной. Он закрыл глаза, приложил руку к мокрому татуированному затылку. Безусловно, под ладонью вздрагивал человек, из плоти и крови, но с полностью отключенным сознанием. Он был похож на большую кнопку, находящуюся в состоянии «включено». Ни мыслей, ни образов, ни воспоминаний и минимум эмоций.

Шептуны не сказали следователям ни слова, они вздрагивали от прикосновений и шипели, широко разевая рты. Во ртах их чернели заточенные треугольные зубы. Когда к пленным применили плетки с грузилами и припугнули огнем, оба умерли. Коваль ощутил сильный укол в области сердца, когда оба переключились в режим «выключено».

Все закончилось слишком быстро. Черному Деду, знатоку силовой психотерапии, тоже не удалось разговорить загадочных погонщиков. Те погибли, так и не выдав тайну, кто и откуда их послал. А главное – откуда им известно о большой русской экспедиции?..

– Папа, а нам ведь ехать дальше? Как в прошлый раз, к бабушке Анне, до самых гор?

Артур и Надя переглянулись. Дочери блестящими глазами следили за отцом. Все ждали, что он ответит. В этой семье все давно привыкли к опасности. Более того – дети выросли в постоянном предчувствии беды. Сколько раз их приходилось эвакуировать через подземные ходы, вывозить в закрытых машинах, укрывать в лесных деревнях! Как мог Артур сказать им неправду?

– Да, нам ехать дальше. Но бояться не надо. В Пермь должны прийти еще три больших эшелона с крестьянами и ремесленниками, кто пожелал переселиться из Ярославля и с нижней Волги. С ними тоже солдаты, пушки, и командует генерал Серго Абашидзе. Ничего там страшного не случилось. Наверное, просто сломалось что-то на телеграфе. Но если даже… если в Перми бунтуют, вас с мамой отвезут в карете или в паровике, по тракту.

– А если Озерник прав? – не скрываясь от детей, напомнила Надя. – Если Качалыцики больше не ждут нас?

– Тогда… тогда мы поедем вместе дальше, – нашелся Артур.

Хотя меньше всего он хотел подвергать семью такой опасности. К счастью, девочки переждали вчерашний бой за закрытыми ставнями и не видели, с кем пришлось иметь дело.

Прозвучала трель внутреннего вызова. Президента просили зайти в штабной вагон.

– Что это там, на востоке?

Уворачиваясь от клубов дыма, на смотровой площадке, с биноклями, собрались Карапуз, Даляр, Лева Свирский и еще трое офицеров – начальники служб.

– На нашем пути стоит поезд.

– Откуда там поезд?! Не должно быть никакого поезда! Вперед по линии передавали, что Хозяин едет…

– Сколько еще до города?

– Это уже город… Закамск. Километров двадцать до главного вокзала Перми… Странно, и не встречает никто. И запашок какой-то… гадкий.

– Смотрите, вон там и там… дымит. Пожары? Отчего пожарные не выезжают, почему набата не слышно?

– Грузовики горят… вон, перевернутые. Водителей не видно. Дирижабли не можем на разведку пустить, слишком сильный ветер.

– Чертовщина… А вон там, на дороге, не скелет ли? И там вон, за окошком лабаза, а?

Черный остов магазина проплыл слева. У крыльца валялась груда вскрытых мешков с зерном и мукой, среди обглоданных окороков рыскали крысы. В окне, свесившись на улицу, покачивал костлявой рукой человеческий скелет. Офицеры замерли. Артур почувствовал, как неприятный холодок струится через тело, вертикально, от земли в небо. Так происходило нечасто, словно мать-земля предупреждала о смертельной беде…

– Дежурный, а ну бегом, буди господина Касьяна. Попроси его, только вежливо, чтобы сюда поднялся…

– Может, чума? Господин генерал, прикажете маски всем выдать?

– Не, були чуму враз бы почуяли…

– Капитан, это Карапуз говорит… Але, слышишь меня? Вперед дежурный взвод, пусть скачут, поглядят, что за хрень. Да передай там, пусть скачут до начальника станции. Чтобы срочно этот сарай на запасной перегнали!

– Так точно!

Но казаки не успели провести разведку. К головному паровозу с опасной скоростью возвращалась дрезина. С нее дали три предупредительных свистка. Затем на задней площадке показался дневальный с сигнальными флажками. И как назло, в эту секунду из низких лохматых туч хлынул ливень. Фигурка дневального стала размытой.

– Что он там машет? Что такое?

Быстрее всех прочитал послание Свирский, который сам и предложил когда-то морской телеграф в войска.

– Они говорят… что это наш эшелон… наши эмблемы… из Ярославля… там все убиты… и на станции тоже…

– Боевую тревогу, живо! Задраить люки, расчетам – полную готовность!

– Итишь твою налево, – сплюнул в сердцах Карапуз. – Ребята только поспать наладились! Шта за фигня, а? Месяц назад тута катался, тишина стояла, только птички пели…

Вокзал наползал молчаливой разбитой громадой. Все сильнее воняло гнилью и смертью. На путях впереди локомотива рассыпался всевозможный скарб, тюки, мешки, костыли, словно брошенные впопыхах бегущими пассажирами. Крысиные семьи с шорохом и писком скрывались в щелях. Над крышами взмывали падалыцики.

– Это что там на платформе? – Коваль крутил настройки бинокля. У него было чувство, словно он упорно идет против течения реки, да еще и в гору. И с каждым шагом наклон увеличивается. Еще два дня назад губернатор Перми рапортовал о беспорядках и угрозе неведомой эпидемии, но помощи не просил, обещал справиться своими силами. Вот и справился…

Коваль разглядывал внутренности зала ожидания, платформы и крыши вокзала. Он насчитал не меньше десятка трупов, истерзанных так, будто их рвали зубами хищники. Однако никого до конца так и не доели. Бывший Клинок достаточно долго прожил в лесной деревне и легко отличал повреждения, нанесенные волком или, скажем, медведем.

На вокзале Закамска орудовали не волки и не медведи. Конечности трупов даже не обглодали.

Поравнялись с вокзалом. Складывалось ощущение, будто здание бомбардировали метеориты. Сотни дыр размером с небольшой мяч превратили крышу в сито. Прямо посреди улиц, буйными островами, поднималась тайга. Кое-где сквозь деревья проступала относительно новая брусчатка и пятна асфальта. Света не было, мертвые фонари раскачивались над перекрестками. Зато над рекой зловещими отсветами полыхали пожары. От этого многие окна казались цвета свежей крови.

Артур перевел бинокль на жилые кварталы. Город не сильно пострадал во времена Большой смерти, но зато потом его едва не стерли Качалыцики… Однако, во многом благодаря Артуру, город удалось отстоять. Ценой разрушения Москвы десять лет назад удалось отстоять десятки промышленных центров. Звенящие узлы тогда повсеместно утихли…

– Что, брат Кузнец, живых-то не видать? – тихо спросил Кристиан. – Ушли живые, не ищи. Попрятались насекомые, подданные твои. Вишь, дрянь какая, сильно их запугали. Чую, что ушли в лес.

– Кто запугал?

– Бесы летучие, – отшельник тревожно вглядывался в низкие тучи. – Не боись, ноне не нападут. Глянь, как поверху-то буря разыгралась…

Свинцовые лохмотья действительно понеслись с пугающей скоростью. У поверхности земли ветер почти не ощущался, зато с высоких зданий стало срывать крыши. По небу пролетали куски жести, опилки, ветки, иногда о крышу вагона шлепались живые еще птицы с переломанными крыльями. О запуске аэростатов нечего было и думать.

– Вовек тут такой бури не бывало… – шептались солдаты-пермяки. – Спаси нас матерь-заступница, нечисто дело…

Головной локомотив окутался паром и встал. Топая сапогами, прибежал по крыше начальник поезда.

– Господин генерал, можно сдать назад, перекинуть стрелку и встать на второй путь, тот что рядышком…

– Так и сделаем, – Даляр повесил одну трубку, поднес ко рту другую: – Пятый пост, дайте сигнал следующему эшелону – всем стоять на месте. Движение по команде!

После недолгих маневров удалось вернуться на параллельную ветку. Едва приблизились к молчаливой железной змее, как Артур сразу уловил ошибку, допускать которую не следовало. Если в первом эшелоне, кроме президентской семьи и семей нескольких высокопоставленных переселенцев, гражданских почти не было, то во втором катили на восток сотни четыре женщин и немало детей. А в третьем – и того больше…

Такое им показывать явно не стоило. И явно не стоило это нюхать.

– Летучие бесы, – едва слышно выговорил Лева Свирский. – Я видел их… О них сказано в Книге Шестокрыла… смотрите, вон там, ниже…

Мимо медленно проплывали изувеченные вагоны. Из разбитых окон свешивались окровавленные трупы. Над ними кружили тучи мух. Чемоданы, тюки, корзинки, забрызганные бурыми пятнами. Руки детей, протянутые в мольбе, перекошенные лица матерей, отчаянные жесты мужчин. В тамбурах мертвецы застряли, точно их кто-то трамбовал. Очевидно, люди пытались вырваться через узкие двери, но враг настигал их повсюду.

На штыке у мертвого солдата повисло неведомое двухголовое страшилище, мохнатое, как пчела, со множеством когтистых ног. Другого беса, с телом стрекозы, топор разрубил надвое. Еще один наполовину застрял в животе девушки. Его расстреляли вместе с жертвой. В багажном вагоне нашли двух проводников. Крепкая броня вагона оказалась летучим дьяволам не по зубам, но они прогрызли вентиляцию и канализационный сток. Проводники защищались отчаянно и защищали ценности, уложенные в железных ящиках. В замкнутом пространстве вагона они вдвоем перебили не меньше полусотни гадов, пока сами не истекли кровью…

– Все сундуки из багажного перенести к нам, – распорядился Даляр. – Вскрыть грузовые вагоны, там скотина может быть живая!

– Матерь божья… – прошептал кто-то. – Похлеще наших мурманских летунов будут… Эти-то точно с Вечного пожарища, больше неоткуда взяться!

– Они не с пожарища, – произнес кто-то внизу. Даляр дал команду караульному, на верхнюю площадку штабного вагона впустили Цырена. Монашек кутал слишком крупные руки в грубых перчатках, тревожно раздувал ноздри.

– Я тоже верил, что они с пожарища. Вечное пожарище я чую, даже целых два. Но эти звери посланы кем-то снизу…

– И кто-то совсем недавно опрокинул в реку вредную химию, – вставил Кристиан. Он снова повязал на лицо платок и облил травяным раствором. – Вечные пожарища пришли в движение, они мигом замечают, когда можно подрасти. Но бесы не с пожарищ, брат Клинок. Это то, о чем мы толковали. Кто-то раскачивает Матушку-землю снизу… Эй, Дед Касьян, что скажешь? Не видать ли входа в Изнанку?

– Пока нет, – угрюмо буркнул Черный Дед. – Разве что на реке…

Последние сомнения относительно принадлежности поезда пропали. На боку следующего вагона показались лозунги, намалеванные белой краской. Это был первый эшелон, укомплектованный в Ярославской губернии. И ехали в нем преимущественно гражданские люди, бедные крестьяне, погорельцы и городская голытьба, привлеченная будущей сладкой жизнью.

Все они нашли смерть на станции Закамск. Первыми за паровозом были прицеплены пять плацкартов, с укрепленными на крышах дополнительными коробами. Там тоже вповалку ехали и спали люди, которым не досталось мест в нижних, «семейных» отделениях. Скорее всего, стая летучих бесов атаковала поезд сверху. Разведчики Карапуза доложили, что на нарах второго яруса погибли практически все. Многие переселенцы даже не упели проснуться, их загрызли во сне. Нижний этаж, разбуженный воплями, сопротивлялся. Во втором вагоне молодые мужчины, вооруженные ножами, дали незваным гостям серьезный отпор. Помощники Карапуза насчитали больше сорока мертвых крылатых существ, похожих на кровососов, обезьян и муравьев одновременно. В первый и третий вагон не смогли войти даже самые бесшабашные чингисы. Коридоры там превратились в мясорубку из человеческих тел.

– Хоть одного живого нашли? – Полковник с пулеметом прохаживался по крыше, насквозь мокрый под проливным дождем. Дикий ветер шырял воду ему в лицо, струи закручивались плетками, колотили по крышам, выбивали уцелевшие окна. Прямо над поездом пролетело несколько ржавых антенн и целые мотки проволоки. Затем ветром принесло парус с куском мачты. Рельсы гудели, словно навстречу на всех парах приближался товарняк.

И надвигалось что-то с востока…

– Ни одного беса, ваше превосс…во! Похоже, спугнули нечисть.

– Да не могут они летать в такой ветер, – тихо заметил Озерник. – Ни одна дрянь с крыльями не продержится. Они свое дело сделали, да и сбежали.

– Эй, позади, поглядывай там! – затеяли перекличку часовые. – Погля-ядывай!

– Генерал, вы выслали разведку?

Артур опустил бинокль, отчаявшись заметить хоть какое-то движение. Единственное, что двигалось по улочкам Закамска, это гудящее над рекой пламя. Оно торопливо распространялось вдоль берега, пожирая близлежащие строения. Жирный дым застилал тротуары и скверики, давно превращенные в огороды. Пару раз пробегали шелудивые дворняги, но к людям не приближались, испуганно шныряли в щели заборов.

– Господин президент, других наших поездов на станции нет, – отчитался Даляр. – Да и не должны были так скоро подойти.

– Значит, подойдут утром или ночью? И если мы уйдем в Пермь?..

– Если мы уйдем, они останутся без прикрытия, – хмуро подтвердил командующий экспедицией. – Там только гражданские, в лучшем случае по паре пулеметов на паровик. Комбайны, трактора, технику сельскую везут. Нам надо их ждать. Я тут прикинул, короче…

– Договаривайте.

– Этих тварей снесло ветром. Нет их близко. Но коты у патрульных бесятся. И були рычат. И Качальщик говорит, что рядом гадость какая-то прячется. А Кристиан пчел собрать не может. Виданное ли дело, чтобы такой умный Качалыцик не мог облако пчел собрать. Пчелы ведь никого не боятся. Их просто нету, раньше еще улетели. Вот я что думаю… на нас побоятся напасть. Они порох чуют. Надо жечь костры большие, выставить караулы с кошками и ждать подхода эшелонов. Если уйдем – конец нижегородцам и остальным, кто подъедет…

– Хорошо, действуйте… – Артуру нелегко далось решение о ночевке. Именно здесь он ночевать совсем не хотел. – Только встанем не у вокзала. Чуть дальше.

– Господин президент, взгляните…

Возле головного ярославского локомотива совсем недавно разыгралось настоящее сражение. Здесь поездной бригаде и немногочисленной охране удалось потеснить нечисть. Сотни мертвых бесов валялись вокруг кабины. Двое машинистов лежали тут же. Каждый встретил смерть с саблей наголо. Было сложно разобрать, кому принадлежит какая конечность. Карапуз послал опытных следопытов вниз. Те спустились, замотав лица платками, и скоро донесли, что не все солдаты с ярославского эшелона погибли от когтей и зубов. В некоторых стреляли.

Как только ярославцы стали одолевать нечисть и попытались добраться до вокзала, по ним открыли огонь! Нашлись арбалетные стрелы, и дыры от ружейных пуль, и следы автоматных очередей.

– Сперва летучих сволочей выпустили, – мрачно подытожил Карапуз. – А как приметили, что пакость не справляется, добивали уже издалека, из ружей. Господин президент, я на всякий случай приказал своим обшарить все вокруг. Докладают, что в банде не меньше двух сотен, и отошли на юг, запрятались! Видать, наших пушек боятся…

– Почему решил, что банда?

– Так снова каторжане. И тряпки ихние нашлись, и это… там станционное начальство на столбах качается. Всех, кого в городе в форме встречали, – всех и вешали.

– Вот они, последствия масштабного рабовладения, – очень тихо, так,чтобы слышал только президент, выдавил Лева Свирский. – Когда сто тысяч человек работают под конвоем, это всегда чревато взрывом…

Артур сделал вид, что не слышит причитаний книжника.

– Ночью снова нападут, – уверенно тряхнул бородой Озерник. – Уж всяко им ясно, что мы заночуем.

Чуть дальше следы перестрелки стало сложно не заметить. Перрон закончился, поезд подкатил к переезду. Пришлось посылать ремонтную бригаду, чтобы откатить с переезда полную телегу с бочками. Запряженные в телегу лошади были убиты. Рядом обнаружился мертвый возница и еще три трупа подростков, все с винтовками. Слева от шлагбаума покойники громоздились один на другом, будто штурмовали баррикаду. В каждом торчало по несколько арбалетных стрел. Следопыты донесли, что среди убитых – клерки казначейства и налоговой.

На противоположной стороне переезда нашлось немало трупов бунтовщиков. Много каторжан, но, кроме них, беглые солдаты местного гарнизона и, судя по нашивкам, – вояки из инженерного корпуса полковника Гирея. Артур нахмурился, когда услышал эту фамилию.

– Господин генерал! – К Даляру на рысях подскакали трое казаков, рядом с ними на длинной цепи мягко скакали болотные коты. – Там, на улицах, за домами – побоище. Мертвяков – море. Стенка на стенку дрались. Видать, большая банда в город вошла. На столбах клерки болтаются и офицеры без голов… а возле острога что делается! Там, видать, к стенке ставили, глумились, руки рубили!

– Вот те и бесы летучие, вот те и черти на помеле, – угрюмо хохотнул Озерник. – Когда подлые людишки бунтуют, можно все на бесов списать…

– Пятый пост, сигналь назад – командиров ко мне, срочно! – зычным голосом прокричал Даляр. – Оба состава подогнать, поставить рядом, на первый и третий пути… Опустить броню… Наливайко – собирай своих, конвойную сотню – в седло. Минеров – ко мне, живо!

Мгновенно забегали, замельтешили порученцы. Особая команда, знакомая с повадками всякой летучей дряни, крепила на стенках вагонов первые секции колючей сети. Артур подумал, что гибкая колючая проволока вряд ли задержит тех, кто насквозь прогрыз железные крыши…

– Господин президент, я думаю, нам нужно их собрать.

– Кого собрать? – Коваль недоуменно уставился на Леву Свирского.

Книжник находился в крайне возбужденном состоянии. Он успел сбегать вниз, в купе, вернулся с потертыми фолиантами и, кажется, собирался прочесть одну из своих бесконечных лекций. Ученый даже не замечал зловония, окутавшего поезд, столь важные идеи захлестывали его.

– Как кого собрать? Да вот этих… этих крылатых гаденышей. Если вы не можете выделить мне помощников, позвольте, я сам спущусь и займусь этим…

– Лева, при всем моем уважении… Мы не можем сейчас выпустить вас разгуливать. Я не могу подвергать такой опасности людей…

– Разве я обманывал когда-то? – Свирский взлохматил свои седые патлы. – Разве я похож на блаженного? Нам могут понадобиться их трупы, это… – Он понизил голос, оглянулся на офицеров, деликатно отодвинувшихся в сторонку. – Для изучения. Для классификации. Это совершенно новый вид, вы должны понять…

– Вы намерены их препарировать? – У Коваля комок подступил к горлу. Он представил кошмарную зубастую тварь в Кунсткамере, на бархатной подушечке, под стеклом. – Хорошо… Дежурный, дай господину Свирскому двоих шустрых и храбрых молодцов, надо набрать в мешок этой дохлой нечисти. Быстро, туда и обратно, понял? Но я тебя умоляю… – Президент повернулся к книжнику: – Не носи их мне в купе, спрячь в холодильнике.

Бронепоезд миновал станционные постройки и плавно затормозил вплотную к дрезине. Застучали топоры, команда плотников на скорую руку разбирала ближайшую деревянную избу. Патрульные в кирасах и тяжелых доспехах занимали верхние этажи ближайших зданий. Туда же тащили пулеметы. С грохотом опускали на окна вагонов дополнительные броневые листы. Облитые горючим, вспыхнули первые костры. Часовые перекликались, прожектора обшаривали небо.

Закамск замер в зловещем молчании. Экспедиция готовилась к ночевке.

30 ВЫВЕРНУТАЯ КАПЛЯ

Кто-то тронул президента за рукав. Наставник Вонг!

– Надо спешить, – коротко поклонился китаец. – Наставник Хо уже разбил бутылку.

Коваль оглянулся на Хранителя памяти, тот кивнул. Старые друзья поняли друг друга без слов. Коваль покинул наблюдательный пост и отправился к семье, китайский Хранитель семенил за ним следом. Сделав все распоряжения, Артур обнялся с домашними. Наставник Вонг обниматься не стал, только похлопал по плечу и надел на шею Артура дополнительный амулет.

– Разве уже пора? – на всякий случай переспросил президент.

– Мы чуем, времени совсем немного. Поторопитесь, крылатый брат ждет.

Артур пробежался по крытой галерее до четырнадцатого вагона. Здесь «безлицые», отобранные лично Фердинандом Борком, сторожили две громадные цистерны. В цистернах мучились от безделья летучий змей брата Кристиана и последний красный дракон, выращенный лично президентом. Никто из «безлицых» не рисковал заглядывать в верхнее окно для подачи пищи. Пламенем от выдоха зверя могло сжечь волосы на голове. Когда президент взялся за кувалду и выбил первый запор, офицеры благоразумно удалились в соседний вагон.

Хранитель памяти появился в боевом облачении – огромная редкость для лесного колдуна. Артур попытался вспомнить, когда видел Кристиана без белого платья, и не смог.

Коротко обнялись на прощание. Кристиан закинул в корзину мешки с провиантом, проверил забрало шлема, поножи, налокотники.

– А что, если Качалыцики не захотят с тобой говорить? – озвучил Артур свои самые страшные опасения.

– Уральские Качалыцики – это еще не все, – Кристиан воткнул в налокотники метательные клинки. – Это всего лишь одна семья, но не все. Если мои братья сговорились с бунтовщиками, им же хуже. Равновесие уже нарушено. Ты слышишь, какой ветер?..

– Брат Кристиан, тебе что-то снилось ночью?

– Тссс… ничего не говори, – Хранитель памяти покачал пальцем перед носом президента. – Молись за нас, если умеешь. Молча.

Не прошло и пяти минут, как серебристый красавец с шумом взмыл в воздух. Коваль, задрав голову, следил, как дракон, с тяжелой ношей, под острым углом входит в тучу. Мгновение – и сумерки поглотили его. Оставалось только прочитать молитву вослед и пожелать удачи тем, кто покинул состав…

Артур вернулся в президентское купе. Брат Хо колдовал над столом, застеленным клеенкой. Артур про себя отметил, что ключей от купе у китайцев быть не должно. Однако самое охраняемое помещение поезда было вскрыто. Затаив дыхание, президент заглянул наставнику через плечо.

Его крошечная спящая копия покоилась на широкой травяной подстилке, вокруг горели семь черных свечей. Вне бутылки маленький обнаженный мужчина казался более живым. Грудь его едва заметно вздымалась и опадала, вздрагивали мускулы, морщился лоб. И казалось, что вот-вот кукла откроет глаза. Вокруг подстилки и вокруг свечей наставник Хо начертил массу крючков и других непонятных знаков. В углах гексаэдра лежали кучки костей и смеющиеся глиняные мордочки.

– Что теперь? – чуть слышно спросил Артур. – Зачем вы меня позвали? Вам снова нужна моя кровь?

– Не кровь, – краем рта улыбнулся наставник Вонг. – Ты нам нужен, послушник, чтобы вырастить куклу. Нам нужна твоя жизнь, но не кровь…

– Вы что… обалдели? – не выдержал президент. – Вы меня что, к онанизму принуждаете?!

Китайцы переглянулись и без улыбки уставились на него.

– Поторопись, послушник. Кукле нужна жизнь. Кукла не может долго на воздухе.

– Дьявольщина, мать вашу… – проскрипел зубами Коваль. – И куда мне… как мне?

– Мы отвернемся. Прямо на куклу, вот сюда, – деловито указал Вонг на гексограмму, нарисованную тонким пером на животе голема.

Скрепя сердце, Артур выполнил то, что от него требовали. Ему мешали скрежет и шуршание на крыше. Вполне вероятно, это маленькие трудолюбивые друзья с выдвижными челюстями уже грызли воздуховод…

– Уффф… готово, чтоб вам…

Артур даже не успел застесняться толком, как оба китайца ринулись к столу. Они оттеснили его от куклы, набросили сверху нее еще один травяной половичок и… подожгли его. У наставника Вонга оказались в руках две погремушки с размалеванными зубастыми рожицами. Брат Хо опустился на колени и забормотал. С первых слов его невнятной молитвы в президентском люксе стало твориться что-то неладное. Лампы засияли вполнакала, стало горячо, в воздух поднялась пыль, словно кто-то орудовал под диванами невидимым веником, застучали обложками книги в шкафу. Наставник Вонг зашагал мелким гусиным шагом вокруг столика, раскручивая над головой дребезжащие погремушки.

– Тебе лучше уйти, послушник…

– Тебе лучше уйти.

Артур попятился к выходу, не сводя глаз с тлеющего половичка, связанного из травы. Там что-то шевелилось. Шевелилось и росло в размерах. Из-под подстилочки показалась розовая пятка размером с пятку годовалого младенца. В другом месте вдруг вынырнула кисть руки… но она принадлежала уже не младенцу, а скорее – пятилетнему ребенку. Кто-то замычал, захныкал требовательно, просяще.

Наставник Хо завертелся волчком, выкрикивая слова то ли песни, то ли молитвы. Наставник Вонг с такой скоростью вращал звенящими погремушками, что руки его сливались в два сплошных круга. Что-то происходило по бокам, в зоне периферийного зрения. Артур наткнулся спиной на этажерку. Не без труда ему удалось скосить глаза.

Банкетка приподнялась в воздух и парила сантиметрах в пяти от пола. Следом за ней приподнялся и толстый ковер. Один за другим вылетали гвоздики, крепившие ковер к плинтусу. В противоположном углу помещения оторвался от пола секретер, внушительный напольный подсвечник и кресло. Все вместе они начали едва заметно вращаться вокруг центра комнаты. Затряслись ставни, стопка бумаг из шкафа рассыпалась веером, но документы не долетели до пола. Они словно погрязли в невидимом киселе и тоже начали круг почета. Вместе с гербовыми бумагами вокруг китайца запорхали карандаши, папки, перья, чернильницы, затем с длинного письменного стола спрыгнуло серебряное пресс-папье, массивная чернильница, бюст Ломоносова…

Лампы почти погасли. Кусок мира вращался. Кукла росла. Очень медленно, но все быстрее и быстрее.

– Уходи, послушник, это не твой ритуал. Тебе нельзя встретить глаза двойника! Делай то, что предначертано!

Кукла стала размером с десятилетнего ребенка. Показалась макушка, седая… уменьшенная копия его головы… Маленькие кулачки сжимались и разжимались в такт завываниям Хо. Артуру очень хотелось досмотреть спектакль до конца, до безумия трудно было отвести взгляд, но остаться в жарком купе было еще страшнее!

Он вывалился в коридор, едва не придавив щуплого посыльного.

– Ваше высокопрес. во, там генерал Даляр просит вас…

Локомотив дал свисток. По сцепкам пробежала волна ударов. Эшелон дернулся, уступая место на втором пути следующему составу. Расчеты разворачивали зенитки. Пулеметчики слаженно гремели лентами. Арбалетные команды зорко вглядывались в вечереющий пустынный город. Неведомый враг мог появиться каждую секунду. Сержанты транслировали команды офицеров. Внизу, среди пассажиров, паники не наблюдалось. Почти все вооружились, кто во что горазд. Командующий разрешил выдать из походного арсенала кинжалы и кольчуги, зато запер под замок весь запас спиртного.

– Что у вас там? – Коваль взбежал по лесенке.

– Ваше высокопревосходительство, нет пути вперед, – капитан «голубых клинков» щелкнул каблуками, уступил Артуру место у прибора ночного видения.

Коваль нагнулся к окулярам. В первую минуту ему показалось, что перед раструбом повесили черную простыню. Однако костры вокруг эшелона просматривались замечательно. А также фигурки караульных, огни на столбах и семафорах, и даже темные массивы жилых домов.

Черная простыня висела где-то дальше.

– Никогда такого не видали, – робко пожаловался веснушчатый механик, отвечавший за сложную оптику. – Тут господин Касьян был. Просил вам передать, что надо навстречу бы слетать…

– Поднимайте дирижабли, – приказал Даляр. – Вроде ветер потише стал?

Генералу никто не перечил, но Коваль видел, как переглянулись офицеры. Наводчиков и рулевых дирижаблей заранее считали покойниками.

«Русь» и «Каспий» стартовали одновременно. В первые минуты, пока стравливали тросы, все шло как обычно. Наблюдатель передал, что на окраине города, километрах в семи к югу, тоже горят костры, также видны шлейфы от трех лесных пожаров. И плюс ко всему – горит вода у берега реки. Вода гореть не может, стало быть – горит какая-то дрянь, вылитая в реку. Летучих бесов не видно, как, впрочем, и обычных птиц. От дыма трудно дышать, сносит на запад…

– Господин генерал, «Русь» не может пробиться дальше на восток.

– Ваше превосходительство, разрешите отпустить трос, оторвет! – закричал машинист с дрезины.

Трос натянулся стрелой. «Русь» неудержимо волокло на запад. Колеса дрезины качнулись. Ни к чему не привязанный «Каспий» внезапно потащило на запад с бешеной скоростью. Напрасно оба двигателя развивали полную тягу, дирижабль швыряло, как пушинку. Минута – и серебристое тело растворилось в низких тучах.

– Что? Как это не может пробиться? – До Артура не сразу дошел смысл слов.

– Наводчик передает – очень сильный ветер. Ураган, как черная стена. Они видят на востоке страшную грозу, прямо над Пермью.

– Не гроза это, однако… – Черный Дед, как всегда, материализовался из ниоткуда. – Кристиан правду говорил, я ему не поверил. Капля это… вывернутая.

– Капля? Какая еще капля? – Артур снова вгляделся в горизонт.

Над далекими постройками, над размытым вечерним горизонтом поднималась черная стена. Она слегка пульсировала, трепыхалась, как полотнище на ветру. По центру стена казалась выше, чем по краям. Впрочем, края разглядеть не представлялось возможным, дым от пожаров заволакивал горизонт.

– Капля вывернутая, – Озерник закинул в рот щепотку жевательного табака. – Видал, как капля в тихую воду втыкается? Впрочем, куда тебе… вы же пялитесь, а не видите ни черта! Для вас, городских, оно больно шустро кажется, раз – и все, хе-хе… А оно не шустро, если ждать и терпеть. Капля втыкается, вокруг нее стена водяная встает, вот почти как тут, а потом… разбегается волной во все стороны. Это Качалыцики, их делишки. Заступают нам дорожку. Молись, чтобы Кристиан успел собрать своих, кто тебе еще верен…

– Кажется, я понял, – Коваль подхватил у адъютанта обычный бинокль. – Капля вывернутая. Будто что-то воткнулось в землю, но не сверху, а снизу, изнутри, да?

– Ишь какой сметливый, – непонятно было, похвалил Черный Дед или посмеялся. – Плохо дело… Такой Звенящий узел прет, что все Хранители силы разом его не задержат, н-да… Ты бы слетал сам, что ли?

– Кристиан должен успеть, – твердо заявил Коваль.

– Господин генерал, «Каспий» возвращается! Низенько ползет! – обрадованно закричали караульные.

Притянули к земле «Русь». Кое-как дополз потрепанный «Каспий». Четверть баллонов на внешней стороне оболочки было разорвано. Наводчик стучал зубами и убеждал всех, что на высоте в сто метров бушует ураган. А еще выше с востока шпарят ошалелые птицы и летит всякий хлам, включая очки, башмаки и тарелки.

Артур поднял в небо дракона. Красный друг взревел от радости и энергично пошел на взлет. На высоте примерно в сорок метров его полет резко замедлился. Еще выше стало еще тяжелее. Внезапно Коваль понял, отчего не следует бояться возвращения летучих бесов. Кто бы ни породил ужасных созданий, летать при таком ветре они не могли. Лишь чудовищная яростная сила красного змея позволила ему преодолеть встречные потоки. Несколько раз седоку казалось, что дракон переломает крылья и рухнет вниз, прикончив их обоих. Однако, с рыком и стоном, китайский бородач преодолел ураган. Тучи висели невероятно низко. На высоте в сотню метров Артур полностью вымок и напрочь потерял ориентацию. Зато выше проглянуло ясное небо с первыми звездочками, открылась панорама безлюдного горящего города и…

То, что его так напугало. Капля вывернутая.

В разрывах туч, далеко внизу, Артур разглядел три живые змейки, окруженные кострами из разобранных домишек. Три военных эшелона, единственный островок жизни посреди вымершего города. Посреди грандиозного кладбища. Артура внезапно пробил озноб. Ему почудилось, будто кто-то отвел стрелки вселенских часов на пару десятилетий назад. Словно вернулся самый первый его полет на ящере, над пустынными, заброшенными деревнями, над заросшими шоссейными дорогами, где на сотни километров ни огонька, ни дыма печного…

Явление.

Подобравшись ближе, он решил, что пока станет называть это Явлением. Считать ли Явление смертельно опасным? Непонятно. Зато очевидно другое – Дед Касьян был прав. Оно походило на упавшую в гладь каплю или дробину и имело очертания кратера. По самым скромным оценкам, кратер достиг уже десятка километров в диаметре и продолжал расширяться во все стороны. Черные стены, вытянувшиеся вверх на добрый километр, не просто толкали впереди себя воздух, они создавали настолько мощные возмущения, что даже бесстрашный красный змей не рискнул приблизиться. Впервые за время дружбы человека и змея змей ослушался того, кто выкормил его кровью.

Встречный поток достиг такой силы, что пришлось нацепить альпинистские очки. Артур пришпорил змея, вынуждая его приблизиться хотя бы на сотню метров. Президент вспомнил, что творилось, когда Хранители послали его раскачивать Москву. Тогда там тоже происходило светопреставление. Москва-река вышла из берегов, здания проваливались под землю, посреди площадей попер бурелом, а домашний скот набросился на людей. Тогда тоже было страшно, но тряска земли закончилась, едва рухнули грязные заводы…

Сегодня на Урале родилось нечто иное. Колоссальная дымящаяся масса наступала на него, слегка прогибаясь по краям. Она наполовину поглотила Пермь, но не просто накрыла, как смерчь или песчаная буря. Растворила. Впитала в себя.

Стало почти невозможно дышать. Раскаленный вонючий воздух наждаком тер легкие. Умеренный свист сменился запредельным воем. Все предыдущие впечатления оказались обманом. То, что Артур принимал за газовое облако, за дымовую завесу или, в крайнем случае, – за взвесь чернозема и песка, оказалось гораздо более плотной массой. Артур вдруг понял, что это за мелкие беловатые вкрапления видит он в толще дымной стены.

Это были… девятиэтажки. Останки многоквартирной застройки, бетонные пригороды Перми, в которых никто не жил уже полтора столетия. Нынешние пермяки предпочитали заселять исторический центр, с печками и каминами. Но высотные здания не подняло в небо ураганом. Это сама поверхность планеты втягивалась в небо, скручивалась, как титанический чулок, и волокла за собой дороги, поселки, аэродромы, элеваторы…

Коваль увидел, что произойдет с ними и с поездом, если они поедут дальше. Впрочем, застыв на месте в ожидании составов с нижней Волги, они рисковали точно так же. Железная дорога не проваливалась в черную клубящуюся глубину, а заворачивала… вверх. Так же, как дорога шоссейная. На путях находился поезд, крошечные вагончики тянулись за таким же крошечным локомотивом. Поезд стоял на запасном пути, вагоны застыли под воронкой цементного элеватора, и все это вместе взятое взбиралось на вертикальную стену капли и повисало, чтобы потом рассыпаться, развалиться и сгинуть…

Звенящий узел рвал планету изнутри.

Дракон заклокотал, хлопая крыльями на месте. Никакие посулы и угрозы не могли его заставить лететь навстречу гибели.

Ковалю стоило огромного труда усадить огнедышащего друга на крыше президентского поезда. Бородатый красавец долго отказывался возвращаться в надоевшую цистерну. Пока они летали, полоса дымов стала заметно ближе. Запоздавшие птицы с криками проносились на запад. Черная полоса на треть закрыла небосвод. Смрад от горящего леса мешал сделать полный вдох.

Из города вернулись патрули. Во всем Закамске обнаружили следы еще трех массовых драк, сотню человеческих трупов и сотню трупов крылатых обезьян, и муравьев. Силком притащили за собой троих местных жителей, двух старых теток и облезлого, беззубого мужичка. Все трое, углядев гербы на стенах вагонов, повалились на колени и долго не могли отвечать на вопросы.

В конце концов выяснилось, что власть в городе перевернулась вчера утром. В пять утра ворвались желтые дикари, перебили начальство, пооткрывали остроги. За ними вкатились броневики с представителями новой власти. Папы велели всем собираться на главной площади, ударили в набат, да только никто не собрался. Почти все жители, до смерти перепуганные скорой расправой над клерками, двинули в леса…

– Что? Что там, впереди? – Президента встречали, как волшебника, который мог бы спасти их всех.

– Я не знаю, что это. Это похоже… – Артур задумался, стоит ли умничать перед своими не слишком образованными спутниками. Пожалуй, только Лева Свирский мог его понять, – Это похоже на неконтролируемый всплеск материи… или антиматерии. Близко я не сумел подлететь, змей упрямится. Он вообще редко когда упрямится. Наверное, почуял моментальную смерть.

– Отсюда в бинокль это похоже на рой насекомых, – сказал Даляр.

– Это не рой. И не дым. Оно срывает с планеты скальп. И эпицентр, судя по всему, где-то в районе Ебурга.

Все молчали. Затем заговорил Озерник:

– Ты пытался подняться выше?

– Змей не слушался меня.

– Вот как? Ведь ты выкормил его своей кровью, – почесал в затылке Даляр. – Насколько мне известно, красные змеи лишены чувства страха.

– Он не боялся за себя. Мне кажется, он понял, что погибну я.

– Что нам теперь делать? Отступить?

Артур оглянулся на запад. На линии блестящих рельсов пыхтел следующий эшелон. За ним выстроились цепочкой еще три состава. Плюс те, что спешили из Ярославля и Нижнего.

– Мы не можем отступать бесконечно. Дед Касьян, что ты молчишь?

Озерник, насупившись, следил за птичьей истерикой.

– Слушаю воду. Там на реке островка не видать?

– Острова? Там вроде бы много островков…

– Должен быть остров, впереди… Чую место, где супостаты собрались и грязь в реку льют. Где-то посреди реки, на стремнине. Но впереди нас, как бы не опоздать…

– Опаньки! – хлопнул в ладоши Орландо. – Чего ж молчал?

– Зато ты шустрый больно, – помрачнел Черный Дед. – Ты думаешь, к Качалыцикам так легко подобраться? Это тебе не детишки из интерната, что у вас в Зимнем столуются и в глаженых кофточках парами гуляют! Им кто-то сильный пособляет… Мыслю я, наш Сивый друг с ними заодно…

– Эх, не добили мы Быка в Питере, – в сердцах топнул ногой Цырен.

– Господин президент, я дам команду к отступлению, – Даляр смотрел твердо. – Отступим километров на сорок, поглядим, что да как… Нельзя так рисковать. Если бы господин Кристиан вернулся…

– Кристиана как ветром сдуло, – стали жаловаться офицеры. – Вот прежде было, чуть взбунтуется земля, Качалыцики – они тут как тут, соберутся в балахонах белых и гасят беду…

– А нынче даже наш Кристиан сбежал. Сгинул на змее, только его и видели!

– Ладно, я согласен, – к общему удивлению, президент не стал возражать против отступления. – Передайте командование. Отведите эшелоны на запад. Только перед этим отцепите мой вагон и прицепите к дрезине. Мы поедем вперед.

Все словно по команде оглянулись на восток. Черная стена поднялась уже втрое выше самых высоких зданий Закамска.

– Мы? Кто это «мы»? – насупился начальник разведки Карапуз. – Вроде вместе договор был. Братство Креста, сообща уговаривались!

– Отцепляйте вагон! – повторил приказ Артур. – Те, кто раскачал Землю… они охотятся за мной. Пусть видят, что я еду навстречу.

Не прошло и двадцати минут, как локомотив перебросил на запасной путь половину состава. Затем подошла дрезина и взяла на буксир президентский вагон. В суете мало кто обратил внимание, как из холодильника перетащили в президентский люкс тяжелый сундук. Его рысцой подхватили и перенесли восемь человек. Позже они божились, что в сундуке кто-то ворочался и сопел…

Прозвучала команда, патрули срочно возвращались под защиту брони. Кочегары схватились за лопаты. По поезду прошелестел слух, что президент бросил всех и кинулся один в лапы врага. Другие утверждали, что с Кузнецом на поиски смерти отправились его загадочные китайские слуги, чернокнижник Касьян и даже командир чингисов, удалой Митя Карапуз. Третьи болтали уж совсем дивное. Мол, видели президента живого одновременно в двух местах – на площадке дрезины и в окошке вагона. Но все сходились в одном – Россия взбунтовалась…

Солнце закатилось. Дождь стих. Ураган тоже угомонился, как будто Звенящий узел почуял приближение главной жертвы.

Дрезина, набирая ход, везла Проснувшегося Демона навстречу гибели.

31 ДИКТАТУРА В ОГНЕ

Военный Совет заседал вторые сутки. Вице-президенту Рубенсу постоянно ложились на стол донесения о проникновении шпионов в различные государственные структуры. В целях безопасности Совет четвертый раз менял дислокацию. Вчерашнее заседание едва не было сорвано бомбой, которую принесла в окно Эрмитажа обученная сова. Сову вовремя пристрелил караульный, птица упала на балюстраду балкона, и бомба взорвалась там, высадив три окна. Движение на набережной остановили, пожар потушили, затем следователи Трибунала разыскали предателя. Один из электриков нарочно открыл форточку и обмазал окно прозрачным составом, как видно весьма привлекательным для ручной совы. Под пыткой электрик сознался, что получил тысячу золотом и ожидал еще втрое больше после успешного выполнения плана. Тысячу золотом работяга мог заработать честной службой лет за шесть…

Папе Рубенсу, несмотря на его нелюбовь к пыткам, пришлось прервать Совет и присутствовать на дознании в каземате. За ночь выяснилось немало любопытного. Электрик действительно обучался в технической школе, и даже получил от министра Орландо наградную ленточку. Он происходил из богатой казанской семьи, его предки натерпелись унижений трижды. Вначале от президента Ивана, еще когда налоги собирала Москва. Затем, в короткий период независимости, власть захватил хан Халитов и выдоил в пользу своей армии всех богатых мурз. И в третий раз, когда Халитов угодливо покорился новой власти Кузнеца. А заодно взял на себя обязательства самолично расправиться с внутренними бунтовщиками. Бунтовщики снабдили сына поддельными документами, золотом и отправили к дальним родственникам в Крым. А из Крыма новоявленный шпион отправился в Петербург, в компании таких же вежливых, старательных и непьющих. Приказано было терпеть, а в нужный момент делать то, что прикажет полковник Гирей. Оказалось, что протекцию во дворец пареньку составили еще два года назад, и все это время Гирей не давал ни единого задания. Как будто забыл о своем протеже. Или их так много проникло в столицу, что всех и не упомнишь?..

Папа Рубенс моментально вспомнил, как отговаривал Кузнеца от резких шагов в ханском стане. И пять, и десять лет назад, и раньше тамошние богатеи отправляли золото на юг, в свободную Украину, а чем все закончилось? Нынче в Крым вход любому славянину был заказан. Впрочем, во время войны крымчаки не поддержали Карамаз-пашу в открытую, даже прислали Кузнецу письмо, где обещали не вмешиваться, взамен прося не трогать и их. Петербург обещание сдержал, ни один русский солдат не ступил на полуостров во время Южной кампании. Рубенсу еще тогда докладывала разведка – турки умоляли крымских мурз дать три дивизии, хотя бы три дивизии двинуть на Киев, но крымчаки отказали, сослались на уговор с русскими.

И вот теперь, такая напасть! Выяснилось вдруг, что после учреждения нефтяного треста «Татарское золото», и особенно – после отъезда президента в Сибирь, положение Халитова в Казани нестабильно. Нефть прибирали к рукам русские пополам с ханской родней, а прочим семьям ничего не доставалось! И потекло из Крыма в Казань оружие, поскакали отчаянные парни, готовые поддержать восстание, и даже дата восстания уже была намечена. Сразу после того, как в Петербурге верные люди уничтожат старшего Рубенса, генерала Абашидзе и генерала Борка.

Вице-президент привык ходить под пулями, в молодости сам немало дрался. Но когда своими ушами услышал, что удостоился смертного приговора от бунтовщиков, позеленел от злости и обиды…

Заседание Военного Совета возобновили в здании Генерального штаба. Начали с обсуждения положения в Казани. Вызванные на Совет армейские начальники, как один, высказывались за введение комендантского часа во всех татарских городах и ввод дополнительных сил. Под давлением большинства Рубенс вызвал в Казань из Волгограда батальон жандармов, а из Ярославля – батальон «черных клинков», легионеров, набранных из уголовников всех мастей. В Набережных Челнах начальнику гарнизона приказали арестовать восемьсот человек, всех подозрительных, богатых и к тому же обиженных ханом Халитовым. В Джалиле бунтовщики первые напали на губернатора, перерезали квартировавшую роту и подняли зеленый флаг. Связь с Джалилем и еще восемью городками прервалась…

По согласованию с Советом Рубенс снял два казачьих полка, дислоцированных в Саратове, и срочно отправил в Джалиль.

Следующим вопросом обсуждали воровство и саботаж на казенных заводах и приисках. На столе министра промышленности лежали донесения из Петрозаводского лесного хозяйства, где рабочие из освободившихся зэков бросили работу и ушли в леса. Еще хуже положение складывалось на сланцевских рудниках. Там объявился стачечный комитет, который соглашался вести переговоры только лично с президентом и требовал для всех двойной оплаты труда, водки и горячего пайка.

Всего год прошел, как президент послал экспедицию на Кольский полуостров. Там требовалось наладить поставки оленины и шкур, восстановить госмонополию на рыбную ловлю и обследовать никелевые месторождения на предмет их запуска. Уже пошла в Питер рыба и оленина, в Никеле заработали школа, горное училище и больница, и вдруг…

Смирные северные племена заволновались. Начальник геологов сумел отправить слезную депешу на ближайшую почтовую станцию. Он сообщал, что местные огольцы ломают древнюю технику, рушат подпорки в рудниках, поджигают и увечат цеха на комбинате. И умолял о военной помощи.

И тут же обнаглели норвежские моряки – стали ловить рыбу прямо у российских берегов, наплевав на все соглашения. Начальник мурманского гарнизона дал несколько залпов из береговых батарей. Две норвежские шхуны потопили. В ответ соседи потопили три баркаса с нашими рыбаками и забрали себе улов. Дипломатия зашла в тупик. Норвеги разговаривали высокомерно, словно знали, что ответить силой русский гарнизон не может. А гарнизон действительно ответить не мог. Два полка северного формирования еще не добрались до родины. Они сдерживали восстание на границе с эстами и только теперь возвращались домой.

– Мое мнение – надо вешать бунтовщиков на площадях, – заявил младший Абашидзе, командующий пограничными частями. – Раньше мои заставы бились с контрабандистами спиртного и тряпок. Нынче мы каждый день находим оружие, патроны и пачками ловим дезертиров.

– Если начнете вешать тех, кому симпатизирует народ, получите революцию, – тихо заметила Моника Арро.

Вся забинтованная, она полулежала в специальной кровати на колесиках и категорически отказывалась покинуть совещание. После того как Военный Совет принял функции Большого Круга, храброй француженке пришлось взять на себя руководство сразу тремя министерствами.

– Этого допустить нельзя, – впервые подал голос патриарх. До этого он смиренно слушал, спрятав руки в рукава сутаны. – Убийства не могут породить мир.

Старика вежливо выслушали, но проголосовали за укрепление застав пулеметами. Затем Рубенс отдал приказ отправить в Мурманск два итальянских фрегата, отвоеванных на Сицилии. На все мятежные заводы постановили послать следователей Тайного трибунала в сопровождении верных чингисов и башкир. Поскольку полицейских сил не хватало, Рубенс поднял казачьи полки, квартировавшие в Павловске. Все понимали, что оголяется юг Петербурга в случае серьезных волнений, но иного выхода не нашлось.

Следующим вопросом в повестке стояло дорожное строительство. Министр финансов сообщил о полном выделении средств. Начальник Управления строек рапортовал о том, что под Пензой разбойники напали на конвой и освободили больше тысячи каторжан, присланных на стройку. Еще хуже получилось под Оренбургом. Там снова начали бедокурить банды шептунов. Они разрушили асфальтовый завод, сожгли городок строителей и увели в степи почти две тысячи пленных…

– Мы уже послали туда два полка, – доложили Рубенсу генералы.

– Еще несколько таких докладов, и вам придется снова объявить общую мобилизацию, – проницательно заметил патриарх. – Мужчины только что вернулись к своим женщинам. Пахари – к своим полям. Ремесленные люди – к своим мастерским. Заводские – на заводы. Неужели вы желаете вызвать гнев народа?

– А что вы предлагаете? – сверкнул черными очками Фердинанд Борк. – У меня в папке еще восемь подобных докладных записок. И каждая угрожает государству. Альзо, прошу вас… Отказ работать на Втором тульском заводе. Это половина наших пулеметов и автоматов, к слову сказать. И самые высокоценные рабочие. Дальше. Ярославский резиновый завод. Забастовка. Им мало денег. Дальше. Генерал Абашидзе не стал говорить, но я скажу. У нас две попытки переноса пограничных столбов. Со стороны Эстонии и со стороны Латвии. Они утверждают, что до Большой смерти граница проходила восточнее… Еще хуже есть новости… – Германец сделал извиняющийся жест в сторону Серго Абашидзе. – Плохая новость, может быть война с Грузией. Пока нам ничего не известно, мало новостей. Они обстреливают наших пограничников. Они скрывают на своей территории опасных преступников. По данным разведки, четыре крупные банды из Дагестана и Чечни отдыхают в грузинских горах. Президент подписал с ними пакт о границе. Мы не можем преследовать бандитов там. Первый Южный фронт только что расформирован. Мы отпустили домой двенадцать тысяч резервистов. На заставах не больше шести тысяч штыков, совсем мало бронетехники и три летучих полка «черных беретов». Если кавказники начнут атаку, фронт держать будет некому.

– Что скажешь? – Папа Рубенс обернулся к Серго Абашидзе. Тот сидел бледный, сжимал под столом кулаки. – Будет лучше, если мы тебя освободим от командования. Ты не должен стать врагом для своих.

– Будет лучше… – Серго поднялся, играя желваками на скулах. – Будет лучше, если я немедленно поеду именно в Южную армию. Мне наплевать, кто там бьет моих ребят. Русские, грузины, азеры или турки. Мне наплевать. Я всю жизнь защищал Петербург и буду защищать его дальше.

Папа Рубенс переглянулся с другими силовиками. Командир жандармских частей еле заметно кивнул. Поднял руку Руслан Абашидзе:

– Тогда надо снимать и меня с должности. На мне теперь все пограничные войска. Если Военный Совет не доверяет тем, кто дрался за Россию…

– Совет доверяет! – Вице-президент впервые повысил голос. – Я не хочу, чтобы вас прокляли ваши же родственники! Будет лучше, если командование на Кавказе примет Валдис Второй… Да, не смотрите на меня так. Это внук Хранителя памяти, прекрасный офицер. Он с отличием окончил Академию. Три года назад он прекрасно показал себя, когда мы помогали полякам подавить восстание «лесных братьев». Тогда кардинал Станислав, большой друг нашего президента, вручил Валдису Второму золотую шпагу. Да, Валдис подполковник, но это поправимо. Кроме того, вы все знаете, что и Хранитель Валдис – друг президента…

– «Черные клинки» поднимут бучу, если вы пошлете вместо меня Качалыцика, – процедил Абашидзе. – Но я не против него. Давайте сделаем его моим заместителем. Пусть привыкают, я не против…

События следующего дня развивались очень быстро. В четыре часа пополудни Военный Совет переехал для следующего совещания в здание Двенадцати Коллегий. Сюда президент три года назад переселил полицию, так что охрана была на высоте. В шестнадцать двадцать поступили данные о масштабном бунте в четырех уральских губерниях. Связи с президентом страны по-прежнему не было. В шестнадцать тридцать Совет отдал в печать приказ о новой масштабной мобилизации. Призывались легионеры, принимавшие участие в боевых действиях. Возвращались в строй все неженатые и бездетные, не связанные с сельским трудом. Всего около сорока тысяч человек по центральным, самым лояльным, губерниям. Комплектование полков было поручено главному полицмейстеру страны. Мера неожиданная, но оправданная. Армии предстояло сдерживать собственных сограждан.

В семнадцать десять стало известно, что Пермь горит. Примчался курьер от Хранителя Валдиса с самыми плохими новостями. Уральские Качалыцики подтвердили страшный диагноз – Звенящий узел невиданной силы, но сдерживать атаку природы уральские семьи не собирались. Измена подкралась с той стороны, с которой никто не ожидал. Хранитель Валдис сообщал, что немедленно вылетает из Павловска на Беломорье, собирать всех своих.

Губернатор Элисты прислал срочную шифровку. Разбитые четыре года назад калмыцкие лидеры снова затеяли беспорядки. Пока в самой Элисте, где стоял сильный гарнизон, было спокойно, но в области полыхали пожары. Причем жгли и били не русских, а пришлых с Кавказа…

– А ведь президент Кузнец трижды предлагал Думе провести границу России севернее Кавказских гор, – с горечью напомнила Моника Арро. – Он мог просто приказать, но хотел, чтобы закон приняли честно. Провели бы новую границу, выселили всех бандитов за нее…

В семнадцать тридцать Совет отправил три срочные телеграммы в Варшаву, в Прагу и в Киев с просьбой о помощи. Желающим встать под знамена «черных клинков» предлагалось высокое жалованье, десять окладов по ранению и сто окладов вдове в случае смерти. Кроме того – неслыханное дело – предлагались во владение пахотные наделы в пограничных областях. По первым прикидкам, ожидалось не меньше шестидесяти тысяч наемников. Решение привлечь братьев-славян для усмирения бунтующих волостей далось непросто. Но в конце концов решили, что уставших после аравийского похода солдат лучше не трогать.

В девятнадцать ноль-ноль на Совет были приглашены девятнадцать банкиров и представители сорока богатейших торговых домов. Рубенс поставил вопрос предельно четко – или сегодня государство получит от частного бизнеса беспроцентные ссуды, или завтра государство за безопасность этого самого бизнеса не отвечает. С теми структурами, которые учреждал лично президент Кузнец, обсуждение быстро и удачно завершилось. Промышленники тоже особо не возмущались, поскольку все были заинтересованы в полицейской защите. Уперлись торговцы, особенно держатели дальних караванных троп. Эти ни черта не боялись – они сами содержали маленькие армии, сами наводили мосты и нанимали суда.

Однако Рубенс нашел и для них проникновенные слова. Он вызывал оптовиков поочередно, каждому ласково напоминали о налоговых и таможенных прегрешениях, затем каждому предлагалось выбрать. Выбор оказался невелик – или добровольное участие, или продажа своего бизнеса государству. По четко фиксированной цене. Прямо тут и сию минуту.

К немалому изумлению многих членов Военного Совета, далеких от финансов, в течение получаса банкиры и торгаши собрали почти сорок миллионов золотом. Немыслимые деньги, на них можно было содержать несколько лет целую наемную армию!

В двадцать один двадцать все законы мирного времени были отменены.

С нуля часов следующего дня в восемнадцати неспокойных городах начинал действовать комендантский час. Власть в губерниях переходила от гражданских властей к гарнизонному начальству. Для наемных полицейских сил под казармы освобождались лучшие особняки. Аппарат сыскного ведомства был увеличен втрое, дознаватели разъехались с самыми жесткими приказами в отношении зачинщиков.

В десять вечера Совет проголосовал за передачу Михаилу Рубенсу диктаторских полномочий.

32 ЗА ТРИ МИНУТЫ ДО КОНЦА СВЕТА

– Здесь, что ли?

– Справа рельсы взорваны. Есть только один путь – вперед. Но туда тоже опасно, вдоль Камы-то…

– Встретим их здесь, – постановил Артур. – Глуши мотор!

– Дай-ко поглядим, факел дай…

– Река вроде рядом?

– Ага. Лодку сюда давайте! Да тихо вы!

Берег реки находился неподалеку, с другой стороны подступали кривые домишки, но за потоками ливня виднелись лишь размытые габаритные огни дрезины. Железнодорожное полотно в этом месте примыкало почти вплотную к воде. От Закамска отъехали совсем недалеко. На западе, в черте города, плясали языки пожаров, которые не мог погасить даже ливень.

– Дед, ты их чуешь?

– А то. Окружают нас, звереныши. Поживей давайте, пока псов не спустили! По воде уйдем…

– Это хорошо, что окружают, – потер ладони Коваль. – Значит, отвлекли мы их от города…

– Те, кто каторжанами заправляет… – задумался германец. – Они наверняка уверены, что вы бежали вместе с женщинами. Вы умно придумали, герр президент!

Паровик на дрезине пыхтел, разбрасывая искры. Яркие фары разгоняли мрак не дальше, чем на десяток метров. Тьма сгущалась вокруг единственного вагона. Кочегаром и машинистом на дрезине был в одном лице адмирал Орландо. Раскрасневшийся итальянец закинул в топку последнюю лопату, вопросительно глянул на мокрых спутников.

– Не ронять давление! – шепотом крикнул ему Артур.

– Не забудьте мою поклажу, – поправляя очки, Лева Свирский тянул из вагона рюкзак с мертвыми бесами.

– Да уж не забудем, второй ходкой! – Карапуз подхватил арбалеты, ящик с патронами и рысцой кинулся к реке.

Коваль повернулся к наступавшей дымной стене. Судя по треску рельсов, до фронта Звенящего узла оставалось совсем немного, километров двадцать. Воронка колоссального взрыва продолжала бесшумно расширяться, перемалывая реальность, уничтожая под собой все живое и неживое. К счастью, звери и птицы давно покинули эпицентр. Иначе они бы набросились на членов Братства с диким остервенением…

Зато воронка рождала тех, кого земля носить нежелала вовсе. О передок дрезины с визгом ударилось слепое мокрое существо с двумя крыльями стрекозы, короткой жесткой шерстью и множеством цепких лапок. Не успело оно оправиться от удара, как Вонг разрубил его надвое. Никто даже не заметил, как наставник храма Девяти сердец превратил свой бамбуковый посох в длинный гибкий меч. С такой же скоростью стальное лезвие исчезло в посохе.

Министр и адмирал флота Орландо чертыхаясь соскочил с дрезины. На него с писком налетели сразу два беса. Один цеплялся за траву тощими голенастыми ногами, похожий на взбесившуюся одноглазую цаплю. Другой вообще больше всего походил на рыбу с вывернутыми наружу жабрами и когтистыми плавниками. Орландо почти не пострадал. На сей раз с пришельцами двумя выстрелами расправился фон Богль. Коренастый телохранитель следовал по пятам за президентом. Мешки он демонстративно таскать отказывался, чтобы не занимать рук. Зато держал под контролем весь временный лагерь.

– Матерь вашу, что это за чудища? Похоже, мы прем в самое пекло Вечного пожарища?

– Тут нет пожарища… их породили Качалыцики.

– Заберите дохляков, это самое главное! – Книжник, кряхтя, тащил из тамбура мешок.

– Я говорил – зря позабыли кольчуги и арбалеты, – выругался Озерник. – Дождемся, и порох гореть перестанет…

Во мраке развязали лодку, привязанную на задней площадке вагона, рысцой отнесли к реке. Небо заволокло окончательно и бесповоротно, но мимо Камы промахнуться было сложно. Черная вода ревела, словно ругалась вовсю на людей. Дед Касьян перехватил веревку, потянул ладью на себя, окунулся сразу чуть ли не по пояс. Лодка едва не зачерпывала бортами воду. Резвое течение мешало стоять на ногах. Даляр и Карапуз притащили из вагона по мешку, сбросили на дно, еще больше утяжелив суденышко. Коваль ждал их в купе, напряженно вслушиваясь в рев ветра. В мешки он машинально пихал книги из дорожной библиотеки.

Зубы непроизвольно отбивали морзянку. Книг было немного жалко, хотя в типографиях давно научились печатать новые. Жалко было обивки, ценной музейной мебели, гобеленов и хрусталя, жалко было кропотливого труда десятков мастеров, создававших президенту походный штаб и квартиру.

Артура слегка трясло. Слишком похоже все происходило. Слишком похоже на то, что он уже видел. Никто, кроме Артура, не догадывался, что время снова возвращается. Точнее, не возвращается, а неумолимо приближается к той точке, куда президента уже забрасывал компас Гермеса. Этот вагон с царскими орлами очень скоро должен сгореть, похоронив в пламени много народу…

Но кто эти люди? Кто из его друзей умрет?

Или… что-то должно случиться именно с ним? Ведь это ему досталось право активировать компас…

Идея незаметно вернуться в город на лодке принадлежала наставнику Вонгу. Рассудили так: если враг охотится в первую очередь за президентом, пусть гонится за вагоном, пусть считает, что Кузнец бросил армию, бросил эшелоны с переселенцами и бежал вместе с семьей. Наставник Вонг настойчиво предлагал президенту скрыться на красном драконе, но Артур заупрямился. В отличие от змеев русских Качальщиков, красный бородач не подпускал к седлу никого, кроме хозяина. Коваль заявил, что спасаться будут только все вместе…

Пока люди в вагоне ничего не слышали, кроме воя ветра и клекота дождя. Но они приближались. Они окружали…

По реке катились косые волны, словно только что прошел большой теплоход. В камышах застряли обломки баркасов, вырванные с корнем деревца, куски пристани. Мимо с тарахтением проплыл перевернутый катер. Его двигатель продолжал работать.

– Все, что ли, собрались? – спросил Касьян. – Дуйте назад, уже скоро… Я лодку пока привяжу.

На небо было страшно поднять глаза. Дождь сменился градом, ледяные шарики лупили по головам. Мир погрузился в трепещущий мрак. Откуда-то доносился вой, зигзаги молний разрезали сырой черный занавес. Слабые метки кипели, объединяясь в узел невиданной силы. Стена вскипевшей материи приближалась с низким стрекочущим звуком, словно нехотя двигал крыльями громадный сонный кузнечик.

– Слыхали? Точно дитя плачет.

– Это Звенящий узел… – Артур спрыгнул на пути, пряча лицо от холодных частых градин. – Когда-то в Москве я видел…

– Это похлеще будет, – словно угадал мысли Озерник. – Говорю тебе, похлеще идет напасть, чем в Москве. Ежели Кристиан своих придурков не остановит, сметет всех нас…

Каким-то чудом на несколько секунд из туч вырвалась луна. Сиреневый отсвет упал на рельсы, на кривые деревенские улочки, на покосившиеся домики предместий. Наставник Хо, взмокший, в кожаном переднике, выскочил из тамбура, заверещал требовательно.

– Почтенный Хо говорит, что среди врагов есть нелюди. Почтенный Хо никогда не перепутает запах врага с запахом друга. Он говорит, что кукла полностью готова, – наставник Вонг набивал стрелами духовые трубочки, укладывал их в газыри на своей безрукавке и безмятежно улыбался невидимому противнику.

– Господин президент, уважаемый наставник Вонг прав. Они собрали целую армию! – С крыши проворно спустился Цырен. – Господин президент, вы снова правы. Они охотятся только за вами, они не повели своих бандитов за эшелоном.

– Пусть идут, пусть все соберутся, – Артур скинул обувь, разворошил босыми пятками щебенку между рельсов. Он был готов драться с целой армией предателей.

Но тут что-то охладило его пыл. Едва босые пятки коснулись матери-земли, бывший Клинок ощутил то, что раньше не замечал. Тело послушно отреагировало на изменение разума. Артур стал видеть все происходящее как бы сверху, со стороны, и даже капельку заглянул вперед. Совсем немножко вперед, ровно настолько, насколько его учил покойный Хранитель силы Бердер…

Президентскому вагону предстояло сгореть не здесь, а намного дальше. Настоящий бой президенту предстояло принять не здесь, на мокрых шпалах, в окрестностях Перми, а в родном Петербурге. И смерть предстояло встретить отнюдь не в здешних камышах. Но судьбу не следовало гневить, и удачу не следовало дергать за бороду.

Значит, надо бежать. Пока не поздно!

Дверь вагона распахнулась. Наставник Хо выкинул во мрак что-то мокрое, завернутое в тряпки. В последний раз оглянувшись на красный бархат и дубовые панели коридора, Артур пришел к выводу, что половину имело смысл бросить тут. Богатство теряло смысл, когда разваливался мир.

– Командир, не успеваем уйти! Окружили…

– Это они так считают, что окружили, – оскалился Желтый леопард.

– Пусть, подпустим, – Дед Касьян матерно выругался, что случалось с ним крайне нечасто.

– Господин президент, может быть, все же?..

– Нет, – отрезал Коваль. – Я хочу видеть, кто сюда придет. Это те, кто хочет увидеть мою смерть.

– Командир, так что с булями, брать или отпустить взад? – Даляр вывел собак.

При виде хозяина лысых питомцев охватила радость. Вот кому было наплевать на приближение Звенящего узла, на козни Нижнего мира и войну с магометанами! Малыш от радости едва не опрокинул президента, его подружка тоже тыкалась колючим носом под мышку. Артур моментально получил заряд бодрости. От собак, как всегда, исходило дружественное тепло, которого не дождаться от людей. Даже от самых близких друзей не дождаться такой беззаветной преданности!

Он мог бы высадить булей и летунов еще в Закамске, он мог выгрузить в сейфы эшелона книги и ценности, но… никто не должен был сомневаться, что президент просто сбежал. С верной охраной и казной!

– Берем их с собой, и летунов берем, – решился Коваль. – Если что… избавиться успеем.

Однако спокойно погрузиться им уже не позволили. То, что с воды Черный Дед принял за стук топоров, оказалось перебранкой дребезжащих двигателей. На размокшем проселке запрыгали огни фар. Проселочная дорога в этом месте шла почти параллельно полотну, но дальше сворачивала в сторону, смыкаясь с асфальтовой. Там при рваном свете молний можно было различить строения закамского депо, останки трансформаторной подстанции и промятый автобусный гараж.

Видимость к этому моменту стала никакая. Лишь когда фургоны подкатили почти вплотную, стали видны эмблемы госпиталя, красные кресты и призывы сдавать кровь. Головной грузовик замер метрах в тридцати от железки, оттуда высыпали люди и стали натягивать цепи на колеса. Их машина на глазах погружалась в размокшую глину. Водитель первого «ЗИЛа» помахал рукой и что-то весело прокричал, приветствуя тех, кто стоял возле дрезины. Карапуз слегка расслабился, опустил ствол пулемета. Зато лысые псы напряглись, прижались к земле…

И не зря. Второй грузовик внезапно прекратил буксовать, резко вильнул в сторону, обошел своего собрата и устремился к железной дороге. Брезент откинули, в темноте полыхнуло крестообразное пламя.

– Ложи-ись! – Артур не узнал свой голос. Одновременно это слово прокричали еще трое.

Пули ударили дробно, отскочили с визгом от металлических частей дрезины, раскрошили деревянную опалубку. Людей не задело, зато с высоты прямо на головы посыпалось штук шесть подбитых бесов. Они отличались от тварей, рожденных женщинами в деревнях. По мнению книжника, этих сотворили неопрятно, они вскоре погибли бы сами, то ли от воздуха, то ли от солнца.

– Что за дьявол? Добейте эту муху!

– По мне тоже ползает… А-а-а, так тебе, гнида! Все, уже не ползает!

– Парни, все целы? – Артур притаился за вагонным колесом.

– Вроде все… Командир, они ползут вдоль насыпи, окружают.

– Лева, ты живой?

– Да живой, живой! Только в дерьмо угодил…

– Эх, зараза, говорил я – пушку надо брать! – выругался чингис.

– Слушайте, вы, сдавайтесь! – полетел сквозь морось хриплый, каркающий голос. – Это говорю я, походный атаман Свободной Уральской республики, Папа Ерофеев. Со мной три тысячи сабель. Назад вам не сбежать. Папа Степан Наливка стоит за вами, с ним две тысячи сабель…

– Ерофеев, это ты, собака такая? – не выдержал Коваль. – Узнаешь меня? Зря я тебя пожалел, когда сажали всех мерзавцев, кто президенту Ивану башмаки целовал! Пожалел тебя, уж больно за тебя Папа Саничев тогда просил. Так ты пять тысяч дезертиров набрал, чтобы меня одного победить?

В этот момент ветром принесло несколько недоделанных бесов, они сослепу полетели на свет фар. Среди добровольцев Папы Ерофеева затеялась ругань и паника. Даляр улучил минуту, взобрался в кабину дрезины и двумя выстрелами из арбалета погасил обе фары ближайшего грузовика. Президентский вагон погрузился во тьму. Пока шофер второго грузовика сообразил выключить фары, фон Богль сделал это за него. Теперь весь свет исходил от узких щелей в ставнях вагона и распахнутой двери тамбура.

– Командир, они окружают, – прошептал Карапуз. – Давай-ка к лодке, пока не поздно, я прикрою…

– Ты зря смеешься, Проснувшийся Демон! – гулко отозвались из темноты. – Ты сам подло бросил своих людей, сам сбежал от них в своем царском паровике! Сдавайся, тогда Звенящий узел отступит! Сдавайся, это ты раскачал Землю! Будь честен хотя бы сейчас. Сдавайся, освободи русскую землю от своего вонючего дыхания, не то…

Выступление прервалось вскриком и хрипом. Наставник Вонг дунул в духовую трубку, целя на голос. Папа Ерофеев закончил свой героический путь на земле. Впрочем, кто-то тут же поднял жестяной раструб и обрушил на защитников президента шквал оскорблений. Впереди на насыпи раздалось цоканье копыт. Мятежные казаки заключали дрезину в кольцо.

Артур сделал попытку приподняться, и тут же над головой засвистели пули. Он сам упал не слишком удачно, за левой рельсой, на виду у реки. С левой стороны экспедицию не прикрывали ни кусты, ни глубокий овраг. Если бы кому-то вздумалось обойти их со стороны воды…

Он как будто накаркал, хотя не произнес ни слова. Темные фигуры перебежками продвигались в прибрежных камышах. Некоторые ползли прямо в воде, изредка высовываясь, чтобы глотнуть воздуха. Человек с обычным зрением их бы не заметил, но тренированные глаза бывшего Клинка различали врага в полном мраке. Враги с разбега перебирались через насыпь и накапливались в группу, чтобы ударить одновременно.

Из тамбура что-то пропищал наставник Хо.

– Почтенный наставник Хо утверждает, что мы окружены, но наш враг очень глуп, – перевел Вонг. Китаец забрался на крышу вагона и оттуда посылал свои отравленные стрелы. Каждые несколько секунд был слышен легкий хлопок, за которым следовал истошный вопль или предсмертный стон. Но уральские папы привели с собой слишком много предателей.

Коваль в запале не сразу заметил, что левая рука отяжелела. Он напряг мысли, ладонью правой пробежался по кости… вроде все нормально.

Неужели ранили?! Только этого не хватало! Артур совершенно точно знал, что никакая пуля в него спереди не попала. А вот сзади…

Позади, на стремнине Камы врагов не было, однако попытка перекатиться в сторону вызвала дикую боль в лопатке. Коваль вдруг явственно увидел, как это произошло. Рикошет!

Это же надо, какое невезение! Проклятая пуля или дробина отскочила от чего-то железного во мраке и воткнулась ему сзади в плечо. Кровь текла, но пока не сильно, вроде бы артерии не задеты. Артур решил, что пока не будет пугать соратников, а на лодке устроит перевязочный пункт…

Взлетели две осветительные ракеты. По их сигналу сотня размалеванных желтых дикарей рванулась в атаку. Снова стали видны разбитые обгорелые дома, водокачка, ангары и ржавые паровозы на соседнем пути. Дикари бежали шеренгой по лужам, по камням, сквозь кусты, на ходу стреляя из луков. Стрелы с железными наконечниками обладали убийственной силой. Две стрелы насквозь пробили открытую дубовую дверь вагона толщиной в руку.

Карапуз развернул пулемет, и очередью скосило авангард нападавших. Фон Богль встал, прижавшись спиной к дрезине, в течение секунды сделал шесть выстрелов и снова распластался. Шестеро полегли с дырками во лбу. Там, где только что стоял немец, в металл звонко чмокнули три стрелы. Неожиданно заговорил автомат Даляра. Оказывается, он давно спустился к реке и залег возле лодки. Зато теперь генерал очутился у дикарей в тылу. Дав три короткие очереди, Даляр швырнул несколько зажигательных гранат. В ярких вспышках стало видно, как уцелевшие размалеванные мужики со всех ног удирают к городу.

Блокада была прорвана. Наставник Вонг убил еще четверых отравленными стрелами. Они долго завывали и катались в темноте, и некому было облегчить их страдания. В течение минуты нападавшие потеряли человек сорок.

– Давайте в лодку, – прошипел из мрака Даляр. – Я жратву уже забрал. Псов берегите…

– Эй вы, братья, слушайте меня! – Другой голос, более молодой и звонкий, прозвучал со стороны Закамска. Человек надрывался, ему приходилось перекрикивать стоны раненых. – Не будем убивать друг друга, люди русские. С вами говорит атаман Степан Наливка… Я не хочу этой войны, и вы не хотите. Слушайте, у меня погибла жена, двое племянников и еще многие из родни… Их убили твари страшные, посланные нам на погибель из ада. Очень скоро твари доберутся и до вас, до ваших жен и детей… Слышите меня? Давайте закончим эту драку, отдайте нам врага русской земли…

– Не могу его достать, он прячется, – пожаловался наставник Вонг с крыши.

– Этого человека заразили безумием, – прошептал Свирский. – Я знаком с этим Наливкой. Он был совсем другим, его околдовали…

– Командир, они к задней площадке подбираются! А-а, черт! – выматерился Даляр. – Может, булей спустить?

– Погоди, рано, жаль собак. Карапуз, ты нас прикроешь? Лева, Касьян, по моей команде – катитесь к берегу. На ноги не вставать, только ползком.

– Артур, может, лучше в вагон, там броня выдержит!

– Они только и ждут, что мы в вагон запрыгнем! – Коваль со вздохом сожаления попрощался со своей любимой передвижной резиденцией. – Разве не понятно, что от реки нас отсекают?

…Пожалуй, он рано обрадовался. Кровь текла все сильнее, нижняя рубаха промокла на спине. Самое противное, что он никак не мог завязать рану. Не перевязать, а именно завязать, как учил когда-то Хранитель силы Бердер. Любой взрослый Качалыцик должен уметь остановить себе кровь, если рана не опасная… Артур Качалыциком никогда не был. Однако Клинком, членом боевой дружины, его признали, после того как сумел на морозе, в сугробе, вырастить деревце. А уж ранку зашить – дело совсем пустяковое… Только не сегодня.

– Вы поторопитесь, я им баньку устрою, – Черный Дед был единственным, кто не согнулся под пулями и стрелами. Он невозмутимо стоял, вытянувшись во весь рост, под защитой своих чар. – Эх, жаль на этих дураков силушку ворожейную тратить…

– Касьян, ты это брось, мы без тебя не уйдем!

– Не боись, догоню. Маненько попорчу им кровь, воробушком оборочусь и догоню. Вы уж меня погодите в городишке-то…

Артур отстегнул рукав, достал привычные метательные клинки. Давненько бывший Клинок ими не пользовался, пришла пора попрактиковаться!

– Лева, ты где? Наставник Вонг?

Оба тут же отозвались. Книжник притаился между колес. Шустрый китаец, как и следовало ожидать, уже давно покинул крышу вагона и скрылся в прибрежных камышах.

– Командир, давай к нам, мы их пока огоньком отвлечем!

Снова загремели выстрелы. На сей раз бунтовщики не рискнули сразу кидаться грудью на амбразуры. Но опрометчиво стреляли со всех сторон. Их лидеры даже не озаботились тем, что пули и стрелы могут попасть в своих. Взлетели еще две ракеты, но свет скорее помешал нападавшим. Карапуз скосил из пулемета первую шеренгу уральцев, остальные спешно отступили в канаву. На насыпи корчились умирающие.

– Орландо, пора, как думаешь?

– Думаю, пора… А вот и я! – Орландо спрыгнул с дрезины, перекатился вбок, распластался на щебне.

Под рукой у него очутился небольшой ящичек с рукояткой. Если бы опытные служаки Степана Наливки имели возможность рассмотреть, что держит в руке ненавистный итальяшка, они бы рванули наутек, побросав оружие и коней. Но ебургские отчаянные головы напали на своего президента в темноте. Они не разглядели ни ящичка, ни проводов.

Когда грянули первые взрывы, сразу стало ясно, что лучший инженер страны перестарался. Еще раньше, пока Коваль с командой снаряжали лодку, Орландо при поддержке Свирского растянул два круга проводов и легонько вбил в землю двадцать четыре противопехотные мины. Противотанковых было жаль, но две Орландо все же выделил, втайне надеясь, что нападение не состоится. Теперь он порадовался, что на дороге уложил именно тяжелые противотанковые мины.

Стало светлее, чем самым ярким днем. Первый «ЗИЛ» неторопливо взлетал в воздух кверху колесами. Из его кузова что-то сыпалось, похожее на куски человеческих тел. Второй фургон встал на дыбы, раздавив тех, кто прятался позади него. Рядом рухнула стена двухэтажного коттеджа, придавив еще дюжину восставших. Третий грузовик перевернулся, заткнув собой узкий проселок. Всадникам пришлось прорываться в обход, через заросшие огороды и свалку. Затеялась настоящая канонада. Внутри кузова перевернутой машины стали рваться патроны. Пули летели вслепую и убивали всех, кто оказался рядом. Хаоса добавили зажигательные гранаты, которые в тыл нападавшим забрасывал Карапуз. Уральские сорвиголовы бросились наутек, но представление еще не закончилось.

Веером стали взрываться легкие мины, уничтожая конницу, залегших диких лучников и пулеметные расчеты. Братья Верстовы, первые лидеры восстания, погибли вместе, а с ними еще двадцать человек ближайших дружков и соседей. Погиб зять Кирилла Лопаты, тот самый, кто по совету Посланника выливал в реки солярку и мазут. Затем рванули мины под насыпью, разметав роту хуторян-арбалетчиков, которых послал папа Золотуха. Прочие южане перекинулись парой слов и поспешили ретироваться. Когда на головы резерва обрушился шквал смертоносного щебня, воины под штандартами Миасса ударились в бега. Верующие на ходу вопили, что проклятый Проснувшийся Демон вызвал своих братьев из ада. Наиболее стойко себя повели башкиры, подкравшиеся по реке. Они вступили в бой и даже ранили наставника Вонга, прежде чем Даляр и Орландо закидали их бутылками с «коктейлем Молотова».

По жуткой иронии судьбы, последним вражеским снарядом стала оторванная голова благородного папы Степана Наливки. Она прилетела в лодку к ногам президента, пять секунд спустя после того, как под лошадью атамана взорвалась мина. Коваль взглянул в свежее удивленное лицо бывшего начальника железной дороги и узнал его.

– Вот так, все кончено, – удовлетворенно произнес черный от копоти Орландо, бегом догоняя лодку.

Но все только начиналось.

33 СМЕРТЬ КУКЛЫ

– Вот они, – прошелестел Сова. – Бегут…

– Спрятались, эти глупые насекомые… – прошипел Лебедь. – Они хотят пересидеть вьюгу в своей железной банке…

– Никто не сможет пересидеть вьюгу Нижнего мира!

– Однако они распугали глупых крестьян, – Сова закинул в клюв кусок сырого мяса. – Чего стоят ваши крестьяне, если Проснувшийся Демон один убил больше ста штук? Они разбежались, оставив всю главную работу нам!

– Будьте насторожжже, – невнятно зарычала третья собеседница. Эта куталась в плащ, но наружу все равно торчали длинные уши, поросшие жестким волосом. И морда зверя тоже слишком выдавалась вперед. Однако это не мешало ей быть самой осторожной и умной из троицы. – Не забывайте, это глупое насекомое сумело укр-ррасть кое-что важное из могилы самого Чингисхана… это насекомое сумело выр-рваться из объятий Хозяина и…

Трое посмотрели с крыши вниз. Ночь не мешала посланцам Нижнего мира, но клубы дыма скрадывали видимость. Горел лес, пылали сады в пригородах Закамска, горел центр города и нефть в водоемах. Слабые метки вспухали одна за другой, земля покрывалась трещинами, однако нитка железной дороги пока не прервалась. Одинокая дрезина удирала изо всех сил, таща за собой бронированный вагон с царскими гербами. Дрезина удирала по боковой ветке, в направлении Чусовой, стремясь, видимо, проскочить перед ударным фронтом Звенящего узла. Позади вагон нагоняли разрозненные группы всадников. Они стреляли, но без особого успеха. Из башни на крыше вагона огрызался тяжелый пулемет, всякий раз нанося погоне существенный урон. Пехота давно отстала, повернула к городу. На месте недавнего боя зияли воронки, валялись сотни трупов, голосили раненые, которых некому было спасать.

– Они едва не убили меня, – низким вибрирующим басом произнес четвертый участник беседы. Он бесшумно подобрался к костру, у которого грелись то ли люди, то ли звери. Бездымный, почти невидимый костер они развели на плоской крыше высотного здания.

Отсюда прекрасно просматривалась громада вокзала, залитые огнями эшелоны, ползущие на запад, цепочка костров и казацкие разъезды с факелами.

– Но не убили же, – каркнул Лебедь. Он вытянул в сторону длинную костлявую конечность. Мгновением позже на локоть приземлилось жутковатое бурое существо, одновременно похожее на обезьяну и навозную муху. Существо сложило крылышки, облизнулось и что-то засвистело на ухо Лебедю. Тот затрясся, заквохтал от смеха.

– Что там такое? – жадно спросил Сова, вынимая из костра недожаренное мясо.

– Его самка и детеныши все еще там, в железном черве, – прошипел Лебедь. – Хозяин мудр, он все предвидел. Проклятый враг вез своих детей под защиту Качалыциков, но не успел. Теперь он пытается сбежать на юг. Он бросил своих каторжан, подлый, как все царьки… Наше время настало, нападем и прикончим его.

– А может… снова стоит послать вперед насекомых? – предположил Сивый Бык. – Пусть они убивают друг друга…

– Тебя здор-рово напугали в их главном каменном гор-роде, – усмехнулась та, что походила на волка. Она выхватывала мясо из костра и заглатывала одним глотком, не жуя. – Тебя напугали, выбили глаз, помяли морду… но это все попр-равимо. Разве ты не понял, что тебя тр-рудно убить? Ты больше не кусок этого вонючего мирpa, ты, нар-реченный Сивым Быком, по имени сильного онгона… Ты теперь кусок Хозяина, малая часть мирpa Нижнего, а потому окончательно убить тебя могут только там, ну или…

– Что «или»? – резко повернулся Сивый Бык. Несмотря на устрашающую внешность и копыта, в нем еще много оставалось от человека. А в грубом оскале, при желании, можно было угадать черты бурятского шамана.

– Сам знаешь. Или очень сильный колдун, которых почти не осталось. Или тебя может убить такой же, как мы, носитель онгона, – проухал Сова. – Но мы друг друга убивать не собираемся, а других сильных онгонов здесь нет.

– Один такой был в Петербурге, – уперся одноглазый Посланник. – Один был, Желтый леопард… Я не знаю, откуда он. Он мал ростом, но ярость его сильна. Ему ведом тайный язык степи…

– Но здесь его нет, – возразила Волчица. – Наши вер-рные уши доносят, что в вагоне только Пр-роснув-шийся Демон, его бабы и два стар-рика. Наверное, оракулы или что-то в этом роде.

– Если ты так трусишь, мы возьмем с собой самых преданных бойцов, – гоготнул Лебедь. – Тех, кого мы успели обратить…

– Впер-рред, – зарычала Волчица. – Если он сбежит, все будет напр-расно. Книга Шестокрыла никогда не вр-рет! Если Пр-роснувшийся Демон сбежит, насекомые снова заполонят Верхний мир, а нам – конец…

Четверо прыгнули с крыши здания, легко растворились в стонах ветра, оседлали струи дождя и заскользили вниз.

– Йяаааа! – Сова первый настиг виляющий хвост вагона. На ходу громадный хищник наполовину переродился в человека, когтистая лапа без труда сорвала с петель заднюю дверь в тамбур.

Но здесь Сову ждали. Крошечный косоглазый человечек щелкнул спичкой и швырнул в морду бесу бутыль с горящей смесью. Сова в мгновение ока превратился в пылающий ком перьев. Он оторвался от вагона и покатился по шпалам. Отрубленная настоятелем Хо конечность продолжала цепляться за косяк.

В горящего Сову на полном ходу врезался Лебедь. Чтобы не вспыхнуть, он резко взял влево и уступил инициативу Волчице и Быку. За Быком, с топотом и пыхтением, спешили вновь обращенные, носители малых онгонов. Кавалерия заговорщиков давно отстала. Люди не справились со своим заданием.

– Скорррее, – прохрипела Волчица. – Останови их повозку, ты сумеешь! Останови!

Лебедь развил бешеную скорость. Он обогнал мчащийся вагон по косогору, не глядя, проломил несколько заборов, насквозь пробил стену коровника и одним прыжком достиг дрезины. Едва отдышавшись, он сорвал крышу с кабины и замер…

Внутри, возле распахнутого зева топки, сидел на лавочке сухой тощий старик с окладистой бородой. Угольно-черные глаза старика смотрели приветливо, зато пугала его подозрительная хламида, расписанная невидимыми защитными рунами. Руны светились и кружили, но простой смертный этого видеть, конечно же, не мог.

– Ну, привет, зверушка, – ласково сказал старичок и ткнул Лебедя в живот концом посоха, спрятанного в широком рукаве.

Лебедь почти не помнил себя человеком. А все те людишки, с которыми по воле Хозяина сводила его судьба, не умели оказать даже самого слабого сопротивления. Любой из живых онгонов был непобедим и неуязвим, если только не встретит…

…Озерника!

В последний миг Лебедь вспомнил это отвратительное имя. Такой страшной боли бес не испытывал никогда. Даже пытка обращения вспоминалась ему спустя столетия, как своего рода наслаждение. Толстый посох, с виду обыкновенная деревяшка, насквозь проткнул грудь и вылез на спине. Но на этом старичок не остановился. Он поднялся с места, ухватил свое зловещее оружие двумя руками и зашептал заклятия, запрещенные в обоих мирах. Заклятия, опасные тем, что действуют на того, кто их посылает, самым невероятным образом. Но не сразу, а спустя время. Озерник бегло шептал молитву Идолу грязи, выворачивая слова наоборот, выворачивая ударения и заменяя гласные в позорном бесовском порядке. Так прочесть молитву Идолу мог лишь сильный, очень сильный колдун.

Лебедь обеими ручищами схватился за посох, пытаясь освободиться. Делать этого не стоило. Руки тут же приклеились к дереву и… потекли серой смердящей грязью.

– Отпусти меня, отпусти… – на русском прохрипел бес.

Он нависал над хилым человеком горой, но ничего не мог поделать. Идол грязи разнимал его тело на части. Озерник засмеялся, показав удлинившиеся клыки.

– Да зачем тебе на волю, зверушка? – произнес он на тайном языке Изнанки, которым не владели даже младшие онгоны.

Несмотря на дикую боль, разрывающую тело надвое, Лебедь догадался, почему старичок смеется и не боится шептать запрещенные слова.

Озерник не собирался жить долго…

Волчица ткнулась носом в горящий тамбур, слегка отстала и запрыгнула на крышу вагона. В огонь лезть не хотелось. Она слышала вопли Совы, знала, что с ним ничего не случится, но волновалась, куда подевался Лебедь. Волчица вырвала зубами поручень верхней эстакады, ухватилась за что-то длинное, потянула крышку люка и… встретилась глазами с узкими глазками китайца. Китаец глядел на нее из оконца боевой башни и улыбался.

Длинная железная дубина вдруг задергалась и раскалилась у Волчицы в лапах. Очередь из крупнокалиберного пулемета отшвырнула ее на десяток метров. Все пули попали прямо в живот. Дьяволица угодила спиной на острые ветки деревьев. Спустя минуту она справилась с болью, свалилась на землю и заковыляла следом за вагоном. Наполовину разорванное туловище медленно зарастало. Слишком медленно!

Мимо, набирая скорость, на ходу отращивая перья, проковылял обугленный Сова. Он выл и ревел, но не от боли, а от ревности, что тупому Сивому Быку удастся первому проникнуть в дом на колесах и оторвать башку у Кузнеца. Сову даже не удручил разорванный надвое труп Лебедя, да еще и разжеванный чугунными колесами. Сова не сомневался, что приятель скоро поднимется на ноги. Только бегущие следом младшие онгоны охнули и ненадолго притормозили, когда Лебедь на глазах начал превращаться в липкую серую грязь, в подобие птичьего помета, в смердящую лужу. Но обращенные спешили выполнить приказ, да и помочь ничем не могли…

В первом предсказании Сова не ошибся. Сивый Бык, называвший себя Посланником, легко проник в вагон через передний тамбур. Он замер, раздувая ноздри, ошарашенный покоем, теплом и сказочным барским уютом. На мгновение Посланник забыл, зачем явился сюда. Ему захотелось забрать себе этот чудесный дом с мягкими коврами, трескучими печками, с запасами вкусного вина и копченого мяса… Эти запасы находились совсем рядом, за стенкой. А еще там пахло женщинами, чистыми, нежными, белокурыми женщинами, совсем не такими, какими приходилось довольствоваться шаману в его прежней, бездарной жизни…

Сивый Бык выломал зеркальную дверь. Перед ним расстилалась страна сказочного великолепия. Настоящий рай, только Бык запамятовал слово «рай». Он толкнул копытом ближайшую ширму, но никого не нашел. В это время наверху застучал пулемет, затем все стихло. Вагон набирал скорость, его мотало из стороны в сторону на раздолбанных стыках, по крыше хлестали ветки. В обеденном зале хлопали замки шкафчиков, по бархату катались хрустальные фужеры, на резных ширмах покачивалось шелковое дамское белье.

Сивый Бык зарычал, раздувая ноздри. За следующей дверью он нашел женскую спальню. Кто-то прятался от него на широкой кровати, за ширмой. Кто-то из мерзкой семьи Кузнеца, а их всех надо растерзать…

Сивый Бык прыгнул, пробороздив рогами потолок. Но под периной обнаружилась не трясущаяся белокурая бабенка, а черно-желтая пятнистая морда леопарда. Леопард ухмыльнулся и в один удар содрал Быку кожу с морды.

От встречного удара копытом он легко увернулся.

– Ага, снова ты?! – Ненависть ударила бывшему шаману в голову. Посланник с такой силой ударил вторым копытом, что пробил кровать и застрял среди пружин.

– Он обманул нас! – взревел Бык. – Его самки нет здесь! Нас заманили в западню!

Он начал вырываться, лязгнул зубами, но Желтый леопард в который раз показал свою ловкость.

В два прыжка Цырен достиг дальней стены и обрушился на холку Быка сверху. Ему удалось разодрать сухожилия, выломать несколько ребер, но противник был гораздо сильнее и массивнее. Он даже теперь продолжал расти. Посланник временно ослеп, глаза его вытекли, а новые глаза только начали формироваться. Однако слепота не помешала ему сорвать двуспальное ложе с ножек и навалиться на ненавистную кошку. Кости леопарда затрещали, когда многотонная туша припечатала его к стене. Цырен полосовал живот демона когтями задних лап. Чудовищным усилием ему удалось освободиться и выпрыгнуть в коридор.

Тем временем Сова предпринял вторую атаку. Вместе с ним в тамбур ввалились обращенные, мохнатые широкоплечие мужики с дальних заимок, репрессированные еще губернатором Кузнецом во время первых чисток в Петербурге. Они рубили топорами и секирами все, что попадалось под руку, в попытках отыскать живых. Одновременно в окна и трубы полезли летучие бесы, охочие до человеческой крови.

– Эй вы, голодранцы, остановите кто-нибудь эту повозку! – Сова тычками отправил троих бойцов в передний тамбур. Никто из них не вернулся, но о порученцах быстро забыли, поскольку нашли живого.

Нашли проклятого Проснувшегося Демона! Жалкое насекомое пряталось в углу огромной кровати, тряслось от страха и прикрывалось простыней.

Многоногий бес вцепился в голову президенту, одним неуловимым движением челюстей сорвал скальп. Его собрат прокусил мужчине живот. Лопнула перегородка, обрушилось зеркало и комод. В купе ворвалась потрепанная Волчица.

– Ему конец, – захохотал обгоревший Сова. – Можешь порадовать Хозяина.

– Где же его детеныш-ши?

– Какая разница? Наверное, Кузнец их выкинул по пути, когда понял, что не сбежит от нас. Мы их сожрем позже…

– А как же… как же эти? – Волчица нерешительно указала на рой летучих чудовищ, терзавших труп. – Как с ними справиться?

– А зачем с ними справляться? – Сова разинул черный клюв. – Пусть размножаются. Скоро вся земля станет их пастбищем. Пойдем, нам осталось самое приятное…

Сова скинул плащ. Маскироваться дальше не имело смысла. Бумазеевая рубаха лопнула на его внезапно округлившихся плечах. Сапоги тоже оказались имитацией. Вместо человеческих ступней в землю упирались широкие птичьи когти.

– Он здесь! Он здесь!! – Из соседнего купе, волоча за собой обломки пружинной кровати, выкатился Сивый Бык. Его челюсти и лобная кость еще белели, кожа не успела сформироваться, но огненные глаза уже проросли в глазницах. Бык с перепугу стал еще крупнее, его туловище еле помещалось в проходе, рога пробили потолок.

– Кто здесь? Кто? – подпрыгнули соратники.

– Леопард, он здесь, он убьет меня! – Бык наконец освободился от кровати, принялся ломать двери остальных купе.

В сутолоке никто не заметил, как зашевелился на диване Проснувшийся Демон. Человек взял двух бесов за головы, и головы треснули. Еще два кошмарных создания, всадивших зубы в грудь человека, были разорваны молниеносно. Человек сел, в каждой руке его очутилось по две кавалерийские сабли.

– Он жив! Он жив! Убейте его! – взвизгнул Сова.

Проснувшийся Демон улыбался. Из его разорванной груди не капала кровь. Левая половина головы была смята в лохмотья. Он взмахнул обеими саблями в тот момент, когда Волчица прыгнула.

Но к ее великому изумлению, промахнулась. Этот проклятый Кузнец даже без мозга и сердца оказался шустрее. Он захохотал и принялся полосовать врагов двумя лезвиями. Волчица лишилась головы, обеих лап, с ней вместе погибли штук шесть летучих бесов. Сова благоразумно отпрыгнул в коридор, изумляясь такому чудному колдовству.

Что-то тяжелое и горячее ударило его в бок дважды. Позвоночник хрустнул и переломился, внутренности вылетели и залепили морду Быку. Сова обернулся и совсем близко увидел радостного китайца с гранатометом наперевес.

– Очень хорошо! – сказал китаец, сунул в ствол очередную гранату и выстрелил в Быка. Но Посланник легко сместился влево, в купе. Граната ушла в тамбур. Там рвануло, погас свет, слабо заморгало резервное освещение. Дальнейшие события происходили в сумерках.

Наставник Хо отшвырнул ненужный гранатомет и взялся за холодное оружие. Бык снова выскочил в коридор, планируя растоптать мерзкого Качалыцика, но ледяная игла воткнулась ему в затылок. Бык споткнулся и рухнул носом в персидский ковер.

– Охолони немного, зверушка! – посоветовал Озерник, с хрустом проворачивая посох.

– Он нас обманул! Он наду-ул нас! – заревел Бык, пытаясь освободиться от посоха, пригвоздившего его к полу. Однако ухватиться за посох он не сумел, вместо ладони уже оформилось копыто. Одного прикосновения к заговоренному дереву хватило, чтобы на верхней конечности Быка вспыхнула шерсть и полопалась кожа. Посланник Изнанки взвыл, покрываясь серыми волдырями.

Падая, Бык вырвал кусок внешней стены коридора. Стальной лист повис, будто обрывок бумаги. В пролом попытались проникнуть дюжины две головорезов самого мерзкого вида. Полуголые, волосатые, с крючьями, заросшие шерстью и весьма мало похожие на людей. Однако, увидев, какая участь постигла Сову, они попятились назад.

Волчица поднялась, нашаривая отрубленную голову, но человек с двумя саблями снова отрубил ей задние лапы. Затем он прыгнул вперед на одной ноге и снес головы троим обращенным. Однако их было слишком много. Люди-онгоны лезли через оба тамбура, заполняли все свободное пространство вагона.

Маленький китаец рухнул им под ноги с потолка. Четверо мгновенно свалились с подрезанными сухожилиями, другие набросились на монаха, принялись его топтать. Черный Дед навалился на посох, превращая Быка в серую жижу.

В распахнутое окно влетел Желтый леопард. Обращенные с визгом кинулись к выходу. Леопард порвал троих, остальные на ходу прыгали в окна. Вагон раскачивался и дребезжал на стыках. Казалось, колеса вот-вот соскочат с рельсов. Человек-кукла с хохотом прошел сквозь разбитые стены столовой и приемной. Он ступал по ковру из трупов и добивал шевелящихся раненых. На него спикировали еще штук восемь летучих бесов, но человек-кукла убил их всех. Несколько мертвых уродцев так и висели на нем, не разжав челюстей и после смерти.

В салоне от резкого толчка заиграл патефон. Приятный женский голос запел о том, как утомленное солнце нежно прощалось с морем…

– Убейте его, убейте!

– Йяаааа-аа!!

– Назад, все назад! Это не он, Демон сбежал!!

Дикий рык сотряс воздух. Забытая всеми Волчица выползла из-под горы трупов. Для того, чтобы восстановиться, ей пришлось пить кровь младших бесов. Зато теперь, разогнувшись, она стала в холке высотой с Сивого Быка. Волчица увидела, что Кузнец уходит, и, ничего не соображая, бросилась за ним.

– Хо! Ты где, наставник?! – Этот голос мало походил на голос прежнего Цырена.

Леопард одним ударом когтистой лапы снес Волчице голову. Затем опрокинул ее, распорол брюхо и развернулся в поисках китайца. В этот момент он совершил ошибку. Рога Быка воткнулись ему в бок. Его ненавистный противник представлял собой жалкое зрелище. Задняя половина туловища у него превратилась в вонючую пузырящуюся лужу, однако передние ноги и рогатая башка еще шевелились. Сивый Бык совершил последний рывок. Леопард упал, снова встал, шагнул вперед, но уже менее уверенно. Жизнь вытекала из него. Там, где рога проткнули пятнистый мех, раны больше не затягивались.

Волосатые оборотни снова наступали. Наставник Хо дрался лежа, его ноги были сломаны в двух местах. Двумя гибкими клинками китаец успешно сдерживал толпу, рвущуюся из тамбура.

– Вперед, трусы! – заухал Сова, выпуская двадцатисантиметровые когти. – Убейте его, это всего лишь жалкий бурятский оборотень! Его онгон не может жить долго!

Обезглавленное тело Волчицы трепыхалось, заливая внутренности роскошного купе черной кровью. Кровь пузырилась на коврах, тут же превращаясь в крошечных шустрых червей.

Человек-кукла снова встал. Обращенные отрубили ему одну руку и ногу по колено. И проткнули во многих местах. Искалеченный человек был как две капли воды похож на президента. Только смеялся иначе. Так мог бы смеяться затворник со дна глубокого колодца. Смеясь, он легко зарубил еще троих. Он повернулся в поисках врага. Но живых врагов больше не нашлось. Тогда человек-кукла заботливо обтер клинки и уселся в ожидании. Время его жизни еще не закончилось.

Черный Дед выдернул посох из глазницы Совы, обтер его о портьеру и наклонился к наставнику Хо.

– Улетай, – просипел монах. – Ты нужен Кузнецу…

Озерник расстегнул одежду китайца и мрачно по-цокал языком. Такие раны он не в состоянии был вылечить. Озерник выругался, напоследок пнул мертвого Сову в бок и вышел на переднюю площадку. Спустя пару секунд гигантский ядовитый летун взмыл в воздух и исчез в темноте.

В вагоне стало тихо. Слышался лишь грохот колес и свист пара с дрезины.

– Что… там, брат Цырен? – из последних сил приподнялся на локте наставник Хо. – Ты умеешь видеть… скрытое? Что видишь? Успели ли наши?..

Леопард попытался стать человеком, но не смог. Он знал, что это означает, если обратное превращение не удается. Об этом предупреждал почтенный бобо-лама в дацане. В случае смертельной раны умирать придется в облике красивого пятнистого хищника.

Леопард видел, как рассыпается черная стена, еще недавно поднимавшаяся до самого неба. Почти беззвучно оседали сотни тонн земной породы и воды, лес, разрушенные дома…

Звенящий узел сворачивался.

В разрывах угрюмых туч опять замелькали звезды, давление ветра перестало раскачивать вагон, угомонились звенящие рельсы, прекратилась бешеная шрапнель из щебня…

В излучине реки острый глаз леопарда различил блестящее пятнышко. Крохотное суденышко удирало от настигавшей его ватаги. С берега по лодке стреляли из арбалетов и ружей, в волнах мелькали черные точки. С большой скоростью лодочку догоняли две быстроходные посудины – буксир и плоская рыбачья моторка. Мужчины в лодке неистово гребли веслами, спасаясь от противника. На корме один из них двумя саблями отбивался от кружащих бесов. Каждый его удар был достоин кисти виртуоза, каждый взмах лезвия приносил смерть одной или нескольким мерзким тварям.

Другой мужчина в лодке был раза в два выше и в четыре раза шире первого. Он держал оборону сразу против дюжины врагов. Неприятель наседал на гиганта с сетями и баграми.

Леопард хрипло засмеялся и тут же закашлялся, сплевывая кровь. Он уложил внезапно отяжелевшую морду на лапы. Так ему удобнее было наблюдать за исходом боя.

– Они ранили Кузнеца…

– Так чего тыржешь? – слабым голосом осведомился китаец.

– Он сидит и стонет. Его укрыли, я слышу его сердце… Но эти дураки пытаются живьем взять Какара-пуза…

– Вот уж точно дураки…

Китаец захрипел.

– Оставь тревоги, наставник. Спи спокойно. Кузнец уцелеет. На то он и Проснувшийся Демон. На то он и Белый царь…

Перед тем как тьма поглотила свет, леопард успел увидеть и улыбнулся. Мурманский летун снизился над мелководьем, спланировал на корму буксира, прямо в стан преследователей, обернулся высоким худым стариком. Длинным посохом прочертил дугу, обезглавил сразу четверых дикарей. Их трупы поплыли вниз по течению, застряли в камышах. Буксир потерял управление, его кабина загорелась. Лодка с членами Братства стремительными рывками уходила к противоположному берегу. Озерник ударил посохом, снова обернулся летуном. На рыбачьей моторке верховодил молодой Качалыцик. Напрягая связки, он орал на своих рабов, но те, страшась озерного колдуна, прыгали в воду. Грести стало некому…

– Мы успели… – прошептал Желтый леопард. – Россия будет…

Желтые глаза подернулись пеплом. Он не успел увидеть самое страшное – как кинутая с моторки граната взорвалась прямо у борта, где сидел президент.

34 КРУТЫЕ МЕРЫ

Связи с президентом пока не было, несмотря на усилия связистов. Ни один населенный пункт на пути следования эшелонов с переселенцами не отвечал. Тем не менее Рубенс-старший взял на себя ответственность за успех переворота. Никто из членов Совета не называл случившееся переворотом, но втайне каждый понимал, что с Думой поступили нечестно. Особенно постыдно было то, что Думу старательно собирал и обучал президент.

Тем временем ситуация с распущенным сенатом стала угрожающей. Уже появились сведения, что отдельные личности сеют смуту, призывают к бойкоту всех общественных работ, к баррикадам на улицах и хлебным бунтам. В войсках, собранных из недавних крестьян, началось брожение. Гвардию и казачьи части мятежники тронуть побоялись, зато заслали агитаторов в военные школы, в казармы к рекрутам и башкирским легионерам. Некоторый успех они имели. Трое офицеров были избиты, разбежалась одна башкирская рота, в Гатчине взломали местный арсенал, но дальше этого дело не пошло.

Листовки принесли на стол к вице-президенту. В раскрашенных листках доходчиво и ясно, с пояснительными картинками, была изложена «программа действий за освобождение русского народа». Над составлением агиток поработали серьезные головы. Предлагалось немедленно сместить Кузнеца и «всю его банду». Снять с постов всех иноземцев, лишить их жилья и российских паспортов. Выбрать новых старшин – от каждого села, цеха, квартала, и собрать из них новую Думу. Пересмотреть все договора аренды. Вернуть в общее пользование все угодья, заводы и шахты, которые президент роздал иноземцам в концессию. Национализировать северные и уральские рудники, выкупить на зарубежных биржах все российские акции. А там, где ценные бумаги откажутся продавать, – объявить их недействительными. Выпустить из тюрем полторы тысячи заключенных, осужденных по политическим мотивам…

Список из тридцати фамилий, кого следовало задержать и казнить на месте.

Список из ста фамилий клерков, кто обижал народ и кого следовало судить силами народа.

Список армейских и полицейских командиров, кого следовало арестовать в первую очередь…

Поскольку агитация в армии, по законам Кузнеца, считалась тягчайшим государственным преступлением, дело автоматически подпало под юрисдикцию Тайного трибунала. Фердинанд Борк не стал миндальничать. Он поднял всех своих офицеров, заручился поддержкой жандармов и военной полиции и за два дня разоружил все подозрительные части, дислоцированные в пригородах. Три батальона было расформировано, зачинщиков на плацу заковали в кандалы, командиры были разжалованы и пошли под суд. Одновременно арестовали владельцев типографий, где печатались листовки, директоров трех газет и хозяев двух банков, которых заподозрили в финансировании бунта. Дело расходилось, как круги по воде, захватывая в орбиту все новых и новых подозреваемых. Однако город вздохнул свободнее, угроза мятежа отпала.

Фон Борк доказал Рубенсу, что Петербург надо перевести на военное положение, и губернатор с ним согласился. Два казачьих полка были вызваны из Выборга и Тихвина. Они заняли посты на всех площадях и развилках. В городской полиции провели серьезнейшую чистку, в результате которой за решетку угодили сто сорок человек. Половина из них была показательно расстреляна за связь с бандитами. В семнадцати из двадцати участков, место начальника районной полиции заняли казачьи чины. На передвижение по столице вводились пропуска. Увеселения, балы и частные праздники не воспрещались, зато были временно закрыты все общественные организации и наложен запрет на любые уличные сходки. На мостах появились усиленные наряды «черных клинков»…

Город замер. Таких крутых мер от семидесятилетнего Рубенса никто не ожидал. Зашептались о том, что Мишка на троих с немцем Бурком да грузином Абашидзе решил всю Россию подмять. К двум часам дня во всех людных местах появились плакаты с приказами военного коменданта и обращением вице-президента к народу. Также обращение передали по телеграфу во все города, с которыми имелась связь.

От граждан требовалось сохранять спокойствие. Лавочникам запрещалось закрывать магазины. Казенные заводы и промыслы работали без перерыва, прогул теперь приравнивался к мятежу. Сборища и демонстрации запрещались. Объявлялся дополнительный призыв в добровольные дружины. За пайком, форменной курткой и сержантским жалованьем немедленно потянулся безработный люд. Во главе дружин полиция ставила надежных офицеров. На ночных улицах поселков, и даже в крупных селах появились вооруженные патрули. Два-три жандарма и дюжина патрульных с примкнутыми штыками. Провинция зароптала, по углам глухо заговорили о беззакониях и мародерстве со стороны новоявленных дружинников, губернаторов завалили жалобами…

Но к Военному Совету стекалась и иная информация. Благодаря введению драконовских мер, выловили на железной дороге больше трехсот лазутчиков и разного рода шпионов. Расстреляли на месте и уничтожили иными способами две дюжины крупных и мелких банд. По обвинениям в мздоимстве и кумовстве отстранили от работы тысячу с лишним мелких и средних клерков. За решетку угодили почти четыре тысячи человек.

И все это за какие-то два-три дня…

Но самой крутой мерой стала отмена разрешения на ношение оружия. Собственно, такого разрешения никто гражданам и не давал. Но уже больше века, после страшных дней Большой смерти, никто оружие не контролировал и запрещать не пытался. Правда, прежний президент Иван издавал закон о виселице для всякого, кто в Москве обнажит клинок или выстрелит даже в воздух. Но времена те прошли, да никто особо закон и не соблюдал.

– По самым скромным прикидкам, у населения на руках до трех миллионов нарезных стволов, – доложил на Совете главный полицмейстер. – Из них триста тысяч, а то и четыреста, – это автоматы и пулеметы. От всеобщей пальбы спасает отсутствие патронов. Все четыре завода мы плотно держим под контролем и преследуем контрабанду.

– Где гарантия, что патроны не начнут делать в частных артелях? – поинтересовался министр горной промышленности. – При всех мерах безопасности, мои парни не смогут контролировать вывоз селитры и прочих составляющих. Воровство повсеместное.

– Подпольные артели и так работают, – повинился полицмейстер. – Только после их «работы» патроны в стволах взрываются. На том и ловим мастеров.

– Зато гранаты и бомбы умельцы делают повсеместно, – пожаловался начальник почтовой связи. – Господин вице-президент, я подавал вам докладную. За один лишь месяц в почтовые фургоны кидали бомбы шесть раз.

– Допустим, мы найдем способ запретить огнестрельное оружие. Но ножи и кинжалы носят почти все, – пожала плечами министр здоровья. – Во время всей последней войны на юге мы потеряли меньше людей, чем в пьяной поножовщине! И ничего вы с этим не сделаете. В южных губерниях кинжалы носят мальчишки с десяти лет. Эти обычаи установлены их прадедами.

– Да что далеко ходить! – поддержал главного медика страны начальник пограничной стражи. – Они не только к ножам, они к лукам и арбалетам с пеленок приучены. А как нам с арбалетами быть? Тоже приравняем их к огнестрельному? Вроде игрушки, да только желтые дикари с одними луками до сих пор обозы грабят. Со ста шагов в глаз попадают…

– Мы поступим так, как советовал мне президент, – подвел итоги старший Рубенс. – Мы не станем издавать указ о повсеместной сдаче оружия. Начнем по губерниям, по волостям, потихоньку. Вначале поставим вне закона пулеметы и автоматы. Только в Петербурге. И будем платить не только за сданный ствол, но и за доносы. А когда принесут стволы, возьмемся за луки. За клинки – в последнюю очередь…

К полуночи первый указ о ношении оружия был готов. Ничего не изымалось, но свободное ношение отныне разрешалось только сотрудникам силовых структур. В семь утра приказ Военного Совета огласили по городу, а в девять в подготовленные участки стали пачками свозить первых арестованных. К часу дня жители столицы поняли, что власть не отступится. Не желая угодить за решетку, бывшие вояки разоружились, попрятали обрезы и револьверы по домам. Многие чувствовали себя крайне неуютно, привыкнув всю жизнь махать пушкой…

Военный Совет заседал почти беспрерывно. Поскольку Рубенсу-старшему приходилось исполнять еще и обязанности губернатора, спать ему не давали десятки комитетов, совещаний и встреч получастного характера. То требовалось срочно определить порядок заселения особняков на Карповке. То в полном составе отказался заседать городской суд. Судьи гордо сложили с себя мантии вместе с полномочиями, потому что им второй месяц не платили жалованье. Рубенс распекал финансистов, умолял судейских вернуться на место. Стоило успокоить судей, как косяком поперли делегации от обиженных осужденных. За два дня суды столицы вынесли сто семнадцать обвинительных приговоров чиновникам разных уровней, преимущественно за казнокрадство и использование положения в личных целях. Чиновник, утаивший сто метров шерстяной ткани или пару бочонков спирта, получал пятнадцать лет по законам военного времени. Рыдающие жены и матери валялись в ногах и ночевали на пороге особняка вице-президента. Однако Рубенса ничто не могло поколебать. Законы мирного времени не действовали.

35 ЖИЗНЬ, КАК ПЕСНЯ

Артуру показалось, что где-то неподалеку напевают, протяжно, тоскливо, задумчиво…

Другим краем сознания, вполне еще действующим, он понимал, что потерял много крови, что, скорее всего, недооценил тяжесть ранения и очень зря не признался вовремя ребятам, что ранен. Понадеялся на собственную ловкость и умение останавливать кровь. Но что-то не сработало – не в нем самом, и не оттого, что забылись навыки лучшего лесного Клинка. Он все сделал правильно – мысленно представил себе рану, мысленно пережал сосуды вокруг нее, отключил болевые центры, зачистил и приказал тканям срастаться, как можно быстрее. Организм послушно отреагировал на волю хозяина, разорванные мышцы срастались, решительно выдавливая неровный стальной осколок…

И вдруг – процесс замер. Артур ощутил, как бурлящая соленая волна поднимается изнутри к горлу, мешая дышать и говорить. Должно было пройти несколько секунд, пока до него дошло – ранили вторично.

Пулеметная очередь прошла низко над лодкой, зацепив двоих – и Даляра, и Карапуза. По счастью, очередь прошла слишком низко, Мите пробило в двух местах бедро, у Даляра повисла рука.

– Лева, греби! Гребите, ребята, мать ее ити! – завопил Митя и неловко опрокинулся прямо на товарищей.

Даляр как раз замахнулся саблей, надеясь сбить в полете очередного зубастого беса, и… выронил оружие за борт. Фон Богль и Свирский лихорадочно налегали на весла, помочь им было невозможно, так как в лодке имелось лишь две пары уключин. Коваль решил сменить Даляра и вот тут-то уразумел, что шальной очередью зацепило не двоих, а троих. Причем, по закону подлости, пуля вошла снова в спину, под лопаткой, самому дотянуться до нее не представлялось возможным.

Артур качнулся и едва не кувыркнулся за борт. Он громко позвал Озерника, громко позвал вторично…

– Дед, скорее! Эй, кто-нибудь, парни, перевяжите меня! Лева, ты оглох?!

Ему казалось, что он орет, а в действительности он только сипел и брызгал кровью. Свирский греб, не поворачиваясь. На близком берегу полыхал пожар, поэтому книжник развернул лодку к берегу дальнему. Орландо сбил из револьвера очередного беса. Оставалось не больше десятка метров до погружения в полный мрак, дальше прицельно стрелять бы уже никто не смог. Преследователи безнадежно отстали, возле перевернутого баркаса барахтались в воде двое или трое, слышались вопли одного из Качалыциков. Он призывал преданных ему каторжан уничтожить Демона.

– Предатель… – прошептал Артур. – Ну ничего, доберется мама Анна до вас!..

Небо на востоке вдруг начало стремительно светлеть. Глубокая могильная темнота, охватившая полнебосклона, распадалась на части, просыпалась мелкой крупой, растворялась, уступая место обычной вечерней синеве. Что-то катилось по Каме, с ревом, с грохотом шла волна. Это возвращалась назад вздыбленная Слабыми метками вода.

– Сволочи, догоняют на моторе, сволочи!

– Карапуз, у тебя бомбы остались?!

– Светлеет, ей-богу! Ну, молодец, Дед Касьян! Видать – оприходовал нечисть!

Словно по волшебству, возник из мрака Озерник. Камнем упал вниз неестественно громадный летун, никого не стесняясь, обернулся человеком, пророс из перьев, перепонок и жесткой кожи. Руки и физиономия у Черного Деда были измазаны красным. Видимо, в полете оборотень прикончил несколько летучих бесов. Больше они в его «помощи» не нуждались, сами падали с высоты в воду и плыли по течению, дергая лапками в предсмертной агонии.

– Не меня, бурятка вашего, монашка благодарите! – прокричал Черный Дед. – Это он первый нечисти грудь подставил! Теперь точно разойдется узел, спасемся…

Президент удовлетворенно улыбнулся. Или ему только показалось, что улыбнулся, губы плохо слушались. Звенящий узел рассыпался. Это означало, что партия сыграна правильно и почти честно. Почти – поскольку с лживым противником никогда нельзя быть до конца честным. А противник попался на редкость лживый…

Артур ощутил, как его переворачивают.

– Держи сзади, бинт давай! – Рядом маячило встревоженное лицо Орландо. Черный Дед взмахом пальца разрезал на Ковале одежду, присвистнул от изумления:

– Вот те, молодец! Чего ж ты раньше молчал?! И как он только молчать мог, с такой-то дыркой?

Кто-то совсем рядом стрелял по воде, но Коваль не мог повернуть голову, чтобы увидеть – кто. Стало вдруг совершенно неважно, кто и зачем стреляет. Он увидел все со стороны. Увидел молодых Хранителей, их было человек восемь, не меньше, все злые, спесивые, наглые. По крайней мере двое из них гнались за лодкой, остальные, разбившись по радиусу, пытались сдержать рассыпающийся Звенящий узел. У них это получалось плохо, хотя силушки хватало, и зверья перебили немало, и грязи в лес нарочно натаскали. Но не стало Посланника, не стало незваных гостей из мира Нижнего, без которых так трудно опрокинуть Верхний мир.

Артур улыбнулся. Кристиан наверняка успел, он не мог не успеть. Спрятал Надю и детей в надежном месте, в таком месте, о котором не мог проведать ни один изменник. Кристиан наверняка скоро вернется и расскажет обо всем на Большом круге Хранителей. И мама Анна…

Артур увидел Надю ван Гог. Близко-близко увидел, вплоть до ямочек на щеках, до нежного пуха, о который так приятно тереться щетиной… Жена что-то говорила, но он никак не мог разобрать ее слов.

Артур увидел свою последнюю, и самую глупую ошибку. Нельзя было подвергать ребят такому риску. Следовало бежать одному, на пару с двойником и манекенами жены и детей! Он снова всех подвел, но это почти привычно. Следовало за столько лет во власти привыкнуть, что за тебя готовы умирать, и будут умирать. Такие люди – как опорные столбы…

– Заговорю сейчас, завяжу, милый, ты крепись!.. – Борода Озерника шекотала щеку, но внятно расслышать его слова мешала все та же песня. Заунывный мужицкий вой, ползущий не снаружи, а изнутри.

– К берегу давай! В город! – рычал полковник. – Мне ноги перебили, гады!

Артур очень хотел спросить, слышит ли кто-нибудь, кроме него, эту дикую песню. Но спросить никак не получалось. Кажется, фон Богль застрелил еще двоих. Кажется, китаец попал в кого-то из духовой трубки. Кажется, Черный Дед пытался орудовать посохом, но волшебство ослабло… Конечно же, Слабые метки! В местах искусственных аномалий магия практически не действует, поэтому… поэтому никак не унять кровь…

Песня придвинулась ближе.

Город тоже придвинулся. Пошел дождь, ударила молния. За мгновение ослепительной вспышки, Коваль разглядел грузовые причалы, чадящие дымки костров и цепочку ровных огней…

Поезд! Это ждал на пути их эшелон, осталось только причалить и послать кого-то…

Пуля ударила фон Боглю в затылок. Маленький германец клюнул носом, так и не выпустив весел. Лодку стало разворачивать, но наставник Вонг перехватил управление. Артуру стало смешно и одновременно – страшно. Верный телохранитель Богль за последние несколько недель умер дважды. Вначале – в подземном некрополе, затем – тут, словно не смог избежать предначертанного. Неужели и здоровяк Карапуз завтра погибнет?..

А потом, невероятно долго, Артур видел летящую из мрака самодельную бомбу. Кажется, ее кинули с плота, который секунду спустя кто-то из ребят поднял на воздух. Кажется, там все погибли, но это тоже неважно…

Бомба медленно вращалась в воздухе, и никто, кроме Коваля, ее не видел. Он отдал бы все на свете за единственную возможность предупредить друзей, но такую возможность никто не предоставил.

Бомба ударилась о борт лодки, и мир погас.

36 БОЛЬШАЯ БЕДА

Рано утром стало известно о диверсии на Первомайской ТЭЦ, снабжавшей энергией треть города. В одиннадцать удалось ликвидировать аварию, но почти сразу сообщили о лесных пожарах. Затем пришло самое страшное известие с Урала. Эшелоны первопроходцев застряли на подступах к Перми. Болтовня о летучих бесах оказалась не шуткой, несколько мертвых тварей доставили в Петербург. Болтовня о Звенящем узле тоже весьма походила на правду. По телефону из Вятки сообщили о массах беженцев, стремящихся на запад. Многие бежали в панике, не захватив с собой даже теплой одежды. А впереди, обгоняя обозы напуганных горожан, летели стаи птиц и мчалась всякая лесная живность.

– Это Звенящий узел, – подтвердил на Совете полковник Валдис Второй.

В отличие от старшего поколения Хранителей, Валдис Второй вполне свободно дышал отравленным городским воздухом. Он вырос в интернате Зимнего дворца, треть года проводя на заимке у деда, треть – в военной академии на Урале и оставшиеся месяцы – во второй военной академии Петербурга.

– Вы можете что-то предложить? – Старший Рубенс смотрел на Качалыцика красными от недосыпания глазами. – Как нам связаться с вашими уральскими братьями?

– Никак, – горько вздохнул полковник. – Мой дед был у Мамы Анны, говорил с ней опять. Туда приезжали многие, говорили. Посылали почтовых птиц, посылали волков и летучих змеев. Птицы вернулись, но не принесли ответных вестей. С летучего змея мой дед видел черную стену. Она закрывает полнеба и пожирает мир.

Члены Военного Совета переглянулись с таким видом, словно перед ними выступал умалишенный. Многие достаточно пожили на свете, навидались всяких чудес и не слишком верили в скорую кончину мира. Казалось, что хуже Большой смерти, выкосившей на планете девяносто пять процентов населения, ничего случиться уже не может.

– Черная стена? – скептически протянул кто-то. – Пожирает мир? Но если это так, почему Качалыцики не бьют тревогу? Ведь они всегда кричат о том, что надо спасать планету. Не верю я в эти байки…

– Прервалась связь с пятнадцатью уральскими городами и поселками, – осторожно напомнил младший Рубенс. – Еще вчера мы считали, что это мятеж. После того как стало известно, что нас предали некоторые губернаторы. Но с приисками на Чусовой связь была всегда. Это казенные предприятия, они охраняются «клинками». У местных губернаторов и волостных старост нет права там распоряжаться…

– Ты прав, это не просто мятеж, – согласился с внуком старший Рубенс.

– У моего деда есть еще один летучий змей, – как бы нехотя припомнил молодой Валдис. – Это последний змей, потому что Хранители силы выращивают их только в двух местах. На границах Вечных пожарищ, недалеко от Челябинска… Я могу попробовать.

Не успел уехать Валдис Второй, как поступили свежие сведения о волнениях в Ростове. Там русские вовсю дрались с кавказниками, отдельные стычки переросли в резню, строились баррикады и гремели выстрелы. Основной причиной стычек, как и прежде, стал контроль за потоками нефти из Баку.

В пять вечера младший Абашидзе доложил на Совете о состоянии дел на границе, а в семь уже готовился возвращаться в свой штаб. Он вез с собой приказ о спешной мобилизации четырех полков архангелогородцев, уволенных в запас, и переброске на юг верных флотских экипажей.

В одиннадцатом часу вечера Михаил Рубенс в очередной раз сменил кабинет, проехал в бронемашине от Зимнего до Мариинского и вернулся к обязанностям губернатора столицы. На столе плотной стопкой лежали доклады. О пополнении стратегических запасов зерна. Об углублении фарватера в угольной гавани. О строительстве нового терминала для сухогрузов. О запуске новой ветки трамваев…

Рубенс понял, что домой сегодня не доберется. Хорошо, хоть внук его не покинул, уже тащил на подносе кофе и свежую выпечку. Впрочем, губернатор не остался один. В половине окон дворца горел свет. Видя, что шеф на месте, чиновники не спешили расходиться.

– Господин вице-президент, к вам делегация соборников.

– Могут не ждать. Переправь их к моему помощнику.

– Депутаты городского Собрания просятся…

– Проси всех разойтись по домам.

– Они спрашивают, когда освободят тех, кого ночью забрали. Говорят, что будут жаловаться Кузнецу.

– Пусть жалуются. Кто еще?

– Начальник депо. Нет запчастей, вынужден прекратить восстановление четырех паровозов.

– Переправь его к министру транспорта. Нет, стой, напиши от моего имени записку, я подпишу. Пусть выделят нужное железо из армейского резерва, чтобы цеха не стояли…

– Начальник речного порта. Так и не решен вопрос с навигацией. На Литейном мосту не починили подъемные машины. Скопилось двадцать судов. Спрашивают, что делать. То ли поднять мост до осени, чтобы все свободно плавали, то ли рыть канал в обход? Им не попасть в Ладогу.

– Чтоб им сдохнуть! Дежурный! – Мысленно Рубенс выругал президента за то, что тот забрал с собой лучшего инженера, министра Орландо. – Так, курьеры тут у нас есть? Отлично. Двоих буди, вручи им мои жетоны и пусть скачут. Этого – англичанина, главного по электрике, – сюда! Разбудить! Он мне еще в прошлый вторник обещал, что мост будет подниматься… Второго пошли к угольщикам, пусть дадут баржи. У них баржи плоские, что-то под мостами протащим… Давай, шевелись!

– Господин вице-президент, там толпа целая, караванщики. Вы запретили днем пускать их через город. На Киевском тракте собралось фургонов штук триста. Ждут отправки морем, и на Таллинский тракт хотят…

– Давай еще курьера… – Рубенс снова потряс колокольчик. – Пошлешь на заставу Киевской дороги. Вот тебе пакет, для тамошнего начальства. Пусть караванщики проходят через город. До утра чтобы все убрались!

В восемь утра вице-президент собрал Военный Совет в укрепленном подвале Петропавловской крепости. Но только успели обсудить ситуацию с закупкой зерна и осенним набором рекрутов, как прозвенел сигнал тревоги. На Каменноостровском кто-то кинул бомбу. Затем запыхавшийся дежурный сообщил о срочной телеграмме из Владикавказа. Восстали горцы сразу в шести районах. Даже те, кто прежде лояльно относился к власти генерал-губернатора, принялись расстреливать клерков, резать всех людей в форме без разбора и разбирать по домам товары из русских лавок. Поставки нефти полностью прекратились.

Генерал Абашидзе намеревался связаться с Южной армией по прямому проводу, но ни Ставрополь, ни Краснодар не отвечали. Наконец, удалось поймать командира сочинского гарнизона. Тот доложил, что положение крайне обострилось. Магометане сворачивают мирную работу, уходят в горы к своим, начались стычки, поджоги и оскорбления. Началось то, чего не происходило за все время войны с турками. Ингуши, дагестанцы, осетины, чечены, кабардинцы и прочие – все требуют своих границ, никто не желает больше жить под русским крестом и русским орлом.

Рубенс по телеграфу отдал приказ о срочной мобилизации расквартированной в Ставрополье Второй Южной армии. Серго Абашидзе, только неделю назад прикатившему в Питер, предстояло спешно вернуться в войска. Постепенно совещание вернулось в рабочую колею. Начали обсуждать вопросы финансирования, которые совсем недавно завязли в Думе.

И вдруг…

– Господа… – вбежал младший Рубенс, споткнулся, обвел взглядом притихших высших чиновников. – Господа, только что на спецпаровике из Вятки приехали министр Лопата и сенатор Саничев. Они сумели вырваться из кольца окружения. Наши эшелоны остановлены недалеко от Перми. Там серьезный бунт, рассеяны все местные гарнизоны, каторжане вырвались на волю… Президент Кузнец приказал отцепить свой вагон и вместе с семьей поехал в Пермь. С ним было лишь несколько человек… Его вагон… – Мишка Рубенс сглотнул, не в силах говорить.

– Что «его вагон»? – угрожающе приподнялся командир жандармов. Следом за ним повскакали остальные.

– Его вагон вместе с дрезиной потерпел крушение. В тишине стало слышно, как скребется под полом мышь. Первым пришел в себя Рубенс-старший.

– Немедленно пошлите трех независимых курьеров, – распорядился он. – Пошлите самый быстроходный дирижабль. В Вятке комендантом сидит майор Олейник, человек надежный. От моего имени попросите его отправить бронепоезд. Немедленно найдите старшего воспитателя интерната. Нам нужно, чтобы кто-нибудь из Качалыциков вылетел туда на змее. Соглашайтесь на любые условия…

– Разрешите нам войти?! – В дверях образовалась пробка. Охрана с кем-то горячо препиралась.

– Господин Рубенс, к вам – министр Лопата и сенатор Саничев…. – выкрикнул начальник караула. – У них есть пропуска, но на сегодня не заявлено… Просят немедленно принять их.

– Откуда они взялись? Саничев должен быть в Орле!

– Пропусти!

Папа Лопата ворвался в зал заседаний, размахивая министерским пропуском. Одежда на нем почернела и пропахла дымом. Волосы стояли дыбом, физиономия неровно заросла бородой. Папа Саничев выглядел не лучше. Его куртку и штаны словно погрызли псы. Депутатский значок погнулся пополам, на щеке кровоточил свежий шрам.

Оба высокопоставленных чиновника произвели именно то впечатление, которое намеревались произвести. Члены Военного Совета повскакали с мест.

– Что там? Что случилось?

– Я сам был там… – страдальчески выдавил Кирилл Лопата. – Я видел, как сгорел его вагон. Можно никого не посылать… Я боюсь, что все переселенцы погибли.

Моника Арро ахнула, зажав рот ладошкой. Фон Борк выругался по-немецки.

– Как погибли? Там четыре эшелона, с полным вооружением. Это невозможно!

– На них напали Качалыцики. Северные Качальщики взбунтовались и освободили каторжан. На переселенцев напала целая армия. Сейчас к Перми никто не прорвется, восстал весь Урал.

– Их вел генерал Даляр! Он не мог уступить каким-то каторжанам!

– А что вы там делали? – спросил у потрепанных клерков начальник полиции.

– Я был в Вятке, по делам таможенной службы, – быстро произнес Лопата. – Мне должны были отчитаться о поставках картофеля и леса, в обмен на финские машины. Когда я услышал, то сразу рванул в Пермь, но там ад…

– Я срочно подниму гарнизон! – взвился Руслан Абашидзе.

– Тихо! – гаркнул Рубенс. – Но… видели ли… – вице-президент запнулся. – Видел ли кто-нибудь тело Кузнеца?

– Да, да, – поспешно подтвердил папа Саничев, преданно глядя вице-президенту в глаза. – Его опознали шестнадцать человек из свиты. Его убили прямо в вагоне. У нас огромная беда… Кузнеца больше нет.

37 О ВАЖНОСТИ КОНСПИРАЦИИ

Невзрачный особняк на набережной Карповки с утра принимал гостей. За плотно задернутыми шторами, в накуренной зале, собрались главные заговорщики.

– Что же будет? – в который раз спросил высокий, в маске.

– Прекрати метаться! – Женщина хлопнула ладонью о подлокотник дорогого кресла. Затем нервно набила трубку табаком. Слуга поднес ей огонь.

В дверь постучали. Вошли те же двое, что подсаживались возле Мариинского дворца в бронеавтомобиль. Оба в темных плащах, но без масок. В свете последних событий обозначать свою принадлежность к силовым структурам становилось опасно.

– Что там? – Высокий брезгливо кивнул на дверь, имея в виду улицы и площади столицы.

– Чернь бунтует, – коротышка вздохнул, расстегнул застежки плаща и оказался в военном френче со споротыми знаками отличия. – Слухи невозможно сдержать. Как только стало известно о гибели Кузнеца, эти подонки посходили с ума.

– Так они радуются или плачут? – осведомилась женщина в бриллиантах.

– Вы разве не знаете собственный народ, госпожа? – угодливо склонился второй гость. Это был тот краснолицый вельможа, подговаривавший депутатов Думы к бунту. – Они смеются и плачут одновременно. Им всего лишь нужен повод для пьянки и драки. Они уже начали громить магазины и склады.

Тихонько скрипнула внутренняя дверь. В жарко натопленную комнату вошел пятый участник совещания. Широкий, седой и грузный, он, тем не менее, передвигался с хозяйской львиной грацией. Оба гостя вскочили и вытянулись по струнке.

– Сидите-сидите, – махнул им седой. Наклонился, поцеловал руку женщине. – Я только что от старого Рубенса…

– Как он? – жадно подалась вперед женщина.

– Он пьет, – седой отошел к плотно занавешенному окну, в щелочку посмотрел на улицу. – Милая, тебе надо навестить его. Ты все-таки его дочь. Все давно забыто. Возможно, сейчас самое время…

– Самое время помириться с папашей? – грустно усмехнулась женщина. – Слушай, помолчи-ка. Кузнец загнал меня в Сибирь, и за что?! За то, что я поставила его начальником стражи моего же каравана! Ты разве забыл?! Кто он был такой, этот пре-зи-дент? Никто. Проснувшийся Демон. Глупый мальчишка, выживший после Большой смерти в хрустальном гробу. Мой отец накормил и обогрел его и принял в коммуну Эрмитажа. Другие продали бы его подземникам или в рабство к шептунам! А Рубенс взял его к себе, и я взяла его в торговый караван. Я приподняла его из грязи, а он продался Качалыцикам, окружил себя колдунами и убийцами. А кого не успел убить, сослал в леса! А что же сделал мой отец, чтобы спасти родную дочь?.. – Женщина обвела притихших слушателей горящим взглядом. В ее зрачках плясало пламя свечей. – Мой отец отправился лизать сапоги новому губернатору! Он служил Кузнецу много лет, пока я гнила в землянке, среди сугробов! А нынче ты предлагаешь мне пойти и броситься папаше на грудь?!

Повисла тишина. В тишине стали слышны далекие выстрелы и рев пьяной толпы.

– Я предлагаю тебе власть, – напомнил седой. – Многие помнят о твоем унижении. Многие помнят о твоем супруге, бывшем губернаторе Петербурга. Многие будут рады увидеть тебя во главе города. Сильные люди. Хозяева нефти и леса.

В дверь поскреблись. Зашли еще двое мужчин, степенных, объемистых. Поклонились, присели в сторонке.

– Давайте говорить о деле, – кашлянул высокий, который так и не снял маску. – Рубенс сделал все, как мы планировали. Разогнал Думу. Разогнал клерков Кузнеца. Лучшим генералам пришлось уехать в войска. Мятежи вспыхнули повсюду. Народ не желает больше воевать, не желает платить военные налоги. Но главное не это. Хозяева лесных угодий и приисков не желают отдавать Кузнецу свои хозяйства! Военный Совет заменил министров. Это даже хорошо. Там половина разделяет наши взгляды. Осталось удалить от власти главных вояк из трибунала, полиции и секретных служб…

– Короче, – перебила дочь Рубенса. – Вы сделали все, чтобы Кузнец стал царем. Императором. Сложная игра, слишком сложная для меня.

– Мы сделали все, чтобы царь остался без подданных, – тихонько напомнил краснолицый. – Сегодня Борк отправляет очередную партию каторжан. Прямо из зала суда их ведут на баржи, там же заковывают в кандалы и отправляют по Неве, на ладожские острова. Мы сделаем все, чтобы они не вернулись. Кузнец станет царем без верных псов…

– Стал бы царем, – поправил седой.

– Да… стал бы. Он стал бы царем на троне с бумажными ножками. У него остались бы только бумажки, чтобы управлять страной. Мы же не зря провели без него решение о печатании новых бумажных денег. Мы напечатали бы столько денег в наших типографиях, что царь захлебнулся бы в них…

– Чего теперь зря болтать? – перебил седой. – Одно дело мы завершили хорошо. Руками Рубенса убрали больше сотни ближних дружков Кузнеца. Гидра почти обезглавлена. И главное, что его оставшиеся дружки верят – все делается так, как хотел бы Кузнец. Они верят, что сдерживают бунты ради его будущего царствования.

– А доносчики ваши все готовы? – обратилась дочь Рубенса к краснолицему.

– Только и ждут, – служака щелкнул каблуками. – Собран такой материал, что Кузнец должен лично перестрелять всех своих немцев, евреев и грузинов. Собраны неопровержимые улики, что эти люди готовили захват власти под себя. Только под папу Рубенса мы ничего не копали…

– Из уважения к вам, госпожа, – добавил коротышка.

– Мы желаем, чтобы корону получила династия Рубенсов, – от всех заговорщиков, вслух высказал главную мысль высокий.

Донеслось несколько пушечных выстрелов. В печной трубе посыпалась зола.

– Что слышно о Кирилле Лопате?

– Ничего. Похоже, Рубенс ему поверил. Они пока на плаву, заняты своими обязанностями. И Лопата, и Саничев. Они сделали свое дело, подняли Урал против засилья.

– Вы странно рассуждаете… – Дочь Рубенса нахмурилась. – Вы хотите вручить мне страну. Хотите, чтобы мы разыграли этот смешной театр с коронацией, патриархом и золотой каретой из Эрмитажа. Но не понимаете главного… я люблю эту страну.

– Мы тоже…

– Молчите! Я люблю мою страну и ненавижу людей, ее населяющих. Разве так возможно? Что молчите? Я вас спрашиваю. Я ненавижу тех, кто хочет подарить нашу землю. А покинуть Сибирь, уступить ее косоглазым – это значит подарить мою землю инородцам! Я ненавижу Кузнеца, но я не желаю, чтобы граница империи прошла по Уралу. Я тоже видела старые карты и училась по старым учебникам. Границы России надо искать в океане, запомните это!

– Милая, ты права, но Россия не в состоянии удержать столько земли, – мягко возразил седой. – Мы все – твои друзья. Мы хотим того же, что и ты. Но русских слишком мало, чтобы удержать под пятой половину мира…

– В этом-то и видна глупость пре-зи-дента! – насмешливо проскандировала женщина. – Кузнец… он узколобый вояка. Он намерен всех давить кнутом и пулями. А следует иначе…

Она раскурила трубку, энергично заходила взад-вперед по темной комнате. Мужчины безмолвно следили за хозяйкой дома.

– Следует иначе, – уже спокойнее заключила Рубенс. – Следует установить границы и всех пускать к нам. Пусть все вокруг знают, как хорошо у нас жить. Но за паспорт гражданина пусть повоюют. Мы стали бы давать паспорта только на третий год… Нет, на пятый! Пусть засеют поля и снимут урожай. Пусть откроют лавки и заводы. Мы не возьмем с иноземцев пошлин, пусть живут широко и вольготно, пусть все вокруг видят, какая добрая у нас земля…

– Ты будешь замечательной царицей, госпожа, – восхищенно выдохнул краснолицый.

– Но Лопата и Саничев все испортили, – оборвала его опальная дочка Рубенса. – Они втянулись в сговор с колдунами, с этим выскочкой, молодым Прохором. О, я его хорошо знаю! Он давно мечтал погубить Петербург, чтобы жить по старинке, в болоте, жрать клюкву с мухоморами и кататься верхом на волках! Идиот… Это он погубил Кузнеца. Теперь все гораздо хуже.

– Почему хуже? – осмелился коротышка. – Ведь главное препятствие…

– Главное препятствие – вон там, громит винные склады! – зло ответила женщина. – Кузнец умер не предателем родины, а героем. Это плохо, очень плохо.

Мы хотели передать власть от слабого царя к сильной царице, а теперь… Что теперь нас ждет, без него?

– Великая смута, госпожа. Великая смута.

– Ладно, – хлопнула в ладоши Арина. – Власть не невеста, ждать не будет, ее брать надо. Поехали к папаше!

38 ТЫ НАМ НУЖЕН

От дыма пожарищ блестящая чешуя змея потемнела. Светло-фиолетовый отлив, присущий северному подвиду, совершенно пропал. Со стороны казалось, что над свинцовой гладью реки летит грязная серая тряпка. К холке змея прижимался крепкий жилистый мужчина неопределенного возраста. Его седые косы скрывала косынка, поверх белой льняной хламиды была натянута длинная кольчуга, увешанная амулетами.

– Потише, потише, Кулачок, – человек в седельных штанах потянул на себя вожжи.

Дракон послушно снизился, чаще замахал крыльями. Его поджатые когтистые лапы почти касались воды. От взмахов исполинских крыльев на реке поднялась рябь. Человек приподнялся в седле, внимательно вглядываясь в пучину. Впрочем, если бы поблизости очутился внимательный наблюдатель, он бы наверняка крайне удивился. Дело в том, что наездник смотрел вниз… с закрытыми глазами.

Он не нуждался в зрении для того, чтобы видеть толщу воды насквозь. При желании, он мог увидеть дно не только Камы, но и настоящего моря. При желании, он мог увидеть не только настоящее, но кусочки прошедшего и – совсем уж редкими алмазами – умел вытаскивать из небытия кусочки будущего.

Сейчас Хранитель памяти смотрел в недавнее прошлое. Он опоздал совсем немного, и то только потому, что змей не мог прорваться сквозь грозовой фронт. После гибели исчадий Нижнего мира Звенящий узел рухнул слишком быстро. Высвободилось гигантское количество энергии, на землю обрушились тысячи тонн воды и почвы, поднятые черной волной. Вряд ли Кристиан знал слово «энергия», и вряд ли он был способен описать случившееся с точки зрения физики. Но одно он знал наверняка – Слабые метки потушены, мать-земля успокаивается. Издалека, за сотню километров до Закамска, Хранителя памяти тряхнула первая воздушная волна. Впереди бесились сполохи молний, гремели градины, иссиня-черная туча поднималась вертикально вверх и стремительно разрасталась грибной шляпкой…

Вторая ударная волна чуть не сломала Кулачку крылья. Змея перевернуло вместе с наездником, несколько секунд Кристиан наблюдал, как беспомощными комками швыряет стаю диких гусей. Внизу мелководная речушка вышла из берегов, полностью покинула русло и устремилась сквозь тайгу, снося молодые деревья. Блестящие рыбины бились на голом илистом дне.

– Спокойно, Кулачок, мы доберемся, – утирая кровь, идущую из носа, напутствовал Качалыцик.

Для того чтобы привести змея в чувство, Кристиану пришлось предельно напрячь волю. Кулачок, сын Катуники, на которой летал когда-то президент Кузнец, не желал добровольно кидаться навстречу смерти. Но воля человека, как всегда, оказалась сильнее воли искусственно выведенной рептилии. Дракон вернулся на курс. Кристиан больше не торопил его, хотя остро чувствовал, что не успевает. Когда впереди показались горящие кварталы Закамска, Хранитель резко скомандовал вверх, чтобы не задохнуться в дыму. Легкие валдайского отшельника крайне плохо переносили любую грязь в воздухе.

Он видел огоньки эшелонов, конные разъезды, пулеметчиков на крышах, видел тысячи людей, напрасно ожидавших Хозяина. Никто из них еще не догадывался, что произошло. Небо на востоке расчищалось – этого было довольно, чтобы переселенцы запрыгали от радости. Зато город горел и тайга горела. Фронт пожаров распространялся с огромной скоростью, подгоняемый отчаянным восточным ветром.

– Вниз, Кулачок, вниз, мы найдем его, – прошептал Хранитель.

С риском вывалиться из седла, Кристиан, натянул на лицо маску, облил ее пахучей жидкостью из пузырька. Подумал секунду и вылил остаток снадобья себе на голову. Его белоснежные седые косы стали серыми и жирными, на закопченном лице блестели воспаленные глаза.

Внизу змей почувствовал себя увереннее. По реке гуляли длинные косые волны, они захлестывали берег, обрушивали мостки, лодочные причалы, выворачивали с корнем деревья. В плотной корке мусора попадались трупы людей и животных, перевернутые вверх дном катера, разбитые плоты и куски бревенчатых изб.

Хранитель памяти закрыл глаза. Так было легче слушать, так было легче отличить живых от мертвых. Кристиан быстро разыскал единственное живое существо, которое очень походило на человека, но человеком не являлось. В тупике, у перекрученных, вздыбленных рельсов, догорал бронированный вагон с некогда золотыми орлами на боках. Рядом чадила дрезина. Среди обгоревших трупов невозможно было разобрать, где свои, а где чужие.

Качалыцик с трудом заставил змея приземлиться. Единственным удобным местом для посадки оказалась красная кирпичная стена трехэтажного дома. Сейчас она лежала на боку, в пустых окнах плескалась вода. В довершение всех несчастий полил такой ливень, словно небеса полгода копили воду. Помимо дождя и града, сверху летели палки, комья земли, и даже осколки стекла. Кристиан издалека посмотрел на того единственного, кто выжил в пожаре.

Человек-кукла, отражение Проснувшегося Демона, сжимал в уцелевшей руке саблю. Половина головы у него расплавилась, левая нога отсутствовала по колено. Голем охранял мертвого леопарда, стоя по колено в прибывающей воде. Искусственное сердце отбивало двадцать ударов в минуту, перекачивая бесцветную кровь.

Спасать тут было некого.

Качалыцик присел, не обращая внимания на тоскливые визги своего крылатого питомца. Емупредстояла самая сложная задача: если человека невозможно найти среди живых, значит, его надо искать среди мертвых!

Кристиан не замечал потоков ледяной воды, кусков щебня, летящих сверху, не замечал, что мутные ручьи подступают все ближе, подмывая и без того неустойчивую кирпичную стенку…

Он нашел. В реке.

– Кулачок, вперед!

Как известно, творения старого Прохора не слишком-то любят купаться. То есть от купания они не отказываются, но лишь тогда, когда их поливают хозяева, а затем сушат и любовно полируют каждую щетинку, каждую глянцевую пластинку, от рогатой головы до кончика хвоста. Но заставить змея нырнуть в жидкое дерьмо… Пожалуй, на это способен только очень сильный колдун.

– Вниз, живо, глупая тварь! – скомандовал Хранитель.

Кулачок фыркнул, выдохнул пламя и спикировал в реку. Наездника мгновенно охватила тьма. Невозможно стало разобрать, где верх, где низ. Видимость не превышала десятка сантиметров. Змей сложил крылья, растопырил лапы, неловко загребая ими в разные стороны. На поверхности он держался неплохо, но в подводном положении полностью терял ориентацию и полагался только на хозяина. Взбаламученный ил густым облаком окружил Кристиана.

– Он тут… ниже, ниже, Кулачок…

Змей выпустил из пасти струйку пузырьков, энергичнее заработал лапами. Хранитель вплотную почувствовал, ибо увидеть с закрытыми глазами и не пытался. Ощутил труп человека, почувствовал кусок лодки, весло, металл, еще один труп, увешанный оружием… Тот, кто был нужен, покоился на глубине. Его привалило чем-то тяжелым.

– Он здесь… Бери его, тихонько бери, – Качальщик мысленно показал змею, как следует поднимать тело со дна, чтобы не поранить когтями.

Отфыркиваясь и отплевываясь, оба вынырнули на поверхность. Хранителя памяти в следующий миг едва не убило деревянным телеграфным столбом. Столб тащило волной, за ним железной паутиной тащились провода.

– Берег, Кулачок, быстрее!

Кристиан выпрыгнул из седельных штанов, по щиколотки провалился в жидкую грязь. Дождь походил на сплошную стену воды. От пожаров не осталось и следа. На мелководье покачивались вырванные с корнем столетние ивы. Дракон икал, хрюкал, пытался выдохнуть пламя, но у него ничего не получалось, нахлебался воды.

– Положи, сюда его положи… – Кристиан не смог сдержать стон.

То, что обмякшей кучкой лежало на мокром пригорке, уже давно не было человеком. Просто тело, пустая оболочка упорхнувшей души, комок мертвого мяса. Но у Хранителя памяти имелись свои взгляды на предмет, кого считать безнадежно мертвым, а за кого еще следует побороться.

– Я тебя подниму, слышишь?! – прокричал колдун. – С белой силой побратаюсь, с черной силой побратаюсь, а подниму. Ты нам нужен, Белый царь!

Виталий Сертаков Демон-император

Часть первая Логово игрушек

1 Крик

Человек открыл глаза и закричал.

Серая тварь таращилась на него в упор. Морщинистый влажный мешок нависал над лицом, четыре грушевидных глаза покачивались на жгутиках, вокруг них шевелились складчатые отростки.

Человек попытался вдохнуть поглубже, но с ужасом убедился, что не вполне владеет своими легкими. Жесткая распорка удерживала рот широко раскрытым. В глубину трахеи тянулся бородавчатый хоботок, по нему насильственно подавался воздух. Сердце подпрыгивало в груди. Он лежал навзничь, совсем голый, привязанный к жесткому ложу, не чувствуя ног. Левая рука словно одеревенела, зато правая давала о себе знать острыми толчками боли. Человек инстинктивно зажмурился. Но правое веко не опустилось, как положено, а словно бы свернулась в точку диафрагма.

Пленник не помнил себя, имени, возраста и как очутился в капкане. Единственное – он не сомневался, что является взрослым мужчиной и что он русский. Еще он помнил реку. По реке плыл огонь, потом огонь прыгнул…

Его окружала вязкая тишина, прерываемая далекими стуками и словно бы тяжелыми вздохами. Где-то торопливо падали капли, падение каждой капли сопровождалось эхом. Ноздри будоражили запахи крови, желудочной кислятины, ржавого металла.

Голову что-то крепко держало. Человек снова приоткрыл глаза и едва сдержал стон. Кошмарная тварь никуда не делась. Она висела над его запрокинутым лицом, точно громадный лысый паук. Помимо дыхательного хоботка, паук запустил в глотку человеку сразу несколько длинных усиков и что-то там делал, очень глубоко, мелко подрагивая корпусом. Внутри себя человек тоже ничего не чувствовал, разве что легкую щекотку, покалывание…

Где-то недалеко прогремел выстрел. Еще один.

Мужчина сглотнул, поперхнулся и ощутил во рту кровь; исчадие ада, ковырявшееся у него в гортани, отреагировало мгновенно – втянуло щупальца, подпрыгнуло куда-то вверх, в полумрак. Розовый хоботок, подававший воздух, сжался и с хлопком покинул трахею. Несколько мгновений пленник боролся с удушьем, затем легкие развернулись, и он задышал.

Задышал. Оказалось, это великое счастье – дышать самостоятельно!

Человек скосил глаза. Он различил вокруг себя фрагменты полотняной ширмы. Подальше, на серой стене, светились иероглифы и угловатые буквы. Буквы показались знакомыми, хотя и шли задом наперед. Какое-то перевернутое слово…

Сердце громыхало в груди. Ему показалось, что с сердцем что-то неправильно, справа в груди будто следовала отдача после каждого удара.

Мужчина предпринял бешеное усилие, он сумел согнуть в локте правую руку, оперся о что-то жесткое и немного повернул корпус вбок. Голова при этом освободилась, но дикая боль пронзила ногу!

Выстрел повторился, сразу за ним прозвучали три автоматные очереди и крики. Пленник лежал, обливаясь потом. Наверное, я солдат, размышлял он, но не смог вспомнить, кто такой «солдат». Кажется, солдаты умели стрелять? Только в кого и зачем?..

Свет падал откуда-то сверху, сквозь тонкие ветви, облепившие потолок. Под надписью на стене мутно рдел прямоугольник. Сбоку от прямоугольника удалось рассмотреть блестящее колесо.

Дверь, сказал себе человек. Стальная дверь, с окошком и винтом герметичной доводки…

Где я, черт побери?

Если я в больнице… то откуда эта сволочь на потолке? И почему тут кусты?

Человек потянул на себя правую руку, запустил непослушные пальцы в рот и выдернул распорку. Эта штука больше всего походила на неровное кольцо из застывшей смолы. Он подвигал онемевшей челюстью, убедился, что кости целы. Кажется, не хватало зубов…

Правая рука выглядела отвратительно, вся в старых шрамах и потеках грязно-желтого желе. На сгибе локтя, на запястье, под мышкой кровоточили круглые ранки, будто совсем недавно отцепились зубастые пиявки. Человек нашарил под боком острый угол и стал себя раскачивать. Но тут увидел вторую тварь.

Это синее желеобразное существо полностью заглотило его левую руку, вместе с плечом. Больше всего существо походило на плоскую китовую пасть, сотни тонких пластин подрагивали, обвивая захваченную в плен конечность, безглазая морда тряслась, как студень.

Человек рванулся изо всех сил. Китовая пасть задрожала, синие пластины стали рваться, забрызгивая пленника кровью. Мужчина оперся на свободный локоть и пихнул безглазого монстра ногой. Удара хватило, чтобы уродец выпустил руку и шустро уполз в темноту. Пленник снова растянулся на спине, слушая неровное, точно спаренное биение сердца, чувствуя, как толчками бьется кровь в ранках, там, где недавно крепились чужеродные присоски.

Кое-что он успел рассмотреть.

Длинное полутемное помещение, выложенное кафелем, заставленное аппаратурой, по потолку заросшее вьюном. Его самого распяли на железном столе, и левой руки у него больше не было. Из почерневшего, раздувшегося плечевого сустава росла перевитая венами, мышцеватая лапища, более подходящая горилле.

Сбоку, на ржавых шарнирах, висела шестиглазая лампа, заросшая паутиной. Широкий металлический стол со всех сторон окружали грязные полотняные ширмы. Прямо напротив лежанки к ширме был приколот листок грубой бумаги. Неподалеку от себя пленник обнаружил еще одного морщинистого паука. Пожалуй, это был не паук, а дальний сухопутный родственник осьминога. От хлесткого удара «осьминог» отлетел, шмякнулся о ширму и с тихим клекотом скатился куда-то вниз. Там, где он только что уютно располагался, на исхудавшем ввалившемся животе пленника бугрился длинный треугольный рубец.

«Это… эта сволочь меня искалечила!»

Пленник поднял над собой обе руки. Для этого правую пришлось выпутывать из ременной петли. Громадная левая конечность оказалась сантиметров на восемь длиннее правой. На правой ноге, судя по всему, зарастал свежий перелом. Нога ныла и чесалась в двух местах. Только вместо гипса хирурги использовали загадочный материал, больше всего похожий на густой синий мох. При попытке его оторвать мох моментально превращался в жесткую колючую проволоку.

– Операционная, – вспомнил человек. Еще раз настороженно оглядел мутные линзы ламп и оборванные провода.

Здесь было душно и сумрачно. Чертовски душно, как в тропическом лесу.

– Я брежу… – собственный голос показался ему сиплым и низким.

Он разорвал кожаную петлю на больной ноге, нагнулся и снял с гвоздя бумажный листок.

«Артур, если проснешься раньше, чем я вернусь, позови брата Обо. Он наш друг, он тебя спас. Твой брат К.»

Написано по-русски, с ошибками, дедовским способом. Чернилами и ломким пером.

– Меня зовут Артур? – спросил себя пленник.

Что-то отозвалось в глубине. Кажется, это имя подходило ему.

– Эй, – позвал Артур, – кто здесь есть? Брат Обо, я проснулся!

Тишина. Стук капель. Влажное дыхание.

Некоторое время он прислушивался, затем сделал попытку встать. Кривой незатянувшийся рубец на животе немедленно стал кровоточить, в горле горячо захлюпало, белые плитки поплыли перед глазами. Артур не рассчитал сил и рухнул вперед, повалив ширму, прямо на залитый водой пол. Синий мох на колене, ставший вдруг крепким, словно камень, спас ногу от повторного перелома.

Слева, как часовые, торчали мертвые пульты с клавишами и рукоятками, зато справа, занимая пространство от пола до потолка, взламывая кафель, пышно кустились заросли неведомых растений. Свет проникал сквозь стеклянный потолок.

– Брат Обо!.. – в последний раз выкликнул человек.

Обещанный спаситель не отозвался. Зато вместо него из зарослей вынырнуло нечто, похожее на раздувшуюся рыбу-ежа. Когда до колена Артура оставалось не больше полуметра, из рыбы стремительно выдвинулась костяная игла с мутной каплей на конце.

Раненый человек оказался проворнее. Колено здоровой ноги спружинило, подкидывая его вверх, руки сами нашарили единственный предмет, способный защитить – дюралевую стойку от ширмы. В мгновение ока он очутился на ногах, оторвал стойку и ткнул врага своим оружием. Тварь уклонилась от боя, пискнула и нырнула в щель. Почти одновременно в мозг человека ворвалась волна страха.

Дьявол, это ведь она меня боится, догадался Артур. А я… я точно всю жизнь на них охотился? Какого дьявола я на нее накинулся?

Он подождал, готовый отразить атаку. Но никто на него не нападал.

– Где тут люди? – спросил Артур у пустоты. – Где тут обычные люди, мать вашу?!

Он обыскал операционную. В зарослях нашлись закрытые аквариумы с коричневой жижей, оттуда доносилось неприятное чавканье. Артур предпочел не трогать тяжелые крышки. Чуть дальше он обнаружил то, что имитировало вздохи крупного животного. Два коричневых пузыря раздувались – каждый больше метра в диаметре, после чего сморщивались, опадали, выдыхая в нагретое помещение порцию относительно свежего воздуха.

Затем Артур наткнулся на узкую дверцу, за которой висели клеенчатые фартуки, защитные костюмы и другая одежда. Он напялил фартук, поскольку все халаты оказались малы и попросту расползались по швам.

Наверное, я ученый, предположил Артур. Или все гораздо хуже… Надо мной ставили опыты? Почему именно японцы? Может, я воевал против них? Кажется, они ставили опыты над военнопленными?

За первой дверью он обнаружил вторую. Артур застыл как вкопанный, не решаясь вдохнуть. В мелкой овальной ванне покоилась девушка. Вид обнаженного, блестящего, словно намазанного маслом, тела не вызвал в нем никаких мужских эмоций. Скорее всего, девушка принадлежала к одной из восточных народностей. Короткая черная челка покрывала лоб, раскосые глаза были слегка приоткрыты, и в темноте, казалось, следили за непрошеным гостем. Она плавала лицом вверх в мутной густой субстанции, сверху ее покрывало что-то вроде тонкого целлофана. От коричневых «легких», из соседней залы, прямо под прозрачную пленку тянулся гибкий хобот. Но девушка не дышала, и сердце ее не билось.

Артур прикрыл свой левый глаз, затем – правый, и снова левый. Так и есть, ошибиться он не мог, правый глаз свободно видел в темноте. В комнате отсутствовал всякий свет, но Артуру это почему-то не мешало.

Он сделал попытку прощупать женщине пульс прямо сквозь пленку. Пульс отсутствовал. Зато, наклонившись ближе, Артур заметил кое-что совсем неприятное. Ноги «спящей царевны» заканчивались ластами…

Он рывком отпрянул.

– Кто ты такая? Кто тебя так?! – вопросы растаяли в бетонной коробке.

Сбоку от него находился шкафчик со стеклянными полочками. Мужчина неловко потянул дверцу, достал несколько бутылочек. Даты на выцветших бумажках ему ничего не говорили.

Две тысячи двадцать четвертый год.

Много это или мало?

И сколько лет ему самому?!

Уже не опасаясь издать лишний звук, недавний пленник выдернул из шкафа три стеклянные полки, развернул шкафчик и потащил за собой, туда, где было больше света. На четырехметровой высоте, прямо над его операционным столом, расцветал стеклянный колпак. Там проходила обзорная галерея, похожая на те, что устроены в медицинских институтах для желающих наблюдать за операциями.

– Но я не врач, – покачал головой Артур. – Я вспомнил, что делали врачи. Они лечили. Это больница… Нет, это институт. Здесь учили медиков…

Задняя стенка шкафчика представляла собой сплошное зеркало.

– И я не солдат, – сказал он своему отражению. – Я помню… я командовал…

Артур сам толком не знал, чего стоило ждать от зеркала. На него смотрел хмурый незнакомец в кожаном фартуке, стершемся на сгибах. Левое плечо незнакомца было развито втрое лучше, чем правое; бугристая белая ручища заканчивалась невероятным кулаком. Грудь, предплечье второй руки и лодыжка левой ноги поросли седым волосом. Справа на груди багровел еще один изогнутый шрам, которого он раньше не заметил.

– Я старый… – уныло прокаркало отражение.

Однако волевое скуластое лицо, украшенное ссадинами, и наголо выбритый череп, зарастающий свежей русой шевелюрой, говорили об обратном. Обветренной медной физиономии в зеркале можно было дать от силы тридцать пять. Левый глаз, серый и послушный, вел себя по-родному. Зато правому глазу, черному, выпуклому, влажному, было явно тесно в изуродованной глазнице. Тому глазу, что видел во мраке.

– Суки… – простонал мужчина. – Что вы со мной сделали?

Артур бросил последний взгляд в зеркало, подобрал свою дюралевую стойку и заковылял к стальной двери. За толстым иллюминатором горела алая лампочка, в ее унылом свете виднелась противоположная стена коридора. На кафеле запеклись багровые потеки.

– Японский… – Артур провел пальцем по тревожным завиткам чужого языка, тронул блестящее колесо запора. – Английский… Английский я понимаю. Я помню.

Он прочел надпись трижды, изо всех сил складывая тревожное значение слов.

«В случае Красной тревоги – автоматическая герметизация. До полной очистки выход запрещен!»

– Это не больница, – сказал себе Артур. – Нет, это ни хрена не больница…

И взялся за колесо.

2 Сектор В2

Брат Обо скорчился за дверью в луже крови.

Японца пригвоздили к полу деревянным копьем. Удар был так силен, что бронзовый наконечник раскрошил кафель за спиной несчастного. Впрочем, брат Обо не легко уступил свою жизнь, он уложил как минимум пятерых. Судя по кровавым следам, еще двое уползли с тяжелыми ранами. Следы вели направо, за угол. Слева просвет коридора перегораживала стальная дверь.

«Сектор В2. Опасность биологического заражения. Всем категориям гражданского персонала доступ категорически запрещен».

– Я попал в плен, – сказал себе Артур. – Мне вставили новый глаз, приделали эту… граблю… Только я не помню эту войну. Совсем не помню.

Имя «Обо Мацусито» пленник прочел на кармашке голубого халата, в который был одет убитый сотрудник. Артур опустился на колено, шустро расстегнул на японце халат, разобрался со сложной застежкой. Под халатом брат Обо носил комбинезон из грубого сукна. Сердце остановилось недавно, труп еще не окоченел.

– Ключи, лупа, пинцет, скальпель… о, это самодельные спички… – перечислял Артур. – Так, а это… это магнитный ключ. У нас ведь тоже были такие, в лаборатории.

И осекся. Молнией вспыхнула картина. Сырой Петербург, тесные коридоры института, доступ в пятый отдел, лаборатория в подвале…

Только чем же он там занимался?!

Биологией? Он биолог? Кажется, они что-то делали с собаками, а потом готовились перейти на людей…

Он ссыпал находки в карман фартука. Пальцы выдавили полупустую обойму из короткоствольного пистолета-пулемета. Одиннадцать патронов, негусто. Видимо, вторую пустую обойму брат Обо выронил в дальнем конце коридора. Нападавших оказалось слишком много. Черный от крови кафель был усеян гильзами. Очевидно, последних двоих врагов Обо убил голыми руками.

Нескольких секунд Артуру хватило, чтобы разобраться с запором операционной. Электрический привод бездействовал, стальная плита легко катилась на смазанных колесиках, за резиновой прокладкой тоже регулярно ухаживали. Нападавшие пытались проникнуть в операционную, но не осилили замок! Только полные кретины не смогли бы откинуть две массивные щеколды, перевернуть их на сто восемьдесят градусов и развести в разные стороны…

И тогда… налетчики прирезали бы его прямо на столе!

Эти пятеро. Они не походили на кретинов. Они точно выскочили со страниц книги о средневековой Японии. Раскрашенные физиономии, грубые домотканые штаны и такие же рубахи, заплетенные косы, палочки в волосах, повязки с иероглифами на лбах. Крестьяне, повстанцы…

Человек прикрыл глаза. Он не мог припомнить, откуда взялась эта способность – слышать живое. Мешало то, что босые ноги стояли не на земле, а на железе и бетоне. Разумных Артур почуял вдали, но мешали толстые стены.

Холодное оружие брата Обо Артур обнаружил неподалеку, кривой кинжал торчал в горле жирного здоровяка, похожего на борца сумо. Сумоист отличался от прочих, и не только увесистой алебардой-нагината. Он носил более дорогую одежду, несколько золотых украшений и пояс с метательными ножами.

Борьба сумо! Еще одно слово, и сразу зрительный образ, как озарение – квадратная арена, орущий зал, два голых трясущихся гиганта в набедренных повязках. Словно по инерции, Артур вспомнил, как выглядел телевизор, в котором показывали борьбу, и как выглядела квартира с телевизором.

Его квартира в Питере.

– Древние японцы, – вслух произнес Артур. – Древние японцы на секретном объекте… Черт возьми, я-то как сюда попал?

Обыскав трупы, он собрал неважную добычу – пару винтовок, револьвер с пустым барабаном, луковицы, мешочек вареного риса, табак, орехи, сушеная рыба. При виде пищи рот наполнился слюной. Но первая же попытка разжевать рис привела к новым страданиям. Заныли и зачесались десны. Артур ощупал рот.

– Зашибись, у меня режутся зубы…

Он снял с толстяка широкий кожаный пояс, в петлях которого блестели четырнадцать метательных клинков. Еще два Артур извлек из бедра брата Обо.

– Меня зовут Клинок, – неуверенно вымолвил Артур. – Нет… меня звали иначе. А потом звали Клинок.

Рефлексы сохранились прекрасно. Хозяин пальцев с интересом наблюдал, как блестящие лезвия вертятся между средним и указательным; лезвия слишком легкие и короткие для него… Затем он выхватил из пояса один за другим сразу три клинка и метнул их в сандалию японца, который лежал метрах в семи от него.

Все три лезвия воткнулись кучно в деревянную подошву.

– Похоже, я давно не биолог, – сообщил себе Артур, возвращая клинки на место. – Главное – это не сойти с ума…

Тряпки на толстяке пахли не слишком вкусно, но только его размер подходил высокому европейцу. Штаны оказались Артуру коротки, зато куртку, задубевшую на животе от крови, он обернул вокруг себя полтора раза. Подпоясался поясом с клинками, прицепил кобуру брата Обо и ножны с кинжалом, ствол сунул в карман фартука.

Он приготовился идти наружу.

За поворотом направо он наткнулся на металлическую лестницу, вмурованную в стену. Лесенка вела вверх, через круглый люк. Выше ярусом, в свете алой дежурной лампы, просматривался кусок коридора и следующая лестница.

Кроме этого выхода в закутке коридора торчали ручки еще двух дверей. Прежде чем откинуть запоры, Артур прислушался. На всякий случай поудобнее передвинул на поясе кинжал и дернул запоры.

Изнутри дохнула влажная темнота. Однако Артур пребывал во мраке лишь первую секунду. Загорелся слабый свет. В просторной кладовке теснились медицинские приборы. Когда-то они представляли собой последнее слово в электронике, но прошли годы и годы с тех пор, как к ним прикасалась рука специалиста.

«Кардиограф… узи… опять японские надписи… электронный микроскоп… пост рентгенолога… незнакомые модели, у нас таких не было…»

Артур замер, резко ушел вправо, подтягивая сломанную ногу, левая ручища уже подхватила пистолет, ладонь правой легла на рукоять кинжала.

Паук-осьминог шустро спрятался среди веток под потолком. Чуть позже Артур заметил место, где ползучая лоза проломила стену и проникла сюда из соседней залы.

– Откуда ты взялся, шутка генетиков? – спросил у паука Артур. – Ведь таких зверюшек даже в Японии не водилось.

Главное открытие ожидало его за высоким пультом, уставленным мертвыми мониторами. В углу залы возвышалась массивная лежанка томографа с выдвинутым колпаком. Но Артур увидел совсем другое…

– Камера анабиоза! – сипло выдавил он. – Похоже, почти как у нас в институте.

За второй дверью когда-то располагался учебный класс и библиотека.

– «Асахи кэмикл», – прочитал Артур на широком позеленевшем полотнище. – Асахи… что-то знакомое. Химики?..

Бумажные книги рассыпались при первом прикосновении, зато плакаты на стенах сохранились прекрасно. На плакатах люди разных профессий умело защищали себя и близких при ядерном взрыве и прочих подобных неприятностях. Один плакат задержал внимание гостя. На выцветшем застекленном ватмане одинаковые японские рабочие управлялись с горячим металлом.

– Кузнецы… – прошептал мужчина, когда спичка догорела и обожгла ему пальцы. – Я вспомнил. Меня зовут не Клинок. Меня зовут Артур Кузнец.

Выбрался в коридор, привалился к холодной стене. В этот момент от колена отвалился первый комок мха. Больная нога подрагивала, размякшие мышцы требовали тренировки.

– Подведем короткий итог, – приказал он себе. – Главное – не сойти с ума. Я работал в институте крионики, в Питере. Мы разрабатывали новый тип реагента… я должен был уснуть в камере анабиоза. Мы все засыпали по очереди. А потом я уснул надолго. Меня не разбудили вовремя. Но я тогда был молодой… А здесь какое-то закрытое заведение… возможно, под землей. Кажется, комплекс заброшен, работает только дежурный свет. И, кажется… у них биоформы слегка вырвались из-под контроля. Этот парень, Обо Мацусита, он меня искалечил, или, наоборот, спас. Или не успел меня вытащить… Дьявол, какой сейчас год?!

Он взглянул вверх, в жерло круглого люка, куда убегали перекладины железной лестницы. Выход его интересовал теперь гораздо меньше. Важнее казалось разобраться, кто же такой брат Обо, кто такой брат К. и кто же такой он сам?

Артур Кузнец вернулся ко входу в сектор В2. Нашарил в кармане магнитную карту Обо и решительно вставил в узкий паз. Механизм лязгнул, и овальная плита откатилась в сторону. Артур тоже отскочил, поудобнее перехватил кинжал. Внутри, двумя рядами, слева и справа, мирно спали скафандры высокой биологической защиты. Артур проник в тамбур, по толстому слою пыли убедился, что помывочный блок бездействует. Решетки на полу, душевые раструбы, сами костюмы в ячейках – все потемнело и пересохло от времени.

– Будем надеяться, что авария случилась достаточно давно, – Артур вспомнил раздутую рыбу с костяным шприцем. – Если это вообще авария?

Отодвинув следующий люк, Артур Кузнец шагнул в белый коридор сектора В2. Здесь попахивало тухлятиной, на одинаковом расстоянии друг от друга мрачно полыхали рубиновые лампы. Когда люк тамбура встал на место, Кузнец прочел третью английскую фразу и фраза эта ему окончательно испортила настроение.

«Внимание. В случае Красной тревоги персонал эвакуации не подлежит».

– Что же у вас тут стряслось, ребята? – в сердцах выругался Артур. – Что вы тут натворили, в долбаном секторе В2, а?!

И тут на него впервые напали.

3 Родильный дом

Один желтокожий свалился на Артура сверху, он прятался за толстой трубой воздуховода. Другой выпал из плоского силового щитка; непонятно было, как он туда вдавил свое тело.

Первый мужик, точно заправский гладиатор, размахивал рыболовной сетью с крупными крючками, но кидать сеть под ноги пока не собирался, отвлекал. В правой руке японец сжимал крайне неприятную штуковину, обоюдоострый серп на коротком древке, это оружие могло дать фору тяжелой алебарде.

Артур отпрыгнул назад и к стене, стараясь беречь правую негнущуюся ногу, и затылком вовремя ощутил присутствие второго врага. Тот выпал из щитка и сразу выстрелил. Выстрелил в то место, где только что находился плечистый белый человек в фартуке.

Пуля просвистела возле уха, Артур едва успел пригнуться.

Спаренный серп пролетел в двадцати сантиметрах над его головой и на толстом шнурке возвращался к хозяину. На обратном пути серп по идее должен был воткнуться Артуру в затылок. Кузнец попытался перехватить древко в полете, но промахнулся. Поймал шнур, сильно рванул на себя, накручивая на запястье левой могучей лапищи. Однако смазанный чем-то шнур вырвался.

Стрелок позади Артура затоптался на месте, водя стволом, рискуя угодить в своего приятеля. Пистолетом мужик пользовался неловко, схватился за рукоять обеими руками и широко раздвинул ноги.

Щелкнул курок. Артур качнулся вправо, еще до того, как успел понять, что происходит.

Выстрел. Серп полетел второй раз. «Гладиатор» с сетью уже был в четырех шагах.

Артур упал на пол, отводя назад руку. На сей раз он поступил умнее – перехватил полированное древко в крайней точке. На плоской физиономии «гладиатора» отразилось изумление, следом за серпом его швырнуло вперед; очевидно, парень не привык к промахам.

Он швырнул сеть и запутал Кузнецу ноги. Крючки больно впились в икры.

Артур перекатился за силовой щиток.

Мужик с пистолетом пальнул в третий раз. Пуля с визгом пробила железную коробку электрощита, отрикошетила где-то вдали, коридор заволокло пороховой гарью. Четвертый раз повстанец выстрелить не успел, метательный нож вонзился ему в горло.

«Гладиатор» с победным рыком кинулся вперед, в руке его сверкнула сталь. Артур сделал попытку встать, но только еще сильнее запутался в сети. Левая рука, такая сильная и страшная, слушалась плохо. В последний миг, когда японец уже завис в прыжке, Кузнец дотянулся до своего пистолета и дважды выстрелил в упор.

Стало тихо, только запрокинувшись, хрипел парень с клинком в горле. Тихо ругаясь, Артур освободил ноги от рыбачьих крючков, привычно проверил сумки и тощие карманы противников. Пушка и четыре патрона, негусто.

– Не помню, где я так научился, но я гораздо быстрее тебя, – сказал умирающему Кузнец. – Жаль, что ты не говоришь по-русски. Но лечить я тебя не буду, извини.

И вытащил из шеи смертельно раненного нож.

Скоро он разыскал люк, через который в секретный блок просочились «повстанцы», как он их мысленно окрестил. Выше уровнем, у другого тамбура, скорчились двое в голубых халатах, буквально исколотые остриями копий.

Он удвоил внимание. Сильно хотелось есть, еще сильнее – пить, ныли челюсти, гудел затылок, нестерпимо чесалась нога под слоем синего мха.

На двух верхних этажах сектора действовало электричество и срабатывал магнитный ключ брата Обо. Никого не встречая, Артур беспрепятственно вскрыл восемь или девять дверей. По большей части, за ними находились склады, битком набитые ящиками, но в какой-то момент Артур угодил в храм.

Отсюда вынесли всю мебель и оборудование, лишь слабо завывали под потолком жерла вытяжной вентиляции. Свет здесь давали не электролампы, а колонии белесых полупрозрачных грибков, густо облепивших внутренности аквариумов. Аквариумы в три ряда крепились на дальней стене. Судя по отвратительной вони, питались грибки какой-то несусветной гадостью, но светили достаточно ярко. На полу кто-то полукругом расстелил циновки. У боковой стены возвышалась трибуна, укрытая потертым золотым гобеленом. Над трибуной висел портрет пожилого японца, в национальной одежде, написанный выцветшими красками. Под портретом, среди свечей, располагалось еще штук пять желтых от времени фотографий и газетных заметок. На всех – в центре тот же невзрачный седой очкарик, зато вокруг – красивые высокие девушки, и далеко не все японки.

Две заметки кто-то вырезал из французских газет, одну – из английской. Артур с трудом разобрал мелкие строчки.

«17 ноября 2021 г. Токио. Продолжаются столкновения на религиозной почве… Лаборатория профессора Токугава из „Асахи кэмикл“ не намерена отказываться от разработки так называемого БИС – „биологически идентичного секретаря“. Ватикан выступил с заявлением… утверждает, что клоны Токугавы, хоть и владеют десятками языков, могут использоваться с низменными целями для службы в эскортах…»

– Это случилось позже меня… – Артур потер виски. – Я лег в камеру анабиоза… кажется, в две тысячи шестом. Или восьмом… Сколько же я проспал?

Уродов Кузнец нашел этажом ниже.

Здесь вдоль облезлых стен журчали ручьи, пахло тиной и был оборудован укрепленный пропускной пункт. Нападавшие совсем недавно закидали его гранатами, в коридорах еще витал густой пороховой дух. Судя по всему, сражение с обеих сторон велось с неутихающей яростью. Тела мертвых повстанцев в два слоя покрывали баррикаду из мешков, утыканных острыми кольями. Бойцы словно добровольно кидались на острия, чтобы по их телам могли пройти товарищи…

Но их товарищи далеко не прошли. Атака захлебнулась, хотя защитников у баррикады было всего двое. Один из них к моменту появления Кузнеца еще хрипел и подавал признаки жизни. На человека двухметровый гигант отдаленно походил только с тыла. Из бугристой, перетянутой ремнями, спины торчали сразу три копья. Вилы проткнули ему загривок, там, где по дуге сходились ветви двух позвоночных столбов. Могучие ноги облепила юбка, мокрая от черной, удивительно черной крови. Толстые руки заканчивались рачьими клешнями. Именно этими клешнями постовой откусил головы как минимум пятерым повстанцам.

Артур уважительно обошел стонущего урода по кругу. Второй такой же гигант был мертв, его в упор расстреляли из автомата. Но живой, даже с дюжиной пулевых ранений, оставался крайне опасен. В месте, где полагалось находиться сердцу, торчало копье, но сердце билось! Артур слышал его неровные удары…

Ощутив шаги, урод заворчал, попытался встать, но снова растянулся в черной пузырящейся луже.

За поворотом Артур наткнулся на груду строительного мусора. В потолочном люке зияла дыра; скорее всего, повстанцы пробили ее направленным взрывом. Выше виднелось еще одно развороченное перекрытие и… крошечный кусок голубого неба!

Артур миновал очередной тамбур и попал в… родильный дом.

Уроды плавали в овальных ваннах.

Они мало походили друг на друга. Двое прямоходящих, один с четырьмя верхними конечностями, с не до конца сформированной головой. В следующей ванне, под слоем пленки, спал некто, похожий скорее на лошадь, чем на человека. Дальше еще один квадратный титан с клешнями и жабрами…

В изголовье каждой ванны неспешно раздувались мешки легких и кустились черные заросли. Уроды дышали ровно, ровно бились молодые сердца, кое-где под пленкой по их телам ползали «хирурги», доделывали конечности, копались во внутренностях.

– Родильный дом, – шепотом выговорил Артур. – Чтоб мне треснуть, если это не палата новорожденных. Неужели меня здесь тоже… вывели из личинки?

В следующем резервуаре плавал мертвец. Его расстреляли прямо в колыбели.

Восемь глубоких ванн с одной стороны от железного мостика, восемь – с другой. Несколько мертвых осьминогов, пробитых пулями, изрубленных мечами. Проколотые и сожженные «легкие», развороченная аппаратура.

Кузнец прошел вдоль всех ванн, пока не обнаружил то, что искал. Пульт управления.

Не так давно здесь обедал дежурный оператор. На консоли с потухшими приборами лежала сумка с начатым завтраком, бутылка с недопитой водой и курились благовония. На спинке стула висел автомат с удлиненным спаренным магазином.

Артур прислушался. Сюда спешили люди, много людей. Кажется, не повстанцы, потому что не крались и не бежали, но от этого не делалось легче. Если они присобачили ему чужой глаз и медвежью лапу, то с легкостью отберут и то и другое. Или вставят ласты в пятки и заставят нырять!

Артур жадно глотнул кисловатой воды из чужой бутылки. Хлеб и овощи, чтобы прожевать, пришлось размачивать в той же воде, а про кусочки аппетитного вяленого мяса пришлось забыть. У него прорезались сразу три зуба. И отвалился еще кусок «гипса» с ноги.

– Как интересно, все сломано… – Кузнец провел пальцем по пыльным циферблатам, потрогал оборванные провода. – Все сломано, но все работает. Стало быть, работает на совершенно иных принципах.

Еще четверых «младенцев» он обнаружил в соседнем помещении. Эти смотрелись гораздо хуже. Двоих прикончили прямо в рабочих резервуарах. Убийцы не только проломили им головы, но всласть поиздевались над телами. Впрочем, мертвые крестьяне смотрелись не лучше. Похоже, охранники родильного дома тоже получали удовольствие от расчлененки.

Топот шагов стал ближе. Проклятые вивисекторы приближались. Похоже, среди них были не только люди, но и кошмарные креатуры фирмы «Асахи кэмикл»!

– Нет, ребята, я вам не дамся! – Артур выбежал обратно в коридор. Отступать было некуда, всюду тупик. Он закинул за спину автомат, легко подтянулся на одной руке к разбитому потолочному люку. – Братец Обо с дружками устроил тут «остров доктора Моро»… Но меня вам дальше не переделать!

Из-за баррикады появились знакомые голубые халаты. Подтягиваясь на своей новой удивительной руке, беглец пробирался все выше и выше, туда, где светило солнце. На самом верху пришлось туго. Щуплые японцы воспользовались приточным воздуховодом, а человеку его комплекции стоило труда не застрять. Добравшись до солнца и света, Артур на короткое время затаился.

Перед носом жужжали пчелы, в небе плыли мирные облачка, высокая трава закрывала обзор. Но внизу снова послышались голоса мучителей, они торопились заделать брешь в обороне. Еще немного – и примутся палить по ногам или пошлют одного из голиафов, с клешнями вместо рук!

Артур рванулся сквозь рваные края трубы, сквозь колкую траву, упал, выставив впереди ствол автомата. Потом он оглянулся и тут же забыл о возможной погоне.

Его окружал город.

Почему-то раньше ему казалось, что выберется наружу на лесном холме. Но это оказался вовсе не холм, а крыша невысокого строения, наполовину занесенная песком и проросшая травой. Зеленый луг прямо на крыше бункера! Над маленьким бункером сгрудились небоскребы. Некоторые из них треснули, другие опасно накренились. Из фундаментов торчали кусты. Влево и вправо лучились темные щели улиц, заросших травой. Кварталы казались бесконечными. В пустых витринах насвистывал ветер, над крышами перекликались чайки. Высоко наверху стекла кое-где сохранились, иногда они выпадали и звонко бились по пути к земле. Остро пахло морем, волны бились где-то неподалеку. Солнечные лучи пробирались среди пирамид мусора. Артур попытался уловить хоть что-то еще, кроме равномерного клокотания моря, но безуспешно.

Гигантский город был мертв.

4 Нейтральная полоса

За ним следили.

Миновал примерно час с тех пор, как Артур покинул крышу «Асахи кэмикл». Он легко спустился с крыши по пожарной лестнице, миновал бетонный забор и две линии ограждения. Подземная лаборатория снаружи походила на заброшеную овощебазу. Многоосные грузовики, замершие у ворот, пронумерованные секции, железнодорожные пути вдоль пандуса и груды пластиковой тары…

У второго забора торчали вышки с часовыми. На широкой выжженной просеке Кузнец насчитал шестнадцать трупов повстанцев, их еще не позаботились убрать. Где-то высокий мужской голос с надрывом отдавал команды, ревел мотор и стучали топоры. Высоко, в лазурной тишине, кружили птицы. Несло гнилыми водорослями.

Кузнец долго прятался в секциях разобранного крана. Подволакивая ногу, он рванул через контрольно-следовую полосу, когда на ближайшей вышке началась смена часовых. Город нахлынул мгновенно, точно накрыл мрачной бетонной волной. Артур укрылся в переулке, свернул один раз, другой, запрыгнул в какую-то дверь и очутился в супермаркете. Подождал, затаив дыхание.

Никто за ним не гнался, но сохранялось ощущение слежки, словно к спине приклеили липкую ленту.

Последние продукты из храма жратвы вынесли много лет назад. Кузнец проковылял вдоль поваленных стоек, вдоль выцветших плакатов с горами вкуснятины и улыбчивыми девушками. Его удивили вскрытые кассовые аппараты, набитые деньгами. Прилавки мясного отдела кто-то долго расстреливал из автомата.

– Пить хочу… – Артур облизнул губы. – И поесть не помешает!

Кузнец пробрался в подсобные помещения. Ванны и раковины покрылись паутиной, из кранов не удалось добыть ни глотка воды. Здесь даже не летали мухи. Он вскрыл холодильные камеры, но нашел лишь засохшие крысиные трупы. С каждой минутой становилось прохладнее. Баюкая раненую ногу, он уселся на железный табурет и прислушался. Влажный морской ветер гонял мусор. Захлопала крыльями птица. С протяжным звоном где-то разбилось стекло.

И снова – гнетущая тишина.

Кто-то живой приближался, но пока еще очень далеко.

Артур оторвал с колена очередной кусок мха. Следовало принять решение – коротать ночь в магазине или идти на поиски воды. Он выбрался с обратной стороны здания, и тут впервые заметил границу.

Две полустершиеся черты на асфальте, желтая и красная. Между ними – достаточно места для проезда грузовика. Вдоль цветных полос кто-то заботливо разложил булыжники, куски арматуры и просто горки мусора. Сейчас беглец находился в желтой зоне. Но непонятно было, хорошо это или плохо.

Он решил, что пойдет на шум морского прибоя прямо по нейтральной полосе. Морскую воду тоже пить нельзя, но есть шанс поймать там рыбу…

Кузнец пробирался мимо погасших каркасов реклам, под петлями скоростных дорог, вдоль бесконечных сгоревших баров и отелей. Миновав три перекрестка, он наткнулся на мертвую обезьяну.

В первый миг Артур поверил, что это очень крупный павиан, выкрашенный в защитные цвета. Но обезьяна оказалась не просто крупной, она обогнала в размерах самую большую гориллу.

Длинные передние лапы сжимали кусок неоновой вывески. Судя по позе, примат пролетел не один десяток метров, сорвавшись с огромной высоты. Задние лапы неестественно разъехались в стороны, пятнистый бок лопнул от удара о землю, но вместо тухлых внутренностей в дыре блестел металл. А вместо крови растекалась прозрачная маслянистая лужа.

Обезьяна валялась за красной границей. Прежде чем переступить черту, Артур трижды осмотрелся. Тайное чувство подсказывало ему, что лучше брести на виду у сотен окон, чем запросто принять одну из неведомых сторон – желтую или красную. Едва он обошел животное со стороны морды, как сразу стало ясно – это не обезьяна, но и не робот в привычном смысле слова.

Павиана долго убивали на земле. Столкнули сверху, или сам выпал, с тремя пулевыми дырками в черепе. Но внизу тут же добили, разворотили морду, проткнули грудь. В лохмотьях трехцветной шерсти виднелись розовые тяжи сухожилий, пластмассовые шарниры и охапки проводов. На левом боку искусственного зверя имелся встроенный набор инструментов, а на левой лапе – нечто вроде сменных насадок, вместо обычной кисти. Те, кто добил робота, вскрыли ящик и все унесли.

Неподалеку стукнул камень, прошелестели шаги.

Артур спешно вернулся на нейтральную полосу. Ему очень не понравились лужи засохшей крови рядом на асфальте. Поскольку из робота кровь не шла… значит, обезьяна прихватила на тот свет несколько обидчиков?

Рассуждая таким образом, он пересек кусок дикого леса. Высотки расступились над бывшим парком, чтобы спустя минуту опять сомкнуться мертвыми стражниками.

Но до жилого квартала ему спокойно дойти не позволили.

Кузнец насчитал четверых.

Перемещались они слишком быстро для человеческого глаза. Некоторое время он убеждал себя, что четверка ему только мерещится, что все дело в голоде, тревоге и вечернем нагромождении теней. Но когда один из них, длинноногий, растянутый, отразился за спиной в уцелевшей витрине, Артур больше не смог себя успокаивать.

Он развернулся вовремя, чтобы отразить удар. Человек на бесконечно-длинных, голенастых ногах, похожий на насекомое, выкинул вперед ухват на длинной ручке; похожим инструментом прижимают к земле змей. Голенастый и метил в шею. Кузнец присел, вырвал «ухват» и тупым концом тут же двинул врага в живот.

Раздался хлопок. Артур их мысленно похвалил – нападали слаженно, хорошо сыгранной командой. Лысый коротышка висел на дереве, поджав ноги, зацепившись хвостом, и целился из толстой железной трубы. С дымным хлопком из жерла вылетела сеть. Пока она разворачивалась, Артур отпрыгнул в сторону, вскинул оружие.

– А ну, назад, гады!

Голенастый корчился на земле, кашлял, схватившись за живот. Сеть упала напарковую дорожку колючим парашютом. Артур выстрелил в хвостатого, но тот проворно подтянулся и спрятался в ветвях. Еще двое заходили со спины. Оба лысые, слишком мощные и белокожие для японцев. Они целились из пистолетов, но не стреляли. Спешили, охватывая добычу с флангов, растягивая широкий бредень, увешанный крючками.

Явно планировали взять живьем.

Артур кинулся под дерево, насколько позволяла скованная нога, завилял между кустами. Над ним затрещали ветки. Сразу двое хвостатых с человеческими лицами обогнали его, один целился из духовой трубки. Артур упал в сторону за миг до того, как оперенная стрелка воткнулась в ствол ивы, выхватил пулемет брата Обо.

Он перекатился в колючей траве, распорол бок о цветущий розан, снова перекатился в обратную сторону. Плавным движением взял на мушку хвостатого, нажал спуск. Тот снова висел вниз головой и высматривал Артура с другой стороны розового куста. Второй хвостатый предупреждающе взвизгнул, но опоздал. Его товарищ с развороченной башкой уже падал вниз, ломая ветки.

Лысые с пушками ломились сквозь заросли, бредень они бросили на тропинке.

Артур кинулся по дуге, обходя противников справа. Маневр удался, им пришлось опять выстроиться в линию. Так и выбежали обратно на узкую тропу, мешая друг другу. Первый лысый на бегу поднял руку с блестящим пистолетом.

Артур присел на колено, метнул два ножа. Кто-то схватил его сзади за горло и поперек груди. Последовал рывок вверх, ноги оторвались от земли.

Это был длинноногий, так похожий на паука. Он что-то застрекотал, наверняка призывал своих поскорее тащить веревки. Артур не успел набрать воздуха, стал задыхаться. Тонкая костлявая ручища все туже обвивала шею, ноги болтались в метре от земли.

Первый лысый ползал на четвереньках и харкал кровью. Второй лысый перескочил через раненого и помчался на помощь длинноногому. Ему оставалось шагов семь, когда Артур вытянул назад свою левую ручищу и сломал пауку плечо. Просто сжал пальцы и раздробил сустав. Длинноногий завопил, выронил добычу. Артур приземлился на больную ногу, в глазах почернело. Уцелевший лысый уже нажимал курок. Видимо, передумал брать живьем.

Пуля чвакнула о дерево, вторая просвистела в сантиметре от виска. Артур кувыркнулся в кусты, выпал на асфальт и…

И едва не пересек желтую линию. А лысый выскочил на проспект метров на десять левее. О желтую границу он споткнулся, словно наступил на змею, сиганул назад, но не успел.

Лысого подстрелили в прыжке. Снайпер с желтой стороны бил откуда-то сверху, из громадного сгоревшего универмага.

Кузнец еле успел вжаться в ствол ближайшей ивы, потому что с ветки открыл огонь хвостатый карлик. Затем к нему присоединился еще кто-то. Дерево Артуру досталось не слишком толстое, пришлось встать боком. С другой стороны пули врезались с визгом, кора отлетала кусками. Нападавшие выкрикивали что-то, палили поочередно, но к границе своей территории не приближались.

Артуру оставались две возможности. Отступать обратно через лесопарковую полосу, где его наверняка подстрелят. Или бежать через улицу, через границу, к подъездам домов… и угодить под пули желтого снайпера.

Пока хвостатый отвлекал, кто-то подкрадывался слева. Услышав шум, Артур рванул вдоль границы зелени. Целью себе он наметил завалившуюся набок беседку. Но до беседки не добрался. Периферическим зрением Артур засек стремительно падавших птиц. Трое, нет, четверо, пикировали, развернув широкие полупрозрачные крылья, как у летучих мышей.

Беглец не успел понять, с желтой или красной стороны улицы спускались планеристы.

В шею и плечо впились иглы. Рука мгновенно онемела, головой пошевелить он тоже не мог. В последний миг Артур вплотную увидел дрожащее кожистое крыло, раздутую грудную мыщцу, перевитую венами и когти на черных пальцах.

И мир окутала тьма.

5 Красный Токио

Он очнулся в душном железном ящике. На щиколотках звенели стальные кандалы. Кожа нестерпимо чесалась в тех местах, куда попали иглы, но узник не мог даже пошевелить головой. Шея и кисти рук оказались зажаты в толстом деревянном брусе. Свет проникал сквозь дырки в крыше. Под мокрой гнилой соломой пищали крысы.

Артур попробовал перекатиться на бок. С третьей попытки это удалось. Тело онемело, он не мог понять, сколько времени провалялся в беспамятстве. Ему оставили только одежду. Оружие, обувь и остатки еды пропали. Губы пересохли, язык распух.

– Эй, ты русский, что ли?

Артур приник глазом к дырявой стенке. Окликнувший его человек находился в соседнем ящике. Точнее – их там было трое, двое спящих азиатов и один волосатый, со славянскими чертами, не связанный.

– Ру… русский, – Кузнец закашлялся. – А ты откуда знаешь?

– А ты пить просил, матюкался во сне… – сосед подполз ближе. Оказалось, он молодой, мускулистый парень, весь в ссадинах и синяках.

– Слышь, земляк, ты тоже из Владика?

– Из Владика? – Артур изо всех сил разрабатывал затекшие ноги. – Нет, кажется, я из Питера. Точно не помню, память отшибло…

– А, бывает, – посочувствовал сосед. – Суки они, подпоили нас, весь товар отняли, а потом продали этим… А где это – Питер? Что-то я не слыхал.

– Далеко это.

– А, вона как! Видать, не на море. На море-то я все города знаю. Меня Гаврей звать, Гавриил то есть, а прозванием Белобрюх. Это потому что китов мы с батей белобрюхих били. А тебя как звать?

– Артур… Кузнец.

Артур перекатился еще раз, и еще, до молний в глазах, пока к плечам и бедрам не вернулась чувствительность. Колено саднило, очевидно, последние клочки мха оторвали «с мясом».

– Ага, оно и видно, здоров ты, мужик. Видал я, как они тебя тащили вчетвером-то. Наломал ты им костей, это точно.

Сверху посыпалась труха, по железу прогрохотали шаги, раздалось низкое рычание.

– Гавря, зачем мы им нужны?

– Как это – зачем? – русский поскреб в бороде. – Или в работу куда продадут, или на потеху, спаси господи, выставят. С ихними бесами драться. Уж лучше сразу сдохнуть, чем такое… Вишь, корейцы со мной, тоже рыбаки, их в море повязали. По-русски три слова, а про бесов наслышаны.

– На потеху? – Кузнец раскачался, кое-как встал на колени, уперся макушкой в крышу. Шпала на плечах тянула к земле. – А ты с бесами уже дрался?

– Кабы дрался, с тобой бы не болтал. Ходил у нас один шкипером, вдвое здоровей тебя, так он за деньги по молодости ввязался. Одной обезьяне хребет свернул, а другая его чуть не кончила. Всего изломала, точно с мишкой в тайге схлестнулся. Еле выходили потом, кривой остался…

– Обезьяну? Драться с обезьянами?! – Артур вспомнил расстрелянного павиана.

– Особливо ноги беречь надо, по ногам бьют, мигом кости переломают. И вверх норовят утащить, уж такие они прыгучие. И голову могут свернуть. А глотку ей давить бесполезно, потому как бес, он ведь не дышит, смекаешь? Этот шкипер, он по-ихнему кумекал, долго тут пожил. Он такое рассказывал… – зашептал Гавря, – мол, есть тут колдуны разные, красные и желтые, и еще какие-то, и все меж собой бьются, кто лучше беса смастерит. Давно бьются, еще до Большой Смерти начали.

– До Большой Смерти? – название показалось Кузнецу очень знакомым, точно на секунду приподнялся занавес над уснувшей памятью. – Гавря, а на фига ты сюда плыл, если так опасно?

– Я что, дурной, по своей воле в Токио швартоваться? – обиделся китобой. – Мы завсегда в Йокогаме швартуемся, там ихнего царя власть, купцы там. А этот поганый порт за семь миль завсегда обходим. Сами япошки сюда не суются, уж больно страшные слухи ходят.

– Так мы все же в Токио?

Но дальше им поговорить не дали. Крышку откинули, Артура грубо зацепили за колодку, выволокли на свет. Вокруг расстилалась панорама заводского цеха – непонятные агрегаты, чаны, трубы, рваная крыша. Артур узнал тех, кто вчера напал на него в парке. Лысый здоровяк еле сдерживал на поводках двух рычащих овчарок. У него самого клыки торчали, как у пса. Двухметровый тощий придурок с перебинтованным плечом тоже был здесь, недобро кривил синие губы. Распоряжался низкий, широкий, как комод, в потрепанной военной форме. Чешуйчатый хвост он носил в кармане. Затем явились еще двое, из ящика крюками выудили Гавриила, связали ему щиколотки, куда-то потащили.

– Братишка, помни – ноги береги! А если вырвешься, беги на юг, к Йокогаме! – прохрипел на бегу Гавря. – Там за портом уже земля ихнего царя, префекты командуют, там русскую факторию найдешь…

Кузнеца толкнули острием в спину. Уродец с кривой дынеобразной головой подхватил конец цепи и поволок пленника за собой. Отворились ворота, глаза ослепли от солнца. Его провели почти бегом по захламленной заводской территории. Всюду очень плотно обитали люди – в хибарках, в вагончиках, в контейнерах. Варили себе завтрак, стирали белье, разжигали костры, орали песни. Чуть дальше пасли тощих свиней, мотыжили огороды. Некоторые выглядели вполне привычно, обыкновенные японцы, только грязные и ободранные. Но встречались и удивительные экземпляры.

Тощий детина курил на корточках, его четыре руки свисали, как засохшие цветочные лепестки. В плоском котле что-то разминали ногами двое безруких парней. За Артуром устремилась стайка явных гидроцефалов с камнями и катышками козьего навоза. Навстречу старички, как заправские охотники, несли на плечах жердину с пойманным кабаном. Когда две группы поравнялись, стало ясно, что несут вовсе не кабана, а бочкообразную женщину, покрытую рыжей шерстью. Вытянутое рыло «кабанихи» было затянуто ремнем.

Наверху, по крышам угрюмых бетонных цехов, прохаживались крылатые часовые. Артур убедился – крылья у крылатых росли настоящие. Но не птичьи, с перьями, а перепончатые, кожистые, как у мышей или доисторических рептилий. И вверх они не взлетали, в лучшем случае – планировали вниз.

Артура втолкнули в лифт без дверей. Сопровождающий выкрикнул команду, далеко наверху работяги навалились на колесо и… лифт рывками пополз вверх. Когда-то это было красивое административное здание, все в тонированном стекле и металле. Нынче стекла остались лишь на уровне девятого этажа.

Очевидно, его привели к главарю. Колодку с шеи сняли, руки стянули за спиной. Двое в масках в упор нацелили автоматы. Толстошеий мужчина обедал на красочном татами. Низко склонившись над миской, выставив синий татуированный череп, главарь обгладывал запеченную человеческую руку. Судя по размерам – детскую. Потом он откинулся на подушки, служанка кинулась промокнуть ему жирный рот. Главарь отстранил ее, почесал жидкую бородку и заговорил. Сбоку выкатили инвалидное кресло, в нем трясся уродец с непомерно раздутой головой. Сначала инвалид обратился к Артуру на английском, затем перешел на вполне сносный русский.

– Блистательный хозяин Красного Токио обвиняет тебя в убийстве двух прекрасных охотников… – толмач пищал в заботливо подставленный рупор, его тонкие ножки не доставали до земли. – У тебя есть деньги или покровитель, чтобы заплатить за убитых?

– Они первые напали.

Главарь смотрел не моргая, его багровая ряха блестела, как сковорода.

– Блистательный хозяин Юкихару спрашивает, кто вставил тебе второе сердце?

– Второе… что?

Неожиданно он поверил. Он вспомнил, как странно билось сердце на бегу, точно эхо отдавало в правый бок. Он вспомнил, что практически не испытывал одышки.

– Не притворяйся глупым. Отвечай быстро. Иначе будешь медленно умирать. Отвечай быстро – это были Асахи или Сумитомо?

– Асахи, – Кузнец подумал, что нет смысла запираться.

– Драконий глаз – тоже сделали они? Сколько ты им заплатил?

– Нисколько. Если честно, я не помню, как попал туда…

После этого ответа главарь Красного Токио затеял короткое, но бурное совещание со своими соратниками.

– Хозяин спрашивает – ты пустотелый?

– Что-о? Это как?

Внезапно подскочил верткий, маленький, ни слова не говоря, полоснул по предплечью ножом. Артур даже не успел дернуться. Мелкий обмазал пальцы в крови из пореза, попробовал на вкус, затем поднес пальцы главарю. Юкихару заинтересованно лизнул, почмокал толстыми губами.

«Только не это», – успел подумать Кузнец. Он решил, что левой рукой сумеет оборвать цепь или утащит за собой в окно обоих стражников, но не даст себя сожрать. Лучше уж выпрыгнуть с девятого этажа!

– Блистательный хозяин удивлен. Ты – настоящий. Колдуны Асахи нарушили соглашение. Они стали переделывать настоящих! Там много таких, как ты?

– Не знаю.

– Ты будешь драться с обезьяной. Завтра. Если будешь хорошо драться – тебя будут хорошо кормить и лечить.

«Вот оно, потехи!..»

– Но меня не надо лечить.

– Завтра тебя надо будет лечить. У Сумитомо хорошие обезьяны, они ломают ноги, но сразу не убивают.

«По ногам бьют…»

– А если не стану драться?

– Тогда обезьяна убьет тебя.

– А если я убью обезьяну?

Когда толмач перевел, члены банды дружно загоготали.

– Так бывает, редко. Если не умрешь – получишь молодую женщину и кувшин сакэ.

Юкихару дал понять, что аудиенция закончена. Артура развернули, втолкнули в лифт и под дулами автоматов отвезли вниз. Он надеялся, что назад снова придется топать по заводским переулкам, там появлялся шанс сбежать, но тюремщики загнали его на подземную автостоянку. Долго вели по бетонному коридору и заперли в ремонтном боксе. Горбатый безносый мальчик принес на удивление сытную еду – подгоревшую на костре курицу с рисом и горшок с жирным бульоном. Но самое главное – сняли цепи!

Оставшись один, Артур облазил и обшарил свою новую тюрьму. Голые стены, пустые верстаки, яма и подъемник. Дверь, через которую ушли тюремщики, представляла собой лист железа без ручки. Этот вариант сразу отпадал. Зато с другой стороны вытянутого бокса имелись широкие грузовые ворота, запертые снаружи. За воротами Артур разглядел нечто вроде арены, окруженной высокими «трибунами». Правильнее сказать, это были не трибуны, а вертикально поставленные двадцатифутовые контейнеры, утыканные изнутри шипами. Поверх контейнеров была натянута сеть. Больше сквозь щель он рассмотреть не сумел. Снаружи подошел охранник и погрозил автоматом.

Он улегся. И к собственному удивлению, уснул.

Через несколько часов Кузнецу принесли рис и жареное мясо. Он решил не спрашивать, из какого животного приготовлено жаркое, зато знаками потребовал одеяло. Просьбу выполнили своеобразно, притащили целый ворох вонючего тряпья.

За ночь Артур сделал все возможное, чтобы привести тело и дух в состояние покоя. Несколько часов подряд узник разминал мышцы, кувыркался, приседал и прыгал на холодном полу. Беспокоили новые зубы, да и мышцы продолжали рост, все сильнее требовали пищи. Глубокой ночью Артур подскочил, точно его подбросило пружиной. То, что он вспомнил, показалось ему гораздо важнее упражнений с мускулами. В дальнем углу бокса пищали крысы, сражаясь за объедки его ужина. Глубоко под слоем цемента рыл нору какой-то мелкий зверек. В гнездах на крыше сонно вздрагивали ласточки. Гораздо выше ласточек, выше часовых, бархатными сполохами отсвечивали тучи – наверняка внизу жгли много костров. На фоне туч, Артур мог поклясться, промелькнуло гибкое змеиное тело с крыльями. Не птица, не летучая мышь, что-то очень большое и сильное. Почти как… дракон. Снаружи дремал часовой. Наверху, над сеткой арены, разгуливал второй крылатый часовой. В соседнем боксе дремал маленький азиат. Гавриил не мог заснуть, молился в своей клетке. Еще один гладиатор дрых вовсю, в своей решетчатой «камере», очевидно накачавшись каким-то дурманом.

Артур охватил их всех одним внутренним взором. Но люди и ласточки его интересовали мало.

Вот крысы – совсем другое дело. Крысы могли стать добрым союзником.

6 Железные обезьяны

Он неплохо выспался за оставшиеся три часа.

Нога, лишенная гипса, к счастью или к несчастью, заросла. Рано утром будущего бойца осмотрели два местных эскулапа. Профессионально ощупали суставы, мускулы, заставили открыть рот и прослушали оба сердца. Докторов Артур мог прикончить одной левой, но благоразумно решил, что они еще пригодятся.

Когда ворота открылись, Артур ожидал увидеть банальную киношную картинку – сотню обкуренных мутантов, делающих на него ставки. Но действительность оказалась тревожнее и сложнее. На трибунах царил вполне управляемый хаос, болельщиков кусками жести разделили на сектора. По цвету налобных повязок Артур угадал в многочисленных гостях банду из Желтого Токио. Кроме них места занимали еще несколько колоритных групп. Во-первых, служители какого-то культа, но явно не буддисты. Во-вторых, граждане интеллигентного вида в халатах, весьма похожие на химиков из Асахи. Очевидно, их конкуренты. Кроме того, присутствовали явные корсары, с серьгами и трубками, затем – татуированные придурки в металле, но тон задавали не они. Явилась еще одна группа «яйцеголовых» очкариков, а за ней – другая. Они расселись друг напротив друга, стали перекрикиваться, плеваться и показывать друг другу задницы.

Артура завели в закуток, похожий на стойло, и заперли возле узкого окошка. Там его уже поджидал осунувшийся Гавря, низенький китаец и пьяный сонный африканец. Китаец тихонько напевал или молился, чернокожий икал, пускал слюни и, кажется, мало соображал.

– Вчетвером будем биться, а может, по двое, – кисло улыбнулся Белобрюх. – Только все едино подыхать…

Окошко выходило прямо на арену, слегка присыпанную соломой. Кузнец недоумевал – кто же будет драться, если их закрыли. И тут заметил, что наверху, на длинных бревнах, выдвинулись две решетчатые корзины и повисли прямо над ареной, одна против другой.

В обеих клетках находилось по мальчику, не старше восьми лет. Очевидно, каждый ребенок представлял одну из групп «умников», потому что те стали одобрительно выкрикивать, поддерживая своего соплеменника.

Ворота одного из контейнеров распахнулись. На арену выскочил железный гамадрил. Ребенок в корзине поднял блестящую ручонку и засмеялся. Обезьяна задрала лапу в таком же детском жесте. Зрители заухали, принялись лупить кулаками по лавкам.

С другой стороны арены, раскачиваясь на коротких лапах, выбежал второй киборг. Если первый заметно смахивал на серебристого гамадрила, то создатели второй игрушки не слишком позаботились о сходстве. Скорее, прототипом выступал полосатый лемур, мирная травоядная зверушка с пушистым хвостом. Лемур выпускал и втягивал саблевидные когти, в отличие от противника, он остался стоять на четырех конечностях. Трехметровый суставчатый хвост угрожающе раскачивался.

– Матерь божья… – простонал Гавря. – Такую тварь и топор не возьмет!

Артур задрал голову.

Мальчики в клетках были с головы до ног облеплены датчиками, лица закрыты очками. Они управляли роботами, как балаганный кукловод управляет Петрушкой.

Всего лишь детские забавы, перенесенные в реальность! Затуманенный мозг выдал очередной осколок воспоминаний. Артур уже это видел, кажется, так выглядели экранные компьютерные игры…

Гамадрил прыгнул, выставив вперед железные кулаки. Лемур сиганул в сторону, легко взлетел по торчащим шипам на отвесную стену арены, ударил хвостом. Удар пришелся по касательной, в серебряном боку противника образовалась царапина. Публика восторженно завизжала.

Гамадрил развернулся в полете, еле коснувшись задними лапами земли, прыгнул следом за врагом. Лемур увернулся, в падении свернулся клубком, задрал задние когтистые лапы. Ударом кулака гамадрил выбил ему два когтя, свернул набок стопу.

– Во дают! – выдохнул моряк. – Как такую дрянь загонишь?

Мальчишки бились и перекатывались в подвешенных клетках, как припадочные. Кузнец заметил, что на смену им команды уже готовы выставить следующих бойцов. Такие же мелкие дети, голые, намазанные чем-то, подпрыгивали от нетерпения.

Обезьяны сцепились, прокатились гремящим клубком. Они врезались в трибуну с такой силой, что первые ряды зрителей опрокинулись назад. Контейнеры загудели, но устояли. Гамадрил ухватил врага за хвост, раскрутил и хотел швырнуть о землю, но лемур извернулся и всеми лапами вцепился тому в морду. Они снова упали вместе, солома взметнулась, повисло облако пыли, полетели куски металла.

Ударил гонг. Дети в клетках моментально обмякли, их вынесли наружу. Когда отклеили датчики, Артуру показалось – у одного мальчишки из носа текла кровь, второй закатил глаза. Свежих раздетых мальчиков оборачивали металлизированной тканью, крепили провода. Вокруг каждого ребенка суетились четверо взрослых…

Бац! Снова клочок воспоминаний! Это походило на замену колес во время «Формулы-1», там тоже механики работали слаженно, за секунды готовили машину к заезду.

Очнулся пьяный африканец. Очнулся и принялся с воплями кидаться на запертую дверь каморки. Маленький китаец больше не молился, а усердно разминал конечности, гнулся во все стороны. Он обнажил плечо и с хитрой улыбкой показал Кузнецу татуировку – две обезьяньи морды с ножами в пасти.

– Ты? Убил двоих? – Артур показал жестами. Изумлению его не было предела.

Китаец хитро покивал, он выглядел как тринадцатилетний мальчишка. Затем стал что-то объяснять на пальцах, показывая на арену и отключившихся, сцепившихся монстров. Артур только понял, что надо пробиться внутрь, под шкуру. Но голыми руками прорвать шкуру зверей казалось делом безнадежным…

Первой уложилась команда гамадрила. Ребенок с заклеенным лицом увлеченно запрыгал в клетке, а гигант принялся послушно топтать поверженного врага. Он сломал лемуру конечность, в разрывах плоти заблестели шарниры. Но секунды три спустя лемур очнулся и мощным ударом хвоста снес гамадрилу голову. Удар был точен и красив, клыкастая башка отлетела в угол, среди обрывков искусственного меха заискрили контакты. Артур засек, как малыш в корзине практически встал на голову, а ногами сделал сложный пируэт, точно стриг ножницами.

Артур с китайцем внимательно следили за поединком, пьяный африканец плакал, Гавря ругался. Зрители подпрыгивали и орали. Самое интересное, что гамадрил сохранил боеспособность даже без головы. Похоже, маленький боец в корзине тоже лишился зрения, его подопечный беспорядочно дергался и наносил удары во все стороны. Раза три он удачно отбил атаку, уклонился от сверкающего хвоста и даже оторвал лемуру кусок обшивки с живота. Артур поставил это себе на заметку, – чертовы куклы наносили удары на звук, они реагировали на малейший шум!

Однако исход схватки был предрешен. Не прошло и десяти минут, как заколотили в рельсу. Полуживых детей извлекли из корзин, на арену вкатили телегу, бережно погрузили в нее то, что осталось от проигравшей стороны. Гамадрил был почти разорван пополам, но и победитель смотрелся ненамного лучше. Вместо того чтобы делить выигранные деньги или снова показывать друг другу задницы, обе команды «умников» бегом спустились вниз и устроили «разбор полетов» со схемами и чертежами.

– Вот они, колдуны, отродье… – скрипнул зубами Белобрюх. – Сказывают, против них сегуны войной трижды ходили, но как в Токио солдат заведут, так и гибнут все. Не одолеть ведовства…

Кузнец пока особого ведовства не замечал. Техники достали инструменты, вооружились налобными фонарями, в считанные секунды распотрошили обеих обезьян. Артур подумал, что над ним пошутили, что никто не выставит человека против робота…

Но представление продолжалось.

Первым в опилки вытолкнули трусливого тощего африканца, он намертво вцепился в косяк, отрывали его втроем. Гавря тоже побледнел и дрожал. Его дрожь невольно передалась Артуру и мешала сосредоточиться. Самым спокойным казался китаец. Он скинул рубаху, явив свой жилистый, исполосованный шрамами торс.

– Слушай, русский, – подкатил маленький толмач, – ты теперь должен слушаться Вана. Он среди вас главный. Он решает, как сражаться. Не будешь слушаться Вана – быстро погибнешь!

Оказалось, что для поединка можно выбрать любое оружие. В соседнем боксе оказался целый арсенал – пики, мечи, топоры, толстые кожаные куртки и даже кольчуги. Китаец оживился, залопотал, стал настойчиво советовать, какое железо лучше взять. Себе он отобрал здоровенную двузубую вилку на длинной ручке и продемонстрировал, как этой штукой удобно выдергивать из рук противника меч. Такую же вилку он стал настойчиво пихать чернокожему, но тот заупрямился. Гавре китаец предложил два топора, а для левой руки Артура долго не мог найти ничего подходящего.

– Что он тут верховодит? – разозлился лохматый моряк.

– Надо его слушаться, – осадил Артур. – Этот дядька – единственный, кто имел дело с обезьяной. Он знает, как лучше!

Стражники были готовы пустить в дело приклады, когда Ван извлек из груды хлама двуручный нодати полутораметровой длины. Кузнец примерился к мечу. Вполне возможно, он когда-то умел фехтовать, но тренироваться никто не позволил. Правой руке силы не хватало, зато в левой меч крутился пушинкой.

– Да, силен ты, брат, – крякнул Гавря. – Может, и правда, повезет, зарубишь сволочь эту?

Метис выл и лягался, когда стражники вышвырнули его на свет. В последний момент он точно одумался, подхватил у стены трехметровое копье с крюком. Китаец одобрительно покивал. Затем отыскал щепочку, стал быстро говорить и чертить в песке.

– Молодчина, – похвалил Артур. – Гавря, смотри, как он нас нарисовал. Предлагает в кольцо брать…

– Какое на хрен, кольцо? – сплюнул моряк. – Ты только глянь, тварюга какая лезет.

Артур схватился за меч. С третьим ударом гонга на трибунах установилась звонкая тишина. Ворота в контейнере распахнулись. Оттуда вразвалочку выбрался орангутан. Артуру сначала показалось, что за образец взяли не примата, а неповоротливую гусеницу. Задняя веретенообразная часть туловища помещалась на двух парах конечностей. Ближе к голове туловище поднималось вертикально, из широких плеч росли еще две мощные лапы. На сплюснутой башке орангутана имелось шесть круглых глаз, они обеспечивали роботу круговой обзор. Ярко-желтая шерсть скрывала нагрудную броню.

Орангутан присел на задних лапах, средняя пара удлинилась. Теперь его грудная клетка очутилась выше макушки Артура. Передвигался он пока крайне медлительно. Артур скосил свой черный правый глаз к небу. Очередной ребенок в корзине почти не двигался.

– Мы должны напасть вместе! – Кузнец перемигнулся с китайцем. Кажется, они друг друга неплохо понимали. – Гавря, втолкуй этому негру, пусть целит в задницу. Твоя – левая лапа, отвлекай на себя, но не убегай. Ван возьмет правую, я ударю в центр…

Но вышло совсем не так, как он спланировал.

Орангутан ринулся прямо на него.

7 Четверо против игрушки

Орангутан взял с места, как тяжелый танк. Его трехпалые страусиные ноги вырывали клочья из утрамбованного грунта. Артур замахнулся мечом, присел, готовясь прыгнуть вперед и вправо, под защиту китайца. Ван первым кинулся наперерез машине. Вилкой поймал правую ручищу гиганта, повис всем телом, выворачиваясь в воздухе. Гавриил, напротив, струхнул, выпустил топоры, с воплем кинулся назад, попытался вскарабкаться по торчащим из стен шипам и уголкам. С перепугу рыбак сумел забраться метра на три, но с трибуны свесился стражник и ткнул его в лицо шестом. Гавря грохнулся обратно.

Зато метис, до того еле державшийся на ногах, продемонстрировал отчаянную прыть. Он обогнул зверя слева, острием копья ударил в морду. Орангутан легко отмахнулся левой лапищей, но метис этого словно ждал. Он провернул копье, зацепил зверя крюком за локоть…

Получилось замечательно. Две секунды, не больше, обезьяна бежала вперед с разведенными в стороны, лапами. Африканца волокло по земле, он тормозил ногами, оставляя борозды. Ван висел в воздухе, повиснув на своей вилке, и что-то кричал, обращаясь к Артуру.

Две секунды – и ребенок в корзинке догадался. Но Кузнецу хватило времени. Он обрушил меч наискосок, метя в коричневую, складчатую, как у мастиффа, шею. Меч увяз, обезьяна ударила Кузнеца животом, как тараном. Пытаясь сгруппироваться, он выставил руки, поджал к груди подбородок и полетел, кувыркаясь. В полете молил об одном – чтобы не напороться на брошенные где-то здесь топоры Гаври.

Но Белобрюх уже снова держал топоры в руках. То ли совесть заела, то ли осмелел. Кровь из разбитой брови заливала ему щеку. Гавря перепрыгнул через катящегося Артура, с рыком набросился на обезьяну сбоку. Китаец предостерегающе вскрикнул, но было поздно.

– Ах ты, тварь! Получай! – два топора со звонким чавканьем погрузились в мохнатый бок.

Средняя стальная лапа зверя легко изогнулась, три птичьих пальца вспороли моряку грудь. Он упал на спину, прикрывая ладонью глубокие разрезы. Артур поднялся; кажется, кости были целы, дыхание даже не сбилось. В этот момент случилось то, на что он уже не надеялся.

У обезьяны почти отвалилась голова. Двуручный меч выпал из раны, но не слишком удачно. Ослепший зверь наступил на него лапой. Черная оскаленная морда повисла на розовых шлангах, из вскрытого горла потекла прозрачная жидкость. Левой передней конечностью зверь подхватил свою башку и попытался водрузить на место.

– Гавря, держись! – Кузнец в три скачка пересек арену, нога почти не болела, адреналин бушевал в крови.

Орангутан махнул правой лапой, освободился от китайца, выдернул из левого локтя копье. Копье сломалось пополам. Африканец по инерции проехался носом по соломе, поднялся, качаясь. Его левая рука повисла плетью. Ван успел отскочить и даже спас свои вилы. Этот человек прыгал, как блоха, и похоже – не уставал. Зрители кричали и швырялись сверху объедками.

Обезьяна развернулась к Артуру в тот момент, когда он подобрал топоры Белобрюха. Ван уже подкрадывался к неприятелю сзади, выставив впереди покореженные вилы. Метис отползал на заду в сторону, баюкая поврежденный локоть. Гавря хрипел, его рубаха пропиталась кровью, но рыбак упорно пытался сесть.

– Отмани его, он на мече стоит! – прокричал Кузнец, забыв, что китаец не понимает по-русски.

И тут ребенок, управлявший «игрушкой», сделал серьезную ошибку. Возможно, глядя через искалеченные, запыленные объективы, он решил, что раненый человек представляет опасность. Обезьяна развернулась и обрушилась на Белобрюха.

Артур швырнул в монстра топор, а сам прыгнул за нодати. Полированная крестовина рукояти находилась в дюйме от его руки, когда шестилапая тварь осознала ошибку. Она впечатала в землю то, что осталось от русского китобоя, небрежно поймала в полете топор и кинулась обратно. Упустив из виду шустрого китайца.

Тот совершил невероятный прыжок, очутился у зверя на спине и ударил вилами прямо в открытое горло. Внутри обезьяны что-то зашипело, заклокотало, она сбавила скорость и повалилась на бок. Мальчишка в подвешенной корзине тоже катался. Он пытался раздавить противника своим весом!

Артур вложил в удар всю собранную силу. Голова орангутана раскололась, в груди образовалась широкая трещина. Ван ухитрился отпрыгнуть и приземлиться на ноги. Своего оружия он лишился, драться стало нечем.

Они остались один на один. Человек и игрушка. Артур рубанул понизу, целя в нижние конечности. Обезьяна обрушилась сверху. Ее стальной, утыканный шипами кулак, размером с чайник, летел прямо в лицо. Одной правой Артур не смог перерубить лапу. Совсем немного промазал мимо сустава, но своего добился – зверь покачнулся, потерял равновесие.

Кузнец второй раз выпустил уже ненужное оружие, выкинул вверх левую руку и поймал запястье обезьяны. Ощущение было такое, словно в полете пытался задержать падающий рельс. Упав на колено, он отпрянул корпусом и что было сил дернул железную лапу вниз. Получив дополнительное ускорение, монстр качнулся вперед, мохнатый веретенообразный хвост задрался, задние лапы заскребли по воздуху. Вблизи от киборга пахнуло машинным маслом и перегретой проводкой.

Артур перехватил лапищу двумя руками, с натугой поднялся на полусогнутых. Ноги тряслись от напряжения, когда он сделал первый оборот вокруг оси. Расчет оправдался – ребенок в клетке явно не успевал среагировать, он потерял ориентацию, когда арена закружилась хороводом. Контролировать задние лапы он вообще перестал, а единственная свободная левая беспорядочно хватала воздух.

Кузнец обливался потом, оба сердца изнутри лупили в ребра. Орангутан весил килограммов сто пятьдесят. Спасибо зверюшкам брата Обо – если бы не мощь левого плеча, человеку бы уже вывернуло обе руки. Он вращался сам, вращал обезьяну вокруг себя и упорно тащил ее к стене, огораживающей арену. Там торчала пара неприятных прутов дюймового диаметра…

Зрители буквально взбесились. Артур не видел, как «умники» в защитных комбинезонах пытались докричаться до своего сопляка, как тот свалился в обморок и как стражники оттолкнули «умников» штыками. Артур не видел, как по пятам за ним спешит жилистый китаец с топором, готовый прийти на помощь. В последнем титаническом усилии он раскрутил шестилапого орангутана, оторвал от земли и насадил на торчавшие из стены прутья. Один прут погнулся, не сумел пробить шкуру. Зато второй угодил в сочленение на животе и вышел с другой стороны, вместе с фонтанчиком масла.

Ван был тут как тут, наготове с топором. Точными движениями, не давая врагу опомниться, он стал врубаться в металлическую брюшину. Обезьяна скребла лапами, как громадный паук, наколотый на булавку. Артур свалился без сил. Китаец лупил и лупил, пока не проделал в брюхе киборга здоровенную дыру. Он продолжал бы и дальше, но налетели стражники и вырвали топор…

Возле носа Артура замерло колесико инвалидного кресла.

– Блистательный хозяин дарует вам сакэ и женщин. Пять дней тебя будут лечить, потом будешь драться снова.

– Хрен тебе, личинка, – прохрипел Кузнец.

– Что ты сказал? – наморщил лобик толмач. – Я не понимаю твоих слов.

– Я сказал – конечно же, будем драться!

8 Война и грызуны

Артур с трудом приоткрыл один глаз. Казалось, каждый сантиметр тела гнули и прижигали. Саднили ладони, с которых содрало кожу. Синяки на боках и спине слились в один сплошной фиолетовый океан. На ногах кровоточили глубокие ссадины. К внешним страданиям добавлялись внутренние. Ныли суставы, освобождались от накопившихся солей. Сосало и резало в животе, организм избавлялся от шлаков. Ощутимо расширялась грудная клетка.

Вместо зеркала Кузнец смотрелся в лужу. Темнели корни седых волос. С физиономии и рук плавно сходила пигментация, кожа разглаживалась. Он молодел, наливался силой и здоровьем. Он понятия не имел, как долго это продлится и с какой целью химики Асахи преподнесли такой подарок.

Он зверски хотел жрать. Впрочем, в еде гладиаторам не отказывали. Африканец жадно вгрызался в рыбину, его вывих уже вправили и замотали полотном разбитую голову. Вторую рыбину уплетал Ван.

Артур огляделся. Их собрали вместе, троих уцелевших, в просторном складе, с окошками под потолком. Чтобы сбежать отсюда, понадобилось бы пробить бетонную стену.

– Вам надо дружить, – опередил вопрос переводчик. – Вместе легче учиться, чтобы хорошо драться. Слушайтесь Вана. Хозяин так решил, потом вам дадут четвертого, тоже сильного. Тебя будет лечить доктор. Пять… нет, семь дней. Тебе дадут новую одежду, много мяса и вина. Блистательный Юкихару доволен. Мы посрамили чванливых глупцов из «Сумитомо». Теперь у них долго не будут покупать обезьян!

– А кто… кто покупает у них обезьян? – Артуру даже не пришлось изображать невежество.

– Все покупают, – рахит от удивления затряс хилыми ножками. – Покупают все, кто хочет удержать за собой район или кусок порта.

– Значит… районы защищаются друг от друга с помощью обезьян?

– Обезьян разводят не для драки с соседями! – находясь вдалеке от хозяина, толмач охотно разговорился. – Если мы не будем сильными, нас захватят сегуны западных провинций. Или придут падальщицы, им принадлежит все, что к северу от центрального парка! Желтые строят машины, падальщики разводят летучих крыс. Колдуны «Асахи» рождают демонов… Мы тоже вначале думали, что ты демон. Тебя предлагали сжечь, но хозяин не разрешил.

– Ты сказал – «летучих крыс»? – перебил Артур.

Он укрепился в той мысли, посетившей его прошлой ночью. Крысы – союзники. Только еще не знают об этом.

– Иногда у них получаются крысы, способные одолеть обезьян, – захихикал головастик. – Но мы все равно сильнее…

В камеру под присмотром стражников вошли девушки с тазами, горячей губкой и маслом.

– Ты отдыхай, – посоветовал толмач. – Хозяин прислал тебе женщин. Будут лечить, будут спать с тобой. Отдыхай, через семь дней будешь опять драться.

– Женщин? – при попытке засмеяться у Кузнеца перехватило обручем грудь. Он не мог даже ногу поднять, не то что совершать сексуальные подвиги. Да и девиц прислали, как нарочно, одна страшнее другой!

Он приговорил трех жареных окуней, умял горшок овощей и все равно ощущал голод. Потом он отсыпался на жестком тюфяке. Африканца звали Луламба, или как-то похоже. Он тихо напевал на соседнем тюфяке, распускал тряпки и вил веревку. Одной рукой работать ему было непросто, но он ловко помогал себе ногами. Артур подумал, что этому парню не впервой сидеть в застенке, так ловко он использует все подсобные материалы. Китаец тоже не бездельничал – то гнулся во все стороны, то медитировал. Артур попытался наладить общение, но без переводчика ничего не вышло. На пару с колясочником им удалось осуществить двойной, почти синхронный перевод.

Выяснилось, что Ван не торговец и не рыбак, а лицо весьма мирной профессии – младший послушник из китайского храма Девяти Сердец…

– Как он сказал? Девяти Сердец? – в коконе, плотно закутавшем память Артура, возникла брешь. – Ты уверен, что правильно перевел?! Что это за храм, пусть расскажет.

Но рассказывать много Ван не пожелал. С его слов, где-то на севере Поднебесной, в горах, есть подземная деревня. Сто пятьдесят лет назад, до Большой Смерти, там хранились огненные грибы, а потом первые настоятели основали там обитель. Ван натворил что-то неприятное дома, кого-то убил, и пришлось бежать за море. Долго скитался по Хонсю, прибиваясь то к одному, то к другому знатному самураю, но лизать пятки новоявленным феодалам ему не нравилось. Снова кого-то убил. Несмотря на сноровку и воинские умения, висеть бы ему на суку, но вовремя попался покупателям живой силы. А посланцы Юкихару шерстили на всех рынках, выискивая ловких бойцов…

– Ты не мог продержаться три месяца против обезьян! – не поверил Кузнец.

Китаец и переводчик засмеялись хором.

– Ван победил двух обезьян, шестерых обычных бойцов, двух помешанных и одну крылатую крысу. Вану некуда бежать. Сегуны платят золотом за его голову.

– А что такое… что такое Большая Смерть?

Переводчик опешил.

– Ты так забавляешься, русский?

– Нет, я спросил серьезно. Я слышал много разного, но хочу услышать от тебя. Какая она была здесь, в Токио?

Толмач пожевал губами, глядя в небо, словно раздумывал – стоит ли делиться с заключенным такими грустными воспоминаниями.

– Мой дед говорил – здесь долго умирали… – японец закашлялся. – Вначале никто не верил, что болезнь аидз убьет всех, здесь было много лекарства. Говорят, что в порту до сих пор стоят корабли, их трюмы набиты вакциной… Когда стали умирать в каждом доме, люди хотели бежать из Большого Токио. Но наружу их не пускали солдаты. Так рассказывал дед моего деда. Матери несли детей, а солдаты стреляли в них из машин… Потом солдаты тоже стали умирать. Они не знали, что болезнь разносится ветром. Они думали, что надо плюнуть слюной, чтобы заразить другого. Был генерал, главный военный. Он сказал, что Токио надо бомбить, потому что это токийцы разнесли заразу. Генерал послал летучие машины, но они успели разбомбить совсем немного на севере. Там сейчас живут падальщики. Пилоты повернули машины в сторону, это многие видели, кто еще был жив. Дед моего деда рассказывал, что они уплывали на баркасе, на малые острова. Они прожили там все лето, пока здесь разлагались трупы. Трупов было так много, что чайки закрывали небо и солнце. Потом рыбаки вернулись. Они хотели уйти, но в порту их поймали люди из якудзы. Те люди сказали – за пределами Токио всех убивают. Крестьяне от голода едят человечину. Портовые сказали – все рыбаки, все, кто ходит в море, должны держаться вместе…

Японец не договорил, его позвали к хозяину. После страшного рассказа у Артура накопилось еще больше вопросов. И самый главный, нерешенный вопрос – как же он, питерский ученый, угодил в лабораторию Асахи, если Большая Смерть скосила население Японии целых полтора века назад?

Где же он находился до сих пор?

Уже следующим утром Артур убедился, что китаец умеет гораздо больше, чем показал на арене. Он стал учить обоих – и неразговорчивого мулата, и русского – управляться с оружием. Артура он хвалил за рывковое усилие, за логику и стратегию, зато Луламбу выделял за изворотливость и меткость. Сам он на арене особо не скакал, двигался предельно экономно, но почти никогда не ошибался. Катаной и алебардой он владел не хуже самураев, а с шестом вытворял такие штуки, что сбегались смотреть все свободные жители завода.

За время занятий Артур узнал от рахита-переводчика немало интересного. Громадный станкостроительный комбинат располагался в промышленном поясе Токио. Клан Юкихару сделал это место резиденцией почти век назад и цепко оборонял свои позиции. Пользоваться мощностями завода по назначению здесь давно разучились. Зато в колодцах здесь всегда имелась вода, тысячи квадратных метров крыш занимали огороды, в цехах были устроены загоны для скота и оружейные мастерские. Примерно такие же крепости воздвигли себе другие «хозяева» Токио. Здоровых детей рождалось крайне мало, болезни и уродства преследовали жителей. Несмотря на ритуальное людоедство, пытки и прочие кровавые привычки лидеры банд уважали инженеров, химиков и вообще ученых. Тайные знания передавались из поколения в поколение, колдуны охранялись, хорошо питались и получали лучшую долю. Местечковая война продолжалась постоянно – на земле, в воздухе и в подземных коммуникациях. Юкихару и два его родственника входили в «красное братство», но даже за своей красной границей не чувствовали себя в безопасности. Якудза из «красного братства» радовались, когда биоинженеры Сумитомо, постоянно творящие новых обезьян, переходили на их сторону. Обезьяны гибли на переднем фронте войны, когда в атакупереходили машины желтых или падальщики из северных районов. В метро масть держали подземники и еще какие-то таинственные Смотрители тишины, о которых переводчик знал очень мало. Огромная часть мегаполиса южнее порта вообще никому не подчинялась, туда не совались самые отчаянные рубаки, потому что все боялись заразы с Вечного пожарища. Точно так же все боялись кораблей, набитых вакциной. Однако на самой границе черных холмов, где до сих пор светилась вода, жили и процветали несколько колоний буддистов. Самой сильной была секта Соко Гаккай, считалось опасным даже прикоснуться к ним.

Почему рождается столько мутантов, переводчик ответить не мог, он считал это карой богов после Большой Смерти. Кроме внутренних междоусобиц, банды вели непрерывную борьбу с префектами сельских провинций. Те ненавидели и боялись ученых колдунов, за версту обходили отравленные города, но иногда объединялись и предпринимали вылазки. Например, префект Нагано, тот не простил Юкихару кражи сорока молодых женщин. По словам толмача, самураи из Нагано уже четырежды врывались в пределы Токио и устраивали резню. Тогда банды на короткий срок объединялись, выпускали обезьян и прочую «нечисть» и даже заключали перемирие с падальщиками.

Химики Асахи для Юкихару были вроде бельма на глазу. Они отказывались платить дань, сами успешно обороняли свои владения и быстро богатели. Они содержали свой флот, лавки и веселые дома, договаривались с портовыми, умели ублажить посланцев императора…

– У вас еще и император есть?! – изумился Кузнец. – Он тоже в Токио?

– Император сидит в Киото и полагает, что управляет всей страной, – хихикнул толмач.

Ночью Артур проснулся весь в поту. Он снова кое-что вспомнил. По еле заметному изменению дыхания Артур понял, что китаец тоже проснулся.

– Слышишь меня, Ван? Я знаю, что ты не спишь.

Китаец невнятно пробурчал. Метис похрапывал в своем углу. Под сточными решетками шебуршились крысы.

– Ван, я тоже был в храме Девяти Сердец. Не помню, как я туда попал… но я был послушником. Я говорил со старшими Настоятелями. Я там дрался… с богомолами. Больше ничего не помню… нет, помню. Там были ракеты, да? Это старые шахты, их строили еще при Мао. Ты хоть знаешь, кто такой был Мао Цзыдун?

– Мао… – восторженным шепотом отозвался китаец.

– Да, хреново. Мы так друг друга никогда не поймем. Но я тут не останусь, слышишь? Давай сбежим вместе?

Артур беззвучно поднялся, раздул угли в горшке. Это был их единственный источник тепла и света. Африканец тоже подскочил, когда Артур подкинул в огонь щепочек.

– Ван, смотри, я хочу бежать! Нас тут всех прикончат! – Он обмакнул щепку в золу, нарисовал на полу бегущую фигурку человека. Показал на себя, затем пририсовал еще две фигурки, показал на сокамерников.

Ван присел на корточки, покачал головой. Забрал у Артура щепку, долго пыхтел над своим рисунком. Получилось не слишком красиво, но убедительно – три безголовые фигурки, с отрезанными конечностями.

– Крысы, – сказал Артур. – Ты не слышал, сколько у падальщиков крыс?

Кое-как он изобразил крысу. Тут подсел Луламба, и к удивлению Артура, значительно улучшил рисунок. Ван недоуменно пожал плечами, сказал слово. Очевидно, обозвал крысу по-китайски.

– Теперь молчите оба! – Артур для верности прижал палец к губам.

Сегодняшней ночью он набрался достаточно сил, чтобы это осуществить. Он пробовал и вчера; вчера почти получилось, но в последний момент разболелась нога, отвлекли охранники и дело сорвалось.

Десять минут назад он проснулся, потому что вспомнил. Не только китайский храм. Вспомнил, как седой человек в белом платье учил его подчинять живое…

Ван заметил грызуна первый. Бывший послушник обладал потрясающим слухом. Он недоуменно взглянул на остывший уголек, протянутый Кузнецом.

– Кидай в нее, кидай! – Артур жестами показал, что нужно делать.

Китаец взвесил уголек на ладони, коротким хлестким движением зашвырнул его во мрак. Донесся шлепок, крыса пискнула, но продолжала ползти на свет.

– Ооо! – уважительно прогудел метис, и в свою очередь, запустил обломком шурупа.

За первой крысой из дыры выбралась вторая, за ней – третья. Наконец их стало видно. Шестеро, семеро… Злобные глазки отсвечивали рубинами, отражаясь в неверном свете костерка.

Сокамерники застыли. Артур протянул вперед открытую ладонь. Первая крыса поднялась на задние лапки, разинула пасть и мелкими шажками приблизилась к горшку с углями. Несколько минут спустя вокруг Кузнеца собралась небольшая армия, а зверьки все прибывали и прибывали. Краем сознания он нащупал зачаточные мозги и других теплокровных, обитавших на заводе. Но из коз, собак и даже из хищных птиц сложно было набрать значительное войско.

Потом он убил пять грызунов. Заставил их душить друг дружку. Просто так, чтобы проверить свои силы. А их сородичам приказал уволочь трупы подальше.

У Артура пот тек по вискам, по телу прокатывалась дрожь, словно тащил на себе непомерную тяжесть. Китаец не шевелился, словно понимал значимость эксперимента. Чернокожий стучал зубами до тех пор, пока Артур не выпустил на волю последнего грызуна. Затем он толкнул Артура в плечо, почтительно приложил пальцы ко лбу и к груди, словно признавая соседа начальником над собой. Быстро сбегал в дальний угол, оказалось, у него там тайник. В тайничке Луламба прятал несколько блестящих железок. Африканец белозубо ухмыльнулся в темноте и показал, как он заточенной пластинкой перережет глотку охраннику.

– А ты? – Кузнец повернулся китайцу. – Ты с нами?

Ван долго молчал. Вопрос был ясен без слов. Наконец, китаец взял щепку, принялся рисовать. С трудом Артур догадался, что речь идет о подземных тоннелях, соединяющих завод с городом. Китаец сам не владел достаточной информацией, но кажется, рисовал не канализацию, а линии метро. Он дал понять, что не представляет, куда бежать дальше, после того, как окажутся на желтой стороне.

Артур нарисовал домики на краю моря и кораблик.

Чернокожий оживился, радостно залопотал на своем. Становилось ясно, что за великим белым колдуном он пойдет на край света. На бывшего монаха гипнотические опыты такого впечатления не произвели. Он нарисовал человечка и возле него – крысу. Очень большую крысу с крыльями. Выбросил вперед десять пальцев и еще трижды по десять. И застыл, вопросительно глядя Артуру в зрачки.

– Штук сорок? – переспросил Кузнец. – Или четыреста? Справлюсь.

Затем рядом с крысой нарисовал еще человечка с ружьем. И еще одного, и еще…

На шестой фигурке Ван накрыл его руку своей.

– Справишься, если их будет много? Людей я так не смогу.

Ван засмеялся. Луламба тоже захихикал, помахивая заточкой.

– Не сегодня, – постановил Артур. – Кушаем, тренируемся, спим. Тянем время, неделю хотя бы, надо отдохнуть. Уйдем в ночь перед боем.

Но следующей ночью произошли события, отменившие все планы.

9 Слепая армия

Падальщики напали в самый сонный час, когда луна покатилась к горизонту.

За несколько мгновений до того, как ударили в гонг, узники ремонтного бокса подпрыгнули на лежанках. Со стен мелкой пылью летела штукатурка, цементный пол вибрировал, поверхность воды тряслась в котелке. Артур принялся долбить в дверь. В коридорах ремзоны стоял шум и крик, тащили что-то тяжелое. Сквозь щели под потолком мерцали огни факелов. Где-то раздались первые выстрелы.

– Братцы, помогайте, что уселись?! – воззвал Артур.

Убедившись, что дверь не поддается наружу, он расковырял край стального каркаса и потянул всю раму на себя. С сухим треском стала откалываться замазка. В этот момент снаружи заметили, что гладиаторы собираются сбежать. Лязгнул засов, железная створка распахнулась Артуру в лицо. Он с силой дернул ее на себя, поймал влетевшего следом хвостатого коротышку – тот зацепился рукавом за засов, – и переправил дальше, в объятия товарищей.

Луламба перерезал горло стражнику совершенно беззвучно. Развернулся и метнул заточку в горло второму, застывшему в дверях. Тот вскрикнул, завертелся волчком, выронил фонарь. Огонь плеснул всем на ноги.

В этот миг прилетел и стал нарастать низкий рокочущий звук, как будто приближался встревоженный осиный рой. Стены затряслись еще сильнее.

Третий караульный, как полагалось по инструкции, в склад не заходил, заметался в дверях. Ван нагнулся, швырнул в него уголек. После точного попадания раскаленным углем в глаз охранник на пару секунд потерял ориентацию. Этих секунд Вану хватило, чтобы пролететь расстояние до двери и ударить кулаком точно в кадык. Обмякшего японца втащили внутрь, спешно вооружились. Оказалось, что на троих у тюремщиков не набралось даже полного магазина патронов. И тут тряхнуло как следует. Артур не заметил, как очутился на четвереньках.

Пол треснул в трех местах, из канализационной решетки вырвался первый корень. Лоснящийся, светло-коричневый, он походил на щупальце неведомого земляного спрута. Корень вырвался с комком грязи и затих, образовалось небольшое озеро с фонтаном, в нем плавали обезумевшие крысы. Секунду спустя из другой щели показался следующий корень. Он уперся в решетку слива, приподнял ее над собой и пустил два крохотных боковых росточка.

– Бежим, бежим!

На закрытой стоянке никого не встретили. Судя по удаленному шуму, где-то ниже этажом шло настоящее сражение, там звенел металл, громыхали выстрелы. В воздухе густо воняло отработанным бензином. Артур рванул вдаль по темному коридору, пронесся мимо подъемников, миновал пост вулканизатора, компьютерный стенд, несколько разобранных станков… Впереди уже забрезжили распахнутые настежь ворота, уже виднелась внешняя зубчатая стена владений Юхихару, но тут везение закончилось.

Пол провалился.

Ухватиться было не за что. Цепляясь друг за друга, товарищи по несчастью покатились по гладкой поверхности, опрокинувшейся вдруг под углом в пятьдесят градусов, и невредимые, попадали друг на друга. Они очутились в просторном прямоугольном зале, похожем на станцию метро, поскольку с двух сторон к залу примыкали тоннели с рельсами. С одной стороны «станции» на просевших стеллажах громоздились куски двигателей и электрооборудования, с другой – торчал короб давно упавшего лифта и широкий плавный пандус. Стеной висела цементная пыль, но в подвале оказалось гораздо светлее, чем наверху. Среди куч строительного мусора горели масляные лампы и метались люди с осветительными шашками. Царила такая кутерьма, что на сбежавших заключенных никто не обратил внимания. Здоровенные куски потолка рушились вниз, между ними змеились все те же гладкие коричневые корни. Ровный бетон на глазах превращался в пемзу.

Теперь Артур понял, откуда так разило отработанным горючим. Солдаты Юкихару двигались шеренгой по тоннелю, поливая корни из огнеметов, рубили топорами, трое здоровяков орудовали бензопилами. Чудовищная камнеломка шевелилась и лезла из каждой трещины. Сверху по пологой лестнице сыпались новые подкрепления, но уже не вояки, а простые крестьяне, с баграми и палками.

Китаец первым рванул вдоль рельсовой колеи, над ней удачно расположился козырек с бездействующей электропроводкой. Обломки сыпались непрерывным колючим дождем, но пока что козырек выдерживал. Навстречу Артуру бегом пронесли носилки с ранеными, затем раздался гудок. Приятели едва успели отпрыгнуть, прогремела дрезина с бочкой, полной горючего. В тоннеле дрезина затормозила, впереди виднелся завал. Красные принялись лихорадочно закачивать бензин в ранцы огнеметов. Другая бригада суетилась с ломами и заступами.

– Вот черт! Давайте назад!

Парням можно было не приказывать, Луламба уже драпал в обратном направлении. Но скоро выяснилось, что путь к отступлению отрезан. На «станции», откуда ни возьмись, появились ученые в комбинезонах, они оперативно заворачивали в фольгу сонных мальчишек. Через дыры в потолке спустили кабеля и корзины для маленьких «игроков». По пандусу, сквозь завалы, с криками, катили плоскую телегу, на ней вповалку лежали отключенные обезьяны. На Кузнеца показывали пальцами, все же трудно было не заметить белого здоровяка, на две головы возвышавшегося над остальными.

Луламба бросился в смежный тоннель, Артур с китайцем – за ним. Здесь на кучах щебня полыхали зажигательные патроны. Человек пять красных замерли с ружьями в глухом тупике, словно ожидая чего-то.

И вот – оно случилось. Вместе с упрямыми корневищами из толщи земли показалась мохнатая плоская лапа. Затем – вторая, и сразу – ввинтился острый черный нос. Ошметки бетона повисли на раскуроченной арматуре. Бойцы Юкихару дали залп. Оттолкнув Артура плечом, на полусогнутых пробежала обезьяна. Эта походила на макаку, исполненную в рост человека, с раздувшейся грудью, каменными бицепсами и двумя яркими фонарями вместо ушей. За первой обезьяной торопилась вторая. Киборги проигнорировали людей, их интересовал тот, кто прорывался сквозь бетон…

Это был крот, крот размером с крупную свинью. Он высунул гладкую, лишенную глаз, морду, и тут же, после трех выстрелов в упор, спрятался обратно. Казалось, зверь погиб, но не тут-то было. Метром выше, и в стороне, свод пошел крупными трещинами. В тоннель прорывались сразу три крота. Японцы дико завизжали, обезьяны кинулись в бой. Ван потянул Кузнеца в щель между двумя упавшими кусками потолка. Бежать назад было поздно – со стороны склада наступал целый отряд обезьян, за ними – сам Юкихару с саблей.

Раненый крот разогнался где-то в глубине и вывалился прямо на головы обезьян, проделав дыру полметра в диаметре. Его острый нос походил на наконечник молибденовой фрезы, а мягкие с виду лапы сверкали острыми гранями. Артур сразу оценил принципиальную разницу в технологиях. Падальщики не собирали киборгов из железа и электронных компонентов. Очевидно, их главари увлекались генетикой. Крот вспорол живот одной обезьяне, но вторая макака мгновенно разорвала его на части. Хлынула самая настоящая кровь, из шерстяного брюха вывалились сизые вонючие внутренности. Двух других кротов постигла та же участь, но война только разгоралась.

Подскочили лысые солдаты в красных налобных повязках, выпустили струи огня в тоннели, проделанные кротами. Оттуда, с воплями, стали валиться обгорелые люди в зеленом, в кожаных защитных шлемах. Затеялась рукопашная. Красные стреляли в упор, кололи пиками, падальщики гибли, но их было слишком много. С громовым треском обвалилась массивная стальная аркада, похоронив под собой сразу взвод сражавшихся. В стенах намечались все новые пробоины, армия кротов буравила владения Юкихару. Слепые животные гибли, следом за ними, с яростными воплями, вылетали люди в зеленых панцирях. Зеленые наносили удары длинными шипами, плевались отравленными стрелами. Многие защитники склада катались с пеной у рта, дергались в предсмертных судорогах.

Едва увернувшись от громоздкой обезьяны, Артур кинулся назад на склад, туда, где гнулись и падали стеллажи. На ступенях лестницы ожесточенно дрались, но по погнутому каркасу лифтовой коробки можно было выбраться наверх. Дюжина отборных мутантов из свиты Юкихару обороняла ученых и детей. На данный момент в бою задействовали семерых мальчишек, спешно готовили следующих – закутывали и оплетали электродами. Малышей прикрывали настоящей живой стеной. Стоило очередному ребенку «подключиться» к обезьяне, как та вскакивала и устремлялась в самое пекло.

Зеленые враги рвались к толстым кабелям и подстанции, их косили из луков и ружей. Последний раз пыхнуло пламя, всех огнеметчиков убили. Два крота вывалились высоко под потолком, сами упали вниз и беспомощно извивались на гладком железном полу. Двухметровый гиббон с дисковыми фрезами на концах лап утюжил толпу зеленых и волок за собой крота, а тот сосредоточенно вспарывал гиббону брюхо.

Гвардейцы Юкихару отплевывались огнем, у них заканчивались патроны. Выстрелы слышались все реже, зато звенели клинки, и отовсюду доносился страшный хруст, это камнеломки расширяли себе проходы в стенах. Корни оплели рельсы и сдвинули с места. Забытая всеми дрезина перевернулась, бензин плеснул на пол и потек ручьями. Ценой больших потерь обезьянам удалось оттеснить вражеских солдат от лестницы. Но кроты продолжали ползучее наступление…

Артур пробирался между мотков проволоки и разнокалиберных ящиков. Ван полз следом, Луламба замыкал с трофейным автоматом. До лифта оставалось метров двадцать среди товарных завалов, и еще столько же пробежать по пустому пространству. Неожиданно сверху, по-кошачьи растопырив конечности, свалились сразу шестеро зеленых. Их животы, локти, колени были прикрыты бородавчатым зеленым панцирем.

Ван выстрелил сразу, не целясь, однако ружье охранника дало осечку. Луламба дал очередь из потертого автомата, двоих нападавших свалило. В третьего африканец стрелял практически в упор, но пули срикошетили от панциря. Африканец отшвырнул бесполезный пустой ствол и кинулся наутек. Ему вдогонку полетели острые шипы.

Артур поймал падальщика в полете; вопящий гаденыш норовил всеми четырьмя конечностями вцепиться в горло. Удержать человечка оказалось невероятно сложно. Его шершавый панцирь резал ладони в кровь, но при этом оказался намазан скользкой мазью, а пальцы ног заканчивались одним сросшимся, заточенным, как бритва, ногтем. Артур отклонился – ноготь просвистел в сантиметре от носа – и шмякнул обидчика башкой о железную раму стеллажа. Тот захрипел и обмяк, шлем свалился, явив морщинистую клыкастую рожу.

Ван шмыгнул в щель между ящиками, один зеленый полез за ним, второй, толкаясь когтями, с обезьяньей ловкостью вскарабкался по стеллажу, чтобы выстрелить сверху, у него в руках мелькнула короткая духовая трубка – сарбакан. Но бывший монах не уступал в скорости. Миг спустя первый преследователь вывалился из щели, хватаясь за распоротую глотку. Тот, что взобрался на стеллаж, получил пулю между ног.

– Луламба, ты где?

Метис возвращался, хромая, показал окровавленный нож. Но одна маленькая стрела все же достигла цели, нога Луламбы на глазах отекала и теряла подвижность. Артур перевернул оглушенного падальщика, поближе рассмотрел его боевое снаряжение. Стрелки длиной дюйма три, растительного происхождения, обмотанные волокнами, они крепились, как патроны в газырях. Помимо сарбакана и страшных ножных когтей, снаружи на кистях бойца имелись узкие шипы, точно срезанные с огромного кактуса. Ван осмотрел рану Луламбы, жестами показал, что надо будет закалить лезвие и выжечь кусок мяса.

Они миновали складское помещение и рванули к лифту, но не успели добежать. Путь преградила свора дерущихся японцев. Зеленые размахивали шипами, красные рубили катанами, алебардами и топорами. Похоже, только тяжелые топоры наносили противнику вред. Штук двадцать зеленых топтали поверженную обезьяну, вторая погибла, намертво сцепившись с кротом. Третья сосредоточенно дралась с двумя кротами сразу, лишившись уже двух конечностей. Толстые «буровые установки» казались неповоротливыми, но одного удара плоской лапы хватало, чтобы вскрыть робота в любом месте. За раненым павианом стелился след из раздавленных падальщиков.

В трех метрах от Кузнеца красный сумоист, вращая включенной бензопилой, отбивался от четверых зеленых. Он сумел отсечь двоим конечности, но пал от удара пики в затылок. Недолго думая, Артур подхватил пилу. Не сговариваясь, Ван и Лумумба выставили трофейное ружье и пистолет. Общий залп – и падальщики полегли. Путь к лифту был вновь открыт.

Из задымленного тоннеля показалась дрезина, на ней лежало штук десять боевых павианов, новеньких, блестящих – наверняка боевой резерв красных. В какой-то момент дрезина застряла, одновременно моргнули все прожектора. Падальщики прикончили механика дрезины, еще несколько диверсантов с увлечением кромсали электрику.

Артур встретился взглядом с Юкихару. Хозяин Красного Токио спиной прикрывал мальчишек и ученых. На плече Юкихару висел пулемет, дынеголовый гидроцефал подавал хозяину ленту и тащил на себе ящик с боеприпасами. Ствол пулемета раскалился докрасна. По щеке людоеда текла кровь, на боках платье повисло лохмотьями. В левой руке главарь сжимал катану, с лезвия ручьями стекала кровь. Плечом к плечу с ним сражались старые враги Кузнеца – длинноногий «паук», лысый любитель татуажа и хвостатые братья. Вокруг работающего дизеля и игровых приставок образовалось уже кольцо из зеленых трупов и обломков панцирей.

Дуло пулемета нацелилось Артуру в живот. Затем Юкихару заметил пилу, заметил топор в руках Луламбы, кивнул и отвернулся.

До спасительной шахты оставалось не больше десяти шагов, но Артур передумал. Он сам толком не понимал, отчего меняет решение. Просто почувствовал, что падальщики стали общим врагом! И что если сию минуту не вступиться за красных, очень скоро перебьют всех ученых и всех мальчиков, а потом перебьют наверху всех женщин…

Ван и Луламба переглянулись и снова, не сговариваясь, кинулись следом за Кузнецом. Луламба хромал все сильнее, но не сдавался. Ван деловито обшарил ближайшие трупы, подобрал себе легкий дайто и кинжал.

Артур вырвал из каркаса дверь лифта, поднял ее как щит. Затем выжал акселератор на бензопиле и шагнул в самую гущу врага.

10 Адъютант его превосходительства

Красные ощутимо сдавали позиции. Падальщики выбили их из тоннелей и неумолимо теснили через склады к нижнему ярусу подземной стоянки. Оттуда открывался сквозной путь наверх, в самое сердце жилого городка. Против обезьян падальщики успешно применяли одну и ту же тактику, а малыши, управлявшие игрушками, эту игру не умели разгадать. Зеленые кидали в атаку крота, мальчишки увлекались крупной мишенью, в этот момент на обезьяну наваливались сзади всемером и загоняли ей в уязвимых местах под шкуру парализующие иглы. Дальше электронный компонент беспомощно наблюдал за гибелью тела.

Внезапное появление Кузнеца внесло во вражеские ряды дикую сумятицу. Не отвлекаясь на кротов, он шагал вперед и махал пилой из стороны в сторону. Конечности и головы зеленых разлетались веером, о стальную дверь бились иглы. Ван бежал рядом и махал мечом в таком темпе, что несколько стрел сбил в полете. Друзья пробивались ко второй брошенной цистерне с горючим. Возле нее на рельсах громоздились тела убитых огнеметчиков. Луламба стрелял из ружья, попадал мало, но производил много шума.

Наступление падальщиков замедлилось, когда Артуру удалось прорваться к ним в тыл. Новые кроты больше не появлялись. Падальщики прекращали драки с красными, разворачивались и устремлялись в атаку на главную мишень – белоголового лохматого великана в рваном кимоно.

Не добежав до дрезины, Артур был вынужден повернуть назад, в него полетел рой стрел. Щитом больно попало по голове, с той стороны долбанули чем-то увесистым. Артур разрезал пополам троих, получил стрелу в плечо, разрезал еще двоих, получил болезненный укол шипом в спину. Луламба позади махнул топором, кисть падальщика с иглой так и осталась болтаться у Артура под лопаткой.

Ван в прыжке снес голову мужику, целившему в Артура из дробовика. Китаец летал с неимоверной скоростью, вокруг него образовалось свободное пространство, в которое зеленые боялись вступить.

Артур чересчур увлекся, в пиле закончился бензин. Падальщики мгновенно осмелели, ринулись в бой, сбоку с сопением подползали сразу два крота. Передвигались они неспешно, но контакт с их лапами не сулил ничего хорошего. Артур орудовал затихшей пилой, как дубиной. Когда пила сломалась, он поймал падальщика, свернул ему шею, перехватил за ноги и стал пробиваться к дрезине. Правое плечо буквально отнималось под весом стальной двери. В ней откуда-то возникли три пробоины – выходит, генетики не брезговали огнестрельным оружием.

И вдруг враги отхлынули. Загремели пулеметные очереди. Это сам Юкихару шел на помощь. Он ревел, как раненый тигр, поливал вокруг себя свинцом и по щиколотку тонул в крови. Зеленые залегли как по команде, только уцелевшие обезьяны и кроты продолжали бой.

Луламба, серый от боли, свалился. Распухшая нога его больше не держала. Артур тоже чувствовал, как в плече расползается противное онемение. Он в три прыжка достиг тоннеля, спрыгнул на рельсы, дверью, как щитом, смел троих низкорослых зеленых. Ван кинулся следом, спешно освободил от лямок красных огнеметчиков. Один ранец китаец напялил на себя, два кинул Артуру, подсоединил шланги к цистерне.

Не дожидаясь заполнения емкости, Артур схватил раструбы, дернул собачки. В горелках послушно заплясали голубые языки пламени.

– Ну, держись, сволочи!

Первым наперерез вылез крот и получил огненный фонтан прямо в морду. Кузнец не стал отвлекаться на мелкие группы зеленых, он снова пер напролом, на соединение с мутантами Юкихару. Главарь Красного Токио был ранен трижды, он качался, но не бросал оружие. За его спиной ученые продолжали свое дело. Воспользовавшись передышкой, они «оживили» еще четверых крупных обезьян. Последний экземпляр гориллы стоил четверых обычных. Это был монстр, когда-то созданный для серьезных дорожных работ. На загривке у него крепились цепные плуги для вспашки асфальта, отбойники и вибрационные молоты. Шестиногий корпус заканчивался широким чугунным катком. Сейчас этот каток уверенно утюжил отряды зеленых.

– Эй, щитом прикройте! Прикройте меня, придурки!

Вряд ли кто-то понимал русский, но красные сообразили, приволокли сразу два щита. Вокруг Артура, как вокруг тяжелого крейсера, собралась небольшая флотилия мелких торпедных катеров и кораблей сопровождения. Кто-то тащил канистры с бензином, кто-то держал дверь, кто-то швырял вперед осветительные шашки…

Артур проутюжил зеленую массу вдоль и поперек и добился, чего хотел – зеленые стали медленно отступать в глубину станции. Артур упустил момент, когда все расплылось перед глазами, оскаленные рожи поплыли, а ручки огнеметов стали невероятно тяжелыми. Он уже не видел, как в подвал ворвалась подмога – влетели густой стаей крылатые лучники Юкихару и выпустили по врагу тучу стрел с ядовитыми наконечниками. Он не чувствовал, как его толпой бережно уложили на волокуши и потащили наверх, в покои хозяина, и как навстречу прошагал первый ремонтный отряд с бетономешалками…

– Ты, русский, хорошо. Его превосходительство дарит тебе свободу.

Глаза открылись с большим трудом. Ныли все мышцы, тело сотрясалось в жуткой лихорадке. Артур очутился в покоях Юкихару, на одном из верхних этажей заводоуправления. Горячий ветер заносил в окна пепел, на небе полыхало зарево. Два старичка и старушка колдовали над ранами, вставляли Артуру в кожу иглы и мазали кожу чем-то жгучим. На жаровне раскаляли ножи.

– Не мешай, не мешай! – велел толмач. – Надо выгнать яд, иначе умрешь.

– Мы… победили?

Переводчик охотно рассказал. Семь обезьян было растерзано, еще пять – серьезно повреждены. Разбиты две дизельные электростанции, а чинить их умеют только механики желтых. В живой силе Юкихару потерял человек сорок убитыми и вдвое меньше ранеными. И троих подготовленных «всадников», мальчишек, управляющих киборгами.

Кроты в общей сложности проделали не меньше двух десятков дыр. Они погибли все, копатели всегда погибают. Падальщики целились к яслям, где красные воспитывали маленьких всадников, но благодаря Кузнецу их атака захлебнулась. Некоторые прорвались на красную территорию в других точках, но там тоже были встречены бдительной стражей. Красные вовремя объединились с желтыми, сообща оттеснили падальщиков к границам Хигаши-парка, их поддержали Смотрители тишины из большого правительственного бункера. Уцелевших десантников повязали, к вечеру устроят показательную казнь. Уже вовсю ведется ремонт.

– А корни? Корни – это что такое? – вспомнил Артур. И заскрипел зубами.

Старикашки принялись извлекать иглы из спины. Боевая левая рука потеряла чувствительность, стала как полено. Старички-лекари через толмача радостно передали, что пациент давно должен был умереть. Раз не умер до сих пор, – скорее всего, чувствительность вернется. А не умер, скорее всего, потому, что выдержало второе сердце.

– Корни? – не сразу понял толмач. А когда вспомнил русское слово, махнул слугам, те отодвинули щит с оконного проема. – Это бешеные леса. Падальщики всегда пускают впереди деревья.

Артур невольно задержал дыхание. Перспектива битвы завораживала. За западной стеной комбината все утопало в огне. За ночь вплотную к высоким заборам Юкихару выросла густая, неприветливая чащоба. Теперь лес пылал. Его беспощадно выжигали из огнеметов, со стен скидывали бочки с горючей смесью, внизу суетились отряды факельщиков.

Лес сопротивлялся, как… как связанное животное. Артуру показалось – сквозь треск и вой пламени доносятся жалобные стоны. А потом Артур увидел, что произошло с мертвыми городскими кварталами. Джунгли редели, с треском падали сотни мощных стволов, однако за гудящим огненным валом зданий больше не существовало, кусок города словно расплавился. Рабочие обезьяны безжалостно вгрызались в подлесок, в серой горячей золе образовались широкие просеки… но место асфальта заняла тлеющая трава.

– Ты хочешь сказать, что падальщики выращивают лес за одну ночь?

– Императрица крыс обладает большим могуществом, – уважительно подтвердил толмач. – Говорят, в других провинциях Японии живут другие падальщики, ее сестры и братья, они тоже засевают бешеные леса. Они разводят крыс, кротов, палочников… и многих других. Они хотят, чтобы городов не стало.

– Почему бы твоему хозяину не выжечь ее лес до конца? Я смотрю, у вас неплохо получается!

– Нельзя. Если падальщиков прогнать, на Токио будут нападать сегуны императора. Они ненавидят нас.

– Постой-ка… – Артур стиснув зубы, переждал боль в спине. – Их нельзя прогнать, но они нападают на вас?!

– Мы тоже нападаем, – засмеялся инвалид. – Мы снова строим дома, а желтые приводят свои машины. Там, где желтые ставят машины, лес не может расти. Тогда императрица сердится.

В комнате появился Юкихару со свитой. Левая рука главаря болталась на привязи, голова была замотана чистой повязкой, физиономия – в саже.

– Блистательный хозяин Юкихару благодарен тебе за помощь.

– Мои товарищи… живы?

– Да. Они тоже свободны. Хозяин умеет ценить преданность. Черному бойцу оказана помощь, он будет жить. Хозяин предлагает тебе должность адъютанта и начальника охраны при инкубаторе.

– Что? Начальником чего?! – Артур попытался встать, неловко было валяться при стоящем начальстве. Но ноги не держали, яд вовсю бушевал в организме.

– Его превосходительство потерял в бою двух близких самураев. Личного адъютанта и начальника охраны. Ты показал себя отличным бойцом. Ты больше не будешь драться с обезьянами. Ты получишь хорошую квартиру на пятом этаже, получишь женщин и двоих слуг. Получишь хорошее жалованье. Ты хорошо защищал младших всадников инкубатора.

Юкихару шевельнул пальцами. Вперед выступил юноша, с поклоном положил перед Кузнецом два меча – длинный прямой нодати и отполированную как зеркало катану. Оба меча были идеально заточены и отделаны драгоценными камнями. Второй юноша развернул пакет с богатой одеждой и сандалиями. Татуированный бугай, в два раза шире и выше своего босса, передал для Артура тяжелый длинноствольный пистолет и четыре магазина патронов.

– Такие подарки получают лишь первые друзья хозяина. Этот пистолет принадлежал деду хозяина. Из него никто не стрелял. Этот нодати находился в музее оружия, поднять его могли немногие.

Кузнец задумался. Отказаться – наверняка навлечь гнев…

– А что мне предстоит делать?

– Ты будешь сопровождать хозяина Красного Токио, когда он прикажет. Ты будешь охранять всадников инкубатора и ученых. Будешь сам набирать охрану инкубатора, чтобы никто из детей не пострадал. Ты получишь тройное офицерское жалованье.

– Это большая честь, – подбирая слова, заговорил Кузнец, – но как же я смогу принять столь высокий пост? Ведь я чужеземец, меня не признают ваши люди. Я не знаю ни слова на японском.

– Блистательный хозяин говорит, что это хорошо. Никто не сможет тебя подкупить или обмануть.

Бесстрастное лицо Юкихару не выражало эмоций. Офицеры свиты тоже стояли с каменными физиономиями. Артур попытался пошевелить пальцами левой руки, но ничего не получилось.

– Переведи его превосходительству, я хотел бы вернуться домой.

– Разве ты вспомнил, где твой дом? – приподнял брови главарь.

– Мой дом в России. В Петербурге.

Юкихару стерпел обиду.

– Блистательный хозяин будет ждать, когда ты поправишься.

А спустя два дня Юкихару привел окрепшего Кузнеца на экскурсию в ясли. Сразу стал ясен коварный замысел падальщиков. Они стремились подкопаться к святилищу Красного Токио снизу. Ясли находились по соседству с подземными складами. Бункер выдержал атаку, хотя в нескольких местах перекрытия потрескались. Как выяснилось, копатели повредили два дизель-генератора. В полутемных ангарах суетились ученые, ремонтировали избитых обезьян. В ваннах что-то кипело и булькало, на стендах искрили титановые скелеты, жужжали станки, под потолком ползал кран, но энергии остро не хватало.

– Хорошие лекарства мы получаем от подземников. Когда не воюем с ними. Зато хрящи и сухожилия мы получаем от колдунов Асахи, – через переводчика поделился хозяин. – Только они умеют делать хорошо. У нас осталось мало глаз и мало моторов. Сейчас никто не умеет делать моторы, кроме мастеров из Желтого Токио. Их механики сейчас в море, чинят корабль. Неделю ясли будут в темноте. Неделю не можем чинить обезьян.

– А горючее? – Артур покосился на хозяина. – Где вы берете солярку?

– У портовых много горючего в танкерах, – не стал скрывать Юкихару. – Портовые продают всем. А мышиное братство умеет делать бензин из угля.

– Мышиное братство?!

– Да. Еще они продают нам чистую воду.

– Когда вы не воюете, я верно понял?

– Именно так.

С каждой минутой Артур удивлялся чему-то новому. Людоедская дикость здесь граничила с обломками высоких технологий. Но первое восхищение прошло. Он заметил, что на складе запчастей скопились сотни полуразобранных киборгов. Механики Юкихару ловко управлялись с корпусами, с мышцами и соединительной тканью. Они придумывали новые виды бойцов и рабочих, но не умели паять мозги и перематывать двигатели. Блоки питания и компоненты бортовых ЭВМ им приходилось снимать со старых, отслуживших моделей. Впрочем, судя по километровым складам, запасов должно было хватить на несколько столетий.

Сами ясли произвели на Артура угнетающее впечатление. Хотя детям отвели огромное игровое пространство, всюду навтыкали кукол и весело раскрасили стены. Мальчики играли под неусыпным контролем техников. Трехлетние малыши, не научившись толком ходить, вовсю управлялись с дистанционными моделями. В столовых, спальнях, игровых классах – всюду торчали до зубов вооруженные воспитатели. Ясли обеспечивал энергией автономный генератор.

– Вы отнимаете мальчиков у матерей? – задал глуповатый вопрос Артур.

– Мы отбираем самых одаренных, – недоуменно пожал плечами главный инженер. – Любая мать считает великой честью, что ее сын станет всадником.

– А что с ними происходит потом?

– Когда «потом»? – напрягся переводчик.

– Когда они вырастут?

Японцы замельтешили.

– Всадники мало живут, – признался инженер. – Но жизнь их проходит в довольстве и играх. Им здесь гораздо лучше, чем детям крестьян.

Артур заметил троих печальных малышей. Они сидели рядком, уставившись в пространство, сложив на коленях тонкие ручки в перчатках.

– А вот эти трое? Почему они лысые? Почему в перчатках?

– Это дети из секты, – казалось, Юкихару на секунду смутился. – Они живут там, где полтора века назад взорвался химический комбинат. Они очень глупые, но хорошо справляются с обезьяной.

– То есть, вы их воруете?

Кузнец задумался. Спорить и доказывать что-то этим людям не имело смысла. Полтора столетия назад, в разгар эпидемии спида, уцелел обломок мощнейшей игровой индустрии. Из того, что уцелело, оскотинившиеся потомки соорудили сразу религию, армию, главное развлечение и дармовую рабочую силу.

В одном из подсобных помещений Кузнец наткнулся на бредовую картину – человек двадцать полуголых рабов, подгоняемых бичом, вращали колеса динамо-машины. Приводные ремни скрипели, лампы накаливания то разгорались, то слабели.

– Здесь кроты-копатели пробили стену и сломали два дизеля, – перевел толмач. – Пока Желтый Токио не пришлет механиков, электричество будем добывать вручную.

– То есть как – вручную? – опешил Артур. – Ваши ученые делают роботов, но не могут починить мотор?!

Выяснилось, что дела обстоят именно так. Сам Юкихару снизошел до объяснений. Между учеными разных банд второй век поддерживалось жесткое разделение, поскольку они являлись наследниками разных корпораций. Электрики, химики, биологи – все ревниво оберегали клановые секреты.

– Можно, я взгляну на ваш дизель?

Артур ничего им не обещал, но вокруг немедленно сгустилась восхищенная тишина. Кузнец потребовал инструмент. Инструмент нашли, но затряслись от ужаса, когда он полез под кожух творения «Мицубиси». Электростанцию подобного типа Кузнец прежде не встречал, но важнее оказалось другое. Руки помнили, и в голове постепенно стало просветляться. Крот продырявил оболочку генератора и вывел из строя статор.

– Мне нужна паяльная лампа, провода такого же сечения, смола…

Произошла заминка. Инженеры яслей стали горячо убеждать хозяина, что чужака нельзя подпускать к страшной электрической машине. Юкихару рявкнул на них, и все необходимое нашлось в пять секунд.

Статор требовал перемотки.

Артур провел замеры, обжег старую изоляцию и палочкой старательно отметил количество витков. Японцы следили за ним, как за великим шаманом. Толмач важничал, по-видимому, ощущая себя связным между землей и миром духов. По первой просьбе Артуру принесли сразу три корчетки и на выбор груду изолирующих материалов. Стараясь не торопиться, Артур нарезал прокладки, уложил в пазы. Попросил чая. Намотал половину фазы, передохнул.

Инженеры шептались. Артур подозвал главного, заставил помогать. Вместе намотали в обратную сторону, пометили фазу узелком. Шагая через паз, намотали остальные фазы. Артур показал помощнику, как обстукивать катушки, как скрутить концы обмоток. С паяльником ребята управлялись прекрасно. Довольный Артур примерил крышку генератора, заставил принести льняную нить и лак для пропитки. Связал обмотку быстро, а вот подходящую смолу искали долго. Наконец, уже общими усилиями, соорудили печь, обсушили изделие, и с колотящимся сердцем Артур собрал генератор.

Пока руки занимались делом, ему казалось – вот-вот вспомнит что-то важное, настоящее! Ведь не могла же амнезия действовать столь избирательно – не тронуть профессиональные навыки, но напрочь откусить личную жизнь? Казалось, кто-то целенаправленно стер ему память…

Запуск прошел удачно, короткого замыкания не случилось. В яслях засияли лампы.

– Ты должен всех научить! – возбужденно заговорил Юкихару, когда вернулись в кабинет. – Ты не только воин, ты – великий механик! Если ты сможешь научить моих парней, мы не станем платить механикам желтых… Что, ты снова не рад?

Юкихару недовольно поморщился, затем выгнал из комнаты всех сопровождающих и лекарей. Остались втроем, без колясочника обойтись было невозможно.

– Слушай, варвар, я прошу один раз. Крысиная императрица обнаглела, мы выжжем ее леса. Ты получишь в управление кусок города. Хочешь, я отдам тебе вокзал Шиджюку? Там ночной рынок, будешь собирать с них дань. Ты молод, выберешь любую красавицу, родишь детей, выберешь любой красивый дом…

– Ты говоришь, как будто мой отец, – не сдержал улыбки Артур.

– Это так и есть, – важно кивнул Юкихару. – Если будешь любить жену и детей, никуда не уйдешь, не предашь меня. Разве у тебя где-то есть жена?

– Не помню…

– Смотри, выход там! – людоед указал в окно, на распахнутые заводские ворота. – Куда ты пойдешь? Колдуны Асахи поймают тебя и сделают тебя пустотелым. Падальщики затравят тебя крысами в лесу. Если побежишь к океану, там портовые, они прогрызут любую лодку. Еще можешь наняться на службу к хозяевам Желтого Токио, они сделают из тебя машину. Они любят из всех делать машины. За Желтым Токио – дикие банды, один ты не выживешь. Ты же не пойдешь жить под землю, к вонючим мышеедам в метро?! Если будешь верным мне – станешь генералом, получишь тысячу солдат, построишь большой дом. Слушай, варвар, я прошу один раз, запомни это!

Кузнец поглядел в узкие темные глаза хозяина.

– Отпусти меня. На юге… в Йокогаму заходят русские корабли.

– С тебя там снимут кожу сегуны императора, – отмахнулся главарь. – Ты спрашивал, почему мы не прогоним всех падальщиков. В Токио трудно жить, но здесь не убивают уродов. Здесь не убивают за то, что ты не похож на других.

– Значит, сегуны идут сюда не за добычей? Не за золотом и женщинами?

– Только дураки хотят женщин, рожденных в пожарище, – фыркнул Юкихару. – А золота тут нет. Ходят слухи, что хозяева метро нашли клад, но это слухи. Император хочет получить все, всю страну. Он согласен получить нас мертвыми.

– А почему вы не можете заключить мир между собой? Ведь если вы будете постоянно враждовать, рано или поздно император вас перебьет. Хотя бы потому, что в деревнях рождается гораздо больше людей.

Юкихару поднялся.

– Думай два дня, варвар. Пока из тебя не выгонят весь яд.

11 Подземная река

Ночной побег чуть не сорвал переводчик. Оказалось, что прихвостень Юкихару при желании орал пронзительным голосом. Чтобы выкрасть переводчика, Вану пришлось взобраться в окно по отвесной стене.

– А ты, личинка, пойдешь с нами! – Артур бегом понес инвалида вместе с креслом в темноту.

– Не трогайте меня, не трогайте! – заблеял на всех языках человечек. – Я никому не скажу… вас все равно догонят…

Луламба кровожадно облизнулся и приступил к инвалиду с заточкой. Тот затрясся, но Кузнец остановил товарища.

– Переводчик нам пригодится, я сам его потащу.

Первым шел Ван. Не шел, а беззвучно скользил по закоулкам, далеко обходя бочки с горящим мазутом. Луламба ковылял на забинтованной, опухшей ноге. Приятели слегка придушили двух караульных, связали иотобрали автоматы. Затем отправились грабить гладиаторский арсенал. Артур вывернул замок вместе с петлями. Отыскал сбрую к своему новому нодати, чтобы удобнее было носить за плечом. Помимо двуручного меча он взял предложенные китайцем ножи. Луламба тоже обвешался сталью, а Ван подобрал себе любимую вилку дзитте и кинжал. Здесь же нашелся удобный мешок для маленького толмача. Несмотря на протесты, Артур сунул ему кляп в рот и подвесил за спиной.

Тревогу подняли в тот момент, когда они бегом пересекали заброшенную подстанцию. Загремели выстрелы, пули выбивали из стен цементную пыль. К счастью, стреляли в темноте, вслепую, но вдалеке уже показался колеблющийся свет многих факелов. Послышался лай собак и отрывистые команды.

– Сюда? – Артур указал на узкую щель среди покосившихся изоляторов.

Но Ван упрямо рысил вперед, казалось – навстречу опасности. Приходилось верить, что он действительно здесь не впервые. Беглецы пронеслись по бетонированной площадке, пролезли под проволокой. Стало светлее, в ноздри проник дым костров. Артур быстро потерял ориентацию, владения Юкихару занимали сотни и сотни гектаров. Ван привел их в самый густонаселенный квартал красных, спустился в люк, побежал по узкой вонючей трубе. Затем поманил приятелей на узкую лесенку. Погоня мчалась по пятам, на улице ударили в гонг. Ван толкнул крышку, первый выбрался из люка.

Беглецы вылезли из невзрачной дверцы посреди громадной лесопилки. Сюда третий день свозили и перерабатывали тысячи «бешеных» деревьев, которые не успели сжечь. А ночью, под звездным небом, плясали и бражничали подданные славного Юкихару. Они праздновали удачную победу над падальщиками.

Чадила какая-то гадость в котлах, на самодельных столах мужчины ожесточенно рубились в кости. Женщины тут же что-то варили, дети вприпрыжку носились среди пней и купались в опилках. Издалека светила громада административного корпуса, похожая на океанский лайнер. Грохот гонга игроков не слишком отвлек; скорее всего, общую боевую тревогу отбивали как-то иначе.

Но к сбежавшим гладиаторам уже спешили с трех сторон. Бугаи с оружием грубо расталкивали своих же, слышалась ругань и визг. Одну команду возглавлял сумоист с косичкой, весь в татуировках. Других вел альбинос с синими фасеточными глазами. Со стороны корпусов, вытягивая поводки собак, спешили «хвостатые» и «крылатые».

– Ван, куда?!

Китаец первым нырнул в переулок. Переулком это назвать было сложно, скорее – щель между рядами морских контейнеров. В каждом контейнере жили десятки человек. Японцы высыпали наружу, Луламба схватился за автомат, но никто из бедняков не порывался им мешать. Галопом беглецы пронеслись по извилистой тропе. Китаец показал на решетчатый люк на пересечении «улиц». Артур отшвырнул в сторону какие-то мешки, погрузил пальцы в грязь. Со скрипом решетка поднялась, с нее ручьями лились нечистоты и сыпались объедки. В глубину бетонного колодца вела ржавая лесенка.

Преследователи спустили собак. Три здоровенные псины ворвались в проулок, за ними спешили бойцы Юкихару. Ван опустился на колено, выстрелил поверх голов. Мирные жители с воплями кинулись врассыпную. Толмач подвывал в мешке.

– Спускайся первым! – Артур подтолкнул африканца. Тот не заставил себя ждать, полез вниз, подволакивая раненую ногу. Железная лесенка жалобно заскрипела.

Ван снова пальнул дробью. Японцы попрятались, оставив в проулке раненых.

Собак Артур легко остановил. Толстая пятнистая зверюга с ласковым ворчанием поползла к нему на брюхе.

– Вот какой славный песик! – похвалил Артур, почесал волкодаву загривок и указал туда, где скрывались струсившие «кинологи». – А ну, фас!

Вряд ли пес понимал русский язык, но с готовностью кинулся исполнять приказание. Двое его лохматых товарищей с рычанием кинулись на подмогу вожаку. Раздались вопли, один пес кому-то рвал горло, другой повис на плече у лысого здоровяка.

Сверху, сложив крылья, камнем падали четверо мутантов с сетью. Ван дал скупую очередь. Двоих китаец прошил в полете, сеть обвисла, зацепилась за верхний ряд контейнеров. Артур с изумлением рассмотрел раненого. Это существо представляло собой симбиоз из двух неравных половинок. К спине человека намертво приросло недоразвитое создание, с безглазой лысой головой, без ног, но с могучими крыльями.

Первым не выдержал альбинос, дал своим людям команду стрелять на поражение. Японцы наступали гурьбой, подбадривая друг друга, выставив впереди факелы. Жалобно визжали собаки, недавние хозяева их добивали ножами. Снизу из колодца что-то кричал невидимый Луламба.

– Ван, уходим! – Артур успел представить, что их ждет, если внизу тупик… и нырнул в смрадную, холодную бездну.

Скобы прогибались под руками, ежесекундно он ждал, что сорвется или что сверху швырнут гранату. Без гранаты обошлось, но на голову свалился Ван, лестница под ним обломилась.

Наверху точно раскрылся огненный цветок – кто-то не глядя садил по ним из пулемета. Последние метры до заболоченного дна Артур пролетел, срывая кожу на ладонях. Пули метались, как обезумевшие светляки, одна зацепила Вана по голени, другая сочно воткнулась в лампу, которую он тащил за спиной. Лампа треснула, масло вытекло. У них осталась еще одна лампа, найденная в тюрьме, и масла в ней – на дне.

Беглецы нырнули в нишу, грязь здесь скопилась «сугробом» высотой по пояс. Чтобы преодолеть завал, пришлось лезть на четвереньках. Дальше они смогли передвигаться бегом. Под ногами хлюпало, с шуршанием разбегались насекомые и грызуны. Артур старался не думать о том, кто мог расплодиться за столетие в подвалах блистательного Юкихару.

Ван снова был впереди, зато чернокожий держался за плечо Артура, как слепой. Круглая в сечении труба протекала. По потолку змеились трещины, всюду свисали мокрые плети лишайников, скользкий пол покрывала плесень. Шум от их шагов улетал на сотни метров вперед и возвращался многократным эхом, солдаты Юкихару уже громыхали по лесенке.

Бежали долго, минут двадцать, Луламба дважды падал, просил отдыха. Затем китаец резко свернул направо. Тоннель здесь раздваивался. В левой трубе клокотал настоящий водопад, правая расширялась. Дна тут не было видно, медленно текла черная река, в ней плавали светящиеся рыбы. Вдоль пологой стены тянулся узкий мостик. Балансируя на скользком рифленом железе, товарищи по несчастью пробежали еще полкилометра, пока впереди не забрезжил свет. Вода все прибывала, стекала из боковых труб, последний отрезок пришлось хлюпать по щиколотку в ледяной жиже. Десятки метров Артур отсчитывал по указателям на стене.

Они крадучись приблизились к провалу. Здесь ревел очередной водопад. Вода из «их» тоннеля устремлялась вниз с высоты трехэтажного дома и заставляла вращаться лопасти самодельной турбины. Зал коллектора впечатлял размерами, здесь могло уместиться несколько волейбольных площадок. Под потолком вполнакала светили прожектора, внизу протекала довольно широкая река, к бетонной пристани были привязаны лодки, неказистые баркасы подпрыгивали в бурном течении, вода обрушивалась в канал сразу из четырех труб.

Несмотря на свое незавидное положение, Артур не мог не восхититься гением доморощенных энергетиков. На кирпичных подушках, под кожухами располагались генераторы, пучки толстых кабелей змеились вдоль стен. Один генератор находился в стадии сборки, вокруг копошились фигурки в резиновых сапогах и комбинезонах. Видимо, электростанцию обслуживала лишь дежурная смена энергетиков, они жили в вагончике, за загородкой. Там, за загородкой, кто-то варил похлебку, опустив самодельные электроды прямо в котел, а в соседнем котле стирали одежду.

Ван поманил Артура, указал на лестницу, начинавшуюся с пола, в противоположном конце зала. Он что-то пытался прокричать прямо в ухо, но неумолчный рев воды заглушал любые звуки. Артур понял одно – придется прыгать! Перед тем как сигануть вниз, он обернулся. В жерле тоннеля уже мелькали факелы и пучки света от фонарей.

Вода обожгла, Кузнец поджал колени, но все равно больно ударился о дно. Отфыркиваясь, вынырнул, яростно заработал ногами. Неумолимой силой его тащило к решетке, нависавшей над руслом канала. Толмач в своем мешке тоже нахлебался воды, колотил тонкими ручками. С третьей попытки Артуру удалось зацепиться за парапет. Более легкие спутники не удержались, их унесло к полукруглому своду, к самой решетке. Под аркой Луламба и Ван схватились за штыри, стали подгребать к берегу.

Кузнец убедился, что все целы, подтянулся, выглянул… и едва не получил алебардой по голове. Оказывается, их появление не прошло незамеченным. К нему со всех ног спешили четверо вооруженных мужчин, по виду – явно не инженеры. Откормленные, наглые ряхи, в кольчужных рубашках, как минимум двое – с корявыми ружьями. Артур отцепился, ушел с головой в воду. Когда достиг дна, вытащил нодати, снова всплыл, подтянулся на правой руке. Левую лапу, с полутораметровым мечом, спрятал за спиной. Во время второго «погружения» порвался ремень автомата, Артур остался без огнестрельного оружия.

Охранник радостно замахнулся, целясь по пальцам. Другой поднимал пистолет. Еще двое спешили в угол, где высунулась мокрая голова китайца. Рабочие у генератора разинули рты.

Артур хлестнул мечом снизу вверх, из самой неудобной позиции, отсек японцу ногу в колене. В левой руке вес меча почти не ощущался, но инерцией Артура развернуло и опять швырнуло в воду. Рядом чвакнула пуля.

Он позволил себя протащить еще пару метров, вынырнул у самого бортика. Второй стражник сделал глупость – слишком обогнал беглеца и свесился вниз, стоя на четвереньках, поводя стволом охотничьего карабина. Он стал оборачиваться, но слишком медленно – Артур ткнул острием снизу, прямо в грудь, и дернул на себя. Освободившись от трупа, вылез наверх, но сразу упал и покатился.

Потому что сверху, из жерла трубы, открыли огонь. Но то ли стрелки попались никудышные, то ли в сумраке не могли прицелиться. Артур прижался спиной к горячей обшивке трансформатора. К нему зигзагами уже спешил Ван.

– Луламба? Где Луламба? – проорал Кузнец.

Китаец жестами показал, что мол, все, нет больше Луламбы. Перед тем как рвануть к спасительной лестнице, Артур откачал полузадохшегося толмача и осторожно выглянул за угол. Бравые солдаты Юкихару поодиночке прыгали из верхнего тоннеля в канал, стараясь не попасть на колесо турбины. Рабочие побросали инструменты и спешили к своему вагончику. По пристани ползал охранник с отрубленной ногой.

Ван рванулся первым и тут же откатился обратно. Вдалеке, из незамеченной прежде, железной дверки, показалась еще одна группа вооруженных людей. Первым наступал пузатый детина, с тяжелым пулеметом на плече. Один плюгавый помощник на ходу подавал ему ленту, двое других прикрывали номер первый щитами. Приметив китайца, толстяк, недолго думая, нажал на курок. Кожух трансформатора затрясся от попаданий. Ван тяжело дышал, прижавшись к Артуру горячим боком.

«Идиоты, сами себя без электричества оставят!» – подумал Кузнец.

Решение пришло внезапно. Собственно, другого пути не было. Лодка! Раз есть лодка, стало быть – по реке можно куда-то доплыть! Под прикрытием ящиков и разобранных моторов Артур пополз обратно к пристани. Хватило двух секунд, чтобы нырнуть в лодку и оторвать веревку. Ван запрыгнул на ходу. Оба упали плашмя, поверх голов ударила очередь. Над ними промелькнула решетка, и сразу стало темно. Клокотала вода, тучи брызг залетали через борт, лодка носом билась о стены, ее разворачивало, крутило и опасно раскачивало. В какой-то момент вращение прекратилось, прежде чистая вода запахла тухлятиной.

Кузнец осторожно выглянул. Их наполовину затопленное суденышко уперлось в бетонный тупик. Дальше полноводный канал разделялся на несколько рукавов, каждый проток перегораживала частая металлическая сетка. Сюда прибивало груды мусора. Среди залежей органики Артур заметил человеческие останки. Свет с трудом проникал сквозь сетку; казалось, что с той стороны играет бликами целое озеро. Ван постановил лезть через крайнюю справа трубу, там сеть по углам проржавела и оторвалась. Артуру понадобилось время, чтобы расчистить проход. Выглянув, он не сразу сообразил, где же находится.

Док. Рукотворное озеро, правильной прямоугольной формы. Отвесные железные стены, и два раскоряченных крана, зависшие в небе. Над головой с тихим скрипом покачивался рыжий от ржавчины крюк. На крюке, вверх ногами, головой в воде болтался связанный человек. Человек был мертв, его череп обгладывали крабы.

Приятели проплыли до железных ворот дока. Из левой створки торчали скобы лестницы. На верхотуре свистел ветер. Артур вытащил из мешка переводчика, уложил его на просушку, сам приставил ладонь к глазам. Они выбрались из канализации на территории порта. Рядом зияли пасти еще восьми мокрых доков, в некоторых догнивали небольшие суденышки. На стапелях навсегда замерли недостроенные траулеры, в иллюминаторах вили гнезда чайки и ласточки. С крыши дока открывалась прекрасная панорама токийского залива, ее слегка портили затонувшие пароходы, сгоревшие пакгаузы и жалкие останки сотен яхт. На илистом берегу, свободном от асфальта, зеленели квадратики огородов. За огородами неожиданной веселой стеной топорщились джунгли. С другой стороны за портом мертвыми окнами наблюдали небоскребы. Над городом, как над гигантской могилой, висела звенящая тишина.

Кузнеца передернуло. До сего момента он дрался, кушал, бегал, как заведенный автомат. Именно сейчас до него дошел масштаб трагедии. Он вспомнил, как покойный Гавря морщил лоб. Рыбак понятия не имел, где находится Петербург.

– Хо! – Ван вывел из тягостной задумчивости, ткнул пальцем вниз.

За россыпью железнодорожных путей тянулись две знакомые до боли линии – красная и желтая. Беглецы находились во владениях Желтого Токио. Артур придал толмачу сидячее положение, тот дрожал от холода и пускал пузыри.

– Ты знаешь, как выбраться из города на юг?

– Это очень опасно… через порт вам не выйти… через лес идти нельзя, там падальщики… в метро нас убьют дикари.

– Тогда ты нам не нужен. Я убью тебя прямо сейчас. Просто скину вниз.

– Постой, подожди, не надо! – инвалид заслонился спичечными ручками. – Я покажу… обещай мне, что не убьешь меня. Я вам нужен. Без меня вам не пройти по землям императрицы…

– Мне нужна дорога в Йокогаму, к русской фактории.

– Зачем тебе к русским? – от удивления толмач даже перестал дрожать. – Ты умный и сильный! Юкихару тебе не простит побега, но ты можешь добиться высокого положения при дворе любого префекта. Ты можешь поступить на службу к императору… Зачем тебе к глупым варварам?

– Тебя как зовут, красавчик? – перебил Артур.

– Маса…

– Так вот, Маса. Такие уж мы русские глупые, вечно хотим домой.

12 Живые машины

Вдоль желтой линии на кольях покачивались черепа. Не все принадлежали виду хомо сапиенс. Какой-то юморист постарался, расставил колья так, что ветер непрерывно насвистывал в глазницах. Пока Ван ходил на разведку, Артур с переводчиком спрятались от ветра в кабине брошенного экскаватора.

– Это портовые разбойники, но на суше они смирные, – зашмыгал носом Маса. – Хозяева Желтого Токио ненавидят портовых. Всегда убивают, если те перейдут границу. Портовые тоже убивают всех, кого поймают…

Артур пригляделся к железным кольям вдоль путей. На некоторых болтались диски запрещающих знаков. По стене ангара змеились ряды полустершихся иероглифов.

– Что там написано?

– Знаки вкопали в годы Большой Смерти, – пояснил инвалид. – Там написано, что никто не должен искать в порту продукты и выносить их в город. Иначе он будет застрелен патрулем. Еще написано, что воздух и вода, и продукты – все ядовитое… Мой дед еще кушал консервы с кораблей, – вспомнил вдруг Маса. – Потом от них начали умирать и кушать их перестали. Но воздух там давно хороший, и воду можно пить! Вот у падальщиков в лесу лучше ничего не кушать, дерево может вырасти сквозь кожу.

– А красные на своей земле тоже убивают портовых? – Артур следил за колыханием высокой травы.

Где-то там полз Ван, его передвижения выдавали встревоженные птицы. Ван крался туда, где на пустоши, прямо на нейтральной полосе, паслось стадо коз.

– Нет. Хозяину Юкихару нужны живые рабы, чтобы драться с обезьянами.

– Да уж, он у вас большой гуманист… А чем заняты портовые?

Коз пасли двое мальчишек. Они устроились на рельсах и варили что-то в котелке. Артуру до помутнения рассудка хотелось жрать…

– Портовые ловят рыбу, – объяснил Маса. – Ловят все, что есть в море. Нападают на чужие корабли. Продают то, что находят в порту на больших кораблях. Драться с ними трудно. Они прогрызают любую лодку снизу. Они едят всю рыбу, а мы меняем у них только хорошую. От которой нельзя заболеть.

– Но раз вы умеете различать… отчего же среди красных столько… столько?..

Кузнец так и не засек момент, когда китаец перешел в атаку. Секунда – и оба подростка лежали ничком, а Ван уже направлялся к козам.

– Столько больных? – уловил Маса. – Потому что люди непослушные. Мой дед говорил портовым – не ловите рыбу в пресной воде, не меняйте у крестьян, ловите только рыбу из соленой воды. Людям говорят – не ешьте ничего на севере, не ешьте в метро. Они не слушают! Они слишком хотят кушать.

Ван издалека помахал рукой и принялся свежевать козу. Артур последний раз обернулся, с высоты кабины экскаватора изучая местность, затем подобрал оружие и стал спускаться вниз, по разорванной ржавой гусенице.

Очень не нравилась ему благостная тишина. И пахло нехорошо. Вроде никакого гнилья вокруг, травяные пустоши, стрелки семафоров, тусклые рельсы, но несло затхлостью…

– Значит, твой дед родом из порта?

В сморщенном личике японца что-то дрогнуло.

– Это было давно, никто не помнит. Если Юкихару узнает – он съест мои руки. Давай не будем говорить об этом.

– Погоди-ка! – Кузнец следил, как над башнями города кругами парят орлы. – Стало быть, вы не всегда воевали между собой? Вы раньше жили в мире? Скажи мне – может, все дело в вашем трупоеде Юкихару?! Может, это он мешает жителям города помириться, а?!

– Не только он, – японец снова продемонстрировал удивительную проницательность. – Всем хозяевам районов выгодно, чтобы шла война. Иначе им придется выбирать одного главного. Так рассказывал мой дед. До Большой Смерти якудза умели договориться между собой. Теперь не умеют. Теперь все враги…

– Ты говорил, что в порту стоят корабли с вакциной? – Кузнец потер переносицу. Память встрепенулась, словно облачко промелькнуло перед глазами. – Маса, зачем эта вакцина?

– Корабли стоят у дальних пирсов. Туда не плавают даже портовые. Вакцина против Большой смерти. Говорят, она опаснее, чем сама болезнь. Говорят, что химики Асахи один раз пытались взять вакцину. Все умерли. Портовые однажды нашли закрытую бочку. Они продали бочку с вакциной секте Соко Гаккай, те живут на западе, на краю Вечного пожарища. Ходили слухи, что от одной коробки вакцины Вечное пожарище отступило на сорок метров…

– Вот как? Но ведь это здорово! Значит, вакцина убивает вредоносные бактерии?

– Я не знаю, что такое бактерии. Но те портовые, кто нес на себе бочку, все умерли. Еще я знаю, с кем не хочет терять дружбы блистательный Юкихару, хозяин Красного Токио. Юкихару не хочет ссоры с подземниками, особенно с кланом Смотрителей тишины. А те пьют воду с пожарища.

– Ах вон как у вас все запутано! Вроде есть полезная вакцина, только ее нельзя вылить на пожарище, так? А что скажешь насчет этого? Отравимся, если съедим? – Артур указал на козью ногу, подвешенную над костром. Пастухов китаец на стал убивать, только разорвал на них одежду и обрывками крепко связал.

– Нельзя было трогать коз! – позеленел инвалид. – Это собственность братьев.

– Каких еще братьев?

– Разве я тебе не говорил? Желтым Токио заправляют два брата – Маро и Мико. Козы меченые, – застонал уродец. – Я вижу клеймо. Я надеялся, что мы сможем проскользнуть вдоль порта к верхней дороге. Чуть дальше начинается дорога, которая лежит на столбах, высоко над землей. Она тоже ничейная, между границей бешеного леса и мазутной пристанью. По ней можно выйти из города… Но теперь мы украли собственность Желтого Токио, теперь мы враги!

Кузнец успел расправиться с ногой и половиной лопатки, когда Ван забеспокоился. Мгновением позже Артур ощутил еле заметную дрожь рельсов. Одежда еще не полностью просохла, от нее валил пар.

– Машины, – вздрогнул толмач. – Очень быстрые. У братьев самые быстрые машины в городе. Надо бежать!

Солнце вставало в туманной дымке над рогатыми портовыми кранами. Связанный мальчишка-пастух что-то залопотал, с ненавистью рассматривая белого великана.

– Он говорит, что с ними был третий, его младший брат, он побежал за помощью. Он говорит – нас повесят за ноги над низкой водой. Потом будет прилив, и наши лица съедят рыбы… Он говорит так. Если вы их развяжете, отдадите все оружие и оставите меня, тогда они покажут, как вам сбежать.

– Господи, а ты-то им зачем?

– Они знают, кто я, – не сдержал горделивого тона японец. – Даже детям известно, что я советник и переводчик самого Юкихару.

– Ну, уж нет, – заявил Кузнец. – Я тебя не брошу!

Артур напялил непросохшие штаны, схватил оружие и рысью устремился вдоль желтой полосы. Черепа напевали тоскливую песню, в небе кружили хищные птицы. Ван сосредоточенно трусил рядом, сжимая свой дзитте.

– Тогда лучше бежать вдоль проводов, – обреченно пропыхтел Маса. – Там вода, в воду машины не пойдут… Твой друг Ван спрашивает – ты разве не можешь заколдовать людей, как ты заколдовал крыс?

Артур по-прежнему никого не видел, но все яснее ощущал чью-то голодную страсть. Послышалось тарахтение моторов. Железнодорожные пути свернули влево, доки остались позади. Теперь бывшие гладиаторы мчались по островкам асфальта, вдоль сплошной линии угрюмых серых ангаров, по широкой разбитой магистрали. В промежутках между ангарами мелькали вполне мирные огороды, на них с мотыгами работали люди. Далеко на западе замаячили столбы трехуровневой развязки, о которой говорил Маса. Столбы были густо увиты лианами, зеленая бахрома покрывала землю и близлежащие постройки. Падальщики настойчиво вгрызались во владения других банд.

– Людей заколдовать не могу, – на бегу признался Артур. – И зверей не всех могу. Обезьян не могу, у них не мозг, а железо…

Первый танк Артур заметил еще до того, как затрещал двигатель. Неуклюжая конструкция, внешне похожая на скособоченного дикообраза, пряталась в пустых бетонных аркадах. Желтые использовали раму и шасси от многоосного тягача, но сверху навалили массу лишнего металла, наверняка для устрашения противника. Танк вывалился из склада на дорогу и развернул в сторону беглецов два орудийных ствола. Сразу стало ясно, что стрелок в башне серьезно болен. Его мучнисто-белое лицо густо покрывали пятна, глаза прятались за темным щитком.

Вторая боевая машина ломилась за ними по кустам, оставляя за собой широкую просеку. Это был настоящий, легкий бронетранспортер, побитый временем, весь увешанный поверх брони связками шлангов, покрышками и прочей резиновой ерундой. Пулеметчик грозно наблюдал из самодельной сварной башни, но от тряски никак не мог прицелиться. Из люка механика до пояса высунулся парень, с ручным гранатометом на плече. Этот тоже страдал кожным заболеванием. Женщины в портовых огородах прекратили работать, все с интересом следили за развитием событий.

Из орудийной башни танка-тягача выглянул человек с замотанной тряпками физиономией и принялся визгливо выкрикивать.

– Он говорит, что нам не надо драться. Они не хотят нас убивать, – доложил Маса. – За живого демона Асахи щедро платят. Они отпустят китайца и меня, а тебя вернут колдунам, вот и все…

– А эти откуда про меня знают?

До оратора оставалось семь шагов, когда Ван дернул Кузнеца за рукав. Китаец гибко метнулся в распахнутые ворота ближайшего ангара. Японцы яростно завопили, тяжелый грузовик заревел, готовясь проломить ворота. На дороге, за бронетранспортером показался трубоукладчик, невероятный гибрид, похожий на многоногого лангуста, и почему-то с краном. На толстой цепи за танком трусила железная обезьяна незнакомой конструкции.

Снаружи закричали, моторы стихли. Беглецы устремились к дальней, разбитой стене склада. Там сквозь прорехи снова виднелись доки и мачты.

– Очень плохо, – пропищал из мешка Маса. – Желтые братья говорят, что вам надо сдаться. Они обещают, что не убьют вас.

Снаружи загрохотали о металл. Стало слышно, как десятки ног шлепают по земле. Ван знаками показал, что – окружают…

– Твой друг Ван говорит – надо спрятаться наверху!

Артур задрал голову. В паре метров над ним стелились узкие железные трапы. Лесенки вели еще выше, на следующий этаж, и так до самого потолка. Под крошащимся потолком, на высоте двадцати метров, опасно покачивалась арматура.

Артур подхватил китайца, подпрыгнул, на левой руке сделал выход силой и замер на решетчатом трапе. В ту же секунду обе створки ворот разлетелись от удара. В клубах пыли показался некрупный сгорбленный павиан с двумя задними и четырьмя передними конечностями. Наступал он боком, точно барахлили суставы или испортилась система наведения. То ли инженеры желтых подготовились слабее, то ли плохо дрессировали младенцев, но первую обезьяну Артур сумел опередить.

Он зацепился ногами, свесился вниз, схватил павиана за голову и потянул на себя. И мгновенно понял, что дерется не с солдатом, а с младшим техническим персоналом. Одна лапа обезьяны представляла собой кассетное устройство со сменным слесарным инструментом, вторая заканчивалась давно сломанной головкой дрели…

Артур швырнул обезьяну обратно в ворота, и очень вовремя. Потому что в ангар отважно протиснулись трое в камуфляже, и с ними – еще один механический примат. Этот тоже не блистал воинской доблестью. Судя по широким «гусиным» лапам, предназначался для буровых работ в болотистой местности…

Китаец спрыгнул вниз и отвлекал на себя троих пехотинцев. Двое представляли собой серьезную угрозу – оба как шкафы, в глухих зеленых шлемах с забралами, с черными раструбами огнеметов за плечом. Перекрестные плевки огня едва не превратили Вана в факел. Китаец выгнулся дугой, промчался несколько шагов по стене, перевернулся в воздухе и обрушился на третьего нападавшего. Этот обходился без огнемета, зато непрерывно стрелял гвоздями. Ван снес ему голову на лету; японец продолжал отстреливать гвозди, даже свалившись набок, без головы. Огнеметчики плюнули вторично. Китаец распластался на полу, тут же подпрыгнул, подтянулся на ржавой перекладине и быстро заскользил по узкому трапу, вдоль периметра зала.

«Шкафы» ринулись за ним, а навстречу, сквозь пролом в стене, уже спешило подкрепление. Но тут им в спины со всего маху врезалась летящая обезьяна. Переломав конечности первой паре врагов, Артур схватил павиана за задние лапы и швырнул в уцелевших огнеметчиков. Те дружно повалились. Ван кошкой сиганул по стене, двумя точными ударами прикончил еще двоих механоидов. Артур с размаху всадил меч в загривок павиана, угодил точно между двух подвижных пластин. Нагнулся, подобрал чей-то автомат.

– Маса, скажи Вану, пусть отвлекает – я захвачу их танк!

Вторая обезьяна заурчала и пошла на китайца. Послушник перехватил вилы, качнулся влево-вправо, проверяя реакцию киборга.

– Сзади, сзади, берегитесь! – заверещал покинутый на трапе переводчик.

Кузнец обернулся вовремя. Дети желтого Токио обошли ангар и вломились с тыла. Их пятнистый, покрытый коростой командир все еще призывал сдаться в плен и сулил счастливую жизнь. Вместо человеческих ног командир передвигался на ящике с множеством тонких прутиков, точно сороконожка. Кто-то дважды плюнул отравленными стрелками. Артур прикрылся павианом, стрелы застряли в искусственном мехе. Обезьяна вяло отбивалась клешнями, лягала Артура задней ногой. Кто-то беспомощно ползал под ногами, из раздавленного огнеметчика натекало озеро бензина.

Ван вихрем помчался вверх по гудящей лесенке, подобрал толмача, уклонился от двух гвоздей, скатился вниз и ранил мечом еще одного вражеского бойца.

– Скорее, наружу! – хрипел Маса.

Кузнец отступал, прикрываясь раненой обезьяной. Меч почти пополам рассек внутренности робота, но обезьяна не собиралась умирать. Из полумрака ангара торопились фигурки с ружьями и луками. Некоторые двигались рывками, не совсем как люди. Рычали моторчики, с воем поднимались и опускались искусственные конечности. Артур дал короткую очередь. Двух парней отбросило назад, но почти сразу они затрепыхались, поднялись, у обоих в груди зияли дырки, но кровь не лилась. Когда Артур спиной толкнул ворота, у танкистов не выдержали нервы, они открыли огонь.

Павиан задергался, как припадочный, а затем внезапно обмяк. Артур отшвырнул его, кувыркнулся наружу, в траву. Три танка стояли полукругом. С транспортера ударил пулемет, ворота ангара покрылись пробоинами. Ван зигзагами мчался к крайней машине, тащил на себе толмача, за ним по пятам гналась обезьяна на резиновых лыжах. Но китаец не отвлекался на игрушку, он уже заметил «кукловода». Опутанный электродами мальчишка находился в корзине, в чреве трубоукладчика. Его охраняли двое с ружьями и мечами.

Кузнец упал перед пулеметом, стая пуль прошла над головой. Вскочил на броню, шустро взобрался к верхнему, криво приваренному люку, рванул рычаг на себя. Изнутри уже ждали, узкоглазый человечек раздувал щеки, приложив к губам воздушную трубку. Артур свалился плашмя, запустил ручищу вглубь танка, нашарил горло японца. К счастью, это оказался вполне реальный человек, из мяса и костей. Духовую трубку Артур сломал, затем сломал стрелку и шею.

– Ван, скорее, сюда!

Почва затряслась от мерных ударов. Краем глаза Артур заметил – со стороны доков на них методично надвигалась настоящая громада.

Сооружение походило на помесь асфальтоукладчика с буровой вышкой, а перемещалось за счет трех массивных ходуль, точно киношный марсианский экипаж. На самом верху, в полукруглом колпаке, покачивался жирный голый мужик, весь истыканный проводами.

Впервые машиной управлял не ребенок, а взрослый, и похоже – весьма недобрый взрослый! После каждого шлепка исполинской ходули в земле оставалась глубокая вмятина, что-то шипело, свистело, валил пар.

– Это Мико, Мико, младший брат! – истошно голосил переводчик. – Нельзя было трогать коз! Он нас всех раздавит!

13 Желтый Токио

«Каков же тогда старший?» – успел подумать Кузнец и провалился в чрево танка.

Ван тем временем добрался до спеленутого в фольгу мальчика-игрока. В китайца дважды безуспешно выстрелили из охотничьего карабина, он ловко уклонялся на бегу. Один охранник выпрыгнул навстречу, перекидывая нож из ладони в ладонь. Второй торопливо перезаряжал ружье.

Желтые, по ошибке рванувшие в обход ангара, галопом спешили обратно. Первым на прутиках семенил командир, похожий на пятнистую гиену. За ним торопилась парочка, которых Артур не так давно в упор расстрелял из автомата. У первого парня в бедре вращались шестеренки. У второго до переносицы было обычное человеческое лицо, а выше вместо черепа переливалась медная кастрюля с краниками и гайками.

Десятиметровый гигант Мико находился уж в сотне метров. Шествовал он неторопливо, но уверенно, на его стальных решетчатых боках гроздьями висели пехотинцы. Над главным обзорным куполом вращалась антенна, ниже покачивались сшестеренные стволы пулеметов. Насосы нефтяной вышки не смолкали, с шипеньем подталкивали сложные коленчатые рычаги, позади урчали дизеля.

Ван упал на четвереньки, пригвоздил своим ножом ступню соперника к земле, толкнулся всеми четырьмя конечностями и влетел в люк танка. Обезьяна клацнула стальными захватами, она почти догнала непрошеного гостя и упустила в последний миг. Охранник в кабине успел выстрелить, но промазал. Ван ударил его в лицо вилами. Обезьяна уже лезла в люк, завывая пневматическим приводом. Ван сквозь решетку достал ребенка, тот визжал и бился в истерике. Обезьяна затихла и обмякла вместе с мальчиком. Ван выбрался через люк к противоположной стенке, к танку со всех ног спешили бойцы.

Артур провалился в чрево тягача. Здесь оказалось удивительно просторно, зато двое живых противников – водитель, квадратный парень в шлеме с забралом, и такой же стрелок в артиллерийской башне. Оба кричали по рации, не делая попыток покинуть кресло и рычаги. В брюхе машины царил жуткий смрад и полумрак, Артур не сразу понял, что же случилось с водителем. А когда понял – невольно открыл рот, не в силах поверить собственным глазам.

Японец был частью танка. Грудная клетка срослась с массивной спинкой сиденья, шланги из шлема тянулись куда-то под приборную доску, а ноги ниже колен давно стали придатками педалей. Артур нагнулся к щитку шлема, но тут же раздумал. Не хотелось рассматривать лицо, которое могло оказаться вовсе не лицом человека. Стрелок в башне выглядел примерно так же. Страшнее всего Кузнецу показалась толстая труба с воронкой, укрепленная под креслом несчастного. Очевидно, шофера и пушкаря не вынимали из кресел, даже чтобы вынести в туалет…

Снаружи донеслись крики и стрельба. Артур подтянулся к смотровой щели пулеметного гнезда и завопил:

– Ван! Ван, давай сюда! Я здесь!

Китаец петлял между кустиков, за ним гонялись пятеро, но никак не могли поймать. Сороконожка с саблей брызгал слюной – наверное, приказывал брать воров живьем. К нему подбегали, докладывали, кто-то показывал на машину, в которой спрятался Артур. Ван продолжал смертельный танец; он обладал феноменальной верткостью; даже когда его схватили за обе руки и за ногу, китаец ухитрился вывернуть конечности в суставах и оставил противников с носом.

Артур взялся за пулеметную гашетку, дал аккуратную очередь, чтоб не задеть товарища. На ноги посыпались раскаленные гильзы. Японцы не сразу сообразили, что их атакуют собственным оружием, пока двое не рухнули замертво. Стрелок, сросшийся с орудийной башней, швырялся в Артура гайками и злобно шипел.

– Ван, забери его, Масу забери! – Артур откинул крышку верхнего люка, коротко помахал и тут же провалился обратно. О броню застучали пули.

Ван подхватил избитого уродца, перекатился под колесами тягача, оказалось – позади есть еще одна дверь. Артур ее сразу не приметил, корма была завалена запчастями и пустыми пластиковыми бочками.

Едва Ван попал внутрь, как при виде обоих механизированных японцев глаза его округлились.

– Ну вот, все в сборе! – весело подытожил Кузнец и взял за горло водителя. – Маса, переведи ему, чтоб разворачивал и двигал к развязке. Мы едем в Йокогаму.

Водитель всхлипнул, что-то торопливо забормотал, но Маса перевести не успел. Потому что по их танку в упор пальнули из пушки.

Кузнец не удержался на ногах, очнулся на промасленном вонючем полу. Дым застилал глаза. Стрелок в башне хохотал, но Кузнец видел только, как трясутся его плечи. Слух напрочь отшибло, в каждом ухе звенел колокол. Ван ползал на четвереньках, тряс головой. Машина ползла куда-то боком.

Следующий снаряд с воем пролетел над танком и воткнулся в землю. Со второй попытки Артур поднялся. В задней части кузова зияла порядочная дыра, залетевшая горячая болванка до сих пор вертелась на полу. Маса непрерывно кашлял, Ван очухался и пытался исследовать пулемет.

Генерал с сабелькой командовал из люка трубоукладчика. Но снаряд выпустил не он.

– Это Маро, старший брат! – пропищал толмач. – Он нас раздавит!

– Не ори, уйдем! – отмахнулся Артур, разглядывая то, что перешагнуло забор, повалило семафор и неудержимо катилось к ним. – Слушай, Маса, а сколько всего у них братьев?

– Было трое, но младшего убили падальщики.

– Вот как? Это нам может пригодиться… А ну, переведи этому заморышу, чтобы живо рулил к лесу! Да, да, прямо к лесу! Ты говорил, что нас там догонять не будут!

И сам, поверх плеча водилы, дернул за рычаг. Слегка придушенный водитель покорно наступил на педаль. Танк бочком рванул через кусты и моментально попал под обстрел. Сухая земля впереди вскипела бурунами, в ней образовалась длинная, почти идеальная траншея. Артур не мог не восхититься точностью попаданий. Если бы использовались разрывные снаряды, машину разнесло бы в клочья.

– Стой, назад!

Пехотинцы не сдвинулись с места. Русский и китаец, не отрывая глаз, сквозь щели следили за новой угрозой. Красавчик Маро несся наперерез, точно огромный нескладный краб. Верхнюю часть корпуса он собрал из цехового крана, а внизу использовал замечательное ноу-хау – четыре строенные оси, каждая с независимой подвеской. Похоже, на каждую ось приходилось по небольшому корабельному дизелю. Под рамой со скрежетом вращались орудийные стволы, там в дыму орудовали два мокрых человека, с неестественно длинными, суставчатыми руками. Один подавал снаряд, тут же щелкал затвором, прочищал ствол, а его приятель проворачивал вокруг себя кольцевую батарею, вращал сразу три рукоятки, повторял команды и ловил гильзы.

– Артур-сан! Этот человек говорит, что не может ослушаться приказов хозяина! Он не будет стрелять в хозяина!

Третий и четвертый снаряды угодили в башню, срикошетили и ушли в сторону. Артур сцепился с артиллеристом, тот всячески саботировал приказы нового начальства. Мотал головой, истерически вскрикивал и притворялся припадочным. Маса трижды перевел приказ развернуть пушку и стрелять, но слова не действовали. Тогда Артур выдернул стрелка из башни вместе с креслицем, оборвав провода и шланги.

Разобраться с техникой не успел. Очередная болванка попала в зубчатый привод пушки, что-то треснуло, покатились подшипники, и пушка заклинила. Вдобавок завонял подбитый двигатель.

Маро снес широкие стальные ворота порта и поволок за собой, наматывая на гусеницы колючую проволоку. Проволока рвалась, как серпантин. Спасибо, хоть стрельбу прекратил. За толстым запыленным стеклом кабины с трудом угадывалась тучная фигура. Оба братца встретились, словно два динозавра. Главный танкист на ходульках отдал писклявую команду.

– Он приказывает нам сложить оружие.

– Хрен ему… ой, что это?

Дно дважды качнулось и поплыло. В крышу сверху ткнулся магнит, подцепил многотонную машину и легко переправил в заплечный ящик к старшему брату. Еще секунда – и над танком захлопнулась крышка. Где-то взревели могучие дизеля.

– Вот так номер… – в темноте поделился Артур. – Ты не говорил мне, что Маро и Мико сами как машины.

– Ты меня не спрашивал! – толмач, как всегда, в карман за словом не лез.

– Спроси Вана – у него есть умные предложения? – Кузнец растопырил ноги, старался спасти лицо от летающих гильз и осколков. Во мраке, среди засаленых шмоток и боеприпасов, бились о ноги два трупа.

– Твой друг Ван предлагает бежать. Мой совет – лучше послушать. Меня братья не убьют. Вана отправят собирать моллюсков. А тебя хотят очень выгодно продать. Маро мог нас убить сразу, издалека…

– Это я и так понял. Как давно братья стали такими?

– Давно, Маро уже семьдесят лет. Но ходят слухи, что он стареет. Не помогло даже паломничество к колдунам Асахи…

– Вот как? – задумался Кузнец. – Этот жирный ублюдок бегал на поклон к химикам?

– Всего лишь слухи, – невесело хихикнул японец. – Каждый из хозяев Токио хочет стать самым великим и мудрым. Юкихару для этого растит все новых крепких обезьян, а портовые кушают траву с глубины моря… говорят, среди них есть старики, кто помнит запах Большой Смерти! А падальщики умеют менять саму сердцевину жизни, но тоже не могут жить вечно. Ни красные колдуны, ни император…

– Ваш Маро, наверное, неплохой инженер?

– В Желтом Токио всегда были лучшие инженеры. Сами желтые передают такую легенду. Якобы прапрадед Маро молился духам Синто в трюме корабля и однажды подарил им свою руку. Некоторые считают, он отрезал случайно! Духи Синто приняли жертву, они вселились в могучий корабль, а корабль тот был самым великим делом, которое построил человек до Большой Смерти. На корабле было все для жизни пяти тысяч человек, и даже больше. И тогда прапрадед Маро собрал лучших из лучших, они взяли женщин и заперлись надолго. В большом яйце корабля жил огненный гриб, он согревал инженеров зимой и давал им холод для хранения пищи. А пищи им хватило на три года. У них было все… Когда они вышли наружу, вокруг еще летали хищные птицы. Но болезнь спид уже умерла. Тогда к прапрадеду Мара пришел человек от клана Юкихару, и пришли другие. Они стали договариваться, как жить в мире. Они стали воевать, потому что женщины не могли рожать детей. Тогда прапрадед Маро снова спустился в трюм, в самый низкий живот своего большого яйца, и там сказал: ты дал мне железную руку, дух Синто. Мы будем приносить тебе жертвы каждый год, мы будем вечно лелеять тебя, но ты научишь нас жить без женщин.

– Ага! И прадед нашего красавчика придумал, как стать куском машины?

– Это непросто, – осторожно заметил Маса.

– Я и не говорю, что это просто, – ответил Артур. – По мне, так это вообще нереально… Но ведь они ничего не добились, так? Они заменяют себе детальки, но все равно умирают и нуждаются в роженицах?

Толмач затеял сагу о женщинах, но тут тряска внезапно прекратилась. Люк рванули, сверху наставили фонари и дула автоматов. Пришлось в который раз разоружиться и покорно подставить руки. Потом глаза привыкли к свету, и Артур надолго замолчал.

Он угодил в логово машин.

14 На службе у станков

Кузнецу в берлоге механических братьев понравилось больше, чем в свинарнике Юкихару. Их выгрузили на стапеле, в чреве недостроенного лайнера. Двигатели могучего судна урчали, наполняя пространство мелкой дрожью. Второй корабль, в два раза крупнее первого, красовался рядом, весь в гирляндах сверкающих огней и в строительных лесах. Атомное сердце корабля давно остыло, но поручни вибрировали, посапывали вентиляторы, жужжали подъемники. По рельсам с гудением катились электрокары, шумели лифты, спуская вниз обвязки труб и кабелей, в очередь строились смешные грузовички на паровом ходу. На верхних палубах, под лампами прели овощи в парниках, ниже в теплых стойлах мычали коровы и металась домашняя птица. Возле печей возились человечки, наполовину сращенные с металлом. В отсеках, покаих толкали по трапам вверх, Артур узнал и вспомнил многие слова – осциллограф, монитор, вольтметр…

– Нам велено ждать, – перевел из мешка Маса.

Следующие полчаса переводчик им с Ваном не понадобился. Главари Желтого Токио взгромоздились на палубу ледокола хитрым путем – их подняли на вертолетном лифте. Братья вольготно раскинули железные чресла в окружении целой когорты механиков. Живые люди суетились в моторах и сочленениях, как усердные птички на шкурах гиппопотамов.

Маро стал машиной процентов на сорок, Мико – немного поменьше. За плечами Маро посвистывали искусственные легкие и хлюпали резиновые меха. Мико грохотал шестеренками и стальными ребрами. Оба брата наверняка давно не «отстегивались» от своих шагающих крепостей. Артур с легким отвращением рассматривал двух жирных расплывшихся существ, которых мужчинами-то назвать было сложно.

– Так ты и есть Проснувшийся Демон, который сбежал от химиков Асахи? – писклявый голос в динамиках превращался в рык.

Артур невольно подпрыгнул.

– Да… нет, я не знаю. Почему вы так меня назвали? – и тут же охнул, скрючившись от боли. По спине хлестко огрели проводом под током. Четверо дюжих молодцов с пневматикой вместо бицепсов резво вздернули его в воздух. Лица охранников прикрывали маски аквалангистов.

– Отвечай, когда хозяин Желтого Токио спрашивает. Когда тебе не велено говорить – молчи!

Артур дергался в стальных захватах, а сам думал только об одном, повторял, как заведенный:

Проснувшийся Демон. Проснувшийся Демон. Проснувшийся Демон…

Он так и не уловил, кто из братьев или их помощников с ним общается в данный момент. Артур смутно припоминал, что в его время программы перевода речи уже вошли в обиход. Изумительным казалось иное – что подобную технику до сих пор не забыли! Но кто же называл его Проснувшимся?

– Вы вломились в Желтый Токио, как воры. Отобрали пищу у детей, убили пятерых моих людей. За эти убийства колдуны Асахи нам заплатят втрое. Отвечай – зачем ты им нужен? Зачем они объявили о тебе всем бандам?

– Не знаю… – Кузнец невольно отвел взгляд, потому что младшего из братьев подключили к трубкам, он осуществлял одновременно процессы питания и дефекации. Двое очкариков в комбинезонах ползали по кабине, протирали его дряблое тело каким-то алкоголем, пинцетами поправляли подкожные электроды.

Проснувшийся Демон…

– Не знаю, – повторил Кузнец. – Я никому не делал плохого. Я убежал из подвала, хотя теперь уже сомневаюсь, что поступил верно. По крайней мере, меня там не заставляли биться насмерть с обезьяной и не стреляли в меня из пушки.

Братья бесстрастно выслушали его речь.

– Юкихару – сильный сосед, мы не желаем ссоры с ним. Твой заплечный переводчик и китайский боец – это собственность Юкихары. Мы вернем ему собственность. Но ты принадлежишь колдунам Асахи. Поэтому мы хотим знать, за что они платят такую цену.

– Я никому не принадлежу!

Электрический бич свистнул в воздухе, плечи обожгла боль.

– Свободных людей не существует, – рассудительно заметил Маро. Артур успел засечь – на сей раз точно вещал старший, седобородый, говорил краем рта. – Каждый кому-то принадлежит. Или ты родился в яйце на дне океана?

Над разобранными членами Маро зависла кран-балка. Крюками зацепили одного из пушкарей, подняли, заменили на другого. Оказалось, что к туловищу длиннорукого уродца относится часть артиллерийского затвора и что-то вроде оружейного погреба. Шустрые механики ползали по многоствольной батарее, как обезьянки.

– Ты ведь русский. Ты умер, а потом Асахи тебя починили. Они умеют чинить, мы так не умеем. Но каждому свое. Разве ты не помнишь, из какого боя тебя привезли? Думай быстро и тщательно. Ты убил наших людей. От твоего ответа зависит, казнить тебя прилюдно или обменять на хрящи!

Не успел Артур сказать слово против, как Вана увели. Толмача пока забирать не стали. Мимо на магнитах проплыл в ремзону танк, в котором Артур совсем недавно пытался сбежать.

Проснувшийся Демон…

– Я не помню тот бой, но помню имя, – признался Кузнец. – Меня звали Проснувшимся… потому что я проспал много лет. Я родился до Большой Смерти, в Петербурге. Вы слышали о таком городе?

– Нет, такого города на наших картах нет. Ты утверждаешь, что без смены запасных узлов функционировал полтора века? – Мико отсоединили от шланга с питательным бульоном.

– Мой город далеко отсюда. Десять тысяч километров. Я был ученым, инженером. Меня положили спать… мы изучали способности человека в долгом сне. А потом началась Большая Смерть. Когда я очнулся, меня прозвали Проснувшимся Демоном.

– У вас там тоже есть Асахи? Они тоже умеют делать пустотелых демонов?

– Нет… я такого не помню. Меня так назвали те, кто выжил.

– Наверняка варвары выбрали тебя главарем клана? – проницательно заметил Мико.

На резиновых колесиках подъехал сварочный пост. Два карлика быстро обслужили гиганта, свернули шланги и укатили дальше.

– Да, пожалуй…но не сразу. Я многое не помню. Кажется, я стал хозяином города, а потом…

– Так ты инженер? Ты умеешь оживлять электронные приборы? Ты понимаешь в схемах? – узкие глазки Маро впервые открылись.

– Я биолог, химик. Я не сумею разобраться с атомным реактором. Электронные приборы одному мне тоже не починить. Но я могу починить карбюраторный автомобиль или дизель. И неплохо разбираюсь в электричестве.

– Ты знаешь, как устроен атомный реактор? – встрепенулся гигант.

– Реактор вам не запустить. У них срок службы тридцать – сорок лет.

Братья посовещались. То ли электронный переводчик барахлил, то ли не доверяли друг другу.

– Ты химик? Умеешь делать из нефти топливо для корабля? Умеешь делать хороший порох?

– Я постараюсь. Но для перегонки нужно оборудование, а для пороха – селитра, сера и…

– Мы достанем оборудование. Мы проверим, что ты умеешь. Если обманул – колдуны Асахи будут долго собирать тебя!

– Если ты не разбираешься в химии, ты нам не нужен, – добавил старший. – Зачем нам вождь варварского племени? Мы продадим тебя колдунам, пусть приделают тебе жабры и ласты.

– Постойте! – Артур уперся что было сил. – У меня есть важное предложение! Это насчет падальщиков. Я знаю, как их победить…

– Зачем нам побеждать падальщиков?

– Они ведь убили вашего брата?

– Это тебя не касается. Мы тоже убили многих из семьи крысиной императрицы.

– Но их лес пожирает город, разве не так?

Хозяева Желтого Токио молчали. Из полумрака вынырнула стрела крана, толстая кишка заправщика присосалась к топливному баку младшего брата.

– Наверняка они прежде были слабыми, да? Они были не сильнее других банд. Вы с ними чем-то менялись, вы давали им металл в обмен на древесину и всякие лесные плоды. А потом падальщики стали сильнее всех, только другие хозяева это пока не признают. Разве я не прав?

– Говори дальше, – рыкнул динамик.

– Я вспомнил, таких людей у нас на Руси называют качальщиками, – воспрял Артур. – Кажется, в молодости они выкрали меня из города. Они научили меня смотреть и слушать мир, научили говорить с животными и растениями. Я не знаю, откуда взялись качальщики, до эпидемии о них ничего не слышали. Кажется, они стали рождаться там, где… где разлилась опасная химия. Качальщики… они хотели спасти природу, леса и реки. Но они ненавидели города. Они раскачивали города, вместе с грязными фабриками и домами, пока всюду не вырастал лес. Потом что-то случилось… я не помню. Но я видел, что творится здесь, у вас. Это то же самое, джунгли пожирают город. Наверняка этот лес тянется уже далеко за городской чертой…

– Наш сосед Юкихару, хозяин Красного Токио, ведет себя как слепец, – тихо произнес Мико. – Двадцать лет назад границы падальщиков не достигали Кошу-Кайдо авеню. Затем они подчинили банду косолапых, а банду Дудочника оттеснили к пожарищу. Только подземники сохранили свои позиции. Двенадцать лет назад лес сожрал все от Хигаши-парка на запад, а на юге добрался до Сакурада-Бори авеню. Тогда мы встречались с императрицей… мы подожгли лес с воздуха и убили многих. Тогда они отступили. Но Юкихару и другие… они беспечны.

– Наверняка падальщики умело защищают Токио от сельских сегунов? – с издевкой осведомился Кузнец. – Наверняка ни одна армия, посланная императором Киото, не смогла преодолеть границы города? Наверняка на западе джунгли обтекают город, словно масло, и дома тоже тают, как масло?

– Теперь я понял, почему колдуны готовы платить за тебя так много, – резюмировал старший брат. – Я не хотел бы вести войну против клана, где ты будешь советником. Теперь довольно болтовни, скажи, что ты предлагаешь. Но если ты обманул, клянусь, колдунам Асахи придется потрудиться, чтобы тебя снова собрать!

Топливозаправщик обслужил все воронки Мико и переключился на старшего брата. В воздухе удушливо понесло мазутом. Далеко наверху, над стальными балками крыши, проплыли строем три крошечных дирижабля.

– Я не могу рассказывать, я должен показать. Опустите меня на пол, не держите!

Тиски разжались. Мрачные фигуры с манипуляторами нависли над человеком, готовые снова его схватить. Артур ударился пятками о дюймовую стальную плиту. Потребовалось несколько секунд, чтобы успокоить дыхание.

Они были здесь. Они всегда живут рядом с человеком, только требовалось время их вызвать! Кузнец прикрыл глаза, опустил на металл открытые ладони. Спина согрелась, затем вспотела, затем от лопаток повалил пар. Он вкладывал слишком много энергии, слишком волновался и расходовал себя чрезмерно.

Первое крысиное семейство показалось на палубе. Еще две, еще три… Они карабкались по тросам и канатам, ползли по воздуховодам и канализации, подталкивали друг друга, поднимали к небу мордочки на свалках, и даже далеко, на самом берегу, где они вполне уживались с чайками и крабами…

Далеко внизу раздались крики и звонкие удары. Многочисленные ручейки грызунов хлынули через ворота на стапель. Они перевалили через заграждения, использовали сотни подкопов, но многие шли не таясь, прямо по рельсам и асфальту. Попутно с крысами Артур подбирал и прочую мелкую живность, чьи мозговые волны тоже его устраивали. Он слишком быстро уставал. Он чувствовал, что тайная сила, которой его в юности одарили качальщики, слабеет именно под натиском грязи. Он находился в слишком грязном месте, в чреве судоремонтного завода, среди нефти, железа и электричества. Волей-неволей, все навыки свободной земли давались здесь втрое тяжелей!

– Достаточно, – заволновался Маро, когда вокруг фигурки Кузнеца собралось не меньше трех сотен грызунов.

Здесь преобладали простые серые, но встречались и черные, и пятнистые безглазые гиганты, и гладкокожие, с жабрами, и колючие усачи, сорок поколений прожившие в тепле прохудившегося реактора.

– Довольно, красивое колдовство! – повторил Маро, когда Кузнец заставил всех крыс встать на задние лапки, а новые серые полки все катились и катились через борта. – Мы видели много колдовства. Как ты это делаешь? Может быть, ты сам падальщик? Только они умеют управлять живым…

– Я не знаю, как я это делаю. Еще позавчера я не умел, а потом вспомнил. Это трудно передать словами. Надо освободить себя.

Стражники пятились, поджимали ноги, не зная, куда ступить. Вся вертолетная площадка превратилась в зубастый, хвостатый, писклявый ковер. Техники с масленками замерли среди шестеренок Маро. Рабочий с заправщика намертво заперся в будке.

– Ты родился в клане колдунов?

– Нет, я обычный человек, – Артур удерживал всю дикую, до смерти перепуганную массу зверьков половиной сознания. – Я был самый обычный. Просто я пришел к тому, чем должен владеть каждый человек.

– Каждый человек? Ты насмехаешься над нами? Колдуны Асахи делают для нас хрящи и сердца, никто не достиг такого искусства, как они. Они делают женщин, делают горбунов и великанов. Но даже их старший химик не может говорить с мышами!

– Я могу научить. Но не вас, а маленьких детей. Вас учить уже поздно… – Артур вынужденно дышал ртом.

Своим замечательным выпуклым глазом он наблюдал, как замер поток вагонеток по рельсам и на подвесных дорогах. Не стучали киянки, не звенели пилы. Даже охрана позабыла о своих обязанностях. Сотни прислужников машинного бога, затаив дыхание, наблюдали за скопищем зубастых тварей.

– Что ты хочешь? Хочешь натравить этих крыс на нас? Тебя быстро убьют, а живность сожгут из огнеметов. Именно так мы сдерживаем падальщиков.

– Вы ошибаетесь, крыс моя смерть не остановит! – Кузнец решил блефовать до конца. – Звери получили приказ и будут убивать, пока могут двигаться. Но я вам предлагаю союз.

Артур театрально взмахнул рукой. Он еле стоял на ногах. Тысячная толпа грызунов кинулась наутек.

– Ты говоришь смешные вещи, – Маро облегченно перевел дух. – Ты готов атаковать крысиную императрицу с этими зверьками? Наверное, ты не видел ее крылатых гвардейцев? Я не хочу посылать на смерть моих лучших огневиков!

– Ты не видел, как крысы падальщиков рвут на части обезьян! – подхватил Мико. – Каждый год на турниры Большого Токио падальщики выставляют все более сильных бойцов. Наступит день, когда Сумитомо не смогут построить такую мощную обезьяну. А кроме крыс у императрицы есть твари и похуже, например палочники…

– Палочники – это очень плохо, – поддакнул давно притихший толмач.

– У них есть драконы, они иногда взлетают по ночам. Такой дракон убил нашего младшего брата, – расчувствовался Мико.

– Они хотят, чтобы везде рос лес, да? – подлил масла в огонь Артур. – Они ненавидят цивилизацию. Ненавидят все, что делают люди. Вы будете отступать шаг за шагом. Они уничтожат все, что вы построили…

– Ты не сказал нам главное, – Маро громыхнул сочленениями, в его недрах с клекотом завелся первый двигатель. – Допустим, ты не солгал и сумеешь рассеять их гвардию. Что потом? Все банды Токио немедленно начнут войну! Вдобавок сюда заявятся потрошители из Киото. Император только и мечтает захватить нашу древнюю столицу!

Артур проследил, как последние грызуны покидают судно. Сам того не желая, он сделал братьям любезность – выгнал с завода даже тех крыс, которые обитали тут издревле.

– Ребята, я думаю, что это вам пора захватить власть в стране, – широко улыбнулся Кузнец. – Крыс я переманю на нашу сторону.

Братья молчали. Артур не заметил, кто из них дал команду охране. На голову накинули мешок, руки скрутили за спиной и понесли вниз, в сырую глубину трюма.

Он проиграл.

15 Живая вода

Артур очнулся четырьмя этажами ниже. Здесь, в просторной электромеханической мастерской, хозяйничал Сэм. Настоящее его имя Артур так и не запомнил. От человека Сэму досталась нижняя часть туловища и голова. Грудной пояс ему давно и надежно укрепили подвижными стальными пластинами, встроили гидравлические усилители, а руки удлинили в полтора раза. На левом локте у парня расположилась целая грядка приборов, начиная с вольтметра и заканчивая сложнейшим тестером. Из правого локтя выдвигались паяльники, клещи и отвертки. Как объяснили Артуру, в обширном хозяйстве желтых механические части крепились тем, кто пострадал в боевых действиях. Металл, искусственные хрящи и нервы являлись привилегией военного крыла якудзы. Сэма когда-то смертельно ранили портовые, затем его починили. Однажды электрик отказался стрелять в безоружных, за это был переведен на грязную работу. В помощниках у него вкалывали трое юнцов, самых обычных, не нуждающихся пока в смене «запчастей». Эти питались только человеческой пищей, а механоид частично заправлялся сложной белковой массой.

– Неделю будешь работать здесь, – заявил костолом в маске и наглухо задраил за собой переборку.

Кузнец огляделся. Тусклые заляпанные лампочки, потеки машинного масла, узкие нары. Великое множество моторов, сгоревших, разбитых, разобранных совсем недавно. Механик Сэм выудил из груды железа ржавый трансформатор.

– Вот твое задание на три дня, – грустно перевел Маса. – Будешь чистить, разбирать и раскладывать в разные ящики. Гайки – сюда, провод – сюда…

– Всю жизнь мечтал о такой профессии, – проворчал Артур.

– Однако тебя не убили, – напомнил толмач.

Три дня Артур старался, надеясь добиться расположения нового начальства. Но вместо поощрения впал в еще большую немилость. Механическим браткам донесли, что он починил в Красном Токио движок. Сэм сказал, что это тяжелый проступок. Любого механика из желтого клана сослали бы навсегда чистить днища кораблей. Без права на смазку.

Артура под усиленным конвоем перебросили этажом ниже и приказали начать сборку нефтеперегонного куба. Здесь царил собачий холод, а чумазые работяги напоминали живые станки. За стеной грохотали прессы, выбрасывая в корзины теплые гильзы. По соседству отливали пули и картечь. С треском полз конвейер с готовыми снарядами.

Через внешний иллюминатор Артур наблюдал делегацию колдунов Асахи. Фигурки в голубых комбинезонах прибыли с партией свежих сухожилий, забрали на обмен патроны и исчезли. Когда колдуны Асахи уехали, Артура снова вернули к Сэму. Маса высказал резонное предположение, что желтые не хотели случайно выдать местонахождение пленника. Прикидывали, как бы продать его подороже.

С главным электриком удалось подружиться после того, как Кузнец собрал первый сварочный аппарат. Один из отсеков был завален загубленными агрегатами самых разных конструкций. В какой-то момент, блуждая по складам, Артур пришел к поразительному выводу – желтые инженеры не изобретали ничего нового. Чисто случайно, в силу местоположения, они получили доступ к запасам промтоваров и заводским мощностям. Они собирали пушки, но разучились читать сложные чертежи. Орудовали слесарным инструментом, но не умели плавить металл. Когда техника ломалась, они извлекали со складов новую. Когда техника ломалась окончательно, ее сваливали грудами на складах. Они ловко конструировали протезы, но понятия не имели, как достигается эффект сращения. И даже белковую массу, которой питались люди-механизмы, изобрел кто-то умный до Большой Смерти.

Артур начал сборку сварочного аппарата скорее от скуки, чтобы не сойти с ума, параллельно работе над нефтеперегонной колонной. Но постепенно втянулся, вспомнил, как рассчитать количество витков, как вычислить ток обмоток. После того как он путем проб подобрал провода и вывел коэффициент трансформации, Сэм проникся уважением. Очевидно, старший цеховик доложил куда следует, и Артуру прислали двух подмастерий. За неделю они собрали четыре неплохих аппарата, а Сэм получил поощрение от начальства – жбанчик вина. После нескольких глотков кислятины Артура осенило.

– Маса, мы выберемся отсюда, если ты мне поможешь.

– Нам не сбежать, – уперся несчастный переводчик. – Если ты сломаешь стену, нас поймают наружи. Машины сильнее людей.

– Маса, ты можешь выяснить, здесь всегда пьют это пойло?

– Не всегда, – растерялся инвалид. – Вино стоит дорого, его покупают в деревнях…

– Значит, более крепкое не пьют? – гнул свое Артур.

– Более крепкое? – задумался инвалид. – Юкихару пьет рисовый сакэ, но рецепт запрещен. От сакэ можно стать очень глупым.

– Это нам и требуется, – заключил Кузнец.

Ждать удобного момента пришлось еще три дня. Утром разнесся слух, что Маро, во главе большого вооруженного отряда, спалил целый квартал бешеного леса. Красные и желтые провели успешный совместный рейд. Падальщиков оттеснили в пределы Хигаши-парка и выжгли четыре станции метро. Артур понял, что такой удобный случай может не повториться. Благодушным хозяевам доложили, что русский химик готов сотворить живую воду – лекарство от всех болезней головы. Владея тайной технологией, Маро и Мико станут первыми в городе и стране, только они будут продавать эликсир. Артур продиктовал перечень нужных материалов. Отдельно потребовал тонну фруктов. Механические главари дали «добро», любопытство взяло верх…

Под ректификационную колонну Артур присмотрел на камбузе корпус водогрея. Труб из нержавейки ему принесли целую груду на выбор. Помощники сами все нарезали и согнули. С нижнего этажа прикатил на гусеницах человек-токарный станок, проточил пазы, насверлил дыр. Человек-гильотина вырезал листы, затем в дело включился Артур с паяльником. Трубки отвода и змеевики поручил молодым помощникам, а сам занялся холодильником и опрессовкой. За неимением мыла, швы промазал смолой. Вышло не слишком симпатично, но надежно. Про себя Артур отметил, что вместо мыла здешний народ трет человеческие части тела золой; стало быть, самое время основать в Токио мыльную империю!

С самого начала нацелился на пятьдесят литров первача в сутки. Под тару затребовал алюминиевые канистры. В качестве источника тепла из литейки вывели трубу с регулируемой горелкой. Не слишком доверяя газу, Артур собрал несколько кольцевых киловаттных тэнов. Работы проводились в обстановке строжайшей тайны. Выходя под конвоем на склады, Артур напускал на себя крайне загадочный вид. Под покровом ночи в бродильню подняли корзины со сливой и мятым абрикосом. Собрав «творческий коллектив», Кузнец изобразил сложный шаманский танец. Японцы уважительно подпевали. Никто из них пока не представлял, как функционирует схема целиком. Артур сделал так, что подмастерья трудились каждый на своем фронте.

На глазах изумленных мастеровых Кузнец надрезал ножом руку и окропил агрегат. Ушлый Маса заранее пустил слух, что волшебная живая вода возвращает молодость, но всесильные братья наверняка отберут все себе. Выкрикивая откуда-то всплывшие строки Маяковского, Артур залил в горловину первое ведро бражки. Японцы преданно уставились на термометр. При восьмидесяти трех градусах из горловины закапал сырец. Взмокший от усердия, Артур поднес горящую лучинку. Когда заплясало голубое пламя, по жидким рядам зрителей пронесся восторженный вздох. На девяноста пяти градусах Артур заглушил вентиль, слил брагу и кивнул мальчишкам. Задыхаясь от вони, они старательно промыли котел и залили туда сырец пополам с водой. Вторая перегонка прошла как по маслу, сивушного запаха почти не осталось. На семидесяти восьми градусах, как и положено, закапал чистый спирт. По щелчку подбежал помощник с тазиком густого мандаринового отвара. Первую фракцию под недоуменные возгласы работяг Артур вылил в помойку.

– Маса, переведи им – любое дело надо делать только отлично! У нас будет самое волшебное зелье из всех волшебных, ясно?

Через час рабочие электроцеха валялись. Еще через час встала работа прессовочного и сверлильного участков. Фляги с живой водой передавались по цепочке, прикрученные к веревкам. Они ползли на нижние уровни, к столярам, через воздуховоды отправлялись наверх, к фермерам. Когда Артур заложил вторую порцию фруктов, нагрянули два охранника. Им была предложена утонченная рецептура на отжатой вишне. Кузнец особо настаивал, что первый стакан необходимо пить залпом, ему вразнобой поддакивали рабочие.

Пить здесь не умели. У многих в цеху стали искрить и самовольно дергаться железные конечности. Не дождавшись товарищей, явились еще двое длинноруких в масках и тут же были заманены в веселый круг. К тому моменту, как стали подтягиваться смотрители плантаций и водители грузовиков, все забыли про распахнутые настежь двери. По-русски научились качественно выкрикивать магическое слово «штрафную!» и под общий хохот вливали в новеньких сразу два стакана. Артур выбрал двоих самых трезвых и отправил с посылкой на соседний ледокол. Хватило восьми литров, чтобы замерла ротационная линия, производившая патроны.

Маро и Мико спохватились вовремя, когда иссяк поток комплектующих для танкового конвейера. А для братьев это была основная статья экспорта. Маро затребовал химика к себе.

– Пей сам, – хмуро изрек он. – Но если ты сделал отраву, не надейся умереть легко! Я успею нарезать тебя на куски.

– Благодаря живой воде на моей родине рождаются богатыри! – Артур отважно тяпнул кружку. Он никому не сказал, что перед этим выпил растительного масла и сытно покушал.

– Еще пей, – зло приказал Маро.

Артур ощутил себя героем давнего кинофильма, которому пришлось пить спирт под дулом фашистского парабеллума. Однако третья кружка провалилась весело.

– Я буду жить сто двадцать лет, – скромно заявил Кузнец. – После этой живой воды стану еще выше и сильнее.

– А наши люди? Почему они падают? – проскрипел Мико.

– Они слишком мало выпили. Я позволил им только одну кружку. Если завтра они выпьют две кружки, затем три, они не будут падать. Они навсегда перестанут болеть и станут в два раза быстрее работать. Они вырастут, как я! Но надо пить каждый день, с самого утра, непрерывно. И тогда у вас будет непобедимая армия и лучшие рабочие в Японии!

– У тебя на родине все это пьют? – не поверил один из генералов Маро, седой мужик, сращенный с трициклом. – Но твоя вода горит! Оно крепче сакэ, оно валит с ног… Хозяин, посмотрите, что делается на причалах! Там никто не собирается выходить в море, все танцуют!

Последние реплики для Артура вполголоса перевел хитрый Маса.

– Это особое русское сакэ! – отреагировал Кузнец. – До Большой Смерти наша армия выигрывала все войны. У нас было больше всех танков. За несколько лет мы строили города и перегораживали реки! Потому что настоящие мужчины каждое утро начинали с живой воды.

Железные братья совещались, Кузнец потихоньку пьянел, а маленький Маса вдохновенно врал придворным, как он за ночь подрос на пять сантиметров и научился приваживать крыс. Пока шло совещание, явилась возбужденная делегация с рыбацких причалов. Оказывается, портовые пронюхали о живой воде и требуют ее в обмен на утренний улов.

И хозяин Желтого Токио сдался. Для Артура была создана новая должность – главного химика, выделен штат и метров триста полезной площади на одной из рабочих палуб. Притащили сносную мебель, приставили денщика и кухарку. Работы по очистке нефти были приостановлены. Артур ударными темпами взялся за производство стеклотары.

Со стеклом пришлось изрядно повозиться. Маса не владел языком в нужном объеме. Кварцевый песок и известняк отыскали легко, а в отсутствие соды Артур решил добывать щелочь из древесной золы. Заодно нашлось применение массивам бешеных джунглей, против которых слаженно боролись банды. Большой тигль соорудили в трюме китобоя, меха пришлось шить из шкуры кита. Но добиться тысячеградусной температуры удалось лишь спустя неделю. Неожиданно для себя Артур увлекся, возрождать ремесло оказалось необычайно интересно. Ночами он ворочался, трогал молодые зубы и старые шрамы. Он смутно догадывался, что в России занимался чем-то подобным после катастрофы. Наверняка он там многое построил и починил, но воспоминания упрямо не желали возвращаться. Словно кто-то наложил запрет на все, что случилось после сна в анабиозной камере. Чем дольше Артур учил рукастых, исполнительных японских мальчишек, тем ярче вспоминал работу в питерском институте крионики. Он раздобыл пожелтевшую упаковочную бумагу, стал записывать формулы, планы, схемы – все, что внезапно всплывало в памяти. Будил Масу, заставлял переводить и конспектировать на японском.

Ученики достались толковые. Когда из печи вывалился бурый ком будущего стекла, рабочие сами предложили то, что уже изобреталось человечеством. Сэм соорудил линию прокатных валков, на которых стали вытягивать заготовки. Какой-то желторотик додумался зацепить каплю трубкой и выдувать фигурки. Он, по сути, опередил Артура в производстве первой бутылки. Другой пацан путем экспериментов с ржавой стружкой научился придавать стеклу цвет. Первые дни меха раздували вручную, затем Мико прислал паровой двигатель, а техники за сутки сконструировали механическое поддувало.

Первое листовое стекло и первые корявые вазы Артур смастерил сам. Потребовалась изрядная сила рук и легких, чтобы выдуть из пузыря раскаленную двухметровую кишку. Кишку разложили на верстаке, распилили, обстучали, прокатали сквозь валки и… в Токио родилось первое оконное стекло. Первое новое стекло после Большой Смерти. Неровное по толщине, мутное, с наплывами и вкраплениями, но Артур чувствовал себя почти счастливым. Если бы еще вместо японцев были русские…

Изрядно намучились с бутылочными горлышками, с пробками и с ящиками. Постепенно Артур добился, что все участки работали согласованно. Тарный цех подгонял ящики и стружку, стекольщики получали вовремя сырье и выдавали бутылки, а целых три самогонных аппарата трудились с минимальными простоями. Охрану удвоили, сбежать стало еще труднее, сторожили бессменно, днем и ночью. Малыш Маса все чаще заговаривал на тему – а не зависнуть ли тут насовсем? В Желтом Токио он стал значимой персоной, переводил волю главного химика, обзавелся спальней, ванной и служанками. Артур не забыл и Вана, монаха сняли с чистки днищ, отмыли и поставили старшим по складу.

Коллективный запой пришлось прекратить. Зато Артур мог заявить: впервые после катастрофы он наладил в Японии серийное производство алкоголя. Эмиссары Желтого Токио отвезли образцы в соседние города и селянам. Спустя еще две недели ушел первый морской транспорт, доверху груженный сливовкой, вишневкой и крепким травяным ликером. Ликером Артур особенно гордился, утонченный напиток предназначался в Киото, для дам императорского двора. Главный химик порядком намучился с качеством песка – бутылки выходили корявые, непохожие одна на другую, а что такое этикетка, все давно позабыли.

Постепенно Артур добился права посещать все производства, кроме оружейных мастерских. Судоремонтные доки составляли лишь малую часть Желтого Токио. Желтые контролировали бывшие пассажирские терминалы, контейнерные станции и значительную часть жилых районов. Им подчинялись многие мелкие банды, платили мзду держатели притонов и кабаков, но основные доходы приносила торговля оружием.

Артур копил спиртное к празднику. Окружающим объявил, что работает над новой рецептурой, а сам изобретал снотворное. Отличную идею выдвинул Ван – кинуть клич среди местных старух, якобы химику нужны рецепты вкусных травок. Скоро удалось найти бабку, которая выдала рецепт исключительно сильного дурмана. Осталось насобирать траву по паркам и скверам. За три дня до намеченного большого праздника Кузнеца вызвали к начальству. Старший из длинноруких головорезов предупредил: если еще раз явятся крысы, Артура шарахнут током. Но во время аудиенции больше не били, разговаривали вежливо и даже принесли стул.

– Колдуны Асахи узнали, что ты у нас, – сообщил Мико. – Они дают за тебя рецепт нового пороха. Дают десять пустотелых демонов и пять девчонок. Дают хорошие хрящи и кровь для переливаний. Новую кровь, она годится для всех. Это плохо.

– Почему плохо? – насторожился Артур.

– Когда готовы так много платить, всегда плохо. Это значит, они хотят тебя отнять. Любой ценой, – добавил Маро. Артур с сомнением оглядел пушки и пулеметы, закрепленные на теле гиганта. За спиной главного якудзы послушно помалкивали еще четыре живых танка рангом поменьше. На корпусах блестели свеженькие минометы и ракетные установки, недавно откопанные на армейских складах. Казалось, эту силу одолеть невозможно.

– Мы сильнее императора, но падальщики сильнее нас, – Маро точно угадал мысли Артура. – Ты был прав. Ты сказал, что они хотят захватить все. Вчера к колдунам Асахи прилетел на драконе гонец из южных провинций. Бешеный лес захватил еще два уезда…

– Он сказал «на драконе»? – шепотом переспросил у Масы Артур. Он подумал, что виноват древний электронный переводчик.

– Асахи умеют делать драконов, – так же шепотом подтвердил толмач. – У падальщиков тоже есть. Летают ночью.

– Если колдуны Асахи захотят тебя отнять, будет война! – буркнул Мико.

– Чего тебе не хватает здесь, у нас? – прямо спросил старший брат. – Поклянись в верности Желтому Токио, отдай мизинец, надень желтую повязку. Выбери себе женщину. Я дам тебе подводную лодку и любых механиков. Тебя будут охранять портовые. Под водой Асахи тебя не найдут. Тебе мало должности главного химика? Я назначу тебя главным инженером.

– В Красном Токио меня уже назначали командиром, – невесело усмехнулся Кузнец. – А если я откажусь?

– В Йокогаму заходят русские, они бьют китов, – произнес Мико. – Но русские не хотят тебя выкупать. Зачем ты так стремишься домой? Ты им не нужен! Варвары никогда не выкупают своих. А нам ты нужен.

– Мне сказали, что ты хочешь устроить школу для детей, – гнул свою линию Маро. – Мне сказали, ты хочешь сделать типографию и выпускать мыло.

– А еще – он знает, как сохранять рыбу и мясо в железных банках, – подсказал один из инженеров. – Он знает, как делать бумагу и печатать книги. Он знает, как делать лекарства.

– Он говорил, что знает, как отравить падальщикам лес, – пробасил кто-то из младших химиков.

– У нас ты получишь все, – резюмировал Маро. – Ты станешь великим героем. Или нам придется воевать. Но за мертвого химика драться с нами никто не будет.

Артур кивнул. Все и так было понятно. Его прикончат, лишь бы не терять лицо.

– Вы не будете драться из-за меня. Я дам ответ после праздника.

16 Побег номер два

К празднику Артур подготовился основательно. Спиртного со снотворным было запасено в избытке. Дисциплинированный Ван следил, чтобы алкоголь раньше времени не увели со склада и чтобы «лучший» алкоголь достался боевикам.

Пока над портом взлетали ракеты и бумажные змеи, Кузнец извлек из тайника два ручных пулемета, обмотался лентой. Часть спирта Ван вылил в короба с ветошью и приготовился все поджечь. Явился мальчик, позвал наверх, петь и смеяться. Чтобы не вызывать подозрений, силком потащили за собой невменяемого Сэма, будто собрались на променад.

– Маса, надо разыскать машину или танк!

Владения желтых братьев оказались огромны. Иногда в окна Артур видел десятки и сотни костров над портовыми причалами, над площадями и стоянками. Там всюду веселились люди. Пришлось пересечь еще три закрытых стапеля, пока нашли вход в танковый цех. Хозяева Желтого Токио совершили серьезную ошибку, не предупредив обитателей завода о своем важном пленнике. Громадного белого человека пугались, но никто не пытался взять его в плен. Сэм икал, бестолково кивал и разливал вооруженным стражникам самогон. Силу пришлось применять лишь однажды – когда прорывались через внутреннюю проходную в танковый цех.

Артур замер на пороге в невольном восхищении. Оружейники собрали здесь шедевры своей техники. Даже в праздник пыхтели котлы, стучали клапана, вращались зубчатые колеса. Под потолком ползли крюки, развозя на цепях орудийные и пулеметные стволы. Понизу, вдоль главного конвейера, рывками двигались транспортеры с комплектующими. Полуголые техники, как муравьишки, сновали вокруг бронированных монстров. Ухал паровой молот, дребезжали электрокары, рычали лебедки.

К этому моменту Артур вооружил дюжину арестантов. Устроили пальбу в воздух, чтобы освободить путь к складу «готовой продукции». Рабочие в панике разбежались. На местах остались те, кто давно стал наполовину машиной и не смог покинуть пост. Их угостили самогоном. На складе повстанцы захватили самый большой и мощный с виду танк. Прежде чем двигаться дальше, подожгли все, что могло гореть. Ван приказал охране открыть следующие ворота. Выяснилось, что на склад нет допуска даже у старших инженеров. Там, за запертыми дверями, умники в комбинезонах вживляли водителей в кресла. Яйцеголовые оказали неожиданно сильное сопротивление. Пить «живую воду» они отказались, схватились за ножи. Ван проколол троих острой арматурой, еще четверых заперли в кладовке. К сожалению, спасенные арестанты оказались несознательными уголовниками, разбежались, едва завидев свободный выход. Никто не пожелал прокатиться на танке.

Артур брезгливо осмотрел водительское место. Из металла торчали серые влажные хрящи, похожие на расплавленный целлофан. Рукоятки управления вздрагивали, точно лапки у разрезанной лягушки. Под снятой приборной панелью копошились белесые отростки и блестели провода.

– Машина и плоть… – завороженно прошептал Кузнец. – Они собирают то, что сами не понимают… Эй, Маса, спроси всех – как эту штуку завести? Тут нет ни стартера, ни ключа!

Оказалось, что завести может электрик Сэм, но Сэм пребывал в отключке. Его поминутно рвало, а из железных запястий хаотично выскакивали пассатижи и штангенциркули. Артур приказал окатить электрика холодной водой и насильно усадил в кресло.

– Заводи, не то буду отрезать тебе по куску!

Ван довольно профессионально приступил к заложнику с острым прутком. Получив укол в бедро, Сэм мгновенно протрезвел и засунул обе клешни во внутренности приборной доски. Прошло несколько секунд, и все восемь цилиндров «камацу» взревели. Мотор, пролежавший в ящике полтора столетия, блестел от смазки. Артур кинул взгляд на приборы – стрелка расхода топлива болталась на нуле. Снаружи по корпусу танка загремела автоматная очередь, это очнулась охрана.

– Поехали! Гони! Маса, переведи ему – нам нужна солярка!

С Сэма лило в три ручья. Наверное, ему было больно выполнять роль штатного водителя. Но под угрозой разборки он вывел танк к внутризаводской заправке. Здесь им удивились, но Артур заставил троих механиков выпить по стаканчику. Залив полный бак, Ван поджег заправку. Каждый миг Кузнец ожидал появления хозяев. Это случилось очень скоро. Маро где-то вместе с красными руководил хороводом и встречей драконов, зато с причалов явился Мико, и с ним рота трезвых солдат. От грохота его конечностей застонали железные полы.

Артур сам уселся за рычаги боевой машины. Руки пришлось обмотать тряпкой, Сэма отшвырнул на пол. Кисти рук обмотал тряпкой, но даже через ткань ощущал сильные разряды. Искусственные хрящи пытались нащупать водителя. Маса громко молился. Ван скалил зубы и заряжал пушки. В новеньком танке оказалось два орудия, снятые с катеров и легкая зенитная батарея. Вся боевая техника крепилась на платформе тягача «камацу», внутри имелись длинные скамьи для десантников.

Артур разогнал танк в сторону внешних ворот. В тот миг, когда многотонная махина смяла караулку, где-то позади начали рваться патроны и снаряды. Визг, грохот и вой наполнили цеха. Танк вырвался на ночную площадь. Только теперь Артур оценил сложность задуманного предприятия. Территория, подчиненная братьям, занимала не меньше сотни квадратных километров. Бескрайние стоянки порта были забиты трейлерами, прицепами и палатками. Снаружи, за стапелями, жили и работали мирные граждане Желтого Токио. Во все стороны от сбесившейся техники прыскали стайки испуганных людей. Многие тут же дрыхли, сваленные самогоном. Что-то ломалось, давилось и трещало под колесами. Артур до предела сдвинул рычаг газа. Новенький дизель рокотал на предельных оборотах. Сальники и прокладки безнадежно рассохлись, салон заполнялся удушливой гарью. Машина была явно не готова к ралли.

– Мико, Мико позади! – оповестил переводчик.

Трехногий монстр вынырнул из ворот главного стапеля. Перешагивая перевернутые баркасы, ряды жилых трейлеров и трубопроводы, решительно стал нагонять. Десантники висели на нем и с воплями потрясали оружием. В глубине завода продолжали рваться патроны. И вот – взорвалась заправочная станция. Артур пожалел, что не может посмотреть назад. Шарахнуло от души, в цехах что-то обвалилось.

– Ван, давай, давай, милый!

Застрекотал пулемет. Китаец никак не мог точно прицелиться. Очень скоро магазин опустел. Мико эти комариные укусы не напугали. Следом за хозяином из глубин судоремонтного завода вырвались парни на мотоколясках. Артур вырулил на бетонку, едва не угодив левыми колесами в грязный канал. Впереди уже виднелась колючая проволока, противотанковые ежи и батарея легких орудий за мешками с песком. Беда караульных состояла в том, что стволы пушек были нацелены наружу, а не вовнутрь. Мотогонщики догоняли, по пути давили кур и собак. Голопузые дети визжали от радости, солдаты Мико палили в воздух. Артур не слышал ни криков, ни стрельбы. Он давился дымом и глох от рева двигателя.

Вану удалось справиться с затвором пушки. От отдачи танк качнуло влево. Снаряд ушел по изящной траектории и плюхнулся далеко в заливе. Второй снаряд угодил в неработающий маяк. Ван восторженно кричал и дул на обожженные пальцы.

– Артур-сан, Мико послал белый флаг! Артур-сан, они не стреляют!

Кузнец в азарте проломил последнее препятствие. Караульные дали залп из пушек. Танк подпрыгнул. Впереди расстилался широкий проспект и две знакомые полосы, красная и желтая. Совсем близко догорал лес. Вплотную к лесу оседали пустые дома. Угрюмо нависали черные громады небоскребов. Мотоциклетка вырвалась с правого борта. За спиной водителя стрелок истово размахивал белым флагом. Артур рванул вправо, танк боком задел нападавших. Внутри удара никто не ощутил, мотоцикл опрокинулся. Второй мотоцикл нагонял слева, там двое разворачивали систему залпового огня.

Артур врезал по тормозам, едва не разбил подбородок об острый край. Трицикл по инерции пронесся вперед, с визгом развернулся. Ван пантерой метнулся от пушки к ручкам пулемета. Длинной очередью всех троих мотоциклистов превратило в лохмотья. Артур запустил мотор, не слушая предупреждающих криков Масы.

Они ждали впереди. Поперек дороги возвышались три шагающих монстра – ближние генералы Маро, здоровяки с самодельными зажигательными ракетами. Эти явно не пили сливовку и не поддались общему веселью.

Артур в ярости скрипнул зубами. Он недооценил желтых. Эти парни берегли свою территорию, не то что глупый людоед Юкихару. На ближайшем танке зажегся прожектор, что-то прокричали в репродуктор.

– Они говорят, что хозяин тебя простит. Если выключишь мотор и выйдешь наружу, – Маса стучал зубами.

– А вот хрен вам! – Артур огляделся.

Слева – откос, развалины стены, справа – дымящиеся, обугленные заросли. Позади – порт и свора мотоциклистов. Он решительно дернул рычагами, уводя машину с бетонки. Под днищем заскрипели, загромыхали пни, уцелевшие ветви хлестко ударили в борта. Видимость мгновенно упала до нуля. Двигатель взревел с натугой, понесло гарью, стало трудно дышать.

Желтые генералы такого маневра не ожидали. Очевидно, по доброй воле даже смертники не совались в бешеный лес. Пока они совещались, «камацу» миновалполосу горелого сухостоя, перевалил останки разрушенной эстакады, и со всего маху врезался в шепчущую, стрекочущую чащу. Артур еле успел отпрянуть, во мраке прямо в смотровую щель воткнулся острый сук, затем левым бронированным бампером свалило несколько тонких стволов. Кажется, справа стоял дом, этажей на шесть, но скоро выяснилось – это не дом, а только фасадная стена. Знакомые корни камнеломок буквально выпотрошили здание.

– Это опасно, очень плохо, – забубнил Маса.

Ван тоже голосил, показывал назад. Там, за полосой горелой земли метались огни, стучали раздолбанные моторы, но никто не рискнул последовать по глубокой колее, проложенной «камацу». Где-то на полу хрипло стонал электрик Сэм.

Танк тонул. Минуту назад машина уверенно перла по сухой золе, да и дождей всю последнюю неделю не наблюдалось. А теперь танк тонул. Артур слышал, как журчит в щелях вода, ноги уже по щиколотку охватил холод, машина стала заваливаться вбок.

Когда он вытолкнул верхний люк, рядом засвистели пули. Артур спрыгнул вниз, во мрак. Машина неудержимо заваливалась набок и сползала куда-то вниз, точно в сухой водоворот. Ван приземлился рядом, с силой потащил в сторону.

– Артур-сан, там Сэм остался, погибнет!

Кузнец выматерился, сиганул обратно в люк. Напичканный железом электрик был чудовищно тяжел, кроме того пьян и напуган. К счастью, Ван в темноте разыскал защелки заднего люка. В последний момент неуклюжего мастерового удалось спасти.

Они ринулись вдоль границы леса. Позади чавкнуло, от танка осталась только труба и задранный вверх ствол зенитки. Перекрикивая погоню, орали ночные птицы. Внезапно заросли осветились мощными прожекторами. Пятна света стали сдвигаться, ловя беглецов.

– Придется уходить в лес…

– Очень опасно, – запротестовал Маса. Но моментально затих, когда поверх голов ударила автоматная очередь.

Следом за пулями в ствол воткнулась арбалетная стрела. Ван первый распластался в густой траве. Артур вовремя последовал за другом. Ему показалось, что стебли шевелятся. Трава возвращалась туда, где совсем недавно почву проутюжили автоматчики. Бешеный лес снова наступал. Сэм что-то бубнил, то падал на колени, то вставал. Периодически его рвало.

– Надо идти на юг, туда!

Артур проследил, куда указывала тонкая ручка. Вдали, на фоне звездного неба, торчали столбы трехуровневой развязки.

Нейтральная полоса. Спасение.

Залаяли собаки. С коротким свистом прилетели еще две стрелы, одна расщепила толстую ветку, другая звякнула о спину Сэма. Сомнений не оставалось – их опять обнаружили. Кто-то из подручных Маро прекрасно видел во мраке. Артур подумал, сколько чудесных глаз могли вставить за плату колдуны Асахи.

Он развернулся, взял электрика за шиворот и ужом пополз в дебри бешеного леса. И чаща сомкнулась над ним.

17 Бешеный лес

Человеку снилось, что он вернулся в рай.

На холме приютилась уютная деревенька, избы и подсолнухи отражаются в медлительной речке. Кудрявый подлесок оттеняет яркие пятна созревших огородов. Белые барашки и пятнистые коровы бродят по сочным лугам. За лугами дремучий бор, сосны поют надежные песни.

В крайнем домике, добротно сложенном из бревен, его ждут и любят. Человек спешит туда по горячему проселку, по лазурным лужам, по дощатым гудящим мосткам. Он едет верхом, на послушном черном жеребце, глубоко вдыхая пение птиц и стрекоз, вдыхая запах колких стожков, дым коптилен, аромат свежего хлеба. За рекой он спешивается, встречает домашних волков, треплет старшего по седой холке. Затем встречает женщин в белом. Человек никак не может рассмотреть их лиц, но они улыбаются и называют его по имени. Кажется, они поздравляют его с рождением ребенка. Селянки окружили квадрат черной вспаханной земли, вытянули вперед руки и поют. Человек знает, что должно произойти, потому что сам недавно этому научился.

Женщины раскачиваются. Из сырого чернозема выбираются нежные ростки. Качальщицы, вспоминает человек. Жительницы деревни будят спящие зародыши, вмиг озеленяя голую плешь побегами. Человек шагает дальше, а конь убегает к своему табуну. С вершины косогора человек видит соседнюю деревню, мужчин в лощине и край плодоносящей земли. За краем приветливого леса пепельной пустыней расстилается Вечное Пожарище…

Он вспомнил это слово и обрадовался. Смутно он осознает, что находится где-то безмерно далеко от деревни Качальщиков, что лежит на теплой траве совсем в другом лесу, но между тем и этим лесом существует явная и очень приятная связь. По нему ползают насекомые, добрые, совсем неопасные.

Вечное Пожарище лишь издалека похоже на пустыню. Человек помнит, что оно живое. По пепельной поверхности едва заметно перемещаются черные и ярко-оранжевые пятна. Иногда там вспыхивают светляки или шипят грязевые фонтаны. Вдоль границы смерти Качальщики прорыли глубокие канавы, там они засевают самые крепкие, самые устойчивые семена. Но окончательно победить наследие химических комбинатов способно только время. Качальщики могли бы сбежать, но нарочно селятся вдоль Пожарищ. Они черпают оттуда…

Человек спешит к той, которая любит и ждет. Он уверен, что достаточно увидеть ее лицо, взять ее за руку, и морок кончится. Тогда он все вспомнит. Вспомнит, как попал сюда и почему покинул рай. Почему вернулся в ядовитый морской город…

Мужчины в лощине. Седые косички, белые одежды. Почти без напряжения он вспоминает их имена. Брат Бердер, брат Исмаил, брат Кристиан. Они сложили руки вместе, они помогают тому, кто творит. Под навесом рождается что-то новое. Искры стекают по белоснежным перьям, грубая кожа трясется, моргают сонные, заплывшие глаза. Пока оно еще маленькое, влажное, неумелое, барахтается в корыте. Дракон. Качальщики творят дракона.

Артур вынырнул с тоской в груди. Вылетел из сна, как пробка из бочки с брагой. Он не успел, не успел, не успел добраться до родного порога!

– Маса, где Ван?

– Спит. Мы уснули. Я тоже уснул. Это странно. Падальщики нас не убили.

Артур уселся, размял мышцы. Организм точно помыли изнутри. Он весь сиял, каждая клетка пела. Неподалеку очнулся Ван, над ним кружила яркая стрекоза. Вставать и куда-то идти совершенно не хотелось. Токио растворился, вокруг колыхалось буйное растительное царство. Солнце еле пробивалось сквозь темный, почти черный полог листьев, цветы неистовой окраски резали глаза, сладкие запахи щекотали ноздри. Древовидные папоротники скрывали травяной покров, выше змеились вьюны неведомых пород, они обволакивали стволы бамбука. Самые высокие пальмы пробивались метров на сорок, там в кронах гомонили птицы и орали обезьяны. Единственным следом цивилизации оставались перекошенные опоры передач. Они не затонули только потому, что застряли в ветвях. Пахло так резко и сочно, что перехватило дыхание.

– Маса, почему вы называете их падальщиками? Может, ты с переводом напутал?

– Не напутал. Перевод из книг. Потому что есть гордые звери, они пьют свежую кровь. А есть те, кто приходит подло ночью…

– Ой, лучше молчи.

Артур с наслаждением впечатал голые ступни в теплый перегной. Оказывается, он обожал бродить босиком, только почему-то забыл об этом. Зелень, просторы, а вовсе не вонючий мегаполис, вот что он любил!

Кузнец пока не мог определить, откуда за ними следят. Но кто-то явно следил за ними из чащи. Ван тоже напрягся, на всякий случай прислонился спиной к влажному черному стволу и тут же отпрянул. По стволу ползали жирные многоножки, длиной в локоть.

– Маса, куда нам идти? Где дорога? – Артур безуспешно пытался определить направление. Совсем недавно он точно знал, где океан, а где – заводы желтых. Нынче все казалось туманным и размытым. Их не догнали ночью и не убили страшные звери в лесу. Их танк затонул, а вместе с ним – все припасы.

– Не знаю. Это владения падальщиков, здесь все неправильно, – толмач с ужасом наблюдал, как громадный паук беззвучно оплетает нитями попугая. Еще минута – и от бедной птички остался комок перьев.

– Артур-сан, нам надо вернуться. Нас усыпили. Я кричал тебе в ухо, но ты уснул. Они сделают из нас чучела…

Кузнец отправился на разведку. Он был абсолютно уверен, что ночью не прошел и десятка метров в зарослях. Он был уверен, что сразу найдет место, где затонул «камацу». Машина протаранила кусты, оставила глубокую траншею. Совсем недалеко должен был находиться широкий променад, по которому они мчались ночью.

Но асфальт пропал. Всюду колыхались пальмы десятков видов, бамбук, цитрусовые, магнолии, кипарисы и еще десятки видов, которые Артур затруднился бы назвать. Или ночью с перепугу они забрались гораздо глубже, чем казалось, или бешеный лес захватил новые площади. Откуда-то приковылял мокрый посеревший Сэм. В царстве растений человек-станок казался нелепым чудовищем.

– Меня сошлют чистить днища, – захныкал он. – Мико продаст меня портовым… Отпустите меня, отпустите!

– Маса, спроси его. Разве ему не надоело вкалывать на бандитов? Ведь они продают оружие всем подряд.

– Артур-сан, он говорит, что долго не проживет без свежей крови, хрящей и особой пищи. Мико покупает пищу у колдунов.

– Скажи ему – он может топать домой. Если найдет выход.

Взвалив на спину уродца, Артур решительно зашагал по узкой ложбинке. Оглянувшись назад, он убедился, что ложбинка когда-то представляла собой переулок. Дома вдоль дороги были расплавлены в лучших традициях русских качальщиков – из кочек и холмиков кое-где торчали остовы крыш. Самые высокие дома, этажей по двадцать – просто развалились, ловко подточенные снизу. Шустрые лишайники расползались по бетонной кладке. Слева чавкало болото, над ним порхали перламутровые бабочки, размахом крыльев они не уступали крупным птицам. Старые древесные стволы нагибались, падали, но окончательно не могли упасть, так как росли слишком тесно. Гниющие гиганты были покрыты ковром из безумно ярких орхидей и лишайников. С другой стороны от условной тропинки шумел ручей, у ручья там и сям торчали грандиозные пупырчатые грибы. Некоторые шляпки раскинулись выше головы Артура.

Вода журчала все громче, внезапно открылась прогалина, и сразу стал виден водопад. Вода низвергалась потоком с треснувшей мраморной стены. Скорее всего, тут когда-то находился красивый памятник, что-то вроде колоннады. Почти все колонны утонули, зато сохранился покосившийся вход в метро.

– Это станция «Шинабаши», – охнул Маса. – Здесь недавно была территория красных. Мы спускались здесь вместе с хозяином. Юкихару вел переговоры с подземными жителями…

– Под нами еще и подземные банды?

– Там, где падальщики, больше никого нет, – Маса вздрогнул. – Артур-сан, смотри!

Кузнец быстро оглянулся. Сэм плелся следом. То ли понял, что одному не вырваться, то ли раздумал чистить днища баркасов. Ван держался рядом, уже принял расслабленную боевую стойку.

Дорогу переходила пальма-панданус. Неторопливо вытаскивала свои голые корни, втыкала в землю, потряхивала пушистой макушкой. За первым деревом шествовали другие, следом катился медленный, но уверенный фронт растений помельче. Китаец попятился, когда тонкие лианы заскользили рядом с ногами. Ботаника не была специальностью Артура, но для того, чтобы сделать очевидные выводы, диплом не требовался. Многие представители безумной флоры в Японии никогда не культивировались. А некоторые до Большой Смерти вовсе не существовали. Артур угадал дынное дерево и сахарную пальму, дуриан и молодые баньяны. Понизу сиреневым ковром наступали ирисы, кувшинники, фикусы и сотни видов папоротника.

– Твой друг Ван говорит, что настоятели храма Девяти Сердец тоже умеют двигать деревья. Друг Ван говорит, что в Китае тоже есть колдуны, которым нравится разрушать города.

– Да, да… – рассеянно подтвердил Артур. – Мне следовало догадаться. Это общее явление, это всюду. Какой же я был идиот! Вместо того чтобы сразу бежать сюда, я жег корни огнеметом!

– Друг Ван говорит, что становится слишком тепло. Это плохо. Надо быстрее уходить.

– Да, уходим, – Артур поманил Сэма. Тот догонял, прихрамывая. – Быстрее, быстрее! Похоже, здесь скоро станет не тепло, а жарко!

Бешеный лес пришел в движение. Разом взлетели птицы. Кто-то неповоротливый ломился сквозь кусты. Прыжками промчалась стайка антилоп. Полосатые пушистые создания струйкой перетекли через тропу. За ними, приседая на зеленых лапах, проползло трехметровое земноводное. Явно не варан и не аллигатор.

Маса сглотнул и что-то испуганно забормотал.

– Быстрее, быстрее! – Артур едва ли не силком волок за собой главного электрика.

Мелькание теней, все оттенки зелени, дробь солнечных лучей, птичий гомон. Больше всего это походило на… пульсацию. На сокращение гигантской матки, расположенной где-то далеко. Материнский орган вздрогнул, явив на свет еще тысячи деток, которым необходимо жизненное пространство. Друзья поневоле припустили бегом, но переулок приказал долго жить. Живая волна накатывалась справа. Скоро стало ясно, что единственный способ уцелеть – это хором прижаться к широченному голому стволу, который вроде бы никуда идти не собирался.

Еще минута – и их накрыло. Небо потемнело от мириадов насекомых, шелест крыльев превратился в дикий вой. Скакали лягушки невиданных пород, стаями ползли змеи и черви, за ними торопились мелкие животные. Артур не успевал стряхивать с себя улиток и жуков. Широкими шагами пронеслись голенастые птицы, отдаленно похожие на страусов, но с загнутыми хищными клювами. Перепрыгивая с ветки на ветку, с воплями, мигрировали сумчатые обезьяны. Резко пахнуло гнилью. Совсем близко, мягко приземлилась огромная кошка. В пасти она держала пятнистого слепого котенка. В стороне, ломая кусты, топал кто-то огромный, покрытый рыжей шерстью…

Лес не успокаивался. Сверху сыпались листья и сучья. Могучее дерево, к которому прижимались беглецы, затряслось. Вспоров почву, из глубины вырвался толстый корень, фонтаном взлетели сырые комья и щебенка. Баньян стал горячий, он скрипел и делился. Артур пригнул голову, по затылку больно заколотили камешки. В уши ворвался трубный рев. Из эпицентра приближалось что-то несусветное.

– Палочники… – прошептал Маса.

Артур выглянул из кучи жестких листьев, потянулся за оружием. Но при нем ничего не осталось, кроме самодельного ножа. Их окружили плотным строем. Последний раз Артур видел этих робких насекомых в детстве, в зоологическом музее. Медлительные твари с тонкими ножками умело притворялись веточками. Здешние палочники не прятались и вовсе не казались безобидными. Полутораметровые создания быстро перемещались во взбесившейся стихии, постепенно сужая круг. Артур закрыл глаза, когда-то ему это помогло. Человеческий мозг сумел нащупать чужое примитивное сознание, но подчинить их себе не успел.

Насекомые задрожали и разом кинулись в атаку.

18 Крысиная императрица

– Таамсс… таамсс… тамсс…

Казалось, под грудой подушек звучит колокол.

Артур висел вверх ногами и слегка покачивался на ветру. Висеть ему не нравилось, кровь прилила в голову, но поделать ничего не мог. Вонючая паутина стягивала конечности все туже и туже, будто тонкая стальная проволока. Вдобавок из носа капала кровь, и чтобы не задохнуться, приходилось с силой отплевываться. Капли крови летели вниз. Далеко внизу, под деревом, ее слизывали неприятные твари, похожие на голых муравьедов. Они задирали влажные хоботки, облизывались и, кажется, ждали, когда жертва свалится к ним целиком. Артур оставил попытки вступить с ними в контакт, после того, как увидел крылатых крыс. Стая серых тварей не так давно деловито пробежала в подлеске. Затем они протрусили обратно, каждая крыса тащила в зубах вязанку корней. Животных явно подгоняла воля человека. Крыс Артур безуспешно пытался задержать. Собственные жалкие усилия напомнили ему крики с верхней трибуны во время футбольного финала. В царстве падальщиков его потуги напоминали комариный писк. Палочники, в три секунды запеленавшие людей в коконы, тоже действовали как механизмы. Хором накинулись, обездвижили, понесли, меняясь поочередно. Несли долго, затем подвесили на суку и скрылись.

– Тааамсс… таамсс! – колокол стал ближе.

Постепенно Артур впал в дремоту, похожую на глубокий обморок. Очнулся уже на земле. Туловище было свободно от оков. Он попытался встать и свалился обратно в мягкий мох. Конечности онемели, икры кололи сотни иголок. За спиной скулил полузадохшийся Маса. Ван выглядел лучше всех. Сэм не подавал признаков жизни. Железные части его корпуса подозрительно быстро ржавели. Сочленения обросли белой плесенью.

– Таамсс…

Артур увидел, кто издает эти звуки. Над цветочной поляной висело нечто, похожее на раздутую рыбу-шар, диаметром не меньше пяти метров. Сухопутная рыба дюжиной тонких хвостиков держалась за ветви деревьев. Утопая по пояс в море розовых хризантем, девочка лет восьми дергала рыбу за тонкий лохматый хвост. При каждом рывке внутренности чудища издавали глубокий протяжный звон.

Маленькая японка улыбнулась Артуру в ответ. Затем бросила шнурок живой колокольни и убежала.

– Падальщицы, ведьмы, – затрясся Маса. – Артур-сан, лучше ты убей меня! Я не хочу быть чучелом!

Артур кое-как встал на четвереньки. Голова кружилась, пот тек с него рекой. Солнце спряталось, но над поляной висела жара, как в парной. Коленями и ладонями Артур ощущал, как под землей шевелятся корни. Возможно, там готовился следующий выброс биомассы. Фруктовые деревья вокруг поляны нависали плотной стеной, их ветви гнулись от плодов. По нижним ветвям неторопливо пробирались паукообразные обезьяны… с корзинами. Обезьяны и не думали поглощать созревшие груши и манго. Наполняли корзины и бережно опускали вниз.

Когда Артур разогнулся, на пригорке выросли солдаты в панцирях, верхом на крылатых крысах. Такие же зеленые, как и те, что нападали на ясли Юкихару. Солдаты дремали в седлах. Грызуны тоже отдыхали, сложив розовые крылья. Внезапно деревья раздвинулись, на поляну неторопливо вышел шестиногий боров, чем-то похожий на жирную таксу. На его спине, в плетеном дамском седле, приехали сразу три пожилые дамы с зонтиками. Еще две женщины, негромко разговаривая, брели следом, с ними вприпрыжку бежали дети. Все были одеты в свободные зеленые платья. Никто не проявил излишнего интереса к пленникам, никто не испугался. Зеленый солдатик спешился, взял кабана за поводок, куда-то увел. Следом за старшими появились две молодые девушки. Они осторожно несли в руках большое птичье гнездо, в таком гнезде могла бы высиживать цыплят самка орла.

«Амазонки, но это невозможно! – пронеслось в голове Артура. – Тупиковая ветвь, как они скрещиваются без мужиков?..»

Земля под ногами снова заходила ходуном. Вспорхнули громадные бабочки, с деревьев посыпались спелые фрукты. Артур увидел то, что раньше словно ускользало от внимания. На краю поляны, в мелком подлеске, открылась щель. Гладкий, точно полированный, срез земли держался на многочисленных корнях. Девушки унесли туда гнездо, затем вернулись, деловито переговариваясь. В гнезде шевелились птенцы, ярко-оранжевые, лобастые, с четырьмя лапами. Старушки смеялись, рассматривали длинные багровые фрукты в корзинках, спущенных обезьянами. Молодуха кормила грудью младенца. Черноглазая девчонка одна проявляла толику интереса к пленникам. Не отрывая глаз от Артура, она подобрала из травы розовый фрукт и стала есть, смешно размазывая мякоть по щекам.

– Твой друг Ван говорит… – Маса с трудом преодолел икоту, – он говорит, что нам, возможно, оказана большая честь. Он чувствует это.

– Переведи ему, что я тоже так думаю. А вот, похоже, и начальство пожаловало!

Старуха, прямая, с уложенными седыми косами, опиралась на руку рыжей негритянки. Чернокожая смотрелась сногсшибательно, округлости из нее так и перли во все стороны, и ростом вымахала под метр восемьдесят. Тем сильнее было изумление Артура, когда негритянка запела на русском. Именно запела с джазовыми интонациями, красиво растягивая слова.

– Меня зови Любовь. Меня называют императрицей крыс, но это неправда. Это неточное определение.

– Меня зовут Артур Кузнец. Я не хотел причинять зло. Я проснулся…

Несомненно, с ним общалась старуха. Черная баскетболистка выполняла функции синхронного переводчика. Причем переводила гораздо лучше, чем Маса.

– Ты сбежал из инкубатора Асахи. Я знаю. Это мои сестры. Красота, Нежность, Ласка.

– Красивые имена, – похвалил Кузнец. Какое-то время спустя, вслушиваясь в японскую речь, он уловил, как звучат имена на их родном языке. Императрицу звали Ай.

– Эту черную девочку зови Миэ. Она обучена многому. Она будет помогать нам.

Неожиданно негритянка заговорила с Ваном на его мяукающем наречии. Китаец подобрался, дискуссия получилась долгой. Казалось, императрице что-то не понравилось, она раз за разом добивалась от Вана ответа на вопрос. В конечном счете, китайца поманила за собой одна из девушек. Парни в зеленом расступились, держа руки на своих сарбаканах с отравленными стрелами.

– Извини нас, – хрипло пропела Миэ. – С твоим другом ничего плохого не случится. Ю проводит его. Здесь неподалеку живут его земляки.

Ай перевела бесцветные глаза на Сэма.

– Вам не следовало брать железо с собой. Мы не сможем помочь тому, кто продался машине. Он слишком грязный. Он умрет.

Когда крысиная императрица и ее подруги замолкали, переводчица застывала как истукан. Она даже не закрывала до конца рот. Тем временем Ван добрался до противоположного края поляны, оттуда весело помахал Артуру, и стволы сомкнулись у него за спиной. Крылатые крысы нежились в тепле, сонно раскинув лапы, лязгая зубами на шершней.

– Зачем вы связали нас? Мой приятель Маса утверждает, что вы делаете чучела из врагов…

– У нас нет врагов. Мы вовремя спасли вас. Вы пересекли активный фронтир в фазе посева.

– Что мы пересекли? – Кузнец осекся. Впервые кто-то из здешних дикарей употребил научные термины.

– Палочники успели вовремя. Вы могли погибнуть. В фазе посева никто из сестер не контролирует фронтир. Поэтому вам удалось проникнуть так глубоко.

– Вы знаете, кто я? – неожиданно для себя Кузнец перешел на «вы». – А вы случайно не знакомы с колдунами Асахи? Вы случайно не в курсе, зачем они меня изуродовали?

– Ты слышал фамилию Токугава? – мягко спросила Ай. – До Большой Смерти Токугава возглавлял одну из секретных лабораторий Асахи. Он занимался клонированием искусственного интеллекта. Звучит пародоксально, не так ли? Профессор первый скопировал матрицу мозговой активности и позже внедрил ее в искусственно выращенный мозг. Я понятно изъясняюсь? Ведь ты родился давно, так?

– Вполне понятно, – хрипло произнес Артур. – Удивительно, что вы говорите так… так современно.

– Мне немало лет, я читаю книги, – чуть улыбнулась Ай. – Мой дед работал в «Асахи кэмикл». Но сейчас речь о профессоре Токугава. В других научных центрах строили громоздкие компьютеры в надежде приблизиться к искусственному интеллекту. Но никому не удавалось привить машине интуицию. Токугава был гений. Он отказался от электроники и скопировал матрицу сознания своей секретарши. В инкубаторе он вырастил первый пустой мозг…

– И сделал девушек для эскорта? – не выдержал Кузнец.

– Так тебе все известно? – осеклась императрица.

– Нет, нет, – заспешил Артур. – Я прочел об этом случайно, когда бродил по подвалам.

– Мне рассказывал дедушка, что первые годы клонов непрерывно отзывали назад. Они ломались, путали свою роль или неправильно реагировали в незнакомой ситуации. Поэтому Токугава долго не брался за мужчин. Клиенты боялись, что секретарь сойдет с ума и накинется на них. Но несмотря на все страхи, спрос быстро вырос. Нашлись женщины-добровольцы с высоким уровнем образования. Появился новый тип секретаря, владевший массой нужных тогда профессий. За такими специалистами стояли в очередь годами…

– Неужели все секретари были копиями? – снова не сдержался Кузнец. – В таком случае все девушки страдали бы от одинаковых воспоминаний!

– Хорошее замечание, – похвалила Ай. – В лаборатории Токугава придумали, как точечными выстрелами в растущий мозг удалять лишние воспоминания. После серии судебных процессов Токугава стал выпускать девушек для эскорта и продал технологию в другие страны. Это оказалось гораздо выгоднее, чем производить нянь и кухарок. Примерно за год до Большой Смерти фирма Асахи нарушила запрет министерства. Они выпустили первых горнорабочих, исполненных по мотивам манга.

– То есть? Стали делать монстров? – Артур вспомнил истекавшего кровью гиганта у подземной баррикады.

– Правительству было не до химиков, – императрица протянула руку назад, кто-то вложил ей в ладонь раскуренную трубку. – Многие сошли с ума, вели себя хуже зверей. Многим понадобились верные сторожа, сильные и послушные. Ученики Токугава стали изобретать плоть, разную плоть.

– Они стали делать из людей уродов, вроде меня?

– Они не переделывали людей, – поморщилась Ай. – И мы не знаем, что с тобой случилось. Если это так важно, мы можем проводить тебя в Асахи…

– Нет уж, спасибо, – запротестовал Артур.

– Чтобы стало понятно, я должна рассказать про младшего брата Токугава. Изира вел работы в Шанхае, Москве, Киншасе. Младший Токугава изучал поведение агрессивной среды в отсутствии человеческого фактора. Ты следишь за моей мыслью? Не поднимайся, отдохни!

Артур кивнул. Он все еще стоял на коленях, опасаясь вторично грохнуться. Тело не покидала странная слабость. Императрица легко щелкнула пальцами. Зеленый солдатик расстелил на траве циновку. Обе женщины удобно устроились, поджав ноги. Их волосы всколыхнул порыв ветра. Над поляной, гулко взмахивая крыльями, пролетела лобастая четырехлапая птица. Птица размером с небольшой грузовик. Затем с востока на большой высоте продрейфовал воздушный шар. Или скорее – скопление шаров, похожее на виноградную гроздь.

– Таким образом, ученые Асахи до сих пор поклоняются старшему Токугава. А мы считаем своим учителем младшего, – продолжила Ай. – Изира первый высказал догадку о будущем. Эпидемия спида тогда еще не развернулась. Изира предположил, что после утраты контроля за вредными производствами возникнут пятна отравлений. На границах с отравленными зонами естественный природный мир начнет особо активно сражаться за выживание. Победят формы наиболее приспособленные. То же самое относится и к людям. Но, победив отраву и радиацию, приспособленные формы не прекратили мутаций. Мир меняется, мы меняемся вместе с ним.

– Стало быть, вы не управляете бешеным лесом?

– Скорее – мы приспосабливаемся, – возразила Нежность. – Лес управляет нами. Лес хочет вернуться, мы помогаем ему.

– Зачем вы мне это рассказали?

– Затем, что ты помогал Юкихару. Мы узнали о тебе, когда ты убил много наших гномов. Мне донесли, что в стане красных появился очень опасный человек. Когда мне донесли, что ты натворил в стане желтых, я поняла, что ты действительно опасен. Мы поверили, что ты родился до Большой Смерти.

– Мне… неприятно, что я кого-то убил. Мне очень жаль. Но они напали первые.

– Ничего страшного, это не люди.

Ай неуловимым жестом подозвала одного из зеленых солдат. Тот снял кожистый шлем, под шлемом оказалась голова без лица. Точнее даже не голова – а шишковидный нарост на шее.

– У других я видел лица, – выдавил Артур.

– Гномы бывают разные, – Ай пожала плечами, точно рассуждала о сортах картофеля.

– Но зачем вы напали на красных? Вам мало места?

– Мы не нападали. Они жгут леса сто тридцать лет. Со времени образования первой нашей колонии. Мы всего лишь хотим спасти их детей. Красный Токио контролирует концерн «Сумитомо кэмиклз». Когда-то они были главными конкурентами «Асахи». В Сумитомо еще помнят, как делать биороботов, но давно забыли, зачем обезьяны нужны. Им даже не приходит в голову расчистить метро и канализацию. Они проводят бои и превращают детей в зависимых операторов. Но дети должны иметь право на выбор, разве не так?

– Пожалуй, так. Но Юкихару говорил мне, что вы совместно боретесь с войсками императора.

– Ты думаешь, нас ненавидят за то, что мы расплавляем города на побережье? Это не так. Нас боятся, потому что мы другие. Многие люди бегут к нам.

– А вас не пугает, что лес скоро захватит всю Японию? Вас не пугает, что лес сделал вас своими операторами?

– Мы надеемся, что он захватит всю планету. Тогда в мир вернется равновесие. Природа умеет себя регулировать, а люди не умеют.

– Кажется, русские качальщики рассуждают похоже.

– Иначе и быть не может. Разум и истина везде похожи. А фальшивым верованиям и традициям – нет числа. Мы стараемся никого не убивать. Все эти люди, которые столь самоотверженно кидаются в бой с огнеметами, они могли бы обрести счастье. Здесь полно земли для вспашки, фрукты, коренья и непуганая дичь. Здесь можно рубить лес и строить деревни, и жить без болезней и горя. Однако, – императрица брезгливо кивнула на полумертвого Сэма, – однако глупцы предпочитают раннюю и трудную смерть.

– Но если все начнут рубить деревья и пачкать, и стрелять оленей… – начал Артур.

– Ничего страшного не произойдет, – возразила Красота. – Саморегуляция.

Негритянка слегка споткнулась на длинном слове.

– Не верю, – осмелел Артур. – Когда-то так все и происходило. Сто тысяч лет назад. По саваннам бродили племена, им хватало мяса и кореньев. Но потом люди стали размножаться и воевать. А вы тут придумали утопию. Поверьте, все вернется на свои рельсы.

– Не вернется, если мы уничтожим грязь, – женщины продолжали по-доброму улыбаться. – Грязь не только на земле. Нужно многое изменить в людях.

– Вы думаете, что, разрушив заводы, спасете мир?

– Это путь к равновесию. В прошлый раз был спид. В следующий раз люди вымрут окончательно.

Что-то произошло с фруктовыми деревьями за время короткой беседы. За склонившимися кронами он различал теперь кудрявые пологие холмы, заросли бамбука и домики на сваях. Земля изменила рельеф, словно стала вогнутой чашей. В сказочной лазурной дали искрил океан. С другой стороны в пушистой перине плыла Фудзияма. Артур ее сразу узнал, хотя видел только в юности на картинках. Ему показалось немного странным, что из центра города он видит прекрасную гору. Зато Токио он не видел совсем. Что-то случилось с перспективой. Всюду тысячи оттенков цвета, всюду завораживающие тропики.

– И как же изменить людей? Запретить им изобретать? Запретить им думать? – ехидно осведомился Кузнец. – Остановить рождаемость?

– Но мы каждый день изобретаем, – скромно напомнила Нежность.

– В наших лесах живут тысячи людей, и все они творят новое, – откликнулась Красота.

– Потому нам интересно поговорить с человеком, родившимся до Большой Смерти, – мило улыбнулась Ай. – Мы много читаем. Мы не расплавляем библиотеки. Напротив, мы выращиваем готовые книги. Так гораздо удобнее, чем строить типографии. Но я хочу понять, почему ты споришь. В тебе нет страха, как в этом… – Ай с усмешкой кивнула на дрожащего Масу. – Но в тебе слишком много… упрямства. Ты привык подчинять. Это и есть грязь. Это надо лечить.

19 Тропинки любви

Артура поселили в дупле лиственницы. Дупло располагалось низко, почти у самой земли, но, как оказалось позже, сорокаметровое дерево постоянно росло. Вокруг, под густым хвойным пологом, размещались десятки похожих «домов». Некоторые из «дверных проемов» со временем поднялись на значительную высоту, жителям приходилось спускаться по ступеням, выдолбленным в коре, и веревочным лестницам. Пока Артур брел за провожатой, случился резкий переход от солнечных тропиков к северной, еловой глухомани. Вдруг рывком похолодало, под ногами яркими каплями разлетелась брусника и голубика. Артур убедился, что команда Ай экспериментирует не только с ландшафтом и почвой, но каким-то образом моделирует климатические зоны. Перед прощанием провожатая сделала несколько объявлений. Маса старательно переводил.

– Здесь не надо шуметь. Огонь не разводить. Здесь живут те, кому нравится работать ночью. Днем спят. Когда лес идет, не надо покидать дом. Чужое одеяло тебя не пустит. Помнит запах. Всегда закрывай вход. Много зверей. Огонь нельзя. Сейчас спи. Вечером будешь купаться.

На слове «одеяло» переводчик запнулся. Скоро выяснилось, что это такая коричневая лохматая масса, похожая на шерсть горных яков. Живая и почти разумная. Одеяло закрывало дупло от сквозняков, теплым ковром выстилало полы и особо мягко складывалось на лежанке. В него можно было кидать объедки, все поглощалось и перерабатывалось. В дупле Артуру неожиданно понравилось. Здесь стоял замечательный запах иголок и сушеных грибов. Из первой камеры узкий проход вел в две овальные клетушки. Здесь имелось еще одно узкое окошко-дупло и лаз наверх, до уровня нижних веток. Задевая плечами неровные стены прохода, Артур выбрался на широкую развилку. По такой ветви можно было рядом проехать вдвоем на конях. Артуру дружелюбно помахали с соседнего дерева. Порывами налетал влажный ветер, шуршащим дождем непрерывно осыпались иголки. За рощей лиственниц открывались замечательные виды.

– Таамсс… таамсс… – по сигналу живого колокола лес в очередной раз дернулся. Где-то далеко сократилось чрево земли, выбрасывая наружу сотни тонн жизни.

Юные девушки напевали и ткали из паутины серебряное полотно. Жирные рыбины плескались в садках. Рыбаки бродили по воде, засучив штаны. К небу ползли далекие струйки дыма. Рыжая птица уминала четырьмя лапами вершину холма, в котором без труда угадывались останки рухнувшего здания. Нисколько не пугаясь громадной птицы, люди в круглых плетеных шляпах собирали чай. Стадо лосей просочилось сквозь ельник на водопой. Артур вдруг подумал, что запутался в здешних временах года. Невозможно, чтобы одновременно зрели злаки, чай, цитрусовые. Но бешеный лес упрямо плодоносил, не прекращался рыжий листопад.

– Маса, спроси, что нам делать завтра?

– Эта женщина говорит, что отнесет меня к сестре Ми. Они будут лечить мои ноги, чтобы я ходил.

– Это здорово! – обрадовался Артур. – А как насчет ужина? Я вовсе не хочу спать.

Маса передал вопрос японке, они оба как-то хитро захихикали.

– Тропинка говорит, что сон тебя найдет.

– Тропинка? Ну и имена у них тут, – проворчал Кузнец, провожая взглядом очередную гроздь воздушных шаров.

Он еще раз облазил свою необычную квартиру. И неожиданно нашел тех, кто ее строил. Колония древоточцев тихо шелестела в углу дальней комнаты, сосредоточенно углубляя нишу, но не делая попыток забраться на одеяло. Кузнец вытянулся на пушистой перине, прикрыл глаза. И моментально стал проваливаться в сон.

Он плыл в чреве дерева, доброе дерево обнимало его со всех сторон, успокаивало и баюкало.

– Тааамсс… таамсс… – сквозь дрему ему показалось, что лиственница качнулась.

Вероятно, она пошевелила одним из многометровых корней, или отпочковала от себя новое дерево. Повиснув между сном и явью, Артур не сразу услышал легкое царапанье и смех. Сначала он подумал, что шуршат долгоносики, но смех повторился. Он поднялся и выглянул наружу. В ночь. Ему казалось, что прилег на минутку, но прошло несколько часов.

За порогом улыбались две милые, почти одинаковые девушки.

– Есико, – пропела одна, постучав себя по груди.

– Айко, – пропела вторая и засмеялась, став похожей на лисичку.

Потом они расступились, как две стюардессы перед самолетным трапом, и Артур увидел баню. То, что это баня, а не колокол, и не что-то еще, он угадал сразу, хотя глаза отказывались верить. На лесной поляне протяжно вздыхала рыба-шар. Из нижней части шара валил пар и понемногу капала вода. Есико непринужденно скинула одежду, потянула в сторону складчатую оболочку рыбы. Айко, тоже обнаженная, терпеливо ждала сзади. Отступать было некуда.

Артур успел подумать – как хорошо, что темно и не видно его жутких шрамов. Сбросил вонючие тряпки и полез в дрожащее раскаленное нутро. Он ожидал найти внутри смрад и слизь, как в брюхе кита, но его встретила сухая раскаленная печь. Женщины уложили его на твердой поверхности, чем-то похожей на стиральную доску. Когда Есико расправила кожную складку в брюхе рыбы, стало трудно дышать. Артур разевал рот, чувствуя, как в три ручья льется с него пот. Банщицы смеялись.

Постепенно он расслабился. Его терли острыми скребками, обсыпали золой, поливали водой, снова терли. Затем кто-то из них взобрался сверху и принялся мять его острыми пятками. Вторая девушка вытворяла болезненные и в то же время чертовски приятные вещи с суставами. Казалось, ее тонкие пальчики пробираются под кожу и достигают каждого позвонка. Несколько раз Артур не смог сдержать болезненные стоны. Когда после очередной порции холодной воды он приоткрыл глаза, оказалось, что внутренности бани слегка освещены. Голубые лунные блики гуляли по стенам пузыря, вокруг клубился пар. Наверху, за полупрозрачной перегородкой, проступали сосуды и часто колотилось сердце «банной рыбы»…

Он не помнил, как вернулся в уютную сердцевину своего дерева. Есико заставляла пить терпкий отвар, ее подружка беззастенчиво растирала его грудь и бедра ледяной мазью. На стенах фосфорецировали грибы. Артур очнулся от дремы, когда Айко стала слишком большое внимание уделять определенным частям его тела. Первым желанием было отодвинуть ее руки, но по прошествии минуты он погрузился глубже.

И еще глубже.

Эта терпкая трава, которой его напоили. И вторая девушка… она ушла. Как же ее звали? Он не мог вспомнить, поскольку кожа начала разогреваться. Там, где только что под прохладной мазью носились мурашки, теперь бушевало пламя. Хотелось сбросить кожу. Артур дважды спросил, чем же его натерли, но не получил ответа. Или ему только показалось, что он открыл рот и сказал что-то вслух. Слова неожиданно потерялись. Они стали похожи на длинные гороховые стручки, набитые горошинами слов. Горошины проскальзывали между пальцев, он ловил их и смеялся, смеялся до слез… а она смеялась рядом, щекоча ему грудь жесткой щетиной своей челки. Она… как же ее зовут? Кажется… кажется, его напоили.

Мужчина кидался в женщину пригоршнями русских букв, она швыряла в ответ обрывистыми японскими слогами. Она брала его руки, клала к себе на бедра, она притворялась ящерицей, извилистым гекконом. Она трогала его любопытным языком, словно изучая и запоминая по частям, а он катал ее, как послушное тесто, разминал до высокого стона и прятал в охапку, точно ее могли отнять… они перепутались обрывками смеха, как могут перепутаться две рыбацкие сети на диком ветру… он жадно сдавливал ее, чересчур жадно и чересчур резко, будто ожидая крика или надеясь вымучить ее признание… но она только громче дышала в ответ и скороговоркой, прямо в ухо повторяла, повторяла жесткие, как ее волосы, нутряные слова…

– Ты… Айко?

Она мурлыкнула, потерлась о него всем телом, как умеют тереться далеко не все женщины мира. У Артура что-то отозвалось внизу живота, гулким дальним воспоминанием, отголоском иной любви.

– Есико, – прошептала она.

Артуру стало стыдно. Кажется, он несколько раз назвал ее другим именем. А впрочем, раз не обиделась, то неважно. При розовом утреннем свете он ее рассмотрел. Явно не восемнадцать, и даже не двадцать пять, хотя они все тут такие гладкие, сочные, стройненькие. Ее глаза выдавали возраст, озорные, черные, но слишком спокойные для юной девчонки. Мозолистые ладошки, узкие бедра, щиколотки газели и… грубые ступни селянки, не имеющей привычки к обуви.

– Лесная нимфа, – сказал Артур.

Есико приподнялась, что-то спросила. Показала на свой плоский живот. Повторила вопрос с именем Айко. Артур понял с четвертого раза, растерялся, не зная, разозлиться или обернуть в шутку.

– Позови Миэ, – попросил он. – Тут без нее не обойтись. Миэ, Миэ, слышишь?!

Миэ появилась очень скоро, словно ее вызвали по телефону. На фоне изящной японки черная фотомодель выглядела великаншей. Миэ принесла Артуру совсем недавно сшитую одежду – запашную куртку и штаны.

– Что вы затеяли? – накинулся на нее Артур. – Осеменителем решили меня сделать?

Негритянка захлопала ресницами. Она могла только переводить.

– Тебе было плохо со мной? – нисколько не стесняясь свидетеля, спросила Есико.

– Мне хорошо, очень хорошо, – окрысился Кузнец. – Но при чем тут ребенок и твоя подружка?

– Айко тоже пора заводить детей.

– А я вам кто? Первый парень на деревне? Признавайся, тебя Ай прислала?

– Нет, я сама… – голос девушки задрожал. – Айко – она внучка Ай. А я ее двоюродная внучка. У нас много родственников. Дороги любви говорят, что это опасно. Надо рожать деток от тех, кто с нами не в родстве…

– Но я уже старый для отцовства, – немножко успокоился Артур. – Да и жениться ни на ком из вас не собираюсь.

– Же-ниться? – она подняла брови, дожидаясь, пока переводчица растолкует. – Ах, нет, ты не обязан жить со мной, если я тебе не нравлюсь. Ты можешь встречаться со мной иногда, во время праздников. Ведь тебе было хорошо со мной?..

– О нет! – взвыл Артур. – То есть, я хотел сказать – да, да, мне было невероятно хорошо. Но я не могу встречаться по праздникам. Я хочу домой. Я должен уехать.

– Но ты не можешь уехать, – Миэ деловито перевела, а по щекам японки покатились слезы. – Ты нравишься Айко. Она придет к тебе вечером.

– А завтра кто придет? – застонал Артур. – Ну хорошо, мне очень лестно, что я вам всем одновременно пришелся по душе.

– Почему ты так любишь спорить? – повеселела Есико. – В вашем…Пе-тер-бурге все такие спорщики?

– Хорошо, я постараюсь не возникать, – вздохнул Кузнец. – Но откуда тебе известно про Питер?

– Нам известно немного. У нас есть такие люди – охотники за дождями. Они летают там, высоко, – девушка потыкала пальчиком в небо. – Охотники слышали, что тебя убитого привез русский качальщик. Он дорого заплатил старшему химику Асахи. Там, в России, многие желали тебе гибели.

– Посмотри, что они сделали с моей рукой и глазом!

– Руки у тебя не было. Глаза тоже. Еще тебе прострелили сердце, в двух местах сломали ногу и утопили.

– А ты откуда знаешь? – подпрыгнул Кузнец. – Вы тоже… дружите со старшим химиком?

– Это не тайна. Но мы читаем по току твоей крови. Всякая мельчайшая часть тебя способна рассказать о целом. Если ты проживешь с нами год, ты тоже научишьсяслышать ток чужой крови. Химиков Асахи мы уважаем. Они идут к истине иным путем, они строят живое из неживого, но, в конечном счете, мы встретимся. Посмотри на Миэ. Она родилась в инкубаторе Асахи.

Роскошная негритянка замерла с полуоткрытым ртом. Ее грудь ровно вздымалась, глаза моргали, зрачки сужались и расширялись. Артур с болью вспомнил оборванных грязных женщин, встреченных им за последние дни.

– У вас недостает мужчин?

– У нас есть мужчины, – Есико рассмеялась. – Но мы их не едим. Пойдем, нам пора.

Артур послушно зашагал по тропинке, не спрашивая, куда именно пора. За ночь в лесу многое изменилось. Лиственницы выросли, рядом с великанами вытянулся нежно-зеленый подлесок. Там, где вчера по крыше рассыпанного здания бродила рыжая птица, теперь была низина и качались папоротники. Идти до полянки с колоколом пришлось гораздо дольше. По пути миновали речку, мостика Артур тоже не помнил. Под мостом прыгали толстые рыбины. Однажды встретилась опора электропередач, такую башню даже камнеломки не могли быстро растворить.

– А падальщиками вас зовут из вредности?

– Мы не едим падаль. Мы не ведьмы. Мы тропинки любви, которую дарит лес.

– Зачем вы разрушаете город? Пусть желтые и красные живут. Разве вам мало земли? – в последний момент Артур перескочил через семенившего броненосца.

– Ты хотел спросить, зачем столько земли лично мне и моим сестрам? – переспросила Есико. – Нам не нужна земля. Земля сама выбирает, кому на ней жить.

На долю секунды вдали блеснули шпили старого Токио, и тотчас обрушилась влажная прохлада. Тропа привела под полог из дикого винограда. Императрица и ее окружение уже работали, что-то делали на грубом дубовом столе.

– Есико, но прогресс невозможно остановить, – Артур позабыл о своем обещании не спорить. – Люди любопытны, они всегда будут стремиться к знаниям…

– А что такое прогресс? – спросила Есико.

– Ваш прогресс привел к смерти, – добавила неизвестно откуда появившаяся Айко.

– Все дело во власти, – улыбнулась императрица. – К власти стремятся люди, у которых внутри недостает.

– У меня тоже недостает?

Артура усадили с краю, принесли сыр и фрукты.

– Я знаю, почему ты не помнишь прошлое, – ушла от ответа Ай. – Внутри твоей души стена. Эту стену поставили нарочно.

– Вы можете мне помочь?

– Помочь что? – хихикнула Нежность. – Зачем вспоминать то, каким ты был? Зачем жить в прошлом?

– А что если тебе станет стыдно и больно? – подняла брови Красота. – А что если ты теперь стал гораздо лучше?

– Ты уверил себя, что хочешь сбежать из города, – укоризненно покачала седой головой Ай. – Но за городом будет то же самое. Драка за власть. Драка за ресурсы. Драка за старшинство. Прежде чем искать что-то там, найди в себе. Завтра я отведу тебя к горячим кленам.

20 Дороги любви

– Артур-сан, они отрезали Сэму руки. Скорее, Артур-сан!

– Что-о? – Кузнец слишком резко вскочил с лежанки, приложился темечком к потолку. – Как это – отрезали руки?!

Четвертую ночь Артур спал в своем новом жилище и всякий раз забывал, что проклятая лиственница значительно подросла. Он сбросил пушистое одеяло, нашарил рубаху. Одеяло обиделось, шустро отползло на стену. Артур шагнул через проем и кубарем полетел вниз. К счастью, врезался в мягкий муравейник. Вечером муравейник едва достигал ему до колена, к утру вымахал по грудь. Отплевываясь и отмахиваясь от злобных жалящих тварей, Артур побежал по дорожке. Маса семенил рядом и почти не отставал.

С переводчиком людоеда Юкихару произошли заметные изменения. Он подрос почти на семь сантиметров, втрое потолстел и научился бегать. Первую ночь, когда ему разгибали кости, Маса орал жутко, ему подвывали все окрестные хищники. Артур сочувствовал, сам недавно терпел рост новых зубов. Сестры безжалостно исправляли кривой скелет, не применяя никаких хирургических инструментов. На вторые сутки Маса сам пополз, на третьи – разогнул горб, а нынче утром уже побежал.

Тропа изгибалась, открывая удивительные утренние пейзажи. Над мокрыми папоротниками кружили светлячки. На ветвях через равные промежутки висели «осветительные приборы» – прозрачные сухопутные трепанги. Аккуратные просеки разделяли поля, засеянные ямсом, спаржей, хмелем, фасолью. По краям вытянутого, слишком ровно очерченного поля, на плавных холмах, паслись козы. Еще из этих плавных холмов торчали какие-то штыри. Артур притормозил, слегка испугавшись новому открытию. Итак, он рысил мимо бывшего футбольного поля, это был крытый стадион, но от крыши уцелели лишь бетонные опоры…

И всюду, несмотря на ранний час, уже работали люди. С кирпичных уступов спускались каскады хризантем. В прудах, по соседству с рисовыми террасами, пышно цвели лилии и лотосы. Там весело перекликались рыбаки. На сухих возвышенностях, точно солдаты в строю, торчали шары чайных кустов. Девочки с мешками за спиной выдергивали чайные листочки. С другой стороны тропинки раскинулись плодовые сады. О землю стучали перезрелые айвы, сливы, бесчисленные сорта хурмы и орехов. Умереть с голоду в бешеных лесах не смог бы даже ленивый!

Четыре палочника деловито прошуршали навстречу с мотком серебристой паутины. Семейство шестиногих кабанов с фырканьем топталось у ручья. Кто-то проделал в грязи глубокие треугольные следы, в два раза длиннее следа человека. Артур уже не удивлялся. По ночам здесь шастали удивительные, не всегда идеальные творения Нежности и ее помощников. Нежность занималась новым зверьем, Доброта по специальности являлась скорее цитологом. Красота уделяла массу времени селекции растительных видов. Реже показывалась сестра Радость, она усердствовала с генетическим материалом и формировала почвы. Завтра издалека ожидали сестру Заботу, она отвечала за климат и взаимодействие с океаном. К четвертым суткам Артур стал подозревать, что угодил в университет, только студенты не собирались толпами в курилках. Императрица не обманула – здесь не ленились, здесь все вкалывали почти круглосуточно.

– С чего ты взял, что Сэму режут руки?

– Рук уже нет. Они ржавые. Сестра Ми сказала, что…

Кузнец не дослушал. Они прибыли на место. Под шатром из цветущих магнолий Ми оперировала. Колонии светящихся грибов почти не давали света, потому что уже выглянуло солнце. Ми ассистировали бородатые мужчины в зеленых балахонах. Артур на несколько мгновений потерял дар речи. Оказывается, надо было всего лишь вскочить перед рассветом, чтобы встретить в этом бабьем государстве мужиков!

– Это белые айну, – шепнул Маса. – Говорят, их много на северных островах. Они когда-то пришли из варварских… ой, прости, Артур-сан. Говорят, они пришли из Сибири.

Ми успела натворить делов. Железные руки Сэма лежали в сторонке. Хрящи слезились и вздрагивали. Двое айну копались в разобранной грудной клетке электрика, другие двое ковырялись у него в голове. Неожиданно Артур заметил нечто знакомое. Морщинистые кожистые мешки раздувались, подвешенные к дереву. По шлангам чистый воздух нагнетался в легкие спящего электрика. Точно такие же дыхательные аппараты Артур встречал в подземных инкубаторах Асахи! И синий мох, которым «врачи» обертывали спину пациента.

– Зачем вы его уродуете? – обрушился на хирургов Кузнец. – Он не воевал с вами. Он всего лишь техник. Зачем вы мучаете его? Вы могли бы просто отпустить его…

И замолчал, поскольку перевода не последовало. Черная красотка Миэ где-то отсыпалась. Маса кашлянул и неохотно взялся за свои прежние обязанности. Когда Красота уразумела в чем дело, она долго смеялась.

– Твой приятель сам выбрал. Он не хочет возвращаться в Желтый Токио. Мы вырастим ему новые руки, но это будет нескоро.

Сэм пришел в себя к вечеру. Весь забинтованный, он лежал на мягком живом одеяле, а маленькая черноглазая девушка кормила его бульоном. Рядом с девушкой, неотрывно держа ее за руку, сидел счастливый Ван. Китайский монах тоже сильно изменился в лесу. Он расслабился, округлился и ослабил постоянную боевую стойку. В первый день Ван безуспешно искал себе хотя бы нож, без оружия он ощущал себя голым. В китайской деревне он испытал своего рода культурный шок. Его соотечественники не испытывали ненависти к японцам вообще и к падальщицам в частности. Китайцы занимались музыкой. Они дирижировали рыбой в прудах, дирижировали поющей соей и танцами розовых кустов. В глубинах бешеного леса окопались беглые рабы, солдаты и проданные в неволю моряки. Они дирижировали толстыми лиственницами и выращивали в них уютные дупла. Китайцы решили, что Вану дупло пока не положено; ему сообща построили хижину и выделили участок поля. Он стал работать под началом Ю, хрупкой девушки-тропинки. Оказалось, что загрубевшие руки, привыкшие к убийствам и металлу, плохо чувствуют жизнь. Выяснилось, это очень трудно – заставить растения изменяться, ускорять рост в сотни раз и непрерывно плодоносить. Это невозможно в одиночку, но когда люди собираются вместе, вместе дирижируют и поют – тогда все получается.

Особенно когда мужчина привязан к женщине, хитро сказала Ю.

– Артур-сан, люди Желтого Токио тебя не забудут, – улыбнулся из груды зеленых бинтов Сэм. – Ты подарил им живую воду.

– Это точно, не забудут, скоро сопьются, – согласился Кузнец. – Сэм, ты твердо решил остаться?

– Почтенная Ми сказала, что мои легкие сгорают. Я много лет дышал грязью. Когда мои легкие очистятся, я пойду домой. Я скажу своим, что не надо драться с падаль… с дорогами любви.

– Как он сказал? – Артур был вынужден перенести внимание на прелести черной переводчицы.

– Они называют себя дорогами любви, – подтвердил Маса. – Я тоже слышал. Самые умные старшие сестры. Кто моложе – тропинки любви. А нас называют путниками. Мы не ведем, как тропинки, а сами блуждаем. Так сказала сестра Ю.

– Здесь много работы, – Сэм закашлялся, девушка обтерла ему губы. – Здесь много хорошей работы, Артур-сан. Не так, как у хозяина Мико. Здесь не надо чинить моторы для танков. Не надо делать патроны. Я поселюсь на плоту, здесь есть деревни на плотах. Они разводят пресноводных дельфинов. Дельфины создают электрический заряд. Всем хорошо. Тепло и светло. Я больше не хочу туда, где убивают.

– Хорошо, Сэм, – сказал Артур. – Я рад за тебя. Оставайся, если тебе тут нравится.

После посещения горячих кленов Артур стал ощутимо мягче. Он сам чувствовал, как понемногу рассасывается панцирь. Артура водила к кленам Есико. Вана привела туда хрупкая красавица Ю. Группа черных деревьев заметно выделялась в зеленом буйстве. Клены росли в круглом овраге и торчали, словно родинка на ровной коже. Очевидно, эти мрачные деревья с диковинными бахромчатыми листьями выполняли какую-то важную функцию в мироустройстве. Императрица объяснила, что их влияние на человеческий организм было всего лишь побочным эффектом. Из певучих объяснений Миэ он понял только, что клены усиливают свое воздействие на людей перед очередными «родами» бешеного леса.

– Приложи руки, – Есико говорила на своем, но Артур понял ее жесты. – Закрой глаза. Слушай.

Какое-то время Кузнец просто слушал листву, обняв странно горячий ствол. Затем случайно посмотрел вверх и увидел Вана. Китаец парил с закрытыми глазами, легко опираясь ладошками о черную шершавую кору. Ноги его свободно висели в воздухе.

– Это легко, – мысленно шепнула Есико, – надо проснуться.

Или ему только показалось, что она шепнула.

– Но я не сплю.

– Чтобы проснуться, надо прекратить думать, что ты самый главный.

– Но я так не думаю…

– Тихо, тихо, только слушай и молчи. Я верю, что ты проснешься.

Повиснуть на горячем дереве, как Ван, у него так и не получилось. Зато удалось поймать мысли Вана, и кажется, мысли сотен других обитателей леса. Это походило на медленное скольжение по шкале радиоприемника. Артур не понимал языка, но четко улавливал эмоции. Вот мальчишки радуются хорошему приплоду у кроликов. Вот тревожные вести с восточного фронтира, там Юкихару перешел в контрнаступление. Вот тропинки любви, большая группа женщин и мужчин, они движутся в запутанном танце. Это похоже на детский хоровод, когда партнеры пролезают друг у друга под сцепленными руками и вместо понятного круга затевается сложная восьмерка. Артур не видел хоровода, танцоры находились далеко, но думали они о дожде, настойчиво, сильно. И дождь пошел, где-то на юге громыхнул сильный ливень.

– Ван, ты тоже решил остаться? – спросил Артур, не сомневаясь, что боевой соратник поймет его без перевода. – Ван, ты ведь мечтал вернуться в Китай. Ты мечтал вернуться в храм Девяти Сердец, вспомни! Ты передумал?

– Я закончил свой путь, Артур.

Кузнец не слышал слов. Зато сквозь смеженные веки различал пульсирующую ауру друга.

– Ван, ты влюбился?

– Я нашел свое счастье. Она лучшая девушка на свете. Мы славно провели время, друг мой. Но тебе лучше уйти.

– Мне… уйти?

– Ты не закончил путь. Дороги любви тоже знают об этом. Ты ищешь то, чего тут нет. Ты здесь лишний. Тебя выпустят.

Артур не стал ничего переспрашивать. Покинув горячие клены, он моментально утратил способность слышать на расстоянии. Это было чертовски обидно. Он признался себе, что не хочет покидать лес. Возможно, как и Ван, он сумел бы найти себе хорошую девчонку. Хотя бы Есико, она наверняка стала бы преданной женой. Неважно, что он немолод внутри, внешне ему едва перевалило за тридцать. Он мог бы… если бы не память.

– Я не хочу больше служить хозяину Красного Токио, – сообщил за ужином Маса.

– Я так и знал, – шутливо рассердился Кузнец. – Вы все сговорились меня бросить!

– Дорогам любви нужны маленькие люди, – поделился толмач. – Им нужны легкие всадники, чтобы управлять вожаками птиц. Это гораздо интереснее, чем допрашивать пленных.

На большой мохнатой крысе к дуплу Артура приехала императрица со своей негритянкой.

– Я слышу твою струну, она не настроена, – грустно пропела Миэ. – Жаль, что ты уйдешь. С нами ты в безопасности.

– Так вы… меня отпускаете? – всполошился Кузнец.

– У Есико будет мальчик. У Айко будет девочка. Больше ты ничего не умеешь, – засмеялась старуха.

– Я много что умею, – обиделся Артур. – Вон, Сэма спросите.

– Зачем ты хочешь уйти? – снова стала серьезной Ай.

– Мне сложно объяснить, – пожаловался Артур. – Я – мужчина, мне надо чувствовать свою значимость. Мне надо разобраться, что я натворил дома, в России.

– Ты ищешь потерянную власть. Власть ищут несчастные люди, которым больше ничего не дано.

– Как вас понимать? Почему несчастные?

– Каждый рождается путником. Затем он может стать тропинкой для других. Если полюбит свое дело. Охоту. Или разведение новых птиц. Или управление ветрами. Или пение рыб. Или обработку дерева. Неважно. Тогда постепенно можно стать дорогой любви. Это сложно, но это и есть красота мира. А тот, кому не дано стать дорогой, ищет власть. Мне жаль их всех там, – императрица махнула рукой на восток, откуда глухо доносились выстрелы.

– Куда ты пойдешь? – спросила Есико. – Ты вернешься в Асахи? Ведь они ищут тебя? Мы знаем безопасный путь…

– Нет, я пойду к русским. Хватит с меня.

– Я провожу тебя, – Ай проделала руками несколько пассов.

Словно резкое дуновение ветра пронеслось над чащей. Минуту спустя образовалась узкая просека, в конце ее стали видны облупившиеся остовы зданий.

– Я не могу дать тебе охрану, – печально произнесла императрица. – Дороги и тропинки не могут жить в грязном городе. Но я дам тебе крысу. Ты всегда можешь вернуться, и тебя не тронут, – она засмеялась и потрепала крысу за ухом. – Твой запах будут помнить.

Грызун под ней раззявил зубастую пасть и издал урчащий ласковый звук. Артур потер ладони друг о друга. Руки слегка искрили, они до сих пор помнили прикосновение горячего клена.

– Мне не нужна охрана, – улыбнулся Артур. – Покажите мне, как попасть в Йокогаму.

Часть вторая Гейша Дзисо

21 Молитва потрошителя

Ранним утром по разбитому шоссе Нагано – Токио двигался отряд кавалерии. Знамя префектуры с гордостью нес молодой племянник сегуна, закованный в легкую броню. За ним ехали прочие благородные вассалы, каждый с двумя мечами на поясе. Лошади ступали протоптанной тропой, лавируя между обвалившимися бомбовыми воронками и сгнившими останками машин. Следом за конницей, с карабинами и луками, рысили пешие солдаты. Впереди отряда, в боевых доспехах, с длинным нодати в заплечных ножнах, покачивался в седле сам сегун Дзиро, прозванный в народе «Потрошителем свиней».

У обители богини Омиками правитель спешился и приступил к священному обряду хараи. Подойдя к ограде святилища, он почтительно поклонился жрецам. Жрецы выстроились вдоль бревенчатой ограды, ветер колыхал над их седыми головами пестрые флаги. «Потрошитель» оглядел толпу прихожан и первый спустился к реке.

Обнажившись, Дзиро встал под ледяную воду, стекавшую с мельничного колеса. Он шептал молитву и пристально смотрел вдаль. Смотрел на запретную столицу, на пустые окна небоскребов и думал о том, сколько нечестивой крови прольется нынешним вечером. Очистившись должным образом, сегун с поклоном прошествовал под горизонтальными брусьями ворот, бросил золотую пряжку в ящик для пожертвований, зажег благовония и опустился на пятки перед алтарем. Прихожане вместе с ним дважды хлопнули в ладоши и хором произнесли молитву добрым духам.

Внутри храма ударили в гонг. Показалась процессия с позолоченным паланкином. Девушки обрызгали самураев соленой водой, крепкие юноши вынесли во двор священное зеркало богини, трижды обошли всех собравшихся.

– Богиня Солнца приглашает вас, Дзиро-сан! – торжественно пропел главный жрец. – Разделите же с духами удзигами трапезу, прежде чем говорить о делах.

– Это хорошо, – кивнул сегун. – Примите и наши подарки!

Трапеза наораи, по обычаю, проходила в широком внутреннем дворе святилища. Раздав дары, вассалы Дзиро уселись в круг; слугам и оруженосцам тоже поднесли еду, составленную по обычаю из даров прихожан.

– Пусть девушки исполнят кагура! – хлопнул в ладоши сухонький жрец.

На террасу выбежали юные мико, в скромных одеждах. Одни заиграли весеннюю мелодию, другие закружились в медлительном танце. В ворота тем временем входили воины из соседних уездов. Совершали омовение, кланялись военачальнику, присоединялись к пирующим. Наконец, когда солнце коснулось золотой крыши пагоды, собрались все, кого сегун призвал этим утром. Почти сотня знатных всадников и вчетверо больше пеших с ружьями, луками и алебардами.

Дзиро откашлялся.

– Слушайте же слова императора! Когда-то Небесный отец и Земная мать подарили нашим предкам священные книги Кодзики. Там сказано, что мы должны почитать духов ками, живущих в Высших Небесных Долинах, и противостоять миру злых духов… Пока народ исполнял предписанное, страна Солнца была самой могучей в мире. Мир был хорош; звери, камни, растения и рыбы жили в мире с людьми. Но потом случилось плохое… – сегун внимательно оглядел притихших слушателей.

Никто не шевелился. Наконечники алебард сверкали на солнце, как зубы спящего дракона, и тихо шипела смола в курильницах.

– Случилось плохое, – повторил Дзиро. – Из мира тьмы явились злые духи магацухи, оттуда! – выкрикнул он, указав на запад. – Злых духов привели варвары с материка, проклятые корейцы и русские, и многие другие, кто переплыл наш океан! Варвары принесли в нашу страну Большую Смерть. Это случилось полтора столетия назад. Страшная болезнь спид убила наших предков. На тех, кто выжил, духи синто наложили страшное испытание – болезни и бесплодие… Смотрите, что вы видите там? – Он широко взмахнул рукой, призывая слушателей.

Верные воины хорошо знали, куда указывал сегун. Серое полотно шоссе, размытое дождями, проеденное насквозь травой и кустарником, вело через горы к средоточию зла – к запретной столице Токио.

– Вы видите траву, она грызет крыши. Вы видите птиц, они вьют гнезда в костях мертвецов. Рожать детей там никто не любит, потому что каждый второй ребенок – порождение колдовства. Сегодня мы пойдем туда и прикончим тех, кто свил гнездо на окраине, колдунов Асахи. Это они впустили варваров в Страну восходящего солнца! Смерть тем, кто родился под Красной луной!

– Смерть! – подхватили воины.

– Колдуны Асахи могущественны и богаты, владеют кораблями и постоялыми дворами, – теперь сегун не кричал, а говорил очень тихо, но его слышали все. – Под землей они рождают демонов, продают их падальщикам и на запад. Эти демоны страшны видом и хорошо дерутся. Наступит день, когда живых мертвецов станет слишком много, и они повернут мечи против нас!

– Смерть! – повторили воины.

– Но не это самое страшное! – прорычал сегун. – Падальщики тоже опасны, но от них есть и польза. Они хотя бы поставляют ко двору лес и фрукты. А с подземной крепостью Асахи мы должны разобраться. Начальник уезда послал туда солдат, но они все погибли. Из крепости сбежал раненый русский варвар, которого колдуны Асахи привезли из-за моря! Его называют Проснувшийся Демон. Это не простой человек. Мне донесли, что ему подчиняются крысы, змеи и прочие ядовитые твари! Если он доберется до материка, то вернется сюда с армией. Варвары покорят нас…

– Смерть Проснувшемуся Демону! – воины схватились за рукояти своих катан. – Мы спасем от него страну!

22 Камико

Вначале была боль.

– Что ты помнишь?

– Ничего…

– Как тебя зовут?

– Не помню.

– Знаешь, кто я?

– Нет…

– Дыши, Камико, дыши и сплевывай! – приказала мамаша Фуми.

Мамаша схватила ее крепкими жилистыми руками поперек груди и нагнула голову в таз. Камико послушно дышала и сплевывала, пока легкие не очистились от слизи. Потом старуха заставила ее залезть в бочку с горячей водой, явились две девушки и стали ее мыть. Мыльная пена стала щипать тело, вдобавок девушки больно терли жесткими губками, но старуху чужие слезы не трогали.

– Запомни, тебя зовут Камико! Ты – лучшая гейша дзису, – строго рявкнула хозяйка. – Меня зовут мамаша Фуми, это мой постоялый двор. Если будешь мне перечить – я тебя кину змеям! Ты поняла?

– Поняла.

После фразы «я тебя кину змеям» девушке вдруг стало весело и легко. До того она совсем потерялась, не могла припомнить ни своего имени, ни откуда родом, ни куда попала. Зато теперь все вспомнилось разом.

– Скажи мне, как тебя зовут?

– Меня зовут Камико. Я лучшая гейша дзису.

– А как меня зовут?

– Вас зовут мама Фуми.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– Откуда ты родом?

– Из Йокогамы.

– Кто твои отец и мать?

– Они все погибли в море. Я их не помню.

– Кого ты помнишь?

– Помню вас, мама Фуми. Вы спасли меня в море.

– Хорошо… Зачем ты здесь?

– Чтобы услаждать мужчин.

– Кто твоя хозяйка? – старуха больно схватила ее за волосы. – Кого ты будешь слушаться?

– Только вас, мама Фуми. Вы моя хозяйка.

– Что ты любишь?

– Люблю услаждать мужчин. Люблю играть веселую музыку, танцевать и играть…

Возникла пауза. Камико помнила, что следует говорить дальше, но нуждалась в приказе хозяйки.

– Подробнее, расскажи о себе, что ты умеешь! – каркнула мамаша. – И побыстрее, скоро придут гости!

Подруги вынули Камико из бочки, уложили на горячих полотенцах и принялись натирать маслом. В наклоненном зеркале девушка видела свое обнаженное тело. Под мышками, на локтях и тонких щиколотках еще багровели круглые рубцы, но они быстро затягивались. Наверняка кто-то покусал, гейша не помнила.

– Я говорю и пишу на восемнадцати языках, владею машинописью, стилями хирагана и катакана, любой офисной техникой, знаю основы юриспруденции и международного права, вожу транспортные средства всех категорий, умею делать шесть видов массажа, хорошо играю в го, шахматы и карточные игры, знаю классическую поэзию и танец…

– Хорошо, довольно! Владеет она… техникой! – хохотнула старуха. – Кто бы мне сказал, что это такое, ваша техника, транспортные средства?! Ладно, в голове у тебя порядок, забудем всякие глупости. Это твои подружки – Вишня и Азалия. Забирайте ее, живо. Приведите ее в порядок.

Девушки улыбнулись. Вишне небеса подарили прелестные бело-розовые волосы, почти до пояса, такую же кожу и глаза цвета неба. Она завернула Камико в ткань, пропитанную маслом. Азалия была почти на голову выше, огненные волосы и брови выдавали в ней дочь северных варваров. Камико захотелось дотронуться до роскошной груди подруги. Азалия засмеялась, легко подняла Камико на руки и долгим поцелуем прильнула к ее губам.

Пока девушки заворачивали ее в праздничные одежды, Камико с радостным удивлением рассматривала свою бирюзовую комнату. Мама Фуми сказала, что Камико тяжело болела, поэтому не помнит своих вещей и своих любимых подруг. Раз Фуми так сказала, значит – это правда. Камико здесь все больше нравилось. В большом доме каждой девушке принадлежала комната на третьем этаже, много красивых вещей, ковров, зеркал и игрушек. На втором этаже все собирались, чтобы петь, танцевать и угощать уставших, голодных гостей. На первом этаже жили стражники, кажется, они охраняли дом…

Но Камико совсем не интересовало, что происходит ниже второго этажа. Ни внизу, ни за пределами постоялого двора не существовало ничего интересного.

Где-то мелодично прозвенел звонок, раздались мужские голоса. Камико вздрогнула. Она как раз помогала Вишне вплести цветы в волосы, но один лишь звук низкого, хриплого мужского голоса всколыхнул в ней желание.

– Бегом вниз, – скомандовала мама Фуми.

Тяжело было спускаться по лестнице на высоких деревянных каблуках. Но восхищенные мужские взгляды мигом заставили забыть о неудобствах. Пока собралось не так много гостей. Трое степенных купцов прихлебывали саке и лениво болтали на мандаринском диалекте. В другом углу, у зарешеченного окна, пили чай двое русских. Оба заросли бородами, носили меховую одежду и оттого походили на медведей. Вошли еще двое японцев в полумасках, одеты нарочито скромно, но, судя по осанке, – благородные воины, которым хотелось остаться неузнанными. Эти сразу взяли себе девушек, высоких, белокожих, и удалились наверх. В дверях стояли крепкие стражники, отбирали у мужчин оружие и складывали в углу. Никто не смел подниматься в спальни с металлом. Мамаша Фуми обмахивалась боевым веером и ласково улыбалась покупателям.

Заиграла веселая музыка, зажгли свечи. Две бронзовые скуластые девушки обнажили животы и затеяли страстный танец. Служанки разнесли вкусную еду, но Камико совсем не хотелось кушать. К ней уже шел один из русских торговцев. Он с самого начала не сводил с нее глаз.

– Ты красивая, – сказал он.

– Господин тоже очень красив, – она потупила взгляд. – Господин мне очень нравится.

– Я тебе не господин, – засмеялся русский. – Тебя как зовут?.. А меня – Коля. Николай. Мы приплыли со шкурами из Хабаровска… Пойдем, выпьем с нами. У вас тут есть нормальная выпивка?

Повинуясь кивку хозяйки, Камико опустилась на татами рядом с плечистым Николаем. Вишня села рядом и заиграла на ситаре. От торговца пахло зверем, но Камико это очень нравилось. Ее ноздри раздувались от желания. Оба русских удивились, что девушки не пьют и отказываются от рыбы. Еще больше они удивились, когда выяснилось, что Камико слышала про Хабаровск, про тигров и медведей, про большие корабли и может перечислить все острова страны Солнца.

– Уедем с нами, – позвал Николай. – У нас хорошо, поедем! Будешь жить, как царевна!

– Я не могу выходить из дома. Двор сторожат. Нельзя выходить.

– Но мы приведем корабль прямо сюда, он стоит в бухте. Нам наплевать на ваших тощих лучников, ничего они нам не сделают!

– Нельзя приводить корабль в порт. Может случиться беда.

– Портовые призраки? Не верю я в них, никого тут нет.

– Господин должен быть осторожен. Мы живем на краю города, между рисовыми полями сегуна и колдунами Асахи. Здесь ничейная земля. Сюда приезжает много богатых людей и смелых воинов. Но чужие корабли не могут заходить в бухту.

Русский засмеялся и опрокинул в себя одну за другой три чашечки саке.

– Ты же японка? – спросил Николай, когда они очутились вдвоем в ее комнате. – Я видел много ваших. Ты слишком красивая для японки. Как ты сумела так хорошо выучить русский?

Камико тщательно вымыла гостя, затем разделась сама и сделала ему лучший массаж. Потом она занималась тем, для чего была рождена, стонала, кричала и принуждала мужчину совершать все новые и новые подвиги.

Но так и не смогла ответить ему на смешные вопросы.

– Поедем со мной? – повторил русский. Он лежал на спине, мокрый и уставший, а Камико натирала его божественные члены нектаром силы. Она и сама выпила чашку теплого нектара. – Я украду тебя! Я знаю, ваш Токио считается проклятым местом, здесь опасно…

– Если господин меня украдет, случится беда. Мамаша Фуми пошлет за нами железных обезьян.

– Уедем, что тебе здесь делать? – настаивал Николай. – У меня много золота, я держу два корабля, лавку в Хабаровске и лавку у китайцев. Я выкуплю тебя… сколько ты стоишь?..

Камико ублажила его еще раз, всеми способами, известными со времен древних империй. Она чувствовала себя абсолютно счастливой, но не могла сказать ему «да».

– К вам сюда трудно попасть, – пожаловался торговец, когда девушка снова усадила его в цветочную ванну. – Про ваши постоялые дворы многие слышали, но никто не берется проводить. Я отдал пять золотых йен, это очень много. За эти деньги в Хабаровске я могу купить трех женщин! Почему вас так охраняют? Почему нас привезли сюда в закрытой карете?

– Кажется, идет война, – Камико нахмурилась. Она не очень-то хотела рассуждать на всякие неприятные темы. Гораздо приятнее было думать о том, кто из мужчин будет следующим. Ей стало интересно, окажется ли второй русский таким же сильным и проворным, как этот. И будут ли у него такие же восхитительные шрамы, которые так приятно ласкать ртом…

Но ласк второго русского изведать не пришлось.

23 Правило теплой крови

Снизу раздались крики и свист, что-то загрохотало по крыше, во дворе ударили в гонг. Николай подскочил на месте, как лягушка, схватился за одежду, выругался так сложно, что Камико не поняла. Его вмиг не стало.

Девушка подбежала к окну, отодвинула штору и… едва успела пригнуться. О наружную решетку ударился горящий тряпичный мяч, пропитанный смолой. Через колья забора перелезали люди с черными лицами. Стражники мамаши Фуми подстрелили троих, но не могли сдержать натиск. Бой уже велся в доме.

Камико накинула теплую куртку.

– Потрошители! – завопили внизу. – Мамаша, спаси нас!

Рухнула бамбуковая перегородка. Полуголый чиновник, который был с Азалией, отбивался сразу от троих налетчиков. Но силы оказались слишком неравны. Одного разбойника японец оглушил ударом в висок, но другой ударил его в спину ножом. Еще двое потрошителей спрыгнули через дыру в крыше и накинулись на Азалию.

Та защищалась веером. Ей удалось проткнуть одному из нападавших глаз, другому девушка ударила в пах и кинулась в коридор.

– Хватайте демоницу! – завопил раненый, закрыв руками окровавленное лицо.

– Потрошители! – неслось отовсюду. – Спасайся!

Когда измазанный сажей человек бросился за Азалией, Камико схватила с подноса гребень, свободной рукой сорвала занавеску и швырнула врагу в лицо. Пока потрошитель сражался с плотной тканью, костяные иглы гребня глубоко вошли ему в горло.

Лезвие меча просвистело совсем рядом, разлетелась в щепки разукрашенная ширма. Камико едва успела отпрыгнуть и схватилась за бамбуковый шест, спрятанный в углу. Вращая шестом, она отступила в коридор. Двое с мечами мешали друг другу в узком проходе. Один с рычанием кинулся вперед и немедленно получил тычок прямо в рот. Камико выбила налетчику несколько зубов. Однако его товарищ одним ударом перерубил бамбуковый шест.

Камико побежала вниз. На лестнице истекали кровью еще двое клиентов мамаши Фуми.

Камико перемахнула через трупы, в три прыжка преодолела лестницу. Враги с топотом настигали ее. В нижней гостевой зале полыхало пламя, кто-то опрокинул светильники. Охранники обороняли окна, двое лежали мертвые. Под упавшим шкафом визжал толстяк, стрела насквозь пробила ему бедро. У котла с перевернутым рисом вздрагивала одна из девушек. Кто-то вспорол ей живот до самой шеи. Мамаша Фуми притаилась в углу, за изящной шелковой ширмой, с дымящимися пистолетами в руках. В нее стреляли из коридора, но пули с визгом отскакивали от блестящего шелка. Хозяйка смеялась – ведь под тонкой тканью прятались стальные пластины!

Старуха сумела пристрелить троих, но нападение с тыла внесло сумятицу в ряды защитников постоялого двора. Видимо, мамаша никак не ожидала, что потрошители проберутся через крышу. В верхних коридорах орали и катались по полу. Те двое, что гнались за Камико, спрыгнули в зал. Первый тут же получил пулю в лоб, зато второй успел метнуть нож и ранил охранника. Вторым ножом разбойник только замахнулся, как из его груди вылезло багровое лезвие дайто.

Это была Азалия, следом за ней сверху торопились еще две девушки. Камико заметила – Азалии кто-то отрубил левую кисть.

– Возьмите оружие! – присев за ширму, скомандовала хозяйка.

Стена над ее головой тут же покрылась дырками от автоматных пуль. Шелковые драконы превратились в лохмотья.

Непрерывно гремевший гонг вдруг смолк. В тишине стало слышно, как тараном пробили ворота. Сквозь пороховой дым Камико метнулась в угол, где на подушках тускло блестело оружие посетителей. Камико схватила то, что удобно пришлось по руке – короткий меч и длинный танто. В коридоре она заметила обоих русских – Николай лежа стрелял из ружья, его товарищ бинтовал себе ногу.

Тут в комнату влетел еще один огненный мяч и с грохотом взорвался. Оконную решетку вырвали снаружи, в проем стали запрыгивать мужчины в черном. Стрельба стихла, охранники все погибли. Камико, Азалия и еще одна девушка сгрудились в углу, ощетинившись металлом.

– Не стрелять в демониц! – повелительный окрик остановил нападавших. – Тащите их сюда! Где старая ведьма?

Повалили ширму в углу, под ней обнаружился тайный лаз. Мамаша Фуми успела сбежать. В зале появился коренастый мужчина, в повязке с иероглифами, с дорогим мечом в ножнах. Очевидно, он был самый главный среди налетчиков.

– Проклятье! Эта чертовка Фуми опять сбежала! – проворчал главарь. – Эй, вы трое, живо полезайте за ней!

Его послушные воины сорвались с места, протиснулись в темный лаз. Из коридора снова донеслись выстрелы и крики. Другие солдаты скопом набросились на девушек. Против алебард и тяжелых мечей устоять было невозможно. Безоружную Камико вдавили в угол.

– Господин Дзиро, двое варваров от нас скрылись! – вжав голову в плечи, доложил вбежавший разбойник. – Если господин прикажет, мы пустим по следу псов!

Камико втайне обрадовалась. Значит, Николаю и его другу удалось уйти! Хоть бы они добрались до своего корабля…

– Нет, не надо, – повелел тот, кого называли Дзиро. – В Токио они погибнут и без нас. А в поле их поймают.

– Я спрятала нож. Когда я взмахну ножом, беги за мной! – шепнула Азалия прямо в ухо Камико. – Или нас разрежут и вывернут наизнанку!

Камико только кивнула. Сверху под конвоем привели еще троих девушек, среди них – Вишню, и связанного гостя. Разбойники наставили на девушек ружья и арбалеты, но не стреляли.

– Что мы сделаем с ними? – сегун зловеще оглядел пленниц.

– Правило теплой крови… – подсказал кто-то.

– Верно, правило теплой крови! – начальник лязгнул доспехами. – Каждый, кто надумал купить женщину с постоялого двора, должен вначале пустить ей кровь. Если у нее течет теплая кровь, то это настоящий человек. Если же крови нет, то это – живой мертвец, ее надо разрезать на части и сжечь! А хозяина постоялого двора надо забить палками! И того, кто лег с демоницей! Все вы знаете, что пустые женщины не родят детей, но завлекают все больше мужчин. Все вы знаете, что приказал император…

– Императору-Солнце нужны солдаты! – проскрипел высокий мужчина в черном. – А проклятые пустотелые куклы забирают семя наших мужчин! В животах их всегда пусто, а родящие женщины из-за них не могут понести…

Сегун посмотрел на Камико с Азалией и оскалился. Его солдаты заржали следом за начальником. Они целились в девушек, но близко не подходили.

– Эй, не спускайте с них глаз, – велел потрошитель. – Если попробуют бежать – стреляйте. А вы – тащите сюда демониц сверху и того шпиона Асахи!

Сегун махнул своим людям. Первой повалили девушку по имени Персик. Четверо мужчин навалились на нее, поймали руки и ноги в ременные петли. Камико всю трясло. Она хотела отвернуться, но не могла, потому что остальные смотрели. Страшный Дзиро сказал, что кто не будет смотреть, тому пусть выколют глаза.

Этого страшного человека недаром звали потрошитель. Он как-то странно подул на пустые ладони, прокричал слова восхваления духам, затем нагнулся… и вспорол бедной девушке грудь. Камико точно видела – в руке у Дзиро ничего не было. Наверняка его самураи сталкивались с колдовством сегуна не первый раз, и убивать они привыкли, но все равно – ахнули. Персик умирала долго, кричала. Мучитель кликнул помощников, они набросились с кинжалами. Один резал живот, другой – горло.

– Правило теплой крови!

– Крови нет! – торжествующе объявил сегун, показав всем открытые ладони.

– Демоница, пустотелая… – заурчали мужчины в черном.

– Господин, мы скрутили шпиона Асахи! – прокричал кто-то наверху. – Он хотел сбежать по крыше!

– Вот как? Давайте его сюда. Эти красотки подождут. Эй, приведите сюда всех! Пусть посмотрят, как мы обходимся с предателями! И вы тоже смотрите, – обернулся Дзиро к кучке трясущихся посетителей.

Привели повара, конюха, трех уцелевших и женщин, занимавшихся огородом. Они решили, что их убьют, и умоляли о пощаде. Притащили связанного избитого шпиона. Камико не помнила, встречала ли его раньше. Этот мужчина резко отличался от солдат и самураев и от гостей. Одет он был в простое серое платье, но имел очень умное лицо и вытянутую большую голову. По сравнению с ним, лица прочих казались звериными рожами.

– Этот негодяй получал золото из казны императора, – Дзиро с размаха ударил шпиона в бок. – Он прислуживал колдунам Асахи, из-за которых погибла наша великая страна! Но он негодяй вдвойне! Он брал деньги дважды. Нам он рассказывал, что происходит в запретном городе, а колдунам докладывал о нас. Благодаря этому изменнику нам никак не удавалось захватить постоялые дворы врасплох. Хорошо, что сегодня нам помогли другие честные люди. Они все получат щедрую награду.

Дзиро еще раз пнул головастика, на сей раз прямо в ухо.

– Смотрите все, как мы поступаем с предателями. Мы их не убиваем. Сейчас мы сделаем из него свинью.

Большеголового швырнули на пол, прижали коленями. Потрошитель сам с удовольствием взмахнул катаной. Взмахнул раз, другой… Опытные солдаты остановили кровь, стали быстро зашивать и прижигать раны. Человек на полу орал, затем замолчал.

– Ты, женщина, – Дзиро выхватил из толпы свидетелей повариху. – Ты заберешь эту свинью. Пусть живет у тебя.

– Да, господин… – пролепетала полумертвая от страха толстуха.

Минуту спустя Камико поняла, почему почтенного сегуна называют «потрошителем свиней». От шпиона Асахи осталось немного. Солдаты отрубили ему все четыре конечности, выкололи глаза и отрезали язык. Но благодаря целебным мазям человек оставался в живых.

– Давайте следующую девку! – приказал Дзиро.

У Камико от страха кружилась голова. Она слышала знакомые слова, но не понимала их смысла. Что за правило крови? Почему крови нет? За что их убивают страшные злодеи?

– Держи, – шепнула Азалия и передала в рукаве острые палочки, которыми закалывала волосы.

Солдаты повалили на пол девушку по имени Ива. Она визжала и отбивалась, а одному мужчине прокусила ладонь.

– Вы готовы? – Азалия толкнула соседок локтями. Камико и вторая девушка незаметно покивали.

Впрочем, их охраняли всего двое. Один с ружьем, другой – с арбалетом. Но оба солдата с упоением следили, как с Ивы срывают одежду.

Дзиро помолился, взмахнул пустыми ладонями. И вдруг что-то случилось. Случилось то, чего не ожидал почтенный сегун. Он оказался весь забрызган кровью. Девушка хрипела, сучила ногами, солдаты непонимающе глядели на хозяина.

– Она настоящая, – прошептал кто-то еле слышно, чтоб не угодить под руку Дзиро.

– Бежим, – скомандовала Азалия. – Туда, в подземный ход!

И воткнула нож в горло арбалетчика.

24 Топор и скальпель

Артур заблудился.

Он в точности следовал указаниям падальщиц, чтобы не попасть в Красный и Желтый районы. Рулил вдоль Кошикайдо-авеню, целясь на вокзал. Ехать верхом на грызуне оказалось сложнее, чем на лошади. Крыса слушалась, но мелко семенила, отчего всадник сваливался набок. Кроме того, она норовила сунуть нос во всякую щель, порой делала нелепые скачки и жутко воняла.

У императрицы не нашлось для него даже завалящей винтовки. Пришлось довольствоваться топором на длинной ручке и парой кинжалов танто. Ван вырезал неплохой лук, но не успел сделать стрелы. Самый ценный подарок преподнесла Есико. Такой удачи Артур не ожидал. По его корявым чертежам девушка заказала у кузнецов две дюжины метательных клинков и сама сшила пояс.

На третьем повороте налево должна была встретиться развязка. Однако вместо третьего поворота Артур встретил завал. Не так давно тут что-то взорвали, валил черный дым, за дымом слышалась ружейная стрельба. Прижимаясь к зданиям, Артур проехал еще квартал и уперся в красную линию. Возвращаться на территорию Юкихару совсем не хотелось.

– Ну, что будем делать? – спросил он у крысы.

Та зевнула и поскрежетала бесполезными крыльями. Взлететь с таким тяжелым седоком она все равно не могла. Кузнец расценил жест скакуна как предложение поскорее повернуть домой. Руководствуясь чутьем, длиннохвостая легко домчала бы его до родного леса. Может, на это и рассчитывала Ай, что он устанет и вернется?

У границы Красного Токио Артур наткнулся на шайку обкуренных придурков. Парни катались на трескучих мотоциклах. К счастью, у них не было с собой стволов. Какое-товремя роллеры крались за ним. Наконец Артуру игры надоели, он повернулся, показал ребятам топор. Те отстали, растворились в подворотнях.

Крыса ворчала, просила жрать. Под дождем ее шерсть смердела все сильнее. Артур долго кружил среди мрачных бетонных коробок. В какой-то момент теснина раздалась в стороны, в просвете показались петли развязки, квадратики полей и вдали – ряды деревенских домиков. Артур дал шенкеля и въехал на ближайшую эстакаду. Это был совсем не тот мост, который нарисовал Маса. Узкий виадук, забитый скелетами грузовиков, висел над крышами и железнодорожными путями. Где-то на середине, после двух широких пролетов, мост изгибался восьмеркой. Покрытие раскрошилось, перила упали вниз. Даже мягкие шаги крысы вызывали камнепад.

Артур уже почти поверил, что без проблем минует открытое пространство между высотным городом и предместьями. Однако, проехав до первого пилона, он снова приметил людей. Он остановился за кузовом сгоревшего трейлера, привязал крысу. Сам спрятался и стал следить.

Эти граждане ему совсем не нравились. Они поджигали дом. Двухэтажный особняк, окруженный садом и стеной, выглядел роскошно на фоне соседних развалюх. Ворота в сад были повалены, через дыру выводили лошадей и выкатывали машины. Возле горящего дома унылыми группками собирались местные жители, но не делали попыток потушить пламя. Похоже, те, кто затеял поджог, пользовались здесь авторитетом. Артур почему-то сразу догадался, что это не люди Юкихару и явно не ставленники железных братьев. В сторонке гарцевали всадники с мечами, в национальных одеждах, словно выскочившие со страниц древних романов.

Артур стал потихоньку отползать к своей крысе, когда это случилось. Они появились внизу, под эстакадой, из скопища лачуг и гаражей. Как стало ясно позднее, туда из особняка вел подземный ход. Первыми из люка выскочили две девицы, брюнетка и рыжая, растрепанные, в красочных театральных кимоно. Задрав края одежды, они удирали со всех ног, перепрыгивали через рельсы и шпалы. Рыжая держала нож, брюнетка непонятно зачем тащила веер.

Скоро появились и охотники.

Желтокожий скользил невесомо, еле отрывая пятки от земли. Одетый в свободное платье, бугай двигался чрезвычайно легко для своей комплекции. В левой, расслабленно висящей руке он сжимал хирургический скальпель.

Артур не сразу заметил скальпель, левый глаз для этого пришлось закрыть вовсе, а правый – сощурить. Блеклая искорка обернулась тонкой полоской легированной стали. За главарем спешили вооруженные приспешники, четверо с холодным оружием, двое – с винтовками, но никто не стрелял. Одежда на парнях изобиловала грубо намалеванными иероглифами.

Артур невольно втянул голову в плечи. Погоня должна была пробежать прямо под ним. Беглянок заметили, от ворот горящего дома заспешили всадники. Девицы добрались до многоярусной пешеходной лесенки и устремились вверх. Они делали невероятные скачки, но постепенно проигрывали своим преследователям. Те лучше знали местность и уверенно загоняли своих жертв в тупик. Четверо с мечами ринулись в обход, к следующей лестнице.

Артур обернулся. Так и есть – западня! В петлях развязки девушки выбрали неверное направление. Вместо того чтобы бежать в районы высоток, они свернули на боковой «лепесток». Через сотню метров их ждал провалившийся бетонный пролет. Деваться там было некуда, девчонкам пришлось бы прыгать с высоты трехэтажного дома, прямо на груду арматуры.

Свистнула стрела. Рыжая вскрикнула, поскользнулась и упала. Брюнетка замедлилась на секунду, наверняка хотела помочь подруге, но в последний момент передумала. На пандусе показались двое мужчин с топорами, они оскальзывались в струях воды. Завидев упавшую девушку, оба разразились счастливыми воплями.

Артур убедился, что погоня его не заметила. Едва он так подумал, как разукрашенные иероглифами бандиты появились в доме напротив, гораздо выше его убежища. Огромное серое здание нависало над встречной полосой эстакады. Двое с ружьями выпрыгнули из пустого проема окна и отрезали девушкам путь к отступлению. В сторону Кузнеца они даже не взглянули.

Рыжая кое-как поднялась и, прихрамывая, заковыляла дальше вверх. Теперь она двигалась гораздо медленнее, мужики в черном дышали ей в затылок. Брюнетка обогнала подругу метров на два пролета. Она со всего ходу вылетела на изгиб виадука и заметалась, увидев, что путь отрезан. Четверо карабкались снизу. Двое с ружьями – навстречу. Позади – еще двое. Слева – обрыв.

– Не, ребята, так нечестно, – сказал Артур.

Рука привычно нащупала на поясе клинки. Но для прицельного метания разбойники находились слишком далеко. Брюнетка вскочила на перила. Дождь забарабанил еще сильнее. Желтокожий в три прыжка преодолел нижний пролет лестницы, ведущей на мост. Рыжая еле ползла. Полуразрушенная лестница скрипела и крошилась.

Артур покинул убежище, заскользил навстречу охотникам. Всадники его пока не замечали, дорогу загораживала перевернутая цистерна. Рыжую спасти он не успевал. Ее догнали на лестнице, скрутили и потащили вниз. Брюнетка что-то кричала, стоя на рваном краю обрыва.

Артур заглянул за поручни. И поразился – там внизу, на ржавых рельсах, собралась толпа местных селян. Не смея приблизиться вплотную, растекались, напирали, шуршали бумажными рубищами, звякали топорами. Два толстяка, похожие на борцов сумо, ринулись к девушке. Парни в черных повязках, желая позабавиться, нарочно выпустили жертву в круг. Рыжая красотка дернулась, но круг позади нее сомкнулся. Жала алебард, косые ухмылки секир, перекошенные слюнявые лица. «Сумоисты» разом схватили девицу за обе руки, рванули с ее груди кимоно. Артур только теперь заметил – у девушки недоставало кисти на руке. Видимо, она лишилась кисти давно, поскольку не носила повязки.

Морщинистый человек с желтыми иероглифами находился от нее уже в пяти шагах. Он начал отводить назад руку со спрятанным скальпелем. Артур догадался – жрец, или кто он там, разыгрывал представление; подданные не должны были догадаться, что у него в кулаке оружие.

Он выполнял обряд с пустыми руками.

Девушка отчаянно завизжала, когда скальпель воткнулся ей в горло.

Вторая девица металась на повороте, у края обрушившейся дороги. К ней неторопливо подбирались раскрашенные убийцы. Три всадника на мохнатых лошадках въехали на мост.

Морщинистый крепыш разрезал рыжую девушку до пояса. Толпа крестьян сомкнулась вокруг тела. Артур на это смотреть не собирался. Все решали секунды. Он побежал, наращивая темп, отставив руку с зажатым топором. Ветер свистел в ушах. Впереди по лестнице поднялись еще двое в повязках. Они обернулись, заметили его, потянулись к своим сабелькам.

Но ничего не успели предпринять. Кузнец, не снижая темпа, ткнул одного топором в рожу, а второго просто столкнул вниз. На его крик обернулись другие. Они почти добрались до брюнетки. Почти.

Артур мягко присел, задерживая дыхание. Один за другим метнул три клинка. Два угодили прямо в лица, в третьем подвел баланс. Мужик остался жив, сучил ногами, катался с боку на бок. Артур увидел, что четвертый клинок метнуть не успевает. Потому что парень с длинным лицом поднимал ружье.

И тут черноволосая девчонка кинулась в прорыв со своей стороны. Она точно угадала, кого надо выключить в первую очередь. Веер распустился цветком в ее руке, и незадачливый стрелок рухнул на колени, зажимая рукой горло. Второй стрелок передернул затвор, навел ствол на беглянку…

Кузнец в два прыжка преодолел расстояние, успел ударить по стволу топором. Пуля ушла в сторону.

– Беги, туда! – закричал Артур, указав девчонке в сторону, где ерзала на привязи крыса.

В запале он и не подумал, что никто в этой компании не понимает по-русски. Однако девушка как-то сообразила, кинулась со всех ног. Артур дернул на себя парня с ружьем, сам крутанулся, прикрываясь противником как живым щитом. Парень дважды охнул, когда в его живот и грудь вонзились две стрелы. Одна стрела прошла насквозь, на сантиметр проткнув Артуру бок. Он выпустил обмякшее тело, кинулся догонять девчонку. За изгибом эстакады двое всадников деловито перезаряжали арбалеты. Третий пришпорил лошадь, держал пику наперевес.

Брюнетка шарахнулась в сторону, когда прямо перед ней возникли еще трое. Артур устал их считать. В этот момент ударила молния, над городом покатился грохот. Японцы кинулись в атаку. Один размахивал чем-то вроде длинного цепа, сквозь дождь Кузнец не мог как следует рассмотреть. Двое других, чумазые, в обносках, были вооружены топором и вилами. Артур решил, что это местные гопники, пытавшиеся выслужиться перед жрецом. А желтокожий орал снизу. Наверное, приказывал брать демонов живьем, потому что парни не спешили нападать.

Зато напала девушка. У Артура словно щелкнуло в голове. Он вспомнил, как называется эта внешне безобидная штука – тэссэн, боевой веер. Девушка замедлилась лишь на миг и сразу поплыла навстречу убийцам. Поплыла мелкими шажками, потупя взор. Парни замешкались, закружили, как гиены в хороводе. Они откровенно пялились на ее фигуру, облепленную мокрой тканью.

Брюнетка взмахнула веером, оторвалась на метр от земли, распласталась в воздухе. Мужик с цепом схватился за глаза, отчаянно завизжал. Артур уже был в пяти шагах. Спиной он чувствовал, как настигают те, с арбалетами. Нарастал стук копыт. Снизу по лестницам перла смердящая людская масса.

Артур метнул два клинка. Мужик с вилами упредил его движение, спрятался за девчонку. Его напарник хрипел и кашлял, пытаясь вытащить из себя клинок.

– Бежим, скорее! – правой рукой Артур сгреб девушку, закинул на плечо. Левой поудобнее перехватил топор.

Первых двоих, самых смелых, сшиб одним ударом. Остальная ватага затопталась на ступеньках, не решаясь лезть выше. Артур не стал дожидаться, пока стадо осмелеет, побежал зигзагами. Девчонка дрожала как банный лист. Примерно так же дрожала замерзшая под ливнем крыса. Всадник перемахнул через раненых, занес пику. Кузнец кинулся ему навстречу, швырнул топор в грудь лошади. Бедное животное взвилось на дыбы и рухнуло на бок. Всаднику стало не до драки, он орал, пытаясь вытащить из-под лошади ногу.

Артур плюхнулся на мокрое седло, обрезал веревку. Брюнетка дышала ровно, точно и не было сумасшедшей гонки. Полыхнуло пламя, ржавый кузов грузовика загудел. Японцы открыли ружейный огонь.

– Давай, милая, не подведи!

Длиннохвостая рванула с места, будто за ней гнались все кошки планеты. Казалось чудом, что она ни во что не врезалась. Арбалетная стрела угодила ей в зад. После чего крыса перестала слушаться и просто сиганула вниз с моста. Крылья развернулись, больно ударив Артура под колени. Над головой свистнули пули… и наступила тишина. Метров сто крыса мужественно боролась с силой тяжести. Они пролетели над столкнувшимися электровозами, над грудой шлака, над щитами ограждения… и со всего маху врезались в плотные колючие кусты. Крыса сбросила седоков. Извивалась, пытаясь вытащить из себя застрявшую стрелу. Ее левое крыло сломалось при падении. Не выпуская девушку и топор, Артур покатился куда-то вниз. С трудом приподнял гудящую голову, осмотрелся и чертыхнулся. Длиннохвостая вернула их назад, в городские развалины. Погони не было слышно. Вокруг вздымались обугленные стены железнодорожного депо. Чудом они не угодили на рельсы. Беглянка была жива.

– Приехали, – вторично выругался он. – И на кой черт я с тобой связался?

– Ты благородный и смелый человек, – на чистом русском произнесла японка. – Но я все равно не поплыву на вашем корабле.

25 Женская доля, мужские долги

– Камико? Красивое имя. А меня зовут Артур.

– Спасибо, господин.

– Я не господин. Покажи мне веер, – Артур уважительно потрогал заточенные спицы. – Ты не просто ходячий справочник. Ты еще ловко дерешься.

– Я – гейша. Я умею себя защищать, – она сидела на пятках, ухитряясь в грязной каморке сохранять приветливый вид и достоинство.

Сидела на пятках и зализывала ему царапину на боку. Сильно кровоточащая рана от ее слюны затянулась за несколько минут. Артур поддался этим странным ласкам с недоверием, но скоро убедился – девчонка являлась ходячим антисептиком. От глубоко воткнувшейся стрелы остался синяк и пятно розовой кожи.

– Хорошо, я верю, что гейша. А та… вторая?

– Богатые и утонченные господа часто предпочитают женщин со светлой кожей.

– Почему вас хотели убить?

– Они кричали, что девушки с постоялых дворов – демоницы. Они кричали, что из-за нас их женщины не рожают.

– Вот как… Кто тебя научил говорить по-русски?

Этот простой вопрос неожиданно поставил девушку в тупик.

– Меня никто не учил. Таков мой жизненный путь. Знание языков входит в мой гири.

– Гири? – забытое слово вспыхнуло в мозгу. – Ты говоришь о долге? Но это же бред! – не выдержал он. – Ты сама понимаешь, что говоришь? Ты знаешь языки, разбираешься в анатомии, и… тут же эти крестьяне, придурки с вилами! Как такое может быть?

– Я не помню, господин. Наверное, меня научили в детстве. Я многое умею.

– Третий раз повторяю – не называй меня господином, – он запахнул рубашку. – Так ты уже встречала русских?

– Мне очень нравятся ваши мужчины.

– Обойдемся без комплиментов, – поморщился Кузнец. – Ты знаешь, где их найти?

– Сегодня к нам в гости приезжали двое моряков. Они приплыли на корабле. Николай был так добр ко мне…

– Можно без подробностей, а? Куда они пошли? Где они живут? Где остановились?

– Один из них ранен. Если их не догнали потрошители, то они могли спрятаться. Потрошители не заходят в запретный город. Но они угнали коней и повозки, принадлежавшие гостям.

– Мне надо их найти, этих русских. Ты мне поможешь?

– Господин, лучше не покидать кров в такое время.

Артур выглянул в кривое окошко. Девчонка была права. После блужданий они угодили в старый Токио. Здесь было почти красиво, загибались крыши пагод, темнели лики статуй, блестела мокрая брусчатка. Но Артур помнил наставления Масы – здесь кончалась власть организованных банд. Переулок не освещался, на площади тускло светили фонари. За углом вяло дрались трое пьяных. Стайка угрюмых подростков играла в кости. В доме напротив, прямо в парадной, полыхал костер. Судя по запаху, старухи варили уху. В дверях маялся горбун с двумя взведенными арбалетами. Очевидно, охранял будущий ужин от воров. Кто-то уныло выл песню. Ручьи нечистот, не находя стоков, собирались в пруды. В лужах бродили утки и куры.

Часа два назад Артур отпустил вконец изнуренную крысу в районе кривых улочек, а сам забаррикадировался в первой попавшейся квартирке на втором этаже. В этом убогом райончике терлись темные личности. Несколько раз их окликали, бряцали оружием, но не тронули. Сказать по правде, соседство с настоящими разбойниками Артура устраивало больше, чем новая встреча с сегуном.

– Почему потрошители?

– Так их называла мамаша Фуми. Это солдаты сегуна, они нападают на постоялые дворы и убивают девушек.

– Так сегун – это просто разбойник?

– Он слуга императора. Император назначает сегунов всюду, кроме запретных городов.

– А почему Токио – запретный город? – Артур подумал, что впервые встретил человека со взглядом «снаружи».

– Я об этом мало что помню… – девушка наморщила лоб. – Хозяйка говорит, что в городах много заразы. Там живут колдуны, они не желают подчиняться императору.

– А вы… ваш постоялый двор кому подчинялся?

– Мамаша Фуми не говорила. Но к нам могли приезжать все.

– Я отпустил тебя. Зачем ты пошла за мной?

– Ты спас меня. Теперь ты мой господин.

– Почему снова «господин»?!

– Потому что я – гейша дзису. Так велено поступать, если что-то случится с постоялым двором. Надо служить господину, который хорошо с тобой поступит, пока не найдешь хозяйку.

С ней было что-то не в порядке. Артур вспомнил модное словечко из лексикона ушедших веков – стресс. Но девица вовсе не выглядела испуганной. Скорее ее можно было назвать сосредоточенной. В их маленькой компании он находился гораздо ближе к истерике. Потому что все перепутал – потерял «рысака», потерял еду и заблудился в вонючих предместьях, где, похоже, отсутствовала всякая власть. Словно подтверждая невеселые мысли, с улицы донесся шум потасовки и вопли. Кого-то снова зарезали. А еще через разбитое окно тянуло жареным мясом, так что желудок сворачивался в трубочку. Артур внезапно подумал, что зря отпустил крысу. Скорее всего, местная голытьба из нее уже делает шашлык.

– Что ты там жуешь? Ты хочешь есть?

– Это наша священная еда, – девушка закинула в рот два белых шарика. – У меня ее осталось очень мало.

– У тебя особая еда?

– Нам не положено кушать то, что едят мужчины.

– А если твои таблетки закончатся?

– Два дня я смогу пережить… Лучше поскорее найти мою хозяйку.

Не то что разговаривать, но даже находиться рядом с ней оказалось непросто. От девицы пер такой сексуальный заряд, что Артура буквально сбивало с ног. Несмотря на ссадины, голод и жажду. На мосту он потерял подсумок со съестными припасами и водой.

– Я думаю, нам лучше пересидеть тут ночь. Ты как считаешь, не замерзнем?

– Госпо… извини. Артур-сан, ты отведешь меня утром к хозяйке?

– Твой бордель сгорел, – он принялся сооружать постель из обломков мебели. Здесь сохранился кусок тахты и вполне европейский шкаф. – Камико, я же не местный. Я думал, ты мне поможешь найти дорогу.

– Я могу найти дорогу к хозяйке. Я знаю, где она.

– К хозяйке можешь, а больше никуда не можешь? – Он присел перед ней на корточки.

– Да, я чувствую, что мамаша Фуми жива. Гейши дзисо всегда чувствуют, где их хозяйка.

– Хорошо, мы разыщем ее. Но если ты из Йокогамы, как ты можешь ничего не помнить?

– Наверное, я не помню, потому что тяжело болела.

Она несмело потянулась к его руке. Будто хотела погладить. Кузнец отстранился.

– Не помнишь, где родилась, но помнишь, что такое «виндоуз»? – ехидно переспросил он. – А что, если это вранье – насчет утонувших родителей? Что если тебе откусили память, как и мне? Нам действительно надо встретиться с твоей милой Фуми. Она тоже говорит по-русски?

– Нет. Хозяйка – не дзису.

Неожиданно в голову Артуру пришла новая мысль.

– Камико, какой сейчас год? Только не по-вашему, а по европейскому исчислению?

Камико надолго задумалась.

– Так, проехали, – крякнул он. – Ладно, утро вечера, как говорится… Я здесь лягу, поперек двери, а ты – на шкафу.

– Господин… Артур не хочет спать со мной?

– Эээ… хочу, конечно. То есть, я хотел сказать, что здесь не слишком уютно, – он оглядел изгаженный мышами пол и заросшие плесенью стены. – Слушай, милая. Давай договоримся так – ты мне ничего не должна. Я полез в драку не для этого. Будем считать, гм… что это такой мужской долг. Такой мой гири – вечно всюду искать правды.

– Ты красиво сказал. Похоже на стих. Николай тоже хотел меня спасти.

Артур попытался вспомнить, как выглядели в «его время» проститутки. Эта тонкая артистичная девушка была напрочь лишена вульгарности и цинизма. А еще она ухитрялась после всех приключений фантастически вкусно пахнуть. И не просила жрать. И не бегала каждые пять минут в сортир. Чего следовало ожидать от человека, которого недавно намеревались вскрыть как консервную банку. И ничего удивительного, что моряк Николай собирался ее увезти с собой.

Кузнец притащил из соседнего помещения наполовину сгоревшую столешницу, выломал антресоли и все это сложил поперек двери. Баррикада все равно получилась хрупкой. Он кое-как уместился на жестких досках и стал вспоминать, сколько постелей сменил за последний месяц. Камико свернулась калачиком, ее глаза едва заметно светились во мраке. С улицы слышался топот и разудалые песни. Где-то далеко жужжали моторы.

– Артур, я тебе не нравлюсь?

– Вот дьявол… Я только попытался заснуть, – соврал он. – Какая тебе разница, нравишься или нет? Знаешь, на кого ты похожа?

– Нет, это очень интересно, – она моментально села.

– Ты похожа на календарь, – Артур щелчком сбил в воздухе надоедливое насекомое. – Когда я учился, у ребят в общаге висел большой календарь с японскими девушками. Они все походили на кукол. Они были идеальными, понимаешь? Ни прыщика, ни морщинки, и фигурки точно выточены. Тогда нам не верилось, что такие девчонки могут запросто гулять по улицам. Мы друг друга убеждали, что это фотошоп. Ты знаешь, что такое фотошоп?

– Да, я помню… – она оказалась совсем близко. Снова на коленках, но не делала попыток его потрогать. – Это термин, обозначающий сложную графическую программу…

– Не надо мне лекций, – перебил Артур. – Ты слишком красивая для этих уродов, ясно? Ты тоже помнишь вещи, о которых здесь понятия не имеют. Может, ты тоже спала в капсуле?

– Ты говоришь со мной так резко, госпо… Артур. Хочешь, я сделаю тебе расслабляющий массаж? Сюда никто не подойдет незаметно, у меня очень хороший слух.

– Слушай, я все могу понять, но извини, не поверю, что тебе не надоели мужики. Ты ведь на вашем постоялом дворе не конюхом работала!

– Как мне могут надоесть мужчины? – Она распахнула глаза, слишком большие для японки. – Я же гейша дзису. Мы любим мужчин. Некоторые, конечно, ведут себя грубо или не знают правил поведения. Но ты не такой… ты спас меня… ты красивый и сильный.

Артуру вспомнилось слово «манга». Эту красотку будто перенесли в реальный мир со страниц развязных комиксов.

– Я вовсе не красивый! – чтобы не ощущать спиной ее влажный взгляд, он нехотя развернулся и подвинулся на импровизированном ложе. В спину впивались колючки. – Ладно, не мерзни, пол холодный. Залезай ко мне, только чур не толкаться.

Она мигом перетекла к нему, устроилась вплотную, прижалась чарующим женским движением. Остатки антресолей заскрипели под их общим весом. Где-то неподалеку зарычал мотор. По переулку пробежали люди с факелами, и снова все стихло.

– У тебя два сердца, – прошептала она. – Поэтому ты такой добрый.

– Я не добрый и не красивый, – простонал Артур. – У меня руки разные, глаз торчит, вся рожа в шрамах. Меня можно использовать только на племя, но никак не в модельном бизнесе. Удивительно, что еще на племя годен после всего.

– Я… я хочу тебя.

– Что? – Он напрягся, когда ее ладонь и круглая коленка одновременно поползли по нему. – Камико, не дури!..

Он замолчал. Неожиданно поверил, потому что в темноте разглядел ее лицо. Ее маленькие ноздри расширялись и сжимались, глаза почти закатились. Девушка неистово вдыхала его запах, изгибалась горячей ящеркой.

– Стой, Камико, стой, не здесь, – он едва сдержался, чтобы не отпихнуть ее грубо. Или… чтобы не поцеловать. Всего один поцелуй, одно касание – и его сопротивление было бы сломлено. – Вот что, ты не обижайся, но… я так боюсь. Ты все-таки гейша, у тебя мужиков было много.

Он мысленно поблагодарил могучий японский язык за то, что не пришлось употреблять другое слово.

– Я не помню о других, – она взяла себя в руки, хотя трепетала, точно птенец в силках.

– А как нам быть с этим, – он кашлянул, – с предохранением? Ты что, не понимаешь? У вас тут презервативы есть?

– Но я же дзису, – девушка облегченно рассмеялась, как смеются над дитем, насмешившим взрослых. – Господин… Артур, ты опасаешься заразиться дурной болезнью? Гейши дзису никогда ничем не болеют.

– Ничем? Никогда? – язвительно переспросил он. – Ничем не болеть тебя научили там же, где водить машины, которые никто не производит?

– Почему ты сердишься на меня? – Она стекла обратно на цементный пол, устроилась в позе покорности и всхлипнула. – Я никогда не лгу. И тебе не стала бы лгать. У тебя была оцарапана рука и спина. И раны на животе. Я зализала твои раны языком, разве не так? Я могу убрать любую боль.

У Артура голова шла кругом. Стерильная проститутка, стерильная женщина, возможно ли такое? Хотя, если одни вживляют механиков в танки, а другие разводят боевых кротов… Вдруг он вспомнил о ее ранах. Пока носились по мосту, пока летели кубарем сквозь кустарник. Удивительно, как он раньше не заметил. Одежда на Камико изорвалась, но она нигде не поранилась.

– Я не сержусь, вот клянусь тебе! – Он торжественно приложил ладонь себе к груди. – Только ты не плачь. Просто я сейчас не могу. Не могу я… заниматься любовью в такой грязи, – не очень уверенно соврал он, прислушиваясь к организму. Организм настойчиво утверждал обратное.

– Тогда утром мы найдем мамашу Фуми, – повеселела девушка. – Она отведет нас в красивый дом, там есть горячие ванны, храм синто и удобная постель. Ты пойдешь со мной туда?

– Договорились, пойду, пойду, – он постарался приобнять ее так, чтобы не коснуться груди. – Только не волнуйся и не хнычь. Слушай, а где же Фуми найдет такие удобства, если ваш двор сожгли?

– У химиков Асахи, конечно.

– Не понял… – Артуру показалось, что судорогой свело шею. – Что ты сказала?! Ты раньше не говорила про Асахи!

– Но я… я раньше… – Камико закусила губу. – Раньше я не знала. А теперь точно вспомнила – там мой дом.

26 Лысые детки

Они столкнулись с лысыми детьми, когда пробирались сквозь кинотеатр.

Районы безумных корпоративных башен и мертвых реклам сменились добротными особняками. Здесь имелись живые обитатели, но не выставляли себя напоказ. Артур замечал дымки, иногда слышались быстрые шаги, блеяние коз, на ветру полоскалось стираное белье. Никто не стрелял, но никто и радушно не выходил навстречу. Невозможно было понять, кто контролирует эту часть столицы – желтые, красные или иная банда. Бешеными лесами тут и не пахло. Камико утверждала, что слышит зов мамаши Фуми, но постепенно сама заблудилась.

Два высотных здания наклонились навстречу друг другу, точно собрались пошептаться. С карнизов срывалась штукатурка, гроздьями свисали обломки железных иероглифов. Артур решил идти сквозь кинотеатр, потому что поперек перекрестка протянулась глубокая трещина. Возле трещины валялась оболочка железной обезьяны. Странно выглядели уцелевшие пропускные турникеты и афиши с динозаврами. Где-то поблизости гудело скопление народу. Но агрессии Артур пока не улавливал.

– Вон там куча закорючек, – он ткнул в вывеску посреди площади. – Это случайно не указатель?

– Указатель! Теперь будет легче, – захлопала в ладоши девушка. – Там должна быть станция метро.

– Но метро давно не работает, ты это сознаешь? – осведомился Кузнец, краем глаза наблюдая за темными провалами дверей. В кинозалах стоял полный мрак. – Ты ведь помнишь карту, которую начертили полтора века назад!

– Да, кажется, тут многое изменилось… – Камико нахмурилась. – Но я ведь никогда не выходила в запретный город…

Она не договорила.

Послышался лязг и неровный рык двигателя. Артур дернул спутницу за локоть, они перелезли через турникет и укрылись в тени. По улице, испуганно озираясь, бежали двое детей, мальчишка лет семи тащил за руку маленькую девочку. Дети были одеты в грубую мешковину, за плечами несли рюкзачки, из рюкзачков сыпалась садовая зелень. Оба наголо бритые, у обоих на руках длинные вязаные перчатки. То, что младший ребенок – девочка, Артур догадался лишь по ниткам деревянных бус. Девочка споткнулась, захныкала. Мальчик кинулся ее поднимать. Они обогнули труп обезьяны и заметались на краю глубокой трещины. Перепрыгнуть провал не смог бы всякий взрослый мужчина.

Рев двигателя стал ближе. Подпрыгивая на кучах строительного мусора, показался автомобиль с открытым верхом, оснащенный огромными тракторными колесами. Стальные дуги обвивали мотор и кабину. Вместо багажника торчала высокая железная клетка. Из выхлопной трубы чудовища валил дым. На переднем сиденье подпрыгивали трое мужчин, их лица скрывали разрисованные тигриные маски. Завидев детишек, они радостно заулюлюкали. Водитель газанул, крайний пассажир привстал и схватил длинный багор с крюком на конце. Второй разматывал сеть. Машина проехала вплотную к дверям кинотеатра. Артура и Камико скрывала перекошенная витринная рама.

– Артур, смотри – сзади, там!

В багажной клетке у ловцов уже корчились двое детишек со связанными руками. На заднем сиденье чудо-трактора Кузнец заметил арбалет и портупею с револьверной кобурой.

Мальчик и девочка у трещины заметили опасность и бросились к боковому входу в кинотеатр. Шофер в маске ударил по тормозам, лысые траки заскрипели в метре от провала. Пассажир ужом соскочил вниз, в одной руке у него остался багор, в другом – оказался поводок. На длинном поводке нетерпеливо крутилась средних размеров псина бойцовой породы.

Хрустя по стеклу, дети вбежали в темный холл. И застыли, наткнувшись на взрослых.

– Успокой их, – попросил Артур. – Я задержу тех гадов.

Камико сделала шаг вперед и ласково заговорила. Девочка заплакала. Мальчик что-то хрипло ответил. Первый человек-тигр ввалился в холл через выбитое окно. При виде его собаки у девчонки началась истерика. Однако страшная собака никого не укусила. Умильно виляя обрубком хвоста, она подползла к ногам Кузнеца. Артур нагнулся, почесал собаку за ухом.

– Хорошая девочка, умная, – похвалил Артур и, упреждая быстрое движение «охотника», с левой руки метнул нож.

Человек в маске замер, нацелив на детей свой хватательный инструмент. Второй оказался умнее, сразу отшвырнул сеть и взялся за револьвер. Оружие он держал в кобуре под рубахой. Шофер что-то вопросительно прокричал с улицы.

Клинок воткнулся охотнику в горло, прямо под край деревянной маски. Так и не нажав курок, мужчина выпустил оружие. Револьвер ударился об пол и выстрелил. Собака подпрыгнула на месте, почуяла кровь, на секунду вышла из-под контроля.

Первый «тигр» затоптался, неловко полез за стволом, так и не выпустив из рук трехметровый багор. Девочка закричала, спряталась за Камико. Мальчишка заорал в голос, он увидел водителя с арбалетом. Пока Артур доставал из пояса второй клинок и разворачивался ко входу, Камико произвела несколько быстрых перемещений. Она поймала детей за плечи, отшвырнула их за спину. Выпустила себе в ладонь из левого рукава две тонкие стальные шпильки. В правой ее кисти с мягким шуршанием развернулся хэссэн.

Охотник не ожидал нападения со стороны нежной девушки. Он неловко прикрылся локтем, ткань его куртки мигом превратилась в лохмотья, из длинных порезов потекла кровь. Охотник хотел ударить Камико своей дубиной, сделал замах, но багор свободно просвистел в воздухе и врезался в дряхлую барную стойку. Девушка присела, ударила снизу двумя спицами и мгновенно откатилась назад.

Водитель трактора замер на полпути между солнцем и темнотой холла. Свою пушку и арбалет он забыл в машине, взял лишь багор и моток веревки. Наверняка «на охоте» он не привык к серьезному сопротивлению. Длинным прыжком Кузнец преодолел турникет. Он догнал охотника в ту секунду, когда мужик уже разворачивался со взведенным арбалетом. Кузнец не стал его убивать. Стукнул пару раз башкой о дверцу машины и привязал к багажнику.

Дети, как зачарованные, смотрели на умиравшего «тигра». Человек с двумя спицами в горле дергался, пока Артур не свернул ему шею.

– Красиво у тебя получилось, я загляделся, – восхищенно похвалил Артур. – Не хотел бы я с тобой поругаться!

– Оборона чести входит в мой гири, – Камико тщательно вытерла спицы и веер.

– Отверни детей, не давай им смотреть! – укоризненно заметил Кузнец.

– Это брат и сестра, – Камико вывела малышей на улицу. – Они не послушались маму. Они пошли за травой днем. Днем ходить нельзя.

– Спроси их, кто эти ребята? Это тоже потрошители?

– Юки говорит, что это плохие люди. Они забирают непослушных детей, чтобы те служили обезьянам. Юки спросил – мы тоже заберем их к обезьянам?

– Мы не заберем, – Кузнец взломал клетку, вынул оттуда связанных детишек.

Те двое моментально попытались бежать, но Камико их сгребла в кучу. Артур в который раз удивился разносторонним способностям своей напарницы. В отчаянные моменты она собиралась, вовсе не паниковала, а вела себя крайне деловито. Артур стянул со стонущего пленника маску. Как он и предполагал, под маской охотник носил на лбу красную повязку.

– Красные… паршивые Сумитомо. Камико, посмотри там в салоне. Там не вода?

Первым делом девушка напоила детей. У ловцов нашлась пластмассовая канистра с водой. Наплевав на все потенциальные вирусы, Артур влил в себя литра полтора теплой жидкости. Подумал и плеснул в рожу связанному красному. Стоило охотнику открыть глаза, дети попятились.

– Камико, спроси, кто его послал?

В ответ на вежливый вопрос японец прошипел ругательство. Незаметно от детишек Артур схватил пленника между ног.

– Еще раз спроси.

– Он говорит, что Его превосходительство Юкихару велел подбирать бедных бездомных детишек. У нас им гораздо лучше живется, чем в колониях.

Самый старший мальчик, извлеченный Артуром из клетки, стал возмущенно протестовать.

– Артур, дети говорят, что это неправда. В их секте нынче большой сюкудзицу… праздник. В праздник нужно много вкусной травы для благовоний, она растет на черной земле. Эти злые люди караулят детей перед праздниками. Их забирают навсегда. Их сажают в клетки, выкалывают глаза и заставляют служить обезьянам.

– Камико, нам пора. Вечереет.

– Артур, разве мы бросим их здесь?

– А разве они не местные? – в глубине души он уже примирился с мыслью, что придется возвращать заблудших малявок родителям.

Дети уже не пытались сбежать. Они сбились в кучу, держась за Камико, как за маму. Но когда Кузнец полез в машину, все тревожно загалдели.

– Артур, мы можем отвести их в секту.

– В секту?

– Да… я не знаю, как перевести точнее. Они боятся идти одни, тут ездят другие охотники. Но на этой машине они тоже не поедут.

– Хорошо, пойдем пешком, – Кузнец с сожалением покинул железного коня. Ему вдруг показалось, что в прошлом он водил, и водил неплохо. – Только куда идти? Здесь яма.

– Дети говорят, что этой трещины вчера не было. Поэтому они попались охотникам. Там под землей ползут корни падальщиков.

Артур бочком подобрался к краю асфальта, осторожно заглянул вниз. На глубине двух метров пересекались вязанки ветхих проводов, еще ниже бурчала вода в коллекторе, а на дне, раздвигая землю и камни, шевелились жирные корни.

– Камико, спроси их, почему они лысые?

Приглядевшись к детишкам более внимательно, Кузнец отметил несколько явных странностей. Помимо перчаток, нелепых в теплую погоду, на ногах они носили одинаковые плотные носки и что-то типа кожаных лаптей. От их рюкзачков резко и дурманно пахло травой. А лысые головы… никто не стриг наголо. Создавалось впечатление, что у детишек волосы не росли от рождения.

– Артур, они говорят, что в Соко Гаккай все такие. Всегда.

– У меня впечатление, что с нашей добротой мы никогда не доберемся до цели, – проворчал Артур, подгоняя портупею по фигуре. Револьверы оказались чудовищно древними, длинноствольными музейными экспонатами. А патроны – новые, самодельные.

Старший из спасенных мальчишек что-то тихонько сказал. Дети заулыбались.

– Артур, он сказал, что путь всегда длиннее, если ты слишком много рассуждаешь о нем. Так любит повторять его дедушка.

27 Соко Гаккай

Они свернули за угол очередного здания и угодили на цветочный рынок. На Артура словно обрушилось пестрое ароматное цунами. Сотни людей держали в руках цветы. Среди покалеченных офисных зданий на площади пунцовым пятном выделялась яркая храмовая пагода. Крыши и колонны храма сияли на солнце, у входа разевали пасти искусно вырезанные драконы. Среди палаток и навесов зеленым пятном выделялся бронеавтомобиль. На броне сидели трое в форме, отдаленно напоминавшей армейскую. Вся площадь разом уставилась на единственного европейца. Лысый парень с винтовкой спрыгнул и направился к незваным гостям. Торговцы стали оборачиваться. Дети, всю дорогу оживленно болтавшие с Камико, рванули к своим родителям.

– Переведи, что он хочет, – Артур изобразил улыбку, левой рукой нашарил за поясом клинки. – Вряд ли они начнут стрелять при всех. Если поднимет пушку, сразу беги назад. Спрячься за вторым поворотом, я тебя найду…

Видимо, парнишка в офицерском френче был среди троицы за главного. Винтовку с оптическим прицелом он небрежно держал на локте и всем видом изображал начальство. Камико вежливо поклонилась, что-то тихо произнесла. Офицер удивленно каркнул в ответ. Камико произнесла еще несколько фраз. Офицер покачал головой, подозвал товарища. Кузнец обратил внимание, что все трое – в перчатках.

– Артур, они нам не желают зла. Это стражники при храме секты Соко Гаккай. Мы можем уйти, но лучше нам присоединиться к процессии.

– К процессии? – Артур слишком пристально следил за людьми в форме, потому не заметил появления монахов.

Монахи вливались на площадь двумя широкими потоками. Мужчины были в пурпурных плащах, прихваченных заколкой на одном плече, все сияли гладкими головами. Женщины шли отдельно, с детьми. Дети тащили на себе гирлянды цветов. Улыбчивые, довольные. Впервые с момента пробуждения Артур встретил столько улыбающихся лиц. Только одна странность его напрягала – у всех руки были в самодельных перчатках. Зато физиономии лоснились безмятежным довольством.

– Наверное, я забыла, – поморщилась девушка. – В эти дни секта празднует день рождения своего учителя…

– Учителя? – не успел Кузнец оглянуться, как их окружили парни с бамбуковыми шестами. Даже с учетом его комплекции и замечательного топора, парней собралось слишком много. Офицер с винтовкой заговорил с извиняющимися интонациями.

– Артур, он говорит, что нас отведут к президенту. Их президент – очень умный человек, он разберется, что с нами делать. Президент хочет поблагодарить нас за спасение детей. Убивать нас не будут.

– Это очень умно, – поспешил согласиться Кузнец. – Надеюсь, что их президент не таскает за собой кусок танка.

Храм оказался набит битком. В воздухе плавали одуряющие ароматы благовоний. В дальнем углу расцветали золотые лотосы, увитые гирляндами живых ирисов. Большая группа мужчин в красном распевала гортанными голосами. Подталкивая пленников шестами, возбужденные молодые люди подвели «арестованных» к пожилому сухопарому дядьке. Артуру очень понравилось, что президент читал книгу. Со знатоком литературы в этом городе ему пришлось столкнуться впервые. Еще обнадеживали очки, настоящие, потрепанные временем, в круглой оправе.

– Президент Обути говорит, что чужие редко отваживаются заходить в этот район, – перевела девушка. – Он счастлив, что непослушных детей спасли. Детей рождается мало. Они убегают за травой, хотя без охраны выходить нельзя. Вы служите у Юкихару?

Камико рассыпалась нежными музыкальными звуками. Президент поскреб лысину и нацелил на Артура очки.

– Я сказала президенту Обути, что мы идем к заводам Асахи. Если мы пойдем вокруг города, то потеряем несколько дней. Я сказала, что мы просим нас простить за вторжение. Президент спрашивает тебя, знаешь ли ты, кому посвящен этот храм?

– А почему ты за меня не ответишь? – Артур внимательно разглядывал статую смеющегося толстяка. В местном Будде было метра три роста, он весь утопал в украшениях и детских подарках.

– Президент Обути догадается, если отвечать буду я.

– Скажи ему, что я очень уважаю их великого учителя, – Артур обрадовался, что помнит, и прекрасно помнит, в честь кого построен храм.

– Мы отмечаем великий праздник Хана Матцури, – речь президента струилась, как нежный шелк. – Поэтому ваше появление можно истолковать как добрый знак. Мы никого не зовем, но вы пришли. И спасли четверых младших. Поэтому вы гости. Сегодня мы будем счастливы, если вы переночуете в нашем гостевом доме. Завтра мы отблагодарим вас за помощь. Мы поможем вам выйти к заводам Асахи. Хотя в добром разуме туда не стоит ходить.

– Артур, придется принять приглашение, – вздохнула Камико.

– Когда-то давно… до болезни, поразившей мир, праздник Хана Матцури отмечали пышно, – вслух задумался президент. – По всей стране люди одевали лучшие кимоно, брали в руки цветы и ветви сакуры. Они шли к храмам и вели с собой детей… Вы хотите послушать проповедь нашего учителя?

– Я думаю, нам следует послушать, – согласился Артур, когда девушка закончила перевод. – Нечасто в ваших краях встретишь вежливых людей.

Их устроили в сторонке на соломенных татами. Под большим блестящим Буддой появились двое юношей, они бережно внесли седого трясущегося старичка. Старичок заговорил неожиданно звонким голосом. В зале сразу стало очень тихо.

– …Гаутаме было тридцать пять, когда, сидя под священным баньяном на берегу Ганга, он достиг состояния бодхи… – торопливо шептала в ухо Артуру спутница. От ее близкого тепла Артур частенько терял нить повествования. – Он призвал всех людей изучать себя и совершенствовать не мир, а собственную душу, ибо только так можно спастись от страданий и достичь конечной цели – освободиться от перерождений…

Президент Обути кивал с блаженной улыбкой.

– Слушай, спроси этого… главного сектанта, – не выдержал Артур. – Они что, каждый вечер эту старую байку смакуют? Вроде буддистам евангелия не положены, а?

Президент выслушал Камико с вежливой улыбкой.

– Артур, он говорит, что у людей стала короткая память. Люди забывают ремесла. А удержать в памяти священную историю еще тяжелее. Президент говорит, что ты задал очень точный вопрос. Повторять историю надо каждый день, иначе найдутся те, кто трактует неверно. После молитвы президент приглашает нас разделить с ним праздничный обед.

– Обед? Это крайне своевременно, – оживился Кузнец, у которого со вчерашнего вечера желудок прилип к спине.

Однако сидеть на циновках пришлось еще долго, пока монахи спели все свои песни. Президент не обманул – пригласил в свой домик, насыпал целую тарелку печеных овощей и налил рыбного супа. Но от рыбы Артур решил отказаться, памятуя наставления Масы насчет городских водоемов.

– Я не ожидал, что у буддистов тоже есть секты, – сказал Артур, оглядывая стопки книг.

– Наше общество было образовано за сотню лет до Большой Смерти, – поделился Обути. – Нашими первыми лидерами были профессора, восставшие против зубрежки в школах. Они проповедовали творчество. Наш первый учитель Макигути провозгласил, что основа и суть человеческой жизни –это способность к созиданию. Никто из миллионов живых существ не способен умышленно строить, как человек. А это значит, что назначение человека и заключается в созидательном труде.

– Хорошая мысль, – одобрил Артур. – Я тоже так думал, только формулировал иначе.

– Вне сомнения, вы думали похожим образом, – покивал президент. – Недаром Просветленные считали, что всякий человек на планете – буддист. Только многие это иначе формулируют.

Сотрапезники рассмеялись, как старые добрые знакомые.

– Мы не придаем слишком много значения духовным практикам, – заявил Обути. – Пусть этим занимаются те, кто сыт и ленив. Нам достаточно сутры Лотоса Благого Закона и нескольких практик истинной медитации. Мы считаем, что путь к нирване должен быть прост и понятен каждому.

Артур умиротворенно прихлебывал чай, пока Камико не произнесла фразу: «Япония – это истинный объект для поклонения всего мира».

– А ну, стой! Попроси его повторить! Что он там про рай говорил?

– Секта Сока Гаккай считает, что цитадель земного рая находится в Японии. Господин Обути говорит, что наступило время «третьей цивилизации». Прежде мир делился на капитализм и социализм, на тех, кто боролся за духовность, и тех, кто боролся за деньги. Мы не верим в единого бога, сказал господин президент. Поэтому нам предназначена участь явить миру истинного мессию. Это время скоро наступит…

– Вот те и юрьев день! – Кузнец в сердцах вернул на блюдо вкусную картофелину. – И здесь политиканы. А я уж понадеялся, что хоть монахи за власть не дерутся. Камико, спроси его, кому они тут дань платят – желтым или красным?

Президент Обути вежливо улыбался.

– Соко Гаккай никому не платит. Людоед Юкихару собрал сильную армию, потому что не может без войны. Мне жаль его. Он хочет воевать с сегунами, хотя его людям хватает земли и пищи. Он болен властью, как и желтые братья.

– А падальщики? Разве они не сажают здесь свои леса?

– В обозримом будущем императрица вряд ли высадит в нашем районе хотя бы одно зерно, – с легкой грустью произнес президент. – Они пускают корни, но деревья не приживаются.

– Мне кажется, вы могли бы с ней договориться. Императрица тоже не любит насилие.

– Не любит насилие, но ведет войну. Падальщикам нужна вся земля, хотя эти милые женщины будут доказывать тебе обратное. А мы ни с кем не сражаемся. Вот в чем разница.

– А Асахи?

– Нам нет до них дела, – уклончиво ответил президент. – Старший химик Асахи считается одним из великих мастеров, но нам не по пути. Они тратят массу усилий, чтобы сохранить древнюю науку. И заигрывают с властями в Киото.

– А вы в курсе всего, что происходит в стране?

– Часто от императора и сегунов бегут рабы. Всякий раб, сбежавший от хозяина, может прийти к нам. И сразу станет свободным. Я вижу, что вы – образованный человек. Но пока вы не уловили самую суть учения, нам сложно понимать друг друга.

– И в чем же суть?

– Для нас нет общества, нет императорской власти, нет того, что называют государством. Для нас нет красных, желтых или варваров. Когда вы наверняка приходите к пониманию этих простых истин, вы прекращаете борьбу.

– Хорошо сказано, – задумался Артур. – Камико, переведи ему… Вы не можете тут избежать борьбы. За вашими детьми охотятся красные. Желтые наверняка посылают свои мотоциклетки. Падальщики роют подкопы. Наверняка сюда заглядывают и другие ворюги. Если вся ваша армия – вот эти пацаны с палками… я не представляю, как избежать постоянных драк.

– Я вам должен что-то показать, – президент вытер руки и пригласил гостей в прихожую.

Они поднялись на восемнадцать пролетов по узкой лесенке. На каждом этаже слева и справа виднелись прихожие богато отделанных квартир. Пыль лежала всюду сантиметровым слоем. К концу бесконечного подъема Артур стал уставать и пожалел, что съел слишком много.

– Это хороший дом, он выдержал много, – похвалил Обути. – Но люди не любят таскать вверх воду и дрова. В Японии есть города, где водопровод и тепло, и свет… все работает. Но только не здесь.

– Отчего бы императору не перенести сюда столицу? Здесь сохранились заводы, и порт, и можно многое восстановить. Даже с императрицей можно договориться, а прочие – не в счет.

– Вы широко мыслите, – улыбнулся буддист. – Ваши мысли подобны птицам, летающим далеко, но не вверх. Вы способны увидеть многое, это хорошо. Сейчас вы кое-что увидите с высоты и многое поймете.

Спустя два привала и бесчетное количество этажей они выбрались к солнцу и ветру. Плоскую крышу покрывал слой гуано. Глядя с громадной высоты на вымерший город, Артур захлебнулся. Камико тоже молчала.

– Теперь обернитесь.

Артур и Камико вместе охнули. Почти вплотную к небоскребу подступали черные холмы, кое-где покрытые жидкой растительностью. Это походило на поля застывшей лавы, только вулканов поблизости не было. Черные холмы растворялись в горизонте, над ними висело плотное влажное марево. На севере холмы сливались с океаном. На юге виднелась зелень, нитки шоссе и кварталы домов.

– В годы Большой Смерти здесь все горело и взрывалось. Некоторые называют это место Вечным пожарищем, – тяжело вздохнул Обути. – Мой дед рассказывал так: когда земля погасла, собрались уцелевшие женщины и увидели, что самые маленькие дети умеют делать живое из мертвого. Так появились первые падальщики. Они подманили из глубины корни, уцелевшие под слоем огня, и высадили первый лес. А часть людей, живших тут же, в пригородах, сказали, что уйдут в город и не станут жить в лесу, как обезьяны. Среди этих раскольников был отец моего деда, президент Соко Гаккай. Поэтому падальщики нас не трогают, мы тоже дети пожарища. Есть еще подземные люди, желтые и красные постоянно с ними воюют. В нашем районе четыре выхода из метро. Но подземные боятся, что их дети тоже будут лысые. Пока они нас боятся, Соко Гаккай находится под защитой Просветленного. Видите, там тропинка? Никто из чужаков не посмеет идти сквозь пожарище. Перед тем как я провожу вас в гостевой дом, скажите – вы уверены, что не хотите остаться с нами? Нам нечего вам предложить из земных благ, но… неужели вам не надоело искать смерть? Или попасть к химикам? Среди них немало мудрых людей, но большинство – безумцы. Они поклоняются только науке. Если то, что вы рассказали, – правда, они могут приделать вам не только руку, но и лишнюю голову. Камико рассказала мне о ваших… злоключениях. Если вы так хотите добраться до Йокогамы, мои ученики проводят вас через Вечное пожарище…

– Я передумал. Я пойду с Камико.

– Но… мне казалось, вы намерены найти русский корабль?

– Видимо, я слишком хотел сбежать. Теперь я намерен разобраться. Кроме того, мне стало казаться…

– Да? – президент и переводчица вежливо ждали.

– Наверное, это глупость, – смутился Артур. – Мне стало казаться, что моя потерянная память – это не так уж важно. Важнее то, что со мной происходит сейчас.

– Тогда оставайтесь, поживите у нас. Зачем вам рисковать?

Обути снял очки и расплылся в улыбке.

– Если мне суждено прожить остаток дней в вашей стране, – серьезно ответил Кузнец, – то я, несомненно, воспользуюсь вашим предложением.

– Я задам иной вопрос, – не унимался Обути. – Зачем вы спасли детей? И зачем вы спасли от потрошителей эту девушку? Она мне обо всем рассказала.

Дублируя речь старика, Камико покраснела.

– Разве это не естественно? – пожал плечами Кузнец.

– Отнюдь. Подумайте и ответьте честно. Кинулись бы вы один навстречу пулям, если бы на мосту били уродливую старуху?

– Вопрос ниже пояса… – поежился Кузнец.

– Меня радует ваша честность. Равным образом, можете сами спросить себя – стали бы вы спасать не прелестных малышей, а прокаженных? Вы молчите?

– Если я отвечу «да», вы все равно будете сомневаться в моей честности. Так что я отвечу «нет». Скорее всего, я не стал бы выручать старух и прокаженных.

– Ничего страшного. Многие бы на вашем месте прошли мимо… – Камико замялась, не сразу перевела. – Вы спасли красивую девушку и красивых детей. Потому что вам следует завести семью. Вот и все, что я хотел предложить.

– Неплохая идея, – согласился Кузнец. – Однако вначале мне следует повидаться со старшим химиком.

– Тогда вы должны кое-что знать, – президент стер с лица улыбку. – В порту есть место, где стоят шесть американских кораблей. Возможно, их днища наполовину сгнили, но чинить их некому. Никто не рискует приближаться к Большой Смерти.

– К Большой Смерти? Кажется, я уже слышал эту байку.

– Эти корабли везли вакцину против болезни, но вакцина оказалась опаснее, чем спид. Несколько лет назад химики предприняли попытку. Они мечтали найти оружие против падальщиц, но едва не погубили всех нас. Видите эти черные холмы? Химики вылили туда совсем немного, но пожарище отступило на сорок метров. Ручьи сменили направление, подземники остались без воды, а мы – без урожая целебных трав. К счастью, Большая Смерть закончилась. Все, кто был рядом с ней, – погибли.

– Поучительная история.

– Наверняка старший химик возлагал на вас большие надежды. Иначе зачем ему лечить русского варвара?

28 Рекан и кадзи

– Это настоящий рекан, – вполголоса объясняла Камико, пока Артур в восхищении бродил по комнатам. – Я помню… наверное, я читала когда-то, что прежде таких гостевых домов в стране было много.

Артур тихонько двигал ширмы, разглядывал изящные картины на стенах, горшки с цветущей геранью. Впервые за несколько недель он чувствовал себя в безопасности. Трехэтажный деревянный дом стоял в низинке, посреди тропического оазиса, со всех сторон окруженный черными холмами. Прямо в подвале бил горячий источник, отчего на листьях деревьев, на густой траве постоянно оседала влага. Артур рассматривал изящные икебаны, таблички с образцами каллиграфии, трогал наборы крошечных чашечек и бутылочек и думал, что вот оно – счастье…

Остаться тут навсегда. С этой девушкой, которая его так волнует. Естественно, не пускать ее ни к каким мамашам. И не заморачиваться с химиками, пусть себе колдуют. Не искать путей в далекую Россию, где его, вероятно, прикончат еще скорее, чем здесь. Закрепиться среди буддистов, помогать этим милым людям. Освоить язык. Чем черт не шутит, нарожать детей…

– Артур, я приготовила тебе фуро.

– Фуро?

– Пойдем, я покажу, – с распущенными волосами Камико показалась ему еще красивее.

Таинственное «фуро» оказалось всего-навсего неглубокой, но зато широкой квадратной ванной. По поверхности горячей воды плавали лепестки цветов, вокруг горели свечи, в углах комнаты дымились курильницы. Кузнец чуть не застонал, предвкушая наслаждение от горячей воды. Последние часы обычная баня стала казаться ему далеким недостижимым раем. Однако девушка не позволила мужчине сразу плюхнуться в ароматную воду источника. Преодолев слабое сопротивление Артура, гейша сама раздела его в соседней зале. Камико принялась отскребать его от грязи в пустой глиняной бочке, изредка поливая из ковшика.

– Прежде реканы часто строили там, где из земли бьет целебная горячая вода, – Камико больно натирала его спину местным вонючим мылом. – В комнатах для дорогих гостей должны висеть какэмоно – мудрые изречения. На нашем постоялом дворе тоже…

– Ой, не напоминай мне о своей благородной профессии! – Артур нежился под ее пальцами, а сам прислушивался к шагам наверху. Если в доме и жили другие гости, то вели себя тише травы. – Скажи лучше, как нам воду в корыте заменить?

– Воду не надо менять, – слегка удивилась девушка. – Я буду мыться после тебя.

– Это как? Я же грязный, как черт!

– Так принято много сотен лет, – она стала беспощадно растирать колючим мылом его макушку. – Если тебе интересно, я расскажу. Возле каждого дома стояла бочка с водой. Путник мог рассчитывать на гостеприимство, но он должен был снять обувь и помыться. А воды не всегда хватало, особенно бедным людям. Поэтому в бедных домах ванной пользовались по очереди.

– Тогда отдай мне мочалку, я сам!..

– Нет, это входит в мой гири…

– Тогда я тебе тоже спину потру, будешь знать, как спорить!

Они стали сражаться, и очень скоро опыт победил молодость. Они мылись вместе, смешно прижавшись друг к другу, облепленные пеной, выдували пузыри, смеялись и никак не могли поцеловаться. Артур не очень хорошо помнил, как донес девушку до фуро. Там Камико снова взяла инициативу в свои руки, и не только в руки, и показала ему в действии все свои шесть или восемь вариантов массажа. На четвертом варианте Артур сбился со счета. Он плавал в небесах, купался в море блаженства. Он очнулся, когда его выкатили из воды на татами и подле очутилась подушечка с иглами. На мгновение он забеспокоился, но потом предоставил ее рукам полную свободу. Иголки безболезненно буравили кожу, усталость постепенно вытекала из натруженных мышц, все меньше саднили старые и свежие раны. Он потерял счет времени, запутался, утро сейчас или вечер, и проснулся от ее пения.

Камико пела нежную песню, сидя у открытого окна. Окном назвать это было сложно, скорее плетеная ширма, отодвинутая в сторону. За окном благоухал ночной сад, искрились звезды, над покатыми холмами воздух дрожал от испарений.

Вечное пожарище, вспомнил Артур. С жадностью разглядывая обнаженную девушку, он ощупал себя. Иголки пропали, тело звенело от избытка сил.

Вечное пожарище, ну конечно же, я помню… В эту минуту к нему вернулось еще несколько разрозненных осколков памяти. Он не мог быть таким молодым, ему наверняка стукнул полтинник. Его мозг принадлежал мудрому, много пережившему человеку, а тело – тридцатилетнему борцу. Далеко в Петербурге он оставил жену и детей. Ее звали…

Он напрягся, едва не завыл от горечи, но женский образ растаял, так и не успев сформироваться. Зато вспомнился гремящий эшелон, ползущий сквозь топи Вечного пожарища. Кажется, за первым поездом вплотную шел следующий, в нем ехали тысячи вооруженных людей. Они все подчинялись ему, они везли с собой скотину, машины, зерно и прочее имущество. Они должны были собраться… кажется в Омске… или еще где-то. Собраться в могучий кулак, чтобы закрепить за российским государством границу по Амуру. Что-то случилось там, что-то плохое. Он был главным, он провел людей сквозь Вечные пожарища, сквозь стоянки дикарей и шептунов… что такое шептуны?.. а потом на них напали. Все, темнота.

Артур бессильно уронил голову на солому. Девушка затеяла грустную лиричную песню. Гейша дзису терпеливо ждала, когда ее временный господин проснется.

– Жестковато тут у них, – пожаловался Артур. – Солома колется. Иди ко мне.

Она мигом откликнулась, прервала мотив, скользнула к нему гибкой ящеркой. Артур взял в ладони ее бедра и тут же забыл о Сибири, о караванах и прочих бедах. Тени от колышущихся кустов переплетались с дымом курильниц, в ванне булькала вода, за домом вздыхали сонные козы, на стропилах повторяли стрекочущий аккорд сверчки. Ее жесткие волосы коконом окутали обоих, ее губы рисовали влажные тропы на его ключицах. Камико что-то шептала, все громче, неровной гаммой поднимаясь выше и выше вместе с его неторопливыми толчками. Артур дурел от ее терпкого аромата, от ее колючих сосков, от ее прохладной наготы снаружи и бушующего жара внутри… от неистовой силы ее юности…. ты моя девочка, сладкая моя, откуда ты такая взялась?

Без одежды она казалась такой хрупкой, он усаживал ее сверху, сжимал ей колени, она выдыхала со свистом, как маленький хищник, приподнимая верхнюю губу, раздувая тонкие ноздри, покрываясь бисеринками пота… падала на него, медлительно выворачивалась, освоившись, нанизав себя до упора, и ползла по кругу, чтобы завершив разворот, облизать ему пальцы на ногах… я тебя никому не отдам, слышишь, никаким козлам тебя не отдам, ты только…

Он закрывал глаза, чтобы не видеть ее сзади, раскрытую, чтобы не взорваться раньше времени, стискивал зубы, садился, ловил между пальцев ее груди, опрокидывал ее навзничь, на себя… она податливо, послушно выгибалась, ухитряясь не потерять единство, запрокидывая лицо, подставляла послушный рот, упираясь пятками, сплетая с ним руки… ты только моя, ты только со мной, разве не видишь, как нам с тобой вдвоем…

Каждым движением она услужливо спрашивала, что он желает получить, бесконечно готовая отдавать… складывалась для него, повинуясь, ловя оттенки, угадывая заранее, с каждой минутой превращаясь из тихой ученицы в проказницу-подростка, а из дерзкой проказницы – в откровенную бесстыжую шлюху… ты самый лучший, ты такой сильный, такой большой, да, куда хочешь, куда хочешь, мой господин…

Ты хоть капельку меня любишь?.. да, да, да, только тебя… ты притворяешься, все ты врешь… забирая ее лицо в ладони, покрывая поцелуями ее тонкие раскосые глаза, ловя в зрачках ее боль и наслаждение, когда до упора, до мягкого сопротивления внутри, до царапин от ногтей… и перевернув, жестко уронив на коленки, доходя до точки кипения, с рычанием вколачиваясь в нее, в распростертое, ловя тонкие ладошки… я не вру, не вру тебе, я так ждала тебя… Артур, не ходи со мной, не ходи, там что-то плохое, я боюсь, я тебя… молчи, не говори, спи, спи, мой господин…

Рано утром деликатным кашлем их разбудил президент Обути.

Едва заметная тропа, петляя между пологими мертвыми холмами, привела их в деревню. Большой Токио исчез. Сказочные, хрупкие домики прилепились к склону черной горы. Неспешно перезванивались колокольчики. Легкая музыка струилась из дверей деревенского храма. Тихонько поворачивались молитвенные барабаны, струились по ветру цветные полоски бумаги.

– Где мы?

– Здесь селятся беглые мастера. Одни бегут от притеснений сегунов, другие – от якудзы Маро и Мико. Мы никому не отказываем. Пойдемте, нас ждет почтенный кадзи.

– Кадзи? Камико, переведи.

Девушка приложила палец к губам.

– Здесь нельзя шуметь. Секта Соко Гаккай преподносит тебе этот подарок.

Кузницу Артур угадал по звону металла и слою окалины. Двое мальчишек на заднем дворе без устали раздували меха. Поклонившись старой женщине, гости согнулись в три погибели и пролезли под низкой притолокой. Внутри в чистой комнатке им подали чай. Одну из стен комнаты занимал сложный алтарь. Явился степенный хозяин, сел напротив Артура, стал рассматривать гостя из-под полуприкрытых век. Тяжелые, темные от металла руки уложил на коленях.

– Почтенный катана-кадзи говорит, что я привел в дом достойного человека, – перевела слова Обути девушка. – Он будет работать для тебя, после того как очистит тело. Нам надо ждать снаружи.

Артур хотел возразить, что так они потеряют еще день, но вовремя вспомнил, с кем имеет дело. Обути провел маленькую экскурсию по деревне. На площади в позе лотоса грелись старики, с каждым пришлось раскланиваться. Артур смотрел на морщинистые пергаментные ручки и гадал, сколько же им лет.

– Некоторые родились почти сразу после Большой Смерти, – президент точно услышал мысли. – Люди, родившиеся на черных холмах, живут долго. Но не могут отсюда уйти.

– Они тоже буддисты?

– Каждый из нас буддист, – улыбнулся Обути. – Хотя многие из этих почтенных жителей поклоняются духам Синто. Здесь есть и приверженцы Конфуция. Порой они смешно спорят между собой. Но дух Просветленного всех примиряет.

Когда они вернулись в дом кузнеца, кое-что изменилось. Мастер вышел к ним чистый, в сверкающих одеждах, с заплетенными волосами.

– Чтобы начать работу над новым мечом, катана-кадзи всегда моется, одевает кугэ и украшает дом праздничной соломой, – шепнула девушка. – Без этих приготовлений душа не войдет в оружие.

– Боюсь, что катаной я не умею пользоваться, – Артур представил, на сколько дней или недель придется теперь застрять в деревне, и ему стало нехорошо.

– Мастер это чувствует, – спокойно объяснила Камико. – Но это не важно. Почтенный Обути говорит, что процесс изготовления – более ценная вещь, чем спешный подарок. Сегодня ночью мастер очистит руду от песка. Он будет нагревать и охлаждать металл восемнадцать раз, сравнивая каждый разогретый кусок по цвету с ночной луной. На третью ночь мастер соберет полосы и каждую очистит от лишнего. Затем понадобится еще одна жертва и молитва, перед тем, как собирать лезвие из многих частей. Тебе нельзя смотреть на это, это секрет. Мы с тобой пока можем уйти. Но ты должен вернуться спустя столько лун, сколько укажет мастер, ко времени изготовления цуба. Почтенному кадзи понадобится твоя ладонь, чтобы цуба лежала в ней идеально.

– Передай, что я заранее благодарен. Но я тоже хочу сделать вашей деревне подарок.

Почтенный кадзи вежливо приподнял бровь.

– Мне кажется, вы тут разучились делать мыло. Во всяком случае, вашим мылом мне вчера чуть всю кожу не содрали.

– Мыло? – президент Обути посовещался со старейшинами деревни. – А сколько дней для этого нужно?

– Если вы мне поможете, справимся за день. Но мне нужны два толковых помощника.

Толковые помощники нашлись быстро. По деревне моментально разнесся слух о дивном новшестве, часа через два подтянулись сектанты из города. Артур через переводчицу пытался объяснить, что такое сода, но особого успеха не добился. Пришлось прибегнуть к дедовскому способу – добывать поташ из древесной золы. По приказу Кузнеца мальчишки прикатили и подожгли толстое полено. Самому ответственному было поручено собирать золу. Ради создания важной технологии президент согласился зарезать свинью. В деревянном чане при общем торжественном молчании Артур смешал ингридиенты и разлил массу по заготовленным ящичкам. В разные ящички он добавлял ароматизаторы, какие удалось собрать по округе, а сам молил бога, чтобы мыло застыло.

К вечеру мыло не застыло, но первая партия благоухающей продукции была роздана нетерпеливым хозяйкам. По мнению Камико, особенно удался красноватый скраб, замешанный на разновидности местного овса с добавлением меда. Удался настолько, что местные дети охотно принялись лизать и кусать аппетитные кубики.

– Заверните ящики в теплое, – напутствовал Кузнец, – не кушайте, ждите четыре дня. Потом можно мыться. Это вам не золой друга дружку тереть. Вы оба, запомнили?

Помощники покивали.

– Будете варить следующую партию – розу добавляйте, цветочков каких, для вкуса. А после упаковкой займитесь. Без упаковки торговля хуже пойдет…

После того как сотня человек подержала мыло в руках, Артура пригласили в дом к кузнецу.

– Мастер говорит, что ему приятно сделать работу для такого щедрого человека, как ты.

– Спасибо. Сам не пойму, как я мыльный рецепт вспомнил.

– Мастер говорит, что после того, как ты встретишься со старшим химиком Асахи, меч тебе больше не понадобится.

– Так они знакомы? – невольно раскрыл рот Артур. – Почтенный кадзи хочет сказать, что химики убьют меня?

– Мастер сказал то, что хотел. Меч не нужен тому, кто умеет предотвратить бой.

29 Баба-яга против

«Асахи кэмикл».

Многоэтажная коробка когда-то являла образец стиля. Теперь она мрачно возвышалась над разрушенной площадью, с нее свисали уцелевшие усики антенн и клочки реклам. Двери и окна первых трех этажей были замурованы кирпичом. Все ближе слышались стрельба, рев моторов и конское ржание.

– Хозяйка где-то рядом, она ждет тех, кто спасся, – Камико плотно запахнула плащ. – Артур, я найду ее сама.

– Дальше пойдете одни, – лысые парни с шестами замерли на красной черте. – Не подходите близко к колодцам. Там опасно, дикари. Не подходите к красной черте. Охотники Юкихару могут стрелять. В запретный город проникли потрошители из Нагано. В этот раз их очень много. Они кидают огонь сверху.

Шестеро буддистов вежливо поклонились и растворились в дебрях «новостроек». Артур вгляделся в карту, подаренную президентом. Их вели часа полтора дворами, по скрытым переулкам, трубам и кварталам, принадлежащим мелким враждующим бандам. Ребят из Соко Гаккай всюду пропускали, точно опасно заразных.

– Странно, я не помню этого места. Там, где я выбрался наружу, было что-то вроде товарной станции. Там был бункер посреди поля, рельсы и контейнеры.

– Это головной офис Асахи, – чужим голосом, словно читая по бумажке, отчеканила Камико. – В здании никого нет. Но в подвале функционирует удаленный пропускной пункт. По тоннелю служебного метро можно добраться до лабораторного блока…

– Камико, что ты несешь? Очнись! – Кузнец встряхнул ее.

Девушка ойкнула, потерла глаза.

– Все хорошо…

– Ты раньше так не говорила, – уперся Кузнец. – Ты врала мне, что ничего не знаешь про химиков?!

– Я ничего не знаю, это правда. То есть… я только что вспомнила. Наверное, здесь такое место. Уже близко.

Земля вздрогнула. Откуда-то докатилось эхо мощного взрыва.

– Ты хочешь уйти без меня? – он внимательно осмотрел широкий проспект и насчитал четыре трупа. На большой высоте проплыла флотилия воздушных шаров. От шара отделилась черная точка, стремительно помчалась вниз. Грохнул взрыв. За углом что-то горело. Донеслась пулеметная стрельба.

– Я должна вернуться, – едва не плача, в сотый раз повторила девушка. – Это гири, это мой долг.

– Я тоже должен вернуться. Тот кузнец в деревне был прав. Все это время я убегал.

– Мне Асахи ничего плохого не сделают, я это чувствую. Но тебе лучше уйти. Президент Обути сказал, что его люди выведут тебя на шоссе в Йокогаму. Ты найдешь своих русских.

– Если ты не хочешь, чтобы я сдался химикам, оставайся со мной, – выдохнул мужчина.

Артур нежно взял ее за руку, утянул за собой в нишу, прижал к шершавой стене подъезда. Под ногами прошебуршала ящерица. Грохнул еще один взрыв, гораздо ближе. В глубине мертвого офисного здания разорались чайки. Камико плакала.

Сейчас или никогда, сказал он себе. Последний шанс крутануть рулетку.

– У тебя ни отца, ни матери, сама говоришь. Кто тебя осудит? Или я слишком старый для тебя? Я не верю, что тебе нравится эта… работа. Слушай, я обещаю, что ни разу не вспомню и не спрошу. Если ты из-за этого плачешь, брось!

– Нет… не из-за этого.

– Мне наплевать, слышишь? Девочка моя… – он гладил ее мокрые щеки. – У меня тут нет никого, кроме тебя. Эти чертовы химики отбили мне память. Я раньше уверен был, что хочу вернуться домой. Сам себя убеждал, понимаешь? У нас такая поговорка есть: «Где родился, там и пригодился». Я чужой здесь и всегда чужим останусь. Но ты для меня – не просто так, понимаешь? Камико, сейчас не место красивые слова размусоливать, я прошу тебя, подумай!

– Ты… ты для меня тоже не просто так.

– Тогда почему, почему?!

– Я… Артур, я боюсь далеко уходить. Мне и так очень страшно. Я ничего не понимаю. Я как будто… – она схватилась за голову. – Как будто родилась совсем в другом месте. Люди говорят слова, а я их не понимаю. Артур, я как будто бонсай в горшочке. Так много знаю, но не помню ничего, что за пределами моего горшочка. Мне очень плохо, с тех пор, как подожгли наш постоялый двор. Мне все хуже.

– Мы уедем вместе, уплывем, – он пытался встряхнуть ее. – Мы не останемся тут, мы найдем корабль, я заберу тебя с собой…

Он ослабил внимание совсем ненадолго. Но этого хватило. Раздался хриплый окрик и такой знакомый щелчок взводимого затвора.

Не отпуская напрягшуюся девушку, Артур осторожно запустил руку под куртку и взвел курок револьвера. Зрачки Камико расширились, на лице расцвела улыбка. Она быстро заговорила на японском. Ей ответил дребезжащий прокуреный голос. Но прежде чем голос ответил, Артур уже начал разворот корпусом, прикрывая и увлекая девушку за собой. Их было четверо, трое молодых парней и сморщенная тетка. Они не прятались, но подобрались сзади незаметно и наставили стволы. Пожилая женщина в вызывающе пестрой одежде выглядела как цыганка. Одного ее пристального взгляда было достаточно, чтобы у Артура тупой болью свело кисть.

Револьвер затанцевал в онемевшей руке. Женщина хихикнула, обнажив гнилые пеньки зубов. На ее дряблой шее висело несколько тяжелых золотых цепей. Парни не моргая следили за Артуром. Камико выставила вперед ладони, загородила своего спасителя, защебетала еще быстрее. Артур понял одно – это она и есть, мамаша Фуми.

Проклятая ведьма!

– Артур, я сказала хозяйке, что ты меня спас. Она благодарит тебя.

– Вижу я, как она благодарит, – свободной рукой он разминал окоченевшее предплечье. Ощущение было такое, точно опустил руку на полчаса в прорубь.

– Мама Фуми сказала, чтобы ты отдал стражникам оба револьвера. Она благодарна тебе, но не доверяет варварам. Извини меня, Артур…

– А если я откажусь отдать? – Он оценил расстояние. Двоих успевал вырубить, но третий, по всему видно, опытный вояка, сжимал в зубах сарбакан и нарочно отступил в сторону. Заряженный арбалет он держал на локте.

– Тогда ты не сможешь пойти с нами, – виновато произнесла девушка. – Подземники не пускают в метро чужих с оружием.

– Передай своей Бабе-Яге, что мне она не хозяйка. Я все равно попаду туда, куда мне надо. Прежде ходил по улице и сегодня дойду.

Словно в ответ на его слова неподалеку громыхнуло так, что из окон посыпались остатки стекол. Над запретным городом ползли клубы черного дыма.

– Я не буду это говорить, – девушка покачала головой. – Артур, они обещали, что не будут стрелять тебе в спину. Хозяйка говорит, что сегуны бомбят город сверху. Надо скорее прятаться. Подземники умеют прятаться в прошлом.

– Где умеют прятаться?!

Мамаша Фуми внезапно оживилась. Еще минуту Артур раздумывал, стараясь не зацепиться взглядом за черные щелочки ее глаз. Эта разбитная бабенка была гораздо сильнее его. При желании колдунья могла заставить его кинуться в пропасть. Как он мог заставить крыс или собак. Странно, что Фуми командует борделем, она больше похожа на сестер-падальщиц.

– Хозяйка узнала тебя, – с ноткой изумления перевела Камико. – Химики ищут тебя повсюду. Оказывается, ты очень важный человек, Артур-сан. Тебя привез на драконе белый колдун из варварских земель. Хозяйка говорит, что она возьмет тебя с собой.

– На драконе? – Артура что-то кольнуло изнутри. Стало быть, не зря ему показалось, что видел в небе геккона с крыльями!

– Черт с вами, – он нехотя сдал оружие, только ножи оставил себе.

– Пойдемте скорее, потрошители скоро будут здесь, – совсем другим тоном закудахтала мамаша Фуми. – Это все желтые братья! Это они продают бомбы сегунам! А те потом летят нам же на головы! Проклятое жадное племя! Всех желтых следовало давно переплавить на гвозди!

Фуми первая припустила к неприметному лазу в подвал. Спускаться пришлось два пролета. Внизу, за бронированной дверью, дежурили двое парней в шубах. Оба носили косматые гривы до пояса и здорово отличались от обычных японцев. Бровастые, бородатые, даже лица покрыты мягким волосом, точно у обезьянок. Они уставились на Артура как на живого мертвеца, быстро поговорили с мамашей Фуми и впустили гостей в подвал. Там у маленькой печки грелись двое мужчин и три девушки, уцелевшие после налета на бордель.

– А ну стой, – несмело окликнул бородач, услышав родную речь. – Никак свой?

– Русские? – охнул Кузнец. – Ребята, мать вашу…

Спустя минуту все трое обнимались и целовались. Только вдоволь наобнимавшись, парни заметили слишком толстую руку Артура и выпуклый черный глаз.

Высокий бородач, похожий на викинга, держал локоть на привязи. Второй, круглолицый парень славянской внешности, щеки в шрамах, непрерывно моргал. Оба выглядели как бродяги, грязные, мокрые.

– Ты откуда такой… красавец?

– Вообще-то из Петербурга, – не надеясь на эрудицию соплеменников, пояснил Артур. – Прооперировали неудачно.

Мужчины переглянулись, они явно не понимали.

– Меня Николаем звать, – представился высокий купец. – Его вон Юркой. Ну, натерпелись мы тут, земеля! Слышь, а девку-то я эту тогось! Девка-то та самая, да, Юра? О, я ее заберу! Сказал же, увезу!

И попытался схватить Камико за коленку. Та увернулась, Кузнец напрягся. Впрочем, охрана не позволила бы драться. Мамаша Фуми встряла между мужчинами.

– Во дела! – хлопнул себя по ляжкам Николай. – Эй, милая, помнишь меня?

– Помню, – потупилась Камико и ближе придвинулась к своему спасителю. – Артур, хозяйка говорит, что нашла этих варва… этих русских, они прятались в городе. Они были гостями нашего постоялого двора. Остальных гостей убили потрошители. Эти русские отдали маме золото и оружие. Она обещала их отвести к постам Асахи. У химиков есть выход за чертой города.

– Откуда вы тут?

– Так с Йокогамы ж! Это все правда, нас эта кикимора спасла, – кивнул на старую японку Юрий. – Она ж это… мамка над девками была, вот как.

Мамаша Фуми захихикала. Прежде чем идти дальше, она развернула пакет и угостила девушек мелкими белыми шариками. Камико с жадностью набросилась на угощение. С потолка посыпалась штукатурка. Невдалеке дважды ахнула пушка.

– Что там жуешь?

– Это священная пища гейш дзису. Теперь мне станет лучше.

Николай вознамерился обнять Камико за талию, но та снова увернулась, вторично спряталась за Артура.

– Ты чего? – изумился Николай и полез в третий раз, хотя Юрий пытался его урезонить. – Ты чего, иди ко мне!

– Не трогай ее, – вежливо посоветовал Артур.

– А ты кто тут такой?

– Считай, что я ее старший брат.

– Вот значит как! – растерялся купец, вместо тонкой талии девушки наткнувшись на каменный бицепс Кузнеца. – Сговорились, да? Да плевать я на нее хотел!

Человек в комбинезоне отворил внутреннюю дверь и зажег лампу. Из неосвещенного прохода дохнуло холодом.

– Больше никто не придет, – быстро объяснила Артуру Камико. – Хозяйка чувствовала, что я жива, и ждала только меня. Теперь нам надо сесть в поезд.

– В поезд? – Кузнец не уставал удивляться.

Один из волосатых парней запер изнутри громоздкую дверь, другой поднял шахтерский фонарь и повел гостей еще ниже. Они прошли темный коллектор, по гремящим мосткам миновали бойлерную, шахты с замершими вентиляторами и очутились на стыке анкерного кольца, обеспечивавшего устойчивость всей башни «Асахи». Провожатый нащупал крышку люка, дальше спускались по почти отвесным лесенкам. Внезапно стало теплее, на стенах заплясали багровые тени. Потянуло гарью, словно внизу горел адский костер.

По пути купцы сбивчиво рассказывали о своем неудачном торговом предприятии. Чем дольше Артур слушал, тем меньше ему хотелось разделить компанию с соотечественниками. Все их помыслы сводились к успешной торговле. Юрий сетовал, что товарищи уже могли поделить его долю. А Николай грозился перебить всех, кто тронет его корабль со шкурами. Оба не доверяли хитрой хозяйке постоялого двора, но вынуждены были отдать оружие и золотые цепи.

– Давай с нами в Йокогаму, – уговаривал Николай. – Вместе веселее, пробьемся. А девку-то ты чего? Глаз на нее положил, да? Да брось ты это, ей со мной лучше будет. У меня две лавки, дом хороший, а у тебя что?

– Она сама решит, что ей делать, – Кузнец решил, что не время ссориться.

Они угодили в метро. На путях пыхтел маленький самодельный паровоз. То, что его собрали из подвернувшихся деталей, сомнений у Артура не вызывало. К паровозу, за угольным тендером, были прицеплены два вагончика. В кабине вспыхивал огонь самокрутки. На задней площадке размещались двое в приборах ночного видения, с турельным пулеметом. Над кабиной машиниста устроился парень с огнеметным раструбом. На двери вагончика с большим тщанием был нарисован мужской силуэт, висящий на веревке с поджатыми ногами. Кузнецу вдруг показалось, что он уже где-то видел этот рисунок, и видел неоднократно…

Где-то наверху гулко прогремели взрывы. По лужам на путях пошла мелкая рябь, с потолка посыпался песок. Провожатый медленно покачал фонарем. Ему ответили. Из мрака станции возник японец в унтах и меховой выворотке, заросший от подбородка до бровей. Глянув на него, Кузнец ощутил, какой ледяной холод стоит в подземелье. Жар поднимался вверх от паровоза, а в углах станции можно было околеть за пару минут.

– Хозяйка говорит, это люди подземного братства, – шепнула Камико. – Они возят грузы и людей, когда наверху война. С ними стараются дружить. Они умеют прятаться и прятать.

– Ага, подземники… – Артур испытывал чувство дежа-вю. Ему вдруг показалось, что все это уже происходило. Заброшенное метро, деловитые мужики в шубах, плата натурой за проезд… Неужели в Питере после Большой Смерти он тоже встречал подземников? Впрочем, ничего удивительного, там метро строили на случай ядерной войны! Он силился вспомнить, но ничего не получалось. Темнота.

– Так ты что, ничего не помнишь? – не отставал Николай. – Вот сволочи-то, а! Как тебя порезали… Юра, ты глянь, что с нашим братом творят. С обезьяной человек дрался! Правду мужики говорили, нельзя было сюда плыть!

Последние минуты Кузнеца мучило еще одно неприятное ощущение, это походило на сотни мягких коготков, царапавших мозг. Делиться со спутниками не имело смысла. Никто, кроме него, не слышал чужих мыслей, разве что мамаша Фуми?

Они роились где-то поблизости. Не злые, но почти все время голодные. Их было очень много. Чем-то похожие на крыс, которых он собрал вокруг себя на ледоколе, но не крысы. Поодиночке гораздо глупее крыс, но сообща… нечто непонятное.

Волосатый человек в шубе принял плату за проезд, что-то тяжелое в двух мешочках. Рассадил пассажиров по твердым лавкам внутри вагончика и провел короткий инструктаж. Не высовываться, если начнут стрелять. По первой команде всем валиться на пол. Покидать вагон только по приказу. Артур за все время выучил по-японски дюжины три слов, но чувствовал, что подземник говорит иначе, совсем не так, как Камико.

– Оказывается, хозяйка с ним знакома, – задумчиво поделилась с Артуром девушка. – Начальника поезда зовут Юдзи-сан. Кажется, он спросил хозяйку, неужели опять сожгли ее выгодное дело. Я не понимаю… Неужели у мамы Фуми раньше был другой постоялый двор? Юдзи-сан говорит, что потрошители из Нагано атакуют Токио с двух направлений и кидают бомбы с воздушных шаров. Хозяин Красного Токио послал против них своих крылатых, но шаров слишком много. Потрошители подожгли бешеные леса и разрушили один из заводов желтых. Еще они разрушили два моста. Они кидают бомбы туда, где прячутся подземные деревни братства. На севере потрошители сожгли несколько поселений, но потом столкнулись с крысами императрицы и отступили. Многие тоннели затоплены водой. Это плохая вода, она течет с Вечного пожарища… Поэтому Юдзи отвезет нас до станции «Шибаши», но не уверен, что там тихо. Юдзи-сан говорит, что до бункера Асахи везти нас не хочет. Хозяйка против, она ругается…

«Ругается» – это было слабо сказано. Мамаша Фуми превратилась в фурию. Не поднимая голоса, она ревущим шепотом загнала подземника в угол вагончика. Вагон тем временем тронулся. Со скрипом завертелись колеса, застучал паровик, понесло едким дымом.

– Баба-яга против, – рассеянно пошутил Артур, снова рассматривая подозрительно знакомый рисунок. Внутри вагона это походило на алтарь с курильницей. Мужчина с квадратной челюстью, на голове что-то вроде шапочки с черными ушками, маска с прорезями для глаз.

– Что такое «Баба-Яга»? – не поняла Камико. – Хозяйка говорит, что между Асахи и подземным братством есть старый договор и его никто не отменял. Если Юдзи-сан не довезет нас до крепости, то она пожалуется старшему химику, и подземники не получат новых уродов для строительных работ… Артур, я не поняла, о каких уродах она говорит?

– Зато я понял, – Кузнец вспомнил двухметровых горилл, оборонявших инкубаторы Асахи от повстанцев. – У них тут, видимо, налажен бартер.

– Чудно ты говоришь, – покачал головой до того молчавший Юрий. – Слыхал я, вроде есть такой город… как ты его назвал. Петрибург, да? Далеко от нас, морем не доплыть. Колдуна у нас во Владивостоке видали, на летучем змее прилетал. Много чего он болтал, да не верили ему. Едва не забили спьяну. Болтал, мол, царь там в Петрибурге сильный сидит, как тебя его звать, Артуром. И живут там, мол, богато, на моторах все ездят, белый хлеб едят. Правда, что ли?

– Не помню, – честно сказал Артур. – Кто-нибудь знает, что это за тип?

Он указал на изображение ушастого незнакомца в коже.

– Кажись, это божок ихний, – предположил Юрий. – Идолище людоедское, не иначе!

– Это символ подземного братства, – пояснила Камико, – нельзя смеяться над их богом!

Хозяйка борделя снова покормила девушек таблетками. Юдзи молчал. Через узкую дверцу он выбрался на тендер и стал помогать машинисту кидать уголь. Короткий состав бежал в кромешной мгле, лишь впереди по мокрым сводам плясало пятно света от прожектора. Вагончики опасно раскачивались, пассажиры крепко упирались ногами и руками, чтобы не свалиться. От дыхания поднимался пар. Где-то неподалеку Кузнец опять уловил присутствие мелких неразумных животных.

– В Токио должно быть и наземное метро, – стуча зубами от холода, поделилась с Кузнецом девушка. – Артур, наземное метро очень большое. Как жаль, что я не могу показать тебе нашу красивую столицу, как жаль, что мир изменился к худшему!

Впереди забрезжил свет. Поезд выпрыгнул на большую станцию. В потолке виднелись вентиляционные решетки, наглухо забитые грязью. Очевидно, в период дождей вода смывала грязь. Все стены станции были в потеках. Ярко светили лампы у пассажирских переходов. Свободное пространство станции заполняли домики, слепленные из битого кирпича и глины. Из окошек домиков выглядывали хмурые лица, подслеповато щурились на огонь. На месте разобранного пешеходного перехода шумели насосы, вода толчками поднималась по трубам куда-то вверх. В конце станции, в загоне бродили овцы. Машинист затормозил перед шлагбаумом. Из-за горы мешков вылезли мохнатые подземники, перекинулись парой фраз с начальником.

– Они говорят, что у северного коллектора идет бой. Мы можем проехать лишь три станции. Дальше придется идти поверху или ждать несколько дней, пока потрошителей прогонят, – встревожилась Камико.

– Вот зараза! – выругался Николай. – А винтовочки-то у нас отняли.

Девушки загалдели, мамаша Фуми прикрикнула на них и принялась чистить свои пистолеты. Машинист повел состав дальше. Тоннель дважды раздваивался, встретилась еще одна застава. Затем справа показались теплицы – десятки горизонтальных штреков, отходящих от основной трубы. Там тускло светили грибы, под прозрачной пленкой потели невидимые овощи. Юдзи стал что-то объяснять, заметив интереспассажиров.

– Он говорит, что здесь селились первые подземники, их звали Первейшими. Первейшими были те, кого бросили в запретном городе в годы Большой Смерти. Забойщики скота, преступники, слабоумные, дезертиры. Они хотели укрепиться под землей, пока наверху будет пустыня. Они забрали с собой все, что могли, и заперлись. Но снаружи их атаковали те, кто не успел спрятаться. Юдзи говорит, что мы въезжаем в столицу их братства.

Паровоз уперся в частокол из железных прутьев. Через пару секунд решетка дрогнула и поползла вверх. Николай присвистнул, Юрий от изумления замер на полуслове.

Луч прожектора ослаб. Дребезжа на стыках, состав вкатился в удивительный город. Судя по замшелым вывескам, до эпидемии здесь располагался подземный торговый центр. Сохранились транспортеры, указатели отделов и даже обрывки веселых плакатов. Артур насчитал восемь этажей в центральной стеклянной башне, хотя, вероятно, часть комплекса находилась выше поверхности земли. Колоссальное помещение освещалось гирляндами ламп, где-то в вышине крутили лопастями вентиляторы. Торговые залы давно превратились в общежития. Две башни поменьше соединялись с центральным универмагом широкими проходами. Во все стороны от главного «муравейника» разбегались свежие и старые тоннели. Высоко над головой, точно колья, торчали концы свай. Видимо, подземники, расширяя жизненное пространство, докопались до фундаментов зданий. Жилища они возводили из любых подсобных материалов. Вагоны метрополитена соседствовали со сборными щитовыми домиками, автотрейлерами и гаражами. По переходам и мосткам сновали лохматые дети, заросшие с головы до ног, как мартышки, тащили глиняные котелки на длинных палках. Дети резко отличались от малышей из секты Соко Гаккай. То ли вследствие вечного холода, то ли по местным законам, тут никто не пел и не смеялся, зато все напряженно работали. Встречалось очень много слепых. Слепые старики ловко пробирались между зрячими, взбирались по неустойчивым лесенкам, стирали белье в чанах, кормили домашнюю птицу. Иногда попадались глубокие вертикальные колодцы, из них по транспортерам поднимали размолотый камень. В колодцах трудились уроды, рожденные в инкубаторах Асахи. С тупым упрямством гиганты вгрызались в породу, углубляя владения братства.

– Вот так столица! – протянул Артур. – Камико, спроси его, зачем они до сих пор сидят под землей? Ведь наверху все живы.

Камико перевела. Юдзи и мамаша Фуми вместе рассмеялись. Подземник показал на трубы, тянущиеся снизу вверх.

– Братство продает наверх чистую воду. Наверху из многих пресных водоемов пить опасно. Мы сейчас подъезжаем к границе Большого Токио. Чистую воду покупают не только химики, но и крестьяне. Подземники никогда не отдадут свое прибыльное дело. Кто не имеет своего дела, становится рабом.

Над скопищем волосатых людей, уродов и машин нависал громадный плакат с изображением мрачного ушастого человека, затянутого в кожу. На этом плакате мужчина не висел вверх ногами, а стоял, гордо расправив плечи.

Артур узнал его. Вспомнил.

– Мать вашу, это ж Бэтмен!

– Не произноси вслух имя их бога! – прошипела мамаша Фуми. – Здесь миллионы его верных слуг!

30 Мышиное братство

Подземники нарыли тоннелей, соединив в одну систему метро, заброшенную канализацию, теплопроводы и служебные линии бывших корпораций. Повсюду тянулись узкоколейные дороги, по ним лошади и паровики неторопливо влекли вагончики. Состав, в котором ехал Артур, очевидно считался чем-то вроде крутого экспресса. На остановке во второй вагон втиснулось человек двадцать, судя по замызганой одежде – шахтеры.

– Они едут в зону ремонта, куда попали бомбы, – сообщила Камико.

– Ты глянь, что настроили косоглазые, – не стесняясь девушек, бородатый Николай длинно выругался. – Они тут побогаче нас живут!

Под вывеской «Гуччи» дети ухаживали за кроликами. В огромном отделе «Сони», за запотевшими стеклами, раскинулась гидропонная ферма. Модный дом «Кокай» выращивал грибы. Галереи роскошных бутиков были поделены на клетушки, там стучали молотками мастеровые. Но гораздо больше грохота производили строители и проходчики. За внешними стенами торгового центра десятки буров вгрызались в камень, по направляющим непрерывной чередой ползли вагонетки. Раза два Артур видел железных обезьян, ловко забивавших сваи. В другом месте обезьяны, прилипнув к скале, развешивали светильники. Повсеместно виднелись следы наземных атак – пыль, щебень, куски обвалившейся породы, разбитые домишки. Но подземники постоянно ремонтировали свои владения, вколачивали опоры мостов, вешали бамбуковые перекладины. Четыре быка, погоняемые мальчишкой, крутили ворот, сложная система шестерен передавала усилие на водяные насосы и электрогенератор.

Человек в защитных очках перевел стрелку. Поезд дернулся, резко свернул под мраморную арку. Колеса громыхали над краем пропасти. После долгого перегона паровозик затормозил, шахтеры вышли, нацепили каски и шустро полезли вверх по бамбуковым лесенкам. На соседнем пути разгружалась платформа с бревнами, к ней цепляли бочки с водой. Раскачивались лампы, раскачивались тени. Провожатый выскочил, о чем-то заспорил с «пограничниками».

– Выходите, – почему-то шепотом приказала мамаша Фуми.

Здесь, на границе сияющего подземного города, было темно и прохладно. Ветка метро осталась в стороне, но десятки укрепленных ходов пронизывали толщу земли. Журчала вода, но сквозь журчание пробивался еще какой-то звук, раздражающе тонкий свист и беспрерывное шлепанье, точно били мокрым бельем по воде. Вдоль гирлянд светящихся грибов бродили незрячие старички с лейками. Отсалютовав Юдзи, по тропе протопали вооруженные патрульные со слепыми псами. Подземник указал вверх, приложил палец к губам и первый стал взбираться по крутой лесенке. Трое вооруженных охранников Фуми неотрывно сопровождали девушек.

Артур задрал голову и быстро понял, откуда берется противный атональный шум. Они просыпались, миллионы слуг Бэтмена. Летучие мыши гнездились под сводами громадной пещеры. Скорее всего, изрезанные водой каверны образовались еще в те времена, когда копали котлован под первый подземный универмаг. А нынче соплеменники Юдзи сами усердно расширяли мышиные владения.

– Перед входом в дом снять обувь, – перевела Камико.

Мужчины покряхтели, но разулись. Дом настоятеля братства оказался неожиданно красивым. Трехэтажная пагода прилепилась на крутом склоне, точно ласточкино гнездо. Из дыр в бамбуковой крыше тонкими струйками полз дым. Колонии грибов освещали местность голубым холодным светом. Внутри, за пологом, чадили толстые свечи, но царила скромная, функциональная обстановка. Черные доски пола, натертые до блеска, серые циновки на стенах и яркая фигура Бэтмена над алтарем. И стая сонных летучих мышей под потолком. Очень старых и крупных животных, заросших седой шерстью. Мыши тревожились, ловили отзвуки далеких разрывов.

– Это ты, красавица Фуми? – навстречу гостям с хихиканьем выкатился круглый человечек, мохнатый, как болонка. На его макушке красовалась кожаная шапочка с мышиными ушами. – Давно не виделись, красавица.

Фуми заквакала в ответ. Камико вполголоса переводила.

– Помощник настоятеля говорит, что рад услужить своим друзьям, химикам Асахи. Как раз неделю назад закончена укладка водоносных труб для верхних лабораторий. Но возле застав идут бои, потрошителей привел сегун Дзиро. Это не человек, а волк. Он поклялся императору, что одолеет Токио… Мама Фуми удивилась. Она спрашивает, отчего император верит злому сегуну, ведь старший химик Асахи воспитывал императора. Помощник говорит, что вдобавок ко всему взбунтовались псы из Большого убежища. Дикари всегда поднимают голову, когда наверху война. Из-за бунта проезд через Большое убежище закрыт. Теперь помощник настоятеля предлагает нам чаю. Мама Фуми говорит, что мы будем счастливы станцевать для настоятеля…

Артур не стал слушать церемониальные глупости. Гораздо интереснее было смотреть в окно.

В вечных сумерках открывался такой вид, будто дом настоятеля возвели в глубине песочного карьера. По спиральной тропе вверх ползли телеги с кусками породы. Их тащили существа, похожие на поджарых коров. На дне карьера блестело озерцо, отсюда начинались два широких искусственных тоннеля. С одной стороны проходчики ушли далеко, с другой – одолели всего метров десять. Возле буров суетились кряжистые полуголые гиганты с крохотными головами. Одни поливали наконечники буров водой, слышалось шипенье и свист. Другие непрерывно вращали колеса и рычаги, третьи двигали вперед проходческий щит. Артур подумал, что уродцы доставлялись сюда в рамках кооперации между мышиным братством и Асахи. Четырехрукие существа орудовали молотками, ловко связывали толстые стволы бамбука, укрепляли стены шахт. Двое паукообразных взбирались вверх по отвесной стене, разматывая за собой бухту с кабелем. Гудели насосы, тарахтел дизель, слабые фонари раскачивались над котлованом. Трудились не только создания Асахи, обычные люди тоже вкалывали вовсю.

Возле насосной станции Артур приметил «головастиков» в комбинезонах и шлемах, они расставляли теодолиты, суетились с чертежами. На дне котлована, возле булькающего озера, «бригадир» с лампой на лбу отчитывал группу мускулистых уродов. Каждый из них был вшестеро крупнее начальника. Но самое интересное зрелище для Кузнеца состояло совсем в ином. Котлован вырыли не просто так. В нескольких местах сквозь толщу спрессованной земли тускло блестел металл.

– Кланяйся, всем кланяться! – долетел до Кузнеца робкий шепоток девушек. – Сам настоятель братства явился!

Настоятель мышиного братства недавно разменял второй десяток. Кузнец поклонился, едва сдержав смех. Мальчишка в черном плаще и костюме героя грел на груди крупную летучую мышь. Мышь скалила зубы и грызла сухарики. Еще двух крылатых, завернутых в одеяла, внесли помощники настоятеля, как две капли воды походившие на первого – пухлые, заросшие и веселые.

– Это интересно и поучительно – встретить Проснувшегося демона, – круглолицый мальчик с нескрываемым любопытством оглядел Артура. Уши на его шапочке слегка шевелились. – Колдуны Асахи всюду посылали гонцов, чтобы отыскать человека с драконьим глазом. Но я знал заранее, что вы вернетесь в крепость.

– Откуда ты… вы знали? – немножко странно было общаться с бородатым ребенком, но Кузнец быстро привык. А еще – ему показалось, что мамаша Фуми и настоятель общаются между собой на ином, бессловесном уровне.

– Умная птица возвращается к старому гнезду, – сказал мальчик.

– Почему вы считаете меня умным?

– Глупый не выживет в запретном городе.

– А почему поучительно? – Артуру уже не казалось, что двенадцатилетний ребенок валяет дурака. Определенно, мальчишка был совсем не прост. За наивной внешностью скрывался стариковский ум.

Камико помедлила с переводом.

– Все новое добавляет мудрости, если верно это новое использовать. Когда слышишь слишком много хорошего о чужаке, перестаешь в это верить.

– Мне тоже приятно с вами познакомиться, – поклонился Кузнец. – Могу я спросить, отчего настоятель братства так молод? Ваша должность переходит по наследству?

Мамаша Фуми фыркнула, но помощники с мышами довольно разулыбались.

– Разве долгое правление не гарантия спокойствия и благоденствия народа? – вместо юноши ответил толстяк. – Там наверху, в третьем этаже дома, находится главное святилище. Когда мыши вылетают на охоту, мы отпираем ставни. Чтобы дух нашего повелителя тоже мог вылететь в ночь. Телесная оболочка повелителя держится на нитях его паутины. Когда приходит пора избирать нового настоятеля, шестеро помощников раскладывают вокруг повелителя дощечки с именами всех детей возраста взросления. Дух повелителя никогда не ошибался, он указывает на способнейшего из тех, кто способен править подземным городом. Это всегда мальчик из рода Первейших.

– Это очень мудро, – нашелся Артур. – А можно узнать, зачем настоятелю шестеро помощников?

Как раз вошел третий толстячок, обнес гостей чаем.

– Это же очень просто, – сквозь шерсть разулыбались мышиные слуги. – У нас шесть источников чистой воды.

– Вот хитрюги, – пробубнил Юрий. – Вшестером водичкой чистой завладели, а народ дурят, будто малец всем заправляет!

– Некоторым кажется, что помощники выбирают Первейшего, – мальчик в костюме Бэтмена улыбнулся, словно понял язвительные слова русского без перевода. – Они ошибаются. Например, ведь есть и такие, кто хочет получить драконий глаз, не имея на него прав. Но глаз дракона колдуны вставляют только тому, кому положено видеть позади себя. Только царствующим особам.

Стало тихо. Николай и Юра уставились на Кузнеца, как на ожившего идола.

– Но я не царствующая особа, – криво улыбнулся Артур.

– Два сердца имеет тот, кому не хватает одного, – перевела Камико.

– У тебя что, два сердца? – охнул Николай. – Как это «не хватает»? Почему не хватает?

– Настоятель братства говорит, что есть люди, которым всегда не хватает одного сердца. Они стремятся вместить слишком много любви к людям, одно сердце рвется.

Артур почувствовал себя неловко. Его выручило появление четвертого помощника с подносом сладостей. Мамаша Фуми оживленно заворковала с толстяками. Девушки-гейши скромно устроились в углу. Юра и Николай наворачивали за обе щеки угощения и шептались.

– Вы могли бы качать воду с глубины и возить грузы, но сами жить наверху? – предположил Кузнец.

– Знаете, кем был мой прапрапрадед? – мальчик в мышином костюме перестал улыбаться. – Он работал забойщиком скота. Вы чужеземец, вы не понимаете, что такое в Японии родиться в семье забойщика скота. Это люди, которых раньше не замечали или обходили стороной. Когда началась эпидемия, которую все называют Большой Смертью, мой прапрапрадед смеялся. Потому что смерть всех уравняла. А потом они решили сбежать в метро, вся семья. Когда стало ясно, что даже после общей смерти люди не равны. Когда стало ясно, что солдаты вывозят богатых в безопасное место. Так они думали тогда, что существует безопасное место… А здесь, под запретным городом, была иная жизнь. Сюда стали приходить те, кто изменялся. Они назвали себя Первейшими. Падальщицы тоже изменились, они пили воду у границ пожарищ. И люди из Соко Гаккай изменились, они не желали покидать горячие холмы. Но те, кто ушел вниз, уже не могут вернуться. Мы стали другими.

– Поэтому вас всех так хочет уничтожить сегун Дзиро?

– Сегуны преследуют всех, кто не похож на жителей провинций, – отмахнулся мальчик. – Им нашептывают при дворе императора, что запретный город полон кладов и красивых женщин. Глупые люди верят. Они умеют махать мечом, но не умеют думать.

Маленького старичка прервали, поднесли телефонную трубку.

– Настоятель братства говорит, в северном тоннеле на проходчиков трижды нападали псы из Большого убежища, – зашептала Камико. – На южной ветке прорыв, не успевают откачивать грязь. Поезд там не проедет. Настоятель предлагает нам подождать здесь два дня, пока починят стыки и высушат пути… Но хозяйка против. Она говорит, что заплатит за вооруженную охрану. У нее осталось лишь на два дня священной еды.

– А что будет с тобой потом? – Артур вспомнил, что при нем Камико практически ничего не ела, только пила воду.

Девушка не ответила. Артур наблюдал, как за раздвижной дверью Юдзи накручивает ручку полевого телефона. В соседнем помещении у помощников был оборудован узел связи. Змеились провода, на консоли размещались десятки телефонов, пищала рация. Две бритые макушки склонились над телеграфным аппаратом.

– Юдзи говорит, что для друзей Асахи всегда готова еда и постель. Но настоятель братства не пошлет людей в северный тоннель. Даже если удастся загнать дикарей обратно в очистной коллектор… есть вероятность, что потрошители снова напали на посты Асахи. Крепость не выходит на связь.

– А кто такие эти дикари?

На вопрос Камико пухлые помощники брезгливо поджали губы.

– Отребье, уроды. Им нравится жить в коллекторах и заводских подвалах. Но самые гнусные окопались в Большом убежище, потому что там до сих пор хранятся запасы консервов. Мы снабжаем их чистой водой, чтобы безопасно возить грузы. Иногда они нанимаются рыть тоннели, но рабочие из них плохие.

Мамаша Фуми подкрутила фитиль фонаря, грозно осмотрела своих спутников.

– Вы можете остаться тут, – одна из гейш поклонилась русским торговцам. – Хозяйка заплатила за вас перевозчикам. Через два дня в южном тоннеле поднимется вода, вас вывезут на лодке к станции «Дамон». Там вас заберут портовые, отвезут к вашему кораблю. По суше идти опасно.

Николай и Юрий коротко посовещались.

– Вы что, нас за трусов держите? Верните нам ружья и патроны, мы с вами пойдем.

Фуми победно обернулась к «начальнику поезда».

– Итак, у меня не трое, а шестеро мужчин. Юдзи, верни им винтовки.

– Есть закон, – набычился подземник. – Оружие чужакам – только за границами города.

– Верни им оружие, – повелел юный настоятель. – Только пусть знают – если пойдут по северной ветке, путь назад будет закрыт.

– Камико, почему? – снова не выдержал Артур. – Почему мы не можем вернуться, если застрянем?

Девушка с поклоном переадресовала вопрос хозяйке.

– Артур-сан, кажется, они обманывают. Они сказали, что от дикарей можно заразиться смертельными болезнями. Но тетушка Фуми им не верит…

Настоятелю поднесли сразу две телефонные трубки. Где-то далеко ударили в гонг. Взрыв очередной бомбы принес облако пыли.

– Почему солдаты императора бомбят именно здесь? – Артур вглядывался в противоположную стену карьера. Там образовалось несколько трещин, сквозь них стала еще лучше видна литая металлическая поверхность. Два биоробота не удержались на круче, скатились вниз, их осматривали техники.

– Мерзкие потрошители имеют цель погубить нашего настоятеля, – бодро отрапортовал помощник. – Кто-то наверняка сообщил врагам, что именно здесь находится дом повелителя.

Мальчик лишь молча закусил губу, хотя Артур ждал ответа именно от него. Телефонисты коротко поклонились и исчезли за ширмой. Аудиенция завершилась, настоятель вышел проводить гостей, толстяки потянулись за ним.

Обратно отступали той же дорогой, по крутым ступенькам, вырубленным в скале. Добравшись до паровоза, Юдзи с ворчанием вскрыл ящик с конфискованным оружием.

– Берите и уходите! – закутанные в мех парни навалились на противовес шлагбаума.

Со скрипом поползла вверх тяжелая решетка, открывая жерло тоннеля. Оказалось, что паровик с вагончиком стал бесполезен. Дрезина служебного метро крепилась на монорельсе, в отсутствии высокого напряжения ее можно было передвигать только вручную. Хорошо смазанные колесики катились по скрытым направляющим. Рубильники и рычаги из кабины управления давно вырвали. Вместо бамперов подземники приварили толстые железные листы, защищавшие пассажиров от фронтальной атаки.

Неожиданно выяснилось, что юный настоятель поступил хитро. Он не дал мамаше Фуми людей, но зато отрядил двух уродов, из числа креатур Асахи. Прежде чем взобраться на дрезину, Артур обошел маленькую армию по кругу. Первого из богатырей звали Уго, он возвышался над людьми на две головы. Мощные руки свисали до земли. Два позвоночных столба несли могучий торс. Крошечная голова тонула в плечах. Кусок ткани едва прикрывал бедра, но в броне Уго не нуждался. На его дубленой коже встречались многочисленные вмятины от пуль и арбалетных стрел. Зато второй солдат, откликавшийся на прозвище Ито, был целиком покрыт металлом, точно средневековый рыцарь. Он уступал Уго в силе, но значительно превосходил в ловкости и скорости. Из предплечий Ито в момент опасности выскакивали шесть загнутых кинжалов.

Уго предстояло идти первым и тащить за собой дрезину. Девушки сбились в кучу, закутались в плед, мужчины сели у бортиков. Ито замыкал строй. На первом посту Асахи мутантов должен был переподчинить себе дежурный оператор корпорации.

Юдзи снял трубку висевшего в нише телефона, послушал и показал жестами, что связи нет. Настоятель молча поглаживал свою старую мышь.

– Ну что, ребята, покой нам только снится? – спросил Артур, проверяя револьверы.

– А девку все равно заберу, – упрямо пробурчал Николай, щелкая затвором. – Ты босяк, уродец, а я ее откормлю, в золото одену.

Кузнец машинально оценил вооружение. Совсем негусто. У моряков – дряхлый карабин, обрез с патронташем, кинжалы и кистень. У него, кроме стволов и ножа, – удобный топорик. И штук сорок патронов. И трое бойцов мамаши Фуми с допотопными ружьями.

– Артур, ты Колю не слушай, давай ко мне в команду, – миролюбиво предложил Юрий. – Мужик ты крепкий, моряцкому делу обучим. А если сильно пить не будешь, над командой тебя поставлю.

– Ты его еще над товаром поставь, – прыснул Николай. – Не вишь, человек пришибленный, роду-племени не помнит. Слышь, земляк, а может, ты и вправду того, царского роду? Уж больно ты странный.

– Может, и так, – уклонился Артур.

– Так может, не мы тебя, а ты нас на службу возьмешь? – прыснули моряки.

– Ребята, а давайте для начала выживем? – предложил Артур.

Мамаша Фуми обернулась и зашипела. Уго зашлепал ножищами по лужам, натянул веревку. Дрезина с тихим скрипом тронулась. В глубину тоннеля убегал с виду новый, блестящий рельс. И тоннель этот совсем не походил на останки метро, разбитые и мокрые. Он был квадратный в сечении, оборудован лампами дневного света, с мостками и семафорами. На притолоке Артур заметил логотип Асахи.

– Настоятель еще раз рекомендует нам переждать бомбежку, – перевела Камико. – Служебное метро проходит через поселки дикарей. Они не уважают великого Бэтмена, они молятся мерзкому пауку. Хуже всех – Смотрители тишины, захватившие Большое убежище. Паук научил их удлинять любой путь. Вы можете потерять время.

– Но ведь мудрый настоятель мог бы остановить войну, разве не так? – спросил Артур, глядя прямо в черные глазки юноши.

– Что ты хочешь этим сказать, чужеземец? – переглянулись толстые помощники.

– Позвольте мне поговорить с настоятелем один на один?

– Это не положено нашими правилами…

– Оставьте нас! – неожиданно рыкнул мальчик.

Толстяки нехотя расступились. Мамаша Фуми изо всех сил тянула шею, остро завидуя Камико.

– Я хочу сказать, что шесть колодцев чистой воды не вызовут бомбежку. А вот это, – Артур постучал по неровному граниту, – может привести к гибели весь запретный город. Ведь там находится банковское хранилище, так?

Когда Камико договорила, ненадолго воцарилась тишина.

– Вы можете дурить своих рабочих, но я уже бывал в таких местах, – Кузнец встал так, чтобы держать под контролем всех вооруженных солдат. – Я мало что помню, но похожее место я вспомнил. В России мы тоже искали золото, которое стало ненужным после Большой Смерти. И я уверен, что императора в Киото волнуют не колодцы. Вы торгуете не водой, а золотым запасом страны, так? Поэтому химики любезно снабжают вас роботами. Чтобы бронированные стены банка пилили не люди, а бессловесные уроды, так? Чтобы никто не мог рассказать правду?

Мальчик погладил мышь, вздохнул и заговорил.

– Разве мы должны ненавидеть тех, кто рассказывает правду? Поверьте, мои предки не охотились за золотом и деньгами. Первейшие прятались в метро, они всего лишь мечтали выжить. Потом к власти в Киото пришла новая императорская фамилия. Потом наверху снова стали чеканить монету. Подземники ничего не знали. Мой дед наткнулся на эту стальную скалу. Он был первый, кто пропилил вход в пещеру со старыми деньгами. Деньги – это большое зло древнего мира, ими даже нельзя топить жилища. Потом дед нашел золото. Он не знал, что с ним делать, но оказалось, что наверху за золото снова можно покупать все… Пещер в стальной скале много, они маленькие. Уходит очень много времени на то, чтобы отпереть каждую. Артур-сан, император и сегуны не знают про стальную скалу, они могут только догадываться. Если они узнают правду, начнется настоящая война. Наше братство погибнет.

– Особенно если узнают те, кого вы кличете дикарями, – съязвил Кузнец. – Держу пари, ваши Смотрители темноты – не больше дикари, чем я.

– Они как звери, – надулся мальчик. – Они пьют воду, текущую с Вечного пожарища. Они светятся в темноте и умеют растягивать время. Но если вы им расскажете…

– Никто из местных не узнает, – отозвался Кузнец. – Но вы понимаете, что снабжаете золотом армии врагов? Вы могли бы объединиться против императора. Я уверен, что в запретном городе достаточно сил для этого, но никто не хочет первым протянуть руку.

– А вы понимаете, что возвращаетесь туда, откуда начали путь? – в тон ему ответил настоятель. – Вы сбежали из инкубатора Асахи, чтобы вернуться? Значит, вы сами проделали много бесполезных движений и едва не погибли? Это так?

– Так, – согласился Кузнец.

– Значит, вы хорошо различаете чужие ошибки, но не слишком хорошо различаете свои?

– Вероятно, так. Настоятель, могу я попросить вас об одном одолжении? Подарите моим русским друзьям два слитка. Потрошители оставили их голыми. Последние деньги забрала у них хозяйка постоялого двора.

Несколько секунд мальчик раздумывал.

– Хорошо, я прикажу принести то, что вы просите.

– Вы были правы, настоятель, – признал Кузнец. – Мне следует завершить свой путь.

– Я подумаю над вашими словами… – настоятель помедлил. – Вы всерьез считаете, что мы можем помириться с желтыми и красными? Мы были врагами много лет. В лучшем случае они нас терпят из-за воды. И падальщики нас тоже только терпят. Мы хорошо научились убивать кротов и палочников императрицы. И мы хорошо платим за древесину. Если бы не это, императрица нас бы стерла.

– Но это и есть нормальная жизнь! – воспрял Артур. – В правильном государстве так и должно быть. Много интересов, много сил, но вам не прожить друг без друга. Если вы пригласите железных братьев или даже людоеда Юкихару и предложите мир взамен на золото…

– Вы ведь слышите моих мышей? – улыбнулся мальчик. – Если случится беда, можете их позвать. Я не буду мешать.

Кузнец выждал момент, отвел русских купцов в сторонку.

– У вас много кораблей? – в голове Кузнеца зародилась новая мысль. – Если что, людей много сможете собрать?

– Людей-то много, – усмехнулись моряки. – Да только мы люди мирные, к чему нам драка?

– Драка ни к чему, – согласился Артур. – Но своих-то выручать положено? Почему вас никто не ищет?

Торговцы насупились.

– Да так уж вышло, сами виноваты, никого своих не предупредили. Уж очень хотелось девок местных пощупать…

– А если вашим друзьям сообщить, что здесь поживиться можно, сколько людей соберете?

– Так чем тут поживиться-то? – удивились моряки. – Отсюда целыми бы выбраться!

– Чем поживиться, найдем, – успокоил Артур. – Скажем, если кило по четыре золота на каждого, найдутся парни лихие здесь пошуровать?

– По четыре кило? – крякнул Николай.

Кузнец незаметно показал им слитки. Купцы охнули.

– Так я думаю, Самосад и Потапов со своими сынками – завсегда, – стал загибать пальцы Юрий. – Еще братья Смирные и Горлодер с мамкой, уже девять кораблей, там человек пятьсот, считай, при оружии…

– Вулкан тоже пойдет, ему только барыш покажи, – хмыкнул Николай. – А за Вулканом толпа двинется. Только запретных городов все боятся, уж больно слава темная…

– Хорошо, после поговорим, – Артур глазами показал на гейш.

– Это когда после?

– Когда я скажу.

31 Бэтмен против Спайдермена

Артуру показалось, что в тишине прошлепали километра полтора. Чистенький служебный тоннель уперся в перекошенные ворота. Когда-то они запирались герметично. Возле ворот имелся узкий лаз наверх, судя по осколкам, пробитый совсем недавно.

– Первый грузовой пост, – шепотом перевела Камико. – Здесь написано, что при угрозе проникновения извне машинист должен перевести ближайший красный рычаг в нижнее положение и затопить участок пути.

За воротами встретили передовой отряд братства. Шестеро подземников, закутанных с головы до ног, грелись возле костра и караулили подступы к посту. Вполнакала горели электрические лампы, булькал суп в котелке. Мамашу Фуми тут вспомнили. Узнав, что сам настоятель разрешил проезд, лохматые бойцы загомонили разом.

– Они говорят, что псы из большого убежища объединились со слугами Паука и вместе напали на дикарей, живущих в коллекторе. Пока не установится перемирие, ехать нельзя.

– У меня мало времени. Мои девочки погибнут без священной пищи, – обрезала мамаша Фуми. – Мои девочки стоят слишком дорого, чтобы ждать. Отпирайте ворота!

Неприятности начались сразу за первым постом. Пришлось поджимать ноги, вода перехлестывала через край платформы. Ледяные капли падали за шиворот, кое-где под напором плывуна стыки разошлись, вода била струями. Артур все время озирался, но видел лишь закопченные своды, плесень и ржавые мостки. Встречались боковые ответвления, брошенная впопыхах техника и нехитрый инвентарь. Однажды Юрий поднял крик, к его ноге присосалась пиявка длиной с ладонь. Мамаша Фуми прижгла место укуса, но сообщила, что некоторые здешние твари вызывают смерть замедленную и малоприятную. Все подтянулись, собрались еще кучнее, фонарик подняли к самому потолку.

Несколько раз Уго останавливался, проверял рубильники, но электричества нигде не было. Всюду на проводах раскачивались лампы, ни одна не светила. Кое-как разгоняли тьму масляные фонари, захваченные предусмотрительной хозяйкой. Холод стоял лютый, женщины сбились в кучу под одним одеялом, которое выделил мышиный настоятель. Русские моряки и японцы беспомощно таращились во мрак. Кроме Артура более-менее ориентировалась мамаша Фуми, и конечно – оба великана.

– Камико, а что такое «большое убежище»? Есть еще маленькие?

Камико вполголоса посовещалась со стражниками.

– Артур-сан, до Большой Смерти так называли правительственный бункер. Он очень большой, нижние этажи затоплены грязными водами с пожарища. Обычно дикари боятся вступать в бой с братством. Потому что братство Бэтмена контролирует всю подземную сеть. Но сейчас…

– Это неправильно, – вдруг проскрипела Фуми. – Неправильно. Я ездила тут трижды. Мы уже должны быть на заставе. Это проклятые пауки, они удлиняют дороги!

Кузнец нарочно засек время, стал отсчитывать «двадцать один, двадцать два, двадцать три» и трижды обернулся, ловя взглядом покосившийся столбик семафора. Происходило нечто странное. Уго ровно тянул платформу, но за три минуты семафор почти не отодвинулся. Темно серый коридор с одиноким рельсом казался бесконечным, причем в обе стороны. И вдруг дрезина вкатилась под своды крошечной станции.

И тут же их обстреляли из луков. Кузнец вовремя ощутил опасность, схватил Камико и еще одну девушку за плечи, пригнул вниз. Стражники уже распластались, повинуясь выкрику хозяйки. Две стрелы воткнулись в живот Уго, гигант заворчал, отпустил веревку, тележка тут же забуксовала в грязи. Следом за стрелами полетели камни. Два камня Артур отбил в полете, еще один рассек голову стражнику. Хозяйка постоялого двора пальнула в темноту. Огонь вырвался из двух стволов, на мгновение осветил бетонные плиты, исписанные иероглифами, и человеческую фигуру, намалеванную красной краской.

Этого героя Артур вспомнил моментально. Спайдермен, отважный паук, кумир детишек. Но разглядывать творение местных художников долго не пришлось. Уго охнул, покачнулся, упал на одно колено. В него угодили чем-то посерьезнее обычной стрелы. Кузнец выстрелил на звук, не попал.

– Уго, тащи нас быстрее! – каркнула Фуми. – Ито, обходи их сверху! Убей их всех!

Бронированный гигант разогнулся и одним скачком перенес тело на перрон. Его железная чешуя заскрежетала, из боков вылезли еще две конечности с молотами вместо ладоней. Уго рванул дрезину, девушки вцепились в бортики. Сразу четыре стрелы воткнулись рядом с Артуром, одна из гейш была ранена. Стражники Фуми стали стрелять поочередно. Артур увидел дикарей, они бежали по узкому кафельному перрону, перепрыгивали через кучи мусора и потому не могли точно прицелиться. Внешне эти парни особо ничем не отличались от подземников Бэтмена, разве что раскрасили шерсть красными полосами. Юра шарахнул из двухствольного обреза, зацепил картечью сразу двоих «пауков». Они закружились, завизжали, гейши в ответ разразились радостными воплями.

Чуть позже поклонникам Спайдермена вовсе стало не до стрельбы, потому что в бой вступил Ито. Железный солдат раздавил троих дикарей, остальные шустро попрятались в люки и норы. Кузнец несколько раз пытался прицелиться, но хитрые бестии исчезали быстрее, чем он нажимал курок.

Станция осталась позади. Слева все так же мелькали бетонные стыки, зато справа свет фонарей провалился в пустоту. Десятки труб, связанных в пучки, изгибались, соединяя между собой толстые цилиндры. Цилиндры, опоясанные тонкими лесенками, соединялись в сложную систему. Мелькали краны, винты, заглушки, однажды поезд проехал над рекой. В гулкой пустоте заплясало эхо, стали видны контуры гигантской трубы, мостик с диспетчерской панелью и стайка светящихся рыб на глубине.

Сооружение было слишком огромным, чтобы охватить его одним взглядом. Сверху сквозь решетчатые панели проникал свет, внизу шумела вода. Разило гниющими водорослями. Несколько раз появлялись узкие пучки света, прорезавшие тьму строго вертикально. Очевидно, на поверхности кто-то уволок крышки люков. После долгого поворота открылись пересохшие жерла каналов. Когда-то сточные воды проливались здесь мощными потоками, но за столетие от многоступенчатых водопадов остались жалкие ручьи.

– Артур-сан, хозяйка говорит, что здесь очищали грязную воду со всего города!

– Я так и догадался.

Уго с ворчанием выдернул из тела стальные наконечники стрел. Мамаша Фуми перевязала раненую девушку. Николай и Юра обсуждали бой, в котором не успели толком принять участия. Дрезина с лязгом достигла очередной развилки. Относительно чистая труба, выложенная кафелем, сворачивала влево, но пути там были завалены толстым слоем грязи. Направо дорогу перегораживал полосатый щит. За щитом вместо аккуратных бетонных плит со всех сторон торчали грубо обработанные камни. Казалось, что здесь прорыл ход колоссальный зубастый червяк. Вода ревела так, что приходилось кричать. Потолок прогнулся, часть арматуры выпала. Артур взял фонарь, посветил вверх. Стали видны массивные стальные балки, заросшие плесенью.

– Это южная ветка, она идет через большое убежище, – мокрая Камико прижалась к Артуру. – Здесь написано, что дальше проезд… я не понимаю, там оторван кусок текста.

– Это знак биологической опасности, верно?

– Артур, я не вижу.

– Это что за ерунда? – всполошился Юрий. – Что за «би-ла-ги-кой опасности»? Ты по-русски нормально говорить можешь?

– Это значит, можно отравиться, – пояснил Артур.

– Я тоже ничего не вижу! – Николай запалил факел. Отсветы заплясали в тысячах осколках кварца.

Уго и Ито совместными усилиями переставили дрезину на соседний путь. Механическая стрелка была раскурочена, рычаги погнуты и разбиты. Возле путей валялись три свежих мохнатых трупа.

– Пост номер пять, – прочла Камико. – Хозяйка говорит, что здесь подземники всегда торговали водой, но…

– А вон и бочки, – махнул Юрий в темноту.

Несколько алюминиевых бочек, пробитых во многих местах, стояли на запасном пути. С поверхности земли донеслось эхо взрыва, посыпались комья земли. Николай поджег еще один факел. Артур внимательно вгляделся во мрак. Вдалеке, прямо на путях наметилось непонятное шевеление. Он закрыл глаза, сосредоточился. Живые затаились где-то неподалеку, но направление определить он не мог.

– Берегите огонь, варвары! – прикрикнула Фуми. – Уго, вперед!

– Ах, черт, Камико! – Кузнец совсем позабыл, что другим не дано ночное зрение. – Спроси у мамаши – разве нам направо?

– Хозяйка говорит, что нам туда не велели идти. Здесь что-то неправильно. Хозяйка приказала Уго остановиться и проверить путь.

– Не нравится мне это, – Артур соскочил прямо в лужу и заспешил за уродом. Ледяная вода обожгла щиколотки. Уго заворчал, обернулся, широкие плоские ноздри втянули воздух.

– Эй, братан, ты куда? – запаниковал Николай.

– Сидите смирно, охраняйте женщин, – на ходу бросил Артур.

Оно приближалось. Пока Кузнец не мог даже сформулировать, что оно было такое. Оно приближалось, точно беззвучная океанская волна. Уго набычился. Николай тоже соскочил с дрезины, пробрался вдоль стенки, посветил факелом.

– Это заброшенный сторожевой пост, им не пользуются много лет, – перевела Камико слова хозяйки.

Пост представлял собой бетонную тумбу, нависшую над путями. Узкая дверца висела на одной петле, прожектора отсвечивали осколками ламп. Внутри виднелись разбитые мониторы наблюдения.

– Если не пользуются, кто же задвинул щит на пути?

Вопрос остался без ответа. Уго сделал еще несколько шагов, принюхался, опустив голову. Сразу за постом находилась автоматическая стрелка, пути несколько раз разветвлялись, но главную ветку угадать было несложно. Здесь совсем недавно шел бой. Дрались на ножах, кровь не успела свернуться, капала со стен. Уго столкнул с монорельса три мохнатых трупа. Двое красили себя под паука, но третий мертвец от них резко отличался. Он был гораздо ниже, весь какой-то согнутый, с очень длинными руками. Рассмотреть близко Артур не успел. Позади что-то упало с потолка. Ито заскрежетал сочленениями. Мамаша Фуми не выдержала, выстрелила в глубь тоннеля из ракетницы. Комок ослепительного света пронесся с шипеньем и погас в луже. Существо, упавшее на рельсы, успело исчезнуть. Девушки тяжело дышали. Напряжение передалось всем.

Оно приближалось.

После Артур неоднократно спрашивал себя, была ли возможность хоть что-то изменить. Спрашивал и не находил ответа. Чувство предвидения, столько раз выручавшее прежде, не помогло. Потому что в реальном времени события еще не произошли или произошли совсем в иной последовательности.

– Юрка, они сзади!

– Ито, прикрой нас!

Крики слились в один невнятный визг. Шестой пост внезапно оказался гораздо дальше, точно резко отвернули фокус в фотоаппарате. Здоровяк Уго свалился навзничь, в его груди зияла дыра размером с футбольный мяч. Николай уже не стоял рядом, держа факел, а лежал метрах в пяти впереди и стрелял куда-то вдоль рельсов. На Ито кто-то прыгнул сверху. Кузнеца сильно подташнивало, он не видел собственных рук, зато видел вдалеке крохотные фигурки с пиками.

– Артур-сан, скорее! Они прячутся в прошлом!

В прошлом! В прошлом.

Он понял, но не успел ничего предпринять. Те, кто игрался со временем и расстоянием, действовали гораздо быстрее.

Путь осветился, ровно засияли лампы в защитных колпаках. Вместо изломов породы и отбитых сталагмитов снова появились бетонные откосы с крюками, пучки кабелей и запыленные лампы. Дрезина неслась прямо на него, из-под колес летели искры. Камико на дрезине почему-то не было, там кто-то лежал под одеялом, свешивалась беспомощная рука, охранник стрелял из автомата.

Кузнец потряс головой, инстинктивно отпрыгнул в сторону, рассадил плечо. Его тошнило все сильнее. Дрезина не двигалась, стояла за будкой поста, там, где он ее оставил. Но вместо живых девушек там валялся мертвый охранник хозяйки Фуми и еще три трупа. Три волосатых существа с очень длинными руками, с тяжелыми, опущенными вниз подбородками, чем-то похожие на сайгаков или на гончих, взявших след. Еще два таких же, совсем рядом, вплотную. Кузнец взмахнул кулаком, но угодил в пустоту…

– Артур-сан, быстрее!

На сей раз Кузнец очутился в сантиметре от дрезины. Увидел живого Уго, впрягшегося в веревочную петлю. Колеса громыхали, дрезина неслась по длинной параболе, по самому краю пропасти. Ито прыжками поспевал следом. Сквозь частокол шпал мелькали балки и опоры, поддерживающие полотно. Дрезина словно въехала во внутренности многоквартирного дома. Артур не сразу понял, что это и есть пресловутое «большое убежище». Несколько поколений жильцов усердно потрудились на разборке внутренних стен. В результате железобетонная громадина, снаружи похожая на яйцо, внутри превратилась в полуразобранные соты. Основание яйца терялось где-то внизу, в подземных озерах, а к вершине, сквозь дюжину ярусов, спешили узкие лесенки. Нижние этажи тонули во мраке, выше переливались голубым колонии грибов, а выше яруса на три полыхал пожар. Из раскуроченных квартир валили искры и черный дым, огонь плясал на деревянных балках. Согнутые фигурки вбегали и выбегали из убогих жилищ, точно растревоженные насекомые. Все это пронеслось и исчезло в одно мгновение. Мелькнул полосатый щит, дрезина покатилась вдоль внутренней поверхности бункера, огибая «яйцо» по часовой стрелке. Теперь монорельс поддерживали десятиметровые опоры, основания их тонули в грязи.

Артур запрыгнул на ходу, Камико обняла его в темноте. На минутку все вернулось, запахи, свет и скорость, будто лопнул прозрачный пузырь. Его больше не тошнило, в ладони грелась рукоять револьвера. Но спокойствие длилось недолго. Убежавшее назад время возвращалось, обещая пережить все снова, но на сей раз – реально.

Уго всхлипнул, точно налетел со всего маху на торчащее бревно. В его спине появилась дыра, пассажиров дрезины накрыло фонтаном из железной стружки и теплого мяса. Уго свалился замертво. Рифленый бампер с разбегу ткнулся ему в затылок. Направляющие выдержали, но нос дрезины задрался. Один стражник и мамаша Фуми скатились за борт и едва не рухнули с десятиметровой высоты.

Артур аккуратно соскочил вниз. Дым выедал глаза, с обеих сторон доносилась стрельба. Николай лежал возле путей, стрелял вдаль. В Уго попали из пушки, пушка торчала из стенки бункера, как орудие – из борта пиратского фрегата. Николай прикончил обоих артиллеристов, но полуголый юноша уволок самодельное орудие и задраил за собой проход. Вместо привычной стены слева появился черный террикон, искусственная гора из отработанной породы. В горе плясали огоньки, десятки нор и проходов превращали ее в муравейник. Стоял жуткий смрад, будто под опорами метро разлагалось стадо свиней. Далеко над головой топорщился частокол свай, виселиразноцветные кабели.

– Столкните Уго! Надо быстрее ехать! – кажется, это кричала Камико.

Стражники кинулись исполнять приказ. Артур выстрелил вверх четырежды, не целясь. Дикари вылезали из бункера, прыгали с полукруглых балок, повисали на веревках, швыряли вниз сети. Ито сбросил с себя четверых, еще двоих столкнул в мутный поток. Вода ревела, низвергаясь с водопадов, билась о поломанные решетки фильтров. Шаткие мостки с монорельсом вздрагивали под ногами. Мамаша Фуми визжала, отбивалась ногами, руками намертво вцепившись в борта. Трое мохнатых с длинными собачьими лицами тащили ее вниз, к воде. Девушки соскочили в щель между бортом и стенкой убежища.

– Камико, где ты? Камико?!

Все повторялось с неизбежностью, как в страшном кино. Ито задрал голову, точным ударом насадил на крюк мохнатого дикаря. Две морды придвинулись близко. Мертвого Уго столкнули вниз. Едва он сорвался в пропасть, как дрезина пришла в движение. Камико на платформе не было, кто-то лежал неподвижно под одеялом, свешивалась рука.

Полыхнуло пламя, оглушило до звона, Юрий лупил из двух стволов.

– Камико! Ка-ми-ко!! Где ты?

Внезапно он увидел картину целиком. Не как до того, кусочками, мелкими бесполезными фрагментами, а словно бы сверху. Увидел, что никто их не преследует, что дерутся две банды между собой, или даже не так, дерутся и между собой, и с теми, кто направленным взрывом разворотил верхушку бункера. Крошечные фигурки с пиками просачивались в рваную дыру, навстречу огню и дыму, кто-то подгонял их визгливым голосом, снизу стреляли из всего, что могло стрелять, но нападавших было намного больше.

– Артур-сан…

Кузнец обернулся как раз вовремя, врезал кому-то в мокрый щетинистый нос. Человек всхлипнул, отлетел в сторону вместе с веревкой, на которой висел, шмякнулся о железную опору. Кузнец обернулся еще раз, крутанулся, освобождаясь от захватов, но уже навалились на плечи и на ноги, уронили, дохнули гнилью в лицо. Одному он прицельно врезал лбом, совершенно точно сломал гаду переносицу. Удара в ответ даже не почувствовал.

Упала темнота.

32 Смотрители тишины

– Ты врешь нам, белый варвар! – хук слева едва не вывернул Артуру челюсть. – Ты все врешь, тебя подослали люди префекта!

– Камико, скажи им, что я ни одного префекта в глаза не видел…

Следующий удар снова пришелся в лицо. В корпус не били, уже поняли, что мышцы не пробить. Кузнец выплюнул кровь, внимательно, запоминая, вгляделся в «заплечного мастера». Разглядывать особо было некого, горбатые, согнутые, в струпьях и соплях, обитатели бункера выглядели как клоны.

– Сколько варваров состоит на службе императора?

– Не знаю. Я никому не служу.

– Ты врешь! Признавайся, сколько кораблей ты привел с материка?

– Камико, скажи им…

– Артур-сан, я им все три раза повторила, – девушка едва не плакала. – Они мне не верят. Что же делать?

Второй палач изловчился, хлестнул сбоку горячим прутом по колену. Лодыжки пленника были прикручены проволокой к ножкам стула, поэтому он сделал все, что мог – чуть дернул ногой, напряг мышцы. Второй прут, раскаленный докрасна, угодил поперек спины. Сжав зубы, Кузнец ожидал следующего удара, но мучителей что-то отвлекло. В толстую дверь каморки нетерпеливо забарабанили снаружи.

– Если снова попробуешь бежать – заколю тебя сразу! – старший из псов легонько ткнул Артура лезвием в горло.

Дверь захлопнулась. Они остались втроем, в сырой горячей темноте. Сам Кузнец на приваренном к полу железном стуле, мамаша Фуми без сознания и раздетая Камико, привязанная к столу. Остальных развели в другие каморки. Как давно его бьют, Артур не знал. Здесь не существовало дня и ночи. По внутренним ощущениям он мог предположить, что прошло часа три со времени первой попытки побега, но как скоро выяснилось, в Большом убежище нельзя было положиться даже на самые точные часы.

Он очнулся уже связанный. Связывать здесь умели на славу, руки прикрутили к трубе, а ноги – к ножкам стула. Артур смутно помнил, как их швыряли вниз через пролеты, все ниже и ниже. Потом, на очередном темном ярусе, резко потеплело, на стенах заплясали багровые отсветы. Их всех долго тащили по коридору, Николай стал вырываться, его кинули на пол и избили. Когда стало совсем невмоготу от жара, Артур решил, что их кинут в адскую печь. Печь там действительно имелась, громадная, самодельная. Похоже, она отапливала изрядный кусок бункера, возле ее раскаленных ртов суетились десятки фигурок с лопатами. Но топить пленными не стали. Их заперли и ненадолго забыли. А потом начали допрашивать, с применением дубинок, раскаленных прутов и копыт…

Во всяком случае, у Кузнеца было ощущение, что его лупили по ребрам именно копытами. Настоятель не соврал – эти приятные люди скорее напоминали псов. За полтора века пребывания в бункере они даже пахнуть стали как собаки и между собой общались на лающем наречии, которое Камико понимала с трудом. В первый раз Артура привязали недостаточно прочно, он освободил левую руку, разорвал веревки, выдернул из пола железный стул и запер им дверь изнутри. Затем развязал остальных, но оказалось, что мамаша Фуми не может идти. Пришлось взять ее на руки. Сообща откатили дверь, в коридоре никого не было. Но стоило отойти на три шага, как Артур затылком ощутил враждебное присутствие.

Их было шестеро. Трое на полу, и трое прыгнули с потолка. Совершенно точно одно – они не сумели бы незаметно подобраться, и спрятаться им было негде.

Они ждали заранее, в предыдущей минуте, как после объяснила мамаша Фуми. И выпрыгнули не из потайных ниш. И выстрелили в затылок отравой.

Второй раз скрутили гораздо крепче. Но едва закончился очередной допрос, как Кузнец стал напрягать мускулы, пробуя веревки на прочность.

– Артур-сан, не надо, они убьют тебя, – прошептала Камико. – Нам не опередить их. Они прыгают сквозь время, немножко назад, немножко вперед. Они снова нападут сзади.

Кузнец задумался, расслабил мышцы. Девушка была права, он сам понимал, что драться не имело смысла. Их обыскали, отняли все оружие, избили даже женщин. Хорошо хоть, не пытались ими позавтракать.

Он смотрел в потолок и гадал, что же происходит на поверхности. Если бы не поддался дурацкому благородству и не полез бы за Фуми в метро… кто знает, может, добрался бы поверху?

Но без Камико. А без нее он никуда не хотел идти. К счастью, вонючие обитатели убежища даже не попытались ее изнасиловать, только разорвали одежду. То ли у них атрофировались половые чувства к нормальным женщинам, то ли псы получили такой приказ.

Додумать мысль он не успел. В каморку ввалилась целая толпа. От них разило перебродившей брагой, мочой и мокрой шерстью. Артур стал дышать ртом. С изумлением ощутил, как ослабли путы на ногах. Проволоку сняли, но щиколотки затекли так, что самостоятельно встать он долго не мог. Вместо проволоки на ногах защелкнули кандалы с гирей. Руки развязывать не стали, накинули на шею удавку, так и повели, согнувшись, с пудовой трубой за спиной.

– Камико! – он не видел, что происходит сзади.

– Артур-сан, я здесь. Я сказала им, что без меня некому перевести… Артур-сан, они отняли у хозяйки ее мешочек со священной пищей!

Он тщетно пытался запомнить дорогу. Большое убежище было выстроено крайне упорядоченным образом, но здешние обитатели здорово «потрудились» за полтораста лет. Многие стены и потолки отсутствовали, образовались вертикальные шахты, по которым на цепях и веревках поднимали грузы. Централизованное отопление сменилось сотнями мелких буржуек, тяга в дымоходах оставляла желать лучшего, лопасти вентиляторов крутили вручную. Поэтому потолки покрывал толстый слой сажи. Под ногами хрустели отложения, кое-где «культурный» слой мешал закрывать двери. Убежище строили с размахом. Темноту прорезали настоящие проспекты, с высокими двускатными потолками, двойным рядом ламп и оранжереями. Встречались схематичные рисунки бассейнов и спортзалов, кафетериев и детских игровых площадок. Из грузовых шахт крючьями выхватывали ящики с грузами и платформы с ранеными, молниеносно перекидывали на тачки и тележки. Навстречу раненым спешили свежие бойцы. На каждом этаже стояли дежурные с повязками и пистолетами, покрикивали в переговорные трубки. Грохот разрывов доносился все глуше, но дважды гасло освещение. Тогда старший тюремщик останавливал процессию, заставлял прижаться к стенке.

Артур не мог понять, отчего у местных развилось это странное уродство – тяжелая удлиненная челюсть, дающая схожесть с собакой. Зато слепота здесь тоже была явлением обычным. Многие жители копошились в своих норах, не пользуясь вообще никакими источниками света. А на следующем ярусе пленников снова встречали яркие фонари, относительно чистые циновки и даже музыка!

Однажды, вывернув шею, Кузнец заметил нечто вроде конференц-зала. Кресла и столы давно употребили в костер, зато на сцене прыгали и притоптывали три особи женского пола, в бесформенных цветастых лохмотьях. Человек сорок детей и подростков разного возраста с интересом внимали представлению. Прежде чем его пинками погнали дальше, Кузнец успел подумать, что для глупых дикарей тут все слишком умно организовано. Вплоть до фронтовой самодеятельности и детских интернатов.

Его тащили все ниже и глубже, пока не стало совсем безлюдно. Последние три яруса охранялись особо тщательно. Тюремщиков издалека окликали, освещали фонариками, спрашивали пароль. Артур слышал, как за спиной с лязгом смыкались стальные двери. Стало очень сыро, на мокрых потолках зазеленели разводы лишайников.

А потом он очутился по колено в холодной воде, с развязанными руками и в полной темноте. Камико была рядом, он нащупал ее руку. Больше никого вокруг, на сотни квадратных метров. Высоко над головой втянули лестницу и заперли люк.

– Девочка, ты как?

– Со мной все хорошо. Только надо покушать.

– Камико, я виноват, не должен был тебя слушать. Не поперлись бы за вашей безумной бандершей…

– Артур, ты вел себя, как велел долг. Я благодарна тебе за все, – она поцеловала его руку.

– Потерпи, прошу тебя, мы выберемся. Кстати, ты не в курсе, зачем нас сюда кинули? Здесь нет никакой живности, даже пиявок.

– Ты слышишь, как тихо? Артур, разве бывает так тихо?

Артур размял плечи и пальцы. После хирургии колдунов Асахи раны затягивались удивительно быстро. Еще минуту назад жутко «стреляли» рубцы от ожогов, и вот уже заросли свежей корочкой. Ребра гудели, но он уже мог вдохнуть в полную силу. Он пошевелил челюстью, ощупал лицо. Выбили два зуба. Кровь уже остановилась, зато синяки завтра будут во всю харю, сказал он себе. Если завтра наступит.

– Слишком тихо, – согласился он.

Внезапно он понял, что отчетливо слышит биение двух сердец. Двух своих сердец. Сердечко Камико работало иначе. Не стучало, а словно всхлипывало…

И больше ничего, полная, абсолютная тишина. Невероятная тишина для титанического сооружения, в котором по металлическим сочленениям должны были передаваться раскаты взрывов, выстрелов и топот сотен ног. Артур прикрыл обычный глаз. Ночное зрение высветило удивительную картину. Ровная поверхность воды, вдалеке неясные очертания колонн. Но никаких опор вблизи не наблюдалось. Казалось, что волшебным образом их обоих перенесли в центр громадного мертвого моря и вдобавок мгновенно заморозили в море всю воду. Потому что он не мог пошевелить ногами. Вода превратилась в камень.

Едва Артур собрался успокоить Камико, как произошли несколько неожиданных событий. Вначале девушка очутилась впереди него, затем сразу же сместилась назад, и оказалось, что она торопливо жует. Камико грызла свои священные таблетки, и непонятно было, откуда они взялись. Кроме того, ночное зрение стало ненужно, зеркало воды осветилось ровным голубым сиянием, лодыжки освободились, по поверхности озера побежала рябь, и вернулись звуки. Гулко затакали выстрелы, где-то забулькало, забурлило.

Артур не успел испугаться. Три призрачные фигуры разом возникли перед ним. Два старичка и бабулька, уродливо сморщенные каждый на свой лад. Спустя какое-то время за первыми тремя фигурами материализовались еще четверо. Эти выглядели несколько моложе, и вели они себя, очевидно, соответственно статусу. Молча наблюдали. Но Кузнец на них почти не обратил внимания, столь интересны оказались первые трое.

От них распространялось голубое сияние. При взгляде в упор Артур видел лишь артритные суставы, пятнистые черепа, кошмарно выдвинутые челюсти, впалые груди и кривые ножки. Но стоило посмотреть чуть искоса, как бы вдаль, и картина резко менялась. Все трое были дьявольски стары, но возраст не играл роли. От них кольцами расходились потоки энергии. Голубые реки вытекали у них из пальцев, из плеч, из сияющих голов, замыкались в единую пульсирующую орбиту.

– Артур-сан, я прошу прощения, – робко промолвила Камико. – Смотрители тишины посчитали нужным вначале накормить меня священной пищей, чтобы я могла вести беседу.

Кузнец не успел ответить. Смотрители обратились не к нему, а к гейше.

– Артур-сан, Смотрители довольны. Они говорят, что не зря доверились гаданию. Скорее всего, ты именно тот, кому суждено замкнуть цепь. Они просят прощения за то, что с нами обошлись излишне грубо. Псы не узнали вас сразу. Они просят тебя сделать то, что ты собирался сделать там, наверху, пока тебя били.

Он мгновенно понял, о чем идет речь. Отчаявшись вырваться, он собирался использовать последнее средство – вызвать летучих мышей Бэтмена. Перед угрозой смерти даже глупые вампиры казались спасительной соломинкой. Когда ему едва не проткнули горло раскаленным прутком, Артур чудовищным напряжением воли дотянулся до сознания ближайшей стаи. В стае было около двухсот особей, сонных, пугливых и вовсе не склонных атаковать смердящий бункер, набитый вооруженными людьми. Артур мысленно влез в их мышиную шкуру, увидел, как они питаются. Ночами зверьки покидали владения Бэтмена через вентиляционные колодцы. Они легко набивали свои брюшки в ночном Токио, где за полтора века относительного безлюдья расплодилось много вкусной пищи.

В тот момент Кузнец сумел подчинить стаю, однако двух сотен жалких грызунов было явно недостаточно. Он потянулся дальше, но… мучители словно подслушали его мысли. Кто-то выплеснул в физиономию ведро ледяной воды, кто-то врезал по затылку мешком с песком…

Ничего не получилось.

– Какую еще цепь? – подозрительно переспросил Кузнец. – Мышей для вас вызывать? Ишь, нашли себе цирк Дурова!

Смотрители ждали. Кузнец понял, что просто так они не отступятся. Тогда он вздохнул и постарался сосредоточиться. Со второй попытки все получилось на удивление легко. Мышиная стая откликнулась и снялась с места, за первой потянулись другие. Проследив за их полетом, Кузнец увидел, что в нижние этажи бункера добраться не так уж сложно. Еще он ощутил, как совсем недалеко по затопленным тоннелям пробираются крупные животные, весьма похожие на боевых кротов…

Со всех сторон донеслось мощное журчание. Вода уходила из подвала, втягивалась водоворотами в жерла узких колодцев, оставляя за собой мерцающие голубые письмена. Влажный каменный пол на сотни квадратных метров вокруг был покрыт бесконечным светящимся узором. Возле каждого из Смотрителей узор изгибался, органично перетекая из плоскости в трехмерный объем.

– Все верно, гадание Смотрителей как всегда правдиво, – произнес мелодичный голос откуда-то сзади.

Кузнец узнал этот голос. С такой неподражаемой джазовой хрипотцой в Токио разговаривал один человек – переводчица крысиной императрицы.

33 Замыкая цепь

Кузнец обернулся.

Явилась крысиная императрица собственной персоной, верхом на громадном седом кроте, в сопровождении негритянки. Ай куталась в непривычно темное платье, с глухим воротником. Поверх платья серебристой чешуей струилась кольчуга. Боевой крот, закованный в панцирь, недовольно отряхивал лапы от воды. Следом за первым кротом из темноты показался второй, на нем восседали сестрички-банщицы, Есико и Айко, обе в игольчатых доспехах, точно ощетинившиеся ежи.

Есико послала Артуру воздушный поцелуй, что-то пролепетала. Артур крякнул и покосился на Камико, но та только улыбалась. Третий крот нес бывшего переводчика Масу, но узнать его оказалось непросто. Сморщенный паралитик превратился в жилистого симпатичного парня. Маса вежливо кивнул, приложив ладонь к груди. Оказалось, что позади него в седле сидел сам Юкихару, хозяин Красного Токио. Было заметно, что толстяк чувствует себя неуютно в сыром подвале, в компании со вчерашними лютыми врагами.

Сквозь тело Ай и ее помощниц тоже потекли ручьи голубого света.

– И вы здесь? Выходит, нет никакой войны? Вы все сговорились? – скрипнул зубами Кузнец.

Прежде чем переводить, Камико с поклоном попросила у стариков разрешения.

– Мы не гадаем для удовольствия, – прошамкала одна из голубых фигур. – Но госпоже Ай трудно отказать.

– Мы не могли договориться много лет, – обезоруживающе улыбнулась императрица, – пока русский Качальщик не привез на драконе мертвого варвара. Сбылось предсказание Смотрителей. И тогда они затеяли большое гадание…

– Гадания ошибаются. Иногда это очень хорошо, – хихикнул прозрачный старик.

От смеха голубой узор в его теле резко изменился. Ровные линии зарябили, превратились в ряды лилий.

– Ты зря улыбаешься, Артур-сан, – мягко одернула императрица. – Разве тебе известно, как гадают Смотрители? Они растягивают время в обе стороны и сравнивают, что могло случиться и что может. Они составляют длинные таблицы и считают совпадения. На каждое совпадение имеется своя карта. Гадание Смотрителей тишины говорит, что явится царь из земли варваров и замкнет звенья разорванной цепи.

– Когда цепь замкнется, ее можно будет накинуть на горло чудовищу, – проскрипела горбатая старуха. На кончиках ее загнутых ногтей плясали фиолетовые молнии.

– Пусть я варвар, но никакой не царь, – уперся Кузнец.

– Это легко проверить, – прошелестела старуха.

– Но я не понимаю, – продолжал Кузнец. – Какие звенья, какое чудовище?

Вперед выступил третий Смотритель, похожий на засохший корень имбиря.

– Запретный город не должен погибнуть, – перевела Камико. – Нас ненавидят, не потому что мы живем в бункере. Потому что мы умеем сдвигать время. Дороги любви дирижируют лесом. Инженеры красных творят железных обезьян. Портовые дышат под водой… Корень зла в том, что сегуны не понимают, что, убивая лучших, убивают свое будущее.

Смотрители тишины подобрались поближе. Казалось, что ногами для ходьбы они не пользуются. Мгновение – и семь призрачных фигур очутились в шаге от человека.

– Артур-сан, ты привел в лес механического человека Сэма, – напомнила Ай. – Благодаря тебе, впервые за сотню лет кто-то из Желтого Токио преодолел фронтир. Мы сделали механическому человеку Сэму его руки, Сэм вернулся в Желтый Токио и рассказал об этом. Тогда пришли братья Маро и Мико. Они предложили нам мир в обмен на замену тел. Они не хотят больше зависеть от химиков Асахи.

– Я искренне рад за вас, – Артур начал что-то понимать. – А что получите вы? Зачем вам мир с желтыми, если вы и так сильнее?

– Мы уже получили, – императрица позвенела кольчугой. – Корневища получили доступ к порту, мы уже начали чистить акваторию. Скоро мы высадим завязи плавучих островов. Юкихару-сан, скажите ему, – Ай повернулась к блистательному якудза и махнула переводчице.

– Я хотел убить Масу, я не верил, что он вырос, – смущенно признался хозяин Красного Токио. – Но когда сегуны стали кидать с неба бомбы, я сказал своим людям – мы принесем новую клятву. Мы сотрем красные границы, если желтые сотрут свои. Мы пропустим бешеный лес к чистым колодцам.

– Это все здорово, – согласился Кузнец, – но что вы хотите от меня?

– Ты замкнешь цепь. Смотри, – Смотритель схватил Артура за запястье.

Это походило на легкий электрический разряд. Голубые зигзаги закружились хороводом, затем в хороводе распахнулось окно. Артур увидел сразу весь запретный город, точно сквозь выпуклую линзу.

Увидел черные холмы пожарища на дальнем западе. Монахи Соко Гаккай спешно эвакуировали деревушки мастеров, уводили лысых детишек под землю. Вплотную к холмам, гремя паровыми машинами, подползал бронепоезд. Он обстреливал запретный город из тяжелых орудий. Впереди бронепоезда, под окрики сержантов, солдаты императора спешно укладывали новые рельсы. Рельсы и шпалы проваливались в трещины, там орудовали корнями бешеные леса.

Артур увидел крестьянские армии с вилами и кольями, обложившие город с севера. Суеверные селяне боялись наступать, начальники подгоняли их пинками, на помощь им спешили моторизованные полки императора. Катили цистерны огнеметчиков, четверки быков тащили орудийные лафеты. Впереди колонны артиллерии гордо грохотали самоходные орудия, украшенные мордами демонов.

Артур рассмотрел флотилию понтонов, обитых железом. Плоты двигались сцепленным строем, пытаясь замкнуть порт в кольцо. С плотов сливали в воду горючее. Сплошная стена огня теснила портовых, мешая им прогрызать днища. Крохотные фигурки полулюдей-полурыб заживо жарились в огне, спешно карабкались на затонувшие корабли, спасали детей.

На юге Артур увидел императорские штандарты с солнечным кругом. Клинья тяжеловооруженных самураев штурмовали баррикады красных. Впереди ползли танки. Не танки желтых братьев, а настоящие танки, облезлые, фырчащие машины, созданные в начале двадцать первого века. Механоиды желтых дрались на баррикадах плечом к плечу со вчерашними красными врагами. Железные обезьяны сдерживали натиск на главных магистралях, гибли под бомбами. Флотилии воздушных шаров плыли с запада, забрасывая бешеный лес фугасами. Крылатые мутанты Юкихару отчаянно кидались им навстречу, много шаров им удалось сжечь в воздухе, но силы были неравны.

Сестры императрицы высаживали новый лес в тылу, на площадях и проспектах. Новый лес резко отличался от прежнего. Густые плотные кроны не позволяли бомбам проникать ниже. Бомбы взрывались, проделывая бреши в листве, эти бреши затягивались, но стволы все равно пылали.

Артур заметил мальчика с летучей мышью на руках. Мальчик и шестеро взрослых сцепили руки, их губы синхронно шевелились. В ответ на призыв из глубин подземного города, из сотен каверн и щелей вылетали стаи мышей. Они закручивались дымчатым шлейфом среди небоскребов, поднимались все выше, формируя сплошной черный столб. Сами подземники, в меховых полушубках и черных очках, строили завалы у крайних станций метро, вместе с красными и желтыми разматывали бухты колючей проволоки.

Наконец Артур разглядел сверху бункер и Смотрителей тишины. По взорванным трубам коллектора вниз гроздьями спускались солдаты Потрошителя Дзиро. Артур сразу узнал этого мерзкого человечка. Ведь именно он разгромил постоялый двор, именно он со скальпелем преследовал Камико! Сегун Дзиро привел своих людей по южной ветке метро, через разбитую заставу химиков Асахи. Навстречу потрошителям спешили подземники из всех уголков Токио, но они не успевали. В двух местах люди сегуна уже долбили таранами входы в бункер.

На пути самураев встали Смотрители тишины. Несколько десятков стариков, полуживых, полуслепых, творили заклинания под надувной фигурой Спайдермена. Время сжималось и растягивалось, порой старикам удавалось вывернуть минуты наизнанку. Тогда люди-псы и подземники Бэтмена объединялись, сообща кидались на застывшего противника сзади, наносили жуткий урон и снова прятались в потайных тоннелях метро.

Кузнец неожиданно ощутил спокойствие. Словно ему дали именно то, чего недоставало прежде, – полную картину боя. Он почувствовал себя абсолютно «в своей тарелке». Следовало оценить силы, срочно наметить узкие места, перенести резервы, уступить некоторые плацдармы, оборона которых требовала слишком больших потерь. Он моментально увидел, как можно перегруппировать красных летунов в районе главного вокзала, а танки врага пусть идут дальше, все равно упрутся в разрушенный мост, и тогда их можно будет обложить сзади и одним направленным взрывом отсечь путь к отступлению! Гораздо опаснее казались два бронепоезда, спешившие с севера, их некому было сдержать, следовало в течение получаса взорвать ветку, тогда можно собрать запаниковавших сектантов из предместий. А еще, никому пока не видимая, с Хоккайдо шла тяжелая эскадра, и портовые не смогут прогрызть днища, поскольку их втянули в бой на мелководье. Особенно упорно портовые обороняли шестнадцатый пирс. К изумлению Артура, туда же по суше спешили уроды корпорации Асахи.

– Эти корабли, на шестнадцатом, семнадцатом пирсе и дальше – что в них? – быстро спросил Кузнец, уверенный, что Смотритель поймет.

Смотритель тишины понял.

– Там со времен Большой Смерти хранится запас вакцины. Никто туда не плавает, даже портовые и химики. Даже чайки не селятся там.

– А почему я не вижу химиков Асахи? Разве они не с вами? Почему они не дерутся?!

– Колдуны затаились. Это и есть разорванное звено, – ответила за старика императрица. – Старший химик улетел на драконе в Киото. Он намерен уговорить императора Солнце, чтобы тот прекратил войну.

– Выходит, химик спасает свои лаборатории, а не город?

– Артур-сан, только тебя пропустят в крепость, – прошелестел Смотритель.

– Но я не хочу воевать, – Кузнец взял Камико за руку.

Смотрители засветились ярче.

– Ты можешь этого не хотеть. Но только ты можешь спасти наш запретный город.

34 Последний бой

– Смотрители выведут нас из бункера через восточный тоннель, – перевела гейша. – Надо спешить, враги уже там.

Трое старичков беззвучно заскользили по лестницам и переходам. Псы, дежурившие на постах, падали ниц при виде начальства. Одна за другой открывались и запирались ржавые запоры. Правительственный бункер потряхивало от взрывов.

– Здесь, ровно через две минуты и… семнадцать секунд, – прикрыв глаза, постановил Смотритель. – За этой стеной транспортный тоннель, по нему проще всего добраться до заставы Асахи.

Они уперлись в громадную цифру «9», обозначавшую один из запасных выходов.

– Ты твердо решил взять баб с собой? – прошепелявил разбитым ртом Николай.

– Твердо. Или химики примут всех нас, или никого, – отрубил Кузнец.

Молодые псы навалились на рычаги, овальная дверь со стоном откатилась в сторону, за дверью открылся тоннель и маслянистая поверхность воды. Солдаты императора уже ждали, они с завидным упорством долбили соседнюю дверь номер восемь. Утопая по колено в жиже, они ринулись на свет, и тут Смотрители остановили время.

Артур не уловил момент, когда это случилось. Время сдвинулось на сколько-то секунд назад. Это позволило русским выскочить в тоннель. Вместе с ними выскочили псы Спайдермена и устроили настоящую резню. Императорские солдаты вдруг очутились там, где они были минуту назад, они не успели даже обернуться. Юра и Николай с удовольствием перестреляли шестерых. Еще троих, собиравшихся заложить запалы, Кузнец заколол лично. Бежать, махать пикой и дышать в безвременье было очень трудно, тело словно угодило в густой кисель. Вокруг сгустилась ватная тишина. Зато враги оставались почти неподвижными мишенями. Когда с минерами покончили, Смотрители вернули время обратно, тишина сменилась далекими воплями, стонами и пальбой.

– Направо, до развилки, – показал кривой старичок, – там шахта вверх. По ней доберетесь до второй заставы химиков. Поторопитесь, мы не сможем долго сжимать время…

Они побежали, насколько хватало сил. Мамаша Фуми, ее девушки и трое русских, которым вернули оружие. По пути, благодаря ночному зрению Артура, пристрелили еще троих «повстанцев». На сей раз императрица Ай не дала Артуру крысу или крота, каждое здоровое животное у падальщиков было на счету. Задыхаясь, беглецы взбирались по шатким железным лесенкам. Кузнец давно потерял счет этажам. Чем ближе к поверхности, тем ярче становился свет, и сильнее несло порохом. Вторая застава встретила их пустым бетонным холлом, объективами телекамер и… запертой дверью. Артур сразу узнал логотип ненавистной корпорации. Но войти внутрь им не дали. Из незаметного бокового коридорчика вырвались солдаты Дзиро с факелами. Этих раскрашенных полубезумных самураев сложно было с кем-то перепутать. Юрий и Николай среагировали мгновенно, открыли шквальный огонь.

– Ложись, ложись! – закричал Кузнец, сам приземляясь на холодный бетон.

Девушки послушно попадали. Враги отступили и тоже залегли, оставив на поле боя двух убитых. Кто-то суетливо убегал по коридору. Юра стрелял одиночными, в ответ прилетели два факела. Мамаша Фуми набросила на факел свои тряпки, один удалось погасить, другой откатился в сторону. Из-за него маленький отряд теперь был как на ладони. Факел шипел в луже, но упорно не желал гаснуть.

– Юрка, патроны береги! – Николай пополз вдоль стенки к черному жерлу тоннеля.

– Коля, там дырка сверху, они, сволочи, по веревке спустились!

– Ну и где эти чертовы колдуны? Почему нас никто не встречает? За что мы золото отдали?!

– Камико, все целы?

Артур перекатился к стенке. Отсюда он видел яркие пучки света, падавшие сверху, из открытых люков. Поверхность земли находилась рядом, наверху орали и топали ногами. Добраться до заветной двери оказалось непросто. Слева в темном коридоре затаились солдаты, они простреливали холл насквозь.

– Артур-сан, хозяйка говорит, что ей надо положить руку на стекло! Тогда нас услышат.

– Какое еще стекло?! – и тут его осенило. Слева от стальной переборки, под козырьком слабо светилась пластина познавателя, наверняка она реагировала на прижатую ладонь. И наверняка ладонь вредной старухи годилась в качестве дверного ключа!

– Парни, нам надо добраться вон до той штуки! Это замок.

– Ага, легко сказать!

Николай трижды выстрелил в темноту, ему ответили очередью. Юра стал пробираться с другой стороны холла, пули крошили бетон над его головой. Мамаша Фуми ящеркой поползла к заветной двери. Неожиданно потрошители перешли в атаку. Первым в холл ворвался сам сегун Дзиро. Как истинный самурай, он презирал огнестрельное оружие, в каждой руке он сжимал по мечу. На несколько секунд Потрошитель заслонил собой проход, тем самым помешав своим солдатам открыть огонь. Кузнец прыгнул врагу навстречу, вращая перед собой тяжелый карабин, который подарили ему Смотрители. Про револьверы он и не вспомнил.

Мамаша Фуми тигрицей скакнула в нишу, сунула руку под козырек опознавателя. Загремели выстрелы, Юрий схватился за плечо, матерясь, осел на пол. Где-то рядом завыла серена.

Дзиро с яростным воплем обрушил оба меча на противника. Удар пришелся вскользь, лезвие катаны выбило искры из ствола карабина. Второй меч Кузнец еле успел отбить, пригнулся, что было сил двинул вперед прикладом. Угодил в мягкое. Свирепую физиономию японца перекосило от боли. Он закашлялся, теряя воздух в легких, но тут же снова перешел в атаку. За спиной врага Кузнец видел тоннель с двумя открытыми люками в потолке. По веревкам следом за предводителем спускались мужики в боевой раскраске.

Николай ранил двоих, отбросил пустой автомат, схватился за нож. Самураи на мгновение замешкались, испугавшись огромных бородатых варваров. Наступая на Артура, сегун выкрикнул команду. Его бойцы кинулись вязать девушек. Мамаша Фуми с хохотом разрядила в них свои револьверы. Девушки ощетинились веерами. Один из самураев стрелял вслепую, прикрывая ладонью глаза. Между пальцев у него хлестала кровь.

Артур еле успел отпрыгнуть. Лезвие меча со свистом рассекло воздух. Дзиро крутанулся юлой. Приклад карабина в руках Артура разлетелся в щепки. Юрий лежа выстрелил японцам по ногам. Один из потрошителей схватился за лодыжку…

И тут стальная дверь корпорации мягко пошла в сторону. Из образовавшейся щели шагнули четверо в скафандрах, с автоматами наперевес. Сегун Дзиро застыл с занесенным мечом, мгновенно оценил ситуацию и ретировался. Его бойцы толпой кинулись следом и исчезли за поворотом тоннеля.

Стало очень тихо.

– Камико, все целы? Камико? – Артур озирался в пороховом дыму.

– Она ранена, – ответила за Камико другая гейша.

Кузнец совсем позабыл, что все девушки мамаши Фуми говорят по-русски.

– Вот дьявол! Что с ней?

– Она ранена в голову. Потрошитель ударил ее. Не может говорить.

– Вот сволочь! Ну, сволочи же!

«Не уберег!» – кольнула мысль.

– Где она? Покажите мне ее! Камико?!

Но гейши, повинуясь мамаше, проворно заслонили от него раненую.

Химики откинули забрала скафандров, обеспечили круговую оборону. Прибежали четыре урода с носилками. Таких тварей Кузнец видел впервые – низкие, с шестью растопыренными конечностями и вживленными шприцами, они походили на ходячие медицинские посты. Но самый большой шок ждал Артура впереди. Из тамбура с улыбкой вышел коренастый японец в голубом комбинезоне.

– Брат Обо? – не поверил своим глазам Кузнец.

Японец расплылся в улыбке. Он жестами показал, что хочет осмотреть пришитую руку, ногу и прочие пострадавшие части тела своего недавнего пациента. Рядом с химиком возникла высокая красотка, чем-то неуловимо похожая на других девушек Фуми, заговорила по-русски.

– Обо-сан говорит, что его вовремя восстановили. Корпорация может восстановить любой организм при условии, что не поврежден мозг. В ближайшие дни я буду вашей переводчицей. Обо-сан говорит, что нам следует немедленно пройти в защищенный сектор, здесь небезопасно.

Брата Обо Артур не так давно нашел мертвым в подземной лаборатории. Даже обыскал его карманы. Хотя сейчас Артуру показалось, что прошло несколько месяцев, так много событий случилось за это время.

Мамаша Фуми склонилась в поклоне перед химиками, попыталась даже поцеловать брату Обо запястье.

– Артур-сан, корпорация благодарит вас за спасение гейш.

– Скажи ему, что Камико ранена!

Он сделал новую попытку прорваться к девушке. И снова потерпел фиаско. Санитары с носилками бежали где-то впереди.

– Артур-сан, всем будет оказана помощь. В корпорации очень рады вашему возвращению. Брат Кристиан просил вас не покидать крепость, пока не будет достигнуто перемирие.

С шипеньем свернулась диафрагма тамбура. Потянулись знакомые кафельные коридоры с редкими алыми лампами.

– Брат Кристиан? Он здесь? – Артур следил, как «санитары» катят на носилках Камико и Юрия. Лица девушки он не мог рассмотреть, его закрывала ткань. Похоже, хирурги работали на бегу.

Переводчица корпорации трусила рядом.

– Наш русский друг, – Обо дал команду перейти на «ты». – Это он привез тебя мертвого на драконе. Брат Кристиан улетел в Киото вместе со старшим химиком.

– Он качальщик? Колдун? Кажется, он учил меня чему-то… Но я ничего не помню. Вы можете восстановить мне память?

– Брат Кристиан хотел, чтобы мы вначале вылечили тебя. Но получилось иначе. Потрошителям удалось прорвать оборону второго сектора, они хотели уничтожить инкубаторы. Это чудо, что ты спасся.

– Второго сектора? – как эхо, повторил Кузнец.

– Мы слишком доверяли электронной сторожевой системе. Больше это не повторится. Они могут разрушить одну из застав, но в крепость им теперь не пробиться.

– Брат Обо, ты мне не ответил, что с моей памятью? Я не могу так жить, я хочу знать, что со мной происходило раньше.

– Мы тоже этого хотим. Сюда, направо!

В который раз все переворачивалось с ног на голову. Он чувствовал себя вип. Без напряжения вспомнил это западное словечко.

Брат Обо перекинулся парой фраз с мамашей Фуми, она снова почтительно поцеловала ему руку. Девушки послушно свернули за хозяйкой в один из боковых проходов.

– Артур-сан, спасибо за помощь, – хозяйка борделя вежливо откланялась.

– Я хочу знать, что с ней! – потребовал Артур. – Без Камико я никуда не пойду.

Мамаша Фуми отвела глаза.

– Артур-сан, вы благородный человек. Девочка очень привязалась к вам. Возможно, она вспомнит вас…

Двери очередного тамбура захлопнулись. Юрия и Камико увезли на лифте.

– Братан, да плюнь ты на нее! – посоветовал Николай. – Лучше спроси колдунов, как бы нам домой-то выбраться! Ведьма старая обещала за город вывести да коней дать!

– Вас двоих завтра отведут в безопасное место, – сообщила переводчица. – Ночью вас выведут из города, посадят на лодку и отвезут в Йокогаму, на русский корабль. Пожалуйста, следуйте за братом Мицуи.

Брат Мицуи сухо улыбнулся и сделал приглашающий жест.

– Слышь, земляк, а может, все же вместе с нами, а? – примирительно протянул руку Николай.

– Артур-сан, если вы пожелаете, вы можете сопровождать ваших товарищей, – кивнул брат Обо. – Но лучше вам остаться у нас.

– Прощай, – Артур стиснул бывшего соперника в объятиях. – Когда Юру починят, обними за меня. Вы все помните, о чем мы говорили?

– Да уж как-нибудь! – незаметно подмигнул Николай. – Жаль только, в подвале отняли золотишко-то!

– Да, это плохо… – Кузнец обернулся к японцам. – Брат Обо, прежде чем я сделаю для вас то, что вы просите, сделайте кое-что для меня. Подарите моим русским друзьям по слитку золота. Я имею в виду те номерные слитки, которыми с вами расплачиваются подземники.

У бедного химика отвалилась челюсть.

– Но… откуда вы знаете?

– Я догадливый.

– Такие решения я не принимаю…

Кузнец втайне возликовал. Только что брат Обо признал, что золотой запас Японии плавно перетекает в подвалы корпорации Асахи.

– Так пусть примут решение те, кто над вами. Передайте, что это мое условие. Иначе я ничего делать не буду. Эти двое русских – мои друзья. Они пострадали на вашем постоялом дворе. Лишились имущества, один серьезно ранен. Я требую, чтобы вы компенсировали их потери.

Ненадолго возникла сумятица. Брат Мицуи куда-то убежал, но вернулся с улыбкой и… двумя золотыми слитками.

– Ага, вон оно, родимое! – удовлетворенно пропел Николай, запихивая два килограмма в заплечный мешок. – Не обманулись мы в тебе, земляк! Видать, и впрямь, не простой ты человечишко! Жди нас, однако! – и озорно подмигнул.

– Тогда с богом! Если все верно сделаете, в России встретимся!

Кузнец повернулся к нетерпеливо переминавшимся японцам.

– Ну, ведите, басурмане! Только учтите – девочку мне на ноги чтоб поставили!

Впервые переводчица запнулась.

– Она будет здорова, – пообещал один из химиков, кругленький человечек в очках.

Уровнем ниже Кузнец узнал знакомые места. Злополучный сектор В2, где его чуть не прикончили повстанцы. Колонии грибов по стенам, склады, набитые медицинским оборудованием. Ярко освещенные «операционные», где плечом к плечу трудились сотрудники Асахи. Химики давно ликвидировали следы разрушений, замазали дырки от пуль. Кузнец позволил уложить себя под лампы, вытерпел прикосновения восьминогих «хирургов», выдержал недолгий допрос врачей. Судя по всему, брат Обо с компанией остались довольны.

– Артур-сан, у вас очень крепкий организм. Обычно, когда комплекс омоложения не завершен, вступают в действие дегенеративные процессы. Но в вашем случае все сложилось удачно.

– Омоложение? И сколько лет вы мне убавили?

– Сложный вопрос. Мы вывели токсины и вернули организм в точку наилучшего функционирования. Артур-сан, если вы настаиваете, мы вернем вам обычную человеческую руку и глаз. Мы можем удалить одно сердце. Брат Кристиан хотел, чтобы вы стали сильнее…

– Да бог с ним, я уже привык. Не надо ничего удалять. Не хватало еще на месяц тут застрять! Теперь вы мне скажете, зачем я вам нужен? И как мне найти Кристиана?

Японцы переглянулись. Для серьезного разговора Кузнеца отвели в богато отделанный покой, девушка разнесла на подносе чай и засахаренные фрукты. Перед гостем в кожаных креслах устроились пятеро пожилых химиков, все в белых халатах. Наверняка собралось руководство корпорации, поскольку брат Обо даже не присел, почтительно притулился возле чайничка. Рядом вытянулась переводчица. За ширмой заиграла музыка, запахло сандалом. Эта чересчур уютная атмосфера показалась Артуру несколько дикой, учитывая, что в городе вовсю шли бои. Он не стал деликатничать, прямо выразил свои мысли на этот счет. Степенные старцы покивали, дослушав стрекотание переводчицы.

– Мы верим в науку. Гадания мутантов обычно нас не интересуют, но на сей раз Смотрители тишины не ошиблись. Вы именно тот человек, о котором они нам упорно твердят. Вы знаете, что предлагал нам красный хозяин Юкихару? Он предлагал назначить вас генералом, чтобы вам подчинились все вооруженные люди в Токио. Тогда банды не дрались бы между собой.

– Меня? Генералом? – растерялся Артур. – Слушайте, мне конечно жаль людей, но это не моя война.

– Вы хороший организатор и способный командир, Юкихару обычно никого не хвалит.

– Мне надоело командовать. Мне кажется, я достаточно командовал в прошлой жизни…

– Желтые братья тоже согласны, – вставил другой патриарх Асахи. – Желтые братья были недовольны вашим побегом. Но они считают, что лучше вас никто не сможет возглавить штаб сопротивления.

– Я просто хочу жить…

– Ночью к нам приходили послы от Соко Гаккай, – не дослушал третий химик. – Соко готовы объединить мелкие секты на севере, если мы дадим им оружие. Если мы дадим им оружие, войска императора будут надолго отброшены…

Кузнец вгляделся в приветливые гладкие лица. Стало очевидно, что просто так его не отпустят.

– Так дайте сектантам оружие. Что-то я не заметил, чтобы вы тут особо сопротивлялись. Скорее, вы попрятались как мыши в своих лабораториях.

– Попробуйте этих фруктов, Артур-сан, – седовласый химик пригладил усы. – Вы представляете, о каком оружии мы говорим? Все эти пушки и бомбы – ничто, по сравнению с оружием, за которым охотится император Солнце.

– Но… я полагал, что императору нужно золото.

Японцы дружно рассмеялись.

– Об этом вам наплел хозяин летучих мышей? Пусть мальчик и дальше так считает. Подземники сидят на своих запасах, но едва успевают чинить метро. Они продают воду, но сектантам Соко Гаккай достаточно отвести в сторону стоки с пожарища, как все метро погибнет. Кому нужно их золото? Киото нуждается в деньгах, но это всего лишь металл. Императору нужна вакцина, Артур-сан. Тот, кто сможет к ней притронуться, получит самое страшное оружие. Помогите нам извлечь лекарство, ипрефекты сразу станут сговорчивее. Мы дадим вам катер. И постоянную переводчицу.

– И что мне делать?

– Мы не знаем, что творится на грузовых палубах. Скорее всего, вакцина быстро разлагается в воздухе. Иначе весь запретный город давно бы вымер. Большая Смерть упакована в контейнеры, там должны быть инструкции на английском языке. Видимо, часть груза повреждена, поэтому наши люди гибнут. Гибнет даже рыба вокруг кораблей. Надо найти плотно закрытый, неповрежденный контейнер.

– Вы хотите сказать, что только я?..

– Да, Артур-сан. Только вы. Вы родились до Большой смерти. Вы родились тогда, когда вакцина спасала, а не убивала.

35 Вспомнить, чтобы забыть

– Вы уверены, что для нас это безопасно?

– Вполне безопасно. Я прочел инструкции. Американская вакцина третьего поколения создана как бинарный компонент. Две жидкости никак не взаимодействуют, пока между ампулами цела перегородка. Достаточно одного вращательного движения шприца, чтобы игла проткнула перегородку насквозь.

Сквозь толстое стекло Кузнец ощущал их страх. Их ужас перед Большой Смертью, впитавшийся в кровь поколений. Уже час он потел в тесной каморке изолятора, ожидая, когда химики расшифруют его анализы. Металлический бикс с вакциной Артур держал на коленях. Двадцать изолированных секций со шприц-тюбиками и дополнительные ампулы.

– Артур-сан, вы уверены, что на корабле все ящики целы?

– Я не мог проверять все трюмы. Сверху все в порядке. Слушайте, вы меня долго будете в изоляторе держать?

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Мы почти закончили проверку.

Если он и обманул своих «благодетелей», то совсем немножко. Химики так ждали инструкцию, но он соврал, что инструкция намертво приклеена к большим ящикам. Указания к применению действительно были приклеены, но их вполне можно было отодрать и доставить в крепость. Единственно, в чем химики не ошиблись, – вакцина третьего поколения была смертельно опасна. На огромном транспорте Кузнец насчитал не меньше двух десятков трупов. Все эти люди в разное время успешно вскрыли груз. И немедленно поплатились жизнью, поскольку не умели читать. Вероятно, президент Соко Гаккай сказал правду – у выживших в катастрофе выработалось иммунное неприятие лекарства. Но важнее оказалось другое – вакцина действительно была смертельно опасна.

Для тех, кто не умел пользоваться инструкцией.

– Артур-сан, вы можете выходить. В тамбуре мы поставили контейнер, в нем еще один. Положите коробку с вакциной на дно и плотно закройте. Сверху лежит тюбик с моментальным клеем. Проведите по швам…

– Я все сделаю, но хочу видеть Камико, – Артур проверил, не сломались ли под одеждой два шприц-тюбика.

– Хорошо, раз вы настаиваете…

Его проводили в инкубатор. В одинаковых, овальных резервуарах покоились восемь роскошных девичьих тел. Именно роскошных, иначе не назовешь. Три длинноногие блондинки, две рыжие и три восточных красавицы. Поблизости, закачивая воздух под опадающие «целлофановые» колпаки, трудились огромные коричневые легкие. Под потолком ползали по веткам знакомые уже осьминоги. Идеально чистые кафельные стены отражали сияние ламп. В углу трое низкорослых уродов монтировали новую ванну.

Женщины дышали.

– Где она? Я хочу ее видеть.

– Артур, она все равно не узнает тебя.

– Вы сможете ее вылечить? Черт подери, здесь хоть кто-то понимает нормальный русский? Почему вы молчите?!

К нему повернулась белокурая, очень бледная девица. Артур в запале не разобрал, что у нее с шеей. Чуть позже выяснилось, что у девушки недоставало части оболочки на затылке. Под пленкой, мелко дергаясь, скользили мышцы.

– Эй, парень, она не человек! – произнесла девица басом. На последнем слоге ее голос сорвался на фальцет.

– Брат Обо, наше сотрудничество заходит в тупик, – процедил Кузнец.

– Хорошо, раз вы так настаиваете, – брат Обо тихо скомандовал в микрофон.

Молодой техник нажал на кнопку. Из стены выдвинулся девятый резервуар. Камико лежала в нем, наполовину погруженная в розовое желе. Над ее лицом и грудью вовсю трудились два «осьминога». Следов от страшной раны почти не было заметно. Оставалось в двух местах подтянуть кожу и слегка подправить нос. Девушка стала еще красивее, чем прежде.

– Артур, я говорил, что в случае гибели любого нашего сотрудника подлежит восстановлению все, кроме мозга, – тихо произнес брат Обо. – Но секретари – не люди. Их сконструировал профессор Токугава, и некоторые технологии с тех пор неизменны. При каждом обновлении системы все прежние данные стираются. Мы ничего не можем сделать. Так функционирует инкубатор. Лишняя память для них вредна. Она проснется и не вспомнит вас.

Откуда-то сбоку, пыхтя трубкой, вплыла озабоченная мамаша Фуми. Компанию ей составляла еще одна тетка, тоже увешанная цацками, с потушенной самокруткой в зубах.

– Парень, не стоит так печалиться. Химики Асахи сделают много новых женщин, не хуже этой…

– Но я не хочу новых! – Артур баюкал на ладони мраморную головку Камико. – Ты понимаешь, ведьма? Я хочу эту!

– Она – пустотелая демоница! Гейша дзису, игрушка…

– А мне плевать. Она была лучше всех вас.

Он уселся на край пульта. Хотелось зареветь и что-нибудь сломать.

Кто-то присел рядом, погладил Артура по плечу сухой ладошкой, замяукал что-то успокаивающее.

– Ван?! Ты-то здесь откуда? – изумился Кузнец.

– Твой друг Ван говорит, что… – недоделанная дева поперхнулась, переводя с китайского на русский, – он разделяет твою скорбь. Его любимую женщину убили в Китае. Он тоже страдал, а потом ушел послушником в храм Девяти Сердец. Он хотел стать сильным, чтобы отомстить мандарину, который убил его женщину. Ван изучал боевые искусства, стал быстрым и ловким. Но когда он был готов для мести, оказалось, что обидчик уже мертв. Твой друг Ван говорит, что благодарен тебе. Ты помог ему найти в бешеном лесу новую любовь. Но сейчас некогда говорить о любви. Императрица Ай просила старшего химика, чтобы тот пропустил Вана в крепость. Императрица знала, что ты нуждаешься в друге.

– Вот уж спасибо, – скривился Артур, не в силах оторвать глаз от спящей красавицы. – Брат Обо, так это всего лишь бизнес? Вы только притворяетесь, что ведете научные исследования. Ничего вы не исследуете! Вы штампуете рабынь для публичных домов.

– Они не рабыни, – надулся химик. – Они счастливы от сознания своего долга. Но если вы намекаете на прибыли корпорации, то втрое больше нам приносят уроды. Мы делаем узких специалистов для любых строительных работ.

– Девушку сделать труднее, чем шахтера?

– Намного дольше. Поэтому мы благодарны вам за их спасение.

– Теперь вы их подлечите и снова отправите в бордели?

– Мы позаботимся об их безопасности. Мы удвоим охрану в пограничных районах.

– И сколько у вас постоялых дворов?

– Это известно только руководству. Но я могу сказать, что каждый год мы производим около двухсот рабочих.

– А как насчет особой священной пищи, этих рисовых шариков? Кроме вас, их никто не умеет делать?

– Никто. Это давняя разработка профессора Токугава.

– Значит, если вы прекратите поставки пищи, все роботы погибнут?

– А вы предлагаете нам открыть секреты? Или пустить варваров в лаборатории? Вы же видели – они умеют только разрушать.

– Но если детей не учить, они вырастут невеждами. Вы создали жреческий клан и никого не желаете принимать.

– Их дети неспособны к учебе. Крестьяне и рыбаки не нуждаются даже в грамоте.

Кузнец понял. Невозможно объяснить слепым, насколько красив закат.

– Вы продаете девушек всем, в том числе – императору, так? – зло спросил он. – И за это император Солнце вас не трогает?

– Все не так просто, Артур-сан. В ваше время это назвали бы политикой двойных стандартов. Император лоялен к нам, но позволяет префектам грабить наши караваны и постоялые дворы. Префектам нужно, чтобы у крестьян был враг. Они ненавидят всех, кто живет в запретных городах. Они боятся всех, кто сохранил знания. Если император пойдет против собственных вассалов, новой династии наступит конец. Но нам тоже не нужны дворцовые перевороты.

– Чего же хотите вы? Допустим, это правда, и яд на меня не подействует. Допустим, я добуду вам еще тонну вакцины.

Отстранив брата Обо, заговорил один из стариков.

– Треть нашей страны покрыта Вечными Пожарищами. Всюду, где до Большой Смерти находились ядерные и химические объекты. Океан во многих местах тоже заражен. С вашей помощью мы сможем уничтожить Пожарища, одно за другим. Часть лекарства мы готовы уступить вам. Брат Кристиан говорил, что у вас в России тоже много пожарищ.

– Но если вы убьете пожарища…тогда крысиная императрица высадит там свои леса?

– Пусть так. Лучше иметь дело с госпожой Ай, чем с толпой безумных самураев.

– Мне казалось, что вы враждуете с падальщицами?

– Они не верят в технический прогресс. Но, по крайней мере, они не вспарывают людям животы. Если вакцину захватит император, последствия сложно предсказать. Вы видели сегуна Дзиро? Такие, как он, готовы отравить все реки и колодцы, лишь бы в мире правил дух Синто.

Тренькнул звонок. На секунду коричневые меха приостановили работу. В следующий миг изголовье лежанки, в которой спала Камико, приподнялось. Девушка открыла глаза и непонимающе уставилась на Артура.

– Камико, – робко позвал он.

Гейша слабо улыбнулась. Подняла руку, стала рассматривать свои пальцы. Артур старался не смотреть, как по тонким шлангам, прикрепленным к ее телу, перекачивается прозрачная жидкость.

– Камико, это я. Ты узнаешь меня?

Девушка нахмурилась. Беспомощно оглядела столпившихся вокруг людей.

– Камико, ты понимаешь, что я говорю?

– Да, господин. Прошу простить меня, но я вас не помню…

Остатки шрама на ее лице почти полностью разгладились. Брат Обо деликатно кашлянул.

– Артур-сан, ее рабочая память будет активизирована с помощью кодовой фразы. Обычно это делает хозяйка непосредственно на постоялом дворе.

Кузнец поверил. Поверил, что все закончилось.

– Верните мне память.

– Но… мы не трогали ваш мозг, – брат Обо растерянно переглянулся с коллегами.

– Как это не трогали? Я хочу вспомнить свою прежнюю жизнь. Тогда я, возможно… – он сглотнул, – тогда я, возможно, смогу забыть ее.

– Вероятно, вашу память забрал брат Кристиан. Мы не в силах исправить ваш мозг.

– Но… зачем он это сделал?

Японцы замешкались.

– Очевидно, затем, чтобы вы нашли в себе иного человека.

– А может, он это сделал затем, чтобы я послушно выполнял ваши указания?

– Артур-сан, вы несправедливы.

– И после этого вы хотите, чтобы я снова поперся за вакциной?! Я хочу видеть Кристиана.

– Это не так легко. Он пытается встретиться с императором.

– Ваш император знаком с русским колдуном?

– Скорее всего, брат Кристиан не будет принят при дворе. Но, выражаясь древним языком, у него могут состояться несколько неофициальных встреч. Насколько нам известно, аристократы в Киото мечтают заполучить китайских летучих змеев. У русских качальщиков есть такие возможности.

– Вот как? Снова бизнес. И когда они вернутся?

– Это зависит от того, какое решение примет император. Если он найдет повод отозвать войска, старший химик вернется немедленно.

– А что если, пока ваш старший химик ведет переговоры, сегуны захватят Токио? Вы так и будете сидеть сложа руки?

Ученые быстро пообщались между собой.

– В любом случае мы не допустим захвата причалов.

– Пока я не верну память, можете на меня не рассчитывать. Дайте мне карту и проводника до Киото.

Артуру на краткий момент показалось, будто тень довольства промелькнула на лице китайца Вана.

– Вы хотите ехать один?

– Я сам покажу императору вакцину.

– Я поеду с тобой, друг, – улыбнулся маленький Ван. – Я поклялся императрице, что буду сопровождать и охранять тебя.

– Спасибо, не откажусь.

Японцы переглянулись.

– Но пешком вы не доберетесь и за неделю.

– Я уверен, что у вас найдется средство передвижения.

– Артур-сан, как вы попадете в Киото? Сейчас нет свободных драконов. На дирижабле лететь долго и небезопасно. Вас остановит стража.

Кузнец встал, и одновременно с ним подпрыгнули четверо молодых химиков. Судя по их напряженным физиономиям, отпускать почетного гостя так просто никто не собирался. Кузнец улыбнулся, сунул руку за пазуху и продемонстрировал присутствующим два полных шприца. Химики вначале не поверили. Кузнец положил один шприц на стол и сделал движение, будто собирается взломать ампулу. Японцев размазало по стенам. Даже переводчица инстинктивно отшатнулась назад. Кузнец про себя отметил острые палочки, торчащие из пучка волос на ее макушке. Смертоносный веер крепился на ее широком поясе. Пожалуй, эта девица могла доставить кучу неприятностей. Но почти сразу же Артур заметил плавное перемещение Вана. Китаец словно угадал его мысли и очутился позади девушки.

– Дайте мне автомобиль. Я видел автомобили на дорогах.

– Ээ… Артур-сан, будьте осторожны. Зачем вы нас обманули? Осторожнее! Это очень опасно. Эта жидкость может убить всех людей в крепости!

– Вопрос в том, зачем вы обманули меня?

Руководители корпорации не могли отвести глаз от одинокого шприца. Артур сам видел такое хитрое приспособление впервые. Два баллончика соединялись между собой тонкой перемычкой. Очевидно, их производство освоили уже после того, как он «уснул».

Когда же он уснул, черт побери?

– Но… Артур-сан, вас никто не обманывал. Мы считали честью спасти русского президента.

– Кого спасти?!

– Ох…извините, ваше величество. Мы хотели сказать – русского императора.

– Так это правда? – под застывшими взглядами японцев Кузнец повертел в ладонях шприц. – Тогда тем более мне нужно домой.

Чтобы уничтожить их всех, достаточно двух легких движений – сорвать по кругу защитную пленку и надавить на поршень. Уничтожить, и не будет больше инкубаторов, сети борделей и элитной касты колдунов. Слишком легкий и слишком глупый путь. Всплыли в мозгу слова Смотрителей – «замкнуть разорванную цепь».

– Ван, дружище, – Кузнец повернулся к боевому товарищу. – Мы тут посидим, поболтаем. А ты сходи, будь добр, подбери в гараже машину побольше. И загрузи в нее все золото, что найдешь.

Химики задергались.

– Все золото, – твердо повторил Кузнец. – А ящики с вакциной я поставлю сам. Ни к чему вам опасные игрушки.

Часть третья Застава без ворот

36 Летчики и театр

Первые часы он вел грузовик аккуратно по центру нейтральной полосы, старательно объезжал камни и промоины. Транспортное средство оказалось выше всяческих похвал. Трехосный тягач с полуприцепом, спальней, кухней и дополнительными баками на тонну горючего. Передок и дверцы химики укрепили листовой броней, над кабиной размещалась стрелковая башня, а на крыльях подвесили пулеметы. Дизель дымил, но в целом техника содержалась в прекрасном состоянии. Вначале Кузнец сам слегка вздрагивал от рева двигателя. Среди заброшенных небоскребов грохот разносился на многие сотни метров. Непривычно было вести грузовик по пустынным улицам, не всегда он ровно вписывался в повороты, задевал тумбы, ломал кусты и столбы.

Трижды пришлось заехать на желтую линию, иначе колесо провалилось бы в яму. Всякий раз, пересекая границу, он ощущал напряженное внимание снайперов. За ним следили с обеих сторон, но напасть так и не осмелились. Артур уговорил японцев крупно начертить на бортах логотип «Асахи кэмиклз». Он вовсе не был уверен, что враждующие бандиты умеют читать, но эту эмблему они вряд ли бы с чем-то спутали.

Толпами встречались беженцы из окраинных районов, при виде многоосного тягача люди забивались в щели. Беженцы ехали на фырчащих фургонах, повозках и тракторах, многие катили свой скарб в тачках. Беженцы встречались настолько разные, что становилось ясно, отчего столица признана запретным городом. Попадались высокие люди с синеватым оттенком кожи, попадались речные жители, непрестанно поливавшие свои жабры водой. Вдоль стен крались процессии слепых, державших друг друга за плечи. Катились повозки, доверху заполненные диковинными недозрелыми овощами, которые, видимо, вырвали из земли в последний момент, перед нашествием врага. На грудах овощей, мрачно нахохлившись, сидели дети. Везли много раненых, по пути рыли могилы.

Однажды путь преградила стая на мотоциклах. Кузнец не стал разбираться, что это за команда, надавил на газ. Сидящий в башне Ван щелкнул затвором пулемета, поднял стволы. Различив логотип Асахи, мотоциклисты нехотя расступились. Потом их несколько кварталов преследовали летуны Юкихару, но не делали попыток напасть. Канонада осталась позади, со стороны порта поднимались облака черного дыма.

Ван трясся в кресле стрелка, держал на коленях карту. В бронированном спальнике пряталась переводчица. В закрытом кузове тряслись ящики с золотом и стальные биксы с вакциной. На крыше, вцепившись в поручни, ехали два боевых урода. Еще двое трусили следом, позвякивая броней. Спальник и крошечная кухня были доверху забиты боеприпасами. На границе красного сектора, возле выхода из метро, Кузнец притормозил и дважды просигналил.

Пришлось ждать. Спустя час из темноты метро поднялись четверо с крытыми носилками.

– Мы говорили с химиками, – голос Смотрителя тишины глухо доносился сквозь слои плотной ткани. – Мы рады, что не ошиблись в тебе. Мы идем с тобой. С нами две тысячи четыреста человек. Но мы не можем идти днем, под солнцем.

– Вы встретились с наставником мышиного братства? Он отдаст золото?

– Уже отдал. Мальчик верит тебе. Подземники готовы выступить в поход. У них втрое больше бойцов, чем у нас. Но они тоже боятся света.

– Хорошо. Вопрос с защитой от солнца мы решим, – успокоил Артур. – Надо дождаться императрицу. У вас достаточно оружия?

– Пусть скажут подземники, – старик кивнул на толпу мужчин в черных очках, появившихся из ближайшего подвала.

Среди здоровенных мужиков в меховых выворотках Кузнец не сразу заметил мальчика с летучей мышью на руках. Юный наставник выглядел измотанным. Его толстомясые помощники косились недовольно. Над головой наставника развевался штандарт с изображением Бэтмена.

– Оружия много, но проблема не в этом, – мышиный настоятель сразу перешел к делу. – Не скрою, многие подземники против похода. Мы привыкли жить под землей, привыкли к воде с пожарища. Но в этот раз сегуны слили в ручьи горящее масло и керосин. Они хотели прорваться к колодцам и золотому хранилищу. Мы потеряли четверть ходов верхнего уровня. Мы потеряли лучшие стаи мышей. Вампиры боятся света, мне трудно их удерживать в повиновении. Возникла угроза для главного универмага. Нам пришлось обрушить несколько тоннелей, чтобы защитить универмаг. Потом пришли Смотрители тишины и сами впервые предложили мир. Такого никогда не было, чтобы псы и пауки Спайдермена и другие… чтобы все поверили и договорились о мире. Смотрители сказали, что явился человек, которому ничего не нужно, ни денег, ни власти. Поэтому надо дать ему деньги и власть. Мы пойдем за тобой. Но я хочу, чтобы ты знал. В наших универмагах под землей останутся женщины и дети. Если мы проиграем войну, их всех убьют.

– Если мы будем вместе, мы победим, – заверил Кузнец.

– В твоих глазах нет победы, – нахмурился подросток.

– Возможно, раньше мне нравилась эта работа, – Артур погладил приклад. – Но нынче кое-что изменилось. Не беспокойся, Бэтмен. Мы все равно победим.

О прибытии Ай было заметно издалека. Заскрипели стены домов, ходуном заходила мостовая. Первые корни вырвались на поверхность, за ними потянулись молодые побеги, и стало очень жарко. Не прошло и десяти минут, как над площадью зеленым ковром поднялся лес. Падальщики сидели верхом на крысах, одетые в легкую броню. Кузнец не ожидал увидеть так много крыс и так много лесных бойцов. Следом за людьми плотными рядами выступали безликие зеленые гномы.

– Сколько у вас стволов?

– Ни одного. Разве ты забыл, что мы не пользуемся огнестрельным оружием? Можешь считать, что у нас тысяча мечей и будет еще больше. Если у моих сестер будет спокойная ночь, мы вырастим много ядовитых палочников.

– К несчастью, спокойной ночи я вам не обещаю. Госпожа Ай, вы сможете высадить лес с двух сторон от шоссе, чтобы наши подземные друзья всегда находились в тени?

– Это не проблема, – кивнула Ай. – Мы высадим такой густой лес, что никто не сможет помешать вам. Мы заселим его палочниками, ядовитыми пауками и пиявками. Мои сестры сделают кроны такими густыми, что наша армия будет всегда в тени. Но за городом стоят войска императора с огнеметами. Если мы растянем фронтир, лес станет уязвим для огня…

– Не станет, – Артур расстелил на капоте карту. – Прорываться будем в районе судоремонтных доков.

– Есть другая проблема, это химия, – напомнила крысиная императрица. – Бешеный лес уязвим. Если встретится Вечное пожарище, его придется обходить. Иногда сегуны выливают на границах леса бочки с нитратами, они наносят лесу страшные раны.

– Против пожарищ у меня имеется вакцина, – поделился Кузнец.

– Как вы это сделали? – потемнела Ай. – Эта зараза убивает без разбора. Двадцать лет назад на Окинаве был случай, когда рыбаки притащили в порт чужой корабль. Потом погибли все, и лес и город. Как вам удалось убедить портовых?

– Их убедили химики.

– Вот как? – некоторое время императрица с подозрением разглядывала застывших уродов. – Значит, Асахи отважились выступить против Киото? Я им не верю. Вы не боитесь собственной охраны?

– Боюсь. Поэтому везу в кузове все руководство Асахи. Если кто-то попытается взломать двери, химики погибнут первые.

– Отчаянный ход, – присвистнула Ай. – Вы взяли их в заложники?

– У меня не было выбора.

– Возможно, это лучший выбор, – вступил в разговор Смотритель. – Но как вы намерены пробить кольцо блокады? Вокруг запретного города стоят три армии. Южная, западная и северная. Самая сильная – южная, они атакуют порт. На западе город прикрыт Вечным пожарищем, там сегуны в основном кидают бомбы. Если вы хотите вырваться, это лучше всего делать на севере. Хотя и там у врага много пушек. С утра они снова начнут расстреливать жилые кварталы.

– Я надеюсь очень скоро получить полсотни танков.

– Вам удалось убедить желтых братьев? – подпрыгнул мышиный настоятель.

– Надеюсь, их убедит золото Асахи.

Механических братьев Кузнец заметил издалека.

Ему показалось, что Мико стал еще больше, нарастив себе дополнительные суставы и ракетную установку. Оба брата, несмотря на стальную кожу, выглядели страшно усталыми. Площадь перед доками дымилась после недавней бомбежки. Санитарные машины собирали остатки искалеченной техники. Несколько ангаров выгорело дотла, возле других гудели насосы.

– Иногда мне жаль, что я не убил тебя в первый день, – прогудел механический великан, – но теперь мне стало интересно. Мы с братом поспорили, сколько дней ты еще проживешь.

– Как поживает наш водочный заводик? – невозмутимо осведомился Артур.

– Ты споил мне половину рабочих, – прошипел Мико. – Твое счастье, что проклятое пойло покупают все банды с окраин.

– Стало быть, мы квиты, – подытожил Артур. – Танки готовы? Все пятьдесят штук?

– А золото ты принес?

– Золото принесли они, – Артур кивнул в сторону подземников. – И учтите, если хоть одна машина выйдет из строя, я вернусь и заберу всю оплату назад.

– Ты угрожаешь мне? – прогрохотал Маро.

– Господин Кузнец прав, – вступила в беседу крысиная императрица. – Если вы сами не желаете воевать, отвечайте за ваше оружие.

– В любом случае нам не хватит топлива, – огорошил Мико. – Портовые готовы закачать нам четыреста тонн, у них есть врытые в бетон цистерны. Но префекты сняли со своих кораблей дальнобойные орудия и подтащили их по берегу. Как назло, они обстреливают окружную дорогу, ведущую к хранилищам. Мы уже потеряли четыре заправщика.

– Какие есть предложения?

– Предложение только одно, – невесело гоготнул Мико. – Когда мы в ссоре с портовыми, мы покупаем горючее у летчиков.

– У кого, у летчиков? – Кузнец подумал, что переводчица ошиблась. – Разве кто-то в городе умеет управлять самолетом?

– У них осталось несколько исправных маленьких самолетов, – объяснил Мико. – Но аэропорт далеко. Их банда не очень сильная, но я не стал бы с ними воевать. У них очень хорошие механики. Летчики считают, что живут за чертой запретного города, что они лучше и умнее нас. Они продают горючее химикам и механикам императора, химики взамен дают им уродов для охраны.

– Значит, сегуны их не трогают во время налетов?

За братьев ответил Смотритель тишины.

– Все сложнее, чем представляется на первый взгляд. Банда летчиков владеет не только аэродромом и ремонтными ангарами. У них отличные механики. У них есть своя нефтебаза. Они делают бензин, а уважаемые желтые братья пока не могут освоить этот процесс…

Маро недовольно фыркнул через динамики, но возражать не стал.

– Они делают чистый бензин, который почти никому не нужен в Токио, – продолжал Смотритель. – Зато чистый бензин очень нужен парням из клана Хонды. Клан Хонды делает для императорских войск машины. Теперь ты понимаешь, почему никто не будет воевать с летчиками?

– Я хочу поговорить с ними, – заявил Кузнец. – Если уважаемые железные братья дадут мне охрану.

– Летчики не будут тебя слушать. Ты для них пустотелый урод из лабораторий.

– А если я им покажу крыс? Если я покажу им крыс, которых показывал вам? Десять тысяч сильных зубастых крыс, которые не боятся света, как летучие вампиры подземников! И не боятся грязного воздуха, как творения падальщиков! Которые прогрызут насквозь все, что я прикажу!

– Десять тысяч? – с сомнением переспросил Мико.

– Легко! – подбоченился Артур. Про себя он подумал, что хорошо бы вытащить из нор пару сотен грызунов.

Помощь пришла с неожиданной стороны.

– Артур-сан, пусть вас сопровождают сестры Есико и Айко. Они доложат мне, как прошли переговоры.

– Сестры помогут, – шепнула Артуру на ухо негритянка.

Желтые братья задумались.

– Я сам отвезу тебя, – прогрохотал Маро. – На этой калечной гусенице туда не пробиться. Аэропорт находится за тройной линией баррикад. Их строили во время Большой Смерти, чтобы горожане не смогли бежать из Токио по воздуху.

– Не беспокойся за груз, Артур-сан, – успокоил доселе молчавший Ван. – Я наберу для казны самую надежную охрану из китайцев.

Маро не обманул. Один он через земли красных не попер, запросил разрешения. На удивление быстро явились послы от Юкихару, разрешение было получено вместе с мощной охраной. Выяснилось, что почти все семьи красных готовы к совместному походу, кроме нескольких мелких группировок. В результате к летчикам отправилась внушительная делегация, чему Артур был только рад.

Мертвые локаторы на башнях аэропорта он заметил издалека. Затем делегация очутилась на границе голого асфальта. Асфальт был утыкан противотанковыми ежами и мотками проволоки. Со стороны взлетного поля до сих пор хмуро взирали жерла орудий. Фырча соляркой, гусеничный механоид перенес на себе два десятка людей и крыс. У следующей баррикады стального великана встретили окриком и скрещенными лучами прожекторов. Чуть позже, притерпевшись к свету, Артур рассмотрел нацеленные на них зенитки. Вдали, во мраке, доживали долгий век «боинги», «аэробусы» и пестрые стаи частных самолетов. Из-за шеренги ремонтных боксов ветер доносил отвратительный запах производства. Там вовсю пыхтел нефтеперегонный комбинат.

Первая фаза переговоров завершилась неудачей. Летчики обозвали затею горожан безумной авантюрой. Их банда вовсе не желала конфронтации с императорскими армиями. Под плотным прикрытием охраны Кузнец спустился с шарниров Маро вниз и встал голыми ногами на землю.

– Желтый, убирайся, если тебе дорога шкура, – прогремело в скрытых динамиках.

– Я на нейтральной полосе, – напомнил Маро и словно невзначай активировал моторы ракетных установок. – Вы знаете, что будет, если хоть одна капля вашей вонючей слюны попадет на меня. Могу стоять тут сколько захочу.

– Сам знаешь, что можешь торчать тут лишь до рассвета, – ехидно рассмеялись летчики. – Едва взойдет солнце, прилетят шары с бомбами. Из тебя получится прекрасная мишень!

К сожалению, в черте аэропорта почти не водилось крыс. В свое время военные строители позаботились, чтобы ни одно живое существо не проникло в аэропорт по суше. Вдоль третьей баррикады тянулся глубокий забетонированный ров, полоса надолбов и ловушек. Птиц, очевидно, отгоняли инфразвуком и выстрелами. И питаться на бетонной плеши было нечем.

Едва прикрыв глаза, Кузнец ощутил помощь тропинок любви. Есико, Айко и другие, находившиеся далеко, сплели незримую сеть и поддерживали его. С каждой секундой в сеть включались все новые и новые сестры, это походило на скрипичный оркестр, постепенно заполнявший полутемную сцену.

Первые зверьки откликнулись на совместный зов. Они навострили уши в канализации, в отстойниках метро, в рыбных заводях. За вожаками стай потянулся молодняк. Они видели и чуяли запах вкусного мяса, целой горы мяса, которую показал им человек. Вместе с серыми хозяевами подвалов очнулись их мелкие черные собратья, зашевелились полевки и бурундуки.

– Желтый, чего ты ждешь? – с плохо скрытой тревогой стали спрашивать летчики. – Горючего ты не получишь. Если хочешь получить свою долю керосина через месяц, отправляйся назад.

– Здесь не я распоряжаюсь, – гоготнул старший брат. – Мы заключили договор. Все в Токио заключили договор и выбрали генерала…

– Все в Токио?! Ты свихнулся, старый гаечный ключ! – нервно расхохотались летчики. – Ты говоришь о варваре, которого вынули из пробирки колдуны Асахи? Кажется, этого уродца называют Проснувшийся демон? Мы слышали, он напоил твоих людей спиртом. Мы тоже умеем делать спирт, ха-ха-ха! И за это вы избрали его генералом?

– Не за это, – Маро легко снес оскорбление. – Он родился до Большой смерти. Он добыл вакцину с отравленных кораблей. Он умный.

Артур вздрагивал всем телом. Пот стекал по спине и ногам, оба сердца изнутри молотили в ребра. Театр должен был получиться на славу, но сил едва хватало. Проснулись стаи псов, обитавшие на помойках Юкихару. Проснулись лысые псы с окраин пожарища. Но власть падальщиц не распространялась на зверье, родившееся вне леса.

– Где он? Где ваш генерал? – лучи прожекторов заскребли по земле, по гусеницам и орудийным башням Маро.

– А ему неинтересно с вами говорить!

Кузнец ощутил, как вместе с нежным пением скрипок прорезались более низкие, хриплые голоса подземников. Где-то далеко юный настоятель братства и взрослые помощники встали в круг, сцепив руки. От них волнами покатился призыв. Все, что могли сделать изменившиеся жители запретного города, они сделали. Проснулись дикие кошки, кормившиеся рыбой в городских ручьях. Проснулись безглазые рептилии подземелий, потомки тех, кто выжил в зоопарке после Большой Смерти. Эти оказались ближе всего к аэродрому. Один за другим они вскрывали люки и устремлялись на зов. За крупными мутантами из подвалов вырвалась первая мохнатая волна. Крысы визжали от голода, ожидая щедрое угощение. Артур управлял потоками зверья, точно дирижировал сложным оркестром.

Летчики заметили движение у края городских построек. Прожектора заметались. Загудели трансформаторы. Вдоль высоких заборов с черепами на столбах вспыхнули фонари. Заблистали огни на посадочных полосах, заревела тревожная сирена. Стали видны башни ретрансляторов с легкими спаренными зенитками. Стали видны надутые, притянутые к земле дирижабли. Стали видны моторные трапы, бензовозы и прочие вспомогательные тягачи, спешившие к тому месту, где находился Маро.

Но хозяин Желтого Токио уже не стоял на месте. Согласно договоренности, он медленно отступал, унося на себе маленькую армию. С каждым громадным шагом механоид все глубже погружался в ночь и становился все менее уязвим для зениток.

Кузнец врос голыми ступнями в землю. От него валил пар, воздух вокруг дрожал. Обменные процессы в организме ускорились вдвое, уровень адреналина зашкаливал все возможные пределы. Он поймал нить, протянутую соратниками, и превратился в воронку. Он засасывал в себя всю неразумную живность, находившуюся в пределах досягаемости.

Черное небо аэропорта прорезала сигнальная ракета, над полем ржавых ежей повисло серое сияние. Из высоких дверей ангаров показалась вереница джипов. Летчики спешили с арбалетами и ружьями наперевес. Те, кто выступил первыми, уже отступали, суматошно отстреливаясь.

– Желтый, вернись, надо поговорить! – задергались летчики.

Снайперы упустили момент, когда можно было легко пристрелить одинокого человека, застывшего за оградой. Мгновением спустя человека обтекла и поглотила живая двухметровая волна. Даже бойцы на броне Маро вздрогнули, когда с хрустом обрушились ворота аэропорта. Люди, столпившиеся на крышах ближайших домов, позже взахлеб пересказывали друг другу историю о страшном Демоне, вызвавшем полчища крыс. Запоздало застучали пулеметы на башнях, от бурой меховой реки полетели кровавые ошметки, но остановить взбесившихся грызунов они не смогли.

– Демон, убери их! Мы согласны…

Связь прервалась. Закачался железный забор. С треском обвалилась башня с прожекторами. Заискрили оборванные провода. Четверть летного поля погрузилась во тьму. Сквозь шум моторов слышались беспорядочные команды, раздаваемые по радио. Летчики вели бессмысленную стрельбу. В живом море на секунду возникали бреши и тут же затягивались.

Кузнец сделал первый шаг.

Он вспомнил. Так уже было, очень давно, совсем в другом городе. Только его поддерживали не грызуны, а лысые собаки. Сделать первый шаг – всегда самое трудное. Если ты ошибешься, можешь потерять власть над стаей, можешь погибнуть в когтях собственных солдат. Так учили его качальщики…

Кузнец шагнул за третью баррикаду. От баррикады мало что сохранилось. Крысы перевалили ров. Сверху они походили на бурую кляксу, неудержимо расползавшуюся по светлой бетонке. Летчики побросали свои машины и разбегались кто куда. Однако не все праздновали труса. Со стороны нефтебазы показалась колонна пожарной техники. Мощные струи воды выплеснулись из шлангов, мигом образовав озера. Зафыркали в отдалении авиационные моторы.

– Артур-сан, красные уже рядом! Его превосходительство Юкихару прислал подкрепление! Продержитесь немного, мы построим мост через рвы…

Кажется, это был голос переводчика Масы, искаженный динамиками. И, кажется, неподалеку ударила пулеметная очередь. Грызуны достали пулеметчиков, те отчаянно отбивались и орали в корзине на верхушке мачты. Но вскоре их вопли стихли.

Крысиный авангард попятился, Артур ощутил несколько болезненных уколов в позвоночник. Передвигать ноги становилось все тяжелее. Страх грызунов толчками передавался ему. Слепя глаза, вспыхнули гирлянды прожекторов, навстречу перли пожарные машины. Еще немного – и передовые разношерстные стаи обратятся в бегство!

– Артур-сан, наши маленькие друзья не боятся воды!

Кто это сказал? Неужели голос президента Обути? Кузнец шатался, точно под сильным ветром. Из носа капала кровь, виски разрывались от боли. Но что-то происходило в тылу врага. Буддисты Соко Гаккай покинули свои деревни и развернули второй фронт. С севера катился вал, состоящий из уродливых обитателей пожарища. Бескрылые птицы, метровые сороконожки, лысые собаки с жабрами задыхались в непривычном для них воздухе, оставляли по пути десятки трупов, но неотвратимо карабкались через ряды колючки.

Еще немного, и летчики заметались, зажатые между двумя звериными армиями. Когда инженеры Сумитомо погнали к ангарам железных обезьян, они почти не встретили сопротивления. Командиры эскадрилий заперлись в диспетчерской башне, размахивая белым флагом.

Кузнец лежал на мягком, запрокинув голову, чтобы остановить кровотечение. Лежал и слушал, как ползут по ночному городу полные бензовозы.

– Я никогда не была в театре, но представление удалось на славу, – крысиная императрица лично прикрепила к вискам командующего свежих пиявок.

– Так что вам мешало устроить театр без меня? – слабо отозвался Кузнец. – У вас сообща достаточно сил, но вы прячетесь по норам. А кто меняет свободу на покой, потеряет и то и другое.

37 Три шприца

– Мы будем воевать, – буркнул через динамики механоид. – Мы долго думали и решили, что не желаем больше скрываться, как тараканы. Мы согласны выступить вместе с другими кланами. Но мы не согласны подчиняться Проснувшемуся Демону. Он чужак. Мы выступим сами и первые войдем в Киото.

– Вот так номер! – удивился Кузнец. – Ну, флаг вам в одно место.

– Вы совершаете ошибку, – предупредила Ай. – Сейчас затишье. Вам прекрасно известно, что утром потрошители снова кинутся в атаку. Поодиночке нас разобьют. Никакие крысы и собаки не спасут.

Но стальные братья уперлись.

В темноте колонна под предводительством Артура выступила в южном направлении. У горящего вокзала Шийоку остановились для общего сбора. В Хигаши-парке к армии присоединились отряды портовых, собранные из тех, кто еще умел дышать воздухом. Лидер портовых, двухметровый гигант с серой акульей кожей и тремя рядами зубов во рту, Кузнецу сразу понравился. Он не стал требовать для своих парней особых условий, пайков и наград. Он просто сказал, что его плотину, в которой жила его семья, сожгли фугасами и отступать некуда.

Последний привал сделали у разрушенной развязки. Здесь проходила условная южная граница запретного города. Издалека, за пустошами, виднелись сотни костров. Это войска императора и разнородное ополчение готовилось к ночевке. Прорваться сквозь вражеский лагерь казалось невозможным. Самураи обложили Токио плотным кольцом. Кое-где ярко вспыхивали горелки, это пилоты поддерживали в боевом положении воздушные шары. Тарахтели дизеля, шипели паровые машины, повсюду стучали топоры. Предместья горели, уцелевшие жители запретного города бежали навстречу повстанцам. Многие из них тут же вливались в ряды новой армии.

Далеко за полночь генерал Кузнец собрал военный совет. Разделил войска, распределил артиллерию, кавалеристов и спецсредства, назначил первых официальных командиров. В отдельную колонну выделил тыловиков, приказал пересчитать и опечатать имущество, горючее и патроны. Под строжайший учет взяли продукты питания, все зерно и муку было приказано сдать в полевые пекарни. Тут же появились первые недовольные. Оказалось, что по пути к армии присосались десятки мелких банд, заслышавших о походе на Киото. Общую численность войска становилось все труднее подсчитать. Мелкие формирования не желали никому подчиняться, лихо выдвигали свои условия и готовы были сбежать при первой опасности. Тем более они не желали делиться запасами еды. Кузнецу стоило больших усилий втолковать соратникам, что такое гауптвахта и военно-полевой суд. Не прошло и часа после учреждения трибунала, как прозвучал первый приказ об общей присяге. Следующим приказом Артур утвердил списки двух караульных рот и самолично расставил посты. А на столбе закачался первый вор, посягнувший на армейское имущество…

Неожиданно из лагеря желтых явился бывший механик Сэм. Улыбающийся, цветущий, с двумя вполне человеческими руками. И принес замечательную новость.

– Господин Кузнец, армия Желтого Токио согласна выступить вместе.

– Передайте братьям, чтобы строились на левом фланге. Огни потушить и никакой стрельбы без моего приказа!

– Господин Кузнец, банда Барабанщика сбежала. Они украли лошадей!

– Ван, твои китайцы смогут их догнать?

– Это несложно, – ощерился послушник. – Если нам дадут еще крыс с хорошим нюхом…

– Крыс дадим сколько нужно, – подтвердила Ай.

– Ван, их необходимо догнать, разоружить и привести сюда. Всех, кто сбежал после присяги, будет судить трибунал.

– Господин Кузнец, приехал посол от Юкихару.

– Зови!

Как Артур и ожидал, в качестве посла снова прислали Масу. Два бывших неприятеля обнялись.

– А ты молодец, еще выше стал! Скоро меня обгонишь.

– Спасибо, Артур-сан. Блистательный хозяин говорит, что, если его летуны присоединятся к вам, некому будет защищать северную границу города. Сектанты одни не выдержат. Против них стоят лагерем десять тысяч всадников и мотоциклистов.

– Передайте Юкихару, пусть не беспокоится за север. Пусть собирает своих летунов. А к сектантам я поеду сам.

Из лучших подземников и крысиных наездников была сформирована рота личной охраны командующего. Хотя неожиданно стал возражать бывший послушник Ван. Китаец всячески намекал Кузнецу, что его соплеменники гораздо лучше выполнят функции личного конвоя. Желая потрафить самолюбию железных братьев, Артур назначил Маро своим первым заместителем, а Мико – главным военным судьей. И не пожалел. Освоившись с правами, Мико с удовольствием стал вешать лодырей и мародеров. Уже к утру дисциплина заметно укрепилась.

В сопровождении роты охраны Артур помчался на север. Крысы неслись как черный вихрь, распугивая бродяг и псов. Не прошло и часа, как впереди забрезжило слабое зеленоватое свечение. Высотные дома стали попадаться все реже, зато меньше стало и разрушений. Здесь «авиация» противника почти не бомбила, киотские генералы не собирались тратить фугасы на нищую братию. Наконец показалась знакомая площадь и знакомый буддийский храм с лентами и молитвенными барабанами.

Перед храмом стоял человек. Одинокая фигурка среди брошенных бумажных гирлянд и потухших праздничных фонариков. Артур не поверил своим глазам. Изо всех сил натянул поводья, крыса еле успела затормозить.

Почтенный кадзи, кузнец. Тот самый, из деревни мастеров, надежно спрятанной в холмах Вечного пожарища! Кадзи держал в руках что-то длинное, завернутое в ткань.

Дайто. Его дайто! Мастер исполнил обещание, выковал меч.

– Как вы узнали, что я приеду именно сейчас? – спросил Артур, позабыв, что японец не понимает русского.

Мастер жестами показал, что надо развернуть подарок. Под тканью оказались изящные деревянные ножны. Мечлегко, но твердо лег в руку, лезвие блестело как зеркало.

– Почтенный кадзи говорит, что этот меч нельзя потерять или подарить. Его можно лишиться вместе с жизнью, – перевел Маса.

– Передай, что я не потеряю.

– Почтенный кадзи говорит, что президент Обути увел своих людей тайными тропами. Президент Обути надеется, что секта Соко Гаккай не зря поверила вам. Если вы не выполните обещания, погибнут тысячи детей.

– Я сделаю все, как мы договорились.

Кадзи кивнул и растворился во мраке. Артур обернулся к охране:

– Дальше я еду один. Наденьте маски, как я вас учил, и ждите.

Наездники послушно обмотали лица мокрыми повязками. Кузнец пришпорил крысу. Скоро зарево стало ярче, а еще спустя минуту крыса недовольно зафыркала. Город кончился, словно его отрезали ножом. Впереди, насколько хватало глаз, горбами поднимались черные холмы. Над холмами клубился зеленый туман. Он принимал причудливые формы, порой разворачивался как полярное сияние или рассыпался на мириады огоньков. С черных холмов стекали ручьи и впитывались в почву на границе асфальта. Пряные запахи врывались в ноздри. Где-то там, за холмами, стояли покинутые деревни мастеров. А еще дальше, за радужными сполохами, расположились лагерем вражеские армии.

Артур погладил меч и бережно достал из подсумка продолговатый предмет.

– Без жертв нам не обойтись. Но если я этого не сделаю, погибнет в десять раз больше.

И вскрыл шприц с вакциной. Президент Соко Гаккай сам выбрал это место для атаки, примерно двести шагов к северу от последней жилой башни.

Минуты три ничего не происходило. Затем крыса бешено рванулась назад, оставив в кулаке Артура обрывок ремня. Животное хрипело, раскачивалось, как пьяное, с боков клочьями вылезала шерсть.

– Прости, милая. О тебе-то я и не вспомнил, – повинился Артур, когда агония закончилась.

Он с тоской подумал, что назад придется топать пешком, а когда обернулся… не узнал окружающую местность. Вечное Пожарище тихо отползало. Обнажился слой рыхлой земли между остатками дорог и черными холмами. Этот слой становился все шире, превращаясь постепенно в трещину, а из трещины – в глубокую промоину. Черные холмы тряслись, зеленое сияние стало еще ярче. На холмах земля шевелилась, лихорадочно рождая ночные побеги. Невиданные стебли с треском покидали семена, вырастали и гнили на корню. Жар ударил в лицо, вода в лужах и ручьях кипела. Артур оглянулся на город – крайние здания трясло, веером разлетались кирпичи. Перепуганные птицы и грызуны покидали «пограничную полосу».

– Второй удар нанесем севернее, – прошептал Кузнец.

Ежеминутно смахивая пот, он ринулся вдогонку за отступающим холмом. Холм двигался мелкими рывками, оставляя за собой агонизирующих обитателей нор и лакун. Кое-как Артур взобрался на вершину ближайшей высотки, ноги вязли в колючей пемзе. С вершины открылась прекрасная и устрашающая картина. Пожарище походило на извилистую черную кишку, полукругом охватившую город. В центре этой кишки до сих пор торчали трубы химического комбината. Западные предместья пылали, пожар было некому тушить. На севере слышались отдельные выстрелы, там красные летуны дрались с вторгшимися в город гвардейцами. Со стороны порта огонь поднимался столбом, там что-то взрывалось. Под натиском пожарища где-то рухнула эстакада, с протяжным скрипом стали рваться пролеты моста. Гармошкой сложилось пятиэтажное здание, на секунду в прогале между холмами блеснула вода – один из городских прудов под напором холмов встал на дыбы.

Артур пробежал еще метров триста, стараясь не попасть в возникающие повсюду ямы. Ему казалось, что он угодил на поверхность далекой планеты, безумно чуждой земной природе. Лопались зловонные пузыри, на поверхность камня выплескивалось нечто вроде розовой губки. Мгновенно застывало и вновь сползало в глубину, оставляя на месте камня изъеденную дырами пемзу. Кузнец смутно припоминал, что в России уже встречал нечто похожее. Наверняка встречал, и даже не раз! Он уже видел эту странную синюю растительность, прозрачных светящихся пиявок в лужах, эти зловонные растения, похожие на бешеные огурцы, этих бескрылых птиц с колючими перьями.

Он вскрыл еще три шприца и вылил содержимое ампул. Пока что для наблюдателей из вражеского лагеря ничего заметного не произошло. Вечное Пожарище достаточно медленно набирало скорость, а глубина черных холмов в самом узком месте превышала километр. Но не пройдет и часа, как гибнущие мутанты похоронят под собой все дороги, ведущие с запада в центр. Затем пожарище начнет угрожать моторизированным частям потрошителей, собравшимся в кулак на севере. Дзиро и его дружкам придется поднимать бойцов среди ночи и передислоцировать лагерь. Либо спешно отступать назад, километра на три, либо принимать бой в трущобах запретного города, где железные обезьяны и летуны обретали преимущество.

Артур помчался назад, виляя среди столбов пара и лопавшихся пузырей. Когда он вернулся на храмовую площадь, охрану уже охватил страх. Они ощущали дрожь земли, но за стенами домов не видели, что происходит. Командующий назначил трех гонцов, вытащил заготовленные записки.

– Ты – галопом к императрице, у нее есть переводчица, ты – к железным братьям, ты – к подземникам.

Вступила в действие вторая фаза его плана. Кузнец не сомневался, что среди примкнувшего сброда имеется немало предателей и откровенных шпионов. Благодаря их доносам правительство сосредоточило главные силы на юге, напротив порта. Генералы не сомневались, что бунтовщики именно там сделают попытку прорыва. Тем более что именно туда желтые братья подтянули пушки и танки.

К счастью, все прошло по плану. Крысиной императрице хватило авторитета, чтобы убедить соратников. Получив странные по содержанию записки, командиры повернули полки на запад. Со стороны это выглядело так, словно повстанцы бросили позиции и направилась навстречу наступающему пожарищу. Некоторое время в штабах врага царила сумятица. Передовые разведчики докладывали, что бунтовщики покинули линию баррикад и откатились к центру города. Но вскоре радость сменилась недоумением. Воздушные дозорные прислали весть, что танковые колонны желтых вовсе не отступают, а ринулись туда, куда человек в здравом рассудке и козу не выпустит пастись – к черным холмам. На танках и самоходках гроздьями висели подземники, в прицепах тряслись инженеры с обученными детьми, по сторонам грозной волной катилось крысиное войско. Взламывая тротуары, безнаказанно рос бешеный лес.

Когда сегуны сообразили, что случилось, было уже поздно. На западе разгорелось зеленое сияние. Вечное Пожарище отсекло большую часть императорских войск и прижало их к морю. Префекты пытались спасти на лодках ценное имущество, но море стало врагом. Из мрачных волн на берег полетели дротики и гарпуны, это навалились портовые. Вспомогательные транспорты императора, шедшие на помощь из Йокогамы, были потоплены. В тыл южной армии ударили вооруженные монахи Соко Гаккай, от которых никто не ожидал нападения. Никто вообще не ожидал, что они покинут свои деревни в центре пожарища. Монахи сражались отчаянно, отступать им было некуда.

Тем временем авангард повстанцев достиг того места, где Артур разбил первый шприц. Сестры-падальщицы высадили несколько гектаров леса на голой дымящейся земле и соорудили живой коридор. В три ночи армия Проснувшегося Демона покинула Токио. К четырем часам танковые части желтых открыли шквальный огонь по врагу со стороны незащищенного фланга. Смотрители тишины трижды перевели время, что позволило Ай выпустить в лагерь врага несколько тысяч ядовитых палочников. Кузнецу доложили, что кольцо замкнулось. Тысячи императорских солдат кидались в воду, безуспешно пытаясь спастись вплавь. Были захвачены обозы, больше сотни воздушных шаров с бомбами, батарея гаубиц и…толпа беспомощных уродов, лишившихся командования. Захваченные двухметровые уроды в боевой шипованной броне больше всего потрясли повстанцев. Теперь Проснувшемуся Демону поверили даже те, кто прежде сомневался. Все наглядно убедились, что колдуны Асахи играют на два лагеря. Ночной бой возле океана стал походить на избиение. Отчаянно сопротивлялись потрошители – элитные части, снаряженные аристократией.

К счастью, не подвел наставник мышиного братства. В нужный момент, по сигналу Кузнеца, с неба обрушились тучи маленьких вампиров. На помощь южной армии пытались прорваться силы с запада. Когда к утру разрозненным полкам удалось обогнуть кипящее пожарище, помогать уже было некому. Колонны бунтовщиков ушли вглубь острова.

А южная армия перестала существовать.

38 Звездный фестиваль

В положенный час император Солнце появился на верхней веранде дворца, чтобы начертать стихи вака на листьях дерева кадзи. Император преподнес лучшие стихи Принцу Альтаиру и Принцессе Веге. Согласно легенде, влюбленные звезды могли встретиться только раз в году, именно в эту ночь.

Император находился в дурном настроении, но даже не помышлял отменить Звездную церемонию. Перед ним на церемониальном подносе были разложены листья кадзи, рисовые сладости, лапша и писчие принадлежности. Слуги смешали чернила с росой, император аккуратным почерком написал стихи на каждом из семи листьев. Приближенные шепотом выразили свое восхищение. Император улыбнулся каждому и приказал готовить носилки.

Звездный фестиваль широко праздновали в древней столице. Двор ежегодно отпускал все более значительные суммы из казны, чтобы в народе укоренилось почтение к традициям. Киото был расцвечен фонариками, дома украшены именно так, как это делалось пятьсот лет назад, в эпоху Эдо. Повсюду на ветру трепетали листочки бумаги со стихами. Император посетил нарядно одетых девочек, осмотрел их успехи в домашнем рукоделии, особо похвалил за искусное шитье. До обеда он побывал в трех школах каллиграфии и наградил трех лучших мальчиков, занявших первые места.

Все происходило как обычно. Нарядные аристократы, сытые крестьяне, счастливые лица. Масляные фонари, богато украшенные повозки, быки и лошади в лентах и бубенцах. Никаких моторов, электрических ламп и радио. В дни Звездного фестиваля все вредные новшества в Киото были запрещены.

Но едва носилки внесли во внешние ворота дворца, как император Солнце стер с лица улыбку. Не дожидаясь помощи, он спрыгнул с носилок, нетерпеливо отстранил слугу с опахалом, оттолкнул слугу с зонтиком и почти бегом вошел во дворец. В полутемной комнате его ждали двое мужчин с закрытыми лицами. Оба упали на колени, император позволил им сесть.

– Что вы узнали? Говори ты первый.

– Этот человек называет себя Ваном. Но так зовут каждого третьего китайца. Мы не выяснили, как он проник в Токио. Он назвался рядовым послушником. Но на самом деле он один из боевых наставников храма Девяти Сердец. Прежде его звали мастер Цзы. И возможно, он не один…

– Вот как? – императору вдруг стало зябко. – Вы точно уверены, что он не посланец Гоминьдана?

– Этого человека опознали двое. Сомнений быть не может. Его видели раньше в Китае. В запретном городе он притворялся дурачком либо уличным бойцом. Мастер Цзы совершил лишь одну ошибку – убил на арене четырех железных обезьян. После этого за ним стали следить.

– Как я понимаю, убить его можно только издалека, а захватить в плен невозможно?

– Мы попытались его достать. Но он находится под защитой «Асахи кэмикл».

– Вот как? – император Солнце задумался. – И что же? Он проник в Токио, чтобы искалечить несколько игрушек?

– Он сбежал из тюрьмы вместе с тем, кого мы ждем. Вместе с царем русских варваров.

– Зачем?

– Наши воздушные наблюдатели уверяют, что их видели вместе в логове падальщиц.

– Эта мерзкая тварь Ай, она дала им пристанище?

– Вряд ли мастер Цзы нуждался в пристанище. Скорее всего, крысиная императрица знала, кто он такой. Мой господин, это очевидно – он прибыл в Японию специально, чтобы оберегать своего послушника.

– Послушника? Что ты такое говоришь? Как может царь варваров быть послушником китайского храма?

– Ваше величество, это правда, – склонился второй осведомитель. – Нам точно известно, что русский по имени Артур Кузнец принимал обет послушания в храме Девяти Сердец. Как известно вашему величеству, у каждого послушника, живущего в миру, есть два тайных наставника.

– Нет, я не знал об этом.

– Нам тоже известно немногое. Послушник не знает своих тайных наставников в лицо. Наставники охраняют его, если чувствуют, что послушник в опасности и смерть его угрожает храму. Если послушник нарушает законы храма, его могут убить.

– И каковы же эти законы? – император невольно поежился.

– Храм их не разглашает. Но наши осведомители уверены, что послушников воспитывают в духе любви к Китаю.

– Даже так? – хозяин дворца отодвинул ширму, выглянул в коридор. – Значит, вы уверены, что русский царь – наш враг? Тогда почему он до сих пор жив?

Не оборачиваясь, император слышал их сдавленное дыхание.

– Простите, ваше величество, – пролепетал второй шпион. – Мы недооценили его силу…

– Какая сила может быть у одного человека? Ведь он один?

– Уже не один, ваше величество.

Император невольно схватился за танто.

– Кто с ним? Почему ты молчишь? Говори, не бойся, я тебя не убью. Пока не убью. Я готов поверить в сказки, что далеко на западе материка, за тайгой и снегами есть другие сильные государства. Но один человек, даже очень сильный, не может угрожать нашей империи. Кто с ним, кроме китайца, я спрашиваю?!

– Нас слишком поздно известили, что он покинул Токио. Колдуны Асахи дали ему свой лучший автомобиль. Падальщица Ай вырастила бешеный лес вдоль дороги на целый день пути. Ваши солдаты не смогли прорваться сквозь лес.

– Как это могло случиться, если запретный город окружен?

– Уже не окружен. Варвар добыл вакцину и поджег Вечное Пожарище…

– Он должен был добыть вакцину для меня, – скрипнул зубами император. – Сколько наших солдат погибло? Сто? Двести?

– Сложно сказать, ваше величество. Южной армией командует префект Нагано, он немедленно выставил пять сотен лучших всадников и пушки… – шпион сглотнул. – Но оказалось, что Кузнеца сопровождает толпа монахов.

– И что? Всадники не смогли разметать монахов?

– Это были монахи секты Соко Гаккай, ваше величество. И с ними были колдуны из подземелий. Их называют Смотрители тишины. Они сдвинули время, ваше величество, и отряд из Нагано потерпел поражение.

– Значит, мои лучшие люди струсили?

– Они не отступили, но… замешкались. Всем известно, что дыхание живущих на Вечном Пожарище убивает на расстоянии. Всадники замешкались ненадолго, но подлый варвар получил новое подкрепление. В порту Токио причалили шестнадцать русских кораблей. С них высадилось около двух тысяч голодранцев. Они успели соединиться с Кузнецом и уже признали его царем.

– Когда это произошло?

– Вчера утром.

– Откуда могли взяться здесь русские солдаты? Впервые слышу о том, что у них есть армия.

– Это не армия, ваше величество. Это торговцы рыбой. Но они вооружены, пьяны и крайне опасны.

– Как они могли высадиться в Токио? – хозяин дворца не выдержал, сорвался на фальцет. – Ведь там живут эти рыбы, эти уроды, которые убивают всех! Как их?..

– Так называемые портовые, ваше величество. Одни из самых опасных врагов империи. Бороться с ними действительно сложно, они дышат под водой. Но русских они пропустили. Мой человек в стане желтых донес, что портовые заключили договор с химиками Асахи и инженерами Сумитомо. Портовые пропустили русских в обмен за землю.

– В обмен на мою землю! Эти подлые твари распоряжаются моей землей!

– Вы правы, ваше величество…

– Я не верю, что толпа пьяных рыбаков легко выбрала себе царя. Мне докладывают начальники материковых факторий, что варвары в их прибрежных городах постоянно дерутся за власть.

– Он показал им чудо, ваше величество.

– Что-о?

– Он вызвал крыс… – голос осведомителя упал до шепота. – Много тысяч крыс.

– И где эти крысы?

– Бегут следом за ним… сюда. По пути они пожирают посевы и скот.

– Так этот… Проснувшийся Демон – не царь. Он – колдун?

– Нам удалось узнать, что его в молодости воспитывали русские качальщики. Эти люди признают императрицу Ай, они тоже разрушают города.

– Хорошо, пусть крысы, и толпа пьяных варваров. И наставник из китайского храма. И ядовитые монахи, верно я понял? Но это не сила. Это просто смешно.

– Но он раздает крестьянам золото.

– Откуда у него золото? – подпрыгнул император Солнце.

– Каким-то образом он отобрал у химиков золото, которое готовилось к отправке в Киото. Он заходит в деревни, поджигает дома чиновников и раздает крестьянам золото. Он назначил командиров, установил им щедрое жалованье и выдал оружие. Он написал правила для боя и дисциплинарный свод, которому все должны подчиняться. Нам известно, что он уже казнил несколько десятков мародеров и дезертиров.

– Правила боя? – император с трудом замедлил нервный бег пальцев.

– Правила для пехоты и кавалерии. За одну ночь он написал правила, как строить мосты через реки, как управлять артиллеристами и придумал… они называют это «десант».

– Что такое «десант»?

– Он отобрал сильных бойцов, которых сбрасывают вместо бомб с воздушных шаров в нашем тылу. Он приказал сшить для них зонтики, чтобы они не разбивались о землю. Дважды он сбрасывал несколько сотен бойцов в тылу ваших смелых войск и окружал их…

– Что еще?

– Он установил норму сдачи продовольствия во всех захваченных уездах. Вдвое ниже, чем было установлено вашими указами. Он отменил подушные налоги и заново делит землю.

– Он убивает дворян?

– Нет, ваше величество. Только тех, кто выступает с оружием. Дворянам он обещает новую выборную власть.

– Что еще?

– Нам известно, что он открывает школы.

– Как?! Школы? Зачем солдатам школы? Чему их может научить варвар?

– Он открывает школы для детей. Всюду, где прошла его так называемая армия. Он написал воззвание ко всем грамотным и принял на службу три сотни учителей. Он написал лозунг, что все должны учиться. Еще он объявил, что в Токио будет открыт университет для всех, кто сумеет одолеть грамоту. Он рассылает гонцов в соседние уезды. Всюду объявляют, что любой нищий может выучиться на инженера или капитана корабля. Он говорит, что грамотного человека не смогут обмануть жадные чиновники. Глупые крестьяне верят ему…

Последние слова тайный посланник произнес шепотом, опасаясь удара меча. Но хозяин империи неожиданно глубоко задумался.

– Проклятье! Этот человек достоин звания первого маршала!

– Ваше величество! Наверняка Проснувшийся Демон почерпнул свои знания из запрещенных магических книг.

– Это неважно! Важно, что я хочу иметь его своим союзником. Сколько у него сейчас людей?

– Сложно сказать, ваше величество. Тысяч двадцать и с каждым часом все больше. Ходят упорные слухи, что из других запретных городов к Кузнецу идут подкрепления. Кроме того, на дорогах видели танки и железных обезьян Сумитомо.

– Он подкупил моих танкистов? Мою гвардию?

– Нет, эти танки сделаны в Токио. На заводах желтых братьев.

– Но… если бунтовщики вывели из города свои танки и падальщики вышли… почему мне до сих пор не доложили, что запретный город взят? Сколько еще будет длиться осада?

– Ваше величество… – человек с закрытым лицом икнул. – Мы не хотели прерывать утреннее празднество. Но связи с нашими победоносными войсками нет. Падальщики создали грозовой фронт, наши воздушные шары разметало.

– Это невероятно! – император шагнул к карте. – Бешеные леса на растут на пожарищах! Но вокруг Токио сплошное пожарище!

– Уже нет, ваше величество. Наш перебежчик доложил, что Кузнец вылил вакцину в черные холмы. Земля кипит и зарастает бешеным лесом.

– Значит, старший химик не обманул! Этот проклятый варвар действительно родился до Большой Смерти… Я хотел бы знать, чем занят префект Нагано. Именно ему было поручено убить русского.

– Префект Нагано, ваш преданный слуга Дзиро уже совершил обряд сеппуки. Он просил передать вашему величеству, что не может пережить подобный стыд.

– Дурак, – прошипел император и дернул шнурок колокольчика. – Всех генералов сюда, быстро!

Вбежавший офицер кинулся исполнять приказание.

Колокол ударил четырежды. На взмыленных лошадях, мотоциклах и броневиках ко дворцу прибыли высшие военные чины. Император открыл совет без соблюдения обычных правил этикета. Мрачные новости моментально облетели присутствующих.

– Какие есть предложения?

На некоторое время повисло молчание. Каждый боялся первым нарушить тишину и угодить под императорский гнев. Наконец стали поступать неутешительные вести.

– Наша военная флотилия атакована людьми-рыбами. Последнее телеграфное сообщение пришло час назад, четыре корабля потоплено, в том числе флагманский крейсер. Остальные вынуждены были отступить. Адмирал Сегу совершил обряд сеппуки.

– Взбунтовались крестьяне в четырех префектурах. Кто-то распускает слухи, что Проснувшийся Демон чистит землю от пожарищ и будет раздавать ее беднякам.

– Телеграфные провода перерезаны. Мы не можем получить подкрепление из северных гарнизонов.

– Впервые уродцы из запретных городов отважились на вылазку. Наши гарнизоны оказались не готовы к атаке. Привезли раненого генерала Танаки. От южной армии осталось в живых шестеро. Генерал говорит, что им удалось прорваться в Токио, но их заманили в ловушку…

– Ваше величество, многие ваши подданные подло бегут из Киото к западному побережью.

– Шестой и седьмой гарнизоны совершили предательство, перешли на сторону бунтовщиков. В их составе в основном голытьба, они вешают офицеров…

Не дослушав доклада, император Солнце покинул кабинет. Военные вскочили, преданно глядя ему в спину. На негнущихся ногах наследник династии прошествовал в женскую половину. Жена и дети были собраны и спокойны, как и подобает первой семье государства. Император вызвал тайных помощников.

– Где старший химик Асахи? По вашему совету я не давал ему аудиенцию два дня. Пришло время поговорить.

– Ваше величество, мы надеялись, Асахи станут сговорчивее, – проблеял помощник. – В прошлом году они согласились платить вдвое больше в обмен на вашу благосклонность…

– Моей благосклонности пришел конец! – рявкнул император. – Где этот нудный старикашка?

– Мы уже посылали за ним. Старший химик ждал вашего приглашения в доме советника Нагои, но сегодня ночью он исчез. Вместе с ним сбежал русский колдун. Ночью слуги видели дракона. Несмотря на ваш запрет…

Император был вынужден присесть.

– Значит, Асахи предали меня? После того, как мой дед и мой отец столько лет оказывали им покровительство!

– Ваше величество, старший химик оставил вам послание, – помощник протянул запечатанный футляр с письмом.

– Читай.

– Я не могу… – лицо чиновника посерело.

– Читай!

– «Ваше императорское величество! Мальчик мой, Юкио. Я столько раз повторял тебе – сильные желания порой сбываются. Находясь на вершине, ты хотел стать еще выше. Подумай теперь, как опереться о пустоту».

39 Ночь в седле

Темнота.

Он не мог отделаться от чувства дежавю, все это уже происходило с ним прежде, только в ином месте и в иной компании. Так же на ходу сочинялись уставы, издавались приказы, на глазок определялись нормы довольствия, составлялись штабные расписания и формировались подразделения. Артур смутно припоминал, как сам рисовал шевроны, тренировал постовых и занимался строевой подготовкой. Виделись царские покои Эрмитажа, громадная библиотека, десятки потрепанных томов, над которыми он корпел. Мемуары Рокоссовского, Клаузевица, Бисмарка, военная история первой мировой, сражения Цезаря и Ганнибала…

Он ведь не просто пролистал. Он конспектировал, выписывал с рваных пергаментных страниц, чтобы потом учить других. Да, прежде ему нравилось руководить, черт побери! Ему нравилось командовать, и не из кожаного кресла, а находясь в самом центре событий!

А что же теперь?

Ради чего все это? Ради японской демократии?

Он сидел на циновке в своей палатке, среди огарков свечей, и тупо разглядывал лезвие дайто. В голубоватой полировке отражались искривленные черты – неожиданно злой прищур глаз, всклокоченные волосы, шрамы, небритые скулы. Что же теперь, после того, как не стало Камико? Темнота стала еще глубже. Он был вынужден признаться самому себе, что движется по инерции. Встретив девчонку, он всего лишь ухватился за соломинку.

Камико. Он гладил лезвие и шептал ее имя.

Камико. Игрушка, сверхмощный компьютер в теле гейши. Дубликат вечно покорной, эрудированной, любвеобильной секретарши. Только русский дурак с пришитой рукой и лишним сердцем мог втюриться в робота!

Девчонка помогла ему не сойти с ума, помогла удержаться на узкой тропе. С одной стороны тропы его ждала чужая непонятная страна, с другой – хаос воспоминаний. Но вот девочки не стало – и что осталось ему? Власть в диком государстве, где Артур пока запомнил не больше сотни слов? Шаткое кресло военного лидера, которому никто до конца не станет доверять, потому что он колдун и пустотелый монстр, собранный из кусков в крепости Асахи. Впервые за столько суматошных дней Артур задал себе главный вопрос: куда он идет?

Не так давно он лелеял единственную мечту – попасть на родину. Любой ценой покинуть запретный город, добраться до русских кораблей, услышать родную речь. Вышло иначе, русские сами пришли к нему. Совсем не такие русские, каких он помнил. Примчалась толпа пьяных вонючих матросов, то ли купцов, то ли пиратов. Их приманило золото, но мигом отрезвили «боевые товарищи». В первые же часы капитаны шхун заявили, что не хотят идти вместе с уродами, воевать за чужое счастье. Случилось несколько серьезных стычек, Кузнец был вынужден увеличить денежное довольствие, развести русских и жителей Токио на разные фланги, а между ними поставить обычных крестьян. Это отчасти спасло ситуацию, хотя пять капитанов бросили позиции и увели моряков. Другие пытались штурмом взять казну, их остановили только пулеметами. Одновременно началось брожение среди желтых и красных. Многие хвостатые и люди-пауки стали роптать, что зря послушались иноземного колдуна, что надо было поступать как прежде – обороняться внутри запретного города. За пределами Токио их забрасывали камнями крестьянские дети, а старухи плевались вослед. Бессонные переходы и постоянные бои напугали ленивцев, привыкших к тихой жизни. Темные личности подстрекали селян к саботажу, обнаружилось немало откровенных монархистов. Эти кричали громче всех, что император Солнце преследует только чернокнижников и подземников, что с префектами можно договориться о налогах и земле, а поход на Киото разорит всех. На прошедшем военном совете Кузнецу пришлось спросить прямо – хотят ли они, чтобы он снял с себя командование?

А себя он спросил – что потом?

Ночью неожиданно ярко приснился Питер, приснились родители и первая жена. Кажется, с ней что-то случилось, какой-то несчастный случай? Кажется, там был автомобиль или мотоцикл, и звали ее…

Темнота.

Гораздо более четкими стали воспоминания, связанные с работой в институте. Вроде бы в молодые годы он не проявлял особых организаторских способностей. Вроде бы ему нравилась наука, нравилось ковыряться в приборах. Сообща с Даниловым и Мирзояном они придумывали способ, как заморозить организм на много лет. Самое интересное, он никак не мог вспомнить, с чего же началась катастрофа. Нить ускользала, едва он раскручивал маховик памяти, день за днем приближаясь к зиме две тысячи шестого года. Или две тысячи седьмого? Если верить местным баянам, эпидемия спида накатила внезапно и повсеместно, когда врачи уже успокоились. Опять же, если верить химикам, мир пытались спасти американцы, но «спасали» крайне неудачно. Вакцина первого поколения должна была сработать сродни прививке от оспы, но эффект получился отрицательный. Иммунитет у многих ослаб. Тогда в спешке сварганили лекарство второго поколения, но с ним вышло еще хуже. Спид мутировал и стал передаваться воздушно-капельным путем. Вакцина третьего поколения уже мало кому могла помочь, поскольку вирус накрыл планету.

Но раз он не помнит, как все началось, значит… все сходится. Он уснул в камере анабиоза гораздо раньше, чем в Петербурге ввели карантин.

Но что же было потом? Несколько ярких вспышек. Деревня качальщиков в лесу, бег вместе с волками. Старики в белых рясах, улыбчивая женщина с ребенком на руках. Его жена?.. Горящая Москва, медленно тонущие в земле дома. Стычки с дикарями, торговые караваны. Песчаная стена до горизонта, штурм подземного хранилища с припасами. Лысые псы, готовые бежать за ним и рвать любого. Наступающая на города тайга, эшелоны, набитые людьми, голые пространства Пожарищ. Роскошный штабной вагон, многолюдные собрания в Мариинском дворце, десять телефонов правительственной связи в ряд. Новорожденный дракон, сосущий у него из вены кровь, храм Девяти Сердец в китайских Гималаях, вереницы боевых дирижаблей над аравийской пустыней. Худенький мальчик у него на руках… сын?

Он был первым, был главным, ему нравилось увлекать людей. Обрывки воспоминаний, как куски цветного серпантина. Если химики не врут, как же он стал царем? Или кем-то вроде царя. Президентом? И куда провалились два десятка лет?

Темнота.

– Уж не знаю, царь ты в Питере своем был или кто, но воевать ты умеешь! – похвалил перед советом Николай. – Это ж надо, такую силищу под себя подмять!

– Это точно, – поддакнул Юра, не отрываясь от распилки золотых слитков. – Ты уж Кольку прости, что он на тебя за девку ту кидался. Мы теперь горой за тебя!

– Спасибо, мужики.

– Мы-то горой, – углубил мысль товарища Николай, – да вот только как с хабаровскими-то быть? За своих парней я в ответе, эти до самого Киото пойдут, но не все. Многие болтают, мол, устали, мол, нам до японцев дела нету…

– Доложишь обо всем на общем собрании, – жестко перебил Артур.

Юрий сразу отказался от командирской должности, Артур назначил его главным интендантом. Зато Николай в числе девяти счастливчиков щеголял в новой полковничьей «форме». Собранная на ходу пошивочная мастерская успевала одеть только офицеров, о десятках тысяч новобранцев и речи не шло. Генеральская «форма» Артура представляла собой зеленую рубаху с пятью широкими красными шевронами на обоих рукавах. По четыре шеврона досталось полковникам, и так далее, до лейтенанта.

– При всех – только на «вы», – напомнил Кузнец и шагнул в освещенную штабную палатку.

Кузнецу стоило огромных усилий приучить этих людей к порядку. Порой он скрежетал зубами в бессильной злобе. Многие показали себя отменными бойцами, но ни в какую не желали соблюдать субординацию. Его авторитет значил много, особенно после театрального представления с крысами, но гораздо важнее дисциплины для них было мнение родовых старейшин и местных жрецов. Более-менее он мог положиться на падальщиц, поскольку сестры спешили к ним со всех концов острова. Сектанты Соко Гаккай и примкнувшие к ним мелкие группы еще накануне оповестили о своем уходе. Они выбрали себе на жительство другое Вечное Пожарище, обещанное Кузнецом. Их новая вотчина была вчетверо крупнее прежней, находилась вдали от запретных городов и не интересовала императора.

– У вас очень усталый вид, Артур-сан, – сказал на прощание президент Обути. – Мне неприятно, что мы не можем сопровождать вас дальше, но эта вода и эта пища не для нас. Многие наши дети уже болеют. Я благодарю небеса за нашу встречу, за то, что вы охраняли нас. Я встретил истинного полководца и благородного человека.

Вечером Артур с грустью смотрел, как повозки буддистов покидают громадный лагерь.

– Ты не сказал Обути, что рано или поздно всем Вечным Пожарищам придет конец, – тихо шепнула императрица Ай.

– Он умный человек и сам все понимает, – вздохнул Артур. – Надеюсь только, не мне достанется честь травить их вакциной.

– Мы тоже не тронем их, – пообещала падальщица. – Мы знаем, каково это – жить среди общей ненависти. Когда лес расплавит проклятые города и в Японии воцарится покой, мы сохраним одно Пожарище для Соко Гаккай.

Артур не стал спорить насчет перспектив всеобщего покоя. Он не сказал крысиной императрице о своих главных тревогах, ни накануне, ни сегодняшним утром. Он решил, что вначале послушает мнения начальников.

Очередной военный совет начался в полночь. Заварили чай. За креслом командующего расположилась гейша-переводчица. Посреди палатки поставили полированный круглый стол, конфискованный в ближайшем поместье. Вокруг стола с картами уже расселись недавно назначенные старшие офицеры. Задняя стенка палатки была откинута, чтобы в заседании могли участвовать желтые братья. Естественно, Маро и Мико ни в один зал заседаний пролезть бы не смогли. Едва командующий звякнул в колокольчик, в палатку впустили дозорных с донесениями. Артур с тоской следил за их поведением. Один расшаркивался, другой ковырял в ноздре, третий остолбенело разглядывал Проснувшегося Демона, четвертый искал, где бы присесть. У Артура чесались руки всех их построить, задать хорошую взбучку и дрессировать до тех пор, пока не научатся ходить по струнке.

– Русские наемники снова рубили лес там, где запрещено. Подрались с гномами, требовали водки.

– Портовым нужна другая вода, три десятка их легли в ручей и не встают. Говорят, им обещали, что пойдем вдоль реки.

– Посыльный от инженеров Сумитомо. Спрашивают, где им брать детей для обучения на наездников? В запретном городе люди Юкихару ловили для них нищих…

– Люди от банды Медведей. Кричат, что хотят получать золото, как русские. Отказались выходить в наряды по лагерю. Кричат, что Проснувшийся Демон хочет стать новым императором…

– Местные крестьяне отказались выделять рис. Продовольствия у нас на три дня. Если не купим риса и овощей, придется резать быков.

– Заявление от химиков Асахи. Говорят, что без специального оборудования им не починить рабочих-уродов. Требуют, чтоб им выделили охрану и машины для возвращения в Токио.

Кузнец слушал, прикрыв глаза. Это походило на бесконечный повтор одного кадра. «День сурка», вспомнил он. Правило Гулливера. Чем больше им даешь, тем лилипуты злее. Им на хрен не нужно честное правительство, выбранное доброй волей. Они забыли, что такое воля.

– С воздуха передали – с юга на соединение идут не меньше восьми тысяч рогатых из запретного города. Им осталось примерно сутки пути. Предводители рогатых просили ждать их у излучины…

– С рогатыми трудно договориться, – забеспокоились командиры. – Они никого не слушают, а еще им нужна свежая кровь.

– Лучше иметь их союзниками, чем противниками, – заметил двенадцатилетний главарь подземников.

– С левого фланга наш лес постоянно атакуют огнем, – доложил молодой забинтованный падальщик. – Самураи выбрали новую тактику, они налетают, жгут лес и убегают. Каждый час гибнет больше сотни гномов и втрое больше палочников…

Вожаки банд заворчали.

– Мы легко можем сузить фронт посадок, – объяснила Ай, – но тогда между двух полос леса наши силы едва поместятся. Армия растянется на десять километров, не включая обозы.

– А может, вообще обойтись без леса? – предложил гигант Мико.

– Вне леса мы не сможем жить, – парировала императрица. – Крысы и кроты за пределами леса живут не больше двух суток. Люди могут дольше. Но как тогда укрывать от солнца Смотрителей и их псов?

– Мои подземники тоже не выдержат долго на солнце, – добавил мышиный настоятель.

– Вопрос снят, – твердо заявил Артур. – Мы идем в прежнем темпе и держим прежнюю ширину фронта.

Он никому бы не признался, что вовсе не уверен в успехе выбранной стратегии. Уже давно скорость передвижения колонн определялась не скоростью его грузовика. Бронированный монстр Асахи полз где-то в центре, среди рядов разношерстных вояк, окруженный самыми преданными частями, и тащили его быки. Над грузовиком, на канатах постоянно висели четыре воздушных шара, обеспечивая прикрытие с воздуха. Среди солдат крепли слухи, что помимо золотой казны в машине хранится не меньше тонны вакцины, которой можно погубить всю Японию. Кузнец эти слухи не опровергал и не подтверждал. Но многие видели, как Проснувшийся Демон в одиночку сделал три рейда на катере к семнадцатому причалу. И трижды вернулся в крепость Асахи с грузом.

Помимо воздушных шаров охрану сухопутных частей обеспечивали три сотни крылатых мутантов из клана Юкихару. На них падала основная тяжесть дальней разведки. Крупным подспорьем стал неожиданный подарок летчиков. На третью ночь войско догнали три дизельных дирижабля, вооруженные пушками и зенитками. Артур бился, чтобы передовые части передвигались синхронно, но ежечасно то псы Спайдермена, то банды Трубочника, то танкисты желтых вырывались вперед. Фронт рвался, в бреши вполне могли вбиться вражеские клинья…

– Дезертиров все больше, – отрапортовал бывший гладиатор Ван, назначенный главой Особого отдела. – Как вы приказали, мы казним прилюдно и все время зачитываем приказы. Но это не слишком помогает. Вечером бунтовали пастухи из префектуры Коги. Пришли их старейшины и заявили, что не желают больше иметь дело с уродами. Они требовали вернуть их быков. Нам пришлось применить оружие. Погибло семь человек из внутренней охраны и двадцать один дезертир. Остальных мы разоружили, их почти две сотни.

– Вот как? Мы для них уроды! – стукнул кулачищем один из портовых. – Я предупреждал вас, Артур-сан – не принимайте червекопателей! Эти гнусные людишки умеют только махать мотыгой у себя на полях! Они всегда ненавидели запретные города!

Слово взял один из Смотрителей тишины. Мгновенно установилась тишина. Молчаливых светящихся стариков все уважали и побаивались. За три последних дня Смотрители семь раз выезжали на фронтовую полосу и нарезали время острыми клиньями. Со стороны, особенно из корзины дирижабля, их работа смотрелась весьма впечатляюще. Как только группы противника шли на сближение, Смотрители собирались в тесный круг и раскачивались, сцепившись руками. Половина вражеских солдат продолжала идти в атаку, но их товарищи тут же, рядом, замирали, словно мухи в киселе. Оставалось их добить, что вояки Юкихару делали с большим удовольствием.

– Судя по карте, мы прошли за ночь тридцать километров, – прошелестел из-под темной накидки старик. – Быстрее мы идти не можем, это ясно…

– Мы можем идти вчетверо быстрее, – прогрохотал Маро.

– Мои люди тоже готовы идти быстрее, – поддержал Юкихару. – Лишь бы сестры успевали высаживать лес!

– Тогда вы оторветесь от главных сил, – резонно возразил Смотритель. – А главные силы – это нищие из деревень, у них нет коней и машин, многие идут босиком. Они бросают свои дома и берут с собой слишком мало еды. Они надеются, что их накормит Проснувшийся Демон. Где мы возьмем столько еды, чтобы прокормить их?

– Говоришь, разоружили две сотни? – обратилась к Вану другая Смотрительница. – Они тоже хотят жрать. Отпустишь их – дашь пример другим. Убьешь двести безоружных… крестьяне скажут, что Проснувшийся Демон мучает народ еще больше, чем жадные префекты.

– Тогда мне нужно еще сто человек, чтобы отсылать дезертиров! – не растерялся начальник Особого отдела.

Кузнец втайне восхищался Ваном и видел, как другие начинают его побаиваться. Бывший монашек резво сколотил Особый отдел из соотечественников, установил там жесточайшую дисциплину, но выбил для своих людей кучу льгот. Как-то незаметно он сумел добиться, что именно китайцы охраняют казну, боеприпасы и самого главкома. Ван сам внедрил систему проверок. Каждые три-четыре часа его караульные объезжали войско по внутреннему периметру, в то время как гномы императрицы патрулировали границу леса с внешней стороны.

– Смотрители правы. Эти люди не дрались вместе с вами, – поднял руку один из русских капитанов. – Они не дрались и вместе с нами. Они кричат нам, что мы хотим скинуть вашего императора и завладеть Японией. Они кричат, чтобы мы убирались в море ловить рыбу. Мы уберемся, не бойтесь! Но как бы вы без нас все не передрались!

Крысиная императрица деликатно увела разговор от опасной темы. Кое-как договорились о планах на завтра. Договорились, что механизированные части будут экономить горючее, все танки и броневики потащат на быках. Выделили деньги на закупки кормов, сформировали летучие закупочные отряды. Под нажимом Артура тропинки любви согласились вырастить сорок бань, а химики взяли на себя организацию полевых госпиталей.

Сестры императрицы старательно высаживали лес, но с каждым часом поддерживать кольцо спасительной зелени становилось все сложнее. Сестрам не хватало каких-то компонентов, которые могла продуцировать только главная «матка». До стыковки с другими падальщицами оставалось километров триста, но те продвигались все медленнее, их теснили наемники императора. Выслушали четверых воздушных разведчиков. На севере сегуны собрали значительные силы, но пока не получили приказ выступать. Вокруг Киото строились укрепления, туда стекалась вооруженная знать. По скромным прикидкам, даже после гибели южной армии генералы могли собрать тысяч пятьдесят преданных бойцов.

Сообща решили отправить вперед дирижабли для разведки. Техники Сумитомо отчитались о прокладке телеграфного кабеля. Командир инженерного полка доложил, что утром готов навести три понтонных моста через реку, но негде взять бочки для подвоза чистой воды. Многие колодцы на пути войска отравлены…

Под утро Артур забылся тревожным сном. Ему показалось, что разбудили спустя минуту после отбоя.

– Что там еще? Кто-то опять сбежал?

– Нет, господин Кузнец. Впереди маленький городок. Падальщики донесли, что бешеный лес не удается высадить, корни гибнут.

– Это как? – у Артура сон как рукой сняло.

– Очень сильная химия, господин. Но пожарища нет. В Токио так умеют делать только колдуны Асахи. Только они умеют убивать бешеный лес без огня.

Кузнец позвонил в колокольчик.

– Ван, распорядись, пожалуйста, чтобы привели сюда химика Обо и разбудили госпожу Ай!

– Императрица уже здесь, господин. Химика тожедоставили.

– Ты незаменимый человек, Ван.

Спустя минуту, накинув доспех, Артур уже беседовал с крысиной императрицей и испуганным химиком.

– Артур-сан, мы не можем продвинуться ни на метр, – вздохнула Ай. – Кроты гибнут. Это он, старший химик Асахи, больше некому.

– Говорят, у старшего химика всегда с собой страшный яд, он может отравить нам воду, – заскулил Обо. – Артур-сан, если тебе жаль людей, поговори с ним. Он ждет тебя одного.

40 Старший химик

Человек раскачивался в кресле. Кресло стояло на открытой веранде среди цветочных клумб. Чудесные птицы с ярким оперением порхали среди распустившихся бутонов. Среди карликовых сосен шныряли белки. Человек кормил белок орешками. За спинкой кресла скромно застыла переводчица.

– Я рад, что ты решился на столь опасный путь. Наш брат Кристиан не обманул. Ты действительно Проснувшийся Демон. Когда мне рассказали, что один русский с драконьим глазом сумел помирить кланы якудза, я понял, что ты жив…

– Разве я кого-то помирил?

– Иногда кажется, что даже самые сильные волны не могут разрушить скалу. Но проходят годы, и скалы превращаются в песок.

Человек в кресле-качалке обернулся. Он был молод и стар одновременно. Кузнец мгновенно вспомнил – такие лица он видел у русских качальщиков. Юная кожа, седые брови, жилистые руки и припорошенные вековой мудростью глаза. Долго смотреть в эти глаза не получалось – лицо собеседника начинало двоиться и троиться.

Старший химик улыбался.

– Твой брат Кристиан очень огорчился, что ты сбежал. Он привез тебя мертвого. Он говорил, что ты нужен своему народу в России. Теперь тебе придется ждать, пока ваши уссурийские братья пришлют свежего дракона.

– Я не тороплюсь.

– Разве? – седой поднял мохнатую бровь. – Разве ты не стремишься быстрее вернуть себе власть? Ведь ты был у себя на родине великим человеком, ты был вроде императора?

– Да, это так… Я еще многое не помню, но в целом вы правы. Говорят, я был президентом. Я хочу скорее вернуться домой, но… О, черт, как сложно! Здесь я нужнее.

– Зачем тебе власть в Японии?

– Что? Простите, я не понял… – такого вопроса Артур не ожидал.

– Ты понял. Можешь не отвечать мне, но себе тебе придется ответить, когда ты останешься один. Подумай, зачем тебе нужна эта вершина? Чтобы те, кто внизу, кололи тебя в пятки ножами?

Артур не сразу нашелся что ответить. Все высокие слова о благе народа, о путях развития страны вылетели из головы. Перед столетним одуванчиком он ощущал себя неуклюжим месячным щенком.

– Мне не нужен трон в вашей стране. Я хочу показать людям, что можно править коллективно. Как это было в Японии до Большой Смерти.

– Ты уверен, что им это нужно?

– Эти речи я уже слышал. Не надо считать народ толпой дураков.

– Народ уже выбрал своего императора.

– Нельзя всех выровнять под гребенку. Те, кто освоился на пожарищах, тоже имеют право на жизнь.

– Как ты считаешь, ты сильный мужчина? – сменил тему старший Асахи. – Не рассуждай, просто кивни, да или нет. Не сравнивай себя с другими.

– Да, сильный.

– Ты умный? У тебя хорошая память? Зоркие глаза? Ты способен к языкам? Ты знаешь инженерное дело?

– Да. Да. Да. Да.

– Ты умнее своих советников в Петербурге? Ты лучше других знаешь историю? Ты быстрее других читаешь?

– Да… да, да…

– Но тогда, если ты все это знаешь о себе, зачем кому-то доказывать свое величие? Зачем тебе вершина горы, на которой одному так трудно жить, если ты и так лучший? Если ты не можешь отказаться от борьбы за вершину, ты – не человек. Ты – волк, или обезьяна. В стаде обезьян самцы дерутся всю жизнь за право сидеть на верхней ветке. Если ты снова взберешься наверх, тебе не будет пути обратно. Тебя сожрут другие самцы. Если ты хочешь такой жизни – ты получишь ее. Но тогда к чему тебе книги и весь твой разум? Волк не умеет читать, ему достаточно клыков и сильных лап.

Кузнец опешил. Он ожидал совсем других разговоров. Ожидал, что ему предложат сделку. Во всяком случае, так не разговаривают с человеком, за спиной которого армия в сорок тысяч штыков.

– А мне думается, что это вы боитесь потерять свою власть. Вы привыкли жить за счет невежества других, – перешел в наступление гость.

– Мне девяносто семь лет, – рассмеялся химик. – Неужели я похож на карьериста? Я не желаю лишней крови. Люди могут ненавидеть вождей, но не должны бросать свои очаги. Надо растить детей, надо вовремя сажать рис и собирать урожай.

– И жить в постоянном страхе?

– Ты говоришь о запретных городах? – старик высыпал белкам остатки орехов. – Химики Асахи тоже живут в запретном городе. Никто из нас не хочет навредить жителям Токио. Но есть вещи, которые мы не в силах изменить.

– Вы играете на два фронта! – упрекнул Артур.

– Мы лавируем. Если запретным городам суждено погибнуть вместе с пожарищами, никто не сможет остановить этот процесс. Разве ты сам не борешься за прогресс? Твой друг Кристиан немало рассказал о том, как действовал президент Кузнец. Тысячи погибли, десятки тысяч остались без крыши в России, после того как президент Кузнец начал борьбу за прогресс.

Артура передернуло.

– Я этого не помню. Если это правда… то мне надо ее знать до конца. Я не могу вам верить.

– Хорошо. А во что ты веришь? У тебя есть бог?

– Я верю, что люди не могут быть одинаковы. Я верю, что каждый портовый или летун, или слепой подземник… что все они имеют право жить. Уничтожать запретные города – это уничтожать таланты.

– Значит, ты больше не веришь в прогресс? – странно улыбнулся химик. – Это радует меня.

– Отчего же? Я верю, что люди достойны лучшего.

Старший химик угостил переводчицу белыми шариками. Та слизнула корм, ни на миг не отводя взгляда от гостя. Кузнец вдруг подумал, что эта широкоплечая деваха с непроницаемым монгольским лицом наверняка способна убить его одним ударом. Или даже не прикасаясь к нему.

– Возьмем, к примеру, Красный Токио, – задумчиво рассуждал старик. – Дед Юкихару собрал вокруг себя всех мутантов, которых изгоняли другие кланы. Я с ним немало спорил в свое время. И с инженерами Сумитомо немало спорил. Потом я прекратил споры. Знаешь, почему? Потому что пятьдесят лет назад клан Юкихару насчитывал вдвое больше людей. Все эти пауки, хвостатые ленивцы и крылатые… они нежизнеспособны.

– Вы пропустите бешеный лес? – уперся Артур. – Мы все равно обойдем этот городок. Один вы нас не сдержите.

– Куда ты ведешь этих несчастных? Ты намерен убить императора, убить всех аристократов, утопить Киото в крови? Недавно ты сказал, что даже последний голенастый мутант из обоза Юкихару достоин жизни. Хорошо, не станет императора. Прервется династия, во всех концах страны начнутся войны между кланами родственников. У императора Солнце немало родни. Я говорю это, потому что сам усадил его на трон.

– Вы?! Так это вы вернули страну в феодализм?

Химик усмехнулся, выслушав перевод.

– Я уже сказал и повторюсь. Ты веришь в трескучие слова. «Прогресс» – трескучее слово. «Спокойствие» и «стабильность» – слова нежные и удобные. Нам стоило огромных трудов вернуть родине династию. Если мой воспитанник умрет, за трон схватятся два его дяди и двоюродный брат. За каждым стоят армии самураев. Деревни будут гореть так, что станет видно с материка.

– Так что же вы предлагаете?

– Сегодня ничего. Иди и подумай. Если хочешь, можешь остаться у меня на ночлег. Здесь удобно и тихо.

– Нет, пожалуй, я вернусь к своим.

– Разве президент Обути не говорил тебе, что не существует ни своих, ни чужих?

– Вы будете и впредь мешать нам?

– Я не буду мешать. Скоро вернется твой друг Кристиан. Кажется, ты хотел вернуть память? Это может сделать только он.

– Что-то мне подсказывает, что вы устроили это сообща, – процедил Кузнец. – Вам очень хотелось, чтобы я стал послушным овощем, но вышло не по-вашему, так?!

– Ты раздуваешь в себе злобу оттого, что не можешь вернуть девушку? Ты неосознанно винишь меня в ее смерти. Подумай лучше, почему ты ее полюбил. Почему.

Артур задохнулся, словно ему внезапно накинули на горло удавку.

– Подумай, почему ты не можешь вспомнить тех женщин, которых любил прежде, – мягко продолжал химик. – Ты можешь вспомнить хоть что-то, что ты искренне любил? Нет? Почему ты полюбил гейшу?

– Я не думаю, что это хорошая идея – копаться в моих чувствах. В любом случае ответа на ваш вопрос не существует. Чувства иррациональны.

– Я думаю, тебе рано возвращать память, – безмятежно улыбнулся Асахи. – Когда ты ответишь на мой вопрос, ты освободишься.

Кузнец еле сдержался.

– Вы вертите словами, уклоняясь от разговора по существу!

– Ты видишь это прекрасное здание и сад? – Асахи повел рукой. – Это летняя резиденция одного императорского министра. Когда здесь пройдет армия Проснувшегося Демона, от прелестного городка ничего не останется. Здешний садовник – волшебник. Он вырастил лучший сад карликовых сосен.

– И что из этого?

– Как, разве ты не понял? – искренне удивился старик. – Надо же! А брат Кристиан утверждал, что ты все схватываешь на лету. Значит, и правда, большая власть притупляет мозг… Я сказал, что тебе не найти императора Солнце. Ни его самого, ни семью, ни двор. Ни государственную казну.

– Зачем вы им помогаете?

– Я помогаю тебе. Чтобы тебе не пришлось проделывать долгий путь.

Кузнец вышел, сжимая кулаки. Затылком он ощущал безмятежную улыбку химика.

Впервые он отдал команду на длительный привал. Застучали топоры, сотни шатров поднялись вдоль реки. Из бешеного леса выползли раздутые рыбы-бани, на кострах закипели котлы, потянуло жареным мясом. Боевые товарищи шушукались за спиной, но никто не осмелился спросить прямо, что произошло. Сам генерал сумел ненадолго уснуть, лишь когда небо на востоке порозовело.

– О чем вы говорили? Почему ты молчишь? – первыми набросились на Кузнеца русские полковники.

– Мы говорили о мире.

– О мире? – капитаны растерянно переглянулись.

– О мире?! – желтые братья затряслись от смеха. – Почему мы не идем дальше?

– Потому что мы не закончили разговор.

– Я боюсь тебя отпускать к нему, – тревожно заметила госпожа Ай. – Старший химик умеет выворачивать душу.

– Возможно, мне это и нужно, – слабо улыбнулся Артур.

– А если он вывернет тебя? Что нам делать? – лязгнул зубами вождь портовых.

– А если меня не будет? Что вы будете делать?

Рано утром он нашел ответ.

41 Застава без ворот

Старший химик безмятежно грыз орехи среди расписных шелковых ширм.

– Что ты хочешь мне сказать?

– Мне пока нечего сказать. Я думал всю ночь. Наверное, я впервые задумался, зачем живу.

– Это уже успех.

– Я не могу пока ответить на ваш вопрос, но… я чувствую, что вел себя как дурак. Вы правы. Вначале, когда я проснулся… я дрался, чтобы стать первым. А потом, почти двадцать лет, я сражался, чтобы удержать свое место. Наверное, я не видел иного пути…

– Это путь силы. Ты навязывал людям свои законы, поскольку тебе кажется – вот придут другие и сделают намного хуже.

– Да, это так.

– Что ты видишь теперь?

– Мне трудно измениться в один час.

– Это застава без ворот.

– Как вы сказали?

– Это фраза из Мумонкан. Священный текст переводится как «Застава без ворот», он написан в древние времена, когда дзен из Китая пришел в Японию. Там сказано: «Великое дао не имеет ворот». Ты можешь увидеть себя тысячью разных способов. Войти несложно, но следует преодолеть ворота, которые ты сам захлопнул. Что ты еще хочешь мне сказать? – проницательно глянул колдун.

– Вы обманули меня насчет Киото?

– Киото пуст. Так велик страх перед армией Проснувшегося Демона, что вымирают провинции. Если желаешь воевать с пылью – отдай приказ своим войскам. Знаешь, что произойдет, когда пыль столкнется с пылью? Она осядет на дорогу. Потом ее прибьет дождем. Потом ее впитает земля.

– Вы называете пылью людей, которые пришли со мной?

– Дай всем нам иное имя. Если имеешь право давать имена.

Кузнец потряс головой. Слова химика застревали в мозгу, их хотелось вытряхнуть, как лишнюю воду после купания. Но вытряхнуть не получалось.

– Вы действительно воспитывали императора в детстве?

– Не все ученики преуспевают.

– Теперь я понял. Вы отдали им драконов Асахи! Чтобы император успел сбежать? Значит, брат Обо и другие… они не дали мне драконов, потому что уже получили приказ от вас?!

Химик молча рассмеялся.

– И они заранее знали, что я потребую золото и грузовик!

– У нас сохранилось несколько отличных машин.

– Но тогда… я не понимаю, на чьей вы стороне! Вы снабдили нас деньгами, а теперь помогаете нашему врагу!

– Ты забыл – нет своих и чужих.

– Насчет Камико… – вздохнул Артур.

– Возобновить ее оперативную матрицу невозможно. Ранение слишком серьезное.

– Я понимаю, – Артур сглотнул, – и… я верю вам. Наверное, так даже к лучшему. Я нуждался в ней, потому что потерял свое назначение. Точнее, мне казалось, что потерял. А потом… когда ее не стало… мне захотелось заполнить пустоту.

Старший химик легко поднялся с кресла.

– Пойдем со мной. Тебе следует кое-что увидеть глазами, чтобы ощутить правоту моих слов. Возьми с собой твой дайто. У тебя хороший меч.

На плоской крыше зеленела трава. Гейша-переводчица уселась в уголке в позу лотоса.

– Ты слышал об искусстве иайдзюцу? Это вершина боевых искусств прошлого, умение убивать одним ударом. Возьми оружие.

Артур внутренне собрался. Как-то не верилось, что бледный старичок способен поднять тяжелый меч, но, с другой стороны, Кузнец повидал немало бойцов. Многие пожилые качальщики тоже творили чудеса с одной палкой против четверки юных богатырей.

– Постарайся задеть меня.

Артур действовал молниеносно. Про себя он решил, что будет рубить свисавшие с пояса Асахи концы шнура. Однако еще до того, как меч выскользнул из ножен, острие уперлось Кузнецу в горло.

– Еще раз, бей как тебе удобно, – химик вернул катану в ножны, отвернулся и вытянул руки по швам. Ветер развевал его седую гриву.

Артур сделал шесть попыток. Ни разу он не успел даже вытащить меч полностью. Старик передвигался с непостижимой скоростью. Со стороны казалось – он вообще не переступает и не заносит руку. Доля мгновения – и сверкающее лезвие замирало в сантиметре от горла Артура. В узком изогнутом зеркале он видел свой налившийся кровью, испуганный черный глаз.

– Как вы это делаете? Это гипноз?

Гейша запнулась при переводе. Но старший Асахи понял, отрицательно покачал головой.

– Нет, я не использую тайных сил. Как ты догадался, я вообще не владею магией. Мое тело действует до того, как тебе приходит мысль. Это происходит потому, что у меня нет мыслей. А ты теряешь время на обдумывание, ты всегда будешь отставать.

– Но у меня тоже нет мыслей.

– Это неправда. Хотя бы одна неверная мысль у тебя есть всегда. Она звучит так: вот я, а вот мой меч. Надо, чтобы тебя не было. Обдумай, что я сказал. Сегодня у нас много работы, надо откачивать воду из колодцев. Завтра я буду занят. Если ты не передумаешь, увидимся на третий день. Можешь ночевать здесь.

– Это тоже застава без ворот?

– Она повсюду, – улыбнулся в усы колдун. – Ты все еще хочешь встретиться с братом Кристианом?

– Вы вынуждаете меня распустить армию по домам? Они не будут ждать меня еще двое суток.

– Если не будут ждать – значит, ты им не нужен. Твоя мысль тебе мешает. Помнишь, я говорил – вот я, а вот мой меч. Если ты уберешь себя, искусство иайдзюцу станет подвластно.

– Убрать себя от армии? Убрать себя от людей, которые мне поверили?

– Я слышал, ты сварил восхитительное мыло, – невозмутимо произнес химик. – Еще я слышал, ты сварил такой крепкий и вкусный сакэ, что слава о нем дошла до императорского двора.

– А зачем мне это искусство? – Кузнец провел ногтем по сияющему лезвию.

– А зачем тебе пятьдесят танков и дирижабли? Они не помогут тебе открыть ворота.

– Вы не скажете, где нам искать императора и его министров?

– У них свой путь, у тебя – свой. Разве можно смешать вино с молоком?

– Значит, пока я не научусь быстро вынимать меч, вы мне память не вернете?

– Это все равно что впустить тебя в клетку к тигру. Ты еще слишком слаб, чтобы бороться со зверем.

В ставку повстанцев полетело донесение, что командующий задержится еще на три дня. Два дня Артур как проклятый вкалывал по колено в воде вместе с чернорабочими. На третий день его разбудили невежливым пинком до рассвета. Старший химик принимал донесения от своих инженеров и купцов. Он управлял торговой империей с тем же умиротворенным видом, что и молился.

– Как нападает волк? Он чует кровь, он видит слабую жертву, он не думает, как надо прыгнуть. Просто прыгает и грызет вену… – старший Асахи стоял над бездной на тоненьком шесте, но кажется, не испытывал малейшего неудобства. – Как нападает самый лучший боец, которого ты встречал? Он намечает, в какую точку бить, он выбирает постановку ног, он меняет дыхание. Он готовится к тому, что противник тоже хорошо сражается. Он готовится изменить план на ходу. Потом он нападает, порой быстрее волка. Кажется, все это происходит очень быстро, быстрее зарницы, но человека ведет вот что… – японец постучал пальцем себе по виску. – Если ты захочешь научиться этому, возможно, не хватит всей жизни.

– Мастер, подаривший мне эту катану, предупреждал меня, что в бою с вами она не понадобится.

– Ты говоришь о кузнеце из секты Соко Гаккай? – прищурился химик. – Да, у них есть несколько человек, которые могли бы достичь сатори. Но не достигнут. Очень жаль.

– Почему же? Мне показалось, что они искренне верят и соблюдают обряды.

– Их секта подобна человеку, который ищет что-то под крышей дома, стоя на стопках старых книг. Они изучают сутры, вместо того чтобы постигать живой опыт.

– Это слишком сложно для меня, – признался Артур.

– Я постараюсь объяснить проще. Ты умеешь читать, наверное, не на одном языке, ты образованный человек. Те уважаемые люди, кто учил тебя чтению и языкам, были уверены, что опыт передается через страницы и эти значки. А мы считаем, что опыт везде.

Артур не нашелся что ответить. Выходило как-то… слишком просто.

– Ты ищешь логику даже в том, как я управляюсь с мечом. Логики нет. Хочешь научиться иайдзюцу?

– Да. И не думаю, что найдется тот, кто бы отказался.

– Ты уже умеешь. Но не видишь. Ты слепой.

– Я понимаю, это иносказательно… – Артур покусал губы. – Но почему вы не хотите мне помочь?

– Я уже помогаю. Я ждал тебя в Киото. Но мы оба приехали сюда, имея разные причины. Ты появился здесь, чтобы убить своего врага. А тебе нужно увидеть себя.

– Увидеть себя? – Артур вконец запутался.

– Прозреть собственную природу – это цель дзен. Неважно, в какого бога ты веришь. Кажется, у вас это называется «спасением в Боге». Пусть будет так. Вернемся к фехтованию. Вся твоя предыдущая жизнь – бой. Истинный мастер не допустит боя. Если ты намерен продолжать войну, ты не достиг самореализации. Там внизу… – старик ткнул пальцем в крышу дворца, – сидит человек, прилетевший за тобой на драконе. Мы зовем его брат Кристиан, он принес тебя мертвого. Теперь он прилетел за тобой.

– Так мне… я могу его увидеть?

– В любой миг. Когда будешь готов найти себя.

– Так он все время был здесь? – растерялся Артур. – Двое суток я таскал воду…

– Зачем тебе память? Тебе нужно не вспомнить, а проснуться. Бери меч, – химик легко спрыгнул с шеста.

– Откуда вы знаете, что для меня лучше? Позвольте мне увидеть этого… Кристиана.

– Хорошо, что ты способен на сомнения. Это основа.

Двое мужчин вновь закружились на плоской крыше. Молодой, широкоплечий, длинноволосый делал широкие шаги. Худенький старичок еле передвигал ноги. Издалека могло показаться, что он плывет над разогретой черепицей.

– Но я все равно не смогу провести годы в монастыре, – Артур улыбнулся, эта мысль показалась ему забавной. – Господин Асахи, аскета из меня точно не получится.

Он вложил в этот выпад всю отложенную скорость. Мимо. Дайто красиво пел в руке, но не встречал ничего, кроме воздуха.

– У тебя тысячи дорог к истине. Ты не боишься трудностей. Ты способен увидеть основу бытия. Если отбросишь лишнее.

– И что для меня лишнее?

– За двадцать лет накопилось немало, – усмехнулся химик.

– Вы беретесь судить, была ли вся моя жизнь ошибкой?!

– Я же сказал «двадцать», а не «пятьдесят».

Артуру показалось, что химик на мгновение отвлекся. Внизу слуги заводили во двор лошадей. Асахи скосил глаза и даже выкрикнул какое-то приказание. Девушка-переводчица все это время смирно сидела в тени, скрестив ноги. На сей раз Артур предпочел скользящие удары по диагонали, от которых так сложно уклониться. Он буквально вспахал воздух вокруг себя, ударив не меньше двадцати раз.

И промахнулся.

– Мне сказали, ты неплохо управляешься с детьми. Возможно, где-то далеко у тебя есть свои дети?

Старик застыл, издевательски распахнув объятия.

– Может и так… – Кузнец с трудом отдышался. Лезвие катаны пело песню неутоленного голода.

– Мы будем болтать или драться? – химик легко спрыгнул с шеста.

– Вы не похожи на ученого, – Артур медленно пошел по кругу. – Не верится, что вы настоящий химик.

– А ты не похож на раба.

– Что вы хотите этим сказать? – насупился Кузнец.

– Сегодня я ждал свободного человека. Но ко мне снова пришел раб, влюбленный в свою клетку. Отправляйся туда, откуда пришел. Возвращайся, когда сумеешь освободиться.

Артур уже давно понял, что спорить бесполезно. С тяжелым сердцем он вернулся в лагерь. Часа три выслушивал донесения, отдавал какие-то приказы, но после не мог вспомнить, о чем шла речь. Вечером стало ясно, что откладывать поход дальше нельзя. В сборной армии началось брожение. Со стороны, несмотря на заградительный заслон бешеного леса, проникали самые тревожные слухи. Одни болтали, что самураи захватили Токио и другие запретные города. Другие утверждали, что в северных провинциях бушуют страшные хвори, насланные духами Синто. Даже среди тропинок любви наметились разногласия. Выяснилось, что ополченцы из соседних уездов повернули оружие против бешеных лесов, опасаясь потерять все свои угодья.

Командующий собрал совещание.

– Артур-сан, мы не можем дальше ждать! – прямо заявил Юкихару.

– Подземникам нужна вода с пожарищ, – напомнил мышиный настоятель. – Либо мы идем вперед, до ближайшего пожарища. Либо мы уходим обратно!

– Вы должны развеять слухи, – поддержал Ван. – Мы казним тех, кто треплет языком. Но поговаривают, что Проснувшийся Демон нарочно тянет с выступлением, чтобы император Солнце смог сбежать в Китай.

– Я развею слухи, – пообещал Артур. – Трубите общий подъем. Я снимаю с себя командование.

– Как это? – от неожиданности гигант Мико едва не свалил штабную палатку.

– Артур, ты не можешь нас бросить, – забормотал переводчик Маса.

– Артур-сан, все лесные люди верят тебе, – вспыхнула красавица Есико. – Без тебя все перессорятся!

– Братишка, что с тобой сделали? – испугались Юра и Николай.

– Похоже, я сам с собой сделал.

Остаток дня Кузнец потратил на то, чтобы привести в порядок дела. Хотя привести в порядок получилось немного. Официальным преемником был назначен механоид Маро, но почти сразу пришлось разделить его власть с конкурентами. Грозная военная машина стала разваливаться по частям.

– Артур-сан, кто будет выдавать еду?

– Это правда, что императора уже нет в Киото?

– Что нам делать с пленными?

– Как делить продовольствие?

– Нам обходить город или все сжечь?

– Это правда, что ты отпустил всех химиков Асахи?

– Артур, сектанты не верят желтым! Все северные кланы готовы поднять бунт. Говорят, что пойдут только за красными…

– Господин генерал, инженеры Сумитомо просят мяса для детей! Иначе отказываются выпускать обезьян!

В какой-то момент Артур понял, что если не уедет сию секунду, то не уедет уже никогда. Он сорвался в чем был, прихватил лишь оружие. Старшего химика Артур застал поливающим цветы.

– Что ты хочешь мне рассказать?

– Они справятся без меня. Если они не передерутся, значит – сумеют жить без императорской власти.

– А ты сумеешь без них? Без пушек и солдат?

– Я знаю, зачем полюбил гейшу. Я…

– Мне ты можешь не рассказывать, – перебил старик. – Достаточно, что это известно тебе. Пойдем, я отведу тебя к брату.

Оба сердца Артура колотились, когда они спустились вниз, в затемненную залу.

– Кристиан?

Навстречу поднялся кряжистый седобородый мужичок, волосы заплетены в косички, белая ряса до земли скрывает фигуру.

– Эх, соскучился же я по тебе, Белый царь!

Артур не вспомнил лицо, но узнал этот голос. Сколько ночей они просидели вместе на Валдае! Сколько дней провели вместе в лесу, сколько троп прошагали!

– Как ты меня назвал?

– Как привык.

– Разве я царь?

– А кем ты хочешь быть? – захохотал в бороду качальщик. – Ну-ка, повернись. Ну и ручищу тебе приделали! Хочешь домой?

– Хочу.

– А зачем?

– Как это «зачем»? – опешил Кузнец. – А ты разве домой не хочешь?

– Я-то хочу, – серьезно произнес качальщик. – Но я хоть твердо знаю, зачем я там.

– Несмотря на украденную тобой память, я многое вспомнил за последние дни.

– Ну, так поведай, что же я украл, – хохотнул русский колдун.

Старший химик тактично присел в сторонке, девушка налила ему чая.

– Я не хочу быть царем, – серьезно произнес Кузнец. – И президентом тоже. Хочу жить, сколько осталось. Строить, а не казнить. Хочу вспомнить, кого я любил. Не могу вспомнить, потому что слишком много о власти думал.

– Вот это дело славное, – мигом подобрел качальщик. – А что же в России делать будешь? В сапожники пойдешь или кирпичи класть?

– Думаю, дело найдется.

– А на кого тут все бросишь?

– Здесь ребята замечательные, не подведут. Сами разберутся, как им жить.

Не успел Кристиан ответить, как снаружи за бамбуковой перегородкой поскреблись. Старший химик выскользнул принять спешный доклад, а когда вернулся – словно постарел на несколько лет. Он пошептался с Кристианом, тот всплеснул руками.

– Так что, Артур, говоришь, всем своим воякам веришь?

– А что такое? – насторожился Кузнец.

Качальщик переглянулся со старшим химиком. Оба грустно вздохнули, словно жалея, что младшего товарища придется огорчить. Впервые за время знакомства Артур видел старика в жутком настроении. Даже переводчица загрустила.

– Твой приятель Ван сбежал, – через силу произнес Асахи. – Мне слишком поздно доложили. Погоня уже отправлена, но может случиться непоправимое. Этот человек слишком ловок даже для моих слуг.

– Ван сбежал?! Зачем ему бежать?

– Именно так. Он вовсе не Ван и не рядовой послушник. Он тайный наставник храма Девяти Сердец. Он втерся к тебе в доверие! Зачем ты назначил китайцев охранять самое ценное? Они сбежали и захватили всю вакцину! Они связали химиков и ночную охрану!

– Ах, вот оно что, – внезапно успокоился Кузнец. – То-то Ван вечно рвался меня защищать… А чего вы так суетитесь?

– Тайный наставник подослан китайскими монахами. Ты, наверное, не помнишь, как сам был послушником. Храм Девяти Сердец так силен, что даже правители Китая не решаются спорить с настоятелями. Мастера подослали, чтобы убить императора Солнце. Этому человеку не дорога жизнь. Он разбросает Большую Смерть в Киото и по пути! Из-за твоей беспечности погибнет много людей… Почему ты смеешься?

– Потому что в нашем грузовике нет Большой Смерти.

– Как это? – подскочил Кристиан.

– Но ты же принес с американских кораблей… – непонимающе протянул японец.

– Сплавал я туда. И оттуда взял пустые ящики, – широко улыбнулся Артур. – Я подумал, ни к чему здешней братии такие игрушки в руки доверять. Так что пусть Ван бежит куда хочет и шприцы где хочет ломает.

– Так ты все время вез пустые ящики? – охнул японец. – Но это невозможно! Обо мне докладывал, как ты подвинул Вечное пожарище!

– Прихватил парочку целых ампул, – разулыбался Артур. – Зато смелости всем придало!

– Вот так земеля! – хлопнул себя по ляжкам Кристиан. – Всех надурил! А мы-то с химиком собирались у тебя вакцину отнять, чтобы делов не натворил! Узнаю, узнаю Белого царя! Ах молодец, снова всех обдурил!

– Артур-кун, я боюсь, что храм Девяти Сердец тебе не простит, – химик не мог сдержать довольной улыбки. – Они столько раз пытались отравить нас Большой Смертью, но их посланцы гибли.

– А мне их прощение ни к чему, – пожал плечами Кузнец. – Мы в Питере сами решим, с кем дружить и кого слушать. Верно, Кристиан?

– И что ты теперь сделаешь? – старший Асахи повернулся к русскому колдуну. – Ты ведь получил все доказательства. Твой царь почти здоров.

– Что я сделаю? Увезу его домой! – качальщик подобрался к Артуру вплотную, собрал пальцы в щепотку и легонько стукнул его в лоб. – На тебе, Артур Коваль! Носи опять свои двадцать лет!

И прошлое ударило пестрой раскаленной волной.

42 Дома

– …Помелом своим спасайся. А мне так лучше помоги вон. С зарей спустимся к горячим ключам, соберем сон-травы и кочедыжника… если повезет.

– Вот оглоеды, все ягоды оборвали…

Темнота. Но совсем не такая, как раньше, пронизанная сполохами зарниц, визгом и безумной качкой. Совсем не такая, как темнота трехдневного перелета, когда спать приходилось, прижавшись к шершавому брюху летучего змея, и солнце постоянно настигало сзади.

Темнота обволакивающая, добрая, ласковая. Человек ощутил себя целиком. Почти вспомнил, кто он. Это еще не было настоящим пробуждением, пробуждение наступит позже. Человеку почему-то не хотелось резко открывать глаза, он берег эти последние сладкие минуты неведения. В голые бока кололо грубое шерстяное одеяло, в поясницу колола солома, под соломой, в глубине, шебуршались мыши. Захлопала крыльями сова, где-то за стенкой вздохнула корова, заскрипел колодезный ворот, послышались шаги…

Когда она наклонилась над ним, человек улыбнулся. Он узнал ее по запаху. Жена.

– На-деж-да… – звуки давались с усилием. Словно проталкивал сквозь гортань колючую проволоку. Произнеся всего одно слово, он вспотел и обмяк.

– Лежи, лежи, отдыхай, милый, – противореча своим же словам, она опрокинулась на него крепким объятием, сжала спину так, что хрустнули ребра, – Очнулся, слава те, очнулся.

– Что… что со мной было?

– А спал ты. Почти от зари до зари проспал.

– А раньше?

– Раньше? Так тебя же Кристиан, затворник валдайский, на змее привез. Оба как с неба свалились, так спать и упали. От ремней руки тебе разжать не могли.

Надя ван Гог всхлипнула.

Кузнец поднял обе руки. Одна в два раза толще другой.

– Надя, я теперь урод…

– Глупости какие! Ты самый красивый! Мы уж не чаяли тебя живым дождаться!

– Где мы? У качальщиков в деревне?

– Так нет же, – она засмеялась, раз шесть поцеловала его, в ухо, в нос, в глаза. – Мы от дома ой как далеко. В Сибири далеко. Ой, да ты ж ничего не знаешь! После того как ты… как тебя убили, все думали, что утонул. А в Питере как узнали, так ковбои богатые и губернаторы сразу бучу подняли. Нас бы точно перебили, да спасибо Леве Свирскому, министру твоему книжному. Вывез нас из Эрмитажа ночью. Потом уж вместе с губернатором Рубенсом прятались, пока качальщики драконов не прислали…

– И кто теперь там… президент?

– Кто их разберет, – отмахнулась Надя. – За власть, как псы дерутся. Вроде как Аринка Рубенс в столицу возвернулась, зря ты ее семейку из ссылки освободил! В царицы метит, корону заказала с алмазами! Да только не выходит у них ничего путного. Говорят, треть Думы только за них, да и те перевыборов требуют. А другие не верят, что президент Кузнец сгинул, тело требуют… – Надя перекрестилась.

Он ворочал в голове двадцать прошедших лет. Пока многое не укладывалось, неторопливым волчком крутились сотни образов, встреч, событий, отдельных лиц.

– Значит, мы в опале… А дети здесь?

– Все здесь. Ты лежи, отдыхай. Виевна велела тебя не будить зазря.

– Виевна? – Артур неожиданно четко вспомнил ворчливую колдунью. – А она-то тут откуда?

– А пульку ты словил. Целых две пульки словил, ага. Пока вы с братишкой добирались, обстреляли вас. Вот Виевна пульки и вытянула.

– Бра… братишка? – Коваль скосил глаза.

Кристиан улыбался во все тридцать два зуба. Хранитель памяти сидел на чурбане в глубине избы и что-то выстругивал из дощечки. Ни дать ни взять – деревенская семейная идиллия!

Артур откинул медвежью шкуру, с хрустом потянулся. И мгновенно ощутил боль в ноге, под тугой повязкой.

– Кристиан, где мы все?

– Да тута, в лесу, деревенька. До городочка ближнего, Закамска – рукой подать. Стрельнули в нас, но добить не успели. А уж Виевна в два дня на ноги подымет.

– Кто стрельнул?

– А мало ли лихих людишек шастает? Считай, перед Уралом уже твоей власти нет.

– Моей власти? – повторил кузнец, прислушиваясь к корявым словам. – Моей. Власти?.. А ребята? – постепенно в памяти Артура всплыли подробности последней гонки по ночной реке. – Где Карапуз? Орландо? Даляр?

Он перечислил и других, всех тех, кто вместе с ним возглавлял сибирскую экспедицию.

– Тут все, тут, уймись, – Качальщик отложил свою осиновую заготовку, подошел, потрогал лоб. – Лодку затопили, пущай пока все думают, что ты погиб. И женка, вишь, и детки твои в порядке. Мы их в надежном месте припрятали.

– Спа… спасибо, Кристиан, – Артур кашлянул и невольно скорчился от боли. Рана в спине зажила еще не полностью.

Хранитель протопал во двор, скрипнула дверь, стал слышен смех Орландо и высокий голос наставника Вонга. В оконце наискось плыли барашки облаков. По синему небу.

По синему! Небу! Это означало, что Звенящий узел отступил!

Звенящий узел… Веселое словосочетание всплыло в памяти, и сразу будто дохнуло холодом. Звенящий узел, дикое цунами из враждебной материи, поднятое врагами. Покатившееся по России с востока на запад, пожиравшее природу и города.

Итак, ему удалось остановить беду. Но не удалось спастись самому. И не удалось вывести людей…

Или удалось?

– Кристиан, а где все? Ведь мы собрали двадцать эшелонов и ехали в Сибирь. Чтобы заселять границу вдоль Амура. Все поселенцы разбежались?

– В Закамске лагерем встали. Не боись, никто не сбежал. Этим людям назад пути нету, еще и вдвое больше местных прибилось. Собирались без тебя назад, Питер у изменников отбивать, так я насилу задержал. Обещал, что верну тебя.

В избу с кряхтением ввалилась Усоньша Виевна. С момента последней встречи ведунья не постарела. А напротив – стала выше ростом и разогнула прежде скрюченную спину.

– Кристиан, а как же Звенящий узел? – напирал Кузнец. – Удалось явь и навь помирить? Неужели качальщики русские теперь не помирятся?

Хранитель памяти поворошил угли в печи.

– Дошли, дошли до мамы Анны вести, что в Изнанке люди верхние с нижними столкнулись. И про то, как бесов крылатых били… Врать тебе не буду, многие смерти твоей хотят. Поперек горла им президент Кузнец. И Хранительница книги тоже… сама не знает, чего хочет. Хотели даже меня изгнать, за то, что тебя в Японии укрыл. Но когда последний раз качальщики собрались, долго думали, книгу читали. По всему вышло, и так и эдак, что верно я сделал…

Хлопнула дверь. В проеме показалась еще одна, до боли знакомая фигура. Варвара, губернаторша Читы и прочая, прочая, прочая… Все должности, которые президент сам поручил бывшей любовнице. Ее появление означало, что читинские казаки, числом не меньше шести тысяч, тоже здесь.

Варвара смеялась. Крепкая, румяная, задорная.

Коваль робко скосил глаза в сторону Нади. Но супруга либо ни о чем не догадалась, либо умело сделала вид. Кажется, за время его отсутствия обе женщины неплохо поладили. Несмотря на разницу в возрасте и положении.

– Хватит уже лежать, – засмеялась хозяйка Читы. – Почитай, сутки продрых, после снадобий-то! Тебя все твои ждут. Ну и глазище у тебя! И вправду, как у дракона!

– Помоги мне подняться, – Коваль осторожно сел, свесил ноги с постели. Голова вроде бы не кружилась.

Варвара подлезла под левый локоть, Надя под правый, женщины легко вытащили его во двор. От свежего воздуха у Артура закружилась голова. Рядом закудахтал петух. За заборчиком, увешанным горшками, щипали травку упитанные буренки. Из соседней избы вкусно тянуло горячими пирогами. Во дворе президента действительно ждали. Хранитель Исмаил пил квас под навесом, в компании старого Валдиса, наставника Вонга и трех молодых Качальщиков. Чуть позже Артур заметил во главе стола саму маму Анну. Он поклонился Хранительнице Рода, не до конца доверяя своим глазам. Как могла она покинуть родовое гнездышко и метнуться от северного моря, через всю страну?!

Артур огляделся. В соседнем дворике приметил баньку, подле баньки конопатые мальчишки стерегли оружие и сбрую Даляра. Адмирал Орландо и Дед Касьян, голые до пояса, помогали двум хохочущим румяным девкам поливать огород. Телохранители генерала Даляра честно потели в форме. Озерник издалека озорно подмигнул президенту. Естественно, к качальщикам он и близко не собирался подходить, не то что за стол с ними садиться…

Но Коваль уже не смотрел на своих отмытых и сытых товарищей. Он смотрел еще левее, за тын крайней избы. На широком лугу, до самой лесной опушки, горели десятки и сотни костров. Там жарили что-то, сидели и спали тысячи людей. Мужчины и женщины, в разношерстной одежде, в шкурах, меховых безрукавках, в потрепанной форме самых разных армий. У границы леса паслись кони, там стояли палатки, висело на веревках белье, стучали топоры. Еще дальше, в низинке, блестели рельсы. На рельсах попыхивал трубой длинный черный паровоз. С прицепного вагона хмуро глядели в небо зрачки зениток.

– Кто это?

– Как кто? – изумилась Варвара. – Дык Кристиан же твой прилетел, сказал, что погибель всему русскому люду настанет… вот я и собрала народ.

– И много народу собрала? – Артур не смог сдержать улыбки.

– Дык это… тыщ пятнадцать мужиков будет… Нас Окатыш, волчара, низочком провел, до пещер Чусовских. Иначе так быстро бы не сумели. А уж как от Читы двинулись, так и китайцы из банд примкнули. Они ведь тебя еще ой как помнят! Говорили своим, мол, надо Кузнецу, царю Белому пособить, он бесов темных разогнал! Вот и пособили…

– Разве китайцы с нами?

– С тобой те, кому ты землю вдоль границы обещал. Разом банды ихние на Читу нападать перестали, горой за тебя стоят.

– А паровоз чей?

– Паровоз его превосходительство велели подогнать, – молоденький казак вытянулся стрункой, глазами указал на громадного Митю Карапуза. – Велели, чтобы господина президента с воздуха охранять.

Начальник охраны издалека отдал честь. Чуть позднее Артур стал замечать дюжих чингисов, окруживших деревню и двор. Стоило ожившему президенту вернуться в Россию, как генерал Карапуз окружил его тройным кольцом охраны.

– С кем же вы воевать такой толпой собрались? – президент повернулся к Варваре.

– Они уже свое отвоевали, – вступил в разговор Кристиан. – На приисках казаки столкнулись с бандами восставших каторжан, и всех успешно перебили. Затем они бандитов из Перми повыгнали. А пока я летал до мамы Анны, пока собирал своих, эта отважная девушка кинулась в драку с раскольником Прохором и его дружками. Они могли погибнуть, но не побоялись Качальщиков.

– Всех раскольников заломали, голыми руками порвали, – доложила сибирская атаманша. – Сорок человек без малого их было…Слабые метки в кучу сгоняли, сволочи! Животинку резали, бобров, да куниц, да мишек тоже…

– Кажется, эта милая девушка в тебя влюблена? – ухмыльнулся в усы Качальщик, когда Варвара убежала на зов старой Виевны. – Я полагал, что она поможет мне найти волкодлаков, но она собрала целую армию. Она спрашивала меня, не развелся ли Белый царь со своей женой.

– Я… я думаю, она просто… просто… – Артур почувствовал, что краснеет.

– Просто что? Просто любит свою родину? – рассмеялся Кристиан. – Пойдем, с тобой хочет говорить Хранительница Книги!

Мама Анна ему не привиделась. Чинно кивнула в ответ, даже губы в приветливой улыбке растянула.

– Мы рады, что ты поправился, Клинок.

Клинок? Еще одно имя? Да, точно, именно так его называли в уральской деревне, пока учили лесным премудростям, еще до того, как послали разорять Москву. Как же давно это было, черт побери, как давно…

– Мы рады, что ты здоров, Клинок, – повторил за мамой старый Валдис. – Благодаря тебе большой беды удалось избежать. Раскольники во главе с Прохором решили всю Сибирь раскачать, все города порушить. Едва землю на дыбы не поставили. Ничего, мы всех усмирили. Теперь за тобой дело…

– За мной? – Коваль откашлялся. – И что я должен делать?

– Книга молчит, страниц новых нет, – грустно улыбнулась мама Анна. – Делай, что сердце прикажет. Только кровь большую на Руси не допускай. Мне искренне жаль, что так случилось. Мне жаль, что мои родичи хотели погубить тебя. Они чуть не убили всех нас. Их будут судить… Завтра соберутся старейшины всех родов. Придут, приедут на волках, прилетят со всех Вечных пожарищ. Мы будем думать, как навсегда запереть входы в Нижний мир. Мы будем читать Книгу… Но дай мне слово, Клинок, что не станешь преследовать в Петербурге наших детей.

– Даю слово. Никто из детей Качальщиков не пострадает, – твердо заявил Артур. – Но нам надо двигаться дальше… Я не знаю, что с моими людьми в Питере.

– В Закамске все в порядке, все целы. Правда, переселенцы уверены, что ты погиб. Змеи поселились у тебя под подушкой. Но ты их раздавишь, – притормозила президента мама Анна. – Кажется, ты так и не понял, почему эти люди примчались тебе на помощь? – Она кивнула в сторону крестьянской армии Варвары, квартировавшей в чистом поле.

– Они… если честно, я не ожидал, – признался Коваль.

– Потому что для них, для всех, Белый царь и Россия – это одно и то же, – серьезно заявила Хранительница. – Я сама в это не слишком верила, пока в городишке этом не побывала… Там ведь слезы льют в паровиках… по тебе убиваются. Так что думай, куда торопишься.

Артур открыл рот, чтобы успокоить суровую колдунью, и… закрыл.

Онивсе смотрели на него. Командующий экспедиционным корпусом, генерал Даляр, в потрепанном кителе, с голубой орденской лентой через плечо, и рядом – пухлые девчушки с лейками.

Митя Карапуз, спешно поправляющий на пузе китель. Седой, кряжистый губернатор Закамска, раненный в голову. Его принесли во двор на носилках, губернатор криво улыбался и пытался что-то сказать, но не мог.

Министр промышленности, по совместительству первый адмирал флота, Орландо, в новых сапогах и новой расшитой рубахе. Рядом с итальянцем – селянки, с недоверием и жадностью косящиеся на отросшие черные кудри министра.

Серьезный, нафабренный, в новом кафтане, Лева Свирский, книжник и министр культуры. Надя ван Гог, собранная, хоть и опухшая от слез, в окружении охраны. Верная любимая подруга, которую он чуть не позабыл.

Хозяйка Читы, вся в коже и боеприпасах, окруженная верными бородатыми парнями. Некоторых из них Коваль узнал. Казалось бы, еще совсем недавно вместе дрались в тайге против китайских и монгольских банд! Варвара глядела исподлобья, закусив губу, в очередной раз прощалась со своим недосягаемым любовником. Поймав взгляд Артура, она расцвела и послала ему воздушный поцелуй.

Рядом – старуха Виевна, держит на руках ручного волчонка. Взрослые оборотни в деревню не явились, да и не могли долго по Верхнему миру шариться. Виевна показала клыки, непонятно было, смеется или сердится. Наставник Вонг, аккуратный, стройный, а возле него… не меньше дюжины китайских братьев-Качальщиков.

Соратники Кристиана, беловолосые старцы, примчавшиеся с дальних заимок, с Вечных пожарищ, раскиданных по великой стране. Они тоже молча глядели на него, не прикасаясь к своим кружкам и котлу с жирной похлебкой.

А за плетнем сгрудились десятки местных крестьян. Подходили новые и новые люди, вперемешку с ними подбирались ближе бойцы Варвары, но были и горожане, загнанные в леса летучими бесами. Все смотрели на президента молча и словно чего-то ждали.

– Ты права, Хранительница, – Артур сглотнул неприятный комок в горле. – Генерал Даляр! Собирайте штаб в Закамске. Общий сбор командиров всех подразделений. Адмирал Орландо, вы один поведете экспедицию дальше. Мы возвращаемся назад.

– Назад? – ахнули в толпе.

Но Даляр лишнего не спрашивал, уже раздавал приказания.

– Генерал, вместе с нами поедет… – Артур осекся, поняв, что позабыл Варварину фамилию. – Вместе с нами поедет госпожа генерал-губернатор Сибирского военного округа… – он прикинул, не слишком ли высокопарно прозвучало звание Варвары. – Через час соберите штаб. Возвращаемся в Петербург.

43 Не дождетесь!

– Не дождетесь! – раздался насмешливый голос от двери. Не от внешних толстых дверей, которые снаружи надежно охраняли, а от узкой дверцы в спальню.

Заговорщики вскочили, опрокидывая стулья.

За час до этого казаки ворвались в спящий Питер с двух направлений. Три тысячи под командой Варвары высадились на Английской набережной с многочисленных барж и весельных лодок. Зимний был захвачен в считанные минуты. Ожесточенное сопротивление оказали отряды шептунов, прикормленные новой властью. Отступать им было все равно некуда, новоявленная царица Арина нарезала дикарям землю гектарами и раздавала им пригородные дворцы. Шептуны окопались в Адмиралтействе и Мариинском дворце, где день и ночь заседала новая Дума.

Еще три тысячи сибиряков вел за собой Митя Карапуз. Толкая впереди броневые локомотивы, железнодорожный состав вкатился на Николаевский вокзал. По пути были встречены четыре заслона и все четыре уничтожены. С вокзала, разделившись на отряды, казаки ринулись по важным адресам. Тяжелые бои завязались на почтамте, у зданий военного и тылового министерств, у арсенала и монетного двора. Естественно, передвижение большой армии не могло остаться незамеченным. Многие члены новой Думы, предательски переметнувшиеся на сторону ковбоев, заблаговременно бежали из столицы. Поэтому читинцы нередко вламывались в пустые квартиры.

Но шесть тысяч не смогли бы опрокинуть петербургский гарнизон. Главные силы вел за собой президент Кузнец. Без малого двадцать тысяч солдат и мастеровых, верных президенту, ворвались в город по Московскому проспекту. Узнав, кто ведет повстанцев, полицейские складывали оружие. Многие полицейские чины, разбуженные по тревоге, вместо того, чтобы открыть огонь, кидались в ноги Проснувшемуся Демону. Обрастая гражданскими пособниками и зеваками, армия законного властителя катилась дальше и дальше, подминая под себя деловые кварталы, склады и особняки новой знати.

Незаконные владельцы просыпались, чтобы немедленно отправиться в застенок. Одна за другой сдавались воинские части, не так давно присягнувшие ковбойской Думе и Арине Рубенс. Разбуженные соборники ударили в колокола, разбудив центр и рабочие окраины. Соборники не стали дожидаться, пока Проснувшийся Демон призовет их к ответу, затянули долгие радостные молитвы в честь счастливого возвращения хозяина из плена.

– Господин президент, Биржу заняли. Банкиров подняли, те просят помиловать…

– Ваше высокопревосходительство, захватили Троицкий мост. Там пулеметчики сдались, капитан ихний просят помиловать…

– Тюрьму вскрыли! Освободили сорок человек из старой Думы!

– На телефонной станции окопались желтые дикари с пушками! На переговоры не идут, пришлось им электричество отключить.

– Ваше высокопревосходительство, обе тепловых станции сдали нам без боя. Прикажете сменить там начальство или оставить прежних?

– В Неве военные корабли, передали по телеграфу, что готовы снова присягнуть президенту Кузнецу, если не будут расстреливать офицеров.

– Привели председателя Думы. Государственные печати у него в Смольном заперты, а саму Рубенс никто найти не может…

– Господин президент, «черные клинки» сами арестовали своих командиров и привели к нам…

Наконец Артур услышал то, что так долго ждал услышать.

– В Воронцовском дворце заседают заговорщики, в боковом флигеле!

Кузнец окатился холодной водой. Глаза слипались после долгого бессонного перехода. Однако начатое следовало завершить к утру. Иначе могли подоспеть ковбои со своими наемниками, и перевес сил мог оказаться совсем не на его стороне…

– Ваше превосходительство, следует захватить их немедля, пока голубей не заслали, – зашептал шпион Трибунала. – Как бы помощи не дождались…

– Не дождутся, – пообещал Артур.

Заговорщики вскочили как один. Ночное совещание прервалось. В клубах дыма замелькали перекошенные, растерянные лица. Толстый купчина у стены опрометчиво потянулся за ворот, но тут же осел, захрипел, завалился на бок. В его горле торчал метательный нож. Седой представительный господин тоже дернулся, но под прицелами винтовок выронил револьвер на ковер. Заговорщики побледнели, когда следом за тайными агентами в зале объявился сам погибший президент Кузнец. Лишь Арина Рубенс внешне оставалась спокойна, не прекратила даже курить трубку.

– Маски – долой! – гаркнул Коваль, входя следом за бодигардами. – Эх, удружили мне, господа-сенаторы…

«Безликие» ворвались в гостиную с трех сторон, заполонили все вокруг, положили гостей на пол.

– Убьешь меня? – холодно прошипела Арина, но ее выдали дрожащие губы. – Давай, пристрели. Ты же так поступаешь со всеми, кто тебе мешает!

– Мне вы мешаете не больше, чем комары, – засмеялся президент. – А вот России вы мешаете серьезно. Так что придется ваше комариное гнездо прихлопнуть. Раз и навсегда!

Претендентку на престол подняли, надели наручники. Некоторое время, пока в особняке шел обыск, Артур мерялся с ней взглядами. Он вспоминал худенькую ведьму, водившую питерские караваны через дикие территории до Москвы и даже до уральских городов. Когда-то именно она, дочь Красной луны, возвысила рядового Кузнеца до начальника охраны. Двадцать лет назад рядовой Кузнец отчаянно защищал караван с нерожавшими мамочками, многих спас, но в результате угодил в лапы к лесным колдунам.

– Что уставился? – прошипела Арина. – Жалеешь, что не прикончил меня раньше?

– Зачем вам власть? – спросил Артур.

– А?.. – стареющая атаманша вздрогнула от неожиданности. – Как зачем? Небось, не тебе об этом спрашивать! Сам-то никак из когтей не выпустишь!

– Арина, ты лет двенадцать в лесу прожила? – без злобы продолжал Артур. – Я тогда вас пожалел, вместе с мужем твоим. И прочих пожалел. И что теперь? Снова кровь льется. Снова перекраивать страну собрались.

Больше Коваль с лже-царицей не разговаривал. Арестованных поставили лицом к стене. Преданные сотрудники Трибунала выносили во двор бумаги, складывали в броневик.

Петербург еще толком не проснулся, но невероятная новость врывалась в спальни, поднимала на ноги целые кварталы.

Он вернулся.

Белый царь жив.

Президент Кузнец снова отберет власть у ненавистного клана Рубенсов!

Впрочем, далеко не всех Рубенсов ненавидели. Старший Михаил, вице-президент и столичный губернатор, бежал от бандитов, подосланных собственной дочерью. Вместе с ним бежал внук, секретарь погибшего президента, и с ними большая часть чиновников. Все это на ходу взахлеб поведали Артуру скрывавшиеся в городе соратники.

– Как править будешь? Дурень ты! – хором кричали арестованные. – Неужели сам не понял, что нашему народу без царя никак?!

– Никак, говорите? – вслух задумался президент. – Господин Свирский, вы не откажетесь принять должность и звание гофмаршала?

– Кажется, это звание существовало в России при императорском дворе? – высказал предположение министр. – И, кажется, только в церемониальных целях…

– Верно. Мне срочно нужен кто-то, кто способен провести коронацию на должном уровне.

44 Демон-император

«…За неделю до описываемых событий состав кавалергардских полков был доведен до пяти эскадронов. По вновь утвержденному штату, полк Его величества должен иметь следующие строевые чины…»

Гофмаршал двора, по совместительству министр культуры и просвещения Лев Свирский, прекратил диктовать и вышагивать по кабинету. Остановился подле высокого окна, отпил пунша из хрустального бокала. Два писца замерли с поднятыми перьями, не смея потревожить мыслей гофмаршала.

– Продолжаем, – хлопнул в ладоши Свирский. – «…следующие строевые чины. Командир полка, пять эскадронных командиров, пять ротмистров, двенадцать поручиков… Особым распоряжением введена парадная форма. Белые двубортные колеты с кавалерийскими фалдами, ботфорты свиной кожи и парадные каски с волосяным плюмажем. Всех кавалергардов нарядили в бронзовые кирасы с серебряным тиснением…»

Министр диктовал еще минут пять, затем дал отдых писцам. Постоял, глядя сквозь схваченное морозом стекло, как маршируют на брусчатке лихие мальчишки из Суворовского пажеского корпуса. Посреди плаца Воронцовского дворца команда грузчиков устанавливала громадную лесную ель. Рядом в корзинах поблескивали новогодние игрушки. За решетчатыми створками ворот, на Садовой, кипела жизнь. Прогудев, развернулся бронированный посольский автомобиль. Сверкнув гербами, замерла у винной лавки министерская карета. С крыльца публичной библиотеки стайками сбегали припозднившиеся студенты. Под присмотром дядек прогуливались барышни в мехах. Звенели колокольчики благотворительной миссии, где-то играли на скрипках, громыхали петарды. В Большом Гостином дворе сновали разодетые покупатели, полупьяные разносчики расхваливали товар. С Невского долетали трубные всплески оркестров. Снежинки кружились над городом, потихоньку закрашивая белым пухом праздничное великолепие.

Свирский откашлялся, заложил пальцы за обшлаг парадного раззолоченного мундира.

– «…Коронационная служба началась выносом императорских регалий. Для обеспечения надлежащего порядка у Зимнего дворца была выставлена сотня казачьего конвоя и сводный эскадрон кавалергардов. Службой обеспечения было выделено тридцать карет, запряженных цугом, с форейторами, коим надлежало отвезти всех приглашенных лиц от Зимнего к Лавре…

К восьми утра патриарх завершил молебны в соборе. После чего старший церемониймейстер явился ко мне в Эрмитаж и доложил, что соборники готовы. Будущая царица вышла на парадное крыльцо в порфире и малой короне, под оружейные залпы, в сопровождении статс-дам и фрейлин…»

Лев Свирский замолчал, пережидая сочные удары колокола. Снизу, из подвала, потянуло щекочущим ароматом сдобы. Кондитеры работали в две смены, народ в канун праздника сметал все сладости с прилавков. Кроме того, в отдельной очереди стояли фрейлины двора, закупавшие подарки для больниц и приютов.

Наконец колокол замолчал, и сразу стала слышна трескотня петард и шутих. Над разукрашенными площадями взлетали свечки фейерверков, пока еще редко и несмело. По Садовой в два ряда катили кареты и паровики. Из Апраксина двора доносились взрывы хохота и звуки музыки, там в шатрах отплясывали артисты. Торговые ряды ломились от покупателей, над харчевнями колыхалось облако вкусных ароматов. Жарились поросята и утки, нарезались горячие пироги, с ледников оптом уходила метровая рыба. Девяностолетний Свирский придвинулся ближе к камину, с наслаждением прикрыл глаза.

Молоденькие писцы, затаив дыхание, следили за каждым шагом министра. А Лева диктовал и вспоминал… и вспоминал не только коронацию. Вспоминал годы разрухи, когда в разбитой России еще действовал Пакт Вольных городов, на караванных тропах царила сила, горожане носили марлевые повязки, а главари банд творили, что хотели.

Пока не проснулся тот, кого обзывали Демоном.

– Пишем дальше. «…Коронационное шествие началось ровно в девять. Войска взяли „на караул“. На красной дорожке появились герольды с трубами и высшие генеральские чины с саблями наголо. За военными шествовали губернаторы всех губерний России со штандартами и наградами. За колонной губернаторов шли министры Большого и Малого круга, командиры отдельных войсковых соединений и начальники департаментов, общим числом не менее тысячи человек…»

Писцы синхронно перевернули листы на пюпитрах. Печатные машинки стояли тут же, рядом, но министр просвещения не жаловал громкую трескотню. За вечер записи обработают и подадут ему на утверждение уже в печатном виде, с перечнем замеченных оговорок и помарок. Работа почти закончена. Как он и обещал молодому императору, к Новому году подарочное издание, посвященное коронации, будет закончено.

– «…Патриарх и митрополиты вышли навстречу шествию на ступени собора. Митрополит Екатеринбургский окропил скипетр и державу святой водой. Тем временем тройное оцепление гренадеров еле сдерживало толпу. Вдоль обозначенного пути собралось не меньше ста тысяч человек. Под десятикратный пушечный салют оркестры заиграли гимн, и вышел государь император. Его величество впервые на моей памяти был в слезах…»

Писцы ахнули, переглянулись, втайне завидуя старику. В день, когда происходили описываемые события, оба еще ходили пешком под стол. Свирский спрятал улыбку, подошел к другому окну. Отсюда он видел край расцвеченного Невского, трепещущие флаги, снующие фары машин, полыхающие окна ресторанов, набитых богатой публикой. Гофмаршал наблюдал за полицейским оцеплением, за юными барышнями-курсистками, за чинным шествием детей с иконками и воздушными шарами. Гофмаршал думал: какие они все счастливые! Им довелось расти в то время, когда миновали угрозы революций и голода, когда Проснувшийся Демон собрал в кулак города и границы.

– «… Позади Их величеств шли высшие гражданские сановники – начальники силовых ведомств, предводители дворянства, директора университетов и академий, и начальник императорской охраны, генерал-майор Карапуз с обнаженным палашом. Государь-император с супругой ступили на ковер, проложенный от Зимнего дворца до Исаакия…»

Свирский сделал маленький глоток, кивнул мальчику, дежурившему у камина. Тот добавил поленьев, пошуровал кочергой. Кабинет обдало веселое жаркое дыхание огня, заиграли позолотой корешки книг, зажмурился от удовольствия дряхлый седой летун, дремавший на полке. В соседней зале девушки звенели посудой, готовили стол к вечернему банкету. Министр любил принимать друзей. Попасть к нему на вечер считали честью дипломаты и богатейшие заводчики.

– «…После речи патриарха будущий царь поцеловал крест и прошествовал в собор между двумя рядами архиереев. Государь и государыня троекратно поклонились иконе и взошли на тронное место. Митрополит спросил у государя громко: „Кому веруешь?“ На что государь так же громко произнес символ православной веры. На трибунах установилась полная тишина, и начался молебен. Государыня императрица опустилась перед супругом на колени, царь возложил ей на голову малую корону империи… В этот момент ударили залпы корабельных орудий и береговых батарей, в церквях зазвонили в колокола…»

– Господин гофмаршал, дозвольте вопрос? – храбро поднял руки один из писарей. – А верно ли то, что весь сложный ритуал именно вы придумали? Говорят, что праздника такого, как был той осенью, во время коронации, никто и не припомнит. Неужто все сами, такую красотищу?..

– А ты там был? – довольно улыбнулся Свирский.

– Не… мы на Невском, на мосту уже их встречали. Меня батюшка на руках держал, когда император в Казанский собор поехал, казанскую богоматерь целовать. Но красота великая была.

– Не я придумал, – признался бывший книжник. – Мне поручили, и я сделал так, как было раньше на Руси. Мы просто вернули то, как должно быть на русской земле. Пишите дальше… После божественной литургии императорская чета по ковру из цветов прошествовала в Лавру Александра Невского. Перед входом в Лавру грянул новый салют, оркестры заиграли гимн. Наступил всенародный праздник, на всех площадях были устроены концерты и гуляния. Пополудни в тронном зале Зимнего дворца началась торжественная трапеза на шестьсот персон. За креслом Его величества в золотом мундире стоял генерал-лейтенант Даляр. За спиной Ее величества с саблей наголо стоял генерал-лейтенант Валдис Третий. Патриарх благословил трапезу. Его величество поднял тост за расцвет Российской державы…

Тоненько зазвонил телефон. Секретарь министра бесшумно скользил по надраенному паркету, прижимая к груди трубку. Издалека секретарь делал круглые глаза, давая понять хозяину, кто на проводе.

– Да, Ваше величество! Конечно же, могу оторваться! Буду через двадцать минут! – Свирский махнул писарям. – Вы оба, в девять вечера продолжим!

В прихожей привычно подставил руки, дал себя закутать в песцовую шубу. Секретарь отворил толстую дверь, обитую войлоком. У подъезда уже поджидал распаренный броневик с двуглавым орлом на дверце. Перед таким символом прочий городской транспорт послушно замирал.

Однако министр чуть было не опоздал в Эрмитаж. В новогодней толчее автомобиль еле полз по Невскому. На повороте под арку Свирский приказал притормозить. Он обожал наблюдать такие городские сценки. Особенно учитывая, что последние полгода почти не приходилось бродить по любимому городу пешком!

Небольшая толпа горожан внимательно изучала доску государственных объявлений. Только что повесили свежий плакат с царским указом. Очевидно, грамотных было немного.

– Эге-ге, чего там? А ну, прочти всем вслух, да погромче! – толкнул один гимназист другого, маленького. Приподнял его и посадил на шею. В толпе засмеялись. Маленький наклонился и высоким звонким голосом принялся читать. Пока он читал, со всех сторон подходили новые и новые люди.

– …Вводится Табель о рангах. Все государственные должности будут делиться на три ряда: штатский, придворный и воинский, с разделением каждого на пятнадцать рангов. В армии – от младшего прапорщика до… – маленький гимназист старательно и долго выговаривал слова. – …И до действительного тайного советника…

– Это что же? Это как же теперь? – непонимающе переспрашивал толпу плотный купчина, по всему видно – из далекой провинции.

– А так! – радостно обернулся к нему крошка-гимназист. – Нет теперь силы в знатности да в богатстве! Поди-ка послужи государю да народу, вот, может, и доберешься до золотых погон!

– Ну, молодец какой! Будет кому нас сменить! – рассмеялся в карете министр.

– Господин гофмаршал, – почтительно выгнулся с переднего сиденья секретарь, покосился на шторку водительской кабины, – дозвольте спросить? Никак не могу застать момент, чтобы наедине…

– Да спрашивай уже, – Свирский вполуха слушал толпу.

– Господин гофмаршал, как вы думаете, это правда, что когда государь-император оставил трон, он не улетел в Японию, а втайне следит за молодым царем и Думой?

– А сам ты как думаешь?

– Не знаю… Мой отец говорит, что государь-император снял с себя корону навсегда, чтобы драться на мечах и читать стихи.

Свирский улыбнулся.

– Его величество Артур ни за кем не следит. И улетел он вовсе не для того, чтобы научиться как следует драться. Напротив, он улетел, чтобы научиться жить в мире.

– Так у нас же вроде со всеми соседями мир?

– Я не о том мире говорю, – отмахнулся Свирский. – Не понять тебе пока.

– А когда миру научится… он вернется?

– А разве тебе не нравится, как правит молодой император? – хитро спросил гофмаршал. – Россия без власти больше не останется, вот что важно.

Свирский толкнул в спину водителя, откинулся на подушках и замурлыкал новый государственный гимн. Гимн, если честно, был очень старый, но звучал по-новому.

Молодо и громко звучал. На всю Россию.

Виталий Сертаков Даг из клана Топоров

Часть первая МАЛЫШ С ВОЛЧЬЕЙ МЕЖОЙ

«…Удивительная история найденыша Дата из клана Топоров, ставшего викингом и соратником многих великих кесарей, обнаружена нами в неизвестной доселе части саги „Родословия датских конунгов“. Часть сия была записана Снорри Стурулсоном верхними рунами, переведена на латынь Адамом Бременским, но не допущена к свободному изданию. Занимательные упоминания также найдены в „Англосаксонских хрониках“ монаха Осберна, датированных 1023 г. от Р.Х., однако они также не попали в собрание сочинений по личному указанию курфюрста…»

Глава первая

В которой херсир Свейн собирается поужинать олениной, находит в море ребенка и наживает кучу неприятностей

– Поднять руль! Табань левым бортом! – зычно выкрикнул Свейн по кличке Волчья Пасть.

Пришло время обеда. Двенадцать гребцов на левом борту послушно навалились грудью на тяжелые рукояти, сминая ход корабля. Весла прогнулись навстречу косой волне, белый бык на носу флагманского драккара нацелился на берег. Загудели натянутые ванты.

– Правый борт – суши весла! – рявкнул Свейн, кося глазом на бронзовый флюгер. Флюгер устойчиво показывал на юг. Штандарт херсира сражался с яростным севериком: – Гей, спустить парус, крепи снасть!

Кормчий навалился на румпель, дубовый блок заскрипел, накручивая канат. До того как киль царапнул по песку, рулевое весло успело выпрыгнуть из волн. Двенадцать весел правого борта нацелились в небо.

– Спустить якоря! Спустить якоря… – пронеслось над шумом прибоя. – Свободная вахта, выставить часовых! Обед готовить! Обед…

Зазвенели якорные цепи, на ремнях в воду спустили шлюпки, побросали туда котлы и кухонную утварь. Скинув одежду, бородатые загорелые гребцы попрыгали в мутный прибой, подхватили канаты, уперлись пятками в илистое дно…

Шесть кнорров, принадлежащих торговому фелагу «Белого быка», застыли у безымянного мыса, на самом краю земли саксов. Позади остались деревни неприветливой литвы, рыбацкие городища чуди и вендов, возле которых причаливать было тоже небезопасно. Впереди, на западе, шумели леса кейсара Отто, но в его окраинных маркграфствах хозяйничали все кому не лень. Поэтому Свейн, прежде чем сойти на берег, трижды глубоко втянул в себя воздух, угадывая дым вражеских костров.

На далеких хмурых холмах гостили тучи. Вдоль занесенного водорослями пляжа виднелись следы пепелищ. Расцветал месяц жатвы, южные воды Бельта вовсю отдавали накопленное тепло, косяки жирной сельди искрили на глубине. Пока раскладывали сухое дерево под котлами, Свейн Волчья Пасть стоял на корме и хмуро вглядывался в туман. Совершив немало ратных подвигов во славу Тора, молодой херсир уже третий год как занимался мирной торговлей. И на сей раз, благодаря богам, караван возвращался с большой выгодой. В Хазарском море оптом продали рабынь, моржовый бивень и куницу, взяли легкий, но немыслимо дорогой китайский шелк, а еще ковры из Хорезма и приправы для мяса в плотно забитых пробками горшках.

Херсир был доволен. Вонючие горшочки с написанными на них странными названиями – корица, куркума, мускат – такие маленькие, но принесут сотню марок серебра!

– Сегодня последний раз обедаем на суше, – Свейн кивком разрешил разводить костры. – При попутном ветре утром достигнем Рюгена и возьмем севернее, курсом на устье Шлая.

– Ты хочешь продать ковры в Хедебю? – спросил кормчий Ульме Лишний Зуб. Втайне он надеялся, что хозяин изменит планы, и им не придется тащиться против течения по реке Шлай до главной торговой крепости данов. Кормчий мечтал поскорее оказаться в Свеаланде, в родной усадьбе на озере Ветерн. Однако вслух никто не рискнул бы спорить с хозяином, снискавшим славу лучшего бойца Бирки.

– Мы сбросим в Хедебю тяжести, – хитро подмигнул Свейн. – А самое дорогое, усладу женщин, я отвезу на север, в норвежские фюльки. Э-ге-ге, смотри-ка!..

Гораздо мористее, в три румба к ветру, скользил длинный желтый корабль с оленьей головой на мачте. Помимо привычного квадратного паруса, на носу трепетал косой стаксель, разрисованный незнакомыми рунами.

– Похоже, эсты! – Лишний Зуб сплюнул за борт. Свейн на всякий случай натянул свой знаменитый шлем, принесший его хозяину столь горделивое прозвище. Поверх железного острия, перенятого местными модниками от киевских рубак, на шлем была насажена голова крупного волка с распахнутой пастью, а в глаза зверя искусный мастер вставил куски «солнечного камня».

– Ага, гляди, эти трусы удирают, – захохотали торговцы, сами вчерашние викинги. – Они никогда не нападают без преимущества хотя бы втрое! Ну что, Свейн, ты попотчуешь нас своей золотой оленихой?

С этой оленихой получилась смешная история. На самом деле золотыми у хромоножки были только рога. Волчья Пасть прикупил пугливую большеглазую матку у словенов на обратном пути, когда суда уже протащили по поволоке между Днепром и Ловатью. Какие-то дремучие мужики собирались резать хромоножку потому, что она свернула копыто, а тащить ее до жертвенного дуба им было лень. А кто-то еще посмеялся, выкрасил рожки под золото. Свейн купил олениху за смешную цену – снял с шейной гривны пять серебряных монеток с профилем византийского кесаря. Слуги затолкали робкую олениху под палубу драккара, вместе с гогочущими гусями и кроликами.

– Вот уж точно! Полакомимся свежим мясом! – Свейн набрал в грудь побольше воздуха, чтобы отдать команду своим людям, но так и застыл с открытым ртом. – Это еще что? – спросил он.

– Что там? Что такое? – Руки дружинников привычно потянулись к оружию. Они хоть и возвращались с мирного промысла, но в любой миг были готовы вступить в бой.

– Да вон там, – глава купеческого фелага уверенно ткнул пальцем в пенную круговерть. – Похоже на щит… Клянусь веслом Ньерда, там ребенок! Эй, вы, а ну, не трогайте олениху! Лодку туда, живо! Хочу посмотреть!

– Добрый ли это знак? – спрашивали матросы у старого Бьерна, который слыл в экипаже удачливым предсказателем. Но седой Бьерн только хмурился и чесал в бороде.

– Глядите, он так ухватился за щит, что пальцы не разжать, – Свейн с изумлением обнаружил, что ребенок жив, хотя горькая вода порой захлестывала его с головой. На крошечном посиневшем тельце кровоточили следы от птичьих клювов. Двое гребцов поднялись в лодке, через планшир передали находку вождю:

– Хозяин, его уже жрали чайки.

– Это мальчишка, на нем обрывки тряпок!

– Ему не больше года, самое время сосать мамку, а он даже не пищит!

– Свейн, зачем он тебе? – тихо спросил старый Бьерн, когда малыша вместе со щитом подняли на палубу. – Раз его швырнули в море, значит, он был лишним ртом. К тому же это не свей, он не из финнов и точно не из норвежцев. Смотри, кожа темная и волосы темные! А глаза, как у настоящего волчонка!

– Но он не похож: и на венда…

– Действительно, почему он не орет? – вслух задумался херсир. – Тебе не кажется, Бьерн, что это удивительное знамение? Вдруг это сам Один подает мне добрый знак, посылая этого голыша? Ведь он должен был давно утонуть…

– Отец Павших часто посылает знаки своим верным воинам, – важно кивнул Бьерн.

– Похоже, его тащило волнами пару дней, – предположил один из матросов. – Он совсем ослаб, но не разжал рук, вот так чудо!

– У него всего четыре зуба, – авторитетно заявил кормчий «Белого быка». – Хозяин, если ты хочешь вырастить из него хорошего раба, ему надо найти кормящую женщину. Или он скоро сдохнет, он весь почернел…

– Эй, Свейн, посмотри, что у него на темечке!

– Клянусь морским дьяволом, похоже на волчью лапу, – крякнул старый Бьерн. – Волосенки не растут на самой макушке!

– Глядите, у него на шее коготь…

– Чей это коготь? Уж точно не волк и не медведь…

– Чародей? Посланец бездны?..

– Там что-то написано. Эй, Ульме, ты один умеешь читать.

– Я не понимаю, это не руны, – смутился Лишний Зуб. – А коготь… Сдается мне, когда-то я видел похожий на шее одного трелли, он был из Смоленска. Говорят, что в Гардаре раньше водились такие твари. Наполовину птицы, наполовину зеленые ящеры. Словены называли их горынами… кажется, их давно перебили.

Свейн задумчиво разглядывал кожаный шнурок с когтем, дважды обернувший тощую шейку ребенка. Стоило протянуть мальчику палец, как тот крепко схватил его и потащил в рот.

– Бьерн, когда я держался за юбку матери, к нам на ферму приезжала вельва из страны саамов… Я даже помню, как ее звали, – Пиркке, вот как ее звали. Она нагадала моей сестре Хильде, что сына ей принесет брат. То есть я.

– Ну и что с того?

– Ничего. Смешно. У Хильды уже трое, и все девки. Но старуха вельва тогда крепко выпила и еще кое-что нагадала. Она сказала, что сына выкормит олениха.

– Тысяча морских дьяволов… – пробурчал старый Бьерн, пугливо отодвигаясь от дрожащего ребенка. – Так вот зачем ты купил олениху?

– Олениху я купил, чтобы ты набил свое глупое брюхо, – разозлился хозяин фелага. – Откуда я мог знать, что у нее есть молоко? Эй, парни, тащите ее сюда, может, удастся еще раз подоить?

Молоко у хромоножки осталось. К общему разочарованию, Волчья Пасть запретил резать олениху, пришлось зажарить гусей. Сам херсир сидел на корме, мочил в молоке тряпку и давал сосать ребенку. Как покормить его иначе, никто не придумал. Малыша завернули в безрукавку из овечьей шерсти. Матросы и купцы с других кнорров быстро прослышали о найденыше. Многие приходили к костру в надежде поглазеть на проплешину в форме волчьего следа, на диковинный коготь, но никто не сумел прочесть непонятные письмена.

В тот месяц Жатвы самому Свейну шел двадцать пятый год, а сестра его Хильда родилась на два года раньше. Глядя в пугающе темные, неподвижные глаза ребенка, купец впервые задумался о том, что пора самому посвататься к красивой богатой девушке. У него имелся надел шириной в день пути и крепкий дом по соседству с фермой Олава Северянина, мужа Хильды. Не до старости же ходить по морям…

– Затушить костры, все на борт, по местам! – вскричал Свейн, когда матросы обсосали последние гусиные косточки. Херсиру все меньше нравился цвет воды у горизонта. С запада, куда им предстояло держать путь, рваными клочьями наползал туман. И вместо длинной пологой волны на море заплясали пенные буруны.

– Гей, сниматься с якоря! Смена гребцов! – отозвались старшие фелаги на других кораблях. – Парус по ветру…

Но далеко отплыть им не удалось. Надежды Свейна Волчья Пасть засветло проскочить полосу туманов разбились об острый нос вражеской ладьи.

– Эсты… – выдохнул кто-то на первой банке гребцов. Сквозь сонную морось на мгновение показались три желтые точки. И тут же пропали.

– Их много? Уж точно трусы… Спрятались, как трусы, ждали, пока мы отойдем.

– Они как стая стервятников! В море не выходят, трутся подле берега!

– Эй, парень, живо наверх! – Кормчий подзатыльником отправил на мачту юного дренга.

Тот в мгновение ока взлетел по гладкому сосновому стволу и дважды свистнул. В ответ на его свист совсем близко свистнула вражеская стрела и упала далеко за кормой. Впередсмотрящий под дружный смех товарищей кубарем скатился на палубу.

– Ну что там? Сколько их? – Раздувая ноздри, херсир напряженно вглядывался в мутный горизонт. Откуда ни возьмись, налетел ветер, погнал высокую волну. Дружинники изо всех сил налегали на весла, стараясь быстрее вывести груженый кнорр на глубину.

– Пять больших кораблей, хозяин. Похожих на нашего «Белого быка», хозяин. Они разделились и сейчас пытаются нас окружить. Два корабля на веслах уходят к югу, но они вернутся…

– Они уже возвращаются, – перебил Ульме Лишний Зуб. – Они отошли, чтобы ударить в тыл.

– Это все найденыш, мальчишка… – зашептались бывшие викинги.

– Живо, свободная смена – к оружию! Спустить парус! Кормчий, держим прежний курс! – рыкнул херсир. – Хаук, бегом на корму, передай остальным, чтобы строились в линию! Ульме, сколько у них людей, как думаешь?

– Отсюда я пока не вижу, – возвращаясь к румпелю, ответил Ульме. – Я вижу только желтые точки. Но они наверняка нападут на нас.

– Уж в этом я не сомневаюсь… – зло сплюнул херсир. – Гей, Хаук, спроси у наших, сколько у них треллей на борту? Магнус, слышишь меня? Передать всем – свободной смене поднять щиты! Всем раздать копья! Они хотят прижать нас к берегу, но мы не вернемся!

Гребцы ударили веслами с удвоенной силой. Вдоль бортов взметнулись пенные фонтаны. Маленький Хаук на корме махал руками, сжимая два цветных лоскута ткани. Форинги на других кноррах легко читали этот незамысловатый язык. Повинуясь железной воле херсира, слаженный военный механизм пришел в движение. Были отодвинуты палубные доски, из трюма немедленно извлекли два сундука с запасными мечами, стрелами и объемистую вязанку копий. Торговые корабли выстроились в одну линию, точно настоящие боевые драккары. Впрочем, два узконосых скоростных корабля у Свейна имелись, но их явно недоставало, чтобы отразить серьезную атаку.

Гребцы теперь сидели по двое, свободные сменщики выстроились у планшира, прикрывая товарищей длинными щитами. «Белый бык» наращивал скорость, другие еле поспевали за ним.

– Хаук, передай на «Цаплю» – готовить веревки! Большому Аки – всех свободных людей на правый борт. Делаем как обычно. Зажмем их между бортами…

– Хочешь связать носы? – уточнил старый Бьерн. – Тогда мы лишимся маневра!

– Если не свяжем – лишимся кораблей по одному! – прокричал в ответ херсир.

Форинги на соседних кораблях выкрикивали команды. На носу каждого кнорра изготовились лучники и лучшие копьеметатели. Щиты полностью прикрыли весельные порты. Беспалый Грим на «Цапле» размеренно лупил дубинкой в кожаное брюхо барабана.

– Они уже близко!

– Следи за небом!

– Это все мальчишка… – снова прошипел кто-то. – Недобрый знак, нельзя было его подбирать!

Свейн оглянулся на своих, но увидел только напряженные плечи и опущенные вниз лохматые головы.

– Вон они, сзади! Ага, не успели!

На секунду Свейну показалось, будто на фоне серых туч промелькнуло более темное облако.

– Щиты вверх! – прокричал он.

Первая порция стрел обрушилась на палубу «Белого быка». Одного убило, двоих ранило, остальные стрелы горохом замолотили по щитам, прорвали ткань шатра, застряли в свернутом парусе. Два боевых корабля, стремившиеся незаметно напасть сзади, не успевали прижать флотилию шведов к берегу. Свейн теперь хорошо различал, как в бессильной ярости эсты трясут копьями. Зато впереди показались те, кто ждал в засаде. Они даже не торопились. Три узконосых корабля расходились веером.

– На палубе самого большого – человек сорок, – доложил сигнальщик.

– Кажется, нам пора? – тихо спросил Бьерн.

– Кормчий, право руля! – заорал херсир. – Левый борт, табань! Правый борт, разворот! Хаук, передай всем! Берем этих дурней!

В нем разгоралась слепая ярость. Ах, как любил Свейн Волчья Пасть эти минуты перед боем! Когда кровь уже кипит в венах, руки до боли сжимают секиру, но драться еще рано. Еще рано пускать в ход железо, еще можно побороться хитрость на хитрость! Он обманул их, он сумел провести этих жадных глупцов!

– Щиты сомкнуть!

С длинных желтых кораблей взлетела вторая порция стрел, но ни одна не достигла цели.

– Хорошие наконечники! – одобрительно крякнул кормчий, выдергивая из румпеля сразу три стрелы. – Мне пригодятся!

Эсты слишком поздно поняли свою ошибку. Они надеялись стать загонщиками и гнать дичь на более сильного охотника, но сами очутились в западне.

Маленькая торговая флотилия дружно развернулась и устремилась навстречу врагу.

Свейн уже видел растерянную красную физиономию здоровяка, оседлавшего деревянную морду оленя на форштевне корабля. Прямо на него неслись шесть крепких кнорров и два драккара, и на носу каждого, потрясая копьями, толпились не трусливые торговцы, а отчаянные викинги!

– Эй, вы! – закричал верзила на оленьей голове. – Собираетесь драться? Я всех вас пущу ко дну! Эй, лучше гребите к берегу! Мы возьмем свою долю, а вас отпустим!

– Ты неплохо выучил наш язык! – в ответ проорал Ульме. – Наверное, сидел в Бирке на цепи в навозной яме? Я помогу тебе туда вернуться, герой!

Дружинники грохнули. Кормчий умел развеселить экипаж: даже в самую трудную минуту.

– Сейчас ты получишь свою долю! – пообещал Свейн, протягивая руку назад. Раб моментально вложил ему в руку копье.

– Свейн, они догоняют нас сзади! – прокричал с «Цапли» Аки Большой. – Мне развернуться к ним навстречу?

– Нет, идем все вместе!

Барабан неутомимо отсчитывал удары весел. «Бык», «Цапля», «Серебряный змей» шли борт к борту, направляемые умелыми кормчими. Между кноррами едва оставалось место для работы гребцов. Свейн в последний раз обернулся назад. Его шатер устоял, хотя в распорках и коже застряло не меньше дюжины стрел.

Мальчишка тоже был цел. Никто его не посмел кинуть за борт. Свейн видел, как тот шевелит ручонками в глубине шатра, возле сундука с солнечным компасом. Над левым бортом взлетала стена соленых брызг, под палубой испуганно гоготали гуси и голосила олениха. Вражеские стрелки, в шкурах, подпоясанные мечами, столпились у борта, натянули луки. Их судно вблизи оказалось раза в полтора длиннее «Белого быка».

– Вот тебе твоя доля! – херсир сделал короткий, в три шага, разбег. Его копье молнией пронеслось над волнами, воткнулось главарю эстов в горло и вышло сзади.

Бой начался.

Глава вторая

В которой херсир Свейн дарит свободу треллям, Ульме досыта кормит рыб, а малыш смеется, когда надо плакать

– Треллей – на весла! – приказал Свейн. – Большому Аки – держаться борт в борт! Готовь крюки! Братьям – связать носы! Хакон – вперед, отвлекай их с правого борта!

Форинги хорошо знали свою работу. С одного корабля на другой полетели канаты. Весла втащили внутрь, уложили на палубе. Борта глухо стукнулись друг о друга, мгновенно превратив три пузатых кнорра в единую неприступную крепость. Опустились мачты. На более подвижных драккарах осталось по пять пар гребцов, из числа младших дренгов и рабов. Ровно столько, сколько нужно для маневра.

– Сажаешь рабов на весла? – крикнул в ухо херсиру Ульме. – Ты хозяин, тебе лучше знать. Но их теперь придется отпустить…

– Иначе нам не справиться! – Свейн взвесил в руке следующее копье. В этот миг стрела ударила его в шлем и отскочила. Другая застряла в кольчуге. – Лучше отпустить на волю треллей, чем потерять весь товар!

– Они нагоняют сзади! – прокричал Хаук. Мальчишка снова бесстрашно взобрался на мачту и следил за противником.

С протяжным скрипом нос «Белого быка» врезался в обшивку вражеского корабля. «Цапля» Большого Аки сделала ловкий маневр, обойдя этот же корабль эстов по правому борту. Не успел враг опомниться, как оказался зажатым между двумя стенками вооруженных дьяволов. Викинги, прежде хоронившиеся за высокими бортами, разом поднялись и затянули тоскливую боевую песню. Все успели натянуть кольчуги и шлемы, в крепких ручищах засверкали секиры.

За миг до того, как это произошло, лучники старого Бьерна обменялись с врагом порцией стрел. Теперь били прямой наводкой, расстояние едва превышало десять локтей. Ни одна из сторон не несла существенных потерь. Все загородились щитами, махали мечами, но на абордаж: пока никто не решался. Свейну стало очевидно, что главарь эстов находится на одном из трех кораблей, что догоняли их сзади. Без его приказа пираты не решались атаковать. Пока эсты раздумывали, их «Олень» по инерции пролетел вперед и прочно застрял между бортами «Быка» и «Цапли». Та же участь постигла второе пиратское судно. Его плотно зажали «Змей» и «Слейпнир». В ход уже пошли крючья, затеялась рукопашная.

– Сигурд, давай, покажи им!

Под звон мечей из толпы на «Цапле» выскочил хромоногий жилистый парень с очень длинными руками. Он подхватил сразу два копья, пошевелил плечами, разминаясь, и вдруг, с невероятной силой кинулся вперед. Когда до борта «Цапли» оставался один шаг, Сигурд упал ничком и захохотал. На месте, где только что была его голова, прозвенели три стрелы.

Оба копья врезались в гущу врагов. Образовалась дыра, как минимум трое разбойников были убиты наповал. Двое извивались, насаженные на одно копье, как на вертел.

– Вперед, ребята! – зарычал Большой Аки, до того прятавшийся от стрел за мачтой.

Сигурд уже подхватил следующие два копья. Лучший копьеметатель скакал по палубе с такой прытью, что ни одна стрела не могла в него попасть. И снова эсты не уловили момент, когда зазубренные наконечники пронзили двоих ихтоварищей.

– Вперед, очистим от них палубу! – завопил Свейн и прыгнул в образовавшийся проход.

Прыгнул он, не глядя, не слишком соображая, долетит или нет. Позже кормчий Лишний Зуб клялся, что херсир пролетел, размахивая двумя топорами, не меньше пятнадцати локтей и упал в самую гущу врагов.

– Никого не оставлять в живых! Всех – к рыбам! Боевая песня викингов разнеслась над морем. Этой песне не требовалось слов, казалось, что страшный вой исторгают сами великие асы пучины.

Свейн ударил топором наискось вниз, хрустнула кость, враг остался без ноги. Второй топор описал полукруг, разрубил чей-то щит. Волчья Пасть пригнулся, уходя от копья, швырнул тело вперед и в сторону. Ударил секирой кому-то по щиколотке, отрубил человеку пальцы, радостно заорал в ответ на проклятия…

Чей-то меч угодил ему сзади в шлем, но соскользнул, оцарапав ухо и плечо. Свейн провернулся на пятке, секира со свистом описала полукруг, вошла во что-то мягкое…

Свейн рычал и ликовал!

Большой Аки пер, как дикий вепрь, и крушил головы увесистыми дубинами. В груди и боках его торчало штук шесть стрел, но викинг не замечал боли. Там, где он прошел, оставалась тропинка из трупов и калек.

Следом за Свейном через борт скинули широкую доску. Шестеро лютых, самых сильных и опытных дренгов, рванули за херсиром. Убить их было непросто – каждый тащил на себе тяжеленную кольчугу до колен, закрытый шлем, поножи и стальные нарукавники. Этими доспехами для своих лучших бойцов Свейн разжился у саксонцев и очень их берег. Если кого-то из лютых все же убивали, Волчья Пасть приказывал снять с трупа все ценное. Обычно так не поступают, ведь викинг имеет полное право забрать свое оружие в небесную усадьбу. Но Свейн не слишком боялся мести мертвецов…

Перекувырнувшись, херсир с лязгом вогнал топор в ближайший подвернувшийся череп. Слева чья-то голая рука уже заходила на замах…

Свейн подставил второй топор. Металл врезался в металл, заточенное лезвие скользнуло по мечу и срубило нападавшему руку вместе с гардой. Схватившись за отрубленную кисть, эст отскочил в сторону и угодил под ноги своим же товарищам…

– Эй, владыка, помогай!

Жарко станет пусть китам!

Десятки глоток дружно подхватили боевой напев. В ответ эсты завопили нечто похожее на своем языке. Говор их Свейн хорошо разбирал, не раз торговал с ними и не раз дрался. Две шеренги бойцов сошлись с руганью и воплями. Через борта летели все новые мостки, викинги напирали по ним, размахивая секирами. Первые убитые и раненые попадали в воду.

Волчья Пасть без замаха врезался головой в чью-то перекошенную морду. Противник с воем отпрянул. Свейн махнул секирой, но удар пришелся в пустоту. Другой эст сплеча рубанул мечом. Свейн откинулся назад. Меч лишь слегка скользнул по кольчуге, оцарапав грудь. Херсир качнулся в обратную сторону и нанес ответный удар топором снизу. Это был один из хитрых сложных приемов, которым он научился у бьорсьерков. Стальной полумесяц врезался эсту снизу в челюсть. Обливаясь кровью, враг упал, но на его место уже спешили другие…

Большой Аки с четверкой лютых оттянул на себя половину пиратов с правого борта. Одним взмахом дубины он отшвырнул в сторону двоих, третьего схватил поперек туловища и кинул за борт. За форингом повалили по мосткам его дружинники. Эстам стало так тесно, что они даже не могли метать копья. Некоторые, понимая, что проигрывают бой, прыгали за борт и плыли к берегу. Свейн махал топорами направо и налево, вокруг него образовался широкий пустой круг. Стрела воткнулась ему в бок, застряла в кольчуге, но при каждом движении причиняла сильную боль. Улучив минуту, он отломил древко стрелы, запрыгнул на борт и быстро огляделся.

«Змей» и второй корабль эстов тихо дрейфовали в сторону, сцепившись между собой. Там вовсю шла рубка, и пока непонятно было, чья возьмет. Пираты сражались как бешеные, но их оружие было слабее. Тяжелые топоры шведов раскалывали щиты и ломали легкие мечи.

Ульме Лишний Зуб под шумок пробрался под палубу вражеского судна и уже орудовал там своим острым топором. Ему помогал старый Бьерн, двое викингов прикрывали их своими щитами. Еще минута – и в трюме желтого парусника забурлила вода!

– Всех – к рыбам! Топи их!

– Свейн, они окружают «Слейпнир»! – крикнул с мачты Хаук.

– Все назад! – заревел Свейн и быстро побежал прямо по борту. Из раненого бока лилась кровь, но херсир на такую мелочь не обращал внимания.

Ему навстречу кинулись двое. Оба рыжебородые, в круглых шлемах-шапочках, в кожаных штанах до колен. Один ударил копьем, Свейн успел отбить. Копье воткнулось в борт. Второй замахнулся широким мечом, но, пока он делал замах, Свейн обеими ногами прыгнул на древко застрявшего копья. Эст не удержал веса человека, выпустил копье из рук, покачнулся… и получил удар топором в лицо.

Свейн подпрыгнул вторично, избегая меча, не глядя, швырнул топор в пробегавшего мимо врага. Тот охнул, схватившись за топорище. Секира глубоко застряла у него в плече.

– Что, напугать хотели? – захохотал херсир, выхватывая сакс. – Хотели поживиться моими пряностями? Я вам насыплю полные глотки, чтобы треске было вкуснее!

Он развернулся, но вступить в бой со вторым рыжебородым не успел. Тот уже падал, выпучив глаза. В спине его торчало копье. Это подоспел Эбби Вепрь, человек Большого Аки. Он счастливо ухмылялся, с головы до ног забрызганный кровью. Выдернув копье из чужой спины, он с наслаждением воткнул его в глотку другому раненому.

С «Цапли» на вражеский борт прыгали все новые бойцы. Среди них херсир заметил и клейменых треллей. Сев на весла, вчерашние рабы освободились и теперь охотно включились в драку. Они подбирали оружие убитых и орудовали им не хуже, чем их недавние хозяева. Свейн знал, что делает, когда повелел отпустить на волю рабов. С ним плавали не пугливые словенские крестьяне, захваченные в лесах, а свои же – ютландцы, готландцы и еты, вчерашние воины, проданные в неволю за убийства и долги.

На окруженных кораблях уже бушевала не драка, а настоящая резня. Уцелевшие пираты сгрудились плотной толпой вокруг мачт, их ответные удары становились все слабее. Херсир спрыгнул на палубу, ступая в крови, подобрал свои секиры. Навстречу полз эст с отрубленной ногой. Херсир одним ударом добил его и пошел дальше.

– Аки, отходим! Ульме, отходим! Всех с копьями – на корму!

Тем временем вода из пробитого днища ударила фонтаном. Шведы организованно отступали на свои корабли, подобную тактику Свейн использовал не первый раз. Отбивая удары растерявшихся пиратов, они перепрыгивали на «Быка» и «Цаплю», в то время как неприятелю уже некогда было думать о грабеже.

Их корабль тонул. Многие в панике кинулись следом за отступавшими, но их моментально встретил колючий еж из длинных копий. Тем временем дружинники со «Змея» и «Слейпнира» практически очистили от людей палубу второго вражеского судна. Эстов там было человек двадцать, помочь им было некому, зато со связанных кнорров Свейна на помощь своим шведские форинги кинули половину экипажей. Вторая половина обстреливала три приближавшихся желтых корабля. На их длинных носах торчали страшные деревянные маски с разинутыми пастями.

Но распалившихся дренгов Свейна уже ничто не могло напугать.

– Эй, на «Цапле»! Достать паклю, поджечь стрелы!

– Господин! Со «Змея» передали – палуба очищена. Пустить их ко дну?

– Тех, кто сдается, – свяжите и суньте к нам под палубу! – подобрел херсир. – Я продам этих собак в Хедебю.

– Кто купит этих ублюдков, господин?

– Если никто не купит – мы их утопим у причала, – рассудил херсир.

– Свейн, мы потеряли девятерых! У меня восемь раненых, но все готовы драться!

Херсир бегом промчался на корму. В волнах качались черные точки, это вплавь пытались добраться до берега уцелевшие разбойники. Их «Олень» погрузился в бездну. Там, где он затонул, море вскипело обломками, обрывками одежды и трупами. Зато флагманский корабль эстов был совсем близко. Лучший метальщик Сигурд, ухмыляясь, поднял очередное копье.

– Эй, на «Слейпнире»! Связать нос с другими! – распорядился херсир. – Аки, Хакон, не подпускать их! Этих близко не подпускать!

Но внезапно… эсты отступили. Три желтых корабля с оскаленными мордами демонов на носах начали разворот.

– Что, не понравилось? – осипшим голосом проорал им Лишний Зуб.

Команды на кноррах заулюлюкали, завизжали, подняв топоры. «Серебряный змей» и «Слейпнир» развернулись. С них многие попрыгали в воду, пытаясь помочь тонущим раненым товарищам.

Радуясь удаче, Волчья Пасть в два прыжка оказался у своего шатра. Его всего колотило. Лихорадка боя еще бушевала в жилах. Херсир отложил затупившееся оружие, жадно напился воды, смыл с себя чужую кровь. И… замер, услышав тонкий смех.

Это в углу, на шкуре, беззаботно смеялся его найденыш.

– Смотри, на него упал Бальдр… – прошептал за спиной Свейна верный кормчий Лишний Зуб.

И точно! Видимо, при ударе походная статуя радостного бога Бальдра соскочила со своего колышка и свалилась на шкуру рядом с малышом. Но не зашибла его, даже не задела.

– Хвала Бальдру, мальчишка не виноват… – воскликнул херсир. – Это добрый знак! Эй, Магнус, Хаук, а ну тащите мне олениху!

Сражение было выиграно.

Глава третья

В ней великие асы принимают жертву, малыш с волчьей меткой плачет очень вовремя, а херсир Свейн дарит сестре сына

Найденыш не погиб, хотя никто не верил, что он выживет. В последующие дни он сосал тряпку с молоком или спал, но никогда не плакал. Когда он не спал и не ел, то ползал внутри шатра. Иногда, устав ползать, он держался ручонками за свой коготь и внимательно следил за флюгером.

Спустя несколько зорь глазастые корабли вошли в туманное устье Шлая и поплыли вдоль высоких искусственных холмов, защищавших южную границу Данмарка. На валах трудились сотни рабов, подтаскивали землю, обтесывали сосны, вбивали в глину частокол. Другие рабы поднимали валежник на башни маяков. Косматые огни маяков пылали вдоль всего Шлая, до линии вторых заградительных валов. Навстречу «Белому быку» выскочили три быстрые лодки. Викинги перекликнулись, послали друг друга соленым словом, снова разбежались. Как видно, даны ожидали скорого нападения германцев.

Впрочем, в Хедебю царило совсем другое настроение. Этот город вечно веселился, звенел золотом и бражничал. Свейн и его напарники распродали ковры и прочие чудеса из земли халифов прямо на пристани. Из-под палубы выгнали связанных пленников, задешево уступили перекупщику. Здесь же зашли к менялам, на точных весах проверили золото и серебро, поделили с теми из команды, кто оставался в городе данов.

– Свейн, зайдем к девкам? – от имени викингов обратился к командиру кормчий. – Не отказывай парням, надо отпраздновать победу!

К радости команды, херсир не возражал.

– Один день, – объявил Свейн. – Только один день на гульбу. Завтра с восходом снимаемся и уходим на север. Кто опоздает – того не жду!

– Эй, а как быть с младенцем?

– Возьму его с собой, – под общий смех постановил херсир.

Он сам не вполне понимал, отчего так поступает. Можно было оставить ребенка в шатре, под охраной назначенных дежурных, но Свейн Волчья Пасть отчего-то решил иначе. Позже, когда его спрашивали, почему он поступил именно так, молодой хозяин фелага не мог объяснить своего странного поведения. Своих детей у него пока не было, да и любви к чужим детям суровый викинг не испытывал.

– Наверное, это подарок Бальдра, – многозначительно отвечал он. – Асы посылают спасение тем, кто верно им служит…

Вместе с ближними лютыми и кормчими херсир отправился в нижний город. После красивых высоких зданий верхнего города скопище длинных деревянных бараков выглядело не слишком празднично. Но именно здесь умели веселиться от души. Ульме Лишний Зуб тут многих знал и предложил друзьям самое лучшее место для пьянки. Он честно предупредил всех, что придется раскошелиться, но удовольствие стоит того.

Удовольствие действительно того стоило. Внутри жарко натопленного дома их окружили такие красавицы, что у изголодавшихся викингов захватило дух. Свейн опрокинул в себя полный рог пива, и девушки мигом стали еще красивее. Особенно херсиру понравилась длинноволосая черноглазая девица. Она непрерывно хихикала, ни слова не понимала по-шведски, но болтать с ней оказалось очень весело. Свейн только понял, что девушка откуда-то с далекого юга, и что у нее найдется кувшин молока для малыша. Малыш с когтем на шее понравился девушкам даже больше, чем его случайный папаша. Свейн снял с гривны три серебряных дирхема, приказал вымыть ребенка, накормить и завернуть его в чистые тряпки.

А сам завалился на скамью со своей черноглазой хохотушкой. Напротив него, на другой скамье, уже развлекался со своей девушкой Ульме Лишний Зуб. Не прошло и часа, как Свейн опорожнил пять или семь кубков пива, поменялся девушками с Ульме и еще двумя друзьями, затем повздорил с фризским купцом, который тоже хотел купить себе красавицу. За херсира вступились полупьяные дренги, но хозяину веселого дома удалось погасить потасовку с помощью городских стражников.

Спустя еще пару часов Свейн обнаружил себя лежащим под лавкой, в обнимку с голой храпящей девицей, но это была совсем не та юная волоокая красотка, которую он выбрал в подружки. Выяснилось, что, пока он спал, девушку успели продать, зато вместо нее пригнали штук пять новеньких. Свейн немножко погоревал, но, увидев, как дружно лютые принялись за визжащих девиц, сам махнул рукой и принялся за дело…

Он смутно помнил, как швырял на стол пригоршнями серебро, требовал пива и меда и жареной свинины, как голые девки хохотали в объятиях моряков. Еще хуже он помнил, как его окружили молчаливые шустрые незнакомцы с ножами. Свейн наверняка бы лишился изрядной части денег, а то и жизни… если бы не малыш.

Мальчик заорал где-то поблизости, за стенкой. Заорал удивительно сильным глубоким голосом то ли от холода, то ли требуя пищи.

– Он меня разбудил, клянусь тебе, – объяснял позже Свейн сестре. – Он спас меня, как я спас его накануне! Еще немного, и проклятые воры сняли бы с меня все золото!

Волчья Пасть вскочил, покачнулся, но устоял на ногах. Двинув плечами, скинул с себя двух воришек, настойчиво подбиравшихся к его серебру, нащупал под лавкой свою секиру, пинком поднял сонного кормчего. Воры отпрыгнули в стороны, изображая праведную обиду. Наверняка они были в сговоре с хозяином заведения, поскольку тот сделал вид, будто ничего не происходит. Ребенок орал все громче, но никому не было до него дела.

– Эй, Ульме, Аки, Эббе, ко мне! – прокричал полуголый Свейн, озираясь по сторонам. Его противники мигом пустились наутек, едва завидев, кто спешит одинокому торговцу на подмогу.

В «веселый дом» вваливались все новые компании: корабельщики, заморские торговцы, охотники и откровенные убийцы. Слуги едва успевали наполнять кубки. Полтора десятка гостей и девушек совокуплялись одновременно, лавки под ними скрипели и стонали. Вдвое больше гостей ожидали своей очереди.

– Где он? – зарычал Свейн и рванулся на поиски.

Голодного и озябшего мальчика он разыскал в темной кладовке. Кто-то опрокинул кувшин с молоком, удобную корзинку украли, а приставленная к малышу старуха дрыхла мертвецким сном. Стоило херсиру взять ребенка на руки, как тот моментально замолчал.

– Такого со мной никогда не было, – спустя неделю клялся Свейн сестре. – Я думаю, это был посланник самого О дина. Он спас меня и других…

Херсиру удалось в целости собрать свой отряд и вывести в верхний город. По пути выяснилось, что троих все же обчистили, а одного дружинника с «Цапли» сильно порезали и отняли оружие. Лишний Зуб предлагал вернуться и в отместку сжечь весь квартал. В любом другом случае херсир не стерпел бы обиды. Он уже открыл рот, готовясь издать боевой клич, но тут ребенок заворочался и снова захныкал. В глубине нижнего города раздался цокот цопыт, появилась до зубов вооруженная городская стража. Они замерли неподалеку, недвусмысленно поглядывая на пьяных полураздетых моряков.

– Некогда нам с ними возиться, – сплюнул херсир. – Есть дела поважнее! Эй, Аки, пошли кого-нибудь в мясной ряд. Мы идем к святилищу. Пусть выберут барана пожирнее!

Под утро протрезвевшая команда «Белого быка» вернулась на главную пристань. Здесь постоянно горели костры, у которых мореходы могли согреться и выпить чашку горячего бульона. Постепенно подтянулись и экипажи с других кораблей. Многие вернулись избитые и помятые, точно побывали еще в одном сражении. Многие недосчитались вещей и денег, но никто не грустил. Викинги с хохотом обменивались впечатлениями, особенно всех смешил херсир Свейн с живым свертком на руках.

Под навесом святилища чадили массивные лампы, заправленные тюленьим жиром. Навстречу Свейну проковыляли два скрюченных тула, за ними степенно вышагивал главный жрец.

– Мы принесли барана, – Волчья Пасть опустился на колени перед жертвенной скамьей. – Еще мы принесли вам хлеб, масло, молоко и лук.

– Это хорошо, – степенно кивнул жрец и махнул помощникам.

Барана моментально распяли на скамье, грамотно вскрыли вену и удерживали до тех пор, пока кровь не покрыла все желобки в камне.

– Говори, херсир, – шепнул старый предсказатель. – Асы благоволят к тебе этой ночью. Твоя жертва принята, смотри, какой славный рисунок…

Свейн ничего не понимал в багровых разводах, покрывших скамью, но понимать и не требовалось. Это дело жрецов и тулов – толковать волю асов-покровителей. Свейн повернулся к резным деревянным столбам. Могучий Тор и прекрасный Бальдр сурово хмурили деревянные брови.

– Великий господин мой, краса земли, повелитель радости, – обратился херсир к Бальдру, – ты не оставил нас в бою, ты послал мне знак победы и позволил дважды выжить… Прибыл я из далекого южного моря, обменял девушек и кость. Обменял изрядно кож: и мехов на заморские пряности, на шелк и прочие редкие ткани… Все, что я привез, всем желаю поделиться с тобой…

Свейн обернулся, поманил старого Бьерна. Бьерн и Хаук приблизились, встали рядом на колени, высыпали перед богами все, что заранее приказал принести херсир. Здесь была малая часть добычи, но достаточная для того, чтобы жрецы могли безбедно прожить полгода.

– Продали мы удачно и купили удачно, на три тысячи динариев, и встретили богатых торговцев на южном море. За то благодарен тебе и впредь исполню волю твою…

Барана разрубили на части. Свейн пожелал, чтобы лопатка досталась гневному Тору и лучшие потроха достались тоже ему. Зато сердце и печень и большую часть прочих съедобных даров подарили Бальдру, покровителю радостей и добрых новостей…

Тулам Свейн пожаловал по смарагду и по локтевой серебряной гривне. Мальчишки убрали остатки барана со скамьи. Главный жрец поднял с пола жертвенную чашу, заполненную дымящейся кровью, принялся бить по маслянистой поверхности прутиком. При этом он затянул древний гимн восхвалений Тору, подпевать ему разрешалось только тулам. Команда «Белого быка» в молчании внимала хриплому голосу. Несколько капель крови угодили Свейну в лицо. Он не стал стирать, только благодарно зажмурился, слушая песню тулов. Тулы раскачивались, то возвышали дребезжащие голоса, то басили, благодаря мудрых повелителей.

– Спасибо тебе, мой добрый господин, – прошептал херсир. – Я имел шесть крепких кнорров, и все в целости привел в Хедебю. Я продал восемнадцать треллей, я удачно продал шкуры и бивень и прочее, чем уже поделился с тобой… Спасибо тебе, мой добрый господин. Я привез сорок два сосуда по шесть марок веса каждый с редкими травами и приправами. Я привез сукна и шелка по сотне локтей… Я привез…

Свейн еще долго перечислял, отчитываясь перед могучими асами в своих торговых победах. При этом он был скромен, но горд. Потому что он снова выжил в бою. Он сумел угодить суровым богам. Он довел торговый караван до родных берегов.

Здесь же зарезали, наконец, хромую олениху, потому что Свейн отыскал на берегу кормилицу. Женщина согласилась плыть на север и сопровождать ребенка до озера Ветерн, до самой фермы бонда Северянина.

Много позже херсир вспоминал – это было славное время, никто из конунгов Ютландии и Сконе не пускал ратную стрелу, царил мир на севере и юге…

Пришел месяц Свадеб, когда фелаги «Белого быка» вытащили драккары на сушу, укрепили на распорках и залили смолой борта до весны. Свейн на шести повозках добрался до фермы Олава Северянина. Путь его лежал до Бирки и еще дальше – в фюльки норвежцев, где за нежные ткани платили втрое. Но к старшей сестре мореход заезжал всегда.

Хильда заметила брата раньше, чем расшумелись цепные псы. Олав Северянин тоже вышел из кузницы, за ним потянулись младшие братья. Они стояли, посмеиваясь, полуголые, в кожаных фартуках. Олав любил своего родственника Свейна, состоял даже в его фелаге, владевшем пузатыми кноррами, хотя считал его большим чудаком. И в этот раз Свейн вырядился как франкский граф. Просоленные тряпки оставил на корабле, попарился в бане, постригся. Длинные волосы он скрепил налобной повязкой, бороду подровнял клинышком, нарядился сразу в две клетчатые красно-синие рубахи и в широкие кожаные штаны, стянутые тесьмой у щиколоток. Сапоги с каблуками из коровьих копыт он тоже оставил под палубой, вместо них щеголял в узких ботинках на шнуровке.

– Что там такое? – Хильда небрежно кивнула на первый сверток, хотя ей очень хотелось развернуть его поскорее. В ее жизни новости и подарки были редкостью. Уход за громадной фермой, слугами, скотиной и тремя детьми не оставлял времени на развлечения.

– Ой, какое чудо! – взвизгнула Хильда, а за ней хором стали подпрыгивать и кричать другие женщины. Трелли и свободные работники кузнеца Северянина сбегались к повозкам со всех сторон.

– Это шелк, ничего особенного, – Свейн самодовольно улыбнулся и подкрутил ус. – За этот отрез я отдал молодую трелли и моржовый бивень.

– А там что?

– Ага, там тебе еще подарочек.

Когда развернули второй сверток, воцарилась тишина. Хильда с тревогой посмотрела на мужа. Олав Северянин пожал плечами, ему было все равно. У него имелось уже двое племянников, а сыновья сестры по крови ближе собственных, это всем известно.

– Где ты его подобрал? – Хильда осторожно прикоснулась к темным жестким волосам ребенка. – Он совсем… совсем чужой. Ты убил его родителей?

– Его принесло море. Три дня его кормила олениха. А теперь кормит эта добрая женщина.

– Он какой-то странный… В море кидают немало падали. Не принес бы нам беды…

– Пока что он принес только удачу. Он спас меня от гибели. Если не веришь, спроси моего кормчего Ульме, он не станет врать. Впрочем, если он вам не нужен, я его выкину.

Дородная румяная кормилица поклонилась. Ей тоже было все равно, плату она уже получила. Жизнь ребенка, если это не сын конунга или ярла, ничего не стоит. Даже если это сын могучего бонда, такого как Олав Северянин. Только боги решают, кому жить, а кому умирать в младенчестве. Поэтому жалость и слезы – ни к чему.

– Почему он молчит? Почему он так смотрит? Он немой? Его кормила олениха?

Две старшие дочери Северянина стали дергать мать за рукав. Им очень хотелось поиграть с малышом. Приковылял одноногий Горм со своей лирой, пощупал волчий след на макушке, многозначительно хмыкнул.

– Он кричит, когда хочет есть, – Свейн решил не напоминать сестре о пророчествах финской колдуньи. – Он настоящий воин. В море его клевали птицы, соль разъедала его раны, но он не плакал. Потом у нас была добрая битва с эстами, и мальчишка помог нам победить.

– Как такое может быть? – изумились кузнецы. – Как он мог тебе помочь?

– Он смеялся, когда мог бы плакать.

– Но такой маленький не мог смеяться…

– За него смеялся тот, кто дает счастье. Сам владыка Бальдр вселился в него!

– Ладно, я оставлю его… – Мысли Хильды были не о мальчике, а о свертке с драгоценными восточными тканями. – А что это за страшный коготь? Там какие-то письмена…

Один за другим люди с фермы стали подходить и разглядывать длинный желтый коготь. Но грамотных в обширном хозяйстве кузнеца Северянина не нашлось. Последним заглянул Путята, пожилой трелли, купленный Олавом в Хольмгарде.

– Это глаголица, – уверенно заявил Путята. – Здесь написано: «Даг из клана Топоров».

Глава четвертая

В которой найденыш знакомится с волком Каласом, слушает море и решает стать охотником

Первое, что запомнил трехлетний Даг, – огонь. Огонь был всегда.

Пламя танцует в горне, искры шумно разлетаются по ветру, иногда больно жалят щеки. Отец не боится искр, он хохочет над ними. Отца зовут Олав Северянин, он хозяин кузницы и фермы. Багровые искры плещутся вокруг его жилистых рук, вокруг его яростной улыбки, и кажется, сам могучий Водан вселяется в него!.. Кузница стоит на голом камне, дабы случайной искрой не поджечь другие дома. Чтобы добраться до ее серых стен, сложенных из тесаных валунов, нужно миновать тяжелые ворота и выйти за пределы земляного вала. Непростой путь для маленького человечка! Но часто случается так, что в путь человека толкает обида…

Если приложить ухо к утоптанной земле под порогом дома, можно расслышать, как далеко-далеко на востоке бьется о камни ледяной зверь. Это – Большой Бельт, море.

– Ты врешь, никакого моря отсюда не слышно! – упрямится старшая сестра.

– Найденыш, найденыш! – корчит рожи двоюродный брат. – Эй, слыхали, найденыш ночью снова выл на луну!

– А я слышу! – Даг в который раз сжимает кулачки. – Большой Бельт рычит, как собака, и стонет, как больной дедушка!

Братьям нравится драться, но хитрый найденыш вечно кусается и царапается. Поэтому они предпочитают задевать его издалека.

– Мама, скажи ему, скажи, что море далеко! – злятся сестры. – Он не может слышать, как бьются волны! Он никогда не видел моря!

– Найденыш, глупый найденыш! – К вредным сестрам присоединяются двоюродные братья, сыновья Снорри и Гудрун. Они одинаково конопатые, с одинаковыми болячками на губах и вечно злые.

– Не трогайте малыша! – кричит Хильда. Она знает, что Бельт слишком далеко. Она отлично знает, что никто не способен услышать, как плещут ледяные валы.

Но малыш слышит многое недоступное другим. Например, он слышит, как звенят молоты над мягким железом. Он вытирает слезы и пускается в путь…

Хильда закрутилась по хозяйству и не заметила, как ее младший ребенок выбрался за ворота фермы. Он проскользнул между жуткими костяными стражами, которых вечно боятся старшие девочки. Конские черепа, повешенные на высокие колья, скалились малышу и тихонько подпевали северному ветру. Костяные стражи не опасны для своих, надо только вовремя прочитать оберег, посвященный кровожадным ванам.

Но Даг не боится голых конских черепов. В мире есть вещи и пострашнее. Он отважно замахивается палкой на кабанов, преградивших путь. Жирные кабанчики с недовольным хрюканьем убегают от малыша. Хотя это их законный лужок, Олав Северянин откармливает их здесь для зимних праздников.

До кузницы неблизкий путь, но во дворе от вредных братьев совсем житья нет. Даг помнит огонь, огонь добрый и теплый. И отец его не прогонит…

Даг уже видит горячий домик с пламенем в окнах, слышит веселый звон, но неожиданно на пути возникает крайне неприятное препятствие. Кузница гордо возвышается на каменном основании, за невысоким заборчиком. Там, под навесом, под охраной злобного пса-полуволка, остывают готовые плуги, серпы, косы, и самое главное – оружие…

Волка зовут Калас, он слушает только Олава, его младшего брата Снорри и иногда, если сыт, – одноногого Горма. Больше Калас никого не признает. Он лучший охранник среди прочих псов, только ему доверены готовые мечи. Самые злобные собаки не решаются даже близко подойти к ограде. Калас не лает и никогда не выдает своих намерений. Однажды он отхватил три пальца сыну соседского бонда, тот всего лишь хотел потрогать, как заточен плуг. Олаву Северянину пришлось заплатить большую виру, но волка он убивать отказался. В другой раз беда случилась во время свадьбы сестры Олава. Калас никогда не нападал на людей за оградой, он хорошо знал свой предел. Двое пьяных вышли освежиться и заблудились. Одного Калас загрыз. К счастью, этот человек оказался пришлым, за него некому было вступиться на тинге. Убийство списали на дикую стаю, в ту осень они близко подбирались к ферме…

Трехлетний найденыш ничего не знал о Каласе. Он не догадался обойти длинную ограду из редких прутьев. Вместо этого он поступил так, как поступал потом множество раз, – пошел напролом.

И столкнулся с серым зверем.

Калас ему понравился. Он чем-то походил на отца, такой же большой, теплый и несуетливый. Их шерсть даже пахла одинаково.

Калас вскочил и обошел маленького человека кругом. Он никогда не лаял, он просто не умел лаять, зато умел ворчать сквозь зубы. Маленькому человеку можно было в один миг перекусить шею, но от него сильно пахло хозяином. На Даге была одежда, перешитая из старой рубахи Олава. Хильда не экономила на малыше, но справедливо считала, что младшие должны донашивать за старшими…

Волк наклоняется, разевает пасть. Даг очень близко видит черные губы и здоровенные клыки на фоне алой глотки.

– Смотри, у меня коготь! – Он гордо показывает зверю свой амулет.

Но Каласа не интересуют игрушки. Он чует что-то еще, помимо знакомого запаха хозяина. Что-то острое, пугающее и зовущее одновременно. Мокрым носом он тыкается в макушку мальчика и… тихонько скулит. Внезапно он видит что-то свое, что-то невероятно далекое и приятное. Настолько приятное, что волку хочется затявкать и заверещать и начать кататься по земле, как поступают глупые щенки. Но Калас давно не щенок, поэтому он просто укладывает голову на лапы и позволяет маленькому человечку себя гладить.

За этим занятием странную парочку застает Снорри Северянин, младший брат Олава.

Снорри негромко свистит и плавно натягивает лук. Олав бросает меха и выходит во двор. Он неторопливо приближается к волку и ребенку. Внезапно Калас приподнимается и рычит. У него очень длинная цепь, убежать от него уже невозможно. Олав с сожалением думает, что, если волк взбесился, придется его убить. Пастушьи псы на его место не годятся, они сильные, но шумные и глупые. На поясе хозяина длинный нож:, Калас хорошо знает, что это такое.

– Олав, – говорит Снорри из-за забора. Он уже поднял лук и готов стрелять.

Третий брат Северянина, Сверкер, тоже здесь, поднял копье.

– Нет, – тихо отвечает кузнец. Правую руку он держит на рукояти ножа, левой поднимает ребенка.

– Что случилось с волком? – шепчет Снорри. – Его никто не смел ласкать…

Только в кузнице все начинают смеяться. Потому что в ручонке Дага зажата баранья косточка. Он стащил ее из миски Каласа.

– Это все равно что сунуть пальцы в пасть дракону! – веселятся братья.

Они всегда вместе, они добрые, сильные и смелые. Даг тоже смеется вместе с ними. Ему немножко жаль своего нового друга Каласа, тот очень грустный. Наверное, из-за цепи. Даг думает, что неплохо было бы освободить Каласа, тогда они смогли бы вместе пойти в лес за черникой, и никто из старших мальчишек не посмел бы задирать его…

– Держи подкову крепче, сынок, ведь ты же хочешь стать кузнецом! – улыбается отец.

Олав тут главный. Но сегодня он раздувает меха, а его младшие братья машут громадными молотами.

– Я хочу стать охотником! – отвечает Даг, а дядья хохочут. Шипастая подкова очень тяжелая, но мальчишка старается, держит на весу теплую еще заготовку. Когда реки покроются льдом, таких особых подков понадобится много, благодаря им лошади ловко побегут рысью по прозрачным дорогам.

– Тем более ты должен быть сильным, – Олав поднимает трехлетнего Дага и усаживает на свободную дубовую колоду.

На соседней колоде, обитой железом, багровым драконьим языком светится новорожденный меч. Кузнецы нещадно лупят по нему кувалдами.

Олав приносит со двора очередную корзину, полную черной, тускло блестящей породы. По одному он осматривает куски и кидает в раскаленную печь.

– Я стану самым сильным… самым лучшим охотником, я поймаю дракона, – шепчет Даг. Рождение меча притягивает его.

Олав переглядывается с братьями:

– Иногда малыш меня пугает. Вчера он ночью снова не спал. Сидел и пел… А теперь этот волк.

– Пел? Что он пел?

– Не знаю. Вроде как собачий вой, только красиво. Вечером, когда все клинки остыли, Даг взобрался на торфяную крышу свинарника и оттуда следил за звездами. Хотя, кроме звезд, можно увидеть и услышать много чего занимательного. Вокруг отцовской фермы, посреди утоптанного луга, торчат холмики, заросшие травой. Это овчарни для взрослых барашков и ягнят, коровники, сеновалы и зерновые кладовки. Ленивые коровы забираются прямо на торфяные крыши и укладываются там, среди травы. Мальчишки их выгоняют, но коровы опять возвращаются.

С другой стороны от кузницы дымят баня и коптильня. Там на веревках развешена рыба, а под веревками бродят задумчивые собаки. Там же кладовки для капусты и репы. Между баней и загоном для коз есть ровная круглая площадка, заросшая самой густой травой. Там пасется жирный хряк, его зарежут на праздник бога Фрейра. Еще дальше, вдоль невидимой линии сумрака, вдоль подступившего елового воинства, торчат шесты с конскими черепами. Они отгоняют злых духов от фермы Олава Северянина. Голые черепа чуть слышно воют…

Как будто они тоже слышат рык Большого Бельта.

Моря Даг никогда не видел. Туда, к седой воде, каждую весну ползут с гор караваны етов. Они везут на продажу шкуры медведей, оленей и куниц, в клетках тащат диких зверей, охотничьих соколов и рабов-треллей, гонят по тракту тысячи овец. Высокими грудами колышатся на возах шерсть, кожи и конопляные канаты. Иногда возле хутора встают на ночевку караваны, нагруженные моржовыми бивнями, тюленьим жиром в бочках и вязанками сушеной сельди. Совсем редко с дальнего запада катят сладкие телеги, их можно далеко угадать по запаху и звону диких ос. Эти везут мед, патоку и воск. Навстречу им загорелые, обветренные купцы спешат с заморскими винами, драгоценным шелком, удивительными вещами из дерева, стекла и белой глины.

Караванщики часто останавливаются возле фермы Олава Северянина. Одни хотят обновить коням подковы, другим нужны ножи, топоры, цепи и уключины. А когда наступает месяц Жатвы, на хутор с северных болот возвращаются тяжелогруженые возы с железной рудой. Руды должно хватить кузнецам до следующей весны, пока норвежские болота снова не оттают.

Дагу нет дела до руды и заморской торговли. Раскрыв рот, он наблюдает, как трое треллей волокут во двор лосиную тушу. Кривичи Путята и Фотий говорят непонятно, хотя живут в семье бонда Северянина уже много лет. Их привезли молодыми из земли словенов. Давно могли бы откупиться, стать свободными хусманами да дома свои поставить, но не хотят, так им, видать, удобнее. Путята малышей любит, часто мастерит для Дага и девчонок свистульки, из соломы – куколок забавных и учит говорить на языке кривичей. Зато Ульме, тоже трелли, хоть и свей по рождению, но злой и шипучий. Дочки Олава шепчутся, что тинг присудил Ульме к выплате сотни унций серебра за убийство свободного, но Ульме не смог набрать нужной суммы на вергельд и был продан.

Маленький Даг все равно не боится мрачного Ульме, хотя девчонки и обзывают работника убийцей!

Даг никого не боится. С тех пор как он завел себе друга Каласа, старшие мальчишки обходят его стороной. Он не может объяснить, как и почему чувствует опасность, исходящую от людей. На хуторе нет врагов. Порой ему кажется, что враги все же есть где-то далеко, они помнят о нем и хотят его найти… Даг просыпается ночью мокрый от ужаса. Но когда тебе нет четырех лет, ты многого не можешь объяснить неповоротливым взрослым.

Враги еще далеко, но они приближаются.

Глава пятая

В которой ас плодородия Фрейр находит себе невесту, вечер начинается веселым пиром, но Сверкер Северянин делает неверный выбор

Первую серьезную неприятность Даг принес семье год спустя, в разгар месяца Заготовки Сена. На сенокосах вкалывали все мужчины и женщины, способные выйти в поле. Травы поднялись густо, и дождей выпало в меру, но Олав все равно спешил. В этом году братья Северяне прикупили десяток тельных коров, следовало запасти корма в расчете на них и будущий приплод.

…Если смотреть на поля Северянина сверху, с холмов, или с вершины старого ясеня, можно заметить много интересного. Полоски ржи с каждым годом захватывают все больше места, золотые вкрапления пшеницы уменьшаются. За ржаным разливом ровными квадратами дозревают ячмень и овес. Ячмень пойдет на варку пива, и овес нужен не только лошадям. Дагу давно известно, как вкусно мама может испечь хлеб с овсом и горохом. Горячий овсяный хлеб – его любимое лакомство! Гороха в этом году тоже засеяли немало, но собирать его Даг не ходил, это – работа девчонок.

За морем колосьев, за межевой канавкой, – расстилаются поля льна и конопли. Из конопли и льна женщины давят масло и ткут ткани, а вот капусту и репу начали сажать недавно, лет десять назад. Пока урожаи небольшие, но с каждым сезоном Олав расширяет участок. Под овощи братья выделяют все новые и новые вырубки, там на свежей золе что угодно растет вдвое быстрее.

Даг любит помогать, когда жгут лес на посадки. Вначале с деревьев сдирают кору, чтобы они высохли. Затем, спустя время, валят и поджигают. Затем ждут, разравнивают пепелище, боронят новые делянки, обильно сдобренные золой. Когда братья Северяне рубят делянки из своего леса, они никого не спрашивают. Но попробуй прихватить кусок Черного Леса или Совиного Распадка – мигом соберется весь сюсл, прискачут посыльные от лагмана и сдерут такую виру, что не будешь рад никакой капусте! Ведь общая земля всегда должна оставаться общей!

Даг помогал старшим, ежедневно носил кульки с едой на поля. Взрослые ворошили плотные влажные слои трав, пока те не подсыхали. Двенадцать возов уже вывез хмурый Ульме на ферму, а косари уходили все дальше к озеру. Жены братьев и девушки-работницы плели для сеновалов крыши из камыша.

В разгар уборки сена средний брат Снорри, как было заведено между Северянами, нанял безземельных работяг на жатву ячменя и пшеницы. Следовало убрать зерновые, пока с дальних пастбищ не вернулись стада клейменых овец и коров. Рогатых коров будут встречать у озерной развилки. Даг уже знал это и предвкушал день, когда они с отцом поедут осматривать уши. На ухе у каждой коровы и овцы, принадлежащей Олаву, выжжены два сцепленных кольца и стрелка – это фамильное клеймо. На развилку пастушьих троп съедутся все бонды округи, будут разбирать скотину по домам. Загнав всех своих в стойла, братья Северяне сядут считать приплод, будут решать, сколько туш засолить, сколько отвезти на продажу, а сколько оставить на зимовку. В этом году пастухи обещали много ягнят и телят…

Свадебную повозку бога Фрейра первой увидела Гейра, старшая сестра Дага. Она засвистела, указывая пальцем на цветочные гирлянды, на блеск золота в клубах пыли, и очень скоро свистели и кричали уже все.

Красочная повозка, запряженная четырьмя белыми оленями, издалека казалась ярким пятном на фоне скошенных трав. Рога оленей позолотили, спину каждого укрыли кумачовой попоной, а саму повозку украсили снопами ячменя, ржи и пестрыми лентами с бубенцами. Мелодичный звон нарастал, заполняя собой всю округу. Следом за повозкой верхом торопились нарядные всадники, бежали мальчишки-пастухи и девушки, собиравшие сено. Всадников было человек восемь, но с копьями – только двое, остальные хором выкрикивали стихотворные висы, зазывали гостей, щедро рассыпали из седельных мешков зерно четырех сортов.

Охрана веселой свадьбе не требовалась, зато гостей, судя по всему, собиралось немало. За конными показалась следующая повозка, в ней надрывались музыканты. Звенели струны кантеле, визжала флейта, громыхал кожаный барабан. Над повозкой музыкантов, на высоких дугах, развевались лоскуты яркой материи. За музыкантами, в устеленных коврами телегах, запряженных обычными конями, катили подвыпившие жители соседней фермы. Это до сих пор праздновали те, к кому Фрейр заезжал накануне.

– Везут могучего бога Фрейра! Фрейрову невесту везут! – раздавались радостные крики.

– Эй, собирайтесь на пир!

– Зовите гостей на свадьбу!

Дети первыми бросили работу. Девчонки с визгом торопились навстречу цветочному поезду, парни шли солидно, словно нехотя. На ходу все гадали, в какую сторону после развилки свернет свадьба. Позолоченные олени могли свернуть на юг. Там вдоль озера тянулись причалы Ингрид, тетки братьев Северян. Муж Ингрид когда-то не вернулся из викинга, поэтому она одна владела большой фермой, а еще – верфями и дюжиной рыбацких лодок. На ее плоскодонках по северным рекам спускали груды беличьих и куньих мехов, тысячи бобровых шкур, сотни мешков с лесными плодами, воском и жиром. Тетушка Ингрид была богата, и свадьба вполне могла завернуть вначале к ней…

Но бог Фрейр, отец плодородия, свернул к усадьбе Северянина. На счастье или на беду.

– Невесту везут! Будем пировать! Вот радость!

– Отец плодородия пожаловал к нам! Гей, женщины, доставайте припасы!

В повозке ехали трое живых людей и сам бог. Зоркие глаза Дага разглядели мрачную усмешку на лице деревянного идола. Дубовая колода, вся в желтых невянках, голубых колокольчиках и лиловых люпинах, тряслась на почетном месте, а рядом с ней важно восседала наряженная «невеста». Женщины постарше узнали «новобрачную», в этом году ее играла Туве, дочь Грима Большеухого, заправлявшего в Бирке всей кожевенной торговлей. Но больше всех «невесте» бога обрадовался самый младший из Северян, холостой девятнадцатилетний Сверкер…

Посаженные «родители», невзирая на количество выпитого эля, держались со всей солидностью и терпеливо прели в дорогих мехах. Золота и серебра, навешенного на них, хватило бы, чтобы одарить целую деревню. У «невесты» широкие браслеты начинались на запястьях и поднимались до плеч.

– Даг, беги за отцом! – скомандовала Хильда, вытирая вспотевший лоб. – Скажи, пусть режут кабанчика, будем пировать! Скажи, к нам завернула свадьба Фрейра!

Даг помчался что было сил.

Бога Фрейра в семейном капище чтили не меньше, чемзаботливого Тора или грозного Одина. Но восхваляли его совсем в другие дни. И просили у него взрослые всяких взрослых вещей, в которых Даг пока не слишком разбирался. Деревянная колода Фрейра в капище стояла справа от личины Тора и выглядела довольно смешно. У прочих богов живот был плоский и имелось оружие. Зато у Фрейра весело торчала мужская гордость. Его регулярно одаривали цветами и колосьями, но не так щедро, как того истукана, что приближался к дому в свадебной повозке.

Даг уже знал, что к Фрейру на поклон ходят роженицы и наоборот – те, у кого никак не получался ребенок. Олав Северянин резал перед Фрейром овцу, насаживал ее голову на палку, а лучшие куски мяса оставлял на ночь прямо перед хмурыми глазами покровителя. Если утром мясо пропадало, значит, можно было ждать в овчарнях большого приплода. Зимой Хильда рассказывала детям о любви Фрейра к чудесной великанше Герд, о том, как отважный отец плодородия пытался вызволить свою возлюбленную из мира духов, о том, как в конечном счете он утешился в объятиях своей сестры-близняшки Фрейи и она стала богиней любви…

Сестры внимали, затаив дыхание, охали, даже иногда пускали слезу. Даг не понимал, чего они так тревожатся. Гораздо интереснее слушать драпы, которые сочинял одноногий Горм про викингов, великанов-драчунов и свирепых морских драконов. Еще интереснее было слушать о неведомом герое Александре и отце его Филиппе, как они победили все армии в своей стране, захватили богатую добычу и как их любили воины…

Даг задумался на бегу, чуть не забыл, куда его послали. В ворота фермы он влетел в таком волнении, что женщины, собиравшие крышу сеновала, решили – пожар случился или напали разбойники!

Олав немедленно принялся отдавать распоряжения; его приказов слушались все, даже младшие братья никогда не возражали. Рабы буквально летали по двору, тащили кабана, разжигали костер, развешивали по стенам дома праздничные ковры. Вот только в кладовые без Хильды войти никто не мог. Как и положено старшей хозяйке, она носила все ключи при себе. Но и свадебный кортеж: оставался верен старым обычаям. Всадники дали возможность женщинам накрыть на стол, объехали все лачуги бедняков в округе, только после этого белые олени внесли отца плодородия на ферму.

«Невесту» вывели со всеми почестями, «жениха» тоже вынесли, укрепили перед дверями главного пиршественного зала. Сборный стол растянулся почти на двадцать шагов, разместились все, кроме занятых на дальних покосах. Когда на ферме Олава гремела праздничная трапеза, одних домочадцев собиралось больше тридцати человек!

Перины скатали, вместо них расставили скамьи, их сдвинули вместе, накрыли шкурами. Музыкантов усадили возле очага, поставили им щедрую закуску. Даг глядел на них во все глаза и слушал их легкие, радостные песни. Вначале затянули долгую песню Жатвы, затем одна за другой понеслись короткие висы, восхвалявшие «жениха» и «невесту». На музыкантах малыш увидел удивительные рубахи, с рукавами в три раза длиннее руки, собранными на кисти в «гармошку». Впервые он видел мужчин в алых плащах с золотой каймой и женщин в длинных, до земли, платьях, увешанных массивными брошками. Каждая такая брошка на груди богачки стоила целого стада овец. Музыканты прикатили в длинных остроконечных шляпах и облегающих штанах из нежной шерсти, совсем непохожих на грубые кожаные штаны хускарлов. Они подкрашивали глаза, а на пальцы надевали кольца с гранатами, совсем как женщины!

Одноногий Горм затянул старинную свадебную драпу, помогая себе на лире, музыканты и хмельные гости тут же подхватили напев. Сестры хихикали и говорили, что дядя Сверкер, самый молодой из Северян, влюблен в пухлощекую красавицу Туве, но Даг в такую глупость никак не мог поверить! Явился Олав под руку с супругой. Хильда всем показалась очень красивой, Даг сразу понял, что мать гораздо красивее нарумяненной «невесты». И уж точно мама была гораздо красивее Унн, пышнотелой молодки, которую отец купил у тетки Ингрид. Трелли на поле шептались, что старший Северянин берет себе очередную наложницу, потому что остыл к Хильде, но сегодня все видели, что это неправда. Мать Дага всех затмила, и слегка пьяный Олав смотрел на нее влюбленными глазами.

А Сверкер смотрел только на Туве, дочь Грима Большеухого.

Девушки собрали хозяйке белые косы в пучок, нарядили в шелковое платье, которое одно стоило четверки быков. На плечах и груди Хильды платье удерживали три громадные золотые броши, под ними на цепочках и ремнях позвякивали связки ключей и мешочки со всяким хозяйским инструментом. Когда Даг был маленький, мама позволяла ему копаться в этих захватывающе интересных вещах. Она всюду носила при себе щипчики, иголки, маленькие фибулы, гладильные оправки и прочие занимательные мелочи. Никто из женщин клана Северян не мог похвастать такой обильной хозяйственной коллекцией…

Но теперь Даг подрос и больше не просился к маме на колени. Вместе с другими детьми ему разрешили тихонько сидеть позади, во втором ряду, и оделили целой миской моченых яблочек.

Тем временем парни расставили два десятка свечей, развесили на столбах светильники. Девушки внесли из кухни первую перемену блюд – жареную баранину в тмине, пшеничную кашу с фруктами и копченого лосося. Поползли по кругу рога с элем и медовухой. Ради приезда Фрейра хозяйка не поскупилась, достала из тайного сундучка особо ценные рога, в золотой оправе с рубинами. Эти рога зубра добыл в викинге еще дед Хильды, из каждого полагалось пить паре – мужчине и женщине.

С хохотом гости следили, как очередная пара, захлебываясь, вливала в себя полный рог. Тем временем гости помоложе прямо в зале устроили борцовские состязания. Парни сражались сидя, голыми руками старались спихнуть друг друга на горячие угли, и, когда это удавалось, вопящего неудачника встречал очередной взрыв хохота.

Сверкер угощал сладкими ягодами «невесту». Туве визжала и отмахивалась. Даг на их шуточки не обратил бы внимания, если бы не странное поведение одного из гостей. От этого красивого седого мужчины ощутимо пахло злостью. Сидел он чинно на своем месте, вместе со всеми поднимал заздравный кубок, кольца блестели на его холеных пальцах. Его злость Даг ощущал примерно так же, как неизбывную тоску волка Каласа.

Этот человек ненавидел дядю Сверкера. И очень похоже, что за компанию он ненавидел всех Северян.

Глава шестая

В ней Олав Северянин хочет мира, а веселье по вине Дага заканчивается крупной неприятностью

«Свадьба» продолжалась, веселилась и буянила. Жирные искры взлетали над очагами, холопы не успевали подавать дичь и рыбу.

Первым сказал речь «посаженный отец невесты», его все узнали, несмотря на накладную бороду и густо подведенные глаза. Это был ландрман Торстейн, самый богатый и уважаемый человек херада. Он сказал, что Фрейр наверняка пошлет в будущем году Северянам богатые всходы, тучные стада и много дичи. Из рога с ним охотно выпила его супруга, и гульба понеслась с новой силой.

Произнесла свое слово Хильда, поклонилась истукану и гостям за оказанную милость. Ведь что может быть почетнее столь дорогих гостей? Ну разве что визит самого конунга Эйрика! Всем известно, что королевская дружина всю зиму разъезжает по стране, но гостит в усадьбах побогаче…

Сестры Дага забыли про малину, про кашу с кусками фруктов и орехами, они подпрыгивали и раскачивались в такт веселым песням. Раскрасневшиеся от жара очагов трелли внесли новую смену блюд – печеных гусей в горчице, рыбу в топленом масле, творожные пироги. Откупорили следующий бочонок с медом, теперь глаза заблестели не только у хозяев, но и у всех работников.

С ответным словом выступил Олав Северянин, он подарил «невесте» бобровые меха и связку черных лисиц, а самому Фрейру надели на шею толстую серебряную гривну. С музыкантами приехал известный скальд, служивший при упсальском дворе конунга-жреца. Скальд так красиво запел стихи, что авторитет одноногого Горма едва не пошатнулся. Плаксивую драпу о неудачной любви бога Фрейра подтянули беззубые старушки. После выпитой бражки у них самих потекли слезы, и музыкантам срочно напомнили, что надо веселиться и радовать компанию.

Следующий рог поднял тот самый человек, имени которого Даг не запомнил. Но лучше бы этот красивый седой мужчина не заезжал в этот день на двор. Возможно, это спасло бы всех от долгой цепи жутких событий. А возможно, ничего бы не изменилось. Как сказал гораздо позже старый Горм, от судьбы не уйдешь, сколько ни задабривай богов! Так или иначе, седой приехал издалека и, добровольно охраняя «невесту» Фрейра, имел на то свои причины. Он поднялся с полным рогом и сказал красивые стихи за здоровье Олава и его семьи:

После этих слов братья Северяне поднялись и в ответных стихах пожелали всего самого лучшего, попутно пригласив гостя из Бирки заезжать со всей семьей. В силу возраста Даг был одним из немногих трезвых и потому снова заметил взгляд, каким незнакомый гость оглядел младшего кузнеца. А раскрасневшийся Сверкер подсел ближе к губастой Туве, подкладывал ей куски повкуснее, о чем-то смешном рассказывал. Девушка смеялась, но старалась вести себя скромно, все же сегодня она была такой важной персоной…

Нехорошо смотрел гость, ой нехорошо!

Будь Даг немножко постарше, он шепнул бы матери, что, судя по всему, есть у липко-сладкого гостя свои виды на молодку Туве, не для себя, так для сына небось старается, и Сверкера не худо бы предупредить… Но сказать всего этого малыш еще не умел, он мог только остро чувствовать любовь и ненависть, витавшие над жаркой трапезой.

И замечал Даг, как всегда, много лишнего, чего лучше было бы ему не замечать. Он слышал, как Олав вышел облегчиться, а за ним словно невзначай выскользнул этот противный седой бонд в пурпурном плаще. Говорили они нехорошо.

– Щедрый у тебя одаль, Северянин, – похвалил гость. – Жирная, богатая земля, во всем Упплянде не сыщешь такой…

– Боги заступаются за мой род. Но и о твоем доме я слышал немало хорошего. Мой шурин всегда разменивает германские динарии только у твоих людей. Он хвалит их честность.

– Ну да, ну да… – неопределенно покивал гость, и было непонятно – рад он похвале или раздосадован. – У вас большой приплод, а у нас цены на скотину падают. Не слишком-то хорошо. За марку серебра, как прежде, можно взять неплохую здоровую рабыню, но коров – целых три, а не две, как в прошлом году… А за крепкого раба, который вдобавок понимает речь? За него прежде давали до трех марок или столько же вадамалом по дюжине локтей, но рогатой скотины уже дают до пяти голов! А со свиньями как быть? Хоть вези их и продавай ютландцам.

– Разве это плохо? – озадачился захмелевший кузнец. Олав не слишком-то разбирался в тонкостях денежного и менового оборота.

– Ну да, плохо, когда серебро падает в цене, – покровительственно усмехнулся гость. – Были у меня фризы… добрые торговцы. Из тех, что холостят мальчиков для марсельских гаремов… – Гость смотрел на Северянина пристально, насмешливо, точно искал повода для ссоры. Но кузнец ждал учтиво, не перебивал дорогого гостя. – Так я о чем? Ну да, о серебре. Фризы говорят, что кейсар Отто повелел копать новые рудники в горах Гарца, серебро снова упадет в цене… Впрочем, откуда тебе знать? Скажи лучше, это твой брат, такой красивый и молодой, все ластится к «невесте» бога? – вдруг спросил гость.

– А что в том дурного? Туве давно ему нравится, – добродушно ответил Олав.

– Но Туве не только ему нравится, – делано рассмеялся гость. – Все же нехорошо приставать к невесте на чужой свадьбе. Или твой брат уже посватался?

– Он собирается строить дом. Построит – тогда и посватается. А тебе что за дело? Уж не тебе ли дочь Грима Большеухого по нраву? – все еще мягко спросил кузнец.

– Мне еще одна жена ни к чему, своих хватает, – доверительно отвечал гость. – А вот сын мой, возможно, и хотел бы посвататься…

– Но твой сын… – Олав вдруг замолчал, словно что-то вспомнил.

– Что «мой сын»? – напряженно переспросил седовласый бонд. – Что ты хотел сказать? Может быть, ты считаешь, что мой Рагнар – не пара для дочери кожевенника Грима?

– Ничего, совсем ничего я не хотел сказать о твоем сыне, – примирительно улыбнулся Северянин. – Я ведь не знаком с твоим сыном. Если ты считаешь, что он порядочный и надежный человек, значит – так оно и есть…

Седой красавец заправил волосы за ремень, презрительно сплюнул в сторону и не спеша вошел в дом. Отец Дага постоял, тяжело глядя ему вслед, но ничего не сказал. Стерпел. Все-таки большой праздник, свадьба самого Фрейра. И явно не стоит задирать именитых гостей…

А спустя короткое время случилось то, чему суждено было случиться. Гости высыпали во двор, им следовало пройти кругом возле «жениха», одарить его элем и свежезарезанным петухом. Даг выбежал одним из первых и сразу наткнулся на белых оленей с золотыми рогами. Оленей, да еще таких красивых, на ферме кузнеца не держали. Возле них с лакомствами собралась группка детей, одна работница принесла даже совсем крохотную девочку, чтобы та послушала бубенцы.

Олени мирно жевали свое угощение и ждали, когда отец плодородия пожелает продолжить свадебный путь к Большому Бельту. Но, почуяв малыша Дага, сильный самец ударил копытом, захрипел и подался назад. Повозка соскочила с упора и накренилась.

– Ай, что это? – заверещали девчонки.

Волнение вожака мигом передалось другим оленям; испуганно тараща глаза, они вместе рванули в сторону, путая постромки, опрокидывая зазевавшихся детей. Лишь чудом никто не пострадал. Взрослые были слишком заняты возлияниями подле своего любимого покровителя, никто даже не оглянулся. Скальд во весь голос выводил рулады, флейта надрывалась, гудел барабан, из дома доносились взрывы хохота. Кому-то уже стало плохо, кого-то корчило за коровником.

Даг застыл, растопырив руки, и изумленно хлопал глазами. Олени кинулись в сторону, точно нос к носу столкнулись с диким лесным зверем. Их не пугали собаки, даже запах полуволка Каласа их не волновал. Зато приближение темноволосого малыша они восприняли с паническим страхом. Тяжелая повозка накренилась, колеса забуксовали в грязи, сверху посыпались цветы, жалобно зазвенели бубенчики.

Даг невольно шагнул вперед, вытянул руку, пытаясь приласкать рогатого вожака. Мальчику внезапно показалось, что с оленем можно так же, как с волком, – достаточно погладить по морде, заурчать ласково в унисон, и сразу станет хорошо обоим…

Но хорошо не стало. Эти трусы оказались совершенно чужими. Не такие тупые, как домашние коровы и овцы, но те ведь привыкли к запаху малыша с детства. Олени в страхе забились в угол, вожак даже поднялся на дыбы. Затем они рванули в сторону, и повозку бога боком потащило за ними. Цветы оказались в грязи, нарядные ткани выпали, спинка переднего сиденья сломалась…

– Держите, держите!

Первым неладное заметил Сверкер Северянин. Он стоял практически вплотную к нарядной «невесте» Туве и что-то ей нашептывал, когда повозка с грохотом зацепила край дома. Олени бежали сломя голову, еще немного – и свадебная колесница, с такой любовью украшенная мастерицами, разлетелась бы на части. Потому что бежать оленям было некуда, кроме как в узкий проход между домами, а там были свалены чурбаки от бревен и толстые сучья.

– Олени! Держите оленей!

Сверкер покинул девушку, ринулся за повозкой, ухватил крайнего оленя за рожки. Белоснежный красавец лягался, хрипел и не подпускал к себе. Телегу волокло боком, левые колеса вращались в воздухе. Еще двое мужчин бросились на помощь. На пути обезумевших животных очутилась старушка с кувшином, она выронила свою ношу, угодила под колесо, закричала истошным голосом.

– Веревку тащите! Что случилось?

– Сломали ей хребет? Нет, жива, жива!

– Вот напасть… Недобрый знак.

– Словно волчий дух почуяли!

Олени застряли в узком проходе. Сверкеру удалось скрутить вожака, хускарлы успокаивали пристяжных.

– Это он напугал, он! – Дети опомнились от первого страха, стали указывать пальцами на Дага.

Гости обернулись, стихли звуки музыки, собралась толпа. Ободом телеги повредило все же ногу одному восьмилетнему мальчишке, другой девочке камень отлетел в бровь. Испуганная старушка поднялась из грязи целая и невредимая.

Сверкер всем весом повис на брыкавшемся олене, отчаянно упираясь ногами, его сапоги оставляли борозды в земле. Работники Олава кое-как поставили повозку на колеса. Из нее сыпались подарки, орехи, зерно, фрукты, медовуха из бочонка полилась на землю…

– Все целы? – в круг ворвался Олав.

– Это Даг, это все найденыш! Олени побежали от его метки!

– Он напугал, он! Он им что-то кинул!

– Я ничего не кидал! – Даг сжался в углу, ощерил зубы. Ему вдруг показалось, что неведомые враги сжимают кольцо. Головы раскачиваются, когти и палки раскачиваются вокруг в свете факелов.

– Не трогайте малыша, он не виноват! – вскричала Хильда, хватая Дага в охапку.

– Не к добру это, Торстейн, – нашептывал кто-то из темноты в ухо ландрмана.

– Мы уезжаем, – постановил ландрман.

– Дурной знак, – негромко сказал тот самый, что едва не подрался с Олавом из-за «невесты». – Это плохо, что отец плодородия не хочет ночевать в доме бонда…

Он говорил нарочно тихо, чтобы слышали те, кто привез «невесту». Дага трясло, он побелел и мало что соображал. Он не испугался, а словно ненадолго выключился из хода событий. Ни тогда, ни позже он не мог толком вспомнить, что же произошло. Отчетливо помнил он лишь до того момента, когда протянул руку, чтобы погладить красивого оленя по морде…

– Дурной знак – на мальчишке, – подхватил кто-то.

– Найденышшш… – прошипели из темноты. – Глядите, сдохнут у вас козы… очнетесь, да поздно будет…

– Не виноват мальчик! – упрямо повторяла Хильда.

– Как же не виноват? – проворчал рассерженный «отец невесты». Его, видимо, задели слова седого. – Теперь мы на ночь не останемся, поедем другой дорогой.

– Золотые слова, – веско уронил кто-то из свиты «невесты». – Видно, сам Фрейр противится, чтобы мы тут гостили! Эй, расступитесь!..

Олав Северянин крякнул, но смолчал. Спорить тут было не с кем, и оскорбления принимать от бога – глупо. Раздосадованные хусманы и их жены пропустили повозку. «Невеста бога» уезжала задрав нос. В ее роскошных белых волосах поблескивал гребень из моржовой кости, на руках до самых плеч звенели серебряные браслеты. Богачка Туве не пожелала заночевать в доме бонда Северянина, где по ней вздыхал младший из кузнецов.

Сверкер едва не плакал. Олав хмуро глядел вслед кортежу. Потом перевел взгляд на поникшего Дага.

– Хе, надо бы рассказать о таком чудесном мальчике финской вельве… – как бы невзначай произнес седой гость. Он один задержался, проверял подпругу на лошади.

– Это зачем? – нахмурился Северянин. – Ни к чему рассказывать…

– Ну да, ну да, – масляно улыбнулся противный седой человек. Он вскочил в седло, еще раз косо, с затаенной ненавистью глянул на поникшего Сверкера и перевел взгляд на Дага. Глядел он так, словно зрел в нем какой-то мерзкий план. – Ну да, ну да, – повторил седовласый гость. – Финские колдуньи очень любят смышленых детей. Именно таких, как этот, хе-хе…

– Знаешь, кто это? – Олав наклонился к жене. – Это Харек Меняла, отец Рагнара, которого за жадность прозвали Пустой Живот.

– Это его отец? – округлила глаза Хильда. – Отец разбойника, который убил человек сорок?! И мы его принимали в своем доме? Наверняка с него ждут виру на десятке ферм! Не нравится мне это!

– Мне тоже не нравится, – процедил Олав. – Особенно мне не нравится, как эта гадюка говорила о Сверкере…

Глава седьмая

В которой Даг впервые серьезно пугается, а Олав Северянин платит за добрый урожай

Финская вельва прикатила не вовремя. Всем прекрасно известно, что вельва объезжает усадьбы летом, вместе с повозкой славного бога Фрейра. Впрочем, иногда финские вельвы могут заглянуть и без повода…

Или только кажется, что повода нет.

Услышав о том, что ведьма уже на соседнем хуторе, девчонки попрятались, страшась дурного колдовского взгляда. Хильда не испугалась, напротив, принялась готовить самое лучшее угощение. Прорицательницу полагалось накормить вареным сердцем и кашей на козьем молоке. Трелли спешно зарезали курицу, гуся и овцу.

Даг тоже не испугался. Ведь он никогда не видел ни одной финской колдуньи живьем, а как можно бояться того, чего никогда не видел?

Даг притаился в закуте, служившем спальней Олаву. Вместе с Дагом спрятались его старшие сестры и братья, но в последний момент они струсили и сбежали.

Оказалось, что страшились колдуньи не зря. Пиркке Две Горы оказалась уродливой, тощей старухой, с огромной бородавкой под глазом, жидкими седыми волосами и тремя рядами стеклянных бус на шее. У нее росли волосы на подбородке и торчал наружу желтый зуб. Она стучала кривым посохом, на конце которого переливались драгоценные камни. Одета она была в плащ, раскрашенный синими и красными квадратами, на голове носила шапку из белой кошки и руки тоже держала в кошачьих меховых перчатках. Руки из перчаток она так и не вынула. Следом за вельвой в дом зашли две ее трелли, молчаливые и хмурые.

Их усадили на почетное место, принесли горячую еду. Детей выгнали из главной залы, остались одни взрослые. Когда вельва разрешила, мужчины и женщины опустились на колени возле очага. Никто не произнес ни слова, пока таинственные гостьи кушали. Даг у себя в тайнике затаил дыхание. Он слышал, как скрипят челюсти у старух, слышал, как вздыхает за стенкой теленок, как посвистывают ласточки, свившие гнезда под стропилами. Еще он слышал, как у реки хохочут прачки и как пищат под брюхом у матки молочные поросята. Дагу и в голову не приходило, что, кроме него, здесь никто не обладает таким тонким слухом.

Но было еще кое-что, кроме звуков.

Впервые в защищенном родном доме мальчик почуял опасность.

– Пахнет дурно… – прошепелявила Пиркке, исподлобья оглядывая стены.

Олав промолчал, зато Хильда заметалась, закудахтала, повелела принести еще света, сама поднесла гостье деревянную чашку с элем.

– Дурно пахнет, чужим колдовством… – Вельва потянула носом, как волк по ветру.

Никто не посмел ей перечить. Когда белесые глаза вельвы скользнули по деревянной стенке, за которой прятался Даг, ему почудилось, будто ледяная лапа схватила за горло. Ненадолго, почти сразу отпустила…

Олав принес кошель, отсчитал шесть эре отличного чистого серебра и десять сирийских монет. Братья подвесили на вертеле кабанчика. Очень скоро запахло жареным мясом. Приоткрыли двери, чтобы деревянный бог во дворе тоже вдохнул свежанины.

– Я даю всем то, что они просят. Чего вы просите? – подобрела прорицательница.

– Попроси за нас могучего Фрейра, чтобы коровы принесли по два теленка…

– Чтобы козы не болели этой зимой…

– Чтобы корма хватило до месяца Жатвы… – пропели женские голоса заученные строки.

– Кто поможет мне? – скрипучим голосом спросила колдунья, расстегнув на себе трутовый пояс.

На поясе у нее висели три больших кожаных мешочка, доверху набитые снадобьями и секретными знахарскими предметами. Ноги в мохнатых башмаках колдунья поставила вплотную к огню. От мокрых башмаков повалил пар, но пламя словно обходило ноги колдуньи стороной. Хильда стала нарезать мясо, женщины передавали деревянные миски.

– Мы поможем… – Перед креслом склонились две женщины, жена Снорри Северянина и старуха, наложница Горма.

– Я не могу славить Фрейра, пока в доме есть волчья лапа, – пробурчала колдунья.

– Волчья лапа?! – Олав Северянин вздрогнул и переглянулся с женой.

– Он там… – Вельва ткнула черным пальцем в спальный закут.

Родичи прекратили жевать.

– Там никого нет, – попытался возразить Олав.

– Он там, волчья лапа. Чужое колдовство! – брызгала слюной Пиркке.

Сверкер откинул покрывала и вытащил на свет упирающегося Дага.

– Прости его, он еще несмышленый, – вступилась за младшего сына Хильда. – Мы не знали, что он там спрятался…

– Он смышленый, он очень смышшшленый, – колдунья пристально оглядела мальчика. – Не уводи его, пусть сидит. Ты боишься меня, мальчик?

Даг взглянул на отца. Олав кивнул – разрешил говорить.

– Я никого не боюсь! – тряхнул головой Даг. Опасность!

Впервые опасность была рядом, а не в далеких туманных снах! Но это была не опасность близкого лезвия, страх завораживал и притягивал.

– Слушай меня, Олав, и ты, Хильда из рода Северян… Я иду через все фиорды севера, иду через все заливы Большого Бельта…

– Через все заливы… – подхватили женщины.

– Иду по местам, где море налезает на море, а берег топчет берег…

– Где берег топчет берег…

– Я везу законную виру богов, чтобы поля заросли доброй травой, чтобы скотина нагуляла жира, чтобы рыба сама попадала в сети…

– Рыба в сети… – Помощницы колдуньи стали раскачиваться, причитая все громче.

Следом за ними стали раскачиваться все собравшиеся в зале. Вельва кинула в огонь щепотку тертых корешков, другие корешки растворила в чаше с элем. Чашу понесли по кругу, каждый делал по два больших глотка. Глаза у парней остекленели, многие девушки не могли дальше стоять на коленях, они бессильно опустились на циновки. Варево подействовало очень быстро.

– Иду по рудным залежам, иду по серебряным рудникам, иду по заячьим норам!

– По заячьим норам…

– Иду по животам брюхатых и животам нерожавших, веду невест плодовитых ванов!..

– Веду невест плодовитых ванов…

По кругу поплыл третий рог с пряным элем. Над очагом всплывали клубы ароматного сладкого дыма. Ноздри Дага трепетали, он покрылся испариной, сердце колотилось. Ему вдруг показалось, что вместо противной старухи он видит совсем другую женщину, молодую и красивую, темноволосую, с цветочным венком на голове. Женщина тянула к нему мягкие добрые руки, улыбалась и шептала… на чужом, но понятном языке…

Даг очнулся. Он лежал на шкуре, во рту было кисло, в голове плыл туман. Родичи доедали кабана, пир продолжался, хотя многие уснули. С дороги доносился перестук колес, хускарлы возвращались с полей. Довольные идолы заглядывали в дом круглыми голубыми глазницами. Пиркке крепкой рукой ухватила мальчика за волосы, указала на его голую макушку.

– Олав, откуда у него это?

– Это… это было всегда, – отец облизал пересохшие губы.

Впервые Даг увидел, что огромный кузнец робеет! Его отважный отец, с одного удара умевший заколоть быка, робел в присутствии финской ведьмы!

– Олав Северянин, я знаю тебя давно, – вельва не посмела притронуться рукой к метке. – Ты был хорошим хускарлом на службе конунга Бьерна. Ты собрал знатную добычу в Ломбардии и вернулся домой героем. Но на сей раз ты взял добычу не по силам. Это ведь не твой сын?

– Мой… я взял его в дом, – Олав запнулся.

– Наверняка ты заметил, что он не любит пасти коз?

– Да… не слишком он с ними ладит. Козы боятся его… даже бык сторонится.

– Ты повесил ему на шею молот Тора, но ему нравится драться, а не махать кувалдой? – проницательно заметила гостья.

– Да, это так… Он сильный и изворотливый, он лупит всех мальчишек.

– Наверное, он любит быть один? Он кричит во сне на чужом языке?

– Откуда ты знаешь? – Хильда прикусила язык. Родители переглянулись. Обоим пришла на ум одна и та же мысль – наверняка Харек Меняла подослал вельву с дурным умыслом.

Пиркке помрачнела. Даг переводил взгляд с отца на мать.

– Что у него на шее? Зуб?

Даг схватился за свою единственную реликвию. Несмотря на гнев отца, он ни в коем случае не желал расставаться с драконьим когтем.

– Я даже не притронусь, – пообещала старуха. – Просто покажи мне. Угу… Ты знаешь, мальчик, чей это коготь?

– Это с лапы самого страшного дракона Фафнира, – заважничал Даг. – Его победил Сигурд Вальсунг…

– Это коготь горына, – отрубила вельва. – Такие здесь не водятся. Эти твари водились на востоке Гардара, их давно перебили. Откуда он у тебя?..

– Мой брат Свейн Волчья Пасть возвращался с торговым фелагом из земли вендов, – отец заговорил шепотом, но Даг все равно слышал. – Свейн подобрал малыша далеко отсюда, в устье Малого Бельта.

– Твой сын сам стоит на ногах, но до сих пор прячется в постели матери?

– Он еще мал, чтобы отдать его в обучение, – торопливо, словно извиняясь, заговорил Олав. – Многие говорят, чтобы я отвез его к жрецам в Упсалу…

– Духи саамов зовут его, – задумчиво произнесла вельва. – Я вернусь через год… Или через два. Если ты дашь мне эре серебра за каждый месяц, я возьму твоего сына с собой. Я верну его к месяцу Жатвы и снова заберу на год. Я отвезу его к святилищам саамов. Решай, у тебя есть время. Меня ждут на следующей ферме. Если я не ошиблась… ты получишь свой гельд вдвойне.

– Ты хочешь забрать его в свою страну?

– Чтобы он стал тем, кем должен стать. Он вернется великим чародеем.

От этих слов сердце Дага замерло, а затем заколотилось еще сильнее. Такого невероятного предложения он не ожидал. Это не то что колотить топором на верфях тетушки Ингрид или махать кнутом, разгоняя стада овец! Хотя, с другой стороны, как же тогда попасть в дружину к дяде Свейну?..

– Но… я хотел взять его с собой на девятилетний Дизаблот в Упсалу, – продолжал гнуть свою линию Олав.

Пиркке Две Горы задумалась.

– Это еще не скоро…

Старую Упсалу ей приходилось навещать не раз. Но некоторые года были особенными. Лишь раз в девять лет в золотом храме Упсалы проходило Великое жертвоприношение. Окруженный золотой цепью, храм открывал двери для каждого, ярлы и простые бонды приносили горы подарков, жрецы выносили трон со статуей Одина, а священную рощу наполняли крики жертв. Пиркке Две Горы сама была не прочь посетить таинство, ведь ждать следующего предстояло девять лет! А это так завораживает – наблюдать, как на деревьях будут развешивать по девять трупов существ мужского пола: людей, псов, коней… Во время церемонии кровь польется рекой, золотые цепи будут блистать на солнце, на горах вокруг храма задымят костры…

Девять дней вполне можно повеселиться, хе-хе!

– Хорошо, Олав Северянин, отвези его в Упсалу. Пусть ваши асы сами рассудят, кому мальчик назначен на службу.

– А если… если мы его тебе не отдадим? – расхрабрилась Хильда.

– А, перкеле! Дело ваше, но я к вам больше не вернусь. Громовик саамов сделает так, что Фрейр покинет вас.

Вздох ужаса пронесся под сводами дома. Мало что могло напугать скотоводов и землепашцев так, как гнев любимого бога. Если олени Фрейра не заедут на ферму – осенью жди беды!

– Отчего ты нас пугаешь? – Олав Северянин побледнел от гнева. – Разве мы мало платили тебе?

– Я вас не пугаю, – вельва поднялась, помощницы набросили ей на плечи плащ. Один лишь Даг заметил, как дрожат у старухи руки.

– Клянусь Вавудом… – Сверкер икнул. После выпитого варева младший брат Олава не мог шевелить языком. – Клянусь…

– Что же с ним делать? – наверное, впервые в жизни Олав Северянин оказался перед таким сложным выбором.

– Ты ведь знаешь, что тебе делать, – промолвила вельва. – Я вижу, твой парень не даст никому спокойно жить. От обычных детей олени не бегут. Думай, Олав Северянин. Я вас не пугаю, я сама боюсь. Очень боюсь.

Глава восьмая

В которой Сверкер готовит капканы, а Даг пытается совершить революцию в фехтовании и становится настоящим Северянином

Пробежали еще два месяца. Свадьба Фрейра и вельва потихоньку забылись, новые заботы поглотили Северян. В хераде объявили сезон охоты. Олав отпустил на охоту младшего брата. Сверкер с ранней юности считался лучшим лучником, он ухитрялся первой стрелой укладывать не только зайца, но даже увертливых лисиц и хитрых бобров.

Едва упали первые желтые листья, Сверкер собрал ловцов и ускакал в Совиный Распадок. С ним напрашивались многие мальчишки из усадьбы Северянина, но всех охотники взять с собой не могли. Для Дага, несмотря на юный возраст, Сверкер сделал исключение. Олав очень удивился, когда узнал, что младшего брата не пугает его сын. Слишком многие помнили о происшествии с оленями Фрейра и советовали Сверкеру не подпускать странного мальчика к диким животным. Находились такие, кто считал, что, если Даг отправится с охотниками, им не удастся поймать в силки даже хромого зайчонка…

Но все прошло не так уж плохо.

На прошлогоднем тинге лагман объявил сроки начала охоты. Белку и зайца этой осенью разрешалось брать с середины месяца Жатвы, выдру и бобра – с листопадов, а лосей – еще месяцем позже. За нарушение сроков лагман грозил огромным штрафом, и охотники зачесали в затылках. Кроме того, была объявлена норма осенней промысловой подати – лопатка каждого десятого лося, десятая белка и выдра – в пользу конунга. Косулю бить запрещалось под угрозой тройного штрафа.

Зато из Бирки прискакал курьер с приятной новостью. За лето хищники расплодились невероятно, нынче медведя, волка и лису мог безнаказанно бить кто угодно, когда угодно и в любом количестве. Мало того, ландрман Торстейн назначил штраф в дюжину беличьих шкурок для каждого бонда, который не выделит людей на рытье волчьих ям. Соседи Олава – Ингрид, Свейн Волчья Пасть и Халльвард Жаворонок выгнали почти всех свободных хускарлов на волчью облаву. Общими усилиями серые стаи удалось потеснить, только люди Свейна привезли сорок дюжин волчьих хвостов.

Поэтому Сверкер не сдерживал своих людей, когда впереди мелькал рыжий лисий хвост или собаки облаивали следы косолапого. Больше всего Сверкер Северянин гордился своими новыми приобретениями – он купил двух особых собак, специально обученных для охоты на лис и белок. Вместе с другими мальчишками Даг замирал от восторга, когда охотник укладывался на землю, запускал руку по плечо в узкую нору и за длинную шерсть вытаскивал глухо урчащую псину. Удивительной собаке наверняка было не слишком-то приятно, что ее тащат за хвост, но зубы она упрямо не разжимала. А в зубах трепыхалась и тявкала полузадушенная лисица…

Другой гордостью Сверкера стали замечательно крепкие силки для зайцев и бобровые капканы. Такие мощные капканы впервые держал в руках не только Даг, но и большая часть ловцов. Две полукруглые пластины, похожие на зубастые челюсти, растягивали бычьими жилами, жилы наматывали на барабан и вбивали клин. Затем в центр «челюстей» укладывали остро пахнущую рыбку, которую так любили бобры…

Спустя месяц Даг возвращался в усадьбу опытным охотником. Ему лично удалось заманить в силки двух куропаток и зайца. А еще он вместе с дядей Сверкером загнал в яму здоровенную росомаху! Но на этом интерес к охоте у младшего Северянина пропал.

Зато Олав стал все чаще замечать, что Даг подолгу крутится в кузнице.

– Если мои сыновья не тянутся к железу, может, начнешь учить своего? – спросил у брата Снорри.

– Он давно учится… Смотри, сын мой, – Олав взял щипцами горячую, жирную, тускло поблескивавшую глыбу. – Это была болотная руда, сынок. Она богата железом и не требует много торфа, чтобы начать превращаться.

Олав положил горячую еще крицу на колоду и нанес по ней несколько сильных ударов. Большой ком развалился на части. На изломанных срезах среди шлака блестел металл.

– Никуда не годится, – проворчал Снорри. – В этом железе осталось слишком много угля и грязи. Такое железо нельзя ковать, брат. Будем прокаливать второй раз.

Следующая порция крицы вышла более удачной. Братья подхватили спекшийся багровый ком, кинули на плоский камень и методично заработали молотами. Когда они начинали так колотить, сердечко Дага замирало. Ведь прямо на его глазах совершалось превращение болотной почвы в добротный плуг!

– Теперь смотри сюда… – Олав взял в руки другую, уже остывшую заготовку. Его жесткие задубевшие пальцы были похожи на корни дуба. – Самое главное для доброго меча – чтобы лезвие не гнулось. Почему?

– Чтобы выстоять в бою против секиры!

– Верно, а еще? Даг задумался:

– Чтобы разрубать щиты и шлемы!

– Верно. Мечом следует бить и быстро, и сильно. Если лезвие будет гнуться, как у косы, враг останется цел…

Олав с удивлением и радостью смотрел, как маленький сын пытается оторвать от земли настоящий боевой меч. Шестилетние племянники Олава охотно дрались на игрушечных мечах, но огонь не любили. Одного племянника уже сговорились отдать в обучение к тетке Ингрид, она владела на озере несколькими верфями. Другого, по традиции, забирали в семью троюродного брата, а оттуда собирались взамен прислать своих подрастающих сыновей…

– Смотри, сын мой. Чтобы меч стал прочным, мы раскаляем железную руду вместе с углем. Мы режем железо на короткие куски, связываем вместе с углем и снова перековываем, пока оно не станет белым от жара… – Олав объяснял, а сам не прекращал раздувать меха. Иногда он подменял Снорри или одного из работников с кувалдами. – Подай мне клещи… Затем мы собираем эти куски в новый пучок, обкладываем их железными полосами и снова бьем и греем. Бьем и греем! Ты запомнил?

Даг завороженно кивнул. В его темных глазах плясало пламя. Но смотрел он не на огонь, он ласкал взглядом новый меч. Он слышал звон и грохот грядущих битв!

– Теперь клинок готов, но он шершавый и тупой. Мы отдадим его Горму в полировку, – продолжил отец. – Когда старина Горм закончит, по лезвию поползут переплетенные змеи. Это называется «ковка сирийским узором», но одной ковки мало. Нам нужно закалить меч, чтобы он звенел, как голоса скальдов. Что мы делаем для этого?

– Раскаляем его снова до белых искр. Окунаем его в корыто, в первый раз с конской мочой, на пятую часть с маслом и разбавленным медом и с теми травами, что ты хранишь в кувшине, – отбарабанил Даг. – Как остынет, снова раскаляем, и так четырежды, пока змеи на клинке не совьются в новый клубок…

– Верно, сын! Против такого меча не выдержит ни один щит… А что мы делаем потом?

– Потом… потом мы будем затачивать лезвие.

– Покажи, как затачивать? – с хитрецой спросил Олав.

– Вот досюда, – Даг безошибочно отмерил треть лезвия. – Дальше точить не надо, пусть будет тупое, для отбива…

– Верно, сын мой. Мы заострим только конец, которым рубим…

– А почему он тупой? – Даг уткнул острие меча в ладонь.

– Как тупой? – рассмеялись кузнецы. – Он вовсе не тупой, с одного удара рубит голову барану!

– Нет, тупой! – уперся Даг. – У него кончик тупой. Почему у ножа, которым Фотий скоблит кожи, острие режет пальцы, а здесь – нет?

Братья замолкли. Который раз Олаву Северянину пришла в голову мысль, что с его приемным сыном происходит что-то неладное.

– Сынок, так никто не делает, – мягко возразил он. – Ни один кузнец не делает мечи с острием, как у кожевенного ножа. Ведь меч для того, чтобы викинг мог рубить врага, а не тыкать им, как палкой в лисью нору.

– А если ткнуть мечом в живот? – Даг смотрел на отца не моргая. Олаву стало неуютно под взглядом этих темных, чуть раскосых глаз. – Если сделать его длинным и острым? Если не махать, а ткнуть в горло?

Олав Северянин задумался.

– Но тогда всем придется драться по-другому, – возразили дядья. – Так нельзя! Для такого удара есть копье. Кто же научит наших викингов тыкать мечом? По слухам, так поступают кочевники, что состоят на службе у кейсара Бризанта. Но даже кочевники орудуют не мечами, а копьями…

– Я научу! – торжественно заявил Даг. – Я научусь сам и научу других. У меня будет самая сильная дружина на свете!

– Олав, я думаю, из твоего младшего не получится кузнец… – Несмотря на деревяшку, старина Горм, как всегда, подошел бесшумно. – И я думаю, Олав, из него получится не просто ополченец… Может, тебе следует взять мальчика с собой в Старую Упсалу на праздник Большой жертвы? Может, следует заколоть пару черных овец, чтобы конунг-жрец предсказал мальчику будущее?

Родственники следили, как маленький Даг с пыхтением пытается взмахнуть боевым саксом.

– Ты полагаешь, малышу место в хирде ландрмана? Но я бы не желал ему такой участи – грабить собственных родичей и друзей. Это прежде мы гордились тем, что состояли в лейдунге. Ныне и свободное ополчение – уже не то…

– Нет, становиться прислужником ландрмана я ему не желаю, – с отвращением заявил Горм. – Однако слугам Одина и Тора нужны молодые помощники.

– Клянусь кровью асов, ты прав, – кузнец остервенело навалился на ручки мехов. – Я спрошу совета у асов. Если парню суждено быть умнее нас, то, может, ему место в Упсале, у золотого трона Одина?

Весьма вероятно, что отец сразу отвез бы Дага к святилищам в Упсалу, и жизнь мальчика потекла бы совсем иначе. Но очень скоро произошли события, круто изменившие планы Олава Северянина…

Как-то за ужином одноногий скальд напомнил об одном важном деле:

– Олав, ты признал найденыша сыном? Посмотри на него, мальчик не похож: на нас. Он темноглазый, и кожа его темнее нашей. Но он нам стал родным. Ему исполнится семь, и тебе придется отдать его в другой дом, но…

– Ты прав, Горм. Пора признать его сыном, – опомнился кузнец. – А ну принесите мне сапог!

Домочадцы оживились. В предвкушении маленького праздника и дармового угощения к дому Олава потянулись хускарлы и трелли. Племянники наперегонки понеслись за громадным кожаным сапогом. Освободили место, сапог водрузили в центре зала. Женщины бросили работу, мужчины прекратили разговоры. Требовалось многое починить, зашить, залатать, но в скромном празднике все нуждались еще больше.

Из подпола выкатили бочонок с элем. Родичи выстроились в ряд, старый Горм ударил в ладоши и запел кусочек из драпы, сочиненной им за обедом. Звучало очень красиво:

Хильда, подпевая, стала разливать покружкам желтую пахучую пену. Теперь все хлопали в ладоши, но поочередно женщины и мужчины, а девчонки постукивали кружками. Следовало изобразить радость такую же, как при рождении настоящего сына. Хильда успела переодеться в праздничное платье и заставила переодеться дочерей. В волосы вплели цветные ленты, на щиколотки и запястья надели костяные браслеты…

Первым босую ногу в сапог поставил хозяин, за ним, по старшинству, братья, затем племянники и дальние свободные родичи. Самый маленький – Даг, он сумел влезть в сапожище обеими ногами. Родичи захохотали, появился повод опрокинуть еще пару кружек.

Эль – не то что горькое пиво, он сразу бьет в голову, кружит мысли, разносит по костям тепло. После второй кружки эля Горму принесли кантеле из челюстей щуки. Звонко запищали струны из тонких жил, звук полился чистый и высокий, точно далекий плач. Старушки тоже уронили слезу, все поочередно гладили Дага по голове, совали ему гостинцы. Сладкое нашлось только у бабушки Унн, она всю зиму хранит диковинные сухие ягоды с далекого юга, дядя Свейн называет их инжир. Чтобы разгрызть инжир, его приходится вымачивать в кипятке, но у Дага крепкие зубы!

Сестры пошептались и подарили братцу красивую ветку прошлогоднего дягиля и сани, вырезанные из мыльного камня. Другая бабушка сняла с шейного ожерелья целых три стеклянных шарика – большое богатство! Третья бабушка, теща Снорри, достала из сундука рукавицы – теплые, длинные, с завязками на локтях. Но самый ценный подарок сделал дядя Сверкер. Он лично выковал для Дага маленький меч. Олав схватил длинноволосого малыша, посадил к себе на колено:

– Все видели? Даг Северянин – теперь сын кузнеца Олава Северянина! Будешь кузнецом, сынок?

– Я стану викингом! – упрямо прошептал младший сын бонда.

– О-хо-хо! Вот так герой, – лица взрослых стали красными от выпитого. Чем упрямее, чем своенравнее растут мальчишки, тем больше всем это нравится! Разве может парень расти слабаком и тихоней?!

– Куда пойдешь, викинг? – подначивали Дага захмелевшие родичи. – Хочешь, как Свейн, отбить себе в Кенугарде княжну?

Даг не понимал, о какой княжне идет речь, но сама идея стать таким, как дядя Свейн, ему нравилась. В семье гордились подвигами херсира Свейна, младшего брата Хильды. Пять лет назад Свейн Волчья Пасть был в викинге, доплыл до самого Кенугарда, сердца южных словен, там отбил дочку какого-то князька и ловко продал ее печенегам.

– Я соберу самую сильную дружину! – пообещал родителям Даг. – Я привезу самую богатую добычу!..

Спустя две недели в кузницу прикатила с озера тетушка Ингрид. Она все про всех знала и первая получала новости от своих рыбаков.

– Дураки болтают лишнее, – сказала Олаву тетушка Ингрид. – Ты веришь, что твой сын рожден стать жрецом?

– Я верю в то, что вижу. В лесу он угадывает солнце без «солнечного камня». Он предсказал нападение кабана на нашу заимку. Он тянется к огню. Он не слишком любит воду, но зато любит лес. Он дружен с полудикими волками, которые охраняют мое хозяйство.

– Люди болтают, что мальчика выронила саамская вельва.

– Это вранье! Его подобрал в море брат моей жены.

– Сколько ему лет?

– Наверное, уже пять, – Олав с гордостью отметил удивление тетки. – Он быстро растет, гораздо быстрее моих племянников.

– Ведь это не твой родной сын?

– Я принял его. Этого недостаточно? – Северянин слегка повысил голос. – Я чту закон. Мой сын не будет запечником. Следующей весной его надо отдать в семью другого бонда, чем дальше от дома – тем лучше. Мои племянники скоро уедут. Мальчики станут мужчинами только там, где нет матерей.

– Если хочешь, привези его вместе с Торкилем. Посмотрим на него…

– Спасибо, Ингрид. Но мне кажется, что Дагу не понравится смолить твои лодки или вырезать канаты из моржовых шкур.

– Ты назвал его Даг? Это датское имя.

– Он сам себя назвал, – отец коротко рассказал про коготь, но благоразумно умолчал о волчьей проплешине на макушке сына. – Горм считает, мальчика надо отвезти на Девятидневную жертву…

– Ты думаешь, надо рассказать о нем жрецам в Упсале? – Тетушка Ингрид с сомнением покачала головой. – Если из него не выйдет корабела, лучше отдай его Свейну, пусть учится торговать. Сейчас не самые лучшие времена, чтобы ходить в викинг. И не самые лучшие времена для жрецов, поверь мне, Северянин. Люди болтают, что саамские вельвы ищут детей. Если это так, лучше тебе спрятать сына…

Глава девятая

В ней сестры весело шутят в лесу, но шутка заканчивается большой бедой

– Астрид, вы возьмете с собой Дага? – издалека крикнула дочерям Хильда.

– Астрид, ты слышала? Мама хочет, чтобы мы всюду таскали за собой найденыша, – проворчал двоюродный брат Сигурд.

– Он мне ужасно надоел, – поддакнула старшая сестрица Гейра. – Почему мама не отошлет его на ферму дяди Свейна, пусть там дерется с мальчишками!

– Потому что мальчишки не хотят с ним играть, – жеманно округлив глазки, пропела Унц, дочь мясника, дальнего родича Северян. – Третьего дня Даг покусал Сигурда, затем поставил подножку Торкилю, когда тот помогал таскать доски. Торкиль упал и распорол руку.

– Мы его избили до крови, – горделиво сплюнул Сигурд. Сигурд выражался во множественном числе, потому что действовал всегда сообща с братом. – Мы его избили, думали – он побежит жаловаться. Но он не пожаловался. Он обещал, что изобьет нас поодиночке, ха-ха-ха…

– А вчера найденыш ударил внука прачки Гейры Волосатой, – пожаловался сын одного из хускарлов. – Мой папа говорит, что Олав Северянин взял в дом волчонка. И что скоро он всех тут загрызет.

– И правильно сделает, – неожиданно вступилась за Дага взрослая девушка, одна из наемных пастушек. – Внук вашей Гейры отобрал у Дага его ножики и его сани с оленями и сломал их. Я сама видела. Мальчик просил их отдать, но холопы только смеялись над ним!

– Волчонок так укусил его за нос, что бедняжку отнесли домой и положили на лицо лед, – прошипела еще одна маленькая сплетница, издалека злобно глядя на Дага. – Все дерутся, но никто не делает так больно…

Младший Северянин тем временем тащил на себе сразу шесть корзин для ягод. Его самого не слишком-то радовала перспектива идти в лес вместе с вредными братьями и сестрами, но в одиночку родители с фермы не отпускали. В прошлый раз, когда он без спросу убежал на озеро, отец здорово отлупил его и посадил в холодный погреб. К счастью, Олав не умел долго сердиться, но задница Дага запомнила урок. Его никогда не били за драку, за шум и любые проказы внутри фермы. Взрослые вообще занимались рукоприкладством крайне редко, когда того требовала нужда. Но если отец говорил «туда нельзя», нарушать запреты не следовало. Гораздо позже Даг узнал, что на озере часто прятались беглые рабы и убийцы. К жилью они не выходили, опасались собак, а глупого мальчика могли запросто зажарить и сожрать…

– Астрид, я спросила, вы идете за ягодами? – Распаренная Хильда оторвалась от стирки.

– Идем, мама, – скорчив недовольную рожицу, сестра выхватила у Дага свою корзинку.

– Мы тебя еще вздуем, – беззвучно пообещал брату Сигурд.

– Смотрите, не потеряйте малыша, – напутствовала Хильда. – И не вздумайте ходить за Белые камни. Вы меня поняли?!

– Поняли, мама, поняли, – захихикали сестры. – Мы будем за ним следить.

– Ага, мы его привяжем, – сквозь зубы прошипели мальчики.

– Унц тоже идет с вами?

Унц недавно исполнилось тринадцать. В сегодняшней компании дочь мясника оказалась самой старшей. Ее отец пользовался на ферме заслуженным уважением – лучше всех умел заготавливать мясо впрок. Но собственного двора так и не нажил.

– Да, мама, – покивала Астрид. – Унц обещала пойти с нами. Она знает, где много грибов и черники.

– Унц, ты самая старшая, присматривай за ними, – велела хозяйка. – Следи, чтобы поле всегда было видно справа, иначе забредете в болото.

– Не бойтесь, мы проследим! – И девчонки с хохотом припустили к лесу.

Маленький темноволосый мальчик деловито затрусил следом. Хильда следила из-под руки, как дети перепрыгнули через канаву, взобрались на остатки старого вала и скрылись в чахлом орешнике. За дочек она не боялась, с малых лет их приучали собирать грибы и ягоды к семейному столу.

На ферме никто не сидит без дела – это закон. Девочки учатся сучить шерсть, ткать, готовить крепкие нитки из жил и кроить готовую одежду. Еще они учатся заготавливать впрок любые виды мяса и рыбы, снимать, сушить и резать шкуры. А еще – доить коров и коз, принимать роды у скотины и накрывать на стол… Всего не перечислишь, что обязаны до замужества освоить дочери свободного бонда!

Впрочем, Хильда все чаще задумывалась о дурных веяниях, пришедших из городов. Раньше никто не уважал белокожих неумех, никто бы просто не взял замуж: девушку, чуравшуюся крестьянского труда. Будь у тебя хоть трижды набиты все сундуки, ты обязана делать всякую домашнюю работу лучше своих холопок! Но нынче прямо на глазах жизнь стала меняться в худшую сторону. Среди дочерей ландрманов, судей и хавдингов стало добром то, что прежде было позором. Многие гордились, что ни разу в жизни не прикасались к навозу, не ворошили мокрое сено, не отпаивали на руках новорожденных ягнят! Горожанки стали носить в любой день праздничные платья из парчи и шелка, стали подкрашивать глаза черным, а лица – белилами и румянами, стали воротить нос от девичников и древних традиций, подаренных еще богами. В Бирке Хильда слышала чудовищные речи. Тамошние богачки говорили, что ковыряться в земле – удел холопок, а им, дочерям ярлов, богами назначено только править другими…

– Что случилось с мужчинами? – наседала Хильда на мужа, возвращаясь домой с рынка. – С каких пор жены лагмана и начальника стражи распоряжаются, как королевы? Разве не свободные бонды выбирают людей на эти должности? Разве они теперь получают свое жалованье до смерти и передают права на него своим бабам?! С каких пор их дети считают себя наследными принцами? Что ты молчишь, Олав?

Но что мог ответить кузнец? Он молчал и хмурился, вполне справедливо ожидая от тревожного времени новых напастей. Традиции покачнулись, вековые обычаи на глазах покрывались ржавчиной насмешек. Шведы издревле привыкли сами выбирать себе вождей и сами же их изгоняли. Лейдунг веками собирался добровольно под командованием лучших мужей, деды брали себе под посев столько, сколько могли обработать, и редко кто посягал на чужие наделы. Но нынче в громадной лесной стране стало не хватать пахотной земли. Лучшие участки захватывали ленники конунга и всякие прохвосты. Викинги привозили тысячи марок награбленного серебра, но безземельных становилось все больше. Они сбивались в дружины и присягали на верность новоявленным вождям. А те из кожи вон лезли, чтобы получить ярлство или влезть в родню к древним родам.

Когда дед Олава служил в лейдунге, сотня ополченцев содержала одного знаменосца, барабанщика и четверых младших лютых. А нынче каждый третий норовил прожить на поборы, и не только прожить, но и разбогатеть! Ярлы и хавдинги плодили гражданские и военные должности, не проходило полугода, чтобы налог с усадьбы не возрастал хотя бы на пол-эртога серебра.

Прежде свободные землевладельцы никому не кланялись, а усердные рабы могли легко выкупить свободу. Нынче власть и громкое имя стали передавать по наследству. Нынче гордились тем, чего стыдились в былые времена: бездельем и кожей без мозолей. Теперь охотно убивали за деньги, а прежде бились за право попасть в небесную Асгарду, обитель богов…

Олав не мог изменить мир, зато Хильда действовала вовсю. Она поклялась себе, что ее дочери вырастут в уважении к законам рода, старательными, умелыми и работящими. Слава Фрейру, на ферме Северян всегда был достаток, но это не значило, что кому-то позволено отдыхать у печи!

Поэтому Хильда посылала дочерей и племянников за лесными плодами всякий раз, когда не могла занять их другим делом. И Астрид, и Гейра, и племянники, и дети работников – каждый должен был набрать до осени большой мешок черники и брусники. Хильда не опасалась хищных зверей, летом им вполне хватало пищи в болотистых лесах на севере. Охотники говорили, что давно не видели на водопоях так много толстых оленей…

Если не перебираться за Белые камни у старого русла ручья, то в трясину дети не провалятся и в капканы точно не угодят. Правда, на этой стороне ручья тоже легко заблудиться, если потерять из виду распаханные поля. Лесная ягода коварна – это всем известно. Подбираешься к одной, за ней манит другая, так недолго и до Черного леса добраться. Вот уж там чащоба так чащоба! Если в Черный лес случайно забредет корова, ее даже не пытаются искать. Ходят поверья, что там похоронен саамский нойда, убитый лихими людьми. По ночам он не спит, бродит и душит всякого, кто забредет в его мертвяцкие владения…

Хильда слегка вздрогнула, наблюдая за детьми. Девочки бежали вприпрыжку тесной группкой, они миновали орешник, теперь спешили вдоль солнечных прогалин, подбирая в корзины созревшую лесную ягоду. Даг шел в сторонке. Вот кто заботил Хильду гораздо больше, чем дочери. Она видела, что Даг любит лес, он старается при первой возможности покинуть внутренний двор фермы. Может, ему скучно или старшие мальчики его обижают? Пока что Хильде все жаловались именно на Дага. Одному заехал палкой по затылку, другого чуть не проткнул железным сверлом, третьему пытался выцарапать глаз. Пока что он был самым мелким и потому – самым слабым среди детворы мужского пола. Но мать хорошо понимала – еще три-четыре года, и неравенство пропадет. Если найденыш не научится жить в мире с родственниками, долго он не проживет – так приговаривали старухи.

У приемной матери складывалось иное мнение. Даг вел себя так странно, замкнуто и ожесточенно, потому что видел и слышал больше других детей. Но помочь ему Хильда не могла. Порой она сама чувствовала, насколько Даг острее ее воспринимает все происходящее. Он первым предрекал, что пойдет дождь, и вообще всякую непогоду. Когда его обвиняли несправедливо, мальчик моментально закипал и готов был драться как волчий оборотень. Но Хильда примечала еще кое-что. Чем старше становился ее приемыш, тем хладнокровнее переживал он оскорбления и обиды. Но не прощал их, таил месть до удобного времени…

Шумная ватага тем временем добралась до старого пожарища. Поочередно дети перебрались через ручей и после короткого обсуждения решили идти в дальний бор. Бор начинался после Белых камней. Не для того решили идти за Белые камни, чтобы насолить взрослым.

Просто каждый считал себя достаточно взрослым. Кроме того, лучшие ягоды и грибы росли, как водится, за границей запретной земли. Бор за Белыми камнями острым клином прорезал распаханные поля, затем клин коварно расширялся, заманивая путников и дровосеков к болотистым берегам Ветерна. Северяне рубили здесь сосну для хозяйственных нужд, но занимались этим зимой. В теплое время года колеи терялись в болотной жиже.

Даг брел последним. Он вдыхал хвойные сырые запахи, слушал бульканье близкого болота, следил за порханием птиц и серебряными паутинками. Он раздумывал, говорить ли остальным, всем этим злым и шумным дуракам, что впереди, за полосой сыроежек и горелыми кочками, кто-то прячется…

Даг пока не мог определить, сколько их и чего они хотят. Он ощутил их присутствие совсем недавно, после того как Сигурд повернул всех в сторону грибной ярко-желтой прогалины. Мальчишки и девчонки, те, у кого имелась обувь, поскидывали ее на сухой кочке, чтобы зря не портить и не утопить. Затем все дружно накинулись на лисички и моховики, а комары, в свою очередь, накинулись на детвору.

– Эй, волчонок, чего зеваешь? – окликнули Дага сестры. – Мы соберем все без тебя. А мама надерет тебе уши!

– Он же волчонок, он умеет только кусаться, – захихикал вредный Сигурд, – а грибы у волчонка проваливаются сквозь пальцы!

Даг смолчал. Он слушал тех, за болотом. Они то появлялись, то исчезали. Еще у них были лошади. Маленькому Северянину мешали слушать визги и топот его родичей. Дети разбрелись по влажным мхам, шлепали по лужам между подтопленных сосен, болтали и перекликались между собой. Унц дважды велела всем собираться на сухом берегу, потому что изначально планировалось идти вовсе не за лисичками, а за ягодой. Чтобы набрать полные корзинки черники, следовало либо вернуться назад, к Белым камням, либо забирать севернее, туда, где постанывал на косогорах солнечный сосновый бор…

Но следом за хитрыми грибами дети все сильнее отклонялись на юг, в сторону необитаемых озерных заводей.

– Там плохие люди, – Даг решился поведать двоюродному брату о своих сомнениях. – Там. Они голодные и смелые. Они слышат нас.

– Кто? Плохие люди? – расхохотался Сигурд. – Эй, вы слышали – найденыш испугался дровосеков!

– Я не найденыш! – вспыхнул Даг. – Я сын Северянина!

– Видишь – ветки навалены? Здесь тащили сосну наши дровосеки, – снисходительно объяснил малышу другой мальчишка, сын одного из работников. – Вон, видишь – следы копыт? Они запрягли вола и тащили. Там, у Черного леса, всегда берут старые деревья. Там стоит избушка, мой отец в ней тоже ночует, когда его очередь идти за сосной. А ты струсил, как девчонка, испугался дровосеков!

Даг сжал кулаки. Только что его обидели дважды, но противников было слишком много. За пять лет непрерывных стычек в семье Северян он, наконец, выучил верное правило – с недругами следует расправляться поодиночке!

– А ну, все уходим за ягодой! – Унц кое-как удалось организовать младших.

Дети выбрались на сухую прогалину и принялись обсуждать, где больше черники. Позже никто не мог припомнить, чья идея была напугать кусачего малыша. Кто-то из девчонок предложил спрятаться и поглядеть, как несносный найденыш будет плакать, не в силах отыскать путь домой. Остальные подхватили игру, стали шепотом советовать друг другу, как хитрее поступить. Обычно заводилами в подобных проделках выступали Астрид и Гейра, дочери Олава. Но позже они рыдали и клялись, что ничего ужасного против малыша не замышляли…

А Даг топал в сторонке и ни о чем не догадывался. Потому что слушал злодеев. Злодеи на берегу озера стали еще ближе. Даг не смог бы никому объяснить, откуда он знает, что это мужчины, что их двое и что они недавно выпотрошили украденную козу. Им принадлежали старые и больные лошади, наверняка потому, что здоровых лошадей украсть труднее. А сами мужчины долгое, очень долгое время провели в стороне от нормальных людей. Они отвыкли мыться, произносили мало слов и спали то одним, то другим глазом поочередно. Но не как волчья стая, у волков повадки иные. Скорее эти двое походили на коварных лис, собиравшихся передушить птиц в курятнике. Они спрятались в густых зарослях на необитаемом берегу, планировали там развести костер и зажарить украденную козу, но что-то их остановило.

Далекий детский смех? Запах тринадцатилетней девочки? От многомесячного полузвериного существования их инстинкты обострились до предела. Они бросили козу, привязали коней и, прихватив ножи, бесшумно вышли на новую охоту…

И Сигурд, и Астрид, и Гейра, и другие впоследствии не могли внятно объяснить, как случилось, что они ушли так далеко. А они ведь ушли не просто далеко, они перемахнули ближайший косогор с бормочущим солнечным бором, и еще один, и еще… А получилось это весело и легко, потому что решили спрятаться от глупого Дага и поглядеть, как он будет хныкать.

А Даг полз кое-как, затишье его не слишком беспокоило, поскольку он и не думал теряться. Для него были слишком очевидны и заметны многочисленные следы, оставленные ребятами. Когда шестеро бегут рядом, они неизбежно топчут землю, рвут паутину и ломают ветки. Но маленького Северянина никто не воспитывал следопытом. Он был в панике, но не от того, что его бросили. Двое сильных одичавших мужчин ломились сквозь заросли со стороны озера.

Чужаки бежали намного быстрее, чем глупые дети с фермы Северян. В какой-то момент они встречно почуяли Дага, но не обратили на него внимания. Они слишком торопились перехватить иную добычу.

Когда маленький Северянин выбрался на очередной каменистый кряж:, поросший молодыми елями, он наткнулся на перевернутые корзинки и растоптанные ягоды. Даг поставил свою корзину на пенек. Он потерял след своих родичей. Они бежали отсюда сломя голову. Кто-то потерял сапожок, кто-то бросил собранные грибы и браслеты из камушков. Они бежали в ужасе и уже не вспоминали о найденыше. Бежали все, кроме дочери мясника.

Ее похитили.

Дага затрясло. Он постоял минуту или около того на порывистом ветру. Небо стремительно темнело, сквозь хвою просочились первые капли дождя, прогремел гром. Бор словно проснулся, эхо тяжелого вздоха прокатилось по рядам столетних великанов. Даг задумался, он не представлял, как лучше поступить. Дом находился где-то неопределенно справа. Мальчик взобрался на пригорок, надеясь обнаружить притаившихся братьев и сестер. Под порывами ветра сверху падали иголки. Одинаковые просеки убегали вдаль, влево и вправо, насколько хватало глаз. В самом безвыходном положении человеку свойственно надеяться. Даг никак не мог поверить, что его бросили в глухом лесу. Он никогда не забредал так далеко. Если мать узнает, ему не поздоровится…

Ливень быстро набирал силу, скрадывая прочие звуки. В хлещущих потоках воды Даг потерял последние следы. Он беспомощно вертел головой, пытаясь взять верное направление. И вдруг… увидел, как что-то яркое на миг блеснуло в далеких кустах.

Оранжевые и белые бусинки из ожерелья тринадцатилетней Унц.

Даг побежал, оскальзываясь на влажных листьях. За каменистой грядой на секунду распахнулась даль, серым металлом блеснула поверхность озера. Сосны уступили место густому лиственному лесу. Заросшие древесными грибами пни и поваленные стволы образовали сплошной непроходимый завал. Вдоль этого завала быстро шагали двое лохматых мужчин, одетых в рваные выцветшие одежды. Один нес на плече безвольно повисшее тело Унц; запястья и щиколотки девочки были стянуты веревками. Второй торопился следом, воровато оглядывался, в руке его блестел длинный нож:.

Унц была жива. Даг упал ничком в мокрый мох, издалека слушая бешеный стук ее помертвевшего сердечка. Унц даже пыталась кричать, но всякий раз похититель сжимал ей горло.

Дага никто не просил преследовать двоих взрослых зверей в человеческом обличье. Он метнулся следом за похитителями, затем застыл, подняв одну ногу, точно лисенок. До мальчишки внезапно дошло, что вода скоро смоет любые следы. Если сейчас повернуть туда, где, по идее, должна находиться ферма… никто тогда не найдет бедняжку Унц, даже лучшие пастушьи собаки отца.

Даг с сожалением повесил корзинку на сучок и повернул обратно. Туда, где безмолвно кричала и билась в руках насильников дальняя родственница Олава Северянина…

– Вы с ума сошли? Поглядите, какой дождь! – набросилась на вернувшихся дочерей Хильда. – Вы нарочно, да? Вы бросили его в лесу?

– Мы не бросали его, он сам сбежал, – забарабанила Астрид. – Мама, он чуть не прокусил Гейре горло, посмотри…

– Да, он чуть не задушил меня, – покраснев от страха и стыда, заголосила старшая сестрица. – Он вцепился мне в горло только потому, что я не отдала ему гриб… а потом он убежал…

Хильда обследовала пострадавшую. Приковыляли две старые тетушки, заохали, разглядывая кровавые порезы. Мокрых детей уложили, обогрели, намазали бальзамами.

– Эй, а где Унц? Я спрашиваю, где Унц? Она же была с вами?

Дочери Олава переглянулись и дружно заревели. Мальчишки сопели в сторонке, не в силах поднять глаза.

– Вот бедняжечка… – разглядывая шею Гейры, зацокала языком тетушка Ауд Младшая. – Человек так не кусается. Если этот мальчик потеряется в лесу…

Хильду передернуло. Она уже послала человека за мужем и ратную стрелу из колчана Олава – в соседние усадьбы. Она знала, что муж: не будет сердиться за такое самоуправство. Своими силами им не обойтись, нужна помощь всех свободных мужчин сюсла. Дождь и ветер лупили с бешеной силой, прижимая к земле кусты, а траву расчесывали так, что обнажалась голая земля. Ручьи сливались в глубокие речки, вода тащила куски деревьев, щепки, солому и захлебнувшихся птенцов.

– Самый маленький – и самый драчливый, – добавила Ауд Старшая. – Если этот мальчишка потеряется в лесу, большой беды для семьи не будет.

– Я вас спрашиваю – где Унц? – в который раз приступила к детям Хильда.

– Она… ее украли…

– Что-о?!

– Ее схватили разбойники, – наперебой заголосили сестры и дети работников. – Мы убежали… у них большие ножи…

– Мама, они и нас хотели убить!

– Где моя дочь? – В дверях хозяйского дома, поливая пол потоками воды, стоял мясник Магнус. Позади напирали его младший сын, племянник и жена, все вооруженые и готовые к погоне. Под ногами поскуливал промокший волкодав. Олав Северянин приходился Магнусу двоюродным племянником. Хильда сразу поняла, что мяснику уже успели сообщить о пропаже его младшей дочери.

– Они бросили Дага и твою дочь, – сказал одноногий Горм. – Эти щенки позорят наш род. Они подло бежали.

– Эй, вы, трусливые пиявки! – Хильда отвесила каждому ребенку по мощной оплеухе. – Вы что мне обещали? Вы обещали мне присматривать за малышом! Вы обещали держаться вместе! Вы обещали слушаться Унц и не ходить за Белые камни! Мне все равно, дрались вы или нет! Вы нарушили слово!

Дочери и племянники Северянина хором застучали зубами, сбившись в кучку. Даже сквозь шум ливня они узнали тяжелую поступь кузнеца и теперь ожидали неминуемой расправы. Но Олав никого бить не стал. За ним в дом вошли еще пятеро работников.

– Мне уже рассказали, – кинул Северянин на ходу. Протопал мимо притихших женщин, снял с крюка свое боевое оружие. – Мы зайдем с востока и будем прочесывать все кусты от Белых камней до болота. Снорри, ты со своими пойдешь по Козьей тропе, понял? До самого озера, чтобы никто не прошмыгнул…

– Мы все поняли, – Снорри выжал мокрые волосы, натянул капюшон. – Я возьму Каласа?

– Забирай Каласа и собак Сверкера. Хильда, когда появятся ребята Свейна и Халльварда Жаворонка, пусть смыкаются с нами, мы будем держать факел на фланге. Мы загоним этих змеенышей в болото…

– Храни нас Один! Смотрите, кто это?! – Тетушки вскрикнули разом, подскочили словно ужаленные. Обе указывали в просвет двери. Хильда первая выскочила под дождь, за ней – сам Северянин.

От восточных ворот, по колени проваливаясь в текущую грязь, с трудом пробирался маленький темноволосый человечек. И тащил на себе полную корзинку ягод.

– Он нашел… Он сам выбрался, хвала Фрейру!

Сестры переглянулись и заплакали в голос, когда Олав бегом внес Дага в дом. Мальчик был холодный как лед, сердце еле стучало.

– Живо отогрейте его! Снорри, вы не стойте, а седлайте коней! И забирай с собой всех треллей, – посоветовал Горм, вороша дрова в очаге.

Хильда тем временем раздела окоченевшего Дага догола, уложила на подстилку рядом с огнем и принялась растирать его посиневшее тело жиром.

– Не… болото… – прошептал Даг. Его заметно лихорадило. Болезнь еще только вступала в свои права, но, как все закаленные с раннего детства люди, Даг Северянин либо не болел вовсе, либо хворал очень тяжело.

– Что он бормочет? Он был на болоте?

– Вот бедняга, еле выбрался! Это же так далеко!

– Он сам дошел почти из Черного леса!

– Как он сумел найти? – изумленно переглядывались женщины. – Вот уж точно, его вел за руку сам Фрейр, покровитель детей…

– Не… болото… – Изо всех сил напрягая голосовые связки, Даг тянулся к отцу. – Они удрали к озеру… бегут по озеру… по воде…

Северянин обернулся уже на пороге. Он внезапно изменился в лице, хлопнул себя по лбу.

– Гей, Путята, скачи, догони Снорри! – прикрикнул Олав на холопа. – Скорее, скажи, чтоб разворачивались к озеру. Собак пусть вернут назад, собаки не помогут. И как я сразу не догадался!..

Глава десятая

В которой Олав Северянин устраивает облаву, Даг впервые смотрит в «солнечный камень», а Сверкеру удается удачно поохотиться

Хильда ловко завернула сына в нагретые шкуры. Старшие сестры глядели на своего волшебного братца точно на ожившего покойника. Мальчишки кривились, перебарывая слезы.

– Папа, вы их не поймаете, они хитрые… – Даг хлебнул из чашки дымящегося бульона, заговорил почти нормальным голосом. – Они уже бегут по воде… Возьми меня с собой, я их найду!

Невзирая на возражения Хильды, маленького Северянина переодели в сухое и закинули в седло. Дага трясло, но после порции чудесного отвара тетушки Ауд он немного согрелся. Зато стало больно водить глазами, сперло дыхание, а внутри затылка словно подвесили на веревке тяжелый камень. При попытке резко повернуть голову, камень безжалостно ударял в кость изнутри.

Отец закутал сына в кожаный плащ, очень тяжелый, но зато не пропускавший влагу, и прижал к себе левой рукой. Всю дорогу Даг ощущал поперек живота отцовскую каменную руку. Она казалась крепче любой палицы.

– Быстрее, запрем их у озера!

– Эй, Ульве, живо скачи, собери всех пастухов!

Галопом проскакали до межи, разделявшей поля Северянина и Свейна Волчья Пасть. Свейн сам посевами не занимался, давно скинул эти скучные обязанности на нанятых хускарлов, отдал им участки в лен и очень редко проверял, как идут дела. К сожалению, и сейчас он находился в очередном походе – повез в Волин моржовые кожи, а по пути планировал ограбить пару деревень…

Поэтому навстречу Олаву выехали с копьями лишь трое дружинников херсира, отдыхавших у него на ферме, и дюжина крестьян со взрослыми сыновьями.

– Что случилось, Северянин? – Старший из работников Свейна вернул кузнецу его собственную, клейменую, стрелу. – Мы собрали всех, кто свободен. Но можем послать в Лощину, там парни валят лес…

– Нас вполне достаточно, – ответил Олав. – На той стороне орешника мой брат со своими людьми. Нам предстоит найти двоих змеенышей и удавить…

Он коротко рассказал людям, что произошло. Разжевывать печальные новости им не пришлось. Даг лишний раз мог убедиться, как уважают его отца в округе и как быстро летает ратная стрела. Что касается самого преступления – хуже насилия над девушкой могла быть разве что потрава колодцев или убийство самого бонда. Ведь известно, что за убийство любого члена семьи или раба можно заплатить… если, конечно, согласится родня убитого. Но как заплатить за поруганную честь девчонки? Тем более если у насильников не хватило смелости поступить как мужчина. К своему возрасту Даг уже отлично знал, как поступает настоящий мужчина. Совершив злодеяние, он не прячется. Что бы он ни натворил, стучит в двери ближайшего дома и все без утайки рассказывает…

– Мы возьмем их, – старший хускарл Свейна отдал распоряжения своим помощникам. Многие несли зачехленные факелы и луки со стрелами. – Мы пойдем справа от вас и растянемся по полю. Если вы встретите еще подмогу, говорите им, чтобы шли на наш левый фланг. Но… с чего вы взяли, что они побегут по воде?

– Мой сын их видел, – Олав показал на Дага. – Лошади у них тощие. Скорее всего, украли где-то. В Черный лес они не сунутся, лошади там увязнут. Значит, они бегут по воде. Если доберутся до деревни рыбаков – украдут лодку и уплывут. Надо их перехватить до деревни!

Две колонны всадников тронулись с места, на ходу растягиваясь в шеренгу. Вдали залаяли пастушьи собаки, замычали коровы. Дождь немного ослаб, но теплый пар, поднимаясь от земли, не позволял видеть дальше второго соседа. Высунув нос из плаща, Даг тоскливо оглядывал мохнатые тучи. Его сотрясала крупная дрожь.

– Да, в такую погоду… – Горм задрал мокрое лицо к небу. – Собаки нам не помогут. Плохо видно, а в озеро впадает много ручьев. Они могут убежать вверх по любому ручью. Могут отсидеться в чаще.

– Не убегут, – подал голос Даг. – Я их найду.

– Вот оно как… – уважительно протянул один из крестьян, пытаясь разглядеть мальчика под толстым плащом. – Северянин, твой сын – чародей?

– Нет, просто у него чутье настоящего викинга, – Олав сердито пришпорил коня и поскакал вперед. – Эй, Магнус, Вагн, Торольд, зажигайте факелы, дождя почти нет!

Спустя некоторое время справа показались неровные огоньки. Это скакали рысью люди Снорри Северянина. Две длинные, слегка извилистые змеи сомкнулись. Теперь погоня охватывала приличную территорию, правым флангом упираясь в берег озера, а левым – забирая в сосновый бор. Снорри передал брату по цепочке, что люди Халльварда Жаворонка присоединились к ним и еще должны приехать соседи с двух ферм. Новости в сюсле разносились быстро. Никто не желал терпеть под боком насильников и убийц.

– Сколько их? Уверены, что их двое?

– А девчонка-то жива, ее видели?

– Скорее всего, это те мерзавцы, которых приговорил тинг ланда еще в позапрошлом году, – сказал Снорри, когда братья сблизились и поскакали рядом. – Помнишь, там было восемь лютых из хирда Ульме Шепелявого? Шестерых повесили, двое сбежали…

– Ага, верно! – вспомнил Олав. – Они грабили своих же торговцев, которые покидали Бирку с товарами. Они нападали на купеческом кнорре, сами притворялись купцами… Они убили многих. Однажды даже пытались напасть на нашего Свейна, но он их разогнал…

– Неужели эти крысы до сих пор скрываются в лесу? – злобно сплюнул предводитель крестьян. – А у нас – то коза пропадет, то овца, то рыба из сетей… Теперь все понятно. Их надо выкурить и раздавить, как подлых крыс!

– Эй, Олав, подождите меня! – На первом лесном холме братьев галопом догнал Сверкер. Он привел с собой еще пятерых холопов и четверых вооруженных хусманов, они ехали по двое на каждой кобыле. Но главное – он привез в тряпке обломок «солнечного камня», который сразу же вызвал живой интерес Дага. Иногда такой кристалл поднимали над головой, медленно водили им из стороны в сторону и смотрели в него одним глазом. Однако, кроме Горма Одноногого, никто не мог угадать, где в дождливый день прячется солнце.

Цокот копыт стих. Собаки Северянина носились кругами по рыхлому мху, но ни одна пока не взяла след.

– Ты узнаешь, сынок? Это здесь?

Даг сосредоточился. Пятно на макушке едва заметно пульсировало. Лоб стал горячим, зато ладони и пятки совсем замерзли. Хотелось лечь и свернуться клубочком.

Кажется, он вернулся в нужное место… Или нет? Он тогда слишком торопился, слишком быстро бежал, чтобы не замерзнуть. Он бежал за подмогой и не думал о направлении, пока не уткнулся в столбы со знакомыми конскими черепами…

– Сюда, – мальчишка указал на едва заметную оленью тропку.

– Но здесь не проходили люди, – возразили хускарлы. – И собаки не берут след.

– Сюда! – уперся Даг.

– Сворачиваем куда сказал мой сын, – постановил Олав. – Эй, на краю, передайте по цепи – пусть забирают вправо!

– Папа, а можно мне поглядеть в «солнечный камень»? – тихонько спросил Даг.

– Смотри, сынок, только не урони, – Олав передал неровный кристалл своему приемному сыну. – Постарайся угадать, в какой стороне солнце? Может, тогда ты легче найдешь?

Даг приложил кристалл к глазу и взглянул на мутные тучи. В первую минуту ничего не изменилось, пока он не попробовал крутить головой. К удивлению отца, солнце он нашел очень быстро. Оно повисло размытым оранжевым пятном над холмами. Стоило отнять от глаза волшебный камень, как Дага снова окружил серый дождливый день. Вокруг тропы густой паутиной смыкались ветви.

– Вон солнце, папа, оно там!

– Что я вам говорил? – торжествующе обернулся Олав к младшим братьям. – Мой сын, если захочет, станет лучшим кормчим! Свейну как раз не хватает кормчего на новый драккар! Сынок, тебе совсем плохо? На, попей!

Даг заставил себя сделать несколько глотков из деревянной фляжки отца. Стало немножко полегче. Навстречу, из частокола ветвей, выскочили двое парней с копьями.

– Хозяин, собаки взяли след!

Дагу очень понравилось смотреть в «солнечный камень». Это оказалось даже интереснее, чем ставить капканы на лисиц или подманивать уток. Вот со всех сторон только унылая мокрая серость, и вдруг – выскакивает веселое солнышко! Жаль только, что волшебный кристалл у него скоро отобрал Горм Одноногий.

Горм был одним из немногих, кто умел в море находить солнце и стороны света. За это в молодости, в набегах, он получал полуторную норму добычи.

– Хозяин, они ушли в плавни! Девочка с ними, вот кусок ее платья!

– Снорри, веди своих в обход! – приказал Олав. – Сверкер, а ты останешься со мной! Держи лук наготове…

К сожалению, собаки взяли старый след. С большим трудом люди Снорри прорубились сквозь кусты. В заросшей заводи у самой воды они разыскали место, где убийцы коротали зиму. Те сколотили кривую хижину с очагом. Рядом, на дереве, висела выпотрошенная коза. Работники Снорри по клейму определили, что коза принадлежала семье Халльварда Жаворонка. Но на след девочки охотники напасть не смогли.

Зато людям Свейна Волчья Пасть повезло больше. Их собаки взяли след в распадке, на самой границе бора и Черного леса. На сырой земле сохранились отпечатки стершихся копыт, там же нашли стеклянные шарики из ожерелья и обглоданный куст, к которому насильники привязывали лошадей.

– Вперед, быстрее! – Старший хускарл приказал спустить собак и послал гонца к Северянину с доброй вестью.

Олав поступил предусмотрительно. Было весьма соблазнительно сузить фронт поисков, раз уж все равно стало ясно – разбойники убегали вдоль бурелома, избегая в него заезжать. Как настоящий полководец, Олав приказал правому флангу растянуться еще сильнее и не шуметь, дабы дичь не сумела неожиданным рывком ускользнуть из засады.

Перед загонщиками возникло очередное серьезное препятствие. На сей раз – действительно настолько серьезное, что пришлось спешиться. Сплошной непроходимый бурелом тянулся вдоль берега озера на многие тысячи локтей. В заросли уводило много звериных тропок, но угадать, по какой из них скрылись похитители, было почти невозможно. Оленьи тропы превратились в ручьи.

– Хозяин, собаки снова потеряли след…

– Сын мой, ты слышишь, где они? Можешь их найти, сынок? – Впервые в жизни отец обратился к маленькому Дагу как к равному.

Даг высунул горящую голову из-под плаща:

– Папа, мне надо вниз… Внизу, пусти меня… – Он не мог точно сформулировать просьбу. Просто чувствовал, что близкое присутствие отца мешает. Но Олав послушался, бережно передал сына подскочившему Сверкеру.

Даг закрыл глаза. Вокруг всхрапывали лошади. Из их разогретых ноздрей валил пар. Люди притихли по команде бонда. Только мясник Магнус, отец похищенной Унц, громко всхлипывал и безумными глазами шарил по зарослям. Его двенадцатилетний сын всюду сопровождал отца с топором в руках.

– Они там, – Даг уверенно ткнул в сплетение ветвей.

– Сверкер, охраняй моего сына, – Олав решительно отстранил брата, первым шагнул в мокрый полумрак.

Не прошло и нескольких минут, как громадные пастушьи псы зарычали. Они уверенно обогнали людей, затем рычание сменилось отчаянным лаем.

– Магнус, стой! – закричал Олав.

Но удержать мясника он не сумел. Отец Унц первым вломился в колючие ветки и вырвался на болотистый берег. Бывшие дружинники Шепелявого спешили по чавкающей дорожке вдоль прибрежной осоки. Лошадей они тянули в поводу, поперек седла первой лошади была привязана девочка, на второй везли тюк с награбленным добром. Но их было уже не двое, а трое!

– Держи их, держи! – завопил Магнус.

Похитители обернулись. Убедившись, что погоня близко, они вскочили в седла. Загонщикам пришлось бы пробираться пешком между валунами и зарослями осоки. Обманчиво близкое расстояние никто не смог бы легко преодолеть.

– Сверкер, того первого! – шепотом приказал Олав. Словно отвечая ему, в сотне шагов впереди, отрезая разбойникам путь к лесу, показались люди Снорри Северянина. Лохматый страшный человек на берегу прокричал ругательство. Левой рукой он вытащил нож:, на кулак правой намотал волосы истерзанной девочки. Он показывал всем, что легко не отдаст свою жизнь. Другие разбойники решили удирать напролом, но им навстречу уже спешили крестьяне. Тогда они спрыгнули с коней и кинулись вплавь.

Сверкер очень плавно опустился на одно колено, одновременно натягивая тетиву. Стрела тихо свистнула. К восторгу Дага, Сверкер попал. Тот, кто замахнулся на связанную девчонку, опрокинулся назад со стрелой в глазнице.

– Ага, попал, попал! – срывая голос, завопил Даг. – Так ему, так!

– Убей второго, Сверкер! – вторил мальчику старый Горм.

Но второго Сверкеру убить не пришлось. Первыми уцелевших разбойников настигли собаки. Одну собаку они сумели зарезать, вторая прокусила кому-то руку, третья вцепилась в бедро. Охотники спешили со всех ног, они повалили злодеев на мелководье и стали вязать.

– Ого, теперь мясник повеселится! – засмеялись хускарлы.

Даг удивился. Он недоумевал, что тут веселого для отца бедной Унц.

Но очень скоро понял.

Глава одиннадцатая

В которой Олав объясняет, что такое честь, а мясник Магнус показывает, как правильно нарубить конечности

Даг сидел на кочке, нахохлившись, и дрожал. Отец заставил его выпить остатки отвара, приготовленного знахаркой. На какое-то время лихорадка отпустила.

Мясник Магнус подбежал к своей дочери, снял ее с седла, разрезал веревки. Прибрежные кусты зашевелились в дюжине мест. Это смыкалась широкая петля погони. Многие были разочарованы, что добычу поймали без них. Сосед Северянина, Халльвард Жаворонок, предложил оскопить и повесить насильников прямо тут, на берегу. Но кузнец воспротивился.

– Мы сразу пришли на помощь, а ты нас лишаешь забавы, – обиделся Жаворонок. – Неужели так трудно убить их прямо сейчас?

– Нельзя судить человека без лагмана. Лагман знает законы, – без особого напора заметил Горм. Просто так заметил, чтобы соблюсти приличия. Хускарлы разочарованно взвыли.

– О, мне знаком этот шрам! – Снорри Северянин прихватил связанного вонючего злодея за бороду, потянул так, что все увидели налившиеся вены на шее и крестообразный шрам. – Это же Торольд Бешеный, когда-то он ходил под командой Свейна, а затем продался Ульме Шепелявому. Этот Ульме грабил всех подряд, он нападал даже на своих…

– А второй кто? Второго ктоузнает?

Люди стали подходить и заглядывать в лицо второму разбойнику, но опознать его никто не сумел. Злодея бросили ничком на мелководье, и, пока спорили, он едва не утонул.

– Посылаю человека к лагману? – спросил Халльвард Жаворонок.

Магнус-мясник обернул к ним побелевшее лицо. Его дочь пришла в себя, теперь она не переставая вскрикивала. Ее брат Руд пытался успокоить девочку.

– Я обойдусь без судьи, – хриплым голосом заверил Магнус. – Все слышите меня? Если никто не поможет мне, я справлюсь один. Я обойдусь без судьи и без тинга. И клянусь молотом Тора… я убью всякого, кто посмеет просить с меня виру за эту гадюку!

Никто ему не возразил. Каждый понимал, что за таких подонков далекая семья не станет взыскивать деньги. Слишком страшные преступления лежали на совести этих людей.

– Мы поступим так, как поступили бы на тинге, – принял решение старший Северянин. – И мы не станем ничего скрывать. Пусть всюду станет известно, как мы обходимся с гадюками! Мы поедем на ферму и там совершим суд. Снорри, поезжай вперед, бери плотников, пусть срубят колесо.

Все равно существовала вероятность, что рассвирепевший мясник прикончит врага по дороге. Поэтому бонды пошептались и решили пока связать Магнуса. Навалились впятером и связали. Отец усадил Дага в седло и крепко обнял. Несмотря на жуткую головную боль и кашель, Даг был невероятно горд, когда во главе колонны они вернулись домой. Все видели, что папа брал его с собой в опасное путешествие!

– Даг, что там было? Ты видел оборотней? Это правда, что оборотень бежал прямо по воде? – насели на малыша братья и прочие мальчишки. Они прямо подпрыгивали от возбуждения и зависти.

Разбойников привязали за ноги и руки к жердине и в таком виде, словно убитых кабанчиков, принесли на ферму. Торольд Бешеный рычал и плевался. Его дружок, синеглазый, лысый, помалкивал.

– Это не оборотни, – сделал заявление Даг. – Мой дядя Сверкер попал одному прямо в глаз! У моего дяди волшебные стрелы, вот так!

Особенной завистью дети прониклись, когда Олав Северянин ударил в било и вытащил Дага в семейный круг. Дагу казалось, что он различает всех словно в тумане.

– Я горжусь им, – голос сильного кузнеца задрожал. – Сегодня Даг был единственным, кто вспомнил закон рода, кто вспомнил, что честь семьи важнее страха. Все убежали, когда столкнулись с врагом! Все, кроме самого младшего! Он не побоялся преследовать врагов и выследил их! А мне стыдно, что в нашем доме растут трусы!

Собственно, Даг уже не был самым младшим в семье, но все привыкли называть его так. Недавно родила одна из наложниц Снорри, а год назад родился мальчик у тетушки Ауд Младшей, он тоже теперь был родичем. Семья росла, и скоро уже Дагу предстояло присматривать за малышней…

– Никто не должен забывать законов, которые дал нам Один! – гремел Олав. – Тем, кто бросает родича в беде и не держит слово… им место в котле дракона!

Под командой Снорри Северянина работа закипела. Сколачивали колесо для четвертования, разожгли костер, принесли железные крючья и щипцы. Мясник Магнус, хоть и был недоволен, что ему не позволили самостоятельно расправиться с насильниками, немного успокоился. Он успокоился настолько, что люди Свейна Волчья Пасть отважились развязать ему руки. Ноги пока что не развязывали и даже отобрали нож:.

– Что с ней? – спросил Олав у жены, когда та показалась на крыльце.

– Унц? Она уснула, тетушки напоили ее сонными снадобьями. Мы зарезали петуха в честь ее спасения… – Хильда нервно вздохнула, на короткое мгновение дотронулась до руки мужа. Более откровенно проявлять чувства при людях она себе не позволяла. – Олав, что же теперь будет? Мне страшно за наших детей…

– Разве хорошо, чтобы наши дети выросли трусливыми? – возразил кузнец. – Наши дети будут собирать ягоды и играть в лесу, как и прежде. И дети наших детей тоже… Снорри, собери всех. Всех, кого найдешь. И пусть придут соседи, мы подождем. Мы будем судить все вместе.

– Можно мы уведем детей? – спросила Хильда.

Братья Северяне переглянулись с Магнусом.

– Пусть останутся те, кто хочет остаться, – предложил мясник.

– Если мы не зовем лагмана, давайте хотя бы сделаем так, как сказал бы нам лагман, – предложил Снорри.

– Мы сделаем все, как положено по закону, – недобро ухмыльнулся Халльвард Жаворонок.

Детей хотели забрать по домам, но многие заупрямились и остались. Хильда схватила Дага за руку, насильно затолкала в спальную клеть, заперла дверь. Возле очага уже сидели старшие сестры и братья. Даг ни с кем не пожелал разговаривать. Он покрепче закутался в меховую куртку и вернулся на улицу своим любимым и привычным способом – через дыру для собак.

Мальчишку трясло все сильнее, но такое интересное зрелище нельзя было пропустить!

Плотники уложили грубо сколоченное колесо между забытых могильных холмов, бросили на него окровавленного, но вполне целого разбойника. Он бился и пытался перегрызть веревки. Отец девочки Унц принес свою тяжелую секиру. Вокруг собралась большая толпа, поэтому Даг сумел подобраться незамеченным к самому центру. От волнения он почти позабыл о своей лихорадке. Люди стояли молча, не замечая дождя. Даг проскользнул между ног у крестьян, не решился вылезать вперед, но отец его сам заметил и поманил пальцем.

– Как мы поступим с этим человеком? – обратился Горм Одноногий к толпе родичей и соседей. – Говорите слева направо, вначале ты, Магнус!

– Он заслуживает колеса! – прорычал несчастный мясник. – Я сам отрублю ему ноги, но вначале его надо оскопить и…

– Понятно, – перебил Горм. – Теперь говори ты, Халльвард Жаворонок.

– Эти хорьки уже натворили делов, – осанистый бонд величаво почесал бороду. – Если мы отдадим этого парня на тинг, его непременно колесуют или посадят на кол… Я предлагаю посадить его на кол сейчас, пусть умирает медленно.

– Халльвард прав, на кол его! – в свою очередь заявил посланец с фермы Свейна. – Так будет веселее.

Выступили еще шестеро, никто не пожелал связываться с судьей. Никто не выступил в защиту убийц и воров, которые все усерднее разыгрывали бесноватых.

– Сверкер? – Горм скрупулезно соблюдал процедуру, почти как на настоящем тинге.

– Мне неважно, как они сдохнут, – поморщился младший Северянин. – Я не хочу на это смотреть.

Торольда по кличке Бешеный распяли на деревянном колесе. Первым ударом Магнус раздробил ему левый локтевой сустав. Затем проделал то же самое на другой руке. Люди пожирали глазами зрелище казни. Руд, брат обиженной Унц, смеялся и издалека плевал казнимому в лицо. Торольд Бешеный рычал и выл, но ни разу не вскрикнул.

– Это все, что вы можете, – просипел он. – Целой сворой кидаетесь на одного… Пусть со мной дерется тот, кто не трус…

– В тебе нет мужской чести, – сказал ему Горм Одноногий. – Никто не будет с тобой сражаться. Ты сдохнешь в мучениях.

– Что с ним будет? – спросил Даг. – Он встретится в небесной усадьбе с нашими родичами? И там они снова его четвертуют?

– Ну уж нет, – гоготнул Горм. – Этой гадюке ни за что не попасть во дворец Одина. Там пятьсот сорок пышно украшенных залов, но места для насильника не найдется. Его даже не возьмет в свои чертоги великанша Хель…

– А кто такая великанша Хель? – еле ворочая уставшим языком, спросил Даг. – Ты тоже к ней попадешь?

– Хель управляет страной мертвых. Великаншу сбросил в подземелье сам Один. Она забирает к себе тех, кто состарился… Хотя я тоже не хочу в гости к Хель. Я не отказался бы провести время в обществе валькирий и вдоволь наесться мяса, ха-ха!

– А что, во дворце Одина много мяса?

– Больше, чем в Мидгарде, нашем срединном мире! – отозвался Горм. – Валькирии содержат на небе громадного кабана Сэримнира и пасут добрую козу Гейдрун. Кабана каждый день режут, его мяса хватает на всех доблестных воинов, павших в сражениях. Наутро Сэримнир снова оживает и нагуливает свежий жирок. А молока козы хватает, чтобы напоить всю небесную усадьбу, вот так! И смелых воинов, и прекрасных валькирий…

– Но этот змееныш угодит прямиком на мертвый берег! – сердито перебил Олав. – Его будет вечно жрать дракон Нидхегг! Такова участь всякого злодея и обманщика! Запомни, сын мой! Нельзя поднимать руку на своих. Нельзя обманывать своего хозяина и нарушать клятву. Нельзя обижать девушек. Как бы ни умер преступивший эти законы, он угодит в ядовитые реки и в котел с кипящим ядом!..

Женщины жадно следили за медленной смертью разбойника. Поглядеть на страдания Бешеного выползли даже больные. На ферме Северянина нечасто удавалось развлечься.

Магнус отрубил разбойнику стопу. Только после этого тот впервые вскрикнул. Затем Магнус отрубил левое запястье. Две опытные знахарки прижгли обрубки, туго стянули веревками и остановили кровь. Отрубленную плоть кинули голодным псам. В глазах Бешеного полопались сосуды, он проклинал всех и вся, пока Магнус не затолкал ему в рот кожаную рукавицу. Даг смотрел на казнимого не отрываясь. Волчья метка на его макушке пульсировала. Мальчик не знал подходящих слов, чтобы описать свое состояние. Одновременно он ощущал омерзение и восторг. Он чувствовал, что не Магнус, а сам он орудует окровавленным топором.

Это было… это было здорово!

Намного лучше всего, что довелось пережить и запомнить Дагу за его недолгую жизнь. Только он быстро понял, что не хочет никого медленно рубить на части. Он был уверен, что хочет махать мечом и крошить черепа врагов в честном бою!

Очень скоро разбойник умер. По рядам собравшихся пронесся вздох разочарования. Люди только-только настроились на долгое развлечение, даже хлебнули эля и заспорили, как долго проживет Бешеный…

Второго разбойника отдали соседям, принимавшим участие в облаве. Бородатые угрюмые парни с фермы Свейна Волчья Пасть оказались намного изобретательнее мясника Магнуса. Старший хускарл Свейна заявил, что поступит с негодяем так, как поступал в схватках с дикими герулами! Разбойника уложили на живот и накрепко привязали к колесу за запястья и щиколотки. Затем острыми ножами распороли кожу на спине сверху вниз, вдоль позвоночника. Умереть негодяю не позволяли еще долго, а чтобы не слушать его воплей, запихали ему глубоко в рот тряпку.

До сего дня Даг никогда не видел живого человеческого сердца и живых легких. Люди Свейна поочередно отламывали пленнику ребро за ребром, пока не добрались до внутренностей.

Сердце насильника вздрогнуло и замерло, когда в него воткнулся раскаленный крюк.

– Отдайте их собакам, – приказал Горм Одноногий треллям. – Эти звери недостойны даже быть принесенными в жертву асам. Киньте их псам!

– Мой сын заработал награду, – Северянин посадил Дага на плечо, чтобы видели все собравшиеся. – Слушайте, осенью я повезу своего племянника Торкиля к тетке Ингрид. Парню исполняется семь, пора его учить корабельному делу… Так вот, я возьму Дага с собой. Моя тетка Ингрид сказала, что ее лучшему драккару может понадобиться новый кормчий!

Даг улыбнулся родичам и потерял сознание.

Глава двенадцатая

В которой кривич Фотий изгоняет дев-лихоманок, Олав топит баню, а Даг выздоравливает и учит географию

Боль накатила протяжной волной, дернула за все кости одновременно и на время нехотя отступила. Маленький человек с трудом приподнял веки и застонал. К губам поднесли кубок с прохладной водой, но человечек не смог проглотить. Такая вкусная и холодная вода пропадала даром, заливала горло и грудь. Дагу казалось, что все его тело состоит из огня, особенно голова.

– Пить… мама. Пить… – Даг с трудом приподнялся на локтях. Но не выдержал, снова рухнул в беспамятство.

– Лежи смирно, человече, не трепыхайся… – Хриплый голос кривича доносился словно сквозь туман. – Эхма, притомила тя лихоманка, да ничо, вытянем… Эхма, как да на горке войской стоит дуб мокрецкий, под дубом почивают тринадесять старцев, во главе со старшим Пафнушей… Идут к ним двенадесять девок простоволосых… И рече старец – кто к нам идоша?..

Фотий нашептывал, а руки его, не переставая, что-то делали. Он принял у Хильды кувшин с отваром, у девки взял чашку с медом, быстро сотворил смесь, принялся натирать тело Дага короткими резкими движениями. Его грубые мозолистые руки оставляли на животе мальчика царапины, но тот не чувствовал боли. Он очутился где-то далеко, в темном загадочном месте. Там к нему склонялся высокий человек с горящими глазами, тянул к нему крючковатые пальцы, там пахло морем, и женский голос что-то быстро нашептывал за спиной…

Дагу хотелось заорать во весь голос. Хотелось убежать, но грудь стянуло острой болью, ноги окаменели. Высокий человек с темным лицом склонялся все ближе, казалось, вот-вот он схватит за горло… но в самый последний момент с шеи страшного незнакомца соскользнул и повис на шнурке точно такой же коготь, какой носил маленький Даг…

Видение пропало.

– Кажется, он не такой горячий? – взволнованно предположила Хильда. – Вроде затих?

– Так что, посылать за знахаркой или Фотий справится? – Это голос дяди Сверкера, самого молодого из братьев-кузнецов.

– Фотий уже справился. Утром мальчику станет легче, – это голос тетушки Ауд. Она тоже понимает в травах и умеет лечить всякие хвори.

Даг открыл глаза. Напротив постели стояли деревянные колоды с ликами славной богини врачевания Эйр и ее помощниц. Возле каждой колоды мама расставила сытные подношения – распаренное зерно и рыбу – и очень дорогие белые свечи.

Чуть позже Даг снова впал в забытье. Он пытался сказать, что то холодное, что ему кладут на лоб, лучше бы положить на горящие губы. Неужели так трудно дать ему воды?..

– И рече ему двенадесять девицы – есмь мы царя проклятого дщери, идем на мир твой, кости знобить, живот мучить, – Фотий продолжал бормотать и вторые, и третьи сутки, а сам не забывал про барсучий жир и травы… – И рече тогда старец Пафнутий своим младшим старцам – заломити по три прута, тем станем их бити по три зари утренних…

Даг понятия не имел, сколько прошло часов или дней. Он не слышал, как с соседней фермы приезжала знахарка, пыталась помочь, но ничем новым удивить Фотия не смогла. Мир раскачивался и звенел тонкими жалобными голосами. Над головой мальчика кружилось что-то желтое. Сквозь желтое над Дагом опять склонялся высокий человек с когтем на шее и всхлипывала старая женщина… Иногда глаза мигали, но так медленно, что Дагу хотелось закричать от страха. Он кричал, но из горла вырывался лишь слабый стон.

– Эка ломает его, – сетовал Путята, сочувствуя скорее не маленькому Северянину, а бессоннице своего товарища Фотия.

– Зарежьте барана, – приказал хускарлам Олав Северянин. – Я буду просить Одина вернуть душу моему сыну…

В какой-то момент желтое стало соломенной крышей, а жуткие глаза удалились. Затем надвинулась громадная морщинистая рожа, вся в волосатых бородавках, из беззубого рта трелли пахнуло чесноком, и… мир снова закружился в лихой пляске.

– …и начаша старцы бить девиц, глаголя – ой вы еси, трясуницы, водяницы, слабосильные, и живите на воде студенице, в мире не ходите, кости не знобите, живота не мучайте…

– Как он, Фотий, отпустило ево?

– Да тут уж так – либо отпустит, либо помрет… Ох, Путята, охрип я уж заговаривать лихорадку евонную, змеюкой в груди заползла, не выманишь…

– Я тебе покажу «не выманишь»! Давай, старайся, не то живо по башке получишь.

– Слушай, ну ты и заноза, Путята! Вот перекину тя в лягуху, тогда будешь меня учить разуму!..

Даг хотел сказать, что он их слышит, несносных кривичей, и даже болтовню их понимает. Что не надо так кричать, от этих криков у него все гудит и сливается в яркий ком. Сквозь жар и озноб ему казалось, что он узнает и другие голоса – матери, старших сестер и тетушки Ауд. Его уложили выздоравливать на женской половине дома, там, где ночевали старухи. Не слишком почетное место для храброго воина, но лучше, чем замерзнуть в лесу. Но было бы лучше, чтобы они прекратили верещать…

– …Заговариваю я чадушку Дага от искушения лихорадки. Будьте прокляты вы, двенадесять девиц, навеки в тартары, отыдите от чадушки Дага в леса темные, на древа сухие, отыдите на веки вечные…

Что-то произошло. Вроде неслышного звериного рыка. Холодное опустилось на лоб. Яркий ком, метавшийся перед закрытыми глазами, куда-то исчез. Крепкие жилистые руки подхватили под спину, приподняли. В губы ткнулся ковш с терпким горячим напитком. Глотки дались с такой болью, что мальчик застонал. От горечи свело скулы, онемел язык. Но к миру вернулся цвет. Легкие снова могли дышать свободно, болезнь отступила.

– Пьет, пьет, родимай…

– Ульме, как там баня, готова?

Почему-то лучше всех готовил баню Снорри Северянин. И каждый год ее понемногу улучшал. Он построил новую печь, пробил глубокие канавки для отвода воды и обложил камнями искусственную прорубь, куда можно нырять летом. Дагу очень нравилось ходить в баню, даже если ее не топили. Здесь всегда вкусно пахло дровами и сухими листьями, хотя последнее время Снорри топил торфом. Сюда Даг забирался с мальчишками слушать страшные истории. Про морского змея, про болотных дев-кровососов, про дракона… В бане было почти всегда тепло, загадочно и интересно. Уютный домик на широком каменном основании, сразу за внутренним валом, выстроил еще прадед Северянина.

Исхудавший после болезни Даг пошел париться вместе с отцом и дядьками. Мама и другие женщины мылись тут же рядом, на соседней половине. Купаться рядом с девчонками было очень весело. Через дырявую перегородку родичи мужского и женского пола весело перекрикивались, а зимой, после парной, вместе прыгали в сугробы и катались в снегу…

В парилке Ульме докрасна раскалил камни. Мальчишкам разрешалось поливать камни водой, но все делали вид, будто поддавать пар им вовсе не интересно. Взрослые забрались на верхние полати и принялись поочередно хлестать друг друга вениками. Даг пока мог забраться лишь на среднюю полку, выше становилось слишком жарко.

– А где же Снорри? – спросил Даг, когда смог отдышаться после первой порции колючих веников. Силы быстро возвращались в его жилистое крепкое тело.

– Сынок, ты долго болел, – улыбнулся Олав. – Снорри уплыл с херсиром Свейном в Гардар.

– Он уплыл в Гардар? – ахнул Даг. – И не взял меня с собой? Он обещал взять меня с собой в Хольмгард!

– Сынок, я подарил Одину барана и петуха, чтобы ты выжил, – строго сказал Олав. – Пока тебе рано думать о долгом плавании. Если море будет тебе по душе, мы отправим тебя учиться к тетке Ингрид…

– Я не хочу быть плотником, – надул губы мальчик. – Снорри обещал взять меня с собой! Раз он меня обманул, я сам пойду в Хольмгард!

– Как же ты туда пойдешь? – удивился Сверкер. – Разве ты знаешь дорогу?

– А вот и знаю! – уперся Даг. – Надо идти на юг, до леса, а потом… потом свернуть к морю. А там уже близко!

– Уже близко? – Голые родичи захохотали.

– Что, Даг, тоже хочешь торговать мехом? – подмигнул мальчику Ульме. Он как раз ввалился с улицы с двумя полными ведрами холодной воды, намереваясь окатить всех по очереди.

– Не хочу торговать… – поджал губы Даг. – Хочу стать самым могучим бондом!

Даг окончательно обиделся на взрослых. Решил о дорогах Гардара подробно разузнать у Путяты. Тот не обманет и насмехаться тоже не будет!

Уставшего за долгий рабочий день кривича Даг нашел в красильне.

– Ну смотри, чадушко… – оторвавшись от работы, Путята подобрал прутик, принялся чертить на земляном полу. – Для честных купцов отсюдова на восток зело дорог есть, або ни одна не ведет по суше. Вот что, родимай… Не хочу, чтобы тебя заковали в трелли или бер задрал. Дозволь вначале я тебе нарисую, а ты сам думай, стоит ли одному итить в Новгород, ладушки? Надо плыть через Бельт, это далеко, неделю, можа, можа, и две… Мимо земель вендов, чуди, литвы… дальше на север лежит мелкий залив. Он такой мелкий, что вдоль бережку тяжкие кнорры нипочем не пролезут. В устье залива, бают, деревеньки таятся, там хоронятся злые людишки, они кидают копья и стрелы, когда купчики мимо плывут. На твоего дядю Свейна там нападали трижды…

– Когда я вырасту, я их всех разгоню и поубиваю! – пообещал Даг и погрозил кулаком.

– Вот слова молодца, да не в уши мудрого бояна, – улыбнулся Путята. – Еще мой дед ходил в набеги в Бьярму, брал их золото, но всех колдунов покорить не мог. По лесам хоронятся, в спину бьют… Слушай дальше, Даг! Пешему в страну русов пройти не можно, дитятко. Там и чащобы дикие, и довольно лихих людишек. Уселись крепко княже по посадам, под себя все гребут, прави не ведают… По воде идти тяжко, бо супротив течения на веслах подыматься. Пока одни гребут, другим надобно глядеть в оба, щитами гребцов покрывать или стрелы пускать в неприятеля. По реке Нева дядька твой Свейн до города Ладога, что, по-вашему, Альдейгьюборга зовется, два дня подыматься будет… Зело старый град, его срубили лопари много лет назад. Затем Свейн выйдет в большое пресное озеро, русы тоже зовут его Ладогой… это еще два дня пути… Ежели в сечу какую не влезет.

– Ой, как долго… – невольно вырвалось у Дага.

– То еще не все, – рассмеялся Путята. – От Ладоги-матушки им путь далекий. Да путей тех речных на юг всего два. Ежли, конечно, не на охоту пошел. Ежли на охоту, то – осолонь по Свири грести до другого моря Онежского, а там уже богато и легко дойтить до моря Белого. И рыба там, и зверь всякий – не вывезешь…

– А если в Милькгард? А если в Бризант?

– О-хо-хо, чего загнул! Тут уж альбо по Шексне и обходом, мимо хазар да печенегов, обходить киевские валы, кому как ближе… Но дядька твой Свейн – воин храбрый. Он напрямки поплывет, до самого Киеву. По Волхову грести надоть, это вот так… – Кривич не слишком уверенно начертил прутиком план, затем все стер и принялся рисовать заново. – Не, не так, тут я позабыл уже… По батюшке-Волхову до Ильменя грести, затем снова по Ловати веслами махать, аж до поволока. А поволок – дело такое, по бревнам, маслом да смолой смазанным, на веревках корабли тянуть надо. Дело непростое, тут без двух ночевок не управиться, покудова до Смоленска не дотянут…

– А Смоленск – это что такое? Это уже Бризант?

– Эка, распотешил, чадушко! Хе-хе! До греков ишшо семь потов сойдет. Седина пробьет, пока Златый Рог увидишь… Как в Днепр челны столкнешь, так до Румского моря уже полегше, бо вниз по воде. Но там пороги. Челны по земле тянут, посуху бредут, пожитки на себе прут. Там заставам пошлину плотют, чтоб от степняков, значит, оберегли…

– И мой дядя Свейн платит? – надул губы Даг.

– Так, а все плотют, архонту-то, иначе как? – удивился Путята. – Иначе нет тебе правды до самого острова Березани. Налетят, всех порежут, захомутают и – поминай как звали… Продадут за морем Хорезмским, клейма поставят, и будешь на цепи сидеть…

– Путята, а ты воевал с этими… степняками?

– Не, слыхивал только. Я ж те, чадушко, говорил – я под новгородским князем ходил, у нас на севере свой закон, своя земля, не все Киеву кланяться…

– А дальше что? – не унимался любопытный мальчишка. Он рассматривал каракули на земле и никак не мог понять, отчего это так далеко… – Дальше никому платить не надо?

– Ага, как же! – хихикнул кривич. – Раззявил варежку! Ране хазарам платили, а теперича всюду своим. Всюду, где по воде идешь, – что Чернигов, что Гнездово, что Ярославль… Но как в Понт-море выйдешь, там уж до Царьграда – как повезет. Сказывают, ихний кесарь византийский в охоту варяжников нанимает и на злато не скупится.

– Когда я вырасту, я возьму тебя в свою дружину, – пообещал Даг. – Мы вместе перебьем всех степняков!

– Вот и ладненько, – согласился кривич. – Вырастай побыстрее, а там поглядим…

Даг еще долго раскрыв рот слушал сказки кривича. Про богатыря Ивана Быковича, победившего огненных змеев, про страшную старуху Виевну, про Чудо-юдо с острова Буяна, про то, как народились первые люди и как правят миром мудрые Белее, Сварог и прочие могучие лесные боги…

Спустя несколько дней, окончательно запутавшись в сложном мире русалок и лешаков, Даг за ужином подсел к отдыхавшему скальду. Горм как раз вытачивал из челюстей старой щуки новый инструмент, проверял на растяг жилы, крутил дырки железным сверлом.

– А Путята говорит, что земля была…

– Ты его не слушай, – оборвал Горм. – Я сегодня вечером спою вам новую драпу. Что эти русы могут знать о мире?

Даг не стал спорить. После болезни он быстро уставал. Проваливаясь в сон, он невольно вздрогнул. Снова откуда-то выполз тот длинный темный человек с горящими глазами и усмехнулся. Его усмешка словно говорила – мы еще встретимся…

Глава тринадцатая

В которой Даг знакомится с могучими ванами, ест землю и обретает двух новых братьев

– А Путята говорит, что Белее… – назойливо забубнил Даг, но его тут же подняли на смех.

– Я спою вам о том, как сражались асы и первые великаны, сотворенные из инея, – объявил Горм Одноногий.

Его новое кантеле звучало чище и красивее прежнего. Родичи примолкли, наслаждаясь редким часом покоя. Хильда подливала в светильники тюлений жир, тетушка Ауд раздавала детям сушеные ягоды. Вокруг неостывшего очага постепенно собралась вся большая семья Северянина. Пришла даже толстушка, беременная от Олава. Хильда ее недолюбливала, но в этот раз не стала возражать. Мягкие, теплые вечера, довольство и сытость сплотили семью. А также последние грустные события, произошедшие с Унц, дочерью Магнуса. Унц тоже пришла в дом Олава, вместе с отцом и братьями. Она издалека приветливо помахала Дагу.

Горм потихоньку запел, перебирая струны. История, которую скальд рассказывал медленным речитативом, была хорошо известна взрослым, но ее с готовностью слушали в сотый раз…

– …До начала времен были Огненная страна и Темная страна, а между ними плескалась Мировая Бездна Гиннунгагап. Так случилось, что в Темной стране вечного льда стал бить родник, наполненный кипящим ядом… Из него взяли начало могучие реки. Ядовитая река Эливагар понесла свои воды далеко к Бездне. Там она застыла, и яд вышел изо льда наружу подобно росе… Роса заполнила собой север Бездны, но на юге ее царило тепло, так как туда падали искры из Огненной страны. Там, где встретились лед и искры, родился великан Имир Инистый и корова Аудумла, питавшая Имира своим молоком… Из пота великана Имира под его левой рукой родились мужчина и женщина, а между ног родился сын… Имир питался молоком, а корова лизала иней с камней, и однажды на камнях появились волосы, а затем и голова. Это рождался Бури, от которого пошли светлые боги-асы, и первым был Один… Они восстали против инистого великана и убили его…

Даг слушал боясь вздохнуть.

Разобраться в путанице асов, ванов и вредных великанов оказалось довольно непросто. Но от этого величественная песня не теряла, а только приобретала. Мальчик слышал треск пламени, слышал, как стучит ткацкий станок, как молодухи сбивают масло и кормят детей, как поскуливают псы во дворе, но видел совсем иное…

– …Великие асы сделали из крови инистого великана землю, – нараспев продолжал скальд, – и назвали ее Митгардом, средней страной, из черепа великана сделали небесный свод, из волос – деревья… Из искр Огненной страны сделали они звезды и поместили на небе. Один срубил ясень и сотворил из него мужчину, а из ольхи – первую женщину, затем асы вдохнули в них жизнь. А для великанов Один сотворил страну Йотунхейм, далеко за Восточным морем… Один родил много детей и поселил их в небесной стране Асгарде…

Горм протянул руку, ему услужливо поднесли рог с медом. Все терпеливо ждали, пока Одноногий напьется и сможет продолжать. Женщины тоже стали тихонько напевать, помогая струнам кантеле.

– …Центром всех девяти миров стал ясень, Мировое древо, что проросло все миры насквозь. Ствол его держит наш мир Митгард, а крона раскинулась выше звездных небес… три корня у ясеня. Один – у асов в небесной усадьбе, другой – у потомков инистых великанов, а третий тянется в Темный мир. Там в кипящем котле живет свирепый дракон Нидхегг, и грызет он корень, надеясь подточить ясень и погубить всех людей… Под небесным корнем бьет ключ мудрости, из которого напился великий Один… такова сила источника, что все попавшее в его воды становится белым и прекрасным. Расцветают на Мировом древе все семена, которые есть на земле, живут там все звери и птицы в мире, а боги там правят свой суд… Подле священного источника стоит чудесный дворец, и живут в нем норны-провидицы. Они знают все о судьбе человека, но одним дают больше, другим – меньше. Если человеку досталось в жизни много бед, это судили его недобрые норны, и ничего не поделаешь… Норны поливают корни ясеня, чтобы крепко стояли девять миров…

Даг заслушался и не заметил, что отец делает ему знаки.

– Тебя зовет старший брат Унц… Иди, иди, – подтолкнул мальчика Олав. Казалось, отец что-то знал, но не хотел говорить.

Даг выбрался из духоты на свежий воздух. Во дворе его поджидал мясник Магнус с сыном и племянником. Оба парня были гораздо старше Дага. Сам мясник вполне оправился от переживаний. Его свирепость давно испарилась, но этим вечером он был очень серьезен.

– Мой сын Руд и мой приемный сын Годвин хотят побрататься с твоим сыном, – торжественно заявил Магнус Северянину. – Я знаю, возможно, он еще молод для кровного братания, но… он спас мою дочь.

– Магнус, ты ведь приходишься мне дальним племянником через тетку Ауд Старшую? – наморщил лоб кузнец. – Разве мы уже не родичи? Однако я не против. Если твой сын хочет, пусть так будет. У Дага не так много братьев, готовых заступиться за него.

– Куда мы пойдем?

– На поляну. За старое святилище. Если, конечно, твой сын хочет этого…

– Я хочу, – уверенно кивнул Даг.

Сердце его забилось. Вроде бы ничего особенного не предвиделось. Он слышал о таком обряде и знал, что побратим есть и у отца. Тот человек когда-то спас Олава Северянина из лап медведя. Однако чем дальше они уходили от светлых огоньков усадьбы, тем сильнее он волновался. Руд и Годвин тоже вели себя тихо и крайне серьезно. Раньше они не слишком-то замечали маленького Дага, ведь у двенадцатилетних парней полно своих взрослых дел. Но по такому случаю оба явились в чистых рубахах и даже волосы старательно расчесали.

– Здесь! – Магнус повыше поднял факел. – Мы будем вас ждать, дальше не пойдем. Это только ваше дело. Руд, ты знаешь, что надо делать.

– Да, отец.

Взрослые остались ждать на краю поляны. Когда-то очень давно, задолго до строительства первой фермы Северян, здесь кто-то с кем-то воевал. Трава так и не поднялась на пепелище, а возможно, ее вытоптали кони. Еще осталось несколько почерневших валунов, напоминавших о существовании капища.

– Ты спас мою сестру, – повторил слова отца Руд и достал длинный нож:.– Я стану тебе братом. Я смешаю свою кровь с твоей.

– Я смешаю кровь… – как эхо, повторил Годвин и воткнул факел в расщелину между камнями. Второй горящий факел он держал над Рудом, хотя солнце еще не закатилось.

– Ты хочешь быть нам братом?

– Да, – сказал Даг.

– Если мы станем братьями, мы будем всегда защищать друг друга и приходить на помощь.

– Да.

– Если один из нас потеряет, потеряем оба…

– Потеряем оба…

– Да, – Дагу стало немножко стыдно, что он не выучил торжественных слов клятвы. Но будущие его кровники не обижались, они ведь не предупредили заранее.

– Если один из нас найдет, найдут оба…

– Найдут оба…

– Перед святыней могучих асов клянемся до смерти не рвать побратимства…

– Да, – повторил Даг. – Мне это по душе.

Руд опустился на колени и принялся срезать землю по кругу. Закончив надрез, он в самый центр круга воткнул короткое копье, украшенное лентами и по всей длине исписанное рунами. Такое копье младший Северянин видел впервые.

– Его дал нам старик-тул из усадьбы Жаворонка, – с гордостью похвалился Годвин. – Ты умеешь читать? Я тоже не умею. Но это копье волшебное. Оно имеет тайное имя, которое известно только хозяину. Если хозяин свистнет и тихо назовет имя, копье вырвется из рук любого, кто его похитил, и вернется к владельцу…

Даг уважительно оглядел дивное оружие. Минутку он раздумывал, не стоит ли отказаться от затеи стать могучим морским конунгом и податься лучше в чародеи. Но страсть к битвам взяла верх.

– Мы должны три раза пройти под копьем, – строго заявил Руд.

Парень приподнял срезанный край земли, насадил его на копье и осторожно отпустил. Получилось нечто вроде кривых узких ворот. Стараясь не дышать, Даг медленно пробрался следом за Годвином под неустойчивой аркой. Сверху сыпались травинки и комья земли.

Так они прошли трижды вокруг копья и трижды повторили слова клятвы.

– Давай руку, – приказал Руд.

Маленький Северянин бесстрашно протянул ладонь, но в последний момент все же ненадолго зажмурился. Резкая боль пронзила нервы, затем по пальцам потекло что-то горячее. Даг открыл глаза, опасаясь, что старшие мальчишки заметят его слабость. Но никто ему в лицо не смотрел, да и солнце к тому моменту почти закатилось.

Руд и Годвин, сжав зубы, поочередно сделали друг другу надрезы чуть повыше ладони.

– Теперь сюда, – шепотом приказал Руд.

Трое мальчишек сгрудились над вскрытым пластом земли. Годвин подвинул ближе факел. Как завороженный, Даг смотрел на кровь. Она быстро капала у всех троих, смешивалась и пропитывала землю.

– Теперь вместе, – сказал Руд.

Повторяя за старшими, Даг левой рукой стал перемешивать небольшой влажный комок земли.

– Клянусь, что буду делить с тобой воду и хлеб, – глухо заговорил Руд и первым набрал в рот окровавленного дерна.

– Клянусь…

– Клянусь перед мудрым Одином, что буду мстить за тебя любому врагу…

– Клянусь! – Теперь настала очередь Годвина.

– Клянусь, что не оставлю тебя в любой беде…

– Клянусь перед грозным Тором, что буду преследовать и убью любого твоего врага…

Даг отважно запихнул в рот мокрую противную землю и, давясь, принялся глотать. На зубах скрипел песок, корешки никак не хотели проглатываться, но он справился.

Позади раздались шаги. Освещая себе дорогу, подошли Олав и мясник Магнус. Старшие мальчики протянули вперед порезанные руки, схватились за древко волшебного копья. Даг тоже сунул свою ладошку и не вскрикнул, когда ее больно сжали. Кровь по-прежнему текла, но для настоящего мужчины это не рана, а мелкая царапина!

– Приняли ли боги вашу кровь? – без улыбки спросил кузнец.

– Да, теперь мы братья! – гордо заявил отцу Даг. – И я убью любого, кто их обидит!

Глава четырнадцатая

В которой Даг спорит с корабелами, его брат Торкиль плачет, а Олав Северянин пьет римское вино

– Вот то, что нам нужно! – Олав осадил лошадь возле высокого крашеного забора. Четверо быков втаскивали под арку ворот громадный, недавно поваленный, дуб. Неровно обрубленные ветки оставляли глубокие борозды в мокрой грязи.

– Ого! Зачем им такое дерево? – удивился Даг. – Им можно топить целую зиму.

– Этим дубом никто не будет топить, – засмеялись работники. – Это киль. Киль для драккара.

– Пошли, Торкиль, нас ждут, – Олав бросил поводья треллям. – Даг, ты тоже можешь пойти с нами. Проводи своего брата.

Семилетний Торкиль вошел в ворота с очень важным видом. За плечами он тащил мешок высотой с себя. Там умещалась вся его одежда, обувь и еда, приготовленная его матерью Гудрун на первое время ученичества.

– Ты боишься? – шепотом спросил Даг, молниеносно оглядывая двор.

Как всегда в новом месте, его ноздри раздулись от возбуждения. Во дворе было на что поглазеть. Даг даже позавидовал двоюродному брату – того ждала такая увлекательная, такая интересная жизнь на верфях тетушки Ингрид. Но Торкилю уже давно исполнилось семь, ему полагалось покинуть дом и постигать ремесло у дальних родственников. Позже семья тетушки Ингрид станет для Торкиля его второй семьей, парня всюду будут принимать как родного.

Из глубины обширного двора, вытирая со лба пот, к ним размашистым шагом приближалась сама тетушка Ингрид. Шириной плеч она не уступала крепким мужчинам, шедшим вместе с ней. Боги и родители подарили тетушке скуластое, суровое лицо и огромные голубые глаза. Эти пронзительные глаза и хмурые брови часто обманывали людей. Но они не смогли обмануть приемного сына Северянина. Он сразу почуял женщину с железной сердцевиной, но не жестокую.

– Так ты боишься? – повторил Даг. – Не бойся, она не злая. Просто она… она много плакала. Теперь она никому не дает спуска!

– Вот еще, – фыркнул Торкиль. – Ничего я не боюсь.

– Так-так, неужели пожаловали мои племяннички? – трубным голосом осведомилась Ингрид, уперев руки в боки. Поочередно крепко обняла братьев, затем пожала руку Торкилю. Он скривился и покраснел. – Ага, это и есть тот парень, который мечтает помахать топором? Знакомьтесь, со мной Ивар Скоморох, лучший плотник Свеаланда. Я перекупила его у самого торнхеймского ярла. Незачем строить корабли для норвежцев, верно? Ха-ха-ха! А этот скалозуб – Хрут по кличке Засоня. Он и правда любит поспать, но лучше него никто не выстругивает мачты и не скрепляет борта, клянусь глазом Одина!

Мужчины поздоровались с Олавом и Снорри. Оказалось, что они прекрасно знают Свейна Волчья Пасть и построили для него два кнорра. Олав произнес официальные слова, которые полагалось говорить отцу, отдававшему в учение семилетнего сына. Хотя Торкиль приходился ему не сыном, а племянником, в глазах тетушки Ингрид это не играло роли. Даг не слушал взрослых. Он крутился на месте, наслаждаясь невиданным зрелищем.

Здесь рождались корабли!

На первый взгляд казалось, что перед большим домом тетушки Ингрид царит хаос, но спустя минуту становилось ясно – здесь каждый занят своим делом и предприятие управляется железной рукой. На высоких козлах подмастерья одновременно сколачивали две небольшие лодки. Длинные изогнутые ясеневые доски пускали внастил, скрепляли шпангоутами и короткими железными скобами. Другие парни над кострами сушили веревки и оленьи жилы. В кузнице гремели молоты. В огромном котле, врытом в землю, булькала горячая смола. Тот огромный дуб, что втащили во двор на быках, моментально облепили полуголые трелли. Под командой седого старичка они принялись обрубать сучья и кору, завели под ствол цепи, перепрягли быков сбоку и потащили дуб к груде таких же огромных стволов. Там они принялись вколачивать молотами в могучее дерево клинья, пока оно не треснуло по всей длине. Половинки разъединили и снова стали загонять клинья. Очень скоро ствол на глазах Дага развалился на четыре части. На низких козлах парни топориками обтесывали палубные рейки, на особом вращающемся станке широкими стамесками выравнивали будущую мачту.

– А это кто же? Неужели это тот самый отважный друг волков, о котором шепчутся старухи? То самый парень, который один спас честь рода? – Голубые пронзительные глаза остановились на Даге. – Он тоже хочет учиться корабельному делу?

– Мы решим, что нам делать с Дагом, через год, – Олав потрепал сына по макушке. – Ивар, Хрут, вы похвастаетесь новым красивым драккаром?

Тетушка Ингрид шепнула слуге, чтобы вынесли что-нибудь подкрепиться. Торкиля забрал с собой другой слуга, увел показывать место, где мальчику предстояло теперь спать и есть в ближайшие три года. У Торкиля немножко подрагивали губы, но в целом он держался стойко. Даг не жалел старшего брата. Тот часто лез в драку, совершал мелкие пакости, хотя не был злым. Впрочем, он не был и достаточно сильным, чтобы стать могучим воином. Зато он несомненно мог со временем стать знатным корабельщиком. Мог сколотить свою бригаду плотников, столяров, красильщиков и подсобников и колесить по фиордам, предлагая свои услуги. На это и надеялся Снорри Северянин, его отец, когда учил сына выстругивать маленькие деревянные лодочки…

Зато Дагу совсем не понравилось просиживать часами с тонким инструментом и сосновыми обрубками, в надежде выпустить ладью в весенний ручей. Но настоящий боевой корабль его заворожил… У самого берега, на покатых бревнах, готовился к спуску красавец длиной не меньше тридцати шагов.

– Это будет снеккар, – Хрут Засоня любовно погладил огромную змеиную голову, лежащую на козлах. Двое подмастерьев с долотом трудились над головой, одна сторона была почти закончена, ошкурена и готова под покраску. Из затылочной части страшной змеиной головы торчали два длинных железных крюка. – Его будущий хозяин хочет, чтобы змеиные головы были и спереди, и сзади, и чтобы обе отсоединялись от штевней. Будущий хозяин боится мести богов, хе-хе.

– Добрый корабль, – похвалил Северянин.

– Тетушка Ингрид строит корабли для молодого ярла Эйрика, – пояснил главный плотник. – Два снеккара по двадцать пять спаренных румов и два – поменьше.

– По двадцать пять гребцов с борта? – охнул Снорри. – Вот так громадина! Вам работы на целую зиму.

– Конунг хочет, чтобы мы делали широкую палубу, – тетушка Ингрид первой подошла к строящемуся кораблю. – Он желает, чтобы на каждом весле могли сидеть по двое. И чтобы на палубе помещались два шатра.

– И еще свободная вахта? – Олав быстро подсчитал в уме. – Двести человек на борту? Зачем ему такой большой корабль? Он застрянет в узком фиорде!

– Это не наше дело, – хмыкнул плотник Ивар. – Наше дело – подобрать доброе дерево и сшить его так, чтобы снеккар плыл как тюлень!

– Я вижу, вы намучились с килем? – сменил тему Снорри.

– У нас вышел спор – брать дуб или ясень, – хитро подмигнул Хрут Засоня. – Мой отец прежде брал ясень, он держит не хуже дуба, зато лучше выносит волну.

– На один такой драккар мне нужно не меньше дюжины добрых деревьев, причем на нос нужны особо гнутые толстые орешины. А где мне взять столько дерева, если тинг запретил рубить Черный лес? – пожаловалась тетушка Ингрид. – Мне приходится посылать работников все дальше и дальше. Они валят дубы и сосны уже возле Совиного распадка. Хорошо хоть приличных ясеней мне нагнали по воде…

– Не проблема подыскать длинный дуб для киля, – вздохнул Ивар Скоморох. – Проблема в том, что длинный корабль плохо гнется на волне. А конунг этого не понимает. Он не понимает, что корабль может треснуть и развалиться!

– А это кто? – удивились братья.

Даг пролез между взрослыми, но не понял, что их таквзволновало. За длинным сараем, на ровной площадке, стоял узкий камень ростом с человека. Возле камня с долотом и тремя разными молотками суетился длинноволосый парень в фартуке. Парень брал молотки поочередно, приставлял инструмент к серому граниту и наносил несколько ударов. Потом отбегал в сторону, протирал камень тряпкой и хватался за другой молоток. На неровной поверхности постепенно проступал спиральный рисунок, состоявший из палочек, кружков и закорючек.

– Это Вагн Грамотей, я наняла его в Бирке, и обходится он мне недешево, – засмеялась Ингрид. – Вагн берет за свои руны полмарки серебра, вдобавок обед и кров на целых два месяца!

Вагн Грамотей обернулся и тоже весело рассмеялся. Он оказался желтокожим, морщинистым, но совсем не старым. Дага удивили его пальцы. Длинными изрезанными пальцами резчик любовно оглаживал свежие руны.

– Зачем тебе камень? – не отставал Снорри. – Разве ты умеешь читать?

– А вот умею! – гордо раздулась тетушка Ингрид. – Тут будет сказано про меня. Вот слушайте… «Этот двор является родовым одалем Ингрид, сестры Рольфа Свенссона, погибшего в битве с фризами. Рольф, лучший хозяин, владел половиной двора и половиной земли, и сестра его впредь владеет нерушимой отчиной и не имеет отца, брата и других родичей мужчин…»

– И зачем тебе это? – удивился младший кузнец.

– Чтобы все знали! – пожала плечами Ингрид.

– Я тоже хочу такой камень, – немедленно заявил Олав и вступил в переговоры с резчиком.

Даг зевнул. Это было скучно – разглядывать каракули. Великим героям ни к чему чтение!

Мальчик бродил под днищем снеккара, трогая ладонями пахучие, неровные еще доски. Зашить борт успели только со стороны берега. С другой стороны корабль походил на скелет кита. Парни Хрута Засони, орудуя особыми широкими топориками, затесывали и подгоняли доски, притирали к шпангоутам, снова снимали, делая засечки на клампах. Когда доска ложилась идеально, подходил третий работник, колотушкой вгонял в пазы стальные заклепки и клинышки. За его спиной стоял мальчишка с кадкой. В кадке, в пахучем растворе, плавали размоченные еловые корни. Подмастерье хватал мокрые корневища, шустро обматывал места стыка, упирался ногой, затягивая узлы.

Под днищем, следом за Дагом, ползал узкоплечий мужик в одних штанах и шапочке. Он острым резаком запихивал в щели вымоченную в клее козлиную шерсть. А далеко наверху, на борту, дрыгая ногами, сидели и закусывали резчики. Они только что закончили узоры на будущей змеиной шее.

– Что, парень, хочешь к нам? – подмигнул Дагу красильщик. Он разводил ярко-красную и голубую краску в двух широких бадьях, поочередно подсыпая туда разноцветные порошки. – Хочешь строить с нами корабль?

– Я хочу на нем плавать, – снисходительно объяснил Северянин. – Я стану могучим викингом и куплю десять таких кораблей!

– Клянусь копьем Одина, этот мальчишка намерен победить всех фризов и франков впридачу, – воскликнул Олав, извлекая сына из ведра с рыбьим клеем. – Пойдем, посмотрим, как Ивар придумал ставить мачту. И не отставай от меня!

– Я долго думал, как ее ставить и снимать побыстрее, – Ивар Скоморох подвел всех к толстому дубовому упору, который обвязывали веревками и собирались тащить на палубу. – Это «мачтовая рыба», она крепит мачту в гнезде и не дает упасть. И вот я придумал: мы сделаем не крюки в бортах, а поставим у борта маленькие железные колеса. Тогда дружинники смогут быстро стравливать канаты через эти колеса, и мачта ляжет почти мгновенно. И так же быстро поднимется, когда буря стихнет.

– Это хорошо, – довольно покивала тетушка Ингрид. – Быстро поднять мачту – это хорошо. Плохо только, что передние весла такие тяжелые.

Даг попытался поднять одно из готовых весел. Их только что осмолили, покрасили и выставили из цеха на просушку. Весло было выше отца раза в три, Даг не сумел даже сдвинуть его с места.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Ивар Скоморох. – Нельзя строить корабль с низким носом, он зачерпнет воду. Так никто не делает.

Тем временем красильщик стал пробовать оттенки алого прямо на форштевне.

– Так – хорошо, настоящая кровь! – издалека крикнула ему тетушка Ингрид. – А ниже покрасишь черным!

Даг в последний раз оглянулся на грустного Торкиля. Невзирая на все столкновения и ссоры, все же это был его брат. А его близнеца Сигурда Снорри уже увез, далеко-далеко в усадьбу к приморской родне. И сын мясника Руд куда-то уехал, и конопатый Аки, и заика Ивар, и другие… На ферме появились маленькие, Дага уже не называли обидным словом «младший». Младше его теперь был мальчик, сын Снорри и рабыни. Еще младше был сынок Одноногого Горма, которого родила служанка…

– Олав, Снорри, я угощу вас удивительным напитком, – тетушка Ингрид быстро выставила на стол угощение.

Напиток действительно оказался удивительно вкусным. Дагу дали попробовать самую малость, он отхлебнул и попросил еще. Но отец отказал. Тетушка Ингрид стала рассказывать, сколько она отдала купцам за сладкое римское вино. Такое вино можно было купить только у данов в Хедебю или в Шлезвиге, там жили люди, владевшие секретами его хранения.

– Как идут твои дела? – осведомился Олав. – Не хочешь ли уступить мне поле под овес? Ты все равно не засеваешь…

– Дела идут всяко, – тетушка Ингрид одним махом осушила кружку с вязким пурпурным вином. – Приезжали люди из казны ландрмана. С этого года требуют не три, а четыре белки с каждой моей лодки. И на эртог серебра подняли подати за каждый проданный торговый корабль.

– Нет предела их жадности, – выругался Снорри. – Наш отец еще помнил время, когда за малые лодки ничего не платили.

– Я сказала сборщикам, что плачу больше, но это последний раз, – твердо заявила Ингрид. – Младшему конунгу нравится пировать в моей усадьбе, я не против. Но мне не нравится, что он таскает за собой больше сотни бездельников…

Отец и дядя Снорри быстро захмелели. Принесли лиру, рыжеусый паренек заиграл и запел драпу о похождениях славного викинга Ролло. Не так красиво, как Горм Одноногий, но тоже неплохо. Даг с большим интересом выслушал историю о том, как храбрец Ролло переплыл море и завоевал город Париж:. Потом Ролло неоднократно пытались выгнать из далекого Парижа, но у недругов ничего не вышло. Ролло взял в жены несколько красавиц, взял себе все золото и честно разделил среди викингов…

После дивного вина Ингрид угостила родичей сладкой уткой и копчеными морскими змеями из реки Невы. Тайну приготовления сладкой утки тетушке открыли низкорослые узкоглазые люди, державшие торговый двор в Бирке. Они охотно покупали у Ингрид белку и песца. Даг жутко удивился. До сего момента он не предполагал, что люди умеют готовить столь разные кушанья.

Потом Дагу снова принесли «солнечный камень», и под удивленные возгласы корабельщиков, он верно определил стороны света.

– Приезжай ко мне, если захочешь, – вполне серьезно предложила мальчику хозяйка верфей. – Ты можешь стать настоящим кормчим, это почетно и приносит много серебра.

– Я не забуду вашей доброты, – сказал Даг вежливую фразу, которой заранее научил его отец.

– Нам пора, сын, – Олав забросил Дага в седло. – Дома надо закончить много дел. Со следующей жертвы Тору наш Горм начнет приучать тебя к оружию. Пора уже, тебе скоро семь…

Глава пятнадцатая

В котором Даг узнает, что прыгать гораздо важнее, чем крепко стоять на ногах, а старый Горм один работает за двоих

– Твои ноги точно к земле приросли! – Горм в очередной раз стукнул Дага палкой по коленке. На сей раз получилось так больно, что мальчик еле сдержал слезы. Вместе с Дагом занимались еще старшие мальчишки, сыновья родичей и соседей. Они как всегда захихикали и начали строить рожи. Они вечно радовались, когда Горм ругал кого-то за бестолковость.

– Прыгай, не стой на месте, – повторял скальд, – иначе станешь таким, как я. В бою тебе отрубят ногу. Все время кружи, переступай, не давай врагу покоя!

Он принялся лупить острой палкой вокруг ступней Дага, а мальчишки смеялись. Даг вначале здорово злился на них, но после привык и не обращал внимания. Этому тоже научил его одноногий скальд.

– Если ты будешь кидаться на всякого, кто засмеется тебе вслед, ты никогда не доберешься до цели пути, – внушал бывший викинг. – Обернуться и наказать наглеца следует тогда, когда затронута честь твоего рода или хирда…

– Значит, они будут насмехаться надо мной, а я должен молчать? – вспылил Даг, указывая на хихикавших подростков.

– А ты – смеешься над ними? – спросил Горм. – Нет? Это хорошо, что не смеешься. Значит, у тебя есть другие важные дела, верно?

– Верно, – шмыгнул носом Даг, не слишком понимая, куда клонит доморощенный педагог. Ему приходилось часто переступать ногами, чтобы не угодить под удары палки.

– Очень хорошо, – Горм убрал тупое копье, скупо потрепал своего любимца по щеке. – Ведь пока они корчат рожи, ты будешь учиться. Ты научишься лучше их драться, стрелять из лука и рубить мечом, верно? И кто тогда останется глупцом? Тот, кто занимался и стал ловким и сильным? Или тот, кто насмехался над товарищем?

– Верно! – приободрился маленький Северянин. Его насмешливые приятели, напротив, притихли. – Я все понял! Пусть они смеются. А я буду учиться и стану самым сильным херсиром!

– Но это не значит, что нужно терпеть оскорбления, – погрозил узловатым пальцем Горм. – Если ты едешь на старом коне, и кто-то зубоскалит над твоим конем – это повод к драке?

– Не-ет… – задумался Даг. – Только глупые люди смеются над конем.

– Если ты пьешь кислое молоко и жуешь лепешку, а кто-то смеется над твоей едой? Вагн, говори.

– Э-э-э… – тугодум Вагн растерялся. – Я предложу им разделить трапезу. Если они откажутся – значит, они презирают меня. Тогда я буду драться…

– Приглашать к столу тех, в ком нет учтивости? – фыркнул Горм. – Торир? Рольф? Что скажете?

Задиристые приятели Торир и Рольф, как всегда, сошлись на самом жестком варианте.

Человека, посмевшего насмехаться над убогой едой, следовало насильно ею накормить, затем убить и вдобавок – преследовать весь его род до последнего колена!

– О, вы оба скоро отправитесь в небесную усадьбу, – вздохнул Горм. – Что ты скажешь, Даг?

– Я не стану драться. Только глупые люди смеются над бедной едой.

– Хорошо. А если ты едешь, а чужие люди говорят худое о твоей семье или худое о нашем сюсле… Эй, вы, нечего гоготать! – обернулся к другим мальчикам Горм. – Я вас тоже спрашиваю!

– Этих людей следует сразу убить! – заявил конопатый мальчишка, приходившийся Хильде двоюродным племянником.

– Их следует вздернуть или зарубить! – со свирепой миной добавил нескладный внук тетушки Ауд. За неверный прикус ребята обозвали его Длинный Заяц, и уже чувствовалось, что кличка приживется навсегда. – Надо так отвечать на оскорбления, чтобы никто не смел говорить худое о семье!

– А ты что скажешь, Даг Северянин? – с хитринкой осведомился старый викинг.

– Надо спросить… – самый маленький ученик наморщил лоб. – Надо взять копье в левую руку. Чтобы никто не мог думать, что я его кину. Затем надо спросить, чего они хотят. Если чужие люди хотят крови, они ее получат. Так надо сказать. Если чужие не станут просить прощения, их надо убить…

– Неплохо. А если их четверо или больше?

– Мужчина и воин никогда не отступает! – с пафосом заявил Длинный Заяц. – Даже если врагов целая сотня, надо драться!

– Это не слишком умно, – Горм досадливо почесал в затылке. – Я учил вас другому… А ты что скажешь, Рольф, сын сюсламана?

Конопатый подросток надолго задумался. Остальные терпеливо ждали, хотя им очень хотелось кричать хором. Но получить тяжелой палкой по голове не хотел никто.

– Надо кинуть копья, пустить стрелу, убить врагов издалека, сколько удастся. Затем надо скрыться. Нет позора в том, чтобы скрыться от сильных врагов. Но надо вернуться и снова мстить!

– Всегда ли надо мстить, Даг?

– Если… если враг не предлагает замириться, надо всегда мстить, – твердо сказал Северянин. – Это бесчестье, если все будут знать, что я не отомстил.

– А если сосед повздорил с твоим дальним родичем и убил его, – хитро прищурился Горм. – Кто должен мстить за него?

– Мстить могут все в очередь, кто имеет право на наследство, – отбарабанил Вагн.

– А кто имеет право защищать убийцу?

– Убийцу надо гнать отовсюду, как раненого кабана! – проворчал Длинный Заяц.

Горм только досадливо крякнул:

– Даг, говори ты.

– Защищать… могут отец убийцы… братья, сыновья. Затем прочие кровники.

– Верно! А если убийца хочет замириться и предлагает вергельд? Вагн, ты говори.

– Э-э… Вергельд можно взять только спустя год. Иначе – позор!

– Хорошо… А если дают мало серебра?

– Надо передать на тинге через надежных людей или через лагмана, что вира недостаточна. Тогда пусть убийца придет еще через год и через верных людей предложит больше.

– А если и через год мало? Если твой отец будет ждать виру за брата, а его самого в этот год убьют? Даг, говори ты.

– Тогда все долги за моего отца возьму я, – подумав, рассудил мальчик. – Но мне отец говорил, что мстить можно только три года. Лучше я соглашусь на малые деньги…

– Добрые речи! – просветлел учитель. – Хорошо, теперь мы продолжим упражнения с копьем. Рольф, Аки, Торир, Даг – взяли копья, нападаем «в доме»!

Подростки расхватали длинные шесты с тупыми деревянными концами. Семилетнему Дагу достался самый короткий, но он не роптал – настоящее взрослое копье пока ему было не под силу. Нападать «в доме» означало сражаться внутри очерченного круга. Горм добивался, чтобы мальчики умели сражаться в команде, а затем – поочередно отбиваться от группы на крошечном пятачке. Только научившись драться «в доме», можно было рассчитывать на продолжение учебы в поле.

– В поле можно долго бегать и никого не поймать, – хихикал Горм. – А попробуй-ка увернуться от меча в темной избе!

Одноногий уселся на пол в воображаемом помещении, взял в руки деревянный меч, обмотанный тряпкой, и коротко вскрикнул, объявив начало поединка. Мальчишки кинулись на него гурьбой. Победителем в схватке считался тот, кто первый заденет наставника копьем. Победителю полагалась награда, но пока что, за целый месяц занятий, костяные ножны никому не достались. Горм терпеливо повторял свои внушения, однако первый «убивал» и троих, и даже пятерых бестолковых оппонентов. Свейн Волчья Пасть называл эти занятия «щенячьими глупостями», особенно злило херсира, что Горм не бьет детей боевым оружием.

– Дай им клинки и сам возьми нормальный меч! – смеялся брат Хильды, когда заезжал на ферму к сестре и наблюдал за ходом занятий. – Горм, дай им железо, иначе они вырастут трусами!

– Свейн, ты говоришь правду, – соглашался Одноногий. – Но я дам им железо, когда буду уверен, что они не поубивают друг друга. Пока их руки слишком слабы для оружия…

Дагу было немножко обидно слушать такие слова, однако против правды возразить нечего. Даже десятилетний Рольф, самый сильный в их компании, не мог вытащить из пня легкий скрамасакс, вбитый туда одноногим скальдом. Поэтому приходилось драться деревяшкой и вдобавок – в свободное время крутить свинцовыми гирьками, зажатыми в кулаках. Горм требовал, чтобы мальчики непрерывно упражняли кисть…

…Скальд упал на спину и призывно вскрикнул, размахивая оружием. Длинный Заяц ударил копьем, но деревяшка воткнулась в землю. Одноногого там уже не было, зато Аки получил болезненный тычок тупым мечом в печень.

– Аки вышел! – приказал Горм.

Пристыженный мальчик, не успев нанести ни одного удара, перешагнул границу воображаемого дома и уселся ждать. Его уши пылали от стыда. Выйти из драки первым – что может быть постыднее? Тем более что девчонки залезли на изгородь и издалека насмехались над неудачливыми вояками.

Даг вбежал в «дом» последним, старшие как всегда оттесняли его. Торир и Рольф стали тыкать копьями в сидящего Горма издалека, но тот играючи отбивал их тычки.

– Вагн, чего уставился, обходи меня сзади! – сердито прокричал учитель. – Торир, бей снизу, мне так труднее отбивать!

Вагн выжидал, кружил вдоль воображаемых стен, но не решался ударить. Торир попытался рубануть снизу и едва не лишился рук.

– Дураки, бейте меня по ногам, тогда Даг сможет достать меня по голове! – разозлился Одноногий.

Даг послушался, но промахнулся. Миг назад культя Горма лежала спокойно, но тут же вспорхнула и стукнула Дага по щиколотке. Даг упал на бок и чудом удержался на границе круга.

Уфф, его не выставят из «дома»! Девчонки на заборе засвистели и завизжали от восторга.

– Следите за моими коленями! – прокричал Горм. – Если вы деретесь в круге на спине, колени надо поднять так высоко, чтобы закрыть живот. Но их надо держать достаточно низко, чтобы прикрыть зад!

Торир и Рольф ударили копьями одновременно. Наверняка они договорились заранее, как в этот раз нападут на учителя. Даг уже решил, что старика пришпилили к земле, но тот в очередной раз поразил юного Северянина. Когда Торир кольнул Горма копьем в ногу, тот ловко подтянул колени к груди, локтями прикрыл живот и крутанулся на здоровой пятке. В следующий миг он стремительно толкнулся спиной, оперся на протез, выкинул вперед здоровую ногу и метко угодил пяткой в колено Вагну. Тот стоял за спиной старика, прицеливаясь, куда бы ткнуть копьем, и никак не ожидал, что учитель окажется столь проворным. Вагн скривился от боли, отскочил в сторону и… очутился за границей «дома».

– Вагн, вышел! – приказал наставник. И снова сел, положив на колени меч.

Торир сделал три замаха, но всякий раз опускал копье. Рольф, крадучись, шел по кругу, перебрасывая древко из руки в руку, как его учил сам Горм.

– Хорошо, Рольф, крути, крути! – подбадривал Одноногий. – Обмани меня, крути петли!

Даг следил за глазами учителя, как тот приказывал. Когда мальчику показалось, что скальд на секунду отвлекся, он решительно метнул копье. Не так просто метнуть здоровенную чурку, когда тебе нет и семи лет, но бросок вышел на редкость удачным. Горм успел уклониться, однако получил копьем по локтю.

– Очень хорошо, Даг, очень хорошо! – Скальд буквально расцвел.

– Так нечестно! – обиженно заверещал Аки. – Ты нам не говорил, что копье можно кидать!

– А враг вам тоже ничего не скажет! – расхохотался учитель. – Если вы уже вступили в бой, деритесь чем угодно и как угодно! Для победы годятся любые хитрости!

С этими словами Горм, не глядя, метнул свой учебный меч в живот ближайшему мальчишке. Длинный Заяц сложился от боли, выронил копье. Старик перекатился, подхватил копье мальчика, вывернулся всем корпусом…

Ториру достался мощный удар плашмя, прямо в бок. Тот побледнел, но сдержался, не заплакал.

– Ты сломал мне ребро… – прохрипел Торир. – Вот отец тебе задаст!

Горм только рассмеялся. Торир приходился сыном дальнему родичу Северянина, бедному рыбаку, у которого не хватало денег даже выкупить у тетки Ингрид свою рыбачью лодку. Отец Торира любил выпить и чудом сводил концы с концами, избегая долгового рабства.

– Торир вышел, Рольф вышел, – подвел итог наставник. – Даг, что ты делаешь, отвечай?

Было крайне соблазнительно схватить копье и показать, как добиваешь раненого противника, но Даг сдержался.

– Я убегу, – сказал он. – Копье я кинул, оружия нет. Я убегу за подмогой.

– Верно, – одобрил учитель, словно не замечая фырканья старших мальчишек. – Лучше остаться живым, как я, чем стать пеплом. Теперь займемся борьбой без железа! Аки, поди сюда.

Пригорюнившийся было Аки снова расправил плечи. В компании ребят своего возраста он боролся лучше всех, никто не смел это отрицать.

– Аки против Рольфа. Рольф с палкой. Аки, нападай! – скомандовал учитель.

Парни, пыхтя, закружили по утоптанной арене. Они обменивались ложными ударами, хватали друг друга за плечи и бока, но так же легко вырывались. Наконец Аки улучил момент и ударил Рольфа ногой. Сразу за первым ударом последовала целая серия. Мальчишка лупил и лупил противника жесткими каблуками своих козьих сапожек, а Рольф только отскакивал из стороны в сторону.

– Эй, все не так! – прорычал учитель. – Я сегодня уже наказал Дага за то, что он врос корнями в землю, разве вы не видели? Рольф, на каждый прыжок врага надо прыгать в ответ. Ты должен не отбегать, а встретить его ногой между ног… или в живот, или в бок, куда сумеешь! Следи за мной! Аки, нападай!..

Парень яростно кинулся на одноногого щуплого старика, но почти сразу отлетел обратно. Не напрягаясь, Горм легко ткнул носком босой ноги в грудь Аки.

– Все видели? – обернулся к мальчишкам скальд. – Он сам себя ударил! Если не уверены, что попадете в живот, с силой бейте в колено или ниже – в кость! Вагн и Торир – в круг!

…Снова и снова тянулись изнурительные занятия. Никто не хотел сдаваться. Старались из последних сил, потому что знали – неудачников не возьмет в учебу Свейн Волчья Пасть. А если он не возьмет к себе в морскую дружину, то другие вольные херсиры не примут и подавно. Придется тогда либо впрягаться в крестьянскую ношу, либо искать стол и кров у ярла, либо, что уж совсем постыдно, – наниматься в хускарлы к чужим бондам. Ведь лишние безработные рты никому в хозяйстве не нужны.

Вечером Даг еле доползал до своего жесткого сундучка в доме отца. Все кости ныли, с боков и физиономии не сходили синяки. Да к тому же приходилось по часу в день махать тяжелыми железными брусочками. Вес брусочков Горм подбирал для каждого мальчика индивидуально, чтобы не слишком утомлять мышцы. При этом никто не освобождал Дага и остальных от работы на ферме. Горм твердо заявил, что малейшая жалоба со стороны отца или матери – и он не станет ничему учить. А необученных щенков ни один херсир не возьмет к себе в хирд. То есть, может быть, и возьмет, но их прирежут в первом бою…

Поэтому Даг старался. Он скакал через колышки, проползал под натянутыми веревками, уклонялся от камней, которыми швырялись в него мальчишки, и пытался одновременно метнуть два копья.

– Эх, ты, слабак! – насмехался сильный Рольф. У Рольфа получалось метнуть копья сразу с двух рук, правда, ни одно толком не попадало в цель. Оба шеста миновали обозначенную мишень и к тому же разлетались в разные стороны. Но, несмотря на явный конфуз, Рольф все равно отодвигал Дага в сторону.

Горм терпеливо демонстрировал свой ловкий трюк.

– Я работал за двоих! – смеясь, объяснял он. Затем поудобнее перехватывал древки обоих копий, делал несколько длинных шагов, все ускоряясь, а последний шаг делал короткий и, сильно откинувшись назад, швырял туловище вперед. Пару мгновений спустя оба копья глубоко застревали в деревянном щите, повешенном в двадцати шагах. Расстояние между дырами не превышало двух ладоней.

Когда Горм отходил от мишени на тридцать шагов, разброс становился больше, но всякий раз зрители с восхищением кидались освобождать застрявшие наконечники. Часто подходили взрослые парни, пытались повторить двойной бросок, но мало кто добивался успеха. Одно из пущенных копий, чаще всего – то, что кидали с левой руки, неизбежно отклонялось в сторону.

– Я хочу научиться как ты! – однажды заявил наставнику Даг.

– Меня ждут в кузнице, – сказал Горм. – Мне надо точить мечи. Мне некогда тратить время на тебя одного. Но я могу дать тебе совет. Если хочешь научиться драться обеими руками, прекрати об этом думать. Представь, что копья – это твои длинные руки. И не сдавайся. Кидай каждый день сто раз. И еще сто раз!

– Это как? – опешил Даг, разглядывая свои ладони.

– Кидай копья, будто тянешься пальцами к мишени! Иначе работать за двоих не научиться, – отрубил Одноногий. – Можешь стать хорошим дренгом, но великим воином не станешь. Другие не могут, потому что сдались слишком быстро, вот так! Теперь иди, не мешай мне.

С того дня Даг стал один возвращаться на поляну по вечерам, после того как все уходили на ужин. Он наскоро проглатывал еду и прибегал к мишеням, пока солнце окончательно не спряталось за горизонтом.

Копья – продолжения рук!

Кидать и кидать, невзирая на промахи!

Непросто понять, но еще сложнее выполнить!

Мальчик брал короткие легкие палки и швырял их бессчетное число раз, а они упорно не желали попадать в цель. Затем младший Северянин подбирал легкие игрушечные мечи и пытался сшибать чурки с бревна, как это делал Горм. Одноногий скальд ухитрялся скидывать сосновые обрубки одновременно обоими мечами, ни разу не промахиваясь и не задевая само бревно. Даг за первые недели самостоятельных занятий сбил в кровь пальцы, сорвал ногти, но ничего толком не добился. Глаза следили либо за правой рукой, либо за левой. Парни хихикали, девчонки шептались между собой, что найденыш объелся дурных грибов, но упрямый Даг ни на кого не обращал внимания.

Успех пришел к нему неожиданно, когда парнишка почти потерял веру в себя. Это случилось ночью, уже после того, как на ферме заперли ворота и двери домов. Дага словно подкинуло, он выбрался из-под овчины, наспех натянул сапожки, шапку и отправился под дождь. Мать лениво окликнула его и велела плотнее запирать за собой. Кто-то из родичей сонно посетовал, что после вечерней каши у него тоже пучит живот…

К счастью, дождь почти прекратился, из-за туч выглянула луна. Хлюпая по лужам, Даг добрался до площадки между стогами, где Горм обычно тренировал мальчиков. Там юный Северянин установил мишень и взял оба маленьких копья. Почему-то ему показалось, что этой ночью все получится. Он даже не нуждался в свете. Вдруг оказалось совсем неважно, виден старый разбитый щит, подвешенный к угловому шесту сеновала, или нет.

Мальчик кинул оба копья не целясь. Словно две руки рывком вытянул навстречу мишени. Конечно, он кидал не так, как учитель, расстояние едва превышало пять шагов. Однако впервые оба острых наконечника звонко ударились о висящий щит.

Дага охватил азарт. Он повторил свой бросок семнадцать раз, отходя все дальше. Он попал всего лишь трижды, не хватало силы рук для броска. Но он попал! Он научился!

Тем временем снова полил дождь, луна скрылась, ферму Северянина освещали лишь отблески трех пастушьих костров.

– Буду кидать сто раз… – как заведенный, повторял Даг. – Не думать… Я стану великим воином… буду кидать…

Кое-как он во мраке подобрал и расставил на скользком бревне колобашки, специально вырезанные Гормом. Взвесил в руках свои привычные маленькие мечи… Даг почти ничего не видел во мраке, лишь смутно различал два громадных стога сена. Несмотря на пронизывающий ветер и ночную морось, мальчику было жарко. От него буквально валил пар, щеки горели, волчий след на темечке пульсировал.

Восемь чурок удалось сбить четырьмя одновременными ударами.

Совершенно мокрого Дага забрал с улицы и едва ли не насильно привел в дом один из родичей, вышедших по нужде. Мальчик то смеялся, то всхлипывал, пока его заворачивали в шкуры и укладывали возле очага.

– Мама, получилось! Я дрался двумя мечами! – заплетающимся языком доложил Даг. – Я работал за двоих! У меня получилось!

– Сил нет с этим бешеным волчонком! – грозно повторяла Хильда, поила сына горячим отваром, а сама втайне улыбалась.

– Свейн возьмет меня в хирд… – засыпая, повторял Даг. – Дядя Свейн теперь возьмет меня с собой…

Кто мог знать, что очень скоро Дагу Северянину предстоит присягнуть совсем другим знаменам?

Сквозь сон мальчишка услышал ворчливый голос отца:

– Через пару месяцев Сверкер хочет посвататься к дочери Грима Большеухого. Если ты не убьешь мать своими проделками, мы поедем все вместе…

Глава шестнадцатая

В нем Даг уступает дорогу конунгу, принимает сторону свободных бондов и знакомится со славным городом Биркой

Вздымая фонтанчики ледяных брызг, шестеро всадников рысью подскакали к переправе. Их разогретые кони выдыхали пар, нетерпеливо били копытами о мокрую гальку. Однако паром оказался занят – через реку переправляли треллей, видимо, вели их на рынок. Ворот натужно скрипел, волы неторопливо наматывали канат, так же неторопливо погонял их мальчишка в плаще, обшитом грязными лисьими хвостами.

Первый из всадников, широкоплечий, длиннорукий, с ворчанием осадил коня. Светлые волнистые волосы всадник убрал под ленту. Его суровое, задубевшее лицо покрывали точечки окалины. Паромщик издалека поклонился, извиняясь, указал на очередь. Он узнал кузнеца Олава Северянина, которому много лет переправлял телеги с железной рудой. Рядом с Олавом сидел в седле его младший брат Сверкер, позади – двое верных хускарлов, в кольчугах и нарядных плащах, и двое холопов с поклажей.

– Кто купил столько треллей? – удивился Северянин.

– Их гонят по приказу ярла, продали в Ютландию, – охотно отвечал паромщик. – Говорят, даны задумали на юге строить очередную крепость, нужны сотни людей, чтобы рыть ямы…

Даг трясся вместе с отцом в седле и сверху вниз глядел на колонну рабов. Ободранных мужчин сгоняли с паромного плота, строили в две шеренги и связывали за шеи деревянными колодками. Среди рабов встречались старые и молодые, совсем бедно одетые и сохранившие ошметки праздничных одежд. Распоряжались живой силой дренги ландрмана Торстейна, крепкие молодцы в лосиных куртках, с одинаковыми желто-красными щитами и такими же вымпелами на древках копий.

– Доброго дня тебе, Северянин! – Кряжистый паромщик закрепил рычаг, последним соскочил с плота на берег.

– И тебе – доброго дня, – протянул руку Олав. – Мы спешим в усадьбу к Гриму Большеухому. Перевезешь нас на тот берег?

– Заводите коней!

– Смотри туда, – когда скрипучий трясущийся плот тронулся, паромщик большим пальцем ткнул за спину. На противоположном берегу студеной речки собиралась очередная партия рабов. – Обратно лучше поезжайте через Ласточкин брод. Я не могу нарушить приказ ландрмана. Вначале всех должен перевезти, а платят – смешные деньги… Ты слышал, что творится в Старой Упсале?

– А что творится? – Олав оторвал кусок пахучей овсяной лепешки, сунул Дагу. Тот сразу яростно заработал челюстями.

– Конунг-жрец разослал стрелу, собирает всех сборщиков податей. Мудрые люди говорят, что добром не пахнет. Каждый ландрман будет теперь содержать не по тридцать дружинников, как раньше, а по пятьдесят…

– По пятьдесят? – изумился Сверкер. – Но на каждого конунг тратит кучу серебра! Где мы наберем столько денег?!

– Наш Торстейн платит дренгу марку серебра в месяц, – подтвердил Олав. – Я знаю точно, они ко мне приходят за мечами.

– А я о чем говорю? – поддакнул паромщик. – Мало того, что с каждого сюсла требуют выставлять воинов в ополчение, мало конунгу своей дружины, так придумали еще снаряжать войско и для ландрмана, и даже для судьи!

– Но в этом году снова плохой урожай, – вздохнул Олав. – И в прошлом году мало собрали…

– Верно, я тебе об том и говорю! – Паромщик в разговоре плевался, шепелявил беззубым ртом. – У вас мало собрали, а на севере – вообще беда. Говорят, конунг-жрец повелел этой зимой поднести асам двойную человеческую жертву…

– Он думает, что Одину мало жертвенных быков? – очень серьезно спросил кузнец.

– Бондам надо собраться и напомнить конунгу… – угрожающе пробасил Сверкер.

Даг слушал взрослых вполуха, но на всякий случай сочувствовал отцу. Во всех вопросах, где замешаны интересы семьи, двух мнений быть не могло. Это малыш усвоил с первых шагов – Свеаланд всегда был и будет крепок семейной порукой. Если кто-то намерен посягнуть на пашни, скотину или людей из клана Северянина, Даг будет с ними биться!

Он глядел на перекаты реки, слушал воду под гнилыми бревнами, гудение натянутых конопляных канатов. Где-то недалеко, за краем лохматых елей, по деревянному настилу скакало много всадников. Но они не сулили кровь. Даг чуял их грозную силу, но опасности эти невидимые люди не несли.

– Где столько вейцла набрать на такое войско? – Олав недовольно поскреб в бороде. – У моего брата Свейна в хирде есть двое, раньше ходили в дружинниках Торстейна. Ушли от него. Прежде платили мало, к тому же норовили заплатить не германскими динариями, а мелковесными монетками.

– А, это я слыхал, – презрительно сплюнул паромщик. – Конунг повелел в Бирке снова чеканить монету, привезли мастеров из Гамбурга, да только мало веры той монете…

– Зато нынче дружинникам платят больше, чем честным ландбу, – проворчал Сверкер. – Они сытые, от каши нос воротят…

Даг жевал хлеб и изучал мир. Никогда еще он не уезжал так далеко от дома. Вначале тянулись ухоженные поля, затем – семейные погребальные курганы Северян. Потом проехали лесопилку и груды бревен, долго скакали вдоль озера, где холопы тетушки Ингрид смолили лодки. Заночевали в усадьбе Торгольда Черноглазого. У Черноглазого коров и свиней было мало, зато очень много овец, наверное – тысяча овец. Торгольд Черноглазый поставлял на рынки больше всех шерсти и готовой ткани, а его копченую баранину брали в походы все викинги. Утром поднялись рано, перекусили и поехали через лес. Дорога почти кончилась, зато возникла река, и переправа – чрезвычайно интересное место!

Даг слышал разговоры отца со Сверкером и достаточно четко представлял, для чего его взяли с собой. Они ехали к Гриму Большеухому, потому что Сверкеру очень нравилась его дочка Туве. А Туве, когда была «невестой» Фрейра, рассказала отцу о малыше с волчьей меткой на макушке, и всем не терпелось с ним познакомиться. Даг не возражал против знакомства, лишь бы не копались в голове, не трепали за уши и не пытались поднять под мышки. Всех, кто хватал его без спроса, Даг беспощадно лупил руками и ногами и вдобавок кусал. Иногда эффект был не слишком приятный – его роняли в грязь. Но лучше шлепнуться в грязь, чем позволить всяким незнакомцам разглядывать тебя, как ягненка на ярмарке!

– Приедешь на весенний тинг, Северянин? – на прощание спросил паромщик, когда плот причалил.

– Приеду и непременно поддержу тебя, – заявил кузнец. – Мы не позволим конунгу собирать подати для двух армий сразу!

На этой стороне реки, к удивлению Дага, начиналась самая настоящая деревянная дорога! Так вот откуда он слышал грохот копыт! Обструганные доски были прибиты одна к другой очень плотно и уложены в несколько рядов. Очевидно, по мере того, как нижние доски подгнивали в болотистой почве, сверху настилали новые.

Таким образом, у кромки пологого берега, где деревянная «улица» обрывалась, можно было насчитать с десяток слоев. А в ширину на дороге могли разминуться четыре всадника.

– Отсюда хорошая дорога до самой Бирки, – удовлетворенно произнес отец. – Здесь каждый сюсл отвечает за свой кусок, очень умно придумали.

Низкое осеннее солнышко едва выползло над дымным горизонтом, когда Сверкер Северянин круто осадил коня. Следом за братом Олав тоже потеснился к обочине. Хускарлы и трелли послушно рванули следом, заехали в самую грязь. Даг вывернул шею, пытаясь разглядеть тех, кто мешается на дороге. Впрочем, Олав Северянин не слишком испугался, уважение он проявил в последнюю секунду. С коня не соскочил, но слегка поклонился и прижал руку к груди, когда головной всадник со знаменем и блестящим диском на груди проскакал мимо.

Вереница богато украшенных всадников растянулась на дороге. Никогда еще Даг не встречал такого сияющего великолепия. Закрытые шлемы с серебряной и золотой насечкой, со сложной чеканкой и крылышками по сторонам, с острыми гребнями, украшенными пушистыми хвостами зверей. Могучие породистые кони, гораздо лучше, чем кони бонда Северянина, несли прекрасных воинов. На мужчинах развевались багряные плащи с куньим и песцовым подбоем. Обвитые серебряной проволокой мечи висели не на поясах, а по старинке – на золоченых перевязях. Поверх дорогих рубашек позвякивали кольчуги тончайшего арабского плетения…

– Кто это, отец?

Олав не расслышал. Дробно грохотали подковы, выбивая мелкую щепу из деревянных настилов. Вплотную к первому знаменосцу проскакал второй, у того на полосатом бахромчатом стяге виднелись какие-то символы, но Даг не разбирался в геральдике. В окружении плотного строя мускулистых молодцов проехали двое – наверняка главные, – о чем-то оживленно беседуя. Даг решил, что эти двое и были самыми важными персонами, раз их со всех сторон окружали. И кто окружал!

Заросшие до бровей викинги в кожаных штанах и меховых безрукавках! Они не носили кольчуг и закрытых шлемов, зато правая рука каждого была от кисти и до плеча укрыта гибкими бронзовыми наручами. Вместо изящных мечей они таскали за седлом тяжелые обоюдоострые секиры, а на крепких шеях – ожерелья из зубов.

– Дьявол… Эйрик снова нанял бьорсьерков, – зашептались рабы Северянина. – Он обещал тингу… нарушил обещание… гнилые времена пришли…

– А ну, заткнитесь, – не повышая голоса, осадил слуг Северянин.

Те примолкли. Двое видных красивых мужчин в глубине строя на мгновение прервали беседу и ответили на приветствие бонда, вскинули вверх правые руки. За группой нелюдимых бородачей-бьорсьерков потянулись нарядные конные дружинники, по четверо в ряд, в тяжелом вооружении, у каждого – рука на рукояти меча, у каждого – превосходный лук и копье с насаженным лисьим черепом. Один ряд, три, пять… Между рядами проехала телега со сложенным шатром, полевой кухней и запертым железным сундуком. Скоро от кавалькады остался лишь далекий перестук и чужой необычный запах. Даг изо всех сил втягивал в себя воздух, но, к его удивлению, на память приходила только мама Хильда. Это от нее пахло похоже, и то не всегда, а только по праздникам…

Ну конечно же! Так пахли редкие, баснословно дорогие масла и притирания, которые хранились у матери в потайном сундучке! Неужели есть такие мужчины, которые капают себе на волосы и руки сирийские масла?!

– Кто это был? Отец, кто это был?

– Оба стяга, да, ты видел, Сверкер? – обратился Олав к брату.

– Да, брат, они оба тут. Наверняка поскакали в Упсалу.

– Кто это был, папа? – не унимался Даг.

– Значит, паромщик прав, – помрачнел старший Северянин. – С ними больше сотни дренгов. Неслыханно, таскать за собой такую ораву!

– Ты видел, брат? Они наняли норвежских бьорсьерков… Это опасно, брат. Представь, что будет, если такая толпа захочет погостить в твоей усадьбе?

– Медведей я не пустил бы, – мрачно отозвался Северянин. – Их нельзя пускать на порог. Наш братец Свейн Волчья Пасть имел с ними дела на море. Он проклял минуту, когда нанял их для охраны своих кнорров. Где-то в Бьярме они сцепились со стражниками тамошнего ярла. Свейну потом пришлось платить виру за шестерых убитых…

Даг уже отчаялся получить ответ на свои вопросы, когда отец пришпорил коня:

– Это наш конунг и его сын. Это конунг всего Свеаланда, сынок. Они гостили в чьей-то усадьбе, теперь, наверное, скачут в Упсалу. Там принесут малую жертву в честь прихода зимы. Затем поедут дальше по стране. Всю зиму они будут пьянствовать по чужим усадьбам, а к весне начнут собирать флот для похода…

– Ты их боишься, папа? – Спустя время Даг спросил о том, что волновало его больше всего.

– Я ничего не боюсь, кроме гнева богов, – сердито ответил кузнец, но мальчишка заметил растерянность в его голосе. Он слишком хорошо знал все оттенки отцовского настроения, чтобы пропустить фальшь. – Я не боюсь конунга, сынок, но… Я боюсь, что-то неладное творится. Ты еще мал, ты не поймешь.

– Я не мал, мне уже вон сколько лет! – Даг вытянул растопыренную ладошку.

– Хорошо же, слушай, маленький негодяй!.. – Олав пришпорил коня, делая вид, что сердится. Заговорил тихо и быстро, чтобы не могли слышать слуги: – Наши хавдинги копили богатства много лет. Самые богатые и достойные выбирали лучшего и делали его конунгом. Потому они и правят страной. Но не всегда было так, как нынче. В древние времена свободные люди слушали только верхнего жреца из Старой Упсалы. Он смотрел на печень, на огонь, на птиц и говорил, как поступать. Люди слушались его, и в стране повсюду жили в мире. Если на Свеаланд нападал враг, верхнего жреца выбирали господином флота. Он рассылал из Упсалы ратную стрелу во все ланды, и никто не смел выступить против конунга-жреца. Быстро собирался ледунг на суше и боевые корабли со всех фюльков!..

Но потом пришли се-конунги, морские воры из Рудена. Они скопили много богатств и не желали делиться с храмом в Упсале. Им не нравилось, что конунг-жрец советуется с «большими людьми», с самыми могучими бондами. Морские конунги стали уговаривать жрецов Упсалы, что бондам дано слишком много свободы, и это неправильно.

Так было, Даг, в лучшие времена! Мой прадед имел много свободы. Он собирался на войну, когда сам хотел. Когда он получал ратную стрелу, он сам решал, сколько людей оставить на хозяйстве, а сколько – взять с собой.

И сам командовал своими данниками, холопами и малыми людьми. Никто из больших людей не мог его заставить. Сынок, еще мой дед ездил на тинг, тогда на тинге никто не выкрикивал слов, которые не положено произносить мужчинам. Все вели себя достойно и тихо. Никто не мог лишить бонда его земли. Никто не мог отнять наших прав. Мы сами избирали судей в сюсле, жрецов, звонаря, сборщика казны и прочих.

Мой дед говорил конунгу в Упсале все, что хотел, и трижды становился соприсяжником при разборе сложных дел… Мой дед на тинге в Упсале голосовал за конунга своим оружием. Дед Хильды тоже выбирал конунга, как все свободные бонды Свеаланда. Когда конунг повел себя плохо, дед Хильды зарубил его, и все его друзья одобрили это. И так было от начала времен, от правления самого Одина, с той поры как бонды получили землю в этой стране. А нынче грядут дурные перемены, нас хотят сделать холопами…

Кузнец примолк, когда работники догнали его на узкой тропе.

– Кажется, наши могучие бонды боятся сказать на тинге правду? – ехидно спросил у старшего брата Сверкер. – Кажется, никто не замечает, что скоро мы станем лизать зады жрецам, как саксы лижут зад своего кейсара? Или никто не замечает, что сыновья бондов предпочитают теперь не свободный викинг, а службу в хирде?!

– Тише, не при слугах, – одернул брата Олав.

Еще день и еще ночь пробирались Северяне по разбитым дорогам между фермами, пока перед ними вновь не распахнулась широкая голубая гладь.

– Смотри, сын, это озеро Мелар, а на острове – славный город Бирка. Сюда твой дядя Свейн Волчья Пастьпривозит свои товары.

До сих пор для Дага слово «город» было ничем, пустым звуком. В лучшем случае он представлял много одинаковых землянок, укрытых торфом, и много лошадей у коновязи. Но действительность превзошла все ожидания. То, что мальчик принял за противоположный берег Мелара, оказалось островом. Почти все свободное пространство острова освоили люди и превратили в колоссальный торговый порт. Вода в озере светилась, это отражались костры на сигнальных маяках. Стражники на башнях поддерживали костры даже днем. Башни маяков располагались через каждые сто шагов вдоль пологого берега. Пространство между ними защищала высокая стена из неровных камней. За стеной угадывались крыши высоких домов, десятки дымков тянулись к небу. Тучи птиц кружили над рыбачьими сетями, сотни лодок подвозили грузы. Из узких протоков, едва не зачерпывая бортами воду, неторопливо выплывали плоскодонные кнорры, под завязку набитые тюками. Слева и справа от себя Даг видел сразу две реки, из обеих тянулись бесконечные караваны торговцев.

– Большие драккары не проходят по мелководью, – объяснил Сверкер. – Твой дядя Свейн, когда идет в Бирку, тоже перегружается на плоскодонки тетушки Ингрид. Она всегда берет с него недорого.

– Мы поплывем в город? – Ноздри Дага раздувались. Он впитывал в себя десятки новых запахов. Что-то горело, где-то запекали рыбу, где-то просыпали пряности. А еще – разливали благовония, ворошили сырые шкуры и, конечно же, ковали металл…

– Мы поплывем с перевозчиками, – Олав указал на длинный плот, сколоченный из цельных сосновых стволов. На плоту стоял шатер с флажком. Возле шатра, у походного медного котелка грелись бородатые мужчины в остроконечных войлочных шапках. – В городе, сын мой, веди себя достойно. Помни – мы не дикие саамы или лапотники-гауты. Пусть другие поджимают хвост при встрече с ярлом. Мы – свободные бонды, и мы – хозяева этой земли!

Глава семнадцатая

В ней Сверкер ищет лучшие бусы, а Даг постигает основы честной торговли и видит башмак великого аса

– Здесь два больших острова, и на обоих идет торговля, – пояснял племяннику Сверкер, пока слегка нетрезвые перевозчики гребли по направлению к городским воротам. – Город на острове Хельге называется Сигтуна. Там живут стеклодувы, резчики, сапожники и прочие умельцы. Еще город Сигтуна славится своими черными свинками. Там лучшие черные свинки, и никто не знает секретов, как их откармливают и почему такое вкусное мясо. Еще в Сигтуне исстари гостят конунги, когда ездят по стране. Там самая большая усадьба и зал на сто человек…

– Зато у нас в Бирке – лучшие рынки, – горделиво откликнулся бородач с шестом. – У нас купишь все, что есть на свете! И у нас собираются на праздник лучшие скальды!

Даг во все глаза рассматривал приближавшиеся деревянные пристани. Они казались бесконечными. Фелаги подхватывали лодки, связывали их носами и тащили вдоль причалов до своих законных мест. Оттуда шла разгрузка в телеги или прямо на спины треллей. На многих причалах стояли вешки с флажками, обозначавшими владельца. Приказчики заносили цифры на деревянные оструганные таблички, ставили кресты на растянутой мешковине. Олав попытался найти причал своего родича Свейна, но так и не нашел, махнул рукой.

Мимо полуголый человек волок за собой штук пять нагруженных лодок. К удивлению Дага, мужчина брел по пояс в воде и вовсе не собирался тонуть. Оказалось, что возле острова очень мелко. Многие большие кнорры привязывали к столбам, вбитым в дно довольно далеко от берега, и разгружали их тоже вручную. Рядом с плотом вереницей брели босоногие грузчики, каждый тащил на себе связку моржовых шкур, отдельно сплавляли бивни и прочие неподъемные тяжести.

Плот ткнулся в пристань. Олав Северянин повел свой маленький отряд через высокие распахнутые ворота. Город встретил их гоготом гусей, стуком топоров и пьяными песнями. На длинных шестах у ворот скалились черепа коней и буйволов. Каменная стена, окружавшая жилые кварталы, кое-где вздымалась на высоту трех человеческих ростов, но на весь город ее не хватило. Восточную границу защищал земляной вал и мощные частоколы. В воздухе витал пепел от горящих костров. Через распахнутые ворота на пристани постоянно въезжали и выезжали телеги, набитые товаром. Грузчики толкали двухколесные тачки и тащили за собой волокуши, благо ровные доски мостовых позволяли обходиться без колес.

Даг прыгал на крепких твердых досках. Он убедился, что нигде не может наступить в грязь, между домами всюду простирались чистые тротуары. Дома стояли впритирку один к другому, длинные, на каменных основаниях, обнесенные высокими заборами. Ворота во дворы днем, видимо, не запирались. К изумлению мальчика, в каждом дворе имелся колодец, а под навесами лежали груды самых занимательных вещей.

– Сверкер, тут сапоги продают – почти по пояс! – закрутили головами хускарлы. – Вот бы нам такие, косить в болотах, а?

– Ого, глядите, тут шлемы с железными лицами!

– Олав, смотри, сколько у менялы золота, можно барана взвесить! – ахнул Сверкер. – Что за длинные штуки он рубит топором?

– Он рубит подсвечники и священные лампы христиан, – засмеялся Северянин. – Саксонцы-христиане в своих храмах много чего отливают из золота, удобно рубить или перелить на слитки, ха-ха!

– Ульве, спроси цену на зерно!

– Ага, заодно с той грудастой толстушкой! Скажи – мы берем зерно вместе с ней, гы-гы-гы!

– Держитесь вместе, тут легко потеряться, – зычно выкрикнул треллям Олав. Работники с трудом поспевали следом, ведя коней с поклажей в поводу. Сойдя с плота, Сверкер пытался проехать верхом, но ему тут же пришлось спешиться.

В торговых рядах бурлила разношерстная публика. Даг несколько раз отставал, хускарлы хозяина вовремя выхватывали его из толчеи. Он замирал возле мастерских стеклодувов, те колдовали у печей, страшно раздували щеки, крутили длинными палками, а на концах палок рождались бутыли разных цветов и форм. По соседству развели жуткий смрад сапожники. Своим вонючим клеем они промазывали подошвы башмаков из дубленой козьей кожи, прилаживали подошвы, зажимали в тисках и сразу принимались тачать новые заготовки. Молодые подмастерья вырезали из полосок кожи шнурки, кидали в чан с краской. Какой-то человек демонстрировал толпе модную новинку – его высокие сапоги крепились к шерстяным чулкам с помощью длинных подвязок. К сапожникам стояла целая очередь оптовиков с мешками. Замызганный мальчишка в кожаном фартуке еле успевал взвешивать на весах серебряную мелочь. Даг удивился такому бурному спросу, он привык, что в хозяйстве отца обувь делают сами.

– Эти люди покупают сапоги для дружинников, – объяснил Олав. – Это мы живем по старинке, а другие уже позабыли, как шить обувь. А многие хавдинги не заставляют своих женщин шить одежду. Они набрали столько золота в походах, что покупают все.

– Скоро дойдет до того, что в восточных сюслах прекратят сеять хлеб, – поддакнули хускарлы. – Но они дураки! Богатые становятся жирными и забывают, как держать меч!

– Брат, зайдем к Харальду-сапожнику, нас просила Хильда, – напомнил Сверкер.

Дагу не слишком понравилась идея завернуть во двор к вонючим обувщикам. Но отец уже свернул под навес, на ходу перебирая в руке серебряную мелочь.

Сапожник Харальд, крепко сбитый, длинноусый, раздавал подзатыльники бестолковым ученикам, но ради старинных знакомых прервал важное занятие и пригласил всех на чистую половину усадьбы.

– Помню, помню, – засмеялся он и вытащил из мешка три пары очень длинных, почти негнущихся сапог. – Твоя жена, Олав, заказывала мне пять пар, но две еще не готовы. Нет подходящей кожи. Эти – самые крепкие, твои внуки будут в них ходить через болото, хе-хе!

Даг не прислушивался к болтовне взрослых. Его внимание привлек воистину громадный башмак, сшитый из кусков козлиной, коровьей и лосиной кожи. Башмак висел на заборе, прибитый гвоздями. Пожалуй, Даг сумел бы влезть в него целиком!

– Что, понравился башмак? – Харальд-сапожник подмигнул Северянам. – А ты знаешь, кто шил этот башмак? Его подарил мне сам бог Видар…

От таких слов мальчишка подпрыгнул на месте. Дагом овладело смутное подозрение, что взрослые сговорились и обманывают его, но лица отца и дяди Сверкера оставались серьезны. Конечно же, Даг слышал про бога-башмачника, но чтобы сам Видар сшил и подарил обувку… нет, представить такое чудо было решительно невозможно!

– Смотри, какая крепкая подошва! – продолжал сапожник, тыкая ножом в великанский башмак. – Такую подошву не прокусит никакой волк! Ты боишься волков, Даг?

– Никого я не боюсь! – подбоченился младший Северянин.

– А ты знаешь, кто такой волк Фенрир? Знаешь, почему волчья порода ненавидит башмачников?

Этого Даг не знал.

– Тогда слушай… – Харальд протянул гостям еще по одной вкусной копченой рыбке. – Волк Фенрир – это самый страшный и сильный зверь во всех мирах. Когда он родился, предсказательницы сразу послали весть богам. Они сказали, что придет день – и волк сожрет их всех!..

Харальд сделал страшные глаза и с рычанием пощелкал зубами, показывая, как Фенрир будет рвать на части великих асов.

– …Тогда Тор выковал прочную цепь, и боги пришли к волку. Они сказали, что хотят лишь проверить его силу. Волк согласился надеть цепь, но легко порвал ее. Тогда боги сделали другую цепь, крепче и толще прежней. Волк снова согласился, чтобы цепь набросили на него, и снова легко разорвал ее… Боги устрашились.

Тогда на помощь пришла Фрейя, супруга мудрого Одина. Она сплела веревку из всех вещей, которые рождает земля, – из волос, растений, жил древесного лыка…

Сапожник зачерпнул ковш воды из бочки, не торопясь, вылил себе в рот. Даг ждал в напряжении. Он уже догадался, что так просто история не закончится!

– Ну так… Ага, пришли боги к волку в третий раз, но он отказался от нового испытания. Тогда бог Тюр предложил волку сделку. Пока будут накидывать веревку, он согласился положить руку в пасть Фенрира… Волк не смог порвать веревку, сплетенную женой Одина, и тогда он откусил руку Тюру! Однако Один, Тор и другие боги успели привязать волка к скале. И сидел бы он у скалы еще тысячи лет, но тут случилась беда. Злой озорник Локи убил омеловым копьем сына Фрейи, красивого Бальдра. За это Локи приковали к скале. Над головой его поселили ядовитых змей, чтобы от их яда он умирал медленно и долго… С тех пор, когда яд падает на лицо Локи, он вздрагивает, и от того дрожит весь мир. Однажды всеведующий Локи содрогнулся так сильно, что земля пошла трещинами. Из трещин выполз вечный змей Ермунганд, он стал жечь всех своим огненным дыханием. Но вместе со змеем вырвался на свободу и волк Фенрир!..

Даг невольно отшатнулся, совсем близко увидав большие желтые зубы башмачника. Мальчику стало стыдно перед старшими, но выяснилось, что отец и хускарлы тоже завороженно слушают страшную историю!

– Волк стал глотать богов, но не сумел сожрать только одного… кого же? – будто позабыв, спросил у гостей сапожник.

– Видара! Видара-башмачника не смог сожрать! – во всю глотку завопил Даг.

– Верно! – обрадовался рассказчик. – Потому что Видар сшил себе самые крепкие башмаки в мире! Он наступил толстой подошвой на нижнюю челюсть Фенрира, руками уперся в верхнюю и… разорвал волку пасть! Тогда из пасти вышли все, кого проглотил волк… Держи! – Харальд-сапожник сунул Дагу тяжелые сапоги. – Теперь ты знаешь, почему мое ремесло самое важное! Приезжай ко мне на следующий год, буду тебя учить…

Даг хотел вежливо отказаться. Мальчик хотел сказать, что башмачник из него вряд ли получится, поскольку в его планах стать самым могучим морским конунгом… но дядя Сверкер схватил его за руку и решительно поволок со двора.

В соседнем переулке покупатели выбирали удивительные сосуды из красной, белой и голубой глины. Самые маленькие умещались на ладони ребенка, но встречались и громадины с острым дном и двумя массивными петлями. Такие могли поднять лишь двое крепких мужчин.

– Прошу, прошу, хозяйки, лучшая посуда с Рейна, не бьется и не теряет цвет! – выкрикивал пузатый человек, стриженный под горшок, одетый в длинную белую рубаху с вышивкой и бархатные штаны. Нигде: ни на ферме Северянина, ни во всем Свеаланде – мужчины так смешно не одевались.

В следующем дворе расположились фризы, их столы облепили любопытные горожанки. Даг с удивлением рассматривал городских модниц. В усадьбе Северянина, да и во всем сюсле, так смело не одевались! Многие девушки разгуливали в плиссированных юбках, позади с длинными шлейфами, но зато спереди – с голыми щиколотками! Поверх рубах с пышными рукавами и богатой вышивкой женщины кутались в яркие платки, а на шею ухитрялись надеть по три, а то и по пять рядов бус.

Косы перевивали пестрыми лентами или скручивали смешно и игриво, прямо как конские хвосты! Даг видел, что отец и Сверкер сами с любопытством разглядывают красавиц, но мало с кем решаются поговорить. В присутствии такого количества расфуфыренных модниц братья-кузнецы даже стали меньше ростом.

Серебро звенело дождем на весах, лощеный продавец в каракуле, с намасленными усами, не успевал отмерять синюю шерсть, гордость и красу фризских островов. На отдельном прилавке те же фризы оптом сдавали перекупщикам сушеную и соленую рыбу, предлагали пробовать понемножку. За забором, на заднем дворе, горами валялись скорлупки от заморских орехов, из них варили краску. Пар от котлов поднимался к небу, птицы и крысы кружили вокруг лакомства. Между собой островитяне общались непонятно, на лающем гортанном языке.

Сверкер уговорил Олава зайти на подворье к византийцам, там он приобрел десять локтей баснословно дорогого шелка и вадамал гобелена с картинами на тему охоты. Дага ткани не интересовали. Открыв рот, он наблюдал за фантастически красивыми людьми. Черноволосые мужчины и женщины оплетали волосы ожерельями, подводили глаза сурьмой, татуировки покрывали их смуглые руки, кольца сверкали на пальцах. Женщины кутались в роскошные ткани, отмеряли сотни локтей шелка, ловко ссыпали монеты в кувшины, улыбались алыми ртами. Их дом вытянулся ввысь на целых три этажа, из открытого окна выглядывала еще одна дивная темнокожая женщина с распущенными волосами. Там же в позолоченной клетке топорщила хохолок и раскачивалась невиданная красно-синяя птица.

– Что это, папа? Кто это? – замерев от волнения, осведомился Даг.

– Это купцы из Бризанта, из самого богатого города на свете. Его еще называют Милькгардом, или Царем городов. Там один наш родич служит начальником стражи.

– А почему там надо служить? – насупился Даг. Он подумал, что с удовольствием бы забрал себе красно-синюю птицу с загнутым клювом. А женщину, состоявшую при птице, он подарил бы маме! – Папа, почему мы для них слуги? Разве нельзя пойти в викинг и все у них отнять?

– Эй, Даг, такие слова говори тише! – покачал головой Сверкер. – Византийцев никто не может одолеть, с ними лучше торговать, чем воевать.

– Я их одолею! – топнул ногой Даг. Впрочем, почти сразу забыл о своей угрозе, поскольку за соседними воротами разглядел золотые рукояти кинжалов.

Сверкер показал спутникам свои покупки.

– Хочешь удивить свою Туве? – посмеялся над братом Олав. – Вряд ли ты ее удивишь тряпками. Грим Большеухий – богач, у него в доме полно тряпья. Лучше купи ей… Дьявол, куда подевался этот мальчишка? Даг, где ты?!

Младший Северянин пропал.

Глава восемнадцатая

В которой выясняется, что кузнецам учиться никогда не поздно и что в городе Бирке можно дешево купить треллей

Даг побрел в соседний двор. Там, на плоских медных сковородах, тлел пахучий пепел, его аромат забивал ноздри. Бритые мужчины в красных шароварах и фесках предлагали волшебные предметы. У покупателей глаза разбегались от обилия диковин. Тут лежали шахматы трех видов, костяные, деревянные и стеклянные, а также еще три вида редких игр. Покачивались зеркала в оправах из дерева и перламутра, висели кривые кинжалы, испещренные незнакомыми значками, а рядом с кинжалами висели высушенные змеи с кошмарными желтыми капюшонами.

Даг, как зачарованный, бродил от одного прилавка к другому. Но в следующем дворе оказалось еще интереснее. Тут велась стройка. Бородатые «зодчие», с ног до головы обляпанные грязью, на скорую руку сколачивали леса, катили по хлипким доскам тачки с камнями, кидали сверху отвесы. Какой-то парень разрисовывал длинную каменную стену. Он смешивал сразу несколько сухих разноцветных порошков, добавлял в чашку воду, макал кисти, а иногда обходился пальцами.

По мнению Дага, у художника получался весьма симпатичный дракон, и очень большой, локтей пятнадцать в длину. Дальше того места, где он рисовал дракона, стена не была закончена, ее строили прямо на глазах. Десятка два треллей под присмотром надзирателя замешивали раствор, обтесывали ровные камни и укладывали на следующий уровень стены. Ими руководил человек с удивительной внешностью. До того Даг никогда не видел ассирийцев, он замер, точно встретил живого духа. Главный строитель носил шаровары и длинный кафтан. Рядом на столе, заваленном непонятными инструментами, лежал его тюрбан. Длинные волосы и борода мелкими кудряшками закрывали ему плечи и грудь. Выпуклые влажные глаза таращились, как у птицы. В ухе у иноземца сверкало массивное кольцо с гранатом. Его кожа была такого цвета, будто несчастного опаливали на костре.

– Этого великого строителя конунг пригласил из Багдада, – услышал мальчик разговор двух бондов. – Говорят, он стоит конунгу марку серебра ежемесячно!

Даг слегка заплутал. Он хотел вернуться через те же ворота, в которые вошел, но вышел почему-то в кривой переулок, забитый толпой. Прямо у забора, разгораживавшего два городских поместья, пристроился парикмахер. Перед ним, на высоком табурете, сидели сразу два клиента. Вокруг стояла кучка слегка пьяных молодцов и вслух раздавала советы. Эти парни нисколько не походили на родичей Северянина. Они щеголяли длинными челками и подкрашивали глаза, носили куртки тонкого сукна и длинные ножи, украшенные драгоценными камнями.

Очевидно, из-под рук парикмахера появлялся стоящий шедевр, потому что горожане хохотали и стучали ногами. На лавке сидел молодой парень, по виду настоящий неженка. Даг подумал, что наверняка этот лежебока никогда не ходил за плугом. Парень носил длинные кудри, хитро заплетенные усы и узкую бородку. Пока парикмахер, высунув язык, брил ему затылок, клиент щеточкой и скребочком обрабатывал себе ногти. Возле него стоял тазик с горячей водой, куда парень поочередно опускал кисти рук…

Даг разглядывал городских франтов со смешанным чувством. Он завидовал их высоким шнурованным ботинкам, их дорогим мехам. Но смелыми и задиристыми эти богачи были только здесь. Папа, и Сверкер, и дядя Свейн – каждый легко бы поколотил эту шайку! Успокоив себя подобным образом, Даг сплюнул и пошел обратно.

Но город оказался гораздо хитрее Черного леса. Слишком одинаковые заборы, одинаковые высокие дома и запутанные переулки. Младший Северянин окончательно заблудился. Он решил снова идти в торговые ряды, где шумели сильнее всего…

Старичок в круглой шапке с кистями расхваливал притирания и одежду из тончайшей, необычной кожи, укрепленной медными бляхами. Старичок легко переходил с понятного языка свеев на свой клокочущий диалект и тут же заговаривал с кем-то на лающем саксонском. На точных весах крошечными гирьками отмерялись разноцветные пряности из мешков, а шелк струился прозрачный, как вода в ручье…

Тут Даг перевел взгляд на случайного покупателя и остолбенел. Волчья метка на макушке вздрогнула, как случалось уже не раз в случае опасности. Хотя замеченный парнишкой мужчина никакой явной опасности не представлял. Он кутался в невзрачный синий плащ, длинные темные волосы закалывал костяным гребнем. Лица чужака Даг никак не мог рассмотреть, мешал карниз прилавка. Человек терпеливо ждал, пока продавец в тюрбане отвесит свой товар, мял в левой руке войлочную шапку, а правую руку расслабленно держал на гарде меча. Так держал руку наставник Горм, перед тем как молниеносно ударить…

Меч был отменного качества, но явно не местной работы. Это младший сын кузнеца разглядел моментально. Длинную изогнутую гарду завершало шишковидное навершие без всяких признаков серебряного плетения или драгоценных камней. Даг постоянно слышал от отца, что богачи и даже простые дренги заказывают дорогое оружие и после хвалятся друг перед другом…

Этот меч проигрывал в красоте. Зато слегка голубоватый цвет клинка и выбитые на нем руны выдавали искусную работу. Кроме редкого меча, за плечом у незнакомца торчала отполированная рукоять секиры.

В Свеаланде оружие таскали по старинке на перевязи либо – на поясе. Дядя Свейн Волчья Пасть рассказывал ребятам, что за спиной разящую сталь носят германские воины, которые очень уверены в себе…

Даг непроизвольно отметил про себя все эти мелочи, но внимание его было приковано к открытому горлу незнакомца. У того на шее, в вырезе рубахи, висел коготь. Очень похожий на тот, что всегда носил приемный сын Северянина. Мальчишка ринулся в толпу, пытаясь пробиться поближе. Он пролез под телегой, перепрыгнул чьи-то мешки, втиснулся в щель между двумя старушками… и натолкнулся на острый взгляд человека с когтем.

Коготь наверняка принадлежал тому же зверю, что и амулет Северянина! Даже диковинные руны выглядели похоже…

Но разглядеть как следует Дагу не удалось. Незнакомец двигался со скоростью лесного хищника. Он уже покинул прилавок с пряностями и сворачивал за угол. Даг был уверен, что дома бегает лучше всех мальчишек, поэтому очень удивился, как это человеку с когтем удалось так ловко скрыться. При этом загадочный воин в синем плаще ухитрился заметить слежку. В многоголосой яркой толпе он разглядел мальчишку, который следил за ним не дольше минуты…

Даг подумал, что не всякий охотник способен так чуять опасность. Во всяком случае, дома они с ребятами часто забавлялись, подкрадываясь к отцу или другим взрослым, и очень часто им удавалось остаться незамеченными. Разве что Свейн Волчья Пасть всегда загодя замечал, если кто-то крадется. И его кормчий Ульме Лишний Зуб, этот тоже «видел спиной». И, пожалуй, старина Горм…

Даг выскочил в те же ворота, что человек в синем плаще. Мальчик решил во что бы то ни стало расспросить о когте. Но за воротами незнакомца и след простыл. Взрослый человек не сумел бы тут притаиться, в переулке между ровных стен. Даг вдруг подумал, что так и не запомнил лица странного чужака…

– Ага, нашелся у сирийцев! А мы тебя ищем! – На плечо Дагу легла ладонь Сверкера. Как всегда, он первым отыскал любопытного племянника. – Они очень странные люди. Пять раз в день молятся своему богу, женщин держат взаперти, а сюда добираются целый год. Их город Дамаскус лежит в краях, где вечное лето…

– Вечное лето? – не поверил Даг. – Разве бывает такое, чтобы вечное лето?

– Вечное лето Всевышний дарует своим верным слугам, – негромко произнес старичок-сириец.

– Вот ты где! – На арабском подворье появился Олав, решительно ухватил Дага за руку. – Пошли, у нас мало времени!

Даг брыкался, но отец не замедлил хода. Лавируя в густой толпе, они миновали ряды саамов, те торговали рогами оленей, куртками из шкур и всякими лесными поделками. Еще они пели свои протяжные грустные песни, колотили в бубен и дергали струны из оленьих жил.

Даг очень хотел поведать старшим об удивительной встрече, но у них, как всегда, не нашлось времени. Отец пригрозил, что, если Даг еще раз сбежит, искать его больше не будут, навсегда бросят в Бирке!

У Дага мелькало перед глазами. Скот крупный и мелкий, птица и дичь, воск и сало, жир и сукно, холсты и медь, меха и известь – все продавалось и покупалось в этом буйном городе. Шесть видов зерна, редкие коренья, копченое тюленье мясо, озерная и морская рыба – каждый товар находил себе покупателя.

Наконец Северяне выбрались на улицу, где обитали богачи. Мальчишка немного растерялся от обилия высоких, двухэтажных, домов, раскрашенных весело в красный, желтый и лазурный цвета. Помимо цветных полос на заборах и стенах встречался игривый орнамент, повторялись фигурки людей и зверей. Олав сказал, что здешние хозяева ведут крупную торговлю солью, редкими породами дерева и славянскими рабами. Некоторые держат меняльные лавки. Эти ничего не выкрикивали, не заманивали в гости и не держали ворота нараспашку. Они степенно сидели на скамьях и ждали покупателей.

На меховом торжище кузнец встретил знакомого, это был кормчий Свейна по кличке Лишний Зуб. Тот по приказу хозяина покупал у норвежцев большую партию шкурок выдры и бобра. Пока менялись новостями, Даг снова сумел ускользнуть. С восхищением он разглядывал развешанные медвежьи, волчьи и песцовые шкуры. Мертвые звери скалили зубы, Даг трогал их клыки, ощущая, как едва заметно подрагивает метка на макушке.

– Доброго вам дня, – обратился Олав к женщинам, разливавшим из бочек льняное и горчичное масло. – Я ищу квартал кузнецов. Мне нужен Торир Железные Пальцы.

Очевидно, Торира здесь хорошо знали, дорогу указали сразу. Отыскав просторную усадьбу кузнеца, Олав Северянин совместил приятное с полезным – попробовал мечи, заодно обсудил качество железа, найденного в болотах Сконе, и договорился о совместном походе за рудой. Новая руда обещала дать гораздо более крепкое железо. Подручные Торира похвастались, что сам саксонский кейсар пожелал купить такой руды и платит за нее щедрее, чем местные ярлы.

– Почему они такие гладкие? – с плохо скрытой завистью осведомился Олав, ощупывая лезвия ножей и копий. – И секиры тоже… как вам удалось сделать такие широкие лезвия? Они не могут быть такими широкими, они разломятся.

– Ничего не разломится, – из жаркой глубины кузницы выбрался лохматый смеющийся человек, весь в точках окалины. Он обнялся с Северянами, подержал Дага за руку, как равного. – А ты все работаешь с сирийским узором, Олав? Это не годится. Присылай ко мне учеников.

– Вам мало фамильного знака на мечах? – удивился Олав, разглядывая непривычно гладкие лезвия с выбитыми рунами. – Что здесь написано?

– Это «Стремительный», это «Удар коршуна», а это – «Посох валькирии». Каждый меч получает имя. Теперь у нас так принято, как в Хедебю, – самодовольно изрек Торир Железные Пальцы. – Каждый мастер Бирки теперь клеймит свое оружие.

Усадьбы остались позади. Стуча каблуками по сосновым доскам, кузнецы перешли по мостику речку и очутились на кладбище. Таких дивных и богатых склепов на ферме Северянина никогда не строили. Кладбищенские курганы занимали едва ли не половину территории города. Некоторые дымились, словно мертвецы грели себе пищу. Под многими небрежными кучами земли угадывались очертания небольших ладей и даже драккаров. Отец объяснил, что здесь издревле хоронят знатных людей в кораблях, поскольку последний путь предстоит неблизкий… Дальше, к восточному берегу острова, жилые постройки обтекали «город мертвых», оттуда снова слышался детский гомон, женское пение и выкрики пьяных.

– Там «веселые дома», – Олав презрительно сплюнул. – Наш родич Свейн любит такие места, но мы не пойдем…

– Потому что туда на продажу привозят красивых девок, – захихикали хускарлы. – Хозяин, а нас не отпустишь?

– Когда придем в усадьбу к Большеухому, можете проваливать куда хотите, – угрюмо ответил Олав. – Мне нет дела, как вы проведете ночь. Только помните – в «веселых домах» можно остаться и без денег, и без головы!

– Как это «без головы»? – озадачился Даг, с интересом разглядывая длинные низкие строения за кладбищем. Там из дверей шел пар и периодически вываливались пьяные мужчины. – Разве там враги?

– Там не враги, – мрачно хохотнул отец. – Там женщины, они порой хуже врагов… Сверкер, а вот здесь ты купишь подарок для своей девчонки.

Они остановились у крепкого бревенчатого дома с узкими оконцами. С высоких ворот скалились козлиные бородатые головы. Изнутри доносилось заунывное разноголосое пение. Крепкий, стриженный под горшок дядька проводил гостей в полуподвал. Там при свете нефтяных ламп шестеро юношей обрабатывали янтарь, постукивали молоточками, сбивали красочные бусы.

– Есть чистый желтый камень из Бьярмы, – с гордостью похвалялся мастер. – Есть алый камень из страны герулов… есть редкие камни пустыни, в каждом спит бабочка или муравей… Еще есть браслеты и прялки из северной кости и игральные фигуры из свинца…

Сверкер купил янтарное ожерелье и две удивительные броши, инкрустированные золотом. Он кинул на весы три серебряных слитка, на другую чашу хозяин мастерской бережно поставил точные гирьки. Оказалось, почти эртог лишний. Ювелир тщательно прицелился кривыми клещами и с одного маха отщипнул сдачу.

В последнюю очередь Олав завел всех во двор, где жили красильщики. Хильда поручила мужу кое-что купить по хозяйству, раз он все равно поехал в город. Еще издалека Дагу захотелось зажать нос, такие мерзкие запахи неслись из ворот. Но делать нечего, да и любопытство оказалось сильнее. Хозяйство красильщиков располагалось вплотную к торговым пристаням южного берега. Здесь груды ореховой скорлупы росли выше человеческого роста, поблизости гнили отработанные водоросли, а в бронзовых котлах булькало синее, черное, желтое варево…

Стоило Северянам выйти на улицу, как раздались звонкие частые удары. Прохожие прекратили разговоры, прижались к домам. Посреди узкой улочки быстро шел, почти бежал парень в полосатой шерстяной рубахе, узких штанах и с двумя железными брусками в руках. Именно бруски издавали неприятный звон.

– Здесь рядом – рынок диких треллей, – сказал ювелир. – Погодите, пока их проведут. Могут вырваться и покусать.

– О, я совсем забыл! – Сверкер стукнул себя по лбу. – Брат, я куплю здесь пару треллей, здесь дешевле…

– Зачем нам лишние рты? – удивился Олав.

– Будут строить дом, – нетерпеливо объяснил младший брат. – Когда построю, снова их продам. Прошу тебя, Олав, дай мне денег!

– Ты знаешь закон, – подначивая брата, кузнец стал нарочито медленно рыться в кожаном мешке. – Тебе придется купить двух старых и беззубых…

Даг тоже знал закон. В любом большом хозяйстве только глава семьи распоряжался деньгами. Младшие братья имели право тратить не больше трех марок серебра, а двух сильных мужчин купить на эти деньги было крайне затруднительно…

– Эй, Хаук, Магнус, – Северянин подозвал работников. – Идите с моим братом, помогите ему. Если купите двух треллей, отведите во двор к Гриму Большеухому… Мы тоже туда придем.

– Мудрый поступок, – похвалил ювелир. – Если свежее мясо пригнали викинги, можно взять очень дешево!

Трелли Дага не слишком интересовали. Подумаешь – дикари, у отца их почти дюжина. Зато когда он услышал, что их привезли викинги, то сразу вырвался и метнулся вперед, чтобы ничего не пропустить.

Некоторое время он видел дядю Сверкера, который прямо на ходу яростно торговался с квадратным бородачом. Тот носил медвежью челюсть на своем железном шлеме, на ходу грыз свиную ногу, а на все предложения Северянина только посмеивался.

Сразу чувствовалось, что к свободным викингам в городе Бирке отношение сложное. Даг потом долго расспрашивал отца, но так и не понял – уважают морских охотников или просто боятся? Бирка крепла и процветала много лет за счет торговли, а большинство товаров доставлялось морем. Поэтому ссориться с лихими парнями никто не желал, многие купцы гордились родством с отчаянными херсирами, а те, в свою очередь, охотно вступали в торговые фелаги, надеясь на прибыль от честной торговли.

– Прежде, сын мой, во времена моего деда, было выгодно ходить в викинг, – втолковывал Дагу отец. – Один удачный набег на жирных маркграфов или на меховой караван словенов – и ты богат. Так покупали угодья длиной в три дня пути, на севере так покупали даже ярлства, а треллей просто не считали. Их без счета гнали через Ютландию на юг, к франкам и чернокожим королям…

– Теперь все иначе, – вставил ювелир. – Словены показывают зубы. Эсты, герулы, чудь и прочие дикари платят дань своим ярлам и научились прятаться в лесах. Монахини тоже научились прятаться. Наш ярл говорит – только на юге можно поживиться…

Мостки загрохотали. Диких треллей вели связанными по трое, они рычали и злобно скалили зубы. От немытых тел несло такой вонью, что даже привычные к нечистотам жители Бирки зажимали носы. Первыми прогнали взрослых мужчин, за ними – две дюжины женщин с детьми на руках. Процессия свернула за угол, там на широкой площади торговали живым товаром.

Площадь была разгорожена на несколько участков, треллей набивали внутрь них, а купцы стояли снаружи. Многих молодых женщин раздевали догола, мужчинам насильно открывали рты, изучали зубы, щупали мышцы.

Девочек и мальчиков возраста Дага скупали для восточных гаремов надменные люди с закрытыми лицами. Купцы указывали на детей палками. Их не клеймили. Зато взрослых, тех, кто понравился, отделяли от прочих, выволакивали из загонов и вели к яме с рдеющими углями. Если сделка успешно состоялась, раба валили на землю. Мускулистые парни в толстых рукавицах выбирали из двух десятков железных прутов раскаленное клеймо, прижигали бедняге плечо или спину, присыпали пеплом и передавали новому владельцу.

Викинги, которых так мечтал увидеть Даг, не слишком отличались от дяди Свейна Волчья Пасть и его подручных. Все как на подбор – высокие, длинноволосые, задубевшие и насквозь просоленные морем мужчины. У некоторых не до конца зажили раны, они опирались на плечи товарищей или прыгали на костылях. Некоторые шли подгоняя рабов тычками копий, одновременно обнимая местных продажных красавиц. На головах многих искателей удачи красовались иноземные золоченые шлемы с плюмажами из перьев невиданных птиц, их плечи укрывали плащи убитых ими архонтов.

Двое мужчин кидали на весы менял драгоценности из монастырей, сами расплющивали кубки, выдирали из них сапфиры и топазы, не проверяя, меняли на серебро. За строем викингов торопилась ватага оборванцев, мальчишек и женщин из веселых кварталов. Следом за мальчишками проехали шестеро конных, это были трезвые городские дружинники с бляхами на груди, со знаменем ландрмана и колотушками, какими принято добивать тяжелораненых. Из уст в уста молниеносно летали новости. Вскоре все уже знали, откуда пришли драккары, сколько чужих городов пожгли, сколько треллей захвачено и сколько серебра осядет в Бирке. Менялы потирали руки, торговцы не скрывали своего довольства. Город радостно встречал щедрых победителей. Хохот и песни, жалобные крики и плач, звон монет и заздравные висы – все сливалось в дружный неумолчный рев.

– Вон он, отец! Вот он! – подпрыгивая от радости, Даг указал отцу на троицу в синих плащах.

Только у одного из них на шее действительно красовался коготь, у других в широких вырезах рубашек поблескивали молоточки Тора. Все трое быстро пересекли площадь и свернули в переулок. Они двигались точно ручей, что уверенно прокладывает себе дорогу в траве. Никого не толкали, но словно раздвигали невидимым лезвием.

– Это не свеи, – сразу определил Олав. – Кожа у них темная и волосы…

– О, лучше их не задирать, – со знанием дела сообщил ювелир. – Те викинги с длинными секирами… ходит слух, что они из города Йомса.

– Викинги?! Из Йомса? – Даг навострил уши. Плотная толпа орущих горожан снова заполонила улицу, мешая ему разглядеть трех загадочных чужестранцев.

– Не думал, что они покажутся здесь, – удивился Олав. – Я слышал, что йомсвикинги здорово пощипали флот вашего ярла Эйрика. Я слышал, что наш конунг из-за этого с ними в ссоре.

– Все быстро меняется, – хихикнул ювелир. – Раньше они грабили наших торговцев. А потом конунг нанял тридцать кораблей из крепости Йомс, чтобы подчинить бунтовщиков на севере…

– Конунгу не хватает ополчения? – хмыкнул Олав.

– Ополченцы не могут воевать на море так, как воюют эти дьяволы, – понизил голос ювелир. – Вы слышали, ярлом у них такой человек – Пальнатоки? Он огромный великан, и никто его не видел, потому что днем и ночью он носит гребенчатый шлем. Когда к ним приходят люди, им приказывают забыть родичей. В Йомс просто так не берут никого, даже если за тебя будет просить родной брат, который давно в дружине. Если ты в бою хоть раз повернешься задом и побежишь – тебя навсегда изгоняют. Если скажешь хоть слово страха – тебя изгоняют с позором. Ты слышал о таких законах, Северянин? Там мстят за всякого как за родного брата и самую малую монету несут в общий сундук. Когда затевается спор, их ярл ждет, а потом говорит последнее слово. И слово это никто уже не оспорит… Слышал ты о таких законах, Северянин?

– Хорошие законы, – согласился Олав. – Наши законы не такие…

– Поэтому конунг нанимает заморскую дружину, но не верит своему лейдунгу, – подхватил ювелир. – В Бирке они занимают два дома на горе. Их тут немного, они ведут себя тихо и не вступают в ссоры, ждут свои драккары из похода. Но лучше их не трогать, будут драться до последнего, это точно!

– А эти откуда, которые привезли рабов? – Кузнец указал на длинную процессию потрепанных, обросших вояк. – Эти из дружины Сигурда Короткая Нога?

– Нет! Это не дружинники се-конунга, это тоже свободные викинги, – перекрикивая общий гвалт, сообщил ювелир. – Но они совсем не такие, как дренги из Йомса. От этих можно ждать любой свары!

– Ага! Кое-кто мне знаком! Девять лет назад… вон с тем красавцем мы ходили на фризов… Я думал, он давно погиб! Или обзавелся усадьбой и нарожал детей…

– Это не так просто, – грустно рассмеялся владелец ювелирной мастерской. – Я сам знаю, как трудно променять музыку схватки на мирную дрему. Без голоса меча жить довольно трудно…

– Вот это здорово! – Даг задохнулся от восхищения. – Папа, настоящие викинги из Йомса? Давай их найдем!

– Похоже, сынок, скоро настоящих викингов не останется, – погрустнел Северянин. – На смену храбрости в нашем мире идет хитрость, а серебро побеждает сталь…

Глава девятнадцатая

В котором Даг использует коньки не по назначению, а Сверкер делает не слишком удачное предложение

Они уже стояли у ворот богатой усадьбы Грима Большеухого. Даг сразу же стал разглядывать уши всех встречающих, надеясь первым опознать хозяина поместья. Грим ждал их на пороге дома. В красивом плаще из белой нежной овчины, в белых кожаных сапожках и с такой сверкающей красивой фибулой на плече, что Дагу сразу захотелось взять ее в руки! Уши у Грима и правда оказались великоваты…

Мужчины спешились, передали коней конюху, тепло поздоровались. Большеухий сразу уставился на самого юного свата.

– Туве рассказала тебе о нашем Даге? – с гордостью спросил Северянин. – Ты тоже поверил, что ребенок напугал бога Фрейра?

– Вероятно, моя дочь решила, что все вы потомки чародеев, – улыбнулся в усы круглый морщинистый Грим. – Но я не верю, что мальчик мог навредить будущему урожаю. Проходите в дом, обогрейтесь!

Пока продолжалась церемония обмена подарками, Даг во все глаза глядел на разряженных, ничем не занятых женщин. До сей поры он не представлял себе, как много богатых людей может запросто бродить по двору и сколько домов может принадлежать одному роду. Грим Большеухий со своими домочадцами занимал втрое больше места, чем семья Северянина. Его мастерские, амбары и склады растянулись вдоль дороги, на самой окраине Бирки. Даг уже не жалел, что покинул город, ведь в усадьбе Большеухого нашлось немало любопытного.

Повсюду воняло кожей, этот противный запах не могли заглушить ни ароматы копченостей, ни пар от свежей медовухи, ни приятный дым от растопленной бани. Мускулистые трелли-кожемяки трудились над парящими чанами в мастерских, мальчишки забирали у них мокрые кожи, укрепляли на распорках, растягивали по длине и ширине. В соседней мастерской женщины мездровали шкуры, без устали скребли их острыми скребками, поливали черной жидкостью, снова скребли…

Зато на чистой половине усадьбы царило полное довольство. Там по сухим опилкам прохаживались парни в тонких рубахах на пуговицах, подпоясанные пестрыми поясами. Они носили облегающие чулки такого тонкого сукна, что Дагу показалось – бродят с голыми ногами! Парни встречали богато украшенную повозку, в ней с ярмарки прикатили женщины. Льняные плятья рябили золотым плетением, цветным шелком, узором окантовок. У родственниц Грима имелось по нескольку длинных ожерелий, в их наплечных фибулах искрили драгоценные камни. И судя по всему, они наряжались так не только на праздник, как в доме Северянина! Похоже, эти говорливые, красивые женщины вообще не спешили работать!

К такому Даг не привык. Он привык, что работают все, от хозяйки до последней девчонки-трелли, купленной за полмарки. Тем временем девушки выгрузили покупки и расступились, почтительно пропустив самую важную и серьезную женщину. Наверное, это была жена Грима Большеухого…

Даг на всякий случай изобразил почтительность и поклонился, коротко, но вежливо, как учила его мать. Хозяйка усадьбы была одета удивительно роскошно – в парчовую закрытую тунику, прихваченную золотыми пряжками. На ее шее и запястьях тускло поблескивали тяжеленные ожерелья и браслеты.

– Красивый мальчик, – похвалила хозяйка. – Совсем не похож: на их племя… Ты позволишь мне взглянуть на твою голову, Северянин?

Эта женщина говорила с ним как с равным – учтиво, но с достоинством. Глупо отказывать человеку, который проявляет уважение к твоему роду. И Даг позволил хозяйке осмотреть свою метку.

– Харек Меняла наврал, – уверенно заявила жена Большеухого. – Он вечно врет… Этот мальчик будет опасен… но не сейчас. Он не колдун. Покажешь мне свой знаменитый коготь?

Даг с гордостью развязал тесемки на вороте. Хозяйка усадьбы вгляделась, не притрагиваясь, затем резко поднялась.

– Я точно говорю – он не колдун, но может стать великим воином. Кто видел еще такой оберег? Нет? А я видела… – Потемневшие глаза супруги Большеухого обежали примолкших домочадцев. – Я видела такие когти на ярмарке в Хедебю. Их носили очень опасные люди. Словены из охраны кейсара Мешко. Только они не подчинялись никому…

Хозяйка подарила Дагу костяные коньки. До первого льда еще было далеко, но маленькийСеверянин немедленно попытался их привязать к сапожкам. Дага окружила ватага взрослых холопов, затем их прогнали задиристые дети из клана Большеухого. Один мальчик стал смеяться над Дагом, за что немедленно получил костяным коньком по пальцам. У Большеухого Грима оказались на редкость тупые родственники. Когда первого раненого увели, два других мальчика подступили к Дагу.

– Волчья лапа! Волчья лапа! – стал кривляться один.

Другой взял трубку из сухого тростника и принялся больно плеваться горошинами. Еще штук пять девиц разного возраста шушукались поблизости, им всем ужасно хотелось потрогать темные волосы найденыша и поглазеть на метку. Взрослые тем временем закончили обмен дарами и зашли в дом. Даг остался во дворе за старшего и решил вести себя солидно. Он просто сделал вид, что не замечает обидных нападок. Насвистывая, он развязал тесемки красивых коньков, положил их рядом, сам уселся на перевернутые сани и предался размышлениям. Как и подобает умному человеку, приехавшему с серьезными намерениями.

Один мальчик устал дразниться, зато другой окончательно обнаглел. Он придвинулся со своей метательной трубкой почти вплотную, и пару раз Даг ощутимо получил острым камешком по затылку. Мальчику было лет восемь, но он не стеснялся обижать младших. Даг немного удивился – у них в доме Хильда лупила племянников по рукам, если они вдвоем набрасывались на одного. Ведь известно, что первейший закон поединка – честная битва один на один! Очевидно, в семействе кожевенников рассуждали иначе. Дагу тут не нравилось, но сказать об этом отцу он не мог. Он не сумел бы описать, что он чует в воздухе – этот невесомый налет зазнайства. Здесь жили богачи!

Девчонки смеялись, Даг ждал, поглаживая пальцем коньки. Другой рукой он незаметно собирал в горсть землю и мелкий песок. Голоса отца и дяди гудели за дверью. Когда бестолковый родич Грима в очередной раз нацелил свою духовую трубку, Даг толкнулся обеими ногами, не вставая, как показывал дядя Свейн Волчья Пасть, – и полетел навстречу обидчику.

Обидчик оказался не только бестолковым, но и достаточно неповоротливым. Пока он раздумывал, дать деру или навешать тумаков этому худосочному зазнайке, костяной конек со всего маху врезался ему в лоб. Даг потянул оружие на себя, отпрыгнул в сторону, и кулак соперника лишь слегка задел его по плечу. Кровь хлынула на лицо и грудь обидчика из рассеченного лба. Тот отбросил тростинку, поднял кулаки и попер напролом.

Маленький Северянин четко сознавал, что против отъевшегося восьмилетнего зубра долго не продержаться. Поэтому он снова поступил так, как учил племянников херсир Свейн, – он стал прыгать вокруг врага и стал бить его всеми запрещенными приемами. Он сыпанул обидчику в глаза песком и снова заехал лезвием конька.

Третьего удара не понадобилось. Прибежали взрослые тетки и под горестные вопли неудачника унесли. За него попытались вступиться другие мальчишки, но избить чужака не успели. На шум выглянула супруга Грима, схватила Дага за руку и утащила в дом. Она усадила младшего свата в самом углу залы, чтобы никому не мешал, и придвинула ему миску с горячей зайчатиной.

Кожевенник Грим как раз подливал братьям Северянам свежей медовухи. На глиняном блюде внесли жареного гуся.

– У нас к тебе важное дело, – Олав откашлялся. Даг хорошо знал, что отец так кашляет, когда сильно волнуется. – Скажи нам, если ты не желаешь иметь с нами серьезных дел. Тогда мне лучше собраться и уехать.

– Ты достойный человек, Олав Северянин. С тобой можно вести серьезные дела.

Так отвечал морщинистый кожевенник, и Дагу понравилась его обстоятельная манера. Он уважал свой род и потому умел уважать чужую семью.

– Дело мое такое, – Олав опять кашлянул. – Как тебе известно, у меня два младших брата, и оба ни в чем мне не уступают. Снорри женат и живет благополучно. Сверкер, мой младший брат, хочет посватать одну из твоих дочерей. Я хочу сказать за него и помочь ему, если будет в том нужда.

– Которую из дочерей?

– Туве.

– Ага, ага, – покивал Грим Большеухий с таким видом, словно услышал нечто удивительное. – Вот так. Значит, Туве. Что ж… Ей пора замуж:, пора. Скажи мне вот что, Северянин. Сколько лет твоему младшему? Девятнадцать, да? Он уже живет отдельным домом?

– В том раньше не было нужды. Ты ведь знал моего отца, Грим. Когда он умер, я стал старшим в усадьбе вместо него. Мои младшие братья не пожелали делить одаль. На свадьбу Снорри мы тратились сообща. Но Снорри не хочет жить отдельно. И Сверкер не хочет. Сверкеру мы уже начали строить свой дом. Думаю, к лету он сможет ввести туда хозяйку.

– Я знаю, Олав, кто был твой отец и кто ты. Тебя уважают далеко. Ты старший сын могучего бонда, и отец твой трижды избирался говорителем закона. Он говорил законы так хорошо, что приходили за советом даже гауты и еты из северных долин. Однако каков твой младший брат?

– Он отважен, мудр, верен слову и дружбе. Он лучше, чем я.

Даг крайне удивился, услышав от отца такие слова. Он даже перестал жевать вкусную заячью лапу. Отец никак не мог быть хуже, чем Сверкер! Сверкер и дерется еще плохо, и кувалдой долго махать не может, и свинью один не режет… Еще Даг удивился, что Сверкер не спорит. Его словно тут и не было!

– Это хорошо, что ты так говоришь, – одобрил бонд. – Хорошо, что вы дружны. Но если я буду согласен и Туве будет согласна, что получит моя дочь? Тебе придется выделить брату жирный кусок! Разве ты нарушишь законы рода и разорвешь отцовские поля?

– Мы уже думали втроем и все решили. За Сверкером мы дадим новый дом, еще он получит двенадцать коров, пятьдесят овец и двадцать свиней. Он получит треть моей доли в торговом фелаге херсира Свейна Акинсона, которого зовут еще Волчья Пасть. Он получит треть доли брата Снорри в торговом фелаге нашей тетки Ингрид и одну из ее канатных мастерских. Мы не станем резать наши угодья. Черный лес останется общим и покосы общими. Мы купим у нашей тетки Ингрид два поля, которые она не засевает пятый год, и купим Сверкеру поля за Лысыми оврагами вплоть до Вересковых полян…

– Это хорошо, – раздул щеки Грим. – Я вижу, что мою дочь хочет взять в дом богатый человек.

Даг крепко задумался в своем углу. По всему выходило, что Сверкер собирался привести в усадьбу еще одну женщину. Гм, неожиданный поворот! Вот отец берет себе наложниц тихих и работящих, и дядя Снорри тоже. Но Сверкер намерен привести Туве, которая ездила в повозке с богом Фрейром, и Даг не слишком одобрял выбор младшего дядьки. Туве вела себя заносчиво и слишком много хохотала. Хотя… с другой стороны, здесь ему подарили коньки, вкусно кормят и вообще… Может, для семьи Северян это выгодный вариант?

Сам того не замечая, Даг всегда собственные интересы ставил позади интересов клана. Так вел себя отец, так вели себя все на ферме Северянина. Так устроен мир! Человек, который все время говорит «я» и думает о себе, останется один! Кто защитит одиночку, кто встанет за него с оружием?

Сверкер отпил из кубка, промокнул жирный рот и в свою очередь обратился к Большеухому:

– Хозяин, мне приятно слышать твои добрые слова. Однако я сам должен сказать, а не прятаться за брата. Мой старший брат говорит обо мне слишком хорошо, это из любви ко мне. И хвалит меня слишком, я не достоин такой похвальбы.

– Наверное, твоему брату виднее, каков ты? – предположил Грим.

– Что ж, наверное, так, – не стал больше спорить Сверкер. Даг уже догадался, что взрослые играли в какую-то хитрую игру.

– Если ты не против иметь с нами серьезное дело, – снова приступил Олав, – мне хотелось бы сделать тебе подарок.

Он покопался в мешке и выложил на стол витую серебряную гривну с агатовыми подвесками.

– Ого! Красивая вещь, – Грим поднес подарок к свече, оценил переливы камней. – Однако мне не следует принимать у тебя столь дорогой подарок. Тому есть причина, но я хочу, чтобы о ней сказала моя дочь Туве.

– Какова же причина? – потемнел Сверкер.

– Какой бы ни была причина, я назад подарки не беру, – жестко заявил Северянин.

– Пусть скажет сама Туве, – хозяин щелкнул пальцами, подзывая слугу.

Жена Грима до сей поры молча сидела рядом с Дагом, но тут поднялась и забрала подарок себе.

– Грим, мы не можем оскорблять гостей, – сказала она. – Очень дорогая вещь. Спасибо тебе, Олав.

– Гривна стоила мне десять локтей сукна, – небрежно заметил кузнец. – Теперь скажи мне, хозяин, когда мы можем приехать, чтобы выслушать твои условия?

– Для этого вам необязательно уезжать. Условия я обдумал давно, – кожевенник переглянулся с женой. – Моя дочь Туве получит в приданое триста локтей серого овечьего сукна, триста локтей белой тонкой шерсти, пятнадцать эре золотом, также вдвое больше драгоценностей, чем носит сейчас, трех рабынь-служанок, десять племенных коров и полный сундук женских рукоделий. Но мое условие такое. Дом, в который она войдет, должен увеличить ее состояние не меньше чем на четверть за два года и на треть – за пять лет.

– Это хорошее условие, – признал старший Северянин.

– Я тоже согласен, – нетерпеливо подпрыгнул Сверкер. – Разреши, мы позовем свидетелей и уговоримся о времени свадьбы?

– Это еще не все условия, – спокойно произнес Грим. – На случай, если у моей дочери не будет наследников, муж: ее должен поклясться, что не станет препятствовать разводу. Тогда моя дочь уйдет и заберет с собой всю свою долю и четверть сверху золотом либо серебром.

– И это хорошее условие, – согласился Олав.

Даг прекратил жевать и всерьез задумался о том, откуда берутся дети.

– Теперь мое последнее и главное условие, – продолжал кожевенник. – Я не стану решать за свою дочь, чтобы не накликать беды. Пусть она сама придет и скажет, отчего мне не следовало принимать твой подарок.

Даг услышал, как часто задышал Сверкер Северянин.

Туве пришла в сопровождении сестры и служанки. Она приветливо поздоровалась со всеми, включая Дага. На сей раз она вовсе не показалась мальчику надутой и важной. Туве нарядилась в пышное клетчатое платье с бретельками и нижнюю белую рубаху с вышитыми птицами на рукавах. Массивные браслеты блестели на обеих руках девушки. На шее звенели нити с арабскими монетами.

– Доброго тебе дня, Туве, – вежливо поклонился кузнец. – Ты слышала, зачем мы приехали? Что скажешь?

– Скажу, что твой брат мне нравится.

– Это хорошо. Значит, ты не против нашего сватовства?

– Ко мне сватался Рагнар Пустой Живот, – сказала Туве. – Я сказала ему, что не пойду за того, кто совершает дела, недостойные мужчины.

– Вот оно что, – пробасил кузнец. – Такие слова не легко произносят.

– Что ты сказала ему? Да или нет? – уточнил побледневший Сверкер.

Даг замер, сердце тревожно заколотилось в груди. Всем известно – когда произносятся непроизносимые слова, это хуже чем плюнуть в кого-то.

– Да, мужчины такие слова не произносят, – согласился Большеухий. – Но Рагнар не стал мстить моей дочери. Он заявил, что она все равно станет его женой. Или наложницей. Он ушел в викинг и обещал вернуться. До того он подрался с Хледвиром Норвежцем и убил его. Это было ночью, но люди видели. Однако Рагнар Пустой Живот не пошел в ближайший дом и не сообщил об убийстве. Не пошел он и во второй дом, хотя закон требует признания. Он сбежал в лес, а родичи Хледвира Норвежца пришли к отцу убийцы…

– К Хареку Меняле? – уточнил старший Северянин. – Эту историю мы слышали, но не слышали о том, что Рагнар сватался к твоей Туве. И что сделал Харек? Заплатил виру за сына?

– Заплатил. Но потом все вышло еще хуже. Рагнар снова кого-то убил. Он вызвал на бой какого-то крестьянина, убил его и завладел его домом. Потом он вызвал на бой Сигурда Молочника из Змеиной лощины…

– Об этом хольмганге мы слышали, – пробормотал Сверкер. – Говорили, что Сигурд Молочник оскорбил Рагнара…

– Это неправда, – отрезал Грим. – Это неправда, но подтвердить некому. Рагнару понравилось убивать тех, кто слабее его. Он стал ездить по дальним фюлькам и вызывать на драку неумелых бойцов.

– Мы слышали об этом. Говорят, он убил многих и ни разу не платил виру.

– Он хвалился мне, что завладел так пятью усадьбами, – сказала Туве. – Он говорил, что никогда не будет собирать навоз, как другие. Он говорил, что снарядил три корабля и построит еще три…

– Мы не хотели ссориться с ними, – подала голос мать Туве. – Рагнар набрал себе в хирд висельников. Среди его людей видели Хакона Хитреца и Хакона Недоростка, их давно приговорили к изгнанию…

– Он большой хитрец, как и его отец, – добавил Грим. – Харек меняет любые деньги и любые драгоценности, еще его дед разбогател на этом. Все в их роду зовутся Менялы. Но Рагнар сказал отцу, что не желает состариться в обнимку с весами и гирями. Три года он нанимался в дружину к ландрману, там ему тоже стало скучно. Он уплыл в викинг простым гребцом, а вернулся херсиром. Поговаривают, что он пьет варево бьорсьерков…

– И что ты ответил ему, хозяин?

– Я сказал – пусть решает моя дочь. Туве сказала, что не пойдет в дом Менялы, где уже живут три наложницы. Рагнар посмеялся и сказал, что не отступится.

Его первая жена умерла, потом он брал трех наложниц, но…

– Ему все мало? – подсказал Северянин.

– Харек Меняла – богатый и уважаемый человек, – ушел от прямого ответа Большеухий. – Его сын Рагнар связался с ворами, с теми, кого изгнал тинг. Но закон разрешает хольмганг, закон разрешает победителю забирать имущество и рабов убитого в таком поединке. Рагнар Пустой Живот дрался при свидетелях и победил. Он ходил в викинг и привозил богатые подарки нашему ярлу, говорителю закона и ландрману. Он никого не забыл, поэтому его стали уважать. Если он нарушает законы, то никто не может это доказать…

– Поэтому твоя дочь побоялась сказать ему «нет»? – Олав строго поглядел на притихшую девушку. – Или Рагнар, сын Харека, понравился твоей дочери больше, чем мой брат?

– Он мне не нравится, – быстро произнесла девушка. – Если отец не возражает, я готова стать невестой Сверкера Северянина.

После этого Даг перестал понимать, потому что все разом вскочили, стали пожимать друг другу руки и смеяться. Даг только понял, что Большеухий назначил свадьбу после того, как Сверкер построит свой дом.

– Это и есть твой сын с волчьей меткой? – спросил Большеухий, снова обратив внимание на Дага.

– Да, это он, – подтвердил кузнец. – Разве он тебе чем-то не нравится?

– Его ведь нашел в море херсир Свейн? – уклонился от ответа кожевенник. – Бабы всякое болтают, Олав. Но я бы на твоем месте не отпускал мальчишку в лес одного.

– Что же болтают в городе? – Северянин медленно наливался гневом. В усадьбе все знали, что разозлить его стоило большого труда, но лучше этого не далать. – Эй, Даг, подойди сюда. Так что же болтают, Грим? – повторил Северянин, и желваки на его щеках забегали в диком танце. – Разве у людей есть что сказать против моих детей?

– Нет, Северянин. Я не слышал, чтобы о твоих домашних говорили плохо. Но Туве слышала кое-что.

Даг поднял глаза на девушку. Она смотрела прямо на него, очень печально.

– Когда Рагнар Пустой Живот хотел свататься ко мне, он сказал, что в усадьбе Северянина поселился маленький колдун. Он сказал, что мальчишку надо четвертовать или отдать лесным ведьмам.

– Это Харек Меняла, – прошептал Олав. – Эта гадюка вползла в мой дом вместе со свадьбой Фрейра! Но не ему решать, что будет с моим сыном!

– Я думаю, они боятся твоего сына, – сказал Грим. – Почему-то они его боятся.

Глава двадцатая

В которой Северян пугает удивительный механизм, бонды ставят деньги на жеребцов, а Даг снова говорит правду

– Я не отпущу вас так скоро, – заявил кожевенник Грим. – Ведь вы поедете на наш праздник?

– Мы даже привели с собой жеребца, – успокоил старший Северянин. – Но надежды у нас мало. Мы не слишком хорошо умеем злить коней.

– Это ничего, – сказал Грим. – Главное, что мы славно повеселимся. Эй, жена, вели приготовить две повозки для наших гостей.

Даг чуть не завопил от радости. Отец вскользь упоминал, что на окраине Бирки проводятся бои жеребцов, но до последнего дня особых надежд на участие в празднике не подавал. А тут такая радость, сам хозяин их повезет, как дорогих родственников. Впрочем, они уже почти и есть родственники, Сверкеру осталось быстренько построить дом…

– Мы поскачем верхом, – заупрямился Сверкер, но хозяин усадьбы проявил неожиданную твердость:

– Вы мои гости, а всякий в Бирке знает, что я уважаю своих гостей. Я прошу вас оставить коней здесь.

Коней оставили, влезли в телеги, позади отдельно поехали женщины. Сразу за воротами усадьбы столкнулись с повозками других уважаемых бондов. Грим Большеухий вежливо раскланивался, знакомил Северянина с теми, кого тот не знал. Впрочем, даже вдали от родного дома кузнеца Олава узнавали многие. Даг с гордостью сидел между отцом и Сверкером, слушал приветствия знатных горожан. Скоро выяснилось, что многим знаком не сам Северянин, а его близкий родственник Свейн Волчья Пасть. Оказалось, что херсира Свейна знали многие за пределами сюсла, и многие ненавязчиво интересовались, нельзя ли пристроить в его торговый фелаг сына или племянника. Олав Северянин отвечал сдержанно и твердо, что за Свейна обещать ничего не может. К счастью, скоро деревянная дорога свернула и назойливые всадники отстали.

Торговый город Бирка закончился внезапно. Длинные деревянные дома, окруженные курятниками и сараями, сменились кучами пепла и горами мусора. Какое-то время под колесами громыхали остатки мостовых, затем снова показался берег озера, плотно забитый большими и малыми лодками. Лодок было так много, что по ним проложили настилы, а по настилам свободно вышагивали грузчики с мешками. Через каждые сто шагов на берегу торчала башня, сбитая из крепких стволов. На верхушке каждой башни имелся помост, там горел костер, освещая все вокруг. Благодаря этим маячкам, торговые фелаги не прекращали работу даже ночью. Но… повозки Грима свернули в сторону от шумного озерного берега, от бурлящих торговых пристаней, покатили между рядами подгнивших пней к месту праздничных гуляний. Следом в надежде на подачку трусили облезлые псы, слуги Большеухого отгоняли их кнутами.

– Помнишь, Олав, я обещал показать тебе чудо? – хитро улыбнулся кожевенник. – Сейчас мы свернем к реке, и увидишь. Только не болтайте!

Даг вскочил на ноги, но не заметил никакого чуда. Повозки катились под уклон, в тени огромных буков становилось все темнее, впереди громко плескала вода. Обычная грязная дорога, запах дыма, следы всадников и пеших, щепки от порубок. Внезапно впереди забрезжил свет, а шум воды стал намного громче. Казалось, что одновременно сотня хозяек шлепает мокрым бельем о железный лист.

– Кто здесь живет? – спросил Олав.

– Мой свояк. Эй, женщины, ждите нас тут! Олав, слуг тоже оставь, ни к чему им…

Дорогу перегораживало толстое бревно. За бревном виднелся забор, за забором тускло блестела вода. В этом месте река видимо сужалась, и течение резко набирало скорость. Грим послал слугу, тот постучал и негромко поговорил с кем-то по ту сторону. Ворота медленно открылись. Угрюмые парни оттащили собак.

– Что это?! – в один голос воскликнули Сверкер и Олав.

– Это сделал мой свояк! – Грим Большеухий горделиво пощипал себя за ус, радуясь произведенному эффекту.

Даг смотрел и не мог понять. Такой странной и опасной с виду штуки он еще не встречал.

У самой воды располагались два длинных дома, снаружи обложенных камнем и окруженных высоким забором. Было заметно, что люди здесь живут очень давно, может быть – сотни лет. Крыши у домов заметно прогнулись, заросли травой. Лишь третий дом, построенный на сваях, прямо над водой, выглядел как новенький. И выстроен он был необычно, из цельных круглых стволов сосен. Вдоль длинного пирса покачивалось штук шесть широких лодок, доверху загруженных тяжелыми мешками.

Но самое интересное находилось не в мешках. Над водой нависало и медленно вращалось громадное спаренное колесо. Даг сразу подумал, что такие вполне сгодятся в повозку к самому Тору. Но, приглядевшись, он понял, что таинственное сооружение не способно нести повозку аса. Широкие лопатки черпали воду и опрокидывали ее с другой стороны, колесо медленно вращалось, от этого однообразного движения и происходил бесконечный шлепающий звук. Речная вода с шумом накатывала на сваи, сотнями ручейков стекала с мокрых угловатых ободов, водоросли висели на валу, как спутанные космы речных дев. Мощный вал, на котором держалась конструкция, сквозь дыру уходил во внутренности дома. И там, внутри, тоже что-то страшно кряхтело, рычало и позвякивало.

Даг принюхался. Он никак не мог определить, чем пахнет. Хотя пахло чем-то очень знакомым. И повсюду – на траве, на поленнице дров, на лодках – лежал тонкий слой белой пыли.

– Это мой свояк Рольф! – Кожевенник представил розовощекого крепыша в клетчатой рубахе.

– Смотрите сюда, – Рольф поманил гостей к дому на сваях, распахнул скрипучие деревянные ворота. В первый миг мужчины испуганно отпрянули, чем весьма развеселили хозяина. Им показалось, что внутри ворочается связанный дракон и плюется отравленной слюной! Но никакого дракона там не было. Из узкого желоба в мешок неравномерными плевками сыпалась белая пыль.

– Мука?! Великие асы! Это же мука…

– Мука! – ахнул про себя Даг. Ну конечно! Как он мог забыть этот запах! В хозяйстве Северянина имелось штук шесть тяжелых ручных мельниц. Когда кончался обмолот, Хильда ставила к жерновам самых сильных девушек. И все равно им приходилось часто сменяться, на помол уходило несколько дней. К счастью, Северяне выпекали мало хлеба. Обычно Хильда распаривала цельное зерно и добавляла в похлебки и каши…

– Великие асы! Кто крутит этот камень?!

– Крутит река! – засмеялся Грим.

– Это водяная мельница, – самодовольно подкрутил усы Рольф. – Ты знаешь, что мой свояк двенадцать лет прожил в земле франков? Он увидел там мельницу. Мой свояк – умный человек! Он нанял в Париже рисовальщика, тот рисовал долго на сушеных шкурках. Он нарисовал… Это называется меха-ника! Механику здесь мы построили, хе-хе! Все над нами смеялись. Особенно все смеялись, когда мельница развалилась. Она разваливалась несколько раз, но потом заработала. И работает хорошо! Она дает муку в четыре раза быстрее, чем четыре рабыни!

Даг с волнением разглядывал громадные дубовые колеса, скрепленные железными скобами. Изнутри мельница походила на… Нет, сравнения он найти не мог. Пожалуй, она походила на голодное урчащее брюхо дракона. Было страшно и в то же время здорово находиться в самом центре страшного живота! Река своим бесконечным журчащим телом наваливалась на ковши, ковши ползли вниз, со скрипом проворачивался могучий шток, толстый, как корабельная мачта. Вместе со штоком, лязгая, прокручивалась ведущая шестерня, за ней рывками крутились две малые, а на самой верхотуре лениво терлись боками каменные диски.

– А когда нам нужно продать муку, зерно перетирают шестеро девок, день и ночь, – восхищенно выговорил Сверкер. – Рольф, как бы нам тоже соорудить такую? Сколько возьмешь за работу?

– Я подумаю… – Мельник озабоченно переглянулся с Большеухим. – Это трудно…

– Эй, Северянин, я обещал показать тебе чудо, – укоризненно покачал головой Грим, – но я не обещал, что продам тебе чародея!

– Да, – сказал Олав. – Извини, мой брат погорячился.

– Я… я… ладно, хорошо, – Сверкер сдержался.

Олав обнял Сверкера за плечи и со смехом потряс.

Обстановка разрядилась.

– Поехали, – Грим махнул слугам, те схватили лошадей под узцы, кое-как развернули на узком месте повозки. – Поехали, нам пора повеселиться!

Даг в последний раз оглянулся на владения мельника. Тяжелое бревно снова опустилось поперек дороги, захлопнулись ворота, измазанные сверху смолой. Стих прерывистый лай. Очевидно, Рольф снова выпустил псов во двор…

Братья Северяне многозначительно переглянулись.

– Вам нужна быстрая река, – словно прочитал их мысли Грим. – Если у вас в маннгерде нет быстрой реки, вам негде строить мельницу…

Еще час тряски по кочкам – и Даг очутился на краю круглой утоптанной поляны, окруженной крепкими поперечными жердями. За пределами поляны вкусно дымили очаги нескольких землянок, там кушали состоятельные землевладельцы. Под навесами жевали сено лошади и важно бродили вооруженные холопы. Заезжие купцы и горожане попроще сидели и лежали вокруг костров. Даг крутил головой, едва ли не вслух подвывая от обилия и красоты оружия. Кажется, здесь никто не собирался драться, но многие щеголяли раззолоченными мечами и ножами. Зарядил мелкий дождик, но настроения никому не испортил. Люди прибывали и прибывали целыми семействами. Многие вели за собой молодых полудиких жеребцов, никогда не знавших седла. Их разводили по временным стойлам, возле каждого мигом собиралась толпа. Лошадники с важным видом обсуждали стати и боевой задор коней, потихоньку заключали пари, делали первые ставки. Все словно ждали кого-то…

– Вон Эйрик из Речной Долины, вон семейство Торвальда Лысины, а вон Гунхильда Насмешница… – раскланивался со знакомыми Олав. – Сверкер, гляди, и викинги хавдинга Эйрика Младшего тут… Вроде бы Свейн звал их вместе идти в Бризант?

– Папа, а почему она Насмешница? – заинтересовался Даг.

Подле свежей землянки суетились трелли, закидывали верх еловыми ветвями, укрепляли стены, тащили внутрь котел с вкусно пахнущим мясом. Гунхильда Насмешница, высокая, ладная, сурово покрикивала на мужиков. Рядом с матерью, взявшись за руки, чинно стояли три девочки-погодки, очень похожие друг на друга. Даг глядел разинув рот. Дочери Гунхильды одевались как настоящие восточные королевы, о которых красиво рассказывал Путята. Они щеголяли в тонких высоких ботиночках и платьях из самого белого льна.

– Когда-то так звали ее мужа, он был великим викингом, – пояснил Олав, в очередной раз раскланиваясь с кем-то. – Кстати, Гунхильда Насмешница владеет самым большим лесом и самыми большими полями по эту сторону Ветерна. Два дня нужно идти до ее дальней межи. У нее три дочери, богатых невест она вырастит… – Кузнецы рассмеялись, поглядывая на Дага.

– Мне невесты не нужны, – обиделся Даг. – Я пойду воевать. Женщины только мешают!

Наконец, зрители дождались. Гнусаво пропел рог, со стороны городских валов неспешно показался кортеж: ландрмана. Пузатый Торстейн приехал в сопровождении своих дружинников, знаменосца и лагмана. Лагманом звали того, кто умел судить споры и говорил законы. Даг видел судью впервые. Им оказался высокий мужчина в черном, с крючковатым носом. За его спиной болтался непромокаемый мешок, а кроме того, он повсюду возил с собой обитый медью сундучок. Лагман спешился, поставил сундучок на стол под навесом, извлек оттуда гладкие деревянные таблички, резцы и краску, словно собирался писать. Но ничего не написал, откашлялся и замолчал, с важностью глядя вверх. Под суровым взглядом ландрмана Торстейна праздничная толпа понемногу притихла.

– Хвала прекрасному Фрейру, подарившему нам пашни, кормящему наших коней, – писклявым голосом пропел ландрман. – Хвала прекрасному Фрейру, вдувшему семя в наших кобылиц! – Торстейн поднял кружку с элем. Рядом с хлопком раскупорили целый бочонок.

– Хвала! – единым эхом откликнулась толпа.

– Отдадим нашу долю ванам!

Даг ощутил знакомое тянущее покалывание на макушке. Вроде бы никто не собирался на него нападать и никто явно не угрожал. Просто… слишком много людей, слишком много задорной, бьющей через край энергии. Он оглянулся, убеждаясь, что на поляне собралось столько людей, сколько он не умеет сосчитать. В самом деле, для подсчета не хватило бы пальцев на всех руках и ногах, и даже по нескольку раз. Олав Северянин тоже обернулся. На поляне собралось не меньше пяти сотен азартных игроков.

– Я пью этот славный напиток валькирий за то, чтобы в нашем городе всегда шумели праздники! – выкрикнул ландрман Торстейн. Ответом ему были сотни взметнувшихся кружек и рогов.

– Сегодня будет весело, – поведал раскрасневшийся Грим и залпом осушил свою кружку. – Хорошо, что вы не уехали, посмотрим вместе, как дерется мой рыжий жеребец с лохматиками франков. И на вашего Ручейка посмотрим.

– С лохматиками? – не понял Сверкер.

– Ну точно, лохматые как пастушьи псы, – расхохотался Большеухий. – Их привезли из земли франков, тонкие и лохматые!

Даг следил за тем, что происходило на импровизированной арене. Внутри внешнего круга возвели внутренний круг – в землю воткнули рогатины, навесили на них толстые горизонтальные жерди. С разных сторон в ограду завели по жеребцу, один был пегий, он все время взбрыкивал и скалил зубы, другой, каурый, молча сопел. Тем временем ландрман завершил приветственную речь и дал слово судье.

– Свидетельствую перед всеми вами, что закон состязаний соблюден точно и все правила отбора соблюдены точно, – пробасил лагман, покопавшись в своих магических предметах. – Место для боя обмерено свидетелями.

Вперед выступили четверо степенных свидетелей – все седые и важные мужчины. Они торжественно поклялись, что кони проверены, ни у кого нет ран, тайных либо явных болезней, ни у кого нет шипов на копытах, нарочно подточенных зубов, и никому не давали зелья из мухоморов.

– Свидетельствую перед вами, что все весы проверены нами лично и гири до пол-эртога выданы из кладовых ландрмана, – заявил говоритель закона. – Всякий, кто пожелает поставить динарии, либо дирхемы, либо иные монеты, может без сомнений обращаться к менялам…

– Это он, Харек, отец Рагнара, – Сверкер толкнул Олава в бок. – Смотри, он здесь.

– Да, старый лис всегда чует поживу.

Даг вытянул шею, пытаясь разглядеть общего врага. Ведь враг любого из членов семьи сразу мог считаться его личным врагом. Если бы Харек Меняла попробовал только подойти к ним, если бы он только осмелился задеть Сверкера или отца… уж тогда Даг показал бы всем, каков он в деле! Ведь никто, кроме рабов-словенов, не знал, что Путята сделал для маленького Северянина острый кривой ножик и прикрепил изнутри к голенищу специальный кармашек для ножа. Эх, если бы только подлец Меняла попробовал подойти!..

Но Харек Меняла не собирался покидать свое место. Вероятнее всего, он давно заметил братьев-кузнецов в компании с Большеухим и Туве, но не подал виду. Сообща со своим напарником, он орудовал под навесом. Вдвоем они достали из ящика и отрегулировали точные весы. На цепях повисли круглые чаши, между чаш едва заметно покачивалось высокое коромысло – две птичьи головы уставились друг на друга, соприкасаясь клювами. Харек был одет в красивый красный плащ и рубаху с косым воротом, а длинные белые волосы заправил под шелковую ленту.

– Готово, – кивнул он лагману.

– Готово, – доложили другие менялы.

– Готово, – кивнул лагман толстяку Торстейну.

– В круге – Счастливый и Шмель! – громогласно объявил ландрман. – Я спрашиваю свидетелей, как будет проходить бой, – до первой крови, до трех падений или до полной победы?

Свидетели обернулись к хозяевам бойцовых коней. Хозяин каурого выступал за бой до первой крови, но самонадеянный хозяин Шмеля заявил, что хочет драться до полной победы. Свидетели переглянулись, хозяин каурого побледнел, но смолчал. «До полной победы» необязательно означало смерть одного из участников. Вполне достаточно было перелома ноги или иной травмы, после которой сражение становилось невозможным. Но после такой травмы коня часто приходилось добивать…

– Ты можешь отказаться от этого боя, – сказал владельцу Счастливого лагман. – По закону, ты будешь проигравшим в этом поединке, но, если и другой соперник Шмеля откажется драться до полной победы, ты получишь половину доли от его проигрыша.

– Чтобы все обзывали Харальда Добряка трусом? – фыркнул хозяин тихого жеребца. – Ну уж нет! Пусть мой Счастливый погибнет, но трусами нас никто не назовет!

Ландрман Торстейн, представитель власти конунга в славном городе Бирке, взмахнул рукой, подавая знак трубачу. Вторично гнусным голосом пропел рог, и бои начались. На маленького, но злобного жеребчика поставили вдвое больше денег, чем на каурого молчуна. Харек Меняла быстро произвел подсчет, посовещался с судьей и выкрикнул условия поединка. По всему выходило, что зрители склонялись к победе пегого задиры. Его хозяин, белобрысый парень в заячьей безрукавке, с довольным видом прохаживался вдоль ограды. Двое конюхов с трудом сдерживали горячего Шмеля.

– Тот тихий – побьет Шмеля, – неожиданно для всех заявил Даг.

– Почему ты так решил, сынок? – нагнулся к мальчику кузнец.

– Он сильнее… – Даг задумался, подбирая слова: – Папа, он сильнее внутри.

– Я тоже думаю, победит каурый, – тихонько прошептал брату Сверкер. – Он тяжелее и удар у него опаснее.

– Поставишь пару эре? – так же тихо спросил Олав.

– Я к Хареку даже подходить не желаю, – процедил младший кузнец. Потом он оглянулся и нарочно помахал Туве, кутавшейся в плащ на соседней повозке. Туве помахала ему в ответ и засмеялась. Вместе с ней захихикали другие девушки. Видимо, новости в этих краях разносились быстро. Многим стало известно о сватовстве. Харек Меняла на секунду оторвался от своих весов и сквозь изгороди тяжело поглядел на веселящуюся молодежь.

– Ты скалишь зубы, точно довольный жеребец, – тихо заметил Олав. – Он и так понял, зачем мы здесь. Ты нарочно злишь его?

– Мне наплевать, что он понял. Я хочу увидеть рожу его сыночка.

– Здесь много глаз и ушей, – вполголоса произнес Олав. – Не сомневайся, Рагнар Пустой Живот узнает обо всем, и очень скоро. Его здесь нет только потому, что его заждалась виселица. Он боится лагмана.

В этот миг конюхи отпустили жеребцов и подтолкнули навстречу друг к другу. Пегий моментально стал лягаться. Он повернулся к противнику задом и так высоко стал взбрыкивать копытами, что казалось – стоит на двух передних ногах. Он рассек Счастливому морду до крови в двух местах и почти наверняка сломал ребро. Каурый вначале отступил, растерявшись перед таким натиском, но его стали колоть копьями из-за ограды.

– Давай, бей, нападай! – заорали конюхи.

Тут Шмель сделал ошибку. Он укусил врага в плечо, буквально вырвав тому кусок мяса, но вовремя не отскочил. Зрители взвыли. Счастливый неожиданно рассвирепел и перешел в наступление. Он встал на дыбы и передними копытами обрушился на врага. Тот ненадолго потерял сознание. Свалился на землю, покрутил головой, лишь после этого поднялся. Но Счастливый не дал ему спокойно встать.

Он уже развернулся и на сей раз ударил задними ногами. Одной ногой он угодил противнику прямо в губы, кровь хлынула, смешиваясь с дождем. Пегий заржал испуганно, попятился в сторону, но его соперник не унимался. Он молотил и молотил тяжелыми копытами. Комья земли летели на гогочущих зрителей, конюхи колотили копьями по ограде, крестьяне свистели, женщины громким визгом подзадоривали коней. Все три дочери Гунхильды свистели, заложив пальцы в рот, как заправские морские разбойники.

– Дай ему! Прибей его! – Толстые степенные бонды высыпали из землянок, позабыв про возраст.

Даг сам не заметил, что почти охрип от крика. Он вопил и подпрыгивал в телеге вместе со Сверкером, пугая мирно жевавших лошадей. Лошадей кучер Грима нарочно развернул задом к арене, чтобы они не слишком волновались. Но они все равно задергались, особенно когда бойцы на арене стали непрерывно ржать.

– Я говорил, что этот тихоня тяжелее! – возбужденно выкрикивал Сверкер. – Я говорил, что он победит!

Оба противника упали по разу, оба перемазались в земле и крови. Но стоило им случайно приблизиться к ограде, как конюхи принимались тыкать их острыми пиками. Снова и снова жеребцам приходилось сталкиваться на узком пространстве. Каурый был гораздо выносливее, он буквально калечил своего соперника. Владелец Шмеля в панике метался за столбами ограды, но ничего не мог предпринять. Правом прервать поединок обладал ландрман или судья, да и то – в случае несоблюдения правил.

– Значит, не зря я поставил на него пять эре, – довольно рассмеялся Грим. – Видать, у тебя счастливая рука, Даг Северянин, я рад этому.

Счастливый непрерывными атаками затолкал противника в угол. Пегий конек, растерявший всю отвагу, в ужасе отворачивался, прятал от страшных ударов голову. Наконец, ландрман посовещался со свидетелями и дал отмашку. Конюхи выскочили с копьями и факелами, развели жеребцов, накинули им на головы мешки. Пегий едва мог ходить, он забился в угол и трясся. Задняя нога у него была сломана. Впрочем, победитель выглядел ненамного лучше.

– Победа Счастливого! – объявил лагман. Харек Меняла попытался скорчить улыбку, но кислая мина его выдала. Скорее всего, он сам поставил на проигравшего.

– Смотрите-ка, мальчишка угадал, – рассмеялась Туве. Оказывается, она только делала вид, что равнодушна к разговорам мужчин, а сама все время прислушивалась.

– Папа, если ты отдашь им нашего Ручейка, ему сломают ноги и шею, – быстро сказал Даг. Его зубы внезапно начали стучать, хотя в толстой шерстяной куртке было вовсе не холодно.

– Сломают шею? – присвистнул Сверкер. Мужчины переглянулись. Олав задумчиво покачал головой.

– Никто ему ничего не сломает. Ручеек – очень сильный и злой…

– Ты даже не видел, с кем он будет драться, – укоряюще заметил Сверкер.

– Я слышу его, он слабый… – возразил Даг.

– Сынок, мы привезли Ручейка, чтобы повеселиться, – решительно оборвал сына Северянин. – Не хочу, чтобы его затоптали, но драться он будет.

– Я поставлю на него эре серебра, – отважно заявил Сверкер.

– Жаль, его могут убить, – только и сказал Даг.

– А что, Северянин, твой сын может угадать всех, кто победит? – спросил невзрачный рябой крестьянин, все время отиравшийся поблизости. – В таком случае тебе лучше поскорее увезти его отсюда…

Глава двадцать первая

В котором Даг делает слишком много верных догадок и страдает от женского коварства

– Следующая пара, – провозгласил лагман. – Лохматик и Волкодав!

Молодые парни подхватили жердины, арена стала чуть меньше. Трелли откупорили второй бочонок с элем. По кругу передавали полный рог. Первые ряды зрителей расходились и расшумелись не на шутку. К лагману потянулась очередь из желающих сделать ставки. Впрочем, многие обходились без взвешиваний и без коллективной игры. Они заключали пари между собой. Самые крупные пари затевались с владельцами коней. Кое-где уже выясняли отношения с помощью кулаков. Городские стражники зорко следили, чтобы не возникало драк, объезжали поляну верхом, с веревками и оружием наготове.

Когда между собой схватились двое пьяных, долго кататься по земле им не позволили. Мигом прискакали дружинники, спешились и огрели обоих нарушителей деревянными колотушками по голове. Оглушенных драчунов связали, окатили водой и оттащили в кусты, чтобы пришли в себя. Даг вспомнил рассказы дяди Свейна – так орудуют те, кому поручено собирать оружие после битвы. Гасильщики идут за войском, добивают тяжелораненых именно такими молотками, затем снимают железо и бронзу…

Но сейчас Даг ничего не слышал и не видел, его снова целиком захватило упоительное зрелище битвы.

Волкодава выставили местные богатые лошадники. Их жеребец, судя по шрамам, побывал во многих боях. Когда его вывели из стойла, трое крепких рабов еле с ним справлялись. Даже со связанными ногами он ухитрялся лягаться и норовил всех покусать. На черных лоснящихся боках Волкодава красной краской нарисовали ребра, а на морде – страшные круги. В полумраке он походил на волшебного коня, на самого восьминогого Слейпнира!

Даг впервые видел такого мощного, черного, как ночь, и свирепого коня. В хозяйстве Северянина почти все лошади вели себя смирно. Даже Ручеек, которого нарочно растили для драки, на своих не кидался. Наверняка хозяева Волкодава воспитывали своего подопечного особым образом. Харек Меняла старательно делал равнодушную физиономию, когда ему на весы понесли серебро.

– Наверняка этот Волкодав тут многим выбил зубы, – рассудил Олав. – Он сильнее того лохматого недомерка!

Даг открыл рот, чтобы возразить отцу и… снова закрыл. Он не мог объяснить отцу и прочим, откуда приходят странные ощущения. Да, будущего противника Ручейку еще не назначили, но сам жеребчик был трусоват и слабоват. Если бы отец спросил, Даг сумел бы рассказать такое почти о каждом из живых существ с фермы Северянина. Разгадать чужаков – немного сложнее, но и их нетрудно почувствовать, если очень постараться.

Вот Калас – ни за что не уступит в драке, а Тролль и Барсук, хоть и огромные зубастые псы, но трусливы! С людьми примерно так же, размышлял Даг. Самый крепкий человек, которого он знал, – это Свейн Волчья Пасть. Зато этот противный Харек Меняла, хоть сам и не воин, но страшно хитер и злопамятен…

– Клянусь вороном Одина, этот старый пройдоха Харек что-то затеял, – пробурчал Сверкер. Как и Даг, он ничего не видел и не слышал, смотрел только на утоптанную арену.

– Там не только Харек, – возразил Грим.

Действительно, ставками занимался не только Меняла. Еще как минимум трое. Но заезжие торговцы и хуторяне не спешили нести к лагману монеты. Гораздо больше можно заработать, если биться об заклад сразу против владельца коня. Хотя при таком раскладе и теряешь гораздо больше! Можно спустить все, что заработал на продажах в городе…

– Что скажешь, сынок? – тихо спросил Олав.

И Даг сразу понял отца:

– Он злой, но… тот сильнее.

Кузнец больше не спрашивал, как его маленький упрямый найденыш находит эти верные ответы. Ведь угадывал же он всегда, в какой стороне находится дом, даже если сестры уводили его далеко в черничник. И где находится солнце, почти всегда угадывал верно, невзирая на самые густые тучи.

Когда подвыпившие зрители разглядели Лохматика, по поляне пронесся одновременно вздох разочарования и ехидный смешок. Лохматик стоил своего имени. Издалека он походил на очень рослого, но тонкого в кости барашка. Таких лошадей в хозяйствах не держали. Олав Северянин сразу угадал, что эту породу нарочно выводили под всадников. Пахать на длинноногом узкогрудом жеребце никто бы не взялся. Возить на нем тяжести тоже проблема. Зато скакать через заборы,переносить легких лучников через реки и холмы – вот задача по силам!

– Кто его выставил? – Бонды оборачивались, спрашивали друг у друга, пожимали плечами.

– Да вон они, хозяева, – как всегда, самые зоркие глаза оказались у Сверкера.

Он указал на группу высоких мужчин, державшихся особняком. Они жарили на вертеле кабанчика, но никого не приглашали в свой круг. И вместо того чтобы вырыть на три дня праздников привычную землянку, растянули между соснами шатер.

– Кто это? – удивились хускарлы Северянина.

– Это… это викинги из Йомса, – не слишком охотно ответил Грим Большеухий. – Они гостят тут второй месяц, их пригласил Эйрик Младший. Часть из них ушла в поход на север. Там кое-кто отказался платить конунгу виру… Опасные люди, очень опасные. Привезли с собой много китового жира и кожи, очень много. Но наверняка по пути ограбили кого-то. И коней привезли. Коней тоже наверняка украли. Северянин, ты встречал когда-нибудь таких высоких коней? В холке четыре локтя, а из гривы можно плести косы. Говорят, их привезли из самого Парижа и хотят здесь расплодить новую породу. Очень быстрые кони, но нежные…

– Я слышал о таких, – кивнул Олав. – Мне один хавдинг заказывал длинные мечи, почти такие длинные, как копья.

– Слушай, Северянин, мне плевать на пять эре серебра, – хохотнул Грим, – но посмотри на Волкодава, это настоящий бык! Разве этот лохматый слабачок устоит?

Внимание Дага теперь было приковано к йомским викингам. Столь занятных гостей на здешнем празднике Даг еще не встречал. Их старший, высокий длиннолицый мужчина, носил две льняные рубахи, одна на другую, и узкие штаны из тонкой кожи, расклешенные понизу. Поверх рубахи его укрывала клетчатая туника, украшенная плетеной тесьмой и бронзовыми пряжками. Ярл, или кто он был, небрежно опирался на крестовину меча. В длинную наборную рукоять были вставлены драгоценные камни. Такой длинный меч отец ковал лишь однажды и сам с трудом замахивался им. Вождя окружали шестеро воинов, одетых в куртки, прошитые медной нитью и отороченные мехом. Они не расставались с оружием, напряженно и хмуро поглядывали на всех, кто проходил рядом. Но человека с когтем среди них Даг не приметил.

– Лохматик победит, – уверенно сообщил окружающим младший Северянин.

– Чтоб мне… откуда ты знаешь, приятель? – не выдержал кожевенник Грим.

– Знаю – и все тут, – уперся Даг. – Он сильнее внутри, вот так.

Олав засмеялся, подозвал одного из своих хускарлов, отсыпал тому в мешочек серебра:

– Ступай к хозяину Волкодава, поставь против них. Только к менялам не ходи, поставишь все прямо против него, понял?

– Эх, хозяин, да тут с марку серебра, если не больше, – работник осторожно взвесил мешок на ладони.

– Ты что, о моем серебре печешься? – повысил голос кузнец.

– Эй, и я ставлю пять эре на Лохматика! – перекрыв вопли крестьян, объявил Большеухий.

Его слуга подхватил деньги, бегом отнес к столу лагмана. Следом за Гримом еще несколько человек из свиты кожевенника решились поставить на тонконогого коня.

– Это последний взнос, больше не принимаем! – распорядился законоговоритель.

Напротив хозяина Волкодава выросла целая гора серебряных монет, обрезков и слитков. Он жмурился, уверенный в скорой победе.

Волкодаву перерезали веревки на ногах, но бой начался не сразу. Жеребцы кружили в тесном кругу арены, отфыркивались, били в землю копытами.

– Давай, бей его! – принялись орать торговцы, раскупорив очередную бочку эля.

Конюхи с пиками принялись за дело. Рискуя жизнью, под жердями пролез полуголый человек с длинной деревянной пикой. Он принялся поочередно колотить жеребцов этой пикой по мордам, когда они поворачивались друг к другу.

– Бей его, бей! – орал вместе со всеми Даг. – Убей его! Покажи ему!

Ему совсем не было жалко животных, и он бы очень удивился, если бы кто-то заговорил о жалости. В хозяйстве сильного бонда Олава Северянина ни одно живое существо не держали за красивые глаза и нежную шерстку. Даже кошки – и те были обязаны давить крыс и мышей! Если коня специально натаскивают на драку, значит, так удобно людям. Ведь не зря мудрый Один подчинил всех прочих тварей человеку!..

Волкодав перешел в наступление. Несколько раз он бросался на врага, кусал его и отскакивал назад. У Лохматика уже в трех местах шла кровь, его грива свалялась в грязный ком, ноги вязли в грязи. Дождь моросил сильнее, копыта коней стали разъезжаться в мокрой глине.

Никто не заметил, как это случилось. Жеребцы кинулись друг на друга одновременно, оба задрали задние ноги. Раздался стук копыт, сухой хруст и снова стук. Волкодав бил отчаянно, но неточно. Он не заметил, что противник сдвинулся в сторону, легко и грациозно, точно олень. Лохматик отпрыгнул и с бешеной силой заработал тонкими красивыми ногами. Он был выше, потому его копыта легко достали до головы Волкодава. Секунду спустя Волкодав истошно заржал и зашатался.

Толпа ахнула в едином порыве. У Волкодава вытек глаз. Затем кровь ударила фонтаном из проломленного черепа. Бой завершился. Присмиревший работник Олава принес хозяину в два раза больше серебра. У столов менял возникла заминка, там дружки Харека не спешили расставаться с деньгами. Длиннолицый йомский ярл собственноручно вытирал кровь своему коню и прикладывал к ранам травяные компрессы. Лохматик взбрыкивал и мочился от возбуждения. Судья что-то выкрикивал, но в общем гвалте его никто не слышал. Наконец, ремесленники и купцы притихли.

– Следующие… Ворон и Храбрец! Кто считает, что Ворон сильнее, несите свои монеты!..

– Э-э-э… как думаешь, чья возьмет на сей раз? – с деланым безразличием поинтересовался Грим.

– Да, да, кто же победит? – оживились женщины из клана Большеухого.

– Сынок, как думаешь? – Северянину все меньше нравилась эта игра, но он не стал перечить будущей родне.

Даг вгляделся в новых претендентов. У него все сильнее болела голова, и вообще – внезапно захотелось поскорее уйти отсюда. Мальчику показалось, что с дальнего конца поляны кто-то внимательно его рассматривает. Не Харек Меняла и уж явно не норвежцы. Незнакомый недруг прятался где-то в тени.

– Храбрец побьет Ворона, – предположил Даг.

– Вот так новость! – удивилась Туве. – Я знаю хозяев Ворона. Могу поспорить с ним на пару эре!

– Папа, у меня голова болит, – Даг схватился за виски.

– Окатись холодной водой, – посоветовал Олав. Ему уже стало не до сына, кони как раз схлестнулись.

Храбрец очень быстро загнал Ворона в угол загона и забил бы там до смерти, если бы не вмешались конюхи. В следующих четырех поединках Даг ошибся один раз. Противники слишком походили друг на друга и напором, и статью.

– Твой парень и правда… – Большеухий замялся, его красная физиономия покраснела еще больше. – Не прими мои слова за оскорбление, Северянин. Но твой парень – точно из чародейской породы…

Откуда-то прибежал мальчишка, посланный Гримом. Он выяснил, что Ручеек Олава Северянина будет драться в седьмой паре с Громом. Грома привела Гунхильда Насмешница, богатая вдова и мать трех белокурых дочерей.

– Северянин, так ты выставишь своего жеребчика или нет? Отменишь бой только потому, что тебе отсоветовал твой сын? – поразился Большеухий.

– Да, я привык ему доверять, – Олав взъерошил Дагу его темные жесткие волосы. – Но и трусить нам не к лицу.

– Папа, можно я погляжу на коней? – не дожидаясь разрешения, Даг решительно полез через борт повозки.

– Ступай, погляди, – рассеяно ответил кузнец. Даг прошмыгнул между конюхами, обежал вокруг костра, на котором жарилась туша кабанчика, и достиг загонов. Многие жеребцы вели себя неспокойно, пытались кусать людей и друг друга, раскачивали свои клети. Даг добрался до Ручейка, погладил его влажную морду. Ничего не изменилось, Ручеек не стал сильнее и храбрее.

– Ты боишься? – спросил его Даг. – Мне тоже плохо. Кто-то плохой за мной следит…

Ручеек только вздохнул. Тогда Даг отправился на поиски Грома. Вороного трехлетнего красавца как раз подкармливала одна из дочерей Гунхильды, белобрысая, заносчивая и очень красивая. Юный Северянин сперва обрадовался знакомству, но очень скоро об этом пожалел.

– А я знаю, кто ты, – фыркнула девочка. – Ты помечен волком. А наш Гром побьет вашего, вот так! Что ты уставился на меня, как филин? Гром побьет вашего, а затем побьет всех прочих! Он самый сильный, а вы – слабаки!

И она показала Дагу язык. Дагу стало очень обидно. Тем более обидно, что говорила она правду. Мальчик издалека уловил яростную ауру, исходящую от животного. Гром побеждал раньше, должен был победить и сегодня. Маленький Северянин горестно вздохнул и отвернулся. Еще немного – и он бы вернулся к отцу, но тут в разговор вмешалась еще одна девчонка. Вторая белокурая сестра из клана Насмешниц прибежала из толпы и сразу закричала:

– Фу, фу, как воняет! Сигрид, с кем ты болтаешь? С глупым волчонком? Это ты кусаешься за горло, как щенок? Только щенки кусаются, потому что у них нет рук…

– Я не кусаюсь.

– А вот и кусаешься. Мне говорили девочки с фермы старушки Ингрид, а им говорила твоя сестра. Кусаешься за горло! А воняет от тебя волком. И нечего крутиться возле нашего коня!

– Я не кручусь, – возразил мальчик. – Я только хотел его попросить, чтобы он не убивал Ручейка…

– Ага! Ты хотел заколдовать нашего Грома?

Дагу стало очень обидно, что его так несправедливо обвиняют. Но переубедить крикливых врунишек он не мог.

– Мы всем расскажем, что ты колдун и оборотень, – они прыгали вокруг мальчика, показывали языки и смеялись.

Дальше произошло то, чего никто не ожидал, включая самого Дага.

Произошло то, что едва не стоило младшему Северянину жизни.

Глава двадцать вторая

В которой немалую роль играет коготь, а затем в разговор вступают ножи

Мальчик развернулся к стойлу, просунул руки сквозь ограду и коснулся теплого бока Грома. Гром вздрогнул и шарахнулся, плечом сломав ясли, овес посыпался на землю. Девицы взвизгнули, прижались друг к дружке, но, впрочем, тут же перешли в наступление. Они стали наседать на Дага, выставив вперед острые коготки. Младшей, как и Северянину, было около шести лет, зато вторая выглядела гораздо старше, к тому же вооружилась палкой.

– Мы скажем конюху, он тебе оторвет голову!

– Да, отрубит, как гусенку!

У Дага во рту стало кисло, в ушах сильно зашумело. Он нагнулся и выплюнул кровь. Гром метался и страшно вращал глазами.

– Мама, мама, он колдун! Колдун хочет уморить нашего Грома! – Насмешницы наперегонки кинулись к матери.

Возможно, Дагу просто не повезло. В любой другой день никто бы не обратил на крики детей внимания: дерутся, шалят – и пусть себе! Чем больше озоруют дети, тем более смелыми и гордыми они вырастут! Но в день боев многие селяне были настроены слишком серьезно. Они заранее вознесли жертвы богам, уговаривали их послать победу любимцам, они слишком долго готовили жеребцов к драке, чтобы потерпеть самый слабый намек на враждебное колдовство.

Вокруг Дага мигом собралась группка сердитых конюхов, прочих слуг и свободных нищих попрошаек. Многие с трудом держались на ногах.

– Эй, чей этот злой мальчишка? Он что-то подсыпал Грому?

– Это подкидыш чародеев? Слыхали, его в колыбели пометила волчица…

– Подпалить бы его! И как только в семье терпят?

– Смотрите, что он сделал с конем?

Гром тем временем все никак не мог успокоиться. Кося налитым глазом, метался по загону, обдирал бока, затаптывал овес. Даг беспомощно оглядывался, но как назло никто из родичей его не слышал и не видел. Начался очередной поединок, зрителей всецело поглотило зрелище.

– Любое волшебство запрещено! – расталкивая народ, в круг ворвался пузатый помощник распорядителя. Скорее всего, его никто не назначал на должность, но парню очень хотелось показать свою значимость. – Кто здесь творит чары? Мигом вздернем!

– Вот он! Этот!

– Видали, что у него на голове? Говорят, волк пометил… Да уж, это верно. Не просто волк, а тот самый…

– Неужели тот самый? Ах, какая напасть на нас!

Даг испуганно озирался. Ему словно ударили мелким камешком в затылок. Он повернулся, почесал голову. Конечно, никаких камней. Позади толпилась куча народу, но никто не кидался в него. Однако что-то неприятное там было.

Кто-то смотрел на него из вечернего полумрака. Но не Харек Меняла, не домочадцы Грима и даже не разъяренные владельцы Грома. Ощущение чужого взгляда навалилось и пропало. Зато к нему тянулись скрюченные руки, пьяные недобрые глаза смотрели с угрозой. Эти люди всерьез поверили, что он подсыпал коню отравы!

Гунхильда Насмешница так и не появилась. То ли не поверила своим взбалмошным дочкам, то ли ее занимали более важные дела. Вместо Гунхильды прибежали двое ее слуг и схватили Дага за руки. Мальчик уперся изо всех сил. Он зацепился ногой за жердину, извернулся и прокусил одному из холопов руку. Тот взвыл, схватился за окровавленное запястье. Его товарищ отвесил Дагу такую оплеуху, что мальчишка отлетел шага на три и стукнулся затылком о забор. Из глаз у парнишки посыпались искры.

– Что, вздумал портить нашего коня? – Воняя луком, над ним навис небритый лохматый конюх. Он снова схватил Дага за шиворот, но не слишком ловко. Мальчишка извернулся и, что было силы лягнул врага между ног.

Конюх заорал от боли, присел, но тут же занес кулак для удара. При виде стремительно приближающейся смерти мальчик вздохнул и закрыл глаза. Однако волосатый кулак не достиг его лица. Рука, державшая за шиворот, разжалась.

– Ты, сын протухшего бобра, смеешь драться с детьми? – спросил хриплый, очень спокойный и оттого – еще более страшный голос.

Даг приоткрыл левый глаз. Конюх стоял растопырив руки, с него градом катился пот. В горло обидчику упиралось острие меча. Это был тот самый загадочный незнакомец с когтем на груди! Он явился не один. Двое его приятелей, небрежно вращая мечами, расчищали вокруг пространство. Озверевшая толпа крестьян молча расступалась. Кто-то в задних рядах пытался ворчать, но за оружие не хватались. Выпивохи словно чувствовали, что бороться против этой силы бесполезно.

Темноволосый мужчина с костяным гребнем в волосах скосил глаза на Дага:

– Ты можешь встать? Или он сломал тебе кость? – Незнакомец повернулся к конюху Гунхильды. – Если ты, слизняк, сломал ребенку кость, клянусь, я сделаю тебя калекой!

Даг вскочил на ноги, показывая, что цел, и не надо ради него никого калечить. Темноволосый смуглый незнакомец говорил не так, как отец и другие люди с фермы. Даг не мог этого объяснить, но что-то в речи выдавало чужака. Кроме того, приятель его неожиданного заступника быстро произнес несколько слов на языке, показавшемся Дагу смутно знакомым. Этот парень тоже носил неброский синий плащ и небрежно вращал мечом непривычной формы – слишком широким и слегка изогнутым.

Наседавшие хускарлы и слуги шипели, как рассерженные кошки. Многие опомнились от первого испуга и схватились за ножи. С места состязаний коней доносился рев зрителей. Северяне и их друзья были слишком увлечены, чтобы вспомнить о пропавшем ребенке.

– А ну, все назад! – властно приказал человек с когтем.

– Кто посмел обнажить оружие на празднике? – Сверкая начищенной медной бляхой на груди, толпу раздвигал стражник. – Эй, ты, убери меч!

Воспользовавшись моментом, конюх Гунхильды зайцем отпрыгнул назад. Откуда ни возьмись в его руках тоже оказался скрамасакс. Парень заржал и сделал несколько резких замахов. Человек с когтем не шелохнулся. Секунду спустя на троицу отважных заступников бросились со всех сторон.

Даг снова зажмурился. Совсем близко взлетели комья земли, нога в тяжелом сапоге из коровьей кожи едва не раздавила ему голову. Толпа нахлынула – и вдруг так стремительно разлетелась в стороны, будто разбился горшок с супом и забрызгал все вокруг. Трое чужаков сражались слаженно, с удивительной гибкостью и грацией. Они точно стали одним шестируким человеком. Мигом соединившись спинами, расчистили вокруг себя пространство, ухитрившись при этом никого не убить. Меч смуглолицего просвистел на уровне шеи ближайшего нападавшего и перерезал ему завязки плаща. Меч второго чужака распорол двоим куртки поперек живота. Те схватились за животы, боевой задор их моментально покинул. Третий ударил по ногам, порезал кому-то колени.

Следующий удар троица нанесла тоже одновременно, и опять полетели в стороны ошметки тряпок, ножи и палки. Даг застыл на четвереньках, раскрыв рот от изумления. Нападавшие попятились. Стражник растерянно переминался с ноги на ногу, не решаясь один вступить в бой.

– Это ты следил за мной в Бирке? – нахмурился воин. Глаза у него оказались серые и совсем не страшные. Но Даг сразу почувствовал – соврешь этому человеку, и не поздоровится!

Мальчик сглотнул. Вместо ответа он полез за пазуху и достал свой амулет. Воцарилось молчание. Даже разгоряченные медом хускарлы не вмешивались в беседу.

– Парень, откуда у тебя это? – Не прикасаясь к Дагу, незнакомец в плаще опустился на колено, указал пальцем ему на шею. – Покажи мне с другой стороны.

Незнакомец несколько мгновений разглядывал коготь, затем спросил что-то на том же непонятном, но почему-то удивительно знакомом языке. Даг помотал головой, показывая, что не понимает.

– Откуда он у тебя?

– Это мое… это коготь дракона. Это…

– Это не коготь дракона, – перебил спаситель.

Внезапно он молнией развернулся на пятке, меч сверкнул, что-то звякнуло, взвизгнула женщина. Не успел Даг и глазом моргнуть, как все произошло. Обладатель когтя выбил из рук пьяного конюха длинный нож. Тот отступил назад, затем развернулся, перемахнул через загородку загона и убежал.

– Это не коготь дракона, – повторил незнакомец. – Это оберег, который моя…

Тут на него снова напали сзади. Здоровенный косоглазый детина с дубиной наперевес вырвался из группы приятелей. Они подбадривали его пьяными возгласами. Дубина Дагу совсем не понравилась. На треть она была окована железом и утыкана шипами. Никакой меч против такого оружия не смог бы выдержать.

Косоглазый ударил дважды, наотмашь, как рубят дрова. Оба раза он промахнулся. Приятели человека с когтем снова собрались в круг, обороняя тылы. В узком проходе между загонами к ним никто не мог подступиться.

Человек в синем плаще дважды стремительно перекатился из стороны в сторону, словно перетек с места на место. Дубина оставила глубокие дыры в мягкой земле. Косоглазый издал боевой клич и замахнулся в третий раз. Чужак прыгнул навстречу врагу и почти сразу, в полете, сменил направление. Как ему это удалось, Даг так и не понял. Меч плоской стороной лизнул косоглазого в щеку, из длинной раны хлынула кровь.

Пока шипастая дубина опускалась, меч прочертил сверкающий полукруг и угодил куда-то под колено. Косоглазый охнул, нога его неестественно подогнулась. Из лодыжки торчал осколок кости.

– Бей их! Копья сюда!

– Вяжи их! Это наемники из Йомса!

Стражник выругался и убежал за подмогой. Вокруг, в тесных загонах, грызли ясли и нетерпеливо ржали жеребцы. Гудели рожки, распорядитель выкрикивал клички коней. Зрители вопили так, что Дагу даже не было слышно собственного голоса. Мальчик внезапно понял, что, если неожиданный спаситель его бросит, кричать будет бесполезно – все равно никто не услышит!

– Стража! Позовите людей лагмана! – орал кто-то.

– А ну, прочь с дороги, – расшвыривая любопытных плечами, к месту событий подоспел Олав Северянин. Ему заступили дорогу трое дружинников ландрмана. Они выразительно положили ладони на рукояти мечей и, ухмыляясь, стали надвигаться на кузнеца.

Даг вскочил на ноги, кинулся к отцу. Он хотел рассказать о своем удивительном знакомстве, но… человек с когтем затерялся в толпе. Двое его приятелей тоже исчезли. Они словно растворились.

– Что такое? Кто тебя бил? – набросился Олав.

– Отец, у него тоже…

– У кого? Кто тебя обидел?

– Это кузнец… Северянин… – прошелестело в толпе. – Эй, Северянин, это твой сын?

Глашатай тем временем выкрикнул новую пару бойцов. Многие из тех, кто собирался обвинять Дага, позабыли о нем и ринулись к арене. Однако остались конюхи, погонщики и прочая челядь. Косоглазого с перебитой ногой утащили дружки. На поле боя осталась его жуткая дубина.

– Папа, они хотят меня схватить? – Даг невольно отшатнулся, когда грязная лапа дренга с крючковатыми ногтями потянулась к нему.

Олав скрипнул зубами, одним движением выхватил из рук погонщика кнут, хлестко стегнул стражников по рукам, по ногам. Раз, другой…

Те с воем отпрянули, схватились за мечи… и замерли. Напротив них стоял Сверкер и укоряюще покачивал головой. Стрелу он уже наложил и готовился оттянуть тетиву. Рядом со Сверкером, с луками в руках, выстроились хускарлы с фермы Северянина.

– Эй, верни кнут! – не слишком смело закричал стражник. – Кто тебе позволил бить конюхов? Это не твои работники. Их бить может только хозяин!

– Вот и передай своему хозяину, что его обнаглевшие псы тянулись к моему сыну, – рыкнул Северянин. – А если тебе не нравится, что свободный бонд ездит там, где хочет, – тогда слезай со своей кривой кобылы, мы с тобой поговорим иначе!

Люди Грима Большеухого язвительно захихикали. По знаку своего хозяина они тоже приблизились, держа оружие наготове. Толстый помощник лагмана ретировался. Враждебно настроенные крестьяне примолкли. Выходило так, что и здесь, в Бирке, никто не жаловал прислужников власти. Лица стражников налились кровью, они переглянулись и спрятали мечи. Люди Северянина опустили луки.

Даг хоть и не слышал мыслей толстого служаки, угадывал почти наверняка. Дружинник взвешивал, стоит ли им вязаться в драку с незнакомым бондом и его крепкими ландбу? Их всего шестеро, с добрым оружием, мальчишка не в счет, но кто знает?.. Кажется, с ними заодно вся семейка кожевенника Грима, а это – уже сила! Тем более – кто может заранее предугадать, не скрывается ли под скромным плащом викинг или, еще хуже – бьорсьерк?..

Сгорбленный кривоносый лагман подоспел как раз вовремя, спровадил своих опозорившихся бойцов.

– Никого мы не вздернем, – распорядился он. – Если будет установлено, что кто-то незаконно ворожил, этого человека мы отведем в город и посадим под замок…

– Это всего лишь ребенок, никакой он не колдун, – вступился за дрожащего Дага кожевенник Грим. – Я отвечаю за свои слова, лагман. Это всего лишь мальчик, и он мой гость. Он не умеет колдовать!

Очевидно, слова Большеухого Грима имели немалый вес в окрестностях Бирки. Лагман не стал спорить, горожане тоже притихли.

– Вам лучше сейчас уехать, – шепнула жена Большеухого на ухо кузнецу. – Уезжайте, пока эти дураки слушают моего мужа…

– Да, лучше мы поедем домой, – спохватился кузнец. – Спасибо тебе, хозяйка. Ты приняла нас, как родичей. Чем быстрее мы построим дом, тем скорее встретимся вновь, так ведь?

– Я пошлю с вами двоих проводников до переправы, – сказал Грим, когда Дага вырвали из круга любопытных и усадили на повозку. – Ты прав, Северянин. Здесь не слишком спокойно. Люди будут пить эль всю ночь, лучше вам ехать…

– Да, мы едем. Но Сверкер вернется за твоей дочерью, Грим. Жди его летом!

Когда колеса заскрипели по грязной дороге, Даг вспомнил! Человек с когтем говорил на языке, очень похожем на язык кривичей…

Глава двадцать третья

В ней семилетний Даг пробует мясо зубра, славный герой Сигурд убивает дракона, а Сверкер встречает соперника

Миновала еще одна зима. В канун Кукушкина месяца Свейн Волчья Пасть привез зубра. Было немножко смешно смотреть, как охотники шли на снегоступах, а снега уже почти не было. Совсем недалеко от усадьбы люди Свейна перевернули сани, сняли полозья, вместо них воткнули в петли оси с колесами. В горах весна уже журчала тысячей ручьев, с юга потянулись косяки птиц.

Ради неожиданного праздника мужчины побросали работу. В предвкушении обильного ужина многочисленное семейство и работники потянулись со скотных дворов и лесных делянок на ферму. Дага хозяин хутора уже не нес на плече, как прежде, место занял младший племянник. Его родила Снорри Северянину наложница из литовок. Но Даг был даже доволен – он стал почти что взрослым!

Закипело мясо в котле, женщины запели песню про грозного Игга, который спешит через горы на восьминогом коне Слейпнире. Слева от господина скачками летит черный волк, на правом плече у него сидит черный ворон… Звезды тоже пели вечерние песни, но они Дагу были едва слышны. Зато он слышал, как в очаге запылал огонь. Ночи стояли холодные, однако большая семья впервые собиралась поужинать на открытом воздухе.

…Ферма Северянина – самая большая в сюсле. Многие соседи-бонды завидуют его богатству. Три длинных низких дома стоят в окружении земляного вала. В одном живет сам Олав с младшим братом Сверкером и другими родичами, во втором – мать Олава с сестрами и прислугой, в третьем – Снорри Северянин, с женой, наложницами, детьми и работниками. Места у вытянутых очагов достаточно, поэтому здесь же ночуют свободные, отбившиеся от своих гнезд хускарлы и девушки-трелли, которых не годится отпускать в землянки. К жилым домам примыкают клети, амбары и теплые коровники. Снаружи стены домов похожи на покатые холмы – так много торфа накидали братья. К осени стены прорастают травой.

В пределах второго частокола раскинулись свободные выгулы, там же сбрасывают последние сосульки птичники, красильни, овчарни, баня и сеновалы. За границей хутора к югу чередуются наделы овса, ячменя и пшеницы. К западу, на расстоянии в полдня пути, поднимется осенью дикий колосняк на корм скотине, а на востоке, до самого озера, волнами горбятся пастбища. Дальше со всех сторон – дремучий лес, вскрытый кое-где редкими лезвиями дорог и холодными речками. Летом дороги зарастают, осенью растекаются непролазной жижей, зато зимой по накатанным колеям лихо несутся десятки саней, увешанных бубенцами. Овцы и козы Северянина вовсю гуляют на воле, мягкая зима щадит их, а вот коровы прячутся в толстостенных торфяных землянках с длинными извилистыми входами.

Трелли уже вывернули первый пласт жирной земли на месте сгоревшего леса. Путята играючи управляется с колесным плугом, с отвала сыплется пепел, под ним – ярко-черная земля, такой мало кто может похвалиться в Свеаланде. Фотий бредет сбоку от быков, погоняет их кнутом, следит, чтобы плуг не налетел на камень. Жадные дрозды, жаворонки и прочая птичья мелочь кружат стаями, ждут, когда человек кинет в землю первое зерно. Вечно недовольный Ульме гремит котлами в кожевенной мастерской. Другие трелли спозаранку уехали на дальние поля.

Когда Свейн привез зубра, Сверкер Северянин как раз укатил с мужиками на трех подводах копать торф. На сходе бондов было решено два года не трогать Черный лес, рубить только в горах, и каждому позволялось вывезти по восемь подвод бревен. Зато торф можно было брать без ограничений. Сверкер Северянин в этом году поторопился, земля еще не оттаяла. Но ему было отчего торопиться, он строил отдельный дом…

Даг уже знал, что самое интересное начнется скоро, через столько дней, сколько дважды пальцев на руках. Мама сказала, что, как только придет месяц Ягнят в Овчарнях, работать придется всем, даже самым маленьким. Девчонки пойдут на птичники, а мужчины будут заняты на стрижке овец. Затем ягнят предстоит клеймить, собирать в стада, и Снорри Северянин поведет пастухов на горные пастбища. Потому что своих выгонов бондам уже не хватает. Прадеду Олава еще хватало, тогда людей было меньше…

– Эй, почему у него опять кровь? – всплеснула руками Хильда, увидев лицо сына.

– Это же кровь, а не слезы! – рассмеялся Олав, в очередной раз уколов Дага бородой. – Слушай, мальчишка мне нравится! Эти пройдохи, сыновья пастуха, играли в викингов, но никому не хотелось оборонять столицу франков, и они посадили на стожок нашего Дага. Ха-ха-ха, вот была потеха! Они его усадили королем, но не сказали, что надо быстро сдаться! Даг так отлупил их палками, что у Бьорна заплыл глаз, а Торстайл побежал жаловаться мамочке. Даг проткнул ему щеку гвоздем, ха-ха-ха!

Снорри тоже засмеялся, сидя на повозке, набитой торфом.

– Брат, ты еще главного не знаешь, – заторопился Олав. – Сегодня твой племянник дрался сразу двумя мечами, которые ему подарил одноногий Горм.

– Двумя мечами владели редкие кейсары, – серьезно ответил Снорри, хотя все видели, что оружие вырезано из маленьких деревяшек.

– Вот так наш кейсар! – расцвела Хильда. – Такой никому спуску не даст…

Даг горделиво раздулся, заметив, что все его хвалят.

…По центру фермы вырыта яма, в ней пылает костер. Молодые родичи Олава выносят из дома громадный медный котел. В проушины котла продеты стальные прутья, чтобы удобнее нести вчетвером. Вокруг, повизгивая, крутятся собаки и две голодные свиньи, они тоже чуют запах свежанины. Мясо почти сварилось, осталось добавить травы и кинуть в котел распаренное зерно.

Лучший кусок относят к капищу. В центре двора, под навесом, сторожит покой семьи хмурый Тор, вырезанный из лучшего крепкого дуба. Хильда становится на колени, кладет мясо в чашу и обращает к хранителю очага три просьбы. Чтобы чума миновала их ферму. Чтобы не было падежа скота. Чтобы подлые враги издохли от укусов гадюк, не добравшись до Свеаланда.

Потом все кушают молча. Олав Северянин не любит, когда шумят и шалят за ужином. Это хорошо, мясо зубра обожают все. Редкий, но вкусный зверь. Тем более что последние дни приходилось питаться одной вареной треской. Треска хоть и жирная рыба, но всем уже надоела.

Затем Горм выносит дубовый ящик, смахивает с него пыль и достает завернутую в тряпки лиру. Лира – это чародейство, не хуже чем пляска огня. Семилетний Даг старается подобраться поближе. Одноногий Горм – он почти как настоящий скальд, его уважают и слушают все, даже силачи-кузнецы. Люди приходят с соседних хуторов, чтобы на закате послушать саги. Все затихают, когда Горм нараспев затягивает песню о славном Сигурде Вальсунге, а Дага прямо-таки начинает колотить дрожь.

– …Много лет дракон Фафнир не покидал свои сокровища, и вокруг его жилища на несколько дней пути не смел селиться ни один человек. Отважный Сигурд с гномом Регином долго пробирались сквозь заросли…

– Не страшно ли тебе схватиться с моим братом? – спросил гном на привале. – У него есть шлем моего отца.

– Страх можно внушить тому, кто уже боялся, – отвечал юноша. – Я уверен, как бы ни был силен и ужасен твой превратившийся брат, я его не испугаюсь…

– Его панцирь непробиваем для мечей, а изо рта брызжет смертельный яд!

– Мой меч Грам разрубит любой панцирь, а яд для потомка Вальсунга не опасен, – сказал Сигурд. – Так что не бойся, скоро мы захватим сокровища!..

Даг пробирается поближе к Горму, чтобы лучше слышать. Скальд все сильнее бьет по струнам, его голос то звенит в напряжении, изображая храброго героя, то гнусаво хрипит, когда надо показать подлого гнома.

– И вот они увидели логово дракона. Умный конь Сигурда по имени Грани сам остановился в лесу. Тогда Регин сказал герою:

– Здесь течет река. К ней Фафнир ходит на водопой. Ты можешь вырыть яму посреди тропы, где мой брат тащит свой толстый живот. Когда он проползет над тобой, ударь его снизу мечом.

– Так я и сделаю, – обрадовался Вальсунг… Горм отрывается от инструмента, чтобы влить в себя еще порцию медовухи.

– Нельзя туда Сигурду! – хочет крикнуть Даг. – Нельзя под брюхо дракона! Он там потонет в крови!

Ох, как трудно сдержаться, чтобы не подсказать наивному Вальсунгу! Ведь Дагу наверняка известно, что хитрый гном готовит юноше погибель. Даг прямо-таки подпрыгивает на месте, пока Горм отдыхает.

…Дальше наступает самый интересный момент. Сигурду является одноглазый старец Гникар и раскрывает подлый замысел гнома. Он советует юноше вырыть не одну, а несколько ям, чтобы тот не утонул в крови дракона. Сигурд слушается совета и благополучно избегает смерти.

Вздох восхищения проносится по рядам слушателей, когда герой протыкает заколдованный панцирь, и огромный дракон валится на бок.

– Кто ты, смельчак, пронзивший мое сердце? – тоскливым голосом умирающего Фафнира вопрошает скальд.

– У меня нет ни роду, ни племени.

– Ты первый, кто не испугался моего шлема…

Дракон перед смертью стал советовать герою не брать сокровищ, над которыми тяготеет проклятие. Затем он умер, а коварный гном потребовал от Вальсунга виру за убийство старшего брата.

– Вынь сердце Фафнира, – схитрил Регин. – Зажарь его и отдай мне. Тогда ты расплатишься со мной.

Юноша послушался. Пока гном спал, он вынул сердце чудовища и стал его жарить. Но тут…

Скальд снова остановил повествование на самом остром моменте. Дагу так досадно, что честный и доверчивый Вальсунг снова может стать жертвой козней! Не первый раз Даг слушает сагу, но снова и снова волнуется – вдруг Сигурду не хватит ума, чтобы самому попробовать жареное сердце?

…В этом месте Горм всегда сильно ударяет ногтями по струнам лиры, чтобы слушателям было страшнее. Дагу тоже немножко страшно, но он не показывает вида. Потому что начинается самое захватывающее. Покушав драконьего сердца, герой Сигурд начинает понимать язык птиц. А птицы с ним заодно, они тут же открывают славному воину глаза на предательство карлика, они советуют ему самому забрать золото Фафнира, а Регину отрубить голову! Одним ударом Сигурд отрубил спящему гному голову. Затем он нагрузил своего верного коня тройным грузом золота и отправился на юг…

Слушатели прекращают жевать и подвывают от восторга, когда справедливость торжествует. Двоюродные братья Дага от избытка чувств колотят ножами по медному котлу. Они оба тоже хотят внимания. Оба прибыли на короткую побывку из новых семей, теперь их мать Гудрун хлопочет вокруг, одаривая близнецов теплом на полгода вперед.

– Ну хватит уже, в чем я буду варить вам мясо? – хохочет Хильда и отбирает у парней котел.

Ужин закончен, теперь взрослые будут беседовать.

В доме Олав и Хильда усаживаются в широкое двухместное кресло во главе стола. Напротив них, на другом конце длинного стола, возвышается такое же широкое гостевое кресло, укрытое медвежьей шкурой. Сегодня в нем отдыхает Свейн Волчья Пасть, брат Хильды, бывший викинг и удачливый купец. Он в добром настроении, и мальчишкам разрешено подержать его боевые топоры. На дяде Свейне мохнатый плащ из шерсти горных коз. На правом плече плащ заколот красивой серебряной пряжкой. Из такого же серебра топорик Тора, который дядя носит на шее. Свейн отрастил удивительно длинные волосы, почти как у женщин, и скрепляет их костяным гребнем.

Трое старших греются в креслах, прочие члены семьи устраиваются на корточках подле очага. Хильда передает гостю рог, доверху наполненный дорогим пивом. Свейн отодвигает в сторону усы и делает три больших глотка.

– Славный ячмень! – басом гудит он. – Олав, пойдешь со мной весной на промысел?..

Хильда костенеет. Младшей дочери и маленькому Дагу заметно ее напряжение, прочие смотрят в рот герою Свейну.

– Куда собираешься? – скучным голосом вопрошает Северянин. – Снова на фризов? На ломбардцев?

– Ну нет, – хохочет Волчья Пасть. Его смех тяжел, как плита в основании очага. – Есть дичь пожирнее, нагуляла бока. Кейсар Бризанта призывает вольных дружинников. Он ведет сразу две войны на южных морях…

Хильда невольно смотрит вверх. Под притолокой, в дорогих кожаных ножнах, висят боевые мечи ее мужа – «рубака» и «костолом». И мечи, и секира давно не пробовали человеческой крови. Последним был поход на франков, после которого Олав купил рабов и вторую ферму. Неужели братец снова соблазнит мужа пьяной дракой?..

Даг смотрит на мать. Он никак не может понять, отчего Хильда не рада предстоящему викингу. Ведь это так здорово! Как только он немного подрастет, дядя Свейн непременно возьмет его с собой!..

– Кто поведет? – небрежно кидает Олав.

– Младший Эйрик, у него двадцать кораблей. Я тебе точно говорю, брат, – надо поспешить! Кусок такой жирный, как никогда. Кейсар за службу насыпает серебра до тех пор, пока борта не зачерпнут воду!

– Говорят, в болотах за Ласточкиным бродом нашли руду, – степенно отвечает глава рода. – Я послал туда Роальда с двумя телегами. Если это окажется правдой, не придется тратить месяц на дорогу к старым болотам. Тогда мы… может быть. Я подумаю.

– Это хорошо… – Дядя Свейн жмурится, как сонный кот. – Подумай, подумай…

Мальчишки замирают, прислушиваясь к каждому слову. Каждый из парней отдал бы все что угодно за право отправиться по рекам Гардара в далекую Византию! Особенно волнуется Даг. Ведь у него одного в семье есть настоящий коготь с письменами Гардара! Ни у кого нет, а у него – есть. Вдруг там, в неведомых землях, найдутся его братья или сестры?..

– Олав, я видел у тебя под навесом очень странные мечи. Слишком длинные… – произносит Свейн после второго выпитого рога. – Кто заказал такое оружие?

– Мечи длиной почти в три локтя, – довольно кивает кузнец. – Их заказал хавдинг Торвальд для своего хирда. Его парни привезли от франков новую породу коней. Это настоящие великаны, четыре локтя в холке. Чтобы с такого коня рубить пешего, нужен длинный меч.

Слуги подбрасывают в очаг березовые чурбаны. Вдоль всего дома, по центру зала прорыта канава и облицована камнем. Наклонная плита торчит из огня в дальнем углу. Когда она раскаляется, женщины пекут на ней лепешки. В таком надежном очаге дрова горят всю ночь, до самого утра. Дым завивается кольцами и выползает в потолочную дыру, точно волшебный змей.

– Да, это верно… – Свейн Волчья Пасть щурится на огонь. Огонь любят все, особенно когда зима еще дышит в спину. – Но разве хавдинг Торвальд собирается посадить дружину на коней? Очень глупо. Их не выдержит ни один драккар!

Опытные викинги посмеиваются. Пылает жир в светильниках, языки огня играют на толстых столбах, подпирающих потолок. Женщины сучат шерсть, готовят станки. В хозяйстве у Хильды – три пристенных станка, доставшихся еще от бабки, и один новенький, необычный, похожий на наклоненный стол. Этот станок Олав приобрел для жены в Бирке, купил у исландца. На новом станке ткань получается плотнее и мягче, но девушки пока боятся, никак не освоят хитрую механику. Хильда подгоняет бестолковых родственниц. Старушки, мать Олава и тетки, тихо напевают, натягивают нити основы, проводят меж: нитей уток, подбивают его китовым мечом. Нити скользят, образуя первую полосу серой суровой саржи. К середине вечера на каждом станке будет готово по вадамалу ткани. Один такой отрез стоит унцию серебра, очень удобно платить на рынке. Стучат станки, ворочаются клубки, шерсть превращается в ровное красивое сукно.

Мужчины тем временем садятся на корточки, расставляют костяные фигурки на досках. Собираются играть в «лисицу и гусей». Самые младшие девчонки забираются на колени к кузнецу. Олав дарит каждой по оленю, вырезанному из мыльного камня. Даг сидит рядом с отцом, на ворохе куньих мехов, ему поручено держать в шапке лишних костяных «гусей», которых загрызла костяная «лисица».

– Смотри-ка, ведь это мой найденыш! – Свейн Волчья Пасть внезапно замечает Дага. – Каждый раз я вначале узнаю его по метке на макушке. Но… не может быть! Он не мог так вырасти за год. Ведь меня опять не было год?

– Да, это наш Даг, – довольно мурлычет Хильда. – Он растет очень быстро! Ему уже семь, если считать, что ты нашел его годовалым.

– Он вырастет героем, – Олав допивает пиво. – Ты же знаешь наш Черный лес, никто туда не суется. А этот маленький любимец Вавуда собирает чернику и возвращается, и ни разу не заплутал! А еще он нашел в лесу три моих капкана и беглых висельников, – Олав подзывает сына, поднимает тому необычно жесткие, темные волосы, рассматривает метку. – Малыш порой странный, но мы его любим. Его все любят. Даже самые злые псы его не трогают.

– Наш Путята обучает его ужасному языку словенов, они теперь вдвоем болтают и даже песни поют, – улыбается младший кузнец. – Мы спросили трелля, о чем песня, которую распевает малыш. Оказалось, там о каком-то Иване, сыне Быка, который дрался на мосту с семиголовым чудищем…

– Олав, ты полюбил чужака? – ухмыляется охотник, но тут же вздрагивает. Глаза найденыша буравят его, как два железных гвоздя. – Брат мой, он смотрит как взрослый волк. И вырос за год на целую ладонь!

– Он не только смотрит как волк, – говорит польщенный отец. – Он играет с привязанным волком, единственный из всех нас!

– Я не чужак! – вспыхивает маленький Даг. – Я не чужак, я – Даг Северянин.

Он хочет сказать в ответ еще что-то резкое, но тут распахивается дверь, и вваливается уставший Сверкер Северянин. Слышно, как во дворе холопы начинают разгружать торф. Но Сверкер им не помогает, он выглядит точно живой мертвец. Присаживается к огню, греет дрожащие руки. Он едва кивнул родичам.

– Что случилось? – Когда Олав обращается к младшему братишке, он почти всегда ласков. Его разделяет с младшим братом четырнадцать лет, огромный кусок жизни.

– Я встретил в лесу Рагнара Пустой Живот.

– Он напал на тебя? Угрожал тебе? – Олав моментально каменеет. В доме все стихают, когда в старшем кузнеце вскипает злость.

– Он будто ждал меня. С ним были восемь человек. Он сказал, чтобы я не вздумал соваться к Туве, дочери Большеухого… – Сверкер произносит слова медленно, словно смакует собственное унижение. – Он сказал, что… что мне надо искать девчонку на своем озере. Иначе он меня зарубит.

– А что ты ответил?

– Я ответил, что он – вор.

– Что сделал он?

– Он засмеялся. Он сказал, что вор – это я. Потому что хочу отнять его невесту.

Воцаряется молчание, густое, как холодная сосновая смола. Херсир Свейн и бонд Олав долго смотрят друг на друга. Дага начинает слегка потряхивать.

– Что сказал ты?

– Я сказал, что не отступлюсь. Тогда Рагнар сказал, что прирежет меня, а дом сожжет.

Глава двадцать четвертая

В ней Даг работает обеими руками и учится падать на спину

Какое-то время жизнь на ферме шла своим чередом. Подростков раздавали соседям и дальним родственникам, чтобы привыкли существовать вне семьи и заодно – обзавелись приемными родителями. Сыновья Снорри Северянина, Торкиль и Сигурд, давно обучалисьремеслам в чужих домах и оба не стремились к воинской славе. Но Даг пока оставался дома. Олав не мог придумать, к какому делу пристроить сына. Маленькому Северянину теперь доставалось не только взрослое место за обеденным столом, но и солидные задания по хозяйству. После ежедневной работы на скотном дворе и в кузнице Даг исправно посещал вечерние занятия одноногого Горма. Несмотря на юный возраст, он считался одним из лучших учеников.

– Ударить мечом может всякий глупец! – сказал однажды Горм, после того как мальчики успешно по-наставляли друг другу синяков. – Теперь мы будем учиться не только бить, но уклоняться от ударов! Завтра приходите без своих палок и щитов.

– Как это – без палок? – Мальчишки изумленно переглянулись. – Как можно драться без мечей и щитов? Разве мы учимся драться как медведи, одними лапами?

Наутро Горм Одноногий заставил всех лечь на спину. Он объявил, что ужинать отпустит только того, кто успеет вскочить без помощи рук и в прыжке отбить его удар. Дагу задание показалось вначале очень легким. Гораздо легче, чем, к примеру, пробежать по воткнутым в землю деревянным брусочкам или уклоняться от летящих камней…

Однако никто из семерых мальчишек справиться не сумел. Либо вставали слишком медленно, опираясь на кисть или на локоть. Либо вскакивали быстро, но для этого раскачивались, задирая ноги к небу. Горм становился напротив каждого, замахивался рукой, ногой или палкой и наносил удар по лежащему.

– Уклоняйся влево! – надрывался он. – Не перекатывайся дальше одного раза! Если у меня меч, я тебя разрублю! Ты можешь перекатиться только раз, а затем толкайся пятками и спиной! Спиной толкайся!..

Мальчишки хохотали друг над другом и подшучивали, пока не скрылось солнце. Смех постепенно стих, когда стало ясно, что ужинать их не отпустят. Их теперь было семеро, а по окончании сева отцы привели с соседних ферм еще двоих, конопатых братьев из клана Жаворонка. Именно они, конопатые, и спасли положение. Они первыми научились вскакивать на ноги из лежачего положения. Горм смилостивился и распустил уставший отряд.

Дага теперь никто не задевал, как прежде. Даже старшие мальчишки признали его редкое умение управляться сразу с двумя копьями и двумя мечами. И пусть эти копья пока были легкими и не летали далеко, зато – невероятно точно и слаженно попадали в цель.

– Покажи, как ты это делаешь, – уважительно просили толстощекий Вагн, и крепыш Аки, и даже хмурые задиристые близнецы.

Даг не отказывал в помощи, но растолковать ребятам, как ему удаются приемы, не мог. Он просто повторял слова одноногого Горма:

– Не думай, куда полетит… это как твои руки. Кидай вперед руки, смотри на цель…

– Если не думать, как же кидать? – вздыхал Рольф. Одно копье он кидал лучше всех, почти как взрослый. Но два – безнадежно разлетались в разные стороны. – Даг, я всегда думаю, когда дерусь. Ведь Горм сам твердит, что надо думать – и куда ветер дует, и как ногу ставить, чтобы не скользко…

– Хорошо… – Даг ненадолго задумался, а затем всех рассмешил. – Тогда думай, что это рожа врага! Я про каждую мишень так думаю!

Мальчишки посмеивались, но улучшить результаты Дага никто пока не мог. Младший из Северян всякую свободную минуту вращал в руках железные брусочки, а по вечерам до изнеможения метал в цель легкие сулицы, которые ему подобрал Горм. А сам одноногий наставник не знал усталости.

– Лежебоки, лентяи, запечники! – надрывался Горм. – Ульф, вставай! Аки, вставай!

Парни снова и снова вскакивали, но палка настигала их прежде, чем они успевали отбежать на безопасное расстояние. Тогда учитель решил снова показать пример.

– Ты лежишь, враг бьет тебя! – Горм, кряхтя, улегся на ворох еловых лап. – Эй, Рольф, а ну, копьем!

Рольф не сразу ткнул наставника затупленным концом копья. Вначале он намотал кругов и петель, сделал несколько обманных перебросок, кружа вокруг лежащей «жертвы», затем изогнулся в стремительном броске, но… как всегда опоздал.

Одноногий успел перекатиться, толкнулся одновременно затылком и пятками, разогнулся в воздухе и перехватил копье левой рукой. Казалось, все произошло одновременно, в таком темпе действовал старик. Рассевшиеся на крыше овчарни девчонки засвистели и захлопали в ладоши, когда Горм снова упал, но уже не на спину, а как бы на бок, подсекая здоровой ногой обе ноги Рольфа. При этом он ухитрился вырвать у мальчика копье и поменялся с недавно вооруженным врагом местами. Мальчишки тоже восхищенно засвистели.

– Запомнили? – Горм хмуро оглядел своих юных подопечных. – Упасть на спину – не значит проиграть! А ну, встали в пары, живее. Аки, Даг, Роальд, – на землю, отбивать удар! Все делаем медленно… Медленно, я сказал! Чтобы я все видел.

Против Дага поставили вначале неповоротливого Вагна, затем шустрого драчуна Аки. Лежа на спине, Северянин разглядывал более крепкого соперника, к тому же вооруженного копьем, и ощущал себя практически беззащитным. Вагн ухмыльнулся, раз пять перебросил палку из руки в руку…

Даг сразу понял, что вскочить со спины на ноги, как велел учитель, у него не выйдет. Но покорно лежать и получать тычки от нахального Вагна ему вовсе не улыбалось. Он постарался угадать, куда наметит удар сын хускарла. Вагн, конечно же, старался попасть либо в пах, либо в голову и не утруждал себя обманными маневрами.

Когда тупое копье пошло вниз, Даг перекатился в сторону и одновременно сделал кувырок назад, сразу вскочив на ноги. Вагн слишком сильно подался вперед, ткнул копьем в землю, ткнул еще раз, снова промазал, но тут…

Даг подпрыгнул и обеими ногами вскочил на древко, застрявшее в опавшей листве. При этом он швырнул сопернику в лицо пригоршню листьев и опилок. Вагн заморгал, не выдержал тяжести и от неожиданности выпустил копье из рук. Даг соскочил на землю и, в свою очередь, подхватил оружие соперника. В следующую секунду Вагн получил ощутимый укол в живот.

– Так нечестно! – заорал осрамившийся соперник Дага. – Тебе велели вскакивать вперед, а не катиться назад! Так нечестно, он кинул в меня листьями!

– Вагн, сядь, ты проиграл! – Горм отвесил крикуну звучный подзатыльник. – И запомните все – в бою хороши любые средства, чтобы одолеть врага. Кто будет выбирать для вас честный удар? Даг поступил так, как умел, чтобы уклониться от копья. Разве я когда-то вам говорил, что нельзя кувыркаться назад? А ну, живо, встали снова в пары!..

Несколько дней подряд парни поочередно валились на землю и приучались вскакивать. У Дага болели бока, щеки, локти, колени… болело все, куда доставала палка учителя. А старшие подростки добавляли по вечерам страху, рассказывали, как учит своих взрослых людей Свейн Волчья Пасть.

– В усадьбе у Свейна дерутся на бревне, – делились парни. – Бревно намыливают, ты стоишь на нем босиком. В одной руке у тебя мешок с песком, в другой – меч. Надо уклоняться от меча, а еще бить врага мешком. Как только научишься стоять на бревне крепко – против тебя выставляют двоих…

– Это точно, Свейн Волчья Пасть не берет в свой фелаг слабаков, – подмигнул другой безусый дренг. – Свейн берет только тех, кто не боится шрамов. Наш херсир хоть и торгует, а всегда готов к лихой драке…

– Ага, а еще у него есть кормчий, Ульме Лишний Зуб, вот кто настоящий зверь! Он половину парней, кто пришел наниматься, прогнал назад к мамочкам. Он крутит кнут с грузилом на конце и заставляет нас через него прыгать!..

– А еще водит на верфь, там строят драккары. Они стоят не вплотную на козлах, между ними шагов по пять, а где и по десять! И Ульме заставляет прыгать с одного борта на другой. Только внизу не вода, а твердая земля. Как хочешь – так и летай!

– А сам херсир Свейн поставил на дворе гончарный круг, – перебил очередной рассказчик. – К тому кругу приладили сосну с острыми ветками и раскручивают круг канатом. А тебя ставят рядом с той сосной, и, уж как хочешь, так и вертись! Зазеваешься – мигом башку дубиной оторвет или колени переломает. Так херсиру того мало, он еще и копьем норовит достать…

Даг ахал и вздыхал вместе с остальными мальчиками. В такие минуты он втайне ненавидел свое сытое размеренное существование на отцовской ферме. Разве мог Даг представить, что не пройдет и года, и он будет со слезами вспоминать эту жизнь как самое счастливое время?!

Всю последнюю неделю он помогал взрослым рыть водоотводные канавы между полями, а после обеда отец приказал выгребать отработанную породу из кузничных печей. Однако, несмотря на гудящую спину, Даг упрямо отправлялся к Горму Одноногому и постигал непростое искусство схватки.

На следующий день, и через неделю, и через две – история повторялась. Солнце пряталось за дальним лесом, от шестов с конскими черепами тянулись длинные тени, но Горм не отпускал мальчишек на ужин, пока они не заканчивали отработку очередной хитрой уловки. Учились вскакивать лежа на боку и на животе, учились поджимать ноги и сразу перепрыгивать через протянутую веревку. Учились метать копье сидя и отбиваться стоя на коленях. По-прежнему тяжелее всего давались уходы от ударов в положении лежа.

– …Сегодня я покажу вам, как правильно вывернуть врагу руку, – начал Горм очередное вечернее занятие. – Вы все думаете, что вывернуть руку легко, но враг успеет трижды зарезать каждого из вас. Рольф, иди сюда, бей меня сверху!

Ни с первого, ни с пятого раза мальчишки не успели понять, как так ловко рука Рольфа оказалась завернутой за спину, а сам он свалился на колени и взвыл от боли.

– Это называется «паучий хват», – сказал Горм, отпустив подростка. – Похожих хватов много. Я научу вас выкручивать руку во всех трех суставах. Только, когда вы научитесь, не ожидайте, что все трудное закончится. Самое трудное впереди! Мы будем учиться выкручивать руку с оружием!

Выкрутить руку с ножом оказалось чрезвычайно сложно. Дагу просто-напросто не хватало массы, чтобы как следует навалиться на соперника или повиснуть на нем, заставляя согнуться. У прочих мальчиков дело шло не лучше, но Дага чужие провалы не радовали. Он твердо сказал себе, что всюду, в любом соревновании, станет первым…

– Теперь мы научимся правильно делать «ямы» и «порожки», – объявил Горм после летнего солнцестояния.

Поняв, что старый учитель имеет в виду всего лишь обычные подножки, многие ребята махнули рукой. Они и так в драках давно пользовались этой привычной хитростью. Кроме Дага, только конопатые близнецы с соседской фермы отнеслись к новым приемам серьезно. Оказалось, что Горм как всегда прячет несколько обманных трюков про запас.

– Назад врага не кинешь, пока сам не начнешь валиться на сторону, – поучал он Дага и в сотый раз показывал, как следует падать самому. – Проследи, как мельник таскает мешки с мукой, его сворачивает набок. Потому что мешок тяжелый… Эй, Аки, нечего зубы скалить, иди сюда!

Аки покраснел, но немедленно вскочил на ноги. Горм приказал подростку стоять прямо и медленно опустил ему на плечо заготовленный мешок с песком. Аки скривился, нагнулся в сторону, но устоял под грузом.

– Видели все? – Горм оглядел сидевших в круге мальчиков. – А теперь смотрите внимательно!

Он с натугой снял с плеча Аки тяжелый мешок, подержал на весу и снова бросил ему на плечо, но – уже с размаху! Несчастный мальчишка крякнул и свалился. Затем кое-как сел, потирая онемевшую руку, едва сдерживая стон.

– Так мы должны правильно делать подножку! – поднял палец Горм. – Будете висеть на враге – он не упадет, а только рассвирепеет и прикончит вас. Ударите точно и быстро, всем весом – тогда сможете повалить самого сильного и толстого!

Старшие мальчики посмеивались и рассуждали о преимуществах доброй секиры перед всеми этими ненужными хитростями. Младший Северянин никогда не смеялся, все упражнения он выполнял нарочито серьезно. Он верно уловил момент, в который следует начать собственное падение, чтобы увлечь за собой врага. Задняя подножка далась ему так хорошо, что Даг стал без напряжения опрокидывать ребят старше себя. В дальнейшем как-то незаметно Горм стал звать Дага всякий раз, когда следовало показать новый прием или захват.

– Ты доволен им? – с деланым безразличием поинтересовался у скальда Олав.

– Ему не приходится ничего вдалбливать дважды, как этим пустобрехам, – покивал Горм на других мальчишек. – Я добьюсь, что всякий из твоих работников будет крепко держать меч и сумеет постоять за себя. Но настоящим воином может стать только этот парень с когтем на шее…

Особенно Дагу понравилось, когда Горм затеял самое интересное – броски. Ни отец, ни его младшие братья профессионально не дрались, да и заезжие дружинники предпочитали махать мечами, а не голыми руками. Перед тем как впервые показать ученикам «мельницу», Горм сказал следующее:

– Десятка два моих близких товарищей отправились в Вальхаллу оттого, что не умели биться в кулачном бою. Они храбро сражались, пока в руках у них звенело железо, но как только они лишались железа, так сразу гибли. Или сдавались врагу. Так погибли многие из моего первого хирда… мы тогда славно пощипали жирных монашек… Ах, вы же еще не знаете, кто такие монашки? Ха-ха-ха! Это такие глупые наседки, которые считают себя невестами христианского бога. У них обычно есть деньжата и полные погреба жратвы. Да и сами невесты порой ничего, ха-ха! А ну, кончай зубы скалить, мигом выбью! Так о чем я говорил?

– Твои товарищи погибли в битве с монашками? – предположил Даг.

– Ну уж нет, – отмахнулся скальд. – Дело было в землях южных франков. Мы приплыли по широкой реке. Мы взяли из их обители все, что могли унести, подожгли конюшни и трапезную и возвращались к нашим драккарам. Никого рядом не было. Наш херсир тогда сказал, что мы заночуем на речном острове. И тут, когда мы ужинали, на нас напали крестьяне под водительством местного графа. Они прятались в болотах. Ночью они переплыли реку, напали, и им сопутствовал успех, поскольку многие из нас спали без оружия. Выжили те, кто умел драться в плотном строю без железа. Франки тоже дрались с одними ножами, они ведь отправились на остров вплавь. Из нашей дружины выжили семеро, мы умели делать то, что я вам сейчас покажу…

В наступившей уважительной тишине Горм вызвал Дага и двоих новеньких мальчишек, сыновей холопов. В течение следующего часа Дагу пришлось особенно несладко, потому что оба соперника оказались значительно толще и выше его. Дага выручала потрясающая гибкость и выносливость, приобретенная в кузнице. Ведь он давным-давно приучался неподвижно удерживать в руках тяжелые заготовки! Боковую «мельницу» он усвоил молниеносно, хуже дались броски с захватами ноги и удушение локтем. Дагу хватало сил удерживать и душить своих приятелей, но недоставало массы тела, чтобы свалить их на землю. Противники кидались на него поочередно, а Горм наблюдал и командовал, какой из бросков следует провести. Старый вояка будто задался целью измотать юного Северянина до полной потери дыхания.

Но стоило поменять партнеров местами, как найденыш снова принялся за старое. Горм не успевал выслушивать жалобы и обвинения в адрес Дага. То он, вместо того чтобы правильно кидать соперника через себя, ударил того ногой в пах и «добил» ножом! То так уперся одному бедняге ладонью в подбородок, что тот прокусил себе щеку. То сам придумал прием, который Горм только-только собирался показать, – подбежал к сопернику, присел, просунул голову тому между ног и потащил за собой, падая на спину…

– Горм, он тебя не слушается, – злились мальчишки.

– Зато он будет жив, – посмеивался старый викинг. – Кто хочет выжить в сражении, не слушает советов…

Глава двадцать пятая

В нем Даг строит дом, слушает лекцию о политическом положении и круто меняет жизненные планы

Дом для Сверкера Северянина поднимали всей семьей, вдобавок наняли троих каменщиков у соседа. Хотя разного камня вокруг полно, мало кто из бондов строит жилище с таким прилежанием. Но младший из кузнецов вознамерился удивить весь херад. Вначале вбили угловые вертикальные столбы, затем принялись возводить стены из кусков обтесанного гранита. За первой стенкой высыпали землю и снова обкладывали камнями. Снаружи, с северной стороны, привалили стену целой горой земли, чтобы удержать зимние ветра. Крышу, поверх перекрытий, тоже предстояло обложить кусками торфа.

Ко второму месяцу строительства Даг уже знал, как будет выглядеть дом, и смог бы сам построить такой же. Ну или почти такой же! Внутри Сверкер планировал одну длинную комнату, как в доме у старшего брата. Крышу над ней должны будут держать шестнадцать крепких столбов. А сбоку от главной залы перегородками отделили кухню, кладовую и спальню для хозяина с хозяйкой. Прочим домочадцам, как заведено, полагалось спать на шерстяных коврах вокруг очага. Сверкер купил двоих трелли, мужчину и женщину, из разорившихся ландбу. Они занялись коровником и дополнительной овчарней. В этом году на семейном совете было решено не забивать ягнят, ведь за шерсть на ярмарках платили все больше…

Однажды вечером, когда мужчины и мальчишки отдыхали после трудового дня, из Черного леса выкатились телеги херсира Свейна. Всего три телеги, зато с дугообразными распорками по бортам, укрытые грубыми полотнищами. Фургоны заехали в пределы внешнего вала и остановились. Свейн приказал не распрягать, он сказал, что рано утром пустится в путь.

Мужчины обнялись, Сверкер пригласил родственника осмотреть новый дом.

– Еду в Упсалу, – поделился отважный купец. – Кое-что везу для самого конунга. Не могу долго у вас гостить. Мои корабли ждут на высокой волне.

– Где твои люди? Почему ездишь без своих дружинников? – укорила брата Хильда.

– Что ты везешь в Упсалу? – перебил Олав.

– А, ты заметил под холстиной! – усмехнулся Свейн. – Штука дивная, стреломет, привезли из самого Бризанта. Кидает стрелы на триста шагов, пробивает борт корабля. Хочу показать конунгу!

– Он слишком тяжелый. Какой силач сумеет его поднять?

– Его не надо носить, – Свейн похлопал по полированной деревянной станине. – Эти штуковины стоят на каменных стенах их крепостей, они намертво прибиты. И возле каждой суетятся по два солдата. Зато стрела пробивает насквозь троих, в любом доспехе!

У Дага от таких новостей перехватило дыхание. Вот это оружие! Вот бы ему такое, он стал бы самым сильным се-конунгом на море! Зато Сверкер и работники-хускарлы недоверчиво затрясли головами…

– Что слышно на юге? – спросил Олав, когда гостя усадили к огню.

– Синезубый Харальд строит новую крепость в Сконе, в ней смогут зимовать команды десяти драккаров, – Свейн роняет слова с неспешной важностью. Ведь пока Олав с братьями и многочисленной челядью зимовал, он сам еще раз обернулся с товаром и принял участие в двух добрых стычках. Он многое видит в мире, этот непоседа…

– Синезубый так боится кейсара Отто? – усмехается Олав.

– Конунг данов совсем спятил. Он строит третий вал, но впускает в Ютландию бродячих епископов. Я говорил с мастеровыми из Шлезвига. Они жалуются, но боятся сказать громко. Синезубый по всей стране заставляет креститься и сжигает делянки Одина. Он хочет всех крестить, но это не спасает от хищных зубов саксов. От одного епископа слышали такое – мол, кейсар Отто будет нападать на данов, пока они все не примут крест и не забудут наших богов.

– Я слышал, что епископы запрещают христианам покупать в холопы других христиан? – спрашивает Сверкер.

– А кого же тогда покупать? – изумляется Хильда.

– Они говорят так – можно покупать всех, кроме христиан. Все, кроме христиан, верят в неправильных богов, – объяснил Свейн Волчья Пасть. – Но самое страшное не это…

Родственники притихли. Даже новорожденный ребенок на груди младшей наложницы Снорри перестал плакать. Даг изо всех сил тянул шею, опасаясь пропустить самое главное.

– Страшно, что они запретили Вальхаллу, – медленно произносит херсир Свейн.

Некоторое время слышно, как капает медвежье сало со свечей. Известие слишком шокирующее и непонятное, чтобы сразу ответить.

– Свейн, для того ли мудрый Один девять дней висел на священном дереве, чтобы его запретил какой-то вшивый сакс? – фыркает Сверкер.

– Как это? – чешет в затылке Горм. – Как можно запретить обитель героев?

– Мастеровые из Шлезвига мне рассказали. У них в городе каждый день казнят по двадцать человек, тех, кто упорен в прежней вере, – делится Свейн. – У христиан нет Вальхаллы. Они не верят, что доблесть и отвага приманивают прекрасных валькирий. Они говорят, что надо любить врага. Надо всех любить, надо падать на землю под крестом, петь тихие песни и раздавать деньги нищим, тогда обретешь блаженство. Но это еще не все. Они говорят – нельзя иметь даже двух женщин, и после геройской гибели нельзя даже мечтать о ласках небесных дев…

– Это речи безумцев, – Олав обводит растерянным взором пораженных родичей. – Для чего любить врага, если его надо убивать? Любить надо братьев и жен, а не врагов!

– Это очень странно, – после долгой паузы произносит Снорри Северянин. – Если христианам нельзя убивать, почему они убивают? Если храбрость не нужна для Рагнарека, то… как трусы пойдут на великую битву?

На этот очевидный вопрос Свейн Волчья Пасть только пожимает плечами. Некоторое время все молчат, придавленные неслыханной глупостью датчан. Даг про себя повторяет все, что говорил дядя Свейн. За пределами усадьбы простирался громадный мир, полный опасностей и чудес. Скорее бы уже вырасти и отправиться в поход! Он непременно утрет нос всем этим наглым саксам, а заодно и прочим бестолковым народам!

– Это глупо, – выводит заключение Олав. – Одной рукой конунг Харальд собирает дангельд с жирных англов, другой рукой беспомощно отбивается от саксов и хочет, чтобы его люди приняли крест!

– Что верно, то верно! – соглашается херсир. – Английское серебро дается Харальду слишком легко, он скоро отучится держать меч. Англы – трусы, они платили раньше, будут платить и впредь, лишь бы их не трогали, хе-хе… Кстати, по слухам, у кейсара саксов Отто родился сын. На радостях он роздал красные шапки трем дюжинам своих крестоносцев в Магдебурге, но забыл дать им по вымени, хе-хе… Новым епископам вскорости стало нечего кушать, и они направились морем в Свеаланд, хе-хе…

– Их быстро повесят, – уверенно роняет Хильда.

– Это точно, – кивает Олав. – Как рабочие трелли они никуда не годны, жирные и хилые. Но на корм воронам в священную рощу Упсалы сгодятся, хе-хе…

– А что слышно на западе? – спрашивает Волчья Пасть.

– Норвежцы совсем обнаглели, – хмурится Олав. – По слухам, конунг Серая Шкура спалил четыре фиорда етов. Сейчас он далеко, в Трандхейме, но договор снова нарушен…

– Серая Шкура хочет править всей Норвегией, но таким великим конунгом, как Харальд Прекрасноволосый, ему не стать, – заключает Горм.

– На западе война, но ратную стрелу к нам не засылали, – негромко напоминает младший Северянин.

– Пока не засылали. Пока…

Мужчины многозначительно переглядываются. Если конунг-жрец Упсалы разошлет свободным ландбу ратную стрелу, придется подпоясаться и идти воевать. Один из братьев может остаться, но двое отправятся в королевскую усадьбу. Недолог спокойный век, то датчане лезут, то иноземные викинги, то свой конунг на чужое добро зарится!

– Рыбаки принесли дурную весть, – неспешно продолжает Свейн. – В Южном Мере скотина легла от чумы, вроде и людей косит.

– Жди теперь беды, – ахают старухи с прялками. – Нужны жертвы, великие жертвы Тору…

– А еще забавную новость принес мой кормчий Лишний Зуб, – Свейн Волчья Пасть стряхивает грусть. – Он ходил в Альдейгьюборг, по реке Неве, по пути слышал вот что. Кейсар вендов Мешко подарил землю ютландским дружинникам. Они построили крепость недалеко от Свиноустья, и в крепости живут только викинги. Они заперли гавань каменным мостом с железными воротами… У них старшим поставлен мудрец Пальнатоки, он собирает самых отважных бойцов.

– Что-то я о нем слышал… – замечает Снорри.

– Только викинги? – изумляется одноногий Горм. – Мост с воротами?

– И что с того? – У Олава разгораются глаза. Или Дагу это только кажется: может, просто огонь подпрыгнул в очаге.

Девчонки слушают мужчин, льнут поближе к матерям, подают грузила. Когда Даг был маленький, а это примерно полтора года назад, он тоже занимался девчоночьим делом – очищал от жира шерсть, подавал матери веретена и грузило. Веретено надо крутить, прялку держать, но не дергать, тогда смотается добрая нить. Хильда бегала по дому и пряла на ходу, а Даг с сестрами бегали за ней. Потом рыжие близнецы, Торкиль и Сигурд, стали над ним смеяться, и Даг понял, что оплошал. Не годится мужчине бегать с грузилом и шерстью! Он подобрал связку ключей и разбил Торкилю голову. Полилась кровь, было весело, но вдвоем враги его одолели…

– Что с того? – задумчиво повторяет Свейн. Он уже видит, что кузнец попался на крючок, но не спешит унять его любопытство. – Мой кормчий Лишний Зуб толковал с вендами, что приплывают в Хедебю продавать селедку. Они говорят разное. Одни говорят так: этих лихих викингов в новый город послал конунг Харальд, чтобы они с юга охраняли его Ютландию и острова от эстов и словенов. Другие болтают, что в той дружине вовсе не даны, а венды, эсты, поляне и прочий сброд, сбежавший из хирдов старого кейсара Мешко. Есть даже хазары и греки. Вождь Пальнатоки принимает всех, кто выдержит братание…

– Что значит их братание? – оживились братья.

Даг слушал мало что разбирая, но одно он уяснил точно – где-то есть место, где собираются самые отважные бойцы. Почти наверняка они пойдут охотиться на драконов или, в крайнем случае, – на великанов. Но к тому времени как Даг вырастет, всю славу и почет соберут без него!

– Как они братаются, это мне неизвестно, – пожал плечами Свейн. – Говорят еще, что конунг Харальд мечтал подчинить венедские племена, ободритов, чудь, а вышло так, что вождь Пальнатоки завел дружбу с сыном Мешко, молодым кейсаром Бурислейвом. И чем дольше они дружат, тем хуже настроение у Харальда Синезубого. Потому что хозяин вендов Бурислейв предан старым богам и не желает чтить епископов с крестами… Еще сказали рыбаки, что викинги построили крепость в два раза крепче Треллеборга, и каждый там даже во сне держится за плечо друга, и нанять их на службу стоит вдвое дороже, чем лучших тингманнов… Витает что-то неясное среди мужчин. Точно аромат юной памяти будоражит их ноздри. Давно осели на своей земле братья Северяне, обросли женским теплом, давно прилепились к ним безземельные хускарлы, но в каждом, даже самом старом, вдруг взрывается струна неразорванная и звенит щемяще, тонко поет о славе и победах…

– Как называется их крепость?

– Венды называют ее Йомсборг. А тех, кто записался в дружину Пальнатоки, – их называют йомсвикинги.

Йомсвикинги, повторяет Даг. Смелые, свободные братья…

После очередного рога с медовухой садятся играть в загадки. Правда, Горм называет эту игру так, как называли ее в годы его детства, – «проколи насквозь». Горм же знает больше всех загадок и часто придумывает новые.

– Что такое – твердый, как камень, длинный, как змея, обжигает, но не поджечь?

– Это лед, лед! – опережая друг друга, кричат девчонки.

Взрослые смеются, Даг вместе с ними. Ведь это простая загадка, не может ее «проколоть» только самый глупый.

– Хитрый, да не лис, грызет, да не бобер, жирный, да не налим?

Такая загадка посложнее. Олав хмурит лоб, он не особо любит, когда надо крепко задумываться. Даг мысленно перебирает всех зверей и рыб, которые могли бы соответствовать условиям. Первой «прокалывает насквозь» тетушка Ауд. Она пусть и хромая, и видит плохо, зато соображает быстрее других.

– Это медведь!

– Хо-хо, верно, это медведь, – хитро щурится Горм. – Да только «проколола» не насквозь…

Игра становится интересной. Посторонние разговоры стихают, родичи вслух обсуждают новую загадку скальда. Ведь от обычных детских загадок игра отличается тем, что на всякий вопрос можно дать два верных ответа. Только тогда получится мишень «проколи насквозь».

– Кто это может быть, кроме медведя? – вслух рассуждает Свейн. – Разве что лось?

– Где ты видал жирного лося?

Даг уже догадался, что речь не о лесном звере. Самые хитрые загадки вечно так и составлены – один ответ самый понятный, а другой запутан и спрятан.

– Я так думаю… – смущенно крутит в руках длинную косу Хильда, – уж не сборщик ли это податей? Он вроде толстый, да и грызет нас не хуже бобра…

Кузнецы хохочут, Хильда краснеет. Но старина Горм не смеется, даже не улыбается.

– Олав, твоя мудрая жена почти «проколола»! Только это не сборщик шкурок, а сам ландрман Торстейн.

– А ведь и верно! – Все хлопают в ладоши и смеются. Ловкой загадке, как и красивому стиху, родичи всегда рады. – Наш ландрман и брюхо нагулял, и хитер, как все лисы в округе…

Загадки загадывают поочередно, но так хитро сочинить, чтобы за первым ответом прятался второй, мало кто способен.

Позже мужчины расходятся. Женщины забрасывают угли песком. Тушить огонь ни к чему, земля еще не нагрелась. Домочадцы укладываются спать, отдельные пристенные каморки в доме есть только у семейных. Остальные теснятся на продольных полатях, жмутся к огню. У стен, между столбов, расставлены сундуки, все ключи от хозяйского добра – у Хильды. На неподъемных сундуках тоже расстилают меха, ворочаются, засыпают. Гореть остаются два фитиля в подвесных масляных лампах. К утру многие будут надсадно кашлять – дым от очага не находит выхода, забирается в ноздри, мутит мозги.

…Когда все захрапели, Даг поднялся и неслышно побрел к дверям. Поперек двери на крюках он нащупал тяжелую толстую балку – такой запор в одиночку и взрослому вытащить непросто, не то что малышу. Но Дату не нужна дверь, он становится на четвереньки и легко пролезает в занавешенное шкурой оконце для собак.

Снаружи блестит лед. В бок Дагу со всего размаху врезается горячий пушистый ком с мокрым носом. Это Скилли, сын волка Каласа. Скилли еще щенок, но уже почти догнал Дага в росте. В доме для него слишком жарко, он приползет спать поздно ночью, когда угли остынут.

– Ты тоже не спишь, Скилли? – прошептал Даг. – Ты тоже их слышишь? Эх, если бы я был йомсвикингом… я бы всех победил… Они идут сюда, Скилли. Они очень злые и идут сюда.

Часть вторая ВКУС ЧУЖОЙ КРОВИ

Глава двадцать шестая

В ней Даг Северянин вовремя просыпается, Свейн Волчья Пасть дерется за свое добро, а Сверкер – за свою невесту

Они напали под утро. Вывалились из Черного леса широкой рыбацкой сетью, безмолвно заскользили по волнам скошенной травы, прикрываясь тенью от низких туч. Их лошади, запряженные в пустые телеги, до поры прятались в подлеске. Их вел Рагнар Пустой Живот, знаменитый «лесной ярл», хотя никто ему не жаловал ярлство. Рагнар Пустой Живот грабил на дорогах и грабил в фиордах. Далеко от берега он не уплывал, ходили слухи, что в море его прослабляет и тошнит от рыбы.

Одни говорили, что он вышел из северного норвежского фюлька, другие уверяли, что настоящий отец его был лопарем, и вся родня давно отвернулась от него. Третьи утверждали, будто его отец – почтенный Харек Меняла из Бирки, и давно проклял сына. Многие ненавидели Рагнара за то, что он нарочно задирал сельских бондов, вызывал их на хольмганг, убивал и отбирал их имущество. Никто не мог возразить против честных поединков, но были люди, поклявшиеся мстить роду Харека Менялы. Они уже убили троих из рода Харека в отместку за преступления его сына, но Рагнар постоянно добавлял к своим лихим «победам» все новые злодеяния…

Болтали, что Пустой Живот в своей непомерной жадности посватался к дочери богатого кожевенника из Бирки, но получил отказ. Поскольку напасть на усадьбу в черте города ему было не по зубам, «лесной ярл» посулил смерть всякому, кто посягнет на его невесту. Шептались также, что Рагнар набрал в воровской хирд убийц, которые прятались от законной виры по лесам и не смели выйти к людям. Этих негодяев никто не мог остановить и никто не мог образумить. В любом сюсле, на любом тинге их ожидала виселица или пыточное колесо.

…Дага подкинуло, точно горячий уголек упал за пазуху. Спали все, крепким ранним сном перед очередным днем, полным тяжелой работы. Родичи дрыхли, спрятав под себя заскорузлые мозолистые ладони, посвистывая во сне, дыша дымной отравой.

Даг почувствовал, словно на макушке слегка сжалась волчья лапа. Будто далекие родичи волка Каласа пытались его предупредить о чем-то!

– Мама, мама! – Он вскочил, путаясь в тяжелых шкурах.

Они приближались слишком быстро. Тявкнули собаки, но за воем ветра их не услышали. Двух псов бойцы Рагнара пристрелили из луков, еще двоим швырнули заготовленное жареное мясо с ядом.

– Эй, вставайте! Отец! – еще не совсем проснувшись, закричал Даг. Он вскрикнул еще громче, когда далеко в поле стрела прошила насквозь его друга Скилли, сына Каласа. – Скорее, воры, воры!!

Пастушьи псы большие, но добрые – они не кидаются на человека. Сторожевые уже метнулись со двора, подняли гвалт и тоже напоролись на стрелы.

Олав Северянин распрямился, в руке – широкий скрамасакс.

– Что такое? Чего он орет? – напустился он на Хильду. – Заткни своего ребенка!.. – но замолк тут же, напружинился остро, сам стал похож: на коварного волка. Приподняв ногу, застыл поперек выхода, приложив ладонь ко рту. Так серый хищник застывает молча за деревом, почуяв близко врага.

Мужчины спешно натягивали рубахи, хватались за ножи.

Разбойники перескочили внешний вал в трех местах, сами себе отворили ворота. Заблеяли овцы, взвился высокий женский крик. Это поднялся против нежданных гостей пастух и был зарублен тут же. Жену его не тронули, женщин «лесные викинги» предпочитали живыми. Пользовались, затем продавали таким же лихим разбойникам или подлым работорговцам, охочим до дешевого мяса. Те причаливали в тайных бухтах, не торговались, как в городах, связанных женщин не разглядывали. Спешно расплачивались, ставили парус, гребли изо всех сил на восток, в обход земли эстов…

Рагнар Пустой Живот напал на ферму неспроста. Он нарочно дождался, пока Сверкер вкопает столбы для своего нового дома. Но не только это привело лесного ярла. Его осведомители доложили, что с побережья прикатили три набитых битком фургона, и почти без охраны. Рагнар прельстился на крытые фургоны херсира Свейна. Не успел догнать их в лесу. Затем люди Свейна шли вместе с другим караваном, и тогда разбойникам добыча показалась не по зубам. Поэтому Пустой Живот обрадовался, когда фургоны вкатили на ферму Северянина. Так даже легче грабить, не придется перегружать в свои повозки! А главное – можно сразу решить две проблемы – спалить домишко этому выскочке, деревенщине Сверкеру, или как его там… И заодно прибрать к рукам богатую поклажу. А в том, что купцы везут богатый груз, «лесной ярл» не сомневался. Не зря колеса телег вязли глубоко в грязи.

«Лесной викинг» не учел одного важного обстоятельства. Он пересчитал людей в фургонах, убедился, что их всего четверо, и успокоился. Если бы он знал, кто скрывается от непогоды под глухим капюшоном…

Свейн Волчья Пасть вылетел во двор еще раньше, чем хускарлы кузнеца напялили рубахи. Он подпрыгнул и быстро полез вверх по особому столбу с засечками на крышу дома. Забравшись на крышу, Свейн моментально огляделся, пронзительно свистнул и свалился вниз. В руках его играли два легких топора на длинных рукоятках.

– Бьерн, Хледвир, – за мной! Олав, они взломали восточные ворота! Они хотят угнать моих коней!

– Снорри, Сверкер! – зарычал кузнец, вываливаясь во двор с секирой.

Топор кружил в его крепкой руке пушинкой. Разбойники просочились уже во внутренний двор, но замялись, получив отпор. Наискось метнулись три тени, мерзавцы уходили от прямой схватки. Женщины кричать не стали, тоже вооружались. Дага подхватила старшая сестра, потащила во внутренние клети. Там у Хильды уже готов был тайный сундук, из которого прорыт в глубину ход. Теплое узкое подземелье, можно отсидеться, никто не приметит.

Даг рванулся что было сил! И вырвался, сбежал на улицу. На выходе поскользнулся, больно проехался носом.

– Держи их, вон они! А-а-а…

Разбойников было десятка два. Они разделились на три группы. Одни атаковали склады, другие кинулись к повозкам херсира Свейна, третьи, во главе с Рагнаром, планировали снаружи запереть все дома, чтобы не дать мужчинам выйти. Они собирались поджечь новый дом. Или всю ферму спалить – тут уж как получится.

Но атака сорвалась. Их встретили не спящие беспомощные сельчане, а дюжина обозленных рубак.

Вспыхнул огонь перед капищем, женщины подожгли сигнальный соломенный стог. Пламя высокого костра могли заметить на соседней ферме. Чтобы заметили наверняка, Хильда часто заколотила в било, звон разнесся по рассветным полям.

В высоте над Дагом просвистело копье, уткнулось кому-то в живот. Здоровенный рыжеусый детина рухнул, схватившись за древко. Из его рук со звоном выкатился нож:. Даг узнал кидавшего – старина Горм!

Старина Горм потерял ногу в набеге, лет тридцать назад. Порой, выпив пару кружек эля, он принимался загибать пальцы, подсчитывал своих боевых товарищей, с которыми штурмовал Чернигов, Изборск и литовские деревни. Получалось, что, благодаря ловкому удару черниговского ратника, Горм остался без ступни, но единственный из дружины дожил до пятидесяти лет. Мечом он махал изредка, разве что обучая мальчишек, в вот копья до сих пор кидал даже лучше молодых…

– Снорри, ты где? – сквозь лязг оружия доносился рык Северянина. – Сверкер, своих поставь на входе – защищайте женщин! Где пастухи?

– Даг! Где ты, Даг?! – голосила в темноте Хильда.

– Они убили его, убили…

– Огня сюда! Они уводят скотину!

– Свейн погнал их к воротам!

Небо расчистилось, близился рассвет. Понесло горелым, у горящего сена заржали привязанные лошади. У овчарни тоненько визжал раненый пес. Носились обезумевшие козы, мешали людям, выставляли рога.

Люди из дружины Свейна – Бьерн, Аки и двое скотников Северянина теснили обратно к воротам пятерых разбойников.

Калас яростно рычал на оружейном дворе, не в силах порвать цепь. С грохотом отворились западные ворота внутреннего вала. Вторая группа воров добралась до фургонов купца.

Особенно не соображая, Даг схватил упавший нож:. Он был тяжелый, гораздо тяжелее его игрушечных клинков, по железной ручке змейками вилось золото. Даг схватил нож: и побежал туда, где шумели сильнее всего.

Разбойники снаружи приперли двери землянок, где ночевали трелли. Поэтому те, даже при желании постоять за хозяина, ничего не могли сделать. Рагнар Пустой Живот умело командовал, хоть и не ожидал отпора. Первая его десятка вступила в бой, вторая разделилась. Одни запрягали в телеги хозяйских лошадей, другие врывались в дома в поисках ценностей, третьи отпирали птичники и загоны.

Когда Даг обежал дом по кругу, там, среди углубленных кладовых, начиналось самое интересное. Свейн Волчья Пасть убил уже одного и напал сразу на четверых угрюмых парней, которые ломали дверь кладовой. Дверь землянки попалась крепкая и нарочно была поставлена боком в прорытом тоннельчике, чтобы не вырвать и не вышибить тараном. Свейн ударил секирами с двух рук, оба лезвия пробили кожаные шапки вместе с черепами. Вытаскивать топоры было некогда, Свейн потянул с пояса длинный нож:. Двое уцелевших разбойников кинулись на него. Один упал со стрелой в глазу, второго свалил мечом Северянин. Из лука стреляли с крыши хозяйского дома.

Свейн с руганью вырвал из вражеских черепов оружие и побежал на помощь своим парням, дравшимся снаружи, у фургонов. Один фургон, как раз тот, в котором везли новый стреломет, воры успели выкатить за ворота. Рассвирепевший херсир кинулся следом, за ним – один из его воинов и Олав Северянин. А за ними – Даг с трофейным ножом.

– Воду тащи! Сбивай огонь!

– Хозяин, они воруют коз…

Тем временем у западных ворот разгорался нешуточный бой. Подручные Пустого Живота успели припереть снаружи вход в дом Снорри, а с ним ночевали двое слуг Свейна, каменщики и один заболевший свинопас. Ничего не понимающие мужчины ринулись со сна ко вторым дверям, а там их встретили стрелами и мечами. Харальд Безусый, один из парней Свейна, был ранен в плечо, и Снорри Северянину пришлось отступить в дом. Минуту спустя он услышал крики старшего брата и, проклиная себя за трусость, предпринял отчаянную вылазку, едва не стоившую ему жизни. Рагнар Пустой Живот напротив свободного выхода из дома поставил самого сильного своего рубаку.

Белобрысый норвежец огромного роста, нескладный и страшный, с обгоревшим лицом, грозил мечом всякому, кто пытался высунуть нос из дома. Его меч был раза в полтора длиннее, чем меч Снорри. Он загнал осажденных хозяев внутрь дома, припер дверь заостренным колом и остался сторожить. Сам Рагнар с подручными отправился грабить и поджигать пристанище старых женщин.

Наверняка подобная тактика оправдывала себя прежде. Разбойники нападали на фермы под покровом мрака, запирали жилые помещения снаружи, безнаказанно уводили скотину и только потом поочередно расправлялись с домочадцами. Но сегодня их затею сорвал семилетний мальчишка.

Еще одна тройка висельников торопилась с факелами и паклей к дому младшего кузнеца, но припереть ворота заготовленными кольями они не успели. Навстречу им вылетел Сверкер Северянин, в германском трофейном доспехе, с натянутым луком в руках. Он выпустил стрелу в горло ближайшему грабителю, тот упал на колени. В ответ кто-то тоже выстрелил, но пластины доспеха легко отразили удар.

Из-за плеча хозяина выскочили двое хускарлов с копьями и факелами. Уцелевшие воры кинулись наутек. Тогда Сверкер послал своих работников атаковать норвежца, того, что запер дверь в дом брата, а сам – кинулся к покоям матери. Там кричали женщины и пробирался уже вверх по столбам коварный огонь. Сверкер не знал, что его нарочно отвлекли, а новый дом за спиной тем временем обкладывают соломой…

Рагнар Пустой Живот выглядел очень грозно. На дело он ходил в длинной кольчуге, поверх нее надевал толстую куртку с железом. Она сковывала движения, но много раз спасала хозяину жизнь. Голову Рагнара украшал высокий шлем с змеиной головой, посеребренными крыльями по бокам и очень широкой носовой перекладиной.Благодаря этому шлему предводителя никто не мог узнать в лицо.

Рагнар выволок из дома за волосы визжащую служанку и… налетел на своего собрата по оружию. Тот ползал по двору со стрелой в горле, выронив два сундучка с монетами. Над вором возвышался Сверкер Северянин с верным луком в руках.

Рагнар зарычал и выпустил девушку. Младший брат Олава отбросил лук. Плотную брамицу, обнимавшую шею главаря, он пробить все равно бы не смог.

– Ага, это ты, гаденыш? – прошипел Рагнар. Он был выше молодого кузнеца на полголовы и на пару ладоней шире в плечах. Он так быстро перебрасывал меч из руки в руку, что глаза уставали за ним следить.

Неожиданным змеиным движением Пустой Живот ринулся на соперника. Сверкер еле успел отскочить, меч просвистел меньше чем в ладони от его головы. У младшего из братьев-кузнецов боевого опыта почти не было, но он мгновенно понял, что имеет дело со свирепым и расчетливым убийцей. Выстоять в долгом бою против такого зверя не смог бы никто из Северян.

– Нападаешь по ночам, как трусливый лис? – язвительно осведомился Сверкер.

– Я тебя предупреждал – не трогай мою женщину! – Рагнар нанес серию рубящих ударов, все глубже загоняя противника в угол. Он был тяжелее, сильнее и намного быстрее молодого кузнеца.

– Если ты хотел говорить со мной, зачем привел остальных? – Сверкер с трудом парировал очередной боковой удар.

Меч задребезжал. По едва заметной смене тональности кузнец понял, что его оружие дало трещину. Какое-то время он мог еще сражаться, благо руки молотобойца были очень сильны. Он мог сражаться, пока оружие не развалится в руке…

Сверкер не видел глаз своего противника, их скрывал металл шлема. При кажущейся неуклюжести и громоздкости, «лесной ярл» непрерывно танцевал. Дольше одной секунды он не оставался на одном месте, берег от удара ноги. Хотя сам атаковал достаточно однообразно – почти всегда рубил наискось, сверху вниз, от левого плеча. Дважды подставив клинок под страшный удар, Сверкер понял, что благоразумнее отскочить в сторону.

Если найдется место для прыжка!

– Мне с тобой не о чем говорить! – громыхнул Пустой Живот. – Ты оскорбил меня и весь мой род!

– Я честно сватался, а ты воруешь!

– Не тебе меня учить!

В этот миг вспыхнула солома под крышей нового дома. Того самого дома, который Сверкер с таким усердием строил для будущей супруги Туве. Стало светло, оба противника оглянулись по сторонам в поисках подмоги. Люди Свейна и хускарлы дрались с грабителями у восточных ворот, мешая угонять телеги. У ног Рагнара дергался в конвульсиях еще один разбойник, получивший стрелу в глаз. Его подстрелил юный данник Олава с крыши. Другие «отважные рыцари удачи» бросили ворошить в доме сундуки старух и давно пустились в бега.

– Туве сама решит, за кого ей идти! – прохрипел Сверкер.

– Из-за тебя надо мной смеются холопы, – соперник выплюнул грязное ругательство. – Говорят, что Рагнара уже бабы не слушаются!

Сверкер и Рагнар опять сшиблись мечами. В следующие несколько минут искры разлетались от них веером. Рагнар смеялся, показывал язык. Он играл с противником, как кот с уставшим мышонком. «Лесной ярл» почти не нападал, но вовремя подставлял меч, так что инерция мощных ударов Сверкера возвращалась к нему же. Если бы младший Северянин ежедневно не махал в кузнице кувалдой, у него давно от боли отнялись бы кисти рук. В какой-то момент кузнецу показалось, что враг ослаб. Он стал теснить тяжело одетого противника в угол двора. Сверкер уже обрадовался, что побеждает, но «лесной ярл» внезапно сменил тактику. Он резко пригнулся и стал бить по ногам.

– Я сделаю тебя калекой, щенок! – прорычал Пустой Живот. – Посмотрим, кто пойдет замуж: за безногого, гы-гы-гы!

Одного хлесткого удара хватило бы, чтобы перерубить ногу. Защищаться без щита Сверкер не умел, он отскакивал и кружил, спасая колени, благо на замах тяжелого меча уходило немало времени. В результате младший кузнец снова оказался зажатым в угол, между покатой стеной дома и поленницей дров. Рагнар захохотал, затем опять свистнул, призывая помощь.

Тем временем с другой стороны от горящего дома продолжалась своя часть драмы. Длинный норвежец, правая рука главаря, отступил под ударами хускарлов, сделал вид, что сдается, и неожиданным выпадом распорол одному юноше живот. Против норвежца стояли простые хусманы-скотники, отец и сын. Отец, не помня себя от горя и ярости, кинулся на врага, который был в два раза тяжелее и выше на две головы.

В эту секунду Снорри Северянин, запертый изнутри, высадил наконец двери собственного дома и выбежал наружу с другими парнями. Великан-норвежец увидел, как оборачивается дело, и предпочел бежать. Он обогнул дом, где жила мать троих кузнецов, и… с ходу налетел на Сверкера, который с трудом отбивал удары главаря шайки. К сожалению, Снорри и другие не кинулись его догонять, они помчались в другую сторону, на шум схватки.

– А ну, прижми этого щенка! – радостно приказал своему дружиннику Рагнар. – Только не убивай, я сам его прикончу! Я не хочу его слишком быстро убивать, хе-хе!

Норвежец взмахнул своим чудовищным мечом. Первым же ударом он выбил оружие из рук Сверкера. Противостоять его невероятной силе Северянин не мог. Затем белоголовый оскалился, перехватил рукоять поудобнее и ударил сверху вниз, словно добивал лежащего. Наверняка этот прием был надежно отработан, поскольку одним тычком норвежец пригвоздил младшего кузнеца к земле. Но Сверкер успел сдвинуться влево. Поэтому меч несильно распорол бок под мышкой и запутался в кольчуге. Сверкер пытался встать и не мог. Позвать на помощь он тоже не мог, мешал стыд. Получив подкрепление, Рагнар захохотал и взмахнул своим оружием. Взмахнул прицельно, собираясь не обезглавить поверженного противника, а для начала разрубить грудную клетку.

Сверкер сжал зубы, чтобы не вскрикнуть перед смертью.

Глава двадцать седьмая

В которой Даг впервые пробует чужую кровь, а Снорри Северянин отправляется в последнюю дорогу

Тут случилось событие, которое позже описывали по-разному, а когда Горм сложил небольшую восьмистишную драпу, получилось совсем уж далеко от правды, но зато красиво и долго. На самом деле все произошло в считаные секунды…

Олав Северянин и Свейн Волчья Пасть добрались до внешних ворот, когда уцелевшие злодеи уже гнали скотину к лесу. Их было четверо, они даже не обернулись, не ожидали нападения. Пятый бандит, стоя в фургоне Свейна, наяривал едва проснувшихся лошадей. Еще две повозки были сцеплены между собой, тюки и ящики вскрыты…

Олав догнал погонщиков, ударил одного в затылок, не предупреждая. Тот ткнулся в землю и затих. Двое воров повернулись к кузнецу, схватились за топоры.

Под первым топором Олав пригнулся. Не вставая, хлестко вытянул врага по ногам.

Даг заорал восхищенно, когда «лесной викинг» рухнул на колени. У него были разрезаны под коленями оба сухожилия. Схватив топор, он стал вращать им над головой. Изо рта его летела слюна, глаза лезли из орбит. Разбойник готовился захватить с собой в Вальхаллу своих врагов, но Северянин не удостоил его внимания. Тем временем люди херсира Свейна достали из луков еще двоих воров.

Свейн Волчья Пасть огромными скачками догонял свою повозку, укрытую навесом. Колеса тряслись и застревали в мешанине сырой земли и прошлогодней гнилой травы. Поняв, что уйти не удастся, возница спрыгнул навстречу преследователю, выставив меч в правой руке. В левой он вращал удивительное оружие, Даг видел такое впервые в жизни. Это была довольно короткая палка с цепью на конце. На другом конце цепи, со свистом вспарывая воздух, кружил железный шар с острыми шипами.

– Аки, ко мне! – Херсир кликнул своего длинноногого молодого слугу с луком. Аки как раз собирался перерезать глотку тому разбойнику, которого Олав Северянин лишил ног. Разбойник вовсю отбивался, стоя на коленях, но силы были неравны. Хусманы его окружили и подняли на копьях…

Свейн ударил топором сбоку, метя противнику в поясницу. Даг уже знал, что подобный удар непросто отбить. Но бандит отклонился, взмахнул своим диковинным оружием. У Дага вырвался крик ужаса – цепь обмоталась вокруг топорища, и топор вырвался у Свейна из рук! Разбойник издевательски захохотал, задрав к небу спутанную бороду. Самое страшное – он чем-то походил на дубового бога Тора, того, что стоял под навесом капища в центре двора. Такие же мохнатые брови, тяжелый подбородок и квадратные плечи!

– Эгей, парни, все ко мне! – прокричал позади кузнец. – Где-то Сверкер свистел, ему нужна помощь! Живее, найдите моего брата!

– Хозяин, дом горит!

– Эй, выпустите нас, нас заперли!

На противоположном краю фермы Снорри Северянин сообща с каменщиками и пастухом бился с четырьмя разбойниками. Мастеровые и крестьяне не умели сражаться, очень скоро все оказались ранены или лишились оружия. Каменщики разбежались, зато на помощь Снорри примчался дружинник из хирда Свейна. Молодой Хледвир один потеснил мародеров, увешанных добром, однако те не желали бросить добычу. Отступая под ударами секиры, они торопились к воротам и тащили на себе сундуки с ценностями.

Разбойники подожгли новый дом Сверкера, вовсю запылала солома в двух стогах по соседству. Главную задачу, поставленную Рагнаром, они выполнили, драться дальше им совершенно не хотелось. Снорри Северянин в глубоком выпаде достал одного вора, тот выронил сундук, с проклятиями схватился за локоть. Другой разбойник ударил мечом по топорищу Снорри и выбил секиру из рук кузнеца. Северянин схватился за нож:, но разбойники не хотели больше драться. Распахнутые ворота были совсем близко, за ними – темнели поля и лес.

– Бежим, бежим! – хрипел раненый вор. – Эй, помогите! Убейте этого мальчишку!

Снорри потянулся за стрелой, но стрел не осталось. Хледвир, дружинник Свейна, дрался сразу с двумя «лесными викингами». Воодушевленные его смелостью, из укрытия вернулись оробевшие хусманы. Свинопасы и каменщики, давно не державшие в руках меча, подобрали где-то копья, стали теснить разбойников с фланга, как загоняют в стойло взбесившихся жеребцов. Откуда-то раздался переливчатый свист.

– Слышали? – завопил один из грабителей. – Рагнару нужна помощь! Он остался там!

– Эй, кто-нибудь, заприте ворота! – надрывал глотку Снорри. – Не давайте им сбежать!

Поняв, что скрыться не удастся, воры покидали добычу и всерьез принялись рубиться. К ужасу мирных селян, вояки Пустого Живота получили помощь. Ковыляя, опираясь друг на друга, из-за пылающего дома Сверкера вынырнули еще двое с окровавленными топорами. Один тащил на себе тюк с серебряными подсвечниками и ценной парчой. Он тут же отшвырнул добычу и снял со спины лук…

…В это время, с другой стороны фермы, на глазах Дата продолжался бой. Свейн Волчья Пасть и уцелевший разбойник кружили в глубокой луже, делая попеременные выпады. Разбойник вращал увесистой булавой, меч у него был тоже диковинный, изогнутый, с расширенным утяжеленным концом. Наконец херсир издал победный вопль и ринулся в атаку. Длинноногий Аки, его слуга, бежал к ним со всех ног и на бегу натягивал тетиву. Такое Даг тоже видел впервые, он выпучил глаза и застыл, забыв, что сам стоит по щиколотку в ледяной грязи.

Аки выпустил стрелу в прыжке. Она ударилась о куртку вора, прошитую китовой костью, и сломалась. Тогда Свейн обманул врага. Не стал бить сбоку, крутанул топором пару восьмерок и неожиданно метнул его врагу прямо в лицо. Хрустнула лобная кость, вторая стрела Аки уже не понадобилась. Защитники фермы ринулись обратно, к свету разгоравшегося пожарища.

Даг припустил следом за дядей Свейном. Воры успели поджечь дрова под навесом и дом матери Северянина.

Женщины тушили дом всеми подручными средствами. В дыму Даг заплутал, закашлялся и… ошибся направлением. Задыхаясь в жарком мареве, он обогнул пологую стену из спрессованного торфяника и… уткнулся в спину Рагнара Пустой Живот.

Рагнар как раз взмахнул мечом. Кровавые блики танцевали на его панцире. Между расставленных ног разбойника Даг увидел искаженное болью лицо дяди Сверкера. Великан с длинными белыми волосами пригвоздил того мечом к земле.

– Оставь щенка мне, я сам выну ему сердце, – говорил как раз Рагнар своему дренгу.

Больше Даг не думал.

Он размахнулся тяжелым трофейным ножом и всадил его под колено неуловимого разбойника Рагнара, прямо под кожаный ремень наколенника. Он сделал так, как поступали охотники, подрезая жилы оленям. Сам упал следом за ножом, но хватило силы вырвать оружие и полоснуть еще раз, справа налево, поперек напряженного сухожилия.

Рагнар взвыл от боли, колено его подкосилось, удар не достиг цели. Он дрыгнул раненой ногой, смахнул Дага, как пушинку, развернулся… и получил по затылку страшный удар дубиной. Это подоспели прежде запертые трелли, Фотий и Путята. Мечей рабам не полагалось, но Путята весьма удачно орудовал оглоблей, а Фотий подобрал рогатину и оброненный кем-то топор. Следом за словенами к месту сражения спешили и другие трелли. Двор заполнялся людьми.

Норвежец страшно завопил и кинулся на новых противников. Он был уверен, что легко разделается с безоружными холопами, а палки он за оружие не считал. Он широко размахнулся мечом и… получил оглоблей в зубы.

– Гы, шустрый какой! – сказал Фотий и без размаха всадил длинную рогатину врагу в пах. Норвежец захрипел, глаза его едва не выкатились из орбит. Из-за дома выбежали хускарлы Сверкера, за ними поспевал одноногий Горм с двумя копьями наперевес…

– Мальчишка свалил Рагнара! – радостно крикнул Путята.

…А за домом Олава, у восточных ворот, бой почти закончился. Троим налетчикам удалось вырваться и убежать к лесу. Двоих зажали в узком простенке между овчарней и кладовками. Пока крестьяне неумело орудовали дубинами и ножами, подоспели опытные хускарлы с мечами, но бандиты дрались как загнанные в угол крысы. Они ранили двоих пастухов, и Снорри Северянин уже склонялся к мысли выпустить их.

– Пусть бегут, – сказал он своим треллям. – Мы достанем их стрелами в поле…

Рабы послушались, отступили назад, но в этот самый момент из задымленного, обгоревшего дома матери Северян женщины с плачем вынесли старую бабушку Унн. Она задохнулась в дыму. Мужчины обернулись на крики. Один из разбойников, зажатый в углу рогатиной, почувствовал слабину. Он наложил последнюю стрелу и выпустил ее в Снорри Северянина. Под мышку, в щель доспеха.

– Снорри! Не-ет!..

Средний из братьев, отец троих детей, лучший кузнец сюсла, умер мгновенно. Женщины выдохнули хором, набирая в грудь воздух для нового крика. Хускарлы разом кинулись на уцелевших воров, втоптали их в землю, порвали на части, но Снорри никто оживить не сумел…

С другой стороны горящего дома Даг выплюнул выбитый зуб, приподнялся и снова упал навзничь. В голове гудело и кружилось. Рагнар Пустой Живот, получив удар дубиной по затылку, медленно сложился, скрипя панцирем. Из-под шлема на бороду и грудь густо закапала кровь. Разбойник упал, трелли на него навалились, начали вязать, но рано обрадовались.

Норвежец, которого уже сочли мертвым, снова был на ногах. Размахивая мечом, он отогнал холопов. Фотию распорол бок, но несильно. Рагнар Пустой Живот, кряхтя, поднялся, подволакивая ногу, заковылял к воротам. Крылья с его шлема отвалились. Одноногий Горм выгнулся назад, метнул копья с обеих рук. Рагнар вовремя упал, точно спиной почуял опасность. Копья просвистели поверху, застряли в створке ворот.

– Держите его, держите! Не давайте ему сбежать!

Откуда-то возник еще один слуга Рагнара, весь перепачканный кровью, с оскаленной пастью. Он тащил за собой упиравшегося коня. Конь ржал, отказывался приближаться к огню. «Лесной ярл» собрал последние силы, запрыгнул в седло. В спину ему ударила стрела, сломалась, не причинив вреда.

– Держите его! Держите!

Сразу две стрелы проткнули разбойника, грудью заслонившего своего хозяина. Он упал на колени, снова встал, отмахиваясь мечом, закрывая просвет между домами. Наконец, его добили. Но Рагнар Пустой Живот пришпорил коня и ускакал.

– Эй, седлайте! За ними, в погоню!

– Дом горит! Все за водой, живо!

– Бабушка Унн умерла, бедная Унн задохнулась… Даг приподнял голову. Оказалось, что после удара он отлетел на несколько шагов и ударился затылком о створку ворот. В голове звенело, точно стая ос вылетела из гнезда. По лицу мальчика текла чужая кровь, кровь «лесного ярла». Даг высунул язык и слизнул соленые капли. Следующее, что увидел мальчик, – изумленное лицо громадного норвежца. Тот обеими руками держался за копье Горма, но не мог вытащить. Копье глубоко застряло у него в горле, а топор Фотия – в бедре.

– Снорри убили! Гей, Олав, они убили Снорри!

– Олав, трое наших ранены!

Новый дом Сверкера с кряхтением оседал. Столбы заваливались в стороны, похожие на стариковские зубы. Девушки и парни носились к колодцу, плескали воду на стены, но торф чадил изнутри. Вода не помогала. Самые отчаянные обертывали себя мокрыми тряпками, врывались внутрь, вытаскивали инструмент и все, что попадало под руку.

Черный от горя и копоти Сверкер баюкал на коленях голову брата. С соседней фермы с гиканьем принеслись всадники, их отправили в погоню. Олав Северянин с багром носился по крыше, сбрасывал вниз пылавшие головни. Гудрун, жена Снорри, билась в истерике. Крестьяне лупили связанных воров…

Но Даг ничего этого не видел. Даг улыбался, проваливаясь в багровый туман. На губах он ощущал кровь врага!

Глава двадцать восьмая

В ней семья Северянина справляет две тризны, Сверкер дает клятву на могиле, а молодая Ауд отправляется следом за хозяином

Солнце нехотя всходило над озябшим лесом, косые лучи освещали жуткую картину разгрома. С соседней фермы торопилось подкрепление. Заметив спешившую подмогу, уцелевшие разбойники метнулись к лесу.

Горм послал им вдогонку еще одно копье. Попал в ногу молодому парню, тот упал и был затравлен собаками. Никто не пришел ему на помощь – ни свои, ни чужие.

Работники отца собирали с убитых оружие и доспехи. Доспехи оказались никудышные, но нашлись две куртки из оленьей кожи, с костяными пластинками под подкладкой, и много хорошей обуви. Приличную кольчугу до колен, наручи и закрытый шлем обнаружили только на двоих мертвецах. Все трупы стащили в ряд за валом, послали гонца в Бирку за лагманом.

Даг бродил за отцом по пятам с завязанной головой. Когда прочих мальчишек выпустили из вынужденного заключения, их зависти не было предела. Кроме Дага в ночном приключении участвовал лишь старший сын пастуха, да и то он не дрался, а ловил разбежавшихся кур. Зато Даг, с разбитым глазом, вздутой губой и ободранной спиной, вышагивал как герой древних саг.

Троих пленных разбойников раздели и привязали к телеге. Их на следующее утро увез лагман, чтобы судить на тинге. Многим бондам насолили разбойники, и стражу за ними прислали немалую. Сверкер порывался всем троим поджарить пятки, но старший брат не разрешил.

– У этих людей есть родичи, – рассудил он. – Зачем нам платить виру? Пусть их судят другие!

– Теперь покажите мне героя, который спас своего дядьку Сверкера! – гудел одноногий Горм.

– Вот он, вот мой лучший племянник, – Сверкер лежал белый, только прокушенные губы кровили.

Женщины меняли на нем льняные повязки, но кровь быстро просачивалась наружу. Жена Снорри, белоглазая Гудрун, им не помогала. Она второй час стояла на коленях перед деревянной статуей Тора, молилась за мужа, брызгала в жертвенную чашу кровь петуха, окунала туда язык. Матери убитых работников не плакали, выли вполголоса, как псины, потерявшие щенков. Покрывало из липкого весеннего снега нарастало на их распущенных волосах, на запрокинутых лицах мертвецов. Восьмерых убитых разбойников сложили рядом с погибшими защитниками фермы. Из людей Олава сложили головы трое и один человек у Свейна.

За баней Северянин долбил топором мерзлые бревна. Трелли ему помогали, готовили погребальные костры. Собаки носились по розовым следам, жадно принюхивались, лизали лед. Безумие боя тянуло их к лесу, к диким братьям-волкам. Волк Калас хмуро горбился на цепи. Один его сын погиб, но Калас не знал своих сыновей…

Сожгли бабушку Унн за границей конских черепов, в семейном кургане. Рабы вырыли круглую площадку, обложили ее камнями, заготовили землю, чтобы потом можно было насыпать курган. Унн завернули в два ценных куска ткани, будто она собиралась на пир, укрепили ткань тремя брошками – на плечах и под грудью. Хильда и жена Снорри не пожалели своих украшений. Янтарь и жемчуг добавили красоты усопшей. Ее длинные седые волосы девушки красиво расчесали и уложили. Поверх ткани покойницу обрядили в длинное шерстяное платье на случай холодной зимы, прочие ее платья подготовили в отдельном сундучке.

Одноногий Горм с утра разносил эль, пил сам и распевал печальные висы, но к обеду женщины сменили его. Они усадили мертвую Унн на мягком кресле в самой глубине будущего кургана и стали собирать ее в дорогу. Забинтованному Дагу тоже нашлось дело – он бережно держал складные бронзовые весы с набором гирек, которыми обычно пользовалась матушка Унн. Весы поставили слева от скамеечки для ног. Туда же положили готовое сукно, пряжу и поставили старый ткацкий станок.

Приехали соседи. Мужчины облили медовухой деревянные статуи богов и пустили рог по кругу. Когда лица раскраснелись, Олав собственноручно зарезал двух кошек, любимиц бабушки Унн. Их завернули в теплые овчины, положили справа от ног хозяйки, чтобы она, проснувшись в небесной усадьбе, сразу могла их погладить. Следом за кошками зарезали двух овец, двух собак, двух петушков и двух курочек. Всех убитых животных разместили в правильном порядке, как и положено у домовитой хозяйки.

Олав предлагал предоставить бабушке лошадь, тем более что одна кобыла постарела и все равно должна была пойти под нож:, но Хильда уперлась, что и того довольно. Зато старушке полагался целый ворох чистых шкур и ларец с ее собственными драгоценностями, доставшимися ей еще от первого мужа, отважного викинга Хаука Дубовый Череп. Там была парча шести видов, тонкие сосуды и бусы из стекла, инкрустации и чеканки, и даже золотые кубки, взятые в свое время в христианском монастыре. На шею Унн навесили сразу пять нитей крупного жемчуга и целую кучу камней сложили в ногах.

Женщины запели, приняв свою порцию хмельного меда. Мужчины разожгли костер сразу с четырех сторон. Когда огонь догорел, в золу стали кидать глину. Дагу тоже пришлось поработать лопатой; каждый из мужчин семьи, даже самый маленький, принял участие в прощальном обряде. Над глиняной кучей соорудили насыпь из плоских камней. Осталось забросать могилу землей и оставить так на лето. К следующей осени очередной фамильный холм покроется пурпурным покрывалом вереска и ничем не будет отличаться от мест упокоения других предков. Нынче славный воин Хаук Дубовый Череп лежал рядом с матушкой Унн, только привезли его из моря разрубленного на части примерно тридцать лет назад.

Одноногий Горм откашлялся, хлебнул спиртного и затянул новую вису, сложенную в честь бабушки Унн:

На следующий день, когда Унн вознесли все положенные почести, началась тризна по Снорри Северянину. Олав распорядился принести и расставить вокруг места упокоения малых идолов всех богов. С вечера Одину пожертвовали свежей козлятины, за ночь мясо пропало, и мужчины сочли это добрым знаком. Теперь можно было не сомневаться, что Снорри Северянин удачно доберется до небесной усадьбы.

Люди Свейна Волчья Пасть привезли два бочонка крепкого франкского вина. После первого бочонка родичи и соседи хором затянули песню. Из усадьбы тетушки Ингрид доставили по суше маленький старый драккар, вполне годный для последнего путешествия.

Олав Северянин щедро оплатил все приготовления, он пожелал, чтобы брат был похоронен как самый достойный викинг. Гордость запрещала Северянину плакать, однако он часто смаргивал и тер глаза, наблюдая, как трелли на волокушах тащат маленький корабль. Ингрид приехала сама и привезла работников, чтобы те покрасили и привели в порядок древнюю подгнившую ладью. Оружие Снорри Северянина разбили и погнули молотками, прежде чем сложить в ладью. Только он мог воспользоваться своей разящей сталью после смерти!

Свейн Волчья Пасть дал своего коня. Хусманы-скотники сообща поднесли барана, козла и петухов. Соседи с фермы Жаворонка подарили покойному редкую дорогую кольчугу, ее когда-то носил дед нынешнего хозяина усадьбы. Снорри усадили под навесом на корме, а на дне ладьи выросла гора подарков.

Пока трелли обкладывали борта корабля камнями и готовили дерево для костра, Северянин снова глотнул вина и обратился к присутствующим с речью. Кузнец крепко выпил, его язык заплетался, но гости и родичи сами находились в похожем положении. Олава Северянина поняли даже те, кто давно принял лишнего.

– Мой брат оставил добрую хорошую жену. Гудрун сейчас нелегко, она оплакивает мужа. Кроме того, она носит ребенка Снорри… Гудрун мы не станем спрашивать… Но мы спросим у женщин…

– Не-ет!! – издалека вскричала белоглазая Гудрун. – Нет, я хочу уйти вместе с ним! Почему не поджигаете? Поджигайте, я хочу сгореть вместе с ним!

Даг ахнул и побледнел, когда растрепанная вдова раскидала нетрезвых мужчин и попыталась влезть в лодку к мертвому мужу с факелом в руках. Кое-как ее повалили, облили водой, отобрали факел.

– Нет, ты не уйдешь вместе с ним, – твердо заявил вдове старый Горм. – Ты сама знаешь, что Один не соединит вас в небесной усадьбе! Потому что ты хочешь убить будущего ребенка и у тебя еще не выросли старшие сыновья!

– Не позволяйте ей! Держите ее!..

Многочисленные Северяне и гости стихли. Лишь ветер насвистывал в глазницах конских черепов.

– Среди нас нет говорителя закона, но есть старики, кто хорошо знает закон. Давайте спросим их, как быть? – предложил херсир Свейн.

– Это верно, это правильно, – забормотали хусманы. – Ингрид привезла с собой старого Торфина, и с овчарни Халльварда Жаворонка явился старый Кнуд Норвежец, ему шестьдесят четыре года, он такой старый, что все знает!

– Да, спросим стариков!

Даг ловил каждое слово, заглядывал в лица взрослым, но на сей раз не мог угадать, какую проблему они решают. Столь масштабные похороны случились в его памяти впервые.

Степенные старики, облаченные доверием, собрались в кружок. Горм Одноногий вызвался огласить их решение.

– Снорри был воин и хозяин, он был свободный бонд на земле своих отцов. Он имеет право взять с собой женщину и слугу. Но он умер не в походе на чужбине. Женщина должна пойти за ним добровольно, она сама должна выбрать, с кем ей дальше жить. С нами или со своим хозяином. Если такой женщины не найдется в усадьбе, мы пошлем надежных людей купить рабыню, но так будет хуже для Снорри Северянина. Как мы можем быть уверены, что чужая женщина станет ему доброй женой?

Гудрун снова заплакала, но уже иначе, тихо и жалостливо. Вместе с ней заплакали и другие женщины. После третьей кружки медовухи у многих глаза были на мокром месте.

– Теперь спросим у хозяек, – Горм вернул беседу в прежнее русло.

– Да, спросим у хозяек, – поддакнули нетрезвые родственники. – Обычай надо соблюдать… закон надо соблюдать…

– У Снорри были еще две наложницы, пусть идет одна из них, – предложил один из стариков.

– Я уйду с ним, – раздался вдруг тоненький, но твердый голосок.

– Ауд пойдет… – прошелестело в толпе. – Ауд согласилась…

– Эй, разве так можно?

Плотная стена людей заколыхалась. В центре живого коридора возникла худенькая фигурка младшей наложницы Снорри Северянина. Снорри купил ее всего полгода назад, но все забыли настоящее имя плененной темноволосой иноземки. Ей давно дали новое имя – Ауд. Девушка хорошо работала, слушалась хозяина и ладила с его женой Гудрун. Полгода ее никто не замечал. И никто не ожидал от тихони такого смелого поступка.

– Мы должны спросить у Гудрун, хорошо ли будет Снорри с этой женщиной, – важно произнес Горм. – Если она сварлива, злословна или ленива, лучше мы купим ему новую рабыню.

– Она… она любила Снорри, – всхлипнула Гудрун. – Она будет доброй женой. Она любит его…

– Тогда ты пойдешь с ним, – объявил Торфин из усадьбы Ингрид и указал пальцем на дрожащую Ауд. – Гей, женщины, нарядите ее!

В толпу опечаленных хусманов словно влили свежего горючего масла. Похоронный обряд заблистал с новой силой, вылетела пробка из второй бочки вина, женщины уложили тело Снорри на шкуры и принялись сооружать над ним походный шатер. Для настоящего шатра места не хватило – Ингрид привезла слишком маленькую лодку. Но получилось все равно красиво! Дагу тоже понравилось, как пышно и достойно провожали в дальний путь дядю Снорри…

Потом Горм затянул печальную драпу, которую якобы сочинил накануне. На самом деле драпу он сочинил много лет назад в честь другого погибшего родича, а нынче только подставлял новые имена, но соседи все равно растрогались и прилежно подпевали.

Олав Северянин приказал женщинам уйти, малышей тоже увели, как и накануне, перед сожжением старой Унн. Остались четверо старушек и Хильда, они и провели посмертную брачную церемонию. Ауд переодели в простую белую рубаху, расплели ей волосы и хорошенько угостили вином. Женщины стали плакать и запели особую свадебную песню, а пожилые музыканты подыгрывали им на кантеле, бубне и флейте. Ауд дрожала крупной дрожью, когда ее трижды провели вокруг похоронного корабля.

Даг близко увидел ее застывшее лицо, оно стало белым и рыхлым, как пролежавший в море камень. Глаза девушки смотрели куда-то вдаль. На втором круге ноги Ауд ослабли, она повалилась на бок. Старушки подхватили наложницу, влили ей в рот несколько ложек снадобий. Ауд согнулась пополам, закашлялась, но дальше пошла сама. Только шла немножко странно, точно ее заносило на сторону. После следующего похоронного круга мужчины стали постукивать мечами по ножнам. Затем стук стал заглушать музыку.

Когда старушки под руки провели Ауд мимо строя мужчин, у Дага заколотилось сердце, а волчья метка на макушке стала пульсировать. Флейта свистела пронзительно, к бубну подключился барабан. Все свободные мужчины, кому позволялось носить оружие, методично ударяли клинками о что-то твердое или притоптывали.

– Пусть новая жена посмотрит, не пора ли ей идти, – каркнул сморщенный Кнуд Норвежец.

– Пусть посмотрит, не пора ли, – эхом отозвался Горм и другие.

– Не ждет ли ее муж:?..

Девушку поставили перед двумя высокими рогатинами, их врыли в землю и на каждую повесили по отрубленной бычьей голове. Бычья кровь стекала по столбам до земли, собаки слизывали ее. Поверх рогатин укрепили перекладину. Олав назначил двоих достойных мужчин в помощь – своего соседа Халльварда и мясника. Они поднялись на приступки, подхватили Ауд за бока и стали подбрасывать вверх. Одновременно, по команде Горма, трелли подожгли сухие дрова вокруг ладьи. Ауд взлетала над окровавленными жердями, волосы ее вздымались, лицо тонуло в клубах дыма.

– Смотри, смотри хорошенько! – кричали снизу женщины.

– Вижу. Вижу. Вижу, – взвизгивала Ауд. Глаза ее закатились, волосы взлетали на ветру, подол задрался.

– Кого ты видишь? Ты видишь своего мужа? – настойчиво допрашивали девушку старики.

Ауд не хватало дыхания, ей в лицо валил густой вонючий дым. Кроме того, очевидно, подействовали снадобья Хильды.

– Вижу его. Вижу Снорри, – подпрыгивая, прокричала она. – Он красивый. Идет впереди. Ведет белогривого коня.

– Спроси его, хочет ли он тебя?

– Он хочет меня… он улыбается… – простонала девушка.

– Видишь его?

– Вижу его. Я хочу к нему…

Рядом с Дагом бегом пронесли еще двух петухов, разрезали им горло прямо над усами грозного Тора. Старушки завывали в такт вскрикиваниям юной наложницы. Когда Ауд опустили на землю, она тряслась и роняла слюни. Женщины внесли ее в ладью и уложили под шатер, рядом с ее остывшим мужем. Дальше Даг не видел, что происходило, потому что его поймала мать и силой уволокла домой. Даже Сверкер не сразу рассказал, что там было, потому что он тоже считал Дага маленьким.

Оказалось, что в шатре с девушкой должны были лечь поочередно четверо из мужчин, назначенных Олавом как главой рода. Затем ей на шею надели красивый шнурок и задушили. А сжигали их со Снорри вместе, чтобы после смерти они не разлучились случайно. Когда Даг услышал конец истории, которую ему не дали досмотреть, он на мать почти не обиделся. Подумаешь, никакой особой тайны! А Сверкер лежал весь замотанный в лен, сам белый от потери крови. Ему дозволялось немножко поплакать по старшему брату, но он позволил себе только две крошечные слезинки.

– Я убью Рагнара, – прохрипел Сверкер.

– Мы убили людей, которые могли прийти с Рагнаром, но они могли прийти и без него, – парировал Горм Одноногий.

– Как так? – разозлился Сверкер. – Разве я не знаю, с кем я дрался?

– Никто, кроме тебя, с Рагнаром Пустой Живот не разговаривал, – печально сказал Олав Северянин. – Те разбойники, кто выжил, признаются во всем на дыбе. А если не признаются? Сверкер, ты подумал, что тогда будет? Мы видели человека в закрытом шлеме. Он был среди тех, кто поджег твой дом. Этот человек не нападал на Снорри и никого первый не убил. Что мы ответим на тинге, брат мой, если лагман обвинит нас в наговоре?..

– Это был он, Рагнар! – сердито перебил Сверкер.

– Если лагман скажет, что мы врем, что тогда? Мы будем платить виру за оскорбление честного человека?.. – начал Горм, но Сверкер только отмахнулся. Он уже понял. Он отвернулся к стене и позволил еще двум слезинкам скатиться по щекам.

– Вы сговорились! – с упреком бросил он. – Вы предали его!

– Сверкер, ты знаешь, что Снорри был и мне как брат, – мягко сказал Свейн Волчья Пасть. Он переглянулся с Олавом и подсел на край постели к младшему кузнецу. – Никто не посмеет сказать, что херсир Свейн трусоват. Однако вам не стоит затевать кровную вражду с большой семьей Харека Менялы, пока вы не докажете, что здесь побывал его сынок… Мы знаем, что он тебе угрожал из-за женщины. Ты не будешь убивать его из-за угла, Сверкер. Ты поступишь как настоящий мужчина и обретешь этим еще больше уважения. Ты выступишь на тинге и обвинишь его. Тогда мы посмотрим, как он выкрутится.

– Мы убьем его честно, чтобы люди Харека не убивали наших женщин, – сказал Горм. – Иначе будет еще хуже. Они зарежут не тебя, а того, кто подвернется им на пути.

Даг слушал и стучал зубами от возбуждения. Какие счастливые эти взрослые, думал он. Если бы я вырос чуточку побольше, я догнал бы подлого Рагнара в лесу и зарубил без всякого суда!

– Я клянусь, Сверкер, что не оставлю тебя, – произнес Олав. – Мы завершим это дело вместе.

– Я клянусь, что отомщу подлому гнезду гадюк, – внес лепту Свейн Волчья Пасть. – Он будет прятаться, но в этот раз не уйдет. Я вырву ему печень.

Глава двадцать девятая

В которой трелли роют яму для бога, сосед сватает вдову, а Даг постигает основы правосудия

Спустя пару дней, несмотря на героическое поведение, мать отправила Дага на работу. Его забрал Путята на красильню, приводить в порядок разбитое хозяйское добро. После набега «рыцарей удачи» красильня имела крайне плачевный вид. Пасмы льна и шерсти перепутались на полу, оказались закрашенными одновременно мареной и ярко-синей вайдой, зато все стены были забрызганы раствором желтой резеды. Убегая, воры прихватили мешки с орехами и луковыми очистками, но мешки порвались. Теперь ценные орехи, из скорлупок которых добывали коричневую краску, стали лакомым кормом для прожорливых свиней. Путята, охая и ахая, наводил порядок, а Даг скрепя сердце отгонял жадных поросят. Конечно, после обретения воинской славы эта деятельность Дага немного унижала, но Горм пообещал научить его метать ножи в темноте на слух, а Путята посулил показать новую кумирню, которую они с Фотием соорудили своими руками.

Вечером Хильда сменила сыну повязку. Даг лишь мужественно скрипнул зубами, когда от его раненого затылка отдирали задубевший лен. Он вытерпел боль без единого вздоха и отправился в землянку к невольникам. Когда был выбор, кого послать за кривичами, Хильда чаще посылала Дага. Их язык он сносно понимал, даже подпевал протяжным песням и частушкам. Старшие сестры иногда смеялись и обзывали за это Дага всякими обидными прозвищами, зато старый Горм похвалил. А похвала наставника стоила смеха дюжины глупых женщин! Горм сказал – кто чужую речь разбирает, нигде не пропадет! А не зная языка словенов, по Гардару до теплых морей совсем не просто доплыть…

– Заходь, заходь, – приветливо окликнули Дага из-под заросшего травой холмика. – Как раз малинного отварчику заварим, да и руки от краски помогу оттереть!

Зимой треллям позволяли ночевать в подклети хозяйского дома, зато летом они переселялись в землянки. Пленные кривичи жили отдельно от свеев, и землянка у них была необычная. Слева – два ложа, покрытые старыми протертыми шкурами. Напротив – печка, над ней травки всякие, цветы и шишки развешены против комарья, мышей и прочих назойливых тварей. Справа мужики землянку расширили, сделали вроде ямы, приволокли туда ясеневый чурбан. Вырезали из ясеня дремучего старика, усатого, хмурого. Повесили идолу на шею венки, в ноги перьев накидали, зернышек в горшочках, а самого – укрепили в нише, за пологом.

– Гляди, эта травка по-нашенски будет зверобой, от хворей всяких, – поучал Путята, вытирая о траву руки в разноцветных пятнах. – Вот эта – чистотел, а еще – каштан конский, мята, чеснок, порей, резеда, боярышник…

– А зачем вам еще яма? – Даг кивнул на плотную занавеску.

– То кумирня. Пошли, травки тебе вкусные покажу…

– А это кто? Один? – Маленький Даг упорно сворачивал разговор к глазастому, бровастому чурбану.

– То Велес, покровитель наш, – Путята откинул полог, уважительно погладил идола. – Вот как у вас Тор стоит, от черных язв да от скотского мору сберегает, так у нас Велес.

– А зачем по углам три куста воткнули? – напрягая язык, спросил Даг. С возрастом разбирать говор кривичей стало легче, но собственное произношение хромало.

– Дык чтобы чужак промеж: трех сосенок заблудился. Промеж: трех сосен Белеса селить надобно, да только сосенок в бретьянице где возьму? – Путята, хихикая, обвел рукой убогий подвал. – Вы свою кумирню ладите, мы свою, и всем лепко. Ладно, что Олав смердов не забижает…

– А почему вы Тора не любите, а Белеса любите? – насупился Даг.

– Дык негоже от роду-то отгинаться, – ясными глазами взглянул кривич. – Коли по роду нам Велесу борозду дарить, так уж с тем и помрем. Вот и ты, как дитятей тебя пестуют, так и дыши, не переметывайся.

– А нельзя петушков и Тору, и Велесу резать?

– Так льзя же! Только корня держись, разумеешь? Вон, у чудов, у литвы – свои духи, у лопарей – тоже свои, потаенные, только греки Езусу своему поклоны кладут, а друзих не привечают. Оттого ратный муж: Олег их и бил…

– Путята, а ты ратником был? Ты ночью того великана с одного удара повалил! Почему же тебя купили? Почему ты свободу назад не выкупишь?

– Княжьим человеком был, чадушко… – замялся Путята. – Меня, Даг, не в сече раненым взяли, меня князь в смерды обернул, по честному ряду. Я двоих зашиб… пьяный был, медовухи напился… А драться палкой дело нехитрое. Подрастешь малехо – покажу.

– Путята, а верно, ты без меня бы не поборол Рагнара? – задумался о своем Даг.

– Это верно, – закивал кривич. – Кабы не ты, маленький хозяин, лежать бы нам в сырой земле, ужиков кормить!

На следующий день Сверкеру Северянину полегчало. Избитых хускарлов отпарили в баньке, смазали ссадины барсучьим жиром, напоили травяными отварами. Когда в доме бонда беда, никто не считается, раб ты, свободный или сын самого хозяина. Так заведено встарь, потому и крепки общины свеев. Другое дело на тинге, там за убийство Снорри сосед не отделался бы жизнью словенского раба! Но на ферме все одинаковы, и Даг вместе со взрослыми помогал всем раненым, без разбора. Вечером Сверкера вынесли на травку, а с ним – еще двоих легкораненых. Хильда зарезала петушка, родичи поочередно хлестали кнутом кровь и целовали жертвенную чашу у стоп Одина. Один позволил Сверкеру и другим выздороветь. Это значит – жертвы приняты, можно отбросить печали.

Горм принес лиру, и даже вдова Снорри, белоглазая Гудрун, напевала и улыбалась. С фермы Жаворонка приехал сын Халльварда, пел вместе со всеми. Старухи стали шептаться, что парень хочет посвататься к вдове Снорри. Олав Северянин не возражал, род надо продолжать. Вот пусть только развеется дымок над курганом брата, сказал Олав, тогда и поговорим о новой свадьбе…

– Эй, малыш с когтем, а ты у нас силач!

– Давай, Даг, покажи нам, как ты прирезал того глупого вепря!

– Он спас меня, нечего корчить рожи! – осаживает домашних Сверкер.

Даг снова и снова показывает, как огромный вор бросается на дядю Сверкера и как получает удар ножом. А после сын Халльварда Жаворонка рассказывает удивительные истории про отважных йомсвикингов, живущих где-то за морем. Мальчишки, затаив дыхание, снова слушают о битвах и героях…

– Мне рассказывал Ульме Лишний Зуб, это кормчий вашего Свейна, а уж Ульве я доверяю как себе, – шепчет младший Жаворонок. – Так вот, в земле вендов правил конунг Мешко, а теперь и сын его – Бурислейв. Конунг вендов предложил доблестному викингу Пальнатоки землю в удобной гавани. Этот Пальнатоки сам вышел из Дании, совершил много набегов и вгонял в страх многих королей. Тогда венды отдали ему землюпод названием Йом, чтобы он поселил там дружину и защищал свою новую страну от врагов… Пальнатоки согласился и стал строить крепость в устье реки. Ульме Лишний Зуб видел это чудо, там выкопана гавань вместо узкого пролива. В гавани могут встать на зиму сразу триста кораблей! А внутри города такие законы, что позавидует всякий правитель… – Жаворонок многозначительно оглядел притихших мальчишек. – Херсир йомсвикингов Пальнатоки принимает к себе людей из любой земли, с любым оружием и языком. Но берет лишь тех, кому от восемнадцати до пятидесяти лет от роду. Женщин же в крепость не пускают, даже ночью. Если какой из викингов желает провести время с женщиной из местных, он отпрашивается у своего младшего херсира и уходит не больше чем на три дня. Если викинга нет больше трех дней, его считают изменником и навсегда изгоняют из крепости, без права на его долю добычи…

– Вот это да! – ахнул Даг. – А куда же они ходят за добычей?

– Зимой они упражняются в боевом ремесле, а весной уходят в набеги. И мощь их дружины так велика, что никто из окрестных кейсаров не может им противиться. Потому что херсир йомсвикингов установил такие суровые законы для своих людей, что проще самому прыгнуть на меч, чем нарушить правила братства! Ульме говорил – им нельзя хоть раз показать страх в бою или спину врагу. Им нельзя бросить товарища. Иначе тебя самого выгонят из города. Каждый, кого мудрый вождь Пальнатоки принял в крепость, считается братом, и мстить за него полагается как за брата… И добычу они делят не так, как наши хавдинги. У них все поровну, для каждого равная доля!

– Вот бы попасть туда! – У мальчишек разгораются глаза. – Надо узнать туда дорогу, мы вырастем и сами поплывем…

– Мало туда доплыть, – урезонивает Жаворонок. – Надо стать достойным, чтобы тебя приняли в дружину! Ульме рассказал мне о людях из крепости Йом. Для них честь – это самое главное. Они будут драться на обрыве даже против сотни бьорсьерков. Если им предлагают рабство взамен смерти, йомсвикинги выбирают смерть! Каждый из них гордится хотя бы одним геройским подвигом. Каждый должен отдать часть добычи на строительство города, новых кораблей или мостов в округе Йома. Каждый должен позвать товарищей на пир и выполнить все свои клятвы! Они никогда не обижают крестьян или торговцев, никогда не откажут в гостеприимстве путнику, никогда не солгут своим товарищам и вождям…

В тот вечер Даг услышал много интересного. Всем было весело, и весело было еще долго, до середины лета. Может оттого, что Гудрун вымолила у богов довольство для всей семьи, а не только легкого пути для покойного мужа? А может, это был год такой, щедрый на приплод у людей и скотины, щедрый на жар Земли, супруги великого Игга? А может, Земля чуяла, что ждут ее тяжкие испытания, кровь, войны и мор, и спешила набраться сил, дать мощный приплод перед лицом беды?

Затяжелели сразу три работницы, и вдова Снорри родила девчонку, и сразу несколько коров разродились двойнями, и поросята в этот год не сгинули от хворей. Хусманы Олава сыграли три свадьбы, сын Халльварда Жаворонка посватался к вдове Снорри, а для Сверкера сообща стали строить новый дом, ничем не хуже прежнего…

Год был щедрым на добрые дела. Восьмилетний Даг вовсю помогал старшим. На хуторе Северянина никто не сидел без работы. Трелли и женщины занимались овцами и ягнятами, свободные мужчины после обеда возводили новые стены для Сверкера, младшего из братьев-кузнецов. Дом поднимали взамен сгоревшего, где пропало много имущества. Олав сам решил – пусть новый дом будет ближе всего к семейному кургану и к коровникам, но зато все будут жить рядом. Сверкер мечтал до первых снегов покрыть крышу…

Богатое лето простиралось над Свеаландом. Немало жертвенной крови пролилось в чаши Фрейра и Тора. Даг Северянин утром помогал таскать торф и камни, потом работал в отцовской кузнице, потом до вечера махал учебными мечами…

Так отгуляла сытная осень, высыпала первый снег зима. По белому пушистому покрывалу к Олаву Северянину прискакал посланник лагмана, вручил полированную палочку – приглашение на тинг. Гонца угостили зайчатиной, налили забродившего меда. Он выпил, неспешно заговорил:

– Как встанет лед, всех бондов херада ждут на большой тинг. Первое дело – новый лейдунг, набор по приказу конунга. Ваш маннгерд должен выставить троих дружинников, дать каждому по два коня и оружие. Мечи можно не ковать, конунг обещал свои дать. Второе дело – судебные разборы. По вашему обвинению тоже будем говорить. Рагнар Пустой Живот ушел на полгода в викинг, зато изловили его двоюродного брата и еще троих из его воровского хирда. Их надо узнать. Олав Северянин, ты – свидетель их злодейств!.. Это второе. Третье дело тоже важное. Весной в священной роще назначен праздник Девяти. Надо выбрать достойных для помощи жрецам.

Гонец вылил остаток меда в чашу у ног Тора, забрал свою палочку с рунами и ускакал.

– Отец, ты свидетель? – спросил тогда Даг. – Кого тебе надо узнать?

– Тех разбойников, которые напали на нас. Пожалуй, я возьму тебя с собой, сам увидишь. Мама тоже с нами поедет. Большой тинг тянется несколько дней.

– А как же… – Даг задохнулся от счастья, но вовремя вспомнил, что хотел спросить. – А как же ты узнаешь разбойников? Было же темно…

– Хо-хо-хо, – сказал Олав. – Их не надо узнавать. Надо быть свидетелем, вот и все, сын мой. Судьи решат за тех, кто сильнее. Ты понял, сын мой?

– Нет… Ты говорил мне, что надо всегда решать справедливо, тогда люди станут меня уважать. К говорителю закона ходят все, потому что он решает справедливо!

– Хорошо быть справедливым с теми, кто намерен решить дело честно, – Олав Северянин переглянулся с женой. Порой совсем непросто объяснить восьмилетнему сыну, что правда не всегда на стороне обиженных. – Мы поедем на тинг, и люди Харека Менялы наверняка соберутся туда. Мы выставим свидетелей, которые подтвердят, что Рагнар Пустой Живот угрожал Сверкеру, и что именно он поджег дом. Но Харек Меняла – хитрый человек. Наверняка он выставит своих свидетелей. Те скажут, что Рагнар не нападал на нас и дом не поджигал. Потом они спросят, кто видел, как Рагнар, сын Харека, убил Снорри. Никто этого не видел, потому что моего брата убил другой человек. Тот разбойник, убийца моего брата, тоже погиб. Но мы не можем так сказать, сынок. Мы скажем, что Снорри Северянина убил Рагнар и другие его люди, которые живы.

– Зачем так говорить? – Изумлению Дага не было предела.

– Чтобы судьи решили дело в нашу пользу. Иначе Рагнар и его отец все вывернут наизнанку. Они скажут, что Сверкер не должен был свататься к чужой невесте. Они скажут, что Рагнара оскорбили, отняли у него женщину. Они скажут, что хотели только немножко напугать Сверкера, а мы напали на них и убили. Приедут все родичи убитых в надежде получить с нас виру. Приедут даже те, кто давно проклял своих сыновей. Если мы не соберем сильных свидетелей, мы проиграем дело, сынок. Ты понял меня?

– Да… А если все соберутся, мы победим? Лагман тогда послушает нас?

Кузнец грустно вздохнул. Он подумал – как было бы просто и приятно всегда говорить только правду…

– Может быть так. Харек Меняла признает вину своего сына и предложит нам виру. Но раз они убили моего брата… – голос Олава дрогнул, – они должны сказать, что примут любое наказание. Тогда мы будем думать. Возможно, мы возьмем за жизнь моего брата жизнь Рагнара. Или младшего сына Харека Менялы. Или кого-то другого… Но может быть иначе. Они скажут, что Рагнара не было здесь в ту ночь, или скажут, что Сверкер его обозвал непроизносимыми словами…

– Но Сверкер говорит, что такого не было! – возмутился Даг.

– Никто не станет проверять, сын мой.

– Ага… А почему Одноногий говорит, что у нас неравные раны? Он говорит – может, нам еще придется платить?..

Отец недовольно поскреб в бороде. Было видно, что ему не нравится говорить на эту тему.

– Горм… Горм как всегда прав. Всякое может выйти. Сынок, судьи считают очень просто. Был бой, были раны и увечья. Если мы им отрубили руку и они одному из наших, тогда нечего делить. Если они убили нашего трелли и мы убили трелли Рагнара, делить снова нечего. Но я никому платить не буду, это они на нас напали! И они убили Снорри, за это Рагнар не отделается и сотней холопов!

– А Горм говорит, что раз мы убили восьмерых…

– Сын мой, если бы мы вышли на честный хольмганг, род на род… или между нами велась бы давняя смертельная вражда, тогда судьи считали бы, сколько кто кому должен серебра за убийства и за калек. Но я не верю, что убитые разбойники ходили в дружинниках у «лесного ярла». Двоих узнали, это беглые рабы с рудников. За них никто не вступится, сын мой.

– Значит, за дядю Снорри… – Даг мучительно соображал. – За Снорри они дадут тебе много серебра?

– Они скажут, что прав тот, кто приехал вовремя и привел больше свидетелей.

– Да, я понял… – Даг немножко подумал. – Надо быть с теми, кто сильнее, отец.

Глава тридцатая

В которой длинная дорога становится короче прямой, Олав вербует свидетелей, а Сверкер оценивает жизнь брата

Миновал первый зимний месяц, когда Олав Северянин вышел проверить лед. Лед на реке оказался достаточно прочным для дальнего путешествия. С утра мимо фермы пронеслись три санных поезда дальних соседей, это бонды и свободные ландбу спешили на тинг.

– Пора, – подтвердил Горм Одноногий, пробуя лед топориком. – Нынче можно выезжать без опасений, реки выдержат везде.

Собрались затемно. Первыми санями правил отец, с ним уселись двое ближних хусманов, мельник и мясник, и старина Горм. Во вторых санях устроилась Хильда с Дагом и старшей дочерью, еще с ними сел Сверкер и одна работница. Следом скакали пятеро вооруженных слуг, везли припасы и подарки. Хильда сказала, что тинг может продлиться не три дня, а все шесть, кроме того, Северянин наверняка захочет позвать гостей в землянку, а такую ораву надо чем-то кормить…

Поэтому в третьи сани загрузили половину жареного барана, свиной окорок, лепешки, крупу, масло, вязанку сушеной рыбы и бочонок медовухи. Старшей по хозяйству Хильда оставила Гудрун, зато взяла для помощи в пути еще одну девушку. Кроме еды, на третьих санях повезли оружие и сбрую для ополченцев, назначенных сюслом.

Даг помогал отцу кормить лошадей, а сам следил за сборами будущего дружинника, назначенного от усадьбы Северянина. Родичи толпой провожали на службу Эйрика Косоглазого, сына рыбака.

– Отец, а почему Эйрик должен идти воевать, если он не хочет?

– Скорее всего, воевать ему не придется. Конунг в этот раз собирает половинное ополчение, только для защиты границ по суше.

– А почему мы не троих отдаем, а одного парня и от себя, и от усадьбы тети Ингрид, и от Жаворонка?

– Это и есть половинный лейдунг, сынок. Один человек от трех усадеб. Потому что серьезной войны сейчас нет.

– А с кем наш лейдунг будет воевать? С конунгом датчан?

Отец и мать рассмеялись.

– Всегда есть с кем воевать, сын мой. Датчанин Харальд Синезубый собирает дань с англов, но сам не может уследить за своими морскими разбойниками. Они часто нападают на наши прибрежные фермы и корабли. Конунг норвежцев Серая Шкура только и ждет, чтобы отхватить кусок нашей земли. Кроме того, всегда есть могучие бонды среди свеев, которым не по нраву власть нашего конунга и его сыночка…

– Почему же наш конунг не накажет тех бондов, кто хочет его побить? – наморщил лоб Даг.

– Потому что у Старой Упсалы не хватит сил, чтобы победить и побить всех недовольных, – Олав Северянин передал Дага младшему брату, сам запрыгнул в первые сани. – Попроси своего дядю, он тебе все расскажет!

– Почему в Упсале нет столько сил? – упрямо вцепился Даг в Сверкера. – Почему только Эйрик, сын рыбака, идет в поход, а другие сидят дома?

– Так повелось много лет назад, – сказал Сверкер. – Могучие бонды всегда жили свободно и не любили хозяев над собой. Поэтому они договорились так: когда нет войны, конунг может собрать только половину ополчения. Он может потребовать одного парня с каждого маннгерда, то есть с трех усадеб. Хозяева двух оставшихся усадеб позаботятся о его полях, скотине и людях. Если бы сейчас началась война, твой отец, тетка Ингрид и Халльвард Жаворонок выставили бы двоих бойцов, а не одного, понимаешь? Но все равно, раньше было так – даже если конунг рассылал ратную стрелу, у него никогда не собиралась рать сильнее, чем рать могучих бондов. Так было прежде…

– А теперь? Мы не любим Упсалу, но все равно отдаем дружинников на службу? – нахмурился Даг. – Вот я, когда вырасту, не пойду никому служить! Я построю себе самые быстрые корабли, соберу свое войско и сам буду хавдингом!

– Ты смелый парень, – одобрил Сверкер. – Однако послушай меня, прежде чем хвалиться. Мудрые люди придумали так, чтобы страна делилась на части. Так у нас, и у норвежцев, и у датчан. При первых конунгах земли бондов поделили на бюгды, ланды и херады, и в каждом есть свой тинг. Только на тинге ты можешь сказать, что собираешь свое войско. Если могучие бонды посчитают, что ты достоин быть хавдингом или даже морским конунгом, тебя изберут. Если ты соберешь дружину тайно, ты станешь разбойником, понял? Тебя будут ловить и в конце концов повесят. Для того бонды и придумали избирать конунга, а он назначает ландрманов по всем ландам. Чтобы никто не набирал вольных дренгов! Чтобы всюду был порядок, чтобы честно делили межи и честно проводили тинги, кто-то один должен быть главным хозяином. Не станет конунга, не станет жрецов в Старой Упсале – богатые бонды снова затеют драку…

– Я понял… – поник маленький Северянин. – Выходит, что свободные люди сами просят конунга, чтобы он стал их хозяином?

– Выходит, что так, – Сверкер поплотнее закутал племянника в шубу.

Скрипя полозьями, сани вылетели за пределы усадьбы и устремились в голубой сонный простор.

– Вот наши три соседские усадьбы входят в малый корабельный округ, им командует кормчий Сигурд Короткая Нога, – продолжал Сверкер, – а твой дядя Свейн – херсир в другом корабельном округе. Если враг нападет, конунг разошлет ратную стрелу. Тогда твой дядя Свейн и другие, все бросят дела, приедут к своим драккарам и поплывут на место сбора флотилии.

Нашу флотилию поведет ландрман Торстейн, ты его уже видел на боях жеребцов. Ландрман Торстейн обязан выставить дюжину снаряженных драккаров по семь десятков человек на каждом, с оружием, запасом стрел и копий и месячным запасом еды. Зато конунг в ответ должен выставить пять кораблей на свои деньги и своих дренгов должен вооружить сам… Ты пойми, если каждый будет за себя, нас поодиночке перебьют такие, как Рагнар! – Сверкер потемнел лицом и скрипнул зубами.

Даг надолго задумался. Он думал все утро, пока кони несли сани по заснеженным полям. Скупое солнышко повисело лениво над дрожащим морозным горизонтом и снова спряталось в далеких норвежских лесах. На ночлег остановились в усадьбе Торира Белоглазого, который приходился приемным отцом Гудрун, вдове Снорри Северянина. Олав нарочно сделал крюк по излучине, чтобы заполучить Торира и его родичей к себе в свидетели. Торир Белоглазый пообещал помощь на тинге.

Спали мало, часа четыре. Северянин поднял всех затемно, велел запрягать. Дорога пошла лесом, по накатанным колеям. Часто навстречу попадались лесорубы, они вывозили по зимней дороге заготовленные дрова. Олав встречал знакомых, останавливался, вылезал из саней, затевал разговор. Даг тоже вылезал следом за взрослыми мужчинами. Проваливаясь по пояс в рыхлые сугробы, пробирался к головным саням, чтобы по-взрослому подать руку друзьям отца. Хильда его не останавливала, да и отец не велел сидеть завернувшись в шубу. Потому что в восемь лет уже пора отвечать за себя самому и пора обзаводиться надежными друзьями!

Завтракали на ферме Глума Свенсона, старшего брата Гудрун. Тот любил Снорри Северянина и переживал за овдовевшую сестру. Глум уже ждал гостей, с ним ждали еще трое бондов. Для Северян затопили баню, напоили травяным отваром, угостили жареным козленком. За столом Свенсон сразу спросил, сколько свидетелей выставит Олав и сколько – Рагнар Пустой Живот.

– Если даже он выставит сорок человек, – разволновался Сверкер, – мне придется драться с ним. Я найду его за краем земли и убью!

– Если Рагнар приедет на тинг, значит, он уверен в своей правоте, – заметил Глум. – Если ты вызовешь его на хольмганг, это будет ошибкой.

Олав успокаивающе придержал руку Сверкера.

– Глум, я просил тебя поговорить с твоими двоюродными братьями и зятем, – напомнил кузнец. – Если все они поддержат нас, суд принудит Харека Менялу выплатить добрую виру…

– Сколько вы хотите получить за убийство Снорри? – деловито осведомился один из друзей Глума.

– Десятью мерами серебра они не отделаются, – запальчиво вскричал Сверкер. – Я потребую с них сотню унций за брата и столько же – за сожженное имущество!

– Это высокая цена, – уронил Глум Свенсон. – Едва ли они дадут двести унций.

– Ты полагаешь, за убийство такого достойного человека, как наш брат, надо просить меньше? – поднял бровь Сверкер. – А еще, кроме Снорри, они убили наших хусманов. Рагнар заплатит и за них, клянусь молотом Тора!

– Я говорил с Гудрун. Она возится с маленьким ребенком, не смогла поехать, – вставил свое слово Олав. – Гудрун просила меня взять за мужа такую же цену, как взяли за убитого лагмана Харальда Огневика. Если вы помните, люди из усадьбы Меченого сожгли Харальду Огневику дом и убили его самого. Они мстили за недозволенные слова, произнесенные во время пира. А люди Харальда Огневика пообещали, что убьют самого достойного из рода Меченого. Они сказали, что не станут брать виру, а непременно убьют того, кого захотят. Тогда Меченый собрал своих, и они решили, что не годится ждать мести и бесконечно дрожать. Они послали к сыну Харальда Огневика и предложили любую виру, лишь бы не начиналась кровная вражда. И семья лагмана согласилась тогда взять двойную плату – за убийство и за имущество.

– И вы?..

– И мы тоже сделаем так. Мы сделаем так, что они будут бояться.

– Допустим, Харек вам заплатит. Он испугается, что за жизнь Снорри вы возьмете жизнь его младшего. А потом что? – спросил незнакомый Дагу бонд, приятель Глума, сидевший в углу у очага. – Олав, уж не надеешься ли ты, что всякий тогда припомнит Хареку Меняле прошлые обиды?

– На это я и надеюсь, – хитро глянул Северянин. – Найдутся люди, которым Рагнар Пустой Живот немало должен. Встанут те, кого он обидел, они тоже захотят виру. Тогда Харек Меняла им откажет. Он будет вынужден всем отказать, поскольку иначе останется голым. Тогда все поймут, какой он подлый человек и какой подлый человек его сын…

Даг молча слушал переговоры отца и дяди Сверкера с родичами Гудрун и думал, как странно и неправильно все происходит. Почему-то честные люди страдают и вынуждены изворачиваться, чтобы победить злодеев на суде. Даг думал, как бы сделать так, чтобы злодеев можно было наказывать сразу, отнимать у них корабли и деньги, а еще лучше – сразу вешать! Потом Даг стал думать о том, сколько серебра взял бы с обидчиков его отец, если бы убили его, Дага. К большому неудовольствию, мальчишка был вынужден признать, что за него отец не взял бы виру, как за Снорри.

Снорри все-таки покинул жену и детей, кроме того, у Снорри всюду имелись друзья и дальние родичи, а у него нет никого, кроме отца, Сверкера и дяди Свейна… Хотя у него, конечно же, есть мама, и старый Горм, и двоюродные братья, а еще – четверо дальних братьев и сестры, но сестры – не в счет, потому что – девчонки…

С этими грустными мыслями Даг уснул. Проснулся он словно от толчка, услышав, как поблизости зашевелилась мать. Даг лежал с закрытыми глазами, но по изменившемуся дыханию Хильды догадался – мама уже не спит. Даг лежал с закрытыми глазами и, почти не напрягаясь, находил на слух каждого из людей Олава Северянина. С мороза вошел Олав, в руке нес чадящий масляный светильник.

– Вставайте, поедем вместе с Глумом и его друзьями. Так будет спокойнее. Даг, ты охраняешь маму. Никуда не отходи от нее.

– Разве мы боимся кого-то? – уже в санях спросил Даг у матери.

– Отец считает, что нам могут помешать попасть на тинг.

– Разве судья не выслушает всех?

– Судей будет много, сынок. Этот закон принят у Столбов Клятвы лет двести назад. Три могучих бонда из округи выставляют каждый по дюжине судей. Это самые честные и правдивые хусманы из числа свободных владельцев земель. Каждый год лагман выбирает трех новых бондов, чтобы судьи менялись. Их должно быть тридцать шесть, зато свидетелей может быть сколько угодно с каждой стороны. Тридцать шесть судей вначале примут или отклонят свидетелей. Затем выслушают каждую сторону. Затем они будут вспоминать, случалось ли подобное дело в давние времена…

– Как это – отклонят свидетелей?

– Очень просто. Все должны быть уверены, что свидетели не врут. Например… если мы скажем, что у Гудрун родился ребенок от Снорри, нам придется найти двенадцать свидетелей до третьего колена родства.

Даг крепко задумался:

– И они… судьи не подождут нас?

– Так принято, сынок. Кто первый приехал к судьям, тот и прав.

Глава тридцать первая

В которой кузнец валит лошадь, Даг снова говорит правду, а братья Гудрун спасают всех от побоища

Уже к вечеру Даг убедился в правоте Хильды. На них напали перед самым закатом, когда долгие тени пролегли среди кочек и заухала первая сова.

Заснеженная дорога петляла между болот. На обочинах вздувались черные пузыри, прямо из земли валил пар, повсюду торчали засохшие мертвые стволы, покрытые лишайником. Лошадей вели медленно. Впереди каравана пешком шли двое опытных следопытов, они высоко держали фонари и прощупывали ненадежные колеи. Горм Одноногий вполголоса ругался на местных бондов, которые не удосужились накидать до осеннего разлива бревен и хотя бы немного укрепить дорогу.

После очередной редкой развилки слева моргнул огонек, потянуло дымком, а путь головным саням заступили крепкие парни с оружием. Выглядели они не слишком приветливо. Их старший, осанистый толстощекий мужчина средних лет в волчьей безрукавке и шерстяных засаленных штанах, сидел верхом на низкорослой кобыле и опирался на копье.

– Доброго пути, Северянин, – прогудел он, не сдвигаясь с места. – Отчего так спешишь? К вечеру будет сильный буран, можно отморозить ноги и себе, и лошадям, лучше заверни в гости…

Сверкер и Горм быстро огляделись. Помощи ждать пока не приходилось, они слишком далеко оторвались от каравана Глума и других родичей. Колеи позади саней заметала поземка, огни справа оказались не признаком жилья, а всего лишь кострами временного лагеря.

Олав жестом остановил напрягшихся слуг, смело вылез из саней, подошел к всаднику почти вплотную. Другие незнакомцы тронули коней, подбираясь ближе. Сверкер незаметным движением вытащил стрелу, изготовился стрелять. Горм Одноногий расслабленно опустил плечи, положил руку на меч. Хильда схватила длинный скрамасакс.

– Это ты, Льот? И тебе доброго пути, – холодно поздоровался кузнец. – С каких это пор ты заботишься о моих ногах и моей скотине?

– Я всегда рад путникам. Особенно приятно видеть родственников славной Ингрид, – оскалился тот, кого звали Льотом.

Даг чуял хитрое гнилое нутро этого человека, хотя внешне незнакомец располагал к дружеской беседе. Его красная толстощекая физиономия светилась радушием.

– Не знал я, что ты приобрел ферму в этих краях, – Олав скептически оглядел болото, – Однако мы торопимся, Льот. Если ты едешь на тинг, мы встретимся там. Я буду рад угостить тебя в моей землянке жареным кабаном и медом.

Краснорожий снова неприятно ощерился. Его люди потихоньку приближались, охватывая караван Олава молчаливым полукольцом. К счастью, они не могли замкнуть кольцо, потому что вязли в болоте. Некоторые спешились, но тоже не могли проскочить незаметно. Слуги Северянина выступили вперед, загородив крупами коней сани с женщинами. Все держали луки наготове. Слишком узкие дороги мешали маневрам обеих сторон.

– Ферма мне пока ни к чему, – хмыкнул Льот. – Пусть другие копаются в навозе. Я люблю охоту и свободу. Но здесь у друзей добрый ночлег. Что молчишь, Олав? Разве ты хочешь обидеть хозяев?

– Кто же твои добрые друзья? – не повышая голоса, осведомился Северянин. Он обвел рукой развилку дорог и как бы невзначай положил ладонь на морду Льотовой кобылы. – Я не вижу здесь добрых друзей, Льот. Зато я вижу двоих клейменых рабов, пытавшихся избавиться от клейма. Наверняка их давно ищут хозяева. Еще я вижу за твоей спиной человека, который обманул мою тетку Ингрид. Он перевозил на ее лодке беличьи меха и сбежал не заплатив.

– Это серьезные обвинения, Северянин. А что, если тех, кого ты обозвал треллями, давно отпустили на волю? Что, если тебе придется извиниться за нанесенную обиду?

– Тогда я извинюсь. Но не здесь, а на тинге.

– Я смотрю – твои люди сразу хватаются за оружие, – усмехнулся Льот. – Темнеет быстро, ветер сильный. Так легко промахнуться из плохого лука, да и стрел жалко…

– У моих людей луки из наборного тиса, – успокоил кузнец. – Ты хоть слышал, что такое наборный тис, Льот? Мой брат Свейн купил их в Хедебю у англичан. Не смотри, что лук короткий. Мой брат достает из него белку за двести шагов. Даже в темноте, Льот.

Олав внезапно сделал очень странную вещь. Он крепко ухватил под узцы кобылу Льота и пригнул ее голову вниз. Кряжистый широкоплечий кузнец обладал огромной силой, но редко ее использовал вне кузницы. Его собеседник попытался сдвинуться с места, но не смог. Льот покраснел еще сильнее, затем побледнел. Кобыла под ним хотела вырваться, но Олав держал ее железной рукой, а другой рукой закручивал на ее горле кожаный ремень подпруги. Кто-то засмеялся.

– Это Льот Умная Собака, он хороший охотник, – сквозь зубы проворчал Горм. – Мы с ним не в ладу, он дважды обманул тетушку Ингрид. Не заплатил полную цену за перевозку мехов и сумел выкрутиться. Люди прозвали его Умной Собакой, а он еще и гордится своим прозвищем. Он ходит в дружках у Харека Менялы…

– Зачем мучаешь мою лошадь? – Льот заметно разозлился, но не мог ничего поделать. Он должен был либо поднять на Олава оружие, либо как-то освободить голову кобылы. Бедное животное уже хрипело, а кузнец пригибал ее все ниже к земле. Слуги Льота, пешие и конные, топтались на месте, не зная как поступить. Зато все мужчины из каравана Северянина изготовились стрелять. Даг чувствовал, как у Сверкера от напряжения задрожало плечо.

– Скажи честно, что тебе нужно, – предложил Олав, – не виляй, как лиса. Если ты мужчина и говоришь с равным, слезай и убери оружие.

– Нас больше, Северянин, и мы… – Льот не договорил, потому что его лошадь упала на колени. Бравый охотник не удержался в седле, вынужден был опереться на копье и чуть не свалился на дорогу. Он разогнулся, красный и злой, но тут же столкнулся взглядом с молодым пастухом, данником Северянина. Пастух почти в упор целил в него копьем с железным зазубренным наконечником.

– У меня хорошие стрелки, и наконечники ковал я сам, – Северянин говорил так, словно ничего не произошло. Он отпустил несчастную кобылу, она в испуге отскочила. – Льот, мы успеем убить пятерых из вас, а затем постараемся убить еще пятерых. Лучше вам уйти.

Кобыла Льота задними ногами соскочила с дороги и провалилась глубоко в ледяную болотную грязь. Старина Горм был прав – местные бонды, которым полагалось следить за состоянием торговых трактов, давно плюнули на свои обязанности. Нижние слои досок прогнили, дорожное покрытие ходило ходуном. Люди Льота кинулись к своему херсиру на помощь и потратили немало труда, чтобы извлечь его лошадь из грязи.

– А тебе лучше переночевать здесь, Олав Северянин, – соскочив на снег, опять затянул свою песню Льот. – Ни к чему тебе спешить на тинг. Не стоит тебе тягаться с могучими бондами. Не стоит раздувать костер…

Даг с закрытыми глазами чувствовал биение чужих сердец. Эти люди, которых привел с собой охотник Льот, они вовсе не были добрыми хозяевами и не ждали гостей. Но напасть в открытую они тоже побаивались, кружили, как трусоватые псы.

– Тебя послали, чтобы запугать меня? – нахмурился Олав. – Я думал, что ты – охотник. Не знал, что ты прислуживаешь ворам.

Ладонь Северянина опустилась на шишковатое навершие меча.

– Я не холоп, чтобы меня посылать, – выпятил грудь Льот.

Даг потянулся к своему левому сапогу, тоже достал нож. Он пообещал себе, что ударит в горло всякого, кто попробует дотронуться до матери. К сожалению, большой меч был ему пока не по силам…

– Эй, вы, сворачивайте налево, – приказал один из всадников, скрывавший лицо под капюшоном. – Сворачивайте, чтобы не пришлось гнать вас силой.

– Скоро нас нагонит Глум, надо подождать, – едва слышно прошептал Сверкер. Его средний и указательный пальцы побелели, натянутая тетива тихо пела.

– Клянусь кровью асов, никто не будет жив, если подойдет ко мне и моим детям, – заявила Хильда.

– Никак тащишь с собой женщин? – сменил вдруг тему охотник.

– Со мной жена, дочь и сын, – тихо ответил Олав. – Мы честно едем на тинг и ни от кого не скрываемся. Но если нас кто-то попытается задержать, он пожалеет.

Дага неожиданно прорвало. Он отчетливо увидел, как двое с темными лицами, как раз те, кого отец обозвал клеймеными рабами, прокалывают насквозь копьями Хильду.

– Эти двое хотят нас убить, – громко сообщил мальчик верным хускарлам. – Вон те, что на дороге слева! Они хотят нас убить, а не позвать в гости! Они хотят нас убить, даже если им прикажут нас не трогать! Они сильные и злые!

Льот Умная Собака недовольно поморщился, когда Сверкер развернулся с оружием в сторону беглых холопов. Очевидно, на эту парочку отъявленных негодяев он возлагал большие надежды.

– Это ты верно сказал, сопляк, – гоготнул один из всадников. – Приказать нам никто не может!

– Эх, Даг, ты снова не можешь удержать в себе слова? – досадливо крякнул старый скальд. – Говорил я тебе, твоя правда к добру не приведет!

– Везешь дружинника в лейдунг, а сам прикрываешься своим щенком? – хищно оскалился один из дружков Льота. – Люди толкуют, что это не твой сын, а отродье саамского нойды. Везешь его на тинг, не боишься навредить войску?

– Это точно, конунгу-жрецу придется не по нраву чужое колдовство, – хихикнул охотник Льот, словно не замечая тихой ярости Олава Северянина. – Пожалуй, он прикажет кинуть оборотня в прорубь. В прошлом году так утопили троих чужих колдунов. Эти жеребцы ведьм заговаривали ветра в Лисьем бору, чтобы погубить посевы. Тоже были сопляки, но Посох Одина их не пожалел! А ты бы, Олав, не рисковал зря жизнью сына. Найдутся те, кто нашепчет дурное против него. Лучше верни его домой или оставь у моих добрых друзей, а сам…

С дороги, уводившей направо, тоже показались вооруженные люди Льота. Они подбирались пешком, не торопясь, словно охотились на спящего в берлоге медведя.

– Ты говоришь лишние слова, – перебил Северянин. – Ты говоришь так потому, что мой сын подрезал жилы Рагнару? Стараешься угодить Пустому Животу?

– Мне наплевать на Рагнара… – Льот схватился за оружие, его сообщники изготовились к прыжку.

– Становится темно, – пробурчал Сверкер. – Я пристрелю его, если он попробует поднять копье.

Но Льот Умная Собака не поднял копье. Наверняка он обладал не только хитростью, но и приличным зрением. Потому что, помимо Сверкера, Горма и вооруженных данников Северянина, он разглядел в болотистом подлеске сани Глума Свенсона и его вооруженных хускарлов. Косматое солнце вздрагивало у самого горизонта, от каждого всадника тянулась по кочкам длинная изогнутая тень.

– Никто тебя не держит, Олав, – делано засмеялся Льот. – Если вам нравится петлять ночью в болоте, это ваше дело. Но не рассчитывай на помощь…

Слуга Льота изловил испуганную лошадь хозяина, кое-как вывел ее из заснеженного болота на дорогу. Пузыри чавкали под ее копытами.

– Не держишь меня? Ну, спасибо! Тогда убери своих людей с моего пути, – спокойно добавил кузнец. – Или ты снова угрожаешь мне?

– Мы еще увидимся, Северянин, – с кривой улыбкой пообещал Льот Умная Собака, принимая поводья кобылы. Он свистнул своим дренгам, те нехотя, неторопливо, расступились, освобождая проезд.

Как раз в этот момент подоспели сани дружественных Олаву бондов. Глум Свенсон прискакал по обочине верхом, с тяжелой секирой в руках, намереваясь сам разобраться с неожиданным препятствием на дороге. Но Льот Умная Собака и его люди уже растворились в сумерках.

– Что хотел этот хитрец? – хмуро спросил брат Гудрун у Северянина.

– Звал в гости.

– Лучше ночевать в болоте, чем у него в гостях, – уверил Глум.

– Мы так ему и ответили, – усмехнулся кузнец.

– Олав, ты был прав, – признал Глум, тревожно вглядываясь в бесконечные ряды болотных кочек. – Этого бездомного проходимца Льота наверняка подослал Харек Меняла, чтобы помешать вам.

– Если бы не вы, они бы набросились на нас, – сказал Сверкер, бережно укладывая стрелу в мешок.

– Не гоните, будем держаться рядом, – Глум Свенсон помахал кому-то позади рукавицей. – Лучше мы верхом поедем впереди. Я, Арнвид Богатый, Торир Белоглазый и оба его брата. Тогда никто не посмеет напасть на вас.

– Один час опоздания на тинг – и судьи вас не будут слушать, – сказал приемный отец Гудрун, Торир по прозвищу Белоглазый. – Олав, ты вежливый человек, но больше ни с кем не разговаривай на дороге. Лучше сразу хватай топор и руби их!

Глава тридцать вторая

В ней Сигурд Короткая Нога пьет за гостей, Горм знакомит Дага с младшими ванами, а се-конунг вскрывает вены

– Смотри, сын мой. Впереди – усадьба нашего морского конунга Сигурда!

Олав Северянин тронул коня. Даг сидел позади отца, и, чтобы разглядеть дорогу, ему пришлось свешиваться набок. Позади неспешно трусили скальд Горм Одноногий, мясник Магнус и еще четверо данников из богатого хозяйства бонда Северянина. Быстро скакать не могли, скорость каравана сдерживали сани. Хильда сама правила лошадьми, другие женщины сидели тихо в глубине саней, кутались в шубы.

Даг выглянул из-за отцовского плеча. Пологие холмы, заросшие лесом, образовали впереди почти круглую котловину. Раскатанная снежная дорога вилась среди вековых сосен, исчезала под темным покровом и снова появлялась тоненькой юркой змейкой среди домов. Усадьба Сигурда Короткая Нога совсем не походила на скромное поселение Северян. Не походила она и на шумную торговую Бирку, куда Даг ездил с отцом в прошлом году. Столичная Бирка поражала роскошью, многоязычьем и пьяным весельем. Усадьба морского конунга издалека походила на настороженного умного пса. Сразу чувствовалось, что чужих здесь не любят и не ждут. Несколько ровных рядов домов, скрепленных изгородями, вал с частоколом, сторожевые вышки, и… где-то там, за парящим снежным маревом должен был находиться конец пути – излучина со Столбами Совета.

Усадьба богатого конунга давно превратилась в деревню. Здесь получали кров, наделы и работу многие дренги, отслужившие в ополчении, здесь принимали на новую службу молодых дружинников, здесь селились старые друзья морского конунга, не желавшие возвращаться в свои края. Даг слышал в разговорах старших, что славный морской вождь только с виду предан Упсале и верховной власти, а на деле сколотил собственный флот…

Позади раздался лязг металла и топот копыт. Мужчины схватились за оружие, но тут же расслабились. Спутников Северянина догоняли вооруженные хускарлы Арнвида Богатого. Арнвида везли в санях, рядом скакали взрослые сын и двое племянников с копьями, за санями бонда вели животных, приготовленных в подарок конунгу-жрецу.

Мужчины обнялись, обменялись новостями.

– Много народу соберется на тинг, – заметил старина Горм. Привстав на стременах, он пристально вглядывался в бесконечные черные точки, с трех сторон стекавшиеся в долину. – Я помню, как было девять лет назад, когда собирались на праздник Дизаблот! Тогда мы славно повеселились! Я привез из викинга двух германских графов, и мы повесили их в Священной роще!

– Хо-хо! А скоро мы подвесим в Роще проклятых христиан! – весело откликнулся Магнус.

– Отец, зачем нам вешать этих… как их… христиан? – растирая замерзшие уши, осведомился Даг.

– Раз в девять лет Отцу павших нужна великая жертва. Через месяц после тинга начнется Дизаблот, Великая жертва. Если…

Кузнец не договорил, но мальчик и так понял, что отец намеревался сказать. Если тинг пройдет успешно для Северян, если не будет долгой кровной мести, если все останутся живы… тогда они непременно поедут на праздник Девяти.

Черные точки за лесом двигались. Постепенно стало понятно, что со всех сторон к деревне стекаются десятки всадников и повозок.

На ночлег остановились в главном доме Сигурда Короткая Нога. Сам Сигурд лишь утром вернулся из военного лагеря, где тренировал ополченцев.

Дагу еще никогда не приходилось бывать в таком большом и удивительном жилище. Пожалуй, в длину главный дом в усадьбе Сигурда в два раза превосходил постройки Северянина. Помимо вместительной пиршественной залы, здесь имелась громадная кухня с двумя очагами, вкопанными в землю котлами и штук пять отдельных спален. Разинув рот, мальчишка бродил по дому, который казался ему настоящим дворцом. Никто не мешал восьмилетнему Северянину осматриваться, поскольку все носились из угла в угол, подготавливая вечернюю трапезу. В котлах вкусно булькало мясо, в одном варили барана, в другом – поросенка.

Слуги крутили вертела с дичью и птицей, женщины хлопотали вокруг хлебной печи.

– Конунг-жрец приехал! Конунг приехал! – разнеслось по двору.

Женщины стремительно выбежали и спрятались в дальних комнатах, мужчины как один вскочили, желая поприветствовать высокого гостя. С престарелым жрецом во двор ввалилась целая свита. Конюхи Сигурда сбились с ног, разводя к яслям коней.

Мясо выставили прямо в переносных котлах. Девушки обходили гостей, наполняли кубки и чаши. Красивых кубков и рогов на всех не хватило, в ход пошла и глиняная посуда. Конунга-жреца под руки ввели два молодых помощника. Никто не прикоснулся к еде, пока жрец обходил углы. Старик шептал молитвы, брызгал кровью в огонь, его молодые служки повторяли за ним нараспев.

Наконец, от хозяйки дома через головы пирующих поплыл огромный, дивно украшенный рог для праздничного питья. Сигурд Короткая Нога, кряжистый, мощный мужчина, прихрамывая, вышел на середину залы, поднял рог двумя руками. Гул голосов стих.

– Славный молодой мед я пью во здравие Отца Павших! – громогласно изрек морской конунг.

Даг никогда бы не поверил, что один человек способен за раз выпить столько крепкого эля. Гости засмеялись, одобрительно завыли, застучали ножами, пока хозяин осушал рог.

Веселье началось. Конунга-жреца, в его пышном собольем плаще, усадили напротив хозяина, в резное дубовое кресло. Поднесли ему лучшие кушанья. Жена се-конунга сама подкладывала верховному лучшие куски.

– Выпьем за победу нашего конунга над врагами! – провозгласил хозяин. – Выпьем за победы нашего храброго лейдунга! Выпем за то, чтобы слава свеев катилась по миру!

Бонды снова вскочили. Сидя в уголке, в дальнем ряду, Даг начал догадываться, что перед ним разыгрывается своего рода представление. Никто не пытался говорить лишнего, никто не перебивал знатного хозяина. Скорее всего, все заранее знали и ожидали именно таких слов. Рог для праздничного питья пошел по кругу.

– Выпьем за могучего Ньерда, за его попутные ветра и добычу в дальних морях!

Следующий тост произнес конунг-жрец:

– Выпьем за доброго Фрейра, что приносит нам обильную жатву и приплод!

Голоса становились все громче, взрывы хохота покрывали отдельные разговоры, поленья трещали в очаге, тюлений жир капал из светильников. Слуги зажгли свечи, в дальнем углу зазвучали струны кантеле, запели флейты.

– Я пью этот славный мед за мир в Свеаланде! – объявил Арнвид Богатый. – Пью за то, чтобы наши мечи обнажались только на землях наших врагов!

Бонды опрокинули в себя еще пару бочонков эля. Многие разделились на группы, болтали об урожае, вспоминали минувшие сражения, кто-то хохотал, кто-то показывал в лицах, как дрался сразу с пятью противниками. Неожиданно гомон стих, даже музыканты прекратили играть. Се-конунг, на правах вождя, поднял тост за умерших родителей и близких.

– Пусть каждого ждет лучшее в небесной усадьбе! – тихо сказал Сигурд Короткая Нога. – Пусть не иссякнет такой же сладкий мед в краях, где нашли приют наши родичи!

Выпили в тишине, а затем с удвоенной силой застучали ножами.

После сытного ужина, когда слуги подлили жира в светильники, старина Горм поманил Дага во двор. Упрямый скальд считал, что упражняться нужно ежедневно при любой погоде. Мальчишке очень хотелось послушать, что говорят старшие, но ослушаться старшего родича он не мог.

– Будем прыгать, – заявил Горм, натягивая перчатки. – Мне нет дела, чему научат тебя в Упсале. Если ты туда попадешь… Зато я знаю точно, что нужно настоящему викингу!

Следующий час Даг непрерывно прыгал, уворачиваясь от копья. Одноногий тыкал копьем в снег, норовя попасть в ногу, приходилось уворачиваться на узкой полоске земли. Убедившись, что мальчик добросовестно выучил наставления, скальд подхватил в левую руку второе копье. Дагу он приказал взять короткую сулицу без наконечника.

Теперь прыгать стало в два раза сложнее!..

Слегка покачиваясь, Олав вышел во двор проверить, как слуги накормили и почистили коней. Из темноты он долго наблюдал за вертким мальчишкой. Кузнец не нуждался в свете, его зоркие глаза различали прыжки сына и в полном мраке.

– Хорошо, мальчик, хорошо… – повторял он, поглаживая теплую морду коня. – Когда придет время, конунг-жрец будет доволен. Я привезу ему настоящего воина…

Закончив с упражнениями, Горм позволил парнишке умыться снегом. Затем они вдвоем направились во внутренний двор, где при свете факелов готовилось ночное жертвоприношение. Даг был ошарашен обилием деревянных статуй. Каждую статую укрывал навес, у ног идолов стояли жертвенные чаши и лежали целые груды подношений.

– Это сам Один, Отец Павших, – обнимая Дага за плечо, вполголоса объяснял Горм. –Его зовут так потому, что все погибшие в битвах становятся его приемными сыновьями. Еще он покровитель всех, кто умеет складывать стихи. Если ты выучишься складывать драпы, Отец Павших будет всегда с тобой… Смотри, у ног его лежат два волка, а на плечах сидят два мудрых ворона. Они доносят Отцу обо всем, что происходит в трех мирах!

Затаив дыхание, Даг разглядывал искусно вырезанную фигуру одноглазого старца в широкополой шляпе. Угрюмые вороны на его мощных плечах выглядели так, словно вот-вот взлетят.

– А это Тор, сын Одина! – Даг указал на мощного великана с молотом.

– Верно! А помнишь, я тебе рассказывал, кто выковал для Тора его грозный Мьелльнир? Его молот всегда возвращается к нему, Тор защищает наш Мидгард от вторжений злых асов и великанов!

– Я помню, помню! Это карлики выковали, – спохватился Даг. – А еще у него есть колесница с козлами!..

– Точно, только козлов тут нет, – развел руками скальд. – Наверное, даже богатому конунгу Сигурду не под силу нанять столько искусных резчиков!

Даг оглянулся на шум. Гости Сигурда гурьбой повалили на свежий воздух. Некоторые упали на снег, некоторые побежали за угол, но большинство направилось следом за престарелым конунгом-жрецом. Перед большим тингом следовало вознести особую жертву. Слуги вели баранов и коней, следом за жертвенными животными появились женщины.

– Смотри, Даг, это Бальдр, – продолжал наставник. – Видишь, какой он красивый? Даже среди зимы ему вешают на шею венки. Потому что он дарит людям счастье и семейный мир…

– А это Ньерд? – угадал Даг, рассмотрев потемневшую фигуру с веслом.

– Да, это повелитель ветров. Он один умеет усмирять воду и огонь. Мы кидаем ему жертву, когда выходим в викинг… А это – близнецы, Фрейр и Фрейя…

– Он приезжал к нам, на свадьбу!

– Верно! А Фрейю мы тоже возили на нашем драккаре, когда ходили в Гардар и в Ломбардию. Она тоже забирает к себе в чертог павших воинов…

Одноногий увлекся и говорил бы еще долго, но тут прогудел рожок. Гости се-конунга, многочисленные родичи и челядь собрались полукругом перед домашним святилищем Одина. Сигурду подвели коня. Черный красавец вздрагивал, хрипел, словно догадывался, что его ожидает. Следом за конунгом мужчины негромко запели. Это была песня без слов, похожая на боевой угрожающий распев. У Дага от низких завывающих голосов зашевелились волосы на макушке.

Сигурду подали нож:. Шестеро крепких слуг навалились на коня со всех сторон. Девушки поднесли жертвенную чашу.

– Тебе, Отец Павших, – восклицал морской конунг. – Огради нас от раздоров своей мудростью! Огради нас на тинге от смут и поношений! Дай мудрость тем, кто ослаб и устал!..

– Дай мудрость… – как эхо, повторяли бонды.

– Дай силу… Огради нас!..

Один резкий взмах – и черная кровь хлынула из вены в медный таз. Конь дернулся, взбрыкнул, заржал жалобно, но тут же смирился. Его держали на ногах, не давали упасть, пока чаша не наполнилась. Незаметно для себя Даг подходил все ближе и ближе. Его ноздри раздувались от горячего, кислого и такого притягательного запаха. Мальчик протискивался между взрослыми, пока не очутился в первом ряду, рядом с Олавом Северянином.

– Отец, почему жена Сигурда плачет?

– Говори тише! У них в лейдунге погиб сын… Давай вместе попросим ванов, чтобы в нашей семье больше никто не умирал!

Следом за остальными отец и сын опустились на колени. Кровь черного коня все еще капала в чашу. Даг смотрел на звезды и пытался представить собственную смерть.

Ее нигде не было. Он не мог умереть.

Глава тридцать третья

В которой кровь течет правильно, хавдинги надевают боевые шлемы, а Свейн ползет на животе

Наконец-то Даг уснул крепко и безмятежно! В отличие от взрослых, он не чувствовал никакой близкой опасности.

За Глумом Свенсоном, братом Гудрун Белоглазой, выстроился целый караван, его сопровождали две дюжины вооруженных слуг. Олав Северянин постоянно ожидал нападения, но последняя часть пути прошла мирно. Мчались вдоль берега реки по накатанным колеям, снег искрился, справа и слева тянуло дымком усадеб. Догнали и обогнали медленный караван треллей, затем обогнали два купеческих каравана с мороженой рыбой. Когда река сделала крутой поворот, впереди на белой проплешине среди елей показались сотни пустых саней и десятки высоких костров.

– Смотри, сынок, это тинг. Там собираются все вольные мужчины нашего херада, – Хильда взяла Дага за затылок и повернула в нужном направлении.

– Ух, вот это да! – только и смог выкрикнуть мальчик. Ничего необычного в его удивлении не было; когда тебе восемь лет, многое в мире еще незнакомо и по-настоящему интересно.

В той стороне, куда указала мама, неторопливо струились дымки. Там суетились сотни, если не тысячи людей, издалека они походили на растревоженный муравейник. Однако Даг не обнаружил ни привычных домов из торфа, ни хижин лесорубов, ни шалашей охотников. Люди, приезжавшие для обсуждения важных дел и судебных разбирательств, рыли себе землянки под высокой скалой. Много землянок осталось с прошлого года, нынче их выкапывали из-под снега, углубляли, чинили осевшие накаты. На большом тинге дела могли затянуться и на неделю, и дольше; многие, как и Северянин, прикатили с запасом провианта, с женами и детьми. Расторопные торговцы в шубах привычно расставляли свои палатки и столы. Еще не приехал ландрман и судьи, а на утоптанной снежной поляне уже вовсю кипела торговля и горели костры.

– Хозяин, ваши землянки готовы! – К Олаву подскочил верный хускарл, прибывший на место сбора загодя, накануне. – Мы натопили, ельника нарубили, дым славно уходит!

– Хозяин, Рагнар Пустой Живот здесь, – шепнул другой работник. – Его видели вместе с кормчим Сигурдом…

– Хозяин, мы сказали за тебя, что возьмем на пробу ту новую руду, что предлагали в Бирке, – доложил третий данник, заведовавший торговлей. – Олав, если ты передумал, я побегу, еще не поздно отказаться…

Тинг херада из года в год проходил в привычном месте, на широком речном плесе. Место это привыкли называть Столбами Совета или Столбами Клятвы. Три острых каменных столба, как волчьи клыки, торчали над изгибом реки. Скудная земля между ними за столетия почернела от пламени костров, а сами Столбы вылизали ветры. Полукругом острыми уступами поднималась скала, защищая обширное поле тинга от воющих северных ураганов. На другом краю поля, напротив Столбов, возвышалась скошенная гранитная плита. Возле нее никто не растягивал шатров и не разводил костры. Там должны были поставить статуи богов. Пока что место пустовало, ждали главного конунга-жреца из Упсалы. Летом к Столбам добирались двумя способами – по речному мелководью и по единственной сухой дороге через холмы. Зато зимой дорог становилось много, легко долетали на санях из всех усадеб херада…

– Руду мы купим, пусть везут. Распрягайте и кормите лошадей, – распорядился Олав, закалывая на плече толстый меховой плащ. – Женщины, ступайте в землянку, займитесь едой. Сверкер, бери с собой Дага, пойдем провожать нашего дружинника.

Даг сделал пять шагов, оглянулся и замер. На сей раз волчья лапа шевельнулась не на макушке, а где-то внутри живота. За лысыми Столбами Совета он увидел такую красоту, что захотелось закричать, зарычать или выдернуть из земли тяжелый камень. Войска могучих бондов собрались на излучине, почти все свободное половинное ополчение их округа. Лейдунги из своих сюслов привели Эйрик Хитрец, и Сигурд Короткая Нога, и Торарин Исландец, и многие другие, о которых даже Олав Северянин только слышал, но не видел. Гомон, смех и звон металла доносились отовсюду. Сюсломаны метались, пересчитывая людей, трелли топорами долбили замерзшую землю, углубляя старые землянки. От озера Ветерн вверх по реке все катили и катили сани с новыми гостями. Старые друзья обнимались, затевали шутливые поединки, вместе топили походные бани. Парни с удаленных усадеб, затаив дыхание, разглядывали девушек, закутанных в куницу, песца и редкого соболя.

Дочери и жены бондов не упустили случая блеснуть лучшими нарядами. Они неторопливо прогуливались среди торговых рядов, хохотали, перекидывались шутками с мужчинами. Даг почти сразу приметил своих давних недоброжелательниц – дочерей Гунхильды Насмешницы. Нынче они вырядились как знатные дамы. На груди у каждой красовалась гирлянда серебряных цепочек, на цепочках крепились овальные броши размером в ладонь. Подражая своей мамаше, вредные дочки Насмешницы обвешались ключиками, иголками, гребнями и другими непонятными блестящими предметами. Волосы они подвязали цветными лентами, на юбки нашили аппликации из кусочков крашеной ткани, а глаза подвели сурьмой так, что стали похожи на лесных троллей. По крайней мере именно так троллей Даг себе и представлял.

Вообще, в торговых рядах женщин и совсем молоденьких девушек оказалось гораздо больше чем мужчин. Почти каждая щеголяла в дорогих мехах, но меха ненароком распахивали, чтобы показать подругам шитье серебром и золотом…

К удивлению Дага, среди парней тоже обнаружилось немало модников. Возле девушек увивались красавчики в широких креповых штанах. Парни нарочно скидывали плащи, чтобы красавицы могли оценить их дорогие узорчатые туники и пояса, украшенные редкими камнями…

Те, кто приехал на одну ночь, землянок не рыли, ставили шатры. Люди разжигали костры высотой в два человеческих роста, складывали шалашом целые древесные стволы. От костров шел такой жар, что снег под ногами таял, темнел, сползал к обледеневшей речке.

– Они едут на войну? – вцепился Даг в дядю Сверкера, указав на огромную толпу новобранцев.

– Они ждут, пока все соберутся. Кормчие выкликнут всех по именам. Затем херсиры осмотрят оружие, снаряжение и коней.

– Но у многих вообще нет коней!

– На конях воевать никто и не собирается, – пренебрежительно отмахнулся Сверкер. – Настоящие мужчины дерутся в пешем строю, это только степные наемники на службе у кейсара удирают от боя на конях. Но не всегда предстоит плыть по морю, а до моря еще надо добраться…

– К завтрашнему дню новые ополченцы соберутся, – заключил Горм, шумно втягивая ноздрями дух жареной оленины. – Приедет ландрман Торстейн и поведет всех в военную крепость, куда указал ему конунг. До весны они вряд ли выйдут в море. Скорее всего, они выступят против викингов Харальда Серая Шкура, он разоряет наши усадьбы на севере…

– А это кто? Я его помню… – Даг указал на сутулую горбоносую фигуру в черном. За мужчиной в черном плаще торопились двое помощников, они несли кованый сундук и мешки с загадочным содержимым.

– Это же лагман, «говорящий закон», он судит все поединки и делит межи, – напомнил Сверкер. – Но здесь он судить не будет, он только следит, чтобы кормчие соблюдали закон.

Прогудел горн, ему ответил другой и третий. Тысячи мужчин на громадном пространстве пришли в хаотичное движение. В первую минуту Дагу показалось – они носятся просто так, от костров к лошадям, к землянкам и обратно к кострам, к сушащейся одежде. Но постепенно стал проявляться грубый рисунок будущего воинского построения. Херсиры строили будущих дружинников очень просто – по их маннгердам, по возрасту и росту. Получалось далеко не сразу, некоторые упрямцы категорически не желали попадать не то что в третью, но и во вторую шеренгу. Даг тянул шею, силясь угадать своего дядю Свейна Волчья Пасть, но людей было слишком много. Настоящая рать!

– А где наш дядя Свейн? Свейн где?

– Свейн Волчья Пасть где-то там, на коне, в первой шеренге, – сказал Горм. – Если только он вообще тут, а не в походе…

У Дага от возбуждения раздувались ноздри, как у охотничьего пса, почуявшего зверя. Он вдыхал гремящий воздух, точно пил хмельное вино. Рослые ополченцы выровняли строй по линии флажков, воткнутых в землю. В первой шеренге перед строем переступали ногами застоявшиеся кони хавдингов. На всадниках сияли древние закрытые шлемы с защитными пластинами для щек и носа. Над бровями и поперек лба их покрывал серебряный орнамент, так что многие шлемы походили на жуткие маски. Некоторые носили сверху гребни с мордами кабанов, медведей или головами орлов. На тинг все вырядились празднично, закололи плащи самыми красивыми тяжелыми фибулами, коней укрыли блестящими попонами, привезли с собой боевые штандарты с черепами и обрывками трофейных знамен.

Позади вождей, во второй шеренге и по бокам глубокого строя, держались опытные хольды, отслужившие в ополчении не первый месяц. Они одевались проще, но почти у каждого имелась оленья куртка с костяными вкладышами и дорогой меч с инкрустацией. Дорогие мечи носили с небрежной гордостью, потому что их дарил отличившимся сам ландрман, а то и конунг. В кольце старших вояк стояли новички, они хорохорились, но чувствовали себя весьма неуверенно.

– Се-конунг Сигурд привык к битвам на море, и другие форинги тоже рвутся на свои драккары, – печально произнес старина Горм, оглядывая неровные ряды ополченцев. – Все привыкли к набегам. Кони у нас плохие, а у саксов и даже у венедов кони добрые… Я сто раз говорил Сигурду Короткая Нога, что надо учиться у византийцев. Надо учиться драться на берегу, а мы деремся всегда одинаково… бьем как тупым обухом, эх!

Будущим бойцам предстояли месяцы трудной учебы в военном лагере и месяцы на веслах, под командованием свирепых морских форингов. Олав проводил сына рыбака в расположение отряда Сигурда Короткая Нога. Там писарь занес его имя на табличку, младший херсир проверил оружие, доспехи и пищевой паек. На прощание мужчины клана обняли своего защитника, каждый сказал последние короткие слова.

– Жреца-тула ведут! Сам тул приехал! – зашелестело по рядам.

Предсказатель из Старой Упсалы самостоятельно передвигался с большим трудом. Нутряные и суставные хвори, нажитые непосильным служением в холодном храме, дали о себе знать уже в молодом возрасте. Но жрец сумел перешагнуть восьмой десяток. Он еще помнил времена, когда шведского конунга выбирали у священного Камня Мора, а нынешний правитель Бьорн бегал бесштанным мальчишкой. Вместе с его товарищами, такими же белобородыми скрюченными старцами, он круглый год следил за довольством асов и точностью жертвенных ритуалов. По праздникам он пил особые отвары, пел песни волков и прозревал будущее…

На тинг жреца привезли крепкие юные прислужники, чтобы тот лично зарезал овцу и сообщил ландрману о предстоящих знамениях. Старика вели под руки. Его волчья шуба волочилась по снегу, а на трясущейся голове угрожающе покачивался черный шлем с рогами-полумесяцами. Жрец направлялся туда, где у трех Столбов уже вкопали походную статую Одина.

– Тихо все! Слушайте «говорящего закон»!.. – пронеслось над рядами.

Постепенно многоголосый шум стих. Даг тянул шею, подпрыгивал за спинами взрослых, но так ничего бы и не увидел, если бы дядя Сверкер не посадил его к себе на плечи. Хавдинги кое-как выровняли ряды ополченцев, напротив кучно и порознь собрались женщины, купцы и холопы. Бонды держались по родственным группам. Отдельно, сплоченным отрядом, похожим на железный кулак, стояли наемные дружинники ландрмана. Рядом с Северянами устроился и Торир Белоглазый, и родичи Ингрид, и братья вдовы Гудрун, и соседи по маннгерду. Сутулый лагман откашлялся, для звонкости голоса выпил сырое яйцо:

– Слава мудрому Одину, подарившему нам землю и законы! Слава могучему Тору, подарившему нам силу, храбрость и железо! Слава плодовитому Фрейру, подарившему нам детей и детенышей нашему скоту!.. – Лагман еще долго басом выкрикивал славословия, толпа в едином порыве все громче повторяла за ним последние слова. Даг тоже стал шептать вместе со всеми. Еще немного – и ему стало казаться, что он уже вовсе не отдельный человек, а крошечная часть единого просыпающегося зверя.

– Слава конунгу Бьерну, – закончил лагман свое парадное выступление и передал слово ландрману Торстейну.

Грузного ландрмана Даг уже встречал на боях жеребцов, особого впечатления на него этот человек не произвел. Пожалуй, он стремился выглядеть красиво в седле, но получалось это неважно. Под Торстейном гарцевала лошадь редкой длинноногой породы, укрытая позолоченной попоной. Ландрман спешился, поочередно стал обнимать могучих бондов и судей, выстроившихся у гранитной плиты. Сам он к народу не обратился, наверное, не хватало силы в глотке. Следом за Торстейном, с приклеенной улыбкой, повторяя отцовские движения, выступал сын ландрмана, будущий ярл и наследник многих ленных земель. Этот парень со злой лощеной физиономией понравился Дагу еще меньше, но мальчик решил никому об этом не говорить. Восьмилетний Даг недавно заметил – почему-то всегда, когда он пытается честно поделиться с окружающими своими мыслями, дело заканчивается взбучкой, обидой или того хуже – дракой между взрослыми. Поэтому Даг никому не высказал своего мнения о вождях.

На открытых санях к гранитной плите подвезли дубовые колоды с личинами великих асов. Как положено, Одина установили в центре, его ближних соправителей – по бокам. Жрец-тул ударил ножом в горло распяленного барашка. Кровь ударила ему в руку, забрызгала до локтя – хороший знак! Херсиры заволновались, забормотали одобрительно. Один принял первую жертву с благосклонностью, это значит – зимний поход лейдунга станет успешным и сыновья вернутся домой!

– Слушайте добрые и недобрые вести! – снова прогудел «говорящий закон». – Кто имеет что-то сказать, пусть говорит после меня! Первое слово – от славного ландрмана Торстейна! Каждому рядовому дренгу повышается жалованье на четверть эйрира серебра. Каждому хольду, отслужившему полгода, – на пол-эйрира в мирное время! Каждому хавдингу – на эйрир серебра в мирное время!

– Хвала Торстейну! – рявкнули сотни луженых глоток.

– Хвала! Хвала! Се-конунг, мы с тобой!

Старый вождь проехался перед строем, спешился у подножия гранитной плиты, упал на колени перед жертвенной чашей. Прислужники конунга-жреца зарезали двух петухов. Кровь лилась ручьями с морщинистых рук рогатого старика, он схватил прут и стал стегать содержимое чаши. Люди затихли, когда Торстейн снова повернулся к ним лицом. У Дага заколотилось сердце. Он почувствовал, как неумолимо приближается нечто важное. Нечто такое, что заденет каждого и навсегда сломает ход мирной жизни.

– Мало…

– Этого мало великим асам… – прокатилось по рядам дружинников.

– Мало Отцу Павших! – возвысив голос, рыкнул тул. Дага затрясло не на шутку. Он верно угадал – назревало что-то необычное. Такого он еще не видел!

Пронзительно затрубил рог. Ему ответил другой, третий… Скоро стало казаться, будто сам воздух в котловине вибрирует от неумолчного дребезжащего звука. В чистом голубом небе кружили хищные птицы. Над рекой задымили костры, приправленные сладкими благовониями.

– Везут, везут, смотрите…

– Храни нас, великий Фрейр! Может, хоть в этом году уродится доброе зерно!

– Везут жертву… везут…

– Даг, там твой дядя Свейн! Хочешь ко мне на плечо?

– Свейн? – изумились рядом. – Разве он не в походе?

Даг попытался протиснуться в первые ряды, ему не сразу это удалось. У самой гранитной плиты люди замерли плотным монолитом, а позади напирали все новые и новые зрители. Почти все приехавшие на тинг старались подобраться ближе.

Наконец, Даг придумал, как поступить. Он ринулся туда, где распрягали лошадей, по глубокому снегу пробрался в обход и вдоль ряда сугробов вернулся к месту событий. Примеру Дага последовали другие мальчишки, увязались следом, но не все отважились взобраться прямо на скалу. Нарушителей заметили младшие вооруженные жрецы, охранявшие статую бога, но не стали задерживать. Дагу пришлось бежать по краю отвеса высотой не меньше шести локтей. С левой стороны от него, за линией конных хавдингов, замерла толпа, где-то там находились отец и мать. А справа, за Столбами Клятвы, расстилалась идеально ровная полоса, по которой гнали будущие жертвы.

– Везут, везут…

– Добрая будет жертва…

Парень сразу увидел и узнал своего дядю Свейна. Владелец торгового фелага и по совместительству вождь мощного хирда викингов, Свейн Волчья Пасть гордо ехал впереди на низкорослой, лохматой кобыле. За херсиром рысили четверо лютых из его хирда и на привязи волокли троих изможденных людей. Люди были чудно одеты и выглядели очень странно. Сразу стало понятно, что это иноземцы. Все с длинными узкими бородами, в черных одеяниях, с остатками золоченых воротничков и нарукавников. У самого толстого на груди болтался крест. Когда толстяка отпустили, он упал на колени, высоко поднял крест и что-то зашептал.

– Вот они… слуги креста…

– Проклятие наше… христианские морды!

– Отдать их Одину! Отдать их Отцу!!

Сам Свейн не слишком ловко сидел в седле, но не смущался своего недостатка. Ведь викинги не дерутся верхом, а в море лошадь уж точно ни к чему! Свейн соскочил с лошади шагов за двадцать до трона. Дальше, к золотым ступням божества, как и положено, он пополз на коленях. Следом за ним поползли Аки Большой, командир «Цапли», и Ульме Лишний Зуб, главный кормчий с «Белого быка», лучшего корабля, принадлежащего Свейну.

Покачивая рогатым шлемом, конунг-жрец вышел навстречу херсиру. С двух сторон старика поддерживали молодые прислужники.

– Ты сделал то, что обещал?

– Да, Высокий. Мы добыли тех, кто наслал мор и бескормицу на южный Свеаланд.

– Это хорошо. Ты можешь поднести свой дар асам…

Конунг-жрец говорил тихо, но его услышали все. В долине постепенно установилась нервная гнетущая тишина. Лучшие люди страны словно ждали чего-то. Настроение передалось и Дагу. Он замер, прижавшись к ледяному камню, не чувствуя холода и ветра. Даг смотрел, как брат его матери, грозный херсир Свейн, на животе ползет последние шаги до ступней величественного тула…

Дальнейшее произошло очень быстро. Пленников перевернули вверх ногами, разрезали им горло и подвесили на толстой деревянной поперечине между двух сосен. С головы повешенного толстяка все так же свисал бронзовый крест. Предсказатель молча обошел мертвецов, присел, вглядываясь в их искаженные лица. Кровь дымящимися ручейками текла вокруг его сапог, оставляя бороздки в снегу. Прислужники почтительно застыли позади, не смея тревожить верховного жреца. Наконец рогатый старик медленно разогнулся:

– Один доволен…

По рядам ополченцев, по нестройной толпе пронесся вздох облегчения.

– Кровь течет правильно.

– Добрая весть…

– Дизаблот пройдет удачно…

– Праздник Девяти состоится вовремя…

– Слушайте, свободные люди Свеаланда! – В тишине трескучий голос ландрмана заметался над речным льдом. – Я собираю половинный лейдунг не для войны. Но к войне мы должны быть готовы… Многие из вас уже слышали, что творится в Ютландии. Конунг Харальд Гормсон жжет святилища и убивает служителей Одина. Он объявил, что вся его страна станет логовом христиан…

После обмена праздничными речами ландрман долгое время занимался организацией свежего войска. Чувствовалось, что он больше доверяет не свободному лейдунгу, а своим бойцам и дружинам ярлов. Этих молодцов набирали надолго, и бежать им было некуда – ни двора, ни семьи, ни своих земель. До зубов вооруженные дренги защищали спину хозяина, угрюмо поглядывали на вольных бондов, а к ополченцам относились с презрением.

– Вы поняли, что он сказал? – вполголоса говорил соседям старина Горм. – Торстейн кричит то, что ему приказывают ярл и конунг. Они хотят иметь в дружине не сто человек, а тысячу…

– Тысячу? – рассмеялись в толпе. – Эй, Одноногий, ты выпил слишком много пива!

– Скоро увидим, кто прав, – Горм потемнел лицом. – Скоро увидим… Захотите половить рыбы в море, и вас назовут вором! Приходит конец свободе, вот увидите…

Торстейн объявил, что всякому отслужившему в лейдунге полгода конунг лично вручит меч. Затем распорядился, на кого из бондов в следующий раз лягут расходы по проведению тинга, а кому надлежит принимать у себя самого конунга Бьера с дружиной. Народ выслушал молча, никто особо не роптал. Даже когда объявили о повышении налога на содержание флота.

Но тут…

– С этого года каждый херад из Хельсингланда, Седерманланда и Вестманланда должен снарядить боевой корабль для флота конунга! – продолжал вещать Торстейн. – Каждый корабль должен быть с гребцами и дружинниками. А еду для них и оружие доставлять будем сами первый год… Всем корабельным округам, имеющим выход к Бельту, как и прежде, поручено держать дозоры на берегу. Но в каждый такой округ будет послан человек ярла! Он скажет, где строить укрепления и сколько людей надо для поддержания сигнальных костров. Всякий, кто выходит в викинг, будет платить…

Торстейн говорил еще долго и непонятно для Дага. Однако по мрачным физиономиям отцовских друзей мальчишка понял, что ничего хорошего не обещают.

– Он хочет разорить нас… – шептались бонды. – Такого никогда не случалось, чтобы мы содержали морские укрепления… Как же тогда «право лейдунга»?..

– Отец, почему мы не можем собрать свою дружину? – вслух предположил Даг. – Сами будем охранять берег от чужих викингов.

– По старым законам Упсалы, лейдунг не может собраться в лесу или у кого-то в усадьбе, – терпеливо объяснил сыну Олав. – Ополченцев собирают только на тинге. В давние времена конунги Свеаланда сами водили флотилии на врага, но нынче… нынче они нанимают верных псов вроде Сигурда Короткая Нога или Торстейна.

– А что такое «право лейдунга»?

– О, это хорошее дело, сын мой. Как только корабль пройдет костры дозоров, на нем никто больше не подчиняется лагману. Если двое подерутся и один другому выбьет глаз, то заплатит виру вдвое больше, чем на берегу. И свидетелей понадобится вдвое меньше для суда стюримана.

– Я помню, как в прежние времена конунг пользовался своим «правом лейдунга», – подхватил Горм. – Он забирал третью долю виры с любого наказания, и это было честно! Прочее забирали мы и корабельный стюриман, и все были довольны…

– А нынче они хотят забрать себе половину, – прокряхтел Глум Свенсон. – Что же будет дальше?

– Может, конунг хочет вообще забрать себе все корабли? – предположила тетушка Ингрид. Она приехала недавно и незаметно пристроилась позади мужчин.

А ландрман, невзирая на ропот, продолжал что-то громко выкрикивать. Слова его немедленно повторяли зычными голосами два глашатая:

– Слушайте, свободные люди Свеаланда! Большая беда ползет с юга, хуже черной чумы. И несут ее саксонские епископы с крестами! А пока конунг датчан лижет пятки саксам, его бонды потеряли страх. Многие собирают вольные дружины, разбойничают в наших южных сюслах, нападают на наши морские дозоры.

Поэтому наш конунг говорит так – пусть будет половинный лейдунг, но этого мало! С этого года он собирает постоянную дружину! Слушайте, свободные люди! Если мы впустим христиан на свою землю, они сожгут и нас!

Глава тридцать четвертая

В которой Гуннвальд Тележный Двор ссорится из-за дохлой коровы, а двенадцать судей запутывают Дага

Первый день тинга прошел относительно мирно.

Ночь семейство Олава провело в жарко натопленной землянке. А ранним утром ударили в било, ландрман объявил о выборе первых двенадцати судей. Горя желанием все увидеть, Даг первый выскочил из низкой двери землянки, едва не задохнулся от чистого морозного воздуха и… в очередной раз изумился произошедшим переменам.

Лейдунг исчез. Тысячная толпа молодых вооруженных мужчин покинула Столбы Совета, они давно находились на пути к военному лагерю. Зато по реке прибывали все новые и новые сани купцов и охотников, понадеявшихся на успешное торжище. Дагу показалось, что саней и костров стало в два раза больше. На том месте, где вчера строился лейдунг, трелли растянули много полосатых шатров. Из шатров разносился женский смех, там играли в тавлеи и выпивали. Над тингом царило яркое солнце и полное безветрие. Далеко в синем небе кружили хищные птицы, ожидая сытных объедков от человеческой трапезы.

Дюжину судей предоставил из своих ленников морской вождь Сигурд Короткая Нога. Его земельные владения раскинулись в трех часах езды отсюда, ниже по течению реки, но сам форинг большую часть года проводил на боевом драккаре. Двенадцать судей по очереди выбрались из толпы хусманов, когда лагман выкрикнул их имена, и устроились на скамьях возле жертвенного камня. Затем лагман выкрикнул следующих судей, их назначала старая знакомая Олава, Гунхильда Насмешница. Когда судейская скамья была полностью укомплектована, лагман громко объявил о слушании первого дела.

– Торвальд Лысина обратился к суду тинга с иском к своему соседу и кровнику, Гуннвальду Гормсону по прозвищу Тележный Двор. Торвальд Лысина, ты здесь?

Торвальд со значительным выражением лица покинул группу близких родственников. Лысину он прикрывал остроконечной войлочной шапкой.

– Гуннвальд Тележный Двор, ты здесь?

Появление Гуннвальда вызвало смешки. Высокий нескладный парень с синяком под глазом, с разорванным рукавом, он вдобавок еще и подволакивал ногу.

– Его покусали собаки Торвальда Лысины, – со смехом донесли Олаву работники. – Этот Гуннвальд натворил делов!

Лагман проверил свидетелей обеих сторон и громко повторил суть дела:

– Торвальд Лысина и Гуннвальд Тележный Двор – кровники, породнились еще мальчишками. Верно я говорю?

Свидетели обеих сторон покивали.

– Год назад Гуннвальд Тележный Двор посватался к сестре Торвальда. Торвальд Лысина согласился, но спустя неделю заявил, что Гуннвальд не настолько богат, чтобы сватать его сестру. Гуннвальд на это сказал, что слово уже дано и слово невесты тоже дано, и такие обиды прощать не намерен. Верно я говорю? – Лагман повернулся к свидетелям.

Те снова важно покивали.

– Тогда невеста Гуннвальда сказала, что не пойдет за него и останется жить у брата. Гуннвальд Тележный Двор вернул ей приданое и потребовал назад свой постельный дар. Верно я говорю? – поднял голову судья.

– Этот негодяй не вернул мне двадцать вадамалов шерсти! – из кучки женщин воинственно выкрикнула сестра Торвальда Лысины. Ответом ей был дружный хохот собравшихся.

Лагман несколько раз ударил в било, призывая почтенных бондов к порядку. Даг окончательно запутался в сложных соседских отношениях. Он решил больше не утруждать себя, а просто разглядывал судей и мрачноватых, увешанных оружием дренгов, сгрудившихся вокруг ландрмана Торстейна. Пока мальчик крутил головой, его заметили вредные дочери Гунхильды Насмешницы. Белокурые красотки начали показывать языки и корчить рожи. Ох уж эти женщины, что сверстницы, что взрослые, – от них одни проблемы и насмешки! Про себя Даг давно решил, что никогда не повторит глупостей отца и дяди Сверкера, никогда не женится и уж точно не станет дружить с девчонками!

– Эй, волчонок, покажи нам свой хвост! – захихикали дочери Насмешницы.

Даг не стал утруждать себя лишней болтовней. Вместо хвоста он показал глупым бестиям язык и вернулся к суровым мужским делам.

– Тут случилось так, что Гуннвальд получил хорошее наследство от своего дальнего родича. Он получил два торговых корабля, еще лес в соседнем сюсле и тридцать марок серебром. Верно я говорю, Гуннвальд?.. После того как всем стало известно о наследстве, его кровник Лысина пришел к нему мириться. Он сказал, что снова намерен породниться, и теперь считает, что семьи равны по богатству. Тогда Гуннвальд отказался взять его сестру… – Тут лагман заметил свидетеля, машущего руками. – Что хочешь сказать, Торкиль?

– Хочу сказать – дело было так, да вроде и не совсем так, – откашлялся тот, кого судья назвал Торкилем. Даг мигом ощутил в нем человека хитрого и подлого, которого наверняка наняли, чтобы говорил неправду. Но отец и наставник Горм настрого приказали младшему Северянину держать свои мнения при себе. Мальчишке ничего не оставалось делать, как вздохнуть и слушать дальше. Он слушал, как вовсю обманывают судей, но никак не мог помешать обману.

– Гуннвальд Тележный Двор получил наследство, это так, – заявил свидетель. – Да только он соседу своему во второй раз не отказывал. Торвальд сказал – давай меняться дворами. Если мы теперь равны по богатству и хотим снова скрепить свою кровную дружбу, тогда можем поменяться…

В течение двух часов Даг слушал историю о том, как бывшие друзья поссорились из-за больной коровы. Они обменялись дворами в знак приязни, Торвальд Лысина забрал своих людей и переселился в усадьбу Гуннвальда, место под названием Три оврага. Дело снова шло к свадьбе, невеста снова копила приданое, жених не поскупился на дорогие гривны… но тут оказалось, что у Гуннвальда по прозвищу Тележный Двор больны три коровы. А вскоре заболела еще одна.

По мнению Торвальда, его будущий родственник при обмене дворами нарочно подсунул ему больных коров…

– Папа, а зачем Лысина менялся дворами, если у соседа двор был хуже? – не стерпел Даг.

– Меняются дворами тогда, когда хотят показать доверие, – рассеянно отвечал Олав Северянин. – Теперь свадьбе не бывать…

– Тогда Гуннвальд Тележный Двор взял своих людей и пошел ночью ко двору Торвальда. Там они сломали свинарник, и сломали еще две постройки, и подожгли стог с сеном, и зарезали корову Торвальда…

– Это была моя корова! – не стерпел долговязый Гуннвальд. Придерживая разорванный рукав, он принялся бестолково объяснять, что двор прежде принадлежал ему, а стало быть, и скотина – вся его, а Торвальд Лысина нарочно потравил скотину, чтобы не отдавать за него свою сестру…

Изумлению Дага не было предела. Он никак не ожидал, что столь пустячную проблему можно раздуть до масштаба войны. Даг так и не узнал, чем же кончилась тяжба, потому что Хильда позвала мужчин на обед.

– Слушаем второе дело, – объявил после обеда сытый лагман. – Эйрик Речная Долина, ты здесь? Ты привел своих свидетелей?

Свидетелей с обеих сторон привели к присяге. Степенные ландбу поочередно вставали с мест, клялись у жертвенной чаши, что будут говорить только то, что им известно, и ни слова лжи, и рассаживались на свидетельской скамье. Второе дело оказалось значительно серьезнее утреннего представления. Против человека по прозвищу Речная Долина свидетельствовали почти все его родичи.

– Нам известно, что Эйрик Речная Долина прошлой зимой решил продать свою землю. Он должен был созвать тинг, взять двух своих близких родичей и объявить всем о продаже земли… Я верно говорю?

– Он так и сделал, – высунулся свидетель, кривобокий дядька с всклокоченной шевелюрой. – Эйрик так и сделал. Но все сказали, что голый камень никто из своих не купит. Все равно там ничего не растет…

– Однако Эйрик Речная Долина уже закладывал свою землю три года назад, когда не мог вернуть долги, – напирал лагман. – По законам Упсалы, никто не вправе заложить или продать свой одаль за пределы рода! Эйрик получил землю от отца. Это место, называемое Речной долиной, с востока граничит с землями Гунхильды Насмешницы, с севера граничит с рекой, с запада и юга соседи Эйрика – его родичи… Эйрик, что ты хочешь сказать?

Эйрик Речная Долина у Дага моментально вызвал симпатию. Было заметно, что этого сумрачного, рано состарившегося человека здорово потрепала жизнь.

– Я заложил землю, чтобы прокормить семью… Кто бывал в Речной Долине, тот знает, что кормят только поля вдоль реки. Дальше к востоку, на день пути – сплошной камень! Я предложил землю родичам, но никто не захотел…

Лагман дал слово свидетелям со стороны родственников Эйрика. Они выступали сплоченной группой – хмурые, злобные, как свора настороженных псов.

– Эйрик получил землю от отца, потому должен был предложить ее вначале нам, его кровникам со стороны отца! А он побежал к своему братцу по матери и к Гунхильде Насмешнице, она ведь его дальняя сестра по матери! Эйрик не позвал нас во двор в течение пяти дней! Не позвал он нас и в следующие пять дней, чтобы мы могли купить у него землю!

Свидетели заволновались.

– Эйрик, это правда? – строго спросил лагман. – Это правда, что ты не позвал родичей три раза по пять дней?! Ты не позволил им законно выкупить у тебя наследственный одаль?

– Я всем говорил! – набычился Эйрик.

– Свидетели?

Тут Даг столкнулся с крайне любопытным явлением. Свидетели со стороны обвиняемого утверждали, что он объявлял трижды о продаже и только потом поехал искать покупателей среди чужих. Свидетели со стороны рассерженных родственников упрямо твердили, что их лишили наследственных наделов, и требовали вернуть каменистые холмы назад. О том, что Эйри-ку Речная Долина и его детям нечего есть, никто и не заикался.

– Отец, что с ним будет?

– Они заставят его платить, – без тени сомнения заявил Олав. – Заставят его вернуть деньги покупателю, да еще эре возмещения лагману. Никто не может делить родовое имущество.

– Но ему нечего было есть, – напомнил Даг. – На камнях совсем не было урожая…

Взрослые лишь снисходительно улыбнулись мальчику и заговорили о своем. Лагман звучно откашлялся и приготовился к обвинительной речи:

– Эйрик Речная Долина! Ты должен был предложить землю вначале родне по отцу до четвертого колена… затем родне по матери… В законе сказано: «Если человек продает землю из-за нужды, то предлагать ее надо ближайшим родичам. Если ближайшие родичи не могут купить, то пусть ее купят люди из другой ветви рода… Но никогда земля не может продаваться вне рода…» Так сказано в законе, все слышали? Свидетели, если у вас есть что сказать против, говорите сейчас!..

Свидетели молчали.

– Закон говорит, что родовое наследство можно продать только «за пищу», в случае крайней нужды! – гремел лагман. – Эйрик Речная Долина должен был собрать сородичей и соседей для такой проверки. Но он этого не сделал и не сказал покупателю…

– Эй, лагман! – взвились свидетели несчастного Эйрика. – Все и так знали, что у него побило градом всю пшеницу!..

Люди повскакали с мест, затеялась жаркая перепалка.

– Пусть покупатель теперь заплатит штраф: десять марок роду Эйрика и столько же – в казну ланда! – кричали одни.

– Эйрик оставил дочерей без приданого, – бубнили другие. – Он продал всю отчину, пусть его лишат права наследства!

Немалых усилий стоило судьям успокоить свидетелей. Началось долгое голосование, и Даг окончательно запутался.

– Сверкер, почему они не простят его?

– Если бы все сородичи отказались выкупить его наделы, тогда он должен был ехать на тинг и объявить всем… Он схитрил, понятно? Он хотел выручить больше серебра. Видишь, как опасно быть слишком хитрым?

В который раз Даг столкнулся с горьким, но справедливым решением. Денег у Эйрика Речная Долина уже не было. Его связали и куда-то увели. Вскочил человек, которому разорившийся ландбу продал свои каменные холмы. Тот не желал ничего слушать, твердил, что заплатил честно, и привел четверых свидетелей…

Но лагман был неумолим. Земля принадлежит роду.

– Так было, и так будет, – подвел итог одноногий Горм. – Иначе бонды станут холопами!

Глава тридцать пятая

В которой все хотят заработать на убийстве, Северяне приносят присягу, но Даг приводит дело к быстрой развязке

Ночь прошла тревожно. Допоздна в землянку к отцу заглядывали знакомые и незнакомые люди, здоровались, обнимались, присаживались к очагу. Хильда и девушки подливали мужчинам мед, резали мясо, подкладывали хворост в очаг. Старина Горм нахохлился в тени, в уголке. В разговоры почти не встревал, но внимательно слушал, тихонько перебирая струны кантеле.

– Рагнар Пустой Живот здесь, – с мороза ввалился ближний сосед Олава, Халльвард Жаворонок. – У него много людей…

– Олав, они говорили с лагманом и ищут новых свидетелей, – доложила тетушка Ингрид.

– Харек Меняла хочет обвинить вас в краже невесты…

– Те трое, кого вы захватили в усадьбе, их повесили… Старший Северянин внешне выглядел спокойно, только скула дергалась, будто он что-то жевал. Сверкер, напротив, подпрыгивал и вовлекал каждого ночного гостя в спор.

К восходу луны страсти накалились. У Дага было такое чувство, словно неподалеку разбушевался лесной пожар и вот-вот с ревом обрушится на их землянку. Мальчишка ворочался в углу, под теплыми шкурами, но уснуть сумел лишь к рассвету. Точно провалился в душный колодец…

Очередное утро тинга началось обыденно. Выступили два сюсломана, обсудили, кто должен строить дорогу и кто будет отвечать за строительство переправы. Затем быстро разобрали несколько мелких тяжб касательно переуступки лесных угодий и запретов на охоту. Затем вспомнили старое дело о воровстве межевых столбов. Наконец лагман объявил:

– Слушайте, люди Свеаланда! Сегодня мы разбираем сразу два дела. Одну тяжбу затевает Сверкер Северянин против своего обидчика Рагнара, сына Харека Менялы. Харек Меняла затевает тяжбу против Олава Северянина!.. – Скорее, слушайте все!

Слушатели, до того мирно гревшиеся возле костров и ловившие каждое слово, принялись обсуждать удивительную новость. О пожаре и о ночном побоище в усадьбе Северянина слышали многие, но мало кто ожидал, что дело дойдет до честного тинга. Еще меньше было тех, кто верил, что Рагнар Пустой Живот приедет к Столбам. Но «лесной ярл» приехал и всем видом показывал, что никого и ничего не боится. Впрочем, возле него постоянно крутилась дюжина вооруженных данников и просто приятелей.

– Сверкер, назови своих свидетелей.

– Я называю Халльварда Жаворонка, Глума Свенсона, Арнвида Богатого… – Северянин громко перечислил всех. Свидетели стали занимать свои места.

То же самое лагман предложил ответчику. Свидетели Рагнара, как видно, подготовились загодя. На скамьи мигом уселось вдвое больше людей, чем у Сверкера. Разглядывая дружков Менялы, Олав Северянин громко перечислял их имена, чтобы товарищи как следует всех запомнили.

– Может быть, нас ждет долгий разговор, – туманно произнес старина Горм. – Случается, такие разговоры тянутся много лет…

– Если Рагнара не приговорят к изгнанию, мы будем преследовать их род до седьмого колена, – Олав объявил это тихо, но вокруг все услышали.

Кузнец сумел собрать на суд восемь соседей, однако у Харека Менялы оказалось людей гораздо больше. Рагнар привел дренгов из своего воровского хирда.

– Харек снова обвел вас, – сердито выговаривала Олаву тетушка Ингрид. – Я говорила, что вам надо заявлять сразу две тяжбы! А теперь он первый заявил тяжбу, и вам придется защищаться! Он скажет, что вы оскорбили его сына, что пытались украсть у него невесту. Он скажет, что Рагнар был у него дома или еще где-то в ту ночь, когда убили Снорри! Ты увидишь, Олав, найдется дюжина врунов, которые подтвердят это…

Олав только пыхтел и краснел. Дагу было очень обидно, что он ничем не может помочь отцу. Тем более что, как выяснилось позже, тетушка Ингрид все верно угадала!

Харек Меняла собрал на суд одиннадцать соседей с тинга. Подлый охотник Льот, который пытался задержать Северян в ночном лесу, тоже прикатил и уселся на скамью свидетеля. Издалека он нагло ухмылялся Сверкеру в лицо…

Однако суд шел своим чередом. Лагман еще раз назвал свидетелей и предложил сторонам отвести тех, кого они считали неправомочными. Тут едва не затеялась драка, потому что Олав не выдержал и стал кричать на свидетелей, подкупленных Хареком Менялой:

– Никого из этих людей не было у нас в усадьбе. Никто из них не живет рядом!..

Над жертвенной чашей принесли присягу свидетели со стороны Олава. Глум Свенсон, старший брат Гудрун, откашлялся и озвучил общее решение:

– Сверкер Северянин вызвал нас, но двоих суд отвел. Суд отвел Торира Железные Пальцы, потому что он был в Бирке, и отвел Кнуда Норвежца по причине его глухоты… Лагман потребовал от нас по закону, чтобы мы сказали все честно и все что относится к этой тяжбе. Под присягой мы дали показания против Рагнара Пустой Живот. Мы говорили между собой и вынесли общее решение. Мы объявляем, что Рагнар, сын Харека Менялы, виновен в том, в чем его обвиняют братья Северяне.

– Это наше общее решение, – подтвердили прочие свидетели.

Даг издалека внимательно разглядывал лоснящуюся физиономию Рагнара. Казалось, его не трогали никакие обвинения. Мальчишка впервые как следует разглядел лицо того, по чьей вине погиб дядя Снорри. Пока взрослые пререкались, Даг раздумывал, хватит ли Сверкеру одной стрелы, чтобы отсюда уложить негодяя. Одной стрелы вполне должно было хватить! Даг подумал, что если у папы и Сверкера не получится повесить разбойников сегодня, то он немножко подрастет и убьет их по очереди…

Успокоив себя таким образом, Даг повеселел и даже попросил у матери сушеной рыбки. Соседи вокруг перешептывались, здоровались, находили знакомых среди вновь прибывших, поэтому Даг постоянно отвлекался. Он очнулся, когда судья назвал имя Харека Менялы.

Этого седого красавца младший Северянин помнил прекрасно! Ведь именно Харек приезжал к ним в усадьбу вместе со свадьбой бога Фрейра, и именно он угрожал отцу!

Сегодня Харек вел себя вежливо и тихо. Он назвал своих заступников и произнес такую речь:

– Я вызываю вас всех на тинге в свидетели моей тяжбы против Олава Северянина. Названные мной свидетели – Хакон Хитрец, Льот Умная Собака, Хакон Недоросток, Себьерн Белку В Глаз… и другие, они все говорят, что Олав Северянин виновен. Он обманом проник в дом Грима Большеухого и вынудил того дать согласие на свадьбу дочери Большеухого со Сверкером, младшим братом Олава Северянина. Мой сын тогда уже получил согласие. Мой сын поехал к Сверкеру Северянину и предложил миром разойтись. Тогда Сверкер Северянин обозвал его вором, это слышали и видели мои холопы. Я предлагаю Олаву Северянину или тому, кто станет говорить за него, сразу сказать, что он имеет против…

Олав Северянин встал и сдержанно подтвердил, что говорить будет сам и что против свидетелей Харека уже все сказано. После него стали длинно и путано выступать свидетели. Даг скоро откровенно заскучал…

– Слушайте, люди Свеаланда! – возвысил вдруг голос говоритель закона. – Присяга дана с обеих сторон. Суд заслушал все показания свидетелей. Всех тех, кого суд признал не имеющими права голоса, мы отвели… Двенадцать уважаемых людей будут решать тяжбу Харека Менялы против Северянина…

– Плохо дело, – сквозь зубы проворчала тетушка Ингрид. – Эти наглецы явились на тинг с оружием, и, кажется, они подкупили соседей. Подлец Харек надеется на свое дальнее родство с женой ярла. Если ярл заедет на тинг, нам придется худо…

– Закон на нашей стороне.

– Закон на стороне тех, кто громче крикнет. И тебе это известно.

– Сверкер Северянин, теперь ты говори, что намерен сказать!

Сверкер подскочил и от волнения даже осип:

– Я призываю вас в свидетели того, что я вызываю на суд Рагнара, сына Харека Менялы, за то, что тот ночью подло напал на усадьбу моего брата. Он поджег мой дом, сломал и испортил многое мое имущество. Он пытался украсть скот нашей семьи, он поджег дом наших женщин, отчего одна старая женщина умерла. Он убил моего брата Снорри, который был добрым другом многим из вас. Еще он убил наших людей. Я заявляю, что за грабеж: и убийство холопов его следует приговорить к изгнанию! Но за убийство моего брата его надо повесить!

Если суд приговорит навсегда изгнать его из страны, то пусть вперед он уплатит виру судьям не меньше двух марок серебра и виру моему старшему брату, Олаву Северянину, и виру детям моего убитого брата! Если он так не сделает, то пусть судьи объявят его вне закона. Пусть тогда судьи отберут у него все добро и честно поделят с нами. Я призываю вас в свидетели, что никто из моих соседей не отведен судом… Пусть свидетели, которых я вызвал, скажут свое решение, виновен ли Рагнар. Я прошу суд разобрать эту тяжбу и приговорить Рагнара и его людей по нашим законам, установленным здесь, у Столбов… Я требую это здесь, по закону, и все судьи слышат меня!..

Покраснев от крика, весь дрожа, Сверкер уселся на свое место. Судьи принялись совещаться, по рядам зрителей пронесся гул. Даг вертел головой налево-направо и никак не мог понять, отчего злодеев прямо сейчас не свяжут! В компании с «лесным ярлом» крутились люди, которые наверняка участвовали в ночном грабеже. Они вели себя довольно беспечно, прогуливались на противоположном конце поля и, похоже, посмеивались над Северянами. Даг хотел подсказать отцу, что сейчас самое время незаметно напасть на них с тыла и всех перебить, но тут встал говоритель закона, затем он дал слово Хареку Меняле, и пришлось снова слушать…

– Моего сына там не было. Но я знаю тех людей, кто ходил ночью в усадьбу к Северянам, – сказал Меняла.

Толпа на тинге ахнула. Никто не ожидал подобной дерзости.

– Как не было? Как это не было? – зашевелились свидетели Северян.

– Так он признает, что был заодно с убийцами? – проворчал Торир Белоглазый, приемный отец Гудрун, вдовы Снорри.

– Эти люди пришли ко мне с повинной, – мягко заговорил Харек. – Они сразу сказали, что намеревались только пошутить. Они хотели защитить честь моего рода, поскольку я много для них сделал…

Хильда пробормотала ругательство. Хускарлы Северянина, родичи погибших работников, рассерженно загудели.

– Пошутить? – не выдержал Сверкер. – Они убили моего брата! Они сожгли мой дом!

– Они хотели сделать маленький пожар, – как ни в чем не бывало продолжал Харек. – Они сделали маленький пожар, чтобы помешать младшему из братьев Северян достроить дом. Да, так было, это их вина и моя вина. Моя вина, потому что там были ленники моего сына и с ними его холопы. За то, что сгорело, я готов заплатить. Хотя не я поджигал… Меня тут многие знают, да? Хареку не нужны чужие горшки и прялки, у меня достаточно добра!.. Это была глупая шутка… – Харек Меняла притворно вздохнул, – но Северяне напали на людей моего сына. Они убили многих, хотя те даже не могли защищаться. У них были только ножи…

– Это неправда! Это ложь! – загомонили свидетели истца. – Мы сами видели оружие! Они тоже убили наших…

Харек Меняла терпеливо переждал бурю с тонкой улыбкой на губах. Метка на макушке Дага начала пульсировать. Про себя он отметил, что этот человек гораздо сильнее и страшнее многих, хотя с виду он не выглядел особенно грозно.

Из кучки незнакомых Дагу мужчин выдвинулись трое.

– Плохо дело, – процедил Халльвард Жаворонок. – Двоих я знаю. Это родичи разбойников, которых вы со Свейном убили ночью. Не думал, что найдется кто-то, кто будет требовать за них виру…

– Когда звенит серебро, годятся любые клятвы, – невесело хихикнул старина Горм.

Вышло в точности, как предсказала тетушка Ингрид. Один за другим дальние родичи убитых разбойников стали требовать с Олава Северянина деньги. Тут поднялся Глум Свенсон, брат Гудрун, и сказал:

– Северянин – честный человек, он заплатит за убитых. Но пусть тогда родичи этих людей заплатят за убитых работников и треллей Северянина. Пусть заплатят за раненых. У одного сломана рука, еще один до сих пор болеет после удара ножом. Пусть тогда все будет по закону!

– Это справедливо, – согласился лагман и велел своим помощникам подсчитать все увечья.

– Никто не видел Рагнара, – повторяли тем временем нанятые свидетели Менялы. – Пусть выйдет тот, кто видел в лицо этого человека.

– Я его видел, – выкрикнул Сверкер. – Я дрался с ним!..

Ответом ему был дружный ехидный смех обвиняемых.

– Если бы ты дрался с Рагнаром, тебя бы давно похоронили, – пробурчал Льот Умная Собака. – Кто ты такой? Кузнец? Как же ты дрался с херсиром? Наверное, ты махал подковой?

Сверкер побелел от ярости, но старший брат схватил его и усадил на скамью.

– Я клянусь, что узнал его! – повторил Сверкер.

– Что скажешь, Рагнар? Что сам ты скажешь?

– Я требую полной клятвы! – важно заявил «лесной ярл». При этом, чтобы все лучше слышали, он сделал несколько шагов вперед по утоптанному снегу и…

Рагнар еле заметно прихрамывал, но Даг это сразу заметил. Возможно, доблестный херсир совсем недавно натер ногу, но Дагу пришла в голову совсем иная причина хромоты! Мальчишка хотел немедленно поделиться своими соображениями с отцом, но Хильда крепко взяла сына за руку и усадила на место.

– Полная клятва! Полная клятва! – загомонили свидетели.

– Это плохо, – скрипнул зубами Горм Одноногий. – Это долго.

– Почему плохо? Почему? – Даг нетерпеливо подергал скальда за рукав.

– Потому что! Полную клятву дают четырнадцать человек до третьего колена родства, – досадливо бросил Горм. – Тогда все родичи становятся соприсяжниками… Но где мы наберем столько народу? Полную клятву собирают, когда кого-то ограбили в пути, или девушка затяжелела, или когда вскрыли чужой дом…

– Клянусь вороном Одина! – разозлилась тетушка Ингрид. – Они нарочно так говорят, чтобы запутать судей!

В этот момент Дагу пришла в голову новая идея. Он не мог дотянуться до отца, Олав находился в переднем ряду. Но он вполне мог поделиться своими мыслями с наставником Гормом.

Горм Одноногий очень обрадовался, когда все услышал, и тут же попросил слово:

– Скажите мне, кто из вас, свидетелей, мылся в бане с Рагнаром, сыном Харека?

Свидетели отрицательно покачали головами. Тинг замолк.

– Пусть поднимется тот из свидетелей со стороны Северян или тот из их родичей, кто купался вместе с Рагнаром! – не обращая внимания на недоуменные выкрики, продолжал скальд. – Или кто видел его без штанов!

И снова никто не встал, но многие засмеялись. На хитрой физиономии Харека Менялы отражалась отчаянная мыслительная работа. Но он так и не успел сообразить, куда же клонит Одноногий.

– Если никто не видел Рагнара раздетым или хотя бы его голые ноги… – Горм сделал паузу, – может, сам Рагнар укажет на того, кто видел его в бане?

Рагнар пожал плечами и отвернулся. Он давал понять, что глупый старикашка его не выведет из себя.

– Тогда я скажу, – Горм снова сделал паузу, добиваясь тишины. – Вот парень, младший сын Олава Северянина. Это он ударил Рагнара ножом под колено. Ударил вовремя, иначе Сверкер Северянин пировал бы в Вальхалле со своим братом… Перед всеми свидетелями я заявляю – у Рагнара сзади под левым коленом два шрама от вот этого ножа!

С этими словами Горм поднял Дага с места. Сотни пар глаз уставились на младшего Северянина. Даг вытащил из голенища тот самый, бережно хранимый нож: и показал всем.

– Откуда тебе известно, что там два шрама? – в гробовой тишине осведомился лагман.

– Потому что я ударил его два раза, – опередил Горма младший Северянин.

Опять все принялись спорить и кричать, а Даг натолкнулся на полный ненависти взгляд Харека Менялы.

«Я еще с тобой встречусь», – говорили эти голубые холодные глаза.

Глава тридцать шестая

В которой свидетели клянутся на крови, Харек Меняла смеется, а Свейн Волчья Пасть говорит непроизносимые слова

Говоритель закона еле перекричал толпу. Дружинникам лагмана пришлось выстроиться между двумя группировками, чтобы сдержать особо буянивших парней.

Выступил Олав Северянин:

– Харек Меняла выступил против меня в тяжбе. Я при всех свидетелях заявляю, что дочь Грима Большеухого была свободна от любого обещания. Когда мы приехали ее сватать, она дважды повторила это. Пусть скажет ее отец, правду ли я говорю!.. Я назвал своими свидетелями свободных людей Аки Стрелка, Бьерна Хриплого и его младшего брата…

– Кто эти люди? Мы их не знаем! – зашумели подкупленные свидетели Менялы.

– Это дренги из дружины моего родича Свейна Волчья Пасть. Они в ту ночь ночевали у меня в усадьбе. Это они спасли нас от полного разорения… Мой брат Сверкер обвинил Рагнара, сына Харека, в том, что тот подло напал на моего брата Снорри вместе со своими людьми. Они напали с ножами, с топорами и стрелами. Рагнар Пустой Живот прятал лицо под шлемом, но мы все узнали его. Он убил моего брата! Он нанес рану стрелой, от которой мой брат сразу умер, и тому есть свидетели! Этот человек, Рагнар Пустой Живот, должен быть объявлен вне закона и изгнан из Свеаланда. Никто не должен давать ему пищу и кров. Его добро следует поделить на две части. Половину следует отдать мне, другую половину следует разделить пополам и отдать в равных частях свидетелям и тем судьям, которые имеют право на добро изгнанника. Я при всех объявляю под Столбами Клятвы, что не приму от Рагнара виры и не приму мировой от его отца…

Даг увидел, как Рагнар потянулся к ножу, но его тут же схватили за руки его дружки. Среди общего гвалта поднялась тетушка Ингрид.

– Как изложено дело, я спорить не буду. Я обвиняю Рагнара, сына Харека, в том, что он ночью подло напал на ферму Олава Северянина и поджег дом, принадлежавший ранее отцу Олава и отцу его братьев, моему покойному брату Харальду Честному. Всем на тинге известно, что это был за человек и как он заслужил свое прозвище… Я говорю, что убийца за это должен быть объявлен вне закона и никто не должен давать ему пищу, указывать путь и оказывать помощь. Я говорю, что он должен лишиться всего добра и половину отдать Северянину…

Тетушка Ингрид распалилась и выступала бы еще долго, но лагман ударил в било и приказал говорить Хакону Недоростку, соратнику Рагнара.

– Харек призвал нас в свидетели, угу, – глядя в сторону, начал низкорослый крепыш. – Харек призвал нас с братом, его зовут Хакон Хитрец, угу… Перед всеми судьями, у Столбов Клятвы, хочу сказать, как было дело. Я там тоже был, в усадьбе, угу… А Рагнара среди нас не было. Рагнар у отца тогда оставался, пировали они, угу. Он сказал нам, чтобы мы не ехали, но мы не послушали, угу… Нас подговорил Олав Синий Нос, его потом убили. Олав Синий Нос сказал, что над хозяином теперь весь херад смеется… Я внутрь туда не ходил, ждал с лошадями у леса. И брат мой Хакон тоже не ходил, угу… – Недоросток жалобно поглядел на брата, не в силах завершить фразу.

– Олав Синий Нос нас подбил, это точно, – затараторил Хакон Хитрец. – Олав сказал – надо только поджечь дом, и уйдем. Надо дать по носу мальчишке этому… Сверкеру, то есть, чтобы чужих девчонок не отбивал и уважаемых людей не позорил. Олав нам два бочонка эля обещал, мы и пошли. А эти… – Хакон мотнул головой в сторону семейства кузнеца, – эти на нас со спины напали. И холопов на нас выпустили. А тот, за кого они тяжбу ведут, Снорри этот, он как бешеный стал и сам набросился с мечом. Кто его убил – не знаю, у меня лука не было, мы с братом это дело не любим, глаза у нас слабые… Мы как увидели, что дело неладно пошло, так сразу уехали и во всем повинились хозяину.

– Вот пиявки, они все врут! – злобно выдохнула Хильда. Даг даже испугался за мать, так ее трясло. Но трясло ее не от страха, женщины в клане Северян не дрожали перед опасностью. Хильда сама была готова вцепиться в глотки врагам!

После долгих пререканий говоритель закона сказал свое последнее слово:

– Слушайте, свободные люди Свеаланда! Слушайте говорителя закона! Вы все, родичи убитого Снорри Северянина, можете мстить всем родичам Рагнара Пустой Живот до той поры, пока не получите своей виры. По отцу убийцы можете искать две доли виры, по матери – одну долю. Так говорит закон! Штраф мести назначается в семь марок серебром. Вы можете договориться иначе, но не меньше названного!

После этого говоритель определил, сколько должны родичи убитых разбойников семье Олава и сколько Северяне должны им. С учетом взаимных ранений и сожженного дома выходила совсем небольшая сумма. Люди Харека поерзали, помялись, но вынуждены были пойти на мировую.

– Мы не будем платить за убийство разбойников, – уперся вдруг Олав.

– Но… тогда эти люди имеют право на месть, – растерялся говоритель закона.

– Олав, нам лучше заплатить, – шепотом подсказал Горм. – Их подкупили, это мне ясно, но…

Даг внимательно поглядел на «несчастных родичей». Больше всего они походили на угрюмых убийц. Более противных рож: мальчик еще не встречал.

– У них будет право мстить за восьмерых, – договорил за Гормом Торир Белоглазый. – Олав, надо заплатить, таков закон…

– Хорошо, но… мы не хотим мстить сородичам Рагнара, – снова заупрямился кузнец. – Нас обидел этот человек, а не другие. Он снова сбежит в викинг, где я буду его ловить?

– Они струсили! – стукнула по колену Хильда. – Олав, они не признали его вне закона!

В стане ответчика не скрывали своей радости.

– Эй, Северянин, иди ковать гвозди!

– Проваливай в свою навозную дыру!

– Мы виру не возьмем, – подтвердил Сверкер. – Если тинг не изгонит эту гадюку, я вызову его на хольмганг! Я буду драться с ним…

Места для истца и ответчика разделяло не больше тридцати шагов, поэтому противники прекрасно друг друга слышали. Между враждующими партиями прохаживались дружинники с копьями и зорко следили, чтобы никто не затеял драку.

– Эй, не забудь свои слова завтра, – прокричал со своего места Рагнар. – Я слышал, ты быстро бегаешь? Мы это проверим, ха-ха!

– Не делай этого, родич, – тетушка Ингрид попыталась остановить младшего кузнеца. – Негодяй только и ждет, чтобы ты вызвал его. Он убьет тебя, он очень силен в бою! Он убил уже многих.

Но остановить Сверкера оказалось довольно непросто. Возможно, он не хотел отступать на глазах у дочери Грима Большеухого, которая тоже находилась где-то среди зрителей.

– Здесь, у Столбов Клятвы, я призываю в свидетели всех, прибывших на тинг, что вызываю тебя на хольмганг. Раз суд не может честно рассмотреть мою тяжбу, значит, мы сразимся! В заклад я ставлю все имущество, которое отходит мне по закону одаля на свадьбу!..

– Давайте закончим тяжбу без новой крови? – забеспокоился Харек Меняла.

– Ах, старый лис! – Ингрид выругалась.

– Конечно, он не хочет крови, – тихо пробормотал Горм. – Он понимает, что, если тебя убьют, мы будем мстить, как за Снорри. Хареку придется еще хуже.

– А нам? – простонала Хильда. – Их втрое больше…

Лагман в растерянности обернулся к судьям. Дело явно принимало затяжной оборот. Тут «лесной ярл» растолкал плечами товарищей и обратился к суду:

– Перед всеми свидетелями я заявляю, что меня оскорбили второй раз. Если они не желают брать виру за случайную смерть, я буду драться за честь моего рода…

– Но не с ним! – раздалось откуда-то сзади.

Головы повернулись на шум. Разрезая толпу бондов, к Столбам Клятвы направлялся Свейн Волчья Пасть. Херсира сопровождали четверо лютых из команды «Белого быка». Даг узнал кормчего Ульме, Вагна Малыша и Аки Стрелка. Все четверо прибыли в кольчугах и с секирами.

– Брат! – радостно вскрикнула Хильда. – Брат, ты с нами?

– Свейн? – изумился Олав. – Разве ты не с лейдунгом?

– Я нагоню своих дренгов по суше, – отмахнулся морской форинг. – Почему мне не сказали, что сегодня будет ваша тяжба? Я еле успел…

Дорогу Свейну и его людям заступили дружинники ландрмана. Их было не меньше дюжины, все крепкие, широкоплечие, с копьями наперевес.

– Эй, парни, нечего тут делать с оружием! – Ландрман Торстейн жестом остановил своих молодцов. – Я тебя знаю, Свейн. Если хотите тут сесть – оставьте топоры в землянке!

– Нам некогда сидеть, – Свейн обвел собрание бондов тяжелым мрачным взглядом. – Не беспокойся, Торстейн. Никто не нарушит порядок у Столбов. Я хочу сказать, что мой родич нездоров. Я буду драться за него. Если кому-то не нравится это или кто-то хочет сказать, что я нарушаю закон хольмганга, пусть скажет это сейчас. Пока я стою тут, с моим мечом.

Закричали все разом. На тинге присутствовало не меньше сотни бондов, не считая близких родственников и слуг. Почти все повскакали с мест и принялись давать советы. Одни одобряли Свейна, другие возражали, что суд вынес решение и нельзя законы заменять поединком. Ландрман Торстейн беспомощно обернулся к судьям.

– Разве я могу помешать? – удрученно развел руками говоритель. – Я храню законы, но я не отец никому из них.

– И что же говорит закон? – грозно выкрикнула тетушка Ингрид.

– Если решение суда не устраивает обе стороны, они могут объявить о поединке…

– С каких пор в Свеаланде закон на стороне лжецов и воров? – Тетушка Ингрид грозно надвинулась на законоговорителя, от этих слов он съежился, но ничего не ответил.

Рагнар Пустой Живот кусал губы. Харек Меняла что-то нашептывал сыну на ухо. Прочие слуги и прихлебатели топтались вокруг, с ненавистью поглядывая на непрошеных гостей. Свейна Волчья Пасть мало кто знал лично, брат Хильды редко приезжал на тинг. Большую часть года он проводил в торговых походах. Однако о его подвигах на море многие были наслышаны. Поэтому Рагнар быстро растерял свою уверенность.

– Свейн, это наше дело, – твердо проговорил Олав. – Если не Сверкер, то я буду драться с ним.

– Он убьет вас обоих, – Свейн обнял братьев за плечи. Каждый из кузнецов был выше и массивнее херсира, но Даг хорошо знал, какая силища спрятана в этом худощавом человеке. Лишь дважды мальчик наблюдал, как брат матери управляется с двумя тяжелыми секирами одновременно. Кузнецы легко гнули гвозди, зажав между ладонями, но сражаться, как викинг, они не умели.

– Вы пойдете на хольмганг. Он убьет вас. Если не убьет, между вашими семьями начнется резня. Много лет резни. Я сделаю иначе. Я вызову его одного. Мы поклянемся перед тингом, что никто не будет мстить. Если Харек нарушит клятву…

– Я сам буду сражаться, – набычился Сверкер.

– Ты будешь сражаться, – кивнул Свейн, – если меня убьют.

– Что скажешь ты? – обернулась Ингрид к Хильде.

– Клянусь перед всеми богами, что не подстрекала ни мужа, ни братьев его на это дело, – торжественно объявила жена Северянина. – Однако лучше я проведу свои дни вдовой или уйду из дома, чем стану жить с трусами.

– Достойные слова, хорошие слова, – зашушукались соседи.

– Рагнар, ты слышишь меня? – повысил голос херсир. – Что ты спрятался за своих холопов?! Наверное, ты привык, что они ублажают тебя, как бабу?

По огромной поляне тинга прокатилось дружное «ооххх!»…

– Непроизносимые слова… Кровное оскорбление… Рагнар побелел и кинулся на врага. Его схватили, оттащили в сторону. Конунг-жрец качнул седой головой, упрятанной в рогатый шлем, и что-то негромко сказал ландрману. Трижды ударили в било.

– Тинг закончил дело по этой тяжбе! – объявил лагман. – Обе стороны должны уехать отсюда до заката и встретиться в другом месте!

Глава тридцать седьмая

В ней на берегу стелят полотно, «лесной ярл» получает нож в горло, а свидетели достают мечи

Хотя слово «хольмганг» означает «прогулка на остров», для встречи противников выбрали длинную косу на восточном берегу озера. Здесь никто не рыбачил, а каменистая почва не позволяла сеять. Кроме того, с косы можно было издалека увидеть непрошеных гостей. От клана Северян поехали одиннадцать человек, столько же выставил Харек Меняла. Когда Олав Северянин увидел людей Харека, он сразу сказал Горму и остальным, что это не честные ландбу, а настоящие разбойники.

– Половину из них ждет виселица, – согласилась тетушка Ингрид. – Этих не было на тинге. Зато, сдается мне, я встречала вон тех двоих, когда судили Шепелявого.

– Все равно я буду драться, – уперся Свейн Волчья Пасть. – А вы следите, чтобы мне не воткнули нож: в спину!

Представители обеих сторон обсудили условия с вечера. От Северян договариваться поехал Горм Одноногий, он передал Свейну условия. Дага мать хотела забрать домой, но мальчишка вырвался и заявил, что непременно поедет с отцом. А если его попробуют увести силой, то непременно сбежит! Хильда посовещалась с мужем и не стала перечить своему отчаянному «волчонку». Горм Одноногий обещал Хильде, что Даг будет в полной безопасности и отсидится под охраной далеко на берегу…

Секунданты сошлись ранним утром, в сыром тумане на самой «грани стихий», как того требовали правила хольмганга. Мелкие свинцовые волны бились о берег, над скалами вопили чайки. На влажном песке расстелили квадратное полотно со стороной в двадцать локтей. Благодаря Хильде, Гунхильде Насмешнице и тетушке Ингрид, лагмана удалось уговорить и здесь выступить судьей. Вначале почтенный знаток законов онемел от такой наглости, он и слышать не хотел об участии в разрешенном убийстве. Но после поразмыслил и уступил женским чарам. Лагман согласился, что лучше него никто не сможет предотвратить массовую бойню.

– Подтверждаете ли вы, свидетели сторон, что ткани достаточно для поединка?

Секунданты вслух подтвердили, что ткани вполне достаточно. Лагман поплотнее закутался в плащ:

– Подтверждают ли свидетели с обеих сторон, что ткани не слишком много?

Подтверждают ли свидетели, что оба соперника не проданы в трелли и оба родом из свободных бондов?

Дагу издалека было не слишком хорошо слышно. Колючий ветер относил слова в сторону, но подходить ближе отец запретил под страхом взбучки. Пришлось торчать у костра на берегу. Отец, дядя Сверкер, и Арнвид Богатый, и Торир Железные Пальцы, и парни с «Белого быка» – все они ушли на косу. Самые крепкие мужчины, кого наспех сумел собрать Олав Северянин. С Дагом у костра грелись старина Горм, тетушка Ингрид и двое верных ландбу с ее фермы. Кроме того, Ингрид привезла на хольмганг Торкиля, сына покойного Снорри Северянина.

– Пусть смотрит, – рассудила она. – Если что… будет знать, кому потом мстить.

– Слушайте все, – перекрикивая рев ветра, возвысил голос лагман. – Объявляю условия поединка. Каждому на весь бой по три щита, без брони и тяжелого шлема. Разрешаю кожаную шапку и кожаные рукавицы до локтя. В рукавицах металл запрещаю. Прочее оружие – на выбор! Кидать копья запрещается!

– Плохо, что без шлема, – огорчился старина Горм. – Этот Рагнар намного тяжелее Свейна. Он может оглушить ударом…

– Помните, что заступивший за край полотна считается побежденным! – продолжал лагман.

Свидетели стояли напротив двумя шеренгами и мрачно буравили друг друга взглядами.

– Подтвердите, внесен ли залог с обеих сторон?

– Залог внесен. По три меры серебром, по три быка и десять баранов, – доложил помощник лагмана, парень, всюду таскавший за собой обшитый медью сундук.

– Послали ли людей оценить родовой дом каждого на случай смерти?

– Да, – кивнул помощник. – Поехали по три человека от чужих семей.

– Хорошо. Свейн и Рагнар, согласны ли оба прекратить драку после первой раны?

Противники только ухмыльнулись. Все это время они прохаживались вдоль расстеленного полотна. Свейн размахивал секирой, приседал и нагибался. Рагнар Пустой Живот насвистывал. Он насвистывал, не переставая, с той секунды, как появился на озере. Следуя условиям хольмганга, оба противника предъявили секундантам отсутствие нательной кольчуги и костяных пластин, вшитых в рубаху.

– Я снова предлагаю вам замириться, – с безнадежной интонацией обратился к ним лагман. – Двоим достойным бондам нет смысла проливать кровь ради женщины, которая посмеялась над вами.

– Кого ты назвал достойным? – Свейн выразительно плюнул в сторону противника. – Уж не трусливого ли бобра, который только и может, что ночью нападать на старых женщин?

– Что я слышу? – ответно рассмеялся Рагнар. – Кажется, в гнилом пруду заквакали старые жабы? Разве тебя еще не добили эсты? Разве не тебе тамошние крестьяне подпалили шкуру, как глупому лису? Ха-ха-ха!

Свейн Волчья Пасть побелел от нахлынувшей ярости. Он никому не позволял напоминать, как словене едва не сожгли его вместе с ладьями. Об этом мало кто помнил, потому что дружина почти полностью полегла, и уж тем более – никто не смел напоминать херсиру о постыдном бегстве.

– Ты убил моего брата, червяк.

– Он сам напросился. Зато твой вонючий выкормыш искалечил мне ногу. Хвала Тору, я могу ходить! Его я тоже убью, после тебя.

– Постойте-ка, – между соперниками встрял Ульме Лишний Зуб, ближайший лютый из дружины Свейна. – Вам замириться предлагают, а не раздувать пожар!

Но противники его посредничества словно не заметили. Они продолжали приятный разговор, сходясь в центре площадки. Дагу страшно не нравилось, что Рагнар гораздо крупнее дяди Свейна.

– Это похоже на тебя – нападать на детей. Только трусы угрожают мальчишкам и слабым.

– Это кто слабый? – помахивая мечом, спросил Рагнар.

– Те крестьяне, которых ты обманом вызывал на хольмганг. Ты заранее выбирал тех, кто плохо держит оружие, да? Так поступают только подлецы! Сколько человек ты убил, чтобы завладеть их имуществом?

– Не понимаю тебя, – улыбнулся «лесной ярл».

– Главное слово уже сказано, – прошептал Горм. – Рагнару бежать некуда. Но наш Свейн не такой человек, чтобы дать врагу спокойно сбежать…

– Главное слово? – переспросил Даг. – Это что такое?

– Закон говорит так… – Горм принялся загибать пальцы. – Есть выражения, признанные страшной хулой, за которую назначается судебный поединок. Это когда мужчина называет другого мужчину использованным как женщина. Еще… когда о ком-то говорят, что он родил ребенка. И наконец… если один оскорбляет другого, называя его сукой, или кобылой, или любой самкой животного. За такую хулу, Даг, виру платят редко.

– Ты меня хорошо понял, – парировал Свейн. – Твоя задница соскучилась по крепкому сосновому колу!

– Эти слова тебе не стоило произносить, – Рагнар прищурился, взвешивая в руке меч. – Я затолкаю их тебе обратно в глотку вместе с зубами.

Больше он ничего не сказал, внезапно кинулся вперед.

Навстречу первому удару Свейн неторопливо выставил щит. Щит треснул, но не сломался. Однако выбить меч из рук Рагнара, как надеялся херсир, не получилось. Острие соскользнуло с толстого умбона и ушло в сторону.

Свейн нанес топором свой любимый удар – строго сбоку, от плеча, с проворотом всего корпуса. Зрители ахнули, когда секира с хрустом вонзилась в щит. Боковой удар отразить непросто, но «лесной ярл» сумел. От удара Рагнара вместе со щитом отшвырнуло на три шага, но он удержался на ногах, в ладони от края полотнища. В щите зиял пролом, но он пока отказался заменить его.

«Лесной ярл» расхохотался.

В этот момент, по рассказам бывших там людей, на озере началось волнение. Словно духам пришлось не по вкусу противостояние двух силачей. Впрочем, мнения разделились. Свидетели со стороны Свейна после утверждали, что таким образом валькирии выражали свою радость при виде красивой битвы. Даг не слишком разбирался в повадках валькирий, поэтому споры взрослых ему только мешали. Борясь со слезами на ветру, он жадно следил за ходом боя.

Металл звенел о металл. Какое-то время противники прощупывали взаимную оборону. Свейн честно дожидался, когда противник нанесет удар. Рагнар вначале медлил, встряхивал головой, а затем кинулся на херсира как безумный. Свидетели с обеих сторон попятились, когда Рагнар со звериным рыком обрушил на Свейна дюжину ударов. Он нападал, не желая соблюдать установленную правилами очередность, не желая соблюдать никаких правил. Он рубил сверху тяжелым полуторным мечом и поднимал его для следующего удара невероятно быстро. Ударив, он тут же отскакивал в сторону, чтобы не попасть под встречный выпад. Даг впервые видел, чтобы кто-то рубил в таком темпе.

Свейн четырежды успешно подставлял щит или лезвие секиры, но всякий раз еле удерживался на ногах. Об ответном нападении он словно забыл. Свидетели молчали, судорожно сжимая свое оружие. Дагу казалось, что лязг металла разносится по всему озеру.

Щит Свейна Волчья Пасть разлетелся в щепки, но уцелел стальной обод по краю. Рагнар применил хитрость, известную только самому близкому кругу его дружков и тем, кого он навсегда отправил в Вальхаллу. Он перебросил меч в левую руку, а щит закинул за спину, демонстрируя полное презрение к угрозам противника. Мечом он творил удивительные вещи. Клинок с такой скоростью мелькал, что у Дага зарябило в глазах. Ему казалось, что у «лесного ярла» не один, а как минимум три меча.

Свейн дважды высоко подпрыгивал, чтобы не остаться без ноги, но в атаку пока не переходил. Дружки Рагнара стали бить мечами о свои щиты, подзадоривая противников. В адрес Свейна полетели обидные слова, но он никого не слушал.

– Злодей очень силен, – пробормотала тетушка Ингрид. – Про таких говорят «родился с мечом»…

Торкилю, сыну Снорри, недавно исполнилось девять, но его трясло, как девчонку. Даг даже отодвинулся в сторону, чтобы не заразиться глупым страхом.

– Он дерется левой, как правой, – заметил Горм. – Смотри, вот сейчас он перекинет меч!

Рагнар проделал этот трюк молниеносно. Мечу левши противостоять труднее, но Свейн снова выдержал атаку. От сверкающего лезвия щит развалился в щепки. Друзья подали херсиру второй щит, однако он внезапно отказался от прикрытия.

– Смотрите, смотрите! – хором воскликнули работники Ингрид.

Ситуация на расстеленном полотнище резко изменилась. Стала понятна хитрость опытного викинга. Свейн дал возможность громиле измотать себя, а сам неожиданно перешел в атаку. Он подобрал вторую секиру, они вращались в руках херсира, как два блестящих диска.

Рагнар опять замахнулся сверху. Свейн выставил скрещенные топоры, парировал удар, упал на одно колено и ударил снизу. Рагнар чудом отскочил, втянув живот. Лезвие секиры распороло ему куртку.

Не вставая на ноги, Свейн с колена прыгнул вперед и взмахнул секирой. Рагнар отбил, для этого ему пришлось повернуться влево. Вторая секира Свейна уже летела ему в открытый бок, но «лесной ярл» чудом успел ее заметить. Он упал ничком, перекувырнулся, схватил меч двумя руками и, не вставая, лежа, ударил противника по ногам.

Зрители засвистели от восторга. Свейн Волчья Пасть успел подскочить, но очутился на самом краю полотнища. Рагнар поднялся, вытянул в сторону левую руку. Ему в ладонь немедленно вложили топор. Рагнар скинул с себя щит. Он сделал вид, что замахивается мечом, а сам стремительно швырнул в противника топор. Северяне вскрикнули от ужаса. Свейн Волчья Пасть в последний миг прогнулся в пояснице назад, он словно сложился вдвое, пропустив летящую смерть над собой. Секира Рагнара загрохотала по камням. Приспешники «лесного ярла» кинулись ее подбирать, а пока кто-то дал ему новое оружие.

Свейн Волчья Пасть упал на спину и поджал ноги. Рагнар с рычанием кинулся к нему. Свейн толкнулся спиной, мигом оказался на ногах и, рискуя открытым животом, ударил с обеих рук. Его тяжелые секиры со свистом вспороли воздух, точно два разящих полумесяца. Удар левой пришелся в нижнюю часть меча Рагнара. Гарда переломилась, массивный клинок вырвался из кожаной рукавицы и полетел в толпу зрителей. Рагнар скривился от боли. Второй топор Свейна он успел отбить своим, но не успел развернуть лезвие.

Мощный удар пришелся в железную плоскость. Руку Рагнара дернуло вверх, он тут же сообразил, отпрыгнул назад, но недостаточно резво. Свейн крутанулся на пятке, вытягивая за собой свободную правую руку с топором, и угодил противнику в бок. Удар пришелся по касательной, лосиная куртка порвалась, у Рагнара пошла кровь. Но ему уже вернули меч. «Лесной ярл» принял боевую стойку.

– Что, приятель, кажется, ты ранен? – со смехом спросил Свейн.

– Это царапина, а не рана, – злобно прошипел предводитель разбойников.

Он больше не улыбался и не свистел, он тяжело пыхтел. Очевидно, рана и вправду была пустяковой, Рагнар даже не принял у друзей протянутую тряпку. Оба противника теперь сражались на равных. У каждого были заняты обе руки.

– Этот сын паука силен как медведь, – крякнул Горм. – Я не удержал бы так долго германский клинок! Он выше нашего родича почти на ладонь!

Враги кружили по белому квадрату, который стал вдруг очень маленьким. Несмотря на то что брат Хильды показал себя ловким и гибким, главарь разбойников не утратил своей сокрушительной силы. Он непрерывно тыкал в Свейна своим длинным мечом, мешая тому подобраться на дистанцию удара.

Даг не увидел, а скорее почувствовал, что дядька готовит один из своих хитрых приемов. Свейн до того отступал, а тут замер на месте. Он подпустил соперника поближе, сделал два ложных замаха с обеих рук. Меч со скрежетом столкнулся с топором. Рагнар ударил своей секирой сбоку, повторяя удар Свейна. Наверняка он ожидал, что враг подставит вторую секиру. Так и произошло.

В тот неуловимо короткий момент, когда Свейн выставил оба топора для обороны, Рагнар Пустой Живот внезапно бросил свое оружие. Просто-напросто выпустил из рук.

Свидетели заорали хором, когда Рагнар выхватил из рукава нож: и прыгнул на противника, метя ему в горло. Под весом противника Свейн не устоял, оба упали и принялись кататься по земле.

Зрители горланили, ударяли в мечи и обменивались оскорблениями. На лагмана никто не обращал внимания. Напрасно тот пытался урезонить разгоряченных свидетелей.

Рагнар ножом тянулся к горлу соперника, острие почти уперлось в голую кожу. Но Свейн успел перехватить нож: толстой рукавицей за лезвие. Рагнар подмял херсира под себя. Левой рукой он схватил Свейна за волосы, отгибая ему голову назад. Оба рычали и скалились, уперевшись друг в друга лбами.

Даг ахнул. Казалось, предводителю «Белого быка» пришел конец. Но не тут-то было! Свейн попытался дотянуться до своей секиры. Оружие обоих противников валялось здесь же, в пределах досягаемости. Но Рагнар вовремя заметил это движение и стал отпихивать секиру ногой. Тогда Свейн изловчился и воткнул Рагнару пальцы левой руки в глаза. Правой он по-прежнему блокировал направленный на него нож:. Видимо, нож: заточили неплохо, по рукавице херсира потекла струйка крови.

Секунданты прыгали вокруг, вопили, как безумцы, и давали самые разные советы. Олав Северянин стал белым, как известь. Он один стоял недвижимо, молча молился богам о защите своего родича.

Ослепленный «лесной ярл» взвизгнул, отпустил волосы Свейна и забыл про брошенную секиру. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Свейн поджал ногу и выхватил из голенища сапога свой нож:.

Даг первым заорал от радости, когда Свейн почти без замаха всадил нож: врагу под ухо. Рагнар зарычал, как смертельно раненный медведь. В последнем усилии он вцепился херсиру в горло зубами.

Ноги «лесного ярла» задрожали, вытянулись, и он умер.

Несколько бесконечно долгих мгновений Дагу было слышно, как кричат вдали чайки и трещат сырые поленья в костре. Затем обе группы на косе закричали разом, одни – от радости, другие – от горя.

– Мы не простим вам смерти Рагнара! Клянусь, мы изведем всех змеенышей в вашем роду!

Олав Северянин вытащил родича из-под туши мертвого соперника. Кровь с прокушенной шеи текла у Свейна по груди. Он шатался, но отказался от помощи. Сам нагнулся, подобрал свои секиры и вышел за пределы полотнища. Восторженный Сверкер обнимал своего спасителя, другие наперебой тянули ему кожаные фляги с водой и пивом.

– Смерть им! Смерть! – закричал кто-то в стане Харека Менялы.

Хускарлы Харека опомнились от оцепенения, схватились за мечи. Горм охнул, вскочил на ноги, нащупывая копье. Парни тетушки Ингрид уже вытаскивали луки. Даг потянулся к своему трофейному ножу.

– Уберите оружие! – встал между враждующими кланами лагман. – Обе стороны поклялись на жертвенной чаше, что поединок…

Но судью уже никто не слушал. Харек Меняла упал на колени возле тела сына. Он сгорбился и ни с кем не разговаривал. Друзья безуспешно пытались оттащить его назад.

– Я приказываю вам разойтись! – побледнев, выкрикивал лагман. Он без толку напрягал связки. Соратники Рагнара смотрели сквозь него. – Предлагаю вам разойтись…

– Не простим им смерть Рагнара! – заорал Льот Умная Собака, выхватил тесак и первым кинулся на свидетелей Свейна.

Тетушка Ингрид вскрикнула, точно села на что-то острое. Горм шумно выругался, люди Ингрид ринулись на косу. На другой стороне косы точно так же вскочили конюхи и трелли Харека Менялы. Они грелись у своего костра. Даг подпрыгнул, лихорадочно соображая, куда бежать. За подмогой пришлось бы бежать несколько часов, а среди разъяренных взрослых его ждала верная гибель.

– Мы не отступим! – заревели родичи Северянина и ответно кинулись в атаку.

В следующую минуту случилось то, чего так опасался ландрман Торстейн. Хольмганг превратился в побоище.

Глава тридцать восьмая

В которой никто не намерен отступать, Олав Северянин вспоминает лихие времена, а Даг дерется трофейным ножом

Олав Северянин выхватил меч и с ревом врезался в гущу врагов. Первым ударом он перерубил копье Хакону Недоростку, Хакон отшвырнул обломок, ударил Олава саксом снизу вверх в живот. Лезвие застряло в костяных пластинах куртки. Кузнец толкнул Недоростка обухом в лицо.

Тут сбоку подоспел Свейн Волчья Пасть, ловким ударом онотрубил Хакону Недоростку руку до локтя. Хакон Хитрец забыл про все, кинулся вытаскивать из боя своего искалеченного брата. Свейн подмигнул родичу, развернулся и кинулся на помощь своим парням. От схватки с Рагнаром он вполне оправился, а горло успел перевязать тряпкой.

Харек Меняла все так же стоял на коленях, никого не замечая вокруг себя.

– Убейте Северянина! Северянина убейте! – вопил Льот Умная Собака. Он метнул копье и попал в ногу Ториру Белоглазому. Копье пронзило бедро насквозь и вышло с другой стороны.

Торир продолжал драться с копьем в ноге. В щит ему воткнулось другое копье, во все стороны полетели щепки.

Сверкер схватился сразу с двумя противниками. Оба незнакомых разбойника дрались гораздо лучше кузнеца, удары сыпались на него со всех сторон. Очень скоро Сверкер был ранен дважды, в плечо и в голень, но не смертельно. К счастью, молодой кузнец с утра надел самую крепкую кольчугу, увешанную медными бляхами. Ему пришлось бы туго, но на помощь пришел друг Северян, кузнец Торир Железные Пальцы. Как и Рагнар Пустой Живот, кузнец выковал себе меч по руке, длинный и прочный. Торир обежал вокруг группы дерущихся и напал на врагов сзади. С первого замаха он одному отрубил ногу, второму распорол бок, но сам получил стрелу в шею. Кашляя кровью, Торир отступил.

Вагн Малыш, дренг с «Белого быка», метнул копье в Льота Умная Собака, но Льот вовремя уклонился, и копье попало в голову другому соратнику Харека. Тот был убит на месте. Тут подоспели трелли убитого Рагнара, которым поручили сторожить лошадей. Один схватил копье и метнул обратно в Вагна. Копье ударилось о щит и раскололо его надвое.

Торир Белоглазый, волоча за собой копье, насквозь проткнувшее его ногу, подбежал к обнаглевшим треллям и накинулся на них с мечом. Одному он отрубил два пальца, еще двое бросились наутек в сторону леса.

Аки Стрелок, один из лучших людей Свейна, получил удар секирой в плечо. Кольчуга спасла его, но кость была сломана, и Аки временно выбыл из боя. Подоспевшая тетушка Ингрид накрепко примотала ему руку к животу, и Аки снова ринулся в бой. Он вслух сожалел, что не может стрелять из лука, ведь равных ему в этом искусстве почти не было.

– Олав, где ты? – ревел Льот Умная Собака. У него была рассечена щека и лоб, но озверевший охотник не чувствовал боли. Он расшвыривал своих и чужих, подбираясь к старшему Северянину.

Даг изо всех сил бежал следом за Гормом и тащил в охапке сразу четыре копья. Несмотря на деревянный протез, Одноногий бодро ковылял по песку. Следом за Дагом поспешал Торкиль. Он, хоть и был старше на год, подвывал от страха.

– Даг, назад! – кричал Горм.

Глум Свенсон, прикрывая Олава, ударил щитом в лицо Льоту. Тот отшвырнул щит и замахнулся секирой. Глум упал с разбитым черепом. Горм Одноногий хекнул, выгнулся назад и метнул сразу два копья. Оба насквозь пронзили парня, подбиравшегося сзади к Сверкеру. Горм не удержался на скользком камне и сам упал. Даг кинулся ему помочь, путаясь в копьях.

Сверкер и Олав встали спина к спине. Они рубились ожесточенно, против них выступили сразу четверо. Кроме Олава, ранены были почти все. Противники устали и дышали как загнанные псы. Иногда случалось так, что они были вынуждены расходиться и стоять согнувшись, чтобы унять колотье в боку. Лагман надрывался, призывая прекратить драку. Его никто не слушал. Помощники лагмана припустили к берегу, спасая ценности в сундуке судьи.

Льот Умная Собака добрался до Северянина и дважды рубанул мечом. Северянин подставил своего «костолома», лезвие у Льота переломилось. В эту секунду Торир Железные Пальцы со стрелой в шее накинулся на Льота и его дружков. В кузнеца воткнулись сразу два ножа, но он этого даже не заметил. Двумя руками он поднял свой «посох валькирии» и обрушил на голову охотника. Череп Льота разлетелся на куски, забрызгав всех вокруг.

Горм забрал у Дага следующее копье, и очень вовремя. На них с криком бежал Хакон Хитрец. Горм метнул копье и угодил Хакону в ногу. Хакон выдернул копье и поднял дубину, утыканную гвоздями.

– Беги назад, беги! – Горм оттолкнул Дага, но тот не послушался. Сердце выпрыгивало у мальчика из горла, волосы на макушке встали дыбом. Даг вопил что-то невразумительное и размахивал ножом перед носом у разбойника.

Хакон на секунду замешкался, не ожидая такой смелости от маленького заступника. Это дало скальду время подняться на ноги. Торкиль, сын Снорри Северянина, тем временем во всю прыть удирал к лесу.

Обитая железом дубина взметнулась к небу. Горм выставил меч, но Хакон Хитрец был гораздо сильнее и вдвое моложе старика. Даг вдруг явственно увидел, что произойдет в следующий миг. Он увидел, как дубина Хакона опускается и старый скальд валится, истекая кровью.

Не медля, Даг кинулся разбойнику под ноги и… получил сильнейший удар сапогом по ребрам. Его отшвырнуло на несколько шагов в сторону и протащило грудью по камням. Даг едва смог набрать воздуха для вздоха, выплюнул выбитый зуб, оглянулся… и увидел кончик копья, торчащий у Хакона Хитреца посреди груди.

Раненый Аки Стрелок в три прыжка подоспел и насадил мерзавца, как поросенка на вертел.

– Парень, ты ранен? – Над Дагом склонилась тетушка Ингрид.

Мальчишка отрицательно помотал головой. Кажется, вдобавок к выбитому зубу, он прикусил себе язык. Во рту стало горячо и кисло.

– Смотрите, кто это? – Это кричал Арнвид Богатый и указывал куда-то на берег. У Арнвида с меча кровь стекала ручьем.

Тут все повернулись и замерли. Из дальнего леса, скрытого туманом, доносился дробный цокот. На молу показались вооруженные всадники… трое, семеро, дюжина…

– Это дружина ландрмана, – уверенно заявила Ингрид. – Это его знамя. Лучше опустить мечи.

Уцелевшие противники попятились в разные стороны. Однако скрыть то, что произошло на «краю стихий», было невозможно. Семь трупов остались лежать на алых от крови камнях. Раненые громко стонали. Никто так и не убрал полотнище, расстеленное для честного поединка один на один. В центре изорванного полотнища крест-накрест лежали убитые отец и сын. Хареку Меняле чья-то секира перебила позвоночник.

Тридцать человек, с луками и копьями на изготовку, сомкнулись полукольцом на песчаной косе. Дружинники ландрмана смотрели хмуро и, судя по всему, готовились добить всех выживших в случае неповиновения.

Ландрман Торстейн, страдая одышкой, тяжело сполз с коня. Он не стал никого ругать. В молчании обошел поле боя, указывая своему хавдингу на тех мертвецов, кто валялся лицом вниз. Хавдинг переворачивал убитых на спину. Добравшись до мертвого Харека Менялы, ландрман тяжело вздохнул и впервые выругался.

– Что теперь скажут люди в Бирке? – напустился он на поникшего судью. – Люди скажут, что тинг не может решить ни одну тяжбу! Люди скажут, что можно убивать всех, кого пожелаешь! Эй, вы, а ну, не вздумайте мне перечить! – Торстейн негодующе указал пальцем на уцелевших хускарлов и родичей Менялы. – Будете говорить, когда я скажу! Не то прикажу всех скормить ракам!

Тут он приметил Свейна Волчья Пасть. Бравый херсир стоял на коленях над водой и пытался промыть себе раны. Прокушенное Рагнаром горло раздулось и мешало говорить.

– Славно помахал мечом? – с усмешкой спросил Свейна ландрман. – Тебя следует посадить в клетку и отвезти к конунгу, как возят опасных подстрекателей! Мне уже не раз говорили о тебе, херсир. Ведь это твой фелаг ограбил три деревни эстов? Конунг заключил с ними мир, чтобы наши корабли могли спокойно ходить по реке Нева, а ты что сделал?! Нарушил клятву? Ничего, скоро ваши вольности закончатся. Молодой Эйрик прижмет всех вольных охотничков!..

– Можешь посадить меня в клетку, – прохрипел еле живой Свейн, – но сегодня я не нарушил клятвы. Я честно вызвал его на хольмганг и честно одолел…

– Торстейн, я готов отрубить себе пальцы, – заявил Арнвид Богатый, – чтобы ты мне поверил. Я готов поклясться собственной кровью в храме Упсалы, что эти люди недостойно и подло напали на нас.

– Но мы одолели их, – Олав Северянин отер со лба пот. – Эй, лагман, пусть теперь кто-то скажет, что мы напали первыми!

– Эти гадюки всегда норовили укусить в спину! – подхватила тетушка Ингрид.

Соратники Харека Менялы пытались что-то возразить, но ландрман решительно отмахнулся:

– Можете не болтать лишнего. Мне и так все известно. Мои люди следили за вами… Эй, а этого удальца я не знаю! – Ландрман с изумлением уставился на щуплую фигурку Дага.

Они ковыляли на пару, опираясь друг на друга. Бывший лютый Горм, белый как лунь, и темноволосый мальчик в изодранной одежде, с разбитой скулой. Мальчик не выпускал из кулачка нож:, явно слишком тяжелый для его комплекции. Скальд опирался на копье.

– Северянин, ты заставляешь драться детей? – опешил лагман. – Что скажет его мать, когда увидит, что ее сына едва не прикончили?

– Его мать будет довольна таким сыном, – возразил Олав. – Он не такой, как ты. Ему восемь лет, но честь рода для него важнее жизни.

Глава тридцать девятая

В которой женщины жарят быка, Горм объясняет правила женской верности, а Даг учится азартной игре

– Мой сын за год вырос больше, чем твои близнецы!

Хильда острым ножом нанесла зарубку на угловом столбе. Этот крайний столб, поддерживавший крышу в доме Северянина, много лет служил мерилом для подрастающих детей. Его слегка зашкуривали, зачищали ножом неровности, но очень скоро толстая сосна покрывалась свежими метками. Даг присел, выбрался из-под ножа и горделиво посмотрел на двоюродных братьев. Торкиль и Сигурд приехали из своих приемных семей на праздник Середины Зимы. Оба выросли и раздались в плечах, но Даг их почти догнал.

Наружная дверь распахнулась, впустив облако пара. Работницы бегом внесли корыто, заполненное горячим выстиранным бельем. Хильда привычно отдавала приказания девушкам:

– Запрягите сани, отвезите на поляну больше хвороста! Ты, Унц, забери эти корзины с хлебом! Торгерд, хорошие скатерти не бери, хватит с них и старых…

– Твой сын растет, как настоящий волк, очень быстро, – в голосе Гудрун не было зависти. Ведь дети обеих невесток жили вместе, а нынче по соседству уже сосал грудь и мелкий сынок Сверкера, которого родила рабыня.

Кроме новорожденного, в доме крутились внебрачные дети Снорри и Олава. К ним Гудрун и Хильда относились так же, как к собственным. В большой семье иначе не прожить…

– Иногда он похож: на волка, – рассмеялась Хильда. – Когда сердится, лучше руку ему не протягивать! Эй, парни, вы идете на поляну? Захватите с собой котел, подпорки и корзину с хлебом!

– Каким же станет твой Даг, когда вырастет? – только и спросила Гудрун, проводив взглядом троих мальчишек.

– Наверное, он станет великаном, – засмеялась Хильда.

– А он до сих пор носит свой страшный коготь?

– Даже в бане не снимает! Только пришлось сплести ему новую веревку, старая истерлась.

– Зачем ему этот коготь?

– Он верит… – Хильда подхватила из корыта выжатую мокрую юбку, ловко надела на костяную пластину, взяла щипцами горячий стеклянный шар. – Он верит, что его настоящие отец и мать живы где-то… Он слишком верит сказкам и слушает всяких…!

Хильда не договорила, но Гудрун стало ясно, что речь идет о рабах-кривичах, с которыми Даг проводил слишком много времени. Гудрун не стала спорить с хозяйкой усадьбы. Она тоже подхватила щипцами раскаленный стеклянный шар, прижала к мокрому льну и принялась гладить юбку с другой стороны. В приоткрытую дверь обе женщины наблюдали за шумной ватагой мальчишек. Торкиль и Сигурд тащили тяжелый котел. Даг и Длинный Заяц несли железные клинья для будущей «походной кухни». По пути их нагоняли Аки, Вагн и другие сыновья хускарлов. Все давно не виделись и встретились на короткое время. Сразу после зимнего праздника придется возвращаться в новые семьи, к учебе и работе. Мальчики должны учиться в приемных семьях. Именно поэтому Хильду тревожило бездействие мужа. Олав до сих пор не решил, кому же отдать Дага в обучение.

Сверкер гордился успехами племянника в кузнице. Взрослый молот Даг держать еще не мог, но до тонкостей знал все приемы литья и ковки. Старина Горм, как и прежде, натаскивал мальчишек с разным оружием. Он утверждал, что парень рожден для войны. Травница с фермы тетки Ингрид и невольник Путята в один голос твердили, что парня надо учить знахарским тайнам, а про мечи и топоры пока лучше забыть. Зато Свейн Волчья Пасть обещал взять парня к себе в торговый фелаг, а хозяйка верфей Ингрид очень серьезно советовала Олаву отвезти сына в Упсалу, на праздник Дизаблот, и показать его жрецу…

И не только тетушка Ингрид советовала отдать парня в обучение к жрецам. Северянин колебался. Слишком много удивительных событий происходило с его сыном, чтобы совершить такую ошибку. Одно кузнец уяснил твердо – крестьянский труд малыша не привлекает и столяром, как брат, он не станет…

Хильду отвлекли от мыслей взрывы хохота и стук копыт. На праздник Середины Зимы начали съезжаться гости. В этом году бонды сюсла постановили провести большое гулянье на ничейной поляне, у замерзшей реки, прямо напротив рыбацкой деревни. Рано утром Хильда отрядила туда работников. Они вкапывали столбы для лазанья, «скользкие бревна» для шуточной борьбы, расставляли столы для будущего пира. Соседи тоже принимали участие. Работники Свейна Волчья Пасть волокли сосенки для костров, парни Халльварда Жаворонка утаптывали снег и сколачивали настилы для борьбы, а люди тетушки Ингрид взяли на себя установку шатров.

Главные заботы по кухне легли на Хильду.

– Эй, поворачивайтесь, мясо сгорит!

В этом году гордостью Хильды стала новая каменная печь. Для устройства печи Олав пригласил из Бирки знатного мастера и целых две недели прислуживал ему, как старательный ученик. Теперь всю северную стену залы занимала мощная каменная кладка в полуторный рост человека. На вбитых в землю толстых железных опорах крепился вал, на нем сейчас лениво жарилась цельная туша быка. Дно печи мастер сделал наклонным, чтобы легче было вкатывать туда раскаленные камни. Обычно поверх камней накидывали влажную солому, а поверх соломы – ставили горшки с мясом и рыбой. Но сегодня, по случаю праздника, Северянин приказал зажарить бычка.

Работники сновали во все стороны, взмокшие от указаний Хильды и жара очага. Пол и сиденья в большом зале укрыли новыми камышовыми циновками, стены украсили лентами и даже повесили два невероятно дорогих ковра, привезенных из набега еще отцом Хильды.

Подготовку к празднику начали за месяц. Мастерили коньки, придумывали подарки и загадки. Женщины перешивали платья, чинили украшения, откармливали скотину, предназначенную на убой.

Племянники младшей тетушки Ауд соорудили на поляне походные очаги, накидали в очаги камней и принесли из дома два больших медных котла. Хильда сказала, что все равно угощения будет недостаточно. Послали слуг к соседям за большой посудой. В первом котле тетушка Ауд варила гороховую кашу, во втором – вкусную похлебку из свежей оленины с пшеницей, а в глиняных горшках размачивали крепко замороженное вяленое мясо. Девчонки крутились рядом, раскаляли в кострах камни и кидали в котлы, чтобы вода быстрее вскипела.

Гости катили на санях по заснеженной речке, ехали верхом, а простые работники гуськом пробирались среди сугробов. Накануне главного веселья на ферме Северянина для всех желающих обогреться и переночевать были открыты двери.

Столько нарядных, пышно одетых людей в усадьбе Даг никогда не видел. Когда вместе с отцом ездил в Бирку, встречал немало богатеев, но те задирали нос, не здоровались с кузнецами и корчили из себя королей.

Зато нынче каждый норовил подойти, потрепать по плечу и задать пару солидных взрослых вопросов. Слишком много друзей Северянина прослышали о кровавом хольмганге и о том, как Даг Северянин храбро защищал своего наставника.

– Северянин, куда думаешь отдать сына?

– Такого бравого парня как раз не хватает в хозяйстве Арнвида Богатого. Говорят, он умеет усмирять самых диких жеребцов!

– Эй, Даг, вот ты какой большой! Это правда, что ты зарезал двоих разбойников?

Гостей, прибывших накануне, обносили большим рогом. Каждого заставляли сказать тост и осушить рог до последней капли. В доме нарастал хохот и гвалт.

– Олав, так твой брат возьмет в жены дочку Большеухого?

– Эй, Сверкер, покажи свой новый дом!

– Парни, кто пойдет разжигать костры?

– Хильда, когда можно сватать твоих невест?

– Олав, вы дождетесь месяца Свадеб или Сверкер порадует нас раньше?

Слушая непрерывные разговоры о будущем семейном счастье Сверкера, Даг никак не мог выбросить из головы убитых родичей и товарищей отца. От подобных разговоров пареньку становилось все более неуютно. Улучив момент, он отправился к тому, кто всегда умел разъяснять непонятное. К счастью, старина Горм еще не успел хлебнуть лишнего.

– Дядя Горм, отчего все так хотят, чтобы Сверкер женился?

– Гм… Потому что так принято. Мужчина должен иметь жену и детей.

– Но у Сверкера уже есть дети.

– Это дети от дворовых девчонок. Девчонок-треллей у могучего бонда может быть сколько угодно, а настоящая жена – одна.

– А чем отличается настоящая от… от других? – нахмурился Даг. Ему хотелось спросить у Горма совсем другое – к примеру, отчего так вышло, что вдова Снорри Северянина, Гудрун, потеряла не только мужа, но и брата? Разве правильно, что Глум Свенсон, ее брат, погиб на хольмганге ради того, чтобы Сверкер завел детей?.. Но мальчишка поразмыслил и благоразумно решил не надоедать скальду в праздничный день трудными вопросами.

– Захочешь лечь в постель с девчонкой – твое дело, если по согласию, – доходчиво объяснил Горм. – А захочешь законную жену, тогда другой расход. За жену будешь платить выкуп, но и отец за нее даст приданого не меньше, чем твой выкуп. А на второй день после свадьбы еще принесешь жене подарок, вот так. И подарок твой должен быть не хуже приданого. Если, к примеру, Грим даст за Туве десять коров, то и Сверкер должен ей столько же из своего стада переклеймить…

– И что потом? – Даг попытался представить себе изнеженную дочь Грима Большеухого с хворостиной, в окружении грязных телок, но так и не сумел.

– А что потом? – переспросил скальд. – Потом брат под руку должен вести невесту к жениху. Потом все поклонятся жертвенным чашам и начнут обходить всех асов-покровителей. Каждому надо дать зерна, или рыбы, или крови, вот так… Потом будут все пить «свадебный эль» и говорить речи. Потом свидетели жениха отведут его в постель к молодой жене…

– Я не о том! – отмахнулся мальчик. – А если Сверкер с ней поругается?

– Тогда Туве может развестись, – развел руками Горм. – Тогда выкуп нашего жениха и приданое ей останутся. Только она должна домашних собрать и у отпертых дверей, напротив супружеской постели, о своем разводе заявить… А ты-то что за них волнуешься?

– За Туве я не волнуюсь, – Даг в упор посмотрел на седого наставника. – Я волнуюсь за Сверкера. Если вдруг Грим Большеухий станет другом нашему врагу, что тогда?

– А что тогда? – икнул Горм, выливая в рот очередную порцию медовухи.

– Снова будет хольмганг? – наседал младший Северянин. – Туве тогда за кого будет – за Сверкера или за своего отца?

– Ах вон ты о чем… – внезапно трезвея, произнес Одноногий. – Жена может принять любую сторону. Хочет – примет наш дом как родной, а захочет – уйдет к отцу…

– Уйдет к отцу… – как эхо, повторил мальчик. – Но тогда… тогда зачем Сверкеру такая жена?

В этот момент Дага позвала мать, и он убежал помогать по хозяйству. А старина Горм еще долго глядел ему вслед…

Из усадьбы тетки Ингрид приковыляли старики и уселись играть в кости. Некоторые игры Даг знал хорошо и даже ухитрился пару раз выиграть в «римлян и готов». Самым главным был король, он мог прыгать по квадратикам поля вверх и вниз и даже по диагонали, убивая всех вокруг себя. Но каждый из противников наступал с двух сторон, загоняя монарха в угол. Можно было двигать только одной фигуркой, и только один раз, зато, подвинувшись, солдат «обстреливал» новые клетки вокруг себя. Зазеваешься – и тебя тут же сожрут коварные «готы»!

Но сегодня старики затеяли другие игры. Кнуд Норвежец выложил красивую квадратную доску из потрескавшегося красного дерева.

– Эта игра называется «правление девяти Моррисов», – охотно поделился старый Кнуд. – Ее знали еще тогда, когда в Свеаланде не родился первый конунг. Говорят, в нее играли еще до того, как царь Александр покорил мир.

Даг глядел во все глаза. Красное дерево покрывали непонятные символы. Кто сумел первый выстроить сплошную «стену пехоты» из девяти Моррисов, тот побеждал. Кнуд Норвежец довольно уверенно выставил четыре белые костяшки, но тут старина Горм вклинил свою фигурку. Кнуду пришлось начинать все сначала…

В противоположном углу затеялась совсем другая, но не менее азартная игра – «халатафл». Выяснилось, что в «халатафле» нужно не толкать фигурки врага, а перепрыгивать через них. Но перепрыгнуть – еще не означало победить. Поддавшись искушению, Даг «съел» сразу две фигуры старины Горма и с ужасом наблюдал, как наставник «кушает» сразу пять его красных «лис»…

– Даг, будешь играть в «пять камней»?

Играть в «пять камней» Дагу нравилась гораздо больше, чем скучно переставлять фигурки. Особенно когда никак не удается выиграть у изворотливых старикашек!

Мальчишки высыпали во двор, но солнце уже спряталось и замела поземка. Договорились пойти в новый дом дяди Сверкера. Торкиль первым подкинул мелкие овечьи костяшки, но из пяти поймал всего три. Мальчишки засмеялись.

– Просто я поспешил, – застыдился Торкиль.

После Торкиля бросал его брат Сигурд, он ухитрился схватить четыре овечьи кости.

Даг поймал три. Он не слишком старался, хотя чувствовал, что мог бы легко победить. Скоро к играющим присоединился сын мясника Руд и с ним еще трое тринадцатилетних парней. Даг обрадовался, увидев кровного брата. Руда тоже отпустили на праздник, чтобы повидался с прежней семьей.

Кровники обнялись.

– Это правда, что ты дрался на хольмганге? – уважительно спрашивали взрослые парни. Прежде они не стали бы разговаривать с мелюзгой, но сегодня Даг стал общим центром внимания.

– Будем играть на четыре камня? – предложил Руд. – Пять штук ловить слишком просто!

Все согласились. Естественно, никто не хотел признать себя слабаком и трусом!

Руд зажал одну косточку между большим и указательным пальцем. Подбрасывать остальные четыре так было гораздо труднее. Дагу приходилось особенно трудно, ведь его ладонь еще не выросла до нужных размеров. Но парнишка сумел несколько раз выиграть…

С первыми лучами солнца все население усадьбы устремилось к рыбачьей деревне. На поляну, красочно убранную к празднику, стекались свободные и трелли, богатые бонды и полунищие ландбу, арендующие землю у своих удачливых соседей. Рыбаки забросили подледный лов, охотники не ставили накануне силков, проезжавшие мимо купцы притормозили в усадьбе Северянина.

В честь Середины Зимы протрубили в рог, а сыновьям покойного Снорри доверили бить в трофейный германский барабан. Под общий свист и рев трелли вынесли на громадном шампуре зажаренного быка, за быком показалась вереница женщин с различными яствами. Расселись за длинными столами, невзирая на крепкий морозец. Один за другим с хлопками вскрывали бочонки, эль и пиво поглощали как воду. Не прошло и часа, как старина Горм ударил по струнам. Разогретые спиртным хускарлы грянули праздничную вису в честь погибших на хольмганге друзей.

Даг впервые видел у Горма новый инструмент, очень большой и звучный. В отличие от скромного кантеле, выточенного из щучьих челюстей, эту мастер выдолбил из ольхи, а струны натянул не из конского волоса, а из крепких жил. Вместо пяти струн на стареньком кантеле, эта многозвучная махина имела целых шестнадцать. Казалось, звонкий чистый звук расцветает над поляной, над притихшими гостями и снежной рекой! И такое от этого звука в груди Дага рождалось чувство, что словами невозможно описать! Вроде как и радость, и печаль, и гордость, и забота одновременно…

Глава сороковая

В которой мужчины охотятся за черным бараном, Даг объясняет соседям, кто здесь главный, а хирд Северян принимает бой

Чтобы от песен не разнюниться, как девчонка, Даг поспешил с ребятами туда, где уже затевались игры и шуточная борьба. В одном месте взрослые парни соревновались в лазании по столбу. На верхушке столба жалобно блеял привязанный жирный барашек. По требованию судьи парни скидывали одежду и пытались взобраться по гладкой сальной поверхности. Мало у кого получалось добраться даже до середины. Под хохот зрителей очередной кандидат валился в снег. Даг знал наверняка, что сумеет добраться до барана, потому что уже пробовал, но к состязаниям его не допустили бы по возрасту.

Да не очень-то и хотелось!

Гораздо интереснее было принять участие в силовых забавах. Взрослые мужчины, разбившись на две команды, перетягивали друг друга на свою сторону, обозначенную вешкой. Для этого двое крепышей из вражеских команд становились в центре и крепко прикручивали веревками кисти рук к топорищу. Проверяли, надежно ли закреплены руки. Затем прочие члены команд впятером хватали своих избранников за плечи, за ноги, поперек туловища и с яростной силой тащили их в разные стороны. Даг наорался до хрипоты, помогая своей команде перетаскивать врага. Богатырей Халльварда Жаворонка победили легко, буквально втащили на свою сторону, затем втащили за вешку команду деревенских рыбаков, но с той же легкостью проиграли Ториру Железные Пальцы и его дружкам-кузнецам…

По соседству с борцами Горм Одноногий судил состязания лучников и копейщиков. Копья кидали с двадцати и с сорока шагов в маленький щит и во врытый в землю шест. На верхушке шеста привязали мешок с тайным подарком. В прошлом году победитель среди копейщиков получил целые две марки серебра. Что спрятали устроители состязаний в этом году – никто не знал. Каждый меткий бросок зрители встречали восторженными криками, каждый промах – провожали солеными шутками.

– Ха-ха, Ульве, ты в свою бабу тоже так метко целишь?!

– Себьерн, выпей еще! Да смотри – себе ногу не проткни!

– Эй, Роальд, подтяни штаны. Ты нас голым задом пугаешь?

Даг нарочно остановился посмотреть, когда на утрамбованную площадку выбрался Сигурд Длинные Руки. Этот жилистый парень из команды херсира Свейна умел кидать два копья сразу, и никто не мог его превзойти. Соседи расступились, давая победителю место для разгона. Ловкость и меткость на празднике уважали даже больше, чем силу.

– Спорим, в один столб не попадет!

– В один – точно не попадет! Даже у старины Горма такое не выйдет!

– А я ставлю три эре на Сигурда. Клянусь волками Одина, он при мне одним копьем проткнул сразу двоих фризов!

Длиннорукий парень ухмыльнулся, зачерпнул остывшего пепла из костра, натер ладони. Даг старался не упустить ни малейшей мелочи. Раз все говорят, что этот человек превзошел самого Горма, значит – его нельзя выпускать из виду!

Сигурд коротко разбежался и вдруг стремительно прогнулся вперед. Копья вырвались из его рук с такой скоростью, что полет был практически незаметен. Две секунды спустя гости праздника завопили. Оба копья воткнулись в шест, дерево разлетелось в щепки. Женщины разливали мед в кубки, счастливый победитель тащил под мышками двух визжащих поросят…

– Глядите, Сверкер опять угодил в глаз!

Среди лучников лучше Сверкера Северянина стреляли лишь трое опытных охотников и Аки Стрелок, человек с корабля Свейна. Зато ничей лук не бил так далеко, как купленный Сверкером у англичан. Сверкер уже трижды попал в страшный синий глаз, намалеванный на щите. Щит ставили от линии в тридцати шагах, затем – в пятидесяти и, наконец, унесли к самому краю поля – за сто шагов. От места, где линией выстроились стрелки, синий глаз на щите казался крохотным пятнышком. Возле ног Сверкера уже гоготали и хрюкали живые призы.

– Эй, Руд, Годвин, Даг, идете бороться с соседями? Северяне обернулись. На Дага радостно налетели парни, которых он не видел целый год. Тут были повзрослевшие близнецы Ульф и Роальд в новых медвежьих безрукавках, тут был Длинный Заяц, который стал еще длиннее и жутко гордился тем, что ходил с рыбаками в море. С дальней фермы приехал толстощекий Вагн, а с ним закадычный дружок Аки. Тот стал еще крепче и шире, настоящий медвежонок. Они все обнимали и хлопали Дага по плечу, одновременно рассказывали о себе и узнавали новости. Только Рольф, сын важного сюсломана, прикатил один, без своего дружка Торира.

– Где же Торир? – хором спросили все.

– Умер. Утонул, – и Рольф с неохотой рассказал, как дядька брал их с собой на китобойный промысел в Норвегию и как они учились кидать гарпун, а потом на берегу потрошили китовую тушу… И снова плавали, три месяца подряд, и заработали вместе с дальними норвежскими родичами целую кучу серебра… Но однажды рано утром лодку с Ториром перевернуло волной, взрослые выплыли, а он…

– Твой друг умер как герой! – Аки обнял Рольфа за плечи.

– Ему наверняка хорошо там, где он сейчас, – подвел итог Руд.

– Да, это точно! – повеселел Даг. – Наш друг Торир утонул в битве с водяными асами, это все равно что погибнуть в бою. Он наверняка попадет в Асгарду!

Некоторое время мальчишки спорили, в какой из миров угодит утопленник. Сошлись на том, что вечером надо совместно зарезать петуха и поднести богу морей, чтобы тот позаботился о Торире…

– Мы идем бороться? – спросил обстоятельный Вагн. – Или пойдем кататься на коньках?

– На коньках пусть катаются девчонки! – презрительно сплюнул Длинный Заяц.

– Парни, если мы хотим собрать хирд, мы должны выбрать херсира! – напомнил Годвин.

– Кого же мы выберем? Раньше херсиром был Торстайл Кусака, но его забрал в дружину ландрман…

Друзья ненадолго приуныли. Все забыли, что повзрослели на год и прежний заводила Торстайл Кусака нанялся на службу. Почти все парни старше пятнадцати не участвовали в мальчишеских играх. Они теперь работали наравне со взрослыми мужчинами и считали для себя стыдным играть с малышней. Они взбирались на столбы, солидно метали в мишени копья и стрелы, попивали мед вместе со взрослыми… Хотя многим очень хотелось вернуться туда, где сражалась малышня!

– Пусть Руд будет херсиром! Он – старший.

– Нет, пусть тогда Длинный. Он самый высокий из нас!

– Вот еще! Я не смогу, – струсил Длинный Заяц. – Херсир всегда кричит, а у меня слабая глотка…

– Тогда – Аки! Он самый сильный! – предложили младшие мальчишки. – Аки, хочешь быть нашим вождем на празднике?

Аки задумался, разглядывая свои крепкие ладони. За год, проведенный с лесорубами и моряками, он еще больше раздался в плечах и еще больше стал походить на своего родича Большого Аки, верно служившего в хирде Свейна Волчья Пасть.

– Нет, я не умею командовать, – замялся Аки. – Если придется драться с хирдом тетки Ингрид, нам их не одолеть. Их больше, они нас сомнут…

– Это верно… – прокряхтел Годвин. – А парни с фермы Свейна строятся свиньей и пробивают дыру в любой шеренге…

– Нас не пробьют, – вмешался в беседу Даг. – Я знаю всех с фермы дяди Свейна. Они пробивают других, потому что впереди ставят четверых самых больших. Мы их поколотим, если будем хитрее!

– Мы их никогда не сможем поколотить, – мрачно отозвался Вагн, и другие его тут же поддержали.

– Кто так говорит, тот трус, – отрезал Даг, не обращая внимания на раздувшегося от злости Вагна. – Мы побьем всех, если будем вместе… если никто не струсит.

– Тогда пусть Даг и будет нашим херсиром! – выпалил Вагн.

– Правильно, – воспрял Руд. – Херсиром должен быть тот, кто знает, как драться!

– Верно, пусть будет Даг! – подхватили братья Роальд и Ульф. – Он умеет драться. Он бился с разбойниками!

– И вовсе не с разбойниками! Он бился с самим «лесным ярлом» и отрубил ему ногу!

Даг открыл рот, чтобы пресечь явную ложь, но неожиданно передумал.

– Я буду херсиром, – важно согласился Даг. – Но вы все принесете клятву!

– Какую еще клятву? – выпучил глаза подозрительный Рольф.

– Пусть все дадут клятву верности! – Мальчишка вытащил нож:. Друзья на секунду отпрянули, но тут же снова собрались в кружок. К их маленькому кружку постепенно пристроились и другие ребята. Все поочередно вытягивали вперед руку, и Даг легонько царапал лезвием по ладони. – Каждый пусть поклянется, что будет слушаться меня как своего херсира! Если кто не хочет меня слушать, тот пусть уходит. Ну?!..

Друзья почти единогласно выбрали Дага вождем. Он сам немного удивился – ведь в их ватаге были ребята и старше, и сильнее. Но кровник Руд авторитетно подтвердил, что вождем следует сделать того, кто участвовал в настоящем бою!

Он повел свой маленький хирд туда, где соревновались мальчишки. Впервые в жизни Даг ощутил ответственность за вверившихся ему людей. Не гордость, не глупое самолюбование, а именно тревогу за каждого из своих «бойцов». Бороться можно было по-разному. В одном круге ложились вдвоем на спины, ноги одного к голове другого. Затем сцеплялись ногами, ближними к противнику, и старались вытолкнуть противника за круг. Вокруг каждой пары пыхтящих борцов свистели и на все лады ругались девчонки.

– Аки, дави его! Бьерн, нападай!

– Что ты улегся, как коровье дерьмо? Врежь ему!

– Торкиль, не сдавайся!

После борьбы один на один Даг повел шумную ватагу к скользким горизонтальным бревнам. Две громадные, гладко оструганные и смазанные жиром сосны лежали на козлах на высоте шести локтей от земли. Внизу, под бревна, нарочно натаскали снега, чтобы было не так больно падать. На дальнем конце бревна раскачивался мешочек с серебром – щедрый приз для команды, которая выйдет победителем.

– Эй, вы, травоеды! – Парни с фермы Свейна стали кривляться и задирать Северян. – Бегите к мамочкам, вам тут не место!

– Даг, нам их не одолеть, – засомневался Торкиль. – У них шестеро старше нас…

Компания из усадьбы дяди Свейна выглядела и правда устрашающе. Они сжимали в руках палки, толкались и задирали малышей.

– Готовы пожрать снега? – насмехался вожак вражеской команды, громила по имени Ивар. – Восемь на восемь, идет? В заклад – пол-эре серебра, что скажете, сосунки? Или, может, хотите драться двенадцать на двенадцать?

– Он очень сильный, – пробурчал за спиной Дага Торкиль. – Он скинул с бревна уже три хирда…

– Ивар не сильный по-настоящему, он просто толстый! А ты заткнись, если боишься, – огрызнулся Даг. – С такими я дрался не раз. Стоит откусить им ухо или нос, и они бегут к мамочкам!

– Ты что, хочешь откусить ему нос? – опешили мальчишки. Близнецы даже отступили на шаг.

– Я хочу победить. Или мы заберем это серебро, или нам незачем взбираться на бревна.

– Но кусаться нельзя…

– Если хочешь победить, можно все, – парировал Даг.

– Эй, ты, это тебя принесла волчица? – со смехом подступил к младшему Северянину главарь чужой мальчишеской шайки. Ивар был старше Северянина года на три и выше почти на голову. – А правду говорят, что ты воешь с волками?

– Нет, – Даг не сдвинулся с места, хотя обидчик напирал на него грудью. Руд и другие ребята уже хотели вмешаться, но Даг остановил их движением руки. – Не лезьте, я сам разберусь.

Парни застыли. Позже Руд рассказывал своему отцу, мяснику Магнусу, что от маленького «волчонка» исходила сила, как от настоящего лютого бойца. Соперник тоже что-то почувствовал, отступил на полшага. Но сдаваться ему было стыдно. Внезапно он сделал быстрое движение, словно намеревался ухватить Дага между ног. Ему это удалось… почти.

Почти, потому что возле горла верзила ощутил холодную сталь. Мальчишки разом охнули. Никто не успел заметить, когда сын кузнеца выхватил нож:. Ножи носили многие, но никто не осмеливался угрожать оружием, особенно в дни мирного веселья.

– Вот ты как! – побелел Ивар. – Значит, это правда, что ты зарезал двоих данников Менялы?

– Нет, я никого не зарезал. Но тебе достанется, если будешь зря махать руками. Хочешь драться – бери нож: и пойдем вдвоем за коровник. Хочешь честно сражаться на бревнах – не маши руками.

Сконфуженный главарь покраснел, но предпочел ретироваться. Он незаметно зыркнул глазами по сторонам – не видел ли кто из взрослых такого позора? Но старшие вовсю распевали песни, кидали ножи, ходили босиком по скользкой жердине и носились по льду на коньках. В другом месте прыгали с разбегу через костер и развешенные веревки. В шатрах тоже вовсю веселились, женщины разносили дымящееся мясо, эль лился как вода, а на реке вовсю полыхали громадные костры.

– На бревнах? – язвительно хохотнул главарь. – Ну нет, давайте биться как мужчины, или на бревна мы вас не пустим!

– Как мужчины?

– Да, в строю… Что, малявки, наложили в штаны?

Парни с фермы Северянина заметно приуныли. Бороться в строю любили и умели не все. После такой «борьбы» приходилось долго залечивать ссадины, вывихи, а то и переломы.

– Заткнитесь все! – рявкнул Даг на свое войско. Раздумывал юный херсир недолго. Биться строй на строй ему приходилось трижды, но прежний вождь всегда ставил его во второй шеренге. Ножи и любые металлические предметы запрещались, только кулаки и иногда – короткие палки. Имитируя боевые построения германцев, следовало с разбега прорвать «свинью» противника, а самих «солдат» вытолкать за обозначенную границу. Вытолкать троих за разложенные еловые лапы – считалось уже победой!

– Что скажешь, Руд? – спросил тихонько Даг, незаметно разглядывая команду соперников.

Свейн Волчья Пасть владел значительным куском земли и щедро делился со своими хускарлами. Наверное, поэтому и сыновья у них выросли крепкими и храбрыми. Парни с фермы Свейна шустро выстроились клином. Каждый из них твердо знал свое место, на острие расположились самые рослые и злые. Они сцепились локтями и покрепче уперлись в землю, готовясь атаковать. Заводилы сжимали сучковатые дубинки. Таким невзрачным оружием можно было нанести серьезное увечье. Сторона квадрата, на котором предстояло продержаться, не превышала пятнадцати шагов. Дальше громоздились рыхлые сугробы. С той стороны, где весело, с хохотом, толкались на бревнах, уже спешили взрослые, назначенные судьями.

– Скажу, что, если мы отступим после таких слов, нас будет облаивать каждая собака, – отвечал Руд.

– Смотри, как они выстроились… – прошептал Годвин.

– Парни, что здесь такое? – издалека закричал мясник Магнус, назначенный судьей. – Собираетесь биться хирдами? Тогда либо киньте палки, либо всем взять одинаковые!

– Ладно, обойдемся без палок! – презрительно скривился Ивар. – Мы этих пиявок и так в снег затопчем.

– Ты, ты, ты… – Даг безжалостно отделил пятерых самых мелких и тщедушных из своей ватаги. Невзирая на их обиженные вопли, он невозмутимо перестроил маленькое войско так, как считал нужным. По центру, куда планировался главный удар, он встал сам и в компанию взял двоюродных братьев – Сигурда и Торкиля. А силачей Аки, Длинного Зайца, Вагна и других расположил по флангам.

– Они нас сомнут… – прошептал паникер Торкиль, вцепляясь в локоть брата. – Погляди, кто против нас. Они нас столкнут за край…

– Трусишь – убирайся! – приказал Даг.

– Даг знает, что делает, – Руд пнул трусоватого Торкиля ногой. – Он все делает верно. Он самый умный из нас.

– Эй, слабаки, вы готовы? – захохотали соперники.

– Теперь слушайте меня, – зашептал Даг, поманив парней к себе поближе. – Когда я крикну «раз!», делаем так…

– Эй, чего шепчетесь? – заржали соседи. Вокруг двух враждующих команд собралась изрядная толпа. Слух о том, что сын Олава собрался биться в строю против самых лихих драчунов, быстро обежал поляну.

– К бою! – скомандовал судья, потирая озябшие уши.

– К бою! – проревел вожак свейновской шайки. Сорвавшись с места, его «свинья» пошла на таран.

– А-а-а! Давай лупи их! – загомонили зрители. Девчонки визжали что было сил, парни свистели, совсем маленькие кидались шишками.

– Раз! – выкрикнул Даг.

Его шеренга отступила назад на шаг.

– Раз! – Еще шаг.

– Раз! – Еще шаг. Нападавшие уже почти бежали бегом.

– Два!! – Маленький херсир оттолкнул от себя Торкиля и Сигурда.

В тот же миг, как соперники сшиблись, тупой клин Северян распался на две доли. Точнее сказать – по центру осталась стоять единственная фигурка. Прямо на Дага несся рослый главарь, пыхтя, как рассерженный бык. Даг рассмеялся и издалека плюнул недругу в лицо. Тому, кто бежал рядом, мальчик запустил в лицо щепкой. Бросок достиг цели. Бешеная ярость овладела «свейновцами», они ломанулись напролом, не сразу заметив, что их напор не встречает сопротивления.

Клин из самых сильных подростков ударил в центр Северян. Их пропустили. Ивар высвободил плечи, заработал кулаками. Кому-то разбил бровь, кому-то раскроил губу…

– Бей их! Лупи их!

Первые шеренги сцепились. Слабые попадали, увлекая противников за собой. Даг отступал спиной, дразня забияк. Когда клин вражеского хирда сузился, он набрал побольше воздуха в грудь…

– Три!..

Центр его хирда был смят и размазан. Трое валялись на снегу, по ним буквально топтались ногами. Вот упал Сигурд, его кто-то стукнул кулаком в нос. Вот свалился Роальд и потащил за собой брата. Их почти вытолкнули за границу, когда раздерганные фланги Северян пришли в движение. Крепыш Аки слева, Вагн справа – потянули за собой отступающих и, молотя кулаками, почти замкнули кольцо вокруг армии противника. Главарь соседской ватаги среди общей суматохи не услышал предостерегающих воплей своих фланговых. Он преследовал Дага. Маленький наглец отступил почти к самому краю «игрового поля», он показывал язык и делал оскорбительные жесты.

– Давай, иди сюда, жирная баба! – кричал Даг, подражая наставнику Горму. – Что, задницей трудно шевелить? Я тебе там головешкой живо прочищу!

Когда главарьдружины попытался обернуться, было поздно. Из хирда Дага уцелели самые крепкие взрослые парни, они сомкнули ряды и изо всех сил навалились на «свейновцев» сзади, придав наступавшим еще большее ускорение. Кое-как поднялись упавшие Торкиль, Сигурд и другие. Вместо того чтобы затеять возню, они тоже навалились и стали толкать врагов за край поля. По инерции хирд Ивара вынесло на границу сугробов, они повалили Дага и вместе с ним зарылись в снег. Чтобы предотвратить дальнейшую драку, подоспели взрослые судьи. Они разняли мальчишек, вцепившихся друг другу в волосы, и тех, кто слишком активно лупил соседей ногами.

– Жаба! Слизняк! Вонючка! – брызгая слюной, верещал заснеженный Ивар, когда его оттаскивали от Дага. Даг только смеялся, размазывая кровь.

Он добился своего.

– Победил хирд Северянина! – во всеуслышание объявил судья. – У них за край заступили двое. В хирде Ивара Вырву Глаз за краем – пятеро…

– Так ты нарочно поддался? – Изумлению недавних врагов не было предела. – Ты сам согласился погибнуть?..

– Главное, что мы вас одолели, – Даг сплюнул на снег и отправился собирать своих. Кто-то в образовавшейся куче все-таки заехал ему локтем в зубы.

– Клянусь доспехами Тора, в твоем сыне не меньше хитрости, чем отваги! – заявил Олаву Северянину его друг Арнвид Богатый. Оба расположились на пригорке, подле гигантского пылающего костра и лениво наблюдали за состязаниями мальчишек.

– Я горжусь им, – промолвил кузнец. – Вот только… не уверен я, что верно поступаю. Решили мы Дага все же отвезти к жрецам в Упсалу…

Арнвид Богатый только вздохнул. Кто может дать верный совет, разве что прорицатели?

– Мы победили. Теперь мы будем биться на бревнах, – объявил тем временем подросткам юный херсир. – Даже если на бревне останется один из нас, он будет держаться до конца, слышите?

– Ага…

– А ну стойте! – Даг развернул к себе братьев-близнецов Сигурда и Торкиля. Они уже были готовы лезть на бревно. – Слушайте меня, тогда мы возьмем серебро. Никто не воюет один. Сзади его второй всегда держит за пояс, ясно? Они дерутся так, поэтому всех побеждают, я видел… Слушайте меня, кто не хочет биться, пусть остается внизу. Лучше я возьму в хирд кого-то другого…

Парни молчали, насупившись. Многие потирали отдавленные в драке конечности. Никто не признался, что боится рухнуть с высоты.

– Эй, вы, долго будете молиться? – окликнули Дата с бревна. Там надолго укрепилась ватага с земель тетушки Ингрид.

– Слушайте меня, если вы меня выбрали! – настаивал Даг. – Драться надо тогда, когда знаешь, что не отступишь. Если устанут руки – будем их грызть, ясно? Если кому-то не нравится, пусть бежит к мамаше!

– Но, Даг… это же не настоящий бой, – засмеялся кто-то. – Мы ведь играем…

– Мы должны победить! – вскипел восьмилетний херсир. – Если не веришь, убирайся!

Мальчишки по узкой лесенке полезли на оструганную сосну. По команде судьи, под улюлюканье собравшихся зрителей, две маленькие армии отважно бросились в бой. Тут требовалась совсем иная тактика. Лобовой напор не всегда приносил пользу. Даг приказал Руду обнять себя сзади, а Торкилю было сказано, чтобы обнял Руда.

– Вагн, Харальд, нападайте по второму бревну. Но не деритесь, дайте себя свалить. Тащите их за собой и падайте!

– Но ты только что говорил…

– Делай как я сказал! – рявкнул Даг.

– Клянусь веслом Ньяда, этот мальчишка – настоящий хавдинг, – пробормотал себе под нос Свейн Волчья Пасть.

Противник был значительно сильнее, но не ожидал того, что готовил ему Северянин. Вагна, Харальда Пузыря и еще одного парня достаточно легко столкнули с бревна. Затем Даг дернул Руда за штанину, и их «трехголовая гусеница» перешла в наступление. Первый соперник был выше Дага почти на голову и старше на пару лет. Его позади тоже придерживал за пояс товарищ, но оба расслабились, наблюдая, как один за другим валятся в снег враги.

Парень сделал вялую подсечку. Даг легко подпрыгнул и шагнул вплотную. Противник нанес резкий удар справа в бок, бить в лицо и в голову запрещалось. Даг устоял благодаря поддержке сзади и сам ударил носком сапога в колено. Соперник скривился от боли, на миг потерял контроль. Пользуясь этим, младший Северянин поймал пальцы парня и резко выкрутил их двумя руками, как учил Горм. Следом за вождем с обиженным воплем недавние победители полетели в снег. Не дожидаясь, пока к нему подберется еще более взрослый юноша, Даг дал команду своим, и вся троица лихо перескочила на соседнее бревно. При этом они очутились в тылу вражеской пары, атаковавшей Сигурда. Даг развернулся, изо всех сил обнял Руда за пояс, тот подхватил Торкиля, и сообща оказалось удивительно легко скинуть вниз одиннадцатилетнего громилу.

– Тяни его! – орал Даг из-за спин товарищей.

Противник оторвался от своих, увлекаемый Торкилем, балансировал несколько секунд и – не удержался – кувыркнулся в снег.

– Хватай следующего! Руд, наседай! Держитесь втроем! Не расцепляйтесь!

– Даг, они свалили Годвина!..

– Держитесь! Тащите их на середину!

Расчет маленького херсира был основан на рассказах старины Горма. Тот давно поведал пытливому родичу, как и почему побеждают на бревнах. И даже чертил прутиком на песке, как лучше всего бороться. Выманить противника на центр и напасть с обеих сторон – одна из хитростей… Краем глаза Даг наблюдал, как сбоку, по соседнему скользкому бревну, к нему подбирается очередная пара подростков из вражеского лагеря. Плотники и корабельщики тетки Инрид тоже были ребята крепкие и не давали себя в обиду. Снизу, с земли, их поддерживали многочисленные болельщики.

– Назад, разворот! – закричал Даг, примериваясь к очередной паре «корабелов». Звено развернулось синхронно, крепкие руки обняли Дага за бока, он подпрыгнул и ударил обеими ногами.

Мальчишка, наступавший первым, охнул, схватился за живот и соскользнул вниз. Его товарищ вцепился Дагу в куртку и в волосы. Никакие гадкие болевые приемы не запрещались, призывать к совести не имело смысла. За спиной у Дага пыхтели товарищи, на соседнем бревне Сигурд, Заяц и еще один парень, сцепившись втроем, крушили оборону противника. «Корабельщики» слишком поздно осознали выгоду от таких «многоруких» объятий, большая часть их хирда уже толпилась внизу, подбадривая редких уцелевших.

Дага качнуло. Противник был намного тяжелее. Извернувшись, младший Северянин вцепился зубами в запястье врага. Тот взвыл, отпустил волосы Дага и попытался освободить свою конечность. Но Даг сжимал зубы все сильнее, не обращая внимания на удары, сыпавшиеся на голову и ноги. Потом он резко выпустил прокушенное запястье, снова повис на руках Руда и толкнул противника двумя ногами в грудь.

– Гадюка, я тебя достану! – прохрипел тот, барахтаясь в снегу. – Я тебя в дерьме утоплю!

Даг только смеялся. Путь к серебру был расчищен.

Спустя несколько минут от ватаги Северян, благодаря мудрой тактике Дага, остались на бревнах шестеро. У соперников заветный мешочек с серебром охраняли только двое. Это были рыжие братья, красильщики с усадьбы тетки, они всегда ходили вместе, ели, пили и спали одновременно. Снизу на поединок, затаив дыхание, глазели и дети, и взрослые. Незаметно сюда переместилась большая часть гостей.

– Вот так волчонок! Старших победил!

– Вы видели? Он троих укусил!

– Ну и что? Кусаться правила не запрещают.

– Они втроем скинули уже семерых, семерых!

– Вот так волчонок! – засвистели дочери Гунхильды Насмешницы. – Эй, волчонок, покусай их!

– Руд, слушай меня, когда я схвачу его за руку, я нагнусь, а ты тогда хватай его и дергай вправо, – Даг еле заметно переступал, приближаясь к вражеской «цитадели». По параллельному бревну крались другие ребята. Но враг дешево сдаваться не собирался. Рыжие близнецы умели и любили драться.

– Вправо? Почему не влево?

– Потому что его правая нога слабее, – просто ответил Даг. – Так ты понял, что надо сделать?

– Ага… – Руд как ни старался, не мог понять, отчего у соперника слабее правая нога.

И вдруг, в самый последний момент, схватку за мешок с серебром прервали самым обидным образом. Сквозь визг флейт, пиликанье кантеле, хохот и довольное уханье внезапно прорвался глухой топот копыт. Даг мгновенно определил, что лошадь устала, недавно повредила ногу, а всадника мальчик узнал по хриплому дыханию. Это был трелли Ульме.

– Эй, что случилось? Что там?

– Даг, Торкиль, Сигурд, живо домой! – Встревоженный голос матери мальчишка не спутал бы ни с чем.

Торкиль растерялся и разжал ладони. Под общий хохот дружина Дага едва не повалилась в глубокий снег.

Заметив, что противник замедлился, рыжие братья воспряли. Один кинул в лицо Дагу пригоршню снега. Затем они перескочили на соседнее бревно и сцепились с командой Сигурда. Они совершили серьезную ошибку, позволив врагу окружить себя.

– Сигурд, делай как я велел! – прокричал Даг. Сигурд послушно сцепился с рыжими братьями. Те сражались на бревне по старинке, не понимая, как это можно принести себя в жертву во имя команды. Ведь последний удержавшийся на бревне забирал половину приза себе. Но Даг собирался пожертвовать лучшими силами ради победы!

– Даг, тебя отец домой зовет! – прокричала откуда-то снизу сестра. Но тот и ухом не повел. Остаться без награды после такой отчаянной борьбы? Ну уж нет!

– Вперед, – шепнул младший Северянин своим бойцам. – Хватаем их сзади!

Они перепрыгнули в последний раз. Последний раз развернулись. Руд и Торкиль схватили соперников за рукава и увлекли вниз за собой. Под общий рев и восторженные крики Даг снял с сучка мешок серебра.

Неспешно спустившись, он честно разделил добычу. Затем обнял каждого, как это делал его дядька Свейн, и, что было мочи, рванул к дому. Двоюродные братья и другие мальчишки кинулись за ним. Возле обледенелого берега до них дошло, что гораздо быстрее получится, если встать на коньки.

– Парни спешат за твоим сыном, как щенки за вожаком! – прикрывшись ладонью от вечернего солнца, сказал Свейн сестре. – Посмотри, как он всех раскидал!

– Я всегда знала, что он не такой, как все, – улыбнулась Хильда. – Но не он один одолел…

– Всегда начинает кто-то один, – перебил Свейн Волчья Пасть. – Помяни мое слово, твой сын станет великим вождем!

Виталий Сертаков Коготь берсерка

Часть первая ПОД ВОЛЧЬЕЙ ЗВЕЗДОЙ

…После страшного пожара в Копенгагене в 1728 г. в числе уцелевших бумаг нам досталась хроника «Деяния саксов», принадлежавшая перу Видукинда Корвейского, где поразительным образом снова всплыло имя Дага из клана Топоров. Последующие изыскания привели к одной из латинских версий «Саги об Олаве Трюггвасоне», датированной не позже 1190 г. от Р. X., написанной монахом исландского ордена Оддом Сноррасоном, из которой мы можем несомненно убедиться в участии славного Дага в спасении будущего короля-христианина…

Глава первая В которой Пиркке Две Горы идет за помощью к златорогому оленю, а шаман Укко пугается драконьего когтя

Вельву из страны саамов звали Пиркке Две Горы. Ей недавно исполнилось восемьдесят восемь лет, и оставалось прожить еще сорок два года. Так предсказал нойда Укко, гадая на медвежьих костях.

А сильный нойда Укко ошибался очень редко.

В то утро Пиркке снова разбудил надсадный кашель Нелюбы. Некоторое время старуха лежала с закрытыми глазами, кутаясь в шубу, и притворялась, что спит. Ей надо было хорошенько все обдумать.

— Ой, ты упрямая, — сказала Пиркке девушке. — Ты умрешь, если будешь и дальше упрямиться. Я не могу тебя лечить.

Истощавшая Нелюба поглядела на хозяйку печальными глазами и отвернулась.

— Уж лучше помереть, матушка… чем с этим… срамиться…

— Глупая ты, — в сердцах сплюнула вельва. Ей не очень нравилось, когда девушка сбивалась на свой родной язык. Некоторые слова, к примеру «матушка», вельва волей-неволей начала понимать. Пиркке вскочила с лежанки, закуталась в мех и вышла из дому.

Ей надо было крепко подумать.

Нелюба досталась ей очень дешево. В бурю разбился у берега корабль, на котором норвежцы везли рабов. Пиркке Две Горы подобрала и выходила замерзшую девчонку. И оставила у себя, хотя могла бы отдать в деревню. Оставила и ни разу не пожалела. Нелюба вовсе не была глупой, она оказалась покладистой, толковой и работящей. Домой она вернуться не могла, поскольку понятия не имела, в какой стороне ее дом. Быстро выучилась ходить за оленями, доить, чистить шкуры, за год освоила язык, а за следующий год — начала потихоньку помогать Пиркке в колдовстве. В хозяйстве старой ведьмы Нелюба оказалась даже полезнее, чем подслеповатая Юкса. Та, хоть и местная, вечно путала дни и травы, да и поспать любила…

Но шесть дней назад Нелюба провалилась в ледяную воду. И расхворалась так, что не помогали никакие заговоры и лечебные отвары. Пиркке хорошо видела, откуда идет болезнь, она пряталась у девки в грудных костях. Почти наверняка болезнь подослали злые карлики, которые, как известно, живут глубоко под землей, в змеином царстве, и ходят там вверх ногами.

— Ой, Юкса, подои серую олениху! — окликнула вельва свою старую работницу. — Ковш молока согрей девчонке, другой ковш отдашь Тонту.

Домового Тонту следовало кормить каждое утро, иначе незримый дух мог рассердиться и наслать большую беду. К примеру, он мог сговориться с коварным Маахиненом, который жил в корнях сосны, а вдвоем они способны сквасить все молоко или наслать муравьев…

Из избушки снова послышался надрывный кашель.

— Ничего не могу сделать, — пробормотала себе под нос вельва и направилась к загонам.

Олени встретили ее радостно. В эти дни все встречали хозяйку Двух Гор радостно, ведь в стране суоми наступил долгий-долгий день.

— Юкса, приготовь мои сани, привяжи к ним серую олениху, — приказала вельва. — Я уеду к нойде. Если не вернусь вечером, отнесешь в лес творог для Лиеккие, а на овсяное поле выльешь два ковша молока.

— Все сделаю, хозяйка, — заторопилась Юкса. — Только ты уж лучше скорее возвращайся. Лешего боюсь я…

Пиркке только фыркнула. Глупо бояться лохматого Лиеккие, которому она восемьдесят лет носит в лес творожок и кашу! Но и забывать его тоже нельзя… Ничего нельзя забывать, голова старая, а заменить некому! Ведь чтобы стать прорицательницей, которую знают по всей стране терфиннов… надо ею родиться.

А тут еще девчонка собралась помереть от грудного колотья!

У Пиррке оставался один путь спасти девушку — отвезти ее к нойде Укко. Шаман мог ее спасти, но Пиркке заранее знала, что скажет хитрец. Он скажет — отдай мне эту женщину, тогда я ее вылечу. Он так уже говорил. Хотя жил с двумя женщинами-суоми, но ему все было мало. А глупая гордячка Нелюба уперлась. Заявила, что лучше умрет, чем ляжет с противным колдуном. Вот глупая!

Пиркке знала, что лучше нойды Укко никто девчонке не поможет. Укко умел многое. Вынимал из живых зверей печень и сердце, возвращал заплутавших оленей, мирил супругов, насылал ветра и лечил самые опасные хвори. Особенно хорошо он лечил лихорадку, или колотье. Нойда не боялся спуститься в нижний мир, чтобы сразиться там с духом, наславшим болезнь.

Перед отъездом Пиркке сделала все необходимые приготовления. Дважды поклонилась проснувшемуся Бальдеру. Солнце еще невысоко плавало над горизонтом, но с каждым днем набирало силу и дарило все больше тепла.

— Хвала тебе и спасибо тебе, покровительница наших стад, Луот-хозик! — смиренно произнесла вельва, опускаясь на колени перед загоном. — Возьми сама все, что тебе нужно в моем доме. Спасибо тебе, покровитель рыб Аккрува, за то, что твои косяки не покинули нас зимой. Спасибо тебе, покровитель леса Мец, за то, что ты кормишь нас…

Затем Пиркке сожгла несколько веточек священной рябины, чтобы освежить гадания, вознесла жертвы Громовику, Месяцу и Большой Медведице. Чуткие ноздри старухи уловили запах дыма. Это означало, что над горными сейдами уже разожгли праздничные весенние кокко. Зима отступила, духи нижнего царства снова сдались.

— Ой, еду к нойде, — строго объявила Пиркке полуживой Нелюбе. — Не хочешь согреть его кости — дело твое. Юкса даст тебе горячего молока, натрет тебя жиром, а вечером отведет в баню. Я подарю нойде серую олениху. Это все, что я могу.

— Спа… спасибо, матушка…

— Ой, не называй меня этим именем! Я тебе не мать. Слушай, если надумаешь умереть до моего возвращения, заранее скажи Юксе. Чтобы она помолилась вместе с тобой Четырем богиням. Чтобы тебя не забрала Ябмеакка в свой черный мир. Ты все поняла? Вот и хорошо…

И Пиркке уселась в сани.

Умные олени сами побежали к голубому озеру Саввиярви, туда, где уже начинался большой весенний праздник.

Сильный нойда Укко не умел предсказывать свое будущее, но вельву Пиркке он ждал уже третий день.

Большие жертвоприношения по случаю весеннего Восхода уже начались, они требовали от шамана ежедневного присутствия, но привычные дела буквально сочились сквозь пальцы.

Три дня назад Укко вернулся из местности, называемой саамами Горячие Камни. Там Укко принимал участие в наказании сейда. Каменная голова лошади, много сотен лет верно служившая местным пастухам и охотникам, внезапно начала вредить своим людям. Многие заболели, и олени тоже стали болеть. Вдобавок в бухте дважды высаживались норвежцы и отнимали у жителей Горячих Камней меха. Голову лошади следовало наказать, раз дух, живущий в камне, перестал помогать своим людям. А они честно намазывали его жиром и ежегодно приносили в жертву важенку!

Укко сделал все как надо. Он танцевал с золотыми рогами и бубном, спустился в нижнее царство, вернулся и острым топором отбил у головы лошади кусок возле левого уха. Теперь сейд был наказан, нойда получил от охотников щедрые подарки и засобирался домой.

Но всю его радость сдуло, когда пришла вельва с Горячих Камней.

— Ты был там, внизу, — просто сказала вельва. — Ты видел чужого духа? Чужого злого духа…

Старуха буравила Укко злыми темными глазками. Неожиданно он вспомнил то, что действительно видел, но предпочел забыть.

Мальчика с когтем на шее.

— Никого я не видел.

— Никого?

— Видел духа этого сейда, — спохватился шаман. — Я поймал его за хвост и…

— Я не умею ловить духов в нижнем мире, — перебила вельва. — Но когда разгораются весенние кокко, я вижу в их пламени чужой страх. Я видела твой страх. Ты встретил чужого. Он грозил тебе… Теперь слушай. Были наши люди далеко на юге, продавали там меха. Говорят — видели мальчика, он будет великий колдун, только не знает об этом. И вельва Пиркке видела его… Он умеет заговаривать коней и насылать порчу. Мои ноги не ходят, иначе я сама бы пошла. Он еще мал, ты можешь купить и воспитать его…

Сильный нойда Укко не стал дальше говорить на щекотливую тему. Он сделал вид, что очень занят. Глупая старуха с Горячих Камней не стала его преследовать. Зато мальчик… проклятый мальчишка с когтем поймал сердце шамана и не отпускал…

Пиркке Две Горы приехала к каменной спирали под вечер. Многие люди приветствовали ее по пути, подносили ягоды, трогали за рога оленей. Вельва всем улыбалась, никому не отказывала в помощи и молитве. Праздничные костры вспыхнули одновременно у трех великих сейдов, когда Пиркке достигла своей цели. Кокко разожгли у сейда Спящего Человека, у Рваного Носа, и у Сторожевой Совы. У Спящего Человека вельва и приметила нойду Укко. Он как раз занимался важным делом.

Народ суомов не помнил, кто первый встретил в лесу Спящего Человека. Издали казалось, что это всего лишь разбросанные плоские камни, но стоило подойти ближе… как становилось страшно. С востока шесть камней походили на фигуру женщины, спящей на боку. С запада становились видны еще три валуна, и фигура превратилась в могучего мужчину, раскинувшего руки. Однако предания шаманов гласили, что подходить к сейду следует с севера. Тогда дух не испугается и позволит провести гадания…

Вельва покинула сани и присела погреться к костру. Ближе к священным камням женщинам подходить не позволялось, даже таким сильным колдуньям, как она. Но Пиркке и сверху было все прекрасно видно. Там, в распадке собралась внушительная толпа. Люди разожгли еще два костра, они собирались плясать всю ночь напролет, подогревая себя отварами и грибной настойкой. Они собирались плясать вместе с шаманом, празднуя возвращение солнца.

Пиркке терпеливо дождалась, пока шаман закончит пляску.

— Ой, Укко, я привела тебе оленя.

— Толстая олениха, — оценил шаман. — Мы заколем ее в конце праздника. Сегодня у меня в котле другой олень.

— Хорошо, когда в доме много мяса, — сказала вельва.

— Заходи ко мне, Пиркке. — Нойда улыбнулся, но веселье не сверкало в его глазах. — Если хочешь совета, раздели с нами еду.

Обе женщины шамана беззвучно потеснились, освобождая гостье лучший угол в веже. Вельва на мгновение задумалась. Отказаться от трапезы означало обидеть хозяина. Но кушать вместе с нойдой ей тоже не слишком хотелось. Однако старуха вспомнила об умирающей девушке и скрепя сердце уселась напротив котла.

Говорить не полагалось. Зная порядки, все железное — два ножа и заколку — Пиркке оставила за порогом. В широком медном котле дымились только что сваренные куски молодого оленя. Укко первый наклонился, взял мясо ртом, перебросил к себе поближе. Руки он держал за спиной. Следом за хозяином обе его женщины потянулись к кушанью, но вовремя остановились, вспомнили про уважаемую гостью.

Пиркке вгрызалась зубами в горячую оленину и вспоминала, когда в последний раз ела по-собачьи. Кажется, это происходило год назад, только в гостях у другого нойды.

В полном молчании хозяева и гостья опустошили котел. Некоторые куски разорвать и откусить было непросто, но Пиркке справилась. Оставлять недоеденное тоже не полагалось, поэтому к концу обеда вельва еле могла двигаться. Живот раздулся и мешал дышать.

— Давно не кушала так сытно, — честно призналась Пиркке.

— Запрягай. — Нойда толчком отправил своих женщин наружу.

Женщины запрягли в сани тройку лучших оленей с позолоченными рогами. Расшитая бисером упряжь сияла в свете костров. Охотники и рыбаки почтительно кланялись, когда Укко проезжал мимо.

— Жди меня, — бросил он вельве. — Жди, я скоро…

У Пиркке хватило терпения дождаться, пока шаман вдоволь накатается по заснеженным полям. Укко гнал что было мочи, так быстро, что ветер не мог обогнать его упряжку.

— Теперь поедем, — вернувшись, заявил он. — Дух ветра говорил со мной.

Пиркке Две Горы не стала спрашивать, откуда колдуну заранее известна ее просьба. Она быстро покормила своих оленей, подкинула хворост в кокко, попрощалась со знакомыми и повезла шамана к себе.

— Духи подземного мира украли ее душу, — сообщил нойда, подержав ладонь на лбу Нелюбы. Девушка бормотала бессвязно, скидывала с себя одежду, дышала хрипло, с клекотом. — Одна душа при ней, свободную душу украли. Если ее не вернуть до того, как погаснут костры кокко, твоя Нелюба умрет.

— Если ты спасешь ее, я… — начала вельва.

— Нет, — остановил ее нойда. — Если я верну ее душу, мне не нужно оленей. Она мне тоже не нужна. Но что-то ты для меня сделаешь. Обещай!

— Обещаю, — вздохнула вельва.

Шаман приказал расчистить снег, засыпать круг на земле еловыми ветками и поставить на огонь котел с водой. Пиркке послала помощниц, чтобы те привели людей. Чем больше помощников будут петь, тем скорее душа Укко воплотится в дикого златорогого оленя. Нойда пел всю ночь, раскачиваясь, подпрыгивая, часто ударяя в бубен. Он трижды кидал в котел сушеные грибы и травы, трижды выпивал сам и немного заставлял выпить девушку. Нелюба ничего не соображала, горела огнем, но настой покорно пила.

Ближе к полуночи вельва угадала момент, когда душа шамана отправилась в странствие по нижнему миру. Укко обмяк, упал на еловые лапы и тихонько напевал, закатив глаза. Вельва следила за его руками и бубном. Красивый овальный бубен обтягивала оленья кожа. Кожу густо покрывали рисунки. На одной стороне обода сиял Юмала, от него тянулось Вечное древо к Полярной звезде. Нойда ударял роговым молотком по медным кольцам, вделанным в бубен, и пел. Следом за ним подпевали Пиркке, ее подруги и еще трое соседей.

Едва Юмала осветил верхушки сосен, Нелюба пришла в себя и попросила пить. Обессилевший шаман позвал к себе Пиркке.

— Твоя девчонка будет здорова, — слабым голосом произнес нойда. — Теперь слушай. Ты сделаешь для меня кое-что. Когда потеплеет, ты поедешь на юг, к усадьбам свеев, да?

— Поеду.

— Ты будешь искать себе девочку?

— Да, как всегда весной. Настоящая вельва может родиться где угодно.

— Скажи мне… — Укко поперхнулся. — Скажи мне, что ты видела во время гадания?

— Необычную вещь, — быстро сказала Пиркке. — Хранитель очага показал мне не девочку, а парня.

— Так я и знал! — вздрогнул шаман. — Это он…

— Кто? — Волнение Укко передалось старухе.

— Ты его видела… — Укко закашлялся. — Того мальчишку с когтем. Я тоже видел… духа. Чужой злой дух в этом ребенке. Ты найдешь его и привезешь мне.

— Как же я его привезу? — изумилась вельва. — Я уже пыталась его купить, но отец уперся.

— Я тебе подскажу хитрость. Ты привезешь мальчишку мне, — не поворачиваясь, повелел нойда. — Поедешь на их великое жертвоприношение. Ищи его. Не возвращайся одна…

Под утро вельва поила Нелюбу брусничным отваром из берестяного туеска.

— Укко… он был здесь? — догадалась девушка. — Почему нойда не забрал меня?

— Тебя спас мальчик, — честно призналась Пиркке. — Нойде ты не нужна. Он хочет получить колдуна. Он его получит.

Глава вторая В которой Олав Северянин путает месяцы, Даг спит на настоящих простынях, а старина Горм считает шаги

Накануне ничто не предвещало беду.

Несмотря на глухое ворчание старух, Олав Северянин согласился сыграть сразу две свадьбы — для своего брата Сверкера и для Гудрун, вдовы погибшего брата Снорри. Старухи бурчали, что месяц Свадеб давно миновал, и не будет добра тому, кто не соблюдает раз и навсегда установленное богами. Но кто может указывать могучему бонду в собственном доме?

— Я запутался, когда какой месяц, — порыкивал владелец усадьбы от пожилых тетушек. — Пусть месяц Свадеб будет зимой, какая разница? Если мы сейчас не поженим Сверкера, вдруг он после испугается?

Даг носился как угорелый, помогая всем одновременно и немножко кичась собственной важностью. С тех пор как все мальчишки младше двенадцати лет избрали его своим херсиром, взрослые стали относиться к нему иначе. Даже мать не поднимала на сына голос в присутствии посторонних, хотя всех прочих детей на ферме могла огреть метлой или запросто отхлестать мокрой тряпкой. Сестры, хоть и задирали маленького херсира, все же ругались не так обидно, как раньше.

— Усадьба не останется без наследника, — произнес как-то скальд Горм Одноногий, и все поняли, что он имеет в виду.

Впрочем, не все парни слушались Дага. Те, которым исполнилось двенадцать, уже работали наравне со взрослыми мужчинами, им было не до детских забав. Многие сыновья хускарлов задержались после праздника Середины Зимы только из-за неожиданных свадеб Сверкера и Гудрун. Затем всех учеников ждали в приемных семьях, порой очень далеко от родного дома.

Двоюродных братьев Дага, Торкиля и Сигурда, тоже ждали в приемных семьях. Но поскольку их мать Гудрун снова выходила замуж, Торкилю и Сигурду выпали светлые денечки безделья. Впрочем, работы по дому хватило на всех. Гудрун была беременна и не слишком ловко управлялась с хозяйством. Две крепкие работницы, прежде тянувшие воз, тоже временно выбыли из строя. Одна носила ребенка Сверкера, другая только что родила от Олава. Хильде, хозяйке усадьбы, пришлось взвалить на себя львиную долю хлопот. Как вихрь, она носилась по клетям и кладовкам, звеня связкой ключей, а за ней галопом бегали ее старшие дочери, Даг и сыновья Гудрун.

— Здесь берем муку, два мешка! — командовала Хильда. — Даг, неси масло, Торкиль — две вязанки рыбы, а вы — тащите оленью ногу…

Жених Гудрун, младший Халльвард Жаворонок, вместо того, чтобы солидно сидеть дома, слонялся по ферме Северянина и всем мешал. Иногда он подбегал к будущей жене и трогал ее за живот, блаженно улыбался, кивал и отходил в сторону. Старый Халльвард и Олав Северянин давно ударили по рукам. Было решено, что первых два дня будут пировать в усадьбе Северян, а затем переберутся в усадьбу Жаворонка. По закону, Гудрун переезжала к мужу и забирала с собой свое прежнее девичье приданое. Плюс к тому ей полагалась четверть скота ее бывшего мужа, пятая часть всех готовых тканей и много припасов. Олав подарил невестке двух девушек и специально купил пожилую кормилицу для будущего племянника.

— Даг, тащи сюда свечи! Унц, развешивайте ленты!

— Годвин, Руд, расставляйте лавки!

— Ульме, разжигай костер. Будем опаливать кабана!

— Эй, вы, трое, несите дрова, больше дров! Вечером прибыли первые гости из усадьбы Грима Большеухого. Сверкер Северянин, бледный, исхудавший, в красивом белом плаще, сам встречал будущего тестя и прочих именитых родичей. Родню разместили со всей возможной пышностью, шкуры на постелях накрыли настоящими льняными простынями, по двору раскатали шерстяные дорожки, факелов разожгли вдвое больше обычного. Чтобы не ударить в грязь лицом, жена кузнеца изобразила дело так, будто ее домочадцы тоже ежедневно купаются в роскоши. Дагу впервые в жизни довелось спать на белых простынях из тонкого льна. Это оказалось интересно, но холодно и не слишком удобно. Простыни все время норовили куда-то соскользнуть. Под утро они съехали с сундука на пол, прихватив за компанию и теплые шкуры. Хорошо еще, парень догадался не снимать штаны и нижнюю рубаху, а то бы совсем замерз!

— Вот бедняги эти кожевенники, — посетовал Даг приятелям, отогреваясь у очага. — И как они только не замерзли на своих ненужных тряпках?

Грим Большеухий сам привез приданое невесты, а за его караваном пригнали скотину. Супруга Большеухого не забыла Дага — подарила ему две серебряные монетки и охотничьего щенка. Затем Олав поручил сыну вязать веники для бани. Не привезли еще невесту Сверкера, а мужчины уже нахлестались вениками, напрыгались в сугроб и выпили целый бочонок браги…

Из главной залы вынесли все сундуки, вдобавок разобрали деревянные переборки между двумя смежными спальнями. Вдоль стен расставили длинные столы. На столах разложили целиком зажаренных оленей, кабанов и баранов. Между ними служанки впихнули птицу, миски с мочениями и душистыми травами. Слуги, не переставая, вращали над огнем громадные вертела. К дому тянулись охотники с добычей, пронесся слух, что Хильда охотно скупает любую дичь. С фермы Свейна Волчья Пасть доставили шесть бочек отборной браги. Ее делал особый мастер, никому не раскрывавший своих секретов.

Рано утром свидетели привезли Туве, дочь Грима Большеухого. Даг вместе с друзьями забрался на крышу, чтобы оттуда все разглядеть. Туве выглядела очень нарядной, с нарумяненными щечками, подкрашенными глазами, в золотых браслетах поверх дорогой парчи. К жениху ее повел за руку двоюродный брат, а позади вышагивали другие дальние родичи с обнаженными клинками. Зерно четырех сортов летело дождем, осыпалось на головы новобрачных и на дорожку.

Женщины запели хором, еще до того, как Сверкер ввел молодую через порог нового дома. Старина Горм лупил по струнам кантеле, мужчины в такт песни громыхали саксами, ради праздника пригласили заезжего музыканта с волынкой. В новом доме Сверкера вкусно пахло смолой и стружкой. Этот аромат не могли заглушить даже запахи жаркого и мокрой одежды. Как назло, повалил сильный снег, мальчишкам пришлось спуститься с крыши. Внизу гости сбрасывали заснеженные плащи возле очага, рассаживались на корточках, грели руки. С хохотом и шутками внесли деревянную статую Фрейра. Сдвинув брови, ван вроде бы строго глядел на пирующих, но губы его улыбались. Мужскую гордость вана украсили сушеными цветами, обвязали тряпочками. Горм Одноногий по такому случаю сочинил занимательную вису, но с такими крепкими солеными оборотами, что Хильда потребовала не исполнять произведение при детях. А Олав Северянин потратился, нанял мастера по дереву, и тот, к общей радости, вырезал для Фрейра его верного спутника — вепря. Вепря покрасили, приделали ему клыки и щетину, и стал он совсем как настоящий.

Первый заздравный кубок пополз вдоль ряда гостей к родителям невесты. Их посадили в почетное кресло с резными столбами, напротив устроились Олав с Хильдой. Двадцатилетний Сверкер обливался потом и дрожал, как мальчишка, сжимая руку жены, за которую пришлось бороться так долго.

— Сверкер, ты славный дом построил для моей дочери! — похвалил кожевенник Грим, похлопав ладонью по толстому опорному столбу. — Достаточно места для прислуги и для скотины, я все осмотрел. Вижу я, что моя дочь может быть довольна в новой семье…

Слова Грима гости встретили радостными криками. Но кожевенник еще не закончил речь. Первый богач Бирки обернулся к кузнецу.

— Завтра пурга стихнет, дорогой тесть, мы отпразднуем и поедем домой. Но я хочу отблагодарить тебя за радушие. Жду в гости тебя и твою жену, и всех, кого ты пожелаешь взять с собой, через десять дней. Я тоже намерен устроить пир по случаю свадьбы моей дочери и помянуть при этом тех, кто пострадал от вражды…

Олав откашлялся и в ответном слове учтиво поблагодарил нового родича.

Начался долгий обмен подарками, во время которого Даг откровенно заскучал. После Грима, волнуясь, поднялся старший Халльвард Жаворонок. Ближний сосед Северянина успел как следует хлебнуть браги, лицо его раскраснелось, как нагретый медный таз. Говорил он долго и путанно, благодарил богов за счастье сына Халльварда, хвалил домовитую и мудрую Гудрун и в конце концов едва не расплакался, повиснув у Олава на груди.

— Выпьем за то, чтобы Сверкер тоже каждый год брюхатил свою молодку! — под общий радостный смех предложил старина Горм.

Туве сделала вид, что смутилась, но сильно покраснеть ей не удалось.

— А я поднимаю рог за то, чтобы у них родились две девчонки и два парня, как у моего отца! — прогремел Грим Большеухий.

Опрокинули бражки за добрый урожай. Потом — за обильный улов. За конунга, за ярла, за здоровье тех родичей, что находились далеко от дома…

— Пью за то, чтобы Гудрун ночью не заездила моего сына, а то ему еще работать! — Под общий хохот Халльвард старший опрокинул в себя кубок.

— Как хорошо, что Халльвард не женился на глупой молодой холостячке, — прошамкала тетушка Унн. — Вот Сверкер — глупец, не проверил даже, может ли невеста рожать…

— Это точно, — поддакнула тетушка Ауд, обгладывая гусиное крыло. — Надо было сперва разделить с невестой «товарищеское ложе», как это сделал Халльвард… чтоб не жениться на пустоцвете!

— А что такое пустоцвет? — спросил Даг у старших сестер. — Что такое «товарищеское ложе»?

Но сестры почему-то засмеялись, покраснели и ничего умного не ответили.

— Так я и знал, — сообщил Даг мальчишкам. — От этих женщин толку не добиться. Только делают вид, что все знают…

Когда был обглодан первый кабан, с реки явились посланцы Олава и доложили, что площадка для игры в мяч готова. Гости поднялись и гурьбой повалили на косогор, чтобы поучаствовать в забаве или поболеть за своих. Мужчины поскидывали верхнюю одежду. Многие разгорячились и вообще обнажились до пояса, позабыв о своих годах и важных должностях. Даже сборщик налогов, сюсломанн Хрут взялся за биту. Парни расчистили от снега широкую полосу, принесли кожаные мячи, набитые конским волосом. Старине Горму, как самому опытному и честному, доверили провести замеры. Пока парни разминались, Одноногий бодро прыгал по снегу, считал шаги и указывал мальчишкам, где расставлять вешки и копать ямки. Договорились, что в первой игре люди с фермы Северянина будут играть против людей Грима Большеухого.

— Поклянитесь все, что всякий случайный удар не вызовет вражды! — торжественно провозгласил Горм.

Все поклялись, но стоило начаться большой игре, как обещания мигом были позабыты.

Халльварду Жаворонку выпал жребий бросать мяч. Он разбежался и кинул далеко. Парни кинулись гурьбой, теснясь и толкаясь. Многие поскользнулись и свалились, устроив общий затор.

Зрители ревели от восторга.

Противники лупили битами не только по мячам, но в запале охаживали друг друга по бокам и спинам. Разогретые брагой, парни бросали биты и кидались друг на друга с кулаками. К счастью, опытный распорядитель Горм заранее позаботился о достойных судьях. Как только игроки забывали о мяче и принимались колошматить друг друга, на поле мигом выскакивали крепкие парни Свейна Волчья Пасть и растаскивали драчунов в стороны. Не обошлось без вывихов, синяков и крови. Женщины визжали от удовольствия и страха, мальчишки свистели. Даг орал громче всех, даже охрип. Мяч летал, но никак не мог угодить в лунку.

После игры вернулись в дом, и Горм напомнил, что собирались метать ножи. Нашлись даже лихие головы, кто предлагал метать в женские косы и требовал для этого привести девушек. Но против использования трелли горячо возразили Гудрун и Хильда. Мужчины почти все были нетрезвы. Плохо держались на ногах и запросто могли покалечить, а то и убить служанку. Тогда, за неимением женских кос, растянули на досках старые веревки и стали кидать по очереди. На свой бросок ставили по пол-эртога, и очень скоро набралась приличная кучка серебра. Победителем стал форинг одного из кораблей Свейна, а второе место занял Горм Одноногий.

После метания ножей заправились очередной порцией браги, и Халльвард Жаворонок предложил устроить конные состязания. Мигом соорудили несколько соломенных мишеней, издалека похожих на человеческие фигуры. Охотников стрелять из луков на скаку нашлось немало. В стане Северянина основную ставку делали на Сверкера и охотника Ульме, брата мясника Магнуса. Люди из усадьбы Свейна бились об заклад, что лучшим станет Аки Стрелок, недаром получивший такую кличку.

Застоявшиеся кони понесли с места в карьер. Аки Стрелок успел всадить в чучело три стрелы, Сверкер — только две, а другие — по одной. Однако во втором заезде нашелся ловкач, дальний родич Грима Большеухого, он на скаку выстрелил шесть раз, и четыре стрелы угодили в цель. Даг хотел смотреть и дальше, но его разыскал кровник Руд.

— Пошли лучше играть в римлян и готов? — предложил Дагу сын мясника. — У реки готова ледяная горка. Никогда не строили такой высокой горки!..

— А мы не можем играть, — огорчились братья Дага, Торкиль и Сигурд. — Нам мама велела до темноты проверить силки.

— Эй, брось, какие силки? — засмеялся Руд. — Сегодня ваша мать снова замуж: выходит, ей не до птицы!

— Ей всегда до всего дело, — сказал Сигурд. — Мама сказала — пока мы будем пить и веселиться, лисы сожрут наших птиц.

— А куда вы пойдете? — спросил Руд. — К Совиному Распадку или к Черному Лесу? Эй, Даг, они собираются проверять силки у Совиного Распадка. Там на них могут напасть парни Ивара. Эти придурки совсем обнаглели.

— Мне тоже надоело тут сидеть. Я сам с ними схожу, — в одну секунду решился Даг. — Никто нас не тронет, зато вернемся быстрее.

— Это хорошо, пойдем втроем, — обрадовался увалень Торкиль.

Не прошло и двух часов, как младший Северянин пожалел о своем решении…

Глава третья В которой Даг совершает две ошибки, Сигурд берет дурной пример, а старина Горм объясняет, как правильно откусывать носы

— Стой, щенок! Я тебя в землю зарою!

Северяне обернулись. Отступать было некуда. Позади, на узкой тропинке, сгрудились четверо. Еще четверо вынырнули из-за штабеля заготовленных бревен. Двое самых здоровых отрезали последний путь к бегству — узкую тропинку вдоль реки.

— Это Ивар Вырву Глаз! Парни с фермы дяди Свейна, — взвыл трусоватый Торкиль. — Они убьют нас!

— Заткнись! — одернул его Сигурд. — Лучше погибнуть, чем терпеть эту гадюку!

Сигурд снял с плеча мерзлую птицу, пустые силки и поудобнее перехватил палку.

— Кто меня назвал гадюкой? — От группы парней отделился вожак — долговязый Ивар.

— Я назвал! — Даг решительно отодвинул в сторону братьев и выступил вперед. Снег скрипел под ногами. Темнело. Даг проклинал себя за оплошность. Он сам подбил двоюродных братьев возвращаться в усадьбу через лес, по старой дороге. До дома оставалось не больше мили, но здесь им никто из взрослых не мог помочь. Херсир был младше своих десятилетних братьев. Он перегнал их в силе и росте, но против целой шайки шансов было немного.

— Ах, это ты, волчонок! — оскалил зубы Ивар. — Никак, бегал воровать из наших капканов? Ваша волчья порода всегда так делает…

— Мы чистили свои капканы… — пискнул Торкиль.

— Молчи! — одернул его Даг. — Не тебе с ним говорить.

Долговязому Ивару исполнилось одиннадцать. Он был вожаком мальчишеской ватаги из усадьбы Свейна Волчья Пасть. Хирд Ивара состояла из десятка парней, от восьми до двенадцати лет. Все знали, что любимым занятием Ивара было задирать всех, кто слабее. Особенно — детвору с фермы Олава Северянина. Ивар не мог простить Дагу своего позорного поражения на празднике Середины Зимы. Тогда все увидели, и дети, и взрослые, как этот несносный найденыш Даг закопал его в снег. И, кроме того, угрожал ножом!

— Я тебя предупреждал, что вырву глаза? — ласково спросил Ивар. Подходить вплотную он медлил, очевидно, побаивался, что у Дага снова окажется лезвие. — Я обещал, что утоплю тебя в болоте, если сунетесь в наши угодья?

— Они нас выследили, — шепнул Сигурд. — Что будем делать?

— Эй, трусы, наложили в штаны? — заржал Ивар. Следом за ним угодливо захихикали подпевалы.

— Слушай меня, кусок собачьего дерьма, — вежливо сказал Даг. — Если хочешь драться честно, один на один, отпусти моих братьев. Если хочешь избить нас всех, мы будем драться. Только тогда не передумайте…

Нарочито медленно Даг вытащил из голенища лезвие. Еще недавно смелые, приятели Ивара застыли. Но их вожак тоже успел подготовиться. С кривой ухмылкой он достал свой нож, гораздо длиннее того, что у противника.

— Будем драться один на один? — невозмутимо спросил Даг.

— Ты что? — ойкнул охрипший от страха Торкиль. — Эй, вы что, перестаньте!

Но противники уже кружили, словно два хищника.Первым не выдержали нервы у Ивара. Он отскочил и с размаху воткнул нож: в дерево.

— Так и быть, сосунок. Я зарою тебя в землю и без железа. И твоих вонючих братьев зарою. Вон они… как затряслись, ха-ха! Что, Торвальд, отпустим их? Пусть бегут к мамочке?

— Лучше их тоже отлупить! — вечно потный Торвальд, первый приспешник Ивара, облизнул губы. Этот подлюга Дагу давно не нравился. В чем-то он был даже противнее своего херсира, вечно норовил напасть со спины.

— Если не бросишь нож, мы тебя на куски разрежем! — пообещал Ивар. — Нас больше. Клянусь, разрежем и отнесем в лес, волкам. Утром и костей не останется, ха-ха… Давай честно, поговорим, как херсиры. Ведь ты у своих тоже главный? Или ты ударишь меня, безоружного?..

— Хорошо, — сказал Даг и тоже воткнул лезвие в частокол. И сразу понял, что совершил вторую ошибку. Верить этой своре было нельзя.

— Пусть его братья бегут, Ивар, — буркнул лопоухий Дотир, сын главного скотника с фермы Свейна. — Мне тоже охота разобраться с волчонком…

Даг моментально взвесил расклад сил. Даже если Северян отпустят, даже если они побегут домой во всю прыть, помощи ему не дождаться. И летом эта дорога требовала много сил, а зимой — подавно.

— Так что, волчонок? — ощерился Ивар. — Я отпускаю этих вонючек. И нож: я не беру. А хочешь, я и тебя отпущу?

— Не верь ему, Даг! — быстро произнес Сигурд. — Он всегда врет!

— Я знаю… — Даг отпихнул дрожащего Торкиля. — Бегите домой. Но не по дороге, а по ручью. Зовите наших.

— Даг, я тебя не брошу!

— Тогда пусть Торкиль идет один!

— Мы останемся вдвоем, — объявил Сигурд. И быстро встал с Дагом спиной к спине, как учил их наставник Горм. У него была короткая палка для проверки занесенных снегом капканов.

— Твое дело, — разрешил Ивар.

Торкиль побледнел. Испуганно оглядываясь, сын Снорри Северянина приблизился к вражеской шеренге. Затем рванул как заяц по тропе, метаясь из стороны в сторону. Беглецу в спину полетели снежки и куски льда, но догонять его не стали.

— Так что, лягушата, отпустить вас?

— А что ты за это хочешь? — принялся тянуть время Сигурд.

— А вот что… — Ивар Вырву Глаз отогнул полу куртки, приспустил штаны и показал всем, что у него в штанах.

Подельщики Ивара глумливо заржали. Сигурд покраснел и выругался.

— Что ему надо? — не понял восьмилетний Даг.

— Он хочет, чтобы… Ну, чтобы ты с ним, как девчонка…

— Ты всем нам надоел, паршивый найденыш, — продолжал главарь. — Видеть не могу твою подлую морду! Только и слышно — Даг порезал разбойников! Даг победил шайку Рагнара! Я-то знаю, что ты никого не победил! Ты просто — кусок дохлой свиньи, вот ты кто!

Противники стали незаметно, шаг за шагом, сжимать круг. Даг с тоской поглядел на свой трофейный нож, торчащий из замерзшего ствола. Красивая костяная рукоятка слегка покачивалась на ветру, словно укоряя хозяина за глупость.

— Мы слыхали, твой папаша берет вас на Дизаблот? — не выдержал потный крепыш Торвальд. — За какие подвиги?

— Ага! Они думают, что этот лягушонок станет жрецом! — брызгая слюной, захохотал Дотир.

— Да, он станет жрецом всех отхожих мест в Упсале! — с серьезной миной подтвердил Ивар.

Эти трое были выше и сильнее Северянина. Они приближались короткими шажками, за ними крались остальные. Даг внутренне немножко загордился — вся мерзкая шайка побаивалась его!

— Бей первым! — краем рта приказал Даг брату и кинулся на врага.

Он замахнулся растопыренной пятерней в глаза Ивару, а сам ударил ногой в пах. Ивар сморгнул и пропустил удар. Получилось удачно, главарь свейновской шайки на некоторое время выпал из игры. Зато остальные с ревом накинулись на Северян.

Сигурд успел трижды врезать кому-то палкой, пока его не схватили за руки и не повалили лицом в снег. Дотир с рассеченным лбом, подвывая, уползал в кусты.

— Он мне руку сломал! Этот гад сломал мне руку!.. — подвывал мелкий Харальд по кличке Сеновал. Сеновал упал на задницу и всем показывал свою несчастную, криво повисшую конечность. Даг рассмеялся — старина Горм будет гордиться своими учениками. Ведь Северяне все сделали верно, не стали ждать, пока их изобьют!

Даг вскочил на спину свалившемуся Ивару и изо всех сил въехал в рожу Торвальду. Ударил так, что костяшки пальцев хрустнули. Но здоровяка повалить было не так-то просто. Ответным ударом Дага отшвырнуло в сугроб. К несчастью, накануне была оттепель, затем подморозило, и парнишка со всего маха приложился затылком о лед. Перед глазами заплясали искры.

Ивар хрипел и ползал на коленях. Сигурд лежа вывернул кому-то ногу и, не обращая внимания на сыпавшиеся удары, бил упавшего противника головой в лицо.

Даг еле успел отпрянуть, когда багровый Торвальд с ревом полетел на него. Даг перекатился и угодил под чей-то сапог. Кто-то позади схватил за волосы, кто-то разбил губу, следующий удар пришелся в поддых.

— Да-аг, держись! Держись… ах, ты, слизняк!

— За ноги его хватайте! Сюда тащите!

— Хватай его, сбежит!

Даг ударил головой назад, попал кому-то в челюсть. Парень, державший его сзади, согнулся от боли и выплюнул на снег зуб. Другому Даг заехал в щиколотку, нарочно целясь твердым каблуком. В ту же секунду ему залепили в ухо. Нижняя губа раздулась, перед глазами разлилось темное облако.

— Охх… врежь ему, Торвальд… — бормотал Ивар. Он кое-как поднялся на четвереньки, сплевывал и ругался.

Даг отвесил неповоротливому Торвальду пинок пониже пояса, отчего тот снова ткнулся носом в сугроб. Тут подоспели конопатые близнецы, главная ударная сила Ивара. Даг никак не мог запомнить их имен. Дрались близнецы всегда честно, молча и сосредоточенно, словно выполняли ответственное задание. Они принялись колотить противника сразу с двух сторон. У Дага зазвенело в обоих ушах, заболел затылок и лодыжки. Тот конопатый, что слева, норовил попасть твердым каблуком по колену.

— Бей его! Сзади хватай! Эй, Хельги, помогай!

— Ай, он мне ногу разбил!

Даг съездил конопатому Хельги с правой по зубам, но едва не вывернул кисть. У левого конопатого близнеца оказались очень крепкие зубы. Позади кто-то накинул на голову Северянина мешок, кто-то ловко подкатился под коленки. Даг опрокинулся назад, и тут же на него навалились спереди. Навалились тяжело, втроем, так что стало невозможно дышать. Где-то поблизости отбивался Сигурд, кому-то он, видно, здорово насолил, там орали на два голоса, точно резаные.

— Ноги вяжи! Врежь ему!

— Скорее, он вырвался!

Даг сумел сорвать мешок, рядом с лицом распахнулся чей-то рот с огрызками зубов. Кто-то с удовольствием топтался на ногах, кто-то бил в живот. Дагу удалось высвободить левую руку. За короткое время, пока руку снова не взяли в плен, мальчишка схватил того, кто лежал на нем, за затылок, притянул к себе и укусил за нос.

— Мммм! Аа!! — завопил укушенный. Он тут же прекратил драться, слезы брызнули из глаз, обеими руками он беспомощно молотил по воздуху. Но Даг продолжал сжимать челюсти все сильнее.

— Скорее, откройте ему пасть!

— Он Эгилю нос откусил!

— Эй, поднимите волчонка, я сам с ним разберусь! — словно в тумане, Даг слышал слова Ивара.

Дагу попытались запихнуть в рот что-то острое. Сбоку, между зубов проникло лезвие ножа, разодрало щеку. Он был вынужден открыть рот. Измученный Эгиль тут же отпрянул с жуткими звериными воплями. Обеими руками он держался за лицо. Дага подняли вертикально. Левый бок болел так, что трудно было вдохнуть. Напротив оказалась злобная рожа Ивара. Жесткий удар поддых лишил Дага воздуха.

— Получи свое, волчонок!

— Так ему, подкидышу!

— Пусть знает!

Руки стянули позади, вырваться стало невозможно. Даг попытался поджать ноги, чтобы защитить пах. Ивар бил методично и с удовольствием, мстя за все свои унижения. Где-то поблизости пыхтел Сигурд.

— Эй, назад, там Северяне!

Парней как ветром сдуло. Даг бессильно упал лицом в снег. Сквозь боль и звон в ушах он слышал крики. Кажется, кричал его кровник Руд. Потом Дага кто-то перевернул. Он изо всех сил таращил глаза, но не мог понять, то ли стемнело так быстро, то ли Ивар выполнил обещание и вырвал ему глаза. Даг успел подумать, что без глаз жить не будет, лучше самому кинуться на меч.

Слева вспыхнуло пламя. Там с факелом в левой руке и с дубиной в правой стоял кровник Руд. Поперек его счастливой физиономии тянулась кровавая ссадина. Рядом зажегся еще факел, над Дагом склонились лица мальчишек и взрослых, это были скотники, которых первыми разыскал Торкиль. Кто-то присвистнул.

— Ну и отделали тебя… Ты слышишь? Эй, если слышишь, скажи хоть слово!

Даг промычал что-то невнятное.

— Кто его так? За что?

— Это вроде парни с соседской усадьбы! А как там второй?

— Да цел я, жив… — над Дагом нависла опухшая, расцарапанная физиономия Сигурда.

— Поднимайте, да не на руки! Давай на доски его!

— Будь оно все проклято! Несите его сюда!

Под всхлипывания женщин, свирепые окрики матери и хмурое сопение отца Дага внесли в дом и бережно уложили на шкуры. В соседнем доме продолжался веселый пир.

— Проверьте, не сломаны ли у него ноги! — бросил Олав теткам. — И приведите треллей, они тоже умеют лечить… И найдите мне Сверкера. Где Сверкер?!

От рыка хозяина слуги бегали пригнувшись.

Даг скрипел зубами и стонал, пока женщины обмывали его раны. Явился Торкиль, с трясущимися губами следил, как кривич Путята собирается зашивать Дагу губу. Путята насмешничал, сыпал прибаутками, понятными только ему, земляку Фотию да самому раненому. За шутками и прибаутками он прокалил иглу, втянул суровую нитку и незаметным мягким движением проткнул Дагу щеку.

— Ох-ох-ох! — запричитали старшие сестры.

— Чего раскудахтались? — обрушился на девчонок старина Горм. — Подумаешь, мальчишки пару синяков друг другу влепили? Это ерунда, парни должны драться! А вот нос ты ему кусал неправильно! Сигурд мне сказал, что ты одному слизняку чуть нос не откусил? Ха-ха! Не верти головой, а слушай меня! — Горм старательно отвлекал мальчика от горячей иголки. — Слушай, я двоим как-то уши откусил, вот смеху-то было. Только выпускать нельзя, я же тебя предупреждал. Меня били трое, я одному ухо прокусил, а потом сдуру выпустил. Тут он меня по голове дубиной и огрел! Хорошо, что наши парни с драккара вовремя подоспели, ха-ха! Если зубами держишь, так не выпускай. Если руки свободны, души или бей в мужскую гордость, а еще лучше — ножом…

— Кого ножом? Каким ножом?! — вспыхнула Хильда. — Ты, старый мухомор, браги перепил? Это же мальчишки, какие им ножи?

Даг мужественно терпел. Чтобы не закричать, он вцепился руками в запястье матери. Пот лил с него градом, стало дергаться веко, но парень позволил себе лишь негромко застонать.

Тем временем Гудрун изловила избитого Сигурда и стала выпытывать правду. Сигурду досталось меньше, чем Дагу, он бодро ковылял и быстро шепелявил. Левая его щека распухла, глаз заплыл, десна кровоточила, но в целом он показался Гудрун достаточно крепким, чтобы применить кнут. Детей в семье Северян били крайне редко. Следовало очень постараться, чтобы разозлить Олава. И уж тем более редко он наказывал своих племянников, сыновей погибшего Снорри.

— Кто это был? Кто? — вопила Гудрун, гоняясь за Сигурдом по дому. Про затоптанную в снег птицу новоиспеченная беременная невеста уже забыла. Следом за Гудрун бегал ее жених Халльвард и напрасно призывал молодую вернуться к гостям. Сигурд повизгивал, покрикивал, прикрывал зад, но ни в какую не желал признаваться матери.

— Сынок, это Ивар, сын Хельги Свенсона? — На лоб Дагу легла жесткая ладонь Олава. — Скажи мне… я поговорю с его отцом. Или поговорю с твоим дядей Свейном. Никто не смеет безнаказанно бить моего сына.

— Сын Хельги Свенсона, этого пьяницы? — помрачнел Горм. — Ничего странного, там вся семья — висельники. Удивительно, что Свейн держит их на ферме.

— Нет, — прошептал Даг. — Это не Ивар… Если ты его тронешь, я… ты мне больше не отец. Это… это только мое дело.

— Хороший ответ, сынок, — довольно улыбнулся кузнец. — Ответ, достойный настоящего херсира.

Глава четвертая В которой выясняется, как правильно подвешивать за ноги, как питаться снегом и как облизывать топор

Отец отправил Торвальда проверять птичьи силки. Обычно отец занимался этим сам, но так сложилось, что хозяин усадьбы, херсир Свейн, второй месяц торчал дома. Потому мужчины занимались расчисткой дорог, а мальчишкам выпадала двойная норма домашней работы. Но крестьянский труд ленивому Торвальду нравился все меньше. Как и другим парням из компании Ивара, ему мечталось поскорее вырасти и отправиться за моря с топором в руке. И наплевать, что мать считала судьбу викинга позором для семьи. Зато старший брат, когда не пил, любил повторять:

— Главное, лягушонок, — побыстрее разбогатеть, а разбогатеть, честно копаясь в земле, — невозможно!.. Наш отец за два года добыл столько серебра, что другие не накопят за всю жизнь.

О том, что их отца утопили в море венды, старший брат почему-то забывал.

На опушке, у крайней межи, Торвальд попрощался с Эгилем и Дотиром. Эгиль все еще страдал от прокушенного носа. Ему приходилось заматывать лицо тряпкой, а гноящийся нос бабка ежедневно мазала кашицей из трав. После драки с Сигурдом Сноррсоном Дотир нарочито хромал, всем показывал шишку на лбу и жаловался, что чудом выжил под ударами страшной дубины.

— Встретимся у камней, — как обычно, напомнил Эгиль.

У парней имелись свои потайные охотничьи делянки, а лес во владениях Свейна не настолько велик, чтобы бродить по нему толпой. Даже отсюда, если прислушаться, можно было различить далекий стук топоров. Это между Совиным Распадком и землей Олава Северянина орудовали лесорубы, расчищали дорогу к озеру.

Торвальд оглянулся. Он был совсем один, но бояться нечего. До фермы — рукой подать, за полем видны дымки. Влево убегала тропа, на которой они с парнями подловили этого мерзкого волчонка Дага, или как его там… Торвальд засмеялся, вспомнив, как от души намял бока наглому выскочке. Правда, Ивар Вырву Глаз все наврал — Северянин не разворовывал чужих силков, он даже к ним не прикасался. Ивар вначале приказал своим найти и переломать все силки Северян, но потом сам струсил мести взрослых.

Но это уже неважно. Важно, что Ивар показал всем дурачкам, чей хирд самый сильный в маннгерде!

Торвальд стал напевать, чтобы шагать было веселее. Он не мог избавиться от неприятного чувства, будто за ним наблюдают. Несколько раз он оглядывался, но никого не заметил. Только ветви деревьев стряхивали снег и перелетали с место на место любопытные синицы. В первую ловушку никто не попал, хотя следов вокруг оказалось предостаточно. Торвальд подсыпал наживки, обругал глупых куропаток и побрел дальше. Возле следующих силков его ждал сюрприз.

В петле вместо тетерева сидел его приятель Дотир. Шея Дотира была трижды обмотана веревкой, во рту торчал кляп, руки стянуты за спиной. Собственно, бедный Дотир не сидел, а стоял и даже непрерывно приплясывал, поскольку ниже пояса он был совершенно голый. Босые ноги Дотира уминали снег и стали похожи на посиневшие гусиные лапки. Веревка, которой были стянуты руки, крепилась на суку ближайшего дуба, Дотир не мог ни присесть, ни отойти в сторону. Из глаз его бежали слезы, на губах уже вздувались синяки.

Увидев товарища, Дотир замычал что-то нечленораздельное. Торвальд на несколько мгновений впал в ступор, затем ринулся на помощь товарищу. Он потащил изо рта Дотира мокрый кляп и только тут ощутил, что вокруг резко воняет мочой. Дотир выплюнул кляп, затем выплюнул выбитый зуб и зашелся в приступе рвоты.

— Ни… никому не го… не говори! — простонал он и снова согнулся, выдавливая из себя остатки утренней каши.

Торвальд отшвырнул вонючую тряпку.

— Где они? Кто это сделал? — превозмогая отвращение, он принялся развязывать веревку на стянутых запястьях друга. Но веревку затянули очень крепко.

— Это Се… Северяне… — Зубы Дотира стучали, все тело содрогалось крупной дрожью.

Торвальд догадался достать нож:. Дело пошло быстрее. Он освободил друга от веревок, тот рухнул в снег и заплакал еще сильнее.

— Мы отомстим, слышишь? — бормотал Торвальд, растерянно оглядывая мрачный подлесок. — Дотир, мы отомстим! Мы им всем мужские хвосты отрежем!

— Нет, нет! — горячо вскинулся избитый Дотир. — Никому не говори, я обещал, я поклялся… Дай мне нож:!

— Кому ты поклялся? — округлил глаза Торвальд, машинально протягивая другу свой охотничий инструмент.

— Штаны, дай мне штаны! — потребовал Дотир. Он вскочил на ноги и снова приплясывал от холода, баюкая пережатые кисти рук. Нож: он так и не вернул. — Штаны… Ты недоумок, мне холодно, я умру!

— Где я тебе возьму штаны?

— Сбегай, найди!

— А где твои?

Дотир посмотрел на товарища с сожалением, как смотрят на повредившихся рассудком. Торвальд в их компании слыл туповатым, но в лицо ему никто об этом не говорил — боялись злого нрава.

— Мои штаны забрал Даг Северянин.

— Как… Северянин? Мы же ему… — Торвальд хотел сказать, что Северянину запретили появляться в усадьбе Свейна, но вовремя прикусил язык.

Потому что Даг Северянин стоял перед ним. Как хитрый волчонок успел незаметно подобраться — неизвестно. Синяки на наглой роже найденыша светились лиловым светом, поперек щеки раздувался шрам, а голову украшала повязка. Однако смотрел найденыш страшно. Рука Торвальда сама потянулась к поясу, но ножа там не было. Тогда Торвальд схватился за палку.

— Брось, — посоветовали сзади. — Брось, не то хуже будет. Мы тебе яйца отрежем.

— Лучше не спорь, — поддакнул присмиревший Дотир. — Они отрежут, это точно.

Торвальд тяжело задышал. Он был уверен, что справится. Их было всего трое. Этот выскочка Даг, еще в не залеченных шрамах и рубцах, и двое его кровных братьев — Руд и Годвин. Правда, Руд был сильный и старше Торвальда почти на полтора года. Ничего удивительного, что эти здоровяки слушаются своего мелкого херсира! Торвальд слышал историю о том, как Даг Северянин выследил в лесу насильников одной девчонки, потом их колесовали, а братья этой девчонки, Руд и Годвин, сами предложили найденышу стать кровниками.

— Брось палку и снимай сапоги, — предложил Даг. — Будем драться один на один. Или не будем, если ты поклянешься мне в верности.

— Я? Тебе? В верности? — выпучил глаза Торвальд. Тут он разглядел еще троих свидетелей. Под сосной, блестя глазами, обнимались две девчонки, старшие сестры проклятого Северянина. Рядом с сестричками, облокотившись на дубину, поплевывал Аки, которому совсем недавно дали прозвище Крысиная Смерть. Прозвище он заслужил тем, что голыми руками передавил несколько дюжин крыс на ферме Северянина. Торвальд неплохо знал Аки и знал его кулаки. В прошлом году вместе учились драться под руководством Горма Одноногого.

Тут до Торвальда дошла страшная истина. Эти девчонки были свидетелями позора его друга Дотира. Они наблюдали, как с несчастного Дотира стянули штаны и обливали его мочой. А теперь это ждет самого Торвальда!

— Я уже поклялся, — лязгая зубами от холода, сообщил Дотир. — Теперь Даг — мой херсир.

— Что-о? Ты? — До Торвальда слишком поздно дошло, что его нож, его единственное серьезное оружие находится в руках у друга. — А ну, отдай мне!

Но Дотир положил лезвие в руку Руду. Руд только ухмыльнулся и снова отодвинулся в сторону. А Годвин кинул Дотиру его штаны. До Торвальда стало доходить — его не собираются лупить вчетвером. Они действительно предлагают ему драться один на один.

— Ты не мог ему присягнуть! — Торвальд сделал последнюю попытку увещевать друга. — Твой херсир — Ивар, а Ивар пойдет служить в фелаг нашего хозяина… Ты не мог! Они из усадьбы кузнеца, вот пусть там и…

Руд с размаху залепил Торвальду в ухо. Годвин добавил ногой. Стоило Торвальду привстать, как сапог Дага угодил ему под ребро. Пинки и затрещины посыпались со всех сторон.

— Ты принесешь мне клятву в верности! — Даг уселся поверженному врагу на грудь и провел ножом ему по щеке. — Или будешь драться со мной. Или мы тебя разденем, опозорим и подвесим за ноги.

— Ты не можешь быть моим херсиром, — простонал Торвальд. — Мой отец платит дань Свейну Волчья Пасть, так было всегда.

— Тогда вставай, будем драться. — Даг отдал нож: Годвину.

— Как мы будем драться? До первой крови? — обреченно спросил Торвальд.

— Мы будем драться, пока ты не признаешь меня херсиром.

— А если я побью тебя?

— Ты победишь, только если убьешь меня.

Торвальд с ужасом представил, как с него сдерут штаны, пометят мочой, сунут в рот кляп и приведут на веревке в деревню. Теперь он начал понимать, как коварный Северянин заполучил Дотира в союзники.

— Ивар убьет меня.

— Ивар никого не убьет. Он скоро останется один. Он всех вас мучил и отнимал лучший кусок, — напомнил Руд. — Разве не так? А если принесешь клятву Дагу, получишь право на равную долю.

— На равную долю? — задумался Торвальд.

— Да, на все. На равную долю в рыбалке и охоте. Сможешь, как Дотир и другие, всюду ходить по нашему лесу и полям. Сможешь собирать ягоды, где захочешь. Если на нас нападут, мы будем драться, как братья. Если тебя кто-то обидит или твою младшую сестру — мы придем на помощь. Ивар стал бы искать тебя в лесу?

Даг протянул руку. Торвальд вздрогнул. Ему показалось, что херсир Северян его сейчас ударит. Но удара не последовало. Даг улыбался. И тогда Торвальд протянул руку в ответ…

Друг Торвальда Эгиль долго бродил по тропинкам, недоумевая, куда подевался Дотир. Затем он честно пришел к камням, в условленное место встречи, но Дотира с Торвальдом не оказалось и там. Вместо ребят на валуне сидела девчонка.

— Ты откуда? — прогнусавил Эгиль и потрогал повязку на носу. — А, я тебя помню! Мы на коньках вместе катались. Ты с усадьбы кузнеца?

— С тобой хочет поговорить моя сестра, — откликнулась белокурая красавица.

— Сестра? Со мной? — поразился Эгиль. — Зачем?! И где она сама?

— Ты ей очень нравишься, — потупила взгляд девочка, — но она сама боится к тебе подойти. Она говорит, что ты все время с парнями… наверное, ты у них херсир?

— Я?! Нравлюсь? Херсир? Я… эээ… Где она?

Эгиль покорно дал себя увести в заросли. Он млел, ощущая в своей руке горячую девичью ладошку. Млел до той поры, пока его кто-то не схватил между ног и не зашвырнул в колючие кусты. Отплевываясь от снега, Эгиль кое-как освободил голову от острых колючек, и… едва не наложил в штаны. Вместо загадочной поклонницы его поджидал самый страшный кошмар — Даг Северянин. У Эгиля мгновенно разболелся прокушенный нос.

— Жри снег, — приказал найденыш. — Твоя очередь. Это же ты кричал, чтобы моего брата накормили снегом?

Эгиль попытался отползти, но ему на спину опустилась тяжелая ступня. Враги окружили его плотным строем. Но самое страшное, что за спинами жутких Северян Эгиль разглядел своих друзей, Торвальда и Дотира.

— Эй, вы что? — прохрипел Эгиль. — Вы — предатели!

— Не предатели. — Дотир показал товарищу разрез на ладони. — Я Ивару не присягал. А Дагу мы присягнули.

— Перед лицом Одина, — добавил Торвальд.

Белокурая девчонка продемонстрировала Эгилю маленькую походную статую Отца Павших. Ноги Отца совсем недавно обмазали свежей кровью. Эгиль задрожал от ужаса. Они не шутили! Они действительно присягнули на верность волчонку!

— Жри снег, — повторил Даг. — Или, клянусь кровью моего брата, я выбью тебе все зубы!

Подвывая, Эгиль стал пихать в рот комки ноздреватого снега. Небо свело от холода, в язык воткнулись сотни ледяных игл. Затем Эгиль перестал чувствовать гортань.

— Не… не могу больше.

— Можешь. Мой брат не жадный. Он тебе много снега оставил.

Эгиль жевал снег и плакал. Десны превратились в деревяшки, челюсти не слушались, зубная боль пронзала мозг.

— Теперь мы будем драться. — Даг присел перед поверженным врагом на корточки, ухватил его за волосы. — Мы будем драться один на один. До смерти, до полной победы. Ты оскорблял меня и обзывал мою мать волчицей.

— Нет… это Ивар. Я не хотел…

— Тебя не будут бить. Хотя вы били меня одного. Выбирай — один на один или присягнешь мне кровью. При свидетелях. Победишь меня — свободен. Но тебе придется меня убить. Если присягнешь… и хоть раз отступишь от клятвы, клянусь, я убью тебя. Пусть все слышат. Что ты выбираешь?

Эгиль молча подставил ладонь под нож.

Конопатые братья-близнецы Хельги и Хлив помогали старшим, обрубали ветки и сучья с упавших стволов, затем впрягали лошадей и оттаскивали деревья на опушку. Близнецам Хельги и Хливу давно надоело рубить сучья и таскать на себе топоры, слишком тяжелые для мальчишек. Но Свейн Волчья Пасть не унимался, он приказал работать даже в темноте. Мороз крепчал, вокруг потрескивали деревья…

— Хлив, гляди, это же Торвальд! — толкнул брата Хельги.

— Откуда ты взялся? — набросились близнецы на необычно тихого приятеля. — Вырву Глаз тебя вчера искал, чтобы идти на рыбалку! И нам не помогаешь, и дома тебя нет, и мать не знает…

— Я был в усадьбе Северянина, — признался краснощекий Торвальд. На его бровях повисли сосульки.

Близнецы вытаращили глаза.

— Что? И тебя там не убили?! Что ты там делал?!

— Мы строили шалаш. И делали запруду, там, где Бобровый Остров. Я там был с Эгилем, Дотиром и Торфинном. Еще был Харальд Сеновал и его старший брат… и парни с фермы Северянина. А потом мы ходили к ним в дом, там осталась куча еды от свадьбы. У них сразу две свадьбы, и нас угостили.

— Это как? — помертвел Хельги. — Как угостили? Как это парни Северянина? Вы там были и ничего не сказали Ивару?!

— Пошли со мной, я покажу вам что-то важное, — поманил Торвальд, честно глядя в глаза. — Там Эгиль и Дотир, они лучше меня говорят.

— Ладно, пошли! Но ты нам ответишь!

Торвальд свернул в лес. По скрипучей тропинке он привел братьев к избушке, где обычно отогревались пастухи. Из-за домика вышел Эгиль, с ним — Даг Северянин в широкой войлочной шапке. Близнецы потеряли дар речи. Хлив покрепче перехватил топор.

— Все просто, — сказал Эгиль. — Теперь нам можно ходить туда, на запруду, и на остров. А парням Дага можно ходить к нам. А скоро мы вместе пойдем охотиться, как взрослые. Даг сказал, что Горм Одноногий научит валить оленя одним ударом.

— Заткнись! — Хельги несильно заехал дураку в челюсть. — А то я тебя одним ударом. А Ивар вас в землю зароет за такое. Как вы могли подружиться с найденышем? А ты убирайся отсюда, это наш лес, не то мы тебе снова…

— Хельги, ты трус! — не замечая топора, бросил в лицо противнику Северянин. — Когда вы приходили к нам, Одноногий учил вас драться. Вы приходили два года, и никто вас не трогал. Когда Ивар тебе приказал избить меня, вы дрались не как мужчины, а как крысы. Давай один на один?

— Мы никогда не деремся отдельно, — смутился Хельги.

— Хлив? Давай один на один?

— А ты снова будешь с ножом? — учуял подвох Хлив.

— А мне так удобнее, — зло хохотнул Северянин. — Ты толще меня, вот и дерись без ножа. А я буду, как мне лучше. Давай, Хлив, покажи, что ты воин, а не охотничий пес Ивара!

— Я не служу Ивару! — теперь Хлив, несмотря на мороз, вспотел. Его взгляд был прикован к лезвию, зажатому в кулаке Северянина.

— Хлив, разве Ивар не твой херсир?

— Это просто так… это вроде как играть в римлян… — забормотал вконец сбитый с толка Хлив. — Мы ему не присягали и ничего не обещали… А с тобой я на ножах все равно не буду!

— А за то, что ты обозвал нас трусами, мы еще поквитаемся, — пригрозил Хельги.

— Поквитаемся, — дал согласие Даг. — Если ты не трус, ты сделаешь, как я. И твой брат тоже. Хлив, если сможешь повторить следом за мной, я при всех скажу, что я трус и девчонка!

— Что… повторить? — переспросил Хлив.

Он никак не мог взять в толк, отчего они вчетвером не скрутят этого зазнайку. Ведь их четверо, а он — один, и снова приперся драться. Но что-то мешало Хливу просто так дать чужаку в глаз. От волчонка, от его взгляда, и даже от его грубых слов исходила непонятная сила.

— Вот так повторить, смотри! Эгиль, принеси мне топор!

Эгиль послушно метнулся к заиндевевшей дубовой колоде, с натугой выдернул из нее полукруглое лезвие. Даг улыбнулся и приложил тусклый металл к языку. На всю длину языка.

Хельги сглотнул. Даг стоял, прижимая к лицу сталь, и ухмылялся одними глазами. Говорить он, конечно, уже не мог.

— Он не трус, — негромко напомнил Дотир. — А ты, Хлив? Хельги?

Хлив зажмурился и приложился языком. Он догадывался, что должно произойти, недаром взрослые лесорубы работали в перчатках. Хельги засмеялся и тоже повторил подвиг найденыша, пользуясь своим маленьким топориком для подрубки сучьев. Дотир сбоку заглянул каждому в лицо, проверяя, чтобы никто не схитрил. Но близнецы не схитрили. Зато Даг легко отнял от языка топор и сплюнул.

— Я нагрел лезвие в костре, — засмеялся Северянин. — Что, Хельги? Повтори за мной, оторви железо от себя…

Хельги попытался, но не смог. С утра стоял трескучий мороз, язык намертво прилип к кислому железу. Малейшая попытка оторвать топор вызвала дикую боль. На глаза навернулись слезы. Его брат Хлив мычал и показывал рукой за избушку. Там у проклятого волчонка пылал костер, можно было спастись. Не топать же домой в таком виде!

— Вы оба глупее овец. — Даг присел, грея руки над огнем. — И вы оба струсили. Хельги, ты мог драться со мной один на один, как подобает воину. Но ты испугался ножа, да? Эй, все видели этих трусов? — обернулся он к звенящему лесу. — Все слышали, как я предлагал им честный поединок?

— Мы видели, Даг!

— Я тоже видел. Они нападают только со спины.

— Что нам сделать с ними, Даг? Отрежем яйца?

— Точно! Холостить этих уродов! Чтобы больше не бросались вшестером на одного!

Хлив почувствовал, что вот-вот обделается от страха. На полянку откуда ни возьмись вышли Аки и драчун Длинный Заяц, и Сигурд Северянин, а с ними… с ними были парни из хирда Ивара Вырву Глаз. И никто не собирался помогать близнецам.

— Теперь слушайте меня, — важно сказал Северянин. — У вашего Ивара больше нет хирда. Можете дальше служить ему, но тогда вам конец. Мы будем бить вас везде. Вас обоих. Проваливайте, лягушата!

Близнецы сопели, прижав к языкам топорики, переминались с ноги на ногу, но не двигались с места. Даг кивнул Сигурду.

— Вы можете пойти с нами, — разрешил Сигурд. — Тогда мы разморозим ваши языки. Но вы при всех принесете клятву верности настоящему херсиру. Клятву положено соблюдать, пока вы живете на ферме. В пути все отменяется. Это настоящий хирд, и Даг — настоящий херсир. Не такой, как Ивар. Мы будем сражаться друг за друга, как викинги из Йомса. Все, как братья… Ну что, идете с нами?

Дважды повторять Сигурду не пришлось.

За три дня Ивар Вырву Глаз лишился семерых преданных парней.

Глава пятая В которой муж и брат скрипят зубами, Ивар вспоминает о чести, а Даг слышит голоса

Кузнецы едва успели разогреть горн для новой партии руды, как во дворе раздался стук копыт. Свейн Волчья Пасть явился мрачнее самой черной тучи. С ним были четверо верных лютых, Олаву это сразу не понравилось. Обычно, чтобы проскакать пару миль, родной брат Хильды обходился без охраны.

Свейн поступил, как положено родичу и другу. Обнялся с сестрой, принес малую жертву ванам, охраняющим семейный покой, принял угощение и лишь затем, не спеша, отправился на встречу с Олавом. С сестрой он говорить не стал, но Хильда, чуя неладное, направилась за ним в кузницу.

— Сестра, оставь нас.

— Это мой дом. Я буду там, где хочу.

На скулах херсира заиграли желваки. Олав молча ждал, скрестив на груди мощные ручищи. Сверкер ворочал в огне заготовки, трелли раздували меха. Подручные Свейна дипломатично рассматривали косы и плуги во дворе.

— Что случилось, брат мой?

Свейн вздохнул, взял себя в руки. Олав чувствовал, как тому непросто. Человеку, привыкшему повелевать дружиной и ни перед кем не склонявшему голову, трудно давались просительные интонации.

— Олав, ко мне обращаются многие люди. Многим людям не нравится, как поступает твой сын.

— Мой сын что-то украл или поступил бесчестно?

— Уффф… нет. Он всегда поступает честно. Олав, это ведь немного и мой сын. Не забывай, это я его нашел в море, да. Посмотри, у меня стали седые волосы. У Хильды выросли седые волосы, так много лет прошло.

— Я понимаю, Свейн. Ты всегда относился к нему, как к сыну.

— Ты знаешь, Олав, я женился… Боги пока не дали мне детей. Но я всем говорил — пусть мой сын будет таким, как твой Даг.

— Да, Свейн. Ты говорил так. Твоя сестра гордится тобой.

— Послушай, Северянин… После праздника жертвы я уеду в Хедебю. Вернусь к месяцу Сева. Тогда я спущу кнорры и отправлюсь далеко. Меня не будет все лето и всю осень. Если бы твоему Дагу исполнилось тринадцать лет, я пришел бы к тебе и сказал: Олав, не хочешь ли отдать Дага в мой торговый фелаг? Твой родич Горм как следует научил его, я могу сделать твоего сына кормчим, а со временем он станет лютым и сам поведет дренгов… так бы я сказал, Олав.

— Это щедрые слова, — с волнением произнес кузнец. — Я буду счастлив, если мой сын вступит в твою Дружину.

Свейн откашлялся, походил туда-обратно, дергая шеей, словно ему что-то мешало говорить.

— Но я не стану так говорить, Олав. Я скажу другие слова, а ты пойми меня. Я хочу остаться тебе родичем, и другом, и братом твоей жене. Я скажу так, Олав. Ты хотел взять сына на праздник Девяти жертв, так увези его отсюда. Если жрецы возьмут его в учебу, пусть будет так, да.

— А если я передумал? — исподлобья глянул кузнец. — Если я хочу оставить его в усадьбе?

Хильда вздрогнула. Мужчины стояли друг напротив друга, оба высокие, крепкие и злые. Ее муж: и брат скрипели зубами, когда им что-то было не по нраву.

— Твой сын побил многих мальчишек, это сыновья моих данников.

— Мальчики должны бороться, это хорошо.

— Это хорошо, Олав, да. Плохо, когда мальчики боятся выходить из дома. Плохо, когда мальчики не разбирают между игрой и настоящей дракой. Плохо, когда забывают, что есть только один херсир и один хозяин!

— Как мог мой сын избить тех, кто старше его? Дагу еще нет девяти лет.

— Тебе хорошо известно, как он дерется. Старина Горм говорит, что никто так не умеет биться на двух мечах сразу. Он дерется так, словно хочет убить. Его боятся.

— Свейн… когда моего сына избили, я не бегал к тебе за помощью. Даг лежал шесть дней, но не признался, кто его бил и как его обзывали. Что я должен теперь сказать ему? «Даг, проси прощения у тех, кто тебя топтал ногами! Даг, пусть все смеются над кланом Северян, пусть все называют нас трусами!»… Так я должен сказать, Свейн?

Свейн скрипнул зубами.

— Олав, ты знаешь, что случилось на Бобровом Острове?

— Да. Мальчики там строят военный лагерь. Они играют в готов, Свейн. Старина Горм рассказал им, как готы вышли из нашей страны и завоевали мир. Мальчики всегда хотят воевать.

— И твой Даг там верховодит.

— Возможно… И что с того?

— Олав, они не строят. Они уже построили. Как раз там, где проходит пастушья тропа между нашими владениями. И там же дорога к водопою, которую прорубил отец Халльварда Жаворонка. Мальчишки построили шалаши, натаскали дров. Они строят вал вокруг лагеря. Но они не просто строят вал. Они стали брать плату с тех, кто ходит к ручью. Прежде они шутили, они брали плату только с детей. Вчера они заставили заплатить моих треллей.

— И чем же те заплатили?

— Они отдали твоему сыну двух зайцев.

— Двух зайцев! — расхохотался Олав. — И ты явился сюда, напугал свою сестру из-за двух зайцев?! Ведь это игра!

— Позволь, я тоже скажу, — вступил в разговор Сверкер Северянин. — Свейн, ты спас мне жизнь на хольмганге. Я люблю тебя и всегда буду драться за тебя. Однако ты вызвал тогда на бой Рагнара, потому что ты опытный и сильный воин. Малыш Даг тоже спас меня. Он кинулся на взрослого врага, хотя его могли убить одним щелчком. Он спас мне жизнь, Свейн. Не надо говорить о нем дурное.

— Я расскажу вам, как было, — глухо заговорил херсир. — Мне сказали, что мальчишками в моей усадьбе верховодит Ивар. Мне некогда разбираться с детьми, не то я сам надрал бы Ивару уши. Его папаша должен мне столько, что не расплатится всю жизнь. Он пьет, как дырявая бочка, но прежде он честно служил моему отцу. Когда-то он был хорошим воином… Он пришел ко мне и сказал, что парни из усадьбы Северянина избили одного, потом другого мальчика, потом еще троих. Твой кривич вырезал для детей малую статую Отца Павших. Они построили святилище. Мои трелли проверяли силки. Они возвращались домой, но мальчики заставили их отдать двух зайцев для жертвы. Это не плохо. Но твой Даг приказал, чтобы к нему в лагерь приводили мальчишек. Он всех заставлял клясться на крови в верности. Так вышло, что Ивара больше никто не слушается. Он ходит и всем жалуется, что с ним поступили бесчестно.

— Бесчестно? — не выдержал Сверкер.

— Его отец, хоть и пьяница, но большой хитрец. Он всем говорит так: вот погодите, скоро херсиру Свейну некому будет пасти коз. Потому что все мальчишки сбегут на ферму Северянина. Еще он говорит, что Ивар хотел драться с Дагом, но твой сын не ходит теперь один. Он еще сопляк, но его охраняют, как взрослого ярла, четверо, а то и шестеро.

— Ого! — вырвалось у Сверкера. Братья восхищенно переглянулись. — Но ведь они играют!

— Да, как ярла! — продолжал Свейн. — Твой Даг сказал, что Ивар должен один прийти к нему в лагерь, тогда они будут говорить. Но Ивар не послушал. Он взял с собой четверых, всех, кого сумел собрать. Когда они пришли на Бобровый Остров, на них накинулись и избили. Один из них вырвался и побежал домой. Он позвал взрослых парней. Там был старший брат Ивара по матери, Хегг и еще двое. Им по пятнадцать лет, они валят лес вместе с мужчинами. Хегга я хочу взять весной на промысел. Когда Хегг и другие прибежали на Бобровый Остров, они увидели, что Даг уже дерется с Иваром. Даг поступил хитро. Он слабее и младше противника. Потому он предложил драться на деревянных мечах. У каждого было по два меча. Хегг хотел вступиться и разнять их, но парни из хирда твоего сына направили на них луки и копья. Хегг увидел, что это не игра. Потом Хегг увидел, что поединок судит Одноногий Горм…

— Он мне ничего не сказал! — мрачно произнес Олав.

— Оказалось, твой сын лучше дерется на мечах, — усмехнулся Свейн. — Он разбил Ивару голову, затем сломал ему палец. Они стали драться дальше, оба были в крови. Хегг стал просить, чтобы скальд остановил поединок. Но Горм сказал, что тут все честно. Горм сказал, что за оскорбления надо платить.

— Это тоже верно, — тихо вставила Хильда.

— Да, сестра, это верно, — согласился Свейн. — Но послушайте, что было дальше. Ивар сильнее, он стал одолевать Дага. Он повалил Дага на землю и стал его душить. Тогда твой сын ударил Ивара мечом сбоку в шею и проткнул ему горло.

— Деревянным мечом? — ахнул кузнец. — А что же Горм? Где они сейчас?! Почему ты сразу не сказал?!

— Сейчас они у меня в доме, и все живы, — успокоил Свейн. — Ивар мог истечь кровью, но его вовремя принесли к знахарю. Горм Одноногий тоже там. Ивару зашили в рану листья. Он уже окреп, но пока не может говорить. Его отец там, и Хегг там, и другие.

— И что ты мне предлагаешь? — насупился Олав. — Наказать Горма за то, что тот заточил им мечи? Или я должен заплатить пьяному папаше Ивара виру за его сыночка?

— Виру платить не надо, — помотал головой херсир. — Надо забрать Дага. Твой сын сидит у постели Ивара, с мечом и ножом, и ждет, когда тот очнется. И вся свора с ним. Они вооружены и ведут себя, как разбойники. Сестра и твоя старшая дочь с ними.

— О нет, спаси нас Один! — вздрогнула Хильда.

— Да, твоя дочь с ними. Поэтому я приехал. Ты меня знаешь, Северянин. Я никого не боюсь. Я вышвырну из дома любого. Но не могу бить твоих детей.

— Они отказываются уходить? — удивился Северянин. — Они жалеют раненого?

— Нет, Олав. Твой сын сказал, что не отступится, пока Ивар не признает его херсиром. Твой сын сказал, что поединок между ними не закончен.

На минуту воцарилось молчание.

— Хорошо, я еду. — Олав скинул фартук, сунул руки в ведерко с водой. — Ты был прав, Свейн. Я отвезу Дага в Упсалу к жрецам. Его надо забрать отсюда, пока не случилось беды.

Глава шестая В которой Даг узнает, как правильно поджаривать ступни и как охранять страну от врагов

— Отец берет меня на праздник. Вагн тоже едет… Да, Вагн? Аки едет, и Длинный Заяц… — Даг помолчал, набрался сил и сказал друзьям главное: — Если я не вернусь, пусть херсиром будет мой брат Сигурд. Он честный и смелый.

— Как не вернешься? Почему не вернешься? — загалдели мальчишки.

— Не знаю. Я так чую. Не вернусь.

Мальчики притихли.

Собравшись стайкой, домочадцы провожали караван. Снег падал мягкими сырыми хлопьями, выдавая скорый приход весны. Даг попрощался со всеми, как взрослый. Скупо обнял сестер, позволил матери дважды себя поцеловать. Когда Хильда потянулась к сыну в третий раз, он отвернулся и быстро кинулся к саням, чтобы никто не видел его намокших глаз.

Олав Северянин махнул рукавицей. Ворота заскрипели, мохнатые лошадки тронули с места, выдыхая клубы пара. На развилке дорог караван Северянина уже поджидал Халльвард Жаворонок со своими людьми.

Первый день пути прошел спокойно, но к вечеру разыгрался буран. Дорогу замело, лошади с трудом пробивались сквозь сугробы. Более-менее спокойный путь оставался лишь по руслу застывшей реки. Олав посовещался с мужчинами, было принято решение завернуть в гости к Сигурду Короткая Нога. В усадьбе у морского конунга Даг уже успел побывать, когда отец брал его с собой в Бирку. На сей раз се-конунг тоже был дома, но к гостям не вышел. Вместо него узкую калитку распахнули родичи. Мужчины были при оружии, закутаны в шкуры и глядели весьма хмуро. У их ног скалились злобные псы. Лишь когда Северянин назвал себя, родичи Сигурда заулыбались и отперли ворота. На широком дворе топтались оседланные кони, перед святилищем полыхали костры. Дагу сразу не понравился запах. Пахло неприятно, как будто опаливали свиную щетину, и еще чем-то, вязким, сладковато-тошным…

— Что у вас случилось? — мгновенно напрягся Олав.

— У нас гости из Хедебю.

— Датчане?

— Да. Они бежали от Харальда Синезубого. Конунга данов совсем покинул разум. Он разоряет святилища, всех заставляет креститься…

Наконец,появился сам морской конунг. Приветливо обняв гостей, тем не менее, он оставался мрачным. На походной одежде вождя запеклась кровь. Взрослые затеяли тревожный разговор, в котором Даг мало что понимал. Мальчик переводил взгляд с одного собеседника на другого, не замечая, как на голове у него образуется снежная шапка. Внезапно тишину разрезал крик.

— Это они? — непонятно спросил Халльвард Жаворонок.

— Это они, — кивнул седой конунг. — Если хотите, можете пойти со мной… Но мальчиков лучше отвести в дом.

— Отец, я тоже хочу посмотреть! — уперся Даг.

— И я хочу! И я! — заволновались Вагн, Аки и другие.

— Наши друзья поймали двух монахов, — неохотно пояснил Олав. — Их сейчас пытают, чтобы выведать их планы. Тебе это не надо.

— Но я хочу! Я уже не маленький!

— Твой сын уже не маленький, — одобрительно кивнул се-конунг, разглядывая коротенький меч Дага. — Раз ты доверяешь ему носить оружие, отчего не показать ему наших врагов? Пусть мальчики запомнят их. Если «черные головы» выдержат пытку, мы принесем их в жертву.

Они долго петляли между заснеженных домов по утоптанной тропке, пока не уперлись в отдельно стоящее здание, сложенное из толстых бревен. Но перед тем, как войти внутрь, Даг застыл. Что-то приковало его взгляд в промозглой сырости двора.

Белые олени!

Маленький Северянин почти успел позабыть, как напугал родичей во время свадьбы бога Фрейра. Прошло несколько лет, прогремело несколько таких же «свадеб», но владелица белых оленей не заезжала в усадьбу к Северянам.

— Смотрите, и вельва Пиркке здесь, — воскликнул остроглазый Сверкер. — Это ее повозка. Неужели старая колдунья тоже едет на Дизаблот?

— Так и есть, — подтвердил хозяин усадьбы. — Мы в ночлеге никому не отказываем. И лопари к нам заезжают, и карелы, и бьярнцы. А Пиркке Две Горы я давно знаю, добрая женщина.

Высокий человек отогнул полог из плотной ткани. Отвратительный запах паленой кожи ударил Дагу в ноздри. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять, чем же провоняла усадьба могучего бонда.

На дыбе корчился голый человек. Его лодыжки дергались в железных колодках. В корыте под пятками багровым пламенем полыхали угли. Рот человека был забит тряпкой. Еще один человек лежал связанный ничком на мокрых оттаявших досках. Даг сразу понял, отчего пленников обозвали «черными головами». Лежащий на полу был одет в длинное черное платье с капюшоном. В Свеаланде в такой нелепой одежде ходили только женщины.

На лавке сидели четверо. Двоих Даг узнал — приемный сын морского форинга Сигурда и с ним — друг отца, Арнвид Богатый. Зато двое других мужчин выглядели необычно. Оба темноволосые, подстриженные «под горшок», с обветренными медными лицами и короткими бородками. Оба изможденные от долгого пути, в дорогой, но потрепанной одежде. Здесь же, на крюках возле очага, сушилась их обувь.

— Это Лейв, ярл из рода самого Годфреда, — тихо представил гостей се-конунг. — С ним — главный окольничий его дружины и сестра, она сейчас отдыхает. Все трое бежали от псов Харальда Синезубого.

Очень скоро Даг убедился, что даны бежали из родового поместья отнюдь не втроем. Помещение заполнялось толпой вооруженных мужчин. Они снимали свои промокшие меховые плащи, лязгали оружием, жадно лакали брагу и горячий отвар. С опальным ярлом прибыла целая маленькая армия.

У входа в помещение стены покрывал иней, зато у противоположной стены было жарко, как в бане. Из громадного очага торчало бревно. Когда другой конец бревна превращался в головешки, слуги подталкивали березовый ствол дальше. Снопы искр вырывались из очага и улетали вверх. В крыше зала зияла широкая квадратная дыра. На закопченных стенах чадили факелы.

— Пусть снова говорит! — приказал ярл Лейв. Его голос походил на гул боевой трубы.

Изо рта голого пленника выдернули тряпку. Он тут же запричитал, заплевывая свою подпаленную бороду слюной и кровью.

— Нет, нет! Прощены будете, если уверуете! Всякий, кто верит в господа нашего… А-ааа!

Холопы дернули за веревки, дыба наклонилась, голые пятки пленника прикоснулись к углям. Речь его стала бессвязной, непонятной. Его товарищ на полу забормотал нараспев на чужом языке. Окольничий Лейва ударил лежащего ногой в живот. Тот захрипел, скорчился, но продолжал болтать.

— Это саксы, — объяснил конунг. — Таких, как они, называют монахами. С тех пор как Харальд Синезубый продался императору, монахи ползут на север, как жирные гусеницы.

— Или как стая воронов, — уточнил Лейв. — Они всюду строят свои церкви, поют на своей гадкой латыни и отбирают десятую часть дохода. Они строят крепости, в которых годами сидят без женщин. Они там стоят на коленях и наносят себе раны. Но это не беда. Этот слизняк, которому мы сейчас поджарим пятки, сжег Одина и Тора. А наших жрецов он посадил на пики!

Даг с волнением рассматривал поверженных врагов. Рядом тяжело дышали Вагн и Аки. Парням тоже было немножко страшно, особенно когда монаху начали прижигать вторую ногу. Кожа на стопах у него полопалась, волосы на ногах опалились, как у цыплят, которых готовила дома Хильда. От страшной боли монах окончательно перешел на родной язык, а затем резко обмяк. Глаза его закатились. Лейв кивнул холопам, те окатили несчастного ведром воды. Кто-то смеха ради повесил ему на шею ранее отобранный крест.

— Где спрятал золото, черная голова? — Окольничий схватил монаха за бороду. — Говори, не то глаза выжгу! Куда поплыли твои дружки?! Говори.

— Уве… руйте и бу… будете прощены… — упрямо шептал мученик. — Про… простит он вам…

— А главный над ними — епископ, — невозмутимо продолжал рассказ хозяин. — Наш друг Лейв прикончил епископа за то, что тот разорил святилище. Но епископу было мало сжечь асов. Он запретил возносить жертвы. Два года подряд в сюслах был недород, скотина падала замертво, и даже рыба не шла в сети. Люди умоляли конунга о жертве, но конунг Харальд запретил. Он сказал — у христиан есть лишь один ас, ему и молитесь. Зовут его Езус, а мать его зовут Марта. Они не принимают даров на крови и заставляют освободить из треллей всех христиан, кого захватили в честном бою… А кто принесет жертву на крови, обещал Харальд Синезубый, того я сам посажу на кол! Затем явились псы Синезубого и принялись убивать всех, кто не желал предавать веру наших отцов. А потом явилась сотня монахов. Они сели на драккары и поплыли на север, захватив с собой золото. О, у них много золота, хватит на всех! Харальд отобрал имения и добычу у многих знатных людей. Наверняка епископ приказал монахам строить храмы в нашей стране. Но этот сын жабы… — Сигурд пнул ногой лежащего монаха, — он не признается, куда уплыли его приятели. Если мы их найдем, то устроим самую большую жертву, клянусь молотом Тора!

Даг во все глаза разглядывал обнаженного слугу епископа. Тощие ребра негодяя вздымались, спутанная грива дергалась из стороны в сторону. Повинуясь кивку Сигурда, из полумрака вынырнул квадратный детина, весь в шрамах, раздетый по пояс. Одной рукой легко выхватил из очага раскаленные клещи, несильно ущипнул беднягу за голый живот. У того сразу вздулся рубец.

— Говори, куда поплыл твой приятель Бруно? — напустился Лейв на монаха. — Ну, что замышляет ваш епископ? Когда Харальд нападет на нас?!

— Ха… Харальд не нападет… — простонал монах.

— Ха-ха! Так я и поверил! — Лейв в три глотка осушил кубок с элем, остатки выплеснул в лицо собеседнику. — Давайте, поджарьте его!

Даг услышал, как позади него икнул Аки. Вагн задрожал и невольно отступил назад, за спины взрослых. Палач набрал горсть углей и высыпал монаху на голый живот. Где-то неподалеку хрюкнул Длинный Заяц, но он не испугался. Длинный вечно баловался тем, что отрывал ножки жукам и сжигал заживо птенцов.

Даг скосил глаза на старших родичей. Взрослые тоже вели себя по-разному. Кажется, отцу не слишком нравилось зрелище пыток. Зато мясник Магнус, и скальд Горм, и сосед Халльвард — все они искренне забавлялись. Многие стали давать советы, как лучше пытать, чтобы человек не умер, а успел рассказать правду.

— Вскройте ему живот и намотайте кишки на вертел!

— Нет, лучше запустить ему змею в рот! Будем смотреть, где она вылезет…

— Но тогда он ничего не расскажет. Надо вырывать пальцы по-одному!

— Эй, черная голова, где же твой добрый Белый Бог? Он ведь велел всех любить, да? Так полюби меня!

— И меня полюби! — Делая вид, что целуется, к монаху подобрался замызганный мужик, весь в лишае и прыщах. Он схватил горсть углей и высыпал бедолаге на живот. Еще сильнее запахло паленым мясом. Монах задергался, как припадочный, но путы держали крепко. Сакс вырывался так отчаянно, что полопалась кожа под веревками.

Гости покатились от смеха, когда распятого монаха попытался поцеловать другой человек из дружины ярла. Этот выглядел, как заросший лесной зверь, а железный шлем на нем сидел так, словно никогда не снимался.

— Что, не нравится? Ты же меня лю-юбишь, гы-гы-гы!

— Эй, черная голова, скажешь, где зарыл золото?

— Это ведь наше золото! Это ваш епископ отнял его у викингов! Вы отняли то, что мой отец честно завоевал силой оружия!

Слуги окончательно опустили дыбу. Теперь голый человек лежал на спине, он извивался, как дождевой червяк. Тот же самый косматый детина в шлеме, что насмешил всех звучными поцелуями, набрал в бронзовый совок целую пригоршню алых угольков и уставился на ярла, ожидая команды.

— Слушай ты, козлиная морда! — Опальный ярл в свою очередь схватил пленника за бороду. — Клянусь, я подвешу тебя в Священной роще, если ты будешь упрямиться! Даже не надейся, я не дам тебе умереть легко! Потому что ты недостоин легкой смерти. Кнорры твоего дружка Бруно трижды приставали к берегу, мне это донесли. Я спрашиваю — где они зарыли золото? Эй, погрейте ему ноги!

Палач с радостной ухмылкой придвинул жаровню. Вонь от горящей человеческой плоти стала невыносимой.

Монах охнул и снова потерял сознание.

— Давайте другого! — предложил Лейв.

— Уважаемый друг, вы неверно поджариваете пятки, — деловито встрял се-конунг Сигурд Короткая Нога. — Твой палач знает свое дело, но позволь — я ему подскажу. Если жарить так сразу и глубоко, человек теряет сознание, его трудно потом разговорить. Следует начинать с кончиков пальцев. Они острее переносят боль. Если сильно пойдет кровь, раны на пальцах легче прижечь. Кроме того, даже без пальцев человек может ходить. А без пяток тебе придется нести его…

— Ты прав, друг мой, — важно кивнул датчанин. — Эй, Трюггви, а ну, подвесь второго. Пусть попросит любви у своего бога, пусть его бог освободит, хе-хе!

Слуги кинулись исполнять приказание. В эту минуту полог откинулся, в залу ворвались клубы пара. На пороге появились две женщины. Одну Даг запомнил раньше — статная, надменная жена морского вождя Сигурда. С ней на пару пришла супруга беглого датского ярла — сухопарая, крепкая, синеглазая, в бордовом платье и плаще с куньей опушкой. Мужчины расступились, освобождая проход.

— Прошу гостей отведать баранины, — произнесла хозяйка.

— Пойдем, Северянин, и ты, Жаворонок, — обрадовался Сигурд. — У меня самого с утра живот пустой. Берите с собой скальда, хускарлов и ваших мальчишек, места хватит на всех. А слуг твоих покормят в доме моего сына…

Наконец-то Даг окунулся в настоящее тепло. В обеденной зале жуткие запахи заглушались ароматом жареной баранины. Мальчиков усадили в самом конце длинного очага, но мяса всем досталось вдоволь. Хозяин и взрослые гости шумно заспорили, ехать всем завтра вместе в Упсалу или нет. Как Дагу удалось понять, датчанин Лейв мечтал привлечь на свою сторону шведов, против своего же датского конунга.

— Я не могу есть, — заявил Аки и отвернулся. — Здесь воняет…

— Тогда я съем за двоих, — загоготал Длинный Заяц. — Даг, ты тоже не ешь?

Даже вне дома парни смотрели на него, как на херсира. А Даг смотрел в дальний угол. Там в шапке из белой кошки, увешанная странными пугающими предметами, тихо пила эль финская ведьма. Она ни с кем не поддерживала беседу, вежливо отвечала на кивки и приветствия, о чем-то переговаривалась со своей служанкой — белокожей крепкой девкой.

Даг сам не понимал, отчего ведьма так его беспокоит. Он забыл ее лицо, и старуха наверняка давно позабыла мальчика, которого встречала раз в жизни. У финской колдуньи так много дел летом, надо объехать десятки усадеб, посетить священные места и до холодов вернуться в далекий северный Финнмарк…

Так отчего же пробежал мороз по коже и кольнула метка на макушке?

— Даг, тебя тоже тошнит, как девчонку? — вывел его из раздумий Вагн. — Не будешь мясо?

— Я ем, ем! — спохватился Даг. — А почему этого Лейва называют потомком Годфреда? — спросил Даг у наставника и демонстративно громко оторвал зубами кусок грудинки.

— Разве я вам не рассказывал, кто такой был Годфред? — удивился Горм Одноногий, обгрызая вкусную косточку. — Слушайте! Этот достойный человек жил двести лет назад. Или около того. Он стал конунгом данов и дал бой саксонскому королю Карлу в Слиесторпе. Он расправился с Карлом, затем напал на союзников саксов — глупых ободритов. Они посмели сопротивляться данам, и тогда Годфред сравнял с землей их главный торговый город Рерик. Годфред приказал, чтобы в землях данников больше не было торговли. Вот такой он был умный человек и так радел о своей стране. Годфред распорядился, чтобы купцы ездили через Хедебю и платили ему дань. Затем он пришел с большой ратью, пригнал тысячи рабов и приказал строить вал. Вал начали строить вдоль реки Эйдер, от Большого Бельта до западного моря. Годфред приказал, чтобы на всем перешейке в валу проделали лишь одни ворота, для конных повозок и войска. Теперь торговые люди шли проливом Скагеррак, затем тащили корабли волоком и спускали на воду в Бельте. Так стал богатеть город Хедебю, и тут король Карл…

Спокойный рассказ Горма перебил истошный вопль. Крики пытуемых прорвались сквозь шум застолья. Им продолжали выжигать внутренности.

Даг краем глаза следил за вельвой. Он никак не мог запомнить ее лица. Что-то сморщенное, желтое, жующее в низко надвинутой шапке. Как оказалось, следил за ней Даг плохо, потому что хитрая старушка уже не сидела подле очага, а очутилась вдруг у него за спиной.

Сердце мальчика екнуло и подпрыгнуло к горлу. Впрочем, вельва ничего плохого не сделала. Поглядела рассеянно на мужчин и, подволакивая ноги, побрела к выходу. Служанка устремилась за ней с мешком, на ходу дожевывая мясо. Когда за вельвой захлопнулась дверь, Даг испытал огромное облегчение.

Словно сумел выбраться из ледяного водоворота.

— …Так вот, предок ярла Лейва был человек мудрый и осмотрительный, — вещал тем временем Горм. — Он начал строить Даневирке, а другие продолжили после него. Вначале он велел построить Главный Вал, который до сих пор прикрывает город Хедебю. Когда-нибудь вы попадете в Хедебю или поплывете морем южнее… Вы увидите, какое великое дело затеял когда-то конунг Годфред для всех датчан. Затем они стали строить Изогнутый вал, между Холлингстедом и… забыл. Эээ, что я говорил?

— Ты говорил о короле Карле, — наперебой подсказали мальчишки.

Даг рассеянно хлебал жидкую кашу.

— Ага, о Карле. Карл подослал сына для переговоров. Подлый сакс боялся нападать на данов. Они стали договариваться, Годфред и Карл. Договорились, что Годфред не станет избивать союзников саксов, а за это Карл не станет нападать на данов. Годфред согласился, но позже поступил так, как хотел. Он снарядил большое войско и опустошил Фризию. Еще он наказал вильцев, ободритов и прочих и со всех взял богатую дань, до сотни фунтов серебра. Вот таким великим вождем был Годфред.

— Но он обманул Карла? — спросил Вагн.

— Конечно, обманул! — фыркнул Горм. — А как иначе поступать с подлыми саксами, франками и прочими зажравшимися жабами?

— Наш предок Годфред строил то, что сейчас с легкостью отдает недоумок Харальд! — Ярл Лейв с горечью стукнул бараньим ребром по столешнице. — Даже Горм, его отец, так не поступал. А Синезубый готов отдать всю Ютландию, лишь бы не навлечь гнева Оттона!

Служанка принесла гостям свежую порцию жаркого. Даг ощутил внезапную сухость в горле. Мальчик незаметно выскользнул из-за стола, залпом выпил ковш воды и выглянул во двор. Как он и предполагал, белые олени исчезли. Финская вельва уехала.

— Даневирке строили двести лет, а для «черных голов» Оттона все ворота открыты, — сердито говорил окольничий, когда Даг вернулся в трапезную.

— Эй, парни, запомните! — Раскрасневшийся от бражки, датский ярл завладел вниманием младших. — Мой предок Годфред был великим вождем, потому что сперва заботился о всех данах, затем уже — о дружине и о себе…

Даг слушал и мотал на ус. Но скоро все перепились, и слушать взрослых ему надоело. Парню хотелось побыстрее увидеть загадочный Золотой Храм, о котором столько шептались в усадьбе.

— Отец, а когда мы поедем?

— Как только кончится пурга.

Даг чувствовал себя как-то странно, словно заболевал. За свою короткую пока жизнь приемный сын кузнеца серьезно болел всего лишь раз и пару раз страдал животом. Но нынешнее состояние лишь отчасти походило на последствия от поедания несвежей рыбы. Рот пересох, постоянно хотелось пить, шершавый язык с трудом ворочался в глотке. В довершение всего, стало больно водить глазами и заныла шея. Отцу Даг решил пока ничего не говорить. Разве это беда для настоящего викинга, когда слегка ноет шея?

— Отец, а мы поедем сразу к конунгу-жрецу?

— Сразу к нему нельзя. В Старой Упсале не так просто найти ночлег. Это не город, вроде Бирки… ты увидишь.

Но прежде чем Даг вошел в чудесный Золотой Храм, произошло немало странных и пугающих событий.

Глава седьмая В которой выясняется, как стать кейсаром, как верно собрать подати и как лечить живот

Даг увидел. Но прежде чем увидеть, он услышал. И почуял запах. Где-то впереди, за кронами темного леса, жгли покойников. А еще там жгли что-то сладкое и вкусное. Затем чащоба распахнулась, открылся вид на туманную долину, и сразу стали видны десятки погребальных курганов. Большая их часть давно заросла травой и понемногу рассыпалась, но в центре долины возвышались рукотворные горы, еле прикрытые свежим дерном.

— Глядите, глядите, Упсала!

— Как много народу в этом году! Только больные дома остались.

Больше всего это походило на громадную плоскую чашу, по краям заросшую дремучим лесом, а в центре — отполированную тысячами ног. Снег здесь казался серым от золы костров. Погребения проходили сразу в двух свежих курганах. Там к разверстым ямам тянулись красочные процессии со жрецами во главе. На себе несли игрушечные ладьи, увешанные коврами, заполненные серебром и прочими ценностями, вели скотину, предназначенную на убой. Еще один курган дымился, совсем недавно засыпанный. Такое Даг тоже видел впервые — чтобы навсегда уснувшему викингу оставляли разожженный огонь.

— Здесь хоронят только самых знатных конунгов и ярлов, — с легкой завистью произнес Сверкер Северянин.

— И что? Ты веришь, что отсюда проще попасть в Вальхаллу? — засмеялся старина Горм.

Дагу снова стало хуже. Спозаранку он забыл о вчерашнем недомогании, но внезапно все вернулось. Снова стало сухо во рту, разболелись живот и затылок. И опять мальчик решил ничего не говорить отцу.

Со всех сторон света в Старую Упсалу стекались караваны. Многие путешественники даже не пытались загнать сани в крошечный городок. Они разбивали шатры вдоль дорог, отправляли слуг за дровами, укрывали попонами лошадей. Но Олав Северянин велел ехать дальше. У кузнеца тут жили добрые знакомые.

— Мы свернем направо, вон к тому дому, — указал Северянин. — Там живет приемная семья нашей тетушки Ингрид.

— Храм! Даг, смотри, Золотой Храм! — закричал Вагн. Даг едва не вывернул шею.

Вначале он увидел ель. Очень большую и очень старую ель, далеко раскинувшую столетние ветви. Ее замшелый ствол служил одним из углов храма, а две нижние ветви плотно вросли в крышу. С другого угла поднималась еще одна ель, гораздо более молодая. Даг сразу вспомнил рассказы старины Горма: якобы когда-то свеи возносили жертвы под открытым небом, затем установили статуи богов под самым старым деревом и только потом — построили храм.

Золотой Храм сиял, как самая большая звезда на небе. Он не был огромным, как мальчик себе представлял, но блестел даже ярче солнца. Пожалуй, храм мог вместить не тысячу человек. Строители древности расположили главное святилище в самой нижней точке долины. Квадратное строение венчала двускатная крыша, по периметру которой торчали позолоченные фигурки младших ванов. Такие же фигурки, деревянные, покрытые затейливой резьбой, встречали путешественников вдоль высокой ограды. Ограда из плотно пригнанных столбов, крашенных в красный и синий цвета, окружала храм широким прямоугольником. Небольшие группки путников собирались, каждая у своего избранного аса, чтобы принести малую жертву. Широкие ворота, ведущие во внутренний двор храма, сейчас были закрыты. Над частоколом издалека виднелся край позолоченной крыши и толстая золотая цепь. Цепь каким-то образом крепилась по краю крыши, обнимала храм со всех сторон, обвиваясь как змея или как тяжелая гривна вокруг мужской шеи. Блики света играли на главном украшении Свеаланда. Чем ближе подъезжали Северяне, тем острее ощущал Даг волну грозной силы, исходящую от храма…

Множество зевак в праздничной одежде шаталось поблизости. Скорее всего, самые ушлые ожидали возможности вбежать первыми и занять лучшие места на церемонии. Но жрецы никому не отпирали. За оградой, между старыми погребальными курганами, начиналась Священная роща свеев. Отсюда, с дороги, Даг видел лишь мохнатые кроны сосен, голые ветви столетних дубов и трепещущие на ветру, тонкие пестрые ленты. Лишь одна протоптанная дорожка вела к роще от храма. Глубокие нетронутые сугробы со всех сторон окружали подступы к святыне.

— Дядя Олав, мы сбегаем, поглядим? — Аки, Вагн и другие мальчишки буквально приплясывали от нетерпения. — Мы только посмотрим на черепа — и назад!

— За это можно лишиться головы! — сурово одернул подростков Олав. — Никто не имеет права просто так войти туда, где даже трупы наших врагов не гниют!

— Смотрите, парни, это Хеймдаль — страж богов, — стал отвлекать мальчишек Горм, пока сани медленно прокладывали путь среди пеших. — Хеймдаль никогда не спит, всю жизнь караулит у места Биврест и держит волшебный рог… Зачем ему волшебный рог, кто мне ответит?

— Чтобы вовремя собрать ванов на битву с волком и великанами! — наперебой заговорили мальчишки.

— Верно, он протрубит, когда героев призовут на Рагнарек, последнюю битву. А вон тот, с башмаком, кто? Узнаете?

— Это Видар-башмачник, он победил волка! — подпрыгнул Даг, моментально угадав в грубой статуе своего «старого знакомого». Подпрыгнул… и едва не свалился от острой боли в животе. Но удержал крик, вытер пот со лба и кое-как задышал.

— Верно, это Видар! — Горм подождал, пока крестьянки сложат свои нехитрые подношения у ног следующей статуи и отойдут с дороги, затем стегнул лошадей. — Смотрите, это Фригг, жена Одина, она дарует женщинам красоту. Поэтому так много рябых девчонок приходят к ней. Видите, сколько ей сладостей натаскали? А вон та, в черном — это Хель, привратница нижнего царства. А это — Эйр, она лечит любые хвори, если уметь к ней правильно обратиться. Дальше, за воротами… Видите, снова старухи собрались, мешают проезжать? Эти вечно молятся Ловн.

Даг скептически оглядел статую Ловн. Богиня супружества выглядела, как толстая гусыня с одутловатым злым лицом. Даг подумал, что богиня красоты Фригг гораздо симпатичнее. Скорее всего, самому скульптору Ловн тоже была не по нраву, но храму требовался полный набор всех богинь. Младший Северянин незаметно ощупал свой живот, затылок и ребра. Вроде бы боль прошла. Или ему только показалось?

Тут же, под узкими навесами, улыбались прохожим хранительница Хлин и вестница Гна. Гна вела под узцы могучего коня Ховварпнира, на котором она объезжает усадьбы асов со свежими новостями.

Горм Одноногий продолжал перечислять богов уже после того, как караван Северян снова отдалился от ограды. Даг почувствовал, что скоро сойдет с ума, если придется запоминать не только имена, но и славные деяния всех асов, ванов и их помощников. Особенно трудным казалось запомнить имена валькирий — Гель, Рандгрид, Херфьетур, Скегуль… На этом месте Даг обычно сбивался. Валькирий набиралось изрядное число, все они подчинялись Одину, выносили лучших мертвецов с полей сражений и прислуживали им на небесных пирах. Но, несмотря на угрозу лишиться Вальхаллы, Даг никак не мог уложить в памяти имена крылатых дев. А отец и старина Горм требовали заучить их наизусть, чтобы не опозориться в беседе с младшими жрецами.

Храм и ограда остались позади. Запахло пищей и очагом. Старая Упсала жила праздником. Всюду жарили, пекли и варили — на кострах, в походных очагах и в домах жрецов. Чем дальше пробирались Северяне, тем гуще становилась толпа. Простые крестьяне пропускали бондов вперед, они неторопливо брели по обочинам дороги, собирались на площади, у наспех сколоченных столов. По случаю праздника главную площадь Упсалы устелили еловыми ветками, а на вбитых столбах растянули громадные многоцветные шатры. Гоготали гуси, верещали поросята, ржали лошади. Со всех сторон неслись приветствия, люди обнимались, жали друг другу руки. Даг удивился, как много знакомых нашлось у старины Горма.

— Здесь нас примут, — Олав указал на древний, но недавно подправленный дом.

Подгнившее основание крепилось на свежих бревнах, на крыше лежал новый дерн, за высокой оградой виднелись прокопченная баня и клети для скотины. Дом был длинный, Даг сразу оценил, что в таком жилище запросто разместилась бы вся их семья.

Северянам обрадовались. Седая высокая женщина, чем-то неуловимо похожая на тетушку Ингрид, ласково обняла Олава, мальчишкам сунула по горячей лепешке и пригласила всех обогреться. В жарко натопленной зале столовалось одновременно не меньше двадцати человек. Многие, приехавшие издалека, спали тут же, невзирая на смех и гвалт. Азартные парни играли в тавлеи, серебро звенело на столах. Женщины нарезали ломтями копченую конину. У очага изборожденный шрамами старик рассказывал про свирепых зубастых китов, способных за раз перекусить драккар. С раскрытыми ртами молодежь слушала страшные байки.

В доме Дага ждали сразу три новости. Во-первых, среди жмущихся к очагу многочисленных гостей он снова приметил финскую вельву. Оказывается, старая Пиркке пользовалась в Упсале всеобщим уважением, ее принимали даже в домах жрецов. Вскоре выяснилось, что Пиркке Две Горы тут не единственная гостья с севера. В доме ночевали еще две незнакомые вельвы.

— На сам праздник их пропустят, но не в Священную рощу, — авторитетно заявил старина Горм. — В рощу могут войти только свеи.

Еще больше удивился Даг, когда встретил своего лихого дядьку Свейна. Тот размахивал кубком с элем и громко хохотал в компании дружков. Рядом со Свейном Волчья Пасть пировали лютые с его кораблей — Ульме и Аки Большой, Аки Стрелок и другие. Хозяйка дома горделиво демонстрировала всем богатые подарки херсира Свейна.

Завидев родичей, Волчья Пасть вскочил и позвал их во двор, чтобы похвастать своей военной добычей.

В тесном срубе, под замком, уныло дожидались своей участи связанные монахи. Похожие на тех, кого недавно пытали в усадьбе морского конунга Сигурда. Но Свейну, вместе с монахами, удалось пленить двух знатных норвежцев. Связанные викинги сидели, надменно отвернувшись в угол, не желая даже удостоить взглядом своих мучителей.

— Свейн, где подобрал служек Езуса? — удивился Олав Северянин. — Сигурд Короткая Нога ловит их по всему побережью, а тебе на охоте словно Тор помогает!

— Я их не ловил, они сами забрели в сети, — рассмеялся херсир. — Ты слышал — у конунга снова разногласия с вождями гаутов! В Дальсланде, Эстеръетланде и Смоланде гауты не желают платить свеям положенную дань. Конунг просил нас сопровождать его войско.

— Неужели нас ждет большая война?

— Мы постараемся отговорить конунга от кровопролития. Нам нужна дружба с гаутами. Нам нужна дружба с островными ярлами. Но это недолго…

— Свейн, так как же ты захватил этих монахов? — вернул всех к прежнему разговору Горм.

— А, так я же говорю. Мы поплыли в Смоланд по приказу конунга. Там встретили этих глупых гусей, они разбили лагерь и собирались жить зиму. Они думали строить свою церковь. Сразу было видно, что денег у «черных голов» полно. Я обманул их. Я сказал, что приму неполное крещение, ха-ха!

— Это как, неполное? — подал голос Сверкер. — Это вроде как кланяться сразу Белому Богу и Тору?

— Ты прав, родич, — оскалил зубы Свейн. — Вначале эти гуси приняли нас за вольных викингов, которым нужна служба. Мы сделали вид, что действительно ищем покровительства и согласились говорить. Тогда они признались, что они христиане. Хотя это и так было ясно. За главного у них был Бруно, он первый дружок епископа, вот как! Этот Бруно предложил нам принять пока неполное крещение, чтобы мы показали свою добрую волю.

— Первым в холодную воду пришлось лезть мне! — гоготнул Ульме Лишний Зуб. — Как они меня окунули, так я сразу ощутил любовь к Езусу, ха-ха!

— Это точно, наш Ульме третий раз принимает их крещение! — под смех друзей приоткрыл тайну Аки Большой. — Все купцы и монахи саксов и англов жутко любят, когда наших викингов удается крестить. Тогда им не так страшно нанимать дружину и не так страшно торговать в чужой стране!

— Коротко сказать, залезли мы в воду, — перебил соратников Свейн Волчья Пасть. — Мы решили, дело нехитрое, пусть себе этот самый Бруно радуется… Тогда «черные головы» сказали так. С ярлами Смоланда им не сговориться. А им надо ставить дворы, говорить проповеди и крестить свеев. Так им приказал епископ. Для того Бруно нужен военный отряд. Они предложили по три эртога серебра каждому моему дренгу, по марке каждому моему кормчему и по две марки каждому форингу. Тогда я посовещался со своими людьми, и мы согласились на такую службу. Мы посмотрели, как монахи хранят свои богатства, и выведали, куда они собираются плыть весной. Стало ясно, что они поплывут в Бирку, где у них уже есть друзья. Наш конунг — не слишком умный человек, раз позволяет христианам селиться в Бирке.

— Зато здесь, в Старой Упсале, их трясут как следует, — рассмеялась хозяйка дома. — Конунг-жрец обложил всех христиан двойной данью, и вдобавок они привозят ему дрова.

— Разве в Упсале уже есть монахи? — встрепенулся старина Горм. — И вы их терпите?

— Это уже не монахи, их называют «крещеными», — поправила хозяйка. — Здесь таких четыре семьи. Кланяются Белому Богу, но своим работникам не мешают возносить обычные жертвы. Только детей своих заставляют петь дикие песни и целовать крест. Но это ведь их дети!

— Это очень плохо, — твердо сказал Горм. — Плохо, что вы согрели гадюку возле Священной рощи.

— Конунг-жрец обещал всех их повесить. Если будет неурожай, или они откажутся платить двойную подать, — в оправдание напомнила хозяйка.

— Вот это хорошо, — немного успокоился скальд. — С них надо брать втрое, тогда сами уйдут! А что было дальше, Свейн? Вы крестились, а потом?

— Потом мы зарезали штук восемь этих крыс, — хихикнул Аки Большой, — забрали их сундуки и прихватили с собой свежего мяска для Священной рощи, хе-хе!

— Конунг Бьерн будет очень рад, — серьезно покивала хозяйка. — И жрец скажет всем, что мясо привез Свейн Волчья Пасть, и все будут чтить тебя и твоих людей!

— А какая разница, кого резать — саксов или наших трелли? — подергал отца за рукав Даг.

— Боги будут довольны смертью своих врагов, — вместо Олава ответил Горм. Старик облизывался, как сытый кот, разглядывая стреноженных монахов. — Чем больше христианских собак распотрошим в Упсале, тем лучше будет урожай.

— А почему тогда привезли этих норвежцев? — Сверкер указал на пленных викингов. — Разве они наши враги? От них какой урожай?

— Враги? Хм… — Свейн подергал себя за бородку. — Эй, скальд, у тебя язык подвешен лучше! Растолкуй парню насчет этих крыс из Вестланда.

— Это верно, в Вестланде живут самые жирные крысы, — под смех собравшихся отозвался старина Горм. — Дело в том, что они враги всем, даже своим. Когда был жив Харальд Прекрасноволосый, они не дрались между собой. Когда он умер — стало хуже для всех. — Горм обрадовался, что завладел общим вниманием, приосанился, заговорил громче. — Слушайте, самые сытые и добродушные люди среди норвежцев живут в Эстланде. Я был там четырежды — в Раумарике, Хайдмерке и в Эстфольде. Там сильные города, я был в Каупанге и Осло. Там у каждого владельца земли — добротный дом и сытые рабы, а у каждого хвадинга — верная дружина. К северу от Эстланда лежит край, называемый Трендалег. Там суровые скалы, но есть и плодородные пашни, и поля для скота. Когда-то я гостил у ярлов в Нидаросе и Хладире, славные были денечки… Так вот, дальше к северу лежат земли, именуемые Рогаланд, Согн, Фиорды, Южный Мер и другие… Там никогда нет мира между ярлами. Там всякий свободный должен либо пристать к разбойничей дружине, либо бежать из страны. Еды у них мало, урожая вечно не хватает до весны, зато хватает тяжелых копий и драккаров. Викинги Вестланда грабят всех подряд — и свеев, и данов, и фризов, и исландцев. Они мешают финнам доставлять нам меха, они мешают своим же эстландцам возить товары с юга.

— Так и есть, — подхватил Аки Большой, запирая клеть. — Эти парни грабили всех подряд, и своих норвежцев, и наших купцов, всех.

— Потому нет ничего дурного, что парочку мы подвесим! — загоготал херсир Свейн и первый повернул к дому. — Давайте лучше выпьем! Эй, хозяйка, не нальешь нам твоей сладкой бражки?

Даг изо всех сил пытался не упустить нить разговора, но голова болела все сильнее. Вдобавок перед глазами словно повалил крупными хлопьями снег, хотя снега в помине не было. То есть перед глазами он шел, а на землю не падал. И во рту стало невыносимо кисло. Даг еле добрался до отхожего места, но там его ждало разочарование. Ничего кроме желчи он из себя извергнуть не мог.

— Съел какую-то дрянь в дороге! — постановила приемная мать тетушки Ингрид, когда полуживого Дага принесли в дом. — Отвару дам ему травяного. К утру вспучит, затем пройдет.

Даг послушно глотал горький напиток, и вроде бы стало полегче. А в дом и во двор набивались все новые люди, звучали смех и шумный говор.

— Эй, Горм, расскажи нам, кто построил Упсалу!

— Расскажу то, что слышал, — с видимым удовольствием скальд собирал вокруг себя целую толпу. — Сначала был славный дротт Ингви-Фрейр. Никто не помнит первого конунга-жреца, построившего Золотой Храм, но дротта Ингви помнят. Он сказал так — есть приношения по доброй воле, они меня не касаются. Но теперь есть и положенные приношения, и каждый год я жду их в Священной роще. Кто принесет мне добровольно то, что я назову, тому будут пожалованы угодья близко от Старой Упсалы. И тому будет дано право на погребение в священных курганах. Многие тогда стали упрямиться и не хотели ничего платить. Ингви-Фрейр не стал затевать междоусобицу, у него еще не было достаточно войска. Он тогда сделал так. Свои дворы и поместья, угодья лесные и полевые, все имущество своей семьи назвал Упсальской собственностью. Он сказал так — это теперь не мое, а собственность двора. Против такого шага никто не мог сказать, и главные враги Ингви примолкли. Так появились в нашей стране первые дворы конунга, а еще их называют коронные дворы, хотя наш конунг не носит корону, как кейсары других земель.

— И после этого Упсала стала святым городом? — спросил кто-то.

— Не сразу! — мотнул головой Горм. — Много крови пролилось, много достойных мужей сложили головы в борьбе за Упсальские дворы. Было так, что кейсара в Упсале выбирали все свеи, было так, что выкрикивали имя у камня Мора. Случалось и так, что приходил враг и отнимал святыню себе. Затем в знатной семье родился будущий правитель по имени Браут-Анунд, он славился умом и силой предвидения. Он первый придумал, как укрепить коронные дворы, чтобы добавить имущества себе и будущим конунгам Свеаланда. Он приказал своим данникам строить дворы в каждом хераде и сразу объявлял их собственностью Упсалы. Тех же малых конунгов, кто не желал признавать главную власть, стали преследовать одного за другим и убивать. Их поместья отбирали и называли собственностью Упсалы…

Даг вполуха слушал учителя, а сам следил за финской вельвой. Старуха одновременно притягивала и пугала мальчика. Она не делала ничего такого страшного, что молва приписывает колдуньям. Всего лишь тихо посапывала у очага в компании двоих своих таких же дряхлых подруг. Те грели молоко, размягчали в молоке хлебные корки и кивали длинными сморщенными носами, точно злобные птицы. Вельва словно нарочно отвернулась от общего разговора, но даже ее согнутая спина, казалось, видит и слышит все.

— Ты бывал в Финнмарке, Горм? — подмигивали друг другу бонды. — Правда ли, что там, куда ни пусти стрелу — подстрелишь знатного зверя?

— Это точно, — заважничал скальд. — Это большая страна далеко на севере. Со всех сторон от нее лежит море и громадные фьорды, в которых легко потеряются и сотни кораблей. Внутри же дремучие леса и много прозрачных озер. На юге от Финнмарка лежит Норвегия, на востоке лежит край, называемый Наумудаль, за ним живут квены, затем карелы и другие люди. А через всю лесную страну финнов проходят горы, и в горах стоят сейды…

— Что за сейды, Горм?

Одноногий молча указал в угол, где ворковали финские колдуньи, и сделал предостерегающий жест.

— Их сейды — это такие камни, в которых живут духи. Все лопари поклоняются им, а колдуны жгут для духов костры. Их духи такие сильные, что вельвы приезжают к нам и… тссс!

В этот самый момент Пиркке поднялась, чтобы подлить себе похлебки из общей чашки. Она сделала вид, что удивлена внезапным появлением Северян. Сквозь гвалт, царивший в помещении, обычный человек не смог бы услышать Горма и его приятелей, но мужчины на всякий случай притихли. Ведь каждый из бондов хорошо знал силу и способности вельв. Каждый был рад, когда колдуньи заезжали в гости и сулили добрые перемены.

Даг в очередной раз убедился, какой трепет и уважение вызывает у всех финская ведьма. Пиркке сдержанно приветствовала свеев, никому не подала руки, но каждому заглянула в глаза, включая холопов.

— Она смотрит, нет ли среди нас людей, замысливших худое, — шепнул Дагу отец. — Вельва легко найдет и заколдует всякого, кто задумает напасть на нас. Тебе очень повезло, сынок, что такая сильная колдунья хотела взять тебя…

— Хотела забрать меня? — переспросил Даг. — Зачем я ей нужен? Разве она ест людей?

— Людей она не ест, — улыбнулся отец. — Но говорят, вельвы съедают память.

Глава восьмая В которой кровь течет по рунам, конунг снимает оружие и взлетают серебряные вороны

— Отец, мы зайдем внутрь?

— Не шуми. Только вместе со всеми.

Золотая цепь свисала с потемневших балок, она словно венцом окружала крышу храма. Крыша и стены, резные двустворчатые двери, распахнутые с трех сторон, — все сияло желтоватым светом. По стершимся ступеням пришлось идти очень медленно, впереди образовался настоящий затор. Даже в Бирке младший Северянин никогда не видел одновременно столько людей. Казалось, перед Золотым Храмом собрались все свеи одновременно. Сверху величественно нависала красавица ель.

Парень невольно затаил дыхание и следом за отцом шагнул на порог. Внутри его встретил душный аромат благовоний и почерневшие от копоти стены. В курильницах жгли хвою, какие-то редкие цветы и, кажется, сладкую смолу. Люди теснились по сторонам, сбивались в плотную массу, но не толкались и не шумели.

Изнутри храм казался гораздо вместительнее, чем снаружи. Вдоль стен тянулись ряды ярко раскрашенных столбов, утыканные блестящими гвоздями. В центре святилища на возвышении располагался каменный алтарь с громадной жертвенной чашей. Нижняя часть алтаря была скрыта рядом белокаменных скамей с очень высокими спинками. Вокруг алтаря, на две головы возвышаясь над людьми, стояли суровые изваяния асов. В центре, на богато украшенной колеснице, восседал Тор с молотом в руках. Серебро, золото, рубины и сапфиры блестели на его одеждах. В колесницу были впряжены два здоровенных козла, от копыт до кончиков рогов увитые цветными лентами. Справа от Тора, опустив седые усы, стоял одноглазый Один, на плече его сидели вороны из чистого серебра. За плечами богов висели роскошные полотнища с вышитой свастикой, восьминогими конями и рядами рун. Слева от Тора, с высоко задранной мужской гордостью, приветствовал входящих бог рожениц, новобрачных и всех влюбленных, владыка Фрейр. Половина крестьян, ожидавших своей очереди в храм, стремились именно к Фрейру, и ему несли самые богатые подношения, домашнюю птицу, дичь и плоды с огородов. Даже Хильда просила Олава непременно отдельно помолиться перед статуей Фрейра и попросить благословения для Сверкера с его молодкой Туве и для Гудрун в ее новом браке.

Отец молча указал Дагу на священное кольцо. Незамкнутое кольцо из темного золота весило не меньше пятнадцати эйриров и выглядело так, словно его отлили по руке сказочного великана.[1]

Жрец-тул застыл прямо напротив кольца, в окружении слуг и помощников. Младшие жрецы напевали, их напев разносился далеко за пределы храма. На прокопченных до черноты стенах чадили серебряные светильники. Лишь подойдя вплотную к стене, Даг убедился, что она с пола до потолка обшита золотом. Просто это золото давно никто не чистил.

Бонды протискивались бочком, и постепенно все свободное пространство храма заполнилось дышащей, взволнованной массой народа. В противоположной от общего входа стене отворилась золотая дверь. Через нее вошли трое степенных мужчин в серых одеждах.

— Кто эти трое? — улучив момент, шепотом спросил у отца Даг.

— У каждого из могучих асов есть свой жрец для подношения жертв, — так же шепотом ответил Олав. — Стой тихо, сейчас начнется…

Слуги бегом внесли связанного барана. Такого жирного барана с изумительно нежной белой шерстью Даг и представить себе не мог. Не баран, а по размерам — настоящий хряк.

Жрец поднял костлявую руку. Служители мигом подняли кольцо и надели на старческое запястье.Высокий парень в балахоне поднял кропило. Другой замахнулся кривым ножом.

— Прими наш дар, могучий Тор!..

— Прими нашу долю…

— Защити тех, кто верен тебе за морями…

Баран взвизгнул и задергался. Кровь хлынула в чашу. Прислужник стегнул кропилом. Взметнулся черный фонтан, капли крови осели на позолоченных усах богов, на сурово сдвинутых бровях, на пышных одеждах. По рядам бондов пронесся вздох. Многие тянули руки, поднимали лица, чтобы удостоиться капли божественной «доли». В курильницы добавили свежей травы, густой горький аромат ударил в ноздри. От запахов и заунывного пения у многих кружилась голова, а люди все прибывали. Даг и другие мальчишки изо всех сил тянули шеи, чтобы ничего не пропустить.

— Тихо, тихо, — осадил Северянин разгоряченных мальчишек. — Доли хватит на всех.

Через широкие двери ввели коня, укрытого пышной попоной. Конь упирался, всхрапывал, но и его скоро постигла участь барана. Статуи ванов приобрели зловещий вид, по складкам их деревянных и бронзовых одежд сбегали вязкие ручейки. Молодые прислужники подняли малую чашу, доверху наполненную дымящейся «долей», и понесли по рядам.

— Богатых колосьев… косяков у берега…

— Дай дождей на посевы… солнца на всходы!

— Жирной руды… полных капканов…

Обескровленного барана вынесли и немедленно отдали на разделку. Крепкие мясники с ножами уже ждали на заднем дворе возле кипящих котлов.

Постепенно среди плотно спрессованной толпы наметилось круговое движение. Новые люди все продолжали заходить в храм через боковые двери, но они уже не застывали на месте, а сразу включались в «водоворот». Тех, кто уже насладился «представлением», тихонько оттесняли наружу, в боковые двери. Там, снаружи, у ствола двухсотлетней ели собралась громадная толпа.

— Отведи болезни от наших детей…

— Пусть у каждого народятся по три сына…

— Прими нашу долю, высокий Фрейр, отец семей…

Совсем близко очутились каменные скамьи с высокими толстыми спинками, эти спинки защищали людской водоворот от алых брызг. Когда Даг вместе с отцом прошел половину круга, он разглядел священные скамьи изнутри. Внутренние поверхности спинок и сидений были испещрены рунами, капли крови собирались в горячие струйки и стекали по изгибам рун на пол.

Песня отражалась от древних стен, дробилась и осыпалась вниз дробным шепотом. Прибывшие на Дизаблот толпы затопили всю округу. Внутри безумие захлестнуло всех. Олав и Сверкер шептали, взявшись за руки, по их лицам стекал пот. Голова Длинного Зайца болталась из стороны в сторону, вместе с качающейся рогатой головой жреца-тула. Старика почти не держали ноги, он использовал двоих юношей как подпорки. Прикрыв глаза, он вытянул вперед тощую руку и указывал куда-то в восточные ворота. Желтый загнутый ноготь на его указательном пальце походил на коготь страшного ворона. Наконец ворота распахнулись.

— Конунг! Сам конунг явился на зов!

— Услышал зов! Не решился обидеть предков…

Конунг Бьерн вступил на каменную дорожку с понурой головой, без оружия, украшений и без верхней одежды. Грамы конунга, высокие, в кольчугах до колен, прокладывали хозяину путь к кольцу. Жрец-тул ждал мирского соправителя страны у алтаря. И вот — седобородый дряхлый жрец вручает не старому еще конунгу кольцо Клятвы.

И все поворачиваются к Одину.

— Клянусь именем Бога Повешенных… — первым запел жрец. — Не оставлять горестей моей земли…

— Клянусь тебе, Сеятель Бед… — подхватили служители. — Непокорных гнать до моря, а покорившимся — воздать почести…

— Клянусь умножить наше общее добро! — торжественно заговорил конунг, надев массивное украшение на запястье. Даже на его крепкой руке кольцо походило на обломок великанских кандалов.

— Клянусь перед всеми свободными Свеаланда…

Два страшных ворона — Думающий и Помнящий — поднимались над ахнувшей толпой, вместе с широкими плечами истукана. Со стороны казалось, что Один становится выше ростом. Возможно, его каким-то образом приподняли жрецы, но что происходило внизу, за спинками скамей — никто не видел. Друг Мира, Одноглазый, величественно потрясал грозным копьем Гунгнир, золотое кольцо сверкало на его левой руке.

Конунг Бьерн выкрикивал слова праздничной клятвы, повторяя их за главным предсказателем. Губы конунга шевелились, но барабан заглушал речь. Он гремел так, что вздрагивал каменный пол под ногами.

— Ты, приносящий нам победы и поражения…

— Пошли своего сына за великой жертвой…

— Пусть примут ваны наше приношение…

Плотная масса бондов снова начала круговое вращение. Видимо, стражники за спиной конунга сняли оцепление. Отец, Сверкер и другие притоптывали, сцепившись локтями, а когда конунг заканчивал очередную фразу, все дружно ударяли металлом о металл. Отбивали ритм ножами, фибулами и даже серебряными слитками.

— Глядите, Священная роща…

— Смотри, сын мой, смотри, смотри… Такое девять лет не увидишь!

— Здесь не гниют даже трупы наших врагов, — восторженно прохрипел Горм.

По ногам дохнуло холодом. Порыв ветра внес в помещение клубы снега. Громадные дубовые створки издали протяжный визг. Каждую из них откатывали по три человека. Сразу за воротами начиналась широкая, расчищенная от снега, дорога. По обеим ее обочинам угрюмыми часовыми возвышались сугробы в рост человека. Вдали дымили костры.

Молящиеся со стоном отпрянули от ворот. Те, кто не поместились в храме, упали на колени. Но Северянин упорно переставлял ноги. Упасть здесь — означало быть растоптанным.

И вдруг… колесница Тора сдвинулась с места. Оказалось, что вращение тысячеголовой массы прервали особые стражники, подчинявшиеся только конунгу-жрецу. Они растолкали молящихся, плечами и копьями образовали широкий проход и сами впряглись в колесницу. Разом натянулись серебряные цепи, бесшумно покатились смазанные колеса, спрятанные под копытами деревянных козлов, громадная статуя с молотом качнулась и поплыла к дверям.

Толпа ахнула.

— Тор едет в Священную рощу!

— Тор примет жертву Девяти!

— Хвала Дизаблоту, хвала ванам!

Бонды повалили наружу. Колесница неторопливо выкатилась через центральные двустворчатые ворота, ее тут же со всех сторон облепили сотни страждущих.

— Идем, идем, — заторопился Горм. — Парни, это бывает раз в девять лет!

Колесница двигалась медленно, рывками, но неуклонно приближалась к Священной роще. Где-то забил барабан. Ему ответил второй, третий… Стражникам помогали дренги местного ландрмана, они отодвигали людей копьями, образовав сплошную живую стену. По периметру рощи застыли всадники с копьями и луками, чтобы никто не проник на церемонию со стороны. Вокруг Золотого Храма полыхали костры, там вовсю готовилось кушанье. А впереди, в зеленом сумраке Священной рощи, дымили другие костры…

По утоптанной колее Тора завезли на опушку. Казалось, сильные козлы сами прокладывают себе путь. Тор покачивался над толпой, его молот слегка подрагивал. Младшие жрецы облачились в длинные серые балахоны, на головах у них, как и у жреца-тула, появились закрытые шлемы с рогами. Эти шлемы полностью скрывали голову. Там, где должны были находиться лица людей, скалили бронзовые зубы морды чудовищ. От этого чудилось — шествие возглавляют не жрецы, а посланцы из нижних миров.

— Дизаблот… Дизаблот… Дизаблот…

Люди выстраивались широким полукругом на опушке. Девять каменных скамей ожидали свои жертвы. Девять жрецов сквозь прорези для глаз смотрели на Тора из своих чудовищных масок. Первой жертвой стал черный петух. Ему перерезали горло и повесили на коротком верхнем сучке ближайшего ясеня. По роще пронесся ветерок, затрепетали пестрые ленты и полотнища, всколыхнулся искристый снег.

— Тебе, защитник Мидгарда, тебе, покоритель исполинов…

— Тебе, носитель молота Мьелльнира, пояса силы и железных рукавиц…

— Обереги нас от великанов!

— Обереги от властелинов тьмы!

Несколько мгновений тишины люди наслаждались блеянием черного барана. По мановению руки верховного тула слуги храма одновременно подняли кривые ножи. На лезвиях сверкнули руны. Словно даря милость своему народу, Тор раздвинул тучи. Скупой солнечный луч выбил искры из снега.

— Добрый знак…

— Рыжебородый услышал нас!

Барану связали задние ноги, веревки перекинули через крепкие ветви соседнего дуба. Барашек оставался жив еще долго, даже в подвешенном состоянии. Конунг-жрец объявил народу, что это тоже доброе знамение, Тору нравится, когда его жертвы долго путешествуют между мирами. Дагу тоже понравилось смотреть, как баран дергается в петле.

— Каждый день будут убивать по одному, — тихо напомнил старина Горм. — Девять дней будем приходить и приносить Тору девять великих жертв.

За бараном последовал крупный пес. Какой-то счастливый человек плакал, упав на колени. Горм тихо сообщил родичам, что этому бонду повезло — двух его собак отобрали для жертвы. Чем-то собаки приглянулись посланцам храма. Даг стучал зубами, но холода не ощущал. Болезнь тоже на время отступила.

Остался только он — и Дизаблот.

И девять жертв.

Глава девятая В которой выясняется, кто виноват в неурожаях, и рушатся надежды на карьеру жреца

Барабаны отбивали сложный ритм, «серые балахоны» что-то хором выкрикивали.

— Несут, несут!

— Ведут вепря! Расступитесь!

Следующими на опушку рощи притащили упирающегося кабанчика. Даг залюбовался его блестящей шкурой — наверняка заядлый охотник Сверкер не отказался бы от такой! Вепрю быстро перерезали глотку и повесили на ясене.

Когда привели козла, жрец-тул указал пальцем в толпу. Тот, на кого он указал, с благодарностью поклонился, вышел и взялся за нож:. Даг скоро понял, что зарезать жертву в такой день считается великой честью. Он стал болеть за отца и за других знакомых, чтобы повезло хоть кому-то. Однако Северянину не досталось ни козлов, ни барашков, ни оленей. Оленя убивали красивее всего и выбрали наверняка самого лучшего. Какой-то бонд в толпе похвалялся, что именно его олень удостоился такого счастья.

— Ведут их, ведут…

— Тебе, победитель Мирового Змея…

— Тебе, победитель Белого Бога, убийца проклятых христиан!

Жрец-тул шагнул к костру. От сложенных высоким шалашом поленьев валил сладковатый красный дым. В бликах багрового пламени мохнатая фигура предсказателя, с воздетыми к небу руками, казалась кошмарным призраком.

— Возьми их плоть, возьми свою долю, защитник асов!

На вязах и дубах уже болтались волк, кабан и красивый жеребец. Сосед Северян, Халльвард Жаворонок шмыгал носом в заднем ряду и не скрывал счастливых слез. Его замечательный жеребец, вороной с белым пятном во лбу, любимец всей семьи, приглянулся жрецам. Он умирал достойно, доля асов стекала правильно, и все были довольны. Подвешивать коня — дело непростое, требовалось много сильных рук. Ему связали отдельно задние и отдельно передние ноги. А голову укрепили так, чтобы ночью своей долей могли полакомиться те, кому она предназначена.

— Сам конунг Бьерн пожертвовал трех коней и двух знатных пленников, — вполголоса рассказывал кто-то позади Дага, пока велись приготовления к главной части торжества. — Говорят, он задобрил жрецов и местных бондов тремя марками золота!

— Это точно, — ответил другой голос. — Сегодня такой день, что конунгу лучше быть покладистым…

Даг с усилием повернул голову, поискал глазами Бьерна. Могущественный правитель стоял на снегу с бледным лицом, все так же раздетый и безоружный, с огромным золотым кольцом на руке. Даг мигом вспомнил истории старины Горма про то, как великие жрецы убивали правителей страны. Такое случалось в Свеаланде не раз, если конунг не выполнял своих клятв, данных кольцу, или если наступал мор. В дни Дизаблота жрец-тул мог запросто обратиться к бондам и объявить, что бескормица или болезни насланы асами в наказание за плохого правителя.

Случалось так, что правителя резали здесь же, в храме, на священной скамье, чтобы спасти народ от больших бед.

Но нынче тул ничего не сказал. Наверное, Тору понравились рабы и жирные монахи, привезенные дядей Свейном. Вначале Тору подарили пленных норвежцев. Один кричал и брыкался, взывая к вчерашним торговым напарникам. Он угрожал, что его друзья в Хладире сделают то же самое со всеми шведскими торговцами.

— Ты не торговец, — оборвали его люди в бронзовых масках. — Ты продавал своих и воевал с женщинами. Теперь пусть хозяйка подземного царства решит твою судьбу.

Один ловкий надрез — и норвежский разбойник лишился возможности говорить. Через распоротое горло он еще мог кое-как дышать, изо рта его лезла розовая пена, ноги скребли по земле, связанные руки дергались за спиной. Норвежца подняли вместе с его товарищем по несчастью и понесли обоих к выбранной толстой ветке.

— Повесьте их на том месте, где в прошлый раз висел ярл мятежного острова, — прошамкал предсказатель. — Это хорошее место. Тут всегда поет ветер, тебе будет не скучно. И отсюда хорошо видно, как мы будем веселиться в городе. Ты сможешь повеселиться вместе с нами…

Но сильный викинг ухитрился каким-то чудом высвободиться. Он растолкал плечами жрецов и, мелко перебирая связанными ногами, побежал в глубину рощи. За ним в сугробах осталась глубокая траншея. За беглецом кинулись стражники. Под одобрительный хохот его скоро притащили назад, викинг лягался и вертелся, но быстро слабел от потери крови.

— Следовало бы его отпустить, — пробурчал старина Горм. — Храбрость следует уважать…

Тут пленник извернулся и ударил палачей двумя ногами. Оба жреца оказались гораздо слабее викинга. Они отлетели в снег, точно ребятишки, получившие удар конским копытом. В рядах бондов засмеялись. Сколь бы торжественна ни была минута, свеи всегда ценили красивый бой и отвагу.

— Его надо отпустить, — гнул свое скальд.

— Он же все равно умрет? — удивился Даг.

— Зато он умрет на свободе. Он умрет в бою и попадет к валькириям!

Но, конечно же, Горма никто не послушал. Поскольку норвежец, захваченный Свейном, продолжал брыкаться, его повалили навзничь, вскрыли мечом грудь и вытащили сердце. Без такой важной части норвежец жить не смог, его наконец повесили вверх ногами, а сердце отдали в храм.

— В прежний Дизаблот достаточно было одной жертвы в день, — произнес кто-то в толпе.

— Это точно. Хватило бы одного, — согласился Халльвард Жаворонок. — Разве жрецы хотят подарить асам двоих?

— Не тебе решать! — оборвал кто-то из стариков. — Кто может заранее знать волю Тора? Вдруг он захочет получить сразу четверых?!

Привели следующую жертву. Даг узнал того, кого Волчья Пасть называл Бруно.

— Вот они! — проскрежетал жрец-тул, указывая на связанных, обессилевших саксов. — Вот они, подосланы Белым Богом, чтобы извести всех нас… Повесить их!

— Повесить проклятое семя! — гаркнули хором бонды. — Пусть асы получат щедрую долю!

— Двоих монахов мы отпустили, — посмеиваясь, рассказывал кому-то херсир Свейн. — Мы выкинули их на острове. Если их Езус защитит их, они доберутся до Шлезвига. Ха-ха!

Бруно схватили первым, распяли на каменной скамье, надрезали ему горло, но не до конца. Богам нравится, когда в праздник все делается постепенно и весело! Монах трясся, как гора свежего розового сала. Он пытался сложить руки ковшиком и что-то лепетал, обращаясь к своему Белому Богу, но тот не пришел на помощь.

— По слухам, здешние поклонники Белого Бога отдали храму всех свиней и шапку серебра в придачу, чтобы их не прирезали сегодня, — произнес кто-то сведущий в толпе.

— Все равно! Их надо всех вздернуть, — убежденно откликнулся Горм Одноногий.

— Проклятое семя, — брызгая слюной, заговорил седобородый жрец, — вы замахнулись на священную землю! Вы пришли отнять нашу веру.

— Убейте их, отдайте их долю асам! — заорали из толпы.

— Нет, их нельзя просто так убить, — поднял ладонь жрец. — Этого мы кинем в источник.

Молодые жрецы расступились. Под корнями дуба бил незамерзающий ключ. Вода скапливалась крошечным озерком, присыпанным снегом. Бруно раздели догола. Связали ноги и подтащили к парящей воде.

— Пусть исполнится воля!

— Если эта тушка не всплывет, в Свеаланде будет мирный год! — торжественно объявил тул.

Бруно столкнули в ледяную воду. Несколько мгновений он барахтался на поверхности, и Дагу стало уже казаться, что упрямый монах выберется, но источник был намного глубже, чем казался издали. Бруно выпустил кучу пузырей, словно кит, и пошел ко дну. Впрочем, спустя какое-то время труп монаха всплыл спиной вверх, его подцепили крючьями и выволокли на снег, но это уже никого не удивило. Бонды радостно загомонили, поняв, что асы благосклонно приняли жертву.

— Слава асам-заступникам, — пробормотал Олав. — Теперь точно будет мир…

Тела мертвых мужчин заняли свои места в Священной роще. Взлетали искры костров, ранний зимний вечер наползал на вечный лес, люди хранили молчание. Вот снова забили барабаны, с верховного жреца сняли праздничный рогатый шлем, а конунга закутали в шубу.

— Дизабло-от!!! — Взревели десятки глоток. — Эй, свободные люди Свеаланда! Праздник пришел! Всем девять дней праздновать! Никому не прикасаться к оружию! Никому не затевать ссор! Никому не поминать былое!

— Диза-блооот! — Тысячи рук взлетели вверх, бонды принялись обниматься прямо тут, у окровавленных сугробов.

К сладковатому дыму костров все явственнее примешивались ароматы жареного мяса и перебродившего эля. На главной площади, под шатрами всех ждало обильное угощение. Вслух это не говорилось, но все знали — принесенные в жертву животные тоже пойдут на стол, на радость уставшим путникам. Тысячи свеев со всех концов страны проделали долгий путь, чтобы как следует насладиться праздником.

Стоило Сверкеру разжать руку, как Даг кулем рухнул в снег.

— Что с ним? Эй, парень, ты жив?

— Даг, очнись, нам надо идти к жрецу! — Отец растирал сына снегом, хлопал по щекам, но ничего не помогало. Даг летал где-то очень далеко.

— Он выглядит так, будто сожрал дурной гриб, — рассудил Горм, пытаясь услышать сердце юного родича. Сердце билось, но медленно и неровно.

— Нам надо к жрецу, — беспомощно повторял Олав, пытаясь оживить обмякшее тело мальчика. — Мой сын должен учиться в храме…

Тем временем колесница Тора развернулась в обратный путь. Вспыхнули сотни факелов, заиграли флейты и кантеле. Праздничной процессии предстояло снова пройти под золотыми сводами, затем — обойти все дома в Упсале и все курганы со спящими в них героями. На это могла уйти вся ночь и завтрашний день. Возле каждого кургана предстояли песни и обильная выпивка. Чем больше слов, песен и выпивки — тем приятнее тому, кого до сих пор помнят друзья, дружинники и родичи. На третий день праздник обещал превратиться во всеобщий пир, куда уже без разбору пустят и финнов, преданных своим волшебным камням, и гаутов, и датских купцов, и даже тех, кто носит крест, — поклонников ужасного Белого Бога. Начиная с третьего дня праздника, хускарлы станут резать скот на малые жертвы своим любимым ванам земледелия. В такие дни даже бывшие враги становятся друзьями. Затем начнется праздничный тинг, и состязания на конях, и прочее веселье!

Даг так мечтал все это повидать, познакомиться со старыми боевыми товарищами Горма, а главное — попасть на беседу к самому верховному жрецу, но…

Вместо этого он бессильно валялся на спине и ловил ртом снежинки. Тул никак не мог услышать Дага, его везли на носилках, позади праздничной колесницы Тора. Перед белыми козлами богатеи швыряли на землю меха, люди попроще — рассыпали зерно. Музыканты надрывались изо всех сил. На громадных вертелах жарили сразу трех быков и поливали сверху пивом. Все громче, на всю Упсалу, раздавался женский смех и визг. Дизаблот обещал пройти радостно и принести щедрый урожай.

Дага бегом внесли в дом приемной матери Ингрид и уложили на лучшем гостевом месте.

— Не помогли твои снадобья, — упрекнул Горм хозяйку. — Давайте разденем его. Может, он замерз?

Даг хотел ответить, что ему не холодно, но не сумел разжать зубы. Его словно скрутило судорогой. Острая боль в животе утихла, зато ниже щиколоток он совсем не чувствовал ног. И это тупое одеревенение потихоньку поднималось все выше, к коленям…

— Ага, похоже на дурной гриб, — произнесла где-то рядом другая женщина. — Трюгге, живо беги за знахаркой!

— Все будет славно, все пройдет, — нашептывал Сверкер, баюкая своего любимого младшего родича. — Эх, волчонок ты наш… Чего ж ты нажрался? Вроде все вместе завтракали, да, Олав?

Северянин хмуро мерил залу широкими шагами.

— Откуда мне знать, вместе или нет? — огрызнулся он.

— Это что, я его отравила? — уперла руки в бока приемная мать Ингрид. — Ты вначале думай, Северянин, а потом — говори! Может, трясунец у него? Или грудь застудил?

— Никто тебя не обвиняет… — поморщился Олав. — Я такое уже видел раз… после дурных грибов.

Даг слышал их разговор, но участия принять не мог. Он точно знал, что ни разу не замерзал и в проруби не купался. Он вспоминал завтрак. Кушали все вместе. И вечером кушали все вместе. И за день до того…

Пиркке! Точно, Даг вспомнил и даже застонал от натуги, пытаясь протолкнуть воздух сквозь опухшее горло. Неужели коварная ведьмина служанка подсыпала ему в похлебку, когда они столовались у Сигурда Короткая Нога?

Неужели служанка вельвы?!

— Лежи, лежи тихо! — скомандовала знахарка, колдуя над ним с травами. — Парни, придержите его. А ты лежи, ничего не говори, не бойся. Сейчас кровь пустим немного, полегчает…

Но кровопускание не помогло. Как и нагретые тряпки, в которые знахарка пыталась обернуть мальчика. Онемение в ногах добралось уже до колен, голова не ворочалась, шея опухла, дыхательные пути превратились в узкую щелочку. Воздух с хрипом и клекотом пробегал по этой щелке.

— Что же делать? Он умрет?!

— Тут есть словенский знахарь, зовите его!

— Уж лучше позвать кого-то из жрецов. Они попросят ванов. В праздник ваны слышат нас.

— Зовите, кого можете! — рявкнул Олав. — У меня достаточно серебра, чтобы купить самого опытного знахаря!

Какое-то время спустя Даг ощутил прикосновение острого и холодного к запястью. Две травницы суетились рядом, затем привели старика в сером балахоне. Пустили кровь, через плотно сжатые зубы проталкивали какое-то питье, затем раздели и понесли в баню. В жарко натопленной бане Даг чуть не испустил дух. Притихшее сердце снова застучало, как молот, а опухшее горло сузилось до предела. Воздух со свистом проходил в легкие при каждом вдохе, глаза закатились, начались судороги…

— Хозяйка, ему стало хуже!

— Несите мальчика во двор…

— Горм, пошли кого-нибудь за тулом, — распорядился Северянин. — Обещай все что угодно, пусть придет!

— Никто не может ему помочь, и он не сможет! — чуть не плача напустился на брата Сверкер. — Ты ведь знаешь, Олав, кто может его спасти! Почему ты не хочешь ее найти? Она ведь еще здесь, в Упсале! И подруги ее здесь…

— Да, я не хотел ее звать, — Олав сглотнул. — Потому что… потому что она заберет моего сына.

Глава десятая В которой Пиркке Две Горы становится несговорчивой, Даг получает живую игрушку, а олени бегут быстрее коней

— Ты не можешь забрать его с собой, — упрямо повторил кузнец.

— Как хочешь, Северянин, — пожала плечами вельва. — Ведь это ты бежал за мной, а не я за тобой.

Олав скрипнул зубами. Наверняка в этот момент ему хотелось взять колдунью за горло, приподнять и как следует встряхнуть или вообще свернуть ее противную желтую шею. Несмотря на угрозу остаться совсем без урожая и падеж: коров. Но Северянин сдержался. Вокруг толпилось много людей, родичей тетушки Ингрид и всяких приблудных чужаков. Кроме того, Пиркке Две Горы сказала правду — это за ней Сверкер и Олав неслись во всю прыть. А затем еще долго уговаривали вернуться и осмотреть больного мальчика. Финка согласилась с явной неохотой. Ее уже ждали подруги на другом конце Упсалы.

Ведь по соседству с колесницей Тора благодарные матери и будущие роженицы таскали сани с Фрейром и его чудесным вепрем. Прямо посреди площади вырыли большую яму, в ней на камнях запекли мясо. Женщины громко пели, нарезали баранину, пританцовывали и били в ладоши. Мяса хватало на всех. Крестьяне привезли богатые дары со всех концов Свеаланда. Пожалуй, тут собралось в первый же день Дизаблота человек двести женщин, самых разных. В праздник потерялась разница между женами ярлов и простыми пастушками.

Олав ворвался в самый центр женского сборища, когда вельвы, местные повитухи и знахарки собрались вокруг ямы в большой круг. Они громко запели и повели хоровод. Изо всех сил изображая почтительность, Северянин с трудом вытащил вельву из круга. Пиркке отбивалась и никак не могла взять в толк, кто, зачем и куда ее тащит.

Или умело делала вид, что не понимает.

— Я знаю, что с ним, — заявила вельва, осмотрев мальчика. — Он умрет через шесть дней. Это очень опасно. В нем яд зимней змеи.

— Зимняя змея? — вытаращил глаза Сверкер. — Разве зимой водятся змеи?

— В какое же место она его укусила? — недоверчиво осведомился Горм.

— Я знаю всех змей, — тихо промолвил Сверкер. — Такой здесь не водится.

— Зимняя змея кусает не больно и не оставляет следов, — мрачно ухмыльнулась колдунья. — Ой, Сверкер Северянин, я разве сказала, что зимняя змея водится в Упсале? Разве Пиркке Две Горы так сказала? Разве Пиркке приезжала в вашу усадьбу с обманом? Отчего ты отводишь глаза, Северянин? Оттого, что ты при людях обвинил Пиркке во лжи? Тогда пропусти меня. Я собираюсь повеселиться. Мне пришлось заплатить немалую виру, чтобы попасть на ваш Дизаблот. Мне некогда.

— Прости нас, Пиркке, — через силу проговорил Олав. — Мой брат не хотел тебя обидеть. Мы тебе верим. Только… спаси моего сына.

Даг слышал их разговор словно сквозь шум прибоя. Ему хотелось крикнуть отцу, чтобы тот не верил, не поддавался, потому что коварная старуха врет…

— В Упсале много травников и жрецов, знающих хвори, — упрямо поджала губы финка.

— Они не могут помочь. Ты сказала, он умрет? Вылечи его, прошу тебя. Вылечи моего сына. Я заплачу тебе очень щедро.

— Мне не нужно твое серебро.

Северянин побледнел.

— Ты помнишь, что я тебе говорила? — Голос вельвы стал нежным, как молодая трава. — Ой, я тебе говорила когда-то, что этот мальчик не годится для вашего Золотого Храма. Я говорила тебе, что из него получится сильный колдун, но не жрец Тора. Ты привез его сюда. Ты не послушал старую Пиркке. У Пиркке глупый язык, так подумал ты. Пиркке болтает зря, она старая и потеряла ум, так подумал ты, э? Вот твой Тор и наказал тебя. Кто-то дотронулся до твоего сына. Этого достаточно, чтобы яд зимней змеи проник под кожу. Теперь его никто не спасет. Попрощайся с ним и будь мужчиной. Мальчику осталось шесть или семь дней.

— Ты можешь его спасти? — не поднимая глаз, спросил Северянин.

— Если заберу с собой. — Голос вельвы стал еще мягче. — Я положу ему под рубашку вот что…

Некрасивая рябая женщина с одутловатым лицом словно из воздуха достала корзинку. В корзинке безостановочно крутился и шипел маленький лемминг. Пиркке взяла лемминга двумя пальцами, поднесла к светильнику. Олав и другие мужчины невольно вздрогнули. У несчастного зверька не было задних лапок, поэтому он мог лишь кусаться и медленно подволакивать тельце.

— Далеко не уползет, — словно услышав мысли окружающих, хохотнула колдунья. — Я положу его мальчику на грудь. Пусть он держит зверя. Пока сердце этого лемминга бьется, мальчик не умрет.

— А потом что?

— Я отвезу его в Финнмарк. К себе, в горы. Там я его вылечу.

— Что ты хочешь за это? — Олав покосился на синюшнюю физиономию Дага. Кузнецу не верилось, что парнишка проживет семь дней.

— Не нужна плата. Я буду его учить. Через два года он вернется к тебе, Олав Северянин. Если захочет.

— Как так? Как «если захочет»?

— Он станет учеником нойды. Ты слышал, Северянин, кто такой нойда? — Вельва усмехнулась одним ртом, глаза ее оставались пустые и холодные. — Многие, очень многие мечтают стать учениками нойды. Когда нойда берет мальчика, тот обычно не хочет возвращаться домой.

Кто-то из родичей охнул, женщины в испуге зашептались. Пиркке все еще держала безногого лемминга в кулаке.

— Я слышал. Так зовется у вас черный колдун, который может говорить с мертвыми?

— Нойда Укко многое может. Для него открыты многие тайны. Если он выбирает ученика, он никогда не ошибается.

— Он отберет у Дага память? Тогда какая разница, вылечишь ты его или нет, если мой сын не захочет возвращаться домой? — набычился Олав.

— Ты потерял рассудок, Северянин, раз так дерзко говоришь с самой вельвой, — зашептала приемная мать Ингрид. — Ты должен быть счастлив и благодарен…

— Хорошо, — через силу кивнул кузнец. — Вылечи моего сына.

Пиркке торжествующе улыбнулась, склонившись над мальчиком. Только он один видел ее улыбку. Вельва положила лемминга Дагу на грудь и сверху скрестила безвольные руки мальчика. Зверек покрутился немного, потыкался влажным носом и затих. От него шло какое-то необъяснимое успокаивающее тепло. Дагу даже показалось, что облегчилось дыхание.

— Доброе знамение, — прошептала помощница вельвы. Ее звали Юкса, Даг уже успел запомнить ее имя. — Лемминг не сбежал, мальчик понравился ему.

— Теперь держи его крепко, — приказала вельва. — Ой, парни, заверните его в теплую одежду. И дайте нам в дорогу копченого мяса, побольше. А еще лосося и зайчатины.

— Мы все вам дадим, — засуетился Сверкер, делая знаки слугам. — Только поезжайте как можно быстрее! Может быть, надо отправить с вами несколько дренгов?

— Зачем? — хихикнула вельва. — Охранять нас не надо. Я никого не боюсь. Лучше зарежь пару петухов, Северянин, и подари своим асам. Пусть сделают так, чтобы на перевалах нас не встретила непогода.

— Все сделаю… — Олав проводил сына, сам уложил в сани. — Будь мужчиной, Даг. Не забывай нас. Ты вернешься. Я верю, ты вернешься.

От напряжения у Дага из глаз потекли слезы, но он так и не сумел ничего вымолвить. Только свистел сквозь опухшее горло, как ветер в дупле. Лемминг горячим комочком пригрелся на груди.

— Может, мы зря ей поверили? — кусая ус, вполголоса предположил Горм. Скальд стоял на дороге и глядел вослед уносящимся саням. — А вдруг она не вернет мальчишку?

— Горм, мальчик все равно бы умер, — успокоили верные хускарлы.

— И это верно, — согласился бывший викинг.

Белые олени бежали резво. Не успели родичи Ингрид и глазом моргнуть, как разукрашенные сани пронеслись по Упсале, миновали крайние дома и вырвались на речной простор. Следом за первыми санями, откуда ни возьмись, пристроились еще одни. И еще одни. Это две другие финские вельвы, подружки Пиркке, торопились унести ноги с праздника. Никто не заметил, что вельвы покинули Упсалу, у свеев имелась куча более важных забот. Гремели барабаны и бубны, далеко разносились писк флейт и гортанный вой волынок, искры от громадных костров освещали лесистые склоны холмов далеко вокруг.

Даг лежал под тяжелым колючим мехом, прижимая к себе лемминга. Над его лицом раскачивались и звенели бубенцы, по ветру расстилались пестрые ленты с оберегами.

Страшная вельва обернула к нему морщинистое лицо. Ее синие губы расплылись в ухмылке, а зубы торчали в разные стороны, словно обгоревшие пеньки на пепелище.

— Все, что предсказано, — всегда сбывается. Ой, не бойся, ты не умрешь. Это хорошее снадобье, оно никого не убивает. Пиркке Две Горы не хочет тебе зла. Пиркке полюбит тебя, если ты будешь послушным. Я привезу тебя к нойде, мальчик с волчьей меткой. Ты никогда не вернешься домой, ты будешь доволен…

Даг Северянин отвык плакать. Настоящий херсир никогда не плачет!

— Ой, скорее, белые спинки, — приговаривала Юкса, размахивая кнутом. — Ой, скорее, поспешайте за свежим ягелем, поспешайте домой, в край Две Горы, к родным стойбищам…

Тем временем, проводив вельву с прислугой, хозяйка дома участливо беседовала с Олавом. Бонд сидел, сгорбившись, положив на колени свои большие сильные руки, и думал, что же он расскажет жене. Одна из упсальских знахарок дождалась, пока приемная мать Ингрид освободится.

— Ты правду мне сказала? Про то, что вельва дала мальчику в дорогу безногого лемминга?

— Да, это так. Эта волшебница сказала, что лемминг будет удерживать жизнь в мальчике… Он такой волшебный, этот ее зверек.

— Ты ничего не поняла, — мотнула седыми косами знахарка. — Жаль, что вы не спросили меня. Я хоть и не могу его вылечить, но знаю, что такое безногая тварь у сердца. Это значит — мальчик тоже теперь лишен ног. Он никуда не сможет уйти.

— Храни нас Один, — ахнула пожилая хозяйка. — Надо скорее сказать Северянину. Пусть догонит!

— Их олени бегут быстрее любого коня, — устало вздохнула знахарка. — Лопари умеют заговаривать оленей. И леммингов, и прочих тварей. Вам остается просить Тора, чтобы мальчика не сожрали в пути.

Глава одиннадцатая В которой выясняется, как непросто жить без ног, как вращается «небесная петля» и как легко избавиться от волчьих зубов

Четвертый рассвет встретил Даг в санях вельвы.

Олени несли сани быстро по заснеженному зеркалу реки, навстречу горным кряжам. Юкса казалась каменной бабой, ее не тревожили ни голод, ни усталость, ни отсутствие тепла. Как истукан, она восседала на передке саней, щелкала языком, порой щелкала кнутом, но никогда не била оленей. Иногда она сдергивала рукавицу, закидывала что-то в рот, жевала, сплевывала и запевала заунывный саамский йойк. Ее дребезжащее, странно завораживающее пение походило чем-то на шум вскрывшейся реки. Еще Даг слышал в нем писк новорожденных птенцов, шелест сухих листьев, хруст трущихся на реке льдин и дробный стук градин. Если бы Северянин мог говорить, он непременно заставил бы Юксу заткнуться, ведь слушать ее часами было невыносимо.

Говорить он пока не мог, зато начал двигать руками. Или Пиркке сделала так, что руки мальчика снова обрели подвижность. Вельва склонялась над Дагом, кормила понемногу жидкой кашей, затем кормила лемминга, пригревшегося на груди. Зверька она так у Дага и не отняла. И тот, похоже, привык к запаху мальчишки, устроился уютно и большую часть пути спал. Даг разминал руки, пробовал растирать бедра, мял себя и щипал, но все безрезультатно.

Трижды делали длинные остановки на незнакомых, глухих хуторах. К Пиркке всюду относились с боязливым почитанием. Она, походя, вправила палец ребенку, освободила больную лошадь от занозы, а еще устроила гадания на вороньих костях. Про Дага всем говорила то же самое, что и в Упсале: наслал злой дух на парня зимнюю змею, спасти его можно только в далеких саамских горах. Пока Пиркке гадала, помощница вынимала Дага из саней, легко поднимала на руки и заносила в дом. Его кормили сытно, но только тем, что можно было проглотить, не жуя. Затем купали, закутывали в чистые тряпки, как маленького, и снова укладывали в теплый медвежий мех. На второе утро их догнали сани другой вельвы. Та долго болтала с Пиркке на языке лопарей, а потом отдала двух своих оленей. Теперь в упряжке Пиркке их стало четыре.

К вечеру колдунья хлебнула эля и разговорилась.

— Ты боишься меня, мальчик? Ой, не бойся меня. Верные умные олени, они несут нас в самое красивое место… да, да, самое красивое место, Две Горы. Тебе понравится там, ты полюбишь мои горы. Когда небо тихое, можно лежать на еловых лапах и смотреть вверх. И тогда… тогда «небесная петля» висит прямо над тобой… Ты научишься, ты умный мальчик. Я тебя на ноги подниму. Ты научишься слышать сразу три мира, верхний, нижний, а не только средний. Средний мир — самый шумный, но под «небесной петлей» все иначе… Ты услышишь, как из звезды Полюса растет главное дерево, на нем держатся миры. В нижнем мире живут духи Ямиэай-муо, они покровители людей и покровители тех, кто уже умер. Сильные нойды умеют говорить с нижними духами, ты тоже научишься… Ты научишься говорить с теми, кто ушел в северное сияние. Ой, когда ты научишься повелевать ими, тебе откроется ствол мирового дерева. Ствол растет из яркой полярной звезды, на нем держится верхний мир. Туда немногие попадали, там слишком ярко для человеческих глаз. Там до сих пор сияет прародитель оленей, самый быстрый, златорогий Мяндаше. Счастье тому, кто сумеет увидеть его и прикоснуться к его рогам. Я знаю, кто ты такой. Мальчик… — Вельва склонилась к беспомощному Дагу, обдав его ароматом браги и немытых волос. — Я знаю, хотя хитрец Укко мне не говорит… Ты — подменыш, ты не сын Северянина. Ой, молчи, молчи, не то откусишь язык. Скоро приедем, тогда я освобожу тебя, снова будешь бегать… Ты — подменыш, тебя подкинули подземные карлики. Они украли ребенка у твоей настоящей матери, а вместо него подсунули тебя. Эти карлики, ик!.. о, я хорошо знакома с их подлой повадкой. Мне о них рассказывала тетка, и бабушка, и леший, а лешему можно верить. А, перкеле! Лешему я ношу кашу уже много лет, он охраняет мое стойбище, он хороший. Тебя он тоже полюбит, только не пытайся убежать, хе-хе. Ой, что я говорю? Так вот они какие, карлики. Все у них наизнанку, и ходят они вверх ногами, эти хитрые куфихтар. Они богаче любого из людей среднего мира, говорят много сладких слов и много кому помогли своими советами. Но горе тебе, мальчик, если отведаешь их лакомств — навсегда затянут в свой подземный мир, навсегда… ик! Они хитрые, подменили тебя, а теперь наверняка захотят вернуть подменыша обратно, чтобы он не стал сильным нойдой. Ведь сильного нойду все боятся, даже Ямиэай-муо его слушает… Я буду учить тебя, а когда запылают костры кокко, ты пойдешь с нойдой к сейдам, к священным камням. Женщинам не дозволено говорить с духами камня…

Сгущалась тьма, полетели снежинки. Под равномерный стук копыт Пиркке лепетала все более невнятно, и, наконец, ведьма захрапела, больно придавив Дага плечом.

А Северянин глядел в спину бессонной Юксе, баюкал на груди лемминга и рассуждал сам с собой. Впервые он подумал, что, может быть, вельва права, и его действительно подкинули в море карлики. И возможно, совсем не так плохо стать нойдой, или как его там зовут. Научиться всякому колдовству, с подземными карликами подружиться и с духами. Может быть, надо не сразу убегать, когда ноги смогут ходить, а следует немножко обождать и осмотреться?

А в том, что он сбежит домой, Даг не сомневался ни минуты.

Дикого зверья Пиркке похоже, совсем не боялась. То ли от долгой неподвижности, то ли от сонного состояния всех органов чувств, Северянин первым заметил волчью стаю. Родимое пятно на макушке внезапно и болезненно запульсировало, волосы встали дыбом. Даг не мог произнести и двух слов, он мог только слышать их бег.

Волки легко мчались по тонкому насту, растянувшись клином. На речной лед они раньше времени выбегать не торопились, вполне вольготно чувствовали себя за мелким подлеском. Юкса как раз затянула очередной тоскливый йойк, а Пиркке похрапывала, привалившись к бортику саней.

Волки приближались. Даг, не оборачиваясь, явственно видел опущенную к земле, морду вожака, его седые короткие усы, припорошенные снегом. Вплотную за рослым самцом, глотая запах оленей, торопилась главная волчица. Следом мчались молодые, поджарые волчата.

— Ыы-э… — простонал Даг и попытался приподнять правую руку.

Единственный, кто его услышал, был маленький безногий лемминг. Но лемминги не умеют говорить. В эту секунду яркая луна выскочила из-за туч и осветила реку. На голубом льду запорхали тени от сосен. Юкса пела, олени пыхтели, выбрасывая из влажных ноздрей струйки пара. Волки готовились напасть с подветренной стороны и подбирались все ближе по высокому берегу. Подбирались на длину прыжка. Даг ощущал их неистовый голод, их бешеную жажду крови. Волки не были злыми, ведь лучший друг маленького Дага Калас тоже не кусал никого просто так. Волки всего лишь хотели выжить.

«Пусть нас загрызут, — подумал Даг. — Наверное, это Один прислал своих ручных волков, чтобы они загрызли Пиркке и меня. Все равно я не могу драться… Если бы я мог, я бы…»

И вдруг оказалось, что он может. Но не драться.

Выть.

На вой его сил хватило. Мальчик понятия не имел, какой звук следует издать, чтобы остановить или хотя бы задержать стаю. Но вожак, услышав тонкий слабый голос, запнулся перед прыжком. Он уже готовился вылететь на лед, нырнуть под пах оленихе, уже разевал клыкастую пасть…

Пиркке проснулась мгновенно, словно и не спала.

— Ой, Юкса, гони! — и закричала громко, по-фински.

Юкса хлестнула кнутом, рванула поводья. Сани едва не перевернулись, входя в резкий поворот, накренились на борт, и несколько мгновений Даг висел в воздухе.

Вожак волчьей стаи промахнулся. Темный мохнатый ком ударил в борт саней, разогнулся, но недостаточно быстро. Лапы волка заскользили по льду, в локте от головы Дага клацнули челюсти. Очень близко мальчик разглядел черные подушечки на лапе хищника. И длинные когти.

Олени помчались, по дуге уходя к другому берегу реки. Здесь смазанные жиром полозья почти потеряли сцепление, сани понесло боком. Дага швыряло из стороны в сторону. Все, что он мог сделать, — это вторично завыть и вцепиться в мех.

— Ой, ой! — опасливо взвизгнула Юкса, косясь на парня через плечо. Вельва быстро отвесила ей подзатыльник, полезла куда-то под ноги, быстро стала развязывать мешок. Из мешка едва ощутимо пахнуло гнилью. Даже не гнилью… Даг принюхался, но вокруг все происходило слишком быстро, чтобы хватило времени вспоминать запахи.

Из мешка пахло непонятно. Вроде бы, вяленым мясом…

— Юкса, к берегу! На снег, на снег, живо!

— А, перкеле! Чтоб вам хвостами подавиться!

Шесть, семь, восемь… восемь растянутых, хищных силуэтов заскользили над рекой. Вожак попытался исправить ошибку. Он несся почти вровень с санями, Даг чуял его запах, его растерянность и упрямство. Стоило мальчику завыть вторично, как молодые самцы в стае замедлили бег и навострили уши. Наверное, волчатам показалось, что их зовет мать, или заблудившийся, попавший в капкан сородич. Однако вожака стаи и его подругу во второй раз человеческий голос не обманул, они уверенно зажимали оленей в клещи.

— Ой, мальчик, хорошо! — Вельва добавила еще что-то, какие-то ласковые, ободряющие слова. Из мешка она вытащила слежавшийся, замерзший кусок мяса и швырнула под ноги хищникам.

Мясо пахло… смертью.

— Юкса, он их обманул! Этот парень будет нойдой, я говорила! — Пиркке Две Горы захохотала с таким звуком, точно разом заухала дюжина сов.

Молодой волк на лету поймал кусок вяленой баранины и проглотил не жуя, дважды перехватив челюстями. Его собрат, обогнав вожака, прыгнул на оленей с другой стороны. Юкса хлестнула кнутом. Волк с рычанием перевернулся в воздухе и… упал прямо в сани. Он вскочил мгновенно и вцепился Юксе в рукав. Финка заорала, откинулась назад, пытаясь стряхнуть с себя зверя.

Несколько страшных секунд оленями никто не управлял. Пиркке рванулась на помощь служанке, блеснуло тонкое лезвие. Волк выпустил рукав Юксы, распахнул пасть и потянулся к ее горлу.

Даг завыл, насколько хватило легких. Завыл по-другому, как-то иначе. Впоследствии он не смог воссоздать ту тоскливую угрожающую тональность. Волка будто ударили по морде. Он на долю секунды замедлился, повернул голову к мальчику… и получил в горло удар ножом. Мгновение — и визжащий комок улетел в хлопьях снега.

— Хорошо, славный парень, славный! — Пиркке улыбалась, разглядывая окровавленное лезвие.

И тут олени с размаха влетели в сугроб. Юкса твердо знала свое дело, но после нападения не успела перехватить поводья. С этой стороны реки ветер и влага не успели поработать, снег лежал рыхлый и вязкий. Сани не провалились глубоко, олени лишь слегка замедлились, зато волкам пришлось туго. Вожак моментально ушел в снег по горло, тут же выбрался наружу, но потерял преимущество в скорости.

Вельва швырнула стае еще два кусочка мяса. Один волк поймал кусок на лету, за второй разгорелась недолгая борьба.

Олени устали продираться сквозь глубокий снег. Луна снова спряталась за тучи, берег стал почти невидим, сани двигались рывками. Вожак стаи сделал отчаянный рывок и повис на боку оленихи. Мара затрубила, шарахнулась в сторону, едва не сбив с ног своих собратьев. Несколько секунд жизни людей висели на волоске, сани ехали лишь на одной, левой лыже, грозя перевернуть всех в снег.

Но обошлось. Пиркке швырнула волчице вкусную баранью кость с лохмотьями сухожилий. Юкса дважды огрела волка кнутом, тот изогнулся с щенячьим визгом и отлетел в снег.

Даг прекрасно знал, какой силы удар можно нанести с виду невзрачной полоской кожи. Дядя Сверкер таким кнутом ломал хребты поросятам. К сожалению, хребет волку Юкса перебить не смогла, но несколько секунд было выиграно.

— Ой, ой, держись! А, перкеле!..

— Мальчик, держись!

Олениха с рваной раной на боку заметно ослабла. Она бежала, припадая на правую ногу, второй олень запутался в постромках. Даг впитывал ноздрями острый горячий аромат страха, который, несомненно, сводил волков с ума.

И вдруг… Пиркке захохотала. И запела, закривлялась, как маленькая девчонка. Она показывала волкам язык, доставала из вонючего мешка еще кусочки мяса и разбрасывала по снегу.

— Ой, бегите ко мне! У доброй Пиркке много вкусной баранины! — приговаривала колдунья. — Ой, бегите, Пиркке всех вас накормит!

Даг не видел, но ощутил смерть стаи макушкой. Вначале очень быстро умер волчонок, проглотивший первую порцию отравленной приманки. За ним, на лету, в жутких муках, скорчились еще двое. Затем ткнулась лбом в снег мать-волчица.

Вторично вожак стаи не застал Юксу врасплох. Кнутом волку досталось наискосок по морде. Лопнули губы и кожа на носу, волк почти лишился одного глаза. Но он все еще оставался сильным противником.

Он снова прыгнул на олениху, вцепился ей в сухожилие на задней ноге и повис. Седого самца потащило следом, олени в ужасе ускорили бег, туловище волка очутилось между передком саней и бешено бьющими копытами.

Юкса кинула поводья и ударила волка вилами. Северянин не успел заметить, где служанка их прятала. Сани подскочили на камне. Седой волк упрямо не выпускал добычу.

Даг прикусил себе язык. Он сделал все, что мог, чтобы не ощущать свою беспомощность, — перевалился на живот, подтянулся на руках и посмотрел назад.

Они догоняли большими скачками, две или три тени. То скрывались за поземкой, то вырывались на искрящийся голубой простор.

В какой-то миг поджарый волк, обогнавший братьев, прыгнул. Он целил не в оленя, а в людей. Наверняка он поступил так от неопытности или от отчаяния. Пиркке выставила вперед локоть, закутанный в толстую шкуру. Челюсти молодого волка сомкнулись. Вельва вела себя как заправский охотник. Пару мгновений она терпела боль, пока волк с урчанием вгрызался в медвежью «броню», затем свободной рукой вспорола врагу брюхо.

Дагу попало по лицу колючим хвостом, когда Пиркке отшвырнула волчонка в снег. Он поднялся, из распоротого брюха на лед вывалились кишки. Мгновение спустя подскочил другой волк и стал жадно лакать кровь своего собрата…

— Хозяйка, они справа!

Больше всего на свете Даг сейчас жалел, что его лишили любимого ножа. Его восхитительный нож, отбитый в схватке с разбойниками, Юкса забрала себе.

Юкса тем временем дважды ударила матерого волка вилами. Но не сумела глубоко проткнуть на ходу. Зверь извернулся, выпустил олениху и цапнул женщину за руку. Впрочем, сильно укусить не сумел, потому что его наполовину подмяло под полозья.

Сани почти остановились, олени рвали постромки во все стороны, окончательно обезумев от страха. Раненая важенка упала, дергая измочаленной конечностью. Шкура и мясо висели на ее ноге клочьями, при свете луны блеснула белая кость…

— Стой! — закричала Пиркке и снова добавила пару фраз на родном языке. — Стой, я поговорю с ним…

К изумлению Дага, сани остановились. Олени дрожали, чуя близкого врага, и порывались бежать, но Юкса их сумела успокоить. Скосив глаза на сторону, Даг с трудом наблюдал за действиями вельвы. Пиркке с кряхтением вылезла в сугроб, в руке ее блеснул длинный заточенный нож:. Тот самый, которым она хладнокровно вскрыла предыдущего волка.

Вожак стаи был крупным зверем. Пожалуй, даже крупнее Каласа. А еще ему хватило сил практически без потерь выбраться из-под полозьев. Он не стал нападать сразу, а пошел кругом, пригнув голову и хвост к земле, точнее — к снегу.

Он изматывал человека, чуя смертоносный стальной зуб. Но отступать не хотел. Неподалеку корчилась в муках его подруга. Может быть, поэтому матерый решил принять бой. Ран в спине от вил Юксы он не замечал.

Все произошло одновременно — волк прыгнул, луна спряталась за тучи, а Даг и Юкса разом вскрикнули.

Пиркке метнулась в сторону с ловкостью ящерки, чего никак нельзя было ожидать от старухи. Волк заметил движение, он даже ухитрился изменить направление полета. Он навис над Дагом черным гибким облаком, его растопыренный силуэт сложился почти вдвое. Пытаясь ускользнуть от стали и схватить врага за горло, наземный зверь почти превратился в юркую птицу. Северянину даже стало немного жаль свободного гордого врага.

Сталь нашла его быстро, очень быстро.

Одним точным ударом колдунья пробила серому вожаку горло. Резко крутанув кистью, выдернула нож, оставив глубокую рваную рану. Седоусый рухнул прямо на Дага. Он оказался жестким и горячим. Но волк тут же вскочил и кинулся через борт саней наружу. Там закачался, упал, снова встал, неловко провалился в снег. У Северянина резко заныло в боку и позвоночнике. Возникло четкое ощущение, что ножом досталось ему самому. От метки на темечке разливался жар.

Пиркке Две Горы присела рядом с умирающим, погладила по лобастой голове. Волк клацнул зубами, но не дотянулся до ее руки. Колдунья засмеялась.

Дагу стало страшно. Ему не было так страшно, когда волчья стая настигала их на льду. Стаи больше не существовало. Четыре хищника сдохли раньше, вожак погиб от ножа, трое вдалеке терзали своего же мертвого собрата.

Почуяв человека на льду, они обернулись и зарычали, все трое. Пиркке сделала в их сторону странное движение — будто из щепотки разбрасывала соль или мелкие зерна. Волки попятились. Северянин верно почуял их настроение — звери уже наелись и не собирались нападать. Привычный страх перед человеком взял верх в их стайной натуре.

Юкса шустро обмыла рану оленихе, наложила тряпицу, полила бурой кашицей из горшочка. Разделась прямо на снегу, проверила свое плечо. Волчьи клыки распороли кожу, но мышц и сосудов не задели. Служанка шагом, под уздцы, вывела оленей на противоположный берег. Вилы она опасливо держала в свободной руке.

Пиркке что-то приказала. Юкса размотала тряпки, извлекла бережно хранимый горшочек с тлеющими углями, запалила факел. Откуда-то издалека донесся тоскливый вой. Олени встрепенулись, Дага затрясло. Еще сильнее его затрясло, когда Юкса выволокла волчьего вожака на центр реки. Рогатые скакуны фыркали и порывались бежать, но их привязали к дереву. Потом Юкса высоко держала факел, пока вельва отрезала волку уши и лапы. Даг подумал, что если бы ноги позволяли, он бежал бы отсюда без оглядки. Эти звери вовсе не были умными и покладистыми сторожами, как Калас. Они легко сожрали своего же соплеменника. А Пиркке Две Горы, вместо того чтобы удирать, напевала песню и снова глотала эль.

— Можно свернуть к Хьялти, — задумчиво промурлыкала она. — Хотя я надеялась заночевать в пустой усадьбе на горе.

— Ой, хозяйка, поедем же к Хьялти, — расцвела Юкса. — И мальчик отдохнет.

Юкса махнула рукавицей на запад, в сторону от реки. Там, чернея на общем темном фоне, вздымались горы. Даг чуял — где-то за этими горами спит подо льдом море.

— Я говорила тебе, — торжествующе подняла палец колдунья. — Из этого меченого ребенка вырастет сильный нойда! Укко был прав, давно не рождался такой сильный нойда…

— Мальчик тоже испугался… Ты испугался, красавчик? — Юкса потрепала Дага по щеке шершавой ладонью. — Ой, как смотрит сердито, ой! Хозяйка, наверное, он тоже заслужил награду?

«И вовсе я не испугался! И убери от меня свои лапы!» — хотел крикнуть Северянин, но вместо грозного окрика получился слабый хрип.

Вельва рассматривала его одним глазом, наклонив голову, как домашняя птица рассматривает незнакомого жука. В свете факела падали и падали снежинки.

— Да, — Пиркке произнесла несколько слов на языке лесных лопарей. — Да, мы все заслужили отдых. Мы заедем к Хьялти, отдохнем и посмотрим на халлинг.

Глава двенадцатая В которой Даг сравнивает Халогаланд и Свеаланд, английские лорды обижают крестьян, а монахи рисуют на церквях драконов

— Хьялти — самый могучий одальман в своем округе. — Вельва вытянула руку, обвела большой круг. — Смотри, все это в его одале. Лес до самых гор, река, маленькие фермы… И поля. Его усадьба называется «Радостный дом». Очень большие наделы. Они даже выращивают хмель.

— Не слишком-то он радостный, — сквозь зубы заметила Юкса. — Кажется, у них тут третий год неурожаи. Видать, они бедняки.

— Ты мало знаешь о Хьялти, — пренебрежительно отмахнулась вельва. — Он сам из рода Инглингов. Хотя не любит говорить об этом. А не любит говорить потому, что не хочет мести и войны с Хладирскими ярлами. Хладир отсюда далеко, но языки в Халогаланде порой бегут быстрее оленей. В Хладире тоже кое-кому известно о родстве Хьялти. А он человек разумный, он хочет жить спокойно.

Юкса покрепче схватила оленей под уздцы, нацепила лыжи и первая стала спускаться с горы. Пирке придерживала сани сзади, чтобы они не перевернулись. Они заехали в настоящую горную страну. Слева и справа зияли ущелья, покрытые снегом. То, что можно было назвать дорогой, превратилось в две едва различимые колеи. Снег кое-как отражал свет луны. От этого казалось, что подступает рассвет.

— Ой, Юкса. Я расскажу тебе о Хьялти Хромом, и тебе, мальчик, расскажу. Чтобы вы не думали, будто Пиркке гостит у злых или очень бедных людей. Эту усадьбу, «Радостный дом», построил над обрывом еще дед прадеда Хьялти. Никто уже не помнит, сколько тогда было земли и кто был конунгом на «северном пути». Может, и конунгов тогда не было… Так вот, дальний прадед Хьялти поставил двор там, где ходят купеческие корабли. Он был умный человек и стал брать плату с финнов, и свеев, и бьярнцев. Со всех, кто вез треску, или моржовые канаты, или пух из Финнмарка на юг. Это потом, много позже, люди стали называть эту дорогу «финским путем». Потому что по суше никто не мог провезти товары. Видите, какие горы?.. Зато по морю все торговые кнорры плыли этим путем. Торговцы платили пошлину, а прапрадед Хьялти богател. К нему прибилось много людей. И стали его называть «дарящим кольца», как называют только знатных ярлов. Его люди собирали дань — меха и шкуры, и китовый жир. И кожу, и ус, все собирали. Так длилось много лет, уже после смерти первого Хьялти. Его похоронили во-он там, видите? Там их семейные курганы…

Даг взглянул в указанном направлении. Под снегом действительно угадывались очертания невысоких насыпей. Кладбище рода Хьялти занимало большой участок, расчищенный от камней и леса. Но гораздо больше, чем курганы, Дага напугали и удивили… каменные кресты.

— Кресты, — словно читая его мысли, сказала Пиркке. — Английские монахи добрались и сюда. На них вырезаны морские змеи. Там есть и древние герои, и много чего… Смотри, вон ваш Один сражается с драконом! Хьялти говорил мне, почему резчики так делают. Это чтобы никого не злить. Ни Белого Бога англичан, ни великих ванов, ага… А вот и Хьялти!

В полумраке заскрипели высокие ворота, заметались факелы.

— Вот так радость! Добрый знак, фрю Пиркке пожаловала! — Навстречу гостям выступил высокий длинноволосый человек в кирте до колен и горностаевой безрукавке. На левый кулак он намотал поводок и еле удерживал громадного лохматого пса. — Ха-ха, да, славных собак я купил в Свердборге, верно? Не бойтесь, фрю Юкса, он не тронет.

Даг удостоверился, что Хьялти — норвежец, только когда услышал его язык. Хьялти говорил понятно, но вставлял чужие слова. Почему-то юного Северянина неприятно удивило пройденное расстояние. Пока он жил дома, с отцом и матерью, норвежцы казались далеким, недоступным племенем. Впрочем, одевались они похоже и хозяйство вели похожим образом.

Только женщины у хромого Хьялти оказались рослые, беловолосые, как на подбор. Издалека они очень походили на мужчин, таких же рослых и широкоплечих, и носили такие же войлочные шляпы, похожие на шляпки грибов.

— Вы давно не заезжали к нам, — упрекнул Хьялти вельву. — Мы ждали вас прошлой осенью.

— Мне сказали, у вас был сильный голод?

— Этой осенью, хвала Ньяду, наловили достаточно трески. — Хьялти указал куда-то вбок, и Даг внезапно увидел море.

Хьялти продолжал рассказывать о треске, о павших коровах, о болезнях, поразивших птицу, а Даг смотрел туда, где белой громадой парил океан.

Усадьба «Радостный дом» была выстроена на огромной высоте, над самым гребнем фиорда. Отсюда, прямо из двора, открывался удивительный вид на обрывы, на длинные черные полыньи со стаями птиц, на дымки рыбацких деревень. Внизу по темной воде скользила ладья китобойщиков. В том месте, откуда недавно отошла лодка, берег был усеян огромными китовыми ребрами. Наверняка вниз с обрыва вела тропинка. Но Дагу ее отсюда не было видно. Мальчик немедленно подумал, что место крайне удачно для побега…

И снова вельва легко прочитала его мысли.

— Это не просто больной ребенок. — Она ласково потрепала Дага по голове. — Это сын сильного нойды. Его кто-то заколдовал, чтобы мальчик не мог ходить и говорить. Я везу его в страну саамов, только там его можно вылечить от колдовства. Этот мальчик не может говорить, но он спас нас от волков. Он заговорил с волками на их языке. И они испугались! Я прошу тебя, Хьялти, сделай так, чтобы с мальчиком все время кто-то находился.

— Я все сделаю, как вы просите, фрю Пиркке!

Женщины заохали. Мужчины поочередно стали подходить и разглядывать макушку героя. Самое обидное, что Даг не мог их даже оттолкнуть!

— Какой черный! А волосы — как волны!

— Красивый мальчик, только дикий. Отчего он молчит?

— Сколько ему лет, фрю Пиркке? Неужели еще нет двенадцати?

Беседа продолжилась в доме.

— Ой, Хьялти, скажи своим, пусть отнесут ребенка в баню.

— Мы так рады вам, фрю Пиркке, — поклонилась одна из белых великанш. — Вы сказали, что у моей сестры родится дочь, и она родила девочку. Еще вы сказали, где найдутся наши коровы, и коровы нашлись.

— Это не трудно, — отмахнулась вельва и поглубже напялила свою кошачью шапку. — Лучше принесите мне горячих потрохов. Вы не забыли, что мне нужны свежие сердца?

Хьялти живо отправил работника за угощением, другого послал топить баню, девушкам приказал готовить гостям постели.

— Что с этим мальчиком? Какие у него злые глаза…

— Тяжелая хворь, — не сморгнув глазом, снова завела песню Пиркке. — Это не просто мой ученик, это подкидыш из мира карликов. Он будущий сильный нойда. Он только что уберег нас от гибели.

Дальнейших восхвалений в свой адрес Даг не слышал. Его унесли в баню, а оттуда — обратно, в постель. Как и дома, постелью служила толстая шкура, брошенная на лавку прямо в общей комнате. Но в усадьбе Хьялти проживало много людей, и они не ложились спать одновременно, как в доме Олава Северянина. Часть людей занималась выделкой шкур. Часть, при скудном свете ламп, плела канаты. Моржовые шкуры резали на тонкие длинные полосы, растягивали на колках. Особый человек периодически подходил, проверял натяг, подкручивал колки. Другие люди собирали высохшие полоски в пучок, плели, перехватывая грубую кожу такими же грубыми рукавицами. Канат получался неуклюжий, еще сырой, но очень крепкий. Его снова растягивали, затем наматывали на отполированную болванку и так оставляли надолго. По соседству день и ночь стучали молотки, мастеровые ставили заклепки на конскую сбрую. Воняло сушеной рыбой, кожами и скотиной.

— Какой радостный день для всех нас! — пробасил высокий красивый мужчина.

Он вошел в дом, низко склонившись, чтобы не удариться головой. На незнакомце были плащ, отделанный куницей, и высокие лосиные сапоги. Правую руку он держал под плащом на перевязи. — Гей, парни, неужели к нам вельва приехала? Три года не заезжала, надо устроить праздник! Наверное, в Упсале тоже веселье?

— Это мой племянник Торарин, — представил Хьялти. — Он лечится здесь после викинга. Проклятые оркнейцы достали его мечом!

— Мы как раз из Упсалы, там большое жертвоприношение, — сообщила вельва. — Скажу честно, Хьялти, мы завернули к тебе, потому что на нас напали волки.

Хозяин усадьбы присвистнул, когда разглядел охотничьи трофеи. Дага кто-то снова взял на руки, чтобы покормить. Понесли в другой дом, как маленького.

— Я только вчера приплыл из Скирингссала, — поделился по пути Хьялти. — Там была большая торговля, саамы навезли много пуха. Еще мы с братом продали две лодки, нам столько не нужно.

Даг смотрел во все глаза. На заднем дворе стояли навесы, под ними прятались от снегопада сотни, если не тысячи моржовых и тюленьих шкур. За навесами колотили молотками резчики, они вытесывали из белого известняка очередной кладбищенский крест. С одной стороны креста выстукивали изображение Белого Бога Езуса, с другой — богиню Хель верхом на рогатом коне.

Куриных потрохов для ведьмы принесли, но, как видно, здешние люди не занимались всерьез ни птицей, ни скотиной, ни земледелием. Серые валуны, от которых когда-то с трудом очистили двор, грудами валялись тут же. Здесь не гуляли по снежку козы и овечки, как в родном хозяйстве Северянина. Зато вокруг главной усадьбы вразброс стояло много маленьких домиков, на козлах зимовали недостроенные лодки, а под навесами сохли рыбацкие сети. Отовсюду к небу поднимались дымки коптилен. Домики нищих землевладельцев теснились на краю обрыва. Они льнули к ограде богатого одальмана, как цыплята к наседке.

— Как там дела, в Каупанге? — подхватила разговор Пиркке. — Говорят, сильный неурожай? Многие погибли?

— Был голод. Даже выгоняли из домов стариков, — поморщился Хьялти. — Наверняка во всем виноват их конунг. Он только и занят набегами, вместо того чтобы помогать своим людям. Собрал в дружину нидингов, которых изгоняли всюду. И ушел в набег на Бьярму.

— Их конунг не желает подчиняться Харальду Серая Шкура?

— Делает вид, что признает его господином. Но всегда готов воткнуть нож: в глотку.

— Хе-хе, вот как… А твой брат?

— Мой брат жив. В Каупанге новое бедствие, потому и пришлось продать лодки. Вода спала.

— То есть как? — открыла рот колдунья. — На лето спала?

— Нет. Не вернулась совсем. Люди говорят — не будет теперь доброй торговли в Каупанге. И сами торговцы переселятся в Бирку или еще южнее. Мой брат жил там много лет. И много друзей. Теперь вода ушла, лодкам не подойти к берегу.

— Но море не может высохнуть, — растерялась вельва.

— Раньше зимы были теплые, вода не замерзала, — вздохнул хозяин. — Мой дальний родич Эйнар умер, когда ему исполнилось почти восемьдесят лет! Так он рассказывал, что во времена детства его деда теплая вода не уходила из фиордов. И проливы не замерзали, и летом некоторые хозяева дважды засевали делянки. А теперь всюду холод, разве не так, фрю Пиркке?! Чем мы разозлили богов?

— Холод, холод, — покивала вельва. — Оттого и бегут ваши братья на дальние острова, в Исландию и еще дальше. Все ищут тепла… Только финны никуда не бегут.

Из соседнего помещения вышла молодая женщина с длинной русой косой и с ребенком на руках.

— Фрю Пиркке, вы приехали очень вовремя, — произнесла она и порозовела. — Завтра начнется праздник. Если вы задержитесь, мы все будем счастливы.

— Праздник во славу Фрейра? — хитро глянула старуха. — Так я и знала. Вы, норвежцы, больше всего любите своего бесстыдника Фрейра!

Женщины заулыбались.

— Ничего удивительного, что мальчик отпугнул волков, — авторитетно заявил Торарин. — Ведь у него метка ульфхеднера. А таких людей очень немного.

— Не обижайтесь, плохие времена, даже просо не взошло, — виновато развела руками жена Хьялти. — У нас скромное угощение…

— Это хорошо, — успокоила Пиркке. — Нам не надо ничего особенного. Главное — что вы нам рады. Расскажи мне, Хьялти, как идут ваши дела?

— Железо продается лучше всего, — начал загибать пальцы хозяин. — Тальк тоже хорошо продали, и соль, и пух, и канаты… Но я слышал, что в Хедебю стали чеканить монету. Торарин плавал в Хедебю. Он не смог купить хорошего раба и за триста динариев! Неужели теперь нельзя принимать в оплату обычное серебро на вес?

— Я мало смыслю в деньгах, — улыбнулась Пиркке. — Думаю, боги не отвернутся от такого рачительного хозяина, как ты.

— Если Каупанг разорится, мне негде будет продавать то, что я беру у саамов, — понурился Хьялти. — Бирка слишком далека от меня. А Готланд — еще дальше. Мой брат говорит, что в Готланде богатая ярмарка. Он оттуда привез жену, и она сразу родила ему двоих, ха-ха…

— Двоих? Это доброе знамение, — вставила Юкса.

Пиркке строго взглянула на служанку, и та прикусила язык.

— Доброе знамение? — уныло переспросил Хьялти. — Ты знаешь, фрю Юкса, что делали с детьми в Каупанге, когда ушла вода? Сначала никто не верил, что будет голод, но потом вернулись рыбаки с пустыми лодками. И охотники вернулись ни с чем. А в Каупанге не держат скотину и не умеют сеять зерно. Там просто негде сеять. Там одни камни! Было так, фрю Юкса. Новорожденных близнецов принесли моему брату, чтобы он решил, кому жить, а кого бросить в яму. А к тому времени уже четверых детей положили в открытую могилу. И никто не подобрал их! Потому что нечем стало кормить! — Хьялти разошелся, брызгал слюной, видно, Юкса задела его за живое. — А у моего брата родились девочка и мальчик. Девочка родилась крепкая и здоровая. А мальчик — маленький и хилый. Но по закону надо было одного ребенка назвать «обреченным на могилу». Надо было выкинуть девочку. Все равно еды не хватало пережить зиму. Мой брат соблюдает заветы, он приказал отнести девочку в лес и подарить медведю. А мальчика окропили. Ему дали имя. А потом пришел английский монах и предложил полить новорожденного святой водой. У их Белого Бога есть такая особая вода. И мой брат согласился, слышишь, фрю Юкса?!

— Она хорошо слышит, не кричи! — урезонила мужчину Пиркке.

Ребенок на руках молодой хозяйки проснулся и стал искать грудь. За перегородкой, прямо внутри дома, Даг вдруг заметил корову. Мальчик удивился — отец даже в лютые зимы не запускал скотину в дом. Здесь же корова никому не мешала.

— Сын моего брата все равно умер, — поделился Хьялти. — Мы здесь ничего не знали. Он остался без детей. А потом у его жены распухли ноги, выпали зубы, и она тоже умерла. Вот так.

Даг слушал, забыв про чашку с вареной салакой. Эти люди, норвежцы, жили совсем не так, как свеи в отцовской усадьбе. У них не хватало земли, они до сих пор корчевали деревья, выворачивали из почвы камни, чтобы было где сеять. У них новорожденных детей кидали в открытые могилы, если видели, что до урожая не хватит на всех еды. У них почти не имелось ухоженных полей, как в Упплянде или Сконе, зато вокруг теснились холодные снежные горы!

— Посланец Белого Бога крестил твоего племянника? — оттопырила губу Пиркке. — И вы позволяете им прикасаться к детям?

— Конунг позволил им даже построить деревянный дом для молитв, — скривился Хьялти. — Вон, смотрите, там, внизу, на берегу!

Хозяин распахнул дверь. Даг со своего места разглядел лишь крохотное деревянное строение с башенкой и крестом на башне.

— Ага, это называется церковь, — подтвердил Торарин. — Там все стены расписаны очень красиво. Про Вальсунга и гномов, про приключения Локи. И про других богов. Их священник разрешает на стенах вырезать наших богов.

— Зачем им дома для молитв? — поразилась Юкса.

— Зачем они вообще здесь? — уточнила Пиркке.

— Не забудь, кто правит фиордами, — ощерился Хьялти. — Харальд Серая Шкура запугал всех. А кого не смог запугать, тех он убил. Как убил Хакона Доброго, а тот был прямым потомком Прекрасноволосого. Серая Шкура два года в походах, он возносит жертвы всем богам, каких помнит. Наверняка эти английские псы наобещали ему что-то, раз он позволяет им строить церкви. Они там собираются и поют, и бьют в свой колокол, а потом падают на колени перед своим Белым Богом. Их Белый Бог — наверняка нидинг, он висит на дыбе.

— Я слышала об этом, — перебила Пиркке. — Это не дыба, это крест. Такой же, как стоят среди «корабельных оград» твоих предков.

— А что такое «колокол»? — оживилась Юкса.

— Это мои родичи, фрю Пирке. — Хьялти снова скривился, точно от зубной боли. — Я не могу за всеми уследить. Знаешь, сколько людей приходит ко мне, чтобы поселиться рядом? Они говорят, что они моя родня. Но среди них есть и эти… христиане. Мне теперь убить их?! Пусть они ставят свои кресты, лишь бы исправно платили. А колокол, фрю Юкса… это такая шапка из железа, внутри нее висит железный язык. Христиане трясут язык, он бьет о шапку, и звон слышно за полдня пути. Такие уж они глупые, дети Езуса. Им непременно надо греметь, хотя бы два раза в день.

— Тогда я поняла, — важно кивнула Юкса. — В Бирке тоже звонили в этот… колокол. Потом был неурожай, и ярл велел всех монахов повесить. Больше не звонят.

— Это твой младший брат? — указывая за дверь, перевела разговор вельва.

Слуги как раз отпирали ворота. Раскидывая снег, во двор неторопливо входили тяжело нагруженные лошади. Лошадей вели вооруженные люди на коротких лыжах. Лохматые псы ворчали на новых гостей.

— О, мой младший брат — герой! — расцвел Хьялти. — Он приехал, я так рад! Правда, он брат мне только по отцу, но это неважно. Мой отец не выделил ему одаль. Тогда мой брат осел в Тенсберге, он там успешно торговал и был уважаемым человеком. Иди сюда, мой славный Бедвар!

Братья обнялись и расцеловались. Вместе с Бедваром во дворе очутилось еще человек восемь — его данники и дренги с тяжелой поклажей. Бедвар Дагу понравился. Он был молодым еще человеком, лет двадцати семи, таким же высоченным и белобрысым, как его родич. Но Бедвар гораздо чаще улыбался, шутил и подмигивал девушкам.

— Откуда ты сейчас? — спросил Хьялти.

— Из Тенсберга.

— Ого! Куда поплывешь? Или поскачешь по земле?

— Вначале вдоволь попляшу с тобой халлинг, — засмеялся Бедвар.

— Это точно. — Хьялти привлек брата к себе, они в шутку стукнулись лбами. — Мы с тобой попляшем и принесем жертвы щедрому Фрейру, а затем…

— А затем я отправлюсь в Англию, — скромно улыбнулся Бедвар.

— Куда?! Снова в Англию? — растерялся хозяин. Другие родичи тоже заахали, сгрудились плотнее, всем хотелось послушать удивительный рассказ.

Даг с грустью вспомнил, как собиралась дружная семья Олава Северянина. Как далеко и как давно все это было…

— Я плыву в Англию, — выпятил грудь Бедвар. — У меня там много друзей среди датчан в Ноттингемшире. Мы затеваем одно важное торговое дело…

— Как ты назвал? — Хозяин с трудом шевелил губами, пытаясь повторить невероятное сочетание букв. — Как можно жить в усадьбе с таким названием?!

— Ноттингемшир — это не усадьба, а графство. Весь этот громадный остров разделен между графьями. Там, где датчане собирают свою виру, они поделили графства на корабельные округа. Там же по округам проводят тинги и трясут мечами…

— Ты хочешь сказать, в Денло жизнь идет так же, как здесь? — недоверчиво переспросил какой-то старик. — Выходит, мы тоже можем поплыть в эту самую Англию, и там будет все, как дома? Там можно говорить на нашем языке, приносить жертвы и пить медовуху? И монахи в черных тряпках не заставят меня петь их латинские висы?

Все засмеялись, а Бедвар сказал:

— Монахи тебя петь не заставят. В Англии есть свой король, но он правит только той частью страны, где датчане не собирают дангельд.

— А где лучше жить? — быстро спросила жена Хьялти. — Это правда, что в тех краях масло сочится из каждого стебля?

— Масла я там не видел, — признался путешественник. — Но норвежцы тоже не живут под властью их короля. Там много обмана и нечестных судов. Вот, скажем, собирает английский король свой тинг, в каком-то графстве. Там свое право голоса имеют только бонды. А те, кто без земли, — тех вообще с тинга изгоняют…

— Вот так тинг! — ахнула толпа. — Ведь еще Отец Павших завещал, чтобы судили все свободные!

— Я о том и говорю. — Бедвар активно занялся вареной треской. — Нечестно там судят. Вот, к примеру, убьют кого-то из ленников короля. Или, к примеру, убьют слугу какого-то лорда…

— А кто такой «лорд»? — встрял тот же любопытный старик.

— Лорд… это вроде ярла. Только не всегда у него есть своя флотилия и морская дружина, — объяснил за Бедвара Торарин.

— Ага, так вот. Если лорд — родственник самого короля или имеет высокое звание при дворе, то убийце придется платить выкуп втрое больше. А в округах, где правят датские бонды, — там все честно, выкуп берут как положено. За хускарла — одна плата, за грамма — другая, за бонда — третья. И землю у хусманов бедных никто там не отбирает. Король английский и его лорды — жадные до земли, им в радость всех разорить. А в датских округах крестьян называют сокменами. Они только платят лорду за защиту границ, да за суд, и все.

— А ты, Торарин? Тоже поплывешь в Англию? — затаили дыхание родственники.

— Нет, я — на остров Мэн. Вот только рука заживет. — Торарин небрежно показал всем забинтованную руку. — Поплыву туда, где осел наш дальний родич.

— Доберешься до Трендалага — передавай Ульме привет, — заулыбался хозяин усадьбы.

— А много норвежцев живет на этом самом острове? — осведомилась Пиркке.

— Много, и становится все больше, — поведал Торарин. — Скоро будет больше, чем в Исландии. Масло там тоже с травы не капает, но жизнь привольнее, и еды гораздо больше. Там конечно тоже… ходят эти слуги епископа. Зато там можно выгодно жениться, один мой друг женился, вот так.

— А живут там наши привычно? — снова проснулся любопытный старичок. — Или норвежцев заставляют отращивать волосы? Я слыхал, в тех краях мужчины заплетают косы, как женщины, тьфу ты! А как же они защищаются от набегов?

— Никто волос не заплетает! — отмел страшные подозрения Торарин. — Там живут усадьбами, только собираются по четыре ближних хозяина и называют себя «третью». А два десятка «третей» собираются в «корабельный округ». Каждый округ снаряжает по кораблю и выставляет ополченцев по числу дворов. Потому у них все время есть свой флот, и нападений они не боятся.

— А кто же правит ими?

— Они — смелые люди, — погрустнел Торарин. — Не то что здесь. Там раз в полгода собирается общий тинг. Все поднимают оружие, и хозяева, и слуги, и мастеровые, и лейдунг. Они вместе выбирают ярла и могут его прогнать! Когда они голосуют оружием, все киты в страхе уплывают от берега!

Даг изо всех сил боролся со сном, но сон победил. Проваливаясь в ласковую темноту, мальчик видел себя во главе флотилии драккаров. Грозные корабли плыли на запад, туда, на свободные острова, где люди говорят то, что думают, и никто не может их обидеть…

Глава тринадцатая В которой Даг учится давать советы, женщины проводят стыдное гадание, а Пиркке успевает их остановить

Здешний праздник подношений Фрейру совсем не походил на буйное гулянье в Старой Упсале. Скорее всего, Хьялти покривил душой и устроил вечеринку исключительно ради приезда Пиркке. Возможно также, старшему хозяину в округе хотелось хоть чем-то подбодрить людей в период бескормицы.

В усадьбу явилось человек сорок гостей, все с ближайших хуторов, включая стариков и грудных детей. Хьялти, хоть и слыл радушным хозяином, никого кормить даром не собирался. Охотники несли тощих зайцев и птицу, рыбаки — мелочь, которую сумели поймать подо льдом, женщины — бобы, репу и другие коренья, а также орехи, сушеные грибы и замороженную ягоду. Пшеничной муки в усадьбе почти не осталось, зато венцом праздника должен был стать запеченный лосенок.

Лосенка поймали чудом. Хьялти объяснил гостям, что в бескормицу лоси ушли далеко на восток, потому волки так и лютуют вокруг поселений. А худосочный лосенок сломал ногу, упал и отстал от стада. Охотникам чудом удалось опередить хищников.

— Если весной к берегам не вернется сельдь, придется жрать россомах, — невесело заключил хозяин. — Хорошо, что попадается салака и всякая костлявая рыбешка.

— Хмель закончился, варим последнее пиво, — повинилась хозяйка. — Вы на нас зла не держите, фрю Пиркке.

— Я буду просить лесовика, чтобы он послал вам много дичи, — очень серьезно произнесла вельва. — Скажите мальчишкам, пусть поймают мне птиц.

— Морские птицы годятся? — почтительно спросили норвежцы.

— Любые птицы. Вечером я отнесу их повелителю.

Из самого большого дома вынесли все, даже разобрали перегородки, отделявшие кухню и коровье стойло. Когда коров повели мимо, Дагу расхотелось есть. Несчастные тощие животные, казалось, состояли из одних ребер, рогов и копыт. Однако праздник никто отменять не собирался. Полы чисто вымыли, кое-где застелили свежие доски. Подогнали их плотно, чтобы создать удобство танцорам. По стенам развесили плошки с жиром, так много, что стало казаться — выглянуло весеннее солнце.

Но до весеннего солнца было еще очень далеко. Дага вынесли из дома, на ветер. С вершины обрыва он смотрел вниз. Таких потрясающих гор дома не было! На умопомрачительной глубине крохотные человечки ломали лед, направляли свои суденышки к центру фиорда, в надежде поймать хоть немного рыбы. Тощие псы крутились подле обглоданного китового скелета. На другой стороне пропасти христиане колотили по железу в своей загадочной церкви. Ослабший к утру буран снова затянул тоскливую песню.

Наконец, вкусно запахло жареным мясом. Дага забрали в тепло, уложили возле почетной скамьи, так чтобы будущий нойда мог хорошенько все разглядеть. Непривычно яркий свет резал глаза. По центру залы, в очаге, пылал целый березовый ствол с обрубленными сучьями. Рядом со статуей Фрейра нашлось место и веселому Бальдру, и Хранительнице очага, и еще двоим, незнакомым Дагу, асам.

Первый рог хозяин поднял за гостей. Это было не совсем правильно, все это поняли, и Даг — в том числе. Первый тост полагалось поднять за богов, или за конунга, или за что-нибудь еще в таком духе. Но Хьялти давал понять, что здорово обижен немилостью высших сил, а Харальда Серая Шкура он воспевать не собирается!

В ответном слове Пиркке пожелала всем скорейшего возвращения рыбы, дичи и весны. Хозяйка усадьбы не соврала — пива хватило далеко не всем, зато браги наварили вдоволь. Здешняя брага имела противный вкус и запах, Даг от нее сразу отказался.

— Варят всякую дрянь, — икнула Юкса. — Зерна нет, корней сладких нет, вот и варят из лесной гнили.

Гости жадно набросились на еду. По древнему обычаю, лосятину запекли на камнях, в специально вырытой яме. Получилось очень вкусно, хотя готовилось долго и неудобно. Челюсти гостей молотили лихорадочно, жирные руки рвали мясо на куски, тощие дети клянчили добавку. Пиркке в парадном одеянии, в шести рядах бус, в змеиных и мышиных черепах, восседала на гостевом кресле. Хозяин усадьбы расположился напротив.

Дагу почти насильно влили в рот спиртного. А потом вельва куда-то делась, и Дага окружили женщины. Все те же, беловолосые, белокожие красавицы, настоящие валькирии, каждой из которых мальчик едва доставал до подмышки. Они что-то делали возле лавки, где лежал закутанный Северянин, как раз в противоположном углу от ясеневой статуи Фрейра. Женщины приволокли обтесанную плоскую колоду, украсили ее сушеными травами, незнакомыми Дагу, цветами и лентами. Получилось «гнездо». В центре положили что-то похожее на половинку огромного птичьего яйца. Зажгли больше ламп, и оказалось, что это не яйцо, а гладко зашлифованная деревянная посудина овальной формы. Белый цвет дерева, словно долго пролежавшего в соленой воде, сбил Северянина с толка. Протяжными волнами понеслись молодые голоса.

Даг вдруг обратил внимание, что все мужчины покинули дом. Неизвестно, случайно так получилось или нарочно, но только в зале очутились одни женщины. Правда, совсем молоденьких девчонок тут не было, зато приковыляли полуживые старухи. На Дага пару раз покосились, но трогать его не стали. Мальчик решил, что, скорее всего, побаивались гнева Пиркке.

Старушки выстроились полукругом возле колоды с «гнездом», молодые запели громче, поджигая друг у друга неуклюжие кривобокие свечи.

Нет, это восхваление явно не относилось к Фрейру! Дагу вдруг стало не по себе. Тени метались по закоптелому потолку, огни свечей включились в хоровод.

В круг вступила женщина в нижней белой рубахе, босая, с распущенными волосами. Голые руки она держала так, словно баюкала ребенка, а ногами переступала то назад, то вперед, как застоявшаяся лошадь. Даг не сразу понял, что у танцовщицы в руках. Женщины издали одновременный вздох, вытянули вперед руки…

Беловолосая великанша баюкала конский член. Вначале Дагу подумалось, что это ловко вырезанная из дерева или глины поделка, но скоро женщины добавили света, и стало очевидно, что член настоящий. По крайней мере — настоящая кожа. Наверняка жеребца зарезали совсем недавно, потому что кожа даже не успела засохнуть. Женщины ухитрились сохранить все детали, изнутри набили конский член чем-то твердым, отчего он стал таким, как бывает перед самой случкой.

Две старушки подняли деревянную посудину и почтительно уложили туда своего героя. Песня не прекращалась. Танцующая женщина стала взмахивать волосами, дергать спиной и всхрапывать, очевидно, изображая кобылицу. Другие выстроились за ней в ряд и стали повторять непристойные движения. Постепенно наметился своего рода хоровод. Впереди с куском конской плоти выступали две беззубые пожилые тетки. Они подняли овальную посудину над головой и несли ее, точно показывая кому-то в вышине. Молодые женщины припустили следом, подвывая в такт словам и раскачивая бедрами. Процессия посетила Фрейра. Возле стоп божества женщины рассыпали зерно. Поочередно они падали ниц, чем-то мазали Фрейру ноги, шептали слова молитв. Следом за Фрейром настала очередь его супруги и других асов.

Мужчины так и не вернулись. Даг уже догадался, что Хьялти нарочно приказал мужчинам не входить в дом, пока не завершится странная часть ритуала.

— Укажи нам завтрашнее семя…

— Укажи, кто из нас принесет в мир героя…

— Укажи, кто разделит ложе и славу…

Гадание! Женщины гадали на стыдной конской плоти, вращая посудину на ровном полу. Закругленное со всех сторон днище позволяло деревянной чашке долго вертеться, а внутри, вместе с ней — вращался жуткий черный орган. Девушки и женщины попадали на колени, пели теперь только старухи, а молодые терпеливо ждали. Кто-то за спинами непрерывно причитал, требуя у неведомого бога все новых откровений. В центр выдвинули совсем молоденькую девушку с некрасивым прыщавым личиком. Упав на колени, она раскачивалась из стороны в сторону…

— Укажи, когда ждать Йорунн семени героя!

— Вот наши мужчины. Вот они… — Одна старушка быстро раскидала вокруг святыни кусочки разноцветного горного кварца. — Вот они — Орм Дырявая Сеть, и Рауд Песчаник, и Магнус, и Хрут Смельчак… и другие. Все здесь. Укажи нам…

Дагу заслонили обзор. Видимо, стыдное гадание закончилось для прыщавой Йорунн удачей, поскольку девушки довольно захихикали и стали давать подруге непристойные советы.

И вдруг… все стихло.

Женщины из рода Хромого Хьялти смотрели на Дата Северянина. Они расступились, ни слова не говоря, обогнули его лавку с двух сторон. Деревянная миска с конским «хвостом» начала новое вращение, но на сей раз не в центре залы, а в непосредственной близости от Дага. Мальчик приподнялся на руках, натянул на себя повыше покрывало, недоумевая, что же от него хотят.

— Вот он какой, — прошамкала бабулька с ввалившейся челюстью. — Не зря вельва привезла его к нам…

— Неужели это он?

— Он еще ребенок, но скоро вырастет.Говорю я вам, это один из рода Вальсунгов! Он смуглокожий и руки… глядите, какие большие руки!

— Так и есть. Все, как предсказано. Придет безногий с великой силой в чреслах…

Даг запутался. Он очень хотел крикнуть, что его с кем-то спутали, но похоже, его не стали бы и слушать.

— Укажи нам, родящий…

— Укажи, дарующий дыхание…

Конский обрубок вертелся все медленнее. Внезапно Северянин заметил, что пожилые женщины отодвинулись в сторону, а его окружают одни только молодые девушки. Далеко не все были красивы и выглядели здоровыми, скорее наоборот. Но все как одна завороженно наблюдали за вращением гадательной миски.

Даг заволновался. Он даже не мог вскрикнуть и позвать на помощь, горло едва пропускало воздух. А девушки собрались в тесный круг и расходиться не собирались. Сам того не желая, Северянин густо покраснел. Хорошо, что в полумраке никто не мог разглядеть его лица. Парень представил, что произойдет, если безумные девки потребуют от него «ночной работы», как от взрослого мужчины. С девчонками он только дрался и изредка играл, но никогда не целовался, даже с сестрами. На примере домашних животных, он в общих чертах представлял, как следует обращаться с женщиной. Когда старшие мальчишки хвалились победами на любовном фронте, Даг молча пыхтел. Он мог только завидовать Вагну, который дважды хватал девчонку за грудь. Еще круче выглядел в глазах друзей кровник Руд, которому большая девчонка позволила потрогать себя там… а потом Руд подсматривал, как она баловалась со своим парнем. И девчонка знала, что Руд подсматривает, эта деталь особенно заводила всех будущих героев в усадьбе Олава Северянина.

Одним словом, Даг жутко перепугался, когда конский фаллос указал на редкозубую пупырчатую девицу с широкими плечами и ладонями. Но тут… отскочила палка, удерживавшая дверь вместо засова, и в клубах пара возникла сердитая Пиркке Две Горы. За спиной вельвы переминался с ноги на ногу смущенный хозяин.

— Ой, прекратите, не то всех обращу в жаб! — прошипела вельва и для острастки потрясла костяными амулетами.

Получилось довольно грозно, даже Хьялти отшатнулся. Незадачливых гадальщиц как ветром сдуло. Последней, обиженно шмыгая носом, уходила «суженая» Дага.

— Хьялти, опять твои бабы за свое? — укорила вельва. — Ты меня нарочно увел, чтобы я им не мешала?

— Каждую луну они… а мне-то какое дело? Мужикам до этого дела нет, — стал оправдываться Хромой Хьялти. — Пусть себе гадают, так у нас девки всегда…

— Пусть гадают, — малость успокоилась Пиркке. — Только не на моего мальчика. Хьялти, еще увижу, что вокруг него кружат, — ослеплю! Хорошо, давай, зови своих!

К вельве немедленно выстроилась целая очередь просителей. Вначале Даг слушал болтовню колдуньи скептически, затем поймал себя на том, что во многом с ней соглашается.

Худая кривоногая женщина пришла узнать, вернется ли из дальнего похода ее сын.

— Дай мне его шапку, — потребовала Пиркке.

Когда шапку принесли, вельва ненадолго приложила ее к груди, ощупала пальцами и твердо заявила:

— Твой сын вернется, но не скоро. Может быть, ты не доживешь до его возвращения. Я думаю, он в плену.

Следующим колдунье поклонился пожилой человек в вытертой заячьей безрукавке.

— Скажи, фрю Пиркке, надо ли нам корчевать лес за грядой? Там под корнями — много камней. Удастся ли мне там получить урожай?

Пиркке Две Горы не стала просить шапку, вместо этого надолго задумалась. Даг пристально разглядывал просителя и невольно задумался вместе со старухой. Неизвестно, как рассуждала вельва, но Северянин внезапно откуда-то получил ответ — нельзя сеять за грядой. Откуда взялось такое внезапное понимание? Этого Даг не знал. Но, глядя в потухшие, сонные от внезапного обжорства глаза крестьянина, мальчик воочию увидел каменистый склон, усеянный острыми обломками породы, корни сосен, торчащие из твердой земли, прогалины от весенних ручьев, которые неминуемо будут размывать хлипкий плодородный слой. Странно, что сам земледелец этого не замечал. Или у него не оставалось иного выхода, кроме как рубить лес?

— Лучше вяжи сети и лови рыбу, — серьезно посоветовала Пиркке. — Не будет тебе пользы от этого поля.

Затем пришла женщина с синюшным, орущим младенцем на руках. Следом с обиженным видом приковыляла местная знахарка. Даг следил за вельвой. По его мнению, ребенка следовало вынуть из тряпок и потрогать. Пиркке так и сделала. У Дага вдруг жутко зачесалась ладонь и привычно кольнуло в темечке. Вельва, словно что-то почуяла, бросила на Северянина моментальный косой взгляд.

— Ой, мальчик, мы с тобой вместе слушаем повелителя, да?

Даг просипел в ответ ругательство. Проклятая старуха угадала его мысли! Благодаря ее близости с парнем начали твориться настоящие чудеса. Стоило старухе взять ребенка пятерней за спинку, как Дага пробил пот. Он явственно разглядел, где прячется хворь. Болезнь, словно мерзкое синее пятно, расползалось внутри легких ребенка. Малыш хрипел, внутри его крошечной трахеи булькала мокрота.

— Ничего не помогает, — поделилась бедой знахарка. — И в бане пропарила, и в бересту заматывала, и салом терла. В этой семье, фрю Пиркке, все дети рождаются немощные…

— Неправда это, — осадила знахарку бедная мать. — Это ты только и умеешь, что берестой оборачивать, да головой трясти!

— Ой, тихо, тихо, — осадила спорщиц Пиркке. — В баню его нельзя. Чуешь — горит? И сало твое не поможет. Его болезнь глубоко спрятана. Но спасти его можно. Надо вот что…

Даг слушал, как колдунья излагает свои методики лечения, и невольно проникался к ней все большим уважением. Пиркке посоветовала найти и остричь пастушьих собак, тех, которым привычно спать на снегу. И из этой шерсти связать покрывало, в которое завернуть дитя. А если пастушью породу с длинной шерстью не найти — то лучше не тратить сил. Даг вспомнил, что так делали женщины на ферме Северянина, тоже по наущенью вельвы, и дети их выздоравливали. А Пиркке говорила дальше — вещи дивные и страшные для испуганной притихшей матери. Мол, следует раскаленного ребенка раздеть и положить на тряпку, на морозе, и держать так, пока не остынет. Вот тут-то спешно завернуть в нагретую собачью шерсть, и поить, поить, поить крепким медом…

— Все сделаю, как скажете, фрю Пиркке, — пятясь назад, пообещала женщина.

— Глупая она, — поделилась вельва с Дагом, как с равным. — Погубит ребенка.

— Ой, ну и пусть, нам дела нет, — отозвалась захмелевшая Юкса.

— Нам дело есть, — озлилась на помощницу колдунья. — Нам до всего дело есть, ты, пьяная дочь жабы!..

Даг уже решил, что сейчас старуха замахнется на служанку палкой, но ссоре не суждено было состояться. Вечерний воздух прорезал оглушительный писк. Это краснощекий мужик раздул бока волынки, подав сигнал к танцам.

Глава четырнадцатая В которой Пиркке читает руны в танце, Даг целует живое сердце, а повелитель Куу шутит

— Смотри, здесь танцуют настоящий халлинг, не то что в Бирке — Юкса толкнула Дага в бок. — Ой, ты хоть слышал, что такое настоящий халлинг? Это танец рун. Когда-то руны не умели записывать. Но танцевать умели всегда.

Глядя на танцоров, юный Северянин забыл про вкусную салаку, про непослушные ноги и даже забыл о побеге. Потому что дома так не развлекались. В усадьбе Северянина на праздник середины лета, Мидзоммар, могли сплясать старый-престарый танец, который назывался по-разному, но всегда отражал этапы возделывания пашни. Парни и девушки брались за руки крест-накрест и принимались утаптывать землю. Утаптывали сложно, после трех шагов следовали подскок и разворот в другую сторону. Старшие родичи колотили при этом в ладоши и пели вису про будущий славный урожай.

У норвежца Хьялти собирались танцевать одни молодые мужчины. Они выстроились полукругом, прочие гости вскочили, чтобы не пропустить зрелища. Первая пара выступила вперед. Парни скинули одежду, остались в одних штанах, будто собирались бороться. Откуда-то появился человек с кожаным мешком, утыканным палками. Человек раздул щеки, и его кожаный мешок завыл на три голоса, точно стая оголодавших волчат. Даг мигом вспомнил — эта штуковина называлась волынкой, и старина Горм уже показывал такую в Упсале.

Следом за волынкой вступили бубен и барабан. И почти одновременно танцоры сорвались с места. Поначалу казалось, словно волынка и ударные живут каждый своей жизнью, но постепенно проступил сложный музыкальный рисунок. Он повторялся, как узор из многих сотен узелков, вытканный ткачихами по грубой шерсти. Полуголые парни медленно расходились, словно полусонные, каждый делал что-то свое. Один вздымал руки вверх, другой лениво притоптывал, обернувшись к зрителям.

— Это халлинг, — сказала Юкса. — Красиво. Красивые парни.

Даг изобразил равнодушие. Парни как парни. Для себя Северянин пока не решил, стоит причислить Юксу к личным врагам, или в его бедах виновата только вельва.

— Это танец рун. — Юкса жадно хлебнула бражки. — Верно, хозяйка? Ведь прежде ты умела читать танцы рун?

— Прежде халлинг умели верно танцевать. — Ведьма тряхнула костяными амулетами. — Прежде норвежцы следовали германским рунам, которые завещал их отец Один. Эти руны были понятные, надо было только встать на скале, когда парни танцевали внизу. Теперь все не так, они забыли смысл…

Дагу показалось, что Пиркке порядочно набралась. Но хитрая старуха только прикидывалась нетрезвой, чтобы радушные хозяева и назойливые гости оставили ее в покое. Парни в круге тем временем ускорились. Произошло это незаметно. Секунду назад они еще дремотно передвигали ноги и вдруг — взвились в воздух под одобрительные крики зрителей.

Один завертелся, как собака, кусающая блох в собственном хвосте. Второй стал высоко подпрыгивать, с каждым разом — все выше, и успевал в прыжке еще повернуться вокруг собственной оси.

— Ой, это руна воинов перед битвой, — сонно заметила Пиркке. — Когда-то эта руна называлась…

Но названия руны Даг так и не расслышал. Потому что к волынке присоединились флейта, еще какая-то дудка и большой барабан. Неважно, как называлась руна, но от халлинга действительно стала исходить ярость. Танцоры вели себя так, словно с бешеной скоростью меняли в руках разные виды оружия, словно угрожали построившимся напротив вражеским полчищам. Вот в руке длинное копье, а вот уже — секира, и снова прыжок, и кружение на спине, прямо на полу, с невидимым луком в руках…

Вторая пара танцоров вступила в круг следом за первой. Первые двое уже вспотели, мышцы на их спинах бугрились, многочисленные шрамы и зажившие ссадины казались живыми ящерками. Первый танцор из новой пары пошел вприсядку, высоко выбрасывая впереди себя ноги. Каждый шаг парня все больше превращался в прыжок, а руками он делал движения, в точности как машет крыльями взлетающий над водой гусь или лебедь.

Во второй паре выступил младший брат Хьялти. Дагу сразу же понравилось, как Бедвар владеет телом. Мальчику немедленно захотелось научиться точно так же, но тут он вспомнил о своей беспомощности и едва не зарыдал с досады. Бедвар с напарникам подпрыгивали, соединившись спинами. Они как-то ловко сцепились локтями, поочередно поднимали друг друга над полом, обрушивались назад, раскачивались, точно двухголовый змей. Доски пола стонали от ударов каблуков.

— Они говорят, что они братья и погибнут, защищая друг друга. — Пиркке наклонилась к сидящему слева от нее одальману. — Хорошо, Хьялти. Я не ожидала, что вы помните ваши руны.

— Вы не прочли, что говорят другие, — горделиво расправил плечи Хьялти. — Те двое танцуют руну ножа, а мой брат говорит о дальнем походе.

— Ой, верно, — мурлыкнула Пиркке. — Тайные знаки, тайные тропы, тайные знания… хорошо!

Достигнув громового грохота, музыка внезапно оборвалась. В центре залы воткнули два шеста, каждый — высотой не меньше четырех локтей. Под поощрительные вопли родичей Бедвар опустился на корточки и пошел вприсядку. Но изображал он не взлетающего гуся, а что-то другое, неуловимо знакомое Дагу. Мальчик усиленно пытался понять, что же рассказывает своим танцем брат хозяина, но загадка так и не разрешилась.

Под шестом Бедвар резко подпрыгнул, не вставая с корточек. Точным ударом он сбил ногой шапку, подвешенную на верхушке шеста. Северянин мысленно ахнул, норвежцы взвыли от радости и принялись колотить — кто по дереву, кто по железу.

— Гей, Хакон, теперь ты!

— Еще шесты! Выше шесты!

Напарник Бедвара проделал то же самое, но он не приседал, а скакал до того непрерывно, буквально порхал над головами собравшихся. Носком сапога он отшвырнул свою шапку в гогочущую толпу, приземлился на руки, пробежался немножко на руках и одним кувырком через голову снова встал на ноги.

— Славно, Хакон!

— Да, халлинг удался!

— Теперь они говорят о борьбе за сердце красавицы! — перекрикивая гвалт, поделился хозяин.

Следующая пара танцоров с самого начала взяла высокий темп. Даг был совершенно заворожен этими прыжками, разворотами, кошачьими приземлениями и заунывной, но одновременно неистовой музыкой. Хотелось самому схватить в каждую руку по мечу и пуститься в пляс. Или кинуться в схватку на любого врага!

После того как все танцоры посшибали шапки, гости немного угомонились и затянули протяжную песню. Пиркке воспользовалась минутой затишья. Даг еще больше ее зауважал, когда убедился, что вельва не забыла своего обещания.

— Хьялти, вы принесли мне птиц?

— Мальчишкам удалось поймать одну ворону и только двух чаек, — повинился одальман. — Если этого мало, я прикажу…

— Этого вполне достаточно, — отозвалась вельва. — Юкса, возьми мальчика с собой. Пусть он учится… Хьялти, дай нам четыре хороших факела. Вы ждите за двести шагов. И проследи, чтобы никто не ходил за нами. Это опасно. Если кто-то пойдет, повелитель нашлет беду.

Юкса завернула Дага в мех, легко взвалила на плечо и понесла следом за колдуньей. Мороз щипал щеки, снег искрился и хрустел под ногами. Пиркке уверенно брела по узкой тропе, с двух сторон лежали сугробы в рост человека. Наконец фермы и постройки остались позади, лес расступился. Здесь хозяйничали ветра, они сдули снег с камней. Острые валуны торчали, как выбитые великанские зубы. Слева соленым черным зевом дышал океан. Пиркке потянула носом, как охотничий пес.

— Там. — Она снова указала в сторону леса и зажгла от одного факела второй.

Юкса послушно потащилась следом за хозяйкой, прямо по сугробам. Пару раз она ненароком окунула Дага в снег, и к концу путешествия парень основательно промок. Точнее — туловище осталось сухим, зато на лице и на голове налипла корка свежего льда. Но Даг не возмущался, ведь колдунья впервые собиралась показать ему нечто интересное!

— Мальчик вместе со мной будет звать повелителя Куу… — зашептала Пиркке, устанавливая факелы. — Мальчик первый услышит, когда придет повелитель. Мы закроем тебе глаза, чтобы они не мешали тебе видеть.

Если бы Даг мог говорить, то закричал бы, что с закрытыми глазами он точно ничего не увидит. Но вместо внятных слов он сумел выдавить только сдавленный хрип.

— Ступай теперь, придешь после… — повелительным взмахом руки вельва прогнала служанку.

К удивлению Дага, та не стала возражать. Она ловко пристроила парня подле соснового ствола и чуть ли не бегом ринулась в обратный путь. Наверное, то, что собиралась проделать хозяйка, Юксе видеть не полагалось.

А ему, Дагу, полагалось?!

— Мы не станем призывать лесовика, — шептала ему в ухо вельва. Из ее рта несло брагой и тухлятиной. — Эти глупые люди думают, что лесовик может жить в мертвом лесу. Они верят в своего глупого господина с молотом, но когда им нечего кушать, они зовут Пиркке Две Горы.

Даг сильно обиделся за Тора, которого так легко оболгала и оскорбила колдунья. Но приберег обиду на потом.

Вельва не проваливалась в сугробы, на ее сапожках очутились широкие снегоступы. Старуха шустро обежала полянку. Целясь на полярную звезду, воткнула четыре горящих факела, точно по сторонам света. Отошли они совсем недалеко, в глубокой синеве чернели стены каких-то строений, тянуло дымком, перекликались вдалеке псы.

В глубокой хрустящей тишине Дагу вдруг почудилось, что их снова окружают волки. Но парень тут же отмел эту трусливую мысль, потому что вокруг слишком пахло собаками. Пахло не в обычном значении этого слова, Даг просто ощущал близкое присутствие домашних псов. Они шныряли тут днем повсюду, оставляли следы, а нынче залегли поближе к теплу и к человеку.

— Зовем тебя, повелитель ночи Куу. — Ведьма извлекла из мешка растрепанную ворону, распутала веревки. — Призываем тебя, повелитель теней…

Ворона принялась хрипло каркать, одно крыло у нее висело, вывернутое под неестественным углом. Еще в мешке копошились две связанные чайки, но, похоже, вельву они не интересовали.

— Призываем тебя, повелитель ночи Куу. — В правой руке Пиркке блеснуло узкое лезвие. — Вразуми своего непостоянного родича, лесовика Метца!

Ворона затрепыхалась, когда нож: вспорол ей кожу на горле. Но вельва умела убивать медленно. Даг вместе с несчастной птицей ощутил, как горячая кровь заполняет глотку. Пальцы на руках сами собой сжались, как птичьи лапки.

А еще… еще ему показалось, что за пределами светлого круга стало чуть темнее. Факелы горели все так же ровно, хлопьями валил снег, но вьюга стихла. Где-то за рядами сосен продолжался веселый праздник.

— Иду по буреломам. Иду по скатам. По льду иду. По птичьим гнездам. По звериным норам… — Пиркке стала раскачиваться, окунувшись Дагу прямо в зрачки. Иногда она перескакивала на язык саамов.

Как Северянин ни пытался, он не мог оторвать от ведьмы глаз. В неровном свете горящей пакли ее запавшие глаза казались бездонными вихрями. А совсем недавно вельва одним взглядом усмирила голодную стаю…

— По лесам светлым. По лесам темным иду. Несу повелителю ночи свои дары. Прими наши дары, повелитель Куу. Верни дыхание в эти края. Верни нам теплую кровь, свежее мясо. Вот тебе кровь и мясо, мы делимся с тобой…

Даг вздрогнул. Раненая ворона и нож: неизвестно как перекочевали к нему в руки. Пиркке распахнула на нем мех, но мальчика трясло не от холода. Мать всегда неодобрительно относилась к колдовству, и другие родичи кривились, когда слышали о проделках колдунов. Финские вельвы — совсем другое дело, они предсказывают свадьбы, спасают урожай, забирают хвори. Если, конечно, их как следует умаслить.

Но Даг никак не ожидал, что Пиркке так рано и так рьяно приступит к его обучению. Колдунья отняла у него лемминга, зверек обиженно заверещал, но в жесткой ладони сник.

— Разрежь ее. — Старуха с неожиданной силой приподняла и усадила мальчика, чтобы он не испачкался в птичьей крови. — Режь ее, нам нужна ее гадательная кость.

Даг вспомнил, о чем речь. Такая косточка, похожая на плуг, которую следует тянуть в разные стороны и загадывать, у кого останется более длинная часть. Но такие шутливые гадания дома проводили на обглоданных костях жареной или вареной птицы.

— Режь, — повторила вельва, неприятно оскалив рот. — Иначе я сверну ему шею. В его лапах — твоя сила. Он сдохнет — ты не будешь ходить.

Даг почему-то сразу поверил. Он крепко схватил ворону за пушистую спину и вскрыл ей грудь. Это оказалось ничуть не страшнее, чем потрошить домашнюю птицу.

— Сердце, — подсказала вельва. — Возьми ее сердце, помажь губы в ее крови.

Даг нашел воронье сердце почти на ощупь. Оно обжигало губы и едва заметно вздрагивало. Внезапно накатило недавнее чувство — мальчик ощутил себя волком. Мучительно захотелось вцепиться в горячее сердце зубами, рвать трепещущую плоть, чтобы летели во все стороны перья…

Но вельва приказала только обмакнуть губы. Даг кое-как унял себя, но его собственное сердце громыхало.

— Теперь кость, — напомнила вельва. — Вытащи кость… и держи двумя руками. Держи крепко, потянешь, когда я скажу, — и зашипела, закружилась волчком, перемахивая туманной птицей от одного факела к другому. — Верни мясо и кровь в эти дворы, повелитель Куу. Вот тебе кровь, вот тебе мясо, даруем тебе. В левой руке от кости тебе вечных странствий. В правой руке от кости тебе податей щедрых. По мертвым рекам иду к тебе, по живым ключам. По костям старым, по костям молодым. Уговори лесовика, пусть дарует нам кроху от того, что я каждый год ему ношу. В правой руке тебе податей щедрых, а в левой…

Даг устал следить за перебежками Пиркке, запутался в молитве, как вдруг его точно кнутом хлестнули.

— Ломай кость! Тяни в разные стороны, одинаково сильно тяни!

Наверное, он все-таки уснул, потому что руки словно окостенели. И стало страшно холодно, зубы стучали, и никак их было не унять. И почудилось, что факелы светят исключительно внутрь очерченного круга, заливают неясным светом небольшую полянку, старушку и мальчика, а вовне — не проникает ни один луч…

А может, это только почудилось?

Кость хрустнула, вельва жадно кинулась проверять. Победный обломок достался правой руке.

— Что теперь? — не понял Даг. — Что нам делать?

— Ничего, греться пойдем, — внезапно успокоилась Пиркке. — С правой руки повелителю отломилось. Выходит так, что будет доволен, — и пронзительно свистнула, призывая Юксу.

Та довольно скоро явилась, а за ней — озадаченный Хьялти с группой мужчин. Похоже, они планировали немедленно получить от лесовика стадо жирных косуль, или на худой конец — парочку вепрей. Вместо этого им пришлось тащить домой Дага и полуживую вельву. Из Пиркке будто выпустили половину крови. Она шаталась и спала на ходу.

Когда норвежцы вышли на кручу, над самым обрывом фиорда, снизу раздался протяжный крик. Ему ответил другой, третий… Мужчины загомонили, Хьялти послал кого-то распалить большой сигнальный костер. Очень скоро костер запылал ярким пламенем. Внизу забили в барабан, на другой стороне пролива зажегся такой же костер в форме чума.

— Плывут! Плывут, — заговорили разом родичи Хьялти. — Вот только кто плывет? Наши?

Вдоль изрезанной линии берега гуськом продвигалась вереница огней. Даг уже понял, что это идут на веслах корабли, и на каждом зажжены по два огня — на носу и корме. Но во мраке разглядеть более подробно не получалось, пока с головного корабля кто-то зычно не окликнул берег.

— Это наши! — облегченно перевел дух Хьялти. — Это же Глум! Клянусь копьем Одина, это мой свояк Глум, он жив!

— Верно вельва нагадала, — загалдели женщины. — Она сказала Ингиберг, что у той вернется сын, вот они и вернулись!

— А ведь и верно, — подхватил младший брат Хьялти. — Пиркке просила своего лесного духа о доброй охоте для нас… А вот и добыча, сама идет в руки!

— Н-да, повелитель Куу иногда забавно шутит, — проворчала себе под нос Пиркке. Кроме Дага и Юксы ее никто не услышал. А вслух вельва сказала:

— Никогда не бывало так, чтобы духи не услышали меня! Повелитель обещал мне, что не покинет вас в беде!

— Спасибо вам, фрю Пиркке, спасибо!

— Пусть будет легкой ваша дорога на север, фрю Пиркке!

Вельва снисходительно принимала благодарности. Даг слушал и уже не мог твердо вспомнить, что же происходило с ним на полянке? Может, и правда, приходил из чащи неведомый повелитель ночи? Может, и правда, не зря они потрошили ворону и лизали ее сердце?

— Эй, все вниз, огня туда! Готовь сходни! — загремел Хьялти. — Если это Глум Бешеный Кот, а не призрак Глума, то они везут добрую добычу! Год назад они ушли грабить вендов, и с тех пор мы о них не слышали!

На узкой кромке берега затлели костры, с шумом в воду плюхнулись сходни. Наконец в неясном свете луны показался бушприт первого драккара. Дубовая драконья голова красными буркалами уставилась на встречающих. В воду полетели канаты, самые нетерпеливые викинги спрыгнули за борт, кинулись обниматься с родными.

— Привет тебе, Хьялти! А ты истощал, ха-ха! Неужели у вас тут и правда голод? Ничего, мы привезли десяток тюленьих туш и еще соленой рыбы, хватит на всех… — До Дага донесся властный рокочущий бас. Обладатель громкого голоса на голову возвышался над прочими мужчинами. Одной рукой обняв Хьялти, другой — какую-то девицу, великан первым поднимался по тропинке. Его жена рыдала и смеялась одновременно.

— Это и есть Глум Бешеный Кот? Неужели он и есть свояк Хьялти? — с непонятным выражением спросила Пиркке.

— Похоже на то, хозяйка, — с таким же напряжением в голосе отвечала Юкса.

— Тогда нам пора. Запрягай, — скомандовала вельва.

Юкса юркнула в темноту. Даг сидел на какой-то колоде, завернутый в покрывало, всеми покинутый, и ничего не понимал. Викинги организовали ночную разгрузку. Три или четыре драккара не разгружали, их хозяева обитали в соседнем фиорде. Кажется, проснулись все, кто до того спал. Прямо на берегу женщины вешались на шеи своим долгожданным бородатым победителям, другие оплакивали тех, кто сложил голову на чужбине. Захваченное у вендов добро, провизию и бочки с вином тащили на себе очень странные люди, в нелепых коротких штанах, деревянных башмаках и камзолах с блестящими пуговицами. Даг догадался — это были трелли, пойманные Глумом в далеких городах. От их некогда опрятных одежд остались одни лохмотья, несчастные пленники подвывали, когда юный воин колол их копьем. Они оскальзывались на скользких ступенях со своей тяжелой поклажей и под смех норвежцев кубарем катились вниз. Преодолеть кручу фиорда и без груза было непростой задачей.

— Месяц мы плыли до Вестфольда. По левому борту лежали фиорды. По правому борту — только открытое море, — громогласно вещал Глум. — Затем мы свернули к Хедебю. Четыре дня по правому борту мы видели владения данов. Затем по правому борту мы видели Готланд, Зеландию и много других островов. К нам навстречу выходил флот готландского ярла, но мы поладили миром. Вместе с Льотом Наемником у нас было сорок кораблей. Какой глупец отважится дать нам бой в море, ха-ха-ха!.. Затем девять дней мы шли под парусами, хотя Ньярд не послал нам попутный ветер. По правому борту мы видели Вендланд, и были такие, кто призывал меня высадиться там. Но мы поплыли дальше! По левому борту я оставил Лолланд, и Сконе, и Борнхольм. Из Борнхольма вышла флотилия их конунга, но мы тоже поладили миром, ха-ха! Мы утопили два их корабля. А они — один наш. Там погибли Ульме Рыболов и восемь его отважных грамов… Дальше мы плыли мимо владений шведов, мимо Блекинге, Эланда и прочих мест. Но я не велел приставать к берегу, пока справа мы не достигли устья большой реки. Венды называют эту реку Вислой, и клянусь Вавудом, там есть чем поживиться!..

Юкса подхватила Дага на руки, бесцеремонно сунула в сани, привалила мешками с подношениями. Мальчик так и не услышал конец такого интересного рассказа.

— Вам у нас не понравилось, фру Пиркке? — Хозяин усадьбы догнал сани колдуньи за воротами. — Вам не понравился халлинг? Может быть, вы останетесь еще на пару дней? Теперь у нас достаточно еды!

— Мне понравились ваши танцы, — вельва мечтательно оглянулась на фиорд, — но пока лед крепкий, нам надо спешить. Саамы ждут нового могучего нойду.

Глава пятнадцатая В которой Пиркке Две Горы идет к священным камням саамов, Нелюба спасает лягушку, а Даг дарит паукам молочный зуб

— Я все равно убегу!

— Попробуй. — Нелюба в очередной раз рассмеялась.

Этот разговор повторялся изо дня в день, с тех пор, как вельва вылечила Северянину ноги. Пиркке Две Горы сдержала свое обещание, хотя путь до ее жилища оказался вдвое дольше обещанного. Вначале долго ехали через перевал. Юкса подгоняла оленей, а порой вылезала из саней и шла рядом, чтобы облегчить им ношу. Даг глазел по сторонам и изумлялся. Вокруг громоздились неприветливые серые горы и дули такие сильные ветра, что сани сносило в сторону. Хуторов и усадеб на пути становилось все меньше, затем следы людей вовсе потерялись. Несколько раз старуха сама вылезала, вытаскивала на снег поклажу, чтобы помочь своей служанке.

Но дорогу домой они обе представляли отлично, даже лучше, чем опытные олени. Дважды поблизости слышался вой волков, один раз наткнулись на медведя-шатуна, но вельве поразительно везло. Она объясняла свое везение близостью к родному очагу.

— Чем ближе мы к полярной петле, тем сильнее мои духи-защитники, — похвалялась она.

А сани неслись вдоль обрывов. Здесь корни сосен висели в воздухе, как паучьи лапы, поскольку им не за что было ухватиться. Даг совсем близко видел непуганных лосей с молодняком, косуль, диких оленей и даже рысей. Даг видел незамерзающие водопады, под которыми трудились целые семейства жирных бобров и никто за ними не охотился.

Всякий раз, когда на горизонте всплывали две вершины разом, парень надеялся, что это наконец-то обещанная родина вельвы. Всякий раз он ошибался и запомнить дорогу ни за что бы не сумел. Потому что к дому, а точнее — к трем замшелым избушкам прикатили в буран, в полной темноте.

К изумлению и радости Дага, встречать их выбежала молодая ладная девка, говорившая на почти том же языке, что и раб Путята с хутора кузнеца. Дагу Нелюба понравилась больше всех. В компании с ней было немножко легче переносить расставание с отцом и матерью.

— Я все равно убегу, — заявил Даг, когда вельва велела ему встать на ноги. Дело происходило не в избушке, а где-то в лесу. Вельва привезла сюда мальчика на санках.

— Я сейчас уйду, — строго сказала вельва. — Ты будешь стоять лицом к сосне до тех пор, пока не сможешь идти сам. Тогда ты повернешься и пойдешь за мной. Если я не ошиблась в тебе, ты найдешь стойбище еще до того, как я сварю куропатку.

Даг не посмел возражать. Он уткнулся носом в теплую пахучую кору и стал честно ждать. Парень не поверил, что вельва оставит его одного. До этого момента он постоянно находился под надзором. Либо с ним оставалась курносая Нелюба, либо Юкса, либо еще одна из двух женщин-служанок. Впрочем, эти женщины ничего толком не делали по хозяйству. Хильда, жена Олава, давно бы выгнала таких со двора или продала бы заезжим купцам. Но у Пиркке, очевидно, имелись свои резоны. Ее помощницы надолго пропадали в лесу, приносили какие-то корешки, попавшую в силки дичь, кормили оленей.

Часто приезжали люди из соседних стойбищ за помощью. Тогда Пиркке брала помощниц и исчезала на несколько дней — принимала роды, или выхаживала больного, или творила похоронные обряды. Всякий раз во время таких отлучек Даг мечтал сбежать. Но вельва поступала хитро. Она поила мальчика отварами, хлестала в бане колючей травой, так что подвижность возвращалась к нему крайне постепенно. Даг уже самостоятельно садился. Ползал по дому, выбирался во двор, огороженный кривым забором, и наконец-то свободно стал говорить…

— Я ухожу, — терпеливо повторила Пиркке. — Ты найдешь наш дом. Если не найдешь — ты не нойда. Тогда ты нам не нужен.

Старуха в очередной раз поставила Дага в тупик. Прежде она утверждала, что мальчика ждет какой-то неведомый шаман Укко, затем сказала, что Укко не будет до самого праздника Весенних костров. А теперь вовсе дала понять, что неумеха им в ученики не годен!

Вельва бесшумно растворилась, волоча за собой сани. В вышине гудели сосновые кроны, с востока пробивался еле заметный голубой свет. Даг подтянулся на руках, схватился за сучок, ткнулся носом в шершавую сосновую кору. На руки он мог положиться, руки здорово окрепли за последний месяц. Ему приходилось таскать свое непослушное тело, да еще хохотушка эта, Нелюба — то топорик подсунет, чтоб щепы наколол, то посадит шкуры мездровать.

Вначале Даг гордо отказывался от работы, но у вельвы разговор короток. Кто не работник — тот сидит голодный! И Северянин скрепя сердце рассудил, что лучше притвориться послушным. А сбежать даже лучше по весне, а не в снежную пору! По первости обработка шкур далась тяжело. Парнишка содрал ладони, нажил кучу ссадин до локтей, пока навострился отделять от кожи жилы, грязь и жир. Оленью кожу следовало трижды прочистить, причем с обеих сторон, и что самое обидное — Нелюба выступала на стороне хозяйки. Она строго и усердно просматривала за Дагом готовые куски, возвращала на доработку и никогда не сердилась на его ругань.

— Я приехал, чтобы стать колдуном, а не кожевенником! — упирался Северянин.

— Так в оленях — вся жизнь, — не обижалась Нелюба. — Какой из тебя нойда, если среди лопарей прожить не сможешь? Вначале — себе на зиму заготовь и оленям впрок набери, припрячь. Матушка-хозяйка тебя учит, а ты, дурной, отбиваешься!

— Я все равно уйду. Меня обманули, — надувал губы Даг. Но скребок в руки брал и упрямо тер непослушную крепкую шкуру.

После зачистки Нелюба забирала шкуру, укрепляла ее врастяг на специальной раме и ставила в сухое место надолго. Потом шкуры резали, но не вымачивали, как это делали шведские кожевенники.

Одним словом, силой в руках Даг мог похвастать. А вот ноги сразу подвели. От долгого сидения и лежания колени подогнулись, и Северянин упал. Он снова поднялся, подтягиваясь за ветки, и снова упал. Даг лежал и уныло вспоминал, в какую сторону ушла проклятая колдунья. Однако Пиркке Две Горы умела ходить, не оставляя следов.

Встать парень сумел с четвертой попытки. Первые шаги дались мучительно тяжело. Когда совсем стемнело, Даг ухитрился преодолеть расстояние до соседнего дерева. Следующей целью он наметил кривую ель, росшую шагах в двадцати.

Но сил хватило шагов на девять, дальше непослушные ноги завязались в узел, Даг неудачно рухнул на косогоре и покатился куда-то по острым корням. Его падение остановила другая ель, крайне удачно выросшая прямо на пути. Во рту стало кисло. Даг выплюнул на ладонь последний молочный зуб. Собственно, этот зуб все равно давно должен был выпасть, но упрямо цеплялся за свое место.

— Клянусь молотом Тора, — прохрипел мальчишка, отплевываясь от хвои и сосулек. — Я ее убью. Я их всех убью!

Хотя более благоразумной частью сознания понимал, что убить никого не получится, потому что первым, кто рассердится, будет отец. Что ни говори, а Олав Северянин заключил честную сделку, и к сбежавшему из обучения сыну будут относиться как к презренному запечнику.

Он вставал и падал, и снова вставал, сбивая в кровь колени и больно закусывая губы. В одном Даг совершенно не сомневался — это в выбранном направлении.

Луна повисла голодным ртом над кривым горизонтом, когда Даг вышел к жилищу вельвы. У входа в избушку стоял чум, а у чума — человек, вырезанный из березы. Северянина уже познакомили с громовиком Юмалой. Бог был довольно топорно выдолблен из березового ствола, перевернутого «вверх ногами». Поэтому голову создавали из корней, и она получилась не слишком-то человеческая. В правой руке громовик цепко сжимал молот, между корявых его ушей торчал обломок кремня.

Даг сердито пнул уродца кулаком. Парню хотелось рычать и кататься по земле.

— Это же Юмала! — каркнула из избы Юкса. — Как можно так непочтительно трогать самого громовика? Ты разве не боишься, что он обратит тебя в пепел?

Даг не слишком разобрал ее невнятную речь, язык финки все же сильно отличался от того, на котором говорили в семье Олава Северянина. Но одно он понял точно — березового человека почему-то надо бояться.

— Я никого не боюсь, — прорычал Даг.

Юкса покачала головой. Было непонятно, сердится она или одобряет столь дерзкие речи.

— Громовик может сжечь любого, — тихо пояснила она. — Много лет назад он сжег мою сестру за то, что она не боялась и одна вышла ночью в поле. Когда громовик Юмала ночами гуляет, в лесу еще можно ходить, но поля — в его власти.

— Мой дядя Свейн очень храбрый, — подумав, ответил Даг. — Мой дядя Свейн говорит, что умрут все. Поэтому нет причины быть трусом.

— Ой, мальчик, хорошо, — сзади неслышно подкралась Пиркке. — Я за ним шла, слышишь, Нелюба? В глухом овраге его оставила, безногого, и след надежно замела. Ой, жалко мне было глядеть, как он мучился, ой, жалко. Однако сильный нойда будет. Не ошибся Укко! Я утром уеду, слышишь, Юкса? Уеду к священным камням, саамам пора готовить весенние костры. И мне пора. Ты будешь мальчика учить. И ты, Нелюба. Все ему расскажешь, чему я тебя учила.

— Так ты следила за мной? — обиделся Даг.

— Ой, конечно следила, — хитро улыбнулась вельва. — А вдруг сам бы не дошел? А вдруг медведь? Выпей молока, я подоила серую мару. Теплое молоко, вкусное.

Вся злость Дага куда-то улетучилась. Ноги сильно болели, но не так, как в начале пути. А еще зверски хотелось жареного мяса и завалиться спать в тепле.

— А где тот зуб, что выплюнул? — строго спросила Пиркке, когда Даг проглотил половину куропатки. — Пауку отдай все зубы, что у тебя выпали. Это его жертва, паучья.

— Зуб? Пауку?!

— А кому же? Все ранние зубы — его добыча. Не дашь — пожалуется на тебя лесовику.

Даг печально вздохнул: расставаться с выпавшим молочным зубом совсем не хотелось. У него было не так уж много личных вещей, даже зубы и те порастерял. Но раз уж паук такой жадный, придется отдать.

Рано утром вельва собрала свои загадочные мешочки и берестяные туески, запрягла любимых олених и укатила. Даг приседал, крутился, подпрыгивал на одной ноге посреди заросшего дворика. Все никак не мог привыкнуть к долгожданной свободе. Нелюба копалась в кладовке, Юкса ушла доить олених.

— Зачем эти мешки? — Даг потянулся через плечо Нелюбы. Он потрогал влажную кожу и тут же отдернул руку. В надутом мешке что-то шевелилось!

— Лучше не трогай, там северные ветра, — хрипло рассмеялась Нелюба. — Ты разве не слышал, что Пиркке Две Горы лучше всех в Лапландии ловит ветра?

— Что она делает с ветрами? — Даг потихоньку освоился в кладовой. Он почти привык к шепчущим стонам, доносящимся из мешков. — Врешь ты мне, Нелюба. Нет никаких тут ветров! Мыши там, наверняка!

— Мир-то у них как… мир-то у них на три части, считай, поделен, во как, — зашептала Нелюба. — Верхушка есть, середина, это земля наша, и нижняя, упаси нас, пропасть. Вот меж: ними ветра-то какие дуют, наперекор ни за что не проскочишь. А Пиркке-то умеет ветер поймать, оттого ей миры другие и открыты.

— Давай тогда развяжем? — предложил Даг.

— А вот ужо тебе! — Нелюба перед самым его носом захлопнула дверь. — Разве хорошее дело — воровать, а?

— Я не вор, — покраснел Даг. — Я — викинг.

— Чего? Какой ты викинг? — хохотнула Нелюба. — Вот воротится хозяйка — сама те все покажет. А я тебя лучше на огород отведу, покуда земля стылая. Покажу, где чего сажать будем…

— Сажать? Огород?! Ну, нет! — помотал отросшими космами мальчик. — Я лучше убегу.

— Куды ж ты побежишь? Пиркке — она не злая, добрая она. Ладно, не хочешь огород — пошли лучше рябину с тобой пожжем, оно и веселее будет.

— Зачем жечь рябину? — Любопытство в душе Дага всегда пересиливало любую тоску. Нелюба, видимо, заметила это свойство и умело отвлекала парня от тяжелых переживаний.

— Так рябину завсегда жгут. Вот слушай. Если мы ее на огне открытом, в поле чистом пожжем, да смотреть будем, не моргая, то увидать можем своих суженых… — Балаболя, девушка собрала костерок из сухих палочек, наломала рябиновых веток и приготовилась гадать.

— Каких суженых? — насторожился Северянин. — Это ты о чем?

— Ой, ну глупая же я, — хлопнула себя по лбу Нелюба. — Это мне — суженого жениха увидать в дыму надо, а тебе — невестушку.

— Не надо мне никакой невестушки! — перепугался Даг. — Сама себе гадай, а меня не трогай!

— Как это — не надо невестушки? — округлила глаза Нелюба. — Ты что, в бобылях жизнь коротать будешь? А детушки как же? Все мужики женятся, и тебе придется.

— Не придется, — уверенно рубанул Даг. — Мне жена не нужна. Ты глупая, ничего не понимаешь. Я скоро стану херсиром, я поведу корабли на саксов! Я стану самым главным йомсвикингом.

— Кем станешь? — прыснула Нелюба, прикрыв рот ладошкой. — Йос?.. киком?

Даг свирепо поглядел на девушку, а потом сам расхохотался.

— Гляди да запоминай, — терпеливо говорила Нелюба, показывая Дагу тропки к оленьим стойбищам, к ручью, к смешному маленькому огороду. — Тут тебе не дома, тут надо свою правь блюсти. Вот, к примеру, глянь — лягушонок!

— Ну и что? — Даг занес ногу.

— А ничего! — Нелюба оттолкнула парня в последний момент. — Не смей его давить. Потому как лягуха прежде человеком была.

— Что?! Каким еще человеком? — Даг проводил глазами зеленого попрыгунчика.

— Да вот таким. Мне Пиркке сказала, я ей верю. Лягушек нельзя трогать, ласточек еще. Ласточки на морском дне спят, все про всех знают, нельзя их обижать, иначе худое о тебе разнесут.

— А я Пиркке не верю! Лягушка — она не человек! Она даже не мышь. Мышь — хоть теплая…

— Еще поверишь, — без тени сомнения заявила девушка. — Я ж тебе говорю, тут тебе — саамская земля, тут ихние духи правят. Все под ними — и лес, и Две Горы, и вода, и твари все.

— И как же они правят? Гей, гей! — закричал Даг во все горло. Зеленые склоны отозвались троекратным раскатистым эхом. — Где они, ваши духи? Где лесовик?! Нет его!

— Тебе Пиркке что сказала? — раскусывая орешек, невозмутимо спросила девушка. — Лесовик сторожит Две Горы. Не выйти тебе отсюда.

— Выйду!

— Не выйдешь. Попробуй.

— Ах так! — В Северянине забурлила ярость. — Тогда я ухожу прямо сейчас.

— Давай, иди, — в спину ему насмешливо пропела девушка. — Как невмочь станет, возвращайся. Кашей покормлю…

Глава шестнадцатая В которой рябины бегают с места на место, злые карлики вселяются в людей, а матери развешивают детей на деревьях

Опять эта же самая рябина!

В бессильной злобе Даг ударился лбом о коричневый ствол. Шел восьмой месяц во владениях Пиркке Две Горы. Северянин в который раз пытался бежать. Мальчик сбился со счета, сколько же попыток он совершил. Он заготавливал впрок еду, прятал ее незаметно, как ему казалось, и незаметно выскальзывал из дома, то рано утром, то — наоборот, к вечеру, когда все засыпали. Пиркке не кидалась в погоню и никого не посылала за ним.

Но Две Горы не выпускали. По склонам, на маленьких равнинных пастбищах и на вершинах обитало не так уж много людей, примерно дюжина семей. Финны жили обособленно, совсем не так, как свеи на равнинах Упплянда. Где-то за горами располагались, по словам Нелюбы, большие стойбища, с сотнями и тысячами оленей. На западе рычал океан, по нему плавали рыболовы и морские охотники.

А Северянин никак не мог миновать одну упрямую рябину. Порой ему казалось, что деревья перебегают с места на место и смеются над ним. Как бы беглец ни менял направление,припускал бегом или, напротив, крался медленно, замечая каждый кустик, подлый лесовик неизбежно возвращал его к логову Пиркке.

Однажды удача почти улыбнулась парню. Пиркке Две Горы взяла его вместе с Нелюбой и еще одним парнем-заикой к морю. Океан шумел далеко, по ночам Даг слышал его суровое дыхание. Оно приносило запах свободы. Поэтому Северянин с большим трудом скрыл свою радость.

Выехали рано и беспрепятственно миновали лощину между горами, в которой Даг постоянно натыкался на одну и ту же рябину.

— Ты хочешь убежать? — вполголоса спросила Пиркке. На этот раз она сама правила оленями. — Ой, мальчик, я тебе давно говорю, а ты не слушаешь старую Пиркке. Тебя здесь никто не держит, кроме тебя самого. Когда человеку даны силы, он становится нойдой или погибает. Когда человек становится нойдой, его никто не может удержать.

— Значит, я смогу уплыть домой, только когда стану колдуном? — разозлился парнишка. — Ну, а если я никогда не стану?

— Ты снова ничего не понял, — примирительно погладила мальчика по рукаву Нелюба. — Хозяйка тебя хвалит. Тебя же с закрытыми глазами в лес выводили, сколько раз, а? И всегда дорогу домой находил. И зверушек уже целить у тебя получается…

— Ничего у меня не получается, — стряхнул ее руку Северянин.

Хотя в глубине души понимал, что девушка права.

Даг многое узнал. Он научился клеймить и арканить оленей, принимать телят и свежевать туши, сам ловко обрабатывал шкуры. Научился быстро собирать и разбирать передвижные жилища саамов, хранить огонь и добывать воду в сухом лесу. Научился строить гнездо и спать в нем, а еще — прятаться под водой и в чужих норах.

Парнишка выучил названия сорока разных трав и мог с закрытыми глазами по запаху определить любую. Он знал теперь, в какое время каждую травку собирать и что будет, если сварить из них настои. Даг не зубрил ничего наизусть, да никто и не собирался проверять его память.

…Океан в очередной раз поразил Северянина. Поразил настолько, что тот забыл про планы побега. У скал разбивались волны и взлетали вверх миллионами брызг. По звенящему горизонту величественно, как сонные быки, проплывали ледяные горы. Гораздо ближе суетились десятки вытянутых черных палочек. Даг угадал в них неказистые внешне лодки саамов, снаружи обтянутые кожей. Подбадривая друг друга гортанными выкриками, морские охотники направлялись к местам тюленьих игрищ. На берегу женщины, проводившие мужей, распевали протяжный йойк. Мириады птиц кружили над скалами, усеянными рыбной чешуей и пометом. Так пронзительно резко пахло морем, что у Дага защипало в носу и губы стали солеными.

— Хочешь сбежать к маме? — Пиркке остановила оленей у рыбацкой деревни и ждала, не вылезая, пока подойдут старейшины. — Тогда беги сейчас. Лесовик не властен над водой. Беги и скажи отцу, что ты слабый и трусливый. Пусть он спрячет тебя в курятнике.

— Я не трус… и никуда не побегу! — вспылил Даг. Он сам не заметил, как эти слова вырвались. Но сказанное назад не вернешь. Слово мужчины должно быть крепче камня.

— Хорошо. — Пиркке переглянулась с Нелюбой. — Тогда помоги мне. Будем лечить парня. В него вселился дух злого подземного карлика.

— Но я не умею лечить.

— Умеешь. Только сам не знаешь.

Спорить с колдуньей было бесполезно. На почтительном удалении от повозки выстроились рыбаки — родственники больного. Эти люди совсем не походили на оленеводов, они больше походили на косматых диких зверей. Они не носили домотканых одежд, вместо этого кутались в грубые шкуры, стянутые жилами. Женщины одевались почти как мужчины и ничем себя не украшали. Чумазые дети глядели исподлобья или дрались с собаками за рыбную кость.

Нелюба кинула под ноги вельве шерстяной половик, подхватила шубу и гадательные кости. Дагу досталось нести корзины с магическими предметами, жаб, червей и прочую пакость.

Больной оказался худосочным юношей, на пару лет старше Дага. Он хрипел, потел и выгибался всем телом на лежанке, а двое взрослых мужчин с трудом его удерживали.

— Потрогай его, — велела Пиркке. — Потрогай и скажи мне, какая трава нам пригодится. Ой… — Она перешла на финский.

Даг уже понимал отдельные слова. Вельва хвалила его и снова называла будущим нойдой! Лопари молча переводили глаза с вельвы на ее удивительного спутника. Дагу стало стыдно, что его, неумеху, так захваливают. Он наклонился и положил руку на грудь больному.

И ничего не почувствовал.

Тогда парень прикоснулся к больному сразу двумя руками, досадуя, что нельзя просто встать и признаться в собственном бессилии. Это был последний раз, когда он малодушно понадеялся, что Пиркке отпустит его восвояси. Но Пиркке Две Горы не собиралась его отпускать. Она ждала сильного нойду Укко, который уехал куда-то до весны, а сама вкладывала в непослушного ученика все, что знала сама.

— Трава ему не нужна, — решился Даг. — Я не знаю, как его лечить. Но мне кажется…

— Что тебе кажется? — встрепенулась вельва. — Ой, говори, говори, мальчик.

Даг отдернул руку. По груди больного ползали вши.

— Мне кажется, он здоров. Я не вижу болезни внутри него.

— Здоров? — поразилась Нелюба. — Где ж здоров, когда слюни пускает?

— Он такой… — Даг не сразу подобрал слова. — Он такой был еще в животе матери. Он не… уффф! Пиркке, тебе его не вылечить!

— Это мы поглядим, вылечу, не вылечу, — проворчала Пиркке, отворачивая лицо. — Ой, Нелюба, помоги мне, доставай те семена, что я тебе истолочь поручала… А ты, Даг, погуляй пока.

Впервые старуха назвала его по имени. Ломая голову, что бы это значило, Даг выбрался на ветреный берег. Из хижины донеслись звяканье бубна, завывания Пиркке и стоны больного. Вельва приступила к изгнанию злых духов.

А Северянин смотрел на далекие ледяные поля и думал, отчего вдруг не хочется никуда убегать?

— Тебе нет дороги обратно, — втолковывала вельва ученику на обратном пути. — Ой, ты, может быть, убежишь домой, но ты не сотрешь свою метку. У меня тоже есть метка. Внутри, да, внутри, — она потыкала себя в грудь.

— Но я не сумел его вылечить.

— Ой, ты правду сказал, — хитро подмигнула Пиркке. — Не вынуть из него хворь, крепко в нем злой дух засел.

— Но ты же его лечила?!

— И в том году лечила. И еще поеду.

— То есть… ты их обманываешь? — Даг хмуро покосился на вязанку копченой рыбы, полученную от рыбаков.

— Я? Обма-ны-ваю? — Вельва не обиделась, даже развеселилась. — Слушай, парень. Нойда никогда не обманывает. Нойда может сказать, может молчать. Когда встретишь Укко — не говори ему таких слов. Нойда говорит людям то, что им надо, понял? Если кто-то болен — надо лечить. Откажешься лечить — потеряешь силу.

— Теперь понял, — с облегчением произнес Северянин. — Мой отец тоже говорит, что правда за тем, кто сильнее. Выходит, надо врать людям, чтобы сохранить силу?

Нелюба ущипнула Дага за ногу.

— Выходит, что так, — криво усмехнулась вельва. — Сегодня я врала, да? У этого парня, которого терзает злой карлик, у него мать, и отец, и еще две сестры. И все плачут, а не смеют его утопить. Раньше таких топили в море… Что ты знаешь, мальчик? Что ты видел, раз так смело меня ругаешь?! Эти люди — охотники на морского зверя. Часто случалось так — зверь уходил далеко от берегов, были холодные зимы. И рыба уходила следом за теплой водой. В такие зимы женщины сразу кидали детей в море, чтобы не было лишних ртов. Я помню, так выкинули мою младшую сестру! А мальчиков иногда оставляли, мальчики нужны охотникам. Когда некому идти за зверем, когда мужчины плюют кровью и вынимают себе зубы, тогда женщины тоже охотятся. Было так — чтобы родившегося мальчика не сожрали волки, мать клала ему в рот костный мозг или жевала кашу из кореньев и тоже клала ему в рот. Потом мать заворачивала ребенка в медвежий мех, подвешивала на голом дереве и уходила на охоту. У нее все равно не было молока, чтобы кормить дитя. Я это видела… я это помню… — Вельва тяжело перевела дух. — Я помню, как он орал на дереве. А что мы могли сделать? У нас все равно не было еды для младенца. У нас не было еды для себя, у моего брата распухли ноги от голода! Мы могли только отгонять палками собак от дерева, а ночами мы жгли костры, чтобы не подпустить рысь… Тому ребенку повезло, я помню. Его мать и отец вовремя вернулись, они покормили его. Другие умерли, многие умирают… А ты говоришь, что Пиркке не умеет лечить? Ты говоришь, что Пиркке Две Горы врет? Пиркке не врет. Пиркке говорит то, что хочет слышать мать этого несчастного мальчика! Я добрая, поэтому у меня есть сила. А ты злой, ты будешь вечно бродить между Двух Гор и не найдешь выход!

Глава семнадцатая В которой выясняется, кто главный в Двух Горах, кто боится назвать имя, а кто будет драться до конца

В затылок Дагу ударила приличных размеров шишка. Парень потер голову. Обернулся, но никого не заметил. Седые ели раскачивали ветками, мох взбирался по стволам и влажно укутывал ноги, далеко наверху тревожно перекликались птицы.

Стоило парню отвернуться, как прилетела вторая шишка. Но этот бросок Даг уже ждал, за миг до удара он пригнулся. Шишка отлетела от корня сосны. Позади снова никого не было. Узкая, почти незаметная тропинка вилась среди вековой чащобы, ее кое-где пересекали звериные тропы. Раскачивались ветви папоротника, влажно блестела в сырых низинах созревшая черника.

Третья шишка прилетела с обратной стороны. На сей раз мальчик не успел отклониться, ему оцарапало ухо.

Даг чувствовал присутствие троих… или скорее четверых людей. Двое крались за ним позади, еще двое обходили надветренной стороной, замыкая в кольцо. Тех, что прятались позади, заметить было непросто. Уже порядком поднаторевший в лесных хитростях, Даг сразу определил — лучше за озорниками не гоняться, эти ребята наверняка знали лес гораздо лучше, чем он. За неполных полгода, проведенных во владениях Пиркке Две Горы, Северянин многому научился, но прятаться и ходить по бурелому, как это делали охотники-саамы, научиться он не мог.

Даже не пытался. Для этого надо было родиться на еловых лапах, пить молоко олених и расти под бубны шаманов.

— Ты кто такой? — Поперек тропы, набычась, стоял высокий парень. Все у него было одинаково белое, таких забавных людей Даг еще не встречал. Совершенно белые волосы, ресницы, и даже глаза походили на прозрачно-ледяные озера. Парень был выше Дага на ширину ладони, но не шире в плечах. Носил он странную одежду — длинную меховую выворотку, скрепленную шнурами. Но к странной одежде и к странным повадкам местных Северянин уже привык. Их язык он разбирал почти без труда. Тем более что и вопрос задали пустяковый.

— Я — Даг из клана Северян, — с достоинством произнес мальчишка. — Я живу в гостях у вельвы Пиркке…

— Не в гостях он живет, он — слуга, — это сказала девчонка.

Она появилась незаметно и бесшумно, выпорхнула из темноты и встала рядом с братом. А в том, что это брат и сестра, Даг ни минуты не сомневался. Девчонка выросла такой же белой, ее кожа походила цветом на лучшие отрезки шерсти или даже была еще белее. Она носила мужские штаны, так же как вельва и другие местные женщины. К штанам на женщинах Даг привык. Привык он к тому, что они едят сырое мясо, прыгают вокруг костров и ловят рыбу с острой палкой. Но ко многим дикарским привычкам сын Северянина привыкнуть никак не мог. Например, к манере есть жирное мясо руками. А потом ходить с лоснящейся от жира физиономией. Они тут все порядочно воняли, мама Хильда давно бы загнала их в баню!

— Я не слуга! — обиделся Даг.

Девчонка что-то сказала брату. К этому Даг тоже привык. Когда Пиркке Две Горы намеревалась что-то скрыть, она общалась с Юксой и другими финнами быстро и неразборчиво.

— Я тебя видел, — сказал белый парень. — Ты два раза ходил к сеиду и носил подарки вельвы. А до того… — несколько слов Даг не понял. — Почему?

— Потому что его держали на цепи! — вместо Дага ответил другой парень. Этот выбрался из глухих кустов позади Северянина. Внешне он совсем не походил на белолицую парочку. Напротив, отличался смуглой кожей, узкими черными глазками и жесткими черными волосами. В руках парень сжимал короткое копье, на плече его висели убитый заяц и тетерев.

— Я не сижу на цепи! — борясь со злобой, ответил Даг. — Я — сын шведского бонда. А ты кто такой?

— Меня зовут Лалли, — угрюмо произнес белый парень. — А ее — Туули.

— А что такое «бонд»? — спросила девочка.

— Мое имя не говори, — предостерег юный охотник с копьем. Дальше он произнес несколько быстрых фраз, смысл которых Даг не уловил.

— Если бы ты был свободный, ты бы ушел, — прозорливо заметила Туули.

— Он не может уйти, вельва его… — Конец предложения потонул в незнакомых звуках и общем смехе. Смеялись очень обидно, а обиднее всего смеялась девчонка.

На тропу вышли еще двое парней. Большой, вероятно старше Дага на год, держал за руку малыша. Эти тоже одевались в длинные шкуры и скрепляли светло-соломенные волосы веревочками.

— Лалли, не говори с ним… — Старший из братьев оглядел Дага с явной неприязнью.

Он не представился и обращался только к Лалли. Видимо, тот у них был вроде вожака. Младший был так себе, тихо жевал и глядел исподлобья, а старший Дагу сразу не понравился. Пожалуй, из всех пятерых он представлял наибольшую опасность. Кряжистый, слегка косолапый, в грязной вонючей одежде и рожа — в застывшем жире. Наверняка, как все они тут, рвал мясо зубами и не удосужился помыться. На чужака он смотрел с откровенной ненавистью.

— Ты! Нечего тебе здесь ходить! Здесь спят духи, а ты… — Конец фразы снова остался для Дага непонятным.

— Я буду ходить, где хочу, — спокойно ответил Северянин. Краем глаза он следил за зарослями папоротника. Там, в лощине, явно прятался кто-то еще. Кажется, даже двое.

Вожак шайки обернулся к братьям и быстро заговорил, размахивая левой рукой. Старшего он назвал Юхо.

— Тойво не хочет, чтобы ты здесь ходил, — поджала губы девочка. — Он здесь охотится, и его братья охотятся…

— Я говорил — не называй мое имя! — топнул ногой узкоглазый Тойво. Он снял с плеча добычу, перехватил копье и вплотную подобрался к Дагу. — Эй, ты, нойда! Ты хочешь стать нойдой. Да?

— Нет, я стану викингом.

— Что? Лалли, что он сказал? — скривился охотник.

Даг отступил на шаг. От этого обидчивого задиры плохо пахло. Похоже, его с рождения не научили мыться.

— Он с юга, потому так говорит, — снисходительно объяснил младший белоголовый мальчик.

— Он хочет стать нойдой. Чтобы мы носили ему лучшие… — снова непонятно.

Несколько секунд они все вместе спорили, слишком быстро, чтобы Даг мог разобрать. Он улавливал отдельные слова. Кажется, оба светлоголовых братца, старший и младший, склонялись его пропустить. Зато обидчивый охотник Тойве и косолапый молодчик предлагали разделаться с непрошеным гостем сурово.

Даг вздохнул и взялся за свой туесок. Неожиданно он поймал косой взгляд девчонки. Она смотрела на него явно заинтересованно. Даг почувствовал, что краснеет. Кажется, брат назвал ее Туули? Трудно запомнить. У этих суоми жутко сложные имена! И вообще — с девчонками всегда трудно. Они либо ноют и плачут, либо царапаются и дерутся. А стоит дать сдачи — бегут ябедничать своим мамашам!

Уйти Дагу не позволили.

— Стой! Покажи, что несешь! — сурово окликнул Тойве и выставил вперед копье. На острие запеклась кровь и болтались ошметки шерсти.

Даг спрятал туесок за спину. Ничего не стоило вырвать у наглеца копье, развернуть и…

Но Северянин вовсе не хотел, чтобы на него набросились впятером.

— Это не мое, — он показал пальцем туда, откуда пришел. — Это дала мне Пиркке Две Горы. Я несу это Каарине.

— Я знаю Каарину, — сказала девочка.

— Мы все знаем Каарину, — кивнул ее брат. — Она живет с… — Дальше Даг снова не понял. — Уходи отсюда. Две Горы далеко. Иди к Каарине через перевал. Там живи, раз ты…

Все обидно засмеялись. Неожиданно Даг уловил знакомое слово, ускользавшее от него прежде. Это слово произносила Нелюба. И Юкса, когда хотела чем-то досадить.

Они считали его рабом, бесправным трелли! Вот как они считали!

— Я пойду, куда хочу! — Он отодвинул плечом Тойво и шагнул вперед. Он был уверен, что у задиристого саама не хватит наглости воткнуть копье ему в спину.

Тойво не кинул копье. Зато Дага перехватил Юхо. Неожиданно сильно, без размаха, ткнул в бок. Даг пошатнулся, от боли потемнело в глазах. В первый миг он решил, что удар нанесен ножом, но оказалось, что в руках подлого Юхо всего лишь длинная острая щепка.

Даг стал снимать туесок, изображая ложное смирение. Как только Юхо расслабился, не ожидая уже получить отпор, Даг что было силы врезал ему своей немаленькой поклажей по голове.

Юхо ахнул, схватился жирными руками за свою жирную рожу и стал раскачиваться. Между его пальцев показалась кровь. Его младший брат заревел и кинулся на Дага с кулаками. Тууле перехватила малыша, прижала к себе. Крышка туеска отвалилась, связанные коренья рассыпались по траве. Лалли смотрел на Дага с непонятным выражением.

— Один на один! — предложил вождю Северянин, дополняя свое предложение понятными жестами. — Ты и я, чтобы честно, да? Один на один?

— Хочешь драться? — кажется, Лалли понял. — Не со мной.

Он поднял правую руку. Только теперь Северянин увидел, что кисть Лалли замотана грязной тряпкой. Кровь запеклась и намертво приварила тряпку к коже. Наверное, из-за раны от него пахло еще хуже, чем от охотника.

— Не хочу драться! — рассердился Даг, разглядывая поврежденный туесок. Все ценные корешки разлетелись, как их теперь собрать?

Но собрать ценную поклажу ему не позволили. Вонючий Юхо налетел на него, как раненый марал. Небо и земля перевернулись, затем перевернулись еще раз. Даг больно шмякнулся спиной о корень, попытался встать, но не тут-то было. Юхо оседлал его и принялся бить в лицо.

Даг исхитрился поймать левую руку противника лишь после пятого или шестого удара. Вывернуть кисть не удалось, тогда Даг изо всех сил вцепился зубами в большой палец. Юхо завопил, стал дергать рукой, но особо не преуспел.

Даг сомкнул челюсти намертво. Как только хватка врага ослабла, он рванул в сторону и скинул противного суоми. Но палец изо рта не выпустил.

Юхо угодил кулаком Дагу в глаз. В ответ получил дюжину крепких пинков ногами. Очевидно, драться ногами Юхо не привык, он визжал, неловко отпрыгивал из стороны в сторону, но ни разу толком не сумел защититься. Одним особенно сильным рывком он едва не вывернул Дагу челюсть. Пришлось палец отпустить.

Даг стал плохо видеть. Кровь из разбитой брови заливала глаз. Юхо хромал, встряхивал правой рукой. Но сил в нем оказалось еще много. Он кинулся снова, подмял Дага под себя. Он был тяжелее раза в полтора. Даг успел дважды ударить в лицо противника головой, прежде чем его снова пригвоздили к сырой земле. Из разбитого носа Юхо прямо в лицо Дага обильно текла кровь.

— Урод! Волчонок! Пожиратель грязи!

— А ты — вонючий слизняк! Беззубая гадюка!

Противники принялись кататься, норовя придушить друг друга. Пальцы соскальзывали, ногти оставляли на шеях глубокие царапины. Даг задыхался. Этот проклятый мясоед был тяжелее его не в полтора раза… а казалось, что раза в три! Он неверно оценил силы врага, этот Юхо дрался совсем не так, как парни на родине. Он не желал честно обмениваться ударами на расстоянии, или взять в руки меч, или хотя бы палку. Он сгреб Дага в охапку, дышал своим вонючим ртом и все туже сжимал горло, лишая мальчишку глотка воздуха…

Даг очнулся, когда Юхо оттащили. Лалле, Тууле и двое незнакомых парней стояли над ним. Он видел их склонившиеся растрепанные головы на фоне белесого неба. Где-то высоко-высоко, над грядой перистых облаков, проплывал гусиный клин.

— Не ходи больше здесь, понял? — ровно сказал Лалли и добавил пару непонятных слов.

Даг тяжело сел. В боку стреляло, колено ныло, во рту скопилась кислая слюна. Левая бровь потихоньку наползала на глаз.

Юхо тоже сказал что-то обидное. Парни засмеялись, отвернулись и пошли, одобрительно хлопая Юхо по спине. Только Тууле не смеялась. Она смотрела на Дага и молчала. Северянин выплюнул кровь, потрогал зашатавшийся зуб, пошевелил конечностями. Вроде ничего не сломано… Неплохо для начала. Вот так подружился…

— Эй, стой, кусок свиного дерьма!

Юхо обернулся как раз вовремя. Суковатая дубина, заросшая мхом, опустилась ему на темечко. Раздался хруст, а за ним — сдавленный крик Тууле. Прогнившая дубина в руках Дага переломилась. Северянин чертыхнулся, отбросил ее и кинулся на врага с голыми руками. Но Юхо досталось крепко. Он зашатался, упал на колени.

Парни накинулись на Дага сворой, опрокинули в мох, скрутили руки. Лалли не без труда отодвинул визжащего Тойве, тот норовил ткнуть Дагу копьем в глаз. Кроме Тойве и младшего братишки Юхо, откуда ни возьмись появились еще трое. Низкая девочка, такая же черноволосая, как Тойво, похожая на граченка, и двое узкоплечих, белобрысых парней. Эти двое молча схватили Дага за руки и прижали к земле.

— Зачем ты напал? Ты же лежал… вот так, — Лалли показал, как лежал Даг. Слов вожаку шайки явно не хватало. — Ты не можешь драться, ты… он тебя победил. Все. Ты должен… слушаться. Исполнять волю.

Скосив глаз, Даг поглядел на «победителя». Шишковатой голове Юхо сегодня явно не везло. Бедняга стоял на четвереньках, тряс башкой и кашлял. Затем его вырвало.

— Ты слышишь? Эй, слуга вельвы, слышишь?.. — опять непонятные слова.

Лалли присел на корточки, опрометчиво наклонился слишком близко. Даг рванулся, освободил левую руку из захвата. Пнул левого белобрысого каблуком в голень. Тот охнул, откатился, обняв больную ногу.

— Ай, ай! — завопила маленькая девчонка.

Северянин ударил Лалли растопыренной пятерней в нос. Жгучая боль от выбитого пальца молнией пронеслась по телу. Лалли схватился за глаз, завертелся ужом.

— Бей его! Держи!.. — Тойво ругался на противном языке саамов. — Он Лалли глаз выбил!

Даг схватил копье Тойво, дернул на себя. Тот не удержался на ногах, рухнул поперек, придавив второго белобрысого парня. Маленький брат Юхо голосил, как девчонка. Тууле прыгала вокруг и что-то выкрикивала. Юхо наматывал вокруг макушки тряпку. Его и без того бурые волосы от крови и грязи слиплись в комок.

— Ага! Вот тебе, сын гадюки! — Эти слова Северянин понял, дальше перестал понимать. Лалли вернулся к нему с обоими целыми глазами, но с распоротым веком, и очень злой.

Даг встретил его копьем. Лалли едва не распорол живот. Точнее — наткнулся на острие, но вовремя отпрыгнул назад. Тойво кинулся за своим копьем. Левый белобрысый забыл о своем колене, оскалился и врезал Северянину в лицо ногой. Даг чудом успел отвернуться, удар пришелся в затылок.

Юхо вскочил, забыв про свои занозы в голове. Двоим Даг противостоять не мог, особенно когда его правую руку держали. Теперь они навалились хором, принялись пинать ногами и что-то выкрикивать. Сквозь боль и враждебный гомон Дагу казалось, он различает тонкий голосок Тууле. Кажется, она пыталась урезонить своих дружков.

— Будешь снова тут? — Лалли тяжело дышал, держа Дага за горло. От волнения парень сам путался в свейском языке. — Не ходить тут, будешь?

Даг собрал во рту слюну. На последний плевок ему хватило сил — враг нагнулся почти вплотную.

Затем небо вспыхнуло, и мир опрокинулся в темноту.

Глава восемнадцатая В которой вертятся дохлые мыши, Говоритель закона делает выбор, а конунг дает имя сыну

— Гляди сюда… — Вельва крутила что-то на нитке. — Сюда гляди, глаз не отводи, пой со мной, по краю пойдем, по мокрым лугам пойдем, по тихим водам пойдем, по пустым яйцам пойдем, по упавшим звездам… лежи тихо, я сказала!

Даг попробовал спустить ноги с лежанки, но оказалось, что его завернули в шкуру. Примерно как паук заворачивает доверчивую муху в кокон. Под шкурой парень оказался голым и натертым жаркой пахучей мазью. От мази по коже разливалось тепло, слегка пощипывало, но места побоев не саднили, как раньше.

— Как… я… потре… — Даг хотел повиниться, что потерял ценные корешки.

— А ну, молчи! — сменила тон вельва. — Благодари лесовика, это он меня вывел на лосиную тропку. Хвала громовику, он осветил мне путь молниями, я вовремя нашла тебя. Эти подлые лягушата сбежали… Я сделаю так, что у них вытекут глаза! Я нашлю червей в их животы…

Она продолжала крутить на толстой нитке двух засушенных мышат.

— Не… не надо… — Даг убедился, что руки и ноги слушаются, зато гортань, язык и губы совсем вышли из-под контроля.

Но скоро выяснилось, что дело не в ушибах. Пиркке напоила его чем-то горячим и терпким, отчего горло онемело окончательно. По щекам и шее побежали крошечные колючки, стены избушки расплылись и стали медленно вращаться. Не вращались только слезящиеся глаза колдуньи.

— Я нашла твое прошлое, мальчик… Я нашла, я обещала тебе… Пиркке умеет держать слово. Пиркке Две Горы никогда не обманывает. Не бойся, попей еще, дыши, дыши и смотри на огонь.

В первые минуты ничего не произошло. Огонь плясал как обычно. Как он пляшет в тысячах других очагов, в домах могучих бондов и нищих рыбаков.

А потом что-то случилось. Пламя придвинулось вплотную, вместе с шепотом вельвы. Шепот все глубже проникал в уши, а алые языки — все глубже вылизывали глаза.

И Даг увидел…

…Той ночью Говорителю закона предстояло умертвить ребенка.

Говоритель закона немало повидал. Старше его в крепости Йомборг был только Олав из клана Щуки. Могучий конунг Токи сделал для старика исключение, ведь в крепости не дозволялось жить никому старше пятидесяти лет. Но в отличие от дряхлого Олава, Говоритель закона Торгейр исправно выполнял свои обязанности. Несмотря на ломоту в костях и боль от старых ран.

Торгейр последний раз прикоснулся языком к жертвенной чаше Одина и поднялся с колен.

Сегодня миновало восемь месяцев с того дня, как слепой тул, живший под капищем бога Ньяда, предсказал гибель своего покровителя. Тулы часто плели всякую чушь, потому что пили отвары из дурных грибов. Они верно служили своим богам, однако судьбу открывали далеко не всякому. Не так давно они предсказали могучему ярлу Токи рождение сына через шесть месяцев и поимку золотой рыбы. Еще они предсказали, что сын ярла убьет свою собственную мать.

Вначале все смеялись, поскольку золотые рыбы в Большом Бельте не водятся! И уж тем более неоткуда было взяться сыну, ведь ярл был в набеге! Но вскоре из Гардара вернулись двадцать драккаров с богатой добычей. Могучий Токи ничего не знал о предсказании. На Совете морских дружин он честно делил добытое в походе, не обижая даже мертвых, если у них вдали имелись жены и дети. Из груды драгоценностей он вытащил за хвост золотую рыбу, и тут все ахнули. Все, кто слышал о предсказании. Золотую рыбу разрубили и раздали по кускам, и тяжелого ее живота хватило многим.

Но жены у молодого тогда еще ярла не было. А женщины, которых он посещал за пределами крепости, потомства не приносили.

— Вот так, тулы все чаще ошибаются, — засмеялся кто-то. — Может, мы зря их кормим?

Но тут встал кормчий с «Бешеного зубра» и сказал, что ярл отказывается от части серебра. Он отдает на продажу двух славянок, захваченных в набеге, но третью просит оставить ему. По словам кормчего, эту юную дикую колдовку ярлу удалось захватить в землях кривичей и приручить. Она провела три месяца в шатре Токи на корме драккара и понесла от него ребенка.

Услышав такое, примолкли заядные насмешники.

Но история только начиналась. Девушку отселили в рыбацкую деревню, поскольку ярл уважал им же созданный закон — женщины не могли ночевать в крепости! Когда ей пришло время рожать, только от самого Токи зависело, признать ли дитя своим. Славянская рабыня родила сына будущему конунгу, вождю клана Топоров.

Лучше бы ребенок умер в утробе матери, подумал Говоритель закона.

…Торгейр откинул полог на двери капища, выбрался на узкую деревянную мостовую. Он был высок ростом и сутул, его длинные руки свисали почти до колен. Говоритель кивнул помощникам. Башмаки из оленьей кожи застучали по мокрым доскам. Ливень не прекращался который день, холодные ручьи журчали в канавах, с Большого Бельта порывами налетал ветер, рвал на части огни сигнальных костров. Говоритель направился к капищу хранителя морей Ньяда, там его ожидал неприятный разговор с тулами.

Рождение сына у могущественного конунга — это всегда событие. В мирное время викинги готовились бы к праздничному пиру. Во времена чумы или в случае серьезной войны про рождение ребенка никто бы не вспомнил. Если он оказался бы лишним ртом, то отправился бы кормить рыб. Женщины в крепость не допускались. Мать ребенка жила на отшибе Волина, давно забытая своим господином. Только от конунга зависело, признать ли ребенка своим.

И он, к несчастью, признал.

За неделю до рождения мальчика полил дождь. Такого ливня не помнили старожилы-венды, селившиеся в устье реки. Рыбаки несколько дней не выходили на промысел, носили жертвы своим богам. А вечером на небе вспыхнула и погасла яркая звезда. Как раз в этот момент славный ярл Токи выводил тридцать кораблей из гавани, его позвал на помощь кейсар вендов. Когда вспыхнула звезда, бородатый тул выкрикнул из своей землянки, что вождь уходит в море, не закончив важных дел.

Никто тогда не понял, о чем бормочет выживший из ума предсказатель. Драккары ушли в море, растворились в мокром тумане. После того как ворота гавани захлопнулись, Говорителю закона донесли — у той самой молчаливой колдовки, которую Токи привез из Гардара, родился сын.

А спустя сутки после родов рабыня умерла. Сбылось первое предсказание.

Лучше бы сразу кинули его в море, думал старый законоговоритель. Торгейр тяжело ступал, обходя лужи. Колени ныли, спину ломило от непогоды. За Говорителем закона поспевал молодой ключник и немой раб-носильщик. Навстречу попадались полуголые трелли в меховых безрукавках, с клеймами на щеках, они без устали таскали бревна. Строительство новых домов для морских дренгов не прекращалось даже в дождь. Могучий конунг Токи непрерывно расширял крепость и принимал на службу новых викингов…

Торгейр важно выступал по центральной дорожке города. От нее через равные промежутки разбегались такие же ровные тротуары, устеленные плотно пригнанными досками. Круглая крепость была разбита на четыре сегмента, в каждом стояло по шестнадцать низких длинных домов. В каждом из таких домов размещался экипаж: большого драккара или два экипажа со вспомогательных лодок. Поскольку новые викинги прибывали постоянно, строители закладывали новые дома, все ближе к оборонительному валу. Многие ворота были открыты, и Говоритель закона мог видеть, что происходит внутри. Там свободные от службы дренги сушили одежду, портняжничали, жарили мясо и играли в тавлеи.

За поворотом Говоритель закона увидел наемного строителя Никоса, приглашенного конунгом из самого Бризанта. Тот руководил закладкой второго укрепленного вала и системой отвода воды. Двое рабов разводили костер под его тентом, чтобы не дать промокнуть инженерному оборудованию. Сам Никос, высокий, смуглый, бегал вдоль линии работ и ругался, путая слова трех языков. С помощью своих хитрых блестящих инструментов, колышков и веревок византиец ухитрился превратить гору земли и камней в высокий вал, образующий абсолютно правильный круг. Затем земляной вал одели в частокол, подперли бревнами, а внутри вытянулись прямые, как стрела, тротуары. Говоритель закона присутствовал на всех этапах стройки и уважал высокое искусство южанина. Его умения походили на настоящее колдовство.

Новый дом на семьдесят человек тоже был почти готов, уже вкопали толстые несущие столбы и насыпали боковые стены. Пока еще не навесили тяжелые двери, и дом продувался ветрами со всех четырех сторон, но у входа уже вкопали столб с тотемной головой коня. В центре, как и в прочих жилищах дренгов, полагалось сделать главный пиршественный зал, к нему примыкали кухня и две кладовки для припасов. В центре залы, сражаясь с дождевыми потоками, трелли рыли канаву для длинного открытого очага. Ночью у очага будут спать семьдесят человек, экипаж: боевого драккара.

Помощники кузнеца примеряли к дверным проемам петли и запоры. Говоритель закона отметил про себя, что строитель Никос учел неудачи первых домов. Теперь очередные внешние ворота прорубали так, чтобы люди в случае тревоги не сталкивались, а разбегались в разные стороны.

Торгейр миновал центр огромной крепости. Остались позади жилые дома, вышка смотрящего с костром и билом на вершине, кузницы, мастерские, бойни и отхожие места. Уже видны были вход в гавань, и верфи, и арка, под которой проплывали корабли, и негасимые костры по сторонам от громадных ворот. Справа ровной грядой поднимались силуэты «могильных кораблей». Высокие валуны обозначали нос и корму погребального драккара, а низкие камни окружали пепелище, словно борта.

Слева расстилалась широкая квадратная поляна, на которой форинги нещадно гоняли новобранцев. Говоритель закона остановился и некоторое время наблюдал, как дружинники сражаются друг с другом, бегают по скользкому бревну и строятся в «голову вепря» для совместной атаки. Лютый форинг Бьерн Треска издалека поклонился Говорителю, прижал кулак к груди и с новой силой набросился на измотанных дружинников.

Торгейр вздохнул и нехотя зашагал дальше, поеживаясь в промокшем плаще. Сегодня он отдал бы все, лишь бы не идти туда, где предстоял противный разговор. У западных ворот, больше похожих на глубокий тоннель, несли стражу люди с драккара «Голова оленя». Они молча приветствовали пожилого Говорителя и проследили, как он поднимается к воротам башни.

— Смотри, смотри, у него руки — как вороньи лапы… — шепнул один стражник товарищу.

— Отпереть, — каркнул Торгейр.

Даг, подумал он. Колдунья назвала его Дагом…

Глава девятнадцатая В которой Даг учится молчать с камнями, читает закатные тени и встречает главного лося

— Там сейды медведя и лося, — с почтением произнесла Пиркке Две Горы. — Смотри вокруг, что ты видишь?

— Вижу две горы…

Мальчик и старая женщина остановились в ложбине между двух скал, густо заросших можжевельником. Издалека на фоне мшистых проплешин скалы могли показаться еловыми островами. На вершинах островов Даг увидел каменных лося и медведя. Лось не слишком походил на свой живой прототип, зато сидящий медведь высотой в два человеческих роста выглядел весьма достоверно.

— Пошли наверх, только молчи, — шепнула вельва. — Мы принесем наши дары малым сейдам. К самим хозяевам нельзя обращаться, когда приспичит.

Следующий час они карабкались среди кривых корней, угрюмых муравейников и скачущих сверху шишек. Чем выше они взбирались, тем прозрачнее и весомее становилась тишина. Это казалось очень странным. Даг хорошо помнил, что на всех пригорках вокруг фермы Северянина гулял ветер. Подножие «лосиного» камня прочно вросло в землю. Возле него полукругом располагались еще пять валунов, каждый ростом выше Дага, и на каждом камне виднелись следы угощений — косточки птиц, какие-то ошметки. Лес вокруг давно вырубили и выжгли, получилась поляна шагов в сорок. Ощутимо несло горелым.

— Люди уже жгли малые кокко, во славу весны, — прошептала Пиркке. — Скоро они придут жечь большие кокко и будут веселиться много дней. Хорошо, что мы успели, мальчик.

Вельва обнесла угощеньями малые сейды. Возле каждого она падала на колени, поминала громовика Укко, солнечного бога Пейва и покровителя ночи Куу.

— Мы останемся здесь на ночь, — прошептала она, завершив дела. — Туонен-укко сегодня незлобив. Мы будем читать закатные тени. Следи внимательно за тенями, мальчик. Они могут многое рассказать, но приходят лишь раз… Ты можешь возвращаться к сейду хоть каждую ночь, но больше никогда не увидишь свое будущее… Смотри внимательно, не шуми и не спи…

— А почему нельзя разжечь костер?

— Духи учуют дым и не придут.

Пожалуй, главное, чему научился Северянин в стойбище вельвы, — это терпению. Он уже спокойно переносил беззлобную ругань старухи, не вспыхивал, как прежде. Иногда Дагу очень не хватало парней, избравших его своим херсиром, не хватало отцовской грубой ласки и тепла матери. Но дни были настолько заполнены событиями, что он даже не нашел пока времени разыскать Лалли и его гордячку сестру. Даг и сам не понимал уже, хочет он отомстить глупым лопарям или лучше помириться. С утра до вечера Пиркке гоняла его по разным делам. Даг научился выискивать в зарослях птичьи гнезда и собирал для старухи вдвое больше яиц, чем Нелюба. Еще он научился сам водить оленей на северные пастбища, и лесовик пропускал его через невидимую преграду. Но самое главное, чем несказанно гордилась вельва, — Даг научился находить дом с расстояния в два дня пути. Пиркке четырежды вывозила его в глухомань с мешком на голове, но юный Северянин всякий раз безошибочно находил стойбище. Даже в пасмурную погоду, когда не было ни звезд, ни солнца. Вельва приписывала эти достижения своему мастерству, Даг с ней не спорил.

Последнее время, внезапно просыпаясь среди ночи, он ощущал в себе тягучее сладостное движение, словно внутри него текла замерзшая река, и на ней потихоньку подтаивал лед. Он стал гораздо лучше ориентироваться и без всякого «солнечного камня». И слух заметно обострился, то ли от ведьминых наставлений, то ли сам по себе. Даг теперь по далеким птичьим переливам угадывал, кто идет сквозь чащу, зачем идет и куда…

— Мужичком становишься, — обронила как-то Нелюба, наблюдая, как Даг с разбегу прыгает из бани в сугроб.

— Ты хозяйку-то слушай, на ус мотай, — продолжала девушка. — Самое твое время молодецкое. Потом-то что? Заматереешь, заберет тебя нойда, уж ничего не запомнишь. Слушай хозяйку-то…

Убежать домой Северянин пока не стремился. Хотя бы потому, что увлекся охотой. Это была совсем не такая охота, в которой ловкачем считался дядя Сверкер. Сверкер Северянин, конечно, метко попадал в зайцев и уток из своего лука, но до саамов ему было далеко. Вельва нарочно уговорила двух опытных охотников, чтобы они брали неугомонного парня с собой. Звали охотников так, что Даг даже не пытался выговорить. И оба недовольно бурчали, вовсе не радуясь лишнему «напарнику». Но очень скоро их отношение изменилось.

Дагу показали, как самому вырезать маленький, сильно изогнутый лук. Первый лук, вырезанный Дагом, охотники кинули в костер. Туда же отправился второй и третий. Даг скрипел зубами, но вслух ничего не сказал. Он твердо решил, что научится делать так же, как эти вредные узкоглазые саамы!

Наконец, под руководством старичков, лук был собран из нескольких плоских отрезков разного дерева. Изрядно намучившись, Даг вырезал для своего лука две дюжины стрел. И снова оказался неправ. Потому что для предстоявшей деликатной работы требовались совсем маленькие стрелы, с крошечным наконечником и мощным оперением.

Охотиться пошли на белок. Даг пускал стрелу за стрелой, но лишь напрасно расходовал «боеприпасы». Старички видели шустрых зверьков сквозь листву, тратили одно мгновение на то, чтобы поднять лук и оттянуть тетиву, а в следующее мгновение крошечная белка уже валилась на землю.

Финский лес изумил Дага своим богатством. За девять дней охотники убили почти полсотни зверьков, но белки, кажется, так и не стали пугливыми. Наконец, Даг заслужил расположение старших товарищей, когда без лишних слов уселся снимать шкурки.

— Почему белки? — осмелился спросить Северянин, когда лопари покушали и подобрели. — Можно убить лисицу или зайцев. Будет больше меха.

Финны печально переглянулись.

— Потому что Глум любит беличьи хвосты.

— Глум? — нахмурился Даг. Это имя ему что-то смутно напомнило. Вроде бы, не так давно, человек с таким именем попадался на пути. Что-то не совсем приятное было связано с этим именем…

— Его так зовут. — Охотник дул на пальцы, снимал с палочки запекшиеся в золе грибы. — Глум Бешеный Кот. Он приплывает раз в году. Или его дружок — Льот. Тот еще хуже. Они требуют белку. Белка маленькая. Ее удобно везти и, наверное, легко продать.

— Я не понял… — у Дага пересохло во рту. — Почему вы должны отдавать какому-то Глуму своих белок?

— Потому что так было всегда. Норвежцы собирают тут дань, потом отдают своим ярлам. Белок, тюленей, птичий пух.

— Сейчас стало даже лучше, — подхватил второй охотник. — Прежде здесь высаживались люди из Согна, из Хердаланда и других мест, я не помню их названий. Они все приходили, жгли дома, убивали мужчин и требовали дани. Потом стало лучше. Норвежцы договорились между собой, и дань уже много лет собирает один ярл. Зато нам дают соль.

— А Глум? Разве он — ярл?!

— Нет… но с ним лучше не спорить. Пусть лучше возьмет своих белок и убирается домой!

— Но вы же… вы же охотники! Вы можете защищаться! — Даг какое-то время пытался увещевать стариков, но ничего не добился.

— Мы можем уйти через горы, — согласились охотники. — Можем перегнать оленей на восток. Но куда уйдут рыбаки? Им негде прятаться.

Впрочем, тот разговор имел явные последствия. Во-первых, Дага строго отчитала Пиркке. Она заявила, что не ему решать, кому и как будут ее соседи платить дань. Во-вторых, финны стали учить мальчишку охотиться по-настоящему. Понадобилось больше месяца, прежде чем Даг освоился с коротким тугим луком. Еще месяц понадобился, чтобы научиться попадать в шапку, подкинутую над землей. Это оказалось чертовски непросто, гораздо сложнее, чем махать одновременно двумя мечами.

— Зачем нам мечи? — удивлялись старички. — Чтобы взмахнуть таким оружием, нужно место. Мы не в тундре живем, в густом лесу годится только нож:.

— Меч — это оружие мужчины, — упирался Даг.

В ответ лопарь молча подбрасывал шапку и, действуя с быстротой молнии, всаживал в нее на лету три стрелы.

— Сделаешь — будем говорить, кто мужчина.

Дагу оставалось только вздыхать. Впрочем, упражнялся он остервенело, как и дома, с деревянными мечами. Посылал стрелу за стрелой, забыв о сне и отдыхе, и даже Нелюба не могла дозваться его на ужин.

— Ой, мальчик, устал, устал… — причитала Пиркке.

А потом внезапно оборвала охотничьи вылазки, заявив, что им пора идти вдвоем к этим самым камням, Медведю и Лосю.

К камням — так к камням. Северянин не уловил, отчего такая спешка. Вроде бы заранее о празднике его не предупредили. Но послушно пошел за вельвой, потому что ожидалось что-тонеобычное.

…И вот после малых подношений наступил вечер на горе. Даг стучал зубами, отбивался от комаров и изо всех сил таращился в темноту. Иногда растирал глаза, вскакивал и прохаживался между валунами. Наконец вельва схватила его за плечо и поднесла палец к губам.

Даг увидел, но не сразу. Закатное солнце вольготно купалось в туманных далях, длинные зловещие тени протянулись от каждого валуна на восток. Они росли, вытягивались и словно бы набухали невиданной темной силой. От великанских столетних елей тоже росли тени, они наполовину скрыли пожарище, но эти обычные лесные превращения Дага не трогали. Каменные восьмерки лабиринта белели во мраке, как кости свернувшейся лисицы.

— Следи за тенями, мальчик… Тени покажут, что с тобой будет.

Неожиданно у каменных спиралей появились люди. Они возникли бесшумно, как речные призраки. Даг невольно сглотнул, когда мужчины в шкурах запели суровый йойк. Пиркке была права — костер разжигать не следовало.

— Ой, нам не повезло! Это кочевые саамы, — досадливо сплюнула Пиркке. — Мы не трогаем их, они проходят мимо. Сейчас они намажут камни жиром… так они кормят предков. Так и произошло. Мужчины протяжно пели, затем стали обмазывать валуны жиром. Когда камни заблестели, кочевники выстроились полукругом и торжественно зарезали пару птиц. Из группы выделился низкорослый человек в сложном головном уборе и маске. Он стал вертеться волчком, притоптывать и завыл низким вибрирующим голосом. Остальные примолкли, но принялись отбивать ритм следом за шаманом.

— У них свой сильный нойда, — пояснила Пиркке. — Он будет петь еще долго, пока не устанет и не упадет. Если будет плохо петь, духи обратят его в камень… Теперь будем дышать совсем тихо. Если они увидят, что женщина была внутри сейда, — меня могут убить.

Даг приготовился не дышать, однако мужчины возле Медведя производили все больше шума. Когда их нойда наплясался вдоволь, двое крепких парней достали откуда-то топоры на длинных рукоятках. Шаман пронзительно вскрикнул, указывая на каменную спираль. Парни ударили по граниту одновременно, выбив сноп искр.

— Что они делают? — не выдержал Даг.

— Мы так не делаем. — Старуха в волнении кусала ногти. — Они просили духов о чем-то в прошлый раз. Наверное, духи не выполнили их просьбу. Теперь они наказывают сейд. Они будут его бить, пока не отколят кусок.

— Надо их как-то остановить? — Северянин ощутил ответственность за имущество, расположенное на территории Пиркке.

— Сиди тихо, не то тебя зарежут, — прошипела старуха.

Прошло еще какое-то время. Ночные гости успокоились. Они зажгли несколько факелов, затем в сторонке развели два костра. Даг так и не понял, удалось ли им отломить кусок провинившегося сейда.

— Жди меня здесь, — приказала колдунья и канула во мрак.

Когда она вернулась, Даг едва не околел. Комары садились на него в три ряда, а парень не мог их даже шлепнуть, так боялся привлечь к себе внимание.

— Иди за мной. — Старуха коснулась его и превратилась в белесое пятно.

Именно той ночью, у священных лабиринтов, Даг понял, что чему-то уже научился. Он ставил ногу, не глядя, хотя они спускались по круче. Парень не нуждался в зрении, он просто заранее знал, куда именно следует наступить, чтобы не разбиться. Он слышал страх и боевой задор вельвы. Чудесным образом эти чувства в ней смешивались. Он слышал позади, за скалой, сонное дыхание кочевников. Они почти заснули…

Но не заснул тот, к кому его привела Пиркке.

Вельва внезапно рухнула на колени и распласталась на влажной траве. Даг честно последовал ее примеру. Что-то там чернело на общем темном фоне. Что-то большое, опасное и… знакомое.

Лось!

До того Даг падал на колени неохотно, досадуя на грязь. На сей раз он рухнул как подкошенный.

Лось был громадный, почти такой же, как гранитный истукан на горе. Полностью разглядеть его никак не удавалось, мешали лунные блики и пляшущие тени. С длинных ветвистых рогов до земли свисали пряди лишайника, горб походил на заросший вереском, холм, а морда постоянно оставалась в тени.

Дагу очень хотелось обернуться назад и убедиться, что валун лежит на месте. Но повернуться он не мог себя заставить.

— Он тебя не боится, повелитель камня. — Старуха зарылась лицом в сырую листву.

— Он и не должен меня бояться, — прогремел лось. — Парень, ты знаешь, кто я?

— Ты повелитель камней и призраков, бог саамов Хийси, — почтительно ответил мальчик.

— Он не твой, Пиркке, — скучным, совсем не страшным голосом произнес главный лесной лось. И вдруг в голове Дага что-то перевернулось. Не было рядом никакого Хийси, и люди давно ушли, и костры погасли, остались только багровые угли вокруг сейдов.

Из-под шкуры лося выбрался шаман с дальнего хутора. Даг видел его лишь однажды, когда Нелюба сильно захворала. Нойда приезжал на оленьей упряжке, строил чум из еловых ветвей, раскалял камни, долго прыгал с дудкой и костяными бубнами. Нелюба потом быстро поправилась…

— Мальчишка не твой, мне жаль, — повторил нойда. — Он мог стать сильным нойдой. Он чует, в какой стороне солнце, чует зверя доброго и зверя злого. Но он не станет нойдой. Он станет воином.

Глава двадцатая В которой выясняется, что девчонки отличаются от парней и кто главнее всех в Двух Горах

— Эй, урод, а ну стой!

— Эй, волчонок, мы тебе говорили — не ходи здесь!

Даг вздохнул. Плечо и нога до сих пор болели после последней стычки с Юхо. Он дважды не донес до Каарины поклажу и дважды получил нагоняй от Пиркке. Саму Пиркке местные хулиганы боялись. Даг понимал, что достаточно нажаловаться один раз, и все утихнет. Ни Лалли, ни его верный кулак Юхо, ни другие подпевалы больше носа не высунут. Пиркке была полновластной хозяйкой Двух Гор, помимо того, ее магическая власть простиралась до сейда Спящего Человека к северу и — до самого моря — к западу. К востоку жила другая вельва. Там еще хозяйничал нойда Укко, которого вельва побаивалась. А на юге, по слухам, было несколько богатых усадеб с сотнями оленей. Конечно, не таких богатых, как у бонда Северянина, в стране суоми люди вообще жили бедно, но тем не менее…

Одним словом, Пиркке легко загнала бы наглецов в болота, а с их родителей взяла бы еще виру за погубленный товар. Но Даг, как всегда, решил не жаловаться. Он никогда не ябедничал дома, так с чего бы начинать здесь? Если хочешь, чтобы тебя уважали, — разбирайся с обидчиками сам!

Поэтому он смело подошел к Юхо вплотную, улыбнулся и задал свой привычный вежливый вопрос:

— Что тебе надо, кусок дерьма?

И тут же получил в нос. Кулак у Юхо был очень быстрый, гораздо быстрее, чем его тупые мозги. Однако Даг к удару оказался готов. Все же они схлестывались в третий раз. Юхо дрался всегда одинаково. Он просто махал своими ручищами, как пугало на гороховом поле. Будь Северянин на пару лет постарше и мер на тридцать потяжелее — неизвестно, за кем осталась бы победа!

Даг присел, кулак лишь слегка задел по лбу. Зато второй кулак впечатался ему в солнечное сплетение.

— Лалли, ты слышал? Он меня обозвал?! — Юхо заревел, как разбуженный шатун. — Лалли, что мне с ним сделать?

Молчаливый сдержанный Лалли был для драчуна Юхо непререкаемым авторитетом. Его слушались все ребята в округе, и оленеводы, и охотники. Все, кроме детей рыбаков с побережья. Там, у рыбаков имелся свой вожак. Лалли слушались не потому, что он был самый сильный. Зато он водил дружбу со взрослыми парнями, хотя те его частенько поколачивали. Но Лалли терпеливо сносил побои, лишь бы оставаться всегда своим во взрослой компании.

— Лалли, он встает! Он опять встает!

Лалли изумленно обернулся. Впервые он был серьезно напуган. Юхо тоже не на шутку перепугался. Четырежды он укладывал этого неугомонного «меченого», но никак не мог его победить. Этого прислужника Пиркке можно было побороть, но нельзя было заставить подчиняться. Вот как!

Юхо и Лалли беспомощно переглянулись. Даг стоял перед ними, покачиваясь, глядел исподлобья. Из его разбитого носа и с бровей капала кровь. Костяшки пальцев на обеих руках были разбиты, одежда изодрана. Левое ухо налилось малиновым цветом и торчало в сторону, как парус.

Северянин заранее знал, что их встретит. Он ощущал их глупую злобу, еще когда только перешел ручей. Но выбора для него не существовало. Даг раздвинул их плечами и побрел дальше по узкой тропинке. Парнишка помнил рассказы Свейна о йомсвикингах. Эти достойные ратники никогда бы не пошли в обход, струсив перед крикливыми дикарями!

— Ой, лягушонок! Не слышишь?

— Сейчас я тебе помогу найти дорогу!

Это снова был Юхо. Все тот же противный липкий кабан, выполнявший все, что прикажет главарь Лалли. Он топотал следом, чавкал в глубокой грязи. За Юхо по кривой тропке семенили белобрысые братья, сам Лалли с сестрой и еще кто-то. Охотника Тойво не было видно.

Даг не стал дожидаться, пока Юхо взберется по мокрым корням на косогор. Парень укрепил на кусте свой узелок, постоял в задумчивости и внезапно прыгнул навстречу.

Прыгнул удачно. Финны подловили Дага в узкой скользкой лощине, куда стекало с гранитных скал множество ручейков. Дождь поливал третий день, камни вымокли, мох стал похож: на губку и булькал под ногами. Ноги оскальзывались на тропе, одно неверное движение — и можно было покатиться вниз, до самого дня ущелья, где журчал стремительный ручей.

Но это Даг и рассчитывал. Он с налета сшиб Юхо с ног и потащил за собой вниз. Сцепившись и рыча, как два волчонка, мальчишки покатились по брусничным кустам, папоротнику и торчащим сосновым корням.

— Ты… ты… мой брат будет нойдой! — злобно шипел финн, колотя Дага лбом о землю. К счастью, земля была мягкая и мокрая, и волосы на затылке мальчика тоже стали мокрые, поэтому врагу не удалось нанести серьезные увечья. — Мой брат будет нойдой, он будет лучший чародей!

— Твой брат? Этот гнилой мухомор? — Даг вывернулся, оставив в кулаке противника клок волос. — Ха-ха! Твой брат облегчиться сходить не может, чтобы не наложить в штаны!

— Ах ты, ублюдок! — Юхо особенно бесило, когда его прыщавого, вечно поросшего коростой младшего братишку обзывали «гнилым». А тот действительно гнил изнутри, невзирая на юный возраст.

— У него воняет изо рта хуже, чем у тебя! — Даг откатился в сторону, пнул Юхо ногой и продолжал задираться. — Какой из него нойда? Его даже болотник жрать не станет, выплюнет! А говорить с ним вообще ни один сейд не будет!

Юхо разобрал далеко не все, но накинулся на Дага с удвоенной энергией. Тем временем остальные парни тоже спустились ко дну лощины и принялись всячески подбадривать своего товарища. За Дага не болел никто, даже Тууле. Кое-как уворачиваясь от железных кулаков Юхо, Даг тоскливо подумал, что если бы Тууле за него переживала, ему стало бы гораздо легче.

Даг даже сам себе удивился — откуда вдруг возникли такие глупые мысли? Ведь он давал себе зарок о девчонках не думать вообще, обходить их стороной и не влезать ни в какие женские дела. Вовсе ему не нужна эта белобровая и белокожая задавака! Сама только и бегает за старшим братом, слова умного сказать не моет, и рыбу жарить на костре не умеет, и волосы заплести не умеет, как это делают его старшие сестры и Хильда.

При воспоминании о сестрах, маме и родном очаге Даг чуть не захлюпал носом. Но Юхо вывел его из задумчивости крепким тумаком.

— Мой брат будет нойдой, а ты — уходи! — Юхо бил и бил, а Даг мог только уворачиваться и отступать. Как назло, под рукой не оказалось ни палки, ни ножа, а кулаками одолеть эдакого здоровяка парень пока не мог. То есть палка была, но короткая и неудобная, Юхо сразу вырвал ее из рук.

— Я буду ходить, где хочу! — успел выкрикнуть Даг, прежде чем кулак Юхо снова разбил его рот. Ответным ударом Даг заставил ухо противника светиться багровым светом. Затем со всей мочи врезал финну по щиколотке, но тот со смехом отскочил.

Наученный прошлым столкновением, финн тоже стал осторожным. Он понял, что Дага нельзя подпускать вплотную, чтобы не лишиться уха или носа. Юхо молотил кулаками как заведенный. Много раз промахивался, но, когда попадал точно, у Дага звезды сыпались из глаз.

— Побей его, Юхо!

— Выбей из него душу! Пусть проваливает к своим свеям!

— Нечего ему делать в усадьбе нойды!

Оскальзываясь в быстрой холодной воде, Северянин отступал, пока было куда отступать. Позади лощина сужалась, превращаясь в непроходимую щель, заваленную валежником. Компания Юхо подвывала, ржала и голосила на все лады. Они не замечали проливного дождя. Не орал только Лалли, он сосредоточенно разглядывал Дага.

Юхо надоело впустую махать кулаками. На дальней дистанции он тоже не мог зацепить Северянина как следует. Он схватил Дага за шиворот, притянул к себе и что было силы ударил в лоб. Северянину показалось, что сосны вокруг закачались. В ту же секунду ливень хлынул еще сильнее. Юхо заржал и снова замахнулся. Он навис сверху, как голодный медведь.

— Ку… ку… — прохрипел Северянин.

— Что он лопочет? Он смеется над нами?

Юхо оглянулся в поисках поддержки. Охотник Тойво отвел взгляд. Двое его приятелей-саамов смотрели не мигая. С ними Юхо все равно не разговаривал. Обе сопливые девчонки тоже глядели как-то невесело.

— Юхо, не надо! — внезапно заявила Тууле. — Хватит уже! Все равно он тебя не послушает!

Юхо не поверил своим ушам. И это говорила сестра его друга Лалли, самая гордая и красивая девчонка!

Вторая девчонка, конопатая Инкери, вскочила с бревна и швырнула в мальчиков шишкой.

— Ку… — Северянин закашлялся, схватился за грудь. В груди что-то треснуло и больно царапало при каждом вздохе. Но это только раззадорило Дага.

Даг рванулся, мокрая кожа куртки вырвалась из пальцев Юхо. Даг ответно ударил лбом в лицо противника. Пока Юхо беспомощно тряс головой, Даг обхватил его и укусил за щеку. За нос укусить не получилось, Юхо сумел вывернуться.

Даг нащупал плоский камень, сбоку залепил финну по губам. Тот охнул, опрокинулся навзничь, но успел выбить голыш из рук Северянина.

— Так нельзя! Нельзя камнем! — заволновались мальчишки.

— Отпусти его! Отпусти! — даже Лалли запросил пощады для друга.

— Я буду ходить, где хочу, понял? — спросил Даг у поверженного врага. Юхо только промычал в ответ. Из его разбитого рта толчками лилась кровь. Но оказалось, что хитрый финн притворялся. Лежа, он ударил Дага в живот ногой.

В ответ Юхо получил оглушительный удар булыжником. Когда Даг снова успел подобрать камень, никто из финнов так и не понял.

Юхо свалился, как пустой мешок. Дага моментально схватили за руки, отобрали оружие.

— Так нельзя! — закричал Лалли и шмякнул Дага по щеке. Когда он злился, его верхняя губа приподнималась, как у хищника.

— Руки пусти! — Даг стал бешено вырываться. — Снова все на одного?! Эй, ты, жаба, давай один на один?!

Он метко плюнул Лалли в лицо. За что тут же снова схлопотал по физиономии. Дагу показалось, что набок свернули челюсть. Его держали вчетвером, Юхо ползал по ручью, Тууле смывала с него кровь.

— Нельзя камнем! — повторил главарь.

— Мне можно, — уперся Даг. — Нельзя за руки держать! Хочешь драться — давай только с тобой!

— Почему тебе всегда все можно? — разозлилась Тууле.

— Ты? Со мной? — поразился Лалли. — Я убью тебя с одного удара.

— Ты меня не свалишь и сотней! — похвастал Даг.

— Отпустите его! — скомандовал главарь. Парни нехотя послушались. Лалли возвышался над Дагом, словно гора.

— Ты хорошо дерешься, — тихо признал Лалли. — Мы так не деремся. Ты в прошлый раз побил троих. Но я старше. Мне уже… — Он показал на пальцах тринадцать. — Вот так уже. Камнем нельзя.

— А все против одного — можно?

— Хорошо. Я буду один… — и сразу ударил в живот. У Дага слезы сами брызнули из глаз. Он хватал ртом воздух, но никак не мог вдохнуть. Показалось вдруг, что воздух вокруг закончился.

Даг упал. Лалли переминался с ноги на ногу, утопая по щиколотку в воде. Но, в отличие от своего подлого дружка, не пытался добить лежачего.

— Что с ним? — спросила Тууле. И еще что-то спросила, непонятно.

Отхаркиваясь, Даг поднялся. Штаны и куртка прилипли к телу. Ребра болели при каждом вздохе. Вся компания Лалли уходила от него вверх по склону оврага. Парни поддерживали Юхо. На Дага никто не обернулся.

— Аааа! — со звериным рыком, Северянин прыгнул вожаку на спину. От неожиданности Лалли поскользнулся, шмякнулся на задницу и покатился вниз. Даг не отпускал его шею, свободной рукой лупил куда придется — в висок, в ухо, в глаз. Падая, Лалли сшиб с ног девчонок и парня, замыкавшего процессию.

— Ты что? — заорал он, пытаясь освободиться от Дага. — Ты что? Уходи! Я сказал тебе! Почему ты опять дерешься?

— Потому что ты меня не победил. — Даг изогнулся и укусил главаря финнов за щеку.

Тут Лалли взвыл по-настоящему. Он нарочно упал на спину, прижал Дага и принялся колотить его локтями и затылком. Своим парням он уже ничего не мог приказать, те снова попрыгали с горки вниз и напустились на упрямого врага. Только оторвать его от Лалли они никак не могли.

Дага пинали ногами, рвали пальцы на руках, а вместе с пальцами — разорвали крепкую рубаху Лалли и шнурок с оберегами. В последнем усилии Даг нашарил под водой новый булыжник и врезал противнику по голове.

Тууле предостерегающе вскрикнула. Ее брат проявил чудеса ловкости. Он кувыркнулся вперед вместе с Дагом на плечах, и камень не достиг цели. Мальчишки разжали Дагу кулак и отобрали оружие.

Все дышали, как загнанные лошади. Они стояли кружком вокруг распластанного Дага и решали, что же им делать. Один Юхо сидел в сторонке и подвывал. На Лалли тоже было страшно взглянуть. Северянин порвал ему губу и расцарапал физиономию.

— Лалли, его надо убить! — предложил кто-то.

— Не надо. Пусть старуха заберет его. Убивать нельзя, — твердо заявила Тууле.

— Он — человек вельвы, — согласилась подружка Тууле. — Нельзя убивать человека вельвы. Она нашлет на тебя почесуху или высушит изнутри.

— Так что же делать?

— Давайте скажем отцу? — предложил маленький мальчик, таскавший за Тойво копье. — Давайте скажем моему отцу, что этот волчонок на нас сам нападает…

— Верно! — оживился Юхо. — Скажем, что он бешеный, пусть его люди приговорят! Вы же все видели, что он бешеный.

Даг слышал их слова смутно и почти ничего не понимал. Он думал лишь о том, как бы не захлебнуться в ледяной воде. Потому что лежал в ручье на боку, вода все прибывала, но сил повернуть голову не осталось. Каждый вдох давался с хрипом и болью. К нему склонилась Тууле. Даг почувствовал на щеке щекотанье ее длинных волос.

— Обещай мне, что не будешь ходить через наш лес!

— Ы… Нет…

— Я прошу тебя… Обещай! Ведь Лалли победил тебя.

— Меня никто… никто не победит.

— Брось его! — посоветовал Лалли сестре. — Может, он сам тут захлебнется. Или его найдет рысь. Пошли домой!

— Они тебя убьют, слышишь? — Тууле наклонилась к Дагу совсем близко.

— Пу… пускай… Лучше умереть.

— Почему? Лучше как? Смерть? — Тууле смешно коверкала слова. И она совсем не сердилась. Дагу это понравилось. Ему показалось, что девочка хотела еще что-то сказать, но сдержалась.

— Тууле, брось его! — скомандовал старший брат.

— Будешь еще тут бродить? Будешь? — свирипея от собственной ярости, Юхо тряс ослабевшего паренька за волосы. Кулаком другой руки он колошматил Дага в живот.

— Кусок свинячьего дерьма! — отчетливо выговорил Даг и рухнул ничком в мох.

…Вечером Нелюба смывала с мальчишки грязь и кровь, ахала над каждой царапиной. Северянин мужественно скрипел зубами, когда его обливали ледяной водой. Вельва из вредности запретила девушке греть воду.

— Что мне с тобой делать? — шумела Пиркке. — Вот отведу тебя к лесовику, затянет тебя в паутину, поплачешь тогда!

— Отведи, — разрешил Даг. — Я не боюсь.

— А кого ты боишься? — втайне любуясь мальчиком, проворчала ведьма.

— Отца… немножко… — шмыгнул носом Северянин. — Пиркке, отпусти меня домой. Я все равно не умею колдовать.

— Не я тебя сюда звала, не мне тебя и отпускать! Вот встанет звезда, угомонятся змеи под землей, поедем тогда к нойде. А пока… сиди тут, работай и никуда не ходи!

— Я и так работаю… ай-ай! — не выдержал Даг, когда Нелюба зубами потянула у него из спины очередную занозу.

Когда все уснули, старая Пиркке отправилась к оленихе. Возле оленей у нее рождались светлые мысли.

— Нойда будет недоволен… — сообщила Пиркке своим любимицам. — Этот мальчик родился с копьем в руке!

Глава двадцать первая В которой медведь всех прощает, змеиный царь растит черных дочерей, а мыши опять вертятся

— С новой луны начинается охота на медведя, — предупредила Пиркке. — Будет большой праздник. Приедут все люди с Двух Гор. Ты будешь помогать.

— Праздник? — удивился Даг. — Разве нам не хватает мяса?

По его наблюдениям, еды у всех близких друзей вельвы имелось в изобилии. Олени успешно перенесли зиму, охотники ежедневно приносили целые вязанки дичи, а дети собирали для колдуньи столько яиц, что Пиркке прогоняла их назад.

— Увидишь праздник, — многозначительно подмигнула вельва.

— Мишка-то навроде отца для них, — шепнула Дагу Нелюба. — У инарских-то вроде олень с золотыми рожками, а у коллтов-то — мишка. Он самый и есть.

Охота действительно проходила с большой помпой. Впервые Даг встретил так много финнов, собравшихся вместе. К сейду Медведя некоторые добирались по три дня. Среди молодых мужчин Даг углядел своих давних дружков-обидчиков, но до выяснения отношений дело не дошло. Лалли и Юхо держались рядом со взрослыми охотниками, почтительно хихикали и слушали вечные хвастливые рассказы.

Охотились совсем не так, как Северяне. Во-первых, кажется, все прекрасно знали, где гуляет избранный медведь. Во-вторых, для охоты требовался не тот зверь, кто задирает скотину и мешает крестьянам, а какой-то особый медведь, выбранный задолго и обладающий загадочными качествами. Непременно требовался самец, не самый молодой и с какими-то отметинами на шерсти.

Даг так и не понял, что именно требовалось от несчастного и довольно старого животного, мирно поедавшего мед на опушке. На медведя набросились со всех сторон, с острыми копьями и рогатинами. К сейду коричневую тушу понесли на жердях, скорее это походило на торжественный въезд колесницы в город. Мужчины менялись, радостно пританцовывали позади процессии, размахивали копьями и постепенно пьянели. Здешнюю брагу варили из меда и каких-то горьких злаков, получалось не слишком вкусно, но гораздо крепче, чем у женщин в семье Северянина.

Кстати, женщины находились поблизости, но ни одна не заступила на путь праздничной процессии. Медведя бережно уложили на ковер из еловых веток, разровняли давно горевший костер и приступили к разделке. Гости образовали три широких круга. Во внутреннем круге усадили самых почетных старейшин. Дальше сидели мужчины-охотники и мальчишки, а в последнем, самом широком круге — женщины всех возрастов. Гвалт стоял необыкновенный, многие напились еще до того, как запеклось на камнях мясо.

Даг в первые ряды не полез, чувствовал себя чужим. На него косились, указывали пальцем, но никто не позвал в компанию и не уступил место. Впрочем, Северянин не обиделся. Не очень-то и хотелось рвать зубами жесткое несоленое мясо! Гораздо интереснее было послушать Нелюбу и саму хозяйку. Пиркке, когда выпивала бражки, рассказывала обо всем очень интересно.

— Медведь — это отец, — говорила она. — Все саамы — его детки. Когда-то на заре времени медведь бродил один и не мог найти себе подругу. Тогда он пришел и взял… ик!.. в жены женщину из племени саамов. Людей тогда тоже было мало, и соплеменники отдали ее за медведя. От них и пошли все коллты, они с той поры не едят медвежье мясо… ик!.. не едят потому, что медведь может превратиться в человека. Нойда Укко таких видел. Идет вроде впереди — медведь… ик!.. а как полярная петля засияет, глядишь — уже человек на мохнатых лапах. Да только поймать такого оборотня очень трудно. Нельзя его ловить, иначе все медведи с людьми поссорятся.

— Но вы-то едите? — кивнул Даг на пирующих.

Тем временем от громадной туши мало что осталось. Но мясо не нарезали абы как. Старейшинам полагались по рангу одни части, охотникам — другие, преимущественно — лапы, а женщины терпеливо ждали своих кусков. Руководил обвалкой и нарезкой седой шустрый старичок в медвежьей маске.

— Мы едим, — Пиркке похлопала себя по урчащему животу. — Только мы прощения просим. Этот медведь нас уже простил. И силу свою нам передаст. Теперь не говори со мной… ик!.. женщины все должны уйти, пока режут медведю лапы и голову. Голову закопают, чтобы мы не видели, не то «отец» обидится!

Даг решил, что вельва шутит, но она действительно бросила недоеденное мясо и спешно ушла. Следом за Пиркке ретировались и другие женщины, прихватив с собой совсем маленьких девчонок. Голову медведя охотники понесли по кругу, затем с почестями закопали в самом центре бывшего костра.

Дагу щедро налили медовой бражки. Точнее сказать — не налили в отдельный кубок, а поднесли здоровенную посудину, выдолбленную из цельного пня. Из пня пили все по очереди, и отказываться было неудобно. Терпкая жидкость с размаху плюхнулась в желудок, затем неожиданно быстро вернулась в голову и взорвалась там веселыми брызгами.

Лопари вдруг показались Дагу самыми добрыми и красивыми людьми на свете. Его тут все уважали, как ученика вельвы и будущего нойду, ему принесли несколько съедобных кусочков медвежатины, даже Туули издалека подмигнула ему. Или это только показалось?

Пень с брагой проделал второй круг, после чего начались танцы. Плясали здесь совершенно не так, как в усадьбе Хьялти или дома. Несколько нетрезвых, но очень радостных мужчин нарядились в шкуры и стали прыгать вокруг костра. Другие орали, били в ладоши и всячески мешали музыке. Музыку создавали три маленьких бубна, один — огромный, размером с боевой щит, и пара нелепых струнных инструментов. Струна на каждой такой деревяшке имелась всего одна и издавала высокий противный звук, вроде басовитого комариного писка, но Северянину нравилось абсолютно все.

Мужчины у костра разделились на две группы. Одни изображали зверей, прикрепив позади себя пушистые хвосты. Другие скакали за ними с копьями, выслеживали, приседали и с криками наносили удары. Дети визжали и от восторга плевались слюной, женщины приплясывали, не вставая с места. Пиркке хохотала, обнимаясь поочередно с дальними родственниками…

Как Даг и предчувствовал, рвать мясо пришлось голыми руками, ножом пользоваться запрещалось. Нелюба посоветовала быть довольным уже тем, что можно помогать в еде руками. Оказывается, в стойбище у нойды Укко руки полагалось держать за спиной.

На этом церемонии не закончились. Все обглоданные кости стали тщательно собирать в кучу. Особенно тщательно охотники проверяли, чтобы у женщин и девушек не осталось случайно костей. Вернувшаяся Пиркке объяснила, что если косолапый «отец» не сможет целиком «собраться» в новом загробном мире, то будет страшно недоволен и никому не даст спокойно существовать.

— Вот нашлет на нас змей, тогда и придет конец людскому роду, — огорошила Дага Нелюба.

— Змей нашлет? — едва не подавился Северянин. — Змей может наслать только подземная великанша Хель!

— Ишь ты, какой умник, — пьяно дыхнула Нелюба. — Это у вас всякие там… великанши. Я тоже сперва думала, что век буду Велесу поклоны бить. Ан нетушки, тут пожила…

— Расскажи мне тогда про змей, — унял гордыню Северянин. После третьей порции бражки язык слушался его все хуже.

— Ну, слушай! — оживилась Нелюба. — Змеи живут в подземном царстве, и все там не как у нас. Зато они там говорят и на круге дела всякие судят, прямо как люди. А царем у них бог Туони. И все там на нашу землю-матушку похоже, и солнышко даже светит, и животинка всякая, да только человеку там больно страшно.

— Это почему… ик!.. страшно? — Даг подумал, что охотники пляшут подозрительно быстро. Последнее время он никак не мог уследить за их прыжками.

— Да потому, — ответно икнула Нелюба, — потому как вся их царская семья смертью людской живет. Сам-то Туони и жена его, Туонен-акка, похожи на птиц когтистых. А еще у них есть сыночек, Туонен-пойка, до кровушки жадный, упырь такой… И доченьки евонные, ликом черные, низкие да злые. Одна из них, Кипу, порчи да хвори на род людской насылает, другая — девять мук рождает.

Даг устал следить за кошмарами Нелюбы. Ему было очень хорошо. Вот если бы еще сосны не вертелись вокруг в хороводе!

Спев несколько песен, женское население снова удалилось на соседнюю поляну. Мужчины разожгли два дымных костра, чтобы отпугнуть любопытных лесных духов, и принялись хоронить медвежий скелет. Место «похорон» тщательно заровняли, закидали травой, мхом и берестой.

Песнопения продолжились далеко за полночь. Потом Даг впервые сам правил хозяйскими оленями. Юкса тоже порядочно набралась, хихикала и порывалась обнимать березки. С помощью Нелюбы Северянин кое-как уложил хозяйку в повозку. Умные олени сами пошли домой.

— Ой, мальчик, скоро большой праздник, — прошамкала по пути пьяная Пиркке. — Ты слышишь его?

— Я слышу, как что-то звенит, — Даг задумался, подыскивая слова. Колдунья с волнением наблюдала за ним. — Что-то звенит и приближается, точно великан дышит на сосульки, и они тают разом.

У статуи громовика Пиркке вывалилась из повозки, долго сидела на земле и гладила подбежавших полудиких кошек.

— Я так и знала, что ты слышишь, — удовлетворенно кивнула колдунья. Дагу показалось, что она вовсе не такая пьяная, как раньше. — Это к нам идет Бальдер, он ведет за собой длинные дни. Скоро народ соберется к святым сейдам на большой праздник. Будем жечь костры, будем веселиться.

— Теперь ты покажешь мне отца? — напомнил Даг. — Ты ведь обманула меня? Я не подменыш? Меня никогда не подкидывали подземные карлики?

— Лучше не зли меня, — отводя глаза, пробурчала вельва. — Ладно уж… ик!.. Сегодня ты заслужил. Если тебе так хочется потерять мозг, я сварю тебе снадобье…

— Я хочу видеть… — запекшимися губами прошептал Северянин. — Покажи мне… я хочу увидеть своего отца.

— Что ты тогда видел? Что? — жадно склонилась к нему вельва. Тень от ее крючковатого бородавчатого носа скакала по стене чума.

— Я… там был Говоритель… он сказал… Не помню. Покажи мне еще.

— Этот напиток нельзя пить так часто, — поджала губы колдунья. — Он дает глаза, но забирает мозги из твоей головы. Можно остаться… ик!.. совсем без мозгов.

— Я хочу… прошу тебя. Там мой отец. Он великий викинг. Он предводитель. Он поверил… Ему сказали, чтобы бросить в море…

— Вот как, — задумалась вельва. — Я тоже кое-что видела. Хорошо, если я дам тебе еще снадобья, ты пообещай мне, что… ик!

Горячий отвар обжег горло. Дага еще мутило от недожаренного горького мяса, и после такого напитка он едва не вернул праздничный ужин на землю.

В полусне он слышал, как откуда-то прибежала запыхавшаяся Нелюба. И затараторила по-фински.

Пиркке встряхивала кожаным бубном, бормотала над Дагом слова мелкие, округлые, как речные голыши. На толстой нитке вертелись сушеные мышата.

— Что? Что случилось? — кое-что из речи служанки Северянин разобрал.

— Злые люди объявились на берегу.

— Норвежцы, — скрипнула зубами вельва. — Они говорят дома, что идут в викинг на далекого врага. На юг, туда, где много вина, золота и женщин. Так поступают мужчины, когда им нечего есть или не с кем делать детей. Но это не мужчины. Это подлые лисы. Они говорят, что идут воевать далеко на юг, а сами поворачивают корабли по северному пути. Они нападают на слабых.

— Им мало той дани, которую собирают саамы для ярла, — всхлипнула Юкса.

Но Даг не слышал ее плача. Словно листок, влекомый ветром времени, мальчик улетал в дымную ревущую воронку… туда, где трелли…

Глава двадцать вторая В которой тул читает по костям младенцев, а конунгу Токи приходится принять крайне неприятное решение

…Трелли кинулись к тяжелым створкам, обитым темной бронзой. Со скрипом отворились ворота каменной башни. Внутри святилища Ньяда, вдоль пологой винтовой лестницы, горели факелы. Но Говоритель закона не пошел наверх. Дождавшись, пока запрут ворота, он свернул ко второй лестнице, ведущей вниз. Раб, прикованный цепью к стене, навалился на рычаги барабана. Со стоном отъехала железная решетка, из подвала пахнуло вонючим теплом. Внизу перед Торгейром услужливо распахнули занавес. Дохнуло жаркой вонью. Юный ключник вздрогнул и шепотом произнес имя Одина.

Слепой толстый тул как раз вытаскивал печень из трепещущего овечьего брюха. Он бегло ее ощупал и положил на прямоугольную бронзовую пластину, испещренную узорами. Каждый из десятков узоров изображал тот или иной вариант строения печени. Овца дергалась на полу, запрокинув голову. Другой оракул, тоже жирный и лысый, вынимал внутренности из громадной летучей мыши. Мышь подвесили на крюках, растянув в стороны крылья. Третий тул, безногая бородатая женщина, занималась самой ответственной работой. Она гадала на костях мертвецов. Перед ее грязной циновкой стоял открытый гроб, выдолбленный из мягкого вулканического камня. В гробу валялись кости двух младенцев, погибших когда-то от оспы.

— Добрых снов великим тулам, — Торгейр отвесил короткий поклон.

— И тебе добрых снов, — ухмыльнулся предсказатель. С его голых рук ручьями стекала кровь. — Ага, сегодня ты испуган? Лучше бы сам конунг испугался! Вы сделали, как я советовал?

— Он не желает и слушать, что мальчика надо утопить, — развел руками Говоритель закона. — Конунг сказал, что признал его сыном!

— Это очень плохо, — прошепелявила бородатая женщина. — Ты передал конунгу волю богов?

— Все, что я здесь слышу, я запоминаю, записываю и передаю конунгу, — заученно ответил старик. — Но я не жрец. Моя работа — помнить и толковать законы, составленные предками, а не богами…

— Тогда зачем ты ходишь к нам? — оскалился тул. — Зачем ищешь нашей помощи, если у тебя есть закон?

— Нет такого закона, чтобы убить его ребенка.

— Я не уверена, что все следует передавать конунгу, — неожиданно заявила третий оракул. — Останься с нами наедине, Говоритель.

— Да, останься с нами один, — приказал толстяк.

— Ждите наверху. — Старик повелительно махнул своим спутникам.

— Храни нас Один, что еще случилось? — спросил он, когда шерстяной полог опустился.

— Мы провели шесть гаданий, а не четыре, как прежде. — Безногая женщина взяла из крошечной гробницы детскую черепушку. — Мы встречались и расходились. Мы возносили жертвы Одину и Ньяду. Этот ребенок станет великим воином.

— Этого следовало ожидать, — осторожно заметил Говоритель закона. — Сын великого конунга не может стать иным.

— В том и беда, — перебил слепец. В его расплывшихся бельмах отражалось пламя светильников. — Он станет иным. На нем печать сразу двух крыльев, белого и черного.

— Он совершит много зла, он оставит города без воды и зальет их огнем, — зашептала женщина. — Он свергнет наших богов и поставит других.

— Если его не убить, он приведет тех, кто разрушит наш город…

— Это невозможно, — Говоритель закона поперхнулся, в горле будто застряла кость. Он невольно глянул в узкое оконце под самым потолком. Обвитая стенами и широкими рвами, крепость казалась вечной неприступной твердыней. — Ты выжил из ума, тул! Никто не станет разрушать город, где можно нанять лучших воинов на свете!

— Он убил свою мать и предаст отца.

— Замолкни, Рюга! — не смог сдержать гнева Говоритель. — Будь довольна, что нас никто не слышит. Это немыслимо, чтобы муж: из клана Топоров поднял руку на отца! Таких даже не вешают. Он проживет остаток дней на цепи!

— Тебе надо решить, должен ли ребенок жить, — ехидно усмехнулся толстяк. — Говоритель закона может получить жизнь младенца. Если ты будешь настаивать на своем праве, на Совете у конунга никто не посмеет тебе перечить. Всегда можно найти в прошлом подобный случай, верно?

— С чего вы взяли, что я стану забирать жизнь у младенца? — в последний раз огрызнулся старик. — Может, я должен сказать его отцу, что тулы обожрались толченого гриба?! Неужели у нас нет иного выхода?

— Выход есть. Мы думали. Отдай ребенка на волю Ньяду, — предложил слепец. — Пока не стало слишком поздно.

В подземелье ощутимо повеяло холодом, хотя в очаге пылали дрова. Стали слышны шорох дождя и далекие раскаты грома. Говоритель закона несколько мгновений не мог вымолвить ни слова.

— Это… это немыслимо, — наконец прошептал он. — Не представляю, как я скажу конунгу… У него даже нет имени. Мы будем молиться богам, чтобы они сняли проклятие. И назовем мальчика…

— Молчи! Это не мы придумали, — толстяк орудовал острым ножом. — Ты же знаешь, Говоритель. Мы ничего не сочиняем. Мы видим сны. Его мать назвала его священным именем данов. Ты опоздал, Говоритель.

— Младенца необязательно убивать, — хихикнула бородатая женщина. — Достаточно отдать его волнам. Добрая жертва от крепости повелителю бездны!

— Но ты сказал… ты сказал, что на нем есть печать и белого крыла? — Говоритель закона, опомнившись, подступил к слепцу.

— Мясо и кровь. Глаза и зубы. Сердце и печень, — забормотал тул. — Младенец принесет нам такую войну, какой давно не было. Но он принесет нам свет.

— Это правда, он сказал то, что видел во сне. — Бородатая женщина сложила из костей сложный рисунок. — Мы все это видели… Думай, как тебе поступить. Это не наше дело. Наше дело — говорить правду.

Сгорбившись, Торгейр выбрался из башни. Позади него, выпучив глаза, нависал повелитель морей, вырезанный из почерневшей дубовой колоды. Торгейр отправился к вождю кружным путем. Он не замечал потоков воды, льющих за пазуху, только вздрагивал все чаще. Конунг пировал в доме «Красного змея», названного так по имени нового корабля. Византиец Никос тоже объявился здесь, сушил одежду над огнем и пил мед. С конунгом пировали две дюжины лютых, самые верные бойцы, почти все датчане. Еще тут были гости, посланцы кейсара и несколько богатых купцов из Волина, боявшихся ехать дальше в непогоду. Законы гостеприимства распространялись на любого мирного человека, постучавшего в ворота крепости.

— Добрых снов тебе, Говоритель закона. — Хозяин крепости протянул старику руку. — Поведаешь ли ты нам, что сказали о моем сыне оракулы?

Торгейр оглянулся. Викинги прекратили пить и есть. Стряпчий замер у огромного вертела с жареным быком, не смея опустить нож:. Десятки пар глаз следили за Говорителем.

Светлое крыло, подумал жрец. «Принесет свет». Как я ему скажу о пророчествах?

— Оракулы говорят, что сын конунга принесет много побед и радости братству викингов, — во всеуслышание объявил Говоритель закона.

«Свет. Принесет свет».

— Мой сын! — На суровом лице Токи заиграла улыбка. — Радуйтесь, друзья! Сегодня год, как родился мой сын, сын Токи из клана Топоров!

Говоритель закона воздел ладони к небу, мысленно взывая к хранителю морских пучин.

— Отчего ты не весел, наш славный Торгейр? — Молодой конунг все еще смеялся, но глаза его походили на две острые льдинки. — Эй, лежебоки, живо налейте Говорителю рог меда!

— Нам надо обсудить одно дело. — Торгейр остановил трелля, подбежавшего с полным бычьим рогом медовухи. — Прошу тебя, Токи. Нам надо поговорить наедине.

— Случилось что-то плохое? — Лютые привстали, чутко наблюдая за своим вождем.

— Пока нет, — успокоил Говоритель. — Но непременно случится. Если мудрый конунг будет ждать.

— Я не буду ждать! — Токи тряхнул гривой. — Клянусь, никакая весть не напугает меня, Говоритель. Я сделаю так, как лучше для нашего братства!

Глава двадцать третья В которой саамы знакомятся со словом «честь», один выходит против семерых, а Пиркке Две Горы плачет

— Возьми меня с собой!

— Не возьму. Ты еще слишком молод.

— Мне уже двенадцать!

— Не ври! Никто не знает, сколько тебе лет! Я обещала Укко, что буду учить тебя до осени. Я не хочу, чтобы тебя убили или выжгли печать на лбу!

— Почему меня должны убить? Ты ведь говорила, что норвежцы приходят только за данью.

— За данью, за данью… Ой, мальчик, не гневи меня. Прежде они приходили за пухом и мехом, при старом господине, и всегда было известно, что они возьмут. Но потом Харальд Серая Шкура поссорился с родичами, и бедных саамов обирают все, кто захочет…

— И Глум Бешеный Кот? Этот родич Хромого Хьялти?

Пиркке потемнела лицом.

— Ой, мальчик, я не знала, что Глум — это свояк Хьялти. С Хьялти я дружу очень давно. Так получилось, что я дважды принимала роды у его матери, он мне почти как сын. Хотя у старой Пиркке нет сыновей… Я не знала…

— Что ты теперь будешь делать?

— Не знаю… — Пиркке выглядела крайне растерянной. — Наши мужчины раньше не дрались с норвежцами. Тех всегда больше, у них железные мечи и топоры, у них лучше корабли. Вчера я видела охотников с сейда Спящего Человека. Они не хотят платить дань Глуму. Они говорят, что рыбаки тоже не хотят платить. Рыбаки в этом году уже отдали долю ярлу.

— Можно собрать людей и прогнать этого Глума, — предложил Северянин.

— Как прогнать их всех? — возразила старуха. — Рыбаки видели девять больших кораблей. Они уже собрали дань в соседнем фиорде. Четверых убили. Только буря помешала им доплыть до нас.

Даг задумался.

— Но в лес они не полезут?

— Отсюда до моря полдня на оленях, — хмыкнула старуха. — В Две Горы они не доберутся. Но они грабят всех морских охотников.

— И с каждым годом отбирают все больше? — закончил за нее Даг.

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать, что на следующий год будет еще хуже.

— Хозяйка, он дело глаголит, — вставила Нелюба.

— Я поеду, — уперлась Пиркке. — Я скажу мужчинам, чтобы они спрятали оружие. Они погибнут. Норвежцев слишком много.

Даг все равно не понимал, как можно так легко отдавать свое кровное добро. Он представил, как кто-то требует полсотни беличьих шкурок с его отца. Олав Северянин предпочел бы погибнуть и погубил бы всех хускарлов, но захватчикам достались бы одни головешки.

— Пиркке, ты так говоришь, потому что не хочешь ссориться с Хьялти?

— Хьялти нет до нас дела, — поморщилась вельва. — Хьялти слишком далеко. Я немогу сказать Глуму, чтобы он ушел, только потому, что люблю Хьялти. Я многих люблю. Пиркке Две Горы знают повсюду, до самого Сконе.

Северянин задрожал от гнева.

— Я все равно пойду следом за тобой!

— Ты крепкий, как молодой громоплодник, — попыталась успокоить парня Нелюба, — но хозяйка права. Саамы не должны драться.

— Все равно пойду, — заупрямился Даг. — Если не возьмешь меня, побегу следом!

— Ой, ладно, ладно, — сдалась вельва. — Поедешь со мной, только никуда не бегай один!

Дагу показалось, что втайне старуха обрадовалась его настойчивости. Видимо, предстоящее дело не внушало ей уверенности.

За сейдом Спящего Человека вельва свернула на запад. Олени шустро бежали по едва заметной тропе. Вельва косилась на лук, стрелы и прочее вооружение Северянина, но вслух больше не ругалась. На становище вельвы Звездочки их встретили возбужденные охотники, их собралось человек пятнадцать. Еще больше мужчин вельва догнала у Сухих Утесов. Сухие Утесы потому так и назывались, что возвышались высоко над краем леса, в таком месте, куда никогда не мог доплюнуть соленый океан. Отсюда открывался захватывающий вид на фиорд и привычные места морской охоты.

— Они сожгли деревню Вайненона, — затараторили обычно сдержанные мужчины. — Они убили его сына и увели дочку…

— За то, что им не собрали пух и шкуры…

— А пух уже отдали хавдингу Ториру, который приходил от ярла!

— Мы не будем платить дань дважды!

— Лучше мы заберем женщин и уйдем на север, в тундру!

— Нет, мы будем драться! Пиркке, ты должна нам помочь. Ты можешь наслать на них ураган?

— Вам надо идти домой, — обратилась Пиркке к мужчинам. — Ураган не поможет. Вы не сможете прогнать норвежцев. У вас нет хорошего оружия.

Даг внимательно осмотрел крошечную армию. С первого взгляда стало ясно, что эти парни обречены на гибель. Никто не носил меч. В лучшем случае — топоры дровосеков или длинные ножи, с которыми хорошо ходить на зверя, но не сражаться с человеком.

— Мы ляжем вон там, — сморщенный чернолицый человек указал на обрыв. — Мы отгоним их стрелами.

— Так ты и раньше говорил, — отмахнулась вельва. — Тогда они догнали наших и всех зарубили.

Дальше вельва заговорила на финском очень быстро, и Даг перестал ее понимать. Чернолицый спорил и что-то горячо доказывал, ему вторили другие охотники. Северянина их перепалка уже не занимала.

Навстречу храбрецам, по уступам утеса, торопились жители рыбацкой деревни. Снизу вверх змейкой вилась утоптанная тропа, люди на ней казались муравьями. Женщины несли детей, старики тяжело тащили скарб и припасы, мужчины мрачно замыкали шествие с сетями и острогами. Они бежали от грабителей, заранее зная, что от деревни на берегу ничего не останется.

— Куда пойдете? — спросила их Пиркке.

Старший из мужчин что-то устало ответил, показал в направлении леса.

— Их соседи уже ушли к сейду Серого Источника, — перевела Дагу колдунья. — Они всегда туда уходят, если с моря опасность. Норвежцы убили в море шестерых, кто не захотел делиться уловом…

Даг увидел драккары. Они разительно отличались от утлых суденышек финнов. Со страшными рогатыми мордами они выглядели, как чудовища, всплывшие из пучины. Подойти к берегу драккарам мешали отлив и сильной боковой ветер. На флагманском корабле уже свернули парус, на других еще раздувались полосатые полотнища.

Видимо, норвежцы отчаялись дождаться штиля, но и подвергать опасности днища на острых камнях им не хотелось.

С драккара прямо в пену попрыгали человеческие фигурки, они поплыли, держа над головой топоры. Но второму кораблю повезло больше. Он сумел приблизиться к острым скалам настолько, что спрыгнувшие моряки погрузились только по пояс. Они толпой схватились за канат и потащили драккар к берегу. Гребцы задрали весла. С моря доносились зычные команды, смех и звон оружия.

Даг внезапно ощутил себя зверем, на которого охотятся. До сей поры он всегда мысленно воевал на противоположной стороне. Его дядя Свейн Волчья Пасть и другие отважные воины, это они нападали, высаживались во вражеских землях и захватывали жирную добычу. Это с ними Даг сейчас должен был стоять у борта, точить секиру и грабить глупых дикарей!

Но все переменилось.

Беженцы еще не успели добраться по тропе до вершины утеса, когда викинги уже вылезли на прибрежную гальку. В их распоряжении оказались сразу две деревни, но из жителей — только собаки, пара тощих птиц и облезлых лошадей, которых рыбаки не могли поднять на кручу.

Лучники-саамы, обычно такие послушные воле Пиркке, отвернулись и направились к краю Сухого Утеса. Оттуда они намеревались простреливать тропу. Но Северянину сразу стало очевидно, что их затея — совершенно нелепая.

— Так нельзя, — сказал он вельве. — Они будут пускать стрелы вниз, а их обойдут сзади, вон там, по верху… — Мальчишка указал на другую тропу, шагах в трехстах от первой. — Или обойдут вон там, где берег низкий. Я бы так и сделал!

— Ты бы так и сделал? — вздрогнула Пиркке Две Горы.

— Да, я бы не уплыл с пустым трюмом, — выдержал ее колючий взгляд мальчик. — Я бы не стал забираться наверх под стрелами, а разделил бы людей. Одного лютого послал бы на север, чтобы бежали, пока берег не станет низким. Второго послал бы по вон той, дальней тропе. Они встретились бы наверху, и тогда всем вашим… то есть всем нашим — конец.

— А что бы ты сделал потом? — проницательно спросил тот самый чернолицый, что призывал к битве. Он отстал от своих товарищей и внимательно слушал Дага.

Снизу с берега донесся истошный женский крик. Пиркке выругалась. Очевидно, не все рыбаки успели сбежать. Или не захотели прятаться…

— Потом я бы послал по вашим следам самых опытных хольдов. Они бы выследили, где скрываются женщины.

— В лесу твоих хольдов подстрелили бы из луков! — перебила Пиркке.

— Лес надо поджечь, — невозмутимо ответил Северянин. — Надо поджечь лес, а здесь, у Сухих Утесов — построить зимний лагерь. Отсюда видно далеко на север и на юг. Если поставить тут сторожевую заставу, ваши рыбаки не смогут вернуться в свои деревни. А два драккара я поставил бы вон там и там. — Северянин оживленно чертил в воздухе план. — Тогда мои дренги смогут наблюдать за берегом с кораблей. Тогда рыбакам придется выйти из леса и просить милости.

Воцарилось молчание. Чернолицый охотник, несколько его товарищей и вельва рассматривали Дага с неприкрытым испугом.

— Хорошо, что ты сейчас не с ними, — подвела итог Пиркке.

— Пиркке, твой ученик еще сосет молоко, а говорит, как взрослый, — уважительно отозвался чернолицый. — Наверное, ему лучше известно, как поступят его подлые соплеменники, ведь он там вырос. Но они никогда не заходили в лес, они нас боятся. Они, конечно, сожгут деревни…

— Смотрите, смотрите, — вскрикнул кто-то из притаившихся лучников.

Даг, вельва и другие кинулись к самому краю обрыва и осторожно выглянули вниз, сквозь густые кустистые заросли, облепившие кручу. Северянин оказался прав. Глум Бешеный Кот разделил своих викингов на три отряда. Один грам вел своих людей на штурм утесов, они поднимались медленно и осторожно, выставив впереди себя щиты. Другой отряд собрался на берегу. Деревня уже вовсю горела. Среди трескучих костров легко угадывалась фигура человека богатырского роста, и далеко звучал его бас. Даг видел Глума всего единожды, в усадьбе Хьялти Хромого, да и то ночью, но ни с кем бы его не спутал. Глум стоял среди разгоравшегося пожара и что-то кричал своим людям, размахивая секирой. Те поглядывали на юг и явно собирались осуществить пророческий план Дага — взять Сухие Утесы в клещи!

— Я говорил — они придут сюда!

— Но они раньше никогда… — затянул свою унылую песню чернолицый.

Охотники собрались под корнями накренившихся сосен и завели жаркий спор. Даг оценил расстояние. Передовой отряд Глума уже прошел треть пути по обрыву. Отсюда их можно было достать стрелами, но это только раззадорит остальных. Саамы привыкли всякий раз убегать в лес. Они не представляли, как поступать в случае угрозы окружения. Даг предпринял последнюю попытку.

— Пиркке, скажи им. Надо оставить здесь четверых лучников. Надо пятерым бежать на север, до следующей тропы, и занять ее. Чтобы норвежцы не поднялись сюда. Еще пятерым надо бежать туда, где была вода… — Мальчишка показал на русло высохшего ручья, пробившего себе извилистый путь между камней. — Там трудно подняться вверх, но легко спуститься. Там можно спрятаться и обстреливать тех, кто идет вверх по тропе. Они не смогут держать щиты, и еще хвататься за корни, и еще стрелять из луков. У них всего… — Даг сощурился, — у них всего четыре хороших лука. Мы убьем их, если спрячемся в ручье!

Вельва быстро перевела слова Дага. Что-то в Пиркке неуловимо изменилось. Она больше не ругалась на своего упрямого ученика. Охотники заволновались пуще прежнего. Наверняка многим казалось диким, что безусый мальчишка пытается командовать.

Но Даг уже их не слышал. Он бегом спускался вниз, по узкому ущелью, пробитому водой. Неизвестно по какой причине, в этом году ручей не нашел в этом месте выхода к морю. Парень хватался за ветви кустарника, перепрыгивал с камня на камень, с риском свернуть шею, и очень скоро оказался в точке, откуда путь вниз стал невозможен. Бывший ручей обрывался здесь водопадом, на круче чудом укрепилось несколько кривых елей. Отсюда прекрасно просматривались галечный пляж: и горящая деревня.

Не все жители успели сбежать. С отвращением Даг наблюдал, как хохочущие молодцы загоняли в воду того самого несчастного припадочного, которого лечила Пиркке. Парень боялся воды, хотя рос в семье потомственных рыбаков. Он нагишом прыгал по мелководью и жалобно скулил, просясь обратно на берег. В ответ он получал тычки и смех. Потом кто-то взмахнул мечом и распорол припадочному живот. Парень упал на четвереньки, вода под ним стала черной от крови. Ударила волна, повалила раненого, закружила.

Сверху полетели мелкие камни. Чернолицый послушался советов Северянина, к нему спускались трое лопарей с луками. Хватаясь за ветки, Даг осторожно пробрался среди колючих кустов. Тропа с карабкающимися викингами оказалась совсем недалеко, враги сосредоточенно взбирались в гору. Даг отполз назад, показал финнам на пальцах — шестеро. К счастью, потомственным охотникам не потребовалось больше ничего объяснять. Они спрятались в зарослях и изготовились к стрельбе.

Даг четко сознавал, что для отражения атаки у него всего один шанс. Если финнов заметят люди Глума, оставшиеся на берегу, то моментально сделают их отличной мишенью.

Скоро норвежцы оказались совсем близко. Чернолицый легким свистом отдал команду своим. В этот момент у Дага мелькнула сумасшедшая мысль. Он снова вернулся в расщелину, где пробивала себе путь вода, пошептался с чернолицым и полез еще ниже. Черный дым поднимался снизу и скрывал парня от глаз пришельцев. Даг выбрал длинную еловую ветку, попробовал ее на крепость, ухватился и спрыгнул вниз.

Дерево наклонилось, но не сломалось.

Северянин ободрал руки и спину, несколько раз больно стукнулся ногами, но вертикальный участок высотой в три роста человека преодолел без особых потерь. До плоского берега оставался еще один небольшой обрыв. Мальчишка распластался на влажном камне, слушая гулкие удары собственного сердца. Метка на голове пульсировала.

Викинги его не заметили. Зато Даг как следует рассмотрел Глума. Бешеный Кот топал ногами и перекрикивался с форингами, управлявшими драккарами. Ветер относил их брань в сторону. Высадка еще не была закончена, человек сорок оставались на кораблях. К берегу гребли смельчаки и на себе тащили канаты. Небольшой отряд норвежцев штурмовал дальнюю тропу. Даг очень надеялся, что чернолицый успел отправить туда своих стрелков.

Северянин успокоил дыхание. Он помнил наставления старины Горма — ненависть помогает в рукопашной, но мешает стрелку! Парень выложил стрелы из кожаного колчана на камень. Послюнявил палец, послушал ветер, взял упреждение, как его учили охотники на белок. Голова Глума представляла собой отличную мишень. Уверенный в своей безнаказанности, наглец насадил свой блестящий шлем с нащечниками на древко копья. Даг вытянул шею и невольно вздрогнул. Тяжелое копье торчало из спины мертвой женщины. Седые волосы убитой старухи плескались в прибое.

Но убийством старушки и больного юноши норвежцы не удовлетворились. Из своего укрытия между корней Даг увидел, как несколько дренгов тащут по камням нестарую еще женщину. Женщина подволакивала ногу, наверное, поэтому не смогла скрыться вместе с остальными. Дренги задрали ей руки над головой и привязали к распорке для сушки сетей. Потом на ней разорвали платье и схватили за ноги, чтобы форингу было удобнее ее насиловать. Женщина истошно кричала и сумела оттолкнуть бородатого викинга ногой. Он упал, запутавшись в спущенных штанах. Но в следующий миг под смех товарищей вскочил и ножом пригвоздил запястья несчастной к бревну. Женщина обмякла. Разбойник с урчанием продолжил свое дело, не обращая внимания, что по рукам и груди жертвы вовсю течет кровь.

К Глуму кто-то подбежал показать трофеи — груду тряпок и убогую посуду, найденную в хижинах. Хавдинг брезгливо отшвырнул добычу ногой. Даг задержал дыхание и выпустил стрелу.

Кремниевый наконечник пробил Глуму щеку, язык и зацепил яремную вену. Великан умирал несколько долгих секунд, схватившись ручищей за оперенье стрелы. Еще до того, как саамы выпустили свои стрелы, Даг вторично натянул тетиву.

На берегу началась неразбериха. Норвежцы завопили как резаные. Те, у кого были с собой щиты, прикрылись ими и сгрудились, ожидая нападения. Сверху, с шумом и воплями, посыпались раненые. Имея большую практику в отстреле мелкой дичи, финны стреляли без промаха. Расстояние было слишком велико, чтобы наверняка пробить крепкие куртки викингов, но узкая горная тропа способствовала успеху. Норвежцы теряли равновесие и падали вниз, ломая ноги и шеи.

Даг успел выпустить еще три стрелы, прежде чем его заметили. Он поразил еще двоих и едва сдержался, чтобы не заорать от радости. Вторым мальчишка подстрелил того широкоплечего косматого форинга, который насиловал рыбачку. Третьей стрелой он сумел ранить еще одного норвежца в ногу, но тот поднял взгляд и заметил юного стрелка.

— Вот он! Вот! Он один! Убейте его! — заорал раненый.

Разбойников не пришлось просить дважды. Даг еле успел перекатиться в сторону, как от валуна, за которым он сидел, с визгом отскочили две стрелы. Третья стрела несильно распорола ему ногу ниже колена. Даг спрятался за стволом кривой ели и застыл в крайне неустойчивом положении, прямо над пропастью. Оказалось, он подумал обо всем, кроме собственного отступления.

Достать его снизу не могли, по отвесной скале никто бы не взобрался, но он не мог отсиживаться здесь бесконечно. А карабкаться наверх — означало неминуемо подставить спину.

— Они там, за деревьями! Эй, Аки, собирай своих, обойдите их поверху!

— Этот гаденыш подстрелил Глума! Кто теперь будет за хавдинга? Бьерна Бобра он тоже подстрелил!

Парни из команды чернолицего убили четверых из той шестерки норвежцев, что лезли вверх по тропе. Двое добрались до гряды и потерялись из виду. Одновременно раздалась ругань со стороны дальней тропы, куда Глум заслал другой отряд. Кто-то летел кувырком с обрыва, на ходу роняя оружие и куски самодельных доспехов.

— Засада! Аки, там тоже засада! — вопил кто-то на берегу.

— Дай отмашку на «Красного змея»! Пусть высаживаются севернее, там пологий берег!

— Эй, трусы, живо наверх! — Место убитого Глума живо занял другой вождь. Он стал пинками подгонять своих оробевших дренгов к скале. — Живо, не то всех оставлю тут! Это же просто дикари, вонючие саамы, кого вы испугались?!

На «Красном змее» и двух других драккарах спустили на воду весла. Человек на берегу размахивал двумя факелами, дублируя приказы нового начальства. Затем отшвырнул факелы и побежал догонять своих. Норвежцы разделились на две группы и, прижимаясь к скале, направились в обход.

Даг спрыгнул с большой высоты и немного отбил пятки. Живых вокруг не было. Рыбацкое поселение превратилось в головешки. Мертвая женщина так и висела на ноже, пришпиленная к бревну. У ее ног грызлись тощие собаки. Старуху и зарезанного недоумка медленно волокло вдоль берега косой волной. Даг насчитал пятерых норвежцев, свалившихся с кручи. Дальше по берегу лежали еще трое. Своего предводителя Глума викинги куда-то унесли.

Северянин в последний раз оглянулся на вражеские корабли и быстро полез вверх по выдолбленной в камнях дорожке. Наверху его ждала Пиркке.

… — Что теперь будет? — Вельва схватилась за голову и заплакала. — Они вернутся и убьют всех.

— Может быть, они вернутся. — Впервые мальчик посмотрел на старую женщину без должной почтительности. Скорее — с жалостью. — Может, и вернутся. Но будут знать, что здесь их ждет только смерть.

Глава двадцать четвертая В которой встречается настоящий противник, впервые приходит страх и возвращается нож

— Снова ты? — изумлению Лалли не было предела. Тууле смотрела на Дага с радостью. Во всяком случае, так ему показалось.

— Ты зачем пришел? — Один из белобрысых дружков Лалли толкнул Дага животом. Он был выше Северянина на целую ладонь.

— Вы слыхали? Говорят, волчонок подстрелил главного убийцу… — несмело произнес кто-то.

— А может, не вернутся? — предположила Тууле. — Говорят, они никого не нашли на берегу, в лес идти побоялись и уплыли.

— Они не дадут нам спокойно бить тюленей, — сказал Лалли.

— Ага, теперь моим родственникам придется уходить в леса, — злобно прошипел белобрысый задира. — Раньше они рыбачили и платили долю. А теперь норвежцы вернутся и убьют всех!

— Ой, Кауко, ба-ба-ба! — быстро произнес Лалли. Стало ясно, что белобрысого задиру звали Кауко и что Лалли велел ему не заводиться.

— Зачем ты пришел? Сюда тебе нельзя! — строго сказала Тууле Северянину. — Кто тебя послал? Тебя Пиркке послала?

Даг нарочито медленно осмотрелся. Он нашел их сам, без всякой Пиркке, и это оказалось совсем несложным. Он спросил внизу, у Каарины, где найти Лалли и Тууле, и хозяйка усадьбы указала ему на утес. У Каарины была богатая усадьба, очень богатая по здешним меркам, где многие вообще не заводили скота, а промышляли одной охотой и рыбной ловлей. У Каарины было много своих оленей, а еще птицы и ручные зайцы. Каарина жила на краю южной Горы, на самом юге владений вельвы Пиркке. Напротив горы, из вечного леса торчал каменный клык. Там подростки любили собираться и рассказывать небылицы.

Даг застал компанию Лалли врасплох. Вначале следовало разделаться с теми, кто его оскорблял.

— Он снова дерется! — взвизгнул белобрысый.

И тут же получил коленом в пах. Второго белобрысого Даг огрел палкой по голове, так что тот упал и долго не вставал. Затем Даг прыгнул в костер и швырнул горящие угли в рожу изумленному Тойво.

— Так нельзя, нельзя… — Тойво залопотал на своем, отступая спиной. Он отступал, стряхивал огонь, забыв, что сжимает в руке острую палочку с мясом, пока не уперся задом в замшелый сосновый ствол.

— Ты?.. — В первую секунду Юхо страшно разозлился. Невзирая на предостерегающий крик маленькой девчонки, он кинулся к Дагу… и получил заостренным концом палки в живот.

— Оххх… Лалли, он меня… — Для Дага прозвучало непонятно, но слова уже не имели значения.

Северянин выхватил из-за спины второе заготовленное оружие. Настоящие мечи раздобыть было негде, но он подобрал две тяжелые палки и кое-как, с помощью топора вельвы, заострил концы. С другой стороны тоже зачистил от коры, сделал насечки, обмотал обрывками веревок. Получились грубые подобия мечей. Гораздо тяжелее тех, на которых учил драться старина Горм, но и руки у парня окрепли. После месяцев изматывающего труда Дагу ничего не стоило сражаться настоящим взрослым мечом. Жаль только, взять его было негде!

Юхо кинулся вторично и получил сразу по голове и сбоку, по ребрам. Лалли и Тууле смотрели на незваного гостя разинув рты.

— Возьми палки. — Даг кивнул на груду сучьев, собранных для костра. — Будем сражаться честно. Один на один.

— Ага, тебе мало? — просипел Юхо. Но палки выбрал. Точнее — одну палку.

Даг перешел в наступление. Он кружил по поляне, один «меч» придерживая позади, заготовив для хлесткого рубящего удара сверху. Другой — выставил впереди и делал им короткие тычки, мешая противнику подобраться вплотную.

Лалли что-то крикнул, Юхо засмеялся и сделал выпад. Стало ясно, что обращаться с настоящим оружием викингов его никто не учил. Пока Юхо замахивался своей длинной обугленной дубиной, Даг врезал ему наотмашь по лицу, развернулся всем корпусом, добавляя энергии, и второй палкой стукнул по коленке. Юхо отступил, дергая головой, точно конь, отбивающийся от слепня. Поперек физиономии у него протянулась царапина.

— Вторую! Еще возьми! — стали кричать Юхо дружки. Тойво опомнился от первого испуга, стал подкрадываться к Дагу сзади. Но его маневры успеха не имели. Северянин развернулся, легко отбил копьецо в сторону, со всего маха рубанул деревянным мечом по глазам.

Дико вскрикнули девчонки. Тойво зашатался и упал. Даг развернулся как раз вовремя, чтобы встретить очередной бешеный выпад Юхо. Тот пер, ничего не соображая, рубил слева и справа, но не как воин, а как пьяный дровосек. Даг встретил его дубину скрещенными мечами, тут же качнулся влево, прокрутился на пятке и обоими мечами ударил противника в затылок. Юхо по инерции пролетел вперед, следом за своей кошмарной дубиной, но устоял на ногах.

Даг запел боевой нид без слов. У финнов округлились глаза. Они привыкли петь что-то понятное, про лес, про солнце и оленей.

Тойво раскачивался, сидя на корточках, и жалобно всхлипывал. Младший брат Юхо вытащил из костра головешку и побежал за Северянином, но девчонки схватили его и усадили на землю. Мальчик вырывался и царапался, но помогать брату его не отпустили.

— Бей его! Юхо, бей!

На поляну выскочили еще двое парней, незнакомых Дагу. У одного был лук, другой сжимал копье. Лалли преградил им путь, не позволяя вмешиваться в драку. Этот Лалли — единственный, кто вызывал у Дага уважение. Прочие пытались напасть сзади, как трусливые псы.

Даг присел, пропуская кривую дубину над собой, и завыл еще громче, совсем как дядя Свейн. Юхо с трудом переводил дыхание. Наверняка он прекрасно бегал на лыжах и мог часами догонять оленей, но короткие перебежки давались парню с трудом.

— Что, сын гадюки, не нравится мое угощение? — захохотал Северянин. Наконец-то они с громилой Юхо стали примерно на равных. Вес и сила лопаря ничего не значили в настоящем бою.

— Я тебя убью! — прохрипел Юхо. Наконец, он решил действовать, как соперник, — отбежал к костру и подобрал вторую палку. Но она ему только мешала, парень никак не мог драться двумя руками одновременно.

— Эй, колдун, что ты хочешь? — пропищала подружка Тууле. — Ты хочешь наше мясо? Забирай и иди отсюда…

— Молчи, молчи! — прикрикнул на нее Лалли.

Даг наступал, вращая мечом в левой, а правой — делая рубящие движения. Налитые кровью, обезумевшие глазки Юхо метались по сторонам. Он никак не успевал проследить за обманными движениями врага. Улучив момент, когда солнце очутилось за спиной, Даг метнулся противнику в ноги. Со звонким стуком толстая палка врезалась Юхо в щиколотку. Нога подогнулась, финн упал на одно колено, но успел подставить палку под удар сверху.

Девчонки снова вскрикнули. Тууле глядела на Дага завороженно, точно перед ней возник Хозяин леса.

— Ой, ой, нельзя… — неразборчиво запричитал кто-то.

Краем глаза Северянин заметил — на полянке появились двое взрослых мужчин. Подростки сразу вскочили, стали тыкать в Дага пальцами и кричать. Один из пришедших был высокого роста, сутулый старик, а второй — молодой парень, не старше шестнадцати лет. Вместо того чтобы растащить дерущихся, финны замерли, открыв рты. Старый что-то спросил, видимо, интересовался, почему слуга вельвы поет. Ему стали отвечать наперебой, указывая на избитого Тойво и других парней.

— Ой, не надо! — Молодой парень кинул мешок с поклажей и попытался встать между Дагом и Юхо.

— Отойди! — приказал Северянин. — Отойди или пожалеешь! Это наше дело!

— Кто ты такой? — засмеялся парень. У него были длинные мускулистые руки и смешная жидкая бородка. — Ой, ты будешь мне?.. — дальше он прокричал непонятные, но наверняка очень обидные слова, потому что мальчишки дружно заржали. Юхо переминался с ноги на ногу, злорадно выглядывая из-за плеча неожиданного заступника.

— Дай ему, Унто! Поколоти его!

— Эй, Унто, он всех бьет!

— Отдай мне свои палочки, — засмеялся Унто и протянул руку. Он никак не мог поверить, что мальчишка, с виду лет одиннадцати, осмелится ему возражать.

— Унто, лучше не трогай его! Он убил двоих норвежцев на берегу.

— Кого он убил? — расхохотался парень. — Наверное, двух комаров?

— Ты будешь третьим! — твердо пообещал Даг и неожиданно перешел в атаку. Неожиданно даже для себя, поскольку новый противник мог опрокинуть его одним пинком. Скорее всего, парень с дедом возвращались с охоты, на поясах у них висели ножи, а в мешках топорщилась добыча. Но воспользоваться ножом противник не успел.

Даг прыгнул вправо, якобы метя в лицо. Парень задрал руку, прикрываясь. Но Даг в шаге от него скакнул влево и с размаху врезал мечом противнику по правой руке. Унто схватился за кисть, взвыл от боли. Он совершил большую ошибку, поскольку забыл про оборону лица.

Северянин сделал полный оборот, раскручивая вокруг себя левую руку с мечом. До головы противника Даг не дотянулся, не хватило собственного роста. Удар пришелся в шею. Внутри Унто что-то хрустнуло, но он вовсе не был побежден. Он зашипел, как раненая рысь, и кинулся на мальчика.

Даг отступал то влево, то вправо, тыча парню мечом в физиономию, а тот все никак не мог поймать своего верткого соперника. Даг отступал спиной к костру. У самого костра он развернулся и прыгнул через горящие головни. Немного опалило лодыжки, затлели штаны, но в целом прыжок удался. Девчонки вскочили и с криком отпрянули. Старик что-то громко говорил и махал руками, очевидно, пытался урезонить своего молодого товарища.

Унто совершил очередную ошибку — прыгнул за Дагом через костер. На сей раз Северянин не стал убегать, а встретил врага в полете. Сильный замах с левой оставил на физиономии Унто широкую красную полосу. Ребро деревянного меча попало парню в переносицу. Кровь хлынула потоком. Второй удар с правой пришелся на вытянутую руку, которой тот пытался прикрыться.

— Ах ты, сын гадюки! Я убью тебя!

— Попробуй!

Унто свалился на колени, не удержался и покатился по корням. Сверкнуло лезвие ножа. Ничего не соображая от боли, парень помчался вперед. Его уже не смогли задержать деревянные мечи. Унто сшиб Дага с ног, оседлал его и с ревом занес нож:. В ту же секунду на его запястье захлестнулась петля. Мощным рывком финна поволокло в сторону. Он вскочил с обиженным криком и… едва не напоролся на копье.

Откуда ни возьмись, в центре поляны возник еще один старик. Но этот выглядел совсем не так, как худосочный дрожащий охотник. Широкий в кости, увешанный костями и зубами грызунов, с седыми мохнатыми бровями, он походил на лесного духа. Этого человека Северянин видел впервые. Старику можно было дать и сорок, и восемьдесят лет одновременно. Его лицо походило на испеченный в золе корнеплод.

— Нойда Укко…

— Нойда вернулся. Он все слышит! — зашептались девчонки.

Копье Дага удивило. На тупом конце с него свисали мохнатые хвосты и какие-то побрякушки, а вокруг лезвия был обмотан шнур с беличьими черепами.

Старик приставил оружие к горлу Унто, затем замахнулся, но не ударил. Унто, понурившись, утирая кровь, шмыгал носом. Его плечи ходили ходуном. Нойда сделал скользящее движение рукой, будто ловил комара. Кровь из носа Унто моментально перестала течь. Затем нойда взялся широкой пятерней за поврежденную кисть горе-охотника. Унто взвыл, поднялся на цыпочки, но спустя миг замер с блаженной улыбкой. Он с недоумением разглядывал запястье, оно снова шевелилось, и рука не висела, как подрубленная.

— Ты! — Нойда повернулся к пожилому охотнику. — Открой, покажи!

Старик с угодливым рвением развязал оба мешка. Там оказались вынутые из силков лесные птицы со свернутыми шеями.

— Две, — приказал Укко и назвал имена птиц на местном наречии. — Теплую дай.

В руках у него оказалась большая птица с красивым синеватым оперением. Даг понятия не имел, как она называется, возле фермы Северянина такие не водились. Укко коротким тычком ножа вскрыл птице горло и тут же зажал пальцем вену.

— Ты! — Нойда ткнул коричневым пальцем в Лалли.

Вожак подростков мгновенно вспотел. Он подошел к колдуну на негнущихся ногах, слегка раскачиваясь, как пьяный.

— Ты, — повторил Укко. Его голос звучал, точно скрип промерзших ветвей на ветру. — Ты! Зачем?

— Мы… я… он нас не слушал…

— Не слушал? Он тебе младший брат?

Лалли насупился. Нойда еще что-то спросил, но Даг не понял. Иногда язык лопарей становился чудовищно сложным.

— Он вас не будет слушаться. Если хочешь, чтобы он слушался, — убей его. — Нойда отпустил птице горло, отвернулся, что-то быстро проделал. В кулаке у него оказались два ножа, окропленные птичьей кровью.

Одно лезвие нойда протянул Лалли. Второй такой же нож: колдун кинул Дагу. Кинул, не глядя, стоя спиной. Лезвие сверкнуло полумесяцем и воткнулось в теплую золу, в ладони от ног Северянина.

Даг взялся за теплую ручку ножа. Моржовая кость была обтянута шершавой кожей, лезвие тоже оказалось необычным, широким и зазубренным. Почему-то острие весило больше, чем рукоятка. Зато железо — заметно хуже того, что научился ковать Олав Северянин, это Даг сразу определил по точкам окалины и царапинам. Но имелось в этом странном ноже еще что-то… что-то необычное. Даг даже забыл, что снова предстоит драться. Он понюхал лезвие и попробовал языком. Стоявший рядом Юхо за компанию тоже высунул язык.

— Хороший тесать, так? — коверкая свейский язык, осведомился нойда. Его темные глаза буравили Дага, словно два горячих гвоздя.

Даг кое-как поднялся. Дальше драться не было сил. Старый охотник хлопнул Унто по затылку и увел с поляны. Ребята стояли молча, никто не смел шевельнуться. Лалли разглядывал свой нож: с таким видом, будто держал за хвост ядовитую змею.

— Теперь. Драться, — сказал Укко. — Ты. Двое.

Северянин внезапно догадался, что нойда нарочно говорит простыми словами, чтобы чужой мальчик его понял. А еще, разглядывая нойду, Даг вспомнил, что говорила Нелюба. Именно этот лесной колдун, приятель лешего и повелитель весенних костров кокко, повелел вельве привезти Дага в финские чащобы. И Пиркке, смелая и сильная Пиркке, которая могла заколдовать целый хирд викингов и не боялась подземных гномов, не осмелилась перечить нойде.

— Драться, — сказал Укко.

В полной тишине Лалли выронил нож:.

— Я не хочу с ним драться.

— Ой, хорошее решение. — Колдун повернулся к Северянину. — Скажи, сорока рассказала мне правду? Это ты убил норвежского хавдинга? Значит, предсказание сбылось… Ты принес нам беду. Большую беду.

Глава двадцать пятая В которой происходит знакомство с людоедами, во рту растет жало, а владыка Рот ждет свежую кровь

— Здесь, — сказал нойда. — Иди один. Ты.

Ослушаться Даг не сумел. Этот человек внушал ему страх. Впервые за долгое время Даг по-настоящему кого-то испугался. Вельва Пиркке тоже могла делать страшные вещи, особенно когда злилась. Но злилась Пиркке нечасто и убивать никого не собиралась. Зато про нойду Укко ходили страшные слухи. Мигом присмиревший Лалли успел нашептать всякого. Будто бы колдун может одним взглядом усыпить рысь. Или заговорить медведя-шатуна. Или может сделать так, что человек потеряет речь и станет мычать, как лосиха.

Потеря речи Дага не слишком обеспокоила. Он уже провел достаточно времени в плену у вельвы. Без голоса и без ног. И ничего — живой!

Нойда привел парня в глухую теснину. Здесь мертвым стволам было некуда падать, их голые ветви кололи глаза, а под ковром из иголок чавкало болото. Здесь не пели птицы, и голоса звучали иначе.

— Иди один, — повторил нойда. — Я буду ждать.

— Кто там?.. Кого мне там надо повидать? — непослушными губами выговорил Даг.

— Там трещина в земле. Вход в Ротаймо, землю умерших. Если ты туда сумеешь пройти, ты — великий нойда. Внизу тебя ждет щедрая награда. Ты сможешь повелевать духами, сможешь вернуть мертвых к жизни. Если не сумеешь одолеть вход… ты — никто.

— Но я не нойда, — в сотый раз повторил Северянин. — Я даже не говорю на вашем языке. Я ничего не умею.

— Много умеешь, — строго одернул колдун. — Мне Пиркке все сказала. Лесовику не даешь себя обмануть, из черного леса выход находишь, из белого тоже находишь. В море тебя вывозили… и там берег сразу нашел. Птиц находишь, волков пугаешь, рысь умеешь отвадить. Болезни внутри человека видишь… пока плохо ты видишь, но можно тебя научить! Ты прогнал норвежцев…

Даг вздохнул. После последней встречи с колдуном прошло почти два месяца. Стал забываться тот страшный случай с ножами, когда Укко приказал им с Лалли резать друг друга. Странно, но именно после той стычки бывшие противники помирились. Ребята приняли Дага в свою компанию, Тууле сплела ему венок, и даже надутый Юхо оттаял, когда Северянин пообещал научить его сражаться двумя мечами сразу.

Но не забылась высадка Глума Бешеного Кота. Норвежцы в тот раз уплыли несолоно хлебавши, забрав с собой трупы своих форингов. Для острастки они продырявили и утопили все рыбацкие лодки, найденные на берегу. Захватив в плен четверых финнов, викинги их долго мучили, вырезали мечами им легкие и сердца, но одному отрезали только уши и отпустили восвояси. Чтобы тот передал — хирд Глума сюда еще вернется!

Почему-то Укко не забрал к себе Дага сразу после приезда, как предсказывала вельва. Укко снова надолго уехал в землю поморов. Зато вернувшись, он сразу же приказал Пиркке привезти парня к сейду Лося и, ни слова не говоря, повел в лес…

— Я не прогонял норвежцев. Я только сказал… — Даг сделал последнюю попытку выкрутиться.

— Только, только! — передразнил колдун. Когда он сердился, то еще сильнее сбивался на родной язык, и понимать его становилось крайне трудно. — Только не бывает. Все, что ты сказал, — где-то услышано. Ты разжег костер — лесовик знает, где-то надо бросить семя. Ты убил медведя — несчастье придет в дом.

Под колючим ледяным взглядом нойды хотелось провалиться сквозь землю. Наедине с этим ужасным человеком Даг терял все свое мужество.

Укко потоптался на месте, погремел беличьими черепами. Было заметно, что ему вдруг захотелось выговориться.

— Все беды начались тогда, когда с юга приплыли те, кто назвались норвежцами. Потом пришла болезнь, многие умерли, хотя великие нойды умоляли духов… Потом стало хуже. Эти викинги назвали свою страну Северный путь, хо-хо… Наши предки жили здесь с тех пор, как горит полярная звезда. А эти… им мало места на юге, им мало островов, они приходят и отнимают то, что всегда принадлежало финнам…

— Но тогда надо с ними драться! — не выдержал Даг.

— Не перебивай! — вскипел нойда. — За то, что ты перебиваешь, я награжу тебя змеиным жалом. Прыссстт…

Даг немного струхнул, но виду не подал.

— Но у меня нет никакого жала!

— А теперь потрогай у себя под языком.

— Ну и что? Потрогал… ой! Что это? — В глазах Дага вспыхнул ужас. Он залез в рот сначала одним пальцем, затем другим, затем попытался выковырять гибкий раздвоенный шип, поселившийся под языком.

Жало! Настоящее змеиное жало. Северянин замер с открытым ртом, надеясь, что чуждый ему кусок плоти как-то вывалится сам. Затем парень принялся плеваться, чем только насмешил колдуна. Жало под языком шевелилось, быстро вытягивалось и сокращалось, прямо как у настоящей змеи. Попытки вытащить его пальцами приводили к такой острой боли, что у паренька темнело в глазах.

— Все, хватит! Пссст… — Нойда снова махнул ладонью перед физиономией измученного мальчишки, и… жало моментально пропало. — Хо-хо! Ты поверил, э?

Даг на всякий случай еще постоял минутку с открытым ртом, как голодный птенец. В очередной раз он уверился в могуществе финских волшебников. Да уж, с Укко явно не стоило шутить!

— Иди, — в третий раз повторил колдун. — Тебя ждет награда.

И Даг пошел. Он продрался сквозь частокол веток, чудом не выколов себе глаза, дважды провалился в топь, один сапожок так и пошел на корм обитателям болота. Затем Северянину показалось, что стало посуше, он выбрался на кочку, огляделся…

Никто за ним не следил. Укко куда-то исчез, хотя отошел Даг всего ничего. Покрытые мхом ели стояли плотной стеной, не пропуская свет, паутина болталась на них седыми прядями. На земле рассыпались дряхлые мухоморы, бахромой свисали лишайники, пахло гнилью и еще чем-то крайне неприятным. С другой стороны крошечная полянка обрывалась куда-то вниз. В темноту.

Даг шагнул на самый край. Словно громадный хихикающий рот разрезал ельник. Трещина начиналась у самых ног Северянина и тянулась неизвестно как далеко, становясь все шире и шире. Деревья словно расступались, отодвигаясь от наступающей ямы. Этот процесс не прекращался ни на минуту, прямо на глазах у Дага вниз осыпался очередной кусок скальной породы. Воняло отвратительно, но не в открытую, как пахнет труп. Здешний мерзкий аромат словно бы спрятался за какими-то другими, более приятными запахами.

Даг осторожно спустился к самой трещине. Без факела заглянуть в глубину не получалось. Однако нойда не соврал — с одного края имелось нечто похожее на рукотворные ступеньки. Упираясь руками в противоположную стенку, ловкий человек мог потихоньку спуститься вниз.

Вот только насколько глубоко?

Даг улегся на край и стал смотреть в темноту. Почему-то очень скоро стало трудно дышать. Тут Северянин заметил то, что должен был заметить сразу. Возле трещины не росла трава, неподалеку догнивали несколько птичьих скелетов. Их даже не пришли доедать муравьи! И деревья вокруг, на расстоянии двадцати шагов, давно погибли.

Нойда Укко послал его на верную смерть!

Парнишка еще немного полежал на краю, кинул вниз камень, потрогал внутренности страшного ущелья. Когда Даг распрямился и сел, неожиданно закружилась голова. Нет, он ни за какие награды не пойдет туда, вниз! Пусть Укко делает с ним что хочет, но не нужна ему власть над духами. Куда милее власть над бравой дружиной!

Выбраться обратно оказалось в три раза сложнее, чем найти жуткую мертвую поляну. Дага спасла только врожденная принадлежность к лесу. Порой мальчику казалось, что лесовик снова затеял свои хитрые игры, потому что трижды его возвращало в мрачный бурелом. По пути Даг наткнулся на несколько человеческих скелетов. Очевидно, здесь погибли те, кто так и не сумел найти выход из заколдованного круга.

Но Северянин нашел. На третий день он взобрался на вершину ели и чуть не завопил от радости. На горизонте, поверх сплошного зеленого ковра, торчали такие родные Две Горы…

Нелюба горестно вздыхала, накладывая скитальцу кашу.

— Пиркке говорит так. В подземное царство Ротаймо открыт вход только самым могущественным колдунам. Тут так будет… Когда солнышко спрячется и снова придет долгая зима, будет большой праздник. Все лопари будут носить жертвы Роту, царю подземному… Тебя еще в том году тут не было, когда Рота чтили. Он злой. Живет в самой середке земли, под озерами. Кто умеет под водой ходить, могут туда под озеро спуститься. Кто так не умеет — ищут дымные щели в земле… вот так.

— А зачем туда ходить? — Дага передернуло. Он вспомнил глубокую мрачную трещину, куда пытался отправить его нойда.

— Зачем? А вот затем, — Нелюба воровато оглянулась, не слушает ли кто, — чтобы поднести угощение бабкам-людоедкам. Без угощения к ним никак не подступишься, а едят они… сам понял, чего едят! Могучий нойда ездит к страшным бабкам, чтобы выпросить жизни себе подольше. Уж такие они знахарки, что могут даже мертвяков назад воскрешать. Вот Укко тебя и проверял… можешь ли сквозь землю пройти.

— Но мне-то не нужно мертвяков воскрешать! — опешил Северянин.

— Тебе — нет. А ему — ох как нужно! В том вся сила нойды, чтобы между мирами свободно на златорогих оленях разъезжать. И чтобы, когда смертушка придет, себе новую жизнь сторговать… вот как. Только ты это Пиркке не говори, не то осерчает! Душа-то человечья, она вишь как… у левого боку гнездится. Потому Укко левый бок пуще всего бережет. Ты заметь — никогда левым боком к оружию не встанет, то-то!

— А мне что до того?

— Пиркке говорит — Укко нагадал на медвежьих костях, что родился где-то сильный колдун, сильнее его, с меткой волчьей на голове… вот так. Укко сперва обрадовался, мол, сам-то скоро состарится, найдет себе заменщика. А после испужался он шибко. Потому как нагадали ему самому, что беду большую отрок с родимым пятном принесет. И погибель самому нойде.

— Я?! Погибель? — Даг начал что-то понимать.

— Теперь ему надо, чтоб на праздник Рота душа молодая к небу отлетела. А лепше всего — чтоб чужак был. Они ведь как, лопари-то, веруют… Веруют, что душа на небе у бога ихнего три дня гостит, а потом назад скатится. И пойдет туда, где ей слаще всего было, где последний кров был, да где любо было. Тут-то и хочет Укко своих духов умаслить. Чтобы душу-то изловили и к бабкам-людоедкам свезли.

— Выходит, нойда хочет меня убить?

— Прежде не хотел, — помотала косами девушка. — Да и хозяйке ты полюбился, она за тебя слово молвила. Да только оба они теперь напужались. Как ты норманнов-то прогнал.

— Я прогнал?! — Даг не успевал поражаться.

— Да ты же, кто еще? — удивилась такой непонятливости Нелюба. — Прочие-то что тебя слушали? Они ж поверили, что ты и есть великий нойда, что ты всех спасешь. А ты не спас, а новые беды наслал. Теперь Пиркке вон плачет.

— А Укко? Чего ж он меня сразу не убил?

— Ах, они еще тут вчера с хозяйкой грызлись. Нарочно приезжал. Справлялся, не пришел ли ты. Мол, если придешь — так сразу чтоб к нему… Теперь тебя непременно убьют, — всхлипнула Нелюба.

— А Пиркке что? — совсем потерялся Даг.

— А Пиркке сказала ему, что, мол, от дыры в Ротово царство еще никто не возвертался. А Укко нато посмеялся так криво и сказал, мол, сбылося уже. Погубил ты деревню целую. Нет рыбакам хода домой. И уехал, Укко-то…

Даг сидел опустошенный. Он так старался, чтобы завоевать уважение среди соседей Пиркке, а в итоге его зарежут на праздник Зимы?! Или продадут?

— Тебе бежать надо. — Нелюба подобралась в темноте, жарко дохнула луковым духом. — Слыхал небось, чо нойда про тебя рек? Нет от тебя пользы, ратного ты роду, не знахарского.

— Куда бежать? Пиркке мне сказала, что домой не отпустит.

— Ай, ты поверил? Ну, дурень-то, — печально усмехнулась девушка. — Нойда тебя купил, надежу имел тебя в знахари выучить, у медведь-сайда посадить, себе замену хотел… А коли не вышло, он тебя лопарям, а того хуже — поморам продаст. На цепи будешь сидеть, китовые шкуры скоблить, от морозу сгинешь.

— Так что же делать? — Даг уже был на ногах. Он сразу поверил, да и незачем единственной его подруге врать. — Как убегу? Три раза пытался, да и далеко.

— Есть выход, есть. — Нелюба тронула его во мраке ледяной рукой. — Да только гиблое место там.

— Что же ты раньше молчала? — взвился Даг. — Целый год знала — и молчала?!

— Так я бы и нынче смолчала, кабы нойду не подслушала, — Нелюба зажгла свечу, — потому как плыть там надобно, подо льдом плыть. Лаз есть в горе, на самом краешке Клыка, каменным мешком кличут. Там, где течение сильное, полынье сомкнуться не дает. С нашей стороны поднырнешь, а с той вынырнешь, где тропы, вельве неподвластные. Если вынырнешь… А куды тебе мелкому подо льдом, во мраке плыть? Вот я и молчала.

— Он меня найдет. Его псы найдут.

— Псы не чуют, где вода. Приведут его к полынье. Будут думать, что ты утонул. Не поверит Укко, что ты выплыл. Про ход под горой я случайно слыхала их разговор, некому тебя продать. А ежели и зачнут искать, так день уйдет по утесам петлять.

— Я выплыву, — пообещал Даг и тут же почувствовал, как мягкая волчья лапка сжимает макушку.

Лесные духи были на его стороне!

Глава двадцать шестая В которой идет речь о пользе тюленьего жира, о ледяной пещере и полезных привычках волков

Даг разделся догола и густо намазался тюленьим жиром, который принесла молодая знахарка. Затем покрепче стянул веревкой кожаные штаны, а прочую одежду Нелюба связала в узел и тоже обмазала жиром. На беду, не получалось взять с собой еды, каждый эре веса мог уволочь беглеца на дно. Даг ограничился двумя овсяными лепешками и куском соленой козлятины, хотя закрома Пиркке Две Горы лопались от запасов продуктов.

— Здесь место. — Знахарка придержала Дага в распадке, сама осторожно выглянула наружу. Никто не поднимался по узкой тропе, никто не шумел в лесу. Шумела только черная вода далеко внизу, под обрывом фиорда. Сверху полынья походила на упавшую с неба черную молнию. Лед здесь держался всегда, даже летом. Окончательно замерзнуть пресная артерия не могла, слишком неистово швыряла свои воды в фиорд горная река. На той стороне, по покрытым густым мхом гранитным склонам, точно так же карабкались сосны, загребали корнями, тянулись к небу. Где-то там, в чащобе, змеилась тропа, по которой мальчишке предстояло бежать день и ночь.

Если сумеет выплыть.

— Ежели б дотудова, так было б хорошо? — прочла мысли Нелюба. — Это гора, поверху не перелезешь, понизу лед толстый. Под горой надо проплыть, там снова вода, но до берега близко. Нырнешь под гору вон там, где березки жмутся… видал?

Березки Даг видел и кивнул. От края полыньи до чахлых полярных березок предстояло покрыть подо льдом не меньше десяти шагов. Если не больше.

Внезапно из кустов раздался короткий свист. Нелюба напряглась, но Даг только рассмеялся. Из зарослей выбрались смущенные Лалли, Тууле и Тойво.

— Уходишь? — со значением подмигнул Лалли. — Доброй тебе погоды.

— Мы не сказали Юхе, — Туле покраснела. — Не сказали, что пойдем сюда. Чтобы он никому не болтал.

— Ты вернешься? — спросил юный охотник Тойво. — Мы дрались с тобой, но теперь войне конец. Мы можем охотиться вместе.

— Не знаю, вернусь ли, — искренне сказал Даг. — Если вернусь на корабле, найду вас. Мы вместе поохотимся.

— Ой, ты не сердись на них. — Тууле порывисто шагнула вперед, дотронулась Дагу до щеки. — Ты уходишь, потому что сердишься?

Северянина бросило в жар. Он боролся с новым непонятным желанием. Хотелось забыть о побеге и остаться тут.

— Я не сержусь. Нойда хочет меня зарезать в подарок зимним духам. Я ухожу домой.

— Мы спрячем тебя. — Вблизи глаза Тууле оказались синие-синие, как отражение неба. — Мы не хотим с тобой драться. Все знают, как ты подстрелил норвежцев. Многие верят, что ты станешь нойдой… И я. Я тоже не хочу, чтоб ты уходил…

Даг с трудом проглотил противный липкий комок.

— Я не буду прятаться. Ты это знаешь.

Он раздетый вышел из елового укрытия на край обрыва. Лютый ветер точно ждал, радостно набросился, вцепился в глаза, в уши, в пальцы ног.

— Пей. — Нелюба протянула долбленую бутыль с брагой. — Пей, не майся, она согреет! Все выпей.

Дага едва не стошнило, стоило пузырящемуся кисло-горькому вареву оказаться на языке. Но он послушно проглотил все содержимое бутыли, стараясь дышать ртом, чтобы не чувствовать запаха. Тут же начал икать, брага забурлила в животе. До того парню приходилось пробовать эль, и медовуху, и даже редкое заморское вино, но такой крепкой гадости ему еще никто не предлагал.

— Дыши вольно, — на прощание посоветовала девушка. — Глыбко вдыхай, вольно, точно на стогу лежишь. Про мороз забудь, тепло изнутри старайся чуять…

Даг прыгнул, и одновременно брага ударила в голову. Огненная жидкость не успела докатиться до желудка, сразу помчалась назад, по пищеводу и сосудам. Даг влетел в темную пучину реки и, несмотря на все предостережения знахарки, мгновенно забыл, как дышать. Вокруг него сомкнулся прозрачный ледяной огонь. Огонь охватил все суставы, сдавил грудь и плечи, ударил острыми ножами в глаза.

От неожиданности Даг выпустил слишком большой пузырь воздуха и заработал ногами, стремясь за ним следом. Где-то наверху сверкали голубые узоры, ледяная корка была плотной, но почти прозрачной. Даг изо всех сил стремился вверх, позабыв про бурное течение и что надо стремиться не назад в полынью, а вправо, в зловещий сумрак, где не было воздуха, а только гранитная стена…

Он вынырнул, задыхаясь, отфыркиваясь, как тюлень. Вынырнул и сразу увидел на обрыве крошечные фигурки Нелюбы и друзей. Девушка напряженно ждала. Увидев Дага, она не издала ни звука, молча замахала руками, показывая в противоположную от себя сторону. Даг поразился, насколько она маленькая! Только сейчас он осознал, с какой высоты пришлось сигануть.

Он понял, обернулся. Березки остались далеко позади, его сносило прямо в открытое море, навстречу убийственным серым валам. Мороз пока не добрался до сердца, тюлений жир надежно отталкивал воду, но узел с одеждой и едой, привязанный к поясу, тянул пловца вниз. Потерять силы в этой круговерти было очень легко, поэтому Даг сначала восстановил дыхание и только потом активно заработал ногами и руками. Он сразу пожалел, что не вырезал себе кожаную гребную перчатку на две руки сразу, какую видел у дяди Свейна. У того руки в перчатках походили на настоящую тюленью ласту, можно было долго и неторопливо загребать, не боясь утонуть!

Но делать нечего, пришлось бороться с течением без подручных средств. Некоторое время ему казалось, что все впустую, проклятые березки не приближались ни на шаг, зато брага противно шумела в голове. Она вызывала желание перевернуться на спину, вольготно устроиться на мелкой волне, и пусть несет течение на юг, куда-нибудь да вынесет…

Ну, уж нет! Он стряхнул оцепенение, короткими резкими гребками разогнался против течения, дважды глубоко вдохнул и… нырнул под лед.

Проход в скале Даг увидел почти сразу. Прозрачный голубой лед пропускал достаточно много света. В голубом переливчатом сиянии скала казалась фиолетовой, а дыра походила на черное дупло. Последние метры Даг преодолел, цепляясь за пучки водорослей. Он с силой подтянул себя и втолкнул внутрь, чтобы не победило острое желание — спешно вернуться назад, к свету и воздуху.

Внутри царила полная темнота. Легкие парня держались на пределе, пузырьки воздуха предательски вырывались из губ. Жир уже почти не спасал коченеющие мышцы, выручало только пьяное пойло старухи Пиркке. Даг подтягивался и толкался вперед, разгонялся во мраке, каждое мгновение опасаясь воткнуться макушкой в острый камень.

Внезапно стало светлее. Он поднял глаза и увидел… чаек. Хитрые птицы грелись на узких карнизах внутри сводчатой пещеры. Даг вынырнул, хватая ртом воздух. Среди чаек поднялся переполох. Они просыпались, соскальзывали вниз, с воплями кружили над темной поверхностью воды и вылетали в щели. Сквозь щели в каменный мешок поступало достаточно света и чистого воздуха. Косые лучи от заходящего солнышка скользили по скользким карнизам, густо заляпанным птичьим пометом и пухом.

Несмотря на дикий холод, Даг засмеялся. Потому что понял — второй раз во мраке нырять не придется. Впереди, у самой поверхности воды, имелась щель, вполне достаточная для него. Снаружи снова расстилался лед, виднелись точно такая же полынья, острые камни у берега и желтые листья березок. Однако этот берег был намного ближе, и под водой плыть не так страшно.

Не прошло и получаса, как голый продрогший мальчишка взобрался на кручу. Цепляясь коченеющими руками за корни, он упрямо лез все выше и выше, пока не ступил на звериную тропу. Вода скатывалась с его покрытого жиром туловища. В теле самого Дага не было и капли жира, одни жилы и мускулы. Он зубами разорвал узлы, связывавшие его скудное имущество, натянул одежду, сунул за щеку кусок соленой козлятины — и побежал.

Он бежал, не останавливаясь, хотя трижды падал, неловко зацепившись за корягу. Так привыкли бегать волки, не останавливаясь, крупным размеренным шагом, опустив голову к земле. Сам того не подозревая, парень копировал привычки своих далеких серых братьев. Ведь уйти далеко можно, только выбрав верную скорость. Чтобы сердце не кололо в боку и ноги не заплетались. Дагу повезло: перед ним стелилась лосиная тропа, ветки не хлестали по лицу. Наконец парень согрелся, но при этом у него разыгрался зверский аппетит. И опять он поступил не как глупая корова, а как настоящий хищник. На бегу прожевал немного мяса, ровно столько, чтобы не отяжелеть и немного насытиться.

Чем выше он взбирался по тропе, тем чаще попадались островки снега, тем реже встречались лиственные деревья, тем громче ревел ветер. Солнце спряталось за перевалом, а он все бежал и бежал, и даже слюны не осталось во рту от усталости. Когда совсем стемнело, он упал рядом с тропой и стал запихивать в рот первый колючий снег. Внизу снега еще в помине не было, но в горах у зимы имелись свои права. Зубы заныли, язык онемел, но жажда была сильнее.

Потом он сошел с тропы и двинулся дальше, по каменистой гряде, едва возвышавшейся над косогором. Сосны росли здесь редко, а камни походили на костяные пальцы великана, давно погибшего в схватке. Потерять направление Даг не боялся. С ним не было солнечного камня, не было компаса, но в Полярной звезде парень тоже не нуждался. Он двигался вперед, слегка меняя направление, точно угадывая, куда свернуть. Как и прежде, в детском возрасте, он чуял направление не хуже настоящего волка. В море это качество ему слегка изменяло, в море он тоже нуждался в ориентирах. Зато здесь, среди дикой суровой земли, он совершенно не чувствовал себя чужим.

Он бежал на юг.

Часть вторая ВОЛК В МЕДВЕЖЬЕЙ СТАЕ

Глава двадцать седьмая В которой открывается часть тайны, для спасения годится ржавый гвоздь, а Даг дает честное обещание

Наконечник пики больно ткнул Дага между лопаток. Северянин зашипел, обиженно обернулся… но даже обернуться толком он не сумел. Шейные колодки натерли кровавые мозоли и не позволяли свободно поворачивать голову.

— Давай, шевелись, заячья задница! — громыхнул охранник, пинком подгоняя пленника, следующего за Дагом.

Сопротивление их только раззадоривало.

Дагу некого было обвинять, кроме себя. Он не сбился с направления во время блужданий по лесу. Он честно следовал советам Нелюбы и шел на юг вдоль берега. Обходил стоянки викингов. Обходил места, где слышал крики и брань. Наконец, почуял впереди большой город и позволил себе заночевать в сене. Он устал так, что не хватило сил даже забросать следы. Откопал в стогу проход, забрался внутрь и впервые за неделю вволю выспался. До города было совсем недалеко. Глубокая бухта изгибалась, по воде скользили торговые корабли. Дату очень хотелось побыстрее выйти к людям, но сон сморил…

Вот и вышел к людям!

Разбудили рано утром зуботычиной, выволокли из стога под лай собак и прижали пиками к земле. Наверняка слуги ярла ожидали найти взрослого беглого раба, поэтому не слишком усердно обыскали тощего мальчишку. Улучив момент, Даг дотянулся до сапога и всадил нож: в бедро ближайшему стражнику.

Удар получился слишком хорошим. Лезвие вошло глубоко, косматый парень в доспехах с воплем отпрыгнул в сторону, и Даг не успел выдернуть нож:. На пленника тут же кинулись втроем, несколько раз огрели по ребрам и ногам и на сей раз обыскали тщательно.

— Он ранил меня! Дайте, я отрежу ему пальцы! — верещал стражник, но старшие товарищи оттащили его в сторону.

— Уймись, Хрут! — посоветовал беззубый детина с алебардой. Как успел заметить Даг, он был тут старшим в отряде охотников за людьми. — Искалечить его я не дам. Его надо подороже продать, он молодой и сильный!

Затем Северянина надежно связали и, не слушая возражений, бегом погнали к группе колодников.

Северянин знал, что в колодки заковывают только самых буйных, но, несмотря на рост и возраст, парнишка оказался среди них. Прочим пленникам связали только ноги, отчего они вынуждены были семенить и постоянно падали носами в грязь.

— Отпустите меня, я не раб! — Даг извернулся и укусил стражника за ладонь. И сразу получил кулаком по зубам.

— Все так говорят, — откликнулся стражник. — Отведем тебя к ярлу, ему расскажешь!

— Кто они такие? — обратился Даг к своему связанному соседу. Судя по спутанной бороде и голым коленкам, тот тоже провел не одну неделю в лесу.

— Это охотники… — сосед выругался. — Они ищут всех сбежавших, по приказу ярла Тронхейма. Им не хватает треллей в каменоломни.

— А ты сбежал?

— Меня взяли в плен шесть лет назад… и клеймили… Это викинги Харальда Серой Шкуры, — тихо сказал другой колодник, шедший позади Дага. — Им платят за поимку рабов…

Караван растянулся на узкой тропе. Всадники подгоняли пленных палками. Внезапно скалы раздались в стороны, словно открылись широкие ворота. Залитый солнцем фиорд предстал во всей красе. На пологом берегу бухты раскинулся большой город. Стали слышны песни, стук молотков и блеянье овец. Десятки торговых кнорров швартовались в гавани. За рядом низких домов шло строительство каменного маяка. Со стороны суши город окружал земляной вал, там прогуливались стражники.

— Что это за место? — Даг с трудом откинул со лба налипшие грязные волосы.

— Это Тронхейм, — хихикнул парень, которому Даг прокусил руку. — Добро пожаловать в чертоги валькирий! Что смотришь, волчонок? Я тебе еще не все зубы выбил?!

И плюнул Дагу на ногу. Тут охотники расхохотались все вместе, радуясь удачной шутке.

— Когда я сниму оковы, я вернусь и убью тебя, — пообещал Даг беззубому.

Викинги захохотали еще громче. Они были в хорошем настроении, сумели доставить товар в целости и ожидали щедрой платы.

— Почему нас не ведут в город? — спросил Даг у соседа, когда объявили короткий привал.

— Видать, этих парней не слишком-то любят в городе, — оскалился бородач. Он, тяжело дыша, привалился боком к сосне. При каждом выдохе в уголках его губ вспухали кровавые пузыри. — Слушай, меня зовут Эбби. Если я умру…

Эбби закашлялся, выплюнул кровь.

— Надо бежать. — Даг ощупывал крепкое дерево, пробовал растянуть оковы на запястьях. — Эбби, нас много, а их только пятеро! Надо собраться и побить их!

— Здесь бежать некуда, — отозвался сосед справа. Даже на привале, на земле, им не удавалось разлучиться, веревки и колодки связывали бедолаг слишком тесно. — Парень, а я тебя узнал… Ты из Топоров, я тоже там был…

— Я не Топор, я — Северянин!

— Ты из клана Топоров, это точно… Я тебя узнал. Помнишь Бирку? Помнишь того парня с лисьим хвостом? Он тоже узнал тебя… Ты тогда приезжал с отцом, ты был еще маленький. Ты не свей, никакой ты не Северянин… Хельги мне сказал… — Мужчина резко задышал, сосуды в белках его глаз расширились, ногти засребли по мху.

— Что он сказал? Что? — насколько хватило сил, Даг вывернулся в колодке. Он почти не чувствовал привязанных запястий и не мог встряхнуть соседа за плечо.

— Этот Хельги сказал… ты похож: на свою мать… Тебя хотели побить на состязании жеребцов, но Хельги спас тебя. Он видел твою метку. Он хотел тебя найти, но пришлось скрываться. Твой отец… он из Йомса.

— Йомские викинги?! — Даг перестал замечать окружающее. Исчезла боль, испарились слабые мысли. Легенда вдруг стала явью. Загадочное братство лучших воинов существовало, и он, Даг, каким-то образом был связан с этими благородными героями.

— Чему ты радуешься? — скривился сосед. — Тебе туда не добраться.

— Я доберусь. А кто такой этот Хельги?

— Хельги? Хе-хе… На самом деле он не Хельги. Его дружину нанял норвежский ярл, чтобы воевать с Харальдом… Но нас разбили…

— Эй, ленивые псы, поднимайтесь! — прогремел голос стражника. — Тащите свои задницы через ручей, пока вода не поднялась. Я для вас лодку нанимать не намерен!

— Ручей? — В голове у Северянина мелькнула какая-то мысль. Но он был слишком занят своим последним ошеломительным открытием, чтобы поймать эту скользкую, как лягушка, мысль. Стоило прятаться столько дней в чащобах, стоило увернуться от когтей злого финского нойды, чтобы угодить в колодки к норвежскому ярлу! И тем более удивительно — встретить человека, узнавшего его метку!

Вода в ручье оказалась дико холодная. Сквозь чахлые кусты было видно, как совсем недалеко ручей впадает в реку. Впереди все ближе маячили валы и городские стены. Из города доносились гул голосов, лязг железа, ржание коней и удары топоров. Тронхейм строился, в мутное небо тянулись дымки из десятков труб и сотен костров. Костры лесорубов горели на противоположном берегу ручья, куда, оскальзываясь на камнях, перебирались плененные беглецы. Даг насчитал двадцать человек. Многие носили старые клейма, многие выглядели как настоящие разбойники. Чувствовалось, что легко они не сдались, их били и связали как следует.

На той стороне ручья никто особо не заинтересовался невольничьим караваном. Пленных повели по обочине дороги. По рабам и всадникам скользили равнодушные взгляды.

— Эй, стоять! — зычно выкрикнул старший охотник. — Железная Голова, давай сюда тех, кто ранен! Они не нужны в городе!

Караван задвигался. Впереди на обочине показались телеги с высокими бортами, похожие на огромные передвижные клетки. Здоровых пленников стали заталкивать в телеги.

Волы равнодушно жевали жвачку и смотрели на шумных людей. Больных и раненых ожидала иная судьба. Там, где ручей расширялся, в дно были вбиты сваи. К шатким мосткам пришвартовалась плоскодонная посудина. С нее скинули сходни. Мрачные физиономии моряков не предвещали пленникам ничего хорошего. Северянин изо всех сил вращал связанными кистями рук, но сыромятные ремни только срывали ему кожу.

К ужасу Дага, человека, который что-то знал о его матери и отце, бывшего викинга из Йомса, собирались с ним разлучить. Сосед действительно был ранен и с трудом держался на ногах.

— Расскажи мне, расскажи! — Даг изо всех сил уперся, не давая себя увести. — Расскажи, как попасть в Йомс! Кто мой отец? Ты ведь знаешь?! Кто моя мать?!

Беззубый стражник грубо схватил Дага за длинные космы и потащил за собой. Веревки перерезали, чтобы тут же затянуть сильнее.

— Всех больных и раненых — гоните сразу на корабль! — распорядился старший охотник.

— Твоя мать умерла. — Бывший йомсвикинг отвернулся, зажимая рану. Первые ряды колонны уже сдвинулись с места. Подгоняемые плетьми, трелли медленно шагали по сходням.

— Почему ты мне не сказал? — едва не плакал Даг. — Почему молчал?

Его схватили поперек туловища и закинули на высокий борт телеги. Там молчаливые собратья по несчастью потеснились, уступая место.

— Брат, как их найти?

— Найди Хельги, он должен быть в Хедебю! — издалека, напрягая связки, проорал йомсвикинг. — Потому что он искал тебя! Потому что ты слишком похож: на свою мать и своего папашу! Но я ненавижу твоего отца! Потому что он вышвырнул меня из Йомса! Вот почему… Я был одним из них, я был Топором! Слышишь, ты, Топор?!

Возница стегнул волов. Колеса повозки загрохотали. Рядом с Дагом очутился бородатый Эбби, он удержал мальчика от падения. Минута — и корабль с ранеными пропал за стеной деревьев.

— Он знал моего отца, слышите?!

— Заткните пасть этому дурню!

Людей набили плотно, как рыбу для засолки. На Северянина смотрели мрачные, пустые глаза. Большинство пленников примирились со своей будущей участью.

— Не кричи, не кричи. Они убьют тебя…

— Куда нас везут? — Даг потряс соседа справа.

— Нас продадут на каменоломни, — процедил Свейн. — Или продадут на юг, иноземцам. Харальду нужны деньги. Он строит большой флот… И камень ему тоже нужен. Чтобы строить гавань.

Город Тронхейм потряс Дага. Ненадолго будущий раб забыл о своих путах. С севера на юг тянулась высоченная стена, выстроенная из толстых бревен, высотой в шесть человеческих ростов. Сколько ни тянулся Даг, конца стены он увидеть не мог. Она сворачивала плавным полукругом к бухте. Перед стеной имелся глубокий ров с водой, а за стеной — высокий земляной вал. Впрочем, вал Северянин увидел, когда колеса повозки прогромыхали по деревянному тоннелю. На равном расстоянии друг от друга, на гребне стены были выстроены башни. В башнях разгуливали и перекликались стражники. Пока повозки катили по пыльной дороге вдоль стены, Даг не приметил ни одного входа, разлома или запущенного участка. Оборонительная система города действовала безупречно. Выяснилось, что с севера и с юга имеется всего две пары ворот, и придется ждать, пока проедут более важные караваны.

Ждать пришлось долго. Ворота едва пропускали широкую телегу с парой волов. Каравану невольников пришлось встать в очередь. К воротам сходилось сразу несколько наезженных дорог. На обочинах, под шаткими навесами спали, жгли костры, жарили рыбу многочисленные путники. Крепкие стражники проверяли грузы и взымали мзду.

— Сколько их? — Мытарь критически оглядел невольников. — Куда ты везешь этих червей? Смотри, они у тебя заживо гниют!

— Это крепкое мясо, — обиделся викинг. — Такие крепыши еще тебя переживут!

— Переживут, говоришь? — хмыкнул мытарь и кивнул своему помощнику.

Никто не успел отреагировать, а громадный парень уже схватил за ногу одного из связанных пленников. Даг в своей колодке не успел заметить, кого именно вытащили на землю. Человек был мертв. В ранах на его животе копошились черви.

— Ты, дубовая голова! — обрушился коротышка на оробевшего громилу. — Ты вез в город тухлое мясо! Куда вы смотрите? Вы что, не видите, что везете мертвечину?!

— Мы не видели, когда он сдох! Он нас не предупредил.

— Рядом с ним — другие! А они почему молчали?

— Этот — с отрезанным языком. А этот — сам скоро сдохнет, — констатировал мытарь, осмотрев соседей погибшего.

— А этот? Ого, смотрит, как волк, — указал мытарь на Северянина. — Он еще малец, зачем сунули его в колодку?

— Молись Тору, чтобы этот волчонок не встретился тебе без колодок, — мрачно хохотнул стражник. — Этот красавчик вышиб мозги двоим моим друзьям!

Чтобы унять недовольство сборщиков податей, старший охотник развязал кошель и с ворчанием кинул в ящик еще одну монетку.

Наконец, над Дагом нависли сырые бревенчатые своды тоннеля. Под колесами повозок зазвенел камень. Юный Северянин мигом оценил военную хитрость горожан. Сквозь такие узкие «артерии» ни один враг в город легко не проберется!

Громыхая корявыми колесами, телега вкатилась в город. Со сторожевых башен ее проводили ленивыми взглядами.

— Эй, парень! Слышишь, это тебя зовут Даг? — прошептал кто-то сзади.

— Ну, меня! А ты кто? — сквозь грохот колес ответил Северянин.

— Это правда, что ты прикончил двоих охотников?

— Нет.

— Покажи голову! Это правда, что у тебя волчья метка?

— Клянусь веслом Ньяда! Эй, Бедвар, гляди, этот парень умеет оборачиваться в зверя! Если Мать конунгов Гуннхильд узнает об этом, она заберет тебя в поместье.

— Кто такая Мать конунгов? — растерялся мальчик.

— Эбби, ты слышал?! Он не знает, кто такая Гуннхильд!

— Говорят, вас, оборотней, всех перебили?!

— Как видишь, не всех. — Даг был не слишком расположен болтать. Левой рукой он нащупал что-то острое под жидким слоем соломы. Что-то похожее на изогнутый гвоздь.

— Малыш, где же остальные волки?

— Говорят, Харальд их спалил живьем…

— Эй, вы, а ну заткнитесь, не то зубы вышибу! — гаркнул стражник.

Даг незаметно выкручивал гвоздь и рассматривал город, насколько позволяла колодка. Лошади с натугой втащили телегу на земляной вал и легко потрусили под гору.

Навстречу проскакали люди с копьями. У каждого на копье развевался флажок. Затем в стройном боевом порядке прошагали человек тридцать, все одеты в блестящую броню. Такой дисциплины и такого четкого шага юный Северянин еще не встречал, хотя повидал уже немало вояк. Команды «железным людям» отдавал человек с высоким гребнем на шлеме. Он выкрикивал что-то на непонятном языке.

— Германцы, проклятое племя… — проворчал Свейн, сосед Дага.

— Германцы? Здесь? — изумился Северянин.

— Псы кейсара Отто!

— Теперь он велел называть себя императором, — поправил тот, кого звали Бедваром.

Даг едва не вывернул шею, провожая взглядами людей, которых в Свеаланде считали злейшими врагами. Эти самые германцы, с которыми столько лет воевал старина Горм и трижды дрался отец, а здесь они разгуливают, как у себя в усадьбе!

— Их тут много, — словно угадав мысли Северянина, прошептал сосед. — С тех пор как конунг Харальд лижет крест, германским псам вольготно в городе.

Даг разглядывал город. Тронхейм, пожалуй, не был больше Бирки, но строился совсем иначе. Вдоль мощеной мостовой плотными стенами теснились дома из вертикальных бревен, укрытые сверху тростником. Один за другим, влево и вправо разбегались ремесленные переулки. По характерному шуму и запахам Даг угадал, когда проезжали квартал столяров, кожевенников, гончаров…

Затем началось самое интересное. Повозки свернули на широкую улицу, перпендикулярную первой, и покатили параллельно корабельным сходням. Здесь возницам пришлось придержать волов, навстречу двигалось слишком много людей. На треллей в клетке никто не обращал особого внимания, только мальчишки побежали рядом и стали кидаться камнями, но быстро отстали.

Оказалось, что со стороны залива город защищал мощный деревянный мол, его укрепляли плотники, а на дальнем конце, далеко над водой, светил маяк. Десятки больших и малых кораблей покачивались на спокойной воде. По отлично оборудованным сходням поднимали и спускали сотни тюков с грузами. Бесконечные ряды амбаров, поднятые на высоких столбах, походили на жадно разинутые рты. Две пары быков втаскивали по круглым бревнам базальтовые жернова. Грузчики бережно спускали с борта корабля корзины с рейнским стеклом. На соседний корабль с помощью крюков поднимали груды спрессованных мехов, еще дальше — грузили моржовый бивень.

За амбарами тянулись ряды купеческих лавок, торговля кипела вовсю. Выше человеческого роста вздымались пирамиды глиняных горшков, самой разной формы и размера. По соседству охапками скупали франкские мечи и упряжь.

На рынке Северянин снова увидел германских солдат. Самое обидное — с ними гуляли девушки, они смеялись и распевали песни. Навстречу пленным провели дюжину жеребцов, необыкновенно красивых, тонконогих, с золотистыми гривами. Сопровождал коней смуглый усатый мужчина, на голове его красовалось нечто вроде хитро скрученной простыни. Четверо богато одетых парней, по виду — дренгов, с блестящими бляхами и мечами, украшенными серебром, не спеша перешли дорогу. Возница снова был вынужден придержать волов. Даг подумал, что дружинники здешнего конунга тоже ведут себя чересчур нагло…

— Эй, Северянин, что ты задумал?

— Молчи.

— Северянин, хочешь сбежать? — не отставал сосед. — Даже не вздумай. Куда ты сбежишь из города? А нас прикончат заодно с тобой!

— Заткнись, Свейн! — грубо оборвал Эбби. — Парень знает, что делает. Эй, Даг, или как тебя там! Если надумаешь, я с тобой заодно! Мне тоже неохота получить клеймо!

На крутом изгибе дороги Даг смог разглядеть вторую телегу. Та штука, которую он принял за гвоздь, она подалась, она стала раскачиваться. И это был вовсе не гвоздь, это был обломок железного кольца или какой-то скобы. Наконец-то Даг понял, что это такое. В такие железные скобы продевали веревки, когда на телегах везли мешки или преступника, которого надо было намертво прикрутить к доскам. Здешнюю скобу давно отломали, остался кривой огрызок. Он торчал из доски, совсем коротенький крючок, но с каждым новым усилием этот ржавый крючок вылезал из доски все сильнее.

Даг старался, как только мог. Он ерзал, раскачивался из стороны в сторону, он содрал кожу на пальцах, но почти не чувствовал боли. В этом ржавом кривом куске железа для него сошелся весь смысл существования. Но времени, судя по всему, оставалось крайне мало. Набережная исчезла из виду, справа потянулось городское кладбище, а слева — вонючие ямы с отходами. За ямами выросло низкое здание, сложенное из почерневших бревен. У входа стояли двое с алебардами.

— Шевелите костями! Здесь ваш новый дом! — Дага больно толкнули в спину. — А тебя, лягушонок, придушу сам, если будешь кусаться!

— Я не буду кусаться, — пообещал Даг. — Я же тебе обещал. Я просто тебя убью.

Глава двадцать восьмая В котором Даг доказывает, что честь важнее жизни, но слишком рано покидает тюрьму

Дагу не повезло и повезло одновременно. Эбби, Свейн и еще трое, ближайшие соседи по несчастью, оказались заперты с ним в одной клети. Здесь было так тесно, что, хотя руки развязали, взрослые не могли даже толком разогнуться.

Внутри тюрьма была поделена на множество тесных комнатушек, а крепкий дощатый настил делил пространство на два этажа. Когда привели очередную партию пленных, тем, кто дожидался своей участи, пришлось потесниться. В узкое помещение набили человек двенадцать. Судя по ругани за стеной, в соседних комнатках было не легче.

По грязной соломе шныряли крысы и грызли в углу засохшую баранью кость. Потолочные доски подгнили, благодаря этому пленники могли дышать. Сквозь щели в стенах Северянин видел товарищей по несчастью в соседних каморках.

— Ого, Эбби, ты снова тут? — Бородача вяло обнял долговязый парень с опухшим прыщавым лицом. — Не успел убежать? Я тебе говорил — найдут всюду.

— Что нового в Тронхейме? — спросил у долговязого Эбби. Даг с нарастающим удивлением наблюдал, как недавние колодники с удовольствием укладываются на крысиный помет и гнилую солому. Похоже, их устраивала такая жизнь!

— Что нового? Говорят Хруту Чернодыму повезло — его взяли гребцом на торговый корабль. А ярл приказал строить еще два маяка, ему нужны люди.

— Так что нас вряд ли продадут за море, — подытожил чахлого вида старичок. Он все время сморкался и плевал себе под ноги.

— Дадут плетей, это точно, — уныло признал и без того избитый Свейн.

— Мы сидим уже четыре дня, — проворчал кто-то в углу, — да еще вас тут не хватало. Мы сдохнем, пока ярл вернется в город. Или нас сожрут вши.

— А разве ярла нет? — оживился Эбби. Северянина его радость удивила. Ему казалось, что нет никакой разницы, где сейчас находится хозяин города.

— Стражники говорят, что скоро вернется. Пока ярл не осмотрит добычу, нас не станут продавать, — авторитетно заявил чахоточный. — Однажды я ждал одиннадцать дней.

Дага слегка мутило от жуткого смрада и тесноты. Он был потрясен, насколько эти люди спокойно относятся к своему животному положению. Грабители, убийцы и воры, такие лихие на воле, здесь они даже не рассуждали о возможности побега! Сильные взрослые мужчины казались Дагу похожими на оскопленных баранов, покорно ждущих палача.

— Если мы нападем на стражника вместе, то сможем его придушить и бежать, — предложил Северянин.

— Бежать? — переспросил кто-то. — Мы бежали уже дважды. Нашему другу отрубили ногу. Другого ослепили.

— Откуда ты взялся такой резвый? — спросил пожилой мужчина в зимней шапке. Он сидел в углу, голый по пояс, весь в красных следах от плетей, и вязал петлю для ловли крыс. Судя по всему, несколько раз охотничье счастье ему улыбнулось. На стене висели три крысиные шкурки.

— Если распустить рубаху, можно сделать крепкую петлю, — напирал Даг. — Я позову стражника. Я скажу, что хочу заплатить за себя виру. Когда он откроет дверь, вы задушите его. И мы выйдем.

Несколько мгновений все молчали.

— И куда мы выйдем? — устало спросил Свейн. — Там снаружи — еще двое.

— Здесь закон простой, — добавил Эбби. — Ослепят. За первый побег — один глаз. За второй — второй глаз. И все…

— Так тебе больше нравится жить в отхожем месте? — спросил Даг.

— Парень говорит дело, — неожиданно перебил охотник на крыс. — Если сами боитесь бежать, так не мешайте ему, а помогите.

Дагу удалось спрятать ржавый железный обломок, пока снимали колодки. Едва снаружи задвинули засов, как Северянин полез осматривать стены и потолок. Соседи глядели на него как на явного безумца.

— Отсюда нельзя убежать, — произнес сиплый голос из темноты. — Когда стемнеет, принесут каши. И всех пересчитают.

— Значит, я сбегу после того, как пересчитают, — уперся Даг.

— Как ты хочешь гвоздем распились бревно? — хихикнули из другого угла.

Северянин не удостоил насмешников ответом. Он терпеливо простукивал потолок, пол и стены. Перебирался через лежащие тела, объедки и пустые миски, пока не нашел то, что искал. С большой натяжкой можно было назвать это «слабым местом». Одна из широких досок, образующих скат крыши, слегка качалась. Поверх доски еще лежали поперечины и порядочный слой торфа. Но ремонтом тюремной крыши, видимо, никто не занимался много лет, торф размыло и снесло ветром, балки потихоньку гнили, раствор между камнями крошился. Очевидно, многим поколениям арестантов просто не приходило в голову бежать на глазах у всего города…

Северянин стал прочищать железным огрызком щели вдоль качавшейся доски. Ему в глаза посыпались труха, кусочки земли и щепки. Сокамерники следили за его кропотливой работой, кто со смехом, кто — с сочувствием. Доска шла под углом к полу, одним концом упиралась куда-то в паз стены, другим — крепилась за громадным бревном, образующим конек крыши.

— Парень, у тебя ничего не получится…

— Даже если ты вылезешь наружу — мигом заметят!

— Вот дурень, откуда такой взялся?

Не слушая никого, Северянин продолжал работать. Он обливался потом, плечи сводило от усталости, ведь руки приходилось держать на весу. Кроме того, шершавая железяка натерла на пальцах кровавые мозоли. Раза три Даг терял гвоздь и, цепенея от ужаса, ожидал, что тот провалился ниже этажом. Но всякий раз железка находилась.

— Что ты там скоблишь? Эй, что он там скоблит? Северянин не отвечал. После долгих мучительных усилий он сумел просунуть между досками пальцы. Теперь следовало проковырять паз с другой стороны, чтобы пролезла и вторая рука.

— А ну, заткнитесь! — рявкнул на шутников пожиратель крыс. Как видно, он имел в этом мире определенный вес.

Мужчина кое-как разогнулся, отложил свои недоделанные силки и, шаркая, подошел к Дагу. Света было очень мало, едва хватало, чтобы различать силуэты людей на полу. Поэтому новый знакомец проверил доску на ощупь. Он был выше Дага почти на две головы, ему ничего не стоило дотянуться до самого высокого и узкого места в камере.

— Парень умнее всех нас, — спустя время заявил любитель крыс. — Это ты проделал дырки для пальцев?

— Да. Чтобы потянуть.

— Это я понял. Но тебе не хватит сил. Она слишком крепкая. Я помогу. Делай дырки больше.

Даг со свежими силами схватился за свой неказистый инструмент. Тут поднялся Свейн, отобрал у него гвоздь и сам взялся за дело. Свейна сменил Эбби, затем — кто-то еще. Постепенно темнело, у ворот тюрьмы сменили часовых. Потом по клетушкам разнесли вонючую похлебку, мало похожую на овсяную кашу. Голодные мужчины устроили драку за место у котла. Северянин туда даже не приближался. У его ног образовалась целая кучка желтой древесной трухи. Наконец, проклятая доска стала выглядеть так, будто в ней поселилась стая древоточцев. Даг передал инструмент Свейну, просунул обе руки в проделанные пазы и повис. Доска чуть прогнулась, заскрипела, но выдержала. Из щелей высыпалась очередная порция лежалого торфа.

— Уступи мне место! — пробасил Эбби. Его ручищи еле пролезли в щелки, но доска заскрипела ощутимо громче.

— А вдруг обвалится вся крыша? — предположил кто-то из ленивых обжор.

— Если сюда придут, я все им скажу! — злобно пообещал кто-то из мрака. — Я скажу, что вы хотели сбежать!

— Это ты верещишь, Хрут? — мягко осведомился любитель крыс. — Еще раз откроешь глотку — я тебе ее вырву, понял? Эй, парни! Давайте все вместе, только тихо!

Свейн и Эбби просунули по три пальца в щели, больше просто не влезло. Убийца крыс и еще один крепкий мужик повисли с другой стороны доски. Дагу даже не нашлось места.

— А ну, все разом, как я скажу! — и четверо одновременно подогнули колени.

Несколько долгих секунд казалось, что доска выдержит. Она прогнулась хворостинкой, затем раздался самый сладкий звук на свете, долгий пронзительный хруст, и на головы узников посыпались залежи торфа. Доска переломилась пополам, ее толщина была почти в две ладони. Эбби подсадил Северянина на плечи, тот пропихнул голову в дыру и лихорадочно заработал руками, как клешнями.

— Ну, что там? Что?

— Тихо вы, не орите!

Некоторое время Даг обливался потом, не в силах пробиться сквозь спрессованный торф. Потом он вспомнил о своем кривом гвозде, и работа пошла гораздо быстрее. И вот наступил счастливый миг — в лицо дохнуло вечерним холодом, и ярко вспыхнули звезды.

Парнишка выбрался на крышу.

Тронхейм засыпал. Работы в порту завершились, лишь тихо плескалась вода. Вдали мычали коровы, ухали меха в кузницах, звенело оружие. На фоне черной громады фиорда город расцветал кострами. Внизу, у входа в тюрьму, прохаживались охранники. Пятно света падало из окна на дорогу, доносились смех и стук костяшек. Скорее всего, свободные смены охраны играли в тавлеи.

Пока он был наверху, сокамерники значительно расширили дыру. Почему-то именно те, кто возражал против побега, норовили первыми покинуть застенок.

— Что там, Даг?

— Их четверо. Двое снаружи. И двое в доме. Или трое, не могу сказать точно.

— Отойди, дай я погляжу! — Дага попытались выдернуть из лаза, но он уперся.

— Если пойдем все сразу, нас заметят и поднимут тревогу!

— А ну, отвали! — Эбби железной рукой оторвал от Северянина вертлявого парня, пытавшегося первым протиснуться в лаз. Парень отлетел к стенке и заскулил.

— Отойдите все, я сказал! — Эбби выдал еще пару зуботычин. — Я доверяю мальчишке, это он придумал, как сбежать. Говори, Даг, что нам теперь делать?

Они сгрудились вокруг него, большие и сильные. Но как-то само собой получилось, что взрослые мужчины признали подростка своим херсиром.

— Мы вылезем и спустимся с восточной стороны, там темнее. Потом мы убьем часовых. Потом убьем тех, кто греется у печи в доме. Потом мы оденем их одежду и сделаем вид, будто ведем треллей. Мы придем в порт, захватим ночью корабль и уплывем.

— Ого! Вот так мальчишка!

— Ну ты и придумал, герой! Кто же нам отдаст корабль?

— Нас там всех перережут!

— Не слушайте его. Как нам одолеть стражников? Четверо с оружием…

— А остальные? Надо тогда выпустить всех!

— Верно! Верно! Надо выпустить всех. Тогда нас будет много, мы всех тут перебьем!

Даг начал терять терпение. Он трижды пожалел, что не сбежал один. Похоже, чем больше он делал для других, тем меньше благодарностей получал.

— Нам нельзя всех выпустить! — перебил общий гвалт Северянин. — Тогда городская стража быстро нас заметит. Нас тут достаточно, чтобы управлять кораблем.

— Зачем тогда убивать всех стражников?

— Ночью они пойдут проверять запоры и увидят, что нас нет.

— Клянусь молотом Тора, мальчишка прав! — рубанул любитель крыс. — Мы не станем открывать другие двери. Мы сделаем, как он сказал. Клянусь, я прибью всякого, кто посмеет ему перечить!

Минуло немного времени. Одна из клеток опустела. Пленники почти бесшумно переползли на восточный край крыши, где царил полный мрак. Осторожно спустились вниз и с двух сторон напали на охранников. Парни с неуклюжими алебардами не успели даже вскрикнуть. Опытные убийцы живо свернули им шеи. После удачного начала хирд Северянина дал первую трещину. Трое сбежали под покровом темноты. Остальные не горели желанием лезть в дом и атаковать отдыхающую смену караульных. С Дагом остались лишь четверо — Эбби, Свейн, старичок Бедвар и главарь, пожиратель крыс.

Боковая дверь, ведущая в комнату караула, оказалась незаперта. Стражникам просто не приходило в голову, что кто-то в городе может на них напасть. Эбби с порога метнул алебарду. Одного стражника он пригвоздил к стене, но двое других вскочили и схватились за мечи.

Вторая алебарда была у Свейна. Он принялся колоть ею воздух, загоняя противников в угол. Следом за крепышом Свейном в узкую залу протиснулись и другие арестанты. Любитель крыс размахивал ножом, снятым с убитого стражника. Другие несли камни.

Даг моментально узнал своего обидчика, беззубого весельчака в кольчуге, того самого, что вытащил спящего мальчишку из стога сена. И беззубый узнал мальчишку, прокусившегоему руку.

Первый камень угодил беззубому в голову. Второй он отбил мечом, и почти сразу Свейн кинулся вперед с алебардой. Камни полетели со всех сторон, в ход пошли чашки и поленья, заготовленные в очаг.

Несколько секунд — и верные слуги ярла валялись на полу со сломанными конечностями.

— Давай, парень, добей их! Ты заслужил, — плотоядно облизнулся Эбби.

— Давай, Даг! Перережь им глотки!

— Только одному, — предупредил Северянин. Он склонился над распростертым врагом. Тот всхлипывал и стонал, но говорить со сломанной челюстью и свернутым набок носом не мог.

— Я обещал тебе, что не буду кусаться, — напомнил Даг. — Я обещал тебе, что освобожусь и убью тебя. Отец учил меня держать слово.

И взмахнул своим ржавым гвоздем.

…Отбить драккар не получилось. Получив свободу, бандиты и воры разбежались. Если в каморке главарь как-то держал их в узде своей физической силой, то в ночном городе их не мог удержать никто.

— Вчетвером нам не справиться с большим кораблем, — подвел итог грустный лохматый Эбби. — Лучше нам разделиться и уходить по одному. Удачи всем вам. Я пойду по реке. Кто со мной?

— Тогда я на юг, — отвечал Даг. — Мне надо попасть домой.

Он не знал, сколько прошло времени. Собаки трижды окликали его хриплым лаем, пока Северянин плутал по кривым улочкам Тронхейма. Неоднократно из переулков выходили стражники с факелами, но Даг предвидел их появление заранее и прятался в тень. Потом он перебрался через стену, одолел вал и в полном мраке побежал к лесу. Справа он слышал плеск волн и крики морских птиц. Слева — все громче шелестели сосны.

…Поэтому мальчишка не слышал, как загремели засовы и затопали ноги в тяжелых сапогах. Вспыхнул яркий свет, ближние граммы ярла охнули. Помимо личной стражи молодого правителя города сопровождал человек в капюшоне.

— Глядите, здесь все убиты!

В окружении стражников вошли двое богато одетых мужчин. Первый вошедший даже не взглянул на мертвых тюремщиков, хотя вопрос предназначался ему.

— Побег?! Куда смотрели? Всех прикажу вздернуть!

— Все здесь. Никто не сбежал…

— Как это «не сбежал»?! А кто же зарезал Ульме Олавссона?

— Мы проверили все замки. Комнаты заперты. И подвалы тоже. Люди внутри.

— Мне надоела ваша болтовня, — раздраженно заявил мужчина в капюшоне, — и мне наплевать, кто кого зарезал. Я спрашивал только об одном человеке. Это мальчик, его привезли вчера вечером. Найдите мне его!

— Если он здесь, мы его найдем, — неожиданно мягко стал говорить ярл своему недовольному спутнику. — Подожди немного, друг мой. Воры унесли ключи, нам не взломать двери.

Лица человека в капюшоне никто толком не сумел рассмотреть. Он так и не скинул плащ. Дренги потрясенно переглядывались. Они никогда не слышали, чтобы с молодым вспыльчивым ярлом кто-то говорил столь нагло. Послали гонца за начальником тюрьмы. Очень скоро тот прискакал, дрожащий и сонный, с запасными ключами.

Человек в капюшоне вытащил из-за пазухи и показал окружающим длинный изогнутый коготь.

— Смотрите, змеиное отродье! — повысил голос хозяин города. — Вы скрутили мальчишку, у него такой же коготь! Если успели поставить ему клеймо — сам отрежу вам языки!

— А?.. эээ… Господин, его никто не трогал! — Уцелевший надзиратель мигом протрезвел. — Господин, это не мы. Это охотники! Ты приказал ловить всех, кто шляется вокруг города.

— Где он?

— Здесь, здесь, не беспокойся, господин.

И тут же получил кнутом по роже. За откинувшейся дверью плясали солнечные блики. В тесной каморке плавали сгустки пыли.

— Ты хоть знаешь, кого собирался клеймить? — Молодой ярл Тронхейма сгреб помертвевшего охранника за шкирку. — Ищите его! Ищите всюду! Я оставляю вам в помощь моих людей!

Сапоги загрохотали по деревянным ступеням. Когда ярл и его суровый спутник исчезли, тюремщики переглянулись со слугами.

— Тысяча дьяволов! Кто же этот мальчишка? Кто его вообще видел?

— Кто мальчишка? Это тебе лучше не знать… — устало отмахнулся один из лютых, серый от недосыпания. — Зато знаем, кто крутит нашим ярлом, как кошка — своим хвостом. Ты слыхал, дубина, про викингов из Йомса? Эти люди страшнее берсерков. Их дружину нанял Серая Шкура, но сам же их боится. Никто не может сравниться с ними в бою.

— А мальчишка при чем?

— При том, дубина. У него коготь. Такой же, как у конунга Йомса.

Глава двадцать девятая В которой четверых убивают ради одного, медведи крадутся бесшумно, а волчья метка спасает жизнь

Чужие люди занимались на берегу каким-то непонятным делом. Затаившись, Даг с нараставшим любопытством следил, как они валили деревья и стаскивали в кучу хворост. Вначале парень решил, что мореходы затевают большой костер, потом он подумал, что они уложат в кучу камни, поставят сверху шатер и устроят баню.

Но действительность оказалась гораздо интереснее. Оказалось, норвежцы собирались похоронить тут своего убитого херсира. То, что это викинги, Даг не сомневался. Похожие драккары с полосатыми парусами атаковали поселения саамов. Впрочем, это могли быть вовсе не подручные Глума Бешеного Кота. Со слов Пиркке, здесь, на севере, каждый мелкий ярл норовил обчистить соседа. Кроме того, многие обедневшие норвежцы неудачно ходили грабить в Ирландию. Якобы после великой резни, которую им устроили в Дублине, белокурые воины много раз собирались отомстить, но никак не могли собрать достаточно войск…

Северянин бежал на юг уже третий день. Оказывается, до неприятностей, случившихся в Тронхейме, он был счастливым человеком. Еда, приготовленная Нелюбой, закончилась задолго до плена, но, к счастью, осень только вступала в свои права, и на пути беглеца попадалось много непуганого зверья. Однажды Северянину удалось вырезать острое копьецо и ранить дикого гуся. Он долго мучился в поисках сухой травы для костра, но в конце концов сумел развести огонь и запек птицу. Наелся до отвала, однако к концу трапезы поблизости стали собираться хищники. Даг не стал разбираться, кого именно он учуял, парень решил поделиться с хозяевами леса, бросил недоеденное мясо и рванул прочь.

Так было прежде, до побега из тюрьмы. Северянин лишился оружия, теплой куртки и последних кусочков копченого мяса. Живот сводило от голода, и холод пробирал до самых костей. Самое обидное, что негде было прилечь — парень всюду натыкался на остывшие камни.

Под вечер он стал забирать западнее, пока не ощутил ногами близкую дрожь моря. Все чаще стали попадаться валуны, ровные участки сменились скалами, и, наконец, Даг снова вдохнул соленые брызги. Раз десять ему пришлось вброд переходить ручьи, а дважды течение оказалось чересчур сильным, и беглец снова уклонялся на восток, в поисках переправы. Разбойник Эбби, опытный беглец, отсоветовал ему сразу бежать на юго-восток, в сторону, где жили шведы. Даже Пиркке, когда проделывала свой ежегодный вояж: на оленях, старалась двигаться вдоль норвежских поселений. К востоку расстилались непроходимые болотистые леса без единой дороги. Самым умным казалось найти рыбацкую деревню и попросить там помощи. Возможно, рыбаки поплывут на юг, или удастся примкнуть к торговому каравану…

Но вместо мирных рыбаков Даг снова наткнулся на мрачных мужчин, увешанных оружием.

Даг следил, как под зычные выкрики мокрые гребцы вытащили на сушу самый маленький драккар. Или, скорее не драккар, а очень большую лодку. Она имела всего четыре пары весел, короткую мачту, но очень высокий позолоченный планшир. На берегу подбежали еще люди, ухватились за свободные концы канатов, дотащили ладью до длинной, свежевыкопанной ямы. Только теперь Даг заметил, что рядом с будущей могилой торчат как минимум три рукотворных кургана. Они давно заросли травой, мелкими кустиками, но…

Под каждым курганом спал чутким сном драккар знатного херсира!

Маленький корабль приперли со всех сторон крепкими чурбанами. Вождя вынесли, усадили на перину, прислонили спиной к мачте. Затем над его головой растянули палатку из роскошной золотой парчи. Мертвеца подпоясали поясом с дорогой пряжкой, прикрепили к поясу длинный нож, несколько кошелей, украшенных драгоценными камнями, надели на него браслеты и массивные кольца, волосы укрепили роскошным гребнем и завершили убранство цепью с серебряными подвесками.

Даг пригляделся, но этот мертвец был ему незнаком. Покойника бережно укутали меховым плащом, вокруг горстями накидали золотых монет. Даг вспотел от волнения, представив, сколько овец мог бы купить отец за эти деньги. А сколько дружинников мог бы нанять дядя Свейн!

Похороны только начинались. Корабль обложили сухим деревом, затем с другого драккара на сушу принесли животных, необходимых знатному покойнику в его последнем путешествии. На палубе у ног херсира сложили связанных собак и овец. Даг вспомнил, как в Упсале в могиле забивали целого быка. Но у мореходов, очевидно, не нашлось для быка на корабле места. Помимо животных викинги навесили по бортам гнутые искореженные щиты, закатили на палубу несколько тяжелых бочонков и присыпали все это добро грудой железа. Даг издалека мог только догадываться, что покойнику подарили трофейные мечи.

Но на этом ритуал погребения не закончился. Костер вокруг корабля не торопились поджигать и землю на палубу тоже не бросали. Среди викингов был жрец. Даг узнал его по длинному плащу, обшитому кошачьим мехом, и серебряной драконьей голове на плече. Словно ощутив чужой взгляд, жрец резко повернул лицо и пристально посмотрел в кусты, где притаился мальчишка. У уставшего беглеца затряслись колени. Он давно пообещал себе, что никого не будет страшиться, но этого человека было трудно не испугаться. Жрец был слеп, на лбу его сверкал толстый серебряный обруч. Но для того, чтобы на расстоянии опознать скрытую угрозу, он не нуждался в зрении. Приподняв нос по ветру, как это делают лисицы, окольцованный серебром старик выжидал. Наконец он проворчал что-то и отвернулся. Молодой помощник почтительно одел старику на голову высокий рогатый шлем. Жрец нараспев запричитал, постепенно повышая голос. Его слова подхватили другие.

Даг завороженно слушал слова драпы. Эти косматые воины, на вид похожие на диких зверей, с искренним горем на лицах провожали своего боевого товарища. У двоих даже текли слезы!

Четверых связанных треллей поставили на колени, всех удавили и уложили прямо в землю. Трелли вырыли для себя слишком короткие могилы, поэтому викингам пришлось их запихивать в скрюченных позах.

Наконец, викинги подожгли сухие ветки. Ветер нес горячее пламя и дым прямо на Дага, так что скоро начали слезиться глаза. Парень переполз под другой куст, а когда выглянул, норвежцы стояли на коленях вокруг погребального костра, их спутанные бороды развевались, как у страшных духов. Дагу показалось, что людей на берегу стало меньше. Он кинул взгляд на море и удивился еще больше — там был не один, а целых два корабля, и оба на веслах спешно удалялись от берега.

Даг очень удивился. Получалось, что часть экипажа намеревалась остаться в совершенно глухом месте! Тем временем костер почти прогорел. Норвежцы стали сгребать останки в кучу, насыпать сверху камни и слой заготовленной земли. Из-за попавшего в глаз пепла или из-за жуткой усталости Даг не сразу обратил внимание на странную фигуру, совсем не похожую на других.

Среди широкоплечих викингов, одетых в грубые шкуры, стояла женщина! Она куталась в дорогой плащ, длинные волосы прятала под капюшоном и держала за руку… маленького ребенка! Несмотря на то что Северянин не мог рассмотреть лица загадочной женщины, ему сразу стало ясно, что она не какая-нибудь холопка или наложница. На ее груди, под завязками плаща, сверкнуло золото. Женщина протянула руку, не просящим, а привычно повелительным жестом, и один из мужчин мгновенно подал ей кубок. Маленький мальчик с красивыми волнистыми волосами держался подле матери. С другой стороны от женщины неотлучно находился высокий бородатый старик в кожаных штанах и облезлой заячьей безрукавке. Он грузно опирался на секиру, но на бравого вояку не слишком походил. Все трое неподвижно стояли, уставившись на костер.

Наверное, Даг слишком устал, или гарь от костра ослабила его бдительность. Чувство опасности в нем притупилось. Когда Северянин обернулся, бежать стало уже поздно.

Мощная волосатая лапа схватила его за шкирку и оторвала от земли. Практически вечная рубаха из оленьей шкуры затрещала по швам, когда вторая лапа сдавила ему горло. Даг не мог не то что вскрикнуть, но даже вдохнуть не получалось. Он беспомощно дрыгал ногами и смотрел в свирепые свинячьи глазки своего обидчика.

Это был берсерк!

Мальчишка сразу угадал в нем приверженца жуткого медвежьего культа, хотя видел таких полулюдей всего пару раз, да и то издалека. Старина Горм много рассказывал о них, со смешанным чувством уважения, страха и презрения. А Горм Одноногий был не из трусливых! Конечно же, подобраться так незаметно сзади, ничем не выдать себя и напасть быстрее гадюки мог только полузверь.

Их было четверо. Они окружили своего приятеля и рассматривали Дага как пойманную на ужин дичь. От них разило дерьмом, кислятиной и кровью. Все четверо были очень молодыми мужчинами, но из-за неряшливых бород и багровых обветренных лиц казались много старше. Чуть позже Даг заметил, что все они двигались немного странно, не так, как обычные люди. Они ходили, чуть согнувшись, слегка переваливаясь, косолапя, и со стороны казались не то ленивыми, не то замедленными. Но стоило возникнуть даже тени опасности, они взрывались как бешеные. Вот и сейчас, вся четверка еле шевелилась. Северянину казалось невероятным, что эти неуклюжие босые парни сумели его выследить и подкрасться незаметно. И ведь он же заметил, что людей у погребального костра стало меньше, но не насторожился!

Второй медведь ухмыльнулся и поднял топор. Северянин приготовился к смерти. За секунду он увидел всех — отца, маму, сестер, Пиркке, Горма, Нелюбу, всех, с кем столкнула судьба за его короткий век. Об одном он жалел — что в руках нет оружия. Если погибать, так в бою, тогда есть возможность попасть в небесный чертог…

— Не убивай его! — Другая волосатая рука вклинилась между секирой и шеей Северянина. — Смотри, что у него между ушей!

— Щенок наверняка подослан Серым Плащом, — прорычал тот, кто держал топор. Из его пасти разило гнилью.

— У него метка… метка ульфхеднера, — откликнулся еще один бас. — Уймись, Орм! Откуда трусливым псам Хаскульда знать, где мы?

Секунду спустя ужасное лезвие отодвинулось, хватка на горле Дага ослабла. Он смог перевести дух. В который раз смерть чудом пронеслась мимо!

— Волчья метка? — спросил третий. — Тогда он мог выследить нас. Помнишь Эгиля Свиное Пузо? Его воспитали чародеи на острове, он ходил с такой же меткой. Я сам видел, как Эгиль оборачивался волком!

— Поджарим ему пятки? Он нам все расскажет…

— Погоди… Лучше отведем его к госпоже. Если это выкормыш Хаскульда, пусть сперва все расскажет ей. А потом я сам убью щенка, — миролюбиво заявил недавний защитник. — А может, просто отрублю ему ноги, и пусть ползет, ха-ха-ха!..

Глава тридцатая В которой Даг выбирает между смертью и рабством, клянется собственным языком и учится правильно кусаться

— Кто ты такой? Кто тебя послал? Отвечай?! — Дага рывком поставили на ноги.

Перед его глазами очутились прозрачные, как льдинки, глаза того высокого воина, который убивал на берегу треллей. Его скошенную набок физиономию украшали длинные усы. Вблизи криволицый усач казался истуканом, вырезанным из куска скалы. Невзирая на осенний холод, он щеголял в одной безрукавке, зато руки были до плеч укрыты сложным щетинистым доспехом.

— Отвечай или отправишься в костер с моими рабами!

— Подожди, Ивар, не убивай его. Возможно, появление этого мальчика тут не случайно. Я верю в знаки. Я видела лосося.

Это произнесла женщина. После невнятного рычания берсерков ее язык показался Северянину чарующей мелодией. Женщина подвинула богатыря в сторону, скинула капюшон и заглянула Дагу в глаза. Мальчик ощутил, что помимо своей воли краснеет. Женщина была очень красива. Собственно, он до сих пор не встречал еще такой красавицы. Хотя лицо ее носило следы долгого недосыпания, глаза опухли от слез, а лоб покрыли ранние морщины.

— Кто ты такой? — спросила красавица. — Орм, отпусти его горло, он не может ответить. Слушай, зверек, если ты будешь хитрить со мной, мои слуги вырвут и сожрут твою печень. Говори честно, кто ты и откуда!

Даг сглотнул. После железных объятий вонючего Орма заговорить было нелегко, но мальчишка очень постарался. Он начал сбивчиво, но постепенно, видя, с каким вниманием его слушают, заговорил уверенно. Он рассказал о сделке отца с хитрой Пиркке, о путешествии в Упсалу, о тюрьме в Тронхейме, намекнул насчет могучих покровителей Олава Северянина, зато благоразумно умолчал о собственном нападении на сборщиков дани.

Когда Даг стал рассказывать о празднике в Упсале, его несколько раз переспросили, кого он там видел из знатных ярлов. К счастью, Северянину удалось вспомнить несколько имен, которые называл старина Горм. Когда Даг вспомнил о посещении усадьбы Хьялти, его снова перебили.

— Хромой Хьялти? — поднял бровь Ивар. — Это можно проверить. Я ходил в викинг с его младшим братом. Его младший брат имел наделы в Вике, госпожа, и служил твоему мужу Трюггви. Хромой Хьялти — хороший человек, госпожа. Он тоже ненавидит Харальда.

— Это хорошо, если это правда, — все еще недоверчиво произнесла красавица. — Но зверек не похож: на свея. Он слишком черный.

— Меня подобрали в море, — вынужден был признать Северянин.

После такого признания ему волей-неволей пришлось повторять то, что он слышал от дяди Свейна Волчья Пасть. Все то время, что он говорил, острый клинок Бьярни упирался ему между лопаток. Сам Бьярни выглядел вполне прилично, пока не улыбался, но, к несчастью окружающих, он любил посмеяться. И тогда два шрама, крест-накрест покрывавшие его волосатое лицо, превращали норвежца в жуткого урода.

— Ты знаешь, кто я такая? Лучше говори честно, — предупредила женщина.

Даг отрицательно помотал головой.

— Ты знаешь, кто такой Хаскульд? — спросила женщина.

Даг задумался. С такими именами он знавал двоих мальчишек, живших по соседству с Северянами, но вряд ли красавицу интересовали дети.

— Что нам с ним делать? — вслух задумалась красавица.

— Эй, Вшивая Борода, а ты что скажешь? — обратился Ивар к старику с секирой. Тот до сих пор помалкивал за спиной женщины.

— Астрид, дочь моя, он нам может пригодиться. — Старик задумчиво пожевал губами, но ответил, обращаясь не к предводителю «медведей». — Нас и так мало.

Бьярни убрал от спины Дага меч. Парнишка впервые смог свободно выдохнуть. И впервые пересчитал своих новых приятелей. Он увидел тех, кто раньше находился по другую сторону погребального костра. Кроме четверых «медведей», составлявших, по-видимому, личную стражу гордячки Астрид, у костра копошились еще двое вооруженных слуг и двое клейменых рабов.

Угрюмый мальчишка лет семи держал под уздцы двух лошадей. Еще двух лошадей, увешанных поклажей, кормила рослая служанка в простом сером платье. Кроме нее в отряде находились еще две женщины: одна молоденькая, другая, напротив — в возрасте. Даг сразу понял, что они составляют свиту первой красавицы и вообще знатного рода здесь только она одна. Но скоро выяснилось, что мальчик ошибся. Тот, кого обозвали Вшивой Бородой, вел себя совсем не так, как простой дружинник. Он не спешил отвечать на вопросы, зато охотно отдавал распоряжения, а на шее носил массивные серебряные гривны с монетами.

— Торольв прав, нам дорог каждый человек, — согласился Орм. — Но волчонок слишком мал, ему не выдержать дорогу.

— Тогда лучше его убить? — приободрился Бьярни. Очевидно, у этого «пса войны», как называл берсерков старина Горм, на все случаи жизни имелся один верный рецепт.

Мальчик, явно сын Астрид, смотрел на Дага широко открытыми, удивленными глазами. На фоне завшивевших, грязных дружинников он казался удивительно мытым и ухоженным. Видимо, мать совсем недавно расчесала ему золотистые локоны. На пояске у мальчика, в аккуратных кожаных ножнах, висел крохотный кинжал, на его рукоятке переливались сапфиры. Его плащик из нежной белой овчины держался на плече с помощью дорогой золотой фибулы в виде орла. Даг уже знал цену подобным вещицам, золотой орел мог стоить целого табуна коней. Несомненно, ребенок принадлежал к очень знатному роду.

Но тогда… от кого же они тут прячутся?

— Успеем его убить, — рассудила Астрид. — Сделаем так. У нас мало времени. Ты должен решить, хочешь ли поступить ко мне на службу. Клеймо я тебе выжигать не буду, но если ты согласишься, ты принесешь клятву. Освободить тебя от клятвы сможет только он, — женщина кивнула на Ивара.

— Что я должен делать? — чужим голосом спросил Даг. Он не сомневался, что отказаться невозможно. Отказ будет равносилен смерти.

— А что ты умеешь делать?

Даг стал осторожно перечислять. Стрелять из лука, свежевать дичь, залечивать грязные раны, отгонять лихорадку, спать на дереве, плавать под водой, выбирать целебные и ядовитые травы, ловить острогой рыбу… еще работать в кузнице, закалять мечи, подгонять подковы… еще чуять хищников и всегда знать верный путь на юг и север.

На этом пункте «медведи» оживились. Даг подумал и не стал говорить, что его учили сражаться на двух мечах и что даже в лесном становище вельвы он ежедневно упражнялся с палками. Перед настоящими «псами войны» хвастаться ему было нечем.

— Отец, скажи ему.

— Ты пойдешь с нами, — прокряхтел Торольв Вшивая Борода. — Или умрешь. Мы скрываемся уже третий год. Видишь этого мальчика? Если псы Харальда настигнут нас, мы все будем драться, чтобы спасти его. Моя приемная дочь Астрид была замужем за Трюггви, ярлом всего Вика. Его подло убил Харальд Серая Шкура. Нам удалось бежать, но Харальд послал своего пса Хаскульда по следу. Не так опасен конунг Харальд, как его бешеная мать Гуннхильд… Да, я понимаю — шведам нет дела до резни, которую устроил этот выкормыш крысы. Но тебе придется поверить мне на слово, парень. Моя дочь назвала сына Олавом, он опасен для Харальда. В этом ребенке течет кровь древних королей. У него больше прав на трон, чем у паршивых сыновей Гуннхильд. Поэтому мы должны добраться до Упплянда. Там у моей приемной дочери много друзей, шведы не выдадут ее… А эти славные парни, ха-ха, что схватили тебя… они почуют даже мышь под снегом. Ивар и его братья — последние берсерки, верно служившие еще самому ярлу Трюггви. Мне нечем платить им за службу, но до восточного берега они сами вызвались нас проводить.

— Мы только что похоронили нашего верного товарища. — Ивар хмуро указал на дымящуюся могилу. — Люди Хаскульда настигли нас в северном фиорде. Мы отбились, но стало понятно, что морем на юг не прорваться. Кто-то предупредил людей конунга. Нас будут ждать в Мере или в Хердаланде и непременно найдут. Трудно спрятать госпожу Астрид и ее дитя. Мы их обманем, мы пойдем по суше, через перевал.

— Если ты пойдешь с нами и будешь мне верным слугой, я щедро вознагражу тебя, — объявила Астрид. — Но не могу сказать, когда это случится. Когда я верну Вик своему сыну, я вознагражу всех, кто служил правде! Ты пойдешь со мной?

— Да, госпожа, — склонил голову Даг. Назвать Астрид госпожой получилось легко, она ведь родилась, чтобы повелевать.

— Но с этим зверьком не так все просто, госпожа, — прорычал громила Орм. Он с кошачьей ловкостью запустил Дагу ручищу за шиворот и извлек коготь горына. — Смотри, он сын чародея. Иначе быть не может. Я видел такой коготь у волшебницы, ее захватили в стране Гардар и привезли в клетке. Звали ее Яглика… помнишь, Байгур?

— Да, помню, — гоготнул четвертый из бойцов Ивара. — Когда эта ведьма отказалась предсказать будущее самому Гудреду, сыну Бьерна, ей привязали к ногам камень и кинули в полынью. Но она так и не умерла, потому что держала во рту такой же коготь.

Даг рванулся за своим амулетом, но внешне неловкий, сутулый Орм двигался втрое быстрее. Мимолетным движением он сжал кулак, отдернул руку, порвав при этом Дагу кожаный шнурок, а свободной пятерней ухватил непокорного мальчишку за волосы.

Не контролируя себя, Северянин вцепился зубами в волосатое запястье. Это оказалось все равно что укусить рукоять весла.

Ответом на его атаку послужил дружный хохот окружающих. Орм не выдернул руку. Вместо того чтобы взбеситься, он пришел в самое веселое расположение духа.

— Ты неправильно кусаешься, — объявил он, показывая всем на коже следы от зубов. — Ивар, ты видел, как он кусается? Какой же из тебя волк?

— Да, никуда не годится, — деловито подтвердил вожак. — Если хватать зубами все что попало, скоро от зубов ничего не останется. Так делают только глупые домашние собаки, ха-ха!

— Верни мне мой коготь, — потребовал Даг.

— Верни ему, — приказала Астрид.

Орм нехотя разжал кулак.

— Смотри, зверек, как надо было кусать, — продолжал Ивар. — Вот сюда или сюда… если дотянешься. — Он указал место на локте, где билась вена, и сбоку на горле. — Если больше нечем драться, ты рвешь там, где кровь не унять. Это последнее, что можно сделать. Надо сжать зубы так, чтобы унести за собой в Вальгалл хотя бы одного врага!

— Берегись, ты его научишь, Ивар, — пробурчал Орм. — Он ночью захочет перегрызть тебе горло…

Все четверо снова засмеялись, только Астрид хранила молчание. После мрачной шутки, как ни странно, все расслабились. Северянин не мог понять этих страшных людей. Даже боль доставляла им удовольствие!

— Он не чародей, — подвел итог старый Торольв. — Он еще глупый волчонок. Возьмите с него клятву, на это он способен. Все должно быть по закону.

— Но он не член нашего братства, — заупрямился Бьярни.

— Ты хочешь стать таким, как они? — с непонятной улыбкой спросила Астрид.

Сердце Дага забилось вдвое быстрее. Берсерков все боялись и рассказывали о них дикие истории. Горм Одноногий говорил, что у великих конунгов прошлого перед передней мачтой всегда стояли отважные берсерки, дюжина таких воинов могла повернуть весь ход сражения. А еще настоящим «медведям» нигде не отказывали в пище и крове, им безропотно отдавали женщин и радовались, когда удавалось нанять их на службу. Наверняка этот неизвестный Трюггви, погибший муж: Астрид, был великим человеком, раз не подвластные никому «медведи» служили его вдове бесплатно! Но с другой стороны, берсерков избегали, старались откупиться от их соседства, да и жизнь у «псов войны» обрывалась много раньше положенного срока…

— Хочу стать, как они. — Пожалуй, впервые в жизни Даг пошел на обман. Он сказал то, что охранники малыша Олава хотели от него услышать.

— Тогда поклянись, что будешь служить госпоже, пока она не освободит тебя от клятвы.

— Клянусь молотом Тора… — торжественно начал Даг.

— Нет, ты поклянешься не этим, — пакостно ухмыльнулся Ивар. — Ты поклянешься вот чем!

Берсерк сунул Дагу под нос какой-то сморщенный огрызок с продетым в него шнурком, похожий на засушенный корнеплод. Но это был не корнеплод, а человеческий язык!

— Аха-ха, понравилось? — громыхнул Орм. — Узнал, что это за штука? Эту штуку кое-кто позабыл вовремя спрятать за зубами. Это язычок одного глупца. Хрут верно служил нашей прекрасной госпоже Астрид, но однажды высунул свое жало слишком далеко. Мы гостили в одной усадьбе, и глупый Хрут проболтался хозяину, кто такая наша госпожа и куда она направляется…

— Ты позабыл, Орм, — властно перебила Астрид. — Это глупый хозяин стал задавать слишком много вопросов. Хрут должен был его убить, но вместо этого не сказал ни да ни нет, когда спросили обо мне.

— Госпожа любила Хрута, — осклабился Бьярни. — Он верно служил нашему погибшему конунгу конюшим. В память о своем супруге, госпожа Астрид приказала не убивать конюшего. Мы только вырвали ему язык, чтобы лишнего не болтал, проткнули ему уши, чтобы лишнего не слушал, и выкололи глаза, чтобы не подсматривал…

— Ты все понял, волчонок? — Криволицый Ивар с хрустом покрутил шеей. Кольца и шипы на его предплечьях заскрипели, словно просыпался железный дракон. — Ты понял, что будет, если ты соврешь?

— Я понял. — Даг смело взглянул херсиру в колючие глаза. — Я пойду с вами на восток и буду защищать Олава, сына Трюггви.

Глава тридцать первая В которой предстоит догнать погоню, Мать конунгов охотится за младенцем, а Даг сражается с пчелами

Отряд Ивара двигался очень быстро, тяжелые мужчины скользили между стволов, как тени. Они несли на себе уйму снаряжения и тяжелое оружие. Кони достались только женщинам и приемному отцу Астрид. Часто случалось так, что кони не могли одолеть очередную кручу. Тогда седоков спускали на землю, а крепкие дружинники поднимали животных на ремнях или втаскивали буквально на собственных спинах. Потом снова возникал ровный участок, какое-то подобие тропы, и женщины получали отдых.

Даг постоянно отставал, сбивался с шага на бег. Но он ни за что бы не признался в слабости. По правде говоря, со времени побега он окончательно вымотался. Трое суток по чужим лесам, почти без пищи и воды — такое выдержал бы не каждый взрослый. Радовало только одно — нойда Укко не посмеет его тронуть!

Порой Дагу казалось, что тропа под ногами начинала петлять, изгибалась хитрой змеей, норовя сбросить его на острые камни. Деревья и кусты окутывались туманом, отпрыгивали в сумрак, точно живые, или, напротив, подкрадывались слишком близко и хлестали мокрыми ветками по лицу. Даг просыпался, тер глаза, бил себя по щекам. Какая-то неведомая сила мешала ему свалиться окончательно. Наверно, ему мешали ухмылки Бьярни, ведь тот посулил ему скорую смерть в лесу. Похоже предводителю дренгов не было до Дага никакого дела. Они все решили — выживет так выживет, а сдохнет — меньше хлопот!

Ну, нет! Даг до крови прикусил губу. Они им не даст себя погубить. И становиться легкой добычей волков он тоже не собирается!

Он продержался на рысях еще несколько часов, чтобы затем рухнуть без сил. Он уже не чувствовал, как Ивар поднял его за ногу и за шею и подтащил поближе к костру.

Даг спал, пока жарилось мясо, но проснулся, когда возле него, прямо на землю, кинули шкворчащий кусок. Он с жадностью все проглотил. Мясо даже вполовину не прожарилось, по губам и подбородку потекла кровь, но парню было все равно. Едва дожевав последний кусок, он опять свалился на еловые ветки. Рядом захрапели другие дренги.

Ивар даже не выставил стражу. Когда Даг проснулся ночью от холода и жажды, он заволновался, что враги могут напасть и перебить беглецов сонными. Вокруг рдеющего кострища вповалку храпели все. Но стоило Северянину чуть приподнять голову, как храп прекратился. Сразу в трех местах вокруг него блеснули лезвия секир. Ивар вскочил на ноги пружинисто и бесшумно, толкнувшись спиной. С другой стороны уже стоял Байгур. Его глаза были полуоткрыты, из заросшего бородищей рта тянулась струйка слюны. До Дага не сразу дошло, что Байгур спит… Громадный викинг продолжал спать, даже стоя и сжимая в ручище топор. Он что-то пробормотал, потянул воздух носом и снова улегся, обнимая оружие.

— Куда собрался? — хрипло спросил Ивар, придвигаясь вплотную.

Даг сглотнул и оглянулся. На него снизу смотрели четыре пары глаз.

— Пить хочу. — Парень попытался обойти херсира, но не тут-то было.

— Пей тут. — Ивар ткнул обухом топора в лужицу, покрытую тонким слоем льда.

Даг наелся льдинок. Зубы заныли. Глаза спящих следили за ним.

— Куда? — Даже на расстоянии он ощутил спиной зазубренное лезвие. Один легкий взмах рукой — и топор проткнет его насквозь!

— Мне облегчиться, до ветру надо…

— Тут и поливай, — Ивар указал на тлеющий костер.

Делать нечего, пришлось подчиниться. Лишь после, под утро, Даг стал понимать. Они никогда не спят. Или спят, как звери, вполуха, вполглаза, наблюдая каждый ветерок и каждый запах вокруг себя. Они согласны нюхать собственное дерьмо, лишь бы не подставлять спины лесу. Они никогда не разбегаются далеко друг от друга, зато всегда ложатся и садятся спиной к спине… Поэтому им не нужна стража. Вот бы ему так научиться!

Но было еще что-то кроме умения спать с открытыми глазами. Когда на заре старший растолкал его пинками, Даг заметил тонкую канавку взрыхленной земли вокруг поляны. Ивар так грубо не выпускал его ночью за пределы стоянки, потому что считал, что заговорил это место. Даг не слишком верил в то, что можно сделаться невидимым. Во всяком случае, Пиркке Две Горы, сколько ни рассуждала о тайных навыках финских вельв, ни разу не взлетела, невидимость не обрела и зверем не обернулась. Но спорить с Иваром юный Северянин не отважился.

Наутро Северянин неожиданно заслужил благосклонность приемного отца Астрид. Оказалось, что у Торвальда до крови стерты ноги, и некоторые раны превратились уже в не заживающие язвы. Дагу чудом удалось нарвать нужной травы, и трава еще не успела пожухнуть. Всех нужных составляющих для мази искать было негде, да и некогда, но удачно подвернулось гнездо диких пчел. Астрид повелела задержаться и с любопытством смотрела, как Даг с риском для жизни выкуривает из гнезда сонных обитателей.

Северянину никто и не вздумал помочь, но все развеселились, когда его бровь и руки вздулись от укусов. Зато кашица получилась на славу, и уже к вечеру старику заметно полегчало.

— Из тебя не выйдет хороший слуга, — тихо сказал Торольв мальчику на привале. — Ты добр и услужлив, но слуга из тебя не выйдет. Астрид хочет, чтобы ты шел с нами до берега Большого Бельта. Там Ивар посадит нас на корабль, и мы поплывем на юг, к Хакону Старому, нашему другу. Но тебе лучше примкнуть к дружине викингов. Я вижу, какой ты упрямый и гордый. Ты не сможешь гнуть спину.

— А куда поплывет Ивар? — так же тихо спросил Даг.

— На островах в Бельте живут свободные ярлы. Пока они не подчиняются никому, — грустно усмехнулся Вшивая Борода. — Они каждую весну ходят в викинг и борются со всяким, кто заявляет, что только он один — кейсар всех земель… Эх, будь я моложе, я бы тоже поплыл с тобой искать твою крепость Йомс…

Сердце Северянина дрогнуло.

— А Ивар?.. Он мне поверил? Он тоже?.. Он поплывет к вендам?

— Я тебе ничего такого не говорил, — хитро подмигнул старик. — Но похоже, ты поведал берсеркам именно то, о чем они мечтали. Ты, наверное, заметил, зверек, что с этими парнями не просто сладить. Они нанимаются ко всякому, кто хорошо платит, но так же легко уходят. Их ничем невозможно удержать. Я не думаю, что их примут в братство, у них свое братство… Но ты можешь попытаться. Все, больше ни слова об этом. И спасибо тебе за лекарство, я снова могу наступать на пятки.

— Вы расскажете мне, кто такая Мать конунгов и почему она хочет убить малыша? — отважился на вопрос Даг.

— Это долгая история… — проворчал старик, жмурясь на огонь. — Хорошо, я расскажу, но начать придется с времен моего деда. Во всей Норвегии это не тайна ни для кого…

Жил могущественный конунг Харальд Косматый, который влюбился в прекрасную девушку, но она отказала ему. Так поют скальды… Гордячка заявила, что выйдет за того, кто подчинит себе все норвежские фюльки. Тогда Харальд поклялся это сделать. Двенадцать лет он не мыл волос и не расчесывал голову, пока не покорил всех! Тогда он взял гордую девушку в жены и стал называться Прекрасноволосым. И жена родила ему сильных сыновей. Мудрые люди говорят, что Олав, Бьерн и Хакон были хорошими людьми. Зато старший сын, Эйрик Кровавая Секира, стал бедой для всех норвежцев. Он стал биться с братьями за власть, как это часто бывает… Особенно страшно сражался Эйрик с Хаконом, которого молва позже прозвала Добрый. Эйрик Кровавая Секира не обрел любви народа, он вырос заносчивым, храбрым и буйным. Зато Хакон Добрый принял веру христиан и стал разрушать наши святилища, этим он многих разозлил. Но когда он увидел, что народ ропщет, он приказал выпустить на волю всех жрецов и снова разрешил великие жертвоприношения. Как только он это сделал, зерна взошло вдвое против обычного, а сельдь стала сама кидаться на берег. Увидев такое дело, Хакона поддержал в борьбе хладирский ярл Сигурд, скальды называют его достойным и смелым человеком. Вместе они захватили все южные фюльки и изгнали Эйрика Секиру. Тогда Хакон Добрый поступил мудро и честно. Чтобы не было новой резни, он дал своим племянникам власть младших конунгов над Норвегией. Трюггви Олафсону, мужу Астрид, достались Вик и восточные земли, а Гудреду Бьернсону достался Вестфольд. Еще Харальд составил свод законов, и людям эти законы пришлись по душе. Он первый стал собирать Фростатинг. До него такого не было, чтобы все бонды, от Трендалега до Раумсдаля, собирались на общий тинг. Это был великий человек, и норвежцы благодаря ему стали говорить, что они живут в одной большой стране. Почти как в правление Прекрасноволосого. И все жили в мире, пока…

Торольв остановился, чтобы хлебнуть горячего можжевелового отвара. Даг слушал с таким вниманием, что позабыл об остывшем куске утки и котелке с питьем. Мысленно он мчался на коне, стоял на носу грозного снеккара и размахивал «Несущим смерть», таким же громадным мечом, как у Ивара. Мысленно Северянин уже стал великим херсиром…

— Все жили в мире, пока наглый датчанин, пожиратель черники Харальд, не задумал напасть на Норвегию. А начиналось дело так. Отцом Харальда Синезубого был могучий датский конунг Горм по прозвищу Старый. Потому что он прожил много лет и ни с кем не делился властью. У Горма родилось много детей от разных женщин, но жена родила ему сына Харальда и дочь Гуннхильд. Эта Гуннхильд была в юности очень красива, к тому же умела волховать и дружила с чародеями. Мудрые люди говорят, что она познакомилась с будущим своим мужем, Эйриком Кровавая Секира, именно в логове чародеев!

— Она его заколдовала, это хорошо известно, да только о ее колдовстве люди боялись говорить! — К костру подсела Астрид. — Разве может кто-то сказать правду о Гуннхильд?

— Это точно, дочь моя, — отозвался Торольв. — Когда проклятая Гуннхильд только вышла замуж: за Эйрика, а он еще не начал воевать против своих братьев, эту красивую колдунью никто не называл Мать конунгов. Но после она нарожала своему бешеному мужу сыновей…

— И худшим мерзавцем из них стал Харальд Серая Шкура! — с ненавистью подхватила Астрид. — Он подло убил моего мужа, и некому отомстить.

Даг даже слегка вспотел, пытаясь разобраться в многочисленных злодеяниях. Пока Астрид перечисляла, кого еще исподтишка прикончил сын Гуннхильд, Даг пришел к выводу, что любимым развлечением правящей династии было планомерное избиение кровных родственников.

— Так вот, у датчанина Горма выросла дочь Гуннхильд и любимый сынок Харальд. Он с детства жрал много черники, и потому насмешники прозвали его Синезубым. Когда он вырос, нашлось много негодяев, кто подговаривал его к войне с норвежцами. Много жадных негодяев, которые говорили ему — отбери у Хакона Доброго земли, это же твой наследственный лен, ведь там живет твоя сестра Гуннхильд! Еще ему говорили, что норвежцы поклоняются старым богам и не желают признавать Белого Бога. Так напевали многие, и Синезубый стал их слушать. Но тогда сын Прекрасноволосого, Хакон Добрый, уже был силен, его поддерживали почти все фюльки. Хакон придумал такой закон, чтобы бонды вначале обсуждали любое дело на своих малых тингах, а потом посылали самых достойных на главный Фростатинг. Тогда получилось, что каждый мог получить слово, и никто из ярлов не мог больше возвыситься или попытаться свергнуть конунга Хакона. И все согласились воевать против наглого датчанина Харальда Синезубого. Тогда Хакон Добрый приказал на каждом мысе заготовить сигнальные костры и выставить ополченцев, чтобы следили за морем. А лейдунг он стал собирать не только из прибрежных усадеб, но до самых верховий рек, куда заходит лосось… И никто не смел ему противиться, потому что вначале все эти военные дела обсуждали на тингах. И никто не говорил, что Хакон один делает наперекор всем…

Только сейчас Даг заметил, что вокруг рассказчика собрались и прочие члены маленького отряда. Только Байгур оставался на вахте, для этого он взобрался на ясень и так ловко схоронился среди веток, что снизу его никто не мог заметить.

— Случилось так, что Эйрик Кровавая Секира нашел свою смерть в Нортумбрии, — продолжал Торольв. — Тогда Гуннхильд, его вдова, схватила сыновей и бежала на юг, к своему братцу Харальду Синезубому. Она стала каждый день говорить ему, что надо забрать себе норвежские ленные земли. Так рассказали верные люди, которые тогда жили в Ютландии. Так вот, зверек, старшего сына проклятой Матери конунгов зовут…

— Харальд Серая Шкура? — догадался Северянин.

— Так и есть! А ты, зверек, смышленый для сына кузнеца. Ну-ну, не обижайся на старика. Твой отец наверняка могучий бонд и достойный человек!.. Так вот, Харальд подрос и стал точить нож, а Синезубый был только рад помочь племянничку. Сыновья Гуннхильд, ничтожный помет вонючей колдуньи… они кидались на Хакона Доброго трижды, и трижды он сокрушал их. Он раскидывал их корабли, как матерый волк раскидывает дворовых собачонок!.. Но подлые сыновья Гуннхильд застали его врасплох в устье Лимафьорда и убили. И поверь мне, здесь не обошлось без черного колдовства!

— Мы насыпали для Хакона Доброго самый высокий курган в Сэхейме, — добавил Ивар. — Я вместе с братьями принес на его небесный корабль лучшее оружие и ценные золотые ткани, равных им не нашлось бы по всей Норвегии. Его оплакивали много дней, с одной стороны кургана плакали христиане, а с другой — жрецы великих ванов, и был среди них мир.

— А потом что? — среди общего молчания спросил притихший Даг.

— Потом?.. Потом Мать конунгов поднялась к Трондхейму на сорока кораблях и привезла с собой пятерых сыновей. — Торольв остервенело почесал бороду. — И они стали рвать фюльки на части.

— Это все она, старая ведьма, — зло сплюнула Астрид. — Это она подговорила сыночка Харальда напасть на Вик. Он напал на нас ночью, как трусливый хорек, а не как мужчина. Мой муж:Трюггви один отбивался от пятерых, но его одолели. Сыновья Эйрика Секиры убили многих жрецов, они разбивали статуи Фрейра и глумились над ними. Жрецам они вспарывали животы, а женщин отдавали голодным кабанам… Они отняли наши земли, но не отнимут моего сына!

Даг по-новому посмотрел на крошечного мальчика, мирно спавшего на руках у няньки. Северянину не исполнилось и двенадцати лет. Он мало смыслил в распрях правителей, но почему-то на память парнишке пришла водяная мельница, которую им с отцом показывал в Бирке Грим Большеухий. Дагу вдруг показалось, что он застрял между огромных камней-жерновов, его неумолимо тащит внутрь и скоро перемелет в труху.

Он угодил в компанию заведомых мертвецов!

— Моя приемная дочь сумела бежать к ее отцу и там родила ребенка. — Торольв нежно погладил красавицу по золотым локонам. — Потом ко мне пришли верные люди и сказали, что Мать конунгов повсюду посылает лазутчиков. Тогда я собрался, взял своего приемного сына и поехал за Астрид. Нам пришлось много прятаться. Сначала Гуннхильд послала в Опростадир тридцать человек. Они прибыли к ярлу Эйрику, отцу Астрид, и сказали, что Гуннхильд зовет вдову Трюггви к себе и сама хочет воспитать ребенка. К счастью, нас вовремя предупредили друзья. Мы бежали на остров и долго прятались. Затем нас предал человек по имени Бьерн Гадюка, мы снова бежали. Мы спаслись на корабле жреца из святилища Бальдра, ты его видел… Хорошо, что к нам примкнул Ивар со своими братьями. Без Ивара нам пришлось бы плохо. Кто-то донес Матери конунгов, что мы пробираемся в Швецию, к старому другу Трюггви, Хакону. Тогда Гуннхильд послала за нами отряд своих лучших воинов, их ведет Хаскульд. Это очень опасный человек.

— Когда мы встретимся, я сожру его печень, — мрачно пообещал Орм.

Глава тридцать вторая В которой выясняется, как верно считать лошадей, как варить мухоморы и как хором выть на луну

На следующий день Ивар провел маленький хирд сквозь цепь узких пещер, поднялся навстречу застывшим водопадам и вывел их на край хребта. Дага едва не снесло вниз ветром. В лицо с размаху била колючая метель, низко ползли косматые тучи.

— Там! — Ивар уверенно ткнул железным пальцем куда-то вниз и первый сунул ноги в ремни снегоступов. — Они прошли за хребет Лысых троллей. Эй, Три Ноги, что скажешь?

— Скажу, что они ночуют в усадьбе Эгиля Низкого и жрут оленя, — проскрипел убийца Бьярни. Нюх у него, как впоследствии убедился Даг, был еще острее, чем у Ивара. А вот кличку Три Ноги он заработал тем, что отрастил невероятно длинную мужскую гордость, и очень гордился своим прозвищем.

Никакой усадьбы Даг внизу пока не замечал, разве что тонкие струйки дыма растекались над редколесьем. Это было первое жилье, встреченное ими за трое суток.

Сосняк карабкался по обледенелым гранитным уступам до самого хребта, а ниже пологой периной, насколько хватало глаз, растекалось сплошное белое пространство. Хребет Лысых троллей прочно удерживал зиму в капкане, не позволяя ей вырваться из долины.

— Я думаю, нам следует зайти им со спины, госпожа! — перекрикивая ветер, предложил хозяйке Ивар. — Лучше мы нападем на них первыми, чем ждать удара в спину.

— Поступай так, как считаешь нужным, — одобрила Астрид. Маленького Олава она завернула в шкуры и крепко привязала к себе.

— Лошади тут не пройдут, — с сожалением заметил старый Торольв. — Или нам обходить хребет, но это еще дней шесть.

— Значит, мы оставим лошадей здесь, — моментально приняла решение вдова конунга. — Мы бросим лишнюю поклажу. Новое золото я отниму у своих обидчиков. Девушки поочередно будут нести мои вещи, а я понесу сына.

— Верно, госпожа, — в один голос сказали слуги. — Мы добудем тебе лучших коней, госпожа, в первой же усадьбе.

— Вперед, — Ивар сплюнул, толкнулся и заскользил вниз.

За ним ринулись остальные. Даг решил не отставать. Ветер свистел в ушах, рядом в опасной близости проносились обрывы и нагромождения голых камней, сосны внезапно возникали на пути. Внизу Даг не удержался на ногах, полетел кубарем с обрыва. Но упал он не один, трое слуг Астрид тоже искупались в снегу. С руганью и хохотом они отплевывались и вычищали сосульки из бород. Как ни странно, пожилой Торольв не свалился, при спуске он необычайно ловко помогал себе суковатой палкой.

Спустя час пешего марша на снегоступах Даг различил за полосой сгоревшего подлеска соломенные крыши усадьбы. Ивар замер и махнул рукавицей влево, чтобы не попасть в наветренную сторону. Херсир действовал, как настоящий медведь. Он даже голову задирал и поводил носом, подражая косолапому собрату. Ивар вел своих воинов вокруг человеческого жилья по широкой дуге, старательно огибая пустоши, где их могли увидеть.

Женщин оставили в густых зарослях под защитой слуг. Снегоступы сняли, теперь Ивар стремился ступать не по тонкому свежему снегу, а по островкам жухлой травы. Шли след в след, чтобы казалось, будто прошел один человек. Вдобавок замыкающий оборачивался и закапывал следы палкой. У него на ногах были особые подвязки с лосиными копытами.

— Здесь, — Ивар снова махнул рукой. — Ты, иди с ним! — Дага послали в разведку вместе с Ормом.

Место для разведки Орм выбрал идеально. В распадке, среди нагромождения валунов, можно было удачно спрятаться и даже развести костер. И наблюдать за усадьбой было очень удобно. Двор показался Дагу гораздо меньше, чем родовое гнездо Олава Северянина. В окружении частокола возвышался всего один длинный дом, сложенный из цельных бревен, перекрытый толстым слоем соломы. Рядом с домом в ряд торчали шесть стогов сена, коровник и крытые загоны для мелкого скота. Чувствовалось, что здесь привыкли к суровой зиме, животным не давали гулять по снегу. Дым валом валил из дыр в крыше и из маленькой пристройки. Скорее всего, там топилась баня.

— Гляди и скажи мне, сколько их? — Орм уколол ухо Дага усами.

Ответ на вопрос показался Дагу очевидным. У коновязи грызли сено два десятка лохматых низких лошадок. Под навесом сохли шкуры недавно убитых диких кабанов. Две женщины в шерстяных платьях стирали в корыте белье.

— Их два раза по девять и еще один, — Даг был горд, что сумел правильно подсчитать лошадей. Как ни странно, верно считать его выучила Нелюба, единственный близкий человек в стране саамов. Она раскладывала по лавке камешки, собирала их в кучки и всякий раз спрашивала Дага, сколько штук осталось.

— Их меньше. — Орм приподнял над головой ветку с листьями. — Четыре лошади — только для работы по хозяйству. Еще три лошади, вон те, справа — старые и больные, с бельмами, на них не могут ездить люди Хаскульда.

— А кто он, этот Хаскульд? — осмелел Даг.

— Когда Харальд Серый Плащ хочет кого-то убить незаметно и подло, он посылает Хаскульда.

— Гм… ясно.

— Их дюжина, не считая людей Эгиля Низкого, — подвел итого Орм. — Но Эгиль Низкий вряд ли станет им помогать, госпожа надеялась на него. Пошли, надо сказать Ивару!

Здоровенный Орм легко бросил тело вперед и пополз на пузе, как змейка. Мгновение — и след его растаял, даже ветки не качнулись. Даг заспешил следом.

— Я что, похож: на подлого воришку? — мгновенно вскипел Бьярни, когда вернулись разведчики. — Мне наплевать, сколько их там. Мы войдем, убьем их всех и заберем скотину после честной победы!

— Сейчас мы будем ждать. — Ивар взглянул в темнеющее небо. — Не подобает честному человеку нападать ночью.

Даг возгордился тем, что нашел себе в вожди столь разумного и благородного человека. До того он опасался, что берсерки будут убивать без разбора все, что встретят, погубят себя и мать с малышом.

— Что вы видели? — напряженно спросила Астрид, когда дренги явились к ее костру. — Что вы решили?

— Это они, госпожа, — выдавил неприятную новость Ивар. — Кажется, самого Хаскульда здесь нет, но он перехитрил нас. Наверное, он заранее разделил своих убийц. Он послал их всюду, где ты могла получить кров и пищу.

— Значит, нам нигде не найти покоя? — потемнела красавица.

— Мы нападем на рассвете, госпожа Астрид, — плотоядно улыбнулся Бьярни. — Позволь, мы устроим добрый праздник?

— Отдохните как следует, — ответно растянула губы Астрид. — Заодно спросите нашего друга Эгиля Низкого, отчего он предал меня.

От ее коварной улыбки Дага невольно передернуло. А маленький Олав радостно засмеялся вместе с матерью и мужчинами. Утром всех ждал веселый праздник. Едва засвистела первая птица, Ивар пихнул парня в бок.

— Ты пойдешь с нами.

Ежась от холода, Даг вышел следом за норвежцем на соседнюю полянку. И тут он увидел такое, от чего моментально пропал сон. Бьярни и Байгур варили в котелке мухоморы. От котелка и шел противный горький запах. Бьярни с серьезным видом подсыпал в котел разные травки из кошеля, помешал последний раз и снял отвар с огня. Байгур выглядел еще более медлительным, чем обычно. К изумлению Дага, вместо того чтобы собираться в бой, Байгур стал раздеваться. Тут из-за кустов, косолапя и переваливаясь, выбрался полуголый Орм. На нем были только кожаные штаны. Голый бронзовый торс густо покрывали старые шрамы и ссадины. Орм медленно встал на четвереньки возле котелка, вдохнул пар и довольно заурчал.

— Зверек, тебе не надо это пить, — хохотнул Бьярни. — Пока не надо.

Ивар и Байгур тоже скинули безрукавки. Увидев раздетых берсерков, Северянин невольно сглотнул. Эти люди сознательно изуродовали себя. На груди и спине Ивара красовались шрамы, похожие на следы птичьих лап. Руки от плеч до запястий укрывали плотно пригнанные металлические кольца, помятые и иссеченные, в следах прежних боев. Наверняка Ивар не раз отбивал рукой удары вражеских топоров.

Орм намазал себя какой-то вонючей мазью. Прочие последовали за ним. В этот момент на полянку приковыляли Торольв и с ним двое вооруженных слуг. Слуги были здоровые крепкие парни. Они держались от берсерков поодаль и поглядывали в сторону котелка с явной неприязнью.

— Тоже хотите позабавиться? — оскалился им навстречу Ивар. — Старик, лучше бы ты остался с дочерью. Там работа не для тебя.

— Я пойду, — уперся Вшивая Борода. — Я знал Эгиля Низкого. Он не мог нас предать. Это честный человек.

— Все честные люди, пока не звенит золото, — напомнил Орм.

— Ага. Или пока в задницу не затолкают кол! — хохотнул Байгур, ловко выуживая из котла распаренные грибы.

— Мы пойдем с вами, — повторил приемный отец Астрид. — Возможно, кто-то из них попытается сбежать, чтобы предупредить других. Мы будем караулить снаружи.

— Сбежать никто не должен, — угрюмо процедил Ивар. — Мы догнали тех, кто догонял нас. Пришла пора их распотрошить!

Торольв удалился вместе со слугами. Дага не прогнали. Затаив дыхание, парень следил за приготовлениями к бою. Даг смутно сознавал, что он присутствует при закрытых, тайных ритуалах, наблюдать которые чужаку не положено. Мало того — чужака следовало прикончить за лишнее любопытство! Не зря же Торольв вовремя ретировался…

— Что, волчонок, обделался со страху? — миролюбиво спросил Байгур. Он закончил последние приготовления и передал котелок Ивару.

— Я ничего не боюсь, — выпятил грудь Даг.

— Ты можешь уйти. — Ивар поднял на Дага сонные глаза. — Если боишься — уходи к женщинам.

Северянин мгновенно вспыхнул, но сумел сдержаться. Он понял, что главарь «медведей» нарочно дразнит его.

— Тогда пей. — Байгур поставил перед Дагом горячий котелок. Пахло от него не так уж плохо, на мутной поверхности плавали листья и палочки. — Пей пять глотков, медленно. Больше не пей, иначе умрешь. Пять глотков. Потом ложись, нельзя стоять.

Даг решительно потянулся губами к отвару. Зажмурился и втянул в себя липкую горечь. Немножко обжег рот и гортань, засвербило в носу, но больше ничего страшного пока не произошло.

— Умереть можно и с одного глотка, — очень вовремя добавил Орм. — Жаль, если зверек сдохнет. Он смешной. Мне понравилось, как кусался.

Даг послушно вытянулся на подмерзшей траве. Ему показалось, что охранники Астрид стали двигаться еще медленнее. Они уселись в кружок, смешно вытянув полусогнутые ноги перед собой, и пустили по кругу котелок. После чего Ивар опустил голову, его длинные нечесаные космы закрыли лицо. Следом опустили головы его товарищи. Даг успел подумать, что в таком сонном состоянии парням даже не стоит браться за оружие. Их всех перебьют, как щенков!

Над подмерзшей полянкой прокричала первая утренняя птица. Словно по команде Ивар поднял голову и тихо зарычал.

Ему ответил Орм, более низким рыком. Затем глухо завыл Бьярни и положил ручищи на плечи товарищей. Но руки он положил не как человек, а хлопнул ладонями по-звериному, точно толкнул лапами. Ивар ударил в ответ, затем к ним присоединился Байгур.

Орм внезапно подскочил на месте. В следующий миг он уже стоял на полусогнутых ногах, его голая кожа блестела от вонючей смазки. Даг не мог понять, откуда эта сильная вонь, забивающая ноздри. От берсерков пахло не как раньше — привычной грязью, потом и отрыжкой, от них буквально разило диким зверем. Орм стал раскачиваться вперед-назад, каждым жестом копируя повадку медведя.

Ивар снова зарычал-завыл, раскатисто, сипло, приподняв верхнюю губу. Бьярни тоже обнажил зубы, подпрыгнул на месте, ударил себя ладонями в грудь. Ударил с такой силой, что на дубленой коже остались царапины от ногтей.

Байгур завертелся на месте, все быстрее и быстрее, и вдруг молниеносно скакнул в сторону. Взмахнув ручищей, он голыми пальцами содрал с ели широкий кусок коры. И кажется, даже не заметил этого!

Орм прыгнул ему навстречу, словно неведомая сила подняла грузного, заторможенного норвежца над землей. Приятели должны были неминуемо столкнуться в воздухе, но каким-то невероятным образом разминулись.

Мягко приземлившись на руки, Орм перекувырнулся, повернулся к центру поляны и стал качаться из стороны в сторону. Байгур делал то же самое. Их мышцы раздулись и ходили ходуном, словно под кожу проникли шустрые, пронырливые зверьки. Ивар и Бьярни рычали на разные лады, подскакивали и наотмашь лупили друг друга, но не кулаками, а открытыми ладонями.

У Дага что-то случилось с глазами. Еще минуту назад ему казалось, что четверо мужчин свалятся и захрапят, а теперь они плясали с такой скоростью и азартом, что невозможно было за всеми уследить.

Северянин попытался встать. Земля качнулась, деревья закружились зеленым хороводом. В животе вспыхнул пожар, огненные нити пронеслись по сосудам. Непослушные ноги подогнулись, паренька вырвало желчью.

Ивар ухватил его железной клешней за шиворот, легко приподнял над землей. Влажные жесткие волосы хлестнули Дага по физиономии. На расстоянии ладони парень увидел лицо, мало походившее на человеческое. Зрачки Ивара то сжимались в точки, то заполняли половину радужки, с клыков капала желтая слюна, ноздри раздувались. Даг болтался, как тряпичная кукла, которыми любили играть сестры.

Ивар бросил мальчика в середину круга. Орм и Бьярни притихли, они раскачивались, но не прыгали. Казалось, от Дага все чего-то ждут. Прежде чем Даг понял умом, тело поняло за него. Он вскочил и стал повторять движения Байгура, стал падать в разные стороны и взрыкивать, как молодой медведь. Это оказалось совсем не трудно и неожиданно приятно. И никто над ним не смеялся!

Прошло совсем немного времени, Северянин почти освоился в тесной компании новых друзей. Правда, они ему не улыбались и почти ничего не говорили ртом, но зато они так много сказали друг другу в танце! Даг подскакивал, рычал, бил воображаемыми когтями по земле и, косолапо ступая, следовал за Байгуром. Тот следовал за Ормом, повторяя его медвежьи движения, а первым выступал Ивар. Бьярни замыкал колонну. Таким образом они проделали пять, а может, и все десять кругов по поляне, взрыхлив землю, как стадо кабанов. Даг все равно не считал, он старательно крепился, чтобы не упасть. Неожиданно оказалось много сил, но куда-то подевалось равновесие…

Наконец, он грохнулся ничком, и деревья снова закружились в хороводе.

— Смотри-ка, Байгур, он не сдох! — прорычал Ивар. — Тогда ползи за нами, зверек! Сейчас мы славно повеселимся!

Глава тридцать третья В которой становится ясно, как рвать зубами щиты, как драться с вилами в боку и как ходить по головам

Ивар сказал сущую правду. Дагу пришлось ползти, иначе передвигаться он просто не смог. Ноги тряслись, колени вихлялись, руки тоже стали непослушными. Голова раскалывалась от боли, постоянно рвало, но вскоре боль сменилась онемением. В животе все еще бушевало пламя, вызывавшее частые спазмы. Во время таких приступов Дагу казалось, что он действительно умирает. Хотелось схватить нож: и вспороть себе брюхо, чтобы выпустить боль наружу!

Скрипя зубами, он упорно полз по следам Ивара, но следил не за вмятинами в земле, скорее — он полз на запах. Почему-то оказалось, что по запаху ему догнать старших товарищей легче.

По пути желудок Дага еще дважды пытался вывернуться наизнанку, хотя внутри уже ничего не было, кроме горькой желчи. Затуманенный мозг с трудом угадывал направление, несколько раз парнишка бился лбом о торчащие корни, зато сердце колотилось все быстрее. Сердце колотилось так сильно, что очень скоро Даг вспотел, а затем ему стало казаться, что сердце бьется уже не в груди, а в кончиках пальцев, в горле и в голове.

Никогда еще Дагу не становилось так плохо, хотя отравиться грибами пару раз случалось. Однако имелась в этом жутком состоянии одна болезненно приятная грань.

Дагу вдруг показалось, что он может все. В висках гремели молотки, сердечная мышца сокращалась сто раз в минуту, пальцы самопроизвольно подергивались, глаза застилал красный туман. Но Северянину вдруг захотелось побежать вперед на руках, или взобраться бегом по гладкому сосновому стволу, или ломать все ветки, встреченные на пути. Ему вдруг стало мало дороги, захотелось вырвать неудобные кусты с корнем, раскидать камни, найти кого-то, кто виноват в его беде и в его злобе…

Лязгая челюстью, парень чудом не откусил себе язык. Вначале ползком, затем — на четвереньках, и под конец — спотыкаясь и падая, но бегом на своих двоих он добрался до груды валунов, где накануне вместе с Ормом проводил разведку. Он встретил мрачное, боязливое выражение на лицах Торольва и его слуг. Вшивая Борода вместе с вооруженными холопами готовился перекрыть обе дороги, ведущие к ферме. Ивар с приятелями находился далеко впереди.

— Я иду… иду! Подождите меня… — Дагу показалось, что он кричит громко, на деле парнишка лишь сипло каркнул.

Бьярни обернулся и погрозил секирой. Его обоюдоострое оружие смотрелось еще страшнее, чем «Несущий гибель» Ивара. Двойное, до блеска заточенное лезвие венчал плоский клинок в локоть длиной. Такой секирой можно было не только рубить с плеча, но и колоть, как копьем.

Люди Ивара воевали совсем не так, как дренги шведского конунга. Щиты они закинули за спины, тяжелое оружие несли в походном положении не на привязи, а на плече, готовясь в любой момент пустить его в ход. Орм вместо привычного железа тащил на себе дубину, обитую гвоздями. У Байгура в левой руке сверкал топор, а на правом запястье оказалась намотанная цепь, из которой торчали два стальных шипа.

Цепляясь ногами за каждую кочку, Даг не заметил наклона, кое-как выбрался на крышу вросшей в землю овчарни и кубарем скатился вниз. Мальчишка упал прямо на вбитые в почву булыжники, но ничего себе не сломал и даже не ощутил боли!

На сей раз он сумел встать с первой попытки. Виски по-прежнему раскалывались от боли, пересохший язык не помещался во рту, но в ноги вернулась привычная упругость. Только теперь к Северянину вернулась способность соображать. Он с ужасом вспомнил, что бежит навстречу врагу безоружный, и чуть не заревел от досады на собственную глупость. Однако отступать было поздно, ведь настоящие викинги презирают того, кто показал врагу спину!

В утреннем сумраке показалась ограда усадьбы. Люди Хаскульда не выставили часовых, они никого не опасались в глуши. Сам Эгиль Низкий вполне полагался на собак. Собаки вырвались с лаем, но встретил их один лишь Ивар. Прочие берсерки буквально растворились в воздухе.

Когда Даг со старческим пыхтеньем перевалил низкий вал, Ивар уже разделался с собаками. Он оглянулся и подмигнул Дагу. У ног его издыхали четыре волкодава. Такой ловкости Северянин не мог себе и представить. На ферме отца один полуволк Калас мог обратить в бегство любого!

Дальше все понеслось с оглушительным шумом и нарастающей скоростью. Ворота ближайшего дома распахнулись, на шум выбежали двое, босиком, в длинных рубахах, заторможенные после сна. Орм каким-то образом уже находился на крыше дома, он полетел вниз. Страшная дубина с шорохом смела с места обоих посланцев Хаскульда. У одного от удара треснул череп, второй получил семь или восемь гвоздей в грудь. Он стал отползать, но Орм не добил раненого. Вместо этого он кинулся внутрь дома. И почти одновременно оттуда раздался женский вопль.

Даг добежал до Ивара тогда, когда того уже на прежнем месте не было.

В конюшне заржали лошади, повалил дым. Это Байгур поджег сено. Из второго дома стали выбегать полуодетые мужчины. Байгур с ревом выскочил им навстречу, похоже, его не пугало количество противников. Размахивая топором, он нанес три незаметных удара свободной рукой снизу. Двоим он распорол животы своими тайными остриями, третий увернулся и рубанул Байгура по руке своим мечом. Меч зазвенел и отскочил от намотанной на руку цепи.

— Все вставайте! К оружию! — Высокий мужчина с серьгой в ухе и двумя мечами в заплечных ножнах выпрыгнул откуда-то с крыши сеновала. Очевидно, он командовал наемниками.

— Хаскульд, их всего шестеро! — в ответ прокричал один из полуголых убийц.

По пятам того, кого назвали Хаскульдом, преследовал разъяренный Бьярни. Раскрыв рот, Даг наблюдал, как неуклюжий Бьярни одним прыжком перемахнул с крыши коровника на крышу кузницы. А оттуда, сверху — обрушился на врага. Бьярни бил секирой от плеча, разворачиваясь всем корпусом, надолго оставляя незащищенным бок. Горм Одноногий за такое пренебрежение собственной жизнью отлупил бы Дага! Но Бьярни, похоже, было наплевать на свой открытый бок. Вращаясь, он очистил вокруг себя пространство, в которое никто не смел сунуться. Двое сунулись — и тут же получили страшные рваные раны!

Даг наконец перевалил через изгородь и очутился во дворе. На него никто не обратил внимания. Слева, под навесом, Орм орудовал дубиной. Вокруг него прыгали трое с мечами, но не могли никак достать озверевшего воина. Одним ударом Орм раскроил череп молодому парню, сделал следующий широкий замах, но противник увернулся и ответно ударил своим топором.

Тут Северянина ждало очередное нешуточное потрясение. В каких-то двадцати шагах от себя он собственными глазами видел, как широкое лезвие обрушилось Орму на грудь. Нападавший бил с оттяжкой, обеими руками ухватив за конец древка, удар должен был получиться невероятной силы. По сути, топор должен был пробить голый торс Орма насквозь!

Но этого не случилось.

Лезвие отскочило. Орм заржал, его дубина врезалась в лицо обидчику. Тот подставил руку, но не сумел смягчить удар. Кривыми гвоздями ему сорвало кожу с руки и головы, разбило челюсть.

— Ко мне! Все ко мне, в строй! — надрывался Хаскульд. Орудуя обоими мечами, он сноровисто отбивался от Бьярни.

Северянин даже залюбовался. Впервые, почти за полтора года расставания с Гормом Одноногим, мальчишка встретил человека, лихо махавшего двумя мечами сразу. Бьярни напирал, как лютый зверь, он со всего маху лупил секирой, но никак не мог пробить оборону Хаскульда. Сбоку к Бьярни бросились двое: один с вилами, другой — с топором лесоруба. Судя по простой грязной одежде — слуги хозяина усадьбы.

Топорик Бьярни легко выбил своей двойной секирой, не прекращая атаки на Хаскульда. Берсерк крутанул рукой, зацепил своим оружием закраину топора и дернул на себя и вверх. В Бьярни и следа не осталось от былой медлительности. Топорик со свистом воткнулся в забор, в двух шагах от замершего Северянина.

Но мальчишка ничего не почувствовал. Он увидел оружие! Пусть смешное, не слишком острое и чересчур тяжелое для него, но все же это лучше, чем торчать на открытом месте с пустыми руками!

Даг схватился за рукоятку топора, обмотанную веревкой, и неожиданно легко выдернул лезвие из бревна. В этот миг Бьярни обезглавил бедного лесоруба, оставшегося без топора. Зато другой холоп воткнул в бок Бьярни вилы. Тот заревел, как раненый шатун, рванулся всем телом и… с удвоенной энергией напал на Хаскульда. Вилы торчали у Бьярни в боку и раскачивались при каждом прыжке.

Отворилась еще одна дверь, на улице показался хозяин усадьбы и с ним — встревоженные родичи и слуги, всего шесть или семь взрослых мужчин. Даг сразу определил, что это именно Эгиль Низкий. Коротконогий плотный мужчина в распахнутом меховом плаще, нос картошкой и мохнатые брови — вот как выглядел человек, на кого понадеялась Астрид. Эгиль зычным голосом стал отдавать распоряжения. В доме продолжала голосить женщина, к ней присоединились другие плаксивые голоса. На конюшне пожар набирал силу.

Внезапно объявился Ивар. Он один рубился с троими, медленно отступая вдоль торфяной стены дома. С его наручей слетали брызги крови. Ивар рычал и хрипел так, что спущенные с привязи охотничьи псы Эгиля отбежали, поджав хвосты. Но людей Хаскульда рык берсерка не напугал. Они атаковали Ивара сразу с трех сторон. Ивар приседал, уклонялся из стороны в сторону и перепрыгивал с носка одной ноги на пятку другой. Все это он проделывал в таком бешеном темпе, что человеческий глаз не мог уследить.

Дальше Северянин видел картину боя кусками. Вот Ивар и Байгур соединились спинами и, словно медленная черепаха, поползли вместе, увлекая за собой сразу пятерых дружинников Хаскульда. Двое выставили впереди себя щиты, видимо, надеясь, что лезвие Ивара застрянет в дереве. Ивар присел и ударил под щитами. Один из бойцов Хаскульда повалился с отрубленной ступней. Байгур плечом оттолкнул один щит, кинулся на второй и вцепился в него зубами.

С наружной стороны этот щит по окружности был обит медной полосой. Такая же полоса крест-накрест покрывала умбон. Байгур рванулся назад, вырвав медный лист зубами, во все стороны полетели заклепки. Человек, державший щит, в ужасе кинулся бежать. Байгур кинул ему в спину секиру. Бросок оказался чудовищно сильным — секира полностью ушла в тело. Байгур мотал головой, рычал и рвал на куски медную полосу.

С другой стороны кузницы Орм дрался с домочадцами Эгиля. Их собралось человек девять. Они окружили «медведя» с длинными пиками. Казалось, еще секунда — и они проткнут парня, как рыбину в реке. Но тут Орм взвился в воздух, наступил на чье-то копье, второй шаг он сделал уже по головам нападавших. Те охнули, задергались, но Орм буквально пронесся у них по головам, он наступил трижды, спрыгнул сзади и успел огреть одного дубиной. Тот упал, баюкая сломанную руку. В Орма полетели копья, он пригнулся, мгновенно перекатился в сторону и вдруг снова прыгнул в самую гущу врагов.

Теперь длинные копья им только мешали. Орм врезался в толпу, как разъяренный тур. Он орудовал дубиной направо и налево, не замечая сыплющихся на него ударов. Щит, прикрывавший его мощную спину, развалился на части. Орм перехватил чью-то руку и сломал в локте каким-то хитрым приемом. Другому человеку он вцепился зубами в ухо и откусил его. С окровавленным ухом в зубах он продолжал свое шествие, пытаясь воссоединиться с друзьями.

На глазах Дага один из скотников ударил Орма ножом для забоя скота. Ударил так, как привык закалывать свиней, для верности упираясь в рукоятку ножа ладонью. Длинное лезвие должно было проткнуть Орма насквозь, но только скользнуло по ребрам, сорвав лоскут кожи. Берсерк отшатнулся назад, врезался затылком кому-то в лицо, присел, пропуская над собой копье, снова распрямился…

Его дубина описала полукруг. Она с такой силой врезалась снизу в физиономию скотника, что во все стороны полетели осколки челюсти. Трое защитников усадьбы были страшно искалечены, остальные бросились наутек.

Тем временем холопы Эгиля прикрыли хозяина и попытались вырваться за пределы изгороди. Но со стороны леса их встретили стрелы старого Торольва и слуг Астрид.

Эгиль Низкий был вынужден отступить назад. Он спрятался в доме и запер за собой двери. По двору носились женщины с распущенными волосами, две лежали в луже крови. Огонь перекинулся с конюшни и угрожал жилым постройкам. Вовсю полыхало сено и трещали поленницы дров. Истошно ржали лошади.

Хаскульд бросил раненого Бьярни на своих подоспевших бойцов, он, видимо, посчитал, что с вилами в боку неприятель долго не протянет. Хаскульд повернулся к Ивару, издал боевой клич и кинулся на главаря «медведей», вращая двумя мечами. Они сшиблись с такой силой, что остальные участники побоища прыснули в стороны.

Ивар держал меч, словно корягу. Старина Горм отколотил бы учеников за такие вольности! Лезвия Хаскульда сверкнули одновременно, он бил крест-накрест, казалось — уклониться невозможно! Но Ивар легко сложился пополам в талии, подкинул «Несущий гибель» над собой, перехватил его левой рукой, а кулаком правой — сломал нос парню, подбегавшему сзади. «Несущий гибель» вернулся к хозяину возле самой земли, а Ивар уже раскручивался страшным волчком. Лезвие в три локтя длиной просвистело убийственной змеей, перебило сухожилия еще одному нападавшему, но Хаскульд ухитрился отскочить. Этот могучий человек обладал ловкостью рыси! Он что-то прокричал своим, а сам кинулся наутек.

Неожиданно Северянин снова увидел Бьярни. Тот прихрамывал, кровь толчками лилась из глубоких ран на боку, штаны берсерка промокли до земли. Но ухмыляющийся Бьярни, похоже, ничего не замечал.

Он забрел в горящие стойла и принялся резать лошадей, одну за другой. Ему пытались помешать, следом ворвались дренги Хаскульда. Наученные горьким опытом, они наступали медленно, выставив впереди себя щиты, точно атаковали не одного человека, а целый отряд. Несколько мгновений Даг ничего не видел из-за клубов черного дыма, затем столбы навеса подломились с протяжным хрустом, взлетело облако искр, и всех завалило горящими досками — и Бьярни, и хозяйских слуг, и уцелевших лошадей.

Между двумя хозяйскими домами и кузницей имелось широкое пространство. Там грудами были навалены разные приспособления для крестьянского труда, перевернутые сани, телеги и недостроенная кузничная печь. Там Ивар и Байгур отбивались от наседавших дренгов Хаскульда. Сам вожак наемников куда-то пропал. В сторонке Орм методично рубил дубовую дверь в доме, где спрятался хозяин усадьбы. Рядом с Ормом ползали и стонали двое искалеченных, у одного недоставало кисти, у второго — голени. Сквозь щель в двери Орма изнутри пытались достать копьем. Там хныкали дети и голосили женщины. Откуда-то из-за изгороди тоже звенели мечи и доносилась брань. Скорее всего, приемному отцу Астрид и слугам все же пришлось обнажить оружие. Сам Хаскульд, главный охотник за маленьким Олавом, куда-то подевался.

Внезапно Северянин увидел своего главного врага. Ведь если это был враг Астрид и Торольва, значит — и его враг! Хаскульд тащил в поводу упиравшуюся лошадь, за ним спешил всего один дружинник, тоже готовый запрыгнуть в седло. Они пытались скрыться через узкую калитку в восточной стене усадьбы. А Вшивая Борода с вооруженными слугами ничего не знал про этот тайный, незаметный проход в частоколе. Еще минута — и Хаскульд сбежит и пошлет по следу маленького Олава Трюггвасона свежую погоню!

Этого нельзя было допустить. Не слишком соображая, Даг оторвал спину от забора, схватил топор и устремился наперерез!

Глава тридцать четвертая В которой Даг привыкает к собственным ногам, Бьярни получает двух жен посмертно, а вдова конунга заботится о спящих героях

Хаскульд спешил. На ковылявшего вдоль ограды мальчишку он не обратил внимания. Наверняка решил, что это один из хозяйских запечников. Слуга Хаскульда стал возиться с запором калитки, в этот момент со зрением Северянина что-то произошло. И не только со зрением. Парнишка переставлял ноги все быстрее, не ощущая онемевшими ступнями разбросанных вдоль забора палок и камней. Он отчетливо видел напряженный затылок Хаскульда, главарь наемников медленно поворачивал голову, шаря взглядом по двору. Даг слышал, как рычит в стороне Байгур и как свистит громадный меч Ивара, слышал пыхтенье Орма, как догорает конюшня и как трещит дверь хозяйского дома под ударами дубины. Мальчик даже слышал, как дышат за изгородью притаившиеся слуги Астрид. Не оборачиваясь, он видел, как из-под обломков конюшни выползает обгоревший Бьярни, как кружит высоко в небе хищная птица, как пытается подняться раненый с отрубленной рукой.

Даг нагнулся за камнем.

— Сюда! Торольв, они бегут! Ко мне! — Что было силы Даг швырнул камень в близкий седой затылок Хаскульда.

Дренг Хаскульда вздрогнул, отпустил заклинивший запор калитки, его лошадь шарахнулась. На левом боку лошади до сих пор дымилась шерсть.

Острый кусок гранита угодил Хаскульду сбоку в физиономию. Богатырь почти сумел защититься, он выставил руку, но опоздал самую малость. Кинув камень, Даг не сбавил скорости. Последние шаги мальчишка пронесся, словно сам удирал от стаи волков. Тело стало чужим, необычайно легким, только метка на макушке горела, как ожег.

— Сюда! Они бегут! Торольв, на помощь!

Хаскульд покачнулся, хватаясь за висок. Молодой дренг выпустил поводья, потянул с пояса меч. Пока парень его тащил, Северянин очутился к нему вплотную.

И ударил топориком, как это делал Ивар — не разгибая прямых рук, вложив всю силу в круговое движение корпусом. Молодой наемник всхлипнул, тупое лезвие пробило куртку и глубоко погрузилось ему в бок. Дага по инерции протащило следом за тяжелым топором. Враги столкнулись и пару секунд смотрели друг другу в глаза — жилистый высокий подросток и взрослый крепкий мужчина, так и не успевший взмахнуть мечом. Затем взрослый стал заваливаться набок, его лошадь толкнула Дага. Парень стукнулся затылком и несколько мгновений ничего не соображал. Раненный камнем, Хаскульд упал на колено, но почти сразу стал вставать. Северянин поднялся, опираясь о забор. С наружной стороны на калитку навалились, запор треснул и отлетел. Во двор ввалились слуги Астрид. Первый держал копье и ударил сразу, не раздумывая.

Но все же ударил недостаточно быстро. Хаскульда сильно контузило, но он сумел качнуться назад, и копье воткнулось в стену дома. Ответным выпадом Хаскульд вспорол холопу Астрид живот. Держась за щеку, Хаскульд вскочил в седло. Второй слуга Астрид попятился, видя быструю смерть товарища.

Даг уже снова стоял на ногах, заслоняя пролет калитки. Рядом корчился и хрипел тот, в кого он только что воткнул топор. Но против всадника Северянин ничего не мог поделать. Еще мгновение — и его затопчут! Хаскульд ударил пятками в бока своей мохнатой лошадки. Даг закрыл глаза.

Коротко свистнуло. Откуда-то прилетела стрела. Хаскульд выругался, схватился за плечо. Лошадь рванула с места. Еще миг — и главарь наемников исчез в кустах. Несколько секунд спустя стали слышны крики, всадник показался за внешним валом и… исчез окончательно.

Над усадьбой Эгиля Низкого повисла звонкая тишина. Даг заставил себя сесть. Он глядел на скорчившегося рядом парня. У того в боку торчал топорик. Следовало гордиться тем, что уничтожил врага, но радость почему-то не ощущалась.

Зато он снова мог ходить! Парень поднялся, сделал шаг, другой… поскользнулся в луже крови, но устоял. Дагу все время казалось, что он не чувствует рук и ног, как раньше. Непросто было привыкнуть к новому состоянию. Кожа повсюду стала на ощупь деревянной, боль возникала только при сильном щипке или уколе. Туман в глазах растаял, теперь Даг видел даже лучше, чем раньше. Грибное варево до сих пор долбилось в висках, стучало в позвоночнике и толкало на подвиги.

Хотелось крушить всех вокруг себя!

Но крушить оказалось некого. Северянин насчитал одиннадцать трупов во дворе и еще четверых убитых в хозяйском доме. Дверь, которую взламывал Орм, теперь охранял хмурый веснушчатый парень, один из слуг Торольва. Сам Торольв вместе с подручным выводил из стойла уцелевших лошадей. Семь лошадей удалось спасти от гнева озверевших берсерков.

— Что, зверек, цел? Все равно их придется прирезать по пути, — словно прочитав мысли Дага, прокряхтел Вшивая Борода. — Нам не утащить на себе столько корма, а здешний запас сгорел…

Дага била крупная дрожь. Ему едва хватило сил добраться до копны соломы в углу двора. Каждый сустав, каждая косточка сотрясались так, словно в мальчишку вселилась дюжина злых духов.

— Гей, тащите его сюда! — Торольв хмуро огляделся, пнул сапогом пару трупов, помахал Дагу.

Слуги приволокли хозяина усадьбы и двоих молоденьких парней, таких же маленьких и лобастых, как Эгиль Низкий. Придерживая на груди сына, во двор осторожно вошла Астрид. За ней торопились служанки и Ивар с обнаженным мечом. Безумие боя еще не покинуло его; скошенное набок лицо вздрагивало, затуманенные глаза плавали.

— Госпожа, я не виноват, клянусь… — Эгиль Низкий бухнулся перед вдовой конунга на колени. Ему удалось со связанными руками оттолкнуть слуг.

— Привяжите эту падаль. — Астрид брезгливо отдернула подол. Она передала ребенка служанке, после чего наотмашь хлестнула Эгиля по лицу. — Ты, паршивый пес! Мой муж: Трюггви подарил твоему брату сто оленей. А еще он пожаловал вам наделы в Вике и нашел невесту для твоего слабоумного сына. И так ты отплатил за милость?

Понурившись, Эгиль стоял на коленях, не делая попыток встать. Астрид своим массивным перстнем разбила ему нос. Усы Низкого повисли, мокрые от пота и крови.

— Госпожа, я не выдал вас… Хаскульд угрожал. Он сказал, что отрежет груди всем женщинам в моей усадьбе. Он сам сказал, что ты приедешь сюда, госпожа.

— Но ты мог послать мальчишку, гонца! Хотя бы к жрецам!

— Я хотел, госпожа. Хотел с самого начала, но Хаскульд…

— Замолкни! — оборвала Астрид.

Даг исполнился уважением к этой решительной женщине. Перед ним возвышалась не убитая горем вдова, а грозная валькирия. Астрид проявляла невиданную стойкость. Почти три года скрывалась с малолетним наследником в лесах, но не утратила железной хватки.

— Отец, что с ним делать?

— Думаю, их всех придется удавить, госпожа, — деловито рассудил Торольв. — Предав твою дружбу однажды, они предадут снова.

Эгилю не позволили возразить. Сонный Ивар накинул на шею бонда удавку. Все равнодушно смотрели, как Эгиль сучит ногами и хрипит. Даже служанки Астрид и маленький Олав не отвернулись. Следом Ивар удавил сына и племянника Низкого, четверым раненым родичам перерезали глотки.

— Хаскульда поймали! — запыхавшись, подскочил один из помилованных родичей Эгиля Низкого. — Мы сами поймали его, он поскакал через лощину, а там нет брода. Его конь сломал ногу! Мы скрутили его, Ивар…

— Хорошо. — Главарь берсерков потер ладони, предвкушая новую забаву. — Тащите его на бойню! Со свиньей надо поступать, как с другими свиньями, ха-ха!

— Тебе надо отдохнуть, дочь моя. — Торольв стал ласково увещевать вдову. — Пусть девушки согреют тебе баню. Тебе и мальчику надо набраться сил.

— Но я хочу посмотреть! — надула губы красавица.

— Прошу тебя, дочь моя, — заступил ей дорогу приемный отец. — Позволь, твои берсерки сами все закончат. Это не для женщин…

— Но его надо допросить!

— Его допросят, госпожа.

Астрид позволила себя увести. Никем не замечаемый, Даг сидел на соломе, привалившись к покатой бревенчатой стене. Ивар приступил к последней расправе. В отсутствие Астрид его безропотно слушались все. Женщин, детей и стариков, уцелевших в месиве боя, сбили в кучу и загнали в хлев. Клейменые трелли Эгиля проявляли угодливую жестокость, выслуживаясь перед новыми хозяевами. К тому же Астрид объявила, что заберет их с собой на юг и вернет им свободу.

Пока рабы обкладывали хлев соломой, Байгур и Орм насиловали девчонок, привязывая их к большому тележному колесу. Одна девушка отчаянно сопротивлялась. Байгуру это надоело, он прижал ее руки к деревянным спицам колеса, а Орм пригвоздил ее запястья ножами. Стоны несчастной только распаляли мужскую похоть. Другую девушку Орм швырнул на колоду для рубки мяса, лицом вниз. Она не переставала визжать, тогда Орм, не прекращая движений, воткнул ей нож: в горло. Дага слегка передернуло, когда из горла жертвы поползли кровавые пузыри. Но «медведям» никто и не подумал мешать. Старый Торольв не принимал участия в насилиях, он старательно собирал брошенное оружие. Холопы срывали с трупов украшения и тащили из домов все ценное.

Кое-как растащили горящие головни, принесли то, что осталось от Бьярни. Его придавило сгоревшим перекрытием конюшни. Нижняя половина его туловища превратилась в месиво, из обгоревших ног торчали кости. Но, несмотря на чудовищные раны, Бьярни подавал признаки жизни. Боевые товарищи уложили его на роскошном покрывале. Орм ворвался в хлев, оторвал от какой-то женщины ее ребенка и швырнул на грудь умирающему другу. Это была девочка лет пяти. Женщина зарыдала, кинулась следом. Один из бывших рабов Эгиля воткнул ей в спину меч.

Орм вспорол ребенку живот, резким движением вырезал печень и поднес к черным губам Бьярни. Тот впился в горячее мясо зубами, сделал несколько жадных глотков… и умер. Даг наблюдал за страшной церемонией, не чувствуя ни жалости, ни отвращения. Все эмоции куда-то пропали, парень слышал лишь неровный стук собственного сердца. Действие отвара вступило в новую стадию. На смену дикому возбуждению пришли сонливость и апатия. Даг едва сдерживал зевоту.

Орм и Байгур разрезали еще двоих детей, и никто им не мешал. Двоих женщин они умертвили и уложили в обнимку с обгоревшим трупом друга. Затем всех позвал Ивар. На заднем дворе люди Торольва соорудили нечто вроде виселицы. Наверное, в том месте постоянно забивали скот, сдирали шкуры и выпускали кровь. В землю было вертикально врыто толстое бревно, на верхнем его конце имелась перекладина с крюком, а под бревном располагалось медное корыто. Хаскульду стянули руки за спиной, веревку перебросили через крюк и затянули так, что пленник почти повис. Он стоял на цыпочках, с вывернутыми плечами, а молоденький раб с удовольствием хлестал недавнего господина кнутом. Видимо, холопы Эгиля немало натерпелись от «гостивших»дружинников. Очень скоро надменная физиономия Хаскульда превратилась в кусок мяса.

— Как ты нас нашел? — Вшивая Борода отодвинул слугу.

Хаскульд ухмыльнулся и плюнул Торольву в лицо.

— Тебе придется сказать правду. — Старик невозмутимо стер со щеки плевок. — Куда еще поскакали твои люди? Говори, не то Ивар сделает твою смерть очень долгой.

— Ты… ты пугаешь меня болью? — Хаскульд изобразил усмешку. — Запомни, старик. Мать конунгов всюду найдет эту сучку Астрид и ее змееныша… везде найдет. Им не скрыться…

— Так все же вас послала Гуннхильд? Так я и думал, — удовлетворенно прокряхтел старик. — Ей мало крови лучших бондов, да? Ты служишь черной колдунье, Хаскульд, и не стыдишься этого?

— Я служу Матери конунгов… — с трудом выговорил пленник. — Старик, лучше убей меня… или дай мне меч. Дай мне умереть в честном поединке!

— Где еще ваши люди? Кто вас послал в этот дом? Признавайся, тогда я, возможно, облегчу твои страдания!

Ивар скалил зубы и зевал. Ему не терпелось отомстить старому врагу. Торольв подал знак слуге. Тот еще сильнее натянул веревку, перекинутую через крюк. Руки Хаскульда едва не вывернулись из суставов, он застонал, балансируя на носках.

— Куда еще послала Гуннхильд гонцов? — напирал старик. — Где нас ждут? Кто нас выдал?

Тем временем берсерки сложили костер для Бьярни. Вместе с досками собрали кучу ценностей из усадьбы Эгиля. Даг смотрел, как Орм и Байгур безжалостно гнут и калечат дорогую посуду, одежду и резные кресла. Похоже, старина Горм не врал, когда говорил, что для «медведей» нет иных радостей, кроме отваги и воинского братства.

Троих раненых дружинников Хаскульда кинули в хлев, вместе с женщинами и детьми, приперли снаружи двери и подожгли. Служанки Астрид безучастно наблюдали за побоищем. Северянин ежесекундно зевал, ему все труднее становилось держать глаза открытыми. Внезапно вспомнился дядя Свейн. Херсир Волчья Пасть никогда не стал бы мучить беззащитных детей, мало того, он заколол бы всякого из своих дренгов за подобные злодейства. Но Даг не сочувствовал бедолагам, жалобно голосившим из горящего хлева.

— Если не спалить все гнездо, они будут мстить, — без обиняков заявила Астрид. — Они проследят, куда мы пойдем, и приведут новую погоню! Гуннхильд не успокоится, пока мой сын угрожает ее выкормышам!

Наконец, Вшивая Борода отступил. Он устал допрашивать пленника и махнул рукой главарю «медведей». Длинная физиономия Ивара еще больше скривилась на сторону. Он распорол на пленнике одежду и упер тому «Несущего гибель» в живот.

— Где нас ждут, говори! У Сьеберна мыльный Камень? На тропе Лысых Троллей? Говори! Ты убил моего брата, ты убил моего друга Бьярни, ты сгубил конунга Трюггви и еще многих… Но я могу тебя пожалеть.

Хаскульд кусал губы.

Тогда Ивар коротко дернул мечом. В животе Хаскульда образовалась вертикальная щель длиной почти с локоть, оттуда полезло что-то сизое, трепещущее. Пленник впервые закричал. Он закричал так, что заглушил вопли заживо горевших людей. Ивар подцепил острием комок внутренностей и пригвоздил к вертикально стоящему бревну. Даг увидел, как из рваного живота потянулось что-то длинное, похожее на змею с содранной кожей.

Ивар махнул слугам. Те схватились за ворот и медленно пошли. Станок для забоя скота стал проворачиваться со скрипом, волоча за собой Хаскульда. Клейменый раб захохотал и снова начал хлестать бывшего господина кнутом. Тот хрипел, раскачивался, но брел вместе со своей «дыбой». Его кишки наматывались на бревно, а веревка не позволяла упасть замертво.

— Не бейте его! — приказал Ивар. — Пусть подыхает медленно! Он отдал моих троих бойцов псам. Теперь пусть им самим пообедают псы, ха-ха-ха!

Костер под Бьярни разгорался. Хлев тоже пылал, огонь уже перекинулся на соседние крыши. Торольв велел срочно седлать коней. Орм и Байгур свалились посреди двора и захрапели. Чувствовалось, что Ивару не терпится к ним присоединиться, он мужественно сражался со сном.

Берсерки как-то внезапно и все одновременно ослабли.

— Навьючьте все, что можно есть, — велел Торольв служанкам. — Как только госпожа отдохнет, мы сразу тронемся в путь. А где наш Даг? Кто видел этого бесшабашного парня? Он случайно не ранен?

— Из него получится славный воин, — сонно пробормотал Ивар. — Не зря мы его взяли с собой.

— Я здесь, — заплетающимся языком проговорил Даг. Парнишке очень польстило, что самый грозный воин о нем не забыл.

— Да, хорошо, что ты не околел после нашего супа, хо-хо! — продолжал Ивар. — Я видел, как ты прикончил того хорька… Еще немного, и Хаскульд бы сбежал!

— Мальчик доказал свою преданность. — Астрид вышла из бани с мокрыми волосами, за ней служанка несла маленького спящего Олава. — Мальчик держит слово. Не зря он носит волчью метку!

— Если бы Хаскульд бежал, Гуннхильд послала бы по следу охотников… — согласился Вшивая Борода. — Но мы их запутаем. Дочь моя, ты не выспалась…

— Я достаточно отдохнула, — уперлась красавица. — Едем теперь же.

Чьи-то руки бережно подняли Дага и уложили на телегу. Рядом с ним очутились храпящие Орм и Байгур. Могучие берсерки больше всего походили на выжатые тряпки. От Байгура разило кислятиной, словно минуту назад его вырвало. Пока на опушке собирали пожитки, куда-то исчез Ивар. Его долго не могли отыскать. Оказалось, вечно подозрительный норвежец взобрался на ясеневую ветку, привязал себя ремнем и мгновенно уснул. Снимать его с дерева снарядилась небольшая экспедиция.

— Пусть мои верные защитники спят. — Астрид шикнула на слуг. — Никому не тревожить их и… укройте теплее. И положите подле питье и лучшее мясо! Они теперь будут долго спать.

Когда рядом с Дагом пристроили Ивара, мальчишка решил, что Ивар скоро умрет. Его кривая физиономия почернела, в щелочках глаз виднелись одни белки, изо рта текла слюна.

— Они напоили своим варевом мальчишку, — шептала пожилая служанка, укрывая Дага грубыми одеялами, — говорят, если кто не умер в первый раз, такого железо и после не возьмет!

— Жалко его, красивый мальчик… — отозвался молодой женский голос. — Если понравится быть оборотнем, недолго тогда жить…

Вокруг Дага все качалось. Когда повозка подпрыгнула на камне, он ненадолго очнулся и разомкнул веки. Отряд Астрид растянулся на пологом лесном склоне. Далеко позади неприступной стеной вздымался хребет Лысых Троллей. Где-то там снег засыпал догоравшую усадьбу Эгиля Низкого. А впереди расстилались бескрайние чащобы Свеаланда.

Даг прислушался и услышал знакомый звук. Далеко-далеко на востоке рычал залив Большой Бельт.

Глава тридцать пятая В которой Бьерн Змеиный Глаз нарушает закон, Харальд двенадцать лет не стрижет волос, а Торстейн не дает гостям спать

— Что ты узнал? — накинулись товарищи по несчастью на вернувшегося разведчика.

— Тут рядом три усадьбы, — доложил уставший слуга. — Слева живет большая семья, и хозяина зовут Торстейн. Я назвался викингом с разбившегося корабля. Мне предложили ночлег и стол, но разговаривали грубо. Дальше живут двое исландцев, и я услышал, что они пьяницы и драчуны. А справа, возле горы, живет человек по имени Бьерн Змеиный Глаз. Кажется, он живет один, там еще четверо работников.

— Никого из них не знаю, — пожал плечами Торольв. — Что скажешь, дочь моя?

— Наверное, следует попытать счастья у того, кто живет один? — предположила Астрид. — Что скажешь ты, Ивар?

— Я скажу, что не сворачивал бы в эту долину, — берсерк скривил и без того кривую физиономию. — Лучше идти лосиными тропами, чем снова угодить в засаду.

— Мы все устали, — возразила Астрид. — Мой сын простудился. Нам нужно хотя бы два дня.

Маленький Олав стучал зубами. Служанки переминались с ноги на ногу в глубоком снегу. Исхудавшие кони вяло жевали остатки корма.

— Два дня, — неохотно кивнул Ивар.

— Псов Гуннхильд там нет, — вставил слуга, вернувшийся из разведки. — Никто даже не слышал о нас и о погоне. Эти люди живут в стороне.

— Они не живут в стороне, — Ивар вытянул руку.

Все посмотрели в том направлении. Между частых сосновых стволов виднелась хорошо раскатанная зимняя дорога.

— Это та дорога, на которой мы встретили засаду, — напомнил Ивар. — Ты не забыла, госпожа? Мы отбились и вынуждены были вернуться к побережью. Хорошо, что нас подобрал жрец на своем корабле. По этой дороге часто ездят. Хорошо, если они не догадаются о нашей хитрости. Хорошо, если пес Хаскульд сюда не послал гонца.

— Мы пойдем к тому, кто живет один, — постановил Вшивая Борода.

Дагу это решение не слишком понравилось. Но он не имел тут права голоса и никому не стал говорить о своих подозрениях. С одной стороны — он смертельно устал, как и все остальные. Парнишке не терпелось рухнуть в теплую чистую постель. С другой стороны — он чувствовал, что Ивар прав. Если он, Северянин, теперь заодно с маленьким войском берсерков, то их задача — не рисковать. А то, что его приняли в дружину, доказательств не требовало. К седлу одной из лошадей была приторочена сумка с частью его собственной добычи. Дагу достались рог и вязанка беличьих шкурок. Кроме того, Астрид обещала отдать ему коня… если кони дойдут живыми до побережья Большого Бельта. Настоящая военная добыча, с такой добычей не стыдно вернуться домой!

Человек по имени Бьерн Змеиный Глаз отвечал своему прозвищу. Как позже удалось узнать, так же звали отца Бьерна. Казалось, что глаза его затянуты липкой пленкой. И нижние веки у него шевелились, чего не случается у обычных людей.

— Вам нечего тут делать, — с порога заявил Бьерн. — Я не пускаю к себе всяких проходимцев. В прошлом году я пустил на ночлег таких же, они едва не сожгли дом и украли моих коней. Убирайтесь, не то я спущу собак!

— Убить его, госпожа? — не разжимая губ, осведомился Ивар.

— Нет, будет слишком много шума. — Астрид верно оценила ситуацию. За спиной Бьерна рычали псы, а его хмурая челядь вышла из дому с копьями и луками. — Мы найдем пристанище у соседей.

— Хорошо, — Ивар криво ухмыльнулся. — Запомни эту гадюку, Байгур. Мы убьем его позже.

Провожаемые подозрительными взглядами, они повернули в обратный путь. На межевой границе, едва заметной под снегом, их встретили слуги Торстейна. Они ехали домой на санях, заполненных дровами.

— Мы скажем хозяину, он добрый человек и пустит вас, — пообещали крестьяне.

Торстейн повел себя совсем не так, как его сосед. Он немедленно выделил уставшим путникам целый дом, а челядь переселил на ночь к себе. Затопили баню, зарезали козленка и вдоволь накормили лошадей. Торстейн почти не говорил, а когда открывал рот, то с языка его действительно слетали одни грубости. Астрид раза два вспыхивала, берсерки тоже хватались за оружие, но скоро стало понятно, что хозяин усадьбы ведет себя так со всеми. Он не задал ни единого вопроса, кто, куда едет и почему, и кажется, ничему не удивлялся. Он отказался принять серебро за ночлег, но наотрез отказался продать лошадей. Денег он взял только за овес, как с простых людей, хотя наверняка заметил гордую осанку Астрид и ее телохранителей.

Вечером отдохнувшие путники собрались у очага, только берсерки поочередно несли вахту. Маленькому Олаву стало лучше, и так получилось, что «виноват» в этом Даг. Хозяин Торстейн прислал знахарку с отваром и банный веник из особых колючих трав, призванных изгонять лихорадку. Олав все равно хныкал и стонал, пока случайно не получилось так, что Даг взял его за руку. Получилось действительно случайно, Астрид попросила мальчика передать ей игрушку, крошечную глиняную свистульку. Олав схватился горячей ручкой за глиняного дракончика и замолк. Стоило Северянину отсесть, как он снова стал хныкать.

— А может, ты на самом деле колдун? — задумчиво оглядел Дага старик Торольв. — Дочь моя, пусть твой сын еще раз прикоснется к нему.

Отказаться Даг уже не мог. Как только он взял ребенка за руку, тот снова замолчал и даже заулыбался.

— Играй со мной, — потребовал малыш.

— Как же я буду играть? — растерялся Даг.

— Сядь сюда, — Астрид согнала служанку, уступила Северянину место рядом с собой.

У Дага кровь застучала в висках, когда он очутился вплотную с горячим боком молодой женщины. От Астрид вкусно пахло баней, хвойной ванной и заморским, сладким маслом. Золотистые локоны госпожи закрывали ее спину ниже пояса. Северянину вдруг стало стыдно, и, чтобы никто этого не заметил, он побыстрее усадил маленького Олава к себе на колени.

Играть с малышом не пришлось. Наоравшись на руках у служанок, он почти моментально заснул.

— Посиди с ним, у тебя на руках он стал… холоднее, — мать с изумлением потрогала лоб малыша.

Даг и сам ощущал нечто странное. Будто спадавшая лихорадка мальчика каким-то образом передалась ему, но не так сильно. Он словно выкачал болезнь из сына конунга. Окружающие тоже притихли.

— Посиди, я прошу тебя, — почти ласково повторила Астрид. — Если хочешь, Торольв расскажет тебе одно из красивых преданий. Он многое знает, он как настоящий скальд. Что тебе рассказать?

— Расскажи мне о… о Косматом. Почему он стал Прекрасноволосым?

— Ага, ты хочешь узнать о самом великом и мудром конунге, который правил на Северном Пути? — оживился Вшивая Борода. — Ну, слушай. И слушайте все…

Был такой человек, Хальвдан, по прозвищу Черный, и был он сыном правителя из Агдира. Отца его убили, мать насильно выдали замуж, но она сумела избавиться от мужа и вернуть малолетнего сына в Агдир. Когда Хальвдан подрос, он отнял у сводного брата земли Вестфольда, затем затеял войну с ярлами Раумарике, Хейдмерке и прочих окрестных земель.

Хальвдану не исполнилось и двадцати, а слава о его доблести гремела повсюду. Это был человек гордый, красивый и отважный. Хальвдану понравилась девушка из знатной семьи, звали ее Рагнхильд, и была она дочерью Сигурда, конунга Хрингерике. Но к той же красавице посватался человек по имени Хаки. Был он берсерк, командовал дружиной и никому не спускал обид. Увидев, что дочь Сигурда Оленя готова отдать сердце славному Хальвдану, берсерк Хаки подло напал на поместье ее отца. Мудрые люди говорят, что разгорелся долгий бой. И многие пали в той битве. Отец девушки устилал свой путь трупами врагов, но все же погиб. Хаки потерял в том бою руку, был ранен много раз, но выжил благодаря тайной силе берсерков.

Даг слушал, затаив дыхание. На плече у него посапывал трехлетний Олав. Малыша уже не мучила лихорадка, он не кашлял, дышал глубоко и ровно. Собравшиеся вокруг очага наверняка знали эту историю наизусть, но все равно переживали события заново. Дагу вдруг стало очень обидно, что все великие битвы и подвиги произошли задолго до его рождения. А на его долю, похоже, остались блуждания в болотах.

… — И вот, Хаки перетянул отрубленную руку ремнем, раны заткнул целебным мхом и приказал связать девушку. Он приказал слугам отвезти пленницу к себе в усадьбу, чтобы взять ее в жены. Всю зиму Хаки залечивал раны, а прекрасная девушка была в заточении. Но ее жених, Хальвдан Черный, узнал от верных людей о такой подлости. Он окружил усадьбу Хаки и поджег ее. Тогда погибли многие, но Рагнхильд была спасена.

Конунг Хальвдан затеял пышную свадьбу. Жена родила ему сына, равного которому не было во всех землях. Назвали его Харальд, и получил он в наследство от отца земли в Вике. Когда он вырос, то стал бороться с непокорными ярлами, желая увеличить свои ленные земли. Он посватался к гордой красавице, дочери знатного бонда, но та сказала так: «Зачем я пойду замуж: за человека, который довольствуется малым и не желает получить все?» Тогда Харальд был еще очень молод, он вначале оскорбился и хотел взять гордячку в наложницы силой. Но после крепко подумал и посоветовался с мудрыми людьми. И тогда он поклялся, что не станет стричь волос, пока не подчинит себе все фюльки, от Трандхейма до Фирдира на юге…

Он двенадцать лет провел в битвах и походах, и люди прозвали его Харальд Косматый. Он победил ярлов в Уппланде, занял там конунгский трон и пошел войной в Наумудаль. Узнав, что он идет, тамошние правители повелели засыпать себя в кургане. И Харальд всюду посадил управлять своих верных ярлов. После Харальд собрал огромный флот, так что корабли перегораживали целые проливы. И поплыл на юг. Всюду он обещал людям благоденствие, всюду действовал решительно и справедливо, и множество ратных людей стекалось к нему. Он овладел Раумсдалем, а затем выдержал страшную битву с Сальви Разрушителем и конунгом Арнвидом. Они не желали принимать титулы ярлов и подчиняться Косматому. Но Харальд их всех победил.

На следующий год Харальд завоевал Фирдир и повернул на восток. Он поступал так — всюду знатным бондам и ландрманам он предлагал либо принять присягу и служить ему, либо навсегда покинуть Норвегию. Многие уплыли и стали издалека вредить. Но большинство признало верховенство Харальда. Тех, кто сопротивлялся, Харальд находил поодиночке и прилюдно калечил им ноги. Всю землю он объявлял своей собственностью, и все становились его данниками. Он заставил платить дань тех, кто прежде не подчинялся конунгам, — всех рыбаков, и охотников, и солеваров. Такого не случалось раньше, чтобы люди со всех фюльков подчинялись одному правителю. Зато он теперь легко собирал большие подати в казну и созывал любое войско!..

Наконец, Харальд вспомнил о гордой девушке, отказавшей ему одиннадцать лет назад. Он послал доверенных людей узнать, готова ли она стать его женой теперь, когда он конунг всей Норвегии. Невеста дала согласие, и стали готовить свадьбу, и тогда Харальд снял с себя клятву. Он впервые за двенадцать лет дал себя помыть и постричь, и расчесал волосы. И люди с той поры называли его Харальдом Прекрасноволосым, и много лет царили мир и довольство во всех его землях…

— А после его смерти сыновья устроили грызню, — тихо добавила Астрид.

Северянин передал матери спящего сына.

Сам он уснуть не мог еще долго. Ворочался, крутился на жесткой лежанке, слушая дружный храп соседей. Стоило закрыть глаза, как перед парнишкой разворачивалась героическая история Северного пути. Как можно спать, когда отважные люди захватывают целые страны?!

Даг решил всерьез пересмотреть свои планы. А что, если не идти в дружину к вольным йомсвикингам, а стать великим конунгом у себя дома, и тогда…

К сожалению, он уснул, так и не успев разработать план завоевания Свеаланда и примыкающих земель. А разбудила его волчья метка. Впрочем, Ивар проснулся раньше и уже стоял у двери с «Несущим гибель» наготове. Снаружи по снегу приближались скрипучие шаги.

— Эй, отпирайте! — В дверь заколотили. — Вы обманули меня! Теперь что мне делать? Сюда скачут люди Гуннхильд. Убирайтесь живее!

Путники спешно вскочили на ноги. Вместе с клубами пара в дом ворвался сердитый хозяин. За ним — двое слуг с факелами.

— Я поверил, что вы потеряли корабль и добираетесь домой, — с горечью заговорил Торстейн. — Оказалось, вы два дня назад были у Бьерна Змеиный Глаз.

— Он нас выгнал, — вставил Вшивая Борода. — Твой сосед не соблюдает законов гостеприимства!

— Может, оно и так, — отмахнулся Торстейн, — но после вас к нему явился гонец от Гуннхильд, Матери конунгов. Харальд от нас далеко, но Гуннхильд — не та женщина, которую можно загнать под лавку. Гонец сказал, что вы — преступники, которым велено всюду отказывать в крове. Кто вас приютит — тот сам станет преступником… Собирайтесь и уходите!

— Твой сосед нас предал? Он сказал гонцу, куда мы направились?

— Может, и так, а может, и нет, — пожал плечами Торстейн. — Но вам повезло. Только что прискакал один из моих дровосеков. На дальней делянке он видел не одного гонца, а целый отряд викингов. Они спят у костра, но утром будут здесь. Больше им некуда ехать по этой дороге.

— Ты донесешь на нас? — кутаясь в шубу, спросила Астрид.

Торстейн презрительно скривился.

— Я скажу правду, только умолчу, что вы ночевали у меня. Скажу, что пришли какие-то люди и что я их прогнал. Скажу, что вы ушли туда, — он махнул рукой на север.

Астрид переглянулась с отцом.

— Спасибо тебе. Спасибо, что предупредил нас.

— Теперь уходите. У меня трое детей, и я не хочу, чтобы их повесили рядом с вами.

Беглецы спешно собрались в путь. Звезды раскинулись на небе ярким ковром, трескучий мороз щипал щеки. Даг натер лицо снегом, чтобы проснуться. Судя по всему, еще не кричали первые петухи.

Отряд спешно выехал за околицу. Лошади шли рысью, пешим мужчинам приходилось бежать рядом, держась за поводья. В неясном свете луны искрились сразу две дороги на восток, они с разных сторон огибали холм и терялись в лесу.

— Поедем по той, что южнее, — рассудил Торольв.

— Вы поторопитесь, мы их задержим. — Улыбка Ивара во мраке сверкнула, как звериный оскал.

Не успели беглецы добраться до первых деревьев, как позади мягко застучали подковы. Берсерки приготовились к драке, но это оказался тот же самый слуга Торстейна, что принес дурную весть.

— Хозяин велел передать вам это. — Дровосек сбросил с седла две плотно набитые сумки. — Здесь сало, гусиный жир и рыба. Хозяин велел проводить вас на озеро. Тут есть одно потайное место, там ведьмины собаки вас не найдут…

— Можно ли ему верить, госпожа? — Ивар навис над коренастым запыхавшимся дровосеком.

— Мне кажется, что твой хозяин — благородный человек. — Астрид развернула коня. — Веди нас!

— Тогда нам туда! — Парень решительно свернул на узкую северную тропинку. — Дальше начнутся камни, надо провести лошадей там, где нет снега…

Дровосек не обманул. Буквально через сотню шагов тропа запетляла среди громадных плоских валунов. Ветром с них сдувало снег, и следы беглецов обнаружить стало невозможно. Долгое время проводник сворачивал то влево, то вправо, руководствуясь одному ему известными приметами. Потом валуны слились в сплошное каменное плато, наклонно спускавшееся к белой чаше озера. Луна скрылась за деревьями, но солнце так и не появилось. Небо как назло заволокло тучами, занималось мутное северное утро, снежное и морозное.

— Там остров. — Проводник указал на сплошную стену камыша. — Там можно спрятаться. Много места. Легко убежать. Оттуда все видно. Ступайте в один след, снег скоро занесет следы. Хозяин сказал, что направит погоню в другую сторону. Но вы подождите там.

— Ты знаешь, кто я такая? — обернулась напоследок Астрид.

— Если Гуннхильд вас поймает, вас всех убьют. Для хозяина этого достаточно, чтобы вам помочь, — улыбнулся дровосек и пришпорил коня.

Глава тридцать шестая В которой Даг узнает, что не умеет прыгать, маленький Олав ищет друга, а раненому вьют гнездо

Путь до Большого Бельта оказался гораздо дольше, чем Даг мог предположить. Отряд надолго застрял среди болот. Случались дни, когда за сутки удавалось пройти меньше чем за час по ровной дороге. Мужчины рубили жерди, наводили переправы через трясину, с трудом разводили костры из мокрого валежника. А потом признаки человеческого жилья вовсе исчезли. Не попадалось охотничьих шалашей, следов кострищ и зарубок на деревьях. Узкая дорога окончательно растворилась в лесу. Наступил день, когда пришлось выпрячь лошадей, а повозки пустить на дрова. Неоднократно приносили весть о близкой дороге, но всякий раз это оказывалась звериная тропа.

Зато зверь встречался непуганый, легко били оленей и зажиревшую к осени птицу. Даг лично подстрелил несколько зайцев, уток и двух молодых кабанчиков. Но несмотря на обилие пищи, старый Торольв мрачнел. Он надеялся перезимовать в усадьбе Эгиля Низкого и не слишком разделял бравурное настроение берсерков. Этим парням было все равно, где спать — на снегу или в голой тундре, а женщины могли не перенести зиму в лесу. С каждым днем света становилось все меньше, солнце давно не показывалось, зато все сильнее выл ветер. Воду поутру приходилось растапливать, мелкие ручьи преодолевали, не наводя переправ, а скоро замерзли и крупные реки.

Во время ночевки в пещере двое треллей Эгиля пытались сбежать. Они нарочно выбрали ночь во время сильной пурги. Глупцы не учли невероятного чутья берсерков. Ивар и Байгур бесшумно настигли беглецов, когда те уже навьючили лошадей украденной провизией. У костра все мигом проснулись, когда Байгур стал отрубать беглецам пальцы. Потом их повесили.

Даг в очередной раз удивился странному поведению людей. Его тоже не устраивало всю жизнь ночевать в болотах, да и союз с опальной властительницей Вика сулил мало хорошего. Но продвигаться на юг, в родную Швецию было куда удобнее в большой компании!

На долгих привалах Орм учил Дага прыгать. До встречи с квадратным, слегка пузатым и неуклюжим с виду берсерком Даг наивно полагал, что прыгать умеет хорошо. Но до воинов Ивара, особенно до Орма, ему было далеко. По сто и по двести раз Даг пытался повторить простой трюк — перепрыгнуть с места через воткнутый в дерево меч. Ноги ужасно болели, особенно пятки после приземлений. Несколько раз он решался перескочить лезвие, но цеплялся и под общий хохот падал носом в еловые колючки. Больно не было, но было очень обидно!

— Пока ты не научишься прыгать, тебе делать нечего на драккаре, — серьезно повторял Орм, и Даг ему верил. — Мы привыкли, что врагов всегда больше. Я видел, как ты машешь сразу двумя мечами, это хорошо. Но трое тебя всегда убьют, если не научишься прыгать. Ты должен стать проворным, как белка. И ты должен научиться метать копье…

— Но я умею! — попытался возразить Даг.

— И не только копье, — подхватил Ивар. — Если ты машешь мечом, значит — ты подпустил врагов уже слишком близко. Если ты свалил одного — у него есть оружие. Надо подобрать его меч или топор и метнуть, вот так…

Берсерки разыграли сценку настоящего сражения. Даг снова глядел разинув рот. Эти люди не могли так долго киснуть без дела. Все их естество непрерывно просило драки. Ивар и Байгур объединились против Орма, они лупили его секирами, развернув их плашмя, а Орм подпрыгивал и изворачивался самым немыслимым образом. Когда его били по ногам, Орм высоко подпрыгивал. Когда его били одновременно по ногам и по голове, он тоже подпрыгивал, но взлетал, вытягиваясь параллельно земле, и ухитрялся швырнуть в обидчиков все, что было под рукой. Ивара он ранил в ногу, а Байгуру поставил два здоровенных синяка на щеке, но такие мелочи вызвали у них только смех. Прочие участники экспедиции не высовывались на полянку, единственным исключением стал трехлетний Олав, сын Трюггви. Он топал ногой и кричал на старших, когда те мешали ему лезть в драку.

— Твой сын вырастет великим воином, дочь моя, — повторял Торольв, разглядывая приемного внука.

Даг пытался повторять за Ормом движения, но получалось не слишком гладко. Горм Одноногий не учил кидаться камнями и тыкать в глаза палками. Он учил, что в поединке один на один следует честно обмениваться ударами. Зато Орм метал все, что попадалось в руки, с пяти и даже с трех шагов. Он мог подпрыгнуть и сломать ветку ближайшего дерева, и она моментально становилась в его ручищах грозной палицей. Благодаря Орму Даг научился всюду угадывать камни, пригодные для броска и для утяжеления кулака. Прежде Даг на камни вообще не обращал внимания. Боевая секира, слишком тяжелая для него, неожиданно оказалась вполне удобной и управляемой.

— Вот тут рука не гнется, — наставлял Орм, зажимая Дагу запястье двумя своими пальцами. — Бьешь всегда с плеча… Нет, не так. Крутись целиком, целиком крутись!

Махнуть секирой Орма казалось очень просто, но ушло несколько недель, пока у Дага получилось отбить хотя бы один из дюжины ленивых ударов. Ивар и Байгур оказались совершенно неспособными учителями, да и к разговорам расположены не были. Все, что их занимало, — как можно быстрее добраться до какой-то бухты на востоке, где зимовали их друзья. Зато из Орма получился серьезный наставник. Орудуя против Дага мечом или дубиной, он не насмехался, а с редким терпением добивался своего.

— От плеча бей, — рычал наставник. — Кружись и прыгай, я тебе по ногам буду бить. А ты от плеча!

— Но я не могу сразу и прыгать, и бить! — жаловался Северянин, чем вызывал общий смех.

Внезапно выяснилось, что тонкие мечи франков и даже германские скрамасаксы — это глупые игрушки. Истинный воин, посвятивший себя культу зверя, в лучшем случае признавал секиру. Но и секирой «медведи» пользовались совсем не так, как дядя Свейн или Олав Северянин. Они не крутили ее, не перебрасывали из руки в руку, даже в локте руку почти не сгибали.

— Ты должен бить так, чтобы разрубить человека в кольчуге пополам, — повторял Орм, подводя Дага к очередному стволу в ладонь толщиной. — Бей! Ага, не можешь свалить?

Северянин едва не плакал. Лезвие застревало в плотной древесине и не желало вытаскиваться назад.

— Все, тебя убили! — кипел Орм. — Потому что ты снова согнул локти! В тебе хватает силы, но нет ловкости. Смотри, как я!

Орм с места раскрутился смерчем, левое плечо пошло вниз, ноги согнулись в коленях и резко разогнулись. Древко топора казалось продолжением рук, а за лезвием стало невозможно уследить. Промерзшая береза хрустнула. На мгновение Дагу показалось, что Орм промахнулся. Но тут широкое лезвие со свистом зашло на второй круг. Стряхивая вниз груды снега, деревце стало заваливаться набок. Ствол развалился на уровне груди человека.

Еще до того, как березка упала, Орм успел разрубить ствол дважды!

— Ноги согни! Откинь секиру в сторону, чтобы не пришлось ею размахивать перед ударом! — Орм подгонял ученика свирепыми пинками. — Всегда держи ее так, чтобы сразу ударить! Всегда подходи к врагу левым плечом вперед, понял? Вот так, теперь бей!..

В конце концов Северянин уловил главное. Главное заключалось в том, чтобы стать быстрым. А стать таким быстрым, как берсерк, было очень трудно. По мнению Орма, хватов имелось всего три — левой рукой, правой рукой и двумя руками. С точки зрения здравого смысла, воина, размахнувшегося от плеча длинной секирой, легко могли проткнуть мечом. Но сколько Даг ни старался, нападая на наставника одновременно с трофейным топориком и мечом, ничего не получалось. Орм неизменно успевал отскочить или отбить меч в сторону и с удовольствием лупил Северянина дубиной по ребрам.

Ивар и Байгур посмеивались над неловким мальчишкой, но наступил день, когда они смеяться перестали. Они слишком плохо знали мужчин из клана Олава Северянина!

Даг занимался с невероятным упорством. Когда не требовалось строить шалаши, свежевать дичь или нести караул, он непрерывно упражнялся с оружием. В какой-то момент Орм пропустил первый ответный удар в бок. Он с изумлением уставился на Дага, а потом расхохотался. Прошло пару дней, и Орм пропустил один за другим сразу два чувствительных удара. Он стер улыбку и настроился обороняться серьезно. Даг порхал вокруг, используя свой легкий вес и быстрые ноги.

Орм провел молниеносный удар палкой, изображающей секиру. Обычно после такого выпада любое оружие вырывалось у Дага из рук и улетало в кусты, а пальцы еще пару дней болели.

Но нынче все изменилось. Даг не стал парировать удар. Пересилив гордыню и все прежние представления о бое, он отпрыгнул назад и кинулся влево, следом за березовой дубиной Орма. Топорик Дага едва не задел плечо берсерка, но тот все же успел среагировать. Зато против меча его реакции уже не хватило.

— Ну, звереныш, — потирая ушибленный живот, довольно пробурчал Орм. — Кажется, тебе удалось меня удивить, хо-хо! А ну, давай еще раз!

Теперь Даг атаковал первым. Он начал широкий замах, Орм предусмотрительно сделал шаг назад. Но Даг в процессе замаха сам прыгнул вперед. Орм выставил палку. Топорик Дага налетел на нее, точно уперся в трехобхватный дуб. Северянин едва не вывихнул кисть, он позабыл, что древко нельзя сжимать чересчур сильно. Оставив топорик врагу, мальчишка развернулся юлой и ударил мечом не глядя, себе за спину.

Орм охнул. Нарочно затупленное лезвие не слишком удачно угодило ему в пах. Ивар и Байгур хохотали до изнеможения над своим побледневшим товарищем.

Их скачки и шуточные побоища стали единственным развлечением для уставших путников. Удивительно, но к Дагу привязался трехлетний Олав. Астрид сначала не желала отпускать ребенка от себя, но в какой-то момент подобрела. Играть мальчику было не с кем, приемный сын Торольва был нелюдим и пуглив, а взрослых к сыну Астрид не подпускала. Северянин сперва смущался, но постепенно оттаял. В усадьбе отца все подростки невольно становились старшими братьями и сестрами для малышей, и никто не вспоминал, кому на самом деле приходится братиком или сестренкой очередной упавший или зареванный ребенок. Но Олав Трюггвасон не походил на детей обычных бондов и крестьян. Мать внушала сыну, что он самый лучший, самый красивый и непременно получит трон.

— Ты будешь мне братом? — строго спросил Олав.

— Я могу стать тебе кровным братом, когда ты подрастешь, — честно ответил Даг.

— А другом мне будешь? — насупился малыш, теребя в руках деревянный меч.

— Другом буду, если ты вместе со мной поклянешься в дружбе.

— Это как? — нахмурился мальчик. Он не привык, чтобы ему отказывали, и не знал еще многих слов.

— А зачем тебе друг? — вместо ответа спросил Северянин.

— Чтобы вместе биться с врагами! — Олав взмахнул мечом и показал, как он будет биться.

— А разве у тебя нет такого друга? — изобразил удивление Даг. — Вон у тебя сколько друзей. Трое дружинников твоей мамы. И еще трое берсерков, и Торольв… Зачем тебе я?

— Они мне не друзья, — погрустнел мальчик. — У меня были друзья, пока не убили отца…

Даг слегка опешил. Он точно знал, что сын конунга родился уже после бегства и после разорения Вика Харальдом Серая Шкура. Астрид родила мальчика где-то в пути, в усадьбе друзей. Следовательно, он никак не мог помнить родителя. И уж точно не мог иметь друзей в родном имении. Но Северянин не стал спорить. Глядя на печальную мордашку мальчика, он торжественно пообещал, что будет ему другом. А когда Олав Трюггвасон подрастет и если не передумает, то они могут стать кровными побратимами.

Тем временем отряд перевалил еще две плавные горные гряды и вступил в настоящее зимнее царство. Ноги увязали в снегу, пришлось надеть снегоступы. Одна лошадь захромала, ее пришлось убить. Потом случилась напасть — сломал ногу один из верных дренгов Астрид. Нога распухла, парень не стонал, но скрипел зубами. Ради него сделали долгий привал. Устроили даже баню, разогрели кучу камней, а сверху натянули шатер. Все поочередно пытались лечить сломанную ногу, но попытка обездвижить бедро крепкими прямыми палками успехом не увенчалась. Бедолага орал при малейшем прикосновении. На следующую ночь ему стало хуже, парень жаловался, что кость внутри ноги режет ему мясо, и не мог самостоятельно даже шагу ступить.

— Госпожа, это плохой перелом, — незаметно поделился с Астрид главарь берсерков. — Я много раз видел такое, у него раздроблена кость. Даже если мы привяжем к ноге палки, кости не срастутся еще месяц. Или два. Если мы отдадим ему лошадь, нам придется пешком тащить поклажу.

— Ты предлагаешь его прирезать? — холодно осведомилась красавица. — Этот человек служит нам с детства.

Парень жалобно всхлипывал, слушая, как решается его участь. Его уложили на еловых ветках и укрыли шубой.

— Из-за него мы не сможем идти.

— Я дам ему своего коня, а сама пойду ногами.

— Дочь моя, это не слишком продуманное решение, — вступился за Ивара старый Торольв. — Если ты пойдешь по снегу, это тоже опасно. Ты видела, здесь полно ям. Мы не можем допустить, чтобы твой сын плакал. Ты быстро устанешь, ты застудишь ноги…

— Тогда что же делать? — сдалась Астрид. Даг сразу понял, что ей не слишком хочется брести по пояс в снегу.

— Мы сделаем ему гнездо на дереве, оставим ему шубу и еду, — предложил Торольв. — Когда мы встретим людей, мы заплатим им и пошлем за ним. Он не замерзнет и не станет добычей волков. А еды ему оставим много…

— Делайте что хотите. — Астрид отвернулась, чтобы не видеть глаз раненого.

Мужчины устроили все, как придумал Вшивая Борода. Парню пообещали, что пришлют за ним первых встреченных охотников. Но втайне каждый понимал, что никого они не встретят еще много дней, и, скорее всего, дружинника ждет здесь голодная смерть.

Однако они ошибались.

Дней через десять случилась крайне неприятная встреча.

Глава тридцать седьмая В которой интуиция спит, Байгур пьет кровь, а Даг собирает чужие головы

Путешественники угодили в засаду там, где никто не мог ее ожидать. Во всяких узких лощинах и на опасных участках мужчины выдвигались вперед, обшаривали местность, и только потом проезжали женщины. Но ровная, плоская равнина, просматриваемая на тысячи шагов вокруг, не внушила подозрений даже Ивару. Насколько хватало глаз, росли низкие елочки, за которыми невозможно было спрятаться.

Впрочем, после того как все случилось, Ивар утверждал, что черные предчувствия его не покидали. У Дага тоже засосало под ложечкой, когда отряд миновал, наконец, каменистую гряду, где кони могли запросто сломать ноги, и выбрался на ровное тихое плоскогорье.

Здесь было так тихо, что путники сразу услышали далекое тявканье. Над пористым снегом клубился сырой туман, он глотал близкие звуки и приближал далекие. Поэтому определить, далеко ли собака, никто не мог.

— Лисица? — потянув ноздрями, спросил Орм.

— Нет. Похоже на собаку, но не пастушья, — хмуро пробурчал Ивар. — Госпожа, пусть Хрут сбегает вперед, осмотрится. Он самый ловкий.

Астрид кивком головы отправила слугу на разведку. Он действительно передвигался очень ловко — исчез за мелкими елочками так, что ни с одной ветки снег не упал.

— Там следы, — указал Торольв.

— Держитесь все вместе, — обернулся к вооруженным слугам Ивар. — Не нравится мне этот лай…

Мужчины стали изучать цепочки следов, оставленные на снегу лесными обитателями. Очень быстро разобрались, кто тут недавно бегал. Неопознанными, а точнее — непонятными, остались именно собачьи следы.

— Мелкая лапа, вроде как щенок… но не щенок, — отчего-то помрачнел Байгур.

Даг и сам не хуже взрослых определял собак по звуку. Это явно была не лисица, и вообще не дикий лесной зверь. Так негромко могла тявкать маленькая собака. Но маленьких собак никто не стал бы содержать, это ведь не кошка. Пользы в доме от такой псины никакой! Пока Ивар и Вшивая Борода рассматривали следы, у Дага в голове крутилась важная мысль, но никак не желала приходить на язык. Это походило на игру в загадки, когда нужное слово скачет, точно блоха, и никак его не поймать.

— Там впереди — дорога, — доложил вернувшийся дружинник Астрид. — По ней недавно прошли пешком. Лошадей вели. Навоз свежий.

— Ты их видел?

— Нет, никого. Я пробежал вдоль дороги на север, но дальше начинаются холмы. Те люди ушли.

— Это неизвестно, — парировал Ивар. — Если ты их не видел, не значит, что они ушли.

— Откуда здесь эта дорога? — вслух задумался старик. — И куда она ведет?

— Наверное, это одна из дорог в старые города, — оживился другой дружинник, по имени Коль. — Мне рассказывал отец, а ему говорили скальды, которым можно верить, что здесь было когда-то могучее королевство. Задолго до Прекрасноволосого. Потом все погибли или уплыли на острова…

— Королевство? — очнулся Байгур. — Если так, там должны быть дворцы, а во дворцах — полно золота!

— Я слышал эти сказки сто раз, — скривился Вшивая Борода. — И сто раз тут ходили охотники и не нашли никаких дворцов. Там, к югу, должны быть заброшенные фермы. Коль, ты хоть знаешь, что такое дворец?

— Ну… это… это такой… такая богатая зала, сто шагов в длину, и вся из золота, — выпалил Коль и покраснел.

— Ты никогда не видел дворца, — сплюнул Торольв, — а кричишь о нем больше всех. Никогда наши конунги не строили дворцов. Потому что у норвежцев так принято. Зимой властитель гостит в усадьбах по всем фюлькам. А летом — уходит в викинг. Дворцы знаешь у кого, Коль? Вот побываешь на юге, у франков, — увидишь дворцы…

Снова откуда-то раздалось негромкое визгливое тявканье. И на сей раз вроде бы с другой стороны. Орм и Ивар переглянулись, одновременно незаметно для себя принимая боевую стойку. Слуги Астрид и даже женщины взялись за оружие.

— Мне не нравится эта собака, — упрямо повторил берсерк.

И тут Северянин вспомнил! Догадка ужалила его, точно дикая пчела. Очень похоже гавкала редкая заморская собака, которую Сверкер Северянин привез в усадьбу старшего брата для охоты на лис. Как же давно это было!.. Дагу показалось, что прошла целая жизнь. Сверкер тогда возглавлял осеннюю травлю и похвалялся, что добыл вот такую редкую, внешне смешную собачонку с невероятным чутьем.

— Это собака для охоты на лис, — осчастливил всех Даг. — У нее самое лучшее чутье.

— А может, это собака для охоты на нас? — исподлобья глянул Ивар.

— Откуда ты знаешь? — нацелилась на Дага Астрид. — Ты раньше не говорил, что охотился с собаками. Это забава не для простых людей.

Пришлось стерпеть обиду и рассказать про дядю Сверкера и его приобретение.

— У нее нюх в два раза острее, чем у обычных псов, — подвел неутешительный итог Северянин. — Если они нас ищут, то уже нашли.

Торольв выругался, Ивар скрипнул зубами.

— Что будем делать? Отступим к лесу?

— Дочь моя, я надеялся заночевать на тех заброшенных фермах, — поделился Вшивая Борода. — Теперь нам опасно идти по дороге.

— Значит, мы перейдем дорогу и пойдем дальше без ночлега, — отрубил Ивар.

— Пусть Коль идет слева в ста шагах, а Хрут — справа, — распорядился Торольв. — Если что-то увидите, бегите к нам.

Берсерки взяли оружие на изготовку и плотной группой двинулись вперед. Отряд собрался в единый монолит.

Спустя короткое время Даг увидел дорогу. По ней совсем недавно проехали несколько конных. Меньше всего Дагу понравилось то, что следы копыт вели в разных направлениях. Выглядело так, словно эту заброшенную тропу объезжали караулы.

— Кто бы это ни был, они сразу заметят наши следы, — сказала Астрид. Маленький Олав сидел перед матерью в седле и хмурился, перенимая тревогу взрослых.

— Они нас уже заметили. — Ивар указал куда-то влево.

Оттуда бегом, петляя как заяц, спешил Коль. Две стрелы просвистели возле него, но обе не задели. Мгновение спустя раздался лай, но уже позади.

— Нас окружают, но боятся подойти, — пробубнил Орм.

Отряд пересек дорогу. Было очень тихо.Дагу эта тишина нравилась все меньше. Метка на голове начала пульсировать. Впереди парень почуял людей. И позади тоже.

— Возможно, они ждут, что мы спрячемся на ферме? — предположила Астрид.

— Если они мужчины, то не будут ждать темноты, — хмыкнул Ивар.

— Меня заметили! — подбежал раскрасневшийся дружинник. — Они разошлись редкой цепью и окружают нас…

— Кто мог нас предать? — прорычал Торольв.

Ответом ему было конское ржание. Сразу с трех сторон показались вооруженные мужчины в кольчугах, с четырехгранными длинными копьями.

— Проклятье, это норвежцы! — вздохнул Торольв. — У них знамя Гуннхильд.

Четверо выехали навстречу на сытых лоснящихся конях. Крайний справа держал за древко походный стяг. Следом за всадниками показались пешие. Их было вдвое больше, но нападать они не спешили.

— Эй, вы, стойте! — зычно выкрикнул осанистый мужчина, сидевший на пегом жеребце. — Меня зовут Торир Стальное Жало. Я служу вторым ландрманом у госпожи Гуннхильд, матери нашего славного конунга Харальда. Мы знаем, кто вы такие! Обещаю вам, что оставлю всех в живых, если отдадите нам женщину с ребенком. Моя госпожа приглашает их погостить в ее усадьбе.

— Убирайся с дороги, — ответил Ивар. — Пока хоть один из нас жив, ты не получишь ее.

Пешие ратники Торира взяли копья на изготовку. Коль и Хрут, бледные, но решительные, вернулись под команду Ивара.

— Я могу приказать, чтобы вас убили из луков, — объяснил Торир. — Но мы не хотим попасть в вашу госпожу и ее сына. Сложите оружие, нас намного больше.

— Ха-ха-ха! — задрал бороду Орм. — А мне нравится, что вас больше! Люблю рубить мясо, ха-ха-ха!

Солдаты Гуннхильд замкнули кольцо. Даг насчитал шестнадцать человек. Возможно, были и другие, прятались где-то неподалеку. С точки зрения здравого смысла, драться было бесполезно. Но Даг уже привык, что парни вроде Орма не задумываются о количестве противника.

— Они не сложат оружие, и я не покину моих людей, — гордо ответила красавица. — Как бы тебя ни звали, ты жалкий пес на службе у убийц!

— А тебя я знаю, — проигнорировав выпад Астрид, Стальное Жало обратился к Ивару. — Ты ведь берсерк, верно? Ты служил Трюггви Олавсону в Вике? Это ты убил четверых лютых Хаскульда?

— А теперь я убил и самого Хаскульда, — громко похвастался Ивар. А затем что-то быстро и почти бесшумно пошептал соратникам.

— Ну что ж, берсерк. Пора раздавить ваши гнилые головы, — обнажил гнилые зубы Торир. — Улль отвернулся от тебя сегодня. Ты ведь не успел сожрать свои мухоморы, так?

— Мне не нужна «похлебка ярости» для того, чтобы разорвать тебя, — ответно осклабился Ивар.

Не успев закончить фразу, он прыгнул вперед. До груди жеребца Торира было не меньше двенадцати локтей. Грузный с виду Ивар пролетел расстояние в три прыжка. В прыжке он распорол горло пегому жеребцу. Тот заржал, встал на дыбы. Ивар скользнул в сторону, без размаха ткнул мечом в бедро Ториру.

Торир успел метнуть копье, оно прожужжало, задев волосы Ивара, и воткнулось в снег. Берсерк отрубил Ториру ногу и вовремя отпрыгнул назад, его едва не придавило бьющимся в конвульсиях конем. Торир хрипел под крупом коня и не мог выбраться. Следующим ударом Ивар отрубил главному врагу голову. Он схватил ее за бороду и с диким хохотом бросил в пеших солдат.

Орм в таком же темпе накинулся на знаменосца. Тот выпустил знамя, схватился за меч, но получил такой удар дубиной в бок, что вылетел из седла.

Пешие дренги Гуннвальд кинулись в атаку. Вокруг Астрид сгрудились Коль, Хрут и двое освобожденных рабов с фермы Эгиля Низкого. Хрут успел выпустить две стрелы до того, как закипела рукопашная.

Сердце Дага отбивало полторы сотни ударов. Он выскочил из-за плеча Торольва и замахнулся своим топором.

Байгур напал на третьего всадника, но чуть-чуть опоздал. Их было двое на конях против него, одного. Байгур перехватил за острие целившее в него копье и дернул на себя. Всадник невольно подался вперед. Байгур метнул секиру ему в лоб. Секира с хрустом вошла в кость. Последний уцелевший всадник ударил Байгура сзади. Он угодил в плечо, пробил плотную кожу куртки, но глубже копье не прошло.

Размахивая «Несущим гибель», Ивар накинулся на пеших дружинников. Те невольно попятились, так страшен был берсерк. Ивар сам наткнулся грудью на их копья, одно перерубил, другое откинул в сторону и страшным ударом с плеча почти разрубил ближайшего дренга пополам.

Коль, Торольв и Хрут схватились каждый с одним из противников. Стало так тесно, что солдаты убитого Торира не могли орудовать копьями. Торольв пробил нападавшему воину доспех, тот ответным ударом ранил старику руку.

Позади завизжали женщины. Астрид передала сына служанке, сама спешилась и со скрамаскасом в руке встала рядом с Дагом. К ним осторожно подбирались четверо. Двое освобожденных рабов махали мечами, не подпуская их близко. Железо звенело о железо, но враги не отваживались подступиться. Потеряв главаря, они заметно растерялись.

Байгур вырвал из плеча копье и ударил секирой в ногу всаднику. Тот вовремя поджал ногу, лезвие воткнулось коню в бок. Несчастное животное помчалось прочь, унося седока. Байгур вовремя развернулся и с тыла напал на солдат, окружавших Ивара.

Улучив момент, Даг выступил вперед и с трех шагов метнул топор, как учил его Орм. Удар пришелся в край шлема, разрубил его вместе с височной костью.

— Отлично, звереныш! — завопила Астрид, замахиваясь на другого норвежца.

Даг отскочил назад, едва не получив копьем в живот. Из притороченной к седлу сумки он выхватил чей-то меч, слишком тяжелый для него. Тем временем кто-то воткнул копье в живот одному из освобожденных рабов. Другой смело отбивался, раненный дважды. Заметив брешь в обороне, ему на помощь кинулся Вшивая Борода. Раненую правую руку старик прижимал к груди, но и левой орудовал умело. Меч в его ладони вертелся, как хворостинка.

— Бей их, отродье ведьмы!

— Будьте вы прокляты!

Откуда ни возьмись, в гущу вражеских солдат впрыгнул Орм. Двое в кольчугах уже тянулись жадными руками к ребенку, Олав плакал и отбивался ногами, служанка высоко подняла его на вытянутых руках. Вторая служанка, пожилая, лежала ничком и держалась за голову. Орму негде было замахнуться дубиной. Он отбросил ее, схватил одного солдата за глотку голыми руками и свернул ему шею. Другой замахнулся секирой, но получил удар в затылок от Коля. Ребенок снова был спасен.

Хрут один на один бился против тощего парня в длинной кольчуге. Дружинник Астрид наносил точные удары, но не мог прорубиться сквозь германскую сталь. Его соперник смеялся. Коль был ранен и сидел, скрючившись. С его лица в снег часто капала кровь.

Ивар и Байгур сражались спина к спине против шестерых опытных охотников. Те нарочно выжидали, наносили удары издалека, хорошо зная бешеный нрав берсерков. Пока ни одна из сторон не могла взять верх.

От запаха крови лошади Астрид взбесились и бросились в стороны, унося с собой поклажу.

— Даг, догони! — крикнул Торольв.

Северянин предпочел бы еще кому-то разбить голову, но ослушаться старика не решился. Лошадь удирала, проваливаясь в сугробы, и уносила на себе половину всей провизии. Кинувшись наперерез, Северянин легко догнал ее, повис на сбруе и кое-как успокоил. Он привязал лошадь к деревцу и побежал назад.

Ивар снова обманул противника. Он сделал ложный выпад, затем присел и ящеркой проскользнул под копьями. Мечом он пронзил грудь самого сильного воина, удар был так силен, что лезвие на локоть вышло из спины, разодрав двойную кольчугу. Не успел еще враг упасть, как Ивар схватил с его пояса меч и обрушился на соседа.

У Байгура выбили из рук секиру. Он не растерялся, прыгнул на рыжебородого силача и впился зубами ему в горло. Рыжебородый завопил, как свинья под ножом повара. Байгур вырвал из его горла кусок мяса, кровь хлынула фонтаном. Отшвырнув жертву, Байгур обратил страшный лик на уцелевших бойцов Торира. Те попятились и вдруг… стали отступать, все быстрее и быстрее.

Кто-то подобрал стяг Гуннхильд. Орм кинулся на этого человека и разнес древко в щепки. Следующий удар у них получился одновременно. Двое богатырей сшиблись с такой силой, что отлетели друг от друга.

— Звереныш, иди сюда! — Астрид вцепилась Дагу в плечо, ее хватка оказалась неожиданно сильной.

— Не мешай мне! — Северянину не терпелось ринуться в бой и помочь Торольву.

— Стой рядом, ты должен охранять меня! — приказала вдова конунга.

— Сколько вам заплатили, гадюки? — выкрикивал Вшивая Борода. — Вам заплатили, чтобы убить законного наследника?!

Торольв отступал под ударами коренастого плосколицего дренга, чем-то похожего на финского охотника Тойво. Наверное, этот человек был наполовину из саамов. Он дрался правильно, нанося длинные косые удары от плеча, и даже давал раненому противнику время на ответный замах. Но старик заметно ослаб, его оружие лишь высекало искры из кольчуги. Еще двое таких же полукровок-саамов теснили Коля и уцелевшего клейменого мужичка. Еще немного — и эта троица снова подберется к малышу!

Даг неожиданно для самого себя перехватил меч двумя руками, пригнулся и со всего маху всадил в не защищенную железом ногу саама. Меч проткнул ногу вместе с сапогом и ушел в землю. Плосколицый дренг заорал и попытался дотянуться до Дага. Северянин отступил назад, потерял равновесие и шлепнулся в снег. Топор просвистел над ним. В следующий миг Торольв одним размашистым движением срубил сааму нос и челюсть. Тот упал навзничь, так и не сумев освободить ногу от меча Дага.

Ивар угодил одному парню в глаз, тот умер мгновенно. На Байгура кинулись сразу трое, он стряхнул их, как щенков, и снова вцепился кому-то в горло. Хрут ползал под ногами и всем мешал, держась за сломанные ребра.

Женщины подняли и перевязали старую служанку, рана оказалась неопасной. Даг ловко отполз под защиту Астрид. Маленький Олав ему улыбнулся сквозь слезы.

Орм преследовал троих убегавших дренгов. Кажется, берсерк уже ничего не соображал. Весь его левый бок был в крови. Орм догнал солдата, вырвал у него копье и переломил об колено. Четырехгранный наконечник Орм всадил врагу в затылок, так что тот вышел впереди из горла. Следующему Орм отсек голову, зато третий сумел убежать.

Ивар добивал лежащих раненых. Байгур бродил с окровавленным ртом и никак не мог угомониться. Служанки громко благодарили всех богов за счастливое спасение. Вокруг в разных позах валялись трупы.

— Они бежали, бежали! — без устали повторял счастливый Хрут.

Даг поразился наступившей тишине. Только что ему казалось, что битва длится целый день, но прошло всего несколько минут. Торольв Вшивая Борода дышал, как загнанная лошадь. Дочь разрезала ему рукав и перетягивала рану волосяным жгутом.

— Звереныш, на, собирай! — Орм кинул в Дага чьей-то головой.

Даг собрал в кучку шесть голов. Сверху водрузили бородатую голову Торира Стальное Жало. Потом Северянину пришлось долго отмываться снегом. А потом вдруг стали трястись руки и стучать зубы, и никак с этой тряской было не совладать.

— Лучше собирай с них серебро, — высказал более разумное предложение Торольв. Но Даг не стал этого делать. Зато слуги Астрид принялись охотно раздевать и обыскивать мертвецов.

— Четверо убежали… или пятеро, — сообщила Астрид, запрыгнув в седло. — И с ними собака… смешная длинная собака. Даг, их собака нас снова найдет?

— Одну я убил, — с веселой улыбкой Орм показал теплый мохнатый трупик.

— Какая забавная… — протянула Астрид. — И совсем не страшная. Жаль, что ты ее убил. Мой сын мог бы с ней играть.

Глава тридцать восьмая В которой в скале растут кувшины, конунг покупает овечью шкуру, а Даг выбирает Вальгаллу

— Это усадьба Сьеберна Мыльный Камень, — тихо произнес Вшивая Борода.

Укрывшись в ельнике, Торольв и берсерки второй час наблюдали за заснеженными домиками. Даг принес им еды, приготовленной женщинами. Длинные, прогнувшиеся торфяные крыши на Дага впечатления не произвели, но тут он почуял запах и замер. Он стоял и жадно вдыхал слабый аромат человеческого жилья. Впервые за три месяца скитаний парень снова увидел мирную крестьянскую жизнь. Мужчины рубили дрова, женщины развешивали белье, мальчишки расчищали дорожки от снега.

— У Сьеберна засады нет, я бы их почуял… — проворчал Ивар.

— А что за человек этот… Мыльный Камень? — спросил Орм.

— Он получил землю в лен от друга Трюггви, мужа моей дочери, — ответил Торольв. — Он достойный человек… У него пятьсот оленей храна. И еще десяток подсадных оленей, которые ценятся втрое дороже обычных. Так сказала моя дочь, она его знала. Еще у него раньше было несколько сотен овец и богатая пашня. Но теперь он не пашет. Ему платят дань охотники шкурками, он продает шкурки дальше на юг. Еще его работники делают чаши и кубки для ярлов, из этого самого мыльного камня…

— Тогда ему точно незачем сеять, — грустно сказал Байгур. — Тогда нам нечем накормить коней.

— Он достойный человек, — поджал губы старик. — Наверняка Сьеберн отыщет для Астрид и овес, и прочее, что ей понадобится.

— Эгиля Низкого ты тоже называл достойным, — едко напомнил Ивар. — А до него еще многих ты называл так. И они предавали нас.

— Что ты предлагаешь? — не стал спорить Торольв. — Хочешь пойти и всех убить? Но там нет людей Серой Шкуры. Он далеко. И Гуннхильд далеко. Они не догадались, что мы пойдем через болота.

— Надо проверить, — упорствовал Ивар.

— Проверяй, — согласился старик. — Только учти. У нас двое больных, всего четыре лошади и почти кончилось зерно. У меня зубы кровоточат и вши бегают по спине. Если затеешь драку, на помощь Сьеберну могут прибежать соседи. Тогда нам придется отступить и прятаться еще много дней…

Только теперь Даг заметил другие дымки. Они поднимались над лесом, парень насчитал восемь штук. На взгляд Дага, Вшивая Борода был совершенно прав. Среди бела дня напасть на друзей — это обречь себя на изгнание и общую ненависть.

— Хорошо, мы их не тронем, — неохотно процедил Ивар. — Но тогда пошли туда кого-то из своих. Лучше послать мальчишку.

Все разом посмотрели на Дага.

— Ты постучишь в калитку и спросишь Сьеберна, — приказал Торольв. — Только его спросишь. Если его нет, спроси того, кто за него. Если ты увидишь, что засады наверняка нет, махни нам. Мы будем следить.

Все прошло успешно, даже чересчур успешно. На подходе к изгороди к Северянину с лаем кинулись собаки. Даг даже не успел подумать, все случилось само собой. Он выхватил нож, в три прыжка взлетел по стволу ближайшей ели и обрушился на собак сверху. Две большие, мохнатые, несмотря на угрожающий внешний вид, опасности не представляли, Даг это сразу понял. Их разводили, чтобы лаять и гонять оленей. Зато следом за «пастухами» неторопливой рысцой приближались две черные широкогрудые псины с квадратными слюнявыми мордами. На свору лаек Северянин даже внимания не обратил. С лайками он крепко сдружился еще на стойбище вельвы. А вот эти черные уродцы шутить не собирались…

Даг уже готовился пустить собакам кровь, как их остановили свистом. Стая мгновенно послушалась.

— Ого-го, — засмеялся пожилой мужчина в кожаном фартуке. — Ты откуда такой герой?

Даг вежливо представился. По описаниям Торольва и Астрид, он уже понял, что отыскал хозяина усадьбы. Сьеберн выглядел старше своего возраста, его словно исхлестало ветрами и ледяной порошей. Невзирая на трескучий мороз, он расхаживал в коротких штанах и вытертом волчьем полушубке.

— Астрид здесь?! — изумился Сьеберн. — Я слышал, что ее… убили? Что?! Ребенок, сын? Вот Харальд, это наше проклятье! — Сьеберн выругался. — Давай, парень, зови всех скорее в дом. Я прикажу затопить баню.

Даг едва не застонал от нахлынувшего счастья…

— Сьеберн, хорошо ли тебе жить так далеко от всех? — спросила Астрид после ужина, когда от барана остались одни кости.

— Я продал половину коров, они плохо переносят здешние зимы. Со мной были четверо друзей, ты помнишь, госпожа? Они ушли еще севернее, к финнам, и поставили свои усадьбы у самых гор. Там у них погибли все коровы, в первую же зиму. Овцы тоже замерзали, лучше всех продержались козы, но даже их пришлось брать на зимовку в дом. Поэтому я отогнал коров на юг и продал их. Но земля здесь родит плохо, несмотря на то что мы приносим двойную жертву на первой борозде…

— Чем ты теперь живешь? — осведомилась Астрид. — У тебя богатый двор.

— Финны платили подати ярлам Гудреда, теперь платят подати мне, — приосанился Мыльный Камень. — Мы берем с каждого по мешку птичьего пера, по сто мер моржовой кости и по три оленьих шкуры. Другие платят готовым канатом, а зимой привозят много битого тюленя. Замороженного мяса так много, что бывает некуда девать.

— Я слышала, что здешние финны бедны, — заметила Астрид. — Ты сам решаешь, сколько им платить?

— Мы не обираем бедных, — заявил Сьеберн. — Лопари живут не так, как мы. Но и у них есть богачи, есть нойды и вожди. Я видел становища, где гуляют тысячные стада оленей, а вожди покупают себе по семь женщин. Но они тоже не хотят ссориться с нами. Со знатных я беру в год одну медвежью шубу, трех маток и трех ездовых оленей и дюжину мер лучшего пера. Кто не бьет птицу, с тех мы берем десять шкурок куницы и столько же выдры или канаты из тюленьей кожи. Канаты я могу продать в городе втрое дороже.

— Неплохо, неплохо… — пробормотал Торольв, оглядывая потолочные балки. Оттуда свисали бесконечные вязанки сушеной рыбы.

— А кому ты платишь подати? — прямо спросила Астрид. — Серая Шкура добрался до здешних мест?

— Ну, уж нет! — рассмеялся Сьеберн. — Со времен правления Гудреда мы отдаем десятую часть его ярлу. Вы слишком долго не имели новостей. Харальда теснят со всех сторон. Он едва удерживает срединные фюльки.

— Но Мать конунгов сильна, — прошептала Астрид.

— Да, это верно, — помрачнел бонд. — Против Гуннхильд никто не смеет возразить. Говорят, она научилась привораживать юношей, и те готовы умирать за нее и делают все, что она прикажет.

— Ты покажешь нам свои каменоломни? — улыбнулась Астрид. — Я хочу, чтобы мой сын увидел, как возникает красота.

Дагу тоже не терпелось взглянуть на работу загадочных мастеров. Сьеберн повел гостей в каменоломню. Дорога оказалась неблизкой и виляла среди нагромождений валунов. Даг невольно поежился, уж слишком ему эти камни напомнили страшные сейды вельвы Пиркке.

Внезапно перед путешественниками открылись узкие щели в скале, явно рукотворного происхождения. Возле каждой громоздились кучи щебня, сосновые стволы подпирали низкие своды. Чем глубже Сьеберн забирался в лабиринт ходов, тем слышнее стучали молотки. Наконец, гости усадьбы преодолели последний поворот, и Даг не смог сдержать восхищенного возгласа.

Мастера сидели на сколоченных лесенках, висели на веревочных перекладинах, они чем-то походили на ласточек, роющих норы в скале. Вертикальная скала представляла собой громадный кусок мыльного камня. Мускулистые парни нещадно колотили молотками и зубилами, вырезая чаши, кувшины и горшки прямо из поверхности скалы. Внизу, под навесами устроились их товарищи, этим досталась более деликатная работа.

— Грим и Хьялти лучше всех вырезают веретена и лампы. — Сьеберн с гордостью представил двоих седовласых мастеров. — Их работу ждут и дорого покупают в Трондхейме и даже в Бирке.

— Красивые веретена! — оценила Астрид. — Смотри, сын мой, как делают красоту. Когда ты вернешься сюда повелителем, ты будешь любить и оберегать этих людей.

Маленький Олав подбоченился и важно кивнул.

— А это что? — спросил Даг. В длинных кусках породы ему почудилось что-то знакомое.

— Это то, о чем ты подумал, парень, — улыбнулись мастера. — Это кузнечные формы. В них будут отливать подковы, дверные засовы и даже мечи.

Прямо над головой Дага висел парень и орудовал заостренной стамеской. Казалось, что изящная двуручная чаша росла прямо из стены. Мастеру оставалось лишь вырезать основание. Внизу чашу уже ждали двое мальчишек с короткими стамесками, а в сторонке в ряд стояли результаты их трудов. Здесь были наборы грузил для весов, сундучки, светильники и, конечно же, фигурки богов. Сьеберн охотно подарил будущему конунгу Олаву три фигурки. Однако Астрид заставила сына сделать ответный подарок. С вежливым поклоном хозяин усадьбы принял у мальчика игрушечный меч.

Весь следующий день гости отсыпались. За завтраком зашел бесконечный разговор о дележе власти, коварстве врагов и далеких друзьях.

— А почему вашего конунга зовут Серая Шкура? — с набитым ртом осведомился у Ивара Даг. — Он носит на себе шкуру степного волка?

— Вот уж нет, — расхохотался берсерк. — Он носит на себе овечью шкуру. Бе-е-е… — смешно передразнил овечье блеяние Ивар. — Но я не ловкач долго говорить. Спроси лучше Торольва.

— Я расскажу! — Торольв вытер бородой жирный рот. — Я говорил тебе, что ведьма Гуннхильд еще не звалась Матерью конунгов, пока скрывалась с сыновьями у нашего врага, датчанина Синезубого. Потом ее сын Харальд стал нападать на нашего властителя Хакона, и, наконец, проклятые Эйрикссоны победили. Они стали править, и правили так, что в стране кончились зерно и рыба. Долгое время Харальд бился за Тронхейм и Вик, но не мог ничего поделать, там крепко сидел Трюггви, муж: моей дочери… Харальд затаил зло, ведь ему хотелось не только западное побережье. Тогда он вместе с братьями стал нападать на ярлов и могучих бондов, стал их стравливать между собой и хитростью уничтожил многих.

— Это все она, проклятая колдунья Гуннхильд, — скрипнула зубами Астрид.

Северянин невольно вздрогнул. В очередной раз он порадовался, что не давал обещаний умереть за семью Астрид. Эта прекрасная валькирия в своей ненависти готова была уничтожить весь мир, лишь бы вернуть трон конунга маленькому сыну.

— Торольв, ты обещал рассказать о шкуре, — кашлянул хозяин усадьбы.

— Ах да, о шкуре! Так вот, когда Харальд захватил Хардангр, он гулял в порту и смотрел на приплывавшие корабли. И с ним гуляли знатные люди и его ближние херсиры. В тот день приплыло несколько кораблей, и торговля шла бойко. Но люди говорят, что был один исландец, у которого ничего не купили. Многие смотрели на его товар, но такая странная овчина никому не глянулась. Тогда этот купец увидел на берегу Харальда и пошел к нему. Он знал Эйрикссона еще раньше и оказал когда-то ему услугу. Исландец попросил помощи у конунга, он стал жаловаться, что проделал долгий путь понапрасну, что народ тут бедный и нет радости торговцам. Говорят, что Харальду совсем не понравились эти слова, как будто его обвинили в бедности народа, а это так часто и случалось в те дни. Ведь целые области голодали, и боги отвернулись от негодных сыновей Гуннхильд. Находились смелые жрецы, которые прямо говорили: Бальдр мстит Эйрикссонам за убийство Хакона Доброго, и не будет им покоя…

Э-э, о чем это я? Ах, да. Так вот, Харальд поднялся на корабль исландца и увидел огромные тюки с серой овчиной, которую никто не хотел покупать. Тогда он сказал: «Продай мне одну из тех серых шкур, она мне подойдет!» Исландец выбрал конунгу лучшую шкуру, и Харальд снова похвалил ее. Тогда люди из его дружины и многие бонды тоже поднялись на палубу, и торговец мигом распродал свой товар. А люди в Хардангре стали называть конунга Серая Шкура. Или Серый Плащ.

— Отец, ты говоришь о нашем враге, как о герое! — возмутилась Астрид. — Перед тем как мы покинули наше родовое имение, я слышала от мудрых людей совсем другую историю. Харальда обозвали Серая Шкура за то, что он рыщет по дорогам и убивает невинных!

— Может и так, дочь моя, — Торольв примирительно прижал здоровую руку к груди, — может и так. Люди болтают разное, а мы давно не были дома…

Сьеберн Мыльный Камень ловко перевел разговор на другую тему. Он выразил желание помочь семье Трюггви. Стал спрашивать, сколько лошадей, серебра и провианта им дать с собой. Однако он с ходу предупредил, что не желает знать, куда дальше отправляется мать с сыном.

— Всякое может случиться, — сказал хозяин каменоломен. — Случается так, что целый человек не хочет сказать правду, но когда ему отрежут руку, человек может сказать много лишнего. Я поднесу Фрейру двух жирных баранов, чтобы его любовь не покинула вас в пути.

Путники отсыпались еще два дня. На третий день установился штиль, пурга стихла, и Торольв приказал слугам собираться.

— Мне нечем вас отблагодарить. — Астрид сняла с бус две крупные жемчужины и подарила жене Сьеберна. Та вспыхнула и низко поклонилась, хозяин замахал руками.

— Если до меня дойдут добрые вести о вас, это будет лучшей благодарностью!

Сьеберн отрядил пятерых своих вооруженных работников, чтобы те проводили караван до излучины реки. Земля еще лежала под глубоким слоем снега, но на реке уже требовалась осторожность. Кое-где лед был взломан, переправлялись с большой осторожностью.

…Последнюю неделю рокот Большого Бельта становился все ближе. Море освобождалось от прибрежного льда. Ночами, лежа на колючих еловых лапах, Даг слышал, как проснувшееся море играет мускулами.

На пути беглецов все чаще попадались охотничьи избушки, ловчие ямы и следы коротких лыж:. Вместо снега ноги вязли в глубоких лужах. Пала еще одна лошадь.

У Астрид было достаточно серебра, но она побоялась привлекать к себе внимание. По приказу Торольва слуги наведались в какую-то усадьбу, расспросили местных жителей. Оказалось, что к берегу Бельта вышли в верном месте. Здесь уже жили свеи, и никакие ищейки Гуннхильд сюда не заглядывали.

— Корабль ждет нас, госпожа, — однажды ранним утром доложил верный слуга Коль. — Люди твоего брата хотят забрать шкуры где-то южнее и сразу поплывут в Гардар. Они рады, что дождались тебя, госпожа. Они говорят, что в Хольмгарде тебя примут с почетом.

— Ты хочешь поплыть с нами? — Гордая красавица за ужином сама подошла к Дагу. — Ты вел себя смело и честно исполнил клятву. Я представлю тебя моему брату Сигурду. Он занимает высокое положение при дворе молодого кейсара Вольдемара. У руссов есть чему поучиться.

— Здесь мой дом, госпожа.

— Твой дом далеко отсюда. Здесь тебе будет трудно… Если ты станешь берсерком, ты рано погибнешь. Мне жаль, что такой красивый мальчик рано умрет.

Даг ощутил, что краснеет. Астрид снова находилась от него слишком близко.

— А ты вырос за зиму, — невпопад сказала она и погладила Дага по голове. От этого он еще больше смутился и покраснел как рак. Так ласково по волосам ему проводила когда-то мать. И было это невероятно давно.

— Ты вырос и стал сильнее. — Астрид устремила взгляд туда, где в сизой дали кружились последние льдины. — Мой сын привязался к тебе. Я не должна была это допускать. Олаву не хватает отца. Или старшего брата. Вокруг него много мужчин, но никто не стал ему братом…

Даг испугался. Если сейчас Астрид предложит усыновить его, отказаться станет невозможно. Это оскорбление. Но он вовсе не собирался плыть к далеким русским дикарям.

— Я обещал отцу, что вернусь, госпожа. Позволь мне уехать, — и, чтобы она не успела ничего ответить, Даг быстро удалился.

— Ты храбро дрался. — Ивар задержал Дага, чтоб никто не слышал. — Ты честно выполнял присягу. Но скоро мы выйдем к морю. Астрид поплывет своим путем, у нее есть друзья в Швеции и есть друзья в Гардаре. Мы ей не нужны. Мы уходим к нашим кораблям. Есть такое место, где зимуют мои друзья… Мы поплывем на юг, в Хедебю. А может быть, и дальше… Здесь нас будут травить, пока жив Серая Шкура. Ты можешь забрать свою часть добычи. Можешь взять двоих коней. Возьми этого рыжего драчуна, он принесет тебе хорошие деньги на тинге. Я посажу тебя на кнорр, который поплывет к озеру Меларен. Ведь твой дом где-то там?

Но Даг уже все решил для себя. Неизвестно еще, что ждет его дома и ждут ли его вообще. А в Вальгаллу, стравливая жеребцов, не попадешь.

— Вы поплывете к йомсвикингам?

— Я не знаю… — Неустрашимый Ивар впервые отвел глаза. — Я не хочу сказать, что ты врешь. Ты ни разу не соврал. Но ты сам не был в этом… Йомсе. Ты только слышал о нем от других людей. Если нам повезет… это была бы лучшая доля — найти город викингов.

— Позволь мне плыть с вами, — твердо сказал Северянин.

— Очень скоро мы все погибнем.

— А разве есть что-то лучше, чем гибель в бою?

Глава тридцать девятая В которой боевые заслуги отмеряют длиной весел, Торир Скала соблазняется сказкой, а Даг обретает семью

Защищенные высоким молом, в бухте прятались четыре драккара. О борта их терлись серые льдины.

— Это мой сводный брат, Торир Скала. — Ивар представил Дага квадратному человеку на палубе драккара.

У квадратного оба глаза смотрели в сторону, но он ухитрялся следить за всем, что делалось на кораблях. Чуть позже выяснилось — дружинники его боялись и любили как строгого отца.

— Торир, этот мальчик оказал нам большую услугу. — Ивар одним взмахом лапы перебросил Дага через планшир. — Он мог покинуть нас, но проявил мужество и презрение к жизни.

— Ты хочешь, чтобы я взял его на «Золотую деву»? С каких пор ты стал чадолюбом? И зачем мне лишний нахлебник?

— Он не сможет грести и слишком мал для меча, — поддакнул другой викинг.

— Зато он умеет кое-что получше, — повысил голос берсерк. — Он находит солнце сквозь крошечный кусочек «солнечного камня». Он читает север и юг без компаса и звезд.

— Что ты такое говоришь, Ивар? — Огромные белогривые мужчины обступили Дага. — Разве этот мальчишка — колдун?

— Он не колдун. Свеи хотели сделать его жрецом в своем главном святилище, но парень от них сбежал!

— И правильно сделал, — одобрили викинги. — Что толку волховать, когда асы войны все равно ведут нас?

— Но… Ивар, но он еще слишком мал, чтобы идти в викинг.

— Это точно, мой брат говорит правду, — поддакнул одноглазый верзила с двумя мечами, крест-накрест укрепленными за спиной. — Если он не может грести и слаб для драки, зачем он нам нужен? Торир, ты и так посадишь его на последний рум, здесь самое короткое весло.

— Молчи, Германец, — оборвал верзилу се-конунг. — Научиться махать веслом — дело плевое. Пока что я поручу мальчишке заниматься обедом и штопать старый парус. Ну а вы не зубоскальте, а послушайте… наш новый приятель умеет находить дорогу даже без солнечного камня.

— Как это? — не понял Германец. — Он колдун?

— Вроде того. — Ивар быстро ущипнул Дага за локоть, чтобы тот не ляпнул лишнего. — Колдун или нет, мне наплевать. Но дорогу он нам находил в самом непролазном лесу. Так что он нам пригодится.

— Пусть покажет, что умеет, — потребовали дружинники.

— Покажи им. — Се-конунг отпер сундучок, бережно развернул тряпицу, вытащил большой желтоватый кристалл.

— Солнце — там! — уверенно заявил Даг, ткнув пальцем куда-то в серую дождливую мглу.

— Что скажешь, кормчий? — Торир Скала передал кусок шпата своему проверенному помощнику.

— Мальчишка не врет, — сказал рулевой, едва заглянув в камень. — Хотя я сам в такую погоду точно не укажу, где солнце.

Викинги зашумели, заспорили.

— Этого мало, — выпятил губу Дотир Германец. — Находить восток в непогоду умеет любой кормчий, и еще — Ингви на «Кабане». А вот найдет ли он землю в мешке?

Даг напрягся. Он решил, что новые приятели намерены связать его и бросить в море. Но Ивар успокоил, что все гораздо проще. Дагу накинули на голову пустой мешок и стали крутить в разные стороны, чтобы сбить ориентировку. По команде Торира Скалы викинги затихли, перестали стучать топоры. Всех захватило необычное приключение, ведь не каждый день встретишь настоящего чародея!

— Покажи мне, в какой стороне Мыс Лосят, с которого привел тебя Ивар? — потребовал се-конунг.

Дагу понадобилось несколько секунд, чтобы верно определить направление. Команда шумно вздохнула, некоторые заспорили, поскольку сами не следили за курсом. Однако кормчий подтвердил, что Мыс Лосят найден верно. Дага схватили за плечи и покрутили еще несколько раз, надеясь окончательно запутать. Однако он не запутался.

— Покажи теперь, в какой стороне Зимний фиорд, куда мы поплывем!

— Этого я не могу. Я же не колдун…

— Эй, а ну тихо! — стукнул кулаком о борт Торир. — Не мешайте ему. И не путайте. А ты, Германец, покрути его как следует, чтобы честно все…

Дружинники с необычайной тщательностью исполнили приказание. Они развернули Дага носом к румпелю. Кормчий затаил дыхание. Про себя он подумал, что мальчишке не повезло — совсем нет ветра. При крепком ветре опытный рулевой способен угадать направление и с мешком на голове. Но угадать север или юг — совсем не то, что в точности указать нужную скалу, к которой предстоит пристать.

— Покажи место, куда отправилась Астрид, — негромко напомнил берсерк. — Они тоже отплыли курсом на Мыс Лосят. Тут все так делают, чтобы не угодить на подводные скалы…

Соленая морось плескалась со всех сторон, Северянин ничего не видел. Он несколько раз чихнул в пыльном мешке и, не спеша, указал рукой направление. На сей раз ни у кого не осталось сомнений в его способностях. Примолкли даже самые говорливые.

— Ты точно не чародей? — с уважением спросили соседи, освободив парня от мешка. — Ты умеешь вызывать бурю и штиль? А ты можешь наслать на врагов недвижимость или заморозить их? Ты можешь приказать сельди не идти в сети?

Все свободные смены собрались вокруг новенького. Давно Даг не испытывал такого внимания к своей персоне. Настроение экипажа внезапно резко изменилось. Дага хлопали по плечам, хвалили, наперебой задавали вопросы.

— Сельдь приманить я не могу, — разочаровал товарищей Даг. — Я могу только находить север и юг… и иногда могу возвращаться на места ночевок… Не всегда.

— Эх, жаль… — разочарованно протянул Германец. — А я думал, может, ты схроны с золотом находить умеешь?

— Золото не умею, — взгрустнул Даг.

Он решил ничего не говорить дружинникам о других своих способностях. Тем более что чем-то особым свое умение разгадывать сильных и слабых людей парень не считал. Он как-то пытался во время лесной ночевки объяснить это Ивару, даже рассказал ему про состязания жеребцов, про дружбу с волками и про драки с соседскими мальчишками. Но на Ивара эти истории впечатления не произвели.

— Я надеялся, что ты настоящий чародей, — протянул Ивар, вгрызаясь в крыло дикого гуся. — Я вступился за тебя, когда мои дружинники хотели тебя вздернуть. Потому что я верю меткам ульфхеднеров… я верю тем, кто отдал душу зверю. И ты такой же, как мы. Мне нет дела до твоих детских драк. Каждый берсерк умеет чувствовать врага, не ты один. Но я не верил, что вельвы ошибаются. Они воруют тех, кто может стать настоящим нойдой… Выходит, вельва ошиблась, ты не чародей…

— А я не хочу быть чародеем, — резко ответил тогда Даг.

…Он ни минуты не жалел о том, что сбежал от Пиркке Две Горы. Возможно, в стране нойдов его ждали почет и сытая жизнь, но не для того мудрый Один неоднократно спасал его от смерти. А в том, что храбрецов ведут по жизни боги, Даг нисколько не сомневался.

Он и сейчас не желал представать в облике чародея. Хотя Ивар ему намекнул, что ратникам это наверняка придется по вкусу. Но Даг никого не хотел обманывать.

— Я не умею искать золото и подманивать дичь, — объявил он во всеуслышанье, стоя на палубе. — Но я найду землю, если мы ее потеряем.

— Эй, парень, а как тебя зовут? — спросили гребцы. — Есть у тебя кличка?

— Моего отца зовут Северянин… — Даг немного растерялся.

— Отец сам по себе, — уронил кормчий. — Если у тебя еще нет клички, мы тебе ее дадим.

— Будет повод выпить, — обрадовался Германец. Похоже, этот парень чрезвычайно быстро переходил от ярости к веселью.

— Будет повод поднести новорожденному подарки! — хохотнул Торир.

— Разве я новорожденный? — удивился Даг.

— Всякий, кто получает кличку, считается новорожденным младенцем, — растолковали соседи.

— Давайте назовем его «Меченый»! Вон у него волчья лапа на голове!

— Это хорошо! Меченого у нас еще нет!

Даг открыл было рот, чтобы воспротивиться, но передумал.

— Сколько тебе лет, Меченый?

— Тринадцать, — не сморгнув глазом, Даг добавил себе год.

— Крепкий парень… Так и быть, я возьму его гребцом на одиннадцатый рум, — постановил се-конунг. — Но если не справится, высажу на первом острове. Давай, парень, ступай вниз, помогай на погрузке.

Весь этот день и последующие дни, пока вдоль берега не прошел большой лед, Даг вкалывал, не разгибая спины. Драккары следовало наполнить провизией, инструментом и оружием. Все это закупили и привезли давно, но только накануне корабли столкнули в воду. После долгой зимовки требовалось вновь просмолить и забить паклей щели, заменить рассохшиеся весла и доски настила, натянуть шатер и повесить паруса. Даг работал, не замечая усталости. Ведь его приняли гребцом на настоящий боевой драккар!

Правда, он пока не уточнил, каковы планы се-конунга, кому он подчиняется и на чьей стороне воюет. Даг уже догадывался, что попал в экипаж: к морским разбойникам. Кажется, они не подчинялись никому и готовы были грабить всех подряд. Иногда Даг жалел, что не принял приглашения Астрид и не поплыл с ней и Торольвом в Гардар. Но ушедшего не вернешь, а впереди — настоящая жизнь!

«Золотая дева» его заворожила. После такого красавца корабли с верфи тетушки Ингрид казались убогими плоскодонками. У «Золотой девы» имелись целых две мачты. Заднюю мачту, толщиной в локоть, принесли на себе пятнадцать человек. Ее подняли канатами и воткнули в дубовый блок, укрепленный на дне драккара. Затем блок укрепили балками, вновь настелили палубу и, ухватившись за канаты, стали поднимать свернутый парус. Передней мачте, меньшей по размеру, предстояло нести маленький косой парус, зато она крепилась к подвижному блоку и могла поворачиваться. Затем на корабль принесли весла разной длины. Самые длинные, локтей в двенадцать, продели в уключины носовой части, а на одиннадцатом руме, где предстояло трудиться Дагу, весло едва достигало роста взрослого мужчины. Но парнишка на это не обиделся, длинным веслом он не смог бы управлять. Конечно же, ему было обидно, что позади сидят самые слабые, а пространство перед передней мачтой занято самыми главными героями. Но ничего не поделаешь, простреливаемое место и невероятно тяжелое весло на двоих еще требовалось заслужить!

По каждому борту «Золотой девы» имелись восемнадцать уключин и столько же заслонок от воды. Ивар объяснил, что заслонка никогда не должна заклинить, за ней следует следить. При начале внезапного боя потребуется быстро втащить весла на палубу, чтобы не переломать их. Длинными веслами часто орудовали по два гребца, и отдельный человек прикрывал гребцов щитом.

На каждом шагу Северянин сталкивался с удивительными вещами.

На высоте в полтора мужских роста над палубой были укреплены распорки. На них хранили запасной такелаж, весла и массу деревяшек для текущего ремонта. У каждого викинга имелся свой личный сундук, на котором можно было сидеть и грести. Дагу тоже выдали сундучок, оставшийся после убитого в бою хозяина. В нем до сих пор хранились старые штаны. Рядом с каждой уключиной по внешней стороне планшира торчали крюки, на которых вывешивали щиты.

Над рядом уключин, как раз под планширом, находилась легкая перекладина, на нее вешали щиты. Когда перед спуском на воду Торир приказал повесить по двадцать шесть щитов с каждого борта, у Дага захватило дух от грозной красоты. Щиты недавно окрасили в зеленый и черный цвета, и таким же оттенком зеленого был выкрашен нос корабля. Во всю длину корпуса изгибалось драконье тело, выполненное черной краской. Художники медленно двигались по кругу, передвигая вокруг драккара свою подставку с лесенкой. В редкие минуты отдыха художники вырезали викингам татуировки. Даг тоже сразу захотел татуировку, но зоркий Ивар перехватил его в последний момент.

— Тебе нужен достойный рисунок, но тебе еще рано, — прогудел недовольный берсерк. — Было и так, что кожа гноится и человек умирает в муках. Чтобы было красиво и не лишиться кожи, надо подрасти хотя бы на два года…

Месяц назад Даг непременно бы огрызнулся. Формально Ивар даже не был над Дагом начальником, форингом на «Золотой деве» Торир поставил другого человека, курляндца по кличке Краснодым. Так что указывать Северянину, делать или нет татуировку, Ивар права не имел. Но во флотском экипаже царила удивительная атмосфера, совершенно не похожая на сухопутные сообщества. Огрызаться или поднимать голос тут ни на кого просто не получалось! Суровые морские бродяги, отправившие на корм рыбам сотни врагов, между собой и с начальниками общались, точно кроткие ягнята. Северянин привык к непрерывным дракам на отцовской ферме, привык отстаивать честь с кулаками в финских лесах, а на островной верфи Торира Скалы вся его ершистость не нашла применения. Викинги, будто родные братья, зашивали друг другу одежду, обрабатывали мозоли и даже искали вшей в волосах. Говорили тихо, у костра делились лучшими кусками, никто не обзывался обидно и не злословил. Слово се-конунга никто не смел оспорить. Кроме того, в экипажах болтали на шести языках. В бухточке кроме «Золотой девы» готовили к походу еще два корабля, и кого только там не было! Литва, ютландцы, герулы, русаки… По мнению Дага, се-конунг Торир вел себя справедливо и мудро. Наверняка именно так командуют вожди легендарного Йомса!

Дагу все это невероятно нравилось. Ему еще предстояло столкнуться и с драками, и с дележом добычи, и с грабежами, но нынче трезвые и ослабшие за зиму викинги вели себя тихо. Даг не догадывался, как сложно обычному деревенскому парню, или сыну бонда, получить место даже на одиннадцатой скамье. Ради права выйти в море под началом удачливого Торира Скалы многие поглубже спрятали свой наглый нрав…

Закончив с мачтами, принялись за погрузку провианта. На берегу из глины построили коптильню и запекли две бычьи полутуши. На ферме Олава Северянина так никогда не делали, потому Дагу не терпелось попробовать мясо на вкус. Но попробовать мальчишке не позволили, быка упрятали под палубу, туда же сбросили вязанки вяленой рыбы, сухари и несколько мешков орехов.

Даг подивился, отчего так неважно с едой. Во время трехмесячных странствий по лесу в обществе Астрид он питался гораздо лучше. Кто-то из новых товарищей раскрыл ему глаза на правду. Викинги пережидали зиму в укромном месте после неудачного похода, ипопасться на глаза местному шведскому ярлу Торир Скала вовсе не хотел. А хотел он починить драккары и уйти следом за стаявшим льдом на север, в обход норвежской земли. Потому что приплыли люди и клялись, что их корабли утонули в устье огромной реки, за краем северных финских земель, и что оттуда тоже есть пути в Гардар и что меха и золота там больше, чем у венедов, и вовсе незачем грабить там, где все давно ограблено…

Всего этого Даг не знал.

Не знал он и того, что Ивару удалось переубедить Торира Скалу. Они совещались долго и слушали мнения опытных граммов, пока не постановили — идти на юг, по пути грабить островных ярлов, а потом искать таинственный Йомс. Для Торира Скала прошлый год закончился неудачей: он потерял один корабль и двадцать человек команды. Нынче в потайной бухте оставалось всего три драккара, и разбойничья казна, чтобы платить наемникам, была почти пуста. Так что рассудительный морской ярл принял мудрое решение. Чем грести против лютых северных течений, в ожидании сомнительной добычи у финнов, лучше отправиться проверенной дорогой на юг.

Даг Северянин стал полноправным членом морского хирда. Ему выделили сундучок, две пары рукавиц, крепкие сапоги, кожаные штаны и куртку из оленьей кожи. С изнаночной стороны в куртку были зашиты костяные пластины, отчего одежда казалась очень тяжелой. Только одна пластина была сломана, а куртка в этом месте разорвана насквозь и заляпана черно-бурыми пятнами. Ивар охотно объяснил Дагу, что именно в этом месте, напротив сердца, куртку пробили копьем.

— Себьерн Зубастик был замечательным другом! — поделился Торир Скала. — Он расколол черепа четверым эстам, он первый добрался до их золотой бабы, но за бабой прятался здоровенный жрец с копьем… Он отправил Себьерна в Вальхаллу, а мы поделили его вещички. Со стариной Сьеберном мы заранее договорились, что мертвый отдаст барахлишко тому, кто проживет дольше, гы-гы-гы… Ты только залатай дыру и наешь брюхо потолще!

Даг сразу убедился, что наесть такое брюхо, как было у покойного Зубастика, ему удастся не скоро. Штаны пришлось обрезать внизу и подвязать веревкой. Куртка с плоскими костями весила немало. Она добавила Дагу ширины в плечах, но вокруг талии обернулась почти дважды. С оружием дело обстояло сложнее. Сакс, секиру и лук со стрелами, принадлежавшие Сьеберну Зубастику, друзья кинули в его погребальный костер, а затем, по обычаю, изогнули и покалечили. Поэтому корабельный форинг Эбби Краснодым при всей команде отпер заветный рундучок и вручил Дагу настоящий меч.

— Ножи у тебя есть, лук сделаешь сам, братья помогут… Пока носи этот меч. Но лучше — купи, когда придем в Хедебю. Меч надо подбирать по руке. Там можно купить славные мечи…

Даг уложил в сундучке свои нехитрые пожитки и впервые в жизни взялся за весло. Его усадили на одиннадцатой, предпоследней паре. В паре с ним греб щекастый парень по имени Тости, подошвами Даг упирался в скамью десятого ряда. Ивара Северянин со своего места не видел, берсерку за заслуги полагалась скамья перед передней мачтой.

— Защити нас, владыка пучины! — Нож: ударил в горло козленка. Кровью окропили свежеокрашенный борт.

«Золотая дева» с мягким всплеском погрузилась в воду. Дагу показалось — он расслышал урчание, какое издает кошка от удовольствия. Следом за «Золотой девой» спустили на воду два других драккара.

По команде Краснодыма навалились дружно, в считанные минуты драккар перевалил полосу прибрежной пены и вырвался на простор. За высоким планширом Даг почти ничего не видел, только иногда сквозь весельный порт мелькал кусочек туманного берега и плескали зеленые валы. Наверху среди бледных рваных облаков с воплями кружили чайки. Поскрипывали снасти, скатанный парус вздрагивал, точно ему не терпелось побороться с ветром. Кормчий сидел верхом на высокой скамье, внимательно следил за волной и за командами се-конунга. Возле него, на особой высокой скамье, был укреплен солнечный компас — барабан с высокими бортиками, прорезями по бокам и высокой палочкой по центру. К несчастью, тучи затянули небо и прибор стал бесполезен.

Торир Скала к Дагу больше не подходил, он устроился на форштевне, едва не обняв журавлиную голову, и глядел все время вперед. Кроме полного комплекта гребцов, на драккар поднялось еще человек двадцать, они устроились между сидений, прямо на палубе. Даг никого из них не знал, но все хлопали его по плечу, весело обнимались и спрашивали, как дела.

Северянина захватило новое, доселе незнакомое чувство. Эти люди, они действительно вели себя как братья. В доме кузнеца Олава крутилось полно родственников, но они никогда не относились к Дагу так тепло, как эти незнакомцы. Дагу подарили целых две ложки, гребень для волос, несколько разных пуговиц для куртки, точильный камень и еще массу мелких и очень важных для викинга вещей.

Северянин наваливался на тяжелое весло, весло сопротивлялось, но парень ни за что на свете не хотел показать новым друзьям свою усталость. Нет, не друзьям, а братьям! Он уже убедился, что на море сохранялись те же правила, что и на суше. Се-конунг поведал экипажу о подвигах юного дружинника, но не сказал ничего плохого, только хорошее. Рассказал он не всем, теперь новости о приключениях Дага в лесу передавали из рук в руки, и с каждым часом рассказ обретал все новые захватывающие подробности. Северянин чувствовал себя не человеком, а настоящим великаном, обласканным валькириями и богами. Только передав по команде весло сменщику, он снова превратился из героя в скорченного стонущего мальчишку.

Потому что с большой волной нахлынули большие проблемы.

Глава сороковая В которой новичкам достается мытье посуды, Дагу приходится сменить друзей, а Торир лишается гребца

Даг был уверен, что легко справится с новыми обязанностями. Но оказалось, что драться, прыгать и бегать куда проще, чем монотонно, час за часом, наваливаться грудью на упрямое полированное дерево. Легкое поначалу весло словно застревало в густой грязи, ни в какую не желало проворачиваться. Труднее всего оказалось вынимать его из воды. Дагу казалось, что другие викинги без напряжения вытаскивают свои весла. Они даже запели незнакомую драпу, длинное и грозное повествование о приключениях Харальда Косматого, о том, как он полюбил гордую девушку и поклялся не стричь волос, пока не станет конунгом всей Норвегии… Даг заслушался, не замечая, что натер кровавые пузыри на ладонях.

Порывами налетал боковой ветер, флюгер лихорадочно крутился на шесте, но Краснодым не давал команду поднять парус. Видимо, направление ветра его не устраивало. Зато на весла посадили вторую пару гребцов. Дагу достался высокий бородатый парень с окровавленной повязкой на голове. Грести вдвоем стало сразу легче, хотя движения корабля, как и прежде, не ощущалось. Напарника звали Ингвар Серый.

— А ну, покажи руки, — строго приказал Эбби Краснодым, когда конунг скомандовал смену и обед. Дагу в каком-то смысле повезло. Как новенького и самого молодого, его загнали под палубу — нарезать мясо и насыпать сухие пайки для всей команды.

Только раздав мясо, Даг с трудом сдернул прилипшие рукавицы.

— Кто же так гребет, по сухой коже? — рассердился форинг. — Ладони надо мазать жиром, даже в рукавицах. Иначе сотрешь руки в кровь и не сможешь махать мечом.

Указание поступило поздновато, но Северянин не стал роптать. Он уже привык, что любая новая наука дается через страдания.

— Эй, Краснодым! — позвал бородач Ингвар. — Мальчишка не может грести, он еще слишком мал. Какого дьявола вы посадили его со мной?

— Слушай, Серый, здесь я решаю, кого брать, а кого — оставить на берегу, — моментально завелся капитан корабля. Как видно, он не упускал случая заявить о своем первенстве. — Если тебе не по нраву грести с ним в паре, оставлю тебя одного.

— Лучше уж одного, — пробурчал Серый.

Даг досадливо поморщился. Стоило капельку освоиться, откуда-то неизбежно появлялись недруги!

— Эй, слушайте все. — Краснодым легко приподнял Дага за шиворот, поставил на ноги. — Этот парень пока не умеет грести, но скоро научится. Просто он отощал без мяса. А вы, чем зубоскалить, лучше скажите мне, кто из вас в первом викинге не стер руки? Что, проглотили языки? Вот то-то!

Дальше се-конунг болтать не позволил. Он растолкал спящую на палубе третью смену и усадил на весла. Уставшие гребцы радостно полезли в нагретые спальные мешки. Многие забрались в мохнатые меховые укрытия вдвоем, чтобы не замерзнуть. Но Дагу долго спать не позволили. Эбби поднял одну из досок бимса и заставил мальчишку готовить ужин. Повар из юного викинга оказался некудышный, но мясо и рыбу он сумел нарезать точно по числу членов экипажа. Гораздо менее приятной обязанностью стало мытье посуды.

— Ничего не поделаешь, дружок, — ковыряясь в зубах, добродушно заметил сосед Ингвар. — Тут нет женщин. Женскую работу делаем все по очереди.

— Ага, сегодня начался твой месяц, ловкач! — подхватил шутку кормчий.

Викинги загоготали. У Дага невольно сжались кулаки, но от бессмысленной драки его опять спас форинг Краснодым. Он ни минуты не давал своим парням валять дурака. Часть свободной смены занялась починкой запасного паруса, другие чистили оружие, третьи под командой младшего херсира принялись отрабатывать приемы рукопашной. В конце концов Даг рассудил, что злиться ни на кого нет смысла. Если он будет вскипать после каждой грубой шутки, то передерется со всеми еще до первого настоящего боя. А скорее всего — его просто прикончат эти здоровяки!

Кое-как перемыв в тазу глиняные чашки, Даг собирался сам перекусить. Тут-то и выяснилось самое неприятное. Пища категорически не желала поступать в желудок. Даг еле успел добежать до борта, его буквально вывернуло наизнанку. Никто не обратил внимания на его легкое недомогание…

Однако очень скоро оказалось, что это вовсе не легкое недомогание. Чем сильнее волны били в борта драккара, тем хуже вел себя желудок. С огромным трудом Даг заставил себя покончить с посудой. Перекрыть палубу доской уже оказалось серьезной работой. Руки дрожали, лоб заливал пот. Даг свалился на мокрую палубу, не в силах поднять голову. В горле пересохло, хотелось тихо лежать, и чтобы никто не трогал, а еще лучше — тихо умереть здесь, завернувшись во влажную лисью шкуру…

Но умереть ему не позволили. Поздно вечером конунг безжалостно растолкал первую смену и погнал на скользкие банки.

— Что, первый раз вышел в море? — загоготали соседи, когда позеленевший Северянин в пятый раз метнулся к борту.

— Эй, Даг, хочешь соленой трески? — Дотир Германец подмигнул дружкам и сунул Дагу под нос здоровенную жирную рыбину. От одного запаха ее внутренностей несчастный желудок Дага вывернулся. Северянин был вынужден снова бросить весло и согнуться за бортом. Викинги дружно потешались.

— Ничего, скоро пройдет! — успокоил паренька кормчий. — Мне тоже было худо в первый раз. И тоже не мог жрать, все валилось обратно. Зато потом наваливался за двоих!

Даг жалобно улыбнулся старшему товарищу. Он не мог себе представить, как можно хотеть есть, как вообще можно хоть что-то думать о пище! Но прочие члены экипажа его сомнений не разделяли. Ужинать снова пришлось в море, прямо во время сильной качки. Форинг разрешил поочередно остаться на веслах шести парам гребцов, прочие собрались в кружок возле тайного рундучка и в два счета приговорили копченую козлиную ногу. Даг с трудом заставил себя выпить воды. К его великой радости, рано утром боги послали попутный ветер, зато земля окончательно пропала из виду. Со всех сторон вздымались неприветливые свинцовые валы. Секонунг приказал расчехлить парус, весла подняли, привязали к палубе, порты надежно законопатили.

— Крепи канаты! Растянуть парус! — скомандовал Краснодым.

Особая команда бросилась натягивать форштаг, рея с натужным скрипом развернулась следом за флюгером. Квадратный парус надулся громадным полосатым пузырем, увлекая за собой корабль.

— Держать по ветру! Кормчий, курс на юг, полдоли к берегу!

— Держу к югу на полдоли, — заученно ответил кормчий, проверяя ход по своему деревянному прибору. Он вынес деревянный барабан из шатра, насадил его на палку, повернув внешний диск с прорезями. Солнце редко выныривало из туч, компас работал урывками, лишь изредка позволяя взять верное направление. Перед кормчим стояла непростая задача — одновременно идти как можно дальше от берега, чтобы не столкнуться с кораблями местных ярлов и при этом не потеряться окончательно, не дать себя увлечь сильным морским течениям. Чтобы драккар не терял хода, команде, управлявшей парусом, приходилось то ослаблять, то натягивать снасти, пропущенные через лебедки на бортах. По три человека с каждой стороны тянули за шкаторины паруса, еще двое крепили шесты на шкотовых углах. Все вместе действовали крайне слаженно, а свободные воины готовились схватиться за луки и щиты.

Даг мало смыслил в мореходстве, но в течение дня разобрался, что к чему. Задача кормчего и тех, кто держал парус, состояла в том, чтобы идти не больше пятидесяти градусов к ветру, иначе управление терялось. При помощи блоков нижняя сторона паруса растягивалась, образуя подобие стакселя. Опытный кормчий совмещал на компасе две прорези, смотрел, куда указала тень от центрального колышка, и выкрикивал, на сколько локтей натянуть или ослабить канаты. Удерживать курс Краснодым поручил младшему херсиру, сам оставаясь на носу с берсерками. Остальным драккарам было проще, они шли в форватере, стараясь не слишком отставать. На высоких гребнях показывалась то голова свирепого «Кабана», то распахнутый клюв «Журавля». «Журавль» теперь гибко перекатывался с волны на волну, дубовый киль еле заметно прогибался, бока чуть шевелились, как бока настоящего кита…

Вечером пристали к берегу в суровом неприветливом месте. Разожгли костры. Северянин буквально выпал на твердую землю. Дага окружили викинги с других драккаров.

— Это правда, что ты носишь коготь с колдовскими письменами?

— Правда, что ты перегрыз глотку самому Хаскульду?

— Ты пил варево вместе с берсерками?!

Даг не стал сопротивляться любопытству новых братьев. Они поочередно разглядывали коготь, щелкали языками и обсуждали, какого размера должен быть обладатель таких когтей.

Берсерки Ивара и здесь держались особняком. К ним у костра присоединились еще пятеро, они сидели молчаливой группой, жевали мясо и ни с кем не общались. На «Золотой деве» люди Ивара находились на самом носу, они даже спали там, в брызгах соленой пены. Даг намеревался отужинать со старыми боевыми товарищами, но на сей раз его удержал Эбби Краснодым.

— Тебе не надо с ними.

— Но… это мои друзья.

— У берсерков нет друзей. Или ты служишь у меня в команде, или идешь к ним. Тогда можешь проваливать.

Даг скрипнул зубами. Ивар издалека кивнул ему, мол — подчиняйся приказам!

— А почему ты «из клана Топоров»? — любопытствовали соседи. — Где такой клан?

— Ты не датчанин?

— Он понимает язык русов. Он говорил с Иваном, с тем, что сидит на шестом руме…

— Эй, покажи нам, где солнце!

— Меченый, ты — рус? Ты из кривичей?

— Оставьте его в покое! — прорычал Торир Скала. — Садись со мной, парень. Будем ужинать.

Даг оценил расположение се-конунга. Скале прислуживали двое меченых рабов. В шатре его ждала рабыня. Прочими привилегиями вождь не пользовался, делил со своими дренгами все на равных. Одни звали его хавдингом, другие — конунгом, третьи, самые взрослые — просто по имени, но уважали все одинаково. Когда принимались за еду, никто не выделял Ториру лучший кусок или лучшее место, в его ведении оставался только тайный рундучок в шатре. Еще сам шатер и четвертая часть добычи, из которой, впрочем, покупалось многое необходимое для хирда. На этом привилегии заканчивались.

Юный Северянин уже видел, как викинги честно делили добычу. Впрочем, Даг уже имел возможность убедиться, чем оборачивается неповиновение. Когда двое на «Кабане» подрались и не прекратили драку даже после приказания форинга, их связали и кинули в трюм. Но пыл драчунов не угас, один из них заехал в глаз своему корабельному форингу. Торир приказал притащить парня на берег. Ближние лютые ретиво исполнили приказание. Перед лицом всех трех экипажей Торир показал, что не зря носит свое прозвище. Несмотря на то что разбушевавшийся викинг четыре года ходил под началом се-конунга в походы, храбро дрался и был честен с друзьями, Скала приказал отнять у него оружие, долю добычи и привязать его на берегу. Отверженному оставили только тупой нож, которым предстояло долго пилить ремни из тюленьей кожи. Второй драчун отделался огромным штрафом в пользу экипажа.

Торир Скала действовал жестоко. Но это Северянину тоже нравилось. Невольно для себя он примечал каждое движение, каждое слово вождя. Еще на берегу он твердо решил, что станет сильным конунгом. Пусть у него пока нет своих ленных земель и своих усадеб, он станет конунгом на море, а потом подчинит себе всех, всех…

— Меченый, скажи, меня ждет красотка на Готланде?

— Даг, сваришь нам сладкой кашки?

Мужчины у соседних костров наелись и снова принялись высмеивать юного повара.

— Не слушай их, парень. Они добрые, просто нечем поразвлечься! — Торир щелкнул пальцами, раб налил сладкого вина.

— Я не слушаю, — кивнул Даг. Почему-то после качки он смотреть не мог на еду.

— Так ты собирался стать жрецом?

— Я хочу стать херсиром.

— Хм… Кому ты хотел бы служить? — проницательно глянул Торир. — Херсир не может быть сам по себе. Если ты верховодишь дренгами, то кому-то должен подчиняться.

— А разве ты подчиняешься кому-то? — смело спросил мальчик. — Кому вы служите?

— Ты — хитрец! — рассмеялся се-конунг. — Мы служили Сигурду Хоконсону, но его убил подлый змей Харальд.

— Это который Синезубый? — попытался проявить свои познания Даг.

— При чем тут конунг данов? — удивился Торир. — Я говорю о Харальде Серая Шкура, который подло захватил Норвегию. Он убил многих достойных мужей, а сам давно просится на виселицу…

— Он убил моего господина Трюггви, — хмуро добавил подошедший к костру Краснодым. — Он убил моих троих сводных братьев, они все охраняли конунга Сигурда. Он убил мужа моей сестры, тот охранял ярла Трюггви. Зато жена ярла успела бежать…

— Да, это великая радость, она бежала в ту ночь, когда Серая Шкура послал к ней убийц. Она была тяжелая от Трюггви, так что наверняка уже родила ему сына или дочь…

— Лучше бы сына, — пробурчал Эбби Краснодым. — Тогда он вернется и отомстит.

Даг открыл рот, чтобы рассказать о трехлетнем сыне Астрид, но вовремя встретился взглядом с Иваром. Берсерк еле заметно покачал головой. Оказывается, даже близкие друзья Ивара не знали, чем закончились приключения Астрид.

— Расскажи моим друзьям, что такое «Клан Топоров», — перевел разговор Ивар. — Быть может, ты сам из словенов?

— «Клан Топоров» — это не словены, — авторитетно заявил Дотри Германец. — Я ходил в Гардар. Они не любят драться топорами!

— Ты просто не был в Кияве, — возразили от соседнего костра. — Там дерутся всем подряд. Ты плохо знаешь русов, Германец. Они спят, пока их не разбудишь…

Глава сорок первая В которой Дагу приходится распрощаться с завтраком, зато он находит игрушку и свое место на палубе

Утром Торир Скала дал команду идти в открытое море. Где-то там, за бесконечными серыми горбами, прятался богатый остров Готланд. Берег не успел еще скрыться из виду, как в Дага вцепился вчерашний кошмар.

У парня началась морская болезнь. Плавать его учили отец и старшие братья, но никто не учил сутками ходить в бурю на драккаре. В открытом море все оказалось не так, как на суше. Ровно передвигаться не получалось, на мокрой палубе приходилось все время за что-нибудь цепляться. Укрыться от дождя и соленых брызг было некуда, соль появилась повсюду — в волосах, на бровях, просолилась вся одежда. Дага поразило и немного напугало отхожее место. Справлять надобности предстояло прямо в море с палубы, ухватившись за канат. От одного вида темно-зеленых, почти черных валов у Дага вся съеденная баранина полезла назад. Кое-как освободив желудок от завтрака, Даг поплелся к своему веслу. Привычные к работе плечи и ноги не болели, но, едва схватившись за толстую рукоять, юный Северянин закусил губы от тупой боли в животе.

Заночевали в открытом море, на палубе некуда было скрыться от косых холодных струй. Викинги вытащили из-под палубы мешки, сшитые из целых шкур. В мешках спали по двое. Промокшего, стучавшего зубами Северянина пригласил к себе в компанию Краснодым. Дагу вначале вовсе не понравилась идея спать в обнимку с просолившимся, не слишком чистым мужиком, но скоро он понял, что это единственный способ согреться. В одиночку в мешке было очень холодно. Только се-конунг и свободный кормчий укрывались в палатке на корме. Там Торир Скала хранил всякие важные вещи, например — компас, почти бесполезный в непогоду. Без солнца и без звезд угадать направление не мог никто. Поэтому обычно кормчий старался не слишком отклоняться от берега.

На очередную смену Дага растолкали под проливным дождем. Краснодым рассудил, что ветер сменил направление и можно ставить парус. На мачту одним из первых послали Дага. Парус упал вниз тяжелой сырой массой, развернулся, обдав команду потоками ледяной воды, и моментально потянул судно вперед.

— Крепи канаты! — проревел форинг. — Держать на два локтя к ветру!

Даг не сразу понял, о чем он говорит. Но старшие товарищи разбирались в командах прекрасно. Оказалось, что в каждой свободной смене гребцов все обязанности тоже жестко распределены. Одни задраивали все щели в палубе, другие — упираясь ногами, выбирали свернутые бухты канатов, третьи — разворачивали парус. Серо-красное полосатое полотнище неторопливо развернулось, захватывая в мокрые объятия все больше воздуха, и вдруг…

Драккар буквально рванул вперед. Даг явственно ощутил, как напряглось и застонало под водой рулевое весло. Могучий киль, вытесанный когда-то из целой сосны, принял на себя огромную нагрузку, но стойко выдержал. Блоки кряхтели от напряжения, бортовая качка то усиливалась, то слабела.

Кормчий теперь правил в открытое море, высокие утесы фиордов еле угадывались за свинцовой пеленой дождя. Волны перекатывались по палубе, захлестывали ноги гребцов, но полностью утопить корабль не могли.

Следом подскакивали на волнах «Серый журавль» и «Кабан». «Серый журавль» то норовил взлететь, то устремлялся клювом в самую пучину.

— Двойная смена гребцов! — перекрикивая свист и гул, проорал форинг. — Держись, ребята! Надо обогнать посланцев Одина!

Даг освободил свое место у весла, подтянулся к борту, хотя правила запрещали это. Се-конунг пытался обогнать грозовой фронт, в который драккары угодили с вечера. Это им почти удалось. Впереди, на юге, отчетливо виднелась полоска светлого неба. Казалось, что там и буря потише, и косые потоки дождя не так заметны. Но остров, который предстояло грабить, пока прятался за горизонтом.

К обеду Дагу стало чуточку получше, он заставил себя проглотить кусок мяса. Дага уже не тошнило, как накануне. Есть он еще почти ничего не мог, и слабость в коленках сохранялась, но уже без проблем вдыхал запах чужой еды.

Невзирая на свою болезнь, он все сильнее привязывался к этим людям и к кораблю. Ему нравилось, что они подчиняются вождю с первого слова. Нравилось, что каждый твердо знает свои обязанности. В свободной от весел смене никто не путался под ногами. Одни были готовы прикрывать гребцов щитами, другие держались за копья и щиты. Они совсем не походили на расхлябанных нагловатых дружинников лагмана, собиравших подати с бондов. Еще меньше экипаж: «Золотой девы» походил на неотесанных ландбу, собиравшихся в ополчение для общей обороны. Ополчение от каждого сюсла подчинялось только своим хавдингам, часто враждовало с соседями и сложно поддавалось общему командованию конунгов. Даг хорошо помнил, как собиралась эта разномастная толпа на большом тинге. Недаром одноногий Горм с фермы отца тогда кряхтел, что против обученного войска саксов такому сброду не устоять…

— Эй, одиннадцатый рум, оглох?!

Даг не сразу сообразил, что обращаются к нему. Прочие уже заняли место на банках. Конунг распорядился грести, помогая парусу. «Золотая дева» летела, выпрыгивая из длинных пенистых волн. У Дага при каждом прыжке в животе становилось отвратительно пусто, но он кое-как удерживался от рвоты.

— Глазастик, бегом наверх! — рявкнул Краснодым. От группы «отдыхающих» отделился щуплый жилистый вояка в лосиной безрукавке, скинул обувь и шустро полез по вантам на верхушку мачты. Там он пробыл недолго. Держась одной рукой, он сделал несколько жестов, которые внизу поняли все, кроме Дага.

— Он видит фиорд… к нам идут шесть кораблей… под красными флагами…

Красный флаг на мачте не мог означать ничего хорошего. Это Северянин уже успел выучить. Красный флаг означал, что их заметили и собираются атаковать. Очень скоро Даг смог их увидеть даже со своего сидячего места.

— Левый борт, табань! — скомандовал форинг. — Лучники, стрелу! Готовь цепь!

— Это готландские псы, проклятое островное отродье, — пробормотал сосед Ингвар, выгибаясь под тяжестью весла. — Видать, Торир хотел захватить их врасплох, но не вышло…

Даг тоже навалился изо всех сил, уперся пятками в сундук переднего ряда. Но инерция хода была слишком велика, весло тащило обратно.

— Торир, они приведут подмогу! — Краснодым выглядел крайне озабоченным.

— Клянусь веслом Ньяда, ты будешь меня учить?! — взревел се-конунг. — Каждый из наших парней стоит троих готландских трусов, и ты сам об этом знаешь!

— Эбби, они нас видели!

— Ну и что? Эти островные крысы — все трусы! Пусть бегут к своему конунгу и пожалуются на нас! Видите — они уже удирают?

Оба вражеских корабля быстро разворачивались. Мокрые весла взлетали над водой, точно ножки суетливых жуков.

— Вперед, вперед! — подгонял гребцов Торир. — Эй, Глазастик, передай на «Журавль» — держать на две доли к ветру! Ивар, собирай своих, будет жарко! Краснодым, сменить гребцов!

Сердце Дага стучало вместе с гудящим барабаном. Его место у весла занял другой викинг. Обе свободные смены разобрали щиты. Кормчий обеими руками вцепился в рулевое весло. Подслеповатый барабанщик Трюггви лупил колотушкой в растянутую бычью кожу и беззвучно хохотал, подставив лицо ветру. Глазастик взобрался на мачту, передал сигнал соседям и шустро скатился вниз.

Драккар чайкой взлетал над пучиной и нырял вниз. Снасти скрипели на все лады, с оглушительным треском надувался и опадал парус. Свободные смены выстроились вдоль бортов, каждый на своем месте. У Дага теперь тоже имелся кусочек борта, за который он лично отвечал. В первую очередь предстояло защищать гребца со своей же, одиннадцатой скамьи.

— Держать на долю к ветру!

— Их шесть против нас троих!

— Глазастик, раздай копья!

Впередсмотрящий сковырнул доску над потайным сундуком. Зазвенел металл, викинги вооружались тяжелыми копьями. Корабль стал походить на ощетинившегося ежа. Он продвигался вперед ощутимыми рывками. Барабан колотил в ушные перепонки.

— Копья — к бою! Крюки — к бою!

— Лютых — к передней мачте!

Копье для Дага оказалось слишком тяжело. От Сьеберна Зубастика ему достался меч не слишком хорошего качества. Было заметно, что клинок несколько раз загибали, а потом распрямляли. Но, к своей радости, под грудой копий, в самой глубине хранилища, Даг приметил кое-что стоящее. Там валялся еще один меч с расколотым навершием, слишком короткий для взрослого бойца.

Даг пошарил в глубине ящика. Рукоять легла в руку, точно парень с ней родился. Железо на лезвии почти не затронула ржавчина, согнуть его тоже не получалось, и заточено оружие было замечательно. Северянин сделал несколько пробных замахов. В груди что-то екнуло. Меч слушался его, как старшего брата. И сделан он был весьма хитро, даже странно, что викинги не заметили этого. Опытным взглядом кузнеца Даг оценил голубые разводы на лезвии, едва заметный изгиб с желобком и заметно смещенный центр тяжести. Скорее всего, взрослым бойцам просто лень было возиться с оружием, предназначенным для подростка. Они даже не представляли, какая ценность угодила к ним в руки. Северянин вспомнил, как друг отца, кузнец из Бирки, показывал им мечи из нового железа, закаленные новым необычным способом. Судя по всему, этого «малыша» тоже произвели на свет искусные мастера…

— Хо-хо, это детская игрушка! — усмехнулся сосед Ингвар, когда Даг вернулся на место. — Я помню, откуда он. Мы дрались с фризами, спалили им три деревни. Там были граф и его сын. Сынок вроде тебя. Постарше на год или два… Они дрались, как крысы, зажатые в угол. Хорошо дрались, мы потом сожгли их вместе со своими… А меч никому не подошел. Никому неохота его чинить.

— Мне подойдет… — Даг внимательно разглядывал остатки сложной инкрустации и затейливую вязь на клинке. — Я починю его. Я назову его «Костолом».

Он упер острие в палубу и попытался согнуть. Навалился всем телом, ожидая хруста, какой происходит всегда, если в руде слишком много угля. «Костолом» спружинил, но устоял.

— Я починю тебя… — повторил Даг, ощупывая пальцем каверны на рукояти, где прежде сверкали драгоценные камни. — Мы подружимся втроем… Мы всех победим!

Третьим в их компании по праву стал боевой топор погибшего Зубастика. Точнее — его запасной топор, тоже слишком легкий для здоровенного викинга. Но Дагу он оказался как раз впору. Северянин решил, что на привале сделает себе такую же удобную перевязь, как Дотир Германец. Тот орал и стучал копьем по борту вместе с товарищами, а две скрещенные секиры висели у него в кожаных петлях за спиной, не мешая драться. На родине Дага так никто не делал. Таскать оружие на перевязи считалось уделом деревенщин, благородные люди носили мечи на поясе. Но в море не до благородства!

Тем временем на востоке показалась береговая полоса. Остров Готланд в представлении Дага был небольшим клочком суши, на котором в довольстве и лени жирело несколько деревень. Но вместо крошечного островка на горизонте громоздился целый материк. Там вздымались к небу горы, тянулись дымы сотен костров, флотилии рыбачьих лодок сновали между сетей.

— Торир, обойдем их и нападем, как в прошлый раз? — предложил форинг «Золотой девы».

— В прошлый раз мы их обдурили, — хихикнул в ухо Дагу сосед. — Мы сделали вид, что удираем. А сами обошли скалу и славно пограбили в деревне…

— Ивар, задайте им жару! — Торир обернулся к берсеркам.

Палуба перед мачтой расчистилась. Люди расступились в стороны, позволяя берсеркам приготовиться к битве. Ивар, Орм, Байгур и четверо других передавали друг другу сосуд с уже знакомым Дагу кошмарным напитком. Они скинули одежду. Несмотря на пронизывающий ветер, от раскаленных торсов мужчин валил пар. На мгновение Даг встретился с Иваром глазами. Главарь «медведей» еще не пришел в состояние безумия, он подмигнул парнишке, как старому приятелю, но не позвал к себе.

— Тебе не надо с ними, — снова услышал Даг слова Торира Скалы. — Ты волк, а не медведь…

Но Северянин уже протолкался сквозь толпу. Он принял из рук старшего товарища питье и сделал четыре больших глотка. Небо и язык свело от горечи, в ушах застучало, а ноги снова стали ватными. Но эта слабость быстро прошла, уступив место ярости.

— Всем залечь! Пусть они не видят, сколько нас!

На «Золотой деве» к тому времени осталось всего пять пар гребцов. Планшир так густо утыкали стрелами, что корабль стал походить на ощетинившегося ежа. Враги целили теперь в весельные порты, несколько человек было ранено в руку и незащищенное бедро. Даг прополз между сражавшимися викингами на самый борт. Секонунг обернулся с искаженным лицом, на щеках его вздулись желваки, глаза полыхали радостным огнем в предвкушении предстоящей схватки.

— Пусть эти гнилушки думают, что мы мертвы! — прорычал Торир.

Северянин уже не смотрел назад, только вперед. Он видел, как беснуются воины на вражеских кораблях, видел раскрашенные морды деревянных чудовищ. Он не чувствовал ничего, кроме клокотавшей в груди ярости. Ему хотелось еще волшебного напитка, но Ивар больше не дал.

— Ты можешь умереть, зверек. — Гигант потрепал мальчика по плечу. — Держись позади меня, мы из них нарубим щепок!

— Кидай цепь! Сомнем их!

— Сцепить борта!

«Журавль» и «Кабан» догнали «Деву», с борта на борт полетели цепи и канаты. Берсерки приплясывали на носу, Орм скакал, подражая свирепому шутуну, Байгур рычал и царапал себе грудь, другие готовились броситься на абордаж:. Ивар зажал в зубах длинный нож, «Несущий гибель» трепетал, почуяв кровь.

Шесть драккаров уверенно шли навстречу. На палубах уже можно было разглядеть мужчин в доспехах. Они потрясали секирами и что-то орали, но ветер относил звуки в сторону.

— Навались! — проревел Скала. — Круши их! Не дайте им прорваться!

Даг поднял оба меча. Сердце было готово выпрыгнуть из груди.

Готландцы вопили, как стая взбесившихся псов. Их главарь бил себя в грудь кольчужной рукавицей, стоя на носу корабля.

Корабли с красными парусами внезапно вынырнули очень близко.

Лобовой удар оказался страшен. Многие гребцы попадали со своих скамеек, лопнули канаты, с треском сломались весла. Дага оторвало от палубы и швырнуло на соседа. Но се-конунг не зря приказал связать драккары между собой.

— Топи их! К рыбам их!

— Один с нами! Вперед, нас ждут валькирии!

Копья и крючья столкнулись. С обеих сторон поднялись вой и ругань. На Дага надвигалась стена перекошенных рож, оскаленных пастей, напряженных мускулов.

— Эй вы, мало что ли вам досталось? — кричали с той стороны. — Давайте, идите сюда, мы вам устроим веселье!

Ивар в последний раз хлебнул грибной настойки. Его глаза налились кровью, ноздри затрепетали, как у зверя, почуявшего кровь. Указания, отданные братьям, оказались последними его внятными словами. Подхватив меч, Ивар в два прыжка пересек палубу и запрыгнул на планшир вражеского корабля. Он врезался в гущу врага с такой силой, что передняя шеренга, державшая щиты, была смята.

— Вы ступайте по левому, а вы — по правому борту! — скомандовал Торир своим лютым. — Рубите щиты, чтоб обвалился шатер. И рубите все канаты!

Шестеро кинулись по правому борту, в брешь, пробитую берсерками. Шестеро рванули через левый борт. Одновременно полетели копья с «Журавля» и «Кабана», захрипели первые убитые.

— Бей их, мой верный «Костолом»! — прошептал юный викинг. — Вот и пришел твой черед показать, на что мы годны вместе!

Глава сорок вторая В которой медвежий напиток заменяет завтрак, топоры уступают зубам, а Даг Северянин обретает счастье

Даг кинулся на врагов, с удивлением замечая, насколько они вдруг стали неповоротливы. Фризы тоже завопили в ответ и кинулись навстречу, колотя мечами в свои щиты, но бежали они вдвое медленнее Дага. Краем глаза Северянин видел Ингвара и Дотира Германца, и Эбби Краснодыма, и других. Они тоже орали и тоже храбро атаковали врагов.

Не добежав до борта два шага, Даг подпрыгнул. Это оказалось совсем несложно после стольких месяцев прыжков под руководством Орма.

Готландцы тоже прыгали навстречу. Многие противники хватались друг за друга и летели в воду. Драккары раскачивались на волнах. На «Кабане» положение складывалось самое тяжелое, островитяне завладели инициативой и проникли на палубу. Гребцы бросили весла и вступили в бой. Орм и Байгур поспешили туда на помощь. Там, где Орм махал дубиной, образовывалась свободная дорожка, готландцы сами прыгали за борт.

Даг очутился на палубе чужого драккара, над ним хлопал багровый парус. Впереди Ингвар получил сильный удар и свалился на оба колена. Дотир Германец заслонил его и нанес вражескому дренгу удар в грудь. Он ударил с такой силой, что копье проткнуло человека насквозь и ранило того, кто стоял за ним.

Даг пригнулся, заметив летящее на него копье. Копье убило одного из викингов Краснодыма, но тот успел схватить за ногу ближайшего соперника и уволок за собой в пучину. В этот момент набежавшая волна столкнула борта кораблей. Упавших в воду буквально размазало.

Орм орудовал дубиной, не замечая, что двое повисли у него на загривке. Он с такой силой врезал форингу вражеского корабля, что тот со сломанной шеей вылетел за борт. Затем Орм голыми руками сломал шею еще одному нападавшему.

Ивар бился на мечах сразу с тремя противниками. У его ног истекали кровью четверо. Торир Скала наступал на островитян в первых рядах, лютые поддерживали его с флангов. Торир шел на соединение с оторвавшимися берсерками, вокруг них бестолково махали оружием враги. Их было слишком много, они мешали друг другу.

Даг потерял Ивара из виду, хотя тот велел держаться поблизости. Зато рядом снова очутился Дотир Германец, он выхватил из-за спины обе секиры и с трудом сдерживал врагов. Какой-то человек полез на мачту, надеясь спрыгнуть на германца сверху. Даг взмахнул мечом и перерубил готландцу щиколотку. Тот рухнул на палубу. Даг снова пригнулся, перекатился в сторону, вскочил и всадил меч снизу в горло какому-то краснорожему дренгу.

Он прыгал и уворачивался, и был гораздо быстрее их!

Сражение шло с переменным успехом у самого борта. Бойцы Торира никак не могли проникнуть дальше, их встречала сплошная стена железа. Но Скала поступил умно, сцепив корабли. Три вражеских драккара вынуждены были обходить «Золотую деву» на веслах, в надежде напасть сзади. Тем временем Орм и другие берсерки потеснили островитян с палубы «Кабана» и сами перескочили на борт длинного полосатого снеккара.

— Рубите им трюм! — прокричал се-конунг. — Парни, вниз, рубите дно!

Байгур потерял оружие. Он схватил лодочный крюк и раздавал им удары налево и направо. Эбби Краснодым качался от ран, он был ранен четырежды, но крепко стоял на ногах. Блондин с длинными волосами вышел против Ивара. Он попал Ивару по ноге, тот оперся спиной о мачту и продолжал обмениваться ударами. Первый удар берсерка пришелся в гарду меча, он отрубил руку блондину в локте. Следующим ударом Ивар расколол шлем другому готландцу.

Торир крикнул, чтобы все свободные гребцы держали оборону на корме и не давали подойти снеккарам врага. Дотир Германец с ревом вырвал у нападавших сразу две алебарды и швырнул их обратно.

Даг бежал по планширу, перепрыгивая через сражавшихся. На бегу он полоснул по лицу одноглазому бородачу, тот как раз собирался добить раненого дренга из команды «Кабана». Даг спрыгнул за мачтой, на которую опирался Ивар. Палуба была мокрой от крови, вокруг парень видел одни лишь прыгающие ноги. Его пока никто не замечал. Даг разогнулся и кинулся на взрослых противников Ивара. Он мало что соображал в тот момент. Мечи плясали в руках, точно выхваченные из воды лососи. Северянин снова угодил кому-то в лицо, в следующий миг он оказался весь забрызган кровью.

Внизу, под палубой, стучали топоры и уже шумела вода. С грохотом рухнул шатер, подрубленный людьми Торира. Под ним барахтались человек десять и никак не могли выбраться. На соседнем снеккаре занялся пожар, красный парус горел прямо на мачте. Люди с «Журавля», нарочно оставленные Ториром в засаде, с ревом выскочили из-под палубы и накинулись на противника. Каждый успел дважды метнуть копье. Головной снеккар готландцев оказался отрезан от помощи. Островитян добивали, как беззащитных овец. Затем, очистив палубу, Торир приказал перебросить силы на соседний борт.

На Дага кто-то накинулся сзади, но опрометчиво подставил голый локоть. Недолго думая, Северянин прокусил противнику руку до кости. Тот завопил от боли, забыв о топоре в свободной руке, и тут же получил дыру в затылке.

— Ты смотри, Торвальд! Этот мальчишка станет великим граммом… если его не вздернут раньше! — захохотал в усы Эбби Краснодым.

— А что я должен был делать? — разозлился Даг, сплевывая чужую кровь. Азартное бешенство кипело в нем, не находя выхода. Неудержимо хотелось драться, бежать, ломать все вокруг себя…

— Нам не отбиться! Они лезут и лезут! — Дотир Германец обернул к товарищам взмокшую физиономию.

На конце его алебарды, высунув язык, болтался мертвый готландец. Еще пятеро врагов, словно хитрые россомахи, кружили подле Ивара, выжидая, когда раны богатыря ослабят его окончательно. Между этой пятеркой и отчаянным берсерком лежала груда трупов. Это было похоже на небольшой оборонительный вал.

— Ты предлагаешь сдаться? — возмутился форинг. Весь израненный, командир «Девы» продолжал сражаться.

На помощь Ивару спешили его соратники. Сверху, по наклонной, прилетела стрела, ударила Байгура в плечо, застряла в толстой куртке. Байгур с хохотом выдернул стрелу, но другая тут же воткнулась ему в грудь.

Ивар стряхнул очередного мертвеца с меча, вовремя обернулся к крадущимся врагам. Боевой задор еще не остыл в нем, а Байгур для храбрости отхлебнул еще отвара. Прорываясь вдоль палубы, Байгур кому-то перегрыз горло. Вся его рожа теперь походила на сплошную рану. Даже свои расступались у него на пути. Даг старался держаться от этой парочки подальше, уж больно они страшны были в деле. Но и не восхититься их отвагой было невозможно.

Внезапно палуба под ногами заскрипела, доски стали расходиться. С визгом отлетал крепеж:. Вода заполняла трюм, вражеский корабль шел ко дну.

— Они бегут! Бегут, проклятые крысы!!

Не приняв бой, два готландских снеккара из шести резво уходили на веслах к берегу. В волнах плавали десятки трупов. Дренги с «Журавля» рубили дно второму кораблю готландцев. Третий вовсю горел. Его команда спасалась вплавь.

Викинги дружно затянули боевой бессловесный напев. Холмистый берег Готланда надвигался темной громадой. Где-то там отважных воинов ждали сокровища, слава, женщины и трофейное оружие.

Далеко впереди, у пенистой линии прибоя, наметилось шевеление. Где-то там вражеские драккары выстраивались в линию, готовясь отразить атаку славного Торира Скалы.

Но это было неважно.

Неважны стали боль от полученных ран и будущие потери.

Неважны золото и рабы.

Неважно, что придется спать в мешке, пить вонючую воду и жрать соленую рыбу.

Даг впервые в жизни чувствовал себя абсолютно счастливым.

Он стоял у борта, любуясь на свой окровавленный меч, пел вместе со всеми и ощущал на плечахтяжелые, но такие родные руки друзей. Сам Торир Скала обнимал юного викинга за плечи, и Ивар улыбался ему, и Эбби Краснодым, и Орм, и другие…

Северянин сжал в кулаке свой заветный амулет. Он твердо знал — он найдет славный город Йомс и станет великим херсиром.

Даг был счастлив.

Виталий Сертаков Проклятие клана Топоров

Часть первая РЮГЕН

…В лето тысяча семьдесят четвертое от воплощения Господня император великий римский Оттон получил благословение Его святейшества и направил меч на непокорных нордманов. Знаменуя сию грозную годовщину, курфюрст повелел отпечатать в числе прочего дубликаты «Риенских анналов», а также «Деяния датчан» Саксона Грамматика. Изучая черновые пометки, мы вновь неоднократно встретили имя Дага Северянина. Достойно восхищения то, что юный муж сей, будучи воспитан свирепым язычником, несомненно был водим десницей Божьей…

Глава первая, в которой звон чужого золота мешает думать, а волчья метка не успевает предупредить о беде

— Земля, земля! — завопили с мачты.

— Кормчий, на две доли к югу! — рявкнул Торир Скала, вглядевшись в соленую даль.

«Золотая дева» начала поворот. Двенадцать весел левого борта выскочили из воды. На мгновение обнажилось черное дно драккара, облепленное водорослями и ракушками. На палубе зашевелились обе свободные смены гребцов.

— Держу две доли к югу! — пробасил Даг Северянин, бросив взгляд на колышки солнечного компаса. Со своего места на корме он мог наблюдать лишь мерцание солнечных бликов и частокол взлетающих к небу мокрых весел Однако Даг был очень горд. Скамья рулевого на «Золотой деве» являлась весьма почетной, и получил он ее лишь неделю назад, когда вражеской стрелой убило прежнего кормчего. Если дренги из чужого экипажа спрашивали, сколько же лет юнцу на рулевом весле, Северянин твердо отвечал, что четырнадцать, хотя ему не исполнилось и тринадцати. Но викинги этому верили — парень ростом почти догнал взрослых. Над возрастом рулевого никто не смеялся — ведь во всем хирде Торира не набралось бы и пяти человек, кто умел так же определять направление, как Северянин.

За неимением иных развлечений викинги порой собирались в кружок, чтобы в сотый раз обмануть Дага Северянина. Рослые мужики завязывали кормчему глаза, крутили его десять раз во все стороны и как дети замирали, когда Даг не сразу отвечал, где запад, где Сириус и где ближайшая земля. Они готовы были взорваться радостным криком, и всякий раз кричали, и молотили мозолистыми кулаками по доскам палубы. Словно не знали, чем все закончится.

Даг безошибочно определял направление. Хотя с открытыми глазами и компасом ему было гораздо сподручнее.

Почти полгода отходил сын кузнеца на пиратском драккаре под командой опального се — конунга Торира Скалы. Его кожа приобрела цвет меди, волосы отрасли до плеч, а мышцы стали твердыми, как камень. Порой Дагу снилась отцовская усадьба в родном Свеаланде и становище финской колдуньи, где он провел больше года. Но гораздо чаще вспоминался ему зимний переход через горы, когда довелось охранять красавицу Астрид, вдову убитого норвежского конунга, и ее маленького сына. Спасенная Астрид звала Северянина к себе на службу, однако тот предпочел вступить в морскую дружину и пока об этом не пожалел. Берсерки из свиты Астрид плыли теперь вместе с ним на «Золотой деве». И не было у этих людей места в Норвегии, где не ждала бы их виселица. Главным врагом Торира Скалы и всей команды был нынешний конунг Норвегии Харальд Серая Шкура. Он отнял земли и усадьбы у многих ярлов и бондов. Уцелевшие в неравной борьбе отправились искать счастье в пиратских набегах.

Не раз нападали викинги на чужие корабли, не раз схватывались в море с дружинниками местных ярлов, но Дагу по малолетству приходилось сидеть на одиннадцатом весле. Когда затевалась свара на суше, форинг Краснодым его тоже не брал, оставлял на борту с ранеными и больными. И вот, наконец, улыбнулась удача — ему доверили солнечный компас и рулевое весло!

Конунг Торир Скала вполне отвечал своему прозвищу. Квадратный, плотный, он твердо держался на ногах, несмотря на качку. Торир был косоглаз и лохмат, носил шлем с крыльями и трофейный английский панцирь. Рядом с ним, на самом носу, у высокого форштевня, собрались берсерки — Орм, Байгур и другие. Эти презирали броню, ожидали высадки в потрепанных кожаных куртках и штанах. Там же находился Эбби Краснодым, одноглазый форинг «Золотой девы» и трое лютых, каждый командовал одной из смен. Однако люди Краснодыма держались от берсерков в стороне. Даже в совместном походе никто не желал связываться с полубезумными почитателями медведя.

— Крепи парус! Эй, Глазастик, передай на «Кабан», что идем к берегу!

Северянин обернулся назад. «Кабан» и «Серый журавль» шли почти вплотную к флагману, проваливались и взлетали на крутых темно — зеленых валах. Волны становились все яростнее. Слева от «Журавля» возникала из пены деревянная бычья морда — это поспевал драккар Ивара, сводного брата Торира Скалы. Предводитель «медведей» мог гордиться — после столкновения с карелами он заимел достаточно серебра и обзавелся собственным боевым кораблем. Правда, гребцов приходилось держать в цепях, иначе пленники норовили сигануть за борт. Но такие мелочи не занимали сводных братьев. Главное, что флотилия выросла до четырех кораблей!

— Эй, вижу дым! — выкрикнул с мачты Глазастик.

— Земля, земля… — загомонили викинги.

— Кормчий, еще на две доли к югу! Форинг, свободную смену на весла!

Даг послушался. Заскрипел блок, весло поддалось с натугой. На судне все мигом пришло в движение, поскольку идти против ветра стало труднее. Эбби Краснодым разбудил дюжину парней, которые храпели на палубе, невзирая на рев ветра и грохот уключин. Одни кинулись натягивать форштаг; парус повис и тут же снова забился, как пойманный зверь. Другие попрыгали на банки, чтобы сменить уставших товарищей. Третьи ухватились за шкаторины, чтобы помочь гребцам идти галсом.

— Глазастик, передай на «Журавль» — идем на гору!

Гора вырастала из моря, постепенно сглаживалась.

Скоро стали видны и другие вершины, и ельник на крутом обрыве. Впередсмотрящий указывал опасные водовороты, за борт сбросили веревку с грузом. Грести стало еще тяжелее, течение сносило драккары вдоль берега.

— Что это за земля — Рюген? Это тоже Фризия? — спросил товарищей Даг.

— Это остров, большой остров, — выдохнул крепыш Тости. — Говорят, что наш Торир дважды плавал сюда и оба раза не мог взять добрую добычу!

— Почему же? На острове нет людей? — Северянин жадно втягивал соленый воздух, пытаясь уловить горечь дыма костров или запах горячего мяса. За кусок пережаренной сухой конины он сейчас, кажется, отдал бы пару пальцев! Последний месяц прошел в сплошных схватках с прибрежными фризскими князьками. Пришлось кормиться лишь костлявой рыбой и запасами прогорклого зерна. Зато нынешняя высадка обещала добычу и отдых!

Запахло жильем и скотиной. Открылась пустынная бухта, вздыбились утесы, поросшие сосной, над узкой песочной полосой закружили чайки. Се — конунг передал на другие корабли, чтобы начинали готовиться к высадке.

— Это было давно. Мой брат ходил со Скалой в тот поход, — заговорил готландец по кличке Молчун, ворочавший веслом на двенадцатом руме. — Там было немало людей и достаточно всякого добра. Да, вот так… Там раньше не было христиан, но стояли богатые храмы. Тогда у Торира людей было в три раза меньше, чем сейчас. Наши норвежцы ночью ворвались в их город, он назывался Ахрон. Там было полно безумных стариков в белых рясах, но в Белого бога они не верили…

— И что взять со стариков? — рассмеялись парни с десятого рума. — Вот если бы там были монашки…

— Тогда наши взяли богатую добычу, — невозмутимо продолжал Молчун. — В их городе Ахрон стоит огромный храм. Говорят, что только у италиков, далеко на юге, есть такие храмы. Но там молятся Христу, а эти руяны поют песни своему деревянному богу. Вокруг деревянного бога сложено так много золота и другой добычи, что нам хватило бы на всю жизнь…

Как это часто с ним случалось, кривобокий Молчун затих на самом интересном месте. Даг одним глазом следил за лучиком солнца, протянувшимся сквозь прорезь в деревянном барабане. Как ни интересно послушать новую историю, но обязанности кормчего еще никто не отменял. В любой момент Краснодым может задать новый курс!

— Что дальше? — загомонили дружинники. — Молчун, говори! Почему же ты до сих пор сидишь за веслом, а не на троне ярла, если там столько золота?

— Это было давно, — отозвался рассказчик. — Тот хирд вел Хельги Железный Лоб. А Торир Скала тогда был всего лишь лютым на драккаре моего старшего брата. Они ворвались в город с двух сторон, и кто — то сразу сказал, что без колдовства не обошлось. Да, вот так. Брат сказал — они бежали к серому храму, вокруг храма сверкали колонны. Там колонны из драгоценных камней, из янтаря, из красного рубина, из прозрачного камня. Потом Торир сказал, чтобы парни поджигали дома склавенов, но дома не хотели гореть. Потом мой брат видел золото, целую гору золота. И видел убитых жертвенных быков…

— Колонны из янтаря? — недоверчиво присвистнул кто — то.

— А потом? — Даг затаил дыхание.

— Потом началось колдовство. Вдруг спустился туман, белый — белый туман. Когда стало не видно кончика меча, брат наступил на своего убитого побратима. Из его спины торчало копье. Потом он увидел под ногами других мертвых друзей. Их убивали тихо. Да, вот так… Торир Скала тогда закричал, чтобы все шли к нему и подняли вокруг щиты. Люди Торира так и сделали. И оказалось, что половина наших уже отправились к валькириям. Тогда они пошли к драккарам, не размыкая строя. Но оказалось, что подлые руяны притаились и напали с моря…

— Молчун, ты решил нас запугать? — неодобрительно прогудел Эбби Краснодым. — Я слышал эту историю десять раз, от самого конунга. Спросите у него сами, кто не верит. Никакого чародейства на острове нет! Просто не повезло тогда. Наверное, асы были недовольны…

— Что же за народ эти руяны? — удивился Даг. — Они как венды или как германцы?

— Они не германцы, это точно. И не фризы. Они хитрые…

— Бросить якорь! Суши весла! Спустить парус!

Драккары покачивались шагах в ста от берега, в относительно спокойной бухте, сразу за полосой прибоя.

Даг сделал все, что положено кормчему. Только тяжелое рулевое весло он пока не мог вытащить из воды один, в этом ему помогали Тости и Ингвар Серый. Конунг отправил на разведку двадцать человек на двух лодках, они уплыли, и скоро на берегу взвился знакомый штандарт — черный ворон на желтом фоне. Это означало, что разведчики углубились в лес и не встретили ничего опасного. Северянин наблюдал за колючей границей леса, за тучами, скребущими по скалам, за беспечными птицами… и не мог сдержать тревогу.

Чужие недобрые глаза следили за ними с берега. Но Краснодым не жаловал паникеров. И юный кормчий промолчал. В конце концов, враги поджидали их на всяком клочке суши.

— Ты не пойдешь, — отмахнулся от Дага форинг.

— Почему не пойду? — от возмущения и обиды Северянин ненадолго онемел. Он столько дней видел лишь спины гребцов, стучал зубами от холода и грыз сушеную рыбу! И вот благодарность — его не берут с собой в настоящий опасный набег! Его оставляют мыть миски, как девчонку! Северянин до боли в ладони сжимал рукоять своего Костолома и не знал, как поступить. Меч так и просился в драку! Даг видел, как берсерки с «Быка» попрыгали в волны и поплыли к берегу, не дожидаясь лодку. Кажется, они уже хлебнули варева! Там был сам Ивар и другие. Все они наверняка будут его теперь презирать!

— Разве забыл, что кормчий у нас один? — нахмурился Краснодым.

— Кормчий все равно получит свою полуторную долю, — прошипел щекастый Тости, но под взглядом форинга съежился и сиганул в воду.

Даг был готов расплакаться, впервые за много лет. Но нарушить дисциплину не посмел. К счастью, выяснилось, что на каждом драккаре остается по шесть человек, не считая прикованных трелей.

— Эй, посматривай! — грозно окликнул подчиненных Хельги Без Обеда. — Глазастик, давай наверх! Меченый, правый борт. Бьярни Коротыш, левый борт!

На стоянках у чужих берегов Без Обеда традиционно оставляли за старшего. Хельги сам был родом с островов Большого Бельта, порой болтал с Дагом на языке, очень похожем на язык славян. Из — за увечья Хельги неважно держал меч, но зато лучше других стрелял из лука, бил рыбу и плотничал.

Даг послушно пригнулся у отверстия в правом борте. Кличку Меченый он получил в хирде благодаря своей удивительной отметине, расположенной прямо на макушке. Больше всего это неровное пятно, заросшее волосами, походило на отпечаток волчьей лапы. Всю свою недолгую жизнь Даг сталкивался с испугом, уважением, а то и откровенной ненавистью людей, заметивших его отметину. Викинги в дружине Торира Скалы тоже были суеверны, но звериную метку восприняли спокойно. Ведь нет ничего дурного, если человек умеет превращаться в волка, лишь бы при этом крушил врагов, а не друзей! Но сам себя Даг упорно называл Северянином, а не Меченым. Ведь так звали его приемного отца, богатого бонда с озера Ветерн…

Сквозь уключину Даг видел немного. Неровную береговую полосу, натянутую якорную цепь, дубовую бычью морду на носу соседнего драккара. На мачте «Быка», обнимая флюгер, тоже сидел впередсмотрящий. Берег казался очень спокойным, ветер доносил аромат хвои и далеких костров. Любопытные чайки подобрались к кораблям, расселись по борту, периодически ныряя за рыбой. Звякала цепь. Поскрипывали доски, пригревало солнышко.

У Дага на макушке пульсировала волчья метка. Что — то должно было случиться, вот — вот. Что — то крайне неприятное.

Но прямого повода поднимать тревогу не находилось. Хельги Без Обеда дремал, развалившись под шатром конунга. Другие викинги тоже разомлели в неожиданном тепле. На соседнем «Кабане» точили ножи, кто — то трогал струны кантеле. Рабы на веслах спали вповалку, радуясь редким минутам отдыха. Даг попеременно глядел то на берег, то вниз, в темную глубину. Что — то там двигалось у самого дна…

— Сдается мне, никакого золота на этом Рюгене нет! — Хельги Без Обеда подошел к левому борту, сплюнул и собрался справить нужду.

— Нет! — Даг подскочил на месте. — Нет, отойди!

Но было уже поздно.

Голый мужик, облепленный водорослями, выскочил из воды. Хельги Без Обеда схватился обеими руками за пробитое горло и кувыркнулся через планшир.

Склавены всплыли и кинулись в атаку.

Глава вторая, в которой славяне не соблюдают правил, зато выясняется, как выгодно уметь ругаться на чужом языке

Даг перекатился через голову назад, и очень вовремя. Остро заточенный наконечник воткнулся в доску между двух сундучков, прямо в то место, где Даг только что сидел.

Голый мужик с косо зашитым ртом приземлился на палубу, с него потоками лилась вода и стекали ошметки тины. Рядом возникли еще двое. Из одежды на них были лишь короткие грубые штаны, каждый был русоволос, стрижен неровно и коротко и держал в руках оружие. Напали они разом.

Парень со страшными бесцветными глазами ткнул Дага копьем. Его приятель раскинул руки, норовя поймать мальчишку, как ловят заплутавшую домашнюю птицу. Даг прыгнул в сторону, вскочил на рукоять весла и побежал за бортом, прямо по влажным веслам, торчавшим из уключин. Такой ловкости враги не ожидали, но тут же кинулись в погоню.

Даг метнулся к своему сундуку, успел скинуть крышку, не глядя схватил второй меч. На «Журавле» дико завопили, туда тоже проник неприятель. Послышался плеск, кто — то летел за борт. С мачты «Кабана» на палубу грохнулся пробитый стрелой дружинник. Трелли на «Быке» загремели цепями, подняли жуткий гвалт. Даг метнул взгляд на берег в надежде на то, что берсерки Ивара заметят засаду и вернутся к кораблям. «Медведи» обладали исключительным нюхом, который не раз выручал дружину. Но учуять врага под водой они, видимо, не сумели.

Бьярни Коротыш и Глазастик прижались спиной к спине. Тости и Молчун уже дрались, постепенно отступая к шатру конунга, с трудом отбиваясь от длинных копий. Даг с горечью подумал, что, будь на их месте берсерки Ивара, врагов бы уже смело с палубы. Но, к сожалению, на борту оставляли самых слабых.

Внезапно позади Тости показалась мокрая ручища, из подводной засады вылезли еще трое руянов, такие же мрачные и голые, словно лесные звери, потерявшие шерсть. Они урчали и невнятно бормотали. И тоже скопом бросились в атаку. Они совсем не желали соблюдать правила боя, не давали сопернику время на замах, царапались и кусались. Северянин заметил тонкие камышины, через которые хитрые дикари дышали под водой.

Даг прыгнул наперерез, но опоздал. Длинный нож уже воткнулся в спину Тости. Тот беспомощно закрутился на месте, потянулся рукой за спину и свалился, проткнутый копьем. Даг ударил с левой, волосатая кисть врага вместе с зажатым древком отлетела в сторону. Изувеченный руян заорал, и это был первый громкий звук, который издали островитяне.

Даг крутанулся на пятке, полоснул крест — накрест, наращивая скорость, запутывая противника. Рядом с плечом лязгнули чьи — то зубы, враг успел отпрыгнуть с удивительной быстротой. Молчун заверещал, ему ножом вспороли локоть. Склавены вели себя как псы, кто — то впился Глазастику зубами в икру, кто — то норовил достать до горла. Пока одни дрались с экипажем, другие уже ковырялись в сундучках, вскрывали подпол, где хранилась еда. Глазастик сумел освободиться и схватил секиру, он был очень верткий. Когда викинги на суше устраивали поединки без оружия, редко кому из богатырей удавалось скрутить жилистого паренька. Глазастик трижды взмахнул секирой, круг возле него с воем распался, у кого — то густо текла кровь.

На «Кабане» ударили в било. Тяжелый звон разнесся вдоль берега, но тут же резко оборвался. С «Журавля» двое дренгов спрыгнули, поплыли к берегу. За ними кинулись в погоню. Даг наступал на врага, вращая двумя мечами. Ненадолго взрослые парни растерялись и попятились, не ожидая такого напора от мальчишки. Но их тут же стегнул гневный оклик предводителя. Это был высокий, но сильно сгорбленный человек с белой бородой. Он сам уже дорвался до сундука се — конунга и орудовал топориком, пытаясь вскрыть замки. Даг успел подумать, что главную казну негодяй легко не найдет, она ведь спрятана в тайнике под мачтой…

Бьярни Коротыш только казался маленьким, но был очень силен. Он ударил руянов секирой по ногам, те отпрыгнули, но один не успел. Бьярни перерубил ему колено. Другой склавен ударил Бьярни коротким копьем в плечо. Наконечник воткнулся глубоко и застрял. Но Бьярни так рванулся назад и потянул за копье, что противник не удержался на ногах. Тогда Молчун ударил мечом и рассек тому череп. Бьярни очень ослаб от раны, но ему пришлось отбиваться сразу от двоих.

Молчун рычал и бил налево и направо. Его меч сломался, но Молчун успел подхватить другой. Глазастик уперся спиной в переднюю мачту и вовсю махал секирой, но никого не мог достать, потому что враги орудовали копьями с длинными наконечниками. Те трое, которых теснил Даг, разбежались в стороны, надеясь схватить его сзади. Но Северянин хорошо помнил, чему учил его Горм Одноногий на ферме отца. Он кинулся на того, кому солнце светило в глаза. Руян отлично действовал копьем и ножом, но против двух мечей мог только обороняться. Его товарищ, лишившийся руки, визжал и катался под ногами, мешая всем сразу.

Оскальзываясь в крови, руян сделал выпад. Даг отбил наконечник с левой руки, сам пригнулся и прыгнул в сторону, уходя от удара сзади. Он изо всех сил крутанул Костоломом вокруг себя, нанес длинную рану парню с криво зашитым ртом и отбежал на три шага. Третий противник, как и ожидалось, оказался заперт между двумя приятелями, одновременно бросившимися в погоню. Даг услышал, как они ругаются, они выкрикивали грязные слова на знакомом языке. Очень похоже ругались трелли, которых привозили в Свеаланд из Гардара.

Тем временем враги напали сзади на Глазастика и закололи его. Его проткнули сразу с трех сторон. Бьярни Коротыш устал отбиваться. Он был весь в крови, одна рука висела, но своей секирой он ранил еще троих. Молчун вдруг прыгнул за борт и поплыл к берегу. Предводитель руянов что — то крикнул своим. Двое бросили Бьярни, натянули луки и послали стрелы вдогонку за Молчуном.

Еще был жив Тости. Он лежал лицом вниз, но когда белобородый стал потрошить сундучки, он привстал и всадил тому в ногу нож. Белобородый повернулся и убил Тости одним ударом. Потом вытащил из ноги нож, а рану обмотал веревкой. В этот момент стало слышно, как топоры пробивают дно «Кабана». Очень скоро славный драккар завалился набок, затем хлебнул воды и ушел на дно. У берега оказалось столь мелко, что мачта осталась торчать, и парус почти не замок.

Даг подпрыгнул, ухватился за канат, свисавший с мачты, пролетел вместе с канатом шагов восемь и спрыгнул прямо на голову загорелому парню, атаковавшему Бьярни. Тот не растерялся, рубанул топором. Топор у руяна оказался совсем не такой, как привычные секиры берсерков, а широкий, с вытянутым изогнутым лезвием. Северянин выставил левую руку с мечом и едва не взвыл от боли, такой силы оказался удар. Секира угодила в незаточенную часть лезвия, соскользнула до гарды и едва не отрубила Северянину пальцы. Даг вовремя выпустил меч, ему показалось, что его собственная рука сломалась в плече. В ответ он взмахнул Костоломом, но взрослый мужчина снова легко парировал удар мальчишки. В этот миг Бьярни ударил склавена сзади, вложив в удар последние силы. Загорелый дикарь выпучил глаза и рухнул с разбитой головой.

— Даг, беги, найди Краснодыма! — успел выдохнуть Бьярни.

Но тут подоспели двое, те, что гнались за Северянином. Один поразил Бьярни копьем, но наконечник запутался в кольчуге. Бьярни засмеялся, поймал склавена за руку и притянул к себе. Они упали вместе и стали друг друга душить. Наверняка Коротыш одолел бы тощего соперника, но ему сзади воткнули нож в шею.

Даг остался один. Он быстро заозирался, выставив впереди себя Костолом. Левой рукой он шевелил с трудом. Можно было прыгнуть за борт, но вряд ли он сумеет потягаться с людьми, способными под водой прокрасться к кораблю. Тем более уже возвращались двое, которых вожак послал за Молчуном. Там, где недавно торчала из воды голова Молчуна, расплывалось бурое пятно. На какое — то время установилась тишина, и Северянин услышал звуки битвы на берегу. То ли дружина тоже попала в засаду, то ли тертый волк Торир вывел ее в тыл врагу и первым дал сигнал к бою. Где — то за лесом звенели мечи, сухо сшибались секиры, и, нарастая, жужжал басовитый хор голосов.

Даг успел удивиться глупости дикарей. Одни пустили ко дну «Кабана», другие уверенно доламывали «Журавль» и «Быка». Даг никак не мог взять в толк, какой смысл уничтожать чужую работу, когда можно присвоить драккары себе. Казалось, эти мрачные загорелые люди дали зарок — топить все, что приближается к их берегам. Очень скоро Даг убедился, что он угадал почти верно. Юного кормчего окружили возле румпеля, но на сей раз прятаться стало некуда.

— Ну, давайте, кто первый отправится к валькириям? — воскликнул он, стараясь, чтобы голос звучал низко и грубо. — Клянусь веслом Ньяда, первого я прихвачу с собой!

И зачем — то для верности выругался на языке кривичей.

Мужик с рваным ртом взмахнул зазубренной секирой. На щеку Дагу брызнули капли чужой крови. Держа меч перед собой, Северянин шагнул вперед, ожидая, когда противник подставит бок. Он уже убедил себя, что это будет последний бой. На мгновение всплыли лица матери, братьев, сестер…

— Цыть, не мацать щенка! — рыкнул бородатый главарь. — Эй, хлопаки, песья ваша кровь, не слухали разве?

Враги чуть опустили оружие. Вожак протолкался вперед. Ступням Северянина передались частые удары — это склавены рубили дно «Золотой девы». Лучший корабль Торира Скалы, самый большой и красивый, гордость всего хирда, готовился позорно лечь на дно.

— Кто ты есть? — нахмурился главарь.

До Северянина вдруг дошло, что с ним говорят не на языке Северного пути. Дикарь спросил еще что — то на своем жестком, шипящем, но таком узнаваемом наречии. Даг с достоинством назвал себя, он старался произносить слова четко и раздельно.

— Сколько ваших там? — бородатый кивнул в сторону леса.

— Очень много, — выпятил грудь Северянин. — У Торира Скалы лучшая морская дружина Норвегии!

— Можешь тут умереть, или отдай железо! — непонятно было, понял ли бородатый, что ему ответили.

Даг снова вспомнил уроки Горма Одноногого. Умереть никогда не поздно, учил старый вояка. И Даг кинул во врага свой верный Костолом. А в следующий миг прыгнул за борт, спиной назад.

Должны были пустить стрелу в спину или копье. Это он учел, таким простым вещам давно научили в хирде. Поэтому не стал выныривать и не поплыл сразу к берегу, а, напротив, свечкой ушел вниз, насколько хватило дыхания. Цепляясь за скользкий борт драккара, добрался до киля. Стрела плоско ударила в ногу, но лишь слегка оцарапала, потеряла силу в воде.

На пределе дыхания, с пульсирующими кругами перед глазами, Северянин всплыл с другой стороны. Спрятался за рулевым веслом, отдышался. И снова нырнул.

Он спешил, чтобы предупредить своих.

Не зная, что спасать их поздно.

Глава третья, в ней становится ясно, как не надо строить войско и как не надо штурмовать крепость

Северянин яростно греб к берегу, каждый миг ожидая стрелу в спину. Но с «Золотой девы» его никто не преследовал, а высокие волны часто скрывали с головой. Выбравшись на камни, тринадцатилетний кормчий рухнул без сил. Но долго отдыхать было некогда. Даг приложил ухо к земле и сразу определил, в какой стороне идет бой. Потом он поступил, как настоящий медведь, — приподнял нос, задержал воздух и мелко — мелко задышал. Где — то неподалеку горели жилища! Хотя ветер относил гарь в сторону, запах горящего деревянного жилья Даг ни с чем не мог спутать. За месяцы, проведенные в хирде, он насмотрелся, как горят самые разные деревни. Торир Скала любил веселье и нападал обычно весело, с гоготом и факелами.

К несчастью, из оружия при кормчем остался только короткий нож, вдобавок потерялся левый сапог. Но Даг первым делом проверил не нож, а свой желтый коготь, висящий на шее под курткой. Коготь никуда не делся, и парень посчитал это добрым знаком.

Найти дружину оказалось очень легко. Как всегда, викинги не заметали следов, наступали сплоченной группой, выставив по сторонам дозоры. Они углубились в чащу вдоль узкой тропы. Здесь Ториру Скале пришлось распустить плотный строй, тем более что почти сразу начинался подъем. Даг поспевал за соратниками и на ходу читал следы. Цепляясь за корни сосен, викинги взобрались по мшистому косогору, преодолели лощину и резко свернули влево перед отвесной скалой.

Шум битвы стал гораздо ближе, и запах гари тоже. Уже слышались отдельные выкрики, звон мечей и непонятные глухие удары. Иногда ревели сразу десятки глоток, точно просыпался в берлоге медведь.

Спотыкаясь и прихрамывая, Даг перевалил еще одну каменистую гряду. Море от него заслонила сплошная стена леса, зато под ногами Северянин обнаружил вполне сносную, накатанную дорогу со следами копыт. Викинги не так давно пересекли дорогу толпой. Однако в стороне внимательный глаз следопыта насчитал следы как минимум трех разных лошадей. Здесь же Даг наткнулся на свежий конский помет и следы незнакомой мужской обуви. После долгого времени, проведенного в угодьях финской вельвы, Северянин научился видеть то, что другие не замечали. К примеру, напротив того места, где недавно толпились конные, он обнаружил еще одну узкую тропинку, ведущую к берегу. И узкий прогал среди деревьев, сквозь который прекрасно различались бухта и корабли…

Но никаких следов боя. Значит, эти чужие всадники объезжали берег дозором и заранее заметили норвежцев! И ускакали, не приняв боя, чтобы предупредить своих! С таким коварством морской хирд Скалы еще не сталкивался. Обычно крестьяне и рыбаки замечали викингов, когда было уже слишком поздно. А местные ярлы и прочие правители не догадывались выставить сторожей и сложить костры, как издревле поступали свеи и датчане.

Северянин нарочно взял гораздо левее, чтобы не идти по стопам отряда. Очень скоро он выбрался на опушку и увидел деревню. Деревня горела, но в ней не было жителей, ни единого человека. Необычные, маленькие дома, сложенные из бревен, крытые соломой. Не гавкали собаки, не блеяли козы. Не вертелась под ногами птица. Загоны стояли пустые. Проваливались с треском соломенные кровли, и летал повсюду пух. Даг побежал дальше, предвидя худшее. Итак, дренги Скалы не нашли чем поживиться, хитрые жители успели сбежать!

За последней избой парень остановился как вкопанный. Потому что такого никогда не встречал. Самые мощные укрепления, которые пришлось атаковать пиратской дружине, — это невысокие земляные валы островных ярлов. А сейчас дружина Торира безуспешно штурмовала городскую стену. Перед укреплениями расстилалась полоса выжженной утоптанной земли. Стена была совсем не такая, как в торговом городе Бирке, эта стена возвышалась на четыре человеческих роста, она ощетинилась кольями и угрожала тучами стрел. В городе что — то горело, поднимались к небу столбы дыма.

Грохот обрушился на уши Северянина внезапно, точно до этого он ненадолго оглох. Многоголосый рык, который он принял издалека за вопль общей боевой ярости, оказался жалобным плачем. Это истошно орали и сдирали на себе кожу обожженные парни с «Серого журавля». Сверху, с колючих башен, их обливали кипятком и еще какой — то черной кипящей гадостью! Северянин привык, что настоящие мужчины не прячутся за стенами, а договариваются о битве, размечают поле вешками и сходятся в поединке. А если среди врагов нет достойных мужей, то и драться с ними честно ни к чему, их надо закалывать, как глупую скотину…

Отряд берсерка Ивара пер напролом в ворота. Щепки летели во все стороны, но ворота даже не гнулись под напором секир. Даг сразу понял: чтобы прорубить насквозь такие бревна, придется стараться несколько дней. Но самое плохое заключалось в том, что славных викингов окружали!

Получилось так, что Даг зашел врагу в тыл. Он наблюдал спины руянов в холщовых рубахах, лишь немногие из них дрались в жестких кожаных доспехах. Скорее всего, это были те самые рыбаки из брошенной деревни! Одного взгляда хватило, чтобы понять: отряд Торира угодил в западню. Островитяне бились не слишком умело, но их было намного больше. Ощетинившись длинными копьями, они теснили норвежцев прямо к стене. Справа от деревенских Даг приметил совсем других бойцов — эти носили шлемы и латы, методично и слаженно шуровали копьями и наступали стройной шеренгой. Викингам приходилось драться сразу на два фронта и вдобавок уворачиваться от стрел и камней, летевших сверху.

Торир давно охрип, он кричал своим, чтобы отходили и сомкнули щиты. Горнист надувал щеки, но скрипучих визгов горна почти не было слышно. Знамя хирда держал высоченный Эбби Краснодым, по нему легко угадывалось, где находится конунг.

Строй давно сбился, хотя поначалу наверняка наступали свиньей. К моменту, когда подоспел Даг, щиты почти у всех были порублены в щепки. На правом фланге, там, где городская стена поворачивала, берсеркам почти удалось взобраться на гребень, но тут навстречу им скинули тяжелое бревно. Северянин чуть не взвыл с досады. Он ни разу не участвовал в штурме города, хотя много слышал о таких приключениях и о всяких штуковинах, которые используют для осады.

Даг моментально понял, в чем ошибка конунга. Столь мощные стены бессмысленно штурмовать без осадных орудий! Или, по крайней мере, стоило заранее изготовить лестницы. Наступление захлебнулось, командирские навыки Скалы не помогали.

Орм, Байгур и другие берсерки так часто молотили секирами, что тяжеловооруженные защитники города пятились назад. Понимая, что отчаянных рубак им не одолеть, руяны выставили впереди копейщиков. Те гибли, но держали линию, поскольку позади напирали все новые подкрепления. Со стены швырялись камнями, многие стреляли из луков. Казалось, что битва застыла в равновесии, обе стороны устали. Ториру гордость мешала вернуться к кораблям, славяне были бы рады, чтобы враг попросту убрался восвояси.

Стараясь укрываться за деревьями, Даг ринулся в обход. Что он мог поделать один, с коротким ножом против целой толпы? Он надеялся, что как — то удастся просочиться сквозь ряды врагов и сообщить се — конунгу о нападении на «Золотую деву». Даг бежал изо всех сил, но скоро ему пришлось распластаться в траве. Навстречу, поднимая тучи пыли, неслась местная кавалерия. Парни с «Кабана» схватились с кавалеристами на левом фланге. Чаша весов тут же качнулась не в пользу викингов. По сравнению с неловкими крестьянами, здоровенные всадники в доспехах представляли собой серьезную угрозу.

Даг привык к тому, что настоящие мужчины сражаются пешими. Зачем нужны лошади? Чтобы перевозить грузы, или в крайнем случае доставить бойцов в нужное место. Ясно, что жители Рюгена нагло попирали все законы, и следовало их за это наказать! Однако наказать конных оказалось вовсе не просто. Сминая остатки строя, они с налету вломились в ряды морских дружинников. Их мечи и копья доставали слишком далеко, лошади топтали людей, пешие не могли сражаться на равных.

Краснодым был страшен в бою. Ему подавали уже третий меч, но после удара палицы и этот стал непригоден. Знамя он передал кому — то из молодых. Форинг махал полуторным мечом, ухватив его двумя руками, он перерубил ноги нескольким коням. Упавших всадников яростно добивали внизу, но даже на земле победить их удавалось не сразу. Секиры отскакивали от превосходной брони, вязли в длинных кольчугах. Со всех сторон слышалась брань, сопение и крики умирающих.

Даг побежал в обход еще дальше, впереди он снова видел спины славян в серых рубахах. Они поступали как псы, атакующие волка, — наскакивали и трусили одновременно. Из — за их наскоков парни с «Золотой девы» не могли спокойно заняться воротами. Зажатые в кольцо, они отважно бились, не надеясь на пощаду.

Даг проскользнул сквозь ряды нападавших у самой стены и тут же едва не угодил под чью — то дубину. Сулица ударила его в бок на излете, не пробив толстую кожаную куртку. Северянин несколько раз кувыркнулся, его ноги измазались в крови. Кормчий угодил в самое пекло сражения, здесь бились неистовые берсерки, пробивая путь к отступлению. Торир Скала пер следом за бешеными «медведями». С обеих сторон конунга прикрывали шестеро лютых с длинными щитами, окованными железом.

— Все назад! — кричал конунг. — Труби отход! Эй, люди с «Журавля», сомкнуть щиты!

К несчастью, Ивар перепил снадобья и не замечал, что может потерять своих людей. Двое уже полегли, прочие были ранены. Щит Ивара болтался за спиной, он держал меч двумя руками и рубил на обе стороны. Норвежец бил с невероятной силой, вражеские копья ломались пополам. Какой — то человек в панцире подскочил и нанес ему с размаху удар в бок. Меч со звоном отскочил от голого тела.

Другой человек в высоком шлеме ударил Ивара копьем в лицо. Однако тот отпрянул, и наконечник угодил в плечо. Враги ахнули, поскольку острый наконечник снова не смог пробить кожу. Ивар с рычанием замахнулся и рассек нападавшему голову вместе с шлемом.

Байгур дрался рядом, его дубина треснула пополам, но с каждым ударом отправляла кого — то в гости к ванам. Руяны разбегались в стороны, стремясь избежать страшных шипов. В спине и плечах Байгура торчало несколько стрел, но кровь почти не текла. Волосатый богатырь то хохотал, то скрежетал зубами. Он едва не наступил на Дага, но в толчее не узнал его. Орм тоже встретился с Дагом глазами, но тоже не узнал соратника. Судя по всему, парни Ивара здорово нахлебались варева еще на корабле.

У Орма нижняя половина лица была в крови. Он схватился с каким — то здоровяком, укусил его за плечо, вырвал зубами кусок мяса. Затем поднял противника в воздух и швырнул его вперед, на копья его же товарищей. Сверху, со стены прилетела сулица, ткнулась Орму в спину, но не причинила вреда. Другое копье берсерк поймал на лету и метнул с такой силой, что пробил ближайшего руяна насквозь.

Северянин вскочил на ноги, пригнулся от летящего копья, снова согнулся и почти по — пластунски пополз к Ториру.

Тем временем удача улыбнулась викингам. Экипаж «Серого журавля» прорвал окружение и, сгрудившись, отступал к берегу. Их почти не преследовали, после боя у стены осталось лежать втрое больше местных. Экипаж «Кабана» сильно поредел, их окружили всадники и заставили разоружиться. Многие викинги еще сопротивлялись, им на головы накидывали мешковину, мешающую драться, оплетали веревками, валили наземь.

Лишь берсерки казались сделанными из железа. Там, где прошли отчаянные «медведи», образовалась просека из человеческих тел. Следом за командой Ивара пробивался десяток опытных бойцов. Даг вращал головой, но никак не мог заметить се — конунга. Торир куда — то исчез, исчезло и знамя с «Золотой девы».

В этот момент открылись городские ворота. Очевидно, защитники города только и ждали момента, когда бешеные норвежцы хоть немного отойдут. Из ворот широкой волной выкатилось свежее подкрепление; во главе осмелевших руянов ехал древний старик на изумительно красивом белом коне.

На минуту Даг загляделся и тут же поплатился за нерасторопность. Что — то тяжелое стукнуло в затылок, перед глазами потемнело. Северянин услышал ядовитый смех и узнал бородатого главаря тех, кто напал на «Золотую деву».

— Держите щенка! — гоготнул руян. И добавил еще несколько фраз, обращаясь к своим бойцам.

Мальчишке мигом скрутили руки, но бить не стали. Минуту спустя подняли и потащили. Кто — то бесцеремонно поволок его за волосы. Северянин, как мог, упирался ногами, извивался ужом, но вырваться не сумел. Похоже, что волочивший его не задумывался, дотащит он до места назначения труп или живого человека. А вокруг творился кошмар. Стонали раненые, угодившие под мертвых, придавленные лошадьми. Стонали обожженные. Тех викингов, кто успел отступить к берегу, пока не преследовали. Многих взяли в плен, стреножили и вязали им руки. Последнее, что видел Даг позади, перед тем как на голову надели мешок, — это громадные створки городских ворот, они медленно закрывались, отрезая путь к свободе.

И море скрылось от него. На много дней.

Глава четвертая, в которой живые становятся пленниками идола, а мертвым везет больше, чем живым

Его швырнули в темноту, на жесткую солому.

Поблизости вздохнуло крупное животное. Где — то рядом, в темноте, сопели взрослые мужчины. Густо дохнуло коровьим стойлом, рыбой и гнилой соломой. Чуть дальше пахло кислым молоком, забродившим медом и собаками. Но к обычным деревенским запахам, по которым так соскучился Даг, примешивалось что — то еще. Горько — сладкий, дурманящий аромат проникал повсюду, гибким червем вползал сквозь щели, нехорошо щекотал нос.

Даг перекатился на спину, с немалым трудом пропихнул одну, затем другую ногу в кольцо связанных рук. Теперь он сумел развязать мешок и освободил голову. Стало не намного светлее, но то, что он увидел, само помещение, озадачило Северянина. Он надеялся, что угодил в обычный хлев, из которого можно сделать подкоп или разобрать крышу. Однажды Дага уже пытались сделать рабом в Дании, там он выломал доску из крыши тюрьмы и убежал. Но отсюда убежать казалось почти невозможным.

Прокопченные балки потолка находились на недосягаемой высоте. Едва укрытый соломой пол был сбит из шершавых гранитных блоков. Ворота «хлева» могли бы выдержать прямой удар тарана, наверху и внизу они плотно входили в пазы, не оставляя места даже для мышонка. Влево и вправо угадывались дощатые перегородки, там жевали жвачку коровы. Где — то дальше блеяли барашки.

Он прислушался в надежде уловить отголоски битвы. В голове не укладывалось, что друзья могли его бросить в плену. Как и прежде, Северянин легко определил направление на север, определил, в какой стороне море, но звуков боя так и не услышал. Сильно болел затылок; кажется, его здорово приложили головой о борт лодки.

— Малый, ты как, жив? — донесся сиплый голос из темноты. Кто — то протянул чашку с водой.

Даг обрадовался незнакомцу, как родному. Жадно выпил воду. Лишь потом сообразил, что с ним опять говорят на каком — то наречии русичей.

— Жив, только плечо болит. — Даг принялся грызть веревку, стянувшую кисти. От проклятых пут пальцы почти онемели. — А ты кто такой?

— Я — то? Кличут меня Иван Обрубок, за старшего я тут.

— Я тебя не знаю, — насторожился Даг. — Ты с «Быка»?

— Я не с «Быка», — печально рассмеялся невидимый собеседник. — Я тута давече.

— Ты не из кривичей?

— Неа, с Киева мы.

— С Киева? — Северянин задумался. Про богатый Киев он слышал, и не раз. И по всему выходило, что это очень далеко. — Давно ты здесь сидишь?

— Давненько. Я ведь еще у Премудрой Вольги, что с Плискова, у матушки нашего Святослава, в чадушках ходил. Потом как толмачом в посольство взяли, да так домой и не вернулся.

Про князя Святослава Даг что — то смутное припомнил. Вроде бы, князь этот смело громил кочевников, которые угрожали речным торговым путям.

— Значит, тебя заперли давно, и ты доволен?

— А ты, малый, коли хочешь жить подольше, должен меня слушать, а не учить, — слегка обиделся Иван.

— Не буду я никого слушать! — Даг попытался встать, но больно ткнулся носом в пол. Связанные ноги одеревенели. — У меня есть херсир Торир, только его я слушаю.

— Нема у тебя херсира. — Иван Обрубок погремел чем — то в темноте, и вдруг стало чуть светлее.

Протянулась грязная тощая рука, поставила на пол каменную плошку с рдеющими углями.

— Давай путы свои ближе, помогу развязать. Только не ори, не то огонь отнимут!

Обрубок добавил щепочек, соломы, раздул пламя, ловко спрятал плошку за опорным столбом. Затем с помощью монеты, сточенной с одного краю, разрезал веревки на руках. Вблизи Обрубок оказался нескладным мужичком, бородка клочьями, всего два пальца на левой руке, зато порты целые и рубаха льняная, чистая, с вышивкой.

— Повязали твоего херсира. — Иван показал, как затягивается удавка на горле. — Думали тут поживиться? Вот и поживились! Я сам невидал, да говорят, из ваших только один челн уплыл, и многих в море порубили…

— Не могли их… кха… порубить! — У Дага от волнения пропал голос. Он не мог себе представить, что руяны — дикари одолели берсерков Ивара. — Они вернутся и сожгут здесь все! А ты, глупый Иван, сидишь в яме, откуда тебе знать, что там, снаружи?

— Это я нынче с тобой взаперти, — не обиделся Обрубок. — Потому как великая треба у Световида будет. Из — за того веселия рать большая на Рюгене собралась. Оттого и псам морским неудача вышла. Издалече вас приметили, бо дозоры крепкие перед требой выставляют. А мне — то, когда тихо, мне запрета нет, брожу где хочу. Я тут над скотиной поставлен.

— Что за рать собралась? Германцы?

— Зачем германцы? — удивился Иван. — Словяне все, лютичи, да богемцы тут, да поморские тоже. Все, кто Световиду челом бить пришел.

— А кто такой Световид?

— Увидишь. Коли глаза тебе не выколют.

Даг приуныл. Ему очень хотелось раскроить башку наглому склавену, но без оружия, со связанными ногами шансы были невелики. Поразмыслив, он пришел к выводу, что лучше обрести временного союзника, чем врага. Жадно вылакал воду из чашки и занялся путами на ногах.

— Я тоже пить хочу… дай мне молока… кровь в глотку течет, пальцы сломали… — захныкал вдруг кто — то третий, тонким противным голоском. — Слушай, Обрубок, может, корову подоишь? Ты же вроде умеешь?

— Молока тут не — ет, — насмешливо протянул Обрубок. — И маслица нет. А ты дурак, даром что с крестом. Это быки, коих кормят для великой жертвы.

Даг немного воспрял духом. Теперь говорили, как датчане — все понятно, только слова смешно коверкали.

— Для жертвы?

— А ты думал — тебе к столу, жирный?

Даг развязал ноги и медленно пошел вдоль дощатой перегородки. Он убедился, что здание построено добротно, даже слишком крепко для коровника. Нигде не получалось ни выломать, ни раскачать доску. Блуждая по периметру вокруг плошки с углем, он наткнулся на третьего сокамерника. Тот сидел в отдельной клетке. Статный мужчина, стриженный под горшок, в длинном монашеском платье, скорее подходящем для женщин. Жир он давно растерял, скорее всего, Обрубок так обзывал его по привычке. Монах зябко скорчился в углу, поджал ноги и тщетно пытался укрыть себя соломой.

Зоркие глаза мальчишки углядели нечто знакомое в одутловатой физиономии. Но стоило Обрубку поднести поближе огонь, как наваждение рассеялось. Северянин никогда не встречал этого типа, но видел очень похожих на него.

— Меня зовут Поппо, сын мой, — прекратив вылизывать пустую миску, величаво сообщил священник. — Можешь называть меня отец Поппо, ибо полный сан мой здесь не столь важен.

Отец Поппо говорил в нос, с сильным акцентом.

— Вот еще! — отмахнулся Северянин. — Один отец у меня есть, такой, как ты, не нужен!

Иван расхохотался.

— Видишь, пресвитер, никто не хочет тебе служить!

— А мне служить не надо. Служить — мой долг, а ваш — уверовать в спасителя нашего!

Кажется, священник собрался говорить долго, но Обрубок его перебил.

— Его не велено убивать, — сообщил Обрубок Дагу. — Прослышали здешние волхвы, что за этого чернеца сам император германский может слово сказать. Сеча добрая была, под Мекленбургом, слыхал небось?.. Большие — то лютичи с графом тамошним саксонским Герхардом за поля уж рядили — рядили, вроде все межи провели, по рукам ударили. Ан нет, сакс снова рать двинул. Посеклись изрядно… ага. А этот — то, что в клетке, в плен лютичам достался. Не один был, целый поезд пограбили. Сказывали, что он есть пресвитер ставленный, посланный самим римским папой…

Даг слушал вполуха и тосковал. Обрубок называл имена вождей, перечислял городки и деревни, расположенные далеко от моря и потому совершенно неизвестные. Даг понял одно — руяне с острова выставили помощь Большим лютичам, поскольку входили с ними в союз. Помощь подоспела вовремя, был захвачен обоз, и в обозе — отец Поппо, направлявшийся к новому месту службы.

Отец Поппо прикрывался бумагой, на которой красовалась печать самого императора Отто.

— Уж котору неделю под присмотром моим сидит, крестом народ пужает. Только пока мы тут век коротаем, никто за него не вступился… — зевнул Обрубок. — А вот тебя чего ж не убили, и сам не пойму! Черноус вроде и прежде искал кого мне в помощь, чтоб глагол ихний разумел, да за германцем прислуживать.

— Я ему прислуживать не буду! — задохнулся от гнева Даг.

— Тогда тебя отдадут Световиду, — развел руками Обрубок.

— А эти… руяны, они не всех пленных убивают? — с надеждой осведомился Северянин. — Нас ведь можно выгодно продать, да?

— А это уж кого как. — Обрубок захрустел луковицей, другую протянул собеседнику. — Тут вишь как, им трелли сейчас ни к чему. Трелли идолищу ихнему потребны, жадный он больно до свежей кровушки. По мне, так лепше зараз на ножик острый кинуться, чем лютую смерть принимать. Да мы все в его пасти, почитай. Сколько живота отпущено, никому не ведомо. Даже Премудрая не ведала.

— Расскажи мне про вашу премудрую. Это богиня?

— Про Вольгу — то матушку? Княгиня! Ох и грозна была и не зря справедливецей в народе величалась, — с удовольствием запыхтел Обрубок. — Сказывают, княже Игорь тогда под Плесковым охотился, да на молоду девку — переводчицу глаз положил. А она, даром что дитя еще, пригрозилась сама в пучину кинуться, чем князю честь отдать. Так что ждать ему пришлось, пока не подросла будущая спасительница Руси. А уж как убили древляне мужа ее, вот тогда крутой нрав всем и показала. Велела лучших ихних мужей в ладье прямо в яму сбросить, да заживо закопать. А других в бане пожгла. Сказала, коли мужа мово любимого вбили, так пойду взамуж за вашего самого достойного. Приходите ко хоромам моим есть — пить, да вот баньки сперва отведайте. Всех и пожгла. А после, войско взяв, кровью и огнем до Искоростеня прошла, везде тиунов своих ставя да погосты торговые. С той поры древляне никогда уж не отпадали от Киева.

Даг слушал с восхищением про подвиги воительницы.

— Что ж, твоя владычица и теперь жива?

— Куда там, — вздохнул Обрубок. — Свел ее ране времени в сыру землю сынок Святослав любимый. Почитай, три года как ее нет. Вольга — то к самому византийскому патриарху ездила, крестилась, и много чадушек в веру византийскую войти уговорила. Только сын лихой упирался. Деток наплодил, поганых под стенами городов русских побил немало, да сам сейчас невесть где.

— Все это неправда, про крещение, — прокряхтел вдруг из своего угла отец Поппо. — Сама Ольга ваша посылала послов за милостью его императорского величества Оттона, чтобы он поставил в Киеве епископа. Десять лет минуло, как его преосвященство Адальберт оттуда с позором вернулся. Лично его знаю, великой веры, смирения и учености человек. Дикари ваши русичи едва не сожгли епископа заживо в идолище!

— Что такое «идолище»? — Даг сделал вид, что ни капельки не испугался.

Иван ответить не успел, сноровисто прикрыл багряные угли. Заскрипели засовы. Вместе с порывом свежего ветра в хлев вошел высокий старик. Лицо его казалось похожим на старую дубовую кору. Длинное белое рубище было сплошь покрыто вышивкой — непонятными значками. Поверх рубахи старик носил медвежью шкуру, на его морщинистой шее звенели и постукивали амулеты.

С дедом вошли двое, не вошли, а впрыгнули дикими гибкими кошками. У каждого — кинжал с костяной рукоятью, блестящий пояс, дорогие одежды. Четвертый вошел следом, с кнутом, белоглазый. Низко склонился перед стариком, заговорил, указывая на Дага. Северянин узнал главного руяна из той команды, что напала на драккары.

Заговорили быстро, Северянин почти ничего не понимал. То есть говорил преимущественно человек с кнутом, а старец кивал и бороду оглаживал.

— Ногу вперед вытяни, — перевел, наконец, Обрубок. — Велено нас сковать. При гостях высоких даже меня не жалуют. Поведут работать.

Даг не стал спорить, троих здоровых парней он все равно бы не одолел. Вокруг щиколотки замкнулось железное кольцо, зазвенела цепь. Щурясь на свет, парень перебрался через порог…

И увидел храм.

Глава пятая, в которой выясняется, что жизнь порой важнее гордости, а чужие боги карают страшнее своих

Даг надеялся; что сразу увидит сказочный город Ахрон, но разглядеть что — либо интересное не удалось. С одной стороны нависала стена храма, подпираемая хлевом, конюшнями и прочими хозяйственными пристройками. С другой стороны, за полосой вытоптанной земли, высился частокол из плотно пригнанных бревен. За частоколом мычали коровы, блеяли овцы, оттуда доносились размеренные удары, — то ли били в барабан, то ли сваи заколачивали. Волнами наплывал гул людских голосов.

Храм Световида был огромен, шагов двести в длину, и выстроен из серого камня. Даг убедился, что просторный хлев, в котором ему довелось провести ночь, это всего лишь пристройка к стене. На все четыре стороны света открывались высоченные ворота. Некоторые из ворот распахнулись раньше, некоторые как раз с натугой отворяли. Благодаря этому стали чуточку видны внутренности удивительного капища. Там свисали до земли алые полотнища и дивным многоцветием переливались стены. Просто так зайти внутрь все равно бы не получилось: у каждого входа переминались стражники. Кроме того, желающему пришлось бы преодолеть несколько высоких крутых ступеней.

Чтобы рассмотреть золоченый купол крыши, парень задрал голову. Что — то высокое находилось в глубине храма, но мешали сумрак и дым курильниц. Теперь Даг понял, отчего першило в горле и откуда накатывался горько — сладкий аромат. Железные треноги с чадящими травами стояли внутри здания, а также по всему периметру крыши. Там наверху тоже разгуливали мужики со сверкающими протазанами. По углам Световидова жилища располагались четыре мощных истукана, каждый раза в три крупнее статуи Тора, которую Даг посещал с отцом в священной Упсале. Даг с детства привык, что богов у свеев предостаточно, есть асы, есть ваны, есть всякие неприятные духи. Но в отцовской усадьбе и в Упсале поклонялись лишь троим, самым главным истуканам — Одину, Тору и Фрейру. Однако тех троих на родине всегда вырезали из дерева, а здешних страшных великанов кто — то изваял из белого, с прожилками, камня.

— На востоке — Мерцана, дочь Дажбога, — с удовольствием подсказывал Иван. — Вишь, всегда солнышко поджидает. На западе — сам Догода, с крылами голубиными, прелюбезный видом. А к северу, тот, что с бородой замерзшей, это Позвизд, ему чаще всех кровушку человечью жалуют.

Позвизд Дагу сразу не понравился. Весь закутанный в звериную кожу, казалось, он источал глухую ярость.

— А ты и сам им кланяешься? — сердито спросил Северянин у своего невольного товарища.

— А кому же мне кланяться? — удивился Обрубок. — Правда, у нас в Киеве Перуну больше веры, но так недаром же, бают, что, мол, на острове Руяне пуп земной и есть.

Северянин даже не нашелся, что ответить на такую глупость. Ведь всякому умному человеку известно — земной центр находится там, где врастает в твердь корнями вечный Ясень, а вовсе не на каком — то славянском островке!

Хмурый парень в кольчуге дернул за конец цепи и потащил пленников за собой. Пока их вели в обход, Даг разглядывал медные ворота, в три человеческих роста высотой. Как позже растолковал Обрубок, на медных створках изображались двенадцать подвигов неведомого бога. Северянин быстро запутался. Запомнил только, как Световид укрощает вола, как сражается с Черным богом, как расправляется со злобным медным львом. На следующих воротах появились более мирные изображения. Обрубок шепотом рассказал, что дева лучезарная — это красавица Триглава, в которую Световид сильно влюблен, и на гуслях ей играет, а иную деву зовут Дедилией, она мед небесный разносит.

— Это небесные валькирии? — решил проявить осведомленность Даг.

Но скотник лишь сердито отмахнулся. Тюремщик, державший в кулаке железное кольцо, остановился, дал команду ждать. Из другой клети вывели троих пленников, с колодками на щиколотках. В избитых окровавленных мужчинах Даг узнал соседа по веслу, Ингвара Серого и парней с «Журавля». Но им не позволили переброситься и парой слов, сцепили вместе, погнали дальше.

Даг с восхищением рассматривал громадное здание, словно вмурованное в гранитное основание. Храм стоял на холме, деревья здесь давно срубили, но с двух сторон видимость ограничивал высокий частокол. Чем ближе подводили кандальников к повороту храмовой стены, тем громче становился шум невидимого пока города.

— Из чего эти…? — Северянин от волнения позабыл слова. — Вот эти, с золотом?

— По двенадцать яшмовых столпов с каждой стороны, — Иван рассказывал о жилище Световида с любовью, точно собственный дом показывал. — Только там золота мало, говорят, навершия столпов медные. Смотри, смотри, диво дивное, не всякий сюда угодить смог. Перумовы палаты в Киеве широки, да и те победнее будут. Вон видишь, стража у каждых ворот, в платьях богатых стоят, с трубами в десять колен. Как завоют трубы ихние, все на колени грохнутся, и ты не забывай. Не то живо головушку — то срубят!

— Как же я узнаю, что трубы завоют?

— Зараз узнаешь, до края окияна вой стоять будет. Наконец, свернули за угол. Здешние ворота оказались тоже распахнуты. На золоченых створках великан Световид булавой крушил гигантского скорпиона с человеческим лицом, вокруг его головы носились другие божества, пышногрудые девы улыбались господину.

Частокол пропал, пропала мычащая в клетях скотина. Распахнулась перспектива сбегающих вниз кривых улиц, дымных костров на башнях и далекой стены, которую так неудачно штурмовали викинги.

Город Ахрон Дага удивил. Здесь совсем не было привычных длинных домов, в каких обычно живут люди. Не было здесь даже убогих хижин или чумов. Плоское, утоптанное тысячами ног пространство окружало храм. За чертой этой пыльной плеши возвышались нелепые двух — и даже трехэтажные строения, наскоро сбитые из бревен, прихваченные шкурами, ремнями, канатами. Некоторые домишки собирали из чего попало, прямо на глазах. В этих смешных жилищах копошились люди, внизу плотно сгрудились их лошади и телеги с впряженными волами. Людей было великое множество, вместе они производили оглушительный шум, но новые славяне все прибывали и прибывали, заполоняя и без того узкие переулки. Те, кому не хватало места в наспех сколоченных домах, устраивались под повозками и просто под небом, разжигали костры, доставали снедь.

— К требе великой поспевают, — кивнул Обрубок. — До зорьки впускать всех через ворота велено. А дальше — запрут.

— Это и есть главный город? — недоумевая, уточнил Даг.

— Город не здесь, — улыбнулся Иван. — Здесь только в праздные великие дни дома строят. Как нынче вот.

Стражник дернул за цепь, поволок их дальше. Про себя Северянин твердо решил, что сбежит при первой возможности. Он — то точно не будет тут сидеть десять лет, как этот трусливый дурень. Раз не убили сразу, значит — можно спастись. А для того, чтобы спастись, следует внимательно изучить врагов. Чем Северянин и занялся. Враги выглядели совсем не страшно, многие прикатили к месту поклонения с женами и детьми. И вовсе без всякого оружия. Одевались они просто, в грубую шерсть или лен, многие бродили босиком или носили плетеные обутки. Собралось их внутри городских стен невероятно много.

Даг был вынужден признать — не стоило нападать на этот проклятый остров в праздник!

Очевидно, вокруг храма существовала какая — то граница, которую никто из гостей города не перешагивал. Несмотря на жуткую тесноту, руяне не дрались и не ругались между собой. От вкусных запахов еды у Северянина невольно свело живот. Он ведь так и не успел позавтракать, а наглые сытые руяне начали трапезничать. Они заваривали в горшках пшено, сдабривали кашу маслом, кидали туда же сало и горох. Другие запекали репу и морковь, закусывали лепешками, вяленой дичью, яйцами. Иван объяснил, что пьют кислый напиток из перебродивших зерен, но никто не прикасается к хмельному.

Пленников завели в длинный сарай, который оказался овчарней. Дальняя часть овчарни была недостроена, Северянину сунули в руки корявую лопату и велели копать ямы под столбы.

— Не будешь работать — сразу убьют, — предупредил Обрубок. — Я слыхал, что они промеж собой толковали. Этот Черноус, что тебя живым приволок, сам и зарежет. Мал ты еще, да в языке горазд, потому Черноус за тебя вступился.

Северянину ничего не оставалось делать, как взяться за инструмент. Кроме них с Иваном, рядом трудились еще двое с «Журавля» и двое незнакомых мужчин, тайком болтавших на чужом наречии. Когда пленники вырыли достаточно глубокую яму, в нее вбили столбы, после чего в овчарню стали загонять скот.

— Световиду все волокут, — поделился Иван. — Каждый раз все больше приносят, такой жадный он до крови, такой уж жадный. А нынче треба великая, потому как гадать будут, идти руянам воевать или нет.

Местные обычаи Дага особо не удивили. Он наблюдал длинную очередь из крестьян, желавших принести свою скотинку в жертву божеству. То же самое происходило и в Свеаланде, там отец гордился, если его коня или хотя бы петуха повесят в священной роще.

Долго отдыхать не позволили. Повели под гору, навстречу праздничной толпе, прямо к городской стене. Вблизи выяснилось, что это вовсе не стена, а широкий насыпной вал, с внешней стороны укрепленный бревнами. За валом открылось зрелище недавней битвы. Черноус согнал толпу рабов и пленных, чтобы убрать мертвецов. Викингов скидывали в яму, а погибших руянов укладывали на телеги и отправляли в город. Там, где высилась целая гора трупов, Северянин безошибочно нашел Ивара и Орма, неразлучных берсерков. Они погибли, как бились, — спина к спине, сплошь истыканные стрелами, порубленные в куски. Местные рабы растаскивали трупы крючьями, рядом зорко бдил охранник, чтобы никто не подобрал и не припрятал оружия. Северянин потащил Ивана за собой, влез между мертвых тел, потому что хорошо помнил, где силач Ивар прятал запасной нож.

Нож оказался на месте — за голенищем. Даг нагнулся, переворачивая великана, но спрятать лезвие не удалось. Мигом подбежал их тюремщик, огрел кнутом по спине. Огрел так, что Северянин не удержался на ногах.

— Говорил же я тебе! — поднимая юного приятеля, укорял Иван. — Не перечь, слушайся, не то не сносить тебе головы!

Северянин кое — как разогнулся. Нож отобрали, зато удалось спрятать наконечник копья. Весь день парень работал, не приседая. Когда убрали трупы, их погнали обратно в город, там пришлось перетаскивать дрова для костров. Затем, не покормив и даже не дав глотка воды, отправили чистить коровники. Скрипя зубами, бывший кормчий, гордый викинг, месил навоз, катал доверху наполненную тележку с нечистотами, а потом еще оттирал быков от грязи.

Быков славяне согнали великое множество, но до вечера так ни одного и не зарезали. На протяжении дня со стороны храма слышалось заунывное пение, но порой резко и весело взлетал хор мужских голосов. Тогда к певцам присоединялись бубны и духовой инструмент.

После коровника кто — то вспомнил, что рабов следует кормить. Дагу достался кусок жесткого горелого хлеба, черпак воды и пара печеных корнеплодов. Парень проглотил все за минуту, не чувствуя вкуса. Тот же хмурый тюремщик отвел их назад, в компанию к пресвитеру. Даг не мог не позавидовать служителю Христа. Едва захлопнулась дверь, как бывший викинг свалился от усталости, а Поппо, как ни в чем не бывало, грыз мосол. Его, как важную персону, даже не выгнали на работу.

Северянин уснул там, где упал. Но долго поспать не получилось. Снова распахнулись ворота, и снова все повторилось. Вместо трупов человеческих пришлось закапывать падший скот, затем укладывали бревна для моста и таскали землю в корзинах, наращивали городской вал. Бежать не представлялось ни малейшей возможности. На четвертый день от поднятия бесконечных тяжестей и голода Даг измотался и отупел. Вдобавок его заставили убирать за отцом Поппо, носить ему еду и питье. Сотник Черноус специально наведался в сарай, проверил, старается ли юный прислужник. Северянин скрипел зубами, но терпел. Мыл полы в клетке, выносил нечистоты, рубил дрова.

Однажды ночью их выгнали при свете факелов наружу и опять скрепили одной цепью. На сей раз отец Поппо оказался с сокамерниками в одной связке. Четвертым к ним приковали Ингвара Серого. Не успел Даг спросить у Обрубка, куда их тащат, как у всех ворот храма взвыли длинные медные трубы. Взвыли пронзительно и страшно, как предсказывал скотник Иван. Началась великая треба.

Глава шестая, в которой богу славян не хватает крови, а котел с репой становится оружием

Многотысячная толпа рухнула на колени.

Издалека могло показаться, будто дохнуло ветром на людей, будто от гневной великой волны качнулись костры, подкосились ноги, опустились лица к земле. Даг на колени становиться не хотел, но цепь опрокинула его на землю. Стражник зашипел, замахнулся кнутом. Потом сам же заторопился, потащил пленников в сторону, пока надутые молодцы у ворот готовились дунуть в трубы второй раз.

Северянин быстро позабыл обиду, потому что ночью здесь оказалось гораздо интереснее, чем днем! Полыхали костры, сотни факелов передавали из рук в руки, чтобы получше осветить площадь перед храмом. Золотой купол переливался, искрили камни на колоннах, багровым вспыхивали буркала чудищ на створках ворот. Многоголосый крик нарастал, вокруг жилья Световида вытянулась процессия мужчин в белом. Все они пели, многие били в бубны, другие трубили в рога. В первых рядах вышагивали юные витязи с обнаженным оружием. Между ними, за двумя рядами мечей, несли большое потрепанное знамя.

Обрубок успел шепнуть соседям, что места на требе хватит всем. А поскольку они сейчас в рабах у храма, то им всяко положено присутствовать. Услыхав такие слова, пресвитер Поппо отчего — то не обрадовался, а, напротив, взвыл и с колен уже не вставал. Вместо того, чтобы вместе с Дагом подпрыгивать и тянуть шею, священник стал читать нараспев какие — то дурацкие висы на своем языке. И при этом непрерывно крестился.

Трубы взвыли вторично. Гости праздника им ответили дружным воплем. Зажгли большие костры, запалили масло в бочках, стало светло как днем. Пользуясь моментом, Северянин оглядывался, постоянно ища возможность к побегу. Рабов согнали в кучу, охраняли не слишком старательно, но сбежать было непросто. Слева напирали свободные храмовые служки, справа, за хилой загородкой теснился простой люд. Впереди частой цепью, отсекая любопытных, выстроились копейщики. Даг углядел в теснине крепыша Тости, тот был жив, хотя и ранен. С Иваром удалось перекинуться парой слов, тот соглашался бежать.

Под грохот бубнов медленно отворились центральные ворота. На лицах зрителей заиграли золотые блики. За воротами раздвинулись пурпурные занавесы, и осветился истукан во всем своем мрачном великолепии. Увидев бога, женщины подняли вой, многие попадали ниц. Даг смотрел во все глаза, забыв про цепь на ноге, побои и жажду.

Скорее всего, Световида когда — то вырезали из цельного ствола дерева. А возможно, весь храм построили вокруг дерева, и лишь тогда обрубили ветки. Возможно, огромный человек с четырьмя головами до сих пор уходил корнями в почву. Все четыре бородатые личины имели разное выражение и смотрели в разные стороны. В отполированных ручищах истукан держал кубок и невероятных размеров меч. Меч был настоящий, обитый серебром, это Северянин сразу понял, но поднять такую махину не смогли бы и пятеро.

В который раз визгливо взвыли трубы. С каждым пассажем адской музыки открывались очередные двери, так что, наконец, огромный зал стал виден насквозь. Позади истукана находилась колесница, доверху заполненная драгоценностями. С большого расстояния Даг различал лишь пузатые вазы, блестящие латы и груду серебряных слитков возле колес. Рядом с колесницей висели на столбе исполинское седло и уздечка, украшенная алмазами. Дагу сразу вспомнились рассказы про восьминогого жеребца, на котором ездил сам Один. Выходило, что Молчун был прав — добычи бы здесь хватило на сто лет!

Забили барабаны, процессия певцов развернулась к главным воротам и замерла. От колонны знаменосцев отделился старик в золотом венке и белом плаще. Плащ стелился за ним по земле, весь покрытый письменами. Старик повернулся к народу, показал массивную золотую чашу.

— Великий первосвященник, — прошептал Иван, — редко когда выходит, день и ночь в храме метет, коню гриву вычесывает. Ты глянь, сейчас святое вино выносить будут!

Музыканты ударили по струнам, грозно запели рога. Эта музыка Северянину понравилась, гораздо веселее, чем играли на кантеле в Свеаланде. Иван сказал, что плоские деревянные пластины со множеством струн называются гуслями. За старцем двинулась целая толпа младших жрецов в красных и зеленых рубахах, они тащили что — то вроде начищенного медного котла. Распихивая соседей, Северянин лез вперед, пока его не остановила цепь. Однако удалось еще переброситься парой слов с Щекастым Тости. Тот соглашался действовать вместе, но был связан цепью с тремя чужаками.

— Сейчас, сейчас, сбирать вино будет, — забормотал Обрубок. — Вся их треба, чтоб вина много прежнего осталось, не то худая осень придет, земля не разродится…

Великий первосвященник один добрался до ног исполина, бережно вынул из деревянной десницы рог и опрокинул в чашу. Сотни глоток взревели с первым плеском багровой жидкости. Даг так и не понял, достаточно ли вина сохранил в своем роге истукан, потому что впереди все принялись скакать и размахивать руками. Ряды оцепления разомкнулись, выпустив на площадь группу девушек. Те усыпали подходы к храму цветами, свежими ветками плодовых деревьев и принялись танцевать. Танец их больше походил на круговое вращение. Чем громче играла музыка, чем чаще звенели бубны, тем быстрее вращались женские фигурки. Мужские басы тем временем повторяли одну и ту же музыкальную фразу, на их фоне чистым тонким фальцетом кто — то славил Световида. Даг понимал лишь урывками, но вместе с окружающими был полностью захвачен действом. Он лишь раз обернулся назад, проверяя, не пора ли улизнуть. Позади люди висели, как виноградные гроздья, на крышах и стенах своих сборных домов. Конвоиры бдительно следили за пленниками.

— Когда открываешь лик свой, радуются все твари!

— Когда ступаешь ты, сияет вся земля! Слава Световиду! — заливались певцы.

Танцовщицы и гусляры раздались в стороны, уступая дорогу очередной развеселой процессии. Костры запылали еще ярче, из овчарен и хлевов повели нарядно украшенную скотину. Повели не к Световиду, а в сторону от входа. Оказалось, что там, прямо у стены, собрали помост с колодой, распорками и желобами для стока крови. Младшие жрецы скинули длинные рубахи, остались в коротких, засверкали ножи. В одно мгновение вспыхнул самый яркий костер, выложенный на земле не крестом, но похожим знаком. Для яркости горения служки подливали туда смолу. Злой славянский бог жаждал крови.

— Слава… слава… слава! — монотонно нараспев повторял хор.

Северянин почти позабыл, что собирался сбежать. А когда вспомнил, то оказалось, что убийством животных представление не закончилось. Туши жертвенного скота сваливали с помоста на телеги и отвозили в сторону. Некоторых не стали увозить, бросили в костер. Зрители раскачивались и подпевали хору.

— Смотрите, сейчас светило нерожденное внесут, — толкнул товарищей Обрубок. — Световида знатного испекли, на всех хватит!

Даг поднялся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Мешала натянутая цепь, связывающая его с отцом Поппо. Глупый священник упрямо молился своему Христу и не желал вставать с колен. Даг никак не мог понять, что значит «испечь», пока не увидел огромный пирог. Пирог катили на подставках человек восемь крепких мужчин. По краям пирог немного подгорел, но в целом походил на цветок с раскрытыми лепестками или на улыбающееся солнце. Пирог поднесли к самому престолу кумира, хор запел новую песню, взмахивая руками. Из пирога вылез человек в желтом, его появление сопровождалось громогласным ревом.

— Просят, чтоб Световид почаще лик свой небесный являл, — растолковал Иван, — чтобы теплело пораньше, да плоды чтоб наливались.

Даг кивал. Незаметно достал из рукава обломок копья, пытался расковырять замок в ножном кольце. Но ничего не получалось, металл был сработан качественно. Внезапно стало очень тесно, рабов спрессовали, откуда — то пригнали еще с десяток оборванцев в цепях и колодках. Прежде Даг видел Тости, но теперь их надежно разлучили. Назревало что — то нехорошее, метка на макушке начала пульсировать. Северянин озирался, пытаясь определить источник опасности, но со всех сторон встречал лишь выпученные глаза и распахнутые от изумления рты. Парень стал себя убеждать, что ничего хуже, чем с ним случилось, уже не произойдет, но мрачное предчувствие сжимало сердце в тисках.

И скоро он убедился, что колдовская метка не врет. Жадный до крови бог не удовольствовался быками и баранами. На окровавленном помосте установили толстые железные столбы с кольцами. Из мрака показалась процессия — два ряда вооруженных руянов вели в поводу коней. На конях, в боевом облачении, сидели связанные всадники. В первом всаднике Даг узнал своего форинга Эбби Краснодыма. Краснодым не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, так крепко его прикрутили к седлу. Следом за командиром «Золотой девы» везли верхом еще двоих пленных лютых. Этим глубоко на глаза напялили шлемы, одели их в чужую броню, которой викинги никогда не пользовались. Ради зрелища казни жрецы не пожалели красивых молодых коней. Их привязали цепями за ноги к железным столбам, так что бедные животные не могли и дернуться. В одно мгновение под крупами коней развели сильнейший огонь. Над городом поплыла вонь паленой шерсти. Великий первосвященник молился перед идолом, лил вино из лохани ему под ноги, падал ниц и снова вставал.

Огонь охватил живых еще викингов. От такого зрелища руяны пришли в неистовство. Они прыгали на телегах, на крышах и стенах, следом за первосвященником выкрикивали торжественные стихи.

Отец Поппо, не вставая с колен, усердно шептал свои молитвы. Когда сквозь грохот рогов и бубнов донеслись крики жертв, священник забубнил еще сильнее, сложив ладони ковшиком. Лошади горели вместе со всадниками, но упасть не могли, цепи их держали крепко.

— Эй, Обрубок! — Даг дернул приятеля за рукав.

— А? Чего? — Иван с трудом оторвал взгляд от страшного зрелища.

— Я нападу и убью его, — шепнул Северянин, скосив глаза в сторону охранника. — Затем мы должны бежать все вместе.

— Куда бежать? — перепугался скотник. — Поймают и шкуру сдерут!

— Бежим туда, где темно. Потом найдем корабль и уплывем!

Дагу казалось, что волчья лапа на темечке царапает когтями кожу. Все внимание тысяч зрителей и участников притягивал жуткий помост. Не дождавшись, пока догорят костры с обугленными жертвами, туда потащили целую связку пеших рабов. Дюжие парни в пестрых кафтанах привели троих мужчин с мешками на головах. Толпа с воем колыхалась; к счастью, «четверка» Северянина очутилась позади.

Даг обернулся. Между корявыми домишками, облепленными снаружи людьми, он приметил кое — что, что должно было им помочь.

— Если будем ждать — сдерут шкуру еще быстрее! — сказал Даг Ингвару. — Поднимай этого осла, пока не поздно!

Парень сам не заметил, как принял командование. Обрубок все еще медлил. Для него, давно привыкшего к рабству, совершить побег казалось дикой глупостью. Но в этот момент великий первосвященник повернулся к народу и заговорил. Он вещал в широкий медный раструб, поэтому ему удавалось перекричать треск костров и жалобные стоны осужденных. Даг понял из его угрожающей речи, что Световид недоволен, нашлет голод, болезни и долгую войну, если его немедленно не умилостивить. Оказывается, бог не принял вино, а заодно допустил врагов до стен Ахрона именно по причине давнишней жажды.

Выпалив грозную тираду, старец возвел костлявые руки в сторону идола. Наверняка он все подготовил заранее, потому что младшие жрецы хором затянули славословие, завыли вновь рога, загремели бубны. Первых двух рабов кинули под нож.

Даг уже не сомневался, что всех их зарежут. У Обрубка отвисла челюсть, когда его приятелей, слуг храма, потащили на плаху вместе с пленными викингами. Толпа осадила назад, охранники едва сдерживали напор.

Северянин медленно подбирался к усатому парню, закрепившему на поясе их цепь. Обрубок причитал, но тащился следом. Как ни странно, отец Поппо быстро сообразил, что от него требуется. И вообще, в ближайшие несколько минут он действовал гораздо шустрее, чем киевлянин. Подхватив подол рясы, он почти до колена подтянул свое железное кольцо, встал к Дагу вплотную и рванулся строго по команде.

Конвоир ничего не успел услышать в общем грохоте. А от изможденного грязного мальчишки неприятностей он точно не ожидал. Он вообще не привык, что слуги храма бунтуют, не так уж плохо им жилось за пазухой Световида.

Ингвар и Поппо сделали так, как предложил им Северянин. Оба сильно потянули цепь, дернули в толпу рабов своего конвоира. Тот рванулся на волю, но опоздал — Ингвар накинул руяну на горло цепь. Затем вместе рухнули вниз и сделали все так быстро, что никто не успел заметить.

Даг ударил наконечником копья снизу и сбоку в горло. Он сознавал, что второй раз ударить не получится. Караульный двумя руками схватился за торчащее острие и задрыгал ногами. Его падение заметили лишь трое — четверо ближайших рабов, но никто не поднял тревогу. Похоже, этим давно отупевшим на черной работе мужикам было просто все равно.

— Быстрее! — Даг дернул цепь.

Конвоир пальцами скреб по цепи, затянутой на горле. Он был ранен, но вовсе не собирался сдаваться, хрипел, шарил другой рукой в поисках оружия. Ингвар пыхтел, но не выпускал, пока не сломал руяну шею.

Тем временем возбужденная зрелищем толпа ходила ходуном. Передние отступали, давили задних, ступали по ногам. Задние упирались спинами в наскоро отстроенные жилища, доски скрипели, сверху ругались, кидали костями. Во мраке блестела броня других стражников, они с руганью прокладывали себе дорогу в живом потоке. Викинги добились своего, но им удалось отделаться лишь от кольца на поясе убитого стражника. Их собственные кандалы были по — прежнему надежно заперты.

— Господь помогает нам, — уверенно заявил отец Поппо, развязывая пояс на упавшем конвоире.

Иван Обрубок всхрапнул, очухался, вытащил нож у мертвеца. Теперь все вместе продирались назад. Ингвар и Даг на ходу пинками подгоняли Ивана. Отец Поппо перехватил свободный конец цепи, неожиданно легко намотал его себе на локоть. Обрубок скулил, но шел. Прежде чем копейщики из оцепления сумели пробиться сквозь плотную массу зрителей, четверо беглецов упали на четвереньки и поползли назад, подальше от храма, в гущу построек.

Их били по спинам, пинали каблуками, кто — то облил холодной кашей. Снося тычки и плевки, Северянин уверенно рулил в глубину квартала. Уже в трех шагах от того места, где он прикончил конвоира, никто их не смог бы опознать. Наверху светили факелы, а внизу, во мраке колыхалось возбужденное людское море. Орали младенцы, гоготали гуси, хрипели задавленные.

Их спасло то, что следующую партию жертв решили выхватить прямо из зрительской массы, точнее — из тех же храмовых рабов. Очевидно, пленных викингов уже перебили. Когда стражники накинулись на первую шеренгу скованных зрителей, людская масса дернулась назад, сминая караульных, заборы и высокие телеги, на которых с удобствами расположились приезжие гости.

Даг кинулся в мрачный узкий проулок. Там над тлеющими углями остывал котел с овощами. Две служанки под руководством богато одетой матроны чистили и кидали в медный таз репу. Женщины были слишком увлечены приготовлением ужина, пока их мужчины, забравшись на крышу дома, подпевали празднику.

Они успели вовремя. Позади замелькали доспехи, но топот и крики погони заглушало хоровое пение. Северянин пропустил пресвитера и скотника Ивана вперед, сам проскочил костер и вместе с Ингваром налег на тяжелый котел. Женщины заорали, но их крика тоже никто не услышал. Раскаленный металл обжег Северянину руки. Ближайшие преследователи находились в трех шагах, когда бадья кипящего супа выплеснулась им на ноги. Копейщики повалились в кучу, задние налетели на передних. Дико завизжали обваренные, пытались скинуть одежду и латы. Ингвар Серый вырвал у одного копье, успел дважды ударить кого — то во мраке. В ответ сбоку свистнула сталь. Ингвар охнул, оседая. Отец Поппо и Даг подхватили его с двух сторон.

— Давай, давай, к южным воротам, там щель разобрали! — Иван Обрубок словно очухался, принял командование на себя, дернул друзей за плечи.

И они побежали в темноту.

Глава седьмая, в которой клирик дает уроки истории и географии, но не умеет сварить уху

Уже четвертые сутки они встречали в густых камышах, в мокрой лощине между засеянными лугами.

Даг открыл глаза, как только соседи заворочались. Остаток ночи он промаялся, чередуя полусон с нервным бодрствованием. Метка на голове больше не болела, но желудку легче от этого не становилось. Желудок упрямо требовал пищи.

Накануне их осталось трое. Рана Ингвара оказалась смертельной, хотя на борту «Золотой девы» его наверняка сумели бы вылечить. Но не в сыром болоте, где не нашлось и клочка чистой ткани для перевязки. Даг сделал для товарища все, что мог, — полдня ползал на пузе, волоча за собой остальных, искал целебные травы. Но как назло в болоте не росло ничего путного, а на сухой солнечный луг они выбраться не решились. Неподалеку находилась деревня, лаяли собаки, по проселкам скакали всадники.

За вторую ночь они прошли вдвое меньше, чем за первую. Благодаря Обрубку и его знанию местности они ускользнули от погони и смогли даже стащить у крестьян пару гусей. Ингвар и Даг настаивали, чтобы идти к морю, но скотник их отговорил. Пришлось пробираться сквозь густой лес. Обрубок сказал, что, если они хотят выбраться с острова на корабле, есть один выход — идти в торговый порт, расположенный на другой стороне огромного острова. В других местах жрецы Световида запрещали вести морскую торговлю.

На третью ночь Ингвар не смог идти. Он стонал, держался за распухший бок и громко бредил, рискуя выдать всех четверых. Пришлось зажимать ему рот. А поскольку отец Поппо наколол обо что — то ногу, то охотиться за едой стало проблемой. Обрубок зарос бородой, стал мрачен и плаксив. До того он утверждал, что найдет кузнеца, способного избавить их от оков, достаточно им добраться до предместий Кореницы или Ральсвы. Теперь при виде двух раненых Иван уверился в скорой смерти.

Ингвар умер, скованный с товарищами одной цепью. Сообща беглецы оттащили труп к ручью. Там откопали несколько валунов, попытались разбить цепь или расковырять ножом замок. Но стоило сделать несколько ударов, как стало ясно, что скоро в лощину сбежится вся округа. Сквозь камыши там и сям виднелись далекие костры и огоньки деревень. По дорогам перемещались вооруженные отряды, они обгоняли медлительные повозки селян, возвращавшихся с праздника.

— Делать нечего, надо резать ему ногу, — подвел итог измученный Даг. — Обрубок, ты поможешь мне?

Дагу дважды приходилось участвовать в вырывании заболевших зубов, раза четыре он помогал извлекать из тел раненых наконечники стрел, а разные колотые и резаные раны штопал с закрытыми глазами. Однако отрезать ногу бывшему товарищу оказалось не так — то просто. Отец Поппо проявил неожиданное мужество, помогая пилить коленный сустав.

К ночи они управились благодаря тупому ножу и острым камням. Обрубок намотал свободный конец цепи себе на пояс и завалился спать, а клирик стал требовать, чтобы Серого погребли. Впрочем, к утру он забыл про викинга из — за собственной больной ноги. Кроме того, от грубой однообразной пищи у изнеженного священника кровоточили десны и повсюду вспухали гнойники. Даг отважился на короткую вылазку в сторону деревни, но втроем они производили слишком много шума и не смогли бы уйти от погони. Тогда Северянин принял решение идти по дну лощины до опушки леса.

Неожиданно им улыбнулась удача. Беглецы наткнулись на пару заросших, наполовину обгоревших избушек. В золе обнаружились два почти целых глиняных кувшина, а в запущенном огороде — одичавшие овощи. Но самой ценной находкой оказался крепкий железный прут, очевидно, позабытый в сгоревшей кузнице. Кузницу Даг определил безошибочно по останкам массивной печи, грудам отработанной руды и засохшим плевкам металла. На какое — то время Северянин забылся, пересыпая в руках ошметки окалины. Ему живо вспомнились отцовская ферма, меха, наковальни и молоты, весело звенящие долгой шведской зимой…

Прутом они сумели взломать замки кандалов. После чего дружный триумвират чуть сразу не распался. Отец Поппо пожаловался, что гниют зубы и ступня, улегся в холодке и предоставил все на волю своего господа. Обрубок стал причитать, что пресвитера будут искать повсюду, он слишком много стоит, а их никто не пожалеет, и что лучше самим вернуться к Черноусу и повалиться в ноги. Так Иван ныл, бормотал, но один никуда не уходил.

Даг всучил Ивану палочку и кусок сухой коры, чтобы тот добыл огня. А сам начал готовить ужин. Судя по всему, двое взрослых мужчин прокормить себя не могли, зато ученик финской вельвы уже знал, из чего сварганит ужин. Северянин стал ползать вдоль опушки и очень скоро отыскал несколько знакомых целебных корешков. Во влажной луговине он нарвал травы, которую викинги всегда заготавливали на суше для заживления ран. В огороде удалось накопать корнеплодов для похлебки. Лечебную траву Северянин немного пожевал, затем показал отцу Поппо, как жевать дальше и как прикладывать к местам воспаления. Для зубов пресвитера тоже нашлись горькие — прегорькие корешки. Поппо страшно скривился, но выплюнуть не посмел.

Приложив бешеные усилия, Иван добыл искру. И вот, на четвертый день блужданий, беглецы ощутили такой добрый и приятный жар костра. Иван уснул. Не слишком уверенный, что священник не подведет, Даг все же оставил на него глиняный котелок, а сам отправился на разведку. Скоро он наткнулся на развилку дорог, истоптанную, полную конского и коровьего навоза. Поскрипывая, приближалась телега. Везла ее сонная кляча, возница тоже дремал, даже похрапывал. Над рогожей, укрывавшей груз, стаями роилисьмухи. По запаху Северянин издалека узнал свежую морскую рыбу. Оставалось лисицей выскочить на дорогу, схватить пару рыбин и спрятаться в кустах.

За развилкой маячили грубые деревенские дома, оттуда пахло хлебом, там смеялись девушки и знакомо, как в детстве, постукивал ткацкий станок. Дагу внезапно стало так жалко себя, что защипало в глазах. Он отправился в дальний путь, чтобы примкнуть к братству славных йомсвикингов, и чего добился? Прячется в лесу, как одичавший пес. Ворует подло, а не берет в честном бою…

Вернувшись к сгоревшей кузнице, Северянин убедился, что беда одна не ходит. Обрубок куда — то делся, а отец Поппо ухитрился спалить на огне горшок вместе с ужином. Он лишь хлопал глазами и грустно наблюдал, как пламя пожирает коренья и зелень. Даг был потрясен. Этот взрослый, уже седой человек понятия не имел, как готовить пищу. Хорошо, что Даг заранее догадался разделить собранный им урожай на две части.

Он принес из избушки второй горшок с отбитым краем и показал, как надо делать.

Во — первых, костер предназначался не столько для кипячения воды, сколько для накаливания камней. Северянин засунул в огонь булыжники, затем расположил горшочек на двух толстых поленьях, а сам занялся рыбой. Когда камни раскалились, с помощью двух палок покидал их прямо в суп. Бестолковому пресвитеру он поручил помешивать варево чистой палкой, удалять оттуда остывшие камни, заменяя их на свежие, раскаленные. Чтобы горшок не треснул, пришлось с черепком бегать в низинку, подливать воду.

Как Даг и предполагал, правильно почистить рыбу священник не сумел. Но вскоре над поляной поплыл чудесный аромат, ссоры и распри были забыты. Вдоволь наевшись, Обрубок стал отговаривать Дага от морского плавания. Поппо, напротив, оживился, но предложил плыть не на север, а грести к материку, чтобы побыстрее добраться до резиденции ближайшего епископа. За помощь в спасении своей драгоценной персоны он сулил попутчикам большие деньги.

— Говорил я тебе? — толкнул Дага Иван. — За чернеца этого добрый выкуп дадут!

— Я не для того бежал, чтобы сдаться германцам, — скривился Северянин. — Мы найдем лодку и поплывем в Большой Бельт, будем держать на две доли на север к закату и доберемся до Хедебю. Там я спрошу людей и найду корабль в Свеаланд…

— Таким путем до Свеаланда не доберешься, — оборвал священник. — Лучше доберемся до Гамбурга, там нас хорошо примут и дадут место на корабле. Мы сможем вместе поплыть на юг, я покажу вам Марсель и Рим…

— Эй, с чего ты такой добрый? — удивился Даг. Очень скоро Северянин перестал есть, он весь обратился в слух. Потому что отец Поппо походил на бесконечный колодец знаний, они сыпались из него, как из волшебного горшка.

— Я плавал на юг дважды, — спокойно рассказывал священник. — Плавал до Барселоны, до Марселя и до острова Сицилия. Знакомы ли вам эти места? Знакомы ли вам места, где процветала самая могучая империя?

Собеседники лишь переглянулись с набитыми ртами. Они понятия не имели, о чем идет речь.

— Зато я все знаю про Большой Бельт! — заявил Северянин. — Я плавал тут повсюду, до самых северных пределов мира!

Насчет пределов мира он приврал. Дальше владений вельвы Пиркке он не забирался, а про восточные земли имел самые смутные представления.

— Ты называешь Бельтом то море, что иные на юге зовут Варварским или Скифским, — улыбнулся священник. — Что же касается северных пределов… Позволь, я попробую нарисовать карту, а вы вдвоем проверите, верно ли я это сделал. Вы оба — опытные путешественники, а я — всего лишь слуга господа.

Дагу такие речи понравились, зато Иван только хмыкнул. Похоже, он считал хитрого священника льстецом.

— На западе от нас лежит океан, что издревле называют Восточным или Британским, — священник уверенно рисовал палочкой в золе. — Здесь находится устье Бельта, здесь начинаются владения данов и свеонов. Нортмания начинается севернее Дании и граничит на севере с землей амазонок. За Оркадскими островами океан разливается бескрайней мглой. Никто из известных путешественников туда не плавал. Горные хребты Нортмании поворачивают на север и обрываются в океан. Нам известно, что норманы не чтут Христа и постоянно враждуют с данами. Даны же, благодаря мудрости императора Отто, получили несколько пастырей духовных и увидали сияние истинной веры. Вдоль восточного берега Бельта живут многие дикие племена.

— Вот скажи нам, коли ты такой умный, — хитро подмигнул Иван, — отчего Рюген — остров цел — невредим, да обходят его лютые звери стороной, а твои сродичи с Паризу давненько выю перед данами склонили?

— Да, это так, — помолчав, согласился пресвитер. — Я говорил тебе, что семья моя принадлежит к франкскому роду, и род этот восходит к крови самого Карла Великого. И не было дня в моей грешной жизни, чтобы я не задумался, отчего такая божья кара постигла удел божий…

— А кто такой Карл Великий? — несколько смущенно спросил Даг. После историй о героической Вольге, державшей под пятой Днепровские пороги, мир вдруг раздвинулся для него еще в несколько раз. Теперь вот появилось новая фигура. Тоже, судя по всему, не последнего десятка.

Пресвитер откашлялся, улегся поудобнее и начал рассказ.

— Говорить тебе о величайших империях прошлого — о Меровингах и наследниках Карла, что все составили лишь тень славы древнего Рима, — на это нам не хватит и пяти ночей. Скажу лишь, что Карл оттого и был прозван Великим, и не чернью, а аристократами, что собрал воедино могучую империю. И вот что случилось вскоре после его кончины, а господь забрал сего просвещенного монарха в восемьсот четырнадцатом году от рождества Христова. Сын его, Людовик Благочестивый, получил в наследство десятки крепостей на всех реках и на побережье, получил сильный флот и быстрых вооруженных рекрутов. Двадцать лет ни один алчный пес не смел посягнуть на границы империи. Но далее Людовик распустил знать, позволил им своевольничать в наделах и самим распоряжаться своими войсками…

— И что же случилось? — заерзал Даг.

— Случилось то, что первым пал богатый Дорестад, на оборону которого аристократы не смогли собрать нужное количество войск. Затем даны двинулись на своих жутких кораблях с оскалами дьяволов вверх по Сене. А сыновья Благочестивого принялись драться за власть в стране. В сороковых годах были сожжены и разграблены Нант, Руан и многие другие. Вестфольдинги все плыли и плыли, и строили зимовки на островах, а убогие потомки Карла Великого предпочитали платить им, лишь бы не сражаться… — Отец Поппо сжал кулаки.

Даг впервые посмотрел на этого дряблого, совсем невоенного человека с уважением.

— Луара была захвачена людьми из Ирландии, теперь всякий торговец солью платил дань им, а не наследникам франкской короны. А всякому известно, что соль дороже золота. Трое сыновей Благочестивого грызлись между собой, как глупые псы. Чтобы оттеснить братьев, Лотарь первый призвал на помощь лютых врагов — норманов. Лотарь подарил язычнику Рорику Фрисландию, а Ролло — большую область, которую сам обозвал Нормандией. Норманы стали креститься, ибо так им легче было жить в чужой стране, но были ли их побуждения искренними? Они как и прежде грабили, жгли и продавали в рабство несчастных селян… Франки не опомнились даже тогда, когда проклятый в веках Хорек сжег Гамбург, а Рагнар сравнял с землей Париж. Я читал многие летописи, оставленные братьями — монахами тех времен. Простой люд с копьями, горящей смолой и камнями защищал свои города, но те, кто мог бы купить оружие и достойно вооружить войско, — те предпочитали откупаться золотом! Карл Лысый, брат безумца Лотаря, был единственный, кто собирал армию, но его предали его же вассалы, испугавшиеся возвеличения новой короны. Трусы принудили короля выплачивать тысячи и тысячи фунтов серебра, лишь бы рогатые ладьи норманов не вставали под стенами городов. Аббат Аббо пишет в своей хронике, что безудержным волкам было мало серебра и золоченой церковной утвари, они угоняли скот, они брали вино и зерно, шкуры и мясо, они все грузили на свои корабли, а данью обложили самых бедных, которые, будучи не в силах откупиться, шли в новое рабство…

Поппо вздохнул и отхлебнул горячего отвара.

— А дальше?

— Дальше? — грустно рассмеялся священник. — Дальше Ролло стал хозяином Нормандии и не хотел платить дань своим же землякам, приплывавшим, как и прежде, в поисках наживы.

— Где же теперь датчанам охотиться за золотом? — хихикнул Обрубок. — До Гардарики далековато…

— Помяните мои слова — не позже этого лета конунг данов снова отправится за своей данью в Англию, — заявил епископ.

— А почему платят англы?

— О, с этим народом вопрос куда сложнее. — Пресвитер устроился поудобнее. — Начнем с того, что имя острову дали потомки одного из германских родов, именуемых англами. Но в хрониках называются кельты, друиды, а позже — скотты и собственно — бритты. Еще сотню лет назад у них не было единого короля, страну раздирали распри графов… а Уэльс и Скотланд до сих пор считают себя отдельными королевствами. Несмотря на всех переселенцев. Известно ли вам, кстати, что еще во времена моей юности норвежские конунги не могли собрать вейцлу в некоторых областях своего государства? Знаете, почему? Потому что смелые мужи бежали оттуда за море, захватив семьи и даже скот. Так что не будем говорить об Англии как о чем — то цельном… Из «дорчестерских хроник» нам известно, что после ухода римлян короли скоттов умертвили целые народы, населявшие центр и север страны. Что касается первого нападения датчан, то мнения расходятся. Около ста лет назад разбойники потерпели поражение в устье Темзы, но они вернулись. Пишут, что вел их страшный человек по имени Рагнар Лодборг. Он прославился тем, что никогда не спал под крышей и не имел земли, но называл себя морским конунгом. Вначале этот змей разрушал королевство франков, затем обернул алчный взор на англов. Лодборг повел себя умнее, чем норвелигы. Он стал грабить одно графство за другим и не застрял, как норвежцы, в прибрежных бухтах. Он вошел в сношения с королем Нортумбрии и получил с него богатую дань. Но позже был обманут королем и погиб в яме с ядовитыми гадами. За Рагнаром приплыли его сыновья. Огонь охватил восток страны, был захвачен Йорк. Но не только гибель злаков и угон скота угнетали несчастных земледельцев. Сыновья Рагнара всюду вламывались в Божьи храмы и устраивали в них свои грязные капища. Этим они вызвали гнев народа и бунты. О, англы вовсе не вели себя, как овны перед закланием, как трусливые потомки Меровингов. В тяжелой битве погиб король Восточной Англии, святой Эдмунд, ежегодно поминаемый на святом соборе. Однако светлой памяти король Этельред Уэссекский разбил громадное войско датчан. Сейчас на престоле его брат Альфред, он вынужден платить дангельд, чтобы спасти крупицы истинной веры. Вместе с Альфредом стонут не только аристократы и чернь. Мне доподлинно известно, что благородные прелаты добровольно отдали большую часть церковных доходов, чтобы больше не допустить крови…

Дослушав до этого места, Даг перестал бороться со сном. Краем сознания он успел подумать, что было бы здорово вместе с датчанами поплыть в викинг в туманную богатую Англию…

И тут же уснул.

Глава восьмая, в которой выясняется преимущество арабского дирхема и работорговли

Их взяли теплыми и сонными рано утром. Это был час, когда птицы уже проснулись, и в гвалте их трудно отделить радостное пение от сигналов тревоги. Северянин некоторое время ощущал острую необходимость проснуться. Опасность подкралась совсем близко, он это знал, скрежетал зубами во сне, но ничего не мог поделать. Четверо суток, почти без сна и пищи, его подкосили.

Бывший кормчий проснулся окончательно, когда получил по голове ножнами меча. Сбежать было крайне сложно, над ними стояли трое крепких мужчин. Таких странных людей Северянин давно не встречал. Все трое совершенно не походили на местных крестьян или воинов, вроде Черноуса. Еще меньше они походили на служителей Световида. Чернявые, с короткими кудрявыми бородками, точно смазанными дегтем, в подбитых мехом плащах. Старший из них тряс пузом, небрежно держал руку на рукояти дорогого, но короткого меча. На ножнах и навершии меча блестели драгоценные камни. Двое молодых его спутников щеголяли в расшитых золотыми нитями одеждах. Отец Поппо и Обрубок глядели на незнакомцев, выпучив глаза, пока те не заговорили между собой.

— Купцы это, кажись с Багдада, — облегченно перевел дух Иван. — Их тут в Коренице немало, двор меняльный и суконный держат, шелка возят, от князя Вышеслава им на десять лет позволение.

— Не ожидал я здесь встретить сарацинов, — удивился отец Поппо. — Что они с нами сделают? Вернут Черноусу?

— Может и отпустят, — предположил Иван. — Им выгоды с нас мало.

Даг скосил глаза. Поблизости паслись прекрасно откормленные кони, но двое слуг держали их в поводу. Неподалеку, на дороге, где Даг накануне так удачно своровал рыбу, виднелись гужевые повозки, нагруженные с верхом. Там сидели еще двое крепких мужичков. Силы были явно неравны.

Поглаживая живот, старший купец что — то спросил. На его пальцах сверкали перстни. Язык руянов чужеземец сильно исковеркал. Северянин только понял, что речь идет о нем. А точнее — об амулете, с которым парень никогда не расставался, о когте Горына, с вырезанными на нем письменами. Обрубок с готовностью вступил в разговор. Он попытался встать, но чернобородый юноша замахнулся кривым мечом.

— Спрашивают, откудова у тебя такой коготок? — перевел Иван. — Что за зверь такой был?

Северянин не привык врать. Он прекрасно знал, что ни для кого, кроме его самого, амулет ценности не представляет.

— Это коготь Горына, его подарил мне отец.

— Отец? Кто твой отец?

Черноглазый, чернобородый, похожий на ворона, приблизился, жестом приказал Дагу наклонить голову. Северянин уже догадался, что за этим последует. Купцы загомонили, отшатнувшись от его «волчьей метки». Концом острой пики черноглазый поддел коготь. Даг дернулся, чтобы отобрать свою реликвию, и едва не остался без пальцев.

— Вы — беглые рабы, — выпятил губу старший торговец. — Князь Вышеслав запрещает здесь торговлю рабами. Однако я могу забрать вас к себе или могу подарить кому захочу.

— Нас убьют или снова отдадут Световиду? — не понял отец Поппо.

— Световиду не дадут, — хихикнул Иван. — Это вишь кто, коли сразу страже не сдали, так теперь к себе на двор повезут.

— А ты их разве знаешь? — Отец Поппо хмуро прислушивался к мягким звукам чужой речи. — Разве можно доверять нечестивым сарацинам, захватившим град господень?

— Про град твой я ничего не слыхивал, уж сколько раз спорили, — отмахнулся Обрубок. — А вот что толстый говорит. Говорит, мол, приплывал торговать один северный варвар, с мехами и женщинами. Он всех спрашивал, не видали ли мальчика с коготком да с волчьей меткой. А этого толстого зовут Аль-Масуди, или как — то так, не разберу. Он говорит, что если северный варвар еще приплывет, то мальчика можно выгодно обменять. Аль-Масуди говорит, что слугам Вышеслава совсем не надо знать о нашей встрече. Сейчас нас спрячут под мешками. Если мы будем громко дышать, нам перережут горло и скажут страже, что мы разбойники и напали на купцов.

Сердце Дага учащенно забилось. Он сразу передумал бежать. Долгое время пришлось терпеть тряску под пыльными мешками. Наконец, послышались окрики стражи, скрип ворот, и повозка загремела по деревянной мостовой. Даже под мешковиной Северянин ощутил вонь отбросов и нечистот. Судя по крикам и нестройной музыке, они очутились в многолюдном городе.

— Кореница, град княжий, — благоговейно прошептал Обрубок, когда им позволили вылезти на воздух. — Давненько я тут не бывал, ишь сколько понастроили!

Северянин жадно оглядывался. Повозка вкатилась во двор, окруженный частоколом. На воротах задвинули мощный засов. Шустрые смуглые юноши кинулись разгружать мешки. Аль-Масуди поступил хитро — он снова приказал пленников связать и запер их в крошечной комнатке под крышей. Преимуществом нового положения стал замечательный вид, открывавшийся из окошка. Внизу, в первых этажах вовсю шла торговля, а с жаркого чердака Даг мог наблюдать за городом.

Кореница сильно отличалась от Ахрона. Как сообщил Иван, здесь располагались хоромы князя Вышеслава. Но в котором из деревянных домиков обитал хозяин острова, Даг так и не понял. Всюду тянулись к небу дымки, торчали на плетнях горшки и птичьи пугала, по деревянным тротуарам бродили толпы покупателей.

— Торжище знатное повсюду, — пояснил Обрубок. — Потому как Световидова треба идет, беспошлинно иноземцев привечают. Вон их сколько понаехало!

Даг пытался углядеть на улице хоть одно знакомое лицо, но свей или датчане ему не попадались. Зато попадались вооруженные стражники. Одна за другой тянулись подводы с тканями, шерстью, посудой. У каждых ворот звучно выступал зазывала. Лавки многих приезжих торговцев смотрелись богаче, чем дома горожан. Над хибарами нависали сразу несколько храмов, блеск их слепил глаза.

— Там вон слева — Чернобог, ему самые богатые дары приносят, когда с войны идут, уж больно суров. А это вон Ругевита капище. — Иван указал на удивительное строение с острой крышей, словно бы закутанное со всех сторон в багряные ткани. — Семь ликов у него, и страшные такие, что детям не кажут. Семь мечей грозных в десницах сжимает.

Семилицего бога Даг так и не увидел. Зато, на следующей неделе, когда Аль-Масуди взял его с собой, Даг хорошенько рассмотрел величественный дворец Поревита, раскрашенный серебром. К подножию кумира вела лестница, вокруг нее стояли жертвенники и жаровни с тлеющими углями. У нижних ступеней лестницы пели женщины, закрыв лица тканью, словно не смея взглянуть в лицо господина. Лиц у Поревита Даг насчитал пять, даже не ЛИЦ, а голов, укрытых одним боевым шишаком. Пятая личина с хмуро сдвинутыми бровями торчала у истукана прямо из живота.

Аль-Масуди откровенно презирал язычников — островитян, но при покупателях ничем своего отношения не выдавал. Как скоро заметил Даг, пузатый хозяин и его молодые родичи верили в своих невидимых кумиров сильнее, чем руяны. Они даже ночью вскакивали, чтобы помолиться. Как и в хлеву у Световида, отец Поппо в доме багдадца оказался на особом положении. При помощи своего переводчика Аль-Масуди затевал с посланцем папы долгие споры, кормил его лучше других и не заставлял работать. Даг слушал их внимательно, но так и не понял кто такие Иса и Муса, и почему вера багдадского купца лучше, чем вера Поппо.

— Как вы можете утверждать, что у женщин нет души?

— А как вы смеете заменять Всевышнего? Как вы за него решаете, кто достоин святости?

— Зачем вы молитесь на камень, на котором лилась кровь жертв?

— А зачем вы обманываете людей, что Аллах родил сына от простой женщины?

Подобные споры продолжались бесконечно. Пробежали еще несколько дней. Северянин и Обрубок копали сточную канаву, затем рыли глубокий погреб для племянника Аль-Масуди. Несколько раз Северянин имел возможность бежать. Но известия о свеях не приходили, к тому же Иван заявил твердо — ему тут нравится, кормят неплохо, он остается. А без Обрубка добраться до гавани Даг пока не отваживался.

Праздник завершился, однако торжище только расширялось. Рано утром стражники отпирали городские ворота, впускали вильцев, лютичей, фризов, впускали стада клейменой скотины, клетки с откормленной птицей, возы с горшками… Многоязычная толпа орудовала топорами, за одну ночь возводились лавки и ночлежные дома, торговая улица становилась все длиннее. Убедившись, что Даг не собирается совершать побег, Аль-Масуди стал его брать с собой, когда сам нуждался в покупках. Они вместе заходили к мастеровым, там чернобородый приобретал добротную обувь, подковы, женские гребни, серебряные подвески и броши. Янтарь он скупал в неимоверных количествах, отдавал его племяннику. Тот, видимо, ухитрялся продавать где — то еще дороже, потому что вскоре возвращался пустой.

Сам Аль-Масуди торговал деньгами. Такое забавное ремесло Даг наблюдал впервые, но, как и прежде, нисколько не завидовал хозяйскому богатству. Все, кого он уважал в жизни: конунг Торир, дядя Свейн, отец Олаф Северянин, первый учитель Горм Одноногий, — все они считали, что настоящий мужчина может добыть себе богатство мечом. Дагу не было дела до того, сколько Аль-Масуди провел ночей под дождем и снегом, сколько раз его грабили и обсчитывали, скольких спутников он потерял на дорогах. Главное, что торговец не любил сражения и звон сечей, а стало быть, не мог пользоваться уважением у викингов.

— Что ты смотришь, как волк? — скалил зубы Масуди, замечая Дага. — Подожди немного, скоро я тебя обменяю. Если бы ты был моложе, я продал бы тебя в евнухи. Сейчас я могу отдать тебя в гребцы, но там ты быстро погибнешь. Я мог бы оставить тебя здесь, ты умен и быстр, мальчик. Но ты как молодой волк. Иди сюда, смотри, разве это не красиво? Клянусь Аллахом, нет ничего красивее в мире. В этом сундуке две тысячи золотых дирхемов, чеканенных в Багдаде. Зато в том маленьком сундуке пятьсот дирхемов, которые чеканены в Самарканде в триста тридцатом году хиджры, в годы славного халифа Мустафы, да будет к нему милостив всевышний. Я нарочно не трогаю эти монеты, я с ними прибыл в этот страшный холодный край. С тех пор я каждый год удваиваю свое богатство, потому что знаю, когда истощаются серебряные рудники, и когда будет мало сапфиров… Ах, мальчишка, ты совсем не слушаешь меня!

Вместе с другими слугами Масуди ходили к кузнецу. Знакомой жаркой обстановке Даг всегда радовался, хотя из кузни приходилось таскать тяжести. Племянник хозяина придирчиво выбирал ножи, подковы, скобы, покупал много для своих кораблей. Из кузни заворачивали к ювелиру. Он кидал на весы серебряные монеты, обломки шейных гривен, подсвечники, разрубленные куски украшений, на соседнюю чашу нежно выставлял крохотные гирьки. Затем расплавленное богатство тонким ручейком стекало в круглые формы из тигля. Получались новые гривны и массивные браслеты, которые купец нанизывал на веревку.

В тесных шумных рядах толстый Аль-Масуди протискивался так быстро, что слуги едва за ним успевали. Он приценивался к италийским мурановым бокалам, к хрустальным бусам, бронзовым шведским фибулам, фризским круглым горшкам, к дорогому оружию.

В длинном доме, темном от времени, с петушком на крыше, Аль-Масуди играл в кости. Скорее всего, невидимый восточный бог не одобрял игры, потому что Масуди нервничал и запросто мог заехать кулаком в ухо. Даг все терпел, таскал мешки, кормил и распрягал лошадей, рыл ямы, потому что ждал. Где — то неподалеку плавал человек, который искал парнишку с когтем.

Пробежал еще месяц. Северянин начал откладывать хлебные корки и вяленую рыбку, обзавелся даже запасными штанами и смешной войлочной шапкой. Он почти потерял надежду встретить йомсвикингов, людей с когтями на груди, которые наверняка его искали. Северянин убедил себя, что его настоящий отец ждет и всюду спрашивает о нем. И вот, неугомонный кормчий снова решил готовить побег, хотя видел, что делают с теми, кто пытался сбежать. Их ловили, били кнутами, могли отрезать уши.

Однажды поздно вечером, когда багдадец клал поклоны своему невидимому богу, в ворота постучались. Поднялся небольшой переполох. Даг первый распознал родную речь. Но это были самые обыкновенные свей или датчане, торговцы, а вовсе не герои из Йомса. Оказалось, они приплыли вовсе не за ним, а за священником. Прогрохотали башмаки, во мраке запылали факелы. Дюжие слуги хозяина оттеснили Дага и Ивана в сторону. Аль-Масуди ухмылялся и потирал руки. Из — за его широкой спины Даг не мог увидеть гостей. Исхудавший от работы и грубой пищи пресвитер уставился на северян.

— Это ты — тот самый епископ Поппо, которого король Оттон послал к конунгу Харальду Гормссону? — спросил голос, показавшийся Дагу чертовски знакомым.

— Да, это я, — скромно признался священник. — Меня послал император священного Рима.

Король Отто! Вот это да! Вот почему жрецы Световида откармливали германца и не посылали на тяжелые работы!

— Конунг Харальд Датский ждал тебя и велел повсюду тебя искать.

Аль-Масуди пританцовывал от удовольствия.

— Меня пленили, а спутников моих убили. Потом мне пришлось бежать, но неудачно. Однако этот добрый человек хорошо обращался со мной. Вы — христиане? — жадно стал спрашивать епископ. — Вы можете послать гонца в Гамбург?

— Христиане? — свей захохотали.

— Но вы же служите Харальду? — погрустнел епископ.

— Хо — хо, мы служим своему херсиру, — ответил другой, тоже знакомый Дагу голос. — Конунг датчан объявил, что щедро заплатит всякому, кто найдет тебя живым.

— Он жив и может сам идти, — вклинился в разговор Масуди. — Но если воеводы Вышеслава узнают, что я укрываю беглого раба из храма…

— Я обещал, и я заплачу! — пророкотал невидимый собеседник.

— Но я не пойду один, — всколыхнулся Поппо, — со мной мои… гм, друзья. Они спасли меня от смерти.

— Дикий мальчишка и немощный старик, — фыркнул Аль-Масуди. — Если хочешь их забрать, Волчья Пасть, за каждого — по марке серебра.

— Что — о? Даром они мне не нужны за такую плату! — взревел покупатель. — Ладно, ладно, согласен!

Даг больше не мог сдерживаться. Рискуя получить оплеуху от хозяина, он выбрался из темного угла чердака на свет. И столкнулся взглядом с… волком.

Конечно же, это был не настоящий хищник, а отчаянный херсир Свейн Волчья Пасть, приемный дядька Дага.

— Клянусь глазом Одина, это же мой найденыш! — прорычала волчья голова.

Дага оторвали от земли и стиснули в объятиях.

Глава девятая, в ней выясняется, как важно верить в разных богов, и как полезно для карьеры иметь знакомства с папистами

— Дядя Свейн! — вне себя от изумления прошептал Даг.

— Клянусь глазом Одина! Огня сюда! — прорычала волчья голова. — Это же Даг, сын моей сестры! Тысяча дьяволов, мы все считали, что ты давно подпеваешь валькириям!

Внесли факелы. И сразу стало ясно, что никакой это не волк с человеческим туловищем, а всего лишь головной убор, распахнутая волчья пасть, умело закрепленная на шлеме. Человеку в волчьей шапке было лет под сорок, седые усы и борода скрывали шрамы на его обветренном лице. Широченные плечи едва пролезли в дверь. Редкого восточного плетения кольчуга смыкалась под горлом. Драгоценные камни блестели в богатых серебряных наручах.

Следом за человеком — волком в узкое чердачное помещение влезли другие, загремело оружие, послышалась такая родная, свейская речь.

— Забери меня морские духи, это же сын Олава Северянина! Это большая удача, смотрите все! Я снова нашел его! Этот парнишка с когтем приносит удачу!

Дага мигом окружили, подняли на ноги, разрезали путы. Все его обнимали, совали под нос мех с вином, орали что — то в ухо, называли свои имена. Впопыхах про епископа все позабыли. Аль-Масуди тревожно озирался и наверняка проклинал себя, что так дешево оценил юного «дикаря». Даг смеялся вместе с моряками, но почти никого не узнавал. За годы в торговом фелаге «Белого Быка» сменилось немало людей.

— Меня помнишь? — это был Лишний Зуб.

Северянин вспомнил. Конечно, он узнал верного кормчего дяди Свейна. Тут к нему протолкался высокий парень с обожженным, но очень знакомым лицом.

— И меня не узнаешь? — захохотал он.

— Руд?! — ахнул Даг.

Как он мог забыть своего кровника, с которым они когда — то на сырой земле поклялись выручать друг друга. Северянин чуть не прослезился, так близко вдруг снова придвинулось детство.

— Эй, слушайте, форинг сказал правду! — обратился Руд к товарищам. — Это Даг Северянин, тот самый герой с когтем и волчьей меткой на голове. Когда ему не было и семи лет, он спас мою сестру от убийц. С тех пор мы кровники. Кто захочет обидеть его, вначале должен будет убить меня. А это непросто, клянусь моей секирой!

— Дядя Свейн, так ты теперь настоящий морской форинг?

— Да, есть два десятка кораблей. Могу взять тебя на службу рулевым на любой из них!

У Дага кружилась голова от внезапного счастья. Ему очень хотелось спросить, как там мама, отец и сестры, ведь он не видел их так давно. Но при всех Даг не стал проявлять слабость. Свейн тем временем рассчитался с хозяином. Сообща решили, как незаметно вывести беглых треллей из города.

Пока мчались до порта, Даг лежал под соломой и слышал только стук копыт. Потом нахлынул влажный морской аромат. К счастью, кнорры под флагом Белого Быка нашли приют у самой крайней пристани. Луна успела пробежать треть пути по небосклону. Вдалеке сплошным ковром огней расстилался незнакомый город, доносился грохот погрузки, разило рыбой и водорослями. Северянин с наслаждением вдыхал запах свободы. Тем временем из темноты приплыла длинная лодка.

— Конунг Харальд будет рад, что мы нашли тебя! — снова обратился к епископу Волчья Пасть. — А ну, проводите почтенного слугу божьего. Поместите его в мой шатер и накормите как следует! Зуб, передай на все кнорры — уходим немедленно. Две смены — на весла!

— Великая милость божья, что он послал мне этого мальчика, — мгновенно воспрял Поппо, едва сообразил, что возвращается в привычный мир. — Сын мой, я буду просить милостливого конунга, чтобы он…

Конец его напыщенной речи заглушили волны. Повинуясь взмахам весел, кнорр развернулся крутолобой бычьей головой навстречу ночным волнам. Бравые торговцы не слишком доверяли Аль-Масуди и тем более — не доверяли руянам. Ждать утра никто не собирался.

— Как же так вышло, что ты служишь конунгу данов и Белому богу? — спросил у дяди Свейна Даг, едва скитальцам дали мяса и эля.

— А ты разве позабыл, что такое «неполное крещение»? — хитро подмигнул бывший викинг. — Мы дважды соглашались креститься, но не отказывались от правильной веры. Я не служу конунгу данов, я нанялся, чтобы выполнить работу, вот и все. Я понял, что лучше вовремя спрятать меч и стать честным торговцем. Потому что Харальд Синезубый хорошо платит. А еще потому, что мы можем приносить жертвы Одину, и церковники нам не мешают. Правда, пока мы служим христианам, нам нельзя брать их в рабство… Но это ерунда, по сравнению с тем, что нас ждет в Хедебю! Харальд поручил мне собрать лучшие флотские команды для похода в Англию. А ты, Даг, как ты здесь оказался?

— В Англию? — Даг разинул рот. Все, о чем в полусне болтал епископ, начинало походить на правду.

Северянин терпеливо поведал дяде о том, как скитался в финских лесах, как пристал к команде норвежских берсерков и как угодил в плен к руянам.

— Да, много всего случилось, с той поры как твой отец отдал тебя финской вельве, — протянул Свейн. — Мы были уверены, что ты умер… Я дважды с большой выгодой сходил в Гардар за товаром, добавил к своему фелагу еще один кнорр. В нем можно перевозить вдвое больше шкур и рабов! Потом конунг послал ратную стрелу против норвежских псов, и нам пришлось драться. Потом я повез мед и финский пух в Хедебю и там столковался с маркграфом. Он посланник императора Оттона, жадный и хитрый, как все германские псы. Он предложил мне трудную работу. Надо было плыть к острову Рюген, торговать там и завести друзей. Конунгу Харальду донесли, что на острове томится один из верных слуг германского императора. Оттон готов много заплатить за этого Поппо. И я сказал себе: клянусь веслом Ньяда, я найду этого Поппо хоть в подземельях великанши Хель! Зачем мне ходить в викинг, рисковать людьми в море, если добыча сама плывет в руки? Мы узнали, что слуга Белого бога сидит на цепи, но руяны отказались его продать.

— Если бы не этот смельчак, — осовевший от копченого окорока и эля Иван Обрубок попытался обнять Дага, но промахнулся, — если бы не он… не видать вам епископа. Это он нас спас…

Утро встретило озябшего Дага штормом и проливным дождем. Рюген остался далеко позади. Но кроме непогоды парня ждал еще один приятный сюрприз. Оказывается, в экипаже «Белого Быка» находился его родной брат Сигурд. Тот самый трусишка Сигурд, который боялся драк, но мечтал строить корабли, он тоже вытянулся и возмужал. Выходит, что дядя Свейн не обманул и принял подросшего племянника в свой фелаг.

— Даг, твой брат очень умный! — похвалил Волчья Пасть, когда родичи сели вместе завтракать в шатре. — А ну, Сигурд, расскажи, что ты придумал нового для моих кораблей!

— Я придумал, что надо ставить по дополнительному колесу на каждом борте, — оживился Сигурд. — Тогда на эти колеса можно накручивать канаты, которые снизу растягивают парус. И для этого уже не надо, чтобы тянули шестеро человек, можно справиться втроем.

— Ты видал, какой умник? — довольно подмигнул Свейн. — Сигурд, расскажи еще про парус. Ведь теперь с нас все берут пример!

— Паруса часто рвутся, — объяснил Сигурд. — Мы вместе придумали, чтобы пришивать к парусам ремни из тюленьей кожи. Их надо сшивать крест — накрест, тогда парус служит несколько лет.

— Но этого мало! — подхватил Свейн. — Твой брат скромничает. Он придумал нашить ремень вдоль верхней и нижней части паруса, наделал в нем дырок и пропустил сквозь них канаты!

— Это действительно удобно! — Северянин не мог не восхититься, наблюдая, как свободная смена лихо, ровно и быстро расправляет синее полотнище. — У нас на «Золотой деве» такого не было.

Он отпил пару глотков меда и посмотрел на брата другими глазами. Сколько они с Сигурдом не виделись? Время слилось для Дага в один пестрый бесконечно опасный и яркий полдень.

Они говорили и все никак не могли наговориться вдосталь. Вспоминали третьего брата Торкиля, сестер, маму, дядьку Горма Одноногого и даже любимых треллей Путяту и Фотия. Сигурд поведал, что отец значительно расширил угодья, поставил вторую кузницу, стал делать дорогие кольчуги на заказ и торговать лесом. И что конечно бы было здорово, если бы братья возвратились из походов и помогли отцу в хозяйстве, там каждому достанется жирный кусок, а затем и невесту богатую подыщут…

Что мог ответить младший Северянин? Он смотрел на сводного брата, такого рассудительного и осторожного, и понимал, что дорога домой закрыта для него надолго. Сводный брат был на год старше, но почти на голову ниже и уже в плечах и вовсе не стремился к воинской славе. А с дядей Свейном он плавал почти всегда лишь в торговые походы.

Когда Северянин поведал морякам о том, как бесславно закончилось нападение на Рюген, многие только рассмеялись.

— Твой бывший херсир Скала, или как его там звали — большой глупец! — отрезал Свейн. — Спросили бы меня, стоит ли нападать на Рюген, ха — ха!

Даг убедился, что за годы скитаний здорово отстал от жизни. На торговых кораблях Свейна царили новые порядки. За кормой на натянутом канате бодро прыгали в волнах сразу три лодки. В передней части судна появился дополнительный парус. Сигурд со скрытой гордостью объявил, что с таким устройством можно ходить почти что против ветра, но на пузатых кноррах прежде никто им не пользовался.

Многое изменилось и на родине. Оказалось, что в честный викинг на трех — пяти драккарах почти никто не выходит. Материковые властители обзавелись конницей, а драться против конных становилось все труднее. Многие ярлы держали теперь постоянную стражу на берегах, разводили сигнальные костры или нанимали для охраны таких же лихих головорезов, как парни Торира Скалы.

Даг с изумлением узнал, что тысячи свеев вслед за норвежцами навсегда отплыли к далеким западным островам, называемым Исландией. Им надоело бродяжить, им хотелось получить от тамошних ярлов жирный кусок земли в обмен на честную службу. Даг узнал, что многие дружки дяди Свейна нанимаются в дружины к Харальду Датскому и вместе ходят собирать дань с англичан. Харальд начал строить большие военные лагеря, куда принимали самых ловких и отважных, независимо от родства и от веры, и сбивали из них крепкий морской флот. Что касается владений Оттона, викинги туда почти прекратились. Оказалось, что на десятки дней пути к югу простирались земли германской короны. Там строились неприступные замки, одно за другим основывались епископства, а язычники — славяне изгонялись все дальше на север и на восток. Там разъезжали рыцари императора Отто, закованные в доспехи, почти неуязвимые. Мир менялся, мир тек сквозь пальцы.

— Когда мы придем в Хедебю, я передам епископа его приятелю маркграфу, получу награду от конунга и снова иду в поход, — доверительно сообщил Свейн. — Для нас викинг будет необычный, плывем в Англию за дангельдом. Хочешь с нами, или останешься в Дании?

У Дага внутри все затрепетало. С одной стороны чертовски хотелось повидать мать, отца и всех родных, но упускать такую возможность… особенно после месяцев плена!

— Но ведь мы не датчане!

— Зато у твоего дядьки хватает серебра на новые мечи для всех нас! — рассмеялся кормчий.

Оказалось, за время долгого отсутствия Дага в Дании произошли серьезные перемены. Строились громадные военные крепости, возводились многомильные земляные валы на случай войны с империей. Конунг Харальд спешно собирал огромный флот против англов. Северянин знал, что и отец Харальда, и его дед, все они плавали в Англию за «датскими деньгами» и привозили серебра так много, что разбогатеть мог даже простой дружинник. Все знали, что английские короли предпочитают не воевать, а платить выкуп. Однако у Синезубого не нашлось достаточно средств, чтобы вооружить несколько тысяч добровольцев. Поправить свои дела за счет англичан намеревались младшие сыновья обедневших ярлов, хускарлы, потерявшие поля, и целая армия безземельных разбойников. Не считая регулярного ополчения, выставляемого ландрманами. Но эти, по крайней мере, вооружались за счет усадеб.

И вот, чтобы не сорвать поход и не опозориться, Синезубый прибег к старинному, оправданному средству. Он разослал весть, что на сей раз в войско возьмет лишь тех, кто сам обеспечит себя оружием.

— Харальд большой хитрец, но мы хитрее, — ухмыляясь, объяснял племяннику Свейн. — Раз он берет в свой викинг столько чужеземцев, ему придется делиться не так, как он делится со своими херсирами!

— Но если я вступлю в твой фелаг… если мы поплывем в Англию… как же я найду йомсвикингов?

Свейн хитро ухмыльнулся.

— Никто не может твердо знать, где появятся эти морские бесы. Но говорят, что Синезубый непременно позовет их с собой. Говорят, что парням из Йомса Харальд позволяет ставить корабли борт о борт со своим «Рогатым Змеем».

— В таком случае, клянусь, я иду с тобой! — пообещал Северянин.

Часть вторая САУТГЕМПТОН

Глава десятая, в которой становится ясно, что такое настоящее наступление и настоящая оборона

Даг смотрел, разинув рот.

Впервые парень увидел, как на самом деле положено воевать, как положено строить войско и управлять им. Ведь викинги Торира нападали гурьбой, брали криком и яростным напором. В море не применяли никаких особых приемов, разве что связывали носы драккаров и пускали вперед берсерков.

Флотилия датского конунга занимала все устье реки, занимала всю бухту, и все равно многим судам не хватало места на чистой воде. «Рогатый Змей» Харальда сиял позолотой, он все время находился в центре флотилии, на полкорпуса возвышаясь над соседними кораблями. Его окружали в два ряда боевые снеккары ярлов, увешанные разноцветными щитами. Кораблей было так много, что Дагу казалось — позолоченные клювы, морды и носы исчезают за горизонтом. Правый флаг держали островные ярлы, с которыми Синезубый поладил совсем недавно. Их полосатые знамена то и дело вырывались вперед. С левого фланга подходили норвежские наемники и северное ополчение. Их было больше всего, в этом году ландрманы собрали в лейдунг почти всех парней, способных носить оружие. Носы боевых кораблей были связаны, между ними настланы мостки, по которым бесконечным потоком двигались грузчики с припасами. Только на первый взгляд казалось, что моряки спят или предаются ленивым играм. Морские форинги Харальда зорко следили за тем, чтобы никто не изнывал от безделья. Стучали плотники, махали кистями маляры, кое — где крепили новые паруса и ставили мачты. С флангов к главному флоту двигались высокобортные кнорры, нагруженные припасами. По сходням спускали туши волов, сотнями гнали коз и домашнюю птицу, рабы враскачку заталкивали под палубы бочки с соленьями и копченостями. На берегу звенели кузницы, мальчишки подносили все новые вязанки стрел. Казалось, никакая сила не смогла бы сокрушить такое мощное воинство.

Кое — где шли перестроения, двадцать пар гребцов одновременно наваливались на весла, громадные паруса бились на ветру, полоскались хвостатые штандарты над палатками. На палубах дежурили горнисты, каждый инструмент звучал на свой лад. Повинуясь пронзительным визгам горнов, драккары неспешно перестраивались в боевой порядок.

— Смотри, вон корабли вендов, — указал дядя Свейн, — там ты можешь найти своих волшебных йомсвикингов. Но похоже, их пока нет.

Суда вендов заметно отличались от творений датских мастеров. На первый взгляд они казались гораздо крупнее и неповоротливее, у некоторых имелись целых два, а то и три ряда весел, а штевни они ставили вертикально.

На носах венды не крепили красивых фигур, зато укрепляли мощные таранные бревна, окованные металлом.

— Глядите, глядите, — тут же забурчал Сигурд, упоенно влюбленный в корабли, — они крепят носовые и кормовые доски заклепками! Но на это идет очень много железа!

Даг не слишком вдумывался, о чем там болтает брат. Он полной грудью вдыхал воздух родной земли. Конечно же, до настоящей родной земли, до отцовской фермы, еще пришлось бы плыть не одну неделю, но после долгого плена и датчане казались своими.

Чем глубже торговый фелаг «Белого Быка» внедрялся в устье Шлеи, тем удивительнее становилась местность. Парень не узнавал бухту и не узнавал реку. Задолго до того, как стало возможным различить башни и стены Хедебю, море и суша превратились в сплошную линию обороны. Датские конунги отгораживались от материка с таким рвением, будто на тысячу лет вперед не желали иметь с империей никаких дел.

Вначале наперерез «Белому Быку» выскочили две быстроходные лодки. Их капитаны потребовали допуск на палубу и были впущены. Обыскав шатры и узкие трюмы, заглянув в глаза каждому рабу, шустрый датчанин выдал Свейну мешочек с пластиной, на которой была выбита незнакомая руна. Каквыяснилось позднее, эту руну надлежало обменять у следующего патруля.

После первой проверки Дагу показалось, что их кнорры угодили в кипящий бульон. Вдоль обоих берегов сужающейся бухты сновали сотни такелажных суденышек, на длинных плотах они подтаскивали к берегам груз щебня и грубо обработанные стволы деревьев. По фарватеру реки, под звон медного била, медленно ползли торговые суда. Эти не отвлекались, держали курс строго в торговую гавань. Навстречу купцам, ощетинившись копьями, выгребали драккары под полосатыми флагами. Их становилось все больше, так много, что рябило в глазах.

— Смотри внимательно, этот вал должен замкнуть восточную линию обороны Даневирке. — Свейн Волчья Пасть махнул рукой вдоль бесконечной линии костров и сигнальных маяков, приподнятых на башнях. — В старых висах поется о гордом короле Годфреде, который начал возводить датские укрепления почти двести лет назад. Но с тех пор от могучих валов остались лишь пологие холмы. Синезубый поступает умнее — он приказал возить гранит с каменоломен и зарывать камни в землю глубоко, чтобы болото не размыло.

— Я слышал от друзей, что вал должен был иметь лишь одни ворота, — из шатра с кряхтением выбрался отец Поппо. — Только представьте себе, всего лишь одни ворота для проезда двух телег под аркой. Никто не мог торговать иначе, не заплатив пошлину страже.

— Почему же не получилось оставить одни ворота? — Даг с жадностью следил, как громадный молот вколачивает в мокрую грязь сваи. Вдоль берегов располагались десятки таких молотов, сотни рабов натягивали канаты, чтобы поднять на верхотуру ударный камень.

— Потому что одному Годфреду было не под силу защитить Данию. Он решил строить один вал от Бельта до океана, но не смог укрепить реки Рейде и Треене. Купцы действительно пошли по Воловьему тракту… — Свейн указал пальцем вперед, туда, где виднелись широкая наезженная дорога и переправа. — В те времена от первого вала до реки Эйдер все покрывал лес, никто туда не решался лезть. Но после лес пошел на стройку, начались пожары, а фризы и славяне стали искать обходных путей для своих караванов.

— То, что ты видишь там, за высоким берегом, называется Даневирке, — с долей восхищения поведал епископ. — Никому, кроме древних римлян, не удалось построить похожее укрепление. Даневирке огибает город, вдоль него можно идти несколько часов, пока ноги твои не завязнут в болотах…

Нагруженный кнорр неторопливо пробирался между встречных судов. Порой люди Свейна отталкивались от чужих бортов длинными шестами. Все это время справа Северянин мог наблюдать непрерывную работу. Крошечные фигурки рабов обтесывали могучие стволы, подтаскивали к заранее вырытым ямам, вбивали их вертикально и связывали между собой. Фронтальная часть вала казалась единым монолитом, вдобавок снизу ее укрепляли массивными каменными плитами. Казалось невозможным, чтобы пеший и тем более — конный отряд смог преодолеть такие грозные сооружения.

Спустя время показались торговые пристани. С того дня, когда Северянин приезжал сюда ребенком, город невероятно разросся. Со всех сторон доносились крики распорядителей, переклички грузчиков, грохот бочек, катящихся по настилам. Казалось, все корабли вселенной собрались здесь, чтобы извергнуть из своих чрев грузы. Северянин увидел плоские корабли с косыми желтыми парусами и косоглазых людей на реях. Он увидел толстых мужчин в халатах, с бородами длинными и курчавыми, а корабли их походили на двухэтажные дома. Он увидел узкие длинные ладьи, выдолбленные из целых стволов деревьев, ими правили темнолицые женщины, одетые в шкуры.

Свистели бичи, на веревках волокли диких, завывающих финнов и славян. Навстречу живому товару тащили сети, туго набитые солониной, сушеной рыбой и шкурами. Выбеленными грудами лежали клыки моржей. Колонны дыма вставали над буйным городом.

— Смотри, вон там, видишь? — Дядя Свейн повернул голову Дага.

— Там роют ямы? — Даг попытался рассмотреть что — то за линией амбаров и сторожевых башен.

— Это не ямы. Это по приказу Харальда выкапывают глубокий ров, чтобы в него ушла вода с болот. Тогда вдоль рва смогут и дальше насыпать вал. Этот вал Ковирке тоже ушел под землю. Теперь он будет в три роста человека. И протянется до великих болот! От Слиен-фьорда до Треене никто не сможет пересечь границу с большим войском! Это хорошо и для нас, свеев!

Разинув рот, Даг следил за бесконечной цепью подвод. Мычащие от натуги животные еле тащили в гору обломки породы. На гребне вала трелли набрасывались с колами и упорами, скидывали куски скал каменотесам, и те оглашали воздух дробными ударами молотов. Пустые телеги возвращались назад, чтобы в порту, с барж, снова подобрать свой тяжкий груз.

И так — насколько хватало глаз. Даны готовились к большой войне.

Глава одиннадцатая, в которой датчане раздают жалованье, германцы кормят псов, а Дага очень вовремя вызывают на корабль

— При конунге Харальде смотри в пол, — напутствовал Волчья Пасть. — Когда я назову твое имя, низко поклонись и сделай вид, будто хочешь встать перед ним на одно колено. Харальд будет делать вид, словно ему это противно. Но на самом деле он насмотрелся этих глупых штучек у саксов. Там каждый свободный хускарл лижет сапоги господину.

Даг мрачно кивнул. Его одолевало чувство, что из одной темницы он угодил в другую. Или он слишком привык к вольной жизни на «Золотой деве»?

Усадьба конунга поражала воображение. Она пряталась за двумя рядами высоченных кольев. Вооруженные гримы оглядывали пришельцев сквозь прорези в бревнах и лишь затем, получив секретное слово, откатывали створки ворот. Даг вошел следом за Свейном и тут же застыл, разглядывая расписной потолок. С потолка свешивались потрепанные знамена, отбитые у врагов. С обеих сторон зала имелись широкие двери, через них слуги вносили и выносили кушанья. Несли гусей и целых поросят на блюдах, порой ухватив блюдо вдвоем за тяжелые медные ручки. Престол Харальда располагался посередине зала, его укрывали богатые ковры и шкуры редкой выделки. Чуть ниже и справа от трона находились скамьи приближенных. Свейн шепотом называл их имена, но Северянин не запомнил никого, кроме огромного окольничего по имени Себьерн Лось. Тот сидел прямо напротив Синезубого и подливал хозяину эля из высокой глиняной бутыли. В глазах блестело от бронзовых наручей и драгоценных камней, усеявших оружие и одежду. Гул в зале стоял невообразимый, густо пахло вином и мясом. Даг сразу заметил, что нет ни котлов с жареной кониной, ни признаков прежней веры. Зато спасенный епископ Поппо обедал здесь же, неподалеку от Синезубого.

Ниже окольничего, на широких скамьях, пировали тридцать телохранителей Харальда. Этим разрешалось держать мечи в ножнах и пирамидах. Слева от трона обедали тридцать знатных дружинников, в кольчугах и богатых платьях, но без мечей. Дагу показалось, что все они ревностно следят за очередностью тостов и за личным вниманием Синезубого. Рядом с дружинниками пили мед еще столько же ближних посланцев. Эти носили заячьи оторочки, символ быстрого бега. А по правую руку размещались свободные ярлы и богатые жители Хедебю, которых Харальд повелел пригласить на пир. Эта публика была самая разношерстная. Северянину даже показалось, он увидел восточного человека с обезьяной на привязи. Свейн быстро нашептал на ухо племяннику, что сто двадцать человек — это вовсе не предел, и что пустыми остаются скамьи для иноземных посланцев и прочих знатных гостей, завернувших в город. Нынче иностранцев не приглашали, поскольку речь шла о снаряжении большого флота к берегам Англии.

Даг не слишком прислушивался к гомону вокруг трона. Усадили их довольно далеко. Прямо перед носом очутились кабанья нога, таз с копченой рыбой и несколько бутылей вина. Юноша понял только, что конунг раздает жалованье сначала тем, кому полагалось меньше, затем — особо отличившимся в боях и выполнении опасных поручений. Рядом с конунгом держали открытый ларец и весы. Слуги подбрасывали дрова в очаг, искры взлетали к самому потолку, в зале становилось все жарче. Свейн Волчья Пасть заметил, что, если потребуется облегчиться, следует выходить в дальнюю дверь, туда, где ходят слуги, но ни в коем случае не ломиться в боковые ворота. Оказывается, там размещалась спальня ближней дружины, и входить никому не разрешалось.

Датского конунга юный Северянин видел впервые. Издалека он не смог рассмотреть, действительно ли у Харальда синие зубы, или его так прозвали в шутку. Конунга постоянно окружала стража, дюжина широкоплечих лютых, и несколько преданных ярлов с оружием наготове. От своих людей Синезубый отличался лишь золотым шитьем на плаще, дорогими сапогами из нежной кожи и массивной золотой фибулой на плече. Такого громадного куска золота Даг еще ни разу не встречал. Наверняка заколка стоила, как все именье Олава Северянина и соседские земли в придачу.

Впервые Северянин наблюдал, как Свейн Волчья Пасть кому — то кланяется. А дядя Свейн не только коротко поклонился королю, но и племянничка крепко прихватил за загривок и насильно пригнул заодно с собой. Прочие командиры из фелага «Белого Быка» отсалютовали властителю данов издалека. Даг сначала обиделся, что его заставляют кланяться, но быстро сообразил, что их со Свейном удостоили высокой чести.

— Мне передали, что ты привел вдвое больше воинов, желающих присоединиться к нам? И у каждого из них есть меч с серебряным змеем в рукояти?

Конунг смотрел ясными, прозрачно — синими глазами, говорил медленно и внятно, держался очень прямо. Лишь наполовину седые волосы напоминали, что Синезубый чудесным образом перевалил за возраст в пятьдесят лет. Недостижимый возраст для большинства воинов! Сразу чувствовалось: этот человек — не выскочка, он привык повелевать с детства и никому не позволит говорить с собой на равных.

— Мы выполнили условия, которые передал твой посланец, — скромно ответил херсир Свейн. — Я поведу семь кнорров и вдвое больше боевых снеккаров, на каждом будет трижды по десять скамей бойцов.

— Это хорошо, смельчакам всегда хватит места на моей скамье. Ты тоже можешь остаться, нам нужны толмачи — славяне, — Харальд кивнул повеселевшему Обрубку, а затем обратил внимание на Дага. — А это тот мальчик, который спас епископа?

Сжав зубы, Северянин проглотил обидное слово «мальчик». После плена он сам стал замечать, что уже не кидается как прежде с кулаками на любого обидчика. Он стал осмотрительнее, набрался выдержки. Слишком много товарищей поплатились жизнью из — за показушной гордости.

Свейн расхвалил и приукрасил приключения Дага. С его слов выходило, что Северянин чуть ли не на руках вынес драгоценного Поппо с острова. Видимо, пресвитер действительно представлял собой драгоценность, потому что Харальд слушал с удовольствием. Рассказ про богатства Рюгена конунга искренне позабавил. Под конец датчанин вскользь спросил насчет метки на голове — наверняка, ему уже успели нашептать.

— Вот как? — вторично удивился Харальд. — До меня доходили слухи о мальчишке — берсерке в свите жены опального норвежского ярла! Клянусь всеми богами сразу, — он со смехом обернулся к пресвитеру, — если метка на твоей голове приносит удачу, мы запишем тебя в лучшую дружину.

— Прошу прощения, конунг, — вежливо перебил Волчья Пасть, — но мой племянник уже состоит в моем фелаге. Кроме того, он уже не рядовой дренг, а старший смены и рулевой! Кроме того…

— Что «кроме того»? — сразу стало заметно, что Синезубый не привык к отказам. Да что там говорить! Любой мальчишка возраста Дага посчитал бы счастьем оказаться в ближней дружине датского короля.

— Мой племянник вбил себе в голову, что хочет найти своего родного отца. Он носит коготь, такой же, как некоторые твои подданные из Йомса. Он носит метку на голове, по слухам, она передалась мальчику от славянской ведуньи, последней жены… — тут Свейн замялся.

Но настроение Харальда резко переменилось. Взор его затуманился и подобрел.

— Ах, Йомс, Йомс, — пробормотал хозяин Дании. — Еще мой отец предлагал кучу золота глупым венедам за клок земли в Свиноустье. Но тогда они отвергли его. Зато позже, получив в зад жареного петуха от эстов, литвы и прочих дикарей, Мешко сам приполз ко мне! Приполз, комкая в руке свою мягкую корону, точно шапку бедняка. Он сам стал просить, чтобы мы вырубили город в скале и защитили его трусливых крестьян!.. Да если твой отец среди викингов Йомса, ты, парень, можешь им гордиться. А тебе, форинг Волчья Пасть, я вот что скажу… как только у тебя выйдет недостача в людях, поставь этого парня форингом корабля!

Северянин едва не подавился слюной, услыхав о таком внезапном повышении. Но Синезубый уже забыл про него, отвернувшись к высоким гостям. Даг готов был кусать локоть от досады. Только что он впервые встретил человека, который знал, где находится загадочный Йомс… но задать вопрос конунгу не представлялось возможным. Сейчас его окружили ярлы. Кроме того, епископ Поппо склонился к конунгу и что — то ему шептал.

— Хорошо, забудем о глупостях! — сменил тему окольничий Себьерн Лось. — Эй, почему не слышно музыкантов? Нынче мы гуляем предпоследний день, а затем я сам еду смотреть крепости! Все, на кого я укажу, едут со мной! И ты тоже бери своих людей, — Окольничий повелительно кивнул дяде Свейну. — Там в Фюркате и Троллеберге собрали немало свеев, нам надо разобраться, кто из них даром ест наш хлеб, а кто готов к подвигам!

Встреча закончилась сытным обедом, хотя сидеть с конунгом данов на одной скамье так и не пришлось. Вовсе наоборот — людей Свейна усадили в дальнем углу залы. Но накормили до отвала, а Северянину прислали от конунга чашу с вином, на дне которой он нашел золотую арабскую монету.

Последние два дня промчались в сплошном круговороте. Даг бродил по разросшемуся, веселому городу в компании взрослых товарищей и родичей, пил брагу, объедался мясом и с упоением слушал родную речь. Правда, ему показалось, что за годы его отсутствия даны стали говорить как — то иначе, приобрели новые слова и потеряли старые. Но разве это важно, когда вокруг друзья, когда звенят струны кантеле, все беды позади, и вдобавок… вдобавок хохочут красивые девушки!

В присутствии девушек Северянин почувствовал непривычную немоту и неловкость, хотя хотелось так много сказать и показать себя с лучшей стороны. Дядя Свейн в первый же вечер на суше зазвал племянника в веселый дом и сообщил собравшимся, что в этом самом месте двенадцать лет назад малыш с волчьей меткой спас его от грабителей. За прошедшие годы застроили мрачный пустырь, совсем другие женщины ублажали моряков, а в команде Свейна лишь пятеро помнили день, когда волны выкинули на берег малыша. Но это не помешало всем вместе выпить за Дага, Приносящего Удачу. Девушки обзывали парня «хорошеньким», прижимались и тянули плясать. Но Северянин плясать не умел, а уединиться с красоткой, которая была старше его лет на пять, так бы и не решился, если бы не кровник Руд. Брат и хихикающая девица подхватили Дага под руки и едва ли не силой уволокли за перегородку. Впрочем, уединиться здесь тоже было непросто. В темноте, на соседних лавках стонали и пыхтели.

— Ты чего ее боишься? — расхохотался Руд, стягивая штаны.

— Никого я не боюсь! — Сердце у Дага бешено заколотилось, когда он разглядел девушку совсем без одежды. Руд просто задрал ей подол и оставил голой, хотя та и делала вид, что обижена и сопротивляется. Не такая уж она оказалась и красавица, толстоногая, в синяках, и изо рта у нее не слишком приятно пахло, но разве это было главное?

— Даг, я уже заплатил, она наша, давай повеселимся! — С этими словами Руд опрокинул девчонку на лавку, укрытую мехом. Разглядев, как руки товарища беззастенчиво мнут грудь красотки, Северянин словно стряхнул с себя пелену.

— Ну что же ты, — протянула девица и, ловко приподнявшись, одним движением развязала Дагу тесемки штанов. Руд только хохотал, не в силах подняться с ложа. Где — то рядом зажгли свечу, стали разливать бражку, кто — то поднес Руду полную кружку, он поделился с девушкой. Та отхлебнула, не прекращая своих активных поисков у Северянина в штанах.

— Ого, какой горячий посох! Давай его скорее мне, пока он не высох! — С этими словами девица подставила пышный зад, и не успел Даг опомниться, как стал мужчиной. На несколько секунд пол и потолок поменялись для него местами, земля ушла из — под ног, он испытал удивительное чувство, как будто время остановилось, и это чувство испугало его. Еще больше испугало его, что минуту спустя ему хотелось сбежать из веселого дома как можно скорее, отправиться в баню и извергнуть из себя остатки бражки.

Сидя в бане, у раскаленных камней, он раздумывал, отчего так получилось. Ведь дядька не мог врать, и старшие товарищи убеждали, мол, за ночь с горячей грудастой красоткой все отдашь! Да, ему хотелось отдать все, но длилось это так недолго, а после стало страшно, что, пока время замерло, могут напасть враги…

— Ты чего сбежал? — В баню ввалился потный веселый Руд. — Ты ей так понравился, просила тебя еще привести! Что, неужели так плохо? Я же видел, она под тобой кричала, как счастливая кобылица!

— Все хорошо! — успокоил кровника Даг. — Мы еще туда вернемся.

А про себя он подумал, что если семейная жизнь состоит из таких вот радостей, то лучше никогда не жениться.

Еще одним темным пятном стала встреча с саксонским маркграфом, послом самого императора. Точнее даже — не с самим послом, а с его юными родичами. Трехэтажный дом посла был сложен из камня, между камнями белели крашеные бревна, высоко наверху разноцветно блестели узкие окошки. Кроме главного здания, на широком дворе достраивали церковь с крестом. Все здесь дышало чуждыми обычаями — иначе сложен колодец, иначе одеты хмурые солдаты с копьями, далее псы лаяли нездешние, мохнатые, длинные.

Ко двору явились гурьбой, погремели железным кольцом в воротах, дядя Свейн придирчиво осмотрел костюм племянника. На суше, особенно в подобных торжественных случаях, лихой вояка становился вдруг аккуратным и жутко щепетильным в подборе одежды и украшений. Взяли с собой и Ивана Обрубка. Тот по случаю раздобыл высокую медвежью шапку.

Ворота распахнулись. К свеям вышел напомаженный, отдохнувший епископ Поппо, и с ним — целая свита.

— Этот юный герой спас мне жизнь, — епископ указал на Дага.

Северянин приосанился. Десятки взоров устремились в его сторону. Маркграф расцветкой одежды и количеством нацепленных побрякушек был похож на редкую вазу. Компанию ему составляли такие же надутые хлыщи, с ровно выщипанными усиками, с короткими бесполезными мечами, усыпанными янтарем и сапфирами.

Заговорили на своем каркающем, похожем на исковерканный шведский. Епископа было не узнать — выбритый, завитый, в мантии и меховой накидке, он совсем не походил на изможденного пленника.

— Иисус, господь наш, указал тебе путь и вложил сверкающий меч истины в десницу твою, — туманно пробурчал другой священник, очень толстый, с тяжелым крестом на груди.

Северянин намеревался поспорить насчет десницы и указанного кем — то пути, но ему не дали открыть рот. Кроме того, дядя Свейн больно наступил на ногу. Маркграф потрогал усики, его ровная прическа напоминала серый, глубоко надвинутый на лоб шлем.

— Его преосвященство епископ Поппо является капелланом самого папы и был послан для устроения нового епископства в Шлезвиге, — перевел толмач. — Мы известим святой престол о свершившемся чуде избавления и торжестве истинной веры. В знак расположения и благодарности соизвольте принять скромные дары…

Даг уловил только конец витиеватой речи, когда дяде Свейну передали ларец с серебром.

— В Шлезвиге? — переспросил он. — Это где?

— Это они так деревню напротив Хедебю называют, — скрипнул зубами Свейн. — Ты молчи, кивай, мы тут недолго.

Чинно развернулись и отправились в трапезную. Кормили и рассаживали в доме посланника совсем не так, как при датском дворе. Маркграф не подошел запросто поболтать, а прислужники вели себя, как немые. Молча скользили вдоль стола, открытый огонь не разводили, все кушанья вносили под большими серебряными крышками. Зато стены были увешаны гобеленами, с изображениями разных видов охоты, о которых Северянин прежде не слыхал. Он вертел головой, а с тяжелых полотнищ скалились умирающие львы и леопарды. Северянина удивило, что под столами бегают и выпрашивают пищу домашние псы. Он с детства привык, что собака должна снаружи охранять дом и скотину. Но похоже, у германцев царили совсем другие обычаи. Наглые псины едва не вырывали мясо из рук пирующих.

Кушать пришлось при помощи двузубой вилки и тупого ножа. Словно в насмешку, рядом с юным викингом посадили троих ровесников. Роальд приходился послу близким родственником, он все время поправлял свою ярко — красную одежду и ненароком выставлял дорогой кинжал. Его сосед Гуго не удосужился представиться, он был старше года на два, но тоже походил на попугая, особенно своими блестящими пуговицами. А еще он постоянно рыгал. Дагу этот заносчивый тип живо напомнил придурков, с которыми приходилось драться в Свеаланде. Но самое обидное, что напротив усадили девчонку, красивую, но насмешливую. Даже во время еды она не снимала с головы дурацкий остроконечный колпак, подвязанный на подбородке. А еще — она громче всех хихикала, когда Северянин не смог управиться с вилкой и ножом.

Северянин улавливал обрывки беседы.

— Наши друзья утверждают — протяженность этого моря такова, что позволяет при попутном ветре за тридцать три дня дойти из Дании до Острогарда, — негромко вещал высокий священник. — По словам отца Бруно, ширина этого моря не больше восьмидесяти миль. А указанный вами залив между Алабургом и камнями Нормандии можно пройти за сутки…

У Дага возникло нехорошее предчувствие, будто эти зазнайки готовы делить исконные земли Северного пути.

— Однако, выйдя из Алабурга, моряк встречает снова широкую пучину и совершенно теряет ориентир, — вставил казначей маркграфа. — Причем не может получить помощь ни со стороны готов, ни со стороны вильцев, отличающихся кровожадностью.

Вилка Дагу просто — напросто мешала, а нож оказался слишком тупым и неудобным для выковыривания мяса из глубоких мисок. Особо радостный смех соседки напротив вызывали пузатые бутыли с соусами, которые Даг по ошибке слишком щедро опрокинул к себе в миску. В дому у матери и уж тем более на палубе «Золотой девы» никто не пользовался замысловатыми жидкостями для поливания готовых блюд. У Дага моментально глаза полезли из орбит, едва он хлебнул зеленого варева. Девчонка засмеялась, а Гуго слева пробубнил что — то вроде «неотесанный болван» и толкнул его под локоть. Даг схватился за пояс, но меча там не оказалось. А дядя Свейн лишь укоризненно покачал головой.

Ужин продолжался. Под стук барабана внесли длинные факелы, укрепили по углам. За стенкой кто — то запел, подыгрывая на струнном инструменте. Служанка обнесла гостей чашей для омовения рук. Роальд громко прошептал на ухо девице, что «деревенщина может есть только лапами, как медведь».

Этого Даг не мог спустить просто так.

— Давай выйдем и поговорим один на один, — предложил он.

Однако паяц в красном кафтане сделал вид, точно не расслышал.

Свейн толкнул Дага под локоть, указывая вверх. Двое слуг залезли под потолок, что — то там сделали, и вдруг… прямо с несущей балки развернулся и повис в воздухе ковер. Он был очень большой, закрывал собой полстены. Не сразу до Северянина дошло, что на ковре… изображена карта. Даг перестал есть, моментально забыл про глупых обидчиков. Карты юный кормчий видел и прежде, но никогда не встречал такой большой и подробной. Опытный мореплаватель отдал бы гору серебра за такое сокровище! Здесь угадывался Большой и Малый Бельт, извилистые линии рек, колючие уступы норвежских фиордов и россыпь таких знакомых островов у датского побережья. Серой шерстью была вышита далекая Англия и манящие сладкие берега Исландии. А на юге… на юге огромный массив суши пересекала надпись на латыни.

— Там сказано — «Священная римская империя», — величественно перевел отец Бруно.

— Вот как? Римская? — язвительно приподнял бровь Свейн.

— Отныне все германские города и марки считают себя наследниками тысячелетнего рейха Цезарей, — вежливо пояснил епископ Поппо. — И наш величайший император Отто, и его сын принимали венец и порфиру из рук римских пап.

Даг удивился, но ничего не сказал. По отзывам морских товарищей, весь громадный континент ну никак не мог быть владением старика Оттона. Фризы что было сил цеплялись за свои прибрежные земли, полабы неустанно жгли то Гамбург, то Бранденбург, а чешские князья не признавали папских нунциев. Кроме того, дядя Свейн шепнул под большим секретом, — об этом не стоило напоминать в доме посланника, — на юге Италии вообще хозяйничали сарацины.

Тем временем отец Поппо поднялся на скамью, чтобы лучше объяснять присутствующим, что находится на карте. Но первые его слова принесли Дагу большой вред.

— Я считаю, ваша светлость должны вдвойне отблагодарить этого мальчика, поскольку он не только спас меня, он спас это сокровище, — клирик указал на свисавшую с потолка карту. — Мне удалось завернуть карту, спрятать ее под одежду и вырвать из рук грешников!

— А что он спрятал под одеждой? — прыснула девица.

— Да, что ты припрятал в своих вонючих кожаных штанах? — ощерил гнилые зубы Гуго.

Даг незаметно взвесил в руке деревянную вилку. Одним точным ударом, перегнувшись через стол, он мог бы выбить мерзавцу зубы.

— Вдоль залива живут даны и свей, которых мы называем норманнами, — увлеченно продолжал пресвитер. — На южном же берегу моря живут полудикие склавены, вильцы и прочие. Те племена, что обитают за Данией, римляне звали гипербореями, впрочем, слава их давно угасла, и нынче лишь свет христианства может вернуть их на истинный путь…

— Не стоит забывать, ваше преосвященство, что гамбургское архиепископство уже достигло светом знаний вплоть до реки Одера, — добавил маркграф. — Вполне вероятно, что мы доживем до времени, когда длань папского престола облагодетельствует не только померанов и поланов, но и русичей.

— Что ты еще намотал себе под штанами? — нарочито громким шепотом, чтобы услышала девушка, осведомился у Дага Роальд.

— Я тебе покажу, — улыбнулся Северянин. — После обеда приходи за ваш дровяной склад.

Когда вышли во двор, отец Поппо сердечно распрощался с Дагом, Свейном и Иваном Обрубком. Посол и его свита заспешили в дом, аудиенция закончилась.

— Мне они не нравятся, — поделился со спутниками Северянин.

— Мне тоже, — согласился херсир. — Но это не наш город и не наши гости.

За высокими воротами Даг хлопнул себя по лбу и заявил, что скоро догонит остальных.

Чавкая в грязи, парень свернул за угол, к высокому дровяному сараю. Роальд приперся не один, прихватил Уродца Гуго и еще одного долговязого дурня. Тот сидел на втором этаже склада и помахивал тяжелой двухсторонней секирой. Таких широких изогнутых полумесяцами лезвий Даг давно не встречал. Парень этот Дагу сразу не понравился. Гуго и Роальд слишком громко пыхтели, раздували груди, брызгали слюной. Такие обычно не опасны, несмотря на острые ножи. А вот молчаливый тощий парень в зеленой куртке мог доставить немало неприятностей.

Даг неторопливо извлек из — за спины оба меча. Слава Водану, за пределами посольства ему вернули оружие. За забором спокойно бродили люди, никто не догадывался, что здесь готовятся к схватке.

— Эй, Гуго, этот волчонок думает, что умеет махать двумя корягами сразу, — заржал Роальд. — Боевые мечи тут запрещены, ты в городе, а не в лесу.

— Хорошо. — Даг воткнул оба меча в щель забора. — Тогда чем же мне драться?

— Лови! — хохотнул Роальд, едва ли не в лицо Дагу запустив двумя нестругаными палками. Северянин не обиделся. Одна палка была слишком легка и суховата, зато вторая представляла собой обломок оглобли.

— Ты нас позвал — так говори, если такой смелый, — поддакнул Гуго. — Или забыл свой язык дома? Или проглотил его от голода?

Парень с секирой молча наблюдал за происходящим. Рядом с долговязым появилась вдруг та насмешливая девчонка.

— Никто не будет безнаказанно смеяться надо мной, — спокойно заявил Северянин.

— Вот как? Ты уверен?

— Мне нет дела до вашего Белого бога, но я спасался вместе с отцом Поппо, потому что он смелый и честный человек. А с вами обоими я не встал бы биться в одном строю.

— Это еще почему? — ощерился Роальд.

— Даг, где ты, Даг? — послышались издалека тревожные крики Свейна. — Нам срочно надо на «Быка»!

— Потому что вы трусы. Вы задираете меня, лишь бы понравиться этой девчонке.

— Эй, постерегись, — нахмурился Гуго. — Это тебе не девчонка, а Карлен, дочь самого посланника и основателя Шлезвигской марки.

— Сестра, уходи отсюда, — коротко бросил девушке долговязый. На его шее Даг заметил три ровных шрама.

— Какой еще основатель? — сплюнул Даг. — Основатели этой земли — короли из древних династий Инглингов, а потомки их — дети гордого Готфрида.

В этот миг Гуго и Роальд разом кинулись на него. Гуго использовал хитрый прием — из — за спины, прямо из — за плаща, ударил по ногам секирой на очень длинной ручке. Хлестанул, разворачиваясь всем телом, так что деревянным серпом могло запросто переломать колени. Учебной секирой ничего не стоило убить человека. Роальд обманно кинулся в ноги, в последнюю секунду разогнулся с бичом в руке. Даг подпрыгнул, уклоняясь от секиры, но бич не успел парировать, жгучая боль обожгла щеку. Германцы захохотали.

Даг кувыркнулся влево, толкнулся обеими ногами от забора, секира снова просвистела мимо. Парни охнули от изумления. Видимо, им не приходилось встречать людей, свободно бегающих по вертикальным стенкам. Северянин не без злорадства успел заметить изумленную физиономию Гуго, когда грязная коряга ткнулась ему в подбородок. Коряга тут же сломалась, но Гуго не удержался на ногах, упал, ударился затылком.

Девчонка на верхотуре взвизгнула. Ее брат не пошевелился. Роальд сцепил бич в кольцо и набросил его на Дага сзади. Северянин послушно вывернулся ему навстречу, со всего маху угодил в ухо врагу толстым краем оглобли.

Роальд скривился. Из уха потекла кровь. Он однако устоял на ногах и еще туже дернул на себя скрученный бич. Даг понял их тактику — драться как настоящие воины в поле они не хотели и не умели, но во всем полагались на взаимопомощь.

Само собой, Гуго уже был на ногах. Северянин расслышал позади свист деревянной секиры, Даг оторвал ноги от земли, вынуждая Роальда падать вместе с ним. Тощий парень в зеленом спрыгнул с крыши сарая, поливая своих друзей проклятиями. Девчонка спрыгнуть боялась, металась наверху. Где — то близко снова послышался взволнованный голос дяди Свейна. За забором замелькали факелы, это уже спешили люди маркграфа.

Роальд не удержал веса Северянина, плюхнулся на колени. Секира Гуго должна была отбить Дагу печень, но вместо этого впилась в многострадальное ухо Роальда. Кривое полено в руках Северянина безошибочно вошло Гуго между ног. Даг даже не обернулся, бил, не глядя назад, вкладывая всю силу. Юный викинг не ошибся — обоих драчунов никто толком не учил сражаться. Обеими руками схватил Даг Роальда за уши и впился ему зубами в нос. Роальд заорал, привалившись уцелевшей стороной головы к обледенелому забору. Гуго ползал по кругу, выплевывая ужин и загребая рукавами снег.

Даг не успел отдышаться. Прямо перед ним стоял новый противник. Долговязый угрюмый парень с шрамами на шее, в зеленом расстегнутом плаще. Секиру он небрежно откинул в сторону.

— Не дерись с ним, — произнес очень знакомый голос сзади.

— Не дерись с ним, — как эхо повторил хриплый голос за спиной противника. Долговязый послушно склонился перед отцом. У маркграфа играли желваки на скулах. Волчья Пасть как бы невзначай сунул руку под плащ.

— Как тебя зовут? — спросил сынок маркграфа.

— Даг. Меня зовут Даг Северянин. А тебя?

Долговязый сплюнул краем рта.

— Мы еще поболтаем, северное полено.

Глава двенадцатая, в которой выясняется, как строить самые длинные мосты, как верно тренировать рекрутов и как ходить по веслам

— Свейн, почему они нас так ненавидят?

— Германцы? Они собираются всюду понастроить свои замки и рассадить своих епископов. Для них капища — как кость в горле. Если всюду будут церкви, они заберут себе налоги, которые платят жрецам. Точно я тебе говорю! А еще они строят монастыри и требуют, чтобы братию кормили с местных усадеб. А потом вообще отбирают земли. Им нужен Хедебю, чтобы перекрыть данам торговые пути. А кроме того… — Волчья Пасть нехорошо хихикнул. — С тех пор, как их святоши объявили, что в рабство нельзя брать христиан, им приходится искать треллей среди язычников — славян. А это все труднее и труднее, восточные рынки требуют все больше живой силы.

— А с этим сыночком графа, — добавил кровник Руд, — кажется, его зовут Эдельберт или Альберт, тебе лучше не встречаться. Однажды из — за его драки в веселом доме чуть не началась война. Их солдаты стали жечь город. Вон смотри лучше, какую знатную крепость строит конунг Харальд. Скоро прибудем в Йеллинг, там самый длинный мост в мире и усыпальница его отца.

Кони как раз свернули за поворот, и Даг мигом позабыл мелкие проблемы.

Широкая Вейле лениво несла холодные воды через вересковые пустоши, обрушивалась мелкими водопадами по камням, огибала вросшие валуны. Мост еще не был окончательно достроен, возле дальних свай суетились плотники с топорами, даже сквозь гарь костров пахло свежей стружкой и просмоленными конопляными канатами.

Кавалькада остановилась по знаку конунга. Харальд первый ступил на свое творение, с любовью прошелся от перил до перил, постучал сапогом по толстым струганым бревнам, затем подал знак и снова вскочил в седло. По ту сторону длиннющего моста дымили трубы Йеллинга. Даг не успевал следить за всеми чудесами, которые встречались ему в этот день. Хускарлы влезали на перила или спрыгивали вниз, чтобы пропустить конунга с его свитой. Подковы гремели по свежему настилу. Впереди вырастали зубчатые башни, но кроме небольшой крепости было там что — то еще, притягивавшее взгляд. Внизу, вдоль свежепостроенного моста, виднелись многолетние полузатопленные настилы, по которым продолжали гнать скот и повозки с продовольствием. Там же, утопая по колени в ледяной жиже, ползли отряды пехоты и лучников. Когда Синезубый проезжал мимо, они останавливались и вяло салютовали. Но вот, наконец, творение строителей осталось позади, за широкой аркой раскинулось фамильное владение Харальда и его предков. Внутрь ни Дага, ни его дружков — свеев никто не пригласил, глубокие рвы опоясывали замок. Зато Северянин приметил у ворот знакомую фигуру. Парень в холщовом рубище долбил кувалдой и острым молотом по врытому валуну, добавляя к прежним все новые завитки хвалебных рун. Это был тот самый грамотей, что когда — то расписывал рунный камень для тетушки Северянина.

Самое интересное, что за насыпным холмом, посвященным культу предков, Даг увидел белые башенки с христианскими крестами. Конечно же, крошечная церковь не могла соперничать по своему могуществу с громадной усыпальницей предков, но ее никто не порывался снести или поджечь.

— Смотри, этот камень велел приволочь сюда отец Синезубого, старый Горм в память о своей жене Тюре, — шепнул Свейн. — Наш друг Горм Одноногий рассказывал, как по всем усадьбам сгоняли волов для этой упряжки.

Камень действительно был громаден и весь исписан рунами. Но за замком, камнем и христианской церковью открылся вид еще на один курган, гораздо крупнее первого. На вершине кургана дымили курильницы, там на страже стояли тулы в рогатых шлемах, а прямо в склоне горы были проделаны золотые ворота. Дагу захотелось протереть глаза. Но это были самые настоящие золотые ворота, через такие могли бы, наверное, проезжать на конях великаны. Ворота находились очень высоко, охраняли их слишком надежно, чтобы ни у кого даже мысли не возникло туда влезть.

— Это усыпальница самого Горма Старого, — благоговейно произнес кто — то из викингов. — Говорят, ее трижды пытались разграбить, но все полегли здесь же, уничтоженные страшной проказой.

Дорога снова свернула. Теперь ехали медленно, в торжественном молчании. Даг чувствовал, что ему довелось присутствовать при чем — то очень важном. Попасть в самое сердце датского королевства. За очередным поворотом конунгу снова салютовали богато одетые хевдинги. Здесь тоже звенели пилы и стучали топоры. Практически одновременно велось строительство длинной христианской церкви, и на опорных столбах поднимали вертикально узкий рунический камень. Камень должен был угодить в нарочно вырытую яму, рядом лежали полозья и толпилась дюжина коней — тяжеловозов. Синезубый спешился, о чем — то быстро поговорил со строителями. А вот его сынок, с неприятным лицом и раздвоенной бородкой, даже не удосужился спешиться, чтобы перекинуться парой слов с мастерами, так и отсиделся за широкими спинами охраны. Дагу тоже досталась работа, у него забрали часть поклажи, но уложили в сумы еще больше свитков и чертежей. Северянин мало что понял в закорючках, окружностях и квадратах, но дядя Свейн авторитетно заявил, что это планы строительства новых крепостей.

Скоро выяснилось, для чего Синезубый заезжал в фамильный замок. По всему отряду быстро пронесся слух, что Харальд расчищает место для собственной могилы. Конунгу, видите ли, очень хотелось, чтобы у датчан появились семейные склепы, как у франков.

Не прошло и двух часов быстрой гонки, как из — за леса снова потянуло дымом. В широкой долине, расчищенной от леса, дымили сотни костров. Все без исключения костры пылали внутри ровного земляного вала, насыпанного с удивительной точностью. Вал высотой в два человеческих роста представлял собой идеальную окружность, в нем имелось четверо охраняемых ворот. За главным валом тянулся узкий коридорчик с бойницами, по которому прохаживались часовые, хотя никаких намеков на врага Северянин не заметил. Крепость выстроили в самом сердце страны, вдали виднелись усадьбы бондов, а словоохотливый кормчий Лишний Зуб успел рассказать, что крепкие мощеные дороги соединяют крепость с другими такими же — например, Фюркатом или Траллебергом. Как только отряд приблизился к воротам, затрубили горнисты, забил барабан и внутри наметилось бурное движение.

Синезубый ехал первый, на белом коне, украшенном золотистой попоной, он почти не пригнулся, проезжая под коньком ворот, собранным из толстых бревен. Слева и справа от ворот возвышались трехэтажные башни, в бойницах торчали тяжеловооруженные лучники с самострелами и двуручными арбалетами. С башенок подняли веселые черно — желтые штандарты. Внутри крепости копыта сразу застучали по гладким деревянным настилам. Подняли флаг на центральной площади, к флагу стали сбегаться местные начальники. Даг их особо не рассмотрел, поскольку ехал в самой последней шеренге отряда.

Внутри круглой крепости строились идеально ровные дома, рассеченные между собой такими же гладкими дубовыми настилами. Свейн шепнул племяннику, что в каждом таком доме размещается экипаж боевого драккара, после того как Синезубый постановил иметь на военных кораблях одинаковое число команды. Слева от домов расстилалась унылая пустошь с камнями и склепами, там очевидно хоронили знатных умерших. Зато справа, несмотря на морозец и мокрый снег, шли непрерывные учебные бои.

Никогда прежде Северянин не видел, чтобы столько мужчин одновременно отрабатывали одинаковые приемы, удары и кувырки. Между молодыми безусыми юнцами прохаживались опытные хольмы, подгоняли отстающих, показывали пример. Кавалькада проскакала мимо еще одного длинного дома, здесь на площади уже не махали дубинами и не прыгали по бревнам, здесь стояли врытые в землю борта кораблей и команда на команду занимались абордажем. Морские форинги по очереди салютовали конунгу, тот махнул перчаткой и поскакал дальше.

Заехали в теплый двор под крышу, спешились, наскоро перекусили в компании иноземных византийских строителей. Здесь Свейну Волчья Пасть предлагалось отобрать лучших свеев, самых подготовленных для флота. Свейн взял с собой Лишнего Зуба и Дага, выпросил для каждого плотный плащ и направился на учебное поле.

Выбравшись через кухонную дверь, Даг столкнулся совсем с другими людьми.

Сотни оборванцев, женщин и детей, под ударами плеток, достраивали западный радиус кольца. Скорее всего, прежде к крепости примыкала деревня. Но строителям Харальда приглянулась поляна с протекающим ручьем. Домишки крестьян были грубо снесены, доски пошли на строительство укреплений, а из всего, что могло гореть, сложили костры.

Человек в высокой иноземной шапке, с курчавой черной бородой и горящими глазами заправлял строительством, за ним четверо треллей таскали палатку с горящими свечами и сухими инструментами. Двое толмачей носились, высунув языки, только и успевая передавать приказы. Круглый вал замыкался с большой скоростью. Крепкие мужчины загоняли в землю костыли, подсыпали щебенку, ставили свежие настилы.

— Этих берем, как думаешь, Лишний Зуб? — поминутно обращался форинг к верному товарищу. Тот цыкал через дырку в зубе, критически осматривал промокших новобранцев, которые прилагали все силы, чтобы попасть в флотские экипажи. Кровник Руд уже напугал Дага, что с северных усадеб Свеаланда парни бегут сотнями — сыновей родится все больше, наделы дробить нельзя, малым викингом уже не проживешь. Вот и остается наниматься на королевскую службу…

Даг трижды встревал, когда новобранцы, по его мнению, вовсе не могли драться обеими руками. Учебное поле очень походило на то, что устраивал в усадьбе у Свейна Лишний Зуб, — здесь также вскакивали на узкие бревна и смазанные маслом борта, орудовали длинными копьями и баграми и старались спихнуть членов вражеской команды в грязь.

— А ну, паренек, покажи, как надо, коли ты такой умный! — подзадорил Дага один из херсиров.

Северянин не стал спорить, охотно скинул куртку, подобрал себе в ящике два ясеневых меча по руке и легко запрыгнул на борт «синего» корабля.

— Сейчас он им устроит, — хихикнул братишка Сигурд. Уж он — то хорошо помнил, как ловко орудовал брат обеими руками сразу.

Члены «синей» команды не пришлив особый восторг от того, что мальчишка, моложе их года на три, бросается на помощь. Прогудел горн. Команда «зеленых», выставив багры, полезла на абордаж. «Зеленые» действовали традиционно, как их направлял широкоплечий громила лет двадцати, раза в три тяжелее Дага. Впрочем, у «синих» тоже нашлось немало крепких крестьян. Северянин получил уже немалый опыт мореплавания и морской драки, чтобы сразу определить, кто годится для морского похода, а кто сгинет в первом бою. Он тут же ринулся влево, прямо по узкому бортику, расшатанному поколениями учеников. Одним прыжком перескочил через высунувшиеся пики и спланировал прямо на вражеский борт.

«Синие» и «зеленые» ахнули одновременно, никто не приучал их нападать в одиночку. А Северянин уже накинулся на главаря «зеленых». Трижды переступив с весла на весло, которые для виду держали «рабы» этажом ниже, он обманным движением ткнул громилу в лицо, а с левой руки наискось ударил в шею. Главарь «зеленых» под общий хохот покатился вниз.

— Чего ждете? — закричал Северянин своим. — За мной, очистить палубу, пленных не брать!

— Так нечестно, — пытался протестовать кто — то из соперников, — нам запрещено драться до крови…

Но тут же выплюнул зуб, получив от Дага мечом по губам. Воодушевленные примером нового вожака, «синие» ринулись в бой. Даг первым запел бардит, завыл на самой высокой ноте, как это делают волки, оплакивающие старую луну. «Зеленые» заревели и кинулись в ответную атаку.

— Делай, как я! — заорал Даг, невзирая на субординацию, хотя на учебном корабле наверняка были свои лидеры.

Парнишка понесся по торчащим веслам с такой скоростью, что его никто не мог достать. Даг чувствовал упоение боем, пусть бой и был не настоящий, но волчья метка на макушке не на шутку разгорячилась. Эх, как же давно он не махал оружием! На ходу орудуя обоими мечами, столкнул в яму с песком троих противников, ловко подпрыгнул, когда его попытались ударить пикой. Приземлился на эту же пику обеими ногами, пробежал по ней и, не дав врагу опомниться, спихнул его вниз.

Оружие бойцы держали кое — как, многие тряслись от страха перед высотой, лишь четверо парней показали себя неплохо. Причем двое из них — с «зеленой» стороны. Даг сколько не махался мечами, так и не смог скинуть их с борта. Зато сам получил несколько увесистых пинков, но устоял на краю.

— Отлично, отличный урок! — вокруг загремели железом о железо, что являлось высшей степенью похвалы. Даг покраснел — оказывается, сам конунг Харальд наблюдал за поединком, да и другие херсиры бросили тренировать свои команды.

— Не успел я допить рог вина, как твой кормчий разогнал целый экипаж! — расхохотался Синезубый. — Клянусь копьем валькирии, если каждый твой рулевой в тринадцать лет так орудует двумя мечами, то мне впору оставить половину своих пасти овец!

Дядя Свейн лишь горделиво подкрутил усы. Ответом конунгу был взрыв хохота. Естественно, никто всерьез не принял слова властителя. Однако Свейн подмигнул Лишнему Зубу, чтобы всех, на кого укажет Даг, нарочно отбирали в команду «Белого Быка». А сам виновник торжества и общего смеха смывал в бочке кровь, следы царапин и не обратил внимания на острые взгляды, которыми обменялись двое из зрителей. Впрочем, эти мужчины ничем необычным и не выделялись — в походных плащах и обуви, на обычных конях, они скакали где — то в середине свиты Синезубого.

— Ты понял? — улучив момент, спросил один из всадников другого. — Глаз с него не спускать.

— А может?.. — Собеседник невзначай шевельнул ладонью, в рукаве рубахи прятался кинжал.

— Не здесь, ты только навредишь, — криво улыбнулся всадник. — Харальд сам приведет его к нам.

Глава тринадцатая, в которой кусок песчаника заменяет рукоять меча, и выясняется, как верно эмигрировать в Англию

Северянину хотелось кричать от восторга.

Десятки кораблей с грозными фигурами на форштевнях устремились в море. Десятки кораблей, малых и больших, выстроившись в одну линию, сами походили на ужасную, демоническую волну. «Рогатый» Синезубого находился довольно далеко, так диктовали правила морской вежливости, но Даг не обижался. Слева и справа корабль великого конунга подпирали драккары его ближайших сподвижников. На носах стояли группки берсерков, еще не выпившие снадобья, на бортах болтались раскрашенные флаги и кабаньи шкуры. Скорость с самого начала задали высокую: поступил приказ идти в четверть, а потом — и в полветра. Отдельно взятый кормчий здесь ничего не значил, правила задавали рулевые на главных кораблях.

Даг снова был назначен кормчим, и не куда — нибудь, а на «Белого Быка», любимый корабль дяди Свейна. «Белый Бык» чинили и латали уже множество раз, каждый шаг его палубы мог рассказать о великих морских схватках. Но Волчья Пасть не стремился расставаться с верным драккаром. Бывший кормчий Ульме Лишний Зуб легко уступил рулевое весло счастливому мальчишке. Серьезных морских боев пока не предвиделось, а Ульме как никто умел тренировать новобранцев. Среди моряков ходили упорные слухи, что добычи должно хватить каждому на обустройство новой усадьбы. Причем в суровую Норвегию или на истощенные луга Свеаланда никто возвращаться не собирался. Самые горячие головы намеревались плыть в Исландию, ведь по слухам, не было земли благословеннее. Те, кто оттуда возвращался, утверждали, что киты и косяки сельди сами выбрасываются на берег, а земли каждый взрослый мужчина может захватить столько, сколько проскачет ночью с факелом, расставляя вешки.

Однако Даг примечал, что на уме у дяди Свейна и его соратников совсем иное. Когда вечером громадная эскадра встала на якорь, гримы натянули шатер и устроили вкусный ужин. Со всех сторон море осветилось бесконечным количеством огней. Разводить костры запрещалось, но масляные фонарики имелись почти у всех. Вкусно потянуло элем, послышались протяжные боевые висы, где — то раздались щелчки от игры в кости. Военачальники не спали — по песочным часам совершалась перекличка, смотрящие на мачтах в свой черед подавали голоса.

Выспаться не получилось. Пришел Хледвир Стрелок, лучший из лучников дяди Свейна, и вся свободная смена занялась делом. Оказалось, Хледвир захватил с собой материал на пару десятков новых луков, а стрелы можно было собирать хоть круглые сутки. Вздохнув, Даг вместе со всеми уселся за скучную работу. Впрочем, скоро выяснилось, что махать топором и нежно шлифовать коварный тисовый прут — занятия, друг друга стоящие. Попутно Хледвир Стрелок поведал пару захватывающих историй о том, как в Шотландии он соревновался в стрельбе.

— Эти ваши игрушки — лишь для ближнего боя. — Он презрительно ткнул ногой в маленький удобный лук, из которого Ульме Лишний Зуб уложил не одного врага. — Сейчас я покажу вам, как собрать настоящее оружие. А потом я поспорю с каждым, что он не сможет даже двумя пальцами натянуть тетиву!

Спор — это всегда здорово, Даг мигом навострил уши. Некоторые владельцы длинных английских луков готовы были биться об заклад, что давно освоили технику стрельбы и ничем новым Хледвир их не удивит.

— Смотрите и делайте, как я, — начал мастер, — вы привыкли делать из одного удобного дерева сразу два, а то и три лука. Но такого оружия не хватит и на пятьсот оттяжек тетивы. Добрый лук получится из одного тонкого ствола тиса, которые я покупаю для Свейна в особом месте. Стоят они дорого, потому что вылеживаются по пять лет. Если будете выбирать тис без меня, смотрите на срез. В центре должна быть темная сердцевина, а вокруг — светлая оболонь. Мы берем песчаник и начинаем мягко шлифовать заднюю часть дуги. Мягко, я сказал!

— Переднюю часть мы не тронем. Теперь следите! Вы должны согнуть заготовку в кольцо и слушать, не пойдет ли треск. Если дерево доброе, ни единая жила в нем не порвется. Тогда начинаем зачистку…

Пальцы Хледвира нежно скользили по теплой коре. Он обходил каждого, помогал, подсказывал. Даг вспомнил, что ему говорили про Стрелка. По словам бывалых, дядя Свейн в бою негласно приставлял к мастеру двоих гримов для защиты. Сам Северянин не чувствовал особой радости часами шлифовать дерево. За время, проведенное в пиратском экипаже Торира Скалы, он хорошо усвоил — воину проще отбить оружие в бою, или в крайнем случае купить. Однако опыт приемного отца Олава Северянина утверждал обратное. Бонд Северянин честно работал на ферме, никого не грабил и заслужил большое уважение. Порой Даг становился в тупик, не в силах разрешить это противоречие. Вот и сейчас он задумался, однако Хледвир Стрелок долго раздумывать не позволил.

— Смотрите внимательно, будем растирать камнем, пока спереди не останется слой в одно годовое кольцо. Снимете лишнее — сломается в первый год. Теперь водим пальцами. Если хоть что нащупали — несите мне, сучок, или ветку вросшую. Это сразу за борт!.. Ага, всех проверил, несите кипяток.

Дренги притащили походную печку, на которой в котелке булькала вода. Сгрудившись вокруг мастера, парни следили, как он поочередно опускает концы луков в кипящую воду и быстро изгибает их в обратном направлении. Затем Стрелок раздал каждому по мотку тетивы, сплетенной из бычьих жил, и показал, как верно завязать узел на нижнем плече лука. Дагу пришлось повозиться, прежде чем упрямый тис покорился, но Хледвир забраковал его работу. Оказалось, что в таких больших луках между тетивой и дугой должно проходить два мужских кулака, не больше и не меньше!

Стрелы Даг привык вырезать с детства, особенно много он их нарезал в плену у финской ведьмы. Это занятие было еще скучнее, поскольку за день даже ловкий охотник не собирал и дюжины хороших стрел. Но Хледвир задумал перед сражением поделиться собственными секретами. Он заставил парней выбирать в мешочке широкие лебединые перья одинаковой длины, затем древки стрел макали в горячий деготь, а оперение быстро приматывали к дегтю крепкой нитью. Из пяти стрел, по мнению Дага, оперенных им отлично, Хледвир, скривившись, выбрал лишь одну. Но когда все луки были собраны, стало ясно, что Стрелок выиграл пари. Натянуть тетиву до отказа двумя пальцами не смог на борту никто, кроме троих матерых ветеранов. Затем Хледвир показал, как в полете закручивается верно оплетенная стрела и как криво летит стрела, где перья установлены неверно. Мастер собирался тренировать молодых до утра, но вмешался сам Волчья Пасть и позвал всех ужинать.

— Дядя Свейн, а это правда, что стало выгодно остаться навсегда в Англии и стать вассалом их короля? — дожевав мясо, прямо спросил Северянин.

Мужчины со вздохом переглянулись.

— Да, давно я тебя не видел, племянник. Ты стал задавать трудные вопросы.

— Почему же трудные? Ведь если у нас есть своя родина, которую надо защищать, зачем же переходить в веру врагов?

— А что ты скажешь, если узнаешь, что почти половина народа в Йоркшире и Суссексе — это наши бывшие датчане? — усмехнулся Ульме. — А что ты скажешь, если узнаешь, что лучшие рыцари, защищающие их королей и баронов в Саутгемптоне, — тоже из наших?

— А чем там лучше — в этом Саутгемптоне? — с трудом выговорил Даг.

— Хочешь узнать, почему там зеленее трава? Предания говорят, что первый морской конунг высадился с командой на островке Ландисфарн, было это около двухсот лет назад. Там в монастыре жили жирные монахи и наши их изрядно пощипали. — Свейн поудобнее перехватил палку с насаженным куском оленины. — Больше всего наших дедов удивило, что никто не вышел к ним с оружием в руках. Висы говорят, что навстречу драккарам вышел один — единственный человек с кипой бумаг, он пытался взять с них налог.

Его последние слова потонули в хохоте.

— А велика ли эта Англия? — осведомился кровник Руд. — Больше ли она острова Рюген, где мы нашли Дага?

— Англия богаче в тысячу раз и в сто раз больше любого из островов. Им повезло, добрые боги омывают их побережья теплой водой, отчего там никогда не бывает лютых зим. Старики поют, что когда — то в графстве Кент жил и властвовал король Оффа. Но он недолго сопротивлялся нашим предкам. Кстати, Даг, помнишь Горма Одноногого? Не знаю, жив ли он еще, но он знал прекрасную песню про то, как отважные викинги нанесли на карту острова Шотландии и Йона, а затем и Ирландию. Вот тогда — то и начались странные вещи, которые никогда, никогда не происходят с фризами, саксами или славянами. Конунги Британии стали предлагать дангельд в откуп, их серебряные рудники были полны, их кладовые ломились от запасов. Но это еще не все… — Свейн обвел притихших спутников горящими глазами. — Они предложили нам земли, лучшие земли, и они предложили вступить в их наемные отряды!

— Выходит, датский конунг плывет сейчас за дангельдом, а платить ему будут потомки датчан?

— Тихо, тихо, не говори громко таких слов, — одернул Дага Хледвир Стрелок. — Какая тебе разница, кто кому платит, если можно славно заработать?

— Это точно, — подтвердил Орм Крепыш. — Скальды в моей усадьбе давно поют так… мол, долго грабили монастыри в Йоркшире, есть у них такое богатое местечко, где коровы всегда родят двойню, женщины пышны, так что вдвоем не обхватишь, а серебро подземные эльфы так и швыряют из своих нор на поверхность!..

— А что было потом? — Северянин с интересом представил женщину, которую не обхватишь и вдвоем.

— А дальше что? Дальше большие отряды ушли в сторону Шотландии и уплыли в Ирландию. Говорят, там до сих пор стоят камни с рунами в честь героев, которые в одиночку сокрушали целые города!

— Мой дед под командой Горма Старого, отца нынешнего конунга, дважды брал Хэмвик и Лондон, — поделился Ульме Лишний Зуб. — Нелегко им там пришлось, почти половина команды полегла. Это вначале англичане были дураки и просто откупались. Дрались они тоже неплохо. Но потом нашелся великий ярл из наших. Он приказал рубить корабли, чтобы никто не мог отплыть назад. Он приказал встать на зимовку в месте, что называется Кент. Это было умно. Тамошние графы принесли серебро и предложили свои леса и поля в обмен на мир. С тех пор люди с Северного пути остались жить на новой земле. В других драпах поют, что викинги захватили целое королевство Йорк, а еще через год — огромное королевство Уэссекс.

— Говорят, один лишь король Ноттингема поступил мудро и сразу предложил откуп, — засмеялся Волчья пасть.

— Но не это главное, мой юный друг. Главное, что даны и норвежцы перевезли сюда женщин и скот, и коней, и семена, и основали крупные фермы, гораздо богаче, чем на камнях своей бывшей родины. Когда мы ступим на берег, я покажу тебе фамильные курганы хевдингов. Я покажу тебе границы земель, где нашим предкам надоело воевать, и они постепенно приняли обычай местной знати. Они стали возделывать пашни и разводить скот…

— Но земля слишком большая! — гоготнул Хледвир Стрелок. — Синезубому наверняка донесли, что в южных графствах снова не желают платить положенный дангельд!

— Все не совсем так, — вставил доселе молчавший старый Бьерн. — Они платят, но сами потихоньку становятся англами. Им теперь есть что охранять. У меня много друзей — купцов, кто ходил и в Гарц, и в арабские страны… и вот что я вам скажу — серебра всюду становится все меньше и меньше! В Ирландии вообще больше ста лет правят датские короли, и говорят, что ведут свое начало от самого Ивара, а в Нортумбрии хозяйничал Эрик Кровавая Секира, пока его сейчас не потеснил Эдуард. Вот он — то и не желает делиться со славным Харальдом нашим кровным выкупом!

— Впрочем, говорят, в Портленде платить не желает Эдельгерд! — вставил кто — то.

— Какая нам разница, — скрипнул зубами Свейн. — Эти неблагодарные псы ничего не умели, до того как на островах не высадились первые люди Северного пути. Они даже говорить между собой не умели. Одни болтали на наречии саксов, другие — на старом фризском, третьи — кричали, что пришли из — под кельтских холмов! Мы построили им пять главных городов — Ноттингем, Дерби, Лестер и…

— Линкольн и Стамфорд, — подсказал Бьерн.

— Верно! Эти пять городов навсегда поклялись платить датские деньги. Они даже стали чеканить свою монету! А их хевдинги захватили себе земель столько, что сами стали почти королями!

— А что же теперь? — спросил захмелевший от медовухи Руд. — Синезубый снова установит налог?

— Я уже сказал — русские города не дают столько арабского серебра и золота, как раньше, — понурился Волчья Пасть. — А Император Отто научился слишком хорошо защищать свои рудники. Теперь франки поклоняются ему и признают своим владыкой. Недалек тот день… — Волчья Пасть понизил голос, — когда язычники — славяне оближут пятки Белому богу, и что тогда?

— Что тогда? — как эхо, ахнули викинги.

— Тогда, пока паписты не проникли в Кент и Суссекс, серебро надо брать там!

— Кроме того, никто не отменял договор между Гудрумом и Альфредом Великим, — хмыкнул Лишний Зуб. — По этому договору всякий может поселиться между границами двух королевств, если сумеет обеспечить себя и свою семью! А ты разве не знал, Даг, что твой дядька наконец — то взял жену и стал счастливым папашей?

Об этом Северянин понятия не имел. Но счастливая новость позволила откупорить еще бочонок с медовухой. Кто — то принес кантеле, кто — то ударил в бубен, затеялись даже пляски на палубе, но Харальд Синезубый никому не позволил долго отдыхать. Едва забрезжил рассвет, как армада тронулась с места. Зазвенели якорные цепи, захлопали паруса, понеслись над морем зычные команды форингов.

Даг не считал дни похода. Северянин чувствовал себя абсолютно счастливым. Он снова стал членом огромного братства, его заслуги оценили, и очень скоро дядя Свейн обещал поставить его во главе смены гребцов, несмотря на то, что парни были старше и сильнее его. Но возраст и сила мало что решали, когда слава о бесшабашном мальчишке с волчьей меткой докатилась до самого датского конунга. Настроение Дага немного омрачали вести, принесенные братом Сигурдом, о тяжелой болезни матери. Но мать была так далеко на севере, в усадьбе, и он ничем не мог ей помочь, разве что принести новую славу!

Наконец впередсмотрящий подал знак. Слева в тумане обнаружился колоссальный земляной вал с расставленными дежурными огнями. Вязкие туманы скрывали побережье. Перед самым рассветом флотилия подошла к берегам Англии.

Глава четырнадцатая, в которой стрелы закрывают небо, а тот, кого ищешь, опять проходит стороной

— Это всего лишь остров, слева от нас Райд и пара деревень, главная из них — Ньюпорт, — сверившись с картой, авторитетно заявил Волчья Пасть. — Я думаю, Синезубый будет держать курс прямо на гавань, чтобы не дать им опомниться!

В который раз Северянин подивился великолепной четкости и слаженности маневра. Драккары Харальда не стали бестолково тесниться, как это сделали бы мелкие ватаги викингов. Повинуясь звукам горна и сигналам флажков, плоский фронт драккаров перестроился клином, причем «Рогатый Змей» Харальда оказался вовсе не в передних рядах. Впереди него, невесть откуда, появились мрачные драккары с высокими бортами и двойными таранами. На штевнях они не несли никаких украшений, вместо этого, едва выступая над уровнем пенных волн, торчали ужасные таранные орудия, похожие на языки, обросшие железными зубами. На палубах, под странно изогнутыми щитами, напряженно ждали люди. Каждую секунду они ожидали нападения, а не прогуливались по палубе, как расхлябанные матросы Свейна.

— Это и есть викинги из Йомса, — сквозь зубы произнес Ульме. — Сами не заговорят и твоей шутки не поддержат. Дерутся только за деньги, а за каждого своего готовы убивать, как за родного брата.

Даг смотрел, чувствуя, что на глаза набегают слезы. Они находились совсем рядом, перестраивались на расстоянии взмаха весла, эти люди, которых он так долго искал и которые наверняка что — то знали об его отце… но Северянин ничего не мог поделать. Он должен был четко выполнять свои обязанности на рулевом весле. К тому же, на веслах у йомсвикингов сидели только свободные, и сидели в два ряда, это Волчья Пасть заметил сразу. Потому и скорость, и дисциплина у них были много выше. Не успели орлы «Белого Быка» поснимать с бортов устрашающие щиты, как черные корабли с таранами уже ушли далеко вперед и заняли места вокруг флагмана.

— Смотри, видишь парня в шапке с раздвоенной бородой? — прищурился Ульме. — Это сын Харальда, его кличут Свен Вилобородый. Он вечно лезет вперед, вот и теперь норовит обогнать отца.

Вилобородого Даг заметил давно. Сын конунга здорово походил на отца, но если в старшем чувствовалась гордая сила, то младший больше походил на хитрого лиса. Зачем — то он, точно женщина, носил на шее три тяжелые ценные гривны, его бегающие рыжеватые глазки никогда надолго не задерживались ни на одном предмете, с отцом он спорил свистящим шепотом и злился так, что кулаки сжимались до белизны.

— Не слишком — то они ладят, — коротко отметил Волчья Пасть. — Сыночек хочет большей власти, кроме того, на старшего многие злы за камень.

— За какой еще камень?

— Синезубый согнал кучу людей с волами и лошадьми, чтобы насыпать холм в память своей матери, а потом ему пришла в голову мысль еще и здоровенный камень прикатить. Такой камень, что и сотня лошадей с места не сдвинут… Тут начался настоящий бунт, еле усмирили народ. Так что многие теперь не за старого, а за сыночка.

Впереди гулко ударили в барабан. Ему тут же отозвались второй и третий. Повинуясь сигналам, груженные провиантом кнорры стали медленно отходить назад. На палубах Северянин с удивлением увидел не только живых волов и птицу, но и лошадей в полной сбруе.

— Кони нужны, чтобы вести переговоры на берегу, — разъяснил Ульме. — Эти гордецы — бароны не желают ходить пешком.

Справа в сполохах утренних зарниц тоже показалась земля. Один за другим на крутых скалах вспыхивали сигнальные огни, слышался топот конницы и даже виден был блеск доспехов. Флотилия медленно втягивалась в колоссальную бухту, которая все сужалась впереди. Становилось очевидно, что, если корабли противника надумают запереть выход сзади, флот завязнет и может попасть в беду. Но из — за скал не показался ни один корабль.

— Англичане редко воюют на море, — зевнул Свейн. — Это фризов или южан надо бояться. У этих нет смелых морских бойцов, зато ты скоро увидишь их конницу.

— Конницу? — засмеялся Даг. Однажды он уже видел конницу руянов под стенами Рюгена, которую чуть ли не в одиночку разметали берсерки Торира Скалы.

— Рулевой, восьмая доля к югу, — приглушенно скомандовал Ульме.

— Спустить парус!

— Выставить щиты!

— Гребцы левый борт — табань!

Драккары поддержки стали плавно забирать к западному берегу, Северянин почти поверил, что дело окончится миром. Отдадут глупые англы свое серебро, а он в лучшем случае разомнет ноги на чужом берегу…

— Вторая смена — сомкнуть щиты! — рявкнул Свейн. И очень вовремя рявкнул. Вопль одинаковых команд разнесся над заливом. То ли Дага с возрастом его волчья метка предупреждала все хуже, то ли дело было в расстоянии. Потому что такое низкое басовитое пение, да еще с адским шипеньем простые стрелы не издавали. Небо осветилось тысячами светляков. Стали видны постройки на высоких сваях, втянутые на берег, черепичные крыши, перевернутые лодки, изящные мостики через канальцы и… стройные отряды арбалетчиков, упиравшие свои убийственные орудия на острые штыки.

Пожалуй, ни один стрелок, даже Хледвир, у которого был прекрасный лук, и сам дядя Свейн не решились бы вступить в поединок. Это была совсем иная война, и велась она по новым правилам. Стрелы ударили в борта, многие закричали. Попадали убитые.

Даг вгляделся в быстро приближавшийся город. Город англичан сильно отличался от всего, что мальчишка успел повидать на Северном пути. Во — первых, к берегам, вдоль извилистых улиц, спускались превосходные мощенные камнем дороги. Сами дома, выстроенные из красного кирпича, с одинаковыми узкими окошками, казались маленькими крепостями. Во — вторых, узкая бухта раздваивалась, открывая необозримый простор. На стыке водных стихий мрачной громадой застыла башня. В башне светились окошки, там что — то грохотало, по узким лесенкам вдоль стен носились люди в долгополой одежде, оттуда шел дым и неприятный запах. Как выяснилось чуть позже, это были обломки монастыря, который викинги разгромили еще век назад. Но неприятностей флотилии Харальда этот обломок принес едва ли не больше, чем вся вражеская конница.

Дома на противоположном берегу реки выглядели более чем богато. С одной стороны, казалось очень удобным, что прямо к ним можно причалить, но на всех сходнях и пристанях, гремя оружием, поджидали англы.

Внезапная утренняя атака провалилась, небо светлело с каждой минутой. Арбалетчики британцев работали слаженно, выстроившись в несколько шеренг, каждый агрегат обслуживали двое. Горящая пакля предназначалась в первую очередь авангарду наступления, головные корабли данов уже вовсю дымили. Там пытались сбивать пламя, спустили паруса. Тяжелые стрелы без усилий пробивали щиты, пригвождая гребцов к палубам. Следом за стрелами, больше похожими на копья, полетели камни, явно пущенные не вручную. На глазах Дага такой камень, весом не меньше полусотни марок, навылет пробил борт и оторвал голову человеку на весле. Другой устроил пробоину в днище.

— У них камнеметы! — Ульме отпустил чудовищное ругательство, упомянув в одной фразе сразу всех мерзких богов англичан, их жен и домашних животных. — Эта штука называется палинтон. Когда — то мы хотели поставить такую на драккар, но при качке невозможно целиться!

Когда очередной камень переломал в щепки два весла на «Журавле», Даг не на шутку забеспокоился.

Но Синезубого, похоже, камни не занимали. Весла мерно лупили о воду, флот причаливал, становилось очевидно, что жидкие ряды солдат и пара камнеметов не сдержат вопящих викингов. Вот первые тараны с треском ударили в свайные дома, в пролеты мостов. Впередсмотрящие передали сигнал. Даг вместе с другими кормчими яростно наматывал на блок канат от рулевого весла.

«Белый Бык» снижал скорость, чтобы избежать столкновения с береговыми сооружениями. Вдоль линии домов и пакгаузов тянулись причалы, рыболовецкие пристани, многочисленные «домики рыбаков», вокруг которых были привязаны мелкие лодчонки. Наверняка Синезубый знал, что делает, и наверняка ему доложили, что явных опасностей под водой ждать не следует.

Внезапно раздался страшный треск. Никто не понял, что произошло. Корабли точно наткнулись на мель. Сверху передали — «Белый Бык» всей мощью налетел на протянутую над водой цепь. Затрещала обшивка, многие на палубах попадали. Только теперь стала ясна стратегия защитников города! Цепь перегораживала устье реки, за которым Саутгемптон расширялся и превращался в богатый купеческий город.

Однако часть флотилии, возглавляемая Синезубым, беспрепятственно обогнула мол с башней и вошла в левый рукав залива. Остальные точно застряли. Северянин мало что видел со своего места, поскольку слева и справа разворачивались другие боевые корабли дяди Свейна.

«Черный конь» и «Журавль» вовсю горели, буквально поливаемые огнем. Моряки свободных смен едва успевали сбивать пламя. Впереди Дага на девятом руме убило наповал сразу двоих гребцов, и это несмотря на толстые щиты, выставленные свободной сменой. Щиты просто вырвало у парней из рук! Тяжелые арбалетные стрелы пробивали дуб насквозь вместе с телом человека.

— Готовь высадку! Достать копья!

— Поджечь паклю!

— Равнение на штандарт!

— Горнист — команду к высадке!

— Правое крыло — убрать арбалетчиков!

Палубы были вскрыты, по команде херсиров быстро выносили настилы, связывали драккары между собой. Город Саутгемптон сперва показался Дагу длинным и неуклюже растянутым по берегу. Но чем чаще лупили по воде весла, тем выше и выше вставали над головой двух — и трехэтажные дома, полные вооруженных людей.

Англичане выскочили навстречу с ужасающим ревом. Они были гораздо лучше экипированы, каждый в кольчуге, в железной шапке, защищавшей переносицу. Многие вместо длинных мечей вращали шишаками и палицами, но большая часть держалась организованно, с длинными пиками, подчиняясь зову трубачей.

Арбалетчики находились на вершине холма, прямо за городом, отступали организованно, и достать их с такого расстояния не смог бы и сам Один со своим волшебным копьем. Подчиняясь команде, они разворачивались, наводили арбалеты, натягивали пружины, поджигали паклю и производили залп. Затем, не мешкая ни секунды, меняли дислокацию, быстро перемещались вдоль заборов, чтобы спустя минуту прицельно поджечь еще один из вражеских кораблей. Они пускали стрелы поочередно в одну цель.

Даг стал свидетелем, как на глазах затонули четыре снеккара островных датских ярлов, он узнал их по серебристым штандартам. Даже не вступив в войну, свежепостроенные красавцы — корабли погибли! Экипажи конечно спаслись, перебежали на соседние суда. Это показалось Северянину таким обидным и таким… диким. Впрочем, за последующие два часа все его представления о войне перевернулись напрочь.

Даг еще никогда не сталкивался с настоящей организованной армией. Даже несмотря на то, что короли этой земли трусливо платили выкуп, их солдаты дрались хорошо!

Спустя минуту раздался клич и стал виден высоко поднятый флюгер «Рогатого Змея». Вскрыли оружейные ящики, Даг мог не опасаться, что его бросят на борту. Он схватил оба меча, нож и на всякий случай — круглый щит, подаренный Ругом.

— Даг Северянин — ты теперь херсир первой смены. Сажай своих в лодки, пробирайтесь под цепью и захватите вон ту башню, ясно? Надо снять цепь!

Только теперь Северянин уяснил, что Торкиль Сигурдссон, старший смены, убит наповал, убит длинным деревянным копьем с железным наконечником, пущенным как раз с одной из башен монастыря.

— Первая смена — за мной! — заорал Северянин, стараясь перекричать нарастающий шум битвы. — Абордажные крючья — в лодку! Руд, поведешь вторую лодку левее. Левее башни, к лестницам, понял?

Руд только кивнул. Ему не надо было повторять дважды. Он прекрасно помнил, кого избирали мальчишки херсиром во всех детских играх.

Следом за Северянином в лодки спрыгнули шестнадцать человек.

Глава пятнадцатая, в которой Дагу приходится вспоминать, как драться лежа на спине и как командовать хирдом

Труднее всего оказалось протащить над бортом мокрую, обросшую водорослями цепь. В любую секунду она запросто своей тяжестью могла утопить лодку. Но, к счастью, те, кто засел в башне на излучине, не догадались ослабить натяжение. Скоро первую лодку догнала лодка Руда. Парни там гребли изо всех сил, на носу стоял форинг, прикрывая своих громадным дубовым щитом.

— Руд, обходи башню сзади, к лестнице! — крикнул Даг. — Отвлекайте их, пока мы доберемся до окон!

Тем временем главные силы данов обошли излучину и уже высадили десант с другой стороны мола, где преграды не было. Зато ярлы содружества, запутавшись в цепи, повели себя не лучшим образом. Вместо того, чтобы вместе с Дагом атаковать башню с лодок, многие стали отходить назад, в надежде причалить в более спокойном месте и там пограбить. Или воссоединиться с Синезубым на суше, как они потом объясняли.

Город горел. Викинги Харальда выпрыгивали в воду, уже в воде выстраивались клином, впереди с воплями шли полубезумные берсерки. Завидя их, вооруженные солдаты короля бежали, сдавая дом за домом. Почти все штандарты Синезубого появились на берегу. Там, где они развевались на ветру, немедленно занимались пожары. Наверняка в стане противника у данов имелись шпионы, потому что первым делом загорелись склады, где хранилось что — то горючее. Пламя взметнулось до неба, приглушив солнечный рассвет. В сиянии огней Даг увидел толпы горожан, беспорядочно бегущих вверх по улицам. Навстречу им галопом спускалась английская конница, грозя передавить своих. Сотни факелов поднимались вверх, к укрытиям за зубчатыми стенами замка, другие сотни факелов метались вдоль причалов.

Цепь, перекинутая через реку, остановила две дюжины кораблей. И каждый из них превратился в цель для убийственного обстрела. Особенно досаждали огромные, окованные железом стрелы, пускаемые с баллист. Метатели пробивали корпуса насквозь и нарочно целили ниже ватерлинии. Некоторые ярлы дали приказ своим отходить. С каждого драккара послали лодки для высадки, но викингов встретил настоящий лес стрел. Даг грести не мог, он укрывал щитом двоих товарищей, чувствуя, как тяжелее и тяжелее становится щит под ударами горящих стрел. Иногда долетали и копья, тогда становилось совсем туго. Экипаж «Журавля» в полном составе греб к берегу, кто на лодках, кто на щитах, кто вплавь, их уже ждали, размахивая алебардами.

— Руд, давай к лестнице, задержите их там!

— Эй, парни, мы с вами! — Рядом с лодкой Руда появилась еще одна длинная ладья, выкрашенная в черный цвет.

Свейн Волчья Пасть изо всех сил загребал веслом на лодке, принадлежащей какому — то чужому ярлу. Тот видно побоялся послать свою дружину на верную гибель и предпочел отсидеться в центре пролива, куда не долетали стрелы.

Стоило причалить к мокрому, затянутому тиной основанию башни, как сверху покатились бочки с горящей смолой и кипятком.

— Все в воду! — заорал Даг. Но сам в воду не прыгнул, он углядел в темноте нишу, выбоину в кирпичах, там вполне можно было укрыться двоим, а то и троим. Одним прыжком он преодолел расстояние, распластался у холодной стены. Рядом прижались еще двое. Лица обдало жаром.

Кипящая смола обрушилась вниз, в опустевшую лодку. Сухой корпус немедленно загорелся, затлели брошенные дорогие щиты, стало ясно, что погибло запасное оружие. Многих все же ранило, один человек вертелся волчком на дне лодки, растирая глаза. Еще двое плавали спинами кверху. Но остальные успели вовремя нырнуть и вынырнуть, теперь они все находились под защитой узкого козырька стены. Сверху донесся торжествующий вопль, который тут же был заглушен боевым нидом. Эти парни под командой Руда добрались до лестницы, опоясывающей башню, и вступили в бой. Каждый шаг вверх на кольцевой лестнице давался им с большим трудом. Сверху наседали английские солдаты.

— За мной! — скомандовал Даг. — Эй, Крепыш, подставь руки! Всех нас закинешь наверх!

Орм сложил руки в замок, Северянин птицей взлетел вверх и… едва не столкнулся с летящим навстречу плевком кипящей смолы. За смолой летели те двое, кто только что ее готовил. Сверху, с самого верхнего уровня башни, свесился человек с волчьей маской на голове, Даг успел увидеть лишь его белозубую улыбку. Свейн что — то спросил, но расслышать стало невозможно. Значит, форинг нашел еще один путь наверх! Теперь осталось только соединить усилия и обрушить проклятое железо в море!

По ту сторону мола гримы Синезубого схлестнулись с пехотой врага. Рев, звон железа, хрипы, грохот рушащихся мостков создавали невероятный шум.

Даг очутился на широком козырьке, прямо над ним светилось окно. А по соседству с окном зияла круглая, окованная металлом дыра, из которой тянулась цепь, перегородившая залив. Сквозь грохот боя Северянин слышал, как бойцы на кораблях пытаются с риском для жизни пилить или рубить эту цепь, но такую преграду одолел бы разве что молот самого Тора!

Даг подтянулся и одним махом перебросил тело в окно. Дальше все стало ясно и понятно, как случалось в детстве, когда Горм Одноногий по сто раз заставлял отрабатывать падения, кувырки и удары. Волчья метка на голове колотилась в такт ударам сердца. В помещении, куда Даг угодил, жирно светили факелы. Это была полукруглая комната, башню изнутри разделяла кирпичная перегородка. Вверх и вниз убегали каменные винтовые лестницы. К сожалению, механизм, управлявший натяжением цепи, находился за стеной. Туда вели две заколоченные двери, но ни к одной из них Северянин не успел приблизиться. На него сразу кинулись слева и справа.

Даг подпрыгнул, выкручиваясь в воздухе, занося для удара сразу два меча. Усатый пожилой человек слева выронил топор, с воем схватился за разрубленную щеку. Противник справа ловко отшатнулся назад, тут же кольнул пикой. Его пика оказалась перерублена надвое мечом Малыша Тости, который уже запрыгнул в башню следом за Дагом. Даг ударил сверху, приседая. Противник инстинктивно прикрылся… и получил вторым мечом в бок.

Снизу по лестнице, толкая друг друга, перли солдаты врага. Некоторые были одеты в монашеские рясы, но под рясами звякали кольчуги. Кровь ударила Дагу в голову. Не дожидаясь, пока все англы вылезут в залу, он один бросился им навстречу.

Ближайший парень с обожженной красной головой взмахнул мечом… и конечно промазал. Сталь свистнула над головой. Даг скакнул вправо, снова влево, носком сапога ударил противника по щиколотке, зато мечом достал по локтю следующего нападавшего. Тот заревел, как раненый кабан, на долю секунды замешкался, перекрыв дорогу своим товарищам. Дагу этой секунды хватило, чтобы вторым мечом, спрятанным за спиной, проткнуть глаз третьему, который только — только показался на лестнице. Парень с обожженной головой развернулся для удара, но Северянин уже перескочил через второго раненого, наступив ему прямо на голову. И, не мешкая, воткнул меч пузатому англу в бок, по самую рукоять. Назад меч вытащить не удалось. Толстый монах забился как в припадке, мешая тем, кто пробирался снизу. Северянин едва успел отпрыгнуть к стене, молодой красноголовый наступал, бешено вращая своим оружием, его меч был на локоть длиннее.

Но ни один удар нанести он не успел, потому что сквозь окошко уже пролезли Хледвир Стрелок, Ульме Лишний Зуб и другие. Хледвир швырнул секиру, разрубил сзади череп красноголовому пополам. Толстяк в рясе, раненный мечом Дага, все же выбрался на площадку и схватился с Тости и Ульмом. Казалось удивительным, как этот человек держится на ногах, кровь хлестала у него из бока, заливала пол, а он, вращаясь, будто мельничный жернов, отгонял викингов зазубренным протазаном. Малыш Тости отлетел к стене, едва успев подставить щит. Щит разлетелся пополам, щепки воткнулись Тости в лицо. Ульме не спеша снял с плеча лук, его стрела проткнула толстому монаху горло. Тот наконец свалился, Даг нагнулся, уперся коленом и смог вытащить из его бока свой меч.

Сверху донеслись вопли и размеренные удары. Казалось, вся башня заходила ходуном.

— Это Свейн и Руд, они ломают верхние двери! — прорычал Ульме. — Там сотня этих проклятых монахов, у всех у них пики! Что наши сделают с мечами против пик?

— Надо идти им навстречу! — крикнул Тости. — Где Крепыш?

Орма Крепыша втянули в окно не без усилий. Крепыш застрял в окне, и только вражеская стрела, больно кольнувшая его в зад, помогла ему протиснуться. Выше этажом и снаружи башни вовсю звенели клинки. Это парни Руда пытались прорваться внутрь. Даг гадал, где же дядя Свейн, что сумел так загадочно взобраться на самый верх и прикончить варщиков смолы.

— Вы все — вверх, на помощь нашим! — скомандовал Северянин. — Надо открыть им дверь! Орм, Тости, со мной вниз! Надо найти, как выломать эту проклятую цепь! Хледвир, ты с нами!

— Это дело по мне! — оживился громадный Орм. В команде Свейна Волчья Пасть он славился тем, что в одиночку мог занести на борт кнорра живого коня.

Даг сорвал со стены факел и снова первым ринулся вниз, в темноту. Он даже не сомневался, что останется цел. Дорогу на узких каменных ступенях перегораживал солдат, которому досталось мечом Дага в глаз. Он лежал навзничь, не подавая признаков жизни. Однако за поворотом лестницы явственно слышалось дыхание нескольких человек, и еще какие — то странные глухие скрипы. Хранители города приготовились дорого продать свои жизни.

Где — то в городе бухнуло так, что с потолка посыпалась известка. Северянин представил, как берсерки и йомсвикинги Харальда планомерно уничтожают склады, поджигают дома и режут сонных горожан. Но надо было торопиться. Он пригнулся и прыгнул вниз, во мрак. Не зрением, а каким — то шестым чувством угадал просвистевший нож. Прижался к стене. Враг, убедившись, что ошибся, сделал второй выпад. Даг коротко ткнул обеими мечами. Попал в мягкое. Кто — то застонал, выругался на незнакомом наречии. Бывший волчонок вдруг понял, что ему легче драться с местной братией вовсе с закрытыми глазами. Точно новое озарение посетило его! Факел с шипением погас, в последний миг Северянин рассмотрел такую же круглую залу, что и наверху, но эта чем — то отличалась. Здесь не было окон, кирпичные стены кто — то надежно замазал темной замазкой, но все равно сквозь нее сочилась вода. Сомнений не было — они угодили ниже уровня реки!

На Дага кинулись четверо, неумело толкаясь и мешая друг другу. Северянин сперва отступил, затем упал на спину, поджал ноги, услышал, как сталь отскочила от грубого камня. Не глядя, рубанул влево и сразу вправо, чужая горячая кровь залила лицо. Двое повалились с перерубленными ногами. Третий в темноте снова попытался достать копьем в живот и снова промазал. Четвертый, вонючий, волосатый, навалился с кинжалом и тут же обмяк, получив по голове кулаком Орма Крепыша. Мужик с копьем кинулся в новую атаку. Даг трижды перекатился, всякий раз между ним и наконечником копья оставалось расстояние с палец. Когда запыхавшийся англичанин занес копье для четвертого удара, Даг покатился ему под ноги, резко взмахнул мечом, оставив врага без ступни, так же резко разогнулся, вгоняя второй клинок британцу в подбородок.

В помещение ворвался Хледвир и с ним еще двое молодых викингов, с секирами и факелами. Им осталось только добить солдат, которым Даг разрубил лодыжки.

— Ну, Даг, ты настоящий колдун! — выдохнул Хледвир. — Мне говорили, что парень с когтем увертлив, как рысь, но клянусь, ты ловчее десятка рысей!

Прямо по центру круглой залы размещалась гигантская лебедка с накрученной цепью. Кто или что приводил ее в действие, оставалось непонятным. Сейчас могучий диск, похожий на спаренный мельничный жернов, находился в покое. В потолок от него уходила массивная балка, толщиной с целый дуб, перехваченная железными кольцами. Такая же балка уходила куда — то вниз. Сквозь отверстие в стене виднелись сполохи пожаров и застрявшие корабли флотилии.

— Мы ошиблись! Эта механика не здесь, а где — то на верху! Ниже хода нет!

— Орм, все равно надо рубить эту мачту! — приказал Северянин. — Тости, оставайся и прикрывай ему спину! А мы — наверх!

Крепыш взялся за дело с большой энергией, но балка имела такую толщину, что даже могучая секира Орма началагнуться. Казалось, хитрые инженеры пропитали древесину особым составом. Оказалось легче разрубить железные стягивающие кольца, чем саму «мачту».

Даг тем временем уже несся наверх. Собравшись на третьем этаже, викинги ударили в тыл солдатам, защищавшим ворота. Ворота трещали под ударами топоров, кое — где уже виднелись пробоины, но у защитников башни имелось преимущество. Сквозь узкие бойницы они посылали наружу стрелы или кололи парней Руда длинными пиками. И точно так же, по центру помещения, точно незыблемый небесный ясень, торчала неохватная ось. Она уходила в дыру наверху.

Северянин сразу понял, что силы неравны. Их отряд, после гибели лодки, составлял всего человек семь, а впереди сосредоточилось не меньше двадцати парней в рясах и кольчугах. Зато на этом этаже башни он увидел еще кое — что важное. Точнее — не увидел — а ощутил своим звериным нюхом. Там, наверху, над многослойным сводчатым потолком, имелась широкая круглая площадка, по которой ходили кругами волы, навечно запряженные в крестовину. Только волы, навалившись громадной силищей, могли освободить реку! Сколько наверху животных, Даг понять не успел. Ясно стало лишь одно — надо как — то попасть на крышу и заставить быков повернуть назад, чтобы цепь свалилась в пучину…

— Убить их, как можно больше! — прошептал Даг, выглядывая с верхней ступеньки лестницы. — Ульме, нам надо открыть ворота и впустить наших!

Ульме Лишний Зуб кивнул и змеей кинулся вперед. Обычно викинг зовет противника, чтобы сразиться лицом к лицу, но наступил такой момент, что стало не до законов чести.

Магнус, Сьеберн, Хледвир беззвучно обнажили оружие. Первая же их атака уложила наповал пятерых, но прочие бритты обернулись и кинулись в драку. Лишний Зуб слыл самым хитрым бойцом в фелаге Свейна, недаром ему доверяли тренировать молодых. Он побежал в сторону, вдоль загибающейся стены, прикрываясь щитом. За ним, позабыв про охрану ворот, тут же кинулись четверо, считая седого щуплого дядьку легкой добычей. Старший из англов прикрикнул на них, но было уже поздно. Ульме развернулся, швырнул меч в лицо первому, присел. Ударил его в бедро короткой секирой, рванул обмякшего раненого на себя и, прикрывшись им, как щитом, заколол второго солдата. Магнул Эрикссон, лучший гребец с первого рума, раскроил черепа еще двоим, но получил пикой в живот и почти сразу умер.

Даг в бой не полез, а ужом пополз вдоль стены. Его целью стал засов — здоровенная, квадратная в сечении дубина, удерживаемая бронзовыми скобами. Засов ходил ходуном, с той стороны в дверь нещадно лупили. Старший из англов жестоко схватился с Хледвиром Стрелком, они кружили у самой двери, растолкав и своих, и чужих, осыпая пол россыпью искр. Северянин с горечью убедился, что у англа меч длиннее и лучшей закалки. Хледвир дважды попадал в камень и отступал, чтобы выпрямить погнувшееся лезвие, а враги всякий раз встречали его промашку хохотом. Командиром у англичан был достойный воин. Невысокий, но почти квадратный в плечах и очень прыгучий. Кроме того, он, как и Даг, легко орудовал двумя мечами сразу.

Даг почти добрался до засова, пока Сьеберн и Ульме теснили в сторону толпу солдат. Парень навалился на бревно, оно медленно поплыло в несмазанных скобах. И тут Даг совершил ошибку. Стоило все сделать молча, но он выкрикнул имя Руда.

Острая боль обожгла плечо. Такая острая, что на минуту все поплыло перед глазами. Проткнув кожаную куртку, ухитрившись попасть между плотно пришитыми медными бляхами, в правом плече торчала стрела. И выпустил ее с противоположной стороны круглой залы мальчишка, не старше самого Дага. Парень стрелял не из лука. Северянин и прежде видел в руках врагов боевые арбалеты, но так близко — никогда. Тем более что арбалет был маленький, а стрела — железная, с зазубренным оперением, и вытащить самому никак не получалось.

В следующий миг Ульме подкинул в руке нож и проткнул юному арбалетчику глотку. В правой руке у Лишнего Зуба быстро вращалась обоюдоострая секира, которой он отгонял от Дага человек шесть бестолковых англов. Те пытались делать выпады, смешно замахивались топорами, но Ульме всякий раз превращал их в стадо трусливых баранов.

Не обращая внимания, что нижняя рубаха становится горячей, а рука немеет, Даг здоровым левым плечом все толкал и толкал непослушный засов. И вот — ворота с дребезжанием и скрипом провалились внутрь, тяжелой створкой Северянина отбросило на стену. Первым в комнату ворвался Руд, он был черный от крови, с его секиры свисали лохмотья. За Рудом вбежали остальные члены экипажа, и с островитянами в две минуты было покончено. Командир англичан, квадратный, грозный, остался единственный, кто продолжал еще рубиться с Хледвиром. Все невольно замерли, дыша, как загнанные кони. Серией хлестких ударов здоровяк сорвал с куртки Хледвира половину стальных блях, даже штаны и сапоги у викинга были исполосованы. Периодически он прижимался спиной к стенке, чтобы хоть немного перевести дух, и тогда на сыром кирпиче застывало кровавое пятно. Англичанин тогда упирал кулаки в колени, сплевывал и ждал.

— Он убьет Хледвира, — тихо произнес кто — то за спиной Дага.

Тут Северянин вспомнил, что честным поединкам здесь совсем не место, и кивнул своим. Отважного защитника башни моментально зарубили.

— Нам бы такого бойца в фелаг, — с уважением произнес Ульме.

За спиной Руда открывался вид на горящий город. Внешняя лестница, по которой поднимались викинги, была усеяла трупами своих и чужих. Из команды Руда в живых осталось не больше половины. Теперь стало ясно, как хитро устроена тяжелая дверь. Она провернулась на толстой оси и открыла доступ к внутренней лесенке, тянувшейся до самой зубчатой ограды крыши.

— Даг, говорят, там, на крыше, быки! — страшным голосом закричал Руд. — Если они убьют быков, нам не повернуть этот крест. Они стреляют в собственных быков! Ах, брат мой, ты ранен?

— Это все ерунда, — прохрипел Северянин, безуспешно пытаясь вытащить из плеча короткую стрелу.

— Там Свейн наверху, и с ним только четверо, надо скорее им помочь! Эти трусливые прихвостни Синезубого бросили нас, они отходят!

Командование взял на себя Ульме Лишний Зуб. Первым на внутреннюю лестницу отправили Орма Крепыша, а за ним — троих самых сильных. Несмотря на уговоры друзей, Северянин отказался покинуть поле боя. На нем расстегнули кожаную куртку с бляхами, порвали нижнюю рубаху и кое — как залепили рану с обоих сторон хлебным мякишем, смешанным с целебными травами. Так делали всегда, чтобы хоть на время остановить кровь.

Экипаж «Белого Быка» вырвался на крышу.

Глава шестнадцатая, в которой шесть волов могут принести победу, но четыре груженых осла не могут вернуть друга

Восемь волов англичане впрягли в дубовую крестовину, но теперь все погонщики лежали мертвые. А те, кто оставался в живых, засели на соседней, полуразрушенной башне и стреляли в несчастных животных. Взрослого вола прикончить обычной стрелой совсем непросто, хотя один оказался убит. Бедняги топтались на месте, отчаянно ревели, истекая кровью, утыканные стрелами, но не могли порвать постромки. Пойти в обратную сторону, задами толкая крестовину, они тоже не могли, просто не умели.

— Руд, бери стрелков, не давайте им высунуться! — Даг указал на заросли кустов на вершине соседней башни. — Сьеберн, перепрягайте волов, живо. Крепыш, бери Торгюссона, надо отжать вон ту дубину!

Все кинулись исполнять. «Дубиной» Северянин назвал огромную перекидную шпалу, которая фиксировала крестовину и не давала разматываться цепи. И тут Даг заметил самое главное, впопыхах упущенное им в пылу боя. К вершине башни, которую они с таким трудом штурмовали, вела пологая мощеная дорога. И по этой дороге, приседая, перебегая с места на место, продвигались солдаты английского короля. А сдерживала их наступление горстка храбрецов во главе со Свейном Волчья Пасть.

Круглую площадку, где проводили свой скучный век волы, огораживала невысокая стенка. Свейн был ранен дважды. Кроме него, отражали атаки противника еще четверо. Они высовывались из — за груды вражеских тел, пускали стрелы и снова прятались. Совсем недавно Свейн уложил тут пару дюжин англов, создав из их трупов настоящую баррикаду. Но монахи и солдаты упрямо пытались пробиться к своим волам.

Правая рука у Дага безвольно повисла. Все, что он мог, — хлестать волов плашмя мечом, чтобы те быстрее разворачивались. Здоровой рукой помогал крепить кожаную упряжь, кося глазом на соседнюю башню. До конца все сделать не успели. Где — то далеко засел самострельщик с тяжелым арбалетом, одной стрелой он убил еще одного вола, затем прикончил паренька с «Журавля».

— Навались. Все навались! — скомандовал Даг.

И дело пошло. Крестовина дрогнула, затем принялась вращаться все быстрее и быстрее. С моря раздался хор восторженных воплей, когда цепь плюхнулась в воду и затонула. Восемь или девять драккаров резво выпустили весла и вошли в реку. Не мешкая, они пристали к первой же рыбацкой пристани, с бортов гроздьями посыпалась свежие бойцы. Северянин издалека узнал «Белого Быка», планшир у того дымился, парус выгорел в клочья, но в целом драккар уцелел. Орудуя абордажными крюками и длинными копьями, викинги расчищали себе место для высадки.

К счастью, у союзников Харальда имелась пара дюжин берсерков. Полуголые «медведи» издали такой жуткий вопль, что вся береговая охрана кинулась бежать, побросав оружие. А Даг тут же вспомнил горько — вяжущий вкус варева на языке и ощущение дикой, непреодолимой силы, бешеного веселья. Ему сразу захотелось хоть немного хлебнуть этой прекрасной укрепляющей настойки, но Волчья Пасть настрого запретил.

Ярлы правого крыла победно протрубили в рога, давая знать Синезубому, что центральная часть города окружена. Напрасно английские лорды на красивых лошадях пытались остановить бегство пехоты. Слишком силен был страх перед мстительным неистовством датчан!

Даг победно оглянулся в другую сторону. Кварталы пылали, как костер в честь Водана. Мирные жители разбегались, побросав свое добро. Клинья Синезубого, умело направляемые барабанщиками и горнистами, пробивали заслоны в жидких английских полках. Те норовили выставить заслоны, но теряли улицу за улицей. Штандарт конунга быстро передвигался по городу, значит, сам Синезубый не отсиживался на «Рогатом Змее». Опытные херсиры выжигали участок за участком, не оставляя врагу никакой возможности спрятаться. Особый отряд под командой Свена Вилобородого сделал марш — бросок и достал команду арбалетчиков, прятавшихся высоко на холме. Их изрубили в куски, а ценное оружие подобрали и отнесли на корабль.

Теперь, когда обе стороны Саутгемптона оказались под контролем викингов, моральный дух защитников окончательно упал. С радостным ревом датчане и наемники соединились где — то внизу, в районе рыночной площади. Но это выяснилось позже, пока же Даг сверху видел лишь густой дым над крышами, языки пламени и упрямых англичан на дороге к башне. Убедившись, что волы опустили цепь, британцы сделали последнюю глупую попытку и кинулись врукопашную. Кажется, их поднял в атаку богато одетый всадник на красивой лошади. Несмотря на боль в плече, Северянин невольно залюбовался блестящими доспехами, парень еще не встречал таких ловко подогнанных бронзовых сочленений и такой стати. Стрелы отскакивали от брони, стрелы отскакивали от утяжеленной попоны лошади. У нее даже морда была закрыта железной раскрашенной маской. Как потом растолковал Ульме, расковыривая ножом замечательные творения английских кузнецов, это Дагу впервые повстречался настоящий рыцарь. Рыцарь, сказал Ульме, это вроде ярла, который поклялся всю жизнь служить одному господину. Например, королю. Делать он больше ничего не умеет, только драться, да и дерется как — то странно. Например, считается, что без коня и без неудобного длинного меча или пики — ты уже вроде и не рыцарь. А еще непременно надо таскать за собой личный штандарт, для верности изобразить его на щите или на груди, а если все это таскать тяжело, то рыцарю приходится нанимать особых оруженосцев. Но смешного мало, потому что, когда этих железных вассалов собирается штук сто, им не сможет противостоять даже весь фелаг «Белого Быка»…

А пока безумный рыцарь с головой, точно засунутой в ведро, погнал коня прямо на баррикаду. И на пути его встал Свейн Волчья Пасть. За всадником устремилась целая толпа — человек сорок, — полных решимости расправиться с горсткой храбрецов. Даг покрепче перехватил меч, в кулаке раненой руки зажал нож. Ульме Лишний Зуб огромными прыжками помчался на помощь Свейну. Орм Крепыш накинулся на железного человека сбоку и моментально получил трехгранным мечом по щиту. Удар получился такой силы, что Орма откинуло вместе с разрубленным щитом.

А конь рыцаря взвился на дыбы и копытами едва не пробил грудь форинга Свейна. Ульме в последний миг успел выдернуть командира в сторону. Всадник преодолел баррикаду, его огромный меч рассек воздух, еще один из датчан рухнул с пробитой головой. Солдаты в кольчугах, воодушевленные своим лордом, с криками кинулись в драку.

Последнее на этот день сражение Даг запомнил кусками, кажется, оно длилось недолго. Он внезапно увидел рядом с собой тихоню Сигурда, родного брата, который отлично умел придумывать новые паруса, но всегда избегал драк. Тихоня Сигурд что — то орал с перекошенным ртом, он со всего маху всадил секиру в спину британца, который накинулся на Руда. Орм Крепыш встал, встряхивая головой, схватил всадника сзади за пояс и стянул с лошади.

Сьеберн угодил в гущу врагов, он ранил двоих, но сам был заколот. Стрелок взобрался на дубовую крестовину и методично спускал тетиву лука, уничтожая одного врага за другим. Ульме ударил упавшего рыцаря секирой по шее, но тот продолжал вставать, нашаривая свою страшную зубастую палицу. Англичане как будто передумали биться, они ручейком кинулись к лестнице вниз. До Дага вдруг дошло — они знают способ, как снова поднять цепь и запереть драккары в реке! Наверняка, Волчья пасть подумал так же. Раненый Свейн, вращая секирами, заслонил проход к лестнице.

Даг побежал к нему. Но ему только показалось, что он побежал. От потери крови парня раскачивало, точно на палубе в сильный шторм. Краем глаза он увидел, как Руд отсек кисть мужику в два раза толще его, потом снова увидел Сигурда, тот что — то кричал и неумело махал топориком.

Потом Даг увидел, как дядя Свейн, пританцовывая, вращаясь, отступает по лесенке. Вот он сделал обманное движение, пригнулся и снес противнику челюсть. Вот вторая секира описала полукруг и с хрустом вошла неприятелю в бок. Волчья Пасть прыгнул в сторону, уходя от зазубренного меча, прыгнул еще раз, на ходу воткнул секиру в живот очередному англу…

И упал навзничь, пронзенный стрелой.

Даг не успел самую малость. Когда он взмахнул мечом, бить стало некого. Раненые волы мычали, оскальзываясь в кровавых лужах. Солнце всходило над городом, объятым густым черным дымом. По широкой, мощенной розовым булыжником дороге широким шагом приближалась свита конунга Харальда. Трепетал на ветру штандарт с черным вороном. Слева и справа от конунга ступали люди, имена которых наводили страх далеко за пределами Дании. Ульме Лишний Зуб подхватил ослабевшего Дага на руки.

— Так вот они, герои, открывшие путь флоту, — то ли спросил, то ли сам ответил конунг.

Уцелевшие «герои» едва держались на ногах. Некоторые даже не нашли в себе сил, чтобы встать и салютовать конунгу.

— Есть здесь кто — то из ярлов или капитанов? — спросил Харальд.

— После смерти моего форинга теперь я форинг «Белого Быка» и глава торгового херада, — распрямил спину Лишний Зуб.

— Мы обязаны вам, — чуть склонился Синезубый. — От лордов уже принесли прошение о принятии дангельда. Каждый из вас получит долю за погибшего товарища. И долю от всех товаров, которые мы возьмем здесь.

— Свейн… — прошептал Северянин. — Нельзя бросать его…

— Мы его не бросим, мы отвезем его на «Быка» и похороним как героя, — пообещал Лишний Зуб. — Эй, парни, кто еще цел, положите форинга на плащ и давайте вниз, в лодку. Наши дела здесь еще не закончены!

— Дела закончены, — рассмеялся кто — то из свиты Харальда. — Они уже прислали четырех ослов, доверху нагруженных серебром. Утром вся добыча будет пересмотрена согласно установлению главного датского тинга и выплачена всем, включая вдов и детей погибших.

— Когда ударят в колокол четыре раза, всем собраться в походный строй за «Рогатым Змеем»! — отдал приказ Харальд.

И тут он приметил Дага.

— А, это тот молодой герой, что спас для нашего маркграфа самого пресвитера папы, ха — ха! Я рад, что ты жив! Мне сказали, что ты и здесь показал себя верным другом нашего знамени. Ты хорошо умеешь сидеть в седле?

Северянин кивнул, изо всех сил стараясь не упасть. Свита Синезубого уже повернула обратно, вниз, в город. Идущие впереди копейщики скидывали с дороги трупы англов, чтобы конунг мог пройти свободно.

— Когда залечишь свое плечо, найдешь в Хедебю помощника моего окольничего. Вот он, запомни его. Скажешь, я велел записать тебя в посольство. Мне нужны такие люди.

Даг снова кивнул, уже окончательно ничего не соображая.

Немного времени спустя, глотнув отвара берсерков, самую малость, Северянин пришел в себя. Кровь побежала по жилам, острая боль словно сжалась в комочек, не покинула тело, но больше не мешала идти. Он перешагивал через ноги и руки, через стонущих раненых, которыми были завалены узкие улочки. Он запомнил зал с высоким закопченным потолком и очаг с подвешенным на крюке пережаренным быком. От сгоревшего мяса воняло, где — то внизу, в подвалах, непрерывно визжали женщины. Толпа дышала вокруг, дышала надрывно, с кашлем, с кровавыми плевками. Изящно сработанная, но мощная мебель была сметена в сторону, в центре вместо пиршественного стола стоял очень знакомый предмет — красивые весы, на которых ландрманы отвешивают жалование. К весам стали подводить осликов, нагруженных мешками с серебром, и помощники высыпали дангельд в чаши. В сторонке, под охраной, стояли на коленях растрепанные, окровавленные люди. Северянин безошибочно угадал в них хозяев города. Мужчины в шелковом белье, с роскошными волосами, со связанными за спиной руками. Бычья туша горела, распространяя вонь, женщины кричали, помощники ландрмана громко выкрикивали цифры, ярлы из свиты Харальда зорко поглядывали друг на друга.

— Вон тот, с разбитой головой — брат здешнего короля, — скривил рот Ульме, — знал ведь, что надо платить, а теперь отдаст тысяч семь фунтов за то, что не согласился раньше.

Даг мало что видел за широкими спинами херсиров. Но хорошо слышал, как звенит серебро и гудит жадный пожар.

— Твой дядя умер героем. — Ульме Лишний Зуб незаметно сплюнул вослед уходящему начальству. — А ты знаешь, он ведь хотел продать свою долю в фелаге. Он женился, представь себе. В сорок лет влюбился, как мальчишка, и женился. И теперь она брюхата от него. А вместо бонда я привезу ей мешок серебра.

Глава семнадцатая, в которой Даг учится краснеть, а искусство верховой езды становится важнее жизни

— Если пойдешь за Синезубым, можешь взлететь слишком высоко. Слишком высоко для простого человека, у которого нет крепкой родни здесь. Если останешься с нами, получишь корабль. Хочешь, «Морскую деву» или новый кнорр?

Лишний Зуб сидел у постели больного и уговаривал его как умел.

— Я собрал весь наш фелаг. Парни решили не делить добычу, а купить еще один корабль и рабов на весла. А может, нам хватит даже на два корабля. После того, что мы натворили в Англии, ко мне приходят свей, со своим оружием и даже готовы внести торговый залог. Наш фелаг станет самым богатым, поплывем в Гардар или к персам. Решай быстрее, Даг, ты нам нужен!

Но Северянин про себя все давно решил. Он лежал на шкурах в доме для раненых, который выделил ландрман Хедебю, слушал ярмарочный шум и безостановочные удары топоров о грунт. Вдоль границы продолжалось строительство вала. И даже пьяные песни не могли заглушить звук стройки. Северянин чувствовал себя заново родившимся. И не потому, что на вырученную долю викинга удалось купить не одну, а целых две замечательные лошади и в придачу — новую одежду и оружие.

Вчера вечером к нему снова заходила Карлен. Дочь самого маркграфа, посланника могущественного императора, не отважилась бы одна зайти и проведать малознакомого датского разбойника, который так непочтительно поколотил ее родичей. Но в компании с двумя взрослыми дамами и двумя сверстницами, дочерьми богатых германских торговцев, Карлен вполне могла навестить раненого героя. Несмотря на уговоры назойливого духовника отца Бруно, который считал, что избиение братьев во Христе — это не подвиг, а разбой, достойный виселицы. Но отец Бруно вечно нес какую — то скучную чепуху. Всем и так понятно, что если мужчина возвратился с войны раненый, но с победой и добычей, то он несомненно герой. И отец, и брат Карлен, несмотря на соблюдение всех церковных правил, считали точно так же.

Официальная позиция римской империи в вопросе отношений датчан и англичан была никакая. То есть, наверняка, сильные мира сего обсуждали, делили и яростно спорили во дворцах и замках, но его высочество маркграф не имел ничего против легких шалостей Синезубого у берегов Англии. Тем более, после последнего похода германские поставщики получили огромные заказы, тортовые корабли поплыли, едва не зачерпывая бортами воду, а вернувшиеся из похода шальные викинги уже неделю не давали закончиться обильным ярмаркам. Город Хедебю богател. Он слишком богател, город, который официальные хронисты императора давно именовали Шлезвигом…

Карлен тоже было наплевать на англичан и прочих, почти неизвестных ей врагов императора. Данов и остальных жителей Северного пути она справедливо считала грязными варварами. Так учили ее с детства, и сам факт служения отца в приполярном, таком неуютном и жестоком городе женская половина семьи воспринимала как божье наказание. Привел Карлен в гости к Дагу не кто иной, как старый товарищ по плену, отец Поппо. Пресвитер ловко переправил женщин на другую половину госпиталя, предоставив молодежи поболтать о своем.

Даг лежал и краснел. Пожалуй, он краснел едва ли не впервые в жизни. Карлен показалась ему гораздо красивее, она явилась в ярком голубом сарафане из тончайшего льна, от подола до воротника окантованном серебряными узорами. Намеренно или нет, но сарафан Карлен выбрала чересчур облегающий, а шею украсила несколькими рядами разноцветных бус. Бретельки сарафана удерживались изящными золотыми фибулами, похожими на головы волшебных зверей. Сердце Дага застучало чаще, когда под сарафаном он угадал край нижней плиссированной рубахи, а под рубахой — очертание ее изящной лодыжки, затянутой в тонкое сукно. Правда, поверх красивого сарафана девушка, как и все ее подруги, надевала грубый плащ.

Карлен свободно щебетала на датском и первая высмеяла своих неловких напыщенных кузенов. Она рассказала Дагу несколько забавных историй. И даже заставила его посмеяться!

А Северянин сгорал от стыда. За время похода у него впервые выросла борода, но не ровная, как у достойных мужей, а разноцветными клочками. Кроме того, вся команда «Быка» завшивела, и Ульме побрил своих подчиненных. Некрасивая метка на макушке теперь стала видна еще сильнее, зато низкая челка, которой Даг так гордился, безвозвратно исчезла. И вообще… Даг понятия не имел, как любезно и весело общаться с девушкой почти своего возраста. Да еще такой хорошенькой! То есть он прекрасно теперь представлял, как общаются с девицами его друзья по фелагу, но эта красотка в жемчугах и батисте вряд ли позволила бы задрать на себе юбку и уж тем более — плюхнуться к парню на колени…

— Ну так что ты решил? — отвлек из дальних далей голос Ульме. — Я предлагаю тебе хорошую долю в фелаге, почти как у твоего брата, и предлагаю корабль! В четырнадцать лет ты станешь хозяином, Даг! Ты вернешься на ферму к отцу богатым человеком.

— Спасибо, Ульме. — Даг прикрыл глаза, так ему было неловко. — Но меня уже записали в посольство конунга.

— Я так и знал. — Лишний Зуб хлопнул товарища по здоровому плечу. — Бабки нагадали тебе трудную дорогу, но ты переплюнешь всех нас. Смотри, не залетай один слишком высоко, держись стаи!

На следующий день Карлен пришла еще раз. И успела шепнуть, что отец тоже едет к императору Оттону, ему велено сопровождать великое посольство датчан. Женщинам вообще — то не положено сопровождать мужчин, ведь они не могут сутками скакать верхом и ночевать в палатках, но на сей раз ей крупно повезло. Снегопады закончились, установились удобные санные пути, и сани пройдут легко до самого Кведлинбурга. А если где — то завязнут, то молодой император непременно вышлет навстречу эскорт и помощь…

— Молодой император? — слегка запутался Даг. Он плохо слышал ее слова, зато хорошо видел пухлые губы, в которые так хотелось впиться своими губами. — А разве есть еще император?

— Как можно так говорить? — округлила глазки Карлен. — Его императорское величество Оттон Первый находится уже в возрасте мудрости и собирает великий съезд империи. Его сына, Оттона Красного, мы зовем молодым императором. Говорят, он красив, часто устраивает пиры и охоты, куда приглашают и девушек… Кроме того, он женился на византийской принцессе Феофано, и теперь между двумя центрами земли достигнут мир, впервые за века. Так говорит отец Бруно…

Даг ощутил ревность. Покойный дядя Свейн любил потешиться с девками и с удовольствием наставлял приемного племянника, как себя вести, чтобы не ударить в грязь лицом. Дагу до рези в пальцах хотелось обнять Карлен за талию или хотя бы провести ладонью по заду, но…

Но только не с ней… С ней следовало поступать как — то иначе! Когда Карлен наклонялась, Северянин совсем рядом чувствовал ее запах, ее полную грудь, видел узкий треугольник нежнейшей белой кожи. Там, где висел на цепочке тонкий золотой крестик. Карлен просила показать ей коготь, и он показывал, хотя давно дал себе зарок — не вытаскивать амулет без крайней нужды. Давно стерся шнурок, на котором висел коготь Горына. Давно стерся и второй и третий шнурок, теперь волшебный амулет крепился на толстом кожаном ремешке. Карлен брала его тонкими пальчиками, гладила, близко подносила к очаровательным глазкам, а Дагу казалось, что девчонка гладит вовсе не амулет, а его самого, ему самому нежно — нежно проводит по коже…

От подобных мыслей он потел, трясся и окончательно терял дар речи. Северянина спасло от перегрева мозга и сердечной недостаточности появление лекаря и помощника окольничего. Тот явился со списками и сразу взял быка за рога.

— Конунг Харальд берет с собой в дружину тех, кто умеет долго ездить верхом. Кроме того, с ним могут ехать лишь ярлы и херсиры, а простых хольмов он не берет. За то, что тебе дарована такая честь, — скажи спасибо отцу Поппо. Учти, если ты надумал пошутить, и твоя тощая задница не дружит с седлом — никто не повезет тебя в телеге!

— Когда мы выезжаем?

— Через неделю будет готов обоз. Общее построение на рассвете, на площади перед суконными рядами. Знаешь, какое оружие и сбрую иметь? Две пары сапог, кольчуга обязательно, шлем обязательно, как у твоего херсира, мешок для провизии. Я лично буду осматривать каждого, понял? Твоим херсиром будет сам Годвин, ярл Сконе, слыхал про такого? Он женат на племяннице конунга, так что одно его слово тяжелее бруска золота.

Лекарь оказался разговорчивее хмурого начальника.

— Никто из нас не видел старого кейсара Отто. Франки и фризы считают его величайшим из тех, кто правил после римских кесарей. Всю жизнь он не слезал с коня, всю жизнь его конница топчет дороги между Римом и замками союзников, чтобы вновь собрать под единым знаменем империю, утерянную Карлом. Говорят, он присоединил к себе Саксонию, Баварию, Тюрингию и кучу других земель. Знаешь, для чего старый кейсар пригласил конунгов к себе в гости, в Кведлинбург? Они будут праздновать пасху, а это самый веселый праздник для тех, кто чтит Христа. Но не пасха — главное. Все должны видеть, что брак молодого Отто и дочери константинопольского басилевса — это счастье для народов. Это значит, что византийский престол позволяет теперь германскому кейсару именоваться римским императором… Впрочем, это еще сложно для тебя. Твое дело воевать, а короли пусть говорят о вещах, которые нам понять не под силу. Ну — ка, подними руку, подвигай пальцами… Хорошо! Впервые вижу, чтобы сквозное ранение зарастало с такой скоростью. Скажи мне… эта… этот нарост у тебя на голове болит?

— Нет. — Даг резко уклонился от рук врача.

— Если бы ты захотел, мы могли бы быстро вырезать его. Это недолго и не слишком больно для такого лихого парня, как ты. Ведь наверняка тебе живется несладко, когда каждый норовит обозвать тебя волком, или что — то в таком роде. Мы с братом удаляли вещи и пострашнее.

— Без этой метки я… я могу умереть.

— Напротив! Если это знак, оставленный ульфхеднером…

— Если и так, то он не раз спасал меня от смерти. Забудь об этом! — перевел разговор Даг. — А этот… Кведлинбург? Туда нельзя отправиться морем?

— Это далеко от берега, туда не пройдут корабли. Придется много дней скакать верхом, обозных повозок будет мало, чтобы не задерживаться.

— Вы не знаете… — отважился Северянин, — а в посольстве конунга будут викинги из Йомса?

— Я всего лишь лечу твое плечо, — улыбнулся лекарь. — Но мне почему — то кажется, что если на имперский съезд приглашен кейсар вендов Мешко, то с ним прибудут и люди из Свиноустья.

На следующий день Северянин попробовал сесть в седло. Руд и Сигурд страховали его с обеих сторон, но разодранное плечо все равно давало о себе знать. Сжав зубы от боли, заставляя себя не кричать, Даг наматывал круг за кругом по сугробам, а кто — то из братьев стоял в центре с кнутом и подбадривал коня. На третий день Северянин отважился прокатиться рысью, а на четвертый — отважно пустил коня в галоп. При этом он свалился трижды, но все три раза удачно. Искры сыпались из глаз, несильно подвернул лодыжку, но раненая рука осталась в целости.

Последние дни пришлось приучать к седлу вторую кобылу, которую друзья купили ему для похода. Конунг Харальд требовал, чтобы у каждого имелась, как минимум, одна смена лошадей, а знатные ярлы располагали целыми конюшнями и могли не дорожить здоровьем животных. У Северянина таких возможностей не было, поэтому Руд купил для него двух лучших коней, которых смог добыть на рынке. Лучших не для боя, а для многомильного перехода.

— Не научишься махать мечом в седле — тебе конец! — весело напутствовал Руд. — Эх, Даг, как я тебе завидую! Столько всего увидишь в дальних краях!

— Руд прав, добрый конь спасет тебя, — поддакивал рассудительный Сигурд. — Когда ты не в море и не в хирде, а один против других всадников — это вопрос жизни! Не слезай с седла, пока не прилипнешь к лошади!

Кобыла оказалась сноровистой, пару раз ловко извернулась в попытке укусить хозяина за колено. Упражняться пришлось ходить далеко за городскую черту, чтобы не вызывать насмешек. Дагу неминуемо пришлось бы схватиться на мечах с наглецом, который посмел бы высмеять его посадку. Хуже всего приходилось той части туловища, на которой человек обычно сидит. Северянин заработал кровавые мозоли, прежде чем тело само вспомнило, как вести себя в седле. На шестой день он уже уверенно взлетал на кручи и сломя голову спускался к застывшей реке. Заставлял жеребца и кобылу попеременно прыгать через бревна, с риском сломать им ноги. Сам ощупывал их ноги пальцами, прикрыв глаза, как это учил делать русский трелли Путята, чтобы заранее найти болячку и заранее вылечить. Он загонял животных на лед, чем пугал и веселил прачек, собиравшихся на мостках. Никто из конницы Харальда Синезубого не занимался такими сложными тренировками. Зато с каждым часом, с каждой минутой, проведенной наедине с почти разумными, такими понятливыми и близкими животными, к парню словно возвращалась по кусочкам детская память. Ведь все это уже было, было, пока не пришла пора становиться мужчиной.

А пора взрослеть пришла слишком рано.

Часть третья КВЕДДИНБУРГ

Глава восемнадцатая, в которой выясняется, что ловля птиц — не самое глупое занятие, зато законы рыцарства вызывают общий смех

Всадники вышагивали в колонну по четыре, издалека похожие, как близнецы. На каждом новые сапоги из козьей шкуры, со шнуровкой выше щиколотки. На каждом — превосходная длинная кольчуга и длинные кожаные штаны с завязками и шерстяными чулками. На каждом — одинаковый шлем с меховой подкладкой и отороченный бобром хрустящий новенький плащ. Под кольчугой и плащом две рубахи из лучшего льна и шерсти и отдельно, в сумке — невиданная роскошь — отрез шелка для парадной одежды, специально для императорской аудиенции. У каждого на правом плече изысканная фибула с выбитым профилем Тора и налобная лента, стягивающая волосы в пучок.

Впрочем, Тора носили не все. На стоянках, когда растягивали лини для длинных шатров, Харальд определял место для христианской часовни, а в противоположной части лагеря расставляли жертвенники для скандинавских богов. Первые ночевки прошли в полевых условиях, под шатрами, в кожаных спальных мешках. Вблизи не замечалось никаких крупных селений. Издалека дымили очаги нищих славянских деревень, их обитатели смотрели хмуро и при первом окрике разбегались. Чем дальше посольство продвигалось на юг, тем мощнее становились леса. И леса совсем не такие, как у Дага на родине: ели уступили место размашистым лиственным деревьям. Снег скрывал густую высокую траву, все реже и реже попадались обтертые временем валуны, которыми изобиловала суровая почва Свеаланда. Зато стало ясно, что любимая черника здесь почти не растет.

Даг ощущал себя маленьким мускулом. Даже не мускулом, а крошечной частью свирепого разумного существа, от которого невозможно как — то отделиться или оторваться. На привалах он спрашивал себя, не пора ли бежать и вернуться к вольной жизни, вернуться к Ульме, или вообще добраться до родной усадьбы в Свеаланде, благо денег на все хватало. Да, он теперь не разбойник, а грим из отборной дружины конунга. У него завелись настоящие деньги, не тяжелые германские динарии, а блестящие монеты с профилем Харальда звякали в кожаном кошеле на поясе. Рыночные менялы в Хедебю уверяли, что новые деньги Дании даже чище динариев. У Дага появился суровый, дьявольски дотошный, но справедливый командир. Ярл Годвин никому не давал спуску, пресекал любые ссоры, отчитывал дружинников за любую провинность, требовал чистоты и усердия во всем. Вначале его требования казались Дагу чудовищными. Но постепенно он привык. Привык к тому, что по вечерам на привалах растягивается огромная палатка и устраивается баня. Что надо подравнивать бородку и вычесывать волосы гребнем. Что надо стирать платье. Привык, что пришлось бегать в строй на скорость и занимать свое место. Привык к своей очереди в караулах. Привык, что нельзя просто так повалиться на землю и спать, а следует вначале устроить лагерь. Телеги с провизией, высокие кареты священников, закрытые повозки с казной и дарами ставились в круг, затем возводилось укрепление из туго стянутых жердей, растягивались веревки с колокольцами и разводились десятки костров. Только затем назначались караулы, и можно было уснуть в строго определенном месте, имея под рукой оружие.

Северянин привык, что правофланговые хольмы дерут три шкуры, если не содержишь в чистоте коня и снаряжение. Привык к жирной, разнообразной пище, от которой быстро набрал вес. Привык к тому, что платят, а воевать не заставляют. И сказал себе, что не такое это уж страшное приключение — безбедно проехаться в компании с епископом Поппо и прекрасной Карлен, а может еще доведется повидать самого германского кейсара! Какая разница, кому служить, ведь жизнь воина так коротка, и так быстро нужно успеть стать самым первым! А Северянин в свои четырнадцать лет даже не сомневался, что станет самым знатным и сильным на этой земле.

— Почему бы и нет, сын мой? — ласково спрашивал отец Поппо, хотя Даг уже сто раз просил не называть его сыном. — Не так плохо иметь честолюбие в твоем возрасте. Но без благородства души и чистоты помыслов оно превращается в адское зло…

От речей пресвитера у Дага порой болели уши, но чаще в его палатке можно было услышать тысячу занимательных историй. Даже ярлы из свиты конунга приходили послушать, чтобы скоротать дождливые вечера.

— Династия Меровингов держалась долго, но усобицы князей привели к волнениям черни. Горели замки, горели города, — увлеченно рассказывал пресвитер. — И вот, в девятьсот девятнадцатом году от рождества Христова, в городе Фритцлар, собрались самые влиятельные саксонские и франкские бароны, чтобы выбрать короля. Они выбрали Генриха Первого, а молва нарекла его Птицелов. Герцог как раз занимался охотой в любимом Кведлинбурге, когда ему доставили депешу об избрании королем. И надо отметить, новый король оказался не только отменным птицеловом! Он перестроил пограничные крепости по римским чертежам, наголову разбил дикие венгерские племена и первый создал настоящую рыцарскую конницу, освященную самим папой и епископами той поры. Благодаря рыцарской коннице Птицелов разбил полабов и прочих язычников — славян. Генрих отстроил столицу Кведлинбург, заложил там красивый монастырь, вы все его увидите, и был похоронен в монастырской церкви на горе Шлоссберг. Туда мы и едем, на место упокоения великого германского монарха, защитившего пределы страны…

Многочисленное датское посольство вступило во владения империи. Даг не считал, сколько солдат, священников и аристократов окружало конунга Харальда, но выходило никак не меньше тысячи. Причем вся их небольшая, вооруженная до зубов армия служила лишь почетным эскортом. Когда чуть позже Даг повстречал почетный эскорт первого же германского герцога, он с горечью ощутил, какими убогими оказались все их приготовления. Несмотря на пышные золотые знамена и трубачей, вышагивающих впереди белого коня Харальда. Несмотря на богатейшие дары, надежно спрятанные от пурги и снегопадов под попонами и в сундуках. Но Северянина не разозлил встреченный на пути, украшенный вымпелами замок. Не разозлили рыцари в парадных доспехах, с булавами и шестоперами, которые строились в ряд и поднимали пики в знак приветствия конунгу данов. Северянина не разозлили шикарно разодетые женщины германских городов, и сама атмосфера, царившая там, — веселая, непринужденная легкость, по сравнению с угрюмой воинственностью Хедебю.

Северянин не завидовал. Он сразу постановил для себя, что вот так жить лучше, интереснее и богаче он непременно будет сам, и очень скоро.

Первые сильные впечатления Северянин получил в Гамбурге. Для начала он увидел людей, которые широкими скребками разгребали снег. Само по себе ничего удивительного в уборке снега не было. В родной усадьбе они занимались этим всей семьей. Но здесь Северянин встретил людей, которым, видимо, платили за расчистку главных дорог. И эти главные дороги оказались куда лучше, чем на родине. Многочисленный поезд конунга проехал под аркой городских ворот, на башенках стояли пышно разодетые трубачи и дули в трубы. Затем потянулась совершенно чистая от снега мостовая, аккуратные беленые дома, укрепленные брусьями. Деревянных тротуаров не встречалось вовсе, и сани пришлось спешно ставить на колеса.

Дага заворожило обилие кирх, звон колоколов, запах курильниц и великое множество мужчин в церковных одеждах. Но гораздо интереснее было посмотреть на ряды встречающих баронов, которые нарочно выстроились перед ратушей. У каждого на выпяченной железной груди красовался фамильный герб, такой же герб колыхался позади, на знамени, которое держал оруженосец. У оруженосца имелась своя лошадь, к седлу которой были приторочены связкой копья, мечи, щиты и прочее богатство, от вида которого у любого викинга потекли бы слюнки.

Вместе с отрядом рыцарей их приветствовал посланник двора. Посланник привез особые грамоты для проезда среди многочисленных рогаток, устроенных местными хозяйчиками. Оказывается, на колоссальном пространстве империи каждый мелкий барон считал свой лес или речку личной вотчиной и старательно обдирал всех пришельцев.

Гамбург звенел, дребезжал, свистел и стучал. Дымили высокие кирпичные трубы. Десятки мастеровых трудились в лавках, под крышами рынков грудами лежали ценные товары, по площадям бродили смешные люди на ходулях. Другие смешные люди прятались за ширмами и показывали кукол. Взрывы хохота сопровождали эти представления. Вдоль тротуаров пробирались цепочки слепых и прокаженных, дети швырялись в них отбросами. Навстречу слепым целая армия строителей катила тачки с камнем. Северная стена города, совсем недавно разрушенная в стычках со славянами, росла на глазах.

Посланника императора звали смешно и трудно — майордом. Отец Поппо намекнул окружающим, что это одна из самых важных должностей в государстве. Майордом объявил, что назавтра в Гамбурге ждут послов от вендов, чтобы дальше ехать вместе. Потому для отдыха и развлечения публики открываются два турнира. Один потешный, для всяких бродяг и трубадуров, другой — для истинных рыцарей, решивших померяться силами. Только все оружие будет безопасным для жизни.

Даг тут же спросил ярла Годвина, можно ли им тоже «померяться силами», но выяснилось, что драться на конях с пиками имеют право лишь местные аристократы. Это известие заставило зашуметь половину датского войска. Однако гораздо громче зашумели именитые горожане, когда войско Харальда полезло на трибуны, нарочно сколоченные для удобного обзора.

— Здесь не принято, чтобы простые солдаты сидели вместе со знатными особами, — тихонько пояснил епископ.

Даг огляделся. Трибуны, грубые сиденья, сколоченные из досок, были построены одна напротив другой, а между трибунами слуги вытоптали широкий проход, присыпанный соломой. Даг с приятелями занял на лавке места повыше и никому их уступать не собирался. Сам ярл Годвин и окольничий Сьеберн сидели рядом, а рядом, еще выше, стоило оглянуться, Даг встречал улыбку Карлен. Согнать гостей с почетных мест никто не решился, но солдаты местного герцога и простые ремесленники были вынуждены наблюдать за представлением из — за изгороди. И вовсе из — за этого не злились.

— Как это так? — вслух удивлялся окольничий. — У них не чтут свободных бондов! Их вгоняют в грязь, как рабов!

Даг тоже очень удивился. Ему казалось немыслимым, чтобы на тинге или в доме любого землевладельца кто — то вытолкал в сторону свободного человека! Но скоро его вниманием завладели местные красотки, рассевшиеся напротив.

Дамы здесь выглядели иначе, чем, скажем, в Бирке или Хедебю. Замужние закрывали головы платками, девушки заплетали косы, носили платки у подбородка и длинные теплые платья со шлейфами и подвязанными рукавами. В глазах рябило от ярких расцветок их платков и шерстяных туник, от колец, пряжек и ожерелий, зато северные меха здесь уже считались роскошью. Некоторые дамы приехали в каретах вместе с майордомом, эти даже не вышли на площадь. Даг видел только гордо поднятые головки, укрытые вуалями с драгоценными камнями. Шел мелкий дождь. К сожалению, таинственная пасха, к которой старик Отто приурочил общее собрание европейских монархов, приходилась не на самое приятное время года.

К счастью, отец и напыщенный братец Карлен давно ускакали вперед по своим делам. С девушкой ехали еще две дамы, а мужской эскорт составляли противный духовник Бруно и уже не злой за поражение кузен Гуго. Впрочем, скоро выяснилось, что Гуго простоват, но совсем не злодей. Перед началом схваток он с гордостью поведал Дагу и прочим знакомым, что его отец будет драться в четвертой паре, а самого Гуго отец уже в следующем году произведет в рыцари. Тогда у него в жизни все изменится: он сможет стать оруженосцем у сюзерена, будет подавать начищенное оружие, нарезать за столом мясо, скорее всего, отправится в поход на Сицилию и уж точно покинет промозглый Шлезвиг.

Карлен выслушала все это спокойно, святые отцы только покивали, а Даг с товарищами вылупили глаза. Даже досточтимый ярл Годвин, хевдинг и прямой начальник Дага, не нашелся что сказать.

— Как это — подавать оружие? Как это — нарезать мясо? Разве для этого нет рабов?

Несмотря на полное всевластие датского конунга, оно касалось почти всегда лишь военных вопросов. Никому из датских ярлов в голову не пришло бы отдать подросшего сына в прислугу.

— Он ненормальный? — осторожно спросил Северянин у Карлен, когда Гуго побежал поприветствовать отца. Его папаша, в гремящих наколенниках, нелепом тазу на животе и еще более нелепом ведре, которое он нес под мышкой, показался Дагу верхом глупости. Если все рыцари такие неловкие, то против кого же Синезубый строит великую стену, всерьез задумался Даг. Тем более что на площадке между трибун началось нечто несусветное. Мужчины, которые в одиночку даже не могли взобраться на коня, разбегались и тыкали друг друга в грудь тупыми жердинами. Иногда они попадали друг другу в ведра, одетые на головы, и тогда поединок быстро прекращался.

Насмотревшись на подобное безобразие, Северянин улучил момент и перемахнул на скамью между Карлен и отцом Поппо. Девушка вспыхнула, но не отодвинулась.

— Чему рад твой родич Гуго? Он рад, что залезет на коня, а потом ему дадут палкой по башке?

— Он счастлив и горд, потому что его отец получил титул рыцаря на поле боя и в следующем году посвятят в рыцари его.

— И что с ним станет? — с любопытством подхватил ярл Годвин. — Ему выдадут железное ведро на голову и пику, которой невозможно драться?

— Я не мужчина, но я вам расскажу, — слегка покраснела дочь маркграфа. — Гуго — сын барона, его сюзерен — сам герцог Магдебургский. Его отец очень радовался, когда после троих дочерей наконец родился мальчик.

— А что такого страшного в девочках?

— Это же ясно, — улыбнулся отец Поппо. — За девочку, когда она вырастет, надо отдать в приданое часть фамильных земель. А мальчик означает рождение будущего сеньора, который будет охранять всех своих ленников.

— Ленников? — задумался Даг. — Как один Гуго может кого — то охранять?

Тем временем на турнирной дорожке еще двое вылетели из седла и были унесены с переломами. Причем женское население Гамбурга с большой радостью следило за чужими увечьями.

— Мой брат до семи лет воспитывался няньками вместе со мной. Мы даже играли, как двое мальчишек, с деревянными мечами, — Карлен закусила губу. — Но после семи лет всех мальчиков забирают в поход. Если они дети графов, баронов, или даже дети мельника, которому присвоили звание рыцаря, мальчик должен драться, спать на земле, плавать и ездить на коне. Зато в нашей семье я одна умею читать и писать, кроме того, я считаю в уме и наизусть знаю Писание.

— Подожди — ка, а Гуго, например, даже не знает толком, кто такой ваш Христос? — спросил Даг.

— Зачем ему это? — улыбнулась девушка. — Мой отец и духовник считают, что достаточно воспитать в юноше отвагу, чтобы каждый рыцарь желал отомстить неверным за страдания и смерть Христа. Тогда слово божье разойдется по земле огнем и мечом…

Хевдинг Годвин и окольничий конунга переглянулись.

— А зачем для кого — то нарезать мясо? — не унимался Даг. — Мне сказали, что это большой почет у вас?

— Когда моему брату исполнилось двенадцать, отец отвез его к своему сеньору, в Магдебург, чтобы тот стал оруженосцем. Вы еще не видели, как наступает настоящая рыцарская конница, — с ноткой гордости произнесла девушка. — Сорок человек отборных рыцарей рассеивают тысячную толпу полабов. Но рыцарям нужны оруженосцы. Кто — то должен подавать оружие взамен сломанного. Когда война закончилась, мой брат чистил лошадей сеньора, мыл его охотничьих собак и прислуживал, стоя за креслом…

Даг переглянулся с товарищами, сидевшими близко. Все парни прислушивались к рассказу с явным недоверием.

— И что теперь? Твой брат — уже рыцарь? — стараясь не язвить, осведомился Даг. — Он уже не режет никому мясо?

— Да, его посвятили. Гуго это только предстоит.

В этот момент на арене один из доблестных бойцов угодил другому затупленной пикой прямо в носовую перегородку, тот кувыркнулся назад и, цепляя головой булыжники, поскакал дальше, пока лошадь не поймали в конце площади. Даг подумал, что с одним мечом в раненой руке он сумел бы разделаться с этими недотепами.

— Стать рыцарем не так просто, — похоже, девушка совсем не обиделась. — Если мальчик выдержит все испытания, то к его пятнадцатому году рождения вызывают на специальное поле. Я в таких местах никогда не была, женщинам это запрещено. Там должен быть священник, там должны быть старшие мужчины, они вручают юноше пояс и оружие, а священник благословляет его на подвиги во имя Христова. Ночью мальчики не спят, они читают молитвы подле храма, затем все обязаны искупаться в святой воде и надеть чистую одежду…

— И что станет с Гуго, если его не убьют в бою? — Северянин намеренно не стал говорить о брате Карлен. — Чем он отличается от обычного графского сынка?

Девушка подняла голову и принялась торжественно загибать пальцы.

— Рыцарь никогда не лжет. Рыцарь верит в святую церковь и готов умереть за Христа. Он всегда защищает папу и церковь. А еще защищает слабых, вдов и сирот. Рыцарь никогда не отступает в бою. Он должен любить своего короля, должен воевать против неверных за веру Христову…

— Ты уже раз шесть сказала про веру Христову, — поморщился Даг. Ему очень хотелось после представления уединиться где — то с девушкой или хотя бы прогуляться вдвоем, но мечты остались мечтами. Горнисты сыграли общий сбор. — Ваш бог не сильнее мудрого Одина.

— Хорошо, расскажи мне об Одине, — примирительно попросила девушка. — Я хочу услышать от тебя, а не от моего духовника.

— Рассказать? — Даг с шумом выдохнул воздух. — Это не слишком просто, я не скальд.

— Скажи мне, ты мог бы молиться вон тому столбу? Или вон той корове? — хитро улыбнулась девушка.

— Конечно, нет, — слегка обиделся Даг.

— Тогда убеди меня. Раз ты не считаешь богом столб или корову, значит, ты можешь рассказать, чем Один от них отличается.

— Хорошо. Тогда ты должна слушать и не перебивать. Твой бог всегда сидел на небе, а Один родился среди людей. Поэтому ты должна убеждать меня, а не я тебя. Но я расскажу… — Даг помял щеки, вспоминая детство, звуки кантеле и скальда Горма. — Так вот, далеко на востоке есть такая страна — Азия. Еще восточнее ее была страна Асов, а главный город звался Асгардом. Там правили двенадцать жрецов, они приносили обильные жертвы, и народ был доволен. Среди владык того народа и родился Один. Он рано прославился мудростью и отвагой. А еще он побеждал во всех битвах. И побеждали все, кому он возлагал руку на голову. Люди верили ему настолько, что избрали своим правителем. И тогда Один повел войско на войну против ванов, которые часто нападали на асов…

— А кто такие ваны? — захлопала ресницами Карлен.

— Не перебивай, — осадил Северянин. — Ваны были тоже потомки первых людей, были могущественными, почти как боги. Асы и ваны стали сражаться, но никто не мог победить. Тогда они договорились о мире и обменялись мудрейшими из людей, как заложниками.

Асы послали в плен мудрого Мимира, но ваны убили его, а голову послали Одину. Тогда Один натер мертвую голову травами, сказал тайные слова, и голова Мимира стала с ним говорить. Голова открыла ему все тайны, скрытые людьми даже в далеких странах. Потом к Одину пришли люди его народа и сказали: римляне одолевают нас, они уже захватили страну турок и многие бегут от них. Что нам делать?

Один уединился, чтобы подумать и сотворить волшебные заклинания. Ему открылось, что его потомство заселит северные земли мира. Тогда Один собрал сыновей и пошел на север. С ним была могучая дружина, а по пути к ним приставали еще многие достойные и храбрые люди.

Один поступил мудро. Приходя в какую — то землю, он устанавливал честные законы, справедливый одаль и сажал там одного из сыновей. Так получилось, что его сыновья стали могучими конунгами в Гардаре и в стране Саксов. Когда Один поставил своих сыновей править, он направился дальше, к северным островам.

Один привел с собой жрецов, возвел капища и стал обучать местных людей многим ремеслам и искусствам, которыми владели асы. Люди научились у него музыке и сложению стихов, охоте и ковке железа, и умению работать с глиной, и прясть шерсть, и многому другому. Так случилось, что все народы на Северном пути признали власть асов и все славили Одина. Он повелел, чтобы в северной стране были те же законы, что в стране асов, которую он покинул. Он научил сжигать покойников с их имуществом и приносить жертвы. Он сказал, что каждый достойный муж может попасть в Валхаллу и будет там распоряжаться тем, с чем взойдет на погребальный костер. С друзьями он был приветлив и добр, а для врагов оборачивался зверем, и никто не мог одолеть его. Иногда его тело будто мертвое лежало под охраной, а сам он мог бежать волком или лететь, как орел. Он мог дунуть, и человек становился слеп. Люди прозвали его Мастером песней, потому что он говорил так, как у нас поют скальды.

Один имел дружину, от его дружины все бежали в страхе, потому что в ней были берсерки. Это умение тоже дал людям Один. Он построил себе корабль по имени Скидбладнир, который мог идти против ветра в любую бурю, а после Один мог свернуть его, как платок. Мертвая голова Мимира выдавала ему все секреты и научила его вызывать мертвецов.

У Одина были два ворона — Хугин и Мунин, и восьминогий конь Слепнир и волшебное копье, которое всегда возвращалось к хозяину. Одину платили дань по всему Свеаланду и далеко за пределами. Когда он стал старым, он сказал, что отправляется в Небесную Усадьбу и будет ждать там всех, кто достоин этого. Поэтому, когда он умер и был насыпан курган, люди стали часто видеть Одина во снах, и много раз он делал верные предсказанья…

Чтобы получить высшую мудрость, понять язык птиц и деревьев, Один сам себя лишил глаза и девять дней провисел на Мировом Древе. После этого испытания он получил высшую мудрость.

Много раз он появлялся перед битвой и помогал достойным мужам советом. На землю он возвращался много раз, но брал себе много имен, и часто притворяется стариком в большой шляпе и синем плаще. Живет он в серебряном доме по имени Гладсхейм, с утра и до ночи разрешает споры, сидя на престоле, а волки и вороны прислуживают ему и приносят вести…

Даг перевел дух. Ему самому понравилось, как долго и складно он говорил, но история нисколько не затронула воображение Карлен. Она смотрела на юного дана с сочувствием.

— Я молюсь за тебя, молюсь, чтобы Господь принял тебя в лоно своей церкви, — серьезно произнесла девушка. — Потому что руками своих верных рабов Господь сотрет с земли всех язычников.

— Никогда вашему богу не победить Одина! — рассмеялся Даг, спрыгивая с насеста.

И даже волчья метка, так часто угадывавшая будущее, не могла подсказать Северянину, что очень скоро под натиском смешных чудаков с ведрами на головах рухнет и Один, и Тор, и прочие любимые боги Северного пути…

Глава девятнадцатая, в которой Даг выясняет некоторые тонкости управления империей, а также учится считать до пятидесяти поросят

Дороги становились все лучше, на реках появились караульные посты и переправы, да и крестьянские лица стали веселее. Датчан сопровождало теперь до полусотни верховых, ночью они посменно скакали впереди кортежа с факелами и колотушками, предупреждая всякого, чтобы скорее убрался с пути.

Уютный Магдебург понравился Северянину даже больше, чем Гамбург, викинги с восхищением рассматривали высокие башни будущей кирхи. Одна башня, похожая на четырехгранный клинок, уже уткнулась в небо, другую только начинали строить. Скрипели лебедки, по мосткам сновали подмастерья с кирпичами, степенные дядьки в кожаных штанах крепили многоярусные леса. Даг хотел найти отца Поппо, чтобы спросить, зачем кирхе сразу две башни, но в честь папского капеллана епископ давал обед, и друга не удалось повидать целые сутки. До самого вечера Даг в компании приятелей шатался по узким улочкам, трогал цветочные горшки, вывешенные прямо на стенах сказочных фахверковых домиков, и учился ловко уворачиваться от нечистот, которые хозяйки сливали прямо в окна. К ночи удачно напился в каком — то подвальном кабаке. Пиво было цвета черного бархата и ударило в голову так скоро, что датчан пришлось выносить на свежий воздух.

Еще несколько весенних дней, наполненных капелью и шорохом крыльев больших мельниц, — и Северянин увидел гору. Гора казалась отражением сказки скальда Горма, потому что на неприступном камне люди ухитрились выстроить целый замок. Позже выяснилось, что все это великолепие, с башенками, шпилями и искрящими на солнце кварцевыми окошками — всего лишь женский монастырь. Дворец императору был особо не нужен, поскольку до последнего времени германские короли проводили жизнь, бесконечно курсируя по стране. Но дворец спешно строили, чтобы разместить многочисленные посольства. Выяснилось, что аббатиса играет в городе главенствующую роль, этой женщины побаиваются даже графы и бароны, толпами собиравшиеся на призыв короля.

Все, кто получил приглашение от великого сакса, считали себя аристократами. На переправах и в узких развилках улиц удельные князьки задирали носы друг перед другом, устраивали свары, порой раздавался звон оружия.

Датчанам жаловаться не пришлось. Посольство Синезубого разместили в роскошных палатах, но сотни и тысячи рыцарей с оруженосцами и слугами устроили вокруг города громадный палаточный лагерь.

— Смотри, друг мой, это Оттон, великий кейсар германцев, истинный император Рима, — епископ Поппо весь дрожал от волнения.

Дагу чудовищно повезло. Двое его товарищей по службе заболели, он тянул лямку по охране обоза двое суток, и за это ярл поставил его в число тех, кто приглашен во дворец. В принципе, ему туда не полагалось хотя бы по малолетству. Но даже за время пути Северянин подрос и так раздвинулся в плечах, что пришлось ему спешно перешивать кафтан. На свои четырнадцать он никак не тянул.

Солдатам датского конунга полагалось стоять позади колоннады, за спинами посланников. Посланниками назначались самые почтенные ландрманы, им предстояло поднести императору дары.

Повелитель саксов и римлян прошествовал в зал, едва запалили тысячи свечей, и духовенство хором запело что — то на латыни. Оттон недавно разменял восьмой десяток. На нем развевалась белая туника с золотой окантовкой, а поверху ярко — карминовый плащ, на голове — скромная корона, увитая жемчугом. Плащ был огромной длины, его придерживали мальчики в светлых льняных нарядах. За властителем внесли скипетр и державу.

Даг жадно рассматривал самого влиятельного человека Европы, но не заметил в его лице ни кровожадности, ни особой хитрости. Германская знать, теснившаяся на противоположной стороне колоннады, разрядилась куда более помпезно. Мужчины сверкали широкими поясами с драгоценностями, у многих в широких разрезах на груди висели тяжелые золотые кресты. Накидки всех цветов радуги переливались в свете свечей.

— Смотри, запоминай, сын мой, — приговаривал капеллан, — это Болеслав по прозвищу Благочестивый, конунг Чехии, он хочет вымолить у императора епископа для Праги… Это другой Болеслав — сын Мешко, князя вендов…

— Венды? — Даг изо всех сил высматривал среди славянского посольства обещанных йомсвикингов, но никого похожего на них не приметил. Кажется, возле молодого Болеслава крутились какие — то личности в темных плащах, но Даг не имел права покидать свой пост. Чтобы добраться до делегации вендов, пришлось бы проталкиваться сквозь громадную толпу придворных. А затем — сквозь два ряда вооруженных рыцарей, охранявших императора…

— Эти в парче и золоте — послы византийского басивевса Никифора Фоки. Наконец, и тот признал, что Рим есть первейшее сердце мира, а не только Византия… Смотри, тот, что в лисьей шапке — болгарский посол со своими… А вон — русичи, беловолосые, сам Ярополк, конунг Киевский, и с ним дружина малая.

— Ты знаешь, богата ли их земля? Далеко ли Киев отсюда? — Даг с интересом разглядывал русских послов, одетых в длинные неудобные шубы и такие же, похожие на женские платья. Только телохранители их выглядели, как воины, с мечами и щитами.

— Брат мой во Христе, посланный папой проповедовать, едва не погиб в Киеве от неверия и злобы, — с горечью вспомнил капеллан. — Князья их грызутся между собой, не в силах поделить престол отцовский. А земля их богата так, что рыбу не едят, а едят одну лишь икру ее. Пшеницы в их землях столько, что шлют они несметные караваны на запад и на юг. А железа в их земле столько, что стоит ударить копьем, и оно ломается.

— А вон там — унгары, они все с усами и очень красивые, — проявила осведомленность Карлен. Матрона, сопровождавшая девушку, лишь беспомощно возвела очи к небу.

— Унгары — народ опасный, язык их темен и намерения скрытны, — пожаловался отец Бруно. — По слухам, они кочевники и недавно пришли из степей Багдадского моря…

— Говорят, святой отец, что раз византиец Фока признал права Отто над Римом, то признает и митрополита в Магдебурге? — повернулся к старшему по сану отец Бруно.

— О, это несомненно. Именно Магдебург должен стать острием нашей борьбы за спасение всех славянских душ на востоке, — восторженно заговорил Поппо.

Когда у епископа появлялся такой тон, Северянин слушать его не мог.

Настало время взаимной передачи даров. От обилия свечей и дыхания многих сотен людей в залах дворца стало немыслимо жарко. С расписного потолка буквально капала влага. Вдобавок, в соседних помещениях вовсю топили.

Сам конунг Харальд, когда пришла его очередь, склонил голову, но на колени не встал. Зато на одно колено встал его посол и вскрыл сундуки, привезенные из Дании. Император приветливо улыбнулся, принимая позолоченные бивни, связки идеально выделанных шкур и прочие прелести севера.

Другие послы ревностно следили, чтобы соседские подарки не слишком занимали внимание Оттона. Зато общее внимание привлекла юная чета — Оттон Второй, худощавый парень с огненно — рыжими волосами, и прелестная гречанка Феофано. Женщины, которым достались места лишь на вторых и третьих ярусах колоннады, едва не выпадали вниз в попытке разглядеть пышно разодетую принцессу. Чета продефилировала мимо, милостиво улыбаясь вассалам, и устроилась в своих креслах. Феофано показалась Дагу девушкой очень юной, красивой, но с Карлен она тягаться все равно не могла. Когда монахи затянули скучную латинскую песню, посвященную пасхе, и побрели по кругу, каждый со здоровенной свечой, Даг пробрался к лестнице и поднялся наверх, вызвав веселый переполох среди дам, особенно среди местных. Но местные его не интересовали. Ему хотелось поболтать с дочкой маркграфа и хотя бы минуту подержать ее за руку. На большее в присутствии соседок и проклятого духовника юный воин не мог и рассчитывать.

Тем временем к трону императора потянулась длинная толпа придворных, все торопились поздравить государя с наступающей пасхой. Что такое пасха, стараниями отца Поппо Северянин кое — как разобрался — это вроде христианской Вальгаллы. Хотя все равно оставалось неясным, почему бы ожившему Белому богу не вернуться в компании ангелов с мечами и не устроить Рагнарек всем проклятым римлянам!

В залу ввели дюжину богато одетых, но демонстративно испачканных и израненных мужчин.

— Что это они, еды просят?

— Это оммаж, — едва слышно пояснила Карлен, когда прежде мятежные бароны, все как один, опустились на одно колено и протянули руки к старику.

— Что они просят?

— Милости. Приносят клятву верности. Они сильно провинились перед его императорским величеством. В прошлом году они пытались отъединиться и не выставили свои войска на защиту Гамбурга.

— И что? То есть они отказались принять ратную стрелу… И что теперь? Они стали сговорчивее?

— Император казнил четверых, их лены отдал моему отцу и другим верным фогтам, — с нескрываемой гордостью ответила девушка. — Оттон даже отложил совместный праздник с сыном, чтобы наказать отступников. Теперь те, кто уцелел, просят принять их, как младших заблудших сыновей.

Оттон величественной походкой обошел саксонцев, брал руки каждого в свои ладони, каждому что — то ласково говорил. Затем вассалы поднялись с колен и поочередно расцеловались с Оттоном. Вновь получили оружие и выкрикнули здравницу своему новому сеньору.

Дальше перед и позади трона начались совсем уж непонятные перемещения, и Даг был рад, что дочь маркграфа ему охотно втолковывает очевидные для нее вещи.

— Это королевский меченосец, за ним идет щитоносец…

— Это я и так понял, а вон те зачем?

— В левой шеренге идут нотарии, в правой — придворные капелланы и медики. Без них выходить нельзя… Дальше идет капелла, это придворные духовники…

Тем временем, славные рыцари с грохотом опустились каждый на одно колено, давая проход императору и его семье.

— Вон те двое — это канцлеры и хранители печатей, один сводный брат, другой — племянник его императорского величества, — щебетала Карлен. — Дальше идет очень важный человек, это стольник, без него не будет завтрашнего обеда. За стольником идет камерарий, он будет раздавать всем дамам подарки… Ах, как я счастлива, что папочка разрешил мне поехать с вами! — Девушка не удержалась и захлопала в ладоши. — Ведь завтра на обеде будет столько всего интересного! Будут чародеи, будут поединки и самые редкие вина!

Впервые Северянин посмотрел на предмет своего обожания несколько иным взором. Ему вдруг подумалось, что его чудесная избранница довольно глупа.

— Пир обещали на славу! — довольно потирая пухлые ручки, протиснулся откуда — то отец Бруно. — Мне стало известно, что стольник заказал восемь быков, сорок шесть поросят, восемьдесят кур, двадцать гусей, восемь повозок вина и вдвое больше — хлеба…

— Сорок шесть свиней? — Даг попытался представить себе, сколько времени уйдет на поедание этих запасов, но отец Бруно авторитетно заявил, что это ежедневная потребность двора, и даже довольно скромная. Оказывается, существовал список поместий, обязанных подвозить продовольствие по мере продвижения императорского кортежа, и отдельный список монастырей, с которых собирали так называемые сервиции для королевского стола.

— Но… это ведь очень много! — Северянин хорошо помнил, как в детстве отец и мать с волнением ждали, не заедет ли погостить конунг со своей полусотней дружинников. Даже для такой небольшой компании приходилось готовить всей семьей, а тут!

— Обычно парадный двор насчитывает до трех тысяч человек, — спокойно заявил отец Бруно.

— Но… они же все сожрут. — Даг обвел рукой громадную толпу графов, сотников, шультгайсов и фотгтов с женами. — Как можно прокормить столько бездельников?

— Вам еще мало лет, чтобы говорить такие дерзости. Они вовсе не бездельники, — обиделся отец Бруно. — Они собирают для казны судебные доходы, еще доходы от рынков и граничных пошлин, от права на охоту, на порубки, на добычу соли…

Толстый духовник еще долго бы распинался, описывая, какую важную работу производит королевский чашник, постельничий и смотритель псовой охоты, но тут Даг ощутил неприятное, но такое знакомое жжение в макушке. Волчья метка, почти заросшая молодым волосом, отчаянно подергивалась. Прямо как в детстве, когда усадьбу Олава Северянина окружали разбойники.

Он резко развернулся, нащупывая опасность. Но вокруг лишь блестели потные радостные лица. Дворяне тянули шеи, салютовали юной принцессе, монахи завывали свои праздничные песни. Половина свечей погасла, гости толпой валили на улицу следом за официальным кортежем. Гигантская толпа, в голове которой выступал император с епископами, направилась вверх, к темнеющей громаде кирхи. Между вечерних туч на небе одна за другой зажигались звезды, вместе с ними зажигались лампы в руках монахинь и священников, пение становилось все громче. Северянин уже знал, что верующие не угомонятся почти всю ночь, будут бродить толпой и восхвалять своего Христа, который якобы родился в семье бедного плотника.

Даг еще раз проследил за процессией, но не догадался посмотреть наверх.

На балконе стояли двое в темных плащах с капюшонами, но по одежде и оружию опытный глаз различил бы в них ближнюю охрану князя Болеслава.

— Завтра — удачный день. Непременно будут поединки, — тихо произнес один, пожилой. — Ты подготовил все, что я сказал?

— Я все сделал и заплатил, кому надо, — осклабился молодой. — Этот дурень сам полезет в драку.

— Тогда ступай, — кивнул пожилой. — Я чувствую… огонь пророчества жжет меня изнутри. Очень скоро мир изменится…

Глава двадцатая, из которой становится ясно, как на пиру заставить краснеть прекрасных дам и плеваться мужчин

Столица империи, маленький уютный Кведлинбург со всех сторон был окружен лесом и болотами. Поэтому, кроме как разглядывать монастырь или маршировать, делать оказалось тут совершенно нечего. Но наутро протяжные звуки рога оповестили о том, что великий пост закончился и всех приглашают на пир.

Пиршественная зала достигала в длину шагов сто, если не больше. Было заметно, что часть задней стены сколотили нарочно для праздника и завесили щели гобеленами. Длинные скамьи для офицеров, командиров отрядов и прочих мелких начальников поставили позади столов. Дагу место за вторым столом, даже в углу, никогда в жизни бы не досталось, если бы не сам ярл Годвин. Повеселевший хозяин Сконе внезапно заявил, что Даг Северянин на время пути назначен официальным телохранителем обеих девушек и обеих взрослых дам, приехавших с посольством из Хедебю. Наверняка такой милости Северянин удостоился не без помощи самой Карлен.

— Все равно Адольф выбьет из тебя дух, когда вернется, — пообещал кузен Гуго, усердно готовивший себя в рыцари.

— Кто такой Адольф? — заскучал Северянин. — Он жених Карлен?

— Он ее брат и точно знает, с кем ей следует знакомиться.

Сам Гуго в драку больше не лез. Зато довольно увлекательно рассказывал про то, как его отец с тремя десятками рыцарей победил целое славянское племя. Даг озирался не без трепета. Почему — то в обычной трапезной он оробел больше, чем на вчерашнем приеме. Прислуга здесь наряжалась наряднее, чем именитые горожане в Хедебю. Женщины, обносящие столы напитками, выглядели столь аппетитно, что каждую хотелось как минимум ущипнуть. Мужчины в белых чистейших рубахах и цветастых фартуках многие серебряные блюда таскали вдвоем и с трудом ставили на льняные скатерти.

Императорское возвышение находилось в центре зала, очень далеко от Дага. Там, рядом с Оттоном кушали те, кого он соизволил почтить своим вниманием. Во всяком случае, конунга Синезубого принимали на почетной скамье. На каждой лавке в ряд лежали подушки с кистями, стены сплошь покрывали ковры с изображениями батальных и религиозных сцен. Прямо над Дагом висел трехрожковый масляный светильник, и молодой слуга раз пять за вечер взбирался по лесенке, чтобы подлить масла. Прямо напротив тронного выхода имелось другое возвышение, там усадили музыкантов.

Все оружие пришлось оставить снаружи, зато дамы и кавалеры вырядились так, что в глазах рябило от сапфиров, рубинов и янтаря. Напротив Северянина, а точнее — спиной к нему, уселся ярл Годвин, с ним — ландрман Ивар и окольничий. Гостей рассаживали по рангу, некоторых майордому пришлось беззвучно уговаривать, но хитрые датчане предпочли видеть перед собой обилие еды, а не официальные рожи придворных. Карлен тоже сидела впереди, в компании знатных дам, а Дагу в соседи достались командиры сотен из разных стран, языков которых он не понимал. Под столами у многих гостей тявкали собаки, причем не только гончие, но какие — то мелкие отродья, с глазами, заросшими шерстью. Еще до того, как старый Отто поднял первый кубок, гости принялись беззастенчиво жрать.

Слуги несли кушанья вереницей, ни на минуту не останавливая поток. Жареные бараны сменялись вяленой лосятиной, затем шли целиком запеченные с травами и грибами косули, моченые гуси, невероятных размеров распаренная рыба. Больше половины блюд Северянин никогда не пробовал. Особенно его напугали и насмешили подносы с соусами и специями. Впрочем, не он один, набрав полный рот неведомых семян и кореньев, не мог потом отдышаться и незаметно сплевывал в угол острые пряности. Некоторые отец Бруно называл, щеголяя знанием королевской кухни — тмин, три сорта франкской горчицы, перец белый, перец красный индийский…

Когда заиграла музыка, Даг едва не подавился. Он привык, что дома инструмент лишь помогает скальду напевно проговаривать старинную вису. Здешние лиры и флейты звенели и свистели без всяких слов, так что трудно стало говорить. Кроме того, перед подиумом закружились в дурацком танце карлики, чем очень насмешили публику. Скальды здесь тоже имелись. Порой Оттон хлопал в ладоши, по его приказу слуга подносил кому — то огромный кубок горного хрусталя, переплетенный серебряными змеями. Тот, кому доставался кубок с вином, обязан был говорить долго и желательно в стихах. Когда речь шла на каркающем диалекте саксов, Даг большинство слов понимал, но когда ученые мужи выпендривались и переходили на латынь, парень отдавал должное копченой салаке и голубям, фаршированным кашей и фруктами.

К вечеру Северянин решил, что посольские дела закончены, но не тут — то было. Император намеревался продолжать угощение второй и третий день.

Ночью Даг предпринял отчаянную попытку покинуть общую спальню и отыскать Карлен, но был пойман херсиром и водворен на место. Вместо дочери маркграфа ему были предложены на выбор несколько сотен женщин, откуда ни возьмись прикативших в город в телегах и кибитках. Окрестности императорской ставки стали походить на цыганский табор. Многие товарищи Дага немедленно отправились знакомиться с местными жрицами любви и поволокли его за собой. Дабы не ударить в грязь лицом, Даг позволил погадать у себя на руке, затем пил какую — то дрянь, зажав кувшин одними зубами, затем тискал двух красоток одновременно…

Когда очнулся, обнаружил себя голым в объятиях двух беззубых матрон не первой молодости. Пропали кошель с деньгами и хороший ножик. Зато Карлен встретила его утром ледяной усмешкой и демонстративно полдня не разговаривала. Северянин ломал себе голову, чем же не угодил. Вчера, улучив минуту, пытался всего лишь поцеловать ее, прижав за дверью, и едва не получил когтями в глаза. Так за что же она дуется, эдакая недотрога?

Второй день праздника принес новое веселье. Важные вельможи уединялись в изящных фахверковых домиках для сепаратных переговоров, но император приказал выставить столы под навесы, разжечь костры, вскрыть бочки с крепкими винами и устроить соревнования.

Акробаты кинулись натягивать свои канаты и качели, люди на ходулях бродили и жонглировали горящими факелами. В кругу борцы уже пробовались силой, а гордые эстеты ублажали себя игрой в шахматы. На центральной площади мокрую землю утрамбовали и засыпали соломой, там ожидались настоящие поединки, до крови.

— До Меня дошли слухи, лучше нам не ввязываться, — тревожно заметил ландрман. — Если эти барончики захотят нас опозорить, придется выставлять бойцов. А кто у нас умеет в железе махать такой пикой? Нас засмеют!

Ярл Годвин, тем временем, собрал вокруг себя компанию очаровательных красавиц. В отличие от германцев, почти поголовно стригшихся «под горшок», прекрасный пол не мог не оценить длинные волнистые волосы заезжих скандинавов, лихо завитые усы и медный северный загар. Тем более что после бурной ночи херсир загнал своих рубак в баню и заставил даже особым мелким песком надраить зубы.

— Я готов взять вас в жены прямо сейчас! — гудел хозяин Сконе, катая по столу пригоршни золотых дирхемов и ухитряясь при этом залезать под платья вельможным дамам.

— Но я не могу, я замужем! — игриво краснели красотки.

— И где же ваши мужья?

— Мой уже два года в походе на юге, защищает святой Рим, — вздохнула одна.

— А мой лежит в доме, ему в бою перебило обе ноги…

— А мой дал обет не ложиться на супружеское ложе, пока не победит всех венгров, — с грустью пожала плечами третья.

— Что за чушь вы несете? — возмутился ярл. — Эй, Северянин, скажи ты мне, разве нельзя развестись у нас с мужем, если он пренебрегает супружеским долгом, а?

— У нас достаточно в отсутствие супруга собрать слуг на пороге спальни и трижды объявить себя свободной от брака, — отчеканил Даг.

— Это как?.. — опешила та, у которой муж лежал без ног. — Но я давала клятву своему супругу перед алтарем, и только смерть разлучит нас!

Ярл посмотрел на соломенную вдовушку как на слабоумную.

— А есть ли у вас своя собственность?

— Конечно, — задрала нос баронесса. — Мне в приданое достался надел земли с двумя деревнями, мельница и…

— А когда вы выходите замуж, вы отписываете себе имущество, которое можете забрать назад при разводе? — спросил ярл.

Дамы сконфуженно замолчали.

— Я понял! — хлопнул себя по колену захмелевший ландрман. — Их закон не позволяет развестись! Их ненормальные мужья не вставляют хвосты своим женушкам, но разойтись не позволяют! Вот дела!

Дамы еще больше раскраснелись, разулыбались. Чувствовалось, что таким сильным, ярким мужчинам они готовы даже в чем — то уступить.

— А разве у вас достаточно сказать слугам, что хочешь снова быть свободной? — спросила вдруг Карлен. И метнула быстрый взгляд на Дага, отчего он понял, что вопрос задан вовсе не праздный. Стало быть, дочку маркграфа уже пообещали какому — то закованному в ржавчину идиоту, который будет давать обеты, совсем забыв о том, кто греет ему постель.

— Я бы рассказал вам историю… — подкрутил ус слегка захмелевший ярл Годвин, — да только боюсь, она не для нежных женских ушек…

— Расскажите, расскажите же немедленно! — перебивая друг друга, заквохтали германские аристократки.

— История эта давняя, в наших краях про нее слышали многие. Жил богатый бонд на горе, было у него большое хозяйство, сын и дочь. Когда дочь выросла, приходили к ней знатные женихи, и наконец понравился ей один. Пришел он тогда, по нашим обычаям, к отцу девушки и спросил, что надо сделать, чтобы получить ее руку? Отец вызвал свою дочь и спросил, такие уж у нас порядки, по нраву ли ей этот жених…

Ярл Годвин не слишком хорошо говорил на германском языке, порой отцу Бруно приходилось его поправлять, но женщины и так застыли, обескураженные вольными порядками, царившими среди «дикарей».

— Дочь сказала, что жених ей по нраву. Тогда они стали рядить, какую долю наследства ей выделяет отец, а какую долю берется приумножить будущий муж. Отец дал за ней столько, сколько полагалось, и скотины, и отрезов шерсти, и девушек, и надел леса, а будущий зять обещал утроить все состояние жены за пять лет. На том ударили по рукам и восемь дней попеременно пировали в двух усадьбах. Только вот что потом случилось…

Северянин уже догадался, чем закончится история, он слышал ее от скальда Одноногого, и теперь с тревогой поглядывал на Карлен, гадая, как она отреагирует. Ярлу Годвину немножко мешали рассказывать вопли метателей ножей, стрелков из луков и крики тех, кто вызывался объезжать диких жеребцов. Но он повысил голос и, отхлебнув из кубка, продолжил:

— Так вот, был тинг целого херада, и собралось много известных и уважаемых людей. Отец не видел свою дочь несколько месяцев и спросил у нее, все ли ладно в далекой усадьбе. Она сказала, что все ладно, но грустный вид ее не понравился отцу. Прошло еще сколько — то времени, и начался праздник в честь Фрейра, и снова собрались соседи с далеких усадеб. А муж молодой жены был в викинге. Спросил тогда отец прямо, отчего дочь его не весела, и не обращается ли с ней плохо ее супруг или плохо относится к ее имуществу. Увидев, что придется отвечать, дочь сказала отцу честно — муж мой меня любит, и все имущество мое содержит в исправности, и богатства наши приумножает. Но беда лишь в том, что желает он ее всякий раз, взойдя на ложе. И всякий раз, точнее — всякую ночь, ничего не получается, ибо его мужской хвост слишком велик для нее. И так продолжается уже больше года, и как разрешить вопрос, непонятно…

Щеки у многих дам стали пунцовыми. Зато Карлен поглядела через стол на Дага странным затуманенным взглядом, будто хотела о чем — то спросить.

— И что же было дальше? — не выдержал кто — то.

— Дальше было просто. Как принято в наших обычаях. Отец подсказал дочке, как надо поступить, и она в точности выполнила все. Когда ее муж уехал на охоту, она собрала служанок, стала на пороге спальни и, обернувшись внутрь дома, трижды прокричала, что больше не жена ему. Затем собрала все свое имущество и вернулась в дом к отцу.

— А что же сделал молодой муж? — севшим голосом спросила та, чей супруг дал клятву победить венгров.

— А что он мог сделать? — рассудительно завершил рассказ хозяин Сконе. — Конечно, когда назначался большой тинг, он приезжал к отцу своей бывшей жены, но прав у него ни перед кем не было…

— Это значит, что если бы я решила выйти замуж за дана, то могла бы уйти, когда захочу? — подняла брови дочь маркграфа.

— А разве для того бы ты хотела выйти замуж за дана, чтобы сбежать от него? — Ландрман приобнял Дага за плечи и захохотал.

Бедняга стал весь красный. Северянин и не догадывался, что его тайные вздохи и пламенные взоры заметны всем сослуживцам. Но обсуждения не состоялось, громко зазвучали трубы.

На площади молодой император объявил начало бойцовских соревнований с наградами.

Глава двадцать первая, из которой становится ясно, что стать победителем и нажить врагов — это почти одно и то же

— Прошу тебя, друг мой, не лезь туда, если тебе дорога наша дружба, — отец Поппо попытался удержать Дага за рукав.

— Но это вовсе не опасно, и будет стыдно, если я не пойду. Все наши пойдут.

— Друг мой, ты заметил, что я прекратил тебя называть «сын мой», хотя сан мой обязывает это делать. После пережитого нами ужаса я искренне считаю тебя другом, несмотря на сан, который меня обязывает…

Но Северянина уже невозможно было остановить. Недопустимо оставаться в стороне, если Карлен и другие девушки, и все гости, и херсир Годвин, все будут смотреть и кидать золото победителям. И в конце концов надо утереть нос этим высокомерным саксам!

Все свободное пространство площадей живо превратилось в арену для состязаний. Даг попробовал пройтись по канату, но все три раза не добегал до конца, хотя длины протянутой руки хватило бы, чтобы сцапать заветный кувшинчик с серебром. Впрочем, он не особо грустил, поскольку по тонкой, раскачивающейся конопляной веревке никто так и не смог добежать до столба, кроме профессионального канатоходца. Единственно обидно, что этим ловкачом оказался совсем юный паренек из бродячей труппы.

Зато по жирному столбу Северянин взобрался одним из первых, поскольку за два года наловчился при самых сильных штормах не падать с мачты. В результате Карлен послала ему воздушный поцелуй, да и не только Карлен — другие девушки тоже улыбались. Единственное, что не понравилось Дагу, — рядом с «его» недотрогой появился препротивный братец Адольф. В запыленных доспехах, с крестом на плаще, он издалека оскалился и незаметно показал Северянину нож. Лизоблюды Гуго и Роальд тут же скучковались возле своего предводителя. Сам высокородный папаша Карлен отсутствовал, видно, находился на приеме у императора. Даг не сомневался, что ему уже доложили о вольностях любимой дочки с «дикарем».

— Ты видел их? — К Дагу подошел старший хольд их хирда Снорри Муха. Смешное имя Снорри получил давно, и вовсе не за скромные габариты, а за умение убивать сидящую муху броском секиры с дюжины шагов. Конечно, это должна была быть жирная навозная муха, но сей подвиг повторить мало кому удавалось. — Мы тебя предупреждали — не таскайся за этой юбкой.

— И что они мне сделают? Я разок уже отшиб им задницы.

— Обратный путь долог, — хмыкнул опытный Снорри, повидавший немало тайных предательств. — Если эти красавчики что — то задумают, я не смогу спать с тобой в обнимку.

Высоко над землей на распорках расположили наклонно три бревна. Центральное бревно несколько длиннее прочих. На его конце уже болтался мешочек с золотом. Игра эта очень походила на детские забавы, которым предавались Даг с мальчишками на отцовской ферме. Поэтому Северянин ни секунды не колебался, когда стали сбивать команду для потешного боя. Бревна были идеально затесаны и намазаныжиром, только внизу, вместе приятных глубоких сугробов, расстилался тонкий слой опилок. Сенешаль выкрикнул условия. На бревна может подняться сколько угодно людей, лишь бы взбирались по лесенке один за другим. Задача проста, как в детстве, — распихивая всех соперников, босиком подняться по наклонному бревну и захватить приз.

Лишь вскарабкавшись по лесенке и ощутив голыми пятками ледяную скользкую поверхность, Северянин ощутил, насколько далеко позади осталось детство. Здесь его ждал не верный мальчишеский хирд, где почти никто не дрался всерьез. Вдобавок, соискателям вручили пики с тупыми концами, замотанные тряпками. Северянин посетовал на неважное знание языка, когда ему тут же ткнули пикой прямо в физиономию. Оказалось, союзников на бревнах у него не будет. Сзади пыхтя поднимался верзила, размахивая пикой, как хворостинкой. С соседнего бревна вниз головой полетел парнишка, шмякнулся о жесткую землю и сам больше не поднялся. На бревне справа кривоногий фриз рванул вперед, ловко балансируя, догнал двоих франков, фехтующих между собой, и ударом под колени скинул вниз обоих.

Толпа внизу гоготала, женщины на трибунах визжали, когда кто — то из оступившихся летел вниз. Некоторых сразу выносили на носилках, но зрителей это лишь раззадоривало. Северянин побежал вперед, насколько позволяло проклятое качавшееся бревно. Спиной почувствовал, что вот — вот получит палкой по голове, присел и тут же прыгнул на соседнее бревно. Но прыгнул не на само бревно, а на семенившего параллельным курсом коротышку. Толкнул его боком и только благодаря этому удержался. Коротышка с ругательствами повис на бревне, изо всех сил царапая ногтями гладкую древесину. Он закинул ногу и наверняка выбрался бы наверх, но тут по его ладоням пробежали двое.

Даг пробирался все выше по левому бревну, балансируя пикой, как канатоходец. На центральном и правом бревне подрались еще четверо, двое свалились под дикий свист зрителей. Впереди Дага шли двое и отчаянно рубились пиками. Оба смеялись, хотя нанесли друг другу уже по несколько неопасных царапин. Сзади за Дагом неловко топал высоченный детина, он даже не пытался сбить соперника пикой, настолько трудно давался ему каждый шаг. Зато тот, кто влез по лестнице следующим, не медля врезал впереди идущему по щиколоткам и с рычанием кинулся за Дагом.

Северянина охватил бешеный азарт. Полпути осталось позади. Ему казалось, что в безумных выкриках он различает подбадривающий голосок Карлен, а уж басовитые голоса соратников он слышал прекрасно. На правом бревне появились еще двое, оба из хирда Годвина, первый быстро плюхнулся на бревно верхом и с тихим визгом соскользнул вниз. Второй удачно пробежал шагов восемь. Но тут получил пикой в живот и сложился пополам.

Даг прыгнул обратно, на центральное бревно. Прыгнул за миг до того, как чья — то пика угодила ему в горло.

Удержаться после прыжка было совершенно невозможно, но Северянин рассчитал все заранее. С центрального бревна он тут же скакнул дальше, на следующее. Сбил плечом громилу, весившего вдвое больше, и мигом отправился назад. Но впереди упавшего громилы обнаружился еще один парень. Он сделал ошибку — обернулся, чтобы кольнуть Дага пикой. Северянин изо всех сил дернул пику на себя, и последний соперник на правом бревне с воплем заскользил вниз. Внизу он принялся кататься по соломе, повторяя, что проклятый дан сломал ему руку и теперь будет платить виру.

У Северянина в руках оказались две пики, человек шесть сзади, успевших взобраться на бревна, и единственный противник — впереди. Первую пику Даг метнул в бок ближайшему мужику, судя по одежде — простому местному крестьянину. На мгновение Дагу даже стало жалко его, наверняка, для селянина мешочек с золотом означал новую счастливую жизнь. Но борьба есть борьба.

Северянин пригнулся, затем подпрыгнул, увернувшись от чужих атак. Он почти привык к скользкому бревну, он почти бежал все выше и выше следом за лидером, стараясь не смотреть вниз.

— Даг! Даг! Даг! — скандировал весь датский отряд, даже те, кто прежде не замечал рослого голенастого мальчишку.

— Даг, врежь ему! Давай, все отстали!

Внезапно его словно что — то ударило в затылок. Северянин поднял глаза и едва не потерял равновесие. Он впервые увидел того, кто шел первым. Того, кто без спешки отправил вниз как минимум пятерых. Прямо на него, не отрываясь, смотрел высокий мужчина в плаще с откинутым капюшоном. Но что — то мешало в деталях разглядеть его лицо. И не просто разглядеть, а даже выдержать взгляд. Даг как — то сразу уяснил, что дальнейший поединок он проиграет. Кроме того…

Кроме того, ему очень не понравилось, как чужак держит левую руку. В правой он расслабленно раскачивал пику, а левая пряталась под плащом… как будто он держал в ней нож.

— Ты кто такой? Ты один из людей Харальда? — Человек в кожаном плаще говорил неправильно, едва понятно. Его пронзительные глаза мигом вернули Дага в острое состояние детского страха.

Под плащом на шее чужака висел слишком хорошо знакомый Дагу амулет.

— Откуда у тебя коготь? — ровно спросил незнакомец, словно они прогуливались по ровной дороге, а не переминались на кончиках пальцев над бездной. Человек в плаще похоже не обращал внимания на барахтавшихся позади соперников. В левой руке он явно что — то держал.

— Этот коготь от отца. Возьмите меня с собой, — выдавил Северянин. — Я все равно стану йомсвикингом.

— От отца?!

Почему — то его слова насмешили мужчину. Даг нахмурился, ему не слишком нравилось, когда над ним смеялись.

— С чего ты взял, что мы из Йомса?

— Я знаю, вы охраняете конунга Мешко. У конунга Мешко служат лучшие.

Йомсвикинг неторопливо повернулся и забрал мешок с наградой. Поняв, что состязание завершилось, люди стали расходиться. Лишь знать на балконе шумно рукоплескала. А под балконом на кауром жеребце гарцевал король вендов, горделиво подкручивая усы. Его окружала молчаливая плотная группа в темных плащах.

— Мы не слуги, — поправил Дага победитель. Раскинув руки, плавно спланировал вниз, точно большая птица и растворился в толпе своих друзей. По рядам болельщиков пронесся стон разочарования. Все ожидали продолжения боя.

— Эй, Северянин, вы о чем там болтали? — набросились на Дага товарищи, когда он оказался на земле. — Почему ты не разделался с ним? Ты мог быть первым!

— Я буду первым… потом, — повторял Северянин, безнадежно выглядывая в скопище латников своего недавнего визави.

Гулять Северянину никто не позволил. Вечерело, но зажгли сотни факелов, вскрыли новые бочки с пивом и прямо на улицу вынесли жареное мясо. Ударили в барабаны. Разогретые пивом баварские бароны выставили своих пехотинцев в кулачный бой и предложили ценный приз.

— Условия простые, — объявил краснорожий пузатый сенешаль. — Вот поле в сорок шагов и шириной в десять. Любая дружина может выставить десять бойцов. Они идут навстречу друг другу и делают так, чтобы хотя бы один прорвался к краю поля. На каждом краю мы ставим бочонок с динариями!

Северянин тут же записался в добровольцы. Ростом и статью он почти догнал взрослых парней из своего отряда, так что его записали. Но выяснилась другая проблема — избалованные сыновья богатых бондов, состоявшие в личной дружине Годвина, вовсе не желали получать лишние увечья. Куда ни шло — прыгать по бревнам, но совсем иное дело — сцепиться с костоломами.

— Они вас поколотят, — уверенно заявил ландрман Ивар, опытным взглядом оценивая кабаньи фигуры противников. Те действительно походили на стаю полудиких зверей, бочкообразные, в коротких кожаных штанах с лямками, с выбритыми затылками и мутными пьяными буркалами.

— Такими кулачищами, как у них, можно без топоров сколотить драккар, — боязливо заметил кто — то.

Тем временем наметилось целых пять команд, готовых ринуться в бой. Их предводители жестко отбирали в отрядах самых сильных кулачных бойцов. Мужчины раздевались по пояс, намазывались жиром, разминались и поливали будущих противников грязью. Викингов из Йомса среди претендентов Даг не приметил.

— Эй, вы, селедки, рыбоеды! — насмешливо кричали северянам и фризам баварцы. — Без своих секир боитесь схватиться с нами?

— А у тебя, я смотрю, вся сила в пузо ушла! — в ответ саксам гоготали чехи.

— А вы прилипли задницами к своим клячам, так страшитесь теперь спуститься вниз? — задирали рыцарей датчане.

Русы тоже приготовились сразиться за дорогое оружие. Дамы хлопали в ладоши, предвкушая острое развлечение, хотя оно сулило немало крови и выбитых зубов. Народ прибежал с полян, где состязались лучники и копейщики, бродячие кукольщики, и даже маги остались без зрителей. Город осветился, как днем.

— Слава императору! Слава отцу нашему! — вопили сотни глоток, хотя скорее всего престарелый властелин давно уполз в опочивальню.

Ярл Годвин хлопнул в ладоши, созывая старших хольдов. После совещания хольд Снорри Муха собрал свой хирд.

— Слушайте, — сказал Муха, — они сильнее, старше нас и опытнее, раз предложили эту забаву. Пивные животы сразу вызвали нас, а не тюрингцев или франков или еще кого — то. Если мы им проиграем, то уже не сможем по правилам бороться с другим хирдом. Это позор для всей Дании. Если мы откажемся драться за их вонючие динарии, это еще худший позор.

— А если мы потребуем жребия? — вставил слово кто — то из молодых бойцов. — Ведь на наших тингах с древних времен кидали жребий…

— Это то же самое, что сдаться, — незаметно подошел окольничий самого Синезубого, опытный ярл Сьеберн Лось. — Разве вы ничего не поняли? Этому саксонскому отродью наплевать на полабов, вендов и прочих славян. Южане, даже римляне их тоже не пугают, они все крестятся. Они затеяли эту игру нарочно, чтобы унизить нашего конунга. Чтобы показать нам, как легко сломать северян.

Датчане притихли. Северянин слушал Лося, смотрел на кичливых германцев и думал, что тот абсолютно прав. До знакомства с пресвитером Поппо Даг не слишком разбирался в политике, а мир представлял единой враждебной силой. Но после плена на Рюгене, после долгих бесед на корабле он научился думать. Размышлять и сравнивать слова разных людей. Окольничий был прав. Наверняка, с подачи молодого императора затевалась эта жестокая драка, вовсе не похожая на прыжки через костер или перетягивание бревна. Белобородых жрецов с Рюгена в окружении мощной стражи Северянин тоже заметил. Но эти не собирались участвовать в силовых забавах. Всем своим видом они показывали, что их сила — не в глупом железе.

— Слушайте, конунгу Синезубому хотят дать по зубам. — Даг незаметно для себя перехватил инициативу в разговоре со старшими. И как это уже случалось десятки раз, старшие невольно слушали его. — Нашему конунгу хотят дать по зубам так, чтобы он не мог ответить. Ведь мы приглашены на пир. Получится, что, если нас покалечат, это все вроде шутки. Это похоже на виру, какую платят за холопов. Они горстями кидают серебро, но мы можем вернуться домой побитые. Значит, германцы нас заранее считают холопами? — зашумели датчане.

— И что же делать? — вздохнул Снорри Муха.

— Я смотрел, как они строятся. Они все давно придумали. Они не будут драться, они… — Даг поманил к себе друзей, те сгрудились и вместе перешли на шепот.

Минуту спустя протрубил горнист, обе шеренги бойцов взревели и кинулись друг на друга. Схлестнулись потные тела. Какое — то время были слышны лишь хруст костей, зубовный скрежет, проклятия и пыхтение. Сам Снорри Муха взялся перехватить того, маленького, верткого, на которого безошибочно указал Даг. Действительно, этот парень ужом заскользил к бочонку. Но Снорри перехватил. Ценой выбитого зуба и вывихнутой руки. А прочие «кабаны» даже не догадались бежать за золотом, они привыкли кататься, вцепившись во встречного руками, ногами и зубами.

Дотир Асмуссен, широкий, как днище корабля, врезался между двумя германцами, освободив проход для Дага. Он сумел проделать дыру лишь на короткое мгновение, противники мигом сомкнули ряды и принялись молотить Дотира свинцовыми кулачищами.

Но Северянин уже нырнул в брешь, уже летел за победой. Победно потрясая над головой бочонком, Даг не мог слышать два коротких разговора, происходивших в разных концах праздничного балагана.

— Адольф, сын мой, — сквозь зубы произнес сухопарый, покрытый шрамами маркграф, — если этот безродный нищий еще раз дотронется до твоей сестры…

— Ему не жить, клянусь.

— Но нам — жить! — сдвинул брови посол. — И жить в дружбе с его святейшеством. А его святейшество выгораживает негодяя.

— Есть верные люди, отец, — послушно склонился сын.

— Мы все сделаем, как надо, ваша милость, — забурчали племянники Роальд и Гуго.

На другом конце площади юноши перетягивали бревно. Две фигуры, закутанные в плащи с капюшонами, стояли поодаль и допрашивали своего товарища.

— Ты остановился. Почему?

— Он заметил нож. И кейсар смотрел на нас.

— Ты нарушил клятву.

— Он ощупал меня. Старый был прав. На мальчишке метка.

— Коготь мог повесить на себя любой любитель медвежатины!

— У него метка волка. На голове. Мне стало холодно.

Собеседники помолчали.

— Теперь ты пойдешь за ним один, мы не можем нарушить присягу Мешко. Мы скажем, что ты болен. Ступай. И помни, чем все кончится, если он не сдохнет.

Глава двадцать вторая, из которой становится ясно, что даже много золота и шелка не спасают от ненависти

— Карлен, это мой постельный дар. Почему ты отвернулась? Так делают все мужчины, когда им…

— Когда они покупают женщин, да?

— Зачем ты обижаешь меня? — скрипнул зубами Даг.

— Я не возьму это, это слишком дорогой подарок…

— Слишком дорогой для меня или для тебя? — сбавил тон Северянин. — После того, как мы вернулись в Хедебю, ты не желаешь даже разговаривать со мной!

— Ты не прав. Ты же видишь, я пришла сюда, пришла одна, и ты знаешь, что будет, если узнает мой отец. Значит, я хотела прийти к тебе… — Дочь маркграфа с робостью оглядела закопченые стены, но затем взгляд ее потеплел. Девушка заметила в углу распятие и быстро перекрестилась.

Даг пожирал ее жадными глазами. В полумраке, среди десятка свечей, его возлюбленная казалась еще прекраснее. Впрочем, Северянин еще ни разу, даже про себя не произнес слово «любовь». Для него это слово пришло из песен скальдов. Он со злостью понимал, что не может с собой справиться, что не может смотреть на других девчонок, заполучить которых стало теперь так легко. Ведь после возвращения посольства он вместе с другими язычниками отряда принес в жертву быка и щедро отсыпал тулам серебра. На крови быка вместе с другими он поклялся в верности хевдингу и самому конунгу данов и стал не только дренгом экипажа «Трехрогого», но и вторым рулевым, что означало большую честь.

Их тайное свидание в доме своего богатого родича устроил новый приятель Северянина по экипажу — Дотир Асмуссен. Дотир и еще двое верных друзей ждали снаружи, а в соседней комнатушке дрожала от страха служанка Карлен.

— Это еще не все. — Северянин небрежным жестом вывалил прямо на товарищеское ложе янтарное ожерелье, два серебряных браслета с тяжелыми лосиными головами и отрез шелка. Как завороженная, девушка уставилась на переливы фиолетовой, лиловой и ярко — желтой материи. Ее руки сами потянулись к безумно богатым подаркам, которые ей никто еще никогда не делал.

Нетерпеливые пальцы юноши тем временем делали свое дело. Даг ведь уже не был тем неопытным юнцом, которого приводил в трепет шорох женского платья. Колыхалось пламя свечей, покачивалась в углу тень чужого распятого бога, зато ярким белым пятном затрепетало обнаженное тело девушки.

— Нет, нет… — Она вяло упиралась ручками ему в грудь. — Ты потратил все. Ты потратил все, что получил в награду, так нельзя…

— Я получу в тысячу раз больше. Я скоро стану хирдсменом, обещаю тебе, я куплю тебе усадьбу, увезу тебя в Свеаланд… — Он нес чушь, не слишком соображая, что говорит. Метка на голове яростно пульсировала, предупреждая об опасности, но впервые в жизни Северянин не замечал ничего вокруг. Он схватил Карлен в охапку, затыкая ей рот поцелуями, опрокинул на разогретые у печи шкуры.

— Ты самая лучшая… я стану херсиром в войске короля, тогда никто не сможет мне сказать слово… ох, ну пожалуйста, не закрывайся, прошу тебя…

Никогда еще ни с кем он не был так нежен. Ведь в родной усадьбе даже его приемная мать не успевала раздаривать нежность среди многочисленных детей. Руки девушки последний раз уперлись ему в грудь и беззвольно раскинулись…

Чтобы спустя секунду крепко обвиться вокруг его шеи.

— Даг, мой Даг, — всхлипывала она, сама освобождаясь от остатков одежды.

Отлетали какие — то украшения, катились по полу жемчужины, рвались шнурки. Сцепившись в схватке раскаленной юности, они потеряли слух и зрение. Ноздри Дага раздувались, каждый нерв тела трепетал, он чуть не заорал в голос, когда прохладные пальчики девушки коснулись его напряженных ягодиц. Словно сквозь завесу слез, в которых он не признался бы под пыткой, парень видел ее запрокинутый подбородок, ее распущенные белокурые локоны, он как волчонок слизывал ее катящиеся слезы и все глубже проникал туда, куда его никак не хотели пускать. На какое — то мгновение Дагу показалось, что в нем бушует напиток берсерков, что одного неосторожного движения достаточно, чтобы разорвать девушку пополам, он слегка испугался собственной ярости.

Когда он очнулся, кровь из прокушенной губы заливала рот. Он уже не слизывал чужие слезы, теперь он неистово пил ее пот, катившийся по обнаженному животу возлюбленной. И не существовало ничего вкуснее этого напитка. Ее ребра вздымались, девушка плакала и смеялась одновременно, локтями закрывая лицо, уворачиваясь от его щетины, вздрагивая всем телом, оставляя его губам торчащие горошины сосков.

Все повторялось снова и снова, свечи прогорели, почти остыл очаг, а Северянин по — прежнему видел перед собой только ее мраморный плоский живот, ее бедра в легчайших прожилках сосудов, которые так хотелось прокусить, ее бьющуюся на горле жилку. Их сердца отбивали неистовую дробь, их ноги сплетались, а руки оставляли друг на друге отметины схватки. Даг не замечал, что вся его спина исполосована ногтями, что левая мочка уха кровоточит, он не слышал, как несколько раз поскреблись в дверь, звали его по имени и звенели мечами…

Они разорвали объятия в полной темноте. Последние угольки ало пламенели в очаге. Из щелей в закрытых ставнях розовым заревом подсматривал рассвет. Нащупав дрожащей рукой кувшин с брусничным отваром, Даг залпом опрокинул в себя половину, затем протянул девушке. Услышал, как она жадно пьет, давясь, проливая кислый холодный напиток на разорванное нижнее платье.

— Что теперь будет? Что будет? — шептала Карлен.

— Да ничего не будет. — Даг слегка пришел в себя и снова расхрабрился. — Я буду ждать сколько надо, пока твой отец не отдаст тебя за меня. А ты будешь ждать, пока я пришлю богатых сватов.

— Он никогда не отдаст меня. — В голосе Карлен что — то изменилось. Она во мраке нежно провела ладошкой по его вспотевшему лбу, подергала за волосы.

К Дагу снова вернулось привычное ночное зрение. Он невольно вздрогнул от странных интонаций ее голоса. Карлен сидела напротив, на шкурах, раскинув ноги, не делая попыток прикрыться. Она смотрела куда — то вдаль, поверх его головы, словно видела что — то за стеной старого дома.

— Почему ты так говоришь? Что случилось? — напрягся он.

Юный викинг слишком рано набрался воинского опыта, но совершенно не знал женщин. Тем более, он не знал женщин, принадлежавших к иным сословиям.

— Почему ты плачешь? Тебе больно?

— Нет, мне… мне хорошо. Просто теперь нас ждет беда.

— Не будет никакой беды. Слушай, даже если твой братец Адольф предложит мне биться, я обещаю тебе, что уклонюсь от боя. Я предложу ему такой большой вергельд, что ни один тинг не поддержит его. Все поддержат меня, потому что я заплатил честный постельный Дар.

Девушка засмеялась сквозь слезы, потянулась к нему. Два юных горячих сердца снова бились рядом, снова руки и губы исполняли вечный танец.

— Это вы на тингах выкупаете честь и невинность женщин. Но я не датчанка.

— Но что, что же мне делать?

— Попроси отца Поппо окрестить тебя. И найди себе приемного отца из родни самого конунга.

— Ты… смеешься?

Она покачала головой.

— Я обязана исповедаться моему духовнику. Если Господь услышит мои молитвы, он поможет тебе.

— Я не желаю креститься!

— И сделай это сегодня. Сделай так, чтобы вместо когтя все видели у тебя на шее крест. И найди приемного отца. Я слышала, ярл Сконе благоволит к тебе. Кажется, по сестре он родственник самого Синезубого. Если эти две новости достигнут ушей моего отца, возможно…

— Что возможно? Что? Ты не веришь, что я сам завоюю титул ярла?

— Я слышала про ваших ярлов. У половины из них нет ни клочка земли, они ярлы только на своих проклятых кораблях.

— Так тебе важно, чтобы я купил землю?

— Тебе еще нет шестнадцати лет. Кто продаст тебе усадьбу?

— А твой отец богат? — скрепя сердце спросил он.

— За усмирение славян в Любеке ему было пожаловано управление бранденбургской маркой. Кроме того, он собирает пошлины с соляных копий и кораблей на Одере. Если мне предложит руку достойный жених… — она вздохнула, ткнулась Дагу в ключицу заплаканным лицом, — я… получу большое наследство и смогу уехать отсюда. А я ведь старше тебя, — внезапно прыснула она.

— Так тебе плохо здесь? — впервые до Северянина дошла незатейливая мысль, насколько избалованной девушке может казаться неуютной жизнь в Хедебю.

— Здесь страшно и так темно. Здесь воют, а не поют красивые песни. Я видела, как ваши бедняки выкидывают в море новорожденных, чтобы не кормить их. Здесь вечно воняет протухшей рыбой и шкурами, здесь все нас ненавидят…

Кое — как Северянин натянул штаны, выглянул наружу. Его друзья спали, служанка тоже свернулась калачиком, только верный Дотир нес вахту.

— Петухи орут, — буркнул Дотир. — Ты слышишь — рабов уже выгнали забивать сваи. Я звал тебя трижды, но ты оглох. Тут какой — то странный мужик кружил вокруг…

Они оба осторожно выглянули в щель, но улица казалась вымершей.

— Какой еще мужик?

— Да в том — то и дело. Одет под бедного хускарла, да только меня не проведешь, — хмыкнул готландец. — Я всегда вижу, как человек ходит. Готов поклясться, этот не свалится с палубы в самый сильный шторм. И железо при нем.

— Ты видел его лицо? — Метка на голове Дага ожила. — Может, это толстяк Гуго подослал кого из рабов выслеживать нас?

— Нет, лица не видел. Я окликнул его, но парень точно растаял. Не нравится мне это. Даг, как мы теперь вернем твою девчонку без шума?

Даг нашел ковш ледяной воды, вылил себе на голову. И сразу ощутил босыми ступнями легкие ритмичные толчки. Это означало, что рассвет близок, и команды треллей уже орудуют молотами в заливе. В воде город не мог возвести защитный вал, но конунг приказал устроить плотный частокол из вбитых в дно дубовых свай. Еще толком не сошел лед, рабы работали посменно, отогреваясь у костров, чтобы к чистой воде сделать вход в гавань запутанным лабиринтом.

Карлен с помощью служанки привела себя в порядок. В меховых плащах с опущенными капюшонами девушки выскользнули через заднюю дверь в переулок. Показались первые пешеходы — носильщики, в соседнем дворе седлали коней. У Дага будто застыло все внутри, когда он встретил взгляд Карлен. Ее светящееся, но изможденное лицо показалось ему чужим и далеким.

— Я чувствую, мы не увидимся, — шепнула она.

— Даг, они идут сюда! Скорее! Вооружайтесь!

— Кто идет? — Северянин метнулся в дом, к своим мечам.

Девушки побежали, под их сапожками затрещал лед.

— Этот жирняк Гуго, и с ним солдаты, — задыхаясь, сообщил Дотир. — Они выследили нас!

— Вы уходите, я сам с ними поговорю!

Сквозь шум просыпающегося города он уже слышал топот сапог. В этом богатом районе солдаты по утрам не бегали.

— Даг, мы тебя не бросим!

— Тогда вы двое — проводите женщин, чтобы их никто не тронул. Дотир, ты останешься со мной? Тебя выгонят из экипажа!

— Позабавимся вместе, — ухмыльнулся готландец, вынимая из сапога зазубренный скрамасакс.

Глава двадцать третья, в которой одно слово ведет за собой смерть, а охотник меняется местами с жертвой

Они подбежали толпой, теснясь в узком повороте улицы. Даг машинально успел подумать, что хороший копейщик насадил бы сейчас на копье сразу троих псов. Впереди спешил Гуго, покрытый свеженькой пластинчатой броней, наверняка снятой с пленного русича. Даг запомнил такие защитные рубахи на дружинниках киевлянина Ярополка. За Гуго топали шестеро солдат из охраны посольства, с длинными саксами в ножнах. За их спинами с кривой ухмылкой показался племянник маркграфа Роальд.

— Что вы ищете возле моего дома? — Дотир заслонил собой дверь, ловко оттеснив Дага внутрь. — Или вам напомнить, что в городе только стража ландрмана имеет право обнажать мечи? Убирайтесь, пока вас не заметили.

Их уже заметили. В соседних домах захлопали ставни, зарычали псы, кто — то с проклятиями потребовал тишины.

— Это не твой дом, тупица, — проскрипел Роальд. — Здесь совершено насилие над нашей сестрой. Отдай нам того, кто трусливо прячется у тебя за спиной, и твои кишки останутся на месте.

— Это ты меня назвал трусом? — Даг оттеснил товарища. Скрываться дальше не имело смысла, поскольку с заднего переулка уже доносился лязг железа. Стало быть, Роальд позаботился и окружил дом. Девушкам, конечно, ничего не грозит, пронеслось в голове Северянина, но обоим приятелям Дотира придется худо.

— Если не хочешь крови здесь, иди с нами, — велел Роальд.

— Один он с тобой не пойдет, — рыкнул Дотир. — Тебе придется сперва понюхать моих кулаков.

— Эй, а ты кто такой, дубина? Чего тебе надо? — Роальд обернулся к кому — то, находившемуся за углом дома. Даг и Дотир не могли видеть, к кому высокомерно обратился германец.

— Эй, а ну, приведите его сюда! — скомандовал своим людям Роальд.

Солдаты послушно двинулись, даже припустили бегом, но никого не поймали. Тот, кто прятался за углом дома, был вынужден открыться, но в перепалку вступать не стал. Завернувшись в плащ из серой овчины, высокая фигура молнией пересекла улицу, без усилий вознеслась на забор, оттуда — на крышу чужой пристройки и… исчезла. В последний момент Северянину показалось, что таинственный соглядатай обернулся и встретился с ним взглядом. Мурашки побежали по коже от этого взгляда… а может, только показалось. Потому что про беглеца быстро забыли.

— Пойдешь с нами, — повторил Роальд.

— У меня только один хевдинг, кто может приказывать мне, — пожал плечами Даг.

— Ты оскорбил нашу семью.

— Это ты оскорбил своего отца тем, что родился, — не полез за словом в карман Дотир.

Словесная перепалка могла бы продолжаться долго, но тут с заднего двора ворвался долговязый Адольф. Даг впопыхах совсем позабыл закрыть заднюю дверь. Сыну маркграфа было наплевать на условности, он с ревом замахнулся мечом, с его перекошенных губ капала пена.

Дотир и Даг отпрыгнули очень вовремя. Лезвие воткнулось в косяк двери и застряло там. Покраснев от натуги, Адольф пытался его вытащить.

— На, понюхай. — Дотир взмахнул ручищей, и благородный отпрыск отлетел к стене.

— Держите их! Хватайте меченого!

Германцы толпой ринулись на крыльцо. Северянин крутанул мечи тем красивым приемом, которому учил его Одноногий Горм. Встретив две сверкающие дуги, стражники попятились. Несмотря на преданность молодому хозяину, погибать никто не торопился.

— Не убивать! Он мне нужен живой! — прохрипел Адольф, выплевывая выбитый зуб.

Он встал на четвереньки, нащупал за поясом нож.

— На, понюхай еще, — вяло махнул кулаком Дотир.

Адольф отлетел еще дальше, шмякнулся о притолоку и свалился вниз вместе с распятием. Задняя дверь распахнулась. В нее гурьбой полезли германцы. В переулке Даг успел заметить обоих своих товарищей с корабля. Они сидели у частокола, с разбитыми в кровь лицами.

— Северянин, это что же творится? — заревел Дотир, легко отрывая от пола скамью. — Эти псы будут бить нас в нашем собственном доме? Эй, люди! Все, кто слышит! Вонючие саксы убивают людей конунга! Люди, спешите за стражей!

Бас готландца разносился подобно набату. Орудуя скамейкой, он повалил троих, еще одного схватил за волосы и припечатал физиономией о стену. Даг отступал все выше, ступенька за ступенькой, не желая применять оружие. Он чувствовал, что дело заходит слишком далеко, пытался утихомирить Гуго, звал его одного для переговоров…

Но в этот момент живучий Адольф очнулся и забился в припадке. Дотир отвлекся на секунду, получил от кого — то камнем по затылку и рухнул как подкошенный. Северянин взмахнул мечом, отступая, краем глаза замечая летящую сеть. Первую сеть он легко разрубил, но с другой стороны тут же накинули вторую, рассчитанную на крупного морского зверя. Меч запутался в грузилах. Кто — то кинулся Дагу под ноги. Кто — то со всего маху угодил головой в лицо. Трое схватили за руки. На узком пространстве крыльца он успел лягнуть одного, другому локтем заехал в глаз и наверняка бы вырвался, если бы на спину не упали еще двое. Эти двое весили как хорошие телята.

Даг поджал ноги, чтоб не получить удар в живот, дотянулся до сапога, дважды полоснул ножом. Двое отскочили с воем, подпрыгивая на порезанных ногах.

— Руки ему держи, руки крутите! — это он понял, дальше долго ругались на чужом языке.

Он отчаянно сопротивлялся и звал на помощь, но солдаты втащили его в дом, сунули в рот кляп и накинули на голову мешок. Гуго и Роальд с удовольствием потоптались на нем, но никто так и не ударил ножом. Чуть позже Даг слышал, как с улицы спрашивали, что случилось, и как Роальд отвечал, что в дом забрался вор и его сейчас отнесут прямо к судье.

Его действительно понесли, спеленутого, награждая по дороге тумаками. Понесли бегом, недолго, потом с размаху швырнули на твердый пол. Человеку с большей массой непременно сломали бы несколько костей. Северянин приземлился как кошка, лишь ободрал локти. Даже не видя сквозь мешок противника, учуял приближение чужой ноги, что целила в голову. Прямо в мешке рухнул в сторону, ногами подсек невидимого врага, со всей силы ударил ступнями. И радостно замычал в кляп, расслышав хруст костей.

— Освободите эту падаль.

Северянин узнал властный голос маркграфа и благоразумно затих. Мешковину вспороли, сдернули сеть, на всякий случай всего обыскали. Посланца Оттона Северянин узнал моментально, хотя маркграф закутался с головы до ног. Но, зайдя и задвинув за собой засов, маркграф стянул шлем, скинул на руки слуг плащ. Свет проникал сквозь узкие щели под потолком, на неструганых бревнах висели ясли с остатками овса. Пленника принесли на пустую половину чьей — то конюшни, видно, побоялись тащить в дом посла. Трое солдат с длинными ножами окружали Дага. Гуго горделиво прохаживался у запертых ворот, видимо, считая себя главным загонщиком. Роальд сидел на земле с разбитым носом. Теперь стало ясно, кому Северянин угодил пятками по морде. Даг оглядывался, а сам размышлял, что сталось с Дотиром, сумел ли друг сбежать.

Маркграф дрожал от бешенства, хотя сдерживался изо всех сил. Его сынок, с потеками крови на губах, порывался выступить вперед, но отец в очередной раз отпихнул его в угол. Даг вспомнил, каким учтивым и приветливым казался этот жесткий человек, когда увивался среди придворных дам в Кведлинбурге.

— Я не допущу убийства в моем доме. — Посол одним жестом отослал своих солдат. Говорил он только для Дага, глядя ему прямо в глаза. Встретив эти немигающие свирепые глаза, Северянин понял, что оправдаться не удастся. Что не помогут ни подарки, ни заступничество епископа, ни будущие воинские звания. Этот человек не просто разозлился, он мысленно уже закопал порубленные куски врага прямо здесь, под полом конюшни.

— Адольф, я говорил тебе — не дерись с ним?

— Да, отец.

— Если бы не Роальд, эти свиньи свернули бы тебе шею. Зачем ты полез туда?

— Но сестра…

— Молчи. Теперь можешь убить его.

До того, как прозвучали последние слова, Северянин уже стоял на ногах. Болело все. Чертовски болели нога и спина, он не сумел мягко и привычно отпрыгнуть спиной в угол, чтобы сузить для них возможность атаки. Роальд и Гуго поигрывали короткими мечами. Адольф выплюнул кровавую слюну и шагнул вперед. Он очень быстро стал перебрасывать из руки в руку свою обоюдоострую секиру, по кривой приближаясь к Дагу.

Безоружный и босой Северянин прыгнул навстречу. Терять ему было нечего. В левом кулаке он зажал горсть земли, единственное средство обороны. Когда зазубренное лезвие понеслось навстречу, он швырнул землю в глаза врагу, а сам упал плашмя на спину. Рост сыграл с длинным Адольфом скверную шутку. Он захлопал ослепшими глазами, но не остановил удар. Если бы он остановился, то легко бы достал лежачего противника. Полумесяц рассек воздух в локте от лица Северянина.

Маркграф предостерегающе вскрикнул, шагнул вперед. Роальд и Гуго шагнули за ним, опасаясь гнева хозяина.

Даг чувствовал, как колотится кровь в волчьей метке. Кровь колотилась так быстро, что казалось — все остальные предметы и люди движутся слишком медленно. Очень медленно влетала ласточка в гнездо под крышей конюшни. Еще медленнее сыпался овес сквозь дырку в яслях. Гуго бесконечно долго поднимал ногу. Адольф медленно закрывал лицо левой рукой, стремясь очистить глаза. Секира в его правой, дрогнувшей руке по дуге уходила вниз, к полу.

Лежа на спине, Даг ударил противника ногой в пах. И покатился к падающей секире.

— Я сказал тебе — не дерись с ним, просто убей! — прогремел голос посла.

Было уже поздно. Вывернув Адольфу кисть, Даг вместе с секирой покатился дальше. На стонущего Адольфа он даже не оглянулся. Подставил развилку лезвий под меч Роальда, тот рубанул с плеча, радостно, с хеканьем. Северянин повернулся вокруг оси, вскочил на колено, вырывая из руки соперника зажатое секирой оружие. Меч, звякнув, отлетел в сторону.

Гуго напирал справа, сияя дурацкой блестящей броней. Адольф был на ногах, но держался за стену. Его тошнило.

Маркграф сделал ошибку. Вместо того чтобы помочь Гуго, он кинулся к любимому сыну. Даг запустил тяжелую секиру вокруг себя, на простой рубящий удар у него уже не оставалось сил. Добавив усилия всем корпусом, он резко сместился назад и вместо того, чтобы добить растерявшегося Роальда, всадил полумесяц в плечо Гуго. Тот завизжал, как поросенок, увидев осколки своей плечевой кости.

Роальд уже замахивался скрамасаксом. Даг отчетливо запомнил точеную голову ворона с распахнутым клювом на конце рукояти. Из разбитого носа Роальда разлетались капли крови. Пришлось еще раз взмахнуть секирой. На сей раз Даг провел удар снизу, как учил его в Норвегии грозный берсерк Ивар. Снизу почти невозможно сделать хороший замах. Если только враг сам не нагнется навстречу.

Но Роальд нагнулся. Он буквально нырнул вниз, стремясь всадить клинок в живот Северянину.

Оба лезвия достали противников одновременно. Но Северянин выпустил секиру из рук и сознательно стал падать назад. Ему снова казалось, что падает он слишком медленно, а плоское, в ладонь шириной, лезвие скрамасакса все ближе к груди. Нож пропорол измазанную рубаху и оставил на животе длинный, но неглубокий разрез. Потом он воткнулся в пол.

Роальд стоял на коленях. Железный серп глубоко вошел ему в бедро, кровь хлестала фонтаном. Роальд жалобно ныл, пытаясь скользкими руками зажать рану. Его лицо стало белее извести. Гуго безуспешно пытался встать, поддерживая наполовину отрубленную руку.

Услышав сзади рев маркграфа, Даг рванул к воротам. Отодвинул засов. Вовремя пригнулся. Просвистевший над головой нож ударился в дерево. За воротами оказался грязный проулок. Германские солдаты исчезли, лишь вдалеке у костра грелись нищие.

Северянин ошибся направлением, не успел среагировать. Второй нож неглубоко воткнулся в спину, но достать его не было никакой возможности. Даг пролез под какими — то телегами, пачкаясь в навозе, слыша за собой крики. Побежал, шатаясь, навстречу женщинам — торговкам, чувствуя, как немеет рука и заплывает синяком глаз. Босые ноги оставляли кровавые следы.

— Вот он, вот! Стой, Северянин, мы свои!

Даг рухнул на руки парням из родного теперь экипажа. Потом ему рассказывали, а он не верил — оказывается, он не бежал, а буквально полз на брюхе, оставляя за собой две кровавые дорожки. В казарме дежурные выскочили навстречу, подхватили парня, быстро уложили на теплых камнях.

— Лекаря! Эй, найдите Муху!

Хольд вскинулся мгновенно, осмотрел раненого, убедился, что кости целы, а главное — голова цела.

— Хьяли, бегом за херсиром, скажи ему условное слово! Пусть поднимает всех наших. Эх, кто тебя так?

— Это Дотир — готландец его спас. Они вместе каких — то девок щупали и повздорили с саксами!

Северянина раздели, обмыли горячей водой. Примчались сонные костоправы, травники. Кто — то больно стянул края раны на животе, кто — то одновременно пихал горячую траву в рану на загривке. Явился сердитый херсир с мокрой головой, на ходу натягивая кольчугу, за ним вбежали верные гримы с оружием.

— Что случилось? С кем он дрался? Клянусь копьем Одина, этот мальчишка приносит столько же бед, сколько и гордости нашему хирду.

— Он не дрался, его избили подручные германского посланника. Избили только за то, что он посмел говорить с одной из женщин за забором.

— Где его нашли?

— Хвала Тору, это случилось в доме младшего сюсломана Акинссона, это двоюродный дядя нашего Дотира. Дотир проследил, как они связали Северянина и отнесли в портовую конюшню. Тогда он побежал сюда.

— Как так? — Херсир нахмурился. — Если это был не честный поединок, я не могу решить вопрос своей властью. Придется послать в город за ярлом Годвином, если он сейчас здесь.

— Он здесь, херсир.

— Живо за ним! Так, вы двое — бегом к ландрману. Муха, Свинорез, Глина — оповестить стражу, всех моих гримов сюда, зажечь огни, закрыть ворота! Никто не выходит из лагеря — это мой приказ! Я не хочу резни в городе. Всем построиться с оружием!

— Живо, живо, всем строиться! — зарявкали лютые, подгоняя заспанных бойцов. Словно вихрь пронесся, минуту спустя никого в помещении не осталось.

— Херсир, там нашли еще двоих наших, один ранен, другой убит. Раненый говорит, германцев было втрое больше и все с ножами. Они напали первые из — за какой — то женщины…

— Какое мне дело до женщин! — отмахнулся командир.

Даг ничего этого не видел. Он послушно лежал на животе и терпел, пока прижигали рану от ножа. Вытекло много крови, но травники знали свое дело. Впрочем, даже они, успевшие за свою службу прижечь и зашить сотни ран, переглядывались с удивлением: кровь у их подопечного сворачивалась слишком быстро. Едва лекари завернули Дага в чистое, как к нему пробрался Дотир. Веселый готландец тоже находился не в лучшей форме — голова наполовину выстрижена, плотно обвязана тряпками, кровь сочится по виску, левое предплечье обездвижено двумя дощечками.

— Ну, наделали мы делов, Северянин! Говорят, ты убил этого… Роальда?

— Разве убил? — Даг мало что помнил, в голове гудело набатом одно имя Карлен. Даг размышлял, куда ее увели.

— Дотир, ты можешь сделать для меня кое — что?

— Что угодно, друг, только не проси меня уходить отсюда. Мы оба под арестом.

— Дотир, я дам тебе два эртога серебра, если ты добежишь до веселого дома старухи Гейры. Там ты найдешь Байгура Клыка…

— Ты что говоришь, Даг? — огромный готландец заозирался с испугом. — Байгур Клык — он ведь…

— Да, я знаю. Дотир, не перебивай, мне трудно говорить. Байгур Клык — главный из дружины личных берсерков Синезубого. Но он норвежец. Он наверняка храпит сейчас в доме старухи Гейры. Ты его растолкаешь, и постарайся сделать так, чтобы он тебя не убил сразу. Ты ему скажешь… ох… ты скажешь ему, что тебя послал друг Ивара, с которым они вместе служили у ярла Трюггви… пока того не убил Серая Шкура. Ты скажешь, что я дрался вместе с ним на Рюгене. Дай ему это… — Даг протянул товарищу дорогой перстень, — и скажи, что мне срочно нужно свежее варево.

— Северянин, ты повредил голову? — отпрянул Дотир. — Херсир вышвырнет тебя со службы, если узнает, что ты пил яд медведей. Зачем тебе это? Нам это нельзя, можно умереть!

— Три эртога серебра, — перебил Даг. — Беги скорее, пока…

Северянин откинулся без сил. Он хотел добавить — «пока меня не прирезали здесь», но побоялся, что тогда Дотир вообще не двинется с места. Ругаясь на ходу, готландец побежал.

А Северянин кое — как выполз из шкур, запихал туда вместо себя подвернувшееся тряпье и пополз на четвереньках к двери в кухню. Обычно хватало минуты пересечь длинную комнату с сундуками, на которых спали дружинники. На сей раз Северянину чудилось, что он ползет целую вечность. В казарме кроме него отлеживались четверо больных и раненых, все они снова благополучно храпели. Будить никого не имело смысла, настоящий воин спит глубоко и крепко, пока не прозвучит сигнал тревоги. И никто бы все равно не расслышал то, что почувствовал избитый кормчий.

Через западные ворота въехала бочка сборщика нечистот. А позади бочки, укрывшись мешком, в лагерь проник убийца.

Дверь Северянин открыл головой. Ему повезло — в кухне никого не было. Со двора звучали голоса, там рубили дрова, надраивали котлы, чистили репу и бобы для будущей каши. С другой стороны казармы лютые проверяли оружие и амуницию. Даг полез по узкой лестнице наверх, где на стропилах, над вытянутым очагом, сохли бесчисленные тряпки. Забравшись наверх, он втянул лестницу за собой. Затем улегся ничком на одну из балок. Сверху он прекрасно видел всю казарму. Он следил не отрываясь, но не заметил, как человек в сером плаще проник внутрь.

Тот двигался быстро, но бесшумно, как хорек. Он бегло проверил всех четверых спящих, затем крадучись подобрался к спальному месту Северянина. Откинул полу плаща. Взмахнул ножом.

— Кого ищешь? — окликнул сверху Даг.

Незнакомец вихрем вскочил, ногой пнул бесполезную кучу тряпья. Внезапно двери распахнулись, на пороге стоял Снорри Муха, а за ним — освободившаяся смена караула.

— Это еще кто? — Лютый схватился за оружие. — Эй, стража, вор влагере!

Лжекрестьянин понял, что снова проиграл. Под капюшоном враг носил плотную шапку, натянув ее до самых глаз. Но прежде чем чужак вихрем вылетел в восточную дверь, Северянин хорошо запомнил его лицо. Теперь зверь и охотник поменялись местами.

Глава двадцать четвертая, в которой выясняется, что стать изгоем не сложнее, чем поджечь город

Готландец побежал сломя голову. Проследил, чтобы отвернулись стражники у ворот, одним махом перелетел через частокол и смешался с городской толпой. Только побежал он сначала не в веселый дом старухи Гейры. И вовсе не оттого, что так уж сильно боялся нелюдимых свирепых берсерков. Он припустил в другую сторону, вниз по кривым улочкам, прямиком к порту. Несколько раз Дотир уклонялся от встречи с городской стражей, несколько раз прятался от караулов. В городе назревало что — то нехорошее, люди кучковались, шептались мрачно, многие лавки были закрыты. Из той части Хедебю, где особняком жили германцы, доносилось все усиливающееся бурление и бурчание, словно закипал громадный котел.

— Дотир, вот ты где! Ты руку сломал? Что с твоим ухом?

Готландец влетел в весовую зернового склада, где его двоюродный родич как раз собирал положенные казне налоги. Сюсломана охраняли двое дюжих парней в коричневой форме, а третий тащил сундук, приковавшись к нему цепью.

Дотира мигом обступили мельники, купцы, грузчики, матросы.

— Я дал тебе ключ на одну ночь! — разбушевался сюсломан. — А что вы там наделали? Устроили драку? Попойку?

— Это все германцы, они избили нас. Погиб один из наших, — выпалил готландец.

— То есть как — германцы?

От тихого голоса гудящая толпа расступилась. В образовавшийся проход вразвалку вошли трое. При виде этих троих охранники городской казны взялись за оружие. Дотир слышал про таких жителей Хедебю, но как честный служака никогда не сталкивался. Это были тайные заводилы портового сброда, разбойники ночью и тихие грузчики днем. Ночами они на шустрых лодках обирали купеческие корабли, грабили пеших и, по слухам, продавали краденых женщин в веселые дома. Этих людей давно ждала виселица, но ландрман почему — то не спешил с ними расправиться. Возможно, потому, что сильная дружина конунга не всегда квартировала в городе, а кто — то должен был держать в узде голытьбу.

— Значит, эти подлые германцы будут безнаказанно убивать наших людей? — негромко спросил средний из троицы, низенький, худощавый, ничем не примечательный.

В ответ на его слова ропот стал громче. В распахнутые двери склада людей затягивало, как в воронку.

— Смотрите, вонючие псы Оттона калечат наших дренгов! — подхватили моряки. Дотира мигом подняли на бочку и заставили в красках расписать, в каком состоянии принесли Северянина.

— Мальчишке нет и шестнадцати, лучший рулевой! Ходил в поход в Англию! Скоро они примутся за наших купцов!

Дотиру показалось, что вокруг него хлещут молнии. Он никак не ожидал такой реакции на свой рассказ.

— У них двадцать больших лавок и четыре собственных пристани, — подначивали народ лихие горлодеры. — Они все строят и строят свои церкви. Скоро нас загонят в леса!

— А на той стороне бухты — там вообще наши уже не ставят лавок!

— У маркграфа человек сорок в тяжелой броне, а если захотят — соберут вчетверо больше! Тут уж берегись! Убьют не двоих, а каждого ночью прирежут!

— И фризы с ними заодно, их тоже много!

Как — то незаметно для Дотира возбужденная ватага вынесла его на площадь. По пути к самодеятельной армии прибивались все новые и новые люди. Захлопывались дворы. Замирала погрузка на пристанях, опускали ставни меняльные конторы, отовсюду слышался звон оружия. Одни доказывали, что надо идти к самому конунгу и просить защиты, другие кричали, что конунг уже разрешил епископу ставить кафедру, а это значит, что сразу сожгут чудодейственный храм Фрейра, в котором обретают зачатие все бесплодные и избавляются от проказы все больные. Третьи прямо призывали громить заморские лавки. Особенно подлила масла в огонь встреча с крупным отрядом городских стражников. Те сразу стали на сторону большинства.

Дотир еле вырвался, его тащили впереди, как знамя. Окольными путями, прижимая к животу сломанную руку, он припустил на поиски жуткого Байгура Клыка. Городские волнения уже докатились до веселого дома старухи Гейры. Тут Дотир узнал, что ворота посольской усадьбы распахнуты, что всем на обозрение выставлено тело любимого племянника маркграфа, а рядом — тело зверски зарезанной служанки, и что дочь посла обесчещена, и что гонцы уже полетели в Кведлинбург с жалобой, и что все германское население спешно вооружается.

— Вот оно как, — это все, что произнес Байгур Клык, принимая от Дотира перстень.

Затем готландца обступили полуголые потные берсерки, и он чувствовал себя крайне неуютно, в очередной раз пересказывая свою версию событий. На обнаженном торсе Клыка кажется не было чистого места, сплошное переплетение шрамов.

— Я слыхал о вашем мальчишке, — мрачно процедил Клык, вручая посланцу дурно пахнущий горячий горшок. — На нем пятно ульфхеднера, ему место среди нас, а не с бабами. Напомни ему: если выхлебать все сразу — сдохнет. Здесь крепкие грибы.

Дотир бежал назад со всех ног, но его уже хватились на общей перекличке. По счастью, Снорри Муха наказания назначить не успел, потому что в казарму ворвался гонец от ландрмана.

— Приказ всем — вывести людей на улицы, оцепить оружейные мастерские, посольский и купеческий кварталы. Там целая толпа с дубинами, все орут, что германцы убили наших дренгов. Они собираются жечь дворы. Уже убили двух стражников маркграфа!

Заиграл горнист, забили барабаны. В суете не стали делать перекличку, каждый бежал за своим лютым, перестраивались на ходу. Когда казарма опустела, Северянин, зажмурившись, выпил мухоморное снадобье. Дотир глядел на юного приятеля с робостью, видимо, ожидая мгновенного превращения в волка.

— Иначе я не дойду туда, — успел произнести Даг до того, как его выгнуло дугой. Швы на животе разошлись, но крови не было. Кожа стала сухая, горячая и твердая, как дерево. Сердце колотилось все быстрее, кровь стучала, заглушая боль.

— Даг, слышишь меня? — склонился над другом готландец. — Даг, у тебя глаза черные стали, как у ворона! Даг, я лучше лекаря позову, а?

— Никого не зови! — к изумлению прочих болящих обитателей казармы, окровавленный паренек, которого лишь два часа назад притащили бездыханным, сам встал на ноги. А точнее — на четвереньки.

Затем его стошнило, он пару раз упал, а потом случилось то, что суеверные члены экипажа еще долго пересказывали безлунными туманными ночами. Северянин словно во сне нацепил на себя оружие, но сапоги надеть то ли забыл, то ли не захотел. Не отвечая на вопросы, покачиваясь, побрел к воротам. Там уткнулся грудью в копья стражников, которым было велено никого не впускать и не выпускать. Ступая все тверже, словно понурившись, Северянин отошел назад и вдруг кошкой вспрыгнул прямо на поперечину ворот.

И дальше побежал прямо по крышам, по заборам, пока позволяла скученность зданий. Он спрыгивал и снова взлетал, когда плотное давление людской массы мешало ему двигаться к цели. В ушах шумела кровь, боль исчезла, стало горячо, и жутко хотелось пить. Даг помнил, что потом станет еще хуже, и что надо успеть как можно быстрее…

Он понятия не имел, что первые ярлы государства пытались замять конфликт, готовили уже богатый вергельд и клялись маркграфу найти обидчиков. Что посылали гонцов за самим Синезубым, но он с вечера ускакал достраивать фамильный курган. Даг не знал, что пьяные моряки по ошибке, а может и нарочно, подожгли склады фризских и французских купцов, что уже затеялась крупная поножовщина в районе веселых домов, что покидали в воду экипажи двух кораблей из Любека, что на той стороне бухты уже вовсю пылают запасы сена.

Даг выскочил к дому маркграфа сзади, не имея никакого плана. В переулке ощетинились копьями германские солдаты. С ними переругивались мастеровые, но в драку никто не лез. Увидев в руках Дага ножи, к нему мигом кинулись с трех сторон. Северянин присел, одно копье схватил снизу, отбил им второе, а на третье вскочил обеими ногами. Тяжелый, в локоть длиной наконечник зарылся в грязь. Солдаты испугались. Они дергали свои копья на себя, но не могли одолеть мальчишку. Зато когда Даг дернул оба копья на себя, стражники повалились в лужу. Завидев это, другие ахнули.

— Стой! Держи его!

Он прыгнул прямо на стену и побежал вверх по задней стене, втыкая ножи в расщелины между бревнами. Кто — то кинул камень, кто — то метнул копье, но оба промахнулись. И свои, и враги смотрели снизу, как зачарованные. Ножом Даг выломал ставню и ввалился в незнакомую темную комнату. В следующей комнате прыснули по сторонам с визгом женщины, но Карлен среди них не было.

— Где она? — прорычал берсерк.

Его речь больше походила на рычание зверя, но его поняли. Наверное, среди служанок нашлись даже сочувствующие.

— Увезли, увезли ее, — всхлипнули в темноте.

Адольф напал на него со спины и ударил первый. В теснине коридора он ударил первым, что подвернулось под руку, а это оказалось совершенно тупое древко знамени, украшавшее стену залы. Но от толчка Даг проломил хилую балюстраду и свалился прямо на головы благородным ярлам, которые во внутреннем дворе как раз пытались заключить перемирие. Боли не почувствовал. При этом произошел еще один, крайне неприятный инцидент — Северянин лишился оружия. По дивному стечению обстоятельств, именно это скоро спасло ему жизнь. Древко знамени порвало перевязь с мечами на его спине, и Даг полетел вниз безоружный, ведь ножи в серьезном поединке не в счет.

Он извернулся кошкой, приземлившись на ноги, люди вокруг непонимающе расступились, и тут его милость показал себя во всей красе. Увидев вполне живого и почти невредимого врага, он отбросил учтивость и со звериным рыком кинулся на Северянина. С другой стороны, размахивая секирой, с лестницы кубарем катился Адольф. Со стороны, для знатных датчан это выглядело так, будто два кровожадных сакса режут на куски совсем юного, беззащитного мальчишку.

— Бей их! Вон из города, крысы!

— Топить всех крыс в дерьме!

Маркграфа пытался задержать кто — то из слуг и тут же поплатился отрубленной рукой. Северянин выхватил меч из ножен ближайшего к нему ярла, тот даже не успел помешать. Адольф наступал, как дикий кабан. Даг присел, ударил по ногам, но второго удара не понадобилось — кто — то уже сбил сына посла с ног.

— Гони их прочь! Топить всех!

— На кол псов Оттона!

Жидкая цепочка германских солдат, оцепивших двор, была прорвана оравой горожан. Первыми во двор ворвались жрецы Тора, потрясая окровавленными руками. Эти преследовали свои цели и звали всех жечь церковь. За жрецами уже ломились с рогатинами, цепями, дубинами.

Охрану посольства буквально втоптали в землю, порвали на клочки. Кто — то пытался укрыться наверху, но добровольцы приставляли к стенам лестницы, поджигали пучки соломы, кидали в окна.

Даг искал маркграфа, но не видел ничего, кроме моря голов и перекошенных в ярости ртов.

Громили подвалы, топтали ценности, с треском рубили ворота и двери. Многие иноземцы, пытаясь спастись, мечами прокладывали себе дорогу в гавань, но полегли все до одного. Огонь взлетел до крыши и прыгнул на соседние дома.

Даг без сил опустился на землю среди убитых. Он не помнил, как выбрался наружу, как его тошнило и выворачивало наизнанку, как его подхватили под руки и куда — то понесли. Когда он очнулся, стуча зубами, словно в лихорадке, над ним стоял его лютый Снорри Муха и… Ульме Лишний Зуб. Почему — то земля под ним покачивалась. Наконец, он сообразил, что это вовсе не земля, а палуба кнорра. Даг попытался улыбнуться новому хозяину «Белого Быка», но ответной радости не заметил.

Ульме Лишний Зуб смотрел мрачно. Кнорр покачивался у самой пристани. Рядом велась лихорадочная погрузка.

— Что я могу сделать? Полгода назад я предлагал ему драккар, я предлагал войти в мой фелаг. Но для этого нужны средства. Он снова босяк. Мои товарищи по фелагу не возьмут в долю нищего, пусть даже его отца уважает половина Свеаланда.

— Ты можешь отвезти его к отцу, на север?

— Я уважаю Олафа Северянина, но… мы не собираемся плыть на север, как раз наоборот. Мы идем с полным грузом шкур во Фризию… И вот что я скажу тебе, херсир, — понизив голос, старый торговец упредил следующий вопрос. — Когда — то мой друг Свейн Волчья Пасть вытащил из воды найденыша с волчьей меткой. Я тогда был против, но не сказал слова поперек. Теперь он служит конунгу Дании, а не мне. Прошли те годы, когда мы весело искали смерти. Мы не хотим новой беды.

— Поздно, — лютый указал на зарево пожара. — Знаешь, что там горит? Это усадьба германского посланника. Маркграфа разорвали на куски. Похоже, мы все нашли себе беду. Слушай, Ульме, этого парня вздернут, как только Синезубый вернется в город.

— Я чувствую, нам пора сниматься с якоря, — буркнул Ульме. — Но я подскажу тебе, что с ним делать. Видишь, на той стороне готовятся отплыть два черных драккара? Продай его гребцом йомсвикингам.

— Продать? Свободного?

— Хочешь, чтоб его повесили?

— Но эти живодеры не берут рабов на весла.

— У них не хватает людей, — криво улыбнулся Ульме. — Этот корабль они у кого — то отбили, теперь спешат, чтобы не пришлось участвовать в сваре. Кажется, десяток треллей они уже купили. Поспеши. Этот глупый мальчишка очень хотел к ним попасть, вот пусть наживет себе мозоли!

Часть четвертая ЙОМСБУРГ

Глава двадцать пятая, в которой рулевой конунга превращается в раба, а мечта и смерть приходят одновременно

Даг наваливался грудью на проклятое весло, а оно с каждым часом становилось все тяжелее. Нельзя было попросить воды или передышки. Нельзя было далее пикнуть. На глазах у Дага двоих, взмолившихся об отдыхе, отхлестали по голым спинам плетками, с вплетенными в кожаные ремешки грузилами. Столь страшный инструмент для избиения рабов Даг видел впервые. Спины несчастных стали выглядеть так, словно их рвал когтями медведь.

Никто не делал скидку на ранения Дага, но действие варева почти прошло, и порезы саднили все сильнее. Рана от попавшего в спину ножа раскалилась, казалось, там проворачивают железный гвоздь. Северянину становилось то жарко, то холодно. В весельный порт залетали соленые брызги, иногда окатывало водой с ног до головы и даже резало руки мелкими льдинками.

За долгие месяцы в команде Торира Скалы бывший рулевой привык к веслу, это спасало его от окончательной потери сил. К счастью, посадили на седьмой румб, тяжеленных весел первых румбов он бы не вынес. Второй удачей стал попутный ветер. Йомсвикинги подняли парус и умело маневрировали среди волн. Как ни странно, командовал кораблем черноволосый, широкоскулый саам со знакомым именем Юхо, но слушались его беспрекословно. От подчиненных капитан отличался лишь широкими золотыми браслетами и зеленым камнем в ухе. Даг убедился, что сказки про жителей Йомса сбываются. Такой пестрой команды и такой жесткой дисциплины он прежде не встречал. Помимо датчан, свеев и высоких норвежцев, встретились двое чернявых, с очень смуглой кожей. На палубе дрыхли двое альбиносов, увешанные очень знакомыми амулетами финских богов. Где — то позади переговаривались русичи и даже литвины.

Рабами никто не занимался, наверняка их всех собирались выкинуть в море или дешево перепродать. Но на всякий случай, чтобы гребцы не смогли увести корабль, или чтобы не затеряться в тумане, кнорр привязали к идущему впереди драккару длинной цепью. Цепь то погружалась в жидкий свинец Бельта, то натягивалась и гудела, как струна. В такие моменты трелям на веслах доставалось плеткой.

Первый перерыв и смену сделали часов через шесть. Северянин буквально выпал в проход, не в силах пошевелить пальцами. Вокруг свистели сырые весенние ветра, суша давно пропала из виду, но опытный рулевой быстро сориентировался. Он жадно грыз кусок вяленой, твердой как камень конины и жадно наблюдал за свободными членами экипажа, в надежде обратить на себя внимание. Но цепи на ногах не позволяли даже встать.

Такого мощного вооружения и доспехов Даг не встречал даже при императорском дворе. Там блестело золото, сверкали камни, но что значили бесполезные игрушки? Практически все викинги носили длинные, до колен, кольчуги сложного плетения с короткими рукавами и штаны, укрепленные железными бляхами. Даг не заметил ни одного рядового, одетого в простую кожаную или холщовую одежду. Шлемы носили тоже одинаковые, глубокие, с длинной носовой пластиной и защитными выступами для глаз. Каждому полагался меч. Сын кузнеца мигом определил, что мечи завезены из страны франков. В особых ящиках хранились секиры и копья различной длины.

Северянин сразу отметил, что оружие здесь содержат лучше, и находится оно удобно, всегда под рукой. Складывалось впечатление, что морская дружина готова начать бой в любую секунду.

Когда снова пришла пора сесть на весла, Даг стал свидетелем морских учений. Он греб и смотрел направо, едва не вывернув шею. На носу корабля расчистили место от мешков и бочек, установили широкий толстый щит с нарисованными крестами и кругами. Началась тренировка копейщиков. Невзирая на сильную качку, хольды гоняли копьеметателей до седьмого пота, а Юхо следил, невозмутимо усевшись у руля. Копья метали не все, особая команда, но люди эти творили чудеса. Они упражнялись в захвате чужого борта особо длинными пиками с крюками на конце. Затем метали дротики с двух рук. И старший не отпускал их, пока все мишени не были поражены. После метателей пришла очередь упражнений с мечами и секирами. Свободная смена дрыхла, рубились прямо над ними, но не так, как в казарме ярла Годвина. Здесь не считали, что каждый родился с мечом. Хольды заставляли каждого делать медленные замахи, а противников понуждали к уверткам, подскокам и прыжкам. Под удары барабана потешный бой становился все быстрее. Чем чаще лупил барабанщик, тем чаще подпрыгивали, увертывались, пинали друг друга в незащищенную голень, плашмя били секирами.

То же самое продолжалось на второй день и даже ночью. Наконец Северянин воочию убедился, почему никто не решается сражаться с этими «живодерами». Они не ели мухоморов, не пылали ненавистью. Они, как начинающие скальды, монотонно и терпеливо повторяли одну и ту же музыкальную фразу, только музыка их звучала страшно. На третий день плавания, когда справа забрезжили туманные очертания берега, один из драккаров отстал, чтобы отрепетировать на их кнорре абордажную атаку. Бедные трели натерпелись страху. Хотя их никто нарочно не убивал, двое были покалечены теми самыми длинными крючьями. Дагу повезло. Его не задели, но трижды пробежались сапогами прямо по плечам.

Даг убедился, что даже в бою один на один он вряд ли сможет потягаться с дьяволами, которые ловили на лету копья и секиры. Таково было очередное задание Юхо и капитана соседнего корабля — воины швырялись друг в друга боевым оружием, может лишь чуть — чуть помедленнее, чем в реальной обстановке. Если копье улетало за борт, провинившемуся приходилось прыгать за ним в воду. Вдобавок упустивший оружие садился на две смены на весла.

Во время очередного обеда Северянин осмелился и обратился к Юхо на подзабытом языке саамов. Тот очень удивился, и только благодаря его удивлению Дага не зашибли плеткой. Морской конунг смотрел на тощего, грязного до черноты парня и никак не мог взять в толк, чего тот хочет. Коготь и метка на голове не произвели на него ни малейшего впечатления. Однако он пообещал не убивать забавного раба до прихода в Йомсбург, а показать его на Совете морских дружин.

Впервые Даг выдохнул с облегчением.

Йомсбург оказался совсем не таким, как ожидал юный датчанин. Он предполагал увидеть грозные укрепления, как у Харальда Синезубого, но крепость викингов не нуждалась в искусственных земляных сооружениях. Город расположился в глубокой бухте, окруженной скалами. Но совсем недавно эта бухта была мельче, а далеко уходящие в море насыпные молы — короче. Строительство не прекращалось, вдоль крутых береговых откосов полыхали костры, с горы вереницей спускались люди, каждый тащил на себе корзину с камнями. Люди поочередно сбрасывали поклажу в воду и возвращались наверх. Крупные валуны и мешки с песком подвозили на телегах. На другом краю искусственной «подковы» происходило обратное — там углубляли дно, вбивали сваи, все дальше уходили по шатким мосткам. Со стороны казалось, будто крепость пятится на сушу и тащит за собой длинный язык воды. Каменная арка и железные ворота, о которых шепотом рассказывали мореходы, якобы побывавшие в Свиноустье, тоже оказались совсем не такими грозными. Арка представляла собой естественное горное образование, на вершине которого лишь очень опытный глаз мог приметить верхушку наблюдательной башни. Зато когда драккары свернули и спустили паруса, стало ясно, как непросто с моря одолеть эту крепость. Спокойное море взъярилось, валы с грохотом обрушивались на борта, оснастка скрипела. Рулевой и весельные команды непрерывно получали новые приказы, пока драккар проходил скрытые ловушки. Порой слышался страшный скрип по днищу, несколько раз Северянин под самой поверхностью бурлящей пены видел острия специально наваленных камней. Незнакомый с тайным форватером легко утопил бы здесь самый сильный флот.

Стоило пленному кнорру пройти под каменной аркой, волнение моментально стихло, и бухта открылась во всей красе. Но даже теперь невозможно было догадаться, сколько драккаров прячется в глубоких шхерах. И сколько жителей таит ловко укрытый город. Острый глаз с трудом замечал укрытия среди валунов, где сидели в засаде лучники. Однажды Дагу показалось, что он видел глубокую извилистую траншею, ловко прикрытую сверху дерном и щебнем. По такой траншее можно было выбраться в тыл кораблю, который сумел бы чудом прорваться в гавань, окружить его и сжечь, не приближаясь.

Наконец, обойдя змейкой два насыпных каменных мола, корабль причалил к пристани. За пристанью в ряд располагались сараи на сваях. Под крышами сараев, заботливо укрытые от дождей и ветров, на распорках дремали свежие корабли. В гору уводила раскатанная дорога из гладких бревен, с проймой посредине. Странная дорога заканчивалась прямо у воды. По этому широкому волоку человек сорок на канатах спускали почти готовый корабль.

Юхо обнялся с встречающими, началась разгрузка. Между гранитных глыб пряталась хорошо наезженная дорога. Сперва по ней укатили телеги с награбленным добром, затем повели рабов. Каждую минуту Северянин ждал, что им всем отрубят головы, но никто на его жизнь пока не покушался. После очередного крутого поворота дороги и очередного ловко скрытого поста он невольно замедлил шаг.

Город раскинулся в долине, надежно спрятанный скалами от ветров и неприятеля. Йомсбург здорово походил на военные лагеря, которые строил в Дании Синезубый. Идеальная окружность вала замыкала внутри длинные прямоугольные постройки. Большие дома экипажей вытягивались в линейку с юга на север и с запада на восток. В центре, между длинными казармами, сходились мощенные дубом дороги. Там, в центре, с той же четкостью были возведены двух — и трехэтажные домики, обнесенные дополнительной оградой. Высокие сторожевые башни и костры дополняли мрачное величие города. Дагу понравилось, что нигде не воняло отбросами, не грызлись бездомные псы, не валялись груды гниющей рыбы. Хотя рыбу несомненно ловили — за пределами жилых районов сушились сети. Еще дальше, за сетями, полыхал огонь в кузницах, угадывались очертания овчарен и коровников. Прежде чем за ним закрылись массивные ворота, Даг бросил последний взгляд назад. Над входом в бухту полыхали сигнальные огни. Длинные тела драккаров проплывали под каменной аркой, корабли, как хищные рыбы, скользили один за другим и швартовались в глубоких тихих заводях. Потом Дага грубо дернули за цепь, и он увидел башню.

Башня, походившая на вытянувшийся среди больной десны, выбеленный ветром клык, Дагу сразу не понравилась. Он удивился, почему не заметил каменную башню раньше, ведь она возвышалась над валом локтей на сорок. От жилых домов к ней вела всего одна, узкая дорожка. Слишком узкая для того, чтобы могли разминуться двое. Ни единого окошка в стенах, но наверху имелась площадка, огороженная барьером.

И с площадки за ним следили чьи — то недобрые глаза.

Их втолкнули в стоящий на отшибе дом. Изнутри тот чем — то походил на перевернутое нутро торгового корабля: стены расширялись к центру и сужались к краям, два ряда столбов держали крышу. Здесь давно не топили, и пахло засохшей кровью. За время пути Северянин не познакомился ни с кем из товарищей по несчастью, и нынче познакомиться не получилось. Их усадили вдоль стены, закрепили цепи крюками, и в ту же минуту распахнулась дверь. Вошел высокий мужчина, широкий в талии, на его толстых пальцах блестели кольца.

— Этот? — указал он на Дага.

Капитан Юхо кивнул.

— Развязать, за мной, — скомандовал широкий.

Дага освободили, лишь оставили на шее петлю со свободно висящей веревкой. Пока вели по городу, он жадно запоминал все, что видел. Слева на утрамбованной площадке человек сорок разбегались по команде и валились наземь. Затем по другой команде вскакивали и в несколько секунд собирались в плотную массу. Херсир прохаживался вокруг и проверял, верно ли сдвинуты щиты. На другом поле дрались на бревнах палками. Еще дальше — висели канаты, прямо над ямами с водой, и парни в полном вооружении пробирались по канатам, цепляясь одними руками. Когда кто — то падал в грязь, раздавался общий веселый смех. По правую руку виднелись верфи, где одновременно шла работа как минимум над тремя кораблями. Навстречу рысцой пробежали человек двадцать под командой совсем молодого парнишки, едва ли не ровесника Дага. Все вместе они несли колоссальных размеров бревно с заостренным впереди концом. Это было даже не бревно, а цельный оструганный и обожженный ствол дерева, с многочисленными рукоятями по бокам. С дружинников катил пот, они пошатывались, но упорно бежали со своим странным бревном. Даг никогда не видел тарана, но сразу догадался, что это за штука. Но вместо того, чтобы испугаться, он еще сильнее захотел остаться с ними, стать одним из них. Он не заметил ни одной женщины, ни одного старика или ребенка. Зато чуть позже он заметил пленников, с которыми вместе сидел на веслах. Мужчин уводили по другой дороге, вьющейся через горы. Как Северянину удалось узнать позже, треллей в крепости не держали, их немедленно продавали в близлежащий Волин. Во владениях ярла Пальнатоки обитали лишь свободные люди.

Дага ввели в жарко натопленный зал. Это был один из центральных домов города. Внутри ничего не походило на обычную спальню экипажа. Здесь на стенах висели отвоеванные штандарты, по периметру тянулись ряды лавок, укрытые разными дорогими тканями. Видимо, тот, кто украшал зал Совета, тащил сюда наобум все лучшее, что удалось награбить. Парчовые занавески перемежались с церковными гобеленами и напольными восточными коврами. Все это великолепие давно протерли грязными штанами. В центре стояло несколько столов с незнакомыми Дагу научными приборами, тут же лежали раскрытые книги в кожаных переплетах, стояли шахматы и несколько песочных часов разной величины.

Северянин снова разинул рот. Пару раз в своей жизни он встречал людей, умевших вырезать руны, но книги на чужом языке не мог читать никто. Северянин осторожно огляделся в поисках великих чародеев. Но вместо чародеев увидел лишь мясников, вносивших через заднюю дверь жареных баранов. Для кого — то готовился ужин. Широкий человек сел на край стола, к приборам и книгам он будто нарочно не придвигался.

— Меня зовут Буи Толстый, я один из форингов ярла Пальнатоки. К сожалению, ярла сейчас нет, и Сигвальди тоже нет, они вернутся завтра. Теперь вот что — заткни пасть, пока я говорю. Я буду спрашивать, а ты отвечай только то, что я спросил. Если то, что ты наплел форинту Юхо, не подтвердится, я сам вырежу тебе легкие. Потому что ты сказал слишком много. Ты понял?

Северянин кивнул. Юхо стоял рядом, дышал в затылок. От жареной баранины шел такой аромат, что у Дага закружилась голова. Буи выпроводил мясников, крикнул, чтоб никого не впускали. В свете масляных светильников Рожа у форинга казалась деревянной маской — сплошные свирепые морщины, залитые соленой морской водой.

Он спрашивал, а Даг честно отвечал. Он старался говорить коротко и глядел викингу прямо в глаза.

— Позовите Волкана, — приказал кому — то Буи, приоткрыв дверь.

Спустя несколько минут томительной тишины в зад проскользнул светловолосый мужчина с короткой седой бородой.

— Покажи ему!

Даг и Волкан одновременно вынули из — за пазухи когти. Викинги переглянулись со странным выражением. Затем все трое внимательно осмотрели и ощупали метку на голове пленника.

Волкан заговорил с Дагом на русском наречии. Даг отвечал, старательно вспоминая слова. Наконец, он решился.

— Я вспомнил тебя, — сказал он по — русски Волкану. — Ты спас меня в Бирке. Когда дрались жеребцы. Я еще тогда видел твой коготь. Меня хотели убить, они думали, что я колдун.

— А ты колдун? — улыбнулся в усы русич.

— Нет. Но я верю, что мой отец здесь.

— Что ты хочешь?

— Стать одним из вас.

— Ты уже давал клятву Харальду и сбежал от него Разве можно тебе верить?

— Эй, о чем вы там чирикаете? — У Буи лопнуло терпение. — Говорите на нормальном языке!

— Я уже встречал его, давно, — подтвердил Волкан. — Я говорил о нем Сигвальди, но ярл не поверил. Тогда мы плыли на север по важному делу, и Сигвальди сказал, что нам некогда проверять.

— Что же нам теперь делать? — осведомился Юхо.

— До завтра молчать, — посоветовал Волкан. — Нам нужен совет Сигвальди, он умный.

— Тебя покормят. Дадут поспать. Потом тебя отведут к тулам, — отрубил Буи, и было непонятно, милость это или приговор. — Если все это правда, то кому — то завтра будет жарко.

Северянин наелся до отвала и рухнул на шкуре, там, где указал Волкан. В каморке, где его заперли, жарко топилась печь, в очаге главного зала поддерживали огонь, но весь экипаж находился в викинге. Даг хотел о многом спросить, но сон оказался сильнее.

Сон оказался слишком сильным даже тогда, когда метка на голове задергалась от страшного предчувствия. Даг с трудом разлепил веки, увидел над собой склонившуюся фигуру в капюшоне, ощутил острый укол в грудь.

Он успел истошно закричать. И кричал, пока мрак не поглотил его.

Глава двадцать шестая, в которой коготь и волчья метка обретают смысл

Северянин катился по жерлу раскаленного колодца и не мог ни за что ухватиться руками. Падение все ускорялось, дышать стало совсем нечем, ему казалось, что вместо воздуха в легкие попадает сухой огонь. Скользкие камни обжигали ладони, и не было ни малейшей возможности замедлить падение. Где — то наверху, в недосягаемой вышине, он видел кусочек прохладного неба, в небе мерцала звездочка, звала к себе. Небо означало спасение, но тело стало слишком тяжелым, а слева в груди поселился зубастый червяк. Парень снова видел глаза, угрюмые, горящие враждебным огнем. Он почти забыл про свои видения детских лет, но прежний кошмар настиг его. Падение все ускорялось. И вдруг…

— Клянусь копьем Гримнира, — прогремел чей — то бас. — я уже однажды потерял сына и не хочу потерять его снова! Несите его в башню к тулам! И передайте — я скормлю их чайкам, если не спасут его!

Даг очнулся от дикой, сосущей боли в подреберье. Первое, что он увидел, открыв глаза, — кости. Дочиста обглоданные человеческие кости, принадлежащие детским скелетам. Он кое — как скосил глаза вправо и убедился, что лежит рядом с недавно разложившимся скелетом ребенка лет восьми. Такой же скелет, только аккуратно собранный и увешанный амулетами, покоился справа. В помещении с низким закопченным потолком стоял невыносимый смрад, но Даг скоро перестал его замечать. Ноги и руки его были связаны, а на голом животе ворочалось вонючее создание, безногая седая женщина с бородой, вся в бородавках и лишаях. В первый миг Даг решил, что уже умер, и, поскольку погиб не в честной битве, находится на самом дне ада, в плену у великанши Хель, и мучают его вечные порождения бездны.

— Лежи тихо и не дергайся! — Чьи — то прохладные ладони подложили под затылок волосяную подушку, дабы пленник не убил себя о камни. Потом зрение ослабло, Даг видел лишь колыхание огней и рогатые головы чертей, жадно склонившиеся над ним.

Сколько времени прошло, он не знал. Но падение в колодец прекратилось. Саднило связанные кисти и щиколотки. Очевидно, он дергался сильно, раз так крепко связали. Противная бородатая женщина никуда не делась. Она разрезала ему кожу на груди, с чавканьем отсасывала кровь, сплевывала на сторону, а затем приложила к ране добела раскаленный прут. Даг от боли потерял сознание, очнулся от ведра ледяной воды, выплеснутой в лицо.

И сразу догадался, что находится в башне, причем не на вершине, а глубоко под землей. Мучители преисподней оказались младшими тулами, наряженными в рогатые шлемы. Они хором пели и подбрасывали травы в котел. Бородатая женщина присыпала ожог пеплом и отползла в сторону.

— Все, что предопределено асами, непременно сбывается, — сказал кто — то невидимый. — Он убил свою мать, как предсказывали тулы…

— Так это мой сын или нет? — зарокотал знакомый бас. — Ведь по вашему наущенью я бросил его в море!

— Верховный тул умер, — торопливо напомнила бородатая каракатица. — Это все он, мы лишь гадатели…

— Развяжите его!

Сверкнули ножи. Дага подняли и переложили на мягкое. Рядом сел кто — то огромный, опустил прохладную ладонь на лоб. Золотые перстни на пальцах оцарапали кожу. Большой человек вздрагивал. Собравшись в кучку, жрецы ждали развязки.

— Знаешь, кто я? — спросил богатырь. Северянину хватило одного взгляда на лицо собеседника, чтобы увидеть в нем себя. Как в зеркале.

— Ты… ярл Пальнатоки, — выдавил он, не смея произнести главное.

— Токи, твоя наложница умерла в родах, — бесстрашно напомнил жрец.

— Это мой сын, — упрямо повторил хозяин Йомсбурга. — Я признаю его вторично, на Совете дружин. А теперь, парень, лежи тихо. Тебя укусила змея, но мы уже вырвали ее жало. И я еще разберусь, кто подослал этих ублюдков.

— Его хотели убить тихо, — подсказал кто — то. По голосу Даг узнал форинга Волкана. — Хвала Фрейру — защитнику, мы успели вовремя.

— Убить тихо, — как эхо, повторил ярл. — Убийство в Йомсбурге, этого мы не простим никому, все слышали?!

Даг скосил глаза и увидел то, что недавно было его врагом. Он узнал лицо человека, который охотился за ним. Хотя узнать было непросто. Голый мужчина висел на дыбе, весь в крови, лишенный глаз и ушей. Неподалеку, на крюке, вмурованном в стену, болтался еще один…

В очередной раз Даг проснулся совсем в другом месте На месте ожога крепилась липкая повязка, пропитанная мазью. Он удобно полусидел в чистой постели, на настоящем, чистом льняном белье. В окно било солнце. Девушка в простой одежде поила его травяным настоем. Дверь скрипнула, вошел Токи. Девушка поклонилась и бесшумно исчезла. При свете дня Даг смог лучше рассмотреть отца. Суровые губы, твердый подбородок, брови и борода, подпаленные сединой, жесткая осанка — все выдавало властную непреклонную натуру. Даг мог бы выглядеть так лет через пятнадцать. Лишь глаза у ярла были иные, совсем иные, и он первый об этом сказал.

— Я узнаю в тебе твою мать.

На мгновение голос Токи дрогнул, теплые воспоминания пронеслись и растаяли.

— Ты проделал большой путь, достойный йомсвикинга. Но ничто не поможет тебе, если не выдержишь наших испытаний. Однако, я пришел не за этим. Ты все равно захочешь узнать, почему тебя швырнули в море. Молчи и слушай.

В Дании жил мой дед, знатный человек, тоже по имени Токи. У него было двое законных сыновей, Аки и Палнир, и один незаконнорожденный. Когда дед умер, сыновья не захотели делиться наследством с бастардом Фелниром. Тогда обиженный бастард уплыл к конунгу и наговорил много неправды против Аки. Он сказал, что Аки хочет захватить всю власть в Дании. Аки часто ходил в викинг, собрал много богатств, его уважали и боялись. Но конунг поверил наветам и подослал к Аки убийц. Тогда Палнир, брат Аки, сильно опечалился и испугался за свою жизнь. Он спросил совета своего молочного брата Сигурда, а тот прослыл большим мудрецом. Сигурд взял дружину и поплыл в Готланд. Там он был в большой милости у ярла Отара и попросил для Палнира руки его дочери, Ингеборг. Сигурд хотел, чтобы Палнир уехал из Дании, получил хорошую поддержку и смог потом отомстить за брата. Случилось так, что Палнир и Ингеборг влюбились друг в друга, и ярл Оттар дал согласие на свадьбу. Спустя время родился я, твой отец. Я вырос в Фюне и с самого детства сопровождал отца в походах. Но, к сожалению, мой отец рано умер. После отца мне досталась сильная дружина и много кораблей. Мы отправились в викинг в Уэльс, там славно помахали мечами и взяли много серебра. Но мудрый Один видит все, он распорядился так, что мне полюбилась дочь самого ярла Уэльса. Ярл предложил мне земли, а дочь его согласилась стать моей женой. Так мы жили, и были это лучшие времена. Половину года мы проводили в своих владениях в Фюне, половину в Уэльсе, и все были довольны. Но после случилось так, что конунг данов Харальд заключил союз с вендами. Кейсар Мешко уговаривал Синезубого, чтобы тот отвратил своих людей от вендских земель, не давал им грабить там. Харальд, хоть и конунг Дании, не мог тогда обещать, что все мелкие ярлы послушают его совета. Тогда они встретились и решили так — кейсар вендов даст датчанам землю в Свиноустье, чтобы Харальд построил там город и населил верными людьми. И чтобы эти люди защищали земли Мешко от всех, кто будет нападать. Но Харальд сам не мог этим заниматься, еще жив был его отец Горм Старый. Тот был злой и неуступчивый человек. Он хоть и делил с сыном власть в стране, но не давал тому много воли. Синезубый стал думать, как поступить, чтобы остаться с вендами в союзниках. Ему сказали, что есть такой человек Пальнатоки, и он предложил мне встречу. Я сказал тогда, что земель и людей у меня достаточно, а если понадобится еще, мы добудем сами, не нанимаясь ни к кому в услужение. Харальд спросил меня тогда, не таю ли я зла за убийство моего дяди Аки. Я ответил, что дело давнее, разбираться с этим должен был мой отец, но он давно пирует в Вальхалле. А что я подумал при этом, сын мой Даг, этого никто не узнает. Так мы долго кружили вокруг и около, и не хотелось мне покидать Фюн. Но снова вышло иначе. Вышло так, что моя молодая жена умерла в Уэльсе. Об этом узнал кейсар вендов Мешко и пригласил меня к себе погостить. Я взял верного друга Сигвальди, несколько кораблей и, как только сошел лед, приплыл в Волин. Пир был щедрый, мы поладили во всем, особенно когда я увидел дочь кейсара…

Пальнатоки рассмеялся каким — то своим воспоминаниям.

— Ты, наверное, не знаешь, что у старого Мешко, кроме сына Болеслава, были еще и прелестные дочери? Так вот…

— Я видел Болеслава, — вставил Даг, все больше гордясь тем, что волею судьбы побывал на имперском съезде.

— Вот как? Где? — удивился Токи.

Пришла пора рассказывать Северянину. Несколько раз он прерывался, накатывал кашель и слабость. Жжение в груди не давало забыться. Тогда отец сам бережно вытирал сыну пот и давал напиться. Даг сбивался, отвечал на вопросы, все глубже погружаясь в детство, до самых ранних воспоминаний, когда отцом он считал знатного бонда Олава Северянина с озера Ветерн.

— Кого ты еще оставил, кроме родных в Свеаланде? — проницательно глянул Токи.

— В Хедебю… — Даг покраснел. — Одна девушка, из дома германского посла. Из — за нее я подрался…

— Женщин у тебя будет много, — отмахнулся ярл.

— Нет… то есть я хочу найти ее. Но ее увезли, — не пускаясь в подробности, Северянин описал стычку с Роальдом и Гуго. Но почему — то не сказал отцу, чей дочерью была Карлен.

— И твой хевдинг продал своего дренга в гребцы, чтобы его не вздернули за честь чьей — то соплячки? — Токи недоверчиво покачал головой. — Что — то здесь не так. Форинг Юхо стоял трое суток в Хедебю, пополняя запасы. В последнее утро в городе начались пожары и был слышен шум, словно дралось целое войско.

— Я ничего не поджигал!

— Ладно, подождем вестей, — сменил тему Токи. — Твой приемный отец — наверняка достойный и благородный человек, — заключил Токи. — Я буду рад познакомиться и даже побрататься с ним.

— А что было дальше? — неловко напомнил Даг. — Откуда…

— Откуда взялся ты? — расхохотался ярл. — Случилось так, что венды предложили мне долю в добыче, если мы вместе пойдем вверх по Нево и нападем на дикарей — русичей. Но вышло иначе. Мы посоветовались и сами пошли в викинг. В том походе на Гардар я потерял многих верных товарищей, это очень трудно — сражаться в густых лесах, где в тебя стреляют из луков прямо с деревьев. Мы слишком далеко ушли от реки и от кораблей, слишком далеко углубились в лес. Но не пожалели об этом, привезли обратно полные драккары соболиных шкур и много другого. Мы захватили женщин и несколько мужчин. Обычно мы убивали всех мужчин, кто поднимал против нас меч, но в тот раз… — Токи тряхнул седой гривой, — в тот раз мы угодили в логово к настоящим колдунам. Русичи называют их волхвами. Они жили в городах, а не в усадьбах, как принято в Дании, и каждый маленький городок нам приходилось брать с потерями. Даже их старики, прежде чем погибнуть, выкрикивали имя Велеса и забирали с собой несколько моих парней. Они плевали нам в глаза соком разжеванных ядовитых ягод, от которого сразу слепнешь. Они делали так, что мои люди целую ночь кружили между трех сосен и погибали от бешенства. Они насылали на нас стаи волков, я никогда прежде не видел таких огромных… Вот следы, видишь? — Токи обнажил бок, показав страшные рубцы от клыков.

Даг слушал, затаив дыхание. Так вот какова она, его настоящая родина! Страна лесных городов, где правят Сварог и Велес!

— Я сразу влюбился в твою мать, — ярл заметно погрустнел, — хотя у нее была такая же метка на голове, как у тебя, и она могла бы отравить меня одним прикосновением языка к моим губам. Я смотрю на тебя, Даг, и вижу ее глаза… Когда мы выжгли частокол вокруг их городища, я был искусан волками. Огромные изрубленные волкилежали вперемешку с трупами дренгов. Наш верховный тул потом кричал, что все это были оборотни. Может и так… Мы не нашли там сокровищ, но я мог умереть от ядовитых клыков. Никто этого не знает, тебе я говорю первому. Когда твоя мать увидела, что я приказал казнить всех ее связанных братьев, она подошла и просто положила руки мне на раны. И кровь остановилась. Она не любила меня, она хотела спасти своих. Тогда я сказал, что оставлю в живых тех, кто добровольно вступит в мою дружину и пойдет со мной обратно в Йомсбург. Потому что тогда лишние рты мне не были нужны. Со мной пошли семеро. Они все отлично дрались топорами, а мечей у них не было. Поэтому в Йомсбурге мы назвали их «кланом Топоров». Мой друг Сигвальди, сын конунга Струтхаральда из Сканей сказал так — пусть у нас тоже будут кланы, для тех, кто лучше владеет каким — либо оружием… Из тех семерых, что пошли тогда со мной, четверо уже пируют в Вальхалле, один сбежал обратно. Но Волкан и Некрас честно служат нашему знамени, у них тоже есть когти неведомого зверя. Волкан стал морским форингом, я доверяю ему десять и больше драккаров, когда мы ходим в викинг. Девчонка спасла им жизни. Я поклялся копьем Одина и не тронул их стариков, но маленькую ведунью забрал с собой. Когда стало ясно, что она понесла от меня сына, я отселил ее в Волин, таковы законы нашего братства. Но наш законоговоритель стал нашептывать всем, что ты принесешь беду…

Токи встал, прошелся по комнате, раздраженно ударяя кулаком в бревенчатую стену.

— Жаль, старый лис не дожил до сегодняшнего дня, я спустил бы с него живого шкуру. Это он придумал хитрость — не убивать тебя, а отпустить на щите в море. На Совете дружин его многие поддержали, а я… я не мог ничего сделать. Потому что проклятый тул предсказал правду — твоя мать умерла при родах. Теперь ты все знаешь. Я не мог пойти против своих, поскольку сам установил законы братства. Мне жаль и того человека, кто напустил на тебя змею. Он был отважен и храбр, он был сыном хевдинга, и теперь мне придется платить вергельд. Его подослали убить тебя, потому что так хотели спасти мою жизнь… Слушай, сын мой! — Токи вперился тяжелым взглядом в побледневшего Дага. — Ты можешь поклясться, что не убил, нарочно или случайно, кого — то из своих родичей, или из моих дружинников?

— Клянусь, никого, — с великим облегчением прошептал Даг.

— Ибо молва догоняет всякого, — нехорошо ухмыльнулся ярл, — и горе лжецу! Все, ты устал. Спи. Говорить будем на Совете.

— Отец… — Северянин чуть не задохнулся, назвав так сурового ярла. — Отец, я могу тоже вступить в клан Топоров?

— Ты ничего не можешь, — отрезал Пальнатоки. — Тебе нет восемнадцати, это несложно доказать. Но никакое кровное родство тебе не поможет.

— Что же мне делать?

— Ждать испытаний.

Глава двадцать седьмая, в которой выясняется, что раненым нет поблажек, и что друзей можно завести, лишь пустив им кровь

На шестую ночь они напали на него втроем. Молча из без предупреждения. Рана на спине, нанесенная скрамасаксом графа, почти затянулась, но повязка под грудью слегка кровоточила. Честнее сказать, побаливало еще и плечо после попадания стрелы, лопались волдыри на ладонях, вызванные долгой греблей, вылезали потихоньку занозы из пяток после босоногого бегства по Хедебю. Но с точки зрения нападавших, обленившийся кандидат в йомсвикинги был вполне здоров. Да и спал он уже не в личных покоях ярла, а в пустом доме экипажа «Валькирии». Сам экипаж, кроме пары болящих, снова уплыл в викинг под водительством Юхо.

Даг проснулся до первого удара, уберег голову, подставив локоть под твердую палку. Привычно вскинувшись, пнул вверх ногами, целясь в белевшие лица, но… ни в кого не попал. Зато получил увесистый тычок в поясницу.

— Ага! — сказал кто — то из дальнего угла, словно открыли счет в игре.

Северянин перекатился назад через голову и — сразу обратно вперед, хитрым приемом берсерков. Это позволило удачно врезать одному гаду между ног, но двое отскочили с удивительным проворством. Зато Северянин был уже на ногах, держал в руке нож и прижимался спиной к столбу.

— Нож против правил, — негромко окликнул один из нападавших и наметился дубинкой Дагу в физиономию.

Только тогда до Северянина дошло, что его не пытаются снова убить. Удар в лицо он снова отбил голой рукой, но это едва не стоило перелома кости. Не дожидаясь, пока они кинутся сразу с трех сторон, с места кувырком ушел в сторону, прыжком через тлеющие в очаге угли, по пути ухватил массивную лопату, висевшую на крюке. Дубина уже свистела над головой, когда он упал и мазанул неприятелю древком лопаты по щиколотке.

— Ага! — весело произнес кто — то во мраке.

Даг понял, что за схваткой наблюдают.

Тот, что получил по щиколотке, отошел и спокойно уселся отдыхать. Двое напали хитро, один метил поверху, другой — ниже пояса. Даг отскочил к стене, снова ненадолго обеспечив себе тыл. Он заметил, что соперники орудуют палками, как мечами, не используя колющих ударов. Но он — то собирался использовать все, что знал и умел! Подпрыгнул высоко, дубина звонко шмякнулась о бревенчатую стену. Несколько раз блокировал лопатой вторую дубину. Но по гладкому древку без гарды дубина противника соскользнула и содрала кожу с пальцев. Закапала кровь. К счастью, наблюдатели этого не заметили. Зато они хорошо заметили, как древко толстой лопаты угодило викингу в горло. Тот оступился, закашлялся и успешно плюхнулся задницей в горячую золу. Третий противник молниеносно перебросил палку из руки в руку и достал Дага как раз по больному плечу. В глазах от боли вспыхнула радуга.

— Хватит, — произнес все тот же ровный голос.

Зажгли лампы. Трое нападавших оказались совсем молодыми дружинниками. Без тени обиды пожали Дагу Руку. Один сплевывал кровь, другой растирал ногу. Отворилась дверь, утро дохнуло сырым майским сумраком. Пригнувшись, вошел великан, закованный в броню. За ним бесшумно просочился знакомый уже Волкан. Третьим из глубины дома явился молодой совсем парень, на ходу развязывая веревочки штанов. Дагу сразу не понравилась его наглая рожа и стальные, безжалостные глазки.

— Три на одного, со сна, один удар пропущен, двое ранены, один убит, неплохо, — промолвил русич.

— Считай, у него половины пальцев нет, — сплюнул молодой главарь и принялся мочиться прямо в дверной проем.

— Меня зовут Торкиль Высокий, — глухим голосом произнес нескладный усатый великан.

— А его — Вагн Акинсон. Если ты выдержишь испытания, я буду учить тебя драться.

— Я умею драться.

— Мы все здесь живем как братья, — добавил Вагн, натягивая штаны. — Но ты не будешь моим братом, пока не пустишь мне кровь.

— Как это? — растерялся Даг.

— Это непросто, — усмехнулся Торкиль. — Нам неважно, чей ты сын. Разве Токи не говорил тебе, что каждый должен выдержать испытание?

— Так я не выдержал?

Все трое разразились хохотом. Даг вначале разозлился, даже хотел стукнуть кого — нибудь лопатой, но потом заметил то, что должен был заметить с самого начала. Все трое, как и Волкан, не были рядовыми дренгами, они носили богато украшенные наручи и гривны. Морские форинги явились рано утром не оскорблять его, а из любопытства.

— Это мы так шутили, — отсмеявшись, заявил Вагн. — Испытания проходят не все.

— Иногда под юбку к женам мы выгоняем всех, — мрачно добавил Торкиль. — Вчера приплыли семнадцать человек эстов, хотят примкнуть к нам и присягнуть на верность. Выйдешь на поле вместе с ними.

— Если конунг Токи признает тебя сыном, это его дело, — пожал плечами Волкан. — Но если ты хочешь стать нашим братом, вначале надо поклясться под знаменем, что будешь соблюдать наши правила.

— Какие правила? Я готов! — выпятил грудь Северянин.

— Правила простые, — принялся загибать пальцы Волкан. — Мы не принимаем никого моложе восемнадцати и старше пятидесяти лет. Мы изгоняем тех, кто хоть раз повернулся к врагу спиной. Мы изгоняем того, кто уступит равному себе по силе и оружию. Мы изгоняем тех, кто поднял руку на своего брата, любого йомсвикинга. Мы требуем с каждого клятвы, что он будет мстить за всякого убитого брата. Мы изгоняем всякого, кто не принесет к знамени даже малую часть общей добычи или совершит иной обман. Никто не может держать женщину в городе, или оставаться за городом больше трех ночей. Никто не может объявить о новости раньше, чем на Совете ее объявит сам конунг. Есть и другие правила, о них тебе скажут позже.

— Мне нет восемнадцати, — вздохнул Даг.

— Мне тоже, — отмахнулся Вагн. — Когда я приплыл сюда, у меня было сорок человек и два корабля. Я вызвал на бой самого ярла Сигвальди, меня взяли. Но половину моей дружины Токи все равно прогнал домой.

Наскоро проглотив завтрак, Северянин оделся и выбежал на северное поле, где уже собралась густая толпа. На распорках стояла широкая решетка, сбитая из стволов, толщиной в руку. Удержаться на таких тонких стволах даже без оружия казалось непросто. Новичков выводили по двое и ставили в бой против ветеранов. Даг немного приуныл, заметив, каким оружием заставляли сражаться. Это были тяжелые копья с рубящим наконечником длиной в локоть. Причем дрались не до крови, а до момента, пока кто — то из противников не терял равновесия на бревне.

— Сейчас уже неважно, каким оружием ты владеешь лучше, — вполголоса заметил Волкан. — Это раньше в моем клане собирались те, кто хорошо махал топором. Но важно отдать почести копью Гунгниру, которым бился сам Один. Удачи тебе, и будь осторожен с ярлом Сигвальди!

Даг не успел спросить, неужели придется драться с пожилым ярлом. Первое испытание Даг выдержал с честью. Правда, он ни разу не смог толком ни рубануть, ни кольнуть соперника, зато передвигался по бревнышкам с такой ловкостью, что опытный дренг первый запнулся и с проклятиями ухнул по колено в грязь.

Каждое новое испытание становилось все сложнее, но интереснее. Пришлось прыгать по качающимся камням. Затем участников раздели и заставили плыть от одного насыпного мола к другому, на скорость. Плавал Даг всегда хорошо, неожиданностью стал град камней, от которых пришлось уворачиваться в холодной воде.

Благодаря богатому опыту, приобретенному в экипаже Торкиля Скалы, Даг справился с хитрым копьем, снабженным веревкой. Следовало метнуть копье в туго набитый кожаный мешок, а затем быстро, пока не доиграет рожок горниста, смотать веревку обратно на локоть и изготовиться к новому броску.

Половину эстов отсеяли уже на этом этапе. Наверняка они замечательно орудовали палицами и ножами, но в морском бою требовались иные навыки.

Несмотря на крепкую комплекцию, Северянину пришлось попотеть, чтобы добросить до черты абордажное копье, он едва не вывихнул плечо. Разрешалось метнуть трижды. После второго броска Даг сообразил, под каким углом следует держать руку и как верно разбегаться. У берсерков Торкиля такими огромными копьями не пользовались.

Даг ожидал следующего оружия или поединка с человеком, но для «уцелевших» соискателей приготовили кое — что похитрее.

Их привели на помост с твердым покрытием. Здесь стояли врытые в землю колоды. В колодах, надежно укрепленные, торчали высокие столбы, хаотично усаженные острыми лезвиями и палками с гвоздями. Двое дренгов, взявшись за рычаги, принялись раскручивать столбы. Простой веревочный механизм скрывался под помостом.

— Становитесь. — Дага и других подтолкнули под самые столбы и указали на круг, начерченный вокруг столба. В круге человек едва помещался. — Вы должны продержаться, пока в этих часах не кончится песок.

Даг вспомнил, однажды он видел такие же часы на ярмарке в Хедебю, но те умещались в ладони. А эти, две толстые колбы, перехваченные коваными прутьями, обещали долгие страдания. Часы перевернули. Песок потек незаметной струйкой, столбы с палками и лезвиями завертелись.

Первые минуты Северянин перешагивал палицы с улыбкой, затем дренги ускорили вращение. Со скребущим звуком столб проворачивался все быстрее, палки и клинки буквально мелькали, а проклятый песок не высыпался даже до половины! У соседнего столба с глухим стоном свалился эст, ему перешибло колено. Другой отскочил сам, дважды порезавшись о сверкающие лезвия, не желая больше испытывать судьбу.

Северянин подпрыгивал и приседал с полузакрытыми глазами. Мешало солнце, которое как назло вылезло после недели дождей, а испытуемых нарочно поставили к солнцу лицом. Но зрение Дагу не понадобилось. Он с первой секунды вращения сообразил, что надо запомнить, иначе ничего не получится. Тупо ждать, пока тебе переломает кости, подпрыгивать и уворачиваться, не имело смысла. Все равно адская механика, придуманная за много веков до его рождения, не позволяла себя обмануть. Выход оставался один — запомнить телом какой штык следует ожидать, и ускоряться вместе со столбом…

Когда песок в часах кончился, с Дага ручьем лился пот. Куртку разрезало в трех местах, дубины наставили синяков, но он не упал, он выдержал! И вместе с ним — четверо молчаливых, сосредоточенных эстов. По повадке Даг сразу определил в них тертых бойцов.

Северянин заметил, что на возвышении поставили несколько кресел, но высокое кресло конунга пустовало. Либо Токи не желал мешать сыну, либо слишком беспокоился о нем. Зато Дага, как и прочих, представили самому Сигвальди — второму человеку в Йомсбурге. Сигвальди о чем — то тихо поочередно спрашивал эстов, и двоих после этого опроса прогнали прочь. Некоторые плохо понимали язык, ярлу пришлось повысить голос, и Даг расслышал выражение «жизнь или смерть».

Сигвальди выглядел крайне добродушно и чем — то походил на здоровущего сытого енота. Но глаза его смотрели столь проницательно, что Даг ощутил укол метки на макушке. Едва встретившись с ярлом взглядом, Даг сразу поверил, что этот человек уже выслушал и запомнил его историю. И, скорее всего, он знает историю каждого из воинов крепости.

— Я хочу задать тебе три вопроса. — Сигвальди миролюбиво приподнял три пальца. — Назови мне эти три вопроса сам. Или уходи.

Вот так шутки! Дага прошиб холодный пот. Глядя в сторону, он постарался сосредоточиться. Что могло не понравиться хитрецу Сигвальди после рассказа Пальнатоки? Даг постарался поставить себя на его место. И — ринулся в бой, не задерживать же очередь!

— Ты хочешь спросить, не предам ли я ваше знамя, как предал знамя датского конунга?

— Ладно, продолжай. — Сигвальди пошевелил пальцами.

— Ты хочешь спросить, надеюсь ли я получить наследство, если конунг Пальнатоки признает меня сыном?

Сигвальди быстро переглянулся со стоявшими рядом форингами. Вагн фыркнул, Буи Толстый сделал вид, что закашлялся, другие что — то внимательно изучали на небе.

— Продолжай, — бесстрастно велел ярл.

— Я боюсь совершить ошибку, — кинулся в омут Северянин. — Мне кажется, твой третий вопрос о том, как я хочу умереть. Или о том, что важнее — жизнь или смерть.

Волкан крякнул. Торкиль нахмурился. Буи пробормотал что — то о героях, которые сражались и после смерти.

— Я не скажу тебе, верно ли ты отгадал вопросы, — сообщил Сигвальди, — но пока можешь остаться здесь. Волкан, ты возьмешь его вместе с остальными новичками?

— Хорошая идея, — кивнул русич. — А ты не радуйся раньше времени, — повернулся он к Северянину. — Завтра мы идем в викинг. У кейсара Болеслава старые счеты со старыми врагами, он просил нас помочь. Вот там и пройдете настоящие испытания.

Глава двадцать восьмая, в которой корабль превращается в речную крепость, а чужой лес оказывается страшнее бурного моря

Пять малых драккаров вышли рано утром из крепости и свернули на север. Даг усердно греб на шестом руме, Уже как свободный человек, хотя и временно принятый в команду. Ему выдали пояс с пряжкой, крепкую кожаную лобу с войлочной подкладкой, нижнюю рубаху, широкие штаны и очень удобные сапоги, сшитые так, что ноги не промокали, даже если идти по щиколотку в воде. В ничейном оружии и горе кольчуг Северянин копался долго и с упоением. Кажется, Волкан остался доволен, оценив выбор новичка. Даг присмотрелся к соседям, взял себе нож по длине голенища, легкую секиру на очень длинном топорище, зато булаву, цеп и прочие непонятные средства лишь потрогал. Меч, крепкий франкский клинок, ему небрежно передал сосед, но Даг отказался. И снова заслужил одобрительный взгляд Волкана. Видимо испытания продолжались даже в мелочах. Наконец, новичок подобрал себе «правильный» меч. Тяжелый, заточенный лишь в треть клинка, с тупой сильной частью над гардой, для надежного отбива.

Северянин немного удивился, что в поход пошли на таких маленьких, узких кораблях, всего восемь весел по борту, к тому же доверху забитых какими — то досками, просмоленными бревнами, мотками кожаных канатов. Свободной смене негде было спать, а съестные припасы вовсе лежали под ногами. Пространство под палубой тоже заполнили непонятными приспособлениями. Однако йомсвикинги ни о чем не спрашивали, гребли молча. Даже песен не пели, берегли силы. Впрочем, соседом Дага оказался веселый парень со странным именем Али. Похожих на него мужчин, с светло — коричневой кожей, выпуклыми черными глазами и кудрявой щеткой волос на голове, Даг встречал лишь однажды — среди торговцев благовониями в далеком Свеаланде. Али поведал, что его прадед родом из Кордовы, но название ничего не сказало Дагу. Али выгреб из — за пазухи горсть защитных амулетов и гордо показал самый главный — золотой полумесяц. С его слов, неведомый пророк Махмет защищал в бою более надежно, чем крест, молот Тора, янтарные бусы и прочие важные обереги. Даг усомнился в возможностях Махмета, Али обиделся и обещал при случае рассказать о своем героическом народе.

Северянин не считал дни и ночи. Драккар пару недель швыряли морские штормы, но настал момент, когда Волкан приказал свернуть к берегу. Дальше викинг стал походить не на военную вылазку, а на робкое путешествие торговцев. Потому что флотилия Волкана постоянно кралась вдоль лесных чащоб, не удаляясь далеко от суши. Очень редко мелькали огоньки, а рыбачьих лодок не встречалось вовсе. Море здесь штормило сильнее, мокрые паруса звенели от напряжения. Волкан непрерывно менял курс, чтобы узкие палубы не захлеснуло водой. Он будто искал что — то в непрерывной череде заводей.

И нашел, хотя и не с первого раза. Неожиданно в бухте, заваленной упавшими соснами, открылся проход в узкую реку. Половине команды пришлось вылезать на берег, они тащили суда на канатах, помогая пройти бурную стремнину. Затем паруса свернули, мачты опустили и пристали к песчаному островку. Волкан во все стороны разослал караульных, и команда занялась постройкой башен.

Теперь Северянину стало понятно, зачем они тащили столько лишнего скарба. Спустя пару часов узкие драккары превратились в настоящие плавучие крепости. На носу поднялся щит, обитый моржовой кожей. Борта надстроили выше человеческого роста. Доски на палубе заменили на другие, со специальными пазами, в которые общими усилиями воткнули столбы, обитые металлом. Еще немного — и вместо мачты выросла настоящая трехэтажная башенка, с лесенкой внутри, узкими полками и прорезями для стрелков. Северянин остался среди гребцов. В башню поднялись воины с арбалетами. Оружие наверняка принадлежало к военным трофеям. В хирде ярла Годвина и уж тем более — у лихих пиратов Торира Скалы имелись только луки.

Против течения шли ночами, не раз натыкались на мели и коряги. Рядом с Волканом на носу находились двое проводников. Едва занималась заря, по каким — то тайным меткам искали место для отдыха. Форинг выставлял двойной караул. Дагу пришлось в паре с Али просидеть немало часов в развилке столетней ели, пока дежурная смена разводила бездымные костры и запекала в песке рыбу.

— Мой прадед не был язычником — маджу, как я, — обгладывая налима, рассказывал Али. — Но он был слабым человеком, его покарал Всевышний. Его и всех его потомков. Вот и я страдаю, а мог бы быть одним из великих визирей Кордовы…

Даг от удивления едва не упал с ветки. Он никак не мог предположить, что его сосед по воинскому братству — сумасшедший. Идея чужого греха, за который приходится расплачиваться потомку, не укладывалась у Дага в голове.

— А кто такой визирь? Это вроде хевдинга? А где твоя Кордова? Дальше, чем Гамбург?

— А, так ты ничего не знаешь? — воодушевился Али. — Еще сто пятьдесят лет назад предки норманнов напали на Астурию. Но там у короля Рамиро было сильное войско, и их отбросили в море. Тогда они поплыли южнее и напали на владения калифа Абдурахмана, которому прежде клялись в дружбе. Они вырезали много мусульман и разрушили большую мечеть в Севилье. Тогда все жители Иберии стали уходить в горы, пастбища опустели, селения горели. Калиф разослал послания всем визирям в провинции, чтобы те послали войска. Визири собрали всех правоверных и поступили хитро. Они продержались в засаде, под жарким солнцем, без воды несколько дней. Они дождались, пока войско северных язычников растянется между Севильей и Мороной, и напали со всех сторон. В той битве мои предки убили много тысяч твоих предков. Тела язычников даже никто не мог собрать. Но норманны еще перед этим разделили свое войско на три части. Одни шли к Кордове, другие — в Лакант. Они шли, грабили и уводили пленных на свои корабли. Мой прадед был честным правоверным, но его соблазнил демон под видом одной замужней женщины. Мой прадед был большой начальник и мог стать визирем. Но за совершенный грех его бросили в яму. Его должны были судить и забросать камнями, но…

— Подожди, — так же шепотом перебил Даг, неотрывно следя за лесом. — Я посчитал, как это твой прадед мог жить так давно?

— Может, это был и не прадед, а его отец, — выкрутился Али. — Он сидел в яме и ждал казни, когда в город ворвались норманны. Они хватали пленных без разбора, женщин и мужчин, чтобы потом продать. Они забрали к себе на корабль моего прадеда и многих других. А потом их корабли на реке с двух сторон догнали войска правоверных. Они стали обстреливать драккары стрелами и кидать камни. Тогда хевдинг норманнов закричал, что он отдаст пленных, если их прекратят преследовать. Он предложил визирям выкупить пленных, иначе убьет их прямо на кораблях. Так они договорились. Но никто не захотел выкупить преступников, и норманны забрали их с собой. Многие язычники были ранены. Им пришлось посадить пленных на весла, хотя они редко делали так. Даже женщины гребли, пока мужчины пускали стрелы. Но норманны были очень смелые. Они не вернулись обратно на север, они поплыли на юг, искать богатый город Рум. Тогда у них вышло еще несколько битв. Рум они не нашли. Ты знаешь законы, Даг? Когда не хватало воинов, херсиры предложили пленным выбор — или их убьют, или они должны поклясться на кольце Тора и взять в руки оружие. Многие не захотели предать учение Пророка и были зарублены. Но мой прадед согласился. В Кордове его все равно ждала позорная смерть. Он стал одним из них. И вместе с норманнами вернулся на север. Он взял двух рабынь в счет своей доли. Он забрал их себе. Потом он еще ходил в викинг и купил усадьбу в Норвегии. Потом родился мой дед…

— А ты? — Даг слушал, как зачарованный. — Ты не хочешь вернуться домой?

— Мой дом был в Норвегии, — погрустнел Али, — пока его не сожгли. Но полумесяц спас меня. Потом меня могли убить много раз, но полумесяц всегда спасал меня…

Даг хотел спросить, нельзя ли и ему раздобыть такой же могучий амулет, но тут раздался тихий свист — дали команду на общий сбор. Впервые — днем.

Выше по течению был замечен неприятель. Викинги успели отчалить, потеряв при обстреле двух бойцов. Стрелы летели с лодок, которых Северянин никогда прежде не встречал. Длинные пустые сосновые стволы несли по двадцать человек. Они появились стремительно и маневрировали так быстро, что арбалетчики не успевали находить цель. Лесные люди, одетые в шкуры, с бешеной скоростью посылали горящие стрелы. Не сближаясь, враги налегли на весла и скрылись в незаметных протоках, куда драккары не смогли бы пройти. На первых двух кораблях, несмотря на щиты и броню, занялись пожары. Стоило кому — то из команды высунуться с ковшом воды, как из густых еловых ветвей прилетала стрела и била точно в цель. Башни огрызались, но заметить скрытые лежанки в буреломе было почти невозможно.

— Быстрее! Налегай! — командовал Волкан.

Позже он объяснил новичкам, что русичи называют долбленые лодки стругами, легко переносят через бурелом на плечах и сами порой нападают на враждебные поселения.

Лучники на стругах преследовали викингов еще долго. Экипаж драккара, шедшего последним, потерял четверых, пока тушили пожар. Даг вместе с товарищами скрипел зубами от ярости, поскольку вместо честного боя приходилось прятаться под щитом. А невидимые стрелки ухитрялись ранить соседей даже через весельные порты. Но ситуация резко изменилась, когда флотилия на стругах осталась позади. Поравняться с большими кораблями они не решились, крались сзади, видимо, ожидая ночи. Волкан приказал сцепить драккары поперек реки. Арбалетчики дали несколько успешных залпов. Их иноземные механические луки долго заряжались, зато били точно и вдвое дальше. Лесные люди на стругах понесли серьезные потери. Они стали разворачивать свои лодки и получили очередной залп. На двух стругах викинги разом уничтожили весь экипаж. Мертвые тела свешивались за борт, весла попадали в воду. Битва была выиграна, погоня отстала.

Всю ночь держали усиленные караулы, а заря принесла добрую весть — чаща отступила. На голых, покрытых молодой весенней травой проплешинах никто не мог спрятаться. Проводники долго совещались, разостлав грубую карту. Наконец, Волкан скомандовал привал.

— Слушайте все, — начал он. — Мы на границе владений эстов и русичей. Хольмгард отсюда далеко, но подати у здешних собирает. Нам с ними тягаться не след, да и воли такой от ярла мне не дано. Здесь, за болотом, городище есть малое, огневики ставили. Там у них богатая божница, храм Перуна то есть. Всем понятно?

— Чего ж не понять? — разулыбались в усы бывалые рубаки. — Веди нас.

— Я не все сказал, — понизил голос форинг, и от этого мягкого тона Дагу стало немного не по себе. — Эти глупые ландбу выжигают леса, сеют зерно и разводят свиней. Это все, на что они способны. В бою они сами как свиньи, бери их и режь…

Кто — то засмеялся. У Северянина зачесалась метка на макушке. Кажется, он начал понимать, куда клонит его новый вождь.

— Их божница полна серебра и набита камнями. Они не умеют драться. Они платят хевдингам Хольмгарда и получают защиту.

— Ну и что? — гоготнул Хлив Горбун, херсир второго драккара. — Такие же неуклюжие свиньи!

— Нет. Их городище защищает дружина. Свеи, датчане и эсты. Ну что, новички, — Волкан обвел взглядом побледневших эстов, — тут кто — то спрашивал, когда же настоящее испытание?

Глава двадцать девятая, в ней член братства забывает о родне, а Перун являет истинный лик

Вдоль опушки бежали след в след. Бежали долго, следуя едва заметной тропке. Заметили черные сгоревшие стволы, засеки, сгоревшие кусты. Дальше шли осторожно, все разговоры Волкан запретил. Покапал дождик, справа показалось засеянное поле, на нем фигурки крестьян. Затем резко дохнуло дымом, Даг увидел, как огневики расширяют свои владения. Полуголые мужики вгрызались в подлесок, жгли и сразу делали просеки, чтобы пожар не захватил лишнего. Даг вспомнил, с каким трудом делили хорошую землю в Свеаланде, а уж про норвегов и говорить нечего — там сплошные камни. Даже завидно стало — столько у людишек глупых дармового леса, и сами их конунги, похоже, не обмерили и не сосчитали владений своих. Хоть это и самый западный край Гардара, недаром говорят, что полудикие эти племена побогаче персов будут! Глядя издалека на пропотевших крестьян, одетых в рубища, Даг еще кое — что вспомнил — роскошное посольство киевского князя при дворе Оттона. Те, небось, точно не считали и не мерили своих земель, а меха дарили такие, за которые сирийские купцы отвесили бы десяток мер золота!

Бежавший впереди Али встал как вкопанный, присел, махнув вниз ладонью. Северянин тоже мигом присел, передав беззвучную команду следующему.

Впереди, в прорехах бурелома, виднелся частокол.

Волкан поступил хитро, правда, хитрость его вскоре обернулась бедой. Но в ту минуту, когда хевдинг распределял силы, подвоха не почуял никто, даже Северянин. Волкан выделил двадцать человек, из них девять были новичками. Кроме Дага — эсты, один беглый деревлянин и двое свеев. Старшим назначили Хлива Горбуна, а Хлив уже знал, что от него требуется. Новичков он пустил вперед, на штурм городища. Ветераны пошли за новенькими второй волной. Остальных людей Волкан разбил на две группы. Одна группа кинулась на безоружных огневиков, работавших в поле. Другую хевдинг сам повел туда, где ожидалось найти богатое капище. Одно мгновение — и викинги растворились. Остались лишь подчиненные Горбуна. Дага слегка передернуло, когда он ощутил, как спину буравят недоверчивые глаза бывалых. Все встало на свои места — новичку, дрогнувшему при штурме, не дадут сбежать свои же! Впрочем, Северянин никуда бежать не собирался, а вот за эстов не поручился бы. Они принялись шептаться, едва заслышали за частоколом родную речь. Городище оказалось большим. Двое ворот, одни на запоре, через другие входят — въезжают. С двух башенок следят за полосой выжженной земли. Внутри видны высокие соломенные крыши.

— Как откроют ворота, живо за мной! — просипел Хлив. — Ставим стену щитов, по центру ты, ты и ты, — он указал на рослых свеев. — А кто с моего драккара — вы знаете, что делать!

Ватага высыпала из леса и мигом перестроилась, выставив впереди щиты. Ворота городка стояли открытыми настежь, оттуда как раз неторопливо выезжала телега, запряженная парой тяжеловесов. Возница стал нахлестывать лошадей, кто — то свистнул, ударили в било, ворота стали закрываться. На обеих охранных башенках замелькали люди в броне. Но створки не успели сомкнуться. Йомсвикинги ударили, как таран, сбив с ног часовых, растоптав походя несколько безоружных крестьян. Внутри крепости Хлив не дал своим перестроиться, единым монолитом повел их на штурм ближайшей башни. Даг насчитал внутри города больше десятка больших домов, пару сеновалов, пару коровников и еще землянки.

Разделиться викингам все равно пришлось, когда полезли изнутри по мосткам на стены, чтобы не оставлять за спиной лучников. Лучники были из местных, прикончить их не составило труда. Затем Горбун знакомым окриком собрал всех в «стену». Вокруг носились растрепанные женщины, хватали орущих детей, краем глаза Даг видел довольно взрослых, но безоружных парней, пробиравшихся к другим воротам. Но Хлив велел их не трогать, пусть бегут — скорее выведут Волкана к сокрытой божнице!

Зато навстречу ощетинившимся викингам высыпала сонная дружина. Скорее всего, в такой глуши нападения не ожидал никто, и наемники дрыхли, разогревшись весенним солнышком. Троих зарубили сразу, прочие сбились в ответный клин. Даг делал свою работу спокойно и уверенно, и все, кто кидался на его щит, были много старше и шире в плечах. Северянин подпрыгивал, бил по ногам, отскакивал назад, все время ощущая на себе оценивающие взгляды ветеранов. В какой — то момент строй распался, каждый дрался сам за себя. Кто — то из людей Хлива доставал горящие угли из припасенного горшка, другой макал сухой факел в горящую нефть и поджигал все, что горело…

Еще до того, как защитники городища дали слабину, в рядах йомсвикингов произошел раскол. Один из эстов не смог поднять оружие на своих. Северянин полагал, что Хлив Горбун тут же прикончит отступника, но этого не случилось. Казалось, хирдман был слишком озабочен поисками ценностей в опустевших домах. Он не велел преследовать бегущих, лишь четверых молодых женщин связали на продажу. Серьезный бой разгорелся во дворе самого высокого и крепкого дома, сложенного из векового кругляка. Там заперлась в глухой обороне половина местной дружины. Понимая, что живыми им не уйти, защитники городка напились для храбрости и для храбрости же затянули песни.

Северянин вздрогнул, когда услышал из осажденного жилища песню своего детства. Такие бодрые висы могли распевать только свей! Вполне вероятно, что среди дружинников местного князька нашлись бы даже знакомые… и даже дальние родичи. Ведь у Олава Северянина было много, очень много родственников.

Даг вовремя поймал на себе секущий, изучающий взгляд Хлива Горбуна. И вовремя вспомнил, что у него есть теперь настоящий отец и настоящая родня — его братья из Йомса. С удвоенной силой он кинулся на крыльцо и вместе с братьями принялся секирой крушить тяжелую дверь.

А вот один из свеев, недавно принятый в отряд, как видно, не сумел побороть жалость. Дверь искромсали в щепки. Потеряв двоих, йомсвикинги ворвались внутрь. В полумраке незнакомых переходов мечам стало негде развернуться, взялись за ножи. Дагу темнота лишь помогала. Он кошкой поднырнул под лестницу, ведущую на второй этаж, трижды полоснул саксом по ногам спускавшихся врагов. Лиц их он не видел, важно было, что все трое рухнули вниз с перебитыми сухожилиями. Парни Хлива их добили и метнулись наверх. Разожгли факелы, стали выбивать внутренние двери. Наверху и в подполах уже полыхало пламя. Хозяева городища сами подожгли все ценное, сами кидались на ножи. На втором этаже Северянина атаковали двое безусых мальчишек. Атаковали неумело, и кольчуги на них висели мешком, наверное, это были дети хозяина. Северянин легко убил обоих, осмотрел их оружие, ничего интересного не нашел. В другой комнате уже полыхало пламя, туда войти не сумели. Позже Али рассказал Дагу, что, скорее всего, местный князь сам убил своих дочерей и поджег дом, чтобы не смотреть, как их будут бесчестить. С трудом вскрыли подпол. Обвязав лица мокрыми тряпками, полезли вниз. Серебро там хранилось в бочонках, дерево прогорело, металл от жара расплавился, растекся по земляным полам. Хлив приказал собрать все, что можно.

Из команды Хлива Горбуна ранены были четверо, но неопасно, погибли двое.

Когда выбрались наружу, городище гибло в огне. Примчался посыльный от Волкана, срочно требовал всех к себе. Велел даже бросить добычу, если такая есть, и раненых пока оставить. Трижды в дыму прогудел рожок. Снова бежали, на бегу Даг заметил, как Хлив дал команду своим лютым. Когда промчались мимо сгоревшего поля, мимо пылавших скирд, Северянин успел удивиться тому, как шустро сбежали все жители городища. То есть понятно, что от воинов Йомса бежал всякий, но не могли же люди раствориться или обернуться в воронов, множество которых уже кружило над трупами.

Внезапно стемнело, отряд снова вернулся в лес, к тому месту, где Волкан разделил экипажи. На развилке тихо гудели кронами три высоченные сосны, между ними стоял поросший мхом истукан Белеса. Белеса Даг узнал, почти такого же в детстве ему показывали в землянке рабы — русичи. И сразу вспомнилось, что нельзя одному подходить к кумиру, особенно ночью, если нет для него подношений. Можно так и проблуждать в трех соснах и погибнуть от жажды.

Наверняка Волкан не хуже знал эти правила, раз оставил на развилке специального человека. Дренги Хлива хотели было ринуться, осмотреть кумира, но их живо вернули назад. За тремя соснами обозначилась извилистая тропа, и тропа эта Дагу сразу не понравилась. Вроде и не звериная, и не человечья. И чем дальше они бежали, пригибаясь, увертываясь от хлеставших в лицо веток, тем меньше ему нравилось в этом темном лесу.

Солнце едва прошло одну восьмую по небосклону, когда йомсвикинги пришвартовались у высокого берега, так что вечер ну никак не мог наступить столь рано. Однако темнело стремительно, хотя дождем не пахло. Когда вырвались на широкую поляну, Даг несколько раз сморгнул, прежде чем привык к неожиданному мраку.

Он обернулся, восстанавливая дыхание. Почти все собрались здесь, кроме двоих. Не хватало двоих новичков, как раз тех, кто дрогнул в бою. Северянин не стал ничего спрашивать. Если его отец установил правила, которым с охотой все подчиняются, если Йомс все уважают и хотят вступить в братство, значит… значит, от трусов и предателей надо избавляться!

Волкан находился в центре, возле штандарта, окруженный плотной толпой лютых. Эти держали не круглые, а длинные трофейные щиты, обитые металлом, крутили головами во все стороны, хотя на них никто не нападал.

Пока не нападал. То, что сегодняшняя вылазка закончится плохо, Даг уже не сомневался. И дело было даже не в том, что метка на голове отчаянно чесалась, указывая на близкую опасность. В окружавшем мраке и тишине парень почуял нечто худшее, чем засаду новгородских дружинников. Почти сотня викингов с оружием на изготовку окружили холм. Холм зарос колючими кустами, на гребне покачивались ели, всюду лежали и стояли скелеты деревьев, поддерживаемые молодыми собратьями. Свежая поросль не позволяла старикам упасть, и приветливый ельник превратился в непроходимый бурелом. У основания заросшего кургана, за оградой, возвышался навес высотой в два человеческих роста, а под ним темнела могучая статуя Перуна. Казалось, что бог шевелится, потому что у его изножья, в каменной кладке, горел огонь. Множество рубинов и карбункулов, которыми была украшена статуя, отсвечивали жутким призрачным светом. Над огнем копошились две старческие согбенные фигурки. Казалось, они не замечают грозных захватчиков.

Северянин насмотрелся на разных богов. На Рюгене его пытались изжарить заживо в честь Световида. Но тот Световид, вместе с роскошным храмом, не пугал Дага. Тот огненный бог служил своим кровожадным жрецам, а не наоборот. Здешний мрачный кумир, вырезанный из громадного пня, таил в себе угрозу. Четко разглядеть великана никак не получалось. То ли плотная туча комарья заслоняла обзор, то ли лесная почва необъяснимым образом парила. На грубо обтесанной голове кумира поблескивал золотой венец, сквозь который проступали витые рога. В обоих ручищах бог держал по острой пике, грудь его прикрывало подобие серебряной брони. Серебряные усы низко свисали. Ноги Даг не разглядел. Его больше привлекали драгоценные камни. Проводники Волкана не соврали — здесь нашлась знатная божница.

Но трогать ее не стоило. Сказать об этом Волкану Даг не решился, ведь трусам не место в братстве.

— Хлив, притащите их ко мне! — приказал Волкан. — Это волхвы, не убивайте их!

Хлив послал четверых ветеранов. В мертвецкой тишине они пересекли пустую поляну, перелезли через оградку и подхватили с земли обоих стариков. Дага заколотило крупной дрожью, когда он увидел дедов вблизи. Определить их возраст никто бы не сумел. Оба не сопротивлялись, их тонкие коричневые руки больше походили не на конечности человека, а на гнилые сучки. Глубоко запавшие глаза светились злобой. Кожа обтягивала скулы, слюна капала из беззубых ртов, бороды волочились по земле. У обоих на груди болтались чьи — то хвосты, когти, зубы.

— Горький удел тому, кто поднял дерзкую десницу… — зашепелявил один из волхвов.

Второй тоже забормотал, безошибочно выделив Волкана среди подчиненных. Но речь Даг до конца не разобрал, понял только, что викинги вторглись в угодья Перуна, где простому смертному нельзя сорвать даже ягодку. Ничего нового полуживой жрец не открыл. Даг прекрасно помнил, что в священной роще свеев, в старой Упсале тоже нельзя сорвать листок.

Кости. На ширину пяти шагов от божницы земля была усыпана костями. То, что Даг издалека принял за сучья мертвых деревьев, оказалось обглоданными ребрами. Ничего удивительного, что викингам мечталось как можно скорее убраться из этого места — Перуна десятки, а то и сотни лет кормили кровью.

— Я отпущу всех ваших и не стану поджигать лес, — объявил Волкан старикам. — Но нам нужны сокровища, которые вы прячете в горе. Отдайте нам их, и мы уйдем.

Вместо ответа волхвы захихикали. Слезящиеся глаза одного из них вдруг замерли, остановившись на Даге. Северянин находился во второй шеренге, довольно далеко, но волхв его безошибочно выделил.

— Возьми сам, коли… — просипел жрец, обвиснув в жилистой руке дренга. Конец фразы Даг не понял, что — то вроде «не пожалей».

Волкан только засмеялся и велел привязать стариков к дереву. Они не сопротивлялись. Затем форинг послал десяток самых бесшабашных в пещеру за спиной кумира, проверить, где прячутся селяне. Дальше — как положено, выставили караулы, разожгли костер и начали раздевать истукана.

Ждать пришлось недолго. Едва разгорелся огонь, как из чащобы донесся тоскливый вой. Казалось, он прилетел одновременно со всех сторон. Северянин услышал, как кто — то из викингов зашептал молитву. Потом ему стал вторить другой, на чужом языке. А потом откуда — то, словно из глубины, послышались вопли ужаса.

«Все погибли, — осознал Даг. — Все десять. Волкан сделает очень глупо, если пошлет в нору еще десяток. Но он не может уйти, все сочтут его трусом. Но туда нельзя лезть…»

— Хлив, Магнус, как дела? — нарочито громко, будто пытаясь разогнать вязкую тишину, спросил Волкан.

Херсиры бодро отчитались, что задания выполнены, оборона сломлена, взяты пленные, найдено серебро и прочие приятные вещи. Вот только многим жителям городища удалось удрать, благо лес слишком близко.

— Они все там, — подобравшийся Али кивнул Дагу на черное жерло пещеры позади божницы. — Я видел, они спрятались там и спрятали своих женщин. И все их сокровища там! Они верят, что их деревянный истукан их спасет. Волкан ждал всех, чтобы окружить холм. Сейчас мы их выкурим!

Али старался говорить бодро, а сам непроизвольно поглаживал свои амулеты.

— Мы их не выкурим, — сказал себе Даг. Но ни отступить, ни повернуть назад он не имел права, пока не прикажет хевдинг.

Клочки синего неба окончательно заволокло черными тучами. Костер горел все ярче, но свет словно наталкивался на преграду. Кумир упрямо оставался в тени. Викинги взобрались на истукана и выковыривали рубины из его глазниц. Где — то захрустели ветки, донесся вой, уже гораздо ближе.

— Это что, волки? — удивился кто — то. — В сытное время волки не вылезают…

— Горбун, где твои люди? — нервно осведомился Волкан.

Ему ответом было долгое рычание. Из прохода, куда совсем недавно направилась разведка Горбуна, выбрался крупный седой волк. Он сел, слизнул свежую кровь с губ и обнажил клыки.

И сразу стало ясно, что люди Горбуна не вернутся.

Глава тридцатая, из которой становится ясно, что чем больше будет трупов, тем больше золотадостанется живым

— Ждан, убей его! — быстро выкрикнул Волкан. Но еще до того, как хевдинг произнес фразу, один из лютых стремительным движением отбросил щит, снял со спины лук и наложил стрелу. Северянин даже позавидовал — он с таким чудесным луком управиться бы не сумел. Лук был, как у стрелков из команды Ульме, — в рост взрослого мужчины, а не маленький, гнутый, как у лесных людишек, что нападали на реке. Стрелы Ждан тоже подбирал одну к одной, все с оперением, с хитро сплющенным наконечником. В дружине имелось не так много викингов, принадлежавших к клану Стрелы. И не потому, что стрелять по врагам из лука считалось менее почетным, чем рубить секирой. Просто попадать с пятидесяти шагов в мишень и так умел каждый, а положить белку или зоркого часового шагов с двухсот — это считалось редким искусством.

Стрела Ждана свистнула впустую — волк исчез. За замшелым туловом Перуна вновь зияла черная дыра. В тот же момент по поляне пронесся вихрь и часто застучал дождь. В глаза посыпались еловые иголки, шишки, куски бересты. В третий раз, совсем близко раздалось протяжное голодное рычание. Связанные волхвы захихикали, во мраке они почти сливались с корнями ели. Темнело, будто надвигался буран. У Дага задергалась щека. Метка на макушке словно бы превратилась в горячий бур, воткнувшийся в мозг. Парню внезапно вспомнилась ночная заснеженная река, сани финской вельвы Пиркке и наглая волчья стая, которую еле удалось отогнать. Те кошмарные события произошли несколько лет назад, но по сравнению с нынешним страхом казались полной ерундой.

Ждан изготовился со следующей стрелой. Подняли луки еще четверо. Парни, собиравшие камни, застыли.

— Магнус, я тебе что велел? — прохрипел Волкан. — Эй, Горбун — твою смену — в караул и разжечь костер. Этого бородатого не подпалите! — Он ткнул пальцем в Перуна.

— Клянусь, мы гнали крестьян до этой дыры, — стал оправдываться Магнус, херсир второго отряда. — Мы все сделали, как ты приказал. Мы гнали их, они вывели нас сюда. В эту дыру влезло человек сорок взрослых, с ними были дети. Никаких волков…

— Что встали? — гневно повернулся Волкан к Хливу. — Еще людей туда! Зажгите ветки, возьмите копья. Выкурите оттуда эту тварь и ищите золото!

— Золото? — оживился Горбун.

— Золото? — навострили уши викинги. В суматохе как — то все подзабыли, что добыча не сводится к нескольким крестьянским девкам и дюжине рубинов.

— Я вам говорю — там должна найтись куча золотых монет. Эти русы продают зерно и шкуры, а потом всегда закапывают деньги, они им не нужны!

— Надо уходить… бежать надо, — промелькнуло в голове Северянина. Он прекрасно понимал, что без команды никуда не побежит, но времени почти не осталось. Волосы на голове встали дыбом, пальцы на ногах сами подогнулись, он сгорбился, борясь с желанием зарычать. Хорошо, что в суматохе никто не замечал, что творится с сыном ярла.

Даг чуял их повсюду. Волки бесшумной иноходью неслись по своим узким тропкам, неудобным и почти невидимым для человека. Ни один нормальный вожак стаи не повел бы летом своих сородичей на верную смерть. Повадки зверья Даг выучил с самого детства, когда дядья брали его на охоту. Ни волки, ни другие хищники не попрут против сотни мужиков, воняющих смертоносным железом. Их удел — рвать отставших, подкапываться зимой в овчарни, душить больных коров.

Но эти волки совсем не походили на оголодавшую свору. И Дагу совсем не хотелось с этой стаей встречаться. Он боялся, но не волков. Он боялся… себя.

Хлив Горбун сам полез в каменную дыру. И поманил за собой восьмерых, включая Дага.

— Можно, я пойду первым? — неожиданно для себя выступил вперед Северянин.

— Вырастешь — будет можно, — оттеснили юношу взрослые.

Даг открыл рот, чтобы предупредить — там ловушка, нельзя туда лезть, и никаких мирных ландбу там давно нет… но его все равно никто бы не послушал. Он побрел следом за остальными, высоко подняв наспех скрученный факел.

Внутри густо пахло зверем и какой — то горькой травой. Сначала прохладный камень отсвечивал прожилками, затем показались деревянные подпорки и широкий лаз, уходящий вниз. За поворотом обнаружилась стрела Ждана, без следов крови. Следующий поворот последовал за предыдущим, лаз тут же сузился. Теперь по нему могли с трудом протиснуться двое. Уличный свет сюда почти не доходил, лишь сверху зияла щель, заросшая травой. Запахло сырой землей, вода капала за шиворот. За третьим поворотом нежданных гостей встретила развилка и просмоленная доска в рост человека. На ней неведомый художник изобразил свирепые рожи и множество мелких значков, похожих на куриные и волчьи следы.

— Видал я в Гардаре такое, — тихо произнес сосед Дага, чтоб не расслышал форинг. — Это вроде дорожного камня, дальше нельзя.

— Здесь нет на земле следов, — указал дренг из — за спины Горбуна. — Хлив, гляди, здесь вообще нет следов. И вон там, дальше. А после нас следов полно. Стало быть, не туда идем.

— Да, не нравится мне это, — поддакнул другой дренг. Несмотря на прохладу, с него градом катился пот.

— А тебя, Хринг, никто не спрашивает! — прорычал Хлив. — Тебе сказано — прирезать волка и найти наших парней. Давай, иди первый! Адильс, а ты в ту сторону. Остальные — сомкнуть круг. И оба далеко не отходите, десять шагов. Проверяйте, чтоб не было ям или еще какой дряни!

Хрингу предложение не слишком пришлось по душе, но ослушаться он не смел. Он взял из рук соседа факел, перехватил поудобнее сакс и шагнул за раскрашенную доску. Его товарищ отважно ринулся во мрак бокового прохода.

Дагу их предприятие тоже не нравилось. Тем более что впереди проход опять раздваивался, а потом ветвился снова и снова, и конца этим поворотам не предвиделось. Весь холм походил на червивую шляпку гриба, и почти наверняка здесь имелся не один выход. Даг сделал попытку что — то объяснить товарищам, но его не стали слушать. Начинающий йомсвикинг не стал больше спорить со старшими. Впереди он чуял беду. Все десять парней, посланных сюда, были мертвы.

Не успело сердце отсчитать пять ударов, как впереди раздался шум, хрип и недолгая возня. Северянин невольно облизнул рот. Ему внезапно почудился на губах вкус горячей крови. Он даже провел по рту ладонью, чтобы проверить — не поранился ли. Но сделал это на всякий случай, отгоняя от себя мерзкую догадку.

Хрингу только что перегрызли горло, и тот, кто это сделал, был в чем — то Дагу очень близок. Настолько близок, как случается с братьями — двойняшками, умеющими чуять друг друга издалека.

— Братья, за мной! — заревел Горбун и первый кинулся в запретный проход. Форинг Горбун умом не отличался, но отваги ему было не занимать.

— Ага, я подранил его! Сюда, живее!

Кто — то из викингов кинулся наперерез волкам. Их было двое, один успел отскочить и скрылся, другой замешкался над вкусным свежим трупом Хринга. Миг — и острая секира сделала свое дело.

Горбун поднял упавший факел, горделиво пнул еще дышащего зверя.

— Ставлю эре золота, что это настоящий ульфхеднер! Никогда не видел такой крупной твари! Гляди, у него ошейник с кольцами. Адильс, а ну, сними с него ошейник. Если это ульфхеднер, то скоро обернется в человека. Как только кровь остынет.

— Здорово ты его уложил, Хлив! — одобрил кто — то. Почему — то никто не пожалел умирающего Хринга.

Наверняка, каждый прикидывал, сколько марок золота ждет их в глубине холма.

— Еще бы, с одного удара! — хвалился Горбун. — Все видели? Не помогает им чародейство против моей секиры. Эй, смотрите в оба! Теперь пойдем все вместе.

Северянин брел предпоследним. В тесноте он не видел ни смерти несчастного Хринга, ни смерти волка. Но в момент, когда секира Горбуна перешибла животному позвонки, Даг едва не потерял сознание от боли в спине. Ему стоило мучительных усилий, чтобы не застонать. Он сплюнул кровью, постоял немного, опираясь ладонями о колени, с трудом зашагал дальше. На сей раз кровь совершенно точно принадлежала ему. Дагу не хотелось думать, что произойдет, когда Горбун убьет следующего волка.

Очень скоро, как и предвидел Северянин, воины уперлись не просто в развилку, а в развилку сразу четырех ходов. А щели наверху окончательно заросли. Два хода выглядели заброшенными, зато два других вполне могли пропустить взрослых мужчин. Здесь имелись даже деревянные настилы. Викинги столпились молча и ждали, что скажет Горбун. А Горбун мрачно сопел и разглядывал трупы. Здесь валялись трое с разорванными глотками. Похоже, мечами они не успели воспользоваться.

— Ты и ты, оттащите их в сторону, — Хлив поневоле понизил голос.

— Эй, смотрите назад, — окликнул товарищей Даг. — Там все осыпается.

Земля осыпалась все быстрее и быстрее. Вниз падали целые пласты мокрой глины. Ноги по щиколотку оказались в грязной жиже.

— Кто тебе приказал смотреть назад? — оскалился Горбун. — Ты должен смотреть только вперед!

— Да, я буду смотреть вперед!

Про себя Даг подумал, что у Хлива от страха помутился рассудок. Северянин долго светил факелом, пока освобождали проход от мертвецов.

— Хлив, волк давно сбежал, — подал голос рослый норвежец, обезображенный шрамами. — И склавены сбежали. Тут никого нет.

— Никого нет? — нехорошо ухмыльнулся Горбун, схватил норвежца за бороду и ловко притянул к себе. Теперь они не говорили нормально, а буквально плевали друг другу в лицо. — Что я слышу, Бедвар? От кого — то запахло дерьмом? Кто — то наложил кучу, увидев каплю крови? Или тебе уже не нужно золото, спрятанное здесь? Я его чую, слышите, вы?! — не выпуская бороды Бедвара, Горбун свирепо оглядел притихших дренгов. — Умрут все, верно? Так какая разница, когда тебя заберет Один?

— Тут был не один волк, — скрипнул зубами норвежец, — и все вы это видите. Один волк не загрыз бы троих наших. Либо это не волки, а оборотни. А с оборотнями я драться не…

Он не договорил. Одним точным движением Хлив ткнул огромного Бедвара ножом в горло. Нож он заготовил заранее и прятал в рукаве. Норвежец упал ничком, забился в судороге и затих.

— Кто еще не хочет выполнять приказ? Забыли законы братства?

Все молчали. Молчал и Северянин. Молчал и слушал, как по соседней норе крадутся трое взрослых хищников — двое самцов и самка. Где — то далеко Даг ощущал присутствие чужих людей. Похоже, они все — таки прятались в этой горе, под охраной Перуна. Они сбились в кучу в самой глубине холма и с надеждой смотрели вверх — сумеет ли защитить их божество.

— Я прикончил изменника, — отчеканил форинг. — Если кому — то охота вызвать меня на поединок или на суд ярла — я готов. Но после того, как мы заберем сокровища и снимем шкуры с волков! И чем меньше изменников среди нас останется, тем богаче станет казна.

Речь предводителя вдохновила викингов. Но ненадолго. Секунду спустя раздался истошный вопль. Все обернулись, кто — то метнул топор. Топор отскочил от змеящегося корня и упал в черную жижу.

— Кто кричал? Все на месте? Эй, проверьте друг друга! — рыкнул Горбун.

— Снорри пропал, Снорри, — отозвались парни. — Вот только что тут стоял, и нет.

— А ну, все тихо!

Инстинктивно храбрецы сбились в кучу. Чадили три факела, один то и дело гас. Сверху лилась вода, уже не каплями, а сплошным потоком.

— Ничего не слышно!

Северянин не стал усугублять обстановку. Он хорошо слышал, как волокут куда — то в глубину пропавшего Снорри с удавкой на шее. И убили его не волки, а самые обычные люди. Но волки тоже бродили поблизости.

— Вперед, туда. — Горбун наобум махнул мечом. — Мы их всех выкурим! Последним идет Кнут, понятно? Ты, как тебя там, поменяйся с ним местами! — прикрикнул он на Дага.

Северянин решил точно выполнять команды. Тем более что от безумца Хлива очень скоро предстояло избавиться раз и навсегда. Правда, вместе с ним обязательно погибнет кто — то еще, но это единственный способ вернуться наверх. Но Даг сделал последнюю попытку. Теснимый широкоплечим Кнутом, он тронул за плечо идущего впереди.

— Передай форингу, там впереди ловушка. Там яма, нас туда заманивают.

Ответом ему были лишь проклятия. Шагов через десять, после следующей развилки, Хлив подал знак, и все замерли. Они добрались до широкого колодца. Вдоль его стен, по кругу вилась узкая лестница. Ступени из торчащих каменных плит казались очень старыми. Тусклые пучки света скользили по замшелым сводам.

— А ну, огня, — шепотом приказал форинг. — Кнут, стрелу!

Кнут извлек из кожаного мешка особую струну, с накрученной промасленной тряпкой вместо наконечника. С мягким свистом стрела ушла вниз.

— Будь я проклят… — прошептал коротышка Адильс.

— Если это не золото, — закончил Кнут.

Стрела не воткнулась. Она горела очень глубоко, неясными сполохами освещая груду потемневших монет. Целую гору монет. Горбун огляделся, выискивая самого легкого. Само собой, выбор пал на Северянина.

— Ты первый вниз, — и швырнул Дагу пропахший рыбой мешок.

Глава тридцать первая, из которой неясно, кого лучше иметь в близкой родне — волков или людей

— Это плохое золото, — шепнул Дагу Кнут, когда они поднимали вверх третий мешок. — Настоящее золото не темнеет, даже в сырости.

Северянин пожал плечами. Он думал о другом — удастся ли выйти живым. До сей поры такие глупые мысли его почти не посещали. Мало того, он еще ребенком умел угадать, где прячется настоящая опасность. Но в этом проклятом лабиринте опасность окружала их повсюду. Северянин хотел сказать форингу, что эти монеты — не настоящий клад, что это лишь приманка, слишком жирная приманка. Настоящий клад где — то глубже и спрятан надежно. Он там же, где прячутся сейчас обезумевшие от страха люди из сожженного города.

Но сын ярла в который раз промолчал. Он уже убедился, что молчать порой гораздо выгоднее, чем сказать лишнее. Больше всего здесь оказалось арабских монет. Под верхним слоем грязи они дружно заблестели, заструились во мрак ручейками, словно приглашая путников идти дальше и дальше, глубже и глубже…

Как и предчувствовал Северянин, Горбун и его верный лютый, вечно прикрывавший капитану спину, погибли обидно и страшно. Они спустились в колодец последними. Но вместо того, чтобы ступать дальше строго по следам Дага и остальных, Хлив свернул в сторону. И тут же оба дружно провалились в яму. Их попытались вытащить, но оказалось, что оба уже висят мертвые на торчащих снизу пиках. Пока обсуждали, как быть, бесследно исчез оставленный наверху часовой.

— Я так больше не могу, — прохрипел Адильс, — давайте назад! Я чувствую, мы осквернили жилище чужого бога!

— Пошли назад, — прошептал Кнут, нервно озираясь с мечом в руках, — только добычу не бросим. Без добычи нас Волкан снова погонит сюда! Смотрите, здесь хватит работы на всех. Такой добычи мы давно не брали!

— Слушайте, братья. Нас всего трое, — попытался урезонить викингов Северянин, — если мы потащим на себе мешки, нас могут перебить по одному…

— Ты, дохляк, — Кнут навис над Северянином, рыгая в лицо луком и гнилью, — мне плевать, что в хирде про тебя болтают, и чей ты сын. Не тебе меня учить. Я принесу хевдингу столько, сколько смогу. А ты можешь бежать хоть без штанов. Там наверху поговорим.

Неподалеку раздалось царапанье и чье — то быстрое дыхание. Викинги схватились за мечи. Факел горел еле — еле, в запасе оставался только один. Северянин изо всех сил сжал челюсти. Ему неистово захотелось подать голос. Не спорить с дураком Кнутом, а тихонько взвизгнуть, тявкнуть, чтобы те, кто кружили неподалеку, признали в нем своего. Леденея от страха, он запустил себе ладонь за пазуху, провел по голому животу, потрогал ухо. Ничего ужасного пока не происходило, он ни в кого не превращался. По крайней мере, внешне.

— Кнут, он прав, — подал голос Адильс. — Лучше вернемся вместе и позовем осталь…

Он не договорил.

Волчица сидела прямо перед ним, перегораживая узкий проход. За ее спиной Северянин чуял еще двух мощных самцов, и, как минимум, трое находились в боковых ответвлениях лабиринта. Волчица сидела в полном мраке, ее еще не доставал свет единственного уцелевшего факела. Даг видел лишь ее блестящие глаза и волосяной ошейник. Ее стая кружила, ожидая приказа.

Даг ощутил, как ему словно кто — то нашептывает в ухо. Только не человеческие слова, а другие, такие понятные и ласкающие слух визги, томное рычание и утробный рык. Неожиданно он унесся в памяти на много лет назад, он живо вспомнил кузню Олава Северянина и злобного волка Каласа, охранявшего ферму. Это для всех прочих обитателей фермы Калас оставался опасным зверем, которого даже кормили издалека. А для трехлетнего Дага волк стал лучшим другом. Потом Каласа убили лихие люди, но сколько ночей провели они обнявшись, согревая друг друга, волк и чужой всем мальчик, с меткой волка…

— Вот они, волчье отродье, оборотни! — Товарищи Дага натолкнулись на него сзади и тоже замерли. Адильс стучал зубами. Кнут держал на плечах два мешка и ни за что не хотел их выпускать.

— Это не оборотни, — тихо сказал Северянин. — Слушайте меня. Если не хотите, чтоб нас сожрали, уберите ножи. Я сам буду с ней говорить.

— Говорить?! С кем говорить? Эй, Адильс, второй факел, отпугнем их огнем!

Конечно, они не послушались его и сразу же поплатились. Призрачная тень метнулась из темной ниши, целила Кнуту в горло, но налетела на его нож. Кнут спохватился, выронил мешок и, махнув в теснине саксом, почти отсек волку переднюю лапу. Адильс не растерялся, тут же добавил топором. Волк подыхал долго, и все это время Дага страшно мутило. Его левая рука повисла плетью, а в животе, казалось, провернули раскаленный кол. Не выдержав боли, Даг зарычал.

«Ты можешь уйти», — молча передала Северянину Мать стаи.

«Один я не уйду. — Даг показал ей длинный скрамасакс. — Отпусти всех нас, твои братья уже достаточно напились крови».

«Подойди ближе, — молча попросила волчица. — Но не слишком близко. Мои братья боятся тебя».

Северянин сделал три шага вперед, ощущая, как в затылок дышат испуганные мужчины. Двое молодых волков из стаи Матери тоже робели. Шерсть на их загривках вздыбилась, они слишком нервничали и оттого не могли поддерживать беседу. Викингам казалось, что их новый товарищ сошел с ума, а волки не могли понять, почему медлит Мать.

«Вас послали те старики, что поливают кровью своего бога?»

«Они нас кормят, мы одна стая», — подтвердила волчица. По крайней мере, Даг так понял ее беззвучную речь.

«Пропусти нас, мы уйдем».

«Можешь уйти только ты…»

Он ожидал от нее хитрости, коварного броска и потому был настороже. Он предвидел эту хитрость еще до того, как Мать передала команду своим взрослым щенкам. Двое обходили людей сзади, бесшумно переступая лапами по краю колодца. Они приседали, прижимались к земле и наконец прыгнули вместе.

Но опоздали. Как и оба викинга из команды покойного Хлива. Даг уже летел навстречу двум оскаленным пастям. Волчица вздыбила шерсть, вскочила, коротко рявкнула своим, пытаясь остановить, запретить свое же решение. Первый из нападавших уже корчился, наколотый на меч. Второго Даг подпустил ближе, но бить не стал, ухватил пятерней за верхнюю челюсть.

Кнут, не раздумывая, занес секиру.

— Стой, не надо! — удерживая за пасть визжащего волка, Северянин повернулся к матери. — «Я убью их всех. Ты это знаешь. Я сильнее вас».

Волк вырывался изо всех сил. Изогнувшись, он ухитрился оцарапать Дага задними лапами. Он разевал пасть и несколько раз поранил Дагу ладонь, но клыками дотянуться не сумел. Он был чертовски тяжелый и ловкий, Северянина мотало из стороны в сторону. Но и зверь слабел, жизнь потихоньку вытекала из него.

«Отпусти его, — проворчала волчица. — Уходите все трое, отпусти его».

«Нет, теперь не отпущу, ты обманула меня», — Северянин ощутил нарастающий гнев. Левая рука, совсем недавно непослушная и слабая, готовилась поймать в полете еще одного волка. Вместе с гневом в Дага вползало что — то еще, с каждым мигом обволакивая его все сильнее изнутри. У парня не отрастали уши и шерсть, но неожиданно он с острой неприязнью ощутил вонь, исходящую от людей. Он удивился, насколько противно и грязно разило от обоих, и удивился, как он прежде мог не замечать, и спал и ел с этими чудовищами, от которых следовало держаться подальше…

Этот зверь был матерым, шерсть в шрамах, подпалинах, и весил раза в полтора больше предыдущего. И напал хитро, словно привык к человеческой изворотливости. Не на горло кинулся, а вниз, в подбрюшье, как это делал столько раз, догоняя ослабевшую лошадь или олениху.

Стертые клыки клацнули впустую. Если признать правду, Старый напал неохотно. Мать приказала, он полез, хотя сам никогда бы не решился. Оттого и Старый, что предпочитал отсидеться в засаде, не кидался на рожон, даже когда посылали волхвы. Кругами ходил, сутками в снегу ждал, но на верную смерть не кидался, чуял ее издалека.

И здесь смерть ждала его, хотя ничего опасного в вонючем сосунке с железом он не чуял. Он чуял метку, но людей с меткой он помнил, хотя давно не встречал. Люди с меткой были чрезвычайно опасны, но никогда не объявляли войну волкам. Век волка короток, но он смутно помнил, как люди с метками приносили своих детенышей под бок к Матерям, чтобы детеныши привыкали жить на две стороны. Матерям это не слишком нравилось, но ослушаться они не могли: старики с метками и без всякого железа умели сделать так, что разом погибал весь выводок, с ними приходилось жить в дружбе. За дружбу меченые хорошо платили. Старый даже сглотнул, вспомнив вкус жирных коров, которых привязывали в лесу… Но остановиться уже не мог.

Извернулся для второго броска и жалобно взвыл от страшной боли. Железные пальцы сомкнулись на его морде вырывая верхнюю губу вместе с ноздрями. Челюсть треснула, горлом хлынула кровь. Меченый пошатнулся, но устоял.

Северянин разжал обе ладони — два волка лежали мертвыми у его ног.

«Нет, нет, пусть уходят…»

Волчица не договорила. Вообще — то она ничего и не говорила. Как позже рассказывали друзьям уцелевшие дренги, Северянин и серая тварь долго пялились друг на друга, и оба урчали, а после сын ярла шагнул к волчице и погладил ее по голове. Погладил вроде ласково, но та затряслась и прижалась спиной к сырой земляной стенке.

«В тебе щенки, — углядел Даг. — Они еще очень маленькие, но могут погибнуть вместе с тобой. Обещаю, я убью тебя, если ты не пропустишь нас. Наверное, я тоже погибну, но тебя и твоих щенков убью».

Кнут плюхнулся на задницу, нашаривая выпавшее оружие. Адильс стоял столбом, открыв рот.

Неожиданно Даг понял, что вести переговоры на равных не стоит. Он ощущал себя котлом, готовым вот — вот взорваться. Ощущал лишь краешек могучей силы, которой наделила его мать — колдунья. Даг понял, что еще немного, и он поймает то ускользающее, неясное, что вечно бродило в его снах. Сумеет обуздать тайную силу и легко уничтожит не только свою четвероногую собеседницу, но и весь ее род, включая слабых волчат, прятавшихся далеко в лесу, в теплых норах. Даг попытался со всей возможной яркостью и болью донести до нее этот образ. Волчица оценила силы и поверила. Она уступила, но словно чего — то от него ждала.

Миг — и он увидел, что происходит наверху. Викинги врубались в лес, не в силах отыскать тропу. Они ломились во все стороны, но Перун насмехался над ними. Несмотря на приказ Волкана, кто — то прикончил хохочущих волхвов. Дружина очутилась в западне. Северянин один мог их спасти, он легко мог это сделать… И в то же время мог забыть про недавно обретенных братьев из Йомса, которые совсем ему не братья. Он мог остаться здесь, в покое и безопасности, мог найти настоящих своих, которых осталось так мало.

Волчица не умела говорить и думала примитивно, как подобало ее расе. Мать не могла рассказать опасному чужаку с меткой о том, как пугливые крестьяне столетиями убивают и изгоняют тех, к чьему племени он принадлежал. Ее серый народ так никогда не поступал, ведь только люди с радостью уничтожают себе подобных. Теперь, когда последние меченые, приносившие жертвы истукану, были убиты, молодой чужак мог занять их место. Он стал бы сильным, настоящим вожаком, он отыскал бы себе самку, родил бы щенков, из которых хотя бы один родился с волчьей лапой на макушке, его стаи боялись бы все в лесу, и глупые люди в городе…

Пошатываясь под тяжестью золота, Северянин выбрался из пещеры на свет. Махнул своим. Трое уцелевших плюхнулись на сырую кочку, не в силах стоять.

— А где Горбун? Где остальные?

— Смотрите, сколько они набрали! Там и нам хватит работы!

— Это все он, мальчишка!

— Да он сам волк, он один из них! Не зря говорили про него…

— Заткнись, это сын Токи. Ты разве не слышал или хочешь без языка остаться?

На поляне стало значительно светлее. Оба жреца лежали с выпущенными кишками. Перун горел. Горел вяло, словно столетняя древесина никак не хотела выпускать из себя духа. Потом Даг понял — истукана все же подожгли вопреки приказу Волкана, но тот заметил и заставил тушить.

— Северянин, так это ты их вывел? — Магнус, капитан второго драккара, нехорошо прищурился. — Где остальные? Мы идем за золотом!

— Их нет. — Дату вдруг стало все равно, что подумают или что сделают с ним. — Не надо туда ходить.

— Что вы там видели? — напирали лютые.

— А ну, не трогайте его, — зашипели Кнут и Адильс, — колдун он или нет, но он нас спас! Спасибо, брат!

— Ладно, отстаньте от него, — вступился за юношу хевдинг. — Сигвальди сказал мне, что ты вроде как был раньше рулевым. Это правда?

— Да.

Волкан взял Дага за плечо, тихо заговорил на языке русов.

— Здесь все заколдовано. Я не смог заставить волхвов говорить правду. Их нельзя было трогать, но… теперь уже поздно. Все рулевые остались на кораблях. Мы не можем определить, где солнце и где восход…

— Я постараюсь. Дайте мне солнечный камень.

Впервые в жизни солнечный камень не помог. До рези в глазах глядел Северянин сквозь тусклую призму, но редкие куски неба между деревьями оставались тускло — серыми. Кроме того, Даг по — прежнему чуял волков. Они отбежали далеко, но совсем не уходили, кружили в голодном ожидании. Тогда Северянин вернул камень, снял с себя кольчугу и все оружие и просто уселся, подперев спиной могучую ель. Он закрыл глаза, не задумываясь об общем внимании. Он слушал ветер, слушал, как потрескивает дерево, как осыпаются иголки и стучит дятел.

А потом встал и указал, в какой стороне надо искать пропавшую дорогу. Ни о чем не спрашивая, хевдинг дал команду.

Солнце не прошло и десятой доли по небу, когда нашлась тропа. Лишь теперь дружинники убедились, что рубили кусты и сучья в одном направлении, хотя им казалось, что вели поиск по кругу. Позади дымило пожарище, в мешках позвякивало захваченное добро, отряд бегом возвращался к своим кораблям. Северянин бежал одним из последних, ноги заплетались, одежда стала слишком тяжелой. Хорошо, что не его смена садилась на весла первой. Он плохо помнил, как прошел обратный путь. Кажется, соседи разделились на два лагеря. Одни явно избегали сына ярла, считая его опасным берсерком, другие вдруг стали искать близкой дружбы и даже предлагали свою долю добычи. Добычу, несмотря на людские потери и общий тоскливый настрой, взяли на редкость хорошую. Но когда вышли в море, хевдинг Волкан принес богатые жертвы богам. Такое случалось редко, очень редко.

Когда показалась родная гавань, викинги радостно заорали в сотню глоток. Даг не мог кричать, не мог даже улыбнуться.

Он победил зверя наружи… и зверя внутри себя.

Глава тридцать вторая, в которой выясняется, как стать богатым без помощи оружия и пересчитать овец в гвозди

На другой день Дага и других уцелевших новобранцев заставили поклясться в верности на серебряном кольце Тора. Затем всю добычу отнесли к знамени, а сам ярл Сигвальди вручил Северянину отличный меч франкской работы. Двое, кого Даг вывел из лабиринта, выполнили обещания, отписали ему свою долю добычи и даже предложили стать кровниками. В одночасье Северянин стал богатым человеком, хотя в Йомсе деньги роли практически не играли, все хранилось у казначеев. После жаркой бани и долгого сна напряжение спало, все принялись вспоминать удивительный поход, нажарили много мяса.

До утренней побудки Северянина вызвал к себе хевдинг Волкан.

— Мы едем в Волин — я, Неждан и Юхо. Я приглашаю тебя поехать с нами. Хочу угостить тебя.

От предложения самого хевдинга отказаться было невозможно. Даг втайне обрадовался такому покровительству, но на всякий случай спросил, как же они покинут Йомс, а вдруг — всем выходить в поход?

— Три дня — наши, — Волкан улыбнулся в усы. — На четвертое утро не явимся, не сносить нам головы… — Он с сомнением оглядел рваную куртку и грязные штаны своего подчиненного. — У ляхов одежу тебе прикупим, ты теперь не нищий смерд, надо себя прибрать. В Волине добрую одежу можно купить.

— У ляхов? — не понял Северянин.

— Слыхал такой приговор — жил — да — был бог Пан, и родилося у него три сына, первый лях, второй рус, третий чех? — засмеялся хевдинг. — В пути поговорим. Серебра с собой не бери, ты мой гость.

На сборы Дагу времени почти не понадобилось. Он долго соображал, брать ли с собой все оружие, но хевдинг с товарищами оказались одеты очень легко, даже празднично. С мечами, но без длинных кольчуг. На Волкане был красивый кафтан цвета багрянца, штаны тонкого сукна и высокие сапоги. Впервые Северянин задумался о хорошей одежде. Не для боя. А просто так, для пира или чужой свадьбы. Когда тебе неполных пятнадцать лет, и большую часть жизни ты провел в схватках со смертью, ты редко вспоминаешь о кружевах и шелковых панталонах. Эти вещи словно принадлежат иному миру, где живут лишь заморские короли и их красавицы — жены. От одежды мысли Дага быстро повернули в сторону навсегда исчезнувшей для него Карлен, и стало совсем грустно.

Однако долго грустить не пришлось. Выяснилось, что питейное заведение и выбор приличного платья Волкан оставил на второй день, а первые сутки похода посвящены вопросам сугубо хозяйственным. Неждан оказался кряжистым мужиком, внешне жуткого вида, потерявшим в драках половину зубов. Но несмотря на внешность лесовика, человеком он показал себя веселым и совсем не глупым. В Йомсе пользовался уважением — он был один из немногих, кто умел говорить с византийцами и персами, да вдобавок знал толк в чертежах.

Ехали медленно, почти шагом, потому что форинг Юхо вел за собой три здоровенные подводы, запряженные волами. Пустые подводы подпрыгивали на кочках, из чего Даг заключил — в Волине викинги намерены многое купить. Или отнять. За порожними телегами шагом ехали дренги с корабля Юхо, человек двадцать, при полном вооружении, и двое казначеев Йомса, прикованных к сундуку с деньгами.

Когда за караваном захлопнулись ворота, Северянин осмелился спросить, за каким товаром они направляются, и не означает ли это в скором времени большой поход. Спросил он так еще и потому, что видел, как с раннего утра на складах начали пересчет шкур, котлов, ведер и прочего инвентаря.

— Даже если бы я что — то знал, то не сказал бы, — холодно глянул Волкан. — Или ты забыл, что все новости в городе сообщает только Пальнатоки? Одно знаю точно — Юхо в этом сезоне отвечает за хозяйство.

— А после мы посетим хорошую корчму, — подхватил Неждан. — И прекрати тосковать! Мне сказали, что ты печалишься из — за какой — то девчонки?

Даг пробормотал что — то невнятное. Для того, чтобы увидеть Карлен, и уж тем более — привезти ее сюда, пришлось бы искать повода снова очутиться в Хедебю. Об этом можно забыть…

Виды вокруг открывались замечательные. Крестьяне на полях без страха, с песнями занимались своим делом. Стадами бродили тучные коровы, таких откормленных животных Даг никогда не видел в Уплянде. Навстречу по широкой разъезженной дороге ехали повозки, мирные всадники и брели пешеходы. Йомсвикингов пропускали, но никто не выказывал страха. Кажется, местные жители давно привыкли к существованию морской крепости и были рады находиться под ее защитой. Через несколько часов марша караван ступил на мост.

— Это Дзивна, — повел рукой хевдинг, — весной мост часто смывает, но его отстраивают снова.

Как и селяне на полях, множество рыбаков спокойно занималось своим делом. Их шустрые лодки сновали от берега к берегу, между островов виднелись натянутые сети, в камышах бродили ловцы раков. Город вырос за мостом неожиданно и сразу понравился Дагу. Он не был похож на мрачноватые города северян, на игрушечный Кведлинбург, на наскоро сколоченные селища Рюгена, и уж тем более не походил на строгую крепость Йомс. В Волине даже издалека сразу ощущался праздник, что — то неуловимо веселое витало в воздухе. Девушки на пристани пели песни, хохотали на мелководье ребятишки. Покатый защитный вал ничего не защищал, сразу в нескольких местах зияли распахнутые ворота. Над воротами торчали высокие крыши трех— и даже — четырехэтажных домов, болтались цветные ленты. В воротах прохаживались нарядно одетые мытари, но людей Волкана приметили издалека и расчистили путь.

— Эх, чую, пиво варят! — повел носом Неждан. Внутри город оказался неожиданно огромным. Дага встретило пестрое разноголосье, яркие краски платьев, горы переливчатого стекла в окнах лавок, блеск медных изделий, выставленных на продажу, жужжание пчел над запечатанными горшками с медом… Город походил одновременно на пчелиный рой и на кусок бродящего теста. Широкие деревянные улицы заполняли толпы народа. Кого тут только не было, сквозь шипящую речь местных жителей пробивался язык данов, англов, германцев и совсем незнакомые наречия. Не прекращалось строительство, вытягивались новые дома, словно стремясь посоперничать с шпилем церкви. Улицы не кривились, вели всадников гладко, доски были подогнаны одна к одной, конский помет здесь быстро убирали, присыпали соломой. Торговые дома тянулись по обеим сторонам, как строй солдат. Корчмы гостеприимно распахнули двери. Внутри, усевшись на бочонках, веселые раскрасневшиеся мужики чокались глиняными кружками. Даг ни разу не заметил нищих попрошаек, сказал об этом Неждану и снова удивился. Оказалось, что здешние власти изгоняют бродяг из города, и вообще, здесь позорно жить бедняком. Всякий тут на своем месте, и кузнец, и матрос, и купец, и винодел! Даг тут же вспомнил имперскую столицу Кведлинбург, женский монастырь и собор на горе, куда толпами стекались прокаженные, калеки и погорельцы. В Кведлинбурге неприятно соседствовали королевская роскошь и полная нищета. Волин же походил на трезвого сытого торговца, вечно занятого делом.

— А вот и воевода Пшемысл! — Волкан, соскочив с коня, коротко обнял тучного мужчину с тяжелой цепью на груди. За воеводой неотлучно следовали стражники и писцы с печатями.

Мужчины обменялись несколькими словами, после чего порожние телеги под командой Юхо свернули в сторону, а вооруженный отряд с казначеями двинулся следом за воеводой. Порой толпа становилась невыносимо плотной. Многие шатались праздно, от корчмы к лавкам и обратно, но большая часть горожан занималась делом. Оглушительно вкусно пахло свежим хлебом, копченой рыбой и чем — то сладким. А женщины, девушки! От обилия красавиц уставал глаз.

— Опытные люди говорят, что только в Бризанте лучше торговля, и больше серебра ходит из рук в руки, — промолвил Неждан. — Людей же тут несчитано. Когда купеческие сборы большие, так в городе у них ночевать негде. Тысяч десять ремеслом живут и торговлей всякой, а селян несчитано. Хорошо живут, богато, и Йомсу долю платить не забывают. Деньги свои чеканят, слыхал, почти как кейсар! А вон туда погляди, видал такое?

Даг послушно крутанул головой. Похожее видел, но такое — еще нет. За площадью открылась гавань, набитая торговыми судами, а за гаванью возвышалась башня с костром на самом верху. Очевидно, днем костер еле тлел, но в непогоду или ночью его разжигали и поддерживали. Башня имела не меньше восьми этажей, по лесенкам сновали люди, поднимались бадьи с новыми порциями топлива.

— Назвали они свое чудо «горном вулкана», — добавил Неждан. — С моря за много миль видно, всем хорошо!

Следом за воеводой свернули к площади и очутились среди торговых складов. Каждый имел выход к причалу по искусственно насыпанному молу, на многих красовались гербы или купеческие стандарты. Юхо с казначеями быстро сновал от одной двери к другой, всюду его встречали как самого ценного гостя.

— По ихнему сказать, так тут торгуют гуртом, — пояснил Неждан. — Одну бочку тут не возьмешь.

До сей поры Северянин не без гордости полагал, что знает о торговле вокруг Бельта все. Ну, или почти все. Но невиданное обилие товаров его сразило. Меха куньи, рысьи, бобровые и заячьи, на других шестах — распятые медведи, чернобурки, дикие козлы и невиданные, мелкие пятнистые олени. Еще пару шагов — и он оказался в гуще оптовой торговли воском в горшках, китовым усом, янтарем, берестой, готовым платьем, металлами в слитках, овцами, орехами, ястребами и бесконечным количеством оружия. Даг заметил одну из йомских повозок, на которую грузили связанные вместе панцири и щиты. На другую повозку прямо с корабля сгружали рыбу и запечатанные горшки с маслом. Даг для интереса заглянул в пространство между молами и позавидовал. В здешнюю гавань могли зайти и встать вплотную корабли любой, самой большой осадки.

Спешились, оставили коней возле непримечательного каменного строения. Единственное его отличие от множества других состояло в том, что на двери был выбит княжеский герб. Пшемысл снял с пояса ключ, сам открыл, впустил гостей в зал со множеством лавок и столов. Градоначальника наверняка узнали, но никто из десятков мужчин не отвлекся от своей работы.

Северянин не мог представить, что встретит столько весов и столько ценного металла в одной неказистой зале, которую даже толком не охраняли. Вокруг громыхало и звенело, хриплые и звонкие голоса выкрикивали цифры. Люди с щипцами и ножницами резали и ссыпали серебряный лом в тигли, другие люди собирали монеты в стопки, крепко перевязывали бечевой и ставили жирную печать. Опытный глаз Северянина зашарил по стенам, по стропилам потолка.

— Что, мыслишь, как бы тут чего спереть? — прогудел над ухом Неждан, и Дагу стало немножко стыдно.

— Да я сам, когда первый раз попал, не знал, как глаз оторвать. И руки аж тянулись, — хихикнул русский викинг, — но после привык. Вот как люди богатеют, ни разу в жизни даже ножиком не махнув.

— Разве это достойно мужчины? — оттопырил губу Северянин.

Неждан поскреб в затылке.

— А ты как, мнишь себя до старости в ладье, да с топором?

— Я хочу стать хевдингом… или морским конунгом, — поправился Даг. — Все, что мне нужно, я возьму сам.

— Веришь, что попадешь в Небесную Усадьбу? — без улыбки поинтересовался Неждан. — А если нет никакой Усадьбы? Если ничего нет?

— Как это «ничего»? — опешил Даг. Такая нелепая мысль ему даже не приходила в голову. — Вон, даже христиане верят, у них своя Усадьба… А ты, Неждан, разве не хочешь вечно пировать среди героев?

— Я, брат, верю в то, что сегодня. Помирать неохота. Хочу скопить денег и купить еще два корабля. Вон у него, — викинг ткнул пальцем в пухлого юнца, лишь года на два старше Северянина.

— У тебя… есть свои корабли? — поразился Даг. — Но… я думал, что ты просто…

— Не драккары, — хохотнул Неждан. — Торговые корабли. Я состою в большом фелаге русов, но здесь мне нравится больше. Еще немного денег — и я куплю долю. Этот малец не продает дешево. Пойдем, познакомлю, это литвин, но на датском лучше тебя говорит.

— Здравствуй, Локис, — преувеличенно вежливо кивнул Неждан. — Хочу, чтоб у тебя одним другом стало больше. Это Даг, сын нашего ярла.

— Это хорошо, я слышал о тебе, — безусый купец поднял глаза от доски, на которой углем чертил римские цифры. Одет он был чрезвычайно просто, а на поясе вместо оружия носил сумки с разномастными гирьками.

— Ты снова ходил в Хедебю? — спросил Неждан. — Удачно?

— Восьмой раз в этом году. Повезло, шесть дней шли попутным ветром, — кивнул Локис, — взяли много мехов и шкуры, так много, что черпали воду бортами. Туда отвез рейнландские жернова и цветное стекло.

— Мне Волкан поручил кое — что прикупить у тебя…

— Да, я рад иметь с вами дела. Пойдемте ко мне. Где ваши люди?

Почесывая в затылке, Даг поплелся следом. Вышли из залы с менялами, миновали проулок, очутились на складском дворе. Под навесами лошади жевали корм, в ряд выстроились фургоны, закрытые кожей. Всюду было чисто подметено, слуги ногами месили раствор.

— Я доставлю товар на площадь. Верите моим весам? Хорошо. Где Юхо? Он помнит, что я должен вам сорок дирхемов?

— Да, он мне сказал.

— Тогда начнем.

По бесстрастной физиономии литвина нельзя было предположить, что он кому — то рад. Глядя, как пухлый богатей распоряжается, негромко, но четко, Даг на секунду проникся завистью. А когда на внутреннем крыльце показались две девушки в сопровождении женщины средних лет, Северянин вообще ненадолго забыл, куда пришел.

Девушки вышли нарядные, внешне очень похожие на Локиса. Мимо брата прошествовали, стреляя в мужчин глазками из — под ресниц. Их длинные юбки были стянуты плетеными поясами, украшены бисером. Плечи девушек грели синие саржевые покрывала, обшитые бахромой, мелкими бронзовыми фигурками и пластинками. Светло — русые косы старшей женщины скрывались под льняным платком, застегнутым на булавку с крупным изумрудом. Девушки кокетливо поправляли яркие круглые шапочки, на которых звякали медные подвески. Но наряд их представлял собой сущую ерунду по сравнению с украшениями. Каждая носила не меньше пяти роскошных ожерелий из янтаря, вперемешку с шейными гривнами, увешанными монетами. По сравнению с ними Локис казался нищим, со своими украшениями — золоченой плечевой фибулой, со вставками из стекла и двумя массивными браслетами в форме змеи. А ведь Северянин уже неплохо разбирался в таких предметах. За одну эту фибулу он мог купить усадьбу или корабль. Женщина о чем — то тихо поговорила с Локисом на родном языке, подхватила девушек, встряхнула и повела со двора.

— Видал, невесты какие? — Неждан незаметно толкнул Дага плечом. — Вот я тебе о чем.

— Женщин везде много, — задрал нос Северянин.

— Это так, пока тебе пятнадцать и кровь бурлит. Вот только каких женщин? Скажи мне, ты хотел бы жениться на девке из веселого дома?

Дага слегка передернуло. Он вспомнил свой первый любовный опыт.

— Ага, то — то же, — усмехнулся бывалыйвикинг. — А ты знаешь, что все наши парни… ну почти все, две тысячи наберется, — что они делают с серебром, когда Токи выдает жалованье? Не знаешь? Они все оставляют у девок или пропивают. Редко кто сумел накопить, вернулся домой, купил землю. В Йомсе полно настоящих героев, это правда. Но если тебе пятьдесят, и ты не погиб раньше, ты должен уйти. Уплыть или уйти домой. Если у тебя есть дом.

— Зачем ты мне это говоришь? — насупился Даг.

— А ты сам подумай. — Неждан отвернулся к хозяину склада.

Локис появился вместе с Юхо и двумя работниками. Те вынесли под навес большие бронзовые весы с цепями и чашками.

— Начнем с коней, — предложил Юхо.

На потертом ковре работники открыли мешки и стали под счет перебрасывать из полного в пустой конскую упряжь. Даг лошадьми особо не увлекался, да и ездить верхом не любил, но, заглянув в мешок, увлекся не на шутку. Первоклассные кожаные ремни скреплялись бронзовыми оковками, серебряными гвоздиками и бубенцами.

— Узда — четыре дирхема. Стремена — по двадцать, да пряжки, да пятьсот дневных мер овса. Зачтено? — предложил Локис.

— Зачтено. — Неждан сделал пометку на дощечке. — Теперь зачтем тех женщин, что привозил тебе Юхо на ваш Змеиный праздник.

— Женщины хорошие, я их продал на юг, — кивнул литвин. — Как мы их зачтем? Серебром?

— Лучше гвоздями и скотиной. Но этого мало. Мы добавим серебра.

Юхо махнул своим. Казначей вывалил на чашу весов обломки церковной утвари и добавил полновесных германских монет.

— Хорошо. Вы знаете, какие сейчас цены? — Локис смотрел на покупателей совиным взглядом.

— Мы тебе верим, — широким жестом отмахнулся Неждан. Юхо едва заметно поморщился.

— Свиней берете? Тогда считаем… По четыре дирхема за штуку. Овца мясная — по шесть дирхемов, вол — по двадцать. Если нужны гвозди, возьмете у Одры, я сам с ним договорюсь…

Свистнул работника, шепнул ему пару слов. На глазах Дага совершилась очередная сделка без всякого зримого присутствия товара и средств платежа.

— Да, брат, — угадал его мысли Неждан. — Это одну селедку берешь, монетку рубишь. А за сто бочек расчет в другом. Тут таким горячим, как ты, не место.

— А зачем им столько весов?

— Как зачем? Серебро — то всюду почти одинаковое, да цена ему разная. К примеру, в Хедебю дадут за куницу эртог, а здесь уже вдвое больше. А в Бризанте, если довезешь, можно в двадцать раз больше сорвать. Вот и деньги разные ходят, даже у германцев марка серебра различно весит в ихних графствах…

Северянину стало скучно.

К вечеру три громадных повозки заполнились товаром. Отдельно пастухи гнали в Йомс стада скота и табун тонконогих коней. Повеселевшие казначеи возвращались с пустыми сундуками. От Дага не укрылось очевидное — больше всего крепость закупила оружия. Невзирая на то, что собственные кузницы Йомса гремели день и ночь, и руда подвозилась бесконечным потоком.

Темнил Волкан. Что — то грозное затевалось.

Глава тридцать третья, в ней встречаются два когтя, обсуждаются семейные проблемы и сбывается худшее

— Неждан, сколько пива возьмем?

— Дык это… по ведру. Для начала.

Оба рассмеялись. Отправив в крепость Юхо с охраной, бывшие соплеменники словно забыли о разнице в положении. Корчма гудела. Казалось, стены вот — вот рухнут от хохота, звона бьющейся посуды и визгливой музыки. Хевдингу накрыли в тихом месте, повыше, за висящим до полу ковром. Снаружи казалось, что тут стена, а из — за ковра в щелочки можно было наблюдать за залом. Всю охрану, однако, Волкан не отпустил. Четверо лютых, тоже вроде как в отпуске, грызли жареного поросенка, запивая черным пивом. Но сидели они как раз с той стороны ковра, и к ним уже подбирались нетрезвые девицы.

— Поведай теперь, что там было, за Перуном?

Даг вздохнул. Вспоминать те минуты, когда его чуть не заманила чаща, не хотелось. Но Волкан смотрел пристально, строго, такого мощного союзника терять не хотелось. И он рассказал, почти ни в чем не схитрив. Про разговоры с волками конечно не признался. Но хитрого хевдинга было не провести.

Волкан улыбнулся, снял с шеи коготь, положил на выскобленный стол.

— Дай свой.

Впервые Даг добровольно доверил оберег матери незнакомому человеку. Впрочем, совсем незнакомым Волкана он назвать не мог. Каким — то внутренним чувством он признавал в хевдинге дальнего родича. Когти лежали рядом, потрескавшиеся, грязные и желтые, принадлежавшие забытому лесному змею Горыну.

— Тебя звали в лес?

Даг кивнул.

— Хотелось уйти?

— Да.

— Тьфу ты, ведовство черное, чур меня. — Неждан быстро поцеловал перстень.

— Там осталось много монет?

— Очень много.

— Я посмотрел на монеты, которые вы принесли. — Волкан отхлебнул, вытер пену с усов. — Там были деньги римских кейсаров.

— Это как? — захлопал глазами Даг.

— Деньги настоящих римских императоров, а не самозванцев, вроде Оттона. — Неждан залез в кошель, выложил на стол толстую золотую монету с полустершимся горбоносым профилем. — Глядите, это сестерций. Возможно, ему пятьсот лет. Или тысяча. Даг, ты понимаешь, что это значит?

— Клад очень древний.

— Верно, но это не клад. — Неждан потер переносицу. — Это божница, под которой русы прятали свои доходы. Волкан повел вас туда, потому что сам родом из тех мест. Огневики распахивали земли еще тогда, когда великий Один не потерял глаз! Они снаряжали струги, везли зерно и куницу на юг и продавали Риму. — Получали золото, но не знали, что с ним делать. Они дарили монеты Перуну и молили об урожайном годе.

— Так там… — Даг чуть не захлебнулся, — там лежат…

— Никому не говори, забудь, — перебил Волкан. — Слишком дорого нам обошлось это золото. Я не ожидал, что кто — то из наших еще жив.

— Из наших?

Волкан кивнул на когти.

— Я боялся, что погибли все. Это проклятие клана Топоров.

Даг снова кивнул.

— Моя мать… — Северянин преодолел комок в горле, — ты был с ней в родстве?

— Все мы в родстве, — хмурое лицо русича посветлело. — Мы не были родными братом и сестрой, но все по крови вышли из одного рода. Но не все… — Волкан замялся.

— Не у всех была волчья метка? — подсказал Даг.

— Не у всех. Мало у кого. У отца моего была… Я все равно никогда не верил, что моя бабка согрешила с волком. Сказки это глупые, человеку в жизни не лечь с волчицей и наоборот тоже… Давай еще выпьем!

Выпили. В корчме компания затянула песню.

— Хвалиться не хочу, нынче время тебя хвалить. Почитай, из трех сосен всю дружину вывел… молчи, дай досказать!

Грохнули кружками. Примчался мальчик, подхватил пустую посуду, принес горячего и еще по кружке.

— Может, больше такого не скажу, что сейчас, спьяну, — начал Волкан совершенно трезвым голосом. — Ты рад, что отца нашел? Доброе дело. Отец твой — воин великий, у нас таких богатырями звали. Богатырь — не тот, кто в плечах веревка, а кто духом силен, понимаешь? Пальнатоки духом крепок, я за него умирать пойду, коли так случится… но про нас он мало что ведает.

— Про нас?

— Горыны, — рассмеялся Волкан и снова погладил когти. — Да, деды наши еще били в Волхове. Ты хоть слышал про Волхов, про Днепр? Длинные они были, Горыны, зеленые, в воде рыбу кушали, редко когда корову глупую уволокут, а на людишек, вроде как, и не кидались вовсе. Но побили всех, вот когти остались. Почему — то думали, будто они огнем дышат, селища поджигают, а у них шкурка такая была, чешуя блесткая, да…

— Волкан, зачем ты остался здесь? — осмелел Даг. — Ты же мог сбежать.

— Куда бежать, если род под корень вывели? — мотанул гривой хевдинг. — Я ж говорю, точно проклял кто. Токи никого не оставил. Видать, тулы нашептали ему, что волчьих людей в рабах держать — себе дороже. Либо волю дай, либо убей. Токи тогда молодой был, буйный. Если бы твоя матка будущая не вступилась, нас бы всех на елках развесили.

— И ты никогда не хотел отомстить Токи?

Волкан показал Неждану большой палец, оба рассмеялись.

— Только раз мне хотелось уйти… когда он позволил Дубравке умереть.

Дагу стало нехорошо, хотя имени этого он никогда не слышал.

— Мою мать звали Дубравкой?

— Все обязаны соблюдать законы Йомса, — ответил за Волкана Неждан. — Женщина не может оставаться в крепости. У Пальнатоки была другая жена, знатного рода, но она давно умерла от болезни. Он любил Дубравку, все это видели. Но старый пес все испортил…

— Он говорит про прежнего Говорителя законов, — продолжил Волкан. — Тот сам был могучий маг, и тулы в башне боялись его. Говоритель закона сказал, что тебя надо прикончить сразу после рождения, а лучше — еще до рождения. Вот так. Токи не боялся Говорителя, но такое важное дело он не мог таить от Совета дружин. На Совете никто не посмел перечить ярлу. Токи отправил Дубравку сюда, в Волин, потому что сам придумал запрет для женщин. Он ушел в поход и забыл про нее. А Говоритель сделал так, чтобы в Волине ее держали не как любимую наложницу, а как собаку… Он хотел, чтобы вы оба погибли при родах, но ты выжил, а мать умерла. Получилось, что тул предсказал правду — ты убил свою родительницу. Но Торстейн предсказал не только это…

— Что же еще? — напрягся Даг. Кровь стучала у него в висках.

Викинги переглянулись.

— Он должен знать, — уверенно заявил Неждан.

— Что я должен знать, что? — всполошился Северянин.

— Тулы нагадали, что ты принесешь такую войну, которой не было доселе. Война будет тянуться долго, потекут реки крови, и Йомс падет.

Северянин сидел, как пришибленный.

— Тебя привязали к щиту и кинули в море, — грустно произнес Волкан. — Но ты вернулся. Многих уже нет, кто помнил Торстейна и его предсказания. Это хорошо, иначе на тебя охотились бы не только посланцы тула. Тебя убили бы свои.

Дага озарило.

— Так ты повел нас на испытания к Перуну, чтобы я?..

— Да. Я надеялся, что ты… либо погибнешь в драке с русами, либо тебя позовут волхвы, — честно признался Волкан. — Но ты снова здесь. И я пью за твое здоровье!

Ошеломленный Даг поднял свою кружку.

— Чему ты удивляешься? — перегнулся через стол Неждан. — Волкан — воин, а не подосланный убийца. Если тебе суждено принести всем нам беду, значит, так угодно богам.

Не успел он закончить фразу, как из — за ковра вынырнул один из лютых.

— Хевдинг, тут вестник из Йомса, у него знак ярла.

— Общий сбор! — побледнел Волкан.

— Вот и повеселились с красотками. — Неждан ухнул в себя недопитое пиво и кинулся следом за командиром.

Северянина охватило мрачное предчувствие.

Едва за викингами захлопнулись тяжелые ворота, как заиграли в горн. Вокруг творилась невообразимая суета, но никто из товарищей толком не понимал, что происходит. Стало известно, что посланы гонцы за всеми дружинами, находящимися в ближних виках. Призваны мастера для срочной достройки кораблей. К выходу в гавань на дежурство направлены сразу три драккара. Отменены все отпуска и отлучки. Всем приказано готовить оружие.

Северянин не успел добраться до своего сундучка, его уже поджидал гонец от самого Пальнатоки.

Ярл сам затворил дверь и проследил, чтобы под окнами никого не было.

— Мне уже доложили о твоем славном подвиге. Ты показал себя настоящим членом братства. Ты — мой сын, и я не отказываюсь от тебя. Но завтра на Совете дружин об этом я говорить не буду. Не хочу споров с Говорителем законов. Не время для споров.

Даг молча ждал. Он приготовился к худшему, хотя не понимал, в чем провинился. Если его хотят изгнать из Йомсбурга за то, что он слишком похож на волка, он примет это без слез и криков. Он сделает все, что прикажет отец.

Но Даг не угадал.

— Пришли известия… — Пальнатоки пожевал ус. — Завтра утром я сообщу всем, но ты должен знать. Разные известия. Умер старый Оттон, теперь императором германцев стал его сын. В Норвегии убит Харальд Серая Шкура, теперь там правит Хакон из Треннелага, по прозвищу Могучий. Он должник Харальда Синезубого и теперь его ленник… но не это главное. Старый Говоритель законов не обманул — ты принес нам войну. Молодой Оттон идет на Данию.

Токи криво усмехнулся. Даг раскрыл рот.

— Сын мой, ты сказал мне правду, но не всю правду. Оказывается, в Хедебю убили всех германских послов, сожгли их дома и торговые пристани. Синезубый посылал в Кведлинбург послов с просьбой о мире, но ничего не вышло. Оттон словно ждал этого. Синезубый призовет к себе всех союзников, чтобы оборонять Даневирке… Но я позвал тебя для другого. Тот епископ, которого ты спасал на Рюгене… он говорил тебе, что надеется на кафедру в Шлезвиге?

— Поппо? Он говорил, что его направил в Хедебю папа для… — Даг нахмурился, вспоминая высокопарную речь священника, — кажется, да. Он собирался что — то строить в Шлезвиге.

— Как ты думаешь, он еще помнит тебя? Он благодарен тебе, или забыл твое добро?

— Не забыл, — уверенно кивнул Даг, вспоминая обед в Доме германского посла, — он меня звал с собой, лишь бы я принял их Христа.

— Это хорошо. При случае…

Токи помолчал, играя желваками. Даг никак не мог взять в толк, что смущает великого предводителя Йомса. Война — дело привычное и самое достойное занятие для доблестных и храбрых. Бояться смерти — глупо, все равно все встретятся за пиршественным столом в Небесной Усадьбе. Наверняка, в будущем сражении Даг сумеет проявить себя героем и заслужит место поближе к трону отца!

— Ты не понимаешь? — устало спросил ярл. — Мы связаны с Синезубым давним договором. Еще его отец Горм собирался строить Йомс по просьбе вендов.

— Мы будем верны своей клятве! — тряхнул шевелюрой Даг.

— Нет, — отрубил Токи. — Я уже говорил с хевдингами. Синезубый давно предал нас, когда пустил в Данию христиан. Синезубый убил моего… не будем об этом. Он больше платит тем, кто строит его семейную гробницу, чем охране из моих лучших бойцов. Синезубого не любят многие бонды, он сгоняет народ во время урожая, чтобы перекатывать камни на могилу своей мамаши. Ему не жить долго… Зато Мешко и молодой Болеслав нас не предавали. Венды дали нам эту землю в обмен на преданность в бою. И платят они честно.

— Так мы выступим на стороне Оттона? — не поверил своим ушам Даг.

— Тулы гадали всю ночь. Мы выступим на стороне того, за кем победа.

Часть пятая ДАНЕВИРКЕ

Глава тридцать четвертая, в которой Северянин ничего героического не совершает, а море получает свою виру

Сначала Совет дружин раскололся во мнениях. Нашлись такие, кто тайно ушел из Йомса и увел своих людей. Позже людей стало наоборот больше — прискакали знатные венды, с ними были другие славянские вожди. Даг давно не видел столько именитых всадников одновременно. Прибывшие вожди посовещались с командирами Йомса, обговаривая, где позже объединят силы. Но Северянину интереснее всего было посмотреть на ассирийских механиков, которых привезли с такой охраной, что позавидовал бы сам император. Механики взяли себе тех, кто им понравился, и принялись строить стрелометы и камнеметы. Кузницы громыхали, даже ночью подвозили руду. Некоторые кузни разобрали и собрали вновь, прямо на широких палубах кнорров. На другие кнорры перетаскивали целиком кожевенные, сапожные и прочие мастерские, будто собирались навсегда переселиться в океан. В гавань пригнали много торговых кораблей, теперь их загружали почти до весельных портов и даже снимали часть палубной обшивки, чтобы распихать все необходимое. В целом в городе царило возбужденное веселье. Никто не оспаривал приказов ярла, викинги как — то моментально свыклись с мыслью, что нынешний датский конунг и есть их главный враг. Как прежде Северянин слышал сказки про богатства и чудесных женщин Франции, так теперь все жаждали получить свое на берегах Шлея.

Механики, смуглые люди с кудрявыми бородами, пробовали готовые изделия непонятной формы. Половина изделий шла в брак или на переплавку, лишь изредка все удавалось согласно чертежам. Стучали топоры, визжали пилы, непрестанно подвозился лес. Еще через день у ворот гавани закачались десятки струганых лодок. На переговоры с Токи вышли предводители лесной орды, коих Неждан называл карелами. Их не пустили в город, но и не прогнали. Неведомые люди встали лагерем за ближней грядой, ожидая общий сбор.

Даг только дивился, как такое пестрое воинство пойдет в поход по призыву римского императора. Отца он спрашивать не рискнул, Токи был все время среди ближних хевдингов, готовил флот. Зато удалось поболтать с ярлом Сигвальди, которого все считали самым мудрым человеком в Йомсе.

— Ты же сам рассказывал мне, что побывал на имперском съезде. Разве не знаешь, что многие кейсары славян принесли оммаж старику Оттону? Они боятся воевать с ним в открытую. Лучше быть союзниками в этой войне, чем потерять все. Почему ты хмуришься? Разве ты удивлен, что мы сражаемся за тех, кто больше платит? Мы — вольные люди, никому не кланяемся. Потому к нам идут те, кто хочет воевать ради денег, а не ради прихоти чужого короля. Захотим — сядем на драккары и уплывем в Бризант!

Северянин долго раздумывал над словами Сигвальди. Этот человек пользовался огромным уважением в Йомсе.

Он обыгрывал всех в кости, в диковинные шахматы и другие игры, он даже умел читать и понимал, как устроены диковинные приборы строителей, но его настоящие мысли Даг так и не разгадал.

— Я думал, что все люди Северного пути — вечные враги германцев, — рискнул предположить Даг. — Их священники жгут наших богов!

— Прежде я тоже так думал, — уклонился от прямого ответа Сигвальди. — Но даже здесь, среди наших братьев, есть такие, кто крестился. Не в викинге, ради шутки, а в Волине или в Гамбурге. Знаешь, почему они так сделали?

— Мой дядя Свейн Волчья Пасть так делал. Это неполное крещение, чтобы обмануть…

— Нет! — Сигвальди поманил к себе Дага и тихо сказал прямо в ухо: — Они верят, что бог с римского креста лучше Одина защищает их в бою. Их бог сильнее. А ты не думай об этом. Ты вообще не думай о том, кто наш враг. Ты поклялся на кольце Тора перед лицом своего отца? Ты поклялся защищать каждого в нашем братстве?!

— Да! — В голове Дага мигом испарились все сомнения.

— Тогда ступай к хевдингу Волкану и скажи, что Пальнатоки берет тебя рулевым на свой снеккар.

— Что? Как?.. — Северянин не мог поверить в такую удачу. Он помчался со всех ног, забыв даже поблагодарить хитрого мудреца Сигвальди.

Спустя неделю Северянин чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Он гордо сидел подле серебристого рулевого весла на флагманском снеккаре самого Пальнатоки. Тридцать пар весел ритмично ударяли о воду. «Бессмертный змей» рассекал пенную бездну. Над головой тихо стонали снасти, под ветром гнулась рея. Еще выше, рядом с кованым флюгером, светил фонарь, Указывая отставшим кораблям флотилии, где находится их морской конунг. На носу, подле боевых машин, суетились механики. Двухголовая змеиная голова была снята с форштевня и спрятана под палубой. По всей длине палубы спали свободные смены, больше ста человек.

— Наша задача — отвлечь флот Харальда, тащить их за собой, пока Оттон расставит войска на суше. — Пальнатоки опустил ладонь, которую до того держал козырьком, и вернулся в шатер. Богатое сукно шатра было присобрано, поэтому Даг видел сундуки, на которых сидели хевдинги, и низкий стол с картами. Кроме знакомых ему Торкиля Высокого, Буи, Вагна и Волкана, в шатер были приглашены все предводители кланов и даже чужаки, примкнувшие к походу на море. Здесь были чудины, карелы, эсты и двое финнов. Многие имена Северянин слышал и раньше, но лишь теперь воочию встретился с героями, наводившими ужас на королей Европы.

Дагу не терпелось рассказать отцу, что вход в гавань Хедебю перегорожен скрытыми сваями, что долго по реке они не продвинутся, их будут бить с обеих сторон. Но выяснилось, что все хитрости Синезубого давно известны. Оставалось добросовестно исполнять команды и ни во что не вмешиваться. Спустя пару дней, когда на горизонте показалась суша, Даг понял, что его провели: отец доверил ему почетный пост, который нельзя покидать. То есть ему не суждено принять участие в битве, поскольку флагманский корабль всегда будет под защитой других! От досады Даг заскрипел зубами, но жаловаться было некому. А когда пропел рог и раздалась первая команда к бою, его жалобы уже никто бы не услышал. Под громовой лязг длинные снеккары начали сближаться, пока не сцепились бортами. Спешно втягивали весла и разбирали оружие. Очень скоро влево и вправо, насколько хватало глаз, образовалась улица из палуб.

— Спустить паруса!

— Клади мачту!

— Третий рум и дальше — убрать весла!

— Стрелки — к бою!

Из укрытия достали и быстро собрали железный треугольник, сдвинуть с места его могли лишь человек десять. Треугольник подняли и укрепили на носу, как таран, после чего подняли настил с прибитыми сырыми шкурами.

Даг узнавал голос отца, которому моментально вторили форинги на своих кораблях.

— Лучники — целься! На локоть к горизонту!

— Копейщики — к бою!

— Зарядить камнеметы!

— Поднять рулевое!

Даг навалился на рычаг. Рулевое весло медленно поползло вверх. В прорези между щитами Северянин разглядел, что впереди вовсе не полоска земли, а такой же ряд крепко связанных кораблей. Но кое — что отличалось — там на носах размахивали топорами берсерки, они буквально приплясывали в ожидании боя. Флотилии сходились медленно и неотвратимо.

Вперед и в обход флагмана быстро проскользнули драккары Волкана, Даг узнал его знамя со скрещенными топорами и «бороду» из стальных шипов на носу, каждый длиной с хорошее копье. Стало вдвойне обидно, что он, сам из клана Топоров, не прикрывает своего вождя, а отсиживается в безопасности.

Первая туча стрел с тонким звоном ушла в небо.

— Щиты поднять!

Парень, которому поручалось защищать рулевого, мигом подставил щит. Но вражеские стрелы промчались мимо, штуки три застряли в палубе. Тем временем флот Токи перестраивался, превращаясь из растянутой линии в ромб. С краев ромба обосновались самые высокобортные суда. Даже привстав на своем месте, со всех сторон Даг видел лишь знакомые знамена и блеск родного оружия. Палуба вздрогнула. С тяжким скрипом сработали камнеметы. Очевидно, их атака была успешной, откуда — то спереди донесся радостный хор голосов.

— Пробил! Насквозь пробил, одно корыто тонет! — восхищенно закричали с планшира.

Одни подносили тяжелые стрелы, другие с натугой крутили ворот, наводящий колдовал с деревянным зубчатым колесом.

— Копейщики — целься! Лучники — в укрытие!

Вторая туча стрел обрушилась на снеккар. На сей раз вражеские лучники собрали урожай — двое на веслах были ранены, один прикрывающий убит. Корабль продолжал поступательное движение вперед, первые три рума, самые длинные весла потихоньку загребали. Пальнатоки раздавал команды через сигнальщиков и курьеров. Он бегал, перепрыгивая с планшира на планшир, четверо с длинными щитами еле поспевали за ярлом.

— Копейщикам — крючья!

Снова вздрогнула палуба. С ноющим звуком распрямились плечи стрелометов. Где — то впереди завопили, мерно забил барабан. Даг инстинктивно вцепился в скамью, предчувствуя близкое столкновение. Две армады столкнулись со страшным треском. Железные «Бороды» смялись, уродуя драккары противника, толстые рамы пробивали борта насквозь и застревали в них. Звук рукопашной нарастал, отдельные выкрики и звон мечей слились в дикий рев. Инерция от столкновения оказалась такой сильной, что многие, кто не держался, попадали.

— На а — аборда — ааж! — одновременно прозвучало с обеих враждующих сторон.

— Очистить от них борт! Камни давай!

— Хрустят, в щепки летят, — увлеченно выкрикивал кто — то впереди. — Давят наши, давят, уже два корыта затопили!

Хрустело так, словно челюсти великанов насквозь прогрызали днища. Громадная платформа, сшитая из десятков кораблей, тряслась и вставала на дыбы. Впереди и слева поползли клубы дыма. Стрелы летели уже не по наклонной траектории, а бились в щиты, как безумные осы. За стрелами посыпались булыжники, калеча и убивая тех, кто не успел спрятаться. Щитоносцы еле справлялись, укрывая своих товарищей с луками и пращами.

На передних драккарах поднялись «журавли» с каменными глыбами. На противовесах люди висели гроздьями, несмотря на град камней. Первые глыбы провалились с треском, обрушивая за собой все преграды, взламывая днища. Берсерки Харальда теснили лучших бойцов Токи, многие в тот момент дрогнули, но позже Дагу рассказали о хитрой выдумке отца. Он приказал нарочно отступать, заманил человек тридцать самых ярых на второй ряд своих кораблей. Затем на «медведей» накинулись со всех сторон и подняли на копья.

Стрела из вражеского метателя прошила насквозь два щита и воина, охранявшего Дага. На его место тут же встал другой, этот оказался гораздо крупнее. Из — за его широкой спины Северянин вообще перестал что — либо видеть, он только слышал, как накатываются и разбиваются людские волны. Внизу, в щели между бортами, серая вода смешивалась с потоками крови.

— Они отходят! Они бегут!

— Торкиль, отсекай их слева! Сигурд — еще сотню на абордаж!

— В воду их всех!

— Поджигай!

— Рулевой, две доли на восток! Рулевой, оглох?!

Северянин спохватился, покраснел от стыда. Над ним смеялись. Викинги вставляли весла в порты, рассаживались по местам. Несли раненых, из воды вылавливали трупы. С дружным «ух!» канатами поднимали мачту. Строй распался, драккары разворачивались для похода. Впереди горели останки вражеских судов. Уцелевшие бежали под прикрытие береговых укреплений. Позже Даг узнал, что многие форинги уговаривали Пальнатоки войти в реку и преследовать флот Синезубого, но он и слушать не стал. Хозяин Йомса был верен союзническим обязательствам и спешил на встречу с армией Оттона.

Солнце успело пройти половину небосвода, когда флот снова подошел к берегу, в незнакомом болотистом месте. Там горело четыре костра, по два рядом.

— Что, Даг, ты скучал? — Токи хлопнул сына по плечу.

— Я тоже хочу драться!

— Смотри туда!

Даг повернулся, сощурился. Вдали на болотистой равнине расстилалось море огней. Казалось, берег шевелится и шевелится вся земля до горизонта. Это двигались нескончаемые обозы союзников.

— Мне донесли, что на помощь Синезубому из Норвегии идет ярл Хакон, — вполголоса поделился Токи. — Так что ты успеешь затупить свой меч.

Глава тридцать пятая, в которой кресты идут впереди копий, а Северянина давит бремя командования

С холма открылся вид, от которого у Дага буквально захватило дух. Армии Оттона растянулись до самого горизонта. За конными маршировали пешие полки. За пешими медленным потоком ползли обозы с осадными машинами, таранами и обозы с провиантом, полевыми мастерскими и запасами оружия. Быки мычали под плетками, застревали в болоте, земля превратилась в вязкую кашу. Пыль от ударов тысяч ног и копыт висела в воздухе серым удушающим облаком. Несмотря на пересеченную местность, командиры Оттона удерживали войска в строгом порядке. Пока еще не поступало команды перестроиться для штурма, поэтому первые ряды пехоты держали копья свободно, не смыкая ряды. Тяжелая конница сверкала доспехами, но не лезла вперед.

На центр Главного вала, где находился старый Воловий тракт, надвигались отборные полки германских рыцарей. Каждый чванливый барон держался своего штандарта и своего герба, отчего в глазах Северянина немного рябило. Однако на сей раз подданные Оттона сумели преодолеть междоусобицы и подчинялись общим приказам. На фоне четких построений германцев союзники: ободриты, лютичи и прочие славяне — выглядели диковатым стадом. Шесть или семь широких клиньев смыкались, зажимая гавань в кольцо. Если смотреть сверху, объединенные войска славян походили на стаи зверья, из — за обилия медвежьих и волчьих шкур, в которые кутались бойцы. Левый фланг императорских войск, согласно договору, удерживали франки, фризы и наемники из южных стран, тоже кое — как объединенные в квадратные коробки. Там были гауты, изгнанные свеями со своих земель, и те, кого называли готами, и даже те, кого называли крещеными сарацинами. Отдельно держалась конница недавних кочевников унгаров, покоренных старым Оттоном.

Всезнающий Сигвальди объяснил Дагу, что франки и саксы строятся так, подражая манипулам римлян. Но у тех имелись копья разной длины, которые обеспечивали монолит, хотя придумали это вовсе не римляне, а великий македонец Александр. Нынешние франки, с легким презрением сообщил Сигвальди, переняли только внешнее устройство. Что же касается иберийцев, нынешних римлян и прочих изнеженных южан, то их Сигвальди величал «тупыми пастухами». Даг ему охотно верил, ведь в молодости ярл не раз прошелся с дружиной вдоль цветущих берегов Средиземноморья. Сигвальди даже высказал предположение, что «тупых пастухов» наверняка дрессировали наемники, изгнанные из Бризанта. Вот где — настоящие воины, в гарнизон Константинополя незазорно и крайне почетно поступить даже рядовым!

Северянин подумал и спросил, отчего же тогда не попросить у Бризанта серьезной помощи вместо этих изгнанников.

— Ты меня насмешил, — сказал Сигвальди. — Если за Оттона выдали дочку василевса, это еще не значит, что они поделили своего Христа… Все, некогда болтать. Храни тебя Один!

И умчался.

— «Кабанье рыло» йомсвикингов числом вдвое меньше легко разобьет любое построение этих напыщенных шевалье. Они только и умеют, что сгонять своих карлов на строительство замков, потом они бьют друг друга, а потом все равно платят датчанам, — подбадривал своих парней Волкан.

Северянин молчал, не разделяя общего веселья. Если даже франки и италики были так глупы, их все равно слишком много. Похоже, молодой Оттон решил закрыть живым панцирем весь перешеек, от моря до моря.

Йомсвикинги по звуку горна первые начали перестроение. Даг тут же потерял из виду отца и прочих командиров, теперь он сам командовал дюжиной парней. Над ним стоял форинг Юхо, а над Юхо — Волкан, которому подчинялось не меньше пятисот бойцов. Даг на ходу учился читать команды горна, барабана и знамени. Внезапно его поразило, как это непросто — отвечать за других, а не только за себя. Ему случалось быть вождем детских ватаг, но управлять строевым подразделением оказалось гораздо сложнее. Одновременно приходилось видеть всех «своих», следить за перемещением знамени, слушать сигналы и ни в коем случае не проявлять глупой самостоятельности. В любом случае, викинги Йомса вытягивались в непобедимое «кабанье рыло», и личной отваге пока места не находилось. Удар «рыла» должен был прийтись на изгиб вала, туда, где неглубокий ров переходил во влажные болота. Позади с грохотом катились двухъярусные осадные башни. С длинных телег разбирали лестницы. Основной таран, предназначенный для городских ворот, везли в гуще германского войска.

— Пора, — скомандовал Волкан, повторив команду ярла.

«Кабанье рыло» строилось просто. В первый ряд Пальнатоки поставил не двоих, а сразу четверых, настоящих великанов. Эти и без варева берсерков буквально лезли на копья противника. Второй ряд составляли уже шестеро, в третьем было восемь викингов, и так далее. Держались спаянно, окружив себя стеной щитов. Командиры со знаменами находились в самой глубине, их защищали лютые с прочными щитами, способными выдержать удар камня из метательного орудия.

Токи поступился принципами, или взял пример с саксов, и тоже построил своих в два «рыла». Во главе левого полка стояли ветераны Сигвальди и Буи, над правым развевались знамена с топорами Волкана и желтое знамя Торкиля. Чуть позади расположились прочие хевдинги, в последних рядах шли те, кто примкнул буквально по дороге и не присягал на верность братству. Подпрыгивая на цыпочках, Северянин разглядел шатры императорской свиты. В отличие от вождей Йомса, имперские властители вовсе не лезли в первые ряды. Вовсю загудели горны, собирая командиров в шатер Оттона. Очень скоро Даг различил знамя Токи, оно быстро перемещалось вдоль колонн пехоты в ту сторону, где сияли белые стяги с крестами.

Северянин дисциплинированно встал в строй, очень далеко от «рыла», хотя так не терпелось побежать в первые ряды, чтобы стать одним из тех, кто возьмет укрепления. Он уже понял, что война в составе армии, хотя и производит сильное впечатление, ему совсем не по вкусу. Какой толк получить двенадцать человек в подчинение, если вы не имеете права сделать лишний шаг?

День клонился к закату, а штурм все не начинали. Двигались вперед мелкими шажками. Рядом с пешим монолитом викингов катили десятки камнеметов и больших арбалетов. Их требовалось не только собрать, но и спрятать за временным укрытием. Поэтому следом ползли телеги с плетеными мокрыми корзинами, в которых будут застревать вражеские стрелы.

Внезапно Даг увидел кресты. Десятки крестов и хоругвей несли люди в белом, рассеянные в первых рядах германского войска. Что — то шевельнулось в груди у Северянина, когда среди седых голов священников он углядел… отца Поппо. Или это ему только показалось с большого расстояния? Неужели отчаянный епископ, едва избавившись от плена, снова полез в пасть к медведю?

Даг прислушался — они пели. Нестройное пение заглушалось бряцаньем металла, выкриками пьяных, ржанием коней. Но они пели свои церковные гимны, и простые солдаты не смеялись над ними. Не только не смеялись, но, как показалось Северянину, стремились находиться поближе к священным крестам. Чем ближе подбиралась пехота к укрепленным валам, тем громче и увереннее звучали латинские псалмы.

Когда Пальнатоки вернулся, викинги стали спорить, где же сам император. За ближайшими рядами германцев показались еще две конные колонны. Казалось, плотный строй всадников окружал группу нарядно одетых мужчин.

— Вон он, на белом коне!

— Да не он это! Оттон еще мальчишка, а тот с бородой.

— Говорят, герцог Баварский в последний день перед походом помирился с императором…

— Да наплевать, обошлись бы без него!

— Да у них, у баварцев, войска больше, чем у самого Оттона!

Раскатистый рев пронесся над бухтой, над валами, над притихшим городом. Издалека могло показаться, что сами инистые великаны сорвали оковы и рвутся из бездны на поверхность земли. Но это были не великаны. Это неистовым валом накатывалось с той стороны вала войско датчан. В ответ в ставке Оттона громыхнуло, протяжно, на нижней границе слуха. Взревели трубы. Волкан обернулся с распахнутым в крике ртом. Все происходило беззвучно, в ушах вибрировал слитный неистовый хорал. Даг тоже закричал, не соображая, что именно, не слыша собственный голос.

Штурм начался.

Глава тридцать шестая, из которой очевидно, что ад встречается и на земле

Первый и самый страшный удар приняло на себя левое крыло, состоящее из южан. Там, где вал был низким, на протяжении нескольких миль, вдоль него трелли Синезубого вырыли ров. Им даже не пришлось заполнять ров водой, болотистая почва сделала все за людей. Всадники здесь оказались не слишком пригодны. Ноги коней вязли в торфяниках, путались в сырых кочках, а наездники из — за этого превращались в прекрасные мишени. Неуклюжие пехотные фаланги тоже потеряли строй, но в целом бодро двинулись на приступ. Однако не успели они добраться до заросшего тиной рва, как с трехметрового вала на них градом посыпались датчане. Отряды союзников не ожидали такого ответного натиска. Вдобавок многие вспомнили ужас, который наводили викинги, грабя их родные края. Левый фланг начал выгибаться дугой, пока медленно, но оставляя за собой сплошной ковер из мертвых тел. Чем сильнее выгибалась дуга, тем слабее держались ее края. К счастью для Оттона, или благодаря его тактике, на самом юге стояли не слишком надежные наемники скотты, с точки зрения императора — отребье. Но отребье состояло из тех, кого датчане своими набегами вынудили бежать из Англии на материк. То есть этим людям отступать было некуда, потому они дрались насмерть, смогли перевалить вал и закрепиться на другой стороне.

Однако в центре левого фланга образовалась дыра. Ободренные датчане напирали все сильнее. Еще немного — и оголился бы тыл германских войск, но бароны вовремя заметили опасность. Ряды конных шевалье, закованные в броню, развернулись по команде и неторопливо двинулись на выручку, словно раскаленный мясницкий нож сквозь масло. Шагали они крайне медленно, но делали свое дело. Длинные пики не позволяли разрозненным ополченцам приблизиться, а те, кто все же проскакивал под брюхо коням, получал удар полуторным мечом или булавой.

Положение на южном участке стало выправляться. Северянин этого не видел, он вообще не видел ничего, кроме кольчуги на спине старого приятеля Али. Потом мимо, обгоняя строй, человек десять пронесли лестницу. Двоих убило летящими навстречу камнями, лестница покачнулась, но ее подхватили другие. За первой лестницей последовали еще три, а затем — нечто вроде сплошного широкого помоста. Этот тащили, пригибаясь, несколько десятков германских солдат. Сверху о помост бились камни, туда втыкались стрелы и копья, но осадное орудие неумолимо ползло к своей цели.

Внезапно что — то врезалось в ряды йомсвикингов, кровь брызнула вместе с кольцами кольчужных рубашек, ошметками курток. В трех шагах справа от Дага образовалась дыра. Острый камень пробил грудь Кнуту и буквально пригвоздил его к земле.

— Сомкнуть ряды! Держать строй!

Перешагивая через воющих раненых, викинги шли вперед. Даг вспомнил, как спасал грубияна Кнута из пещеры с волками. Выходит, что зря спасал? Мысль проскочила и исчезла, раздумывать становилось некогда.

— Щиты поднять!

— Щиты поднять! — напрягая связки, повторил Даг команду для своих. — Держать строй!

Мгновение спустя начался ад.

Северянин вместе со всеми шел все быстрее, затем с шага перешел на бег и вдруг со всего маху уткнулся в спину Али. Ему показалось, что огромное «кабанье рыло» выгнулось вверх, точно ударившись о камень. На самом деле, так оно и произошло, первые ряды достигли Датского вала, который в этих местах был высотой в пятнадцать локтей. По поднятому щиту так шарахнуло, что Дагу едва не выбило пальцы. Удары сыпались один за другим, щит треснул в двух местах, здоровенный камень прилетел откуда — то слева, Даг едва успел отскочить. Соседу по шеренге перебило колено. Тот упал, изрыгая проклятия, что не может продолжать бой, из порвавшейся штанины торчала кость. Внезапно стало пусто позади. Северянин обернулся — двоим шедшим сзади раскроило камнями черепа.

— Дорогу, дорогу!

Там, где только что пронесли лестницы, наползало что — то большое, похожее на остроконечную крышу, снятую с саксонского дома. Это и была крыша, длинная, как конюшня, укрытая сверху дублеными моржовыми шкурами. Внизу, под крышей, копошились люди хевдинга Сигурда. Одни выхватывали бревна сзади катящейся громадины, передавали их под защитой крыши вперед. Другие, под прикрытием щитов, кидали кругляк впереди. Натертые маслом направляющие, похожие на великанские лыжи, со скрипом, рывками продвигались навстречу воротам. Между двумя колоннами потных бойцов Северянин рассмотрел оббитый железом стенной бурав. Таким приспособлением, наверное, можно было вскрыть любую стену.

Но датчане Синезубого делали все, чтобы бурав не достиг цели. Обстрел достиг такой силы, что людей с щитами буквально вбивало внутрь, под защиту крыши. Подача бревен замедлилась, хевдинг Сигурд исходил слюной, но ничего не мог поделать. Самые отважные кидались вперед и падали, нашпигованные стрелами.

— Вперед!

— Дави их! Тор с нами!

Даг увидел Волкана. По лицу хевдинга текла кровь, плечо было разодрано, из наручи торчала стрела, но он 3 ничего не замечал. Хевдинг находился уже на втором уровне штурмовой башни и сам помогал ставить крепеж для третьего этажа. Не успели нарастить пол, как с вала ударили тяжелые стрелометы. Прямо над головой Дага с воплями пролетели двое, пронзенные одной толстой стрелой. Волкан устоял и первым выскочил на верхотуру.

— Вперед, за мной!

Дагу не пришлось карабкаться по лесенкам внутри уже горящей башни, для него был готов настил. Его массивный край с приделанными снизу крюками с лязгом уронили на гребень вала. Столкнуть его вниз защитники Хедебю не могли, сколько ни старались. Но «кабаньему рылу» пришлось наступать снизу вверх и рубиться, глядя вверх, преодолевая жесточайшее сопротивление.

В какой — то момент Даг ощутил себя тонким колоском, сжатым в тугом снопе ржи. Он не мог пошевелиться, не мог выбраться. Мог лишь тихонько переступать под давлением идущих сзади.

— Ха! Ха! Ха! — левее начал работу таран.

С раскатистым звоном вековой дуб бился в ворота Даневирке. Германцы облепили его, как муравьи — жирного червя, поверх них тоже держался защитный настил, но держался он все хуже. Датские берсерки спрыгивали прямо на крышу, в ярости рубили ее топорами, ныряли в проломы и устраивали там кровавую бойню. Сквозь проломы было видно, как один за другим падают латники. Их место тут же занимали другие, а раненых по цепочке оттаскивали назад. Удары тарана передавались дрожью всей стене, отдавали в ступни. Помост под сотней викингов стал подрагивать и прогибаться.

Даг ощутил легкий укол в грудь. Смерть снова прошла стороной. Али был мертв, из его спины торчал наконечник копья. Даже вытолкнуть мертвеца из строя оказалось непросто. Но в эту секунду человек, шедший слева от Дага, лишился головы. Образовалась прореха, в эту прореху Северянин наконец смог разглядеть, что творится вокруг, и где он находится. Он почти достиг гребня стены. Слева и справа вовсю горели две осадные башни. С горящих башен на стену лезли люди, их сталкивали пиками, обливали кипятком, в упор расстреливали из арбалетов. Еще четыре башни так и лежали несобранные, заваленные грудами трупов. Зато хорошо помогли лестницы. Выставив пики и щиты, зашитые в черные латы, упорно ползли вверх люди маркграфа эмденского. Их сбивали вниз, лестницы рубили топорами, но рядом тут же приставляли следующую, и все начиналось сначала.

Примерно через каждые двадцать шагов на гребне стены стояла баллиста или катапульта. Расчеты, прикрытые земляным бруствестром, стреляли до последнего, производя жуткие опустошения в рядах наступающих. Им даже не нужно было точно прицеливаться, любой снаряд ложился в цель. Только теперь одна за другой страшные машины выходилииз строя. Почти по всей длине стены, насколько хватало глаз, шла настоящая резня, причем покрытые сталью войска союзников явно брали верх. Даг подумал, что Синезубый сделал ошибку, кинув вперед ополченцев и необученных ландбу, собранных с островов. Профессионалы Оттона вырезали их сотнями.

Он оглянулся направо и тут же пожалел о своем скороспелом выводе. Армия Мешко, усиленная отрядами мелких славянских князей, тоже перевалила через стену, но попалась в ловушку. В реку входили десятки норвежских драккаров. Едва пристав к берегу, они выплевывали сотни и сотни свежего пополнения. Полуголые беловолосые великаны с ходу перестраивались в клинья и безжалостно косили уставших славян. Конница унгаров бестолково топталась в арьергарде за стеной, так и не получив возможности развернуться любимым полумесяцем. Недавним кочевникам были обещаны крепкие бревенчатые настилы, но пехота славян не успевала их настелить. Едва одолев вал, люди Мешко и Болеслава вынуждены были повернуть направо, чтобы драться со свежим пьяным подкреплением Харальда. Полуголые татуированные великаны неслись, размахивая секирами, среди них Даг приметил тулов в рогатых шлемах и даже походную статую Тора вместе с козлами.

— Это Хакон! — прокричал форинг Юхо. Он еще тоже не вступил в бой и с тревогой глядел на город.

Хедебю был прямо перед ними, за неширокой полоской воды, забитой до отказа военными кораблями.

— Этот хитрец Хакон не стал с нами драться в море, — прорычал Юхо. — Он отсиделся в фиорде, пока мы не ушли! Против норвежцев чехам и вендам не устоять!

Две волны озверевших воинов сшиблись с лязгом и грохотом, с бешеной скоростью замелькали лезвия. То, что увидел Даг по ту сторону вала, его откровенно напугало. Его не научили бояться смерти, но сын ярла ощутил трепет при виде несметной орды северян. Это был его народ, его бывшие кровники, почти что соседи, почти что родня, и Даг слишком хорошо знал, с какой яростью они умеют сражаться.

Разочарованный видом бесполезной конницы, Северянин снова обернулся налево. В центре складывалась совсем иная ситуация. Ворота поддались тарану, внутрь укреплений неумолимой железной гусеницей проникли солдаты Оттона. Первыми наступали люди с гербами Гамбурга, Эмдена и Любека, Даг еще не забыл их гостеприимства.

— И раз! И — два! И — три! — слаженно выкрикивали копейщики, следуя отмашке командира. С каждым выкриком что — то менялось. Копья вздергивались вверх, устремлялись вперед, со звоном смыкались длинные, в рост человека, щиты с острыми торчащими умбонами. Ступая строго в ногу, коробка росла, ширилась, напирала. Издалека разрозненные отряды Харальда казались жалкими мотыльками, налетевшими с размаху на железного жука.

Все ближе и ближе подтаскивали волы громоздкие сооружения византийцев. Хотя с той стороны еще летели стрелы, но укрытым попонами животным ничего уже не угрожало. С низким вибрирующим звуком сработала первая баллиста, за ней — сразу вторая и третья. Прочертив по небу огненный след, бочонок упал далеко за стеной, обдав обороняющихся горящей нефтью. Тут же с тяжким воем закрутились вороты, тросы из бычьих жил застонали, готовясь швырнуть очередной снаряд. Подающие уже подкатывали на телеге кусок гранитной плиты. Чернобородый человечек в красном тюрбане визгливо командовал наводчиками. По его приказу вынимались и вставлялись деревянные втулки и бронзовые клинья, плечи баллист слегка приподнимались, меняя угол броска. Другой византиец, в плотном кольце охраны, стоял на верхушке свежесобранной башни и быстро показывал что — то на пальцах своим коллегам внизу.

— Ха! Ха! Ха!

Барабанщики Оттона держали строй, помогая своему авангарду. Самые большие барабаны оставались позади, как и трубы, которые несли по три человека.

— Подавай! Навались!

— Очистить от ублюдков стену!

— Наши прорвались, наши уже там!

— Юхо, нам нужна смена щитов!

Германцы действовали четко, дробь их барабанов перекрывала вой, крики и свист. Пробившись сквозь разрушенные ворота, они буквально вгрызались в сплошную стену мечей. Дагу показалось, что он различает в гуще датчан златотканый стяг самого Синезубого. Перед воротами стояли насмерть отборные дренги Харальда, взломать их строй было почти невозможно, но пешим рыцарям это удалось.

Потому что на помощь им пришла тяжелая кавалерия. Со смешанным чувством восхищения и досады Северянин наблюдал, как увешанные броней и шипами рослые кони взламывают несокрушимые шеренги датчан. Ему внезапно вспомнилось, как давным — давно, в родной усадьбе, скальд Горм Одноногий напевал древние предания об Александре Македонянине и боевых конях, которых могли остановить лишь литые фаланги копейщиков. Висы эти и детям, и взрослым казались глупой сказкой. Разве могли низкорослые лошадки свеев напрыгнуть на копья? Даже обученные для драк жеребцы пасовали перед человеком с кнутом.

Но сегодня рушились все представления Северянина о никчемности кавалерии.

Рыцари не перли напролом. Они просачивались сквозь проломы в стене, послушно скапливались у своих штандартов, затем разворачивались и наступали двумя широкими клиньями. Вместо того, чтобы бить в центр строя, как это привыкли делать все скандинавские полководцы, они слегка растягивались, образуя два широких черных крыла, и охватывали пехоту врага в кольцо. Многие из них гибли, их стаскивали с седел, убивали под ними лошадей, набрасывались сразу со всех сторон, как стая волков кидается на лося. Но остановить не могли. Кавалеристы пускали коней в галоп, держась стремя в стремя, опрокидывали и затаптывали датчан, накалывали на пики. Потеряв пики, рубили сверху наотмашь длинными мечами. Потеряв мечи, хватались за цепы и шипованные дубины. Даг отчетливо видел, как под ударами франкской стали ломаются короткие мечи датчан, как безрассудно гибнут лучшие берсерки Синезубого. В слепой ярости они не способны были отличить боевого коня от коровы. Они кидались навстречу и отлетали с проломленными черепами. Безрассудно и дико вели себя не только люди, но и кони. Они вставали на дыбы, лупили врагов коваными копытами, наваливались грудью на строй щитов. Щиты со скрежетом ломались, шеренги оказывались смяты, в них пробивались все новые проходы.

— Они отступают!

— Скинуть щиты! Разомкнуть строй!

Над головой, высоко взлетая, проносились камни и падали впереди, образуя воронки из человеческих тел.

Даг смог наконец понять, почему последние шагов десять по наклонному настилу он ступает не по доскам, а по чему — то мягкому. Он опустил глаза вниз — сапоги выше щиколотки измазались в крови. Шеренги шли по телам погибших товарищей. «Кабанье рыло» давно лишилось лучших бойцов, но ценой их смерти викинги взобрались на стену.

Едва Даг ступил на утрамбованную землю между двумя рядами вкопанных стволов, как строй распался. Пришла пора обнажить меч.

Глава тридцать седьмая, в которой человеку приходится быть волком, чтобы остаться в живых

На окраинах Хедебю разгорался пожар, но городу он пока не угрожал. Ярлы Синезубого довольно организованно отступали, огрызаясь, собирая разрозненные отряды в кулак.

Спустившись по откосу, усеянному трупами своих и чужих, Даг едва не провалился в узкую извилистую траншею. Конунг данов предвидел, что враги пробьют первую линию обороны, и устроил несколько дополнительных. Траншеи были забиты мертвецами вперемешку с ранеными. Раненых никто не собирал, отовсюду доносились стоны и разноязыкая брань.

Несколько секунд казалось, что произошло чудо — битва закончилась. Между враждующими сторонами возникла узкая щель. Передние ряды дышали, как загнанные кони, опирались на мечи и секиры, не в силах сделать и шаг, зато посыпали врага страшными проклятиями. Враг не уступал в цветистых выражениях, благо говорили на одном языке. Дага слегка передернуло, когда он сверху увидел, что сталось с их «кабаньим рылом» — четверть лучших бойцов полегла. Прямо по курсу взвился двуххвостый стяг хевдинга, и послышался осипший голос Волкана:

— Топоры, за мной! Очистим берег от падали!

И нечаянное перемирие рухнуло.

— За мной! — повторил Даг и рванул со всех ног в обход уставших передних рядов. Строй давно сломался, кое — как держались мелкими группами. Самая крепкая группа прикрывала Волкана и знаменосца, чуть ниже по склону Юхо со своими ближними тоже вступил в бой. Спустившись бегом по откосу, Даг чуть не наступил на смертельно раненного священника. Придерживая левой рукой вылезающие кишки, правой святой отец пытался окрестить своих солдат, заодно окрестил и Дага. Чуть дальше Северянин нашел того, кто подхватил у умирающего красивый крест с изображением какого — то святого. Этот посланник папы недавно лишился головы, но руки крепко сжимали древко креста. Даг мельком подумал, уцелел ли епископ Поппо в такой сече… а дальше ему думать стало некогда.

Потому что справа на них надвигалась орда норвежцев.

— Держать строй! Левое плечо вперед! — запоздало проорал Волкан, и повторили младшие командиры.

Строй давно распался, но и враги в запале уже не собирались «свиным рылом». С нечеловеческими воплями две толпы кинулись друг другу в объятия. Северянин издалека приметил первого, кого следовало убить. Мускулистый парень, лет двадцати трех, в шлеме с одиноким рогом, со змеиным проворством крушил йомсвикингов. Он действовал подло, бил исподтишка в спины, но сам уклонялся от честного боя, отпрыгивал в сторону.

Северянин перескочил через чью — то подставленную ногу, дважды поднырнул под чужие секиры, оперся о чужой щит и… очутился в самой гуще норвежцев. Ему почудилось даже, что стал меньше ростом, такие здоровущие мужики наступали в первых рядах. Каждый был на голову выше его. Северянин присел, прыгнул, левая рука с секирой на отлете, правая с мечом прижата к боку, для прямого удара. Однорогий нутром ощутил опасность, свернул с пути, занес топор и тут же отскочил назад, прикрывшись товарищем. Товарищ его, весь исполосованный шрамами и татуировками, в закрытом шлеме, ударил, не раздумывая, наотмашь. Пока топор опускался, Даг угодил врагу мечом в незащищенный пах, пригнулся, пропуская меч, занесенный сзади, и с разворота ответил секирой. Секира высекла искры, порвала кольчугу на груди другого великана, чем вызвала его громоподобный смех. Татуированный упал на колени, зажимая пальцами низ живота. Даг, не раздумывая, скакнул вперед, наступил на колено татуированному, второй ногой — ему на плечо и с высоты обрушился на ускользнувшего однорогого. Тот уже забыл про настырного мальчишку, он явно целил в знаменосца Волкана.

Даг рубанул в полете, с двух рук, сильно рискуя, оставляя незащищенные бока. Но не оставляя врагу места для маневра. Однорогий откинул корпус назад, подставил меч под меч, вздернул левый локоть с щитом, ожидая вторую атаку тоже сверху. Развернулся он стремительно, уверенный, что отбил удар… и остался без правой ноги Секира Дага довершила разворот, когда он уже приземлился.

Только оставив однорогого подыхать, Северянин спохватился, что следом за ним пробивается дюжина его подчиненных. Собравшись вместе, они клином пробили строй врага, но под мощными ударами щиты у всех треснули. Первым почти догнал Дага Эрик по кличке Ирландец, за ним Ульме Борец и маленький Адильс, который после приключений в пещере стал Дагу кем — то вроде младшего брата, хотя был старше лет на пять. Адильсу кто — то попал секирой в щель на щите, лезвие застряло. Громоздкий норвежец потерял пару мгновений, пока его выдергивал. Этого времени Дагу хватило, чтобы нырнуть кому — то между ног и отрубить норвежцу руку. Адильс так и побежал дальше, с чужой секирой в щите и куском вражеской руки, ее сжимавшей.

Где — то на краю вселенной пропел рожок, но Даг его игнорировал. Он наметил себе следующую цель — и не просто бойца, а норвежского ярла, шагавшего впереди колесницы Тора. Высокий воин, с длинными белыми волосами, в сияющем шлеме с крыльями, он походил на живого бога. Он ревел, вскидывая копье, на котором болтались детские черепа, и рев его тут же подхватывали идущие следом.

Колесницу с чучелами козлов катили в самой гуще норвежской рати, рядом с яркими стягами. Лезть на мечи мог только безумец, но Даг уже чувствовал приближение безумия. Не того больного, стягивающего мозг безумия, которое давали мухоморы, а легконогого безумия вожака волчьей стаи. Он слышал их за спиной, как они отчаянно отбиваются от молотящих со всех сторон мечей, он слышал, как отрубили голову Сьеберну Красному, слышал, как Юхо положил сразу троих, как ранили знаменосца, он слышал всех своих, будто они были его стаей, а он — старшим вожаком. На долю секунды, отбивая чей — то меч, он бросил взгляд назад — и засмеялся. Он проделал в гуще врагов коридор, куда устремились Топоры. Метка на голове билась с той же частотой, что и сердце. И, как всегда в такие моменты, оружие стало продолжением рук, а руки — невесомыми молотами, точно знавшими, в какой момент куда нанести удар. Северянин уклонился влево от летящего в лицо копья, успел заметить на наконечнике кусок свежего скальпа и веревку, за которую уже дернули копье обратно. Рванулся вправо, сделал еще три шага вперед, нанес кому — то колющий в горло, услышал, как позади ранили Эрика, как тот в ответ рассек неприятеля пополам.

Они расступались перед ним!

Могучие опытные воины северных фиордов, гордая дружина Хакона, дрогнула перед мальчишкой! Северянин не видел себя со стороны, не замечал, с какой колдовской скоростью мелькают его руки, не видел, как один за другим рубят воздух враги и в испуге пятятся в стороны, пропуская одержимого.

Не глядя, Даг пырнул мечом вправо, вогнал его по рукоять кому — то в бок, вовремя отдернул руку от свистнувшего лезвия. Остался без меча, но сделал еще два шага вперед. На бегу сложился пополам, выхватил из сапога скрамасакс, споткнулся о чей — то труп, поднял взгляд. На него падала утыканная гвоздями дубина. Бугай с татуировками на обеих красных щеках — два когтистых орла — бил со всей силы.

Даг не успевал ударить снизу в горло, развернул нож, всадил краснощекому в ступню, сам кинулся вправо, понимая, что палицу уже не остановить. Дубина с чмокающим звуком вошла в грудь давно мертвому датскому ополченцу. Мгновением позже в лоб краснощекому воткнулся легкий топор. Татуированный качался, но пока стоял, кровь заливала ему лицо. Даг выдернул у него из ножен меч, обернулся назад, встретил холодный прищур Юхо.

Форинг Юхо пер за ним напролом, закинув щит за спину. Как и Северянин, он бился двумя руками. У него за спиной в притороченных кожаных мешках торчали легкие топоры. Он выхватывал их обеими руками и метал одновременно, ни разу не промахиваясь. Юхо проложил себе дорогу, убив так человек семь. Затем ему пришлось взяться за меч и схватиться сразу с двумя противниками. Каждый из них был сильнее форинга, но сбоку в толпу норвежцев врезался второй клин, и вел его сам хевдинг Волкан.

Ряды противника смешались, Волкан рубил налево и направо тяжелой секирой с двумя лезвиями. Каждый удар достигал цели, вокруг хевдинга образовался полукруг из трупов, потому что враги, едва вступая туда, лишались жизни. Гримы насаживали норвежцев на длинные копья, тут же в упор метали другие. Знаменосец не отставал от хевдинга, но его ранили уже дважды, несмотря на поднятые щиты. Трое, что держали оборону вокруг знамени, качались от усталости, их щиты были пробиты во многих местах.

Северянин парил, не глядя, находил опору ногам среди груды переплетенных трупов. Чем быстрее колотилось его сердце, тем медленнее махали вокруг оружием. Даг срезал кому — то голову с плеч, она неторопливо пролетела, задрав бороду к небу. Северянин сделал еще шаг, Рубанул двумя клинками крест — накрест, добавил сбоку. Детина в безрукавке не упал, а заревел, как морж, и взмахнул цепом. Колючий стальной еж пролетел так близко, что взъерошил Дагу волосы.

Трясущийся от гнева, творящий молитвы, норвежский тул был уже близко. Его охраняли четверо. Они пока не чуяли опасности. То есть — видели, что неподалеку схлестнулись со звоном две стены, но до сердцевины войска могло и не докатиться. Внезапно повозка с деревянным богом и козлами замерла. Те, кто ее катил, приняли участие в схватке. Йомсвикинги настолько глубоко прорвали строй врага, что за двурогим шлемом старого тула Северянин разглядел чистенькие знамена и золотые наручи богатых ярлов. Предводители войска благоразумно шли в центре, не ожидая, что Северянин проложит к ним кровавую дорожку.

Время еще сильнее замедлилось. Слева и справа замахивались сразу двое, третий, с перекошенным ртом, летел навстречу с копьем. Руки Дага сами делали свою страшную работу. Он следил за блестящим шлемом ярла, чтобы тот не пропал из виду. Но ярл и не собирался прятаться. Он тоже заметил просеку, проложенную Дагом, и занес копье. Страшный человек был на две головы выше Северянина, его плечи укрывали железные пластины с шипами, на шее плотно сидели массивные гривны.

— Дави, Северянин! Мы за тобой!

Кажется, это кричал Кар Песчаник, или Одди с Востока, Даг еще не всех запомнил — слишком мало ему было отведено времени для учебы, слишком все спрессовалось в последние дни. Да, точно! Одди и Кар, и Торарин Рукавица, и Адильс, — все они рвались следом, пробиваясь среди двух стен врага, как среди сдвигавшихся половин пресса.

Северянину кинулись навстречу двое, сдвигая щиты, пытались заслонить святыню. Даг не стал биться, плавно ушел в сторону, рубанул под щитом. Пока норвежец падал, подтягивая за собой обрубок лодыжки, Даг достал его напарника в образовавшуюся щель.

Следующий удар предназначался беловолосому гиганту. Тот отпрянул с неожиданным проворством, перекинул копье в левую руку и стремительно выбросил ее вперед — настолько стремительно, что порвал Дагу куртку зазубренным наконечником. Копьями такой длины на корабле Токи могли орудовать лишь двое — трое очень сильных людей. Наконечник достигал трети копья и имел режущий край, как у меча. Убедившись, что промахнулся, гигант отработанным приемом рванул копье на себя. Страшные зубцы могли распороть Дагу бок. Он чудом успел уклониться. Припал на колено и прыгнул вперед, не давая противнику опомниться. Однако гигант отразил удар секиры, и отразил с такой силой, что Северянина развернуло в воздухе.

Он приземлился на ноги, как кошка, и сразу был вынужден подпрыгнуть. Потому что норвежец махнул копьем, как мечом. Даг едва не лишился обеих ног. Вокруг образовался пустой круг, друзья и враги попятились. Впервые с начала схватки Северянин столкнулся с достойным противником. Кто — то сбоку попытался вмешаться, но норвежец рыкнул, и его товарищи отступили. Никто не пытался влезть в схватку, ведь сражение один на один одинаково уважали обе стороны.

Норвежец махнул копьем второй раз, с удивительной быстротой. Черепа, привязанные на веревке, не успели брякнуть, как отполированное лезвие завершило полукруг. На сей раз Дагу пришлось упасть плашмя. Вокруг загоготали, драка доставляла всем искреннее удовольствие. Белогривый ярл удивился, перекинул копье в левую руку, правой схватился за меч. Наверняка он не привык промахиваться. За его спиной воины были вынуждены развернуть в сторону колесницу Тора, чтобы идти дальше. Жрецы тоже свернули. Войско Хакона, несмотря на дикий напор йомсвикингов, уверенно продвигалось вперед.

Норвежский ярл обрушился на Северянина, точно взбешенный бык. Даг отступил зигзагом, ударил с левой, метя расколоть копье, но железо выбило искры из железа. Спиной Даг уперся в чью — то спину. В следующий невыразимо долгий миг норвежец полоснул мечом и упал всей тушей на то место, где только что стоял Даг. Из шеи гиганта, сзади, чуть ниже шлема, торчала стрела.

Северянин сиганул в сторону, он даже не понял, кого благодарить. И не посмотрел толком, на кого обрушил свою секиру.

Внезапно грянула тишина. Или Северянину это только показалось. Он разрубил голову верховному тулу. Тот успел засмеяться. Голова слетела вместе со шлемом и рогами воткнулась в землю.

Норвежцы, те, кто были близко, горестно завопили. Многие словно остекленели, это позволило Дагу в два прыжка перескочить повозку с идолом и убить двоих знаменосцев. Барабанщик, тащивший на себе огромный барабан, застыл с разинутым ртом. Каким — то краем, кончиком сознания, Северянин понимал, что убивать тула было нельзя, что можно навлечь гнев великого Тора, однако случившееся сыграло на руку йомсвикингам.

Знамена зашатались. В тот же момент Дагу кто — то врезал мечом по спине. Кольчуга выдержала, но от боли потемнело в глазах. Кольца кольчуги вмялись в тело, гася удар. Северянин согнулся, хватая ртом воздух. Тут мимо что — то пронеслось. Это Юхо прыгнул следом и на лету прикончил дородного норвежца в красивых латах, нацелившегося Дагу в затылок. Даг вцепился в захваченные знамена, заметался, ища выход. Со всех сторон он видел лишь оскаленные звериные рожи и смертоносный металл. Люди Хакона опомнились, кольцо сжималось.

Даг полоснул саксом по чьей — то щетинистой морде, откинулся назад — двуручный меч лязгнул по камням, тем же саксом сумел полоснуть по ручищам, сжимавшим меч. Близко возникло багровое от ярости и натуги лицо норвежца, но топор Северянина уже входил ему в висок.

Неожиданно ход времени изменился. Даг встретился глазами с самим конунгом Хаконом и сразу понял, кто должен стать следующей жертвой.

Длилась эта встреча короткое мгновение. Скуластый мужчина с роскошными полуседыми волосами, схваченными золотым узорным кольцом, белый плащ с мехом полярного зверя, могучий жеребец в защитном наморднике. Даг не раздумывал — мышцы уже напряглись, готовясь к броску, тело само просчитывало, как преодолеть лес мечей.

Еще немного, и Северянина бы растоптали, но подоспел Волкан. Подоспел для того, чтобы вытащить Дага и уцелевших ратников, сдуру кинувшихся за ним следом. Хевдинг вращал секирой с диким остервенением, отгоняя самых глупых, пока вокруг не сомкнулись щиты Йомса. Только теперь Даг услышал, как давно и безуспешно надрывается рог, сигналя общее отступление.

Даг не мог знать, что союзников — славян норвежцы давно опрокинули и отшвырнули обратно за стену. Не мог знать, что две тысячи рыцарей Оттона вырвались далеко вперед, методично уничтожая все живое, заполняя лакуны внутри строя, и тем самым оголили фланг с союзниками. Союзники — южане дрогнули перед озверевшими берсерками Харальда, они не привыкли биться с людьми, которые сами себя радостно полосуют ножами и слизывают кровь с ножей. Как ни странно, скотты прорвались на своем участке еще дальше германцев и теперь тоже вынуждены были отступать, не понимая, за что им такое невезение. Фронт прогнулся опасной дугой, стрелы и копья начали долетать до ставки императора, а дальнобойные машины стали попадать по своим.

Не мог знать Даг и того, что к датчанам пришло подкрепление из Упплянда и Сконе, а всего час назад высадилась флотилия с Этланда, прельщенная ценными посулами Синезубого. Резервы Оттона были куда больше, но громадная армия так до конца и не развернулась, увязла в весенних дорогах. Молодого императора окружали льстецы, преуменьшавшие силы врага, сулившие покровителю Рима победу при любом раскладе. В результате штурм Даневирке начали, не дождавшись и половины верных баронов, не согласовав с вассальными правителями единый план, положившись на грубый натиск и фанатиков с крестами…

Даг очухался в полумраке, под лекарским шатром. Ему казалось, что прошло совсем немного времени с момента, когда рог пропел наступление. Оказалось же, что битва длилась половину пути солнца по небу, и если дело не проиграно, то не выиграно точно. Их отшвырнули обратно, за границы потрепанного Даневирке, и невозможно было понять, насколько велики потери. Даг скрипел зубами, но не кричал, когда его держали втроем и резали на нем кольчугу, впившуюся в кожу. Он не кричал, когда прижигали и зашивали три мелкие ранки, незамеченные прежде. Вокруг на сотню голосов выли раненые. Увечных все несли и несли, некоторые доползали сами, но не находилось достаточно умелых рук, чтобы облегчить им страдания. Некоторые, не в силах переносить страшные ранения, умоляли, чтобы их добили здесь же. Один из хевдингов постоянно находился в палатке, и с ним двое уважаемых мужей, чтобы честно решить, кого из страдальцев можно добить. Пока Дагу мазали лечебной смолой спину, дежурил Буи. Он шел вдоль рядов умирающих, кивал гасильщику, и тот в один удар киянкой обрывал жизнь несчастным.

Некоторые умирали, пока их штопали. Убитых отвозили за линию обозов, там уже полыхали погребальные костры. В стане германцев убитых не жгли, а закапывали, над павшими священники распевали свои гимны. Вокруг шатров бродили взвинченные, бессонные солдаты, устало заглядывали в глаза живым и мертвым, выдергивали из трупов стрелы, хорошие оставляли себе. Другие бойцы спали мертвецким сном, спали вповалку, прямо там, где их настиг сигнал отбоя. Тыкая лежащих тупыми крюками, неторопливо шествовали гасильщики, прокладывали путь своим тележкам, заполненным частями тел. Заря полыхала в полнеба, тучи воронья кружили над окровавленной землей в ожидании своего часа. Стучали топоры, им звонко вторили молоты. Полевые кузницы работали вовсю, производя новое оружие взамен утраченного. Ставка императора откатилась подальше, за линию возможных атак катапульт. Там, вокруг белых с крестами палаток, горели костры и плотным строем вышагивали сменные караулы.

Память возвращалась кусками. Северянин разозлился, не обнаружив возле себя знамен, которые с таким рвением отбил у врага. Теперь наверняка кто — то присвоит его славу себе! Он решительно вскочил… и без сил бухнулся обратно, на жесткую солому. Спина и бок горели огнем, подвернутая лодыжка оказалась перехвачена тугой повязкой, в ушах звенело.

— Вот он, живой! Я вам говорил, что он живой!

— Пусть лежит. Передайте ярлу — мы не можем тащить его в таком виде. Он весь в крови…

— Так помойте его! Я передам его светлости, сейчас пришлют носилки и лучшего лекаря!

«О ком это они?» — с завистью подумал Даг и провалился в сон.

Он не мог знать, что форинг Юхо погиб, и общим решением его, Северянина, выкрикнули в командиры экипажа. В пятнадцать лет он стал настоящим херсиром. Он не мог знать, что докладывал Сигвальди на совете у Оттона после отступления. Многие видели со стены, как какой — то мальчишка из стана йомсвикингов один кинулся наперерез волне норвежцев, положил человек двадцать, увлек за собой тех, кто уже пятился назад, и практически спас от разгрома правое крыло чехов. Псы Хакона замедлили наступление, испугавшись, что неприятель зашел в тыл. Это позволило йомсвикингам перегруппироваться и действительно ударить в тыл, отсекая норвежцев от кораблей. Люди Буи и Торкиля подожгли корабли, пришвартованные в бухте. Увидев такое дело, многие северные ярлы ринулись спасать имущество, несмотря на грозные вопли Хакона, что еще больше ослабило норвежцев.

В довершение к этому, юный храбрец прорвался в гущу врага, убил двоих ярлов, отнял знамя Южного Мера, и что важно — своими руками обезглавил проклятого жреца язычников!

Последние слова, конечно, произнес не язычник Сигвальди, а восторженный епископ Поппо, сам избитый, почерневший, обгоревший, но преисполненный решимости вести паству на новый штурм. Подавленный, пристыженный, злой как демон, Оттон с мальчишеским пылом запустил в воду залива копье и во всеуслышанье заявил, что будет бить непокорных данов, пока ему не подчинится весь Северный путь. Лишь к ночи, приняв донесения, выпив вина, Оттон успокоился, последовал совету ближних и стал награждать отличившихся, дабы поднять боевой дух. Осада предстояла долгая, следовало немедля кроить легенду, что превратила бы неудачный штурм в хитрый временный маневр.

— Найдите этого… из Йомса! — кивнул епископу Оттон. — Передайте ему этот перстень. Пусть он язычник… но его рукой двигала божья воля. Пальнатоки будет приятно, что я награжу его людей.

Глава тридцать восьмая, в которой пьяный язык произносит много лишнего, а сторонники разной веры легко находят общий язык

Дага нашли лишь через три дня.

За это время Оттон получил значительные подкрепления и выслал гонцов в Эмден и Аахен с приказом о сборе ополчения. За это время союзники выкопали напротив Даневирке свой ров и насыпали свои встречные укрепления, не жалея остатков леса, телег, фургонов и обломков боевых машин. Император ездил вдоль фронта, в легкой броне, почти без сопровождения, бравируя запоздалой храбростью, и ободрял своим видом ослабших. Охрана еле поспевала за ним. Император целовал знамена, целовал хоругви, лично покрестил не меньше сотни заблуждавшихся и перебежчиков. Узнав, что при крещении выдают отрез шерсти и кусок кожи на сапоги, в походную кирху ринулись и викинги Пальнатоки. Даг мог только удивляться пронырливости своих новых братьев — некоторые успели за жизнь покреститься раз десять, всякий раз выпрашивая себе подарки. Если подарков не обещали, креститься никто не ходил. Токи смотрел на забавы парней сквозь пальцы.

Начальникам Оттон раздавал серебро толстыми кошелями, отдельно поощряя тех, кто не состоял с ним в вассальных отношениях. Отчего глупые придворные обижались, зато умные оценили дальновидную мудрость монарха. Те же глупцы роптали, что император не позволяет отлучаться в свои вотчины, якобы им остро необходимо повидать жен и проверить, как идет хозяйство. Иные решились на побег вместе со своими людьми. Следом за ними Оттон послал сильно превосходящие силы, не жалея ни времени, ни сил человеческих, загнал лошадей, но прилюдно казнил полторы сотни предателей. Побеги мигом прекратились, тем более что следом за фургонами с провиантом подползли к передовой фургоны с веселыми девицами. Моральный дух войска немедленно стал расти и дорос до схваток между отдельными, распаленными страстью, союзниками. Но больше всего уважения Оттон заслужил тем, что лично присутствовал на тризнах язычников. Естественно, сам император в бесовских обрядах участия не принимал, но его сухопарую, стройную фигуру на тонконогом сирийском жеребце повидали все, пусть издалека. Он стоял вдали от костров, пока души викингов взлетали в Асгарду, чем заслужил не только страх, но и уважение. Даже среди явных недоброжелателей империи поползли слухи о божественной природе всей династии Оттонов. Иначе как объяснить их непобедимое могущество?

За это время стороны обменялись послами, пытаясь нащупать возможности к примирению. Возможно, примирение бы и состоялось, но спесивые графы, владельцы громадных ленов, нашептывали молодому цезарю о невозможности идти на компромисс. Возвращаться назад — означало не только временный позор, но и колоссальные затраты на сбор новой рати. В другое ухо цезарю пели верные служки Рима, которым были обещаны кафедры, монастыри и щедрые наделы в новых землях. Поэтому послы Кведлинбурга уже не говорили об убийстве маркграфа и разорении лавок, они настаивали на полной сдаче страны и трона, и главное — на переходе в новую веру. Синезубый был готов примириться с Христом, но опасался бунта собственных бондов. На всех тингах, посылавших ему ополченцев для великой битвы, люди клялись не предавать веры Одина. Харальду передали слова цезаря, произнесенные, может быть, в запальчивости, — что он не уйдет, что будет биться с данами шесть лет, пока не окрестит твердь земную до самого ее северного края. Потому переговоры сразу зашли в тупик и запахло новой кровью.

Потери с обеих сторон исчислялись тысячами, хоронили наспех, в траншеях, путались в списках погибших. Многих так и не нашли, разорванных на части, забитых копытами коней, утонувших в болотах. Даже на памяти ветеранов, покоривших десятки славянских вождей, спасавших империю от унгаров, штурмовавших крепости опальных баварских герцогов, не было такой грандиозной битвы. День и ночь вдоль многомильной границы полыхали костры, часовые с обеих сторон стерегли передвижения неприятеля. Росли вереницы свежих крестов, небо застилалось жирным дымом от погребальных костров, даже вода в заливе и многочисленных ручьях покрылась слоем сажи.

Пока христиане правили свои глупые обычаи, Северянин принимал самое живое участие в жертвенном пире. Пальнатоки устроил замечательное угощение, и не только для своих. Наспех развернутые шатры, переделанные из парусов, вмещали несколько сотен человек, и двери для поклонников Одина никто не держал на замке. Следовало с честью проводить в Валхаллу героев и принять на их место желающих. Это было против всяких правил — набирать в дружину соискателей не в самом Йомсе, но правила пришлось кроить на ходу, поскольку людей остро не хватало.

Посреди длинной залы выкопали несколько ям под очаги, установили медные котлы, а между котлов — походные капища, снятые с кораблей. Выкатили четыре бочки пива, чтобы каждому хватило по два рога. Больше пить не позволил Токи. Событие отмечали нерадостное. В милости богов нуждался каждый, поэтому Токи повелел заколоть двух лучших коней.

Из — за ранения Даг не смог вместе с другими тянуть за веревку, когда связанных коней подвешивали к поперечной балке. Затем выгнали всех пьяных женщин и затесавшихся чужаков. С драккаров принесли жертвенные чаши и кропила. Когда черная кровь ручьями брызнула в чаши все молча встали и протянули руки. Токи уселся на свое тронное кресло у котла, два молодых жреца принялись обмахивать всех вениками, смоченными в горячей крови, затем окропили полотняные стены внутри и снаружи.

Даг чувствовал, как кислые капли текут по лицу и рукам, но не смахивал и не слизывал их. Он крепко сжимал наполненный доверху пивом кубок.

— Хвала могучему Тору! — начал трапезу ярл, опрокидывая в себя свежее пиво.

— Хвала Одину, дарующему нам силы! — рявкнули хором викинги. — Ты, всесильный повелитель Мидгарда, Владеющий молотом, сокрушающий врагов…

— …прими павших в свои чертоги!

— …даруй нам силы одолеть зло!

Северянин пел вместе со всеми, повторял чудесные слова силы, вдыхал ноздрями аромат свежей конины в котле и снова чувствовал себя абсолютно счастливым. Какая разница, кто победит, если после смерти валькирии все равно соберут героев в Асгарде и пир будет продолжаться вечно, пока не вырвется на волю волк Фафнир и не начнется последняя битва…

Хотя, конечно, будет лучше, если победу одержит Йомс! Скальды сложат похвальные песни о победе, перечислят храбрецов и вождей, и слава о херсире Северянине докатится до каждого уголка Свеаланда! Вот тогда бывшие родичи смогут им гордиться, и никто не назовет «подкидышем»!

После первого тоста за бога — громовержца по рукам поползли полные кубки. Плеснули малым богам, покровителю вод и веселому Фрейру. Выпили за славного ярла, водителя Йомса, за отважных хевдингов, — тут Сигвальди пришлось пройтись поименно, дабы воздать каждому, и каждому присвоить особые заслуги. Налили погребальный кубок, почти о каждом погибшем нашлись добрые слова. Разобрали их вещи из сундучков. Вспомнили погибших раньше. В этот момент Токи пришлось все же послать за дополнительной выпивкой, потому что отчаянных храбрецов полегло немало. Костры под котлами разгорелись, в шатрах стало жарко. Жаркое варево бурлило, плескало через края, жир оседал на лицах, на кожаных куртках.

Дождался и Даг похвального слова. Токи говорить не стал, хорошо сказал хевдинг Волкан. Расставив ноги, чтобы не свалиться в костер, вождь Топоров приумножил бранные подвиги Дага. С его слов получалось, что Северянин один уложил едва ли не сотню отборных гигантов и голыми руками свернул шеи ярлам из Мера. Об убийстве жреца Волкан благоразумно промолчал. Затем он обратился к Пальнатоки и выразил общее желание экипажа погибшего Юхо — чтобы Северянин принял корабль под командование и стал их херсиром.

Северянина принудили подняться с места и выступить в ответ. Повязка вокруг груди мешала ему говорить громко, каждый резкий вдох приносил боль, но Даг все же сказал им то, что они желали услышать. Его подняли на возвышение, юный херсир увидел десятки пар блестящих глаз. Эти мощные люди, многие старше и втрое опытнее Дага, жаждали видеть его на море своим форингом. Рассказы о страшном превращении в пещере, о парне — оборотне, спасшем целый хирд от лютой смерти, вовсю ползли по Йомсу и за его пределами. А нынче Северянин стал еще сильнее, и многие шептались, что он умеет забирать силу убитых.

— Я клянусь, что не изменю Йомсу, — громко произнес Даг. — Клянусь, что вместе с вами выпью в Хедебю римского вина из погреба самого Синезубого!

Его обещания потонули в хохоте и одобрительных криках. Десятки истекающих пеной кружек потянулись к нему. Лишь один человек под шатром не радовался и не кричал, хотя вместе с остальными изображал веселье. Мудрый ярл Сигвальди, правая рука Пальнатоки, как и положено «правой руке», сидел рядом, на возвышении, и подкладывал командиру лучшие куски конины. До сегодняшнего вечера Сигвальди не слишком задумывался о том, кто заменит Пальнатоки в случае его смерти. А ведь именно об этом нашептывал ему старый Говоритель закона, и было это еще пятнадцать лет назад…

Прежний Говоритель был хитер как лис и изворотлив как гадюка. Он говорил неприятные вещи, но они были правдой, а от правды непросто спрятаться. У Токи один сын умер, другой ушел в викинг, а третьего, бастарда, мы пустим в плавание на щите… Если ты вступишься за меня на Совете дружин… Но кто поручится, что Токи не захочет передать власть новому ребенку или родичу? Говоритель хватал Сигвальди за рукав, и тот не мог вырваться из цепких когтей.

— Сегодня вы молоды и боги хранят вас, а завтра? Если Токи падет в бою, кто, как не ты, должен занять его место? Это не потому, что ты мне нравишься, Сигвальди, нет. Я лишь хочу напомнить, что становится с державами, где конунгов перестали выбирать на тинге! Там вечно льется кровь, и вечно сыновья дерутся за власть, как псы за вчерашнюю кость. Если в Йомсе власть пойдет от отца к сыну — погибнет ваше свободное братство!

От Говорителя Сигвальди тогда вырвался, но правды старика вырвать из сердца не сумел. И на Совете первый поднял руку за то, что волчонка надо выпустить в море. А уже за ним, верным другом Токи, подняли руки и прочие…

Сегодня Сигвальди смеялся и пел, пил и ел, и не стирал пятен от конской крови. Но при этом думал, как поступить. Невероятно быстро возносился найденыш! А сын он ярлу или кто, это неважно, да и не доказать…

Пир продолжался. Уже выводили нестройными голосами застольные драпы, мерялись силой, спали вповалку. Хохотали по углам шальные девки, пронюхавшие о дорогих подарках императора. Кстати, за императора пить не стали. Поскольку сегодня он друг, а завтра — неизвестно. Горячую конину рвали ножами и руками. Принесли идолов Одина, Бальдра, щедро наградили их, просили о милости в грядущей сече.

Раздумья ярла Сигвальди прервал караульный.

— Епископ? — изумился ярл. — Отчего же он не войдет? Дом нашего предводителя Токи всегда открыт для добрых гостей.

— Он не войдет, — хихикнул трезвый викинг, с завистью наблюдая за пьянкой товарищей. — Он говорит, что запах вареной конины не позволяет ему войти в эти двери. Но он принес подарок для Дага Северянина. Подарок от кейсара Оттона.

— Вот как? — Сигвальди быстро глянул в сторону Дата. Новоиспеченный херсир обнимался с русом Нежданом и орал песни. — Скажи епископу, я сам к нему выйду. Не надо тревожить Пальнатоки по такому мелкому делу.

Пресвитер Поппо пришел не один. Теперь его всюду сопровождала охрана — четверо солдат — и молодой монашек, который таскал мешок с письменными принадлежностями. Сигвальди представился полным титулом, но наличие отца — конунга не произвело на пресвитера впечатления. Зато пресвитер произвел неожиданно сильное впечатление на Сигвальди. Взгляд его жег, прямая спина выдавала человека волевого и цельного. Царапины на лице, повязки на руках и голове говорили за то, что священник побывал в самом пекле.

После обмена любезностями Поппо подтвердил свой жесткий отказ приблизиться к кровавому капищу. Конечно, он слышал о славном ярле Сигвальде, по слухам, самом образованном человеке в Йомсе. Безусловно, епископ верит на слово, что Северянин сейчас не в том состоянии, чтобы принимать подарки. Святой отец очень рад, что его юный друг уцелел в жарком бою и увенчан славой. Само собой, епископ готов передать чудесный перстень через мудрого наставника Сигвальди.

Некоторое время они прогуливались в темноте, являя собой странную парочку.

— Скажите, в случае победы император намерен сделать вас епископом Хедебю? — простовато улыбнулся ярл.

Поппо смиренно опустил ресницы.

— Бременский архиепископ уже получил от папы благословение на богоугодное дело. Также, с соизволения господа, будут назначены епископы в Рибе и Орхус.

Сигвальди едва заметно поморщился.

— Мы с вами оба не сомневаемся, что Синезубому осталось недолго править.

— Это возможно, — согласился епископ.

— Но ваш король… то есть император показал себя достойным своего отца. Наверняка он предложит Харальду выгодные условия поражения?

— Мы уповаем на то, чтобы пролилось как можно меньше крови.

— Рано или поздно произойдет обычная вещь, — Сигвальди перекатывал на ладони массивный перстень, который ему предстояло с великой почестью передать мальчишке — оборотню, — рано или поздно будут назначены послы и пойдут разговоры о мире. Разве не разумно для такого мудрого человека, как Оттон, назначить в посольство именно вас, обладающего даром убеждать, а не кого — то из своих тупых баронов?

— Пожалуй, это разумно, — скромно подтвердил Поппо.

— Я вижу, святой отец, что вы сильно расположены к нашему юному братцу Дагу.

— Он спас меня от мученической гибели, — просто сказал епископ.

— У вас есть возможность вернуть ему долг.

— Полагаю, мой долг не вернуть никогда.

— Это не так, — широко улыбнулся ярл. — Вам должно быть неизвестно о странных обстоятельствах, при которых родился сын нашего предводителя. И о трех предсказаниях, которые сделали тулы.

— Что — то я слышал… но позвольте мне не верить в подобные сказки.

— Однако вам следует послушать. Ведь вы уверены, что всех нас создал ваш бог, так? Значит, ваш бог создал и законоговорителя Торгейра, и жрецов. Отчего бы им врать?

И Сигвальди рассказал.

— А третье предсказание? — печально осведомился епископ. — Помимо смерти его матери и войны с Данией?

— Третье — самое плохое. Даг предастотца и погубит Йомс.

— Пальнатоки не сказал об этом сыну?

— Найдутся те, кто расскажет, — мрачно пообещал Сигвальди. — Вы можете не верить, но найдутся многие, кто верит.

— А чего хотите вы? — проницательно глянул клирик. — Вряд ли вы увлечены судьбой парня.

— Я хочу процветания Йомсу. Я не хочу, чтобы против Токи затевали тяжбу верные ему люди.

— Честный ответ. — Отец Поппо подергал себя за губу. — И что мы можем сделать вместе?

— Так вот, когда придет время мира, мы можем с вами вместе позаботиться о сыне Токи, — настойчиво ласково продолжал Сигвальди, — раз мы оба любим его. А вы ему сполна отплатите за ваше спасение.

— Что же я должен сделать? — подобрался епископ.

— То, что сделал бы любящий отец для своего сына. Увезите его.

Глава тридцать девятая, в которой Белый бог кроит новые карты, а отец предает сына

Под грохот барабанов армии Оттона вторично перешли в наступление. Второй попытке предшествовала глубокая разведка. Строители подняли несколько высоких башен, вдоль всех изломов Даневирке, чтобы оттуда, с продуваемых ветрами качающихся площадок, наблюдать за врагом. Башни находились за пределами полета обычной стрелы, но стрелометы Синезубого периодически пришпиливали шпионов к хлипким сосновым доскам. В обход вала император послал десятки лазутчиков. В основном — из тех же данов, беглых преступников, скрывавшихся от правосудия на чужбине. Иных поймали и пытали, но некоторые вернулись обратно с ценными сведениями. Главная новость сводилась к тому, что Харальду больше не собрать подмогу. Харальд тоже засылал шпионов, и выловить всех в громадном лагере никто не мог. Они легко просачивались через кордоны, подсаживались к кострам, заводили беседы. Кого ловили — пытали жестоко и с удовольствием, выспрашивая про планы врага. Однако рядовым не положено знать мысли вершителей. Поэтому, после недели раздумий и совещаний, так и не вычислив хитрости друг друга, вожди почти одновременно подняли полки.

Северянин все эти дождливые дни вкалывал, как последний раб. Неожиданно для себя он из веселого малого превратился в беспощадного, принципиального командира. Токи строил людей трижды в день, проверял оружие, броню, гонял по полю, устраивал поединки. Даг со своим хирдом повторял все в удвоенном размере. Он заставлял предъявлять обувь на предмет годности к дальним переходам. Придирчиво оценивал заточку мечей, балансировку секир и юстировку луков. Особенно доставалось раненым, кто позволял себе гнить живьем, — их Северянин чуть ли не насильно отправлял в палатку к лекарям. Крепкие мужчины, многие в два раза старше и выше своего хирдмана на голову, ворчали, но не смели ослушаться. Дисциплина братства оставалась на уровне, недоступном любым другим воинским коллективам. Токи, Сигвальди и другие хевдинги неусыпно следили за каждым грубым словом или нарушением режима. Ночью Северянин вскакивал, проверял своих дозорных, своих дежурных у костров и по кухне. Однажды он обезоружил, приказал связать и доставил на Совет дружин двоих уснувших часовых. Обидно, что один из них прослужил в Йомсе тринадцать лет, но закон — есть закон: выпивох освободили от присяги и с позором выгнали. Может, это и настроило некоторых против нового херсира, может, кто — то и поминал с сожалением Юхо, но большинство верило Когтю безоговорочно. Северянином Дага называли все реже, зато кличка Коготь пришлась впору. Вот только носить ее оставалось недолго…

Большие барабаны зарокотали задолго до рассвета. Собрав в кулак главные силы, цезарь применил новую тактику. Все армии, в которых он не был уверен, остались на передовых рубежах, у гребня Даневирке, с приказом держаться насмерть. Вооружившись длинными копьями сцепившись в рядах, германская пехота начала неторопливый марш. Вал был разрушен во многих местах еще со времени первой битвы, никто его не восстанавливал, поэтому первая сотня шагов далась легко. Синезубый немедленно двинул навстречу свои лучшие флотские экипажи, норвежцы наметились баронам в правый фланг. Многих прикончили издалека, невзирая на толстую броню, но замедлить продвижение колонн не смогли.

Синезубый смотрел с городской башни, кусал губы и спрашивал ближних советчиков, куда подевалась вражеская конница. С другой стороны вала советники императора тоже с недоумением вглядывались в рассветный туман, не понимая, куда отошли главные силы датчан.

Тем временем, Оттон отослал половину своей армии в сторону городка Сле, туда же ночью подогнали все суда, какие способны были оставаться на плаву. Отобрали даже лодки у рыбаков. Рать переправилась через фиорд в Йотланд, закрепилась на берегу и зашла данам в тыл.

Харальд не выдержал ожидания первый, махнул вестовым. Окрестные леса мигом раскрасились огнями, заревели горны, и многотысячное ополчение ринулось на юг. Скальды Йомса впоследствии согласились, что вторая затяжная битва выглядела точно отражение первой. Теперь уже датчане пошли на приступ собственных укреплении, а захватчики сгрудились на валу, не пуская их дальше.

Синезубый не скоро осознал свою ошибку, а когда осознал — исправить уже ничего не мог. Солнце не прошло и десятой части по небосводу, как его войска увлеченно втянулись в бой почти по всей длине Даневирке. И не просто втянулись, а прорвали хилую оборону в десятке мест.

Их пропустили. Пропустили очень глубоко. Под натиском осмелевших крестьянских парней отступали даже йомсвикинги, следуя задуманному плану. Отступали, чтобы захлопнуть капкан. Конунг датчан не догадывался насколько глубоко обустроена оборона германцев. Оттон стянул к Даневирке все возможные силы и расположил их на пять миль в глубину, чтобы враг нигде не смог отсидеться или отдохнуть. Передовые отряды Харальда очутились в окружении. Сменяя друг друга, воины императора добивали их без пощады. На этой войне никто не брал пленных и не зарился на рабов. Скальды и военачальники позже называли разные цифры потерь, вплоть до самых нереальных, поскольку не могла датская земля родить в одночасье полмиллиона мужественных бойцов.

Наконец, лазутчики Синезубого донесли, что солидные силы германцев обманули их, обошли Даневирке морем и уже вовсю жгут усадьбы за Йотландом. Насколько велика вражеская рать, никто толком не мог сказать. Харальд кидал в бреши на стене все новые и новые силы, но их точно так же заманивали и перемалывали в муку. Тем временем тяжелая пехота саксов с потерями перебралась через броды и, тесня противника, с тылу вломилась в Хедебю. Грузовые корабли германцев успели сделать второй рейд через фиорд и перевезли достаточно конницы, прежде чем Синезубый сумел выставить поперек фиорда несколько драккаров. Этой конницы оказалось достаточно, чтобы посеять панику в рядах деревенского ополчения.

Пехотинцы Оттона, ворвавшись в город, долго держались, но наконец затрубили, умоляя о помощи. По их призыву с флангов Даневирке хлынула волна отдохнувшей конницы. Следом за ними пришли в движение йомсвикинги и славянские дружины.

Наступали бегом. Промчавшись около полумили, форсировав реку, викинги с ходу вылетели в тыл норвежского войска.

Началась дикая рубка, но Даг как — то сразу догадался, что ему подраться не получится. Живая стена со звоном врезалась в другую живую стену. Хакон развернул своих дренгов. «Кабанье рыло» йомсвикингов пробило три первых ряда, оставив на мечах противника лучших бойцов. Уже стали видны уставшие германцы, которые отбивались из последних сил. Теперь они приободрились, заметив, что враг попал в клещи. Хакон скомандовал отход, ему вовсе не улыбалось похоронить тут дружину ради славы Синезубого. Отчаянно отбиваясь на две стороны, норвежцы стали отступать, но клещи сомкнулись плотно. Конунгу Харальду скоро донесли о прорыве на левом фланге. Здесь он совершил вторую ошибку — кинулся на выручку своему вассалу Хакону. Для этого пришлось гудеть во все трубы и разворачивать несколько тысяч человек, которые уже сцепились с удальцами Мешко и Болеслава.

Ни одна из воюющих сторон не догадалась сохранять в засаде резерв, в бою участвовали все сразу, но Оттон оказался в лучшем положении. Он просто физически не мог перебросить на датскую территорию все свои силы — мешали болота, река и семимильный ров, доверху залитый недавним дождем. Потому, когда свежие славянские рати полезли в узкие щели, по наспех сколоченным мосткам, поплыли через реку на плотах, Харальду издалека показалось, что он один против растревоженной муравьиной кучи. Славяне не ударили дружно, а, точно муравьи, тонкой струйкой потекли в обход сражавшихся йомсвикингов и только там, за старым городским валом, начали накапливать ударный кулак.

Посыльный доложил конунгу данов, что в тылу не две дюжины лазутчиков, а несколько сотен пехоты и столько же всадников на железных конях. И что они почти разогнали ополченцев, прибывших на подмогу с севера. Некоторые дружины, высланные могучими бондами, далее не успев развернуться в боевой порядок, так и бежали в леса.

Синезубый не выдержал, сам кинулся в сечу. У него оставалось еще достаточно верных людей. Лазутчики доносили, что островные ярлы за Даневирке вовсю теснят франков, фризов и прочую трусливую нечисть. И Харальд сделал третью ошибку — повернулся к Даневирке спиной. С личной дружиной в двести клинков он ринулся спасать союзника Хакона. А вслед ему железной рекой потекла из — за горящих жилищ Йотланда тяжелая рыцарская кавалерия Оттона.

Синезубый обернулся и замер в седле. Весь его военный опыт говорил о том, что драться положено лицом к лицу, желательно на ровном месте, предварительно обмерив и отметив вешками поле боя. Никогда великому конунгу не приходилось одновременно гасить несколько пылающих костров. Он не мог поверить, что проклятые саксы под покровом темноты перевезли столько коней через охраняемый фиорд. Но это оказалось правдой — сторожевые костры не загорелись. А те, кому было поручено следить за водой с готовыми горящими факелами, — они были вырезаны, как свиньи.

Скрежет металла, истошные крики и ругань доносились со всех сторон. Тыловые обозы горели, атакованные коварным набегом унгаров. В заливе Шлея возникла запруда из сотен трупов, они цеплялись друг за друга, за тех, кого латы утащили на дно.

Кейсар Оттон пожертвовал тысячей пехотинцев, но добился своего. Датчан гнали по всему фронту. Едва ярлы Харальда протрубили отступление, как в ставке Оттона заревели трубы общего «Вперед». Многотысячная лава союзников, сытых и отоспавшихся, с ревом покатилась следом за измотанным авангардом.

Синезубый обернулся вторично и понял, что его дружины практически уничтожены. Никто не вернулся из — за Даневирке. Оставалось много ленников и просто наемников, включая свеев, терфинов, гаутов и прочий сброд, но Харальд подозревал, что положиться на них нельзя. Так и вышло. В критический момент эта темная масса превратилась в щенков, поджавших хвост. Бросая щиты, пешие и конные, они устремились в глубь страны по Воловьему тракту и просто через поля, не разбирая дорог.

Северянин так и не вытащил из ножен меч. Он удивился, когда вокруг стремительно потемнело. День промчался незаметно, а они все шли и шли, ориентируясь на гордый штандарт Пальнатоки, реющий где — то впереди. Они шли, иногда бежали рысью, видели множество трупов, а потом вместо трупов встретили толпу безоружных. Пленников уже вязали. Кто — то из местных ярлов прекратил сопротивление и сдавался на милость врага. Когда эта новость прокатилась по рядам йомсвикингов, многие испытали острое разочарование. Они отшагали целый день, изредка вступая в стычки или перебрасываясь стрелами. А теперь их словно обокрали! Даг тоже чувствовал себя глупо. Разве может быть что — то приятнее и радостнее для настоящего викинга, чем вкус и запах битвы? Но убивать тех, кто стал чужой добычей, тоже неправильно.

В этот момент сквозь горящую деревушку прискакал гонец от князя Болеслава. Гонец прошептал в ухо ярлу тайное слово, и Токи подчинился приказу.

— Эй, слушайте все! Мы победили. Впереди никого нет. Они разбежались или сдались. Мы возвращаемся к Хедебю, там Оттон собирает всех. Синезубый бежал на корабле, с ним малая дружина. Слава Тору, он пока не ждет нас в Небесной Усадьбе! — Чтобы подбодрить людей, Токи поцеловал свой меч и потряс им в воздухе.

— Слава Тору! — загремели повеселевшие викинги.

«Кабанье рыло» распалось, вернулся обычный походный строй. Северянин тщательно пересчитал своих людей, проверил, есть ли раненые. Когда огибали горящую усадьбу, с Дагом поравнялся сам хевдинг Волкан, за которым неотступно рысил Неждан со знаменем.

— Херсир, ты не рад? — засмеялся вождь Топоров.

— Выходит, что я нарушу клятву, — смущенно пробурчал Даг. — Я поклялся своим людям, что мы первые ворвемся в Хедебю и выпьем вина из погребов конунга. А теперь вон… там все горит. Там все сделали за нас…

Русы переглянулись.

— Ты сделал сегодня больше, чем шесть дней назад, — серьезно сказал Волкан. — Тогда ты многих отправил к отцам, но полегло много наших. Сегодня все твои люди целы. Подумай об этом.

— Подумай, кто скорее обретет славу? — хитро добавил Неждан. — Тот херсир, кто сохранит дружину, или тот, кто гордо вернется из боя один? Плюнь на вино Синезубого. Помни, сколько серебра обещал каждому Оттон. И клянусь молотом Тора, сегодня ему придется заплатить!

Эти слова хевдинга викинги встретили очередным радостным криком.

Даг не ошибся. Хедебю вовсю горел. От князя Мешко прискакал другой гонец, тоже сказал тайное слово. Снова свернули, уже в полной темноте вышли к воде. Пришел приказ разбить временный лагерь. Разожгли костры, кое — как подтянулись полевые кухни. Даг выделил своих людей в караулы, сам же, на правах форинга, пошел на Совет Дружин. Но ничего нового не услышал. Хевдинги понятия не имели, будет приказ продолжить преследование врага или повернуть назад. Многие рьяно высказывались за дальнейший поход, описывая друг другу богатые датские поместья, в которых на всех хватит добра и женщин. Другие сели играть в кости, нахохлились под мелким дождем. Северянин проверил охрану знамени, лично обошел караулы, потом сытно поужинал и завалился спать. Вокруг, на сколько хватало глаз, дымились костры. Необозримая армия Оттона даже во тьме ползла вперед, изгибалась, захватывая все больше места. На горизонте полыхало зарево — горел город. Многие пожары помельче выдавали усадьбы сбежавших бондов. Преданный Адильс принес медвежью шкуру, снятую с пленного, и заботливо укрыл командира. Даг заснул с мыслью, что на его долю еще хватит сражений…

А утром его разбудил отец.

— Даг, проснись! Надо плыть на Марсей.

— Куда плывем? — Он стряхивал остатки сна, а руки в темпе привычно цепляли оружие, сапоги, нашаривали кольцо плечевой фибулы.

— На остров Марсей. Конунг Харальд спрятался там с остатками рати. Он выслал послов для перемирия.

— А мы тут причем?

— Я не причем, — Токи явно потешался, — а вот тебя берут в послы.

— Ме — еня? — выпучил глаза Даг. — Отец, клянусь, если ты смеешься надо мной…

— Никто не смеется. Брось эту одежду, я тебе принес кое — что получше, — с этими словами ярл кинул сыну сверток с платьем.

Северянин замер. Плащ, подбитый куницей, кафтан с серебряным шитьем, мягкие воловьи сапожки с пряжками… и парадный короткий меч, украшенный рубинами. Первым делом Даг попробовал меч. Как он и предполагал, игрушку легко было сломать, засунув между камней.

— В присутствии императора никто не носит оружия, — успокоил отец. — И никто на тебя не будет там нападать. Помойся. Сейчас придет человек, пострижет тебя и побреет по моде германского двора.

— Но, отец! — Даг до ужаса испугался потерять свои космы.

— Не спорь со мной, — нахмурился Токи. — Одевайся и слушай. Это важно. Оттону срочно нужны люди, чтобы составить сборное посольство к Харальду. Они будут говорить о мире, хотя всем ясно, что Синезубый проиграл. Однако Оттон оказался умнее, чем я думал. Он верно решил, что лучше получить мир с датчанами, чем долгую войну в Норвегии. Оттону известно, что ярл Хакон предан Синезубому и будет выполнять его волю, как ленник. Но Оттону известно и то, как легко такие союзы распадаются. Поэтому он сделает все, чтобы приручить Харальда навсегда. Наверняка потребует, чтобы все ярлы Дании сожгли наших богов и поклонились Христу…

Ярл привел сына к себе в палатку. Пришел брадобрей, усадил Дага в центре и принялся кромсать его шевелюру.

— Я отвлекся от главного, — одернул себя Токи. — Император собирает посольство на Марсей. Там должны быть знатные мужи, представляющие главных союзников. Знатные, но не слишком, понимаешь меня? Чтобы Харальд не задрал нос. Он торчит на острове, как загнанная крыса, и трясется от страха. Его ополчение разбежалось, лучшие полки перебиты. А Хакон выжидает где — то в шхерах со своим флотом. Синезубый должен понять, что с ним говорят, как с сильным противником, что никто не посягает на его корону. Но при этом к нему не приедет никто из князей.

— Ага, я понял, — скорчил кислую мину Даг. — Вы хотите послать меня, потому что меня никто не знает. Но я не умею красиво говорить.

— Ты — мой форинг, капитан драккара из Йомса. Этого достаточно, чтобы люди дрожали от страха. Очень скоро тебя узнают многие, — ободрил Пальнатоки. — А говорить тебе не придется. Там будут старики с письмом от императора. Кстати, с тобой поедет твой приятель Поппо.

— Так он здесь? — неожиданно обрадовался Даг. — Я хотел отблагодарить его за кольцо.

— Кольцо тебе подарил не он, — засмеялся Токи. — Сдается мне, ты хотел выспросить у священника про свою девчонку?

Северянин почувствовал, что краснеет, и отвернулся.

— Отец, а как же я потом найду вас?

— Пока Харальд не согласится на мир, мы никуда не уйдем. Ты назначишь кого — то командовать вместо себя. А твоя марка серебра, обещанная императором, побудет пока у меня. Ты ведь веришь, что я никому не отдам твою долю?

Они коротко обнялись на прощание. Даг намеревался выдавить из себя пару теплых слов. Ему показалось, что отец не совсем искренен, или его что — то тревожит. Но… Пальнатоки уже отвернулся. Возможно, он тоже хотел, чтобы сын не видел его лицо?

Что — то мешало Дагу разделить уверенность отца. Но он и представить себе не мог, насколько круто завтра изменится его жизнь.

Часть шестая МАРСЕЙ

Глава сороковая, в которой все лгут друг другу, а Даг Северянин попадает в роскошную ловушку

Из Лимафиорда вышли на трех больших кораблях. Следом поспевал драккар Синезубого, перевозивший его послов. Даг чувствовал себя не слишком уютно среди расфранченных герцогов, князей и одетых в черное суровых монахов. Нехорошее чувство закрадывалось в сердце. Отец уверял, что в посольство войдут самые неприметные, не слишком знатные люди, но на деле все выходило иначе. Единственный человек, которому Даг искренне обрадовался, — епископ Поппо. Несмотря на косые взгляды других священников, Поппо уселся рядом с Дагом и всю дорогу развлекал его разговорами.

Северянин уже и не помнил, когда он выходил в море бездеятельным пассажиром. Всю работу делала чужая команда, под шатром баловались вином чужие ему, надменные аристократы, а впереди его ждало чужое, ему ненужное и непонятное дело. Казалось, совсем недавно под командой Харальда Датского он побывал на съезде монархов, и совсем недавно конунг данов принес оммаж старому Оттону. Как же быстро все переменилось! Даг никогда не заглядывал далеко вперед. Он жил настоящим, тем более что настоящее само неслось навстречу, только успевай уворачиваться.

— Да, друг мой, я старею, а ты взрослеешь. У тебя уже борода растет, — будто услышав его мысли, ласково произнес Поппо. — Хорошо, что у нас есть время поговорить.

— Ничего хорошего, — окрысился Даг. — Я вовсе не собирался плыть с вами.

— Воля господня неисповедима. Никто не вправе оценить божественную мудрость. Вчера мы с тобой были почти что недруги, а нынче вместе заняты тем, чтобы восстановить мир между несчастными народами, истекающими кровью.

Даг высморкался. Иногда он не успевал следить за вычурной вязкой речью своего немолодого товарища.

— Мне это не нравится, — просто рубанул он, высматривая пристань среди неприветливых берегов приближавшегося острова.

— Что тебе не нравится? Ты бы хотел, чтобы длилась война и гибли люди?

— Что такого ужасного в смерти? — выпятил губу Северянин. — Мы уже сто раз говорили об этом. Ты ждешь после смерти свой рай, но у вас, христиан, все неправильно.

— Отчего же неправильно? — в сотый раз подхватил тему папский капеллан.

— Оттого, что не может быть блаженство даровано тем, кто при жизни в Мидгарде был трусом. Это же ясно.

— Не трусом, а смиренным, добросердечным, любящим всякую тварь…

— Хватит, хватит! — зажал уши Северянин. — Что толку в твоей любви? Слава и богатство даются лишь храбрым и сильным.

— Ты говоришь о земной славе и земных дарах, а я взываю к вечному…

— Святой отец, ты сам с крестом вел солдат, разве нет? — очнулся Даг. — И ваши солдаты малевали кресты на шлемах и кожаных латах, я сам видел. Значит, ваш бог такой же свирепый и жадный до крови!

— Что я могу поделать, если десницей императора управляет воля Господа, и освящено его оружие самим папой? Это означает, что Господь устал взывать к добродетели и смирению и сам вложил мечи…

Дагу очень хотелось спросить, не слышал ли отец Поппо что — нибудь о дочери маркграфа, но тот внезапно сам изменил тему разговора. Словно отчаялся перевоспитать упрямого идолопоклонника.

— До меня дошли нехорошие слухи, друг мой. К счастью, среди приближенных Оттона не так много людей, способных верно сосчитать до дюжины. Среди них полно, как ты выразился, «храбрых и сильных». А еще больше — недалеких, жадных и откровенно подлых. Знаешь, почему ты здесь?

— Отец мне сказал, что Сигвальди…

— Да, да, все верно. Я заметил, как ярл Сигвальди заботится о тебе, — не скрывая усмешки, протянул священник.

— На что ты намекаешь? — посуровел Даг. Намекаю? Я вовсе не намекаю, я всегда говорю правду, — поднял глаза епископ. — Но тебе я это делать Не советую, как не советую и лгать. В иных случаях лучшее промолчать и послушать. До меня дошли нехорошие слухи. Кто — то из ваших… я имею в виду, кто — то из Йомса имел беседу с близкими родственниками одного маркграфа случайно погибшего в Хедебю…

Епископ сделал ударение на слове «случайно».

— И что же делать? — У Дага пересохло во рту. Очередных племянников маркграфа он точно не боялся. Просто еще не вполне понимал, откуда приближается опасность, поскольку впервые столкнулся с такой пакостью, как придворная интрига.

— Я не знаю, чем закончилась эта беседа, — понизил голос пресвитер, — но думаю вот что. Либо кто — то хочет, чтобы Оттон думал, будто йомсвикинги скрывают убийцу его подданных и зачинщика войны…

— Мой отец говорит, что война бы все равно началась!

— Скорее всего, ты прав. Однако помолчи и послушай, уже готовят сходни. Итак. Либо кто — то хочет рассорить императора с таким ненадежным союзником, как Йомс. А это означает — рассорить со славянским князем, на чьей земле выстроен город. Либо кто — то сводит с тобой счеты и хочет, чтобы тебя выдали императору как преступника, напавшего на мирных послов.

— Как это «выдали»? — возмутился Даг. — Ваш император мне не херсир. Я ему не присягал.

— Так было раньше. Скоро эта война закончится. Даны и свеи присягнут Оттону, а Мешко и Болеслав это уже сделали. И кем тогда станешь ты?

— Я буду форингом, у меня есть корабль и команда.

— Как ты думаешь, если армия Оттона сокрушила Даневирке, сможет она сокрушить Йомс?

Даг не нашелся, что ответить. Очень хотелось сказать, что Йомс никто не победит, что по всем землям трепещут от одного имени йомсвикингов. Но Даг решил промолчать и послушать дальше. Иногда отец Поппо давал неплохие советы.

— Причаливаем, — донеслось сверху, — правый борт, табань!

У причала выстроились ярлы Харальда Датского. В знак мира и смирения — безоружные. На такое чудо стоило посмотреть. Северянин и смотрел, не отрывая глаз. Когда еще увидишь знатного датского мужа без меча? Разве что в бане…

— Мне неприятно повторять глупые наветы язычников, — клирик схватил Дага за запястье сухими жаркими пальцами. — Однако известно ли тебе, что предсказал мерзкий жрец в связи с твоим рождением?

— Насчет войны? Отец мне рассказал, — поморщился Северянин. — Ну и что?

— Нет, не насчет этой войны, — грустно вздохнул Поппо. — Насчет того, что ты и отцу принесешь погибель.

— Это тебе сказал Сигвальди? — сообразил Даг.

— Не имеет значения. Важно другое. Нашлись невежественные завистливые люди, которые очерняют тебя. И снова потребуют твоей смерти.

— И что мне теперь делать? — повторил Даг вопрос, пока матросы накручивали на дубовый кнехт мокрые канаты.

— Я могу лишь дать совет, как твой искренний старший друг. Принять крещение, держаться подле меня, не возвращаться в Йомс.

— Это… этого не будет никогда, — возмущенно закрутил головой Северянин.

— Хорошо, я скажу прямо, — отчаялся священник. — Я не сомневаюсь в твоей отваге и силе. Но тебя убьют в спину те, кого ты называешь братьями.

— Но… у меня нет врагов в Йомсе, — не слишком уверенно возразил Даг.

— Почему ты не веришь, что я пытаюсь спасти тебя? Есть люди, которые не допустят, чтобы Токи возвысил тебя. Они пойдут на все, чтобы сын ярла погиб. Они обставят это как случайную смерть.

— Сигвальди?

— Не он один.

Внезапно Даг поверил. Ему не потребовалось больше доказательств. Вокруг него словно сгустилась тьма.

Их беседу прервали. Переговорщиков провели на берег, в богато устроенную усадьбу. Здесь все носило следы спешного бегства. Скорее всего, хозяин усадьбы предпочел не поддерживать Харальда или, увидев флотилию, испугался, что наступают германцы. Перед тем, как зайти в дом, Северянин привычно оглянулся, оценивая пути отступления. Эту полезную привычку вдолбил ему еще берсерк Ивар, когда они вместе бежали от воинов Серой Шкуры.

Неприветливые серые утесы, суровый ельник и десятки драккаров Харальда, с полосатыми свернутыми парусами, покачиваются в бухте. Выходит, не так уж мало людей увел за собой сбежавший конунг! Пожалуй, он мог еще напасть на Оттона с моря, и неизвестно, как сложилось бы… В первой зале жарко горел очаг. Даг слушал разговоры придворных.

— …бежали по Воловьей дороге…

— Я сказал его величеству, что нельзя прекращать преследование…

— …ни один не сдался. Пришлось всех топить в море.

— Уничтожить ядовитое гнездо и насильно перевезти купцов в Гамбург!

«Это они про Хедебю», — догадался Северянин. У него уже не оставалось сомнений, что отец его вольно или невольно обманул. Когда появился конунг Харальд Гормссон, бледный и осунувшийся, никто и не подумал спросить мнения Дага. Его словно не замечали, или считали охранником епископа. Даг не мог знать, что в обход него, но с одобрения отца, ярл Сигвальди делегировал посольские полномочия молодому князю вендов. Да и не собирался Токи торговаться с Харальдом о мире, его больше беспокоило обещанное вознаграждение для дружины.

Северянин слушал бормотание толмачей, напыщенные речи мюнхенских баронов, затем снова стрекотание толмача, угрюмые ответы Синезубого. Харальд то соглашался принять мир, то отказывался от своих слов. Он твердил, что осенью все кони и повозки германцев застрянут в болотах и не смогут продвинуться на север. А раз они не смогут посуху покорить страну, то по воде и подавно не смогут. А это значит, что надо заключить мир в старых границах. Мрачные ярлы, не бросившие своего господина, нашептывали ему в уши.

Посланник Оттона встал и хорошо заговорил на датском. Он скучно перечислил убытки, понесенные германской общиной Хедебю. Затем так же скучно перечислил убытки, которые теряет казна из — за наличия Даневирке, наличия единственной приличной дороги и ворот и сухопутного волока между двумя морями. Даг едва не уснул, когда посланник приступил к перечню преступлений датчан против христианской церкви и мирных торговых караванов. После встал представитель герцога Нормандии, тот тоже свободно владел языком Северного пути. Оказалось, у франкского королевского дома свои претензии к Харальду, потому что датчане памятным утром истребили многих знатных людей и торговцев, не разбирая, кто перед ними.

После таких слов Северянин захотел стать меньше ростом, но, к счастью, никто на него не обращал внимания. А послы все перечисляли унижения и разбои, которым подвергались их страны от набегов датчан и поругания церкви. Кажется, особенно их возмущало, что совсем недавно Синезубый приносил клятву на верность Оттону старшему. Они видели в этом особую подлость и коварство, якобы невозможные среди христиан. Они перечисляли замученных священников. Слушая послов, Даг вспомнил, как недавно Волкан перечислял замученных языческих жрецов.

Синезубый повторял, что охотно уплатил бы виру, но родичи маркграфа не желают брать даже золотом за нечаянное убийство. Синезубый говорил, что во все времена убийство можно было искупить щедрой вирой. Он напомнил, что Даневирке построил еще легендарный Готфрид, и произошло это лет двести назад, и что он честно исполнял свои повинности. Как вассал римской империи.

Отец Поппо тоже выступал, кротко и мягко убеждал своего «друга Харальда», чтобы тот убедил бондов принять крещение и избавил тем самым землю датскую от страданий. Близкие князья Оттона говорили так, будто они уже держат Синезубого в яме. Северянин сразу понял, что Харальду такое обращение не понравится, ведь он сохранил большую дружину и много кораблей и вовсе не был обложен в логове, как зимний медведь. Он вполне мог сбежать с Марсея и собрать новое войско. Харальд Датский, по — видимому, рассуждал примерно так же, поскольку повторил мысли Дага вслух. Он сказал, что не будет добра, если чужеземцы пойдут по Дании и станут разрушать капища. Тогда восстанут многие, даже те, кто с ним во вражде, и что дело это надо решать иначе. Так незаметно Синезубый перешел от собственного проигрыша к вопросам религии. Послы с ним согласились и спросили, что же следует делать, если не обойтись без затяжной войны зимой. Харальд осторожно заметил, что зимой в Дании и тем более — в Норвегии воевать невозможно, дороги и реки покроются снегом, а к следующему лету он снова соберет ополчение, еще больше, чем нынешнее. К тому же ему должны много денег в Англии.

Тогда выступил другой епископ Эмденский, приплывший вместе с Поппо. Он говорил с конунгом данов очень уважительно, вспоминая, как много доброго Харальд сделал для христиан. Епископ сказал, что, конечно же, не стоит возмущать людей невежественных и темных, ибо к вере истинной они должны прийти с любовью и в подражание своему королю. Речи эти понравились всем, но камнем висел вопрос о значительных выплатах, на которые уповали алчные союзники. Даг внезапно вспомнил, что ему рассказывали в Хедебю. Якобы конунг данов уже крестился, но ловко скрывал это от тех, кто держался прежней веры. Мало того, Харальд, в отличие от своего свирепого отца Горма, охотно клал дары и на алтари церквей, и на жертвенные столы капищ. Но Харальд ни в какую не хотел отдавать лучшие земли для будущих монастырей и прочих церковных вотчин…

Северянину казалось, что он тонул. В обрывках старых договоров и клятв, в цифрах и неизвестных именах, в брачных союзах и забытых оскорблениях.

Потом всех кормили, сытно, но по — походному, жареным кабаном и кашей. Кашу послы поковыряли, но есть не стали, за исключением славян. Всех обнесли роскошным итальянским вином. После обеда в ходе переговоров наметился перелом. Очевидно, у епископа имелись дополнительные предложения, скрытые от других послов, потому что те заволновались и зашебуршались, точно сердитые мыши. Со слов Поппо, император позволял Харальду остаться конунгом в Данмарке, если тот приведет к крещению не только своих приближенных и всю дружину, но и норвежцев. Тогда император соглашался взять малую мзду за потери войска и убийства мирных торговцев в Хедебю…

При этих словах Северянину захотелось исчезнуть, но он никак не выдал своей кратковременной паники. Тем более что сидевшие подле очага не обращали на него ни малейшего внимания. Харальд Датский нервно покусал ус и заявил, что согласен сдаться, но только лично кейсару Оттону. Кроме того, у него есть особое условие, и выскажет он его только при Оттоне. Послы выдохнули с облегчением.

Немедленно был снаряжены два корабля, один с воронами Синезубого на флаге, другой — с гербом Оттона, чтобы вместе плыть за императором, и чтобы ни одна воюющая сторона случайно не потопила посланца.

Северянин совсем не обрадовался, когда понял, что придется заночевать на Марсее. Отец Поппо был крайне занят, он вместе с другими учеными мужами что — то писал на коричневой толстой бумаге. Даг пытался поговорить с вендами, те вежливо объяснили, что теперь придется жить тут и ночевать, пока не приплывет сам германский кейсар. А Оттон не может сразу явиться, не надлежит господину целого мира кидаться на мировую с раздавленным врагом. Кроме того, гигантские армии требовали провианта и массы припасов. Самым гиблым известием, добившим Дага, было то, что союзники не остановили наступления. Пока мир не был подписан, пока не пожаты руки, германцы медленно и методично продолжали выжигать округ за округом. Они продвигались в глубь Дании неторопливо, спешить им было некуда. Война продолжалась без Северянина!

Ловушка захлопнулась. Даг снова спал на чистых нежных простынях, не среди груды немытых тел, а в отдельной комнате. Ему прислуживал раб, приносил еду и питье, другой раб парил его в бане, женщины ночью стирали его одежду. Даг наверное бы отважился украсть ладью или пустился бы вплавь, но на шестой день рев труб известил о прибытии Оттона Красного, повелителя христианского мира. Повелитель выглядел измотанным и пожелтевшим, но проявил большую милость и терпение ко всем, кто ждал его на острове. В глазах Дага зарябило от обилия германских сановников, от их оружия и первоклассных лат.

Лишь наутро, после омовения и сытного завтрака, император согласился принять Харальда. Северянин провел полдня, играя в кости с датчанами. Что происходило в высоких палатах, его не занимало. Он ждал одного — когда снарядят корабль на материк.

Найти отца и поговорить честно… пусть даже кто — то целит в спину.

Но дождался очередной флотилии с материка. Это были могучие датские бонды, державшие большие хозяйства в центральных областях страны, куда уже подкатывалось зарево пожаров. Неизвестно, от кого они получили вести о местонахождении конунга, однако вели себя ниже травы. Оружие и доспехи, по требованию охраны, сложили на кораблях и молча ждали, когда их примут.

Их приняли.

Распахнулись широкие двери усадьбы, всех послов пригласили в зал. Северянин подпрыгивал в заднем ряду, пытаясь разглядеть знаменитый походный трон Оттона, отделанный золотом и изумрудами. Шепот смолк, когда Харальд Датский произнес свои условия сдачи. В присутствии императора он заявил, что прилюдно крестится сам и заставит креститься всех своих ярлов с дружинами, если ему явят чудо.

— Чудо? — растерянно переспросил глуховатый нормандец.

— Чудо? — эхом повторили бородатые бонды.

— Докажите моим людям, что ваш Белый бог сильнее наших асов, — ядовито ухмыльнулся Харальд.

— Есть лишь один бог, — подал голос отец Поппо, — Отец, Сын и Дух святой. А все ваши асы — не что иное, как преисподняя с демонами.

Молодой император нахмурился. Белая мантия струилась с его плеч, подметала грязный пол.

— Ты, мой друг, — передразнивая отца Поппо, проблеял изрядно подвыпивший конунг. — Ты мне докажешь? Или нет? Если пройдешь испытание, клянусь… я немедля прикажу всем сложить оружие.

— Ордалия… ордалия огнем, — зашелестели напряженные голоса.

— Я готов, — спокойно ответил епископ. — Какому же испытанию ты меня хочешь подвергнуть?

— Не соглашайся! — хотел крикнуть Даг, но слова застряли у него в горле. Он уже догадался, к чему ведет хитрый лис Синезубый.

— Как принято для тех, кто хочет подтвердить свою клятву. Мы не клянемся на Библии, — Харальд обнажил черные пеньки зубов. — Испытание железом, друг мой.

— Дай мне ночь, — попросил отважный клирик.

— Ваше императорское величество, отговорите его, — вполголоса зароптали придворные.

Оттон только качал головой. Даг издалека не слышал, что отвечал император, но похоже, он не собирался спасать своего же ставленника. В какой — то момент Дагу стало не до отца. И не до возвращения в Йомс. Настоящее снова катилось на него, точно мельничный жернов, неумолимое и тяжелое. Настоящее требовало его присутствия и помощи.

Но помочь своему пожилому безумному другу он не мог. В том, что бедняга сошел с ума, Даг не сомневался. Несколько раз ему приходилось наблюдать серьезные споры, когда стороны не могли доказать вину друг друга, и тогда договаривались проверить честность огнем. Заранее готовили льняные тряпки, пропитывали салом, чтобы перевязать ожог. Потому что ожогов на памяти Дага не избежал никто. Спорщики прикладывали голую руку к раскаленному лемеху либо другой подходящей железяке. Или хватали голой рукой камень, раскалившийся в печи. После чего, скрипя зубами и сдерживая стоны, бинтовали дымящиеся раны. И начиналось самое занятное: не только ландрман или иной законник, но и свидетели спора каждый день проверяли состояние раны. Даг вспомнил, как таким образом в Уплянде однажды оправдали явного вора. Только потому, что его ожог затянулся на третий день, ничего не гноилось и не мокло. Зато тому, кто обвинял вора, пришлось повторить ордалию, как назвали обряд священники.

Но знал Северянин и другое. Если на местных тингах в Свеаланде вполне могли добиваться правды, прыгая зимой в реку или облизывая раскаленный плуг, то при дворе конунга или в Йомсе такими глупостями не занимались. Там, где царил настоящий закон, записанный и одобренный бондами, на мнения богов не полагались.

Однако, поразмыслив, Даг не нашел в предложении конунга ничего подлого и коварного. Поппо и другие ревнители новой веры так прожужжали всем уши и с такой яростью вели за собой солдат, что должны были держать ответ.

— С восходом солнца преподобный Поппо пройдет ордалию! — громко объявил стольник императора. — Никому не дозволено покидать остров до того, как будет заключено перемирие!

Северянин мог лишь скрипеть зубами. Он еще не догадывался, какое испытание уготовано лично ему.

Глава сорок первая, в которой вера творит чудеса, а позор оплачивается излишне щедро

Дело происходило во дворе усадьбы, иначе все зрители просто не помещались. Еще ночью слуги разожгли костер под коптильней, кинули на камни приличный кусок оплавленного железа. Даже в холодном виде таскать эту ноздреватую глыбу было не просто. С хмурого неба не упало ни единой капли дождя, но Северянину казалось, что вот — вот разразится гроза. В воздухе скопилась тяжесть, даже шумные посольские слуги притихли. Многие недоумевали как мог Оттон пойти на поводу у злокозненных датчан, но вслух не роптали.

Харальд послал слугу с орешиной. Криво ухмыляясь, назначил меру в девять шагов. Мужчины столпились, забыв о титулах и званиях. С одной стороны узкой дорожки нервно веселились датские ярлы, с другой — исподлобья глядели представители союзников. Во двор набились все свободные от караулов германцы, личная охрана императора, и совсем уж в отдалении тянули шеи слуги и рабы.

Отец Поппо молился один в каморке, поставив перед собой распятие. Упав на колени, он слегка раскачивался, читая псалмы, шевелил губами и все глубже погружался в одному ему видимую стихию. Несколько раз епископа шепотом позвали, потом позвали громче, отважились даже потрогать за плечо. Позже молодой монах, округлив глаза, рассказывал, как ударило его в пальцы. Плечо священника стало каменным, точно неживым, а взгляд его томился где — то далеко.

Рыцари и бонды ждали молча, никто не проявлял нетерпения. Кто — то закашлялся, его толкнули в бок. Кусок крицы раскалился в огне, мягкие сполохи плясали на лицах треллей. У Дага слегка покалывала метка на голове. Что — то значительное происходило, даже чайки прекратили орать и виться кругами над усадьбой.

И вот он вышел. Босоногий, седой, в волочащейся по земле тунике. Поппо медленно прошел к огню, не замечая никого вокруг. Губы его продолжали по памяти читать Писание. Голые по локоть руки сложились в вечном жесте покорности. Затем епископ легким движением сунул ладонь в огонь и поднял руку над головой.

Над рядами замерших людей пронесся вздох. Почти все эти мужчины добились своего положения силой и жестокостью, они сотни раз обагряли свои мечи чужой кровью и не знали сомнений. Многие сами штопали себе раны и умели смеяться в бою, получив красивый удар. Но нынешним утром происходило нечто, неподвластное их пониманию. Даже истые ревнители католической веры замерли, пораскрывав рты.

Поппо повернулся и пошел к орешине, вытянув вверх узловатую руку с дымящимся куском железа. Его белые губы шевелились, глаза широко смотрели в небо. Один раз он едва заметно покачнулся, и Даг едва не откусил себе язык. Северянину казалось, что эти девять шагов никогда не закончатся, что невидимое солнце и само время замерло, и все они тут будут торчать вечно.

Громкое «Ааахх!» прокатилось над усадьбой, когда епископ кинул под ноги Харальду багровую от жара крицу. При этом ни малейшей гордости или самолюбования не отразилось на его бледном лице. Лишь горели глаза в обрамлении синяков после бессонной ночи.

— Вот вам чудо! — промормотал кто — то.

— Великое чудо, явление милости Господней! — подхватили германцы.

— Падите ниц, проклятое племя, — прошептал один из соратников Поппо, тыча трясущейся рукой в помертвевших датчан.

Некоторые из саксов упали на колени. Знатные датчане набычились, словно остекленели. Холопы поразевали рты. Северянин неожиданно ощутил, как качается где — то в высоте невидимая стрелка весов. Качается едва уловимо, достаточно легкого вздоха, чтобы повернуть весь ход жизни в другую сторону. Очевидно, отец Поппо ощутил это еще раньше. Он словно очнулся от сна, сгорбился, потемнел и прошелся обратно, демонстрируя всем невредимуюладонь. Восхищенные возгласы и бормотание слились в общий крик. Кто — то плевал на остывавшее железо. Кто — то тянул пальцы, не доверяя своим глазам.

Епископ словно ждал чего — то. И дождался. Толпа расступилась, слуга принес ведерко с жидким воском, Епископ скинул с плеч тунику, остался в одних коротких нижних штанах с подвязками. Даг про себя отметил, как сильно похудел Поппо со дня их первой встречи. Поппо не мог похвастаться мышцами и боевыми шрамами, но Северянину вдруг показалось, что белая немощная плоть клирика покрыта сияющим невидимым доспехом.

Раб, наверняка обученный заранее, окунул серую ткань в расплавленный воск и, почтительно склонившись, накинул на плечи Поппо.

Герцоги и князья вскрикнули хором, отшатнулись, замахали руками, когда раб поджег полу туники. Харальд Гормссон, конунг данов, застыл с отвисшей челюстью. Приказания отдавал не он, он вообще не додумался бы до такого изощренного испытания.

Туника горела вовсю. Сворачивалась в струпья, сползала с тела епископа, корчилась на сырой земле. Черные лохмотья искрили, взлетали в воздух. Поппо воздел руки к небу, поднял лицо и вслух читал на латыни. Когда от его одежды осталась пыль и лужа воска, слуги облили его теплой водой.

— Воистину чудо! — прохрипел стоявший впереди Дага пухлый священник и оборотил назад заплаканное лицо.

Северянина точно обожгло. Это был отец Бруно собственной персоной, духовник Карлен! Каким образом он выжил в разгромленном посольстве, или его вывезли раньше, вместе с девушкой, выяснять было некогда. Потому что Бруно тоже узнал его, затрясся и побелел. Слезы его высохли, толстяк тыкал в Дага пальцами и что — то визжал. Даг ничего не понимал из потока бранных слов. Он отступал назад, хватаясь за декоративный меч у пояса и сам же отдергивая руку. Обнажить оружие в подобном месте означало верную смерть.

До меча он успел только дотронуться. Со всех сторон заблестели клинки. Тяжелая рука легла сзади на плечо.

К счастью, большинство собравшихся смотрели в другую сторону. Кажется, епископа Поппо завернули в чистую одежду, усадили в кресло. Кажется, многие попадали на колени. Но Даг всего этого не видел. Он не видел, как Харальд Датский обратился к своим ярлам и первый согласился войти в купель. Он не видел, как дружинники с датских кораблей становились в очередь, скидывали одежду, чтобы угодить своему конунгу. Он не видел, как свирепых ярлов подводили к епископу по одному для благословения, и как многие пытались целовать ему руку…

Обо всем Северянин узнал гораздо позже. А пока его плотно окружили шестеро рослых солдат, отжали в сторону и затолкали в соседнее помещение. Толстяк Бруно буквально повис на плече у стройного человека в красивой красной мантии.

Этого красавца Даг тоже вспомнил. Кажется, он видел его мельком в Кведлинбурге возле старого императора. И кажется, этот украшенный перстнями надменный человек немало значил в империи.

— Вот он, вот он. — Отец Бруно плевал слюной и, заходясь от бешенства, перечислял преступления Северянина. — Ваша светлость, это опасный убийца, он умертвил… он изнасиловал… поджег… лучшие люди пали от его руки… наверняка пробрался сюда, желая совершить покушение… Господь поставил меня на пути зверя!..

— Тихо, — прогудел квадратный. — Эй, найдите мне Живо графа Адальберта и барона Клоца. И заприте дверь.

Солдаты крепко держали Дага за руки. Так крепко, что он не мог шевельнуться. Человек в красной мантии шагнул сторону, отхлебнул из кубка. Под роскошной накидкой Даг заметил не менее роскошные латы. Кованый панцирь с фамильным гербом мог позволить себе лишь очень богатый человек. Тонкие черты лица казались вырезанными из мрамора. Голубые глаза сверлили пленника, губы кривились.

— Кто ты такой, говори быстро. Иначе велю разложить костер.

Северянин назвал себя с достоинством, которое позволяло положение. К этому моменту у него отняли меч, обшарили всего, нашли нож и камень для пращи. Все, что отняли, вывалили на низкий стол. Коготь они не тронули, зато заметили перстень. Даг мысленно поблагодарил всех богов за этот случайный подарок Оттона. Император на радостях от победы раздал немало драгоценностей, но эта вещица его светлости была явно знакома.

— Откуда у тебя это?

— Мне подарил его император за взятие Даневирке, — задрал подбородок Даг. — А ты кто такой?

Вместо ответа он получил пару тычков в печень.

— Повежливей, вонючка, на «вы»! — прошипели ему в ухо. — Ты говоришь с его светлостью, графом Герхардом, сенешалем его императорского величества.

— Украл он, украл! — Отец Бруно подпрыгивал, как балаганный плясун. — Этот змей хотел втереться в доверие к его преподобию…

— Итак, за взятие Даневирке? — задумчиво повторил граф.

Скрипнула дверь. Появились двое. Адальберт кого — то Дагу смутно напомнил. Барон же был похож на квадратную мохнатую обезьяну.

— Святой отец, еще раз, коротко и понятно, — щелкнул пальцами Герхард.

У Бруно не получилось коротко, но к концу его пламенной речи Северянин почувствовал, как на горле сжимается незримая петля.

— Граф Адальберт тяжело воспринял потерю брата, — произнес сенешаль.

Теперь Даг понял, кого напомнил ему длинный прилизанный Адальберт. Совсем некстати он оказался братом растерзанного маркграфа шлезвигского, отца Карлен. Впрочем, граф вовсе не рвал на себе волосы от горя. Он разглядывал Дага, точно вредную букашку. Барон Клоц почесывал волосатый рот.

— Йомсвикинги? — приподнял бровь Адальберт. — Горстка разбойников. Лижут свои мерзкие жертвенные чаши и кусают руку дающего.

— Давно пора раздавить это осиное гнездо, — равнодушно изрек барон. — Ваша светлость, дайте мне две тысячи всадников, я выжгу ядовитое гнездо дотла.

— Сначала завершим предначертанное здесь, — ответил Герхард.

Даг не верил своим ушам. Он понимал не все, но смысл беседы ухватил ясно. Эти вельможи считали его, посла Йомса, и его братьев горсткой вредных насекомых!

Дверь снова отворилась, позади впустили еще кого — то. На секунду стал слышен рокот голосов во дворе. Там все еще не расходились, обсуждали условия перемирия. Донеслись удары топора по дереву. Даг не сомневался — это прилюдно крушили статую Одина. Значит, пока его тут допрашивают, Оттон окрестил всех ярлов. И вряд ли хоть один отказался от такого счастья!

— Святой отец, покиньте нас, — негромко попросил граф Герхард. — Прошу вас, никому ни слова. Если кому — либо станет известно, я буду считать, что вы обманули меня.

— Понимаю, понимаю, ваша светлость, — отступая спиной, забормотал Бруно. Чувствовалось, что графа Герхарда обманывать никто не рисковал.

— Ты покушался на императора? Говори! Барон Клоц — большой умелец по части искренних ответов. — Сенешаль повертел перстень, положил на стол. — Я даже знать не хочу, как он это делает.

— На крюке любой заговорит, — пообещал мохнатый барон и куда — то отлучился.

Северянин не испугался. Неожиданно для себя он увидел ситуацию в новом свете. Он вдруг с сожалением вспомнил свои глупые споры с отцом Поппо. Тот ясно давал понять, что Йомс для гигантской империи — болячка, которую вытравят быстро, пусть и болезненно. Теперь Даг ему поверил. Он столько раз смотрел в лицо смерти, но впервые сумел заглянуть в завтра.

Он привык жить в настоящем. Потерял дом, родных, дрался под чужими знаменами, находил богатства и легко их терял, мечтал стать великим воином. Но даже в мечтах, даже когда искал отца, всегда жил в настоящем. Отец Поппо пытался научить его будущему. Будущее было за ними. За этой сворой лощеных типов, которым наплевать, что он тоже посланец и вроде как союзник. Им даже наплевать на колонию саксов, вырезанную в Хедебю. Им нужно все, весь мир, а не десяток гордых драккаров и свобода.

Даг лихорадочно обдумывал, как же выпутаться из новой беды. Его единственный заступник, ослабевший и почти потерявший сознание после ордалии, лежал сейчас в постели, в окружении новой паствы, и ничем не мог помочь. Поппо даже не догадывался, к чему привела его помощь и заступничество.

— …война есть война, — заканчивая фразу, откуда — то вернулся барон Клоц. — Ведь если взглянуть на проделки мальчишки с другой стороны…

— Именно так, — граф Герхард впервые улыбнулся, точно оскалился. — Свяжите его и выйдите все.

Солдаты исчезли. Во дворе все еще гомонили. Потянуло дымом костра.

— Если взглянуть с другой стороны, ты нам неплохо помог, — рассудил Герхард. — Его преподобие сказал бы наверняка, что твоей дланью водил сам Иисус, когда ты затеял свару в Хедебю. Если все это, конечно, правда. Это правда, что рассказал Бруно?

— Правда, — понурился Даг. Веревки жгли его руки.

— Вы намерены с ним драться, граф? — Сенешаль повернулся к Адальберту. — Или вы вполне удовлетворены соляными копями, отошедшими вам после смерти брата?

Адальберт покраснел, затем побледнел, но сдержался.

— Барон верно заметил, что война есть война, — сухо отчеканил он. — Если я буду лично карать каждого, кто навредил моей родне или убил моих холопов, я не смогу вести людей к великой цели. Но лучше бы этот человек мне никогда не попадался.

— Прекрасно сказано, — без тени иронии кивнул сенешаль. — Ваше мнение, барон?

— Способный мальчишка, — проскрипел титулованный палач. — Отправьте его на берег. Или предложите службу. Я выяснил: этот мальчишка — именно тот, кого прислали от гарнизона Йомса. Человек князя Мешко подтвердил, что этот самый Северянин остановил атаку норвежских псов. Он прикончил их главного жреца, после чего «свинья» распалась, и люди Мешко получили передышку. Но это мало кому известно.

— Значит, мы обязаны ему вдвойне, — подытожил Герхард. — Вот как мы поступим. Барон, вы можете сделать так, чтобы про убийство жреца стало известно в Йомсе?

— Сделаем.

— А можем мы сделать так, чтобы в Йомсе стало известно о попытке этого юнца заколоть самого императора?

— Это неправда! — дернулся Северянин.

Барон коротко двинул чугунным кулаком. У Дага посыпались искры из глаз и кончился воздух в легких. От ярости и стыда он готов был броситься на них, чтобы умереть мгновенно. Но оказалось, его прикрутили спиной к столбу.

— Несомненно, ваша светлость, — осклабился Клоц.

В дверь постучали.

— Его императорское величество просит к себе его светлость. Перемирие подписано. Харальд Датский направил посыльных за своим вассалом Хаконом.

— Отлично! — повеселел граф. — Я боюсь, наш собеседник пропустит самое важное событие в жизни. Скоро он останется здесь единственным некрещенным. Это надо исправить. Барон, уведите его отсюда. Пусть его святость лично омоет юношу в купели, а затем мы подумаем, что можно сделать. Скажем, принять его в вашу сотню.

От таких слов Даг обмяк. Они собирались наградить его за предательство! И не просто наградить, они предлагали ему будущее, от которого у любого закружится голова!

— Что скажешь, деревенщина? — Барон легко встряхнул Дага своей лапищей. — Я видел, как ты дерешься, если это был ты. Мы проверим тебя в деле. Соглашайся, пока его светлость не передумал. Дороги назад тебе нет, уж я об этом позабочусь. Или виселица, или честная служба.

— Тогда мы забудем о том, кто зарезал нашего посла в Хедебю, — добавил Герхард.

Даг собирался плюнуть ему в лицо, но неожиданно перед ним появился отец Поппо собственной персоной. Не в замызганной дорожной рясе, как прежде, а в черной сутане, отделанной малиновой каймой, с такими же яркими пуговицами, в шапочке с помпоном. Прелата поддерживали под руки двое монахов, он выглядел слабым, но смотрел ясными глазами.

— Сын мой, прости, если с тобой обращались грубо, но это тебе же на благо. К несчастью, отец Бруно не внял моим советам и пожаловался императору. Господин наш Оттон вначале склонялся к мысли немедленно заключить тебя в тюрьму, но мне удалось умилостивить его. У его величества доброе сердце, как и подобает истинному верующему. Его величество доверяет мне. Он готов простить тебя и даже взять на службу, учитывая твои заслуги перед короной. Прошу лишь об одном — отринь демонов, коим поклонялся ты по заблуждению и малолетству. Я молился Господу, чтобы он спас твою душу, это все, что я мог сделать в благодарность. Иисус внял молитвам моим, но отплатил мне вдвое. Если ты будешь преданно и верно служить его величеству и его святейшеству, тебя несомненно ждет… дворянское звание, а может, и пожалование в рыцари.

— Что тебе надо от меня? — устало спросил Даг.

— Если ты верил мне до сих пор, поверь и сейчас. Уверуй, что после смерти все праведники придут к доброму господу Иисусу, а не в край асов — демонов. Обещай никогда не участвовать в помазаниях кровью и не дарить демонам человеческих жизней. Скажи, что ты согласен, сын мой?

Даг вынужденно кивнул. Он размышлял лишь об одном — как украсть лодку и сбежать. Хотя бежать некуда, в Йомсе наверняка его подкараулят убийцы! Или отцу доложат, что сына окунали в бочку и осенили крестом!

Он увидел овальную дубовую купель, наверняка переделанную из личной ванны бывшей хозяйки усадьбы. Купель украсили коврами и лентами, рядком стояли двое в монашеских клобуках и распевали псалмы. Один за другим в воду залезали подавленные датчане. Прикрыв рукой срам, или растянув нижнюю рубаху, они приседали под твердой ладонью разодетого в пух и прах незнакомого священника. У этого имелись не только малиновые пуговицы, но поверх сутаны расписной красный пояс и пелерина. С каждым из новообращенных еще что — то делали, то ли кормили чем — то, то ли заставляли целовать крест, Даг до конца не разобрался. Он брел, как в тумане.

Ему вовсе не показалось, что свирепые ярлы счастливы. Однако многие из людей Харальда буквально ползали за Поппо на брюхе. После сжигания статуй Одина и Тора, после горящей туники десятки мужей из ближнего окружения Синезубого поверили в силу Христа.

— Ступай, скоро твоя очередь! — Барон подтолкнул его в спину и разрезал веревки на стянутых локтях.

Северянин встал в конец короткой очереди. В приоткрытую дверь гостевой залы он увидел Харальда Гормссона, стоящего на одном колене перед грудой наваленных шкур. На шкурах сидел молодой император, рядом смиренно сгорбился Поппо. Датский конунг держал пресвитера за левую руку и что — то тихо говорил. Епископ вдруг вытянул правую руку и нежно погладил Синезубого по голове.

Северянину стало совсем плохо. Он попятился назад, за угол здания. На всякий случай обхватил руками живот и засеменил. Несколько человек проводили его взглядом, но барон успел куда — то исчезнуть. За углом горланила толпа. Даг легко просочился сквозь строй вельмож, но вместо нужника свернул к частоколу и запертым воротам усадьбы. На крышах всюду дежурили германские солдаты, бежать было некуда.

Казалось, про Дага все забыли. Северянин повернулся назад и наткнулся на злобные глазки отца Бруно. Очевидно, священнику приказали следить, но близко не подходить. Даг скорчил зверскую рожу и отвернулся. Но было поздно, его окликнули.

— Позвольте мне, монсеньор, — мягко подвинул товарища отец Поппо.

— Сегодня вы достойны любой просьбы, — почтительно откликнулся обладатель красных пуговиц. — Хотя мы оба нарушаем порядок. Этим заблудшим душам не помешает хотя бы месячное оглашение. Они смеются, когда слышат о непорочном зачатии…

— У нас нет времени на оглашение, ваше высокопреосвященство, — тихо, но твердо возразил отец Поппо. — Будьте же счастливы, если из сонма заблудших душ удастся спасти хотя бы одного этого мальчика. Позвольте, я проведу обряд в установленном порядке.

— Прошу вас, — вздохнул архиепископ. — Боюсь, что вы правы и… надеюсь, Христос видит наши тяготы.

Дрожа от стыда и горечи, Северянин влез в купель. К счастью, воды там плескалось по колено.

— Сын мой, желаешь ли ты добровольно очиститься от первородного греха и пройти таинство? — ласково спросил епископ.

— Угу.

Отец Поппо прошептал что — то и начертил Дагу на лбу крест. Бородачи в черных рясах запели противными голосами, закатив глаза. Отец Поппо заговорил нараспев на латыни, неожиданно красивым, рокочущим баритоном. Потом трижды окунул в воду большую оплавленную свечу, возвел глаза к небу и негромко скомандовал:

— Повторяй за мной, сын мой. Верую в Бога — Отца, творца небес и земли, и в сына его Единого, Иисуса Христа, Господа нашего, зачатого от духа Святого, родившегося от Девы Марии, принявшего страдания, распятого и погребенного при Понтии Пилате, в ад сошедшего, в третий день воскрешенного, что взошел на небесную твердь и сидит на престоле по правую руку от Отца всемогущего, и придет оттуда творить суд над живыми и мертвыми. Верую в духа святого, Святую вселенскую церковь, оставление грехов, воскрешение плоти и жизнь вечную. Амен…

Даг запнулся раз шесть, пока выговаривал труднодоступные слова, но епископа это не смутило. Он бодро запел литанию, торжественный напев подхватили священники, потом схватил ковш и трижды окатил Дага водой.

— Крещу тебя во имя Отца и Сына, и Святого Духа, — бодро повторял при этом клирик.

Было сыро, но вполне терпимо — Северянину случалось намного дольше барахтаться в холодных реках и в осеннем море. Гораздо хуже стало после купания. Дагу не позволили надеть штаны и куртку. Зачем — то надели белый балахон с дыркой для головы и сунули в руки горящую свечу.

«Я все вытерплю, — повторял про себя Даг. — Дядя Свейн терпел неполные крещения, и я вытерплю. Главное, чтобы об этом не узнал отец…»

С зажженной свечкой в зажатых ладонях, путаясь ногами в мешке, Даг присоединился к четверым таким же мокрым дружинникам Хакона. Похоже, все чувствовали себя неловко, друг на друга старались не смотреть. Предыдущие четверо, с заметным облегчением освобождаясь от рубищ, поскорее ныряли в кожаные штаны.

— Прими знамение дара Святого Духа, — произнес епископ и намазал лоб Северянина какой — то холодной, остро пахнущей мазью.

В завершение обряда Северянину пришлось разжевать кусочек круглой пресной лепешки и запить кислым белым вином. Кажется, отец Поппо говорил что — то о преосуществлении, о плоти Бога, о крови его, смешавшейся на римском копье с водой, но Даг уже не слушал. Насколько мог скоро вернул тунику, натянул на мокрое тело подаренную отцом одежду и выскочил вон. Его щеки и шея горели, он чувствовал себя предателем. Многие подходили и участливо заговаривали, но Даг уворачивался от мимолетной дружбы.

Выскочил он как раз вовремя. Ворота усадьбы стали открываться.

— Хакон из Трандхейма! — зашушукались вокруг. — Король Норвегии, он согласился припасть к ногам…

— Согласился принять крещение из рук императора…

— Свирепый язычник, убийца христиан!

— Господь вразумил его!

Створки распахнулись. У спуска к воде собрались знатные датские ярлы. В зеленых волнах фиорда затрепетал стяг норвежского конунга.

И Даг тут же понял, что ему надо делать.

Глава сорок вторая, в которой из двух зол выбирается родное, и выясняется, как вредно запивать дорогое вино брагой

Вместе с другими с высоты утеса Северянин наблюдал, как в фиорд стройным клином входят драккары Хакона Могучего. Встречать ленника Дании собралась группа аристократов, но сам конунг Харальд не появился даже на крыльце. Это заметили все — Синезубый лишний раз показал, кто истинный хозяин Норвегии, а кто — лишь поставлен собирать подати, усмирять бунты и обеспечивать нужное количество ополченцев. Хакон не мог не заметить такого отношения к себе, но внешне этого никак не выдал. Он бодро поднялся по сотне выбитых в камне ступеней, далеко обогнав свиту, ни капли не запыхавшись. Северянин моментально вспомнил глаза и горделивую стать этого человека, ведь он почти добрался до Хакона в сражении. Бывший ярл Трандхейма совсем не выглядел растерянным и жалким. Его войска не потрепало так, как дружины датчан, — ему удалось вовремя усадить людей на корабли и отвести от берега.

Харальд все же вышел, чтобы обнять своего вассала. Обнялись они без лишнего рвения, скорее — чтобы показать свою дружбу окружающим. Дага снова оттеснили в задний ряд, поскольку людей стало вдвое больше. Но Северянин был только рад хоть ненадолго спрятаться. При воспоминании о корыте в нем внутри все восставало. Дабы избегнуть новых унижений, следовало бежать немедля.

Разглядывая двух напряженно обнимавшихся конунгов, то ли кровников, то ли наоборот, Даг вспоминал, что ему довелось слышать про нового властителя Норвегии. Наследственный хладирский ярл, Хакон был изгнан из страны, так же как вдова Астрид с малолетним Олавом. Точно так же ярл Хакон пострадал от козней Харальда Серая Шкура и сбежал в Данию к Синезубому. Говорили, что он прожил в гостях у датского конунга зиму, был хорошо принят и обласкан, а с ним и его небольшая дружина. Харальд Гормссон обещал помочь, но заставил ждать до весны. Говорили так же, что ярл Хакон не спал целую зиму. Он выл на луну, как лесной зверь, не в силах заснуть, поскольку не мог придумать, как отомстить за убийство своего отца. Когда настала весна, Харальд Датский выполнил обещание. Он собрал большое войско, повел корабли на север и расправился с Харальдом Серой Шкурой. После чего Синезубый посадил Хакона конунгом, а тот при всех поклялся в верности своему сюзерену. И вот его верность и его флот понадобились датчанам.

— Смотрите, Хакон повелел своим людям разоружиться!..

— Слава господу!

— Это страшные люди, из них каждый третий умеет оборачиваться зверем.

— Разве можно подписать перемирие с людьми, которые расписываются ножом на бересте?

— А где же его величество?

Из других ворот во двор усадьбы вышел император. Перед ним все расступались, четверо грозных стражей не подпускали никого ближе пяти шагов. Даг наблюдал, как Оттон милостливо кивнул недавнему врагу, как в ответ норвежцы поднесли подарки и были приглашены к столу. Кушаний не подавали, но вино и брага потекли рекой.

В течение долгого времени — солнце успело пройти шестую часть небосклона — Даг стал свидетелем сложных переговоров, которые вел Харальд со своим ленником. Слов Даг не слышал, их заглушал общий гвалт, но стоящие впереди оруженосцы, слуги и знатные дружинники утверждали в один голос — Синезубый напирал, чтобы ленник Хакон немедленно крестился сам и привел в новую веру всю дружину.

Очевидно, Харальд встретил серьезное сопротивление. Хакон Могучий твердил, правда, вполголоса, что он не за тем приплыл на Марсей. Посыльный известил его, что между сторонами достигнут мир, и требуется лишь пожать руку кейсару Оттону. Больше всего норвежцам хотелось сбросить ярмо и вернуться к своим женщинам. У кого семьи не имелось, с удовольствием помахали бы мечом, но нынешние сражения за датский вал не сулили денег и славы.

— Если мы не примем Белого бога, мира не будет, — уговаривал его Синезубый.

— Я поклялся в верности тебе, но не католикам, — резонно возражал норвежец.

— Хорошо же ты исполняешь свою клятву.

— Я не обещал, что повешу своих сюсломанов и тулов.

— Ты должен их уговорить миром.

— Люди не верят в мирные слова. Люди верят в милость богов. Если сельдь не приплывет к берегу, меня сожгут вместе с твоими монахами. Что я скажу людям? Не возносите жертвы, просто делайте свечи и стойте на коленях?

Вожди, приплывшие вместе с Хаконом, стали шумно возмущаться. Они не присутствовали при ордалии епископа Поппо и не слишком верили рассказам очевидцев. Напряжение нарастало. Солдаты и рыцари Оттона нервно держались за оружие, хотя их было намного больше. Однако Хакон приплыл на шестнадцати кораблях, команды остались на борту. Если бы вдруг кому — то из его морских вождей вздумалось поднять бунт, дело могло бы кончиться серьезной поножовщиной. А ведь посыльные с сообщением о заключении мира уже отправились на материк. Общим числом их было человек двадцать, и каждый нес с собой тайный знак, тайное слово для застав, и белый крест на шлеме.

Кто — то посоветовал императору удалиться во внутренние покои. Бежать с острова победитель не собирался, но препираться с горланящим «отребьем» не входило в его планы. Кайзер вообще не допускал мысли, что в среде варваров могла существовать родовая аристократия. Титулованные дворяне — другое дело, эти плодились как кроли, в том числе на территориях нынешней империи. Оттон слишком хорошо знал, с какой скоростью языческие князьки сменяют друг друга, и насколько им наплевать на традиции и святость королевской власти. На фоне шведской раздробленности и бесконечной череды убийств в среде норвежской знати датская династия хоть как — то обеспечивала преемственность.

Потому цезарь позволил Синезубому самому решать вопросы с вассалами.

Некоторое время продолжались бурные обсуждения, прямо в парадных покоях усадьбы. Спустя какое — то время Хакон попросил отсрочки. Он удалился со своими людьми за ворота, а Харальд Гормссон остался кусать губы. Ярлы Харальда уговаривали его обвинить Хакона в предательстве, разоружить его вождей и заковать в кандалы.

— Хорошо, мы готовы, — внезапно норвежский конунг дал согласие, и никто из его ближних больше не роптал. — Со мной здесь двадцать семь человек, и нет ни одного, кто не владел бы фюльком, или морской дружиной. И все мы согласны принять Белого бога.

— Этого обещания недостаточно.

Даг слегка вздрогнул, когда услышал этот голос. Незаметно объявился граф Герхард, правая рука императора и, видимо, выразитель его воли. Толмач быстро переводил, но и без перевода было ясно, что переговоры снова заходят в тупик.

— После того, как над вами будет совершен обряд, вы должны поклясться на священной книге, что окрестите всех своих подданных в Норвегии. Его святейшество прислал из Рима священников со слугами и вещами, необходимыми для организации церквей и богослужений. Вместе со святыми отцами вы возьмете на борт отряд солдат. Вы должны поклясться, что укажете святым отцам все места в вашей стране, где совершаются богопротивные мессы. Все капища должны быть в течение года преданы огню…

Северянин давно не видел вблизи столько могущественных вождей. Он разглядывал обветренные свирепые физиономии и почему — то не верил в их искренность. Скорее всего, конунг данов тоже не верил, но у него не оставалось иного выхода. В противном случае, даже уничтожив хладирского выскочку вместе с херсирами, он терял всю Норвегию.

Норвежцам от слов его светлости стало явно не по себе. У многих сжимались кулаки, но Хакон не позволил сорвать свои планы.

— Мы согласны, — повторил он. — Если мой старший брат Харальд приказывает и подает пример, мы с радостью последуем за ним.

Бородатые рожи закивали, загудели, выражая одобрение словам конунга.

— Мудрое решение, — похвалили датчане. Синезубый снова обнялся с Хаконом. Германцы наблюдали за представлением со спокойствием победителей.

Многие датчане, окружавшие Дага, выдохнули с заметным облегчением. Снова затеялось пение, снова приготовили купель со святой водой. В чем заключалась святость воды, Даг так и не уловил, а спрашивать стало неудобно. Таинство продлилось немало времени. День склонился к вечеру, на берегу и скалах заалели сигнальные костры.

— Теперь мы все, как послушные агнецы в стаде пастыря нашего, — прослезился епископ.

Даг удивился. Еще нынешним утром этот человек пронес в голой руке кусок раскаленного железа. Тогда его глаза метали молнии, а не слезились, как у немощной кобылы.

Победно завыли трубы. Слуги понесли блюда с жареной лосятиной и рыбой. В этот раз пир удался. Одновременно сели ужинать человек сто, хотя конечно не вперемешку: норвежцы сгруппировались с одного краю, датчане — с другого, а победители веселились в центре. Мясо поглощали с аппетитом, но тосты произносились крайне осторожно. Все привычные обычаи застолий нарушились, нельзя стало пить за прежних богов, за валькирий и тост Браги. Нельзя было поминать ушедших в Небесную Усадьбу и обсуждать погребальные курганы, которые еще предстояло насыпать.

Даг втайне порадовался, что нашел место за толстой дубовой подпоркой крыльца. Ему вовсе не хотелось снова встретить жуткого барона Клоца. Аппетит напрочь пропал, но он залпом выпил поданный кем — то кубок. Выпил и закашлялся, таким терпким и крепким оказалось рейнское вино. Потом он выпил еще, но уже медовухи или браги, в голове зашумело.

Даг в сотый раз обдумывал, не зарезать ли проклятого германца. Но тогда придется убить и графа Герхарда, и графа Адальберта, и все равно есть вероятность, что кто — то его прикончит в Йомсе. Несмотря на странное поведение отца, меньше всего Даг хотел услышать от него хулительные слова. Если не сбежать сегодня, завтра утром его снова возьмет в оборот отец Поппо, а то еще хуже — барон посадит гребцом на какое — то саксонское корыто… Да, он видел единственный выход. И Северянин стал бочком продвигаться к выходу. Довольно успешно он преодолел расстояние вдоль всего пиршественного стола. По пути пришлось выпить еще полную чашу вина. Он жаждал опьянения, но оно все не наступало, лишь ноги стали ватными. Без приключений обогнул главный дом усадьбы. Оставалась самая малость — выбрать на стене место пониже и выждать, когда стражники устанут или отвернутся.

Но проклятые саксы не уставали и не отворачивались. Один караул постоянно перемещался внутри просторной усадьбы, другой — снаружи. Сверкали во мраке золоченые шишаки офицеров, звякала сбруя, фыркали кони. Даг сидел, съежившись, у дровяного сарая и размышлял о своей непутевой судьбе. В крайнем случае можно было вернуться на ферму к приемному отцу. Наверняка Олав Северянин обрадуется ему, и мама обрадуется, и почти наверняка до Свеаланда эта драка долго не докатится. Там можно отыскать следы Ульме Лишнего Зуба. Хоть он и поступил не слишком честно, но в фелаге «Белого Быка» есть доля кровника Руда и доля братца Сигурда…

А можно поступить на службу к конунгу свеев Эрику Шестому, хоть он и не такой великий полководец, как Харальд Датский. Но не лизать же сапоги этим наглым германцам!..

Из размышлений его вырвал треск катящейся повозки и резкая вонь. Полуживая кобыла влекла за собой телегу с отбросами, для нее уже отпирали створку в боковых воротах. Во мраке виднелся косогор, с которого, видимо, скидывали кухонные объедки и прочий мусор.

Северянин встал. Покачнулся, едва не упал — все же вино сделало свое гиблое дело. Он сумел запрыгнуть на повозку и, перевалившись через низкий, заляпанный грязью борт, забился в щель между двумя вонючими бочками. В бочках плескались остатки вчерашнего пира и пировали крысы. Возница — клейменый трель в обвислой шляпе, уныло щелкал бичом. Он остановился на задах кухни, забрал у кухарок котел с отбросами и вывернул содержимое в бочку.

Даг спрыгнул с телеги, при этом напугав кривобокого малого до икоты. Это был нестарый мужичок, из тех, о которых говорят, что корова в детстве лягнула. Он трясся в рваном плаще и не мог вымолвить ни слова. Северянин жестами приказал ему раздеваться. Получив вместо вшивого плаща чистую шерстяную рубаху и в придачу пару серебряных монет, возница замяукал по — детски и заплясал от восторга. Даг закутался в грубую смердящую ткань, поглубже на уши натянул крестьянскую шляпу и щелкнул бичом.

Стражники у ворот и не подумали проверять повозку, напротив — заворчали, чтоб лучше не возвращался. Позади громыхнул засов. Колеса застучали по кочкам, подуло свежим морским ветром, сбоку открылась непроглядная туманная даль. Лошадка сама знала, куда идти. Навстречу из тумана шагнули караульные, пришлось остановиться. Даг обратил внимание, что саксы несут службу вместе с людьми Харальда. Очевидно, обе стороны все равно не доверяли друг другу.

Его пропустили дальше. Даг выбрался из телеги, когда лошадь остановилась на краю обрыва. Позади во тьме перекликались стражники, блуждали огни. В любом случае ждать, пока обнаружат подмену, Северянину не хотелось.

Он побежал, благо глаза прекрасно видели в темноте, как и прежде. Подводили ноги. Спускаясь между сосновых корней, он несколько раз спотыкался и летел кубарем. Дорогие штаны порвались, он поставил себе несколько синяков, разодрал в кровь ладони и вдобавок потерял сапог.

Так и вывалился на берег. Без оружия, без перстня, без единой монеты, в грубом шерстяном плаще и дурацкой пастушеской шляпе. Все его имущество осталось ка столе у мерзкого графа Герхарда. Северянин встал на колени и, помогая себе пальцем, попытался вывернуть желудок. Получилось неважно, горячительная смесь успела всосаться в кровь. Он тоскливо огляделся. Наверху полыхали цепочки костров, там продолжалось веселие по случаю заключения мира. Внизу, в двадцати локтях от куста, за которым корчился Даг, шептала вода. На воде покачивались сонные норвежские драккары.

Даг почти не удивился, что очутился в нужном месте, — волчья часть натуры не спала. Оставалось осуществить задуманный план.

Где на четвереньках, где кубарем, он скатился к самому берегу. Услышал песню, удары по струнам. Дружинники отдыхали, выставив редкие посты. Нападения ждать не приходилось — в зоне видимости точно так же отдыхал германский флот. На узкой полосе пляжа Северянин обнаружил три вскрытых бочонка. Значит, Хакон Могучий не забыл о своих дружинниках!

В голове шумело. Вместе плясали канаты, звезды, корпуса драккаров и пенные волны. Даг вошел в черную воду, доверяя своей метке. Он брел, пока не стало по горло, и почти сразу стукнулся головой о просмоленный борт. Дальше все произошло само собой. Сорвавшись раза три, ободрав мозоли с ладоней, он дотянулся до планшира. На палубе спали люди, на корме возвышалось что — то темное — шатер. Там горела лампа, и слышались пьяные разговоры. Северянин был не способен рассуждать, тело само поползло к палубному люку. Он провалился вглубь, в густой привычный запах копченого мяса. Ударился несколько раз и успел удивиться, какой большой и глубокий корабль ему достался. Нащупал мешковину, натянул на себя, поджал дрожащие ноги… И уснул.

Глава сорок третья, в ней никто никому не врет, но приходится делать выбор между сушей и морем

Очухался он от удара в живот.

Наверняка, это был не первый удар, потому что его схватили за волосы и затянули на шее петлю. Только тогда он очнулся окончательно. Одежда почти высохла, только хлюпало в сапоге.

— Он нализался, как проказница Гвен, когда мы возвращаемся с добычей! — произнес мужской голос.

Несколько человек расхохотались в ответ. Видимо, проказницу Гвен знали многие. Но Дагу стало не до смеха, когда он открыл глаза.

Сперва он увидел дорогие сапоги из телячьей кожи, с двойной шнуровкой. Затем — ножны, обвитые серебряными лилиями. И наконец — опухшую от бессонной пьянки, багровую физиономию… самого норвежского конунга. Левый глаз конунга иногда страшно дергался, тогда Хакон спохватывался и растирал лицо ладонью. Но здоровым глазом смотрел беззлобно, даже сочувственно. Как смотрят порой на раздавленного зверька. Даг прислушался к своим ощущениям. Побили его несильно, конечности целы, в голове звенит… а под килем драккара вовсю гуляют волны.

Удалось! Они вышли в море и не заметили его! Вот только Северянин никак не рассчитывал напороться на самого конунга. Если честно, он рассчитывал отсидеться в трюме, а там — как повезет. Всяко, норвежцы поплывут в свою страну вдоль берега и будут вставать на якорь по ночам…

— Я тебя узнал, хоть ты нарядился нищим! — сипло каркнул Хакон. — Это ведь ты убил ярла Северного Мера! Ты убил моего тула! Я запомнил тебя, но не думал…

Хакон покачал головой. Он сидел под тенью шатра, на высоком походном троне с резными ручками. Вытянул руку, ему подали богато отделанный рог с пивом. Конунг пару раз жадно отхлебнул, на усах повисла густая пена. Даг тем временем получил передышку и возможность осмотреться. Петля на шее позволяла слегка покрутить головой. Только нетрезвым состоянием можно было объяснить, что он ночью полез на корабль самого Хакона. Драккар выглядел роскошно, имел больше двадцати пар весел, расписной шатер и красивый бронзовый флюгер на мачте. Сейчас половина палубы была занята еще одним шатром, длинным и низким, так что мачта торчала прямо из дырки в шерстяном полотнище. Под длинным шатром Даг приметил черные сутаны и груду сундуков.

На море царил штиль, берег еле колыхался вдали. Дружинники неторопливо наваливались на весла, полосатая тряпка паруса была скатана в рулон. Справа и слева от флагмана ползли другие норвежские суда. Марсей остался далеко позади.

— Зачем ты здесь прятался? — Хакон зевнул и потер левый глаз. — Или хотел меня убить? Ты будешь отвечать, или я прикажу тебя вздернуть.

Даг недолго сомневался. Рядом с Хаконом сидели еще трое, среднего возраста, в золотых браслетах и кольцах. Вчера эти люди клялись на Библии, а сегодня утром уже уплетали вяленую конину. После упоминания об убитом туле все трое поглядели на Дага с любопытством. В их глазах явно читалось — не мог этот безоружный оборванец победить Гуннара Спящего Убийцу. Ведь свое прозвище Гуннар получил не зря — он не хлебал пойло берсерков, но в бою словно засыпал, закатывал глаза и крушил всех подряд, порой доставалось и своим. Такого воина поразить весьма непросто, и недаром он лично охранял колесницу Тора.

— Я его тоже вспомнил, — возле ног конунга уселся красивый юноша с золотистыми волосами. — Это тот волчонок, из стаи йомсвикингов. Конунг, взгляни внимательно на его одежду.

— Йомс? Ты оттуда? — нахмурился повелитель Норвегии. Очевидно, славные бойцы Токи и у него стояли костью в горле. — Так ты из своры воров, продавших свои знамена? Хьялти, при чем тут одежда? Я и так вижу, что под рубищем он прячет кожаный доспех.

— Мой отец — ярл Пальнатоки, — выдавил Северянин. — Он никому не продавался. Он живет сам по себе и никому не прислуживает.

Его слова позабавили присутствующих. От их смеха проснулись еще два важных бонда, поднялись взглянуть на странного нищего, выловленного в трюме.

Даг пошевелил затекшей шеей. Веревку позади держали крепко. Тем временем форинг выкрикнул команду сменить гребцов. На соседних драккарах принялись табанить, по направлению к драккару конунга заскользили лодки. Флотилия замерла среди двух безмолвных стихий. Очевидно, ждали приказа конунга, но приказа не поступало.

— Я не враг тебе, — сказал Северянин.

Он намеревался поведать о том, как спасал Астрид, дочь вдовы Трюггви, от посланцев Серой Шкуры. Но сразу рассказать не получилось, шатер потряс новый взрыв хохота.

— Он… он не враг! Охо — хо! Вы слыхали? — Хакон Могучий смеялся так, что на глазах выступили слезы.

— Я ходил в викинг с Ториром Скалой, — сделал последнюю попытку Северянин.

Третья попытка оказалась удачней предыдущих.

— Я знал Торира Скалу, он мой троюродный родич, — оживился один из пожилых ярлов. — Он сгинул где — то в море, а в дружину набирал берсерков. Что ты можешь сказать про Торира, чтобы мы поверили?

Отступать было некуда. Даг вздохнул и начал рассказ. Про то, как его нашли в море. Про то, как его украла финская ведьма. Про то, как его подобрал «медведь» Ивар и нанял служить своей госпоже Астрид. Когда Северянин дошел в своем повествовании до храма Световида и колесницы, заваленной золотом, вокруг него уже собралось человек двадцать. Многие заговорили разом, слова Северянина подтвердили прежние истории о гибели крепких боевых дружин на загадочном острове.

Ему пришлось показывать коготь, потом его заставили снять шляпу и упоенно разглядывали метку. Даг стерпел и это. Вокруг собрались не рядовые бойцы, а херсиры и форинги с других кораблей, приплывшие на лодках. Флот конунга дрейфовал среди зеркально тихого моря, а сам Хакон не давал команды трогаться дальше. Он слушал вместе со всеми и сам не понимал, почему так внимательно слушает этого мальчишку и почему верит ему.

— Он не соврал насчет Торольва Вшивой Бороды, — крякнул один из «стариков». — Я знавал его, знавал и Трюггви, мы вместе бились против Матери конунгов.

— Про Рюген он тоже не врет, — вступился другой морской конунг, приплывший на ладье. — Я ходил туда вместе с Железным Лбом, до того, как у нас отняли усадьбу. Все правда, там полные закрома золота, и сторожат их пятиликие идолы. Там полегли почти все наши. Мы с Ториром Скалой бились тогда спиной к спине и еле вырвались…

— Он не врет и про большой куш в Саутгемптоне, — сообщил один из хольдов, — там все было именно так. Бритты протянули цепь, и драккары напоролись на нее. Там были наши, но они штурмовали с другой стороны.

— Я знал этого купца, Свейна Волчья Пасть, — прокряхтел следующий военачальник. — Вернее сказать, это был отчаянный викинг, возивший к нам в Опростадир шелк. Если он погиб, то несомненно в бою, а не пересчитывая динарии. И я что — то слышал о ребенке, которого Свейн подобрал в море.

— Что же, Хлив, твои слова весят достаточно, — кивнул Хакон. — Снимите с него удавку. Это делает тебе честь, Северянин, если ты защищал вдову Трюггви. Только защитить ты ее не сумел. Их захватили пираты в Большом Бельте… Чего же ты хочешь, Северянин? Я могу выпустить тебя на берег у ближайшего датского хутора.

— Я хочу плыть с вами.

— Зачем тебе с нами? Разве твой дом не в Свеаланде?

— Мой дом был в Йомсе. Теперь моим домом будет корабль.

— Соглашайся, конунг, — негромко пробасил кто — то. — Это большая удача — заполучить в хирд хорошего йомсвикинга. Тем более такого… с волчьей меткой.

— А ты что скажешь, Хьялти Младший? — Конунг обернулся с золотоволосому юноше.

Хьялти недолго помолчал, перебирая пальцем локоны. Пока он думал, никто не произнес ни слова. Видимо, мнение этого совсем молодого человека играло серьезную роль. Северянин глянул в прозрачные глаза Хьялти и невольно вздрогнул. Этот парень обладал такой же силой, если не большей, как финские колдуны. Он видел гораздо дальше и глубже, чем прочие норвежцы на корабле.

— Я скажу, что он убил много наших. Это означает, что ему не надо ничего доказывать. Он воин, которых поискать, несмотря на возраст. Он убил тула, и теперь Верховным станет мой отец, — вымолвил Младший. — В этом я тоже не вижу ничего плохого. Еще он убил ярла Гуннара Спящего, но за убийства в бою не полагается вира. К тому же многие вздохнут легче, конунг. И ты знаешь почему — Гуннар был трудным человеком и нажил много врагов.

— Ты хочешь сказать, что этот грязный волчонок в трюме — счастливый знак? — подался вперед Хакон. — От него нам одниудачи?

— Он — зачинщик резни в Хедебю. Голытьба перебила саксов за одну ночь. Это тоже правда, вот он не даст соврать. — Хьялти ткнул пальцем куда — то позади Дага.

Теперь, когда веревка не сжимала горло, Северянин смог повернуться. И обомлел. Позади у шатра собрались в кучку христианские священники, и среди них — гордо выпятив брюхо, стоял отец Бруно. Увидев под рваной шляпой лицо своего злейшего врага, Бруно затрясся от негодования. Священников было человек десять, и с ними — вдвое больше слуг, толмачей и охраны. Похоже, они чувствовали себя на королевском драккаре не слишком уверенно, но храбрились.

— Правда еще и в том, что ты, конунг, выплатил свой долг Синезубому. Подумай теперь, какую награду ты получил за верность. Вон твоя награда. — Даг указал на притихших клириков. — Ты везешь с собой свою гибель.

Хакон Могучий скрипнул зубами. Ярлы ахнули от такой наглости. Несколько мгновений Дагу казалось, что его зарубят на месте, но — странное дело, волчья метка на макушке даже не дернулась.

— Мой господин, этот человек сказал тебе правду, — встал на защиту Северянина Младший. — Тебя они тоже заставили креститься? — Молодой колдун широко улыбнулся пленнику, так что Даг не мог не ответить улыбкой.

— С каких пор, Хакон, ты казнишь за правду? — поддержал Хьялти старый ярл Хлив. — Мы все думаем так же, но не решаемся тебя злить. Этот парень говорит так, как сказал бы сам переодетый Один.

Хакон заметно вздрогнул.

— Может, он и не сын йомского ярла, — возле Дага присел на корточки форинг в богатом платье, с изуродованным шрамами лицом, — но Хьялти Молодой говорит дело, конунг. Утром мы видели двух воронов на берегу. А потом еще кое — что…

— Но я сомневался, знак это Одина или просто две голодные птицы! — жадно подхватил Хакон. — И что изменилось?

— Ветра нет, вот что изменилось, — бросил форинг со шрамами. — Хьялти говорил тебе, разве это не похоже на второй знак?

— Знак для меня? — Конунг жадно впился взглядом в бесстрастного Хьялти. Его левый глаз снова задергался, и конунг потер лицо рукой.

Даг подумал, что этот человек, обладающий огромной властью, не может и шагу ступить без повеления богов. Еще он спросил себя, уж не святая ли водица нанесла физиономии конунга такой вред. Бояться Северянин перестал. Словно перешагнул какую — то черту, отрезавшую его от прежнего мира.

— Мой конунг, ты помнишь, как ветер раздувал наши паруса, когда ты спешил на помощь к Харальду? — спросил Хьялти. — А нынче стоит безветрие, которого не бывало десять лет. Это знамение. Ты должен решить, плыть дальше до Треннелага с этими людьми или спасать державу. Северянин прав, кто бы он ни был. Хотя это плохо, что ты не слушаешь меня внимательно, мой господин. Прежде очень многие сравнивали тебя с Харальдом Прекрасноволосым, конунг. Многие верили, что ты соберешь воедино все фюльки, изгонишь последышей Гуннхильд и дашь бондам прежние свободы. Вместо свобод ты везешь людей с крестами.

— Твои слова режут, как мой кинжал, — пробурчал Хакон. — Но что же делать? Я поклялся при всех, что не нанесу им вред. Я взял тех, кого мне поручил Синезубый. Я поклялся, что позволю им проповедовать в наших землях…

— И рушить ваши святыни, как порушили на Марсее? — не вытерпел Даг.

— …И убивать наших жрецов? — бесстрашно подтянули ярлы.

Хакон непроизвольно схватился за рукоять меча. Вместо того, чтобы спрятаться, Даг сделал шаг вперед. На короткое время Хакон погрузился в раздумья, точно уснул. Потом он встал, выпрямился во весь свой огромный рост. Его фигура вновь обрела силу, а голос громыхал.

— Передать всем — мы идем к берегу!

Барабанщик выбил дробь, пропел рожок. Дежурная смена гребцов уселась на весла. Даг заволновался, что же решили насчет него, но Хьялти Младший ободряюще ему кивнул. Гребцы ударили веслами по воде, полоска земли поползла навстречу. Чувствуя недоброе, святые отцы замерли в ожидании. Вскоре драккар царапнул килем песок.

— Вы все свободны! — обратился к бледным клирикам конунг. — Эй, Хлив, посади святых отцов в лодки и высади на берегу. Пусть проповедуют!

— Но… но… это предательство! — заверещал отец Бруно.

— Вас покарают… — пискнул другой клирик.

— Мы здесь погибнем!

Северянин оглядел местность, где посланцам папы предстояло открыть богословскую кафедру. На несколько дней пути вокруг расстилалась угрюмая скалистая местность, без признаков жилья и даже без приличного леса, чтобы соорудить укрытие. С севера наползали черные грозовые тучи. Едва дружинники пошвыряли в прибрежную гальку сундуки и тюки несчастных, как флюгер завертелся и за бортом хлестнула первая волна.

— Клянусь копьем Одина, — прошептал Хакон, — боги услышали нас! А теперь вы слушайте меня, — повеселевший конунг обратился к соратникам. — Я больше не заплачу Датчанину ни эре серебра, ни вшивого куньего хвоста! Он унизил всех нас, обмакнув в грязную воду. Пусть теперь сам лижет сапоги кейсару. А если саксонские свиньи приплывут к нам, что мы сделаем?! — Он выхватил меч и потряс им над головой.

— Пусть приходят, нам нужны рабы! — заревела в сто глоток корабельная дружина. — Мы вырвем им кишки и, подпалим им шкуры, как настоящим свиньям!

Драккар рывками отползал назад, в полосу свинцовой ряби. Паруса затрепетали на ветру. На берегу метались и сыпали проклятиями покинутые священники. Их слуги и охранники отрекались от господ, молили Хакона оставить их на корабле, но он был непреклонен. Некоторых просто спихнули за борт.

— Передать всем отрядам, — командовал конунг. — Поднять паруса, мы пойдем через Эйрарсунд и перебьем всех датчан, кого встретим в пути. Мы отомстим так, что Харальду и не снилось. Лучших из них мы заберем живыми и устроим такую жертву, что боги простят нас!

Северянин терпеливо ожидал, пока пройдет общее ликование, чтобы напомнить о себе. Но конунг сам раздвинул тесный круг ярлов и протянул Дагу полный рог.

— Пусть покарает меня Отец Павших, я был слеп, когда не признал тебя. Ты — тот, кого Он послал мне для испытания, так? Нет, молчи, не говори! Как я сразу не узнал — этот синий плащ и шляпа… Он может принимать любой образ, конечно, как я мог забыть? Прости меня. Если хочешь, я дам тебе корабль, много серебра и надежных провожатых, ты вернешься в Хедебю или Йомс, куда хочешь? Говори же, почему молчишь? Ты вразумил меня, ты снова вернул мне страну и корону. Ну, ты хочешь корабль?

— Хочу корабль, но не для того, — раздельно и четко произнес Даг. Его голос звенел, грудь снова распирало от предвкушения побед. — Хочу корабль и надежную команду. Хирд не меньше сорока человек, с жалованием от казны. Я уже был форингом и на меньшее не согласен.

Конунг пошептался со своими.

— Считай, что у тебя есть то, что ты просишь! Подожди один день. Это люди, которых привел с собой мой гость, которого я считаю братом, конунг Хольмгарда Вальдемар. Он молод, но мудр и отважен. С ним тоже поступили дурно, как с тобой и со мной. Теперь мы вместе. И Вальдемару как раз не хватает форинга на один из кораблей, которые я подарил ему. Не сомневайся, люди храбрые и надежные. Все слышали?! — Хакон снова был прежним, буйным, быстрым, помолодевшим, и лицо уже не дергалось.

— Верное решение, мой господин, — поклонился Хьялти. — Никто не будет обижен, а Вальдемару и тебе нужны такие люди.

Даг не возражал. Судьба в очередной раз делала крутой поворот. Засыпая в шатре конунга, он вспоминал рассказы Горма Одноногого и других людей про далекий, богатый и таинственный Гардар, где правила воительница Вольга. Теперь ему предстояло встать под знамена ее внука…

Хакон ошибся на целый день. Из — за слабого ветра флот норвежцев шел медленно. На рассвете второго дня в узком фиорде их встретили четыре боевых корабля. Два имели привычную форму, с драконьими головами на форштевнях. Зато два других, пузатых, из светлого дерева, Северянин встретил впервые, но на всех развевались знамена Хакона. Даг сразу узнал усатого истукана Перуна, укрепленного на носу самой большой ладьи.

Корабли сблизились. Молодой вождь, года на три старше Северянина, легко перемахнул через борт. Его светло — русые кудри прятались под шишаком с отстегнутой бармицей. Грудь и спину покрывала мелкая кольчуга. Хакон и Вальдемар обнялись.

— Хорошо, что ты не поплыл с нами, — пробасил норвежец. — Там было мало хорошего, но теперь все станет иначе. Я больше не ленник Синезубого!

— Это правильно, — тут же одобрил русич. — Ни с кем нельзя делить власть! Надеюсь, ты убил Гормссона?

— Нет, нет, он теперь заодно с германцами, — слегка смутился Хакон.

— Все равно, я рад, что ты разорвал эти путы. А мы, пока вас ждали, ощипали пару датских жирных петушков.

На палубе княжеской ладьи была грудой свалена недавняя добыча. Там же сидели пленные, связанные попарно.

— Вальдемар, брат мой, ты опять подвергаешь себя опасности? — притворно вздохнул Хакон. — Посмотри, я нашел тебе форинга вместо твоего Гостомысла. Этот парень в драке стоит десятерых, он сын ярла и немножко колдун.

Вокруг засмеялись.

Северянин представился. Молодой князь охватил его цепким взглядом. Дагу он сразу понравился — плечи расправлены, открытое лицо, смотрит прямо в глаза. Некоторые слова он произносил неправильно, но говорил и решал быстро.

— Если ты сын ярла, то привык спать на перинах?

— Я умею спать стоя.

— Какое жалование ты хочешь?

— Дай мне честную долю. Я все добуду сам.

Хакон и Вальдемар переглянулись.

— Хоть я и князь, я не могу жаловать землей, пока не верну свои законные владения.

— У меня есть одаль в Свеаланде. А дареная земля не нужна.

— Чего же ты хочешь?

— Я поклялся себе, что не вернусь домой, пока сам не стану хевдингом или морским конунгом.

— Но учти, чтобы мои люди доверяли тебе, ты должен быть лучшим.

— Испытай меня.

— Не надо, князь, — осторожно встрял Хакон. — Поверь мне, он один пробился к знамени и едва не зарубил меня вместе со знаменосцем.

— Ты хочешь побывать в Гардаре? Поможешь мне вернуть Хольмгард — получишь титул, землю и дружину. Погибнешь — обещаю славную тризну.

— Я согласен.

— Тогда пошли ко мне. Выберешь оружие, — и Вальдемар первым протянул руку.

Даг без сожаления в последний раз оглянулся назад. Там за серыми тучами прятался датский берег, а еще дальше — залив, Свиноустье и Йомс, который он так долго искал. В пятнадцать лет все надежды умерли.

В пятнадцать лет все только начиналось.

Виталий Сертаков Пастухи вечности (Пастухи вечности — 1)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СТАРШИЙ

Глава 1 ПРОПАВШИЙ УЖИН

Вальку с утра терзало поганое предчувствие, что вечером случится неприятность. Последний час, пока готовил еду, ощущение надвигающейся беды только окрепло. Мало того, пришла уверенность, что даже поужинать нормально не получится.

Он дважды уронил нож.

Затем порезал палец, чего не случалось очень давно.

Что-то надвигалось из зябкого мрака, повисшего за околицей.

Сестре Старший ничего не сказал. Та бы только пальцем у виска покрутила. Пару раз он, стесняясь Анки, тихонько выходил во двор, нюхал воздух. Во время пожара погиб отец, потому запах гари уже год приходил Валентину во сне. Но в поселке разлилась тишина, ровно светились огоньки, пронзительно-свежий ветер доносил первое дыхание зимы.

Вечер казался самым обыкновенным, но что-то было не так.

И псы соседские беспокоились. Сосед уехал до завтра, дом стоит темный, а эти бесятся во дворе, словно чуют кого-то. Странно.

Валька разбил еще два яйца, скинул вниз скорлупу, ногой задвинул ведро между газовым баллоном и сервантом.

— Эй, кухарь, ты там не спалишь ничего? — Голос сестры за стенкой перебивался воплями и автоматной пальбой.

— Не спалю, не боись. — Он уменьшил пламя, нагнулся к окошку, вгляделся в сумрак.

Что-то нехорошее приближалось, словно собиралась разразиться зимняя гроза.

На кого же они лают? Пусто в поселке, свои-то все наперечет. Ни один дурак, увидев волкодавов таких, через забор не сунется. Да и некому тут воровать. Если бы из зоны кто сбежал, милиция бы уже предупредила…

Фары полоснули по штакетнику, на секунду осветили баньку, колодец, обычным полукругом обошли кусты и — пропали, только задний габарит подмигнул. Старший замер с ложкой в руке…

Легковая. Опять прошла в сторону бывшей усадьбы. Небо стремительно заволакивало, дальше забора колыхалась сырая темнота. Валька знал, что за этой темнотой нет ничего страшного. Разбитая дорога; если пойти по ней налево, то очень быстро можно увидеть остальные дома поселка. А за дорогой — сплошной ряд огородов, упирающихся в лес. Только это не настоящий лес, а узкая полоска деревьев, за которыми начинается спуск в карьер. А настоящий лес тянулся на десятки километров, но с другой стороны от их хаты, кстати, последней с краю. Дальше, справа, никто не жил, два домика стояли заколоченные, с тех пор как на карьере свернули работы и убрали последнюю технику.

Телик погнал рекламу, сеструха тотчас выскочила, запахиваясь в мамкин ватничек.

— Ну что, нажарил? Чай поставил? Давай иди, холодина тут какая, хлеб захвати, я сама закончу…

Когда они оставались одни, внутри Старшего боролись два желания — надавать сестре подзатыльников, и… обнять, прижаться крепко. В последнем он ни за что на свете бы не признался. Мелкая, еще четырнадцать не стукнуло, а туда же, руководит. Хотя, не такая уж мелкая, на год младше. Все равно, как матери нет дома, так сразу хозяйку из себя корчит. Выискалась тут! Можно подумать, без нее никто яичницу не сумеет сварганить!

Валька взял батон с клеенчатого столика, попутно прибил зазевавшегося таракана, в другую руку прихватил плетеную вазочку с печеньем. Печка вовсю раскочегарилась; он уже представил себе, как усядутся они рядышком, спиной к горячей стенке, будут пить чай с шиповником и смотреть боевик (если ветром антенну не завалит). Потом в окошки ударит свет, но цветы с занавесок не поплывут по комнате, а замрут. Значит, автобус с фермы приехал, развозка работниц по домам. А там и калитка стукнет, маманя появится. Да, размечтался, калитка еще месяц не загремит… Доктор сказал, что маманя в больнице минимум месяц пробудет.

Мать, как на обследование ложилась, хотела сначала их обоих в Архангельск отправить, к тетке. Но Младшая уперлась, мол, корову не бросать же на чужих, и остальное хозяйство. Пообещали оба, что школу не пропустят, и мама согласилась. На самом деле Валька по ее настрою видел, что так будет лучше. И хата протоплена, и скотина в порядке. Да и на фиг не нужны они родне.

Конечно, он уедет. Техникум закончит и уедет — в Архангельск, или еще куда, здесь ловить нечего. Они собирались еще год назад уезжать всей семьей, когда завод закрыли. Если бы не смерть отца, все получилось бы по-другому. Отец собирался устроиться на работу в Питере, к брату, и забрать их потом к себе. Да, будь он жив, все пошло бы иначе…

Валька сделал еще шаг к занавеске, отделявшей кухню от спальни, и остолбенел. Ноги как-то сразу ослабли. Вот оно, дождался…

Разогнавшаяся сзади сестра больно врезалась в спину, хорошо, что чайник несла на отлете. Струйка кипятка выплеснулась на циновку; яичницу Анка, впрочем, спасла, но безо всякого смысла. Ужинать потому что, скорее всего, не придется. Каким-то образом Валентин знал это наверняка.

В кухню входил маленького роста дедушка, входил бочком, одновременно держа в поле зрения и спальню, и коридор позади себя. Дедушка был убийственно похож на Карла Маркса — по крайней мере такое сравнение пришло в голову Старшему. Еще летом, убираясь в подвале техникума, они с друганами, наткнулись на стопку «идейных» портретов, украшавших некогда актовый зал. Только у настоящего Маркса все было широкое и основательное: лоб, нос, бородища. Вломившийся в дом «двойник» оказался сухопарым и очень смуглым. Удивительным был его нос — прямой, тонкий, растущий из середины лба, и толстые губы. Темная кучерявая шевелюра сливалась на щеках с бородой, образуя вокруг узкого лица почти правильный круг.

Анька сзади пискнула, пытаясь выровнять в руке тяжелую горячую сковороду.

— Не дрейфь, дуреха! — прошипел Валька уголком рта. И тут же грозно спросил: — Тебе чего надо, папаша?

Анка смотрела, выпучив глаза. Зрелище того стоило. Дедушка был одет в темный прорезиненный облегающий костюм, похожий на водолазный, тяжелые рифленые ботинки и кожаную «летную» куртку с множеством молний и кармашков. Левую руку со сжатым кулаком держал перед собой, словно собирался отдать малое нацистское приветствие, правую же прятал за спиной. На голове, за ухом кучеряшки были выстрижены. Там бугрилась непонятная мягкая штуковина, слегка темнее кожи, держась тоже непонятно как, может, была приклеена. Похоже на аппаратик для глухих, решил Валька. Только у глухого Петровича из уха шел проводок и коробочка белая болталась…

Дедок вдруг распустил кулак и быстро провел ладонью по губам. Что-то там было, но Старший не успел заметить.

— Правильно, бояться не надо, бояться совершенно неправильно, — голос у гостя оказался приятным, низким, совсем не старческим, с каким-то мягким невнятным акцентом.

По ногам тянуло холодом. «Выстудит хату, — подумал Валька, — двери настежь». Затем прикинул, кто выходил последним. Да он же сам и выходил, за водой. Стало быть, дед замок сковырнул, да так тихо, что они и не слыхали.

— Бояться неправильно, — повторил бородатый гость. — Я имею к вам дело, предложение.

— А никто вас и не боится, — отважно заявила Анка, возвращая наконец сковородку на плиту. И тотчас охнула. С руки старика на пол капала кровь. Нижняя часть рукава потемнела, а почти посредине ладони чернела жуткая дыра. Кулак старик до конца так и не разжал. Кровь стекала вдоль запястья, медленно сочилась сквозь пальцы и тяжелыми каплями застывала на крашеных досках пола.

— Есть ли у вас перевязочные средства? — быстро спросил незнакомец и зачем-то пояснил: — Вата, бинт, марля?..

— Анка, принеси! — скомандовал Старший, не отрывая глаз от раны. Младшая бочком обошла старика, появилась из комнаты с аптечкой.

— Охотились? — спросил Валька и двинулся запереть дверь.

— Не закрывать! — завопил дед. Сеструха ойкнула и уронила пакет с аптечкой на пол.

— Не закрывайте… пожалуйста, — уже тише, извиняясь, повторил гость. Валька пожал плечами, послушался. Он успел подумать, что с такой дыркой в руке уже не смог бы ни на кого поднять голос. Наверняка старик испытывал жуткую боль, но сохранял самообладание.

— Есть ли в доме старшие?

— Нет, но мать вот-вот приехать должна, — соврал Валентин.

Старик покрутил забинтованной кистью. Крови Анка не боялась — и скотину резали, и случалось всякое, но, затянув узелки на повязке, попятилась. Валька проследил за ее взглядом и почувствовал, как что-то неприятно переворачивается в животе. Желвак за ухом у деда… двигался. Раненый прикрыл глаза, привалился к косяку, точно намереваясь упасть в обморок. Его слабость продолжалась мгновение, дед тут же встрепенулся. Пальцы забинтованной руки у него теперь торчали прямо, Валька успел заметить, как во время перевязки раненый успел что-то переложить из больной руки в здоровую, даже не переложил, а словно перелил… Теперь он сжимал кулак на левой руке.

— Большое спасибо, — прогудел гость. — Сожалею, что здесь нет старших. Мало времени. Я имею к вам дело. Продайте мне, пожалуйста, вашу корову и домашнюю птицу.

До Старшего не сразу дошло, он продолжал удивляться, как смешно старик строит фразы, но Младшая-то, хозяйка, едва на пол не села.

— Чего-о?

Старик повторил, терпеливо косясь на распахнутую дверь. За ухом у него больше не шевелилось, зато в левой руке…

— Мы ничего не продаем, — окончательно осмелела сеструха. — И корова у нас тельная, молоко нам самим надо, вот мать придет, завтра тогда и приходите…

Не дослушав, морщась от боли, дед потянул молнию на одном из кармашков, почерневшими от крови пальцами вытащил тугой целлофановый пакетик.

— Здесь две тысячи долларов США, я предполагаю, ваша скотина стоит мало. — И посмотрел на Вальку.

— А… вдруг фальшивые? — сглотнул Старший.

«Шпион, — догадался он внезапно, — или псих. Нет, откуда в деревне психу взяться? Точно шпион, с подлодки высадился. Кокнет нас тут… Вон, в кулаке, желтое…»

— Хорошо, — кивнул «Карл Маркс». — Мы обязательно согласимся!

Кинул взгляд на запястье, полез в другой карман, опять больной рукой. Здоровую, как и прежде, держал в кулаке. Вальке захотелось в туалет: он представил, как из кармана появляется пушка с глушителем. Анка таращилась на пачку баксов.

Пушки в кармане не оказалось. Гость сорвал резинку, поискал глазами место и вывалил на полочку серванта несколько толстых пачек пятисотрублевок.

— Ваш теленок я тоже покупаю, — улыбнулся дед.

— Идите лучше к соседям, — сделал последнюю попытку Старший.

— Здесь на разной валюте около четыре тысяч долларов, — голос старика вдруг утратил мягкость. — Я благодарю вам за помощь. Ваш дом находится на окраине села, я не пойду к соседям. Мне срочно нужно… мясо. Лучше нам согласиться.

«Добром не уйдет», — дошло до Вальки. Анка пока не плакала, но явно собиралась.

— Вам нужно прятать деньги, это хорошее предложение, — старик резко повернулся к выходу, дав понять, что сделка состоялась. — Я не имею с собой больше… э… наличных денег. Здесь много. А теперь… — и достал из-за спины топор. Их собственный топор, из предбанника. Анка взвизгнула, попятилась к стене. — …Теперь, — стальным голосом продолжал дед, словно ничего не заметил, и кинул топор Вальке под ноги, — идите и убейте ваших куриц, сложите в мешке.

И достал из-за пазухи толстый свернутый полиэтилен.

Валька взялся за топорище. Спорить бесполезно, расплакаться от страха не хватало. «Вот ублюдок чертов, в резине, с жаброй на голове. Как у рыбехи на песке, за ухом шевелится. И до поста не добежать, Анку с ним ведь не оставишь».

Старший тоскливо взглянул на соседские темные окна и дернул задвижку курятника. Едва он оглянулся назад, бежать ему сразу расхотелось. Старик беззвучно встал сзади, снова неуловимо провел рукой по губам, поднял руку, будто стойку в неведомой борьбе принял. Что-то у него между губ торчало, похожее на…

— Корову привязать и теленка крепко. Так, хорошо. Помогите поднять мешок.

Гость слегка помедлил, Вальку начало трясти. Теленок послушно выбежал за матерью, узнал хозяина и решил поиграть. Так у них было заведено: теленок начинал бодаться, а мальчик давал ему яблоко. Но сегодня игры не получилось.

— Пожалуйста, не ходите нигде из дома, если вам нужна ваша жизнь.

Старший потрепал по морде удивленную Муху и бросился в тепло, к сестре. Анка сидела на полу со странной миной на лице.

— Денег-то, Валь, можно накупить сколько…

— Ты не втыкаешься, он нас прикончить мог! Прячь быстро.

— Вот кто нас прикончит, это маманя… Валь, а куда он с телком-то, на ночь глядя, пошел? Ни машины, ничего… До Архангельска, что ль, пешком подался?

«И с курями, — подумал Валька. Если их не потрошить, к утру можно выкинуть, на улице-то плюс еще. Что можно делать ночью с нещипанными, непотрошенными курями?»

— Может, покушаем, Валь?

Старший поглядел на остывшую яичницу. Трясло все сильнее — то ли согреться не мог, то ли распсиховался. Какие глаза у него были, неужто Младшая не заметила? Грохнул бы обоих не задумываясь…

Затем Старший перевел взгляд за окно и понял, что об ужине можно забыть.

Глава 2 БЕРКУТЫ НА ОХОТЕ

Снаружи вспыхнули огни.

Старшему показалось, что в кухне взорвалась фотовспышка, таким четким и белым все стало вокруг.

В который раз у соседа дико залились собаки. Окно над плитой взорвалось осколками, занавеска вместе с рамой и кактусом влетела в кухню, следом кувырком вкатился огромный человек в пятнистой одежде — непонятно, как такой большой пропихнулся в узенькое окошко. Одновременно сорвали входную дверь, зазвенели окна в спальне.

У Вальки все ниже отвисала челюсть, страха на сегодняшний вечер уже не хватало.

— Быстро на пол! — прохрипел дядька из окна, левой рукой за шкирку сгреб Младшую, даже заорать не успела, в правой у него оказалась неприятная вороненая штука с коротким стволом и длинной рукояткой. Этим стволом он ощутимо приложил Валентина по шее.

Валька лежал на половичке, сбоку наблюдая, как коридор заполняется ногами. Ног становилось все больше, люди ломились и ломились в дом, правда, очень тихо. Кто-то невидимый вполголоса отдавал команды: «…Двое — в подвал… чердак… собак — на улицу…» Лежать становилось холодно, но подниматься не очень хотелось. Казалось, про них все забыли.

— Валь, а Валь, — зашептала за ухом Младшая. — Это милиция, да?

«Какая, к черту, милиция, — стуча зубами, размышлял Старший. — У нас всей милиции-то три человека. И не погранцы, это точно. Будут разве погранцы окна вышибать?» Тут возле лица появились лапы, что-то мокрое ткнулось в щеку. Спустя секунду собаку оттащили, но Валька даже дрожать прекратил, разглядев ее. Такой породы он никогда живьем не видел, псина маленькая, ушастая, гладкая…

В спальне быстро забормотали: «…Второй, второй, в доме чисто… понял… понял… след потерян… уже на круге…» А над головой, за разбитым окном, понеслась уж совсем тарабарщина: «Первый беркут, есть движение… третий, азимут ноль…» Захрипело, запищало. «Это же рация», — сообразил Валька.

Ухватили, посадили на стул так резко, что голова закружилась. Анка рядом, белая вся.

— Где он? Куда пошел? Ну? — Говоривший жестко схватил Вальку за подбородок, сам встал аккуратно под лампой, лица не разглядеть. В обычной одежке — джинсы, кроссовки «Найк», курточка.

— Ну! — повторил мужчина, не отпуская Валь-кино лицо.

— Дядя, он корову нашу забрал, — пожаловалась Младшая.

— Корову?

— Да, и куриц.

«Молчи!» — вдруг захотел крикнуть Валька. Ему совсем не нравились эти руки — того и гляди челюсть вывернут. Еще меньше понравилось то, во что превратилась кухня. Ладно наследили бы только, но цветы потоптаны, икона мамкина на полу… Свободной рукой обладатель «Найков» поднял что-то, поднес к лицу, скороговоркой забурчал по-английски.

Внезапно установилась тишина. В доме, кроме них, больше никого не было. Все пронеслось с такой скоростью, что только успевай замечать. Кабы не выбитые окна, можно было б решить, что нападение приснилось. И куча денег в серванте. Старший даже обрадовался: такая толпа, а денег никто не взял.

Тут их обоих схватили за локти и с дикой скоростью потащили во двор. Повалив забор, в темноте стояло нечто угловатое, похожее на маленький танк, и урчало. Вместо фар спереди узкие щелки.

— Быстро оба в машину!

Валька полетел кувырком, выставив руки, сзади отчаянно завизжала сестра.

— Я не поеду ни…

Дверца захлопнулась, броневик рванул с места. Как стоял, так и попер сквозь огород, все больше набирая скорость. Прямо перед носом у Вальки оказалась железная сетка, за ней угадывались плечи водителя и светился приборный щиток.

— Отпустите, пустите, что вам надо? — заорал Старший, лягаясь ногами в темноте. Кто-то невидимый двумя пальцами ухватил за горло, дальше Валька мог только хрипеть. В губы ткнули кислой железякой, во рту стало солено.

— Тихо, парень. Сейчас приедем, расскажете, что видели, тогда отпустим. Будешь дергаться — придушу!.. Ты понял? Я спрашиваю: ты понял?

Не то что ответить — дышать не было никакой возможности, слезы лились из глаз. Старший постарался покивать. Анка дрожала, прижавшись сбоку.

— Вот и славно, — сама себе ответила темнота. В следующий момент машину начало швырять во всех направлениях, Валька катался из стороны в сторону, пытаясь как-то уцепиться.

— «Беркут-три», — захрипело спереди. — «Беркут-три», вижу объект, от меня сто двадцать. Разрешите контакт?

— Не разрешаю! — ответили рядом с водителем. — Держать кольцом.

— «Беркут-два», у меня активная помеха… — В голосе ясно послышалось недоумение.

— «Беркут-два», я — Второй, что там у вас?

— Непонятно… Отказ приборов, усиление фона…

— «Беркут-один», я — Второй, — человек в машине начал терять терпение. — Доложите позицию.

— Я — «Беркут-один»… — с задержкой ответила рация. И замолчала.

— «Беркут-один», — с тихой яростью начал Второй. Тотчас машину швырнуло так, что Валька врезался ногами в потолок.

— Я — «Беркут-три», — невпопад заговорила рация. — Имеет место, видимо, ложная цель больших размеров. Дистанция — восемьдесят. Разрешите контакт?

— Не разрешаю, — повторил Второй. — Тормози.

Оказалось, за спиной у Вальки сидели молча еще трое. И все трое, выскакивая наружу, успели наступить ему на ноги.

— Сидите оба, не двигайтесь, — прошипел новый знакомый и хлопнул дверцей. Старший приподнялся, выглянул сквозь решетку, разделявшую салон. Мотор работал, но фары не горели, снаружи — темень, светилась лишь пара лампочек на приборном щитке. Шофер сидел, положив подбородок на баранку, о пассажирах либо не подозревал, либо не интересовался. Что-то у него с головой было неправильно. Наушники!

— Попробуй ту дверь, моя заперта, — прижавшись губами к уху сестры, прошептал Старший. Шофер затянулся, держа сигарету в кулаке, от головы его доносилось непрерывное бормотание. Анка подергала брата за штанину. Старший оглянулся и не поверил глазам. Ай да Младшая! Сплоховали уроды, десантура гребаная, или кто они там. Левая дверца оказалась открытой, и Анка, скользя ужом, уже провалилась вниз. Перед тем как последовать за сестрой, Валька высунулся из-за плеча водилы и увидел «беркутов».

Совсем рядом. На голове у каждого было пристегнуто что-то вроде шлема с квадратным биноклем впереди лица. А в сторонке, наклонившись на краю лощины, стояли еще два автомобиля и также светили щелочками. «Карла Маркса» Валька нигде не заметил и почему-то обрадовался. После всех синяков и затоптанного огорода. Так им и надо!

Стараясь не завыть от боли в ребрах и отдавленных ногах, Старший, головой вперед, пополз из машины. Земля встретила его обледеневшей острой травой, вдобавок он ощутимо приложился скулой о подножку. Шофер так ничего и не заметил, наверное, смотрел вперед. Пока луна не высунулась из-за туч, брат и сестра успели, пригибаясь, добежать до границы леса. Место, где они находились, Валентин узнал бы и с закрытыми глазами, всего ничего отъехали. За первым же деревом они повалились на землю, хватая ртами морозный воздух.

— Валечка, давай домой, а? — зашептала в ухо Анка.

— Погоди! — отмахнулся Старший. — Дай посмотреть!

Лохматые тучи снова разъехались, обнажив блестящий пятак луны. С противоположной стороны лощины спускались еще трое в «биноклях», впереди беззвучно трусила собачка. Во второй раз Валька поразился диковинной породе — не тявкает, не скулит, под ногами не рыскает. Приостановились, ковыряя что-то на земле. Старика «беркуты» не нашли, это и дураку издали понятно. Солдаты начали поспешно грузиться, между машин прыгал придурок этот в джинсах, затем первый джип задом пошел в гору.

Когда все стихло, Анка потрогала брата за рукав и показала на поляну. На то место, где совсем недавно стояла машина, что их привезла. Старший знал, что глаза у сестры более острые, но, даже сощурившись, долго не мог понять, что она там заметила.

— Валь, светится! Стой, не ходи!

От долгого сидения на сырой земле ноги у Старшего совсем окоченели. Поднявшись, он был вынужден несколько секунд подпрыгивать на месте, разгоняя кровь.

— Валя, они не поймали его, да?

— Видать, не поймали.

— Как думаешь, бородатый-то, не мог из зоны-то сбежать?

— Погоди… — Старший присел на корточки, не отрывая глаз от черной поверхности земли. Он уже узнал этот предмет, несмотря на сгустившиеся сумерки.

На сей раз оно светилось еле-еле, совсем тускло, не то что давеча у старика в ладони…

— Валь, не бери лучше! Я боюсь! Ну, пожалуйста!

Старший огляделся. Спина покрылась мурашками, но не от холода. Ветер почти стих, луна то исчезала, то снова ненадолго выпрыгивала на небо, слабым сиреневым светом обшаривая замершие деревья. Валька прекрасно знал, что в каких-то трехстах метрах проходит дорога, и даже отсюда, с опушки, если внимательно вглядеться, можно различить огни теплотрассы и далекое зарево над городом. Но в равной степени ему казалось, что попали они с сестрой на далекую страшную планету, и вот-вот из темноты появится неведомый хищник…

Старший резко выдохнул, успокаивая сердце. «Все это ерунда, — бормотал он, — померещилось с перепугу!» Превозмогая себя, Валентин тронул желтый сгусток пальцем.

Четыре года назад еще был жив отец, возил их на юг, на Черное море. Таскали с Младшей на пару из воды медуз, скидывали в специально прорытый заливчик.

И это… Тронешь — точно медуза, но теплое, и искрануло слегка, как рубаха из синтетики искрит, если в темноте рукой провести. Валька взялся пятерней.

Теплое. Гораздо тверже, чем медуза, прилипло к ладони, и… почудилось, что ли, но ярче зажелтело. На ощупь мягко, а не продавишь. Попытался сложить кулак — «медуза» мгновенно подстроилась, распласталась, налезла изнутри на пальцы, словно половинка перчатки. Анка дышать перестала, пощупала.

— Горячее, Валь… Че это?

— А я знаю?

Вскарабкались по склону наверх, земля была изрыта следами шин. Сеструха, как всегда, заметила первая:

— Ой… My… Муха!

— Не реви, какая Муха? Копыто просто…

Однако и сам понял — Муха. Вернее, одни копыта, голяшки с обрывками рыжей шерсти. Валька потрогал — свежее мясо, не прихватило еще морозцем. Анка плакала, на сей раз по-настоящему, первый раз с той поры, как бати не стало.

— Что… что они с ней сделали? Ноги отрубили?

Старшему уже не было холодно, как раньше. Напротив, спина предательски покрылась потом, липкий червяк страха шевельнулся в горле. Не вставая с коленок, он тряхнул сестру за руку, заставил замолчать.

Лес хранил зловещую тишину. В неясном лунном свете ближние ветви, потерявшие листву, казались когтистыми жадными лапами. «Одни копыта, — подумал Старший, — будто их кто-то выплюнул — ни шкуры, ни крови. На траве только иней и влажные камушки из карьера. Но так не бывает! Если старикан каким-то чудом в темноте успел разделать тушу, должны были оставаться следы…»

Корова исчезла целиком.

— Ее сожрали! — хрипло сказал Валька. — Живьем и сразу…

Глава 3 МЛАДШАЯ

Анка не знала таких слов, какими себя проклинать. Пыталась сперва бежать за машиной. Куда там… Грохнулась, подвернулась на льду, руки в кровь изодрала. Не отговорила дурня, простить себе не могла. Главное, сама их первая заметила, еще до того как подошли к дому. И отстала-то всего ничего! Так прихватило, что еле до туалета добежать успела. Вроде и не хотела никуда, а тут, как прорвало, — и слезы, и трясет всю, и в туалет… Точно пьяная была, ничего не чувствовала, а теперь отпустило разом! Вот и отстала от Вальки, на свою голову!

Мамочки, что же теперь делать-то?

Конечно, «беркуты» и не думали так легко их отпускать, затаились. Всю дорогу домой Валька ковырялся со своей находкой. То так руку сожмет, то эдак. «Медуза» прилипла накрепко и отцепляться не собиралась. Анка сначала ругалась на дурачка, потом придумала сразу бежать к Степановым, чтобы отвезли в больницу. Но Старший же — упертый; если что вдолбит себе в башку — не переспоришь. Сказал, что хочет при свете все как следует разглядеть. Что коли уж дед кучерявый не помер, то и с ним ничего не случится. Вот и шел впереди, разглядывая, а эта штука страшная у него на ладони светилась.

Выскочили двое из темноты, руки заломали, даже крикнуть не успел. Младшая из уборной выбежала, но только грязь мерзлая из-под колес в лицо полетела… И поминай как звали.

В полном ступоре вернулась домой и присела на табуреточке, с кактусом разбитым в руках. Окна выбиты, печка остывать начала. Анку волнами пробирал озноб. Надо было подняться и бежать к соседям или до милицейского поста, но она никак не могла заставить себя оторваться от сиденья. Точно приклеилась. Ей казалось, что если она встанет, то немедленно шмякнется на грязный половик…

Очнулась от взгляда. Гости сегодняшним вечером никак не кончались.

— Где офхолдер? — тихо спросила женщина.

— Где… что? — не поняла Младшая.

— Не притворяйся, девочка, — женщина быстро обошла комнаты. Одета была сверху донизу в кожу; шапку черных как смоль волос украшала темная косынка, повязанная назад. — Я спрашиваю, где прибор? Я знаю, что он у тебя. Отдай немедленно.

— Он у брата, — догадалась Младшая и не удержалась, заплакала.

Несколько минут женщина терпеливо вытряхивала из Анки картину событий, задала несколько вопросов по поводу внешности похитителя.

— Куда они поехали? Куда, вообще, ведет эта дорога? — достала из кармана сложенную карту области.

Анка встала, ткнула пальцем в карту и обнаружила, что незнакомка выше ее на две головы, почти под метр восемьдесят. Глазища темные, точно насквозь ими буравит, брови густые, нос острый, прямой. И кожа смуглая, сразу видать, что нездешняя. Похожа на южанку, но совсем не такая, как кавказские женщины с рынка.

— Они были на «хаммере»? Не понимаешь? Машину опиши.

Анка постаралась вспомнить, но голова не слушалась.

— Да, — помрачнела гостья. — Это Лелик. Не самый лучший вариант.

И добавила что-то на чужом языке, Анке показалось, ругательно.

— Вы… вы — шпионка?

— Я не шпионка. По-твоему, в этой деревне что-то может заинтересовать разведку? Я работаю в военном институте. Читать умеешь? — протянула документ с фотографией и орлами на печатях.

— Министерство обороны, научно-исследовательский… — успела разобрать Младшая.

— Надо спешить, времени очень мало. Как выглядит твой брат? Дай мне фотографию.

В ту же секунду у Младшей будто пелена с глаз упала, она начала опять ясно слышать и соображать. Отшвырнула кактус, сгребла в кучу деньги. Доллары спрятала под половицу, русские распихала в карманы.

— Вы без меня не пойдете. Нет у меня никаких фотографий. И сначала в милицию надо… Вы-то сами, кто такая?

— Зови меня Марией, — женщина улыбнулась краем рта. — А вдруг я и есть милиция?

— Врете…

— Вру, конечно, я лучше милиции. Девочка, мы не станем спорить. Эти люди даже для меня опасны. Странно, что ты до сих пор жива. Да, тебя не следует им оставлять…

— Кто они такие? Где мой брат? Его хотят убить? — Анка прикусила язык, последний вопрос задавать не стоило.

— Нет, как раз его не тронут, пока на нем прибор.

— Так они снимут…

— Снять может только он сам.

— Он не может, пробовал, — прошептала сестра.

— Вот и прекрасно, — Мария хищно огляделась, шагнула к серванту. Анка не успела помешать, как та выдернула из рамки их прошлогоднее семейное фото. — Это твой брат?

— Отдайте! — Анка попыталась ухватить гостью за рукав.

Для своих габаритов женщина двигалась удивительно быстро. Гибко прогнулась назад, неуловимо шевельнула кистью, и Анка оказалась отброшенной в угол, с режущей болью в плече. Впрочем, тут же вскочила и хотела кинуться еще раз, но Марии в доме уже не было.

— Ты глупая, — спокойно сказала Мария, заводя мотор. — Мне нужна его карточка, чтоб я его не застрелила случайно, когда… когда я их догоню. Я помогу ему снять офхолдер.

— Я ему говорила… Говорила — не трогай. Он не послушал. А эта штука — она живая, да? Зачем она вообще? Что с ним будет?

— Не совсем живая, но может его отравить. Примерно за два дня. Надо уметь обращаться. С другой стороны… — В голосе Марии промелькнуло подобие теплоты. — С другой стороны, я обязана твоему Валентину. Без человека офхолдер погиб бы.

Выудила в кармане телефон, быстро заговорила по-немецки. Выслушала ответ, рассмеялась, набрала новый номер. Произнесла две фразы на русском.

Младшую внезапно осенило.

— Погодите, — она ухватилась за дверцу. — Он вас-то не знает, удирать будет. Возьмите меня, пусть он меня увидит, я ему объясню!

Пару секунд великанша раздумывала, затем открыла заднюю дверь.

— Ляг на сиденье, укройся одеялом, не поднимайся, пока я не скажу. И учти — твоя безопасность меня не заботит, начнется стрельба — на меня не надейся. Меня интересует только Лукас.

— Кто такой Лукас?

Анке послышался смешок.

— Тот, кто съел твою корову.

Младшая сунула голову в салон и вскрикнула, потому что из темноты ей скалились два ряда зубов. Она не сразу сообразила, что человек был одет во все черное, а голову обтягивала шапочка с прорезями для рта и глаз. Мужчина беззвучно прыснул, довольный произведенным эффектом. Секунду спустя выяснилось, что за углом сарайчика, с коротким автоматом в руках, прятался второй «призрак», такой же закутанный и бесшумный. Не успела Младшая обдумать ситуацию, как очутилась зажатой между телохранителями Марии. Дверцы хлопнули, и «ровер» рванул с места.

Минут двадцать все молчали, машина неслась с безумной скоростью, Анка смотрела снизу вверх, видела, как улетают назад столбы. Периодически Мария дергала ручками, чертыхалась, выходя из заносов. Возникло голубое свечение, осталось слева, потом кто-то шумно прокашлялся: «Рэндж ровер», номер та-та-та, остановиться… Прижмитесь к обочине!» Мария хихикнула, двинула ногой, Анку моментально вжало в кожаную спинку.

— Надо было им сказать, что Вальку украли!

— Это бесполезно, ваша полиция не решает такие задачи. Теперь держись!

Джип качнулся, понесло резиновой гарью, Анку швырнуло до потолка, она приземлилась на пол, тут же взлетела вверх. Оба парня в масках и не подумали ей помочь. В свете галогенов замелькали деревья.

— Я же сказала — держись! — крикнула Мария, ловя колесами разбитую тракторами колею. Анке пришло на ум сравнение с дикой наездницей. Казалось, великанше доставляла удовольствие эта смертельно опасная гонка!

Позади опять замелькало голубым, на два голоса требовали остановиться, потом несколько раз чмокнуло, заднее окно треснуло, Анку обдало дождем стеклянной крошки. Она ойкнула, отряхиваясь, и только сейчас поняла, что была единственной на заднем сиденье, кто не пригнулся. Оба парня в черном давно распластались, Мария тоже улеглась лицом на руль. Машина с визгом затормозила.

Впереди, поперек полевой дороги, стоял милицейский «УАЗ». Обе обочины, слева и справа, давно превратились внепролазные рытвины, проскочить которые не под силу было даже на «ровере». Из «уазика» вылезли двое, с оружием, щурились на свет.

— Лезь вперед, живо! Брата хочешь живым увидеть? Выглянешь в окошко, скажешь: «больную мать везу в больницу», — Мария улеглась на соседнем сиденье, звякала чем-то железным.

— Надо им объяснить…

— Им все до нас объяснили. Быстрее, пока задние не подъехали… Когда я крикну, падай.

До Младшей, наконец, дошло. Пролезла, приоткрыла дверцу.

— Медленно! — закричал высокий толстяк. Милицейская форма сидела на нем как-то криво, фуражка на затылке, очевидно, одевался впопыхах. — Очень медленно, руки на капот! И фары потушить!

Второй, обходивший машину справа, резко остановился, завидев вместо мужика за рулем растрепанную девчонку в ватнике. Ноги у Анки разом стали непослушными, она кое-как, носочком, нащупала подножку. И сразу же, как ее научили, истерически забормотала, стараясь не глядеть на повернутые к ней стволы автоматов. Сзади, нарастая, голосила сирена. Толстый мент шагнул вплотную, сунулся в салон. Стекла на задних дверцах скользнули вниз.

— Ложись! — тихо произнесла Мария. Не успела Младшая выбрать место почище, как напарник длинного, по ту сторону капота, задергался, прижав руки к шее. Главному, самому любознательному, попало в лицо. Всей огромной тушей он рухнул на Анку, та завизжала и, не удержавшись на ногах, повалилась под колеса. Позади, из-за поворота разбитого проселка показались спаренные огни «шестерки », с бегающим маяком на крыше. Скребя днищем, легковушка тяжело переваливалась по застывшим комьям грязи.

— Не бойся его, он просто спит! И не вставай! — Мария выкатилась на обочину, бесшумно стреляла с двух рук, веер горячих гильз посыпался Анке на ноги. Один из телохранителей стрелял сквозь разбитое заднее стекло, Анка видела, как прыгает его локоть. Второй выскользнул ужом и быстро-быстро пополз в сторону загораживающего проезд милицейского «уазика». У «шестерки» тем временем разом хлопнули передние колеса, капот заволокло паром, провалилось внутрь стекло. Водитель погасил скорость, отчаянно пытался сдать назад, но колеса застряли. Мотор «уазика» взревел, задними колесами машина соскочила в кювет и там затихла. Освободив дорогу, обладатель «чеширской» улыбки в драку не полез, а вернулся за руль «ровера», запустил двигатель и медленно двинулся вперед. Младшая поразилась, как у них все точно договорено промеж собой, будто каждый день с ментами сражаются!

С правой стороны легковушки кто-то начал вылезать на ходу, из мрака салона оглушительно громыхнуло, и пыхнул крестообразный огонь. В метре над Анкиным лицом пронеслась стайка звенящих светлячков, у отъехавшего «ровера» вылетело боковое стекло. «Шестерка» зацепила задним мостом какую-то корягу, машину выкрутило задом наперед, багажник открылся, правый борт быстро сползал в кювет. Неокрепший лед на обочине проломился с протяжным сухим треском. Оба правых колеса легковой со всхлипом погрузились в ледяное грязное крошево. Из темного нутра «Лады» матерились и страшно кричали. Младшая сжимала коленки, чтобы не описаться. Толстый лежал на ней поперек, кряхтел, но не двигался…

Мария пошуровала под курткой, сунула что-то маленькое в рот, не разгибаясь, скользнула в мерцание милицейского маяка. Оттуда хлопнуло, зашипело, на секунду образовалось облачко седого дыма. Темный силуэт показался на дороге, сразу захрипел и сложился пополам. Потом еще один на четвереньках, отплевываясь, выполз из «Лады» наружу, вскинул к плечу приклад автомата… Но навстречу ему уже бежал второй охранник Марии, на ходу поднимая руку ко рту. Автоматчик качнулся и завалился набок. Мария вернулась распаренная, без косынки, скинула с Анки вонючего толстого мужика. Живот у того мелко бурчал и шевелился, он, никак и правда, спал.

— В машину! — рявкнула великанша.

Младшая никак не могла поверить, что она это видела своими глазами. Минуту назад трое бандитов расправились с пятеркой вооруженных милиционеров и при этом ухитрилась никого не убить! Это шпионка, совершенно точно, что шпионка, прямо как в том американском фильме про девчонку, что потеряла память, а потом всем отомстила. Младшая только никак не могла придумать, с какой стороны тут они с Валькой затесались…

Через минуту гонки характер тряски изменился, Анке казалось, что косточки в теле начали отваливаться одна от другой. Сначала чуть было не стошнило, она нагнулась под сиденьем, но ничего не вышло. Рискнула выглянуть назад в разбитое окно. Никакой милиции не было, «ровер» летел по убранному картофельному полю, не снижая темпа, промахивая подмерзшие борозды. Мария погасила фары, на ощупь достала телефон, негромко отдала команду. Младшей послышалось, будто впереди возник противный рычащий звук, она кое-как приняла сидячую позу, но спустя мгновение шмякнулась лбом о передний подголовник. Машина накренилась, круто пошла вверх, рычание перешло в клокочущий визг. Анка зажала уши, пытаясь спасти перепонки. Сиденье вибрировало, позади металлически лязгало… и вдруг все затихло, и зажегся свет.

«Ровер» стоял в брюхе транспортного вертолета, два человека в пятнистой форме, присев, фиксировали колеса. Длинный, кучерявый, в желтой красочной рубашке вышел, согнувшись, из овальной дверцы, поцеловался с Марией. Они заговорили не по-русски, Анка поняла, что кучерявый Марией недоволен: он хватался за голову, показывал на дырки от пуль в бортах джипа. «Злится, — догадалась Младшая, — злится, что Машка одна шпионить поехала. А похожи-то как…»

— Вы все родня, что ли? — принимая чашку кофе, просипела Младшая. Так наоралась, что голос сел окончательно.

— Нет, — засмеялся кучерявый. — Мы уроженцы одной деревни. Откуда такой наблюдательный ребенок?

— Я не ребенок, я Аня. А Лукас ваш, он тоже… уроженец?

Взрослые быстро переглянулись, поговорили на своем.

— Лукас из соседнего колхоза, — без улыбки произнесла Мария. — А мы с Маркусом — очень близкие соседи.

— Врете вы все, — зевнула Младшая. — И про институт врете. Шпионы вы, по-немецки болтаете…

Что-то с ней творилось, никак не могла перестать зевать. «Совершенно некстати будет тут отрубиться, хорошенькое дело. Возьмут, да и кокнут во сне! Нет, спать нельзя, нельзя спать, надо искать Валечку!..»

— Это голландский, — Мария сняла косынку, тряхнула кудрями.

— Зачем… голландский? — Губы у Младшей становились совсем непослушными.

— Мне нравится там жить, — просто объяснила Мария.

Младшая усиленно сопротивлялась, но ничего с собой не могла поделать, чугунная голова неудержимо падала на сиденье. Кто-то приподнял ее, стряхнул остатки стекол, переложил в багажное отделение, на мягкое… Закрыли сверху одеялом, захлопнули дверцу. Клокотание стихло, сменило тональность, потом накренило, закачало… Младшая сжалась комочком, ловила обрывки слов.

— Плесецк запросили?

— Не трогай ребенка, естественная реакция…

— Зачем вам девчонка?..

— Ее нельзя было оставлять. Странно, что люди Григорьева ее упустили…

— Мне нужен большой офхолдер…

— Это усложняет…

— Зариф уже на связи…

— Мальчишка не сможет активировать…

— Спутник еще не вышел…

— Здешнее бездорожье…

Анка увидела маманю. Та строго прищурилась и что-то выговаривала, наверное, ругалась за устроенный в хате погром.

Младшая хотела оправдаться, набрала в грудь воздуха, чтобы все рассказать… и отключилась.

Глава 4 ДОРОЖНЫЕ ЗАБАВЫ

Проснулась в диком ужасе, с потными руками, от толчка. Толстый мент снова и снова валился сверху, роняя автомат, брызгая слюнями в темноте; Анка еле сдержала крик, стукнулась пораненной коленкой.

Оглянулась: в разбитое окно хлестал мокрый колючий ветер. Вертолет стоял на земле на дне оврага, быстро уменьшался в размерах, серые гнутые лопасти вяло вращались. Младшая успела удивиться, какой он огромный. На переднем сиденье разместились двое мужчин и один — на заднем. Тот, что позади, держал между ног здоровенную железную трубу.

— Где Мария? — Младшая хотела спросить громко, но поперхнулась и покраснела. Сосед молча указал пальцем вперед. Когда он повернулся, Младшая не увидела лица, только глаза в прорезях блеснули. В голубеющей мороси рассвета по проселку впереди прыгали две машины. «Господи, где же это я, — разволновалась Анка, — куда меня занесло? Совершенно незнакомые поля, и дороги такой у них в поселке нету…» Анка попыталась задать самой себе еще пару вопросов, но другой безликий поворотился, приложил ладонь с телефоном к невидимым под тканью губам.

— Кто нам ребенка в багажник подсунул?

Из уха у него свисала черная трубочка с утолщением на конце. Наверное, ответили что-то неприятное, наемник выругался, схватил Младшую за плечо:

— Ляг внизу, и чтоб ни звука!

Со вчерашнего вечера у Анки в голове все перепуталось. То ей хотелось очнуться от сна, она даже щипала себя потихоньку, то возникало ощущение непонятной игры, в которой она принимала участие, но понятия не имела, как сделать следующий ход. Стоило загреметь первым выстрелам, она зажмурилась. И… услышала голос мамани. «Плакса, — сказала мама. — Истеричка, сопли подбери. Я для того тебя растила, чтобы ты родного брата в беде бросила, дрянь эдакая?» Мама очень редко говорила грубости, но сейчас она сказала бы именно так, презрительно скривив губы, вздергивая левую бровь.

Анка открыла один глаз и ничего опасного не заметила. Джип замер, накренившись, у въезда на припорошенное первым снегом асфальтовое шоссе. Ближний поворот путался в бледных лохмотьях тумана, на облезлой осинке тоскливо посвистывала одинокая птица. Очевидно, в здешних местах прокатился когда-то лесной пожар: до горизонта лезла из заснеженных кочек молодая хвойная поросль. Мужчины куда-то разбежались, оставив после себя кислые запахи табака и металла. В замке зажигания покачивались ключи с брелком в виде миниатюрной Эйфелевой башни. Башню Анка узнала и, узнав, слегка успокоилась. Уютная безделушка позвякивала, точно обещала, что ничего плохого не случится и все кошмары — только сон… Окончательно осмелев, Анка открыла второй глаз, и тут началось.

Из ближайшего куста выпал недавний сосед в маске, со своей железякой, примостил на плечо, поерзал… Ахнуло так, что уши мгновенно налились колокольным звоном. Анка затрясла головой, точно купальщик, набравший в ухо воды, и опять представила мамкину вздернутую бровь. «Там же Валька, — произнесла маманя беззвучно. — Братишка может умереть, а ты, трусиха, отсиживаешься?» Перед капотом кто-то кувыркнулся, двое перебежали дорогу, улеглись за кочками с той стороны, синхронно раскатились в стороны. Безлицый мужик с гранатометом исчез, на его месте на секунду появился Маркус, с раздувшимися на шее венами, неслышно крича в телефон.

Младшей вдруг почудилось, что двигатель джипа завелся, — так громко внутри под капотом залязгало и засвистело. Неожиданно вернулся звук, что-то уже нестрашно потрескивало, словно несколько мопедов по очереди включали моторы; затем приборная доска в нескольких местах раскололась и брызнула пластмассой.

«Там же Валька», — повторила самой себе сестра и, вжимая голову в плечи, полезла наружу.

Очутившись на мерзлой земле, почти сразу увидела автоматчика, стрелявшего по машине. Человек убегал вдоль трассы между елочек, проваливаясь по колено, иногда останавливался и коротко отстреливался. Группку осинок, ранее закрывавших обзор, теперь точно срезало ножом, обнаружился перевернутый, разорванный пополам «хаммер» и, вплотную к нему, лежащий на боку импортный микроавтобус. Видимо, автобус упал на бок на скорости и какое-то время по инерции продолжал движение, потому что позади него по асфальту тянулась длинная горящая полоса. Задние дверцы автобуса оторвало, бок наверху покрылся дырками, как брызгами от фонтана; из проема водительской дверцы вывалилась скрюченная почерневшая рука.

«Хаммер» жирно горел. Вокруг него юркими ручейками растекалась плюющая огнем лужа, из сплющенной кабины торчал обугленный оскал водителя. Внутри раскалившейся машины, перекрывая тявканье автоматов, беспорядочно рвались патроны. Перестрелка сместилась за поворот, вражеский солдат, обстреливавший Анкин джип, куда-то испарился. Младшая пригнулась, ей хотелось стать очень маленькой, как Алиса из Страны чудес, и лучше не идти, а ползти. Ей стоило огромного труда уговорить себя не встать на четвереньки, а остаться на ногах. Затем, съеживаясь при каждом выстреле, она пошла на звук.

А звуки почти кончились. Навстречу, стараясь не поскользнуться, бежали четверо, несли что-то накрытое на носилках. Следом, подволакивая ногу, с дымящимся пулеметом на локте, ковылял Маркус. Левая половина его лица почернела от крови.

— Быстро в машину… — почти беззвучно прошептал он. — Почему ты здесь? Кто тебя выпустил?..

— Где Мария? — перебила Анка. — Где мой брат?

Маркус помедлил, по-лошадиному встряхивая слипшимися кудрями, и начал оседать набок. Подскочил гранатометчик, отбросил свою пушку, подставил плечо. Без шапочки на лице он оказался негром с коротким седым ежиком на затылке. На Анку никто не смотрел, Маркуса потащили в машину.

— Ранена она, отправили на борт, — сказал негр, протянув канистру. — Полей мне на руки. Полей, говорю, не стой столбом, времени нет. Ушли они, мальчишкой прикрылись…

Глава 5 ПОДВАЛЫ РОССИЙСКОЙ НАУКИ

Правый глаз почти открылся, левый не поддавался. Старший произвел попытку качнуть головой, будто гиря тяжеленная изнутри о виски ударилась.

«Укололи…»

Вспомнил, это уже хорошо. Укололи чем-то, сволочи. Руки точно ватные, и во рту кровь. Зубы ощупал, вроде все на месте. Забылся, слишком резко башку повернул, снова гиря ударила…

Звук непонятный: шир-шир, шир-шир, стукает где-то мягко, и кричат далеко, не разобрать.

Шир-шир, шир-шир…

«Е-мое, это же машины, много машин!»

От удивления Валька сумел открыть левый глаз и сел на диване. Теперь понятно, почему рука немела: диван оказался огромным, мягким, скошенным в глубину. Неизвестно, сколько времени он пролежал на локте, уткнувшись носом в кожаную спинку, теперь до плеча бегали противные иголочки.

Помимо дивана, в комнате стояло такое же монументальное рыжее кресло и круглый стеклянный столик с пепельницей. Широкое окно, замазанное белой краской, лишь наверху откинута узкая прозрачная форточка. За форточкой торчали прутья решетки, бледнел краешек неба и болтался на ветру отрезок черного кабеля. Шир-шир, гудок, шир-шир. Большой город! Куда ж его занесло?

Только что стояла ночь, уже день. Нехило укололи. Вальку посетила неприятная мысль — его похитили для медицинских опытов, почку могут отрезать или еще что… Ну точно как в кино показывали!

Оставаться дальше в сидячем положении он не мог. Рывком поднялся. Защищаться нечем, хотя все его шмотки на месте, одеяло даже сверху кинули. Глядишь, погодят резать-то, откормят сперва, в темноте не разглядели, поди, что тощий…

Додумать не успел. Позади щелкнуло, открылась дверь без ручки, вошли трое. Первого Валька узнал сразу: тот козел лысый, что стволом в зубы тыкал, на затылке три волосины, в тех же джинсиках. Лицо у главного Беркута было почти правильным, гладким, без прыщиков и морщин, но, встреться он раньше, Старший предпочел бы перейти на другую сторону улицы. Двое других оказались намного старше, грузные, с сединой, в отутюженных костюмах. Не здороваясь, сели по бокам комнаты, в сторонке. Молча уставились на Валькину ладонь. У обоих надеты тонкие резиновые перчатки. Старшего прошибло потом.

В таких перчатках батя кастрировал поросят.

— Леша, — надтреснутым, тонким голосом спросил тот, что слева, бровастый, в очках. — Григорьев видел?

— Да, — коротко кивнул лысый.

— А рапорт?..

— Ни в коем случае. Все устно.

— Ваша группа изолирована?

— Все в карантине.

— Донор готов?

— Ждет.

Сосед справа протянул ладонь.

— Мальчик, покажи мне руку.

Старший встретился с ним глазами и решил не возражать. Такие глаза он видел дважды — у соседа дяди Коли во время белой горячки и еще, года три назад, у беглого зэка из зоны, когда его вязали менты. Этот же сидел трезвее некуда и бежать никуда не собирался, но, когда его зрачки в водянистой радужке остановились на Вальке, спорить сразу расхотелось. Он глядел так, словно вместо собеседника видел вредное насекомое и собирался его немедленно прихлопнуть.

Старший раскрыл кулак.

Пожилые в перчатках придвинулись ближе, лысый, напротив, откинулся в кресле и закурил. Леша выглядел как кот, изловивший главного мыша, искренне наслаждаясь общим оцепенением.

— Прекрасно, но боюсь, что поздновато, — шевельнул косматыми бровями сосед слева. — Вы пытались?.. — Он кинул взгляд на Вальку и не закончил фразу.

— Пытались, — Леша выпустил колечко дыма в потолок. — Эффект тот же самый.

Седой неприятно хихикнул.

— Живы все остались?

Леша пожал плечами.

— Лелик, имплантация практически завершена. Что вы думали раньше?

— Нас задержали, — лысый затушил окурок, враждебно зыркнул на Старшего. — Клим погиб, Овчаренко погиб, еще Прядов и трое его людей…

— Ты не докладывал!

— Я был в карантине, теперь доложу. Некогда мне за ним следить было. Живой, — и пусть Григорьев спасибо скажет.

Какое-то время посидели в тишине. В окно вливался слабый шум города.

— Где я? — осмелился спросить Старший. К руке его никто так и не прикоснулся, зато становилось ясно, из-за чего весь сыр-бор.

— В больнице, — медленно откликнулся седой справа. — Ты влип в поганую историю, парень, и если хочешь вернуться домой живым-здоровым, то слушайся своего врача.

— У меня сестра дома осталась…

— Мы сообщим твоим родным, что ты в полном порядке. Кстати, насчет сестры!.. — Тот, что с бешеными глазами, остановил пустой взгляд на Лелике.

— Поторопились! — лысый впервые выглядел виноватым. — Клим не уследил…

— Так не пойдет! — холодно отрубил седой, слегка покосился на Старшего и добавил уже другим тоном. — Немедленно свяжись с местным райотделом. Срочно разыскать!

— Мы тебя вернем домой и деньгами поможем! — Бровастый мизинцем указал на Валькину ладонь. — Эту штуку надо будет осторожно снять, понимаешь? Будешь вести себя как надо — в газетах про тебя напишут и кучу денег заработаешь, премию получишь вместе с врачами. Как тебе перспектива?

Валя вспомнил о пачке долларов в буфете и покачал головой.

— Мне сестру надо увидеть, — он старался говорить басовито и небрежно, чтоб не выдать страха. — Или дядьке позвонить, чтоб к ней съездил.

— Позвонишь, позвонишь, только чуть попозже. И сестру мы найдем, никуда не денется… Видишь ли, тебе, наверное, не сказали… — Седой на секунду замялся, переглянулся с Леликом, тот развел руками. — Тебе не успели сообщить, ты так крепко спал… Мы находимся не в Новодвинске и не в Архангельске.

— А где?

— Э-э-э… Скажем так: гораздо южнее.

— Вот что, пацан, — лысый броском пересек комнату, сел напротив, на корточки. — Чтобы сохранить твою дерьмовую шкуру, погибли люди, мои лучшие люди. Если б не они, ты валялся бы сейчас с отрезанной рукой и пулей в башке где-нибудь в болоте. И никто тебя бы не стал искать. У моих парней остались жены и дети, они хотели жить не меньше твоего. Но не тряслись, как ты сейчас трясешься. Знаешь, почему? Потому что они любили свою страну не за бабки и не за ордена. И они не были такими, как ты, как твое говенное поколение, что только и умеет нюхать клей. Погиб мой друг Прядов; он спас в горах, наверное, сотню таких говнюков, как ты! Он с пробитой головой выводил их из-под мин! И он не пищал «где я?» и «что со мной будет?», потому что он был мужик и солдат. Улавливаешь? Поэтому чем меньше ты будешь возникать, тем быстрее для тебя все кончится. Ты понял? Я спрашиваю, ты понял?!

— Погоди, Лелик, — мягко перебил обладатель писклявого голоса. — Мальчик имеет право знать. Конечно, он напуган, мы все несколько напуганы… Ситуация необычная. Тебя как зовут, мальчик?

— Валентин, — буркнул Старший. Кастрировать, вроде бы, пока не собирались.

— Отлично, Валентин. Меня можешь звать Сергей Сергеевич, теперь я — твой лечащий врач. Нам необходимо это… образование удалить, сделать все нужно очень аккуратно и нежно, поэтому, если ты станешь сопротивляться…

— Не стану.

— Отлично.

Вальке показалось, что все трое переглянулись и как-то расслабились. А ведь они боятся, и здорово боятся!

— Тут больно?

— Нет.

— Тут больно? Чешется? Пошевели пальцами… Теперь отдельно большим… Указательным…

— Ай!

— Где больно?

— В спине…

Сергей Сергеевич вытер взмокшие виски, Лелик отпрянул, седой справа вскочил на ноги.

— Постарайся успокоиться, ни о чем плохом не думай, — Сергей Сергеевич кивнул лысому, тот бесшумно поднялся, исчез за дверью. — Мы сейчас вот что сделаем. Мы пойдем с тобой в другую… в другое помещение, там нам будет удобнее работать.

За дверью они попали в маленький тамбур, тут же растворилась следующая дверь. Узкий белый коридор без окон, в обоих концах которого на стульчиках сидели молодые квадратные парни в расстегнутых пиджаках. Свернули направо — опять коридор и охранник. С трудом все вместе втиснулись в лифт, Лелик повернул в стенке ключик, вытащил, положил в карман. Вверх или вниз ехали — Валька определить не смог.

Лифт открылся в приземистое, нестерпимо ярко освещенное помещение. Ни окон, ни дверей — сплошной белый кафель, покрытые простынями лежанки, металлические столики на колесах… Старший намертво вцепился в створки лифта. Мучить будут!

— Не бойся, ничего с тобой не случится. Ты что, никогда в больнице не был? — отдирая от дверей Валькины пальцы, защебетал Сергей Сергеевич. Из глубины операционной выбежали двое в халатах, Лелик остановил их неуловимым движением. Все пятеро смотрели на Старшего, забившегося в угол кабины. Кнопок не было, закрываться лифт не собирался.

— Отлично! — ласково произнес «лечащий врач». — Ты видишь, никто тебя не трогает? Согласись, если бы тебе хотели сделать что-то плохое, давно бы уже сделали. Ну, возьми себя в руки! Вот так. Да, хуже, чем я думал… Хорошо, ты взрослый парень, я думаю, что могу тебе все рассказать. Как вы считаете, коллеги?

Убийцы в халатах энергично закивали.

— Такое дело. Тебе придется дать подписку, что никому не расскажешь то, что здесь слышал, договорились? От твоего молчания будет зависеть безопасность страны…

Вальке пришло в голову: будь с ним его ножик, — не колеблясь бы, зарезался.

— Этот человек, бородатый, ты не забыл еще? Тот, что в дом к тебе вломился, он опасный преступник. Он работал в одной секретной организации, в военной лаборатории, там придумывают, как защитить страну от всяких биологических штучек… Ну, ты наверняка в кино видел, догадываешься, о чем я говорю… Коллеги, давайте присядем, и ты, Валентин, вылезай оттуда, сядь, поговорим по-человечески. Да… Так вот, он в числе других ученых разрабатывал систему защиты от биологического оружия, от нового поколения вирусов. Знаешь, что такое вирус? Враги же не теряют времени даром, придумывают постоянно что-то новенькое, чтоб нас запугать. Это только кажется, что время мирное, телевизор-то небось смотришь? Может быть, он шпион, к нам давно засланный, а вероятнее всего, сошел с ума. Такое иногда случается от нервных перегрузок. Он похитил из лаборатории очень важный и страшно опасный компонент. Теперь его необходимо срочно поймать и обезвредить, мы все этим заняты и, надеюсь, ты нам поможешь. Ты же наш, русский парень…

— А это? — Валька приоткрыл кулак.

— В том-то и дело: биосистема состоит из нескольких компонентов, и как они взаимодействуют, мы сами до конца не знаем. Эта штука у тебя на руке — что-то вроде коммуникатора, сохранив ее в целости, мы определим местонахождение преступника… Во всяком случае, мы на это надеемся. Но ты должен нам помочь, иначе пострадаешь в первую очередь. Уже был один случай, когда человек, надевший это на руку, случайно погиб. Нет, ты не бойся, мы же тебя нашли вовремя, а тот парнишка бродил несколько дней! Несчастный случай, никак не связанный с процессом разработки. Врачи, на беду, не успели вовремя. Сотрудника нашего спасти все равно не удалось бы, но прибор погиб вместе с носителем.

— Он что, живой?

Сергей Сергеевич поперхнулся, Лелик быстро сказал что-то шепотом.

— Как тебе объяснить? Это пока для тебя слишком сложно, в школе не проходят. Одним словом, мы убедились, что прибор нельзя снимать с мертвого, или даже под наркозом. Теперь до тебя дошло? Нам необходимо твое согласие.

— А если я против? Привяжете?

Они переглянулись. Лысый явно терял терпение, седой с безумными глазами глядел, не моргая. Валька понял — что-то не договаривают.

— Видишь ли… Мы боимся за тебя. Не зная до конца принципа действия, мы не можем быть уверены в твоей безопасности…

— Так позовите тех, кто знает!

Сергей Сергеевич рукавом обтер со лба пот, Лелик зашипел. Старший просчитывал варианты. Выкрутиться не удастся, заломают. Но была во всем этом какая-то лажа. Стали б они с ним церемониться… Так он и поверил насчет подписки.

— Хорошо, — горестно подытожил Старший. — Черт с вами. Только не связывать!

Белые халаты задвигались. Вальку усадили в откидное, глубокое кресло на роликах. Человек в белой маске отворил скрытую в кафеле дверцу, раздвинул какую-то суставчатую конструкцию с массивным утолщением на конце.

— Сначала рентген, — дружелюбно пояснил Сергей Сергеевич. — Чаю, кофейку не хочешь? А «Пепси»?

На «Пепси» Валька согласился, целый стакан выпил. После чего гиря в голове бить перестала, зато тело налилось тяжестью, мучительно потянуло зевать.

— Подсыпали? Снотворное подсыпали? — вяло осведомился он.

— Какое там, — отмахнулся «коллега», колдуя со снимками. — Так, легкое успокоительное, а то ты бешеный такой, прямо страсть.

— О, хуже, чем я думал, — в который раз добавил оптимизма Сергей Сергеевич. — Коллеги, взгляните сюда…

Внезапно рядом со своим креслом, Старший заметил второе, такое же. И в нем здоровенного, голого по пояс мужика. Мужик лежал, подняв руку вертикально вверх. Его плечи и грудь украшали многочисленные рубцы. Дядька встретил Валькин взгляд и подмигнул.

— Осколочная. Пузом поймал. Не советую.

«Донор готов? — Ждет», — вспомнил Валька.

— Я тебе говорил, прибор не может функционировать без человека, — суетливо успокаивал Сергей Сергеевич. — Произошло чудо, что ты его подобрал, и он на тебе, скажем так, прижился. Если ты, конечно, говоришь правду и тебе его не подарили… Ха-ха, шучу. Чудо, что он не погиб. Мы постараемся его пересадить, очень осторожно… Руку вот сюда, не бойся. Сделаем местную анестезию, укольчик, как у стоматолога. Зубных врачей боишься, нет? Ну и правильно.

Долю секунды спустя Валька завопил.

Глава 6 ОДИН ПРОТИВ ВСЕХ

Еще спустя секунду на него с двух сторон навалились.

Ему казалось, будто раскаленный зазубренный гвоздь проталкивается в позвоночник. Сосед подпрыгнул в кресле, что-то загремело, покатилось по полу. Валька изогнулся и укусил кого-то за руку, за что немедленно получил по лицу. Из носа хлынула кровь… Гвоздь продолжал буравить спину все глубже.

— Гады-ы-ы! — захрипел Валька и сразу… оглох. Дальнейшее происходило настолько быстро, что запечатлелось кусками. Он продолжал дрыгать ногами в густой, как будто подводной, тишине. С плеч свалилась тяжесть. Руки, державшие его, куда-то исчезли. Бесшумно взорвались и рассыпались стеклянным дождем потолочные плафоны. У человека в белой маске вместо зрачков остались в глазах одни белки, и вдруг он, словно рыба, поддетая на крючок, поднялся в воздух и тяжело рухнул под стол. Обеими руками человек потянул за собой квадратный эмалированный поднос, и груда блестящих инструментов раскатилась по полу, словно елочные игрушки. В обратную сторону, с залитым кровью лицом, пролетел Сергей Сергеевич, впечатался спиной в стену и сполз вниз, оставляя на треснувшем кафеле широкую багровую полосу. Кто-то верещал на высокой ноте. Донор опрокинулся навзничь, из-за упавшего кресла торчала лишь подрагивающая ступня в голубом носке. Донора выворачивало, он захлебывался собственной рвотой, хрипел и бился темечком о ножку каталки.

Придерживая разбитый нос, Валька поднялся. «Коллеги» сидели в противоположных углах комнаты в позах брошеных марионеток, у ближайшего из штанины торчала белая кость. Повязка на лице стала свекольного цвета, сползла на подбородок, и Старшего чуть самого не вырвало, когда он пригляделся. «Доктор» почти откусил себе язык, кровь толчками заливала халат и двумя ручейками стекала на глянцевый кафель. Второй сотрудник, зажав руками уши, выл, как попавший в капкан волк. Лелику повезло меньше всех. Словно снаряд из баллисты, он лбом насквозь проломил ближайший стеклянный шкаф, проехался вместе с ним метров шесть лицом по полу и опрокинул на себя горячий автоклав.

Оглядев поле боя, Валька занялся рукой. Из-под «медузы» тоже сочилось, но слабо, след пореза успел затянуться. Туловище, накачанное наркотиком, по-прежнему не слушалось, в ушах звенели колокола. Сколько-то времени он просидел на усыпанном стеклом кафеле, соображая, что именно у них так внезапно рвануло и как он при этом остался цел. Поджал под себя левую ногу, попытался встать и разогнуться и чуть не повалился обратно. Операционная кружилась и раскачивалась. В целом, впечатление складывалось такое, будто его кресло находилось в самом эпицентре, а остальных людей и приборы раскидало в стороны. Но не было ни воронки, ни копоти на стенах…

Потрескивала сорванная проводка, тихонько гудел в закутке компьютер, где-то булькала вода. Слух возвращался. Стараясь не смотреть на мертвых, Старший обошел операционную. Позади него с гулким хлопком лопнула еще одна лампа, Валька подпрыгнул и чуть не заорал от ужаса. Он так и не увидел, что же так своевременно взорвалось. Может, баллон сварочный? В полумраке светилась лишь кабина лифта и уцелевшие приборы в рентгеновском кабинете.

— Пора делать ноги, — сказал Валька и испугался собственного голоса. Что-то капало в темноте. Стараясь не задумываться, что там капает, Валька вернулся к Лелику. Выбора не было. Сжав зубы, полез шарить по карманам. Плоский блестящий ключ на цепочке.

К счастью, лифт не пострадал. Если не считать того, что два острых блестящих предмета из арсенала «коллег», которыми они собирались Вальку «лечить», пролетели через всю комнату и торчали теперь из задней стенки кабины. Очутившись в запертом пространстве, Старший вспомнил о мордоворотах, караулящих то ли наверху, то ли внизу. Скорее, наверху… Присмотрелся к скважине — четыре деления. Повернул ключ на одно деление вправо — лифт сразу же тронулся. Не дожидаясь, пока дверь откроется, Старший дернул ключ вправо до упора, потому что успел засечь за углом штиблеты сидящего охранника. Двери снова закрылись. По крайней мере он ехал вверх. Колени тряслись.

На следующей остановке лифт открылся в темноту. Валька помедлил и, на всякий случай, выдернул ключ из гнезда. Оглядываясь на освещенную кабину, сделал шаг вперед — не захлопнулась бы, следовало подыскать распорку. Наткнулся на стульчик охраны, подволок, уложил поперек проема. Теперь не захлопнется. Пошел, крадучись, по стеночке. Планировка, должно быть, соблюдалась одинаковая, коридор круто свернул. «Лишь бы не подземелье», — неизвестно кого умолял Старший. Ему бы сейчас любое окно наружу, он даже с третьего этажа рискнет выпрыгнуть, только б не в подвале оказаться!

Нападавшего он увидеть не успел. Перехватили за горло, взяли запястье в болевой захват. Моментально вспыхнул свет, но перед тем как зажмуриться, Валька увидел вплотную безумные глаза седого.

— Я сказал — отключи его! Не задержать, а отключить!

Валька повис в воздухе. Стоявший сзади выпустил его запястье, зато двумя каменными пальцами ущемил шею.

— Быстрее! — взвизгнул седой и немедленно получил Валькиной кроссовкой в пах.

— Ах ты сучонок!

Старик в перчатках опрокинулся, загромоздив собой проход на лестницу. Позади него по ступенькам взлетали еще двое, на ходу вытаскивая оружие. Наткнувшись на упавшего, запутались в кучу.

— Не стрелять! — поджимая колени, хрипел седой. — Не стре…

В последующий миг Старшего осенило. Обдумать он не успел, обескровленный мозг уже проваливался в туманную пустоту, но кулак с «медузой» сам сжался, большим пальцем внутрь. Седой схватился за уши. Один из его подопечных успел-таки выбраться из свалки и находился в полуметре на пути к Вальке, протянув вперед растопыренные ладони. Тут лицо его запрокинулось, и дальше он летел по инерции, брызгая кровью из носа, и всем телом грохнулся на Старшего сверху. Было не очень больно, потому что снизу, тихонько подрагивая, лежал невидимый сейчас душитель. Сердца у обоих бились. Лязгнул об пол металл, потом еще раз. Это оставшиеся участники «сражения» роняли пистолеты, а затем тихо падали сами.

Старший чуть-чуть описался, совсем капельку. Это не на шутку его взволновало. Поэтому первое, что он совершил, выбравшись на свободу, — отошел за угол к лифту и справил нужду. А потом еще с минуту растирал шею и дрожал, глядя на кучу-малу в коридоре. Это ведь он натворил, вот тебе и «медуза»! Одно счастье, что все вроде бы живы. Какого черта, спрашивается, он подобрал в лесу эту заразу? И что делать теперь, сидеть и ждать, пока сбегутся остальные «врачи»? Ну уж нет, надо делать ноги!

Он вывернул и надел наизнанку куртку. Затем подумал и поднял с пола пистолет. Нужно снять с предохранителя, он сотни раз видел, как это делают в кино, но сам, естественно, не пробовал. Вот так вроде бы правильно! Нет, что-то он сделал неверно: вместо того, чтобы уйти в ствол, патрон выскочил и укатился под ногу одному из «быков». Ах, черт! Ну, конечно, надо быстрее. Со второго раза получилось, собачка ощутимо отошла вперед. Валька не представлял, сможет ли он нацелить оружие на человека, но без пистолета одолеть лестницу казалось невозможным. Штаны выглядели как с помойки, изгажены и разодраны со всех сторон. К помятым ребрам и затылку прибавилась тошнота. Горло горело, в кадыке стреляло при каждом вздохе. Постепенно прорезались внешние, далекие звуки, а еще он слышал тяжелое дыхание пребывавших в «отключке» охранников. Один из парней пошевелился, это вывело Старшего из оцепенения.

Так, он заехал высоко. Лестница уходит и вверх, и вниз, но виднеется краешек забора за окном. Надо спускаться! Пролетом ниже Вальке встретились двое, но те спешили, волокли здоровый ящик и прошли, не оглянувшись. На площадке следующего этажа на стуле сидел молодой охранник в распахнутом пиджаке. Он начал приподниматься, загораживая собой стальную дверь с кодовым замком, но Старший вовремя уловил — вниз путь свободен. Он даже попытался улыбнуться этому орангутангу, впрочем, безответно. Сдерживаясь, чтобы не ринуться вниз сломя голову, степенно преодолел очередные двенадцать ступенек. Вытер взмокший лоб. Похоже, тут у каждого свои заботы. Есть шанс улизнуть.

Лестница кончилась. Валентин двигался посередине синей ковровой дорожки, прямо на линзу телекамеры. Ряд одинаковых дверей из натурального дерева. Поворот. Очень хотелось на углу замедлить шаг и сначала выглянуть. Старший с желанием справился и тут же себя похвалил, потому что в тупичке висела следующая камера. За ней коридор расширялся; справа, за широкой прозрачной стенкой, сидели двое в военной форме, а слева покачивались в ряд обычные крестовые вертушки, как у дяди Игоря на заводе в проходной. За вертушками блестела последняя, как надеялся Валька, железная дверь.

Один из «вахтеров» повернулся, сложил газету, и за его спиной Валентин разглядел двойной ряд маленьких светящихся экранов. Изображения на них все время менялись. Сзади по коридору раздались шаги, двое или трое, на ходу разговаривая, приближались к повороту. Валька не медлил, оставалось не более десяти метров. И тут начала открываться тяжелая дверь за вертушками. Выдыхая носом остатки дыма, в щель протиснулся высокий мужчина в пятнистом камуфляже, с кобурой на поясе. Военный с газетой нажал на что-то, освобождая высокому проход, его напарник разогнулся с телефонной трубкой возле уха и посмотрел на Старшего.

Валька сделал еще шаг. Он чувствовал себя отвратительно, словно гигантская пиявка повисла сзади на шее и высосала из него всю кровь. А еще предстояло прыгать через турникет. Позади засмеялись, люди должны были вот-вот выйти из-за поворота. Высокий, в «афганке», преодолел первую вертушку и тоже смотрел на Вальку. Военный отложил газету и потянулся к задвижке.

— Слышь, скелет, стой, где стоишь! — по возможности грубо окликнул Старший и вытащил из-под куртки пистолет. Вышло не слишком грозно, язык в распухшей глотке не слушался. Кулак с «медузой» он держал у груди, вспомнил, как это делал «Карл Маркс».

— Юнга, не глупи… — успел возразить длинный, но Валька уже перемахнул заграждение и рванул на себя дверь. Дверь не поддавалась. Капитан за стойкой укоризненно покачал головой, второй, без погон, кричал что-то в трубку. Валька нажал курок. С диким звоном осыпалось стекло будочки, взорвались сразу два маленьких экрана за спиной вахтера. Оба военных на проходной замерли, словно мухи в янтаре. Осколки стекла звенящей волной хлынули на пол и на ноги длинному, тот отпрыгнул, заслоняя лицо руками. В противоположном конце коридора показались двое мужчин в штатском и тетка в белом халате. Видимо, готовились сдать пропуска, но так и остолбенели с книжечками в руках. Вдалеке захлопали двери, кто-то бежал по лестнице.

— Открой дверь, придурок! — предложил капитану Старший и для верности выстрелил в телефон. Удивительно, но попал. Куском пластика капитану порвало щеку, он схватился за лицо и начал белеть. Старшему стрелять понравилось, он перевел ствол на длинного, который торчал в проходе и уже нащупывал собственную пушку.

— Коля, открой ему! — проблеял длинный, отступая к стене.

Щелкнул замок. Валентин спиной отступил в тамбур. До следующей двери больше метра, ни ручки, ни скважины. Если в тамбуре запрут — хана…

— Вторую! — выкрикнул Валька, поднимая пистолет. Капитан, держась за окровавленную щеку, послушался. Дверь подалась, по ногам пронесся поток холодного воздуха, но в этот момент второй вахтер вышел из оцепенения. Пока Валька озирался, он выкатился из будки и с пола открыл огонь. Влекомая тугой пружиной, внутренняя стальная дверь начала медленно закрываться, Старший юркнул за косяк. Напротив его лица металл вспучился в трех местах.

— Не стрелять! — завопили внутри, и Старший узнал писклявый голосок Сергея Сергеевича.

Очутившись на солнечном свету, Старший помчался, насколько позволяли ноги. Никогда в жизни Старший так не бегал. Даже когда один раз за ним погналась овчарка, охранявшая свинарник, он не набирал подобной скорости. Впрочем, Валька предпочел бы сейчас иметь на хвосте десяток овчарок. Пистолет почти сразу выронил, даже пожалеть о его потере времени не хватило.

Асфальт. Кусты. Он споткнулся, полетел кубарем. Слева кричали, но людей не видно. Железный забор. Побежал по траве между забором и кустами. Здесь намело довольно глубокого снега. Железный забор сменился бетонным, с «колючкой» поверху. Не взобраться. Валька вторично споткнулся, секунд пять стонал в голос, потирая ушибленное колено. Перед глазами плясали желтые молнии. Теперь кричали с двух сторон, сзади и далеко впереди. Прихрамывая, он заковылял вдоль забора. Справа, вместо кустов, потянулись зады гаражей, Старший не видел ничего, кроме узкой тропинки. Если кто-то выскочит навстречу, деваться будет некуда! За гаражами взвыл мотор. Бетонная стена начала плавно загибаться по кругу. Сердце выскакивало из горла. В боку «стреляло» так, что Старший был вынужден придерживать ребра рукой. Ничего себе «больница»! Совсем близко, за гаражами раздался дробный топот, трое или четверо бежали параллельно Старшему. Валька, в который раз упал, на глаза наворачивались слезы. В узкий просвет между двух железных стен он увидел кусочек двора.

Седой! Вот живучий, собака бешеная! Башка бинтом замотана, за ним трое с пушками. Один отделился, с рацией, побежал обратно. Обложат, как пить дать обложат!

Через каждые три метра, поверх стены крепились кронштейны с белыми шашечками изоляторов. В одном месте на отдельной струбцине торчала знакомая уже коробочка с камерой слежения. Но камера смотрела не внутрь территории, а наружу. С крыши гаража к забору тянулась ржавая железная балка с закрепленным на ней кабелем. С четвертой попытки, Старший допрыгнул, подтянулся, обдирая пальцы. Когда повис, «медуза» отвердела, с ней даже легче держаться оказалось. Зажмурившись, перекинул ногу на верхушку стены, коснулся «колючки». Током не ударило. Брючина запуталась в проволоке, он рванулся, оставив на заборе кусок ткани, толкнулся ногой о корпус камеры, поджал ноги и полетел вниз.

Город был огромен. Минут сорок Валентин бежал вдоль полотна, увязая в снегу. Миновал виадук, карабкался под разбитыми брошеными вагонами и все оглядывался назад. Потом он увидел медленно катящуюся пустую платформу с лесенкой на конце. В одной связке с платформой перемещались еще три или четыре вагончика, а тащил состав маленький тепловоз. Наполовину высунувшись из кабины, машинист курил и с кем-то болтал по телефону. Старший, повинуясь безотчетному импульсу, прыгнул вперед и на ходу взобрался на вонючие, покрытые сажей доски. Состав, не разгоняясь, но и не снижая скорости, катился минут десять. Валентин почувствовал, что движение замедлилось, а затем мимо него, попыхивая, проехал в обратную сторону маневровый тепловозик. Валька спрыгнул и пошел вдоль рельс туда, где пульсировали в грязном тумане тысячи огней.

Когда начало темнеть, вдали показались первые жилые дома, облезлые бурые пятиэтажки. Старший издалека всматривался в людей. На первой же улице свернул с тротуара во двор. Слишком страшно было слышать за спиной тарахтение моторов. Вместе с толпой прохожих перебежал перекресток, стараясь держаться подальше от взбрыкивающих на светофоре автомобилей. Здесь жутко пахло, город был буквально пропитан выхлопными газами. У Вальки снова начала трещать голова. Как они тут живут, в таком вонизме?

Когда стало совсем темно, Старший признался себе, что замерзает. Отмахал порядочно, улица уперлась в широченный проспект, домапошли высотные. Валька насчитал шестнадцать этажей. Несколько раз подавил желание сесть в автобус, чтоб хотя бы немножко погреться. Денег в кармане ни копейки, еще нарвешься на контролера, что тогда говорить…

Наконец он сказал себе, что дальше идти не в состоянии и если упадет, то уже не встанет. В четвертом по счету подъезде он обнаружил то, что искал, — взломанную дверь на чердак. На ощупь пошел вдоль горячей трубы, ногой зацепил ящик, какие-то тряпки. Покатилась пустая бутылка. Выбрал, где помягче, привалился спиной к трубе и вытянул гудящие ноги.

Глаза сразу начали закрываться. Валька понял, что никакая опасность его с места сдвинуть не сможет. Единственное, на что хватило сил, — закатиться поглубже в невидимую бетонную щель. Откуда-то снизу доносилось бормотание спускаемой в туалетах воды, неясные обрывки разговоров, время от времени в ноздри вплывали запахи выпечки, жареного мяса. Стесняться стало некого, и Старший, впервые за несколько лет, заплакал.

Кроме всего прочего, похоже, он заболел. То знобило, то кидало в жар, пустой желудок выворачивался наизнанку. Валька наклонился, постарался выдавить из себя остатки еды, но ничего не получалось, лишь отплевывался горьким. В углу чердака шебуршились крысы, прямо над ним на теплой трубе бормотали голуби. Ладонь с прицепившейся «медузой» неприятно нагрелась, из локтя толчками поднималась боль. Старший поворочался, размазывая слезы, укладывая руку поудобнее, но помогало мало. Напротив, резкими короткими ударами стало «отдавать» в плечо. Наконец ему посчастливилось найти удобную позу, и не успел он этому обрадоваться, как моментально заснул.

Глава 7 КАК СТАНОВЯТСЯ МЕДСЕСТРАМИ

В полете Младшая не отходила от Марии: рядом с единственной женщиной ей казалось как-то спокойнее. Один из бойцов исполнял обязанности фельдшера, метался между четырьмя ранеными. Младшую никто не просил, сама бросилась ему помогать, вскрывала марлевые пакеты, держала концы бинтов, разрезала прилипшую к ранам одежду. Фельдшер развернул кожаную сумку с кармашками, в каждом кармашке помещались маленькие разноцветные капсулы с иголочками. Показал Анке, как делать укол.

Двое раненых держались неплохо, только все время просили пить. Одному пить разрешили, и Младшая, приподняв ему голову, держала у рта кружку. Второму фельдшер воду давать запретил, можно было только прикладывать к губам мокрую тряпку и вытирать пот со лба. Страшнее всех выглядел третий, с оторванной по колено ногой. Ему приходилось чуть ли не каждый час колоть антибиотики и ставить капельницы. Культю лишь намазали чем-то едким и слегка замотали, потому что фельдшер не умел оперировать, да и инструмента не было подходящего. Теперь они на всех парах летели туда, где, со слов Марии, раненых должен был встретить хирург. Младшая держала связанного одноногого за руку, и, чувствуя, как ему больно, сама постоянно покрывалась потом. Стоило ей переключиться на другого, того, что ранили в грудь, как у нее переставала болеть нога и начинало свербеть под ложечкой…

Периодически Младшая ловила странный непривычно мягкий взгляд Марии. Та полулежала, с замотанным бинтами плечом, следила за Анкой с непонятной улыбкой на бледных губах, пару раз даже потрепала по голове. Но, несмотря на явную слабость, продолжала отчаянную перепалку с Маркусом. Маркус складывал молитвенно руки, в чем-то торопливо убеждал. Мария мотала головой, не соглашалась. За переборкой, заглушая рокот двигателей, вскрикивали раненые.

Не успели сесть, как снаружи деловито постучали. Из соседнего отсека пружинисто выпрыгнули четверо, вскинув автоматы, заняли позиции вокруг люка. Маркус поговорил по телефону, кивнул одному из своих. По откидной лесенке, впустив белый вихрь, поднялся кряжистый полковник в белой дубленке с погонами. За ним, вплотную — трое молодых, в ватниках и офицерских фуражках — также все с оружием. Пока Маркус с полковником не пожали руки, обе армии, насупившись, целились друг в друга. Прошли в командирский салон, полковник узкими азиатскими глазами скользнул по Анке, кивнул закутанной в одеяла Марии.

— Восемнадцать, — сказал Маркус, доставая пакет.

— Остальное? — Полковник послюнявил пальцы, с ловкостью заправского кассира пересчитал.

— Прошу, — Маркус подвинул ему компьютер. — Все уже на Кипре.

Полковник извлек черную книжицу, поставил перед собой. Поминутно скашивая глаза, указательным пальцем жал на клавиши. Губы его шевелились: «Восемь… Три… Черт, неверно… Восемь… Шесть… Три…»

Анка поправила на Марии одеяла, уставилась в окно. Наверху, лениво провиснув, скользила широкая лопасть. В запорошенную даль стройной ниточкой убегали огоньки. Где-то там, далеко, был Валька, и как его найти — непонятно. Впервые в жизни она поразилась, насколько велика страна. Летели, летели, и опять только снег и поле вокруг…

— Все на месте, — полковник заметно повеселел. — Поддержка не понадобится?

— Южнее, — сказал Маркус.

— Нет, сейчас! — не открывая глаз, возразила Мария.

— Хорошо, сейчас. — Маркус достал с железной полочки карту и молча постучал по ней ногтем.

— Ого! — Полковник снял фуражку. — Тищенко!

Вошел один из летчиков, долговязый, в светлой овчине, склонился над картой.

— Пятнадцать! — предложил полковник.

— Грабите? — сухими губами улыбнулась Мария.

Младшая заметила, как на одеяле Марии расплывается бурое пятнышко. Вспомнила о долларах в серванте. «Деньги, деньги… Всем им деньги подавай. Вон за стенкой орет как, ноги, почитай, нету, а все деньги… Маманя говорит: было бы здоровье, остальное купим. А эта лежит вон, бинты просочились, того гляди, помрет, а торгуется. Им плевать, что ногу оторвало, на меня плевать, на Вальку, они все на деньги меряют…»

— Почти две двести, — подытожил Тищенко, глядя в карту. — Это очень грубо, еще прокладывать надо. Если вы хотите без посадки.

— Никаких посадок! — обронила Мария. — И как минимум звено.

— Тогда плюс дозаправщик… Пятьдесят.

— Маркус, передай Зарифу, чтоб перевел…

— Наличными! — уперся полковник.

— Тогда рублями, — ядовито ощерился Маркус.

До сегодняшнего дня Анка видела самолеты исключительно по телику. Как, впрочем, и вертолеты. Поэтому, когда все побежали наружу и понесли бегом троих раненых на носилках, она чуточку задержалась. Поглазеть. Волосы сразу встали дыбом, захотелось присесть и закрыться руками — прямо над головой раскинулись белые крылья и с чудовищным ревом крутились громадные винты.

Повсюду расстилалось обледенелое летное поле, смешной пузатый самолет издалека походил на перекормленного голубя. Подкатили две «скорые» с мигалками, забрали раненых, развернулись и растаяли в пурге. В самолете, позади, откинулись такие же широкие ворота, как в вертолете, люди втолкнули туда одну за другой две машины, затем потащили ящики, мешки. Загрузка шла и через передние люки: подчиненные Маркуса бегали, пригибаясь, передавали на борт свертки, оружие, но никто не попросил, чтоб выключили моторы.

Анка задумалась, как это может быть, что винты крутятся, а самолет не взлетает. Пока задумывалась, обнаружила, что стоит на поле совсем одна, остальные люди попрятались. Вертолет под шумок поднялся и бочком заскользил вверх. Дунуло так, что показалось, — волосы с головы сейчас оторвет. На минутку ей стало очень страшно: ежели Марию увезли в больницу, то что же делать дальше? Кроме Маркуса, она никого не знала. А вдруг и он уехал?

Но Маркус тут же объявился рядом, почерневший от копоти, лицо в порезах, точно услышал, и помахал ей, чтоб лезла в люк. Кого-то они ждали, не взлетали. Наконец сквозь снежную карусель сверкнули фары, на бешеной скорости подлетела черная «Волга». Оттуда, прижимая шапки, выскочили трое. Маркус и шофер открыли багажник, извлекли три белых блестящих чемодана.

Кричали все одновременно. Мария, лежа на столе, по-голландски кричала на Маркуса. Приехавший врач, с закатанными рукавами, пока помощник поливал ему из бутылки на руки, кричал на Марию. Помощник кричал на другого врача, который раскладывал на полотенце блестящие железки из чемодана. Маркус кричал на пилота. Пилот, в съехавшем набок шлеме, матерился на всех сразу. Потом самолет поехал и все, постепенно, затихли. Анка смотрела и не верила своим глазам. Солдаты в маскировочных костюмах ухитрились уснуть там, где сидели, точно не замечали ни вибрации, ни оглушительного воя двигателей.

Младшая шлепнулась на попу в уголке, никто ею не интересовался. «Главное, что Мария здесь, — повторяла Анка, — только бы ее не потерять, и глядишь, не зареву, выдержу как-нибудь». В ту секунду, когда машина оторвалась от земли, ей стало так страшно, что, стыдно сказать, забыла про Вальку и про маманю. Ее спасло от позора то, что вокруг никто не боялся. Анка где-то читала, что в самолетах курить и пьянствовать не положено, но в этом самолете не просто курили, а шлялись туда-сюда с окурками и бутылками в руках. Но пьяного ни одного не было. Парни поснимали маскировку с лиц и оказались самой разношерстной компанией, которую Младшая только могла себе представить. Один — плосколицый, похож на казаха, другой — высокий, почти альбинос, еще один — весь в татуировках, смуглый, не говоря уже о настоящем негре!

Маркуса позвали. Он шагнул в люк, пошептался с кем-то, выглянул, поманил Анку за собой. Мария на столе застонала. Младшая понемногу привыкла к полету, ей страсть как хотелось посмотреть на манипуляции врачей, но кучерявый плотно закрыл дверцу, взял ее за руку и повел за собой. Через проход, где плотно набившись, сидели мужчины в камуфляже, через комнатку, где до потолка светились приборные огоньки и двое в наушниках, не отрываясь, глядели на круглый сетчатый экран.

В кухне позади кабины их ждали двое. Один, в очках и костюме, точно сбежал со свадьбы, путался в проводах. Второй — крепенький, лысый, в дорогой дубленке, с подключенным «ноутбуком».

— Садитесь, — на «вы» скомандовал пожилой крепыш. — Не сюда, напротив. Мы отыскали вашего брата.

— Да?! Где? — привстала Младшая, заглядывая в компьютер, точно Валька ждал ее там, внутри.

Лысый поморщился, отвернул экран подальше.

— Давайте договоримся. Вы отвечаете на вопросы, тогда мы сможем друг другу помочь. Пока могу сказать одно: ваш брат сумел бежать.

— И где он сейчас?!

Младшая сглотнула, в ушах тоненько зазвенело. Самолет набирал высоту, чуть кренясь на правый борт. Маркус, придерживая чашки, разлил на троих кофе, подвинул ей вскрытую жестяную коробку печенья.

— Познакомься, Анна, — сказал Маркус, указывая на коротышку. — Это Зариф. А это Пьер, он по-русски не понимает, можешь подать руку. И постарайся сосредоточиться, каждая минута работы Зарифа обходится нам недешево.

Мужчины коротко рассмеялись.

— Постарайся успокоиться и отвечай на вопросы как можно точнее. Поняла? Ешь, не стесняйся, другой еды не предвидится.

— А Мария? Ее спасут?

— С ней все будет в порядке. Ты кушай, пей кофе. Кушай и говори.

Зариф вооружился сигаретой, побегал пальцами по клавиатуре. Слева от него, оказывается, моргал заставкой второй переносной компьютер.

— Твой брат находится в Петербурге. У вас есть там друзья, родственники?

— В Петербурге?!

— Да, да. Подумай, он знает кого-нибудь в Питере, к кому мог бы пойти? К кому бы ты там пошла, если бы потерялась?

— К дяде Игорю. Но я не знаю, где он живет…

— Это ваш дядя? Фамилия? Отчество? Где работает?

— У них наша фамилия — Лунины, это ж папин брат. А отчество… Совсем дурная стала… Степанович он, дедушку Степой звали, Только мы давно не виделись, он к бате на похороны приезжал, обещал Вальку к себе на завод забрать, когда брат вырастет. А где он там живет, не знаю, и Валька тоже не знает. Он на заводе работает, где корабли делают.

— Какого он года?

— Ой, он у бати старший… Лет сорок ему, точно не скажу.

Зариф стучал по клавишам, Маркус, откинувшись, потягивал кофе. Внезапно Анке в голову пришла чрезвычайно тревожная мысль.

— Дядя Маркус, есть один человек, кто может про дядю Игоря знать, — наш бывший директор школы. Они же в детстве все в нашу школу в район ходили. И папа, и дядька. И приезжает когда, к учителям ходит.

— Телефон знаешь?

— Откуда в деревне телефон? — приуныла Анка. — Дяденька Маркус, а можно?..

— Ну говори, говори.

— Нас ведь с Валей в школе уже ищут, вдруг маме в больницу сообщат, что нас нет. Боюсь за нее, разволнуется. Может, как-то можно телеграмму дать?

Мужчины обменялись взглядами. Зариф приподнял бровь.

— В школе-то есть телефон? Это неважно, что ты не знаешь. Область — Архангельская? Номер школы? Охо-хо… Ага! — И протянул Анке трубку со светящимся дисплеем. — На, сейчас снимут. Длинные гудки.

Младшая в ужасе замотала головой.

— Дяденька Зариф, я не могу. Лучше вы сами, а? У нас завуч просто ненормальная, всех уже достала, она мне ни за что не поверит. Скажите ей…

— Какой я тебе дядя? — фыркнул Зариф. — Ладно, кого спросить?.. Алле! Здравствуйте! Это говорит дядя Анны Луниной, будьте любезны…

Анка не сдержалась, прыснула. Зариф сделал страшные глаза.

— Так! — закончив переговоры, подытожил Маркус. — Мы тебя отмазали, теперь сосредоточься. Еще есть кто-нибудь? Знакомые? Родные? Хорошенько подумай.

Младшая покачала головой.

— Он женат, ваш дядя Игорь?

— Второй раз, у них ребенок маленький. Только я жену его не видела.

Зариф повернулся ко второму «ноутбуку».

— Дядю вашего мы уже нашли… Теперь как можно подробнее опиши своего брата.

— Так у Марии же фотография есть…

— Фото мы давно сканировали и отослали. Меня интересует другое — точный рост, во что был одет, родинки, шрамы… Вспоминай.

— Ты пойми, — Маркус поставил чашку. — Чем подробнее мы его опишем, тем быстрее наши люди его найдут и спасут. Дорога каждая минута.

— Если он, сдуру, пойдет к родным, люди Григорьева его там перехватят, — кивнул Зариф, не отрываясь от экрана.

У Анки печенье встало камнем в горле.

— А кто он такой, этот Григорьев? Почему он людей ворует?

— Скажи, а ты трогала офхолдер? — вместо ответа переспросил Маркус.

— Не-а! — Младшая брезгливо поежилась.

— Точно не трогала, или все-таки пробовала? — домогался кучерявый.

— Да нет же, говорю я вам… А что он, такой заразный?

— Он не заразный, — скупо улыбнулся Маркус. Было заметно, что он думает о чем-то другом. — По сравнению с боевым связной не столь токсичен. У нас с тобой возникла определенная сложность. Ты говоришь, что не трогала, так? И я тебе верю. Собственно, нам достаточно того, что твой брат сумел адаптировать… А Григорьев бы не поверил. Он тебя бы отправил на пару месяцев в карантин. А возможно, на больший срок. Они ни перед кем не отчитываются…

— Он врач?

— Сомневаюсь. Он начальник одной закрытой структуры в русской военной разведке и занят тем, что по всему миру вынюхивает биологические разработки.

— Значит, вы против русской разведки? Вы из Америки? — отважно прищурилась Младшая.

Мужчины расхохотались. Анка внезапно заметила, что Зариф на самом деле намного старше, чем показался ей вначале.

— Мы не против! — отсмеявшись, бросил Маркус. — И мы не из Америки. В Соединенных Штатах также есть службы, которым ужасно хочется сунуть нос в наши дела… Хорошо, я попытаюсь тебе объяснить. Какое-то время назад мы вылечили двоих талантливых исследователей в области микробиологии. И помогли им покинуть Россию, хотя они были невыездными. Ты знаешь, что такое «невыездные»? А команда господина Григорьева каким-то образом напала на след. Предположительно, им помогли американские коллеги… Григорьев, он не злодей, он просто делает свою работу в пользу правительства. Пожалуй, из множества подразделений разведки, его контора — одна из самых полезных. Например, они помогли пресечь несколько терактов, где могла применяться сибирская язва.

— Кошмар какой! Кто же на такое решился?

— Не бойся, не в России. Но корни шли отсюда. Ты пойми, это политика. Сегодня — враги, завтра — друзья. Нам с русскими делить нечего, но у Григорьева есть начальство, которое хочет получить слишком много и задаром. А так не годится…

Анка стала вспоминать, против кого, кроме Америки, может воевать разведка. Пока вспоминала, закончилась работа бригады в «операционной». Медики сгрудились за столом, шлепали картами. Сдавал колоду знакомый негр, он подмигнул Анке, пальцем щелкнул по наполовину пустой стеклянной банке.

— Отставить! Не спаивать ребенка, — толкнул его в плечо главный доктор, здоровенный, сутулый, похожий на соседа в их деревне, глухого Петровича. — Спит ваша командирша, спит. У самой-то глаза, что у кролика, валилась бы в койку…

— Пойдем, — потянул Маркус. — В спальном мешке ночевала? В походы ходить приходилось?

Проваливаясь в сон, Младшая улыбалась. Здорово, когда не командуют, не насмехаются, не дразнят, словно приняли в игру, словно не замечают, что она тут лишняя, и обращаются на равных. Может, они и шпионы, но непохоже. Шпионы, они злые! Вальку бы сюда… Глядишь, пригодилась бы, медсестрой' там, или сварить чего, а то жрут всухомятку. Ничего для пуза поганей нет, чем консервой питаться…

…Разбудил жаркий луч солнца, бьющий наискосок из-под шторки иллюминатора. Шея затекла без подушки. Морщась, Младшая вылезла из меховой берлоги, удивилась тишине. Кресел на всех не хватало, мужики спали на полу вповалку, кто-то брился, передавали по кругу термос. Пока пробиралась к кабине, сунули в руку бутерброд, плитку шоколада. Среди бойцов приметила еще одного черного и двух узкоглазых. Казахи или эти… китайцы?

Заглянув в кухню, остолбенела. Думала, ко всему уже привыкла, так нет же… Мария лежала щекой на столе, над ней, с парикмахерской машинкой, нависал доктор. Спиной к двери, загораживая обзор, стоял Маркус, с забинтованным лбом, в чистом белом свитере. Видимо, только вошел, нес впереди себя какую-то вещь обеими руками, ногой пытался захлопнуть дверь. Общались все трое по-английски, причем теперь Маркус нападал, а Мария защищалась.

Младшая поерзала, примащиваясь глазом к щелочке. Доктор наголо выбрил у Марии за ухом, пинцетом подхватил ватку, протер кожу, затем в стороне показались чьи-то руки в резиновых перчатках. Руки откинули крышку блестящего серебристого чемоданчика, оттуда клубами повалил морозный пар. Младшая затаила дыхание, никак не могла разглядеть, что там доктор делает… Руки откинули прозрачную пленку, залезли внутрь, сложившись ковшиком, медленно поползли обратно.

Секундой позже Маркус отклонился в сторону, и Анка встретилась с Марией глазами.

Руки ковшиком.

— Уберите девчонку!

Вытекает желто-коричневое.

— Кто ее пустил?

Вытекает за ухо. Шевелится. Младшая выронила бутерброд.

— О, майн гот… — прошептала Мария.

Студень дрожал, сращиваясь с кожей. Младшая зажала рот ладонью и поняла, что куда-то проваливается.

Глава 8 ОЧЕРЕДЬ ЗА ЖИЗНЬЮ

Очухалась она в кресле радиста. Рядом, уткнувшись в компьютер, сидел Пьер.

— Мы не можем просто так взять и сменить курс! — кричал кто-то за стенкой противным визгливым тенором. — Зона закрыта для полетов…

— Шеф, истребители просят подтверждения…

— Мы не ответили на второй запрос…

— Я не для того вам плачу!.. — рычание Маркуса.

Пьер быстро заговорил в микрофон. Неизвестно откуда, возник жующий Зариф, уперся в экран:

— Йес, йес, йес!

За спиной Зарифа появилась Мария, в рыжем парике. На шее, под курткой — кончик марлевой повязки.

— Да, это они.

— Смотрите, неплохо движется, — Зариф оперся на плечо напарника. — Здесь и уже здесь. Это только зарегистрированные сообщения, надо учитывать, что половину заявлений в здешней милиции не оформляют. И аппетит отменный. Так… Четыре коровы украдены в колхозе… Надо же, еще колхозы существуют… Три лошади с частной фермы… Свинарник обворован. Нет, это несколько в сторону…

— Это они, — мрачно повторила Мария и потрогала за ухом. Кивнула Анке. — Иди со мной.

— Терпеть не могу водить людей за нос, — пояснила великанша, уединившись с Анкой в грузовом отсеке. — Я к тебе в некотором роде привязалась, поэтому предлагаю выбор. Сама подумай и реши, но решать придется быстро. Валентина мы разыщем, наши люди на земле о нем позаботятся… Не перебивай! Его посадят в самолет и отправят, при необходимости я распоряжусь, чтобы проводили до самого дома. Нам нужен был связной офхолдер твоего брата, чтобы найти Лукаса, теперь ситуация изменилась. Мы знаем, где Лукас и, если… если нам не помешают, скоро догоним.

— А зачем вы его догоняете?

Мария замялась.

— Столько народу убито, — поражаясь собственному растущему гневу, Анка еле сдерживалась. — Вы обещали мне спасти Валю, наврали все, да? Вам на людей плевать, всех перестрелять готовы из-за своего проклятого Лукаса…

— Ты не права, — откликнулась собеседница. — Лукас, если хочешь знать, весьма достойный, почтенный человек. В прошлом и я, и Маркус ему многим обязаны. И многие, многие другие. Ммм… Терпеть не могу изворачиваться… Допустим, у тебя кто-то в семье сильно заболел…

— У меня мама в больнице, на операцию кладут.

— Тем более, ты поймешь. Представь, что в больнице, кроме твоей мамы, ждут операции, скажем, десять человек. И еще тысяча человек ждут своей очереди, чтобы попасть в больницу, им также необходима помощь. А лекарства на всех не хватает, его производят слишком медленно, поэтому крайне важно, чтобы очередь соблюдалась. Как ты считаешь, будет справедливо, если вместо твоей матери вдруг придет женщина, которая в очереди даже не стояла, ее никто не знает? Она придет и скажет: «Лечите меня первой!» Это правильно?

— Неправильно.

— Вот именно. Много лет, очень много лет мы делали общее дело, и Лукас… Упрощенно говоря, он из тех, кто эту очередь организовал.

— Лекарство делали?

— Да, назовем так. И сейчас, далеко отсюда, мои друзья продолжают лечить людей. Отвратительно, когда погибают солдаты, но они наемники, и не надо на меня смотреть, как на убийцу. Лично я стараюсь никого не убивать. Просто в очереди стоят слишком многие, и не всех мы успеваем спасти. Это физически невозможно, мы пытаемся помочь самым достойным. И в тот момент… — Она тяжко вздохнула.

Младшая ждала.

— …И в тот момент, когда человек, смертельно больной, получил право на… на лечение…

— Лукас украл ваше лекарство?

Мария потрогала повязку.

— Он увел… он унес восстановительный комплекс, а это гораздо хуже, чем украсть пару таблеток. Как один из руководителей проекта, он имел право воспользоваться комплексом без очереди, но по усмотрению Коллегии.

— И что вы сделаете, когда его поймаете?

— Попытаемся уговорить. Гораздо хуже, если его до нас поймают другие. Они уговаривать тоже умеют…

— Те, кто Валю забрали?

— Не только, — мрачно выдохнула Мария.

— А что, если полететь в Москву, — придумала Анка. — Прилететь прямо в Кремль и рассказать все президенту? Пусть он и решит, соберет министров и скажет, кого лечить. И Вальку, скажет, чтоб нашли… Я с ним сама поговорю!

— При чем тут ваш президент? Ты смелая и добрая девочка, но президенты тебе ничем не помогут. Поверь мне, я их немало повидала.

— Что же мне делать?

— В этом-то вся проблема, не могу же я тебя на лету выкинуть… Эй, не пугайся! Шучу, шучу… — С этими словами Мария сделала что-то совсем ей несвойственное, привлекла Анку здоровой рукой к себе и поцеловала в лоб. — Я не стану давать нереальных обещаний, но матери твоей помочь постараюсь. Ты мне тоже помогла, и кто знает, вдруг не в последний раз. Мы не станем из-за тебя садиться, а после того как пересечем границу, появится опасность, что нас вообще захотят сбить. Короче, я предлагаю тебе выбор — или прыгнуть с парашютом…

— С парашютом?!

— Дослушай. С тобой прыгнет опытный человек, я выделю кого-нибудь… — Она скривилась от боли, сунула руку под парик. — Дело в том, что становится слишком опасно, Лукаса ищем не только мы. Дома тебя наверняка ждут люди из русской разведки. Им захочется узнать, что ты помнишь, захочется проверить твою кровь. Они ведь не знают, что ты не трогала прибор. Они не выпустят тебя, пока не вытрясут все про Лукаса и про меня…

— Хоть убейте, я не прыгну! — огрызнулась Анка, которая на крышу бани-то влезать боялась. Как ни странно, Мария, похоже, обрадовалась, открыла рот ответить, но в эту секунду пол под ногами качнулся, и самолет круто пошел вниз. У Анки заложило уши, и снова проснулся панический страх.

— Сглатывай почаще, — посоветовала Мария, меняясь в лице. — И сядь где-нибудь, а лучше — приляг.

И бросилась бегом по коридору.

Самолет тряхнуло с такой силой, что Младшая не удержалась, отлетела к стенке и больно прищемила язык. Марии и след простыл. Не успела Анка подняться, как пол вновь запрыгал под ногами, откуда-то приехавший ящик двинул сзади под колени, и она покатилась кубарем, инстинктивно прикрывая лицо. Грузовой отсек изнутри был похож на огромную трубу. Ни одного нормального кресла, сплошные провода, ребристые железяки и рельсы на полу. Ей захотелось забиться в угол, но оставаться одной было куда страшнее, и Анка заковыляла вдогонку.

В пассажирском отсеке особой сумятицы не наблюдалось, правда, гремело и скакало все, что оказалось не закреплено. Люди прилипли к окошкам.

— Пугают, сволочи! — комментировал, сидя на полу, огромный бородатый амбал. — Посадки требуют. Ща мы им присядем… — Он весело подмигнул Анке и стал похож на озорного мальчишку: — Ща мы вам присядем, чурки поганые! Понастроили границ, бедуины хреновы!

Одной рукой он вскрывал коробки с патронами, в другой держал моток изоленты. Анка случайно взглянула в иллюминатор и обомлела. Совсем рядом — рукой дотянуться — проносилась земля, сверкнула излучина реки, крыши построек, аккуратные ряды стриженых кустов. Вздымая фонтанчики пыли, убегали три или четыре лошади; блестя окнами, переваливаясь, полз по гравию автобус; ручьи, остатки снега, серая змейка шоссе… От сумасшедшей скорости рябило в глазах.

Проход в кабину оставался открытым настежь, пилоты сидели, откинувшись, вцепившись в ручки штурвалов. Маркус и Мария стояли позади, напряженно вцепившись в спинки кресел. Какое-то время никто не произносил ни слова, затем один из летчиков переключил что-то на пульте и повернул к собравшимся взмокшее от пота лицо:

— Проскочили…

И сразу все принялись кричать.

— Набирай две тысячи…

— Я пытался согласовать, но с азиатами…

— Не начинать же бомбить…

Пилот потянул штурвал. Набившиеся в тамбур десантники грянули: «Ура!··, даже Пьер, оторвавшись от компьютера, прыгал на одном месте. В общей суматохе Анка первая заметила, как Мария начала оседать на пол, бросилась подставить плечо, та вцепилась в руку мертвой хваткой. Сквозь толпу протолкался сутулый доктор, на ходу щелкая замками чемодана.

Общими усилиями Марию уложили на койку. Несмотря на природную смуглость, лицо ее показалось Анке пугающе белым. Руку командирша так и не разжала, пришлось опуститься рядом на колени, пока врачи суетились с капельницей. По другую сторону, понурившись, примостился Маркус.

— Я вас предупреждал, двойное ранение… — ворчал врач.

— Дело не в пуле. Это же боевой офхолдер, нагрузка наложилась.

— Ну а вы-то, сами? Никак, что ли?

— Разве ее переспоришь? Тем более, я всего лишь реаниматор, а она — лучший Наездник…

Младшая не прислушивалась ко всей этой белиберде, она зачарованно следила, как к посеревшим щекам Марии возвращался румянец.

— Не слышу. Что? — склонилась Младшая.

— Поможешь… — Мария облизнула потрескавшиеся губы. — Поможешь мне его поймать?

Анка старательно закивала. По трубочке капельками ползла прозрачная жидкость.

— Как мы с тобой… полицию обдурили, помнишь?

Ничего смешного в этих воспоминаниях не было, по Анка послушно улыбнулась.

— Еще раз… — Мария прикрыла глаза. — Еще раз прости меня. Ты должна знать. Очевидно, люди Григорьева сделали твоему брату полное переливание крови и накачали витаминами. Или разработали антидот. Иначе не объяснить, почему твой брат жив… С активированным офхолдером посторонний человек не может продержаться больше полутора суток.

— А потом? — У Младшей что-то ухнуло внизу живота.

— Потом офхолдер убьет твоего брата.

Глава 9 ДЕТИ ПЕТЕРБУРГА

— Эй, чувак, ты че, обкурился?

Валька задрал голову. Откуда-то сбоку проникал рассеянный свет, пахло пылью и мышами. С минуту он, моргая, вглядывался в темные, нависающие над ним лица, потом разом вспомнил вчерашний день. Попытался вскочить, пребольно трахнулся лбом о завернутую в тряпки и жесть трубу.

— Вот дурной! — В темноте засмеялись. — Ты чё, из психушки сбежал?

— Слышь, баклан, вылазь оттуда!

Пацаны. Двое маленьких, ростом ниже Анки, и двое примерно одного с ним возраста. Самый мелкий, в грязном свитере и разноцветных ботинках, достал из-за уха окурок, чиркнул спичкой.

— Позырь, Белка, сапоги какие стремные!

Тот, кого звали Белкой, присел на корточки. Старший разглядел глубоко посаженные хитрые глаза, корочки простуды по углам рта.

— Бабло есть? Деньги?

— Сорок копеек.

— Нехило жируешь. Курево?

— Не курю.

— Ништяк. Здоровым откинешься. Молодой, кинь ящик.

Маленький, пыхтя сигаретой, приволок из темноты пластмассовый ящик из-под пива.

— Как зовут? Валентин представился.

— Чё у тебя с рукой?

Валька попытался разжать кулак. За ночь жар в руке не спал, напротив, рука до плеча стала непослушной, и в голове стоял непрерывный звон.

— Болею я, зараза какая-то…

— Тю-ю… Димон, видал, какая херня? — Ребята сгрудились вокруг невиданной болячки, но потрогать никто не решался. Старший неожиданно испытал облегчение оттого, что беспризорники, по крайней мере, не разбежались. — Это что, язва, что ли? Сам-то давно в Питере?

— В Питере?!

— Ну да. В Петербурге. А ты чё думал, Париж, что ли?

Мальчишки захохотали. По чердаку заметалось эхо. Старший усиленно шевелил мозгами. Если вечером он склонялся к мысли идти в милицию, то теперь забрезжила новая идея. Он уже понял, с кем имеет дело. Возможно, они воруют или даже грабят людей, но одному — совсем страшно!

— Вот что, братва, — подлаживаясь к новым знакомым, пояснил он. — Украли меня, еле бежал… Дядьку найти надо.

— Украли? Черные, что ли? Или на папу горбатился?

— Не, не черные, хуже. Из меня кровь хотели высосать, — внезапно для самого себя соврал Валька.

— Брехня! — Стоявший до того молча Димон звучно сплюнул, но на помощь Вальке пришел Молодой.

— Ни фига не брехня. Я, вон, тоже, от Цапли слышал: у него друган был, на Московском терся… Ну, на Гуся работал. Потом фигак — нет чувака. Ну, искали, короче, ну, прикинули, может, в ментовке. Гусь пошел — не, те тоже не видели. Он ширялся, короче, ну, чуваки решили, что кони бросил… А потом нашли его, короче, без крови вообще…

— Херню несешь, — отмахнулся Белка. — А где твой дядя живет?

— Не помню. Он на заводе работает, судостроительном.

— Тут заводов этих — хоть жопой жри. Ну и как ты его без бабок искать собрался, в ментовку пойдешь? Там тебе быстро почки вылечат…

Старший молчал, донельзя ошарашенный. Петербург! Это ж сколько до дома? При воспоминании о мамане и сестре опять сжалось в груди. Белка хмыкнул, отвел глаза:

— Молодой, сгоняй за пивом. Пошли к Лейтенанту, перетрем это дело, хавки возьмем. Жрать-то хочешь?

Спустя час Валька сидел на сложенной циновке у входа в метро. Перед ним стояла мятая обувная коробка. Обувь и куртку пришлось сдать на хранение Белке. Несмотря на явно плачевный вид, Лейтенант посчитал Валькину одежду слишком приличной. Вместо родного тряпья ему выдали драный пиджак без рукавов, взрослого размера, на больной руке закатали свитер выше локтя, лицо и руки перемазали сажей. Ладонь с «медузой» следовало держать впереди себя, ноги в рваных носках уродливо подогнуть в сторону. Сзади, под пиджаком, оставили в пакете беляши и полбутылки водки, чтоб не замерзнуть.

Водку Старший до этого пробовал и хорошо помнил, как после было худо. Решил не прикасаться, высидеть любой ценой. Лейтенант свое дело знал отменно, пошептался с Белкой, осмотрел Валькину руку. Привел одутловатого сонного сержанта из пикета. Тот лишь покосился, кивнул и исчез. Лейтенант мигом отодвинул теток, торговавших семечками, освободил Вальке место у самых ступенек. Сочиненную Старшим историю о таинственных кровопийцах слушать не стал, вместо этого предложил подсчитать, сколько стоит билет до Новодвинская, плюс питаться, плюс куртка новая… Сам небритый, скособоченный, тщедушный, лет под сорок. Хотя, решил Валька, глядишь, и состоял когда-то в лейтенантах, в глаза смотрел, не моргая, и возражений не терпел. Пацаны слушались его только так.

Поначалу Валька от стыда глаза поднять боялся, щеки горели. Наблюдал за тысячами ног, беспрерывно бегущих вверх и вниз, слушал звон монеток в коробке. Демонстрируя свою «язву», как-то позабыл о Сергее Сергеевиче, о Лелике с дружками, почему-то казалось — здесь, в метро, их встретить не придется. Периодически мимо фланировали милиционеры, собирали мзду со старушек, но Вальку точно не замечали. Ближе к обеду появился Белка, принес шаверму, забрал выручку, довольно присвистнул. Валька покушал, осмелел, стал заглядывать людям в лица.

В метро спускалась лавина народу, Старший никогда не видел такой толпы. Шумные, галдят, руками машут, а тараторят-то — не разобрать… Как они не задохнутся тут вместе? Запахов, правда, давно не чувствовал: нос заложило, спину морозило. «Выпей, — посоветовал Белка, — не то околеешь». Но к водке он так и не притронулся. Рука горела огнем.

Пару раз поднимался снизу поболтать сосед из их же команды, беззубый старикашка, с расцарапанной культей. Ловко прыгал на правой ноге, держась рукой за перильца.

— Жар у тебя, смотри не загнись. Хотишь, за аспирином сбегаю? Тут рядом.

Старший отказывался, боялся тронуть чужие деньги. Белка сказал: «Лейтенант убьет, если потратишь». К моменту, когда начало смеркаться, дважды выгребал из коробки бумажные купюры, прятал под майкой, оставляя, как учили, две-три десятки.

— Твои восемьдесят, — отсчитал в конце дня Лейтенант. — Ты откуда сбежал, земеля? Ты знаешь, что во всех пикетах твоя харя восемь на семь висит? Лавы срубил конкретно, но мне такое западло ни к чему. Завтра туда же выходи, в той смене сержант реальный… А дальше — хрен его знает, куда тебя девать… Замочил, что ли, кого?

— Это они, ищут меня! — застучал зубами Старший. — Не выдавайте меня, братцы! Может, я пока на чердаке посижу?

— Ладно, не бзди, — откликнулся Лейтенант. — Димон, возьмешь его с собой.

На сей раз ночевали почти в домашних условиях. Поначалу долго карабкались по крыше, лезли в слуховое окно, наконец, Димон отомкнул душную, прогретую каморку. Без окон, зато имелась раскладушка с матрасом и две гитары.

— Баня под нами, сечешь? — Димон гостеприимно протянул открытую пачку «Винстона». — Зимой окна закрыты, а летом можно баб голых позырить, вон с той крыши.

Известие о том, что Валентина ищет вся милиция, вызвало у Белкиной команды неподдельное уважение, вопросов лишних не задавали, первому налили чая. Старший уперся позвоночником в горячую кирпичную трубу и провалился в зыбкую дремоту. Пальцы на руке ощутимо распухли, любое резкое движение теперь причиняло боль, кружку он мог держать только правой, ныло плечо, судорогой сводило шею. Несколько раз ребята подсовывали еду, лишь хватало сил отрицательно помотать головой. Парни обсуждали, на какой станции выгоднее всего побираться, вспоминали, как ходили воровать виноград на овощебазу. Корча из себя взрослых, презрительно трепались о какой-то Светке, которая «всем дает за „Балтику"», потом переключились на обсуждение американского кинематографа…

Валентин потерял ощущение времени. Рукавом вытирал льющийся со лба пот, но стоило отодвинуться от стенки, как зубы начинали отбивать дробь. Кто-то накрыл Старшего морской шинелью. Шинель пахла дрянным табаком, крысами и потом. Щелкали по ящику засаленные карты, затем щелкали кого-то по носу, играли на деньги, опять пили пиво, ругались…

Комната плавала в клубах дыма, раскачивалась пыльная лампочка… Старший вдруг отчетливо увидел перед собой изрытый глиняный обрыв, берег реки, узкую наледь, перевернутые лодки… Казалось, он смотрит на землю с высоты, метров с четырех, и Движется при этом необыкновенно быстро. Не поворачивая головы, каким-то удивительным образом он наблюдал стремительно удаляющуюся сзади реку, с застывшей, будто на фотографии, водой. Слева возникла полоса потрескавшегося асфальта, он успел заметить остатки тающего льда в трещинах и вязанки бревен по обочинам… Справа, гораздо ниже места, с которого он смотрел, почти вплотную очутился зеленый грузовик с брезентовым кузовом, мелькнула волосатая пятерня на баранке…

Сверху — ослепительно-бирюзовое небо, две хищные птицы в зените. Стоило пожелать, фокус сместился, птицы рывком придвинулись, Старший разглядел поджатые когтистые лапки…

Одновременно внизу — сплошное мелькание каменистой почвы, задравшая мордочку лисица, жерло сухого колодца…

Впереди — толчками набегающая блеклая равнина, плывущие навстречу, в дрожащем воздухе, холмы, одинокий экскаватор, уткнувший ковш в траншею… Тело исчезло, остались одни глаза. При этом Валька сознавал, что никогда в жизни не был в этом пустынном месте, что сидит, по-прежнему, на чердаке… и абсолютно точно знает, в какой стороне эта дикая пустыня находится…

На рассвете, со сна, отпустило малость. Рука ныла, на локте появились нечувствительные багровые пятна. Спускаясь с крыши, он почувствовал, что здорово ослаб, еле сумел удержаться на пожарной лесенке и не загреметь с шестого этажа вниз. Через силу проглотил пирожок и выпил у метро стаканчик кофе, налитого в домике на колесах. Лихорадка то отступала, то набрасывалась на него короткими атакующими ударами, точно конница из засады. В момент обострения он был вынужден поставить пластмассовый стаканчик на прилавок, настолько неуправляемо вели себя руки.

Но деваться некуда, предстояло еще долго работать. На билет и новую одежду пока не собрал. И Белка сказал, чтобы не вздумал сбежать. «Лейтенант, — сказал Белка, — он самый путевый мужик. Попадешь к другим — вообще бабок не увидишь, еще и бить будут». Старший дал понять, что понимает, как ему несказанно повезло. За пару дней он превратился в профессионального бомжа.

Сегодняшний мент Вальке сразу не понравился, аж в груди екнуло. Вся его поза — и как он кивнул семенившему рядом Лейтенанту, и как постукивал по бедру каучуковой дубинкой — выражала брезгливое презрение. Позади, на поясе, у него висели наручники. Увидев их, Старшему захотелось бежать немедленно, но прикосновение голой пятки к ледяному асфальту его отрезвило. Куда босиком-то, по морозу? И, глядя в обтянутую бронежилетом спину сержанта, уговорил себя, что пронесет…

Не пронесло.

Это случилось ближе к обеду. В первую секунду Валентин хотел закричать, принял нападавших за обычных хулиганов. Но когда его стремительно оторвали от земли, поднял глаза и увидел милицейские погоны. Двое в форме дернули под мышки, едва успел подхватить горстью мелочь. Коробка перевернулась, монеты запрыгали по ступенькам, охнули бабушки, продававшие свою неказистую кухонную утварь и рукавички. А в целом никто не обратил внимания, что человека украли посреди бела Дня. Валька порадовался, что бумажные деньги успел спрятать. Почти бегом, держа за локти, его протащили мимо турникетов, мимо полукруглого зева шахты, куда втекала галдящая людская лавина. Пока волокли, в Вальке проснулось сожаление, что в метро так и не покатался…

В проходном помещении офицер выворачивал карманы у кавказцев. Старшего провели дальше, сквозь дверь с окошечком, запустили в клетку. Закрыв решетку на ключ, менты удалились. В комнатке, помимо клетки, напротив привинченной к полу скамеечки, стоял одинокий обшарпанный стол. Уют обстановке придавал шахматный спаренный будильник без стрелок. Пахло так, будто поблизости сохли на батарее грязные половые тряпки. Валентин слышал, как сержант в соседнем помещении докладывает по телефону насчет его поимки.

Оставалась слабая надежда на Лейтенанта, Дед Махно в переходе видел, как Вальку уводили, должен сообщить. А Лейтенант сказал: если что, не рыпаться, ждать… Старший пересчитал деньги. Триста двадцать три рубля. Офигеть! За один день, не напрягаясь, а маманя за две штуки в месяц спину гнет… Он, забывшись, полез в карман и чуть не потерял сознание. Тыльная сторона ладони, где приклеилась «медуза», вздулась сплошным синюшным отеком. Куда там обороняться, — пальцы в кулак не собрать… Кряхтя и роняя слезы, Валька стянул здоровой рукой мокрые носки, попытался выкрутить.

Зазвенел засов, в клетку втолкнули бородатого оборванца с фингалом в пол-лица. Не успели сержанты разжать руки, как бомж грохнулся поперек прохода и захрапел. «Приятное соседство, — подумал Старший, — не хватало мне тут вшей набраться!» Тело и так все чесалось, дома в баньку-то сходить не успел. Если еще совсем недавно, среди людей он как-то отвлекался, то в каталажке воспоминания о доме вспыхнули с новой силой. В школе небось с ума посходили, соседи, конечно, участкового вызвали, Анка ревет, боится матери сказать…

Валька зашмыгал носом. И непонятно, у кого теперь просить защиты. Вчера он готов был сдаться первому попавшемуся милиционеру, а теперь, выходит, что они все заодно с Сергеем Сергеевичем, чтоб ему в прорубь провалиться! И все из-за проклятого прибора, который украл у них бородатый! Если заметут, обратно точно не выпустят, еще и отлупят, за то что сбежал и стрелял. Он осмотрел руку. Даже если сильно захотеть, пальцы не шевелятся, второй раз раскидать врагов он не сможет.

А здорово тогда получилось!.. Врал Седой, врал про биологию, про компоненты какие-то. Эта штука и есть самый главный компонент, это граната такая, только без пороха взрывается. Старший взобрался с ногами на лавку, подальше от спящего алкаша, поерзал, глядя в потолок.

И вновь накатило… Холмы придвинулись совсем близко, он летел над ковром молоденьких пушистых елочек… Тут картинка плавно повернулась, словно невидимый штурман в Валькиной голове сменил направление. Ближняя вершина ушла назад и вправо, открылась широкая лощина,испещренная белыми комочками. Козы, множество коз и овец… Скорость полета ощутимо замедлилась, тише, тише… Земля стремительно придвинулась, Валька продолжал так же видеть во все стороны, но на сей раз, точно стоя на коленях. Вдруг, прямо перед ним появились чьи-то ноги в тяжелых ботинках. Человек повернул кудрявую голову, обозначился профиль… Это, это же ведь…

За спиной, вырывая его из потустороннего призрачного скольжения, заскрипели несмазанные петли. Сержант с заспанным недовольным лицом вертел на пальце связку ключей.

— Живо на выход!

Глава 10 ЭКСКУРСИЯ ПОД ЗЕМЛЮ

Дверь распахнулась. В соседней комнате пискляво причитала лохматая женщина: «Ой, мамочки родные, обокра-али! После-едние кровные копе-еч-ки вытащили-и!!» Размахивала при этом набитыми сумками, тыкала пустой кошелек начальнику в физиономию, а низкорослый старлей, пытаясь вставить слово, растерянно отступал под ее натиском. За спиной у растрепанной тетки, пытаясь войти в помещение пикета, толкались трое. Все в распахнутых дутых синтепоновых куртках. У Старшего заныло в животе.

Первым входил амбал, душивший его в коридоре «больницы». Он никак не мог пропихнуть громоздкое туловище сквозь узкую дверь, потому что обворованная гражданка продолжала истошно голосить и заслоняла собой весь проход.

Словно клещами ухватили предплечье. Не успев прийти в себя, Старший свалился прямо на спящего бомжа. Тот заворочался, приподнимаясь на локте. Сержант потянул Вальку со скамейки, не оборачиваясь, повел за собой, свободной рукой захлопывая решетку.

Но захлопнуть не сумел, поскольку произошло несколько занимательных событий. Во-первых, бородатый алкаш, не вставая на ноги, ухитрился взлететь в воздух и носком шипованной кроссовки угодил сержанту под колено. Сержант, не выпуская Валькино плечо, завалился назад. Прикрываясь падающим навзничь милиционером, бомж приложил к губам кулак и шумно дунул.

Валькин больничный знакомый, отпихнув рыдающую тетку, уже тянул из-за пазухи пистолет с бесконечно длинным стволом, но рука его на полпути остановилась. Бородатый алкаш дунул вторично. Схватившись за глаз, «санитар» тяжело рухнул на колени.

Второй «санитар» успел выстрелить. В потолок. Потому что плаксивая тетка, не оборачиваясь, ударила его ребром ладони в горло. При этом она неловко взмахнула мягкой клеенчатой сумкой и угодила ею в висок старлею. Лейтенант отлетел, насколько позволил железный шкаф, и в дальнейших боевых действиях участия уже не принимал.

Еще один милиционер, из тех, что конвоировали Старшего в пикет, возник за высокой деревянной перегородкой слева. Оторвав голову от бумажек, он с изумлением обнаружил прямо перед собой свежий труп, вооруженный автоматом. Милиционер довольно быстро извлек пистолет, но чуточку замешкался. Потому что не сразу выбрал, с кем сразиться.

В следующее мгновение в его лбу образовалась дырка. Это бесшумно стрелял третий «санитар », отпихнувший, наконец, падающее тело своего напарника.

Так и не выпустивший Вальку сержант вскочил на ноги, царапая ногтями по кобуре, и грудью встретил очередь, выпущенную третьим «санитаром». Нападавший держал у живота короткий угловатый автомат, и держал крепко. Он как раз успел пробиться через своих корчащихся в проходе товарищей и искал, кого бы пристрелить. Поэтому менту повезло: все пули принял на себя бронежилет. Сержанта отшвырнуло в клетку, где его после и запер бородатый, который, лежа под пролетающим милиционером, еще разок удачно дунул. Женщина с кошелками тоже оказалась на полу, ниже линии огня, но теперь живенько поднялась, перешагнула через лежащих и захлопнула входную дверь.

Стало совсем тихо, за стенкой ухали жернова эскалаторов. Валька остолбенел. Но смотрел он не на трупы, а на доску объявлений, размещавшуюся поверх «барной* стойки. За компанию с размытыми рожами чеченских командиров ему крупным планом улыбалась собственная глянцевая физиономия.

— Как дела? — басом спросила «тетка», снимая седой парик. Без плаща она превратилась в поджарого парня цыганистой внешности, одетого в мешковатый обвислый свитер. — Сам идти сможешь?

— Ага… — ответил Старший и на всякий случай присел на лавочку. В спине вдруг стрельнуло так, что несколько секунд он не мог дышать.

— Скажу «хоп» — вались. Уловил?

И забормотал в телефон.

— Босиком я… — невпопад откликнулся Валька.

— До обувного потерпишь? — Валькин сокамерник, держа дверь под прицелом, отклеивал бороду.

Снаружи постучали. Цыган, с двумя пистолетами, метнулся к косяку, узнав вошедшего, заулыбался.

— По верху не уйти, — быстро заговорил мужичонка в потертом кожаном реглане. — Давай до «Пионерской», там все машины на подъем. Коля с ребятами ждет внизу, на перроне. Последний вагон.

Кусочек метро Старший увидел-таки, преимущественно потолки, поскольку со всех сторон его кольцом зажимали внушительные Колины ребята. На пересадке передвигались «клином», не размыкая строя, в два ряда. Лишь на последней остановке Старший смог оценить, какая многочисленная армия его охраняла. Припустили не к эскалаторам, а в обратную сторону, в тоннель. Через зальчик, набитый мониторами, мимо девушек в форме, попали на бесконечную гремящую лестницу. Старший сделал три шага по ступенькам и рухнул бы на железный пол, если бы его немедленно не поймали.

— Пацана — на руки! — приказал кто-то.

Вальку подхватили, точно маленького, понесли почти бегом по ступенчатой железной спирали. В лицо все сильнее дул ветер, гигантские лопасти вентиляторов кромсали полоски света. Наверху его передали с рук на руки, перенесли по чавкающей грязи в «мерседес». Валька его в момент узнал. Вот уж не гадал, что доведется в такой тачке прокатиться!

«Шестисотый» рывком взял с места, впереди заиграла мигалкой седьмая «БМВ». По сторонам смотреть не дали, чуть не насильно уложили на сиденье, в машину втиснулось человек восемь. Разместившийся напротив старичок скупо улыбнулся, и Валя узнал… «Карла Маркса».

Нет, нет, не он, но похож-то, чисто брательник. И шнобель здоровый, и кудри… Бородка помельче, седенькая, а в остальном — ну вылитый!

Человек произнес что-то непонятное, мигом высунулся молодой, в дымчатых очках:

— Господин Оттис благодарит вас за проявленное мужество. Господин Оттис беспокоится, не причинили ли вам повреждений.

— А?.. Повреждений? Не, чего там, — Старший неожиданно для себя начал хихикать. «По… повреждений! Повреждений!» Во умора! Приколисты… Он смеялся бы и дальше, но тут увидел округлившиеся глаза Оттиса — тот заметил Валькину руку. Вернее, что с ней стало.

«Два укола в вену. Больно… Руки пустите! Сквозь туман раскачивается над головой странная штука, палка, и в ней — две бутылки перевернутые. Мокрое на лоб кладут, и ладони нежные на щеках… Мама, мамочка… Голос женский: „Еще два кубика… Чуть быстрее можно… Теперь внутримышечно… Резус-фактор…"»

Какие руки холодные, мама, не убирай руки… Он несет козочку, он убил козу… У козочки голова висит… Пить, пить… Мама, он Муху забрал… Пить… Солнце яркое… Я больше не буду… Двух козочек несет… Не надо меня привязывать…»

Глава 11 МЛАДШАЯ И МЕРТВЫЙ ДОКТОР ШПЕЕР

Анка догадывалась, что спорят из-за нее. Маркус предлагал оставить в лагере, доктор Шпеер стоял за то, чтобы посадить в первый попавшийся российский самолет, а Мария твердила, что одну отправлять никак нельзя. Что Лелик наверняка за ней вернется, чтобы не оставлять свидетелей. Маркус первый устал спорить, махнул рукой, пошел укладывать вещи.

— Поедешь с нами, — пошевелил усами доктор. — Назначаю медсестрой.

— Зачем я тебя раньше за борт не выкинула? — тряхнула кудрями Мария. — Придется теперь с собой брать…

По мере выздоровления к ней возвращалась привычная вредность. Ходила самостоятельно с трудом, но обедала за троих и подчиненных распекала не хуже школьного завуча. Невзирая на летнюю погоду, парик рыжий не снимала, и когда Шпеер, с Анкиной помощью, менял повязку на плече, и когда мылась. Наверное, этот боевой… как его… холдер, не для всеобщего обозрения прилепила. Анка решила при случае разузнать у доктора, он самым мирным казался.

Огромный Шпеер проявлял ответные симпатии, — особо расплывался, когда о болячках, о переломах расспрашивала. Оживлялся он, как заметила Анка, в двух случаях: за игрой в преферанс и в спорах о будущем медицины. За последние три дня Младшая стала его любимым слушателем. Память доктора хранила множество потрясающих примеров из практики, причем он никогда внятно не называл ни имен, ни точных мест событий. Скажет только: «Шли лесочком, воды по колено, жарко, первых двое на попугайчика загляделись… на растяжку напоролись. Ну, одного я собрал по частям — ничего, даже почти не заметно…» Или такое: «Я ему толкую: лежи смирно, ампутировать мне мешаешь, а он стреляет…»

То что Шпеер не в поликлинике работал, Анка поняла. Скорее всего, на «скорой».

Слушала, раскрыв рот. Иногда, впрочем, озиралась на шпееровских партнеров по картам, не смеются ли над ней хором. Не, никто из парней в пятнистом и не думал смеяться. Многие, как выяснилось, по-русски толком и не говорили. Набрали же чудиков в охрану!

Существовала, однако, и скрытая причина их со Шпеером симпатий. Шестым чувством Младшая примечала в нем некое подобие тоски по семье, по детям. И хоть прямо спросить ни за что бы не решилась, ловила порой потеплевший, почти отцовский взгляд. На батю врач ни капельки не походил, но и ее влекло к нему что-то… Может, оттого, что остальные были слишком заняты и воспринимали ее исключительно как обузу? Самое любопытное, что доктор тоже прилетел из Голландии, только другим самолетом. Сам сказал.

Из разговоров летчиков со всезнающим Зарифом Анка уяснила, что самолет пересек следующую границу, и теперь нападения можно не бояться. У Марии, по слухам, имелось тут аж два аэродрома, и еще в полете она приказала подготовить другую машину.

Приземлились в чистом поле, зимы как не бывало. Истребители поддержки отстали раньше. Анка к тому времени почти пересилила страх перед иллюминаторами, и Шпеер показал ей, как звено разворачивалось, прощально покачав крыльями. Очень красиво, только почти ничего не успела заметить. На земле отряд уменьшился втрое. Мария расцеловалась с очкастым Пьеро.

— Хороший парень, — отметил Шпеер. — Сидел бы спокойно в своем Милане, так нет же, шило в заду…

— Почему в Милане? — Анка, приставив ладошку козырьком, разглядывала пальмы. — Это где, в Голландии?

Но Милан оказался в Италии. Младшая окончательно запуталась, не представляя, как это они ухитрились собраться все вместе.

— У папашки евоного авиакомпания своя, — Шпеер сунул Анке плитку гематогена. — Идейный пацан, с жиру бесится…

Стянул через голову футболку и уселся загорать. Анка обратила внимание, что весь экипаж, включая пилотов, переоделся в летнее, в рубашки с коротким рукавом. Она единственная выглядела по-дурацки: в стеганом ватничке и зимних сапожках. И было здесь не просто жарко. Младшая не успела скинуть теплые шмотки, как насквозь пропотела. Блузка на спине елозила и противно прилипала. Мария, впрочем, пообещала заехать в магазин. Какой тут магазин? За проволочным забором зеленой стеной раскачивались настоящие джунгли: прямо как по телику показывают, в ветках перепрыгивали пестрые крылатые комочки. У Младшей дух захватило от мысли, что тут свободно летают попугаи. На каменном бордюре замерли несколько изящных ящерок, но стоило сделать шаг в их направлении, как зеленые хитрецы разом шмыгнули в щель. Так и чудилось, что вот-вот выйдет из леса слон или жираф.

Жираф не вышел. Вместо него, подпрыгивая, прикатился игрушечный празднично-белый самолетик. Откинулась дверца, по лесенке, сияя улыбками, спустились двое, смуглые, в простынях и потешных круглых шапках, похожих на вытянутые кастрюли, бросились к Маркусу обниматься. Тот раскинул руки, счастье на лице изобразил, будто лично Деда Мороза встретил. Затем аборигены передали ему плоский портфель, и все трое, болтая, уселись под крылом, прямо на плавящийся асфальт.

— Семен Давыдович, — окликнула Анка. — А вы Лукаса знаете?

Шпеер расстелил рубаху, откинулся на спину.

— Виделись когда-то.

— Мария правду говорит, что он злодей?

— А почему ты ей не веришь?

— Ну, я верю… — Анка поежилась. Она украдкой освободилась от ватничка и вторых штанов. Затем сняла носки, и все равно ощущение было такое, словно попала в предбанник. Словно все тело укутали горячим мокрым компрессом.

Лететь дальше, видимо, собирались вчетвером. Из «десантников» Мария брала с собой двоих: знакомого Анке чернокожего Ника и того, здорового, с пулеметом. В том-то и дело, что с пулеметом, а говорила, что убеждать бородатого будем… Как бы опять стрельбой все не кончилось…

— Лукас дважды спас мне жизнь, — вполголоса поделился Шпеер.

— А теперь украл лекарство и хочет кому-то продать?

— Продать?! — скривился Давыдович. — Эти ребятки, сестра, в деньгах не нуждаются.

— Зачем же он так подло поступает?

— Вот что я тебе скажу, — доктор перекатился на живот. Его белая волосатая спина блестела от пота. — На всех не угодишь. Когда меня спасали, девятнадцать человек обошли. А нынче моя задача — штопать дырки, а твоя — сидеть тихо и не задавать глупых вопросов, ферштейн? Или сейчас запакуем — улетишь с братвой во Францию, до дома и за год не доберешься…

— Значит, Лукас выбрал спасать вас? — заморгала Анка. — А остальные девятнадцать?..

— Остальных я не знаю и никогда не видел. И выбрал не Лукас, а Коллегия, и не за то, что я такой красивый. У меня водились идеи, а у них — бензин, всего-навсего… — Он помолчал, недовольно рассматривая ящерицу. — И потом, сестра — постарайся не употреблять, к месту и не к месту, слово «подлость». Вот я, больше двадцати лет назад уехал из страны, тогда еще СССР называлась. Уехал и никогда не видел свою семью. А им было нелегко, очень нелегко, я думаю. Сестра, больной человек, — на инвалидности. Жена, пусть и бывшая, и старше меня намного… Это подло, как ты считаешь?

Анка не решалась поднять глаза.

— Конечно, подло! — сам себе ответил доктор и сплюнул под колесо самолета. — Но я получил возможность заняться той хирургией, о которой мечтал. По высшему разряду. Как ты считаешь, не подло было их бросить? Три десятка больных, со сложными ранами? А ведь я мог бросить и вернуться домой. И на душе бы кошки не скребли.

— А дома вы их не могли оперировать?

— В том-то и загвоздка, сестра. По дорогам усохшие вербы, как сказал Серега… Песни у нас красивые, это точно. Если бы душу Ивана Ивановича, да приставить к голове Ганса, или там Джонса, никуда бы не пришлось уезжать…

Шпеер поднялся и зашагал укладывать свои блестящие чемоданы.

— А чем вы тогда болели? — не сдержалась Младшая.

Шпеер на секунду замер.

— Я тогда умер.

Глава 12 НОЧЬ ВО ДВОРЦЕ

Аэроплан поднялся, и Младшая судорожно схватилась за подлокотники — слишком ненадежной показалось новое средство передвижения. Тонкие алюминиевые стенки подозрительно дребезжали, коротенькие крылья трепетали на ветру, впереди, перед прозрачной кабиной, стайками разлетались пестрые птицы.

Такого количества самых разных пернатых в одном месте Младшая не могла себе вообразить. Моря, океаны птиц — оранжевых, голубых, всевозможных немыслимых расцветок. А внизу… Внизу раскинулась настоящая водная страна, реки и речушки сплетались, разбегались, превращались в озера. Шпеер указал пальцем на стадо каких-то животных, удирающих по песчаной косе. Летели так низко, что ясно различались следы от стремительных копытец. Тысячью оттенков зеленого бугрились бесконечные заросли, по зеркальным отражениям небес скользили малые и большие лодки. Пилот за штурвалом ухитрялся, высунувшись в окно, махать рукой. Снизу рыбаки, или кто они там были, вскакивали и ответно махали вослед. Младшую потрясло, что столько животных и диких птиц носятся совсем рядом с людьми, почти не прячась. Под нестерпимым жаром солнца от воды поднимался плотный, горячий туман; жизнь, буквально, кипела в этом благословенном краю, кипела и проявляла себя до неприличия ярко.

Рядом с кормящимся стадом рогатых животных, отдаленно похожих на коров, на отмели плескались дети, а дальше, на дырявых мостках, десятки, если не сотни, женщин занимались стиркой. Речной пейзаж опять сменился многоцветным лесом, затем пошло болото, в котором копошилось множество донельзя перепачканных фигур. Что они там делали, Анка не поняла. Она в который раз выжимала платок и жадно пила все подряд, что давали.

Промчались над крохотным городком, над круглой площадью с разлегшимися в грязи коровами. Лужи на площади были такого размера, что самолетик ухитрился в них полностью отразиться. Младшая жадно вглядывалась в запрокинутые улыбающиеся лица. Вот что ей не хватало! Она забыла, как люди улыбаются. На мгновение Анке представилась родная унылая деревня, мрачное здание школы, далекие подружки. И вместе с нахлынувшей тоской прорезалось обидное чувство обделенности. Здесь так тепло, ярко… Почему, ну почему они не могут приехать сюда с маманей жить? Летчики улыбаются, на плотах внизу улыбаются, пляшут, голые коричневые дети бегут по мосткам, смеются, прыгают в воду…

Доктор что-то заметил, положил руку на плечо:

— Что, дух захватило? То ли еще будет, когда к океану доберемся. Плавать-то умеешь?

Анка поежилась. Последний раз она купалась, провалившись в полынью. Слава те, Господи, там по пояс оказалось. Поперлась, как дура… Ясное дело, маманя сперва в бане веником отхлестала, водку с медом в рот лила, а после вторую «баню» устроила, без воды…

А за окнами по-прежнему расстилалась райской красоты местность. Малюсенький голый человечек в чалме погонял кнутом двух могучих быков, увязших по колени в коричневой жиже. Быки тащили за собой конструкцию из бревен, очевидно, сельскохозяйственное орудие. Подобрав, чуть ли не до пояса, свои простынки, по узким досточкам через гирлянды прудов пробирались женщины. Многие несли на себе крошечных детей. Не успели скрыться следы городка, как впереди, в промежутках кричащей листвы показались хаотические нагромождения неказистых строений, издалека похожие на грандиозную свалку. Какие-то ушастые животные, похожие на поджарых свиней, наперегонки носились с мальчишками по изогнутым улочкам этого странного города. А на горизонте, над морем разноцветных хибарок, вздымались многоэтажные сияющие башни. И опять — бесконечные линейки поделенных на куски полей, расцвеченные всеми оттенками зеленого, желтого, голубого…

И все это великолепие блестело и переливалось на солнце.

Анка забилась в угол, подавленная размерами Земли, даже не вышла наружу, когда сели для заправки. Кроме того, доктор произвел в полете, над всеми без исключения, своего рода экзекуцию — от локтя до плеча утыкал руку прививками, вдобавок заставил проглотить несколько мерзких капсул. А самую болючую прививку воткнул в спину под лопатку.

— Ночуем в Калькутте! — Маркус с Ником склонились над экраном компьютера. Никто, кроме Анки, окрестностями не интересовался. Черный Ник вместе со вторым амбалом вели себя как дома, вспоминали ругательные названия деревень на севере этой страны, куда оба ездили в командировку. Ник сказал, что пока Леонид дружил с Индирой, нашим пацанам находилось чем заняться. Наблюдая, как Ник огромным зазубренным ножом расправляется с манго, Анка могла лишь гадать, какого рода командировки ему выпадали.

Доктор на Ника ругался, запрещал перекармливать ребенка фруктами. А фруктов после заправки появилась полная корзина, и каких фруктов! Не тех, что продавали дома, в поселке. Местные фрукты порой было непросто донести до рта, они сочились и расплывались… Нет, определенно сюда следовало переехать, вот только бы Валю найти…

На земле Анку поджидали новые потрясения. Сначала она, не успев сойти с трапа, завопила, потому что увидела змею. Последствием ее крика стало только то, что все мужчины повалились сверху на Марию, прижав ее к земле и ощетинившись оружием. Черноусый летчик катался от хохота. Змея спокойно дремала на травке.

Вторым сюрпризом стал встречающий автомобиль и мотоциклисты. Похожую машину Анка видела по телику, у Филиппа Киркорова. Сиденья внутри шли по кругу, но Младшая, как ни старалась, снаружи разглядеть почти ничего не сумела. Солнце моментально закатилось. По мириадам расплывающихся в линии огней угадывался колоссальный город, да светила в лицо фара впритирку мчащегося мотоциклиста. Потом мотоциклист проскочил вперед, а движение резко замедлилось. Лимузин застрял в бесконечной очереди машин, телег и совсем маленьких повозок, которые тащили за собой босоногие тощие люди в чалмах. Впереди возникли несколько полицейских с палками и принялись разгонять затор. На секунду один из них склонился к водительскому окошку и произнес несколько певучих фраз, как показалось Младшей, весьма почтительным тоном.

Анка начала догадываться, что Мария, судя по всему, по совместительству — местная принцесса, и поделилась идеей с доктором. Семен Давыдович, не отрываясь от карт, скучно заметил, что у Коллегии имеется здесь кое-какая собственность. Иногда автомобиль рывком тормозил, дважды они застряли в пробке, потому что прямо по курсу отдыхала корова, и шофер выезжал на встречную полосу. Мотоциклисты отчаянно орали на людей, пытались проделать брешь в толпе, но не всегда это им удавалось. Правил движения, судя по всему, здесь не существовало вовсе. Оборванцы перебегали дорогу там, где им хотелось, не обращая внимания на гудки и ругань.

Приглядываясь к неосвещенным домам, жмущимся к разбитой мостовой, Младшая с ужасом обнаружила, что под тряпичными навесами сидят и лежат сотни человеческих фигур. Нищие попрошайки тянули руки, дети ползали среди залежей отбросов, а многие просто спали, свернувшись калачиком. Не обращая внимания на спящих, по хлюпающей грязи катилась мощная волна пешеходов. По сравнению с веселыми деревенскими пейзажами, город предстал перед Анкой приемным покоем огромной инфекционной больницы…

Несмотря на то, что все форточки в машине пассажиры предусмотрительно задраили, Анке казалось, что по ней ползают десятки насекомых. Она поминутно дергалась, стараясь кого-то из них пришлепнуть. Еще больше летучих мерзавцев торпедировали лимузин снаружи. Создавалось ощущение, что машина продвигается не к центру города, а погружается в дебри вонючего болота. Но в какой-то момент трущобы уступили место вполне современным кварталам, даже дышать стало легче. Воздух здесь не походил на испарения от помойного ведра, хотя тучи назойливых ночных москитов все так же штурмовали каждый фонарь…

В состав «кое-какой собственности» входил, как выяснилось, трехэтажный дворец, скорее смахивающий на небольшой поселок. Подземелье, куда вкатился лимузин, напомнило Анке автобазу «скорой помощи», где раньше работал батя. В глубине здания, несмотря на внешнюю воздушность аркад, притаилась настоящая крепость. В каждом из трех лифтов, отделенных стеклом, круглосуточно сменялись охранники. Обычную лестницу Анка так и не нашла, и всякий раз, попадая в лифт и встречая немигающий взгляд человека в белой рубашке, вздрагивала. Ужинать поехали вниз, в увешанную коврами комнату размером со школьный спортзал. И всюду работали кондиционеры, нагнетая морозный и чистый, без запахов гнили воздух. Какое это оказалось счастье вновь ощутить вокруг себя прохладу! Минут двадцать Младшая провела под душем. Из раструба лилась тепленькая водичка, оба крана крутились впустую, а на потолке и стенах расцветала плесень. Наверное, комнатой очень давно не пользовались. Но Анке этот душ показался раем.

В столовой Анку поджидало очередное потрясение. Охрана, очевидно, питалась где-то отдельно, хотя за длинным низким столом уселось бы человек сорок. Из стенных ниш рядами выглядывали позолоченные слоны, с шестью бивнями каждый. В промежутках между слонами сидели одинаковые статуи — толстый улыбающийся азиат с отвислым животом. В дальнем углу, в полумраке имелось нечто вроде инкрустированного золотом киота, в нише которого замерла самая удивительная статуя. Младшая постеснялась подойти поближе, потому что статуя была голая. Женщина, из какого-то черного и блестящего материала, в танцующей позе, с красными кончиками грудей и, самое удивительное, с четырьмя руками. На изогнутых руках поблескивали браслеты, из двух плоских сковородок по бокам от статуи поднимались дымки…

Впервые в жизни Анке кто-то прислуживал. Три женщины, обернутые в яркое, блестящее, с огромными серьгами в ушах, бесшумно и быстро накладывали еду, убирали посуду. Кушать здесь следовало культурно, ножом и вилкой, плюс ко всему напротив тарелки переливались сразу целых три хрустальных бокала различной формы. Младшая смерила расстояние до ближайшего из дюжины графинов, поняла, что не достать. На помощь пришел переодевшийся в тройку, похожий на министра, Шпеер. Оказалось, достаточно приподнять свой бокал, чтобы стоящая сзади женщина его мгновенно наполнила. У Младшей с перепугу так ослабли руки, что решила — вообще не буду пить, еще сломаю что-нибудь!

Мария вышла к ужину в сногсшибательном черном платье с накидкой, скрывающей повязку, попрежнему в длинном парике, только теперь она превратилась в блондинку. Младшая даже не обратила внимания, что за еду перед ней поставили, смотрела во все глаза. Маркус, в белой кружевной сорочке с расклешенными рукавами, поднялся, подвинул даме стул, сам налил из пузатой бутылки вина. Взрослые чокнулись, официантка подожгла в углу на бронзовой подставке какую-то сладкую травку. Анка механически пережевывала тающие во рту куски мяса, или не мяса вовсе… Перед ней стояло множество фарфоровых мисочек с соусами и подливками, с белыми кусочками бамбука и черными грибами, с пряной травой и запеченными тушками диких птиц. Плакал по углам сладкий дым, смеялась Мария, угощая доктора кальяном, играл на гитаре Маркус. Молчаливая прислужница нажала на кнопочку пульта, дальняя стенка раздвинулась, засветился экран телевизора размером с теннисный стол… Вот это житуха! Будто и не было пальбы, не было парня с оторванной ногой, не было драки с милицией…

Спальню ей определили на самой верхотуре. Минуты две Младшая ходила вокруг кровати и трогала гигантскую, расшитую узорами простыню. На кровати легко разместились бы четверо, что в соседнем номере и предпринял с новыми карточными партнерами вечно бодрствующий Шпеер. Анка заметила, что в саду и в гараже встречались почти исключительно смуглые лица, но внутренняя охрана сплошь состояла из европейцев, и в свободной смене объявились преферансисты.

Мария сдержала обещание. Анку поджидал раздвижной шкаф, набитый подростковой одеждой. Поскольку никто не поинтересовался нужным размером, шмотки прикупили целым стеллажом, не снимая ярлыков и ценников. Не очень понятно, правда, как надеть одновременно шесть пар обуви. Анка посидела среди тряпичного обилия, сквозь тройной ряд прозрачной брони наблюдая за сверканием городских огней. Если приглядеться, бескрайний океан света дробился на редкие цепочки электрических фонарей, сполохи уличных костров и невнятное шевеленье совсем слабых пятнышек, точно сонные светящиеся рыбы ползали под водой, Младшая вспомнила слова доктора о том, что здесь до сих пор пользуются керосином. Она закрыла глаза и сразу же увидела искалеченных болезнями нищих, хватавшихся снаружи за дверцы машины. Почти голые, чумазые мальчишки с руками и лицами, покрытыми чем-то вроде древесной коры…

Младшая развязала веревки рюкзачка, скомкала и утрамбовала туда две майки, водолазку, джинсы, пару кроссовок. К остальному не прикоснулась.

Небо раскручивалось над городом сосущим антрацитовым колодцем, и сложно было сказать, звезды отражаются в уличных огнях или наоборот… Снаружи невидимую преграду окна беспрерывно атаковали ночные насекомые. Нагоняя холод, бормотал кондиционер.

Анка устала. Ей никак не удавалось связать воедино впечатления прошедших дней, уложить в мало-мальски внятную систему. Если поверить Марии, выходило одно, а со слов Шпеера — совершенно иначе. А Лукас, купивший старую негодную корову по цене хорошего стада… Подонком его никак не назовешь, доктора вылечил… от смерти. Шуточки у Давидыча, конечно, мама не горюй! Так кто же врет? Чего поделить-то не могут? Нет, чтоб жить тихо-мирно, красотища-то вокруг какая, обалдеть. Как в сказке, просто не верится: цветы в клумбах, цветы в прудах, бабочки с ладонь…

Неведомой Калькуттой Младшая так и не полюбовалась. Снялись затемно, прежним составом. Ник выгнал из гаража открытый сверху, длинный джип, с неимоверного размера колесами, куда в числе прочего впихнули принадлежащий теперь Анке здоровый кожаный чемодан с гардеробом. Вблизи выяснилось, что джип не совсем открытый, а затянут поверх дуг плотной прозрачной сеткой. Непрерывно зевающей пассажирке налили из термоса удивительно вкусного кофе. Помимо вкуса, напиток обладал еще кое-какими особенностями. Не успели добраться до парковых ворот, сонливость исчезла, сердце бешено застучало. В парке на Младшую набросились запахи. Она втягивала носом воздух и чувствовала, как начинает кружиться голова. Если внутри дворца царили благовония, то снаружи разливался аромат, в десять раз сильнее, чем в самом большом цветочном магазине. Как они тут живут и с ума не сходят? Она бы только и делала, что ходила бы от клумбы к клумбе и нюхала…

Ник дважды останавливал машину, повинуясь всплывающим из мрака вооруженным караульным, Маркус что-то говорил вполголоса, что-то передавал из рук в руки. Когда миновали третий кордон, сбоку дважды помигали. Подъехал, затянутый в маскировочную сетку, военный автомобиль с закутанным в брезент сооружением вместо заднего сиденья.

Караван тронулся. Спустя десять минут нормальный асфальт исчез и Анке пришлось держаться за все, что можно, пристяжной ремень не спасал от сумасшедшей тряски. «Мамочки!» — повторяла она, когда колеса в очередной раз отрывались от земли. По сравнению с этими прыжками, вертолетная болтанка вспоминалась сущим пустяком. Район фешенебельных особняков сменился садами, а затем, как и накануне, поползли обшарпанные дома, разделенные мрачными узкими переулками. Сквозь пустые проемы окон виднелись внутренние дворики, где, точно муравьи, копошились голопузые дети, Анка тронула Марию за плечо.

— В коричневом чемодане, это ведь все мои вещи?

— Конечно, твои.

— И я могу с ними делать, что захочу?

— Безусловно! — слегка удивилась великанша.

— Остановитесь, пожалуйста. На минуточку!

Шпеер понял первый, покряхтел, качая головой, но ничего не сказал. Повинуюсь взгляду Маркуса, Ник выскочил в грязь вместе с Младшей, помог ей выволочь неподъемный чемодан. Из щелей домов, из вонючей придорожной канавы, отовсюду наблюдали любопытные глаза. Не успел Ник захлопнуть за Анкой дверцу, как ее роскошный гардероб облепили десятки рук, затеялась драка, плач детей перемежался с криками женщин. Анке хотелось заткнуть уши, но машина уже завернула за угол.

Никто не сказал ни слова.

Светало в южных краях с невиданной скоростью. Несущаяся впереди в клубах пыли зеленая машина походила на гигантского озабоченного жука. Вдоль дороги, если можно было назвать ряд канав дорогой, в рассветном слабеющем сумраке появлялась и исчезала полоса воды. Густые, точно сметана, травяные запахи набивались в нос, раскачивались нависшие ветки, тяжело хлопая крыльями, кто-то пролетал над головой. И духотища… Анка не успевала вытирать пот со лба.

После очередного особо крупного прыжка заросли раздались в стороны и слева показался дымящийся краешек солнца. Передняя машина затормозила, пропуская их вперед, и развернулась поперек, блокируя дорогу. Младшая оглянулась.

Двое смуглых, в чалмах, освобождали от брезента зенитную установку, третий разворачивал на турели тяжелый пулемет. Младшая поежилась. Когда же это кончится? Опять война? Доктор порылся в многочисленных карманах десантной куртки и протянул защитные очки.

— Не туда глядишь! — двумя пальцами за затылок повернул Анкину голову. — Как насчет вымыть ноги в Индийском океане?

У Младшей слова застряли в горле. Перед ней сонно шевелилось бескрайнее иссиня-черное чудовище… С гулким клекотом оно совершало степенный вдох, и так же, неторопливо, посылая вперед соленую пелену брызг, выдыхало. Далеко слева, на востоке, жирный блеск сменялся чередой оттенков — от ультрамарина до розового, пологая волна света на глазах расползалась, точно из-под толщи воды, снизу двигалось невидимое войско с разноцветными факелами. Солнце походило на разбуженного паука, лениво перебирающего лапками, словно карабкающегося вверх по неокрепшей паутинке облаков. Гораздо правее по берегу тянулись какие-то странные сооружения, будто собранные из кусков. Едва тьма отступила, Анка убедилась, что глаза ей не врут. Наверное, в самодельных лачугах жили сотни тысяч, если не миллионы, граждан счастливой солнечной страны. А за городом нищих, на темной глади задирали к небу свои стальные хоботы портовые краны, на рейде перемигивались десятки судов и бурчали невидимые механизмы.

Мария спрыгнула и медленно пошла навстречу воде. Остальные затихли.

Ник вертел в пальцах незажженную сигарету.

Маркус, скрестив руки, стоял на сиденье.

Шпеер вытянул шею, будто прислушивался. Сквозь невнятные шумы цивилизации океан бормотал свою вечную неспешную мелодию. Мария стянула с головы парик, сделала еще пару шагов, пена лизала ей щиколотки. Произнесла что-то невнятно, затем громче, Маркус засмеялся, стукнул кулаком в лобовое стекло.

— Я его слышу! — обернув сияющее лицо, прокричала Мария во весь голос. — Он идет!

Анка кожей ощутила, как спадает напряжение. Громила на заднем сиденье издал боевой клич, потрясая пулеметом, с которым, похоже, никогда не расставался. Шпеер обменялся рукопожатием с Маркусом, Ник сыграл туш на клаксоне.

— Коньяк за вами, доктор, — погрозил Маркус. — Я же говорил, — с точностью до метра. Он идет на офхолдер Наездника, практически по прямой. А вы — старый скептик…

— Сдаюсь, сдаюсь, — развел руками Шпеер. — А теперь всем завтракать! Час у нас есть?

— Опять сомневаетесь? Семь минут — максимум, но перекусить успеете.

Разложили походный кофр, от ароматов у Анки потекли слюни. Внезапно она почувствовала зверский голод. Не отрывая взгляда от светлеющих волн, азартно молотила челюстями.

— Давай, давай! — подбадривал доктор. — Девка должна быть в теле, а то скелетина сплошная. Мамка скажет — не кормили… И вот что, — он придвинулся, щелкнул по носу. — Ничего не бойся.

— А чего надо бояться? — Анка напряженно следила за Марией, застывшей у кромки берега.

— Сама увидишь. Это Тхол. Будет страшно — смотри вниз, потом привыкнешь.

Кушать расхотелось. Шесть пар глаз обшаривали горизонт. Ожидание нарастало, обволакивая Анку нервной липкой пленкой. Ветер сменился, вместо соленой горечи океана принес привычную уже вонь городских отбросов.

Ник выплюнул недокуренную сигарету.

Маркус, приглаживая кудри, подался вперед.

Шпеер теребил усы.

Над синей чашей взлетали белые птицы.

Анка сглотнула. Птицы взлетали с протяжными криками. Солнце вышло наполовину, левую щеку обдало жаром. Погасла последняя звездочка.

Вдали что-то показалось. Анка сморгнула.

Что-то большое… облачко… И вдруг — сразу ближе. Словно серая тучка над водой.

Очень большое.

Птицы затихли, Анка почувствовала, как спина покрывается мурашками, непроизвольно прислонилась боком к Шпееру. Тот, как зачарованный, расширенными зрачками уставился в небо, вытянул руку, прижал к себе.

Младшая осмелилась поднять глаза. Мария вытянулась в струнку на самой кромке воды. Вокруг ее щиколоток собиралась чешуя из полиэтиленовых пакетов, банок, и полусгнившей кожуры. Нависая над маленькой, одинокой женской фигуркой, в зыбком туманном мареве парило чудовищной величины дискообразное тело.

— Тхол… — одними губами прошептал доктор.

Глава 13 МИЛЛИОН И ГРАЖДАНСТВО

— А если я откажусь?

— У вас небогатый выбор.

Валька лежал, как фон-барон, на высокой кровати с колесиками, а трое сидели поодаль. Оттис с тросточкой, переводчик и врачиха за пультом. Правую руку освободили, и можно было лентяйкой поднимать и опускать подголовник. Б вену на левой — продолжали вливать какую-то желтую гадость, а на груди и голове пластырем крепились проводки. За ширмой виднелся кусок высоченного стрельчатого окна (без решетки!) и краешек мраморной каминной полки.

— Он чё, по-русски не понимает?

— Господин Оттис говорит на греческом языке. Если вам удобно, господин Оттис предложил бы перейти на итальянский, испанский, арабский либо английский.

Старший заткнулся.

— Баш организм подвергся чрезвычайно сильной интоксикации, с огромным трудом удалось сохранить жизнь. Использование связного офхолдера не по прямому назначению, в боевом режиме, приводит к отравлению продуктами сброса и повреждениям нервной системы. Вне соответствующей белковой подкормки активизируется программа самосохранения, позволяющая в течение… — Тут иностранцы переглянулись. — В течение некоторого времени использовать кровь носителя. Без применения препаратов очистки жизнедеятельность носителя прекращается.

— Значит, я умру? — вздрогнув, спросил Старший.

— Теперь нет. Исходя из предположительной антропометрии и… состояния одежды, вы потеряли более восьми килограммов веса. Вам предстоит третье переливание крови, ряд укрепляющих инъекций и усиленное питание.

— Вы пришельцы, да? — поражаясь собственной догадливости, спросил Старший. — С другой планеты?

Оттис расхохотался. Под закрученными серебристыми усиками блеснул ряд идеально белых зубов.

— Отнюдь. Никакой магии и мистики. Я — такой же житель этой планеты и так же был бы рад познакомиться с пришельцем. Слушайте внимательно. Через двадцать минут у вас кормление, потом вы на четыре часа уснете.

— Я выспался.

— Релаксация необходима, данные кардиограммы и… других исследований указывают на значительное… значительные отклонения. Предыдущие попытки похищения связных офхолдеров заканчивались неминуемой смертью носителей — так спроектирована функция защиты…

— Я ничего не воровал!

— Мы знаем. Тем более удивительно, что вам удалось его адаптировать и управлять функцией пассивной обороны. Очевидно, Лукасу целенаправленно стреляли в руку, дабы лишить руководства Эхусом.

— Эхом? — Старший окончательно запутался.

— Называйте как вам удобно. К счастью, пастух успел запрыгнуть в карман…

— В карман?!

Переводчик что-то быстро сказал Оттису. Тот кивнул:

— Для успешного выполнения миссии нам придется передать вам необходимый минимум информации…

— Ага, эти тоже говорили «подписка, безопасность страны, не разглашать…»

— Дело не в этом. Мы не являемся гражданами России, и патриотические спекуляции нас совершенно не занимают, — переводчик протер очки. — Вы сами предпочтете все забыть, дабы не возбуждать интереса организаций типа той, с которой вы уже столкнулись.

— У них забудешь… — Старший вспомнил глаза Седого.

— Кроме того, по окончании миссии вам и вашей семье предоставляется вид на жительство в любую из шести предложенных стран, с полной легализацией и заменой документов, а также сумма, адекватная миллиону евро, в любой валюте, наличными, либо в указанном вами банке.

Валька оцепенел.

— В случае отказа, вы умрете без нашей помощи. Если пожелаете покинуть здание, за вашу безопасность мы ответственности не несем. Как минимум одна российская и две зарубежные силовые структуры озабочены вашей персоной.

— Руку… отрезать можно, — предположил Старший.

Греки переглянулись.

— Сами резать будете? Нет? Тогда к делу.

— Они сказали, что этот Лукас ваш, украл… это… как его… биологический компонент. А вы, стало быть, его покрываете?

— Ничего подобного. Лукаса действительно необходимо найти, но к оружию это не имеет ни малейшего отношения. Очень давно, — я подчеркиваю — очень давно, группа исследователей вырастила, как бы это теперь назвали, «путем направленных мутаций», высокоорганизованное живое существо, способное решать ряд… медицинских задач. Возможности этой «скорой помощи» не безграничны, она обслуживает весьма скромное количество пациентов…

Оттис разгорячился, точно на больную мозоль ему наступили, принялся вышагивать по комнате, вращая тростью.

— Живое… Это он корову нашу съел! — пожаловался Старший.

— Аа… корову? Эхус утилизирует любую белковую субстанцию.

— И людей ест?

— Были такие попытки… В голодные времена. Нет, к человеческому мясу он равнодушен. Мой названый братец возомнил, что может игнорировать решения Коллегии. Он отличный пастух, но никто не вправе использовать Эхуса вне очереди… Но самое печальное не это.

Оттис подошел и сел на край кровати. Вальку обдало ароматом парфюма.

— Самое печальное, если Эхуса захватят спецслужбы, либо негосударственные криминальные корпорации.

У Старшего в голове все перепуталось.

— Так если этот ваш организм… такой полезный, отдайте его в больницу.

Лицо грека стало жестким.

— Насколько я информирован, французскую и американскую разведки меньше всего интересуют медицинские аспекты, их в гораздо большей степени занимают варианты передвижения, способность к мимикрии… К маскировке, так понятнее? У русских интересы схожие. Сложно даже представить, что произойдет, если одна из конкурирующих сторон получит доступ к технологии темпорального кокона… Чтобы вам было яснее — для начала рухнет нефтедобыча, сама концепция наземного транспорта окажется под вопросом. Потеряют актуальность любые системы пограничного контроля…

— Но я-то, что могу?

— Вы найдете Эхуса. Лукас, безусловно, вырастил новый офхолдер, но пока жив этот… Завтра я научу вас держать волну.

— Он коз и баранов ест, — сообщил Валька. — Вчера ночью видел.

Переводчик выронил папку. Оттис подскочил, словно на кнопку напоролся.

— Господин Оттис говорит, что у вас потрясающие сенсорные способности. Как только вы определите направление, мы начнем преследование. Вас постоянно будут сопровождать нескольконаших сотрудников. Теперь о главном, — грек ослабил галстук. — Как только по закрытым каналам прошел сигнал о том, что один из членов Коллегии вывел свободное животное из охраняемой зоны выпаса в Канаде, мы начали поиск. Мы имеем предположения о том, почему он на это решился, и примерно представляем маршрут. При полноценном кормлении животное способно покрывать за сутки до двух тысяч километров. На европейской территории России выпасов нет, поскольку при коммунистах была запрещена продажа земельных угодий. Скорее всего, Лукас будет двигаться в сторону Саянского хребта, там у нас есть… гм!.. Назовем этих людей «друзьями». Пока что остается время его перехватить, но появление русской спецслужбы в точке выхода на Белом море говорит об утечке информации. Среди членов Коллегии предательство невозможно, значит, перекупили или внедрили кого-то в обслугу. Для данной ситуации четкого алгоритма не разработано.

Или мы, с вашей помощью, возвращаем животное к плановым пациентам, или Лукаса настигнет другая мобильная группа. В ее составе боевой Наездник… Как вам объяснить? В Коллегии возникли разногласия, часть моих друзей готовы уничтожить Эхуса. Цена провала слишком высока. Пока Лукас находится в движении, он почти неуязвим, но стоит перейти в режим реанимации, вне зоны выпаса, его немедленно обнаружат со спутника…

Старший, как на уроке, поднял руку. Слово «реанимация» после батиной смерти он помнил слишком хорошо.

— А кого ваш Лукас спасать собрался?

— Все, что мы знаем, — печально скривился Оттис, — это какая-то женщина.

Глава 14 СНОВА В БЕГАХ

В темноте потрепали по плечу и тут же мягко закрыли рот ладонью. Старший со сна решил, что власть опять переменилась, но в худощавом силуэте на фоне окна узнал Оттиса. Тот прижал палец к губам, пресекая попытку заговорить, и беззвучно заскользил в угол. Позади Вальки, на ходу кутая его в одеяло, двигались еще две внушительных размеров фигуры, кто-то придерживал Вальке голову. У подсвеченного ночником столика докторши вращалось пустое кресло. В полной тишине прошли холодным коридором, свернули, затем стало совсем низко, запахло сыростью, капала вода.

Наступил босыми пятками в ледяную лужу, оглянулся, пытаясь понять, откуда вылезли. Успел заметить глухую бетонную стену, низкие ночные тучи, и… попал на заднее сиденье такси.

Обычное такси, счетчик, рация, фонарик зеленый. На водительском сиденье улыбался незнакомый блондинистый парень в китайском пуховике. Потом блондин надел любимые дымчатые очки, и все встало на свои места. По бокам уместились двое в спортивной форме, закидали Старшего одеждой. «Таксист» с места набрал бешеную скорость. Валька не раз катался с отцом на «Волге», но не предполагал, что она способна на такие пируэты. Стрелка спидометра лежала на «140», блондин переводил, не отрываясь от дороги.

— Мы сочли нужным подстраховаться. Для оставшихся в резиденции все будет выглядеть как ваш побег. Утром я сам подниму тревогу и мы сможем оценить реакцию противника. Если они начнут искать вас в городе, значит, информатор в моей группе. Так или иначе, дальше отправитесь с Дима-сом (шофер кивнул), Лешей и Крисом. Проглотите эту таблетку, подействует на борту, не пугайтесь. Это успокаивающее. Вам необходимо расслабиться. Поможет взять направление. Как только вы найдете Эхуса, я немедленно вылечу к вам.

Почти не снижая скорости, царапая днищем, «Волга» свернула с асфальтового шоссе в лес. Димас дважды пиликал, дважды из мрака появлялись ворота, фигуры в плащ-палатках. Выходил к часовому квадратный Леша, фонариком светил в документы. Старший лежал под ногами Криса, прикрытый одеялом. Оттис извинялся, повторяя, что в стране нищих он доверять никому не может.

Пилот вертолета, очевидно, в число нищих не входил. Он поджидал их у последних ворот в новеньком раскрашенном под акулью пасть «лендкрузере». Поморгав фарами, повел за собой, уверенно объезжая во мраке покрытые пятнистой сетью угловатые сооружения. Выбравшись из машины, тотчас принялся ругаться на английском. Топорщил толстые пальцы в перстнях, колотил себя в толстый живот, крутил толстой шеей, опутанной двойной цепью. Посреди зимы топтался на снегу в цветастой Рубашке. Магнитола «лендкрузера» исходила воплями. На фоне общей конспирации, пилот походил, скорее, на безумного туриста.

Не прекращая наезжать на Оттиса, обменялся рукопожатием с парнями, щелкнул Вальку по носу, проворно забегал пальцами по рядам тумблеров. Димаса потрепал по крашеным волосам, обзывая «мой сладенький», Крису провел короткую серию ударов в корпус. В довершение задом наперед нацепил идиотскую шапочку с мышонком на козырьке.

«Этот клоун нас угробит», — сказал себе Валька. «Клоун» обнялся с Оттисом, кинул ему ключи от джипа и запустил двигатель вертолета.

— Зураб командовал элитной ротой грузинского десанта, — Димас протянул Старшему фляжку. — Хлебни, расслабься… Он с бедра шесть раз в полете банку пива пробивает. И господину Оттису дважды обязан жизнью.

Валька приклеился к иллюминатору. Намного круче, чем в самолете. Внизу угадывались очертания засыпанных молодым снежком ангаров, вышка с прожекторами. Из десятка светили два, заливая неровным светом огромные буквы на рулежных дорожках. Мелькнули верхушки сосен, горизонт косо пополз вниз, последним усилием зрения Валентин разглядел микроскопическую фигурку с тростью, задравшую лицо, и… все поплыло.

«Тебе тепло… Тепло, спокойно… Вокруг друзья… Ни о чем не думай… Вокруг приятная тишина, тепло. Ты слышишь Эхо… Не надо напрягаться, ты и так прекрасно слышишь. Ты знаешь, где он. Ты покажешь, в какой он стороне… С каждой минутой ты слышишь его все сильнее… Покажи рукой…»

Сначала Старший честно пытался применить слух, но настроиться не получалось. Он забыл, как это удавалось тогда, на чердаке. Вспомнив чердак, стал думать о беспризорниках, как они там, ребята… Белка, Молодой, Димон с гитарой…

И услышал.

Поднял непослушную, ватную руку.

Там, где спал Эхо, тоже была ночь, но совсем не такая. Влажная, предрассветная, со множеством звезд, окрашенная одним краем в пурпур. Эхо был сыт, переваривал свежее мясо… и не только мясо. Еще сено. Сено нравилось меньше, но тоже годилось. Каким-то образом, не прерывая сна, он пил. В организм поступала жидкость.

В левой пазухе спал человек, пастух. Сладкое, доброе чувство. Нежность, защита, забота, знание… Слишком быстро промелькнуло. Как и прежде, Старшего захватило необычное ощущение кругового обзора, но что-то мешало — пелена, словно на реснице волосок застрял… Птица. Хищная ночная птица с загнутым клювом и вытянутыми вперед крючками когтей, тормозя распушенными крыльями, готовилась вцепиться в кого-то маленького на земле. Уже прицелилась, уже приоткрыла серповидный голодный рот и… застыла, приклеилась к воздуху в метре от покрытых инеем камней. Словно искусно выполненный витраж, словно чучело в музее…

Долю секунды Валька концентрировал внимание на птице, затем перед глазами снова поплыло, ладонь пронзила пульсирующая боль, он вскрикнул… и столкнулся лбом с Димасом. Попытался словами передать увиденное, злясь на собственное речевое бессилие. Но Димас охотно слушал, кивал, одновременно укрепляя на Валькином предплечье аппаратик для измерения давления.

Руку с офхолдером забинтовали, проложив внутри ладони тугой марлевый валик. Кулак теперь стало не сжать. Валька насторожился, когда это заметил, но Димас показал тонкий скальпель в кожаном футлярчике, засунул Старшему в один из внешних кармашков куртки. Кармашек на липучке, если что — в две секунды можно распороть повязку. А куртку вручили отпадную, и куртку, и штаны. Изнутри мех на кнопках, можно отстегнуть, под воротником скатан меховой же капюшон, на рыбалку ходить — самое то, карманы на «липе». Правда, великовата оказалась. Но когда на Старшего примерили то, что предстояло носить под курткой, то пришлась впору.

Это был даже не бронежилет, как у ОМОНа, а длинный тяжелый панцирь, свисающий ниже задницы, Крис отрегулировал на плечах лямки и заставил походить, помахать руками. Потом кольчугу разрешили снять, и Старший о ней немедленно забыл, потому что рассмотрел вытащенный из багажника зурабовского джипа багаж. Судя по потенциальной огневой мощи, Зураб планировал захват небольшого государства.

Маслянистым блеском отсвечивали пулеметные ленты. В узком ящике, укутанное соломой покоилось нечто длинное, решетчатое, с откидным прицелом. Вальке доверили ведерко с ветошью, Крис передавал для протирки куски железа, потом забирал, придирчиво осматривал, наводя на свет, и снова поливал из масленки. Чистить оружие оказалось даже интереснее, чем помогать Зурабу управлять вертолетом. Зураб паясничать прекратил, охотно пояснял назначение приборов, наконец раздобрился, разрешил подержаться за рукоятки управления. Стоило слегка двинуть ручку вперед, как стрелочки на циферблатах снимались с места, какие-то ползли влево, другие вниз. Здорово, рассказать пацанам, — не поверят!

Потом Димас, несмотря на сопротивление, загнал Старшего в дальний угол, на откидное кресло, пообещал сделать укол в ухо, если не спится. Не очень-то честно: амбалистый Леша как раз вынимал из баула жутко любопытную штуку с раздвижным прикладом и таким размером дула, что кулак пролезет… Но Димас приказал спать, потому что через два часа опять сеанс контакта. Старшему предстояло скорректировать курс и определить, насколько они приблизились. И еще придется сесть для заправки.

При слове «заправка», Зураб в кабине оживился, посоветовал вызвать Оттиса и предложить тому самолично крутить винт, поскольку горючее осталось лишь в зажигалке, и если у некоторых не хватает ума предупредить заранее…

Валька просыпался трижды. Первый раз — когда Димас растолкал померить температуру и скормил очередную горсть таблеток. Потом вертолет стоял на земле, снаружи подъехала цистерна, но шторки открывать не велели. Сквозь щелочку Валя разглядел вооруженного автоматом Криса, двоих стриженых парней, разматывающих шланг, послушал завывание дизеля и опять провалился. В третий раз проснулся, почуяв пьянящий запах жареной свинины. Крис ножом выуживал истекающие соком куски из армейского зеленого термоса, раскидывал по пластмассовым тарелкам, бросал сверху колечки лука, заливал грузинским сливовым соусом.

Давненько Старший так не обжирался. Набив живот, потянулся в кресле, но Димас попросил сосредоточиться и поискать контакт. К Валькиному удивлению, вышло быстрее, чем в прошлый раз, и темнота не потребовалась. Снаружи светало, Зураб удерживал машину предельно высоко, над слоем облачности, двигаясь почти навстречу встающему холодному солнцу.

Прикрыв глаза, Старший расслабил тело, и вместо бескрайней перины облаков, увидел под собой воду. Вразброд плывущие тонкие льдины, синие круги солярки на поверхности, справа — низкий ободранный борт с привязанными автомобильными покрышками, пенящиеся потоки из сливных отверстий… Он сделал попытку приоткрыть левый глаз, но тут река ринулась навстречу. Валька не успел вскрикнуть, как погрузился в темно-зеленый сумрак, в колыхание густых многометровых водорослей. Плавное движение сменилось мощными рывками, полупрозрачные глыбы льда преломляли солнечный свет над головой. Впереди на секунду возник ржавый, обросший мхом трос, над которым в вышине болталось пузатое тело буйка. Возник, и сразу остался позади. Эхус плыл все быстрее, пожалуй, быстрее любой моторной лодки…

У Старшего заломило в висках. Он непроизвольно дернул головой, и… вернулся в кабину. Вторично настроиться не сумел, но подтвердил Зурабу — летим правильно — может, чуть правее надо. Насчет расстояния Димас от него ничего путного не смог добиться. Ближе стало яснее — это без сомнения, но никак не точнее.

Всякий раз после сеанса офхолдер напоминал о себе самым неприятным образом — гудели плечо и позвоночник. Сжав зубы, переживая очередной приступ боли, вспомнил, что главное-то у Оттиса не выяснил. Когда же «медузу» снимут?

— Вернешь офхолдер Эхусу, — пожав плечами, ответил переводчик.

Вот так, все просто, где взял, туда и положи.

— А вдруг не догоним?

— Пока ты жив, генацвале, — игриво поддержал беседу Зураб, — мы будем догонять. Постарайся остаться живым, да?

Глава 15 ТХОЛ

— Летающая тарелка… — брякнула Анка первое, что пришло на ум. Все, кроме Маркуса, сидели, точно завороженные.

— Он вырос, — непонятно откликнулся Маркус. — Как вам, доктор?

— Примерно так я себе и представлял… Но при таких габаритах, — перешел на деловой тон Шпеер, — какой требуется выпас? Не убеждайте меня, что ему хватает Суматры.

— Я и не убеждаю, — уклончиво ответил кучерявый. — Последние лет пятьдесят этот провел на Калимантане, дальше посмотрим. Вопрос не в территории, скорее, в граничных возмущениях…

Анке показалось, что доктор хотел что-то спросить, но сдержался. Ник с товарищем продолжали находиться в ступоре: запрокинув шеи, уставились вверх. Младшая приказала себе не бояться. Маркус же не боялся, значит, ничего плохого не произойдет. Напротив, подобрав с сиденья плед, он выпрыгнул на песок и как ни в чем не бывало отправился закутывать Марию. Будто над ним не висела в десятке метров, закрывая плотной косой тенью кусок моря, серая приплющенная чаша, диаметром со школьное хоккейное поле. А может, и крупнее… Дальний край загибался вверх и непрерывно шевелился, напомнив Младшей переливы северного сияния. А возможно, шевелился только горячий воздух…

Анка представила, что случится, если Тхолу надоест висеть и захочется слегка понежиться на мелководье. Размажет вместе с машиной, как лягушек под сапогом! Ее едва не стошнило. Громила на багажнике, наверное, испытывал нечто подобное, он издал булькающий звук и сплюнул. Даже черная физиономия Ника приобрела сероватый оттенок.

И вдруг раздался смех. Смеялись Мария с обнявшим ее Маркусом, хихикали о чем-то своем, глядя на волны. И словно излеченные этим смехом, все задвигались свободнее. Ник полез за очередной сигаретой, Шпеер дрожащей рукой протянул ему квадратик «Ронсона», усмехнулся Анке:

— Дождались. Это вам не в «кукурузнике» плестись…

А потом Мария распорядилась всем забрать вещи и собраться в кучу. Ник завел машину и отъехал с напарником в сторону. Помахал Анке на прощание.

Тарелка дрогнула и пошла к земле. Вжав голову в плечи, Младшая изучала блестящего черного жука под ногами. Метрах в двадцати у края опушки с хрустом переломилось дерево, широкие листья затрепетали, словно моля о пощаде. Затем хрустнуло второе деревце, третье… Маркус что-то сказал, Мария засмеялась, погладила его по руке. С протяжным стоном рухнула ближайшая пальма. По песку, в сторону леса, опрометью пронеслись несколько крупных ящериц.

Младшая почувствовала, как зашевелились волосы на голове, проскочила слабая искра — и не стало больше ни берега, ни жука под ногами. Тхол опустился.

В розовом сумраке кто-то взял ее за руку.

— Обопрись на меня, — скомандовала темнота голосом Марии. — Шагайте вверх! И глотайте, если уши заложит. Теперь не шевелитесь, а лучше сесть. Семен, вас тоже касается, и глаза открываем постепенно. Станет плохо — ложимся…

За спиной прерывисто дышал Шпеер. Маркус мурлыкал какую-то бодрую мелодию. Мгновение спустя Анке действительно стало плохо. Колени подогнулись, она разжала руку, плюхнулась на бок, щекой проехалась по пружинистому, пахучему. Пахло не то чтобы неприятно, а кисловато, будто курицу свежую потрошишь, и одновременно сладко, как у мамани на полке, где ваниль, корица, порошки всякие. И нет выхода: противное чувство, будто со всех сторон тебя окружает метровая, незыблемая преграда, каменный мешок. Ни окон, ни дверей, горячий сумрак, где вязнут любые звуки. «Это не камень, — призналась себе Анка, — это… желудок». Она поняла, что если немедленно не станет светло, то завопит во все горло и долго не сможет остановиться!

Словно повинуясь, возник слабый багровый свет.

Младшая почти очухалась и собралась открыть глаза, но тут стало плохо по-настоящему. Тело налилось тяжестью, непослушный язык заткнул горло. Распластавшись, Анка боролась с тошнотой. Сквозь непрерывный гул в ушах доносился кашель Шпеера. С натугой выдавливая из груди воздух, Младшая поблагодарила Бога, что умирает не в одиночестве.

Либо Тхол замедлил скорость подъема, либо она притерпелась. Периодически возвращались позывы к тошноте, но появились силы встать на четвереньки. Сквозь склеившиеся от слез ресницы пробивался свет, сменивший мрачную багровую окраску на розовый оттенок. Вначале она увидела задранные вверх ребристые подошвы ботинок, затем запрокинутый подбородок доктора со струйкой крови. Шпеер валялся посреди груды сумок и чемоданов, в белках его глаз полопались мелкие сосуды, но доктор ухитрился улыбнуться и показал большой палец. Опять качнуло, вдавило в пол, локти у Младшей разъехались, прикусив язык, она шмякнулась лбом о застежку рюкзака.

Маркус куда-то делся, а Мария оказалась неподалеку. У командирши был такой вид, словно она готовилась сигануть с обрыва в реку: стояла, расставив босые ноги, просунув кисти рук в натянутые розовые кольца, подобные гимнастическим. Потом Анка пригляделась и заметила, что и ступни Марии продеты в кольца, то есть она не стоит, а почти висит, растянутая крестом. Царила абсолютная тишина.

При первом взгляде на окружающее пространство напрашивалось сравнение с огромной каплей в куске сыра, с пустой изнутри луковицей. Теплый, почти горячий, пол, цвета разведенной марганцовки, плавно переходил в морщинистые, подвижные стены, смыкающиеся наверху подобием узелка. Только Младшая предприняла вторую попытку подняться, как вдруг стены испарились. Непрозрачным остались два симметричных пятна на полу и потолке, метров шести в диаметре, остальная часть «капли» распахнулась панорамным обзором.

Анке, с перепугу, захотелось за что-нибудь уцепиться, но, бросив взгляд наружу, она окаменела от восторга. Сердце рванулось из груди, краешек сознания ей подсказывал, что никто и никогда из ее родных и знакомых не испытывал и не испытает ничего подобного. Намного страшнее, чем взлетать и садиться в самолете, но и намного красивее! Оказалось, если приблизиться и смотреть в упор, то прозрачность пропадала, уступая место переплетению тоненьких косичек, связанных, в свою очередь, в более толстые серовато-розовые канаты. Анка, не доверяя непослушным ногам, подползла к самому краю нижнего пятна, к Марии, чьи голые пятки, казалось, висели над пропастью.

Тхол летел не просто высоко, он летел на высоте, где вряд ли могло встретиться любое воздушное судно. Внизу, километрах в трех, параллельным курсом шли два военных самолетика, казалось, они зависли на одном месте. Младшая провожала их не более десяти секунд, затем ее внимание захватил горизонт. Он закруглялся! Почти незаметно, но если долго и внимательно наблюдать, кривизна Земли становилась очевидной. Проносились белые пушистые острова, ступенчатые ватные замки веером расходились навстречу, а затем словно проваливались, неизменно оказываясь ниже, и исчезали позади.

Из пустоты возник озабоченный Маркус, за его спиной цветочными лепестками раскрылся и тут же захлопнулся округлый проход. На секунду, пока Маркус пролезал в «луковицу», послышалось равномерное тяжелое уханье, и сразу вернулась тишина. Теперь Младшая заметила, что пол и стенки едва заметно ритмично подрагивают: один удар сильный, два слабее. Маркус подал руку Шпееру, вытянул с потолка несколько гибких колец, одно сунул Анке.

— Вот, доктор! Пример задачи на стыке дисциплин, — Маркус уселся на рюкзак, вскрыл упаковку сока. Он чувствовал себя, по всей видимости, как дома. — Помните, мы с вами обсуждали? Почему при переводе Тхола на саванную растительность в течение, допустим, пяти лет, теряется как минимум 2g стартового ускорения? Вы же химик, обоснуйте зависимость аэродинамических свойств от природы потребляемого белка?

— Вероятно, замедление метаболизма, — хмыкнул Шпеер, вытирая платочком прокушенную губу. Шланг в его руке опустился, врастая в пол, образовал тонкую колонну с лямкой посередине. — А по мне, так и слава Богу, что теряется…

— Все претензии к Наезднику, — шутливо поднял ладони Маркус.

— Да, да, я помню. Принцип перемещения — за семью печатями…

— Управлять, доктор, вовсе не означает понимать принцип действия. Аналогия с близкой вам гомеопатией. Сколько сотен тысяч душ отравились насмерть, пока знахари не поймали нужную пропорцию? Разгадан ли механизм воздействия, почему надо именно тридцать миллиграммов, а, скажем, не тридцать два?

— Вас послушать, так наука стоит на месте.

— Не стоит, но движется с явным технократическим уклоном. И до той поры, пока эта тенденция будет сохраняться…

— Можно не продолжать. Известная песенка. До тех пор вам с наукой не по пути!

— Нам по пути, и вы прекрасно осведомлены об этом. Было бы не по пути, не получала бы ваша клиника миллионов. Или вы предлагаете мне профинансировать разработки нового топлива для ракет?

— Хорошо, молчу. Ваше право определять приоритетные направления… Я потрясен. Если раньше и имелись сомнения…

— То есть вы предполагали познакомиться с плотоядным дирижаблем на реактивной тяге? В этом скепсисе весь современный человек. Лет триста назад люди брали очевидные вещи на веру и жилось им проще. Впрочем, взгляните — обещанное доказательство…

Он что-то быстро сделал с эластичной розовой петлей, обмотанной вокруг левой кисти. Узловатый канатик, тянущийся с потолка, напрягся, стены «капли» резко потемнели. Сверху упали фосфоресцирующие нити, переплетаясь, образовали в центре помещения нечто вроде объемной координатной сетки. Голубоватые тени группировались на белом фоне, вытягивались, обретая знакомые очертания. Люди оказались внутри огромного сплющенного глобуса. Лица у всех приняли неземной серебристый оттенок. Младшая робко вытянула руку, палец свободно прошел сквозь мерцающий лоскут Австралии.

— Я так понимаю, что интенсивность цвета отражает физический рельеф, — хрипло пробормотал Шпеер. От волнения он бросил свою подпорку с петлей и, нагнув голову, пробежался по кругу. Анка с завистью следила за тем, как доктор легко обрел подвижность. У нее до сих пор при попытках встать прямо дрожали колени. Самый сильный страх в жизни она испытывала от высоты, и вот опять ее мучают высотой. Лучше бы в воду кинули…

— Совершенно верно, только в непривычной вам гамме, — невозмутимо развивал мысль Маркус. — Вы ничего не замечаете? Спросим-ка нашу юную пассажирку. Анна, ты изучаешь географию?

Младшая кивнула.

— Итак, покажи Северную Америку… Австралию? Правильно. Теперь посложнее. Найди Италию, Грецию… Левее, отлично. — Анка втайне боялась, что после случая с чемоданом все начнут над ней смеяться, но Маркус, напротив, вел себя гораздо уважительнее. И перестал при каждом удобном случае обзывать ее «чудесным ребенком».

— Не стоит, я вижу, — вмешался доктор.

— Вот здесь и здесь — как называются острова?

— Э-э-э, может, Кипр? — задумалась Анка.

— Сравним с оригиналом, — засомневался Маркус. — Хотя смотря что считать оригиналом, не так ли, доктор? Взгляните, — и жестом фокусника развернул обычную бумажную карту мира. — Кипр, говоришь? А это тогда что?

Теперь заметила и Анка. На ватмане в том месте разбегались пунктирами морские, судоходные пути и мелкими цифрами отражались замеры глубин. А на струящейся иллюзорной поверхности «глобуса», на фоне белесого океана, расползались несколько неровных клякс…

— Значит, все-таки Атлантика? — почтительно выдохнул доктор. — Собственно, Платон писал о «народах, обитавших по ту сторону Геракловых столпов», но были ведь и версии Средиземноморья.

— Браво, док! — не меняя висячего положения, откликнулась Мария. — Если вы такой начитанный, напомните нам мнение любимого ученика Платона на сей счет.

— Аристотель считал сказание египетских жрецов выдумкой учителя, — развел руками Шпеер. — Если бы ваша Коллегия захотела внести ясность, отпал бы повод для дискуссий…

— Внести ясность? То есть посадить Тхола на Красной площади и пригласить в рубку ваш Генеральный штаб?

— Я не это имел в виду. Но если бы вы выбирали, с кем поделиться полномочиями, естественно, я предложил бы российское руководство.

— Док, неужели вам не хватило разборок с НКВД? Я не пытаюсь оскорбить ваши национальные чувства, но столь запоздалый патриотизм в отношении режима просто смешон.

— Режимы уходят, — огрызнулся Семен. — И я не считаю, что, например, Гувер или Маккарти были в чем-то симпатичнее, чем Берия или Громыко. Вы прекрасно сознаете, что Штаты подомнут все. Если и дать кому-то шанс, то только России…

— Док, не будем затевать пустых дискуссий. А что касается истории вопроса… Пусть будет как можно больше самых разных версий, Семен. Просто замечательно, что Аристотель высмеивал учителя. Пусть цитируют Геродота и Плиния, пусть спорят, лишь бы никому не пришло в голову запустить в море армады батискафов.

— Вы никогда не говорили в подобном тоне! — растерялся Шпеер. — Каждому народу свойственно гордиться своей историей. Пусть копают. Под водой-то пусть копают, если силенок хватит. Ведь там действительно могли бы быть обнаружены уникальные свидетельства, а для вас — лишний повод гордиться героическим прошлым. Чего вы боитесь?

Изображение земной поверхности дернулось и растаяло. Вокруг опять разливался бирюзовый океан стратосферы. Вместо Марии ответил Маркус.

— Доктор, мы возвращаемся с вами к старой теме, — он уселся на чемодан прямо напротив Шпеера и выглядел очень серьезным. — Вы же скептик, вот и продолжайте не доверять никому. Как вы думаете, для чего я показал вам карту? А вдруг я ее сам вчера нарисовал? Для толкового компьютерного дизайнера это пустяковая работа.

— Я понял. Можете считать, что уже забыл.

— Дорогой Семен, — грустно улыбнулся Маркус, — Коллегия располагает некоторым количеством Эхо, их функции достаточно понятны. А также некоторым количеством Тхолов разной конфигурации и, осмелюсь сказать, разной конструкции. Некоторые их возможности даже нам абсолютно недоступны. Я говорил вам, что после полета Гагарина Наездники предпринимали попытки выхода в космос?

— Не может быть! И удачно?

— Вполне удачно и неоднократно. Но не на этом Тхоле, на «бочонках». То чем мы занимаемся сейчас, это по-русски называется «пахать на танке», — Маркус подождал впечатления от своих слов. — Теперь попытайтесь предположить, что могут раскопать подводники, если указать им точное место. Архипелаг исчез в течение нескольких дней. Это правда, я склонен доверять своей матери. Она четырежды избиралась Старшим советником Коллегии, а ее дед, мой прадед, родился в правление Веспасиана. Вряд ли имеются основания не верить этому достойному человеку. Его имя я не назову, потому что вы, с вашей тягой к древностям, вполне могли о нем читать. Он многое сделал для Рима, а позже — для Византии, но я не о том. И мой прадед, и другие бывшие члены Коллегии были едины в одном. Ни при каких обстоятельствах не предпринимать подводных экспедиций.

— Возможно, играли роль религиозные мотивы?

— Ни в малейшей степени. Не хочу вдаваться в дебри, но напомню вам, что именно иудейская, а позже ваша христианская религиозная доктрина поставила во главу философии библейское Откровение. Людей буквально обязали верить в единого Бога, а примат веры стал основой всякой общественной мысли. Мои же предки, как и те, кого вы называете древними греками, оставляли разум свободным для критики и сомнений. Так что о религиозных запретах речь не идет. Всему свое время, док. Американцы никак не могут высадить людей на Марсе, а Тхол дважды туда добирался и вернулся назад. На ваших сограждан я не надеюсь, но придет день, когда японцы или американцы выйдут на соответствующий уровень биотехнологий. Боюсь, что очень нескоро…

— Постойте! — встрепенулся Шпеер. — Вы сказали, что прадед был против подводных раскопок. Но еще сотню лет назад не существовало оборудования для погружений. Или вы меня разыгрываете, или у Коллегии есть свои способы достичь дна.

Маркус смотрел в сторону. Анка утомилась напрягать мозги. Она чувствовала какую-то недоговоренность и раздражение, умело скрываемое Шпеером. О каких еще раскопках они толкуют? Говорили ведь, что летим искать Лукаса, а теперь копать собрались… Когда же она до Вальки доберется, раз у них что ни минута, то новые планы?

— Вы сегодня чрезвычайно любознательны, Семен, — отозвалась с высоты Мария. — Не замечала раньше за вами такой настойчивости.

— Прошу прощения! — Анке показалось, что Шпеер засмеялся чуточку неестественно. — Коли информация секретная…

— Нет никакого секрета, — повысила тон Мария. — Но мы стараемся об этом не вспоминать. За последнюю тысячу лет было два случая, когда молодые Наездники не подчинились Коллегии и пытались спуститься в указанном районе. Оба не вернулись. Коллегия потеряла двух Тхолов. Хороший повод поболтать о потустороннем, не так ли? Если вам угодно считать нас религиозными, то в данном аспекте я даже не стану спорить. Мы не просто боимся, мы верим, что спускаться туда нельзя. Некоторые устные предания весьма витиевато говорят об искусственно вызванной нашими предками вулканической активности. Но между временами расцвета и сегодняшним днем — века выживания и пропасть мракобесия. Современные геофизические исследования не дают и намека на аномалии морского дна. Но люди не вернулись. А главное — не вернулись Тхолы, уничтожить которых почти невозможно. Поэтому тема закрыта.

— А в других местах?.. — робко начал доктор.

— Тхол свободно достигает глубины в четыре километра. Глубже не пробовали, там нет для них достаточного количества пищи.

— Я вот думаю, — примирительно сказал Шпеер. — Что будет лет через триста, когда люди освоят океан? Куда вы тогда спрячете таких колоссов?

— Проблема стоит все острее, — согласился Маркус. — Эхо вообще питается только на поверхности. К счастью, Коллегия постоянно покупает землю под новые выпасы, но это слабое решение. За весь период до Второй мировой войны мы потеряли всего лишь одного Эхо, а за последние сорок мирных лет вышли из строя сразу три. Один отравился ядохимикатами на поле какого-то вонючего фермера. Другой чуть не погиб вместе с пастухом, они попали в зону ядерных испытаний. Третий просто поел рыбы, не буду говорить, где это случилось. Рыба оказалась заражена, из нее потом сами рыбаки жгли костры на берегу.

Мы не умеем их лечить, док. Эхо оказались совершенно не готовы к радостям современной цивилизации, к чудесам нынешней экологии. Двое кое-как выздоровели, но работоспособность снизилась, а тот, что наелся рыбы, позже умер. Благодарение богам, он успел оставить потомство, но детеныш еще слишком мал. Вдумайтесь, док! Животное, которое воспроизводит себя несколько тысяч лет, погибает от синтетической заразы, которую почуяла бы любая собака. Эхо не готовили к такой экстремальной ситуации. Но и это не самое опасное.

— Люди! — коротко заметила Мария.

— Верно, люди. Они отравлены, они жрут такое количество синтетики, что я вынужден иногда проводить цикл реанимации дважды. Эхо не справляются с ядами внутри человеческого организма. Именно поэтому Коллегия запретила реанимацию вне защищенных, в экологическом смысле, зон. Работа идет исключительно на выпасах, хотя это крайне затрудняет транспортировку.

Тут Младшая вспомнила про маманю, которую Мария обещалась вылечить. Анка набралась было смелости спросить, как же им с мамой добраться до загадочного выпаса, как вдруг Мария, продолжая висеть в позе распятия, низким голосом произнесла несколько фраз и чуть повернула голову. У Младшей слова застряли в горле. Из офхолдера за ухом командирши уползали в морщинистый потолок две гибкие алые кишки. Одна — гладкая, плоская, а другая — раздутая, как пиявка, напившаяся крови. По вискам женщины каплями стекал пот, комбинезон на спине потемнел, вывернутые плечи подрагивали. Если она управляла полетом, то без помощи руля и педалей, даже веки держала прикрытыми.

Получив приказ, Маркус вскочил и прислонил обоих пассажиров спинами к пологой прозрачной стене, сам устроился напротив. Сваленные в кучу сумки затянуло блестящей пленкой, словно мясную нарезку в вакуумную упаковку. Анка ощутила, что ноги теряют опору, ее всосало задней частью в раскаленный студень. Она судорожно задергалась, но смогла лишь скосить глаза. Слева, над краем бездны, не делая попыток вырваться, парил озабоченный Шпеер. Теперь, когда уши оказались внутри желеобразной переборки, Младшая снова уловила отдаленное повторяющееся уханье, словно работал грандиозный кузнечный мех. И, неожиданно близко — напряженный голос Марии:

— Управление гамаком расположено под левой ладонью. До завершения маневра компенсаторы не отключать. Строго по моей команде. Доктор…

Не успела Младшая нащупать в студне таинственную кнопку, как желудок пошел вверх, горизонт за спиной Шпеера встал вертикально, а размытая поверхность земли рванулась навстречу.

— Доктор, — перекрикивая Анкин истошный визг, продолжала Мария, — мы не можем сесть в указанном месте. Вы абсолютно уверены в координатах?

— Так точно! — откликнулся висящий кверх ногами Шпеер. — Я инструктировал, как вы сказали, — пятьдесят километров от ближайшего жилого массива, открытое пространство, белый микроавтобус с крестом на крыше…

Горизонт вернулся в нормальное положение, гамак ощутимо ослабил хватку. Тхол завис в километре от свинцовой поверхности лесного озера. Внизу была уже совсем никакая не Индия, а почти привычный Анке северный пейзаж. Хотя нет, не такой уж северный, деревья вон, зеленые еще стоят.

— Автобус я вижу, рядом легковой «опель » с водителем, один человек снаружи, один внутри. Внутри худой, высокий шатен с залысинами, в очках без оправы…

— Это он, профессор Харченко… — обрадовался в своем гамаке Шпеер.

— Инструкции соблюдены. Прощается, отходит, садится в «опель» с пассажирской стороны. Отъезжают… Вышли из графика на две минуты. Доктор, как объяснить присутствие двух армейских вездеходов и плавсредства — явно не гражданского назначения?

Глава 16 НАЕЗДНИК АТАКУЕТ

— Я вас спрашиваю, — сердито переспросила Мария, — в Украине так принято, военные учения в черте города проводить?

— Быть не может, — запротестовал спеленутый Шпеер. И осекся.

В одной из четвертей кольцевого окна обзор растаял, и вдруг картинка мгновенно приблизилась. Младшая перестала напрягать шею, с риском получить косоглазие. Совсем близко выросла смазанная панорама чахлого березового подлеска, следы шин в осенних колеях, перекресток разбитых проселочных дорог. Изображение сместилось, на миг показался заляпанный грязью санитарный «форд» с намалеванным на люке крестом, вершина пологой сопки, пятна ноздреватого снега и… укрытая валежником салатово-зеленая крыша бронетранспортера.

— Бортовой номер 162, шесть градусов северо-восток, дальность четыреста восемьдесят… Хм! А вот и второй. Номер 740, двести метров западнее, — язвительно перечисляла Мария. — На воде — катамаран на воздушной подушке, четыре градуса юго-восток, умело притворяется китайской джонкой. Для рыбной ловли оснащен прекрасной оптикой, доктор! А вот и поддержка с воздуха!

— Осталась минута двадцать, — проинформировал Маркус. — Вашему профессору пора выходить.

Картинка задрожала, потеряла резкость. Из "форда» выбралась сутулая долговязая фигура, прихрамывая, зашагала через кусты.

— Я не мальчишка! — сорвался Шпеер. — Прослушка исключена, связь шла через американского оператора, трубка на штатовской частоте…

Мария фыркнула.

— Я с самого начала этой авантюры была против!

— Пятьдесят секунд, — сказал Маркус. — Он идет слишком медленно.

— Шесть градусов юго-восток, — звенящим от гнева голосом продолжала Мария. — Дальность — тысяча пятьсот, высота — четыре двести, звено штурмовиков, снижаются по глиссаде…

— Тридцать пять секунд!

— Тринадцать градусов север, высота семь тысяч, борт аэрокосмической разведки. Нас видят. Я предупреждала, доктор, никаких стандартных каналов связи! Это все Оттис, пошел у вас на поводу! Я говорила, что недопустимо задействовать Тхола для эвакуации. Нельзя делать два дела сразу! Уходим в кокон.

Свет померк. Анке показалось, что не хватает воздуха. Нет, воздух был, но дышать приходилось, изо всех сил напрягая легкие. Ей не терпелось вытереть пот со лба, но руки оставались скованными, глаза щипало, текло по щекам. Что-то непонятное произошло со слухом, частое уханье в глубине воздушного корабля превратилось в протяжное заунывное бормотание.

— Берем его, — голос Марии прозвучал неожиданно низко, замедленно. В той же заунывной тональности она произнесла пару слов на голландском для Маркуса.

Младшая, беспрестанно моргая потяжелевшими ресницами, уставилась вниз, сквозь набиравший прозрачность пол. Прямо под ее застрявшими в гамаке, новенькими кроссовками приближался застывший в нелепой позе человек. Левая нога его была приподнята, руки разведены в стороны. Лица она не видела, на голове человека сидела круглая вязаная шапочка, через плечо болталась синяя спортивная сумка. Балансируя, увеличиваясь в размерах, человек одной рукой отгибал впереди себя колючие ветки кустарника, правой, выдвинутой назад ногой отталкивался от мокрой кочки, будто старался взлететь. Освоившись с непривычным ракурсом, Младшая убедилась, что мужчина не застыл намертво, как на фотографии, а потихоньку продолжает начатое движение.

Вот пятка оторвалась от земли, открыв заполняющийся водой отпечаток, капли грязи фонтанчиком повисли в воздухе, вот остался прижатым к почве лишь носок резинового сапога, вот голова в шапочке начала едва заметный поворот, блеснули линзы очков, а левая нога, до того выброшенная вперед, коснулась земли… Человек убегал, невыразимо медленно, но убегал, на ходу оглядываясь на что-то, преследовавшее его.

Очевидно, что-то пошло не так как надо. Мария зарычала, в «луковице» стало совсем темно, студень гамака затрясся, Маркус выругался, очкарик в кустах совсем замедлил движения…

Анка заметила пулю в последний момент. Малюсенькая блестящая капля неспешно настигала человека, навылет прошла плечо и, чуть изменив направление, плавно унеслась дальше. Вместе с пулей из плеча человека показалась рваная красная полоска, развернулась на воздухе в фонтанчик мелких брызг. Откуда-то сбоку показались еще две-три параллельно плывущие металлические капельки, и успей они долететь, прошили бы спину очкарика в нескольких местах. Но они не успели. Тхол опустился.

Дальше началась дикая свистопляска. Анкин желудок сплющился внизу, затем рванулся в горло, завтрак полетел наружу, но ей было не до стыда. Гамак лишь частично погасил чудовищное ускорение, все мышцы и сухожилия натянулись, перед глазами заплясали огненные круги. В открывшихся вновь обзорных экранах, оставляя жирный белый след, промчалось длинное узкое тело. Тхол дернулся, меняя направление, Мария рычала, как раненая волчица. Анка один раз слышала такой рык, но не думала, что человек способен издавать подобные звуки.

Ракета, вильнув хвостовым оперением, повторила маневр. Мгновение клубилось серое небо, горизонт завращался штопором, пропал, на несколько секунд тело лишилось веса…

Справа возникло следующее, быстро приближающееся, веретенце и застряло на месте, точно оса, уткнувшаяся в стекло. Настолько близко, что различимы стали цифры на металлическом корпусе. Как будто вдали, сквозь шум в ушах Младшей, рассмеялся Маркус. Мария что-то ответила раздраженно. Она уже не стояла, а висела, распятая параллельно полу на вибрирующих растяжках.

Судя по изгибу инверсионного следа их преследователя, Тхол снова входил в разворот. Но у оперившейся бездумной смерти оставалось, видимо, достаточно горючего, чтобы продолжать гонку. Анка не видела, что делается позади нее, потому заорала не сразу. Когда Мария, в который раз не притормаживая, сменила направление, Тхол скакнул вверх, а потерявшая цель ракета воткнулась во что-то серое и плоское. Впервые за время полета снаружи долетел звук — раскатистое визгливое эхо. В рубке стало так светло, будто взорвался ящик бенгальских огней.

Потерявший крыло самолет, кувыркаясь в черном дыму, летел к земле. Секунду назад земля была близко, а самолет — очень далеко, теперь все поменялось. Анка запуталась, где верх, где низ. Мария, скорее всего, висела вверх ногами, потому что волосы ее торчали вертикально. Но это не помешало Наезднице загнать летающую крепость в штопор. Когда до сырой листвы оставалось не более пяти метров, Тхол совершил невозможное. В долю секунды, ценой новой порции рвоты обоих пассажиров, он погасил инерцию и с фантастической скоростью заскользил параллельно земле над поверхностью озера. Разрывов Анка не услышала. Но поскольку висела теперь не только вверх ногами, но и задом наперед, то заметила на глади воды два взметнувшихся фонтана. Это отстрелил остаток боезапаса второй штурмовик.

Младшая в двух местах прокусила изнутри щеку и окончательно сорвала голос. Прежде чем потерять сознание, она заметила еще кое-что. Выпученные глаза пилота второго штурмовика. Может быть, Мария, перед тем как швырнуть корабль в облака, нарочно догнала его. Под полукруглым колпаком кабины промелькнула блестящая шишка шлема, молодой профиль, укрытый резиновым намордником. Пилот обернулся, распахнув рот в беззвучном крике, дернул машину в сторону. Младшей показалось, что парень встретился с ней глазами, но пилот видел нечто другое, без сомнения не имеющее ничего общего с ее лицом. Бесконечно медленно, точно его волокли на веревочке, мимо Анки прополз обтекаемый стреловидный профиль, затем показались прямоугольной формы дюзы и спаренный хвост. Самолет едва ощутимо начал заваливаться на крыло, открывая незащищенное серебристое брюхо с поджатыми лапками шасси.

Маркус сказал что-то веселое. Перегрузки на него, видимо, не действовали. Судя по реакции Наездницы, Маркус предлагал уничтожить самолет. Великанша резко ответила по-голландски, дернула рукой…

По прикидкам Младшей, Тхол весил совсем не мало. Мария не стала убивать летчика, она толкнула самолет в бок. Наверное, она егонапугала. Анка успела подумать, что на месте летчика она навсегда бы покинула авиацию.

Потом гамак в очередной раз сжался, и Анка отключилась.

Глава 17 ПЕШКОМ ЗА ЗВЕРЕМ

— Дальше пешком. Удачи! — Зураб протянул Вальке огромную ладонь. За последний час Старший входил в контакт трижды и всякий раз обнаруживал Эхо на одном месте.

Димас шепнул, что вертолет ближе использовать нельзя. По его расчетам, Эхо давно нуждался в отдыхе и если Лукас обнаружит погоню и прервет сон, то может здорово навредить животному. Приземлились на окраине довольно большого города, здесь было совсем по-весеннему тепло, даже травка не успела до конца пожухнуть. Вальку высадили посреди заброшенной овощебазы. По крайней мере повсюду валялись полусгнившие пакеты и ящики с этикетками от апельсинов. С юга торчали белые облупившиеся пятиэтажки, а со всех других сторон взгляду просто не за что было зацепиться. Удивительно плоско и пустынно: деревянные ангары с провалившимися крышами, проросший кустами, давно упавший забор и серые лужи. Валька никогда в жизни не был в столь унылом месте. Даже собственная деревня смотрелась гораздо веселее. То есть дома хватало всяких грязных пустошей и покинутой техники, но не возникало чувства такой безысходной тоски. Раскачивались рваные провода на покосившихся столбах. Монотонно насвистывал промозглый ветер и гнал откуда-то запах гари. Старший спросил, что это за место, но Крис только покачал головой и велел выгружаться.

Зураб улетел, и они остались втроем посреди заваленной мусором асфальтовой пустыни. Втроем, потому что в вертолете оказался настоящий импортный мотоцикл, Валька так и не заметил, где его прятали. А Димас не дал даже потрогать, сел и укатил. Пока он ездил, Леша отошел и позвонил куда-то, затем передал телефон Вале, и там оказался Оттис. Оттис еще раз спросил, уверен ли Валька, что они близко, и Старший подтвердил: да, километров тридцать. Потому что научился определять расстояние и чувствовал теперь передвижения Эхо, не закрывая глаз. А Оттис повеселел и сказал, что скоро будет и чтоб берег себя и слушался старших.

Мог бы и не говорить: даже посреди заброшенной помойки бойцы поместили его в центре, заставили забраться между ящиками, а сами сели спина к спине, с оружием в руках. Старший и представить себе не мог, что находятся люди, способные среди бела дня спокойно поигрывать автоматом. Старший уже знал, что эти кажущиеся миниатюрными в лапах «оруженосцев» игрушки называются красивым словом «Кипарис». И полчаса не прошло до того, как вернулся Димас, но не на «хонде», а на «лендкрузере», не таком длинном, правда, как у Зураба, но тоже ничего. Сиденья были обернуты целлофаном, и на спидометре триста кэмэ… Купил новый, стало быть. Валька только присвистнул про себя. Покидали торбы и помчались.

По пути Леша выдал Старшему паспорт и рассказал, что надо говорить при встрече с гаишниками. По документам выходило, что он якобы Лехии сын, и у Лехи в паспорте, на страничке, где «дети», красовался штампик с Валькиным именем. Только фамилии совсем другие. Леша сказал, чтоб не вздумал называть подмени, обращался исключительно «папа», а Дима — теперь его дядя, и едут они на рыбалку, и надо побольше улыбаться. Старший заикнулся про арсенал в багажнике, но Леша дернул за ухо и пояснил, что здесь им буча ни к чему.

Гаишники на шоссе, действительно, попадались сплошь сонные и недружелюбные. И всякий раз их тормозили. Димас гнал машину с нарушением правил, но Вальке показалось, что превышение скорости ментов не слишком волновало. Встречных машин попадалось мало. Упакованные в форму молчаливые люди с безразличными глазами лениво карабкались на обочину, лениво махали жезлами. Димас притормаживал, бросал пару фраз, протягивал что-то в кулаке. Милиционеры вскидывали ладони к фуражкам, исчезали в клубах пыли. Крис смеялся.

После очередной развилки Димас открыл компьютер, сказал ждать. Вальку попросили «навести на цель», он привычно откинулся, пошевелил пальцами. Выходило, что надо забирать левее, прямо в поле. Эхо спал. Картинка при этом не пропадала вовсе, а словно бы теряла резкость, далекие предметы таяли во мгле. Со всех сторон были камни, большие и маленькие, россыпи камней. Тот, кого они искали, спрятался в какой-то узкой котловине или заброшенном карьере. Валька не стал говорить остальным, почему — и сам не знал, но в мгновение контакта показалось, что он может разбудить Эхо… Напрягся чересчур сильно, сдавил валик ладонью, и точно мороз по коже пробежал, а зрение немножко прояснилось. Видел он то же, что и прежде, — покатые замусоренные склоны горы, нагромождение камней слева, потерявшие листву, корявые деревья.

Леша совсем с ума сошел — помочиться, и то одного из джипа не выпустил. Снаружи Вальке очень не понравилось. Все та же гнилая, замерзающая в преддверии зимы равнина, ветер холоднющий и дует ненормально. Нет, чтоб стихать хоть иногда, — нет, дуло безостановочно, словно напротив трубы стоишь. Казалось, что даже лужи на узкой полоске шоссе дрожали от холода. И спрятаться некуда. Вдали торчала покосившаяся синяя табличка с надписями. За табличкой до горизонта свинцовой лентой плескалась вода.

— Ага! — произнес Леша. — Рыбинское водохранилище.

Внезапно все напряглись. Димас положил руку на рычаг, склонился к рулю, Леша пригнул Валькину голову к коленям. Крис положил дуло «Кипариса» на подголовник, накинул сверху куртку. Напротив них на повороте трассы остановились две черные «Волги» с мигалками. Из дальней машины высунулась тросточка и вылез открахмаленный Оттис, с другой стороны выкатился кругленький дядька, узкоглазый, в дорогом черном костюме.

— Не может папа без понтов, — оживился Крис.

— Тихо! — откликнулся Димас. — Глава местных авиалиний. Подойдет — здоровайтесь почтительно.

Но главный авиатор помахал издалека и укатил.

— Распакуемся? — спросил через переводчика Леша. Оттис рассеянно кивнул. Вообще, он был какой-то грустный.

Машина прыгала по бездорожью, оставляя позади вихрящийся пыльный шлейф. Бойцы притихли, звякали железом. Старший понял, что Оттис не решается начать разговор. Смотрит искоса, тросточку теребит. Интересно, как он их догнал, — на ракете, что ли? И сколько ему лет — непонятно. В Петербурге встречались в темноте — старым показался, лет под шестьдесят. Но сейчас, при дневном свете, Старший приглядывался и не мог отделаться от чувства, что сосед его много старше, пожалуй, старше глухого соседа Петровича. А тому девятый десяток пошел, ползает еле-еле…

Оттис выглядел более чем хорошо, но что-то в нем выдавало успешно скрываемую дряхлость — то ли слишком большие волосатые внутри уши, то ли пористый загнувшийся крючком нос. Он отличался от всех людей, которых знал Валька. С одной стороны, оно и понятно — иностранец. Хотя, взять Димаса: тоже грек, а совсем не такой. И дело не в возрасте. Оттис был неукротимым. Да, да, наконец, Валентин нашел верное определение. Все остальные ребята вели себя как прекрасные исполнители, и только старикан, хоть он не орал и не ругался, видел дальше всех и неукротимо шел к цели…

Старший стукнулся лбом. Машина стояла в самом начале пологого каменистого холма, окруженная остатками древней кирпичной ограды. Кладка шла полукругом, в нескольких местах сильно разрушилась. Посередине «дворика» в куче кирпичей угадывались остатки какого-то сооружения, наподобие беседки. Вершину холма скрывал лес. Над лесом, точно остановившийся в раздумьях великан, возвышалась ажурная опора электропередачи. Валька обернулся. Шоссе заволокло туманом, возле развилки километрах в двух медленно ползла грузовая машина с цистерной. Поверхность водохранилища уже не казалась серой, кромка льда держалась лишь у самого берега, а дальше вскипали седые барашки волн. Из джипа вышли втроем, Леша с Крисом остались охранять. Тоскливо посвистывал ветер. Валька поднял воротник; бронированная кольчуга тянула к земле, натирала плечи. Сейчас должно было начаться самое главное. Он подумал, что забыл спросить, как они собираются уговаривать Лукаса. Судя по предыдущей встрече, «Карл Маркс» был меньше всего склонен к переговорам. Здесь, в тысячах километров от родного дома, Старший снова ощутил себя маленьким и беззащитным. Взрослые люди крутили свои махинации, а ему-то что за дело? Пару раз чуть кони не бросил по их милости. Очень надо — счет в банке и ихние миллионы баксов. Пусть подавятся, в поселок бы живым возвратиться. А как тут возвратишься? Занесло на край света! Вот откажется Лукас снять офхолдер, хана тогда. Снова под капельницу, либо руку рубить…

Димас щелкнул замочками саквояжа, присосками укрепил на капоте треногу, с усилием насадил сверху здоровенный диковинный бинокль.

— Я рад, что в моей группе нет предателя, — Оттис говорил, подбрасывая в руке камешек. — Но наш Наездник подвергся нападению. Они забрали на Украине пациента, которого должен был забрать Лукас. Но теперь, почти наверняка, летят сюда и, возможно, кому-то известно об их маршруте. Наездник чует Эхо не хуже, чем ты. Предупредить их я не могу, в движении связь запрещена…

Старший раскрыл рот, чтобы спросить, на чем летает Наездник, но Оттис жестом остановил его. Димас переводил, не отрывая глаз от окуляров.

— Потом, все потом… Ситуация меняется слишком быстро. Я предполагал оставить вас здесь, все равно Лукас ни с кем, кроме меня, говорить не станет. Но если группу Маркуса выследили, мы не можем рисковать. Вы, Валентин, должны вывести Эхо из-под удара.

— Я?! Да почему я?

— Потому что на вас офхолдер, выращенный именно этим животным. Животное не воспринимает голосовых сигналов. Как только Лукас будет… выведен из строя, Эхо послушает вас.

— Я не умею…

— Сумеете. Я буду рядом. Но не пытайтесь подавать ему команды.

Какие, к черту, команды, тут в штаны бы не наложить!

— Тепло! — прошептал Димас. Старый грек на мгновение припал к биноклю.

— Да, это они. Мы идем, — на фоне разъеденного водой грязного склона его сухощавая фигура, затянутая в тройку, смотрелась, по меньшей мере, нелепо. Но он, очевидно, чувствовал себя вполне комфортно. «Папа не может без понтов», — вспомнил Валька и оглянулся назад. Крис собирал на крыше машины параболическую антенну из полупрозрачных сегментов, Леша сделал «под козырек» и дал Вальке дружеский подзатыльник.

Валька подумал, что место для машины выбрано очень правильно. Благодаря небольшому подъему излучина шоссе отсюда прекрасно просматривалась — если бы не туман, то ни слева, ни справа никто не подобрался бы незаметно. Только если нежданный гость нагрянет с востока, с другой стороны холма. По дороге, вспыхивая солнечными бликами на ветровых стеклах, проносились далекие маленькие машинки. Слева от развилки, на самом берегу, угадывался населенный пункт, торчали антенны, поднимались к небу дымки, постукивал движок. Когда ветер налетал особенно сильно, доносился смешанный гул от работы сразу многих моторов и запах большой воды.

Чем дальше поднимались они втроем к вершине сопки, тем уязвимей казался Старшему оставленный внизу автомобиль с охраной, Он то вспоминал улыбку Криса — открытую, заразительную, то колечко серебряное — тяжелое, с черепом, подаренное Лешей… Кольцо было велико, с пальцев падало. Кончилось тем, что Леша повесил его Вальке на шею на леске. Там оно и подпрыгивало под панцирем, царапая холодком кожу на груди. Старший озирался, спотыкался, пока не прошли полосу кустарника, и когда совсем перестал различать их «лагерь», его точно коснулось нехорошее предчувствие. Греки решительно продвигались вперед, но, несмотря на всю их доброжелательность, несмотря на то что Оттис спас его из милиции, Старший не испытывал к ним никаких теплых чувств.

А ребята в машине, пока в вертолете летели, — и песни с ним пели, и куревом пытались угощать, и в карты… Словом, вели себя совсем не так, как взрослые пацаны с малолеткой, а почти по-братски. Старший тогда еще, в полете, подумал, как здорово бы было к ним в отряд записаться, где настоящая, классная мужская дружба. А берегли его как! Хотя никто и не нападал за это время, Старший догадывался — при первой опасности ради него полезли бы под пули оба, да и Зураб с ними. Тоже мужик отличный…

Димас вытащил из рюкзачка непонятную черную конструкцию, нацепил на голову и стал похож на одного из «беркутов». Оттис с Валькой залегли за валуном, старик при этом ухитрился сохранить элегантную, почти величественную позу, а переводчик пополз вперед, переговариваясь с шефом через наушник. Старший ничего не мог разглядеть из лежачего положения. Кроме того, у него промок правый бок, под тенью камня земля оставалась мерзлой и мокрой.

У Оттиса в кармане завибрировал телефон. Старший внезапно ощутил, как в груди разливается холод. Это было даже не предчувствие, скорее, острая волна ужаса. Почему-то ему показалось, что Оттису ни в коем случае не следует отвечать на звонок. Старший привстал, но Оттис изящным движением уже откинул крышку телефона, отодвинул с уха клипсу наушника и… мягко опустился лицом в пыль. Совсем близко от Вальки очутились его миндалевидные потухшие глаза, щекой старик проехался по земле и замер. Трубка со светящимися кнопками выпала, но ничей голос из динамика не доносился. Шептание Димаса в клипсе также затихло, и на секунду над камнями повисла полная тишина. У Оттиса изо рта пошла кровь, тоненькой змейкой сбежала по усикам и поползла к забившемуся в щель Старшему.

Валька потянул «грека» за рукав. Встать с колен он не боялся, но ноги не слушались. Сухонькое тело Оттиса легко перевернулось, и слева на спине Валька увидел маленькое отверстие.

Это выглядело слишком просто, чтобы быть правдой.

И Старший впервые почувствовал себя на мушке.

Глава 18 ЛУКАС И ЭХО

— Димас! — шепотом позвал Старший. — Димас!

Ему пришло в голову, что Димас может услышать только по рации. Тогда Валька подобрался вплотную к лицу убитого и, стараясь не вдыхать, повторил свой призыв в крошечное отверстие микрофона, закрепленного на гибком шнурке. Глазами метался по сторонам. Никого… Камни, голые ветки кустов и прозрачное небо. Лежать становилось невмоготу. Старший решился обогнуть валун с другой стороны, там, где хрустели первым льдом остатки лужи. И сразу увидел Димаса.

Переводчик лежал метрах в шести, ничком, разбросав руки. Прибор по-прежнему крепился у него на затылке, темные кудряшки подрагивали на ветру. Валька на мгновение приподнял голову и спрятался. Ладони стали влажными, холода он не чувствовал, по спине струился пот. Никого он позади не заметил. Стрелявший, видимо, находился очень далеко и бил из снайперской. Валька не знал, держат ли его на мушке и как сообщить ребятам в машине. Ну конечно! Раз уж попали с такого расстояния, что и не видно никого, стало быть, его нарочно оставили в живых. Этим подонкам он нужен живым, с рабочим прибором на руке! Значит, опять придется удирать, только здесь удирать-то некуда. Так ничего и не сообразив, пополз по-пластунски в сторону. К счастью, правее начиналась неглубокая извилистая лощина, скорее всего, русло пересохшего ручья, и по дну ее можно было пробираться незаметно.

Старший ободрал локти и колени, броня защищала живот, но забинтованная рука только мешала. Далеко позади из еле слышного стрекота многих моторов вдруг вырвался один и стал ощутимо нарастать. Валька полз, выбрасывая вперед бесполезную руку с офхолдером, и вдруг перед ним мелькнула надежда. Пусть не великая надежда, но, по крайней мере, имелся маленький шанс. Он перевернулся на спину и постарался успокоиться. Б минуту, когда опасность, казалось, миновала, и самые жуткие часы в «больнице» остались позади, он снова остался один. Оттис обещал научить, но его больше не было. Никого рядом не было, но чутьем, обострившимся, как у загнанной лисицы, Старший понимал: они уже где-то рядом. Те же самые козлы из окружения Лелика.

Никак не расслабиться! Старшему хотелось завыть. Пересохшее русло, по которому он, неизвестно куда, пробирался, закончилось, Валька сел и оглянулся. У подножия холма, гораздо левее кирпичной кладки, где остался «лендкрузер», застыли два черных джипа с открытыми дверцами. Пять или шесть маленьких человеческих фигурок, растянувшись цепью, одолевали склон. Стрелять в него не будут, нет у них приказа стрелять! Лохматая ворона, откуда ни возьмись, выскочила у самого лица, каркнула и понеслась дальше. В зените, прямо над головой, распластав крылья, кружилась хищная птица. Затем к ней прибавилась подруга, еще одна. Валька достал скальпель и вскрыл бинты. Жаль, что все таблетки и уколы остались у Леши. Пока что рука была в норме, но Старший хорошо помнил, что творилось с ним день назад. Если бы не ребята Оттиса в метро, он бы умер. А теперь «грек» погиб, и некому его больше спасать.

Валька подвигал ладонью. Ему показалось, что с обратной стороны сопки, с востока, доносится какой-то неуловимо знакомый звук. Вертолет! Один из человечков, шедших по следу, приложил к глазам бинокль, линзы блеснули на солнце. Старший показал наблюдателю фигу. Потом он кинул взгляд на лежащее вдали тело Оттиса. Ветер трепал лацкан белого пиджака, набалдашник трости сверкал как самородок среди обглоданных дождями валунов. Валька не выдержал и заплакал.

Эхо не спал. Возможно, в отличие от Старшего, он услышал выстрелы или среагировал на звук шагов. До зверя оставалось совсем немного, буквально двести метров. Но хуже всего оказалось другое. Зверь собирался уходить. Старший не смог бы объяснить, как он это понял. Понял — и все тут. Даже если снайпер не прикончил его сознательно, стоит Лукасу дать команду — и прощай надежда на спасение, офхолдер за два дня отравит кровь…

Старший сжал ладонь и вошел в контакт. Без марлевой прокладки все оказалось гораздо проще. Он попытался приказать зверю остановиться.

Не то. Мощная волна чужой воли обручем сдавила виски. Но какого-то результата он добился. Эхо его увидел. Затем притормозил.

Маленькая распластанная фигурка в зеленом капюшоне, вокруг обрывки бинта. И моментально, скачком — следующая картинка. «Лендкрузер» с распахнутыми дверцами, человек, лежащий на спине, с окровавленным лицом. Это был Крис. Группы поддержки больше не существовало.

Эхо удалялся скачками. Не стараясь уже вытирать непослушные слезы, Валька по наитию сделал то привычное, на что откликнулось бы дома любое животное. Мысленно почесал Эхо за ухом. Не представляя, правда, где у него уши. И па сей раз он впервые вошел в настоящий контакт. Обозначилось не только круговое зрение, но и слух, запахи. Внизу, четырьмя массивными конечностями, он ощущал неровности почвы, спереди от слабого осеннего солнца тянулся отчетливый фронт тепла. Эхо убегал к своему неведомому Саянскому хребту. Кто-то произнес в голове у Вальки несколько слов на незнакомом языке.

— Дяденька Лукас! — шмыгая носом, не размыкая налившихся слезами глаз, торопясь, пока его слышат, запричитал Старший. — Дяденька Лукас, это я, Валентин, помните? Вы куриц у нас купили, а потом за вами погнались, а я ваш офхолдер подобрал…

Эхо лег.

— Почему у вас офхолдер? — В голосе Лукаса послышалось крайнее изумление.

— Дядю Оттиса убили… только что! Он с вами поговорить хотел…

— Оттиса убили?! — Баритон прозвучал растерянно.

— Да, застрелили, и Диму тоже, и ребят. Он вас предупредить шел, что кто-то предал! Заберите меня, дяденька Лукас, они меня тоже убьют…

Последние слова Валька выкрикивал сквозь нарастающий посторонний шум. С трех сторон приближались вертолеты. На таком расстоянии человеческий глаз был бессилен, но благодаря зрению зверя Валька разглядел. Вытянутые серые машины, совсем не такие, как у Зураба, шесть штук. Сближались, наклонив к земле хищные морды с подвешенными понизу кассетниками ракет.

— Ослабить захват! — пробасил Лукас. — А, факен шит, разжать руку, ты мне мешаешь!

Валька послушался, вернулся в свое тело. Земля задрожала от тяжелых скачков. К нему приближалось что-то огромное. Он сел, и тут же над головой дважды свистнуло. Пуля, выбив искру, срикошетила от камня. Старший плюхнулся обратно, вжался щекой в мокрую глину.

— Быстро в пазуху! — приказали сверху.

Но Старший словно окаменел.

Над ним стоял Эхо.

В двух словах Валька не отважился бы описать то, что увидел. На минуту он забыл о снайпере и вертолетах. Живое, это уж вне сомнения, еще какое живое! Остро запахло, похоже, как пахнет от разгоряченной лошади, но не совсем. Еще этот запах напоминал о лете, о горьких одуванчиках и подгоревшем молоке, о банных вениках и молодой, капельку прокисшей браге…

Коричневое брюхо, поросшее густыми жесткими волосами, непрерывно вздрагивало и шевелилось. И шевелился воздух вокруг, создавая подобие слабой дымной завесы, мешающей четко все разглядеть. Четыре мускулистые колонны, расширяющиеся внизу, как у слона, но гораздо толще, опирались на гибкие волосатые подушки. Позади каждой ноги, сложившись веером, свисала рыжая кожистая складка, в рост человека, словно меха гигантского баяна. Ни морды, ни хвоста. Внешне кажущееся дряблым, шестиметровое бочкообразное тело, без сомнения, таило в себе ураганную мощь. По краям «бочонка», подобно сосулькам, во все стороны свешивались темно-коричневые бородавчатые наросты. Над ними, так же по кругу, шел ряд бледно-розовых образований, похожих на виноградные грозди. От брюха вверх бока меняли окраску от кремового до угольно-черного цвета. Впрочем, цвет не являлся для Эхо постоянной характеристикой. За те несколько секунд, что Валентин не мог прийти в себя, морщинистые бока и спина зверя в деталях повторили окраску местности, словно на коже отпечаталась огромная мятая фотография участка склона.

Эхо опустился, мягко подогнув под себя ноги, и стал похож на огромную вытянутую картофелину. Подвижные бока распластались, от зверя исходило заметное тепло. Для своих размеров двигался он удивительно легко, хотя даже лежа, возвышался над Валькой метра на три. По спине, во всех направлениях, топорщились тонкие, длинные, сантиметров десять, усики. Кожа гиганта вблизи показалась неоднородной, состоящей из тысяч жестких подвижных пластинок, вроде чешуи.

— Не стоять! Быстро! — повторил Лукас.

Чешуйки зашевелились. Прямо над Валькиным лицом раздвинулась узкая беззубая пасть, красная изнутри. Из пасти показалась знакомая бородатая физиономия, стальные руки схватили Старшего за плечи и втянули внутрь. Не успел он до конца провалиться, как зверь пришел в движение. Впустившая его щель захлопнулась, нахлынул резкий животный запах. Темнота продолжалась долю секунды, почти сразу вернулся свет, и вместе со светом — уже ставший ему привычным круговой обзор.

Валька стремился принять нормальное сидячее положение, он лежал вверх ногами, скатываясь в глубину бархатистой теплой норы. По правую руку разместился Лукас, чьи руки и ноги двигались в подвижных мышцеватых захватах, а от уха уходили в глубину «кабины» пульсирующие червеобразные нити. Ни ручек, ни педалей, сплошной мягкий упругий гамак. Старший мог поручиться, что вокруг него плотная стена, однако изображение каким-то образом передавалось внутрь, создавая ощущение, что сидят они снаружи. Держаться было не за что, кидало во все стороны. Зверь несся со скоростью экспресса.

В несколько мгновений спустились с холма, пересекли дорогу и ринулись в озеро. Старший втянул невольно голову в плечи, но Лукас, видимо, знал, что делает. Сверкнул последний кусочек неба, и «кабина» погрузилась в свинцовую мглу. Зверь не поплыл, судя по непрекращающимся толчкам, а продолжал бежать под уклон, забираясь все глубже. Точно и не заметил отсутствия воздуха или дышал как-то по-другому… Старший теперь видел все, что происходило внизу, дно мешка тоже стало прозрачным.

Складки на лапах развернулись, образуя подобие ласт. Эхо, наконец, поплыл над самым дном водохранилища, загребая брассом, точно черепаха, с каждым гребком оставляя позади добрый десяток метров. За спиной слышался прерывистый гул: какой-то орган в задней части туши работал в качестве винта или водомета.

Отбежав метров триста, резко сменив направление, Лукас остановил живой батискаф. Эхо беззвучно лег на грунт. В шаге от себя Старший различал какие-то темные волнующиеся стебли, дальше сгущался мрак. В «кабине», напротив, посветлело.

— Руку будем показывать? — глухо спросил Лукас, впервые открыв глаза. За ухом у него шевелилось, но теперь Валька не боялся. Ему было наплевать, пусть хоть хобот у Лукаса вырастет, лишь бы вырваться из этого кошмара!

Валька протянул ладонь и сбивчиво поведал о своих приключениях. Он надеялся, что Лукас сию минуту освободит его от «медузы», но тот не спешил. Несколько раз переспрашивал о событиях в Петербурге. Складывалось впечатление, что офхолдер его попросту не интересовал. Единственное, из-за чего он всполошился и даже как-то состарился, — это смерть Оттиса. Дослушав, снял тряпичную перчатку, продемонстрировал след от ранения. Кости и сухожилия срослись идеально, лишь тонкий белый рубец напоминал о страшной дыре. На ладони красовалась свеженькая желтая «медуза».

— Кто Наездник?

Валька пожал плечами. Бородатый надолго задумался. Установившуюся паузу заполнили невнятные протяжные звуки. Эхо все-таки дышал. Спокойно, размеренно, будто и не бегал вовсе. Тоненький свист сменялся чмоканьем, наступала тишина, потом доносилось бульканье, как из кипящей кастрюли, и повторный свист.

— Хотеть кушать? — Лукас высвободил конечности из колец, нагнулся и достал откуда-то вполне обыденный термос с горячим мясом.

Валька понюхал жаркое и согласился. Никогда он еще не завтракал в такой нелепой обстановке. Ели по очереди, одной вилкой. На сладкое у хозяина нашлась банка шоколадной пасты. Вот запивал Лукас странно. Валька помедлил, прежде чем последовать его примеру, но пить после соленого хотелось сильно, и он решился. Над «водительским» местом, в числе прочих непонятных розовых отростков, свисал изогнутый тонкий хоботок. Достаточно было слегка прижать зубами утолщение на конце, как в рот брызнула прохладная кисловатая жидкость, по вкусу напоминавшая смородиновый сок. Доев, Лукас угостил Старшего самым обыкновенным «Диролом».

— Можно выпускать тебя на дорогу, — задумчиво предложил пастух. — Но небезопасно.

Старший вспомнил невидимого снайпера и охотно согласился. Да, небезопасно. Лукас глядел на него, не моргая, медленно пережевывал жвачку.

— А что ты думаешь обо мне?

Пастух словно ждал от Вальки чего-то — какого-то слова, решения.

— Ну… Оттис сказал, вы не послушались их Коллегии, — осторожно начал Валька.

— Коллегия? Девяносто старых, очень старых людей. Умные люди, но не боги. Понятно? Не боги, только люди. Подумай! За деревом кто-то плачет. Ты не видел. Ты пойдешь помогать?

— Да…

— Ты хочешь помогать. Пять человек, нет, десять. Они не видят, но говорят — там волк, не ходить помогать. Ты доверяешь или пойдешь проверить?

— Проверю.

— Уэлл. Двадцать человек не видят, говорят — волк. Ты доверяешь, или…

— Понятно, понятно.

— Означает, двадцать человек не всегда правда. Девяносто тоже не всегда правда. Не всегда правда здесь, — Лукас постучал пальцем по виску. — Иногда правда там, где сердце. Понимаешь? Вот здесь, — он погладил заднюю стенку «кабины», — у меня человек. Очень плохое состояние. Я не реаниматор, я пастух. Была надежда на Оттиса, без него я пропускать ошибки. Могу допустить ошибки. Опасно. Нужен другой реаниматор, нужен отдых. Стоять опасно. Тут недостаточно пищи, ближний выпас далеко. Эхо разучился охотиться. Я один не обеспечиваю пищей. Мы можем согласиться. Подумай!

— Там, наверху, вертолеты. — Валька догадался, что влип в очередную заваруху. — Нас убьют.

Лукас отмахнулся:

— Опасность исключительно от Наездника. Есть в Сибирь закрытое место. Не выпас, но закрытое место. Там живут Добрые Соседи, могут помогать. Они не подчиняются власти. Там Тхол нас потерять.

— Тхол?

— Встретить Тхол — конец.

— А вы снимете мне?.. — Валька пошевелил рукой.

— Эти люди с геликоптер хорошо стреляют. Знают, что стрелять надо в руку. Когда я буду искать пищу, ты сторож. Понимаешь? Мы прячемся в закрытом месте, снимаю офхолдер. Теперь — рано. Могу снимать сразу. Это русская разведка, они стали сильные, кто-то информирует. Пойдешь один — поймают.

Старший сделал вид, что колеблется. Выхода у него не было. Лукас не собирался его освобождать, пока не закончит свою таинственную миссию и не найдет закрытый выпас с реаниматором. Тихий ужас! Не лучше ли было остаться лежать там, на горе? Глядишь, и пожалели бы…

— Без офхолдера-то, на что я им? — несмело предположил он, заранее догадываясь об ответе.

— Не отпустят, — холодно бросил Лукас. — Я помню два раза. Случайные люди, случайно возле Эхуса. Двое украли офхолдер. Быстро умерли…

Старик почувствовал, видимо, что перегнул палку, бережно положил руку Старшему на плечо. Сознание Вальки заметалось, как мышонок в лабиринте.

— Снайперы! — сказал Лукас. — Ты живой, потому что нужен им. Стреляли сзади, Оттиса убили случайно. Это хорошо.

— Что ж хорошего?

— Для Коллегии хорошо, что Оттиса не узнали. Они считали, что ты ребенок одного из нас, Оттиса приняли за охрану.

— Ваш ребенок?! — У Вальки начали плавиться мозги. — Но я не похож…

— Ты не умер с офхолдером! Не понятно?! Только кровь людей Атласа адаптирована к приборам.

— Как же?.. Но Оттис говорил, что…

— Тебя не хотели пугать. Оттис — добрый человек, он большой романтик. Ты должен был умереть за тридцать часов.

— Но я же не умер!

— Именно… — В полумраке кабины пастух показался вдруг Вальке очень старым. Очень старым, и очень уставшим. — Поэтому тебя небезопасно выпускать. Хочешь конфета?

— Оттис после всего миллион баксов обещал! — неожиданно вспомнил Валька. — Сразу, как Эхо найдем…

— Пятьдесят тысяч прямо сейчас! Эхуса ты нашел. — Лукас точно ждал этого момента, порылся в темноте под ногами, расстегнул рюкзачок, вытащил тугие спеленутые пачки денег. — Первый крупный город — ищем банкомат, даю остальное. Деньги — неважно, ты не понимать главное…

Ни фига себе, с такими деньжищами по домам им не сидится…

— Спрячьте пока, мне все равно сунуть некуда, — загрустил Валька, а про себя подумал, что если грохнут, то никакие бабки не понадобятся. А если захочет «борода» обмануть, то обманет и так. — Ладно, что мне надо делать?

— Мне необходимо возвратиться к Оттису. Надо похоронить…

— Их там целая армия!

— Не опасно, движение в коконе. Шестикратное ускорение от текущего времени. Недолго. Эхус слабый. Надо похоронить…

— У них автоматы! — Валентин вспомнил громил в метро.

— У меня нет хорошее оружие. Я должен отомстить, но не имею возможности! — Лукас помассировал глаза. — Я не планировал войну…

— Я покажу, где взять оружие, — признался Старший.

Глава 19 В ЖЕЛУДКЕ ЛЕТАЮЩЕЙ ТАРЕЛКИ

— Потерпи, голубчик, капельку осталось!.. — Одновременно слащавый и напряженный голос Шпеера вернул Анку из небытия.

Две качающиеся лежанки, вроде гамаков, в одной — она сама, захлестнутая подобием волосяного ремня. Над соседней лежанкой склонился доктор. Блестящие чемоданы на полу открыты нараспашку, полны бутылочек, банок, врачебных инструментов. Вот где богатство-то! К чемоданам Шпеер ее всю дорогу не подпускал.

Помещение, куда Младшую перенесли, было длинное, вытянутое, похожее на огромную кишку. Те же сплетенные косичками кривые стенки, только без окон. Потолок светился сам по себе, но неровно, сполохами. Анка не могла понять, летят они или стоят на месте. В голове еще чувствовался некоторый разброд, подташнивало, но в целом, она возвращалась в норму.

Она увидела соседа. Голый до пояса, ничком лежал тот самый дядька, которого они преследовали в кустах. На побелевшем лице выступили горошины пота, очки он держал в ладони и тяжело дышал, до крови закусив губу. Шпеер кидал в тазик кусочки окровавленной ваты, чем-то пахучим обрабатывал тощее, покрытое седыми волосами плечо. Человек вдруг открыл глаза и встретился с Анкой взглядом. Младшая попыталась улыбнуться. Человек подмигнул.

— Сэмэн, откуда така гарна дивчина?

— О-хо-хо! — рассмеялся Шпеер. — Коли Миха дивчину приметил, — жить будет. Выспалась, сестра? Наконец-то, кто мне ассистировать будет?

Анка переживала, что над ней будут смеяться за се провал, обморок и рвоту, но доктор смеяться и не думал. Привычно балагурил, а шустрые пальцы двигались — промывали рану, рвали марлевые пакеты… Младшая присоединилась. Шпеер воспринял ее как ни в чем не бывало, заставил спиртом помыть руки, поручил держать жгут.

Вокруг пулевого отверстия кожа вздулась и лоснилась, точно намазанная лаком. Сама дырка выглядела не страшно, кровь почти не текла, но Младшая уже знала, что внешний вид в таких случаях может быть очень и очень обманчивым. Доктор доверил ей сделать Харченко несколько уколов, прямо возле раны. Профессор скрипел зубами, но терпел.

Потом доктор накрутил на длинную спицу тугую ватку, обмакнул в склянку и велел Анке сесть профессору на спину. Маркус при этом держал Харченке ноги, и все равно, когда Шпеер ввел в дыру свой инструмент, профессор дернулся так, что все трое чуть не разлетелись в разные стороны. Оказалось, что намазанные тампоны надо оставить прямо в ране, а потом поменять, чтобы предотвратить заражение…

Когда все закончили, Шпеер разрешил белому как мел Харченко выкурить одну сигарету. Чувствовалось, что раненый стесняется перед Анкой своего истерзанного вида, своей желтоватой, впалой груди. Профессор выглядел очень дряхлым; казалось невероятным, что этот человек способен был не то что бежать, но и просто ходить без посторонней помощи. Он не мог удержать в трясущейся руке даже кружку сока, Анка помогала. Лысую макушку и кисти рук покрывали старческие пигментные пятна, на горле вздувались синие вены, дряблые ввалившиеся щеки покрывала паутинка сосудов. Наперекор очевидной слабости, профессор старался шутить, даже спел на пару со Шпеером несколько куплетов на украинском языке.

— Не порти мне ребенка, — грозил Семен, заматывая раненого певца бинтом. Младшая поддерживала профессора в сидячем положении. При любом неосторожном, причиняющем боль движении ребра старика ходили ходуном, кожа на затылке сморщивалась и он становился похожим на облезлого петушка.

— Укольчик — и спать, — распорядился доктор, подставляя Анке руки для мытья. — Станет нехорошо, тогда добавим. Оставляю вас с палатной сестрой, а меня другие пациенты ждут.

Шпеер, судя по всему, окончательно здесь освоился. Ушел куда-то в сторону, нащупал в складках стены крючок, перешагнул открывшийся проем. За раздвинувшимся люком показалась такая же вытянутая «кишка» с гамаками по стенам. Анка посидела немного, подождала, пока старичок уснет. За последнюю неделю она навидалась достаточно, чтобы разобрать — рана неопасная, навылет, и с костью порядок, рукой свободно двигает. Лишь бы зараза не попала… Потом сидеть стало невмоготу, следовало найти свои вещи и туалет. Да и помыться бы не мешало, провоняла, как свинюха.

Она без труда отыскала то место, где Шпеер открывал люк. Но крючков, больше похожих на хрящевидные наросты, оказалось целых четыре, все разного цвета. Анка потрогала, отдернула руку. Никак не могла убедить себя, что находится внутри живого существа. К запаху привыкла, не замечала, но то, что вокруг все теплое и шевелится под рукой… Не так-то просто было преодолеть в себе брезгливость. Когда-то давно она смотрела фильм про то, как моряки попали в желудок огромного кашалота и плавали там среди прогнивших трупов. Конечно, то была сказка, не бывает таких китов, чтоб людей целиком кушали, но все равно гадость!

Дернула наугад. Погасло освещение. Не то! Другой рычажок раздвинул стену, но совсем не там, где ожидалось, а под ногами. Чуть не сверзнулась в отвесно уходящую трубу. Поспешно дернула в обратном направлении, яма затянулась. Потрогала ногой. Ровный пружинящий пол, как и прежде, ни трещинки, ни вмятинки. Наконец, она нашла, что искала.

Передвигаясь таким образом, миновала пять или шесть шлюзов. Выбирая проход, инстинктивно старалась идти наверх. Большинство люков открывалось, но некоторые не поддались. Прошла через вытянутое, изогнутое под сорок градусов вверх помещение, похожее изнутри на гигантский стручок гороха. С верхотуры, по спиральным желобам, покрытым прозрачной пленкой, непрерывно стекала блестящая жидкость и водоворотом втягивалась в губчатый пол. Для человека оставалась по центру узкая лесенка. Анка присела по центру лесенки и рискнула дотянуться до ближайшего из сотен желобков. Что бы ни текло внутри него — вода или что другое, но по сравнению с остальной привычно теплой обстановкой поверхность канала показалась Анке обжигающе холодной.

В какой-то момент, выбрав центральный из трех одинаковых люков, Младшая вылезла на узкую тропку поверх горячей пружинящей трубы. Потолок тут нависал очень низко, его и потолком-то назвать было нельзя. Сплошная жесткая ярко-красная щетина, как у хряка на загривке, только длиннее в десять раз и вся в мелких капельках. Анка потянулась вверх потрогать и тут же отдернула руку. Капельки вниз не падали, зато оказались противно-маслянистыми и страшно горячими. В помещении стояла невероятная влажная духота, но воздух никуда не уходил, даже не колыхался. «Наверное, так и было задумано, — успокаивала себя Анка, отфыркиваясь и вытирая взмокший лоб. — Иначе, ежели авария какая, Мария бы давно уже починила…»

Труба, на которой она балансировала, диаметром превосходила цистерну бензовоза, на котором ездил сосед Степанов. Такие же огромные бледно-голубые трубы чуть подрагивали слева и справа, соединяясь между собой гибкими подвижными перемычками. Вместо перил вдоль ребристой узкой тропки висел скрученный волосяной канат. Анка засобиралась назад, но не нашла с этой стороны крючка! Люк исчез, сплошная теплая шершавая стенка. С дрожью в коленях, она двинулась вперед. Высота для Анки всегда была самым страшным испытанием. Не дойдя до середины тропы, ощутила подошвами нарастающий рев, тропинка забилась пол ногами, словно живая змея. Младшей смертельно не хотелось опозориться вторично. Она ни за что на свете не стала бы звать на помощь, но тут трубы одномоментно чем-то заполнились и надулись до предела. Младшая упала на четвереньки, беспомощно хватаясь за прогнувшийся канат. Пару секунд она висела, отчаянно молотя ногами над темной щелью, но не удержалась и сорвалась вниз. В самом узком месте между раздувшихся труб застряла, но тут неведомое содержимое схлынуло, трубы «похудели», и Анка, с воплем, провалилась еще ниже. Катилась, стукаясь головой, и… очутилась в кольцевом коридоре, огибающем «рубку».

Слава Богу, тут везде было мягко. Анка отдышалась, глянула вверх. Метра три летела! Мамочки, кому рассказать, — не поверят, что цела осталась. Вроде бы никто не слышал, как она визжала! Здесь ничего под ногами не шевелилось, но Младшая теперь шла крайне осторожно. Через равные промежутки натыкалась на очередное круглое окно, видела, как доктор меняет повязку сидящей Марии, но найти Вход так и не могла. Кричала им, лупила по податливому материалу окон, но без толку.

Так и бродила по кругу внутри рифленой полутемной кишки, пока ее, одуревшую и чуть не описавшуюся, не вытащил Маркус. Он же отвел в баню. Настоящую баню, совсем как дома, еще и с бассейном. Конечно, в этой бане не было ничего деревянного — ни лавок, ни тазиков. Кранов — и тех не было. Вода текла непрерывно, тремя параллельными струями спускалась по уступам стены — холодная, теплая и совсем горячая. И бассейн, на три части разделенный, по температуре. Бек бы не вылезала!

Отфыркиваясь, разомлевшая, потопала назад. Но сначала, ясное дело, заглянула в битком набитый рюкзак с вещами. Рюкзак ей Маркус прямо в баню приволок. Младшая развязала тесемки и убедилась, что ей ни капельки не интересно, что надеть. Она перебирала дорогущие импортные шмотки и вспоминала подружек школьных. От зависти бы все полопались, если бы увидели, а ей теперь — хоть бы хны. Испортилось что-то в голове или, напротив, отладилось. Совсем неважным показался теперь весь этот «царский» гардероб. Когда неизвестно, что завтра будет, так все неважным становится… Нацепила первое, что нашла по росту, и пошла в каюту.

Маркус показал, как найти свое место. Очень даже просто: все крючки третьего, жилого яруса — слегка зеленоватые. И с любого яруса по зеленым меткам можно выбраться на свой этаж. Хотя лестницами не назовешь — переходы плавные, закругленные. Жилая палуба включала восемь кают, таким образом, с удобствами могло разместиться шестнадцать человек. А без удобств, наверное, поселился бы весь Анкин поселок. Маркус сказал, что, пока они стоят на месте, бродить она вольна везде, но когда бы ни зажегся желтый свет, следует немедленно мчаться и прыгать в ближайший гамак. Гамаки, оказывается, имелись везде, следовало только научиться их находить по особым оранжевым меткам. Компенсаторы, как сказал Маркус, сработают автоматически. До конца от перепадов скорости они не защищают, тут нужна долгая тренировка. Анка не представляла, как надо тренироваться, чтобы перестали болеть уши и прокушенная губа.

В желтый, двигательный отсек пытаться попасть бесполезно — туда без Марии нет никому доступа. Наездница владела особыми знаниями, или набором секретных команд, которые передавались только людям ее профессии. Впрочем, она со смехом призналась Анке, что и сама совершает обходы желтого сектора чисто из приличия. У Маркуса, хоть он и не был инженером, имелась куча теорий по поводу того, как именно передвигается Тхол, и он охотно излагал их Шпееру. Но за желтые люки проникнуть не предлагал.

— Зато во всех прочих помещениях вполне безопасно, — успокаивал реаниматор, — пораниться совершенно негде. И испортить ничего нельзя, — со смехом добавил он, поглядывая на Младшую.

Истекающий влагой «гороховый стручок», Маркус обозвал градирней.

— Когда ты зимой покушаешь, теплее становится?

— Ясное дело!

— Так и здесь. Под влиянием ферментов пища расщепляется с выделением тепла. Теперь представь, что процесс этот ускорился в сотни раз. Тхол практически не сбрасывает тепло во внешнюю среду, поэтому нас так сложно обнаружить.

— Как же он охлаждает воду? — озабоченно спросил Шпеер. — Где находится сам холодильник?

— Доступ воспрещен! — широко улыбнулсяМаркус. — Но, если на минуту отключится система охлаждения, мы мгновенно вскипим.

Глава 20 ПАСТИ И ЗАЩИЩАТЬ

Младшая поежилась. Со слов Маркуса картина получалась странная. Никто толком не знал, как Тхол устроен. Б некоторые желтые коридоры и Наездник не мог попасть. Со временем забыли команды. Построили его когда-то очень, очень давно, и не построили, а вырастили, словно гриб в банке. Ни чертежей, ни инструкций по ремонту строители не оставили. Но Тхол никогда и не ломался. Зато мог заболеть от плохой пищи или воды, Маркус рассказал, что раньше, когда на планете не было вредных химикатов, Тхолы кормились где угодно, а последние сто лет Коллегии приходилось постоянно отслеживать качество выпасов. Когда эта махина спит, она почти не кушает, может лежать себе на морском дне и в дремотном состоянии глотать проплывающих мимо рыбок. Но стоит Наезднику позвать, Тхол просыпается и способен сожрать тогда зараз парочку слонов. Пришлось приобрести несколько островов, — пожаловался Маркус, — чтобы обеспечить соответствующие условия для сбалансированного питания. Да плюс к тому обеспечить постоянные контракты с фермами, вырабатывающими экологически безопасную продукцию.

Анка не очень-то поверила, как это можно купить остров, но промолчала. Слишком многое вокруг происходило, чему месяц назад она бы не поверила. Осмелилась лишь спросить, для чего эта живая летающая тарелка нужна. Кататься, что ли? Маркус объяснил просто: когда-то Тхолы могли оборонять от врагов целые города, кроме того, они пасли и защищали Эхусов. Объяснил и ушел.

Понятнее некуда. Пасти и защищать Эхусов. Это так естественно, будто пасти коз. Странно, что ни в одном учебнике про них не написано. Младшая решила поспрашивать Шпеера, он хоть и неместный, а излагает доступнее. И нос не задирает. Маркус с Марией — люди неплохие, добрые, но не свойские. Как начнут на своем тарабарском молотить — поди разберись. И про Вальку больше не вспоминают. Обещали разыскать — и ни слова… Пару раз она к Марии подкатывалась — что да как? Та, в ответ, вздыхает только: отсюда нет связи. Не дергайся, дескать, в Петербурге люди надежные, братишку твоего выручат. А мы, пока дело не сделаем, в эфир выходить не станем, и так чуть не сбили. Смеется…

Младшая не такая дура, чтобы не понять — не страшны им никакие ракеты. Марию, впрочем, дразнить не стоит — разозлится и высадит где-нибудь в пустыне среди змей. Окошки Анка открывать давно научилась: почти в любом месте, кроме голубого яруса, стены прозрачными становились. Шпеер сказал, что это вовсе и не окна, а внешние датчики передают изображения по особым нервным волокнам, а каюты находятся в самой глубине. Внизу снова расстилалась водная страна, но совсем не такая приветливая и теплая, как в Индии. Ни обилия птиц, ни ярких переливов цвета, все какое-то мрачное и потухшее.

Шпеер выяснил, что они висят над верховьями Волги и до Лукаса им рукой подать, потому что с Украины долетели за четыре часа, а теперь идут наперерез. Но Тхол в боевом режиме израсходовал много энергии, а перед тем Индийский океан пересек, потому требуется отдых. Питался зверь примерно как медведь, заранее накапливал запасы, обрастал жирком.

Анка кинулась поглазеть на самую большую русскую реку и хотела у Шпеера выспросить побольше, но тот замкнулся и впервые ответил ей раздраженно. Анка догадывалась, отчего доктор злится. Она краешек разговора подслушала, но сама бы в жизни на Маркуса не обиделась. А разлад у них с доктором вышел потому, что кроме голограммы физической поверхности имелись в рубке и другие глобусы Земли. На одном из них можно было наблюдать сразу за всеми Эхо на выпасах, остальными Тхолами и еще за какими-то секретами. Тхол каким-то неведомым способом связывался со своими дружками и показывал их на карте. Маркус при всех, когда ужинали, сказал, что Лукас сейчас между Ярославлем и Рыбинском. А Мария ответила, что Оттис переоценивает возможности дипломатии, но пусть попытается. При этом они оба странно взглянули на Анку и замолчали. Шпеер, как бы невзначай, попросил дать ему взглянуть на карту, но Маркус отказал. Семен смолчал, но Младшая сразу засекла, что он жутко недоволен. А тут еще Мария масла подлила. Она злая была по своей причине. Стояла ночь, и Тхол уже третий час ползал по земле в буквальном смысле слова. Перелетал с место на место по полям, где еще не убрали сено, ложился, потом взлетал, оставляя после себя голый круг земли, но все никак не мог наесться. Мария ругалась и говорила, что в этой нищей стране остается только скупить запасы тушенки и кормить Тхола с руки, как собаку. А уловив любопытство Шпеера, нашла, на ком отыграться.

— Доктор, — отчеканила командирша, — мы ценим ваш труд и оказываем большое доверие. Но не забывайте, что вы здесь только по двум причинам: мое плечо и ваш раненый протеже.

Шпеер сдвинул брови, но смолчал.

Обстановку кое-как разрядил Маркус. Он предложил, в виде компенсации за вынужденную секретность, показать кое-какие приборы на борту. Индикаторы запасов пищи находились как раз в том зале, где Младшая так позорно навернулась. На сей раз сумрачный Семен Давыдович держал ее за руку и прошли они метров двадцать благополучно, до противоположной стенки, где трубы разом сворачивали вниз и исчезали из виду. Шпеер засек время — каждые сорок две секунды одна из труб с бешеной силой сокращалась, проталкивая неизвестное содержимое. В месте поворота тропка переходила в подобие навесного мостика, в слабом мерцающем свете убегающего в обе стороны, на сколько хватало глаз. На скрученных жгутами, мясистых перильцах висели пять вытянутых кожистых мешков, сантиметров по семьдесят каждый, спереди с оконцами, затянутыми чем-то вроде желчного пузыря. За раздувшимися окошками на разном уровне колебалась жидкость.

— Вот здесь и здесь, — показал Маркус, — салатный и насыщенный зеленый. Практически не израсходованы. Мы предполагаем, что это индикация запасов нерасщепленного белка, в первом случае — животного, во втором — растительного, соответственно, происхождения. Бирюзовый пузырь — скорее всего, уровень минеральных соединений, но пока это только догадки.

В оставшихся мешках переливались жидкости чернильного и ярко-лимонного оттенков. Чернильной было под завязку, пузырь натянулся, зато желтая плескалась на самом дне. Маркус развел руками.

— На последнем обходе было наоборот. Он сам находит нужные компоненты, и это великое благо. Но оптимально заряжается в экваториальной зоне,

— То есть… Вы даже не пытались взять пробу? — поднял брови Шпеер.

— Взгляните сюда!

Анка не сразу сообразила, о чем идет речь. На свободном участке живых перил набухал противного вида сморщенный нарост, точно семейка лесных грибов.

— Фантастика! — изумился Шпеер. — Он выращивает новый индикатор?

— Да, взамен поврежденного. Год назад Коллегия санкционировала, как вы это называете, взятие пробы, хотя споры доходили до драки. Но мы понимали, что безопаснее вскрыть индикатор, чем лезть в магистраль. Вот результат: при первом же механическом воздействии жидкость ушла, прибор усох на глазах, отвалился от места почкования.

— Значит, их было шесть?

— Да, шесть. И поверьте мне, отсутствие шестого ни на чем не сказалось. Вероятнее всего, месяца три — и мы получим новый индикатор. Правда, так и не поймем, какой энергетический параметр он отражает.

— Хорошо, но пробу отсохшей части можно было проанализировать?

— Сделали. После чего, как ни печально, пришлось ликвидировать в США двух сотрудников из обслуги электронного микроскопа и одного химика. Коллегия не располагает лабораториями такой мощности, нам они попросту не нужны. Крайне неприятная ситуация. Невзирая на режим высшей секретности, об эксперименте знали буквально четверо, и то не представляли, о чем идет речь. Я уже не говорю о персональных, «левых» выплатах… Получилось, что ученые, столкнувшись с результатом, не смогли себя сдержать и попытались рассекретить информацию.

— М-да… Но Коллегия-то получила результат?

— Частично. Строение ткани чрезвычайно сложное. Подобного ДНК в сегодняшней природе не обнаружено. Но более интересно другое: мы имеем дело с неким равномерно рассеянным мозговым субстратом. Улавливаете? На судне нет управляющего мозгового центра как такового, программы самоликвидации и восстановления запускаются локально по месту аварии, не нуждаясь в приказе. И не только аварии.

Подойдите поближе, там, внизу… Замечаете? Один из боковых отводов магистрали. Старый исправно функционирует, но рядом, параллельно, растет новый канал. Устаревшие узлы меняются автоматически. Отсюда невероятная гибкость и невосприимчивость к неоднократным попыткам захвата. Если мы допустим, чисто гипотетически, что на борт проник посторонний и сумел каким-то образом активировать боевой офхолдер, то ни одной команды судну он отдать не сможет. Б лучшем случае, запустит вентиляцию, — Маркус рассмеялся. — Только мозг Наездника с рождения приспособлен для управления. Так же, как мозг Пастуха сопряжен с Эхусом.

— С рождения?

— С двухнедельного возраста — и до одиннадцати лет. Начиная с двух часов в сутки, и по возрастающей, Наездник проводит в коконе-колыбели. Коллегия заботится о передаче умений, между женщинами происходит даже соревнование за право отдать ребенка. Шучу, конечно.

— И… когда сюда помещался последний ребенок?

— Он и теперь здесь.

У Шпеера и Младшей сделались такие лица, что Маркус снова рассмеялся. И позвал за собой. Дважды пришлось нырять в спирально закрученные, вертикальные колодцы. Одна Младшая прошла бы мимо, не заметив невзрачных голубых обозначений. Окраска круглых в сечении коридоров сменилась от розовой до ядовито-багровой, точно великое множество кровеносных сосудов опутывали пространство стен. Стало заметно теплее, и слабый ветерок, постоянно продувающий верхние палубы, исчез. Зато появился звук, будто замедленно билось где-то рядом могучее сердце.

Посреди ровной широкой шахты, окаймленной узким карнизом, в паутине растяжек висел гигантский пузырь размером с автомобиль, весь пронизанный трубками и лентами разного диаметра и разных оттенков красного. На дне пузыря в закрытом плетеном гамачке спал голенький мальчик, лет пяти. Смугленький, кудрявый, прямоносый. Семен тоже заметил сходство.

— Вы не пробовали вырастить Наездника из… обычного человека?

— Не может быть и речи, — на секунду лицо Маркуса отвердело.

— Выглядит такой метод довольно жестоко. Он знает своих родителей?

— Прекрасно знает. Детей рождается не так много, а избранные Наездниками получают гораздо более мощный иммунитет. Вы же делали сегодня Марии перевязку?

— Рана практически затянулась. Впервые в моей практике встречаю такую скорость заживления.

Младшая безуспешно попыталась дотянуться до поверхности сферы.

— Дядя Маркус, а можно с ним поговорить?

— Месяца через два. Если выучишь французский и английский. Его мама живет во Франции.

— Он спит?

— Он учится чувствовать Тхола и растет.

— А в боевой обстановке? — спросил доктор. Анка отметила, что Семен почти оправился от обиды или умело делал вид, будто позабыл. — Ребенок переживал стресс атаки вместе с Марией?

— Я не Наездник, — Маркус жестом отодвинул гостей от шахты, приглашающе махнул рукой в сторону люка. — Не могу передать его восприятие. Я — реаниматор.

— Это как в госпитале? — проявила осведомленность Анка.

— Лет триста назад это называлось по-другому, — Маркус поглядел без улыбки. — Очень долго меня и таких как я называли колдунами.

Глава 21 ЖИЗНЬ — ДОРОГОЙ ПРЕДМЕТ

Лукас плакал. Старшему было страшно неудобно стоять рядом и наблюдать очевидную слабость пожилого человека, но и отойти не мог, побаивался. Так и топтался за спиной, посматривая на косую пелену дождя, затянувшего все в радиусе ста шагов. На Вальку дождь не капал, потому что сверху нависал Эхо. Сперва под зверем казалось немножко неуютно — вдруг прилечь приспичит? — но Эхо, видимо, был здорово дрессирован и без команды ложиться не пытался. И ногами, как скотинка домашняя, не перебирал. С его непробиваемого брюха тоже капало, но это то, что они из озера притащили, не обсох еще. Тут обсохнешь, пожалуй! Потоп такой начался, спасу нет.

Пастух сидел, держа на коленях седую мокрую голову Оттиса. От дождя кудри Лукаса скатались, борода слиплась в комок. Валька дрожал, несмотря на мех куртки, сидел, пригнувшись, в каждый момент ожидая свиста пули. Но стрелять в них пока было некому. Все, кто могли бы стрелять, лежали ниже по склону.

…Немного раньше Эхо торпедой вылетел из волн, обогнул качавшиеся у причала рыбачьи лодки и по широкой дуге повторил маршрут Димаса. Место, где охотились снайперы, они отыскали почти сразу. На земле — гильзы, свежий след от колес. В затуманенном небе слышался еще рык вертолетов, но от горизонта надвигалась уже рыхлая серая пелена дождя, с бешеной скоростью слизывала очертания осеннего неуютного пейзажа. Разглядеть противника не удавалось.

Лукас послушал ветер и сказал, что теперь наверняка не сядут, а со стрелками неплохо бы пообщаться. Валька мысленно воздал хвалу бате за то, что тот учил его ориентироваться в лесу. Разыскивая «лендкрузер», он ошибся совсем малость. Джип так и стоял на прежнем месте, дождь молотил по стеклам, забирался в обтянутый целлофаном салон. Крис лежал, скорчившись, у заднего бампера, сжимая бесполезный автомат, Леша — чуть поодаль впереди, уставившись в тусклое небо. В последнюю секунду он, видимо, пытался предупредить Оттиса об опасности, включенный телефон застрял у него в пальцах.

— Следили от города, — сказал Лукас. — Радиомаяк на машине или спутник.

Возле машины преследователи оставили только одного человека для охраны и ничего пока не тронули. И ящик с пулеметом, и антенна оставались на месте. Мужик в пятнистой форме развалился на ступеньке, курил и плевал под ноги, спрятав окурок в рукаве. Глядел он вверх, туда, где трое его товарищей обыскивали трупы Оттиса и Димы, поэтому просто не успел заметить, когда Эхо вырос у него за спиной. Наверное, он почувствовал дрожание почвы, чуточку успел повернуть голову, подогнул колени…

У Лукаса снова была во рту трубочка, но на сей раз он ее не использовал. Эхо приоткрыл пасть, и Лукас дважды выстрелил из огромного блестящего пистолета с лазерным прицелом поверх ствола. Валька видел такую пушку в каком-то кино. Бородач стрелял метров с десяти, почти не глядя, но обе пули попали налетчику в голову.

Эхо затормозил настолько резко, что Старший чуть не вылетел головой вперед. Затем, стараясь не смотреть на мертвых, он спустился за оружием. Ноги убитого налетчика еще шевелились в грязи, словно он пытался отползти в сторону. В «кабине» Эхуса имелся объемистый внутренний карман, куда Лукас покидал сумки. Пастух приказал проверить бардачок в машине и багажник, сам вывернул у ребят карманы и снял с шей цепочки. Быстро собрал липовые паспорта «родственников». Чтобы добраться до бардачка, Вальке нужно было перелезть через свежего мертвеца. Пассажирская дверца оказалась закрытой изнутри.

— Быстро, быстро! — прикрикнул Лукас.

Старший сглотнул. Ноги трупа больше не шевелились, он откинулся, почти как спортсмен в гимнастическом мостике, и застрял затылком между сиденьем и рычагом скоростей. Оба целлофановых сиденья, стекло и торпеда были густо забрызганы кровью.

— Мамочки! — стараясь дышать ртом, произнес Старший. — Мамочки! — Он не мог себе позволить опозориться перед стариком. Сжал зубы и встал коленом на грудь покойнику, рукой схватился за руль.

Ладонь скользила. Когда все было кончено и бар-сетка с документами очутилась снаружи, бородач втянул Вальку через нижнюю щель в брюхе зверя. Не дожидаясь, пока попутчик устроится, дед откинулся и закрыл глаза, играя желваками на скулах. Зигзаги следов от широких шин полетели навстречу. Самое страшное только начиналось. Старшему казалось, что вся его одежда и руки провоняли кислым запахом крови.

Один из джипов леликовской команды, длинный черный «ниссан» с тонированными окнами, словно лоснящийся навозный жук, выбирался из глинистой впадины. Второй успел уехать. Приказ к отступлению вояки получили совсем недавно, еще догорала в траве брошенная шофером, почти целая сигарета. В джипе, кроме водителя, находился еще один боец. Очевидно, он услышал выстрелы, схватился за автомат и уже вылезал из машины.

«Совсем молодой пацан, — механически отметил Валька, — может быть, далее срочник». Глаза у парня при виде выросшей перед ним шестиметровой туши стали шальными, челюсть отвисла, но тут Лукас поднял пистолет, и для солдата все войны закончились. Старший боялся произнести хоть слово, а про себя он твердил, что если бы, не дай Боже, кто-то убил его родную сестру, он, Валька, поступил бы точно так же. Око за око. Хоть маманя и говорила, что правильный только Новый завет, а в Ветхом завете не все правильно написано, Старшему слова эти нравились.

Око за око.

Водитель «ниссана» пригнулся над рулевой колонкой, точно его скрутила судорога. Лукас выстрелил четырежды, пока не осыпалось лобовое стекло и он не удостоверился, что противник мертв. Валька плевал на ладони и яростно оттирал их о мешковину. Он пытался занять себя этим простым занятием, лишь бы не думать о происходящем за бортом.

— Возьми автомат! — приказал Лукас и повернул зверя в обратную сторону к холму.

Двигались почти параллельно шоссе. Валька убедился — следили за ними тогда… Издалека, но следили. Кто мог знать, кроме Зураба, что они здесь приземлятся? Лукас, наверное, тоже думал и высказал другое предположение.

— Ты говорил, что Оттис приехал с местным чиновником? Это ваша Азия, нельзя никому верить!

Вездеход они настигли в последний момент. Огибая рыбачий поселок, выскочили к воде. У кромки берега, в низине, раскручивал уже винты вертолет. Старший сразу заметил ракеты и флажок с замазанной грязью российской символикой.

«Мамочки, — ахнул он, — сколько ж их тут!» Армейской расцветки машина, с непропорционально большими колесами пыхтела и подрагивала глушителем, приткнувшись к стене вросшего в землю сарая. В кабине сидели двое, в завязанных на макушке ушанках. Группа мужчин, человек восемь, образовали кружок у открытого люка вертолета, кто-то поднимался по лесенке. Двое, по крайней мере, были в военной форме, остальных Валентин не рассмотрел. Нарисовались на заднем плане неказистые постройки, гаражи, столбики с «колючкой», но в смазанном, танцующем ракурсе.

— Нельзя отпускать геликоптер, — мгновенно сориентировался Лукас.

Валька по затруднившемуся дыханию чувствовал, что Эхо вошел в кокон. Фигурка на трапе застыла, смешно подняв ногу над прогнувшейся ступенькой. Задравшиеся уже навстречу ветру стальные лопасти машины застряли, провалившись в воздушный клейстер. Лукас остановил зверя у вертолета вплотную, напротив откинутого овального люка, не открывая глаз, объяснил, что надо делать, ткнул в колени холодным металлом. «Он меня проверяет, — догадался Валентин. — Если я сейчас его подведу, выкинет здесь подыхать и сбежит, к чертовой матери! И почему я такой непутевый? Зря сказал ему про Оттиса, зря…»

Старший вытащил гранату из подсумка, защелкнул под стволом, притер к плечу приклад.

— Не так, — контролируя по звуку, поправил Лукас. — Переключить слева. Ремень укороти, не спешить. Говорю: один, два, три!

На счет «три» Эхус тяжко выдохнул — и кокон распался. Сбоку в «кабине» открылась щель, человек на трапе поднял голову и встретился взглядом со Старшим. Это был Лелик, рожа в шрамах, но живой. Не подох ведь, собачий сын, в подвале!

— Быстро! — крикнул Лукас.

Валька нажал на курок. До того как карман захлопнулся, в лицо, будто с размаху, врезали мокрой тряпкой. Это в кабину ворвалась волна воздуха от стремительно разгоняющихся винтов вертолета. На секунду Старший ослеп и оглох. Эхус восстановил кокон и, толкнувшись, прыгнул в сторону. Оставляя дымный след, граната заплывала в темное чрево вертолета.

Новый прыжок. Старший врезался макушкой в теплый потолок, из глаз потекли слезы. Из дверцы вертолета наружу медленно вырвалось пламя, бесшумно выталкивались линзы иллюминаторов. Бритоголовый Лелик, раскинув руки, взлетал над головами пригнувшихся к земле мужчин.

— Говорю: один, два, три!

Вторая граната угодила в центр площади.

— Получай! — сказал Старший. Теперь он знал с кем сражается. Сердце колотилось, как пневмоотбойник, в ушах звенело. Месяц назад он и помыслить не мог бы, чтоб из боевого пистолета стрельнуть, а тут в руки угодил целый арсенал. Лукас сменил позицию, подвел зверя вплотную к вездеходу. Человек в ушанке успел наполовину выбраться, левая нога повисла в воздухе, в руке он сжимал длинноствольную винтовку со сложной оптикой.

— Один, два, три!

Капот джипа начал вздуваться пузырем, но Эхо уже передвинулся назад к чадящему факелу вертолета. Кокон ослаб, люди внизу не замирали истуканами, а расползались в стороны, хотя довольно медленно. Как минимум трое оставались живы, один даже порывался встать на ноги, тряся дымящимися волосами. Лукас отсоединил от головы «червей», прихватил из сумки Крисову «беретту» и сквозь нижний люк скользнул вниз.

Старший потренировался отпирать люк. Результата достиг почти сразу, но совсем не того, что добивался. Вначале полностью распалась вся крыша и, глотая дым, он очутился под открытым небом. Со второй попытки открылся круглый лаз куда-то в глубину за сиденьем Пастуха. Наконец ему удалось отдать мысленную команду таким образом, что отреагировали лишь боковой и нижний карманы. Но по отдельности так и не получалось. Из нижнего кармана, с трехметровой высоты Старший прыгать на ноги бы не решился, повис сперва на руках, цепляясь за пружинящую плоть зверя.

Лелика среди мертвых он не нашел. В последнее время Валькой овладело какое-то странное отупение: он видел перед собой, на черной от копоти земле кусок человеческого тела и не испытывал даже брезгливости. Казалось, совсем недавно он ни за что не заставил бы себя далее близко подойти к покойнику, а нынче словно что-то сдвинулось в голове. На пожухлой траве валялась человеческая кисть с идущими часами на запястье и желтым чистеньким обручальным кольцом на безымянном пальце. Валька стал раздумывать, надо ли хоронить руку, если не найти туловище. И можно ли копать могилу для отдельной руки? Нет, что-то явно случилось с головой, словно он пьяный…

Лукас куда-то исчез, пару раз слышались короткие очереди. Вертолет завалился набок, продолжал внутри дымить, но к вооружению огонь пока не пробрался. Теперь, находясь на земле, Старший понял, что вокруг никакой не поселок, а всего лишь кучка заброшенных ангаров и лодочных гаражей. Стенка ближайшего ангара обрушилась, завалив джип со стрелком. Сквозь неровный гул пламени доносились отрывистые выкрики, стоны, еще какие-то неприятные чавкающие звуки. Прямо под ногами у Старшего, схватившись за живот, скрючился на боку бородатый дядька в армейском ватнике без погон. Спереди от него земля почернела, и жидкая чернота эта, проникая и журча щупальцами меж камней, походила на страшное смертельное кружево…

Пошел на голос. Прыгал, так и не выпустив из рук тяжеленный пулемет, и теперь проклинал себя, потому что понятия не имел, как переключить с гранаты на патроны. Курок не двигался, что-то не так он сделал, но отбросить пушку казалось еще страшнее…

Стрелять ему больше не пришлось. Лукас сидел на корточках и довольно миролюбиво разговаривал с двумя пленными. Видимо, минуту назад живых в его компании было больше, теперь они лежали вповалку, выронив пистолеты. Раненый на вопросы отвечал тихо, морщился и матерился. Обе ноги его вывернулись как-то странно в сторону, словно в балетном прыжке, и брюки ниже колен были изодраны в клочья. Второго мужика Лукас усадил, прислонив спиной к перевернутой машине. Лицо человека, страшно обожженное, поминутно кривилось судорогой, черные губы кровоточили. На груди и плечах тлели ошметки голубого свитера. Валька вгляделся и тронул Лукаса за рукав.

— Этот… этот главный был. Лелик.

— Как? — переспросил Пастух и вдруг, не вставая и почти не оборачиваясь, вывернул руку и дал короткую очередь куда-то назад.

Зазвенели стекла в уткнувшейся в землю кабине вертолета. Старший выпустил из рук пулемет. Лелик медленно перевел на него глаза и попытался сплюнуть. Плюнуть сил не хватило, и слюна грязной кровавой струйкой повисла на подбородке.

— Хорошая тренировка, — без тени юмора сказал Лукас. — Самураи. Не хотят сотрудничать.

Лелик улыбнулся. Улыбочка вышла так себе, но Старшему немедленно захотелось в туалет.

— Дурак, — сказал Лелик. — Дурак и дешевка. Сколько тебе заплатили?

— Пятьдесят тысяч долларов, — отрапортовал за Валю Лукас. При этом он спешно перебирал бумажники мертвых военных. — Опс! Интересно! — И протянул Старшему фотографию. На фотке они стояли вчетвером, на свалке, возле зурабовского вертолетика. Живые и веселые — Леша, Крис и Старший, потерявшийся между могучих фигур. Следующие кадры — Димас на мотоцикле, остальные садятся в машину, крупным планом лицо каждого. Валентина снимали больше всего.

— А ваш босс сколько планировал ему заплатить? — осведомился Лукас. — Пожалуйста, будем торговаться, будем соглашаться. Мальчик — свободный человек. Сколько?

Он вытащил из кармана мертвеца плоскую фляжку, отвинтил, понюхал, сделал большой глоток. Лелик молчал. Старший только сейчас с ужасом заметил торчащий из-под машины шнурованный армейский ботинок и полоску синего носка. Он представил себе, во что превратилось тело человека под джипом, и захотел по-большому с новой силой.

— Вы приказали убить мальчика? — сменил тему Лукас.

Эта реплика возымела неожиданное действие.

— Не я! — приподнял голову раненый. — Я настаивал на изоляции. Если бы я хотел, его бы давно кончили. Ты меня за киллера держишь?

Старший ахнул.

— Вы приказали убить Конопулоса? — допрашивал Лукас. — Вы хотя бы осведомлены, кто он?

— Знаю, такой же ублюдок, как и ты…

Сквозь низкие тучи прорвался рокот вертолета. Все сильнее накрапывал холодный дождь, волосы у Валентина окончательно вымокли, но он сидел на корточках, не вытираясь. Эхуса из-за угла покосившегося сарая не было видно, только самый краешек лапы выступал, незыблемо, недвижимо. Отсюда можно подумать — дерево растет. Огонь лизал борта вертолета, подбираясь к ракетам.

— Жизнь — дорогой предмет, — прислушавшись к небу, назидательно изрек Лукас. — Имеет смысл торговаться для жизни.

И выстрелил Лелику в ногу. Старший подпрыгнул, запнулся и грохнулся на задницу, в подмокающую пыль. Лелик даже не вскрикнул, лишь дернулся одновременно лицом и лодыжкой. Пастух специально метил в мякоть, не задевая кость.

— Мало времени. Имеешь возможность уйти живой. Кто информировал вас о Конопулосе?

— После побега мальчишки меня отстранили от руководства, — Лелик показал бровями на труп толстого мужчины в камуфляже. — Григорьев лично возглавляет… Теперь уже возглавлял…

— Мало времени, — терпеливо повторил Лукас и уперся стволом Лелику в здоровое колено.

— Я знаю только, что информатор — в вашей голландской группе… Послушай, я никого не приказывал ликвидировать, я просто исполнитель…

— Нет никакой голландской группы, — отрезал Лукас.

— Я не вру! Все, что я слышал, — информатор внедрен в группу вашего реаниматора из Голландии! Это правда!

— Что ты слышал о реаниматорах?!

— Только то, что нам говорили. Они используют органы живых…

— Идиот! — Лукас убрал автомат. — Вы объявляете войну, не имея малого представления о противнике. Ты убил Оттиса…

— Я не виноват. Приказано было взять живьем, но нас засекла охрана старика… Всей этой херни бы не случилось. Это ведь ты, козел, попер через погранзону!

— Оттис был мой брат. Так. Важнее — он был лучший реаниматор. Имелась возможность спасать много сотен человек. Идиоты!

На этом Старшего прогнали. Наверное, Лукас хотел услышать еще что-то особо секретное или спровадил его, чтобы…

Валька обошел горящий вертолет, непроизвольно втягивая голову в плечи, ожидая выстрелов. Но выстрелов не последовало.

Если пастух и продолжал мстить, то делал это тихо.

Глава 22 ЛЮБОВЬ И СВОБОДА

Эхус присел, принимая на борт хозяина. Ни слова не говоря, Пастух набрал скорость навстречу дождю. В потоках воды, почти без помощи Вальки, Лукас отыскал тело Оттиса, спустился и застыл возле. Надолго.

«Мой братец», — вспомнил Старший. — «Мой названый братец».

— Нет время хоронить, — отвернувшись, сказал Лукас. — Хоронить завтра. Держи ноги.

Эхус подогнул лапы, бородавчатый бок заколыхался, проваливаясь внутрь. Внутренность узкого, веретенообразного проема была выстлана подобием густой розовой паутины. Закинули сухое, легкое тело старика, Валька подумал и положил сверху тросточку. Димаса тащить оказалось много труднее. Дождь не стихал, земля окончательно размокла, превращаясь в кашу. Многострадальные ботинки отсырели, хлюпали при каждом шаге, на левом сбоку открылась здоровая дыра.

— У меня рука болит, — признался Старший. На самом деле, с тех пор как Димас перестал делать внутривенные и давать порошки, потихоньку начала расти температура и вновь появилась жаркая пульсация.

— Да, — сказал Лукас. — Да. Извини.

За последний час он заметно состарился, морщинки на щеках потемнели, под глазами набрякли двойные складки. Старший успел пожалеть, что лезет со своими просьбами. В конце концов, не так уж страшно прихватило, вполне можно потерпеть…

— Извини, — повторил Лукас. — Протяни пальцы.

Дед вытащил сверху из-за спинки желеобразного сиденья комок извивающихся красных щупалец» Три, четыре штуки… Противно, точно змеи, они поползали по офхолдеру, затем нашли нужные точки, на кончике каждой раскрылся сморщенный бутончик, и присосались. Превозмогая отвращение, Старший отодвинулся как можно дальше и лицо отвернул.

— Очистка длится сто сорок минут, — Лукас прикрепил своих «червей» за ухом, откинулся навзничь. — Скоро будешь спать.

И Старший уснул. Пару раз ему казалось, что просыпался и видел впереди мутную пелену дождя, желтые огоньки машин. Эхус, плавно покачиваясь, бежал по степи, в «кабине» было уютно и тепло и пахло совсем привычно и почти приятно… Проваливаясь в сон, Валька убегал, снова и снова прятался среди серых бетонных зданий, но из-за каждого угла появлялись новые преследователи. Безликие плоские фигуры заставляли его тормозить, оскальзываться, менять направление. Затем он попал в тесную щель между двумя высокими гладкими заборами, по верху которых змеилась колючая проволока, а через каждые три метра поворачивался глаз телекамеры. Только теперь это были не камеры, а настоящие глаза — огромные трясущиеся мешки, наполненные белком и кровью, в центре каждого из которых полыхал вертикальный кошачий зрачок. Глаза росли прямо из узлов, из скруток колючей проволоки, и скрыться от них не было никакой возможности…

Неожиданно он споткнулся и упал, чувствуя, что погоня где-то рядом. Заборы исчезли; вместо них слева и справа двигались со скрипом ряды пустых грузовых вагонов, распахнутых насквозь. Или это были совсем не вагоны, а пустые коробки заброшенных зданий… Он искал выход, натыкался на одинаковые мрачные повороты, за каждым из которых вырастали такие же точно ряды пустых окон без стекол, закрытые намертво подъезды, гулкие асфальтовые дорожки…

Потом он провалился еще глубже — и стало легко. Кошмар отодвинулся, растекся и уступил место искрящемуся лазурному пространству. Таких нелепых и смешных снов Валентин никогда еще не видел. Внутри крутящегося бирюзового пузыря, точно синички, перепархивающие с ветки на ветку, метались огромные перламутровые капли. Они сталкивались между собой и создавали неумолчный радостный благовест… Каждая клеточка тела налилась необыкновенной силой и бодростью, мышцы заиграли, разогретые, словно после пробежки. Он чувствовал необычайный подъем, словно мог разбежаться и взлететь, перебирая в воздухе ногами. И ни о чем не хотелось думать, только лететь, лететь…

— Просыпаться! — Борода Лукаса щекотала нос. — Просыпаться и кушать!

— Что это было? Наркотик? — Сам Валя наркотиков не пробовал, но старшие пацаны рассказывали. Правда, по их рассказам выходило, что кайф приходит лишь вначале, и то ненадолго, а затем сменяется рвотой, тоской и прочими гадостями…

— Не наркотик. Чистка организма, малая реанимация, — Лукас улыбнулся, и Старший подумал, что видит его улыбку первый раз. Грустная получилась улыбка. — Ты молодой мальчик, незаметно. Буду я чистить — буду молодой заметно. Кушать!

Есть хотелось зверски. Умял остатки мяса в термосе, ветчину в банке и целую плитку шоколада. Со вкусовыми ощущениями также происходили странные вещи. Раньше он питался, не задумываясь о вкусе, воспринимая пищу как средство утолить голод (а голодать им с Анкой случалось), но после сегодняшней чистки, он воспринимал и жир, и кетчуп, соль, специи по отдельности, будто нос после насморка прочистился! Пастух не уставал удивлять: остановился, открыл нижний люк и протянул самую обыкновенную зубную щетку и тюбик пасты.

Потом пришла ночь, и Старший опять задремал, привалившись к плечу старика. Все-таки место в кабинке было рассчитано на одного — ноги затекли, щеку натерло о рукав кожанки, лежать приходилось боком, даже дышать во всю грудь было непросто. Несколько раз он вытягивался, менял положение, косил взглядом на Пастуха. Валька научился уже, отдав мысленно приказ, «включать» в кабине свет, но без разрешения побаивался и оттого не мог понять, спит человек рядом с ним или нет. Тот полулежал, глубоко откинувшись. Сиденье, поначалу жесткое, постепенно принимало форму тела, обнимало с боков. Эхо бежал, да кто его разберет, вдруг он и сам по себе бегает? А Лукас уснул и забыл его остановить, и так они будут нестись в темноте, пока не провалятся в пропасть или не захлебнутся под водой…

Светилось узкое подобие панели под руками у Пастуха, — неярким внутренним отблеском, точно лампы красные горели вполнакала. На панели, впрочем, никаких обычных, типа автомобильных, приборов не наблюдалось, а торчало несколько мягких пупырчатых крючков разного цвета, и вместо циферблатов выпирали из живой стенки, размером с лошадиный глаз, полупрозрачные туго надутые пузыри. В пузырях дрожало разноцветное жидкое содержимое, но не расплескивалось, колыхалось тонкой рябью, и в глубине оседали золотистые искорки.

Еще капельку светилось у Лукаса над головой: там, в сморщенном потолке также болтались какие-то непонятные гибкие приспособления и блестели малыми пузырьками четыре ряда приборов. Верхний ряд составляли термометры. Насчет градусников Старшему Лукас объяснил, там все просто. Два крайних правых показывают температуру в обеих реанимационных пазухах, левый — в кабине пастуха, и последний следит за температурой за бортом. Если пазуха пустая, то жидкость в пузыре, как и в кабине, должна быть похожей на кефир, почти белой. Индикатор левой камеры, куда положили трупы, отсвечивал голубым, так же, как и забортный, высвечивал градуса четыре выше нуля. Если опустится ниже — станет почти синим, с каждым градусом все интенсивнее.

Во второй пазухе, куда Старшего заглянуть не приглашали, лежал человек. Все семь «лошадиных глаз», отражающих состояние человека внутри камеры, переливались, меняли цвет и яркость. Нижний пульсировал в такт сердечной мышце, следующий подрагивал гораздо реже, бледно-розовым, повторяя темп дыхания… Старший попробовал так же медленно дышать, но дольше минуты не продержался.

Остальное Лукас показывать пока не стал, сказал — на свежую голову. Но то, что растолковать успел, никак не относилось к управлению живой машиной, к тому, что для Старшего виделось интереснее всего — двигаться вместе с Эхусом, развивать на нем космическую, ни с чем не сравнимую скорость, уходить под воду, совершать гигантские прыжки, кажущиеся сказкой для такой громады… Нет, Лукас упорно демонстрировал и разъяснял лишь принципы управления пазухой, а никак не движением зверя.

За одним исключением — просветил насчет питания. Нельзя было допускать, чтоб в зеленом пузыре уровень жидкости падал ниже тонкой, нанесенной изнутри риски. Собственно, рисок было всего четыре, и набивать брюхо до верхнего уровня оказалось настолько же опасным, как и голодать. Старший поразился, узнав, что Эхус способен жрать без меры, как корова или спаниель. Заложенная в его бронированный мозг программа диктовала постоянное создание подкожного запаса переработанной пищи. «Я еду в живом танке», — сказал себе Валька.

— Дядя Лукас, а можно сделать так, чтобы у нас в армии были такие танки?

— Нельзя! — неожиданно злобно откликнулся дед. — Пока вы тратите бюджеты на военную технологию, на Эхо у вас денег не хватит!..

Старший не понял, но решил не возражать.

В темноте они похоронили греков. Глубоко рыть не стали, да и не позволяла почва: промерзла вся, камни сплошные. Кое-как накидали сверху два холмика, Старший высказал идею насчет крестов, но поддержки не получил. Лукас произнес нечто странное, вроде попросил у Оттиса прощения, что без огня провожает. Без какого еще огня? Старший хотел переспросить, но Пастух сел на пятки и залепетал быстро, непонятно, на незнакомом совсем наречии. Старший слушал, слушал, старался угадать, что за молитва такая, он не раз на отпеваниях-то помогал. Еще когда бабка Валя померла, и жена Петровича, и батя…

Маманя, правда, не хотела по-церковному обряд справить, но старухи уговорили. Так что молитв он наслушался выше крыши. Ежели «Маркс» и молился, то явно не Иисусу, Господу нашему. И поклоны не клал, и «Аминь» не повторял как надобно. «Аминь» всегда надобно повторять, это Валька хорошо запомнил. Самого его спроси, верит ли в Бога, — замялся бы, ничего толкового бы не ответил. Вроде как и верить-то ни к чему, толку никакого, стой себе, шепчи да кланяйся. Однако ж, когда похороны или, к примеру, свадьба, то очень даже неплохо постоять и послушать, и поглядеть вокруг, как все торжественно и светло и ходят вокруг все не так, как обычно, а словно тайну какую вызнали…

— Оттис был большой романтик… — Бородач надолго замолчал. — Он предлагал даже вернуть к жизни вашего Ленина. Глупый проект, невозможно. Оттис верил, что на дне океана есть данные. Что можно восстановить древнюю технологию. Коллегия голосовала против…

Лукас больше не плакал. Далекий косой отсвет ложился сбоку на его усохший измученный профиль. Где-то на пределе видимости, за мелкой ночной моросью вспыхивала сварка, на секунду обрисовывая на краю оврага две фигурки с лопатами — старика и подростка. Старший чувствовал, что и к его глазам приближается раздражающая, недостойная мужчины, влага. Он и злился от этого, и был готов почти пожалеть пастуха.

За последние дни, а числам и дням недели Валентин давно потерял счет, все не раз перевернулось с ног на голову и обратно. С одной стороны, только из-за Лукаса началась цепь этих жутких похождений, настолько страшных и удивительных, что Валька не раз моргал и щипал себя за ногу, отказываясь верить очевидному. Но очевидное, вот оно — стояло рядом, на ногах-колоннах, мерно дышало и ждало приказаний.

Он боялся думать о сестре, о том, что с ней могло произойти в его отсутствие, и кто успел побывать в хате. И, не дай Боже, матери рассказали, что он пропал… Но ни намека на телефон вокруг не появлялось, да и звонить-то, если честно, некуда! Бойня на озере начала уже подергиваться в памяти легкой дымкой, порой он спрашивал себя, а было ли это все на самом деле? Стрелял ли по вертолету? Не почудились ли оторванные руки?..

С другой стороны, не так уж Лукас и виноват. Купил корову втридорога — да и ушел, всех делов-то! Черт дернул поднять с земли эту проклятую «медузу» и так легко попасть в лапы садистам из подвала. Ему столько раз втолковывали, что Лукас — несусветный злодей, да и Оттис ничего хорошего про «братца» сказать не мог, и Валька окончательно поверил…

А нынче приходилось с этим злодеем делить пищу и кров, если можно зверя назвать кровом, и невозможно представить, как остаться тут, в степи, одному… Поневоле начинал привыкать, приноравливаться к своему новому молчаливому спутнику. Лукас вел себя теплее, пожалуй, чем просто товарищ. Утром он выудил из бездонных карманов кожаный мужской несессер, извлек золоченые ножницы и подстриг Валькины вихры. Затем заставил сиять ботинки с носками. От сырости у Старшего пошли трещины между пальцами, и сам сказать бы он постеснялся, но Лукас заметил начинающуюся хромоту, выделил мазь из необъятной аптечки. Пришлось послушаться, заложить пальцы ваткой, поверх натянуть подаренные шерстяные носки. Носки доставали почти до колена, походили на девчоночьи гольфы, но тут никто не мог разглядеть такой позорной одежды, и Старший смирился.

Его поражало бьющее в глаза несоответствие между внешним замызганным обликом старика и его реальными финансовыми возможностями. Питаясь дешевыми консервами, хлебая концентрат, тот подправлял ногти золотой пилкой. Ходил и спал в потрепанных армейских башмаках, зато пользовался новеньким импортным биноклем. Валька поглядел раз — и не сразу смог оторваться. Помимо собственно увеличения, перед глазами мелькали градуировки перекрестий, менялись циферки дальности по бокам. Кроме бинокля в распоряжении пастуха имелись еще несколько сложных навигационных приборов, Валентину их не доверили.

В железном саквояже помещался аккумулятор для зарядки двух сотовых телефонов и особой спутниковой системы связи. Один из телефонов работал в американском стандарте и звонил довольно часто. Пастух считывал сообщения, но не отвечал. Дважды Лукас разворачивал на спине Эхуса прозрачный зонтик, подсоединял проводки, надевал наушники и слушал. Всегда только слушал, ни слова не говоря. Как догадался Старший, это был «их» засекреченный канал связи, только для членов таинственной Коллегии. Отчасти Лукас сам подтвердил эту версию, пожаловавшись как-то, что японцы подкачали, и второй, купленный Коллегией в прошлом году спутник работает не ахти как.

А еще у Лукаса водились деньги, огромные, по меркам Старшего. Причем дед не пытался забыть прошлый разговор, а подтвердил, и даже предлагал открыть Вальке счет прямо здесь, в России, если только найдутпредставительство приличного банка. Словосочетание «приличный банк» наводило Старшего на мысль, что в округе во множестве роятся банки неприличные, норовящие как-то обхитрить, обманом вытянуть деньги, а то и поколотить клиента. И он пытался представить, каким образом они отличат приличный банк от прочих — по запаху, что ли?

Кроме денег у пастуха имелось еще несколько потрясных штуковин. Во-первых, узкий вытянутый портсигар, набитый совсем не табачными изделиями, а тонкими пустотелыми трубочками, в которые были заправлены оперенные иголки с ядом. В левом отделении хранился десяток трубок желтого цвета с парализатором, а в правом — коричневые, смертельные. Лукас не позволил даже прикоснуться. Во-вторых, у него крепились в разных местах тела, на ремешках, целых три ножа разной конструкции, У одного ножика отстреливалось длинное стилетное лезвие, другой, притороченный под штаниной, можно было кидать вместе с рукояткой, и нож все равно попадал острием в цель. Третий ножик — короткий, зазубренный, прятался в широком браслете от наручных часов. Утром, не найдя открывашки, пастух переломил браслет особым образом и в долю секунды мягким круговым движением кисти вспорол банку тушенки.

Плюс ко всему, бумажник, набитый кредитными карточками. Если бы Лукас сам не пояснил, Старший бы подумал, что они для телефонной городской связи.

Лукас крутил в руке карточки и, грустновато как-то посмеиваясь, называл, в какой стране сделана и сколько на каждой денег. Об иных валютах Старший сроду не слыхивал. Но возникло у него в голове и крепло все более убеждение, что и добрые качества в этом нечесаном бородатом старикане имеются, и с избытком. Потому как, ежели он чего и натворил, то не ради денег, а по каким-то другим своим мотивам. А Старший привык, что зло в стране идет от жадности — так по телевизору все получалось — и в деревце все на этом во мнении сходились.

В Москве народ обворовывают — побольше чтоб захапать, вот и вся политика. Так говорили самые умные Валькины знакомые, так говорил и питерский дядька, да и сама маманя, редкая на далекие рассуждения. А коли уж человеку до денег делов не было, коли всего ему на свете хватало и внукам с лихвой достанется, чего ж ради он башку подставляет? Не такой Валька дурень, давно уж догадался, что и Лелик, и Сергей Сергеевич врали об украденном биологическом оружии. Какое из Эхуса оружие? Разве что огороды топтать?!

А коли уж стибрил Лукас зверя с неведомого выпаса, то явно не на продажу. Продавать его как раз не собирался. За сутки, что носились они без дорог, а Лукас сверялся с картой в компьютере, Старший так и не нашел в себе мужества прямо спросить, чего тот добивается. Молча слушал, как кормить, как поить, как усилить или ослабить кровоток в пазухе, как определять степень усталости, как спать под водой… Выходило, что спать под водой, — самое безопасное, хотя кокон и не развернуть, особенно в реках, где невозможно напороться на мину, подводную лодку или частный батискаф. Валька только рот разинул, услышав о частных батискафах.

На исходе вторых суток Эхус довольно долго трусил в километре от шоссе, небрежно обгоняя разномастные автомобили, перескакивая канавы, когда Лукас внезапно дал команду резко свернуть в сторону. Человеческого жилья здесь по-прежнему почти не встречалось, но Старший видел по солнцу, что, даже меняя маршрут, они упорно продвигаются на восток. Местность вокруг стала более гористой, но приятности в ней не добавилось. И дорога, вдоль которой они ехали, становилась все хуже.

Снег никто не убирал, исчезли трактиры, шашлычники, и все реже попадались заправочные станции. Эхо обладал удивительной способностью не оставлять следов. Как только возникала малейшая возможность миновать заснеженное пространство, он проявлял чудеса эквилибристики, перепрыгивая с камня на камень или прокладывая маршрут по оголившейся мерзлой земле. Ясное дело, что ловкость зависела от человека, а зверь лишь выполнял команды. Без Пастуха — Старший уже в этом убедился, Эхо моментально превращался в туповатую плотоядную корову и по приказам с ручного офхолдера, передвигался не разбирая дороги.

Лукас дал команду лечь, посидел с закрытыми глазами и отсоединил заушный офхолдер.

— Я чую Наездника, — сказал он и протянул Старшему конфету. — Эхус тоже.

— И что… теперь? — Старший незаметно для себя привык, что все у них хорошо, и начал забывать про старую не вполне ясную угрозу. Он вообще не представлял, кто им мог бы угрожать внутри скоростной горы мышц.

— Взаимная связь, — так же ровно продолжал Лукас. — Я имел надежду успевать на выпас. Теперь — нет. От боевого Наездника не уйти.

Он задрал бороду вверх и пробежался по приборам.

— Ты должен уходить. Бери деньги, оружие. Остановим машину. Денег много, тебе надо ехать в большой город. Не домой, дома небезопасно. Покупай документы… — И полез в вещевой карман.

— Подождите, — голос у Вальки не слушался. — Я так просто вас не оставлю. Да, а как же это? — И показал руку.

Лукас перехватил ладонь, закрепил пару «присосок», дернул за что-то в складчатой стенке. Валька почувствовал, как офхолдер медленно отлипает от пальцев, сначала с подушечек, оставляя онемение, затем все ближе к центру. «Медуза» сжималась, сворачивалась по краям увядшим цветком, ладонь под ней выглядела непривычно нежной, розовой. В двух-трех местах сочилась еще кровь, но прямо на глазах сворачивалась, запекалась бурой корочкой.

— Как все просто, — сказал Валька.

Чем-то его простота эта не устраивала. Почему же Лукас сразу его не освободил, притворялся, что это ему не под силу? На кой черт обманывал? А нынче отпустить решил, когда самому стало туго…

— Я не пойду, — отрубил Старший. — И доллары свои заберите. Вы говорили, что нужна моя помощь.

— Да. Я не реаниматор. Я представляю, как активировать первичный процесс, но один человек не справится. Нужно двое, лучше трое. Оттис убит. Ни один другой реаниматор мне не поможет, я — вор.

— Я помогу.

Офхолдер почти окончательно отлип, оставалась тонкая полоска в центре, пронизанная голубоватыми сосудами.

— Зачем?

— Не знаю… Вы мне нравитесь.

— Летит Тхол. Эхуса обездвижат, перенесут на выпас. Если стану сопротивляться — убьют. Тебе опасно.

— Обязательно убьют?

Лукас непередаваемо жалким движением пожал плечами, откинул верх кабины. Ворвался ледяной гудящий ветер.

— Не имею информации о решении Коллегии. Выходи.

Гибкие щупальца обхватили «медузу», опутали, втянулись вместе с ней в щель. Рука была свободна. Впервые за столько времени! Старший уже и позабыл, каково это — иметь свободную пустую ладонь.

Они обошли Эхуса по правому борту, если смотреть от «кабины». Дрогнули скопища «бородавок», пластинчатая чешуя стянулась гармошкой. Из глубины пазухи на Вальку дохнуло душным кисловатым теплом. Он не сразу сообразил, что там лежит внизу, запеленутое в белесую паутину. А когда сообразил, то слегка отпрянул. В деталях рассмотреть не представлялось возможным по причине темноты.

На дне пазухи, закутанная пульсирующей розовой тканью, как бабочка на завтрак пауку, лежала раздетая женщина. Тело ее почти полностью скрывалось в полумраке, но по каким-то неясным признакам было очевидно, что она давно не молода и, возможно, больна внутренней иссушающей хворью. Женщина спала или находилась в забытьи, ее короткие каштановые волосы разметались в стороны, худые скулы обтянулись желтоватой кожей, веки оставались почти закрытыми, из-под ресниц поблескивали закатившиеся глазные яблоки.

Но самое противное было не в этом. Голову лежащей, не давая ей запрокинуться, поддерживало особенно густое сплетение дымчато-розовой паутины. В ноздри и полуоткрытый рот уходили вздувшиеся перекрученные жгуты, образовавшиеся из слияния более тонких, почти невесомых нитей. Уши оставались свободными, но в области яремной вены вонзались под кожу налитые кровью, конвульсивно подрагивающие провода и терялись в глубинах пазухи.

Лукас невыразимо долго смотрел вниз. Вальке хотелось бы как-то это прекратить, но, покосившись на старика, он смолчал и продолжал бестолково топтаться рядом.

— Я люблю ее, — произнес наконец Лукас, Обычный его густой баритон надломился, прыгнул до фальцета. — Ты понимаешь?

— Да.

— Что ты можешь понимать? Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— У тебя имеется подруга, девушка?

Валька замялся:

— Ну, нравится там одна.

— А мне крупное множество лет не нравится никто. Потом она…

Лукас движением мысли задраил пазуху.

— Я боюсь не успевать спасти ее…

— А этот, как его… выпас? На кой черт вы забрались от него так далеко?

— Мне нужно было ее забирать. На Аляске. Слишком поздно узнал, что она больна. Слишком долго сомневался в чувствах. Понимаешь? Надеялся убеждать Коллегию… Я хотел уступать свою очередь. Тебе не понять. В моем возрасте потерять очередь опасно. Я старый, мальчик, очень старый, даже… по нашей мерке. Отодвинуть очередь на двадцать лет для меня — большая храбрость. Много болезней, слабый организм. Когда она заболела, слишком поздно перестал сомневаться в чувствах. Хотел забирать ее и вернуться на выпас, Оттис мог помогать с реанимацией, мог выступить за меня в Коллегии. Но меня заметили с воздуха. Они теперь работают вместе, русские и американцы. Вместе следят. Я не знал, пошел через полюс. Нельзя выходить с выпаса, но я не успевал ее привезти самолетом…

— А чем она болеет?

— Уже не болеет. Она умерла.

Глава 23 ЗАЙЦЫ И АНТИЛОПЫ

— А ты что здесь делаешь? — спросил Харченко.

Анка и не заметила, когда он успел проснуться. Шпеер недавно померил ему температуру и сам завалился спать; даже сквозь сомкнутые лепестки «двери» слышался гремящий храп.

— Так получилось… — Младшая присела в гамаке. — Вам принести чего-нибудь?

Харченко отрицательно качнул головой. Он лежал, завернутый по шею в плед, лица не было видно, лишь глаза в полумраке каюты поблескивали. Укладываясь, Анка свела освещение до минимума, но полного мрака так и не добилась. Вдоль центра потолка багровела узкая полоса.

— Дети легче адаптируются… Если бы меня не подстрелили, помер бы сам со страху, когда эта посудина на меня свалилась…

— Я тоже сначала напугалась…

— Так ты с Семеном? Не с ними?

— Я сама по себе.

— Тоже неплохо. Михаил! — Профессор протянул худую горячую руку. Анке до того никто руку не подавал, она пожала и почувствовала, что краснеет. Потом до нее дошло, что с профессором явно не в порядке. Он весь горел, перескакивал мыслью с одного на другое.

— Аня… А по отчеству вас как?

— Не надо по отчеству… — Харченко закашлялся. — Ты спать не хочешь? Я дремал, дремал, страшно стало. Не могу один, привык к толпе. Всю жизнь вокруг толпа. Знаешь, только сейчас понял смысл поговорки «На миру и смерть красна». Оказывается, смерть красна не потому, что ты совершаешь подвиг, а толпа рукоплещет. Чушь собачья! Просто одному уходить страшно, страшно чувствовать, что всем наплевать… Был человек — и нет его! Все, конец. Никому не важно, чего ты достиг и что ты умел при жизни. Махина катилась до тебя и покатится дальше, а ты теперь — навоз…

— Вы дрожите весь, я доктора позову.

— Погоди… пусть поспит. Это нормально…

— А почему они в вас стреляли? — Анка уже поняла, что профессору невмоготу молчать.

— Сволочи… Извини, конечно. Понятия не имею… Семен передал мне, куда прибыть, время, все такое. Я и не догадывался, каким образом меня заберут, было сказано, что с воздуха. Вертолетом.

— Значит, выследили.

— Да кому я нужен? Из больницы вышел — ни единой душе не доверился. Ночью ушел, в пижаме. В меня и стрелять смысла ни малейшего, через пару месяцев без чужой помощи копыта отброшу.

— Не отбросите, — запротестовала Младшая. — Доктор вас обязательно вылечит. Он, знаете, какой хирург отличный? Он из людей пули на раз вынимает и вас вылечит!

— При чем тут пуля? У меня неоперабельный рак. Да, нелепо жизнь устроена — выиграть в такую лотерею и чуть не сдохнуть от выстрела в спину.

— В какую лотерею?

— Никакой лотереи! — произнес из темноты Шпеер. Младшая от неожиданности чуть из гамака не выпала. Доктор подошел, зевая, почесал всклокоченную шевелюру, потрогал у Харченко лоб, сунул градусник. — Никакой лотереи, никаких барабанов со счастливыми номерками. Я тебе двадцать раз повторял и теперь повторю: то, что ты делаешь в институте, важнее десятка дурацких докторских…

— То, что я когда-то делал. Заметь, «когда-то»… Безусловно, кого волнует моя полумертвая персона? Им нужны результаты шестой и седьмой серий!

— Миша! Даже при отсутствии удачных результатов…

— А вдруг ошибка в исходных? Ты говорил, они читали мои статьи. Там ясно указано, что реального статистического запаса у меня нет, — чисто финансовый тупик! Мы допускаем, что деление в шестой серии подчинено закономерности! Заметь, допускаем, а вовсе не уверены. По седьмой прогноз подтвердился на шестьдесят семь процентов, при эдакой погрешности рассуждать об успехе… Подожди! Куда девать старого паралитика в случае ошибки? Ногой под зад? И как ты будешь выглядеть? — Харченко с натугой закашлялся, лицо его заострилось, по лбу сбегали струйки пота.

— Я буду выглядеть нормально. Тебе предоставят возможность повторить полный цикл.

— Полный цикл? Семь лет? Ты издеваешься, мне осталось… — Харченко осекся.

— Вот именно, — похлопал его по руке Шпеер. — Вот именно.

Младшая хлопала глазами, изо всех сил пытаясь уяснить смысл разговора.

— Семен, — зашептал, приподнявшись, профессор. — Мы знакомы девять лет. Скажи… Насчет тебя, это правда?

— А ты до сих пор не убедился? — Доктор повел рукой вокруг себя. — Миша, я старше тебя на сорок лет, я дважды прошел через это. Разве по мне заметно?

Профессор отмолчался.

— Если ты… не успеешь повторить полный цикл, я обещаю приложить все силы, я уговорю их на вторую реанимацию. Только не сдавайся и не показывай неуверенности.

— Я не умею врать, — глядя в потолок, буркнул Харченко. — И потом… Стало быть, они не всесильны, раз твоя болячка опять берет верх? Ты не свободен уйти от них, Сема, ты вынужден отрабатывать существование?

— Экий вы, голубчик, принципиальный! — ощетинился доктор. — Как ты можешь судить, что есть жизнь, а что есть существование? Иногда я думаю, что мои первые пятьдесят лет как раз походили на ползание амебы. Сколько сил потратил, чтобы выбиться в люди, чтобы приносить пользу. Я ведь помню, Миша! Самые беспросветные деньки, голодуха военная, теплушки с инвалидами. На завтрак — кипяток и сахарок вприглядку. И ничем помочь не можешь — ни лекарств, ни бинтов, ни хрена! Откуда ты знаешь, почему я на них работаю? А вдруг я пытаюсь оправдаться перед теми, кого не успел спасти тогда? Их везли и везли, все проходы заваливали, крик сплошной стоял, поперек коек бросали, чтобы впихнуть! Это что, повод кого-то ненавидеть, кого-то обвинить? В отличие от тебя я положил в стол докторскую. Я извивался червем, чтоб вступить в их долбаную партию. Да, они перегибали палку и заставляли стучать друг на друга и подписывать ложь, но кто тогда был чист? Тогда не было чистых, Миша! Я хватался за любые варианты, чтобы прокормиться и поднять детей…

— Не кори меня семьей.

— Извини, — Шпеер тяжело дышал. — Оставим это. В конце концов, тебе предлагается как минимум двадцать лет заниматься любимым делом твоей жизни! Чего ты заглядываешь вперед? Работай. Будут созданы идеальные условия, лучшая штатовская аппаратура…

— А потом? Каково все время помнить о сроке? Ползать на коленях, чтобы продлили?

— Добейся результата в седьмой серии. И не фыркай! Я всего лишь врач, а не биохимик, и не способен вполне оценить масштаб работ, но и ежику понятно, что это только начало. А прецеденты есть. Один перед тобой, Миша. Ты же не звонок к велосипеду изобретаешь, а то, что нужно им. Коллегии. Но твои знания останутся в голове, их оттуда никто не вынет. Лично я не брошу в тебя камень, если ты надумаешь вернуться на Украину. Но это частное мнение, не для печати. Усек?

И вообще, Миша. Я скажу сейчас грубо, но с тобой иначе сложно сговориться. С тобой сговориться и Господь Бог, наверное, не сумеет. Я уговорил их тебя спасти. Так? Возможно, моя роль не столь важна, но я старался. Коллегия рассматривала сотни претендентов. Не кривись, пожалуйста! Если бы не отщепенец, который захватил предназначенный тебе реанимационный комплекс, мы бы сейчас не встретились. Тебя, Миша, перебросили бы на выпас спецрейсом, и вышел бы уже здоровячком. А сейчас ты бузишь, потому что нашел, на кого вывалить свою рефлексию? Не ищи моральных дилемм там, где их нет! Тебе что, каннибализмом заниматься предлагают?

— А знаешь, Сема, что меня на самом деле беспокоит? — Притихнув, Харченко обвел глазами каюту. — Тут не в морали дело. С этими маркусами, с ними понятно. Критерии отбора очевидны. Но откуда мы с тобой можем быть уверенными, что тот человек против меня — букашка?

— Какой человек? — удивился Шпеер.

— Ну тот… Ради кого украли реанимацию.

— Господи, Миша, вот ты о чем! И сравнивать нечего, — доктор понизил голос, бросил взгляд на выход. — Слушай сюда. У них семейные порядки похлеще, чем в мусульманских селах. Я сам многого не знаю, но люди столетиями варятся в своем котле. Вникаешь? Интрижки на стороне — сколько угодно, но в личных целях технологии использовать запрещено. Полное табу. И вдруг выискался старый маразматик, бес в ребро, как говорится. Надумал спасти свою любовницу…

— Тем более, Сема.

— Что значит «тем более»?!

— Человек пошел на риск ради любви, а я о своей тощей заднице пекусь… — Харченко сопел, задрав вверх острый щетинистый подбородок.

— Ты, Миша, в больнице женских романов начитался? — захохотал доктор. — Ну-ка припомни, хоть когда-нибудь добром такие истории заканчивались, когда ради бабы на кон жизнь ставилась? Начиная с Троянской войны, а то и раньше заглянем!

— А ради чего тогда жизнь, Сема? — всплеснул руками профессор. — Вот давай хотя бы девочку спросим. Аня, ты как полагаешь, что важнее — науку продвинуть или любимого человека спасти?

Младшая растерялась.

— Ниже пояса бьешь! — загудел Шпеер. — Запрещенные методики эмоционального заражения! Поставь ребенку вопрос иначе. Ты бы еще сравнил ее маму и соседского котенка!

— Анечка, ты поняла вопрос? — вытянул костлявый палец Харченко.

— Что же я, совсем дурная? — Младшая обидчиво зыркнула в сторону Шпеера. — Я думаю, что надо всегда решать по совести… — Она, в который раз, смутилась под взглядами мужчин. Оба словно чего-то ждали, а Анке казалось, что она ответила предельно ясно. — Надо так, чтобы душа потом не болела, чтобы стыдно перед собой не было. Ну, чтобы когда спать ложишься, камень на сердце не давил…

— Какие еще нужны тебе доводы? Девочка не глупее нас с тобой… — Харченко горячей ладонью потрепал Младшую по макушке. — Я вот что думаю, Семен. Тебе не приходило в голову, что нарушаются основные законы сохранения энергии?

— Не понимаю, о чем ты, — Шпеер после Анкиного выступления тоже выглядел смущенным. — Они так же смертны, хоть и живут по семьсот лет. Их точно так же вытесняют дети и внуки, просто чуть медленнее, благодаря Эхусам. Конечно, это уже колоссальное достижение. Я согласен, дух захватывает, но в мировом масштабе ничего не меняется.

— Сема, это прецедент. Предположим, что ходячих реанимаций не несколько десятков, а несколько десятков тысяч. Ты же говорил, они размножаются, пусть и медленно… Если мы примем это маленькое допущение, то неизбежно придем к выводу, что через сотню лет на планете негде будет поставить ногу. Возьми калькулятор и проверь!

— Миша, ты можешь думать о себе, а не о других? Хоть сейчас, а? Возможно, потому Эхусы и не размножаются, и работают так медленно, чтобы мы не толпились на планете…

— Семен, я о другом говорю… Взглянем на дело с точки зрения законов сохранения вида. До сей поры при всем развитом, как нам кажется, человеческом разуме люди действуют согласно животным инстинктам. Все, что касается сохранения потомства, защиты слабых, поиска пищи, любовных игр… Мы не так далеко ушли от прочих млекопитающих, верно? И в этом, если хочешь, есть Божественная логика. Боже упаси, я не ратую за войну как за средство оздоровления генотипа, но ведь общеизвестно, что следствием войн и мора являются демографические всплески.

— Вот оно что! Война — это естественный регулятор, а Эхусы не имеют права на существование?

— Если бы они только продлевали жизнь здоровым организмам, то, возможно, общая экосистема планеты смогла бы подстроиться! Но, смотри, что получается! Лев догоняет самую слабую антилопу, какой-нибудь коршун тоже ловит самого хилого зайца и так далее. Разве у людей иначе, Сема? Я выскажу мысль, которая покажется тебе кощунством. Разве то, что происходит последние пятнадцать лет в бывшем Союзе, не похоже на естественный отбор?

— Мишенька, тебе ли об этом рассуждать? Ты пострадал от этого развала больше чем другие! Прости, но разве должен человек, у которого десятки научных трудов, жить в такой нищете?! Значит, по-твоему, вершиной украинской, да и российской эволюции должны стать несостоявшиеся в спорте боксеры и перешедшие в христианство разжиревшие комсомольцы?

— А почему нет? И не смотри на меня с таким ужасом; я в курсе, что выгляжу, как восставшая мумия… Подоплека явления, конечно, в политике, в социальных проблемах, биология тут не при чем. Причины разные, Сема, но характер процессов идентичен. Пусть кому-то кажется, что последнюю революцию запланировали, пусть кивают на Горбачева, но это не миграция белок, черт возьми! Движутся огромные пласты, меняется идеология, сами формы существования общества. Процесс болезненный, но вполне естественный, как замена хвощей лиственными породами. Как гибель динозавров. А то, что делают… Не знаю, как их правильно назвать, атланты? Звучит неестественно… То, что они делают, это слишком… рационально, понимаешь?

— Понимаю. А вдруг это новая ступень Божественного, или далее дарвиновского отбора?

— Нет, Семен. Они пытаются спасти ту самую отставшую от стада антилопу. Того хилого зайца, который должен был достаться коршуну! Я говорил тебе о десяти тысячах реанимаций, а теперь примем другое допущение. Сегодня они спасут гниющего заживо Харченко, потому что у Эхусов упала продуктивность. Потому что их интересуют мои работы по молекулярному кодированию. Прекрасно! А Шпеер служит им много лет… Не перебивай, у меня и так сил нет. Допустим, завтра им понадобятся деньги, или земля, или лобби в каком-то парламенте. Тогда Коллегия бодро проголосует за оживление олигарха? За продление жизни партийному бонзе? Я тебя спрашиваю, где граница этичного и рационального?

— Им не нужны деньги, и земли достаточно…

— Сема, не глупи. Это вчерашний день. Я же не спрашиваю, кто дал им право решать? Тут все понятно: у друзей Маркуса в руках уникальная технология. Но она не вечно останется достоянием Коллегии, ты сам это прекрасно понимаешь. При современных методах разведки это лишь вопрос времени. Тебе не кажется страшным, что мы получим средство, нарушающее главные законы эволюции? — Харченко закашлялся, хватаясь за грудь.

— Сема, — совсем другим, глухим голосом спросил он. — Это больно?

— Нет. Больно будет потом, когда ты встанешь здоровый, с новыми зубами. Тут подойду я и пару штук выбью. Чтоб не выпендривался.

Профессор натянуто рассмеялся, показывая, что оценил шутку. После этого они больше не спорили, а Шпеер занялся своими непосредственными обязанностями — проверил повязку, велел Анке распаковать свежий шприц, померил раненому давление. Было заметно, что он с профессором не согласен и ему очень хочется настоять на своем, но врачебные обязанности перевесили. Харченко на глазах делалось хуже, дыхание стало прерывистым, всем телом колотился, скидывал одеяло. Шпеер пытался влить ему что-то в рот, зубы профессора лязгали, лекарство лилось на грудь. Наконец Анку послали за Марией, Она бежала по пружинящим теплым полам и думала про зайцев и антилоп. Зайцы и антилопы были естественные, сказал Харченко, а люди — нет.

Получается, что люди были самыми страшными.

Глава 24 АНКА И ДОБРЫЕ СОСЕДИ

Спать Младшей окончательно расхотелось. Накинула куртку и помчалась на верхнюю палубу. Великанша, как всегда, бодрствовала, и непонятно было, когда она вообще отдыхает. Рубка почти не освещалась, на стенах вспыхивали голубоватые значки, но на сей раз это была не карта мира, а что-то другое. Один ряд значков, заключенный в узкую полоску от пола до потолка, стоял почти недвижно, по слева и справа от него символы непрерывно перемещались сверху вниз и наоборот. Это походило на голографическое изображение барабанов в огромном игральном автомате, только ничего подобного вишенкам или семеркам не возникало. Периодически три полосы замирали и совместившаяся горизонталь вспыхивала зеленым. Но хозяйка Тхола внимания на стену почти не обращала.

Прямо из пола, розно в центре помещения вырастал розовый пористый гриб, в точности молодой шампиньон, достигал уже сантиметров семьдесят в высоту и продолжал расти. «Шляпка » гриба слегка пульсировала и распространяла вокруг себя плотное сияние. Мария сидела, скрестив, как йог, ноги, погрузив ладони в свет, губы ее тихонько шевелились, по лицу пробегали голубоватые переливы. Анка подошла ближе, люк позади стянулся с привычным чмоканьем, но сидящая женщина словно не заметила ее присутствия.

Вблизи Анка еще кое-что разглядела. Просто, чтоб это увидеть, нужно было подойти совсем близко и встать под определенным углом. «Шляпка» не просто светилась, она поддерживала вокруг себя шарообразное пульсирующее облако…

Младшая вспомнила: она видела похожую игрушку в универмаге, когда с матерью в Архангельск ездили. Светильник там такой стоял — маленький, в виде сферы на ножке, и внутри, когда включишь, точно молнии пробегали. Только здесь не молнии бегали… По внутренней вогнутой поверхности сферы проносились сложные картины, иногда появлялись лица людей, то по одному, то сразу множество. Голова женщины находилась практически в центре, и видно ей оттуда наверняка было лучше.

— Почему не спишь? — спросила вдруг Мария.

— Харченко плохо… Доктор говорит, не протянет больше месяца.

Мария оторвала взгляд от своих видений:

— Ты очень спокойно об этом говоришь. Мне казалось, ты не настолько… черствая девушка.

— Я и не черствая. Устала я. Зачем вам Харченко?

— Лично мне он не нужен. Он опередил в своих разработках лучших генетиков планеты. По крайней мере в теоретических разработках. Ты знаешь, что такое генетика?

Анка полола плечами.

— Это то, что мы потеряли, — Мария поднялась, по-кошачьи выгнулась назад, достав затылком до пола. — То, что мы давно потеряли… И только сейчас люди дошли. Начинают понимать, что это самое главное.

— Вы его вылечите?

— Если найдем Лукаса. Он похитил единственный свободный Эхус, остальные в процессе реанимации. Я и так иду на неоправданный риск, — Мария села на шпагат, опять откинулась назад.

— А вдруг, мы его не найдем? — рискнула предположить Анка.

Женщина вернулась в позу лотоса, протянула открытый пакет сока:

— Тхол уже ищет.

— Тетя Мария — осмелилась Анка и замолчала, подыскивая слова. Под впечатлением сказанного профессором ей казалось, что мыслит она очень складно, а когда дело дошло до разговора, запал пропал.

— Ну, что такое? Тебе нехорошо? — Командирша присела, рассматривая Анкины зрачки.

— Нет, мне нормально… Я вот хотела спросить. А почему вы решаете, кого вылечить или кому жить подольше? Ну, именно вы с Маркусом, а не президенты или там академики?..

— Боюсь, что мой ответ тебя не устроит, — Мария помедлила. — Но ты задала два вопроса. Дело в том, что до той цивилизации, что нас окружает, были другие. Понимаешь? До сегодняшних стран и полетов в космос, и до всех учебников истории, и всего, что люди придумали на планете, жили совсем другие люди. У них было множество вещей, которые сегодняшние ученые еще не изобрели. Это как наследство. Представь, что у тебя умерла богатая бабушка в Австралии и завещала тебе, своей внучке, волшебный порошок, которым можно вылечить болезни? Но этого порошка мало, и секрет его изготовления утерян. Ты разве пойдешь его раздавать кому попало? Или отправишь в посылке в Москву, чтобы пользовалось правительство?.. — Мария помолчала, пригладила Анке растрепавшиеся волосы. — А по поводу президентов… Пока политики твоей страны не насытились, им рано доверять такие решения.

— Как это «не насытились»?

— Очень просто. Слышала поговорку «Время — деньги»? Пока политики всерьез так считают, стоит ли предоставлять им лишнее время? Они его неминуемо превратят в деньги. И больше ни во что. Только в деньги для себя. Ладно, пошли послушаем доктора…

Когда они добрались, Маркус суетился на пару с доктором, держал профессору голову и пытался разжать зубы. Шпеер, чуть ли не оседлав дергающуюся грудь больного, суетился со склянкой. Мария перебросилась с Маркусом парой фраз на своем, затем перешла на русский. Анка уже догадалась, что они делают так лишь из вежливости. Кое-как присоединили к тощему предплечью капельницу, Анке пришлось сидеть на руке профессора. Потом перешли к самому неприятному: надо было сменить в пулевых ранах обмазанные лекарством тампоны. К ужасу Анки, ранки начали нехорошо пахнуть, а кожа вокруг них покраснела.

— Заражение, доктор?

— Подождем… — Шпеер взглянул на часы, промокнул лоб салфеткой. — От меня мало что зависит. У вас имеется на примете приличный стационар?

Маркус беззвучно выругался.

— Любая клиника планеты. Но это сорвет все планы, мы их упустим!

Харченко дернулся, пытаясь что-то сказать.

— Я предупреждала! — Мария принялась шагать туда-обратно по каюте. — Семен, мы дважды пошли у вас на поводу, нарушив приоритет безопасности. Вторично обнаруживать Тхол я не вправе.

— Если он умрет, — задумчиво произнес Маркус, — вся операция и так потеряет смысл.

— Но раньше-то как? — шепотом спросил доктор. — Помните того японца?..

— Док, пациентов доставляют к границам выпасов своим ходом. Последние лет сорок мы Эхусов стараемся не выводить из зоны защиты без крайней необходимости. Вы же знаете, в каком темпе они усовершенствуют средства разведки.

— Вызывать Тхола в качестве средства транспортировки больного было чистым безумием, — не прекращая ходить, бросила Мария. — Я пыталась убедить Коллегию…

— Теперь уже поздно… — Шпеер явно чувствовал себя неуютно. — Если нельзя в клинику, отвезите его на ближайший выпас!

Маркус с Марией как-то странно переглянулись. Выглядели оба так, словно боялись в чем-то признаться.

— Свободных пазух нет, — выдавил, наконец, Маркус.

Наездница стояла отвернувшись, закусив губу.

— Но… как же так… — промямлил Шпеер. Впервые Анка видела его почти плачущим. — Как же… Вы же говорили, что в Аргентине…

— Свободных пазух нет, док, — повторил Маркус. — Нет на всей планете. Я надеюсь, вы отдаете себе отчет, что это абсолютно закрытая информация.

При этих словах все посмотрели на Анку. Та посчитала за лучшее заняться капельницей. Понятно было только одно: помрет старикан, и никто ему не поможет.

— …Но я же не сошел с ума!

— Не сошли. Доктор, даже большинство в Коллегии не представляет, как на самом деле плохи дела. Постарайтесь понять, если информация выплывет наружу, может начаться паника, как во время Второй мировой.

— То есть вы хотите сказать, что цикл…

— Вот именно. Цикл сбился, и ситуация ухудшается. Еще пятнадцать лет назад реанимация занимала не более трех недель, теперь мы едва укладываемся в шесть.

Мария плюхнулась на Анкину койку и сжала ладонями виски. На плече, под ее расстегнутым комбинезоном, кровила повязка. Младшая, пытаясь вникнуть, металась взглядом между взрослыми.

— Совет Коллегии вынес решение вызвать Тхола только для поиска. Большинство уверено, что в наличии как минимум четыре отдохнувших Эхуса. На самом деле Лукас забрал единственного свободного.

— А когда… Когда освободится ближайший?

Маркус, надув губы, выпустил воздух.

— Теперь никто не может сказать точно. Из тех, что в моем ведении, в лучшем случае — спустя две недели.

— Две недели не продержаться. Как такое могло случиться? — Теперь уже доктор начал бегать по кругу. — Я хочу сказать, существует же очередность. Как вы смогли сохранить в тайне?

— Это была идея Конопулоса, вы же его знаете. Мы сократили время отдыха.

— Ну, естественно, как нагрузка на свиноматок… Я не подумал. И в результате — лишь усугубили проблему.

— К несчастью.

Все замолчали. В наступившей тишине слышалось лишь свистящее дыхание раненого. Анке казалось — ладонь у профессора стала еще горячее, прямо держать невозможно. Вырываться, правда, он перестал, лежал почти смирно, и в капельнице оставалось на самом донышке. Шпеер нагнулся, проткнул иглой вторую бутыль. В миске, закрытые марлей, лежали пропитавшиеся гноем тампоны.

— Давайте договаривать до конца. Не хочу показаться законченным эгоистом, но если я правильно понял, тайное в любом случае станет явным, и при подобном раскладе ваша очередь потеряет смысл. При такой угрозе Коллегия просто свернет программу, разве не так?

Маркус смотрел в сторону.

— Семен, вас никто не упрекает в эгоизме, — вступилась Мария. — Вы правы, в случае развития худшего сценария я потеряю право держать вашу бронь. Но и мы находимся не в лучшем положении.

Шпеер фыркнул.

— Док, мне вас прямо сейчас высадить? Весь резервный фонд Совета, миллиарды баксов, брошены на изыскания. Мы финансируем шестнадцать собственных лабораторий, не считая участия в официальных программах. Вы сами предложили проект Харченко. Как видите, Коллегия хватается за соломинку… Так давайте вместе думать, как выпутаться.

— Что тут думать — трясти надо… — пробормотал Шпеер. — Есть подозрение, что пуля задела легкое.

— Значит, посадка?

— Значит, что я за его смерть на борту не возьму ответственности.

Мария повернулась к напарнику:

— Вернуться в Индию? Или Сицилия?

— Лучше Кейптаун.

— Слишком далеко. Сейчас мы движемся по расширяющейся спирали, на каждом витке захватывая сорок километров. Тхол потерял след в районе Минусинска. Район поиска крайне невелик, и мы знаем, где он появится. Он спрятал Эхуса в горах и отправился за помощью к Соседям. Если ему предоставят реаниматора, а потом он спрячется — где я его буду искать?

В голосе Марии прозвучали чуть ли не истерические нотки. Младшая впервые увидела ее в растерянности. Наездница обращалась за советом!

— А нельзя как-нибудь сделать так, чтобы никто вашему Лукасу не помогал? — спросил Семен.

— Что вы имеете в виду? — искренне удивилась Мария. — Мы соблюдаем древние договоры! Как мы можем приказать кому-то?..

— Он обнаружит себя, — Маркус взял напарницу за локоть. — Без реаниматора он не сможет начать цикл, тем более вне зоны защиты. Сядем в Красноярске, оставим больного и сами обратимся к Добрым Соседям. Возможно, мы опередим его…

— Нет, Соседям ты позвонишь прямо сейчас. И попросишь Григория о приюте. Если Лукас нас не опередил, то есть вероятность склонить их к сотрудничеству… Без реаниматора… — Мария задумалась. — А почему мы считаем, что он без реаниматора?

— Ты меня пугаешь. Кто возьмется ему помочь?..

— Тебя надо спросить, кто из вас мог.

— Господа, я извиняюсь, — встрял между ними Шпеер, — но если вы намерены и дальше вести дискуссию, я умываю руки. У больного температура сорок. Анечка, помоги мне его приподнять, простыню сменим.

Спустя минуту Маркус проверил крепление экипажа в койках. Младшей пришлось перейти в соседнюю, пустую каюту. Шпеер остался с профессором. Живые ремни натянулись, освещение усилилось, затем почти пропало. Спеленутая розовыми жгутами, Анка глотала слюну, с ужасом ожидала ускорения. И Тхол ускорился. Слава Богу, на сей раз она лежала горизонтально и не билась об острые углы. Да и углов не стало, при старте койка прогнулась, облегая и ужимаясь до размеров тела.

Все-таки не хотела Мария или не умела разгоняться плавно. Зубы у Младшей лязгали, желудок норовил расстаться с пищей, а на грудь будто бегемот уселся. Шпеер тоже за стенкой хрюкал. Потом улеглось, и Маркус позвал кушать. Жратвы у них было — на год вперед затарились. Плохо только, что холодное все, разогреть негде. Памятуя о том, как было худо во дворце, Младшая пробовала неведомые консервы осторожно, очень уж не хотелось испортить вечер. Ели торопливо, но по хмурым взглядам Маркуса Анка что-то заподозрила. На протяжении всего обеда искоса поглядывал, но без Марии так и не признался.

А та пришла уставшая, круги под глазами, руки в синяках. Конечно, повиси в петлях-то часок, еще не так выглядеть будешь. Пришла и осчастливила: оставляем тебя с доктором в больнице, после, мол, заберем.

— Как же так? — у Младшей кусок встал в горле. — Обещали ведь!..

Но ничего не выспорила, Наездница была непреклонна. Наказала, чтоб носу из гостиницы не высовывала, воды не пила, окон балконных не открывала, потому как простудиться можно в два счета и в два счета можно загнуться. И, не дай Бог, без доктора куда выйти попробовать! Маркус, тот вообще запугал, что город большущий, но дикий, и большинство тут — бывшие уголовники, и никто за ее жизнь не поручится… Тут он палку перегнул, и Мария его под столом лягнула. А Младшая возьми и спроси:

— Коли так опасно, чего ж мы Харченко сюда везем? А Мария говорит:

— Одна из больниц, где у нас есть друзья.

А потом на Анкин тоскливый вид посмотрела, за волосы дернула и пачку баксов сунула. — Так и быть, сходите с доком по магазинам, но за руки держаться, и с вами еще провожатый пойдет.

Пожалела, короче. Только и умеет, что деньги пихать! Младшая пересчитала, потом пополам разделила, большую часть в куртку зашила, а четыреста на расход оставила. Хотя куда там расходовать — жизни не хватит потратить. Самой стыдно было вспоминать — подарила чемодан-то, а теперь снова надеть нечего. Вот ведь кулема! Но Мария не смеялась и не злилась, а наоборот, угадала и успокоила:

— Купи, чего надо, — говорит, — Шпеер тебе поможет лучший магазин найти. А мы закончим и домой доставим, не боись.

И выплюнули их троих в холод. Ну и погодка! Младшая отвыкнуть уже успела, что где-то пурга такая метет и не кончается. Визг и стон стоял на обледенелой дороге, словно тысячи леших собрались на зимний съезд пожаловаться друг другу на горькую судьбу. И не видно в двух шагах ни черта, пороша заметает и кружится, моментально полируя лицо алмазным колючим наждаком. Анка принялась на себе все пуговки и молнии застегивать. Пока закутывалась — Тхол улетел. Сперва с ними и Маркус вылез, только для того, чтобы позвонить. Позвонил он странно: прокричал в трубку три слова, затем бросил телефон на землю и растоптал ногой, В который раз подивилась Анка нелепым обычаям кудрявых. Если каждый телефон после разговора выкидывать, никаких денег не напасешься. Обернулась поднять завалившийся чемодан — и чуть себя не ущипнула.

Секунду назад никого вокруг не было. Голая плешь, за вихрями метели темные ветки деревьев качаются, прямо как живые. Ни домов, ни людей, полоса шоссе без единого огонька. И вдруг, совсем рядом, появились три низкорослые фигуры, закутанные в мех. Только что уходила вдаль каменистая, замерзшая обочина, на которой и спрятаться-то негде, а уже стоят и молча смотрят. Маркус подошел к ним, но не близко, и что-то сказал, из-за ветра не разобрать. Руку ему не подали, общались, перекрикивая завывание бури, но вплотную так и не сошлись. Носилки с заваленным тремя одеялами профессором Маркус с доктором поставили прямо на лед, возле крутой обочины. Харченко потерялся под горой тряпья, и поземка тут же начала заметать и носилки, и людей. Шпеер сгорбился против ветра, прижал Младшую к себе, но Маркуса торопить не спешил. Видать, важный разговор у того намечался. Тхол висел над ними, где-то совсем близко, но поднять лицо не было никакой возможности, у Анки даже ресницы слиплись от снега.

Эти трое мужиков напротив Маркуса вели себя до крайности нелепо. На погоду внимания не обращали, между собой переговаривались. Один отошел и уселся на торчащий валун, будто на пляже прохлаждался, достал из кармана семечки и принялся лузгать, покачивая ногой в меховом сапоге. Анка в жизни морозов не страшилась, да и выросла не где-нибудь, а на Севере, но чтобы посреди пурги за семечки приняться — это уж чересчур. Может, пьяные? Сами в шубах, а головы открытые, и заросли, точно никогда не стриглись. Впрочем, подумала Анка, с такими шевелюрами можно и без шапки ходить. Она сперва их волосы за шапки и приняла: прямо как у африканцев, жесткие шары, расческа застрянет, но не черные, а наоборот, почти седые, да еще, вдобавок, в снегу. Потом один из местных нагнулся над раненым, присел, снял варежку и пощупал у профессора пульс. Анке показалось, что это не взрослый мужчина, а подросток ее возраста. У него была удивительно тонкая изящная кисть, скорее похожая на птичью лапку или на руку женщины-пианистки. Впрочем, из подросткового возраста этот человек давно вышел, он встретился с Младшей взглядом, и она увидела седые усы, густые старческие брови и паутину морщин на лбу.

Наконец они пришли к какому-то согласию, Маркус помахал рукавицей вверх, махнул Шпееру и побежал, балансируя на кочках, вослед таинственной троице, через придорожную канаву. Эти трое, Анка сморгнуть не успела, растворились в пурге. И только когда зажглись в сгустившейся темноте четыре желтые фары и грозно заревел мотор, она разглядела, на чем они приехали. Выплевывая облачка черного дыма, словно огромный неповоротливый скунс, между деревьями разворачивался гусеничный вездеход. На мгновение в снежной круговерти полыхнули задние габаритные огни, и монстр исчез, растворился в пурге. Младшая успела заметить — там была дорога, еле различимый проселок.

— Это кто такие, чукчи? — прокричала она под капюшон сгорбившемуся Шпееру.

— Добрые Соседи! — в ответ выкрикнул он. — Спроси чего полегче…

Анка рискнула задрать голову, чтобы разглядеть Тхола получше, да только без толку. Навалилась чаша серая, поневоле голова в плечи втянулась, и — привет, поминай как звали. Тень по небу промелькнула, воздух ледяной в лицоударил — и все. Ни шума, ни дыма.

Зато с другой стороны появился и шум, и дым. И Младшая, в который раз, убедилась, что у Марии повсюду имеются друзья. Посеребренное инеем шоссе извивалось среди голых болотистых пустошей, как гигантская змея, и казалось, что даже дороге нестерпимо холодно лежать здесь, между мертвых, уснувших до весны болот. Казалось, что спина змеи, разделенная еле заметной белой полосой разметки, чуть заметно шевелилась. Вдалеке, там, где тучи подсвечивались призрачным заревом, где различались еле заметные городские постройки, над дорогой появился блестящий глаз. Глаз приближался и превратился в лобовое стекло огромного белого автобуса. Целый автобус за ними приехал, во как! Сам белый, а окна черные. Первым делом, носилки подхватили, затем чемоданы Шпеера. Выскочили в халатиках и шапках, четверо. Вроде и пяти минут не прошло, а у Младшей пятки сквозь сапожки занемели, она не чувствовала ног, притоптывала, подпрыгивала, но никак не могла согреться. В чемодане лежали теплые сапоги, но не переодеваться же на улице. Как тут люди-то вообще живут?

В автобусе отсутствовала половина кресел, зато приборы всякие стояли и для носилок место специальное. Все набросились сразу на раненого, к приборам принялись подключать и одежду сдергивать. Харченко, похоже, отключился совершенно и не чувствовал, что с ним делают. А Шпеер поболтал с врачами, но мешать им не стал, потому как, сразу видно — бригада неотложная работает. Уселся рядом с Анкой за спиной водителя и в холодильник по-хозяйски к ним залез. Никто даже ухом не повел, а шофер за рулем, небритый, с золотыми зубами, Младшей рукой помахал и пакетик протянул с трубочками, чтобы «Колу» пить. Анка толкнула доктора, мол, нельзя ли чего горячего вместо лимонада.

— Он говорит, — засмеялся Шпеер, — что горячего нет, зато есть горячительное!

А потом шофер тихонько тронулся и включил печку, да так, что Анку чуть не сдуло. Не успели отъехать, как впереди показались две машины с мигалками, разминулись, потом догнали. Младшая перетрусила, но Семен сидел спокойно, потягивал из горлышка лимонад. Милиционеры пристроились — одна машина спереди, другая в хвосте, и до города с сиреной гнали. Младшая, правда, про них забыть успела, потому что в окно таращилась.

Ничего интересного в Красноярске не обнаружилось, зато появились фонари, и стало хоть чуть-чуть светлее. Сначала бараки длинные проскочили, деревенек парочку, хибарки бедные, хуже, чем у них с маманей. Ребятишки вдоль дороги бегают, с горки катаются, тетка из шланга горку поливает. Потом навстречу стало появляться все больше машин, а гаишник впереди всех разгонял через усилитель — и до больницы долетели, почти не притормаживая.

В городе моментально обступили высоченные дома, и старинные, и совсем новые, окна сплошняком, и все светятся, до самого неба, как муравейники. А свет от туч отражается, вот и кажется, будто пожар на горизонте. А рекламы-то, рекламы сколько, батюшки! В Архангельске такого не видела, чтобы специальные щитки с подсветкой. Шея у Анки заныла, так крутила головой. И людей везде — как после митинга, из магазинов выходят, в автобусы лезут и на светофорах стоят. Из дверей магазинов, из подъездов пар клубами поднимается — настоящая зима, — а в витринах лампочки моргают. Младшая, задом наперед, новогоднее поздравление прочитала, и почему-то эта моргающая гирлянда вывела ее из себя похлеще, чем предыдущие беды. Новый год на носу, а она черт-те где — и брата потеряла, и мамке уже небось сказали… Горожане суетливо разбегались перед санитарным автобусом, одеты почти все уже по-зимнему, редко когда голова без шапки промелькнет.

Профессора на тележке вкатили в лифт, сами пронеслись галопом, а к Шпееру подошел маленький, лысый, с бородкой.

— Дядя Семен, что он говорит?

— Он говорит, не бойся, спасут твоего дедушку.

Глава 25 СТАРШИЙ ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ

— Очень непонятно, — Лукас озабоченно ковырялся с антенной.

— Что непонятно?

— Наездника нет. Непонятно. Эхус не чует его…

— Может, они нас потеряли?

Бородач с сомнением покачал головой.

— Тхол не может потерять. Они ушли, или Тхол лежит. Кушает. Что-то случилось.

Валька уже и не знал, радоваться или огорчаться. Он подумал немножко и решил отправиться за дровами. В пещере было невероятно холодно, но постоянно сидеть, скорчившись в «пастушеской сумке» зверя, — тоже приятного мало. Первый раз, когда они сюда залезли, он почти забыл обо всех своих тревогах. Настоящая пещера посреди леса, обалдеть можно! И какая пещера! Не какая-то там щель в земле, вроде тех, где они с батей лазили на море, а целое подземное царство.

Вход представлял собой широкий горизонтальный разлом у самого подножия сопки, похожий на разинутый в ухмылке рот. Подобраться к нему пешком было бы крайне затруднительно — зима в этих сибирских краях уже вступила в свои права. Последней ночью Старший жутко замерз, несмотря на купленную Лукасом куртку, и проснулся, стуча зубами. Эхус спал в глубокой, заросшей лесом прогалине, наполовину зарывшись в снег. Либо Лукас забыл включить отопление, либо зверь экономил силы и обогревал только пазухи, но в кабине царил лютый мороз.

Старший, стуча зубами, выбрался наружу и на секунду зажмурился от ослепительной игры света. Насколько хватало глаз, искрил и переливался в холодных солнечных лучах нетронутый лес. Позади, откуда они приехали, поверхность тайги разворачивалась гладкой, словно отутюженной ветром, скатертью, зато впереди земля вздымалась навстречу солнцу. Точно застывшие океанские волны, одна сменяя другую, катились до самого горизонта. Из-за ближнего пологого холма выглядывала следующая, покрытая зеленым ковром вершина, а за ней, совсем уж далеко, вырастал целый ряд задумчивых великанов. Вечерняя пурга затихла, затерялась в диких предгорьях, и Старшему показалось, что он оглох. Бескрайняя равнодушная тишина звенела в ушах комариным роем. Вальке захотелось спрыгнуть со спины Эхуса и потрогать ближайшее дерево, иначе он не мог отделаться от ощущения, что попал в картину. Точно волшебный художник нарисовал снежное безмолвие, а затем дунул и закинул их внутрь плоского холста. А косматое солнце, низко плывущее над далекой грядой, — это совсем и не солнце, а глаз злобного чародея, что смеется над ними. И будут они вечно бродить по мертвым горам, где пет ни зверей, ни птиц, где нет дорог и людей…

Он очнулся от прикосновения холодного лезвия топора.

— Дрова! — деловито поздоровался Лукас. — Но костер не здесь. Будет пещера.

Изнутри трещина совсем не походила на открытый рот. Ровный вначале, каменистый пол круто обрывался вниз, буквально в пяти метрах от входа уже нельзя было толком пройтись, не свалившись. В покрытом трещинами сероватом потолке поблескивали неяркие вкрапления, иногда точечками, а иногда — словно ручеек застыл внутри камня. Зверь поджал лапы и впихнулся, заняв своей тушей почти все свободное место, но Лукас поманил Старшего дальше — туда, где не доставал свет фонарика. Встав на четвереньки, Валька обнаружил широкий разлом, по которому можно было спуститься в следующую каверну. Здесь было совсем темно, но не задувал ветер, а на камнях виднелись следы давнишнего костра.

Потом он несколько раз бегал обламывать мерзлые сучья, а Лукасу все было мало. Когда костер разгорелся и осветил их подземное пристанище, Старший почувствовал себя настоящим первопроходцем. С одной стороны, там, где вход, изломанные неровные стены наклонялись, переходя в обледенелый, словно покрытый тысячами зеркальных осколков, потолок. Больше всего стены походили на сжатый в кулаке и не до конца распрямившийся лист хрустящей кальки. Метрах в двух от пола, пересекая вертикальные складки, нависал естественный барельеф более темного цвета, точно застывшая струя пены. Противоположная стена казалась сплошным монолитом, поднявшимся из глубин земли. Валька подумал, что, уходя, стоит нарисовать на гладкой поверхности углем какую-нибудь охотничью сценку. Художник из него не ахти какой, но мамонта он изобразить сумеет, это точно. Пусть потом, через сто лет, придут ученые и гадают, что за дикари тут жили! Эх, Анки нету, вот бы восторгов было…

Лукас приволок сумки и внимательно следил, умеет ли Старший правильно чистить оружие. Валька постарался вспомнить все, что ему показывали Леша и Крис. Он разложил мелкие детали на тряпочках, сначала протирал каждую чистым полотенцем, затем обмазывал маслом из железной масленки. На большом пулемете запутался — тугая скоба затвора никак не хотела поддаваться. Валька вспотел, содрал ноготь, но в результате справился. Удовлетворившись увиденным, старик полез наружу, раскинул антенну и углубился в компьютер.

Пещера наполнялась теплом; тяга получилась великолепная, весь дым моментально уходил сквозь трещины, а камни вокруг костра накалились и начали отдавать жар. Насчет камней Валька сам придумал — должно было получиться, как в летней баньке.

— Очень странно! — повторил дед, разогревая над огнем мясные консервы. — Здесь, под камнем, Тхол не учует. Я должен найти друзей. Пойду один.

— А как же я?!

— Недалеко. Два дня — и буду обратно. Эхуса туда вести нельзя, сначала надо одному. Сейчас Тхол нас не видит, это хорошо. Надо прятаться. Существует договор, старый договор. Только пешком и только один. Если разрешат, со мной придет человек, сделаем реанимацию.

— А кто они такие, ваши друзья?

— Они никому не друзья… — Лукас криво улыбнулся. — Добрые Соседи живут в России, Америке, Канаде — повсюду, но их мало, очень мало. Когда-то было много, теперь нет. У Коллегии с ними старый договор. Но не друзья — разная религия, разные ценности. Они спасают жизнь детям, а Коллегия — старикам. Большая разница. Там есть реаниматор.

— Спасают детей? — Валентин совсем запутался. — Так у них тоже есть Эхо?

— Нет, — отмахнулся Лукас. — Сейчас Фэйри живут мало, они другие. Раньше жили долго, без реанимаций. Хорошо, я объяснять. Как тебе объяснять?.. Вот Эхус. Допустим, мы не знаем, на сколько загрузок его хватит. Вероятно, десять, но скорее — пять или три. Допустим, он старый и скоро умрет. Вот смотри. Здесь много места вокруг огня. Посадим слева от тебя твою сестру, хорошо? Еще у тебя есть мама, так? Отец погиб?

— На пожаре, в прошлом году…

— Допустим, он жив. — Лукас обламывал сухую ветку и клал короткие палочки по кругу, словно обозначал места для ожидаемых гостей. — Эхо спасает даже семьдесят процентов ожога. Ты сказал, есть девушка, которая нравится, так? Девушку тоже сюда. Еще много места. Оттис сюда, мой брат, Димас, кого мы знаем вместе?

— Лешу и Криса. И Зураба.

— Зураба я знаю, этих двоих — нет. Обслуга. Какие есть еще родни у тебя? Кого любишь?

— Еще тетка есть, с мужем, и дядя Игорь в Питере, но жену его я плохо знаю.

— Хорошо, это трое, — старик разложил еще три веточки. — Дальше. Кого уважаешь? Называть известных людей!

— Ну… Президента уважаю. И Жириновский нравится, он прикольный. А артистов можно?

— Всех можно.

— «Мумми-Тролль» нравится, и «Снайперы»… Считайте, трое! — разрешил Валентин замершему в ожидании, с палочками в руках, Пастуху. — Еще этого, как его, окулиста Федорова, к нему мама лечиться ездила. Но он тоже умер.

— Это неважно. Допустим, живой.

— Кличко уважаю, обоих братьев, боксеры такие. Слышали?

— Это неважно, слышал я или нет. Вспоминай всех, кого уважать или ценить…

— Сосед у нас, Степанов, классный мужик, и еще директор на ферме, где мама работает. Его все уважают. Друганы у меня есть хорошие, трое. Но один — вообще, клевый пацан…

— Ты готов за него драться?

— Конечно, мы же друзья.

— А если он будет раненый и нужно твоя кровь или глаз отдать?

— Как это — глаз? — растерялся Валька.

— Ну, мы допустим! Или глаз, или умрет друг.

— Отдам глаз! — великодушно согласился Валентин. И тут же представил себе такую картину. Бредут они, на пару со Степановым-младшим, друг за друга держатся, у Сереги правого глаза не хватает, а у Вальки — левого. И на двоих у них — одна собака-поводырь. А девчонки шепчутся за спиной. «Вот он, справа, тот что с орденом. Тот самый Валя Лунин, что другу пожертвовал глаз…»

— Довольно! — хлопнул по коленке пастух. — Здесь директор фермы, офтальмолог Федоров, здесь братья Кличко, друзья из дома, «Снайперы», президент России и так далее. Всех запомнил? И так хорошо мы сидим и жарим мясо. И пьем чистую воду. И кормим Эхуса, и красиво поем, да?

Но через час все кричать и плакать. Мы выпили плохую воду, понятно? Очень плохую воду. Мы умрем. Все, нет больницы, нет медикаментов, только Эхо. Вероятно спасти трех людей, или десять, или одного. Не отвечать, думай! Долго думай!

— Все передерутся! — оперативно предположил Валька.

— Лови! — Бородач нагнулся и кинул Старшему автомат. — Теперь не передерутся. У тебя оружие, у других нет. Двадцать пять человек плюс я и ты.

До Валентина начало помаленьку доходить.

— Это жестоко… — поразмыслив, выдавил он. — А, знаю, как надо! Кинем жребий, кому первому идти.

— У тебя автомат! — напомнил Лукас, окуная хлебную корку в банку с остатками тушенки. — Ты хочешь жребий? Ты хочешь умереть?! — Он закинул пустую банку в мешок, подобрал с камней обрывки салфеток. — Плохо думаешь! Смотри на меня!

С этими словами пастух нашарил в недрах рюкзака пистолет, взвел затвор, пересек пещеру и приставил холодное дуло к Валькиному глазу.

— Смотри, мальчик, это смерть. Я могу стрелять и садиться в Эхус. Ты помогал мне, теперь снял офхолдер. Ты мне не нужен! Люди не живут на тысячу километров. Я уеду на восток. Твое тело найдет медведь или рысь.

Старший похолодел. Он тщетно искал на носатом лице старика хотя бы тень улыбки. Выпуклые, налившиеся кровью от бессонницы, глаза Лукаса показались ему страшнее пистолетного зрачка.

— Ты испугался, мальчик? — Пастух спрятал оружие.

— Ну и шутки у вас… — Старший все никак не мог опомниться.

— Просто надо представить смерть, а не фантазию. — Лукас подкинул топлива в костер. — Ты придумал, как поступать?

— Придумал… Я пропущу вперед маму с сестрой, потом отца, а потом сам пойду. А дальше пусть как хотят.

Лукас молча смотрел в огонь. Старший разволновался, что Пастух опять взбеленится, но ничего подобного не произошло.

— Это честный ответ! — вымолвил, наконец, Пастух. — Так поступит великое большинство, но не Коллегия и не Фэйри.

— Кто такой Фэйри?

— Я привел тебя к народу Фэйри. Здесь их совсем мало, но два ученика Оттиса. Себя они называют Добрые Соседи — это немножко нелепо звучит на русском, да? Потому что их корневая родина далеко отсюда. Очень давно, я не помню, но моя мать еще застала времена, когда люди и Фэйри жили, как добрые соседи, когда люди не жгли их на кострах и не заставляли покидать холмы. Да, было еще имя — народ Холмов… Смешно вращается жизнь, я скажу тебе. Немножко смешно и много тоски и горя. Смешно. Оттис дважды ездил в Глазго, чтобы помочь Соседям найти Священный Холм. Так и не нашли, забыли, потому что покинули родину. Теперь смешно, но Оттис верил, что легенды не пустые. Ты их увидишь… если они захотят нас впустить и дать реаниматора. Не настоящий ученый, но умеет, двое учились у нас. Иначе — не увидишь.

Послушай, Валентин, я даю один совет. Только один, ты потерпишь? Никогда не думай, что большинство — это истина, хорошо? Если я сказал, что большинство людей будет спасать родню, это не истина. Это частное решение. Ты понимаешь?

— Нет…

— Коллегия делает другой выбор. Думай. Сколько лет матерям твоих друганов?

— Откуда я знаю? Лет тридцать пять, наверное.

— Наверное. Этот возраст допускает новое деторождение. Вы еще не важны, твой возраст ничего не сделал в жизни. Музыканты — это хорошо, бокс — тоже хорошо. Но глазной академик — это важнее, он спасает много тысяч глаз, понятно? Возможно, он важнее президента. Коллегия никогда не ставит в очередь монархов и вообще первых лиц. А директор фермы, где работает твоя мама, — он нужен. Он дает много пользы. Выращивает скотину, дает питание, платит жалование людям. Я — Пастух Коллегии, нас тоже мало…

— Но тогда и меня, и Анку надо бросить помирать от этой отравленной воды? Так выходит?! А вы останетесь живой, потому что за вас вступятся?

— Кто вступится? Мы говорим слово «допустим». Оттис — член Совета, он великий человек. Если бы я мог его оживить… Ладно, ты все понял. Когда человек один и с автоматом — он делать, как говорит душа. Если он трус — то кидать жребий. Очень просто, очень глупо.

— Значит, по-вашему, людей надо мерить по их полезности?

— Так решает Коллегия. Народ Холмов думает иначе. Поэтому — не друзья. Они спасали бы детей. Сначала детей. Даже если у взрослого Фэйри будет автомат и будет двадцать великих героев, они отнесли бы Эхусу единственного ребенка. Потому что они не могут думать иначе. Их слишком мало…

— Вот дела… — Старший мучительно соображал и никак не мог отыскать верного пути. — Так что же, по вашему, правильней?

— У каждого своя истина, — коротко ответил пастух. — Думай. Пока будешь один — думай.

Лукас снял с палок сушившиеся над огнем ботинки и полез наружу.

— А если с вами что-то случится? — не удержался Валька.

— Ты умеешь управлять… — Пастух застегнул на шее куртку, забросил за плечи рюкзак. — В пещере Эхуса не найдут. Половина свиньи и два мешка корнеплодов давать ему вечером. Пусть спит. Я показал тебе коды на телефоне. Если синий даст прерывистый сигнал, уводи Эхуса на восток. Я поставил в лесу приборы, не отходи от пещеры, иначе будет аларм. Синий телефон означает секретный сервис. Понятно? Тогда крайний случай. Вызов Наездника, вот так. Лучше Наездник, чем военная разведка русских.

И запрыгал по торчащим из снега камням. Валька постоял, пряча руки в карманах, подождал, пока бородач выберется на ровный участок скалы.

— Дядя Лукас? — несмело окликнул он. — А вы-то как считаете? Кто правильно решает — Коллегия ваша, я или эти самые Фэйри?

Пастух обернулся, ухватившись за тонкий сосновый ствол.

— Мой выбор, мальчик, ты видел. Самый глупый выбор, да? Гей, Валентин, ты меня сожалеешь? — Лукас рассмеялся, задрав бороду к небу. — Неправильно сожалеть. Я нашел счастье.

Глава 26 ДЕНЬ ХОРОШИХ НОВОСТЕЙ

— Я не стал бы связывать гибель архипелага с военными действиями! — Шпеер, заложив руки за спину, носился взад-вперед по палате. — Вдумайся, Миша! Ну о каких средствах массового поражения могла идти речь десять тысяч лет назад?

— А как же Тхол? По-твоему, это технология периода рабовладения? — Харченко передвинул фигуру на доске, озадачив Анку на ближайшие десять минут. Профессор полулежал на высокой кровати возле балконной двери, залепленной по периметру клейкой бумагой, и жмурился на солнце, точно довольный кот. За последние два дня, когда дело пошло на поправку и лихорадка спала, профессор вел непрерывную борьбу с медиками за право простудиться от сквозняка. «Я добираю ультрафиолет за десять лет!» — вопил он, вцепившись в подоконник, пока молоденькая сестра старалась откатить его кровать в тень.

Пурги за окном как не бывало, небо расчистилось, снег в больничном парке подтаял, и Младшей казалось, что вот-вот на клумбах вылезут цветы. Но никакие цветы не распускались, город купался в морозном свете, а навстречу застывшим негреющим лучам поднимались струйки заводских дымков.

— А что ты имеешь против рабовладения? — вскинул кустистые брови Семен Давыдович. — Не в социальном смысле, конечно. Мыслители Древней Греции до сих пор питают европейскую философию, и общественный строй не мешал им творить.

— Ты говоришь о гуманитарных науках!

— Ну хорошо. Допустим, имел место вооруженный конфликт! — Шпеер плюхнулся в кресло, но тут же вскочил и опять зашагал по палате. — С кем? Где достойный противник, я тебя спрашиваю? Вернемся к первоисточникам. Платон в известных «Диалогах» ссылается на деда, тот еще на кого-то и, в конечном счете, нас отсылают к древним египетским жрецам богини Нейт. Плиний Старший и Диодор Сицилийский — те называли атлантами немногочисленных дикарей, обретавшихся в Северной Африке у горного массива Атлас. А Аристотель полагал, что все это полная фигня и ни с кем древние Афины не воевали. То есть воевали с подобной же мелюзгой. Платон же бормочет нечто невразумительное. С одной стороны, можно понять так, что коалиция во главе с Афинами порядка девяти тысяч лет назад первая напала на островное государство. Хороши технологии, если наши друзья уступили нескольким тысячам дикарей с деревянными копьями! Я даже не уверен, что греки располагали тогда достаточным количеством бронзы и кораблей…

Правда, тот же Платон пишет, что атланты якобы подчинили себе огромные области от Египта до Пиренеев…

— Вот видишь! — обрадовался Харченко за древних атлантов и поставил Анке шах.

— Что «видишь»? — опешил доктор. — Это еще больше все запутывает. Кто на кого напал? Старикану было наплевать, поймут ли его каракули через тысячи лет. Так всегда случается: люди не осознают ценности исторических событий, если сами в них участвуют. А ведь еще существуют независимые свидетельства о высадках атлантов на европейский материк. Якобы они колоссальным числом вторглись в Гиперборей, постояли лагерем и отправились восвояси. И как ты думаешь, почему?

— Почему? — как попугай, повторил Харченко, озабоченно следя за рокировкой противника.

— А потому! — торжественно провозгласил доктор и придал лицу такое выражение, точно сам принимал участие во вторжении. — Потому что атланты посчитали богатых гиперборейцев нищими и поленились тратить на них силы. Естественно, это лишь версия, но она наводит на мысль. Насколько продвинутой должна быть цивилизация, чтобы избегать военной кампании против дикарей? У них не существовало достойных соперников во времена расцвета, поэтому отпадал малейший смысл в завоеваниях. Тем более, если принять во внимание, что на островах проживало несколько миллионов человек. Миллионов! Необъяснимая разница в уровнях развития островного государства и прочего, так сказать, в кавычках, «цивилизованного мира». Атлантида как таковая являлась абсолютно искусственной формацией, никак не связанной с общим ходом истории на планете. И катастрофа была их сугубо внутренним делом. И пресловутые высадки в Египте, и поход в Пиренеи вовсе не означали военную экспансию. Мы можем допустить, что атлантов не интересовали даже рабы!

— Хорошо. Допустим, войны не было. Все это здорово… — Харченко уступил Анке коня. — А что говорят живые свидетели? Тоже настаивают на космической теории?

— Они и сами не знают! — развел руками Шпеер. — Маркус повторяет официальную версию, принятую Коллегией. Велись опасные опыты, связанные с проблемой гравитации и колебаниями земной коры. Якобы ставилась цель приподнять материк над водой, а вышло наоборот. Спаслась группа ученых благодаря Тхолам. Они успели вывезти в Северную Африку, по воздуху, небольшую часть оборудования, Эхусов и свои семьи. После чего пошел естественный процесс деградации. Кроме того, место для новой диаспоры было выбрано крайне неудачно. И климат неважный, и войны постоянные. В Европе им показалось еще хуже — бесконечная резня. Чтобы окончательно не отупеть, первая Коллегия приняла решение переехать в Америку. За несколько тысяч лет до Кортеса и Колумба они прекрасно представляли географию, а с индейцами, как ни странно, нашли общий язык. Поэтому в какой-то момент люди Атласа исчезают и в Египте стирается память о них. Для того времени нормальное явление. Был народ и пропал. Ни одна, даже мощная, цивилизация не продержалась в те времена больше тысячи лет. Если бы люди Атласа остались в Европе, их не спасли бы никакие биороботы.

— Ты хочешь сказать, что они ухитрились не ассимилироваться за десять тысяч лет? Нереально. Скорее бы вымерли от кровосмешения, от перекрестных браков.

— Они смешивались, Миша, и смешиваются до сих пор. Но свято выполняют несколько условий. — Шпеер быстро глянул на Анку, точно сомневался, можно ли при ней говорить. — Для начала, средняя продолжительность жизни от пятисот до девятисот лет. То, что мы с трепетом зовем античностью, для них — не далее, чем вчерашний день. Отсюда полная бессмыслица заключать браки с обычными, «смертными», скажем так. Напротив, надлежит прятаться и никак себя не выдавать, что последнюю сотню лет становится все труднее. Поскольку развилась всеобщая пограничная служба и паспортная система. Поэтому — второе условие. Они воруют бастардов.

— Что?!

— Маркус и не скрывает. Наездников они лепят из чистопородных островитян — не знаю, это необходимость или политическая игра. Таким образом, Мария — породистая, а их дружок, что свихнулся на любовной почве, знает только отца. Его мать умерла примерно тогда, когда Москва была вонючей деревней, а ацтеки не догадывались о существовании Европы. Здоровых детей они забирают сразу, чтобы воспитать надлежащим образом. Эта контора будет покруче нигерийской наркомафии…

— Постой, постой!.. — Харченко словно проснулся. — А если они не будут чистить органы каждые двадцать лет? Сколько проживут?

— Не советую лезть в кости! — Шпеер покачался на каблуках. — Они не любят об этом говорить. Думаю, Миша, ты недалек от истины, но не нам с тобой качать права.

— Значит, нет никакой возможности их убедить? Как-то поделиться технологиями? В конце концов, допустить ограниченную группу ученых на этот самый выпас? Пусть бы их привезли с завязанными глазами. Неужели за столько времени никто не догадался? Ладно, на Западе, там люди живут посвободнее, ну а наше КГБ?

— А что бы ты сделал, Миша? — Шпеер прекратил раскачиваться, уселся напротив и стал очень серьезен. — Вот что бы ты сделал, скажем, на моем месте? Я получил возможность прожить лишние двадцать лет, взамен порвал все прежние связи, переехал в другой город. Я рассуждал, как и ты. Работал на Коллегию и многого добился, но постоянно думал о своей стране и о тысячах сверстников, умиравших от той же заразы, что и я. Куда мне следовало обратиться? В КГБ, в милицию? Сказать: вот, проверьте, я должен давно гнить в могиле, а я живу! Что такое двадцать лет, Миша? Пролетают на одном дыхании. Вся жизнь, как один вздох… И ты чувствуешь, как болезнь опять берет верх, опять подкрадывается дряхлость…

— И тебя спасли вторично.

— Да. Не стану скрывать, для меня было бы невыносимым узнать, что Мария снимет бронь. А убеждать или ползать перед ней на коленях бесполезно. Начнем с того, что их не найти, если они этого не хотят. Я получил вторую бронь и вторые двадцать лет. Мне сделали новые заграничные документы и поручили новый проект, за пределами России. Извини, но об этом — молчок. По сути дела, под меня создавался комплекс мирового уровня, самое передовое оборудование. Как ты понимаешь, вторые двадцать лет я не мог провести с людьми, которые меня знали. Человек, которого теперь зовут Семен Шпеер, забыл свое имя и навсегда исчез. Я получил редчайший карт-бланш и отрабатываю его по полной программе… Не волнуйся, никаких наркотиков или сибирской язвы!

Но что мне делать, Миша? Что бы ты сделал на моем месте? Извини, но твоя пулевая пробоина как раз и доказывает, что разведка осведомлена. Возможно, они толком не понимают, с чем имеют дело, но ты сам говорил, это вопрос времени. Что ты губу оттопырил?! Если такой благородный, скажи, как поступить? Как сделать так, чтобы все остались сыты?!

Анка подумала, что никогда еще не видела Шпеера в подобном волнении. Она тоже, как и Харченко, забыла о шахматах и уставилась на доктора. Эк его разобрало! Двадцать лет да еще двадцать… Она попыталась представить, как бы она поступила, предложи ей кто лишние двадцать лет жизни, но ничего путного в голову не пришло. Двадцать лет ей казались невообразимо огромным сроком. Наверное, она бы тоже, как Шпеер, лечила бы больных солдат, Почему-то лечить солдат ей представлялось наиболее полезным и ответственным занятием, особенно после тех боевых действий, в которых пришлось принимать участие.

Но старые друзья спорили совсем о другом. По мнению Анки, они оба раздували сложности там, где их вовсе не было.

— Нехорошо… — выдавил, наконец, профессор. — Нехорошо. Но если бы я знал, как их найти, точнее, как найти выпас с роботами, я бы, наверное…

Шпеер весь подался вперед.

— Как-то высокопарно звучит, Семен… — Харченко поерзал на постели, покусал губу. — Но я бы, наверное, украл одного и отвел бы к людям.

— И умер бы от своей опухоли? — чуть слышно подсказал доктор.

Младшая стремительно переводила глаза с одного на другого.

— Но чтобы проверить, лгу я или нет, иными словами, насколько я тварь дрожащая, — заторможенно продолжал Харченко, — меня надо поставить перед реальным выбором. Умозрительные концепции, знаешь ли, хороши, пока не приперло… Ты доволен таким ответом?

Шпеер покивал, затем вскочил и снова принялся ходить, потирая ладони.

— А к каким людям, Миша? К кубинским марксистам отвел бы? Представь, что выпас на Кубе. Или к саудовским фундаменталистам? У них ведь тоже найдутся спецы, как полагаешь?

— Иными словами, ты пытаешься меня расколоть на патриотизм, я верно понял? Семен, ты не забудь, что мы граждане разных государств. Уж не пытаешься ли ты меня завербовать в пользу москалей?

— Боже упаси! — шутливо отмахнулся Шпеер, но Анка видела, что ему не до шуток. Он был чертовски серьезен. Он тряс Харченко как грушу, добиваясь непонятной поддержки… Профессор теребил губу, несколько минут пристально разглядывал товарища.

— Не отдам. Не волнуйся, Сема, арабам не отдал бы. Ты доволен? — Он поскреб пальцем талый ледяной узор в уголке окна. — Легки на помине, Сема!

Младшая отодвинула занавеску. На дорожке затормозил джип, оттуда выбралась Мария в длинной норковой шубе. Маркус подал ей руку, задрал голову и помахал Анке. С передних сидений вылезли двое крепких парней в черных очках, исподлобья оглядели двор. Один остался возле машины, другой вошел в подъезд вместе с атлантами.

— Успели обзавестись охраной! — хмыкнул Шпеер. — Миша, только я тебя прошу! Не вздумай выяснять с Машей отношения, и молчок о нашем разговоре…

— Обещаю, в кости лезть не буду! — покорно вздохнул Харченко. По линолеуму коридора уже шелестели быстрые шаги. Мария вошла первой, заполонив палату запахом мороза и божественным ароматом дыни. Дыню — длинную, желтую, разрезанную вдоль — нес Маркус. Младшая сглотнула слюнки. Шпеер покупал ей в соседнем с гостиницей гастрономе все, что она просила, но таких узбекских чудес там не водилось.

— Посоветовали разрезать! — с улыбкой повинился Маркус. — В России даже дыня может таить сюрпризы.

— Собирайтесь, док! — Мария была какая-то взвинченная. — Добрые Соседи ждут пациента. Вы перенесете дорогу, профессор?

— Я готов! — излишне бодро отрапортовал Харченко. — Все мое ношу с собой.

— Что это вы такие… загадочные? — Мария с подозрением оглядела своих бывших пассажиров. — Семен, какие проблемы?

— Никаких…

— Хорошая новость! — Маркус отрезал Анке огромный, сочащийся густым сиропом ломоть. — Нам повезло, появился Лукас.

— Вы его поймали?! — ахнул Шпеер.

— Вчера вечером он пришел к Соседям. — Маркус помахал ножом. — Ему нужен реаниматор. Мы надеялись, что он выйдет на одно из трех Саянских поселений, потому что его брат хорошо знал этих людей. Последний раз Тхол засек их передвижение в районе Минусинска. Больше в Восточном Саяне Лукасу делать нечего, кроме как навестить народ Холмов. Мы надеялись его перехватить, но, кто мог знать наверняка…

— Нам повезло, потому что Тхол спит! — резко вставила Мария. — Иначе бы он не пришел. Он решил, что оторвался…

— Вы захватили Эхуса? — встрепенулся Семен.

— К Соседям, док, можно добраться только пешком. — Маркус отрезал Анке и профессору по второму ломтю дыни. — Лукас пришел к Григорию, но Фзйри не желают участвовать в наших проблемах. Сыграли, как всегда, — ни нашим, ни вашим. Они отказали Лукасу в реаниматоре, но не позволили нам схватить его. Мария подняла Тхол, но он не чувствует… Лукас спрятал Эхуса, скорее всего, в одной из пещер.

— Он сопротивлялся?

— Доктор, вы не понимаете. Мы не враги, мы одна семья. — Маркус скривился, держась за подбородок, словно у него разболелся зуб. — Лукас пришел в деревню поздно ночью, Соседи отняли у него оружие и посадили под замок. Затем посовещались и, не доложив нам, отпустили его. Велели убираться. Только после того, как он ушел, Соседи сообщили нам. Нам дали один день найти Эхуса и разрешили мне реанимировать уважаемого профессора на территории поселения. Но если к вечеру мы не решим свои проблемы сами, то тоже должны уйти. Все вместе. Григорий уважает старый договор.

— Почему вы так спокойны? Ведь он в эту минуту наверняка удирает?

— Ему некуда бежать от Коллегии. И незачем. Оттис Конопулос убит. Соседи не помогут. Кроме Маркуса, других реаниматоров здесь нет.

— Оттис убит? Как? Когда?! — схватился за голову Шпеер. — И вы так спокойны?

— Пока толком ничего не известно. Поехали. Мы поднимемся и будем патрулировать район.

— А если он… Если он не пожелает сдаться?

— Он не найдет в тайге достаточно пищи. В критической ситуации сработает программа самообеспечения. Эхус выйдет на поиски еды, невзирая на команды с офхолдера.

— Если до того их не найдет русская или американская разведка, — мрачно добавил Маркус.

Первым по лестнице в вестибюль клиники спускался щекастый толстоногий охранник. Из его уха за воротник куртки тянулся скрученный проводок. Анка представила, что если выдернуть этот провод, то у раздутого громилы заискрит в ухе и сам он завалится на бок, как бестолковая надувная кукла. Его напарник распахнул дверцу джипа, Младшая устроилась позади, между Харченко и доктором. Маркус приложил палец к губам, показывая глазами на бритые затылки телохранителей. В полном молчании заехали в гостиницу, захватили вещи. Сохраняя похоронную тишину, пронеслись по сверкающим от молодого снега улицам. Младшая смотрела в окно и вспоминала Индию. Там все улыбались, разевали белозубые рты и махали вслед самолету. Здесь никто не улыбался, Младшая напрягала зрение, стараясь поймать хотя бы одно веселое лицо…

Когда город остался позади, из кармана Марии донеслась трель. Командирша задергалась, выхватила одну трубку, другую, отшвырнула их на пол. Наконец, выудила из внутреннего кармана нужный телефон, приложила к уху. Секунд пять она молча слушала, затем дернула водителя за плечо. Не дожидаясь полной остановки, на ходу выскочила из машины. Чуть не потеряла равновесия, почти по пояс провалившись в сугроб. После ночной вьюги дорожники успели расчистить только одну полосу, ровная гряда снежных отвалов поднималась вдоль трассы на высоту человеческого роста. Отвернувшись, Мария выкрикивала что-то, затем решительно поманила пальцем Маркуса. Лицо Наездницы превратилось в застывшую гипсовую маску. Маркус вылетел следом, нахлобучивая шапку; перчатки он выронил на дорогу, но даже не посмотрел.

Бешеные глаза Наездницы сфокусировались на Анке.

— Твой брат…

— Что?! — одновременно вскрикнули все трое: Анка, Шпеер и Маркус. Даже Харченко вздрогнул от их коллективного вопля.

— Эхуса обнаружили. Звонит твой брат. Но как он, черт подери, там оказался? …Так! — переключилась она на охранников. — Отвезешь этих людей до поселка, понял? Там будешь ждать, пока за ними не приедет человек из лесничества. Двигай!

— А как же вы?! — Бритоголовый шофер изумленно оглядел совершенно пустую зимнюю дорогу. Вдалеке надрывно пыхтел снегоуборочный комбайн и стояли в очередь три самосвала.

— Нас подбросят! — отмахнулась Мария. — Так! Семен, вы за начальство. Не отпускайте ребят, пока Григорий вас не заберет, мы быстро…

— Вы справитесь? — усомнился Шпеер. — Вы уверены, что не понадобится моя помощь?..

Долю секунды великанша колебалась, затем махнула рукавицей.

— Давайте с нами!

Маркус вращал во все стороны головой. Младшая уже привыкла, что так он ищет для Марии возвышенность или подходящее дерево, откуда удобнее позвать Тхола.

— Что он сказал? — задергалась Анка. Джип тронулся с места, но полз боком, правые колеса буксовали в снегу. Младшая заколотила изнутри по стеклу. — Тетенька Мария, что Валечка сказал?

— Он сказал… — Мария уставилась в пространство. — Он сказал, что у него мало патронов.

Глава 27 ОХОТА ЗА ОХОТНИКАМИ

Чтобы меньше задумываться об одиночестве, Старший решил заняться дровами. Неизвестно, сколько Лукас будет отсутствовать — это раз. Мысли о диких зверях он отгонял, зато вспомнил книжку про охотников. В книжке рассказывалось о том, что охотники и лесорубы всегда оставляют друг дружке на заимках запас топлива, спички, а еще соль и консервы. Он представил себе, как придут к пещере уставшие лесорубы и обрадуются, если будет чем согреться. Может быть, он даже спасет кому-нибудь жизнь этими припасами. Это два.

Трижды он выходил с топориком, ободрал все сучья в округе и не успокоился, пока не натаскал целую гору. Лес, как и прежде, хранил величественное суровое молчание. Вдали, сквозь распадок открывалась взгляду изумительной красоты котловина с припорошенным зеркалом озера и жемчужным еловым ожерельем по берегам. Больше всего озерко походило на утонувшую в скалах поварешку, по изогнутой ручке которой ледяными прозрачными языками сбегал застывший на зиму узкий водопад. Каждый удар топорика отзывался звонким многократным эхом, и опять повисала неестественная волшебная тишина. Бородатый солнечный диск неспешно катился вдоль лесных верхушек, словно бы небо над ним тоже обледенело и не давало подняться выше. Валька положил на язык горсточку снега. Такого чистого и вкусного снега он никогда не пробовал. Надо будет растопить на чай…

Теперь костер будет гореть всю ночь, даже можно развести его по кругу, а самому улечься в центре, чтобы тигр не мог перепрыгнуть. Угореть он не угорит, дым находит лазейки вверх… «Какой еще тигр, — оборвал он себя. — О тиграх думать я себе запрещаю!» Плохо только, что от Эха, как от охраны — мало толку. Лежит себе, пыхтит потихоньку, изморозью покрывшись. Старший даже испугался, не умер ли зверь, приложил ухо к коричневой шкуре и прислушался. Нет, с живой больницей все было в порядке, только сердце билось намного реже и остыл малость. Он каким-то образом приноравливался к окружающей температуре, точно лягуха, энергию экономил.

Покончив с дровами, Валька, не без робости, скомандовал зверю отворить пасть. Офхолдер снова привычно облегал ладонь. Уходя, Лукас вылепил ему новый, но Старший теперь не боялся. Под руководством Пастуха он дважды сам вызывал «червей» и дважды снимал и надевал прибор.

Эхо послушался, кожа на боку свернулась, открывая путь к съестным запасам. Валентин выволок картошку, мешок с овсом; дольше всего пришлось сражаться с мороженой свиной ногой. Здоровенная оказалась и скользкая. Он отмерил на ужин зверю назначенное количество и приказал подняться. Под низкими сводами пещеры Эхус едва мог распрямить ноги, но насчет кормежки соображал не хуже любой скотинки. Моментом подмял жратву под брюхо, Валька только отскочить успел, как забурчало, захрумкало — и привет. Чистый каленый камень блестел под толстыми ногами. Пусть переваривает…

Потом Старший натаскал снега и затеял стирку. Он чувствовал острую потребность, чем угодно себя занимать, лишь бы не оставаться наедине с тишиной. Когда к тишине присоединится мрак, снаружи станет совсем неуютно. Лукас сказал, без дороги ему понадобится день туда, день обратно. А может быть, обратно дадут лошадь или вездеход, тогда быстрее. Если у Соседей его не ждет засада. Но в этом случае он успеет позвонить и распорядится, что делать дальше. Веселая перспектива, ничего не скажешь, но деваться некуда. Без Лукаса Валентин совершенно не представлял, как выбраться из горного края. В той же самой книге про охотников говорилось, что неопытный человек мог кружить по тайге неделями, пока не замерзал. Бр-р-р… Правда, можно завалиться спать в кабине, там не так страшно, но дубак стоит. Он выяснил у старика, как ускорить обмен веществ, чтобы прогреть водительский карман, но тот просил не тратить лишних калорий. Ни в коем случае.

Валька посидел в водительском кресле, потрогал приборы. Пазуха, где лежала женщина, отапливалась нормально. И не только отапливалась. Сердце билось, легкие сокращались, нагнетая в тело кислород. Потом Старший опустил мягкую броню. Ему стало интересно, сможет ли он включить органы чувств. Все получилось, даже слишком быстро. Он впервые предпринял такую попытку один, без пастуха, и снова поразился тому, как зверь воспринимает окружающее пространство. Несмотря на отсутствие разума, ощущения Эхуса были гораздо богаче, чем у человека. Закрыв глаза, Старший видел изломанную щель выхода, и потолок, и отблески огня позади, из нижней пещеры, и самого себя, сидящего внутри. Он чувствовал дым от сырого дерева и тепло расщепляющейся в желудке пищи, и холод, идущий из чрева горы, и слабые порывы ветра, приносящие запахи тайги…

Стоп! Валька поднес циферблат часов к мерцающим «бортовым» приборам. Очевидно, он уснул и проспал больше часа, но разбудил его не мороз. Что-то другое, враждебное присутствие… Старший мгновенно подключился к восприятию животного, даже не осознав, что делает это совершенно автоматически. Подключился и обомлел. Скорее всего, Эхус его и разбудил! Каким-то неведомым органом чувств он определил, что к пещере приближаются люди. Пока еще они находились не близко и двигались достаточно медленно, растянувшись в две цепочки. Обычные туристы, и даже охотники, так себя не ведут. Эти люди охотились на него и шли по следу. Давя в себе нарастающую панику, Валентин постарался усилить чувствительность рецепторов, отказавшись от слуха и осязания. Ему удалось расширить радиус восприятия примерно до восьмисот метров, а запустить невидимые сенсорные щупальца дальше мешали каменные своды пещеры.

Вертолета он не чувствовал, Или охотники посадили машину нарочно далеко, или приехали по земле. Трое, шестеро, двенадцать человек и две собаки. Он не мог наверняка утверждать, что это собаки, но двое живых существ были значительно мельче остальных и воспринимались на пару градусов теплее. Эхо не нервничал, он равнодушно констатировал появление биологических объектов, два из них опознавал как съедобные. Впрочем, люди неявлялись для него и врагами. Как же заставить понять эту безмозглую тушу, что они в опасности? Старший вытер вспотевший лоб. Так, первым делом, позвонить Лукасу. Он развернул бумажку и спешно набрал нужные цифры. Подождал шесть гудков. Пастух не отвечал.

Господи, только этого не хватало! А вдруг бандиты Лелика, если это, конечно, они, а не другая мафия, вдруг они подкараулили Лукаса в лесу и отняли телефон? Вот ведь, поперся пёхом, конспиратор хренов. Договор у него, видите ли, с Холмами! А у меня-то, с кем договор? Мамочки родные, Эхо засек еще четверых, совсем с другой стороны. Этой четверке приходилось труднее, они буквально съезжали на задницах по вертикальному разлому в склоне соседней сопки. «Да на хрена им вертолеты, — в сердцах сплюнул Валька, — если есть спутники и прочая шпионская дребедень!» Не успел он так подумать, как появился вертолет. Точнее, до боли знакомое стрекотание. Пока еще очень далеко, но у Эхуса слух был гораздо острее.

Старший сжал зубы, взвешивая ситуацию. Мимо не пройдут, это точно, он наоставлял вокруг столько следов. И живым после драки возле водохранилища не выпустят. Ему конец. Если только…

Если только не попытаться сбежать! Старший потянулся назад, за подголовник — и в руку, тотчас же, послушно улеглись жгуты заушного офхолдера. Преодолевая брезгливость, он приблизил к лицу массивную горячую присоску. Три каната, уходящие в гладкую внешнюю поверхность, а внутренняя, которую следовало прижать к черепу, вся покрыта коротенькими волосками, словно живая бархотка.

— Нет, не смогу! — признался себе Валька. — Это ж стричь башку надо, и вообще…

И вообще. Он представил себе, что будет, если Эхо не послушается, а присоску оторвать не удастся. Офхолдер подключится к сосудам, к нервам и начнет засорять кровь!

Бормоча проклятья, Старший спустился за оружием. Когда он сделал вторую ходку и уже возвращался назад, из оставленного Лукасом ноутбука прозвучал тревожный сигнал. Преследователи пересекли охраняемый периметр, значит, находились в пределах двухсот метров. Валька быстро глянул на дисплей. Дальняя граница, обозначенная желтой сплошной линией, прервалась в четырех местах. Очень плохо! По крайней мере два человека находились за спиной, то есть скоро они окажутся прямо над ним. Слабая надежда на встречу с группой альпинистов-любителей отпала. Старший подхватил сумки, закинул в боковой карман. Хотел вернуться, затоптать костер, но махнул рукой. Пусть себе горит, теперь уже все равно! Бережно поднял компьютер — и чуть не выронил — так дрожали руки. Нет, так не годится! Если он будет трястись, как заяц, то легче пойти и сдаться…

Синий телефон! Он хорошо запомнил, что надо делать. Черный проводок присоединить ко второму гнезду компьютера, затем двумя кнопками запустить антенну. Ажурную тарелку Лукас замаскировал у самого выхода, спрятал в расщелине, жерлом в небо. Валька сосредоточился, набрал заветный шифр.

Несколько секунд прошло в томительном ожидании. Снаружи не доносилось ни звука, но кровь толкалась в ушах с такой силой, что он уже не мог разобрать, что именно слышит — вертолеты или собственный пульс. На мониторе, как и прежде, отражалась схема наружной сигнализации. Еще два крестика пересекли желтую линию, но ближняя, красная граница оставалась пока нетронутой. «Они копят силы, — догадался Валентин, — не решаются подойти вплотную!» Страх врага внезапно придал ему сил. Красная граница состояла из двенадцати датчиков, размещенных на ближних деревьях, на уровне метра от земли. Если человек пересечет невидимый луч, значит, его можно будет увидеть прямо отсюда; последние пятьдесят метров до пещеры спрятаться негде. Но собаки… Собаки могут проскочить под лучом незаметно!

Два события произошли одновременно. На экранчике телефона возникли латинские буквы, и такие же буквы засветились в левом углу монитора. Связи не было. Лукас предупреждал, что ретрансляторов в тайге нет, поэтому все зависит от положения спутников. Спутник, как назло, затерялся на орбите. Возможно, у него села батарейка или кончилось горючее. Как ни странно, Старший испытал нечто вроде облегчения. Все то время, пока ожидался ответ, он держал палец на кнопке сброса. Он боялся Наездника и набрал номер, только чтобы проверить. Если бы ему внезапно ответили, Старший бы, не раздумывая, оборвал разговор…

Спустя секунду дважды пискнул сигнал аларма. Охотники проникли за внутренний периметр.

— Нам везет как повешенным! — пожаловался Эхусу Старший и вытащил из футляра бинокль.

Зверь скромно промолчал. Он вообще не произнес ни звука с момента знакомства.

— Вот брошу тебя и сбегу! — пригрозил Старший. — Я тебя охранять не нанимался!

Эхус едва заметно шевельнул чешуйчатым боком. Где-то там, в брюхе, за слоем стальных мышц, странным сном, между жизнью и смертью, спала любимая женщина Пастуха. Старший не испытывал к ней ни малейших теплых чувств. Старая канадка не была ему ни бабушкой, ни теткой, ни просто знакомой.

Он заправил магазин, выдвинул сошки. Поставил прицел на ближний бой, как учил Леша. Разложил рядышком четыре автомата и два пистолета. Подполз, цепляясь за неровные каменистые выступы, к выходу и глянул в бинокль.

— О нет! — прошептал Старший, чувствуя, как предательски начинает крутить в животе. На отметке семьдесят два метра, под разлапистой елью, стояли трое мужчин. Один — маленький, незнакомый, но прочих двоих Старший запомнил на всю жизнь. Седой, тварь такая! Сергей Сергеевич, бровастый толстяк из питерской «больницы», и с ним один из тех помощников, что в подвале норовили оторвать офхолдер. Сергей Сергеевич тоже поднял бинокль. Секунду Вальке казалось, что они смотрят друг другу в глаза, но седой опустил оптику и продолжал что-то говорить соседу. Нет, не заметили и заметить не могли. С такого расстояния вход в пещеру выглядел, точно неряшливая борода вокруг ухмыляющегося рта. Низкий густой кустарник скрывал лаз и Старшего, присевшего за валуном. Лукас знал, где спрятаться. Выходит, что знал не только Лукас…

— Выходите, вы окружены!! — Усиленный мегафоном бас заметался, возвращаясь визгливыми всхлипами.

— Оставьте оружие и выходите! Иначе будем стрелять!

Старший, кряхтя, подтащил пулемет. Пока он суетился, Сергей Сергеевич и другие «медики» исчезли. Только еловые ветки колыхались. Компьютер по-прежнему показывал, что связь установить невозможно.

— Последний раз предлагаю сдаться!!! Мы гарантируем вам жизнь и безопасность!..

Не успел агитатор закончить фразу, как сигнализация взорвалась бесконечными писклявыми руладами. Охотники пошли на штурм. В трех метрах ниже Вальки о камень что-то ударилось и тут же взорвалось белым облачком. Промазали мимо щели, а скорее, просто не могли точно прицелиться, кустики им мешали! Чисто инстинктивно он зажмурился, затаил дыхание и, толкнувшись ногами, покатился в глубину, под защиту Эхуса. Вроде бы успел… Глаза начали слезиться, но несильно. К счастью, дым не попал в пещеру, а растекался ниже по склону горы. Противогазов в арсенале Пастух не имел, но в багажном отделении под грудой барахла валялся длинный оранжевый ящик. Вторая газовая граната разорвалась почти у самого входа. Старший лихорадочно ковырялся с замками акваланга. Эхо тоже почувствовал вредный газ: через ручной офхолдер в спину и в мозг Валентина ударила волна беспокойства.

Когда батяня был еще жив и они ездили на море, Валентину дважды позволили поплавать с аквалангом. Ни о какой серьезной глубине и речи не шло, и специально его не учили. Просто отец умел всегда быстро обрастать друзьями… Вальке разрешили плавать вдоль берега не дальше, чем кончался край бетонного пирса, но даже эта подводная экскурсия произвела на него грандиозное впечатление. Под водой вес акваланга почти не ощущался, он собрал тогда на дне горсть мелких монеток, что бросали отъезжающие туристы с волнолома, чьи-то ржавые часики, две пары очков, бусы и еще целую кучу ненужных обломков цивилизации. На руку Валентину надели особые часы в непромокаемом корпусе. Он был обязан всплывать каждые пять минут, чтобы отец видел и не волновался. Это воспоминание при виде спаренных рыжих баллонов, навеяло на Старшего такую грусть, что он чуть не забыл, зачем полез в ящик. Тем временем снаружи донесся собачий лай и совсем близкий звук от бегущих по камням тяжелых ботинок.

Старший отомкнул крепление, накинул на плечо эластичную лямку, проверил манометр. Аппарат был импортный, выглядел немножко иначе, но под завязку заряжен воздухом и готов к работе. Старший нацепил маску, до предела затянул фиксаторы, так что прищемил кожу на затылке, и открыл клапан. Ничего, жить можно…

Третью и четвертую гранаты он опередил чудом. Отважные бомбометальщики, памятуя о прежних «победах», внутрь не совались, но сумели, наконец, взять верный прицел. Обе гранаты взорвались внутри пещеры. Следующие десять минут Старший ничего не слышал, с такой силой врезало по ушам. Тряся головой, он пополз на свет, волоча за собой тяжеленные баллоны, и очень вовремя успел к пулемету. Трое мужчин в камуфляжной форме прыжками неслись вверх по склону, еще несколько фигур он засек боковым зрением — те пробирались по дну оврага. Валька решился, наконец, вдохнуть и нажал на спусковой крючок. Целил он поверх голов. Без приказа Лукаса казалось совершенно невозможным прицелиться в человека.

Пулемет дрожал и подпрыгивал, но Старший ничего не слышал. Б каждой клеточке тела гудел колокольный звон. Нападавшие немедленно залегли. Те, что обходили с фланга, тоже попрятались.

— Уходите. Пожалуйста, уходите! — повторял про себя Старший. — Я не хочу никого убивать.

Ему показалось, что воздух излишне сильно подается в маску; Валентин повернулся, чтобы получше рассмотреть регулировочный вентиль, и тут сверху посыпались мелкие камешки. Он оставил акваланг, чтобы увидеть, что происходит на горе, над головой. Вальке пришлось ползком преодолеть метра четыре и почти что выбраться наружу, на снег, поскольку верхняя «губа» пещеры нависала над нижней. Старший высунулся за край нависающей плиты и встретился глазами с человеком, висящим на тросе. Человек висел, распластавшись на склоне, в каких-нибудь пяти метрах над Валькой, упираясь ногами в скальный выступ, а в руках держал оружие. Его лицо закрывала черная маска противогаза. Еще выше по склону виднелись рифленые подошвы второго альпиниста. Несколько секунд подросток и взрослый, не отрываясь, смотрели друг на друга сквозь стекла защитных масок.

— Уходите! — безнадежно повторил Валентин, уже понимая, что человеку, повисшему на укрепленных в кожаном поясе карабинах, деваться некуда. Альпинист перехватил короткоствольный автомат в правую руку, левой пошуровал у себя на поясе, толкнулся обеими ногами и полетел вниз.

— Бросьте оружие! — Механический голос пробился сквозь колокольный звон.

— Здесь мальчишка! — ответил кто-то сбоку.

— «Беркут-два», не стрелять!

Старший кубарем откатился назад в темноту. Поперек выхода мелькнула тень и возникли два огромных шипованных ботинка, затем еще два. Падая, первый альпинист спружинил, ловко избавился от снаряжения и замер с поднятой ногой, щурясь во мрак.

— Уб-бу-бу!.. — простонал Старший, забыв, что не выплюнул резиновый загубник. Альпинист сделал шаг вперед, успокаивающим жестом выставив перед собой ладони. Противогаз болтался у него на затылке. За его спиной приземлился следующий боец и сразу начал движение в сторону.

— Спокойно, парень, мы не враги!

— Убирайтесь! — Старший освободился, наконец, от резины во рту и убедился, что снова может слышать.

— Брось пушку и отойди! — увещевал спецназовец. Человек невероятно рисковал, его глаза беспомощно щурились, но не могли никак приноровиться к полумраку. — Все будет нормально, я тебе обещаю! Никто ни в кого не будет стрелять…

— Первый, первый, это «Беркут-три»! — сказала вдруг рация у него на груди. — Вижу старика, идет пешком в направлении жилого пункта…

— Второй! Бы слышали? — уже не стесняясь, загремел простуженный бас. — Долго валяться будете? Уберите мальчишку, живей!

— Первый, тут целая деревня, домов пятнадцать, но на картах ее нет! — с изумлением в голосе продолжал вещание «третий».

Альпинисты сделали шаг вперед. Им оставалось до входа в пещеру не больше трех метров, когда Старший открыл огонь.

Сначала он решил целить в ноги, но в последний момент, уже давя на курок, сообразил, что парни одеты в бронежилеты. Куртки на груди обоих следопытов разорвало в клочья; тот, что шел первым, подскочил и вылетел спиной вперед, болтая ногами в воздухе. Второму попало не только в грудь, но пробило незащищенное плечо. Он упал на одно колено, зажимая алый гейзер, оскалился и быстро покатился по камням вслед за товарищем. Валентин слышал, как они сверзились вниз, гремя амуницией по камням. Оба страшно матерились, значит, были живы.

Он вспомнил наставления Криса и Леши, потому немедленно сменил позицию. Таща за собой оружие, переместился в правый угол — туда, где разогнуться было почти невозможно, потолок смыкался с шершавым базальтовым полом. Зато отсюда он увидел, как прячутся за деревьями Сергей Сергеевич со своим подопечным. Кривоногий мужик в наушниках и лыжной шапочке вскинул винтовку с оптическим прицелом и быстро водил ею из стороны в сторону, обшаривая кусты. Он легко удерживал винтовку за ложе одной лишь правой рукой, прижавшись щекой к прикладу, а в левой руке держал зажженную сигарету. И по тому, как снайпер непринужденно обращался с оружием, Валька отчетливо понял, что жалеть его больше не будут. Застрелят, как зайца. Он им больше не интересен, потому что они нашли зверя. А его весной найдут волки или рыси. Если он немедленно не освободится от страха…

Старший задержал в груди воздух и дал две короткие очереди. С елей посыпались обломки веток и целые пласты снега, Седой присел и живо, по-собачьи, пополз в сторону. Его подручный остался лежать на боку, обеими руками обхватив колено и прижав ногу к груди. Вокруг него на снегу расползалось темное пятно. Старший вдруг, неожиданно для себя, испытал прилив радостного возбуждения — такой же, как на озере, и точно тяжесть свалилась с души. Он больше не сомневался, пути назад не осталось.

Око за око. Он не сделал этим людям ничего дурного и очень хотел жить. Он безумно, немыслимо хотел жить, пусть даже ради этого придется оборонять пещеру целый месяц! Он не выйдет отсюда и не сдастся, потому что все, что пообещает седой, будет ложью. Валька сделал вдох и развернул ствол левее, к распадку. Горячие гильзы, как живые, выпрыгивали из казенника, бились о низкий свод и падали ему на голову. Правое плечо онемело от ударов приклада. Пули вспарывали снег, тонкими брызгами взлетала каменная крошка, искры рикошетов метались между мохнатыми валунами. Четверо или пятеро парней, не успевших преодолеть овраг, запрыгали в поисках укрытия. К лесу им теперь возвращаться было слишком далеко и небезопасно — подставлять спины. Им оставался один путь — идти вперед, в мертвую зону на линии огня, но командиры замешкались. Чтобы нормально прицелиться, Старшему пришлось приподняться; в запале он ослабил бдительность, и тут же, в сантиметре от уха засвистело. Может, и не в сантиметре, но очень близко. Охотники засекли, где он находится: раскидистый куст с остатками черной листвы, сквозь который целился Старший, взлетел на воздух и приземлился в нашинкованном виде, словно яростный самурай измочалил его своей катаной. Рой свинцовых мух пронесся над головой и, высекая искры, заметался в глубине расщелины. Старший вжался щекой в лед, не отваживаясь приподняться. Когда он, продолжая притворяться медузой, потянулся к пулемету, выяснилось, что рядом лежит ненужный кусок железа. Опустел последний магазин.

Не решаясь поднять макушку, Валька по-пластунски отполз в глубину. Затем обернулся в угол, где только что прятался, и ощутил новый позыв в туалет. Как минимум, десяток пуль расплющилось о шершавую поверхность камня.

— Мазилы! — подбодрил себя Валька. В горле пересохло, язык стал шершавым, но в целом он чувствовал себя победителем. В глубине души он подозревал, что в овраге вряд ли собрались дилетанты. Кто-то им приказал пока не стрелять на поражение.

Пока…

Старший слышал, как внизу голосит раненый. Лукас проявил мудрость, выбрав для ночлега именно эту пещеру, хотя показал Валентину как минимум еще две по соседству. Но лаз в здешнюю расщелину начинался не от поверхности земли, а гораздо выше, посему можно было теперь не волноваться, что кто-то подойдет незамеченным. Разве что опять предпримут попытку спрыгнуть сверху. Трос с карабином на конце по-прежнему болтался на ветру напротив выхода.

Он настроил бинокль и робко высунулся, на сей раз с правого края щели. Теперь «беркуты» не стеснялись и переговаривались по рации во весь голос. Он успел увидеть, как парни внизу переоделись в белые куртки, как один из них тащил на поводке овчарку. Раненого снайпера унесли. Старший не сомневался, что если бы Пастух был рядом, то не преминул бы сию секунду снова начать стрельбу. Он попытался разглядеть, что делается справа, но высокие кусты скрывали обзор, и почти тут же откуда-то издалека засвистели пули. Его загнали под землю, как лисицу или как сурка.

Солнце спряталось за гору, от деревьев протянулись по камням длинные неровные тени, а затем окончательно пропали. С каждой минутой становилось чуточку темнее. Старший в который раз навел резкость и убедился, что уже не различает за елками человеческих фигурок. В сумке у Лукаса лежал прибор ночного видения, но, чтобы его достать и разобраться, как он работает, пришлось бы покинуть наблюдательный пост. Старший понимал, что долго он так не продержится, на ледяном-то камне. Его больше не просили сложить оружие и сдаться. Вертолетов он не слышал. «Беркуты» ждали ночи.

Ночка обещала выдаться «веселой».

Глава 28 ПЕСНЯ ПОГОНИ

Изрядно окоченев, он решился на минутку сбегать к костру, по-маленькому. Поминутно вздрагивая и оглядываясь, прислонил окоченевшие руки к стынущей золе. Только теперь понял, как чудовищно замерз. Он пролежал в обнимку с пулеметом почти час. Старший понятия не имел, сколько градусов на улице, но к вечеру явно не теплело. И ко всему прочему поднялся ветер. Сначала едва заметный ветерок окреп и поднимал на поверхности далекого лесного озерка настоящие снежные смерчи.

— Они нас выкурят! — сказал Балька Эхусу. — Ты что думаешь, они меня испугались? Черта с два, Захотели бы, давно бы из гранатомета жахнули. Они тебя хотят целым поймать, втыкаешься? Потому и стрелять боятся. Придумывают, как выкурить, сечешь?

Он в шестой раз набрал номер Лукаса. Теперь исчезли даже гудки. Он покрутил в руках синий телефон. Скомканная бумажка с номером лежала в кармане, но что-то мешало его задействовать. Старший вынужден был себе признаться, что неведомого Наездника он боится больше, чем ребят в маскировочной форме. Само слово вызывало у него крайне неприятные ассоциации. Почему-то Валентин представлял себе гигантское суставчатое насекомое, вроде жука-водомерки, что по первому зову выпрыгнет с неба и воткнет в спину беззащитного Эхуса хищный ядовитый хоботок. Лукас предупреждал, что Наездник — это конец. Кроме того, крайний случай еще не наступил. Пока оставалась надежда, что Пастух ускользнул от вражеского вертолета. Он ведь умел защищаться, а в бою дал бы фору молодым. Балька не хотел даже думать, что произойдет с ним, если Лукас не вернется. Он ушел в тайгу с пистолетом и коротким десантным автоматом «Гроза ». Так что пока с синим телефоном можно погодить. Очень возможно, что спутник уже летает в нужном месте небосклона и его сигнал услышат. Нужно потерпеть, совсем капельку…

Старший собрал антенну и вскрыл один из железных чемоданчиков Лукаса, где в мягких обертках покоились всякие нежные приспособления. Прибор точного видения включался удивительно просто, немножко пришлось повозиться с аккумулятором и выбрать верный режим. Скрываясь за острым углом валуна, Старший выглянул наружу. «Беркуты» были здесь и ждали полной темноты, нацепив свои квадратные окуляры. Он насчитал восьмерых и сбился, потому что мешали колышущиеся ветки кустарника. А приподняться означало получить пулю в лоб. Когда Валька вернулся к компьютеру, дисплей показывал почти полный разряд батареи. А еще он показывал, что красный периметр в трех местах был разорван. Враги обнаружили датчики.

Старший вывалил на пол остатки свинины и корнеплоды. Закидал в нижнюю «кладовку» снаряжение, оружие забрал в кабину. Когда Эхус покончил с ужином, день окончательно погас. Старший забрался внутрь и тронул мягкие колечки, отвечающие за обогрев «салона». Он принял решение, но из последних сил оттягивал его исполнение. Больше ждать было нельзя. Валька достал из туалетной сумки Пастуха зеркальце, закрепил на приборной доске. Разложил на коленях бритву, салфетки, помазок и со вздохом выпустил за ухо струю пены из голубого флакончика. Он брился первый раз в жизни и совсем не в том месте, где бреются нормальные мужики.

Спустя минуту все было готово. Старший ощупал гладкий участок, стряхнул волосы, и взял в ладонь большой офхолдер. Горячая влажная медуза перекатывалась в пальцах. Теперь — или никогда! Он приложил бархатную присоску к непривычно голой коже и зажмурился. Несколько секунд ничего не происходило, а затем Валентин почувствовал в затылке слабую пульсацию. Он осмелился открыть глаза и в зеркальце увидел, как тонкий шланг, идущий к его голове, разбухает, наполняясь кровью. И кровь текла сверху. Кровь Эхуса.

Последующие томительные мгновения, пока жидкость не достигла офхолдера, Старший, сжав зубы, боролся с желанием оторвать прибор. Когда в больнице умирал батя, Старший достаточно наслушался о разных группах крови, шесть человек приехали тогда, чтобы стать донорами. Но отца не спасли, как и второго водителя. Валька готов был и сам лечь на стол, но у него оказалась мамкина группа. А ошибиться группой означало смерть, так сказал доктор.

Пульсация в голове усилилась, возникло чувство сказочной легкости, как во время малой чистки, что устроил ему когда-то Лукас. Очень скоро пульсация стала более редкой, равномерной и, наконец, синхронизировалась с ритмом сердечной мышцы. Теплая волна спустилась ниже, в позвоночник; пальцы рук и ног начало слегка покалывать. Затем Валька понял, что если немедленно не избавится от куртки и свитера, то весь изойдет потом. У зверя была горячая кровь, он ею щедро делился и не собирался убивать хозяина. Возможно, как раз та самая нейтральная безопасная группа. Старший еще раз посмотрелся в зеркало. Он выглядел отвратительно: тощая закопченная рожа, наполовину лысая черепушка, ошметки пены на ухе. Несчастный ребенок, попавший в щупальца к инопланетному осьминогу! Второй, более тонкий шланг стремительно заполнился прозрачной золотистой субстанцией. Старший помнил, что пастух всякий раз, возвращаясь «за руль», ждал, пока эта жидкость достигнет организма.

Когда это случилось, он прозрел. Дикое, ни с чем не сравнимое чувство уверенной радости охватило Вальку. Совершенно не те обрывочные ощущения, что давал наручный прибор. У него не было больше рук, зато имелись четыре могучие ноги, водомет в хвостовой части и ласты. А еще появились жабры, круговое зрение, идеальное обоняние и слух. Он мог слышать звуки, доступные летучим мышам и китам, ориентировался на магнитный полюс и воспринимал малейшие проявления сейсмической активности. Он ощущал трепетание ветра на склонах горы и опасливые передвижения альпинистов, чуял запах собак и приближение с севера грандиозного фронта непогоды. Где-то очень далеко он чувствовал офхолдер Лукаса… Пастух был жив и невредим! Это внезапное открытие порадовало Валентина больше всего.

Но возникли и удручающие новости. Помимо дюжины «беркутов» в непосредственной близости еще десятка три спешили на лыжах от вертолета. Вертолетов было два — один сел за пологим холмом к югу от озера, второй кружил далеко на востоке. Возможно, высматривал Лукаса. А еще Эхус хотел жрать. То есть он не помирал с голоду, но успел уже наполовину переварить ужин, а кроме того, расходовал треть энергии на поддержание заданных параметров в пазухе, где спала будущая пациентка.

— Вперед, малыш! — приказал Старший, поднялся на ноги и выпрыгнул на свежий воздух.

В первую минуту он чуть не погубил и животное, и себя. Сил у Эхуса было с избытком, но потребовалось время, чтобы привыкнуть бегать на четырех конечностях. Кроме того, он делал много лишних ненужных поворотов, по привычке считая, что можно двигаться только туда, куда повернуто лицо. Когда он осознал, что Эхусу абсолютно без разницы, в какую сторону перемещаться, дело пошло гораздо проще. То ли коленные суставы сгибались во всех направлениях, то ли тазобедренные обладали неслыханной гибкостью.

Старший галопом пронесся по дну оврага и только потом заметил, что раздавил одного из бойцов, а еще двоих отшвырнул метров на десять в сторону. Вслед ему кричали, кто-то орал команды, истошно лаяли собаки. Наращивая скорость, он выскочил на гребень холма, оставляя позади просеку из поваленных деревьев, слишком резко метнулся влево, чуть не перевернулся, угодив в скрытую под снегом яму. К счастью, зверь обладал феноменальной устойчивостью и сумел сгладить неловкое поведение нового Пастуха, но боль в щиколотке заставила Старшего застонать. Он не командовал, куда ставить лапу, — он чувствовал конечности как свои, и любой неловкий шаг отзывался болью. Не страдало от гонки только лицо, остальные части туловища словно протащили через жерло кухонного комбайна. Каждое столкновение с деревом ощущалось, как удар дубинкой по ребрам. Ноги ниже колен испытывали полную гамму болевых синдромов: порой тупо ныли, а порой заставляли сжимать зубы, точно с пяток заживо сдирали кожу. Валька даже представлять не хотел, насколько сильно поранился Эхус, наверняка он оставлял за собой сплошной кровавый след. Но остановиться для осмотра и лечения он не посмел. Старший был слишком увлечен.

Он вопил от восторга и ужаса. Вопил так, что охрип, и вскорости осталось только сипеть и кашлять. Сзади звучали выстрелы. Увидев, что добыча уходит, охотники гурьбой припустили следом. Несколько раз, паникуя, Валька со всего маху налетал на стволы, повалить которые было ему не под силу. Зверь останавливался как вкопанный, а Пастух вылетал из сиденья и оказывался на полу, теряя дыхание. Как-то раз он метров двести тащил за собой здоровенное вечнозеленое дерево неизвестной породы, оставляя в земле глубокую борозду, словно от падения небольшого метеорита. Слава Богу, внутри было достаточно мягко, но Валька набил себе неимоверное количество шишек о летающие по кабине автоматы и запасные рожки. Лукас никогда бы не допустил такой манеры вождения, под его руководством животное всегда шагало настолько плавно, что люди в кабине без опасения разливали из термоса чай…

За следующей грядой Старшего встретила цепь автоматчиков. Он испытал неожиданный шок и резкую боль в груди, когда автоматная очередь ударила в чешуйчатую кожу. Два титанических сердца Эхуса на секунду сбились с ритма, Вальку прошиб холодный пот. Черт, он ведь помнил, как войти в кокон, чтобы замедлить время, но для этого надо было кое-что сделать руками, а смотреть одновременно на руки и на дорогу он пока не научился. Поэтому он просто ломанулся вперед и влево, чтобы не отступать назад. Двое самых отчаянных, оскалив зубы, задрали стволы и стреляли непрерывно. Что-то Вальке показалось странным в том, как они держали оружие. У них в руках были не «калаши», а длинноствольные винтовки, и ощущения от попаданий возникали иные — офхолдер не передавал сигналов, что в организме застрял инородный металл. Но он не успел разобраться — так быстро все происходило.

Вероятно, они попали Эхусу в какой-то важный нервный центр, потому что шею и левую половину головы свело сильнейшим спазмом. Такой острой боли Валентин не помнил с тех пор, как ему удаляли зубной нерв. Однако Эхус не прекратил защищать человека и почти сразу впрыснул в кровь анестезирующие вещества.

Когда судорога отступила и вернулось зрение, Старший смахнул накатившие слезы и увидел, что остальные следопыты улепетывают со всех ног. Самых ярых он настиг и беспощадно раздавил вместе с деревом, за которым они прятались. Просто-напросто присел на секундочку и поерзал, чуть ли не с наслаждением слушая, как хрустит под брюхом. Еще двое обошли сзади, и опять он почувствовал жгучую боль в спине и ногах.

Так не могло продолжаться бесконечно — какая-нибудь сволочь додумается и кинет гранату! Лукас говорил, что запас прочности очень велик, но зверь не в состоянии восстанавливать одновременно больше четырех крупных артерий. Его не выращивали как боевую машину. Старший довел скорость до предела, который ему позволял ландшафт, и несколько минут бежал довольно резво. Он ощущал, как зарастает плоть на месте неглубоких ранений и выталкиваются наружу пули. Впереди показалось озеро, но он не рискнул пускаться в путь по неокрепшему льду и двинул вдоль берега по неровной каменистой насыпи. Здесь темп резко упал, пришлось пробираться, всякий раз выбирая место, куда поставить лохматую лапу. Преследователи отстали, но Старший не сомневался, что это ненадолго. Вертолет уже поднялся в воздух и трещал где-то рядом, за кедровыми кронами.

Камни закончились, вернулась мягкая почва. Теперь он бежал по лесу среди редко стоящих дремучих великанов, закрывающих лохматыми шапками вечернее небо. Пока что парни в вертолете его не заметили, но вскоре станет совсем темно. Эхус замечательно видел в темноте, но Старший потерял всякую ориентацию. Сначала ему показалось, что перед ним то самое озеро, которое он видел из пещеры, но водопад исчез, а вместо пологого холма справа расстилался все такой же дремучий лес. Он бежал, не замечая направления и не запоминая ориентиры.

Он заблудился. А зверь хотел жрать.

Валентин приметил неглубокий овраг, спустился на дно и лег в сугроб. Снег плавился, от раскаленных боков поднимались клубы пара. Старший открыл верхний люк и глотнул морозного воздуха. Минутку он посидел на чешуйчатой спине, затем пришла реакция. Валька едва успел перегнуться за край кабины, как его вырвало. Щупальца офхолдера тянулись за головой, как присосавшиеся черви. Валька понятия не имел, как их отсоединить, этот момент он никогда не успевал засечь.

— Выходит… мы с тобой навсегда, как эти… близнецы! — Валька так и не вспомнил, как назывались сросшиеся близнецы. Тело болело так, словно пинали ногами, шея плохо поворачивалась налево. Он прикусил язык и, похоже, выбил зуб. Иначе откуда во рту столько крови? Его вырвало вторично.

«Меня укачало, — повторял себе Старший, — меня просто укачало. Это не отравление, меня просто мутит от качки…»

Над кронами вспыхнул луч прожектора. Точно лезвие исполинского меча прорезало темноту и неуклонно приближалось к овражку. Позади, совсем близко, загрохотал второй вертолет.

— Не бойся! — прошептал Эхусу Старший. — Им негде сесть. Будем лежать тихо, может, и не заметят!

Ему пришла мысль, закидать Эхуса снегом. Старший уже почти вылез наружу, когда офхолдер потянул его назад. Валька поднял заплаканные глаза и на фоне лилового закатного неба увидел длинное пузатое тело, похожее на раздувшийся огурец с двумя туманными окружностями по краям и желтым глазом прожектора. Этот вертолет не нуждался в площадке, но внутри него, словно перезревшие семечки в чреве огурца, готовился вырваться наружу новый отряд обученных охотников.

Мгновением позже Валентин понял, каким образом вертолет его нашел. В мятущемся свете прожектора показались люди с собаками. Одна из собак — обычная овчарка на очень длинном поводке — бежала, опустив морду к земле. Вторую собаку Старший даже не сразу разглядел. Та самая мелкая порода нюхачей, которую он впервые встретил в собственном доме. И от нахлынувшего воспоминания о разоренной хате к нему вернулась злобная решимость. Он пошуровал по дну кабины, достал «Калашников» и улегся поудобнее. Предстояла вторая серия «веселья», и Старший не собирался пропустить начало.

На то, чтобы отогнать погоню, ушло полрожка патронов. В охотников он не попал, зато убил овчарку. Это было подло, потому что овчарка ни в чем не была виновата и не собиралась нападать. Ее воспитали всего лишь поисковой собакой, а никак не волкодавом. И это было самой глупой идеей, потому что собаководы немедленно открыли ответный огонь, а маленького пса подхватили на руки, точно болонку; Валька едва успел скатиться на дно кармана. Вместо того чтобы скрыться, он обнаружил себя. Грузовой вертолет опустился так низко, что в овраге поднялась настоящая метель. Лучи сразу трех прожекторов скрестились на спине Эхуса. Старший плюхнулся в кресло и скомандовал подъем. Точно разбуженный скат, прикорнувший под слоем ила, Эхус вырвался из лощины и устремился во мрак. Последнее, что Старший увидел в желтом свете прожектора, были огромные виноградные грозди. Черные фигуры, увешанные оружием, скользили вниз на тросах, и их было очень много.

Старшего слишком поглощал страх не врезаться во что-нибудь твердое или не провалиться в пропасть, оттого он не сразу заметил изменения на «приборной доске». Прошел, наверное, час или три часа, он бежал и уворачивался от деревьев. Больше всего это напоминало игру в пятнашки. Вертолет тарахтел в небе, иногда ловил Эхуса лучом, иногда надолго терял. Старший останавливал зверя, жадно глотал сок из розового соска и спустя короткое время слышал позади шум погони. Ему только казалось, что он движется быстро, на самом деле в густом лесу зверь передвигался немногим быстрее бегущего человека. Он был слишком большим и слишком усталым, а парни из вертолета натренированы и сыты. Преследовать всегда легче.

Третий слева пузырь над Валькиной головой, который всегда был наполнен зеленой жидкостью, сменил цвет на синий, а следующий за ним пожелтел. Лукас предупреждал, что так случается, если в организм попадает яд. Не обязательно смертельный яд, возможно — наркотик. В подобном состоянии нельзя продолжать движение, срочно нужны чистая вода и покой. Старшего внезапно осенило. Отлеживаясь в глубокой черной тени, под очередным не видимым ночью обрывом, он понял, что означали те участившиеся колющие боли в области сердца и почек. У него никогда не болело сердце — рановато все-таки…

Старший был уверен, что совсем недавно он гораздо лучше видел. И если прежде конечности животного мгновенно реагировали на приказы, то теперь возникли трудности с координацией, точно Эхус слегка выпил. Даже не слегка, а скорее, выпил как следует. И вообще он передвигал ногами все ленивее. Старший проверил запасы нерасщепленной пищи — умирать, вроде, рановато. Серьезных ранений нет. В шести местах сочилась кровь, но для такой махины это вроде комариных укусов. Обследовав приборы, Старший, в сердцах, дал себе кулаком по шее.

Ночные снайперы шли по пятам и стреляли пулями с сильным снотворным. Наверняка и с вертолета стреляли, а он и не догадывался. И не нужна им была собака — вертолет как пить дать располагал системой теплового наведения. Зверь беспрестанно повторял хозяину, что наркотик поступает в организм, а бестолковый Пастух не удосужился разобраться в приборах.

Что теперь делать? Насколько Эхусу хватит сил? Пока что они оторвались, но в морозной тишине снова донесся собачий лай. Сразу с двух сторон. Потом Старший уловил мягкое шипение и потрескивание. Над лесом спускались четыре осветительные ракеты — две сзади и две впереди. Бежать становилось некуда.

Беглецов брали в клещи.

В этот момент Валентин сделал еще одно отвратительное открытие. Он захотел выйти наружу, размяться и пописать, но выяснилось, что опьянел не только Эхус. Собственные ноги не слушались, в глазах троилось и казалось, что язык чудовищно распух в глотке. Он пытался сглотнуть — и не мог, точно вся слюна куда-то испарилась, а слюнные железы заросли. И на нёбе возник поганый кислый привкус, словно всю ночь сосал ржавую консервную банку. Он поднял руку, чтобы ухватиться за чешуйчатый бортик кармана — ладонь находилась от него неизмеримо далеко, точно Валька смотрел на неё через перевернутый бинокль. И он уже не был уверен, что сумеет правильно схватиться за борт кабины. Близкие предметы отодвинулись вдаль, а снаружи кружила темно-лиловая метель. Нет, метель была настоящей.

Спустя какое-то время Эхус впервые споткнулся на ровном месте. Потом еще раз, а потом упал. Незадолго до этого Старший заметил слева, сквозь тесно сгрудившиеся стволы, широкий прогал. Дремучий бурелом раздавался в стороны вместе с расколовшейся пополам горой. Точнее разобрать не позволяло ослабшее ночное зрение Эхуса, но там они могли найти укрытие. И он повернул обратно. Прожектора вертолетов кромсали верхушки кедров.

Валентин открыл верхнюю крышку и подставил распахнутый рот снежинкам. Метель усиливалась, и стало даже капельку светлее. Он загнал Эхуса по неровной естественной тропе в глубокую щель на двадцатиметровой высоте. Пологий склон горы в этом месте расщепился надвое, словно сказочный великан наотмашь рубанул по вершине тупым колуном. Образовалась уменьшенная копия американских каньонов. Многовековая эрозия разъела почвы, отшлифовала каменные стены. Возможно, здесь когда-то плескалось студеное горное озеро. Сверху, там, где нарастал на камнях тонкий слой плодородной земли, змеились корни деревьев, а ниже скальные породы извивались причудливым многослойным орнаментом. Некоторые мохнатые великаны росли, наклонившись над пропастью, точно собирались нырнуть. А внизу, на усеянном обломками дне, также тянулась к свету чахлая зелень.

Старший из последних сил уговорил Эхуса взобраться по узкому карнизу, поднимавшемуся по неровной стенке карьера. Здесь в скале образовалось значительное углубление: видимо, в незапамятные времена под действием воды и ветра отвалилась огромная глыба. С воздуха заметить их не могли — для этого пилоту пришлось бы опустить машину в разлом и неминуемо переломать винты. А пехота незамеченной подобраться не сумеет. Старший отключил отопление и постарался дать понять зверю, что тот может спать. Пузыри на приборном щитке разом потускнели, но того, на что Валька втайне надеялся, не случилось. Офхолдер не отсоединился. Шланги продолжали перекачивать разбавленную снотворным кровь. Зато снаружи на мохнатой броне перестали таять снежинки. Эхус выровнял температуру тела с температурой воздуха за бортом. Что и требовалось доказать.

— Теперь хрена с два найдут! — заплетающимся языком поделился с верным скакуном Старший. — Еще немножко, и станем как сугроб. Ты, главное, не храпи громко…

Но зверь не храпел. Старший попробовал приподнять переднюю лапу, но ничего не получилось. Последние силы они потратили на почти вертикальное восхождение в поисках этого укрытия. Поэтому Валька вылез на спину Эхо, насколько позволяли шланги, уселся и стал смотреть на противоположный край каньона. Там стены сглаживались, обрастали пушистым покрывалом молоденьких елочек. Оттуда должна была прийти погоня. Он знал, что если вернется в неостывшую еще кабину, то немедленно уснет. А спать нельзя, кто-то должен оставаться на стреме! Он раскачивался, тер лицо и замечал, как мир вокруг теряет цвета. Будто чародей, что нарисовал этот лес на картине, медленно водил теперь по холсту баллончиком, распыляя белую эмульсию. Сначала Валька решил, что уже светает. С третьей попытки он сумел непослушными пальцами пристегнуть ночной бинокль. Для того чтобы посмотреть вокруг нормальным человеческим зрением, пришлось открыть глаза. Он и не заметил, что несколько часов провел зажмурившись. Он не заметил, как прошла ночь.

Перспектива резко поменялась. Во-первых, на востоке действительно появилась размытая грязновато-серая полоса, а во-вторых, надвигался нешуточный буран. Редкие неторопливые снежинки опускались все смелее, пока не слились в непроглядный белесый ливень. И вместе с беззвучным снегопадом, словно отставшая от молнии волна раскатистого грома, дунул свирепый ветер. В ночном бинокле Старший сидел лишь пляску серых теней — и ни одного теплокровного существа.

Он почувствовал, что если не вернется сию секунду внутрь, то замерзнет, превратившись в статую.

Погоня продолжалась.

Они не отступят, это было ясно как дважды два. Их не отпугнет ни буря, ни острые камни. Но у Старшего не осталось сил, чтобы двинуться с места. Даже в бинокль он не видел собственных ног; спину Эхуса покрывал ровный слой пушистого снега и с каждой минутой становился все толще.

Враги приближались, но Валька ничего не мог поделать. Его хватило лишь на то, чтобы оторвать примерзшие штанины и головой вниз скатиться в водительский карман.

— Нельзя спать… — шевельнулась последняя вялая мысль — и Старший отключился.

Буран выл, как сотня простуженных волков.

Глава 29 НОМЕР СЛУЖБЫ СПАСЕНИЯ

Он очнулся от раздирающего перепонки визгливого клокотания. И не успев еще открыть глаз, сразу понял, откуда звук и что он означает.

Над карьером висел вертолет. Самое забавное, что Старший его не видел. Сначала он не на шутку испугался, когда, вместо привычного уже панорамного обзора, со всех сторон встретил лишь однотонный плотный сумрак. Он решил, что Эхус умирает, но беглый осмотр приборов утверждал обратное. Щель, в которой они прятались, занесло снегом, замело до самого верха, до торчащего над головой острого гранитного козырька. Валька слышал вертолет, но мог только догадываться, обнаружили его или нет.

Он проснулся посвежевший и бодрый, хотя провалялся несколько часов вверх ногами. Лед в кабине растаял, вода куда-то стекла, теплый морщинистый пол почти высох. Эхус восстановил покалеченную нервную систему; он снова был готов выполнять любые доступные команды, но потерял больше трех четвертей подкожных запасов. Потому что не столько спал, сколько боролся с чужеродной химией в крови. Индикаторы расхода пищи стояли на нуле; голубая и зеленая жидкости плескались на самом донышке пузырей. Лукас предупреждал в свое время что такого категорически нельзя допускать. В целях самосохранения животное может прекратить обслуживать пазуху.

Пока что в пазухе все было в порядке. Женщина спала.

Шум вертолета затих. Стало быть, он ошибался, и люди Лелика тоже не железные! Как и он, преследователи переждали бурю. Старший спросил себя, что он будет делать, если не найдет еду и женщина погибнет. Где искать мясо? Эхусне умел охотиться, как лесной хищник. Уходя, Лукас припомнил, что в здешних лесах водятся косули и олени, но проще еду купить. Вчерашних запасов должно было хватить на три дня спокойной лежки…

Валька предусмотрительно выбрался через боковой люк и тут же оказался в рыхлом сугробе. Снег набился за воротник, и он мигом промок, прокладывая себе путь, точно крот, рвущийся к поверхности во время дождя. Засыпало их капитально, пришлось проделать метровый тоннель, пока не выбрался к солнцу. Сколько же часов он проспал?!

Местность неузнаваемо изменилась. Над таежными горами расправляло крылья ослепительное утро. Если вчера можно было без труда найти голые участки почвы, мох и подмерзшую травку, то сейчас вся поверхность земли словно закуталась в пушистое ватное одеяло. Хвойные деревья пригнуло к земле под тяжестью снежных перин. Вальке показалось, тронь ближайший кустик, самую малую веточку — и мигом пойдет гулять по горам звонкое хрустальное эхо. Точно заиграет волшебный оркестр горных гномов на изысканных тончайших струнах, и пойдут опять плясать в хороводах снежинки, и солнце запрыгает на небе, в такт миллионам серебряных барабанов…

Но гномы не раскрыли партитуры, и оркестр не вышел из нор, чтобы сыграть на солнечных лучах. Вместо гномов, закрывая оба выхода из карьера, расположились два десятка стрелков в белых маскхалатах. По тропе Старший мог отступать только в одну сторону, вниз. Туда, откуда пришел, поскольку выше карниз заканчивался, переходя в неприступную выщербленную ветрами скалу.

— Нам кранты! — сообщил в нору Валька.

Немного дальше, чем стрелки, на противоположном, таком же крутом, обрывистом склоне дежурил старый знакомый с биноклем. Сергея Сергеевича прикрывали четверо автоматчиков. Никто никуда не торопился. Словно заботливые нянюшки, охотники дожидались, пока Валентин проснется.

Сергей Сергеевич помахал рукой в белой рукавице и на всякий случай отступил за спины телохранителей. В стерильной тишине пронесся едва заметный шорох, стрелки брали оружие на изготовку, щелкали затворы. Теперь Старший заметил еще несколько снайперов, расположившихся гораздо выше, среди корней нависающих над пропастью деревьев. Расстояние до ближайшего стрелка не превосходило сотни метров; в любую секунду Валька мог ожидать пули в лоб.

Старший окаменел. Он перестал чувствовать здоровый ком снега, упавший за шиворот, и перехотел в туалет. Все оказалось напрасным. Его обложили, и странно, что до сих пор оставили в живых. Почему они не взобрались сюда? Потому что…

Он оглянулся назад. Эхуса практически невозможно было опознать под снежным завалом. Если не знать, где искать. Но Седой знал. Он слишком давно охотился на Эхо, он шел по следу от Ледовитого океана до Саянских гор. Теперь он почти догнал и не хотел больше совершать ошибок. «Интересно, — подумал Валька, — выжил ли Лелик? Или Лукас его все же пристрелил? Шпионская контора Лелика угробила столько народу, все ради того, чтобы с помощью Эхо пожить подольше. А сами даже не сумеют его включить. Полная фигня! Хотели пожить лишние двадцать лет, а вместо этого погибли… Сергея Сергеевича и остальных не остановила смерть соратников, точно они шли на подвиг, а не на кражу!» Валентину хотелось выйти на карниз и крикнуть во весь голос, чтобы услышали все, до последнего солдатика: «На кой хрен такие подвиги, ребята? Ведь вы же воры, вы позарились на чужое…»

Старший не сомневался, что стоит ему тронуться с места, как начнется ураганный огонь. Причем не боевыми. Они выпустят сотни и тысячи капсул со снотворным, они будут преследовать зверя, пока у него не начнут заплетаться ноги, и тогда…

Потому и не стреляли! Они боялись, что Эхус свалится вниз. У Старшего похолодело в животе, когда он это представил. С высоты шестого этажа на торчащие внизу зазубренные осколки скал. И, словно отвечая его догадке, в морозную синеву неба снова ворвалось грузное металлическое насекомое. Под брюхом вертолета раскачивалось непонятное устройство, напоминающее сплющенную птичью клетку.

Ну конечно! Как он сразу не понял… Мерзавцы собирались эвакуировать парализованного Эхуса по воздуху. Наверняка где-то неподалеку имелся аэродром; там животное перегрузят в закрытый контейнер, как опасного динозавра, запихнут в «Руслан» — и поминай как звали. Его ждет бетонный подземный бункер, иглы и скальпели. И пока они разберутся в устройстве, женщина Лукаса умрет.

Старший заставил себя повернуться спиной к ружьям и нырнул в прорытый в снегу тоннель. Эхус честно ждал и прогрел кабину. Минуту Старший разминал руки, ног он вообще не чувствовал. Он выбрался через противоположный люк; втянувшиеся в подголовник щупальца офхолдера снова потянулись за ним, точно провод за пылесосом. Под левым боком Эхуса Валентина ждало еще одно малоприятное открытие. То, что он принял ночью за глухую стену, оказалось еще одной трещиной, уходящей вглубь горы под острым углом вниз. Ширина была такая, что зверь вполне мог бы туда провалиться, останови его Старший метром левее. Просто не удержался бы и скатился во мрак. Валька похолодел. Он так до сих пор и не понял, способен ли Эхус самостоятельно избегать подобных опасностей. Старший достал спички, скатал салфетку и кинул горящий комок вниз. Не так уж и глубоко, метров пять, затем обрыв становился более пологим и исчезал под очередным карнизом. Спланировавшая на дно салфетка догорела. Пламя даже не трепыхалось. Насколько бы глубоко ни простиралась пещера под карнизом, другого выхода там не было.

Западня.

Валентин вернулся в карман и занялся оружием. Теплая полоса пурги откатилась на запад, сменилась собачим холодом. Зуб на зуб не попадал, когда он принялся выворачивать сумки.

— Валентин!!-тин!-тин! — Сочное многократное эхо раскатилось в горах, точно прорвался мешок с грецкими орехами.

Старший устроил в кабине настоящий погром. Всего два полных рожка патронов к АКМ, три обоймы к пистолетам и… все. С таким боезапасом можно смело идти сдаваться. Синий телефон, как и следовало ожидать, лежал на самом дне.

— Валентин! Не бойся! Выходи, поговорим! Мы пришли тебе помочь!

Непослушными, задубевшими пальцами он набрал заветный номер. Вертолет спустился ниже; грохот стоял такой, что Валька был вынужден накинуть на голову рюкзак и опустить люк. Но это не помогло, потому что он слышал благодаря Эхусу, и громкость не убавлялась.

Гудок, сорвалось…

— Валентин! Тебя подставили, неужели ты не понимаешь? Ты ведь умный парень! Тебя заставляют поднимать руку на таких же как ты, русских ребят! Давай просто встретимся и поговорим…

Со дна оврага поднялись снежные смерчи. Охотники пригибались, отворачивались, придерживая шапки. Многожильные канаты раскручивались, опуская сетчатую клетку на уровень карниза. Скрипели массивные лебедки, двое мужчин, высунувшись в открытый люк вертолета, стравливали вниз страховочный трос. В мгновение ока Эхус избавился от снежного покрывала, Валька почувствовал себя совершенно голым перед десятками внимательных взглядов.

— Валентин! Не делай глупостей!-тей! — Карканье мегафона доносилось кусками. Кричащий изо всех сил напрягал связки. — Мы тебя хотим вернуть к маме! Разве ты не хочешь попасть домой?.. Сейчас к тебе поднимутся ребята, чтобы закрепить стропы!-опы!..

Ребята уже бежали, уверенно грохоча шипованными ботинками по камням. Но звук их шагов перекрывал надрывный визг винтов.

Старший развернул антенну.

Спецназовцы, пряча лица от хлещущих ударов ледяного крошева, поднимались по карнизу. Трое, пятеро…

Сетчатая платформа, тяжело раскачиваясь на тросах, зависла метром выше от козырька пещеры.

Валька набрал заветные цифры.

— Ну давай же, скорее! — приговаривал он и в запале колотил пальцами по экрану.

Гудок, еще гудок…

Связь восстановилась. Женский голос задал вопрос по-английски. Старший не знал, чего ожидать от разговора. Внезапно до него дошло, что таинственный Наездник может не понимать русского языка.

— Але! — закричал он, прижимаясь ртом к микрофону. — Але, кто-нибудь!..

— Кто говорит? Где Лукас? — переспросил изумленный женский голос.

— Ушел он! — От счастья, что его понимают, Старший чуть не расплакался. — К этим ушел, к Соседям… Я — Валя, я тут один. Выручайте скорее, у меня патронов мало!..

— Какой Валя?! Откуда у вас этот аппарат?

— Лукас ушел в деревню, а меня попросил посторожить Эхуса, понимаете? Тут у нас больная… А на меня напали! Они из Петербурга, из этой… Из военной разведки. Они меня усыпили, а потом меня дядя Оттис спас. А потом они его убили… — Он выпалил все это разом, чувствуя, что несет полную тарабарщину, но, как ни странно, его не перебивали.

Он решил, что женщина, скорее всего, диспетчер, вроде как в такси или на «скорой», и с ужасом понял, что не сможет даже приблизительно обозначить свои координаты. Но диспетчер ни о чем не спросила.

— Оставайтесь на открытом месте! Не прячьтесь! Вы поняли?!

— Понял, понял!

— Закройтесь в кармане и не выходите. В кармане вы в безопасности! Вы слышите меня?!

— Слышу! Я не могу больше…

Он заметил, что кричит в пустоту. Связь оборвалась.

Старший отшвырнул телефон и схватился за ледяной ствол автомата. Решетчатая конструкция, исполинская птичья клетка раскачивалась на крестовине из нескольких канатов в трех метрах от края обрыва. Ее ближняя стенка задралась вверх, точно одна большая дверь. По отдельным тросам на крышу клетки спустились трое парней в черных облегающих костюмах. Двое пристегнули пояса к прутьям и скользнули внутрь, третий подавал им детали снаряжения. То, что Старший вначале принял за оружие, являлось кусками сложного механизма. Они собирались забить крюки и притянуть клетку на карниз, чтобы у Эхуса не осталось другого пути наружу. А потом…

Потом они намеревались обойтись без его, Валькиной, помощи. В дальнем углу клети размещались массивные кронштейны с лебедками, а сверху тянулись толстые шланги пневматической подачи. Они планировали оглушить Эхуса новой порцией наркотика и втащить его в сетку на цепях, примерно так, как индийские лесорубы поступают с дикими слонами. Несмотря на кошмарность собственного положения, Валька не мог не оценить фантастической отваги этих ребят. Кто-то из их начальства, Сергей Сергеевич или еще кто, отдал приказ, и они пошли на сложнейший маневр. Они поняли, что если дать Эху-су возможность спуститься вниз, то он снова сбежит, и отважились на совершенно безумную идею…

Он приказал зверю чуточку приподнять брюхо, насколько это было возможно, и протиснулся через нижний люк. Отсюда его не сразу заметят. Шланги только-только позволяли ему дотянуться ползком до левой лапы, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть тропу.

Впереди, наклонив голову, цепляясь рукой за камни, взбирался здоровенный детина с мотком проволоки и альпинистскими кошками через плечо. За ним по пятам, ощетинившись стволами винтовок, торопились остальные. Старшего пока никто не заметил, а от снайперов на противоположной стороне разлома его скрывала висящая над пропастью клетка.

Еще несколько секунд, и они залпом выпустят несколько десятков сонных капсул. Очень может быть, что ночью они подсуетились и раздобыли гораздо более сильное лекарство. Валька переставил на одиночный и шесть раз подряд нажал на курок.

Мужчина с проволокой споткнулся и упал на одно колено. Один из стрелков за его спиной схватился за грудь и начал медленно пятиться к обрыву. Боец, идущий следом, бросился на помощь товарищу. Из-за шума вертолета они не слышали выстрелов и не сразу сообразили открыть ответный огонь. Раненый боец все же не удержался и, дрыгая ногами, полетел вниз. Вальке казалось, что он смотрит немой фильм — все происходило совершенно беззвучно. До низа парень не долетел, а шмякнулся о камень тремя метрами ниже и там повис, зацепившись одной рукой. Разбиться он не мог, потому что находился в одной связке с остальными, и тут же потащил их вслед за собой. Строй альпинистов сломался, товарищи попадали, упираясь ногами, и, навалившись скопом, тянули пострадавшего вверх.

Валька получил минуту передышки. Руки тряслись, зубы стучали так, что он не мог закрыть челюсть без риска прикусить язык.

Отстрелявшись, он откатился под защиту волосатой лапы и перевел внимание на такелажников в клетке. При этом жгуты офхолдера намотались вокруг шеи и чуть его не придушили. Эхус все так же послушно стоял на полусогнутых, подпирая спиной низкий каменный свод. Парень в черном трико успел уже перепрыгнуть с крыши клетки на карниз и прятался за углом, мелкими рывками подтягивая к себе за канат все сооружение. Ловкостью он обладал невероятной. Его напарники заметили Валькину атаку: спрятаться им было негде, и обоим оставалось последовать примеру первого. Они скакнули на уступ, проворно раскатились в стороны, Старший не успел ничего сделать.

Он мог только лежать и смотреть, как неумолимо приближается нижняя платформа, составленная из стянутых муфтами полых металлических труб. Вот она коснулась края уступа — пилот вертолета, очевидно, получил команду и двинул машину вперед, прижав тросы вплотную к стене карьера. Старший снова по-пластунски обогнул слоновью ступню, но на сей раз выстрелить ему не дали.

Валентину невероятно повезло, что впереди его лица был выставлен ствол автомата. Оружие вырвало из рук, ложе треснуло пополам, Старший ощутил дикую боль в пальцах. Измятый «Калашников» отлетел в сторону, набирая скорость, покатился по камням и улетел в пропасть. Две или три пули попали Эхусу в ногу, в том месте, где Валька собирался высунуться.

Зверь вздрогнул. Нижняя секция каркаса легла на камни. Получилось немного криво, но вполне устойчиво, а пилот страховал конструкцию, предельно натянув канаты. Ширина карниза напротив пещерки не превышала трех метров, и дальний край ловушки еще на столько же вылезал за край. Только теперь Старший по-настоящему сумел оценить проведенную врагом подготовку. Наверняка железный садок создавался по специальному заказу, не слонов же они по воздуху доставляют…

Живот зверя вздрагивал снова и снова, колючая щетина хлестнула Старшего по затылку. Сволочи, они стреляли с большого расстояния, с верхнего противоположного края каньона! Не прошло и минуты, как Старший ощутил знакомое уже брожение в голове и легкую потерю ориентации. И это было лишь самое начало…

Несколько секунд ничего не происходило. Уши болели от непрекращающегося звона. Валька убедился, что вывернул два пальца на правой руке. Это было совсем плохо, потому что с левой он даже не сумел бы толком прицелиться. Хотя, из чего целиться, тоже непонятно… Валялись рядом бесполезный полный магазин и пять патронов в пистолете. Остальные стволы он бросил в кабине. Идиот! Старший нутром чуял, что охотники сбились в кучу за ближайшим поворотом тропы и только ждут команды атаковать. Парни в черном тоже прижались к стене, не решаясь вернуться в клетку за оборудованием. Они не знали, каким еще оружием располагает противник, но это замешательство ненадолго… А пока альпинисты отсиживались, снайперы продолжали обстрел. В Эхуса попало не менее десятка усыпляющих зарядов.

Валентин поудобнее пристроил тяжелый пистолет в трещинке между камнями. Он повернулся слишком резко, и перед глазами все поплыло, пальцы на руках онемели. Черт с ним, пять раз выстрелит, а там…

Сердце выпрыгивало из груди, по лбу и вискам стекал пот и сразу же замерзал мелкими противными сосульками. Старший тер глаза, шевелил бровями, но лицо все равно стягивало соленой ледяной коркой. Надо было плюнуть на пистолет, решиться и пойти на прорыв. Он чувствовал, что теряет последний шанс спастись. Никакой Наездник на помощь не придет, даже будь его конь о восьми ногах! Еще можно было вскочить в кабину и направить зверя на людей. Нет, ничего не получится! Он сомнет тех, что ближе, а затем его нашпигуют снотворным…

Вероятно, они ждали, что он сорвется. Тогда внизу им будет легче упаковать уснувшего зверя в сетку! Вальке хотелось завыть. Прогонял же его Лукас, какого черта не послушался?!

И в тот момент, когда он перестал бороться с потоком слез и постыдные рыдания вырвались наружу, что-то случилось.

Стало тихо. Истерзанные барабанные перепонки купались в глубокой подводной тишине.

А потом трубчатый каркас оторвался от скалы, словно его рвануло неведомой силой, заодно с вертолетом. Альпинисты, удерживающие концы крепежных тросов, так и не успевшие забить страховочные сваи, вылетели с карниза вместе с клеткой. Двое с воплями сорвались вниз, третий вцепился в дно сооружения и повис на руках. Разинув рот, Старший глядел, как грандиозная железная авоська, совершив полукруг, с размаху врезалась в природный барельеф на той стороне каньона. Удар был такой силы, что лебедки вырвало из креплений, но клетка не упала ниже, а, как ни странно, продолжала все ускоряющееся движение вверх. Двое снайперов не удержались в нависающих над обрывом корнях. Испуская дикие крики, они летели вниз, вдоль стеньг, ударяясь о выступы и провалились, наконец, сквозь темно-зеленый еловый панцирь.

Что стало с несчастным альпинистом, Валентин не увидел, потому что не мог оторвать глаз от того, что творилось в небе. Он сам не заметил, что больше не лежит на пузе, а стоит на четвереньках, задрав голову, точно пес. А справа от него, почти вплотную, в таких же бестолковых позах, застыли охотники. Словно бы все разом решили помолиться Богу.

С многотонным вертолетом творилось нечто необъяснимое. Он летел боком, волоча за собой ловушку, оба винта бесшумно вращались перпендикулярно земле и, словно бритва, состригали кроны деревьев над обрывом. Затем один винт целиком отломился, у второго оторвало две лопасти, но гигантский зеленый огурец не упал вниз, а продолжал жуткий молчаливый полет над лесом, пока окончательно не исчез из виду. Перекосившаяся ловушка взмыла над обрывом, будто сгоревший остов летучего змея, и тоже пропала.

Гулкое эхо взрыва ударило в уши, земля затряслась, сверху пронесся настоящий град из мелких камней. Старшему почудилось, что гора валится на него, так потемнело вокруг. Кто-то из бойцов Седого плаксиво матерился. Оставшиеся внизу стряхнули оцепенение и, побросав амуницию, удирали в лес. Но не все. Человек шесть отважно целились в небо из своих смехотворных пугачей.

Хотя то, во что они целились, вряд ли можно было испугать.

И в этот самый момент Эхус начал заваливаться на бок. Очевидно, последний залп снотворного превысил критический уровень его сопротивляемости. Если бы он лежал на брюхе, Старший бы ничего не заметил. Возможно, они уснули бы вместе, только и всего. Но зверь стоял, подогнув лапы, пряча под собой нового хозяина. Даже теряя сознание, он не рухнул на человека, а попытался сделать шаг в сторону. Обе левые лапы лишились опоры, и многотонная туша начала сползать в трещину.

Вальку поволокло по камням, чуть не сорвав половину скальпа. Эхус старался вернуть равновесие, но всё глубже соскальзывал в дыру, заполняя и затыкая её своим телом, как разбухшая пробка заполняет горлышко бутылки. Валька полетел вверх тормашками, больно стукнулся о чешуйчатый бок. Какой мощью должны были обладать винтовки, чтобы пробить такую шкуру! Но они пробили, из множества дырочек текла кровь. Наконец Эхус достиг дна, провалившись окончательно. Мышцы его бесполезно сокращались, но тело бесповоротно застряло. Оглушенный транквилизатором мозг не слушался. Старший распластался, ногами упираясь в одну из плавательных «ласт», затем приподнялся, упираясь изодранными в кровь руками о шершавую поверхность трещины, и робко выглянул наружу. Его глаза находились теперь почти на уровне пола, в трех метрах впереди поблескивала рукоятка забытого пистолета.

Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что оба они — и подросток, и могучее животное — бесследно растворились. С противоположного края обрыва разглядеть трещину, куда завалился Эхус, было почти невозможно, мешал нависающий над карнизом козырек. Снизу — тем более никто не сумел бы заглянуть. Возможно, что люди, которые крались по тропе и застряли в трех метрах от Валькиного убежища, никуда не сбежали и все еще прятались там. Смотрели, как тянутся к небу языки пламени. Как догорают на вершине два вертолета.

Старший замер, навалившись грудью на ледяной камень. Под ногами подрагивал Эхус. Натянутые до предела жилы офхолдера стали почти прозрачными. Наверное, зверь остановил кровоток.

А над лощиной, отбрасывая чудовищную мрачную тень, парила летающая тарелка.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ДОБРЫЕ СОСЕДИ

Глава 30 ПАПА СВИСТИТ

Папа свистит.

Он свистит очень тихо, но те, кому надо, слышат.

Когда я был маленький, я просыпался сразу, в любой час, как бы ни устал за день. Просыпался, покрытый мурашками. Я тогда еще не понимал, что происходит. Мне это казалось похожим на плавание с дельфинами в полной темноте. Ты плывешь и ничего не видишь, а потом огромный скользкий зверь подныривает и толчком выбрасывает тебя наружу — страшно и весело, сердце замирает, и хочется кричать…

Конечно, теперь я совсем не боюсь, как боялся в те годы, но все равно мне хочется спрятаться с головой под толстое стеганое одеяло. Одеяло подарила тетя Берта, когда к нам в гости приезжала южная семья. Под одеялом я сворачиваюсь в комочек и сражаюсь с волосами у себя на затылке. Я их приглаживаю, а они все равно встают дыбом. «Так и должно быть, — говорит мама. — Это не от страха. Это потому, что ты становишься взрослым».

Когда это случилось впервые, я кричал, и мама прибежала меня успокаивать. Я надеялся, что она посочувствует моему горю, но вместо этого мама обрадовалась. Она сказала, что я молодец и необычайно рано взрослею. Гораздо раньше сестер. И так я лежал и трясся, чувствуя, как они приближаются, а мама только улыбалась и гладила по голове.

Папа свистит.

На самом деле мне ужасно хотелось выйти во двор к отцу, но было нельзя. Даже сейчас я взрослый, но не настолько. Я знаю, когда будет можно, а пока это очень опасно. Папа смеялся и говорил, что как только начнет расти вторая прическа, он возьмет меня с собой. А пока мне оставалось только слушать и учиться. Каждый день до обеда я занимался самыми обычными школьными предметами. Алгебру я ненавидел, а история меня забавляла. Потому что существовала совсем другая история, которой меня учили вечером. И обе истории не сходились между собой. Утренняя история была не чем иным, как бесконечным перечислением войн. Начиная с тех времен, когда люди научились грамоте, они воодушевленно истребляли друг друга и не менее воодушевленно это описывали. Изредка в скучной череде батальных сцен проскальзывали небрежные упоминания об изобретении компаса, огнестрельного оружия или паровой тяги. Опять же применительно к военным потребностям.

Мне казалось обидным и крайне нелепым то, что военные конфликты вспыхивали на тех же землях и по тем же самым поводам с регулярностью в несколько десятков лет. И с прежним результатом. Множество народу убито, сожжено сколько-то городов, а потом…

Потом все забывается.

Как будто короли и цари не умели читать. Если бы они посвятили больше времени чтению, то непременно бы заметили, что спустя сотню лет после каждого великого военного похода потомкам становится так же абсолютно наплевать на его результаты, как и на главных действующих лиц.

Наша история выглядит иначе. Но она нигде не записана, ее можно только пропеть. И ни в одной песне нет слов о радостях войны…

Мама повторяет, что утренняя школа необходима, что надо получить образование и дипломы. Это было скучновато, но по тяжести не шло ни в какое сравнение с тем, что приходилось осваивать остальное время. Честно говоря, я и не припомню, когда отдыхал. Никогда такого не случалось, чтобы просто так валяться на траве и глазеть в небо. То есть валяться на траве приходилось, но совсем не для отдыха. Приезжали старики и ходили со мной в лес, а иногда мы ездили в другие места с сестрами и мамой. Случались дни, когда мне казалось, что голова вот-вот лопнет: я никак не мог запомнить песен и оба древних языка, а уж о том, чтобы выучиться свистеть, не шло и речи…

Но я никогда не задавался вопросом, зачем мне это нужно. Ведь никто же не спрашивает, зачем человек начинает говорить на родном языке или для чего рожать детей.

Мы это делаем, чтобы сохраниться в вечности. Так говорит дядя Эвальд, а он умный, очень умный. Он говорит, что если наши внуки не потеряют историю, то, возможно, им удастся вернуть сокровища Холмов. Внуки — это я, мои сестры и остальные, кто еще учится.

Никаких сокровищ нет. В том смысле, что никто не верит в сундуки с алмазами и золотом. Это сказки для самых маленьких. Но я верю, что в Стране Холмов есть святые места, к которым мы обязательно когда-нибудь вернемся. И мама верит, и папа — я точно знаю.

Но для того, чтобы не растерять память о святых Холмах, надо учиться.

Иногда я плакал целыми днями, чувствуя себя полным болваном. Иногда мне хотелось утопиться в реке.

И все равно, я думаю, это было самое замечательное время. Мы жили в своем большом доме и ни от кого не убегали. Да, это было потрясное время, пока не убили тех подонков…

Я стараюсь не вспоминать, потому что надо иметь чистую голову.

Скоро они придут.

Они приходят совсем бесшумно, только прошлой осенью я научился их заранее узнавать. Первый раз, когда я их не только услышал, но и сумел опознать по отдельности, то жутко растерялся, меня чуть не вырвало от страха. Я представлял себе все немного иначе, и вдруг, словно что-то тяжелое сверху навалилось. Оказывается, они шли с разных сторон. Сначала три сестры, вдоль нижней дороги, они всегда приходили первыми. Потом появилась Мамаша. Когда появляется Мамаша — не то что волосы на затылке, а вся голова дыбом становится. Мамаша недобрая. С севера вдоль просеки шел Большой, а за ним сразу кто-то еще, двое или трое. Тогда я еще не умел разглядеть все так далеко…

Пока я всматривался в Мамашу, двое подкрались сзади, почти вплотную к дому. От неожиданности я подпрыгнул и чуть штаны не намочил. Оказалось, это Капризуля со своей новой подружкой. Капризулей его мама прозвала, она всем дает прозвища. Тогда я не знал, что он такое, Капризуля. Он самый тихий и самый опасный, всегда пахнет кровью. И папе с ним говорить тяжелее всего.

Но не говорить с ними нельзя.

Мужчина может потерять силу ритуала, а это еще опаснее, чем забыть слова песен или фигуры лунных танцев.

Мужчина должен испытывать себя, чтобы весной, когда женщины наденут белые платья для хороводов любви, его жена или девушка не усомнилась в его силе.

Никто не может понять, что у Капризули на уме. Иногда мне казалось, что лучше бы он не появлялся вовсе. Но папа им очень даже дорожил, потому что Капризули — все убийцы. Им это нравится и подружкам их тоже. Настоящий убийца всегда в цене, и с настоящим убийцей нельзя терять контакт. Так говорил дядя Эвальд, уж он-то знает. Дядя Эвальд, наверное, самый старый из южной семьи. Такой старый, что даже перестал красить волосы. Он знает двадцать два языка леса — гораздо больше, чем папа, потому что жил в России и Бразилии, а еще в Африке. Раньше он приезжал часто, играл со мной…

Иногда они с папой свистели вместе и говорили не только с Мамашей, но и с маленькими народцами леса. Когда собирались маленькие, мне позволялось сидеть тихонько на крыльце. Все равно было немножко страшно, но я ни за что бы не признался. С маленькими говорить тоже совсем непросто, многие из них очень злые. Но если про них забыть, они начинают забывать договор. В нашей истории есть песни, где говорится, что были такие времена, когда все чтили договор. Но уже давно все изменилось. Дядя Эвальд обещал взять меня, когда я вырасту, в Бразилию и научить тамошним языкам. Это здорово. В Бразилии нет таких, как Капризуля, но водятся зеленые, а они гораздо опаснее. Зато они знают много интересного и могут помочь найти старые клады на дне реки…

Но после того как нам пришлось уехать, мы с дядей, наверное, не увидимся.

Одна из правнучек дяди Эвальда — моя жена. То есть, ясное дело, будущая жена. Джина девчонка ничего себе, нормальная, и нос не задирает. Выучила уже почти всю песню Долины, а песню Холма — так и вообще целиком, и со взрослыми поет. Меня петь ни разу не приглашали, потому что путаюсь и могу все испортить, а ее уже трижды брали. И птиц она здорово приманивает. Ко мне, как я ни старался, больше двух на руку не садилось, а она, Джина, может штук пять на локоток усадить. Зато она моей голове всегда завидовала — у меня волос вдвое больше, чем у папы, и больше, чем у братьев Дрю и у Лоттов. Иногда, конечно, жарко, но ничего не поделаешь.

Иначе нельзя. А девчонкам нравится, когда грива… Потому что чем больше волос, как говорит дядя Эвальд, тем тоньше потом будет чутье. Это правда. Например, воду я чую лучше Джины, а иногда даже лучше мамы, даже самую глубокую воду. И людей я чую лучше. Мы на спор садились с братьями Дрю возле той крайней остановки в поселке, где заправка и супермаркет, и ждали автобус. Я первый угадываю, сколько в автобусе людей, когда его еще не видно из-за поворота. Могу даже угадать, сколько всем пассажирам лет и сколько мужчин и женщин. Но Джине я все равно немножко завидую, потому что ее берут ночью петь песни. Это здорово.

Еще Джина не умеет приручать, ловить умеет, а приручать — нет. Птицы у нее всегда улетают, и мелочь лесная тоже разбегается. А может, она уже выучилась, ведь столько времени прошло. Иногда я совсем не уверен, что мы с Джиной поженимся. То есть не то чтобы я рвался на ней жениться, но так принято. Если мы не сможем вернуться, маме придется искать мне жену очень далеко…

Первый раз, когда приехали те двое на джипе с фонарем, я подслушивал. То есть папа отлично знал, что я дома и что я слушаю, он всегда про меня знает. Но он не сказал ни слова, а наоборот, шепнул мне, чтобы я не высовывался. Не на словах, конечно, шепнул, а так, как делают это взрослые Фэйри. Мужчин было двое, оба длинные и оба нездоровые внутри. Тот, что старше, с лысиной, мучался желудком, потому что много курил. А второй, который главнее, не любил никого. Еще когда он вышел из машины, я по шарканью почуял, что у него болят мозоли на ноге и, кроме того, болит старая пулевая рана. Но если лысый сразу прошел в дом, то главный остановился. Я не видел его, потому что прятался на втором этаже. Но я слышал, как заскрипел песок под его сапогами, когда он повернулся вокруг себя. Мне совсем не понравилось, как он это сделал, точно высматривал что-то. Только оглядевшись, принюхавшись, хромой поднялся на веранду. Он был похож на заводного охотничьего пса, на такую игрушку, которую включили и забыли остановить. Коварный охотник.

Я сразу понял: случилось что-то, как говорит мама, отвратительное.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Филипп Луазье.

— Это ваше полное имя?

— Филипп Эвальд Луазье.

— Простите нас за беспокойство, но мы вынуждены опрашивать всех людей в округе…

— Ничего, я понимаю.

— Позвольте несколько вопросов. Насколько нам известно, у вас трое детей. Почему с вами живет только один сын, а обе несовершеннолетние дочери — где-то отдельно?

— Они живут у моей сестры. Часто приезжают.

— У вас проблемы с детьми?

— Нет, просто в нашей семье принято девочек воспитывать отдельно.

— Вы принадлежите к пресвитерианской ветви?

— Нет.

— Вы методист?

— Офицер, вы вряд ли слышали о нашей религии. Уверяю вас, никакого сатанизма и никакого идолопоклонства.

— Скажите, ваши… эээ… религиозные убеждения запрещают отдавать детей в школу?

— Мой сын учится в школе. Простите, а какое это имеет отношение к вашим поискам?

— Возможно, самое прямое. Нам необходимо точно представлять, по каким маршрутам здешние жители, в особенности дети, передвигаются в одиночку. Мы навели справки. Ваш сын не посещает ни одну из школ графства, как впрочем, и ваши дочери.

— Учителя посещают ребенка на дому.

— Это недешево. Осмелюсь спросить, ваш сын болен?

— Видите ли, офицер, это специфический вид нервного расстройства. Мой сын не способен находиться в коллективе. Если это вас так занимает, я могу дать телефоны учителей, спросите их насчет успеваемости…

Другой голос:

— Извините моего коллегу за резкость. Мы пытаемся собрать хоть какие-то свидетельские показания, но на двадцать миль вокруг свидетелей просто нет. Кроме того, если мальчик предоставлен сам себе, мы должны предупредить вас…

— Благодарю вас, офицер. С моим сыном ничего дурного не случится. Он вырос в этих краях.

— Могу я задать несколько вопросов вашей жене?

— Ее сейчас нет. Она уехала к сестре.

— Надолго? Мы можем подождать.

— Ее не будет несколько дней.

— Послушайте, Луазье! Я понимаю, что полиция частенько вызывает раздражение у вполне определенных слоев населения. Но вы-то уже по своей должности должны быть с нами… скажем так, по одну сторону баррикады.

— Офицер, если я что-то услышу, немедленно вам сообщу.

— Мы хотели бы поговорить с вашим сыном.

— Его также нет дома.

— Понимаете, наверное, я не скажу ничего нового, но дети порой намного наблюдательнее нас. Возможно, мальчик встретил кого-то или случайно слышал…

— Я уже говорил с ним. Вчера и позавчера Бернар был дома, никуда не выходил. Мы вместе читали и повторяли его задания.

— Но как раз сегодня ваш сын ушел?

— Да, он гуляет в лесу. Согласитесь, это не преступление.

— И когда он вернется?

— Боюсь, не скоро. Он может гулять всю ночь.

— И вы не боитесь отпускать сына одного в лес?

— Это же наш лес.

Скрип половиц на веранде, хлопанье дверей автомобиля. Из салона их машины несло затхлостью. Похоже, никто не удосужился хоть раз проветрить коврики и отмыть пол. В задней части джипа, которая была отделена решеткой, кого-то недавно вырвало, и вдобавок, там пролили спиртное. Из пепельницы воняло сырым табаком. Главный, тот, что злой внутри, в машину не сел, обернулся к отцу:

— Слушайте, Луазье, это правда, что на территории графства проживало пять поколений вашей семьи?

— Это так, — голос отца с улицы слышно неважно, но у меня начинает стучать сердце. Потому что он боится. Пока еще это не настоящий страх, это скорее похоже на натянувшуюся вибрирующую струну у него в груди. Я помню только один случай, когда отец боялся по-настоящему. В то лето мою старшую сестру укусило плохое насекомое, и все решили, что придется везти ее в больницу. А в больницу нам лучше не ездить. Но все обошлось, приехала тетя Берта, и вдвоем с мамой они вытянули из Каролины яд…

— И все ваши предки, дед и прадед также работали в лесничестве?

— Отец не работал.

— Лес, что идет от южной границы заказника и до автострады, целиком находится в вашем частном владении? Более шестидесяти акров?

— Это так.

Полицейские пошептались, затем лысый ответил кому-то по рации.

— Будьте осторожны и дайте нам знать, если вдруг…

— Не сомневайтесь. Я сразу свяжусь с вами.

Лысый закурил, завел мотор, и машина тронулась. Пахло отвратительно. Я понял, что теперь запомню вонь от выхлопа их авто надолго. У нас две машины, но обе в порядке, и обе ходят на газу. Кроме того, гараж далеко от дома, иначе не вытерпеть. Когда маме не надо в город, отец ездит на лошади.

Так вот, полицейские поехали, продолжая бубнить между собой. Папа стоял и слушал, пока они не скрылись. А потом он поднял глаза к тому окошку, где моя комната. Я понял — он знает, что я тоже слышал их болтовню, гадости, которые они говорили про нас. Конечно, я слышал, а как иначе с моей гривой?

— Этот твой Луазье — тот еще тип!

— Почему он «мой»?

— Извини, Марти, сколько ты на этом участке? Пять лет? А я не успел сюда перевестись, а уже скоро свихнусь от ваших чокнутых! Вся округа — сплошь ненормальные, разве не так? Ты раньше бывал у него в доме?

— Раза четыре с ним встречался, но в дом не приглашали.

— Вот именно! Он нам не подал руки, это раз. Кроме того, ты заметил, как он держался? Все время на расстоянии, и сел на другом конце стола.

— Гм! Ну, эти лесничие — нелюдимый народ.

— До того нелюдимый, что не посещают парикмахера? А жена его, она тоже такая дикая? Сдается мне, никуда она не уезжала, спряталась от нас. Чего ради честным людям прятаться от полиции, скажи мне?

— Ну… Кстати, жена у этого Луазье — очень ничего! Уинфорд Бронски раз пытался подкатиться к ней, когда она привозила дочерей на цирковое представление…

— Насчет дочерей. Передай Луизе — пусть поднимет мне всю информацию по этой семейке.

— Но за ними ничего нет! Луазье живут здесь сотни лет…

— Марти, мы знакомы еще с академии! Что с тобой стало? Ты закис, ты потерял хватку. Я ведь помню, у тебя была хватка, черт подери! От этой семейки за версту попахивает чем-то ненормальным. Если люди на твоей территории ничего не натворили, это еще не значит, что надо сидеть и ждать, пока не случится какая-нибудь гадость. Скажи Луизе — мне нужны все данные. Все, что она найдет насчет болезней детей и двоюродных бабушек. И пусть не стесняется заглянуть в сводки. Даже если что-то случалось тут сорок лет назад!..

Отец посмотрел на мое окошко, прямо на занавеску, за которой я сидел. И снова я почувствовал, как внутри него звенит страх. Я знал, что папа ничего дурного не натворил. И Марти этого я помнил. Не так-то много у нас полиции, чтобы не знать всех на сорок миль вокруг. У папы нет с ними общих дел. Раза три он ловил браконьеров и каждый год ловит городских поджигателей. То есть они не нарочно поджигают лес, просто шляются пьяные и забывают погасить костры. Когда у папы возникали сложности, он звонил в полицию, подписывался в документах, вот и все. Он ни разу не применил оружия. Папа не пьет вина, у нас никто не пьет, поэтому он не бывает в барах и не дружит с городскими. Но случилось так, что хромого назначили главным как раз перед тем, как пропала девчонка. Нечто отвратительное пришло в наш дом вместе с хромым. От хромого не пахло злом, но он был коварным хищником.

Ему нравилось выслеживать.

Вечером мы ходили втроем тянуть деревья. Я долго ждал, пока папа и мама не закончили, мне жутко не терпелось, но мужчина никогда не показывает лишней торопливости. Я не сказал ни слова и даже не пошелохнулся, пока они вдвоем тянули, и мама меня похвалила. А потом она, как всегда, легла немножко отдохнуть, ведь тянуть из деревьев силу совсем нелегко.

Деревья дают здоровье и покой.

В нашей семье никогда нет больных, и никто еще не умер раньше девяноста лет. По крайней мере так поется в песнях северного рода.

А папа сказал, что настала моя очередь, но не больше трех минут, и это было для меня много. Впервые он разрешил три минуты. Мы обняли вдвоем с ним теплый ствол и схватились за руки. Стыдно рассказать, но трех минут я не выдержал, уснул. Но никто не ругался, в тот вечер меня, наоборот, гладили, как маленького.

Когда мы пошли назад, стало совсем темно. Я очень люблю ночь, но не просто темноту, а ночь в нашем лесу. Теперь можно сказать, что любил; здесь лес тоже неплохой, но совсем не такой, как дома…

Я бежал впереди них, и мне хотелось взлететь. Так всегда бывает после того, как тянешь деревья. Я бежал с закрытыми глазами, перепрыгивал через все знакомые ямы, тоже с закрытыми глазами. В тот вечер я отыскал целых три узла слияния сил. Там, где нашел, я топнул ногой, а мама позади рассмеялась. Я знал, им обоим очень приятно, что я становлюсь взрослее. Я ни разу на них не оглянулся, но знал, что они идут обнявшись и иногда целуются. Наверное, это был последний спокойный вечер, после которого все испортилось. Потому что струна в груди у отца не ослабла, и я чувствовал, что дома предстоит разговор.

— На соседнем участке, — сказал папа, когда мы вернулись за стол. И тут, я понял, что меня не выгоняют спать, как маленького. От этого, я еще больше испугался. Отец впервые не брал на себя целиком решение, он оставил меня на семейный совет! — На соседнем участке, миль пятнадцать к западу. Это земля Харрисона.

— Харрисоны — не Фэйри! — сказала мама. — Ты не станешь с ними говорить!

— Это и плохо, — понурился отец. — Позавчера видели двоих мужчин, по описаниям, те самые.

— А с ними?.. — не договорила мама. Я все никак не мог взять в толк, о чем шла речь. Тогда родители переглянулись и папа рассказал.

Полгода назад в городке пропала девушка. Потом ее нашли, всю порезанную и мертвую. Это произошло далеко от нас, на окраине Билт-Уэлс, среди домов, что идут под снос. И папа сам услышал об этом старом деле только вчера из телевизора. В городах убивают полно людей, ничего удивительного.

Обычные не могут жить, не убивая друг друга.

Дело в том, что, спустя два месяца, совсем в другом месте обнаружился новый женский труп. Полиция никак бы их не связала между собой. Вторую выловили в реке, и она была совсем не молоденькая, а, кроме того, ела наркотики. Сначала полиция и не сомневалась, что наркоманку утопили ее же дружки. Они поймали и допрашивали кучу народу, а потом всех разом отпустили. Потому что…

Короче, отыскался в полиции умник, проверил по электронной базе и выяснил, что ножевые раны такие же, как и в первом случае. Одна и та же рука, короче. Вот так. Хотя, без малого, сотня миль. Там, где нашли эту наркоманку, видели машину — синий фургончик, а какой-то пьяный описал двоих парней. Те, будто бы, заходили в лавку купить спиртного и еды. Он их потому и запомнил, что не местные. Но если люди покупают еду и ездят на синей машине, это еще не значит, что они убийцы. Пьяницу допросили, и на этом дело закрылось.

Запахло серийным убийством.

Может, где-то еще раньше зарезали женщин, — об этом папа не слышал. Но три дня назад сообщили, что исчезла девушка, и совсем недалеко отсюда. Когда мы говорим «земля Харрисона», это не означает, что он там хозяин. Он также работает в лесничестве, и папа иногда с ним видится. Я знаю обоих его детей, но дружить с ними не стоит. Они старше, пьют пиво и курят.

То есть папа мне не запрещает, но парни Харрисона слишком чужие. Я и сам не хочу. Я только один раз встречал обычного мальчика, который хоть что-то видел. Который видел не туманное облачко вокруг повисшей над цветком пчелы, а различал ее машущие крылышки. Он различал восемнадцать оттенков заката. Маловато, но лучше, чем ничего! И он не убивал ползущего по тропинке жука, как это всякий раз с удовольствием проделывают Мик и Джон Харрисоны. О чем можно говорить с людьми, которые испытывают радость от убийства? А с тем парнем было интересно поболтать, но потом его родители переехали в столицу. Оказалось,что мальчика считали слегка тронутым.

По мне так он был самым что ни на есть разумным.

Мама говорит, что это нормально.

Они частенько обзывают самых разумных сумасшедшими. Раньше таких людей жгли на кострах, а теперь отправляют в закрытые лечебницы. Поэтому я не хожу в школу.

Мама не хочет, чтобы меня отправили к психиатрам.

В городке, что стоит на границе земли Харрисона, каждую пятницу и субботу в баре крутят музыку. Туда съезжается вся молодежь из обеих школ и колледжа. В субботу, после дискотеки, пропала Элинор Ригон. Ей было шестнадцать лет.

В этом месте папа немножко запнулся и переглянулся с мамой, а затем они вместе посмотрели на меня. Я понял, что последует дальше, но я совсем не был уверен, что хочу про такое слушать. Потому что папа впервые заговорил при мне о взрослых вещах. Конечно, я смотрел телевизор и читал и к одиннадцати годам не вырос совсем уж простофилей, но телевизор — это нечто другое…

До воскресенья Элинор Риган не искали, думали, что она уехала со своим парнем. Но к обеду выяснилось, что ее друг понятия не имеет, куда она подевалась. Он сам вскочил на мотоцикл, собрал компанию, и они обшарили все адреса, где девушка могла пропадать. Возможно, если бы полисменам сообщили сразу, субботней ночью, они успели бы взять след. Но подружки этой самой Риган знали ее как порядочную вертихвостку, и, обнаружив, что она исчезла после вечеринки, не придали этому большого значения.

Папа не сказал «вертихвостка», он употребил совсем другое бранное слово. Никто в семье раньше таких слов не произносил, при мне-то уж точно. Не потому что я, как девчонка, а просто мы не ругаемся. Проявление злости — это проявление слабости. Стало быть, раз папа сорвался, произошло нечто совсем неприятное…

У нас тут не Нью-Йорк и не Москва. Ее подруги даже посмеялись над парнем Элинор, мол, он ждет ее на сеновале, а девчонки и след простыл. Все это выяснилось позже, когда на следующий день родители обратились в полицию. Друг Элинор объездил всю округу и сам к ним пришел. Сообразил, что случилась беда. А старики-то были уверены, что дочка с ним. Затем парень вместе с дружками показал констеблю обрывок ткани. Кусок ее блузки.

Туда поехали с собаками и нашли по пути еще кусок блузки и лифчик. «Туда» — это по дороге номер четыре, к границе нашего участка и участка Харрисона. Тогда стали допрашивать всех подряд, и двое рабочих, что расчищали просеку, сказали, будто видели синий фургончик. И будто бы в нем сидели двое незнакомых парней. Четвертая дорога — это вам не трехрядное шоссе, там за день может всего пара машин проехать. И все друг друга знают, это уж точно.

— Робинс сделал все правильно, — сказал папа, — но слишком поздно.

Робинс — это тот самый хромой, наш новый полицейский начальник. Он вызвал подкрепление. Они оцепили квадрат и к вечеру нашли синий фургончик, а в нем — следы борьбы и куски одежды Элинор Риган. Там лежала одна туфля и сережка, а еще была кровь на сиденье. Фургончик скатился прямо под мостик. Мостик через ручей в том месте не нужен, можно перепрыгнуть, он скорее для красоты. Мотор еще не остыл, и полиция сделала большую ошибку. Они решили, что машину бросили в последний момент, потому что злодеи обнаружили за собой погоню. По следам стало понятно, что двое здоровых мужчин тащили девушку волоком, а затем вошли в воду. Садисты не собирались убивать ее в машине. Наверняка у них имелся на примете заброшенный дом или сарай, но они заметили вертолет. Или девушка заметила погоню и попыталась бежать. Так решили полицейские. Потому что им показалось, что убийцы торопились. К тому же эксперты нашли в фургоне нож и сравнили его лезвие со всеми ранениями, что случились в стране в последние годы. Они поняли, что орудовали те самые, что убили, по меньшей мере, еще двоих.

Пешком далеко не уйти, да еще и с заложницей, подумали полицейские, и оцепили достаточно большой квадрат леса. Высадили людей и собак с вертолетов. Но квадрат оказался недостаточно большой, потому что преступники бросили фургон гораздо раньше. У них просто-напросто произошла поломка мотора. Убийцам ничего не оставалось, как бросить машину и пешком уйти в лес. Хотя не исключено, что они успели добраться до шоссе и остановили попутку. Они могли уйти на участок Харрисона, а могли свернуть к нам.

— Этот Робинс, он вернется, — сказал папа. — Сейчас они, с собаками, прочесывают полосу — от четвертой дороги до ручья. В шесть утра я встречаюсь с папашей Дрю и Харрисоном у развилки. Туда же подтянутся парни с ферм Уэбли и Оллингтона…

Он замолчал. Мама смотрела в окно. Я знал, о чем она думает.

Можно долго прочесывать лес с собаками.

А можно свистнуть.

Глава 31 РОБИНС ВЫШЕЛ НА ОХОТУ

За два года до того, как случилась беда, мама мне тихонько шепнула:

— У папы для тебя отдельный подарок.

Гости почти все разъехались, я сидел у себя наверху и перебирал подарки. Настоящая пирамида получилась. Так у нас принято, у Фэйри. То есть я не хочу сказать, что обычные люди не любят своих детей. Любят, конечно, но немножко не так. Я даже видел по телевизору, как какой-то профессор убеждал, что в древней Спарте слабеньких младенцев кидали со скалы в море, потому что грекам нужны были только здоровяки. И этот профессор, совсем не шутя, предложил зрителям присоединиться к дискуссии по данной теме. Мама тогда переключила канал и сказала, что люди совсем сошли с ума. А папа ответил, что они сошли с ума не сегодня, а намного раньше. Просто их так много, что они могут себе позволить убивать собственных детей. Им ведь никто не угрожает, Фэйри и других они давно истребили. А мама тогда рассердилась, что отец при мне ведет такие беседы.

Вот я и сидел, и оглядывал пирамиду подарков, как фараон перед своей будущей усыпальницей, Мне исполнилось девять лет — очень важный возраст, потому что меняются уши. Не сильно, но уже начинают болеть и щекотаться. В тот вечер я впервые застеснялся, когда меня поцеловали девчонки, Конечно, не серьезно, не так, как целуются взрослые, но мне почему-то стало неловко сидеть вплотную с Джиной за длинным столом. На праздники нас всегда сажали рядом на один стул, иначе не поместиться.

В числе прочего мне подарили железную дорогу, приставку к телевизору, хотя я в них и не играл, новые горные лыжи, непромокаемый комбинезон, два спиннинга, да все не перечислить… Приехали не только Дрю, Эвальды и Лотты, но даже совсем мне не знакомые. Семья из Франции и две семьи из Южной Америки. А еще трое — из России. Это было совсем удивительно, и тетя Берта даже расплакалась. Она единственная, кто помнил и переписывался с ними, потому что раньше из России нельзя было выезжать. То есть помнили все взрослые, потому что о каждой семье говорится в песнях, но внезапно оказалось, что это близкая родня. Даже ближе, чем Дрю.

И еще кое-что выяснилось.

Мама с папой шептались, но я подслушал. Мама сказала, что русская семья почти забыла язык Фэйри, но зато у них есть две невесты чистой крови, и для Бернара, то есть для меня, это может быть, лучшая партия, чем Джина. Но живут они страшно далеко: есть такое место, под названием Саяны, там четыре или пять семей. Русские не знали, остались ли еще Фэйри, потому что после их революции и войны все сильно перепуталось. В песнях рода говорилось о восьми семьях, переехавших когда-то в Россию, но никто из них не отзывался.

Ночевать остались только эти трое из Сибири и Эвальды. В полночь отец поднялся на чердак и кинул в меня курткой. Он даже не спросил, сплю я или нет.

— Собирайся, сынок. У нас вылазка.

— Куда мы идем, папа?

— Мой подарок, сынок.

— А можно?.. Можно позвать Джину?

Отец подумал, а потом улыбнулся и кивнул. На самом деле я догадывался, куда мы идем, и хотел похвастать перед девчонкой. Взрослые еще водили лазурный хоровод, когда мы выбрались через заднюю дверь и спустились на васильковый луг.

Я обожаю отца, но никогда ему этого не скажу, потому что я уже не малыш. Когда он берет меня на пешие обходы, я иду сзади, стараясь попадать след в след. Иногда он замирает и молча показывает пальцем в глубину леса. Я должен быть начеку, я должен угадать, что именно он увидел, и тоже успеть заметить. Это совсем не просто — прыгать по болотным кочкам и одновременно слушать лес. Иногда мне хочется разбежаться и обхватить папину спину, прижаться так сильно, чтобы слезы брызнули из глаз. Только я давно не малыш и глупостей таких себе не позволяю.

Тогда мы спустились в темноте вдоль второй просеки, а взрослые продолжали песню Долины, и все сделали вид, что не заметили, как мы уходим. Джина молчала, но по всему было ясно — она ужасно гордилась, что мужчины взяли ее ночью с собой. Потом мы обогнули большой болотистый луг и большой цветочный. Стало совсем темно, но я угадывал по запахам. Отец уселся на траву, и мы рядом.

— Здесь живет лисенок. Хочешь лисенка?

— Домой?!

— Он болеет. Ему тяжело искать пищу. Может погибнуть, — отец говорил на языке горных Фэйри.

— Он… он совсем дикий?

Отец посмотрел на меня в темноте.

— Я понял, папа.

Я незаметно вытер мокрые ладони о брюки. Вот так подарочек! Я был уверен, что речь пойдет о дрозде или, на худой конец, мелком пернатом хищнике…

— Пора, сынок, тебе девять.

— Но ты говорил, что… — Я покосился на Джину, но она нас не слушала. Из вежливости отодвинулась и глядела на звезды.

— Нет, сынок! — Отец запустил руку в мою гриву и потрогал за ухо. — Уже пора!

Джина заметила этот жест и сжалась в комочек. Даже спиной я чувствовал, как она напряглась. Девчонка тоже поняла, что мне предстоит, а я на секундочку пожалел, что взял ее с собой. Если я вдруг не справлюсь, не смогу ей в глаза смотреть! Куда уж там жениться…

Сначала я просто сидел и смотрел в темноту, в кусты, а отец меня не торопил. Звезды раскачивались на черной простыне, а луна распахнула рот в беззвучном крике.

— Закрой глаза, — прошептал папа. — Закрой глаза и зови его.

С этими словами он сел у меня за спиной, достал веревочку и закрепил мне волосы на макушке. Я не слышал его движений, я слышал тысячи маленьких дрожащих крыльев, пролетающих надо мной. И я чуял запах холодной стали. Отец достал нож.

Я пробовал раз за разом, но лисенок, наверное, чувствовал мою неуверенность и не откликался. Джина помочь даже не пыталась, сидела совсем тихонько, но сердце ее стучало быстрее моего. Музыку я давно выучил, но это совсем не музыка для птиц. Дрозда и ребенок приручить может, это ерунда! Наконец, отец сжалился надо мной и начал помаленьку помогать. Как только он вступил, я сразу догадался, где закралась ошибка. Первые четыре ноты я держал почти чисто, а на пятой съезжал почти на полтона. Отец помогал в четверть силы, словно подсаживал меня сзади на турник. Я поймал ошибку, выровнялся, но вступил слишком сильно, не оставил сил на раскачку… И мы пошли по второму кругу.

Не знаю, сколько прошло времени, — распахнутый рот луны скатился к мохнатым верхушкам елей, и миллионы травинок собрали миллионы прозрачных капелек из ползущего тумана. Я почти приручил его. Лисенок выбрался из норы и стоял совсем рядом. Я уже слышал, как бьется его маленькое сердечко и подрагивает кончик хвоста. Я повторял музыку раз за разом, мы оба замерли, но дальше дело не двигалось, потому что мне не хватало главного.

И тут отец сделал это. Одной рукой он крепко взял меня сзади за шею и быстро, дважды, провел ножом по кончикам ушей. Наверное, в первую минуту мне было очень больно, сейчас я уже не помню. Одно известно точно: было бы гораздо больнее днем, если бы я не пел. Папа сделал два коротких надреза на верхушках моих ушей, и я почувствовал, как горячие ручейки крови покатились за воротник. После этого я ощутил еще кое-что. Те маленькие горячие бугорки, что так ныли последние месяцы, лопнули, и снаружи расправились первые щетинки.

Я продолжал петь. Лисенок встрепенулся и почти бегом двинулся ко мне. Я протянул руку, и он ткнулся мокрым носом мне в ладонь. Отец разрешил мне погладить Цезаря, так я его назвал, и подержать на груди. Чтобы он привык к моему запаху. Его мать погибла, и теперь я должен ее заменять. Еще через минуту мне показалось, будто прорвало огромную плотину у меня в голове. Джина этого никогда не поймет, у девчонок все не так. Еле различимые ночные звуки и запахи хлынули сквозь меня кипящим потоком; я слышал, как возится под землей крот и шебуршится в далеком дупле беличье семейство, как расправляются навстречу рассвету первые лепестки цветов и собираются на работу муравьиные полки. Сова вернулась с теплой убитой полевкой к своим детенышам, а на верхушке клена прочищал горло первый соловей…

Потом отец отнес меня и Джину домой на руках. У меня сил совсем не осталось. Цезарь ворочался у меня за пазухой, никак не мог устроиться. Он был страшно худой, костлявый и голодный. Мама ждала нас на крыльце.

— Папа подарил мне музыку лиса… — пробормотал я спросонья.

— Твоему папе хватило ума не дарить музыку волка.

Взрослые засмеялись. Отец отнес Джину в дом, а меня уложил в кресле на веранде и закутал в одеяло. Сквозь сон я чувствовал, как мама промыла мне ранки. Потом они, смеясь, взявшись за руки, вышли в сад. Две тонкие гибкие тени. Более высокая и лохматая тень нагнулась и обняла другую. Поцеловались и снова засмеялись. Я проваливался.

Музыка… Песня лиса…

После той ночи я перестал ездить в школу: мама добыла справку, будто я болею нервными срывами. Потому что с девяти лет и до возраста, когда сменится голос, нельзя стричься и, уж конечно, никому нельзя показывать уши. Сначала мне было немножко одиноко без старых друзей, тем более что и ко мне соседским ребятам ездить запретили. Но так положено. Я играл с братьями Дрю, иногда мы ездили к Лоттам и к девчонкам Эвальдов. А прошлым летом мама взяла меня и сестер на юг, в Испанию. Там было здорово — море и дельфины. Но даже на море мама продолжала нас учить. Мы с сестрами по очереди прыгали ночью в воду, чтобы достать амулеты. Мама кидала, а мы ныряли, чтобы навостриться чуять под водой. И собирали травки, которых нет у нас дома. Благодаря старшим сестрам, я сумел, наконец, без запинки спеть три основные песни Долины, и вместе мы вызвали Зеленого духа, Потом мы лазали по горам, это было здорово!..

Все шло прекрасно, пока не зарезали Элинор и не появился Робинс. На следующий день, после того как отец вместе с другими мужчинами ездил прочесывать лес, Робинс заглянул к нам вторично.

— Мы здесь проездом, — сказал он. — Вы позволите напиться воды?

Отец распрягал лошадь. Он молча накинул поводья на столбик у ворот и молча открыл перед полицейским двери. На сей раз Робине приехал не с Марти, а с другим парнем, тот остался сидеть в машине. Я сразу понял, что пить Робинсу ни капельки не хотелось; он намеревался озадачить отца какими-то новыми сведениями. Я тихонько спустился по чердачной лестнице в спальню и прислушался. Мама была дома, но она, как и я, услышала машину загодя и заранее знала, кто в ней приедет. Поэтому папа опять остался с этим гнусным типом наедине.

— Что нового, офицер?

— Почти наверняка эти ублюдки ушли на вашу территорию. Неужели вы не встретили следов?

— Я говорил вашему помощнику, что на месте преступников уходил бы вдоль воды. Имеет смысл послать людей, с ищейками, по обоим берегам ручья.

— О! Благодарю… Здесь удивительно вкусная вода. Собак мы уже послали, но вам придется и завтра помогать нам.

— Естественно. Это часть моей работы.

— Кстати, в этом году случались пожары?

— Весной туристы дважды не затушили костры. Пожарами не назовешь.

— Скажу вам честно. Я тут покопался в архивах, интересно стало. Следует знать поближе тех людей, среди которых придется работать, верно? Я покопался в старых отчетах и обнаружил любопытную деталь. По сравнению с общей картиной по всему графству, на вашей территории процент пожаров едва достигает одной восьмой. Двенадцать процентов от среднего уровня! Как вам это удается?

— Я качественно выполняю свою работу.

— Безусловно! Причем все четырнадцать лет, что занимаете свою должность. Знаете, я не поленился и отыскал материалы по вашим предшественникам. Картина та же самая.

— Складывается впечатление, что вы недовольны отсутствием пожаров…

— Что вы, отнюдь! Просто мне стало чрезвычайно любопытно. У вас своя работа, у меня — своя, верно? Я изучил отчеты о каждом случае возгорания. Пожары на вашей территории случались почти исключительно ввиду естественных причин. Молнии, обрыв проводов во время грозы. Случайный окурок из машины. Как-то раз воспламенился торфяник. Припоминаете? Но почти не встречаются отчеты о преднамеренном хулиганстве. Просто восхитительно! Такое ощущение, что мимо ваших владений катаются удивительно трезвые и законопослушные граждане.

Однако столь благополучные показатели присутствуют не только на участках Луазье. Из ряда вон, в положительном смысле, выбиваются и лесничества, где служит Симон Дрю, а также Питер Лотт и ваш дальний родственник Эвальд. Что наиболее любопытно, Дрю и Лотты также связаны с вами кровными узами, верно? Что вы молчите?

— Отчасти вы правы. Но это чрезвычайно дальняя родня.

— Вероятно. У меня не нашлось пока времени связаться с центральными архивами и прогнать данные по всем государственным заказникам… Чем вы сами объясните подобные странности?

— Вы меня допрашиваете?

— Ни в коем случае. Я вообще бы не стал уделять времени подобной статистике, и уверен, никто до меня не занимался подобными расчетами. Если бы не ваши дети.

— Мои дети?!

— Именно. Ваши трое детей подвержены некоему нервному недугу. Очевидно, это можно было бы назвать частным случаем, если бы у ваших родственников дела обстояли иначе. Я выяснил, что по крайней мере три последних поколения дети Дрю, Лоттов и Эвальдов не посещали средних общеобразовательных учреждений. Бы, в том числе. Не имею сведений, что происходит в других графствах, и не силен в медицине, однако… Чтобы не водить вас за нос. По моей просьбе сотрудница попыталась выяснить причины заболеваний и связаться с врачами. Ей это не удалось. Как вы это объясните?

— Что именно вы хотите услышать? Почему на моих землях нет пожаров, или где наблюдается мой ребенок? Для вас явилось открытием соблюдение врачебной тайны? — Папа изо всех сил сохранял доброжелательный тон.

— Вот как… — Робинс вздохнул и еще раз отпил ключевой воды из стакана. — Не хотите быть со мной искренним? Как угодно. Спасибо за угощение.

Он поднялся и вышел на крыльцо. Второй полицейский дремал в машине. Стоял нестерпимый зной, мухи бились в оконную сетку, как вражеская шрапнель. Термометр показывал семьдесят пять в тени. Дубовые листья желтели до срока, а корни барахтались в пересохшей земле, моля о дождевой влаге.

— Кстати, Луазье! — Я уже не сомневался, что «под занавес» Робинс выдаст какую-нибудь гадость. Такая уж у него была манера: дать человеку расслабиться, а затем быстро укусить. — У вас удивительно тонкие руки. Вы не играете на фортепьяно?

— Нет.

— Весьма прискорбно. Ваши пальцы, скорее, подходят для рояля, чем для грубой работы в лесу. — Робине возвышался над папой на четыре дюйма, и ему нравилось, что можно смотреть свысока. — Наилучшие пожелания супруге и сыну! Наверняка, они так и гуляют по лесу…

И уехал. А отец вернулся в дом и открыл банку с безалкогольным пивом. Он почти никогда не пил. Я слышал, как зашипела пена под жестяным колпачком. Мама вышла из кухни и обняла отца за плечи.

— Филипп, он мне не нравится.

— Мне тоже.

— Ты знаешь, о чем я думаю.

— Знаю.

— Возможно, девочка еще жива.

— Это не наше дело. Забыла, что случилось с твоим отцом? Он, помнится, тоже бросился спасать чужих детей. Благородно, самоотверженно, отчаянно. Его имя попало в газеты…

— Не надо, Филипп!

— Отчего же?! Он спас чужих, спас семерых из трех миллиардов, но не позаботился о безопасности Фэйри. Разве не так? Разве твоя семья не была вынуждена бежать?

— Мы не бежали, мы просто переехали…

— Вы «просто переехали» оттуда, где жили твои деды последние пятьсот лет. Просто переехали, потому что нашлись любознательные репортеры и любознательные детективы. Им стало крайне любопытно узнать, каким образом твой старик выплыл в том кошмаре, когда горела даже вода? А он выплыл и спас еще семерых. И при этом остался почти цел. И вдобавок имел глупость, потеряв чуть ли не треть кожи, уйти из больницы!

— Фил, если найти эту Элинор… Полиция оставит нас в покое!

— Они оставили в покое твоего отца?! Сколько докторишек пытались выяснить, что у него внутри? Разве они не домогались у твоей матери, почему она рожает детей не в больнице и ни разу не пригласила акушерку? Стоило истории со взрывом просочиться в печать, как вокруг твоей семьи начались настоящие раскопки! Сколько границ вы пересекли, прежде чем отыскали тетю Берту? Сколько имен сменил твой отец, прежде чем писаки успокоились? Он сам показывал мне эту французскую газету, где на снимке видно ухо. У него выгорела тогда чуть ли не половина волос на голове! Великолепные снимки, правда?

Тот фотограф — настоящий талант. Он поместил рядом два снимка. Один — сразу после взрыва, на палубе буксира, где твой папа держит на руках обгоревшую девочку. На него самого страшно взглянуть. И следующий снимок — тремя днями позже, в госпитале. К счастью, на первом плане стоит медсестра-монашка, поэтому не так заметно. Но те, кто захотел, те заметили! Папа сидит в кресле, грудь и рука забинтованы, а грива почти восстановилась, уха уже не разглядеть…

— Не забывай, он работал спасателем!..

— Он спас чужих, а как насчет тебя? — Папа два раза отхлебнул пива. Я слышал, как сжимается его горло, я чуял, как натянулась внутри него струна ужаса. Он боялся не за себя, он боялся, как бы не случилось плохого со мной и мамой…

— Как насчет тебя и твоих троих сестер и брата? — На самом деле папа начал успокаиваться. Он вообще редко сердится, а на маму сердиться просто не умел. — Ты хочешь, чтобы я влез в эту заваруху и забыл о собственных детях?

— Элинор Риган — тоже чей-то ребенок! — мягко возразила мама и потерлась лбом о папино плечо. — Помоги им найти ее.

— Я помогаю. Вторые сутки в седле.

— Они снимут оцепление и уйдут…

— Ты слышала намеки этого легавого? Я два дня корчу из себя дурака и вдруг обнаружу убийц?! Чтобы он вернулся сюда и продолжал выспрашивать про мои руки? Лучше пусть занимается делом, чем роется в архивах…

— Ты боишься насчет того случая, в девяносто восьмом?..

— Не только. Я хочу, чтобы Бернар и девочки выросли в спокойствии.

— На месте Элинор Риган могли оказаться Каролина или Бетси!

— Ты же знаешь, что произойдет, если мы вмешаемся! — Папа говорил очень сердито, но я чувствовал, что внутри он уже сломался. Он всегда был сильным, но против мамы ничего не мог поделать. — Эти маньяки, убийцы, они пришли и уйдут. Исчезнут — и все забудется. А если их найду я, если они еще здесь, что тогда? Нас затаскают в суд, свора журналистов, телевидение, дурацкие вопросы! И. тут как тут, вылезет дотошный Робинс со своим любопытством…

Я знаю отца. У них с мамой нечто вроде игры. Тот, кто чувствует себя неправым, долго упрямится и не соглашается поступить как надо. Мама так же себя ведет, когда сделает что-то не так, а потом уступает.

Это вроде игры. И сегодня неправ был отец. А может, все наоборот. Мама говорит, что иногда приходится делать выбор, когда правы все. В таких случаях уступить даже хуже, чем настоять на своем.

Но этой ночью папа уступил.

Он вышел свистеть.

Глава 32 НОЧЬ И МАМАША

Папа зовет ветер.

Сегодня он поет песню волка. Я большой и совсем не боюсь. Ну, разве что самую капельку. Малая песня волка длится почти минуту, иногда мне кажется, что я и сам мог бы попробовать. Пять нот по нисходящей, затем обратно и — словно рассыпать бусинки на мраморном полу. А потом, не дожидаясь, пока все бусинки успокоятся, подняться предельно высоко, как это делают они, когда тянутся мордами к полной луне…

И на самой высокой ноте дрожит голос, и снова вплетаются низкие тона, на две октавы ниже, вплетаются, и будто змея толстыми ненасытными кольцами охватывает нежный трепещущий побег бамбука… Тяжело передать словами. Я чувствую, как встают дыбом волосы. От затылка, вдоль позвоночника у меня еще выросло не так много волос, но они мешают мне лежать на спине, когда я слушаю, и я переворачиваюсь на живот. Уши тоже шевелятся сами по себе…

Папа свистит. Потом появляется Мамаша и одна из младших сестричек. Сестра сытая, я чую у нее в желудке чужую свежую кровь. Скорее всего, енот. Она сытая и разгоряченная от недавней погони. Папа говорит с ними, сегодня он не может приказывать, потому что не набрал полную силу. Чтобы набрать силу, надо несколько вечеров тянуть деревья, но сейчас не наш цикл. Ниже этажом не спит мама, никто не спит. Цезарь тоже волнуется, он подрос и стал совсем взрослым лисом. Он шуршит у себя в корзине, ворчит и скалит зубы. Я встаю и беру его на грудь, как маленького. Он все менее охотно идет на руки, но не сегодня. Сегодня он трусит. Собаки тоже боятся, дрожат в конурах. И лошади, и скотина. Так будет всегда, но я обязан привыкнуть. Потому что я — Фэйри, и когда-то придет моя очередь сочинять новые песни рода, где будут слова о моих родителях…

Утром отец позвонил в полицию и сказал им, где прячутся те двое. Оказалось, что он и раньше верно угадал. Убийцы бросили машину под мостом и побежали вдоль ручья прямо по воде. А девушку связали и несли на себе. Они где-то раздобыли карту и знали, куда приведет ручей. Там, где шестая просека разделяет нас с Харрисонами, один за другим тянутся три оврага, словно когтистая лапа по земле прошлась. Овраги ярдов по восемьдесят и плотно заросли лесом. Там, в этих прогалинах, в болотистых низинах ручей берет свое начало, поэтому злодеи смогли так далеко убежать. На воде собаки не слышали запахов. А за последним оврагом до сих пор стоят несколько кирпичных сараев, построенных еще в конце девятнадцатого века. То есть от сараев остались одни стены, никто и не вспомнит, что там было. Но на карте они отмечены. Мне случалось там гулять дважды. Ничего интересного — сыро, сплошное болото и москиты.

Папа ошибся в одном: он думал, что насильники побегут вниз по течению, там, где ручеек становится шире и глубже. Кроме того, вниз по течению они скорее бы вышли к трассе. Он ошибся, потому что считал, будто злодеи скрывались от погони. Гораздо позже, когда обследовали фургон, выяснилось, что у них что-то заело в двигателе. Только и всего. Поэтому все поиски сосредоточились слева от шестой просеки на участке Харрисона, и ошибка вылезла длиной в девять миль. Ближе к пяти утра папа получил всю информацию, которую могла принести Мамаша. Мамаша и сестрички старались всю ночь. В развалинах пахло двумя мужчинами и одной женщиной. Папа не знал лишь одного: жива ли Элинор Риган.

Целый час они с мамой обсуждали, как преподнести новость полиции. И придумали сказать, что одна из наших собак, из тех, что бегают свободно, вечером вернулась встревоженная. Вернулась и звала за собой, но ночью папа не решился отправиться в путь. Легенда получилась идиотская, даже мне было понятно, что так не бывает. Никакая домашняя собака не побежит за пятнадцать миль докладывать хозяину о своих подозрениях. Но мама сказала, что это не главное. Потом все забудется, а главное, чтобы мерзавцев нашли.

Мама ошибалась.

К рассвету Робинс перебросил людей, и они оцепили большой квадрат, образованный шестой и пятой просеками, четвертой дорогой и полями старика Уэбли. А к половине седьмого полиция окружила сараи. Негодяи были там, и девушка оказалась жива. Это стало сразу известно, и мама очень обрадовалась. Отец уже ускакал, и мы сидели вдвоем, новость нам передал по телефону старший сын Харрисона Уолтер. Мама сказала: «Слава святым Холмам!», и я почти поверил, что беды закончились.

Но самое отвратительное только начиналось. Оба ублюдка оказались вооружены, они услышали собак и начали стрелять. Даже ранили кого-то из добровольцев. Папа потом сказал, что бандиты нанюхались наркотика и ничего не соображали. Они заявили полиции, что если их не пропустят к дороге, то они убьют девушку. Они и ей вкололи наркотик, сами пили и мучали ее всю ночь. Тогда никто не понимал, откуда могли взяться подобные садисты. Много позже, когда все закончилось, в газете написали про одного из них. Он дважды сидел в сумасшедшем доме. Несколько раз его хотели посадить: то собаку убьет, то жену. У него когда-то были две жены. Первой он сломал нос и руку, на вторую набросился с ножом. Но в тюрьму так и не попал, потому что его всякий раз признавали безумным. И жил далеко от нас, на южном побережье. Насчет второго убийцы так и не удалось ничего выяснить, потому что…

Потому что от него ничего не осталось. Но надо по порядку.

Полиция долго вела с ними переговоры, вызвали специальных стрелков, кто мог бы попасть издалека. Но потом решили не рисковать и дать возможность бандитам уйти к дороге. Они вышли, прикрываясь девушкой. Один шел впереди, а второй тащил ее за собой и держал нож у нее возле горла. Это наш констебль Марти рассказал, он смотрел в бинокль. Элинор Риган была почти черная от синяков, с разбитым лицом. На ней была только короткая куртка одного из негодяев и больше ничего — ни одежды, ни белья. Марти потом говорил отцу, что сразу понял, в живых ее не оставят. Сразу стало ясно, что девчонку убьют. Она качалась и падала, все из-за наркотика. Другого выхода, однако, не нашлось. Приехали родители Риган и умоляли полицию, чтобы не стреляли. Там очень густой лес, и действительно легко было попасть в их дочку.

Затем бандиты потребовали, чтобы на шоссе для них оставили машину с ключами в замке и полным баком бензина. Робинс согласился. Чтобы добраться до шоссе от заброшенных сараев, надо пересечь довольно густой лес, но потом, полосами, чаща чередуется с полянками. Дорогу, конечно, тоже перегородили с обеих сторон и транспорт направили в обход, так что никуда бы подонки не делись. Но кто-то, может и Марти, высказал предположение, что, как только эти двое получат машину, девчонку немедленно прикончат. Папа сказал, что, скорее всего, так бы и случилось. Поэтому некого винить.

Когда мужчины с девушкой на руках пересекали последнюю поляну, эдакий длинный, полого спускавшийся к зарослям лужок, все и случилось. Один из ублюдков споткнулся, а девушка вырвалась и бросилась бежать. Элинор бежала со связанными руками, а эти двое припустили за ней. Полицейские опоздали открыть стрельбу, а когда получили команду, то вышло так, что девчонка очутилась на линии огня. По пятам за ней несся один из обкурившихся придурков и тоже стрелял. Короче, Элинор Риган погибла.

Когда ее потом забрали медики, обнаружились страшные вещи. Мама не хотела, чтобы я слышал, когда отец рассказывал, но об этом говорили все. Ее насиловали, а потом жгли огнем в разных местах. И еще, почти отрезали кусок от груди, сломали ребро и два пальца. Выбили половину зубов. Выступал врач и сказал, что это чудо, как она вырвалась с такой дозой наркотика в крови. Но Элинор могла бы выжить. В нее попали три пули. Две выпустил преступник, но одну — кто-то из стрелков.

А насильники тут же помчались к лесу. Потому что кто-то крикнул: «Не стрелять!» Все получилось наоборот и не вовремя. Спустя несколько минут по их следам пустили собак, но опять вышла осечка. Потому что бандиты успели добежать до шоссе и нашли там машину, что любезно предоставила полиция. Им фантастически везло, но так бывает. Мама назвала это роковой случайностью. Я спросил ее тогда:

— Ты говорила, что когда кому-то везет, это от добрых духов. Значит, добрые духи гор помогают плохим людям?

Если бы они выскочили на дорогу сорока ярдами ближе или дальше, то их успели бы догнать. Но они выскочили прямо к машине. И уехали. Правда, недалеко, но собаки потеряли след. Они проехали милю и увидели впереди заграждение. Тогда они вернулись немного назад, к руслу Малинового ручья, и опять устремились в лес. На сей раз в нашу сторону.

И Уэбли, и Харрисон, и даже непьющий Марти вечером собрались в баре «У Винсента», там, где обычно все собираются. Они пили весь вечер, но не могли опьянеть, потому что все видели, что стало с девушкой. А старик Уэбли сказал, что помнит войну, но не помнит, чтобы кто-нибудь так кричал, как кричала Катрин Риган, мать убитой. А папа приехал домой,

Я не помню, чтобы он пил крепкое спиртное. Но в тот вечер от него пахло виски. Он приехал, но не стал заходить внутрь, сел на крыльце и ждал. Мама пыталась его позвать, но он отказался. Тогда она накинула куртку и тоже вышла к нему, а мне велела идти спать. Но я все слышал.

— Они перекрыли местное шоссе, но не смогут остановить движение на магистрали. Б фургоне лежала карта, мерзавцы теперь ориентируются на местности.

Мама ничего не ответила, она обнимала отца и сидела очень тихо. Я знал, о чем они оба думали. Если насильники хорошо ориентировались по карте, то за ночь они вполне могли добраться по воде до третьей дороги, а оттуда рукой подать до магистрали.

— Звонил Дрю и твой дядя, — почти шепотом, отвернувшись в сторону, сказала мама.

— Вот как? — переспросил папа, и еще сильнее сгорбился.

— А ребенок спросил меня, почему высшие силы не вмешиваются.

— И что ты ему ответила?

— А что я могу ответить? Иногда я тоже начинаю верить, что миром правит зло. Я сказала Бернару, что если бы высшие силы не любили нас, они бы давно наслали смерть на все человечество…

— Это общая проблема религий. Все положительные события, например восход солнца, люди приписывают доброму Богу. А стоит случиться неприятности, начинают стенать, что Бог их оставил. Затевают массовые бойни, а после бьются лбами о ступени храмов… — Папа протянул руку, и на ладонь ему спикировали наши дрозды, что жили под крышей сарая. — Смотри! Бог, если он существует, ежедневно показывает им, как надо жить. Достаточно выйти из машины на опушке и оглянуться, чтобы все стало понятно. Разве не так?

— Так, милый… — Мама плотнее прижалась к папиному плечу. Дрозды склевывали хлебные крошки.

— Даже не ежедневно, — задумчиво продолжал папа. — Духи каждую минуту дарят свою доброту, но людям мало. Они хотят, чтобы кто-то двигал за них руками и разевал за них рот. Они истребляют друг друга миллионами, а потом друг друга же и спрашивают: «Где же был Бог?! Как же так? Как же Бог позволил случиться такому беззаконию?» А что остается Богу? Ты права — прихлопнуть всех нас, одним махом…

Я отложил учебник. Я не мог читать, а смотрел сквозь щелочку жалюзи на папину гриву. В его волосах появились седые нити. Он так и не поинтересовался, что сказали по телефону родичи. И так все понятно.

— Ты права, — повторил отец, хотя мама не произнесла больше ни слова.

Он поднялся и пошел вниз, за болотный луг. Я видел, как он спускается, обходя кусты. Тонкая гибкая фигура. Там, где он ступал, не падала ни одна травинка. Собаки увязались за ним, но папа отослал их домой. Он отправился тянуть силу из деревьев.

Солнечный свет не успел растаять за холмом, когда я почувствовал, что дальше не могу читать учебник. У меня разболелись уши и начала чесаться спина.

Потому что папа, не дожидаясь темноты, вызвал Капризулю.

Глава 33 РОБИНС НАХОДИТ ВИНОВАТЫХ

Дядя Эвальд. Он на самом деле дядя не мне, а моему папе. А для меня он двоюродный дед. Он говорит, что такие, как Капризуля, они потенциальные убийцы. Это значит, что Капризуля бросится на человека, если случится что-то необычное. Или сильный голод, или если зверя загонят в угол. Чтобы он напал сытый, он должен получить кровавый приказ. Есть люди, которые считают всех зубастых зверей убийцами, но это совсем не так. Любой хищник сторонится человека, даже голодный. У них в крови страх перед людьми. Я говорю о людях, а не о Добрых Соседях.

У Фэйри со зверями договор. Мама так говорит. Когда я был малышом, я представлял договор в виде длинного растрепанного свитка, покрытого непонятными письменами. И в конце свитка, если развернуть, слева стоят подписи Отцов первых семей, а справа — оттиски звериных лап. Лет до семи я всерьез верил в сказочный договор и горько плакал, когда братья Дрю насмехались над моей верой. Но папа посадил меня на колени и сказал, что я зря горюю. Договор существует, и совсем неважно, что его нет на бумаге.

Договор существует с тех пор, как появились Фэйри. И самым важным в договоре было то, что и принесло потом гибель. Самыми важными были условия, на которые согласились все, кроме обычных людей.

Нельзя плодить себе подобных больше, чем это необходимо для поддержания рода.

Нельзя плодить себе подобных больше, чем это позволяют угодья и водоемы.

Нельзя плодить себе подобных больше, чем можешь воспитать в честных традициях.

Обычные сделали вид, что согласились, а затем принялись размножаться. И чем больше их становилось, тем меньше пространства они оставляли другим. Они плодились и бросали своих детей в голоде и болезнях. Они плодились, не задумываясь, хватит ли еды. Что касается воспитания в честных традициях… Дядя Эвальд говорит, что если ненависть к другим расам можно назвать устойчивой традицией, то с воспитанием детей у человечества все в порядке.

Несоблюдение договора привело к гибели миллионов неразумных, вроде редких птиц и бизонов, а также разумных, о которых уже никто и не вспоминал. Про них теперь придумывают компьютерные игры. И в этих играх Фэйри почти всегда — подлые злодеи. Это так странно, ведь на самом деле все происходило наоборот…

Дядя Эвальд сказал, что в третьей песне кобальтового Холма упоминается о трех расах разумных. Но песни Холма исполняются на древнем языке горных Фэйри; много слов понятных, но не все. Никто не может до конца понять песен, даже старики. Потому никто пока не может отыскать входы в святые Холмы…

Капризуля пошел не один. Я не спрашивал папу ни о чем. Он вернулся и уснул до утра, а мама заметила, что я не сплю, и поднялась посидеть со мной. Она потрогала мои уши и увидела, что я опять лежу на животе. Потому что волоски на спине поднялись дыбом и нестерпимо чесались. Мама спела мне несколько песен и сказала, что я очень быстро взрослею. Она была очень грустная в ту ночь, потому что умеет смотреть вперед…

Следующий день тянулся, как обойный клейстер, как засахарившийся сироп из разбитой банки. Только разбилась не банка, а кое-что поважнее, это точно, и разбилось навсегда. Отец уехал рано, а мне предстояло заниматься с двумя учителями. Я слушал их, точно сквозь шум водопада. Точно сотни тонн воды обрушивались на камни, отгораживая меня от мира. Сквозь водопад доносились звонки телефона. Папу искал Харрисон и другие, спрашивали, куда он делся, а мама отвечала, что он плохо себя чувствует и не может приехать. Они не справлялись без папы. Полиция продолжала поиск, но никто лучше него не мог подсказать, где искать следы. Мама не обманывала, отцу было ужасно плохо. Я знал это, потому что мне было плохо вместе с ним. Вместе с ним я совершил убийство. Спустя три года я могу произнести это слово.

Еще через пару суток местных мужчин перестали привлекать к прочесыванию леса, потому что нашли два трупа. В одном опознали того самого сумасшедшего маньяка, дважды попадавшегося за нанесение побоев. Голова мужчины лежала в сторонке, но его опознали по отпечаткам пальцев — левая рука сохранилась почти полностью.

А кем был второй садист, выяснить так и не удалось. Очевидно, он заметил опасность раньше своего дружка и пытался сбежать. Он пробежал почти сотню ярдов и по пути отстреливался, полиция нашла три пули. Если бы ему хватило смелости остановиться и не стрелять на бегу, возможно, он сумел бы получше прицелиться и протянул бы подольше. У него появился бы шанс добраться до дороги…

Но он не посмел остановиться. Сначала полицейская собака нашла его правую руку, оторванную по локоть. Человек был в таком ужасе, что продолжал убегать без руки, поливая траву кровью, как садовник поливает из шланга свои розочки на клумбах. Наверное, он все-таки попал в своих преследователей, потому что в траве обнаружили не только человеческую кровь.

Этого парня криминалисты не смогли идентифицировать; кажется, так это называется. Ни отпечатков пальцев, ни лица. Честно говоря, они не смогли даже по кусочкам собрать его череп. Наверное, он здорово разозлил тех, кто за ним гнался…

А вечером приехал новый полицейский босс, Робинс. Он приехал один и верхом, чем очень удивил и маму, и меня. Ни за что бы не смог представить его на лошади. Он ведь хищник, настоящий, коварный хищник. Разве можно представить тигра верхом на кобыле?

— Миссис Луазье! — Робинс приподнял фуражку и вытер потный лоб. — Мне показалось, что ваш супруг не очень-то приветствует чужие автомобили, я прав? Вот и колеи возле дома почти заросли…

Он был чертовски наблюдателен, этот стареющий охотник. Когда он соскочил на землю, я впервые заметил, что Робине очень маленького роста. Для обычного человека, разумеется. Поэтому его так порадовало, что существует кто-то еще ниже его, на кого он сможет глядеть свысока. Но это уже неважно, важно то, что он говорил. В дом его не приглашали, а он и не напрашивался. Отец вышел и встал у перил рядом с мамой, а Робинс топтался в пыли и глядел на них снизу вверх. Но его это, похоже, совершенно не огорчало, скорее наоборот. Я не сразу сообразил, что же его так радует, особенно в дни, когда вся округа не может оправиться от шока. А потом я понял.

Он нашел виноватых.

Не важно в чем, но виноватых. Казалось бы, преступление раскрыто, и он вполне мог переключить внимание на другие проблемы. В городке, на дискотеке, произошла очередная драка, и у кого-то угнали мотоцикл. Но такие люди, как Робинс, — они как клещи. Возможно, для полиции специально отбирают подобных типов. Он не мог спокойно существовать, если не чувствовал, что его боятся. У него болел живот, если окружающие не чувствовали себя преступниками. Я видел, как он ведет себя с подчиненными, — словно они все под подозрением. Он пил чужой страх, как любимый коктейль.

— Сейчас я здесь как частное лицо, — Робинс указал на свою гражданскую одежду. — Можно сказать, что дело закрыто, и вы оказали нам большую помощь. Однако у меня есть несколько вопросов. Вы не возражаете? — Он улыбнулся, как дикий кот, поймавший мышку.

— Пожалуйста, — сказала мама и взяла отца за руку.

— Весьма необычное поведение для медведей, не так ли?

Мои родители молчали.

— Теплое время года, полно корма… — Робине огляделся и присел надеревянный чурбан. — Я становлюсь натуралистом. Возможно, это какая-то форма бешенства? Возможно, следует провести облаву?

— Не думаю, — осторожно сказал папа. — Скорее всего, люди случайно потревожили зверя…

— Зверя? Вы же видели следы, Луазье! — ухмыльнулся Робинс. — И разбираетесь в повадках животных гораздо лучше, чем любой из моих парней. Я профан, но способен определить. Там было как минимум три взрослых медведя. Откуда они взялись так близко от жилья? У каждой взрослой особи свой ареал обитания, не так ли? Откуда они появились, эти три взрослых зверя на площади менее двадцати квадратных акров, именно в ту ночь? И куда исчезли?

Папа пожал плечами. Он никогда не обманывал и сейчас предпочел молчать, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.

— Медведи исчезают бесследно, уходят по воде, как настоящие партизаны! — воодушевленно продолжал гость. — А ведь каждая особь наперечет, у них даже есть имена и, возможно, какие-нибудь клейма в ушах? Как вы думаете, если запросить ветеринарный авиаотряд или спецов из Лесного попечительного Совета, нам не помогут отыскать столь опасных животных? Что скажете?

— Вы настаиваете, чтобы мой муж отправился в погоню за медведем? — вступилась за отца мама. — А потом что? Надеть на него наручники и привести к вам на допрос?

— Прекрасно! — сменил тактику Робинс. — Поболтаем о другом. Я говорил вам, что просмотрел кое-какие бумаги. Слишком увлекся пожарами и чуть было не упустил криминальные сводки. Шесть лет назад группа пьяных студентов приезжает на трех машинах из города и устраивает пикник возле озера. Припоминаете?

— Из-за них чуть не начался пожар! — горячо отреагировал папа. — Я предупредил их, а затем обратился к вашему предшественнику.

— О да! Вы все сделали замечательно. Полиции даже не пришлось вмешиваться!

— На что вы намекаете? Я никому не угрожал.

— Двое из этих малолетних придурков обратились впоследствии в больницу. Не здесь, далеко отсюда. Обратились с укусами. Они заявили, что на них напала стая волков. — Робинс выразительно замолчал.

— Что тут удивительного? Горный массив занимает значительную территорию заповедника…

— Безусловно! — перебил полицейский. — Но вот что любопытно. Они отмахали почти тридцать миль, прежде чем обратились за помощью. Я отыскал врача, дежурившего в указанный день, он до сих пор работает в той больнице. Отыскался и врач, и рентгеновские снимки. Двое парней пострадали серьезнейшим образом, вплоть до раздробленных костей. Почему они не обратились к врачу в ближайшем городке? Какой ужас должны были испытывать люди, чтобы, превозмогая страшную боль и кровотечение, гнать на такое большое расстояние? Или поставим вопрос иначе: кто их гнал?

— В тот год поголовье волков резко возросло, — заметил отец. — Вы могли бы заметить, сколько было выдано лицензий на отстрел.

— Я заметил, не сомневайтесь! — отмахнулся Робинс. — А еще я отыскал четверых рабочих, из тех, кто трудился у вас по найму в прошедшие десять лет. Точнее, я поговорил по телефону с тремя десятками сезонников, но эти четверо заинтересовали меня больше всего. Догадываетесь, почему?

— Понятия не имею, — огрызнулся папа. Он начинал нервничать, а я не знал, о чем идет речь, и психовал больше, чем он.

— Так я вас просвещу, мистер Луазье! — ядовито прошипел визитер. — Они занимались вырубками и тралением, а впоследствии двое их них принимали участие в оросительных работах и высадке дубовых саженцев. Нанимались к Харрисону, к Уэбли и к вам. И, знаете ли, все четверо отмечали значительную разницу в условиях работы. Даже не в условиях, а в той обстановке, что их окружала.

— Никто в суд на нас не подавал.

— Это точно! В суд на вас подавать не за что! Миссис Луазье, я чувствую, что мое присутствие доставляет вам неудобства…

— В чем вы нас обвиняете? — строго прервала мама.

— Я не обвиняю, я пытаюсь разобраться. Почему, когда я делаю шаг вперед, вы отодвигаетесь, словно от меня несет чесноком или навозом?

— Вам показалось…

— Бросьте, не делайте вид, будто не поняли. Я не увлекаюсь спиритизмом, мне ничего просто так не кажется. Вы намеренно держите дистанцию в шесть футов. Причем это замечал не только я. У вас настолько острая реакция на запахи?

Мама оказалась в замешательстве, но Робине уже сменил тему. Как фехтовальщик, кольнул и отскочил.

— По третьей и четвертой дороге ежедневно проходят десятки машин, не говоря уж о государственном шоссе. И очень многие из тех, кто везет свое семейство на отдых, или возвращается домой, любят останавливаться, когда видят знак парковки. Вы понимаете, о чем я.

Дать детишкам побегать по лесу, организовать костер в разрешенном месте, возможно даже заночевать, поджарить мяса или сосисок на гриле. Почему бы и нет? Так приятно себя ощутить дикарями, хотя бы на один вечер. Для этого надо прожить годы в городе, скажу я вам, чтобы опьянеть от здешнего воздуха и завалиться спать под открытым небом… Ежегодно выделяются деньги для найма дополнительной рабочей силы в помощь лесничествам, иначе вам просто не справиться, это закономерно.

Те четверо мужчин, о которых я вспомнил… Они в один голос утверждают, что на придорожных стоянках, находящихся на территориях Луазье, никогда не возникало проблем. Или почти никогда. Дрова для костров оставались неиспользованными, грили чистыми, даже мусора не наблюдалось. Уборщикам просто не находилось работы. А на противоположной стороне шоссе все происходило наоборот.

Один из этих парней поведал мне, что как-то раз проторчал целый день у трассы. Он выкапывал дренажную трубу. И к вечеру парень начал сомневаться в собственном рассудке. До меня он рассказывал об этом только собственной жене, боялся, что никто не поверит. Он католик и к подобным фокусам относится слишком серьезно. Даже машины, что катились по его стороне дороги, разворачивались и съезжали на отдых по встречной полосе! И там, и здесь располагаются одинаковые площадки для установки палаток и одинаковые туалеты. И трава везде зеленая. Но туристов словно что-то отталкивало.

В конце концов, он не выдержал, бросил лопату и пошел узнать, что происходит. Он не поленился спросить троих отцов семейств, что выгуливали своих детишек на обочине, какого рожна они развернулись. И что вы думаете? Внятного ответа он не получил. Им показалось, что здесь чем-то лучше. Кроме того, им показалось, что с той стороны вообще нет указателей и выездов на стоянки…

Рабочий вернулся к своей трубе. Он пытался убедить себя, что все это ерунда и не стоит внимания. Но на следующий день вы послали к нему товарища в помощь. И второй тоже обратил внимание, что за целый день ни один человек не вышел на их стороне шоссе. Даже, извиняюсь, чтобы сходить по-маленькому, люди перебегали дорогу…

И тот случай, с волчьими укусами. Никто из рабочих, что провели у вас три месяца, не мог припомнить даже намека на присутствие в горах волчьей стаи. А они — не столичные хлюпики, эти люди всю жизнь провели на природе.

Взять Харрисона, вашего соседа. За последние три года он восемнадцать раз обращался за помощью полиции. Скопление машин, незаконные порубки, семь случаев браконьерства, четыре крупных пожара. Неоднократно терявшиеся дети и подвыпившие взрослые. Двое утонули в озере, где категорически запрещено купание. И тонут каждый год. Но только не на вашей стороне.

Я пытаюсь разобраться и никого не обвиняю. Вы содержите леса в превосходном состоянии. Я выяснил, что вы получали благодарности и поощрения от Лесной комиссии ее величества. Но почему даже законопослушные граждане, не говоря уж о браконьерах, остерегаются заходить в лес?

Робинс скрестил ноги в высоких кожаных сапогах и склонил голову вбок, точно умный пес, прислушивающийся к словам хозяина. Я чувствовал, как дрожит мамина ладонь, лежавшая внутри большой папиной.

— Пожалуй, мне пора! — лениво сообщил Робинс, глянув на запястье. Он потрепал по холке жеребца и поставил ногу в стремя. — Если возникнет желание поделиться соображениями, найдете меня в библиотеке.

Его конь, вскидывая задние ноги, кружился по двору. На прощание от гостя следовало ждать очередную гадкую новость.

— В библиотеке! — с ухмылкой подтвердил полицейский. — С недавних пор меня привлекает история, в частности, семнадцатый век. Вы не представляете, сколько удивительных совпадений можно встретить, если знать, где их искать. Например, в архивах землепользования, в Глазго. Северная Шотландия, триста лет назад… Потрясающие времена, скажу я вам! Особенно приятно было встретить знакомые фамилии. Эвальды, Лотты, Дрю. Егеря, лесничие, смотрители. Все вперемешку остатки средневекового мракобесия, обвинения в колдовстве и тут же благодарственные грамоты за отличную службу, даже рыцарские титулы. Много интересного, скажу я вам. Впрочем, я только начал разбираться со всем этим наследием. Одно непонятно: как это до сих пор никто не удосужился проверить столь замечательные родословные? И отчего люди, верно служившие короне, вдруг снимались с мест и переселялись целыми семьями? Возможно, их кто-то преследовал? Например, церковь.

Заслуживают внимания скучные бумаги, подписанные епископом Эдинбургским в начале семнадцатого столетия. Некоторые прихожане категорически отказываются посещать церковь и не допускают туда своих детей. Снова знакомые фамилии. Прямого обвинения в ереси нет, однако и документов той поры сохранилось немного. А взять переписку баронета Грэнди, почтенного эсквайра из Данди, с его кузеном! Вроде бы, полная ерунда. Грэнди рекомендует графу Лэндсиру в качестве распорядителя охоты некоего Эверарда Луазье, ранее занимавшего должность старшего егеря при одном из аристократов… Фамилия в письме не упоминается, только заглавная буква Д. Этот самый Луазье, по словам Грэнди, чуть не лишился головы, поскольку он и его мать были обвинены в колдовстве и спешно переехали в Уэльс.

Пресловутый Д. славился своими охотами, пока не проявил интерес к старшей дочери указанного Эверарда. Вероятно, дворянин вел себя грубовато, но нравы той поры позволяли аристократии много больше, чем сегодня. Девчонку он похитил силой, но с того дня олени исчезли из его лесов. И не только олени, а вообще вся живность. Очевидно, Грэнди не питал к Д. теплых чувств: он почти со смехом пишет о том, как прелюбодей поплатился за свою минутную страстишку. Гости начали стороной объезжать его замок, соседи перестали общаться. Тогда верили в проклятия и все такое…

Но данная история имела крайне любопытное и мрачное продолжение. Что-то меня подтолкнуло ознакомиться с документами местного прихода. Представьте, кое-что сохранилось. В частности, упоминание о том, что некто Крисби, викарий, отказался служить панихиду по зверски убитому владельцу замка. Судя по датам, прошло не менее пяти лет с тех пор, как Эверард Луазье и его семья покинули Данди. Ни малейшей прямой связи, но весьма поучительно. Владелец замка, тот самый Д., был похищен и убит самым жестоким образом. Детали не упоминаются, я наткнулся всего лишь на частную корреспонденцию. Пропавшего хозяина искали три дня, а когда нашли, его тело было разорвано на куски и развешено на ветках. Неплохо, да?

Я допускаю, что автор письма половину присочинил, но вполне могу понять несчастного викария. Парню не пришлась по душе идея иметь дело с нечистой силой…

Я не верю в проклятия, миссис Луазье, — Робинс подчеркнуто обращался только к маме, отца он словно перестал замечать. Наверное, он мстил маме за то, что она неделю от него пряталась. — Вы ведь родом из южной Франции, не так ли? Мне почему-то кажется, что можно обнаружить также много занятного, если проследить родословную по вашей девичьей фамилии…

— Чего вы добиваетесь? — глухо спросил отец.

Лицо Робинса стало жестким, словно на нем затвердел слой глины.

— Я всего лишь отвечаю за свою работу, сэр. Если на моем участке внезапно появляются животные-убийцы, которых здесь не должно быть, которые подлежат строгому учету, то это тоже часть моей работы. Если, вопреки всем прогнозам, появляется агрессивная волчья стая, это тоже мое дело. Если уровень мелкой преступности отличается в разы, в зависимости от стороны дороги, это также меня интересует. И пока я не разберусь, будьте уверены, не успокоюсь. Если не разберусь сам, то привлеку специалистов.

Всего хорошего, мистер Луазье! Мое почтение, миссис!

После того как стук копыт затих за поворотом, папа обнял маму и прижал к себе.

— Филипп, он не уймется. Он похож на гиену.

— Только не вини себя, милая…

— Нет, это я виновата. Это я втянула тебя! Но я не ожидала, что так кончится.

— Мы сделали то, что должны были сделать. Дед и остальные наши считают так же.

— Да, они поддержали, но…

— Договор не нарушен.

— Я всего лишь хотела спасти девочку. Выносить приговоры мы не имели права!

— А если бы они сбежали? И продолжали бы убивать?

— Филипп, я боюсь. Неужели нам придется уехать?

— Если он докопается, что дети здоровы. Кроме того, если он додумается привезти сюда антрополога.

Но я надеюсь, что у него есть дела поважнее!

Папа обнял маму, и вместе они вернулись в гостиную. Мама заговорила о моих сестрах, но я чувствовал, что она нарочно пытается сменить тему.

Потому что все мы знали, что Робинс вернется.

Глава 34 ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ

Вместо Робинса две недели спустя прикатил Марти Джойс, один из констеблей, тот самый, что учился с Робинсом в академии. Родители были с ним знакомы, не так чтобы близко, но иногда виделись по делам.

Потому что, как ни крути, но иногда папа нуждался в помощи полиции. Например, как-то раз на подъеме в гору перевернулась машина, и пришлось вызывать специальную бригаду с газовыми баллонами, чтобы вытащить людей.

Это произошло зимней ночью на третьей дороге, и зажатые металлом люди наверняка погибли бы, если б не папа. Я тогда был совсем маленьким, а сестры помнят.

Теперь им кажется, что они тоже услышали. Я уверен, что они хвастаются, ведь женщины не слышат так далеко. А вот папа услышал сразу и проснулся глубокой ночью. Выла метель, и в трех футах от собственной двери можно было заблудиться.

Эти, что возвращались в Ньюпорт, они как раз заблудились, иначе какого черта их понесло на третью дорогу вместо автомагистрали? Вероятно, они решили срезать путь, а вместо этого со всего маху навернулись в кювет. Везде было мягко от снега, но только не в том кювете. Там, как назло, сложили несколько бетонных опор для нового виадука. Одним словом, эта парочка, муж и жена, крепко застряли и вдобавок переломали себе кучу костей.

К утру они бы замерзли, но папа их услышал и послал кого-то из сильных птиц проверить. А потом он выкатил джип с цепями на колесах и поехал напрямик через гору. А маме сказал позвонить в полицию.

В ту ночь дежурил Марти Джойс. Когда составляли протокол, он записал, будто папа случайно нашел перевернувшийся «форд». Ехал мимо и увидел. Но все дело в том, что Марти Джойс оказался у перевернувшейся машины даже раньше, чем мой отец. Потому что от участка туда гораздо ближе и они ехали по дороге. И еще потому, что мама очень точно назвала ему координаты места.

Иначе бы они просто не нашли. Мама вспоминает, что в ту ночь выпала двухмесячная норма снега, а метель заносила следы за минуту. У нас ведь вообще не так часты подобные снегопады, так что все запомнили.

Когда папа подъехал, Марти Джойс и другие как раз спускались с дороги в кювет, а бетонные опоры торчали из снега, точно рога буйвола, утонувшего в болоте. Кто-то из полицейских расставлял на дороге фонари ограждения, хотя их тут же валило ветром, а еще один махал фонариком водителю тягача. Тягач уже ехал и тащил за собой кран. На кране светились габаритные огни, и весь он смотрелся, как последний замерзающий бронтозавр. А незадачливый «форд» давно засыпало; он угодил в сугроб, и пурге осталось лишь слегка заровнять сверху.

Мартин Джойс посмотрел на папу, но ничего не спросил. Он не спросил, каким образом можно заметить упавшую машину, которую почти не разглядеть даже вплотную? И не спросил, чем занимался отец в час ночи в лесу. А главное, он не спросил, каким образом человек сообщает о месте происшествия, если сам туда не успел добраться…

Возможно, Марти был слишком занят спасением пострадавших. Но, кроме того, в отличие от Робинса он не искал виноватых.

Он не охотился на людей. У него не было хватки.

И после того случая они с папой сталкивались несколько раз и останавливались поболтать, не более того. И Марти Джойс никогда не задавал вопросов.

Но оказалось, что все мы его немножко недооценивали.

Марти приехал, когда мы ужинали, и его пригласили к столу. Я чувствовал, что мама напряглась: она же женщина и всегда волнуется сильнее. Но папа не испугался, он уговорил Джойса съесть кусок яблочного пирога.

— Я насчет того дела, — сказал Марти, тщательно обтирая салфеткой толстые пальцы. Он немножко похож на снеговика, такой пухлый и светлый, и кисти рук в светлых волосках.

Никто не переспросил, все и так поняли, к чему он ведет. Марти жутко заинтересованно смотрел в окно, словно у нас во дворе распустилась кокосовая пальма.

— Не знаю, Филипп, отчего у него на вас зуб, — уныло продолжал Марти. Ему чертовски не нравилась роль осведомителя, но какая-то часть потерявшей хватку души не давала ему спокойно пить пиво в баре и привела к нам. Под словом «он» подразумевался новый начальник Робинс. — Он запросил архивы графства.

— Что он ищет, Марти?

— Он уже нашел, но пока не знает, что с этим делать. — Джойс продолжал пристально изучать пространство за окном, словно клен разродился арбузами. — Он обнаружил, что тридцать лет назад несколько пьяных дебоширов, игравших в хиппи, устроили пожар.

— Святые духи!.. — пробормотала мама.

Я ничего про тот случай не слышал и сразу навострил уши.

— Настоящие хиппи уже к тому времени повзрослели, — саркастически хмыкнул Джойс. — А те уроды подожгли автомобиль и заготовленное на зиму сено и отплясывали вокруг. Твой отец, Филипп, приехал очень быстро и чуть не получил бутылкой по голове. Ты знаешь, что случилось дальше?

Папа коротко кивнул.

— Робинс отыскал одного из тех парней, ему должно быть сейчас за семьдесят. Тот сначала и слушать не хотел. Но Робине взял его на пушку. Он сказал, что знает, как случилось, что один тщедушный человечек уложил в грязь пятерых здоровых мотоциклистов. В полицейском отчете не было ни слова об оружии или сторожевых собаках… Старичок купился на пинту «Красной метки» и выложил Робинсу все. Он сказал, что ему никто не верил, и, в конце концов, он сам себя убедил, что в тот день они с друзьями курнули лишнего…

— Что еще? — глухо спросил папа. Он явно не хотел, чтобы Марти заканчивал рассказ.

— Он связался с кем-то в Шотландии и заимел сводки тридцатых годов…

— Мой дед?

— Да. — Марти оторвался, наконец, от созерцания крыльца и сосредоточил взгляд на фарфоровой сахарнице. — Три случая. Беглый убийца задушен, предположительно, дикими зверями. Двое ирландских боевиков, устроивших серию взрывов и нападений. Были обложены полицией. Утонули при невыясненных обстоятельствах. И мужик, пытавшийся изнасиловать одну из родственниц твоего деда.

— Сестру тети Берты… — механически отозвался папа.

— Так ты слышал об этом?

— Мы знаем свою историю, — пока Марти гипнотизировал сахарницу, папа всерьез увлекся кофейником.

— Его поймали, и суд признал насильника умалишенным…

— Его научили, как притвориться! — резко ответил папа. — Он был племянником одного из членов Кабинета. Большие шишки заплатили деньги, чтобы отмазать эту мразь!..

Марти вздрогнул. Он никак не ожидал, что спустя семьдесят лет кто-то может принимать семейные предания так близко к сердцу.

Обычные потому и творят беззакония, что их память слишком коротка. Дядя Эвальд говорит, что после войны невозможно было представить, чтобы кто-то нарисовал на стене свастику, а теперь родители позволяют детям носить свастику в ушах. Если бы подросток нацепил такую серьгу году в пятидесятом, ему оторвали бы ее вместе с ухом…

— Эту, как ты выразился, мразь, спустя три года, накануне его свадьбы, нашли с распоротым брюхом. Ему сломали все кости… Это не я придумал, а услышал от Робинса. Накануне свадьбы. Он возвращался один на машине и зачем-то остановился посреди леса. Очень резко затормозил, словно боялся кого-то сбить. Словно увидел перед капотом человека или животное. Машину нашли на дороге, а то, что осталось от жениха, — на обочине. А рядом следы кабанов и оленей… И еще. Робинс лично встретился с двумя пареньками из тех, кого покусали волки на твоем участке. Лично, понимаешь? По их рассказам, можно заключить, что ты им угрожал.

— Я не угрожал.

— Ты сказал, что даешь им час привести все в порядок, убрать за собой мусор и испариться. Ровно час, сказал ты, а после этого вами займутся.

— Я позвонил вам, ты же помнишь…

— Ты все сделал правильно. Тогда дежурил Тэдди, он ответил тебе, что на магистрали большая авария и, как только ребята освободятся, он пошлет их к тебе проверить, что и как. А через час появились волки. Так говорит Робинс. Он рисует схемки, Филипп, как нас учили в академии… Но не это самое печальное. — Марти оставил сахарницу в покое и впервые за время беседы поднял глаза на маму. — Он копает под вашего отца.

— При чем тут мой отец? — ахнула мама.

— Я тебе говорил… — Папа положил ей руку на плечо.

— Спасибо за кофе! — Марти тяжело поднялся. Я видел, насколько ему не по себе от интриг начальства. — Пирог был великолепен, давно не ел такой вкуснятины! Филипп, мне очень жаль, но… — Тут он посмотрел на меня, словно впервые заметил. — Точнее, мне не жаль, а напротив, я рад, что ваш сын здоров. Ведь он здоров?

Марти вел себя честно, насколько ему позволяла форма, и потому ожидал ответной откровенности.

— Он здоров, — выдавил папа. — Просто он…

— Ваши верования меня не касаются, — Марти вяло уклонился от дальнейших объяснений и загремел по полу ножками кресла. — И мне приятно иметь с вами дело, вот так.

Последние слова прозвучали, как прощание.

Папа вышел на веранду и стоял там, пока задние габариты машины не скрылись за поворотом.

— Мы можем вернуться к моей тетке, в Эльзас, — робко предположила мама.

— Нет, — папа поцеловал маму в оба глаза, затем в лоб. — Нет, милая. Если так случится, лучше уж уехать в Россию. Там наших детей не найдут.

Глава 35 ГОРЫ И ДЕВОЧКА

Первый раз я встретил ее случайно.

Так что мама зря мне не верит. И зря смеется.

Стал бы я заглядываться на какую-то обычную девчонку!

Девчонка сидела на вершине поленницы под навесом и кормила псов. Три лохматые собаки подпрыгивали возле ее ног, выхватывая друг у друга кусочки мясной требухи. Мне сразу понравилось, что она дружит с собаками и не боится. Потому что ей следовало бояться. Девчонка была не из наших и появилась в деревне только сегодня. Иначе я бы ее заметил раньше. Я подошел к ней слева, затем справа. Само собой, так, что она не заметила. Обычные, они такие смешные, ничего не видят. Любой Фэйри засек бы меня со ста шагов, уж никак не меньше.

Я мог спокойно уйти и остановился возле вовсе не потому, что запал на нее. Она мне ни капельки не понравилась. Чересчур толстая и чересчур высокая по сравнению с нашими девушками. Но отвернуться и уйти тоже было глупо, вроде как я заробел. Чтобы не пугать ее, я отошел назад и только потом поздоровался.

— Привет, — сказал я. — Меня зовут Бернар.

Она повернула ко мне круглое лицо и улыбнулась. Я подумал, что совсем отвык, когда люди вот так просто улыбаются незнакомым. Здесь, в России, вообще редко улыбаются.

— А меня — Анка, — она кинула собакам последний кусочек и вытерла руки о платок.

Я зашел под навес и сел рядом. И сразу понял, почему она устроилась именно здесь, возле баньки. Сверху, с поленницы, открывался потрясающий вид на закат. За четыре года я научился разбираться в здешнем климате. То легкое марево, что поднималось над хрустальным лесом, означало, что ночью придет сильный холод. Здесь сильный мороз — это действительно мороз. И почти всегда стоит тишина. Когда нет метели, зимой очень тихо, потому что от холода засыпают все зверюшки, и даже птицы. А кто не уснул, те улетают на юг. И тянуть деревья тут гораздо тяжелее, потому что сок замирает до весны…

— Откуда ты приехала? — спросил я. Странное дело, мне очень хотелось посмотреть ей в глаза, и в то же время, я чего-то вдруг застеснялся. Она опять улыбнулась, но совсем не насмешливо, а очень грустно. Только тогда я догадался, что она вся грустная, и снаружи, и внутри. И как я сразу этого не понял?

— Я прилетела с Марией. На Тхоле… — она взглянула на меня искоса, точно ждала какой-то необычной реакции. Сначала мне показалось, что глаза у нее серые, но я ошибся. Скорее, зеленые, с маленькими блестящими искорками. — Ты знаешь Марию или Маркуса?

— Я знаю, о ком идет речь, они кушали с дядей Саней. Но я был в своей комнате и не встречался с ними. Люди Атласа.

— Ну и ну! — Анка чуть не подпрыгнула на дровах. — Ты сидел в соседней комнате и даже не вышел? Тебе что, ничего не интересно? Ты хоть знаешь, что такое Тхол? Ты знаешь, что они живут по семьсот лет?

— Они обычные! — отмахнулся я, но мне понравилось с ней спорить. В общем-то, я выяснил все, что хотел. В деревне не может быть секретов: от тех, кому исполнилось четырнадцать, ничего не скрывают. Я знал, что люди Атласа разыскивают предателя и что они оставили в городской больнице раненого. Так что я мог с чистой совестью уйти, но опять задержался. Наверное потому, что очень давно не разговаривал с чужими, а тем более — с девчонкой. Но общаться с ней было просто.

— Ничего и не обычные! — печально вздохнула Анка.

— Я видел с ними третьего. Тот седой, он-то точно — обычный. Это твой отец?

— Мой отец погиб … — Она закусила губу и отвернулась, но я видел, что собирается заплакать.

— Извини.

— Ничего, я уже почти привыкла. Семен Давыдович — он доктор, хирург. Он профессора оперировал, но до конца спасти не смог. Они меня в гостинице оставили, пока Харченко лечат, но там так скучно сидеть, и Мария привезла меня сюда, погулять…

— Так ты совсем одна? — По-моему, я спросил чересчур поспешно. Мне показалось вдруг, что будет здорово, если она никуда не торопится и мы сможем поболтать подольше. Просто поболтать. Ничего такого я не подумал, хотя не такая уж она оказалась толстая, просто одета слишком тепло. Пожалуй, даже почти красивая. Я вдруг подумал, что было бы здорово, если бы она пожила в деревне подольше. За три года я научился различать русские диалекты: Анка произносила фразы и слова не так, как сибиряки. Русский язык поначалу казался мне неприступной глыбой, не верилось, что смогу освоиться…

— Они полетели искать… — девочка замолкла с таким видом, будто чуть не выболтала страшную военную тайну. Мне стало немножко смешно, но не хотелось ее обидеть.

— Я слышал, кого они ищут, — осторожно признался я. — А ты постоянно с ними живешь? И летаешь вместе? У тебя есть родные?

— Ты что думаешь, я — бомжиха?! — обиделась Анка. — У меня мама есть и брат. Но так вышло, что брат потерялся…

— Ты ведь не Фэйри? — на всякий случай удостоверился я. Хотя и так было ясно, что она самая обычная. Но в чем-то, пожалуй, необычная. Большие такие грустные ресницы в сплошной опушке из инея и длинные-предлинные русые волосы, почти как у моей мамы. Несмотря на то что она была очень крепкая, меня это не оттолкнуло. И запах не оттолкнул, хотя от нее пахло совершенно не так, как от наших. Странно, очень странно. Я вдруг подумал, что за четыре года не встречал близко ни одной девчонки, кроме тех, что жили здесь. Кроме дочерей дяди Сани.

Я сразу обратил внимание на ее руки, еще когда она кормила собак. Широкие в кисти и грубые толстые пальцы в мозолях. В то же время, одета она была совсем не так, как одеваются местные русские Фэйри. Дорогие заграничные шмотки, меховая парка, канадские унты. Жаль, что сейчас зима, было бы здорово взглянуть на нее без этой толстой куртки…

— А ты ведь тоже не отсюда! — заметила она, все еще отворачивая лицо. — Говоришь не так.

— Мы всей семьей прилетели сюда из Британии, — Я нагнулся и отнял у Бурана кость, которую он до этого отобрал у более слабой Алиски. Буран вел себя невероятно нагло, и пришлось ему слегка надавать по ушам.

— Это твои собаки? — спросила девочка.

— Нет, собаки общие.

— Опасно трогать собак, когда они кушают! — назидательно сообщила она. — Могут укусить.

Я удивился.

— Собака, если не бешеная, никогда не укусит Фэйри.

— А ты хорошо говоришь по-русски! — похвалила Анка. И тут же невпопад добавила. — Бы все очень тонкие.

— Ну нет! — рассмеялся я. — Это вы слишком широкие.

Тут мы рассмеялись вместе, и я подумал, что очень рад новому знакомству. Несмотря на то что мне не стоит общаться с обычными. Так говорит мама, и я знаю, что она права. От дружбы с обычными ничего путного ждать не приходится. Но в этой девчонке было что-то такое, что-то очень доброе. Джина, например, совсем не такая. Она слишком рассудительная, слишком быстро взрослеет. Она знает, что взрослые ею гордятся, потому что она помнит традиции. И те две подружки, с которыми я вместе учился, тоже другие. Они настоящие Фэйри, мы вместе поем, и я знаю, что дядя Григорий хочет меня потом женить на старшей, и мама не против. Они хорошие, они свои, но с ними мне никогда не было так интересно…

— Первый год я плохо понимал язык, — признался я. — Тяжело было. Но у нас есть древние языки, на которых сложены песни.

— Я слышала. Вчера вечером. Очень красиво, только я ничего не поняла.

— Я сам не все понимаю.

— Как же ты поешь и не понимаешь?!

— Не обязательно понимать слова. Главное, что мы вместе танцуем и вяжем покрывало силы. Взрослые составляют двойной или тройной сложный хоровод. Особенно долго мы танцуем в дни полной луны. А когда наступает равноденствие, праздники могут продолжаться две или три ночи, пока мы не споем все песни. Хотя слова всех песен до конца не помнит никто, покрывало силы вяжется тем лучше, чем больше народу участвует…

— Что это за ерунда такая? Ты смеешься надо мной? Не бывает такого покрывала.

— У нас бывает.

— Мы тоже в поселке собирались и пели… — Неожиданно она вспомнила что-то грустное. — Но у нас поют только женщины, а у вас и мужики…

— Без мужчин нельзя, — улыбнулся я. Мне, до невозможности сильно, захотелось дотронуться до ее румяной щеки или хотя бы подержать за руку. Отец наверняка бы рассердился, узнав об этом. К счастью, он был далеко и не мог меня услышать… — Без мужчин нельзя. Мужчины вплетают синие и серые нити в покрывало, это нити отваги и слуха…

— А женщины?

— По-разному. Те, кто уже матери, вплетают оранжевые нити плодовитости и зеленые… Не знаю, как поточнее перевести на русский. Как бы единства со всем зеленым на планете…

— А зачем вам это? Ну, я понимаю, когда свадьба или праздник какой. Зачем разучивать столько песен и фигур в хороводах?

— А разве жизнь подарена духами священных Холмов только затем, чтобы набивать брюхо мясом? — ответил я ей словами дяди Эвальда. — Однако, извини. К тебе это не относится.

— Ты считаешь, что я такая дура, да? Я, между прочим, на отлично учусь, и все хозяйство на мне. Понятно? И в медицинский институт буду поступать, вот так! Так что мне хороводы водить особо некогда. Чего смеешься?

— Я не смеюсь. У моего папы два высших образования, но это не мешает ему петь и говорить с лесом, и еще многое. Он знает очень много ритуалов, гораздо больше, чем люди Григория. Но меня учили, что благо не в образовании.

— Так ты веришь в Бога?

— Это вы верите в единого Бога. Наш народ знает, что есть духи, которые сопровождают и оберегают нас всю жизнь.

— И что же говорят ваши духи? — хитро улыбнулась она.

— Они не говорят. Они помогают жить так, чтобы никому не причинять вреда. Поэтому нас и звали когда-то Добрыми Соседями. Вы верите в доброго Бога, но он не мешает вам быть жестокими. Иногда, конечно, и нам приходится допускать жестокость… — Я решил сменить тему. — Тебе сколько лет?

— Летом будет четырнадцать. А тебе?

— В мае пятнадцать.

— Вы сговорились, что ли? Там, где я ночую, у дяди Сани, тоже в мае. И у жены его…

— Но все Добрые Соседи рождаются в апреле и мае! — Впервые мне пришло в голову, что, возможно, не следует быть с ней настолько откровенным. Она ведь чужая, совсем чужая, и непонятно как попала в деревню. Но внутри у нее, кроме грусти, было много тепла и доброты… — Ты, наверное, не знаешь, что наши мужчины и женщины могут заводить детей только два месяца в году?

У Анки глаза сделались круглыми, а еще она покраснела. Это показалось мне немножко смешным.

— Мужчина может хотеть женщину весь год, но по-настоящему они спят только, когда соберут осенний урожай. Так было всегда, чтобы урожай не отвлекал женщин от беременности. Зато потом они проводят восемь месяцев в покое, а всю женскую работу делают мужчины.

— Девять месяцев! — хихикнула она, отвернувшись.

До чего забавны, оказывается, эти обычные девчонки. Стесняются и краснеют от всякой малости, а серьезные вещи вызывают у них дурацкий смех. Что можно найти смешного в зачатии и деторождении? Впрочем, отец предупреждал, что с обычными девицами можно попасть впросак.

— Это у вас девять месяцев, а у нас — восемь, — поправил я. — И роды всегда приходятся на весну, чтобы малыши появлялись в теплое время.

— Как это? — У нее на языке крутилось множество вопросов, но прямо сказать она стеснялась. Потом все же решилась, точно в сугроб из бани кинулась. — Как это так, только весной? А остальное время года даже не целуются, что ли?

— Целуются, иногда даже спят. Но половое желание возникает только весной.

Удивительные тут девушки! И вообще, люди в этой стране чрезвычайно необычно реагируют на многие простые вещи. Почему-то слова «половое желание» и «спать» вызывают у них нервную ухмылку, но девушки Анкиного возраста спокойно переносят самую грязную брань. Еще в первый год, когда мы с папой ездили в Красноярск, Ачинск, и даже в огромный город Новосибирск, он показывал мне таких же молодых совсем девчонок, которые заняты проституцией на дорогах. Сначала я не поверил.

Я тогда еще плохо говорил и понимал мало слов. Но мат я научился понимать быстрее всего. Проституция идет от бедности, сказала мама. Это понятно, хотя и очень грустно. У нас дома я не мог бы и представить себе, чтобы девушки притоптывали вдоль магистрали на двадцатиградусном морозе. Я тогда подумал, что, благодарение духам, у нас есть деньги, и мои сестры никогда не опустятся до такого кошмара. Проституция — это от бедности. Но отчего им так нравится грязно ругаться?..

Девочка Анка не ругалась. Она отличалась от тех, кого я видел живьем и по телевизору.

— Но тогда!.. — Анка не на шутку задумалась. — Но тогда, вас… Тогда вы…

— Так и есть, — подтвердил я. — Нас очень мало. Но Фэйри было бы намного больше, как раньше, как в средние века, если бы не люди!

Не пойму, что на меня вдруг нашло. Наверное, я все еще находился под впечатлением от уроков Григория. А может, я начал ей рассказывать, потому что слишком долго молчал и мне не с кем было поделиться.

В России нашему народу приходилось еще хуже, чем на родине. Никто не помнил точно, когда и зачем Фэйри переселились в Сибирь, скорее всего, несколько семей бежали так же, как и прадед моей мамы, по наущению англиканской церкви. Но в европейских странах наши отцы, по крайней мере, получали достаточно денег за свой труд, а работали они всегда в лесу. Очень редко — возле воды. Здешние тоже не любили душных городов, эта страна могла бы стать настоящим раем для Фэйри. Так говорит мой папа. А еще я слышал, как он говорил маме, что люди тут живут хуже, чем собаки. Тут нет никому ни до кого дела, а это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что вблизи нет ни дорог с машинами, ни поездов, а местные, лесные племена либо вымерли от водки, либо ушли в города. Хорошо, что тут нет полиции. По сути дела, нет никакой власти. То есть власть в стране присутствует, но тайга слишком велика.

В трехстах километрах от нашей деревни стоят воинские части. Григорий, Саня и другие мужчины ездят к ним меняться. Мы возим мясо, ягоды, орехи, овощи, а они отдают нам топливо для движков, спирт, иногда одежду и патроны. Григорий говорит, что военные готовы продать родную мать. Подозреваю, он преувеличивает, матерей они не продадут, но кушать им в городке нечего, это точно. Просто им не хватает жалованья, чтобы кормить детей. Григорий очень много работает, он даже отваживался ездить в Москву на съезды лесников. И каждый раз, когда возвращается, говорит: великое благо России, что есть Сибирь. Очень непросто уничтожить столько леса, хотя русские старательно превращают свою страну в пустыню. Но пока им это не удается…

Нам тоже приходилось туго первый год, и не только из-за языка. Папа не стал продавать дом, он подписал бумаги у нотариуса в пользу брата, Самюэля Эвальда, а все наши деньги перевел в другие банки. Здесь, в лесу, нам никак не воспользоваться старыми сбережениями, но мама сказала, что от законов рода они с папой не отступят.

И не отступили. В прошлом году у меня родился брат. Теперь нас четверо, родители исполнили долг перед Священным Холмом.

— Так теперь у тебя брат и две сестры? — уточнила Анка. — Как здорово! Я бы тоже хотела иметь много детей!

Я смотрел на нее сбоку и не мог насмотреться. Я даже перестал замечать, как холодно на улице. Все то время, что я рассказывал, она слушала, приоткрыв рот, ойкала, вздыхала и кивала, и не понарошку, а на полном серьезе. Меня никто и никогда так внимательно не слушал. Наверное, я выглядел довольно глупо, и отец отругал бы меня, но какое это имело значение в тот вечер! Я дул на озябшие пальцы, согревал руки под мышками и притоптывал в легких сапожках. Настоящий Фэйри не должен баловать себя теплой одеждой. Если мужчина не научится к совершеннолетию делать нору в снегу и спать в норе, греясь внутренним теплом, то он недостоин зваться мужчиной. Так говорит Григорий. Отец никогда бы не заставил меня спать в снегу, да у нас и снега столько не выпадает! Но здесь совсем другие порядки, и Добрые Соседи придумали новые суровые законы…

— Нас четверо! — подтвердил я. — Вам, обычным, не обязательно так быстро размножаться, вы можете рожать в любое время года. Вас и так слишком много… — И тут я представил, на секундочку представил, что эта девочка, уже почти девушка, могла бы стать моей женой. Конечно, это невозможно, но имею же я право помечтать?

— Если вам тут так тяжело, зачем же вы приехали?

— Потому что… — начал я, и замолчал. Я не был вполне уверен, что ей можно обо всем рассказать. Но такого внимательного слушателя у меня никогда не было.

— Вот оно что… — протянула девочка, когда я завершил свою повесть. — Но почему твой отец так переживает? Ведь эти люди были настоящими отморозками?

— Потому что чудовищами полон мир. Так говорит дядя Эвальд, он старый и очень умный. Если возникнет желание убить одно чудовище, то захочется убить следующее, потом снова и снова…

— Что же плохого в том, чтобы наказать таких гадов?

— А ты смогла бы убить?..

— Я курей резала и поросят. Но они же для еды! — словно оправдываясь, произнесла она. — А кстати, людей я тоже резать помогала.

И взглянула на меня искоса, немножко даже с гордостью.

— Кого же ты зарезала?

— И вовсе не зарезала. Я Шпееру помогала пули удалять, вот так вот. Потому что если я хочу стать врачом, то не должна бояться брать в руки нож. Так Семен Давыдович говорит, а он, знаешь, какой классный хирург? Я сначала так боялась, аж коленки тряслись…

— Представляю.

— Ну, а потом — ничего. Только мне всегда самой больно делается, когда раненому больно. Прямо аж в глазах темнеет, но это не от крови. Просто я жалею всех очень… Семен говорит, что это плохо и будет мне мешать, но потом пройдет.

— А может, наоборот? Может, плохо, если пройдет? — внезапно я разволновался. Я отлично понимал, что она имела в виду. Слышать чужую боль и забирать ее себе — это так естественно для Фэйри. Моя мама, когда занята врачеванием, а особенно тетя Берта, они страдают сильнее, чем больной. Так и должно быть, иначе не вытянуть болезнь. Если бы женщины народа Холмов не воспринимали чужую боль сильнее, чем свою, мы бы, так же как обычные, гибли от эпидемий. Мы умирали бы от рака, туберкулеза и прочих обычных недугов.

И вдруг такое!.. Среди общей жестокости я встречаю девушку, которой дарована, пусть слабая, но способность слышать боль, а она заявляет, что этот дар надо поскорее в себе искоренить.

— Значит, уничтожить негодяев ты бы не решилась?

— Нет… Не знаю, — неуверенно произнесла она. — Но я ведь еще не выросла, и я не умею командовать медведями и волками. Возможно, на месте твоего папы, я поступила бы точно так же.

— Ты не понимаешь! — перебил я. — Может понравиться применять силу. Отец поступил так только потому, что преступление произошло на его территории. Так положено по законам рода: народ Холмов не позволял твориться беззакониям на своей земле.

— Очень интересно! Значит, убийство на своей земле вы способны различить, а на соседской грядке пусть творится все что угодно?

— Мой папа называет это самым жестоким противоречием судебной системы. И Григорий, здешний глава рода, с ним согласен… Когда-то в Древнем Риме обычные люди придумали справедливые законы. Так им казалось. С тех пор люди сочинили тысячи книг о справедливости, тысячи законов для честных судов. Но судам часто нужны доказательства для того, чтобы поступить справедливо. А доказательств нет. Когда мой дедушка был молодым, они с дядей Эвальдом долго жили среди обычных людей. Дедушка даже был влюблен в обычную женщину, но потом началась война, и духи спасли его от несчастья…

— Почему несчастье? Разве любовь — это горе?

— Любовь не горе. Горе, когда не рождаются дети. И горе, когда полюбишь человека, который внутри чужой. Мы с вами чужие, об этом я и говорю, — тут я капельку запнулся, вышло неловко. Мне внезапно очень захотелось, чтобы слова древних песен о том, насколько мы чужие, оказались не совсем правдой… — Позволь, я расскажу тебе про дедушку. Та девушка, которую он полюбил, выросла в семье преступников. Два ее брата сидели в тюрьме, отец в молодости совершил убийство. Потом, когда началась война с Германией, еебратья попросились на фронт и за это их выпустили из тюрьмы раньше. Это никак не касалось моего деда, он работал в горах, а в Ньютаун ездил по выходным. Оба брата девушки вернулись с войны живыми и принялись за старое. Кроме того, они вступили в ирландскую боевую организацию, в одну из тайных групп на территории Уэльса. Это вечная внутренняя война Британии. Как-то раз они напились и избили одного парня. Избили так сильно, что он попал в больницу и умер. Соседи знали, кто виноват, но никто не мог ничего доказать. Это случилось на задворках одного паба, но те, кто мог бы свидетельствовать в полиции, испугались. Понимаешь? Та девушка, сестра хулиганов, знала, но не станет же она выдавать родных братьев. Ты бы выдала родного брата?

— Ой, мне представить-то страшно! Но Валечка совсем не такой…

— И мой дедушка не представлял, как поступить. От Фэйри трудно что-то скрыть, поэтому в средние века нас и считали колдунами. Как он должен был поступить, скажи мне? Б полиции его никто не стал бы слушать… Он любил эту женщину, но не мог себе позволить носить в груди такую несправедливость. Законы, написанные людьми, наказывают преступников совсем не так, как их наказывали бы сами люди. Они написаны совсем не так, как люди чувствуют справедливость. Понимаешь? Поэтому мой дедушка уехал и никогда не возвращался в Ньютаун. Он женился на моей бабушке и сохранял законы рода. По нашим законам, никто из народа Холмов не осудит человека, если он накажет преступника на своей земле. Мой папа говорит, это то немногое, что нам осталось, чтобы не потерять честь и окончательно не исчезнуть…

Понимаешь? — Это как раньше, когда существовало дуэльное право. У вас в России ведь тоже дрались на шпагах. Потому что бывают случаи, когда иначе никак не защитить свое имя от оскорбления. Даже дядя Григорий, хоть он очень мирный человек, когда читал нам про историю страны, он сказал, что Фэйри очень не хватает дуэльного кодекса…

— Потому что мужчинам вечно нравится драться! — возразила она.

— А вот и нет. Тогда никакой чиновник или просто хулиган не смог бы обидеть другого человека. Он бы знал, что за наглость ответит кровью! Но те, кто придумывают законы, они постарались высмеять дуэли. Они внушили людям, что это дикость и отсталость и что все споры надо решать только в суде. А тот, кто захочет поступить справедливо с убийцей, тот сам преступник. Очень хитро они придумали! И оружие свободно нельзя носить, сразу угодишь в полицию. Добрые Соседи тысячи лет носили холодное оружие, но среди нашего народа не возникало поножовщины. Потому что Добрым Соседям не нужны суды и полиция. Мы чувствуем злые помыслы внутри людей, мы с детства умеем отличать. Если бы полиции удалось доказать, что это мой папа натравливал на браконьеров волков и медведей, его посадили бы в тюрьму! А если бы он позволил убийцам бежать, то не смог бы дальше спокойно жить.

— Послушай, Бернар! — В глазах девочки опять появились слезы.

Я слышал, как внутри ее наливается тяжесть, я слишком ее запутал.

— А никак нельзя было просто задержать этих убийц?

— Капризуля не понимает слова «задержать», он ведь не обученная собака…

Мы немного помолчали. Я уже начал бояться, что она повернется и уйдет, чересчур много грустного я на нее взвалил. Но она не ушла. Все-таки я не ошибся, эта девочка внутри была гораздо более взрослой, чем Джина.

— А почему вы называете себя Добрыми Соседями?

— Потому что когда-то, когда нас было много, мы жили в добром соседстве с людьми.

— А теперь не в добром?

— Все давно изменилось. Очень давно обычные решили, что только они имеют право на жизнь. Разве покинул бы народ свои Холмы, о которых поется столько песен, если бы не жестокость обычных?

— И никто про вас не знает?!

— Например, ты знаешь. Что с того? Кто тебе поверит?

Она шмыгнула носом. Глаза ее до сих пор оставались красными, и щеки распухли. Я почувствовал радость, что ненадолго отвлек ее от слез. Она была по-своему красива, насколько может быть красива обычная девчонка.

— А можно… — робко начала она. — Можно потрогать твое ухо?

Я обернулся. Вроде бы никто не подсматривал. Но это ничего не значит, если я не увидел. Хороший охотник способен по губам прочесть наш разговор и за триста шагов. На всякий случай, я отошел в глубину навеса.

— Потрогай.

Она спрыгнула с поленницы и подошла ко мне совсем близко. От ее запаха у меня начала немножко кружиться голова. В отличие от Джины, эта девочка уже почти готова была стать женщиной. У людей все происходит неправильно и не вовремя. Зачем ей становиться женщиной, если еще долго не пойдет замуж? Пока девочка не начнет пахнуть, как женщина, мужчины Фэйри не обращают на нее внимания и не сватаются. Моя мама говорит, что если бы на планете нас было большинство, человечество не знало бы сексуальной преступности.

Она приподняла мою гриву и дотронулась до кисточки на ухе.

— Вот это да! Ты же прямо как настоящий эльф!

— Это неправильное слово.

— Плохое?

— Не плохое, но неправильное. Германцы и датчане в древности сочиняли лживые сказки. Все неприятности, которые происходили у них от грязной воды, микробов или пьянства, они приписывали малым народам. Это они придумали так называть и делить Фэйри на темных и светлых, чтобы оправдать свою жадность и жестокость. Чтобы убивать Фэйри, которые якобы наводили порчу. Например, они сочиняли легенды о сундуках с золотыми монетами и волшебными камнями, которые мои предки прячут. А зачем нам камни и столько золота? Люди всегда так поступают — обвиняют в своих грехах соседей…

— А волосы? Ой, какие жесткие и теплые внутри! Вы, наверное, никогда не носите шапок?

— Носим, когда ездим к людям. Просто наши волосы имеют внутри кровеносную систему и нервные окончания. У вас волосы, как и ногти, ничего не чувствуют, когда их режешь, а у нас они живые. Я не знаю, как правильно сказать эти научные слова… Например, ты слышишь только ушами, а запахи вдыхаешь носом, так?

— Ну да, а как еще? — Девочка Анка продолжала поглаживать мою гриву, она не отрываясь следила, как волосы прогибаются навстречу ее пальцам. И мне хотелось замурлыкать, так это было приятно. Никому бы я не признался, но даже приятнее, чем мамины руки. Впрочем, она не заигрывала со мной, просто была очень любопытная. Но мне это в ней еще сильнее нравилось. Мама говорит, что одно из лучших качеств — естественность. Девочка Анка была естественной.

— А я благодаря гриве могу в полном мраке угадать, кто идет, а еще я чувствую даже самый слабый запах за сто шагов, даже лучше волка. Я могу найти любого человека, если хоть раз побуду с ним рядом. А еще я знаю, чего хочется другим. Не всегда отчетливо, у женщин это лучше получается.

— Ну и что мне, например, хочется? — Анка покраснела.

— Тебе хочется похвастаться подругам, что встретила настоящего Фэйри и что он тебе понравился…

— Вовсе и не понравился! Вот дурачок! — Она отпрянула в сторону, сердито замахнувшись на меня, но не ушла. На самом деле она не сердилась.

— Почему ты плакала? — спросил я. — Твой брат заболел или попал в полицию?

Лучше бы я ничего не спрашивал и не совал свой любопытный хобот в чужие дела, как говорит моя мама. Кто мне мешал повернуться и отправиться домой? Мы и без того, слишком много наболтали друг другу лишнего. Я точно наболтал лишнего. Мы вели себя, как маленькие детишки, говорили наперебой и обо всем сразу.

Теперь я жалею, что не спросил ее о нескольких очень важных вещах.

Я так и не спросил ее, что же она думает о дружбе с Фэйри. И что сказала бы ее мать.

Назавтра девочку Анку увезли бы из деревни, и все бы на этом кончилось. Не случилось бы тех жутких событий последующих дней. Но я сунул любопытный хобот — и поплатился…

— Мой брат не в милиции… — Девочка Анка полезла за носовым платком.

Следующие полчаса мне казалось, что я слушаю сценарий фильма ужасов. У народа Холмов возникали порой проблемы с полицией в разных странах, но никогда нас не преследовали специальные подразделения безопасности. Про людей Атласа я слышал не так уж много. Они умели жить долго, благодаря своим древним магическим животным. Они надежно прятали свои машины и очень редко обращались к нам за помощью, когда им нужно было найти человека или вещь. Фэйри могут найти любого человека, если дать нам понюхать его личные вещи или хотя бы потрогать. Это сложно, но почти всегда мы справляемся. Для обычных мы так никогда делать не будем, иначе нас посадят на цепь в лечебницах и заставят искать террористов.

Так говорил дядя Эвальд, и я ему верю. Это правило относится ко второму Гранитному запрету, принятому Палатой родов Фэйри еще в начале позапрошлого века. Первый запрет обязует нас не участвовать в их войнах, а в третьем говорится о том, что народ Холмов не должен оставлять письменных свидетельств. Сначала они нас убивали веками, говорит он, а потом мы должны с риском для жизни разыскивать их террористов. Но с народом Атласа мы чтим договор, потому что иногда, очень редко, они спасают наших людей от смерти.

Есть еще и четвертый запрет. Он мне всегда казался самым простым и очевидным и не требующим клятвы Главы рода на Гранитном столе. Речь идет о недопустимости браков с обычными… Палата собиралась в те годы, когда брачные обязательства освящались христианской церковью, и поэтому сегодня можно толковать запрет по-разному. Во всяком случае, мой дедушка влюблялся в ирландскую террористку, и семья его за это не наказала. Ведь он же не женился официально — с херувимами, каретой и бантом в петлице.

Даже нет такого запрета, что нельзя жить вместе…

Снова я отвлекся. Анка с упоением пересказывала свои похождения в компании людей Атласа, и я вспомнил про них кое-что еще.

У нас мало с ними общего. Дядя Эвальд мне когда-то объяснял коренную разницу. Народ Холмов во все века ценил… Это очень тяжело перевести на русский язык не потому, что он беден словами, а получается слишком напыщенно. Весьма приблизительно с языка Долины звучит так: «Жизнь — в красоте и красота — в жизни».

Люди Атласа ценят знание превыше жизни и красоты. И уж тем более они ценят знание превыше семьи. Они слишком заносчивы, потому что верят, что произошли от своих доисторических богов, о которых нет ни слова даже в песнях Фэйри. Якобы эти боги спустились со снежных гор на далеких островах и внушили людям равнин, что главная добродетель — это ученость. Они изобрели магические машины для отопления городов и живые машины, позволяющие человеку находиться там, где нет воздуха, за краем небесного свода и глубоко под водой. Они зажгли над своими островами искусственное солнце и получали четыре урожая фруктов в год. В самом центре горного массива они вырастили из семени богов чудовище, которое питалось любой пищей, и порождало других чудищ, которые жили недолго, но могли питаться одной лишь водой. И сила этих чудищ была такова, что согревалась вода в ручьях, и целую зиму не замерзал снег, отчего острова стояли, покрытые жаркими туманами…

Мой папа спорил с дядей Эвальдом, что речь идет об управляемом водородно-гелиевом синтезе, но спросить не у кого. Сегодняшние потомки богов могут лишь повторять невнятные легенды.

Их легенды говорят, что острова затонули, когда ученые испытывали машину для движения под землей. Одни ученые настаивали, что надо переселять избыток людей на материк, а другие возражали. Якобы боги были против, чтобы люди Атласа смешивались с дикарями и отдавали им часть своего знания. Знание — превыше всего. И те, кто стоял за изоляцию, победили. Они построили гигантского червя и отправились на нем к центру планеты. Они хотели выпустить вулканическую лаву и создать из нее новые прекрасные острова. Но что-то пошло не так, и подводный вулкан вырвался из-под контроля. По легенде, спаслись несколько тысяч человек, те, что находились в море или в летательных машинах…

Конечно, они любят своих детей и чтят свой род, но живут очень замкнуто, по-своему, еще более закрыто, чем мы. В чем-то Анка права, они не совсем обычные. Обычные люди превозносят прогресс, изобретают самолеты и стиральные машины, но когда дело доходит до эмоций, они легко превращаются в дикарей. А люди Атласа выбирают самых умных и предлагают им кусок жизни в обмен на продажу мозга, в обмен на науку. Дядя Эвальд говорил, что они никогда не спасают от смерти музыкантов или художников. Их интересуют только ученые, которым поручается новая работа. Те из народа Холмов, которым люди Атласа предложили лишние двадцать лет, тоже были учеными. Одного из них дядя Эвальд лично знал, точнее, одну тетушку из Дании.

Женщина родилась в одной из семей датского рода и всю жизнь изучала весенние танцы Долин, которые сегодня почти невозможно исполнить, потому что требуется собрать в хоровод больше двухсот человек. Но она перевела слова древних песен и нашла магические формулы для обновления сердца. Тетушка не успела завершить труд своей жизни, когда к ней пришли люди Атласа. Упрашивать их бессмысленно, они сами выбирают тех, кто им нужен. Они предложили ей жизнь, и она согласилась работать в их лабораториях. Больше тетушку никто не видел.

Случалось, что людям Атласа кидали к ногам целые состояния, но они не соглашались. Ходили слухи, что триста лет назад у одного из шведских королей во время битвы смертельно ранили сына, и придворные врачи только разводили руками. Король мучался два дня, а затем не выдержал и послал гонцов к Добрым Соседям. Он унижался и готов был отдать все золото, награбленное в походах, лишь бы спасли его ребенка. Добрые Соседи могли бы ему помочь, даже несмотря на то, что их обижали и притесняли. Король клялся, что пригласит в свою страну Фэйри со всей Европы, даст титулы и земли и никогда не позволит нанести им урон.

Знахари народа Холмов вылечили бы парня и бесплатно, но было поздно. Король слишком долго думал. Его сын умирал. И тогда кто-то из Фэйри шепнул королю насчет Коллегии. Голландские банкиры, у которых Коллегия хранила тогда свое золото, свели короля с людьми Атласа. Старик инкогнито с двумя преданными вельможами и личным врачом был приведен в один из богатейших домов Амстердама. Эта история стала известна благодаря врачу, который имел контакты с народом Холмов.

Провожатый сделал все, чтобы гости не смогли найти адрес: их привезли в закрытом экипаже во внутренний двор, но каким-то образом его величество запомнил дорогу. Короля встретили два смуглых бородатых человека, совсем не похожих на местных купцов и банкиров. Они даже не стали слушать о деньгах, вместо этого спросили, что умеет умирающий и какова его привязанность к наукам. Королю нечего было ответить. Его сын умел лишь махать шпагой, стрелять и скакать на лошади. Бородатые хозяева дома очень вежливо ответили королю, что совсем недавно пронеслась эпидемия, унесшая тысячи жизней людей, гораздо более достойных, чем отпрыск королевской крови.

Это прозвучало как оскорбление. Его величество даже не нашелся, что ответить, а сопровождавшие вельможи схватились за оружие. Однако хозяева особняка уклонились от дальнейших дебатов и попросту исчезли во внутренних покоях. Врач короля пытался успокоить своего господина, говоря, что они имели дело, скорее всего, с шарлатанами и не стоит раздувать скандал. Возможно, до нас так и не дошли бы предания об этом случае, но король попытался вернуться в указанный дом. На следующий день он приехал один, никем не узнанный, в карете, и был встречен совсем другими людьми. У ворот особняка его задержали вооруженные привратники и не пустили внутрь. Они заявили его величеству, что хозяйка дома, почтенная дама, находится в отъезде, в Италии, и что кроме служанки, приходящей делать уборку, здесь полгода никто не живет. Его величество снова отправил адъютанта в банкирскую контору, но там ответили, что не понимают, о чем идет речь. Бот и все.

Дядя Эвальд и тетя Берта вспоминали несколько курьезных случаев. Иногда в печати возникали слухи, что будто бы кто-то встречал умерших или давно исчезнувших знакомых на другом конце земли. С ними пытались заговаривать, но двойники всякий раз утверждали, что произошла ошибка, и даже показывали документы. Тетя Берта говорит, что после войны в немецкой печати писали о женщине, муж которой, секретный физик, погиб во время бомбежки. Точнее, ей сказали, что он погиб, и указали место, где похоронили. А спустя пятнадцать лет она встретила супруга в Южной Америке, и он почти не постарел. Конечно, этот мужчина заявил, что сочувствует ее горю и все такое, а потом быстренько сбежал. Но женщина увидела на его шее родинку, которая была у ее мужа, и не поверила. Она стала везде обращаться, и ее приняли за ненормальную. Ясное дело, вторично она того человека не встретила.

Она вернулась домой в Германию и добилась эксгумации тела. Наверное, у нее водились деньги и хорошие связи в полиции. А скорее всего, ей пошли навстречу потому, что ее бывший муж участвовал в ядерных программах нацистов, и это обстоятельство кое-кого заинтересовало.

Гроб откопали. Тело не принадлежало ее погибшему супругу. И таких случаев полно, говорит тетя Берта. Она любит копаться в старых публикациях и знает, что говорит. Но хотя нас это не касается, один вопрос остается открытым.

Зачем люди Атласа это делают?

Со слов Анки, выходило, что ее брат влип в историю случайно. Но тогда еще более странным казалось ее присутствие здесь.

— Почему они не отправят тебя в Архангельск? — Моему удивлению не было предела. — Может быть, твой брат уже дома? Пошли, у нас есть телефон, позвоним…

— Зато у нас нет телефона! И домой мне пока нельзя. Мария боится, что меня выкрадут, потому что я теперь слишком много видела. В нашем доме сидит человек и ждет, когда я появлюсь, чтобы меня забрать. Маркус попросил своего друга заехать к моей маме в больницу, а там тоже сидят люди, чтобы меня поймать… — Она тихонько шмыгнула носом.

— Да зачем ты им нужна?!

— Я теперь свидетель. Я видела Лукаса потому что. И остальных.

— Но в таком случае… — Картина вдруг представилась мне совершенно в ином свете. — В таком случае, Мария тебя вообще никогда не отпустит.

Я решил оставить при себе более мрачные прогнозы.

— Они обещали забрать нас с Валькой и мамой в Голландию… Ты не думай! — Анка точно прочитала мои мысли. — Мария на самом деле добрая. У нее когда-то было двое детей, но выросли и уехали. Она по ним очень скучает иногда, хоть и не признается. И дядя Маркус тоже хороший. Ты не переживай. Если бы они что плохое задумали, давно бы без парашюта выкинули…

Видимо, у меня был такой вид, словно я «переживаю». А я вовсе и не переживал, просто стало интересно…

— Что же делать? — довольно глупый вопрос, но я в тот вечер не блистал умом. И вообще, выражение «слишком много видела» мне не понравилось. Так говорят злодеи, когда хотят пристрелить свидетеля.

Анка отвернулась, чтобы я не видел ее покрасневших глаз, и принялась сморкаться.

— Мне пора идти, — нерешительно сказал я. Уходить мне чертовски не хотелось, но дольше оставаться было нельзя. По дому полно работы, и от отца неминуемо влетит за опоздание к вечерним занятиям.

— Ну иди! — она кивнула, не оборачиваясь. Ее длинные русые пряди стекали из-под шапочки по спине, точно шелковая река.

— Найди меня! — неожиданно для самого себя, предложил я. — Мы в третьем доме живем, вон там на горе. Если ты еще приедешь, найди, ладно? Если захочешь, конечно… — добавил я, чтобы она слишком много о себе не вообразила. — Может, мы что-нибудь вместе придумаем!

Не мог же я ей сказать, что просто хочу ее еще раз увидеть. И уж тем более, я не мог ей сказать, что буду скучать.

А про то, что буду скучать, я знал наверняка.

Не знаю, какой злой дух дернул меня за язык такое ляпнуть.

Не зря русские говорят, что вылетевшее слово уже не поймать.

Глава 36 СЛОВО И ДЕЛО

Мне предстоит всю жизнь помнить, что я натворил.

Когда я об этом думаю, мне становится до того жутко, что все валится из рук. Но не думать я не могу.

Плохо, что я не поделился с отцом. Но я ведь не знал, считать ли преступлением телефонный разговор. Это произошло в тот день, когда люди Атласа появились впервые. И я не соврал Анке, я действительно не следил за ними и не подслушивал. Они обедали в доме дяди Сани, а мой отец потом рассказал, зачем они пришли. Где-то неподалеку Пастух прятал магическое животное. И я не соврал Анке, что не напрашивался на знакомство. Это дела взрослых.

Но вечером кое-что произошло. Я совсем закрутился по хозяйству и выбрался передохнуть уже в полной темноте. То есть это для обычных людей темнота, для Фэйри же под открытым небом никогда не бывает абсолютно темно. И я не выбрался передохнуть, а пошел на свое место послушать. Если магическое животное прячется неподалеку, наши новые родичи могли бы его почуять и помочь людям Атласа. Но они этого не сделали. Папа сказал, что Григорий вынес решение не вмешиваться. Взрослые отказали, а я подумал, что попробую сам услышать.

Я еще никогда не сосредотачивал свое обоняние на такую дальность. Зимой запахов становится меньше, и тонкие испарения леса перебиваются запахами людей. Несколько минут я настраивался, даже приподнял гриву над ушами. Я услышал очень многое. Под снегом уже улеглись на зимовку птицы, но не все еще уснули, некоторые ворочались в берложках. Небольшая стайка оленей — две мамаши, четверо детенышей — перебирались через перевал. Их вел пожилой однорогий самец; я уже встречал запах этого оленя раньше, он приходил к нашей деревне в сильные прошлогодние морозы. Я различал троих охотников в двадцати милях к востоку и почти всех людей нашей деревни. Но чужой машины Атласа я не слышал. Либо ее спрятали далеко, либо она не пахла.

А, скорее всего, тот, кто ее спрятал, был прекрасно осведомлен о способностях Фэйри. Этот самый Лукас не доверял никому.

Я замерз и немножко разочаровался в собственных способностях. Но когда я спрыгнул с крыши сарая, до левого уха донесся слабый звук. Очень слабый звук.

В паре сотне ярдов кто-то нажимал кнопки на мобильном телефоне и при этом тяжело дышал. Ничего необычного нет в том, что человеку вздумалось позвонить. Даже несмотря на то, что на всю деревню наберется шесть или семь трубок и никто не станет специально уходить в лес. Телефонное общение пока не стало колдовским ритуалом.

Но звонивший не был мне знаком. Я не узнавал его запаха, хотя бы потому, что ветер дул в его сторону. Кроме того, человек набрал большое количество цифр, но ничего не сказал. Я напрягся изо всех сил; все-таки расстояние оказалось слишком большим, и мне мешали шумы из деревни. Гремела музыка телевизоров, трещали дрова в печах, мычала скотина…

Я крутил головой, подняв гриву, отсекая помехи. Когда шум знакомый, можно заставить себя его не слышать. Но человек молчал.

Зато ожила его трубка. Произошло соединение, и раздался едва уловимый треск электростатических помех. Я нисколько не сомневался, что различу, как трубка ответит, но ничего не произошло. Мысленно я проследил направление, где стоял неизвестный, и понял, что незамеченным к нему подобраться не сумею. Человек находился за лугом на пригорке. Если я пойду напрямик, он неминуемо заметит меня первым. Если попытаюсь обойти вдоль опушки, то, пока буду торить себе тропу в глубоком снегу, незнакомец давно уйдет. Оставалось бежать к деревне и ждать его там. Сарайчик, на крыше которого я любил сидеть, тоже стоял на отшибе.

Помнится, я подумал, что похожу на полного идиота, разыгрывая роль сыщика в сибирской тайге. За три года, что наша семья здесь обитает, самым крупным преступлением в деревне можно было назвать утерю общественной бензопилы. Но в эту секунду таинственный человек сказал слово. Одно только слово, даже и не слово вовсе, а нечто вроде «угу». И отключил телефон.

Он утвердительно хмыкнул, и мне этого хватило, чтобы понять. Мужчина, немолодой, по меркам обычных, и, скорее всего, обычный. Но не обязательно…

Я спрыгнул и побежал к деревне — мне почему-то очень захотелось его перехватить. Но ничего не получилось. Навстречу мне проехали двое на снегоходах, с хохотом и музыкой, и от рева моторов я чуть не оглох. Я добрался до крайних домов, крутил головой, но никого подозрительного не приметил. В избе дяди Сани не было света, и я не мог понять, на месте ли гости. А потом меня позвала мама, и пришлось ей помогать с водой, чтобы истопить баню. Короче, освободился я поздно, хотя напоминал себе, что не худо бы сбегать и понюхать там, на пригорке. Там еще должен был оставаться запах. Но не сбегал, не успел. А за ночь все запахи унесла пурга…

Я кутался в одеяло возле теплой печки, ворочался и искал ответ. Зачем кому-то понадобилось выйти на спутниковую связь, ждать минуту, а затем согласно хмыкнуть, не получив ответа? А может быть, ответа и не ожидалось? Может быть, человек включал телефон, чтобы показать кому-то свое место?

Но скоро я уснул, а назавтра все вылетело из головы, потому что мы ездили на озеро за рыбой…

Я в нее влюбляться не собирался. Я вообще ни за кем не собирался ухаживать лет до двадцати пяти или до тридцати. Про себя я давно решил, что сначала закончу заочно два университетских курса, как папа, а потом уж позволю себе семью.

Так что мне было не до глупостей.

Просто так вышло, что два дня ходил немножко грустный, может, потому что погода испортилась. Здесь климат отвратительный, лето короткое, а зима тянется целую вечность. А еще я вспомнил наш старый дом, ребят, с которыми играл. Теперь-то все давно выросли! Обычные наверняка обогнали меня в росте на целую голову, но это нормально. Мик и Джон Хариссоны, как пить дать, меня не узнают. И девчонки тоже…

Насчет девушек. Порой я начинал завидовать обычным, ведь их парням так просто найти себе подружку. Я читаю их журналы, смотрю через спутник их телевидение. На русских каналах программы даже иногда интереснее британских. И весь день показывают истории про любовь, даже специальные передачи, чтобы познакомиться. Это так легко знакомиться, когда можно выбирать из миллионов. Так много людей, но они ухитряются находить себе несчастливую любовь, или вдвоем влюбляются в одну девушку. Как бы они запели, если бы на всей земле имелось не более двух сотен невест!

Если честно, я старался завести друзей в Сети, но без особого успеха. Я отдельно общаюсь с Добрыми Соседями, а отдельно — с обычными, хотя мама и не одобряет. С обычными мне приходится притворяться таким же, но иначе где еще поболтать с девчонками! Притворяться не всегда приятно, тем более что большинство народа в Сети говорит о всякой ерунде. Я несколько недель переписывался с двумя девчонками — одна из Лондона, другая здешняя, из Москвы. Я посылал им фотографии, которые сделал здесь, в лесу…

Короче, ничего путного не вышло. Мы кажемся друг другу слишком скучными.

Мои родителям повезло, они любят друг друга. Поэтому мама говорит, что лучше потратит все деньги и провезет меня по всем известным ей семьям, лишь бы я построил семью по любви. Лишь бы я не втюрился в обычную. Хотя я и не собираюсь пока ни в кого влюбляться.

Просто мне иногда очень одиноко. Раньше было не так, я не скучал с родителями, а когда приезжали сестры, так и вообще начинался настоящий праздник. Скучать некогда, не успеешь отложить книги, как наваливается работа по дому, а еще надо помогать папе в лесу… Но здесь, в России, у меня больше времени. Иногда мне становится так худо, что я не выдерживаю и ухожу в лес. Или шатаюсь по деревне, захожу в гости. Но себя не обманешь. Я не убиваю время, а стараюсь побыстрее устать…

Я и не говорю, что скучаю.

Может быть, если бы мне нравился кто-то из дочерей дяди Сани, я бы не шатался один по деревне.

И не встретил бы ее…

Были случал, когда Фэйри влюблялись в обычных, но это всегда кончалось плохо. Потому что обычные не хотят жить возле леса. И никогда не будут чувствовать и слышать, как мы. А мы болеем, если надолго попадаем в город. Тетя Берта говорит, что когда-то Фэйри жили по двести и триста лет, но городская грязь сократила наш век. Я думаю, что это страшное испытание, — похоронить жену и горевать по ней двести лет…

Но главное отличие в другом. У нас немножко отличается кровь. А Добрые Соседи не имеют права на бездетность. Мне еще рано об этом рассуждать, но это одно из самых страшных несчастий для рода…

А потом я вспомнил про братьев Дрю, про Джину и загрустил еще сильнее. Не то чтобы я по Джине особо скучал, но почти одиннадцать лет она считалась моей будущей женой. Нехорошо как-то так быстро забыть о жене…

Когда мы уезжали, она обещала писать и приехать, но Эвальды до нас так и не добрались. Первый год мы переписывались, а потом перестали. Иногда я встречал ее в Сети, но что-то изменилось. Когда мама поняла, что я перестал скучать, она призналась мне, что для Джины уже нашли в Дании другого жениха.

Я даже не огорчился. Дочка дяди Сани, Алена, внешне ничего, она видит красоту, умеет танцевать и здорово рисует. С Аленой, правда, тяжело говорить, потому что она постоянно слушает дурацкие русские поп-группы. Но это не важно, важно другое. Я слышал, как мама говорила по телефону с Симоной Дрю, они перезваниваются. А мы, чтобы не платить дорого за спутниковую связь, ездим в город. И мама жаловалась, что Бернара не тянет к местным дочерям Фэйри. Я тогда почувствовал себя виноватым, словно не оправдал надежд. Словно семья планировала сделать из меня великого конькобежца или космонавта, а я выношу горшки в хосписе…

Папа обещал, что мы обязательно вернемся. Бот мой маленький братишка немножко подрастет, и тогда начнем думать о возвращении. Он созванивается с братом, и Самуэль утверждает, будто все спокойно. Начальник полиции несколько раз приезжал, выспрашивал о нас. Он разведал, что мы уехали по рабочей визе в Россию, но дальше проследить не смог. Но я знаю наверняка, что мы никогда не вернемся в старый дом. Скорее всего, переедем на север, в страну Холмов. Так даже лучше, потому что папа невероятно переживает за свой лес…

Его брат выяснил, что с нашим отъездом криминальная обстановка резко ухудшилась. Были и пожары, и наезды, и насилие, а прошлой весной потерялась целая группа школьников. И многие вспоминают семью Луазье добрым словом и жалеют, что нас нет. Особенно соседи, Хариссоны и Уэбли.

Так что мы грустим вместе с папой.

И бродил я потерянный — совсем не из-за русской девчонки. Но на утро третьего дня я проснулся в полной уверенности, что обязательно ее опять увижу. Люди Атласа еще были здесь, они патрулировали на своем магическом воздушном корабле. Я мог бы их найти, когда они обедали с Григорием, и прямо спросить, где девочка Анка.

В какой-то момент я чуть было не собрался именно так поступить, но, слава лесным духам, сдержался. А то взрослые могли бы вообразить, будто она меня интересует. И, кроме того, я не очень верил в их искренность. Люди Атласа никогда не делали что-то просто так.

Я не поверил в их доброту.

Что-то в ней было такое, из-за чего ее возили с собой.

Утром третьего дня Саня привез девочку и совсем старенького человечка — того самого профессора. Григорий обещал людям Атласа помочь с его лечением. Взамен они обещали семье одну реанимацию в течение десяти лет. Все честно.

Издалека я следил, как гостей провели в дом к дяде Сане. Всю ночь кружила такая дикая метель, что даже гусеничные вездеходы буксовали в рыхлом снегу. Племянник дяди Сани и его жена выскочили наружу и, проваливаясь чуть ли не по пояс, помогали нести сумки и чемоданы. За рулем вездехода сидела старшая сестра Сани — тетушка Клава. Хотя она и не обижается, в России женщин ее возраста зовут бабушками. Здешние Фэйри много переняли от русских. Наши тетушки бы рассердились, если бы я их так назвал. Бабушка — она только моя…

Я сидел над книгами, но ничего не лезло в голову. Прочитывал строчки, а они тут же вываливались обратно. Не помню, сколько раз я вставал, чтобы поглядеть в окно. А когда их увидел, совсем упустил из виду важный момент. Мне следовало бы сразу понять, но я слишком обрадовался…

Мне следовало бы задаться вопросом, где же дядя Саня?..

С утра я знал, что Анка приедет.

А когда она постучалась в дверь, я прыгнул, как пардус; Каролина наверняка решила, что у меня недержание, или коровник горит. Но мне было наплевать, что моя старшая сестра расскажет маме. Я слышал, как Анка идет, проваливаясь в снег, пока не добралась до расчищенной мною тропки. Но не мог же я выскочить ей навстречу, совсем бы вышло не по-мужски!

Мы пошли на наше старое место, к баньке. Мне не терпелось передать ей все новости. И еще, мне показалось, что она тоже мне обрадовалась.

Какой же я был тогда болван!

— Тот, кого ищут твои друзья, пришел вчера ночью. Он просил о помощи, но Григорий сказал ему, чтобы уходил. Мой папа ругался, он сказал, что Фэйри не должны нарушать договор, но теперь я понимаю… Григорий был прав. Это не наше дело.

— Как он выглядел?!

Я описал ей старого бородатого человечка, в кожаной куртке с карманами на молниях.

— Это он… Лукас. Но ты говорил мне, что можешь найти любого человека по запаху?

— Могу, но…

— Помоги мне, пожалуйста!

— Это невозможно, я не уйду из деревни! — Похоже, я сам себя загнал в угол. Надо было молчать о волосах; нашел, кому похвастаться!

— Мария бросила меня, потому что ей некогда, я им мешаю! — Девчонка начала плакать. — Они с Маркусом вылезли на дороге, чтобы никто не видел, как Мария зовет Тхола. Они оставили Тхола где-то в лесу, потому что ваши люди не разрешают ему пастись у деревни… А я теперь сижу тут и жду, сама не знаю чего! Ты только подскажи мне, как найти Лукаса, и все! Сам можешь оставаться, где хочешь! Я же не знаю, в какую сторону идти!

— Ты не дойдешь одна. Он уже далеко, отошел почти на двадцать километров… — Я понял, что ляпнул лишнего, что-то меня тянуло за язык. — Ты не догонишь его одна, по снегу.

— Ну, пожалуйста, я прошу тебя! Это жуткие люди, они разворотили нам всю хату, они убьют Валечку…

— Но люди Атласа наверняка уже там!

— Все равно… — Она упрямо мотнула головой, и меня обдало цветочным запахом ее шампуня. — Я боюсь. Я должна быть там.

— Нет. Раз тебя оставили, значит, так надо. Разговаривай с Григорием или Саней. — Я повернулся и быстро зашагал, почти побежал домой. Я знал, что если обернусь, то не выдержу и пойду у нее на поводу.

— Но ведь это ваше лесничество, разве не так? — очень тихо спросила она за спиной. — Значит, ты мне все наврал, про честь и справедливость? И про отца? Ты такой же трус, как остальные…

Она произнесла эти слова едва слышно, но я различаю речь на большом расстоянии. Я замедлил шаги и обернулся. Нельзя было этого делать. Она сидела под навесом топящейся баньки, поджав ноги, зябко кутаясь в мех. Неяркое сибирское солнце облизывало соль с ее щек.

— Я ничего не наврал! И не смей обзывать меня трусом!

Мне очень не хотелось ей говорить, что ночью и утром на западе стреляли. Обычные люди на таком расстоянии ничего бы не расслышали, тем более, что прошел сильнейший буран, и только совсем недавно метель улеглась. Я часа два орудовал лопатой, чтобы расчистить дорожки. Если ее брат оказался там, где взрослые стреляют по детям, то ничего глупее идеи пойти и самой все проверить я не встречал.

В тот момент я еще не знал, что мой отец ночью встречался с Григорием и другими мужчинами. Я думал, что они уехали к военным. Мама сидела с маленьким братом и ничего нам не сказала.

Если бы мама поделилась со мной, все пошло бы иначе. Я бы не чувствовал себя виноватым в том кошмаре, который случился днем.

Но мама промолчала. Как и отец, она оберегала своих детей. Фэйри всегда так поступают.

— Видишь тот длинный сарай? — спросил я и не узнал собственный голос. — Приходи к нему через полчаса, только с другой стороны!

Ее глаза моментально высохли, Анка кивала и смотрела на меня чуть ли не с обожанием. Конечно, насчет обожания я все насочинял, но тогда я казался себе отчаянным супергероем.

— Если сможешь, захвати еду — шоколад или сало, только незаметно. А еще спички, спиртовые таблетки и осветительные патроны. У меня все это есть, но дома сестра, я не могу… Ты хоть представляешь, как они выглядят?

— Ой, а термос брать? Я могу у Харченко попросить термос. Там самовар горячий, он обойдется…

Я чуть не застонал от досады. Она совершенно не врубалась. «Врубаться», — это такой замечательный русский глагол. Все равно, что колотить обухом по замерзшей сосне, то есть рубить, но не продвигаться ни на сантиметр. Очень удобный глагол.

В доме дяди Сани наверняка имелось все необходимое, но если она сообщит женщинам, что собралась с Бернаром в тайгу, наше путешествие закончится очень быстро.

— Никто не должен видеть, что ты уходишь!

По-моему, до нее дошло. А в следующую секунду девочка Анка вдруг сделала шаг вперед и поцеловала меня в щеку. Сказать, что на меня напал столбняк, значит, ничего не сказать. Меня никогда еще не целовали чужие. От нее пахло почти как от взрослой женщины…

О том, что со мной сделают, когда обнаружат пропажу снегохода, я старался не думать. Меня ожидало медленное колесование, никак не меньше. Но я смотрел в ее глаза и изо всех сил хмурил брови, чтобы не расплыться в идиотской, счастливой улыбке.

Я совершенно забыл об автоматной перестрелке.

— Не ходи туда сразу. Надень на себя все, что у тебя есть теплого.

Я смотрел ей вслед, как она пробирается через алмазные заносы и смешно балансирует руками в толстых кожаных рукавицах с мехом внутри. Сзади Анка была похожа на шарик из-за огромной парки и нескольких свитеров. Я опять вспомнил рассказы родителей насчет прагматичности людей Атласа. Анка была одета не хуже миллионерши со швейцарского лыжного курорта. Я представил себе, как на нее глазели нищие люди в городе. Мария купила ей два чемодана дорогостоящего тряпья. И еще одна маленькая деталь.

Когда она стянула рукавицу, чтобы вытереть платочком нос, солнечный луч облизнул грани камней на кольцах. Как и всякий потомственный горный Фэйри, я обязан разбираться в камнях. Два кольца, на среднем и безымянном. Оба сложной огранки, и оба усыпаны изумрудами. Камни по цвету очень шли к ее глазам. Не мое это дело, но примерно на пару тысяч фунтов каждое. В прошлый раз на Анкиных пальцах этих колец не было, как не было и водонепроницаемых часов на запястье стоимостью как минимум пятьсот фунтов. В прошлый раз Анка оставила драгоценности в гостинице, выходит, что стеснялась их носить. А сегодня она собиралась очень быстро и не нашла, куда их спрятать. Раз стесняется носить, значит, подарили совсем недавно. Скорее всего, впервые в жизни подарили нечто подобное…

— Это Маркус, — заметив мое внимание, она поскорее нацепила рукавицу. — Дядя Маркус подарил, еще когда в Калькутте во дворце ночевали…

— Почему подарил? У тебя был день рождения?

— Да нет! — смущенно протянула она. — Просто я плакала сидела, за маму очень беспокоилась. Я же говорю тебе, он добрый, дядя Маркус. Вот, развеселить меня хотел…

Что-то стояло за этой внезапной заботливостью.

Изумруды, чтобы не скучать по маме…

Или чтобы девушка не просилась домой.

Я так и не рассказал ей о телефонном голосе в лесу, как-то не получилось.

Анка пришла к сараю раньше времени и пряталась за углом. Точнее, она думала, что прячется, но любой Фэйри обнаружил бы ее по стуку сердца. Но нам повезло. Никто не заинтересовался чужой девушкой с рюкзаком и термосом. Термос она все-таки прихватила.

Нашей семье принадлежит три снегохода. Три года назад мама боялась ездить одна, но потом привыкла, и папа, через Интернет, купил отдельную машину для нее. Третий снегоход — российского производства, он самый старый, потому что был куплен по случаю, после аварии. Папа купил его после того, как мама сказала, что мы слишком выделяемся в деревне. Папа подарил снегоход всему роду на праздник зимнего равноденствия.

Вообще-то нас любят в деревне и были очень рады, когда мы приехали. И сообща, за лето, построили нам восхитительный дом из целых бревен. Местные Фэйри никогда не нанимают строительные фирмы, это здорово. Когда в первое утро на строительство явились полтора десятка мужчин с топорами и пилами, я почувствовал себя счастливым. Нас действительно приняли в Саянский род! Но немножко мы выделялись. Точнее, не «немножко», мы невероятно сильно выделялись.

У нас, единственных, была антенна и три компьютера, а также телефон со спутниковой связью. Таким образом, только мы могли свободно звонить родственникам по всему миру, и мама не так переживала переезд. Еще у нас имелись кредитные карты, которыми мы не могли толком воспользоваться. Многие наши новые родственники даже не видели никогда банкомат. Не считая Григория с его женой и дяди Сани, ведь они сумели когда-то приехать к нам в Уэльс. И, уж конечно, у местных и в помине не водилось ценных бумаг. А мой папа почти каждый вечер проверял в Сети, как идут дела на биржах, и советовался со своим братом насчет вложений. Мы не сомневались, что вернемся, и ни разу не говорили вслух о том, что лучше бы было уехать в Эльзас, к маминой родне. А потом родился братик, и родители решили, что мы проведем тут еще одну зиму.

На самом деле мы потихоньку прирастали к здешнему лесу. Папа подарил родичам вездеход. Это был очень дорогой подарок, даже для нашей семьи. Но зато появилась возможность в любую погоду ездить в город и к военным. Папа мог бы купить снегоходы только для нас, но мы все хорошо помнили, как люди сообща строили нам дом. Это было честно.

Поэтому, когда я отпер наш общественный «гараж», то надеялся найти там все три машины. Но в углу стоял лишь облезлый «Буран», с барахлившим вариатором. То ли диск был не в порядке, то ли ремень уже стерся. Но выбирать было не из чего. Третий раз за день внутри меня что-то екнуло, но я опять проявил себя дураком. Я стоял и тупо глядел на единственное средство передвижения, а рядом восторженно приплясывала Анка. Я вдыхал запах горячих пирогов, что она принесла в рюкзаке, вдыхал запах ее волос и никак не мог сосредоточиться. Папа укатил с Григорием на вездеходе. К летчикам. На второй машине тетушка Клава привезла Анку.

Кто же забрал наши снегоходы?..

Мне следовало бы обратить внимание, что в деревне слишком тихо. И не видно людей, разгребающих последствия метели. Но я был слишком поглощен нашим рискованным предприятием. Я достал канистру и залил горючее. Утрамбовал Анкин рюкзак. Она все сделала, как я сказал, вплоть до того, что разложила мелкие предметы в отдельные пакетики. Она сказала, что никто за ней не следит. Харченко спит, ему она оставила записку, что пошла погулять. Чтобы не волновался,добавила она.

«Погулять», — повторял я, раскидывая снег, чтобы отодвинуть створку ворот. Погулять. Если их раненый кандидат на выживание не совсем идиот, то ему достаточно будет выглянуть в окно. Погулять можно в радиусе трех метров — от калитки до бани… Я помолился духам Холма и попросил о снисхождении местных Зеленых духов, после чего завел мотор и выкатил «Буран» на снег. Анка ухватилась за меня сзади, и несколько секунд я не мог двинуться, настолько острым было это горячее ощущение ее тела. Даже сквозь ворох одежды.

Я слышал, как бьется ее сердце, она тоже боялась, но совсем не так, как я. Мне стало стыдно. Она не думала о себе, а переживала за брата.

В тот момент я некстати опять подумал о том, как было бы замечательно, если бы она никуда не уехала. Потому что она мне очень нравится. Потому что я не встречал еще человека, который бы так сильно заботился о других, а не о себе. От нее словно исходили теплые лучики. Я подумал, каким счастливым, наверное, будет мужчина, с которым она станцует весенний танец Полной луны. Хотя обычные, они не танцуют таких танцев, но можно ведь и научить…

— Чего как-то не так мотор шумит? — деловито спросила Анка, положив подбородок мне на плечо.

Я сцепил зубы и дал газу.

Нам очень повезло, что никто за нами не проследил.

Мы ворвались в лес, и ветер вцепился когтями в мою гриву. Как будто хотел меня предостеречь.

Но я не прислушался к мудрому ветру.

Глава 37 ТАМ, ГДЕ СМЕРТЬ

Папа поступил, как считал нужным. Он оберегал не только меня. Фэйри веками так поступали, спасали своих детей. Папа вывез нас из Британии и не мог допустить, чтобы нам повредили чужие разборки. Это русское слово означает вооруженный спор, когда обе стороны неправы, и обе не могут обратиться к честному суду.

У меня нет повода его винить. Даже теперь, после того как все случилось. Даже после того как он меня ударил. За это я его давно простил, хотя Фэйри никогда не бьют детей.

Но я никогда не забуду, что папа обманул меня. Потому что я стал сомневаться в справедливости Фэйри. Я никому не скажу о той страшной мысли, что меня гложет.

С недавних пор мне стало казаться, что защита потомства — это не самое главное, ради чего стоит продолжать жить…

Я слышал, в какую сторону ушел маленький старый человек с кудрявой бородой. Он был опытным, очень опытным путешественником. Он не принадлежал к народу Холмов, но умел чувствовать, где снег лежит тонким покровом, а где образовался достаточно прочный наст. Он ловко воспользовался крутым берегом ручья и двигался, перепрыгивая с одного валуна на другой, пока русло не свернуло вправо. Мне на снегоходе пришлось забирать намного левее, иначе мы налетели бы на камни. Хорошо, что его запах еще не растворился в тайге.

Пару раз мы чуть не перевернулись. Все из-за Анки. Она так крепко обняла меня и вдобавок сдавила коленками, что порой я вообще ни о чем не мог думать и не соображал, куда направляю машину. Я, конечно, мог бы ей указать, чтобы держалась подальше, ведь с заднего сиденья не так-то легко вывалиться, но ничего не сказал. Честно говоря, мне было настолько приятно ее тепло, что я катался бы с ней весь день.

Но весь день не получилось.

Однажды мы на полной скорости промчались по пологому снежному языку, спускавшемуся в окаймленную молодым кедрачом ложбину. Старик прошел параллельно — естественно, ему было удобнее перемещаться между деревьев, а не на голом месте. Мотор ровно урчал, и картинка передо мной напоминала склон для начинающих лыжников. Гладкий склон, и никаких видимых опасностей. Я освободил левую руку, поплотнее натянул на лицо шарф, чтобы не оставалось просвета между шерстяной тканью и очками. Для Анки я тоже нашел очки, сам ее закутал и заставил застегнуть капюшон. Поверх капюшона я еще обвязал ее веревкой, чтобы не простудилась. Она даже не сопротивлялась, а мне было так приятно чувствовать себя сильным и заботливым.

Если бы не шарф и очки, я давно бы обморозился. Даже Фэйри не выдерживают на таком ледяном ветру. Я представлял себе, каково старику пешком ковылять к своей магической машине, как вдруг впереди открылся провал. То, что мне издалека казалось плавным перекатом, оказалось природным трамплином над пропастью пятиметровой высоты. Там катилась одна из безумных горных речек. Не пройдет и месяца, как она промерзнет насквозь, но пока еще журчащая вода находила себе путь среди голубоватых наледей. Отвернуть в сторону я уже не успевал, машина завалилась бы на бок и протащила бы нас кувырком под собой.

Но гнать вперед было еще страшнее. Я ударил по тормозам, дернул руль влево и… всем корпусом вывалился в ту же сторону, чтобы не дать «Бурану» перевернуться. Несколько секунд я работал в качестве якоря, вспахивая плечом наст, Анка что-то кричала, лес крутился перед глазами…

Наконец снегоход завалился на бок, но в мою сторону, мотор заглох, я не удержался и полетел кубарем, моля лишь об одном — чтобы на пути не оказалось дерева. Мое падение завершилось самым приятным ощущением за всю жизнь. Я провалился на глубину больше трех футов, ничего себе не сломал, а сверху ко мне тянула руки Анка. На ее лице застыло выражение испуга, которое тут же сменилось улыбкой. Когда она улыбалась, то становилась почти настоящей красавицей… Сначала она только улыбалась, а я глупо хихикал ей в ответ, а потом мы начали оба хохотать и хохотали несколько минут, не сдерживаясь. Просто не могли остановиться. Наверное, это так из нас выходил страх.

Я заворочался в яме, стараясь выбраться наружу, и когда мне это удалось, я превратился в настоящего снеговика. Анка приползла ко мне сверху, ухитрилась как-то не провалиться, хотя была, наверное, тяжелее меня. Она тащила меня за руки, и наконец мы выбрались на ровное место, задыхаясь от смеха и одновременно от усталости. Затем она отряхивала с меня снег, и в какой-то момент мы разом прекратили смеяться, потому что оказались вдруг очень близко друг от друга. Я чувствовал, как превращаются в воду снежинки на моих губах, от ее неровного разгоряченного дыхания. В ее изумрудных глазах плясали крошечные золотые рыбки.

Мы застыли, как два снежных изваяния, усевшихся в снег. Анка больше не смеялась, даже не улыбалась, но ее рот чуточку открылся. Еще мгновение, и я бы не сдержался и поцеловал ее.

Но тут из-за леса, совсем близко, раздались выстрелы. Анка вздрогнула, отодвинулась, я моментально ощутил пронизывающий холод и вспомнил, кто я и почему мы тут оказались. Стараясь не глядеть ей в глаза, будто натворил что-то нехорошее, я вернулся к «Бурану» и вернул его в рабочее положение. К великому счастью, ничего не сломалось. Нам оставалось всего несколько ярдов до края «лыжни», а дальше обманчиво-ровный откос обрывался вертикальной стеной. Я понял, что едва не погубил обоих. Б баке находилось достаточно горючего для взрыва. Когда я отряхивал сиденья и сметал ледяное крошево с приборов, мои руки тряслись.

Прошло совсем немного времени, и я увидел старика в летной куртке. Он стоял на выпирающей из-под снега каменной гряде, похожей на гребень стегозавра, и смотрел на нас. Сразу за его спиной волнистыми уступами круто поднимались пихты. Само собой, старик услышал рокот мотора задолго до нашего появления. Я порадовался, что он не спрятался, потому что преследовать его в чаще, на крутом подъеме, мы бы не сумели. А подъем был очень крутым. Я постарался представить наше местоположение относительно деревни и понял, что бывал в этих краях всего лишь раз позапрошлым летом. Мы приезжали сюда с отцом верхом, и с нами еще двое мужчин со своими сыновьями.

Напрямую по северному склону подняться невозможно даже летом, в некоторых местах уклон превышает тридцать градусов. Лошади просто откажутся идти. Но если ехать около часа на юг, то можно обогнуть опасное место, лесистая гряда станет более пологой. Так мы и сделали. На той стороне нас ожидал природный цирк — такой, как показывают в вестернах про войну с индейцами. Помнится, у меня дух захватило от его красоты. Настоящий американский каньон, только вокруг не кактусы, а саянская тайга. Но лошади не могли спуститься вниз. Тогда, летом, мы постояли на краю, слушая ветер, и тихонько поехали дальше, ребята хотели показать нам пещеры. Жаль, что здесь такое короткое лето…

Я слишком увлекся воспоминаниями и потому не сразу принял сигнал тревоги, что подавал мой нос. Мы остановились, не доезжая десяток ярдов, до старика, я поднял голову и увидел дым. Там, на вершине сопки, с той стороны, где она распадалась надвое, что-то жирно горело. Б воздух поднимался толстый столб угольно-черного дыма и тут же, словно срезанный ножом, горизонтально уходил на запад. Я присмотрелся и понял, что наверху не один, а как минимум два источника пожара. Мы стояли с наветренной стороны, иначе бы я засек запах, не выходя из деревни. Такой запах я бы не пропустил.

Дело в том, что так гореть наверху было нечему. Это не был лесной пожар. Я вспомнил документальный фильм, подборку старых репортажей из Ольстера, которые мы видели еще дома.

Примерно так горели автобусы.

— Дяденька Лукас! — закричала Анка, выскакивая на снег. — Дяденька Лукас, вы меня не помните?! Я же Аня, я Валечки сестра! Помните, вы у нас корову купили, а потом забыли этот, вот как у вас на руке… Офхолдер забыли!

Мне этот самый Лукас не очень понравился. Во-первых, он придерживал что-то за спиной, стоял чуть боком, так, чтобы мы не видели оружия. Во-вторых, у него что-то торчало изо рта, явно не сигарета. И вообще, он был очень нервный, я бы даже сказал, психованный. Что такое офхолдер, я понять не успел, левую руку старик держал перед собой, сжатой в кулак.

— Аня? — переспросил бородатый. Он все еще не понимал или не мог вспомнить. Девушка стояла по колено в снегу, растопырив руки. Она беспомощно оглянулась на меня, точно ища поддержки. Зеленые глаза, готовые заплакать. А что я мог сказать? Я испугался, что если он ее так и не вспомнит, то неизвестно, чего ждать от вооруженного озлобленного человека. И для чего мы его вообще догоняли?

— Да, я помню! — Бородач нахмурил брови, затем внимательно оглядел меня и спрятал то, что торчало изо рта. Конечно, он сразу понял, что я Фэйри. Старик закинул на плечо рюкзачок. — Вас послал Григорий? Откуда ты здесь, девочка?

— Я с Марией прилетела и с дядей Маркусом.

— Что-о?! — Старик никак не мог соединить меня, Анку и имена, которые она произнесла. — Ты прилетела с Наездником?! Где они? — Бородач непроизвольно оглянулся, точно кто-то мог прятаться в обледенелых валунах.

Я прислушался к его голосу. Старичок произносил слова с явным английским акцентом. В отличие от тех, что приходили ночью и разговаривали по-русски свободно. И это был не тот голос. Не тот голос, что я слышал в темноте.

— Они полетели Валечку искать, потому что он им позвонил! — затараторила моя пассажирка.

— Он вызвал Наездника?! — взвился старик. — Что случилось?

— Я не знаю… — чуть не плача, отбивалась Анка. — Он сказал, что на них напали… Дяденька Лукас, вы же знаете, где его найти, вот мы за вами и поехали! Пожалуйста, отпустите Валю, а? Ну, он же не специально ваш офхолдер взял, он же не знал…

Старик выглядел так, словно ему дали по голове чем-то тяжелым. Я начал сомневаться, что он слышит, о чем ему говорят. Одно лишь слово «наездник» состарило его на несколько лет. Анка продолжала его упрашивать, по щекам ее текли слезы, а Лукас разжал левый кулак и, шевеля пальцами, уставился на желтовато-бурую соплю, покрывавшую ладонь. Связной офхолдер! Впервые я видел эту игрушку. Лукас пытался выйти на контакт с магическим животным, но видимо у него плохо получалось. Подождав несколько секунд, он как-то разом встрепенулся и, не обращая внимания на девчонку, направился ко мне.

— Пропала связь! Ты! — обрушился он вдруг на меня. — Ты из семьи Григория, Добрый Сосед?

— Нет, я Бернар Луазье…

— Они отняли мое оружие и телефон, все отняли! Остались только четыре дротика… — Старик говорил с надрывом, но при этом почти шепотом. — Я не ожидал, что Григорий так поступит. Нет связи, нет пистолета. У тебя есть оружие, Добрый Сосед?

— Только нож… — Честно говоря, мне понравилось, что он обратился ко мне полным именем народа, а не обозвал мальчиком или пацаном, как это принято здесь. Похоже, он не очень-то обиделся на наших мужчин, сейчас Лукаса занимал только его магический зверь.

— Мы можем ехать втроем? Так будет быстрее!

Я потеснился, представляя,что он сейчас газанет и оставит нас одних, в тридцати милях от деревни, с куском пирога и единственным оружием, моим ножом… Но старик не уехал без нас. Мы кое-как устроились позади него, причем Анка согласилась втиснуться посредине. С «Бураном» дед управлялся лучше меня. Мы неторопливо продвигались на юг, преодолевая все более усиливающийся подъем, по касательной объезжая вершину с черными кострами. Двигатель хрипел и стонал на высоких оборотах.

Я прижимался щекой к Анкиному затылку, но все возбуждение от ее запаха куда-то провалилось. Она продолжала без умолку тараторить, отвечая Лукасу на его расспросы, а он не мог сообщить ей ничего вразумительного. Он был жутко расстроен. Я только понял, что ее брата никто силой не удерживает и старик даже прогонял его, но тот не согласился.

А потом я понял, что дела обстоят гораздо хуже, чем мы представляли. Я прижимался к Анкиному плечу, но смотрел назад, поверх фонтанирующей от гусениц «Бурана» снежной пыли. Я видел то, чего они, увлеченные разговором, не могли заметить. Впрочем, на таком расстоянии обычные ничего бы не поняли.

На изломанной вершине горы, среди поваленных деревьев догорали, поодаль друг от друга, два вертолета. Похоже, я не только угнал снегоход, я готовился нарушить Гранитный запрет. Фэйри не должны участвовать в войнах. А здесь шла самая настоящая война.

Лукас сказал, что он оставил Анкиного брата совсем в другом месте, но магическое животное переместилось. Оно где-то близко, но с ним что-то не в порядке.

Похоже, со всеми нами что-то было не в порядке.

Лукас заглушил мотор и приложил палец к губам. Анка съежилась, но из нас троих она одна ничего не слышала. А старик повернулся ко мне и вопросительно поднял бровь.

— Что там, Бернар? — Он указал пальцем, но, не дождавшись моего ответа, слез и пошел в гору, утопая в снегу. До перевала нам оставалось совсем немного, шагов сорок, и мы бы увидели, что происходит по ту сторону. Обзор закрывала лишь тонкая полоска елей, а за ними не было ничего, кроме облачной перины. Мы взбирались за стариком, стараясь держаться его следа. Он таранил наст, как маленький ледокол.

— Подождите! — тихо сказал я.

— Что? — Лукас оглянулся. Он достиг уже крайних деревьев. Я посмотрел назад. Мы преодолели очень крутой склон. Блестящий снегоход отсюда казался размером с насекомое. Анка вся вывалялась в снегу, но упорно карабкалась за мной.

— Там мертвые люди! — сказал я. — Много мертвых людей и оружие. Мы идем слишком громко…

— Ты ведь слышишь лучше нас, Сосед! — согласно кивнул Лукас. Несмотря на звучный баритон, он умел говорить очень тихо. — Скажи, ты слышишь моего зверя?

Я приподнял гриву над ушами и еще раз понюхал воздух.

— Да, он здесь. Он пахнет, как ваш офхолдер.

Анка догнала нас, и теперь мы, не сговариваясь, присели тесной кучкой у корней покореженной пихты. Возможно, это была другая порода, я почти ничего не соображал. Оказывается, мы забрались чертовски высоко. Позади распахнулся изумительный вид на предгорья, на одно из маленьких озер, но мне было не до красот. Наверное, впервые в жизни, зайдя в лес, я не растворился в его силе.

Потому что мне совсем не хотелось выглядывать за перевал, который возвышался в десятке футов над нами.

— А зачем ты пришел сюда, Сосед? — спросил вдруг Лукас.

— Там ее брат.

— Ты можешь уходить. — Лукас поглядел на нас обоих очень странно. — Достаточно проблем. Один мальчик там, внизу. Хватит одного мальчика.

Я понял, что он пытался мне внушить. Он не хотел проблем с народом Фэйри, он боялся, что со мной могут произойти неприятности. И, кажется, он догадывался, что Анка мне немножко нравится. Он ведь был очень старый, намного старше всех, кого я знал.

— Я не уйду! — шепотом ответил я. Потому что продолжал нюхать и слушать. Там, за горой, происходили крайне неприятные вещи.

Отвратительные вещи, как сказала бы мама. Но меня отвлекали не только шум и запахи за перевалом и не только вонь от горящих вертолетов.

Что-то происходило позади, пока еще очень далеко. Но мы торчали на порядочной высоте, и восточный ветер набирал силу, донося до меня едва уловимые вибрации.

— Наездник? — спросил Лукас.

— Они оба там! — Я сразу догадался, кого он имеет в виду.

— А Валя? А мой брат? — теребила меня за рукав Анка.

— Я сумею добраться до Эхуса? — вторил ей Лукас. Похоже, эти двое решили превратить меня в оракула.

— Восемь мертвых под обрывом! — отрапортовал я. — Еще четверо, нет, пятеро мертвых, на той стороне…

— Под каким обрывом?

— За этим камнем, — сердито отозвался я, указав на торчащий в трех шагах валун, — находится обрыв глубиной сотню футов, почти вертикальный. И не отвлекайте меня, не могу сосредоточиться.

Они притихли. Старик, хоть и мечтал поскорее добраться до магической черепахи, тоже не рвался лезть под пули.

Я закрыл глаза, развернул кисточки на ушах и стал им рассказывать все, что слышу. Анка, словно невзначай, взяла меня за руку, но мне ее прикосновение не помешало, а скорее, наоборот.

— Еще двое мертвых далеко, на скале. И мертвая собака. Раненых нет. Несколько живых убегают на лыжах, не могу определить количество, пахнут порохом, молодые обычные мужчины, находятся довольно далеко. Несут на себе как минимум троих раненых.

Трое живых, двое мужчин и женщина — те самые, что приходили к Григорию. На другом конце каньона. Поднимаются по тропе.

— Эхус?

— Мой брат?

Ее брат и магическая черепаха были живы. Но пахло от них как-то необычно, от обоих. Я не мог передать своим спутникам, что я чувствую. Словно оба целы, но в то же время ранены, потому что нет крови. Еще меня беспокоило, что менялся ветер. Теперь мы находились с наветренной стороны, и я не мог уловить запахи, идущие с соседней вершины. Если там оставался еще кто-то живой, то прятался он очень умело. Я не слышал запахов, но различил едва заметный металлический звук. Очень далеко от нас. И я решил ничего не говорить Лукасу. Возможно, это кто-то из его уцелевших врагов. Просто обычным несвойственно так чутко реагировать на ветер. Как будто те, кто удалились на запад, знали, что их может услышать Фэйри…

— Это все? — беззвучно спросил Лукас. Анка растирала побелевшие щеки.

— Не все! — нехотя признал я. — Еще два мертвых бурундука, штук восемь зайцев и кабарга. Несколько рябчиков, куропаток и один орел. Все мертвые, в радиусе примерно полумили к северу.

— Как это? — опешила Анка.

Я понятия не имел, как это. Впервые с начала нашего приключения я почувствовал настоящий страх. Никогда еще я не слышал об оружии, способном убивать тех, кто спит под снегом. Мужчины народа Холмов умели убивать животных без пуль и крови, но поодиночке.

Я потер уши. Теперь я не слышал ничего, кроме учащенного стука наших сердец.

— Это Тхол! — сипло произнес Лукас и посмотрел вверх. Я проследил за его взглядом и не увидел ничего кроме облаков. Высоко-высоко плыли несколько пушистых зайчат.

— Ты не чуешь его, Сосед?

Я отрицательно покачал головой. Я не знал, что именно я должен почуять. Наверху был только воздух. То, что меня взволновало, находилось пока еще слишком далеко. Я обернулся и взглянул на укрытые кедровым одеялом отроги Саянского хребта.

Ощущение тупой механической силы — не злобной, а именно тупой, неразборчивой. Нет, мне нечего было им больше сообщить. Все остальное — сплошные догадки. Я чувствовал себя опустошенным, так всегда бывает, если надолго напрягаешь слух. Я нуждался в дереве: обнять его, прислониться виском и вытянуть силу…

И тут из-за гребня раздался выстрел.

Лукас и Анка разом вскочили на ноги. Я остался сидеть, потому что уже знал, что пуля ударила в дерево. Никто не пострадал. Девушка дрожала под свитерами. Не осознавая своих действий, я снял с нее варежки, и принялся растирать озябшие ладони руками, а потом начал греть их своим дыханием. Она не отняла рук.

— Я пошел, — сказал Лукас. — Спасибо тебе, Сосед. Спасибо, что чтишь договор.

— Стойте, я с вами! — Анка кинулась следом, но не удержалась на склоне и чуть не покатилась вниз. Я подхватил ее в последний момент, и наши глаза опять встретились.

— Уходи, Добрый Сосед! — не оглядываясь, мягко приказал старик. Он проделал в снегу ступеньку, ухватился за корень и уже почти выбрался на гребень. Его жесткую, черную с проседью шевелюру трепал ветер.

Я глядел на Анку сверху, она почти лежала на моих руках и несколько секунд не делала попыток подняться. Наверное, она ждала, что я наберусь храбрости и все-таки поцелую ее. А может быть, я все придумал…

Это был последний раз, когда она смотрела на меня так.

Только я во всем виноват.

Я сам привез ее в гости к смерти.

Глава 38 ЛЮДИ АТЛАСА

Путаясь в корнях, проскальзывая на льду, мы одолели перевал. Наверху свистело, как будто все злые духи гор объединились против нас. Приходилось постоянно протирать веки, чтобы не слиплись от катящихся слез. Анка увидела, что нам предстоит и, охнув, покрепче ухватилась за меня. Теперь предстояло спускаться по узкой и довольно крутой осыпи.

Здесь что-то произошло со снегом, точно прошлись по щебню гигантским пылесосом или пролетел смерч, как показывают в кино. Я бы еще долго гадал, глядя на обнажившуюся щебенку, а потом вспомнил вертолет. Он спускался сюда и хотел сесть, а затем поднялся выше и взорвался.

Нет, он не поднялся выше. С этой стороны было лучше видно. Оба вертолета словно протащило сквозь деревья, как морковь через терку. За большим двухвинтовым протянулся черный обугленный след, шириной с автомагистраль. Если они оба взорвались в воздухе, то от корпусов бы ничего не осталось, а весь кратер должны были покрывать сотни обломков.

Но вертолеты не взорвались. Их остановили и полете и расплющили.

Последний раз я посмотрел поверх густого пихтового покрова, нависшего над дальним краем каньона. Я напряг зрение до такой степени, что мог разглядеть отдельные прожилки на коре деревьев.

Никого.

Я очень хорошо вижу — например, могу назвать точное время на наручных часах у прохожего, высунувшись с балкона третьего этажа. Но на сей раз, кроме маленькой совы, я никого не приметил.

Но меня не оставляла уверенность, что там кто-то прячется, умело перемещаясь вместе с ветром. Я опять что-то услышал: слабый лязг металла. Возможно, аккуратно взвели затвор. Отвратительнее всего, что нам приходилось теперь спускаться по совершенно открытому внутреннему склону. Между раздавшихся, изъеденных ветрами стен цирка, от вершины сопки до самого дна протянулся извилистый червяк оползня.

Впереди, тормозя всеми четырьмя конечностями, скатывался Лукас, за ним поспевал я, стараясь подстраховать Анку. В конце концов мы разогнались и единой кучей врезались в заросли молодого ельника.

Точно так же, переломав сразу несколько елочек, перед нами недавно спустился труп мужчины в черном обтягивающем комбинезоне и упряжке из ремней, как у парашютиста. Человек, видимо, упал с большой высоты: его руки и ноги вывернулись под немыслимыми углами, а из спины торчал обломившийся сук. В нескольких шагах от него валялись еще двое, одетые совсем иначе, в белые защитные комбинезоны с капюшонами. Оба лежали, скорчившись, уткнувшись в снег, обхватив руками головы. Лиц я не видел, да и не хотелось их переворачивать. Я слышал запах крови, но не заметил ранений. Если человек в черном сорвался с большой высоты, то эти двое погибли совсем по другой причине.

Не стоило нам сюда спускаться. Возможно, это какой-то вид радиации.

— Мария! — сказал Лукас. И добавил несколько слов на голландском.

Их было двое, в светлых меховых куртках и толстых штанах. Мужчина и женщина, оба высокие и кудрявые. Они сидели футах в десяти над нами, на широкой пологой тропе, взбегающей вдоль стены каньона, укрываясь за треугольным валуном. Сидели и грелись возле маленького костра. Оба вооружены. Мы их заметили, только когда мужчина поднялся, так надежно они спрятались. Мужчина держал в руке пистолет и целился в Лукаса.

Женщина что-то ответила. Я неплохо знаю немецкий благодаря тете Берте — народ Холмов всегда вынужден понимать много языков. Голландский сильно отличается, но можно разобрать, когда слова произносят медленно.

Женщина произнесла несколько ругательств и тоже выглянула из укрытия. Как будто желая облегчить мне понимание, старик ответил по-английски.

— Ну, убей меня! — сказал он тому, кого звали Маркус.

Я невольно сделал шаг в сторону, укрываясь за худосочными еловыми лапами, и потянул за собой Анку. Сверху нас было видно, как на ладони.

— Кретин! — отвечал мужчина. — Старый чокнутый сатир!

— Стреляй, если тебе станет легче, — с вызовом предложил Лукас. Он расставил руки в стороны, демонстрируя пустые ладони.

— Это бессмысленно! — Мария положила руку на пистолет Маркуса. — Зачем ты нас провоцируешь? Хочешь избежать объяснений в Совете?

— Конопулос убит по твоей вине! — прошипел Маркус. Дальше он сказал несколько слов на языке, который я никогда не слышал, хотя постоянно кручу каналы Евровидения. Фраза подействовала на старика, как выстрел. Он отшатнулся, закашлялся, потирая горло. С висков его стекал пот, но Лукас не боялся. Я хорошо чувствую, когда люди боятся.

— Забери свои слова, — процедил Лукас. — Ищите предателя среди обслуги. Я прошел сотню миль под водой, никто не мог меня выследить. Меня нашел мальчик.

— Мальчик вызвал русских агентов? — язвительно усмехнулась Мария.

Анка беспомощно металась взглядом между кричащими собеседниками. Больше всего, я это чувствовал, ее пугал пистолет. Возможно, она и понимала отдельные слова, но переводить мне было некогда. У меня было такое чувство, словно я попал в эпицентр грозы. Разряды молний, напряжением в миллионы вольт, полыхали вокруг, казалось, что вот-вот начнет искрить воздух…

— Я присутствовал при гибели Алексея Загорина…

— Лелика?! — поразилась Мария. — Ты встречался с Леликом?

Целиком из-за камня она так и не вышла. Я насчитал вблизи восемь трупов. Вертолеты сдули снег, и основание балки засыпало очень глубоко. Остальных мертвецов я чуял на глубине нескольких футов. Мы, втроем, стояли на самом краю оползня, еще пару шагов — и можно провалиться с головой. Одним словом, спрятаться тут было негде, да и некому, но Мария боялась. Или была очень осторожна. Хотя Анка говорила, что Наездница очень смелая.

— Что, знакомое имя? — зло ухмыльнулся Лукас. — Твой приятель мертв. Так же, как и полковник Григорьев. Григорьева пристрелил мальчик.

— Что?! — теперь уже выпучил глаза Маркус.

Я слушал их перебранку и понимал, что они не станут убивать друг друга. Что бы ни случилось, они останутся единым кланом. Не так, как Фэйри, конечно. Наверняка эти люди не ощущали себя единой семьей, потому что позволяли себе грязные слова по отношению друг к другу. Но они не вели себя и как обычные…

— Мальчик пристрелил, — подтвердил Лукас. — Из гранатомета. Можешь сам у него спросить. Оказалось, у них старые счеты с Леликом. Я не возражал. Загорин мне сказал, что предатель в вашей обслуге. Он навел на меня людей Григорьева под Рыбинском… Но они шли не за мной, они шли за Оттисом.

Тут над нашими головами прогремел очередной выстрел. В закрытом пространстве каньона эхо прокатилось многократно, словно вбивая в уши метровые гвозди. Мария и Маркус разом присели, над валуном поднимался почти невидимый дымок от костра. Судя по звуку, пуля вылетела из глубокой расщелины, расположенной чуть выше по карнизу. Я не сразу заметил, что там имелось нечто похожее на широкий лаз в пещеру.

Потом я невольно опустил глаза и увидел еще четыре трупа в боевом снаряжении. Все они распластались на камнях и выглядели так, будто их столкнули сверху. Но человек не должен погибнуть от падения с такой небольшой высоты. Анка тоже увидела и крепче прижалась ко мне.

— Где Тхол? — спросил Лукас.

— Мы в зоне действия русских станций загоризонтной локации, — досадливо пробурчал Маркус. — Кроме того, китайская станция и американские спутники. Я бы тоже предпочел иметь Тхола под рукой…

— Я подняла его повыше… — Мария переключилась на русский язык. — Аня, что ты здесь делаешь? Лукас, это ты ее привел?

— Меня привез Бернар… — Анка попыталась что-то объяснить, но Мария ее грубо оборвала:

— Кто тебе разрешил выходить из дому?! Вас обоих чуть не убили в Новодвинске, разве этого недостаточно, чтобы слушаться меня и делать, как я говорю?! Но раз уж ты здесь… Аня, это твой брат стреляет, — Мария взяла себя в руки. — Может быть, ты с ним поговоришь? Не желает никого подпускать. Он стреляет всякий раз, когда мы пытаемся подойти. Что нам делать? Ждать, пока у него патроны закончатся?

— Странно, что вы его не прикончили, как остальных! — Лукас кивнул на мертвецов под скалой. — А кстати, вы уверены, что убрали всех?

Маркус и Мария одновременно огляделись. Мне совсем не понравилось, что никто не ответил утвердительно.

Анку трясло. Я попытался сосредоточиться. Крайне неудобное место, на самом дне каньона… Если кто-то засел наверху, я его не услышу. Если Анка побежит к пещере, ее никто не сможет защитить.

— Я сам пойду! — двинулся было Лукас, но Маркус его тут же осадил, щелкнув пистолетом.

— Стой, не двигайся! — Он опять перешел на английский. — Сначала мы кое о чем договоримся!

Анка уже сорвалась и вприпрыжку поскакала с камня на камень. Прямо на пути ее торчали ноги мертвеца, нырнувшего в снег, но девушка даже не остановилась.

Я быстро посмотрел по сторонам, стараясь охватить далекую бородатую кайму из нависающих над обрывом пихт.

Духи Священного Холма, сделайте так, чтобы мне показалось!

— Ты боишься, что я сбегу? — сощурился Лукас. Я видел, что он лишь пытается сохранять спокойствие, на самом деле ему не по себе.

— Ты наделал достаточно глупостей, Советник. Не усугубляй свою вину! Эхус спит, он почти парализован. Тхол не смог его даже разбудить. Посмотри на их оружие. Б него всадили не меньше кварты наркотика. Мальчишка почти безумен, он едва не пристрелил нас обоих!

— Он ждет меня! — Лукас старался говорить медленно. — Он поверит мне. Я обещаю, что не сбегу, пропустите…

— Эхус провалился в яму! — Мария в сердцах выругалась. — Он мог погибнуть! Ты понимаешь, что ты натворил? Если он оправится, а это еще большой вопрос, то как мы его оттуда вытащим? Доктор пытается договориться с мальчиком…

— О чем договориться?

— Рано или поздно Эхус придет в себя.

— Ты хочешь, чтобы ребенок транспортировал черепаху?

— Он и так пробежал с ним за ночь несколько сот миль. Ты понимаешь, что это значит?!

— Это значит, что он активировал управляющий офхолдер. Но я его этому не учил!

— Какая разница! Ты нарочно его бросил в тайге, чтобы Фэйри не почуяли запах, да? Ты бросил черепаху, зная, что на хвосте сидит русская разведка! Ты выжил из ума, Лукас?! И зачем ты притащил с собой еще одного мальчишку? — Кажется, Мария впервые заметила меня. — В тебе проснулась страсть к детям?!

— Он здесь ни при чем. Он приехал с девочкой.

— Мы сделаем так. Мальчика надо освободить от офхолдера. Сам он, видимо, не умеет. Затем Маркус сядет вместе с тобой в карман. — Мария говорила, как о чем-то, давно решенном. Она похлопала рукой по мешку, на котором сидела. — Здесь достаточно пищи для кормления. Я вызову Тхол. Ты сделаешь попытку вывести Эхуса наружу. Вот сюда, не дальше. После этого выйдешь. Я заберу вас всех. Если ты попытаешься сделать один лишний шаг, Маркус сделает тебе укол кураре. Ты веришь мне, Советник?

— Мне некуда бежать.

Анка достигла места, где с высокой ступеньки начиналось подобие грубой тропы наверх. Она оступилась только один раз, и сразу же по грудь провалилась в рыхлый снег, но сумела выбраться, хватаясь за торчащие ветки. Маркус бочком начал спускаться ей навстречу, чтобы она не сорвалась. Он шел, сгорбившись, поводя пистолетом из стороны в сторону. Можно подумать, если выстрелят из винтовки с трехсот ярдов, он успеет что-то изменить! Дьявол, он боялся! Первым моим побуждением было рвануться следом, но я себя остановил. Нет, я не испугался, я подумал, что это ведь ее, а не мой брат…

— Доктор? — опомнился вдруг Лукас. — Какой доктор?

— Шпеер Семен, — пояснила Мария, усаживаясь на уступе. При этом она ухитрилась поместиться так, что валун отгораживал ее от ущелья. Она подвинула мешок и, болтая ногами над двадцатифутовым обрывом, следила, как Маркус за руку тянет Анку к пещере. Похоже, эта Мария обладала удивительно крепкой нервной системой. Из того, что мне удалось понять, она должна была ненавидеть вора, укравшего магическую черепаху. Но она вполне уже успокоилась. — Из Петербурга. Ты его должен помнить, проходил по сталинскому «делу врачей». Первый раз ты сам вывозил его, кажется, в пятьдесят третьем…

— Я помню… — севшим голосом ответил Лукас. — Но… что он тут делает?

— Делает свою работу. Выполняет обязанности полевого хирурга. Мы забрали твоего пациента, он ранен.

Маркус с Анкой миновали сидящую на краю Марию и бочком приблизились к углублению в скале. Снизу мне была видна только черная тень, в которой с трудом угадывался проход. Я заметил, что Анка шла зажмурившись, и на секунду грудь сдавило мерзкое предчувствие. Девушка боялась высоты…

Я не имел права отпускать ее одну!

— Коллегия решила, что будет с… с моим пациентом? — с трудом выговорил Лукас.

Мария открыла рот, чтобы ответить, и тут опять раздался выстрел. Маркус схватил Анку и вместе с ней прижался к стене. Чтобы увидеть, что там наверху происходит, я отбежал в сторону. Они оба стояли, обнявшись, у самой границы тени. Там действительно существовал проход, но при теперешнем положении солнца заметить его было практически невозможно.

И вдруг из тени вышел человек. Собственно, не вышел, а лишь немного выдвинулся. Крупный сутулый мужчина лет пятидесяти, в коричневой кожаной куртке на меху и мягких сапожках. Видимо, он только что поднялся с колен или лежал на животе, потому что спереди весь перемазался в снегу. Скорее всего, его также напугала пуля. Значит, переговоры не увенчались успехом.

Я спросил себя: возможно, Анкин брат ненормальный?

— Привет, сестра! — сказал тот, кого назвали доктором. — Какими судьбами? Ты как раз вовремя; я уже решил, что меня некому будет заштопать…

Я почувствовал, как распрямляются щетинки на ушах.

Это был тот самый голос!

Глава 39 ГОЛЛАНДСКИЙ СВЯЗНОЙ

— Валечка! — заорала Анка, заглядывая в темноту. — Старшенький, это я!

— Осторожно! — Доктор перехватил ее у самого края темноты, прижал к стене. — Какой еще «старшенький»?

— Семен, это ее брат! — нетерпеливо вставил Маркус. При этом он очень быстро вернулся под защиту большого камня, оставив доктора с Анкой наедине. — Пусть попробует…

— Это он! — удостоверился я. — Это тот человек с телефоном!

— Какой человек? — бестолково переспросил Лукас. Он выглядел ужасно потерянным после взбучки, что дала ему Мария.

Я думал, что он один меня расслышал, но Мария высунулась из-за камня, не сводя с меня глаз.

— Вот так штука! — хлопнул в ладоши Семен, разглядывая Анку. — А я и думать забыл…

— Где Валя? — Анка вырывала руку из огромной лапы доктора Семена. У меня заболела шея, оттого что голову держал запрокинутой.

— Аккуратненько! — говорил Анке доктор, продвигаясь назад ко входу в грот. — Не высовывайся! Мы сейчас с тобой по краешку!..

Они оба исчезли в темноте.

И тут женщина Мария меня потрясла, иначе не скажешь. Она заговорила со мной на древнем языке Долины. С ошибками и грубым произношением, но это был первый в моей жизни случай, когда обычные люди знали язык народа Холмов. Я сразу же понял, что Лукас понимает, а Маркус — нет.

— О каком человеке ты вспомнил, Добрый Сосед?

От волнения я сам чуть не запутался в звуках древнего языка. Я поведал ей о человеке с телефоном. Мне и рассказывать-то особо было не о чем.

— Просто слушал молча? — спросил Лукас. Старику с его рокочущим тембром непросто давались слова, построенные из одних гласных.

— Молча, — подтвердил я. — Он сказал «Это я», а потом промычал через минуту.

— Пеленг! — проскрипел Лукас. — Он выдал пеленг на спутник! — Всех этих слов не было в древнем языке; старик опять перешел на английский. — Мария, Лелик не зря говорил о «голландском связном»…

— Вы о чем? — растерялся Маркус.

— Валя! Валечка! — доносились из расщелины выкрики Анки. Казалось, что звук идет из самой толщи скалы. В эту секунду на солнце впервые наползла серьезная туча, тени размазались, и я увидел, что доктор Семен не пошел за девушкой в глубину, а сидит на коленках, привалившись боком к скальному выступу, так, чтобы его не могли заметить люди Атласа.

Лукас разразился длинным ругательством на английском и шагнул по Анкиному следу. Мария его не задержала. Она о чем-то быстро вполголоса говорила с Маркусом.

Анка не появлялась.

Лукас перепрыгнул через торчащие из снега ноги. Он находился уже на полпути к тропе и возвышался над утонувшими елями, как Гулливер над лилипутской рощей.

Прогремел выстрел, но совсем с другой стороны.

Я не понял, что произошло. Лукас упал, зарывшись с головой в сугроб, но почти сразу выбрался. Барахтаясь, как в болоте, стирая с лица снег, он быстро заозирался.

Наверху Маркус повалился на Марию. Пуля попала ему в руку.

Мне хотелось крепко зажмуриться и прочитать заклинание Змеиной Балки, отгоняющее галлюцинации.

Но происходящее пахло настоящей кровью.

Мои колени, не дожидаясь приказа головы, подогнулись.

Мария что-то кричала, Маркус уполз за камень и, морщась, стягивал куртку. Стреляли сверху. Я упал на четвереньки и встретился глазами с доктором Семеном.

Он уже не сидел, а стоял, невидимый для всех, кроме меня, и на его помятом, обрюзгшем лице плавала безумная улыбка.

Еще два выстрела, один за другим. Лукас не успел добежать до начала тропы. Пуля срезала еловую ветку над его головой, с визгом ударилась в камень и унеслась. Старик распластался. Мария и Маркус присели за валуном. Маркус стонал и ругался.

Доктор Семен говорил по мобильному телефону и смотрел на меня. Он не прятался.

— Мария! Где Тхол, черт подери! — Это кричал Лукас. — Ты говорила, что вы всех убрали!

— Аня! — сдавленный голос Маркуса. — Не выходи!

— Она не выйдет! — отозвался Семен. — Мария, попробуешь вызвать Тхола, я пристрелю обоих. И ее, и мальчишку!

Он выставил свою длинную руку из-за угла, чтобы Мария могла увидеть. У этого мерзавца были очень длинные руки. Он намотал Анкины волосы на кулак. Девушка рыдала и пыталась освободиться, но доктор был тяжелее ее раза в три.

И я не мог ей ничем помочь.

— Слушайте очень внимательно! — гремел Семен. — У нас тут трогательная встреча блудной семейки. Маркус! Этот маленький засранец, что нас с тобой чуть не грохнул, вылез повидаться с сестричкой. Мы прекрасно поладили и решили, что хирургия более надежна, чем лечебные пиявки. Я перерезал ему пуповину, пацан больше не привязан к вашей сонной черепашке!

— Проклятье! — прохрипел Лукас. Лежа на спине, в гуще еловых зарослей, он снял ремень и пытался перетянуть простреленную ногу. Мои ноздри вдыхали запах горячей крови. — Мария, на новый офхолдер уйдет больше часа!

— Мария, слушай меня! — напрягая глотку, выкрикивал доктор. — Братец прилег отдохнуть, а с Анечкой можешь пообщаться! — Тут он, видно, подтолкнул Анку, потому что она с ходу пронзительно закричала:

— Тетя Мария, он Валечку убьет! Не ходите сюда, у него гранаты!

— Всем понятно?! — на истерической ноте продолжал доктор. — Мария, если вызовешь Тхол, я оторву вашей черепахе лапы. У меня с собой парочка миленьких штукенций из пластика, специального назначения. Если я их подорву, Эхус никогда отсюда не вылезет!

— Семен, ты сошел с ума! Что происходит? — Мария еще не паниковала, но была очень близка к этому.

— Я сказал, не вздумай вызвать Тхол! Над нами четверка снайперов, парни кладут в яблочко с двух километров и уже показали, на что способны! Следующий выстрел будет на поражение! Я не представлял, какова ваша тарелка в бою, но, слава Богу, додумался, уговорил ребят оставить снайперов в сторонке… Ты можешь опустить Тхол, но без Наездника он — кусок мяса!

Мне показалось, что не Семен со шел с ума, а я. Анку больше не держали за волосы. Она стояла все так же рядом с доктором и помахала мне рукой. А в шаге от нее, в тени я увидел еще одну фигуру. Парень моего возраста, он стоял на коленях, и, кажется, его рвало.

— Шпеер, чего ты добиваешься? — сдавленный голос Маркуса.

— Хочу, чтобы вы сказали детям правду! Хотя бы на сей раз, не врите! Обычный русский мальчик не умер от контакта с Эхусом. У его сестры та же группа крови, я проверял еще на борту. Значит, у меня под рукой уже два готовых Пастуха. Два Пастуха, которых вы ни за что не отпустите! Маркус, ты ведь уже доложил Коллегии, что детей необходимо изолировать на выпасе, а потом уничтожить, верно?! Чтобы ни у кого и мысли не возникло усомниться в вашей уникальности!

— Это неправда! Аня, не верь ему!

— Неправда? А как насчет сказок, что Эхусы будто бы перестали справляться? За двадцать лет, что я работаю в вашей клинике, я, по мелочи, оперировал нескольких Пастухов. Я знаю, что мальчик — не первый! Это правда, что почти никто из обычных людей не выдерживает, но мне рассказывали о трех удачных попытках! Трижды вы случайно попадали на детей, которые ничем не отличались от остальных. Их сращивали на два месяца офхолдером с черепахой. Два месяца, под угрозой смерти, не вылезая из кабины! Прекрасные методы вампиризма, Дракула позавидует! После чего именно эти Эхусы давали потомство! Разве я не прав?

— Откуда он узнал? — Мария задала этот вопрос Маркусу почти беззвучно, но у меня очень хороший слух. Я расслышал не только ее слова. Теперь я явственно различал дыхание и удары сердца двоих снайперов наверху. Я почти точно представлял, где они прячутся. От них несло потом и спиртным. Один из них грыз что-то сладкое. И обадержали нас на мушке.

Меня в первую очередь. Ведь я оставался единственным, кто не спрятался. Доктор и Анка не в счет.

— Вам нужны кролики под нож! — надрывался Семен. На его осипшем горле вздувались вены. — Но взрослых заманить непросто. Сколько людей вам приходится постоянно ликвидировать, чтобы обеспечить секретность, а? Скольких людей вы воруете, чтобы проверить на совместимость? И главное, что потом человека нельзя отпустить, в бессознательном состоянии он для вас не годится! В последнее время вы, правда, научились вышибать из людей память, молодцы! А детей можно запугать и заставить два месяца провести в кабине, обмениваясь с черепахой кусками ДНК, или, черт ее знает, что она там высасывает, чтобы окрепнуть!

На кой вам сдался бедный Миша Харченко? Я его очень люблю, он занятный старикан. Но не надо пудрить мне мозги насчет передовой генетики! Он вам нужен для создания универсальной системы тестов, чтобы не нужно было каждого беспризорного ребенка протаскивать через границы на выпас.

Вы можете дурить, кого угодно, но не меня. Эхусы загибаются не от ядохимикатов, а от застоя крови. Еще несколько десятков лет изоляции, и ваша Коллегия начнет драться за каждую пазуху. И еще я вам скажу! Знаете, почему на самом деле все так хреново?..

Люди Атласа молчали. Анка слушала доктора разинув рот. Семен облизал губы, от его разгоряченного лица валил пар. Лукас сидел в снегу, привалившись спиной к верхушке маленькой ели. Я видел только кусочек его покрытой инеем бороды.

Мне снова показалось, что с запада к нам движется нечто большое и вдобавок искусственное.

Теперь оно было гораздо ближе. Я чувствовал его, даже находясь на самом дне разлома. А еще мне было очень холодно, прямо-таки зуб на зуб не попадал. Наверное, из-за нервов. Что-то подсказывало мне, что самое плохое еще впереди.

— Все очень хреново! — В голосе доктора зазвучала вдруг страшная тоска. — Последние двадцать лет, что я на вас пахал, я все это время находился в контакте с военной разведкой и с группой Григорьева, царство ему небесное, но никогда не устраивал против вас диверсий. Но когда подвернулся случай, мы решили, что упускать его нельзя… Я это не из гордости, а наоборот. Чтобы вы поняли, это не я такой умник. Сколько бы вы ни прятали информацию о себе, о выпасах, есть аналитики…

Выстрел, свист пули. Краем глаза я засек кудрявую макушку Марии. Она пыталась изменить позу, случайно высунулась — и потеряла клок волос.

— Даже не пытайтесь! — зло рассмеялся доктор. — Так вот, мы ведем учет вместо вас. Неблагодарная работа. Подозреваю, что французы и американцы занимаются тем же самым. Если бы у вас хватило ума внести статистику в компьютер, вы бы заметили, что в тех редких случаях, когда в пазухи укладывали молодых ученых, погибавших не от болезни, а от несчастного случая, после реанимации производительность Эхуса возрастала скачкообразно. Но не сразу, а примерно спустя полгода. И еще год черепаха не давала сбоев. Нам удалось это вычислить, даже при той скудной информации, которая просачивалась… Но Коллегии же нужны старики! Все хреново и будет еще хуже, пока вы продолжаете реанимировать раковых больных! Вам досталась ценнейшая технология, но вы ее загубите человеческой падалью… А все оттого, что Эхусов нельзя оставлять без работы. До меня долго не доходило, я, дурачок, столько лет верил в благотворительность. А черепахам, оказывается, просто необходимо постоянно кого-то оживлять, они без работы загибаются! Ведь я прав, а, Маша? Так называемые люди Атласа слишком медленно размножаются, вы не можете загрузить лишние мощности.

Единственное, чего никто не понимает, так это для чего вам старики, все эти физики, химики, геологи, кстати? Вы накупили мне оборудования на сотни миллионов. Что дальше? Куда идут результаты работ? Знаете, ребята, какие подозрения закрадываются в мои маразматические, дважды промытые мозги? Не слишком ли вы рьяно отстаиваете идею о невозможности подводной экспедиции?..

— Семен! — яростно перебила Мария. — Зачем ты это делаешь? Зачем ты ставишь на себе крест?!

Доктор достал левой рукой из кармана пузырек и бросил в рот маленькую таблетку. В правой руке у него был пистолет. Анка сидела в сторонке, обнимая брата. Его голова бессильно свесилась в сторону, плечи мелко тряслись. Мне показалось, что половина лица его залита кровью.

— Ребята, можете смеяться, — сказал доктор, — однако я люблю свою страну.

Но никто не засмеялся.

И в полной тишине я услышал свист.

Свистел мой папа.

Глава 40 ДОБРЫЕ СОСЕДИ

— Это — во-первых, — голосом телевизионного диктора вещал Семен, а во-вторых, я болтаю, попросту тяну время. Развлекаю вас, пока сюда летят четыре эскадрильи. Вы можете позвать свой крейсер, но не уверен, что Тхол справится с таким количеством целей. Пилотам дана команда на ракетный залп по любому неопознанному объекту. Как вы полагаете, увернется Тхол от сорока ракет?..

Мария лихорадочно совещалась с Маркусом, но я больше не прислушивался. Я был весь там, наверху…

— Ваши предложения? Чего вы вообще хотите? — очнулся доселе молчавший Лукас.

У меня сложилось впечатление, что происходящее его перестало интересовать. Я на секунду поставил себя на его место. Я знал об этом старом, почти вечном человеке очень мало — лишь то, что мне смогла передать Анка. Его мученический крестовый поход подошел к бесславному концу. Все преступления и тяготы, на которые он пошел, оказались лишенными смысла. Он потерял дружбу и уважение соратников, возможно, его навсегда отстранят от должности. Или даже казнят. Наверное, сейчас ему было на все это глубоко наплевать.

— Мои предложения простые! — охотно откликнулся Семен. — Вы оставляете оружие и выходите с поднятыми руками…

Свист повторился. На этот раз свистел не папа. Я узнал мелодию и внутренне похолодел. Волосы на позвоночнике встали дыбом.

Песня кошки.

Годится почти для любой кошки.

— Док, я их вижу. Ваша потешная авиация доберется сюда не раньше, чем через час. — Мария старательно сдерживалась, чтобы не сорваться на грубость. — И Коллегия уже в курсе наших проблем. Ты безумец. Два боевых Наездника уже в пути, им потребуется вдвое меньше времени…

— Интересно, — задумчиво начал Семен, — как ты связалась с Советом, если я, еще на борту, вынул у тебя из телефона батарейку?…

Песня кошки. Песня тигра. Песня рыси.

Мария материлась. Сразу на трех языках.

Да, конечно, последние три ноты… У меня все повылетало из памяти. Песня рыси.

И вдруг Лукас начал смеяться. Наверное, у него не выдержала психика. Он смеялся так громко и визгливо, что Мария прекратила изрыгать проклятия. У меня от его смеха опять поднялась дыбом шерсть.

Самое плохое приближалось. Но не русские боевые самолеты.

— Шпеер! — вдоволь отсмеявшись, позвал Лукас. — Первый раз меня ловить в плен задолго до того, как родился твой прадед. Если бы я обладал способностью видеть вперед, я бы его искал и кастрировал, честное слово! Ха-ха! Всякий раз подобная ситуация имеет похожий финал. Сколько ты хотеть за нашу свободу, костоправ?

Сквозь зеленое колючее покрывало я видел только краешек его бороды и затянутую ремнем выше колена, пробитую ногу. Старику, наверное, приходилось несладко, но он смеялся. Я вспомнил, что в черепахе спит его женщина. Кошмар! Мои же ноги одеревенели; ниже колен я ничего не чувствовал, но боялся пошевелиться.

— А я не собираюсь брать вас в плен, — слегка обиделся на «костоправа» Шпеер.

— Ты хотеть моей смерти? — искренне удивился бородач. — Такая награда за твою эмфизему? Я вспомнил. Тебя привезли мертвого…

— Да убирайтесь вы все к чертовой матери! — взорвался Семен. — Вас не тронут, я гарантирую. Но и мне нужна гарантия, что вы не попытаетесь разнести Эхус! Поэтому сначала мы с Валей отъедем подальше…

— Семен, это невозможно! — зазвучала визгливая партия Маркуса. Вот он не пытался скрывать боли в раздробленном плече. — Тварь неблагодарная! Поганый инсургент! Слизняк!

Шпеер закашлялся, пошатнулся и непроизвольно сделал шаг в сторону. Совсем маленький шаг, но теперь он загораживал собой Анку и ее брата.

Потом я тысячи раз переживал тот миг и не видел ничего, кроме страшной роковой случайности. Доктор открыл рот, чтобы ответить, но его слова заглушил совершенно нечеловеческий вопль.

Там собрались три рыси, а может, и все пять. Первый снайпер бросил винтовку и пытался убежать. Я видел его прихрамывающую белую фигурку на остром гребне скалы. Он бежал и падал, прижимая к груди прокушенную руку. Было ясно, что он сорвется.

Он упал и продолжал кричать, пока летел. Я никогда не слышал, чтобы человек так кричал. Второй снайпер даже не показался. И он почти не кричал. Меня чуть не стошнило. Я слышал, как кошки рвали его тело.

Наверное, все мы замерли на своих местах, как актеры в пантомиме. Эхо от воплей еще металось между стен каменного мешка, когда почти одновременно грохнули три выстрела. Позже меня убеждали, что Шпеер стрелял первым. Наверное, так и было. Хотя теперь это не представляет интереса.

Он действительно стрелял. У него оказалась самая лучшая реакция. Доктор первый понял, что его армия разбита, он выскочил из-за угла на тропу и выстрелил в Наездника.

Там было слишком близко, даже я бы не промахнулся, хотя я ненавижу оружие, и стрелок из меня никакой. И доктор бы не промахнулся, если бы в него не угодили две пули. Одна попала в голову, Семен упал навзничь и больше не поднялся. А вторая пуля пробила его навылет и попала в Анку.

Глава 41 ПРОСТО ЛЮДИ

У Валентина очень добрая мама.

Моя мама сказала, что одного меня не отпустит, и мы полетели вместе. Сначала у нас были проблемы с паспортами, потому что кончилась российская виза, но Лукас все уладил. У него везде друзья. И мы полетели вчетвером, то есть Валя, я с мамой и Каролина. Да, моя старшая сестра увязалась с нами, и я был ей очень благодарен.

Потому что она не смеялась надо мной, когда я плакал.

А отца я, конечно, давно простил. Он меня ударил, когда я обозвал его убийцей. Но он ведь не снайпер, а Фэйри всегда защищают своих детей. Папе показалось издалека, что Шпеер хочет меня убить.

Папа защищал меня. Он не собирался стрелять, Добрые Соседи не любят оружия. Все наши мужчины из деревни собрались там еще ночью. Дядя Саня первым нашел магическую черепаху. Они видели, как Тхол опустился и убил военных, или кто они там…

Григорий собирался натравить на Шпеера рысь, но не успел. Потому что у Добрых Соседей есть договор с людьми Атласа. А мы соблюдаем договоры.

Но, понятное дело, папа не поехал с нами к Анкиной маме. Валя позвонил по нашему телефону своей тете в Архангельск. Выяснилось, что их дом заколотили досками соседи, но все равно туда залезли воры и почти все унесли. А мама была в больнице, и ей боялись сказать, что дети потерялись. Тогда мы с Каролиной и Мардж пошли к отцу и попросили у него денег. Это был редкий случай, когда у меня с сестрами не разошлись точки зрения. Напротив, они сами предложили. Папа дал мне четыре тысячи фунтов, все что у него было наличными.

Мама Валентина не хотела брать денег, но Каролина и моя мама ее уговорили. Оказалось, они очень бедные люди. Я никогда не видел, чтобы люди жили так бедно, хотя и в Британии наверняка хватает нищих. Но наши нищие, говорит дядя Эвальд, они не желают работать, а Валины мама и папа работали всегда. Надеюсь, что Валентину хватит денег, чтобы купить маме новый дом или квартиру.

Это были очень тяжелые дни, пока мы жили в Архангельске. Самые тяжелые дни. Мама дважды находила меня в лесу. Я уходил туда и пел песню волка, только она подходит для горя. Я просил всех духов Священного Холма, и добрых, и злых, чтобы они сохранили девочке Анке жизнь. Мама уговаривала маму Вали переехать к нам совсем, и Валя тоже уговаривал. Мы договорились, что она приедет в следующем месяце, после того как вернется черепаха. Хотя я боюсь ее приезда, потому что она может передумать и забрать дочку на Север. Люди Атласа вытащили черепаху из ямы, и даже не спорили, что девочка Анка займет место в пазухе вместо погибшей старушки. Пока они разбирались между собой, пока шла война, Эхус переохладился. Женщина Лукаса умерла окончательно.

А их главная, Мария, немножко поплакала вместе со мной. А Маркус сказал, что Шпеер был прав, и девочку надо сохранить любой ценой, даже если придется кого-то выкинуть из пазухи. Не оттого, что пожалели, а просто у нее с братом одинаковая кровь. Потом Тхол забрал их и черепаху вместе с Анкой. А Лукас остался. Он сказал, что ему все равно.

Там, у излучины, две могилы. Мы похоронили их рядом — доктора Шпеера и женщину Лукаса. Три ночи я приходил и пел песню волка, хотя мне рано и очень опасно. А Валентин и пастух Лукас ходили со мной, хотя это вдвойне опасно, брать с собой обычных. Но мне было наплевать на опасность. На вторую ночь вокруг нас собралось шесть красных волков. Это очень редкая порода. Они пришли и пели песню вместе со мной. Я кормил их с рук мясом. Потом оказалось, что папа смотрел издалека, но ничего не сказал. Я был в таком состоянии, что не испугался бы и тысячи волков. Я умолял духов спасти ее.

Анка выжила. Она провела четыре недели в пазухе, пока не заросли дырка в легком и ребро. Но потом оказалось, что пуля задела позвоночник, и девочку пришлось снова усыпить. Она проспит еще месяц, но теперь уже неопасно. Так сказал Лукас, он говорил со своими. Анку привезут вместе с черепахой.

Я теперь никого не боюсь, кроме людей.

Да, позавчера прилетел дядя Эвальд с женой. Он сказал, что приехал выяснить, когда ленивый сибиряк Луазье собирается домой. Конечно же, ближе к осени мы уедем, потому что Мардж надо поступать в университет. И папа сказал, что ему плевать на Робинса и прочих полицейских, он вернется и будет жить в своем доме. Наверное, я рад, что мы возвращаемся, хотя здесь я стал мужчиной. Я приручил росомаху и рысенка. Мама не разрешила брать их в дом, но они живут неподалеку и приходят ко мне по первому зову. Другие ребята в деревне не приручают хищников, к ним приходят изюбры или лоси. Даже те ребята, кто старше меня.

Значит, они еще не стали мужчинами.

На самом деле дядя Эвальд приехал, конечно, не за тем, чтобы покушать меда. Завтра мы ждем старшего Дрю и еще кого-то из Ирландии, я их не знаю. Они соберутся поговорить с Лукасом. А пока их нет, дядя Эвальд с Лукасом и моим папой в соседней комнате пьют чай.

Лукас дал мне два своих номера. Он помог нам с визами и билетами и сказал, что, если возникнут трудности в Уэльсе, мне стоит ему только позвонить. У него везде связи и большие деньги. Но Валя у него денег не взял.

Лукас тогда был единственным из людей Атласа, кто остался. Он не улетел с Марией, когда опустился Тхол и они забрали из ямы магическую черепаху. Маркус его очень долго уламывал, но Лукас ответил, что ему все равно.

Ему тогда было все равно, как и мне.

Потому что он залез в черепаху и увидел, что женщину уже не спасти. Эхус остыл.

Так что нам обоим было все равно.

Но Мария не могла ждать, потому что совсем близко появились русские самолеты. Люди Атласа улетели вдвоем, а Лукаса отвезли на снегоходе в дом к дяде Григорию, чтобы вылечить его ногу. Недели две Лукас ни с кем не разговаривал, кроме профессора Харченко, но мы в это время были в Архангельске. А потом мы вернулись, опять вчетвером, потому что устроили Валькину маму в другую больницу, самую лучшую, а самого Валентина мы уломали поехать с нами.

Когда мы вернулись, нас ждали. Я почему-то так и думал, что они вернутся. Наверное, потому что они тоже люди. Прилетели Мария и Маркус, и с ними еще четверо, очень старые, гораздо старше Лукаса. Старшего Советника звали Николас, его вели под руки. С ними явились человек пятьдесят охраны, оцепили деревню со всех сторон. Я сначала испугался, что они прилетели судить Лукаса, а заодно и нам достанется. Но оказалось совсем наоборот.

С Лукасом они помирились. Так и должно быть, семья не может долго жить в ссоре. Только его вывели из Коллегии, и он больше не будет работать Пастухом. Советники уговаривали профессора Харченко лечь в пазуху. Оказалось, что пока Лукас выздоравливал, он вместе с профессором придумал какую-то штуку, чтобы их Эхусы быстрее размножались. То есть придумал профессор, когда ему правильно поставили задачу. Он сам так выразился, я слышал. Но для выполнения этой задачи его надо было скорее усыплять и лечить, а потом нужны были сумасшедшие деньги на оборудование. А главное, что им нужен был Валентин.

Валя сначала наотрез отказался с ними разговаривать. Пока я его не разубедил. Не могу утверждать, что мы стали друзьями. То, что нас связывает, не назовешь дружбой. Кроме меня, его уговаривали Лукас и остальные. И наконец он согласился. Я очень рад, что так вышло.

Мы договорились следующим образом. Ни на какой выпас он не поедет. К нам в деревню доставят двух Эхусов, самых дряхлых. Кроме Лукаса, останется еще один опытный Пастух. Валька проведет в кабине два месяца, а я буду все время к нему приходить, с компьютером и учебниками. А если окажется, что к осени Эхус даст завязь, то Валька пересядет в следующего. Самый старый из людей Атласа, Николас, сказал, что выполняет обещание Оттиса. Он привез Валентину и его маме британские паспорта и оставил кейс с деньгами. То есть никто не знал, что там деньги, пока старики не улетели. Иначе Валька бы опять отказался.

Мы пересчитали. Миллион евро. Валентин хочет на эти деньги построить выпас в Новодвинске и вылечить всех больных в своей деревне.

Гораздо позже я узнал, что в Коллегии происходили настоящие битвы. Большинство предлагало оставить все как есть, а Валентина выкрасть, как они и делали раньше. После двух месяцев, проведенных в кармане, одаренный ребенок обычно умирал. Такие дети появлялись один на миллион. Но Валя не должен был умереть. Он был еще более редким, настоящее Лохнесское чудо. Кто-то из друзей Лукаса по Коллегии донес ему об этих планах, и тогда Григорий позвонил дяде Эвальду, а тот связался со Старшим Советником Николасом и вежливо спросил, хочет ли Коллегия войны с народом Фэйри. Мальчик находится под защитой народа Холмов, заявил дядя Эвальд. А если Коллегия намерена разорвать древний договор, то людям Атласа следует помнить, что их выпасы закрыты от обычных людей, но не от хищных птиц, ядовитых змей и насекомых.

После такого «мирного» напоминания, мнение Коллегии резко поменялось.

Первую маленькую черепашку мы оставляем в деревне. Здесь Лукас сможет ее правильно воспитать. А Харченко уже осенью должен вернуться здоровый и с набором аппаратуры для исследования Валькиной уникальности. Тогда станет ясно, как подыскивать Пастухов среди обычных детей, чтобы никто не отравился и не впал в кому.

Вторую черепашку Харченко заберет на Украину. В Киеве для его нового института уже купили здание. Там у маленького Эхуса будет самый настоящий защищенный выпас. И он сможет, как и первый, уже спустя два года принести новое потомство. И тогда можно будет объявить по телевизору и в газетах. А Валька обязуется за это провести по два месяца еще в трех черепахах. На дальних выпасах в Индонезии и Бразилии. Уже для Коллегии.

Валька дал согласие, но тут встрял Лукас и заявил, что без письменного соглашения дело не пойдет. Он потребовал от Коллегии еще по миллиону евро, в пользу Валентина, за каждые два месяца риска. Официально такой фокус оформить оказалось совсем не просто, но Лукас ухитрился доставить к Валькиной маме нотариусов из голландской юридической конторы. Они оформили документы так, будто Вальке причитается пакет ценных бумаг из какого-то завещания. Лукас сказал, что посулы без подписей быстро забываются.

Дядя Эвальд заметил, что это первый в истории договор, который подписан тремя сторонами, — людьми Атласа, народом Холмов и обычным парнем Валентином Луниным. А я спросил, почему Николас подписывается за весь народ и дядя Эвальд подписывается за всех наших людей, а Валька — только за себя? Разве он недостоин подписаться за обычных людей?

Папа покачал головой и погрозил пальцем, потому что мне следовало помалкивать. Но старики переглянулись и решили, что Валька достоин. Они переделали договор, и теперь там внизу стояло: «Люди».

Просто — Люди.

Виталий Сертаков Пленники Пограничья (Пастухи вечности— 2)

Часть первая ПОКРЫВАЛО СИЛЫ

Глава 1 ГРАНИТНЫЙ ДОГОВОР

— Недобрые вести, кровники… — начал дядя Эвальд на языке Долины, — Все вы знаете, ради чего мы в дом Филиппа Луазье съехались. На неделе этой, впервые за полвека, в Ольстере собралась Палата септов, поскольку нарушены Гранитные запреты были. Я представлял наш септ в Палате и старался о каждом из вас добро хранить… Главам пришлось очень быстро несколько решений принять. Как вы помните, зимой я поставил подпись на новом договоре с людьми Атласа, но там и подпись обычного человека, мальчика, была. Обычные не соблюдают Ритуалов, и формально подросток не имел права расписываться, но ситуация неординарная сложилась, и мнение его принято было…

Время показало, кровники, что правы были те из вас, кто на полном нейтралитете настаивал. Правы были те, кто настаивал даже на нарушении прежних договоров во имя спокойствия… Нас в войну и в большие проблемы вовлекли. Палата рассмотрела преступления Филиппа и Бернара Луазье, мы сознавали, что они непредумышленно совершены. Пятьдесят две руки поднялось против восемнадцати за то, что мальчик, не прошедший Ритуал Имени, не может еще вполне за свои поступки отвечать, а отец его должен быть прощен, так как своего ребенка защищал…

Дядя Эвальд помолчал. Стало слышно, как над лампами террасы кружат насекомые. Мне показалось, что вокруг меня образовалось открытое холодное пространство, точно все родственники разом прониклись ненавистью. Конечно, это было совсем не так: Добрые Соседи не умеют ненавидеть детей.

— Большинство глав также склонилось к тому, что проступки русских Фэйри нельзя трактовать как злокозненные преступления, поскольку наши братья и сестры несколько столетий оторваны от тепла септов были, — продолжал дядя Эвальд. — Напротив, они достаточно мужества сохранили, чтобы не скатиться в дикость и в обычных не превратиться. Они сумели собраться вместе, хотя, по нашим данным, четыре фины безвозвратно в войнах и революциях сгинули… Они собрались вместе и поселение в саянской тайге вдали от городов создали. Там замечательные места для Фэйри, смею вас заверить, хотя слишком суровая зима. В ситуации, когда соблюсти договор с людьми Атласа понадобилось, наши кровники верно действовали. Они собственной безопасностью во имя чести и исполнения взятых обязательств пренебрегли. Даже потеряв на сотню лет связь с Благим двором, они сохранили устные предания и честное имя сохранили… Но нашим сибирским братьям пришлось ввязаться в вооруженную борьбу с обычными, на стороне людей Атласа, и это на них беду навлекло. Русским Фэйри предстоит из Сибири бежать и, скорее всего, из России. Этой проблемой мы и занимались. Палата постановила, что каждый септ должен заявить, сколько беженцев сможет взять на свое обеспечение. Всего из России сто двадцать шесть человек, а возможно, и больше принять предстоит…

Дядя Эвальд слегка хлопнул в ладоши, давая возможность всем обсудить его слова. Так принято — младшие главы финов будут молчать, пока глава септа не разрешит прервать себя.

— А как Палата обеспечит их визами в Британию?

— Это будет выглядеть слишком подозрительно: такая масса людей — и разом переезжает в наше графство!

— Это точно! Почему бы им не перебраться в Бразилию, или в Уругвай?

— А что говорят мэнские братья и фины с Шетландских островов?

— Эвальд, ты не спросил канадцев? Кажется, фин О'Келли нуждалась в свежей крови? У них нет ни одного жениха…

Никто не кричал и не размахивал руками, а обычным наверняка бы показалось, что двадцать семь седых, худеньких старичков и старушек что-то сонно ворчат, уставившись в пол. Настоящие взрослые Фэйри ни за что не позволят себе крик. Я впервые видел пожилых глав финов в таком возбужденном состоянии. Я посмотрел на папу и маму; они сидели в углу, очень бледные, и держались за руки. Мой младший брат был тут же, играл в манеже. Сегодня он вел себя очень тихо и никому не мешал, как будто чувствовал важность момента. Возле папы сидел дядя Саня из России, он плохо понимал английский, но не обязательно много понимать, когда все говорят о тебе. С дядей Саней мы подружились еще когда жили в таежной деревне, но пока не выучили русский, общаться с ним приходилось на Древнем языке Долины. Как ни грустно, язык Долины он знал хуже, чем современный русский, в чем сам признавался. А молодые русские Фэйри — те вообще болтали только по-русски, и моя мама ужасалась, что дети растут вне Традиции…

Глава септа дважды хлопнул в ладоши.

— Вы забыли о том, что люди Григория приютили семью лесничего Филиппа Луазье, когда под него местная полиция копать начала? Семья Филиппа в Сибири почти четыре года мерзла, пока мы не дождались, чтобы этого придурка, комиссара Робинса, в Кардиганшир перевели! — строго промолвил дядя Эвальд на Древнем языке. — Или вы песни Кобальтового холма и законы гостеприимства позабыли?!

В ответ на дядюшкин гнев поднялся старый Питер Лотт. Вначале он, как водится, поклонился главам финов, затем долго откашливался, потом заговорил по-английски, подчеркивая свою демократичность.

— Ты зря нас упрекаешь, Эвальд, — сказал дядя Питер. — Все мы помним, что Благий двор уцелел только благодаря строжайшему соблюдению Гранитных запретов. Страшно представить, что сталось бы с нашими детьми, если бы обычные проведали, кто живет рядом с ними… Хвала духам Холмов, нашим дедам удалось убедить их, что Благий двор покинул Землю. Но если за Добрыми Соседями в России охотится спецслужба, то правильно ли привести русских шпионов сюда, на наши исконные земли? Мы все с нетерпением ждали, чем закончится заседание Палаты, мы все ждали тебя, главу септа…

— И чего же мы дождались, Эвальд? — подхватила тетушка Берта. — Разве кто-то из твоих кровников отказывается помочь? Разве не готовы все мы пожертвовать деньгами и временем, чтобы выручить далеких Соседей? Но пусть они едут в Америку или в Канаду, в Австралию, наконец! Питер прав — мы не должны подвергать опасности септы вблизи Священных холмов…

— Только Благий двор Британии и островов чтит Традицию, — сурово добавил старичок в зеленой куртке. — Только здесь из века в век исполняют долг перед Священным холмом, только здесь правильно ткут Покрывало силы!

— Все остальные разбежались по миру, и ты это знаешь, Эвальд! — подхватила тетушка Берта. — А многие фины, да спасут их духи, не чтут Традицию, и не всегда с рвением исполняют Ритуалы!

Все опять забурлили, а я даже немного обрадовался, что отвлеклись от меня. На самом деле, чем дольше я слушал дядю, тем сильнее во мне крепла уверенность, что основные новости еще впереди. И главные новости могут оказаться куда хуже того, что уже прозвучало. Не знаю, откуда взялась такая уверенность, будто бы дядюшка Эвальд принес с собой какой-то чужой запах… Каждому и так было ясно, что ничего нам с папой не сделают, раз уж разрешили мне пригласить в гости Анку Лунину. Мама сказала, что на памяти фины такого не случалось, чтобы в доме жил обычный человек, пусть даже девчонка. А папин брат Самюэль даже повздорил с папой из-за Анки. Естественно, как любой мужчина Фэйри, он почуял ее присутствие за сотню ярдов. Наш дом стоит не близко от человеческого жилья; обмануть кровников невозможно. Кстати, от Анки не так уж плохо пахнет, но это, конечно, на мой взгляд. Если честно, то от нее пахнет довольно вкусно, особенно когда она не пользуется этой жуткой химией для волос, лаками и помадами…

Я люблю дядю Самюэля, но в этот раз он сказал, что не уедет от нас только из уважения к дядюшке Эвальду. Остальные тоже крутили носами, но что я мог поделать — увести девчонку в лес?! Накануне родители шептались, я все слышал. Папа твердо заявил, что виноват перед Анкой, и она будет гостить у нас столько, сколько захочет, хоть до сентября. Папа даже сказал, что если девочка пожелает, то можно попробовать отдать ее в местную школу. Если, конечно, ее мать не будет против. Моя мама ответила, что это пустые разговоры, кроме того, Анка и так достаточно много пропустила, пока ее лечили люди Атласа…

Дяде Эвальду пришлось два раза сильно хлопнуть в ладоши.

— Я предвидел, что этим закончится, и мы заранее… — Он важно кивнул в сторону дяди Сани. — Мы заранее варианты обсудили. Предложение следующее. Григорий и его люди сами попросят Палату о помощи, но переезжать в Британию откажутся. Мы снабдим их деньгами и с септами Нового света договоримся. Денег понадобится много, очень много, ведь нам придется вопросы с иммиграционными ведомствами США и Канады решать… Я почти уверен, что за какое-то время все уладится, но проблема в другом. Все вы историю с Сэмом Дью помните… Так вот, русская разведка одного парня из септа Григория допрашивала. Его задержали в Красноярске под предлогом неточности в документах и тюрьмой угрожали, потому что парень в армии не отслужил. Они притворялись обычной милицией, делали вид, что интересуются совсем другим, но на самом деле на армию им наплевать было. Мы знаем, что обычные не способны учуять и, тем более, увидеть Фэйри, если он сам этого не захочет. Но парня как будто нарочно в Красноярске поджидали, они наблюдение за таежной деревней установили… Этих людей интересовали его волосы… Ну и остальное… Григорию вытащить парня люди Атласа помогли.

Дядя Эвальд многозначительно замолчал.

Старики замерли. Все прекрасно знали историю Сэма Дью. Хотя бы потому, что это был последний случай, когда Фэйри попал в лапы ученых. Семья Сэма Дью жила на материке, во Франции; они ехали зимой всей семьей на машине, и на обледенелом склоне у нее отказали тормоза. Слева и справа были глубокие овраги, а впереди оказался железнодорожный переезд. Объездной путь, по которому два раза в день лениво проезжает местный «подкидыш». Но как раз в то утро из-за снегопадов на резервную ветку перебросили несколько составов, и, вдобавок, испортился светофор. Короче, «рено» семейства Дью выкатился на переезд. За рулем сидела мама Сэма. Наверняка она пыталась тормозить двигателем, наверняка она испугалась оврагов и потому не заметила поезд. Держу пари, что если бы ей представилась лишняя секунда, Марианна Дью, не колеблясь, свернула бы в пропасть.

Позже спасатели смогли вытащить из того, что осталось от машины, только мальчишку. Случилось так, что ученые добрались до него в больнице раньше, чем глава ближайшей фины. У мальчика оказались порезы на лбу. Больничные медики попытались отстричь Сэму пучок запачканных, прилипших к ране волос, и мальчик чуть не умер от болевого шока и потери крови. К счастью, ему не исполнилось в тот момент девяти лет, и на ушах еще не прорезались кисточки. Но пронырливые медики уже успели всюду раззвонить о своем страшном открытии, и в больницу хлынули вивисекторы из Академии наук, а за ними — толпа журналистов. В газетах и на телевидении появились десятки снимков Дью, и раздались вопли о его феномене. Подумать только — «живые» волосы! Грех так говорить, но, к великому счастью, от родителей Дью почти ничего не осталось, и тела мы успели заменить до похорон. Впрочем, после похорон нашлись желающие заглянуть в могилу, но Палата септов отреагировала оперативно и снова заменила тела… Однако это совсем другая история.

Ученые накинулись на маленького Сэма, как стая коршунов. Очень быстро они установили отличия в строении глаза, затем осчастливили журналистов известием о скорости заживления его ран, а парень был избит так, словно побывал в мясорубке. Еще бы, ведь машину супругов Дью волокло по насыпи за товарным составом! Затем умники в халатах добрались до ног Сэма и публично изумились, отчего это у ребенка такие волосатые икры. Затем их заинтересовали странные пигментные пятна на спине… Это для них, для обычных, пятна кажутся странными, а любой Фэйри знает, что это рудиментарные хрящевые наросты, которые когда-то вырастали в крылья.

Французским кровникам пришлось приложить максимум усилий, чтобы вырвать ребенка из лап ученых. Неделя, другая — и происшествие забылось, на Сэма оформили опеку и перевезли в другой город. Но эти две недели Добрые Соседи переживали настоящую панику. Потому что за последние тридцать лет обычные очень сильно продвинулись в биологии, генетике и прочих науках. Им не хватило самой малости, чтобы откопать тела родителей Сэма, попросту помешала бюрократическая волокита. А когда в дело сунула нос французская служба безопасности, главы септов уже ликвидировали все следы и даже переселили за границу несколько родственников Дью, которые были на виду. Двоих тогда забрал наш сосед, Симон Дрю…

После того случая папа залез в Интернет и среди множества нелепых басен о Фэйри нашел целых три свидетельства о похожих происшествиях. Всякий раз в результате несчастного случая врачи либо полиция наталкивались на необычные тельца в крови, либо на кровеносную систему в волосах… Просто эти события произошли в разных странах, и обычные не догадались их обобщить.

«Пока что у них полно забот и без нас, — сказал тогда папа. — Они ловят Бен Ладена, они ловят басков, но нашим детям будет тяжелее прятаться, чем нам…»

Дядя Саня вскочил, потряс бородой и сухо подтвердил слова дядюшки Эвальда. Внешне они смотрелись почти одинаково, это оттого, что дядя Саня снова отпустил усы и бороду. А на самом деле, он совсем не старый, ему едва перевалило за пятьдесят. Он не старый, веселый и добрый, хотя поначалу мы долго не могли привыкнуть друг к другу. Папа говорит, что это из-за разницы менталитетов; саянские семьи совсем обрусели, а Саня с женой, к тому же, полжизни увлекались изучением древнерусского фольклора. Он даже на собрании Палаты ухитрился увлечь всех своими теориями всеобщего родства, хотя речь шла совсем не о родстве Фэйри, а о родстве обычных…

Саню вызвал приглашением дядя Эвальд, чтобы тот сам выступил на собрании Палаты и поведал обо всех бедах. Я слышал, как папа тихонько рассказывал об этом маме; оказалось, что у Сани даже не было в России заграничного паспорта, чтобы выезжать за рубеж, и дяде Эвальду пришлось подкупать русских чиновников. В отличие от родственников, мы ничему не удивлялись, потому что прожили всей семьей в России несколько лет. Там быстро привыкаешь ничему не удивляться и не обращать внимания на несуразности.

— Как сказать… Сорок раз солнце закатилось тихо, — забавно коверкая древнюю речь, начал дядя Саня. — До того заката, когда вновь, как сказать, спустились люди Атласа. Григорий открыл ладони, предупреждал их, что за финой, как сказать, верь-не-верь, смотрят много недобрых глаз… Духи берегли нас, пока в поселке не было юноши, Вали Лунина… Валентин выбрал путь к матери в Петербург, как сказать, квартиру ей покупать… Очень кстати один из кровников советника Николаса, неразумный самый старик Лукас выбрал путь вместе с юношей…

Услышав имена, я невольно скосил глаза на потолок, как будто сквозь потолок мог увидеть Анкину комнату. Девчонка была там, жевала печенье и смотрела телевизор. Папа заранее взял с нее слово, что она не выйдет, пока гости не разъедутся. Я подумал, что если она и слышит нас, то, хвала духам, ничего не понимает. Она вообще какая-то нервная в последние дни. Так хотела приехать в Англию, и маму ее еле уговорили; я почти ничего ей не успел показать, а тут она внезапно захандрила. И брату своему дозвониться никак не может, по сто раз на дню номер набирает…

Дядя Саня неловко округлял рот, слова без согласных у него получались довольно смешно. Но смеяться мне не хотелось, мне казалось, что вот-вот произойдет нечто отвратительное. Что-то меня беспокоило, какой-то посторонний запах носился в вечернем воздухе.

— Но вы, кровники с Холмов, как сказать… должны мир нашими глазами увидеть, — нервно продолжал дядя Саня. — Советники Атласа клятву верности с юношей дали. Валентин отказывался выбрать путь с ними, за дальние моря, и поступил разумно, потому что советники, как сказать, умерщвляли детей… Верь-не-верь, они могли спеленать его руки и разум, увезти в Бразилию, как спеленали много заходов солнца иных отпрысков, но хвала всеведущим духам, Палата септов мудростью насилие попрала. У Николаса не оставалось двух путей, как пригнать несколько магических черепах в саянскую тайгу… Еще две жизни человека, и Эхусы перестанут давать потомство, а поможет им, верь-не-верь, только русский юноша Валя. Советники спустились с туч на своем невидимом круглом звере, они разводили руками и говорили о том, как из холодной сибирской земли немного тепла для выпаса вытянуть. Они втыкали в траву, как сказать… приборы, делали замеры, а буквально спустя три заката с воздуха упали… ммм…

— Вертолеты, — подсказала английское слово тетя Берта.

— Да, вертолеты! — Саня плюнул на вежливость к языку и принялся вставлять новые русские слова. — Спустилась милиция и невольные собаки…

Я сидел на террасе, рядом с братьями Дрю и моими сестрами, Мардж и Каролиной. В гостиную нас не пустили, потому что и без нас там было очень тесно, но двери оставались открытыми, свободно пропуская каждое слово. Одним ухом я слушал то, что творилось в гостиной, а другим — то, что происходило вокруг. Солнце почти скрылось за лугом, на дорогу упали длинные тени, вот-вот должен был пойти дождь. Наши вежливые кровники оставили свои авто ярдов за двести от дома, на специальной утрамбованной площадке, чтобы весь дом не провонял бензином. Но мне казалось, что со стоянки тянет не только удушливыми ароматами техники. Вроде бы там прохаживался кто-то живой…

После слов дяди Сани все произошедшее в Сибири снова вспомнилось отчетливо и резко. Я снова услышал, как рыси, посланные моим папой, рвут на части русских снайперов, как предатель Шпеер стреляет в наездницу Марию, и как Анка Лунина случайно заслоняет его своим телом, и снова услышал, как втыкается в нее пуля, посланная моим отцом…

Мой папа, Филипп Луазье, попал в нее случайно, он испугался, что Шпеер убьет меня. Вместе с Григорием, Саней и другими русскими братьями папа пришел в лес и вооружился ненавистным огнестрельным металлом, чтобы помочь людям Атласа уберечь их магическую черепаху от рук русской разведки.

В результате люди Атласа спасли Эхуса и вывезли его на своем летающем звере, но с этого момента у фэйри начались неприятности…

Никто меня не обвинил, никто не назвал по имени, но и так было ясно, что думали мои родственники.

Я не был виноват в том, что случилось в России.

Но я похитил снегоход и отвез девочку Анну в горы, к ее брату. Мой папа стрелял, желая защитить меня, и перебил девочке позвоночник. Это я был виноват в том, что русские военные обратили внимание на поселок Фэйри в тайге. Это я виноват в том, что семьям Григория и дяди Сани пришлось пережить допросы, а теперь им придется бежать. Только куда им бежать, непонятно. Ведь это мы бежали к ним, в Россию, всей семьей, когда папу начала преследовать полиция.

— …Милиция спустилась, изображая богов, но не они были боги, и не те, кто их послал за нашей кровью. А люди Атласа, верь-не-верь, исчезли, — развел руками дядя Саня. — Шпионы со звездами на плечах до заката, как сказать… шныряли по садам, нарочно топтали сапогами наши всходы, делая вид, что ищут, как сказать… машины для выгонки пьянящего меда. Они не знали языка собак, но принуждали их обнюхивать сушеные травки в каждом сарае… Они жалили Григория черными словами, как сказать… Почему у взрослых нашего септа не заменены паспорта, и почему мы не принимали участия в их переписи? Но их черные слова остались пустыми, как дым, ведь у Добрых Соседей нет вины перед властью обычных. Верь-не-верь, перепись занимала милицию меньше всего… Они остатки ума от злобы, как крупу, рассыпали, потому что искали одного из наших юношей. Его незаконно заковали в Красноярске, но люди Атласа разбили цепи, и кровник уйти в тайгу успел…

Потом за милицией спустился вертолет, и жалкие служители зла не посмели никого с собой забрать. С их свирепых лиц капала злоба, но они не посмели. Вертолету у нас даже негде сесть, милиция по веревкам забиралась… На следующем восходе Григорий хлопнул в ладоши, собрался септ, и большинство рук поднялось за переселение. Мы просить английских кровников о помощи решили…

Я с трудом проглотил слюну. Дядя Саня говорил на Древнем языке с акцентом и путал слова, но ошибиться было невозможно. В Сибири затевалось что-то действительно плохое. Новость была отвратительная; только маленькие дети не поняли, что она может означать, но взрослые словно окаменели. Малыши бегали вокруг дома, смеялись, затевали возню под крыльцом, но их никто не останавливал. Здесь были близняшки дяди Дрю, дочка Самюэля, двое не знакомых мне малышей. Мы глядели на них с террасы и чувствовали себя жутко старыми, потому что старость — это не тогда, когда выпадают зубы, а когда узнаешь много лишнего. Когда узнаешь много лишнего — пропадает желание играть, руки опускаются, и ребенок становится взрослым. Мама говорит, что детям нельзя мешать в их играх.

Потому что детство может закончиться внезапно.

— А что сказали люди Атласа? — осведомилась тетушка Берта.

— Они согласились, что новый договор не может исполняться. Они согласились, что нам лучше уехать, и сразу же помочь деньгами вызвались. Но на своем звере они никого перевозить не будут, якобы он тоже не совсем здоров… Они сказали, что теперь и речи не может быть о переброске в тайгу дряхлых и больных Эхусов. Но самое худшее не это…

Дядя Саня остановился передохнуть, его голос дрожал. Я подумал, что никогда еще не видел его в таком состоянии. В деревне дядя Саня со всеми разговаривал весело, улыбка не сходила с его обветренного румяного лица. От мамы я знал, что за четыре дня в доме дядюшки Эвальда Саня ни разу не вышел на улицу и ничем не поинтересовался. Он сидел в своей комнате, уставившись в окно, и репетировал выступление перед Палатой.

— Мне больно вам черную весть нести! — выпалил русский кровник. — Но советники Атласа на восходе солнца потеряли юношу! Верь-не-верь, главы Палаты лицом к Священным холмам ручались за его здоровье, а Валентин Лунин не отвечает на призывы по воздуху…

— Вы имеете в виду телефон? — поморщился Питер Лотт.

— Да, да, телефон… Мы нашли телефон Игоря Лунина в Петербурге, но тот далклятву, что не знает, где его племянник. С дядюшкой заключили малый гранитный договор, чтобы он рядом с матерью Валентина превращался в рыбу. Мать верит, что юноша у нас, в деревне, она занята в Петербурге и, верь-не-верь, не сознает размеров бури. Слишком большие горести и много золота бедную женщину ударило…

— Значит, они не долетели до Красноярска? — Это спросил мой папа. — Лукас тоже пропал?

— Оба растворились в пути. Причем у мальчика был британский паспорт. Негоже принимать в душу черные мысли, но… мальчик пропал.

Я переглянулся с сестрами. Обе старшие успели познакомиться с Валентином еще в России, им ничего не надо было объяснять. Странное дело, чем взрослее мы становимся, тем чаще разговариваем, не размыкая губ. Мама говорит, что это нормально, особенно в первой фине, то есть среди ближайших родственников. Мы поглядели друг на друга, и мне передался их трепет. Двоюродная сестра Бетси, дочка дяди Самюэля, слушала, раскрыв рот.

— Как же вы могли позволить такую беспечность? Ведь нам тоже были обещаны черепахи! — проворчал Питер Лотт. — И где же хваленая ловкость атлантов, если для них мальчишка так ценен? Или им уже все равно?!

— Им не все равно… — вместо Сани ответил дядя Эвальд, — Как я понимаю, на сегодняшний день, кроме этого самого Лунина, никто не может магических зверей почковаться заставить…

Донеслось тонкое пиликанье: дядя Эвальд набирал номер на сотовом телефоне. Все сидели очень тихо, поэтому я сразу расслышал шаги. И Каролина расслышала, и братья Дрю; мы все повернули головы к темной дороге. Потом и малыши прекратили играть. Они сбились в кучу, недоверчиво вглядываясь в темноту. Минуту спустя я уже знал, кто бродил по стоянке. Я знал человека, которого втайне привез дядюшка Эвальд. Она шла по тропинке почти беззвучно и издалека улыбнулась мне. Она тоже кое-что умела, хотя не принадлежала к народу Холмов. Например, я совершенно точно был уверен, что никто из моих обычных приятелей не разглядел бы меня с такого расстояния среди массы таких же лохматых гостей.

Боевой наездник атлантов, женщина по имени Мария.

«Вот оно! — подумал я. — Сейчас она зайдет в дом и скажет, что… забирает Анку…»

— Нарушены три запрета, — дядя Эвальд говорил очень тихо. — Фэйри ввязались в войну между обычными и людьми Атласа. Фэйри использовали свои способности для спасения обычных, и по просьбе обычных. И третий запрет тоже нарушен — Фэйри пришлось оставить письменное свидетельство. Мы расписались на новом договоре…

Для того чтобы услышали Фэйри, совсем необязательно кричать, можно вообще обойтись ночным языком Холма. В обычном древнем языке Холма есть буквы и слова, а ночным пользоваться очень непросто. Во всяком случае, я научился понимать, но говорить пока не умею.

Дядюшку слышали все двадцать семь дальних и ближних родственников, собравшихся в нашем доме. В гостиной сидели пожилые мужчины и женщины, но не было семейных пар. Внутри поместились только главы семей, те, кого дядя Эвальд сумел оповестить. Я знал тетю Берту, Питера Лотта и еще троих, которых видел давно, на праздниках Урожая. Еще до того, как мы уехали в Россию. Почти все из нашего графства, но двое прибыли из Уэльса и четверо с островов. Те, кто мог добраться до нас очень быстро…

Мария легко поднялась по ступенькам. Она была очень высокая и наверняка немало весила, но двигалась бесшумно, как леопард. Каким-то образом она догадалась, куда нельзя ставить ногу, чтобы не заскрипело дерево. Лишний раз я убедился, насколько опасна эта обычная женщина, и насколько она отличается от той же Анки. Девочка Анка внутри вся состоит из доброты, она очень похожа на мою маму, а Мария внутри похожа на стальной канат…

От нее даже пахло железом.

— Это младший советник Коллегии, ее слово имеет силу, — Дядя Эвальд отпил цветочного чая и дважды резко хлопнул в ладоши, пресекая шушуканье. — Она прибыла из России два часа назад, чтобы обратиться к Палате. Мы выслушали советника и…

— Вот зачем дядюшка всех собрал, — прошептала Мардж. — Не нравится мне все это…

Мне сегодняшний вечер нравился еще меньше. Я раздумывал, как бы поаккуратнее сообщить Анке, что ее брат снова попал в беду. Я признался себе, что совсем не хочу отпускать ее назад, в Россию. Ни в коем случае нельзя ее отпускать!

— Мы просим помощи, — хриплым голосом произнесла Мария. — Коллегия заранее согласна на любые условия. Коллегия полагается на мудрость Добрых Соседей. Мальчишку и бывшего пастуха Лукаса наверняка держат на одном из закрытых объектов Службы внешней разведки. Десять против одного — их не успели вывезти из Петербурга. Тут кто-то ляпнул, что мы не обеспечили мальчика охраной. Наши люди буквально грызли землю, ходили за Валентином в сортир все эти полтора месяца, пока его мать прописывалась и заселялась в новое жилье. Столько стараний, и впустую! Если бы вы не вмешались, парень давно бы жил в безопасности! О'кей, забыли прошлое!

Неделю назад мы полагали, что любой узелок развяжем военной силой, но теперь ситуация изменилась. Дармоеды Григорьева уже не одни. Почти наверняка в деле американцы. Если им приспичит, они прошерстят всю территорию своей страны и найдут выпасы. Зариф подозревает, что в слежке участвовал штатовский спутник. Мы не станем штурмовать закрытые объекты, этот путь приведет к новым смертям… Обоих, старика и мальчишку, накачают психотропными препаратами. Я не должна открывать вам то, что сейчас открою, но иначе не втолковать… Структура нашей организации веками приспосабливалась к потребностям конспирации; даже я, советник, могу выйти на связь не больше, чем с десятью членами Коллегии. Я понятия не имею, кто представляет Коллегию в России и как быстро найти нашего посла в Петербурге… Понимаете? Так вот, Лукас тоже не знал никого из России, но тех, кого знал, он предаст. В момент ареста он успел передать сигнал… Не будем касаться детально, но у каждого из нас на теле имеется электронное устройство. В случае опасности можно послать сигнал на спутник. Лукас понимал, что выложит все, что знает…

Он предаст тех, с кем контактировал в Америке и в Канаде. Не буду углубляться; естественно, мы уже вывели людей из-под удара. Мало того, в течение трех часов мы эвакуировали два выпаса в Мексике, о которых знал Лукас. Эвакуация некоторого оборудования идет до сих пор, поэтому я не могу вызвать свободного наездника… Не прошло и получаса после того, как Тхол стартовал с последними черепахами, как на границе выпаса объявились «синие береты». Они объединились, русские и американцы, это хуже всего. Есть подозрение, что русских теперь представляет Служба внешней разведки. Раньше в группе Григорьева у нас был информатор, но, очевидно, в Москве что-то разнюхали и препоручили Дела другой лавке…

Они давно обмениваются информацией с американцами, я имею в виду не простых людей и не правительственные органы, а спецподразделения. Им известны ставки в игре, для них возможность захватить одну черепаху перевешивает все раздоры и внутренние конфликты.

Вот кого нам надо бояться! Да, я не оговорилась, когда произнесла «нам», потому что мальчик тоже скажет им все, что знает, это абсолютно точно. К несчастью, он знает много — о поселке в Саянах и о планах Коллегии в России. Мы в этом совершенно уверены, потому что кто-то проверял его банковские счета и правомерность сделки с квартирой, где теперь проживает его мать. Им тоже многое известно. Хорошо еще, что у Лукаса хватило ума уговорить мальчишку не хранить деньги наличными, а раскидать по разным банкам… Британский консул в Петербурге оповещен об исчезновении мальчика, ведь Лунин теперь подданный Ее величества. Американское консульство тоже сделало запросы относительно Лукаса, он гражданин США. Но эти меры не дадут никаких плодов. Скорее всего, консул даже не представляет, что играет против своих. Скорее всего, его даже не поставят в известность, настолько высоки ставки…

— Вы хотите сказать, что ЦРУ теперь приедет сюда? Потому что Фэйри имели глупость следовать договору и оказали вам помощь?

Я вздрогнул. Это спросила моя мама. Я даже не сразу узнал ее голос, такой твердый и холодный он стал. Я поставил себя на ее место, и неприятный холодок пополз по спине. Мама боялась за четверых детей, она вспомнила, как скрывался ее отец, она вспомнила, как мы мучились первый год среди лютой сибирской зимы. Похоже, в эту секунду в гостиной вздрогнули все, словно отворилась дверь, и посреди лета завыла вьюга. Наверное, в каждом проснулась память сотен тысяч глупых Фэйри, истребленных в Темные века…

— Я хочу сказать, что Коллегия уполномочила меня расторгнуть договор, заключенный зимой в Саянах с Палатой ваших родов. Вы вправе требовать любой сатисфакции, но ни о каких новых выпасах в России не может быть речи. Ни один Эхус не будет доставлен в Архангельск или в Красноярск, как первоначально оговаривалось с Валентином Луниным…

— Чем мы можем помочь? — бросил дядя Самюэль. — Поехать в Россию и штурмом взять здание разведки?!

— Ребенка надо спасать, — вставил мой папа. — Даже если бы он не мог подарить Фэйри магическую черепаху.

Я расслышал, как Мария медленно выдохнула. Эта тигрица сдерживалась изо всех сил, чтобы никому не нахамить. Она была похожа на разогретый паровой котел или на баллисту со взведенной до предела пружиной.

Происходило немыслимое; в хрониках Благого двора упоминалось, что иногда люди Атласа обращались к Добрым Соседям за помощью, но всякий раз это выглядело как сделка. Иногда им требовались старинные рецепты, иногда они желали облагодетельствовать кого-то из ученых и предлагали лишние двадцать лет жизни. Но они никогда не вели закулисных переговоров; советникам Коллегии было отлично известно, что Фэйри нельзя купить поодиночке. Дядя Эвальд за свою жизнь трижды встречался с главой Коллегии, старшим советником Николасом. Оба раза советник обращался не к конкретному Фэйри, а к Палате. Говорилось примерно следующее:

«Нам известно, что такой-то Добрый Сосед может принести пользу Коллегии, и его возможные действия не повредят Благому двору. Мы можем предложить честный договор. Двадцать лет жизни и полное излечение от болезней, если таковые имеются, в обмен на честную работу…»

Обычно наши ученые соглашались, хотя учеными их называть не совсем правильно. Почти каждая женщина Фэйри способна вытягивать болезни и чистить кровь, но изредка рождаются очень сильные знахари. Знахари соглашались уехать с людьми Атласа, потому что их септ и фина получали от Коллегии очень большие деньги. Я слышал, что обычным атланты платили очень редко, потому что обычных они «вытаскивали» из неизлечимых болезней, а потом им приходилось делать новые документы, менять страну обитания… И получалось так, что один раз связавшись с людьми Атласа, человек на всю оставшуюся жизнь оказывался в зависимости.

С Добрыми Соседями все иначе.

— Мне приходится делиться закрытой информацией… — В голосе кудрявой великанши прозвучала тоска. — Коллегия состоит из пастухов и реаниматоров, также периодически рождаются потомственные боевые наездники, и очень редко — такие, как Валентин Лунин, кормильцы… До середины девятнадцатого века советники не догадывались проверять всех детей, рожденных от союзов с представителями других наций. Их было слишком много, и далеко не всех удавалось учесть. Кроме того, в Коллегии преобладала точка зрения, что только дети, рожденные от наших матерей и отцов-греков, дают более-менее приличное потомство… Мы считали, что так заложено в генетической программе нашего народа. Очевидно, мы сильно ошибались. Неизвестно, сколько кормильцев и кормилиц мы упустили, если один из них вдруг обнаружился в северной русской деревне…

— Но вы же не будете отрицать, что многих детей замучили до смерти? — вежливо напомнила моя мама. — К сожалению, Палате септов стало известно о ваших кошмарных опытах только в этом году…

— Если бы мы знали раньше, не имели бы с Коллегией ничего общего, — поспешно добавил дядя Эвальд.

— Мы вытащили с того света более ста Добрых Соседей, — быстро отреагировала наездница. — И продлили жизнь нескольким сотням обычных, как вы называете, людей. Не совсем обычным, а выдающимся ученым… Это только за последние четыре столетия. Формально вы правы, но каждое явление можно рассмотреть с разных точек зрения. Если единицы не будут рисковать жизнью ради тысяч, цивилизация повернет вспять. Да, мы поздно спохватились, и сколько-то детей погибло, но… Впрочем, я прошу меня простить. Коллегии известна точка зрения Добрых Соседей. И сейчас я здесь как раз для того, чтобы предотвратить возможные следующие жертвы. Я еще не закончила, прошу выслушать до конца. Иногда, раз в двести лет, среди атлантов появляются люди с неясными функциями, и почти всегда это бастарды… Они проживают свой короткий человеческий век и уходят, потому что ничем непримечательны для Коллегии. Еще недавно никто не понимал, для чего они нужны. Потому что сто лет назад Эхусы давали устойчивое потомство и не болели…

Мария тяжело вздохнула. Стало слышно, как посапывает кто-то из уснувших малышей и как мой папа шепотом переводит с английского слова наездницы дяде Сане.

— Мы сотню лет бьемся над проблемой Эхусов, реанимации проходят все медленнее… Только не воспринимайте то, что я сейчас скажу, как бред. Существует точка зрения, что младенцы с неясными функциями — это навигаторы… Почти забытое понятие.

— Такие, как этот русский мальчик? — недоуменно вставил дядюшка Эвальд.

— Нет, мальчик — кормилец. Черепаха регенерирует поврежденные ткани человека, но иногда нужен естественный катализатор, чтобы заставить ее почковаться до того, как зашлакованность достигнет критического уровня. Мальчик — это первый кормилец, который… гм… который не умер. Навигатор — это тот, кто способен найти причалы на затонувших островах. Редчайший тип. Учтите, что Лукас об этом тоже знал, вопрос ставился на Коллегии еще пять лет назад… Значит, скоро будут в курсе те, кто держит Лукаса. Мы уверены, что эти люди не остановятся ни перед чем, чтобы заполучить навигатора. Когда у них будет и кормилец, и навигатор, они выставят Коллегии свои требования. Если понадобится, они прикончат всех вас…

— А почему мы должны отвечать? Зачем нам вообще забивать голову вашими проблемами? — сварливо осведомился старичок в зеленой куртке.

— Вам придется забить голову, — с трудом сдерживаясь, произнесла Мария. — Дело в том, что о местонахождении навигатора мы узнали, как ни странно, от нашего осведомителя в русской разведке. Сегодняшней ночью сюда отправят оперативную группу. Мне неизвестно, русские это будут, британцы или американцы, но в любом случае, это специально тренированные люди. Вам не выстоять против них. А навигатор живет в этом доме… Это русская девочка Анна Лунина.

Глава 2 ПОКЕР

— Этого не может быть! Вы все выдумали, Анка — самая обыкновенная девчонка! — горячо напустился я на Марию. — Вы просто хотите нас запугать, чтобы ее отнять! Но она никуда с вами не пойдет, она теперь вам не верит!

— Ладно, она не верит мне. Но тебе она поверит?

— Как это?

— Ты сможешь сопровождать ее…

— Это исключено! — тут же вставила моя мама. Она стояла в дверях, провожая уходящих кровников, и держала на руках брата.

Один за другим в темноте заводились моторы, наш маленький септ разъезжался по домам. Глядя во мрак, на зубчатую стену леса, на посеребренную лунным светом траву, я вдруг ощутил, насколько нас на самом деле мало. Папа обнял сестер и кивнул уходящему брату. Самюэль немного потоптался на крыльце, повздыхал и сказал, что всех нас ждут в любой момент. Махнул рукой и кинулся догонять жену с детьми.

Я не винил дядю.

Только что все подняли руки за то, чтобы помочь людям Атласа. Само собой, Палата все решила за нас, и решила довольно умно. Оказывается, днем был подписан новый договор, отменяющий старый, и особую крепость договору придали двадцать миллионов долларов, которые Мария привезла наличными. Этих денег должно было с лихвой хватить на обустройство русских Фэйри в любой стране мира. Кроме того, люди Атласа уже оформили большую часть виз и прочих документов для въезда в Парагвай и в Бразилию. Как всегда, когда им что-то позарез нужно, они действовали четко и оперативно.

Взамен Палата обещала помочь в вызволении из плена Лукаса и Валентина. Когда я это услышал, чуть не подавился леденцом. Мария заявила, что в прошлом Коллегия сотни раз выручала нужных людей из тюрем и запросто применяла силу. Но сейчас все изменилось. Враг только и ждет, чтобы его атаковали. Враг подготовился и, в отличие от атлантов, не скрывается. Враг дает понять, что не оставит нас в покое. Следовало как можно быстрее сделать ответный ход, показать силу. Показать такую силу, чтобы у любопытных шпионов надолго отбилось желание к слежке. Мария сказала, что может полететь на Тхоле и включить его оружие над Петербургом или над Москвой, но это легче сказать, чем сделать. Скорее всего, погибнет много людей, а цели достигнуты не будут.

Тут наездница сделала потрясающее признание. Оказывается, люди Атласа сами толком не представляют, как действует их оружие. Я понял только, что Тхолы дисковой конструкции обладают тремя системами вооружений, но ни одна из них не имеет ничего общего с пушками и бомбами обычных. Можно вырвать с корнем все постройки и деревья и вспахать полосу шириной с трехрядное шоссе. Можно вывернуть породу на маленьком по площади участке, но очень глубоко, перемешать слои и вытянуть на поверхность то, что не достал бы никакой экскаватор. Можно оглушить до смерти всю живность в довольно большом радиусе, но при этом нарушится целостность темпорального кокона, и Тхол станет виден на радарах ПВО. Просто древние конструкторы не предусмотрели, что изобретут радары…

Также Коллегия не решалась штурмовать здания силовых структур наземными силами. Попросту среди долгоживущих атлантов не нашлось столько безумцев. Зато Фэйри могли бы проникнуть в любую тюрьму. При одном условии.

Если будут использованы знания, на применение которых наложено табу.

Палата обещала послать в Петербург шестерых сильных знахарей. Не следует употреблять слово «колдун» или «ведьма». Это хорошие слова, но на обычных они до сих пор действуют словно красная тряпка. Палата приняла очень тяжелое решение, поскольку оно означает необъявленную войну. Палата не может заставить, например, моего папу лезть под пули, мы же не в армии, но…

Но Палата посчитала, что в Россию должны поехать кровники из нашего септа. Потому что девочку Анну будут искать именно здесь. Потому что в ее бедах виноваты я и мой папа. Поедут шестеро опытных пожилых знахарей. Они найдут Лукаса и Валентина Лунина своими способами, которые непосвященным знать необязательно.

Главы приняли мудрое постановление, но они не догадывались, чем закончится сегодняшний вечер.

Я не виню глав септов.

Родственники подняли руки за то, чтобы отдать девочку Анну атлантам. Их я тоже не виню. У Марии на самом деле гораздо больше возможностей ее защитить. Все было бы замечательно, но я не верил, что Анка согласится улететь. Скорее она рванет пешком в Петербург, искать своего непутевого братца…

— Добрый Сосед, я потратила уйму времени, чтобы выяснить, где Аня Лунина находится, — Мария пыталась говорить со мной очень вежливо. — Откуда нам было знать, что мама отпустила ее к тебе в гости?.. Я не имею права ее оставить. Мы даже не знаем толком, кто против нас играет. Агенты разведки могут быть здесь в любую минуту…

— Сюда никто не пройдет, — рассеянно вставил папа. — Если понадобится, я…

Он не договорил, но всем оставшимся Фэйри и так было ясно, что Филипп Луазье имел в виду. Если понадобится, лесничий может свистом привлечь к обороне дома всех хищников в радиусе сорока миль.

Мама закрыла окна и задвинула шпингалеты. Теперь в гостиной нас осталась дюжина, не считая моего маленького брата. Родители, сестры, дядя Эвальд, Саня, тетушка Берта, Питер Лотт и еще двое старичков, главы дальних фин. И, разумеется, Мария. А наверху, в своей комнате, в сто первый раз пыталась дозвониться брату Анка.

— Филипп, не надо, — шепотом попросила мама.

— Это не выход, — покачал головой дядюшка Эвальд. — Нельзя допустить драки…

— На шоссе меня ждет машина, — нетерпеливо вклинилась Мария. — Мы немедленно забираем девочку и уезжаем, а вы вывозите остальных детей в безопасное место.

— Я не собираюсь бежать из собственного дома! — сказал папа. — Хватит с нас вечного страха!

— Давайте позовем ее, и пусть решает сама, — вставила Каролина.

Мария зыркнула в ее сторону, но промолчала. Она знала, что в семье Фэйри каждый прошедший Ритуал Имени имеет право голоса. Как это ни обидно, я больше всех был заинтересован в судьбе гостьи, но правом голоса не обладал.

— Бернар, позови, — приказал папа.

Анка спустилась вниз, и по нашим лицам сразу поняла, что случилась какая-то мерзость. Я очень боялся, что моя подруга начнет кричать и плакать, как свойственно обычным женщинам, но она всех нас удивила.

Она всех нас очень удивила, потому что вообще не стала говорить о себе. Выслушала Марию и пропустила мимо ушей.

— А что эти шестеро будут делать в Петербурге? — задала вопрос Аня.

Дядя Эвальд приподнял брови. Папа переглянулся с тетей Бертой, старички откашлялись.

— Я требую, чтобы вы мне сказали, как собираетесь спасать моего брата. Иначе я никуда не поеду.

— Уффф… — Мария схватилась за голову и демонстративно отвернулась в сторону.

Старики очень быстро посовещались на тайном языке. Так быстро, что я успел ухватить лишь самую суть.

— Хорошо, — откликнулся, наконец, дядя Эвальд, — слушай, но с одним условием. Ты ни разу не произнесешь фразу «этого не может быть!» Бернар, ты возьмешься переводить?

В течение следующих десяти минут мне самому раза четыре хотелось произнести фразу «этого не может быть!» У Каролины и Мардж тоже глаза едва не выпали от изумления. Я думал, что знал почти все о наших старейшинах, но оказалось вдруг, что не представлял и десятой доли их возможностей.

Впервые я услышал от взрослых разумных людей, что можно сдвигать Узлы слияния сил не только в ночь праздника Сауин, но и на майский Бельтайн, вызывая таким образом природные бедствия.

Впервые я услышал о свитках Йоркширских ведьм, в которых упоминалось о способах пересечь мир Изнанки по Пыльной тропе и при этом обмануть время. Я узнал о том, что не все ведьмы принадлежат к роду Фэйри.

И впервые я услышал о том, что Запечатанные двери в Пограничье существуют не только в легендах о Священных холмах.

Оказалось, что любимая тетушка Берта и тишайший Питер Лотт входят в клан колдунов, куда открыты двери далеко не каждому постаревшему Фэйри. Оказывается, их меньше всего волнуют проблемы, как проникнуть на закрытую базу в чужой стране. Как выяснилось, гораздо тяжелее будет вывести оттуда даже одного мальчика Валентина. Потому что всегда существует вероятность столкнуться с враждебным колдовством или со скрытыми видеокамерами. Колдуны вырабатывают в себе способности отводить обычным людям глаза, но сделать невидимыми два «пассивных объекта совсем не просто.

А потом дядя Эвальд меня добил. Он заявил, что после того, как отыщутся еще трое знахарей, они рассмотрят вариант прохода в Россию через Пограничье. То есть вне привычного пространства. Я даже не сразу набрался духа такое перевести для Анки; казалось, что она меня тут же примет за идиота. Но она даже не улыбнулась, смотрела своими огромными серыми глазищами и ждала помощи.

Из уважения к Марии глава септа говорил на английском, но порой у него в лексиконе не находилось точного перевода, и дядюшка сбивался на язык Долины. Папа слушал дядю Эвальда с таким равнодушием, словно речь шла о видах на урожай овса. Удивляло меня то, что ни папа, ни мама никогда не поднимали разговоров на тему табуированных знаний. Табу — это табу, так внушают любому Фэйри с детства. И вдруг выяснилось, что среди моих ближайших кровников есть люди, откровенно нарушающие запреты, и не мальчишки, а всеми уважаемые старики.

Знахари продолжали эксперименты с Темным знанием, оставшимся в наследство от Неблагого двора.

В отличие от нас, Мария сидела как на иголках. Много позже она призналась мне, что за четыре века периодического общения с Добрыми Соседями наслушалась наших волшебных баек по горло, и басни про Пограничье пропустила мимо ушей. Ее волновало подозрительное молчание подчиненных в эфире, больше ничего.

Пока старик ждал моего корявого перевода, папа сбегал на стоянку и подогнал к крыльцу нашу машину. Мама пошла наверх, чтобы собрать малыша.

— И что же вы будете делать, если сами говорите, что на подготовку нужно трое суток, а все уехали? — Анка обвела рукой пустые стаканы и блюда с недоеденным печеньем. — Откуда возьмутся знахари?

— Резонное замечание! — хмыкнула тетя Берта, когда я перевел. — Эвальд, девушка права. Допустим, поедет Питер, поедет кто-то из Дрю, но я не выдержу перелет…

— О тебе речи не идет, — мягко возразил дядюшка. — Если не согласятся Эндрю и Стив, я готов сам…

— Но ты тоже не имеешь права! Ты — глава и отвечаешь за всех.

— Еще неизвестно, в каком настроении пребывает Камилла, — буркнул один из сморщенных стариков, тот самый, кого звали Эндрю.

Главы фин снова с бешеной скоростью засвистели на Древнем языке.

— Кто такая Камилла? — спросил я у папы.

— Темная ведьма, — неохотно проворчал он. — Живет где-то в горах…

— Из какой фины?

— Ни из какой.

— Но… так не бывает… — Я запнулся. Все-таки не выдержал и произнес эту глупейшую фразу.

— Филипп, — позвала мама. Она спустилась вниз, мой братишка уже лежал упакованный в коляске. — Где ключи? Куда мы поедем?

— Папа, почему я о Камилле ничего не слышал?

— И я тоже, — добавила Мардж.

— Полагаю, вы еще многого не слышали, — откликнулся дядя Эвальд. — Есть знахари и знахарки, которые уходят от своих финов. Им необходимо одиночество для того, чтобы сосредоточиться.

— Садитесь в машину, — папа взял у мамы саквояж и повернулся к моим сестрам. — Я отвезу вас к Самюэлю, а сам вернусь сюда.

— Филипп, нет! — сказала мама.

— Я вернусь за вами буквально через день, — папа старательно изображал уверенность, но внутри него снова, как при первой встрече с комиссаром Робинсом, зашевелился страх. — Отправлю подружку Бернара и помогу знахарям собраться в дорогу.

— Филипп, если ты не возражаешь, мы втроем останемся здесь, — предложил дядя Эвальд. — Найдется для нас холодное пивко и чистая циновка?

— Нет проблем, — оживился папа. — Бернар, возьми вещи и давай в машину!

Я замер, чувствуя, как напряглись кисточки на кончиках моих ушей. В эту секунду мне показалось, что в доме стало темнее. За последний год такое уже случалось, всякий раз перед настоящей опасностью.

— Тогда я тоже остаюсь! — тряхнула кудряшками тетя Берта. — Эндрю, Стив, решили избавиться от меня?

— Куда нам без тебя? — рассмеялся Стив. — Да и четвертый партнер для покера не помешает! Филипп, у тебя в доме найдется нераспечатанная колода? Этой хищнице с ее картами нельзя доверять!

— Папа, я не могу оставить Анку. Кто ей будет переводить? — схитрил я. Про себя решил, что не оставлю ее одну ни при каких обстоятельствах. Хватило приключений зимой, а потом еще два месяца ожидания, пока Анка сращивала перебитый позвоночник в пазухе Эхуса. Впредь я не позволю ей попасть в беду.

Отец застыл с ключами в кулаке. Несколько секунд мы мерились взглядами, затем он махнул рукой вышел во двор. Изнутри дома ощущение было такое, словно он провалился в черную прорубь. Впервые за пятнадцать лет жизни родной двор, луг и лес показались мне чужими и враждебными. Я чувствовал моего домашнего лиса в закутке под крыльцом, чувствовал прирученных птиц на чердаке и еще десятка два знакомых живых существ в непосредственной близости от дома. Лошади, собаки, енот, совы… Когда ожидается гроза или бешеная пурга, они готовятся заранее и угадывают перемены в погоде гораздо раньше людей. Но сегодня вечером существа из маленьких народцев были спокойны, они ровным счетом ничего не слышали.

Потому что они не умели распознавать злых людей.

— Они тут будут ночевать? — догадалась Анка насчет стариков.

— Да, они переночуют. Им нужно найти еще троих, обговорить условия, а потом два дня они будут ткать Покрывало силы.

— Вы что, серьезно? Еще два дня? — Анка оглядела всех нас широко раскрытыми глазами, и я вдруг совсем не вовремя ощутил в животе знакомое томление. Девушка становилась все красивее и взрослее, но мы по-прежнему оставались только друзьями. — Наша мама сойдет с ума…

— А что ты предлагаешь? — сухо поинтересовалась Мария. — Позвонить в Москву президенту? Или нанять Иностранный легион? Для твоего брата лишние день или два уже не сыграют роли, нам важно спасти тебя!

— Раньше вы тоже обещали всех спасать, но обманули! — огрызнулась Анка. — Бернар, вы же не позволите ей забрать меня силой?

— У нас нет больше навигаторов, — обращаясь ко всем сразу, пожаловалась Мария. — Последние погибли почти двести лет назад. Они пытались добраться до дна океана, и это им почти удалось. Если помочь девочке раскрыть ее талант, есть шанс отыскать подводный вход…

— Заманчивая перспектива, — без улыбки заметила тетя Берта. — Отправить ребенка нырять в Атлантике, искать ваш остров!

— Но двести лет назад мы не знали, кто такие навигаторы и как им помочь…

Питер Лотт вышел из папиной комнаты с колодой карт, Эндрю и Стив сдвинули стулья вокруг стола, тетя Берта закурила трубку. Они как будто позабыли, что предстоит серьезная работа. Дядюшка Эвальд достал большущий накрахмаленный платок и завязал его на лице, на манер марлевой повязки, так что остались видны одни глаза.

— Эви, это тебе не поможет! — хихикнула тетя Берта.

— А что они говорили про Запечатанные двери? — гнула свою линию Анка.

— Это все сказки, — пробурчала из угла Мария. — Никаких Запечатанных дверей не существует.

— Сказки? — подняла брови Анка. — Неужели ваш самый мудрый родственник приехал, чтобы рассказывать сказки?

— Речь идет о старинных преданиях Фэйри, — объяснил я. — Якобы, в волшебных сидах есть Запечатанные двери, через которые можно попасть в Пограничье…

— По десять фунтов? — предложила тетя Берта.

— Бернар, ты не поможешь мне с поиском кофе? — обратился ко мне дядя Лотт. Он не играл и вызвался быть кем-то вроде бармена.

— Аня, нам следует уехать… — затянула свою песню Мария.

— Я не поеду с вами!

— Зато кто-то сюда едет, — сказал я, заправляя кофеварку.

— Это точно, — согласился старший Лотт. — Кто-то весьма неприятный.

— Вы все с ума посходили! — не выдержала великанша.

— Мне еще две! — проскрипел Стив.

— А мне — одну.

— Я пас! — Дядя Эвальд витиевато выругался.

Тетя Берта беззвучно захохотала.

Мне показалось, что я сейчас взорвусь. Наездница не обманула — за нашим домом велась слежка. Теперь мне припомнились многие незначительные детали, насторожившие меня за последние дни. Слишком долго чинившаяся машина на пересечении автострады с четвертой дорогой. Из нее могли наблюдать за теми, кто сворачивает в нашу сторону. Трижды пролетевший над лесом вертолет без опознавательных знаков. Вертолет летел так низко, что вчера я разглядел лицо пилота за прозрачным стеклом. Несколько абсолютно незнакомых рож в городе, куда мы с Мардж ездили за продуктами.

У Марии за пазухой зазвонил телефон. Она приложила трубку к уху и спешно произнесла несколько фраз на голландском.

— Они так и будут играть? — с изумлением произнесла Анка.

— Они не только играют, — сказал я. — Они ткут.

Моя грива нагрелась так, что по вискам побежали капельки пота. Волосы едва не искрили, как высоковольтные провода в грозу. От стариков, непринужденно рассевшихся вокруг обеденного стола, распространялись невидимые энергетические волны. Ни Анка, ни Мария их, естественно, не ощущали.

— Мне одну, — попросил дядя Эндрю и посмотрел на меня обеспокоенно. — Бернар, тебе стоило бы забрать девушку наверх.

— Удвоим? — мурлыкнула тетя Берта.

— Поддерживаю, — отозвался Стив. Он тоже, как и дядя Эвальд, закутал лицо в платок, вдобавок нацепил черные очки и стал похож на мексиканского грабителя.

— Бернар, что он говорил о клевере? Я не поняла… — Анка изо всех сил старалась не расплакаться.

— Четырехлистный клевер, — промямлил я. — Такое растение нигде не растет, и поэтому принято считать, что его никогда не существовало. Но есть поверье, что у ведьм можно найти засушенные цветы. Они настолько редкие, что не имеют цены, выражаемой обычными деньгами. Дядя Эвальд сказал, что… такой клевер входит в состав особой мази. Если ею намазать глаза, то можно заметить то, что не дано видеть простым смертным…

— Можно заметить входы в Священные холмы, — добавил вдруг дядя Саня.

— И вскрыть Запечатанные двери…

— А если понравишься Черному пастуху Ку Ши, он перенесет тебя в Пограничье…

— Но это же все неправда, — уперлась Анка. — Ведь ты сам говорил, что вы не можете найти входы уже много сотен лет?

— Не совсем так, — я посмотрел на дядю Эвальда, ища у него поддержки; старик слегка кивнул. — Наши знахари не ставят задачу увести Фэйри вслед за Неблагим двором. Мы привыкли жить при свете солнца, мрак не для нас. Даже если соблюсти страшные обряды, о которых мало что известно, можно, в лучшем случае, ненадолго открыть дверь в Пограничье. Но это совсем не то же самое, что найти вход в Священный холм, где собрана древняя мудрость и богатства королей…

Дядя Эвальд отложил карты и принял у Питера Лотта чашечку с кофе.

— Невозможно играть с этими жуликами, — пожаловался он.

— Сегодня не твой день, — сказал Питер и протянул Анке тарелку с пирожными.

— Сорок фунтов, — бросила тетя Берта. — Эндрю, не умничай! Все тузы у меня!

— Блефуешь, хитрая лисичка?

Я прислушивался к звукам на дороге. Две тяжелые машины с мощными моторами свернули с шоссе и сейчас перебирались через мостик над ручьем. Чужие машины и чужие люди. Еще полгода назад я бы их не учуял на таком расстоянии. Со мной что-то случилось в тот момент, когда папина пуля угодила Анке в грудь.

— Аня, пойдем наверх? — как можно непринужденнее предложил я.

— Подожди, Бернар, мы передумали, — заметив нашу суету, на языке Долины осадила меня тетя Берта. — Здесь вам будет безопаснее…

Я нащупал полотенце и вытер пот со лба. Стоило прикрыть глаза, и посредине гостиной возникало алое пульсирующее облако. Оно клубилось вокруг седых картежников и разрасталось все шире, набухая изнутри темно-багровыми трепещущими пузырями. Как будто под струей горячей воды разбухала пена для ванны. Я, если бы даже захотел, не сумел бы объяснить Анке, что я вижу. В затылке поселилась тугая пульсирующая боль, словно внутри шеи вверх-вниз ходил плохо притертый поршень…

Когда ткут Покрывало силы на празднике Урожая либо во время весенних хороводов, возникают совсем другие ощущения, радостные и легкие. Тогда начинают чесаться мозоли на лопатках, резко улучшаются зрение и слух, хочется бежать сквозь толщу леса, перекликаясь с друзьями, хочется переплывать реки и взлетать, тягаясь в скорости с птицами…

Мама говорит, что это срабатывает коллективная генетическая память Фэйри о временах, когда наши предки жили на деревьях, летали при помощи крыльев, и никакой магией тут не пахнет. Не знаю, какая память сработала сегодня вечером, но пахло чем-то таким, отчего у меня начали подрагивать кончики пальцев. Незаметно от Анки я несколько раз сжал и распустил кулаки, но дрожь только усилилась.

Впервые я стал свидетелем тому, как создается Темное Покрывало силы…

— А если ваша Камилла откажется дать клевер? — спросила Анка.

— Найдутся другие, — успокоил дядюшка Эвальд. Он внезапно стал какой-то рассеянный. Положил платок мимо кармана, открыл пакетик со сливками и забыл подлить их в кофе. — На островах есть еще две… женщины, которых я знаю.

— Восемьдесят фунтов, — квакнул Стив.

— Дядя Эвальд… — начал я.

— Я их слышу, не бойся, — ровно ответил старик. — А они не такие дураки, эти парни.

— Я уверена, они считали машины, — не отрываясь от карт, заметила тетя Берта. — Убедились, что вce мы разъехались по домам, и направляются сюда. Окончательно обнаглели…

— Бернар, что они говорят?! — встревожилась Анка. — Куда уехали твои родители? Почему нас не взяли?

— Аня, из-за твоего нелепого упрямства могут пострадать десятки людей! — злобно прошипела Мария. — Дайте мне машину, я вывезу ее!

— Сто шестьдесят! — Эндрю откинулся в кресле, с довольным видом набил трубку и обратился к великанше. — А вы, советник, кстати, еще можете успеть уехать.

— Без девочки я не уеду!

— Сто шестьдесят? Ну-ну, поддерживаю! — усмехнулась тетя Берта. — Питер, тебе не пора к нам присоединиться?

— Не беспокойся, мы тебя не оставим, — я взял Анку за руку. У обычных девчонок вечно холодные руки! — Дядя Эвальд, может, нам с Анкой лучше уйти? Я могу увезти ее на маминой машине вдоль просеки и по четвертой дороге…

— Ни в коем случае, — возмутилась тетушка. — Это так опасно — на ночь глядя, мальчишка за рулем, и без прав!

— Триста двадцать! — хихикнул Стив.

— Все трое никуда не двигайтесь, — посоветовал дядя Эвальд и отдельно кивнул Марии. — Слишком поздно…

Питер Лотт придвинул стул и уселся четвертым. Он не играл, просто положил ладони на плечи Стивену и Эндрю, прикрыл глаза и так застыл. Я бросил взгляд под стол. Тетушка Берта скинула сандалии и двумя пятками непринужденно обхватила лодыжку Питера. Эндрю тоже сбросил сандалии и скрестил ногу со Стивом. Дядю Саню никто не звал, но он принес себе стул, угнездился на углу стола, между тетей Бертой и Эндрю, приобняв их за плечи. Оба улыбнулись кровнику. Поршень внутри моей многострадальной головы ходил все чаще.

— Бернар, тебе нехорошо? — откуда-то издалека спросил Анкин голос.

С ума сойти! В такой момент она еще и обо мне успевала тревожиться!

— Со мной все в порядке.

Мария набирала номера сразу на двух телефонах, но ей не отвечали. Наконец, в трубке прорезался тонкий мужской голос. Несмотря на то что я его слышал очень давно, я сразу узнал реаниматора Маркуса.

— Я опоздала! — выкрикнула Мария. — Брюс и Ник не отвечают! Думаю, их уже накрыли! Срочно передай Зарифу… — Она покосилась на нас и заговорила на каком-то незнакомом языке.

Дядя Эвальд обтер крошки печенья с усов, бережно сложил в мойку чашки и присел на диванчик рядом с Питером, потеснив его плечом.

— Не пора ли пасовать, Эндрю?

— Они уже на повороте! — не выдержал я.

Мария извлекла из-за пазухи пистолет, проверила обойму, но прежде, чем она успела передернуть затвор, тетя Берта негромко произнесла: «Нет!»

— Не делайте этого, — повторила тетушка, даже не обернувшись. Она как сдавала карты, повернувшись к Марии затылком, так и продолжала сидеть. И тут же, с кокетливой интонацией: — Ах, чтоб вас разорвало, милые мои! Стиви, как тебе идея удвоить ставку?

— Судя по его понурым ушам, у парня стрит, а то и флэш! — расхохотался Питер Лотт.

Где-то вдали, со стороны шоссе, зарокотал вертолет, потом их стало два.

Наша большая гостиная разделена на две неравные части. В передней, ближе к террасе, стоят диваны и стол, а позади, возле двери в кухню, папа когда-то соорудил нечто вроде барной стойки. Я помню, что сидел там, болтая ногами, когда еще был совсем маленький. Мама усаживала меня, чтобы не мешал ей готовить, а самостоятельно спрыгнуть я побаивался.

— Пошли, поможешь мне… — Я ухватил Анку за руку, увлекая ее за стойку бара.

На поляне вплотную к нашему парадному крыльцу затормозила машина. Я не видел ее сквозь закрытые ставни, но уже знал, что это дизельный минивэн. Без скрипа отъехала дверца, хрустнули камешки под ботинками. Вторая машина остановилась чуть дальше, за сараем. Мария была права — прикатили профессионалы, настоящая группа захвата. Никогда мне не приходилось встречаться с людьми этой породы воочию. Они действительно перемещались почти бесшумно и не делали ни единого лишнего движения.

Четверо мужчин в первом автобусе, столько же во втором, плюс одна женщина.

— Шестьсот сорок фунтов! — со вкусом выговорил Эндрю и задорно обвел глазами соперников поверх очков. Своими сложенными в пачку картами он выразительно похлопывал по краю стола, показывая готовность перевернуть их по первому требованию.

— Поддерживаю! — пыхнув трубкой, кивнула тетя Берта.

Я затащил Анку за стойку бара, чуть ли не силой усадил на стул. Загорелая Мария стала почти белого цвета. Пистолет она спрятала, но переместилась в угол, между зеркалом и книжным шкафом. Я не успевал за ней следить, эта громоздкая женщина двигалась как пантера на охоте.

Ручка на входной двери начала поворачиваться.

Дядя Эвальд шумно высморкался в свой роскошный узорчатый носовой платок. Стив постукивал по столу костяшками пальцев, с хитрым видом ухмыляясь тете Берте. Дядя Саня сидел с закрытыми глазами; по спине его расплывалось темное пятно пота. Двое мужчин вскрывали отмычками нашу заднюю дверь и заметно нервничали. Остальные рассыпались вокруг дома. Никто из них не произносил ни слова. Наши враги пахли табаком, оружейным маслом и мятной жвачкой.

— Бернар, я не понимаю… — начала Аня.

— Тихо, ничего не говори! — шепотом прикрикнул я, стараясь не смотреть на кровников.

Почему-то мне совсем не хотелось, чтобы она увидела то, что должно произойти. Темное покрывало было почти готово. Старики продолжали сварливо переругиваться, подначивая друг друга поднять ставку до тысячи фунтов. Вокруг пяти моих кровников колыхалась многоцветная искрящаяся масса, похожая на шляпку исполинской поганки. Углы гостиной, видимые сквозь «поганку», слегка искривлялись, свет от лампы малость преломлялся, теряя не меньше трети мощности.

— Тысяча двести восемьдесят, — ощерил желтые зубы Стив.

— Во дает! — покрутил головой дядя Эвальд. — Приятель, твоя Алисия тебя прикончит, если продуешь ее денежки!

— Я на свои играю, — обиделся Стив.

— Поддерживаю, — важно заявил Эндрю.

— Безумцы… — внятно произнесла в углу Мария.

Дверь в гостиную распахнулась. Анка ойкнула, но я успел закрыть ей рот ладонью. На пороге стояли мужчина иженщина в просторных парусиновых костюмах, с одинаковым цепким выражением на гладких лицах. То, что они не русские, я понял сразу: на русских я насмотрелся за четыре года достаточно. Женщина несла маленький плоский чемоданчик.

Мужчине хватило секунды, чтобы осмотреться. Из всех нас он безошибочно выбрал Марию. Только что у него были свободные руки, и вот уже, откуда ни возьмись, появился черный пистолет с глушителем.

— Не будем сходить с ума, мальчишки? — заботливо, как старшая сестра у малышей, спросила у соперников по картам тетя Берта.

На вошедших никто из моих родственников даже не обернулся. В следующий миг я зажмурился и схватился обеими руками за стойку бара, потому что Покрывало силы рванулось во все стороны, словно раскрывшийся в небе парашют. Питер Лотт тяжело задышал, дядя Эвальд скрипнул зубами. Мне показалось, что сквозь тело протолкнулась раскаленная колючая проволока.

Кто-то вошел в кухню через черную дверь.

— У меня каре! — победоносно выкрикнул тощий Стив, шлепая картами о стол.

Мужчина с гладким лицом поднимал пистолет, направляя ствол на Марию. Та валилась на бок, одновременно выхватывая из-за пазухи свое оружие. Тетушка Берта подносила спичку к своей потухшей трубке, Эндрю шевелил губами, разглядывая карты. Женщина с чемоданом сделала шаг в сторону игроков; за ее спиной обнаружился еще один бесцветный тип с зализанной прической.

Кухонная дверь начала открываться, показалась рука в перчатке.

— Мамочки… — беззвучно произнесла Анка, что было сил сжимая мой локоть.

Три громких стука раздались одновременно. Выронил пистолет первый «налетчик», его спутница выронила чемодан, отлетел стул, на котором мгновение назад сидела Мария. Она уже лежала на полу, на животе, сжимая в каждой руке по пистолету.

Мужчина в парусиновом костюме упал на колени, покачался и рухнул лицом вниз. Те двое, что прокрались через запасной вход, свалились на пороге гостиной, распахнув своими головами дверь. Женщина с мужской прической лежала навзничь и шарила вокруг себя растопыренными пальцами. Из ее губы струйкой текла за ворот кровь.

— Флэш-рояль, мальчики! — звонко рассмеялась тетя Берта, переворачивая карты. — Не умеете играть — не садитесь!

Глава 3 ВЫПАС. МЕСЯЦ ТОМУ НАЗАД

Старшему казалось, что его голова весит несколько тонн. С невероятным трудом он разомкнул веки, но не увидел ничего, кроме ползающих в коричневом море квадратов света. Светлые квадратики плавали, покрывались рябью и растекались при попытке рассмотреть их получше. В какой-то момент прохладный твердый палец с силой приподнял Старшему верхнее веко, и в зрачок ударил огненный луч. Валька попытался вырваться, уклониться от пытки, но не сумел даже пошевелить кожей на лбу. Затем луч исчез, а вместо него появился глаз. Глаз был громадным, он занимал большую часть вселенной, но тоже не задержался надолго. Валька постарался сосредоточиться и вспомнить, что же случилось.

Яснее всего в памяти отпечатались события месячной давности…

Маркус привез Вальку на выпас. Сначала они летели на военном вертолете, арендованном в той же части, где служил старый знакомый, десантник Зураб. Правда, после гибели Леши и Криса, он совсем не балагурил и почти не улыбался…

Вертолет сел посреди полнейшего мрака, в десятке метров от него открылся освещенный изнутри люк, и оказалось, что в темноте притаился транспортный самолет. Почему-то пилоты все были нерусскими; на взгляд Старшего, они скорее походили на индейцев из фильмов. Лукас тогда поправил его, сказал, что не на индейцев, а на индийцев, но вслух об этом кричать не надо.

Индийцы дружно белозубо улыбнулись, задраили люк и исчезли в кабине. Следующие шесть часов полета Валентин стучал зубами от холода, то проваливаясь в дремоту, то просыпаясь от давящей боли в ушах. Маркус и Лукас накидали на него все теплое, что сумели найти, заставили выпить подряд две полные крышечки коньяка, а сами устроились с фляжкой и шахматами между длинными ящиками. Когда в запотевших иллюминаторах забрезжили первые рассветные сполохи, Старший разглядел над пушистыми горами облаков настоящие заснеженные вершины.

На земле оказалось еще холоднее, чем в самолете. На каменистых отвалах, на стрелах радиомачт лежал толстый слой инея, взлетная полоса искрила и переливалась под колючими лучами близкого светила. Вдалеке под маскировочной сетью дремали пузатые винтовые самолетики и ползал по краю поля оранжевый трактор. Здесь было тяжело дышать. Валентин несколько раз попытался вдохнуть полной грудью, но добился только звона в ушах, и перед глазами замелькали мелкие черные мушки.

Самолет ухитрился заехать под длинный тент, растянутый на высоких столбах. Реаниматора встречала военная машина с зарешеченными окнами и латинскими буквами на номерах. Оба атланта, несмотря на прикрытие сверху, вышли из самолета в шапочках, больших темных очках и с высоко поднятыми воротниками. В просторных пуховиках узнать их было невозможно. Маркус извинился за строгие правила Коллегии, нацепил Старшему неудобные солнцезащитные очки с резиновыми тесемками и замотал нижнюю часть лица шарфом. Старший попытался освободить переносицу, но оправа прилегала к щекам очень плотно, словно приклеенная. Очевидно, подобное приспособление использовалось как раз для встреч гостей

Последним, что успел увидеть Валька перед тем, как крытая машина рванулась вниз, в ущелье, была суровая хищная птица с белой головой. Птица горделиво сидела на заиндевевшем валуне, и меж ее когтистых лап белели кости мелкого зверька.

Грузовичок четырежды замирал, и четырежды слышался скрип ворот. Маркус никого не пускал в салон, разговаривая с проверяющими через щелочку в дверце. Старшему показалось, что реаниматор общался на трех разных языках. Позже он спросил об этом у Лукаса, и выяснилось, что он не ошибся. «Карл Маркс» разъяснил, что уже несколько веков наемников в охрану набирают специально из людей разных национальностей и вероисповеданий, причем расставляют на разных радиусах вокруг объекта. При подобном раскладе почти исключены случаи массового предательства и заговоров. Охранники всех четырех радиусов просто не понимают друг друга.

А потом в щелочку над водительской кабиной Валька увидел испугавшую его вещь. Дорога сузилась до предела, а впереди ждал самый настоящий обрыв, за которым торчали острые верхушки деревьев. Там нитка асфальта прерывалась, проваливаясь в черный колодец на краю поросшей бурным лесом котловины. Котловину окружало ожерелье голых скал, похожих на торчащие клыки доисторического дракона. Перспектива открывалась захватывающая, ветер звенел над брезентом, грузовик несся под откос, навстречу гибели. Однако шофер не снижал скорости, и вскоре Старший сделал удивительное открытие. Верхушки деревьев были… искусственными.

За миг до того, как налететь лобовым стеклом на торчащие острые ветки, машина провалилась под густую маскировочную сеть, растянутую между скал, и понеслась, виляя в изгибах серпантина, все ниже и ниже, минуя щели дотов и завалы из мешков. Голубое небо над головой пропало, сменившись плотным душным сумраком.

Выпас Валька угадал еще до того, как грузовик пересек последнюю линию обороны и Маркус разрешил снять очки. Здесь пахло Эхусами и немного навозом. Неуловимый запах зверей, гораздо слабее, чем в зоопарке, но такой узнаваемый для пастуха.

Старший уже приучил себя к мысли, ошеломившей его поначалу.

Он пастух. Он потомок одного из людей Атласа, генетически передавшего умение пасти и воспитывать чудо-черепах. Но едва он успел привыкнуть к этой мысли, как Маркус ошарашил следующим открытием. Оказывается, он не пастух, а кормилец, и специальность эта ценится атлантами в сто раз выше любой кучи золота.

Потому что кормильцы своим присутствием в пазухе постаревшего больного Эхуса стимулируют запуск программы почкования. Валька страшно удивился, когда узнал, что Эхусы не размножаются, как обычные теплокровные. Вначале он даже намеревался поднять Маркуса на смех и сказать, чтобы не вешали лапшу на уши, как маленькому. После школьного курса биологии ему было очевидно, что все высокоразвитые животные на планете разделены на два пола. И человек в том числе — так задумано кем-то наверху, и так всем удобно. А уж Эхус всяко будет поорганизованнее, чем корова Муха.

Валька не пролил ни слезинки по поводу гибели коровы, но, к собственному удивлению, долго плакал, когда узнал о гибели своего Эхуса. Того самого, внутри которого провел столько времени, и с которым успел свыкнуться…

Того Эхуса вытащили из расщелины и забрали на Тхола; по словам Маркуса, зверь прожил еще неделю после того, как вылечил Анку, он словно бы отдал сестре последние крохи своей силы, выплеснул татки целебной крови и тихо угас…

Маркус предупредил, что сведения о кормильцах крайне скудные, и Коллегии приходится действовать наугад. После великого атлантического потопа письменные руководства были утеряны, но несколько тысяч лет Эхусам удалось продержаться за счет программ самоочистки и варварского использования детей. Раньше существовало мнение, что заставить зверя почковаться может только особый ребенок до достижения половой зрелости, но угадать такого ребенка тоже было непросто. Долгое время единственным способом угадать было усыпить ребенка и запихать его в пазуху. Зверь сам включал организм человека в оборот своих жидкостей и, не обнаружив повреждений, сигнализировал реаниматору… А если здорового ребенка не вынимали, Эхус начинал его использовать в качестве мусорного ведра, сбрасывая свои шлаки, подпитываясь спинномозговой жидкостью, продуктами желез и даже мозгом…

Ребенок умирал в восьмидесяти процентах случаев. И только в трех процентах после подобного паразитического симбиоза начиналась фаза почкования. Таким образом, кормильцами могли быть от трех до пяти процентов рождавшихся бастардов. Естественно, что ни одна психически здоровая мать не отдала бы свое дитя для эксперимента, и потому воровали детей, рожденных от мужчин-атлантов обычными женщинами. Или не воровали, а заранее договаривались о покупке ребенка.

К счастью, это приходилось делать нечасто. Коллегия старательно ограничивала численность посвященных долгожителей, и новенькие Эхусы требовались пять раз за столетие.

Но к середине восемнадцатого века мужчины Атласа старательно грешили с посторонними женщинами, от их сожительства появлялись дети с волосами кудрявыми и волнистыми, смуглые и бледные, узкоглазые и чернокожие дети. «Внутренние» браки заключались все реже, и в результате таких семейных скрещиваний появлялось все больше уродов…

За столетие дважды рождались навигаторы, их успевали определить и спасти прежде, чем Эхусы высосали их мозг. Их извлекли и вырастили, как наездников, внутри Тхолов. Пожалуй, успешный симбиоз с Тхолами-бочонками — это единственное, что удалось выяснить в отношении навигаторов. Они вырастали и старились, так и не осознав своего предназначения. Обе попытки нырнуть на дно Атлантики в поисках утонувшего острова закончились катастрофой. Навигаторы справились со сложнейшим управлением Тхолов практически без помощи наездников и провели в океане тысячи часов, но при попытке приблизиться к теоретическому месту катастрофы погибли…

Тем временем Эхусы практически перестали плодиться.

После встречи с семьей Луниных коллегам Маркуса удалось выяснить удивительную вещь. Это открытие настолько переворачивало взгляды Коллегии, что ученые не сразу решились о нем заявить. Способности кормильца могли передаваться через несколько поколений, при любых наслоениях чужих генов, и при этом они не терялись…

Ведь Вальке понадобился совсем небольшой толчок, чтобы совместить свою психику с психикой зверя и приспособить к нему организм.

Но гораздо важнее было другое открытие. Чем «дальше» от первого «скрещивания» атлантов с людьми находился ребенок, тем больше шансов возникало, что он выживет и заставит почковаться несколько Эхусов. В своем докладе перед Коллегией Маркус упирал именно на то, что несколько поколений людей без примеси крови атлантов создают своего рода иммунитет к разрушающим воздействиям Эхусов. Получалось, что веками реаниматоры поступали неправильно. Они мучили собственных детей, даже не догадываясь, что рядом живут правнуки бастардов — готовые кормильцы и навигаторы. Старцы культивировали идею собственной исключительности, но она рухнула в одночасье. Рухнула с таким треском, что Старшие советники растерялись, и в кулуарах Коллегии даже поползли разговоры о том, что русского мальчишку следует немедленно уничтожить. Пусть даже в ущерб собственному здоровью. Но Маркус и не скрывал от Вальки, что из-за него в Коллегии наметился жуткий раскол, и кровопролития удалось избежать, только благодаря вмешательству Фэйри и открытиям украинца Михаила Харченко. Харченко понятия не имел о существовании людей Атласа, но его работы по молекулярному кодированию пришлись как нельзя вовремя. Маркус убедил Коллегию, что профессора необходимо излечить от рака и предоставить ему новейшее оборудование для продолжения изысканий. Оказалось, что выкладки Харченко позволяют создать универсальную систему скоростных тестов для детей с целью поиска кормильцев…

В Коллегии быстро поняли, что если украинский профессор окажется прав, можно будет быстро и легко решить задачу, над которой старцы бьются уже несколько десятков лет. Не нужно будет воровать младенцев и месяцами наугад проверять их в Эхусах; достаточно будет обойти детей с простыми тестерами, вроде лакмусовых бумажек. Например, можно замаскироваться под рекламистов нового сорта конфет, или провести бесплатную прививку от гриппа…

Тогда родятся новые черепахи, и жизнь людей Атласа продлится еще на двадцать лет.

Но измученный болезнью и, вдобавок, раненый профессор спал в пазухе Эхуса. Лукас шепнул Вальке, что пока профессор не проснется, его, то есть Вальку, никто не тронет. Потому что идеи — это замечательно, но на практике никто еще не доказал, что мир кишит кормильцами.

На сей момент есть только один. Лунин Валентин, Россия.

Пока летели в вертолете, и Маркус болтал с Зурабом, Лукас поведал немало любопытного. Оказывается, в среде более-менее молодого поколения атлантов еще в девятнадцатом веке зародилась партия «возвращенцев». Некоторые технические детали Тхолов наталкивали на мысль, что на дне океанов могли сохраниться нетронутыми причалы…

Насчет причалов Лукас говорить не имел права, но после гибели его любимой и отстранения от службы на выпасе старик резко сдал. Он стал каким-то заторможенным, неопрятным и болтливым. Как ни странно, он по-своему привязался к Старшему. В Штаты он возвращаться не торопился, поскольку бывшие друзья из Коллегии не хотели иметь с ренегатом ничего общего. Лукас сопровождал на выпас профессора Харченко, затем, не найдя себе применения, вернулся к Вальке и вместе с ним отправился в Петербург. Конечно, одних их Маркус не ставил, в аэропорту встречала охрана, и пару охранников даже приставили к мамане…

Зато когда Валька потом заикнулся насчет этих самых причалов, Маркус разозлился и обещал отправить Лукаса за треп в Антарктиду. Старший уже давно понял, наблюдая эту троицу, что Маркус, при всей интеллигентности, был самым жестким и даже опасным. Мария могла наорать, вспыхивала по делу и без дела, хваталась за оружие, но истинные боевые качества проявляла, лишь находясь в боевой рубке Тхола. Для Лукаса ничего не стоило убить человека, если перед ним оказывался враг, но, при всей аскетичности и суровых привычках воина, по отношению к Старшему он проявлял странную мягкость.

Маркус был потомственным реаниматором, мастером своего дела, представителем самой уважаемой и таинственной касты. В дебрях Коллегии ходила шутка, что пастухи работают руками, наездники — спинным мозгом, а реаниматоры — головой. Маркус не терпел панибратства, улыбался редко, всякую свободную минуту Валька видел его с книгой либо с открытым «лептопом» в руках. Он никогда не угрожал, не кричал на наемных подчиненных, но одним взглядом мог довести человека до инфаркта.

Он долго смотрел на Валентина пронзительными черными глазами, потом подумал и все же высказался.

— Причалы, причалы… Существует несколько типов Тхолов. Не вздумай спрашивать, сколько всего. Если узнаю, что задал этот вопрос, сам тебя застрелю. Ты понял?

— Понял… — икнул Старший.

— Мы думаем, что до катастрофы типов летающих судов было намного больше, и каждый выполнял свои функции. Сейчас боевые наездники летают на дисковых, но для передвижения в воде, и особенно в космосе, подходят только «бочонки». Выражаясь понятнее, дисковый Тхол не обладает полной изоляцией от окружающей среды. Но это не все.

Еще пятьсот лет назад Коллегия запретила наездникам использовать «бочонки», после того как несколько человек погибло в попытках достичь затонувшей родины. Однако и позже находились заговорщики, в прошлом веке их стали называть «возвращенцами». Несколько «возвращенцев» убедили советников, что вся проблема в отсутствии навигатора.

О навигаторах тебе знать ни к чему. Задашь вопрос…

— Я понял!

— Хорошо. В последний раз они вышли в открытый космос, достигли орбиты Марса, а на обратном пути осуществили давний план. Презрев запреты Коллегии, нырнули на дно Атлантики. Шестеро молодых наездников, причем не бастарды, а наследники Атласа! Все они погибли. И погубили двух Тхолов…

— А зачем… — Старший понимал, что его вряд ли пристрелит человек, приставивший для его охраны дюжину головорезов, но вопрос хотелось сформулировать поумнее. — А зачем вам искать острова? Там сокровища?

На всякий пожарный Валька отодвинулся от Маркуса подальше и опасливо вжал голову в плечи. Но реаниматор не рассердился.

— «Бочонки» устроены иначе, совсем не так, как дисковые Тхолы… В рубках управления есть оборудование, с которым наездники не могут справиться. Это похоже на дополнительные посты… Рабочие места навигаторов. Можно кое-как добраться до орбиты Марса, но нереально рассчитать дальний перелет, понятно? Есть подозрение, что без вахты навигатора основной двигатель Тхола не включается вовсе. Есть подозрение, что некоторые координатные сетки способен прочитать лишь навигатор. Наши деды очень строго подходили к идее разделения ответственности и власти. Также есть подозрение, что некоторые внешние устройства Тхола выполняют функции причальных мачт…

— Причальных — кого?

— Мачт. Неясного назначения наросты между кольцами… Ммм, это надо видеть, но на экскурсию не надейся. В обычной атмосфере Земли, даже при шквальном ветре, Тхол не нуждается в кнехтах и якорях. Он слишком тяжелый. И без пилотов прекрасно справляется с фиксацией в заданном районе. Мы подозреваем, что на большой глубине Тхолу требуется слишком много энергии для поддержания жизнедеятельности. Ему необходимо где-то причалить, причем присосаться очень плотно, в прямом смысле слова, чтобы не допустить попадания в герметичные каналы воды. По каналам может подаваться пища, воздух — все что угодно… Но, возможно, это ошибочная точка зрения, и причалы существуют только вне нашей планеты…

— Это где же? — чуть не задохнулся Валька. — На Луне?

— Неизвестно, — Маркус пожал плечами. — Наездники все равно не понимают, как пользоваться большей частью приспособлений.

Больше ничего от реаниматора Валентин не добился. Зато позже проснулся Лукас и добавил немало интересного.

Благодаря заступничеству Маркуса для ретроградов из Коллегии время было упущено, а ученые, тем временем, сделали следующее открытие. Простой математический анализ показал, сколько тысяч правнуков атлантов гуляет по Земле. Под предлогом сбора анализов и прививок в ряде стран Коллегия провела масштабные исследования. Выяснилась очередная удивительная вещь.

Способности кормильца и навигатора особенно ярко проявлялись в шестом и седьмом поколениях, а дальше вновь угасали. Никто не мог найти причины явления. Возможно, таким образом конструкторами Эхусов была когда-то составлена биологическая программа. Чтобы не утомлять детей одного поколения. Чтобы не создавать касту посвященных. Чтобы постоянно вливать черепахам свежую кровь.

— Уже твой сын будет просто человек, — подвел итог Лукас.

…Хватаясь за ручки на стенах грузовика, Валька переваривал потоки информации. Почти все время они катились под уклон, и становилось все теплее. Наконец, наступил момент, когда Маркус отпер заднюю дверь. Моргая и потирая глаза, Старший спрыгнул в густую траву.

Выпас…

Все оказалось именно так, как он ожидал, и все равно у Вальки застрял в горле ком. Несколько секунд он не мог пошевелиться, просто озирался и втягивал ноздрями терпкий животный запах.

Впрочем, трава здесь тоже пахла совсем не так, как дома. Старший уже догадался, что выпас находится где-то в тропиках; вероятно даже, что здешние травы никогда не покрывались снегом, а здешняя вода никогда не превращалась в лед. Ему на руку немедленно уселось летучее насекомое абсолютно незнакомой породы, сантиметров трех в длину, с крапчатыми зелеными крыльями. Валька стряхнул неведомого жука и тут же увидел над головой цветок. Очень похож на колокольчик, только в сто раз больше, и пахнет, словно разлили флакон с духами…

Восемь Эхусов отдыхали посреди ровной, присыпанной свежим сеном поляны. Издалека они смотрелись, как инопланетные слоны, собравшиеся у водопоя. Там, вдали, действительно имелся водопой, проточная вода непрерывно журчала в широком желобе, затем скапливалась в озерце с бетонированным дном и уходила в подземную трубу. Размерами поляна не превышала половины футбольного поля, посреди нее кое-где росли крупные деревья с голыми стволами, а на высоте десятка метров была растянута маскировочная сеть. Сеть крепилась в кронах деревьев и покрывала выпас клетчатой тенью, пропуская к земле мириады острых солнечных лучей.

Грузовик въехал через железные ворота, и створки тут же почти бесшумно задвинулись. Позади, за воротами, Старший успел заметить узкий тенистый проезд меж двух рядов колючей проволоки и смуглое лицо в амбразуре дота. Стена, огибавшая выпас, поднималась на десятиметровую высоту, а снаружи к ней почти вплотную подступали скалы. Скорее всего, Эхусы паслись в жерле вулкана, потухшего пару миллионов лет назад. Изнутри ограду увивали зеленые побеги плюща, а на ее кромке поблескивали провода и шашечки изоляторов. Вдоль ограды по кругу бежала веселая песчаная дорожка. Непосредственно от выпаса проезжую часть отделяла еще одна ограда из клубящихся колючих ежей. Грузовик уперся бампером в калитку. Над выпасом висела неестественная, звенящая тишина.

Чуть слышно шелестели растяжки огромной маскировочной сети, шептал ветер в кронах, и жужжали мухи над свежим мясом.

Семь коричневых, бочкообразных туш, подогнув волосатые конечности, лениво переваривали пищу. По краю поляны трактор оставил три плоские прицепные платформы на колесах; на одной грудой были навалены фрукты, на другой — прессованная зеленая трава, а от третьей платформы заметно несло гнилью. Там Эхусов ждали туши забитых свиней, целиком, с клыкастыми головами и грязными копытами.

Внезапно в десятке метров соломенная подстилка зашевелилась, и оказалось, что это вовсе не подстилка, а спина еще одного гигантского «хамелеона». Эхус легко разогнул мохнатые колонны ног, обнажил бородавчатое брюхо нежного, почти сливочного цвета и направился к людям. Маркус своим ключом открыл узкую калитку в изгороди и поманил Старшего за собой. Лукас тоже протиснулся в щель.

Двое мужчин протянули руки и гладили бледно-розовую «бороду» огромной черепахи. «Борода», скорее похожая на виноградные гроздья, росла у Эхуса со всех сторон по краю туловища. Зверь слегка переступал с ноги на ногу, чешуйчатая спина непрерывно шевелилась. Невозможно было понять, узнал он своих хозяев или нет, нравятся ему касания рук или он просто проявляет вежливость…

Старший глядел, не в силах оторваться. Он не сразу заметил, что на поле находились еще люди. Два пастуха работали на маленьком тракторе с прицепным орудием, напоминающим сеялку. Сейчас они просто собирали мусор. Закончив круг, подошли поздороваться. С Маркусом оба обнялись, Валентину серьезно пожали руку, а Лукасу только кивнули.

Старший удивился. Эти двое тоже не выглядели юнцами и несли в себе признак иной человеческой породы. Мужчина и женщина, оба статные, с длинными, загрубевшими руками и коротким ежиком темных волос. За ухом у каждого подрагивали связные офхолдеры. Ни южной смуглой кожи, ни черных горящих глаз. Про себя Старший решил, что после обязательно докопается до истины, насчет истинной национальности атлантов…

Пастухи перекинулись с Маркусом несколькими фразами на чужом языке. Лукас уселся на краю поля и достал из кармана газету.

— Пошли, он там, я хочу, чтобы ты начал с этого, — Маркус указал на крайнего слева Эхуса.

Пастух проводил их к черепахе и приказал ей открыть пазуху. Валька хотел осторожно заглянуть внутрь, но навстречу с такой силой пахнуло кислым теплом, что он отшатнулся. Когда-то он уже имел счастье наблюдать, как Эхус реанимировал любовницу Лукаса, но тогда было темно и холодно, и от страха он почти ничего не запомнил.

— Может быть, не стоит? — без тени улыбки спросил Маркус.

— Все нормально, — отмахнулся Старший.

Про себя он решил, что не просто посмотрит одним глазком, но будет здесь находиться столько, сколько понадобится, чтобы пропало отвращение. Если понадобится, он заночует на поляне, в компании зверей, или будет неделю убирать за ними навоз. Он изо всех сил стыдил себя! Вот ведь тюфяк, собрался строить выпас в России, собрался людей там спасать, а страшно заглянуть внутрь пазухи…

Саму черепаху он нисколечко не боялся, хотя эта даже внешне не походила на «его» Эхуса, в котором Валька носился по саянской тайге. Местная была помоложе, чуть покороче и имела более яркую чешую. Вальку так и тянуло выпросить у пастуха офхолдер, прицепить его к уху и отдать черепахе парочку команд. Хотелось настолько, что живот начало сводить, точно не пил целый день — и вдруг увидел запотевший стакан с квасом… Он даже сам испугался своих желаний, а Маркус, внимательно наблюдавший за ним, что-то заметил.

— Они тоже чуют тебя, — заметил атлант. — Чуют кормильца. Каждый из них так и ждет, чтобы ты улегся в пазуху…

Старшего передернуло от этих слов, и опять он себя мысленно выругал. Он сам согласился, подписал договор, получил уйму денег, а теперь трусит, как последняя девчонка! Он сделал несколько вдохов и выдохов, покосился на темноволосого пастуха, но тот стоял, как изваяние, и никуда не торопился.

«Ну конечно, — сказал себе Старший. — Куда ему спешить? Триста лет тут махал граблями на свежем воздухе и еще столько же проживет…»

Эхус покорно лежал, подвернув волосатые лапы. Где-то в глубине его многотонного тела равномерно ухало сердце. Левая пазуха была открыта, и виднелся край ярко-розовой, пронизанной сосудами изнанки. По вороненой шкуре его покатой спины метались солнечные зайчики. Маскировочная сеть наверху мелко дрожала. Женщина-пастушка остановила трактор и, сидя на кожаном сиденье, рассматривала что-то в своих руках.

Один из Эхусов тяжело поднялся и пошел к озеру. Он забрался на самую глубину водоема, так что над поверхностью воды торчал маленький черный холмик. Жужжали мухи над свежениной. Лукас перевернул страницу. Несмотря на то что до него было метров тридцать, звук получился оглушительный,

— Тут всегда так тихо? — спросил Валентин.

— А тебе будет приятно, если во время работы начнут орать над головой или включат пилу? — отозвался Маркус. — Здесь восемь черепах, и только одна свободна, остальные загружены.

«Четырнадцать человек, — умножил Старший, — и так, год за годом, тысячи лет они пасутся и лечат…»

Он больше не робел, потому что нашел причину своей робости. Точнее, он знал причину и раньше, но старательно ее забывал, гнал от себя всеми методами. Все очень просто. В левой пазухе Эхуса лежал профессор Харченко; смотреть на него не очень-то хотелось, но это было вполне терпимо.

Но в правой пазухе спала Анка.

С простреленным легким и позвоночником. На сестру Старший посмотреть боялся, потому что совсем не приличествовало при всех пустить слезу.

— Ты должен, — негромко напомнил Маркус. — Ты кормилец, и должен привыкнуть к зрелищу реанимации. Или ты научишься переносить кровь спокойно, или…

— На кровь мне наплевать! — огрызнулся Старший. — Ладно, я… я попробую еще раз.

Со второго захода получилось куда успешнее. И внутри Эхуса не встретилось ничего жуткого. Профессор Харченко выглядел гораздо лучше, чем раньше. Старший видел его всего дважды, и то мельком, но был потрясен произошедшими переменами. В тесном коконе цвета разведенной марганцовки на боку покоился крепкий, щекастый мужчина лет сорока, до самых глаз заросший рыжей бородой. Михаил спал, слегка подогнув ноги и прижав к груди руки крест-накрест. Его бицепсы стали толще раза в два; Старший вспомнил, каким доходягой профессор был, когда они вместе мылись в бане у дяди Сани. Как объяснил Маркус, погружаться в пазуху можно в любом положении. Эхус все равно развернет правильно, как наиболее естественно для человеческого организма. Тут Старший немного воспрял духом; его совсем не грела мысль о том, что голую Анку может разглядывать любой кому не лень. И он уже спокойнее стал спрашивать, что это за кишка торчит у профессора из пупка, и почему сзади, на спине, видны черные дырки.

— Это не дырки, — засмеялся Маркус. — Это искусственные свищи для доступа к почкам и их чистки. Эхус диагностирует весь организм, но лечит поэтапно. Видимо, проблемы профессора не ограничивались опухолью…

— А в пупок зачем?

— А как, по-твоему, спящего кормить? Специальный канал обеспечивает доступ к желудку и кишечнику.

Старший поежился, но промолчал. Предстояло открыть правую пазуху.

Он со всей силы закусил нижнюю губу и придал лицу самое равнодушное выражение, но не сумел сдержать крика. Там, внутри, Анка двигалась.

— Дядя Маркус, она… она… — непослушными губами прошептал Старший, отскочил назад, споткнулся и грохнулся в жесткую вонючую солому.

Маркус и пастух рванулись к пазухе одновременно, потом перебросились парой слов и засмеялись.

— С ней полный порядок, Эхус проводит стимуляцию мышц, иначе они атрофируются, — успокоил реаниматор. — Девочке осталось максимум три дня а потом вы встретитесь уже дома. Теперь тебе предстоит обойти всех и просто послушать… Поговорим после.

Старший в сопровождении молчаливого пастуха трижды садился в карманы, и трижды ему прикрепляли к голове управляющий офхолдер. Но на этом неудобства не заканчивались; для кормильца нашлось кое-что пострашнее, чем пара пиявок, вцепившихся в кожу головы. Из нижнего «люка», ведущего в брюхо зверя, Маркус извлек нечто вроде гибкого широкого пояса, заставил Вальку закатать рубашку и приладил пояс на голое тело. Боли не было, только горячая удавка облегала талию все крепче и крепче. Старшего усадили в кресло пастуха и велели дышать часто и поверхностно, чтобы не мешать зверю верно найти точки сцепления…

Валька немного испугался, когда из-под багрового жгута, охватившего поясницу, словно средних размеров анаконда, тонкой струйкой потекла по боку кровь. Маркус вытирал бинтом и убеждал, что это неопасно. Главное — не терпеть боль, ни в коем случае! Сильная боль означает, что данный Эхус создан для другого кормильца и не соглашается рожать…

Больно стало где-то через полчаса, но реаниматор попросил еще немного потерпеть. После освобождения от живого «пояса» Валька нащупал запекшуюся ранку на позвоночнике и еще две — по бокам.

К вечеру он чувствовал себя в крайней степени истощения. Он не бегал, не дрался, не скакал на дискотеке. Вместо этого плотно покушал и провел больше четырех часов в сидячем положении, но устал так, что из третьей черепахи не смог самостоятельно выбраться.

— На сегодня достаточно, — подвел итог Маркус, скармливая Вальке горсть витаминов. — Голова болит?

— Ага… Дядя Маркус, они совсем не такие, как тот… Ну, который был у дяди Лукаса…

— Ничего не говори. Сейчас спи, итоги будем подводить послезавтра.

Его устроили на ночевку прямо в кузове грузовичка. Расстелили спальник, а поверх устроили палатку в палатке, натянули плотную противомоскитную сетку. Валька прихватил с собой в дорогу несколько журналов, плеер и кассеты с новыми записями, но захрапел, едва коснувшись щекой мохнатой изнанки спального мешка.

Наутро повторилось то же самое, только с гораздо более плачевными последствиями для «испытателя». Ранки от присосок Эхуса саднили и кровоточили вместо того, чтобы затянуться, как раньше, за три минуты. Уже первая с утра черепаха довела кормильца до судорог и рвоты. Пришлось целых два часа отлеживаться в домике пастухов; Маркус предложил сделать перерыв, но Старший воспротивился. Он поставил себе задачу: все закончить за три дня.

Когда к трем часам пополудни Вальку вытащили второго Эхуса, цветом кожи он походил на молодого аллигатора. Когда он очнулся, его голова лежала на коленях у женщины-пастуха. Женщина гладило по волосам, промокала лоб влажным полотенцем и тихо напевала. Ее муж приехал к края выпаса с полной тачкой свиных копыт и непереваренных костей. Семья пастухов смотрела на Старшего с ужасом.

— Они восхищаются тобой, — перевел Лукас с мелодичного языка слова женщины. — Они четыреста лет работают на этом выпасе и никогда еще не видели кормильца такой силы.

— Я тоже не помню случая, чтобы пять черепах подпустили одного пастуха… — вставил Лукас. — Невероятно!

— Еще три… — чувствуя новые позывы к рвоте, пробормотал Старший.

— Нет, дальше мучить тебя я не имею права. Существует угроза, что откажет печень. Сейчас поставим капельницу, выпьешь мясного бульона и будем спать…

Спать.

Вальке казалось, что он проспал целую вечность. Несколько раз он открывал глаза, смотрел мутным взором на свою зашинированную руку с торчащей из сгиба локтя иглой и снова проваливался в забытье. Больно не было, он плавал на ватном облаке. Он плавал и пытался докричаться до тех, кто бродил внизу, но они почему-то не слышали. Утро пятого дня принесло удачу. Валька нашел своего Эхуса. Седьмая по счету черепаха не отторгла его, и вместо отравления Старший почувствовал такой знакомый прежде прилив сил. В мгновение ока прекратилась дрожь в руках, наладилось круговое зрение, и полностью исчезла головная боль. Только теперь он понял, что остальные звери его всего-навсего терпели или… уважали в нем универсального пастуха.

Наверное, Старший мог бы их подчинить своей воле, мог бы заставить бегать и плавать, но не размножаться. Прежде чем началось бы почкование, чужеродная кровь черепах неминуемо бы его убила.

— Нашел! — не сдерживаясь, завопил он, что было мочи, и выскочил на спину зверю, даже не потрудившись отсоединить от головы теплые живые шланги.

Вальке было немножко обидно, что будущим отцом маленькой черепашки станет не тот Эхус, где последний день выздоравливала его сестра. Вот было бы здорово потом рассказать Анке!..

…Дальнейшее он помнил смутно, хотя все это произошло совсем недавно. Помнил, что Маркус долго говорил с кем-то по телефону, затем Вальке снова втыкали в руку иголку и мазали мазью воспаленные язвочки на затылке, возникшие после присосок. А Лукас читал что-то смешное из газеты, и снова они ехали на грузовике, но только вверх…

…Что-то случилось. Где он сейчас? Почему никто не отзывается? Может быть, Маркус ошибся, и одна из черепах все-таки отравила его своей кровью? Или он заболел уже после, в Архангельске? Или нет, какой Архангельск, он же маму встречал…

Но где он встречал маму, Старший так и не смог вспомнить. Мимо по коричневому морю проплывали светлые квадратики. Если за ними не следить, квадратики двигались медленнее, но стоило сосредоточься, как они ускорялись, сливаясь в бешеный хоровод…

Что же произошло после?..

Старшему казалось, что он весит несколько тонн. Он был беспомощным тяжелым слоном, упавшим в жирную медлительную реку, забитую илом и водорослями. Река несла его, обволакивала и все глубже засасывала во влажное чрево. Чей-то тонкий голос произнес: «Он просыпается, добавьте еще!» Старший обрадовался, что рядом люди, собрал в груди воздух для крика… и немедленно пошел ко дну.

Глава 4 ПЕСНИ И ТАНЦЫ

Анке давно не было так страшно.

Словно завороженная, боясь выдохнуть, она наблюдала, как в гостиную дома Луазье один за другим входили люди. Они еле передвигали ноги, словно тяжелые больные на прогулке, или при каждом шаге боялись наступить на битое стекло. Всего собралось девять человек, восемь мужчин и одна женщина. В чем-то они были неуловимо схожи между собой.

Аккуратные короткие стрижки, невзрачная одежда, сглаженные, ничем не выдающиеся черты лица. У троих, неудачно упавших, из носов и прокушенных губ шла кровь, но ни один из ночных гостей не пытался воспользоваться платком. Самый главный, который ворвался первым и намеревался застрелить Марию, стоял перед тетей Бертой и монотонно нудел, как трехгодовалый ребенок. У него была сильно разбита бровь, из ноздрей при каждом выдохе лезли розовые пузыри, голубая рубашка покрылась темными пятнами.

Кроме его бормотания до ушей Младшей доносился лишь звук работавшего наверху телевизора и горячее дыхание Бернара. Потом сбоку раздался резкий щелчок, и она чуть не подпрыгнула. Оказалось, это дядя Эвальд включил электрический чайник.

Глава септа переступал очень мягко, стараясь не задеть окаменевшие фигуры. Он ни минуты не сидел на месте. Сходил в гараж и вывел машину матери Бернара, старый длинный «форд»; затем, не спрашивая разрешения, поднялся наверх и вернулся с Анкиным чемоданчиком и рюкзаком Бернара. Сделал еще один рейс, пришел с грудой теплых свитеров и двумя канистрами родниковой воды. Прихватил из комода осветительные шашки, охотничьи ножи, фонари, груду медикаментов и консервов. Вряд ли старику приходилось каждый день встречаться с вооруженными бандами, но вел он себя весьма невозмутимо, постоянно демонстрируя родне, что именно он несет за все ответственность.

— Помогите мне, — поманил он Марию.

Мария поднялась с пола, ошалевшими глазами следя за происходящим. Однако она очень быстро справилась с испугом и приняла участие в сборах. Тетя Берта, не отрывая рук и ног от кровников, о чем-то негромко спрашивала у «пленных». Мужик в светлом костюме отвечал. Издали было заметно, что он слегка покачивается. Остальные члены его команды смотрели в пространство пустыми безжизненными глазами. Стив и Эндрю безмятежно посапывали, потягивали чай из пузатых фарфоровых чашек. Дядя Саня с закрытыми глазами грыз печенье; у него был такой же несчастный вид, как и у Бернара. Анке казалось, что обоих вот-вот стошнит. Питер Лотт щурился на огонь в камине, как сытый кот.

Вдруг в тишине что-то зашуршало.

Это у одного из мужчин не выдержал мочевой пузырь; на светлом паркете возле его ног растеклась лужа. Мужчина даже не опустил головы, даже не переступил с места на место; так и стоял, слегка переваливаясь с пяток на носки, словно водоросль, колыхаемая прибоем. Младшая судорожно сглотнула.

Дядя Эвальд по-хозяйски залез в холодильник и начал складывать в сумку пригодную для путешествия еду. Мария помогала ему, разливала в термосы кофе. Бернар крепко обнял Младшую за плечи, она была очень ему за это благодарна.

— Уходим, — сказал дядя Эвальд. — Бернар, поведет Мария, садись рядом с ней, покажешь дорогу. Там у вас еще цела тропа в обход болота, машина пройдет?

— Пройдет, я покажу.

Бернар встряхнул головой, словно просыпаясь от сна. Анке очень не хотелось отпускать его руку и оставаться одной среди застывших теплых манекенов. Они вдвоем по стеночке обошли гостиную и, хватая ртами свежий воздух, вывалились в ночь. Мария сидела на корточках возле черного минивэна и пыталась перелить бензин через шланг в канистру. Следом вышла тетя Берта под ручку с дядей Саней и телефоном в другой руке. Анка услышала, как снова полились звуки удивительного языка почти без единой согласной, и раза два прозвучало имя «Камилла». Тетя Берта бродила взад-вперед по крыльцу и словно бы кого-то умоляла по телефону. За ее спиной в свете горящих в камине поленьев покачивались зачарованные агенты. Питер Лотт невозмутимо сдавал карты для новой игры.

— Что теперь будет? — Младшая нетерпеливо подергала Бернара за ворот куртки. — Они так и останутся у вас дома, дядя Лотт и другие старички?

— Они будут удерживать Покрывало, пока мы не доберемся до сидов…

— А где это?

— Это могильники в Ирландии.

Анка решила, что ослышалась, но не стала переспрашивать.

Тетя Берта захлопнула телефон, и все трое взрослых горячо о чем-то заспорили.

— Бернар, что они говорят?

— Тетя Берта говорит, что Камилла позвонила сама.

— Как это? — опешила Младшая. — Она заранее про нас знала?

— Камилла — не совсем человек… Это сложно объяснить, я сам ее не видел. Она умеет ткать такое Покрывало, которое опутывает всю Англию. Безопасная ткань для Фэйри, но позволяет слышать, когда приходит беда. — Бернар прислушался к перебранке взрослых. — Камилла сказала тете Берте, что духи зовут. Сегодня утром она видела, как мы пойдем в Изнанку, и видела, кто из нас оттуда выйдет…

— Ох ты, Господи… — От этих слов у Анки все похолодело внутри. — А моя мама считает, что пустой болтовне нельзя верить. Если думать, что про тебя заранее все известно, то можно лапки сложить и помереть!

— Камилла не болтает попусту! — строго заметил дядя Эвальд. — Если она позвонила сама… кстати, она не знала телефона Берты… Это означает, что время настало.

— Какое время? — не понял Бернар.

Дядя Эвальд замялся с ответом, переглянулся с Бертой, но от ответа его избавил рев мотора. Мария закидывала в багажник сумки и рюкзаки.

— Какое время настало? — не унимался Бернар и, к неудовольствию Младшей, тут же перескочил на свой тарабарский язык.

— Я обязательно вам расскажу, — пообещал дядюшка. — Просто Камилла угадала то, что и так должно было случиться… спустя год. Но теперь времени ждать нет.

— Бернар, я не хочу никуда ехать, — прошептала Младшая.

То ли отпрохладного ночного ветра, то ли от компании зомби за спиной ее начало не на шутку колотить.

— В машину! — рявкнула Мария, выплевывая бензин. Анка подумала, что великанша опять возвращается к своей манере всеми командовать.

— А кто такие «сиды»? — стукаясь головой на первой же кочке, спросила Анка.

Ее зажали со всех сторон, слева пыхтел дядя Саня, справа вонял табаком лохматый Эвальд. «Форд» натужно взревел и, покачиваясь, пополз в лес. Сначала ехали по ровной дорожке, но вскоре пошли сплошные пеньки. Младшая изо всех сил сжимала зубы, чтобы не прикусить язык. Мария вполголоса материлась, Бернар махал руками, тетя Берта стонала, прижатая к дверце.

— Сиды Тир нан Ог, — из темноты салона отозвался дядюшка Эвальд. По-русски он говорил со смешным, ласкающим слух акцентом. — Так назывались когда-то Священные холмы. Похожие могильники встречаются повсюду на островах и в северной Шотландии, их насыпали разные народы. Но не везде можно отыскать знахаря, умеющего приоткрыть ворота… Очень давно люди верили, что во время праздника Сауин можно попасть в Пограничье и оказаться в загробном мире…

— Сауин наступит только тридцать первого октября, — добавил Бернар.

— Оказаться в аду? — испуганно перебила Младшая.

Машина вырвалась из леса и покатила прямо по низкорослому кустарнику. Фары выхватывали из темноты узловатые ветки, в стекло бились насекомые, по днищу царапали корни. Бернар поспешно указывал Марии, куда свернуть, та выполняла команды, как заправский гонщик.

— Никакого ада не существует, — дядя Эвальд погладил Младшую по голове. — Это вы, обычные, придумали ад и рай, чтобы легче было ждать смерти. Есть этот мир и, возможно, множество других, в каждом из которых живут по своим правилам. Но нет такого мира, где жили бы по правилам, изложенным в Библии или в Коране.

— И рая тоже нет? — подождав, пока колеса снова попадут в колеи, спросила Анка.

— Возможно, что существует Пограничье, а за ним — Изнанка Священных холмов. Многие верят в это, но мало кто уходил туда. Еще меньше тех, кто вернулся…

Анка открыла рот, чтобы задать следующий вопрос, как вдруг Мария ударила по тормозам и выключила фары. Двигатель продолжал тихонько постукивать. Тетя Берта опустила стекло, и в машину тут же ворвались сотни ночных ароматов. Младшая Вглядывалась в темноту, но различала лишь смутное шевеление листьев на фоне звездного неба.

— Впереди поворот и выезд на дорогу. Что мы имеем, Добрые Соседи? — отрывисто спросила Мария. Специально для Анки она говорила по-русски и, судя по всему, хорошо обдумала свой маленький спич. — Людей из моей обслуги наверняка захватили в плен или убили. Тхола я вызвать не могу, у меня нет с собой офхолдера. Район оцеплен, и у выезда на автостраду нас ждут. Отсюда видны габаритные огни машины, они даже не скрываются. На этом сарае мы далеко не уедем и, честно говоря, я считаю эту беготню пустой затеей.

— Ваши предложения? — вздохнул дядя Эвальд.

— Скоро они поймут, что с группой захвата что-то случилось, и вызовут подмогу. Если в деле британская разведка, они всю страну поставят на уши; нам не позволят доползти даже до границы графства, не то что переправиться в Ирландию… Нам следует отсидеться в лесу, пока мой связной не вызовет другого наездника. Я опасаюсь даже пользоваться своими телефонами, могут обнаружить нас со спутника. Возможно, следует бросить машину и пересечь шоссе пешком…

— На той стороне начинается участок Харрисонов, — вставил Бернар. — Шестьдесят акров леса, полно ручьев и лощин, где можно спрятаться…

У дядюшки Эвальда зазвонил телефон. Он поднял палец, призывая всех к молчанию, послушал и сказал:

— Камилла ждет нас.

Тетя Берта недовольно заговорила на английском, она была раздосадована, что в собственной стране не понимает ни слова. Пока Эвальд ей скороговоркой переводил, Младшая нащупала ладонь Бернара. Зажатая в жаркой тесноте между взрослыми, она вдруг заново пережила страшные моменты своего ранения. Вначале — тупой удар в грудь, звон в ушах, удар затылком о мерзлую землю, наползающая ватная темнота. Младшая даже не успела понять, что произошло, как оказалась совсем в другом месте. Внутри черепахи. Ей показалось тогда, что она — курица, которую бесконечно варят в кипящем бульоне

Когда был жив папаня, они всей семьей дважды выезжали на юг, и Анка хорошо запомнила ни с чем не сравнимое ощущение морского побережья. Настоящее южное пекло, плеск Черного моря, соль на коже и удивительные открытия по ночам. Ночью можно распахнуть окна и полной грудью вдохнуть остывающий жар, который никогда не остынет до конца. А потом, уже сидя на чемоданах, испытывать щемящую жалость к себе и не верить, что все это было взаправду, не верить, что существует мир, где никогда не наметает сугробов выше человеческого роста, и где никогда не трещат деревья от сорокаградусного мороза.

Она очнулась в пазухе Эхуса. Там тоже было нестерпимо жарко, но жар шел изнутри ее тела. Она ворочалась, открывала рот, высовывала язык, как собака, пытаясь хоть немного погасить бушующее внутри пламя. Она видела только темноту, перед глазами мелькали огненные круги. Казалось, что закипает кровь в каждом сосуде, сердце с трудом раздувалось и опадало в такт мощному сердцу черепахи. Анка протягивала руки во все стороны, но наталкивалась лишь на мокрое и горячее. Она снова представила себя курицей и провалилась в бурлящую лаву. Когда она очнулась в следующий раз, над головой крутился вентилятор, и очень болела спина.

Слева от постели сидел Валька, а справа — Бернар. И Бернар держал ее за руку… Прямо как сейчас.

— Бернар! — позвала Младшая. — Бернар, я не знаю, что такое «навигатор»… Что они хотят от меня?

Мария продолжала вполголоса переругиваться с дядей Эвальдом и тетей Бертой. В запале они забыли о дяде Сане и перешли на английский.

— Они хотят тебя спасти… — Бернар сжал ее ледяную ладошку. — Они считают, что ты сумеешь пришвартовать Тхола к подводным причалам их затонувшего острова.

— Я?! — У Младшей от удивления в голове перепутались все слова. — Шва… швартовать?!

— Ну-ка тихо, дети, — шикнул на Анку дядюшка Эвальд.

Теперь по телефону с кем-то переругивалась Мария.

— Даже хуже, чем я ожидала, — подвела она итог, щелчком захлопывая трубку. — В комиссариаты разосланы фотографии девочки и спущена информация, что ее похитители могут оказать сопротивление.

— Похитители? — ахнул дядя Саня. — Это мы «похитители»? Но мы еще даже не выбрались из леса!

— Все продумано заранее, они не надеялись на успех штурма, — мрачно кивнула Мария. В неясном свете приборной панели, Анка видела лишь ее блестящие глаза. — Теперь я убеждена, что Лукас заговорил. Они намерены вывернуть Коллегии руки, впервые у ЦРУ такой шанс…

— Вы полагаете, это американцы? — спросил дядя Эвальд.

— Пока неясно, — Мария стукнула кулаком в стекло, — Мой информатор черпает данные в среде агентов Интерпола. Чтобы у вас не возникало нелепых надежд вырваться на материк, могу добавить, что в тоннеле под Ла-Маншем проверяют каждую машину…

— Но остаются еще порты…

— И паромные переправы…

— Посмотрите на себя внимательно. Такую компанию спрятать труднее, чем труппу китайского цирка! Нас может вытащить только Тхол, но его придется долго ждать, — мрачно резюмировала Мария. — Или вас хватит на то, чтобы парализовать всю полицию Англии?

Дядя Эвальд извинился и спешно затараторил с тетей Бертой. К удивлению Анки, пожилая леди выглядела крайне спокойной. Она вела себя так, словно не сидела посреди ночи в лесу, ожидая нападения полиции, а уютно дремала под пледом в собственном замке. Анка немножко подумала и притянула к себе Бернара. Он наклонился с переднего сиденья.

— А тетя Берта самая главная, да?

Бернар засмеялся. Его теплые кудри щекотали Анке нос.

— Она не главная, она — хранитель Традиций в нашем септе. Септ не может принять серьезных решений, если они не соответствуют законам и нарушают запреты Традиции.

Анка еще немножко подумала, вдыхая запах его волос. Бернар тихонько пожимал ей ладошку. Младшая слышала, как в темноте, над ее головой, переругиваются взрослые.

— А дядя Эвальд — не хранитель?

— Дядя Эвальд боится за тебя, а тетя Берта говорит, что ты справишься.

— С чем справлюсь? — насторожилась Анка.

— Ну… ты же — обычная, а обычным нет дороги в Изнанку… — замялся Бернар. — Дядя Эвальд уверен, что Камилла будет следовать Обрядам и Традициям. Для тебя и для Марии могут придумать испытание, вроде нашего Ритуала Имени…

— Я справлюсь, если не надо носить ничего тяжелого. Мне дядя Маркус сказал, что нельзя тяжести поднимать.

— Носить? Нет, носить не придется… — Анке показалось, что Бернар знает гораздо больше, чем говорит. — В преданиях описаны очень неприятные обряды…

— Бернар, почему ты хитришь со мной? Что за обряды?

— Я не хитрю! — Бернар погладил ее пальцы. — Я даже не знаю, что означает мой Ритуал имени. Об этом не принято говорить, но… Просто будь готова к тому, что придется увидеть смерть.

— Ведьма захочет меня убить?!

— Нет, не так. Просто у Фэйри принято, что взрослым может стать лишь тот, кто встретил смерть сознательно и не убежал от нее.

— Так ты… ты даже не знаешь, как проходила этот обряд Каролина?

— Нет, это невозможно знать. Обычно Ритуал для каждого подростка придумывают главы септов… Ты тоже не сможешь никому рассказать. Это будет что-то такое, что человек не может никому рассказать до конца жизни.

— А как ты считаешь, я справлюсь?..

Вместо ответа он провел ей указательным пальцем по бровям. Анка почувствовала, что краснеет, и обрадовалась, что в машине так темно. За три недели, проведенные в Англии, они поцеловались всего лишь раз, и то в аэропорту, когда Бернар ездил ее встречать. Да и тот поцелуй получился скомканным, Анка потом всю дорогу корила себя за то, что первая отпрянула, застеснявшись дяди Филиппа, хотя он старательно не смотрел в их сторону. А когда они добрались до дома, Младшая была настолько восхищена, что все мысли о поцелуе вылетели у нее из головы.

Они бродили по дому, взявшись за руки. Младшая с изумлением узнала, что у каждого из родственников Бернара есть своя комната, и еще три комнаты для гостей; и два туалета, несмотря на то что вокруг стеной возвышался лес, и ванны с горячей водой на обоих этажах; и телевизор чуть ли не во всю стену, и взаправдашний камин, как показывали в кино про Шерлока Холмса; и ручные птицы, и лошади, на которых можно кататься; и потрясающих размеров кухня, с рядом висящих разнокалиберных сковородок, пучками травы под потолком и зевом кирпичной плиты… Бернар познакомил ее с мамой; та оказалась очень красивой, и у Анки даже слегка сжалось сердце от зависти; она тут же вспомнила свою маманю, в каком состоянии та прилетела в Петербург. Мама Бернара была моложе ее матери всего на два года, но выглядела как сестренка своей старшей дочери. В первый вечер она вела себя немножко напряженно, но перед сном сама пришла к Анке в комнату и принесла ей в подарок замечательный джинсовый костюм. Она смеялась и сказала, что тот, кто имеет дело с ее сыном, должен быть готов ползать по лесу, падать в лужи, и костюмчик как раз подойдет для этой цели. А после, специально для знакомства, приехали сестры Бернара. Девочки вначале показались Анке надутыми задаваками, но вскоре выяснилось, что это совсем не так: обе очень милые, особенно старшая, Каролина. Просто они не понимали, как себя вести с гостьей, и немножко побаивались, чем закончатся странные отношения брата и русской. Обе воспитывались в доме тетки и не посещали школу для обычных детей, но Каролине в этом году предстояло поступление в университет, и она со смехом заявила, что будет изучать на примере Анны повадки своих будущих сокурсниц… Обе сестры так мило и смешно коверкали русские слова, и вскоре Анка уже не чувствовала никакой неловкости, хотя между ними постоянно оставалось нечто вроде невидимой преграды.

Особенно остро это чувство охватывало ее, когда наступал вечер и семья Луазье собиралась на крыльце. Они не трепались, не грызли семечки, не играли на гитарах. Иногда приезжал кто-то из близких родственников; Бернар называл таких членами их фина. Родственники также садились рядком и просто молчали. Если Анка спускалась вниз, ее никто не прогонял, но Бернар знаками давал понять, что мешать не следует.

Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы разгадать очевидное — эти удивительные Фэйри ухитряются общаться без единого слова. Дважды Луазье собирались всей толпой и сами уезжали к родственникам, оставляя Анку одну. Бернар сразу предупредил ее, что взять с собой не сможет, потому что речь идет о Ритуалах. Но пережить одной вечер оказалось совсем не страшно, столько всего интересного обнаружилось в доме и вокруг него.

Когда Луазье укатывали, она бродила по комнатам, трогала деревянные перила лестниц, книжные корешки и намытую до блеска кухонную электронику. Младшая не привыкла никому завидовать — наверное потому, что до сей поры не встречала никого, кто бы жил намного лучше нее. Конечно, у архангельских, да и питерских родственников житье было побогаче, но и бед своих хватало. Анка помнила, какая роскошь окружала ее во дворце Марии в Калькутте, да ведь люди Атласа не являлись, строго говоря, нормальными людьми. Они зарабатывали свои несметные состояния веками…

А вот здешняя простая английская семья, они… они жили, как настоящие буржуи. Чего уж говорить о тех буржуях, что окопались в городах…

Но самым захватывающим для Анки стали не экскурсии в Бирмингем, Ливерпуль и Лондон, а коллективные вылазки в лес. Папа Бернара разрешил сыну брать Анку с собой.

Это было круто, пожалуй, даже круче, чем фокусы Копперфильда, которые Младшая видела по телевизору. Потому что там были просто фокусы, это и ребенку понятно, а здесь перед ней разворачивалось самое настоящее колдовство. Правда, Бернар настаивал, что это совсем не колдовство, а обязательные Ритуалы, которые надо соблюдать, иначе Благий двор придет в запустение.

Они собирали вокруг себя десятки и сотни мелких лесных зверьков и птиц. Они затягивали песню, больше похожую на вой, и если Анка слушала ее близко и дольше пяти минут, в голове у нее начиналась тупая вибрация, потом она распространялась на все тело; хотелось вскочить и начать приплясывать. Папа Бернара сказал, что это не беда, лишь слабые отголоски колдовства Неблагого двора, ведь Темные Фэйри умели когда-то затанцевать случайного прохожего до смерти. А завывать подобным образом называлось «петь с маленькими народцами». Если этого не делать, народцы леса могли забыть древние договоры, Анка не спрашивала, о каких таких договорах идет речь; она просто сидела на пне, застыв, как изваяние боясь пошевелить пальцем или громко вздохнуть, до самого конца действия.

Они водили нелепые и устрашающие хороводы, Вначале квадратом разжигали четыре маленьких костерка и кидали туда коренья. От костров шел сладковатый дурманящий запашок, нечто среднее между запахом паленого сахара и коньячных сигарок. Мама Бернара брала дочерей за руки, к ним присоединялись другие родственницы женского пола, и вместе они начинали отплясывать вокруг отдельно стоящего дубка или бузины. При этом они тоже напевали, но это был совсем другой язык, чем у мужчин, и совсем иные мотивы. Женщины издавали низкие горловые звуки, больше похожие на клекот хищных птиц. Бернар шепнул Анке, что песня Холма исполняется на языке Горных Фэйри, на котором несколько тысяч лет никто не разговаривает.

Они притоптывали и раскачивались все быстрее и быстрее, трясли головами, и в их расширенных зрачках плясало пламя костров. Рты кривились, по подбородкам стекала слюна, пышные прически вставали дыбом, превращая головы в раздутые шары. Младшая наблюдала за пляской издалека, с ужасом убеждаясь, что и Каролина, и Мардж, и даже пожилые соседки совершенно перестают себя контролировать. Они скакали вокруг дерева, совсем как настоящие ведьмы, вскидывали ноги, задирали вверх руки; и специально надетые длинные зеленые платья развевались, как флаги безумного войска. В какой-то момент, без видимых причин, женщины и девушки валились на землю, песня прерывалась, и несколько минут все приходили в себя. Затем молча шли к ручью, купались и возвращались в дом. В гостиную уже никто не выходил, расползались по комнатам, а утром вели себя как ни в чем не бывало. Младшая заметила, что после ночных плясок мама Бернара из ванной идет не в супружескую спальню, а ложится в комнате Каролины. Все это было дико и непонятно.

Но самым страшным Анке казалось то, что творилось с погодой. Бешеный ветер мог раздувать кроны деревьев, ледяные градины — лупить о крышу, сбивать листья, но стоило одной из теток Бернара затянуть песню и сделать первые шаркающие шаги вокруг какого-нибудь ствола, как наступал полный штиль. Костры горели ровно, словно их развели в камине, а не посреди лесной поляны.

Младшая наблюдала за танцами Холма издалека, сидя рядом с Бернаром на толстенной ветке вяза. Когда они пробирались вдоль вечерней опушки, в обход луга, ее не оставляла мысль, что уж сегодня точно следует ждать поцелуев. У Анки даже сомнений не было, что Бернар не зря пригласил ее шпионить за родственницами; ведь все остальное время они оба оставались на виду и не могли себе позволить ничего лишнего. Младшая убеждала себя, что не хочет и не может хотеть ничего «лишнего» с этим кудрявым, тощеньким колдуном… но с каждым днем все сильнее убеждалась в обратном. Именно с ним она и мечтала начать…

Но Бернар совсем не торопился, хотя наедине он тоже вел себя странно, прятал глаза и не знал, куда девать руки. «Ну обними же меня, обними, — мысленно умоляла Анка, сидя рядом с ним на широкой замшелой ветке, — обними, и я обещаю, что не отодвинь…» Но вслух она сказала совсем другое. Она попросила Бернара объяснить смысл всей этой беготни вокруг куста бузины. Тут парень впервые замялся и начал шептать нечто невразумительное. А спустя миг Анка уже забыла, что совсем недавно минут двадцать начищала зубы и готовилась целоваться.

Потому что на лугу не только стих ветер, но начались и другие, не менее диковинные превращения. В низких тучах наметилось вращение, послышался тонкий свист, и вдруг прямо над лугом небо расчистилось, и засияли звезды.

Анка невольно прижалась к своему спутнику, и тут он наконец ее обнял, но все ожидаемое удовольствие так и не пришло. Потому что на них надвигалась вертикальная водяная завеса. От того места, где они сидели, до четырех огоньков костров было не меньше сотни метров, и оттуда, точно из эпицентра невидимого взрыва, стремительно распространялась стена раскаленного воздуха, выдавливая перед собой мокрый вечерний туман.

Когда сырой фронт ударил в лицо, Анка невольно зажмурилась, а Бернар только засмеялся. Стало очень тихо, остался только далекий гул, какой бывает, когда ныряешь у самого берега и снизу смотришь на накатывающуюся волну. А вслед за хлестким ударом воды пришла сухая жара, точно в предбаннике. Когда Младшая осмелилась разлепить левый глаз, ее одежда и волосы снова стали абсолютно сухими; а в лесу заметно потеплело.

— Как… как они это делают? — наблюдая за кружащимися зелеными фигурками, шепотом спросила она.

— Они призвали Зеленого духа, чтобы он изгнал болезни, — почесав затылок, просто ответил парень. Сколько Младшая ни билась, других объяснений не последовало.

Но и поцеловаться не получилось.

Мужчины тоже танцевали, но на мужские танцы Младшей было разрешено взглянуть лишь издалека. Каролина взяла ее за руку, отвела за излучину ручья, в орешник. Там старшая сестра Бернара заставила Анку улечься ничком в мокрую траву. Каролина заявила, что мужчины их все равно видят и слышат, но если не высовываться, то все притворятся, что ничего не заметили. Анка немедленно начала стучать зубами, но вскоре позабыла про холод и про сырость. Зрелище того стоило, куда там Копперфильду! На сей раз Зеленый дух не разгонял тучи и не устраивал посреди поля парилку. Мужчин было шестеро — четверо взрослых, Бернар и еще один молодой парень. Луна как раз спряталась за облака, и Младшая долго не могла понять, чем они там занимаются.

Сначала мужчины обнимали деревья. Ветра не было совершенно, Фэйри прикасались к стволам очень нежно, но не прошло и минуты, как вся рощица заходила ходуном. Листья тряслись, ветки трепетали, издавая непрерывный сухой стук, от которого у Анки что-то переворачивалось в животе. Лунный диск вырвался из объятий облаков, и в серебристом свете отчетливо стала видна стройная фигура Филиппа. Он стоял, широко расставив босые ступни, и в каждой руке сжимал по тонкому стволу орешника. Потом ноги его подломились, мужчина медленно опустился на колени, поникнув головой. Локти Филиппа чуть не вывернулись в суставах, но он так и не разжал пальцы. Анка чуть не вскрикнула, ей хотелось обратить внимание остальных, что их родственнику нехорошо, но Каролина вовремя зажала ей рот.

Остальным родственникам тоже было нехорошо. Они рывками перемещались в тени низкорослых деревьев и сипло дышали, как загнанные звери. У Анки не получалось различить, где же среди них Бернар. Зато потом, когда Луна выкатилась в зенит, им стало так хорошо, что Младшая всерьез испугалась за сердце своего друга. Потому что он, вслед за отцом и остальными, скакал, не переставая, больше двух часов. Больше всего это походило на странную смесь казацких плясок и цыганочки; впрочем, Младшая готова была признать, что подобные телодвижения ее завораживают.

Фэйри выступали вприсядку, выкидывая ноги попеременно в стороны, хлопая себя руками по бедрам и поочередно выкрикивая какое-то сложное заклинание. Старшие дядья затягивали басами и надолго замирали на стонущей басовой ноте, затем вплетались дребезжащие тенора, и мелодия становилась похожей на извилистую колючую змею… Младшая не заметила, когда мужчины расстались с одеждой. Оказалось, они чем-то до блеска натерли тела. Ореховая роща гудела, каждое деревцо стонало и подрагивало, словно рядом в землю вбивали сваи…

Анка не сразу сообразила, что с ней. Она лежала навзничь, под головой — свернутая кофта, а сверху склонилась озабоченная Каролина, брызгая из бутылки на лицо минеральной водой. Рядом шумел ручей; видимо, сестра Бернара оттащила ее в бессознательном состоянии довольно далеко.

— Что случилось? — Анка сделала попытку приподняться на непослушных руках, но они не желали ее держать.

— Тебе нельзя смотреть, — расстроенно отозвалась девушка. — Папа будет меня… — Она показала кулачком, как ей достанется, и заулыбалась.

— Зачем они пляшут? — Анка вдруг подумала, что Каролина тоже видела мужчин совсем без одежды, и залилась краской. Хорошо еще, что вокруг стоял почти полный мрак! Песня Фэйри глухо слышалась вдали, но весь бешеный настрой пропал. Младшей было холодно, она вдруг почувствовала, что вся насквозь промокла и вдобавок заработала несколько серьезных ссадин.

— Они вяжут Покрывало, — коротко ответила Каролина. — Пойдем домой. И не ходи больше вечером в лес…

— Но Бернар обещал, что мне будет можно…

— Бернар ничего не мог обещать, — довольно резко оборвала девушка. — Он еще не прошел Ритуал Имени. Я привела тебя сюда потому, что разрешил отец, а Бернар не имеет права голоса…

— Но он же… Он уже умеет призывать волков.

— Говорить с волками — еще не значит стать полноправным членом фина, — Каролина помогла Анке подняться, отряхнула с ее куртки налипшие комья земли. — Пошли домой, мама беспокоится…

— А ты?..

— Я — взрослая, — коротко отрубила Каролина.

— А они надолго там?…

— Не дождешься, часов до двух. Не переживай, ничего с твоим Бернаром не случится.

— И вовсе он не «мой»! — вспыхнула Анка.

— Ах, не обижайся, пока еще твой…

— Как это?.. — У Младшей внутри что-то надломилось, — Что значит «пока »?

Каролина часто путала русские слова, и Анка втайне понадеялась, что сейчас наступил как раз тот случай.

— Пока не пройдет Осенний Ритуал, — развеяла надежды Каролина. — А разве он тебе не говорил? Тогда спроси у него сама…

— Нет, пожалуйста! — взмолилась Анка. — Ну, Каролиночка, милая, скажи мне… Мы что, не сможем с ним больше быть друзьями?

— Уфф!.. Друзьями как раз сможете, — Каролина продолжала шагать, непонятно как находя дорогу в полной темноте.

Такой ответ понравился Младшей еще меньше.

— Каролина, ну, пожалуйста…

— Хорошо! — старшая сестра Бернара остановилась так внезапно, что Анка с разбегу воткнулась ей в спину. — Запомни, Анна, ты никогда не узнаешь, что такое Ритуал Имени, потому что ты — обычная! Когда наступает осень шестнадцатого года жизни, в канун священного праздника Сауин, Фэйри становятся взрослыми. Когда-то… когда-то наш народ тоже впадал в беспамятство, и молодые не желали проходить Ритуал, а родители жалели своих детей. Сказать тебе, девочка, чем это кончилось, сказать?!

Младшая могла только кивнуть. Она не видела лица Каролины, но горячее дыхание буквально обжигало ей щеку. Сестра Бернара была такая же маленькая и хрупкая, как все ее родственники.

— Фэйри, забывшие Ритуал Имени, женились на обычных и выходили за них замуж. И рожали ублюдков!

— Так значит дети все-таки…

— Молчи! Они так делали в средние века, тысячу лет назад, потому что фины надеялись спасти своих детей от истребления! Но ничего не помогло, рожденные дети все равно становились добычей клириков. Напротив, стало еще хуже; власти начали преследовать не только Фэйри, но и семьи тех обычных, кто породнился с нами. Слишком, заметны были эти дети, слишком отличались от тупых, толстоногих обычных! Если не веришь, спроси у тети Берты, она наизусть знает Хроники…

Я не помню точных дат, но тогда начались восстания крестьян, были убиты почти все Горные Фэйри, а кто уцелел — навсегда ушли в Священные холмы. Тогда собралась Палата, и главы септов обратились к колдунам-отшельникам за помощью. И колдуны, в числе прочего, сказали, что надо соблюдать Традиции и Ритуалы, иначе нашему народу грозит смерть…

— И что? Что было дальше? — У Анки внезапно сел голос.

— Дальше?.. — Каролина ненадолго задумалась. — Главы септов вернули старый Ритуал, и он спасает нас от вымирания…

— Так это же здорово… — несмело высказалась Анка.

— Здорово, — согласилась во мраке собеседница. — Потому что во время Ритуала мы и встречаем смерть.

Глава 5 ЛОШАДИ И КОШКИ

— Сколько вам понадобится времени? — спросила Мария.

— Не больше двух секунд, если там только один автомобиль.

— А вдруг их там внутри четверо?

— Мы справимся, — отрезала тетя Берта. — Проблема в том, как их выманить из машины.

— Только что вы обезвредили девятерых.

— Вот именно, — огрызнулась тетя Берта. — Мы устали. Кроме того, в тот момент мы находились в помещении, и нас было пятеро…

— Достаточно, — перебила наездница. — Если все так сложно, я пойду и уложу их одна.

— Это крайняя мера, — очень спокойно, как будто речь шла о травле крыс, отозвался дядя Эвальд. — Мы находимся на территории частного владения. Убитый спецагент навсегда испортит жизнь семье Луазье…

— Зато на противоположной обочине начинается земля Харрисона, — как бы невзначай подсказала тетя Берта.

— Совсем другое дело, — повеселела Мария и вытащила пистолет.

Дядя Саня хихикнул, показав в темноте длинные белые зубы. Его обычно гладкая бородка воинственно задралась вверх. Дядюшка Эвальд произнес русское ругательство. Саня засмеялся.

Я не мог отделаться от мысли, что мы все вместе сходим с ума.

— Нет! — дядя Эвальд перегородил Марии дорогу. — Здесь вы ни в кого не станете стрелять.

— Ради девчонки я убью кого угодно, — парировала наездница, и от ее тона мне стало холодно. — Кажется, мы обо всем договорились?

— Я верно вас поняла, советница? — дружелюбно откликнулась тетя Берта. Она уже вышла из машины и потихоньку обходила капот. — Коллегия в панике, вам велено перестрелять весь мир, лишь бы спасти десяток мумий, от которых давно никому нет пользы? А то что здесь останутся трупы, вам наплевать?

— Бернар, — ласково позвал дядя Эвальд, — Вы не прогуляетесь с Анной? Сумеете их выманить?

— Конечно, — я толкнул дверцу. — Мы отвлечем их!

Я выпрыгнул наружу и оказался по колено в мокрой траве. Пахло близкой грозой, бензином и духами тети Берты. Я потянул носом. От людей, спрятавшихся в фургончике на шоссе, здорово несло потом. Наверное, они устали караулить в духоте, а выходить наружу им не позволяло начальство. Последний момент мне очень не понравился. Эти люди подходили к охоте чересчур серьезно.

В этот момент я пожалел, что старики не послушали папу и не позволили ему свистеть.

Дядюшка Эвальд тоже вышел из машины и выпустил Анку. Луна скрылась за тучу; я не различал их лиц, лишь очертания фигур.

— Нет, — заупрямилась Мария. — Девочку нельзя посылать на риск. Если вы не в состоянии помочь, так не чините мне препятствий!

Великанша оказалась между моими кровниками. В спину ей дышал Саня, тетя Берта медленно двигалась в обход капота, дядюшка перекрывал тропу.

— Соседи, бросьте ваши штучки, — громко зачастила Мария, в ее руке еле слышно звякнуло оружие, — Я здесь для того, чтобы с этой девочкой ничего не случилось! Берта, ни шагу, иначе, клянусь, я…

— Что?

— Соседи, вы же вечно так печетесь о своих детках! — Мария попыталась взять себя в руки. — Не смейте подставлять девчонку!

Я испугался, что она разволнуется и в кого-нибудь выстрелит. Краем глаза я видел, что наши преследователи на шоссе погасили габаритные огни. Однако из микроавтобуса никто не вышел. Ветер налетал порывами, маленькие народцы боязливо прятались под корнями скрипящих деревьев, в любую секунду мог начаться ливень. В машине у одного из типов, охраняющих выезд, заверещал телефон. Расстояние было слишком большим, чтобы разобрать все слова, но суть я уловил. Мужчина разговаривал с одним из агентов, запертых Покрывалом силы в нашем доме. И тот, под чутким руководством Питера Лотта, ответил, что все идет по плану.

Еще пара минут у нас оставалась. Затем они поймут, что их дурачат, и ринутся к дому со всех сторон.

— Бернар, что происходит? — разволновалась Анка.

Пришлось переводить.

— Осмелюсь заметить, — процедил дядя Эвальд, — что уважаемая советница преследует сугубо эгоистические цели, а в нашу задачу входит спасение сотен людей…

— Но вы же сами никогда не кидали детей под пули!

В темноте Мария сделала шаг назад. Теперь она оказалась в окружении кровников, но с военной точки зрения это не играло роли. Физически наездница была сильнее всех нас, вместе взятых, кроме, разве что, дяди Сани.

— Я не брошу Добрых Соседей! — отчаянно заявила Анка.

— Любой ребенок тянется в росте, но не любой становится взрослым, — вступил в разговор Саня. На русском у него получалось излагать мысли гораздо лучше. — Мы оберегаем детей не для того, чтобы они выросли подлецами. Мы оберегаем их, чтобы дети стали лучше нас.

— Анка не пойдет с вами, — сказал я. — И нечего здесь командовать! Отправляйтесь в Бразилию и командуйте своими черепахами!

— Кого вы слушаете, Соседи? — Мария чуть не плакала. — Ведь они еще дети!

— Вот как, значит, Бернар глупее нас? — задумчиво проговорил дядюшка. — В таком случае мы немедленно проведем Ритуал Имени.

Внутри меня что-то перевернулось. Сегодняшний вечер принес немало проблем, но такого поворота я не ожидал. До официальной даты Ритуала оставалось чуть больше полутора месяцев. Хотя папа во мне не сомневался, от одного вида календаря, неумолимо приближавшего страшный день, у меня тряслись поджилки. Одно дело — подчинять волков и оленей, и совсем другое — подчинить себя…

Это все, что известно про Ритуал, до того как он наступит в твоей жизни. Взрослым мужчиной может считаться лишь тот, кто подчинит свои страсти и усмирит страх…

— Черт с вами! — Наездница досадливо сплюнула. — Допустим, вы их усыпите, а дальше что?

— Дальше мы отправимся в Ирландию.

— Зачем?! Вам туда все равно не добраться!

— Камилла ждет нас, — уверила тетя Берта. — Мы обещали помочь, и мы поможем. Будем надеяться, что дальше кордонов нет. Пройдем по Изнанке…

— О, дьявол… — простонала Мария. — Ну хорошо, допустим, я верю, что ваше колдовское подземелье существует! Но вас всего трое, никак не шестеро!

— Еще троих искать некогда, — согласился дядюшка Эвальд. — Поэтому мы просим уважаемую советницу пойти с нами. Мы стараемся не пользоваться оружием, а ваши… ты… способности могут очень пригодиться.

— Пожалуйста, Мария, — тихо добавила тетя Берта. — У нас нет другого пути. Вы уже убедились, что ваши телефоны прослушиваются. Лучше вообще выкиньте телефоны. Есть только один путь спасти детей и вашего пастуха — довериться ведьме.

Наездница помедлила, во мраке я слышал ее нервное дыхание. По трассе прошуршали одна за другой несколько машин, ни одна не остановилась. В свете фар мелькнули тонкие иглы дождя и блестящее зеркало асфальта. Донеслась веселая музыка, смех, и снова все стихло за трепещущей пеленой. Веселая компания пронеслась, люди даже не подозревали, что происходит рядом с дорогой. В десятке миль от нас гудела жизнь, сверкали огни кинотеатров, ребята гоняли на мотоциклах и дергались на дискотеке, а взрослые битком наполняли ресторанчики и пабы.

Я не завидовал обычным и не хотел бы родиться одним из них, но в эту минуту мне хотелось завыть от тоски.

Я вытер лицо рукавом. Мне стало наплевать на Валентина, на Лукаса, и даже на всех наших саянских кровников. Я думал о том, успели ли мама и сестры добраться до дяди Самюэля, и что станет с папой. Ведь он собирался вернуться домой, а дорога наверняка перекрыта. А потом Питер Лотт отпустит спецагентов, они ничего не вспомнят, но рано или поздно вернутся.

И где нам жить тогда…

— Ладно, — подвела итог Мария. — Но учтите, малейшая угроза по адресу девочки — и я стреляю.

После ее слов до меня дошло, что я теряю собственный дом. Теряю не так, как раньше, когда нашей семье пришлось сбежать в Россию от домогательств полиции. Сегодня вечером я ослушался отца, а теперь вернуться просто невозможно. В комнате на втором этаже остались все мои сбережения, большая часть одежды и документы. А во дворе остался прирученный лис, птицы и множество лесных друзей, которые будут скучать по мне. Но самое печальное заключалось в другом.

Я влез туда, куда меня совсем не звали, и неприятности только начинались.

Но понимал я и еще кое-что. Дядя Эвальд прекрасно сознавал, что даже сейчас меня можно отпустить, а точнее — прогнать. Противостоять воле знахарей невозможно, тетя Берта попросту могла бы меня усыпить.

Но в планы стариков не входило меня отпускать. Мы отправились к шоссе вдвоем с Анкой, взявшись за руки, а наши старики и дядя Саня двигались следом. Саня между ними. Он удивительно быстро научился контактировать с кровниками без слов, а ткать Покрывало умел не хуже наших. Хотя, если честно, у русских Фэйри все Обряды проходят иначе, я еще в тайге заметил. На первый взгляд — очень похоже, а потом, чем дольше живешь среди них, тем острее ощущаешь различия. Я слышал, как папа с мамой это много раз обсуждали. Папа удивлялся, что ни в одном фине мира, где ему довелось гостить, Добрые Соседи настолько не отдалились от родины. Он даже не мог толком объяснить, что ему не нравится.

Много месяцев спустя, когда мы подружились с русскими и начали понимать их язык, папа отважился серьезно поговорить с Григорием и Саней. Поводом к сборищу фина, помнится, послужила установка спутниковой антенны. И тогда дядя Саня надолго всех нас озадачил. Он заявил, что чем быстрее мы уедем назад в Англию, тем лучше для нас. Потому что Россия затягивает. На это мама засмеялась и заметила, что ее-то точно никогда не затянут морозы и ватаги пьяных уголовников. Мама, наверное, полагала, что кровники начнут спорить, однако все отмолчались, и мужчины, и их жены, а сидели мы большой компанией. Дядя Саня согласился, что морозы пережить нелегко, но если их пережить несколько лет, то возникает странное чувство…

Это чувство возникает практически в любой точке земного шара, куда бы ты ни уехал, и лучше нам его не знать. Россия начинает затягивать. Как затянула когда-то предков саянского фина…

Мы с Анкой вышли к автостраде, а кровники и Мария крались за нами следом в темноте. Еще до того как пересечь обочину, я уже засек второй автомобиль. Он стоял в полумиле, за поворотом, как раз там, где под полотном проходит дренажная труба. Эти парни пугали меня все сильнее, они устроили облаву по всем правилам и слишком хорошо знали местность.

Дядя Эвальд подтолкнул меня в плечо, и мы выбежали на обочину. Правда, Анка несколько раз чуть не грохнулась — это оттого, что я забывал про ее обычное зрение. Когда мы выскочили на открытое место, в микроавтобусе разом открылась передняя пассажирская дверца и отъехала задняя дверь на роликах.

— Эй, парень, не двигаться, полиция! — рявкнули в громкоговоритель, и тут же зажглись фары.

— Не оглядывайся, — шепнул я своей спутнице, спиной чувствуя пристальные взгляды и дуло пистолета. — Идем тихонько, как шли…

В ботинках хлюпала вода, мелкая морось постепенно превращалась в проливной дождь. По канаве топать было не очень-то удобно, но на асфальт вылезать не хотелось. Там, наверху, мы оказались бы совсем беззащитными. Навстречу, ослепительно светя галогенами, пролетел джип, нас обдало выхлопом и рокотом «раммштайна», позади джипа по мокрой гальке запрыгал искрящий окурок. Анкина рука дрожала в моей.

— Я повторяю — немедленно остановитесь!

В эту секунду произошло самое неприятное, что могло произойти. Второй микроавтобус, стоящий впереди, за поворотом, зажег фары. Пока еще он не развернулся. Оставалось молить духа дождя, чтобы гроза нарушила радиосвязь, и те, кто сидит в первой машине, не успели позвать на помощь.

Не оборачиваясь, я увлекал Анку за собой. Позади из машины выпрыгнули трое. В тот же миг я услышал мягкие шаги кровников.

— Бобби, слева! — кричал, видимо, тот, кто остался за рулем. Наверное, он уже успел передать сигнал тревоги в соседний автомобиль. Мне довелось родиться Фэйри, но я всего лишь человек, а не супермен. Поэтому пулю я услышал уже, когда она вжикнула высоко над головой.

— Бежим! — Я потянул Анку в сторону, в кусты, и только там позволил себе оглянуться.

Тетя Берта держала за руку первого из агентов. Он послушно передал дяде Сане пистолет и опустился на колени, прямо в лужу. Когда мы вернулись на проселок, уже трое мужчин стояли на коленях вдоль обочины, держа руки за головой. Перед ними, обнявшись, расположились кровники. Мария выпрыгнула из микроавтобуса, волоча за собой обмякшее тело четвертого. Видимо, она подобралась к нему с другой стороны и оглушила как раз тогда когда он выстрелил. Фары «Фольксвагена» вовсю светили, у него еще на крыше оказалось целых четыре штуки. В пронзительном белом свете стал виден быстро приближающийся кабриолет «БМВ», Его водитель гнал с такой скоростью, что машину постоянно заносило, задние покрышки буквально дымились. Мария отодвинулась за кузов, положила глушитель на сгиб локтя, но «БМВ» даже не притормозил.

Я подумал, что этой ночью все посходили с ума. Против одной русской девочки, не совершившей ни единого преступления, воюет целая армия. А вот я, похоже, совершаю одно преступление за другим, и неизвестно, что ждет впереди. Я не хотел даже думать о том, что придется, возможно, стрелять в человека.

Тут ударила молния, и над промокшей равниной рассыпалась первая громовая дробь. Мы с Анкой выбрались из канавы, стараясь не переломать ног. Я шел первым, чтобы она держалась строго за мной. Несколько раз я ощутимо приложился о коряги коленями и оцарапал лоб. Когда мы добрались до машины, Мария оттаскивала в кусты обмякшее тело в плаще и одном ботинке, а тетя Берта мирно ворковала с водителем.

На раскисшей земле сидел здоровенный мужик в защитной форме с нашивками, но к какому роду войск относилась форма, я так и не разглядел. Водитель держал у рта микрофон и повторял то, что приказывала тетушка. Он успокаивал кого-то, говорил, что тревога поднята напрасно, и следует дальше продолжать наблюдение. Сначала рация надрывалась, кто-то требовал лейтенанта, затем наступила тишина.

Дядюшка Эвальд и Саня удерживали в повиновении двоих в гражданском.

— Вы целы? — повернулась к нам тетя Берта.

Снова небо расколола молния. Я так и ахнул. Кофта и подбородок тетушки были в крови.

— Вы ранены?!

— Ерунда, перепад давления, — тетушка криво улыбнулась, запрокинула голову и зажала нос платком.

Но я слышал, как неровно стучит ее сердце. Ерундой тут и не пахло. Странно, как тетя Берта ухитрялась до сих пор оставаться на ногах. Дядю Эвальда тоже качало из стороны в сторону. Если бы сейчас нас кто-нибудь заметил, наверняка бы принял за компанию пропойц. Но, к счастью, по этой дороге ездят редко.

Лес гудел и стонал под ветром, как тысяча ночных духов. Мария закинула в салон автобуса отобранное оружие, затем подошла к заколдованным агентам и поочередно стала бить их по затылкам прикладом. Откуда-то у нее в руках оказался автомат. Наездница успевала подхватывать мужчин еще до того, как они падали лицами в грязь.

— Бернар… — Анку колотило то ли от холода, то ли от страха.

— Прекрати! — Я уже знал, что она скажет, и потому немножко грубо заткнул ей рот. — Никто не умер! Иначе нельзя, у тетушки не выдержит сердце…

Потом я помог дяде Сане и Марии затащить этих двоих в кусты и связать их ремнями. Когда вернулся к машине, дядя Эвальд уже сидел за рулем, включив печку на максимум. Я ввалился внутрь, не чувствуя ни рук, ни ног, одежда промокла насквозь.

— Ты молодец! — похвалил дядя Саня. Он успел снять куртку и теперь смешно выжимал бороду. — Возьмем их тачку?

— Все равно, — отмахнулась Мария. — Давайте я поведу. По какой дороге лучше?

— Бернар, где-то здесь был спуск к Харрисонам, я не ошибаюсь?

— Подальше! — Я показал пальцем. — Все верно, мы махнем вдоль ручья, а потом, за холмами, выскочим на старое ранчо…

— Там лошади? — удивилась Мария, пересаживаясь за руль.

«Фольксваген» клюнул носом и задергался, как припадочный. Что-то больно ударило меня по ноге. Я нагнулся и нашарил пакет, из которого на пол вывалились сразу несколько пистолетов, Мария оставила агентов безоружными.

— Там летсорок не устраивают скачек, но лошади живут, если только Харрисон их не продал. Иногда на них катают детей… Просто поле и левады, но вдоль опушки когда-то катались на автомобилях, там можно и сейчас проехать. Мы сможем выбраться на третью дорогу уже со стороны участка Оллингтона…

Я нащупал на заднем сиденье мужской пиджак и укрыл им Анку. Она уже не так дрожала, как раньше, печка гудела, в машине становилось все теплее.

— Куда ехать, Добрый Сосед? — Мария затормозила у очередной лесной развилки.

— Теперь направо!

— Но там слишком узко.

— Должны проехать, мы ездили тут вместе с папой и Харрисоном, когда расчищали просеку! — сказал я и подумал: «Если только наши милые соседи не забывали расчищать дороги!» У папы лес всегда в полном порядке, чего нельзя сказать про обычных лесничих. «Фольксваген» тяжело урчал, протискиваясь в высоких кустах. С его вороненых боков наверняка содрало половину краски, щетки в бешеном темпе метались влево-вправо по стеклу, размазывая листья и дождевые потоки, а в скачущих световых лучах виднелись две узкие колеи, залитые водой. Мы с Анкой изо всех сил вцепились в передние сиденья и уперлись ногами, чтобы не свалиться на пол.

— У Оллингтонов нас вряд ли будут искать, — подтвердила тетушка. — Не могут же они стянуть сюда всю полицию страны!

Наверное, это была шутка, но никто не ответил. Мария, как сумасшедшая, крутила руль, объезжая лужи и рытвины.

— Развернемся и махнем на запад, — кивнула наездница. — А вы уверены, что нас не перехватят на пароме?

— Там есть свои люди, — утешила тетя Берта.

— В городке придется остановиться и сделать одно дело, — подал голос дядюшка.

— Это еще зачем? — изумилась Мария. — Как хотите, но останавливаться нам нельзя.

Я хотел спросить, какое у нас дело, но тут позади вспыхнули фары. За нами гналась другая машина.

— Бернар, это могут быть Соседи? — Наездница с трудом протиснула автобус между двумя вязами. Ветки хлестнули по окнам, правое зеркальце хрустнуло.

— Нет, только до второго поворота. Дальше Харрисон ездит на лошади…

— Значит, это они! Подберите с пола оружие!

Дядя Саня нагнулся и вылез из-под сиденья, держа в каждой руке по пистолету с длинными стволами.

— Я даже не знаю, на что тут нажимать, — грустно пошутил он. — Два раза в жизни двустволку в руках держал и то…

— Это «зауэр», — наездница дернула ручку скоростей и швырнула автомобиль через корягу. — Там ничего сложного, я покажу!

— Бернар, я боюсь… Они хотят меня убить? — Губы Анки тыкались мне в ухо.

— Никто тебя не тронет, я обещаю! — И тут, неожиданно для себя, я притянул ее и поцеловал в губы. В салоне было темно, но Фэйри и без света все прекрасно видят. Однако мне стало наплевать, что подумают старшие. Пусть даже решат прогнать меня из септа, я все равно не оставлю свою девушку, потому что…

— Тетя Мария, но я не умею, как это… навига-ром…

— Навигатором? — не оборачиваясь, покивала наездница, — Не беспокойся, научим!

— Но я не хочу! Я хочу домой, к маме!

— Пожалуйста, не зли ее, — взмолился я, растирая Анкины ледяные пальцы. — Теперь уже не важно, откажешься ты или нет, но пока все верят, что ты навигатор, никто не станет стрелять, и никто не причинит вреда Валентину…

— Ты взаправду так считаешь?

— Ну, конечно, — я постарался говорить максимально искренне. — Эти русские бандиты побоятся его пальцем тронуть; им нужно, чтобы ты согласилась с ними сотрудничать.

— А что я должна буду делать?

— Ты должна предать всех нас! — громогласно перебила меня Мария. — Только у недоумков из Москвы и Вашингтона все равно ничего не выйдет. Им никогда в жизни не отыскать «бочонки», а без навигатора о спуске во впадину можно навсегда забыть…

Нас догонял не микроавтобус. Скорее всего, это был армейский джип, поскольку колдобины он перескакивал гораздо легче нашей машины. Из джипа не кричали, не стреляли, он настойчиво полз по пятам, как корабль-призрак. Дядя Эвальд и Саня разобрались с оружием; теперь они спорили, как лучше стрелять, — распахнуть заднюю дверь или высунуться в боковое окно. Дядя Эвальд уверял, что целиться надо по колесам, но воинственный русский предлагал бить на поражение.

Наконец чаща отступила, мы выскочили к заброшенному ранчо, и скорость сразу возросла. Автобус летел вдоль черной границы леса, вздымая две волны из-под колес; не останавливаясь, проломил ворота, снес деревянный знак и начал подъем на холм. Я вспомнил, как в этот самый знак мы с ребятами на спор метали ножи. Это случилось чудовищно давно, несколько тысяч лет назад, и, скорее всего, не со мной. Просто немыслимо было представить, что я играл когда-то с обычными детьми, наряжался индейцем и строил шалаши на деревьях…

Я наклонился и тоже взял пистолет. Дядя Эвальд взглянул на меня во мраке, но ничего не сказал. Вначале мне показалось, что он на меня сердится, но потом я присмотрелся получше и ахнул. Пульс у старика зашкаливал за сотню, мышцы на лице подергивались, из глаз текли слезы. Глава септа держался изо всех сил. Выглядел он отвратительно: последний поединок изрядно подкосил его. Дяде Сане участие в колдовстве тоже далось нелегко, но он был моложе кровников лет на тридцать и отделался легким недомоганием.

Одно мне стало абсолютно ясно: пока что дядюшка Эвальд не в состоянии не только вести войну, но даже вести машину.

Когда мы были на середине подъема, машина забуксовала, а джип уже летел по полю. В этот миг фары ползущего позади преследователя полоснули по нашим лицам. Прямо перед собой я увидел Анкины пухлые приоткрытые губы и заплаканные глаза и невольно произнес слова, которые ну никак не следовало произносить…

Они вырвались случайно. Хотя моя мама утверждает, что на этом свете ничего случайно не происходит. Во всяком случае, Анка ничего не ответила, наверное, просто не расслышала, потому что двигатель ревел на высоких оборотах, Мария ругалась на трех языках, а корма автобуса заметалась из стороны в сторону, точно «Фольксваген» решил исполнить ламбаду. Противно запахло жженой резиной, тетя Берта открыла окошко, и, вместе с тучей ледяных брызг, мне в нос ударил… Запах табуна.

И все встало на свои места. Я сразу отложил оружие, оно мне только мешало. Теперь я знал наверняка, что надо делать и от кого ждать помощи.

Вдали слева промелькнули огоньки поместья Уэбли, и на секунду показалась нитка дороги, покрытая влажными языками от автомобильных фар. Нам оставалось совсем немного, чтобы влиться в поток и навсегда спрятаться от людей с одинаковыми квадратными прическами. Про себя я прикидывал, хватит ли им наглости перекрыть многорядное шоссе, но тут в стороне от дороги моргнули светлячки габаритов.

Огоньки блеснули так коротко, что любой обычный человек принял бы эти светлячки за рябь дождевых капель, за многократные радужные отражения фар, за игру лунного света в лужах. Любой обычный, только не я.

На выезде из леса нас поджидала засада. Я сразу понял, где притаился наш очередной враг, он перегораживал выезд на трассу в том самом месте, которое я считал своей маленькой тайной. До него еще было достаточно далеко, около полутора миль по петляющей тропе, и заметить машину мне удалось только потому, что я смотрел с холма, и как раз в этот самый момент, когда на секундочку вышла луна. Проезжающим по трассе узкий примыкающий проселок разглядеть было практически невозможно. О нем надо знать, для этого надо водить дружбу с ребятами Харрисона. С этой стороны нам врагов объехать тоже было негде, дорогу преграждали сплошной частокол свежих посадок и аккуратные штабеля дров после порубок леса. Разве что пешком, или по воздуху лететь…

Позади с веселым рокотом взбирался на гору джип.

Держу пари, что в ту секунду мы все подумали об одном. Поскольку никто из кровников физически не мог нас предать, напрашивалась мысль о вмешательстве злых духов. Какие-то потусторонние силы пожелали нам гибели. Я высунулся в окно и поверил головой, хотя бы приблизительно отыскивая направление на ферму Харрисона. Ферма — это громкое название, лесничий не стал бы заниматься у себя на участке бизнесом. Насколько я запомнил, там внизу, у края поля, от прежних владельцев-аристократов сохранился длинный кирпичный сарай, и в нем постоянно ночевали восемь или десять лошадок. Чуть больше, чем требуется лесничему для работы.

Я высунулся в окно.

— Бернар, куда ты полез? — Анка тянула меня обратно.

— Погодите, нам надо остановиться!

Я уже нащупал маленький народ, хотя лошадей никак нельзя назвать маленькими. Взрослых было восемь, плюс жеребенок. А прежнего красавца Лобастого сменил подросший Лепесток. Я не сразу узнал его запах, но когда узнал, тут же свистнул.

Лепесток проснулся и откликнулся, хотя я звал очень тихо. С лошадьми общаться вообще — сплошное наслаждение, гораздо проще и приятнее, чем с оленями и другими пугливыми обитателями леса. Именно поэтому Фэйри никогда или почти никогда не испытывают мальчишек в девятилетнем возрасте лошадьми. Слишком просто, и в то же время постепенно можно сойти с ума. Лошадь умная, как и собака, но не стоит с ней долго говорить на ее языке, лучше подыскать более сложную песню для тупой косули или усмирить волка. Папа говорит, что от долгого общения на языке лошадей можно попасть под обаяние их разума и решить, что они разумны по-настоящему. Но это совсем не так, лошади умные только для себя, человек для них всегда чужой. Поэтому для обороны, и уж тем более для нападения, во сто крат надежнее хищники.

Но сию минуту, как назло, мимо не пробегал ни один завалящий волк. Зато притаившийся у спуска к трассе автомобиль пришел в движение. У него под капотом рычал такой же мощный зверь, как и у нашего преследователя. Оставалось неясным, почему они так и не вызвали вертолет. Возможно, не ожидали сопротивления, или не хотели настолько засветиться. Так или иначе, нас зажимали на узкой тропе.

— Хорошо, малыш, — коснулся меня дядя Эвальд. — Все делаешь хорошо.

От его похвалы я не обрадовался, а, напротив, похолодел. Итак, вместо того чтобы мне помочь взрослые сговорились и кинули одного на произвол судьбы.

— Какого черта останавливаться? — огрызнулась великанша. — Полминуты простоя — и мы увязнем по ступицы.

— Впереди нас ждут, — коротко ответил дядя Эвальд.

— Что?! Опять засада, мать их так! — выругалась Мария, но дядюшке она немедленно поверила. — Бернар, куда еще можно свернуть?

Впереди наметилась низина. Фар встречающей нас машины стало не видно, но это ненадолго. Почти наверняка молчаливые мужчины сейчас прикручивают к стволам глушители и натягивают маски на лица. Такими их показывают во всех фильмах. Потом они бросят машину посреди колеи, чтобы мы не сумели объехать, а сами спрячутся снаружи и хладнокровно перестреляют всех, кроме Анки! Если бы я не занимался делом более важным, то непременно сумел бы их посчитать…

— Свернуть некуда, — ответила за меня тетя Берта, — Помолчите, не мешайте мальчику!

— Как это «помолчите»? — взвилась наездница. — Нас перебьют, как куропаток. Попробуем прорваться, все пригнитесь!

Тут две лохматые тучи расползлись в сторону наподобие театрального занавеса, и над лесом и лугами Харрисона разлилось тусклое лунное сияние.

— Вперед даже не думайте, — дядюшка Эвальд закашлялся. — Там не разъехаться! Их трое, и у них автоматы.

— Тогда куда? Назад?

Я свистнул еще раз, подыскивая верную мелодию. Дождь стучал по щекам, но очень скоро я перестал его замечать. Я свистел, то понижая голос, то повышая до уровня, не доступного птицам, и думал о том, что помимо сопротивления властям и соучастия в угоне меня скоро можно будет обвинить в вооруженном нападении на полицию или, бери выше, на десантников Ее величества. Интересно, сколько десятков лет отсидки насчитал бы младший братец Дрю? Он ведь у нас дока по части уголовного права…

Внизу, в миле отсюда, жеребец Лепесток встал на дыбы и проломил двери денника. Ему понадобилось ударить шесть раз, в рыжую шкуру воткнулось несколько заноз. Лепесток до крови оцарапал бок, но продолжал лупить, пока не своротил засовы. В соседних денниках взбесились Звездочка и Забияка. Обе они — дочери Зеленоглазки, принадлежащей моему папе. Забияка боком навалилась на прогнившие доски, Звездочка пришла к ней на помощь. С другой стороны коридора заржала Лимонница, старшая сестра Лепестка, и опустила передние копыта на перекладину дверки.

— Пожалуйста! — Я вернулся в салон машины. — Надо доехать до верха холма, там вроде круга с камнем в центре. Там развернуться и остановиться!

— Не вижу никакого круга, но вроде бы там, наверху, есть ровная площадка, — оскалилась Мария. — Если не зацепят с вертолета, есть шанс развернуться! Как только остановимся, все бегите к лесу и ложитесь. Саня, стреляем только по моей команде, когда они подберутся вплотную!

Я снова высунулся в окно. Джип был уже так близко, что удалось разглядеть на его бампере лебедку с тросом. Оттуда, как и прежде, не стреляли и не пытались командовать. Создавалось жутковатое ощущение, что за нами крадется сама машина, пустая, бессмысленная и жестокая, готовая на все и не приемлющая никаких оправданий. Мне вдруг представилась нелепая картина: Мария, Саня и дядя Эвальд стреляют с обеих рук, выпускают каждый по обойме, но наш железный враг продолжает движение. У джипа уже нет лобового стекла, спустили все колеса, свистит пар из пробитого радиатора, но он прет, как танк, гудит, и вот уже видны внутри измочаленные пустые сиденья…

Лепесток с разбегу ударил в ворота. Хорошо, что Харрисон никогда их качественно не запирал. Поранив морды, из денников вырвались еще три взбудораженные кобылы, они грудью кинулись на хлипкие ворота и, свалив их, оказались на свободе.

Наездница, матерясь, давила на педаль. Джип подобрался почти вплотную, его колеса тащили на себе тонны грязи. Вторая машина задумчиво пыхтела в лесу: очевидно, там оказалось слишком глубоко, или неопытный водитель загнал колесо в яму. У меня кисточки на ушах стояли дыбом, а волосы раздулись и налились кровью.

— Бернар… — прошептала мне в ухо Анка, — Бернарчик, вас всех хотят убить из-за меня? Да что ты там постоянно свистишь? Ты слышишь — я с тобой говорю! Можешь прекратить свой дурацкий свист хотя бы на минуту?!

Я на секунду опешил. Это огромная редкость — когда обычные слышат мужской свист.

— Он не может прекратить, маленькая леди, — дотронулся до ее плеча дядя Эвальд. — Потому что он всех нас спасает.

Конечно, дядюшка выразился чересчур напыщенно, но на Анку подействовало.

— Я просто… — растерянно заморгала она. — Я просто хотела сказать, что вы не должны страдать из-за меня. Давайте, я лучше выйду возле полиции и скажу, что потерялась. Пусть они звонят в посольство… В английской полиции же меня никто не тронет, верно?

Лошади галопом взбирались по отлогой стороне холма, наперерез джипу, под их копытами еле заметно вздрагивала земля. Где-то очень далеко на западе, куда откатывалась гроза, снова ударила молния. Трава на ночном лугу колыхалась, как волосы утопленницы.

Эвальд переглянулся с Саней и молча потрепал Анку по голове.

— Что вы молчите?! — разозлилась она.

— Ты необычно рассуждаешь, — отозвался, наконец, дядя Эвальд. — Здесь каждый ведет войну от лица своих кровников, но за кого сражаешься ты?

Наш автобус в который раз застрял. Марии пришлось сдать назад, чтобы ведущие колеса зацепились за твердый грунт. Летящей из-под колес грязью залепило задние окна, комки падали даже на крышу.

— Ни за кого я не сражаюсь, — шмыгнула носом моя девушка, — Я не солдат и не собираюсь воевать!

— Что за дьявол? — Мария изумленно уставилась в окно. — Такое чувство, что там… стадо буйволов!

Наш автобус одолел последние метры подъема, враг замешкался на том самом месте, где мы недавно буксовали. Очевидно, струи дождя размыли в глине широкое русло, и с наскоку его было не одолеть. Я высунулся в окно до пояса и свистел так, как никогда до того. Где-то внутри меня вдруг прорвало плотину, словно треснула застывшая корка на вулкане, и начал хлестать огненный фонтан.

Это было круто, особенно когда из темноты отозвались веселым яростным ржанием мои друзья.

Я собрал воедино все отголоски песен диких коней, напомнил им о буйстве шотландских лугов, где их предки скакали, скрываемые высотой двухметровых трав.

Я напомнил им о гордых табунах, не способных подчиниться слабому отродью человека, о конях, которые скорее предпочли бы броситься со скал, чем понуро плестись под уздой.

Я напомнил им о могучих жеребцах, чьи гривы развевались, как знамена, а от ударов копыт искры поднимались до неба и застывали там звездами. Я не слышал раньше и четверти тех песен, что успел пропеть, и дядюшка позже тоже удивился, что никогда их не слышал…

А тетя Берта не удивилась. Она сказала, что если Эвальд чего-то не встретил во вселенной, это лишь означает, что для него дальний край вселенной проходит между огородом и пивнушкой. Но их смешные разборки наступили гораздо позже, а пока мы внимали топоту коней, визгу ветра и хрипам перегретого мотора.

Джип преодолел канаву и, радостно блеснув грязными зубьями решетки, полез на гребень холма. Мария развернула машину на маленьком пятачке вокруг плоского камня.

— Вылезайте! — крикнула она, проверяя обоймы.

Никто не тронулся с места. Дальше дорожка сворачивала в лес. В переплетении мокрых веток замелькали огни фар. Судя по звуку, это был такой же «лендровер», что догонял нас сзади. Два братца готовились зажать автобус на вершине холма.

— Вылезайте — и бегом! — остервенело повторила женщина Атласа.

— Только не сейчас, — тетя Берта успокаивающе похлопала наездницу по руке. — Сейчас выходить очень опасно. Они подчиняются только Бернару…

— Да кто «они»?!

Глядя на скользкую поверхность придорожного валуна, отливающую желтыми бликами в свете фар, я внезапно вспомнил, как мы тут однажды завтракали. Мне было, наверное, лет шесть, папа привез меня в седле в гости к Харрисону, и с нами приехали еще несколько взрослых. Возможно, землевладельцы обсуждали какие-то свои дела, а меня посадили на горячий каменный блин, сунули в руки бутылочку с лимонадом и бинокль. Я приложил горячие окуляры к глазам, покрутил колесико и… задохнулся от нахлынувшей красоты. Луг спускался вниз четырьмя пологими ступенями, а на дне ослепительно зеленой котловины бегали жеребята, заигрывая с такими же молодыми облачками. Облачкам очень хотелось бы спуститься, но, очевидно, их звала за горизонт небесная мама-туча. Они успевали косматыми ежиками разок прокатиться по склону холма, а потом прятались за лесом. Меня вдохновила и почему-то обрадовала картина их развеселого знакомства, я засмеялся, а отец помахал мне шляпой, сидя на лошади. Сегодня я понял значение фразы «тот день умер навсегда».

Пожалуй, на всей тропе здесь было единственное место, где могли разъехаться два автомобиля. Но последняя машина тут прошла в незапамятные времена. Харрисон изредка катался по полузаросшим тропам на маленьком рыжем тракторе либо седлал одну из лошадей. Слева тропу подпирал бурелом, справа расстилался невидимый пологий откос, из-под которого размашистой рысью выскочили распаренные кони. Как я и просил, выскочили двумя группами.

Они успели.

Почти одновременно с лошадьми, подминая пурпурное покрывало вереска, из кустов юзом вылетел второй джип. Его дверцы открылись.

Я сам не успел заметить, когда мелодия табуна сменилась резким каркающим ржанием. Первый «лендровер» замер в десятке ярдов от нас, его заляпанные грязью фары были похожи на два наглых выпученных глаза. От левой дверцы отделился осанистый высокий мужчина в армейском плаще. Его лицо скрывал глубоко надвинутый капюшон, зато ладони мужчина сразу выставил вперед, как бы призывая к миру.

Второй джип никак не мог затормозить. Вылетая из лесочка, он промахнул дорогу и начал заваливаться над пологим спуском. Тем не менее из машины выпрыгнул человек, упал, перекувырнулся и залег.

— Ложись! Они стреляют! — Сиплый голос Марии долетел до меня одновременно с ударом в боковое стекло.

Очевидно, первый джип сбросил одного из стрелков за несколько метров до вершины холма, а мужик в капюшоне нарочно вышел, чтобы нас отвлечь. Тот стрелок… Мы потом нашли то, что от него осталось, на обратном пути. Он швырял гранаты со слезоточивым газом. Граната разбила стекло возле дяди Сани, но внутрь не попала, отскочила от борта и с шипением закрутилась в траве. Бородач среагировал очень быстро, он схватил в охапку дядюшку Эвальда, каким-то образом дотянулся до Анки, и все трое они свалились в кучу между сиденьями.

— Ой-ей! — глубокомысленно изрекла тетя Берта. На переднем сиденье прятаться ей было негде. Зато все остальные тут же закашлялись, потому что дым начал забираться сквозь щели в полу.

Мария невероятным образом изогнулась, ухитрившись высунуться в окно с двумя пистолетами одновременно.

— О, дьявол! — Она шумно выругалась на нескольких языках, но так и не спустила курки.

Потому что мои четвероногие друзья уже справлялись без нас.

Мужик в капюшоне заметил Лепестка, когда тот уже навис над ним распаренной рыжей горой. Тот стрелок, что пальнул в нас газом, выпал из дождя с другой стороны джипа. Он что-то орал, указывая в сторону. Жеребец долбанул «капюшона» в грудь обеими ногами. Агента швырнуло спиной на распахнутую дверцу, во все стороны брызнули осколки стекла. «Капюшон» сполз на землю, всхлипнул и больше не вставал.

Трое стрелков из второго джипа успели пробежать половину расстояния до нашего микроавтобуса, когда сбоку в них врезались Забияка и Лимонница. Один из мужчин открыл стрельбу, я догадался об этом только по свисту горячих гильз. Он успел сделать два выстрела, ранил одно из животных, а в следующий миг ему раскроили череп.

Стрелок, бросавший гранату, вскинул к плечу винтовку, целясь в Лепестка, но тут на него сбоку молча набросилась Звездочка. Она повалила его и принялась топтать. Из салона «лендровера» раздалась приглушенная автоматная очередь. Одна из лошадей заржала на такой высокой ноте, что у меня на секунду заложило уши. Так кричать могло только смертельно раненное животное.

Дядя Саня и Эвальд удерживали Анку на полу, навалившись на нее, не давая ей подняться. Девушка что-то кричала, отбрыкивалась, но ее не отпускали. Из задней дверцы второго джипа показалась нога и рука с пистолетом. Мужчина положил обе вытянутые руки на дверцу, как на подставку, и несколько раз выстрелил в раненую Лимонницу. Он слишком увлекся. Сзади, из мрака, вынырнула серая, почти седая на морду лошадь и изо всех сил врезалась грудью в распахнутую дверцу.

Раздался хруст и вслед за ним — вопль, переходящий в поросячий визг. Дверцей машины агенту одновременно сломало обе руки и ногу. Я смотрел в ту сторону всего миг и сразу отвернулся, но по прошествии месяцев все еще слышу по ночам этот булькающий вопль. Наверное, парень в тот момент желал быстрой смерти.

Граната дымила все сильнее. Мария запустила мотор и рванула с места, но не в обратном направлении, а к шоссе. Она все сделала правильно, но наглотаться химии успели все, кроме меня. Потому что я постоянно держал голову снаружи.

Лепесток подпрыгнул и дважды лягнул дверцу первого джипа. Я увидел внутри человеческий силуэт. Он пригибался между сиденьями, закрыв руками лицо. Тут водитель «лендровера» заметил, что мы убегаем, и выскочил наружу с пистолетом. Это была ошибка. Одна из подружек Лепестка запрыгнула им прямо на капот и несколько раз взбрыкнула задними ногами. Судя по воплям, она угодила водителю копытами в лицо, неуправляемый джип пополз к лесу, провалился левыми колесами в канаву и застрял. Впрочем, отчаянную лошадку тут же пристрелили из автомата.

— Выпустите меня! — отбивалась от кровников Анка. — Я уже не маленькая, отпустите!

— Берта, ты в порядке? — кричал дядя Эвальд.

— Обо мне не беспокойтесь, я пережила на своем веку четыре бомбежки, — тетя Берта сползла под сиденье, но спряталась очень странно, наподобие страуса. Ее… гм… тыльная часть уверенно возвышалась на фоне лобового стекла. Мария собиралась выпрыгнуть наружу, уже приоткрыла дверь, но вовремя поняла, что лучше этого не делать.

У команды второго «лендровера» дела обстояли не лучше, чем у их приятелей. Искалеченный дверцей мужик наконец затих — вероятно, потерял сознание. Его дружки застрелили одну и ранили в ноги вторую лошадь, но тут из тумана возникла разъяренная Зеленоглазка, которая, несмотря на преклонный возраст, была тут самая злая, потому что охраняла жеребенка. Жеребенок метался под ногами, орал и всем мешал.

Зеленоглазка, подкравшись с тылу, втоптала в землю одного из автоматчиков, затем развернулась и всем корпусом навалилась на багажник джипа. Лимонница пришла ей на помощь; сообща они спихнули автомобиль с дороги, и он пополз боком по скользкой грязи, все больше набирая скорость.

Из первого джипа доносились отчаянные вопли. Кто-то стрелял из пистолета в темноту, но Лепесток предусмотрительно увел уцелевших лошадей в туман. А для зрения обычных, если у них нет специальных приборов, туман непроницаем.

Тут автоматная очередь зацепила крышу нашего автобуса, образовалось четыре дыры. Мария все-таки не выдержала и послала назад несколько пуль. Не проверял, попала ли она в кого-то, да и не важно. Последнее, что я заметил, перед тем как мы нырнули в кустарник, была Забияка. Кажется, Забияка — утверждать не берусь. Она прыгала вокруг перевернутого «лендровера», точно исполняла пляску смерти у тела поверженного врага. Колеса машины еще вращались, а из-под сплющенной крыши торчала нога в белом носке. Еще одна лошадка пыталась встать, но не могла. Наверное, ей прострелили позвоночник…

Мне стало ее так жалко, что слезы сами навернулись на глаза.

Недаром считается, что домашнюю лошадь ни в коем случае нельзя поворачивать против человека, что все равно как отца повернуть с ножом против собственного ребенка: слишком серьезная, иногда необратимая ломка начинается. Если конь чует силу, он выполнит приказ, но заплатит за безумие Эйри собственным безумием, а иногда может прихватить Фэйри с собой, в страну вечных грез…

Я очнулся на коленях у Анки, она придерживала мою голову, а тетя Берта промокала мне нос платком. Во рту было полно крови, голова разрывалась на части, но мы ехали!

Мы ехали по абсолютно ровному шоссе, Мария за рулем включила Стинга, а на заднем сиденье кашлял дядюшка Эвальд.

— Я до сих пор не могу поверить! — качала головой Мария. — Там же были профессионалы!

— Нам просто повезло! — Дядюшка Эвальд подмигнул мне. — Они восприняли лошадей просто как лошадей. Им в голову не пришла бы сама возможность агрессии…

— Бедный Харрисон, как он будет объясняться с полицией? — Тетя Берта улыбалась, но шутка вышла невеселой.

— А я ничего не видела! — обиженно заявила Анка.

— Мы попали в табун, и кони нас прикрыли, — соврал я.

Тетя Берта незаметно мне кивнула. Стало быть, я все сделал верно, не солгал, а схитрил, как и положено поступать Фэйри при общении с обычными. Но, кажется, Анка надулась, она так до конца не поверила. Ну и пусть, мои мысли уже вертелись вокруг следующей проблемы.

— Ну как… оторвались? — Я чувствовал себя вполне сносно, но так понравилось лежать на коленях девушки, и чтобы она вот так же нежно и тихонько гладила мою шевелюру…

— Ты справился, — просто заметила тетя Берта, как будто похвалила домашнее задание. — Мария, не забудьте, на следующем повороте нам налево. Кажется, в этом городишке имеется то, что нам необходимо.

— Имеется, имеется, — проворчал дядя Эвальд. — Я сам туда дважды заезжал.

— Эй, Соседи, я все-таки за рулем! Имею право знать, какого хрена мы тут ночью ищем? — демонстрируя негодование, Мария заложила такой вираж, что я чуть не свалился с Анкиных колен на пол. Эта женщина прожила на свете дольше каждого из нас, но оставалась неисправимой и совершенно невозможной для общения. Ее учтивости хватило на десять минут…

— Мы ищем кошачий приют.

— Что-о?! Ну, это уж слишком! — Наездница ударила по тормозам.

Мы застыли у первого светофора. Кроме нас, на центральной улице городка не было ни души, только шевелились силуэты людей за окошками пабов, и целовалась парочка в припаркованном неподалеку «плимуте».

— Пожалуйста, сверните направо и еще раз направо, — невозмутимо продолжал дядюшка.

Мария скрипнула зубами, но взялась за руль.

— Стало быть, вы намерены взять на воспитание кошечку?

— И не одну… Да, вот здесь. Тормозите и развернитесь задней дверцей.

Мы остановились возле розового кирпичного фасада. Вокруг расстилался совершенный в своей пустоте мертвый переулок, ни одно окно не светилось, ни один автомобиль не подавал признаков механической жизни. После ливня от брусчатки тротуаров поднимался пар, в футе от поверхности мостовой Уже колыхались полоски тумана, а выше сизая пелена расползалась по закоулкам, как жуткий инопланетный спрут.

Пейзаж был в точности такой, как в старых готических фильмах ужасов или в «Приключениях Шерлока Холмса ». Я и не подозревал, во что может превратиться летней ночью мирный городок.

Мне вдруг пришло в голову, что я почти никогда не видел города ночью. Я всегда ночевал в собственном доме, вдали от скоплений людей. Там, где горожанин наверняка бы оробел, мне все казалось родным и безопасным. Зато здесь за каждым темным стеклом мне мерещились вооруженные фигуры, и отовсюду несло мерзкой химией…

— Прихватите оружие и какой-нибудь инструмент, — глава септа накинул кардиган. — Саня, а вы мне поможете взломать дверь.

— Сигнализация?

— Ах, оставьте, какая сигнализация в глубинке! Почтенные леди сдают сюда лишних котят, или дети находят… Кому тут нужна охрана?

— А если кто-то позвонит в полицию?

— Через час мы будем на пароме, а дальше нас ничего не интересует. Пусть дают интервью в газеты о загадочном исчезновении всех кошек из приюта…

Мужчины вылезли через заднюю дверь. Дядя Саня уже сломал замок на калитке розового особняка, когда наездница очнулась:

— Добрый Сосед, я надеюсь, ты так пошутил? Ты же не собираешься забрать отсюда всех кошек?

— Именно, — подтвердил старик. — Я рад, что наконец-то мы верно понимаем друг друга! Мы заберем отсюда всех живых кошек.

— Только целых, Эвальд, — вскользь добавила тетя Берта.

— Ну разумеется, целых, сестрица.

Мне очень не понравилось, как дядюшка упомянул о кошках. Он не сказал ничего предосудительного, не хихикал, не придуривался, как иногда он поступает в компании с малолетними детьми. Это меня больше всего и напугало.

Глава септа был совершенно серьезен. Они удалились в мрачную темноту дома и спустя минуту уже возвращались с сетчатым ящиком, разбитым на четыре секции.

— Бернар, зачем это?! — Похоже, Анка разделяла мой страх.

Я задумался и понял, что не смогу ей ответить. То есть у меня имелась парочка предположений, но оба такого свойства, что не хотелось даже озвучивать.

Кошки проснулись, некоторые начали мяукать и просить есть. Их было тут девять штук, некоторые с молочными котятами. Клетку впихнули вертикально, позади задних сидений, и с трудом опустили дверь.

Я представил дальнейшую дорогу в обществе котов и решил, что самое время облегчиться. Отойдя за угол, прислонился лбом к розовому кирпичу и только сейчас осознал, насколько вымотался. Я еще ничего существенного не сделал, а чувствовал себя так, словно неделю отпахал на погрузке в Ливерпульском порту. Совсем недавно показывали интервью с докерами, они бастовали, пили пиво и распевали песни перед камерой. Эти несчастные, угнетаемые парни выглядели намного здоровее меня.

Перед тем как возвращаться в машину я выглянул из-за угла и сделал несколько глубоких вдохов. Над переулком поскрипывал на ветру одинокий желтый фонарь, в его свете носились мотыльки. Глубоко под ногами в сточных трубах бурлили остатки дождя в помойном баке шуршала мышь. Меня бил озноб влажный туман лез обниматься, чужой город хмуро всматривался десятками темных глаз. Наш трофей на четырех колесах меньше всего походил на машину для пикников. Тонированные окна, два стекла в трещинах, заднее — отсутствует, в стойке и крыше — несколько пулевых отверстий, зеркальце оторвано, а цвет автомобиля почти невозможно установить. Мы словно нарочно выкупались в грязи.

Я спросил себя, сумею ли еще раз засвистеть, если нам встретится полиция. По крайней мере, если бы я был полицейским, остановил бы подобную банду непременно. А еще я подумал, сколько народу погибло под копытами коней, и, к собственному удивлению, не почувствовал жалости.

Вообще не почувствовал ничего, и это мне не понравилось.

— Бернар, ты скоро? — позвал дядя Саня.

— Уже иду…

Он помешал мне в тот момент, когда мысль почти далась в руки. Мысль была очень важная, гораздо важнее, чем все, что произошло за сегодняшний вечер. Я сжал зубы и попытался вернуться туда, где плавал минуту назад.

Мы все стали преступниками.

Мы все собираемся совершить еще больше преступлений.

Однако, судя по поведению кровников, это не самое важное.

Словно глава септа и хранительница Традиций только делали вид, что играют с Марией в ее игру, а сами подразумевали совершенно иную, еще не начавшуюся партию.

Я решил, что спрошу дядю Эвальда прямо, стоит ли нам всем умереть ради Валентина Лунина…

— Бернар, мы уезжаем!

— Как думаешь? — Дядюшка вернулся из дома с двумя пакетами молока и коробочкой сухого корма.

— Полагаю, достаточно, — деловито прикинула тетя Берта.

У Марии была такая физиономия, словно ее вот-вот стошнит. Кошачий ящик занимал кучу места, от него ощутимо разило мочой, прокисшим молоком и шерстью. Дядя Саня ногой захлопнул калитку. В левой руке он нес еще одну небольшую клетку с черепаховым «персом», в правой — упаковку «Вискаса».

— Зачем так много? — удивился дядюшка. — Это же все ненадолго… Впрочем, неважно. Скорее, нам еще надо на заправку, кое-что купить.

Наездница нарочито резко рванула с места. Саня не удержался и упал в проход, мы с Анкой стукнулись лбами.

— Бернар, смотри, какие маленькие, — умильно всплеснула руками Анка, и тут же осеклась, наткнувшись на всеобщее молчание. — Бернар, для чего нам кошки?

— Потом расскажу.

— Ой, а можно я их покормлю?

— Корми, только не выпускай!

— Вы решили что-то купить? Да неужели? Зачем же тратить деньги? — язвительно откликнулась на слова старика Мария. — Какая разница, одна кража со взломом или две. Чего мелочиться, Добрые Соседи, ведь это так скучно — грабить бензоколонки! Ограбим сразу универмаг! Поскольку я воровать не обучена, так и быть, постою на шухере, все равно всех посадят, как одну банду!

Я подумал, что она права. Старики совсем свихнулись. А еще, прислушиваясь к писку в багажнике я внезапно вспомнил, для чего нам могут понадобиться кошки.

Они нужны для того, чтобы их всех убивать в течение четырех дней. Очень болезненно и долго, хотя, возможно, повезет, и удастся сократить церемонию до одних суток. Пока не придет Тот, кто за них вступится.

Анке не стоило слышать его имя, произносимое на древнешотландский манер. Его имя произносят в крайне редких случаях. Ведь, запомнив его имя, девушка может его случайно произнести во сне, а вот этого делать ни в коем случае не стоит.

Тот, кто вступится за своих кровников.

Большеухий.

Глава 6 ФЕРМА-У-РУЧЬЯ

Она проснулась от рева гудка. Затем кто-то рядом хлопнул дверцей, под днищем захлюпала вода. Анка с трудом разлепила веки и ойкнула от изумления. За окнами полоскалась мерцающая, переливчатая ночь. Казалось, что машину до крыши погрузили в светящуюся краску. Днище как-то странно подрагивало, словно колеса прокручивались в песке. Анку забыли внутри, совсем одну, если не считать десятка кошек. Она свернулась калачиком под грудой плащей на разложенном сиденье длинного авто, чем-то похожего на санитарную «Волгу». Наверху отражал огни встречных машин полированный потолок, блестели поручни по бокам, стекали брызги дождя по окнам. Младшая смутно вспомнила, как отец Бернара названивал им по всем номерам, и как он потом доложил, что по пути им предоставят пикап. На окраине спящей деревни им поморгал фарами автомобиль. Кудрявый тоненький старичок обнялся с дядюшкой Эвальдом и отдал им ключи. А чужой «Фольксваген» Мария загнала в канаву… Еще Анка вспомнила, что Филипп непременно хотел догнать сына, но дядя Эвальд очень строго приказал ему присматривать за дочерьми. Тогда Филипп спросил, почему Бернара нельзя оставить у того дедушки, который отдал им «комби», но глава септа просто ответил, что Бернар им нужен.

«Валька!»

Точно сработала в голове фотовспышка. Младшая потянулась к мобильному телефону. Матери она звонить побоялась, а брата набирала трижды и всякий раз безрезультатно. Бернар купил ей самую крутую трубку, а Валька еще в России положил на счет кучу денег, чтобы не жалела и не выпрашивала телефон у англичан. Впрочем, Валька не отвечал и на вызовы Бернара.

И Лукас не отвечал ни по одному телефону.

Она сказала себе, что не заплачет. Не заплачет ни в коем случае, потому что раньше бывало гораздо страшнее.

Она не заметила, когда провалилась в сон, но по часам выходило, что проспала не меньше трех часов. Все это время Мария, не замедляясь, гнала на запад. Вначале Младшая честно сражалась с усталостью, вздрагивала, когда слышала во время остановок посторонние голоса, но настоящего страху натерпелась, когда их дважды остановил полицейский патруль.

К патрулю Фэйри выходили втроем. Дядя Эвальд и тетя Берта по бокам, а в центре — русский дядя Саня. Они ничего не делали, просто стояли, взявшись за руки, а потом возвращались в машину, и Мария трогала с места, объезжая одеревеневшие фигуры полицейских. Младшая глядела в заднее стекло, и по спине ее ползали мурашки. Особенно она запомнила молоденького блондинистого парня в красивой форме и промокшей насквозь фуражке. Вода стекала по его лицу, попадала за шиворот, потоками лилась с его прорезиненного плаща. В левой руке парень держал включенный фонарик. В последнюю секунду, перед тем как замереть, он направил его в лицо тете Берте. А правую руку поднес ко лбу, словно намеревался стряхнуть дождевые капли, но не успел, превратившись в статую. Он едва заметно покачивался, стоя прямо на разделительной полосе, а рядом моргал оранжевыми маячками переносной шлагбаум. Встречная машина с трудом объехала полицейского, скребя левыми колесами по обочине. Стекло пассажирского сиденья опустилось, высунулась недоумевающая физиономия пожилой дамы в буклях и круглых очках. Она что-то прокричала полицейскому, видимо, прося его хоть немного отодвинуться с дороги…

Затем глаза пожилой леди округлились, стекло быстро поползло вверх, и только мигнули в темноте задние габариты.

Другой рыжий маячок моргал на крыше полицейской машины. Там, с трубкой рации возле рта, застыл напарник блондина, пухлый, с коротким ежиком волос и торчащими ушами. Водительская дверца была распахнута, левая нога пухлого высунулась из машины, ботинок уже стоял в луже, а когда проехали чуть дальше, Младшая смогла увидеть и его левую руку. Левой рукой толстячок придерживал на панели что-то вроде планшетки с фотографиями.

Он не успел самую малость. Непонятно откуда у полицейского взялись фотографии. Стояла глубокая ночь, но он ухитрился узнать Добрых Соседей и едва не поднял тревогу.

— Это ненадолго, — прокомментировал дядя Саня. — Мы тоже с Гришкой такие шутки с ментами практиковали. Без пригляда минут на двадцать хватит…

— Зато он нас не вспомнит, — возразил дядюшка Эвальд.

Мария только покрутила головой и вновь спрятала за пазуху пистолет.

После второго полицейского поста дяде Эвальду стало плохо. Пришлось остановиться и ждать, пока подействует сердечная таблетка…

— Он очень старый, — поделился с Анкой Бернар, когда они грызли сладости на пустой автозаправке в маленьком городке. Тетя Берта послала их в ночной магазинчик за пирожными, чтобы можно было спокойно раздеть и полечить дядю Эвальда. — Он может бегать не хуже нас с тобой, а волшебной силы у него втрое больше, чем у папы, но сдают нервы.

— Нервные заболевания — это самое плохое, — авторитетно подтвердила Анка, откусывая кусок гигантского эклера. — От них начинаются все болезни. Мне… — Она чуть не добавила «мне доктор Шпеер говорил», но осеклась.

Теперь она вспомнила все окончательно, откинула чужие одежды и села. Машина плыла по воде. Это было так нелепо и в то же время смешно, что Анка даже тихонько рассмеялась. Она потерла рукавом запотевшее стекло, и все встало на свои места. Анка никогда не ездила на пароме, но сразу догадалась как называется эта широкая, слегка гудящая внизу платформа, на которой в несколько рядов стоят машины. Она даже разглядела запрокинутые лица спящих пассажиров; некоторые читали, пили кофе из термосов и смотрели портативные телевизоры. Свет, отраженный потолком пикапа, шел вовсе не от встречных фар, а от низких фонарей, расставленных по бортику. Бортик находился совсем недалеко; там, на лавочке, сидели Бернар с дядей Саней, а Мария в сторонке совещалась со старшими Фэйри.

Анка выбралась наружу, и ветер тут же лизнул ее соленым языком.

Насколько хватало глаз, вокруг перемигивались миллионы изломанных зеркал. Горизонта не было, ночное мглистое небо сливалось с мелкими волнами. Иногда на зеркале воды вскипали мелкие барашки, иногда издалека долетал голубоватый луч света. Где-то глубоко под ногами уверенно постукивал двигатель. Младшая еще раз обернулась по сторонам и заметила, что с одной стороны света становится все больше. Там крепло и разрасталось сияние, потом оно разделилось на множество мелких огоньков, одни висели в пространстве неподвижно, другие непрерывно перемещались или подмигивали.

— Ирландия, — Бернар положил ей руку на плечо.

— Мы убежали от них? — не оборачиваясь, спросила Анка.

Ей внезапно стало так сладко от этого прикосновения; она наклонила голову и потерлась щекой о его руку.

— Нет, Мы оторвались, но Мария говорит, что от них никогда не убежать.

— Бернар, обними меня…

Парень прислонился к Анкиной спине вплотную, горячий ветер от его дыхания щекотал ухо.

— Наездница злится?

— Мария? Говорит, что надо спрятаться. Она не верит, что ведьма сумеет нам помочь.

— А тыверишь? — Анке хотелось замычать от удовольствия; так это приятно оказалось, когда парень обнимает тебя сзади, сцепив руки у тебя на животе.

— Я верю, — серьезно сказал Бернар. — Септ обращался к ведьме лишь в самых крайних случаях, она всегда помогала. Вот только…

— Что «только»?

— Папа говорит, что иногда помощь обходилась очень дорого.

— Бернар, у меня есть куча денег, мне Валечка дал. Ты скажи, сколько надо, и помоги мне с этой карточкой в автомате, а то я путаюсь…

— Дело не в деньгах, — неожиданно резко оборвал он, и Младшая почувствовала, как напряглись мышцы на его жилистых тонких руках. — Иногда бумага ничего не значит. Камилла не продает товары с маркой обычных фабрик. Не будем об этом…

Анке показалось, что Бернар вздрогнул.

Младшая смахнула с лица соленые брызги. Ветер сменил направление и теперь все сильнее дул в лицо. Очевидно, паром разворачивался, чтобы пройти между двумя трехметровыми буями, что качались впереди на волнах. Прожектора далекой Ирландии придвинулись, и оказалось, что море вокруг буквально кишит судами.

— Бернар, мне очень плохо…

— Мы отыщем его, я тебе обещаю. Камилла нам поможет!

— Ты не понимаешь… Я позвонила маме. Я поклялась себе, что не буду ей звонить; ведь она так не хотела отпускать меня сюда, — Анка всхлипнула.

— И… что? Она не отвечает? Возможно, она просто забыла где-то телефон. Ты ведь знаешь, что твоя мама не очень хорошо справляется с техникой…

— По-твоему, моя мама такая дура, что и с домашним телефоном не справится? Она не берет ни ту ни другую трубку, а там глубокая ночь! Тебе не понять! Она и так не хотела уезжать, она прервала лечение в Архангельске, и все потому, что Вале пообещали помочь с клиникой в Петербурге!..

— Аня, ты же знаешь, что все мы рады…

— Знаю, знаю, — она обернулась и впервые ответно обняла его за плечи. — Вы все добрые, но мама пока боится. Она не может просто так взять и переехать в Англию. Она не понимает языка и боится, что не с кем будет поговорить…

На верхней палубе зычно проревела сирена.

— Дети, отойдите от борта! — Мария объявилась, как всегда, внезапно и довольно бесцеремонно поволокла обоих вниз по трапам.

Там Младшую ждало очередное потрясение. К борту парома пришвартовалась длинная лодка с деревянными бортами, с фонариком на носу и с самым настоящим пиратским капитаном на корме. Этот человек был тощ и стар, почти как дядя Эвальд, его мощную шевелюру прикрывала черная косынка, на голых предплечьях синели татуировки, а изо рта, когда он ухмылялся, торчали длинные золотые зубы. Между зубов лохматый пират перекатывал колоссальных размеров сигару, и, когда он делал выдох, казалось, что над катером взрывалась небольшая дымовая шашка. Одной рукой пират придерживал штурвал, сам сидел на высоком вращающемся стульчике, прямо как пианист, голыми заскорузлыми пятками упираясь в пол. Откуда-то сверху прожектор светил прямо на лодку, два парня в форме раздвигали железный трап, а Мария и дядя Саня уже оказались внизу, принимая сумки и клетку с котами. Затем, с предосторожностями, в лодку опустили тетю Берту, и не успела Младшая опомниться, как сама очутилась под брезентовым пологом.

Только теперь она смогла оценить размеры парома. Это был настоящий плавучий город; сияющие огоньки иллюминаторов поднимались по невидимой отвесной стене. Где-то на самой вершине на секунду возникла малюсенькая голова в фуражке и помахала в ответ на прощальное приветствие дядюшки Эвальда.

Пират прошипел что-то нечленораздельное, выпустил клок вонючего дыма и закрутил штурвал. Прожектор погас, а еще секунду спустя белая стена завибрировала; где-то в глубине заработало могучее сердце корабля.

«Обалдеть можно, — подумала Младшая. — Они же ради нас посреди моря остановились…»

Ее затащили глубже под брезент, и оказалось, что изнутри катер гораздо больше, чем снаружи. Здесь противно пахло соляркой и рыбой, в маленькие иллюминаторы плескала вода, а сидеть всем пришлось, тесно прижавшись друг к другу. Некоторые кошки от ужаса метались в своих домиках и завывали на все голоса. Дядя Эвальд поднялся наверх и надолго застрял в компании зубастого моряка. Отсюда, из подполья, Анка видела только голые ноги пирата. Что-то ей казалось в этих волосатых лодыжках неправильным, но лампа светила слишком тускло, и разглядеть не получалось.

— Он наш очень дальний родственник, точнее, он родня тете Берте, — зашептал ей в ухо Бернар, глазами показывая на свирепого капитана катера, — Настоящий Озерный Фэйри, их осталось совсем мало…

— Озерный?!

— Ну да, они могут жить только возле воды. Не обязательно у озера. Фин дяди Рогги, например, много поколений занимается контрабандой в проливе… — Бернар мрачно усмехнулся.

— А как же наша машина? — Младшая уже думала о другом.

Ей, ни с того ни с сего, вспомнился автомобиль, забытый в недрах плавучей горы. Там, внутри, остались куртка, расческа и всякие мелочи… Не представить было, что можно вот так, запросто, выкинуть дорогущую вещь!

— У тети Берты есть большие друзья в пароходстве, — снова зашептал Бернар. — Она позвонила из телефонной будки, и нас устроили на паром. А капитану пришлось заплатить за вынужденную остановку. Теперь те, кто нас ждет в Дублине, встретят пустую каюту…

— А нас там ждут? — похолодела Анка.

— Не дождутся. Дядюшка Рогги отвезет нас к своему причалу, а там уже рукой подать…

«Рукой подать» растянулось еще на два часа. Наконец катер сбросил скорость и пошел прямо на берег. Все ближе раздавался звук прибоя, черная неровная стена загородила небо, но во мраке не было, видно ни одного ориентира. Анка приготовилась, что нос суденышка вот-вот с размаху врежется в камни, и вся их компания окажется под водой, но тут капитан негромко свистнул, и в скале распахнулись ворота. Перед ними оказался длинный крытый док на сваях, а внутри, в ожидании канатов, напряглись два босых, чудовищно заросших парня, здорово похожих на капитана Рогги.

Катер по инерции заполз под крышу, один из внуков Рогги сдвинул ворота, второй включил свет и распахнул двери внутри помещения, где уже поджидал микроавтобус с включенным двигателем. Пока Добрые Соседи обнимались между собой, Младшая рассматривала ноги моряков. Ничего необычного, просто очень волосатые, большие-пребольшие ступни, издалека похожие на ласты. Потом один из внучков Рогги подошел поближе, и она разглядела перепонки между его длинными пальцами. Младший Рогги обладал очень длинными пальцами на ногах, а волосы на лодыжках, при ближайшем рассмотрении, оказались маслянисто блестящей шерстью. Капельки воды скатывались по мохнатым лодыжкам, словно ноги намазали жиром. Рогги распахнул щербатый рот, хохотнул и подмигнул Анке выпуклым пронзительно-голубым глазом.

Когда беглецы добрались до холмов, Луна перевалила через зенит и ухмыляющейся рожей повисла прямо над дорогой. Младшая дремала, прижавшись к теплому плечу Бернара, но толком уснуть так и не сумела. Она разговаривала с маманей, та упрекала свою непутевую дочку за непослушание и за внезапный отъезд в дикую Великобританию. Маманя поднимала бровь и едко интересовалась, не стыдно ли взрослой кобылице бросать больную мать на старости лет, да к тому же на чужбине. Анка отчасти понимала, что это сон, что Петербург для мамы совсем не чужбина, да и не старуха она вовсе, но все равно жалко оправдывалась, обещая непременно вернуться ближайшим рейсом.

Потому что от супруги Петровича, бывшей соседки по поселку, Младшая твердо знала — просто так ничего не снится. С маманей произошла какая-то беда…

Она даже думать не хотела, что там могло случиться. Валентин обещал, что никуда не уедет, что будет с мамой, пока дядя Игорь не решит все вопросы с больницей и жильем. Кроме того, провожая сестру на самолет, Старший обещал, что шагу не сделает без охраны…

Младшая незаметно потрогала вмятинку под правой грудью, след пулевого ранения. С той поры, как ее вытащили из Эхуса в первый раз, это вошло в привычку — в самых тяжелых ситуациях трогать заросшую рану. Младшей казалось, что так она прикасается к смерти и напоминает себе, что самое худшее — позади…

— Стой, здесь налево! — перебил ее мысли окрик дяди Эвальда. Возле уха он держал телефон.

— Где налево? — Мария свернула на обочину, дернула ручной тормоз, но двигатель не заглушила.

Глава септа тяжело выбрался наружу, задрав голову, изучил ряд выстроившихся вдоль обочины ясеней. Уже третий ствол терялся во мгле; беглецы остановились в безлюдном и на редкость темном месте. После нескольких часов непрерывного движения Анка впервые не наблюдала вокруг ни единого фонарика или освещенного окошка. Младшей показалось, что с улицы в салон вместе с ночной свежестью проникает какой-то неприятный запашок, но определить его источник было невозможно. Только отрезок мокрого асфальта и мрак.

— Все верно, налево, я слышу ее, — негромко, не размыкая глаз, подтвердила тетя Берта.

Анка тоже зажмурилась, но не расслышала ничего, кроме однотонного угрюмого завывания ветра в невидимых кронах.

Оказывается, Эвальд тоже толком не знал, куда ехать, а штурманом теперь стала тетушка Берта. Мария остановила автобус в низине. Налево никакой дороги не просматривалось, вплотную к светоотражательным столбикам тянулись жесткие ветви терновника, но наездница послушно вывернула руль, и автобус запрыгал по кочкам. Рулила великанша замечательно; она опустила стекло, чуть ли ни до пояса высунулась в боковое окно и ухитрялась не наехать ни на одно крупное препятствие.

— Когда нас окликнут, всем молчать! — предупредил русских дядя Эвальд. — Только отвечать на вопросы, иначе духи будут недобрые к нам.

Автобус замер у подножия холма, провалившись левыми колесами в скрытую травой колдобину. Младшей снаружи сразу не понравилось. Трава и кусты шевелились как-то неправильно, будто их раскачивал ветер, но в лицо не дуло, и растительности вдруг стало очень много, хотя минутой раньше из машины она видела голое ровное поле. Она оглянулась назад и не смогла разглядеть блестящий асфальт автострады, хотя они отъехали всего ничего. Но самым нелепым было то, что автобус замер, задрав нос, у основания величественной сопки.

Только что никакой сопки не было…

— В преданиях Фэйри это место называется «Черная горка» или «Ферма-у-ручья», — шепнул Бернар.

— Так ты знал, куда мы едем?

— Тихо, дети! — Дядюшка обнял их за плечи. — Никто не может угадать, где его встретит «Ферма-у-ручья», понятно? А теперь — тишина! — И приложил Младшей палец к губам, давая понять, что разговор окончен.

Саня и Мария вытащили из машины две сумки с поклажей и клетку с подозрительно затихшими котами. Как выяснилось, дядя Эвальд купил по пути снотворное и не поленился сделать каждому животному укол. Теперь зверьки умещались вповалку в одном рюкзаке, за спиной у Сани.

Сколько Младшая ни щурилась, вершина Черной горки расплывалась в сиреневой дымке. А потом туман резво начал спускаться; одна за другой погасли редкие звезды, и возникло крайне неприятное ощущение замкнутого пространства. Младшая старалась не выпускать из виду далекую группу яблонь, но корявые стволы искривились, затряслись и осыпались, как конфетти…

Откуда-то все сильнее тянуло затхлой сыростью.

Затем наступил самый ответственный момент. Тетя Берта извлекла из сумки толстую веревку с пришитыми по всей длине лоскутками цветной ткани и приказала всем обвязаться ею вокруг пояса. Как будто мы альпинисты какие, подумала Анка, но послушно закрутила вокруг себя веревку. Минуту спустя она поняла, насколько тетя Берта была права. Дядя Саня взбирался в гору впереди, метрах в двух от нее, но Младшая его не видела. Мало того, что Луна, весь последний час в машине светившая ей прямо в глаз, подло спряталась за тучей, так еще, откуда ни возьмись, подкрался туман.

Туман — это слабо сказано.

Первые секунды подъема Анка полагала, что цепляется курткой за кусты и потому собирает с них росу. Потом она осмелела и повела рукой вокруг себя. Рука была видна только до локтя, ладонь расплывалась, но никаких кустов не было и в помине. Слабо отдававшая розовым густая противная морось все интенсивнее набирала красный цвет, как будто кто-то поблизости распылял в атмосферу клюквенное варенье. Анка понюхала ладонь, от кожи пахло так, словно она целый час полоскала голыми руками половую тряпку в вонючей луже. Брюки отяжелели, кроссовки скользили по мокрой земле, свитер можно было выжимать.

— Не сходить с тропы! — Голос дяди Эвальда слышался будто сквозь многометровый слой ваты. — Не останавливаться, не терять веревку!

— Аня, тропа под ногами, — будто услышав ее мысли, подсказал сзади Бернар. — Не думай о том, куда наступаешь, просто иди строго по веревке…

Младшей совсем не понравилось такое напутствие. Туман капельку поредел; она тут же оглянулась и не увидела автобуса, хотя минуту назад он остывал в колючей траве, и на раскаленном капоте с шипением испарялась дождевая вода. На месте автобуса смутно угадывался разросшийся куст с острыми, агрессивно торчащими листьями. А веревка снова дернула Анку вверх, и с каждым шагом подъем становился все круче. Все привычные звуки куда-то подевались, исчез посвист ветра, шорох пролетающих машин на близком шоссе, исчезли голоса кровников, хлюпанье сандалий по луж покашливание, свистящее дыхание тети Берты.

Исчезли все звуки, которые издает жизнь.

Зато появился душок…

Здесь очень невкусно пахло, с каждым шагом все сильнее. Как будто наверху экскаватор раскопал яму в сырой земле, и в глубине натолкнулся на… на что-то гадкое. Анке припомнилось, как они с Валькой ездили праздновать Новый год к тетке в Архангельск. Сидели семьей у телевизора, термометр на балконе показывал минус тридцать два, и вдруг прямо перед домом из-под снега поперла дымящаяся жижа, крышка канализационного люка встала дыбом, и за несколько минут детская площадка, стоянка автомобилей и тротуар покрылись двадцатисантиметровым слоем застывших нечистот. Потом приехал экскаватор, он вгрызался в мерзлый грунт, рабочие день и ночь жгли костры, а тетка и соседки носили мужикам горячий чай, водку и остатки новогодних закусок. На второе утро внезапно потеплело, работа пошла споро, а выбравшейся на прогулку Анке уже от крыльца ударил в нос гадкий, дерущий ноздри аромат вскрытой оттаявшей раны. От ямы не пахло туалетом, хотя на дне ее и пролегала виноватая во всем треснувшая труба. От ямы, от морщинистых слоев почвы, как ни странно, пахло жизнью.

— Бернар…

Она снова ничего не видела, далее не различала собственных ног. Младшей казалось, что она превратилась в рыбу и дышит водой. Звук, сорвавшийся с губ, повис тут же, словно замерзший на морозе плевок, и рассыпался на тысячу беззвучных осколков.

— Бернар, ты где?!

В какой-то момент ей почудилось, что вокруг никого нет. Что пропал дядя Саня, сзади давно исчез Бернар, а если потянуть за концы веревки, то окажется, что они прикручены к сырым кустикам…

Она охнула и сильно дернула веревку.

— Осторожно! — чуть не оглушив ее, выдохнул парень в самое ухо. — Не рви так, а то я упаду на Марию.

— Бернар, я вся промокла и ничего не вижу… — Анка балансировала на склоне, который вдруг стал крутым, как детская горка. — Где ты?!

Что-то влажное и дурно пахнущее ударило ее по лицу, совсем рядом раздалось хлопанье крыльев и мышиный писк. Младшая прикусила язык, чтобы не заорать. Туман переливался багровыми оттенками, отчего-то стало светлее, но источник света разглядеть было невозможно.

— Не бойся, это неправда, — Бернар коснулся ее плеча. — Здесь сухо и ровно, просто так кажется…

— Я вижу…

— Что ты видишь? — Она плелась за невидимым дядей Саней, стараясь, чтобы веревка не натягивалась, и поминутно оглядывалась назад. — Бернар, куда подевалась дорога? И машин не слыхать…

— Я вижу не так, как ты, потому что я — Фэйри… Мы уходим, но совсем не в ту сторону, где шоссе… Это очень простые заговоры против обычных, чтобы наложить замок на путь… Зато теперь нас больше не найдут ни люди, ни собаки…

— Так что, гора… она заколдована? Но тут же не было горы!

— Потому что мы не «тут», а очень далеко. И это не гора, а могильник…

— Че-го?! Так ваша Камилла на кладбище живет?! — После высоты Младшая больше всего на свете боялась кладбищ, хотя никому в этом не признавалась. Кладбищ она боялась настолько, что дома, на севере, нарочно ходила туда по вечерам и подолгу сидела у оградки дедушкиной могилы, чтобы хоть ненадолго выжечь в душе поселившееся там желеобразное мерзкое существо.

— Могильник — не простое кладбище. Здесь спят великие вожди кельтов…

— Откуда ты знаешь? Ты здесь был?

— Здесь не был, но таких мест множество…

— В России их тоже полно, — вступил в разговор невидимый дядя Саня, — только люди позабыли и холмы на пашню разровняли…

— Тут самые мощные Узлы слияния сил, — добавил Бернар. — Но Фэйри Благого двора не могут жить возле могильников… Зато знахари устраивают фокусы… Чтобы не забредали любопытные, — он постарался изобразить веселый смех. — Не останавливайся, Аня, иди, иди…

Она послушно полезла на кручу, складываясь едва ли не пополам, чтобы не потерять равновесие. Где-то далеко впереди, в сотне километров от нее сопел дядя Саня.

— Бернар, там слева кто-то ходит…

— Не поворачивайся, это фантомы, — уже не так весело отозвался парень. — Следи за веревкой. Это специальная веревка тети Берты, без нее в сиды не ходят…

Младшая старалась смотреть прямо перед собой, на голубые и розовые лоскутки, привязанные к провисшей веревке, но глаза невольно скашивались направо. Там параллельно тропе плыл бледный силуэт.

Он то походил на человека с неестественно длинными, волочащимися по земле руками, то оборачивался горбатым псом, то, раскачиваясь, приближался почти вплотную, и тогда Анка боковым зрением видела огромный, налитый кровью глаз…

Просто желтый глаз, с треугольным черным зрачком. Глаз смотрел только на нее, разбухал, достигая высоты в несколько метров, и каким-то непонятным образом не исчезал в тумане. Из глаза с сухим противным стуком капали желтоватые слезы, падали в траву и с шипением превращались в мохнатых гусениц. Гусеницы были размером с Анкины кроссовки, они не мешали, но крались вплотную, невероятно шустро переставляя шелестящие ножки. Весь мир заполнился шелестом насекомых. Младшей хотелось зажмуриться и заорать.

Глава 7 ЗУБЫ КОЛДУНЬИ

После высоты и кладбищ больше всего на свете Младшая боялась гусениц. Они не сделали ей ровным счетом ничего плохого. Если не считать того случая, когда в детстве, опрокинув кружку с холодным молоком, она поймала вдруг губами влажное шевелящееся тельце и тут же извергла все молоко обратно, прямо на скатерть. После этого она месяца два проверяла все жидкости, переливая их из одной посуды в другую…

«Мама, мамочка, Валька, Валечка…» Чтобы не сорваться в крик, приходилось сосредоточивать зрение на розовой ленточке, то исчезающей, то появляющейся вместе с куском промокшей веревки. Младшая до такой степени сфокусировала взгляд на розовом клочке, что не заметила, как пропал чудовищный глаз, растаял туман, и резко нахлынуло тепло. А потом она с размаху уткнулась в мокрую спину дяди Сани и удивилась, зачем семенить, согнувшись дугой, вместо того, чтобы идти по-человечески.

Анке все еще казалось, что она штурмует крутой склон.

— Ну, надо же, братцы, добрались, — сипло прогудел бородач. — Вот она, «Ферма-у-ручья», будь она неладна…

— Господский дом, который никогда не ждет гостей, — в тон ему, как зачарованный, вторил Бернар. — А я не верил, что его увижу…

Из мрака вынырнула бледная, как привидение, тетя Берта и протянула открытый пузырек, показывая, что надо вдохнуть носом. Младшая послушно потянула ноздрями и сразу закашлялась. Показалось, что изнутри в лоб ударили кулаком, но сразу же мысли обрели резкость, а зрение нормализовалось. Все были на месте, стояли полукругом возле низенькой деревянной калитки. От калитки выложенная разноцветными камешками дорожка вела к деревенскому домику сказочной красоты. Анке хотелось потереть глаза: среди нагромождения камней, в краю диких скал, на вершине кургана ее поджидала увеличенная копия кукольного коттеджа. Распахнутые ставни окон зазывали внутрь; в гостиной, судя по мягким сполохам, горели свечи, внешние стены покрывала имитация каменной кладки, из печной трубы поднимался ароматный смолистый дымок.

Дядя Эвальд первым проник внутрь. Над дверью приветливо звякнул колокольчик, оттуда потянуло ароматом кофе и жареного мяса. Тем временем розоватая дымка полностью рассеялась, вернулась глубокая ночь, вернулся ветер и звезды, вот только луна куда-то запропастилась. Заходя в дом, Анка испытала неприятное сосущее чувство, словно упустила что-то важное и никак не могла припомнить. На пороге она обернулась в последний раз. Красный туман отступил, но недалеко. Оставалась видна лишь утоптанная площадка под ногами, пересохшая потрескавшаяся земля без единой травинки и звезды.

Посреди гостиной в плетеном кресле с высокой спинкой восседала ведьма.

Позади нее бархатно постукивали напольные часы, в клетке под потолком сонно шебуршалась канарейка, на подоконнике сохли пучки цветов. Создавалось впечатление, что Камилла секунду назад оторвалась от вечерней газеты и тарелки с печеньем. Младшая сразу догадалась, что это та, к кому они так стремились. Далее на расстоянии чувствовалась неукротимая бушующая энергия, исходившая от древней старухи. Колени Камиллы укрывал полосатый шерстяной плед с красивыми кисточками, стелющимися по намастиченному паркету. На плечи старухе была накинута свободная льняная сорочка, а поверх нее — грубая вязаная безрукавка с множеством кармашков. Кисти рук скрывались под кожаными перчатками, глубоко на лоб наползала игривая широкополая шляпка с вуалью. В левой руке, отставив мизинец, ведьма держала дымящуюся чашку с кофе. До Младшей доносился отчетливый аромат благородного заварного напитка. Когда хозяйка гостиной поднесла чашку ко рту, зубы лязгнули о фарфор.

Внезапно на спинке кресла вспыхнул фонарь, стилизованный под старинную керосиновую лампу. Внутри толстого цветного стекла ровно светила самая обычная лампочка, зато крючок, на котором висел фонарь, держал в клюве ворон. Настоящий живой ворон; он сидел, вцепившись когтистыми лапами в спинку кресла над головой старухи, и, наклонив голову, искоса глядел правым глазом на Анку.

Младшая сглотнула. В свете лампы вся одежда ведьмы окрасилась в красный цвет, а на пальцах, обхвативших чашку, засверкали огромные камни цвета кораллов. Ворон переступил лапами и распахнул крылья; половина его перьев были седыми, а размерами птица не уступала молодому гусю.

«Такого не бывает, — быстро подумала Младшая. — Это кукла такая, он не настоящий, он же летать не сможет…»

Тут произошло несколько событий, сильно поколебавших уверенность Анки в привычных физических законах. Ведьма сделала неуловимый жест свободной кистью, и в пустом камине запылал огонь. Сразу стало светло, как днем, люди попятились от голубого пламени. Огонь ревел так, будто в камин только что выплеснули ведро бензина, на цветастых обоях задвигались фигурки людей и животных, а канарейка в клетке обернулась пучеглазой ящерицей. У ног старухи невесть откуда материализовалась черная собака. Больше всего собака походила на рослого ротвейлера, если бы не торчащие, как у дога уши. Собака поднялась на задние лапы и бережно взяла из клюва ворона фонарь. Затем она поставила фонарь на землю и произнесла несколько вполне членораздельных фраз на не знакомом Анке языке. Старуха ответила и рассмеялась, из-под вуали на мгновение показался острый раздвоенный подбородок. Ворон захлопал седыми крыльями, развернулся, но не взлетел. Стоящая позади Анки Мария охнула. За спиной у ворона на тонких ремешках крепился узкий кожаный рюкзачок…

Ведьма поднялась с кресла. Разгибалась она чудовищно долго, придерживая костлявой рукой поясницу, и чем дольше разгибалась, тем выше задирался ее морщинистый волосатый подбородок и острые плечи. В результате она оказалась даже выше Марии на целую голову. Ведьма запустила руку в рюкзачок, надетый на ворона, и, пошарив там, передала собаке небольшой темный предмет.

Младшая подумала, что ни за какие коврижки не хочет встретиться с Камиллой взглядом. Потом до нее дошло: ведьма только что разговаривала с псом, и никто на это не отреагировал. Фэйри вежливо помалкивали, видимо, дожидались начала официальной аудиенции. Ведьма еще что-то произнесла на языке, который походил на английский не больше, чем кряканье утки на оперное пение. Собака медленно развернулась и уставилась на Младшую. В широкой слюнявой пасти она держала пузатый фарфоровый флакончик.

Анка почувствовала, что если собака подойдет к ней вплотную, то она не выдержит и непременно описается.

Она беспомощно обернулась к Марии. В неровных отблесках каминного пламени великанша выглядела больной. Она тихонько ругалась сквозь зубы на голландском языке. В ходе долгого общения с наездницей Анка успела выучить несколько ругательств, и сейчас они, как ни странно, подействовали на нее успокаивающе.

Не одна она боялась.

А за спиной у Марии, за полуоткрытой дверью, клубился багровый туман. Он никуда не делся, не рассосался, но застыл на невидимой границе, оставляя вершину могильника свободной. Младшая вдруг поняла, что ее так раздражает в этом ненастоящем доме. Здесь была всего одна большая комната — ни спальни, ни кухни, никаких проходов, кроме входной двери.

Камилла поднесла чашку под черную вуаль, сделала глоток и засмеялась неожиданно слащавым, глубоким смехом. Дядя Эвальд подошел к ней, поклонился и поцеловал запястье. За ним подошли тетя Берта, Саня и Бернар. По сравнению с Камиллой все они выглядели пигмеями. Пламя горело ровно и жарко, искры взлетали, спиралью ввинчиваясь в дымоход, но гореть на голых камнях было нечему.

— Чтоб мне сдохнуть… — сипло произнесла Мария и попятилась, сунув руку за воротник.

Ничего особенного не происходило, просто дядя Эвальд, встав на одно колено, пожимал лапу собаке. Ничего особенного, тысячи людей жмут лапы своим любимцам, но редкие псы отвечают людям хихиканьем и шепотом на ухо. Фарфоровый пузырек из пасти собаки снова перекочевал в руку ведьмы. Когда черное, как уголь, животное распахнуло пасть и рассмеялось вполне человеческим смехом, Анке показалось, что за рядом зубов свернулся очень длинный раздвоенный язык.

За окнами в бликах огня все время что-то крутилось, то ли бесшумный смерч, то ли пыльная буря. Младшая опять никак не могла рассмотреть небо, и это ей тоже очень не нравилось. То слева, то справа загорались и гасли россыпи звезд, в какой-то момент пролетела клином стая летучих мышей, затем снова нахлынули тучи. Складывалось ощущение, что время за дверью фермы бежит в десять раз быстрее. В камине над огнем, откуда ни возьмись, возникла перекладина и на ней — внушительных размеров котелок. В котелке что-то аппетитно забулькало, и тут же в ноздри Анки вторгся самый чарующий аромат, который только можно было себе представить. Там варилась ее самая любимая баранина! Ворон куда-то пропал, ударили часы, из пустоты соткался полный комплект для торжественного ужина. Добрые Соседи расселись на высоких табуретах вокруг резного дубового стола, ведьма примостилась во главе и широко повела рукой, приглашая к трапезе Анку и Марию. Младшая подумала, что еще никогда ей не доводилось ужинать среди ночи на кладбище. Мария настороженно попробовала табурет рукой и умостилась на самом краю, готовясь вскочить в любой момент. Даже на расстоянии Анка чувствовала, как наездница напряжена. Как ни странно, чем больше Мария волновалась, тем больше Анка успокаивалась.

Она почти спокойно восприняла, когда ворон вышел из-за кресла старухи, взмахнул крыльями и обернулся хромым несимпатичным человечком полуметрового роста. На кривых ножках карлик носил грубые кожаные башмаки с серебряными подбойками и синие чулки. Сверху он был облачен в потертый красный камзол, замызганное кружевное жабо и круглую шерстяную шапочку. Из-под шапочки во все стороны лезли черные перья. Бывший ворон с фантастической скоростью стал извлекать из воздуха серебряные и бронзовые миски с закусками, столовые приборы и хрустальные кубки. Ему никто не помогал, но в мгновение ока стол оказался сервирован. Котел с перекладины перекочевал в самый центр стола, из-под чугунной крышки повалил ароматнейший пар…

— Плиз-ззз… — скребущим голосом протянула старуха, и табурет пополз Анке навстречу, мелко перебирая квадратными ножками. — Пли-ззз, литтл лэди, трай май айрит-стью…

— Айй-ррит-сстьюю… — с улыбкой повторил пес.

Камилла резко зашептала что-то дяде Эвальду, он откашлялся и повернулся к Младшей.

— Так называется тушеная баранина со специями и редкими овощами, — перевел старик, и Анке не понравилось, как он прячет глаза. — Камилла приглашает вас отведать настоящей эльфийской еды. Вы вправе отклонить приглашение, но тогда следует немедленно покинуть сид, и в Пограничье уже не попадете никогда.

Откуда-то снизу, из-под земли, донесся глухой раскат, словно включился титанический бур. Красный туман за окном чуточку приблизился, или это ей только показалось? Стало еще жарче; в зыбком карминовом зареве, заменившем небо, все так же пищали летучие мыши. Карлик, накрывавший на стол, ухмыльнулся, щелкнул пальцами, и в руках у него появилась пыльная квадратная бутыль, заткнутая пробкой. Он вытащил пробку зубами, но не выплюнул, а с хрустом прожевал и проглотил, нагло таращась на Анку круглым черным глазом. В момент улыбки его рот распахнулся от уха до уха, верхняя губа вытянулась вперед и стала жесткой, наподобие клюва. Анка сморгнула, но в следующий миг кошмарный лакей уже отвернулся. Его затылок и спину укрывал водопад из черных с проседью вороньих перьев, а из задников ботинок торчали черные когти. Младшая незаметно вытерла пот со лба.

«Они нарочно меня пугают, нарочно, чтобы я отступилась, а отступиться нельзя, нельзя… — как молитву, повторяла себе Младшая. — Бернар говорил, что будут пугать, так им положено, они не любят людей… Ой, мамочки, какой ужас!!!»

Табурет игриво ткнул ее в коленку. Карлик разливал из бутыли по кубкам пахучую густую жидкость; над столом сразу повис щекочущий кисловато-сладкий аромат. Ведьма поварешкой раскладывала по тарелкам жаркое. От котла на столе божественно пахло горячей бараниной, у Анки буквально сводило живот от голода, рот наполнился слюнями. Она попыталась встретить взгляд Бернара, но он сидел очень ровно, сложив руки перед собой, и смотрел в свою пустую тарелку. Остальные Добрые Соседи поступили точно так же; лишь Мария настороженно озиралась по сторонам. Человечки и звери на розовых обоях плясали все быстрее, с потемневшего эстампа над камином таращился усатый мужик с повязкой на глазу. Сквозь вуаль на лице ведьмы ничего нельзя было различить, кроме блеска металлических зубов. Младшая опустила глаза на подрагивающий от нетерпения табурет. Она представила себе, как сядет на него, заколдованная деревяшка выпустит сучки, обхватит ее за ноги, выскочит на улицу и взлетит в самую гущу голодной стаи летучих мышей.

— Не верю! — вслух заявила табурету Младшая, сама подхватила его за ножку и решительно заняла свое место за столом.

Сразу все переменилось. Гости зашевелились и зазвенели посудой, огонь вспыхнул с новой силой по углам стола затрепетали свечи в бронзовых подсвечниках, над курганом полилась неровная пиликающая мелодия. Дядюшка Эвальд привстал и принялся элегантно ухаживать за дамами, подкладывая им из бронзовых мисок салаты, вилкой накалывая хлеб. Тетя Берта смеялась, даже Бернар подмигнул Анке через стол. Правда, подмигнул он как-то невесело, напряженно, но ей некогда было оценивать. За спиной у каждого гостя табуреты отрастили высокие резные спинки, черный пес улегся возле ног хозяйки и довольно заурчал, прямо как кошка. За плечом у Младшей вдруг очутился карлик, он радостно ухмыльнулся и нагнул над кубком свою безразмерную бутыль. Дядя Саня крякнул и насыпал себе салатов из трех мисок. Мария медленно жевала хлеб, страдальчески сдвинув брови.

Младшая отважно погрузила вилку в жаркое, но не успела донести ее до рта.

— Уважаемая Камилла желает гостям приятного аппетита, — со слащавой интонацией доложил Эвальд. — Она предупреждает, что некоторые обычные люди, вкусившие пищи Фэйри и ушедшие сквозь Запечатанные двери, впоследствии не захотели возвращаться обратно…

— Дьявол! — Мария растерянно пялилась в полную тарелку. — Она намекает, что мы не выберемся из этой глухомани? Или у меня должно отбить память? Эвальд, переведите ей, что не стоит угрожать советнику Коллегии!

— Я перевел. Никто вам не угрожает, можете покинуть сид в любой момент. Но если вы разделите трапезу, вам может очень понравиться в Изнанке…

— Или выход назад потеряется, — вполголоса процедил дядя Саня.

— И вы хотите, чтобы я поверила в этот бред? Простите меня за резкость, уважаемый Эвальд, но… — Тут Мария покосилась на Анку и перешла на английский.

— Проблема в том, уважаемая госпожа советник, — настойчиво продолжал по-русски старик, — что вы слишком много рассуждаете. В этом беда обычных — вы посещаете свои храмы, но перестали верить…

Анка вздохнула и мужественно отправила в рот первую порцию жаркого. Она сама не заметила, как опустошила тарелку и как вездесущая Камилла подложила добавки. Младшей даже стало немножко стыдно за свою жадность, но подобной вкуснятины она не пробовала никогда. Мясо таяло во рту, соус можно было пить литрами, а острые травки столь приятно нежили нёбо, что хотелось еще и еще… Больше всего ее удивляло, что сколько бы она ни ела, живот не раздувался.

— Дду-у йу-у лайк ма-ай айррит-сстьй-ю? — Волосатый подбородок хозяйки фермы нависал над Анкой.

— Тебя спрашивают, по нраву ли кушанье?

— Йес, фэнк… — Она вовремя остановилась, точно наколовшись языком на ставший острым, как бритва, взгляд Бернара.

…Ни в коем случае нельзя благодарить!

У Младшей вся спина тут же взмокла. Чуть не опозорилась, а ведь ей вдалбливали столько раз! Вот дуреха…

— Славное мясо, вкусное мясо, — она постаралась изобразить улыбку.

Похоже, Камилле не требовался перевод. Вуаль качнулась, пес ударил кончиком хвоста, затихшие разговоры возобновились как ни в чем не бывало. Дядюшка Эвальд запустил руку к Сане в рюкзак, выудил оттуда спящего «перса» и торжественно преподнес ведьме. Голова у кота безвольно болталась как у сломанной куклы. Камилла всплеснула руками, изображая умиление, ворон презрительно сплюнул, пес даже не повернул головы. Гости подняли кубки, тетя Берта затеяла тост на певучем языке Долины. Карлик подтолкнул Анку под локоть, намекая, что следует выпить. От содержимого кубка ощутимо разило крепким алкоголем.

— Я не могу такое крепкое, — начала она и запнулась.

Черный пес перестал ласково урчать, небрежно обмахнул языком морду и клацнул зубами. Тетя Берта нагнулась под стол и протянула псу кусок мяса, который он слизнул одним неуловимым движением. Камилла невнятно зашипела, пламя свечей метнулось в сторону.

— Это мед из вереска, — неживым голосом пояснил Бернар, — священный напиток, от которого нельзя отказаться.

— Вот, дьявол! — пробурчала сбоку Мария. — Я, кажется, начинаю верить… Анна, они правы, придется выпить. Без этой поганой травы нас не примут за своих!

Анка поднесла к губам толстый стеклянный бокал. Тягучая жидкость так и просилась в рот. Восемь пар глаз следили за ней с неослабным вниманием. Внезапно Анка заметила, что на лбу Бернара выступили капли пота. Его кулаки так стиснули рукоятки ножа и вилки, что побелели костяшки.

— Бернар, это… это яд? — руководствуясь странным наитием, спросила Младшая.

Парень беспомощно поглядел на дядю Эвальда. Тот, в свою очередь, пошептался с ведьмой и, получив согласие, важно кивнул.

— Уважаемая Камилла подтвердила, что для фэйри это не яд.

— Эээ, для Фэйри… — Анка не знала, что предпринять.

Сердце заколотилось вдвое быстрее обычного. Дядя Саня дергал себя за бороду, смотрел на нее озабоченно, но тоже ничем не мог или не хотел помочь.

— Уважаемая Камилла подтвердила, что никто из Добрых Соседей не умер, — тяжело выговорил Бернар. — Традиция запрещает лгать в ответ, но не обязывает ее отвечать честно. Для Фэйри это не яд.

— Вот сука! — отчетливо произнесла Мария, разглядывая свою пустую тарелку. — Если у меня будет несварение, я эту ряженую своей стряпней накормлю. Сто лет потом икать будет!

«Ряженая» каркнула в ответ, будто поняла русскую речь, хрипло рассмеялась и подложила дяде Сане еще ложку какого-то черного салата.

— Уважаемая Камилла говорит, — степенно перевел Эвальд, — если уважаемая советница уверена, что ей будет плохо после еды, то ей, скорее всего, будет плохо.

— Кровяная колбаска у них тут — обалдеть! — подмигнул Анке дядя Саня. — Надо спросить, где лабаз, не забыть прикупить пару колечек на обратной дороге. Н-да, такое дело, дочка… Иной в тайге заплутает, и мыслишки у него все о смерти… Для такого и водица чистая ядом станет, — глубокомысленно добавил бородач Саня. — А кому к людям выйти надо, да еще и спасти кого, тот непременно выживет… Сама понимаешь.

Анка сделала выдох и залпом опустошила кубок.

Несколько секунд она сидела, замерев, ожидая страшной рези в желудке и неминуемой гибели, но ничего не происходило. Мед оказался не таким уж противным, напомнил терпкую облепиху и незрелый крыжовник, он стек обжигающей волной по пищеводу и почти сразу, с размаху, ударил назад, в голову. В ушах у Младшей зашумело, табурет вдруг потерял устойчивость, а в ноздри ворвались запахи, которых она раньше не чувствовала. Противно и душно потянуло псиной и гнилью, по ногам задул ледяной сквозняк, вместо твердой земли под подошвами кроссовок захлюпала жидкая грязь.

Ведьма поднялась с места, черный пес тоже вскочил и щелкнул зубами.

Камилла шаркающей походкой направилась в обход стола прямо к Анке, на ходу вынимая пробку из белой бутылочки. Ротвейлер закончил общаться с тетушкой Бертой и затрусил следом. На его широкой лоснящейся груди висело какое-то стальное украшение сложной формы, похожее на грубый оттиск с ключа, с обвившейся вокруг змейкой. Чем ближе подходила собака, тем крупнее она становилась, и тем явственнее амулет светился синим огнем.

Старуха замерла напротив Младшей. От нее разило сырой землей и чем-то приторно-сладким, похожим на начинающие гнить персики.

— Анка, не бойся, дай помазать глаза!… — произнес где-то вдали дядя Саня.

— Это из клевера, — подсказал глава септа. — Иначе вы не сможете видеть…

Камилла сняла перчатки. Длинный указательный палец старухи окунулся в пузырек и вынырнул, обмазанный маслянистой зеленоватой массой.

— Я не дам ей свои глаза… — Мария дернулась вместе с табуретом, сжимая руку на рукоятке пистолета.

Голая кисть походила на скукоженную лапу земноводного: кожа осыпалась чешуйками, грязные ногти загибались крючками, на тыльной стороне ладони виднелась татуировка, выполненная красной краской. Младшая начала дышать ртом, такая вонь доносилась из распахнутой пасти пса. Потом ей показалось, что разит не только от собаки, но и от хозяйки. Анка очень удивилась, что раньше не чувствовала ничего подобного. Она даже успела подумать, что вряд ли смогла бы кушать с аппетитом в подобной атмосфере, и тут…

— Аплло-ллкоххнет, — внятно сказал пес и раздвоенным языком облизнул седые усы на морде. Вблизи его морда оказалась вся покрыта шрамами, уши были изодраны, а нижние клыки задирались вверх, как у хряка. Однако Анке ротвейлер совсем не показался страшным, хотя он вырос до размеров жеребенка и теперь возвышался над ней, как зубастое чудище.

— Угу, — деловито кивнула ведьма, и скрюченный, шишковатый палец поплыл к лицу Младшей.

— Нет — взвизгнула та, инстинктивно прижимаясь к бедру наездницы.

Ротвейлер обернулся и резко пролаял несколько фраз на английском.

— Аня, без волшебной мази ничего не получится… — нервно заговорил Эвальд.

— Но это чушь! Нет никакого четырехлепесткового клевера, это просто грязная трава! — огрызнулась Мария.

— Если ты веришь, что это грязная трава, наездник, то останешься здесь, — очень строго отрубил дядюшка Эвальд.

— Если ты не веришь в мазь, то не увидишь Запечатанные двери, — присоединился к старику Бернар.

— Черт с вами, — плюнула Мария и запрокинула лицо. — Уродуйте, клоуны, все равно спасаться придется на Тхоле…

Несмотря на страшные ногти, колдунья действовала очень ласково и очень быстро. Начала она не с Марии и не с Анки, а с дяди Сани. Младшая с замиранием сердца следила, как глазницы мужчины покрывались зеленоватой кашицей. Когда дело дошло до нее, довольно долго ничего не происходило, потом началось сильное покалывание, сменившееся нестерпимым жжением.

— Ох ты, ох ты! — покрикивал рядом Саня.

Мария материлась. Стонал в вышине ветер, потрескивали свечи, со свистом дышал пес.

— Пора! — осчастливил их, наконец, дядя Эвальд.

Младшая осторожно приоткрыла глаза и с трудом удержалась от вопля. Она никогда не видела Запечатанных дверей, но сразу их узнала. Никто не предупреждал о том, что потребуется от нее дальше, но Младшая сама догадалась.

Ведьма стояла перед ней с ножом и двигала железными зубами. Ведьма жаждала крови.

Глава 8 КРОВЬ И ВОЛОСЫ

Мне очень хотелось сорваться с места, подбежать к Анке и обнять ее, потому что я сразу почувствовал, как ей страшно. Боязно, конечно, было всем, но, вместе с боязнью, я поймал у себя в груди совсем иное чувство, нечто вроде радостного предвкушения полета. Наверняка то же самое чувствовали все мои кровники.

Потому что за многие десятилетия мы были первыми, кто проник в Пограничье.

Глаза еще очень сильно щипало от мази, но я послюнявил платок и протер их, чтобы ничего не упустить. Любой Фэйри, родившийся в семье, где чтут Традиции, с детства знает, что Пограничье — это еще не Изнанка, одолеть Запечатанные двери — вовсе не означает проникнуть в мир Неблагого двора. Если не соблюдать Обрядов и Запретов, можно навсегда застрять между дверями двух миров, и нет ничего страшнее этого. Застрявший человек будет биться, каккомар между двух стекол, никем не слышимый и не замечаемый, пока за ним не придет…

Я чуть не произнес вслух одно из Запретных имен.

Анка и Мария поели еды Темного двора и запили медом. В преданиях упоминается о том, что это очень вредно для обычных, но нет ни одного живого человека, который смог бы высказаться по теме. Даже дядя Эвальд не встречал стариков, приходивших к Ферме-у-ручья в компании с обычными. Ходили слухи, что в Изнанку можно попасть не только с Черным псом, но и другими способами, и таких ушедших вроде бы помнили, однако назад ни один из них не вернулся. Потому что эльфийская еда отбивает память, однако дает человеку правильный запах.

А тех, кто неправильно пахнет, очень быстро сожрут.

Честно говоря, на Марию мне было наплевать, а за свою девушку я очень беспокоился. И все оттого, что кое-что об испытании знал заранее, но не имел права ей рассказать. Если бы мы подготовились, Камилла бы сразу почуяла и не пошла на сговор.

А так она согласилась принять плату. О деньгах договаривалась тетя Берта, а дядя Эвальд принял от старухи целый список трав на трех листах, которые предстояло собрать или купить. Некоторые травки росли на Тибете и в южном Китае. Дядюшка тут же перезвонил своякам, чтобы те занялись закупками, но даже этим наша плата не ограничилась. Камилле требовалось кое-что еще для размыкания вторых Запечатанных дверей. Волосы и кровь.

Вместо уютной фермы нас окружала смрадная пещера. Все исчезло — праздничный стол, камин и свечи. Место лакированного стола заняла поваленная гранитная плита, а Добрые Соседи теснились вокруг нее на сырых, заросших мхом булыжниках. Вместо неба в метре над головами нависал каменный свод, утыканный серыми сосульками. Стены узкой пещеры подпирали по кругу плиты, такие же, как та, что лежала в центре. Свет шел от двух факелов, воткнутых в глазницы огромного бычьего черепа. Череп висел на стене, прямо напротив выхода. Я не сразу заметил загнутый витой рог, торчащий у черепа между глаз. Черная вода сочилась из трещин на потолке и стекала на пол, в огромную лужу. Отчетливый запах гниющей листвы забивал все остальные ароматы. Я пошевелил ногой. Как выяснилось, кроссовки давно промокли насквозь, по брючине ползали несколько премерзких улиток и жуков, но самое страшное, ..

— О нет! — прошептала Анка, и еле успела отвернуться, прикрывая рукой рот.

Потому что увидела то, что совсем недавно ела. Конечно, такое не каждого порадует. Вместо изящной серебряной тарелки с аппетитными кушаньями на сыром граните стояла дырявая глиняная миска. В миске, в буром вареве, полоскались пучки почерневшей мерзлой травы, на поверхности дрожали маслянистые цветные разводы. Из бывшей бронзовой салатницы торчали какие-то обглоданные, точно полупереваренные и выплюнутые обратно корешки, по ним неспешно ползали сочные гусеницы с обвислыми животиками.

Я не успел ее предупредить, что айрит-стью было настоящим, а то, что она видит после употребления мази, — это «искривления Пограничья», как обозвал их дядя Эвальд. Хотя можно все воспринимать наоборот. Дядюшка говорит, это зависит от того, с какой стороны заглядывать в нужную реальность. Если считать, что на мир необходимо смотреть только через человеческие глаза, увидишь одно, тот же мир, но через глаза Соседа — уже совсем другой, но сложнее всего увидеть и себя, и Соседа со стороны… В Пограничье все будет не так, как «наверху», — нарочно, чтобы запугать, чтобы случайно забредшему человеку захотелось немедленно вырваться.

Ведь Запечатанные двери, те, что ведут в обычный мир, до сих пор были чуть приоткрыты, и в щели задувал сквознячок. Только они совсем не похожи на обычные двери, какие мы привыкли ставить в домах. Просто между каменными монолитами висело Кружево, размером с простыню. Оно еле заметно поворачивалось, а по краям его дрожали холодные огни. Издалека это походило на бесформенный обруч, обмазанный горючим составом, через который прыгают в цирках львы и тигры. Если приглядеться, сквозь обруч можно было различить моргающие звезды и колючие терновые кусты.

Я не особо удивился, потому что тетя Берта тоже умеет ткать Кружево, когда женщины собираются вместе. Разница только в том, что сквозь тетушкино Кружево можно многое увидеть, хоть за тысячу километров, но нельзя пройти…

Младшую не вырвало только потому, что, отвернувшись, она лицом к лицу столкнулась с Камиллой. Готовые выскочить назад кушанья Темного двора застряли у нее в пищеводе. Ведьма скинула шляпу, присела на корточки и теперь рассматривала Анку широко расставленными круглыми глазками — такими же, как у ее лакея-ворона. Я удивился, насколько мало она походила на нас. В узловатых конечностях ведьма держала две неожиданно красивые вещи — начищенный до блеска серебряный соусник, оформленный драгоценными камнями, и такого же качества дамский кинжал. Улыбчивый карлик с перьями на голове находился тут же. Он опустился на одно колено, оказавшись при этом чуть ли не по пояс в зловонной ледяной воде. На вытянутых руках он держал отполированный, как зеркало, поднос. На ручках подноса в свете чадящих факелов играли рубины, а в центре лежали старинные, в заусенцах и царапинах, серебряные ножницы.

Анка замерла; я заметил, что ножницы испугали и отрезвили ее больше всего. Ее больше не тошнило, но сердце колотилось, а на лбу выступила испарина. Я чувствовал все, что переживала она, но ничем не мог помочь. Если бы я попытался дать ей подсказку, ведьма немедленно вышвырнула бы нас обратно.

Таковы правила Пограничья.

Несведущий должен пожертвовать чем-то дорогим для себя, добровольно и без сожаления.

— Сс-ладка-айа деффо-чка-а… — произнес чей-то скребущий голос у меня за ухом. Жесткие волосы оцарапали щеку, на миг показалось, что от раскаленного смердящего дыхания можно получить ожог во все лицо

— Не поворачивайся сразу, — окликнул со своего булыжника дядя Эвальд. — Это Капельтуайт, добрый пастух, назови его по имени!

— Молодец, мальчик, ты нравишься Черному пастуху! — похвалила тетя Берта. — Но здесь он откликнется на имя Ку Ши…

Камилла облизнула волосатый подбородок и протянула вперед руку с кинжалом.

— Ох, матушки-святы… — пробормотал где-то позади дядя Саня.

— Ка… Капель-туайт! — выговорил я и скосил глаза, стараясь вдыхать ртом.

Черный пес улыбнулся и вильнул хвостом. Он изменился больше всех. Если ворон подурнел, а ведьма просто потеряла большую часть светского лоска, то Ку Ши принял свой истинный облик. Он стал огромен, как взрослая лошадь, на спине его можно был усесться втроем, а нижние клыки превратились в бивни, как у носорога. А еще, как потом выяснилось он болтал на древнеирландском, а с Камиллой ругался на валлийском и мэнском диалектах. Хуже всего дело обстояло с современным английским, но все равно, из всей троицы пастух оказался самым образованным.

— Ку Ши! — позвал я, протягивая ему свою миску с кореньями.

Это очень важно — расположить Черного пастуха, и от тети Берты я уже знал, что умащивать его придется именно мне, потому что собаки быстрее привязываются к детям. Очень важно дать понять ему, что не боишься и готов разделить с ним пищу в своей тарелке, тогда он вынесет через Пограничье и не будет шалить.

Но самое главное не это, объясняла тетушка Берта. Самое главное, что спустившись вниз, Ку Ши надо как можно скорее прогнать, отправить к его кровникам, пасти подземные стада, иначе он притащит за собой смерть.

Пес одним глотком опустошил мою миску и в благодарность лизнул руку. Я сжал зубы, чтобы не застонать: шершавый и горячий, как сковорода, язык распорол рукав на клочки, на коже вспухли кровавые царапины. Но это была ласка, которую пришлось вытерпеть.

— Осталось мало времени! — Вороний глаз ведьмы сверлил мне затылок. — Если сладкая девочка не предложит сама, красное светило ляжет за сиды мертвых воинов круитни, и Тот не выйдет к вам!

Камилла смешно изъяснялась на языке Долины, но еще труднее было понять ее на английском.

— Ссла-адка-ая… — сипло прорычал Ку Ши, ударяя лапищей о камень, его когти выбивали искры. — Ссслад-кая кровь…

— Бернар, подскажи ей! — прошептала тетя Берта.

— Стойте, вы с ума посходили! — внезапно очухалась Мария. — Если вампирше нужна кровь, лучше я сдам. Не трогайте ребенка!

Анка беспомощно повернулась ко мне; она по-прежнему ничего не понимала. До Камиллы же никак не могло дойти, что девушка приехала из России, и никогда не слышала о наших Тайных обычаях и Запретных знаниях; даже мне не полагалось их изучать до достижения сорока лет. Я разозлился на старую каргу, совсем закисшую в своем болоте, никак не способную хотя бы на дюйм отойти от жестких правил Обряда.

Камилла помахала ножом перед носом у Анки, та дернулась назад; пламя факелов плясало на начищенном лезвии. Рука Марии медленно поползла за пистолетом. Саня плевался и вытирал рукавом глаза, тетя Берта тихо ругалась, карлик с ножницами распахнул клювообразный рот и захохотал так громко, что своды пещеры задрожали. Звук понесся вниз, по скрытым переходам, достиг гробниц спящих воинов и затерялся в чреве кургана.

— Бернар, — спросила моя девушка. — Бернар, чего она хочет от меня?

Я уже дважды назвал Анку своей девушкой. В первый раз вышло непроизвольно, да и никто меня не мог услышать, но теперь я сделал это вполне осознанно. Сие не означает, что мы станцуем когда-нибудь в Весеннем хороводе, а у обычных — так вообще ничего не означает, кроме пустого звука, но я поклялся отцу, что буду чтить Традицию. Папа назвал маму своей девушкой за год и четыре месяца до весеннего танца Полной луны, и с той поры они не расставались.

Это очень серьезно, когда ты называешь кого-то своим.

За своего надо драться и платить за его ошибки.

— Духам Священных холмов нужна кровь девственницы, — выдавил я. — Кровь взрослых женщин их не привлекает.

Стало очень тихо. Мария выругалась по-немецки, дядя Саня вылил воду из ботинок. Черный пастух фыркал, собирая остатки пищи со стола, по его колючей шерсти ползали блохи и клещи. Лица моей девушки я не видел, факелы горели все хуже, зато видел перекошенные от изумления лица Марии и дяди Сани. Они замерли в восторге при виде Ку Ши, как кролики перед удавом. Я же тогда только об Анке думал, меня бы и сам Большеухий не испугал, не то что собака…

— Это… это обязательно? — Голос Анки показался мне слишком ровным.

— Осторожней, Бернар, — на языке Горных Фэйри быстро произнес дядя Эвальд. — Мы внутри бруга, одно неверное слово — и мы погибнем…

Я проглотил слюну, в горле першило. Дядя Эвальд говорил правду, я и сам чувствовал, что мы погребены в глубине скалы. Камилла заманила нас, наложив хитрое заклятье, и даже тетушка Берта не заметила, как мы спускались под землю. Пусть в окружающих стенах разветвлялись коридоры и вели наверх, на свободу, но духи кургана могли запечатать выходы из бруга. Духи не любят чужих, особенно когда им поручено охранять покой королевских семей Фэйри. Особенно духи не любят, когда нарушаются Традиции и неверно проводятся Обряды.

А нам необходимо выбраться наружу.

Наружу, но не обратно.

Это оказалось невероятно сложным — говорить безо лжи, но и без правды. Не поручусь, что я не наделал ошибок в русском языке. Камилла хищно переводила взгляд с меня на Анку.

— Духи не любят одолжений, но они помогают тем, кто готов на бескорыстный подарок.

— Я готова… — она вытянула руку.

Ведьма полоснула кинжалом и подставила соусник. Ноздри Черного пастуха затрепетали; он прекратил вылизывать шерсть и шумно втянул воздух. Анка не произносила ни звука, зато Мария вытащила оба пистолета и навела их на колдунью.

— Эвальд, переведите этой суке на ее собачий язык, что девочка для меня ценнее жизни. Если с ней хоть что-то случится…

Камилла широко улыбнулась. Я так и не разобрался, понимает ли она английскую речь. Во всяком случае, ответить она не удосужилась, а направленных на нее стволов словно не замечала. Впервые в жизни я пожалел, что духи подарили Фэйри острый слух. Я очень старался, но не мог себя заставить не слушать, как вытекает кровь из Анкиной вены. Она билась горячей струйкой в мой череп, она разрывала мне нервы приторным журчанием. Минуту спустя колдунья щелкнула пальцами. Черный пастух легко перешагнул плиту, заменяющую стол, дотянулся мордой и лизнул девушке открытую рану. Он сделал это столь молниеносно, что наездница ничего не успела предпринять. Я уже знал, что последует за прикосновением языка, это получше вся — кого бинта. Во всяком случае, Ку Ши сам меня поранил, сам же и залечил, от глубоких царапин не осталось и следа. Потом дядя Эвальд объяснил мне, что так и должно быть. Черный пастух не может наносить вред, но он приманивает смерть…

Неизвестно, сколько крови высосала проклятая вампирша, но Анка держалась отважно. Она махнула мне рукой и сама, без подсказок, обратилась к Камилле.

— Я хочу подарить вашим духам волосы…

Никто не переводил, но и так все стало ясно, когда Анка развязала ленточку на голове, ее русые косички упали, закрыв лицо ниже подбородка.

— Чтоб мне сдохнуть… — вновь проворчала Мария, но пистолеты спрятала.

— А никак без этого нельзя? — несмело прокряхтел Саня.

Дядя Эвальд на него предостерегающе шикнул. Все-таки русские Фэйри совсем оторвались от септов, раз солидный человек говорит такие глупости… Любой ребенок Фэйри, прошедший к тринадцати годам курс Традиции, согласился бы, что всем нам крупно повезло. В нашей компании оказалась девственница, добровольно предложившая духам, защищающим сиды, свою кровь и волосы. Главное — что добровольно, духи очень тонко чуют, когда их намерены надуть. Например, тетя Берта легко могла усыпить Анку в машине…

Камилла послала бы нас куда подальше. Традиции уходят корнями в такую древность, что даже сама ведьма не вспомнит, почему так важна добровольность… Тетя Берта рассказывала такую легенду: во времена больших гонений жила в Ирландии принцесса Фэйри, одна из дочерей короля. Никто не помнит ее имени, время стерло из устных преданий имя ее отца и имена врагов. История произошла в те незапамятные годы, когда Добрые Соседи еще не делились на Благий и Неблагий дворы, когда у нас еще были свои короли и свои земли. Враги теснили королевскую семью со свитой и, наконец, загнали несчастных в бруг одного из могильников. Какое-то время Фэйри провели в осаде, внутри каменного мешка. Они собирали воду для питья с каменных сводов, доедали последние лепешки, но не желали сдаваться на милость неприятеля. А бруги в сидах имеют только один извилистый вход, и оборонять его могут всего двое или трое воинов против целой армии.

Наступило утро, когда у свиты короля не осталось сил обороняться, кончилась вода и погас последний факел. Впереди их ожидала голодная смерть или позорное рабство. И тут принцесса услышала плач. Плакало маленькое замерзшее существо, один из духов сида. Как ни странно, оно озябло и проголодалось, хотя, по логике, духи не могут чувствовать холод и голод…

Ха, до сегодняшнего дня я тоже так считал! Одним словом, принцесса была единственная, кто заметил странное печальное создание. О дальнейшем догадается и младенец. Полуживая принцесса предложила духу единственную пищу, которая у нее была — ее кровь, и единственную одежду, которая подошла бы бестелесному созданию — прекрасные волосы Фэйри. Если девственница отдает духам кровь, это все равно, что… гм… Короче, тетя Берта считает, что в древности это могло трактоваться весьма двусмысленно. Вроде как принцесса отдалась хранителям сида. А что касаемо волос, то позорнее для девушки благородного рода ничего нельзя было и придумать, я уже не говорю о физической боли! Так или иначе, королевская дочь поступила мудро. Перед лицом смерти она не стала умолять духа о помощи, а добровольно предложила свою…

Когда враги, с большими предосторожностями, кидая впереди себя горшки с горящим маслом, спустились в сид, они там никого не обнаружили. Духи открыли Запечатанные двери, и путники смогли укрыться в Пограничье. Что с ними произошло дальше — неизвестно, спаслись они окончательно, вышли в мир в другом месте или навсегда остались в Изнанке… Важно то, что девушка отдала самое дорогое, и не потому, что ей светила выгодная сделка…

Ведьма сняла шляпку. Ворон склонился в глубоком поклоне, приподнимая перед собой поднос. Факелы вспыхнули, словно их облили бензином. Камилла подхватила ножницы, ее железные зубы сухо стукнули, как кастаньеты, а редкие седые волосы поднялись дыбом, так что стал виден голый череп в прожилках сосудов и болячки на висках.

Хрруп! Хрруп!

Я моргнуть не успел, а моя девушка уже выглядела, как обычный мальчик. Я хотел ей крикнуть, что мне она нравится любая и что не надо плакать, но тут факелы потухли, поднялся дикий свист, и Кружево заколыхалось.

— Быстро и не оглядываясь! — на языке древних ирландцев взвизгнула ведьма.

Это заклинание я слышал от мамы, еще в те времена, когда меня сажали во время готовки обеда на барную стойку. Так полагалось говорить, если во время игры принимаешь какое-нибудь решение, а дальше все зависит от твоей скорости, и решение ни в коем случае нельзя менять…

— Бегом! — фальцетом воскликнул дядя Эвальд. — Саня, Мария, держите девочку!

Кружевной обруч, до того спокойно висевший между каменными плитами, вспыхнул по краю сиреневым огнем. Запечатанные двери начали медленно открываться.

— Бысс-строо!! — выдохнул Черный пастух. Свист нарастал, переходя в оглушительный вой,

затевался нешуточный сквозняк между двумя мирами. У нас оставалось буквально несколько секунд, чтобы вырваться. Я рвался на свет, а ветер бил в лицо с такой силой, словно задумал вырвать мне все волосы или выдавить глаза.

— Быстрр-ррро! — придушенно каркнул во мраке ворон.

Кружево вращалось все скорее, белые нити по центру разошлись, теперь огненный обруч стал не меньше трех метров в диаметре, через него свободно мог бы проехать небольшой автомобиль. Я ничего не видел, кроме потока красноватого света, по щекам чиркнули несколько мелких камней, где-то вдали вскрикнула тетя Берта, и вдруг…

Шею обдало жаром, мощные челюсти схватили меня за ворот куртки и потащили вперед.

Ку Ши выпустил меня в том же месте, с которого мы начали спуск в курган. Разумеется, никакого дома тут не было в помине, как не было и самой Камиллы. Голая тоскливая плешь, мелкие камни, колючая трава. Туман клубился, сворачивался воронкой над неровной щелью в земле, откуда Ку Ши уже тащил тетушку Берту. Очевидно, кровница упала и ударилась головой. По щеке ее текла кровь, руки болтались, как у тряпичной куклы; мне было жутко видеть всегда деятельную, улыбчивую тетушку в таком состоянии.

Пес очень торопился помочь остальным. Видимо поэтому он не стал церемониться, а просто опустил женщину на меня. Некоторое время, пока она приходила в себя, я никак не мог вдохнуть. Я всегда подозревал, что тетя Берта не самая худая в нашем септе, но оказалось, что я сильно ее недооценивал. Перед глазами уже плавали круги, я изо всех сил пихался ногами, но тут из тумана возникла борода дяди Сани, и меня спасли. Дядя Эвальд уже был здесь, он подхватил тетю Берту и начал совать ей под нос пузырек с лекарством. Наконец она закашлялась, оттолкнула его и упала на колени. Саня подхватил с земли ее кофту, затем опять бросился ко мне. Мария спиной укрывала от ветра Анку. Она ее обняла так, что я даже немного заревновал, но тут мне в шею с размаху воткнулась здоровенная колючка, и стало не до ревности.

Ветер завывал так, будто затевалась сумасшедшая гроза или тайфун, над головой пролетали листья, сучья, всякий мелкий мусор. Стало капельку светлее, чем раньше, небо стремительно расчищалось с одного края, но стоило мне задрать голову, как в глаза угодила целая туча песка. Я не понимал, почему мы торчим тут, на открытой всем ветрам вершине вместо того чтобы укрыться. Я вообще ничего не понимал.

Куда делась ведьма? Почему нас выкинуло обратно, неужели волосы и кровь Анки не помогли? Если Камилла нас разыграла, все подстроила, то почему вместе с ней не сбежал Черный пастух? Огромный пес являлся самым реальным доказательством того, что нас не обманули. Он успел дважды обернуться вниз и обратно, а теперь опять куда-то ускакал, словно потерял к нам всякий интерес.

Но я был уверен, что провожатый вернется.

— Бернар, ты где?.. — донесся до меня самый прекрасный голос на свете.

Тетя Берта закашлялась. Мужчины помогли ей сесть. Дядя Саня ругался и вынимал из бороды колючки.

Я кое-как подобрался к Марии, схватил Анку за руку. С короткой стрижкой Анка смотрелась нисколечко не хуже.

— Ты очень красивая, — сказал я.

Анка хотела мне ответить, но не успела.

— Добрый Сосед, ты не видел, где спряталась эта усатая жопа со стальными коронками? — осведомилась Мария. — Я планирую исправить ей прикус!!

— Дети, не вставайте! — К нам подполз дядя Эвальд. — Берегите головы, ждем, пока не закроются двери!..

— У меня кошки в мешке просыпаются! — пожаловался Саня.

— Эвальд, простите меня, но вы еще долго собираетесь играть в скаутов? — зло спросила Мария. Она с такой силой прижимала Анку к себе, что я стал бояться за ребра моей девушки. — Вы что, слепой? На сколько сотен лысая грыжа вас надула?! Нет никаких Изнанок, мы только потеряли время, а у меня, ко всему прочему, кто-то из ее ряженых дружков спер телефоны!

Дядя Эвальд растерянно посмотрел на меня, затем перевел взгляд вверх. Я проследил за его взглядом и замер. Мария сидела спиной, и потому не видела того, что видели мы. Зато Саня и тетушка Берта глядели, не отрываясь, забыв об ушибах. Несмотря на возраст, сейчас они походили на пару маленьких детей, впервые попавших в Диснейленд.

— Эвальд! — Мария настойчиво потрясла его за руку. — Нам нельзя тут торчать! Пока не прилетит Тхол, надо найти укрытие… О, дьявол!!!

Она, наконец, соизволила оглянуться и моментально забыла о своих претензиях.

По сути, наездница была права. Мы вылезли из пещеры там же, где вошли. Никакой подземной глухомани с озерами кипящей серы и вурдалаками. Мы сидели на вершине того же самого кургана, непогода стихала, а нора с неровными ступенями осыпалась и исчезала на глазах. Зато на близком пурпурном небе поднимались в зенит сразу две луны.

Из сужавшегося отверстия в земле рывком вылез черный буйвол с ушами дога и клыками тигра. Он игриво махнул хвостом и не спеша побрел вниз по склону, а потом нетерпеливо рявкнул из темноты, зазывая нас за собой.

Мы угодили в Пограничье.

Глава 9 БРЕШЬ В ОБОРОНЕ

Второй раз Старший очнулся ночью. Перед глазами опять проплывали светлые неровные квадратики, но на сей раз гораздо медленнее. Каким-то образом Валька сразу поверил в то, что спустилась ночь, и поверил в то, что между поездкой на выпас и сегодняшним его положением пролегает значительный отрезок времени. Вот только заполнить этот отрезок никак пока не получалось.

Старший попытался шире открыть глаза, но оказалось, что они и так открыты широко, до предела, а желаемая резкость зрения не возвращалась. Вроде бы наверху тянулось что-то длинное, белое, а на самом краю, если скосить глаза влево, мерцал зеленый огонек. Он уже знал, что лежит на спине, а голова повернута на бок, и что-то мягкое, но шершавое упирается под правую лопатку.

Больше ничего. Когда, после периода затишья, перед ним вновь поплыли геометрические фигуры, Старший уловил некую связь между ними и дрожанием упругой поверхности под левой щекой. Некоторое время он мог лишь следить за наплывами света, затем мозг пронзила догадка. «Машины!»

Ну конечно же, машины! Просто вечером их было много, светлые пятна постоянно перемещались, а теперь их стало намного меньше…

Сделав такое грандиозное открытие, Валька обрадовался, а затем еще сильнее опечалился. Он знал теперь, что лежит с открытыми глазами напротив окна, но не различает ничего, кроме света. Равным образом он ничего не слышит, и не может даже пальцем пошевелить. Он понятия не имеет, который сейчас месяц и день, холодно ему или жарко, и вообще все хреново…

А вдруг те, кто его здесь уложил, решат, что он помер, и живьем зароют в могилу? Он ведь даже не сумеет им намекнуть, что жив…

Старший изо всех сил напряг голосовые связки, но в самый последний момент, когда понял, что может крикнуть и сейчас крикнет, замер. Он вспомнил голос человека, который приходил к нему раньше. Этот голос был похож на скрип колодезного ворота на дребезжание старого трамвая, на пение воздуха в прогнивших трубах.

«Вы с дозой не переборщили?» — визгливо спросил мужчина какое-то время назад.

«Я настаиваю, чтобы до утра никто не покидал здание… Да мне наплевать на их семейное положение! Никто не выйдет, пока я не скажу!» — прогремел он позже.

Это противное кретинское брюзжание могло принадлежать только одному человеку. Тому самому, кто зимой планировал отрезать Старшему руку, а потом приказывал снайперам стрелять на поражение. «Сергей Сергеевич!»

Имя рванулось откуда-то из глубин сознания, точно пробка, вытолкнутая из бутылки. Старший снова увидел блеск хирургических инструментов под марлей, слепящую лампу, волосатый живот донора в шрамах и бешеные прозрачные глаза под кустистыми бровями. Он сжал зубы, приказывая себе не орать и лихорадочно обдумывая, сколько еще времени сможет притворяться спящим, как вдруг прохладная рука легла ему на лоб, и Валька не выдержал.

Ему казалось, что он кричит, но с губ сорвался лишь невнятный стон. А потом снова опустилась тьма, но Старший уже вспомнил, что случилось после выпаса…

— …Это здесь! — уверенно показал Валька. — Вы меня наверху ждите! Если со мной пойдете, они испугаются и разбегутся!

Он прекрасно знал, что предупреждать в таком тоне бесполезно, что стоит сделать шаг наружу, как охранники там окажутся раньше, сжимаясь плотным кольцом. Маркус вообще был вначале категорически против вылазки в метро, но Старший неожиданно забастовал. Старший заявил, что ему надоело глядеть на мир сквозь окно автомобиля и, что если его не пустят навестить ребят, он все равно сбежит. Обычно Валентин не выпендривался, до сих пор свежи были воспоминания о «клинике» и подручных Сергея Сергеевича. Но Маркус заявил, что в Петербурге у Коллегии самая мощная база, и только здесь он сумеет обеспечить безопасность, пока в тайге не выстроят выпас…

Поэтому реаниматор покряхтел и предложил компромисс. Он отпускает Вальку в метро, пообщаться со старыми друзьями, а Валентин, в свою очередь, обязуется потом неделю не высовывать носа из особняка.

…Старший проверил, застегнуты ли кармашки на джинсовой куртке, и толкнул обшитую изнутри деревом дверцу «БМВ», У входа в метро толпа гудела, как рассерженный улей, раскачивались очереди к ларькам с шавермой, на три голоса ревели динамики. Валька вдруг оробел. Получалось смешно: второй раз за полгода он попадает в Петербург — и снова не может покататься в подземке. Мало того, похоже, он начал побаиваться людей. Он смотрел на сотни лиц, на яркие пятна футболок, на загорелые ноги девчонок и не мог решиться сделать следующий шаг. Он вспомнил, как атланты спорили между собой и Лукас горячо доказывал, что подростка ни в коем случае нельзя изолировать от сверстников. Лукас убеждал Маркуса, что для психики Валентина будет лучше, если поселить его в тайге среди Добрых Соседей или забрать в Парагвай, но не возить, как принца крови…

Но споры с Маркусом представлялись делом безнадежным. Во всяком случае, пока на далеком южном выпасе в пазухе Эхуса оставалась Анка. А когда Анку вылечили и привезли в Петербург, Маркус расслабляться все равно не позволил. Он не возражал против поездки Младшей в Британию, но потребовал от Добрых Соседей, чтобы Валькину сестру никогда не оставляли одну. Реаниматор был уверен, что затишье временное и вражеские разведки копят силы для очередного удара. После случая со Шпеером Коллегия перетряхнула сотни человек из обслуги. Лукас как-то заметил, что охранников и поваров на спецобъектах проверяли на детекторах лжи и с помощью гипнотизеров. Неизвестно, нашли ли еще предателей, но выпас в Саянах строить не спешили. Маркус был уверен, что силовики затаились, только ожидая момента для нападения, и разгуливать по городу — все равно, что лезть в клетку со львом.

Впрочем, Валька и не разгуливал. Точнее всего его положение можно было обозначить словосочетанием «мобильная тюрьма». О передвижении без машин сопровождения не могло быть и речи. Вальку содержали в той же усадьбе за городом, где раньше хозяйничал Оттис, но снаружи здание Старший так и не рассмотрел. Ему позволяли носиться по всем трем этажам; сюда привозили маму, и здесь пару суток до отъезда в Англию жила сестра — но никто из них не мог войти и выйти самостоятельно. Окна верхних этажей были забраны решетками и покрыты непрозрачным стеклом, а окна первого этажа выходили в сад, огороженный двумя высоченными стенами. Лукас обмолвился, что Коллегия купила эту дачку у бывшего хозяйственного управления компартии.

Несколько раз Старший, как бы в шутку, пытался сбежать или принимался мучить своих бодигардов: истерически метался по городу, внезапно заявлял о желании посетить туалет или купить авторучку, но бесстрастные суровые парни держали его на невидимом поводке. Они никогда не болтали на личные темы, ни разу не показали, что обижены или считают своего клиента полным идиотом. Охрану для Вальки нанимал лично Маркус и привозил парней откуда-то издалека, питерских не брал принципиально. Некоторые из них даже русские слова произносили чудно, нараспев, но зато все имели лицензии и разрешения и расхаживали с пушками. Первые дни Старший испытывал страшную неловкость от послушной маленькой армии, но постепенно привык. Тем более что и к мамане Маркус приставил охрану. Реаниматор честно признавал, что если бы не договор с Добрыми Соседями, Коллегия и дня бы не позволила Валентину оставаться в России. Маркус предупредил семейство Луниных, что всем родственникам и знакомым следует твердить одно — дескать, мама вышла замуж за дядю Лукаса, он богатый иностранец, но не дуралей какой-нибудь, а имеет связи и контракты на самом верху. Посему — охрана, секретность и никаких лишних расспросов. Маркус еще посмеялся, мол, вот и Лукасу нашлась работенка!

Масла в огонь нервозности подлил приезд Марии. Валентин видел наездницу вскользь, в коридоре особняка, но вечером подтянулся Лукас и кое-что разболтал. Через друзей в посольстве Марии удалось выяснить, что в Петербург под видом бизнесменов прибыла группа цэрэушников. Часть американской команды отправилась на встречу с губернатором, они действительно собирались строить какой-то объект. Но далеко не все. Мария даже не сомневалась, что американские спецы прибыли по следу Лукаса, который «засветился» во время прошлогоднего бегства через Канаду.

Старший удивился, почему американцев скопом нельзя сдать в милицию или в ФСБ. Лукас на это даже не улыбнулся. Оказывается, Мария, по прилете в Петербург, контактировала с одним из информаторов из российской силовой конторы. Информатор располагал скудными данными, но их хватило, чтобы напугать атлантов. Материалы, связанные с охотой на атлантов, по приказу из Москвы передали внешней разведке, а в этой лавочке у Марии зацепок не было. Также информатор сообщил, что вначале соответствующему отделу было приказано взять в разработку группу американских «подрядчиков», но вскоре приказ отменили.

— Мария считает, что есть кто-то, да… Здесь прикрывать американцев, — хмуро заключил Лукас. — Она предлагать тебя немедленно вывезти, а все работы в Сибири перестать!

— Но как же это?.. — поразился Старший. — Как они могут быть заодно, когда всю жизнь враги?

— Они не заодно, — пробасил бывший пастух. — Они против нас…

На следующее утро Лукас повез Старшего к брокерам, затем они посетили три представительства западных банков и вместе с маманей долго сидели у нотариуса. Лукас старательно изображал доброго отчима, а девушка-секретарь с испугом поглядывала на амбалов-охранников, разогнавших очередь. К обеду весь Валькин капитал был переведен в ценные бумаги и, по большей части, отправился за границу. На сто тысяч купили акций, оформив их сразу на имя Младшей. Валька упрямо напоминал Лукасу о собственных планах строительства выпаса в Северодвинске, но старик ловко заговорил зубы. Он поклялся, что в заполярном климате Эхусы все равно не приживутся, и обещал подобрать для Вальки плацдарм в Крыму.

Когда вернулись в особняк, Маркус уже ждал их, злой, как взведенная пружина. Ни слова ни говоря, реаниматор швырнул на журнальный столик перед Лукасом пачку фотографий. Старший тоже полез разглядывать, но так ничего и не понял. На всех снимках были мужские лица, снятые под нелепыми углами, а пространство вокруг лиц чаще всего было смазано, точно камерой водили очень быстро. Атланты потрепались на своем языке, Лукас защищался, шеф наседал на повышенных тонах. Потом, за дверью, Маркус отдельно набросился на охранников.

Специально нанятые детективы отслеживали путь кортежа в городе и обнаружили «хвост». Об этом еще два дня назад они доложили Лукасу, но Валькин «отчим» пропустил мимо ушей. Он даже не сумел внятно ответить, почему не предпринял мер. Вроде бы посчитал слежку вызванной интересами местных криминальных кругов. Маркус был разъярен. Он связался с Коллегией и безапелляционным тоном сообщил вердикт. Сутки на сборы и срочная эвакуация в Красноярск. Добрые Соседи обещали встретить и окружить теплом, пока Коллегия разберется с «хвостами» в Петербурге. Старший от обиды за то, что с его мнением не считаются, закатил порядочную истерику. Он заявил, что выпрыгнет из самолета, если ему не позволят заглянуть в Питере к немногочисленным друзьям. Он нарочно запас пачку наличных долларов после посещения банка, чтобы навестить команду Лейтенанта. Старший даже не был уверен, тусуются ли еще малолетние бандиты в метро, или их компания рассыпалась по приютам и комнатам милиции. Вначале он заставил Лукаса смотаться к бане, на чердаке которой пацаны ночевали, но слуховые окна оказались заколоченными, а лестница, по которой раньше лазили на крышу, исчезла. Валька вбил себе в голову, что бывших соратников необходимо найти. В конце концов, именно шайка Лейтенанта спасла его в самый тяжкий момент, когда он, раненый, с офхолдером на руке, бежал из «клиники». И вот он прикатил к той самой станции, где совсем недавно сидел в милиции…

…Старший оглянулся на своих провожатых. Команда выглядела впечатляюще. И ничто не предвещало серьезных проблем.

Раздвинув спешащих граждан, впритирку ко входу в метро припарковались черный «брабус» и серебристый «БМВ» последней серии. Четверо охранников профессионально держали вокруг Вальки периметр, молчаливые и спокойные, как гранитные истуканы. Один уже спустился в подземный переход, другой ушел за угол следить за улицей. Проще было взлететь на небо, чем от них избавиться.

А на пассажирском сиденье «мерседеса» щелкал по клавишам «лэптопа» бородатый Лукас. Он рассеянно окинул Вальку взглядом поверх темных очков и помахал рукой. В Петербурге Лукас почти постоянно одевался в белое, полюбил роскошные шейные платки с алмазными заколками и начал курить сигары. Кроме того, он раздобыл себе точно такую же трость, как была у Оттиса. Он снял умопомрачительную квартиру в «золотом треугольнике», с видом на Неву, но Маркус его туда жить все равно не отпустил. Он целыми днями катался со Старшим по городу, вспоминал русские слова. Вроде бы не грустил, но предупредил, что зимовать в России отказывается. Он тратил деньги, но порой даже не распаковывал дорогие вещи, и покупки покрывались пылью. Заказывал редкие вина и забывал на столиках ресторанов початые бутылки стоимостью по триста баксов. И вообще, по мнению Старшего, с бывшим пастухом происходили тревожные перемены.

Он терял интерес к жизни.

Возможно, причиной была гибель подружки, которую он не мог забыть, и не мог себе простить ее смерти. Возможно также, что после столетий напряженного труда, отстраненный от работы, он заболел от безделья. Но, скорее всего, причина ипохондрии была гораздо проще. Валька не сумел бы сформулировать, но, как ни странно, понимал бывшего пастуха очень хорошо.

Лукас устал жить.

Старший раньше не верил, что такое возможно. За последние месяцы они со стариком еще больше сблизились, но Старший так и не решился спросить, сколько же лет атланту. Лукас явно не был самым старым членом Коллегии, но теперь его отовсюду исключили и запросто могли лишить очередной реанимации. В таком более чем преклонном возрасте шанс продержаться двадцать лет без Эхуса был ничтожен. У Лукаса имелось достаточно денег, чтобы купить самолет, или даже ост-Ров с кофейной плантацией, но не нашлось таблетки, спасающей от смерти.

Наблюдая за стариком, Валька пришел к выводу что Коллегия, по сути, подписала пастуху смертный приговор. За кражу Эхуса его не посадили в тюрьму, не лишили состояния, не расстреляли. Его всего лишь прогнали пинком под зад. Умирать в обществе примитивных людишек, которых Бернар называет обычными…

…Валька набрал в грудь побольше чистого воздуха и шагнул в темный подземный переход. Если бы не крепкие парни Маркуса, его бы тут же затолкали локтями, Оказалось, что он совершенно разучился ориентироваться в толпе. Гогочущие и орущие граждане мчались вверх и вниз, на ходу жевали хот-доги и листали газеты. Чтобы протиснуться к нужной стенке, требовалось идти буквально напролом. Чернявый телохранитель притворился бульдозером, проделал в живой реке брешь, и Старшему удалось пробраться к заветному пятачку, где ошивались мелкие торговцы и нищие. Он уже забыл, как здесь смердит; а может быть, зимой воздух был почище. Старший сразу отыскал свое место, где попрошайничал в компании с дедом Махно. Деда не было, но возле перевернутой кепки, с котенком на руках сидел Молодой.

— Привет, — поздоровался Старший и показал ладонь. — Не признал?

— Язва! Ты?! — ахнул мальчишка. — А мы тогда решили, что сгнобили тебя менты! Оба-на, покажь краба! Неужто вылечил?

Они по-мужски пожали руки, а потом неловко обнялись. С внезапной щемящей нежностью Валька отметил, что Молодой совсем не вырос, хотя в свои девять лет должен был на пару сантиметров подтянуться.

— А где дедуля наш?

— Так это… в больницу загремел.

— А где Белка, Димон? — спрашивал Валька.

— Так Димон щас с Лейтенантом поехали за шмотками, а Белка тута!

— За какими шмотками?

— А на халяву сливают, из Германии, что ли…

— Что с дедом? Как это в больницу?

— Так ты насовсем в Питере?! Родаков нашел? Жируешь? — не слышал его Молодой. — Оба-на — ишь как вырядился, щеки отрастил!

— Вы все так же, в метро? И Лейтенант с вами?

— Да куда он денется? Ему, дураку, менты зубы выбили!

Они радостно трясли друг друга, пока Молодой не заметил нависающие над ним крепкие фигуры в костюмах.

— Е-мое, Язва, это что за?..

— Это со мной, мои друзья, — поспешил успокоить Валька.

Два квадратных «друга» дипломатично загородили Старшего спинами. Бабульки, торговавшие по соседству семечками, с ропотом подвинулись в сторону. Пестрая гудящая толпа в тоннеле набирала плотность, стеклянные двери крутились без передышки.

— Ни хрена себе, друзья! Ты че, крутым стал? А че не зашел ни разу?

— Саша, да меня тут не было, в Питере! Слушай, я вам денег принес! Вы сможете сообща квартиру снять, и чтобы больше не побираться!

— Оба-на, вон Белка идет! — Молодой истерически замахал руками.

Белка узнал Старшего издалека, но еще до того он приметил охранников и замер на одной ноге, как испуганная зверюшка, готовый задать стрекача.

— Бела, позырь, кто нарисовался!

— Язва, мы тебя тогда отпели и похоронили! Ух блин, сидюху клевую надыбал? — грязные пальцы ухватились за наушники плеера. — Ой, дай послушать, не жмотись!

— Да забери совсем!

Старшему на секундочку показалось, будто из гущи людей на него уставился серый неморгающий глаз. Это неуютное тревожащее ощущение длилось короткий момент, и снова заголосили вокруг, захохотали, завизжали. Но что-то осталось… Он повертел головой; охранник вопросительно поднял брови. Нет, ничего, почудилось…

— Белка, ты позырь, как Язва зажирел!

Подоспел еще один член группировки, бритый, с выбитым зубом, солидно сплюнул, солидно пожал руку.

— А кумара нету? Ой, да ты же не смолишь!

— Куртка — зашибись!

— Да возьми, возьми, я принес… — Старший чуть не плакал.

Он снимал с себя вещи, выворачивал карманы, доставал специально купленные сигареты, шоколад, пиво…

— Молодой, Лейтенант увидит, что не работаешь, — вломит, — вскользь заметил Белка.

Один из бодигардов поймал взгляд Старшего и выразительно постучал ногтем по циферблату наручных часов. Второй незаметно общался по телефону. В переход спустился их третий приятель и замер у газетного киоска, с интересом изучая открытки. Охранникам все сложнее становилось торчать на открытом месте, их пихала и растаскивала толпа.

Вальке снова показалось, точно по затылку прошелся чей-то сверлящий взгляд. Он сказал себе, что ничего удивительного, в метро полно всяких гопников и придурков, а ребята Маркуса, если беда — всегда защитят…

— Да пошел он в жопу!.. — Молодой с наслаждением выгрызал орехи из шоколадной плитки. — А где это чмо? Ты видал его?

— Там, внизу, на станции, с ментами трет. Он бухой уже…

— Это хреново, — поежился младший член шайки.

— Погодите, пацаны, я ведь специально… Я ведь вас найти хотел, — заторопился Старший. — Слушайте, вы только не спрашивайте ни о чем! Я тут денег получил… Короче, это, меня отец разыскал!

— Оте-ец? Ты же говорил, что отец умер!

— Ну… не отец, неважно. Короче, вот. — Старший расстегнул карман, попытался сунуть в кулак Белке пачку долларов, но тот неожиданно ловко отдернул руку.

— Ты че, братан? — Пацаны опешили. — Это че, реальное бабло?

— Реальнее некуда, тут пятнадцать тысяч. Вы уйдете от Лейтенанта, снимете хату, купите одежды нормальной. Потом сможете в училище поступить, а Молодого отведете в школу…

Старший заглядывал в их чумазые лица и никак не мог поймать понимание. Пацаны смотрели сквозь него. Они хмурились, точно прислушивались к далеким объявлениям вокзального диспетчера, но никак не могли разобрать слов. Похоже, они перестали понимать даже русский язык.

— Не-е, туфту гонишь! — Белка бочком подался в сторону, не сводя глаз с Валькиных телохранителей.

Те старательноделали вид, что ничего не слышат и не видят. Молодой, как зачарованный, глядел на деньги, но тоже не делал попыток их взять. Старший застыл на месте. Он осознал, что поступил неправильно; вероятно, следовало послушаться Лукаса и принести ребятам сотню, максимум две. Он уже проклинал себя за глупость и представлял, как втайне будут смеяться телохранители, но в этот момент из толпы материализовался Лейтенант. Самое хреновое, что не один, а в компании милицейского сержанта. Лейтенант за полгода высох, как гороховый стручок, почернел, но не от солнца, а точно повалялся на сковородке. Кроме того, он был пьян, чего раньше за ним не замечалось.

И, в отличие от ребят, Лейтенант сразу замети деньги.

— Что за херня? — Мутный голос атамана, как обычно, парализовал волю мальчишек.

Старший вздрогнул, на миг припомнив, в каком кошмаре он провел несколько дней под командованием Лейтенанта. Этот человек был ничтожеством в преступной иерархии, но подчиненных истязал, как настоящий сатрап.

— Что за крендель? Какие проблемы? — Лейтенант с ходу ввинтился между Валькой и ребятами, а цепкие пальцы сами потянулись к деньгам.

Старший принялся засовывать сверток в карман, но тут, как назло, резинка порвалась, толстая пачка начала расползаться. Сзади его толкнули, это Молодой пытался пролезть вдоль стенки, но пьяный окрик Лейтенанта догнал его.

— Так, чьи деньги? — вдруг вступил в разговор кряжистый сержант с наручниками и дубинкой на поясе.

— Мои, — ответил Старший.

— Сержант тра-ля-ля, — скороговоркой отрекомендовался милиционер, нехорошо кося глазом на Валькиных телохранителей. — Попрошу документы, и вас тоже!

Старшему показалось, что вдоль дальней стенки с торчащими капюшонами телефонов-автоматов шустро пробираются трое или четверо в невзрачных спортивных формах. Но долго смотреть ему не дали, милицейский сержант толкался и нудел, требуя свое.

— Молодой, собака, живо ко мне! — окликнул Лейтенант. — Тебе кто позволил бухать на работе?

— Лейтенант, ты меня не узнаешь? — попытался исправить положение Старший. — Он не бухал, это я им пива принес!

Парни Маркуса небрежно помахали перед физиономией сержанта корочками, и так же небрежно сдвинулись, оттесняя Вальку на задний план. Валька не знал, что в корочках написано, но при встречах с ГАИ срабатывало как нельзя лучше. Однако здешний страж порядка только отступил на шаг и быстро забормотал в рацию.

— Это что за понты? — Лейтенант продвинулся вперед и вдруг, резким движением, попытался перехватить руку Старшего, в которой были зажаты доллары.

Валька отпрянул назад, судорожно запихивая деньги в карман брюк. Часть купюр веером разлетелась по грязному полу. Молодой воспользовался суматохой и юркнул между ног взрослых, но Лейтенант его перехватил и сильно съездил по уху. Два парня из толпы остановились, ошалело глядя на зеленые купюры. Белка стучал зубами.

Краем глаза Старший заметил, что на противоположной стороне тоннеля, за плотным потоком пассажиров началась потасовка. Он вначале даже не обратил на нее внимания и лишь по отрывистым движениям смуглого бодигарда понял, что их это тоже касается. В дальнем углу, за киоском, двое в милицейской форме и один в спортивном костюме зажимали третьего охранника Старшего. Каким образом парня вычислили, оставалось только догадываться: он спускался в переход отдельно от остальных, и даже приехал на другой машине.

— Быстро уходим, и не отрывайся! — произнес в ухо Вальке старший охранник.

Но легко уйти не удалось.

Молодой отступал в угол, заранее начиная всхлипывать. Белка ползал на коленях. Человек восемь случайных прохожих ринулись подбирать зеленые бумажки. Рослая девица с рюкзаком споткнулась о чью-то ногу и проехалась по полу носом. У бабушки раскатились банки с домашними соленьями; она шустро поползла собирать товар, став причиной еще нескольких падений. С перрона вырвался очередной сгусток пассажиров и с размаху влепился в кучу-малу. Раздались первые недовольные вопли.

Четвертый телохранитель, вызванный коллегами, пробирался поперек потока, заходя милиционеру за спину, но тут его сбили с ног. Высокий мужчина в синем костюме «адидас» повис у него сзади на шее, а сбоку, блокируя правую руку, уже летел растрепанный милиционер. Мент не дотянулся совсем чуточку, не хватило инерции в толпе, его тоже сбило и закружило, а у Валькиного охранника появился шанс вырваться. Он сунул мужчине в «адидасе» локтем в лицо, и вместе они покатились по ступенькам, захватывая в кучу-малу мирных граждан.

Вокруг тонко вопили женщины.

Старушки с семечками повскакали с мест, девочка лет восьми упала ничком, ей на спину приземлился пацан со сложенным самокатом. Мать девочки орала, прижимая к груди еще одного, грудного, ребенка. Самокат вырвался из рук пацана и ударился в витрину ларька. Со звоном осыпалось стекло, завопили сразу с десяток глоток, людей шатнуло к противоположной стене подземного перехода. Боковым зрением Старший заметил, как вместе с острыми стеклянными осколками, словно рыбки из разбитого аквариума, из ларя разлетаются банки джин-тоника, «сникерсы», «баунти» и сигареты. В спешащей толпе появились азартные личности, кто-то кричал, что раздают деньги. Многие начали останавливаться еще на лестнице, даже не видя, что происходит.

Из дверей пикета, грубо распихивая публику, бежали еще два милиционера. Клубок из дерущихся мужчин скатился с лестницы и соединился со вторым таким же клубком, крутящимся возле ларьков. В центре драки матерились так, что старухи прекратили собирать семечки, некоторые крестились. Буквально по плечам и головам людей сверху пробирался еще один парень из окружения Маркуса. Чернявый охранник подхватил Вальку под мышки и сделал попытку прорваться наверх, однако сержант с важным видом загородил дорогу.

— Пропусти, — почти не разжимая губ, сказал чернявый. Валька точно не мог вспомнить, кажется, его, как и Молодого, звали Саша.

Сержант уже держал в руке пистолет.

— Всем оставаться на месте! — неожиданно визгливо закричал он, разглядев за головами людей подмогу. Со стороны станции появились фуражки.

Откуда ни возьмись, из толпы вывинтился Лейтенант, ударил Старшему сбоку в челюсть и сунул свою удивительно гибкую руку в карман его джинсов. Второй телохранитель отреагировал моментально. Лейтенант отлетел к стенке, прижимая сломанную кисть к груди; его черное лицо стремительно белело, глаза закатились, однако в пальцах трепыхались зеленые банкноты. Лейтенант пронзительно крикнул, и этот крик подействовал на спрессованную толпу, как детонатор.

Два милиционера завязли в шаге, не в силах прорваться ближе. Охранник Саша вывернул руку сержанту, но тот перехватил дубинку и успел дважды ударить соперника — по плечу и по локтю. Он целился в голову, но попал в подставленную руку. Сержант замахнулся и в третий раз, но тут масса пассажиров, напиравшая со станции, наклонила газетный киоск, с киоска сорвалась одна из железных ставень и разбила милиционеру в кровь затылок.

Все это Валька видел фрагментами, потому что белобрысый охранник рывками тянул его вдоль стенки к выходу, а под ногами продолжали копошиться озверевшие от «зелени» граждане, и кому-то наступили на руку, а другие двое дрались, катаясь прямо по грудам тыквенных семечек и завалам конфет, а из разбитого ларя голосила продавщица, не в силах остановить мальчишек, безнаказанно разбиравших ее товар…

— Пригнись, пригнись! — оглушительно орали Старшему в ухо, кто-то лупил его по ногам, двое тянули за карманы. Он думал об одном — только бы не упасть, иначе конец!

На лестнице женщина причитала, что внизу авария, другой голос вещал, что на перроне бомба, и скоро все взлетят на воздух. На станции надрывалась в мегафон дежурная. Краснощекая тетка с перекошенным набок ртом оседала на пол, не переставая что-то выкрикивать. Старший видел, как из ее рта вылетают ошметки слюны, а потом тетку загородил серый, перепачканный гражданин с веером рваных долларов в окровавленных пальцах. Гражданин ногами и руками отбивался от других преследующих его «старателей». Молодые мужчины в форме торгового флота пытались организовать заслон, чтобы дать подняться упавшим, но тут толпа на лестнице качнулась вниз, что-то протяжно захрустело, и добровольных спасателей потащило в сторону турникетов.

Вой и крик достигли предела. Белобрысый охранник держал Вальку на руках, боком ввинчивался между людьми, свободным кулаком прокладывая дорогу. Он попадал по носам и подбородкам, лица дергались, но не пропадали, потому что им некуда было упасть. Старший хотел вырваться и приказать охране, чтобы не смели никого бить, но тут к белобрысому присоединился чернявый Саша с разбитым ухом; Валька встретил его яростный взгляд и заткнулся. Он так и не увидел, что стало с милицейским сержантом, с остальными телохранителями.

— Их тут до хрена! — сдавленным голосом докладывал в микрофон чернявый Саша. — Да, мы уже на ступеньках… да, цел он, цел… наплевать, прикрою…

Несколько минут всех троих крутило в сумасшедшем потном водовороте. Потом белобрысый извернулся к Вальке спиной, обдав его кислым запахом пота, он, почти не скрываясь, держал в руках короткоствольный револьвер, а мужик в красной шапочке с перекошенным лицом едва не бился об этот револьвер носом, а рядом кашляла тетка в рваной кофте, а снизу деловито, по спинам и головам, карабкались двое в светлых костюмах, и лица у них были нехорошие, пустые лица…

Но тут сверху протянулись руки, Старшего рванули с такой силой, что чуть не вывернули плечевые суставы. Затем он увидел трясущиеся губы и седую бороду Лукаса.

— Как, что, не ранен? — без конца повторял старик, ругаясь на трех языках.

Распугивая прохожих, валя урны, «брабус» задом рванул на проезжую часть, заполыхала «мигалка», визгнули тормоза.

Спустя полчаса Валька уже стоял перед кипящим от бешенства Маркусом. Реаниматор долго бродил взад-вперед по ковру, сцепив пальцы за спиной в замок, но вместо того, чтобы устроить нагоняй, заговорил о другом.

— Профессор Харченко покинул пазуху… Ты его помнишь? Хорошо. Он вполне здоров и приступил к работе. Тебе говорили, чем он занят?

— Ну да… Лукас сказал, что он будет изучать, как продлить жизнь Эхусам.

Еще недавно Коллегия держалась того же мнения… — Потомственный колдун задумчиво крутил колечко волос у виска. — Его работы по молекулярному кодированию находятся так глубоко в области теории, что нашим биологам тяжело с ним общаться. Оказалось, что, сам того не желая, профессор один сделал больше для изучения Эхусов, чем все наши биохимики. Харченко вывел оригинальную теорию передачи генной информации вне двуполой системы размножения. У него, кстати сказать, нашлось много врагов…

— Мне Аня рассказывала, его хотели застрелить!

— Нет, нет, это не те враги, — усмехнулся Маркус. — Это всего лишь топорная работа украинских чекистов. Харченко подставил его же приятель, Шпеер… Научные оппоненты Харченко не допускают мысли, что высокоразвитым организмам может быть присуща успешная регенерация, а Михаил идет дальше. Представь себе, он допускает в будущем почкование гомо сапиенса… Но это так, к делу не относится. Дело в том, что в Коллегии есть отдел, специально занятый изучением научной периодики; в основном, это привлеченные специалисты. Наше внимание на опыты Харченко обратил Семен…

Старшему вдруг показалось, что Маркус чем-то смущен. Вместо того чтобы наорать на него за самодеятельность в метро, кудрявый великан мямлил и спотыкался.

— Профессор полагал, что мы ему предоставим научную базу где-то в Греции, экспериментальное оборудование и лет на пять оставим в покое… Но после расшифровки последних серий его опытов вылезли необычные результаты. Помнишь, я тебе говорил, что у твоей сестры очень хорошие анализы?

— Да… — У Старшего под сердцем шевельнулась мерзкая змейка. — А что с ней не так?

— С ней все отлично… — Маркус опять начал мерить шагами «охотничий» зал особняка. — Ты можешь ей позвонить и убедиться, что все в порядке. Дело в следующем. Пока Харченко был в реанимации наши спецы прогнали на компьютерах результаты последних серий и выяснили, что некоторые его спорные выводы прекрасно укладываются в схему «навигатора»…

— Навигатора?

— Это человек, способный управлять редкой породой Тхолов, выражаясь современным языком подводного и космического базирования. В распоряжении Коллегии… всего несколько «бочонков». Один из них мы перегнали в Саяны, туда же привезли профессора. Климатический колпак для Эхусов пока не закончен, им нужна постоянная жара и влажность, но для Тхола в пещерах вполне приличные условия. На сегодня Харченко закончил сравнение образцов и провел шестнадцать опытов с клетками твоей сестры.

— Анка?!

— Да, на сегодняшний день она единственная, кто может управлять постом навигатора.

— Оставьте мою сестру в покое, она же девчонка! Какой из нее навигатор?!

Маркус вздохнул.

— Не перебивай, Валентин, тогда я попытаюсь объяснить. Мы сами удостоверились только сегодня. По результатам седьмой серии мы получаем в точности запланированную реакцию. Ткани Тхола реагируют на присутствие в среде клеток крови твоей сестры особым образом, на посту навигатора активизируется оборудование…

— Быть не может…

— Почему же? Ведь тебе удалось войти в контакт с черепахой!

— А без нее это оборудование… никак?

— Это именно то, что требуется от Харченко: добиться, чтобы можно было обойтись без Анны… До сих пор указанные результаты сам Харченко считал побочными и не заслуживающими внимания. После пробуждения мы отвезли профессора в одну из наших лабораторий и попросили уделить максимум внимания именно этим «тупиковым ветвям» исследований. Пойми же, Валентин, для Коллегии это колоссальная удача. Двести лет назад погибли последние навигаторы, и погибли потому, что очертя голову кинулись на дно. С этого момента Харченко останется в Саянах и будет ждать твою сестру. Мы ее не торопим…

— Вы ей сказали?

— Нет, в том-то и дело, не хочется ее пугать. Мы просим, чтобы ты сам с ней поговорил.

— А что она должна делать?

— Сейчас пусть отдыхает, не надо волноваться. Харченко все равно понадобится несколько недель времени и дополнительная аппаратура. Ты скажешь ей, что вы нужны нам в Саянах оба, скажем, месяца на два. Для тебя мы привезем того Эхуса, который готов к почкованию, а с Анной займется кто-нибудь из наездников. Они сообща должны выяснить, чем же на самом деле управляет навигатор…

— А обязательно… опять забираться в тайгу?

— Мы могли бы определить место работы на одном из наших выпасов, но Старшие советники посчитали, что риск слишком велик. После предательства Шпеера и так пришлось перевезти два института, а часть материальной базы просто брошена на произвол судьбы. Лучше мы проведем опыты там, где для Коллегии ничего не ценно, а, с другой стороны, Добрые Соседи не позволят никаким врагам подойти близко.

Старший смотрел исподлобья.

— Два месяца? А не соврете?

— Анна получит большую сумму денег.

— Да хрен с ними, с деньгами! — Старший мучительно соображал. Он уже понял, что выкрутиться не удастся, что все будет так, как скажет кучерявый колдун. Но то, что атланты снова впутали в свои дела Анку, выбивало у него почву из-под ног. — А мамане мне что сказать? Она с ума сойдет, если с нового года мы учиться не пойдем!

— Все уже продумано. Мы доставим вам лучших репетиторов в поселок. Тебе все равно надо готовить маму к мысли, что в России вы жить не будете…

— Стойте! — внезапно спохватился Валька. — А зачем тогда этот Харченко, если Мария все умеет и без него?

— Он должен выяснить, откуда берутся навигаторы. Сейчас для Коллегии это важнее всего.

— Важнее новых Эхусов?

— Важнее… — с заметным усилием подтвердил Маркус. — Сейчас твоя сестра важнее всего. Только она может найти то, что утеряно тысячи лет назад.

Глава 10 СИДЫ ТИР НАН ОГ

— Смотри! — Бернар толкнул Анку в бок.

— Сиды… — прошептал дядя Саня. — Глянь-ка, вот они, скрытые от глаз человечьих…

Молния полыхала еще долю секунды, но Анка успела увидеть. И от того, что она увидела, захотелось зажмуриться и громко позвать маму. Лучше бы ей этого не показывали! У Младшей складывалось впечатление, что все тут собрались с единственной целью — свести ее с ума…

Привычный мир разрушился. Молнии били снизу вверх, крошились о низкое лиловое небо и рассыпались тревожными искрами. В сумрачном зените висели две луны и ухмылялись одинаковыми, скошенными набок ртами. Левая луна была желтая и гораздо более яркая, чем правая. На небосклоне пылали неистово близкие звезды, великое их множество вызывало резь в глазах, созвездия медленно вращались, как в планетарии, а под ними клубились тучи — ненатуральные, словно сделанные из ваты. Ощущение складывалось такое, будто обеих спутниц Земли кто-то приклеил к толстому бархатному покрывалу. Неуютное небо словно съежилось, притягивая за собой горизонт.

Казалось, над землей повис вечный закат. На востоке или, по крайней мере, там, где раньше находился восток, господствовали мандариновые оттенки, и тамошняя луна виделась какой-то унылой, похожей на синяк. Младшей показалось, что между пузатыми тучами пролетел косяк воронов, таких же, как прислужник Камиллы. До нее донесся хлопающий звук и тоскливые завывания, ничем не напоминающие привычное карканье.

Пахло предбанником, пахло пылью и жженым пером. Где-то вдали раздался шум камнепада, с другой стороны ему ответило скрежетание, как будто По кирпичу водили двуручной пилой.

Определенно, здесь что-то творилось со зрением или у строителей этих чертовых сидов наблюдались проблемы с перспективой. Умом Анка понимала, что до звезд никак не может быть близко, но тут на ее глазах от созвездия оторвалось довольно крупное светило и с шипением рухнуло в болото.

— Да уж… — неопределенно прокомментировал дядя Саня.

Лиловый закат уступал дымчато-черному времени суток, но темнее не становилось.

Оба спутника планеты не отражали света невидимого солнца, а как бы светились изнутри, мглистое небо нависало, точно намокшая дырявая палатка, и продолжало снижаться, вытягивая на себя линию горизонта. Дальние предметы не уплывали постепенно вниз, как это принято на планете Земля, а, напротив, задирались вверх. У Младшей создавалось впечатление, что она находится в центре колоссального кратера, а если лечь спать на вершине Черной горки, то мир стянется вокруг и задушит…

Туман потяжелел, стек в каменистые лощины между холмами и там плескался, как расплавленный металл. На плоской вершине Черной горки не осталось и следов Фермы-у-ручья, а у подножия пропали яблони, заросли терновника, даже трава. Докуда хватало глаз, до самого горизонта поднимались мрачные насыпные холмы, такие же, как тот, где жила ведьма. Каменистые склоны едва заметно дымились, лысые плоские вершины торчали над озерами красного тумана, как картофелины в кипящем бульоне. На вершинах кругами располагались грубо обтесанные каменные плиты, кое-где из щелей в земле вырывались клочки пламени, словно внутри сидов работали кузницы, а в небо периодически втыкались изломанные блики молний.

Обе луны спустились еще ниже, вдвое увеличившись в размерах и словно притянув за собой низкий грязно-лиловый небосклон. До горизонта казалось рукой подать, вселенная свернулась до размера стадиона и продолжала уменьшаться. От обеих перекошенных спутников исходил пронзительный, но неровный свет, словно в невидимой электросети происходили колебания мощности. Зато запахло гораздо приятнее, чем в момент восхождения. Теперь пахло благовониями, засушенными цветами, немного воском и алкоголем.

Здесь пахло, как на тщательно ухоженной могилке.

Туман уползал, но внизу не появились ни брошенный микроавтобус, ни линия шоссе. Впрочем, пурпурные цветы терновника оказались примяты именно в том месте, где забуксовала машина, но теперь вместо нее громоздилось нечто непонятное, похожее на ржавую полевую кухню. Зато нашлась дорога и стройные ряды ясеней вдоль нее. Правда, дорога была проселочной; вся в лепешках навоза и следах копыт, она живописно взбегала на ближайший холм и разветвлялась, пропадая в мглистой низине.

Младшая присмотрелась. На развилке дорог торчал из земли толстенный кол с насаженным сверху черепом. По размерам череп никак не мог принадлежать корове или лошади, скорее небольшому бегемоту.

Опять снизу вверх полыхнула молния. В сизо-лиловой дали промелькнула еще одна стая птиц — на сей раз очень похожих на сов.

— Тетя Берта говорит, что две луны — это хорошо, — с вымученной улыбкой перевел Бернар. Он растирал на затылке следы ушиба от клыков. — Это означает, что Изнанка совсем близко. Не всегда так бывает. Но нам нужно успеть, пока луны не столкнулись…

— А что тогда будет? — Младшую потянуло потрогать, что же осталось от ее волос после ножниц Камиллы, но она сдержалась. Еще она чувствовала, что Бернар нарочно отвлекает ее болтовней от грустных мыслей, и была очень ему за это благодарна.

— Лучше нам это не выяснять, — дядя Эвальд озабоченно вглядывался в даль, туда, где полыхали зарницы. — Когда луны встретятся, захлопнутся короткие сутки Пограничья… Берта, ты можешь идти?

— Попытаюсь…

— Саня, рюкзак не потерял?

— Все свое ношу с собой!

Мария молча пнула ногой сумку с припасами.

— Отлично! — Дядя Эвальд взялся за замки на ремнях. — Прежде чем идти мы все немедленно должны переодеться.

И принялся, как фокусник, тянуть из сумки тряпки салатного цвета. Теперь Младшая догадалась, зачем старик заставлял их останавливаться на шести автозаправках. Он скупил изрядное количество самых невероятных предметов, но больше всего здесь было дождевиков.

— Извините, Добрый Сосед, но я это не надену, — презрительно скривилась Мария. — Вы в привидений играть собрались или уходите в монастырь?

— Это не монашеская одежда, — терпеливо объяснил дядюшка. — Вы просто накиньте сверху, как плащ, и завяжите тесемки.

— Но зачем?! — Наездница крутила в руках зеленую клеенку.

— Затем, что в стране Фэйри следует соблюдать этикет, — веско произнес дядя Саня. Он уже закутался в дождевик и, на взгляд Анки, стал похож на странствующего студента. — Если мы хотим быть правильно поняты, мы должны быть в зеленом.

— А вас, Саня, я до сих пор считала нормальным человеком, — вздохнула Мария. — Чье мнение в тундре вас так сильно занимает? Например, мне нравится моя черная куртка и брюки. Что теперь? Здесь живут оголтелые экологи? Они затеют драку из-за свинки, чью кожу я так удобно ношу уже пятый год?!

Дядя Эвальд затянул у себя на шее тесемки. Подошел к наезднице вплотную. Ему пришлось запрокидывать голову, чтобы смотреть великанше в глаза. По Анкиным прикидкам, глава септа едва перерос метр шестьдесят восемь. Рост старика ее не волновал, но порой Анка задумывалась, перерастет ли его Бернар. Отец Бернара не вырос больше метра семидесяти…

— То, что я сейчас скажу, относится не только к уважаемой советнице, но и ко всем вам. Я скажу это один раз и больше не повторюсь… — Он повторил свою речь на английском, тетя Берта покивала, — Слушайте, Соседи… и обычные люди. Мы представляем лишь приблизительно, кто здесь живет. И, возможно, сильно ошибаемся. Уж точно я не знаю, как хозяева поведут себя при встрече. Я надеюсь, что жители Изнанки говорят на одном из знакомых Фэйри языков. Все представления о Пограничье и Изнанке мы вынесли из устных легенд… — Дядя Эвальд помолчал, Мария не перебивала. — Уверенно могу заявить следующее. Здесь иначе течет время, и очень важно выбрать правильную дорогу в правильном потоке времени… Здесь опаснее, чем в верхнем мире, но от мира не стоит сразу же отстреливаться. Здесь опасно только потому, что мы чужие. Постарайтесь использовать огнестрельное оружие лишь в крайнем случае. Поймите, Зеленая страна осталась навсегда молодой, здесь можно встретить арбалет, в крайнем случае — пищаль, но не автомат…

— Однако, в отличие от телефонов, оружие у меня в полном порядке, — ворчливо вставила Мария.

— Очень может быть. Просто телефону негде взять радиоволны… И последнее, о чем я заявляю с уверенностью. Предания скупы, но они требуют от нас вежливости. Если я настаиваю на том, что следует облачиться в зеленый цвет, значит, это необходимо.

— А если в преданиях найдется строка о том, что нам надлежит измазаться в дерьме?

— Значит, мы измажемся в дерьме, — не моргнув глазом, ответил Эвальд. — Более того. Если потребуют обстоятельства, мы залезем в дерьмо по горло и просидим там сутки.

Мария оскалилась. Пистолет она по-прежнему держала в руке. Анка, затаив дыхание, следила за словесным поединком.

— Какие же обстоятельства, Добрый Сосед?

— Я напомню уважаемой советнице. Мы обещали спасти девочку, и мы спасли ее. Палата взялась за спасение еще двух обычных, и мы намерены выполнить свои обязательства. В процессе, советница, могут возникнуть самые разные обстоятельства, в том числе я бы не исключал лужи с дерьмом.

— Иными словами, Добрый Сосед, вы претендуете на роль главаря в нашей банде? — Мария кисло улыбнулась.

Тут дядя Эвальд отрицательно помотал головой, чем здорово удивил Анку.

— Хранительница Традиций не в пример лучше меня ориентируется в памяти народа, — серьезно произнес Эвальд. — Я предлагаю, не сходя с места, просить уважаемую Берту возглавить наш поход…

— Я чокнусь с вами! — Мария плюхнулась на камень и обхватила голову руками.

Анка следила за небом. Россыпи колючего серебра кружили, выстраиваясь в строгие узоры, на секунду возникали знакомые созвездия, но стоило присмотреться внимательнее, как небесный калейдоскоп рассыпался нитями северного сияния. Косорылые луны хохотали, под ногами волнами прокатывалась дрожь.

— Я согласен, — выступил вперед бородатый Саня. — Вы простите, Мария, но командовать должен тот, у кого не кипит кровь!

— А после того как мы достигнем славянских земель, командование стоит передать уважаемому Соседу Александру, — бесстрастно закончил дядя Эвальд.

— Э-э-э…Чего? — всполошился русский Фэйри. — Но из меня плохой начальник!

— Зато вы — единственный, кто разбирается в истории России!

— А нам придется?… — Саня не договорил.

— Никто не знает, что нас ждет за Хрустальным мостом, — пожал плечами Эвальд. — С Камиллой непросто вести переговоры. Она сказала… гм. Она сказала, что в России выходить обратно придется… Сейчас скажу точно — «через реку Смородину, по мосту…» Забыл, про мост забыл!

— «По Калинову мосту», — упавшим голосом завершил строку Саня.

— Что это означает? Вы знаете? — оживился Эвальд.

— Это означает худшее, что можно представить, я права? — повернулась к русскому Фэйри наездница.

— Не совсем., . — подергал бороду дядя Саня. — Но символика восходит к временам мезолита…

— Как это «достигнем России»? Пешком, что ли? — осмелилась вставить Анка.

— Вот именно! — Мария обрадовалась неожиданному союзнику. — Черт с вами, командуйте, обещаю подчиняться! Но не убеждайте меня, что уважаемая Берта дойдет пешком до России!

Тут они забыли про Анку, перешли на английский и минуты три препирались, пока под ногами не заплясали камешки. С низким гулом из щелей в соседнем сиде вырвалось пламя, по склонам пополз черный песок. Эвальд подхватил тетю Берту с одной стороны, Бернар — с другой, и отряд начал спуск. По пути старики совещались на языке Фэйри, и тетушка платочком вытирала с лица кровь. Она придирчиво оглядывала себя в зеркальце, которое держал перед ней Бернар, и, похоже, нисколько не разделяла общих тревог.

— Ну, вроде, договорились, — подмигнул Анке дядя Саня. — Осталось сообразить, в какую сторону идти, и как поймать это самое, нужное время!

— Все зависит от нас, — туманно пояснил глава септа. — Если вовремя попадем в Изнанку и сумеем сторговать хороших коней, есть шанс догнать и обогнать течение времени. А с направлением… — Эвальд указал рукой между черных холмов. Там, после развилки, вновь появилась дорога. — Мы должны идти за Ку Ши, все время на восток. Если до встречи лун не найдем заставу брауни, то застава найдет нас.

— Тяжело дышать! — пожаловался Саня.

Берта заговорила с кровником. Эвальд выслушал тетушку, терпеливо покивал, затем перевел:

— Камилла предупреждала: воздух сильно отличается. И не только воздух… Встречаются колодцы и ручьи с отравленной водой. Встречаются малинники, где от одной ягоды можно потерять разум, и ореховые рощи, где путников заманивает в ямы старушка Пег. В то же время, можно найти ягоды, дающие невиданную силу, но их мы не умеем отличать. И в диких местах, и в городах мы обязаны держаться вместе. Ни в коем случае нельзя далеко отходить в заросли, особенно во время охоты.

— Да на кого ж тут охотиться? — Саня выразительным жестом обвел лунный пейзаж.

— Кстати говоря, — невозмутимо продолжал седой Фэйри. — Перед тем как замахнуться на живое существо, непременно спросите разрешения у Берты. У меня спрашивать не стоит, я сам не слишком разбираюсь в обличьях духов…

— Выходит, мне и комара на лбу нельзя раздавить? — саркастически заметила Мария. — Следует бежать к уважаемой Берте?

— Комара лучше смахнуть, поскольку это может оказаться совсем не комар, — спокойно отреагировал Эвальд. — Убивать следует только того, кто явно угрожает твоей жизни. И пока к нам не вернется Черный пастух, никто не должен отходить в сторону. Можно угодить в поток «ленивого» времени и пропасть там на долгие годы. Или, наоборот, очутиться в воронке «хищного» времени, оно способно обратить человека в прах за пару минут. Можно погнаться за пустышкой и угодить в лапы к Баван Ши… Можно встретить… Много кого можно встретить. Кстати говоря, в Изнанке действует Запрет на имена.

— Запрет на что? — переспросила Младшая. Она уже не соображала, смеются над ней или говорят серьезно, слишком много невероятных событий произошло в последний час.

— Лучше не называть друг друга по именам, — отозвался Бернар. — Существуют духи, которые могут подслушать имя человека и подчинить человека себе.

— А как же тогда называть? — опешила Анка.

Но ей никто не ответил, потому что земля снова затряслась. Из оставшейся позади вершины, снизу вверх, с гулким хлопком ударила ветвистая молния, но не исчезла, а продолжала искрить, уткнувшись в Млечный путь. Саня, державший Анку за руку, отшатнулся, прикрывая глаза. Анке показалось, что она ослепла, но зрение постепенно восстановилось и…

— Там человек, смотрите! — Она не могла сдержаться и все тыкала пальцем в небо.

В зените снова промчалось несколько пернатых хищников из отряда совиных. Когда птичьи силуэты выстроились на фоне лунного диска, стал ясно различим силуэт всадника в остроконечной шапке, низко пригнувшегося над лукой седла. Коротконогий человечек крепко сжимал коленями бока птицы, а за плечом у него торчал какой-то длинный предмет вроде пики.

В следующий миг все пропало. Желтую луну заволокло тучами, и десятком метров ниже по склону пошел… град. Градины стукались о черный песок, подпрыгивали и катились вниз, создавая непрерывный шум, как будто разом раскололись тысячи орехов. Дорога впереди покрылась блестящими шариками. Градины все падали, но упорно не желали таять, хотя воздух внизу становился жарче и жарче.

Совиный клин сделал еще один круг. Сквозь рокот подземных кузниц донеслось мерное хлопанье крыльев и прерывистый клекот. Головная сова пикировала прямо на Анку, круглые глаза горели желтым огнем, поперек груди проходил спаренный ремень, а на мохнатом загривке совершенно отчетливо стал виден маленький всадник. Физиономию всадника скрывал красный шарф и низко надвинутая красная шапка. Видение продолжалось секунду, сова резко взмахнула крыльями и устремилась в вышину, остальные птицы последовали ее примеру. Младшую качнуло воздушной волной, на склоне сида поднялась небольшая песочная буря.

— Вы видели? Видели? — тормошила Анка Добрых Соседей. — Она огромная, прямо как орел! Бернар, там был человечек, я уверена!

— Скорее всего, брауни, — почесал в затылке дядя Эвальд. — Значит, сегодня застава недалеко.

И, больше не говоря ни слова, он продолжил спуск, держа курс на шест с черепушкой.

— Заметили, что здесь со звуком? — Мария вертела головой с таким видом, словно находилась в кольце врагов. — Я кричу, а звук словно растворяется, зато спустя минуту непременно возвращается эхом. Откуда тут эхо, черт побери?

— Тут все будет несколько иначе, — дядя Эвальд помог тетушке Берте перебраться через груду горячих булыжников. — Все иначе, но, если вдуматься любое явление имеет свое оправдание. Вот вы крикнули зря, потревожили сиды, и к вам вернулось ваше же неуважение…

Мария недовольно фыркнула и перевела разговор на другую тему.

— Если уж вы такой знаток здешних скал, подскажите, кто такой брауни, и чего от него ждать?

— Брауни… Он не один, это целый народец. Существует множество преданий о том, что они жили среди людей, помогали или вредили, а потом ушли в Изнанку.

— Под землю?

— Сколько раз повторять, что мы не под землей. В грунте, к вашему сведению, живут кроты, жуки и черви…

— И на кой они нам сдались?

— Берта купит у них траву Ахир-Люсс. Трава сохраняет память. Без этой травы человек не может вернуться во внешний мир.

— А если они откажутся?

— Тогда придется выпустить в их городе кошку. Брауни панически боятся кошек.

— А потом что? Если они продадут траву, мы ее должны будем съесть?

— Если верить легендам, брауни допустят нас на заставу.

— Но это же бред! А вдруг они не испугаются кошки?..

Пока они так пикировались, маленький отряд добрался до подножия сида и вступил на дорогу. Прежде змеившаяся среди кочек, дорога как-то резко распрямилась и стала походить на широкое столбовое шоссе. Не сговариваясь, путники опустили поклажу. Бернар подергал Анку за рукав, глазами указывая в пыль.

Следы.

Младшая была уверена, что им предстоит ковылять по колено в жидкой грязи, ведь совсем недавно прошел дождь и град, но поверхность тракта выглядела так, словно тут несколько месяцев не было осадков. В обе стороны тянулись цепочки следов от копыт, босых пяток и отпечатки подкованных башмаков. Они наслаивались друг на друга, мешая разобраться. Кроме лошадей и маленьких людей, по дороге ходили вполне взрослые мужчины и женщины, как обутые, так и босиком.

— Смотри, здесь прошел старый брауни… Он вел в поводу быков, запряженных в телегу.

— Почему старый?

— Потому что косолапит, сбиты каблуки, и рядом — видишь? — следы его посоха.

Анка воззрилась на Бернара с восхищением. Она поставила ногу рядом с отчетливым отпечатком сапога и ахнула. Старый брауни носил обувь тридцать третьего размера!

Бернар возбужденно метался по дороге, играя в следопыта. Саня угощал тетю Берту газированной водой, Эвальд, опустившись на одно колено, что-то показывал Марии на песке. Анка проследила взглядом за его рукой и вздрогнула.

— Бернар, глянь, кака-ая лапища! Это что за зверь?

Следы здоровенных когтистых лап тянулись вдоль обочины, параллельно со следами изящных босых ступней, без сомнения, принадлежащих ребенку лет семи. Хотя нет, поправила себя Анка здесь мог пройти совсем не ребенок, и даже вовсе не человек! Потом она представила, как должен выглядеть тигр с такой лапой, и пожалела, что не помнит ни одной молитвы.

Сквозь затихающий рокот кузниц раздался дробный перестук. Младшая невольно вжала голову в плечи и оглянулась назад. Мария уже стояла на полусогнутых, небрежно придерживая у бедра вороненый ствол, Саня тоже вскочил. Но позади никого не было, это осыпались камни с ближайшего склона. На мертвых деревьях неведомой породы, замерших вдоль обочины, не шевелилась даже малая веточка. От трещин в сером песке несло гарью и пересохшим навозом. Коровьи лепешки крошились на комки от удара ногой. Созвездия продолжали плавный хоровод среди беззвучных молний, разноцветные луны неумолимо сближались.

— Это всего лишь старые следы нашего проводника Ку Ши, — дядя Эвальд поднялся с колен, не скрывая озабоченности. — Или другой собаки из его стаи. Черных пастухов не надо бояться, тут есть кое-кто пострашнее…

Теперь Мария совещалась с Бертой. Великанша больше не подсмеивалась и не задирала нос, а послушно кивала и доставала из сумки трофейные стволы.

— Аня, тебе придется взять у Сани рюкзак, а Бернар понесет сумку! Мы идем очень быстро, не останавливаясь, всем понятно? Впереди Мария с Бертой, затем вы втроем. Бернар и Саня, держитесь так, чтобы Аня была между вами. Я пойду сзади. Мария, вы нам объясните, как пользоваться оружием?

— Бернар, что случилось? — Анка подтягивала лямки рюкзака. Внутри чуть заметно шевелились теплые кошки.

— Следы… вон там, слева. Тете Берте не понравились…

— Так это коза прошла, что ты меня пугаешь! — У Анки отлегло от сердца. — Я же не дура, у нас в деревне козы всю жизнь…

— Быстрее, — дядя Эвальд подталкивал Младшую в спину.

— Это не козы, — тихонько сказал Саня. — Кажется, шотландцы эту пакость звали Баван Ши. Тетки с козлиными копытами, очень неприятные, они танцуют, а потом высасывают кровь…

Анка подумала и решила не выспрашивать. Шли очень быстро, Младшей было стыдно, что Бернар тащит тяжесть, а она бежит налегке. Она трижды порывалась подержать одну из лямок хозяйственной сумки, но парень отказывался. Мария на ходу передала Эвальду и Сане пистолеты, Берта засучила рукава блузки, раскатала на предплечьях резинки и распихивала под них сушеную траву. Хранительница не улыбалась, с ее лица исчезло привычное добродушное выражение, но она также перестала горбиться, даже стала выше ростом.

Дядя Эвальд замыкал шествие с тяжелым баулом на плече и с пистолетом за поясом. Когда Младшая оглядывалась, старик широко улыбался, но она замечала, как его серые глаза внимательно обшаривает обочины. Только когда козьи следы свернули в сторону, Эвальд немножко расслабился.

Теперь Младшая сумела оценить истинные масштабы могильников. Неведомые строители натаскали кучи камней и песка высотой с шестиэтажный дом, прорыли внутри ходы и, вдобавок, ухитрились втащить наверх каменные изваяния. Желтая луна выползла из-за туч, и выяснилось, что на голых склонах не выросло даже крохотной зеленой травинки; здесь преобладали бурые и серые тона, а в лощинах между холмами плавал багровый туман. Деревья у дороги все оказались мертвыми, сгоревшими остовами, да и сама, такая приветливая издалека, дорожка, походила теперь на след от пересохшего ручья. Напрасно Анка прислушивалась, пытаясь уловить птичье пение. Кроме сбитого дыхания ее спутников и щелканья мелких камешков под ногами, до ее ушей доносился только один звук.

Мерный гул пламени в глубинах сидов. Но те, кто поддерживал огонь в усыпальницах предков, не желали выходить.

Ни одно насекомое не кружило в воздухе.

«Марсианская пустыня, — думала Младшая. — Как эти брауни живут без колодцев?..»

Стоило Анке подумать о воде, как сразу мучительно захотелось пить. Она вспомнила, что предусмотрительный Эвальд купил на заправках несколько бутылок воды, но, очевидно, это был неприкосновенный запас. Саня тащил на себе рюкзак с водой и провизией и портфель с оружием, которое наездница конфисковала у зачарованных агентов. В портфеле было пять или шесть пистолетов, и даже — самый настоящий автомат. Мария и Берта двигались налегке. Несмотря на то что наездница была гораздо сильнее, дядя Эвальд так и тащился позади с пудовой поклажей. Анка слышала, как свистит воздух у него в легких. Берта хромала, она до сих пор не оправилась от ушиба. Тетушка что-то тихо напевала. Младшая глазела по сторонам, не в силах вымолвить ни слова.

Пограничье опять начало меняться. На голых склонах сидов внезапно заколосились молодые зеленые всходы, в основаниях рукотворных гор обнаружились грубо вырубленные ходы, из которых наружу вырывался слабый колеблющийся свет. К этим входам от проезжего тракта разбегались мощенные булыжником тропки, в темные провалы вполне мог забраться человек…

По глазам ударил пыльный ветерок. Анка сморгнула и ойкнула от неожиданности.

В долинах между холмами на глазах расцвели яблоневые и ореховые рощи, заросли бузины соперничали с пурпурным буйством терновника. И сами холмы неуловимым образом начали отдаляться друг от друга, оставляя все больше пространства лужкам и рощицам. Обе луны поползли вверх и разошлись в разные стороны, с полей дохнуло привычным летним теплом и наконец…. О, какое счастье испытала Младшая, когда ей в волосы врезалась самая обыкновенная пчела. Пчела воткнулась и почти сразу улетела, но Пограничье больше не было кладбищем.

Дорога, еще минуту назад казавшаяся сухим потрескавшимся руслом, вдруг размякла, от обочин повалил пар, запахло сеном и навозом, град растаял, в ослепительно-синих лужах отразилось небо.

Темно-синее чистое небо, правда, с двумя лунами и без солнца, но тоже неплохо! Тетя Берта махнула рукой, что-то коротко произнесла на английском, Но Анка и так поняла — привал!

Они плюхнулись рядком на бархатную зелень обочины. Бернар потихоньку сунул в Анкину руку шоколадку, Младшая развернула, но так и не донесла лакомство до рта.

Потому что время сошло с ума.

Ясени у дороги стремительно наливались свежей листвой, тянулись вверх, переплетались ветками. За первым рядом помолодевших красавцев расправлял клейкие листочки зеленый молодняк. В махровом ковре травы шустрили мелкие грызуны, горланистые птицы свивали гнезда над головой, по левую руку от путников забил ключ, и вдоль дороги зажурчал самый красочный ручей, какой можно себе представить. В прозрачной воде друг за другом гонялись три разноцветные рыбы, на дне распускались феерические водные цветы, но самое поразительное явление поджидало Анку на мокром камне, у излучины.

После Младшая призналась себе, что именно в тот момент она и выронила шоколадку.

Несомненно, существо, отдыхавшее на камне, состояло в дальнем родстве с человеком или очень умело человеком притворялось. Анка успела заметить широченный губастый рот, свисающий над ним, как слива, нос, и два круглых ярко-красных зрачка посреди выпученных глазных яблок. Портрет дополняли длиннющие застенчивые ресницы и серый, покрытый комьями водорослей, плащс капюшоном. Анке показалось, что человечек сидел на корточках, сложив длинные синие руки под плащом. Но едва она успела набрать в грудь воздуха, чтобы сообщить о своем открытии остальным, как открытие показало язык и бросилось в искристый водоворот.

На всплеск среагировала только Мария. Подержала расслабленно пистолет, потянула ноздрями воздух и так же неторопливо спрятала оружие в заплечную кобуру. Впрочем, спустя минуту Анка забыла о водяном человеке, поскольку дорогу перебежало стадо пятнистых оленей, а за ними одним прыжком выскочил старый знакомый, ротвейлер Камиллы. Впрочем, поправила она себя, никакой Ку Ши не ротвейлер, и вряд ли Камилла его хозяйка. Вообще сомнительно, что у такого слона могут быть живые хозяева. Анка даже не успела испугаться, хотя морда Черного пастуха была в крови, а с одного из клыков свешивались скользкие лохмотья. Он замедлился на секунду с таким выражением, словно встретил знакомого, к которому имелось важное дело, но никак не вспомнить, какое именно. Затем стукнул по луже хвостом и с рычанием углубился в заросли. После него в густом орешнике осталась колея, как будто пронесся асфальтовый каток.

— Вот, чертяка, напугал! — воскликнул дядя Саня, — Прикинь, я его не почуял! С малолетства любую зверюгу за километр чую, а этого — нет! Оленей слышал и думал — от кого так бегут?..

— Дядя Эвальд, я тоже не слышал, — забеспокоился Бернар.

— Потому что Ку Ши — не просто зверь, — отмахнулся глава септа и вновь углубился в бесшумный разговор с Бертой.

Подкрепившись бутербродами, построились в прежнем порядке. Анка внимательно следила за дорогой, но следов козьих копыт не обнаруживала. Она запрокидывала голову и тонула в глубоком индиго, сквозь которое опять начинали проступать звезды. Складывалось впечатление, что второй раз за день наступал вечер. Анка втягивала ноздрями воздух и медленно выпускала обратно, стараясь удержать вкусные ароматы леса. На очередном повороте дядя Саня присел, поманив ее и Бернара к себе.

— Глянь, на телеге здесь ездили, и не раз. Вон, колею протоптали!

— И верно…

— Что еще? Кровник, ты разве не замечаешь?

— Не лошадей запрягали, это точно…

— Молодец, кровник! Это быки. Глянь, вон и вон, разные отпечатки. Четверку цугом запрягали. Что-то очень тяжелое везли, потому и колею пробили. Что еще скажешь?

— Ммм… Вот эти дырки, шипы, да?

— Ну, востроглазый! Ясное дело, колеса деревянные, никаких резиновых шин и в помине, обиты, скорее всего, медью. Теперь следите оба, пригодится! Я сколько живу, таких следов у коров не встречал, порода незнакомая…

— Но кто же сейчас на быках грузы возит? — проявила осведомленность Анка. — Разве что в Индии! Я там, когда с Марией была, видела таких, с длинными рогами…

— В том и непонятка… — Саня задрал голову, всматриваясь в небо. В плавающем свете Луны его загорелая физиономия приобрела желтушный оттенок. — Стало быть, по старинке тут живут, ой, по старинке…

Анка дышала.

Каждый вдох давался ей с трудом, колючий воздух ленивой струйкой втекал в легкие и так же лениво вытекал обратно. Вначале Анка напрягалась, поминутно ожидая удушья, но постепенно нашла в этом особую прелесть. Воздух в Пограничье был тяжел, но восхитительно вкусен. Казалось, он вобрал в себя благоухание тысяч лакомых цветов. Само собой, не обошлось и без всякой гадости, но гадости эти не имели фабричного начала… Ее так и подмывало высунуть язык и полакомиться воздухом, как легчайшим ванильным зефиром…

Много времени спустя она нашла верное определение.

Здесь воздух был юным, как и все остальное.

Мир Изнанки ухитрился остаться таким же, какой была верхняя Земля несколько тысяч лет назад. Здесь можно было нарезать ножом воздух, пить воду из рек, глотать сырое мясо и руками ловить рыбу. Здесь можно было возводить замки, замешивая раствор на яйцах, учиться колдовству при свете свечей, отлитых из медвежьего жира, и дружить с нечистой силой. Лишь два процесса оставались крайне затруднительными и смертельно опасными.

Это вход сюда и выход.

— Смотри, зайцы! — указал Бернар.

Лиловое светило уступило место своей охряной подружке, а плащ земли окончательно разгладил складки. Могильники канули в прошлое; впереди, насколько хватало глаз, открывалась захватывающая картина: справа — волнующиеся, засеянные ячменем поля, а слева — полноводная река, в которую совсем недавно превратился ручей. Над полями кружили хищные птицы, а за рекой, в болотистых зарослях, играло десятка два ушастых животных. Запахло большой водой и чуть-чуть… теплым хлебом.

— Смотри, свиньи, — в тон Бернару ахнула Анка.

— Оба не угадали, — засмеялся дядя Эвальд. — Это дикие кролики и кабаны.

— А разве бывают дикие кролики?

— А разве были когда-то дикие люди? — усмехнулся старик.

Тетя Берта негромко хлопнула в ладоши и попросила Бернара перевести:

— Главное — не потеряться, иначе можно застрять в сидах навсегда. Никуда не отходить и не бежать, что бы ни случилось!

— А разве мы еще в сидах?

— Посмотрите на небо! Что вы видите? Вам кажется, что наступило прекрасное летнее утро? А почему вам кажется, что наступило веселое утро, а не мрачная ночь среди могильников?

— Потому что человек склонен к оптимизму, — засмеялся Саня.

— Верно, мы склонны поверить скорее в доброе, — кивнула Хранительница. — Камилла предупреждала меня, это очень опасно.

— Что опасно? — подала голос Мария.

— Опасно верить тому, что видишь, и тому, что слышишь.

— О, дьявол! А чему же тогда верить? Вы хотите сказать, что здесь распыляют наркотик?.. Или нет, стойте! — Наезднице вдруг пришла в голову другая идея. — Добрая Соседка, если я не могу верить своим глазам, значит, могло быть и так — нас всех усыпила ваша подружка с железными зубами, и нет вообще ничего, кроме сна?!

— В таком случае — это только ваш сон, — парировал дядя Эвальд. — А мы вам снимся. И будет замечательно, если вы, хотя бы во сне, не будете перебивать!

— Я готова не перебивать, если мне ответят над ва вопроса, — наездница повторила для тети Берты на английском.

— Если сумею, то обещаю ответить честно, — склонила голову Хранительница.

— Первое. Если я верно поняла Саню, пока в этих краях проходит год, в нормальном мире может запросто пролететь пара веков. При таком темпе мы выйдем наружу, если вообще выйдем, когда цель нашего предприятия потеряет актуальность. Иначе говоря, мальчик и старик будут давно мертвы…

Анка вздрогнула и непроизвольно прижалась к Бернару.

— …И второе. Я считаю шаги. Тысяча двадцать шагов, примерно семьсот метров по прямой дороге. Только прямой дороги нет и в помине, оглянитесь!

Все послушно оглянулись. В двадцати метрах дороги действительно не было, ни прямой, ни кривой. Никакой. Двадцать метров утрамбованного шляха, до сих пор хранящего их следы, обрывались в чащу. Там, на веточке, чистил перышки дрозд, из дупла выглядывали бельчата, а на влажных опавших листьях дымились свежие катышки оленьего навоза. Анка даже различала нежный рисунок паутины, растянутой между кустами. Такую паутину невозможно выстроить за минуту, ее создателю понадобился многочасовой кропотливый труд.

Впечатление было такое, будто по пятам за отрядом полз неведомый червяк, питающийся дорогами.

— Но раньше тропа была… — растерялся Бернар, — Я же все время оглядывался!

— Мы все оглядывались! — подхватил дядя Саня. — Только, видать, тем, кто мостил, тропа не нужна более!

— Хорошо сказано, кровник, — неизвестно чему рассмеялся дядя Эвальд.

— Я не закончила! — повысила голос Мария. — Позади дороги нет. Я хочу увидеть карту, по которой мы пойдем, когда дорога исчезнет и впереди!

— Карта здесь, — дядя Эвальд нежно прикоснулся ко лбу Берты. — Ну хорошо, если вы так настаиваете… — Тетушка подняла ясные глаза. — Конечно, было бы лучше, если бы в Изнанку спустились шесть знахарей, но, при общем дружеском согласии, мы сумеем провести церемонию и втроем…

— Тем более что с нами дети, — туманно добавил Саня.

— Бернар, о чем они говорят? — зашептала Анка.

— Тем более, — кивнул Эвальд. — После Великой стены круитни, если она существует… наша задача — добыть коней Туата-де-Дананн и верно выбрать временной поток. Кони выведут нас к Священным рощам, и Хрустальному мосту…

— Достаточно, — закатила глаза Мария. — Допустим, что мы все рехнулись одновременно. Мы добыли коней и добрались, куда положено. Но самый главный вопрос не снят. Здесь три человека, способные держать оружие…

— Я тоже могу стрелять! — обиделся Бернар.

— Допустим, четверо, — неожиданно легко согласилась наездница. — Я верю, что вы нас можете выкинуть в нужной точке, но как мы одолеем охрану? Один раз они уже этого парня упустили, теперь будут охранять как золотой запас!

Тетя Берта дождалась перевода, поправила пучки травы, прижатые к полным рукам, и произнесла несколько фраз на своем певучем наречии.

— Хранительница Традиций говорит, что, если нам не хватит сил, придется прибегнуть к помощи духов Изнанки…

— И что эти духи? — поджала губы Мария. — Будут устрашающе завывать?

— Уважаемая Берта говорит, что духи не будут завывать, Они выпустят в Верхний мир вовкулаков, — сухо ответил Эвальд. — В этом случае нам важно успеть вывести в Пограничье наших пленников.

Анку передернуло. Она вспомнила окровавленные клыки Ку Ши.

— Они что, эти вовкулаки, жрут всех без разбору?

— Это неизвестно, Камилла нас тоже не просветила, — словно извиняясь, перевел Эвальд. — Дело в том, что последний раз оборотней в Верхний мир выпускал один из магистров Тайной ложи при дворе Ее величества, это было в середине семнадцатого века от Иисуса… Гм… Потом их всех, конечно, перебили, но… Одним словом, оборотней можно выпустить, но никому не дано загнать их обратно…

Глава 11 ЗАСТАВА БРАУНИ

Дорога круто рванула в гору и привела нас на мост. Мост был высоченный, деревянный и держался на толстых гудящих канатах. Ручей, непонятно когда, вобрал в себя столько воды, что разлился в полноводную шумную реку. Река билась, точно пойманная рыба, скакала по камням под мостом, а потом обрушивалась в озеро небольшим, но оглушительным водопадом. Озеро отражало ярость мандариновой луны и имело цвет пожара. На середине моста сидел Черный пастух Капельтуайт, и с губ его капала кровь. Черный пастух был сыт и разглядывал нас прищуренными сонными глазами.

Тетя Берта подняла палец. Мы отстали. Правда, Аня, как всегда, засмотрелась на пса и забыла о предупреждении: пришлось мне ее оттаскивать назад. Тетушка, как бы невзначай, выставила впереди себя обнаженные локти. Она произнесла несколько обязательных коротких приветствий. Пришло время проклинать себя за нерадивость в учебе; на языке Холма я не понимал половины слов, слова выскальзывали из моих ушей, как ласточки из гнезд.

— Кхларрро-хваннонн, — заметил гигантский ротвейлер, недовольно косясь на обереги.

Тетушка сделала шаг вперед, Ку Ши отполз назад. Он был крупнее быка, мог бы убить тетушку одним легким ударом лапы, но проводник смерти боялся запаха волшебных трав.

— Угу, — тетя Берта разожгла трубку и напела ему пару четверостиший из эпоса круитни. Она показала этому вонючему полиглоту, что Фэйри тоже не лыком шиты!

Ку Ши встал, потянулся, поскреб когтями по мореным бревнам моста. Больше он не произнес ни слова, тяжелой трусцой спустился к берегу и исчез в кустах. После его когтей остались глубокие борозды, а в воздухе запахло недавней смертью. Звериным весельем запахло.

— Он пытался нас задержать? — спросил дядюшка.

— Он донес, что брауни ждут нас, — Хранительница обернулась, и я убедился, что мои подозрения были верны.

Наша славная тетя Берта молодела на глазах. Она перестала горбиться, на руках ее пропали червяки сосудов, мешок сухой кожи, свисавший с подбородка, разгладился, а на лбу стало вдвое меньше морщин. Дядю Эвальда процесс пока еще не затронул так сильно, разве что потемнели седые кудри на висках.

Не знаю, как другие, а я испугался. Изнанка поступала с нами не совсем так, как описано в легендах Священных холмов. В сказках Фэйри поется, что Изнанка дарует молодость и силу, но при этом отбирает память. Глядя на порозовевшие гладкие щеки тетушки Берты, я догадался, где зарыт обман. Изнанке ни к чему отбирать память, любой пожилой человек сам не захочет отсюда уходить…

— Вперед, мало времени, — дядя Эвальд подхватил баул и чертыхнулся, привычно кинув взгляд на часы.

— Что он хотел? На каком языке они говорили? — по пути полезла ко мне с расспросами Анка. — Разве пес не слушается Камиллу?..

Я очень не хотел свою девушку пугать. Последний час она торпедировала меня десятками вопросов. Но обычной девчонке совершенно незачем знать, кто такая Камилла на самом деле, и почему ее до сих пор терпят духи Холмов. Таких сильных ведьм, как Камилла, рождается не так уж много. есть еще старичок на острове Мэн, есть две бабки где-то на севере Шотландии, но тетя Берта с ними не контактирует. Может, есть и еще кто-нибудь, но праздные вопросы о знахарях задавать не принято. Вообще-то, в нашем фине, самый большой знаток колдовства — это Питер Лотт; когда наступает его черед учить детей, его слушают, затаив дыхание. Рассказывать Питер умеет лучше старого Эвальда, и даже лучше, чем тетушка Берта. Хотя, формально, она, как старшая женщина септа, отвечает за контакты с колдунами. И сколько бы взрослые ни внушали, что следует называть одиночек знахарями, все равно понятно, кто они такие. Питер Лотт, когда пришел его черед учить, загибал четыре пальца.

Лишь в четырех случаях может обратиться Фэйри к тем, кто представляет на свету Неблагий двор.

Когда смертельная опасность угрожает ребенку, и женщины септа не могут спасти дитя.

Когда смертельная вражда охватывает два септа, или два фина, и Палата не в силах рассудить их. Такого, кстати, никогда не случалось.

Когда мор охватывает скотину, или засуха, или эпидемия… Дядюшка Лотт говорит, что последние сто лет подобные проблемы потеряли насущное значение.

И последний случай, самый неприятный. Когда септам угрожает смертельная опасность от обычных. Традиционно знахари не вмешиваются в войны и споры людей; это оттого, что до восемнадцатого христианского века их жгли на кострах. В Британии сожгли десятки тысяч знахарей, но еще больше — на материке. Среди знахарей встречались не только Фэйри. Скажем честно, Фэйри среди них было меньшинство, а больше половины казненных во все времена составляли бастарды и всяческие помеси с обычными. Питер Лотт даже как-то раз невнятно упомянул о ведьмах из народа пикси и о колдовском племени с Оркнейских островов, которое целиком сгинуло в казематах и пламени костров, а с людьми имело столько же общего, сколько мы имеем с гориллами и медведями. Издалека похожи, но совершенно разные…

Но я рассудил, что Анке совсем не обязательно знать, что такое Неблагий двор и почему такие, как Камилла, вечно прячутся от людей. Она ведь немножко наивная, я имею в виду Аню. Она наверняка начала бы приставать с идеями: например, построить медицинский центр и там собрать знахарей, чтобы они бесплатно лечили людей. Или брали бы деньги с богатых и бесплатно лечили всех бедных. От ее брата я уже слышал, как она деньгами распоряжается, которые им люди Атласа заплатили. Он, конечно, тоже не жадный, Валентин, но за пару дней потратить шестнадцать тысяч долларов на лекарства и подарить эти лекарства больнице…

Это круто.

Валентин звонил мне из аэропорта, когда провожал Анку на самолет, и предупредил, чтобы мы с сестрами присматривали… за Анкиным кошельком. Не дай Бог, ей в Британии придет в голову идея накупить кислородных подушек и тестов для диабета…

Ну как я после такого объясню ей, что Камилла вовсе не стремится никого лечить? У меня от одного ее присутствия рядом поднялись кисточки на ушах и захотелось оскалить зубы! Дядя Эвальд меня предупреждал еще в машине, что захочется рычать, но я не поверил.

Как я объясню Анке, как предков Камиллы отринул Неблагий двор? А Добрые Соседи тоже не могут и не захотят ее принять…

И теперь такие, как она, мечутся между двух вселенных, руководствуясь своими непонятными законами, законами Пограничья. Иногда они способны пойти навстречу, иногда поступают назло…

— Дети, не напирайте! — Окрик дяди Сани вывел меня из задумчивости.

В глаз мне словно попала мошка, а в ноздри влился запах черного ячменного пива, горячего хлеба и топленого масла. Стоило дважды сморгнуть, и я едва не воткнулся кровнику в спину. Все наши стояли, задрав головы, и не шевелились. Я уже догадался, что никаких мошек в глазу нет, просто таким образом Пограничье реагирует на излишне любознательных. Как только пытаешься уследить за изменениями, получаешь пыль в глаза или молнию в небе. Анка затихла рядом, разинув рот, но вопросов пока не задавала. Полагаю, что у меня вид был не намного лучше.

Мы вышли к заставе.

Застава брауни больше всего походила на средневековую крепость, с одной оговоркой. Она была выстроена из дерева, и ее нельзя было обойти. Частокол толстых, плотно пригнанных дубовых стволов тянулся в обе стороны, насколько хватало глаз. За частоколом поднимались сторожевые башни с острыми крышами, заляпанными совиным пометом. Из бойниц башен за нами следили цепкие бессонные глаза, но сами брауни не показывались. Совы задумчиво прохаживались по конькам крыш, чистили перья и кормились из железных лоханей. Мне показалось, что на двух птицах были надеты седла.

Далеко слева, в поле, двигалась упряжка длиннорогих быков. Верхом на белом быке сидел человечек в красном колпаке. Я уже привык, что в Пограничье верно оценить расстояние почти невозможно, до быков могло быть в равной степени как сто ярдов, так и несколько миль. Небо цвета крепкой марганцовки тянуло за собой ячменное поле вверх, и казалось, что бычья упряжка ползет по наклонной стене. Здесь все было наоборот, Пограничье заключалось в сферу, а не натягивалось на поверхность планеты, как Верхний мир.

У центральных ворот смердело невероятно, просто не верилось, что это парадный вход в городок. Дорога, по которой мы пришли, упиралась в глубокий ров, на дне которого валялся всякий хлам. Мне даже стыдно стало за легендарных брауни. На камнях догнивали тряпки и кожаные сапоги, ржавели подковы, куски чайников, в помоях копошились жирные крысы. Судя по всему, отходы кухонь выливали прямо через крепостную стену.

Пока тетушка Берта вела переговоры через дырку в воротах, я повернулся, глядя в другую сторону. Мне было жутко интересно, что случится, если рвануть вдоль крепостной стены к далекому лесу у горизонта. Куда тогда денется горизонт, будет так же быстро удаляться, как в Верхнем мире, или земля станет наклонной, а потом и вовсе поднимется вертикально, замыкая сферу изнутри? Но тогда это будет означать, что мир обрел стены, а любые стены можно проломить…

Позади нас широко разливалась река. По сути, это была уже не река, а настоящее море, и противоположный берег скрывался в туманной мгле. По седым барашкам, под оранжевым диском луны скользили лодочки, плясали поплавки сетей, а у берега, на песке, дымили коптильни. Присмотревшись внимательнее, дальше по берегу я разглядел деревню из круглых каменных домиков. Там пологий пляж переходил в крутой откос, на ковре вереска полыхали костры, и мелкие фигурки водили хороводы…

От ворот заставы было слишком далеко, чтобы понять, люди танцуют в рыбацкой деревушке или брауни. Мне показалось, что они нас заметили. Стройные женские фигурки в зеленых платьях до земли махали платками и смеялись.

От воды несло копченой рыбой и вересковым медом. Оранжевый свет смягчился вечерними облаками, в третий раз вплотную приступила ночь. И сразу же, словно отвечая на сумрак, вдоль озера зажглись огоньки еще в трех деревнях, и влажный соленый ветер донес хоровое пение. Я никогда не слышал этой мелодии раньше, но сразу же ее признал, потому что это была древняя песня Долины, настолько древняя, что неважно было, кто ее напевает, Фэйри, брауни, пикси или другие, ушедшие в Изнанку, расы…

Я не хотел никуда отсюда уходить. Если не считать мелких странностей и не обращать внимания на две луны, в Пограничье мне все больше нравилось. Здесь было красиво и хотелось жить. Я посмотрел на Саню: в его голубых глазах, как и в глазах дяди Эвальда, плескалась тоска. Дядя Саня выпустил из рук портфель с оружием, старый Эвальд поставил в дорожную пыль баул. Я видел, что им тоже хочется построить дом на берегу оранжевого моря, тоже не терпится влиться в хоровод и сварить черное пиво к празднику…

Мария тоже чувствовала себя неуютно, дергала шеей, по ее широкому затылку стекали капельки пота. Понурившись, она что-то разглядывала на земле.

От протяжного скрипа ворот меня будто ударило током.

Я вспомнил, кто мы такие, и также вспомнил, что Пограничье сильнее всего затягивает на окраине.

Я вспомнил, что надо сопротивляться, но не мог придумать, как же встряхнуть остальных. И тогда я набрал в грудь воздуха и издал боевой клич Фэйри. Разом заухали и захлопали крыльями совы, из-за крепостной стены донеслось конское ржание, в поле вспорхнули десятки птиц и принялись кружиться над нами. Дядя Эвальд ойкнул и несколько раз ударил себя по щекам. Саня схватился за пистолет, Мария и Анка вскрикнули.

Все смотрели на меня, и никто больше не спал. А я себя чувствовал жутко виноватым, потому что тетя Берта не разрешала шуметь. Ну как я им мог передать, что почувствовал опасность? Ведь я кричал точно так же дома, и неоднократно, и никакой реакции боевой клич не вызывал. Максимум, на что я мог рассчитывать в Верхнем мире — это напугать котенка Мардж. А мама смеялась надо мной и говорила, что примерно так должна звучать партитура труб Страшного Суда.

Но сейчас тетя Берта заулыбалась и показала мне большой палец.

Створки ворот медленно раздвигались в стороны.

Внутри нас ждали брауни. Шестеро сидели на крошечных саврасых лошадках, таких лохматых, что волосы, свисающие с боков, стлались по земле, а гривы были заплетены в косы. Торсы всадников защищали грубо связанные кольчуги, а у седел болтались кривые зазубренные топоры. Стражники не выглядели слишком угрожающими, но мне как-то сразу подумалось, что пистолеты нам вряд ли помогут. Мария могла бы застрелить этих шестерых, но еще дюжина целилась в нас из луков сквозь щели в башнях…

Анка попятилась, от ее страха у меня закололо в затылке. Я совсем позабыл, что моя девушка — не Фэйри. Я взял ее за руку и молча приказал ее страху отступить. Если бы на месте Анки были Джина или Бетси, они бы меня сразу поняли, и вместе нам стало бы совсем не страшно. Потому что это только так говорится, будто можно повелевать чувствами другого человека. Дядя Эвальд уже давно рассказал, как и почему Фэйри общаются без слов. Среди Добрых Соседей, оказывается, тоже есть ученые, они все давно изучили. Просто мы умеем настраивать свой мозг не только на мозг другого человека — неважно, Фэйри или обычного, — но и на другие его органы.

Например, я могу представить себе, что поглаживаю нежно Анкино сердце, а сильный знахарь, вроде тети Берты, может чужое сердце остановить…

— Так ты явилась угрожать нам, Соседка? — гнусавым голосом спросил младший брауни.

Карликовый всадник объяснялся на смеси языка Долины и того саксонского, на котором могли бы объясняться рыцари Круглого стола. То, что он младший, я тоже вспомнил. Видимо, от волнения в мозгу у меня что-то переклинило, и неожиданно выплыли уроки истории, которые лет пять назад преподавал Питер Лотт. Младший всегда начинает разговор первым, а старшие слушают; так уж у них заведено, чтобы не опозориться. Они свое старшее мнение держат на «потом», чтобы последнее слово всегда оставалось за ними. А еще, по мнению дядюшки Лотта, брауни отличаются хитростью и скверным характером.

Как вскоре выяснилось, дядя Лотт был прав…

— Мы пришли без угроз, — тетушка распрямила плечи и незаметно щелкнула за спиной пальцами. Дядя Эвальд приблизился и вложил ей в руку полиэтиленовый мешочек с рекламой очков. — Мы ищем путь в Изнанку.

— Ты не получишь здесь проводника, Соседка.

— У нас есть проводник. Я пришла внести плату отважным защитникам ворот.

— Так это с тобой пришел Черный пастух? — Брауни посовещались, после чего всадник заговорил чуть мягче. — Он сожрал несколько коров в деревнях у ручья. Старики обрадовались, что пес решил поселиться в наших краях. Они решили, что пес приведет подружку, осядет поблизости, и ему можно будет поручить охранять стада. Так было когда-то…Для него всегда готова пещера и жирная свинья на привязи…

— Он не останется, Сосед…

— Мы так и поняли, — разочарованно протянул второй всадник. — Женщины Фэйри владеют сильным колдовством…

Волосатые всадники затихли, точно ждали от тетушки какого-то откровения.

— Так ты нам скажешь, как ты подчиняешь Ку Ши?

— Да, расскажи нам, как уложить поперек дверей подручного смерти?

— Как сделать его ласковым, Соседка? Если ты нам откроешь тайну, тебе не придется платить стражникам! Твои люди получат постель и сытный обед, и много еды в дорогу…

— Не я подчиняю Ку Ши, — вздохнула тетя Берта. — Он выпил кровь девственницы.

И она указала на Анку.

Жадные взгляды брауни скрестились на моей девушке. Они ничего не могли ей сделать, могли только завидовать, но я все равно ощутил, как наливаются кровью волосы и чешутся остатки крыльев на спине. Если бы кто-то из них посмел дотронуться до Анки, в тот момент я бы, наверное, перегрыз ему горло.

Но всадники не пошевелились.

— Как я могу поверить тебе, Соседка? От этой девчонки дурно пахнет! Она ведь из обычных, она не Фэйри, не Глейстиг и не из Отрядных, верно?

— Да, она обычный человек.

— Ты хочешь сказать, что обычная девчонка из этой трусливой безмозглой породы добровольно предложила Ку Ши свою кровь?

— Именно так и было, клянусь Священными холмами. Хотя у нее сердце ребенка, воля ее крепка, как стальной канат, и отвагой она превосходит многих мужчин. Она сама предложила кровь и подарила духам сидов свои волосы.

— Так девственницу никто не принуждал? — Самый старший из стражников даже привстал на стременах, чтобы получше разглядеть Анку.

— Иначе как бы она заручилась благосклонностью Черного пастуха? — резонно возразила тетя Берта. — Она дала подручному смерти облизать свои раны. Теперь девочка может призвать его в любую минуту.

Наверняка тетушка Берта слегка преувеличила, но брауни затихли. Несколько минут они шепотом общались на своем каркающем языке, на Анку поглядывали уже не с презрением, а скорее с опаской, а после заговорили уже в ином, торгашеско-развязном тоне.

Я смотрел на лимонную луну, которую отделяла от мучнисто-сизой подруги щель толщиной в лезвие бритвы. Они застыли над башнями крепости, как два набрякших пьяных глаза, и две тени от ближайшей башни, наконец-то, почти слились в одну. Лучник в амбразуре продолжал удерживать натянутой тетиву. Я слышал, как бычья жила подрагивала в его мозолистых пальцах, и как терлась об нее шершавым оперением звонкая стрела. Совы переступали по крыше железными когтями, с озера тянуло рыбой и гарью костров. Наше время утекало, как песок между пальцами, и никто не мог сказать, сколько часов или лет проносится сейчас наверху.

Брауни продолжали выпендриваться.

— Ты принесла с собой противных тварей!

— Они надежно связаны, Сосед. Ты знаешь, кому они предназначены.

— Ты выбрала не самый лучший путь в Зеленую страну.

— Я принесла вам славные ножи и отменные стекла.

— Ты знаешь, что все брауни станут твоими врагами, если хоть одна тварь останется жива?

— Я клянусь, они не проникнут на заставу, Сосед.

Тетя Берта вела себя достойно. Если она и волновалась, то внешне никак этого не показывала. Она твердым голосом отвечала на вопросы, но не более того, не рассыпалась в объяснениях и не подлизывалась. Мария, насупившись, оглядывала сторожевые башни. Дядя Эвальд, очень бледный, поставил баул и держал руку под полой своего замшевого пиджака. Дядя Саня, раскрыв рот, крутил головой, Анка прижималась ко мне и вся дрожала, как новорожденный лосенок, которого мы с отцом выходили в тайге. Она совсем не походила на покорительницу Ку Ши.

Мы стояли на круглой площади, мощенной булыжником, усыпанной гнилой соломой и сухим навозом. Высоченный забор из бревен, рассекавший мир снаружи заставы, в обе стороны, до близких горизонтов, свернулся в мощную замкнутую ограду. Тени башен нависали над площадью, как обветренные клыки. За спинами встречавших нас всадников толпились деревянные строения, почти все одноэтажные. Дым вырывался из отверстий в крышах, на веревках сохло домотканое белье, два длиннорогих быка с кольцами в носах с мычанием крутили ворот водозабора. Среди неказистых строений я по запаху различил пекарню, склады кож, маслобойню, конюшню и псарню. Из узких окошек домов выглядывали рожицы детей; по настилам, укрепленным изнутри ограды, перебегали любопытные лучники, а на башнях переступали удлиненными железными когтями боевые совы.

Совсем молодой брауни босиком пробирался по гребню стены, башмаки его болтались на веревках на шее, а в длинных ручищах он нес длинный шест с застекленным масляным фонарем на конце. Через равные промежутки времени фонарщик останавливался, подносил огонь к торчащим над кольями факелам, и в крепости на глазах становилось все светлее.

— Священные духи… — Дядя Саня, задрав подбородок, уставился на небо.

Луны почти соединились и теперь давали заметно меньше света. Или мне показалось, или вправду стало значительно холоднее. Пока тетя Берта дискутировала со старейшинами, молодой фонарщик, перепархивая по остриям бревен, уходил все дальше по окружности и, наконец, достиг противоположного края крепостной стены. Он совсем пропал из виду, только плясал крохотный язычок огня. Там, вдали, фонарщик поджег сразу четыре стационарные лампы, и голубые блики заплясали на поверхности металла.

Ворота, ведущие в Изнанку, оказались из железа.

Но стражники не спешили их отпирать.

— Что случилось в Измененном мире? — ерничал младший всадник. Теперь он прицепился к Марии. — Фэйри докатились до того, что лижут пятки обычным?

— Это мои друзья, Сосед, — с достоинством отозвалась тетя Берта.

— Ах, вот как… — Брауни противно рассмеялся, — Они жгли вас на кострах, а теперь я слышу жалкие речи о дружбе!

— Наши отцы подписали договор с людьми Атласа.

— Не понимаю, о чем ты толкуешь, Соседка. Ты хочешь пройти в Изнанку навсегда?

— Нет, мне непременно надо вернуться. Ты знаешь наши законы, Сосед. Эта женщина и эта девочка поступили благородно по отношению к Фэйри, в них нет зависти и коварства. Кроме того, в сердце девочки живет истинная любовь, что само по себе большая редкость…

— Если не хитришь, то это большая редкость, а за редкость стоит платить, — туманно отозвался старейшина, шевеля седыми бровями. — У тебя сильные травы на руках, Соседка…

— Я принесла и вам трав.

— Как все хитрые Фэйри, ты поступаешь неблагородно. Ты могла бы принести нам семян, они нам очень нужны, особенно то, что мы называем Хинсса-орр.

— Я несла вам семена, но знахарка, стерегущая сиды, отняла их у меня, — не моргнув глазом, соврала тетушка. — У нее слишком острое чутье, а семена Хинсса-орр пахнут за милю. Но у меня целый мешочек сушеной травы…

— Это хорошо! Очень хорошо! — Брауни загремели своим неказистым железом.

— Насколько я помню, эта трава разжижает мозги суккубам Баван Ши, — осторожно закинула удочку тетя Берта. — Неужели отважные брауни еще не вывели в округе нечисть?

— Мы выводим одних чудищ, а Зеленая страна рождает других, — лаконично ответил третий всадник. — В Зеленой стране — не как в вашем Измененном мире, там все имеют право на жизнь, и даже на истинную любовь, хе-хе… Ты видишь, какую стену пришлось выстроить четырнадцать лет назад?

— Вижу, вижу, — со знанием дела отреагировала тетушка. — Наверное, ее не одолеют никакие враги?

— Пятнадцать лет прошло после вылазки фоморов. Вы там, в Измененном мире, наверняка о них забыли?

— Отчего же, помним прекрасно!

Тетя Берта с жаром пустилась в рассуждения об одноглазых и одноруких великанах, а я задумался, что могут означать для Измененного, то есть нашего мира местные четырнадцать лет. Я смотрел на почерневшие дубовые колья. Если здесь древесина портится с той же скоростью, что и «наверху», то получается порядка двухсот лет. Мне стало интересно, сколько лет живут брауни, и тоскливая игла зависти кольнула под сердце.

Они сохранили то, что мы утратили. Теперь мы бегаем с протянутой рукой за людьми Атласа, а могли бы жить по несколько столетий.

— Хорошо, Соседка. Если обычные не боятся за свою шкуру, они могут пройти, хотя им в Зеленой стране делать нечего…

— Бернар, ты его понимаешь? — сквозь зубы произнесла Мария.

— Пока он не хочет пропускать вас.

— Мне это не нравится!

— Я умоляю вас не вмешиваться, — так же тихо отреагировал дядя Эвальд.

— Но они пробираются со всех сторон…

— Я вижу. Нет причин волноваться, просто брауни не выносят кошек. Для них нет более противной твари. Главное, что нас пустили, а остальное сделает Берта. Вот увидите, они постараются избавиться от нас как можно скорее…

— Прелестно… — пробурчала наездница, — но избавиться можно разными способами. Эти парни вооружены и целятся в нас из луков.

— Стойте спокойно, не машите руками!

Не поворачиваясь, я скосил глаза. Мне совсем не хотелось, чтобы Анка заметила мою робость. Еще до Марии я знал, что нас окружают, но обитатели крепости не таили враждебности. Они повылезали из своих землянок, побросали работу в мастерских и тихо обступали нас, скрываясь в тени стен. Толпились женщины в кожаных фартуках, их волосатые руки были испачканы сырой глиной и серой мукой, от них пахло овечьим сыром и дегтем, а дети брауни выглядели очень смешно, как маленькие плюшевые зверушки с человеческими рожицами.

Совсем некстати вспомнилась одна из долгих стихотворных историй дядюшки Лотта. В ней живописался окончательный разгром круитни войсками скоттов на севере страны. Фэйри в этой истории, к счастью, места не нашлось, а вот маленьких брауни, судя по многочисленным воспоминаниям современников, убивали прямо в собственных домах. Солдаты забавлялись тем, что швыряли детей брауни в костры. Тогдашние хозяева положения особо не церемонились и не разбирали, где обычные люди, а где народ, хранящий сиды.

Наверное, это было последней каплей, переполнившей чашу терпения, и брауни ушли в Зеленую страну. Согласно легендам, с ними ушла и уцелевшая часть круитни, хотя они были обычными, а обычные панически боятся покидать солнечный мир. В ту эпоху существовало несколько ритуалов, соблюдя которые, в Изнанку мог спуститься кто угодно, даже упертые и неверующие, вроде наездницы Марии. Некоторые уцелевшие кланы брауни осели в Пограничье, поскольку не могли бросить священные могильники, а большинство вместе с круитни проследовали дальше…

Помнится, Питер Лотт закончил свою стихотворную сказку довольно неожиданно. Он обвел нас, притихших малышей, строгими глазами и поведал, что после ухода брауни все мы, и Фэйри, и обычные, потеряли искусство строительства сидов. «Могильный холм может насыпать любая толпа родственников во всякой точке земного шара, — сказал дядя Лотт. — Но куча земли останется навсегда лишь кучей земли над зарытыми костями. А сиды Тир Нан Ог, которые брауни строили на заказ, позволяли говорить с умершими, просить у них совета, а иногда и помощи. Много веков назад брауни были уничтожены, и великая тайна оказалась потеряна. Конечно, единицы их не покинули Верхний мир, но это действительно единицы. Они растеряли навыки, утратили волшебство; они способны только путать людям крупы в буфетах и связывать ночами шнурки от ботинок. Жалкое зрелище, а не древний народ волшебников…»

И вот я встретил живых брауни. Я их слышал, вдыхал их запах и видел косые зеленоватые глаза. Предки брауни сбежали сюда, куда сбегали все, по мере того как Верхний мир изменялся. Предки соблюдали запреты, не размножались сильнее, чем позволяло плодородие полей и глубина рек. Они берегли существующий порядок, поклонялись сидам и взамен получали долгую жизнь. А нынче брауни, затаив дыхание, разглядывали нас, и в их темных глазах шевелился страх. Малыши жили здесь медленно и боялись, что Измененный мир все еще жаждет их гибели.

Они не могли нас убить просто так, ведь мы еще не в Изнанке, где гостей, не защищенных договорами, не спасет никто. В Изнанке каждый сам за себя, по крайней мере мне очень не хотелось думать, что нас сейчас прикончат, но от разлившейся вокруг недоброжелательности я даже вспотел.

За воротами колыхалась изрядная толпа. Очевидно, подоспели взглянуть на нас рыбаки из прибрежных деревень и обитатели лесных поселков. Они стояли плотной молчаливой стеной, у многих в волосатых руках были зажаты топоры и багры, а возле ног сидели послушные мохнатые собаки-крысоловы и собаки-загонщики невиданных пород. От них пахло шерстью крыс и потрохами кроликов. Эти собаки чуяли меня так же, как я чуял их, но не лаяли и даже не скулили от нетерпения.

Вместе с хозяевами они ждали, чем закончатся переговоры.

Тетя Берта не думала так легко сдаваться.

— Я принесла славную плату за обеих женщин и подарки для смелых стражников!

Тетушка бережно опустила пакет посреди двора. На мятом полиэтилене выделялись улыбающиеся мужчина и женщина, оба в очках, только мужчина в старинной круглой оправе с цепочкой, а дама — в новомодных дымчатых стеклах. Рекламная акция концерна. Содержимое пакета дядя Эвальд приобрел в дежурной аптеке на последней заправке.

Младший брауни соскочил с коня. Как и его соплеменники, воин был одет в грубую зеленую куртку без рукавов и жесткий красный колпак. Как и его кровники, он был безобразно волосат, а глаза его косили так страшно, что непонятно было, как он не промахивается ногой мимо стремени. Младший брауни заглянул в мешочек и прищелкнул языком; на миг я разглядел его коричневые от пива и золистого хлеба зубы.

— Отменный материал, — проскрипел брауни и передал мешок соседу.

Сосед тоже заглянул, сперва одним глазом, затем другим, потому что был косой, почти как ворон Камиллы. Его сплющенный боксерский шнобель покраснел от волнения. Похоже, отважного защитника заставы больше увлекло не содержимое, а упаковка. Он попробовал полиэтилен на зуб, затем проткнул его пальцем и наверняка сожрал бы мешок, если бы не вмешался третий всадник.

— Стекло чародеев! — Третий брауни приподнял колпак и почесал пятерней в лохматой седой голове, а четвертый, самый главный, отважно запустил руку в мешок и выудил несколько уродливых оправ с сильными стеклами от близорукости.

Отменный подарок из Верхнего мира едва тянул на десять фунтов.

— Берта, мало времени, — молча послал тревогу дядя Эвальд.

— Мы просим отважных стражников отпереть нам западные ворота, — вежливо поклонилась тетушка.

— Свежий эль и свежий теленок, — предложил главный всадник. — Свежая постель и свежие песни!

Возможно, он произнес эту фразу не совсем так, но основной смысл я ухватил. Плата была принята, нас приглашали погостить. Тетя Берта принялась отказываться в самых витиеватых выражениях.

— Хорошо, пусть обычные идут! — благосклонно кивнул старший всадник и ткнул в рюкзак с сонными кошками грязным ногтем. — Только смотри, чтобы противные твари не освободились!

— У меня еще одна просьба, Сосед. Нам нужна молодая трава Ахир-Люсс.

— Сколько угодно! — Старший брауни нацепил подаренные очки и стал похож на ученого ежа. — Ее полно внизу, хе-хе…

Видимо, косматый старикан подал какой-то знак, двадцатифутовые ворота неторопливо сомкнулись у нас за спиной. В последний раз рыжими искрами полыхнуло озеро, в последний раз мелькнули горбатый мост, разлив ячменных полей, ряды мрачных брауни с топорами; а потом отполированные бревна-засовы попали в пазы и задвинулись. Мне почудилось, что на мосту, обмахиваясь хвостом, сидит очень знакомый пес. За Ку Ши можно было не беспокоиться, он легко преодолеет границу без нашей помощи. Я знал, что он не враг и не друг, но связан обещанием и потому непременно найдется…

Застава приняла чужих.

Поднялся шум. Я поднял глаза навстречу гомону. Нас окружало не меньше сотни пеших брауни. Видимо, все население крепости высыпало поглазеть на чужеземцев и потрогать их руками. Дядюшки держались вежливо, просто стояли и ждали, пока десятки лохматых созданий подергают их за одежду. Хуже всего приходилось Марии с ее ростом. Некоторые малые дети даже ухитрялись попробовать на зуб ее кожаные ботинки и обшлага рукавов.

— Не мешайте им, — одними губами скомандовал Марии дядя Эвальд. — Эта застава много десятков лет не встречала гостей.

— Я не мешаю. Если двинусь с места, непременно кого-нибудь раздавлю. Они так и будут глазеть на меня? Они вообще понимают английскую речь?

— Образованные понимают…

— Вот как? В этой клоаке есть образованные? — Мария в третий раз взяла за шкирки и поставила на землю двоих детишек. Девочкам было лет по шесть, а может и больше, они хихикали и настойчиво пытались проникнуть в карманы кожаной куртки наездницы. Непросто разобраться с возрастом ребенка, если он похож на обросшую мартышку и при этом одет как средневековый старичок.

— Брауни покинули Измененный мир не так давно, во всяком случае, после истребления круитни их еще часто видели. По слухам, они помогали круитни строить могильники еще при Кромвеле, а одиночки живут в стенах старых домов до сих пор! — Через плечо докладывал глава септа, пока мы медленно двигались по раздолбанной мостовой к западным воротам.

— Что за круитни? — Мария вытащила из кармана очередную попрошайку.

— Так раньше называли пиктов. Это один из народов Острова, полностью истребленный скоттами у озера Лох-Несс…

— Тихо! — перебила тетя Берта. Она оглянулась, и стало заметно, что теперь милой кровнице нельзя дать больше шестидесяти. За какой-то час тетушка сбросила четверть века. Я слышал, как ее сердце возвращается к забытому степенному ритму. — Эви, скажи всем, чтобы держались за руки!

Она поспешала за младшим всадником, его лошадка довольно бойко цокала копытами по мостовой, так что нам с Анкой иногда приходилосьпускаться рысью. Остальные всадники куда-то подевались, а голосящая веселая толпа буквально висла у нас на руках. От них шел острый запах, не то чтобы противный, но постоянно щекотало в носу и хотелось чихнуть. Эти малышки даже не пытались говорить на языке Долины, тетя Берта заметила, что они пользуются одним из галльских диалектов, и понять их невозможно.

Потому что этот язык умер пару тысяч лет назад. На очередном повороте дядя Эвальд крикнул, чтобы мы подождали Саню, он раздает детям леденцы, купленные в той же дежурной аптеке. Наконец улыбающийся, обалдевший дядя Саня вырвался, и тут свора туземцев как-то разом отступила. Сквозь возбужденный гомон послышался равномерно нарастающий и спадающий, шипящий звук. Звук был очень знакомым, и в то же время таинственным, так могло бы похрапывать спящее чудовище.

Я оглянулся. Восточные ворота скрылись с глаз. Заслоняя их, выросли десятки одинаковых домиков, похожих на просмоленные бочки; в каждом светились одинаковые окошки, и плясали между домиками одинаковые переулки. В переулках кривлялись и гомонили волосатые дети в деревянных, звонко стучащих башмачках и фиолетовых суконных чулочках. Они махали нам руками, но не продвигались дальше какой-то невидимой черты.

Сполохи факелов сливались у меня перед глазами в пестрые искрящиеся ленты, поэтому я не сразу заметил, что мы уже выбежали на пригорок перед железными воротами. Никакой черты не было, однако мирные жители не желали подходить близко к западному рубежу.

В ноздри вплыл жирный запах варящейся говядины, сдобренной пряными травами. На одной из башен протрубил рожок, хозяйки одновременно начали готовить ужин, и одновременно заголосили тонкие женские голоса, призывая домочадцев к очагам.

Снова раздался шершавый сиплый всхлип, только гораздо ближе. Мне по щеке будто проехалась соленая мокрая ладонь, но дождь и не думал начинаться. Мы очутились возле западных ворот, они тянулись в небеса бесконечной ржавой стеной. Где-то в неизмеримой высоте сторожа вращали лебедку, лязгали зубчатые колеса, стонал канат. Нижняя петля ворот, если ее поставить на землю, достала бы мне до плеча. И забор из бревен с этой стороны вымахал несоизмеримо выше, чем со стороны уютных полей. А в толщину… Каждый ствол не смогли бы обхватить и три человека.

Кое-что еще я заметил. Между ближайшими постройками и стеной с этой стороны крепости везде оставалось пространство. На нем свободно могли бы разминуться два грузовика или две конные повозки, но ни животные, ни люди не заходили на «нейтральную полосу».

— От какого же Кинг Конга такую калитку склепали? — Дядя Саня постучал по влажной броне.

Ворота ответили низким гулом на пределе слышимости. Внизу они очень плотно примыкали к земле, и булыжник здесь уступил место отшлифованным каменным плитам. На уровне четырехэтажного дома из примыкающей к воротам башенки высунулась бородатая голова и что-то прокричала. Стражник сильно шепелявил, но тетя Берта поняла.

— Он посоветовал нам отойти, сейчас отопрет.

Улочки стремительно пустели. Я приучен ориентироваться в любом лесу, но сейчас никак не мог понять, по какой из них мы пришли. Совсем недавно мне казалось, что в крепости, от силы, дюжина жилых строений, а теперь позади раскинулся целый город. На плоских крышах сушилось сено, кто-то трогал во мраке струны неведомого инструмента, кто-то пробовал хриплую дудочку. Лениво тявкали собаки, ржали в конюшнях лошади. В лиловом киселе две враждебные луны соединились краями, и вспыхнули бенгальскими огнями звезды. Храп невидимого сонного чудовища заглушал все звуки.

Пограничье снова играло с нами в свои непонятные игры.

— Вот это да… — прошептала возле меня Анка.

Западные ворота начали открываться.

И мгновенно стало ясно, кто протяжно вздыхал в темноте. В образовавшуюся щель хлынул просоленный морской ветер и, как ни странно, стало светлее. Колоссальные створки раздвигались все шире, за ними открывалась столь захватывающая перспектива, что тетя Берта и Мария разом охнули, Саня присвистнул, а мне захотелось, как маленькому, запрыгать от радости.

Я сдержался, потому что вовремя оглянулся назад. Многие мирные жители заставы не ушли ужинать, они так и стояли плотной массой в темноте и жадно вдыхали ароматы побережья. Наверное, западные ворота открывались нечасто.

Там было настоящее море, или даже океан. Но какой океан! Он не покоился в своем ложе плоской спиной вверх, он прогнулся, точно готовился для прыжка, и жгуты пенных мышц вспухли, окатывая сияющий хребет Млечного пути! Луны потемнели, по звездной простыне прокатилась мелкая рябь, и вдруг все небо и вода засияли мрачным рубиновым блеском. Млечный путь, густой, как гель для волос, наполненный тысячами холодных блесток, окунулся и достал до дна, а жадная глубина рванулась ему навстречу, как будто намеревалась погасить сияние.

Там, вдали, на пределе видимости, где все оттенки синевы словно сошли с ума от безнаказанности, где звезды, смеясь, горели сквозь толщу воды, море и небо терлись друг о друга бархатными животами, — там зародилась первая волна.

Она вспучилась пенным пузырем, было захватывающе красиво, а потом стало страшно, когда оказалось, что это не обман зрения, горизонт действительно опрокидывается на нас и с ревом товарного экспресса несется к берегу…

Волна была дьявольски хороша, она сияла всеми оттенками красного, она затмевала собой весь мир. Она несла на нитях розовой паутины тишину, какую могут подарить лишь ватные глубины океана.

В ту секунду у меня возникло острейшее чувство досады. Ну никто не догадался захватить фотокамеру! Держу пари, что за пяток снимков этой водной стихии «Нэшнл Джиогрэфик» отвалил бы самую почетную премию, а, продав пленку целиком, можно было бы купить небольшой островок!

В пяти шагах впереди каменный козырек берега обрывался вертикалью. До поверхности бурлящей воды было не менее двухсот футов. На краю обрыва, привязанная цепью к железному кольцу, ждала нас перевернутая длинная лодка, целиком выдолбленная из ствола дерева. Я сначала не понял, зачем тут лодка, когда ни один нормальный человек не прыгнет с такой высоты в воду, да и сдвинуть с места подобную махину мы бы не смогли, но тут Мария легла на живот, подползла к краю и заглянула вниз. Она почти тут же вернулась назад и что-то прокричала, но шквалистый ветер унес ее слова в сторону. Лишь со второго раза, когда мы сомкнулись головами, стало понятно.

— … Внизу… пещера… Надо ждать прилива!..

Действительно я мог бы и сам догадаться, что в мире, где вместо солнца светят две луны, где водятся собаки размером с трактор, должны быть и приливы по двести футов! Но в ту минуту мне было не до раздумий, я искал руками, за что бы ухватиться, и чувствовал непреодолимое желание сесть, а то и лечь на землю.

Мы смотрелись как горстка жалких букашек на самом краю вселенной.

Море было везде и вплотную подступало к обрыву. Я уже не задавался глупым вопросом, откуда оно взялось и каким образом успело так незаметно подкрасться. Как и со стороны тихих полей, забор тянулся в обе стороны до горизонта. Он возвышался по краю обрыва — неприступный забор из неохватных дубовых стволов. Можно было пойти налево или направо по сглаженной каменистой тропке, но у меня даже сомнений не было, что наш путь лежит совсем в другом направлении.

Нам предстояло ждать прилива. Но прилив не ждал.

Волна врезалась в основание утеса, и камни завыли, как от зубной боли. Мне показалась, что вся застава брауни должна была подпрыгнуть, но, с другой стороны, в Пограничье ничто не происходит правильно. Вполне вероятно, что мохнатолицые прижимистые людишки за железными воротами даже не подозревают о приливах и отливах.

Очень возможно, подумал я, что за стеной прошло несколько лет.

Ветер размашисто ударил в лицо с новой силой. Он уже не водил робкой ладошкой, а надавал нам всем хлестких пощечин. Тетя Берта вытирала глаза, Анка отвернулась и моргала, ее стриженый затылок смешно взъерошился. Мне вдруг остро захотелось поцеловать ее туда, но моя девушка уже отодвинулась. Она бросилась помогать дяде Эвальду ловить его шляпу. Я знаю, что если доживу до его возраста, то тоже буду носить такую вот летнюю шляпу с широкими полями. Конечно, глава септа выглядит в ней немного потешно, но иначе не спрятать огромный шар седых волос…

Они поймали шляпу возле самых ворот, в тот момент, когда от закрывающегося прохода снова осталась узкая щель. Прилив ревел, как ревут, наверное, тысячи кашалотов, и совершенно заглушал лязг воротных механизмов. Брауни спешили отгородиться от нас, они даже не вышли попрощаться. Зато теперь я разглядел толщину ворот. Между двумя пластинами брони, каждая из которых была толщиной в полдюйма, пролегало десять дюймов мореного дуба, схваченного болтами. Кулак сырой мороси ударил в наружный слой металла, и створки страдальчески застонали.

Море и небо плавно соединялись на горизонте, но не так, как нормальное небо и нормальное море. Луны наложились друг на друга, и образовавшееся светило заливало кипящую массу воды жидким малиновым огнем. Я посмотрел на свои руки: кожа стала такого цвета, как панцирь у вареного рака. Жгучие малиновые небеса смыкались со стеной кипящей воды, которая неслась на нас, точно дикое цунами.

Вторая волна опять ударила далеко внизу, но вертикально вверх поднялся и опал рубиновый веер брызг; в одну секунду мы вымокли насквозь. Я тут же замерз, футболка прилипла к телу, но ночной ветер высушил влагу за несколько секунд.

Анка разевала рот, но я ее не слышал. Саня отфыркивался и выжимал бороду, дядя Эвальд кричал в ухо Марии и показывал на лодку.

Тетя Берта потащила нас назад, к воротам. Впрочем, три шага роли не сыграли, третья волна снова окатила нас с головы до ног. Соль была у меня везде — во рту, в носу и в волосах.

Над взбаламученной пучиной бесновался ураган, но задувал он только в одну сторону. Нас буквально пригвоздило к порыжевшему металлу ворот.

Я не представлял себе, что когда-нибудь увижу, как на меня идет вертикальная поверхность моря. Это даже не вызывало ужаса, весь ужас перегорел раньше; это захватывало сильнее, чем любая игра и любое самое жуткое кино.

Четвертая волна приподняла лодку, а после пятой мужчины и Мария кинулись ее переворачивать. Я тоже хотел помочь, но дядя Эвальд указал мне на место. Он сказал, чтобы я ни при каких обстоятельствах не выпускал Анку. Мне в руки сунули оба баула, рюкзаки и девушку. Когда шапка малиновой пены отхлынула, лодка уже качалась на воде.

— Скорее же! — понукала Мария, она уже забралась в лодку и вставляла в уключины громоздкие весла. — Скорее, надо отойти, пока нас не разбило об этот дурацкий забор!

Наездница была права, шестую волну ждать явно не стоило. По колено в воде мы ринулись к лодке, дядя Саня с трудом удерживал цепь. Каменные ручищи Марии втащили нас с Анкой внутрь лодки, мы вдоволь покатались по твердому колючему дну, стукнулись головами с тетей Бертой и вместе расхохотались. Мы хохотали, все никак не могли остановиться, а Саня и Мария гребли, наваливаясь, упираясь ногами в выдолбленные внутри лавки, а потом вдруг стало тихо, и в тишине дядя Эвальд произнес:

— Вот вам следы Кинг Конга!

Тогда я выглянул наружу и совсем недалеко увидел железные ворота. Просто мы раньше находились слишком близко, а с берега никак не могли заметить того, что открылось издалека. Нижнюю треть ворот и бревна частокола покрывали глубокие царапины, очень похожие на следы от когтей. А в одном месте дюймовый металл смялся в гармошку, там явно отпечатался чей-то прикус, только клыков у подводного кусаки было не четыре, а восемь.

Вокруг шумели и рычали малиновые водовороты, но прилив уже закончился, море пошло на спад. Лучше бы дядя Эвальд не обращал внимания на отметины чужих зубов, потому что я теперь непрерывно думал, какого размера должно быть животное, если челюсть у него раза в два шире, чем у гиппопотама.

А потом сочащаяся влагой неровная стена утеса поползла вверх, и перед нами открылся перекошенный зев пещеры. А из пещеры, перекрывая ароматы йода, соли и гниения водорослей, приторно запахло смертью.

Я никогда не вдыхал его дух, но сразу догадался. По сравнению с ним клыкастые морские твари были всего лишь дрожащими пиявками. Эти пещеры навещал Тот, кого не называют.

Еще месяц назад я считал существование демонов детской сказкой.

Сегодня мне предстояло самому вызвать Большеухого.

Глава 12 ДВОЕ В КЛЕТКЕ

В третий раз он проснулся утром.

Наконец-то, прошлое разгладилось, и каждый отдельно болтавшийся час занял свое место. Старший даже испытал минутное облегчение; раньше он и не подозревал, насколько это печально — потерять память.

— Очухался, красавец? — произнес неприятно-тонкий, знакомый до зубной боли голос.

Старший скосил глаза, и сразу же скрутило живот.

— Ага, узнал, ешкин кот! — дребезжащим смехом откликнулся посетитель, бровастый толстяк в белой рубахе и мятых, обсыпанных крошками брюках. — Засекай, как мир тесен. Говорили тебе — не фиг бегать, так и так дорожки пересекутся…

Сергей Сергеевич был не в меру оживлен и изо всех сил излучал неуставную доброжелательность. Старший вспомнил последнюю встречу, когда доблестный жирняк, прячась за спины десантников, приказывал им не церемониться и прикончить мальчишку…

Значит, он не погиб в тайге; а Маркус был уверен, что Тхол уничтожил всю живность под скалой. Хотя удивляться тут особо нечему! Таких подлых гнид, как Эсэсович, никакая пуля не берет…

Старший лежал, пристегнутый наручником к узкой койке, а его персональный враг сидел на узком венском стуле и вытирал платочком вспотевший лоб. Потом он бережно убрал платочек в карман, о чем-то задумавшись. Валька поводил глазами. Было очевидно, что вторично сбежать ему не позволят. В этот раз не было на ладони спасительного офхолдера, да и кровать не потащишь за собой. Он убедился, что почти не ошибся в своих предположениях во время вечерних пробуждений. В комнате была одна дверь без ручки и два окна. Одно окно, с совершенно черным непрозрачным стеклом, тянулось позади кровати. Стекло другого окна, толстое, мутно-коричневое, тем не менее, пропускало на серый линолеум солнечный свет, но толстые прутья решетки нарезали его на косые прямоугольники, словно проверяя, нет ли в целом куске света чего запрещенного…

Глаза пленника волей-неволей возвращались к самому неприятному предмету обстановки. Перед окном примостился металлический передвижной столик на колесиках. Верх столика прикрывало вафельное белое полотенце, и непонятно было, что там, под полотенцем, лежит. Валькино воображение мигом нарисовало щипцы для вырывания ногтей, скальпели и зазубренные ножички.

Обострившееся чутье подсказывало Старшему, что за их диалогом в клетке наблюдают еще несколько человек. Соратники Сергея Сергеевича с трепетом ждут итогов переговоров. Старший представлял себе, как они замерли по ту сторону темного стекла, напружинив лодыжки и подрагивая от охотничьего возбуждения кончиками носов. Зачем-то он был до крайности нужен этим Сергеям Сергеевичам, и вряд ли — прикованный к койке.

…Он вспомнил, как старший охраны, чернявый Саша, помахал ему из-за турникетов, а Лукас по очереди пожал руки всем шестерым телохранителям. Бледный мужик с рыхлым носом, в форме, положил на стойку раскрытую ладонь, ожидая, когда в нее вежливо всунут паспорт. Перед этим ментом, или кто он такой, Валька испытывал непонятную робость, хотя документы были в полном порядке и человек за стойкой не сделал ему ничего плохого. Он мазнул вялым взглядом по валькиной прическе, несколько раз перевернул новенький британский паспорт, сунул его в какую-то щель, вернул и потерял к пассажиру всякий интерес.

Потом они долго передвигались между полупрозрачными ширмами по каким-то закоулкам, снова вытряхивали из карманов мелочь, показывали пряжки и телефоны, Лукаса даже заставили снять ботинки и поводили вокруг них специальным приборчиком. Возможно потому, что Лукас прикупил невероятно крутые ботинки, на высоких каблуках, из плетеной кожи, с красивыми железными пряжками сбоку. Но и в ботинках ничего опасного для самолета не нашлось, потому что оба ножа и даже отравленные стрелки Лукас сдал в багаж, а огнестрельное оружие ему должны были доставить встречающие в Красноярске.

Маркус приобрел билеты буквально за полчаса до начала регистрации. В зале отправления собралось человек сорок, многие уже дремали, укрывшись газетами; потом явились транзитники, но посадку все не объявляли. Лукас проворчал, что с такими ценами Аэрофлот скоро потеряет пассажиров, и тоже уткнулся в журнал. Старший прилип лбом к стеклу, разглядывая летное поле, гадал, какой же из белых «Тушек» понесет их на сей раз и что дадут покушать на борту.

Наконец у выхода лихо развернулся автобус с резиновой кишкой посередине, и девушка в белых перчатках открыла дверь. Вальке очень хотелось заглянуть ей в глаза, но летная девушка смотрела все время куда-то вдаль, поверх голов, и вид имела очень суровый.

А потом, уже когда они были на трапе, в последний раз позвонил Маркус, и Лукас коротко отчитался, что все у них хорошо. Возможно, Маркус звонил еще не раз, но они об этом уже не узнали.

Еще одна голубоглазая круглолицая девушка направила их в первый салон, там сидели три человека. Лукас пробирался первым, Валька позади, слушая смешную болтовню двух студентов за спиной. Судя по разговору, они занимались геологией, летели на практику и, хихикая, обсуждали какой-то загадочный коллоквиум. На этом самом коллоквиуме что-то не задалось, образцы оказались негодными, но почему надо смеяться, Валька так и не уразумел.

За месяцы вынужденного заточения Старший совсем позабыл, как выглядят и о чем говорят обычные люди. Он теперь смотрел и слушал их несколько свысока, недоумевая, как это можно хихикать, пить пиво и плевать под ноги, когда совсем рядом происходят вещи, по размаху не уступающие открытию нового материка.

Собственно, так оно и было, только материк он открыл старый…

Лукас потянулся, чтобы засунуть рюкзачок на полку. Сидящий впереди усатый мужчина вскочил, извиняясь, начал двигать там свою сумку. Лукас сказал, что это пустяки, что он воспользуется другим отделением, как раз в эту секунду Старший почувствовал укол в шею. Ключица и плечо сразу онемели стало очень горячо, рот открылся, чтобы крикнуть но язык повис, как у уставшей собаки.

Мужчина с усиками посторонился, пропуская Лукаса к свободной полке, и вдруг что-то быстро сделал у него за спиной.

Валька почувствовал, как один из студентов легко поднял его на руки и понес вперед, в сторону кухни. Второй студент протиснулся мимо первого, пошел на обгон. Вместе с усатым они взвалили на плечи Лукаса. Рюкзачок усатый захватил с собой. Занавеска на секунду отдернулась, Старшего развернули, он успел сфотографировать сетчаткой распахнутый люк. Там был трап, точно такой же, как тот, по которому они поднимались.

Внизу у трапа хищно раскинул задние дверцы белый «форд» с эмблемой реанимации.

На этом моменте воспоминания обрывались…

— … Никакого нету понту играть в партизана, — тактично намекнул Сергей Сергеевич. — Угадай, почему? Потому как все уже доложил, ешкин кот. Пост сдал — пост принял! Ай, не веришь?

Старший молчал.

Толстяк порылся в карманах, в пальцах у него оказался пульт, и вдруг тишину разорвал ломкий прерывистый голос. Старший не сразу осознал, что слышит себя; по ушам резанул писклявый монотонный речитатив.

— Что рыло воротишь, молодой человек? Смотри, смотри!..

Оказывается, в углу, скрытый изножьем кровати, прятался телевизор. Старший очень хотел отвернуться, но не мог. его со страшной силой потянуло к экрану. Изображение подпрыгивало, сбоку мешали цифры, иногда влезала чья-то рука, и грубый мужской голос просил дать повтор, но в главном ошибиться было невозможно.

Это был он, Валька, лежащий в глубоком кресле и покорно отвечающий на вопросы. Он рассказал им все, о чем они спросили.

Но далеко не все, что они хотели бы узнать. Зато теперь Старший мысленно поблагодарил Маркуса за конспирацию, которая раньше его так раздражала. Почти на половину вопросов Валька с закрытыми глазами ответил «не знаю» или «не видел». Он побывал на двух выпасах за пределами России, но коллеги Сергея Сергеевича сумели проследить его путь лишь до пересадки в частный самолет. Дальнейшую дорогу Старший не смог бы нарисовать даже под пыткой. Равным образом, он понятия не имел, как искать в Саянах строительную площадку, где искать Марию и Маркуса, он даже не представлял, где в окрестностях Питера расположен особняк Коллегии. В данном вопросе оперативники оказались даже более сведущими.

Гораздо хуже было другое. Соратникам Сергея Сергеевича стало известно, что Маркус возлагает на Вальку серьезные надежды. Как ни старайся, больше не удастся изображать дурачка, случайно подобравшего связную медузу.

Как ни странно, после такого ошеломляющего открытия Старшему не захотелось выпрыгнуть в окно. Он вспомнил, как боялся в прошлый раз белых халатов в «операционной», и обрадовался, что позывов к самоубийству не ощущает. Гораздо больше Вальку занимала мысль, куда же они подевали Лукаса. Старик непременно должен находиться где-то поблизости, а атланты своих в беде не бросают… Бровастый щелкнул пультом.

— Сколь веревочка ни вейся, три дорожки у нас с тобой, красавчик, — словно не замечая валькиного затравленного взгляда, рассуждал Сергей Сергеевич. — Первый вариант — проще пареной репки. Будешь воротить рыло — останется от гордого, ешкин кот, миллионера Лунина безымянный бомж подвальный. Это — как два пальца, уж поверь. На воле ты нам не нужен, свою роль уже отквакал, всех, кого мог, продал… Только ты на героику не настраивайся, никто в тебя пулять не будет и веревку в камеру не принесут. Все гораздо проще: пара укольчиков — потом выкинут где-нибудь, в том же Красноярске. И господин Лунин никогда не вспомнит, что он был за гордая пташка…

Валька помертвел.

— А если, ешкин кот, еще добавить в шприц дозу героина, можно навсегда тебя зачеркнуть, никакие киллеры не потребуются, — откровенничал Сергей Сергеевич. Все его юродство куда-то пропало, голос стал жестким, как корчетка. — Отдельный интерес для налоговой инспекции и следственных органов представляют также Лунина Тамара Ефимовна и Лунина Анна Сергеевна. В частности, Лунина Тамара Ефимовна, твоя мать, получила по дарственной квартиру, а в прошлом месяце приобрела в собственность автомобиль «пежо» стоимостью четырнадцать тысяч условных единиц, а также два мебельных гарнитура — кухню стоимостью тысячу двести евро и итальянскую гостиную стоимостью шесть тысяч евро. Кроме того, ею же проплачен в медицинский центр «Альто» аванс за стационарное обследование в сумме девятьсот долларов США… — Оперативник оторвался от бумажки, — Но это, как говорится, цветочки! Лунина Анна Сергеевна после внезапного получения английского гражданства вылетает в Лондон; дальше, признаюсь, ее следы теряются. Но это пока, ненадолго… В Лондоне госпожа Лунина приобретает по кредитным карточкам товаров медицинского назначения на общую сумму девять тысяч четыреста двадцать фунтов стерлингов и отправляет указанные товары контейнером на адрес одной из архангельских больниц…

Старший чуть не застонал.

— Как и в случае с Луниной Тамарой, доходы Луниной Анны ничем не подкреплены, — отчеканил Сергей Сергеевич. — Очень возможно, что обеим удастся выпутаться, если Валентин Лунин подтвердит факт получения внезапного наследства от гражданина США Лукаса Покадакиласа. Однако мистер Покадакилас, как и ты, навсегда потерял способность что-либо доказывать в суде. Если родственники очень постараются, то вас обоих найдут в каком-нибудь красноярском подвале. Если к тому времени ты не загнешься от некачественного героина, то, вне сомнения, подхватишь сифилис или СПИД от подвальных дружков. Твои мать и сестра лишатся денег, все зарубежные счета будут арестованы, а потом их обеих упекут в тюрьму за сокрытие налогов в крупных размерах. Впрочем, у Луниной Анны могут при обыске найти наркотики, а это срок…

Сергей Сергеевич окончательно сорвал галстук, выудил из кармана висящего пиджака банку «Пепси» и, причмокивая, начал пить. Старшему показалось, что в его голове завелся червь. Этот червь ползал и выгрызал мозги. Он не мешал слушать, не мешал видеть и даже не причинял особой боли, но обглоданные мозги напрочь отказывались соображать. Он слышал только два слова. «Конец всему».

— Вы ничего не поняли, — замельтешил Валька, ненавидя себя за угодливый, слабовольный тон, — Я никого не предавал, я хотел построить выпас. Я же вам все рассказал, а вы не поняли. Я не из-за денег… Мы с Анкой хотели построить выпас у себя в деревне и лечить больных…

Старшему было очень неприятно оправдываться, тем более, лежа пластом. Он предпринял попытку сесть, но оказалось, что не только рука, но и обе лодыжки в наручниках. Валька вдруг представил себе, что тюремщику ничего не стоит подойти и выдавить ему глаз или вырвать щипцами зуб…

Столик под белым полотенцем невольно снова приковал его внимание.

— Глянь-ка, ты простых слов не хочешь понимать, — опечалился Сергей Сергеевич и снова стал похож на придурковатого сказочного персонажа. — Ай, лады, расскажу о нашем с тобой втором варианте. Слушай, да на ус мотай, не то после начнешь подушку кусать, что не предупредили… Женилка небось выросла… хе-хе… и можешь отвечать по всей строгости закона. Что смотришь? На открытый суд, где тебя, малохольного, все придут жалеть, можешь даже не надеяться. Получишь лет двадцать по молодости за пособничество вражеской разведке, за нападение на сотрудников милиции с оружием в руках, за соучастие в убийстве офицеров ФСБ…

— Они первые в нас стреляли…

— Ай, ты в зоне расскажешь, кто тебя первый, хе-хе… Вот так, юноша. Все эти эпизоды доказали, загремишь по полной. А про атлантов и черепах будешь байки травить знаешь кому? Своим, ешкин кот, соседям по нарам. Только не тогда, когда ты захочешь, а когда тебе прикажут. Когда тебе будет позволено из-под нар вылезти… А я тебя буду раз в пять лет в Сибири навещать, спрашивать, не вырос ли, не поумнел ли для серьезного разговора!

Самое жуткое заключалось в том, что толстяк даже не злился. Он произносил свои кошмарные посулы ровным, слегка уставшим голосом, и не было в этом голосе ни капли злодейства, но у Вальки вдруг начал пульсировать мочевой пузырь.

— Что вам надо? — разжал сухие губы Старший. — Ведь я уже все сказал, больше ничего не знаю!

— Как это «что надо»? — вполне искренне изумился Сергей Сергеевич. — Надо, чтобы ты понты поглубже зарыл, а за поступки поганые научился отвечать!

— Я отвечаю…

— Ай, не смеши! Ты до сей поры, похоже, веришь, что подонки эти тебе родину заменят!

— Развяжите меня, — попросил Старший. — Я же никуда не убегу.

— Ай, кто тебя знает? — игриво подмигнул толстяк. — Мне, ешкин кот, никакого понту за тобой бегать! Натворил ты делов, теперь отдохни, а я не гордый, я постою, хе-хе…

«Боятся, что вырвусь, — с некоторой гордостью определил Старший. — До сих пор ничего не знают про офхолдеры…»

— Мне не сделали ничего плохого! Мы собирались вместе лечить…

— Тю-тю-тю, юноша! Скоро засыпать начну от побасенок твоих, — деланно зевнул Сергей Сергеевич. — Покажи мне хоть одного, кого вылечили, а? А как насчет того, что лучшие ученые из секретных институтов пропадают?

— Так пропадают же те, кто болен смертельно. Их атланты укладывают лечить к Эхусам в пазухи…

— Ай да атланты, аи да молодцы! — всплеснул руками бровастый. — А мы тут, дураки беспонтовые, сидим, в носу ковыряем и никак не поймем, откуда в США выплыли два старших научных сотрудника из экспериментального института Средмаша? С новыми документами, и даже рожи закамуфлировали! — Он вскочил и забегал по комнате, не забывая сверлить Старшего прозрачными шурупами зрачков. — А в позапрошлом году, ешкин кот, исчезли два пенсионера союзного значения, один в«Алмазе» тридцать лет оттрубил, даже на дачу выезжал под расписку, ешкин кот! А второй… даже не могу тебе, юноша, сказать, чем до пенсии занимался. Нету человеков, так то — полбеды. Обстановочка в стране криминальная, могли наркоманы на старика напасть, на часы да на пенсию позариться. Только никто на них не напал, веришь? Мы обоих уже ждали, и одного дождались. Угадай где, юноша? В Парагвае, ешкин кот, не больше, не меньше. Деревенька в лесу, несколько корпусов за колючей проволокой, частная, ешкин кот, инкорпорейтед. Хрен подступишься, вся полиция местная куплена. Чудом деда засекли, потому как там, в городке ближайшем, резидент сидел, одной дружественной нам лавки… Ну, ешкин кот, тебе, юноша, это ни к чему! Говорю же — сколь веревочке ни виться… Знал бы ты, чего нам стоило нашего бывшего союзного пенсионера домой доставить! Три месяца пасли, а когда взяли, тут промашка, конечно, вышла. Погорячились, надеялись услышать от химика в отставке про соратников его… Ты же у нас умный, угадай, почему промашка вышла?

— Вы его застрелили? — скромно предположил Старший.

— Уфф! — Толстяк закатил глаза. — Его застрелили, когда ребята везли его в аэропорт. Их уже ждал борт, и старичок начал давать показания прямо в машине, правда, старичком он уже не был… — Сергей Сергеевич свирепо хмыкнул. — Их догнали и положили, всех четверых, прекрасные парни были…А когда, через трое суток, в ту дыру добралась вторая группа, нашли пустую деревню и пустые цеха. Никакой там американской исследовательской, ешкин кот, фирмы…

— Я вам не верю, — Старший перевел дыхание. — Вы меня специально против атлантов настраиваете, а ваши же люди хотели Харченко убить!

— Я ему про Фому, а он — про Ерему! — Сергей Сергеевич изобразил бурное негодование. — Ладно, утомил ты меня. Даю последнюю наводку, тут и насчет твоего любимого Харченко… — Он порылся в кармане и кинул на грудь Вальке скрепленную пачку листов. — Ознакомься, я скоро вернусь.

— Погодите, я в туалет хочу! — вослед закричал Валька.

Дверца без ручки беззвучно открылась и снова захлопнулась за толстяком в белом.

Теперь Старший понял, зачем ему оставили свободную руку. Хрустящие разлинованные листы хранили список пятидесяти фамилий. Первые минуты у Старшего все скакало перед глазами. Он никак не мог сосредоточиться, и даже хотел отшвырнуть бесполезные бумажки на пол. Вдобавок, начали чесаться сразу обе ноги и спина, именно в тех местах, которые он не мог достать свободной рукой. Наконец, Валька сосредоточился, вчитался в списки и, неожиданно для себя, обнаружил немало интересного.

Сначала шли подробнейшие анкетные данные, включая место рождения, прежние фамилии и имена их детей. Затем указывалось место работы, весь послужной список и дата последнего увольнения. Большинство людей в списках были серьезными учеными или работниками промышленности; среди них затесался и профессор двух украинских вузов Харченко. Почти в половине случаев место работы обозначалось цифрой, а двадцать семь человек из пятидесяти, судя по дате рождения, давно находились на пенсии.

Любопытнее всего выглядели последние две графы. Валька не сразу разобрался, что означают даты и латинские названия населенных пунктов. Из всего списка лишь восемь человек, включая украинского биолога, могли похвастать заполненной последней графой. Напротив фамилии Харченко, вместо названия города, карандашом были вписаны значения широты и долготы. И дата…

Валька метнулся взглядом вверх по строчке.

Девятое число. Как раз девятого, четыре дня назад, Харченко привезли в Красноярск. Точнее, в сам Красноярск Маркус лететь запретил, профессора доставили специальным транспортом несколько южнее, и туда же собирался Лукас.

Выходит, дружки Сергея Сергеевича каким-то образом обнаружили Харченко в тайге?.. Или его уже поймали?

У Вальки по коже забегали мурашки. Он плюнул на тех, кто наблюдал за ним сквозь темное стекло, еще раз внимательно пробежал фамилии, но знакомых больше не встретил.

Старший уже намеревался отложить списки, когда заметил, что рассмотрел не все. На отдельной скрепке держались еще три листа. Структура текста выглядела так же, но текст шел на английском языке, и все имена тоже были не русские.

— Разобрался? — Толстяк появился так же бесшумно, с полной банкой лимонада. — Полной статистики, ешкин кот, у нас нет, да и ладно. Это данные за последние сорок лет, раньше мы не залезали. Ты вот в кулачке небрежно мнешь, а люди серьезные головы ломали, в командировках землю рыли, в архивах неделями паутину нюхали… — Сергей Сергеевич неизвестно чему рассмеялся, будто за дверью его развлекли скабрезным анекдотом. — Вначале идут отечественные, ешкин кот, корифеи наук, а затем те, по кому сумели собрать данные коллеги из Чехии, Венгрии и Польши. А в самом конце, последний листочек, — это те, кто исчез за последние годы в Израиле. Как раз сейчас мы ведем работу с компетентными органами США и Англии, так что списки вырастут в несколько раз. Спасибо президенту — наконец приняли стратегию борьбы с террором, и точки зрения сблизились, хе-хе…

— А вдруг вы все это сочинили? — отважился Старший. — И нарочно туда Харченко вставили?

— Ну-у, ешкин кот, как с тобой непросто! — загудел Сергей Сергеевич, — Это твое конституционное право, право на раздумья, так-то… Списочек, конечно, не полный, просто мы подметили такую особенность. Твоим дружкам на фиг не нужны металлурги литераторы и спортсмены. А также дрессировщики, певцы, электрики, сварщики и повара! — Толстяк засмеялся, но смех его зазвучал, как старый будильник, — Угадай-ка, с чего этот списочек начинался? Верно, от обратного. Сначала провели подробный анализ по этим тринадцати «найденышам». То есть таких сигналов намного больше, но мы не контора Павла Глобы, мы документальными данными оперируем… Эти тринадцать человек были опознаны в разное время, в разных странах, не только в бывшем СССР. Их считали мертвыми либо пропавшими без вести, а опознали не с самолета и не по снимкам в газете…

Толстяк поправил галстук и снова навис над Старшим разгневанным носорогом.

— Сначала их уверенно опознали родственники или друзья, но после попыток контакта опознавать пришлось вторично, уже в морге. Существуют газетные вырезки, копии полицейских протоколов, акты дактилоскопии, допросы свидетелей, целая библиотека материалов. Их прикончили твои дружки, когда стало ясно, что обман раскрылся. Прикончили, чтобы вновь ожившие не могли рассказать, на кого работают и откуда у них новые документы.

Старший забыл, что он привязан, и что нестерпимо хочется в туалет. Он хотел снова выкрикнуть, что ни во что не верит, но слова прилипли к языку, сухому, как сапожная щетка, и не желали выходить наружу.

— Большинство этих случаев относится ко временам двадцатилетней давности, — продолжал оперативник. — Имеется и другая статистика, она тоже неточна. По заданным параметрам, с помощью зарубежных коллег ребята отыскали больше сотни случаев встреч с ожившими, хе-хе, мертвецами, из них около трети идеально вписываются в рамки нашего поиска. Людей встречают один раз; они умело скрываются, и второй встречи обычно не происходит.

— Почему?

— Ну… Наверное, старики опасаются, что второй раз им жизнь не продлят… Настолько трусят, что ни разу за двадцать лет не позвонят своим близким? Настолько трусят, что сбегают, едва их окликнут друзья, случайно приехавшие в страну туристами?

Валька вспомнил рассказы Младшей о докторе Шпеере. Он никого не боялся, и не боялся сорок лет путешествовать по миру. Вряд ли все сорок лет он делился тайнами с советской разведкой. Но вновь обретенное здоровье он отважно поставил на кон и проиграл…

— А может… им больше не хочется звонить домой?

— Сильная версия, — засопел Сергеевич. — А как тебе, юноша, такой вариант — домашних телефонов они просто не помнят?.. И всегда, ешкин кот, видные ученые, но в узких, специфических областях. И все лежали при смерти, загибались от болячек…

— Я знаю, — всполошился Валька. — Медики, генетики, химики еще! Атланты нарочно таких спасали, чтобы Эхусов починить, ..

— А как насчет геологов? Они кого чинят, ешкин кот? Угадай, чем заняты больше половины из этого списка? — Толстяк потряс листочками, — Лимонова бывший член-корр. академии, ведущий специалист по географии морского шельфа. Стасич Никола… так, тут не по-русски… Глубоководные исследования, восемнадцать лет проработал в северной Атлантике, ставил нефтяные платформы. Ахмеджанов, завкафедрой, опять же, подводное бурение… А вот — Симоняк, Ахлупко, два конструктора батискафов, Хаевич, бывший конструктор наших подлодок, как тебе?

— Я не понимаю…

— Врешь, все ты понимаешь.

— Лукас говорил, что атланты реанимируют только тех, кто может помочь в лечении черепах…

— О черепахах поговорим позже. Нету такой нации, уяснил? Этот грек, как ты его называешь, которого под Рыбинском пристрелили, у него три гражданства оказалось, одно другого круче. Интерпол давно его персоной интересовался, из-за махинациий с кофе и табаком, но это, ешкин кот, другая песня… Твой приятель, что в соседнем номере дает показания, как бы вроде гражданин США, и понтов выше крыши, хе-хе… но если копнуть поглубже, то выходец с Балкан, так-то. По отпечаткам пальцев, на нем, как минимум, два эпизода с покупкой оружия, а еще до этого — серьезные махинации с греческим банком. И два вооруженных ограбления в Канаде, оба раза отнимал у фермеров скотину. Про похождения в России умолчим, хе-хе…

— Это он не для себя, он черепаху кормил, — засопел Валька.

— Да кто ее видел, черепаху? — гоготнул Сергей Сергеевич, — Вашего главного мы тоже проверили, он гражданин Нидерландов, тут все чисто, да вот с бизнесом у него бо-ольшие неувязки получаются, очень большие. Под ним несколько фирм, все открыты срочно и выглядят красиво, сразу заметно, что юристы высокого класса поработали. Но все эти фирмы — пустышки, «крыша», не более того, и в любой момент я могу посадить этого Маркуса лет на десять, несмотря на все его паспорта. Все твои благородные, ешкин кот, атланты — это просто говнюки международного масштаба. И нам полиция любой страны только спасибо скажет за поимку аферистов, хе-хе…

Бровастый закинул за спину галстук и отхлебнул из банки.

— Но я-то в делах Маркуса не замешан.

— Нет, красавец. Ты замешан в серьезных преступлениях, а Уголовный кодекс пока никто не отменял. Тебя будут судить, а потом, в Сибири, отрежут пальцы на ногах и на руках, — Сергей Сергеевич резко поднялся и вместе со стулом пересел поближе. Теперь его бешеные глазки сверлили Старшего в упор. — Только вначале ты их отморозишь, пальцы почернеют, с них отвалятся ногти, а вместо ногтей заведутся черви. Ты будешь валить лес в темноте, на морозе, а вечером корчиться в бараке, у самой дальней стенки, покрытой льдом, потому что старшие-товарищи тебя не подпустят к печке. Старшие товарищи будут насиловать тебя, но недолго, потому что очень скоро ты начнешь вонять и заживо гнить. А вонючих мертвецов даже самые злобные зэки не трахают. На морозе у тебя начнется гангрена, а без витаминов в первую же зиму выпадут зубы. Затем у тебя разовьется куриная слепота, но окулиста там не полагается. Ты сам откажешься от свиданий с матерью, чтобы не убить ее окончательно. Ты хочешь этого?

Сергей Сергеевич шумно высосал из банки последние капли и покосился в тонированное окно. Старший никак не мог проглотить комок, застрявший в горле.

— Я — гражданин Великобритании, — запоздало вспомнил Валька наставления Маркуса.

— Ага! Паспорт, что состряпали твои «папаши», можешь засунуть себе в одно место, — отрезал собеседник. И тут у него в кармане завибрировал телефон.

Червь продолжал выгрызать мозги, но в небольшой промежуток времени, который понадобился толстяку для телефонного разговора, к Вальке неожиданно пришла догадка. Очевидно, Сергей Сергеевич чуточку превысил накал, довел интенсивность угроз до такого уровня, что они начали преобразовываться в ушах Старшего в пустое бессмысленное бормотание. Или организм, не вполне отошедший от действия транквилизатора, сигнализировал о перегрузке.

Валька уже не сомневался, что его снова надувают, что где-то в словах старого жирняка таится обман, таится слово-перевертыш, угадав которое можно было бы выиграть предстоящую партию. Однако Сергей Сергеевич вряд ли за последние полгода поглупел. Он очень основательно подготовился к этой встрече и моментально нашел самые болезненные точки.

Старший ни минуты не сомневался, что эти люди способны уничтожить и маму, и сестру. Совсем не потому, что коллег Сергея Сергеевича учили в институтах на специальность садиста. Нет, здесь было что-то другое, к защите родины прямого отношения не имевшее. Когда бровастый затянул старую песню о предательстве, перед Старшим возникла картина: Лукас стреляет из автомата в колено Лелика, того самого Лелика, который преследовал Лукаса от Новодвинска до Ярославля, а затем убил атланта Оттиса и его телохранителей.

Последнее свидание с Леликом на берегу водохранилища прокручивалось перед Старшим, как бесконечная кинопленка. Лелика застрелил Лукас, а может быть, тот умер от потери крови, Валька в разговорах с Лукасом эту тему никогда не затрагивал, но сам неоднократно просыпался по ночам и долго лежал, пожирая мрак распахнутыми сухими глазами.

Потому что Лелик, при всей его сволочной натуре, был совсем не такой, как Сергей Сергеевич. Наверное, он был такой, как самые первые чекисты, истовый хранитель огня, до мозга костей преданный идеям, которые сам постеснялся бы озвучить. Лелик тоже упрекал Старшего в предательстве, и от него почему-то слышать такие слова было стыдно. Старшему даже как-то приснилось, что оперативник не погиб, что они затеяли тот же спор и вот-вот поймут друг друга…

Сергей Сергеевич обходился без высоких идей.

Он трепался по телефону, и светло-коричневые квадраты света ползали по его рыхлому туловищу. Потом толстяк повернулся, и безумное лицо его выразило некоторую степень довольства.

— Да-а, увлекательная у вас семейка, Лунины, Лунины, — он со вкусом, словно удивляясь неожиданно созревшему плоду, дважды произнес Валькину фамилию.

Старшему совсем не понравился этот тон.

— Обнаружена Лунина Анна, в крайне любопытной компании… Собственно, она и не пряталась. Признаюсь, красавец, новость хреноватая…

— Что сАнкой?!

— От нее не убудет, целее некуда… — рассеянно проговорил толстяк. Его мысли явно приняли новое направление. — Ладненько, юноша, потехе — час, некогда мне с тобой…

— Подождите! — Валька сам испугался собственного крика.

— Да чего ждать-то, ешкин кот? — Сергей Сергеевич уже стоял на пороге. — Никакого понту мне с тобой время тратить, некогда! Через недельку освобожусь — так забегу! Все равно ты мне не веришь, в бирюльки играешься. Ну, играйся дальше!

— Я не играюсь, — заморгал Старший. — Я насчет списков хотел сказать…

— Ну? — Сергей Сергеевич держался за косяк.

— Доктор Шпеер все помнил.

— Кто-о? А, Семен… Он у твоих американских «папаш» клинику возглавлял, тут особый случай, не сравнивай.

— А моя сестра? — уцепился за последнюю возможность Старший. — Ее тоже лечили в пазухе, но она ничего не забыла!

— Твоя сестра им понадобилась только сегодня! — осклабился Сергей Сергеевич. — Ее лечили из большой любезности, как будто сам не знаешь? Уясни, юноша, сколько бы тебе на уши ни грузили, они — это они, а мы — это Россия. Нет никаких атлантов! Есть Америка, есть Запад, и есть русские люди. И никогда твои голландские «атланты» нам друзьями не станут! И накласть им на реанимацию, понял? Твой любимый Маркус сколько угодно может притворяться благодетелем человеков. И тебя, и сестру они вытряхнут и вышвырнут…

— Что им надо от Анки? Маркус ничего мне не говорил…

Сергей Сергеевич бросил быстрый взгляд в тонированное окно. Очевидно, его извилины выдали новое решение.

— Им нужен затопленный остров. На глубине может найтись много интересного. Твоя сестра что-то умеет… И, похоже, ешкин кот, никто толком не понимает, что именно! Если твои любимые атланты туда доберутся, можешь не сомневаться, очень быстро все атланты вспомнят, что они граждане США. А Лунину Анну, скорее всего, скормят рыбкам. Размечтался ты, юноша, выпас собрался строить, хе-хе… Все, пока, мне некогда! Пост сдал — пост принял! Мне никто миллионы за убийство друзей не дарит, мы за зарплату работаем…

— Стойте, вы говорили про третий путь…

— Я передумал. Некогда язык о твою тупость стачивать!

— Пожалуйста! — Старший дернулся так, что чуть не вывернул кисть.

Сергей Сергеевич переглянулся с черным окном и вернулся на стул.

— Мы можем тебя отпустить.

— Что? — Старший испугался, что начались слуховые галлюцинации. — Как отпустить?

Он поерзал взмокшей спиной о шершавое одеяло. Тени от оконной решетки ползали по белой рубашке Сергеевича.

— Ай, ты небось думаешь, мы тебя и твоего придурочного Лукаса не могли месяц назад взять?! Плохо о нас думаешь, красавец. Вас ждет в Красноярске Харченко, по документам умерший в Полтавской больнице. Вас ждут, ешкин кот, чтобы вплотную заняться батискафом. Мы можем отпустить только тебя, старикана не проведешь…

— И что я должен делать?

— Первые толковые слова от тебя, юноша, слышу! То же самое, что и делал. Полетишь в Красноярск. Найдешь Харченко. Найдешь батискаф. Позвонишь мне. Так, чтобы мы успели первыми. Дальше можете валить с сестрой по своим драгоценным паспортам в Англию…

— А Лукас?

— Побудет здесь.

— Вы хотите забрать себе Тхола-бочонка?

— Если ты поможешь, американцам он не достанется.

— Но Маркус не поверит, что вы меня отпустили!

— Твой Маркус спит этажом ниже, — Сергей Сергеевич не сдержал довольной ухмылки. — Никакого подвоха, тебе не придется врать. Скажешь, что напали в аэропорту, всех усыпили, а ты случайно находился в туалете. Отсиделся в подвале, телефон, ешкин кот, не отвечал, домой ехать побоялся, купил билет на другой рейс.

— Но я не знаю тех, кто должен был встречать… — Старший задумался, сердце отбивало чечетку. — Вдруг они не поверят?

— А у друзей Маркуса есть повод считать тебя вруном?

— Да вроде нет…

— Мы уже объявили тебя в розыск, — поделился Сергей Сергеевич и выразительно постучал ногтем по циферблату. — Но в Красноярск тебя пропустят. Три минуты на обдумывание, уяснил? Или передаем государству ключ к вражеской технике, или мать возвращается помирать в деревню, сестра садится за героин, а тебя…

— Не надо, я согласен, я полечу…

Сергей Сергеевич склонил голову набок, будто к чему-то прислушивался, и посмотрел на Вальку долгим обволакивающим взглядом.

— Ты, юноша, на авось-то не надейся! В телефоне и в курточке у тебя будут микрофоны, так что, не дай Боже, потеряешь или глупость какую сочинишь! И здесь, и на месте за тобой будут смотреть. Отзваниваться придется каждый час, за время полета выучишь специальные слова. И не напрягайся, я таких, как ты, хитровывернутых, много навидался!

Он плотно закрыл за собой дверь. Старший откинулся на плоскую подушку, жесткую, как половик. Он уже забыл о раздувшемся мочевом пузыре, он думал о маме Сергея Сергеевича. Ведь не может быть, чтобы у жирного гада не было матери? Наверняка у мамы Сергея Сергеевича тоже отняли квартиру, выкинули ее из больницы и отправили умирать на север.

Иначе, чем объяснить, что он — честный офицер, а Валька — подлый предатель…

Глава 13 ТАГАЙРИМ

Мария и Саня кое-как сумели направить неповоротливую лодку в непроницаемо-черный зев пещеры. Над нами вздымалась покрытая лишайниками влажная скала малинового оттенка. Когда начало стихать волнение и мы сумели приблизиться я с удивлением убедился в правильности своей догадки.

Пещеру вырубили в центре колоссальной скалы, состоящей из красного мрамора. Абсолютно немыслимое по своим объемам месторождение ценного камня! Красный мраморный архипелаг вздымался над нами, словно основание собора, построенного титанами…

Где-то на неимоверной высоте слабо мелькал огонек часовых над воротами заставы. Багровое море продолжало волноваться, далеко слева и справа свирепые валы бросались на отвесную преграду, но вокруг нас качка заметно ослабла. Дождавшись отлива, над бурлящей пучиной вспухал туман.

Видимость стремительно падала, пока, наконец, не создалось впечатление, что лодка висит над молочной паровой баней. Кое-как сквозь хлопья мокрой ваты проглядывал пунцовый блеск камня и неровная дыра, в которую предстояло пропихнуть наше неказистое судно.

Мне совсем не нравилось, что под дюймом мореного дерева не прощупывалось дно. Вода была, а дна никакого. Я ведь не впервые выхожу в море, и с родителями мы трижды плавали на паромах. Всегда, стоило чуть напрячься, я легко нашаривал дно. Где-то до глубины футов в сто пятьдесят — вообще никаких проблем, мы с папой даже играли в такую игру — кто первый угадает, что за останки застряли в иле.

Здесь под килем вообще не было дна.

Стоило мне задуматься о данном обстоятельстве серьезно, как немедленно начиналось головокружение и боль в ушах. Я сказал себе, что переволновался, что не буду пока об этом думать. Я убедил себя, что имеется более веская причина для волнения, и стал думать о кошках.

От кошек зависела наша жизнь. Убедившись, что отлив достиг нижней точки, дядя Саня снял обувь. С самого носа он прыгнул вперед. Мария последовала за ним, вдвоем они втянули лодку под мокрые гудящие своды. Для лодки как будто нарочно был оставлен глубокий желоб, а вдоль него, с обеих сторон, можно было идти по узким тропкам. Я не мог даже предположить, кто и когда выдолбил эти ходы в сердцевине горы. Сверху, из крепости, спуститься сюда можно было только на очень длинной веревке. Сане и Марии приходилось пробираться в полной темноте, пока над нами не забрезжило слабое розоватое свечение.

Сначала наметилась узкая расщелина, пропускавшая лучи луны, затем стало ясно, что пещера гораздо больше, чем показалась на первый взгляд. В скальном монолите имелось достаточно дыр, пропускающих естественный свет. Неудобство заключалось в том, что все мы словно попали под дождь; после скоростного отлива отовсюду капало за шиворот, моя грива насквозь промокла.

Беснующаяся стихия осталась позади. Два крутых поворота — и днище заскрежетало по камням.

— Вижу крюк, — произнес, наконец, дядя Эвальд и зажег фонарь.

Впереди расстилалась довольно сухая пещера с полого поднимавшимся полом. Слева она была похожа на глубокую горизонтальную трещину, а справа, одна над другой, вздымались несколько естественных ступеней. Свет фонарика рассеивался не достигая темных углов. В камне действительно обнаружился забитый в незапамятные времена причальный крюк.

Меня сразу непроизвольно потянуло взглянуть направо и наверх, туда, где клубился мрак.

Тот, кто приходил, приходил именно оттуда. Из пещеры не было иных выходов, кроме водного коридора, по которому мы приплыли, но Тому не нужны были двери. Как и Черному пастуху. Но Черный пастух благоразумно отправился в Изнанку своими тропами, предпочитая не связываться с другими демонами.

Хитрый Ку Ши берег себя. Пахло отвратительно. Едва я ступил на камень, мне захотелось вернуться в лодку. Это не были запах гниения или вонь от химикатов. Так не пах ни один знакомый мне зверь, но я бы назвал это запахом зверя. Пожалуй, пещеру посещали очень странные существа. Сейчас вокруг нас было пусто на сотни ярдов, но спокойнее мне не становилось. Кое о чем я догадался без подсказки дяди Эвальда.

Те могли вернуться гораздо быстрее, чем за четверо суток обычной земной церемонии. Потому что мы оказались гораздо ближе к их тропе. И еще я уловил.

Те никогда не поднимались даже в Пограничье. Иначе их запах ударил бы мне в ноздри еще раньше, среди Священных сидов. Те туда не могли подниматься, хотя иногда им этого очень хотелось. Их не пускали заклятия и травы знахарей.

— А вот и трава, — удовлетворенно произнесла тетя Берта, указывая налево.

— Дети, поможете набрать Ахир-Люсс? — бодро спросил дядя Эвальд и незаметно мне подмигнул.

Впрочем, он мог бы не подмигивать. Для Ани было слишком темно, она его хитростей не заметила. Она не заметила, чем отличается левый берег лагуны от правого. На левом, при свете фонарика, нам предстояло собирать траву, а высокие ступени правого берега скрывал от нее борт лодки. Хорошо, что обычные не видят в темноте. Хотя именно поэтому они приписывают темноте нелепые мистические свойства.

Когда мы с тетушкой забрались на правый бережок, оказалось, что скорее это похоже не на ступени крыльца, а на широкие, удивительно гладкие террасы. Меня поджидало очередное открытие: под лучом фонаря в камне заплясали тысячи золотистых блесток. Потолок, там, куда доходил свет, тоже стал неровным, шероховатым, появились наплывы, похожие на карстовые образования в испанских горах, куда мы ездили с папой на экскурсию. Мрамор сменился пористым золотисто-красным кварцитом. Фэйри полагается разбираться в минералах, но такой камень я встречал впервые, и о нем не упоминали учебники.

Пол на верхней террасе густо устилал слой золы.

Кости валялись повсюду.

Многие из них готовы были рассыпаться на части при первом прикосновении, они пролежали тут не один десяток лет. Я нагнулся и потрогал рукой сухую золу. Она сыпалась сквозь пальцы, как остывший вулканический пепел. Это было совершенно невозможно, но это было так. Каким-то чудом во время прилива тут оставалось не просто сухо, на террасы даже не залетала соленая водяная пыль. Я расправлял кисточки на ушах и тянул сквозь себя тишину прошлых дней.

Сюда никто не спускался безумно долго. Может быть, лет сорок. Дольше, чем зреет поколение в солнечном мире.

Вначале могло показаться, что мелкие косточки раскиданы в беспорядке, что их тут бросили на корм собакам, но стоило подойти поближе и нагнуться, как мигом родился совсем другой вывод.

Кошек никто не ел. Их потрепанные скелеты разметало от времени, но в некоторых местах еще сохранились колышки и обрывки веревок. В глазницах просоленных истончившихся черепов много лет назад угасла последняя капля боли. Пока тетя Берта вполголоса объясняла Сане, как защитить наших обычных женщин, я не удержался и погладил маленький оскалившийся череп. Во мне не шевельнулось далее слабого воспоминания, как бывает, когда трогаешь кости недавно погибшего животного. Почти всегда можно уловить призрачные нити, связывающие два мира. Обычные называют это душой, они привыкли считать, что душа умерших людей иногда крутится поблизости от тела.

Мой папа говорит, что на религиозные темы с обычными лучше не спорить, даже с теми, кто не верит в богов. Потому что обычные боятся смерти не так, как мы. Они придумали свои религии, чтобы оттолкнуть ужас перед смертью, хотя бы ненадолго. Они составили запутанные правила для общения с придуманными божествами, они сочинили красочные легенды — и все для того, чтобы усмирить страх. Папа считает, это для того, чтобы не было так одиноко склоняться над бездной. Но Добрым Соседям такие подпорки ни к чему, поскольку мы иначе видим вселенную.

Я трогаю кошачий череп, невесть сколько лет назад подаривший червям последние остатки шерсти, и слышу покой. Я знаю, что Анка бы вскрикнула и, скорее всего, мне еще предстоит наслушаться ее причитаний, потому что она остро переживает чужую боль. Как это ни грустно, она не способна слышать покой, поскольку обычные представляют мир разрозненно. Анка будет жалеть кошку, хотя надо жалеть совсем не ее, и не тех, кто ее распял на колышках. Жалеть нужно Того, кто приходит по зову боли.

Он ведь тоже часть мироздания, и в равной степени заслуживает жалости. Примерно так объяснял мне мой папа, когда в первый раз взял меня делать порубки. Папа говорил, что нельзя обрывать жизнь дерева во имя удобства или необходимости человека. Это философия обычных, и она приведет планету к состоянию пыльной пустыни. Дерево можно убивать лишь тогда, когда оно мешает собственным детям…

Это все сложно.

Нам с тетей Бертой предстояло здорово потрудиться. Глядя на Анку, я впервые за время нашего с ней знакомства почувствовал, что сегодня что-то может сломаться. Сегодня лишний раз предстояло проверить, насколько обычные далеки от нас. Не самое удачное время и способ проверки. А пока у нас нашлась работа, и работа не самая простая. В левой части пещеры было сыро, в выбоинах кирпично-красного кварцита плескались лужицы, неистово текло с потолков, прилив еще заявлял о себе. Здесь и воздух был самый обычный, морской и полезный, а не такой, как на террасах, — сухой буквально дерущий ноздри.

Мне жутко не хотелось взбираться наверх, туда где с рюкзаком ждала тетя Берта. Она достала тонкое лезвие, шепча, отмеряла шаги и делала пометки на скатавшейся золе. Следовало очень точно измерить расстояния между жаровнями, как того требовали древние описания церемонии. На самом деле, идеальных описаний не существовало, тетя Берта надеялась на удачную импровизацию. Больше нам надеяться было не на что. Трава росла в расщелинах, имела мучнисто-бледный, почти прозрачный цвет, но держалась невероятно крепко. Резать ножом ее нельзя, главная сила Ахир-Люсс заключена в длинных корнях, уходящих на несколько футов в мутный кварц. Корни нам предстояло потом хитрым образом заваривать и пить, чтобы обрести силы для возвращения.

Силы необходимы, потому что Изнанка затягивает. Потому что Изнанка дает иллюзию вечной жизни, и покидать ее гораздо тяжелее, чем туда добраться.

Пока мы ползали по твердому отсыревшему кварцу, дядя Эвальд развел костер. Оказалось, что в нише у стены были кем-то нарочно оставлены вязанки хвороста и несколько внушительных поленьев.

— Бернар, — жалобно простонала моя девушка. — У меня все руки порезаны…

Честно говоря, мои ладони тоже выглядели не лучше, но я переглянулся с дядей Эвальдом и сказал, что надо продолжать сбор. Анка не стала спорить, только попыталась перевязать ладони носовыми платками. В некоторых местах о неровный потолок можно было стукнуться головой, но чаще он терялся где-то высоко, и оттуда сползало искаженное, шепчущее эхо. Вода лагуны, где покачивалась наша громоздкая лодка, слегка светилась, точно работала сварка. Вероятнее всего, там обитала светящаяся плесень или особые подземные рыбы, но лазить в воду с научными целями мне совсем не хотелось.

Я рвал коренья и думал о Тех, кто сюда приходит.

Я не сумел бы их описать. Они приходили откуда-то из иных пространств, чтобы улечься на этих продрогших плоских камнях и завыть на луны, примерно как воют земные волки. Возможно, они не издавали никаких звуков, но все их устремления сводились к недостижимому.

Те очень хотели бы попасть в наш мир. Вместе с дыханием вырывался пар. Дядюшка позвал Саню, чтобы он сменил меня, а Мария отправилась вдоль канала к выходу из пещеры. Все-таки ей не давали покоя зубастые морские обитатели. Дядюшка даже не пытался уверить наездницу, что в эти каверны не посмеет проникнуть ни одна тварь из плоти и крови. А я сразу понял тайную мысль, которую он мне передал: пусть Мария делает что хочет, но нельзя позволять Анке сесть и успокоиться. Скала мигом вытянет из нее тепло и принесет болезнь. Несмотря на костер, здесь стоял дикий промозглый холод.

Анка продолжала собирать упрямые корешки.

Все же она была не совсем такая, как многие обычные. Она была очень сильной внутри, моя девушка. Она не пасовала… Как бы это сказать?

Одним словом, мне становилось стыдно возле нее показывать слабость.

Мы с тетушкой и дядей Эвальдом начали приготовления. Если честно, меня знобило, и я далее не считал нужным это скрывать. Старики все равно раскусили бы меня за минуту, и внешняя храбрость не имела никакого смысла. Однако у меня постоянно крутилось в мозгах, что тетушке было бы гораздо спокойнее со взрослым Саней на моем месте.

Ведь я тогда еще не знал, что задумал глава септа.

Вначале мы разделись. На террасах температура неведомым образом держалась градусов на семь выше, чем внизу, возле лодки. Дядя Эвальд предложил хитрое решение — раздеться до белья, но набросить наши зеленые дождевики. Перед тем как закутаться в дождевик, мы помогли друг другу намазаться мазью, которую дала тете Берте Камилла. Ведьма ничего не дала даром, за пять бутылочек кровники расплатились вполне обычными фунтами. Мазь не пахла. Не прошло и минуты, как начала действовать. Я разрезал мешочек с углем, убедился, что он не подмок, и тут меня прихватило…

Я слышал, как Мария дышит и чистит оружие, хотя до нее было довольно далеко. Я слышал, как Анка спрашивает у дяди Сани, куда мы запропастились. Я слышал, как в глубинах океана перемещаются дивные, лишенные разума создания и как стучит зубами от холода часовой брауни в двух сотнях футов над нами. Я слышал, как едва заметно трещит и осыпается в море мрамор. Снадобье ведьмы обостряло чувства до предела. Но не только чувства, я начал вспоминать то, чего со мной не было. Тетя Берта еще не наметила точек для пентаграммы, а я уже знал, как следует расположить костры. Виски буквально распирало от умственной энергии, вернулись позабытые заговоры и песни Долины, откуда ни возьмись, на язык попросились даже мамины присказки для огорода…

Мне осталось совсем немного, чтобы подхватить за тетушкой заклятия Тагайрим.

Мир Пограничья окутала тьма.

Теперь я учуял, что старики тоже боятся. Сердце дяди Эвальда билось неровно, он потел, пока раскладывал и укреплял на ножках складные жаровни. У тетушки Берты едва не выскакивало сердце, она сглатывала и никак не могла остановить икоту.

— Я не уверена, что мы все делаем верно, — просигналила нам тетушка. — Бернар, следи за мной, хорошо?

— Тетя Берта…

— Что бы ни случилось со мной или с Эви, ты обязан закончить. Иначе Тот уйдет, и мы никогда…

— Тихо! — беззвучно прикрикнул на двоюродную сестру Эвальд. — Ни к чему пока!..

Снаружи море начало превращаться в вогнутое зеркало. Я не мог видеть его сквозь толщу камня, но чувствовал, как Пограничье стремится принять форму замкнутой сферы. Во время прилива вода вспучилась пузырем, а теперь размазывалась, точно выдавливаемая по центру беспощадной силой.

Океан без дна сворачивался в шар, замыкая в звездную горловину две взбесившиеся луны. На периферии мира смутно перешептывались сиды умерших пиктов. Я открытым ртом втягивал смрадный воздух могилы.

Мне страшно хотелось проснуться.

Или сесть в лодку и любым путем вернуться назад

— Как закончить? — спросил я. Я не стал задавать глупых вопросов, что с ними может случиться, после встречи с ведьмой Камиллой я ожидал от наших знахарей чего угодно. — Тетя Берта, как закончить, если я не знаю слов?

— Слова не нужны, будем петь, — снова ответил за нее дядя Эвальд. — Тебе понадобится только одно — мужество, которого нам может не хватить! Мы собирались сюда вшестером, а не вдвоем…

— Бернар, ты поймешь, что надо делать, если я устану, — тетя Берта потрепала меня по щеке, — только не поднимайся с земли и не смотри!

Я впитывал каждый звук внезапно обострившимся слухом и сразу заметил невесомую нотку фальши, проскользнувшую между взрослыми. Даже не фальшь, а невнятную несогласованность; словно тетушка ровно вела беседу о чем-то серьезном, но тут ее перебили напоминанием о вещи, несравненно более важной, требующей немедленного переключения всех сил и внимания. Что-то они задумали, касающееся меня.

Я хотел спросить, но не успел.

— Мы уже много собрали! — Голос Анки звонким набатом отскакивал от покрытых моросью стен, — Бернар, а можно мне к вам?

Дядя Эвальд кивнул мне.

— Поднимайтесь, — позвал я. — Мария, никто нас не тронет, слышите?! Вы тоже идите сюда!

Все равно им нельзя было оставаться вдалеке, и нас бы действительно никто не тронул. Глубины кишели рыбой и другими водяными тварями, но ни одна из них не смела приближаться к пещерам красного кварца.

Потому что здесь начиналась Пыльная тропа, пока что скрытая от нас.

Дядя Эвальд кинул мне моток проволоки и жестом приказал размотать. Тетя Берта по одной доставала из рюкзака спеленутых, уже почти проснувшихся кошек с завязанными мордами. Я откусил плоскогубцами первые четыре кусочка проволоки и накрепко затянул их вокруг безвольно висящих кошачьих лапок. Потом разрезал липкую ленту на мохнатой мордочке.

Мазь Камиллы вызывала дикое брожение в мозгу. Меня никто толком не учил, что надо делать, но руки справлялись сами. Настолько сами, что я следил за собственными манипуляциями даже с каким-то трепетом.

Дядя Саня подсадил Анку на первый уровень террас, Мария взобралась следом. Разожженное внизу пламя вдруг начало метаться, и вместе с ним задрыгались причудливые тени в изломах отсыревших потолков. Пурпурные сталактиты раскачивались вместе с языками костра, а под лодкой засеребрилась вдруг легкая рябь. Сквозь узкие щели в толще горы проклюнулись звезды: снаружи, по-видимому, происходило настоящее чудо, наступала ночь.

Четыре переносные жаровни дядюшка тоже приобрел на автозаправке, из-за них баул весил, как ящик со снарядами. Теперь мы видели, что можно было этого и не делать. Тот, кто сорок лет назад побывал тут до нас, обошелся без решеток барбекю. В кварце сохранились отверстия и крюки.

— Давай, Бернар! — подбодрил дядюшка.

Он словно нарочно дождался, когда все соберутся. Я положил кошку спиной на решетку и прикрутил ей задние лапы. Когда начал прикручивать передние, кошка приоткрыла мутные глаза и жалобно мяукнула. Ее теплый живот беззащитно подрагивал В мои голые пятки впивались мелкие иглы. Я старался не думать, откуда здесь пепел толщиной в дюйм. Моя девушка покачнулась, но Саня ее подхватил,

— Чем тут разит? — недовольно рыкнула Мария.

Тетя Берта разровняла под жаровнями угли и заготовила бензин.

— Ой, как тут жарко… — протянула Анка. Она держалась за руку дяди Сани и подслеповато щурилась, пока дядя Эвальд не зажег фонарь. Она пока ничего не видела.

— Что это вы задумали? — грубо окликнула наездница. Оказывается, пока мы занимались углями, Мария натянула над костром веревку и, никого не стесняясь, сушила свою одежду. Она осталась лишь в нижнем белье спортивного покроя. Такие мускулы у женщин я видел только на соревнованиях по бодибилдингу.

— Вам втроем надо спрятаться вон там, в углу! — Тетя Берта повелительно махнула рукой.

— Бернар, что ты делаешь?!

Я повернулся к Анке.

— Обещай мне, что будешь тихо лежать в углу и молчать! Нет, ничего не спрашивай, просто обещай! Если ты веришь мне, то ни о чем не спросишь! — Мой голос разносился в сырых лакунах, как плеск безглазых рыб.

— Обещаю, — сразу кивнула она, застывшим взглядом упираясь в мои голые ноги.

Я плотнее запахнул клеенку. По сравнению со мной раздетая, измазанная бурой мазью тетя Берта выглядела как живой кошмар.

— Эй, вы хотите, чтобы я валялась тут мордой вниз? — занервничала Мария.

— Позвольте предложить вам сухой свитер? — галантно обратился к наезднице дядя Саня и, подхватив обеих дам под руки, чуть ли не насильно поволок в угол.

Согласно легендам, церемонию проводили без магического круга, но посторонних следовало окружить растертой травой. Эти же дикорастущие травки не позволяли Тем, когда они спускались на зов, выбираться по низкой воде из пещеры. Дядя Саня выбрал замечательное место. Под нависающим зернистым козырьком можно было только лежать или сидеть, согнувшись, а траву не пришлось выстилать по кругу. Судя по заблестевшим глазам, русский Фэйри был сражен Марией наповал. Он во все глаза пялился на мускулистые плечи наездницы. Мария была шире его раза в полтора. Мне внезапно тоже стало не по себе, словно раскаленной проволокой провели по позвоночнику. Все это происходило крайне не вовремя, у Фэйри начинался период весенних танцев. За себя я, в общем-то, был спокоен, лишь бы не накатывало сильнее, чем в прошлом году, а вот от Сани неизвестно чего можно было ожидать.

Дядя Саня усердно разыгрывал роль балаганного шута, а сам косо переглядывался со стариками.

Никто не знал, что произойдет, когда Тот почует посторонних.

Если Тот вообще появится на зов.

Дядюшка Эвальд достал из баула остальные запечатанные герметичные пакеты с углем и высыпал угли под жаровнями. Тетя Берта, ползая на коленях, рассыпала вокруг Анки и Марии мокрую траву, добавляя в пучки Ахир-Люсс кашицу из пузырька. Затем, не удовлетворившись этим, потребовала от Сани и женщин натереть шеи и затылки той же дрянью что натерлись мы. Намазавшись, дядя Саня подал пример и первый растянулся на животе, подложив под себя джемпер.

Мария улеглась от него слева, Анка оказалась в центре. Я знал, что она следит из темноты за каждым моим движением. Тетя Берта разожгла три костерка.

— Надо торопиться, — на языке Долины напомнил дядя Эвальд. — Мы не знаем, когда начнется прилив.

Я достал из рюкзака следующую кошку и привязал ее возле первой. Мои руки двигались чисто механически, я старался ни о чем не думать. Сейчас необходимо было настроиться на совместное пение.

Тетя Берта вполголоса начала напевать. Такого Покрывала силы я еще не встречал. Подобных песен не пели ни на хороводах, ни на праздниках Фэйри.

— Мамочки… — вздрогнула во мраке Анка. Одна из кошек невероятным образом освободила пасть от скотча и принялась орать. Как ни странно, ее вопли на меня подействовали успокаивающе. Меня охватило удивительное двойственное ощущение. От удивления я даже перестал чувствовать холод, хотя ноги покрылись мурашками и дрожали, как листочки в бурю. С одной стороны, над нами поднималась вполне материальная толща скальной породы, высотой в сотни футов, она была незыблема и конечна, как подтверждение законов тяготения. С другой стороны, я никак не мог зацепиться за морское дно. Мои кисточки сигнализировали, что под нами дна нет.

Под нами расстилалось бесконечное безразмерное пространство. Возможно, оно притворялось водой, возможно, что в других местах вселенной оно притворялось чем-то иным — например, космосом, густо нашпигованным звездами и метеоритами. Я подумал, что каждый мир имеет право на свою бесконечность.

Дядя Эвальд устроил распятия еще четверым кошкам. Почти все они очнулись и принялись мяукать. Пока они подавали слабые недоуменные звуки, дергали лапками, не пытаясь освободиться.

Тетя Берта соорудила еще два костра на равном расстоянии вокруг жаровен, подкинула хвороста и опустилась на колени. Получилось нечто вроде неровной пентаграммы. В самом центре остался пятачок, где нам надлежало сесть, прижавшись спинами друг к другу, а вокруг извивались на стальных решетках несчастные, ни в чем не повинные животные.

Дядя Эвальд плеснул из канистры. Противно понесло бензином, любого Фэйри с детства выворачивает от этого запаха. Вдобавок ко всему несколько кисок от страха обделались.

— Аррех… — хрипло произнесла, точно выплюнула, тетя Берта, и я не узнал ее голос.

Старики сели на пятках, сдвинувшись спинами.

— Аррех…нсассс…аал, — подхватил дядя.

— Аррех, — повторили мои губы, и вдруг на моей ладони очутился спичечный коробок.

Кровники доверили мне начать церемонию Тагайрим.

Так получилось, что Фэйри, до двадцатого колена предков принадлежащий к Благому двору, начинал свой путь с Темной церемонии.

А для того, кто не прошел Ритуал имени, это вдвойне опасно. Мир может покачнуться в глазах такого человека. Обычным этого не понять, потому что их дети уже много лет не проходят Ритуалов. Обычные растут в высоту быстрее нас и обгоняют нас в толщину, но редко кто из них достигает внутренней высоты.

Потому что они не умеют выходить из детства.

— Ааалло…ххпонс…аррехх…

Я зажег длинную спичку. Стало слышно, как Саня уговаривает Марию и Анку затолкать в уши ватные тампоны.

— Аррехх…

В раскатистых звуках мертвого языка сквозили сполохи пожаров, топот загнанных хрипящих коней и скрежет затупившихся мечей. Этот язык был древнее, чем память всех поколений Фэйри, он перетирал нашу память в бесцветную муку вечности, он лепил из нее бесформенные лепешки легенд.

— Аррехх…

Я бросил спичку.

В ушах зашумело, словно неподалеку прорвало небольшую плотину. Это дядя Эвальд и тетя Берта начали ткать. Я зажег уголь под всеми жаровнями и лучистый потолок заколыхался и потек мне навстречу. В изломах кварца миллионы раз отразились наши перекошенные лица.

Мне показалось, что оставленная на привязи лодка капельку сдвинулась и потерлась ободранными боками о сглаженные стенки лагуны. Получился звук, как будто кто-то скрипнул зубами. Мне не понравилось, что застывшее зеркало воды снова неспокойно. Если начался прилив, нас затопит, а если снаружи, у входа в наше убежище появился кто-то или что-то…

— Добрая Соседка, может, девочке не стоит присутствовать? — проявила заботу Мария.

Наездница обнимала трясущиеся лопатки Анки, та прятала лицо в ладонях, но сквозь растопыренные пальцы горели глаза. На камешке перед собой Мария разложила в ряд три пистолета. Ее приготовления были смешны.

— А потом что с ней будет? — прервалась тетя Берта.

— Как понять?!

Сегодня тетушке никто не мог мешать. Сегодня был ее день. Мужчины Фэйри не умеют вызывать Темных духов, тем более Тех, чье имя нельзя упоминать без повода.

Мужчины не умеют, если их этому не научат женщины.

— Что будет с девочкой потом, если она не заглянет в колодец своей души? — раздраженно повторила тетя Берта. — Бернар, спроси Аню, она хочет уйти?

— Нет… — замотала головой Анка. — Я со всеми…

Кошки визжали истошно, чтобы их перекричать, тетушке приходилось напрягать голос.

— Но вы ее мучаете, ее всю колотит! — взвилась Мария. — Кому нужен ребенок-психопат?! Вы сами вечно кричите, что надо беречь детей!

— Беречь детей от угрозы для здоровья, — поправил дядя Эвальд. — Но не беречь их от сквозняков. А теперь, будьте любезны, закройте рот и не мешайте!

Дядя произнес это таким тоном, что великанша послушалась.

Кошки орали, все восемь, хотя им еще не было больно. Я слышал биение каждого сердечка, я слышал, как вытекают остатки слабого кошачьего разума.

Дядя Эвальд жесткими пальцами ухватил меня за плечо и усадил рядом. Сидеть оказалось тяжелее, чем стоять.

— Аррехх…сноооос…ааалло…

— Аррехх…

Потянуло паленой шерстью.

Я прикрыл глаза, не в силах выносить блеск камня. На моей спине когда-то росли крылья. Сейчас я чувствовал, как в раздувшихся, болезненно-усохших наростах пульсирует кровь. Я слышал ее жаркое биение в каждом уголке тела. Лопатками, сквозь нелепый зеленый плащ, я соприкасался с трясущейся плотью кровников.

Их сердца стучали с перебоями, но Покрывало силы уже зародилось в сердцевине нашей песни. У меня было ощущение, какое возникает, если слабой машиной тащишь на прицепе грузовичок. Мотор колотит, а сцепление проворачивается.

Я был их сцеплением, посредником между миром Пограничья, не вполне адекватным, но пригодным для жизни, и миром Тех. Миром демонов, куда не могли попасть ни люди, ни другие расы разумных.

Ибо разум пришлось бы оставить на пороге.

Я пел, надрывая глотку, но почти не раскрывая рта. Так надо было, потому что наша песня не предназначалась для окружающих. Покрывало силы можно ткать и в полной тишине.

Особенно такое Покрывало, без единой светлой нити. Поэтому кровники и нуждались во мне, их потрепанные сердца не справлялись с нагрузкой.

— Сснооос…ааллоо…бепрееер…хынн…

— Ты, с чьих когтей стекает свет последних звезд…

— Ты, чьи уши слышат, как дробятся льды на хребте планеты…

— Ты, чьи зубы перекусывают надежды неродившихся детей…

Иногда, теряя нить мертвых звуков, тетя Берта переходила на язык Холмов.

— …Выйдешь ли из пламени, чтобы пролить слезы по кровникам своим?

— Выйдешь ли, Большеухий?.. Ааллоо…

Где-то на краю восприятия, в немыслимой дали, девочку по имени Анка начало тошнить. Я отметил это малозначащее событие как досадный факт. Аня пока нам не мешала, но если она попытается встать, Покрывало может порваться.

Дядя Эвальд тяжко всхрапывал при каждом вздохе. С его напряженных лодыжек струями стекал пот, и пепел под ногами превратился в грязную лужу.

Мы сидели спина к спине.

На ближайшей ко мне кошке загорелась шерсть. Животное выгнулось, едва не оторвав лапы, оставляя на жаровне чадящие клочья. Ее соседка по несчастью, светло-бежевая «сиамка» издавала душераздирающие вопли, какие могут издавать только представители этой породы. Проволочные путы до крови растерли ее тонкие конечности, когти то вылезали, то прятались, хвост бился о решетку, обрастал искрами и на глазах обугливался.

Горький жирный дым окутывал террасы.

По углям разгуливали лиловые сполохи.

Я не ожидал, что это окажется так больно. С меня словно заживо сдирали кожу. Кисточки доносили страдание каждого животного, разрыв каждого нерва, шипение каждой капли крови, падающей в огонь.

Мы пели.

Свет потускнел, а вскоре сместился куда-то вбок. Я открыл глаза, ожидая увидеть потухшие костры, но ничего не изменилось. Тусклым багровым светом переливались прогоревшие угли, решетки под кошками раскалились.

Почти все они бились в своих путах.

На голове у меня шевелились волосы, пот тек двумя грязными струями по вискам и бровям, периодически приходилось сплевывать. Пот имел кисловатый отвратительный привкус гари. Глаза я не отваживался открыть, потому что кошки смотрели на нас.

Мы пели, не пытаясь перекрикивать визг и вой. Покрывало трепетало, прорастая сквозь пространство нашего мира, как многослойный энергетический плед, как вывернутая шляпка медузы, покрытая подвижной, пропитанной электричеством бахромой.

Кошки горели. Тетушка приказало мне ослабить пламя, убрать в сторону часть углей.

Я давно потерял счет времени, хотя обычно без часов не ошибаюсь больше, чем на три минуты. Я охрип и вторил дядюшке скорее носоглоткой, чем голосовыми связками. Возможно, прошло несколько часов, а может быть, и несколько суток.

Я слышал, как Анка и Мария уснули. Меня немножко успокаивало, что дядя Саня не подвел. Мы договаривались — когда начнется самое неприятное, он незаметно усыпит обеих, а потом еще и введет им по капсуле со снотворным. Они уснули очень вовремя.

Только усилием воли я заставлял себя не чувствовать невероятный смрад от горящего мяса. Для фэйри отключить обоняние носа — не великая проблема, но как отключить кисточки…

Кисточки показывали мне все, даже при закрытых глазах. У мужчин Фэйри кисточки дают картину вроде рентгена или УЗИ. Если очень постараться, я могу увидеть людей сквозь стену дома, стоящего в полумиле, но дальше все расплывается. Люди похожи на выпуклые сгустки разного цвета, они плывут среди неподвижных граней и вздрагивают в ритме своих сердец. Мой папа узнает знакомых через три кирпичные стены, а могучие знахари, вроде дядюшки Эвальда, способны на большее, но не признаются. Однажды дядя Эвальд угадал наших кровников в пролетавшем самолете. Иногда мне жаль, что кисточки невозможно отключить.

У обычных нет такого органа чувств, потому они способны мирно спать, когда рядом убивают их кровников.

Дядя Саня пришел к нам, разделся и влился в общий круг. Его сердце пристроилось к суммарному биению за каких-то пять секунд.

Мне сразу стало легче. Только теперь я заметил, какую нагрузку возложила на меня тетя Берта. Описать человеческим языком это невозможно; меня как будто расплющило под массой темной энергии Покрывала.

И еще приходилось выдерживать взгляд выпученных, налитых кровью кошачьих глаз.

Добрые Соседи не поступают так, как мы сегодня. Все вывернулось наизнанку, все происходило наоборот. Мы творили церемонию Темного двора…

— Выйдешь ли из пламени, Ты, чьи усы оставляют борозды в металле?..

— Выйдешь ли изо льда, Ты, чьи лапы раскачивают корни дубов?

— Выйдешь ли заступиться за своих кровников?

— Аррехх…

Наступил миг, когда в области затылка точно треснула скорлупка. Это случилось одновременно внутри и снаружи, во всех направлениях. Если раньше я не ощущал конечности мира под толщей воды, то теперь бездонная вселенная прорвалась со всех сторон.

Саня и Эвальд тоже почувствовали, их разгоряченные плечи разом вздрогнули. Мы раскачивались на пятках, спинами друг к другу, как четырехликое языческое божество или как стайка молящихся хасидов.

Сквозь трещины мироздания в уютную гавань Пограничья проникла мрачная чужеродная сила.

— Покажи нам Пыльную тропу — и мы выпустим твоих кровников…

— Покажи нам тропу! — Я выхаркивал эти подлые слова вместе со всеми, а мир продолжал трещать по швам.

И Тот пришел.

Дохнуло таким холодом, что моментально пересохли губы, натянулась и обветрилась кожа на скулах. Что-то дотронулось до моего лица и груди. Очень похоже обнюхивал Черный пастух, но дыхание пса отдавало огнем, Ку Ши принадлежал к породе демонов из плоти, он умел выходить в мир обычных людей, и, наверное, его можно было убить.

Меня же коснулось нечто неосязаемое и прозрачное, точно несколько острых, как бритва, и ледяных, как струи застывшего азота, волосков вспороли кожу. От ужаса я снял защиту с обоняния, но так и не почуял ничего, кроме горелой кошачьей плоти. Я осмелился приподнять веки, но встретил плотный дым, который начал немедленно выжирать мне глаза. Затем сквозь дым что-то промелькнуло. Не так, как мелькает колония мотыльков, и не так, как скользко проносится в жару преследования хищник. Это было нечто… Нечто запредельное. Нечто отвратительное.

Я не успел заметить, имел ли Тот морду, хвост или бока. Скорее всего, у него не было ничего того, что положено зверю из Верхнего мира. Скорее всего, в сгустке холода имелись совсем иные конечности и органы чувств. Невозможно внятно описать присутствие существа из плоского мира. Оно слишком счастливо и безумно от внезапной свободы, только его счастье и безумие губительны для всего живого. Оно ухитряется плыть одновременно слева и справа, зеркально повторяясь и тысячи раз в секунду пробуя на прочность Покрывало силы. Я не заметил, как распахнулась щель. И воздух Пограничья начал с воем проваливаться в Дыру. Зато я успел заметить, что сделала со мной Щетина Того. Или не щетина, а лапа…

Плащ поперек груди рассекли четыре параллельных разреза, дюймов по пять в длину, разрезана была и кожа, но боли не ощущалось, а кровь выступила мелкими каплями только по краям. Кожа на груди стала похожа на мрамор. Не представлялось возможным разобрать, насколько глубоки порезы, края их разошлись и застыли. Не хотелось видеть такое на собственном туловище, точно разглядываешь вскрытый и замороженный труп в больнице. Пока я пялился вниз, со щек и со лба на колени тоже упали несколько кровавых капель. Я поднес пальцы ко лбу и не ощутил их. Зато пальцы ощутили гладкую, обжигающе холодную поверхность.

Тот, проходя, заморозил нас, небрежно махнув лапой. Хотя почти наверняка у него не было ни лап, ни ушей.

— Покажи нам Пыльную тропу…

Сзади протяжно застонала тетя Берта. Мои губы продолжали автоматически повторять слова заклинаний.

Я его не видел и не слышал, но Тот кружил подле нашей группы, не в состоянии разрушить заклятия, не в силах преодолеть Покрывало. Вдруг дядя Эвальд покачнулся, на миг узор нашей песни подернулся рябью, а по ногам из мрака потянуло лютым сквозняком. Не просто северным морозным ветром; этот сквозняк останавливал молекулы воздуха в полете. Я перестал чувствовать ноги ниже колена, губы не слушались, в лицо ударил снежный вихрь. Костры мигом погасли, жаровни с шипением остывали, кошачьи стоны разом прекратились.

Большеухий стонал.

Услышать его стон можно было лишь низом живота, но никак не ушами. Если бы Покрывало силы пропустило в уши его стон, наши черепа взорвались бы мгновенно, наши глазные яблоки брызнули бы на кварцевые стены. Воздух сжимался в гармошку и дробился на куски от его немого страдания.

Внезапно я понял одну все время тревожащую меня вещь. Тот не был котом и не имел никакого отношения к животным Верхнего мира. Всего-навсего, кошки оказались теми чрезвычайно редкими созданиями, которые могли воспринимать миры демонов. А демоны воспринимали их, таких привычных для нас, пушистых домашних кисок.

За это кисок жгли веками вместе с ведьмами.

Мы орали песню, повторяя за тетей Бертой, и каждый вдох обжигал гортань, как будто в глотку попадал неразбавленный спирт. Щеки обметывала снежная крупа, снежинки из маленьких сказочных звездочек превратились в шрапнель. Очертания кварцевых стен размылись, все тонуло в сиреневой вьюжной мгле. Мы повторяли заклинания втроем, дядюшка Эвальд затих. Он внезапно начал крениться в мою сторону, но я не знал, как поступить. То ли бросить все и проверить, что с ним случилось, то липродолжать рвать глотку. Старика трясло, в горле у него клокотало, дядюшка силился передать мне что-то важное, но не мог. Его хватало лишь на то, чтобы удержать Покрывало. Я слышал, как кровь сочится из перерезанных сосудов его спины и застывает ледяным пурпурным панцирем.

— Не трогай его! — гневно окликнула меня тетушка. То есть она не произнесла ни слова, я ощутил ее окрик, как пощечину на щеке. — Не трогай его, у тебя есть дело поважнее!..

…Дело поважнее, чем жизнь человека! И это говорит моя кровница…

…Покажи нам Пыльную тропу…

…Покажи нам…

Вдруг напор ветра стих. Разом, словно захлопну, ли форточку. Вернулись изломы мраморных плит, вернулись звезды в расщелинах, вернулась удушливая вонь жаровен. У меня с плеч будто свалилась штанга. Покрывало силы больше никто не держал. В последний миг оно показалось мне измочаленным, изодранным в клочья, и тут же рассеялось, как стайка невесомых бабочек.

В сгустившейся тишине я разобрал самый сладкий звук на планете. Неподалеку, живая и невредимая, мерно вздыхала во сне моя Анка.

— Кажись, отыграли… — сипло каркнул Саня и сплюнул.

Я его не видел, просто не в силах был повернуть шею. Я услышал, как звякнула о камень его застывшая слюна. Достаточно того, что все мы были живы; сердце дяди Эвальда билось неровно, но не умолкало.

Нас почти по пояс занесло снегом, но температура уже росла.

Я оторвался от кровников с величайшим усилием и тут же упал на колени в белое хрусткое одеяло. Плащ взметнулся за спиной, как сломанное крыло. Он пропитался моим потом и точно окостенел. Обе ноги страшно затекли, я их совсем не чувствовал, вдобавок кружилась голова. Из носа пошла кровь, я машинально вытер ее рукавом плаща.

Клеенчатый плащ затрещал, как пересохшие вафли. Рукав покрывала толстая ледяная корка. Кровь катилась у меня из ноздрей мелкими каплями, они застывали, не долетая до земли. Порезы на груди вздулись и начали побаливать. Кроме того, я убедился, что с каждой секундой все труднее управлять мимикой. По мере того как к задубевшей коже лица возвращалась эластичность, все шире раскрывались глубокие порезы.

Оставалось надеяться, что крупные сосуды не затронуты. И конечно, на врачебное искусство тети Берты.

По мраморным лакунам гулял пронизывающий ветер.

Я понимал только две вещи — что все мы замерзнем, если немедленно не начнем двигаться, и что церемония завершилась. Все были живы, но пока не могли прийти в себя. Сердца стариков стучали с перебоями, почти в два раза медленнее обычного. Состояние дяди Эвальда можно было назвать обмороком. С ним что-то случилось, я никак не мог определить, что именно. То есть конечности целы и мозг функционировал, но…

Мой любимый кровник словно надорвался.

На остывших жаровнях скрючились три кошачьих трупа, остальные исчезли. Большеухий унес их с собой.

От камней поднимался пар, как в деревенской бане дяди Сани. Багровый ночной свет, проникавший раньше сквозь щели в мраморе, сменился пульсирующим голубоватым сиянием. Вокруг нашей пентаграммы волнами наметало рыхлой перловки. Снег походил на пенопластовую труху, он скрипел и вздрагивал под моими голыми пятками, точно на глубине начиналось извержение вулкана.

Прошло гораздо больше времени, чем мне казалось раньше. Не час, и не два, возможно, целые сутки. Угли почти прогорели, вместо костров тети Берты остались темные колодцы в сугробах. Меня качало из стороны в сторону. Анка и Мария спали прижавшись друг к другу, полузасыпанные снегом. Большеухий не решился пересечь запретную черту из травы.

С неровных потолков протянулись сосульки, пурпурный камень подернулся инеем, словно его присыпали мукой. Я обернулся ко входу в пещеру и понял, что не ошибся. Море тряслось, от падающих сверху валунов вскипали буруны. Но это было еще не все.

Я чувствовал, как снизу, из бездонной дыры, что-то поднималось.

Часть вторая ПЫЛЬНАЯ ТРОПА

Глава 14 РИТУАЛ ИМЕНИ

Мрамор трясло. Всю гору трясло. Моя шевелюра резко заныла, отдавая тупой болью в виски, что означало крайнюю опасность.

— Что?… — первой очнулась тетя Берта. — Что? Бернар, ты где, мальчик?..

— Я тут. Надо скорее бежать!

Возможно, это было землетрясение, или действительно проснулся вулкан, разбираться было уже некогда.

— Буди девочек! — распорядилась тетушка. Не обращая внимания на мороз и на свою наготу, она принялась хлестать по щекам окаменевших мужчин.

Саня и дядя Эвальд походили на застывшие статуи, иней покрывал их щеки и губы, ресницы стали, как на рекламе туши, только белого цвета. Тетя Берта, тормоша кровников, одновременно натягивала хрустящую одежду. Я тоже ринулся надевать брюки. Брюки и рубашка, оставленные на краю верхней террасы, смотрелись так, словно искупались в цементном растворе. Пытаясь застегнуть «молнию», я содрал ноготь, даже не почувствовав боли.

Разбудить женщин оказалось несложно. Я еще не умею усыплять, как это делают взрослые, но вывести сознание из сумрака — дело трех секунд. Мария очухалась, тут же схватившись за пистолеты, поводя вокруг себя осоловевшим взглядом. Анка ойкнула и села в снег, не отрывая взгляда от чего-то у меня за спиной.

На ее белом, как простыня, лице играли голубоватые молнии.

— Скорее! — позвал я. — Разотри уши и нос, можно замерзнуть! Скорее вставайте, здесь опасно!

Позади надрывно кашлял дядя Эвальд. Он перевернулся на бок. От его зада по заиндевевшему песку расползалась паутинка дымящихся кровавых ручейков.

— Священные духи, о нет! — всхлипнула тетя Берта. — Помогите же ему!

Глава септа лежал ничком в тающей луже. Он силился подняться, но трясущиеся руки разъезжались в мокром крошеве, и дядюшка снова тяжело падал лицом вниз. Мы кинулись к нему одновременно с трех сторон, подняли и перенесли вниз, к лодке. Там не было теплее, но мы накидали одежды и стянули с дядюшки то, что осталось от зеленого дождевика. Дождевик превратился в бахрому. Очевидно, кружась возле нас, демон ухитрился отыскать щель в Покрывале и нанес удар.

— Бинты, живее сюда все тряпки!

Порезы обнаружились и у Сани: у него почти надвое была рассечена щека в четверти дюйма от глаза. Тетушка наскоро залепила наши дырки, затем все вместе мы накинулись на раны дяди Эвальда.

Большеухий порвал ему спину в нескольких местах, и порвал очень глубоко. Тетя Берта остановила кровь, но не могла с уверенностью сказать, не повреждены ли внутренние органы. Когда дядюшка снова открыл глаза, он несколько минут никого не узнавал. Затем его щеки порозовели, дядюшка подмигнул мне и погладил по ладони тетю Берту. Впервые я видел, как тетушка плачет. Зато пока мы суетились, тряска прекратилась, и камни больше не сыпались снаружи по стене. Теплее так и не стало; но тетю о холоде предупреждала Камилла, и мы захватили свитера.

— Вот так штука, верь-не-верь… — прохрипел Саня. Он как раз спустился к озерку отмыть от копоти физиономию, да так и застыл возле воды в молитвенной позе.

Я обернулся к лодке и испытал новый шок. Розовая вода лагуны до дна превратилась в лед, наша могучая лодка вмерзла килем. Узкий проход, по которому Саня и Мария с трудом нас буксировали, расширился в несколько раз, только вместо канала теперь была суша. За краями неровной дыры, сквозь которую мы проникли в пещеру, в безмолвном прыжке замерло багряное море. Волны застыли, словно на них дохнул холодом волшебный дракон. А среди пенных бурунов выросло то, что я с таким испугом предвкушал раньше. Крайне необычная суша.

Больше всего это походило на хребет доисторического динозавра. Невысокие, пологие сопки, покрытые розоватым песком, начинались возле самого выхода из пещеры. Они торчали из воды, тянулись вдаль и вверх, вместе с закругляющимся волнистым горизонтом, все увеличиваясь в размерах. Небо придвинулось вплотную, роняя скупой маслянистый отсвет на уснувшую фотографию волн.

— Вот так дорожка в небеса… — Сплюнула черную от сажи слюну Мария.

— Пыльная тропа… — поправила тетя Берта. В ее голосе звенели слезы. — Эви, ты слышишь? Эви, мы сумели, мы попадем в Изнанку, мы прикоснемся к Священным холмам…

— Да, да, холмы… — Сонный взгляд дядюшки скользил, как луч слабого фонарика в густом тумане. — Бернар, ты где?

— Я здесь, дядя Эвальд!

— Ты должен дойти по Пыльной тропе до конца, понимаешь меня? — Потная ладонь дядюшки накрыла мое запястье. Я слышал, как неровно взбрыкивает его уставшее сердце.

— Я понимаю, дядя Эвальд. Мы дойдем вместе.

— Нет, ты не понял, наклонись ко мне!

Я послушно нагнулся. Под глазами кровника залегли темные круги, кожа вокруг рта шелушилась от перепадов температур.

— Где эта женщина… советница? Она не слышит нас, Бернар?

— Нет, она далеко, моется.

— Хорошо… — Кровник облизал потрескавшиеся губы. — Она… она не должна нас услышать… Все получилось не так, как мы хотели. Случайностями полон мир, от них не убежать. Мы надеялись выступить осенью, в канун Сауина, когда знахари септа в полной силе… Если бы не Григорий с его деревней…

Мне показалось, что дядя бредит, но тетя Берта издалека покивала мне. Я все еще ничего не понимал.

— Бернар, если я не дойду, ты должен выполнить то, ради чего мы затеяли поход… Поклянись духами своего фина!

— Клянусь духами, оберегающими здоровье моей матери! — торжественно произнес я. — Я вытащу Лукаса и брата Анны!

— Это не главное, — поморщился дядюшка. — Теперь ты взрослый, наклонись ниже. Я скажу тебе новое Имя…

С замершим сердцем я упал на колени и получил от главы септа Имя. Несмотря на то что я так давно ждал этого момента, оказалось все равно неожиданно и очень приятно. Формально дядюшка имел право провести Ритуал, потому что с ним были еще двое взрослых Фэйри. Теперь я стал взрослым и мог наравне с кровниками принимать любые решения. Меня даже могли выбрать главой фина. А еще я мог…

Я теперь мог станцевать с любимой девушкой весенний танец.

Оставалось только продержаться и не погибнуть до этого светлого дня.

Дядюшка тяжело поднялся. Мне не понравилось, как от него пахнет. За порогом пещеры, над полировкой водной глади вспухли розовые кочки. На ближайшей сидел черный пес Ку Ши и умиротворенно вылизывал шерсть. Затем он потянулся и небрежно перемахнул на следующую кочку. Облачко розовой пыли повисло, как миниатюрный снарядный разрыв.

— Пора, пора, нельзя отставать от пастуха, — засуетился дядюшка. — Саня, заберите всю траву! Видишь ли, Бернар, Камилла не стала бы нам помогать ради людей Атласа…

— А ради чего же? — остолбенел я.

— Пыльная тропа открывается тем, кто готов отдать жизнь, — устало улыбнулся дядя. — Но не жизнь взамен жизни. Духи Священного холма не поймут, если мы все погибнем, а обычный мальчик останется жить. Что бы ни случилось, ты дойдешь до Священного холма. Мы собирались сделать это на следующий год, мы изучали предания и готовили эликсиры… Не все складывается так, как хотелось, не все случайности происходят вовремя… Я знаю, что ты хочешь спросить, Бернар. Тебе непонятно, почему до сих пор никто из наших септов не спустился в Изнанку и не попытался отыскать вход в Священный холм…

— Я уже понял, дядя.

— Ты уверен?

— Да, я понял это сегодня, когда мы пели. Ведьмы не пропускают в Пограничье, если не обещать им собственную жизнь. Кто-то из нас погибнет, да? Поэтому Фэйри не спускались сюда…

Дядя потрепал меня по щеке.

— Спускались, Бернар.

Кажется, до меня начало доходить.

— Значит, экспедиции уже были?

— Если ты доживешь до моих лет и станешь знахарем, ты узнаешь многое. И очень многое из того, что ты узнаешь, перевернет твою душу.

— Они все погибли… да?

Они не вернулись. Это не одно и то же, согласен? Иногда лучше погибнуть в пути, чем не вернуться к тем, кто тебя ждет. Сокровища Священного холма остаются для нас пустой сказкой, потому что Изнанка не выпускает тех, кто пришел за ними. Обещай мне, Бернар, что ты пройдешь тропу до конца и непременно вернешься наверх, как бы сильно тебе ни хотелось остаться…

— Мы вернемся вместе, дядя Эвальд! — Я произнес эту фразу излишне горячо, уже чувствуя собственную фальшь.

Кому-то из нас суждено навсегда остаться тут.

Старик молча ждал. В уголках его губ запеклась кровь, в груди влажно чавкали легкие. Мы кое-как выбрались наружу и ступили на первую сопку.

— Какую клятву я должен принести, дядя Эвальд?

— Постой, это не все. Пыльная тропа приведет нас во владения Неблагого двора. Когда ты их увидишь, возможно… возможно, ты поймешь, что они тебе такие же кровники, как и мы с Бертой.

У меня язык прилип к гортани. Неблагий двор — наши кровники?! Похоже, душа уже начала переворачиваться.

Мария помогала тете Берте перескочить на следующую горку. Там, где прошел Ку Ши, между сопками плескалась вода; достаточно было сделать неосторожный шаг в сторону, и уснувшее время могло засосать человека навечно.

— Я вижу, что ты прикипел к этой обычной девочке… Тихо, тихо! — Дядюшка пресек мои попытки оправдаться. — Сейчас, после того как получил Имя, ты имеешь право кое-что узнать. Твой отец… Ты думаешь, разве он отпустил бы тебя с нами? Конечно нет. Но твой отец поверил Берте, а она, как никто, видит связи, возникающие между людьми. Вы оба еще слишком юны, чтобы претендовать на серьезное чувство, но Берта хочет дать тебе и Анне шанс…

— Шанс? — снова не понял я.

— По преданиям, именно Неблагий двор порождал бастардов, которых потом невежественные церковники жгли на кострах. Их ведьмы умеют сделать так, чтобы у Фэйри и обычных рождались дети…

— Так мои родители… об этом знали?

— Все, прошедшие Ритуал Имени, об этом знают. Твоя старшая сестра, она тебя очень любит. Она первая пришла к Берте и заговорила о том, что ты захочешь попытать счастья в Изнанке.

— Каролина…

— Да, она просила взять тебя с собой, если мы соберем следующую экспедицию. Так что ты все равно бы узнал. Все, Бернар, ничего сейчас не говори. Когда придет время выбирать, ты вспомнишь мои слова. Обещай мне, что, когда придет время выбирать, не забудешь о тех, кто ждет наверху…

В тот момент слова дяди Эвальда показались мне кощунством. Я даже представить не мог, что забуду родителей.

Я еще не был знаком с Пыльной тропой.

Глава 15 ПО СЛЕДУ КУ ШИ

В самом страшном сне Младшая не смогла бы вообразить столь дикий и нелепый пейзаж. Едва маленький отряд выбрался за пределы пещеры, как она разом забыла про ноющую боль в висках, про кошмарный запах паленой шерсти, про все свои обиды на Бернара за то, что он позволил ее усыпить. Младшая не сомневалась, что, пока она спала, Добрые Соседи занимались чем-то невероятно гадким. Достаточно было взглянуть на их покрытые сажей руки или понюхать их жирные волосы.

А еще дядюшка Эвальд. Ему наложили бинты, его тело растерли травами, после чего старик поднялся. Он довольно бодро ковылял, опираясь попеременно на Саню или Марию, но Младшая робела заглянуть ему в лицо. Она видела, как много крови осталось на камнях в пещере, но интуиция ей подсказывала, что Бернара лучше на эту тему не тормошить. Она попыталась поймать его взгляд в пещере, когда он мылся, наклонясь над последней замерзающей лужей, и ужаснулась.

В зрачках у парня отражалась бездна. Теперь Анка цепко держалась за его руку и послушно брела след в след. Похоже, Бернар, да и все остальные, начали приходить в себя.

Но она не могла себя заставить не глазеть по сторонам, и потому раз десять налетала сзади на Бернара, когда колонна, предводительствуемая тетей Бертой, внезапно останавливалась. Это происходило всякий раз, когда Черный пастух резко менял направление.

Мир Изнанки не походил на картинки из учебников географии. Для начала, здесь было очень холодно, но мороз стоял какой-то особенный, сухой и безветренный. Такой мороз можно наблюдать внутри заводских холодильников, где хранят запасы мяса. Ничто не тревожит воздух — ни дуновение ветерка, ни жужжание одинокого насекомого, ни посторонние запахи.

Здесь было холодно и стерильно. Младшая с содроганием вспомнила, как они с маманей приходили прощаться к отцу. В том помещении, где лежал в гробу папа, было так же сумрачно, тихо и безрадостно.

Не прошло и минуты, как они покинули пещеру, вырубленную в утесе из красного мрамора. Теперь с высоченной, казалось бы, незыблемой скалой происходили чудовищные метаморфозы. Далекий верхний край, где жили брауни, заслонили вязкие лиловые тучи. Затем тучи стремительно опустились, пожирая свет и укорачивая гору. Пурпурный цвет камня начал бледнеть и бледнел до тех пор, пока шестидесятиметровая скала не распалась на ряд неровных бледно-розовых торосов. Торосы оплывали, как кусочки мыла, распадались на мелкие фрагменты и таяли на горизонте.

Скала будто растворилась.

Нижний мохнатый край облачности трепыхался на высоте не больше трех десятков метров. Анке казалось, что вся эта водная масса может сорваться вниз и прихлопнуть людей, растереть их в пыль, как человек растирает жалкую моль на ковре. Горизонт ловко спрятался за линию туч, хлопающих и гудящих, как обвисшее дакроновое полотнище. Застава брауни исчезла.

Помимо влажного хлопанья Анкино ухо улавливало однотонный ноющий гул. На памяти Анки так гудел бабушкин обогреватель, но никак не ветер, и уж явно не морской прибой.

Привычный плоский мир превратился в котел, и люди находились в его самой нижней точке. Куда ни поверни, пришлось бы карабкаться в гору. Стены «котла» плавно закруглялись кверху и терялись в полумраке. Младшей показалось, что море обмелело и тут же до дна промерзло. Из заледеневшего розового покрывала со всех сторон выперли мелкие острова, больше всего, и в самом деле, похожие на обглоданные позвонки титанического морского змея. Бесконечные цепочки невысоких, присыпанных мельчайшей пылью сопок разбегались во всех направлениях и терялись в лиловом сумраке. По ним можно было двигаться, хотя и с большим трудом, поскольку постоянно приходилось то взбираться в гору, то, балансируя, скатываться вниз.

Но лишь одно направление было верным — то, которому следовал проводник. Анка видела в розовой пыли мощные отпечатки лап Ку Ши и вспоминала, как пес, щурясь и мурлыча от удовольствия, лакомился ее кровью.

Теперь он трусил где-то впереди, то превращаясь в мелкую черную точку, то возвращаясь сложным зигзагом среди сопок.

При каждом шаге ноги по щиколотку зарывались в грязно-розовый тальк. Пыль кружилась над тропой, оседала алебастровой пыльцой на одежде, на коже, но так же легко стряхивалась. В горле першило от сухости, слюна стала густой и горчила, но воздух при этом оставался неподвижным и холодным. Очевидно, здесь никогда не шли дожди. Позже Младшая сделала еще одно неприятное открытие. Уже в трех шагах от нее пропадал звук. Голос Марии, искаженный, словно из железной трубы, она еще слышала, а о чем впереди говорили Саня и дядя Эвальд, разобрать было невозможно.

Пушистые хвосты лиловых туч висели так низко, что, чудилось, достаточно протянуть руку — и можно вырвать клок сырой ваты. Казалось, наступил вечный сумрак, закатная минута слабо барахталась на краю тьмы, как мошка, попавшая на мороз.

Но ночь не торопилась.

Ночь осталась там, где время подчинялось ходу вселенских часов. Вдоль Пыльной тропы время металось зигзагами, словно взбесившееся или внезапно ослепшее животное. Пыльные костяные горы вздымались над окаменевшим морем. Анка так и считала море замерзшим, пока они не добрались до первого плавника.

Спинной плавник неведомой рыбы торчал из неподвижного киселя, а вокруг него, ничем не поддерживаемые, повисли сотни капель, отражая тусклый йодистый блеск взбаламученной глубины. Чем ближе подбирался отряд к плавнику, тем яснее становилось, что под водой таится совсем не рыба. Могучее костяное образование, избитое, изрезанное в схватках, возвышалось над головами людей на два с лишним метра. По форме оно скорее походило на стаксель затонувшей яхты, чем на плавник живого существа. Но существо присутствовало тут же, в какой-то дюжине метров от «позвонка» тропы, оно выгнуло вороненую пластинчатую спину, набираясь пружинящей мощи для прыжка в глубину.

Колонна замерла. В почтительном молчании все разглядывали доисторического колосса. Проследив за его вытянутой, как лезвия ножниц, мордой, Анка с дрожью осознала, что море вовсе не замерзло, а всего лишь, вода находится в каком-то ином, незнакомом состоянии. Достаточно было сделать шажок в сторону от проторенного пути, как страшные твари запрыгали бы вокруг! Где-то там вчера или миллион лет назад зубастый хищник уверенно догонял другого обитателя глубин, больше похожего на трехметровую черепаху без панциря. Пятнистая черепаха, с бешеной силой напрягая мышцы, улепетывала от челюстей гиганта. Одна из задних лап беглянки, напоминающая ковш от небольшого экскаватора, вспорола треугольными когтями свинцовое зеркало воды.

— Вот от кого брауни построили стену, — почтительно произнес Бернар. — Во время приливов они поднимаются…

— Откуда такие твари? — Мария достала из сумки бинокль, тревожно обшарила окрестности. — Вон там еще… О, дьявол! Смотрите, летят! — Она указала пальцем в сторону, куда удалился Ку Ши. — Не знаю, как вы, а у меня такое чувство, словно я угодила в пресловутый юрский период.

Анка вгляделась туда, куда указывала наездница, и невольно вздрогнула. Над розовыми пыльными барханами, ниже туч, поджав мускулистые черные, лапы, зависли четыре зверя. То, что это не птицы, Младшая поняла сразу. Даже отсюда были различимы когти на кончиках кожистых крыльев.

— В какой-то мере вы правы, — откликнулся дядя Эвальд. — Но с уверенностью говорить про определенную историческую эпоху невозможно. Вы в курсе, откуда Фэйри узнали о существовании Изнанки? Вот именно, от зверей. Разум на Земле возник не так давно, а животные миллионы лет находили здесь прибежище. Никто не проверял, как они сюда попадали, скорее всего, чисто инстинктивно.

— В минуту большой опасности? — предположил русский Фэйри.

— Очень может быть, — согласился старик. — Скажем, предчувствуя извержение вулкана или наводнение, не находя другого выхода, наши неразумные братья включали органы чувств, которых мы уже лишены.

— Это мы лишены, а у вас все в ажуре, — изображая обиду, протянула Мария.

— К сожалению, как видите, у нас тоже не все в ажуре, — вздохнул старик, имея в виду свою забинтованную спину.

— Бернар, я боюсь… — тихонько пожаловалась Анка. — Мне кажется, они вот-вот сорвутся с места.

— Не сорвутся! — Парень впервые привлек Младшую к себе, обнял и погладил по плечу. — У Черных пастухов отменное чутье. Иначе они не смогли бы пасти волшебный скот. Он всегда найдет тропу вне хода времени.

— Только по следу Ку Ши! — строго подтвердила тетя Берта, и Анка поняла ее даже без переводчика.

— Как они… как они тут под землей живут? — озвучила, наконец, свое изумление Младшая.

— Они не под землей, — помотал головой Бернар. — Это для удобства так говорится про нижний мир. Дядя Эвальд называет Изнанку «альтернативной геометрией вселенной».

— Геометрией? — вслух задумалась Младшая.

— Мне тоже непонятно. Я могу только объяснить, как я это чувствую. В Изнанке нет дна.

— Так не бывает! А на чем же тогда весь этот океан под нами? Он же не висит в космосе!

— Не висит… Он как бы замкнут на себя, понимаешь?

— Он круглый? Как целиком планета, да?

— Нет, не круглый, — виновато улыбнулся Бернар. — Чертеж очень сложный, я не смог бы нарисовать. Зато география в чем-то отражает нашу географию. Мы были в Ирландии и сейчас возвращаемся назад, только что пересекли пролив. Теперь надо преодолеть Британию, там будет новый пролив с материковой сушей, то, что французы наверху называют Ла-Манш.

Анка, закусив губу, производила мучительные расчеты. После путешествия с Марией в Индию она начала по-другому воспринимать планетарные расстояния.

— Но тогда мы окажемся во Франции, а до России придется ползти еще несколько месяцев! Или в Изнанке тоже ходят поезда?

— Мы не пойдем во Францию. Если мы достанем коней и если нам удастся уговорить духов, то срежем путь по Хрустальному мосту через пролив и сквозь владения кобольдов проскачем к землям славян. Очень быстро.

— Угу… сквозь кобольдов, — Анка незаметно ущипнула себя за ногу, уже в шестой раз. — Очень быстро.

— Я не могу точно объяснить… Дядя Эвальд говорит, что в Изнанке до минимума свернуты и искривлены три привычных измерения, а за счет них свободно развернуто время. То есть это мир внутри нашего мира. Здесь можно найти такие же континенты, реки и горы, но свободный ход времени меняет пространство.

— И потому ты не чувствуешь дна?

— Ухх… Наверное, я не слышу дна, потому что… Ну, например, если бы у нас был батискаф, то потребовалось бы слишком много времени для того, чтобы достичь дна. Мы бы опускались все ниже и думали бы, что плывем ко дну, а на самом деле вынырнули бы здесь же. Ушло бы так много времени на погружение, что пространство успело бы искривиться…

Младшая решила больше не расспрашивать, ей уже было худо от всех этих искривлений. Зато она обнаружила страшно увлекательное свойство тропы. Если долго всматриваться вперед, затем резко оглянуться назад, то хитрый пейзаж всякий раз дергался, как будто не успевал спрятать свой обман. Бернар сказал верно — сильнее всего тропа походила на позвоночник исполинского морского змея, уснувшего и навечно вмерзшего в лед. Барханы розовой пыли вздымались удушливо тоскливыми синусами на высоту примерно в пять метров, затем снова начинался пологий спуск. Под пылью кроссовки ступали по очень твердой поверхности. Возможно, это была кость. Обман заключался в том, что ноги постоянно шли в гору, мышцы побаливали, дыхание сбивалось. И блестящая, идеально ровная поверхность припорошенного льда изгибалась вверх вместе с барханами. Но стоило обернуться, как оказывалось, что не взбиралась два часа в гору, а наоборот, спускалась, и находишься в самой нижней точке.

Здесь было полно живности, но ни в одном фильме или книге Младшая не встречала описаний таких монстров. Впрочем, однажды она разглядела торчащие из воды морды белых медведей, ничем особо не выдающиеся. В другой раз слева из тумана выплыл айсберг, похожий на обглоданный исполинский клык. На его уступах, поодиночке и гроздями, расположились сотни пингвинов. Впрочем, от привычных пингвинов их отличало более сухое туловище и явная способность к полету. Некоторые пикировали в воду, некоторые возвращались, горделиво таща в клювах жирных лососей. У Младшей было ощущение, словно ее привели в музей зоологии.

Далеко впереди, прячась в изгибах низких туч, поднимал фонтанчики пыли Черный пастух. Пес невозмутимо трусил, не уставая и не оглядываясь, переваливал с бархана на бархан, оставляя после себя цепочку следов, каждый — размером с большую сковородку. Иногда он замирал, настороженно поводя ушами, приподняв одну, серую от пыли, лапу, и мог внезапно сменить направление.

Даже если маневры Ку Ши казались глупыми и приходилось повторно тащиться в пяти метрах от собственных следов, никто из взрослых не высказывал раздражения. Даже вечно недовольная Мария примолкла, поскольку успела убедиться, как опасно отклоняться от маршрута. Однажды наезднице пришла в голову идея кинуть в сторону пуговицу. Всего лишь пуговицу от нагрудного кармана. Мария привязала кусочек пластмассы к леске и забросила в сторону, словно собиралась удить рыбу.

Пуговица повисла на высоте полутора метров над водой, и никакой силой нельзя было выдернуть ее обратно.

Тучи хлопали над головой, как влажные простыни. Иногда Бернар указывал Анке на воду. Она вглядывалась и вздрагивала: на нее из туманного зыбкого студня смотрели остекленевшие буркалы, или виднелась разинутая треугольная пасть с тремя рядами крючкообразных зубов.

После сто первого привала, когда Младшей уже мнилось, что они вечно будут блуждать в мире уснувшего времени и умрут тут без воды, откуда-то внезапно потянуло дымком.

Подъем закончился.

Горизонт вновь опрокинулся вниз, облачность взметнулась в зенит, в просвете появились две неразлучные подружки-луны. Море измельчало, покрылось щетиной засохшего камыша, плавно переросло в болото и вдруг ожило. Запахло тиной, птичьим пометом и ржавой застоявшейся грязью. За полосой волнующейся осоки, за полем лишайника из тумана выступал столетний дубовый лес. Тропа продолжалась и дальше, но превратилась теперь в наезженную дорогу посреди жирной чавкающей равнины. Черный пес, усердно сопровождавший экспедицию несколько часов, помаячил на горизонте и исчез в молодой дубовой поросли.

Первыми встречающими на британском берегу оказались скелеты. Их было штук шесть, человеческих, или принадлежавших иным расам гуманоидов, но точное количество учету не поддавалось. Выбеленные дождями черепа скалились из болотной травы, позеленевшие пряди волос игриво мотал ветер. Остальные кости валялись поодаль, полузасыпанные песком, и выглядели так, словно несчастных путников прожевала мясорубка. Никто из взрослых не произнес ни слова, но Младшей показалось, что у стариков шевелятся губы. Черепа улыбались, Фэйри творили молитву. Отряд выбрался на сушу.

Глава 16 ТАБАК И УЗДЕЧКА

Тысячелетние дубовые леса Слеах Майт… Задрав голову, Младшая разглядывала желуди размером с лимон. К счастью, они еще не созрели, но покачивались на десятиметровой высоте довольно угрожающе. Дубовые внучата, вытесненные своими мускулистыми дедами, толпились вдоль опушки, мешая заглянуть в сумрачную чащу.

Смуглый зеленый молодняк настырно цеплялся за кочки, охватывая болотистое побережье, словно крадущиеся партизанские разведчики. Вблизи встреча зелени и болота походила на две равносильные армии, окопавшиеся в глубоких позиционных боях. Где-то болото прорвало оборону и жадным языком трепало и гноило махровый ковер травы, подтаскивая вослед свинцовые воды пролива, а где-то, напротив, дубки отважились на контратаку и тащили за собой подкову сухой почвы. Младшая чувствовала себя все хуже. Ее мучило неприятное ощущение, как будто собиралась гроза. Или в роще ждала засада… Но в зените задумчиво фланировали несколько вполне безобидных тучек цвета разбавленных чернил, а среди раскидистых крон, царапающих низкое небо, флиртовали громадные бабочки неописуемой красоты. Они без страха порхали среди глубокой травы, садились на цветы и снова заводили хороводы. В глубине дубравы гудели невидимые пчелы и заливались на сотни голосов любопытные непуганые птицы.

Вначале Младшая решила, что ей кажется. Минут десять она напряженно прислушивалась, не отваживаясь поделиться новостью с Бернаром, чтобы не выглядеть глупо, но потом он сам с улыбкой показал ей на ухо.

Лес пел. Зыбкая мелодия налетала вместе с порывами ветерка, обволакивала вуалью слабых вздохов, Дробилась нежными пиццикато, словно тысячи малюсеньких скрипачей разом щипали крошечные струны, затем вступал невидимый хорал альтов, и тут же рассыпался на отдельные партии, слишком похожие на голоса дроздов, славок и малиновок…

Пыльная тропа проваливалась в изумрудный лес, как шомпол в сумрачный ствол винтовки.

Тропа не заканчивалась, она лишь слегка сужалась, обрастала по обочинам болотником и осокой, а под сенью дубов оборачивалась элегической дорожкой, усыпанной шуршащими листьями, за каждым поворотом которой Анке мнились загадочные беседки и домики на курьих ножках. А еще к основной дороге примыкало множество натоптанных узких тропок, но те, кто их протоптал, не высовывались. Либо ушли на работу, либо у них наступил тихий час.

Однажды Саня указал на следы лошадиных копыт. В каждый след Анка без труда могла уместить обе ноги, еще бы место осталось. В другой раз Бернар заметил в сторонке черную проплешину от кострища, окруженную бревнышками, но дядя Эвальд сурово крикнул, чтобы даже не вздумали туда ходить. Хитрый пастух Ку Ши, как былинный богатырь, трусил где-то впереди и показался лишь дважды, когда на Пыльной тропе намечались развилки.

Деревьев таких размеров Анка никогда не видела и даже не могла представить себе, что подобные великаны существуют на ее родной планете. За каждым морщинистым стволом можно было спрятать грузовик. На метр от земли массивные стволы покрывал коричневый мох, скорее похожий на верблюжью шерсть. Во мху клубились корни, каждый толщиной со взрослое дерево, между корнями темнели глубокие расщелины, скрытые травой. Траву хотелось смять в руках, собрать в пучок и провести по щеке, такая она была мягкая и нежная, вот только неясно, какого цвета. А лес пел все громче…

Первое дупло заметил Бернар и указал на него остальным. Сначала Анка не разобрала, что там такого примечательного среди переливов теней и бесконечного трепетания листвы. Дупло находилось на высоте человеческого роста, над ним зияло следующее, а над нижней, поросшей лишайником веткой тускло поблескивала бронзой самая настоящая дверь, такая, как рисуют в сказочных мультиках.

— Мать честная… — всполошился Саня. — Да тут город целый, вы гляньте! И позади нас, и всюду… Сложили! А ну как разом выбегут?!

Добрые Соседи собрали совещание, Анка невольно прижалась к Бернару. Ни одна из сказочных дверок, запирающих входы в стволы, не распахнулась, ни один посторонний звук не потревожил тишины. Сосредоточив внимание на ветвях, Младшая заметила то, что раньше укрывалось от ее взгляда. В некоторых местах от одной дверцы к другой были перекинуты мостки; по спирали, вокруг стволов, вели вырубленные в коре ступеньки и едва заметно раскачивались веревочные лесенки.

Потом Мария углядела ловчую сеть. К счастью, сеть была натянута не над главной дорогой, а в стороне и замаскирована искуснейшим образом. Чтобы увидеть произведение охотничьего искусства, Анке пришлось улечься на землю и вслед за Бернаром проползти несколько метров в высокой траве. Узенькая тропка приглашала путешественника насладиться отдыхом на пригорке, но Бернар указал на прижатые к стволам ветви и умело замаскированные растяжки. В любую секунду кокон был готов вихрем подсечь неосторожную жертву и вознести ее на двадцатиметровую высоту…

— Неужели древесные пикси? — усомнился дядя Эвальд.

— Ты не помнишь, что-то мы им должны за проход? — озабоченно наморщила лоб тетя Берта.

Наконец, порешили, что стоит подвесить на ближайшей ветке пучок травы Ахир-Люсс, которая, по мнению ведьмы Камиллы, являлась в Изнанке чем-то вроде универсальной валюты. После этого постановили, что никто никому не должен и серьезной опасности обитатели дубравы не должны представлять. Бернар убеждал Анку, что дядя Эвальд непременно бы насторожился, если бы почуял агрессию. Младшая кивала, а сама вспоминала скелеты на берегу. Возможно, те путешественники тоже не насторожились вовремя.

На обочинах тропы встречались горки свежего оленьего помета, раза три Бернар указал Анке на убегающих косуль, а однажды очень близко прозвучало хрюканье и показалось многочисленное семейство диких свиней. Отряд выбрался на полянку, земля здесь была перекопана, как будто потрудилась армия гигантских кротов. Мария схватилась за пистолеты, но кабаны стремительно ретировались. Анка заметила, что близко к Пыльной тропе ни один зверь не приближался, словно они ощущали в ней нечто чужеродное…

Цвет здесь менялся ежеминутно.

Младшая никак не могла привыкнуть, что окружающие предметы и растения то начинают нестерпимо ярко сверкать и переливаться, словно умытые дождем, то приобретают нездоровую угреватую окраску.

Цвет в Изнанке напрямую зависел от того, что происходило на небе. За последний час светило дважды пряталось за фиолетовыми изодранными тучами, тем возвращалось по сложной траектории с совершенно неожиданной стороны. Дядя Эвальд принялся убеждать всех, что никакой тайны нет, напротив, присутствует явная закономерность: луна плывет по расширяющейся спирали, а когда спираль достигает максимума, выглядывают звезды и наступает ночь.

— Почему тогда две луны? — хитро осведомилась Анка.

— Интерференция, — выдал умное слово Саня.

Анка напрягла мозг: кажется, в школе этому не учили…

— Лично я, верь-не-верь, не сомневаюсь, что луна одна, — Саня галантно протянул Анке горсточку земляники. — Либо нас запутывает хитрое атмосферное явление, оптический обман, либо…

— Либо?

— Либо, как сказать, все гораздо сложнее…

— Утешить ты умеешь, — сквозь зубы процедила Мария. С каждой минутой она становилась мрачнее, несмотря на кишащую радостной жизнью чащобу. Вероятно, наездница, как и Анка, до сих пор дулась на новоявленного ухажера за то, что усыпил ее в пещере. Она трижды отвергла собранные им букетики полевых цветов и ладони, полные ягод.

— Я не физик, извиняй, ежели глупость какую брякну, — с ухмылкой повинился русский Фэйри. — Одним словом, ковыляю я, и всю дорогу, как сказать, кумекаю, как оно могло так выйти, чтоб в одной и той же точке две вселенные друг на друга наложились. И что ты думаешь — пусть дурную идейку подкину, зато собственного разлива!

— Ну подкинь, — уныло откликнулась наездница. На дорогу она почти не смотрела, все ее внимание приковывали нижние ветви дубов. Анка подумала, что там, в густой тени, действительно может спрятаться кто угодно, но Бернар непременно почует врагов раньше.

Она сама не понимала, откуда взялось такое убеждение, что поблизости может скрываться что-то злобное. Так привольно голосили пташки, так вкусно пах настоянный на медоносах воздух, так добродушно кряхтели столетние красавцы, и все органы чувств смеялись над глупой интуицией.

Младшая нашла верное слово. Слишком.

Здесь было слишком хорошо, даже для сказочной Зеленой страны.

— Есть такое мнение, верь-не-верь, что каждой точке Евклидова пространства, ей же соответствует точка этого… как сказать… альтернативного пространства…

— Впечатляюще, — похоронным голосом одобрила Мария.

— Например, пространство Лобачевского, изогнутое до предела, — не сдавался кудрявый Саня. — Но описывающая его формула может быть совсем иной, ее еще не создали. Я ведь как думаю… если этого… наблюдателя посадить в кресло, равно удаленное от обоих пространств…

— Что невозможно! — обернулся идущий впереди дядя Эвальд. — Ты только что сформулировал условия. Если пространств всего два, куда же мы усадим наблюдателя?

— Ишь как! Стало быть, их больше, — элегантно разрубил «гордиев узел» Саня. — Нам же нужна точка отсчета, хоть какая-то система координат, верно? Сторонний наблюдатель, как сказать, увидит словно бы холст с голографической картиной, но сбоку. Он нормально сможет наблюдать только одну вселенную, потому что вторая, верь-не-верь, никогда не будет идентична во времени…

— То есть либо Изнанка, либо Верхний мир исчезает в боковой грани холста? — заинтересовался дядя Эвальд. — Идея неплохая, но не может быть, чтобы геометрия оказалась столь убогой.

— Конечно же, нет! — замахал руками Саня. — Я понимаю, что начиркал двухмерное пространство, но иначе не объяснить, как выглядит время. Благодаря координате времени, как сказать, один из миров приобретает объем…

— А если наблюдатель смотрит из Верхнего мира? — отважилась на вопрос Анка.

— Он видит, верь-не-верь, именно то, что мы видели наверху каждый день, — Саня выставил указательный палец. — Он видит не край холста, а точку, но думает, что не видит ничего! Просто эта точка… как сказать… исчезающе мала. А жители Изнанки видят Верхний мир точно так же, исключение составляют… кто? — Саня уставился на Анку, но за нее ответил Бернар.

— Ведьмы, такие, как Камилла, ..

— Ведьмы, а также эти, как сказать, сущности из тонких миров, которые мы в просторечье зовем демонами. А кроме ведьм, наверху Запечатанные двери способны заметить многие животные, те же кошки, например…

Русский Фэйри по расщепленной отвалившейся ветке полез на дерево и все продолжал разглагольствовать, но Анка быстро потеряла нить рассуждений. Всякий раз, когда упоминалось время, она мысленно проваливалась в тоскливый колодец и безнадежно звала брата. Время шло и, несмотря на увещевания стариков, Младшая никак не могла поверить, что наверху все свернулось в точку с заклинившими навек будильниками…

А луна тем временем зашла на максимально широкий виток; она катилась среди листвы, по самому краешку далеких холмов, и смутные тени совершали вместе с ней непрерывный одуряющий хоровод. Младшая смотрела под ноги, как зачарованная, наблюдала за собственной тенью, кружащей вокруг нее. Ветер тоже вел себя крайне странно. Внизу он барахтался, прочесывая каждую травинку, щекотал ноздри резкими ароматами, а выше, по словам Сани, забравшегося на ветку, налетал короткими, пропахшими медом рывками.

Русский Фэйри спрыгнул и доложил, что дубовые заросли тянутся до реки, моста поблизости нет, река широченная и очень быстрая, зато в сотне метров выше по течению находится пристань, там качаются на воде лодки. А на той стороне реки явственно просматривается продолжение тропы.

— Дым идет, и мяском тянет! Верь-не-верь, на месте перевозчики, — увлеченно поведал Саня, — вот только радости особой на бережку том нету… Заместо приличного леса парят болота угрюмые, и гуси грязные какие-то…

Берта и Эвальд, вместо того чтобы искать способ переправиться, яростно заспорили, что за река впереди. Мария предложила не тащиться вдоль берега всем вместе, а послать к перевозчикам парламентера. Остальным же разбить пока лагерь на берегу, разжечь костер и разогреть консервы. А еще лучше — до условного утра, то есть до восхода желтой луны не рыпаться, поскольку дети уже клюют носом. Тем более что Саня заприметил на самом берегу хижину, до крыши заросшую цветами, там можно выспаться и спрятаться от возможного дождя.

— Замечательно, дети там отдохнут, а мы пока осмотримся, — кивнул дядя Эвальд. — Бернар, ты разве не замечаешь, что у Анны болит нога?

— Я ее спрашивал, но она…

— Мужчина не должен задавать много лишних вопросов, — отрезал Эвальд. — Она молчит, потому что стесняется, а потом нам придется нести ее на руках. Чтобы этого не случилось, помоги ей. Сам найди нужные средства…

— Я знаю, что делать, дядюшка…

Анка покраснела. Глава септа, в который раз, ради нее нарочно разговаривал на русском языке и нарочито строго обращался с Бернаром.

Сверху прилетела холодная капля иударила ее по щеке. Вторая такая же капля забралась за шиворот…

«…Ан-н-аа… Ан-нна-а…»

Младшая встряхнула головой, как будто ей в уши попала дождевая вода, затем подозрительно оглянулась, но все были заняты своими делами. Бернар и не думал ее разыгрывать. Шепчущий голос растворился в шуме листвы, спрятался в стрекоте трав.

— Гроза будет, — дядя Саня указал на иссиня-черный клубок, разматывающийся над лесом. — В грозу переправляться явно не стоит…

Дядя Эвальд посоветовался с тетей Бертой. Анка подумала, что если ее сейчас положат на дорогу, она уснет прямо так, не раздеваясь, без одеяла и подушек. Оказывается, она жутко устала, до крови стерла пятку, вдобавок у нее ныли плечи и лодыжки. Нечего удивляться, что голоса начали мерещиться…

— Я и Саня пойдем к перевозчикам, — заявил дядюшка. — Попробуем арендовать лодку…

— Эви, это я пойду с Саней, а ты тоже останешься и отдохнешь, — уперлась тетя Берта. — Во-первых, здесь я командую, а, во-вторых, ты и так потерял много крови…

Не прошло и минуты, как ожидаемая река стала явью. Младшая даже ойкнула, когда за очередным изгибом тропы глубокими искрами засияла поверхность воды. Тетя Берта тихонько засмеялась, Мария потянула носом воздух. Анка тоже почуяла свежесть; она начинала привыкать, что в Изнанке смены пейзажа и климата происходили чрезвычайно резко. Только что их окутывала дремотная пахучая меланхолия, но уже осели на щеках брызги росы, и ударил по ушам ни с чем не сравнимый плеск бегущей воды. Медлительная полоса цвета индиго, вспоротая по центру несколькими, стоящими дыбом валунами, а чуть ниже по течению обрывающаяся с грохотом в трехметровую пропасть. А еще ниже в знойной дымке скапливались фиолетовые тучи и мелькали далекие молнии. «…А-н-на-а… Аа-ннн-аа…» На сей раз она от неожиданности чуть не прикусила язык, но решила пока не жаловаться. И без ее глюков забот у взрослых было предостаточно. Кроме того, вкрадчивый мужской голос произносил ее имя с таким ласковым мелодичным придыханием, что Младшая даже и не подумала испугаться.

…Она решила, что, скорее всего, шалят эти… как их… древесные малыши, что живут в дуплах…

Добрые Соседи заспорили на своем певучем языке, во все стороны указывая руками.

— Священные духи, это же Клайд… — удивился Бернар. — Анка, представляешь, это Клайд, только здесь он совсем другой, он более узкий, и скорость течения бешеная…

Младшая понятия не имела, где находится другой Клайд, но касательно течения парень явно не ошибся. Пыльная тропа упиралась в обрывистый берег, застревала среди вздыбившихся корней и растерянно растекалась по обрыву. Из пенных водоворотов торчали огрызки свай, но мост, видимо, рухнул в незапамятные времена. Анка посмотрела на грязно-коричневую кромку противоположного берега и разом испытала два противоположных чувства. Обрадовалась и огорчилась. За рекой, за болотами, в колышущейся ультрамариновой кисее вздымались силуэты гор. Где-то там, у подножий, жили люди, сдававшие внаем волшебных коней, без которых не одолеть Хрустальный мост. Все именно так, как обещал дядя Эвальд, но горы казались чудовищно далекими…

Анка чувствовала, что никогда больше не возьмет в руки книжки сказок. Сейчас она с радостью ухватила бы за шкирку Люиса Кэррола и надавала бы ему тумаков за то, что описал Зазеркалье столь уютным и милым. В Зазеркалье нет ничего уютного, убить здесь могут самым настоящим образом, и синяки тут жутко болючие, от них слезы наворачиваются.

Младшая покосилась на Бернара. Если бы впереди ждало что-то плохое, он бы уже заволновался. Однако Бернар ей только улыбнулся и ничего не сказал. После церемонии с кошками он вел себя очень замкнуто. Остальные Добрые Соседи тоже затихли, оглядывая ревущий простор.

Никто их не атаковал, но что-то здесь было не так. У глинистого обрыва, хранящего сотни ласточкиных квартир, действительно притулились две полуразрушенные хижины. Их стены из грубого камня так густо поросли вьюном и лишайниками, что издалека домишки можно было принять за камни, покинутые отступавшим ледником. Собранные из соломы и сучьев крыши почернели и прогнулись, пропуская внутрь свет сквозь множество дыр.

Младшей хотелось спать, но поддаваться усталости было нельзя. Саня с Бернаром вовсю обсуждали прелести предстоящей ночевки, а Младшая уже знала, что не заснет ни за какие коврижки. Особенно в этом кошмарном сарае.

Сарай таил опасность.

«…А-ан-нн-а…»

Нет, она уже не была уверена, что сарай опасен. Это всего лишь кучка камней с прогоревшим очагом в углу. Но как же сладок зовущий трепетный голос…

— Все верно, — тетя Берта улыбнулась, сверившись с не видимой никому картой. — Камилла не обманула. Без тропы, сквозь рощи Слеах Майт мы пробирались бы несколько недель.

— А кто там перевозчики? Люди или?.. О, дьявол… — Мария не договорила, потому что перевозчики внезапно объявились сами.

Это были коренастые женщины, росточком чуть пониже брауни, одетые в мужские грубые куртки, чулки, сапожки со шнуровкой и красные кожаные передники. Остриженные «под горшок», с плоскими негроидными носами, с прическами, спрятанными под грубые колпаки, они корчили злобные рожи И сразу напомнили Анке коварных гномов из какой-то детской книжки.

Гномки бесшумно поднялись из низких кустарников, сразу со всех сторон, отрезая пути к отступлению, угрожающе потрясая миниатюрными луками. Их оружие лишь поначалу казалось игрушечным, но на заостренных концах стрел поблескивал металл и, кроме того, около двадцати таких же свирепых матрон свесились с ближайших веток.

— Стойте очень тихо, — краем рта прошипел дядя Эвальд. — Их стрелы намазаны сильным снотворным…

Мария застыла, растопырив пальцы над засунутыми за ремень пистолетами. Анка с перепугу позабыла, как дышать. Спиной она скорее чувствовала, чем слышала шустрые перемещения в гуще листвы. Тетя Берта запела, но первая попытка прошла неудачно. Эвальд сквозь зубы подсказывал что-то хранительнице, но сам вступать в диалог не решался. Гномки хмурились, переглядывались, но не размыкали кольца.

— Штук сорок… — выдавил Саня. — Не считая тех, что наверху…

И вдруг — о, чудо! После того как хранительница издала, с точки зрения Анки, совсем уж невнятное клокотание, мелкие женщины разом заклокотали в ответ. И сразу же, словно по команде, опустили луки.

— Надо же, язык Холма! — подпрыгнул Бернар. — Так это не пикси, это Клури Каун! Вот здорово!

«Очень здорово, — подумала Анка. — Просто здоровее не бывает! Непонятно, чего он так пляшет! Еще одна такая гостеприимная встреча, — и впору памперсы заказывать…»

В метре от дороги, на ближайшем дубе зашевелился мох, и с тихим скрипом приоткрылась в коре потайная дверца. Младшая успела заметить плавно изгибавшийся вниз сводчатый коридор, освещенный гирляндой желтых фонариков. Из дверцы с важным видом выпрыгнули четверо низкорослых мужчин с раскрашенными лицами и острыми бородками. Слуги раскатали на траве цветастый коврик в форме шестигранника, в центре водрузили резное кресло с подушечками и с молчаливыми почестями приняли на руки седовласую полную даму. На лунообразном, в нездоровых старческих пятнах личике тряслись два подбородка и росли редкие усы. Окруженные морщинами глазки изумленно смотрели сквозь треснувшие очки в железной оправе. Толстуха дождалась, пока придворные укутают ее распухшие ноги покрывалом из беличьего меха, и произнесла низким контральто несколько булькающих фраз.

— Вторая принцесса септа Клури Каун позволяет нам охотиться на земле ее предков, — перевела тетя Берта. — Этикет требует, чтобы глаза наши ниже глаз Ее высочества располагались.

Вслед за Добрыми Соседями Анка плюхнулась в пыль. Теперь круглая тетка в рыжей выцветшей мантии могла наслаждаться своим главенствующим положением. Вторая принцесса носила на шее шесть рядов бус, а на сморщенных пальчиках — несколько перстней с драгоценными камнями, но от этого сходство Ее высочества с печеным, слегка подгнившим яблоком не уменьшалось.

Берта говорила довольно долго, иногда путалась, и дядя Эвальд приходил ей на помощь, но делал это вполголоса, не поднимая низко опущенной головы. Бернар и Саня вели себя точно так же, будто в чем-то сильно провинились. Младшая тоже хотела изобразить стыдливость, но тетя Берта вдруг прервала речь и потребовала, чтобы Анка и Мария кивали и улыбались.

— У них матриархат, ядрить их в душу, — не поднимая покорно склоненной головы, подал голос Саня. — Улыбайся, дочка, а то эта калоша решит, что мужики вас угнетают, и захочет вас освободить…

Младшая немедленно изобразила самую широкую улыбку, которую были способны выдержать ее челюсти. Краем глаза она увидела, как сбоку, на другом дубе, переместился кусок коры, и из дупла выглянули три совсем крошечные девчушки. Дети лесного народца не желали соблюдать придворный этикет, они пересмеивались и показывали на страшных гостей пальцами.

— Путников милостиво встречает Вторая принцесса… поскольку у Ее высочества Первой принцессы наступило время сна… а подданных нельзя оставлять без лучезарного руководства… — отрывисто переводил Бернар.

— Неплохо задумано, — усмехнулась Мария. — Круглосуточное присутствие монарха, фиг расслабишься!

— Ее высочество благодарно за нижайшее подношение. Трава Ахир-Люсс высоко ценится лекарями и пользу окажет, однако, нет ли у отважной принцессы из мира Измененных немного табаку? Аня, кивни, это тебя спрашивают! Ну, кивни же!..

Младшая истошно закивала, чувствуя себя пупсиком на ветровом стекле автомобиля. Одновременно она чувствовала себя грязным головастиком, потому что дождь поливал все сильнее, и сидеть уже приходилось в раскисшей колее. Подданные Второй принцессы благоразумно попрятались в своих дубовых квартирах, а четверо ближних лакеев развернули над колпаком царственной особы четырехугольный тент. Ее высочество никуда не торопилась, по Пыльной тропе бежали ручьи, и очень скоро гости изрядно подмокли.

— Бернар, скажите же ей, что я никакая не принцесса!

— Тсс!.. Она считает тебя Первой в нашем посольстве, потому что ты — самая молодая из женщин. По понятиям Клури Каун, ценности септа передаются по материнской линии, и, стало быть, табак должен быть у тебя.

— Табак здесь — огромная редкость, большинство местных понятия не имеют, как выращивать это растение… Ух ты!.. Ее высочество говорит, что несколько ее храбрых подданных шесть лет назад поднимались в Измененный мир и добыли много табака, но теперь запасы подходят к концу…

— Стало быть, пробираются, бесенята! — сварливо проворчал Саня. — А мы-то гадаем, откуда полтергейст берется…

— Аня, покажи ей горизонтально один мизинец, — всколыхнулся вдруг дядя Эвальд. — Это будет означать, что ты готова насыпать в табакерку на такую глубину…

Младшая выставила палец. Принцесса немедленно сложила четыре пальца, собираясь, видимо, долго и со вкусом торговаться. Дядя Эвальд застонал, хранительница Традиций кланялась и говорила извиняющимся тоном.

— У Берты нет столько табака… — простонал Бернар. — Чертова Камилла, не могла предупредить!

— У меня есть сигареты, — неожиданно вспомнил Саня. — Непонятно зачем таскаю с собой, вот и пригодились!

Он уже полез в карман, но глава септа его решительно остановил. Кажется, тете Берте удалось достигнуть компромисса, и вскрытая пачка ее любимой отравы перекочевала на коврик лесной атаманши. Та приложила щепотку черных листьев к сплющенному носу и закачалась в своем креслице, изображая экстаз.

— Ее высочество разрешает тебе убить в пищу одного оленя и взять для переправы одну из больших лодок, кланяйся! У них женщины — главные, с нами даже не будут говорить!

— Кланяйся и улыбайся! Улыбайся, но не смейся! Кланяйся, но не вставай! Не вставай, но делай вид, что приподнимаешься!

Младшая окончательно запуталась в наставлениях. Она судорожно пыталась изобразить реверанс и счастливую улыбку, не вставая с колен, в то время как ее спутники вольготно развалились в луже. Ее высочество жадно набила трубку, слуга выхватил щипцами из горшочка искрящий уголек. Когда правительница блаженно выдохнула первую порцию дыма, по роще пронесся благоговейный вздох.

— Ее высочество говорит, что выбранный путь далек и труден. Мы не встретим врагов среди разумных, ибо, благодарение Священным духам холмов, нет в Зеленой стране кровной вражды. Однако никто из ее знакомых и подданных не проходил по Пыльной тропе так далеко на восточный материк… Ее высочество спросила, зачем мы здесь, и тетя Берта сказала правду, что мы спустились за помощью, чтобы вырвать из застенков твоего брата… Подданные принцессы далее не помнят, что такое тюрьма… Ее высочество спрашивает, хорошо ли будет, если погибнут шестеро достойных человек ради жизни одного, юного, который не принес еще пользу своему фину? Аня, отвечай, она спрашивает тебя…

У Младшей во рту внезапно стало очень сухо, язык распух и мешал произнести хоть слово. Дубовая роща Слеах Майт прекратила петь, установилась гнетущая тишина, прерываемая лишь стуком дождевых капель. Младшая не сомневалась, что лесные малыши не понимают русский язык, но плечом к плечу с ней находились те, кто понимал его прекрасно. Хранительница Традиций тоже напряженно ждала и впервые ей не улыбнулась.

Бернар тоже ждал и не улыбался.

— Передайте Ее высочеству… Я не считаю… что жизни уважаемых кровников можно продать за жизнь одного моего брата. Передайте Ее высочеству, что мы спасаем не просто моего брата, а человека, способного вылечить тысячи больных людей.

— Принцесса спрашивает: твой брат — великий травник?

— Нет… Но мой брат обладает целебной кровью…

— А если сумеешь проникнуть ты в темницу, и окажется, что в соседнем застенке томится знахарь, чей дар способен облагодетельствовать не тысячу, а десять тысяч смертных?

— Я… я сделаю так… — Анка чувствовала, как кровь отхлынула от щек. Противная толстуха не зря носила свой титул; она только притворялась тупой и медлительной. — Я поступлю так, как решат мои спутники, Они старше меня и мудрее.

Лесная начальница задумчиво пожевала губами, перебросилась парой фраз с Бертой.

— А зачем вам лечить тысячи больных?

— Как понять… — растерялась Младшая. — А зачем тогда жить, если не спасать других?

— Ответить вопросом на вопрос — это самое простое для изворотливого ума.

— Уфф! — Младшая потрясла головой, смахивая воду. Вот чего она не ожидала — так это философских диспутов с пигмеями, заселявшими дупла деревьев. — Ну… людей просто надо лечить, чтобы они жили дольше, чтобы не умирали рано… Тогда они сумеют дольше работать и сделают для других еще много хорошего… — Она замялась, потому что после перевода Берты на лице принцессы не отразилось ровным счетом ничего.

— Значит, обычные спасают от гибели и болезней своих кровников, чтобы те делали много хорошего? Я правильно повторяю мысль?

— Ну да… правильно… — Младшая чуяла какой-то подвох, но друзья не желали приходить к ней на помощь. — Нет, не только…

— Но ваша Третья принцесса, — толстуха кивнула на Берту, — утверждает совсем иное. Она говорит, что чудесные черепахи исцеляют лишь несколько септов очень богатых людей, которые не делают для тысяч умирающих ровно ничего хорошего… Напротив, по вине этих людей случилось много смертей и несчастий. Зачем же ты рвешься им помогать? Зачем твой брат помогает им? Зачем ты обманываешь нас? Разве народ Клури Каун принес тебе зло? — Принцесса выпустила струю дыма. Черные глазки за линзами очков смотрели пристально, не моргая.

Мария выругалась на английском, начала что-то сердито выговаривать Берте. За Берту немедленно вступился дядя Эвальд.

— Мария ругается, что тетушка рассказала про Эхусов, а дядя Эвальд ей сказал, что здесь ее миллионы и ее самомнение гроша не стоят, потому что в Изнанке играют роль совсем другие ценности, — шепнул Бернар. — А обманывать здесь совсем нельзя, можно промолчать или сказать хитро, но не лгать. Это одна из главных Традиций, потому здесь все живут в мире.

— Я не хотела обманывать, — сказала Анка. — Я говорю, как думаю…

— Ее высочество говорит, что табак превосходен. Она хотела бы сделать для нашей Первой принцессы нечто приятное, — почтительно поклонился Анке Бернар. — Ее высочество предлагает тебе в подарок уздечку, чтобы поймать Кабилл-Ушти…

— Уздечку? — Младшая почти примирилась с очередной бредовой идеей; по крайней мере безумие охватило всех одновременно. — Передайте Ее высочеству, что я в восхищении. Уздечка — это как раз то, о чем я мечтала…

— Нужно серебро, много серебра! — ответила тетя Берта. — Просто так здесь ничего не дарят, необходим встречный подарок. Камилла предупредила, что серебро и золото здесь принимают повсеместно. У меня еще остались два колечка и, кроме того… — Тетушка улыбнулась Бернару. — Твоя мама разрешила взять кое-что из ее безделушек.

— У меня тоже найдется серебро, — наездница потянулась расстегнуть ворот, но снимать цепочку ей не пришлось.

Слуги вынесли изнутри дерева круглый туесок с плотно притертой крышкой и поставили его на обочине. На Пыльную тропу никто из них так и не наступил.

— Открой, — кивнула хранительница. — Покажи, как ты счастлива…

Младшая показала счастье. Стоило приоткрыть туесок, как изнутри раздалось постукивание, бряцание, и по ладоням разлился слабый голубоватый отсвет. Там действительно находилась сложенная уздечка, но более странного кожаного приспособления Анка в своей жизни не встречала. Уздечка вздрагивала, как живая, а широченный трензель тоненько звенел.

— Ее высочество советует намотать уздечку на пояс, под одеждой…

Вторая принцесса величаво махнула пухлой ладошкой, и набежавшие слуги утащили ее в королевские покои, вместе с креслом. Некоторое время в тишине Анка слышала лишь дыхание Бернара и стук капель по листьям. Лесной народец испарился, не оставив малейших следов; только невесомое благоухание табака висело над тропой, и слегка царапалась изнутри туеска о кору дикая уздечка.

Саня первый поднялся, помог встать старикам, вытряхнул воду из сандалий. Потом все обступили Анку с ее загадочной добычей.

— Не нравится мне это, — нахмурилась Мария. — Совсем не нравится. Не люблю я, когда не понимаю… Эвальд, может быть, девочке лучше выкинуть эту дрянь?

— Боюсь, что уже поздно. Ладно, пойдемте за лодкой, пока не стемнело.

— Но вы хотя бы в курсе, где та лошадь, которую предстоит взнуздать?

— Молите вашего бога, чтобы не пришлось с ней встретиться, — очень серьезно сказал глава септа. — По нашим сведениям, наверху Кабилл-Ушти вымерли тысячу лет назад. Молите всех богов, чтобы Вторая принцесса пошутила, и они действительно вымерли. Иначе нас не спасет никакая уздечка…

Глава 17 КАБИЛЛ-УШТИ

— Никакой стрельбы! — стояла на своем тетя Берта. — Любого зверя мы отгоним песней! Как вы не понимаете, что запах огнестрельного оружия для местных жителей — все равно что отработанный плутоний у вас под кроватью…

— Прикажете вырезать деревянные мечи? — с издевкой осведомилась наездница. — Тогда поручите это детям, я уж как-нибудь обойдусь!

— А нам что делать? — спросил Бернар.

— Вы заготовите дрова, разожжете костер… Я надеюсь, молодой человек, не так давно прошедший Ритуал Имени, не забыл песню оленя? — Дядя Эвальд изобразил явное сомнение.

— Не забыл!

— Вот и прекрасно. Подманишь, усыпишь, зарежешь и освежуешь. Приготовление оставим тете Берте, у нее это получится лучше.

— Хорошо, дядюшка.

— Бернар, я в эту халупу спать не пойду, — взмолилась Младшая. — Лучше вернемся в лес и построим шалаш…

— Мне тоже здесь не нравится, — парень поводил ноздрями, как лис, почуявший охотников. — Но это всего лишь нервы, ты переутомилась! Поверь мне, здесь нет зверей-каннибалов. А если бы водились, я бы их к тебе не подпустил.

— А эти? Которые в деревьях?

— Они — мирный народ. Мы возьмем у них всего лишь одного слабого олененка, и то поделимся…

…Это нервы. Я переутомилась. Просто нервы. А Бернар со мной ведет себя совсем как мама…

Анка собирала сухие сучья для костра и следила глазами за взрослыми, пробиравшимися вдоль берегового обрыва. Спины тети Берты и Сани уже превратились в крошечные цветные пятнышки. Мария соорудила для дяди Эвальда постель в одном из домиков; оказалось, что старик может лежать только на животе. Он никого не подпустил к своим ранам, попросил накидать сверху него одежды, лег и затих…

Анка едва не подпрыгнула, когда из кустов, пошатываясь, выбрался Бернар с тушей красного олененка на плечах.

— Как ты его поймал?

— Очень просто. Он сам ко мне пришел. Я всего лишь остановил ему сердце… А ты умеешь свежевать дичь?

Бернар улыбался и шутил, очень довольный своей сноровкой. Анка двигалась механически, помогала Марии налаживать вертел, срезать шкуру, а сама думала про способы охоты.

…Интересно, милый, а мне бы ты сумел остановить сердце?..

— Во дают, как мы такого слона скушаем! — издалека, из лодки, засмеялся Саня. — Вы прямо как настоящие индейцы!

Он помахивал веслами, а тетя Берта сидела на руле, баюкая на коленях корзину, полную ягод. Оба успели насквозь промокнуть. От попадания бесчисленных дробин дождя река покрылась миллионами морщинок, хлесткий ветер налетал порывами, в семи метрах видимость полностью исчезала. Лодку им предоставили здоровенную, на три пары уключин, с мачтой и скатанным парусом. Сане повезло, что пристань находилась выше по течению, теперь течение само их несло, оставалось лишь не промахнуться и грамотно причалить…

— В грозу нечего и думать! — перекрикивая вой стихии, ответила Мария. — Как переговоры?

— Обошлись без стрельбы, — улыбнулся Саня, бросая веревку. — Велено привязать на том берегу… Милейшие люди, рекомендовали нам ни в коем случае не ночевать на берегу…

Анка вздрогнула.

Из домика, прихрамывая, выбрался дядя Эвальд, перебросился парой фраз с Бертой. Бернар перевел для Анки:

— Там рыбачьи дома… Кровники из другого септа Клури Каун. Они обычно селятся одиночками… Ага, до сих пор имеют родственников наверху, но те так и не смогли адаптироваться к обычным, скрываются в старых постройках, играют в призраков… К себе Клури не позвали, в лесу ночевать принцесса не приглашала, до восхода желтой луны лучше в реку не соваться… А на берегу можно отдохнуть, но не стоит спать, потому что шалят всякие…

— Спать будем по очереди, — постановила тетя Берта.

Общими усилиями судно выволокли на берег. Потом все вместе набились в хижину, где сбоку в потолке была здоровенная дыра, и кое-как развели под ней второй костер. Очень скоро домик прогрелся, стало почти уютно и совсем не страшно. Пол здесь покрывал толстый слой сухих листьев, соломы, под соломой шуршали полевки, но мышей Анка не боялась. Она согрелась и задремала. Вот только было стыдно, что она оказалась таким рахитом и не помогла тете Берте, которая колдовала в углу над раненым кровником. Дядя Эвальд держался молодцом, но когда тетушка вернулась к костру, на ней лица не было.

Никто не стал спрашивать. Эти Добрые Соседи вообще порой вели себя чудаковато…

Когда мясо поджарилось, Анка поняла, что не в состоянии сама даже откусить кусочек.

— Кто такие Кабилл-Ушти? — из последних сил борясь со сном, осведомилась она.

— Водяные кони, — лаконично ответил Бернар.

Он отрезал ножом тонкие дольки оленины и опускал Младшей в рот. С другой стороны костра, на куче листьев, Саня точно так же угощал Марию.

— Потрясающе, — хохотала наездница. — Лет сто никто за мной так не ухаживал…

Потом она поднялась и в полной темноте ушла к берегу мыться. Дождь колотил по дранке, по полусгнившей двери, как тысяча барабанщиков, река ворочалась и пыхтела в ставшем ей узком русле. Три четверти неба заволокло тучами.

— Ох, нельзя мне было к вам ехать… — вдруг вырвалось у Младшей. Она задрала свитер и закрутила вокруг пояса уздечку. Так просто, на всякий случай.

— Это почему? — Бернар замер с ножом в руке.

— Так уж… — Младшая отвернулась. — Ты не думай, это не из-за вас, совсем наоборот.

— Из-за мамы?

Младшая мелко покивала, не поворачиваясь. Саня подкинул в огонь подсохших веток. Все равно часть дыма не уходила вверх, у Младшей щипало глаза. Лиловая луна недобро подмигивала сквозь разрывы в тучах, река превратилась в бормочущее сонное чудовище, а невидимые дубы, казалось, придвинулись ближе и шарили по воздуху ветвями, как ослепшие циклопы.

— Я когда с Валей в последний раз говорила, мама себя опять хуже почувствовала… — бубнила Анка. — Поскольку надо было еще весной лечь в больницу, а в суматохе-то закрутились и переезд затеяли. Но самое худшее, мама расстроилась, что дом весь разворовали. Она ведь на нас с Валькой надеялась…

Бернар придвинулся и щекой погладил ее по плечу. Анке нестерпимо хотелось повернуться и зарыться ему в грудь лицом, но у костра нес вахту дядя Саня. Раньше Саню Младшая почему-то не стеснялась, считала его своим, но после событий в мраморной пещере весельчак внушал ей робость. Он был Фэйри, и в то же время — русский. Много шутил, никогда не спорил со стариками, но внутри оставался себе на уме. С Марией было общаться даже проще. Ведь наездница никогда и не скрывала своих побуждений. Она честно заявляла, что ищет выгоду только для людей Атласа…

Анка не могла отделаться от ощущения, будто Саня притворяется. Она не могла разобраться, в чем его притворство, честно старалась выбросить нелепые мысли из головы и даже пожаловалась Бернару но он проявил редкую бестолковость…

— Ты же говорила, что Лукас ее устроил в больницу в Петербурге?

— Устроил, конечно… Только она до сих пор туда не пошла. Уперлась, мол, сперва меня дождется. А так долго ей нельзя, вот кровь снова плохая…

— И как теперь поступить? Ведь мой папа предлагал, чтобы она в Британию лечиться приехала!

— Ты же ее видел, она упрямая и боится всего. Например, я ей даже не стану объяснять, кто такие фэйри, все равно не поверит, еще больше испугается. Она и так подозревает, что с колдовством связаны…

Глаза Младшей окончательно сомкнулись.

— А чем так страшно колдовство? — невесело засмеялся парень, но развивать тему не стал, улегся рядом, голова к голове.

— Бернар, а почему брауни называют наш мир Измененным?

— Они считают, что тысячи лет назад вселенная жила по правильным законам, а теперь изменилась. Люди расплодились и все испортили…

— Бернар, посиди со мной еще…

И Младшая провалилась.

«…Ан-на-а… Ан-н-аа-а…»

Она силилась разомкнуть веки, но ничего не получалось. Краем сознания Младшая цеплялась за реальность, отдавала себе отчет, что лежит, закутанная в плед, под курткой Бернара, возле переливающихся жаркой радугой углей костра. Добрых Соседей подле нее не было, все куда-то вышли, зато рядом дышал кто-то большой, сильный и по-настоящему добрый. Не хитрец и не обманщик, как все остальные взрослые, а самый родной и близкий человек, от которого уж точно не захочется убежать…

Анка улыбнулась и протянула ему руку.

«…Аа-нн-на… Ан-нн-на…»

Его ладонь приятно холодила, и в то же время обожгла ее. Младшая вспыхнула до корней волос. Мгновением назад она намеревалась спросить у ночного незнакомца, почему он только повторяет ее имя и больше ни слова не говорит, но после прикосновения и так все стало ясно.

К чему бессмысленные слова, когда счастье совсем в другом?..

Младшая осмелела и подняла глаза на парня, присевшего подле нее. Ей вдруг стало необыкновенно стыдно за свои мысли. Потому что он был красив, он был дьявольски красив именно той мужской красотой, отсветы которой она порой ловила в модных журналах или угадывала в киноартистах. Но ни один киноартист не отражал полностью ее идеал… Это был он. Смуглый, высокий, с мелкими каштановыми кудряшками, обрамлявшими высокий лоб, может быть, чуточку излишне высокий лоб, но это не делало его хуже. Влажные, трогательно-выпуклые глаза смотрели на Анку с выражением бесконечного почтения и трепетной робости. Он почти сразу отдернул руку, словно тоже устыдился нескромного прикосновения, но Младшую буквально бросило в жар. Она не видела ничего вокруг, только его, своего любимого…

Он был наг и бос, и рельефные мышцы его сильных ног так и звали пройтись по ним ладонью. Его накачанная, лоснящаяся в пламени костра грудь притягивала Младшую с неистовой силой. Но окончательно ее покорили губы…

В точности такие, какие она искала в кино, не признаваясь об этом далее себе. Она искала их в кино, потому что в жизни давно поняла, что встретить парня с такими губами просто нереально. Впервые в жизни ей до одури, до помрачения рассудка захотелось поцеловаться с мужчиной, захотелось упасть навзничь и подставить рот под эти чувственные, слегка вывернутые, полные, как у негра, губы и позволить его языку делать в ее рту что угодно…

«…Ан-нна-а…Аа-ннн-а…»

Ночной гость произносил ее имя, как будто пил из кувшина волшебный нектар, как будто перекатывал его на кончике языка и наслаждался оттенками вкуса. От него безумно вкусно пахло, не сладко, а как раз наоборот, горько и терпко, полынью, мятой, шалфеем и тертым имбирем… От него пахло буйным ураганом трав и скоростью полевых дорог, ночевками у диких костров и плясками при полной луне…

Он был дик и непостоянен, как вода, но это был ее мужчина, который в нужный час пришел за ней…

И она пошла.

Пошла, ухватившись ладонью за кончики его крепких, удивительно твердых пальцев, не отрывая взгляда от его засасывающих, занимавших, кажется, половину лица и странно косящих глаз, не обращая внимания на вздрагивающие, прижатые к кудрявому темечку уши… И кудри его сзади оказались вовсе не кудрями, а длинными, до ямочек над ягодицами, жесткими, волнистыми косицами, так удивительно похожими на гриву…

Анка уже не стеснялась его наготы, его колоссального роста, ведь парень мечты и должен быть именно таким, могучим и сильным, способным защитить женщину от любых врагов… Анка уже не боялась того, что он мог бы с ней сейчас сделать, и даже голос мамы, обещавшей прибить на месте, не стучался в голове…

Она готова была спускаться за своим любимым в любые бездны и парить в любых облаках…

— Ах ты тварь! Маша, стреляй, стреляй скорее!!

Потом отрывисто закричали по-английски, а дальше — на языке Долины.

— Саня, не дай ему прорваться к реке! Не пускайте эту гадину в реку, а то девочке конец!!

Что-то щелкнуло у Анки в висках. Она распахнула глаза и обнаружила себя стоящей среди гнилых коряг, по колено в обжигающе холодной воде. И почти сразу она начала заваливаться набок, поскольку оказалось, что ноги не слушаются и руки тоже отказали. Кто-то больно передавил ей ребра, подхватил поперек живота, черное зеркало реки опрокинулось вертикально, в лицо понеслись частые пенные барашки, вспыхнули и закрутились звезды…

Снова крики на английском и резкий, противный до рвоты, запах конского пота.

— Держи его!

Вспыхнула осветительная шашка, над клубками прибрежных коряг поплыл оранжевый дым. Только теперь Младшая с ужасом поняла, что нет больше ни хижины, ни теплого костра, ни дыхания Бернара. Она каким-то неведомым образом, не просыпаясь, ухитрилась покинуть убежище и, не сломав себе шею, спустилась в полном мраке по крутому глиняному откосу. Дождь почти кончился, глина сползала в бурлящую переполненную реку целыми пластами. Где-то потерялась левая кроссовка, по коленям больно хлестала трава, передавленные легкие со свистом втягивали воздух.

Прекрасный юноша не исчез, но до крайности изменился. Его чудесная загорелая кожа проросла жестким серым волосом, плечи стали покатыми, бедра превратились в узловатые колонны с копытами. Он продолжал цепко держать Младшую под мышкой, с такой силой сдавливая ей грудь, что перед глазами у нее уже носились темные круги, и шагал против течения, норовя нырнуть в глубину. Но от большой воды его отсекал Саня, размахивая перед носом полужеребца горящей головней.

Кабилл-Ушти всхрапывал, его мощные ребра раздвигались, причиняя Анке дополнительные страдания, острые лошадиные уши поднялись над косматой гривой. Он с ворчанием шагал навстречу потоку, с каждой секундой все отчетливее приобретая лошадиные черты. Оступаясь и падая, Саня бежал параллельным курсом, головня в его руках остывала, забрызганная водой.

— Пусти девку, сукин сын! Я те покажу!.. — раздалось с берега. С обрыва наперерез кубарем катилась Мария, подняв над головой шипящую осветительную шашку, а по следу Анки, шлепая в грязи, бежал Бернар.

Но первым к месту событий подоспел… дядя Эвальд. Фантастическим образом проскакал по корням, ни разу не запнувшись, и прыгнул с крутого бережка демону на шею.

Человек-конь пошатнулся, головня Сани тут же попала ему в щеку, и Кабилл-Ушти с ворчанием отпрянул назад. В ярком свете Младшая совсем близко увидела скользкую, бледно-серую кожу в прожилках вен, затем демон повернул к ней то, что совсем недавно было гладким лицом изнеженного большеротого юноши, с такими печальными и обольстительными глазами…

— Ах, сукин сын! — Саня вылетел из воды, повис у человека-коня на гриве.

Мария материлась на трех языках сразу, Бернар рычал, как взбесившийся пес.

Гигант упал на колено и высоко заржал, только нога его сложилась в суставе не вперед, как у человека, а назад. Дядя Эвальд висел, вцепившись в лохматые уши, стараясь добраться до набухших безумных глаз. Анка спиной чувствовала, как раздувается стальная грудная клетка, но в ушах у нее громыхало лишь собственное сердце. Ее ноги, как у марионетки, беспомощно болтались из стороны в сторону.

— Маша, стреляй в сустав!

— Ах, гнида такая, ты кусаться?!

Тетя Берта истошно вопила с обрыва, показывая в реку. Лиловая луна глумливо хихикала из-за туч.

Один за другим четыре выстрела. Демон взбрыкнул и повалился лицом вперед, придавив Саню. Оба завопили одновременно. На миг лицо Анки оказалось под водой; она испугалась, что утонет вместе с человеком-конем, но он тут же подскочил, как ванька-встанька, и с глухим ревом кинулся в глубину.

Саня не выпустил его даже под водой, он висел, намертво вцепившись в гриву, левой рукой наотмашь нанося удары ножом. Кабилл-Ушти задрал лицо вверх и был вынужден отпустить Анку, чтобы защитить то, что было уже совсем не лицом. Серая конская морда, вся в пузырящейся крови, с жутким оскалом и вытекшим на щеку глазом, пронеслась перед ней, и Анка со всего размаху шлепнулась в пенящуюся пучину. В другую сторону полетел дядя Эвальд.

Удар был так силен, что несколько секунд Анка не могла вдохнуть и была уверена, что чем-то насквозь пробила спину. Потом ее плечо угодило в стальной захват, и очнулась она уже на руках у наездницы. Впрочем, та довольно грубо перебросила Анку на мелководье, а сама ринулась помогать мужчинам. Здесь глубины было сантиметров тридцать, но течение несло палки и всякий мусор с такой силой, что подняться Младшей удалось лишь с третьей попытки. Очень болело все тело, но тут тетя Берта запалила еще одну шашку и, разглядев, что творится в воде, Анка мигом позабыла про собственные невзгоды.

Демон собрал силы и сделал отчаянную попытку прорваться в родную стихию, толкнулся задними конечностями, но поскользнулся и снова упал, потому что Бернар руками и ногами обхватил его ногу. Парень сковывал движения жеребца, мотаясь вместе с ним из стороны в сторону. Тот норовил спихнуть неожиданный груз свободной ногой, но передние конечности еще не трансформировались окончательно и не держали демона на плаву.

— Стреляй, Маша!!

В стороне, на коленях, опустив голову, полз к берегу дядя Эвальд. Тетя Берта, неловко оскальзываясь, спускалась навстречу родственнику по мокрой траве.

— Ах, чтоб тебе, скотина!

— Саня, пустите его, пусть уходит! — Это голос Бернара.

— Машка, в морду целься! Вот, сука, он мне ногу прокусил!

Еще два сполоха выстрелов. Кабилл-Ушти верещал, как кабан-подранок, но не сдавался. Младшая только поняла, что Саня выбил демону правый глаз и подбирается уже к левому, когда серый дьявол опрокинулся на бок и покатился, погребая Саню и Бернара под себя. Его руки успели удлиниться вдвое и вместо ладоней заканчивались широченными волосатыми копытами…

— Не-ет!! — Анка сама поразилась собственному крику, когда одно из копыт задело Бернара. Прежде чем свалиться в реку парень несколько раз перекувырнулся в воздухе.

— Нет смысла! — Мария выстрелила еще раз, затем согнулась и встала, как уставший футболист, упираясь ладонями в колени; в отсветах луны Анка видела струи воды, стекающие с ее мокрых свалявшихся кудрей. — Саня, брось его, эту сволочь пули не берут!

К счастью Анки, Бернар вынырнул, отплевываясь, и снова ринулся на помощь кровнику. Тетя Берта кое-как вытащила на сухое место Эвальда, дядюшка отхаркивал воду, его легкие хрипели, как меха у рваной гармоники. Там, где Саня в одиночку продолжал сражение, поднимались маленькие цунами, мешающие разглядеть противников.

— Он растет, сволочь, он растет!!

— Нельзя… — Дядя Эвальд укрепился на четвереньках. — Нельзя его отпускать, он не даст нам переправиться, перевернет лодку…

— О, майн гот, но как его прикончить?! — Мария отшвырнула пистолет на берег и отважно кинулась туда, где взлетал трехметровый столб брызг и слышалась непрерывная матерщина. В обеих руках она держала зазубренные охотничьи ножи. Ночное светило, словно заинтригованное редким зрелищем, растолкало тучи и сонной перекошенной личиной отразилось во взбаламученных омутах. Человек-конь застрял где-то на середине своего жуткого превращения; видимо, на мелководье он не мог окончательно обернуться жеребцом. Задняя часть его крупа окрепла, округлилась, достигнув почти титанического размера, как у тех коней, что Анка видела на Аничковом мосту в Петербурге, башка тоже разрослась, а между массивной холкой и задницей все оставалось тонким, словно недоделанным. Даже шерсть выросла клочьями, и между этих пепельных пятен блестела потная черная кожа, изрезанная ножами. Мария подоспела очень вовремя, ухитрилась запрыгнуть на спину демону и со звучным хеканьем принялась полосовать его своими тесаками. Несмотря на фонтаны крови, порезы моментально затягивались. Однако Саня и Бернар получили минутку передышки…

— Бернар, ремень затягивай!… — хрипел из воды Саня. — Маня, не давай ему подняться, сухожилие режь!…

Тетя Берта сосредоточенно напевала одну из своих нудных песенок: Анка подумала, что старушка потихоньку сходит с ума.

Она ухватилась за скользкую корягу и, сжав зубы от боли в ребрах, выкатилась на край твердой земли. «Ой, мамочки, как же встать-то… Надо встать, — причитала она. — Надо встать… Ой, мамочки…»

Она набрала полную кроссовку грязи, джинсы весили сто килограмм, весь правый бок саднило так, будто по нему прошлись наждаком.

— Бернар, ноги береги, кусается! А-а-а!!

Но Анка не слышала, что ответил Бернар, потому что у нее началась очередная галлюцинация. Она чуть не расплакалась от бессилия и ненависти к себе. Только что приняла жеребца за красавчика из мексиканских сериалов и чуть не погубила всех своей тупостью, и тут же — новая напасть…

Крутой обрыв над ее головой осветился множеством маленьких фонарей. Там в два ряда, положив стрелы на тетивы луков, чинно дожидались конца драки малыши Клури Каун. Серебряные застежки их красных кожаных курточек сверкали и переливались, как близкие звезды. Раздвинув собратьев, вперед выбралась низкорослая и кособокая тетка в высоком колпаке и длинноносых сапогах на каблуках. На плече она придерживала здоровенный арбалет.

— Уздечку, Анка! Скорее, уздечку!!

Ахнув, позабыв про свои мелкие невзгоды, Младшая кинулась в поток. Ей тут же угодило чем-то твердым по затылку, в нос попала вода, но она сумела вынырнуть и на ходу потянуть с пояса туго завязанный кожаный ремень. Уже разматывая, поняла, отчего так больно было раньше — удила передавили ей ребра…

— Аня, скорее, он растет! — вопил Бернар.

Вместе с Саней они ухитрились обернуть вокруг шеи раненого демона поясные ремни, и теперь висели с двух сторон, не давая ему задрать. Мария, мокрая до нитки, каким-то чудом удерживалась над скачущим крупом и ухитрялась непрерывно наносить жеребцу новые раны.

Уздечка фосфоресцировала в темноте. Стоило Анке взяться за мокрую кожу, как остальная часть не ушла под воду, а вытянулась в сторону и вверх, свободно раскачиваясь, как дрессированная кобра перед факиром.

— Анка, надевай! Надевай, пока зубы держим!!

— Аня, быстрее! Это только твоя уздечка! — внезапно из мрака возник дядя Эвальд. Он подтолкнул ее к морде коня, а сам нырнул вниз, целясь ножом в сухожилие на передней ноге. — Если ты сама накинешь, нам удастся его скрутить!

Подводная атака Эвальда достигла цели. Чудовищный жеребец снова поскользнулся и грохнулся на бок, едва не придавив Марию. Анка кинулась вперед, по щиколотку проваливаясь в ил, обеими руками сжимая уздечку. Кабилл-Ушти разинул пасть, нож Сани воткнулся ему между зубов, Бернар потянул вниз его нижнюю челюсть, а Младшая с ревом упала сверху, просовывая в горячую глотку сталь.

Хрипы демона моментально стихли. Он еще вздрогнул несколько раз, попытался лягнуть Марию, но сопротивление было сломлено. Младшая, не веря в происходящее, застегнула на челюстях гиганта капсюль и потянула его за собой, туда, где подпрыгивали от нетерпения жители дубовой рощи. Водяной монстр мог бы убить ее одним ударом копыта, но не сделал даже попытки вырваться. Он покорно взобрался по склону, подволакивая раненую ногу, а наверху, на сухом месте, упал, выдыхая черную кровь. Анка так и не успела разглядеть, какое жуткое создание она ведет в поводу…

Потому что женщины Клури Каун оттеснили ее, они уже тащили сети и веревки, они с радостным визгом опутали ноги гиганта, накинули ему на морду мешок. Вторая же принцесса не сидела больше на троне, а лично явилась поклониться спасительнице и что-то долго бормотала…

— Ага, расслабился, гад, привык таскать диких пони с водопоя! — Саня кряхтел, сдерживая стоны, пока тетя Берта обрабатывала ему прокушенное бедро.

— Он просто не ожидал, что всем скопом навалимся!

— Аня, ты что? Ну, натерпелась, бедная!

— Не плачь, девка! Верь-не-верь, теперь прорвемся!

Младшая не могла не плакать. Она смотрела, как стайка фонариков рывками удаляется в чащу, волоча за собойсвязанного, голого, избитого человека. Жеребец претерпевал обратные превращения. Сквозь частую сеть на нее глядел тусклый укоряющий глаз.

— Бернар, что с ним будет?

— С кем?! — Бернар, сдерживая стон, погрузил в горячий отвар израненные кисти рук. — А, с ним… Теперь его подвесят в сети к верхушке дерева. Тетушка говорит, что это единственный способ убить демона реки: не подпускать его к воде. Ты что, жалеешь его? — Парень беспомощно потерся о ее плечо. — Ты не понимаешь! Он воровал прирученных пони, коз, и даже уволакивал на дно детей народа Клури Каун. Теперь он будет много дней умирать на вершине дуба и, благодаря его стонам, другие Кабилл-Ушти будут знать, что их ждет у переправы…

Дядя Эвальд присел возле Анки и ласково обнял ее. Младшая чувствовала, как с ее одежды комьями отваливается подсыхающая глина.

— Ты ведь плачешь потому, что он тебе показался разумным, так?

— Ага… — Анка еще сильнее зашмыгала носом. — Он… он был совсем как человек…

— Наверняка очень привлекательный, верно? Он большой хитрец, умеет читать чужие желания. Но это не делает водяного коня разумным. Он не разумнее собаки, которая тоже читает желания хозяина, не намного умнее попугая… Попугай ведь тоже умеет повторять всякие слова, верно? А Кабилл-Ушти — своеобразное существо, он описан в легендах как очень опасный мимикрирующий хищник, опасен именно тем, что не различает людей и животных… Когда-то, очень давно, они жили в Верхнем мире, но люди их полностью истребили. Возможно, если бы их не перевешали на деревьях, то через миллион лет они набрались бы разума… Н-да… Остались только сказки, в которые никто не верит. Так что нам вдвойне повезло! — Дядя Эвальд говорил нарочито бодрым голосом. — Мы остались живы и встретили самого настоящего водяного коня…

«Нам повезло, нам повезло, я не буду плакать, — механически повторяла Анка, пока Мария и Бернар с усилием налегали на весла. — Нам вдвойне повезло, не буду плакать, теперь никто не будет кушать пони, и мы доберемся до этой чертовой таверны, там поспим, поспим, поспим…»

Но толком поспать ей не довелось еще долго.

Глава 18 ХИЩНОЕ ВРЕМЯ

Примерно так Младшая представляла себе по книжке загадочные баскервильские болота. Шафранно-желтые кочки чередовались с бурыми, заросшими неопрятной травой прогалинами. Кое-где среди торфяников торчали чахлые приземистые ивы, или вдруг колосились рощицы высокой, в рост человека, пушицы. Стаи непуганых уток всех пород с противным кряканьем носились над камышами и над блестящими затоками. Голенастые серо-белые цапли задумчиво вышагивали по колено в антрацитовой жиже. Выводки тетеревов шумно вспархивали из сиреневых кисточек вересчатника. Где-то замычала корова, затем донеслось тюканье топора. Несмотря на угнетающий пейзаж дышалось здесь легко.

Младшая жмурилась от удовольствия.

Она впитывала звуки, точно пила целебный нектар. Самый обычный собачий лай, липкое жужжание насекомых, посвист ветра и пиликанье пернатых в гнездах, но Младшей этот незамысловатый шум казался райской мелодией.

Никакого ржания.

Никаких больше оборотней…

Экспедиция шагала по твердой земле. Вдоль обочины простирался низкий каменный забор, а за забором металась стая собак, совсем не таких, как волшебный Черный пастух. Эти псы размерами были не больше эрдельтерьера, их шелковистая, завитая шерсть отливала пронзительно яркими голубыми и красными цветами. На фоне бурого, тающего во мгле болота тявкающие псы смотрелись как яркие мазки на загубленной палитре.

Собак становилось все больше. Негромко поскуливая, вытянув удлиненные умные морды, они сопровождали гостей, труся со своей стороны изгороди.

— Охотничьи псы Отрядных эльфов, — возбужденно шепнул Анке Бернар. — Они не кусаются…

— Откуда ты знаешь?

— Нам рассказывали про них, это особая порода! — Бернар заговорил с неожиданной гордостью. — Они выслеживают…

Но Анка так и не услышала продолжения, потому что раздался пронзительный свист, и собачья стая мгновенно снялась с места.

Тетя Берта повернулась и хлопнула в ладоши.

— Не расслабляйтесь, ночевать на дороге слишком опасно. Мы обязаны до темноты выйти к постоялому двору. Камилла обещала, что таверна находится в трех часах пути!

Сколько Младшая ни вглядывалась, впереди так и не возникало ничего, похожего на гостиницу. Иногда встречались развалины древних построек, заросшие мхом, раза три попадались отшлифованные каменные круги со странными спиральными узорами и каменными же плитами, поставленными на попа. Один раз посреди каменного круга обнаружился смуглый мужчина, раскрашенный, как натурщик после сеанса боди-арта. Диаметр каменного круга раза в три превышал цирковую арену, на его рябой, разглаженной дождями поверхности четко выделялись двухцветные спиральные узоры. Кто-то здорово потрудился, проделывая в камне борозды и заполняя их краской. В состав краски, видимо, добавляли какой-то блестящий минерал, смотрелось очень похоже на битое стекло. Мужчина ничего не делал, просто стоял, сгорбившись, глядя себе под ноги.

Анка зевала и отрешенно думала, что сверху все эти художества, наверняка, смотрятся довольно симпатично.

Бернар показывал ей на горизонте низкие круглые домики, но для Анкиного слабого зрения это было слишком далеко. Луны тускнели, подкрадывался туман, а по сторонам от дороги все так же расстилались тоскливые неуютные пустоши. Становилось прохладнее, порывистый ветер приносил пряные запахи цветущих трав и ворчание невидимых зверей. Анка чувствовала, что снова натерла ногу, она дважды садилась, пытаясь иначе переодеть носок, но на пятке уже вздулся пузырь и доставлял ей все больше страданий. Она хромала все сильнее, пока Бернар не пожаловался тете Берте, и та не применила одну из своих мазей.

Позже Саня проклинал себя, что поддался уговорам дяди Эвальда и позволил тому идти одному. Глава септа убеждал, что вполне сносно себя чувствует, что порезы на спине затянулись, и он может не только идти сам, но и взять на себя часть поклажи. Их прений никто не слушал, поскольку после ночных разборок все чертовски устали и плелись кое-как. Даже вечно настороженная Мария за три часа перехода сквозь убаюкивающую тишину потеряла бдительность.

Впрочем, ее бдительность не помогла бы в любом случае.

К тому моменту желтая луна закатилась, в сиянии ночного неба лица приобрели неприятный оттенок умбры, окружающие предметы смазались, а жирный Млечный путь начал свое угнетающе спокойное вращение. Вдали справа поднялся первый холм, покрытый россыпью огней; там находилась большая деревня. Потом такая же деревня заискрила на склоне слева, донесся отчетливый аромат жареной баранины и звуки волынки. У Младшей на ходу закрывались глаза; она поймала вялую мысль, что ей даже неинтересно, люди живут в деревеньках, брауни или какие-нибудь еще местные чудики. Возможно, они совсем не злые и пустили бы к себе переночевать. После вчерашнего совершенно не хотелось ночевать в поле…

Анка очнулась от крика. Кричала тетя Берта.

Оно возникло неизвестно откуда и несколько секунд нагоняло отряд параллельно обочине, метрах в трех от нее. В первую секунду Анке показалось, что бесформенная седая овца, поджав ноги, плывет над жидкими остролистыми кустиками. Затем оно, не издав ни звука, сменило направление и ринулось к дороге.

— Ложитесь! — рявкнула Берта. — Это Бескостный, не дайте ему прикоснуться к вам!

Грохнул выстрел. Мария упала на одно колено, профессионально поддерживая левой рукой кисть с дымящимся пистолетом. Анка была уверена, что наездница не промахнулась, она и с двадцати метров из пистолета не мазала.

Саня исполнительно рухнул животом в розовую пыль, дядя Эвальд замешкался, неловко опускаясь на колени. Видимо, быстро согнуться ему мешала располосованная спина. Бернар навалился на Младшую сзади, всей тяжестью увлекая вниз.

Звук выстрела гулял по кочкам; с истерическим гоготом вспорхнули дикие гуси, сердито захохотала сова, зашуршали мелкие твари в лужах. Бескостный не увеличил скорости, не дернулся от пули; он продолжал парить в полуметре от земли и неуклонно догонял отряд. Глотая пыль, придавленная горячим плечом Бернара, Анка пыталась разобрать, что же происходит вокруг.

Тварь не издавала ни звука, но нестерпимо мерзко воняла. Она смердела, как сто тысяч половых тряпок, забытых в мокром тазу, она пропиталась затхлостью, как забытый в затопленном подвале ковер. Субстанция, похожая на комок сероватой свалявшейся шерсти, меняя форму, перекатываясь из стороны в сторону, точно горб верблюда, приблизилась на расстояние трех метров.

— Что это, Бернар? Кто это? Ой, мамочки…

Младшая чувствовала: еще немного — и она напрудит в штаны. Ведьма Камилла была страшная, и жеребец был страшный, но они вели себя понятно хоть и не совсем по-человечески. А от одного взгляда на безногую овцу хотелось закопаться в землю и заскулить, как потерявшийся волчонок.

— Бескостный… демон Отметины, — у Бернара глаза налились кровью, Младшей через кожу передавалось шумное биение его сердца.

— Он убьет нас?

— Нет, не должен… По преданию, он ползет за тем, кого скоро ждет смерть…

— Как же… как же он ползет? Ведь мы на тропе, а Берта говорила…

— Что я-то могу поделать?! — в отчаянии воскликнул Бернар. — Я слышал про Изнанку только в песнях! Откуда мне знать, как демоны летают сквозь время?! Для него время роли не играет, он живет иначе! Лежи и не шевелись, он не должен коснуться тебя…

Мария выстрелила еще раз, с тем же результатом, стоя прямо на пути безглазого и безголового чудища. Затем упала и перекатилась в сторону, как заправский десантник. Анка в очередной раз восхитилась наездницей. Ей самой никогда в жизни не хватило бы отваги вот так, лицом к лицу, выйти даже против дикой собаки, не то что против этого…

— Эви, ложись! — Саня и Берта орали вместе. Младшая никак не могла понять, отчего дядя Эвальд их не слушается.

Мария отскочила в сторону чуть более резко, чем следовало. Наездница натренировала замечательную реакцию, но не научилась бояться пустых обочин. Она не удержалась на коленях и левой ладонью попыталась нащупать опору за пределами дороги, там, где розовый песок сменялся жухлой почерневшей травой.

Воронка быстрого времени, бесшумная и прозрачная, как медуза, ползла вдоль Пыльной тропы. Дикие растения за тысячи лет эволюции приноровились к невидимым воронкам, а звери и насекомые разбегались, не позволяя захватить себя врасплох.

Человеческая рука с масляным чмокающим звуком погрузилась в завтрашний день.

Во мраке истошно заухала сова, словно ей прищемили лапу. Темно-лиловая луна ехидно прищурилась в просветы облаков. С болот покатился протяжный собачий… или волчий вой…

Краем глаза Анка увидела переднюю часть туловища наездницы. Лицо и одежду Марии покрывала хрустящая наледь; демон толкал перед собой волну запредельного холода. Наездница пыталась лечь, но не могла, она словно застряла, угодив левой рукой в капкан. Бескостный зацепил ее краем. Младшая услышала пронзительный визг и только спустя несколько секунд осознала, что визжит она сама. Ноги Марии дергались, будто в припадке, из пульсирующей дряблой массы торчала рука с зажатым в ладони пистолетом; затем ладонь разжалась, пистолет выпал в пыль, и конечности наездницы обмякли, и как у брошенной марионетки. Женщина осталась лежать на краю дороги, неудобно вывернув ноги, словно подвешенная на застрявшей в воздухе левой руке.

— Эви, ложись! — всхлипывала Берта. Но дядя Эвальд, вместо того чтобы лечь, снова поднялся. Он стоял, согнувшись, ощупывал спину, глядел почему-то совсем в другую сторону, даже показывал туда пальцем. Саня отважно приподнялся, пытаясь увлечь старика вниз, но сам чуть не попал под удар и был вынужден вновь распластаться в пыли.

Бескостный раздулся, как наполненный гнилью аэростат. Он слегка развернулся, продолжая атаку.

Демон изменил направление, сейчас он летел прямо на главу септа. Струя вонючего воздуха тащилась за ним, как змеиный хвост, а впереди катилось чуть заметное облако пара. Дядя Эвальд щурился и моргал, как будто ничего не видел.

«Так он же вправду ничего не видит!» — мысленно охнула Анка.

— Эви, не-ет! — на пределе связок орала тетя Берта.

В пяти сантиметрах от Анкиного затылка прокатилась ледяная пульсирующая масса.

— Вот, гадина! — Бернар привстал и запустил вслед летящему бурдюку мелким булыжником. Камень потерялся в складках смердящей псевдошерсти. Бескостный мешок размером с автомобиль настиг дядю Эвальда.

У Анки крик застыл в горле. Она начала дышать ртом, чтобы не стошнило.

Мария стонала, взбрыкивая ногами, как раненая лошадь. Наконец ей удалось подняться на четвереньки. Кожаная куртка лопнула в местах сгибов на локтях, подмышках и на спине, правая брючина покрылась трещинами, став похожей на чешую. Наездница мотала головой, пытаясь открыть глаза, но ресницы намертво примерзли к нижним векам.

Когда демон окутал старого Фэйри, тот издал слабый квохчущий стон. Саня стонал и бил кулаком по дороге, проклиная себя за неловкость и трусость. Ночные птицы затихли в кустах. Младшая ожидала всего чего угодно, она зажмурилась и приготовилась к худшему. Приготовилась к тому, что от старика останутся одни ноги до колена, или что его заморозят заживо, и он рассыплется на части, как показывали в страшном американском фильме про инопланетян. Но ничего такого не случилось. Бескостный пробуравил дядюшку насквозь и, колыхаясь, уплыл в заросли терновника. Дядя Эвальд покачнулся и рухнул на четвереньки. Он кашлял, изо рта его капала кровь, но внешне старик ни капельки не пострадал. Он так же, как Мария, покрылся льдом, весь посинел и трясся. Пока тетя Берта с плачем обнимала кровника, он вздрагивал и непонимающе озирался.

— Священные духи! — шептал Бернар. — Пусть падет гнев…

— Это я виноват, — причитал Саня. — Верь-не-верь, мог же его удержать, вот напасть какая…

Анка уже угадывала несколько волшебных фраз, которые произносил Бернар в моменты крайней опасности. Раньше она полагала, что это молитвы, но заклятия отличались от молитв православному Богу самым коренным образом. Добрые Соседи никогда не обращались к своим таинственным покровителям униженно; похоже, они считали многочисленных духов кем-то вроде партнеров.

Мария хрюкала и трясла шевелюрой, превратившейся в комок белой паутины. От ее висков поднимался пар. Наезднице удалось разомкнуть веки и удалось выдернуть руку из хищного времени обочины.

Звук был такой, словно в фортепьяно лопнули сразу несколько басовых струн. Наездница перекатилась на спину и шевелила подогнутыми ногами, как опрокинувшийся скарабей.

Насчет дяди Эвальда Младшая уже не сомневалась. Эвальд действительно ничего не заметил, и это было даже страшнее, чем появление демона. Ведь человек никогда не видит собственной гибели. Зато он первым увидел что-то далеко в поле и силился показать остальным.

— Скачут… на конях, с фонарями… — Бернар приподнял шевелюру, и Младшая увидела встопорщенные кисточки на ушах. — Нет, нет, можно не бояться, это дальние кровники…

Дядю Эвальда общими усилиями усадили на сумку, закутали во все имеющиеся тряпки и влили в рот несколько глотков бурбона. Он непрерывно валился на бок и бормотал нечто бессвязное, но внешне почти не пострадал, если не считать царапин на щеке. Гораздо хуже дело обстояло у Марии. Ей удалось-таки освободить левую руку, но с кистью что-то случилось. Великанша прижимала ее к груди и баюкала, скрипя зубами, словно отогревала котенка. Впервые Анка слышала, чтобы железная капитанша воздушного корабля стонала от боли. Сквозь ее стоны все четче слышался дробный топот копыт.

Адская тварь испарилась среди кочек, как будто ее и не было, оставив после себя удушливый смрад. Анка поднялась, кое-как отряхнулась. На макушке лежал иней, щеки Бернар ей растер рукавом. Тетя Берта взяла себя в руки, прислонила покорного дядюшку к баулу и кинулась к наезднице. Саня подобрал оброненный в пыль пистолет и сразу же с воем выпустил его из рук. Замерзший металл содрал ему кожу с пальцев. Русский Фэйри отплевывался и тихо ругался в темноте.

— Что с вами? Покажите руку!

Мария раскачивалась, сидя на кромке дороги. Берта и Саня пытались ее согреть, Бернара послали сторожить дядю Эвальда. Анка тоже приняла участие в спасении Марии, изо всех сил дышала наезднице на лицо, пока к той не начал возвращаться румянец.

— Покажите руку! — требовала Берта.

Младшая не понимала английскую речь, но хорошо поняла, что экспедиция угодила в очередную беду. Про такие раны доктор Шпеер Анке ничего не рассказывал, даже не упоминал. Рука Марии от кончиков пальцев до локтя… постарела.

От локтя и выше начиналась упругая смуглая кожа в мелких черных волосках, кое-где покрытая шрамами и следами ранений; кожа вечно юной женщины, натянутая на вечно юное мясо, обновляемое реанимациями атлантов. Но ниже локтя предплечье съежилось в полтора раза, оформилась кость, игравший мускулами атлас кожи преобразился в морщинистую, в старческих пятнах тряпочку. Мария с ужасом в глазах притрагивалась здоровой правой рукой к искалеченной лапке столетней старухи. Ногти ее шелушились и осыпались, суставы вспухли болезненными шишками, на тыльной стороне ладони змеились старческие узловатые вены.

— Я ее не чувствую… не могу ничего удержать… кости ноют… — с каждым словом у наездницы лопались замерзшие губы и вскоре весь подбородок оказался залит кровью.

Берта жестами приказала Анке помочь ей наложить повязки. Затем предстояло в сумерках разыскать брошенную на дороге сумку с медикаментами и найти нужную мазь для губ и век.

— Эй, слышите? Они едут сюда! — предупредил Бернар из темноты.

Младшая оглянулась. Над тропой колыхался неровный свет масляных фонарей. Доносились звон металла и фырканье разгоряченных животных. Приближалось не меньше пятнадцати всадников. Невдалеке они замедлились и остановились — видимо, посовещаться. Дядя Эвальд поворочался в пыли, сделал усилие встать, но снова рухнул на дорогу. Ему удалось приподнять голову, плечи тряслись, по подбородку стекала розовая слюна. Старик что-то приказал Бернару и снова без сил опустился на землю. Парень метнулся к сумке с оружием.

В этот момент, совершенно не вовремя, над горизонтом вылупился краешек желтой луны, и болота начали оживать. Анка так и не успела понять, прошла целая ночь, или это только начало.

— Тетя Берта говорит, что Марию надо оттуда немедленно убрать! — перевел шепот старухи Бернар.

Тетя Берта прикрикнула на растерявшегося Саню, а сама потрусила к Эвальду. Бернар прикладывал все силы, чтобы поднять старика на ноги.

— А ну-ка, вместе! — скомандовал дядя Саня, подлезая под плечо великанше. — Машенька, давай, милая, надо встать!

У Марии тряслись губы. Она все так же тупым, остановившимся взглядом рассматривала усохшую кисть. Анка забралась к ней под другое плечо и, вместе с Саней, они сделали неудачную попытку подняться. Анке хотелось заплакать от бессилия, наездница была слишком тяжелой, ее ноги загребали песок, но отказывались держать туловище вертикально.

Желтая луна целиком вылезла из-за гребня далеких холмов. Она больше не казалась Анке приветливой, скорее, походила на шляпку ядовитой жабы, злорадно насмехающейся над людьми. Очнулись и затренькали на разные голоса ночные птицы, с сухим шорохом пикировали летучие мыши, донесся сонный вопль какого-то потревоженного зверя.

Вместо тети Берты прибежал Бернар. Он сменил Анку, и вдвоем мужчины кое-как придали наезднице вертикальное положение. Берта сидела рядышком с Эвальдом, обняв его за плечи, положив себе на грудь его мохнатую седую голову. Обеими руками старик сжимал рукоять пистолета.

По Пыльной тропе низкими кучерявыми волнами наступал розоватый туман. В тумане передвигались конные фигуры. Звякала амуниция, неровно дышали собаки. Первые синие гончие замерли в нескольких шагах от сидящих на бауле стариков. Они тревожно поднимали морды, но не лаяли и не скулили. Затем к ним присоединились огненно-рыжие подруги с длинными мордами и красивой расчесанной шерстью. Эти были плоские, как рыба камбала. Они тоже зря не тявкали. Младшая смутно припоминала, что существуют разные породы охотничьих собак, но ей казалось крайне удивительным, что собаки выкрашены как попугаи.

— Рука… — как заведенная, повторяла Мария. — Мне хуже, плечо немеет…

— Соберись, Машенька, все хорошо будет, — увещевал весь красный от натуги Саня. — Берта вылечит тебя, вот увидишь…

Анке хотелось зареветь в голос. До сего момента она бежала за всеми, постоянно догоняя, чисто механически доверяясь взрослым, но внезапно ощутила меру собственной ответственности. Если так пойдет и дальше, то ей никогда не спасти Вальку. Если Фэйри начнут гибнуть один за другим, как предрекала Вторая принцесса, ей никогда не выбраться отсюда. Век блуждать в болотах, пока ее не заморозит до смерти очередной мешок с дерьмом…

Из тумана показался первый всадник на каурой, заросшей шерстью лошадке размером с рослого пони. Он был в длинном зеленом плаще и высокой красной шапке, чем-то смахивающей на буденовский шлем.

Бернар подобрался к Младшей сзади и обнял за плечи. Опять Младшая заметила, что его повадки изменились. Парень как будто подрос, от его волос и пахнуть стало иначе. Почему-то это Анку одновременно напугало и обрадовало.

Тетя Берта поднимала дядю Эвальда, но он упорно валился. Цеплялся за нее руками и хрипел, словно никак не мог прокашляться.

Всадник спешился, за ним с коней слезли еще трое. Ростом они совсем чуточку не дотягивали до метра шестидесяти и казались почти нормальными мужчинами.

Пока не подошли ближе и не заговорили. Двое в зеленых плащах несли фонари на длинных шестах, а посредине выступал самый главный. Его вытянутые, то ли ослиные, то ли кошачьи уши торчали по обеим сторонам кожаной шапочки. По сравнению с зарослями седой щетины, покрывающей его уши, кисточки Бернара казались верхом изящества. Огромные, вытянутые к вискам глаза, несомненно, вбирали максимум света из вечного сумрака болот. С тяжелой нижней челюсти свисали три завитые косичками огненно-рыжие пряди бороды. На кончиках косичек болтались монеты. Седые волосы плавно перекатывались с ушей на широкие скулы, образуя торчащие жесткие пейсы. Обветренная, задубевшая кожа выглядела как африканская маска.

Отрядный эльф снял перчатки и растянул в улыбке узкие губы. Его большие пальцы были раза в два длиннее, чем у обычных людей, а узкая коричневая ладонь напоминала скорее обезьянью лапу, если бы не татуировки и несколько стальных колец. Анке показалось, что с кольцами что-то не так, но издалека она не рассмотрела.

Эльф открыл рот и запел неожиданно приятным тенором, Тетя Берта поднялась, поклонилась и запела в ответ, гораздо медленнее. Эльф коротко махнул ладонью, и его отряд пришел в движение. Четко и слаженно, как единый механизм, конные охотники выстроились в каре, окружив пеших странников. Их оказалось четырнадцать человек. За седлами, в чехлах, позвякивало невидимое оружие, длинные пики глядели в небо.

Тетушка повернула заплаканное лицо:

— Не бойтесь, нас приветствует Добрый народ Слеах Майт… Они рады встретить Фэйри Благого двора. Охотничий разъезд патрулирует тропу, они проводят нас… Егерь Брудо говорит, что их прислал Черный пастух, но они не успели отогнать демона… Бескостные всегда чуют свежую кровь на тропе.

— Спросите их, что же сам пастух не вернулся нам помочь? — язвительно бросил Саня.

Тетя Берта недовольно покачала головой, но перевела. Зеленый охотник невозмутимо хлопал длинными седыми ресницами. Его подчиненные, не шевелясь, сидели в седлах. Языки розового тумана щекотали ноги лошадей, сползали в темные обочины. Языки пламени метались в слюдяных шарах фонарей. Со свистом дышала Мария, охал и кашлял дядя Эвальд.

— Егерь Брудо говорит, что Черный пастух поступает так, как выгодно его стае. Пастуха Ку Ши молено расположить к себе, но невозможно нанять на службу… Егерь говорит, что тот, кого коснулся демон Отметины, не обязательно умрет сегодня. Но тот, кто намерен провести ночь под темной луной, погибнет непременно. Он считает, что большой женщине очень повезло, что задета только рука. Возможно, еще не поздно остановить распад, но надо торопиться. Под Темной луной быстрое время иногда выбирается на тропу, ему помогают демоны, враждебные народу Слеах Майт. Нас проводят на постоялый двор. Если найдется, чем заплатить, мы получим лошадей до следующей таверны. Если платить нечем, нам придется продать свои руки на ярмарке в Блекдауне…

Младшая непроизвольно прижалась к Бернару, обхватила его рукой за бок и вдруг, совсем некстати, ее обожгла кощунственная мысль: ведь Бернар спустился в Изнанку, чтобы спасти ее брата. А если с ним что-то случится, как она будет жить дальше? А если придется выбирать между Валечкой и этим тоненьким невысоким мальчиком с кисточками на ушах?

Младшая подумала, что отдала бы все что угодно, лишь бы не пришлось выбирать между ними. И в то же время гадкий голос нашептывал ей, что очень скоро ей придется много и сильно плакать.

Потому что существует выбор, который сделать невозможно.

Глава 19 ДОСТАВКА ПОКОЙНИКОВ

Старший приклеился носом к холодному стеклу иллюминатора. Он бы так и просидел всю дорогу, но молодой человек с простым именем Андрей проявил редкую навязчивость. С Андреем была девушка, изображавшая его жену. К счастью, хотя бы она сидела молча, листала журнальчик и гладила Андрея по руке. До того как стюардессы начали разносить первую порцию обеденных контейнеров, Вальке пришлось четырежды повторить кодовые слова, обозначающие различные ситуации.

— Объект обнаружен?

— Звоню по номеру один…

— Объект пытаются вывезти?

— Звоню маме, когда возьмут трубку, говорю, что не слышу…

— Появляются незнакомые, посторонние? Чувствуешь опасность?

— Звоню по номеру мамы, когда там берут трубку, говорю, что шипит, как ветер…

От бесцветного голоса Андрея Старшего слегка подташнивало. А за спиной увлеченно хрустел газетой спортивный молодой человек по имени Слава. Потом Слава с удовольствием съел свою порцию еды и порцию Старшего. Он поделил масло на маленькие кусочки, намазал каждый ломтик и обстоятельно их прожевал, запив тремя кружками чая.

Валька на еду не мог смотреть. На него напало тягостное оцепенение, точно опрокинулась сверху бочка клейкого сиропа, который немедленно начал твердеть, превращая его в застывшую муху. Старший чувствовал, что необходимо встряхнуться, необходимо заставить мозг работать и срочно придумать, как выпутаться из бредовой игры, навязанной извне, но ничего не помогало. Он дважды обливал в туалете физиономию холодной водой, пытался читать газету, включал плеер, но клейкий сироп проник внутрь него и сонными потоками перекатывался по венам.

Был момент, когда он всерьез начал мечтать, чтобы самолет потерпел крушение. По крайней мере это разом сняло бы все проблемы. Валька смотрелся в узкое зеркальце самолетного клозета и не узнавал себя. Внезапно он начал понимать, что чувствуют люди, обреченные на смерть, какие-нибудь самураи, обороняющие последнюю башню в крепости, или неизлечимые больные.

Многое меняется, когда тебе начинает казаться, что смерть — это всего лишь один из возможных, и не самых ужасных, выходов.

Стюардессы улыбались, жирная тетка слева через проход спала, разинув рот, а по ковровой дорожке нетвердой походкой, посасывая палец, бродил трехлетний ребенок. Его мать и отец поочередно помогали своему чаду здороваться с пассажирами, взрослые умильно сюсюкали.

Старший все видел и слышал, но ему казалось, что он смотрит телевизор. До самой посадки его не отпускало ощущение нереальности происходящего, хотя обоих оперативников можно было понюхать и потрогать. Старшему хотелось встать и крикнуть, как-то привлечь к себе внимание, чтобы все эти довольно посапывающие, развалившиеся в креслах люди заерзали и вскочили…

Лайнер коснулся земли, а Валька так ничего и не придумал.

— Выходим — и налево, — сказал Андрей. — Дальше пойдешь один. Гостиницу запомнил?

— Да…

— Берешь номер и никуда не выходишь, пока я тебе не позвоню. Мы селимся в соседнем. Не вздумай никому звонить, ни по сотовому, ни по городскому.

— Одна твоя шалость — и операция прекращается, — добавила девушка Наташа. Вальку от ее приветливого голоса передернуло. Служебная жена Андрея была старше «мужа» лет на восемь, и она обладала одним крайне неприятным качеством. Даже когда она стояла к Старшему боком, выпуклые лазоревые глазки настойчиво держали его под прицелом.

— Я не буду звонить.

— Вот и славненько.

И оба погрузились в газеты.

А Старший смотрел вниз, на казавшийся игрушечным аркадный мост, на разноцветные крошечные автобусы, ползущие над ребристой ширью Енисея, и представлял, как двигатель отказывает, и лайнер штопором вонзается в воду.

Это решило бы кучу проблем.

По трапу Старший спускался уже один. Он продирался сквозь галдящую толпу аэропорта и гадал, продолжают за ним следить или отстали. Слава обладал узнаваемой внешностью и атлетической фигурой, а мимо девушки Наташи Валька прошел бы, не оглянувшись.

Существовало три телефонных номера.

Первым делом, еще вчера, следовало звонить Николаю. Это был тот самый парень, что спасал Вальку зимой из питерского метро. Раньше он работал на Оттиса, но после его гибели Коллегия серьезно перетряхнула весь обслуживающий персонал. Николая, как одного из самых надежных, перебросили встречать Лукаса в Красноярск.

Еще можно было набрать Григория, самого главного из Добрых Соседей. Лукас ввел его номер в память телефона на самый крайний случай. Но Валька рассудил, что от деревенских Фэйри в городе толку мало. Следовало поступить как-то так, чтобы вывести Харченко и Тхола из-под удара и при этом остаться в стороне.

Предупредить маму он уже не успевал, да и не поймет она! Мама ведь до сих пор пребывала в уверенности, что Лукас — президент фонда поддержки детских инициатив. Водились у «Карла Маркса» такие визитные карточки…

Заставляя себя не слишком крутить головой, Валька пересек площадь.

Только один человек в отсутствие Маркуса мог принять быстрое решение. Боевой наездник Мария. Десять цифр ее номера Валька заучил еще в тайге. Кажется, они намертво отложились в памяти. Но сообщить Марии о провале — означало моментально подставить маму и Анку.

Теперь сомнений не было, Сергей Сергеевич не блефовал. Они усыпили Лукаса и выведали у него насчет гостиничной брони. Никто, кроме старика, не знал, где Николай заказал номера.

В гостинице Старший первым делом увидел спортсмена Славу. Тот уже заполнил квитанцию, а, может, ничего и не заполнял. Он прошел навстречу, помахивая деревянной шишкой с ключиком от номера.

— Лунин? — приветливо растянула губы бесформенная дама за стойкой. — Распишитесь вот здесь, со вчерашнего дня вас ждем.

Валька кивал, что-то послушно отвечал администратору, еще раз расписался, выслушал лекцию о пользовании телефоном и телевизором, но не запомнил ни единого слова. В номере он выпустил из рук рюкзак, уселся на одну из крахмально хрустящих кроватей и предался размышлениям о собственном ничтожестве. Ему неистово хотелось облечь свои переживания в некую систему, подобрать для них верную форму, чтобы почувствовать себя, наконец, виноватым. Старший, как никогда остро, ощущал нехватку сведений. Он попросту слишком мало успел узнать о мире, проведя детство в деревне. Зато в последние месяцы информационный поток страшной силы буквально выворачивал воспаленные мозги наизнанку.

Он уже готов был поверить, что люди Атласа продались американцам, что ученых оживляли для зловещих подводных разведок, что Тхол-бочонок мог разорить полмира. Но в голове никак не укладывалось, что плохого в строительстве выпаса для маленького Эхуса, который мог стать папашей для целого выводка живых реаниматоров. Все это послушное стадо Валька планировал безвозмездно передать людям. Но у Сергея Сергеевича на этот счет имелось свое мнение.

А в результате Старший оказался в стане врагов. Сергей Сергеевич не требовал денег. Если бы толстяк завел речь о двух миллионах евро, Старшему бы стало намного проще. Он, не рассуждая, согласился бы заплатить в казну государства налоги, сколько насчитают, лишь бы не сажали в тюрьму. Но Сергеевича и молодоженов из соседнего номера не слишком занимали недоимки.

Без стука возник Слава, выдернул из розетки телефон, вместо него подключил другой, упакованный в маленький чемоданчик в комплекте с парой наушников. Когда черная трубка истерически задребезжала, Валька чуть не подпрыгнул на кровати. Слава послушал, положил трубку, затем захрустел фольгой, отправил в пасть батончик «сникерса», задумчиво прошелся по комнате, отпирая дверцы шкафов, одновременно набирая чей-то номер по сотовому. На Вальку он обращал внимания меньше, чем на комара. Тот следил за жующим мучителем, не в силах оторвать от него взгляда, как загнанный на ветку кот следит за сворой псов внизу.

В дверь поскреблись, Слава глянул в щелку, впустил Наташу. Валька вытаращил глаза. Андреева «супруга» из делового костюма успела переодеться в молодежную рвань, из темной шатенки стала прилизанной блондинкой и нацепила очки. Она принесла с собой плоский чемоданчик, которого в полете рядом с ней не наблюдалось, и уединилась в ванной.

Чем-то позвякала там, потом был звук, словно разорвалась ткань, и снова тишина. Когда у Славика тренькнула трубка, Наташа выглянула, утвердительно кивнула. Старший к их тихой беседе не прислушивался, он смотрел на Наташины руки.

Ее рукава были засучены до локтей, а кисти рук оперативница затянула в резиновые перчатки. С перчаток на палас капала вода. Вальке в голову полезли всякие неприятные мысли. В памяти моментально всплыл медицинский столик в «кабинете» Сергея Сергеевича, накрытый белой марлей.

Наташа явно затевала в ванной какую-то гадость. У Старшего мучительно заныл живот.

— Давай, звони! — лениво произнес Слава.

— Мне в туалет надо…

Наташа хмыкнула и защелкнула за собой дверь с изображением душевого раструба.

— Успеешь, — Слава приложил к левому уху наушник. — Там тебе нечего делать. Свожу тебя в соседний… Звони!

Валька вытер вспотевшие вдруг пальцы о простыню и принялся набирать номер Николая. За месяцы общения с кнопочным телефоном он отвык пользоваться дисковым, и набор дважды сорвался.

— Да! — закричал Николай. — Ты, что ли, раненый пионер?! А где старшие? Куда подевались?! Я, блин, в гостинице на ступеньках ночевал!

У Вальки на секунду отлегло от сердца, и сразу же стало еще хуже. Николай его ни в чем не подозревал. Валька чувствовал себя полной мразью. Отчетливо вспомнилось, как парень спасал его от «санитаров» Лелика в метро, как тащил бегом вверх, на руках, по вентиляционной шахте, как укрывал своим телом…

Рядом внушительно сопел Славик, приложившись ухом к мембране.

— Лукаса арестовали, — сказал правду Старший. — Я прилетел один и не знаю, где он.

Славик нажал кнопочку на своем сотовом, но ничего не сказал, а только слушал.

Валька зажмурился и представил, как где-то, в комнатке без окон, крутятся магнитофонные бобины, а шустрые парни в штатском уже запрыгивают в джипы с хитрыми номерами.

— Ты из отеля звонишь? — прокричал Николай. — Сиди, никуда не вылезай, мы за час подъедем! Только из номера — ни ногой, понял, пионер?!

Эфир ехидно разразился гудками. Старший вытер пот со лба и выпустил из рук скользкую трубку, вдруг ставшую похожей на ядовитого скорпиона.

— Ну-ну, пионер, не бздеть, — изящно пошутил Славик.

— Что там? — выглянула из ванной Наташа.

— Как по нотам, — кивнул бритый напарник. — Далеко они, на той стороне реки.

Вальке всерьез захотелось умереть. Только что он подставил тех, кто его когда-то спас от неминуемой смерти. Николай и остальные ребята были наделено засекречены; Валька краем уха слышал, что в Сибири все работали под мощным прикрытием, изображая сотрудников международной компании. Час назад он полагал, что руки коротки были у Сергея Сергеевича их достать. А теперь он понял, что Николая с друзьями, вероятнее всего, даже не будут арестовывать. Проследят дорогу к пещере, где атланты прячут Тхола, а затем пристрелят.

Ужасный вариант, но еще ужаснее был шум льющейся в ванной воды. Возможно, Наташе просто доставляло удовольствие чистить зубы в чужом номере, да еще в резиновых перчатках, но Старшему представлялись совсем иные картины.

…Им ничего не стоит заставить человека говорить.

…Им ничего не стоит накачать Николая химией, и помощник Маркуса сам приведет врагов к боевому Тхолу.

…А потом с улыбкой вскроет себе вены. Или выбросится в окно, оставив вполне вразумительную записку о неразделенной любви к десятикласснице.

Старший чувствовал, что теперь, сохраняя остатки чести, он должен был сам выброситься из окна.

— Пионер, в сортир не передумал?

— Передумал.

Славик, мурлыкая, щелкал пультом телевизора. Валька встал и отдернул занавеску. По комнате закружился солнечный пылевой торнадо. Бросаться было некуда, номер располагался на втором этаже. Внизу — крыльцо, несколько такси и две частные легковушки. Вальке пришло в голову, что для слежки в тайге одних Славы и Андрея явно не достаточно. Скорее всего, подопечных Сергея Сергеевича тут намного больше. Может быть, вот этот, в белом «скорпионе»? Или, скорее, вон та парочка в салоне джипа, делающая вид, что играет в шашки?

На стоянку зарулила серебристая «девятка». Старший напрягся, но из машины вышли две низенькие женщины с букетом цветов.

Старший нервно прикидывал, сколько прошло времени после звонка. Если верить шпионским фильмам, соратники Андрея уже могли «сесть на хвост» Николаю. Теперь его невозможно предупредить. Они прикрепят жучок к его машине и поедут на расстоянии, чтобы никого не спугнуть.

…А может быть, не станут никого колоть наркотой? Может быть, спрячутся и позволят Николаю увезти Вальку в тайгу?

А когда машина окончательно остановится, они поднимут вертолеты, а то и самолеты. В прошлый раз вызванные предателем Шпеером штурмовики не успели, и Тхол умчался, спасая умирающую черепаху. Но зимой в саянских горах была Мария, настоящий наездник, она умеет воевать. Сейчас расстановка сил изменилась. Каким бы ловким ни был наездник, пригнавший Тхола, боевому кораблю атлантов не позволят взлететь. Скинут вниз сотню, а то и тысячу десантников. В пещере «бочонок» уязвим, взвод охранников не справятся с ротой десантуры…

Жучок…

Старший похолодел, проклиная себя за тупость. Посланцам Сергея Сергеевича нет необходимости преследовать по тайге джип Николая. На сто процентов, следящую аппаратуру вшили ему в куртку или в брюки, пока дрых под гипнозом!

— Я по большому хочу, — заявил Старший.

— Ты издеваешься? — Славик оторвался от «Муз-ТВ», кряхтя, поднялся и сопроводил Вальку к себе в номер. — Живо только, не рассиживайся!

В туалете, не вполне сознавая, что делает, подвывая, словно угодил в яму с пауками, Старший принялся лихорадочно стаскивать с себя джинсовую куртку. Он вывалил скудное содержимое карманов на кафельный пол и стал прощупывать швы. Опять же, как это делали разведчики в кино. Вроде бы пусто. Непонятно. Это ничего не значило. Оставались джинсы и кроссовки.

Позади скрипнула дверь. Старший выронил куртку и повернулся на ватных ногах.

— Загорать собрался? — Слава одним взглядом оценил все — и разбросанную по полу мелочевку, и вывернутые рукава куртки, и занавеску на окне. — Ну-ка, живо оделся, и чтобы мне не пришлось повторять!

Подтверждались худшие подозрения. Либо в номере заранее запрятали телекамеру, либо аппаратура агентов позволяла чувствовать, даже когда он просто снимал куртку.

Он ожидал, что Славик ударит или вывернет руку, но тот лишь молча подтолкнул Старшего в коридор. Вывести этого носорога из себя было невозможно.

В дальнем углу фойе, возле поста администратора, крутился крепкий молодой человек с чемоданом. Пока Славик запирал дверь, Валька узнал в очередном командировочном одного из подручных Сергея Сергеевича. Одного из «санитаров», не добитых в прошлом году…

В номере Славик запер дверь и снова развалился на кровати. Не находя себе места, Валька еще раз выглянул в окно и заметил Андрея. Тот попивал пиво из горлышка и внимательно разглядывал газеты в киоске. Простой сибирский паренек, русый, неприметный и беззлобный. Не задумываясь, придушит шнурком или утопит в ванне.

Сбоку к гостиничному крыльцу подрулил грузовик. Четверо мужиков в синих комбинезонах готовились вытаскивать на ремнях внушительный деревянный ящик, из которого торчали опилки. Еще один такой же ящик уже занесли внутрь, было слышно, как где-то в глубине здания ругаются на лестнице. Валька вспомнил, как в похожей таре к ним в школу привезли пианино. Это было сто тысяч лет назад. За стеной захохотали, потом принялись материться, где-то очень близко хлопнула дверь. У Вальки внезапно возникло скверное чувство, словно на шее затягивается намыленная веревка. Он застыл, схватившись за занавеску, не в силах оторваться от подоконника.

Что-то назревало, словно вспухал нарыв.

Славу подкинуло на кровати. Внезапно его неловкие сытые движения сменились леопардовой грацией. Он сунул в рот пластинку «дирола» и, медленно пережевывая, скользнул в прихожую. Из ванной высунулась Наташа. Валька окончательно примерз к подоконнику, заметив в руке женщины пистолет. Славик сунул руку за пазуху, повернул ключ в скважине. Что-то там тащили вверх по лестнице: Валька слушал, как горничная спрашивает, не скатать ли ковровую дорожку, и представлял, с каким удовольствием разбил бы о бритый затылок Славы стеклянный графин, стоящий на тумбочке. Потом он услышал, как щелкнул замок на соседней двери, и хриплый мужской тенорок спросил, куда заносить. Слава что-то невнятно пробурчал, треугольным торсом загораживая проем. В коридоре топали башмаки, густой прокуренный голос советовал заносить левым углом вперед.

— Проваливай, вечером поставишь! — сказали за дверью.

Валька непроизвольно кинул взгляд в окно. Да, на этаже копошились те самые грузчики, что выволакивали из чрева грузовика громадные сундуки. Но непианино, это точно. Фургон все так же прижимался распахнутыми дверцами к ступенькам, шофер покуривал в кабине. Валька не видел, торчит ли еще у газетного киоска Андрей, потому что между киоском и стоящим на разгрузке «ЗИЛом» как раз попытался втиснуться высокий импортный микроавтобус. Вроде бы «мерседес». Он потолкался на узкой дорожке и застрял в опасной близости от клыкастого бампера грузовика. Шофер высунулся из кабины и стал кричать водителю «ЗИЛа », чтобы тот сдал назад.

Сквозь стекло Валька не слышал, но, видимо, парень в синем комбинезоне ответил грубо, потому что из боковой двери застрявшего «мерса» вылезли двое и полезли на подножку грузовика. Похоже, затевалась драка, но Старшему было абсолютно наплевать на чужие уличные разборки. Он уже отвел глаза, как вдруг, в самое последнее мгновение, снова увидел Андрея.

Или ему только показалось… Наверняка показалось, потому что быть такого не могло. В короткую секунду, пока пассажир «мерседеса» и шофер «ЗИЛа» размахивали руками, еще двое пассажиров микроавтобуса закинули мужчину в светлой рубашке к себе в салон и задвинули дверь. Это произошло так быстро, что Старший даже не сразу осознал, что там было у них в руках — большой мешок, манекен или тело человека.

После этого один из пассажиров «мерса» невозмутимо закурил, а второй стал помогать своему водителю размежеваться с бампером грузовика. И, как ни странно, в этот раз они успешно разъехались. Желтый автобус исчез. Водитель «ЗИЛа» спокойно читал журнал. У киоска валялась газета и недопитая бутылка; из нее, пенясь, вытекало пиво. Над автомобильной стоянкой висела дремотная тишина. Все оставалось как и раньше, только двое приятелей в джипе уже не играли в шашки. Они лежали, откинувшись на сиденья, сомкнувшись плечами, как позирующие фотографу братья. Сквозь тонировку и скольжение солнечных бликов по пыльному стеклу Старший не различал деталей.

Он видел только черную дырку в виске ближайшего шашиста, черную дельту и протоки, растекшиеся по белой футболке. Андрея нигде не было.

Обдумать ситуацию Валька не успел, поскольку дальнейшие события уложились в несколько секунд.

За дверью снова забубнили, все так же тихо, но возмущенно. Слава оглянулся. Его лоснящаяся рожа выражала крайнюю степень досады, левой рукой он полез в карман за сотовым, а правую все так же держал за пазухой. До Старшего не сразу дошло, что Слава пытается выйти и не может. Грузчики ухитрились поставить свой здоровенный ящик так, что прижали дверь.

— Убери свой гроб, живенько, — вполголоса приказал кому-то Слава.

Ему что-то ответили. Наташа скрылась в ванной. Потом Славины ноги разъехались, и «спортсмен» шумно свалился на коврик.

Валькины коленки ослабли, он тихо съехал под кровать. Сухопарый «грузчик» с седым бобриком волос и аккуратными усиками стоял на пороге и держал в руке блестящую штуковину, похожую на пистолет с укороченным стволом. Слава валялся на спине, его конечности вздрагивали, по левой брючине растекалось темное пятно.

«Грузчик» приподнял инъектор и отстрелил в ладонь пустую ампулу. Его соратник один втолкнул в комнату огромный ящик, который они только что с трудом волокли вдвоем. Соратник вместо чапаевских усов носил строгую эспаньолку, он вопросительно глянул на Старшего только один раз, как будто провел по щеке тупым ржавым ножом. Такие же глаза были у любимого Сергея Сергеевича.

Дверь ванной еще не закончила открываться, а Наташа уже падала наружу, обеими руками сжимая рукоять пистолета. Выстрела Старший не услышал, но лицо первого «грузчика» передернулось, из-под усов метнулись мелкие алые брызги, и усатый неловко упал лицом в белоснежную кровать.

Второй «грузчик» дважды выстрелил упавшей Наташе в затылок из пистолета с глушителем. Старший посмотрел на ее тонкую изогнутую спину, на вывернутую руку в перчатке, и вдруг поймал себя на дурацкой мысли. Он думал о том, успела ли Наташа родить ребенка или так и погибла за свое правое дело нерожавшей.

Судя по шумному сопению, совсем близко находились еще двое парней со вторым ящиком. Однако вместо ящика третий усатый мужчина в комбинезоне впихнул в номер «командировочного» с чемоданом; у того вздрагивала левая половина лица. Мгновением спустя парень натолкнулся взглядом на лежащую Наташу, рванулся назад и получил пулю в живот. Чемодан взвился к потолку. Сам питерский агент, сложившись, как перочинный ножик, задницей протаранил зеркало и грузно осел на пол в облаке серебристых осколков. Обеими руками он придерживал вскрывшийся живот и тонко всхлипывал. В мгновение ока Старший припомнил, как именно этот детина душил его в «клинике», а жирный Сергей Сергеевич вопил, чтобы щенка не убивали, а только отключили…

У Вальки тряслись поджилки. Маркус был жесток, но не стал бы объявлять войну российской разведке.

Второй усатый присел над дрожащим Славиком и что-то сделал. Тот дернул ногами последний раз и утихомирился.

— Полезай, — без выражения произнес третий «грузчик» и посмотрел на часы.

Второй усатый отщелкнул замки на ящике и шустро поволок Славика в уборную. Валька внезапно понял, что все это время боялся вдохнуть, уже круги черные перед глазами пошли. Он так и стоял на коленках за кроватью, не смея подняться.

Внутри стенки ящика покрывал металл, на дне лежала подушка и скомканное ватное одеяло.

— Не бойся, — улыбнулся третий усатый. Он говорил с легким акцентом. — Скорее залезай, это сохранит тебе жизнь.

Лучше бы он не улыбался, у Старшего мигом закрутило в животе. Кое-как разогнув колени, Валька заглянул в «гроб». Внутри в металле были проделаны мелкие дырочки. Вернулся второй усатый. Деловито пропустил под днищем ремни, набросил на плечи.

Старший взглянул на дверь, оценивая шансы на побег. Второй усатый выразительно поцокал языком. Третий и четвертый закинули в свободный ящик тело своего погибшего приятеля.

— Я не полезу туда…

— Мы не знаем, сколько их, — парировал «грузчик». — Этим ребятам была дана команда пристрелить тебя в случае захвата. Не бойся, стенки обшиты, внутри ты будешь в безопасности.

— Пристрелить? За что?

— Залезай! — теряя терпение, рыкнул «грузчик».

— Черт с вами, — Старший рухнул в свою новую тюрьму.

Мама, мама — набатом гремело в затылке. Мама. Кто бы ни выкрал его на сей раз, от Сергея Сергеевича можно ждать любых гадостей. Мама. Про Анку он старался не вспоминать; оставалась надежда, что Бернар ее сумеет как-то защитить.

Стрелять в маму они не будут, это им ни к чему. А вот состряпать уголовное дело или выселить ее из квартиры — вполне способны. Еще и наврут ей нарочно, что сын — преступник…

Усатые грузчики ждали, готовясь захлопнуть крышку. В дверь заглянул еще один товарищ в комбинезоне и коротко кивнул.

Куда вы меня повезете? — На ответ Старший особо не надеялся.

Именно туда, куда ты и собирался. В пещеры.

Вы от Маркуса? Кто вы такие?

Доставка покойников, — обнажил зубы второй усатый, и тяжелая крышка легла в пазы, отрезав пленника от солнечного света.

Мама, мама. Старший укусил себя за руку. «Грузчики» не шутили. Похоже, они оболгали свою работу по доставке.

Глава 20 ВРЕМЯ ПЬЯНЫХ ТРУБАДУРОВ

Таверну построили почти впритык к тропе, за пологим гребнем холма. Это был самый первый холм в ряду складок, незаметно возникавших на равнинном одеяле. Отрядные, руководствуясь одним лишь гортанным выкриком старшего егеря, выстроились широким клином и, выдвинув впереди себя пики, свернули в сторону замшелой каменной стены. Как раз в эту минуту желтая луна достигла зенита, но закатилась лиловая, и снова стало неуютно. Я так понял, что ночь продолжалась.

Постоялый двор походил на рыцарский замок в миниатюре, хотя было заметно, что заросшие вьюном стены никто никогда не атаковал. Живая изгородь из вереска и рябины широким кольцом окружала подворье, пахло паленой щетиной, кровью животных и топленым жиром, но не человеческой смертью. У меня немедленно отлегло от сердца. Здешний народ не вел войну. И в сотне кривых миль отсюда, и в тысяче представители разумных рас Изнанки не убивали себе подобных. Они охотились на зверей и сражались, но не с теми, кого породила земля.

Здесь пахло миром.

Нам навстречу откинулся широкий мост на цепях, по сторонам от которого с пиками наперевес стояли закованные в металл стражники. На концах пик крепились клетки с… живыми кроликами. Потом я увидел много таких клеток, торчащих на пиках со всех сторон замка. Подобным же образом от коварного времени защищались все деревни вокруг. К счастью, опасные изменения происходили достаточно медленно. А в подземельях Блекдауна существовал самый настоящий Центр по контролю за временем, с подробными картами за несколько сотен лет, с фронтами искажений и наиболее опасными агрессивными воронками, в которых можно было за несколько минут постареть и превратиться в скелет.

Я уже понял — без длинных, десятифутовых пик с крюками на концах здесь было не прожить. Пластичное время непрерывно смещалось вдоль тропы, а охотники предпочитали не соваться, пока не выпустят вперед собак.

Егерь Брудо охотно отвечал на вопросы тети Берты, но мне показалось, что он здорово задается. Он сказал, что ближайший городок Блекдаун, где проходит ярмарка, расположен в дне пути по тропе, или в месяце пути по болотам, или в полугоде пути сквозь леса, хотя через лес путь кажется короче всего.

Города и деревни строились в местах, где время не дергалось, как в лихорадке. Постоялые дворы приходилось периодически разбирать и переносить на новое место, если живые кролики в клетках начинали стареть слишком быстро или, напротив, застывали, как чучела.

Мы шли по узким коридорам, мимо висящих на крюках масляных светильников, по мозаичным полам, присыпанным опилками. Под ногами вертелись дружелюбные синие борзые, они засовывали любопытные морды на носилки и норовили лизнуть дядю Эвальда в лицо. Слышалось бульканье похлебки в котлах, смех и грохот игральных костей. Во внутреннем дворике женщины в красных чепцах и зеленых платьях резали серых, поджарых гусей, тут же ошпаривали и скидывали в тазы багровые шматки печени. На массивных кольях, над ароматной горящей хвоей коптились целиком три кабана и несколько десятков коз. Их распяленные шкуры сохли у костров. В клетках и корзинах бесновалась от запахов бойни домашняя птица. Мальчишки в салатного цвета камзолах шустро крепили корзины на трехосной платформе, запряженной парой длиннорогих быков. Завидев нас, слуги бросали работу и замирали, нервно шевеля кисточками на ушах. По сравнению с ними я чувствовал себя слепым и глухим. Отрядные общались практически без помощи языка и слышали друг друга на очень большом расстоянии. Их язык Долины был более внятен, чем смешное щебетание брауни, содержал множество поэтических оборотов и сальностей, не знакомых мне по домашним урокам. Они болтали так же, как их прапрадеды в Шотландии, не знавшей британской короны.

Я улавливал обрывки песен и перебранок, происходивших между мужьями, еще накануне укатившими в город, и их женушками, оставшимися здесь. Постепенно сквозь непрерывную какофонию передаваемых образов, шуток, ругательств, песенок начали проступать более дальние образы, словно общий фон, на котором строился звукоряд ближайшей деревни.

Может быть, влияла чистота атмосферы или какие-то магнитные поля, но я начинал воспринимать разумных, переговаривающихся за сотни миль от постоялого двора. В северных горах жили пикси, я радостно узнавал их по описаниям тетушки. За дубовыми рощами, в городах, я опознавал большие колонии обычных, потомков давно сбежавших в Изнанку колдунов. За широкой полосой холодной воды угадывались лесные поселения, их жители мыслили и говорили очень похоже на нас, но в чем-то резко отличались…

Вот он, Неблагий двор!

Там… там были девчонки, много девчонок и старше, и младше меня. Не две-три неинтересные мне сверстницы, с трудом отыскиваемые по всему миру, а пять дюжин разудалых девчонок, дочек фермеров и горожан, ремесленников и охотников. Я ощущал, как их созревший женский запах превращает мои запыленные мозги в бурлящую брагу. В Изнанке с воздухом происходили чудесные метаморфозы. Я чувствовал, что могу разбудить любую из девчонок одним усилием воли, находясь от нее в дне пути.

Меня обдавало то холодом, то жаром. Самые близкие кровники, и в то же время кровные враги. Фэйри, допустившие раскол септов в средние века, но упрекавшие в расколе нас. Фэйри, захватившие при побеге тайные ключи от Священного холма, и, по преданиям, владеющие заклятиями от Запечатанных дверей. Нам не было резону с ними встречаться просто так, но у них предстояло купить волшебных коней для переправы в Россию.

Меня мучительно тянуло их повидать…

Пока мы поднимались по дубовым ступеням на балюстраду, снова чувство щемящей тоски, как и тогда, на заставе брауни, схватило меня за горло.

Как никогда, я понимал, почему брауни называют Верхний мир Измененным. Как никогда, я чувствовал, что мое место именно здесь. Не обязательно среди болот и холмов, но где-то меня ждали кровники, такие же, как мы, Фэйри Благого двора, но в корне отличные от нас, потому что они не растеряли главного. Они покинули Верхний мир, когда почуяли, что он начал изменяться и что изменения несут смерть и уродства. Где-то здесь они жили, и сейчас я, как никогда, нуждался в совете дяди Эвальда. Мне казалось, что как раз об этом он больше всего и тревожился.

Что я не захочу возвращаться после того, как мы найдем…

Нет, нет, я боялся сглазить. Добрые Соседи вообще народ суеверный, а тут еще столько волшебства кругом. Я заставил себя даже не думать о том, что мы могли бы найти.

Мы шли, чтобы помочь Лукасу!

Егерь Брудо вывел нас на внешний балкон, опоясывающий угрюмое здание постоялого двора. Отсюда, с высоты, открылась столь захватывающая панорама, что на минуту я даже забыл о весе Марии у себя на плече.

За задним двором таверны, за конюшнями постоялого двора обнаружился небольшой городок, выстроенный по всем правилам позабытого эльфийского зодчества. Я сразу отыскал мастерскую, где выдалбливали под дома пни гигантских дубов. Очевидно, их привозили откуда-то издалека и складывали под матерчатым просмоленным тентом на просушку. Здесь не встречались каменные или булыжные мостовые, каждый клочок земли между домами обрабатывался и засевался саженцами кустарников и цветов. По сравнению с унылыми топями, через которые мы ползли почти четыре часа, за гостиницей начиналась полоса сплошного цветущего оазиса. Поселок окружала буйная поросль молодых серебристых берез и рябинок, сарайчики, заборы и огороды буквально тонули в волнах листвы. Я не мог понять, откуда взялась зелень; все же луны как-то иначе влияют на оборот веществ в растениях, нежели солнце.

На маленьком плацу под командованием еще одного старшего егеря тренировалось с пиками отделение парней моего возраста. Окриков командира отсюда не было слышно, но команды исполнялись слаженно и четко. Оставалось только удивляться и завидовать: Фэйри никогда не могли похвастаться военной выучкой.

Левее, за пушистыми купами вязов, просматривалась мощенная белыми и розовыми квадратными плитками ярмарочная площадь, на нее выходило здание ратуши с остроконечной крышей и еще несколько солидных строений, сложенных из темного камня. По состоянию дел на площади я определил, что скоро в городке наступит утро. Там разгружали телеги, растапливали костры, натягивали тенты, там пробовал силы оркестр. Еще ближе, за плетеной оградой, женщины возились возле рамы ткацкого станка, а мужчины вскрывали мешки с овечьей шерстью. По узким травянистым улочкам, радиально разбегавшимся от центра, приглушенно цокали копыта, пастухи выгоняли скотину; от крытых соломой крыш к небу тянулись плотные ленты вкусного дыма.

Я повернулся в другую сторону.

Там, куда закатилась темная луна, над пологими, как будто покрытыми белой и черной шелухой, холмами плясали зарницы. По холмам петляли дороги, пламенели священные огни в капищах, по проселкам неторопливо катились повозки на огромных, обитых медью колесах. Внезапно я сделал открытие: черные и белые точки, густо усеявшие склоны холмов, оказались овцами. Тысячи, возможно, что пятьдесят тысяч овец. Теперь я различал и собак-загонщиков, слышал их свирепый лай и крики пастухов…

Этот мир не был кукольной декорацией к детским сказкам, как мне показалось вначале. Пятьдесят тысяч овец могли прокормить вчетверо больше разумных. Здесь совсем иначе дышалось, не воняло бензином, резиной и противными одеколонами. Здесь пели песни на языках Долины и слагали стихи на языке Холмов. Здесь людям грозило множество опасностей, но все они меркли перед главной опасностью, что ждала наверху.

Здесь люди не уничтожали себя сами, как там.

Это был мир, в котором мне хотелось жить… и когда-нибудь умереть.

Рассветный (или закатный?) воздух над Пыльной тропой слегка дрожал и переливался. Идеально удерживая походный строй, поднимая клубы розовой пыли, в поселок возвращался еще один охотничий разъезд. Всадники волокли за собой на веревках красных оленей, у двоих из седельных сумок болтались лисьи хвосты.

Пыльная тропа изгибалась ленивой змеей посреди сонной равнины, среди снежных островков болотника, неопрятных пятен чертополоха — и растворялась на горизонте в сочно-зеленой кромке сосновых лесов. Мне удалось рассмотреть еще два постоялых двора впереди, где также можно было остановиться на ночлег. Там зажигались факелы, суетились возницы и сбивались ярмарочные караваны. К лесу, куда покатятся с раннего утра торговые экипажи, предстояло держать путь и нам. Перестук колес, женский смех, пиликанье волынки заглушались ревом испуганных коров, ржанием коней и взрывами хохота из обеденной залы.

Мне нравилось тут…

Пересеченный нами пролив отсюда виделся как сплошная иссиня-черная стена воды, как застывшее в угрожающем наклоне цунами. Ни следа розовых сопок, мрачных, прильнувших к воде туч, айсбергов с пингвинами.

Большеухий выполнил обещание, открыл тропу на время нашего прохождения. При этом он постарался максимально нам навредить…

Внутри постоялого двора нам отвели две комнаты, отдельно для женщин и для мужчин. Дядюшку положили на лавку возле камина, хозяин заведения прислал двоих работников, чтобы те сделали кровнику массаж с травяными маслами. Тетя Берта, обычно такая ревнивая в вопросах врачевания, затихла и послушно ждала, пока лекари завершат свою работу. Они все-таки лучше представляли, как бороться против тварей из плоских миров…

Сорочку и бинты со спины дядюшки снять оказалось невозможно, их аккуратно спороли ножами. Когда вместе с нижними, промокшими от мазей и крови бинтами потянулась кожа, дядюшка вздрогнул и застонал. Тетя Берта до боли сжала мою руку, Анка вскрикнула. При свете мы смогли, наконец, разглядеть, что натворил Большеухий, и заодно я оценил усилия тети Берты. Она сделала все возможное, чтобы спасти своего двоюродного брата, но волшебницей тетушка не была. Четыре царапины на моей груди ныли и кровоточили под густым слоем лечебного состава, а у дяди Эвальда вспухла вся спина, от затылка до поясницы. Кожа сваливалась лохмотьями, как будто наш кровник угодил под душ из жидкого азота.

Возможно, так и было. Ведь никто не знает, из чего сделаны демоны.

— Что с ним? Боже мой, что с ним? — дергала меня Анка. — Бернар, как он мог идти в таком виде?! Они его вылечат, да?!

…Я не находил для нее слов. Дядюшка пришел сюда потому, что тетя Берта заговорила раны, заговорила его боль.

Тем временем к лекарям присоединились еще двое в длинных балахонах и с посохами. Сообща, вчетвером, они обсыпали дядю порошком пепельного цвета, затем сгрудились вокруг и запели. Когда один из травников повернулся, свет от лампы на миг угодил ему под балахон, и я увидел, что он не из породы эльфов, хотя пахло от него так же. Затем лекарь протянул руку за своим мешком… Вместо пяти пальцев, на долю секунды, мелькнули черные когти, как у ворона…

Травники в балахонах вообще не принадлежали к человеческой расе.

Они приволокли таз, наполненный пахучей коричневой жижей, обмакнули туда холстину и укрыли ею стонущего дядю. Затем подтащили лавку, куда чинно уселись вчетвером вдоль постели раненого. Периодически кто-то из них поднимался подкинуть дров в камин. От близкого жара холст на спине дяди испарял пропитавшую его жидкость, в комнате довольно вкусно пахло травой, но было очень жарко.

Мы тоже сидели очень тихо, боясь пошевелиться. Минут через двадцать кровнику стало лучше, он открыл глаза, улыбнулся и подмигнул мне. Я подмигнул в ответ, хотя мне очень хотелось заплакать. Но плакать было нельзя, и вовсе не потому, что мужчины Фэйри стыдятся слез… Это обычные придумали, будто мужчина во всех ситуациях должен вести себя как истукан.

Просто я чуял, что все бесполезно.

Тетя Берта тоже это понимала. Садятся в ряд возле больного только тогда, когда он считается умирающим. Это древний обычай, в Измененном мире он давно считается пережитком. Обычные так не поступают, и Фэйри, чтобы не выделяться, тоже прекратили так поступать.

— Уважаемые кровники, я могу ли чем-то помочь? — Тетушка не находила себе места. — Лекарств из полей верхних и целебных трав немало с собой имею.

— Уважаемая кровница, повреждения силы жизненной невозможно целебными травами лечить, — вежливо, но так и не повернувшись, ответил седой старик.

— Ваши значат ли слова, что раны, нанесенные демоном, вашей знахарской науке неподвластны?

— Когда плоть демона глубоко проникает в человеческую плоть, — глухо заговорил один из «балахонов», — в человеческой плоти подобие урагана образуется, и в воронку урагана того силу жизненную вытягивает…

— А бывает и так, что всю плоть утянет… — заметил второй «балахон».

— А в Сомерсете парень не уследил за стаей глейстигов… Мало, что сам погиб, вслед за ним и дом втянуло, вместе с фундаментом, амбаром и скотиной… — оживился седой травник.

— Ага, яма осталась одна лишь черная…

— Аннигиляция, — шепнул дядя Саня. — Такое впечатление, будто они говорят о всплесках антиматерии…

— Антиматерия? — спросил я. — Но она же бывает только в космосе…

— А мы где? — грустно улыбнулся Саня. — Покажи мне, кто из нас не в космосе. Просто нам миры демонов кажутся двумерными, а для них наше пространство слишком тяжело. Когда возникает щель, в нее рушится все, как в черную дыру. По сути дела, это и есть черная дыра…

— И что теперь? — всплеснула руками тетя Берта. — Нам от этих заумных слов должно стать легче?

— Мы просим кровников высокочтимых покинуть комнату и не отвлекать травников, — в дверях появился старший егерь. Он сложился в полупоклоне и застыл, давая понять, что не отступится.

Нас выгоняли, хотя четверка лекарей продолжала сидеть неподвижно.

— Смотрите… — охнула Анка. — Бедный дядя Эви, он тает как свеча…

Я оглянулся от порога. От моего любимого кровника осталось не больше половины прежнего объема. Казалось, что на лавке у камина лежит худенький подросток. Вероятно, материя его тела продолжала проваливаться в дыру антимира, и никто эту дыру не мог заделать.

Не нужно было учиться на знатного лекаря, чтобы поставить дядюшке Эвальду диагноз. Глава нашего септа умирал.

Сама по себе смерть не представляется Добрым Соседям чем-то ужасным, если они успели пустить корни. Во всяком случае, так мягко втолковывала мне мама, когда я, маленький еще, доставал ее своими расспросами. Я допытывался, что означает пустить корни, пока Каролина не обозвала меня недотепой и не растолковала, что к чему. Но мама не поддержала мою старшую сестру. Она заявила, что нарожать детей — вовсе не означает «пустить корни». Этого недостаточно, надо воспитать детей так, чтобы не стыдно было вернуться к духам Священного холма.

Дяде Эвальду наверняка сейчас не стыдно. У него трое внуков и пятеро правнуков, в том числе моя бывшая невеста Джина. И помимо собственной семьи он нес ответственность за весь наш септ. Там, где дядюшка пребывал сию минуту, в щели между мирами, ему было весело и приятно; легкая улыбка перекатывалась по белым губам. Дядюшка купался в теплой воде, а мне стало худо, как никогда.

Думается, каждый из нас ощущал себя мерзавцем, потому что не спас его на дороге. Каждый из нас прокручивал в мозгу, как же так случилось, и отчего старик не улегся вместе со всеми. Если глядеть в корень, мы просто до ужаса перепугались. Мы потеряли контроль над собой, мы позволили вонючему страху опутать наши мозги. Однако у меня имелось гораздо больше поводов считать себя виноватым, чем у Сани и тети Берты.

Потому что дядюшка мне кое-что передал…

В соседнем помещении хмурая женщина с очень длинными, вздрагивающими ушами занималась Марией. Мне совсем не понравилось то, что мы увидели, когда с наездницы стянули обрывки куртки. Я был бы счастлив ошибиться, но старение продолжилось. Сам вид усыхающей, заросшей седым волосом руки на фоне молодого упругого тела заставлял содрогнуться. Зараза добралась до локтя и грозила вот-вот перекинуться на сустав, отчего у Марии уже начинались сильные боли. Вероятно, боли и привели ее, наконец, в чувство.

— Это можно остановить? — нервно повторяла наездница, пока знахарка обрабатывала ей плечо составом, похожим на голубую глину.

Женщина выслушала перевод, сняла шапочку, грустно покачала головой.

— Это может продлиться очень долго. Вам повезло вытащить из быстрого времени живую руку, а не кость, пропитанную трупным ядом.

— Что теперь? Берта, спросите же ее! Придется ампутировать?

Тетя Берта еще не вполне пришла в себя после разговора с травниками. Я взял ее за руку; сейчас, как никогда, тетушка нуждалась в поддержке. Мне хотелось накричать на Марию, чтобы она заткнулась.

— Травница говорит, что руку надо было отрезать сразу же, и выше локтя. Теперь уже поздно.

Отрядная виновато развела руками, перепачканными в глине. С ее затылка свешивались четыре туго заплетенные русые косы. Судя по легендам, рассказанным моей мамой, большая редкость для Отрядных — русые волосы. По всей видимости, знахарка родилась в семье метисов с Фэйри или… или с обычными.

Я ни о чем в тот момент не подумал, честное слово. Просто Фэйри так уж устроены, что забота о потомстве вбита в нас с пеленок. Нас слишком мало… там, наверху.

Возможно, внизу нам жилось бы намного вольготнее, и дети рождались бы чаще. Возможно, моя мама не так переживала бы, найду ли я себе пару…

— Что с Эвальдом? — спросила нас Мария.

— Плохо, — признался Саня.

— Мы умрем, да? — Наездница поморщилась, разминая старческие синюшные пальцы. — Я правильно трактую ваши кислые рожи? И я, и Эвальд умрем оттого, что побывали в желудке летучего холодильника, так?!

Тетушка только вздохнула.

— Что заткнулись? — У Марии потемнело лицо. — Саня, не трусь! Скажи честно, сколько мне осталось?

Саня отвел глаза.

…Со слов Лукаса, Мария годилась ему в правнучки, но и она прожила четыреста лет. Юная, по меркам людей Атласа. Считается якобы молодым умирать всегда страшнее, хотя лично я уверен, что дяде Эвальду тоже хочется жить. Дядюшка прожил в пять раз меньше, чем Мария, но перед лицом вечности вел себя гораздо приличнее.

— Бернар, хоть ты не будь тряпкой! — взорвалась наездница. — Мне хуже с каждой минутой, уже плечо не слушается!!

— Насчет вас ничего не известно, — заявил я, и это было правдой.

Фэйри могут хитрить, но никогда не дают лживых ответов. Кроме того, я не имел никакого права упрекать наездницу. Папа говорит, что презирать чужие пороки имеет право лишь тот, кто истребил их в себе. Чтобы осуждать истерики Марии, мне нужно было увидеть смерть в лицо.

— Лекари просят вас не тревожить высокочтимого Эвальда, — без тени насмешки выговорил старший егерь, оттесняя нас грудью к лестничной площадке. — Настает время завтрака. Его глубокочтимость, лэндлорд Вредо, приглашает светлейших гостей разделить трапезу.

Я бросил взгляд за окно. Похоже, здесь привыкли завтракать в полночь.

— Мы благодарны, но… — Тетя Берта замялась.

— Вы опасаетесь, что ваш кровник в мир духов отойти соизволит, и при сем никто из вас не будет сидеть подле?..

— Именно так, уважаемый… — Последние слова дались тетушке с заметным трудом. — Эвальд — мой двоюродный брат… Раз уж мои жалкие познания в медицине не способны его излечить, по крайней мере, моя прямая обязанность сидеть возле него перед… перед…

Дядя Саня обнял тетушку за плечи, Мария витиевато выругалась и плюнула в пламя светильника.

— Бернар, что он говорит? — Анкины серые глаза набухли от слез. Ее взгляд метался между нами.

— Он говорит, что дядя Эвальд сегодня непременно умрет, — тембр собственного голоса показался мне похожим на скрежетание ржавого железа, — Но пока его тело не поднимут на ветви дуба, мы должны делать вид, что все здоровы.

— Бернар, ваше благородство умиляет, — окрысилась Мария, — однако всему есть предел. Мне нужна клиника, нормальная, современная клиника, с реанимацией и станцией переливания крови!

— Возвращение невозможно, и вы это знаете. Запечатанные двери закрыты, и никто…

— К дьяволу! Мы что, навсегда тут заперты?! И коротышки эти надо мной издеваются…

Тетя Берта повернулась к егерю; тот невольно отодвинулся в сторону и таращился на великаншу в немом испуге.

— Прошу вас простить мою подругу, она расстроена.

— Женщина, говорящая на четырех языках, расстроена сильнее, чем допускают приличия, — проницательно заметил Брудо.

— Машенька, ораторствовать тут нам не пристало… — вступился за егеря Саня.

— Прекрати изъясняться как пьяный трубадур! — оборвала наездница. Она оторвалась от стенки, покачнулась и непременно бы упала, если бы не дядя Саня, вовремя подставивший плечо. — Не время для ваших галантных оборотов. Берта, очнитесь! Кому будет нужен этот русский мальчишка и придурок Лукас, если все мы погибнем?! Разве непонятно, что нам не выжить в этих сраных болотах?! Какой смысл спасти одного и подохнуть всем?!

— Видать, смысл есть, раз уж у нас получилось то, что не получалось у Фэйри последние сорок лет, — словно не замечая крика, ответил дядя Саня. — Видать, Машенька, наступило время пьяных трубадуров…

Глава 21 РАДИ ВЫСШИХ ИНТЕРЕСОВ

— Ну как, выспался? — Второй усатый распахнул крышку ящика.

Старший сощурился от хлынувшего в глаза солнечного света. Последний час он еле сдерживался, чтобы не стошнило от качки. Задние двери грузовика были распахнуты, вокруг шумела тайга. На колеях зарастающей лесной дороги разгибались придавленные елочки.

Валька слез с борта и повалился в теплую траву; после многочасовой качки земля подпрыгивала и вращалась, камни и кусты норовили поставить подножку.

— Кушать не хочешь? Тогда поехали! — Третий усатый распахнул дверцу заляпанного грязью «лендровера». Рядом с Валькой оказались еще двое, предложили пакетик с орешками, бутылку кока-колы.

Спустя пять минут гонки по оврагам Старшего снова замутило. Четвертый усатый вылез вслед за ним и терпеливо ждал, пока Вальку выворачивало, затем вежливо протянул салфетки, полил на руки воды. Остальные негромко общались на английском.

Следующий час машина упрямо взбиралась в горы. Иногда усатые склонялись над картой, на коленях у Второго мерцал портативный «лэптоп», но никто ни разу не воспользовался телефоном. Когда джип начал погружаться в расщелину меж двух сопок, Старшему показалось, что он узнает места. Кажется, именно ту гору, нависающую, как клюв, он видел зимой, когда спасался на Эхусе… А вон и озеро, насыщенное столь яркой синевой, что кажется пятном разлитой краски. Нет, в том озере не было водопада, но очень похоже…

— Кто вы такие?.. — не особо ожидая ответа, в десятый раз спросил Валька.

— Армейское крыло специального назначения, — приложил два пальца к седеющему виску Второй.

— Черт… Вы из Америки? — опешил Старший.

— Секретная служба армии США, — с достоинством ответил Четвертый.

— А я — гражданин Англии, — в свою очередь козырнул Старший.

— Это нам известно, — сухо улыбнулись ему.

«Лендровер» начал опасный спуск по песчаному откосу. Второй усатый дергал ручки, виртуозно крутил руль, но заднюю часть все равно упорно выносило вперед. В какой-то момент наклон достиг критической величины, левые колеса оторвались от земли, и показалось, что тяжелая машина перевернется. Старший представил, как они будут катиться, переворачиваясь и ломая друг другу ребра, пока джип не воткнется радиатором в острые камни на самом дне расщелины. Он представил, как рванет двигатель, отлетит капот, а над сплющенными, перекошенными дверцами будут вращаться горящие колеса. Лет через десять их почерневшие скелеты внутри остова автомобиля найдут геологи или охотники-буряты, потому что здесь нет даже воздушных трасс…

Но фортуна в этот раз спасла его. Второй выровнял руль, еще больше понизил передачу, и спасенный джип с глухим ворчанием вкатился в ельник на дне лощины.

— А что вы здесь делаете? — осмелел Валька.

— Мы вынуждены применить силу, чтобы забрать то, что принадлежит нашей стране.

— Но здесь не ваша страна!..

— Теперь и не твоя, раз ты собрался жить в Британии, — напомнил Третий.

— Выходим, — сказал Второй. — Дальше пешком.

Старший чуть не застонал от наслаждения, когда ноги коснулись твердой земли. Второй усатый повел их по дну расщелины, маневрируя среди корявых елок и завалов из песчаника.

…Американцы! До Старшего только теперь начал доходить смысл сказанного. Американцы внутри нашей страны, проникли как-то в Красноярск, вовсю хозяйничают с пушками в руках!

— Мы могли бы солгать тебе, что служим в российской армии, но эта ложь никому не принесет удовлетворения, — не оборачиваясь, говорил Второй. — Тебе следует четко понимать две вещи. Первое. Боевой Тхол, этот живой организм, который находится неподалеку, несколько сотен или тысяч лет дислоцировался на территории США. Нашей службе известно о его существовании, по меньшей мере, четырнадцать лет. Но мы не захватывали его и не задерживали людей, имевших к нему доступ. Потому что, прежде всего, мы руководствовались высшими интересами не только Америки, но и всего мира, — Второй придержал ветку, пропуская Вальку вперед. — Планировалось всесторонне изучить явление прежде, чем пытаться на него наброситься, как это делают наши убогие русские коллеги…

— Ага, ага! — Старшего внезапно разобрал смех. — Вы такие молодцы, хотели выследить всех атлантов и арестовать разом!

— Поставь себя на место руководителя, от которого зависит безопасность миллионов людей, — возразил Третий усатый. — В мире пока нет технологии, способной удержать или значительным образом повредить эти аппараты. Зато, находясь в руках безумцев, они могут принести немало бед. Разве военным руководителям страны должно быть все равно, что происходит в их воздушном пространстве? Конечно, мы начали собирать информацию о так называемых атлантах, и убедились, что делать это крайне непросто. Пресловутая Коллегия обладает связями на самом верху американской власти… — Он помолчал, давая Старшему возможность обдумать сказанное. — Однако и в Коллегии отыскались разумные люди, готовые идти на компромисс. Некоторые из атлантов поняли, что невозможно бесконечно скрывать от человечества существование живых реанимаций. Они поняли, что лучше наладить сотрудничество с властями самой сильной, демократической страны, чем бесконечно воевать внутри полудиких государств…

До Вальки начало доходить.

«Лукас, зараза!… Или не Лукас? Кто-то из молодых, из этих самых „возвращенцев“ продался американцам. Теперь пиши пропало, не видать нам в Северодвинске выпаса…

Неожиданно Второй свернул в узкую щель между гранитными утесами, выскобленными ветрами, похожими на дырявые клыки. Где-то неподалеку шумела быстрая речка, но плеск воды с каждым шагом доносился все глуше. Усатые достали оружие. Какое-то время Старшему казалось, что нависающие каменные глыбы вот-вот распахнут обзор, но постепенно стало еще темнее, а тропа пошла под уклон.

Часового Старший заметил уже после того, как фигура в балахоне очутилась у них за спиной. Третий усатый обернулся, молча приложил два пальца к виску. По сырому, безжизненному запаху Валька понял: они спускались в пещеру. Небо скрылось, Четвертый усатый натянул на лоб повязку с фонарем и легко побежал вниз.

— Наша общая задача — вернуть Тхола туда, где он кормился раньше, в Аризону, — наставлял Второй. — А вместе с Толом взять с собой и тебя, и профессора Харченко, и всех, кого ты пожелаешь.

— А я никуда не хочу, мне и тут неплохо.

Идти, не помогая себе руками, становилось все тяжелее. Иногда уклон превышал тридцать градусов; вдобавок, поросшие плесенью камни источали влагу, и Валькины ступни ломило от холодной воды. Кроссовки промокли насквозь и порвались по бокам. Несколько раз он чуть не расшибся насмерть и уцелел только благодаря железной хватке Третьего. Похоже, эти парни в пещерах родились.

— Надеюсь, ты все как следует обдумаешь, — невозмутимо продолжал Второй; его голос гулким кваканьем разносился по мрачным кавернам. — Коллегия погубит себя из-за нелепой секретности. Один Валентин Лунин не сможет обеспечить воспроизводство черепах. Ты погибнешь за несколько месяцев, постоянно отравляя свой организм. В России ты тоже никому не нужен. Вас всех — и тебя, и твою семью — перестреляют из-за денег или посадят в тюрьму… У нас просто нет иного выхода. Мы полагаем, что Валентин Лунин согласится работать вместе с Михаилом Харченко, причем не втайне, а честно и открыто, причем на благо всего человечества. Это звучит высокопарно, но именно так и есть…

Старший насупился. Получалось все именно так, как предрекал поганый Сергей Сергеевич. Его покупали с потрохами, да еще собирались ославить на весь мир.

…Предатель Лунин прислуживает американцам…

Из-за поворота вдруг ударил пучок ослепительного света, Старший зажмурился от неожиданности. Четвертый и еще двое мужчин в шапочках с фонариками и с автоматами на ремнях стояли, придерживая занавес из плотного материала. А за их спинами, в свете прожекторов, блистало настоящее царство Палладина. На несколько минут Валька забыл кто он, с кем и зачем сюда пришел.

Царство Палладина формой напоминало кривое веретено, имело больше восьмидесяти метров в длину, а высоту Валька не мог оценить, поскольку прямо над головой размещалась штанга с прожектором. Свет миллионы раз отражался от капель минеральных вкраплений, плясал на бесчисленных острых гранях и создавал ощущение распахнутого сундука с драгоценностями. Глаза поневоле закрывались, не в силах вынести сияющего великолепия, но единственная настоящая драгоценность здесь была всего одна.

Тхол.

Анка совсем не так описывала животное, в котором ей довелось путешествовать. Больше всего «бочонок» походил на сорокаметровую гантель, обросшую густой розовой щетиной. Ручка между слегка приплюснутыми шарами гантели отсутствовала, вместо нее располагались два ряда широких жгутов, каждый толщиной с водосточную трубу. Жгуты словно бы перетягивали гигантское раздувшееся тело, не давая ему расползтись и заполнить собой всю пещеру. В средней части зверя, между серыми жгутами, виднелось несколько отростков непонятного вида и назначения, но ни один из них не походил на дверь или на иллюминатор.

Но больше всего Старшего поразило другое. Он сразу почувствовал, что перед ним не машина, не искусная подделка под аэростат, а чрезвычайно сложно устроенное и чрезвычайно умное живое существо. Эхусам, со всей их бортовой реанимацией, было далеко до Тхола, как самой умной селедке далеко до дельфина. Тхол плавно вздыхал, полуметровые розовые щетинки скребли по камням, и непонятно было, лежит он на земле или парит в воздухе.

Пещера имела несколько выходов, но все они были заботливо замазаны цементным раствором. Самая большая дыра, через которую влетел или вполз Тхол, находилась как раз напротив щели, через которую смотрел Старший, и перекрывалась огромным брезентовым полотнищем. Там, у переносного пульта, в наушниках сидел еще один усатый.

— Признаюсь честно, не все прошло гладко, — Второй осторожно спустился вниз по стекловидным уступам и поманил Старшего за собой. — К сожалению, наездник, пригнавший сюда Тхола, погиб. С ним погибли еще двое членов Коллегии. Они не относились к числу наших друзей, но мы ни в коем случае не стали бы стрелять первыми…

Мохнатая розовая туша нависала над Валькой, плавно покачиваясь и распространяя вокруг заметное тепло. Лишь спустившись на самое дно пещеры, он осознал, насколько велик «бочонок», но не заметил следов пазух или карманов. Неожиданная злорадная догадка осенила его.

— Так вы убили навигаторов и теперь не можете попасть внутрь? Ха-ха…

— Радоваться нечему, — изо рта Второго валил пар. Старший сам уже чувствовал, какой лютый холод царит в сердце горы. — Радоваться нечему, потому что зверя надо кормить. А вот, кстати, Михаил…

Валька оглянулся и увидел помолодевшего, розовощекого Харченко в толстых тренировочных брюках и куртке на меху.

— Парень, ты на меня не злись, — с кривой улыбкой произнес Харченко. — Молод ты еще на стариков фыркать. Поломай спину лет тридцать, как я, за пенсию в двадцать гривен, тогда поглядим, как запоешь…

— Маркус вас спас, а вы его предали! Вы бы давно погибли от своего рака…

— Внутри этого слоника два голодных Эхуса, — ловко уклонился от спора профессор. — Оба ждут кормильца и готовы к почкованию.

— И после успешного почкования в первую же свободную пазуху можно уложить твою маму, — добавил Второй. — Ты знаешь, чем больна твоя мама?

Валька вздрогнул. Он словно воочию увидел, как маманя сидит у телефона, левой рукой массирует сердце и ждет от него звонка.

— Она уже выздоровела, и от вас мне ничего не надо!

— Ты зря горячишься, — возразил Харченко. — Я вот тоже не так давно горячим был… Мама твоя точный диагноз наверняка скрывает и от тебя, и от сестры. Тебе Маркус хоть раз предлагал ее пролечить?

— Вы же знаете, что у Коллегии очередь на годы вперед, случайных людей брать запрещено. Да я и просить бы не стал, бесполезно… — Старший не находил доводов; он все еще не мог прийти в себя. — Мы для того и хотели на севере выпас сделать…

— Могу тебя уверить, чтоникто бы тебе маленькую черепаху не отдал, — отчеканил Харченко. — У Коллегии совсем другие цели, и твой любимый Маркус озабочен только одним — где бы найти еще таких же кормильцев. Поэтому я здесь, и поэтому я здоров. Как только будут найдены другие кормильцы, про тебя забудут! — Харченко взял Старшего за локоть, другой рукой нежно погладил теплое брюхо Тхола. — Валя, ты действительно нужен людям, но не тем людям, что отгородились от всего мира в своих индийских дворцах! Мы вместе с тобой заставим их почковаться, и не раз в столетие, а сто раз в год, понимаешь?! И тогда Эхусов хватит, чтобы закрыть все больницы на земле…

— Но моя мама… — совсем запутался Валька. — Ее арестуют… в Питере…

— Мы постараемся ее уберечь, — заверил Второй. — Наше руководство вплотную занимается этой проблемой. Во всяком случае, мы не угрожаем ей физической расправой, эти методы больше присущи ведомству господина Григорьева. Напротив, мы сделаем все для вашего скорейшего воссоединения.

— Мы надеемся, что ты понимаешь, — со странной интонацией обратился к нему Третий. — Иногда приходится жертвовать соратниками ради высших интересов. Проводя эту операцию, мы потеряли несколько специалистов высочайшего класса. Поверь, это были прекрасные парни, у них дома остались дети. И работали они не ради денег…

— Я понимаю, — медленно кивнул Старший. — Мной вы тоже пожертвуете ради высших интересов.

Он смотрел на Тхола. По бокам пушистого «бочонка» пробегали волны медленной дрожи. То одна, то другая «голова гантели» принималась вибрировать, приподнималась над каменным дном пещеры, затем из глубины колосса доносился чавкающий звук, сменяющийся долгим свистящим стоном, и наступало затишье. Спустя несколько минут зверь опять вентилировал свои внутренности, устраивал проверку систем, ощупывал окружающее пространство — и замирал.

Боевой «бочонок» несколько тысяч лет ждал навигатора, хотя сейчас ему подошел бы и наездник.

— Стойте! — внезапно протрезвел Валька. — А если люди Атласа откажутся, где вы возьмете наездника?

— А за наездником уже поехали, — Второй внимательно посмотрел на часы, — Как раз сейчас его, точнее ее, уже должны забрать… Это даже не наездник, а гораздо серьезнее. По терминологии Коллегии, самый настоящий навигатор.

— Ничего у вас не получится! — Старший вспомнил повадки Марии. — Наездники — не такие люди. Они скорее взорвут Тхола, чем согласятся вам помогать. Тем более что одного вы тут убили…

— Ты сильно ошибаешься, — широко улыбнулся Второй. — Этот наездник нам непременно поможет. Кстати говоря, вы хорошо знакомы. Это твоя сестра, Лунина Анна.

Глава 22 ТАВЕРНА СЛЕАХ МАЙТ

Перед крепкой дубовой дверью нас встретил не то гардеробщик, не то вышибала, почти квадратный тип всего лишь с одной узкой прядью бороды, и в красной кожаной полумаске. Он потребовал у дяди Сани расстегнуть куртку, а меня и тетю Берту заставил задрать свитера, проверяя, не вносим ли с собой какое хитрое оружие. Мария выглядела так, что ее даже не стали обыскивать. Берта уговаривала наездницу отлежаться, однако та упрямо увязалась за нами. О металле егерь предупредил заранее, и ненавистные пистолеты наезднице пришлось оставить в общем «номере», чему все мы были только рады. Во взвинченном состоянии наездница была способна натворить бед.

Под прокопченными сводами обеденной залы витала застарелая, наверное, никогда не выветриваемая смесь ароматов подгоревшего жира, браги и меда, однако моему носу эта смесь показалась на редкость приятной. Еще пахло цветами и травами, развешенными для просушки на поперечных балках потолка. Между стрельчатыми окнами плясали отсветы каминного огня, в натертых бронзовых бокалах отражалось тусклое серебро графинов и червонная позолота керамических чаш.

Для простого трактира обстановочка излишне роскошная…

В нижней обеденной зале набилось много народу; голоса шуршали, как оберточная бумага, и звенели, как треснувшие гитары, перекликаясь на все лады. Вне сомнения, весть о нашем появлении разнеслась уже на три дня пути вокруг. Впрочем, никто из посетителей не пытался взять автограф. Некоторые спали, скорее всего, они продремали тут всю ночь, экономя на плате за ночлег.

Ватага горных пикси храпела в углу, на шкурах, уткнувшись в ребра недоеденного барана. Все ростом с десятилетнего мальчишку, черноволосые, в обтягивающих темных чулках и камзолах со шнуровкой на спине. Стоило нам войти, как в клетке на столе пикси завозился и тявкнул обученный лисенок. Храп тут же прекратился, пикси подняли хищные, вытянутые книзу лица, чем-то смахивающие на волчьи, мордочки. Их зеленые и круглые, горящие, как у кошек, глазки отражали свет потолочных ламп. Тогда я только подивился, и даже посмеялся в душе неудобству их костюмов, не понимая, что шнуровка на спине — привилегия высшей знати…

Двое Отрядных передвигали скрипучую платформу на колесиках, третий стоял наверху, в клетке, подливая в жерла светильников масло из бурдюка. Сплюснутые бронзовые лампы покачивались на цепях, и вместе с тенями ламп вытягивались и укорачивались тени гостей. В дальнем углу, за раскладной ширмой, вытянув ноги, устроилась компания мрачноватых типов в широких остроконечных шляпах и подбитых волчьим мехом плащах до самой земли. Они не говорили ни слова, сосредоточенно метали кости и делали вид, что мы их совсем не интересуем. Когда слуги с лестницей доехали до ширмы, один из «волков» нетерпеливо помахал им, чтобы не задерживались. В результате две угловые лампы так и остались не зажженными, и лиц под шляпами я так и не увидел. Зато я увидел руку, затянутую в перчатку со множеством пуговок. С рукой такой длины в Измененном мире ему явно делать было нечего. Когда гигант опустил ее, кулак стукнулся о доски пола.

А еще от приятелей в шляпах отвратительно пахло. Служанка как раз отнесла им поднос, заполненный бокалами со стаутом, но, сколько бы ячменя они ни выдули, обоняние Фэйри не проведешь.

Эти немногословные ребята часов десять назад поужинали сырым мясом. Причем не просто сырым мясом, а мясом не убитого животного. Они его скушали заживо.

В отгороженном углу, возле огромной плиты, голые по пояс повара разделывали широкими тесаками готовую тушу оленя. С кухни плыл потрясающий дух дичи, травяных приправ и вина для маринадов. Еще двое безбородых поварят шустро раскладывали по тарелкам раскаленные овсяные лепешки, гремели блюдами и подсвечниками. По полу бродила обрюзгшая белая ворона, придирчиво выбирая хлебные ошметки.

Мы прошли между столами, вызывая интерес, словно труппа цирковых комиков. Но местные выпивохи тоже стоили того, чтобы их снять на камеру. Тогда, в первую ночь, я нечетко представлял себе, с кем имею дело, и здорово запутался. Никак не верилось, что эти потешные, пропахшие виски и элем рожи принадлежат не загримированным артистам.

Отрядные составляли в зале большинство, их зеленые одежды всех оттенков бросались в глаза. Они неспешно беседовали, позвякивали кубками и чинно поедали козлятину. Всплески голосов походили на тренировку хора перед выступлением. Пышная девица в шерстяном платье до земли разливала охотникам мед и пиво в глиняные чашки. Вежливые охотничьи псы, поскуливая, поджидали мосталыгу.

Возле солидного камина, заряженного торфом, у прокопченной стенки шла игра в шахматы.

— Не может быть… — простонала тетя Берта. — Вы только взгляните, это же настоящие круитни!

Анка шлепала позади нас, придерживая Марию; они обе, конечно, ничего не поняли, но я чуть не проглотил язык.

Компания благородных пиктов окружала приземистый стол, выполненный в виде шахматной доски. Вырезанные из дерева фигурки высотой в шесть дюймов, несомненно, были шахматами, но изображали совсем иных, непривычных персонажей. Королевская чета угадывалась по мантиям и высоким головным уборам. Вместо коней расправляли крылья дракончики, офицеров заменили ушастые девушки с копьями, а ладьи превратились в длинноруких карликов.

Трое мужчин и одна женщина провожали нас пристальными взглядами. Они не делали угрожающих движений, даже не привставали с места, но меня пробрал озноб. Все открытые участки их тел покрывали многоцветные спирали татуировок. Даже верхние веки, опускаясь, превращались в желто-синие, яростно выпученные глаза. И ни малейшего намека на поэтические басни о тщедушном пещерном народце. Ближайший громила, весь покрытый рыжими волосами, своей ручищей мог бы легко свернуть шею взрослому Фэйри.

Все трое мужчин были одеты в опрятные шерстяные камзолы и длинные килты, из-под которых высовывались остроносые, подбитые железом сапожки. Женщина, такая же рыжая, раскрашенная и ширококостная, куталась в долгополую меховую выворотку из меха выдры. На ее внушительной груди позванивало тяжелое колье со сложным амулетом, украшенное россыпью сапфиров.

Анку буквально заворожили эти синие звезды.

Насколько я усвоил из курса обучения, пикты когда-то были обычными, но их почти истребили — вначале римляне, затем новоявленные британские корольки. Из одних источников следовало, что последние круитни оборонялись от скоттов в замке своего короля, у озера Лох-Несс. Там их и перерезали. Другие летописцы утверждали, что татуированные воины встречались гораздо позже на Оркнейских островах, на Мэне, и даже продолжали возводить своих идолов, вот только государства у них своего уже не было.

У этой четверки, как вскоре выяснилось, с государственностью все было в порядке.

— Я не вижу Фэйри, — озабоченно произнесла тетушка. — Саня, Бернар, вы видели хотя бы одного Фэйри? Мне это совсем не нравится…

Мы с Саней ответили отрицательно. Не пойму отчего, но мне тоже стало немного не по себе.

Нам навстречу уже вышагивал старший егерь Брудо.

— Его глубокочтимость, лэндлорд Вредо просит вас разделить с ним утреннюю трапезу…

Итак, я не ошибся, в Изнанке наступало утро. Хотя как раз в этот момент луны за высоким стрельчатым окном снова попрятались.

— Также Его глубокочтимость приглашает своего друга, барона Ке и…

И егерь, звеня цепями, отправился собирать по столам кого-то еще. Очевидно, местный земельный властитель не решился нас спрятать от проезжей публики и ради вежливости пригласил за стол более-менее знакомых дворян и коммерсантов.

Так я рассуждал тогда. Я видел, как во дворе запрягают лошадей и кидают в кареты дорожные корзины. Я наивно верил, что все эти мужчины и женщины в зале просто остановились переночевать и ждали рассвета, чтобы отправиться дальше по своим делам. Очень скоро выяснилось, что я не понимал и малой толики политических процессов, протекавших в Изнанке.

На нас уже делались серьезные ставки. Настолько серьезные, что знай мы об этом раньше, повели бы себя совсем иначе. Было невероятной глупостью полагать, что знахари Зеленой страны не предугадают наше появление. Но все мы, включая мудрую тетушку, оказались именно такими глупцами. Мы почему-то решили, что несколько побрякушек сверху и несколько пучков волшебной травы отопрут перед нами все засовы. Случилось совсем наоборот, но что сделано, того не воротишь.

Духам было угодно, чтобы каждый из нас прошел этот путь.

Лысый татуированный круитни оказался аристократом! Он молча поднялся, — настоящая гора мышц, — еще раз искоса, жадно окинул взглядом Марию и первым прошествовал к почетному столу, расположенному на возвышении. Сквозь рыжую шерсть на его голых лодыжках расцветали спирали татуировок.

— Мне искренне жаль, что охотники, отвагой полные, не успели к вам на помощь прийти, — простуженно проскрипел глубокочтимый, слегка склоняясь к изуродованной руке Марии, завернутой в теплую овечью шерсть.

— Мы сами проявили беспечность, — с поклоном ответила тетя Берта. — Не зная опасностей пути, мы не дождались рассвета…

— Ну… Рассвет и не наступить мог, — чудовищно коверкая язык Долины, изрек глубокочтимый. — Однако возможное все лекари для гостей почтенных сотворят.

Его напускное сочувствие меня не обмануло. Вредо было глубоко наплевать, погибнут наши спутники через сто лет или в следующую минуту. Я гадал, насколько большой властью он тут располагает. Мысли этого человека походили на хвосты пойманных змей, они метались, поднимая кучу песка, мешая разглядеть главное. Он был чертовски хитер и обожал свою власть. Старый Вредо носил целых три туго связанных косичками бородки, в каждой из которых звякали монеты. Его нежно-салатный плащ сверкал позументами и геральдическими чудищами, пепельно-седые пейсы спускались на плечи, а дряблые уши поддерживала в стоячем положении открытая железная корона в виде трех переплетенных колец. Над морщинистым лбом сверкал роскошный изумруд в оправе, изображающей волчью пасть.

Мерзнущие кисти рук лэндлорд прятал в меховой муфте, а слева от него слуга топил специальную маленькую печурку, исполнявшую роль личного обогревателя. В сполохах огня левая половина лица Вредо ухмылялась и подмигивала, а правая оставалась в тени, что придавало его облику зловещий и немыслимо коварный вид. За его спиной постоянно находился телохранитель в маске, единственный человек в зале, вооруженный двумя мечами, которых он даже не скрывал.

Кроме барона круитни, егерь усадил за стол лэндлорда еще шестерых «случайных постояльцев». Я сразу запутался в их дворянских званиях, тем более что повторить свой титул каждый наверняка счел бы унижением достоинства.

— …Королевский поверенный, милорд фреста-киллоуокер…

Подслеповато щурясь на зев печурки, нам кивнул один из зеленоглазых, чернявых пикси. Итак, у малявок имелся свой король. Любой Фэйри вам скажет, что еще триста лет назад их племя промышляло конокрадством и бралось за мелкую поденную работу. Надо же, в Изнанке ребята сумели приподняться!..

— …Его милость, пэр Ваалдахте…

Дальше я произнести не способен. Только уловил, что бородатый мужичок представлял Абердин.

— Горные Фэйри, — шепнула тетя Берта, когда служанки отвлекли гостей блюдом с ягненком. — Считалось, что это была самая северная ветвь наших дальних кровей, последних истребили при Генрихе Третьем…

— …Прекраснородный дофин…

Изысканно поклонившись, за стол уселся посол Ольстера. Хранительница только пожала плечами, когда я спросил, к какому племени он относится. Тетушка нахмурилась, продолжая улыбаться; такая гримаса выражала крайнюю степень неудовольствия.

Я слышал ее мысли. Послу нечего было делать в вонючей харчевне, практически на окраине обитаемого мира. Даже послу одной из ирландских провинций.

Сегодняшним утром здесь затевалось что-то серьезное…

Самое мощное потрясение я испытал, когда к нам присоединился один из сумрачных игроков в кости. Он чинно поклонился лэндлорду, тяжело опустил зад в застонавшее кресло и неторопливо стянул головной убор. Анка ахнула, Мария перестала раскачиваться в такт своей боли, дядя Саня бесшумно выругался по-русски.

— …Член Капитула островных фоморов, суверен нашего светлого короля, Строжайший и Ученейший магистр Уг нэн Наат…

Парень в островерхой шапке не был человеком.

Ничего удивительного, что он закусывал сырым мясом животных. Украдкой разглядывая оттопыренную нижнюю челюсть магистра, я пришел к выводу, что не хотел бы с ним ехать в одном купе. Его надбровные дуги торчали, как фары довоенного «ситроена», шишковатый лоб, заросший жестким волосом, плавно переходил в затылок, а в каждую приплюснутую ноздрю можно было без натуги запихать пульт от телевизора. Больше всего суверен короля походил на дисциплинированную гориллу.

Питекантроп…

Я лихорадочно вспоминал все упоминания о фоморах. Здравый смысл подсказывал, что их не могло существовать. Как всегда, присутствовали минимум две исторические версии. Наука обычных отправляла в зыбкие полулегендарные времена, где действовали не народы, а отдельные герои, способные срывать с неба звезды и, непонятно где, находившие для спарринга шестиголовых змеев. Якобы фоморы были первой расой свирепых великанов, пришедших из моря и захвативших Британские острова. Затем их потеснили и доблестно уничтожили докельтские племена.

Сказка для детей из той же области, что предания о великом Кракене.

Пожалуй, прав был дядюшка Эвальд, считавший фоморов одной из заплутавших ветвей чванливого гомо сапиенса. Обычные ведут себя удивительным образом. Они сами перебили питекантропов, своих двоюродных братьев, а теперь пишут монографии про них и удивляются, куда же те подевались.

Те, кто сумел выжить, очевидно, спрятались тут и жили в относительном мире с прочими расами. Хотя я и не понимал, как можно ужиться рядом с этим щетинистым монстром, чьи волосатые клешни при ходьбе едва не волочились по земле, а мысли походили на вялое бульканье трясины.

Магистр честно дождался, когда лэндлорд отщипнет кусочек лепешки, и вгрызся в баранью ногу.

Усаживаясь на свою тяжеленную скамью с кожаной потертой подушкой, под их хмурыми взглядами я испытал вдруг легкую панику. Мне внезапно представилось, как эти люди и нелюди выхватят спрятанное под юбками оружие и зарубят нас прямо тут, молча и быстро. Потом они вытрут клинки о нашу одежду, кликнут слуг, чтобы те бросили мясо псам, а сами сядут пировать…

«А чего ты хотел? — Я мысленно дал себе пощечину. — Ты ждал, что тут продают кофе в автоматах, по Пыльной тропе гоняют таксисты, всех заблудившихся снабжают адвокатом, а во главе местных кибуцев стоят пацифисты и монашки?! Если они не дерутся между собой, это не значит, что не убивают чужих, не порют до смерти слуг и не радуются гладиаторским бойням! Кто вообще сказал, что нас не захотят продать в рабство?!»

От подобных мыслей кусок прожаренной шкворчащей козлятины не лез мне в горло. Длинноухая девушка, игриво кося выпуклым крапчатым глазом, поставила тарелку с дымящимися овощами, плеснула в кубок пива, а вместо салфеток положила рядом мокрое льняное полотенце. Она все время что-то напевала с закрытым ртом.

— За гостей наших благополучие! — Вредо приподнял кубок, и шум в зале мигом поднялся на пятнадцать децибеллов. На разные лады зазвенела посуда.

— Монархия! — перегнувшись за спиной Марии, шепнул мне на ухо дядя Саня. — Настоящий король у них, обалдеть можно! Одним бы глазком на него взглянуть…

Я совершенно не разделял его восторгов. Кушать тоже совсем не хотелось. Краем глаза я следил за тем, как вела себя тетушка. Она чуть ли не насильно наполнила тарелки Анке и Сане, попросила себе светлого эля, подносила кубок к губам и снова ставила, отрезала маленький кусочек мяса и вежливо жевала его минут пять.

Гости шевелили челюстями, хозяин пиршества благосклонно улыбался. Наконец он посчитал, что можно переходить к официальной части банкета.

— Товарищи наши и кровники на праздник веселый Бельтайн, на ярмарку собирались, — глубокочтимый помолчал, словно любуясь на путаницу собственных слов. — От Черного пастуха, доброго демона сидов, услышали о знахарке, что умолила пастуха смелых детей Светлого двора в Зеленую страну провести…

— Нам очень приятно такое внимание, — осторожно, как начинающий переводчик, уронила тетушка.

— Друзья и гости Его королевского величества беспокойство имеют, — Вредо не удалил с физиономии улыбку, но в зале словно стало на пару градусов холоднее. — Не первый раз Темного двора знахари Запечатанные двери вскрывают. Однако вести недобрые Ку Ши давно не приносил.

— Мы клянемся, что не доставим Его королевскому величеству беспокойства…

Друзья короны прекратили жевать. За соседними столами тоже стало тихо, только фоморы за ширмой продолжали метать кости.

— С Добрыми Соседями народ Отрядных миру всегда рад, — невозмутимо продолжал землевладелец. — Однако неловкость мы от их отсутствия за этим столом испытываем. Представитель Темного двора в Блекдауне досточтимый Фибо сильную головную боль и слабость в ногах обрел внезапно…

Лэндлорд отпил из чаши и щелкнул пальцами. Слуга трепетно окружил плечи господина нагретым полушубком.

До меня, кажется, дошло. Темный двор не желал с нами иметь никаких дел. Это могло означать все что угодно, но что коней придется покупать совсем в другом месте, я почти не сомневался. Вряд ли аристократ стал бы нам врать. И вообще, вряд ли на этом постоялом дворе нас ненавидели. Ни грамма ненависти я не ощущал, только напряженное, натянутое как струна любопытство.

И еще кое-что, но пока непонятное ощущение. Словно от нас не скрывали, а ждали, пока мы сами догадаемся.

Тетя Берта тоже сообразила, еще раньше меня.

— Милорд, мы рассчитывали купить у Темного двора коней Туата-де-Дананн! Мы рассчитывали на помощь Темных колдунов, поскольку наверху могут погибнуть наши общие кровники.

Стоило тетушке произнести вслух название волшебной породы лошадей, как воцарилась мертвая тишина. Стало слышно, как царапает прутья клетки голодный лисенок и как гудит ветер в каминной трубе. Шахматисты прервали игру, поварята на кухне замерли с поднятыми ножами.

Кажется, я начал понимать, почему тут не воюют. В Изнанке тяжело сохранить что-то в секрете. Возможно, поэтому обычные и истребляли другие расы с такой ненавистью, ведь им нравится прятать свои мерзкие мыслишки.

— Зачем вам… эти кони?

— Мы надеялись, что любезный Ку Ши проведет нас к Хрустальному мосту.

— Вы хотите обмануть время? Хотите скакать, пока вчерашний день снова не нагонит завтрашний? — гулко рассмеялся фомор. Он говорил, словно перекатывал за щекой камни. — Много было таких попыток, ха-ха…

Моя девушка вздрогнула и прижалась ко мне. Ничего удивительного, не так-то просто привыкнуть, что существо весом в четыреста фунтов с кожей, как у гориллы, и с дюймовыми зубами способно к членораздельной речи.

— Как вам удалось провести в Зеленый мир обычных? — вступил в полемику посол Ольстера. — Ведь эти вонючки не способны заметить, даже когда их собственное сердце дает сбой!

— Мы наложили им на глаза мазь с клевером…

— Зачем вам на Хрустальный мост?

— Мы попросим Ку Ши вывести нас по запаху к брату этой девочки. Он заточен в тюрьму и нуждается в помощи…

Отрядные хором фыркнули.

— Кто этого хочет? — пошевелил горбатым носом Горный Фэйри.

— Что значит «кто хочет?» — не поняла тетушка.

— Это значит именно то, что я спросил. Нам неважно, чей он брат. Кто из вас хочет спасти из заточения обычного?

— Все мы хотим… — тетушка побледнела. Она явно уловила какой-то подвох. Я силился, но ничем не мог ей помочь.

— Прошу извинить, но в словах ваших не слышу правды, — с тайным удовлетворением заключил Его глубокочтимость.

— Вот козел… — пробормотал дядя Саня.

— Грубые нравы Измененного мира рождают грубые мысли ваши, — широко улыбнулся рыжий барон Ке. — Одна лишь девочка из породы обычных желает вызволить своего кровника. Потому собрались мы…

— Потому собрались мы… — клацнул челюстями ученейший Магистр. — С обманом вскрыли Запечатанные двери вы.

— Потому собрались мы, — как эхо, подтвердил старший егерь Брудо, — Не знаем, как остановить вас, вред не нанося…

— Разве нанесли урон вам или вашим семьям мы? — оторвался от кружки королевский поверенный. Его дружки-пикси разом зашипели за своим столом. — Разве принести злые намерения в Зеленую страну повод имелся?

— Друзья Его величества дела насущные отложили, дабы гостям несравненным почтение оказать… — Вредо позвенел монетами в бороде. Мне вдруг пришло в голову, что он совсем не страшный, а скорее, очень растерянный. — Много урожаев не помнит Блекдаун пришлых из земель Измененных. Однако добра не приносили раньше…

— Чего хочет этот плешивый? — скривилась Мария. — Не нравятся мне они…

Я постарался перевести, скругляя наиболее острые углы.

— Это не… совсем не так, — попыталась отбить атаку тетя Берта. — Мы не можем принести вред. Посмотрите на нас — старики, дети и раненая женщина…

— Разве неведомо вам, что глава вашего септа, почтеннейший Эвальд, сознательно кровь свою Тому, кто приходит из мрака, отдал?

— Что?! — Мы вскрикнули все втроем — я, тетя Берта и Саня. Анка от нашего крика ойкнула и уронила вилку.

В принципе, Брудо озвучил то, о чем я и сам смутно догадывался. Еще когда у нас дома старики только обсуждали поход в Петербург, в их разговоре проскочило, что один из шестерых планируемых кандидатов-знахарей смертельно болен. Дядя Эвальд тогда уронил загадочную фразу, мол, так и должно быть, мол, это даже хорошо…

Но шестеро не пошли. Пошли только двое, и мы — в довесок.

— Почтенный Эвальд отдал свое Тайное имя мальчику, Ритуал проводя, — Брудо ткнул в мою сторону сучковатым пальцем, обвитым железным перстнем.

— Это правда, Бернар? — помертвевшим голосом спросила тетушка.

Я не знал, куда спрятать глаза. Дядюшка взял с меня слово, что кровники ничего не узнают до возвращения. Отдать свое Тайное имя означает очень много, и старшему Фэйри совсем не обязательно при этом умирать. Но принять имя — означает принять на себя обязанность закончить все дела, не законченные старшим кровником.

Я не мог понять, откуда егерь узнал. Если они так легко читают наши мысли, то жить в мире Изнанки будет крайне затруднительно.

— Юношу, Ритуал Имени прошедшего, интересует не Хрустальный мост, в славянские земли ведущий. Ритуал неверно проведен был, цели достиг, однако. Через смерть, через мрак первозданной гибели провел старший младшего, очистил его и на распутье оставил. И видим мы, что один из истинных путей избирает юноша. Кровниками Темного двора принят быть желает он и о браке с обычной девушкой мечтает! Однако возможным не станет это, покуда девица из обычных, в свою очередь, Ритуал Имени не пройдет…

Я готов был прыгнуть в камин, лишь бы не встретить глаза тети Берты. Мария и Анка толкали меня поочередно в бок, требуя перевода.

— …Нет сомнения, что девица Ритуал пройти может лишь среди обычных, но согласится ли род благородных круитни испытаниям подвергнуть ее? — монотонно разливался старец. — Кто возьмет на себя ношу открыть пути для испорченного ребенка из мира Измененного? Имени нового не получив, несет девица хаос Зеленой стране, как несет нам хаос и взрослая женщина, истинное имя которой скрыто во мгле ее долгих лет…

Я переводил, глядя строго перед собой. Злиться можно было только на себя. Я постепенно начинал понимать правоту этих немыслимо терпеливых людей. Мы ворвались в Изнанку, как ледяной сквозняк, губящий на своем пути нежные оранжерейные всходы. Поколения верхних Фэйри волей-неволей пропитались отравленной моралью обычных, а мы еще и прихватили двоих с собой. И все стало известно Вредо благодаря извращенному коварству Камиллы, у которой, как у всех Темных ведьм, свои цели.

По законам Зеленой страны, Анка была ребенком, не способным нести ответственность за свои поступки. А ребенка взрослые не могли просто так отпустить в опасное путешествие. Для эльфов чужие дети — все равно дети…

— Добрый Сосед из славянского септа также ласкает свою утерянную мечту, — хмуро продолжал старший егерь. — Цели его не в спасении людей из темницы, хотя благородные они очень! Желает почтенный Саня разведать, где на славянских землях Измененных двери Запечатанные есть, и желает их для септа своего, в горах холодных прозябающего, отпереть… И намерен он ради мечты своей один даже по славянским землям идти, в поисках глупой легенды, острова в холодном море, Буяном называемого…

— Мама родная… — Дядя Саня в сердцах опрокинул соусник и затеял борьбу со служанкой за право вытереть стол. Его щеки приобрели пунцовый оттенок.

— Саня, вы что, действительно, провести весь септ Григория в Изнанку хотели?! — Тетя Берта от замешательства тоже начала переставлять слова.

Я подумал, что хуже уже не будет, и залпом все перевел на русский. Как получилось, так получилось, мне стало наплевать.

— Дядя Саня, вы нас хотели бросить? — подняла глаза Анка.

Гости лэндлорда молча разглядывали нас, как разглядывает, наверное, садовник диковинный и страшноватый плод, невесть как проклюнувшийся на ветке яблони. Никто не улыбался и не злорадствовал. Лэндлорд Вредо откашлялся, махнул егерю рукой и принял командование.

— Почтенную Берту огорчать ни в коем случае не собирались мы. Однако благородные намерения ваши поддержать никак не можем… — Вредо заметил, что я замолчал. — Просим юношу Бернара, честность и дальше похвальную демонстрируя, переводить на язык славянский!

Я послушно залепетал, с тревогой ожидая, какой позор выпадет на плечи тетушке.

— Знахаркой и травницей многоопытной будучи, подговаривала и других знахарей в Зеленую страну отправиться, и даже жертву для демонов наметила, кровника своего же ослабевшего… И мешало вам только отсутствие девственницы, что добровольно бы жизнь Черному пастуху предложила. Мальчик и старик, что спят в темнице далекой, не волнуют почтеннейшую Берту. Цель ее — Хрустальный мост перекинуть, но не в славянские леса, а на Невидимый остров, где отрада Фэйри и жизнь вечная по легенде запечатаны…

Тетушка глубоко вздохнула, точно аквалангист перед погружением. У меня возникло стойкое ощущение, что нас четверых нагишом привязали к позорным столбам, и осталось ждать плевков толпы. Дядя Эвальд намекал на Невидимый остров, но он же считал притчи о нем пустым звуком. Невидимый остров у каждого народа зовется по-своему. У одних он прячется на небе, как у скандинавов, у других, как у индейцев, скрывается глубоко под землей. По словам дяди Сани, у русских Невидимый остров раньше звался Буян и находился он примерно там же, куда на лодке верные соратники сплавили смертельно раненного короля Артура.

Естественно, в Измененном мире Невидимого острова не существовало. Не может открыться смертным то, что положено видеть только после прохождения грани. Если бы было иначе, жизнь и смерть перепутались бы между собой, и стало бы непонятно, чья очередь приходить на землю, а чья очередь ее покидать.

Так говорит папа, и я ему верю. И дядя Эвальд, кстати, вечно повторял, что как из бифштекса нельзя возродить корову, так и смертному не дано заглянуть за край.

Но оказалось, что мы с ним оба совсем не знали нашу милую тетю Берту. Она спустилась в Изнанку, чтобы отыскать фикцию, пшик, сказку для маленьких.

— Мы уважаем ваше стремление и рады помочь вам, — криво улыбнулся лэндлорд, и сполох огня из печурки снова придал его сморщенной физиономии демоническое выражение. — Разве отыщется смертный, за пределы отпущенного срока выйти не желающий?

— Осуждать вас — нет такого права! — важно кивнул пикси. — Но Зеленая страна даже на дюйм не ближе к Невидимому острову, чем ваш вонючий Измененный мир. Все мы соками земли стать боимся, и тысячи раз пикси отправлялись в поиски Невидимого острова…

— И фоморы отправлялись, — уныло подтвердил великан.

— И Горные… И Темный двор…

— И Отрядные… и брауни…

— И наш славный король Фро, воевавший с проклятым Римом, скормивший целый легион своим псам между трех озер, — татуированный барон Ке воодушевленно закатил глаза, как будто лично помнил битву с римлянами. — Наш славный король умел вызывать демонов трех степеней, включая котов Кайт Ши и водяных Эх-Уишге… Он спрашивал среди подданных мудрейшего человека, кто ответил бы на вопрос, как найти древо, растущее корнями вверх. Наш славный король искал до глубокой старости, но так и не нашел. Приходили ловкачи, что в погоне за золотом выдумывали сказки про Стеклянный остров фоморов…

— Гы-гы-гы! — жизнерадостно обнажил резцы ученейший питекантроп. — Фоморы тогда не умели выдувать стекло, гы-гы…

— Мы надеялись… я верила… — Тетушка поперхнулась и долго кашляла, пока Брудо не поднес ей чашку с водой.

— Славный король тоже верил и надеялся, — круитни хлопнул себе ручищами по ляжкам. — Когда он отчаялся разыскать древо в Измененном мире, он обратился к демонам. Оказалось, что демоны обитают во множестве своих плоских миров, еще более плоских, чем лист бумаги, и человеку туда войти труднее, чем пролезть в замочную скважину. Но и демоны, подчиненные могучим колдовством славного Фро, только плакали и смеялись в ответ. Они тоже были смертны, хотя их жизнь и смерть отличаются от наших, и тоже не ведали, где искать остров с древом, растущим корнями вверх…

— Наши прадеды тоже верили, что в Зеленой стране откроется путь к Невидимому острову, — неожиданно широко, по-детски улыбнулся пэр Валашхи… Валшахди…

Эх, так и не выговорить!

— Мы можем тысячи лет искать и всегда на полпути оставаться будем, — подхватил улыбку носатый посол. — Вам одной идти следует, опасностям детей не подвергать. Все равно найдете пустоту, но смерть отыщет вас скорее.

— Вас могут растерзать коты-убийцы!..

— Вдоль реки опять шалят Кабилл-Ушти…

— Последние годы глейстиги на пустошах бросаются даже на женщин…

— Благодарю, милорд, — приподнялась в поклоне тетушка. — Я осознала, как была неправа. Безусловно, я не оставлю детей и пойду в Россию с ними вместе.

— Печально слышать это, — неожиданно сменил пластинку Вредо, прочие гости в такт усиленно закивали с самыми скорбными выражениями на лицах.

Я понял, что еще полчасика в их милом обществе — и я тихо двинусь рассудком. Только что они одержали победу в ораторском искусстве, и опять им печально! Оказывается, хозяева банкета вскрыли еще не все язвы нашего общества…

— Почтенной Берте помощь оказать мы желаем, однако обычная женщина Мария желания пагубные в Зеленую страну несет.

— Даже вас предупредить мы робеем, что замышляет она, — печально кивнул гориллообразный Магистр.

Никогда бы не подумал, что эта туша способна робеть…

— Вероломством полна вертлявая душа ее, — плаксиво протянул дофин. — Прожорливых хищников, чародейством порожденных, сохранить от алчности других обычных мечтает она. Подобна сто раз обагренному кровью воровскому клинку душа ее. И тысячи соплеменников умертвить она готова ради продления срока своего на земле… Необходима ей эта вот девочка из породы обычных ради замыслов колдовских. И брат этой девочки нужен ей тоже, но сейчас даже мальчиком она поступиться готова…

Анка ахнула, когда я перевел последние слова. Наездница скрипнула зубами. Дофин уступил очередную тираду старшему егерю. Еще до того как Брудо открыл рот, меня постигла очередная гениальная догадка. Они не воевали между собой и не дрались, но не потому, что подслушивали мысли друг друга. Напротив, за века в Изнанке они так сдружились, что на каком-то этапе решили сделать свои мысли общим достоянием. И больше всего они теперь боялись грязного нашествия сверху…

— …Но даже глава вашего септа, досточтимый Эвальд, не открыл вам планов своих. Девочку обычную жалеет он, и юношу в темнице жалеет, но нет для него ничего важнее, как найти вход в Священный холм Фэйри. Великой воли и отваги человек этот, поскольку жизнь свою ценит меньше блага септа…

Это было то самое, ради чего кровник передал мне свое Имя.

— Мы пропустить вас намерение имеем. Но только при условии одном. Если ваши почтенные спутники, достославная Берта, волю единую иметь пожелают и с тропы не оступятся.

— Какую же волю? — чуть слышно осведомилась тетушка.

— Вы получите коней, обыкновенных коней, за счет Его величества. С вами поедут друзья Его величества и от опасностей предостерегут. Получите охрану, а егеря предупредят впереди, чтобы по всем землям до владений Темного двора вам оказывали содействие.

— Пыльная тропа не везде столь безопасна, как здесь, — хихикнул барон.

— Я подумал, что же там впереди, если мы чуть не погибли в первые сутки.

— Да уж… — крякнула Мария. — Без них мы подохнем тут все…

— Не все так гладко, — быстро возразил Саня. — Что-то они мутят, как бы боком доброта эта не вышла…

— Безмерно мы великодушию вашему благодарны, — склонилась Хранительница. — Но условие Его величества высказать нижайше просим…

— Очень просто, — лэндлорд отпил из чаши, почмокал губами, наслаждаясь вкусом. У него был вид человека, никуда не торопившегося последнее столетие. — Все чаяния наши, как и у Добрых Соседей, и у подлых обычных, к одному сводятся — уж коли нельзя отыскать дерево, корнями вверх растущее, то хотя бы черту незримую отодвинуть…

— Хотя бы способ найти, чтобы страх извечный прогнать! — по-стариковски вздохнул королевский поверенный.

— Нам нужны магические черепахи, — подвел черту Его глубокочтимость. — Мы проводим вас к Хрустальному мосту и будем ждать возвращения вашего. Но девочка из рода обычных, — он ощерил в сторону Анки коричневые зубы, — останется здесь. Она слишком нужна хитрой женщине из рода Атласа…

Мария выслушала мой перевод, багровея на глазах, но сумела сдержаться.

— Кроме того, хитрая женщина Мария знает пусть, что в мире Измененном хищное время сожрет ее руку за несколько часов и доберется до сердца… Только в Зеленой стране травники продлить ее дни способны…

— Скажи этому бородатому индюку, что я не распоряжаюсь Эхусами! — пихнула меня наездница. — И шантажировать Коллегию никому не дано!

— Мы предлагаем вам честный компромисс, — вдруг на правильном, но жутко старомодном английском обратился к ней лэндлорд, тактично пропустив мимо ушей «бородатого индюка». — Знахари Его величества и Капитула островных фоморов найдут способ открыть Запечатанную дверь достаточно широко. Мы пропустим в Зеленую страну септ уважаемого кровника… — кивок в сторону обалдевшего дяди Сани, — мы изыщем вашим людям земли и постараемся уладить трения с Неблагим двором. Мы отправим с вами посла в славянские земли с предложениями дружбы и честного обмена, и тамошние знахари помогут вызволить мальчика… — Вредо приложился к выпивке.

— А ведь он прав, — заморгала тетя Берта. — Эвальд идти не может, а без него мы вдвоем не удержим Покрывало. Нас перестреляют, как кроликов…

Я хотел возразить, что нас трое, но был вынужден согласиться с тетушкой. Я еще мало что умел, и Темное покрывало могло вывернуть мне мозги.

— Заманчивое предложение… — потер ладони дядя Саня и в испуге отодвинулся от Марии.

— Предатели! — прошипела наездница. — Мне не нужны ваши вонючие травники, Эхус вылечит меня за две недели! Это вы заманили меня сюда! — накинулась она на тетю Берту.

— Бернар, я не хочу оставаться здесь, — всхлипнула Анка.

— Напрасно на знахарей Темного двора надежду юноша питает, — обратился ко мне барон Ке. — Неприязнь к Светлому двору среди них такова, что никто брак с обычной женщиной одобрять не станет. Помочь сблизить роды ваши могут разве что колдуны почтенных фоморов…

Почтенный фомор дружелюбно обнажил клыки. Я понял — лэндлорд взял нас в клещи.

— Сколько? — словно выстрелила наездница. — Сколько Эхусов вы хотите за девочку?

— Именно столько, сколько пожелает Коллегия, о деяниях которой деды наши наслышаны были, — осклабился Его глубокочтимость. — Знать почтенной Марии следует, что верховный советник Николас, глава Коллегии вашей, уже обращался к ведьмам Темного двора с просьбой предоставить выпас в Зеленой стране.

— Что-о?!… — У наездницы полезли глаза на лоб.

— Советнику Николасу отказали, поскольку условий честных для сделки предложено не было. Желала Коллегия золотом откупиться, тогда как ждали мы спасения для стариков. Теперь условия честные будут. Капитул подберет остров уединенный для выпаса, а Коллегия смирится с тем, что самых достойных народы Зеленой страны к черепахам посылать станут…

— Ваше слово, советница? — проявил знание английского барон.

— Как я могу решать одна? — упиралась Мария, но уже не так яростно, как прежде.

— Очень скоро в Измененном мире у вас не останется выбора, — выдал жестокую правду пэр Валша… Влашдахти… — У вас отберут все выпасы и всех черепах, и предложение Его величества потеряет силу. Сейчас оставим мы вас, постель и горячая вода каждому приготовлена…

Глава 23 ДЕРЖАТЬ СЛОВО

Его глубокочтимость поднялся, обозначая конец дружеской аудиенции. Дворяне рассосались по залу, деликатно перестав обращать на нас внимание. Мария сжимала виски, тетушка нервно теребила салфетку, Саня грыз кость.

— Что же теперь делать? — непонятно у кого спросила тетя Берта.

— Ехать, — неожиданно для себя ответил я. — Ехать, как планировали раньше.

Анка подняла заплаканные глаза, и я вдруг понял, что никаких сложностей не существует. От Марии зависело не так уж много, гораздо больше мог сделать я сам. Заручившись помощью славянских знахарей, я сам разыщу этого непутевого Лунина, и вместе с ним мы выведем с выпаса несколько Эхусов. Даже если Мария будет против, я сам поговорю со Старшими советниками Коллегии.

А если мне попробуют помешать, я выпущу в Измененный мир этих самых… волкодлаков… И сам не побоюсь засвистеть песню волка. Даже если Саня нас бросит, мы с тетушкой откроем Запечатанную дверь и приведем сюда черепах. Тогда магистр Капитула сдержит свое слово, займется Анкиными генами. Чтобы они стали похожи на мои.

Надо только держать слово.

И стоило мне прийти к столь нехитрому заключению, как в сумрачный зал будто плеснули расплавленным золотом. Сквозь витую решетку окна мое лицо облизывал настоящий теплый солнечный луч.

Над Изнанкой всходило солнце.

Самое настоящее, без отражений и подвоха.

Впервые за двое суток наступало истинное утро. Мы гурьбой выбрались во двор. Все так соскучились по солнцу, что уже не могли находиться в помещении. Солнышко ласково лизало наши помятые огрубевшие лица. Среди служебных построек метались конюхи, повара, торговые служащие; каждый занимался своим делом, вкладывал лепту в отправку каравана. Только мы одни бестолково топтались на крыльце.

По соломе за утками бегал одноухий щенок, кудахтали куры в корзинах, пронзительно блеял подвешенный за ноги баран, хохотали на балконе малыши-пикси. Впрочем, хохотали не над нами.

— Мария, нам нужно ваше решение, — сказал я. — Не дворянам Изнанки, а всем нам.

Наездница впервые поглядела на меня, как на взрослого.

— Я пойду, — выдавила она.

— Саня, вы можете нас покинуть! — предложил я.

Сибиряк крякнул, пытался отвести глаза, но потом перестал прятаться и посмотрел прямо на меня.

Что-то изменилось, и это почувствовал не только я. Саня тоже больше не видел во мне ребенка. А я не видел в нем подозрительного чужака.

— Есливы не уйдете сейчас, — взвешивая слова, я обратился к ним обоим, к Сане и к Марии, — то, сбежав потом, вы станете врагами моему септу…

Это была очень серьезная угроза. Наверное, ее не произносили сто лет, или даже больше. Но никто не засмеялся и не сказал мне, что я играю спектакль. Потому что время спектаклей прошло. Если мы хотим добраться до славянских земель живыми, мы должны быть заодно.

Я повернулся к тетушке. Я слышал ее мысли. Она просила прощения, ведь все ее мысли были лишь о благе народа Фэйри. А еще она говорила о том, что если с ней и с Эвальдом что-то случится, то я стану представителем Честного двора Британии и буду обязан принимать решения.

А во дворе для нас готовили коней. Конюхи расчесывали блестящие гривы каурых красавцев, лысый кузнец проверял подковы, служанки забивали корзины снедью, под морды животным привешивали мешки с овсом.

Я собирался совершить кучу несусветных глупостей и восстановить против себя кучу народа, включая людей Атласа и собственных кровников. Но я никому не признаюсь, какую кощунственную фразу шепнул мне дядя Эвальд, когда подарил свое Тайное имя. Иначе даже тетя Берта посчитает нас обоих ненормальными. Он сказал мне, что слово «кровник» надо поскорее забыть и что он понял это, увидев смерть в лицо. Он сказал, что Фэйри неминуемо погибнут, поскольку только себя считают Добрыми Соседями. Лишь ненормальный мог заявить такое…

Я нащупал Анкину руку, она сразу ухватилась за меня своими холодными пальчиками. Мы улыбнулись друг другу, и ее улыбка стоила сотен самых красивых слов. Потому что я видел — она больше на меня не сердилась. Моя девушка обладала редким даром, и первым человеком, сказавшим об этом, была моя мама. Мама сказала, что надо беречь людей, которые умеют за мелкими обидами видеть главное…

Я посмотрел на осунувшееся, уставшее, такое дорогое мне лицо и понял, что был неправ. Что ради ее улыбки я отважусь на многое. И, кажется, я начал понимать старого пастуха Лукаса, который не побоялся пойти против всех. Но на мое счастье, девушка Анна никогда не позволит мне пойти одному.

Мы пойдем с ней вместе.

Вдвоем не так страшно поступать против логики.

Вдвоем не так тяжело держать слово.

Очевидно, дядя Саня был прав — иногда наступает время ненормальных, время пьяных трубадуров. Это такие бестолковые люди, над которыми все смеются, потому что пьяные трубадуры поступают против логики. Там, где можно найти выгоду для себя, глупцы отказываются, чтобы продлить жизнь всем.

Не фину, и не септу, а всем.

Всем Добрым Соседям.

Виталий Сертаков Баронесса Изнанки

Часть первая Колодец червя

Карета строжайшего магистра

Над Изнанкой всходило первое солнце. С его первыми лучами таверна Слеах Майт преобразилась. Повсюду открывались окошки, хлопали ставни, вывешивались половички и циновки. Служанки и поварята затянули веселую песню, аккомпанируя себе звяканьем ложек о тарелки. Гоготали гуси, крякали утки, ржали лошади, заливались доселе тихие охотничьи псы. У парадного входа девочки в зеленых платьицах широкими метлами сгоняли в канаву мусор, другие поливали цветы в палисадниках. Целая компания занималась чисткой медных котлов и чайников, совсем крошечные мальчишки вычесывали гривы пони. Из обеденного зала доносился хохот и гвалт.

Поднимая клубы пыли, звеня колокольчиками, по центральной улочке городка торопилось стадо рыжих коров. Его бичами подгоняли пастухи, а из дворов, провожая своих кормилиц, улыбались пастухам опрятные грудастые хозяйки в передниках и крахмальных чепчиках. На ратуше часы звонко наигрывали развеселую мелодию, над циферблатом раскрылись узорчатые дверцы, оттуда, прямо как в бабушкиных часах, поползли деревянные раскрашенные фигурки. Они обнимались и кружились в танце, поглядывая сверху на город. Открыв рот, Анка с изумлением наблюдала за чудо-часами. Каждая из кукол наверняка была не меньше метра роста. Вслед за танцорами появились солдаты с алебардами и флагами, они маршировали и даже разевали рты, а из боковых чердачных окошек ратуши выскочили совы с горящими глазами. Они заглядывали вниз, кивали и шевелили крыльями. Младшую поразило, что внизу, на мощенной булыжником площади, суетится изрядная толпа, но никто внимания не обращает на такое чудо, прямо у них над головами. Жители городка спешили, кто на рынок, кто в лавки. Многие седлали лошадей, запрягали в повозки белых быков и выстраивались в караван, по-видимому, тоже собираясь на ярмарку в Блэкдаун. От крыши ратуши до рынка натянулись вдруг веревки, на них затрепетали десятки цветных флажков, а другие веревки с флажками оплели черепичные крыши ближайших домов.

Анка ущипнула себя за ногу, уже в который раз. Даже после всего пережитого в Нижнем мире она иногда сомневалась, не снится ли ей все это. Не приснилась ли ведьма Камилла, которая зашвырнула и ее, и Бернара с кровниками, в «изнанку» Англии. Не приснился ли ей страшный пес, проводник Ку Ши, которому она позволила лакать кровь из вены? Который раз Младшая переживала сумасшедшее бегство из дома родителей Бернара, когда за ними по пятам гнались британские спецслужбы, короткое плавание на пароме и страшный, покрытый туманом, холм, в котором обнаружилась дыра в Пограничье.

Началось все, конечно, не с ведьмы и не с Фермы-у-Ручья. Началось все в прошлом году, когда ее непутевый братец подобрал за околицей родной северной деревни прозрачную «медузу». Которая оказалась совсем не медузой, а устройством для связи с Эхусом, громадным молчаливым чудовищем. У чудовища на спине имелись пазухи, в которые укладывали смертельно больных. Обреченные люди там чудесным образом выздоравливали. Совсем недавно Младшая и поверить бы не смогла, что помимо обычных людей на планете тихо прячутся самые настоящие атланты, потомки тех, древних, которых утопило волной. Они сохранили мохнатых Эхусов, а Эхусы столетиями продлевали жизнь своим хозяевам. Кроме того, атланты сохранили Тхолов — настоящие летучие крепости, круче любого самолета, ракеты или танка.

А Валька подобрал офхолдер на свою голову. Эта тварь оказалась вовсе не медузой, а связным устройством, с помощью которого бестолковый Старший сумел найти сбежавшую черепаху-реанимацию. Точнее, черепаха не сама сбежала, ее украл один из пастухов, которому полагалось ее охранять. Лукас сам охранял, и сам увел зверя от своих же друзей по Коллегии, уж очень ему хотелось спасти от смерти свою любовницу! Именно тогда, когда Лукаса уже окружили и принудили сдаться, Младшая впервые столкнулась с вопросом — а что, собственно, важнее — очередь из умирающих ученых, вроде генетика Харченко, которого атланты спасли от рака и от пули, или один любимый человек? Вот вопрос так вопрос, никто не смог внятно ответить.

Найти-то Валька нашел, и сбежавшего Лукаса, и черепаху, а чем все закончилось? Точнее, не закончилось до сих пор! За ходячей реанимацией охотились все кому не лень, военные из России, шпионы из Америки, Франции и еще бог знает откуда. Вальку зацапали агенты одной из секретных контор и стали шантажировать. Как его спасать, бестолкового? Но спасателей тоже нашлось немало, потому что Валькина живучесть неожиданно заинтересовала Коллегию атлантов. Как выяснилось, прежде с офхолдером на ладони никто из обыкновенных граждан дольше трех дней не протягивал. Анке довелось близко познакомиться с младшей советницей Коллегии, Марией, и вначале ей очень хотелось верить, что наездница поможет спасти Вальку из лап разведки. Но все оказалось намного сложнее. Вальку-то спасли, да только совсем не так, как планировалось, и совсем не те.

Не атланты вытаскивали, а английский парень Бернар, которого Анка неожиданно встретила в глухой алтайской деревне. Да, на Алтае все закрутилось еще пуще прежнего! Младшую передернуло от воспоминаний. С одной стороны, именно там она встретила Бернара, а с другой — именно там ее подстрелили. После атлантов с их живыми магическими черепахами Анка почти не удивилась, что в Сибири прячутся от полиции самые настоящие британские эльфы. Ой, то есть, не эльфы, так нельзя говорить. Фэйри, конечно же, настоящие шотландские фэйри. Основная их масса, те, кто уцелел в борьбе с миллиардами обычных, так и скрывались потихоньку в Британии, но нашлись и сибиряки!

Младшая с трудом восстанавливала в памяти этапы знакомства, время словно спрессовалось за последние месяцы. Она только помнила жуткую боль в груди, когда русские десантники намеревались отобрать у Вальки Эхус и ранили ее в горах, а потом не менее жуткое пробуждение внутри Эхуса, в горячей, пульсирующей пазухе. Зато Бернар, он был раньше такой замечательный, никакого сравнения с поселковыми пацанами! Вот только... Нет, то есть, Анка, конечно же, не забегала вперед так далеко, но фэйри и люди были совсем разные. Внешне очень похожи, но разные внутри, биологически. Так что, ни о чем серьезном с парнем из народа фэйри мечтать все равно было нельзя. Нельзя, и нечего об этом думать.

А пока Младшая гуляла со своим кудрявым эльфом, оказалось, что беды со Старшим не кончились. Валька снова попался: на сей раз его заманили в ловушку вместе с профессором Харченко, и заманили не русские, а американцы. Мало того, что американские шпионы захватили недотепу Харченко, им удалось блокировать в недоступной пещере один из лучших боевых кораблей атлантов. Коллегия наверняка бы могла отбить Тхол, могла бы применить силу, но кто бы решился штурмовать пещеру, где прятали Старшего? Ведь только он, ее брат, был способен своей кровью запустить процесс почкования магических черепах. Анка догадывалась, что на планете обитает множество потомков атлантов с заданными функциями, не только она и ее старший брат, но к несчастью, на сегодняшний день у Коллегии не было иных вариантов. Пока что Валька был единственным «кормильцем», от которого зависело размножение ходячих реанимаций. Его следовало отбить у врага аккуратно и беречь, как редкое растение.

Атланты совсем взбесились, ведь черепахи погибали от старости, одна за другой, некому становилось омолаживать старцев, потому Вальку следовало на руках носить! Наездница Мария прикатила вслед за Анкой в Англию, прямо в дом к родителям Бернара, куда ее никто не звал. Она одновременно угрожала и умоляла старейшин фэйри помочь ей освободить Старшего, арестованного в далекой алтайской пещере. На деле она беспокоилась только о живых реанимациях. Все они: и атланты, и обычные люди, и фэйри — боролись каждый за себя: это Анка поняла уже давно. Фэйри ухватились за возможность получить в бессрочное пользование несколько биомашин для омолаживания, иначе они ни за что бы не полезли спасать малознакомого Харченко и Вальку.

Однако Младшая держала язык за зубами. Ведь колдуны народа фэйри все же рискнули помочь. Они нашли единственно верный путь из Англии на Алтай — по землям Изнанки, и не только нашли путь, но и вызвались сопровождать. Через территорию России, обычным наземным путем или самолетом, они бы никогда не добрались. Скорее всего, их арестовали бы еще в Англии, при посадке в аэропорту, или в Красноярске, что еще хуже. Вместе с Анкой и Бернаром в «нижний» мир спустились его родственники — тетушка Берта, дядя Эвальд и русский фэйри Саня. Кровникам пришлось пригласить с собой и Марию, младшего советника Коллегии. К Марии у Анки отношение теперь было двойственное. С одной стороны, советница заботилась только об интересах Коллегии атлантов и плевала на весь мир, а с другой — ее было жалко. Жалко, потому что после укуса Бескостного демона у великанши начала усыхать рука, и лекари отрядных не сообщили ничего утешительного.

Здесь расстояния искривлялись как древесная стружка, здесь время рвалось как истончившаяся ткань. Фэйри Благого двора надеялись преодолеть тысячи километров за пару дней и ворваться в алтайскую пещеру снизу, вскрыв Запечатанную дверь. В крайнем случае, тетя Берта собиралась выпустить на общего врага бесов из параллельных миров. Впрочем, Анке давно было все равно, удастся ли атлантам отбить свой космический корабль. Тем более ей было все равно, приютят ли королевские дворы Изнанки волшебных черепах. Лишь бы вытащили из тайги Старшего! И ничего уже ей не надо, забрать бы брата, маманю и спрятаться где-нибудь на юге, у теплого моря. Не надо никого лечить, спасать от смерти и омолаживать, как мечтали они с Валькой, потому что спокойно лечить им не позволят.

Анке иногда не верилось, что происходящее в Изнанке — не сон. В «нижнем» мире Англии время не просто зациклилось, оно словно спаялось, как стальное кольцо. Каждый последующий день идеально повторял предыдущий, а на внедрение технических новшеств неторопливым жителям, судя по всему, требовались века. К средневековым мельницам, повозкам, к двойному солнцу и двум лунам, к вогнутому, вздыбленному горизонту, к фантастическим растениям, дубам в сто обхватов Младшая уже почти привыкла. Гораздо сложнее было привыкнуть к тому, что в Изнанке очень мало собственно людей. Здесь вольготно обитали те, кого писатели Верхнего мира давно причислили к сказочным персонажам — эльфы отрядные, горные и озерные, мохнатые коротышки брауни, лесные гномки клури каун, изгнанники пикси и могучие гориллообразные фоморы, а также — загадочные невидимые друиды.

Младшая широко раскрытыми глазами рассматривала улочки городка, а сама вновь и вновь переживала ночную трапезу в компании с лендлордом Вредо, местным лидером отрядных эльфов. Седобородый Вредо наговорил всякого, а она дрожала и боялась глаза поднять на остальных членов их маленькой экспедиции. Хитрый эльф вывернул всех наизнанку. Выяснилось вдруг, что родня Бернара — тетя Берта и раненый дядюшка Эвальд спустились в Изнанку в поисках Священного холма, дядя Саня только и думает, как впустить через Запечатанную дверь всю свою сибирскую деревню, а советница Мария вообще плевала на всех, ей главное — спрятать в Изнанке Эхусов. Грустнее всего Анке делалось от того, что на ее глазах менялся и Бернар. Он становился... нет, не грубым и не злым, он просто сливался с «нижним» миром, и все быстрее удалялся от нее. А где-то, за тысячи километров, в алтайской тайге, американцы держали под прицелом Валентина и украинского генетика Харченко, который был виноват только в том, что ближе всех подошел к решению проблемы почкования мохнатых десятитонных Эхусов.

А на рыночной площади тем временем вовсю кипела работа. Анка смотрела во все глаза, ей хотелось ущипнуть себя за руку, настолько происходящее напоминало ожившую декорацию к средневековым сказкам. С верхней галереи таверны было прекрасно видно, как смешные человечки пикси с песней катят огромные для своего роста бочки, как лысые татуированные круитни, покрикивая, несут на плечах шест с освежеванными оленьими тушами, как хохочут в птичьих рядах веселые старушки, а дети, в центре площади, визжа, катаются внутри громадного колеса. Это колесо было чем-то похоже на те колесики, в которых бегают белки, только дети отрядных не сами его раскручивали: аттракцион приводили в движение два пони, вращавшие привод. Круговое движение нарядных лошадок раскручивало детскую карусель и одновременно поднимало воду из колодца.

Сам колодец был произведением искусства. Башня, на манер сторожевой, вся раскрашена и увита лентами с бубенцами, а на площадке башни — рогатый и пузатый Буратино, который, конечно, был никакой не Буратино, а местная деревянная кукла. Кукла смешно вращала палицей и глазами. Вода поступала снизу порциями, тогда всякий раз из башни опрокидывался маленький подвесной мост, и корыто под визг детворы опрокидывалось в глубокий желоб. Вода бежала по желобу вдоль рыночной площади, из него зачерпывали ведрами и ковшами, а в самом конце — поили скотину. На площадь продолжали въезжать повозки с товаром, раскинулся балаган, ветер принес ароматы горячей выпечки. Младшей безумно хотелось туда сбегать, посмотреть хоть одним глазком, но тетя Берта сказала, чтобы с балкона никуда ни ногой, потому что вот-вот поедем. Тетя Берта строгая, она Хранительница традиций в септе Бернара, это все равно что главная бабушка на несколько семей. Строгая, но иногда ласковая, и всегда справедливая. Просто ее нервы тоже понять можно, ведь дядечку Эвальда, двоюродного деда Бернара, ранил Большеухий демон, и, почти наверняка, старик скоро умрет.

Разведчики с живыми кроликами на шестах уже поскакали вдоль Пыльной тропы, проверить, не сдвинулись ли воронки быстрого времени. Если на десять миль пути все окажется в порядке, на ближайшем холме вспыхнет сигнальный огонь и торговый караван придет в движение. Во дворе таверны затеялась суета. Через огромные ворота сарая быки с громыханием выкатили во двор двухэтажную деревянную конструкцию, целый вагон на колесах, почти целиком обшитый железом. Слева и справа откинулись лесенки, но дно все равно располагалось так далеко от земли, что Анка могла бы пройти, почти не пригибаясь. По лесенкам подчиненные обер-егеря Брудо шустро потащили наверх корзины со снедью и весь багаж экспедиции. Сам обер-егерь, щуплый, седенький, весь в зеленом, направо и налево отдавал приказания, и монетки в его бородках звенели, как колокольчики. Мария, которой явно стало лучше после эльфийских мазей и массажей, пристально следила, чтобы отрядные не забыли погрузить сумки с пистолетами и боеприпасом. Трое ушастых юношей, подмигивая Анке, забрались на самую верхотуру, закрепили там длиннющую лестницу и стали передавать тюки на крышу. На крыше тюки перевязывали ремнями, а сверху раскатали толстую попону из сшитых шкур, но и на этом не успокоились. Поверх попоны на борта спустили мелкоячеистую сеть, утыканную длинными кривыми гвоздями. После этого карета стала походить на громадного дикобраза.

Из подвалов кухни поварята вереницей понесли в чрево экипажа связки жареных кур и целые бараньи окорока, вязанки лепешек, запечатанные жбаны с вином и водой, сушеные овощи и копченую рыбу. Судя по обилию продовольствия, запасы делались на несколько месяцев осады. Младшая даже не представляла себе, что теперь сможет сдвинуть с места такую тяжесть. Каждое из шести дубовых колес достигало почти трех метров в диаметре, на обода были нашиты металлические полосы с шипами. Дубовые стенки толщиной в пару дюймов, двойной ряд заклепок на углах и двойной ряд узких окошек, больше похожих на бойницы. Сквозь открытую дверь Младшая видела внутренности десятиметрового экипажа. Мощные балки поддерживали пол второго этажа, внизу имелись спальные места, застеленные мехами, столы, зеркало в серебряной раме и даже отдельная кабинка туалета. Второй этаж был разбит на клети, изнутри окна запирались железными ставнями, вдоль стен стояли наглухо привинченные сундуки.

Крепость на колесах, иначе не скажешь.

Во двор таверны вкатилась тележка, запряженная двумя изящными пони. Могучий дядька в кожаном фартуке, с лицом, изъеденным брызгами окалины, и длинными завитыми бородками чуть ли не в обнимку поздоровался с высокородными господами, откинул покрывало на тележке. Подмастерья вытащили оттуда холщовые мешки, набитые металлическими наконечниками для стрел, несколько сложных приспособлений с пружинами и шестеренками, кольчуги и наколенники. Один из товарищей ученейшего магистра перебрал вручную почти каждую деталь, доставленную кузнецом. Наконечники он дотошно рассматривал на свет, пробовал на зуб и только после этого позволил занести в экипаж. Вообще же, фоморы вели себя во владениях отрядных сдержанно и учтиво. Сам огромный магистр Уг нэн Наат старался не размахивать длинными конечностями, трубил вполголоса и почти не почесывался. Анка уже немножечко привыкла к его скошенному черепу, выступающей челюсти и горящим, запавшим глазам. Может, дядя Саня был и прав, обозвав народ фоморов питекантропами, которых человечество вытеснило с «верхней» Земли в Изнанку. Во всяком случае, от обычных людей они отличались не только двухметровым ростом и густой шерстью. Фоморы двигались, рассуждали, одевались, пахли и даже почесывались иначе, с ленивой грацией тяжеловесных животных.

Позади кареты откинули на цепях платформу, вплотную подтолкнули крытую повозку, внутри нее возились и рычали живые существа. Из сарая, предводительствуемые лысым бароном Ке, вышли трое отрядных в железных шлемах и кольчужных перчатках до самых плеч. Барон тоже натянул шлем, опустил забрало и стал похож на ожившего рыцаря из музея. Спиральные татуировки на его вздувшихся мускулах походили на проснувшихся, раздраженных змей. Глядя на его рыжеватую бороду и налитые кровью глаза, Младшая с трудом убеждала себя, что этот квадратный субъект — такой же человек, как и она. В отличие от эльфов, от маленьких пикси и гороподобных фоморов, барон Ке принадлежал к тому же биологическому виду, что и она, но...

Когда он разевал широченную пасть, татуированные щеки шевелились, из-за черно-синих губ показывались желтые клыки, и в человечность народа круитни как-то не верилось. Однако Анка не забывала, что барон Ке, как и магистр, как и поверенный короля пикси, милорд Фрестакиллоуокер, — все они не простые горожане, а благородные лорды, рыцари и союзники короля отрядных. Не дикари, как мохнатые крошки брауни, а люди образованные, даже ученые, можно сказать — самые передовые. И не забавы ради съехались они в пограничную таверну Слеах Майт, а для решения крайне важного вопроса — пропустить ли обычную девочку по Пыльной тропе, через Логрис в славянские земли, или же вышвырнуть обратно.

Слуги и егеря во дворе разбежались в стороны, когда старший круитни откинул тент на повозке. Анка охнула и невольно отшатнулась. В повозке, зажатые бортами, стояли высокие круглые клетки, вроде тех, в которых содержат в Измененном мире самых крупных попугаев. Младшая видела похожие попугайские жилища в зоомагазине. Только вместо изящных легких прутьев клетки состояли из толстых, переплетенных и заклепанных колец из белого металла, разорвать которые не смог бы, наверное, и медведь. Каждую клетку прикрывала отдельная тряпка, но кое-где тряпки сползли, и сквозь ячейки клеток выглядывали их кошмарные обитатели.

Цепкие лапы с длинными черными когтями скребли по металлу, за гладкими блестящими спинами были связаны кожистые крылья. И не просто связаны, а проткнуты насквозь и стянуты деревянными болтами. Головы со свисающими вниз влажными клювами или носами и горящие злобой выпученные глазки. Тело невозможно разглядеть в теснине клетки: нечто перекрученное, бородавчатое, острые углы суставов, розовые кружки, похожие на присоски осьминогов. Из клеток слышалось хриплое бормотание, чем-то напоминающее человеческую речь.

Драконы? Нет, не драконы. Анка не сразу вспомнила это слово — горгульи. Бернар ей раньше рассказывал о породе маленьких, чрезвычайно злобных полуящеров, полуптиц. По преданию, их вывели в незапамятные времена на Востоке, оттуда доставили в Европу и несколько столетий довольно успешно использовали для устрашения соседей и охраны имущества. Им ставили памятники и посвящали рисунки. Потом к власти повсюду пришла католическая церковь, она стала преследовать карликовых дракончиков, обзывая их исчадиями ада, и почти всех их истребили. Истребили в замках обычных, тогда горгульи остались только у Добрых Соседей, а многие одичали и переселились в леса и кладбищенские склепы. В дикой природе они не сумели выдержать конкуренцию с другими хищниками, естественными обитателями лесов и полей. Несмотря на устрашающую внешность и крайне вредный характер, горгульи элементарно замерзали от холода в лютые зимы, их скрюченные тела потом находили крестьяне и считали каждую такую находку мрачным предзнаменованием. Некоторых уродцев удалось выкупить средневековым ученым, из них набивали чучела для маскарадов, а потом нашлись талантливые скульпторы и воплотили красоту горгулий в камне и металле. У себя дома, в Англии, Бернар показывал Анке снимки разных старинных замков и крепостей, найденные им в Интернете. Оказалось, что большинство сказочных уродцев, возле которых фотографировались туристы, когда-то вполне серьезно нападали на овец и коров, защищали склады и амбары, подчиняясь только хозяину, и в лучшем случае — узнавали еще пару членов его семьи. Последних живых горгулий унесли на себе в Изнанку круитни и фэйри Темного двора, вместе с конями, овцами, собаками, совами и домашними запасами. Во всяком случае, около тысячи лет никто о них в Европе не слыхал. А восточные чародеи-генетики, задолго до рождества Христова выведшие породу злобных крылатых монстров, сами канули в Лету, превратились в пыль, вместе со своим чудесным искусством. По их могилам прошлась конница Александра Великого, затем отважные воины Ганнибала и римские легионы, и теперь никто не смог бы уверенно сказать, что это были за племена и как им удавалось кроить из неживой материи и собственной крови таких вот живых существ.

Парни в кольчужных перчатках крайне бережно просунули палки в кольца на крышках клеток и по одной стали заносить их в грузовой отсек кареты. Младшая смогла оценить предусмотрительность барона и его слуг, когда один из обитателей клеток попытался вырваться.

Все произошло очень быстро. Горгулья плюнула в голову носильщику, из клетки высунулась корявая трехпалая кисть, ухватилась за палку и... переломила ее. Переломила палку толщиной почти в Анкино запястье. Клетка сорвалась и покатилась по настилу вниз. Моментально горгульи в остальных клетках подняли неистовый визг. Младшая зажала уши руками: слушать это было невозможно — словно десятки алмазных буров вгрызались в стекло.

Слуга, на шлем которого попала слюна, упал на колени и стонал. Из кухни выскочили повара, поливали его дымящийся шлем водой, но голова и глаза у бедняги не пострадали, чего нельзя было сказать о руке. С парня стянули перчатку и кольчугу: мелкие железные кольца буквально рассыпались в труху, от шеи до локтя вздувался волдырь от ожога. Во дворе появились травники в плащах с капюшонами, те самые, которые лечили дядю Эвальда. Они наложили парню мази, обмотали поврежденную конечность бинтами, и через несколько минут он смог приступить к работе. Упавшую клетку с горгульей изловили возле самых ворот. Несколько глупых дворовых собак облаяли чудовищного хищника, но в запале травли подобрались слишком близко. Анка снова не уловила момент, когда горгулья плюнула. Два ослепших пса покатились по траве, визжа и теряя остатки шерсти, слуги их немедленно закололи мечами.

Горгулья ухитрялась ползти к свободе, находясь внутри клетки. Она просовывала в дыры черные пальцы, подтягивалась на них, иногда катилась вместе со своей тюрьмой. Это продолжалось, пока барон Ке не набрал в рот какой-то дряни и дунул на пленницу, поднеся к губам факел. Ему пришлось снять для этого шлем. Весь двор, затаив дыхание, следил за манипуляциями круитни. Барон дунул, моментально из его губ возник второй факел, целый поток огня. Обожженная тварь завыла, скорчилась внутри клетки, а барон отважно накрыл ее овечьей шкурой и своими руками отнес в карету. Погрузка возобновилась. Анка с колотящимся сердцем наблюдала, как барон пересмеивается с обер-егерем. Брудо встряхивал бородками, кончики его длинных заостренных ушей шевелились над макушкой. Вроде бы, ничего смешного не произошло, скорее наоборот.

Младшая спросила себя, против кого же такие военные приготовления, если тут, якобы, никто не воюет между собой. Совершенно очевидно, что гадкие крылатые зверюги предназначались именно для боевых действий. Младшая решила, что при случае обязательно спросит у взрослых, чем же таким плюются обитатели клеток, от слюны которых разваливаются кольчуги.

Два шустрых конюха выпрягли быков, приделали спереди к козлам длиннющие оглобли, залили масло в фонари на бортах. Еще двое через другие ворота привели из загона рыжих лошадей-тяжеловозов. Всего восемь штук, лохматых, широких, с виду ленивых и неповоротливых. Копыта лошадок оставляли на песке следы размером с обеденную тарелку. Мальчишки ловко накинули дышла, укрепили наглазники, а на спины животным накинули жесткие попоны, доходящие почти до земли.

Анка поймала на балюстраде Бернара, который как раз возвращался с соломой для мягких носилок дядюшки Эвальда, и спросила, на чем они поедут. За ту пару часов, что они не виделись, Бернар неуловимо изменился. Он загорел, кожа на его мягком вытянутом лице стала грубее, заострились черты, а глаза стали совсем темные. Свою шарообразную гриву он подвязал ленточкой и укутал под зеленый платок, как делали местные парни. Анке показалось, что его руки торчат из рукавов зеленого дождевика. Такого просто не могло быть, чтобы человек подрос за одну ночь, но, учитывая, как за один день на десяток лет помолодела тетя Берта, Младшая ничему не удивилась. Она даже обрадовалась немножко про себя, ведь фэйри все были низкорослые. Может быть, Бернар тоже подрастет и обгонит, наконец, ее в росте? Анка планировала порадовать Бернара своими наблюдениями, но он буркнул что-то невразумительное, едва не оттолкнув ее, и галопом побежал дальше. Младшая застыла: от обиды на глаза навернулись слезы. К счастью, на помощь пришла тетя Берта.

— Смотри, это карета магистра, — подтвердила тетушка. — Строжайший и ученейший сам предложил лэндлорду, чтобы мы ехали не в открытых повозках, а в его крепости.

— Так нам придется... — Младшая ахнула. — Так нам придется ехать на ярмарку в компании питекантропов?!

— Никогда не называй их питекантропами, — строго поправила тетя Берта. — Мы поедем в карете магистра Уг нэн Наата, потому что она лучше защищена, чем обычные повозки. Магистр оказал нам великую честь, но не ради нас, а по просьбе лэндлорда Вредо и Его милости, королевского поверенного, милорда Фрестакиллоуокера. Кроме них за нами отдельно поедет барон Ке со своей свитой и отряд егерей.

Тетушка упорхнула дальше по своим делам, оставив Младшую в задумчивости. Она была поражена, с какой скоростью фэйри запомнили имена всех этих приближенных, разных местных лордов и королей, и вообще, Бернар становился другим.

После ужина, или, точнее, завтрака, в таверне он изменился. Младшая не могла подобрать верного слова, за нее это сделал дядя Саня. Он помог бережно спустить вниз носилки со спящим дядюшкой Эвальдом, подошел к Анке, облокотился рядом о перила. Как и Бернар, он упрятал чудовищную гриву фэйри под платок. Здесь, в Изнанке, он впервые мог не опасаться, что окружающие заметят его острые уши с шевелящимися кисточками.

— Взрослеет парень, да? Скоро не отличить его будет от местных пацанов.

— Он теперь считается среди нас главный? — растерянно спросила Анка. — Главнее вас и главнее тетушки Берты? Это из-за того, что получил тайное имя?

— Тайное имя, верь-не-верь, есть у каждого из нас. — Саня почесал макушку. — Когда фэйри проводят Ритуал имени, кто-то из старших обязательно отдает свое тайное имя. Этим, как сказать... мы как бы продлеваем себя во времени, понимаешь?

— Но у нас же тоже есть фамилии, они передаются детям и внукам, — возразила Анка. Она смотрела вниз, во двор, где Бернар, вполне освоившись, болтал с двумя девушками-прачками. Те были на вид гораздо старше ее и красивее, чего греха таить.

— Фамилии — это совсем другое. Фамилию можно поменять, взять другую или вообще не называть. К чему обязывает фамилия, написанная у меня в паспорте? — горько усмехнулся дядя Саня. — Да ни к чему, как сказать, просто напоминание, кто был мой отец. В этом, верь-не-верь, и беда вас, обычных, ты уж не сердись. Вы не помните, не любите помнить и не тянетесь к памяти. Мое тайное имя мне передала бабушка по материнской линии. Она была великой Хранительницей традиций септа, ничем не хуже Берты, поверь мне. В двадцатые годы того века, когда всюду шла гражданская война, она настояла, чтобы наш септ не покидал Саяны. Разные варианты предлагались, многие поверили в светлое будущее, хотели присоединиться к большевикам. Но, к счастью, верь-не-верь, победила воля тех, кто послушался мою бабушку. Если бы тогда вышли из тайги, не было бы нас давно, растоптала бы большевистская власть. Так что, Бернар ничем особым не отличился, — подытожил дядя Саня. — Если не считать того, что...

— Что? — ухватилась Анка. — Если не считать чего?

— Ты же слышала, что сказал лэндлорд. У Бернара тут свои задачи, у меня — свои, а у тебя — свои. Главное для нас, как сказать? Не дать себя поссорить, потому что поодиночке мы ничего не сделаем. Ты на меня не сердись, Аннушка, ладно? — Саня покраснел и смущенно подергал себя за бороду. — Я не брошу вас, ни в коем случае!

— Я не сержусь, честно, — успокоила Анка. — Наоборот, мне кажется, это будет правильно, если русские фэйри все вернутся сюда.

— Ты действительно так думаешь? — ободрился сибиряк.

— Ну, конечно. Это ведь только так говорится, что все люди — братья, а на самом деле... Я понимаю, как вам трудно среди обычных людей. Это вроде как негру одному жить в общежитии. Мне дядя Игорь в Петербурге рассказывал, как у них в институте жили в общежитии два негра, и как их все вокруг обижали.

— Забавно сравнила, — рассмеялся Саня. — Ну, не все так плохо. Когда мы вместе, не очень-то и обидишь. Фэйри завсегда глаз обычным отведет. Ты вот, к примеру, как думаешь — для чего нам тот же самый Ритуал имени? У фэйри обычаев всяких, верь-не-верь, полным-полно, и позабылись многие, а Ритуалы сохраняются. И будут сохраняться. Только я тебе, как сказать... лучше я тебе о других говорить не буду, это ни к чему.

— Ну... это чтоб стариков не забывать, — промямлила Анка, чувствуя, что несет околесицу. — Передал дедушка свое имя — значит, нельзя подличать и его память осквернять.

— С дедушкой — все верно, но Ритуал не ради дедушек. Не ради вежливости к старикам. Ты берешь не просто имя, ты становишься человеком из септа, человеком из фины.

— А до того — не человек?

— Во! — поднял указательный палец бородач. — В этом мы с вами примириться никогда не сможем, ты уж не сердись. До того — ребенок, как и у вас. Только у вас ребенок, как сказать... лет до сорока порой, а все ребенок. Потому что ни в какой цех не прислонился, имя не взял. У фэйри потому детишки твоего возраста с ума и не сходят, что каждый своей доле рад, каждому работать не терпится. Да ты не смотри так серьезно, ничего тут не изменишь. Нам финой привычно жить, а вы — каждый сам за себя.

Младшая с минуту обдумывала услышанное.

— Конечно же, вам надо бежать сюда, — серьезно подытожила она. — Только вы один все равно не справитесь. Тетя Берта сказала, что изнутри открыть Запечатанные двери не проще, чем снаружи.

— Я знаю, знаю, дочка, — грустно покивал дядя Саня. — Но главное — даже не это, верь-не-верь. Допустим, помогут нам на той стороне моста, откроют двери в Сибири, а мои родственнички не пожелают сюда переселяться. Что тогда? Вот честно тебе скажу — не во всех я уверен. Молодежь, если разведают про двадцать миллионов баксов, что Мария привезла, они... как сказать... упрутся рогом. Конечно, им переезд в Бразилию больше понравится, чем под землю лезть.

Про деньги Младшая совсем забыла. Действительно, Мария ведь привезла от Коллегии сумасшедшую сумму, чтобы завоевать расположение британских фэйри. Коллегия Атласа готова была оплатить переселение алтайских деревень в Бразилию, лишь бы старейшины фэйри помогли спрятать в Изнанке уцелевших черепах.

— Но вы ведь сами объясняли, что мы не под землей!

— Что поделать, — тяжело вздохнул дядя Саня. — Все это понимают, и дети поймут, но как бы не стало поздно. И в России были чужими, и в Бразилии чужими останемся.

— А я бы здесь осталась, — честно призналась Младшая. — Вот только меня не возьмут. Если бы можно было забрать Валю и маму, и других родичей.

— Вот-вот, — рассмеялся Саня. — Всех сюда забрать, чтобы фэйри, как сказать, потом не знали, куда снова от обычных бежать! Ах, извини, дочка, я тебя не хотел обидеть.

Анка хотела спросить о Бернаре и о загадочном Священном холме, который его обязал искать дядя Эвальд, но тут со двора им помахала тетушка Берта, и пришлось спускаться. Оказалось, что вернулись разведчики, младшие егеря, и сообщили, что кролики в корзинах ведут себя спокойно, овцы на холмах тоже не бесятся, а стало быть, воронок быстрого времени поблизости нет.

Егерь затрубил в рог, ему ответили с головной повозки каравана. Анку схватили под мышки и подсадили на верхнюю ступеньку кареты. В первые секунды она скривилась от резкого запаха сырых шкур, ячменного пива и еще чего-то, неприятно звериного. В этот момент она оценила мудрость дядюшки Эвальда, закупорившего их всех в зеленые дождевики. Во дворе, заполненном народом, повисла гробовая тишина, когда на Марии распахнулся плащ, и всем предстали ее ноги в кожаных брюках. Наездница хмуро огляделась, взбираясь по лесенке, и под общим молчаливым нажимом вынуждена была застегнуться.

Как только огромные колеса загрохотали по булыжнику, Младшей стало не до запахов, а после она их вообще перестала замечать. Вероятно, пахло от самого ученейшего магистра, он занимал главную, самую благоустроенную каюту на первом этаже, вплотную к печке. Остальные фоморы не поехали, обнялись с товарищем на дорожку, и второй свободный «люкс» магистр уступил дядюшке Эвальду. Анка немного побаивалась, что в пути ей придется сидеть бок о бок с неотесанным великаном, однако фомор почти сразу заперся в каюте со стариками. Дяде Эвальду утром стало полегче, тетя Берта буквально расцвела от этого известия, она поила кровника отварами, держала его за руку, не отходила буквально ни на минуту. Младшая слушала громогласное уханье Уг нэн Наата, ответные смешки тети Берты и невнятное бормотание дяди Эвальда, устроившись наверху, возле окошка. Колеса гремели, возница в зарешеченной будочке, снаружи усаженной шипами, протяжным свистом и гиканьем подгонял лошадей, сбоку у самого окна скакал егерь с длинной пикой, в соседней каюте Саня и Бернар оживленно болтали с маленьким посланцем короля пикси. Чернявый милорд, повелитель сотен квадратных миль горного Логриса в своем зашнурованном кафтанчике казался рядом с ними десятилетним мальчиком. Позади тарахтела более скромная по размерам карета с серебряным гербом барона Ке, за бароном неторопливо шествовали быки, а еще дальше, до самого горизонта, растянулся торговый караван.

Анка намеревалась пойти в гости к пучеглазому милорду Фрестакиллоуокеру, чтобы ничего не пропустить, но постель оказалась такой мягкой, а чистый воздух так пьянил, что она немедленно начала кивать головой в такт качке. В последний миг перед тем, как окончательно провалиться в сон, она успела подумать, что теперь-то уж, при такой охране, с ними точно ничего плохого случиться не может.

И окунулась в мягкую полынью.

Два предателя

Первые несколько часов Старший без движения пролежал в палатке, кутаясь в пуховик, погруженный в свои мрачные мысли. За пологом палатки, которую ему выделил усатый тюремщик, густо синели своды пещеры, сверкали лучи прожекторов, заставляя плясать кварцевые прожилки на серых подземных монолитах и слегка, почти незаметно, покачивался теплый округлый бок Тхола. В дюжине шагов растирал ладони вооруженный часовой: в густой тишине пещеры звуки разносились так хорошо, что Валька иногда слышал дыхание американца. Кроме дыхания он слышал периодический писк рации, щелчки приборов и монотонный гул дизель-генератора. Рядом с округлым боком исполина американцы собрали металлическую лестницу с платформой наверху. Потом оказалось, что с другой стороны установлена такая же конструкция. Платформа могла двигаться вверх и вниз, как люлька маляров вдоль фасада здания. На ней помещались стульчик, стойка с моргающими датчиками, ноутбук и приборы с круглыми окошками, похожие на осциллографы. С лесенки, по штанге тянулись пучки проводов и прятались в надувном домике, пятнистом, похожем на кубического леопарда. На платформе почти непрерывно сменялись два типа в белых комбинезонах с затемненными щитками на лицах. Еще они зачем-то, когда подбирались вплотную к Тхолу, надевали респираторы. Наверное, боялись, что он их как-нибудь отравит. Один из ученых водил вдоль спины Тхола Длинной железной палкой с закрепленной на конце штуковиной, похожей на микрофон. Его напарник старательно колотил по клавишам ноутбука, затем поворачивался к окошкам приборов и вполголоса отдавал следующую команду. Старший пожалел, что так и не занялся с Лукасом английским языком, хотя тот клятвенно обещал мамане сделать из Лунина-младшего полиглота и вундеркинда. Слушая умников с приборами, Старший различал только «выше», «вперед», «повтори» и вечное «о'кей». Иногда ученые спускались, убегали в свой надувной домик, и тогда он раскачивался, как избушка на курьих ножках. Потом они возвращались, освобождали упоры, передвигали лесенку на метр в сторону и снова, долго и обстоятельно, со всех сторон, прикручивали к лестнице распорки, чтобы хрупкое сооружение не завалилось. Старшего они очень ждали, им не терпелось задать ему кучу вопросов, и в первую очередь — не мог бы он как-нибудь впустить их внутрь.

От такой наглости Валька одеревенел, а потом попросил Второго усатого перевести, что если они так желают его, Валькиной, смерти, то проще его сразу пристрелить. Потому как боевой Тхол, кроме своего наездника, и близко никого не подпустит!

Американцы покривлялись, поспорили между собой и потащили Вальку к тому месту, где предположительно имелся выход. Якобы, именно там, где слоистая «ручка» переходила в шарообразное расширение, и открывался в свое время люк. Якобы именно здесь наездники покинули корабль. В пользу этой теории свидетельствовало крапчатое, шишковидное образование, примерно полметра в диаметре, меньше всею похожее на люк или шлюз. Старший стоял на своем — у наездника непременно имеется свой управляющий офхолдер, выращенный в недрах именно этого Тхола. А если они такие умные и сумели заполучить корабль, то пусть принесут ему офхолдер. Мол, тогда и поговорим.

Второй усатый пообещал, что сделает все возможное. Третий усатый с теплотой в голосе добавил, что скоро привезут навигатора, и тогда мальчик запоет другую песню. Старшему от подобных намеков стало муторно и тоскливо. Сразу же вспомнился медицинский столик в «палате» у Сергея Сергеевича, белая пеленочка, под которой, наверняка, таились стальные инструменты.

Тхол равнодушно висел над ними, в полуметре от пола пещеры, не проявляя ни беспокойства, ни торопливости. Сорокаметровая волосатая «гантель» не прикладывала, кажется, никаких усилий, чтобы удерживать свой гигантский вес в воздухе. Под белым пушистым брюхом можно было проползти во всех направлениях инигде не обнаружить намека на крепление. Но это не означало, что чудо древнего разума можно сдвинуть с места. Тхол слегка покачивался, иногда вздрагивал, выделяя тепло, но не подчинялся внешним воздействиям. Валька наблюдал, как американцы пытались сдвинуть лохматую тушу, но не преуспели, даже на сантиметр. Они убили троих атлантов, наездников Коллегии, захватили самую совершенную военную машину на планете, и в бессильной ярости могли только бродить вокруг с датчиками.

Несмотря на жар, выделяемый живым кораблем атлантов и постоянно работающим обогревателем, в подземелье не становилось уютнее. Здесь устойчиво держалась примерно нулевая температура. Казалось бы, погибнуть невозможно, но от близости промерзшего скального массива Валька коченел.

Итак, с ним все кончено! В подобную передрягу он еще не попадал. Американцы в лесу проверили его одежду специальным приборчиком, выдернули чипы, установленные подручными Сергея Сергеевича. Для русской разведки Старший стал невидим, и с этой стороны помощи можно было не ждать.

Хотя еще неизвестно, от кого меньше бед!

В пещере Второй усатый отвел для него крохотную палатку со спальным мешком, фонариком, газовым обогревателем и даже — радиоприемником. Валька сделал вялую попытку обойти окрестности, и немедленно был остановлен часовым. Часовых было трое, они без устали патрулировали входы в пещеру и с первых секунд дали понять, что не потерпят вольностей. Максимум, на что мог рассчитывать пленник, — это посещение большой палатки, в которой оборудовали рабочее место для профессора Харченко, и прогулки вдоль брюха Тхола. Прикасаться к живому дирижаблю запрещалось, а тем более — трогать оборудование. К предателю Харченко Старший и близко не хотел подходить, оставалось лежать, закутавшись в спальник, и ждать, пока эти сволочи привезут Анку. В том, что американские легионеры сумеют выкрасть сестру, Старший не сомневался. Уж если этим гадам удалось подкупить кого-то из богачей Коллегии, а теперь удалось еще убить наездников...

Вокруг Тхола ему разрешили гулять, но запретили пересекать натянутую проволоку с красными флажками. Стоило задеть эту проволочку, как из-под тента выскакивал кто-то из парней с приклеенными усиками и показывал ему пистолет. Стрелять пулями в него не собирались, Валентин уже видел, что конкретно этот пистолет заряжен ампулами со снотворным. Он вздыхал, отходил от проволоки и снова возвращался в теплый спальник. В метре от обогревателя, прямо на натянутом брезенте палатки, сверкал иней. Снаружи изо рта шел пар, суставы стягивало холодом, но не таким, как наверху, где можно побегать, размяться, где дует ветер, и хотя бы периодически — светит солнце, черт возьми! Валька мог только догадываться, на какой глубине находится пещера. Спускались они минут двадцать, а то и больше. Наверняка, здесь веками одинаковая температура, веками стоит мрачное безмолвие, сверкают прожилки в породе, иногда чуть слышно капает вода.

Да, атланты умели находить укрытия!

Боевой корабль людей Атласа покачивался над Старшим как громадная мягкая гантель. Иногда от него катилась волна горячего воздуха, но неравномерно и, к сожалению, — не вниз, а вверх. Людям на дне пещеры доставались крохи от выдоха великана. Арестованный корабль.

Нет, скорее, взятый в плен. Вальке припомнился момент из фильма про Гулливера, когда лилипуты во сне привязывают его сотнями веревок к земле, а Гулливер потом просыпается и, шутя, рвет их путы. Уже одно то, что сорокаметровая розовая гантель без видимых источников энергии свободно парила в воздухе, напоминало о лилипутских амбициях и американцев, и русских вместе взятых. Валька трогал метровой длины розовую шерсть, слушал мерные вздохи гиганта и прикидывал, сколько секунд бы понадобилось наезднице Марии, чтобы укокошить всех врагов, находясь внутри. Наверняка, на борту имелись все возможности, чтобы взорвать гору и выкорчевать тайгу на десяток километров вокруг.

Слева и справа от бело-розовой «ручки гантели», состоящей из множества толстых перетянутых жгутов, свисали и торчали серые, желтые и малиновые наросты, похожие на древесный гриб чага. Однако ничто на теле воздушного судна не напоминало о дверях или иллюминаторах. Впрочем, Старший уже хорошо себе представлял, как устроены входы — на манер огромной диафрагмы. А если уж совсем быть точным, хоть это и неприятно, — на манер анального сфинктера. Тхола сконструировали десять тысяч лет назад как живое существо, а живому существу сложно приделать сбоку дверь на петлях.

Эх, знать бы, как забраться внутрь!

Однажды умники с приборами ошиблись. Причинили зверю боль своими щупами, или попытались в сто первый раз взять пробу тканей. Тхол не защищался, как примитивное животное, не дернулся бессмысленно. Старший не уловил момент, когда это произошло.

Хлопок, шипение, вскрик!

Все остались живы, и даже блестящая лестница устояла. Но кабели дымили, изоляция стекала пузырящейся вонючей массой, а приборы на площадке пришли в полную негодность. Одного кадра в белом комбинезоне отшвырнуло вниз, но он не разбился, а повис в метре от скалы на страховочном поясе. Старший немножко позлорадствовал, когда мужика, на ходу раздевая, понесли в палатку. Осциллографы, компьютер и мультимедийные устройства они вынуждены были полностью заменить. Работы не прекратили, но стали осторожнее. Отныне они изучали Тхола исключительно бесконтактным способом.

Валька раздумывал, как же удалось американцам выманить наружу всех троих пилотов. Или они спрятались, держа Харченко на мушке, и напали, когда наездники вышли? Валька встречал вблизи только одного боевого наездника — Марию. Если и остальные ребята из этой когорты выглядят и дерутся, как она, то вырубить их крайне непросто. Тем более что при малейшей опасности наездник немедленно попытался бы скрыться на борту, да и офхолдер у него на виске.

Офхолдер! Старшего буквально подкинуло. Да как же он мог забыть?! Если на Тхоле прилетели два реаниматора или пастухи, или другие ученые, чтобы копаться в Анкиной крови, сообща с предателем Харченко, то америкосы их, конечно, могли уложить на раз. Все живые, никто панцирем не защищен. Но у боевого наездника на голове должна быть привычная медуза — управляющий офхолдер, и он должен видеть живые объекты.

Интересно, куда они дели трупы?

Вальке чертовски не хотелось идти к Харченко. После того, как люди Атласа дважды спасли украинского ученого от смерти, продлили ему жизнь на целых двадцать лет, он мог бы, по крайней мере, не корчить при встрече такую радостную рожу. Сволочь тоже, да все они сволочи.

Эх, что же с маманей теперь будет?

Старший плотнее запахнул куртку и отправился в сторону ярко освещенной палатки профессора. Тент крепился на четырех дюралевых столбах, внутри на стойках и стеллажах лежали и стояли многочисленные приборы, в углу гудел газовый обогреватель, за стенкой деловито постукивал дизельный движок. Широкий стол, заваленный бумагами, освещали яркие лампы, мерцали экраны сразу двух компьютеров. За полупрозрачной стенкой, в соседней палатке, угадывался силуэт одного из американцев, говорившего по спутниковому телефону. Где-то там, наверху, среди камней, у них была замаскирована тарелка.

Харченко оторвался от расчетов.

— Чего ты меня сторонишься? — спросил он, помешивая ложечкой кофе.

— Потому что вы — предатель.

— А ты тогда кто? — не обидевшись, мягко переспросил Михаил.

— Они меня заставили, — насупился Валька. — Сказали — мать и сестру в тюрьму засадят.

— Кто засадит? Эти? — не поверил Харченко, указывая на часового, застывшего на скале.

— Не эти, — отмахнулся Старший, — Наши, русские. Но эти-то еще хуже, они русских поубивали. А вам никто не угрожал, вы сами согласились!

— А что я должен был делать? — осторожно спросил генетик. — Принять яд? Я ждал тебя и твою сестру, а прибыли они и предложили делать то же самое, ждать тебя и твою сестру.

— Но они убили атлантов!

— А вот тут не так все просто, — профессор помрачнел. — Я расскажу тебе кое-что, но ты, похоже, все равно настроен мне не доверять. Хочешь кофе? Ну, добре. Меня сюда доставил молодой хлопец по имени Клавдий. Впрочем, ясно, какие они молодые. Привез меня на вертолете: между прочим, они официально представляют тут, в Сибири, какой-то благотворительный фонд. Во всяком случае, половина вертолета была забита тюками с обувью и медикаментами. С Клавдием были еще двое, помогли собрать оборудование и улетели. Кстати, ты не смотри, что тут все убого: такой комплект приборов и в европейских университетах не просто собрать! Ну, добре. Клавдий этот остался со мной. Надо сказать, я сразу засек, что он мне не доверяет, следил, когда я наружу выбирался. Может, думал, что я кому голубя пошлю или ракету сигнальную за щекой прячу? А я ведь не представляю, где мы находимся.

— Это Саяны, — хмуро заметил Валька.

— Саяны большие, — вздохнул Михаил. — Короче, к чему я тебе мозги плавлю? Когда прилетел Тхол, на борту были еще двое. Часа три они спускались, маневрировали. Ну, добре. Там, наверху, за тряпкой, запутанная система, настоящий лабиринт. Пять или шесть поворотов надо преодолеть, чтобы сюда вписаться, да еще на этакой махине. Мне Клавдий как-то обмолвился, что у них тут база уже лет триста, если не больше. Туши тут мороженые складывали, запасы для Тхолов, потому что сверху зверь пролезть не может. Там обрыв вертикальный, отсюда не видно, за брезентом. Короче, кое-как протащили они его сквозь щель, едва бока не ободрал, бедняга. Потом появились эти, — Михаил мотнул головой в сторону соседнего тента. — Десантура. Они как будто знали заранее, что надо напасть, когда наездник снимет с головы провода. Догадываешься, куда я клоню? Американцы знали, что такое офхолдер, и отсиживались где-то в сторонке, за пределами видимости. Кто им мог подать знак? Либо я, либо хлопец этот, с латинским именем. Да, незадача...

Харченко прошелся взад-вперед, шумно потянул губами горячий кофе. Валька слушал, затаив дыхание.

— Они сразу застрелили наездника, чтобы он не мог вернуться на корабль. Наверняка, у них был приказ брать всех живьем, но наездник побежал. Офхолдер хранится во льду, в специальном боксе, да ты же видел. Парни кричали наезднику, чтобы поднял руки и оставался на месте, но он не послушался. Вытащил изо льда прибор, попытался присоединить к виску и побежал. Вход был именно там, куда американцы тебя водили. Хлопцы поняли, что наездник сбежит, и открыли стрельбу. Его напарник, дед глубокий, кстати, стрелял в них первый, ранил одного. Американцы ему тоже кричали, чтобы бросил оружие, но ты же их знаешь. Н-да, вьетнамские партизаны не сдаются. А вот с Клавдием оказалось сложнее. У меня сразу сложилось впечатление, что этот парень был предупрежден о налете. Он вел себя чересчур спокойно. Но потом произошла неприятная вещь, м-да...

Харченко подлил себе из термоса кофе. Старший слушал, затаив дыхание.

— Этот Клавдий, младший советник, или кто он там, он попытался меня убить. То есть прикончил бы наверняка, если бы его не застрелили самого.

— Он хотел вас застрелить? — поразился Валька. — фигня какая-то! Зачем же атланты вас спасали два месяца? Чтобы теперь убить?

— Ну вот, я же говорил, что ты не поверишь, — развел руками профессор. — Воля твоя, верить или нет, а я теперь твердо убежден, что у него имелась установка — кончить меня в экстремальном случае. Он не успел самую малость.

Старший, как бы невзначай, выглянул из-под тента. Часовые несли вахту, прожектора светили, в соседней палатке попискивало оборудование. Вдоль волосатой «гантели» ползал человечек с ультразвуковым щупом.

— Я сидел вон там, за столом, где ты сейчас, — монотонным голосом докладывал Харченко. — Никого не видел, сверял данные на компьютере. Еще музыка у меня тут играла. Грешен, не могу без музыки, в больнице в тишине належался, як в гробу. Ну, добре... Забегает этот хлопец с пистолетом и в меня целится. Стреляет. Вот здесь, гляди, — Михаил привстал, отодвинул на стеллаже какой-то ящик с циферблатами и продемонстрировал Старшему ровную дырку в тенте. — Вот здесь пуля прошла. Так что, можно сказать, я в третий раз родился.

— И что потом?

— Ничего, — пожал плечами Михаил. — Клавдий стрелял с пулей в груди. Потому и промазал. Я так смекаю. Вначале эти хлопцы, что за стенкой, ему с три короба наобещали и обещали его дружкам сохранить жизнь. А потом обманули. Вот он в последний момент и прозрел.

— Дайте мне тоже кофе, — попросил Валентин.

— Ну, добре! Так бы и сразу, — потеплел Харченко. — Давай, придвигайся к столу, у меня тут печенье и рогалики, еще не до конца зачерствели.

Валька немножко удивился, чего это профессор так хлопочет, он даже почувствовал гадливость от такой угодливой предупредительности. И стулья раскладные рядышком поставлены, и газетка чистая, и конфетки, и калькуляторы с бумагами отодвинуты.

Но тут Михаил, продолжая болтать о всякой ерунде, взял в руку маркер, быстро написал несколько слов и придвинул листок к Вальке.

«Поддерживай беседу, они слушают».

У Старшего печенье встало поперек глотки. Он кивнул, закашлялся, чуть не облился горячим кофе. Профессор одним движением подобрал записку с ворохом других бумаг, скатал в комок, закинул в жерло горелки.

— Ну, добре! Расскажи мне, пока суд да дело, как там сестренка твоя устроилась? Гарна дивчина, и сердечко у нее доброе. Помню, как посмотрит на меня, а я тогда — что скелет был, и в глазах у ней слезы.

Харченко снова взял фломастер.

«Есть способ, надо вместе»

— Да, она у меня такая, добрая, — Старший некстати вспомнил о девяти тысячах фунтов, потраченных Анкой на лекарства. — Иногда до того добрая, что скоро все по миру пойдем.

«Сбежать?»

— Помню, я раненый лежу, боль зверская, на стену впору лезть, а она подсядет, махонькая такая, погладит, и даже орать при ней стыдно, — Профессор чуть ли не с удовольствием в сотый раз приготовился рассказать историю, как его на большом транспортном Тхоле забирали с Украины, и как его подстрелили агенты КГБ, и как его на борту корабля атлантов выхаживала Младшая.

«Сколько тебе надо времени, чтобы присоединить голову к кораблю?»

У Старшего внутри что-то екнуло. Неужели... неужели Харченко сумел снять с трупа наездника офхолдер? Но эту нелепую мысль он тут же отогнал. Лукас сто раз повторял, что на мертвеце любой тип связной медузы погибает в считанные минуты, да и холодильника у Харченко подходящего не было!

— Анка у нас в медицинский чуть ли не с первого класса лыжи навострила. Ага, маманя даже удивлялась, мол, откудова такая прыть берется? Вечно всем куклам руки-ноги бинтовала.

«Надо выстричь волосы, тогда быстро, меньше минуты. А где офхолдер?»

— А знаешь, я по юности тоже в медики собирался. Да, да, точно тебе говорю. Самое смешное — на химии срезался. Всю жизнь химией заниматься пришлось, а на вступительных срезался.

«Снизу в центре корпуса, вроде желтоватой шляпки от поганки, там похоже на длинные провода, надо отвлечь охрану, я могу устроить маленький пожар»

Михаил скатал в комок очередной листочек. Сердце у Старшего стучало все быстрее. Он не чувствовал вкуса кофе, не замечал пронизывающего холода, идущего от каменного пола. Чисто механически набил рот печеньем и с трудом двигал челюстями, перемалывая вязкую миндальную массу. Предприятие казалось не слишком рискованным. В крайнем случае, их поймают... и что? И ничего. Никто его не застрелит, разве что усилят охрану. А вдруг Анку уже везут сюда? «А вдруг Анку уже везут сюда?»

— А я даже не представляю, как может вся эта медицина нравиться. Сиди, косточки да жилки перекладывай, латынь учить надо, трупы резать — ничего приятного.

«Уже должны были привезти. Что-то случилось. Если их операция сорвется, нас могут того...»

— Можно еще кипяточку? — попросил Валька. — Не, кофе не хочу, только кипятка. Я туда сухарик буду макать.

Он принял решение. Харченко был прав. Если имелся малейший шанс проникнуть на борт летающего бочонка, этим шансом следовало воспользоваться. Вероятно, изнутри можно связаться с кем-нибудь из Коллегии. Валька гадал, почему атланты до сих пор за них не вступились. Должно было произойти нечто действительно ужасное, чтобы Коллегия целую неделю не замечала исчезновения своего боевого корабля с черепахами и тремя пилотами! Если только...

Старший похолодел. Если только идея засылки их с Анкой в Саяны не замыкается на Маркуса! Маркус сейчас в Петербурге, сидит арестованный, и Лукас там же, и неизвестно, кого еще прихватили орлы Сергея Сергеевича. Если Маркус под действием наркотика им выдал расположение особняка в пригороде, то русская разведка могла взять в плен гораздо больше народу.

Все равно не стыкуется. Остается предположить, что у Коллегии все засекречено до такой степени, что даже Маркус не представлял точно, где находится пещера. Знали это красноярские ребята, но толку от них мало!

У Старшего противно запищало в правом ухе. Так всегда происходило, когда он начинал о чем-нибудь очень напряженно думать и не мог выпутаться. Он потянулся к фломастеру.

«Когда попробуем?»

— Ну, добре! Пей кипяток без заварки, странный ты человек. Тут, кстати, и консервы имеются, можно разогреть! — Как ни в чем не бывало Харченко выложил на стол тушенку, сардины и сухую вермишель. — Ты не стесняйся, в таком холоде голодать нельзя, живо застудишься. А еды навалом, не стесняйся!

«Дам тебе бритву и жидкое мыло, в палатке незаметно побрейся, не то отнимут лезвие»

Сам Михаил выглядел на «пять с плюсом» и здорово походил на актера Евдокимова в молодости. Старший с восхищением наблюдал, как под тонким шерстяным свитером перекатываются мышцы атлета, а об тонкую когда-то, сморщенную старческую шею можно было теперь сломать пару весел. Вальке даже подумалось, что атланты случайно передержали профессора в реанимационной пазухе, и вылез он оттуда почти тридцатилетним.

«Пойдешь к себе, как увидишь дым и крик — дуй под проволоку. Внизу найдешь, а сейчас болтаем»

Они еще поболтали немного. Харченко до того увлекательно рассказывал о назначении каждого прибора, что Валька заслушался и чуть не позабыл о составленном плане.

— Представь себе, рушится все, чему меня учили, — Михаил ходил взад-вперед по палатке, прихлебывал кофе и махал рукой, словно читал лекцию перед аудиторией. — Да, мы ставили опыты, но! На растениях годичного цикла, на мухах, потом перешли к свинкам и прочей живности. Принципиальной разницы нет, геном функционирует одинаково, что у человека, что у дрозофилы, но! Мне нужна смена поколений, чтобы проверить результаты кодирования. Если молекула, измененная нами определенным образом, даст в третьей или четвертой генерации запрограммированный отклик, и при этом, заметь! — не случится вредных последствий, значит, мы движемся в верном направлении.

Можно назвать успехом, если мы заложили для дрозофилы красный цвет глаз, и она действительно появляется с красными глазами? Нет, об успехе говорить рано! Потому что новое поколение хиреет, плохо кушает и погибает. Мы проводим четыре, пять, семь серий опытов, и наконец... — Он замер, растопырив руки, словно налетел носом на стекло. — Наконец, в одиннадцатой серии, на восьмом году работы, мы нащупываем нечто. Устойчивое изменение окраски, передающееся по наследству в нужное нам поколение, а дальше — исчезающее. Да, это нечто. Но денег в институте нет, Харченко загибается от рака, аспиранты разбегаются, и все катится в никуда. Впрочем, Харченко еще вполне работоспособен, он звонит в оборонное ведомство, он пытается найти тех людей, которые обещали безусловную поддержку в трудное время, поскольку тема их интересует.

О, тема их невероятно интересует. Дух захватывает, как подумаешь, чего можно добиться от маленького человека, если ему заранее, через бабушек и дедушек, вложить в душу отвагу, ярость и что-нибудь весьма полезное для армии. Гм, ну, допустим, способность видеть в темноте. Тысяча человек прекрасно видит в темноте. А другая тысяча новобранцев умеет дышать под водой. А третьи, наоборот, выдерживают пламя и задымленность. И что интересно? Сидит, допустим, военком будущего, смотрит в компьютер, а у него уже заранее все расписано. Не надо вызывать призывников, ловить их по дачам и огородам, проверять на предмет пригодности к разным родам войск. У военкома все заранее расписано — кто чем болен, какими способностями обладает, куда лучше направить.

— Здорово! — не выдержал Валька. — Но страшно немного. Это вроде как все роботы станут?

— Я тебе привел лишь одну из многочисленных прикладных граней, — Михаил наклонился, подмигнул и быстро написал несколько слов. — Вероятнее всего, до подобного зомбирования дело не дойдет, слишком велика нагрузка на психику.

«Желтое, похоже на поганку, я крикну — тогда лезь»

— Вариантов применения множество, — продолжил профессор. — Мы сможем задавать нужные свойства для скота, повышать жирность молока или яйценоскость птицы. Можно добиться совершенно иных качеств древесины, начать использовать в товарном производстве те сорта дерева, которые раньше совершенно не годились. Вся проблема — в верном подборе кода и в верном подборе средств защиты. Иными словами, ученые выдвигают теорию, а практики не имеют права ее проводить в реальность, пока не осмотрятся на предмет издержек. Что тебе еще рассказать? — Харченко поводил по листку фломастером.

«Если у тебя получится, крикни меня по имени»

— А при чем тут Анка? — спросил Валька.

— Я не буду читать тебе лекцию по устройству Эхусов, — улыбнулся Михаил. — Хочешь честно? Сам ползаю, как младенец, да еще и с завязанными глазами. Строение организмов невероятно сложное, что у Эхусов, что у этих летучих крепостей. — Он кивнул в сторону размеренно дышащего Тхола. — Одно Маркус и компания угадали верно — для здорового почкования необходим катализатор. Они искали этот катализатор десятки лет, за это время Эхусы все сильнее дряхлели, выходили из строя, а отгадка, как это обычно случается, маячила перед носом. Катализатором должен быть человек. Биологический робот входит в симбиоз с человеком, условно назовем его «пастух». В другое время для исполнения лечебных функций биороботу требуется человек с иным молекулярным кодом — реаниматор. Эхусом может управлять почти каждый третий из членов этой полумифической Коллегии, а таким суперкораблем, как Тхол, — только обученный наездник. Ты видел, как они готовят ребенка? Он по несколько месяцев с колыбели спит в специальном коконе возле сердца корабля. Только тогда формируется грамотный симбиоз. Иногда я думаю, что за люди были те, кто сконструировали Тхолов? И люди ли вообще? Придумать такую иезуитскую хитрость, создать и заложить в человека код «кормильца», который активизируется лишь раз в несколько поколений, и главное — запустить механизм, который действует, вдумайся! — десятки тысяч лет! Они все чертовски прозорливо просчитали, эти древние островитяне. Они учли, что могут произойти войны и одичание населения, распад империи или что у них там было. В любом случае, даже абсолютно неподготовленные, забывшие все, потомки первых пастухов... да вот, вроде тебя, чего далеко ходить? — могли быстро освоиться с управлением. А твоя сестренка Анечка — случай еще более интересный. Молекулярная структура ее клеток закодирована таким образом, что корабль сразу реагирует.

— А откуда вы знаете, как он реагирует? Значит, вы были на борту?

— Увы! — развел руками Харченко. — Я передал Клавдию срез ее кожи и две пробы крови. Анализы брали, еще когда Анечка восстанавливалась после пулевого ранения.

— И что? Что сказал этот Клавдий? — У Старшего пересохло в горле. Жуликоватому эфэсбэшнику Сергею Сергеевичу верить не хотелось, но вот, прямо перед ним стоит человек, способный рассказать, наконец, правду о сестре.

— Да толком ничего не сказал, — отмахнулся Харченко, а сам незаметно подмигнул и, как бы невзначай взялся за карандаш. — Якобы что-то у них там внутри реагирует. Но это неточно, и на основании капли крови проверить невозможно.

Харченко спешно стучал карандашом.

«Американцы не знают. Кровь твоей сестры немедленно запустила приборы на рабочем посту навигатора, но ненадолго. Клавдий видел карту подводных маршрутов».

— Ладно, пойду я, вздремну, — Старший с деланным безразличием потянулся, спрятал в карман пакетик с тюбиком жидкого мыла и бритвенным станком. Дольше усидеть на месте после всего услышанного он не мог. — Пойду вздремну, если чего надо — толкните.

— Непременно, — пообещал Харченко. — Непременно толкну!

Омут времени

Анка проснулась с ощущением камня на сердце. Словно откуда-то издалека, из мрачных пустынных глубин, поднималось нечто отвратительное, бесформенное и тянулось к ней скользкими серыми губами.

Губы. Почему-то именно образ нечеловеческих, вытянутых губ остался с ней после пробуждения.

Когда Анка открыла глаза, на крюке, вбитом в просмоленный, закопченный потолок, все так же покачивался фонарь, потрескивали дрова в печи, гудел разогретый дымоход, а где-то далеко внизу колеса стучали о булыжник. За окошком вспыхивали вечерние звезды, воздух остыл и наполнился пряными травянистыми ароматами, слышались размеренное цоканье копыт и щелчки бича. Марии рядом не было, поскрипывала открытая дверь в коридор, и вообще, все куда-то подевались. Анка не смогла бы объяснить, откуда возникло гнетущее, тревожное чувство, ведь засыпала она, несмотря на все тревоги вчерашнего дня, вполне умиротворенной.

Если не считать неприятного поведения Бернара. Если не считать леденящих воспоминаний о демоне на дороге и подводном жеребце, с которым она сама чуть было не ушла в реку. Тетя Берта, обстоятельно переговорив с ученейшим магистром и егерем, клятвенным образом заверила Анку, что в этой местности никакие жеребцы не водятся. С опасных окраин они выбрались в центральные, обжитые области Логриса. И вообще, карета надежно защищена, вокруг егеря с собаками, можно спать спокойно.

Спать спокойно Младшая больше не могла. Она выбралась в коридор и здесь обнаружила наездницу в компании с русским фэйри. Оба молчали, пристально вглядываясь в сумерки за окном. Дядя Саня приложил палец к губам, призывая к тишине, и поманил Анку к тому окошку, что выходило прямо над утыканной шипами будкой кучера.

Снаружи явно происходила какая-то чертовщина. Восемь лошадей исправно тащили карету, но две кареты с крестьянской снедью, доселе громыхавшие впереди, пропали. Анка помнила, что сквозь сон слышала скрип их колес и болтовню крестьян. Теперь впереди кареты магистра сходились две неприветливые лесные стены. Прямая широкая дорога обернулась извилистым узким коридором, каждые пятьдесят метров она сворачивала в густой чащобе, обзор напрочь исчез, мешая вознице держать прежний темп. Рядом с будкой кучера, в блестящей кольчуге и шлеме стоял на узкой площадке сам обер-егерь Брудо и держал в руке клетку с живой совой.

Но сильнее всего удивил Анку фомор. Он вышагивал впереди лошадей, опираясь на посох, а в свободной руке нес какой-то ящичек и периодически подносил его к уху.

— Мы заблудились? — шепотом спросила Анка.

— Нет, всего лишь съехали с Пыльной тропы.

— И что теперь? — по ногам пополз противный холодок. — Мы ее ищем?

Пыльная тропа — самое главное, это Анка хорошо усвоила. По подземной Англии бежит множество дорог, но Пыльная тропа выводит на юго-восток, к Священным рощам. А в Священных рощах живут друиды, которые могут построить Хрустальный мост через Ла-Манш. Если потерять тропу, то никогда не выйдешь на берег пролива, так уж тут все заколдовано.

— Тихо! — Саня снова приложил к губам палец. — В Блэкдаун иначе не попасть. Не шуми, егерь слушает время. Совсем недавно здесь прошла очень сильная воронка.

Младшая затихла. Лошади ступали вальяжно, спереди, по бортам кареты, и на оглоблях, освещая ближайшее пространство, ровно горели масляные светильники. Вокруг косматился совершенно дикий бурелом, иногда острые ветки цеплялись за борта, с противным скрежетом елозили по металлу. Дорога виляла, между кряжистых стволов не светился ни единый огонек, зато на небе начиналась форменная вакханалия. Сполохи лилового, фиолетового, сиреневого света пробегали, сталкивались между собой, то походя на настоящее, знакомое Младшей, северное сияние, то собираясь в жутковатые призрачные картины. Темный лес, окружающий карету, тоже освещался самым невероятным образом: тени плясали, рождая ощущение, что вдоль дороги крадутся великанские фигуры. Снова крутились по спирали две луны, снова вращался между ними Млечный путь, и, пересекая лунные диски, бесшумно спешили далекие птичьи стаи. Из чащи доносились протяжное кваканье, вздохи, иногда тишину разрывало далекое конское ржание, иногда кто-то ломился сквозь кусты. Однако егерь Брудо, по всей видимости, опасался совсем других примет. Он и ухом не повел, когда через дорогу, напугав лошадей, пробежало целое семейство кабанов. Фонари, укрепленные на толстых оглоблях, хоть и слабо, но позволяли вознице распознавать путь.

Проехали развилку, слева остался покрытый мхом столб с указателями. Строжайший магистр постоял возле столба, почесал длиннющей ручищей под шляпой, затем взобрался на козлы к обер-егерю и о чем-то с ним тихонько заговорил. Казалось, что оба напевают на языке Долины, не употребляя согласных и рычащих звуков. Младшей почудилось, что примыкавшая справа дорога взбегала на холм, и там по ней двигалось что-то белое, но корявые стволы тут же заслонили обзор. Воздух становился все холоднее, ветер порывами залетал в узкие окна, принося чужие горькие запахи. Раз Младшей привиделось, что по прогалине кто-то бежит параллельно карете, а на толстой ветке она совершенно отчетливо разглядела повешенного со свесившейся набок головой. Охряно-желтый свет луны упал на мертвеца, и стало очевидно, что это совсем не человек, и даже не фомор, потому что у длиннорукого магистра рук было все-таки только две, никак не больше. Младшая ойкнула, хотела позвать Марию, но мертвец уже исчез в переплетении ветвей.

Мария качала головой и беззвучно что-то бормотала, то ли молилась, то ли ругалась. Раненую руку она держала в шерстяной перчатке. С первого этажа кареты не раздавалось ни звука, словно все спали, не кашлял даже дядя Эвальд.

Младшая облизала пересохшие губы. Ей стало казаться, что вот-вот, прямо в полутемном коридоре материализуется очередная нечисть, вроде вонючего Бескостого демона, и тут дядя Саня подергал ее за рукав.

Они вместе переместились к тому окошку, что располагалось на корме. Анке находиться тут совсем не хотелось, потому что, как раз под ногами, в «багажнике» ворочались бессонные горгульи. Людей они, очевидно, чуяли сквозь доски и раздраженно шипели, когда кто-то шел в уборную. Однако, выглянув в окно, Анка сразу забыла про горгулий, потому что...

— Воронка времени, — произнес сзади голос Бернара. — В точном переводе с языка Долины — омут времени.

Бернар переводил слова королевского поверенного. Анка обернулась. У окошка собралось все население второго этажа. В полумраке милорд Фрестакиллоуокер выглядел страшно, походя на клювастых обитателей клеток в багажнике. Его непропорционально большая, похожая на тыкву голова покачивалась на тонкой жилистой шее. Круглые, скошенные к носу, как у филина, глаза отливали зеленым, в цепких ручках пикси держал незнакомый прибор. Анка не понимала напевный, без единого согласного, язык Долины, но потихоньку научилась отличать его от других незнакомых наречий. Пикси что-то торопливо объяснял на этом языке Сане и Бернару, при этом вращал в руках устройство, напоминавшее одновременно музыкальную шкатулку, и старинные настенные часы, почему-то с шестью циферблатами. Циферблаты располагались по поверхности прибора самым хаотичным образом; кроме того, там имелись ручки, кнопочки и ручки для завода пружин. Агрегат потрескивал, позвякивал, тикал на разные лады и казался очень тяжелым.

— Это цайтмессер, — перевел слова пикси дядя Саня. — Старинная конструкция германских кобольдов, помогает находить потоки времени. Его милость за эталон принимает незыблемое время Блэкдауна, также учитывается текущее время таверны Слеах Майт, и время на цайтмессере Его строгости магистра Уг нэн Наата. Составляя замеры каждый переворот песочных часов, можно вычислить ожидаемые искривления, поскольку часы в карете начинают искажать, и таким образом по меткам искажений строится приблизительный ряд.

— Майн гот... — прошептала Мария. — Смотрите, что творится...

Пропала золоченая карета отважного барона Ке, пропали егеря с пиками, пропали длиннорогие быки, тащившиеся в связке за блестящей каретой круитни. Анка отлично помнила, что из таверны за ними следом выехал целый караван, а теперь не было никого, кроме четырех или пяти гончих егеря и пристегнутых запасных лошадей. Да и те не растягивались, а пугливо жались к корме.

В двадцати шагах от кареты глубокая ночь сменялась мягким рассветным сумраком. Там оба светила уже вспорхнули в небо, откуда ни возьмись, но не освещали ничего за пределами светлой границы.

И граница эта ползла по пятам за каретой.

Она распространялась на обе обочины, захватывая и пережевывая вековой дремучий лес, отвоевывая, откусывая по кусочку от дороги и от придорожных канав. Там вздымалась в иссиня-черное небо радужная размытая стена, похожая на полупрозрачный мыльный пузырь, за которым угадывались очертания совсем другого ландшафта, каких-то низеньких кустов, косогоров, усыпанных цветами чертополоха, круглых строений из грубо отесанного камня.

Там, в пузыре, захватившем уже половину неба, карету настигал яркий дразнящий полдень. Впереди границы света с шорохом и треском, ломая и давя кусты, бежали, летели и ползли невидимые во мраке лесные обитатели. Сотни птиц одновременно взмыли в ночное небо, вихрь от их крыльев ударил Анку по лицу. Младшей показалось, что она видела оленей и стаю волков, трусивших бок о бок. Собаки егерей уже не следовали за каретой, а обогнали ее и, трусливо оглядываясь, устремились в лес.

Егеря, по команде их предводителя, Брудо, открыли одну из боковых дверей и велели собакам запрыгивать на ходу. Многие псы послушались, но не все. Затем сами егеря вынуждены были оставить храпящих коней и забрались на подножку кареты. Пристегнутые сзади резервные лошади оборвали постромки и тоже ускакали вперед. Восьмерка рыжих тяжеловесов, запряжен ных в карету, пустилась рысью. Возница уже не подго нял их, а наоборот — пытался затормозить.

Но день неотвратимо нагонял ночь.

Как завороженные, гости из Верхнего мира следили за приближением переливчатой, чуть мерцающей пленки колоссального пузыря, неотвратимо настигающего их сзади.

Вот до границы осталось меньше пятидесяти метров. Сорок, тридцать...

Лошади понесли. Горгульи верещали в запертых клетках. Огромные колеса подпрыгивали на выбоинах. В глубине нижнего коридора хлопнула дверь, раздались тяжелые шаги. Сгибаясь под низким потолком, притопал член Капитула, на его гориллообразном лице невозможно было прочесть ни единой эмоции. Тяжелая карета все сильнее раскачивалась, с риском опрокинуться, но фомор, как ни в чем не бывало, затеял сверять показания своего цайтмессера с показаниями прибора пикси. Поверенный короля пикси казался взволнованным, но не напуганным.

— Его ученость сообщает, что потока нам не миновать. Очень сильное... гм-гм... как перевести? Очень сильное возмущение, нас отсекло от барона и остальных.

Несколько секунд по дороге вслед за каретой бежала стайка белок, за ними выскочили лисицы и снова спрятались на обочину. Зверье не желало покидать свое привычное время.

— И что теперь будет? — Мария держала здоровую руку на рукоятке пистолета, а локтем больной зацепилась за оконную решетку, чтобы не свалиться от толчков.

Три из четырех ламп в коридоре погасли. Бернар и Саня вцепились в поручни. На лестнице показалась всклокоченная голова тети Берты, она прокричала, что от тряски дядюшке Эвальду стало хуже.

— Его светлость милорд Фрестакиллоуокер считает, что мы имеем дело с так называемым «вороньим клином». Это явление не характерно для равнинных областей, очень редкий случай.

— А можно обойтись без перечисления этих дурацких титулов? — фыркнула наездница. — Поверьте мне, я их наслушалась в молодости достаточно! Вся эта словесная плесень не стоит ломаного гроша.

Дядя Саня посмотрел на Марию укоризненно, но ничего не сказал. В эту секунду от сильного толчка распахнулась дверь в каюту мужчин, в коридор высыпались остатки еды со стола, покатились стаканы, разбилось стекло. Тетя Берта едва увернулась от летящего в нее чайника, выругалась и поползла по лестнице вниз. Младшая не удержалась на ногах, но фомор, проявив потрясающую ловкость, поймал ее своей лапищей у самого пола.

Не успела она пробормотать слова благодарности, как сорвались крючки на плоском ящике, висевшем у самого окна. Анка только теперь обратила внимание, что возле каждого окошка, в коридорчике и каютах, имелся такой запертый шкафчик, вроде противопожарного щитка. Но в открывшемся ящике не было ничего для тушения пожара, скорее, наоборот. Анка поняла только, что это какое-то хитроумное оружие, для стрельбы через окно. Нечто похожее на арбалет, но с несколькими короткими луками, натянутыми стальными пружинами и сразу пятью стрелами на боевом взводе. Каждая стрела заканчивалась промасленным железным наконечником, обмотанным паклей. Магистр Уг нэн Наат спешно затворил шкафчик, но увиденного оказалось достаточно. Младшая задумалась — от кого же фомор готов оборонять каждое окошко в своей передвижной крепости?

Похоже, магистр и пикси закончили сравнивать бег стрелок на своих приборах и пришли к какому-то выводу.

— Нам не имеет смысла убегать, — перевел дядя Саня. — Впереди — переправа через реку, очень опасно оказаться втянутыми в омут посредине реки. Сравнив данные двух цайтмессеров, можно ожидать десятичасовой воронки, не больше. А впереди, скорее всего, второй край «вороньего клина». Мы остановимся и переждем.

— Это колдовство, — сказал Бернар. — Они употребили слово «колдовство». Если уж переводите, так не бойтесь сказать все.

—Я, кажется, не вполне понял, — смутился русский фэйри.

— Его ученость выразил мнение, что против нас использовано колдовство, и Его милость с ним охотно согласился. Эта дорога еще вчера была чистая до самой Фермы-у-Воды. Торговцы по ней ездят уже двенадцать лет без охраны, и магистрат не планировал переносить дорогу в другое место. «Вороний клин» не встречается на равнине, нам хотят помешать.

— Там сзади... быстрое время? — шепотом спросила Анка. Мысленно она уже представила, как от соприкосновения с солнечным пузырем ее кожа сморщивается, прямо как на руке у Марии. Как выпадают волосы и зубы, со скрипом сгибается позвоночник, и девушка, спустя минуту, превращается в шамкающую, трясущуюся старуху.

Лучше уж сразу умереть!

Она надеялась, что Бернар ответит или переведет. Втайне она надеялась, что он хотя бы погладит ее по плечу, если уж боится при всех обнять, но парень не отреагировал. Дядя Саня перевел вопрос, и королевский поверенный с готовностью пропел в ответ.

— Нет, это время, напротив, медленное. Однако в такие омуты попадать не менее опасно. Его милость говорит, что сейчас мы наблюдаем день, которому несколько недель или несколько лет. Судя по размеру деревьев, это очень медленное время.

Деревья как деревья. Граница почти догнала грохочущую карету. За гранью света, по ту сторону, словно в кривом, затуманенном зеркале Младшая различала самые обычные орешины, яблони и рябинки. Необычным было то, что взрослые, невообразимо старые деревья, росшие вокруг дороги, сомкнувшие кроны над головой, разом исчезали там, где подползала кромка дня. И сама дорога, достаточно ровная, мощенная серым булыжником, за кромкой света превращалась в разбитую, покрытую лужами и корягами колею. Слева от колеи, за жидкой березовой рощицей, насколько хватало глаз, расстилалась вересковая пустошь, по ней вдали неслось стадо лошадей. Младшая перевела взгляд направо, разглядеть, что это там светится на холме, но тут ее словно подкинуло. Она снова обернулась влево, куда указывала Мария.

Лошади застыли в прыжке. Их было двадцать, а может и больше. Некоторые замерли, вскинув вверх лоснящиеся крупы, показав копыта и разметавшиеся хвосты, другие растянулись в прыжке, задрав шеи. Еще дальше терновник упрямо карабкался в небо, как и повсюду в Изнанке, ограничивая горизонт.

— Дикие пони, — перевел Саня слова милорда. — Раньше их было полно. Это очень древняя воронка. Таких больших табунов диких пони не встречали уже сотни лет.

— Я так поняла, что сотня лет здесь может означать и нашу тысячу, — хмыкнула Мария.

— Верно. А сейчас Его милость просил держаться как можно крепче и желательно закрыть глаза.

Анка зажмурилась, обхватив поручень под окном. Мария придерживала ее здоровой рукой, а с другой стороны — наконец-то, обнял Бернар. Однако ничего не происходило, только стало очень тихо, и Анка снова отважилась приоткрыть один глаз.

В метре от высекающих искры бронзовых ободьев задних колес пространство и время рвались на две части. Могучие ясени и дубы проваливались в пустоту, вслед за ними в черное ничто опрокидывалась накатанная булыжная дорога, звезды на небе гасли одна за другой, словно задуваемые гигантским ртом. Сиреневое северное сияние дергалось и опадало, словно проткнутый иглой воздушный шарик. Впрочем, может быть, Анке только показалось, что она видела границу разрыва, потому что в следующий миг со всех сторон хлынул ослепительный свет, и омут медленного времени проглотил карету вместе с путешественниками.

Анка щурилась от режущих, жарких лучей. Она еще ничего не успела разглядеть за окном, но мигом вспомнила свое тревожное пробуждение. Ничего хорошего этот радостный день им сулить не мог.

Потому что снаружи пахло смертью.

Мертвые брохи

Здесь пахло смертью. Я не заметил, откуда так разило, — оранжевое солнце лупило в глаза, — но я сразу же понял, что попадать нам сюда явно не следовало. Надо было рискнуть и попробовать удрать от воронки через реку или еще как-нибудь скрыться, но только не сюда. Тем не менее, хозяин кареты и наш любезный провожатый постановили иначе.

Очень жаль. Я видел, что дядя Саня тоже скептически отнесся к словам насчет колдовства, а Мария вообще готова была плеваться. Это оттого, что мы никак не могли вытравить в себеидиотские привычки, принесенные из Измененного мира. Фэйри Верхнего мира умели многое, но, даже сталкиваясь с ворожбой лицом к лицу, предпочитали себя обманывать, как это делают бестолковые обычные. Ведь то, что мы умеем, то, чему меня научили отец и мать, мы не считаем колдовством. Это звучное, колючее словечко придумали невежественные европейские дикари, чтобы оправдать миллионы сожженных ими знахарей и травниц. Мы умеем тянуть деревья, умеем говорить с малыми народцами, умеем прятаться в пустой комнате, но вызывать омуты времени... Это чересчур. В этом смысле не только я, но и старики оказались неподготовленными к Изнанке.

Плохо, что мы не попытались сбежать. Очень скоро нам всем пришлось в этом убедиться.

Кучеру удалось обуздать коней, карета ехала все медленнее и наконец остановилась. Мы отворили дверь. Ни следа каравана. Непонятно, куда забросило барона Ке с его свитой, исчезли егеря охраны, кроме троих, спрятавшихся в карете, исчезли повозки торговцев. Хотя для них все могло выглядеть с точностью до наоборот. Торговцы продолжали неспешное движение на ярмарку, а испарились, наоборот, мы. Цайтмессеры барона, почти наверняка, засекли бросок «вороньего клина», но они ничего не успели предпринять.

Нас вырвало из привычной Изнанки и зашвырнуло в доисторическую даль.

Под колесами стелилась дорога, но совсем не та, которую мы оставили пару минут назад. Ни следа от ровно уложенного камня, от столбов-указателей, от придорожных канавок для стока воды. Эта дорога скорее походила на заброшенный тракт для перегонки скота. Залежи пыли, сухой конский навоз, потрескавшаяся земля вокруг зловонных луж. И еще следы, глубоко впечатавшиеся в почву, — овец, собак, коров, и... ботинок с очень длинными носами. Доблестный пикси носил примерно такую же обувь, но на двенадцать размеров меньше. Кроме этих следов имелись еще и другие, похожие на следы огромной кошки. Они мне совсем не понравились. Мы переглянулись с дядей Саней и молча решили пока не пугать женщин. А потом я взглянул на сотни беспорядочных отпечатков более внимательно и заметил некую систему, которая совсем мне не понравилась. Я постеснялся дергать взрослых за рукав и навязывать свои предположения. Наверное, зря. Наверное, надо было оторвать их от бесцельных обсуждений, но я, как назло, снова забыл, что прошел Ритуал и теперь имею такое же право высказываться, как и они. Я промолчал, прошелся вдоль окон в коридорчике и после уже не сомневался.

Не так давно по этой дороге гнали связанных людей и скотину.

Дядя Саня хотел спрыгнуть, но милорд Фрестакиллоуокер его остановил. Он попросил ничего не предпринимать до тех пор, пока они с Его ученостью сверяются с картами. Фомор и обер-егерь шептались с самым потерянным видом. Мария, прищурив глаза от пыли, переходила от окна к окну и мрачно ругалась сквозь зубы. И было отчего ругаться.

В глубоком синем небе бултыхались два солнца, рыжее и золотистое, похожее на слегка приплющенный лимон. Они почти не давали тепла. Заслоняя оба светила, с сумасшедшей скоростью проносились рваные дождевые тучи. На загнутом вверх горизонте ветер поднимал пылевые смерчи, о крышу кареты то барабанили капли, то стучали мелкие ветки и листья. Здесь стояла то ли глубокая осень, то ли неуютная, сырая весна. Более паршивую погоду тяжело было представить, но погодой неприятности не ограничивались.

Впереди пологим холмом поднималась черная, источавшая дым, проплешина. На вершине холма, воздев голые ветви, замерли несколько мертвых серебристых берез. Если я что-то смыслю в торфе, то подземный пожар здесь только разворачивался, не набрав еще полную силу. Потому что мы пока могли дышать, и потому что далеко по сторонам, слева и справа, виднелись зеленые островки. Пожар такого рода очень коварен, его практически невозможно потушить, он прячется, а потом вылезает совершенно неожиданно, проглатывая сотни и тысячи акров, снова прячется под землю, не давая нормально дышать людям и животным, подло выгрызая корни растений, убивая Маленькие народцы, без которых леса и поля сиротеют и долго не могут восстановиться.

Так горит торф, если его лишили воды.

Наша разбитая тропа ползла на плешивый обугленный холм, а справа краснели торфяные болота. Клубы удушливого дыма пока еще не соединились в сплошную завесу, резкими порывами ветра их уносило в сторону. Перед тем как исчезнуть окончательно, наша пыльная, покрытая золой дорожка разделялась. Направо, петляя среди валунов и серых проплешин, тащилась все та же тоскливая, полная сухих коряг тропинка, на которой едва поместились бы колеса нашей кареты. Зато влево, под уклон, начиналось широкое, мощенное черным камнем шоссе. То есть до шоссе этому проселку было далеко, но строили его основательно и на века. Шоссе ныряло в залитую водой прогалину и снова пряталось за дальним пригорком.

Я снова внимательно вгляделся в следы. Мне показалось очень важным разобраться, куда же гнали пленников — направо, в пустоши, или по мощеному шоссе, навстречу цивилизации? Кое-где виднелись отпечатки колен, ладоней, это люди падали, но их поднимали пинками. Длина шага и приблизительные размеры конечностей говорили в пользу обычных, скорее вето — пиктов, с их мужланским, тяжеловесным костяком. Если неведомые поработители погнали людей и скотину вдоль черных колонн, на гору, то мы рискуем угодить в гнездо работорговцев.

Вдоль всей разбитой дороги из обочин торчали колонны, грубо выдолбленные из черного гранита. Словно каменные пальцы, проросшие сквозь землю, они укоризненно указывали в серое, неуютное небо. Некоторые колонны обвалились, их потихоньку засасывала болотистая почва, плоские гранитные срезы торчали из красных торфяных луж. Некоторые, напротив, вздымались на высоту до тридцати футов; на их блестящих от дождевой влаги боках угадывались рунические письмена, полустертые изображения, но ни у кого не возникло желания их исследовать. Я осторожно понаблюдал за магистром и королевским поверенным: они настраивали приборы и глазели в окна с таким же ошарашенным видом как и мы. Обер-егерь Брудо, рекомендованный нам лэндлордом, как лучший знаток географии, кашлял от дыма и скреб в затылке, точно последний ученик. Ветер свистел и напевал тоскливую мелодию, завихряясь между гранитными исполинами. То одно, то другое солнце прорывало завесу туч, и тогда слева тысячами багровых зеркал вспыхивало болото. Неизвестно, насколько далеко протянулась топь, ее укрывали широкие полосы тумана. В ушах стоял неумолчный звон от парящего гнуса и комарья.

И откуда-то разило мертвечиной.

Впереди, на пригорке, коридор из черных колонн обрывался, одна из них когда-то повалилась прямо на дорогу, раскололась и постепенно погрузилась в рыхлую почву. Однако дальше, там, где начиналось мощенное камнем шоссе, ряды колонн поднимались снова, смыкаясь портиками. Сверху, на верхушке каждого портика, сидела каменная горгулья и следила за нами. Держу пари, не одному мне пришла в голову мысль, что скульптуры только притворяются скульптурами, уж очень натурально они смотрелись. Неведомый древний ваятель, без сомнения, обладал больным воображением. Он сумел расположить плоды своей фантазии так, что человека за милю охватывал озноб.

— Уважаемый Брудо, кто это мог построить? — спросила тетя Берта. — Смотрите, с той стороны тоже.

— Со всех сторон, — егерь пожевал губами, словно собирался выплюнуть жевачку. На его лбу выступили капли пота, хотя в карете совсем не было жарко. — С южной стороны сквозь топи на холм поднимается. Еще одна дорога, видите?

— Точно! — ахнул Саня. — И там такие же украшения.

Наши взгляды переместились на юг. Я мог только позавидовать острому зрению тетушки, впрочем, она за последние дни здорово помолодела. За свинцовой пеленой дождя среди далеких кустиков чертополоха действительно угадывалась нитка дороги с торчащими вдоль нее столбами. Не нужно было родиться Пифагором, чтобы примерно представить точку, где дороги встретятся. Мили полторы, не больше. За ближайшим подъемом, за горелыми полянами, куда тянули нас рыжие лошадки, должно находиться нечто.

Мир мертвых скульптур?

Ряд виселиц или тайная ярмарка рабов?

Я подумал, что совсем не хочу туда, где встретятся дороги. Горгульи, поднятые на огромную высоту над землей, становились все крупнее, все отчетливее вздувались мускулы на лапах. Крючковатые носы с клювами нюхали воздух, раздвоенные шипастые хвосты замерли, как будто для удара. Выпуклые черные глаза изваяний неусыпно следили за дорогой. Ветер дребезжал, как оборванная басовая струна. Вдоль правой обочины, пожирая усохший вереск, катился фронт подземного пожара.

— Ох, какие... какие страшные сидят... — протянула Анка. — Бернар, спроси у него! — Она кивнула в сторону обер-егеря. — Ведь говорили, что меняется только время? Значит, мы в том же лесу, что и прежде? Откуда тогда эти... памятники?

Я перевел вопрос, хотя и так все было ясно. Нас зашвырнуло в такое далекое прошлое, что глубокоуважаемый Брудо не мог дать внятный ответ.

— Я не знаю, кто это строил, — вздохнул егерь. — Но координаты места сменились незначительно. На холме остановимся и проведем ряд точных измерений.

— Ой, лошадки бегут! — указала пальцем Анка. Далеко справа скакали те самые пони, которых мы заметили еще раньше. Судя по скорости и испуганному ржанию, они убегали от какой-то опасности, но в клочьях дыма я видел только бесконечное поле вереска.

— Валя, глянь, — толкнул меня в бок дядя Саня.

Слева, за обломками колонн, тоже рос вереск, но уже в сорока ярдах начиналось мелкое торфяное болото, сплошь покрытое белоснежными кистями розмарина. Посреди болота, на сухом участке, возвышались круглые каменные брохи народа круитни. Конечно же, я их видел только на картинках в энциклопедиях. Гордый и отважный народ, к которому принадлежал наш новый знакомый, неприветливый барон Ке, строил такие жилища тысячи лет назад. Вероятно, они таскали каменные глыбы и создавали свои лабиринты еще тогда, когда римляне не употребляли слово «республика». Брохи были разной величины, но в самом маленьком могли поместиться мы все вместе с каретой. Круглые, каменные дома с плоскими крышами выстроились по окружности, точно маленькая крепость, приготовившаяся к нападению врага.

Внезапно за очередной колонной наметилась утрамбованная тропка, спускавшаяся прямо сквозь болота к поселению.

— Кажется, там есть кто-то живой, — дядя Саня поднес к глазам бинокль.

— Мы выйдем и проверим, — объявил строжайший магистр.

— Я тоже с вами, — сказал обер-егерь.

— И я, — Саня застегнул куртку.

Я втянул воздух. Не следовало туда ходить. Над брохами кружили тучи мух. К сожалению, ветер дул рывками, меняя направление, однако от болота совершенно явственно разило недавней человеческой смертью.

Обер-егерь приказал вознице остановиться. Лошади замерли, но вели себя неспокойно — переминались, жались друг к дружке, прядали ушами. В тишине стало слышно, как жужжат над трясинами насекомые, а позади нас потрескивает ползучее пламя.

— Не стоит туда ходить, — словно читая мои мысли, произнесла тетя Берта. Ее наполовину седая грива встала дыбом. Я представил, как тетушка будет выглядеть через неделю — моложе моей мамы.

— Я бы просил почтеннейшую Марию пойти с нами, — неожиданно обратился к наезднице черноголовый милорд Фрестакиллоуокер. — В случае затруднений, которые предвидим мы, общая сила потребуется.

Все стало ясно. Пикси ненавидели наше пороховое оружие, но — сила есть сила.

— Бернар, может быть, ты тоже останешься с Анной? — спросила тетушка. После Ритуала имени тетушка берегла мою независимость. Она, конечно, могла приказать мне сидеть в карете, но не стала этого делать. Может быть, из уважения к тайному имени дяди.

— Я тоже хочу, — пискнула Анка, но ей твердо приказали беречь сон дяди Эвальда и не высовывать носа.

Я спрыгнул в прибитую дождем пыль и сразу ощутил, как встает дыбом моя грива. Кровь толчками прилила к волосам, в затылке покалывало. Если бы рядом было дерево, я его непременно бы обнял, чтобы сбросить напряжение. Но вокруг лишь шуршала влажная трава и мертво молчал камень. Очевидно, в карете Его учености против внешних неприятностей действовали обереги или заклятия фоморов. В чистом поле я почувствовал себя голым. В пяти ярдах над дорогой нависала ближайшая черная колонна. Две ее тени от разных солнц то наслаивались на мокрый вереск, то растекались и впитывались, как грязевые потоки. На вершине колонны, нахохлившись, ждали чего-то растрепанные вороны.

В спину уперся злобный, неприветливый взгляд. Я оглянулся — так и есть. На обрубках соседних колонн, по ту сторону тракта, тоже сидели вороны. Их было много, несколько десятков. Я никогда не встречал таких крупных птиц этой породы, но не стал поднимать по этому поводу шум. В конце концов, до прибытия в Пограничье я много чего не встречал.

— Ждут очереди на трапезу, — вскользь заметил дядя Саня.

— На какую еще трапезу? — недоумевающе оглянулась Мария.

Конечно же, обоняние обычного человека не могло так быстро уловить этот запах, а я его почуял сразу же, едва спрыгнул на землю. Почуял, но не придал значения, не выделил среди остальных. Здесь совсем недавно пробежало, прошло и проскакало немало домашних и диких животных. Некоторых я с удовольствием бы приласкал, с другими говорил бы с уважением, а иные не заслуживали бы даже свиста. Сомневаюсь, что даже мой папа, потомственный лесничий, сразу разгадал бы эту загадку. Нос фэйри совсем не воспринимал тех, кого сторонились вороны, как опасных хищников. В Верхнем мире — это милейшие, уютные создания, частенько претендующие на лучшее кресло у камина.

Но в Изнанке все иначе.

Вороны ждали, пока покушают дикие коты.

Диких кошек водилось тут много, теперь я их прекрасно чуял. Они ни в малейшей степени не походили на ухоженных старушечьих любимцев, это были хитрые, чертовски злобные и неприветливые твари. И, скорее всего, гораздо крупнее домашней кошки. Они превосходно умели прятаться и наблюдали за нами издалека. Но меня не интересовали их жилища и нравы. Меня беспокоило, чем коты завтракали совсем недавно.

Первым на тропинку шагнул обер-егерь. Его помощник, как и прежде, нес длинную пику, на конце которой болталась клетка с живым крольчонком. Оба отрядных закутали носы платками, но все равно не могли побороть кашель. Наверное, они не привыкли, как мы, ко всякой гадости в атмосфере. Наблюдая за мечущимся кроликом, я хотел спросить, неужели в воронке времени мы можем провалиться куда-то еще глубже, но промолчал. За егерями вышагивал черноволосый пикси, в вязаном камзольчике похожий на придворного скомороха. У милорда не было в руках оружия, зато на грудь он повесил цепь с костяными фигурками. За ним, опираясь на чудовищных размеров посох, выступал фомор. Он снял свою остроконечную войлочную шапку и стал еще больше похож на гориллу. Саня галантно вел под ручку Марию, а я замыкал шествие. Мария дала мне один из пистолетов. В который раз получив в руки средство убийства, я спросил себя, что же такого увлекательного в обладании оружием находят мальчишки обычных.

У кареты остались двое младших егерей. Они достали сумки с овсом и налили лошадям воды из цистерны, укрепленной над туалетом. Рыжие тяжеловесы всхрапывали и пятились, путаясь в постромках. Анка и тетя Берта махали нам из окна первого этажа. Я слышал, как неровно дышит дядя Эвальд. Он то дремал, то просыпался, изо всех сил сопротивляясь свалившейся напасти. Тетя Берта надеялась, что дядюшке сумеют помочь знахари Темного двора, но теперь встреча с ними отложилась на неопределенное время.

Или ее кто-то отложил.

Дождь сыпал крупными холодными горошинами. Мы выбрались на площадку у крайнего броха. Запах гниения стал невыносим. Я позавидовал Марии, которая не замечала и половины этого смрада. Но дело не только в обонянии. Обычная женщина не замечала тягостной атмосферы насилия, застывшей над этим неприветливым поселком. То, что поселок пуст, я знал еще на дороге. Круитни выстроили замечательные дома-крепости, однако ни толстые стены, ни хитрое расположение каменных жилищ не помогло их обитателям. На плоских каменных крышах проросла трава, от одного броха к другому по кочкам были проложены дорожки из утрамбованного щебня. В центре окружности этого самобытного городка имелось возвышение, также сложенное из камня, очень похожее на цирковую арену. Там росло несколько скособоченных нездоровых деревьев неизвестной мне породы. Любой фэйри разбирается в сотнях пород деревьев, но таких я никогда не встречал. Отталкивающие, голые ветви без единого зеленого листка, и полчища мух вокруг них. Тысячи, миллионы мух кружили над площадью, а черные входы в брохи взывали к нам, как распахнутые, жаждущие рты.

Пахло смертью.

Я видел, чем пахнет, но глаза еще отказывались верить. И только когда побелевшим лицом обернулся обер-егерь, сомнений не осталось. На утрамбованной арене были распяты и прибиты кольями к земле несколько коренастых человеческих фигур. Судя по сохранившимся остаткам татуированной кожи — настоящие круитни. Над мертвецами ревели полчища блестящих мух. Кто-то отгрыз им ноги, проел животы, обезобразил лица. Повсюду виднелись следы крупных кошачьих лап.

Мне очень хотелось верить, что дикие коты сделали свою работу уже после смерти несчастных. Они прятались где-то поблизости, залегли в кустах, недовольно ожидая, пока мы уйдем.

— Нам стоит их сжечь или похоронить? — спросил у фомора Саня.

И без того диковатая физиономия магистра превратилась в страшную африканскую маску.

— У круитни не положено хоронить без... без обряда.

— Но здесь особой случай, Ваша ученость, — деликатно кашлянул пикси. — Полагаю, мы вправе их сжечь, чтобы не допустить дальнейшего глумления над душами их.

— Мы просто проедем мимо, как будто ничего не случилось? — спросил я у обер-егеря. Брудо побелел, кисточки на его ушах поднялись дыбом, ноздри ходили ходуном.

— Пошли, зайдем внутрь этой хоккейной шайбы! — Мария передернула затвор. — Надо проверить!

— Вы зайдите в эти брохи слева, а мы — пойдем справа. — Его строгость подкрутил фитиль у фонаря. — Держитесь вместе! Берегитесь котов, они нападают всегда с разных сторон одновременно!

Я подумал, откуда фомору известно, как нападают дикие коты, если их в Изнанке перебили сотни лет назад. Еще одна тайна. То ли обер-егерь нам соврал и хищников не уничтожили окончательно, то ли магистр частенько проваливался во временные воронки.

Передо мной зияла черная щель. Оттуда тянуло сыростью, но не трупным запахом. Мария перехватила фонарик, Саня со вздохом зажал в руках пистолет.

— Бернар, держись слева от меня, — попросил он. — Если понадобится ткать.

— Я помню, что делать, — сказал я. Если понадобится быстро ткать покрывало силы, дядя Саня должен быть справа, потому что он сильнее меня. Мы оба знали, что в брохе никого не было, но в таких случаях нельзя доверять даже собственному нюху.

Пока дядя Саня сильнее меня, но это ненадолго. Я решил, что буду стараться, я буду взрослеть и учиться здесь всем видам колдовства и знахарства, которые только доступны. Я осилю любые ритуалы Неблагого двора и стану сильнее всех. Тогда меня не будут ставить слева, я сам начну ткать Покрывало от центра. Иного выхода просто не было, потому что я теперь никому не верил. Тетушка Берта забралась в Изнанку в поисках невидимого острова фэйри, якобы хранящего тайну бессмертия. Дядя Саня, оказывается, спал и видел, как его фина спрячется в Пограничье, а про Вальку Лунина он и не вспоминал. А наездница атлантов — та вообще с удовольствием перестреляла бы всех в округе, лишь бы плодились ее любимые Эхусы.

Младшие егеря скинули с плеч арбалеты. Почтеннейший Брудо отвернулся от места казни, рубил топориком ветки для костра и рассматривал горгулий на колоннах. Отсюда казалось, что каменные зверюги над нами хохочут. За дорогой стелился вонючий дым.

Меня невольно передернуло, настолько отвратительным было все. Все, что нас окружало. Никогда представить себе не мог, что доведется попасть в такое гнусное место. Внезапно я кое-что понял. Здесь не должно быть домов. Просто невозможно жить в краю, где хочется выть. Однако дома стояли, такие дома, которые не построишь за пару недель. Эти каменные плиты обтесывали месяцами.

В брохе сразу за поворотом коридора наметился новый поворот. Потом развилка, тупик справа, и на земляном полу — грубо вырезанная деревянная кукла. Мария посветила в проход. За куклой грязным комком свалялись куски покрывал или одеял, осколки глиняных горшков и домашней утвари непонятного назначения. Мы переместились в коридорчик, ведущий налево. Хроники не обманывали — древние дома пиктов представляли собой настоящие лабиринты. Если бы нас тут ждали с оружием, вряд ли удалось бы проникнуть глубже, чем на пять шагов.

В какой-то момент мне послышался невнятный звук, будто по большому барабану терли наждачной бумагой. Звук исчез, он был такой слабый и далекий, что я приписал его болотным зверькам.

В сердце броха мы застали картину панического бегства, иначе не скажешь. Убогая мебель, подстилки, горшки были перевернуты, раскиданы, но нигде не встретилось следов борьбы. Пахло коровой и скисшим молоком. Совсем недавно корову держали прямо в доме и тут же доили. Дядя Саня присел в центре зала, под дырой в потолке, предназначенной для дыма, и пощупал холодную золу в костре. Огонь обитатели броха разводили в широком круглом проеме, вылепленном из глины, на манер азиатского очага.

— Они ушли недавно, — сказала Мария, освещая спиралеобразные рисунки на стенах. — Краска еще свежая.

Они ушли недавно, ушли в большом страхе. Мария видела свежую краску, а я чуял десятки других признаков поспешного бегства. Здесь жили примитивные люди, не придумавшие себе даже алтарей. Пикты всюду рисовали спирали — на коже, на посуде, на стенах собственных домов. Я подумал, что если духам Священных холмов будет угодно не убить нас тут, следует непременно спросить барона Ке, что означают его татуировки. Потом я поднял еще одну корявую куколку, втоптанную в пол, и подумал, что за право мельком поглядеть на доисторический поселок археологи из Внешнего мира продали бы не только душу, но расстались бы с последними штанами.

— Они сбежали без боя, — констатировал Саня. — На дороге полно следов колес и копыт. Они угнали скотину и ушли сами.

Нет, мысленно возразил я, это их угнали, как скотину. Но вслух я не стал спорить.

— Что тут творится, вы можете объяснить? — шепотом спросила Мария. — Там, снаружи, — довольно свежие трупы. Воняют недолго, не больше двух суток. Я не разбираюсь, кто тут круитни, а кто — клури каун, или как их там, но ребят никто не резал. Поверьте, я насмотрелась на казни. Их вымазали какой-то дрянью и оставили умирать среди комарья. Из них просто высосали кровь. А еще — им в рты вставили распорки и залили мед. Насекомые выжирали их изнутри, скорее всего — какая-то порода муравьев. Причем, не надо быть семи пядей — этой сраной деревне нечего делать на болотах! Поглядите под ноги, — она посветила фонариком, — Сочится вода! Кто будет жить в гнилой трясине?

Вот оно. Даже Мария заметила. Под взглядами каменных горгулий никто не стал бы строить мирное жилье.

— Всю их деревню какой-нибудь колдун зашвырнул сюда, в далекое время? — предположил я.

— А что, если наоборот? Если болото, из еще более давнего прошлого, подкинули сюда, в сухую деревню? — высказала неожиданное суждение Мария. Наездница на глазах расставалась с «железной» логикой Верхнего мира. — Представьте только — проснешься утром, а вместо возделанных полей — вонючий крысятник с малярийными комарами!

Я представил и поежился.

— Думаешь, поэтому они сбежали? — спросил дядя Саня.

— Вы правы. Здесь, в доме, я не чую убийства, — сказал я. — Наверное, пикты убежали, когда им стали угрожать враги. А тех, кто оказал сопротивление, — привязали на съедение комарам.

Мы осмотрели еще два броха и везде нашли то же самое. Изрытая влажная земля, заплесневелые остатки пищи, грубая глиняная посуда, трехцветные узоры на стенах, жалкий запас хвороста для очага.

Когда выбрались на свет, там уже ждали мрачный, как туча, егерь и его высокородные приятели. Они побывали в остальных жилищах, закидали трупы хворостом и подожгли. Сырые костры не желали разгораться, тогда младший егерь принес из кареты бутыль с маслом, плеснул в чадящие кучи. Никто не произнес ни слова. Мы провожали несчастных, желая им счастливого полета после жестокой казни. Сквозь нарастающий гул пламени мне снова послышался далекий, низкий звук. Очень странно, что я не мог определить направление и не мог представить животное, способное так шуршать.

Пока фомор, пикси и отрядный совещались, наш русский кровник присел и потрогал влажную почву.

— Вы тоже слышите? — обрадовался я.

— Это под землей. — Дядя Саня с силой вдавил кончики пальцев в землю. — Как будто шомполом чистят дуло.

Мне такое сравнение не приходило в голову, но в чем-то дядя Саня был прав. Словно огромный шомпол вращался в грязном стволе, со скрипом разминая, проталкивая песчинки и пыль.

— Добрые Соседи тоже так поступают с врагами? — спросила по-русски Мария, указывая подбородком на горящих мертвецов. Хорошо, что ей хватило такта не задавать такой вопрос на английском.

— Добрые Соседи вообще никого не казнят, — отозвался дядя Саня.

— Тогда кто их так? Мы должны представлять нашего врага, вы согласны со мной?

Я перевел на язык Долины, но вопрос повис в воздухе. Нас забросило не в прошлую неделю и даже не в прошлый век. Нас забросило в чудовищную временную даль, потому что на памяти народа фэйри никто из наших врагов не поступал так с себе подобными. В том веке, куда мы попали, по вересковым пустошам носились огромные табуны диких пони, а в болотах прятались крупные хищники породы кошачьих.

— Мы согласны с вами, но не представляем врага, — понуро развел длинные ручищи магистр.

— Хорошо, что с нами нет барона, — прошептал пикси. — Печально ему стало бы при виде таких издевательств, соплеменников его постигших!

— Когда же это происходило? — напал я на обер-егеря, но отрядный только пожал плечами. Он был очень возбужден, кисточки на ушах ходили ходуном, ноздри раздувались. Наблюдая за Брудо, я с горечью признавал наше несовершенство, упадок наших знаний и умений. Наверняка, обер-егерь чувствовал и видел в десять раз острее, чем мы, жалкие выходцы из мира машин. О, как бы я хотел хоть немного походить на него!

— Очень давно... — прокряхтел магистр Угнэн Наат. — За этим холмом должен находиться Блэкдаун, но его здесь нет. Нет даже первой крепостной стены, ее строили, по преданию, для защиты от котов-убийц, еще когда в Изнанку не начал спускаться Неблагий двор фэйри. И я впервые в жизни попадаю в такую большую воронку. Что вы скажете, милорд?

— Очень давно, — подтвердил пикси. Его жесткая, вороная шевелюра встала дыбом, а кончик крючковатого носа слегка шевелился от напряжения. — Несколько сотен или тысяча лет. Мне не нравятся эти колонны.

Младший егерь указал начальнику на подозрительное шевеление кустов за пределами болота. Брудо свистнул в свисток. На дороге, возле кареты, егеря синхронным движением вскинули на плечо арбалеты.

— Что там такое?! — Мария выхватила пистолет.

— Эй, скорее сюда! — это с подножки кареты кричала тетя Берта. — Они справа, ползут по канаве!

— Кто ползет?

— Назад, все назад! — скомандовал магистр. — Это коты! Нам надо успеть разжечь огонь.

Но мы не успели.

Добрый пастух

В течение трех секунд они отрезали нас от кареты. На тропе возникла дюжина пятнистых тощих тварей, окраской напоминавших гиен. Из камыша, по ту сторону горящего погребального костра, выбирались все новые и новые кошки. Некоторые были не крупнее болотного кота, чучело которого мы видели с отцом в зоологическом музее, я даже невольно обрадовался, что они такие нестрашные.

— Скорее, милорд!

— Ваша милость, сверху!

Эй, парни, готовьте огонь! — приказал своим помощникам Брудо.

Исполосованная прежними ранами клыкастая морда появилась на крыше броха. За ней — вторая и третья. Эти звери были почти как сервалы, гораздо крупнее тех, что с шипеньем крались по тропе. Они приседали, прижимали уши, очевидно, готовясь прыгнуть одновременно. Дым и огонь их отпугивали. Нам не хватило ума набрать с собой горящих веток от костра, но теперь было поздно.

Отряды трупоедов отрезали нас от места погребения.

— Прикрывайте спины! — Магистр выстроил нас в боевой порядок. Обер-егерь — в авангарде, Саню и Марию — на фланги, а меня и королевского поверенного, как самых слабосильных, — в центре. Сам магистр прикрывал отход, замыкая круговую оборону. Как мы очень скоро убедились, коты охотнее всего атаковали сзади.

— Парни, держите лошадей! — распоряжался младшими егерями Брудо. — Гвидо, Арми, не дайте им обойти вас по обочине!

— Ваша милость, умоляю вас, оставайтесь позади!

Милорд Фрестакиллоуокер был явно не доволен ролью запасного игрока, уготованной ему питекантропом. Я не очень представлял, как зеленоглазый пикси собирался драться с кошками, многие из которых весили больше его самого. Да и оружия у него не было. Пикси что-то бурчал сквозь зубы, перебирая на груди костяные бусы. Только сейчас я пригляделся к ним внимательнее — это, без сомнения, были фаланги пальцев. Вполне возможно, что не человеческих, да и само понятие «человек» в Изнанке оказалось чрезвычайно размытым. Я читал про индейцев Северной Америки и про дикарей Африки, они не носили кости просто так. Кости — это почти всегда символ убитых тобой врагов. Где же особа, приближенная ко двору, отыскала столько врагов в мирных королевствах Изнанки?

Его милость продолжал перебирать косточки на груди.

Если бы тетя Берта находилась рядом с нами, мы попытались бы соткать Покрывало силы. Но тетушку мы оставили в карете, а фомор и пикси, совершенно очевидно, не умели ткать. То есть у них, наверняка, имелись собственные методы дрессировки, но в данный момент мы все опоздали.

Мы позволили себя окружить, невольно сбились в кучу, спиной к спине, причем взрослые запихнули меня в центр круга. Коты передвигались вокруг плавными шажками, но не рисковали нападать. От них разило болотной гнилью, в мокрой вонючей шерсти копошились паразиты.

— Боже, сколько их... — простонала Мария.

— У нас не хватит патронов, — дядя Саня вытащил кривой зазубренный нож.

— Они не боятся вашего оружия, — сказал пикси. — Когда я дуну, бегите к карете. Бегите изо всех сил!

Я скосил глаза влево. Казалось, чахлая болотная трава ожила, подернулась мелкими буро-желтыми волнами, превратилась в две реки. Одна река обтекала нас по кругу, сверкая воспаленными, злобными глазами, а вторая потекла в сторону дороги. Лошади бились в постромках, ржали в страхе. Кучер безрезультатно пытался их успокоить. Оба младших егеря стреляли с подножки; рядом я заметил тетю Берту и Анку, они наловчились перезаряжать арбалеты.

Фомор развернулся лицом к врагу, на ходу выкручивая из посоха полутораметровый двуручный меч. Его волосатые щеки раздулись, словно магистр собирался дунуть в саксофон. В оранжевом свете тускло отозвались рунические письмена на лезвии. Зеленоглазый пикси, чем-то похожий на совенка, тряс своими амулетами, приседал и вскрикивал, но пока это нам ничем не помогало. Я попытался установить контакт хотя бы с одним котом, это получилось. Пожалуй, я мог бы подчинить себе пару Дюжин, но не более того. Удержать такую ораву без специальных заклинаний не смог бы и дядюшка Эвальд.

Коты заорали и бросились к нам. По сравнению с этим воплем, весенние серенады дюжины «сиамцев» показались бы милой колыбельной. В ответ им неожиданно сильным, глубоким голосом запел обер-егерь. У меня, от его короткой песни, признаюсь честно, заныли зубы и зазвенело в голове. Кошки на мгновение затормозили, передние были явно напуганы, но задние ряды напирали, и атака продолжилась. Еще раньше обер-егерь надел на голову кожаный мешок с прорезями для глаз, на манер ку-клукс-клановского головного убора, затем извлек из заплечного подсумка и быстро натянул длинные, почти до плеч, перчатки, снаружи состоящие из сплошного частокола гвоздей.

— Во дает! — восхитился дядя Саня.

— Солидная амуниция, — поддержала Мария. — Знает свое дело!

Брудо привык драться в своем мире, зато мы оказались не готовы.

Тут маленький чернявый пикси пригнулся к земле, словно собираясь взять низкий старт, и дунул огнем. Его легких и набранной в рот горючей смеси хватило секунд на пятнадцать. Милорд спешно обежал нас по кругу, превратив первую линию нападавших в визжащие, ослепшие головешки.

Но некоторые прорвались. В локоть дяде Сане вцепился кот, статью напоминавший молодого бульдога, однако только изорвал зеленый плащ-дождевик. Даже проткнутый ножом, он продолжал орать на земле и тянул когти к нашим ботинкам. Мария встретила двух зверей пулями между глаз, стреляла она потрясающе, даже не целясь.

— Бегите! Бегите!

Меч в лапах фомора превратился в музыкальный инструмент. Он запел, сперва несмело и прерывисто, затем, словно древний сказитель, прокашлялся и затянул тонким ледяным голосом свою любимую песню. Этот стальной гигант знал в совершенстве только одну песню, но ее вполне хватало, чтобы собрать сотни слушателей.

Они прыгали магистру на лицо, норовили вцепиться в глаза, но он чудесным образом успевал их отшвыривать, душил руками, с хрустом переламывая ребра и позвонки. Егерь обнимал сразу двоих, а то и троих котов, падал на спину, перекатывался на живот, а когда раздвигал колючие объятия, с них стекали живые еще, страдающие тряпки.

Его милость снова дунул. Не знаю, какое отношение к его трюку имели жуткие амулеты на груди, но после второго захода в рядах нападавших прорезалась глубокая пылающая траншея. От пикси не пахло бензином или другими производными нефти: дрянь, сродни жидкому напалму, которую он растворял во рту, вообще никак не пахла. По прошествии времени могу честно заявить, что более жестокого оружия в действии я не встречал. Попадая на шкуру, даже маленькие капли горящей жидкости буравили ее, выжигая в туловищах котов сквозные дыры, будто в них плевались расплавленным свинцом или кислотой. От чужой боли у меня раскалывались виски.

Дядя Саня бежал, тянул за собой Марию и что-то кричал, напрягая связки. Вихрь вороньих крыльев метался над дорогой, шел дождь из седых перьев. Горгульи на колоннах, кажется, искренне веселились. Обер-егерь кричал — на его ногах повисли сразу две кошки. Дядя Саня прыгнул на них с ножом, вернул Брудо в вертикальное положение, и тут же сам был атакован сзади.

— Кто-нибудь, дайте мне нож! — орала Мария. Ее бесполезная, усохшая рука с трудом справлялась с зарядкой новой обоймы. Свободного ножа ни у кого не нашлось.

Тетя Берта творила Оборонительное заклятие холма и продолжала подавать младшим егерям арбалеты Парни поджигали наконечники стрел, те вспыхивали, очевидно, заранее чем-то смазанные. Благодаря непрекращающейся стрельбе огненными стрелами егерям пока удавалось удерживать кошек на обочине, не подпуская их к лошадям.

В моем мозгу отдавались слова тетушки, но я никак не мог сосредоточиться и помочь ей, потому что справа, в паре шагов, по заживо горящим собратьям подбирались пятнистые бестии. Тем не менее, Оборонительное заклятие начало действовать. В каждом из нас словно удвоились силы, сверху будто опустился прозрачный колпак, полный свежего, тонизирующего кислорода. Руки обер-егеря замелькали под аккомпанемент его охотничьей песни. Две крупные кошки прорвали наш тесный круг, ворвались в центр. Одна с протяжным мяуканьем кинулась на затылок Марии, но Брудо легко схватил ее за загривок и одним резким движением оторвал ей голову. Вторая кошка кинулась мне в ноги и успела пустить в ход когти, прежде чем егерь сломал ей передние лапы. Мне крупно повезло, что дома, перед самым нашим бегством, я послушался дядюшку Эвальда и надел осенние ботинки. Тогда это показалось мне изрядной глупостью, а сейчас толстая свиная кожа спасла мне ноги, а может быть, и жизнь.

Тетя Берта пела, но уже не одна! Я напрягся, улавливая ее колебания.

Наш доблестный дядюшка Эвальд, наш любимый Глава септа, очнулся и помогал сестре. Он был не в состоянии подняться с ложа, ослаб до потери сознания, и действительно, несколько раз его терял. Но, очнувшись, вплетал свой голос в песню тети Берты!

Я дал себе слово, что если выберусь живым, подберу себе крепкий, пусть тяжелый, но надежный клинок. А еще лучше — два! Я больше не желаю оставаться бестолковой, ни к чему не годной мишенью! У меня был пистолет, что дала Мария, а в нем — девять патронов. Замечательное оружие для устрашения или охоты на бизона, но никак не для войны с многочисленными мелкими противниками. Меня зажали со всех сторон, подталкивали, как маленького, но если честно...

Если быть до конца честным, то мне невероятно хотелось достичь спасительных ступенек и нырнуть в свою каюту! Меньше всего мне мечталось остаться один на один с обезумевшей хищной оравой. Они орали, как настоящие бесы, и крались за нами по пятам, улавливая малейшие бреши в обороне. Смрад от их заживо горящих собратьев выворачивал мне желудок. Я заметил, что Марию тоже вырвало.

— Бернар, не высовывайся! — это дядя Саня. Он только что отрубил переднюю лапу одной особо наглой кошке, но получил глубокие царапины, требующие перевязки.

— Милорд, справа!!

Пикси бежал последним, улепетывал со всех ног, но поскользнулся на влажной тропинке. С высоты кареты к нам уже тянули руки кучер, тетя Берта и один из егерей. Второй младший егерь, молодой парень в салатного цвета кафтане, с козлиной бородкой, также подкрашенной в зеленый цвет, стоял, расставив ноги, и целился во что-то за нашими спинами. Королевский поверенный упал, и тут же прозвенела стрела. Маленький хитроумный арбалет егеря выплюнул пять коротких стрел, и на каждой теперь корчилась дикая кошка. Не успел он отстреляться, как Анка кинула ему новый заряженный арбалет.

— И-эх! И-эх! — словно рубя дрова, влева и вправо кидался обер-егерь. Монеты звенели в его бородках под колпаком. Куртка и штаны славного Брудо были изодраны, но глубоких ран, угрожающих жизни, он пока не получил.

— Бернар, сзади!!

Я оборачивался, я пригибался, настолько быстро, насколько мог, но мое туловище и ноги стали вдруг непослушными, как это случается во сне. Она пикировала на меня, раскинув лапы, выставив хвост, как парус, выгнув влажный желтовато-коричневый живот, оскалив в адской улыбке пасть, из пасти летели брызги, и ничего не было в ее глазах, кроме безумия. Она — потому что я успел заметить ряд сосков на ее брюхе, — она совсем недавно выкормила котят. На долю секунды я успел представить ту кошмарную боль, которая меня ждет, если зверь вцепится в гриву, а в следующую долю секунды меч фомора разрезал кошку в полете. Она плюхнулась мне на грудь, всего забрызгав горячим.

До конца тропы, до спасительной дверцы кареты оставалось совсем немного. Пикси дунул третий раз и отбросил бесполезный пузырек. Я даже испытал некоторое разочарование, убедившись в земной природе его страшного дара. А так здорово было представить племя огнедышащих карликов.

Коты горели, но их спасали болотные лужи, а по сухой обочине наступали новые отряды. У Сани руки были по локоть в крови, на его кривом ноже болтались лохмотья шерсти, от плаща остались одни дыры. Внезапно Мария упала на колено и открыла огонь сразу с двух рук, целя куда-то вбок. Оказалось, младший егерь на дороге не справился, он выстрелил десять стрел из арбалетов, затем схватился за ножи, когда вопящая волна выплеснулась под колеса. Мария убила еще дюжину тварей, остальные трусливо отступили. Младший егерь, его звали Гвидо, получил передышку и заряженное новое оружие, но его здорово помяли, вырвали клок из бороды, вся его физиономия была залита кровью. Анка кричала ему по-русски, чтобы поднимался в карету. Парень, естественно, не понимал, качался, вытирал глаза и, кажется, потерял ориентацию. К нему подскочил кучер, очень вовремя забрал арбалеты, потому что коты снова выползли на дорогу.

От огромного количества зверюг увядшая трава шевелилась. Казалось, что сама земля пришла в движение. Тетушка бормотала чудесные слова, а я попытался свистнуть, как свистел в Верхнем мире, но ничего не получилось. То есть свистнуть получилось, но пятнистые убийцы не отреагировали. Когда пугаешь хищника или лаской подчиняешь его своей воле, всегда получаешь ответный толчок, и он тем сильнее, чем сильнее личность зверя. Это вроде отдачи при стрельбе.

Но эти животные не звучали во мне рассерженным хором, не бились изнутри, раззадоривая и призывая себя покорить, как это делали, к примеру, волки в Саянах. У пятнистых котов не было никаких других желаний, кроме как убить нас всех.

Их кто-то послал с этой целью.

Или не так. Кто-то зашвырнул нас туда, где коты уже ждали, как нарочно — голодные и до предела обозленные. Я неплохо представляю по книгам, и благодаря папиным лекциям, сколько пищи надо некрупному хищнику, и какая территория нужна стае для прокорма. То количество особей, что плотным кольцом сгрудилось вокруг нас, физически не могло существовать на вересковых пустошах. Большинство издохло бы задолго до нашего появления.

Значит, их кто-то нарочно собрал и перебросил сюда.

Разделившись на две волны, хищники обходили нас по канавам, забирая в клещи. Мария получила от фомора нож, распотрошила штук восемь кошек. У дяди Сани результаты оказались лучше, но у него был расцарапан лоб, и одна из бестий добралась до его гривы. Любому фэйри известно, как это больно, и как непросто остановить кровь из пораненных волос. Наш русский кровник держался с потрясающим мужеством, он только все чаще сплевывал красным и встряхивал головой, словно отгоняя мух.

Я даже не представлял, что наш русский кровник может рассвирепеть до такой степени. Драка шла уже на самой обочине, мы получили преимущество в виде сухой земли. Саня мог бы запрыгнуть на подножку, но вместо этого он обмотал пораненную правую руку свитером, как это делают инструкторы, обучающие собак, и, выставив вперед замотанную конечность, ринулся в самую гущу врага. Коты по дурости прыгали, целясь в руку, и тут же валились со вспоротыми животами. За минуту дядя Саня проделал брешь в рядах противника, вынудив штук сорок бестий перейти к обороне. Он возвышался над ними, как викинг, или, скорее, как былинный русский богатырь, о которых мнечитала Анка. На миг я столкнулся с ним взглядом — у Сани были глаза берсерка.

Фомор и отрядные дрались расчетливо и холодно, почти механически, Брудо так и не прекратил свою воинственную песню, а русский сам превратился в зверя. Он кромсал и рубил, привалившись спиной к черной гранитной колонне, пока кошки, поджав хвосты, не хлынули мимо него. Они его избегали!

Но беда состояла в том, что они не собирались покидать поле боя. Папа учил меня общению с Маленькими народцами и с лесными убийцами, вроде медведей. Никогда еще я не встречал животных, столь самозабвенно ищущих смерти.

Они не собирались оставлять нас в живых.

Однако контратака нашего русского кровника позволила милорду Фрестакиллоуокеру собраться с силами. Он приподнялся на коленях, сделал несколько молниеносных скользящих движений и остался один в кольце дергающихся врагов. Я не успел заметить, чем орудовал пикси, лезвия он прятал в рукавах. Четыре кота бились в конвульсиях, их боль ударяла мне в виски, как разряды тока. Рядом, проткнутые стрелами, дергались еще двое. Пикси встал, зажимая рваные раны на ноге, огромный фомор рванулся ему навстречу, подхватил маленького друга и почти баскетбольным движением отправил его в карету.

— Все внутрь! — громыхал фомор. — Надо бежать, иначе — не спасем лошадей!

На нем тут же повисло не меньше десятка бестий. Магистр не издал ни звука, а коты орали жутко, похлеще, чем те несчастные, которых мы заживо жгли в пещере. Его строгость очень плавно повел мечом вдоль тела, с одной стороны, затем с другой, начиная от затылка, где его плащ в клочки рвали сразу три зверя. Меч был наточен так остро, что отрубленные половинки котов еще некоторое время цеплялись за одежду фомора. Магистр отступал спиной к серо-бурой лавине, к десяткам желтых ненавидящих глаз. Он вращал перед собой стальное лезвие с такой скоростью, что хотелось проморгаться. Коты застывали, словно зачарованные пляской смертельного металла.

— Брудо, они сожрут лошадей! — это кричала тетя Берта.

Если погибнут лошади — нам конец. Мы все это поняли одновременно. Вороны кружили и каркали, плотной тучей нависая над каретой. С противоположной обочины к коням подбирались ползком не меньше двух дюжин болотных тварей. Младшие егеря стреляли, лежа под колесами. Многих они убили, но хищники все прибывали. Кони сверху были укрыты плотными попонами и, вдобавок, кольчужными сетями, утыканными лезвиями. Наверное, предусмотрительный фомор заранее приказал егерям закутать животных.

Но ноги он им обезопасить не мог. Испуганные кони дернулись, не слушая кучера, карета пришла в движение. Кучер, пожилой фомор с седей бородой, выскочил наружу с длинными стилетами в обеих руках. Отчаянно ругаясь, он зарезал несколько кошек, затем повис на холке передней лошади, его ноги бороздили пыль. Могучее животное волокло кучера, словно не замечая его веса.

Тетя Берта внутри кареты перевязывала раненого пикси. Он мужественно сдерживал стоны, хотя на обеих его ногах кожа свисала полосками вместе с шерстяными чулками. Мария отстрелила пустую обойму, Саня прикрывал ее и меня: со своим янычарским кривым ножом, забрызганный кровью, со всклокоченной бородой, он походил сейчас на доисторического неандертальца, защищающего свою семью. С другой стороны, меня закрывала широченная спина магистра. От Его учености невероятно разило потом и чесноком. Саня и Уг нэн Наат, оба, мелкими шажками продвигались к карете, но наше движение все больше замедлялось. У ног фомора уже громоздился холм из кошачьих трупов: не зная усталости, он махал мечом, но сам изрядно пострадал. Я видел только его левую лапищу, которая была толще моей ноги. Кольчужная рубаха была разорвана в трех местах, перчатку, больше похожую на растянутого ежа, тоже прокусили. Кошки бросались снизу, он давил их ногами, но когда они прыгали сверху, фомор был вынужден прикрывать лицо.

— Ваша строгость, не выпустить ли наших птичек? — задыхаясь, предложил обер-егерь, когда захлебнулась очередная вражеская атака.

— Только барон с ними умеет управляться! — Фомор сплюнул, оперся ладонями в колени, зорко наблюдая за перемещениями котов. Они барражировали в мокрой траве, вне пределов досягаемости его меча, но не давали нам шансов уехать. — Мы не загоним горгулий обратно!

— О, черт, они снова лезут! — ахнула Мария.

Коты завывали, то бросаясь синхронно в бой, то откатывались, оставляя после себя десятки убитых. Лучше всех, как ни странно, их крошил обер-егерь. Невзирая на щуплое телосложение и отсутствие длинного меча, Брудо составил серьезную конкуренцию Уг нэн Наату. С его кольчужных перчаток лило ручьями. Брудо не делал ни одного лишнего движения. Короткий выпад, разворот, ложный бросок — и очередной зверь катается с выколотыми глазами.

— И-йэх! И-йэх!

Мы проигрывали это сражение. Кучеру удалось удержать коней, он буквально повис на мордах у передней пары, но уехать нам бы не позволили. Их было слишком много.

И вдруг что-то произошло. Я ощутил внутренний толчок в грудь, словно на миг погрузился на большую глубину. В Изнанку, под покров рваных скользящих туч, под равнодушные лучи двух солнц, прорывалось нечто чужое.

Что-то из плоского мира.

И сразу, воспаленной памятью, заныли шрамы, которые оставил мне на груди Большеухий. Но это был не он. Того я бы почуял заранее.

Аня спрыгнула с подножки и шла к нам. Она скинула зеленый плащ, куртку, закатала рукав свитера и на ходу резала руку скальпелем. Скальпель из сундучка тети Берты я узнал сразу. Анка резала руку, как-то отрешенно улыбалась и шептала белыми губами. Кровь скатывалась струйкой с ее ладони.

Я прочитал то, что она повторяла, и кисточки на моих ушах заныли, словно перед бураном. Обычная девочка Аня звала своего любимого друга, звала его полакомиться ее свежей девственной кровью.

У котов разом встала дыбом шерсть. Анка зашла к ним в тыл, зверюги обернулись, выпустили когти, но ни одна не посмела прыгнуть. Они застыли, шевеля усами, принюхиваясь к далекому черному ужасу, который рвал уже хрупкие границы Изнанки. А потом они начали отступать перед Анкой, выгибая спины, продавливаясь широким полукругом, а самые трусливые уже бежали с поля боя, обмочась со страху, и ныряли в камыши.

На зов любимой крови спешил Добрый пастух, черный пес Капельтуайт.

— Прячьтесь, разрази вас гром! — надрывая связки, заорала тетя Берта. — Прячьтесь же, скорее!

Два раза нас упрашивать не пришлось. Саня оторвался от колонны, схватил меня и Марию и потащил к карете. Его ученость опустился на одно колено и творил молитву на неизвестном мне языке. Обер-егерь стянул перчатки, промокнул платком разорванную бровь и вскарабкался на подножку. Младшие егеря отступали, выставив арбалеты с тлеющими стрелами.

Кошки не мешали. Они съежились, вращали головами, принюхивались, точно потеряли вдруг вожака. Кони ржали, не переставая. В этот момент погребальный костер над погибшими в муках круитни вспыхнул с новой силой, к тучам взметнулся сноп багровых искр.

Аня продолжала тихонько лопотать и высоко над головой держала вскинутую руку. Она осталась на обочине совсем одна, если не считать тысяч котов и молящегося фомора. Но вот и он поднялся, подхватил меч и одним прыжком забрался к нам в карету.

Я посмотрел на маленькую фигурку в потертых джинсах, на тонкую незагорелую руку в синяках, вскрытую скальпелем, на неровно обрезанные волосы, собранные в хвостик, и...

Короче, я пролез между егерем и тетей Бертой и спрыгнул вниз.

— Стой, назад! — зашикали на меня сверху. — Бернар, вернись, ты ей не поможешь!

Конечно же, я ей ничем не мог помочь. Мне просто хотелось быть с ней рядом в такой момент. Мы ведь совсем забыли, кто нам покровительствует в Изнанке, и забыли, что для этого покровителя нет барьеров. Только тетя Берта вспомнила, но навстречу голодным оскаленным пастям вышла не она.

Добрый пастух Ку Ши материализовался вплотную к Ане. Он возник весьма оригинальным способом, словно выпал из кратковременной пылевой воронки, похожей на маленький тайфун.

— Аллопе-кнеххт, — задумчиво произнес Добрый пастух, раздувая ноздри.

Кошки попятились. Сегодня Капельтуайт выглядел весьма внушительно. Пожалуй, до лошади он в холке не дотягивал, но в ширину мог поспорить с быком-производителем. Ротвейлер размером с быка нагнулся и шершавым раздвоенным языком лизнул Анке вскрытую руку. Я знал, как это больно, и от ее боли меня ударило, словно током. Кровь потекла сильнее, но моя девушка потянулась и погладила пса по морде. Ку Ши лизнул ее руку еще раз, мечтательно закатывая глаза. Его кабаньи клыки торчали, как два кинжала. Мне показалось, что он, почти по-человечески, причмокнул от удовольствия.

— Анечка, уходи!

— Анка, беги оттуда! — Я попытался сделать шаг и тут же был остановлен немигающим взглядом Капель-туайта. В этот момент он никого не узнавал, кроме своей кровницы.

А потом он махнул хвостом и... раздвоился. Каждая его половина, в свою очередь, раздвоилась, став полупрозрачной, а следующие продукты этого немыслимого процесса деления стали еще прозрачнее, почти невесомые тени, но тени с клыками и когтями...

Он бросился в гущу котов, сразу по восьми направлениям, и устроил форменную бойню. От центра пошли расширяющиеся круги из мертвых тел. Кошки бежали, но не успевали скрыться. Черный охотник Капельтуайт не брал пленных и не нуждался в трофеях.

— Аня! Аня, скорее назад! — махала руками тетя Берта, но девушка почему-то не отвечала. Она стояла к нам спиной и покачивалась, словно березка на ветру.

Я подбежал к Анке и повлек за собой. Она не сопротивлялась, вся была какая-то мягкая и податливая. Возле подножки она пошатнулась и упала мне на руки. Я заглянул ей в лицо и чуть не застонал. Добрый пастух Ку Ши взял немалую плату за свою помощь, теперь Анечке срочно требовался сытный обед и пара плиток гематогена! Она была белая, как альбомный лист.

Кучер стегнул коней, те рванули, как племенные иноходцы. Никто не произнес ни слова, все стояли у окон, схватившись за поручни, и следили, как Добрый пастух расправляется со стаей. Его восемь, а может быть, уже шестнадцать прозрачных ипостасей рвали на части остатки кошачьего поголовья. Мне хотелось зажать уши. Над покрытыми дымом топями разливался многоголосый предсмертный вопль.

Тогда я впервые подумал, что если бы я хотел нас остановить, то против демона следовало выпускать других демонов. Ку Ши сумел нас защитить, поскольку кошки, при всем их неистовстве, были обычными животными. Что будет, если наши незримые недоброжелатели призовут кого-нибудь страшнее?

Я даже не подозревал в тот момент, насколько близок к истине.

Песня баньши

Дядя Саня подхватил меня за шиворот, егеря втянули на ремнях дверь, задвинули стальные засовы. В последнюю секунду к нам успели ворваться два кота. Мария с видимым удовольствием наколола их на нож. В карете было темно, Брудо успел захлопнуть окна.

— Гони, гони! — обер-егерь подгонял возницу.

Кони топали уверенной рысью, от ударов их копыт вздрагивала земля. В ближайшую минуту мне довелось воочию убедиться, насколько полезной была колючая сеть, громыхавшая по бортам кареты. Некоторые из кошек, распаленные погоней, прыгали на борта и, визжа, скатывались вниз. На их место тут же приходили их бестолковые собратья и тоже соскальзывали, оставляя на крюках ошметки шерсти и куски мяса. Егеря лязгали железом, натягивали тетивы на своих сложных механических арбалетах и стреляли сквозь оконные решетки. Сквозь ставни доносился непрекращающийся вой и визг. Сколько мы их подавили колесами — неизвестно, но когда обер-егерь рискнул отворить заднюю дверь, колеи были усеяны трупами.

Тетушка Берта развернула походный госпиталь. Ей на помощь неожиданно пришел Строжайший и Ученейший. Не обращая внимания на собственные раны, он разжег огонь в печке, накидал в кастрюльку всяких подозрительных мелочей из мешочков и залил варево водой. Спустя минуту по обоим этажам распространился такой смрад, что мы с Марией и Саней были вынуждены высунуть носы в окна. Уг нэн Наат сварил превосходную мазь: позже тетя Берта с завистью призналась мне, что отдала бы все свои драгоценности за рецепт. Однако фомор рецептом делиться не пожелал, тем более что таких ингредиентов, с его слов, в Измененном мире не существовало. Потерявшего много крови милорда Фрестакиллоуокера уложили на лавку и натерли коричневой мазью. Затем досталось дяде Сане и егерям. Ослабевшую Анку завернули в шкуры и отнесли вниз, в натопленную каюту дяди Эвальда. Дядюшка ненадолго очнулся от забытья и позвал меня.

— Бернар, я схожу с ума, или мы тонем в канализации? — Наш любимый Глава септа даже сейчас ухитрялся шутить.

— Это мазь Его учености, — успокоил я. — Фомор сказал, что по мере остывания будет вонять еще сильнее.

— Бернар, они выбрали неверный путь, передай им там, наверху, — он махнул исхудавшей, слабой кистью. — Я чую... Нам нельзя туда ехать...

— Дядя Эвальд, часов на десять мы провалились в омут времени, ничего не поделаешь.

— Я не о том. Я чую баньши, но поют они не обо мне...

Я поежился. У дядюшки окно все это время было заперто, каюту освещали масляные лампы, но он, как и следовало опытному знахарю, раньше нас предвидел опасность.

Что я мог сделать? Побежать наверх и приказать фомору повернуть коней? Я наклонился к дядюшке пониже, чтобы спросить, как лучше поступить, и где эти самые баньши, но он уже снова впал в беспамятство. Я вытер пот с его бледного лба и закутал его в одеяло. Дядюшка стал еще меньше. Потом я поцеловал спящую Анку и побежал помогать тете Берте. Она как раз штопала младшему егерю Гвидо рассеченную бровь. Мне доверили прокаливать иглы и подавать на палочке раскаленную над огнем мазь. Я все-таки отважился и передал провожатым слова Главы нашего септа.

— Назад пути нет, — хмуро откликнулся обер-егерь. — Мы выбрали самую лучшую дорогу. Цайтмессеры показывают, что Узел слияния где-то впереди.

— Если мы не поторопимся, Узел ускользнет от нас еще на десять часов, — добавил магистр. Он перевел стрелки на трех циферблатах, затем положил прибор набок и сдвинул верхнюю панель. Под панелью в стеклянных колбах перекатывались капли золотистой жидкости. Магистр и обер-егерь склонились над столом, что-то вычерчивали на бумаге, сверялись с толстыми книгами и, судя по всему, изрядно запутались.

А что мне оставалось делать? Только вздыхать и сквозь щель над будкой кучера разглядывать наплывающие колонны с горгульями. Ближайшие скульптуры были от нас уже в полусотне ярдов. По обочинам в беспорядке громоздились осколки обработанных камней и куски кирпичной кладки. Словно здесь когда-то велось строительство, а потом рабочие покинули площадку, не убрав за собой мусор. Порой мусорные отвалы поднимались на такую высоту, что даже из окон второго этажа было трудно рассмотреть окрестности. Иногда мне чудилось, что ветер доносит запахи живых существ, прячущихся в буераках, иногда стаями принимались кружить вороны. Они молча следили за нами, перепархивали с колонны на колонну, создавая ощущение загадочной потусторонней стражи. Один раз, находясь на крыше, я для пробы затянул песню хищных птиц, вороны взлетели, забеспокоились, но ни один не сел мне на руку.

— Бернар, даже не вздумай, — из темноты люка предупредила тетушка. — Эти пташки не слышали наших песен.

Я не стал спорить. Радовало уже то, что коты окончательно отстали. Поочередно мы вылезали через верхний люк и следили за безжизненными серо-черными полями. Огонь прошелся здесь, не пощадив ничего. На кочках курились дымки, ветер раскачивал редкие обугленные скелеты деревьев, но мертвечиной больше не пахло. Под колесами гулко рокотал камень. Возница, не уставая, покрикивал на лошадей. Если бы я увидел этот ландшафт на цветном фото, то уверился бы, что имею дело с коллажем. Здесь хотелось задрать лицо к небу и выть. Карета вырвалась на вершину очередного холма, миновала развилку и снова свернула налево, по мощенному гранитом шоссе. На развилке я успел заметить наполовину погрузившийся в землю валун с выбитыми рунами. Где-то я уже подобное встречал, кажется — в Верхнем мире, в каком-то музее. Возможно, этому камню соответствовал его двойник, наверху. Я пожалел, что так глубоко мы с Питером Лоттом историю не изучали. Похожий на яйцо, заостренный сверху валун остался позади. С обратной стороны на нем тоже было что-то вырезано или выбито.

— Кажется, докельтский период? — предположил дядя Саня. — Жаль, зарисовать некогда.

Дядя Эвальд предупреждал, что мы выбрали неверный путь, но его не услышали. Карета все быстрее катилась под гору.

Навстречу горгульям.

А наши «птички» раздраженно свистели в «багажнике», недовольные тряской, возбужденные запахом крови.

— Смотрите, смотрите! Там, слева!

Брудо распахнул ставни на окне. Окружающая местность почти не изменилась, но стало заметно суше и прохладнее. Скорее всего, надвигалась ночь, но здесь никто не может утверждать, на сколько часов затянется вечер. Кони опять перешли на шаг, осиливая заметный подъем. Все так же краснели торфяники, но болото постепенно отступило, дымные языки тоже остались позади.

— Что там? Что?

— Почтенный егерь, где-то здесь должна быть ферма? — спросил из каюты фомор.

— Все верно, Ваша ученость. Здесь должна быть Ферма-у-Воды, мы на верном пути. Но в это время ферму еще не построили. Нет ни запруды, ни мельницы.

— Черт подери, это еще кто? — теперь и Мария разглядела.

Потянуло проточной водой, мы подъезжали к излучине. Почуяв влагу, кони потянули карету веселее.

— Баньши... — прохрипел Брудо.

Опираясь на плечо младшего егеря, кое-как он доковылял на забинтованной ноге до окна. А я и не заметил, что обер-егерь серьезно повредил ногу.

Я их тоже видел, но не понимал пока, стоит ли тревожиться. То, что плыло нам навстречу по реке, пока не вызывало у меня ощущения опасности. Я вдыхал полной грудью — наконец-то пропала гарь и вонь от гниющих останков. Оранжевое солнце закатилось, темнело буквально на глазах. Из-за присущих Изнанке визуальных искажений казалось, что лохматые тучи на горизонте трутся животами о землю.

Я ошибался. Оно не плыло по реке, а висело неподвижно над пологим берегом, в обрывках розовой ваты. Несколько сгорбленных фигур, склонившихся над белыми мостками. Нет ощущения надвигающейся агрессии, что-то совсем иное.

Мне внезапно стало грустно. Так грустно, что захотелось заплакать. Я давно уже не плакал и потому немножко перепугался. Чем ближе мы подъезжали к излучине, тем острее и безнадежнее закипала во мне тоска.

Там покачивалось что-то белое, в тусклой холодной воде.

— Будь я проклят, если это не баньши! — добавил младший егерь.

— Вы их встречали раньше? — быстро спросила тетя Берта.

— Два раза, — шепотом ответил егерь. — И оба раза мне, как видите, повезло.

— Потрясающе, — дядя Саня дышал мне в ухо. — Вот уж кого не ожидал.

— Да что вы все приуныли? — всколыхнулась Мария. — Что они такое? Бросятся на нас со своими простынями?! Ей-богу, мне начинает казаться, что здесь каждая муха настроена мне выбить глаз! Уважаемая Берта, вы меня просили не трогать комариков, а только что нас чуть не растащили на сувениры! Раз и навсегда — давайте выясним, кого можно прикончить заранее, а кого пожалеть?!

— Комаров действительно лучше не трогать, — вполголоса заметила тетушка.

— Баньши оплакивают будущих покойников, — сказал дядя Саня.

Река текла, как расплавленная извилистая полоса ржавчины, испаряя жирные грозди розового тумана. Вероятно, насыщенный кирпичный цвет вода приобрела из-за близости болота, а может быть, лучи вечернего солнца так преломлялись. Туман колыхался, заплывал на низкие черные берега, дрожащими щупальцами перегораживал дорогу. Иногда полосы его достигали та кой плотности, что мы могли видеть только крупы задних лошадей. У ближайшего к дороге изгиба реки в воде трепыхались длинные белесые полосы, издалека похожие на водоросли.

Но это были не водоросли. Над карминовой рябью возвышались на сваях хрупкие, выбеленные временем мостки. На фоне темной воды они казались скелетом доисторического ящера, погибшего во время водопоя. На мостках женщины в серых плащах полоскали в воде саваны. Или один саван. Они медленно раскачивались, низко склонившись над перевернутым, дрожащим небом. Серые капюшоны скрывали лица, а длинные рукава плащей плавали на поверхности реки.

Брудо велел кучеру остановить коней, и сразу стала слышна поминальная песня. На что она была похожа? На скулеж новорожденных волчат, у которых убили мать. На стон ветра в заброшенном доме. На клокочущее дыхание матерей, встречающих гробы с трупами своих детей.

Пока открывали дверь и спускали лесенку, я вспоминал, что рассказывал нам о плакальщицах Хранитель преданий Питер Лотт. У разных народов разные представления о баньши. Обычные считали их исключительно сказочными персонажами, достаточно зловредными родственниками чертей. Среди фэйри мнения разделялись, в силу противоречивости преданий, утери свитков Священного холма и отсутствия необходимых терминов. Пожилые озерные всерьез уверяли, что еще недавно, в семидесятых годах двадцатого века, баньши рыдали на осушаемых болотах, и всякий раз после их плача кого-то находили мертвым. Знахари канадских септов плели байки о великом переселении фэйри в Новый свет, и о чудесных существах, перебравшихся на кораблях вместе с ними. Якобы, там присутствовали и баньши, наряду с клури каун, брауни и всевозможными сидами. Питер Лотт считал, что на девяносто процентов — это болтовня, основанная на чрезмерном увлечении канадским виски, но не отрицал само существование плакальщиц. Щеголяя знанием популярной физики, Питер Лотт обзывал баньши энергетическими сгустками, пребывающими на границе коллективного сознания. Естественно, с таким определением трудно спорить, его непросто даже повторить по слогам!

— В каком-то смысле они действительно матери, горюющие о своих убитых сыновьях и дочерях, — поучал собравшихся детей Питер Лотт. — Надо просто свыкнуться с мыслью, что в природе существуют миры, населенные нашими надеждами и нашими разочарованиями. Эти сгустки не живут как люди, не имеют биографий и детей, но при определенных условиях их можно встретить. Баньши раньше видели, теперь это редкость. Спросим себя — почему? Объяснение лежит на поверхности. Мы следуем за обычными, мы перенимаем их привычки, мы влились в их цивилизацию, чтобы не погибнуть. Все меньше места остается для предвидения, мы верим прогнозам погоды, верим врачам, верим справочникам и политикам. Моя бабушка, пусть хранят ее дух Священные холмы, умела предвидеть чужую смерть не хуже легендарных сидов. Другое дело — она не сообщала о своих видениях встречным и поперечным, чтобы не пугать народ. Представьте, что началось бы в септе, если бы каждый узнал дату своей смерти? Так вот, дети, я уверен, что у моей бабушки, почтенной Виктории Луазье, была самая тесная связь с баньши. Она не смотрела телевизор, не слушала обещаний по радио, не верила плакатам. Она слушала себя, слушала песни кровников, слушала тишину в лесу, чему я вас безуспешно пытаюсь учить. А втыкать в уши дурацкие плееры вы навостритесь и без меня.

Дядя Лотт преувеличивал нашу бездарность и наше непослушание. Однако проблема состояла в том, что нам, современным людям, приходилось брать на веру то, что не воспринимали органы чувств, за столетия утратившие чуткость. Нашим бабушкам существование баньши казалось естественным, хотя они их никогда не встречали. Но дети прежних, размеренных, неторопливых веков легко умели заглянуть за край. По слухам, они легко спускались в Пограничье, а некоторые даже достигали Изнанки, оседали там и изредка присылали с брауни весточки родным. А мы... А мы, волей-неволей скатывались к мироощущению обычных. Зачем обычным людям баньши, когда они так трясутся от страха умереть? Мой папа говорил — баньши повывелись в Верхнем мире именно оттого, что люди ответственность за смерть свалили на Бога. Тысячи лет, вместо того чтобы сесть, взяться за руки и прислушаться к будущему, они повторяли друг другу, как попугаи: «Богу — богово, кесарю — кесарево», «Бог дал — Бог взял», — и тому подобные мудрости, сознательно устраняя свой коллективный разум из строительства мира. Они не могли понять простую истину, с детства известную каждому фэйри, что наш коллективный разум — он и есть Бог. И не надо бояться баньши, потому что они никого не убивают. Они дают возможность приготовиться к смерти.

— Мы что, должны их навестить? — саркастически хмыкнула наездница.

— Вы — оставайтесь тут, — безапелляционно заявил фомор. — У меня имеется кое-что, что может им понравиться.

Он спустился вниз, порылся в сундуках и вернулся с пыльным глиняным кувшином, залитым сургучной пробкой.

— Берта, зачем он пошел? — спросила Мария.

— Он пошел, чтобы выразить почтение к существам, которые в тысячи раз старше нас. Разве вам это не кажется естественным — выражать почтение старшим?

Наездница фыркнула, но не стала спорить, потому что пришла Анка, бледная и заспанная, с синими кругами под глазами.

— Ой, а что вы меня не будите? Ой, а почему не едем? Я ничего не помню совсем. А где эти страшные кошки? Мы от них убежали? Ой, а кто это?!

Наконец, она заметила баньши. Я приложил Ане палец к губам, затем притянул ее и обнял, теплую, закутанную в одеяло. Она была права, когда ругалась на меня, а я вел себя слишком самонадеянно и перестал замечать ее душу. Каждого из нас можно больно задеть, но больнее всех бьют самые близкие. Я на минутку забыл, чему меня учила мама. Мама всегда говорит, что нет такой великой цели, ради которой можно расстаться с совестью. Сегодня моя девушка едва не погибла, а если бы это случилось, великая цель рассыпалась бы в прах.

Это только моя великая цель, но я уверен, что она пригодится многим фэйри. Дядя Эвальд — вот кто отлично меня разгадал, несмотря на разницу в возрасте. И он не стал на меня ругаться, напротив, он первый мне шепнул о Неблагом дворе и о Капитуле островных фоморов, где колдуны способны изменить генетический код. Я готов прозакладывать мои коллекции раковин и камней, что Ученейший и Строжайший никогда не слышал слова «генетика», но его соплеменники легко делают то, до чего людям Верхнего мира расти еще сотни лет. Это потому, что фоморы верят в баньши.

Магистр очень медленно спустился с дороги и шагнул в туман. Солнце почти закатилось, но навстречу ему уже торопилась одна из лун, раскрашивая реку оттенками серебра. Ветер стих, клубы розового тумана повисли в неподвижности; казалось, весь мир Изнанки впал в оцепенение, внимая тоскливому пению.

Женщины на мостках полоскали бесконечно длинный саван, их голоса проникали в каждую клетку тела, заставляя вибрировать нервы похлеще, чем в кресле дантиста. Одна из баньши обернулась, она показалась мне очень высокой. Двухметровый фомор едва доставал ей до груди. Под ее серым балдахином угадывалось зеленое платье, но ног под платьем я не заметил. Баньши повисла в паре дюймов над деревянными мостками, потом медленно подняла правую руку. Ее кисть скрывали складки плаща. Хотя рука там могла и вовсе отсутствовать. Мною вдруг овладело непреодолимое желание увидеть хотя бы кончики ее пальцев. В глубине души я понимал, что обманываю самого себя, что никакой руки нет, а есть одна видимость, мираж, созданный нашим коллективным воображением.

В следующий момент в карете погасли все лампы, хотя масло не кончилось, а задуть их не сумел бы даже ураган. Погасли наружные фонари, укрепленные по углам громоздкого экипажа и на оглоблях. В коридоре стало совершенно темно, если не считать слабеющих лучей солнца, с трудом разрывающих туман.

Мы лишились «габаритных огней». Наверное, баньши не понравилось искусственное освещение.

— Мамочки! — произнесла во мраке Анка.

— Н-да, эффектный трюк, — согласился Саня.

В лице призрачная женщина тоже не нуждалась, лишь ярко светились рубиновые глаза. Будто два уголька сияли во мраке, то приближаясь, то удаляясь. Ее подруги запели громче, а может, плач разносился по воде. Казалось, рыдал каждый камень, каждая травинка у дороги. Столбики мостков вытянулись из воды и стали еще больше похожи на голенастые ноги скелетов. Еле слышно зазвенели стаканы в каюте, запели тетивы арбалетов.

— Башка вибрирует, как под током, — пожаловалась Мария, вытирая слезы. — Однажды меня пытали на детекторе.

Я отвернулся, чтобы никто не видел моих глаз. Мне очень хотелось спуститься в каюту к дядюшке Эвальду и выпить неразбавленный змеиный яд, которым натирала его тетя Берта. Ручаюсь, остальные тоже мечтали о скорой смерти. Тетя Берта шмыгала носом, Анка рыдала, зажав рот кулачком, младший егерь Гвидо убежал в конец коридора, у него тряслись плечи. Из домика возницы доносились всхлипывания.

Жизнь опротивила нам.

— Тихо, тихо, умоляю вас, — забеспокоился Брудо, сам дергая лицом, точно приобрел нервный тик. Его гордые пейсы обвисли, бородки тряслись. — Прошу вас, молчите, соблюдайте траур.

— А у меня коронки во рту вылазят, — сообщил Саня.

— Он сказал «траур»? — удивилась Мария, но заговорила намного тише. — По ком траур?

— Тихо! Если будете шуметь, навлечете беду на всех нас.

— Бернар, — прошептала Анка. — Мне страшно. Что эти ведьмы от нас хотят?

— Тсс! — Я нагнулся и поцеловал мою девушку в губы. Сам не пойму, как это получилось, момент, вроде, был не особо подходящий. А может, как раз наоборот — самый подходящий? Хорошо, что она не заметила, как я расклеился. Я поцеловал ее, потому что почувствовал, как легко могу ее потерять, и пропустил момент, когда магистр с поклоном оставил на мостках свой кувшин.

Сам он не прикоснулся к белым доскам, он отступал назад, согнувшись в глубоком поклоне, и так пятился до самой кареты.

— Теперь можем ехать, — Уг нэн Наат тихонько притворил за собой дверь. На его влажных волосах и обшлагах плаща плясали голубые огоньки. — Баньши приняли угощение, это добрый знак.

— Они пожелали нам доброй дороги? — затаив дыхание, спросил Саня. Тут я с уважением подумал, что наш русский кровник совсем не так прост, как выглядит. Он прожил половину жизни в Сибири, но лучше меня изучил нравы Логриса.

— Они пожелали, чтобы на нашем пути не случилось дурного, — величественно кивнул фомор. — Почти наверняка, это пожелание относится к ближайшим часам в омуте. Баньши приняли наше угощение, но они не сиды-хранители, они лишь наши тени.

Я смотрел на реку. Теперь она походила на чешую змеи. Мостки растворялись, точно были сделаны изо льда. Пение неслось откуда-то издалека, заунывное, приторное, как лакричная карамель. После такого вечернего концерта хотелось встать под горячий душ.

Я подумал, что за горячий душ продал бы сейчас душу дьяволу. От нас от всех невыносимо разило котами, кровью и дымом.

— Они вам еще что-то сказали, Ваша ученость? — почтительно осведомился обер-егерь.

— Да... — Фомор помолчал, оглядывая нас с высоты своего чудовищного роста. — Они сообщили, кто из нас умрет.

Едва младшему советнику Коллегии перевели ответ, как она, со свойственной атлантам деликатностью, спросила, кто же именно должен умереть.

— Я имею право знать! — заявила она. — Если вы верите этим промокашкам с красными буркалами, то скажите честно! Потому что у меня уже болит плечо, и притирания толку не дают! Если мне суждено сдохнуть в вашей чертовой Изнанке, сообщите мне заранее. У меня есть дела, которые надо успеть завершить.

Тогда я не придал значения последним словам Марии. Мне было немножко стыдно перед отрядными и фомором за ее неучтивое поведение, но Уг нэн Наат не рассердился.

— Умирать не ваша очередь, — просто сказал он. — К великому сожалению, погибнет другой человек, честный и достойный.

Он повернулся и ушел к себе. Получилось завуалированное оскорбление, будто Марию обозвали нечестной и недостойной. На ближайшей каменной горгулье захлопали крыльями вороны. Я заметил, какая все это время стояла тишина. На реке растворились мостки, уплыл бесконечный белый саван, и пропал кувшин, оставленный фомором. Баньши испарились, и ничто не напоминало об их недавнем концерте. Я вспомнил, что так и не спросил магистра насчет содержимого кувшина, чем же он привлек внимание и расположение плакальщиц.

Нам стало легче. Священные духи, о как же нам стало легко, как только баньши покинули нас! Мы оглядывали друг с друга с веселым изумлением, и каждый, видимо, вспоминал страшный момент, когда мечталось о немедленной, избавительной смерти.

Ничего! Когда мы закончим дела, я поселюсь в Блэкдауне, или в другом замечательном городе Изнанки, и непременно открою все секреты. Невзирая на сегодняшние неприятности, мне все равно до слез хотелось остаться в Изнанке. Здесь был мой мир, где можно подвязать волосы лентами или убрать их под остроконечную шляпу, и никто не удивится моим ушам. Здесь можно обнимать деревья и не прятаться, можно водить Весенние хороводы, не выставляя часовых, и не ожидать, что любопытные соседи придут к тебе с факелами и вилами. Мой папа говорит, что обычные в борьбе за безопасность перебили почти всех разумных и неразумных соседей, но безопаснее их мир не стал. В их прекрасном мире никто не живет в безопасности.

— Бернар, они как привидения? — теребила меня Анка.

— Нет, они отражают нашу уверенность и наши страхи. В Измененном мире их нет, потому что там не привыкли следовать стихийным порывам.

— Стихийный порыв — это и есть баньши? — наморщила лоб Анка.

— Не обязательно баньши, — повернулся к нам дядя Саня. — Все это выглядит, как сказать, немножко страшновато, да? Мне и самому страшно. Надо привыкнуть к тому, что эмоции и мысли, верь-не-верь, обладают материальной силой. В Верхнем мире они задавлены, да и то порой прорываются. А здесь они свободны. Баньши — это, как сказать, чей-то конец, но не так однозначно. Это уверенность человека в том, что он не дойдет, понимаешь? А в остальных она увидела уверенность и силу. Насколько я помню, пожелание доброй дороги стоит дорого и действует получше заклятий. Вот только надолго ли?

Ближайшие события показали, что крайне ненадолго.

Спинделстонский замок

— Как вы полагаете, Ваша ученость, мы их похоронили? — Обер-егерь указал на столб черного дыма за кормой. — Все ли мы сделали, как надо?

— Думаю, лучше обряд мы провести не могли.

Все мы, кроме кучера, столпились у задних окон, наблюдая, как возносится к темнеющему небу дым погребального костра. Конечно, так хоронить нельзя, поэтому егеря читали в каюте свои запоздалые молитвы, а мы с тетей Бертой пропели короткую песню Холма. Фомор ушел вниз, проведать дядю Эвальда, Анка тоже была там, поэтому никто, кроме меня, не смотрел вперед.

Оно появилось не сразу, и не целиком.

В первую секунду мне показалось, что я вижу длинный черный сарай. Уже в следующий момент, когда карета проехала под высокой каменной аркой, длинный сарай исчез, его заслонила зелень. Портик взметнулся над нами на высоту не менее шестидесяти футов. С арки капала вода, свисали нити седого мха, мохнатые гроздья вьюна цеплялись за крышу кареты. За первой аркой выросла вторая, третья... Мне показалось, что здешние монументы поставлены гораздо раньше тех, что мы встретили вначале. Камень колонн крошился, надписи размыло тысячами дождей, а обломки от давнишней стройки на обочинах заросли травой.

Стало тихо, очень тихо. Только позвякивал металл в конских сбруях и мягко ступали копыта. Насколько это было возможно, я просунул голову сквозь прутья решетки. Так и есть — гранитные плиты потрескались и заросли мхом.

Мы будто скатывались глубже и глубже в прошлое.

— Священные духи! — пробормотал Саня, — Ты глянь, какая пакость! Верь-не-верь, глаза отводит, не удержать!

Вместо плоского сарая в потоках колышущегося лилового воздуха зародилась зубчатая стена. Она извивалась, не находя себе места, точно гигантский питон, проваливалась ниже, а затем вспухала, раздувалась уродливым багровым дирижаблем. Я тщетно силился сообразить, как далеко от нас, и какого же размера это нелепое танцующее здание!

Впереди кареты дорога непрерывно искривлялась, мешая рассмотреть перспективу. Ряды колонн множились и двоились. Позади тоже творилась какая-то чертовщина. Горизонт будто крался за нами по пятам, все время казалось, что мы спускаемся с высокой горы. На самом же деле, судя по наклону пола и усилиям коней, мы преодолевали очередной крутой подъем.

Красная зубчатая стена впереди вдруг рассыпалась, на лиловом небе проклюнулись звезды. Я мысленно поздравил всех нас с исчезновением очередного миража, но тут, совсем близко, в небо поперли высоченные сторожевые башни. Они подрастали и подрастали, круглые, кирпично-красного оттенка. Впрочем, когда одновременно светили солнце и лиловая луна, разобрать цвет стало нелегким предприятием. Ближайшая башня, круглая в сечении, без единого окна, с еле заметными в вышине зубцами смотровой площадки, толщиной и высотой походила на телевышку.

— Это призрак, как думаешь? — прокряхтел дядя Саня. От удивления он выронил бинт, которым заматывал кровоточащие царапины на локте, и, чертыхаясь, полез его искать.

Я вылез вслед за Брудо в верхний люк. Обер-егерь не возражал. Придерживая на макушке шапку, запрокинув лицо, он всматривался в нависающего каменного монстра.

— Как вы думаете, это призрак? — спросил я. Брудо неопределенно покачал головой.

— Ничего нельзя утверждать наверняка. Существуют легенды о городах, плавающих в омутах времени. Якобы, их давно покинули обитатели, ведь никто не может жить там, где сегодня посеешь пшеницу, а завтра выйдешь и вместо собственного поля угодишь в дремучий лес. Ходят слухи, что среди знахарей Абердина есть ловкачи, умеющие настигать Узлы слияния. Если верить слухам, то за хорошую мзду их знахари могут поймать омут медленного времени с плавающим городом, полным сокровищ.

Мы проехали под очередным портиком. Левая колонна наполовину осыпалась, или ее подмыло водой, отчего все сооружение слегка перекосило на сторону. Опасаясь обвала, я поднял глаза вверх и... ощутил необходимость присесть. Я плюхнулся рядом с обер-егерем на откинутую крышку люка и стал старательно глядеть вперед, надеясь, что никто не заметил моей паники. Кажется, никто ничего не заметил.

Дело в том, что горгулья на покосившейся арке не сидела, а лежала, воткнув когти в трещины камня. Ее могучий хвост обвивал колонну, а голова с распахнутым клювом свесилась вниз. Рептилия словно балансировала над пропастью, готовясь упасть на нас сверху. Волшебный зверь был размером с носорога и изваян с удивительным натурализмом. Если бы такая глыба сорвалась с арки, она проломила бы карету до самого дна! Как будто специально сквозь тучи блеснула луна, и я сумел разглядеть в клюве бестии зубы и кончик языка.

Это просто скульптура, сказал я себе. Меня так и подмывало оглянуться, но не хотелось пугать Анку. Я боялся, что оглянусь, а горгулья снова изменит положение. Это всего лишь кусок камня, повторил я.

Кусок камня, который изо всех сил вцепился в постамент, чтобы не свалиться. Кусок камня, для которого упасть на дорогу означает, возможно, не просто разбиться, а что-то совсем иное. А что случится, если взорвать одну из колонн или сделать подкоп? Мне страшно не хотелось об этом думать.

— Существуют легенды, что плавающие города сторожат чудовища, связанные заклятиями, — без улыбки продолжал Брудо. — Заклятьями они прикованы к своим нишам, башням и колоннам. Они превращены в камень, их сердце бьется с частотой раз в десять лет, их кровь похожа на лед. Но они живы. Ты ведь видел ту уродину наверху, да, парень?

— Видел, Ваша глубокочтимость, — я пока не разобрался, как правильно называть обер-егеря, но, кажется, он не обиделся.

— Не беспокойся, эта арка простоит еще сотню лет, и без приказа птички не взлетят, — вполголоса, глядя на дорогу, сообщил он, — Но птичка зацепилась, потому что в таком состоянии она расколется на куски, если упадет. Ей нельзя падать.

— Кому нельзя падать? — спросила снизу тетя Берта. Она шушукалась с Анкой у бокового окна.

— Я рассказываю многоуважаемому кровнику о плавающих городах, — Брудо незаметно подмигнул мне. — Вначале мне казалось, что мы набрели на такой город, но теперь я сомневаюсь.

Дорога сделала очередной крутой поворот. Башня из красного кирпича, занимавшая раньше полнеба, стала уменьшаться и удаляться, а потом вместо одной появились две башни. Вторая казалась ниже и шире, а на вершине ее смотровой площадки вздрагивал синий огонек. Расстояние до нее я оценивал в пару миль. Сколько мы ни ехали, миражи постоянно удалялись.

— А разве кого-то здесь интересует золото? — подал голос слушавший нас дядя Саня.

— А разве я упомянул золото? — удивился егерь. — Я сказал — сокровища. Плавающие города провалились в омуты времени потому, что их покинули жители. Их покинули жители, некому стало охранять окраины, некому стало выставлять цайтмессеры. Кстати, есть города, провалившиеся в омуты из Верхнего мира, и даже не с нашей планеты. В библиотеке его Величества имеются книги знахарей из Абердина, где подробно описаны строения и машины, никогда не существовавшие в Изнанке.

— А эти знахари, они не пытались воспользоваться этими находками? — спросил Саня. — Они могли бы найти оружие.

— И угрожать всем нам, вы это хотите сказать? — проницательно глянул Брудо. — Это невозможно, но причину я указывать не буду. Вы сами с ней столкнетесь, если духи холмов будут к вам милостивы и позволят добраться до Хрустального моста.

— Зачем вы говорите загадками? — спросила тетушка. — Нам и без того нелегко.

— Хорошо, я объясню вам иначе, — Брудо проводил взглядом очередную опасно свесившуюся горгулью. — Во-первых, преследовать воронки, в которые провалился целый город, — крайне опасное занятие. Это означает, что воронка поглотила огромную внешнюю массу и внешнюю силу. Все, что построено разумными расами, хранит их силу, особенно сложные здания и книги. Нам известно, что находились недобрые люди и среди знахарей. Кое-кто мечтал вернуться из плавающего города властелином мира, но оттуда очень сложно выбраться. Узлы слияния не образуются, время ходит по кругу, в десяти шагах измерения разнятся на минуту, а в ста шагах человек может исчезнуть. Те, кто видел неземные города, вернулись с пустыми руками и были счастливы, что нашли выход обратно.

Я перевел рассказ обер-егеря Марии и Анке.

— А если такой омут, медленный или быстрый, угодит прямо встолицу? — поинтересовалась наездница.

— Вы имеете в виду столицу королевства отрядных? — уточнил Брудо. — Если речь идет о славном Блэкдауне, то система обороны продумана тысячу лет назад и с тех пор не подводила. Омуты неразумны, они не бросаются сами на людей, но тяготеют к источникам силы. А сила — это, в первую очередь, люди. Например, славный Блэкдаун круглые сутки защищают шестнадцать ферм с обученными животными. Когда в опасной близости появляется омут, ему навстречу выгоняют стада или в место, определенное цайтмессером, выходят большие группы горожан. Воронка меняет направление, устремляется за близкой целью и уходит в сторону.

— Вы так просто об этом говорите, — поежился дядя Саня.

Брудо тихонько рассмеялся. Вместо него, из темноты коридора, ответил младший егерь Гвидо.

— По сравнению с демонами из плоских миров, ошибки времени почти не причиняют вреда, — заявил Гвидо. — А разве в Измененном мире нет омутов?

Мы снова переглянулись.

— Нет, временная координата у нас линейна и незыблема, — туманно ответил Саня. — Зато у нас полно других проблем, включая постоянные войны и катастрофы.

— Королевство отрядных не ведет войны уже две тысячи семьсот семь лет, — с гордостью отчеканил Гвидо.

— И как часто приходится бить в колокол? — спросил я. — Как часто нападают воронки?

— Медленные воронки, вроде этой, крайне редки. — Брудо растерянно подергал себя за одну из бородок. — За мою жизнь я помню три случая, когда пришлось будить весь город. Чаще попадаются хвосты быстрого времени, но они крадутся вдоль дорог, их легко опознают кролики. Я сочувствую глубокочтимой Марии, вам крайне не повезло. Мы поскакали навстречу, чтобы обеспечить вам эскорт, как только милорд Фрестакиллоуокер повстречал Черного пастуха Ку Ши, но опоздали.

— А вы могли бы отогнать Бескостого? — спросила тетя Берта.

— Милорд Фрестакиллоуокер любезно предоставил нам свой кристалл, — Брудо так произнес эту фразу, как будто говорил о чем-то понятном для всех. Мы переглянулись, вздохнули и промолчали. Кристалл — так кристалл. Значит, у храброго королевского поверенного, спасшего нас сегодня, имелось оружие и против демона Отметины.

Вдоль мертвых выгоревших обочин колонны тянулись теперь в два ряда. Внутренний ряд образовывал арки, а на внешних в разных позах устроились кошмарные изваяния. Наверное, Изнанка приготовила нам очередной визуальный трюк, потому что за линией внешних колонн сгустился мрак, а дорога каким-то образом была освещена. Лимонное солнце еще не село окончательно, оно скакало справа, над зубцами далеких облачных дворцов, словно мячик от пинг-понга. Косые теплые лучи втыкались между колонн, глаза горгулий горели темным багровым пламенем. Впрочем, может быть, мне так только показалось? Я нарочно стал пристально следить за проплывающими в вышине скульптурами, и вроде бы, не заметил ничего подозрительного. Кроме одного.

Горгульи, которых мы проехали, поворачивались нам вслед. Я сказал себе, что это очередной оптический трюк, нарочно придуманный для устрашения путников. Я изо всех сил вдыхал хрустальный, струящийся воздух, но не чувствовал опасности, о которой предупреждал дядя Эвальд. Либо опасность была слишком далеко, либо у кровника необыкновенно обострились чувства.

— Горгульи, — заурчал фомор. — Но не такие, как у нас. Глубокочтимый Брудо, вы не слышали о том, чтобы в окрестностях Блэкдауна наталкивались на остатки подобных изваяний?

Обер-егерь запрокинул голову, вглядываясь в зловещую, напружинившуюся фигуру на верхушке ближайшего портика. Крылатая тварь словно готовилась прыгнуть. Мне снова показалось, что она всем корпусом повернулась вслед за нами. Конечно же, это было невозможно, это всего лишь гранитный памятник, посеревший от времени, покрытый мхом и птичьим пометом, но...

Но десять минут назад, когда я смотрел на изваяния с дороги, горгульи тоже сидели к нам мордами. Вообще-то они не сидели, поправился я.

Они изготовились к прыжку. Я не стал никому говорить. Неизвестный древний скульптор не просто тяжело болел, он был самым настоящим психопатом. Понятия не имею, как устроителям шоу удавался коллективный гипноз. Бестии не только наблюдали, они еще больше наклонились вперед, буквально балансируя на краешках своих колонн, опираясь на мерзкие хвосты. Из разинутых клювов свисали языки, и хотя дождь шел редкий, с языков у них текла красноватая вода. текла прямо по трещинам, до самой земли. А может, мне от волнения показалось, что дождевая вода приобрела красный цвет? Не знаю.

Одно мне точно не показалось. Я твердо знал, что повернуть назад нам не позволят.

— Гляньте, ребята, — это все-таки замок! Натуральный замок, дракона не хватает, — натянуто рассмеялся дядя Саня.

За колоннами, с каждым оборотом колеса, неестественно быстро росли красные зубчатые стены и угловатые башни без единого окна. Нарушая законы физики, замок с каждым шагом лошадей прыгал к нам на сотню ярдоз. Теперь это был не мираж, я чуял запах его заплесневелых катакомб, запах стоялой воды во рвах, запах ночных цветов, распускавшихся на черной воде пруда. Две ближайшие башни снова потянулись вверх, заросшие вьюном, покрытые потеками птичьего помета и скорлупками ласточкиных гнезд. На площадках башен мерцали синие огни. Сооружению такого размера просто негде было спрятаться, и, по всем прикидкам, мы должны были видеть замок задолго до того, как въехали на холм. Тем временем, со зрением продолжались поднадоевшие фокусы. Казалось, что мы карабкаемся в гору, а карета явно катилась под уклон.

— Ваша ученость, взгляните! — позвал егерь. Внезапно колонны, сопровождавшие нас часа два, закончились, а точнее — разбежались в стороны, замыкая в колоссальный круг голую пустошь с красным монолитом посредине. Лимонное солнце закатилось, зато на помощь выкатилась вторая луна. В ее сиреневом свете заблестела вода во рву и двух прудах, больше похожих на воронки от снарядов. Дорога кончилась, она, как река, влилась в гранитное море. На площадке, размером с дюжину футбольных полей, не росло ни единого кустика или травинки. Замок возвышался посредине, прямо по курсу, сам похожий на затаившееся чудовище.

— Надо выйти и осмотреться! — Магистр первый покинул карету. Он стоял внизу, опираясь на свой посох, хранящий меч, и выглядел весьма растерянным. Из каюты слабым голосом что-то спросил пикси.

— Это не плавающий город, милорд, — отозвался Брудо, доставая из рюкзака свой цайтмессер.

Тучи рассеялись. Вдалеке хорошо просматривались еще две дороги, тянущиеся слева и справа через болота и кустарник. Следовало предположить наличие четвертой дороги, с обратной стороны замка.

— Нам не стоит туда ехать, — авторитетно заявила тетя Берта, появившись на верхней ступеньке лестницы.

— Мне тоже не нравятся здешние миражи, — согласилась Мария. — Я согласна ждать в поле.

— Переведите глубокоуважаемой Марии, что нам предстоит почти девять часов ожидания, — прогудел Брудо, недвусмысленно напоминая, что вполне понимает английскую речь. — А приборы указывают приближение Узла.

— Девятнадцать сорок две, — произнес магистр, снимая показания со своего прибора.

— Четыре секунды в минус, — немедленно откликнулся Брудо.

Фомор отошел от кареты шагов на десять. Его подкованные сапожищи цокали по граниту.

— То же, и сорок три на первом, — издалека сказал он. Мне показалось, что голос магистра отстает от движения его губ.

— Ого! Шесть в минус. Возвращайтесь, Ваша ученость.

— Это плохо, когда шесть в минус? — осведомился дядя Саня.

Я подумал, что даже не знаю, о каких единицах измерения шла речь. Если о секундах, то, стало быть, они толковали о разных показаниях часов. Но какие выводы можно извлечь из минус шести секунд, я не представлял.

Я спрыгнул вниз и помог выбраться Анке. Здесь было гораздо прохладнее, чем в болотах. Камень под ногами буквально высасывал из тела тепло. Кроме заколдованных монстров на колоннах, на мили вокруг не летало и не бегало ни единое живое существо. Самым краем обоняния, на пределе чувствительности, я улавливал копошенье Маленьких народцев за холмами и счастливое пиршество воронов. Добрый пастух Ку Ши поработал на славу, выпив кварту Анкиной крови.

— Мне пришла в голову любопытная мысль, — на английском поделилась тетя Берта, указывая на ряды колонн, окружившие площадь. — Эти неприятные создания здесь не для того, чтобы напугать нас. Такое впечатление, что они стерегут сам замок.

— Или кого-то в замке, — поправила Мария. — Кого-то, кого не стоит выпускать наружу.

Я подумал, что младший советник Коллегии адаптируется в Изнанке быстрее меня. Действительно, заколдованные бестии могли быть не верными сторожами, а надежными тюремщиками.

Вот только кому?

Если можно так выразиться, я принюхался изо всех сил. В замке водилось несколько крысиных семейств, а также водяные крысы в прудах, два вида мышей, черви, пауки и насекомые. Птицы покинули свои гнезда давно, по непонятным причинам. Больше внутри не было никого, кто бы мог нам угрожать. Как и прежде, пахло давно потухшими очагами, давно покинутыми стойлами, перегноем и ржавчиной.

Впрочем, что-то там еще прощупывалось. Очень глубоко, внутри. Мне показалось, что ногами и низом живота я снова чувствую далекую неравномерную вибрацию, будто огромным шомполом очищали соответствующий ствол от песка и камней. Неожиданно я обнаружил гораздо более удобное сравнение. Так мог шуршать крот, обновляющий просевшую нору после дождя. Когда я был маленьким, я любил слушать кротов. Меня посылали их ловить, чтобы не портили маме огород. Я ложился и слушал, как они ввинчиваются в перегной, подгребая лапами, а спинками утрамбовывают землю.

Если в окрестностях водился крот размером с автобус, то мне не хотелось бы провалиться к нему в нору. Новыми глазами я оценил размеры площади, покрытой каменными плитами.

Кто-то постарался, чтобы возле замка не осталось мягкой почвы.

— На первом — девятнадцать, сорок шесть, на втором — четыре, ноль-две, — эхо дважды донесло рокочущий бас Уг нэн Наата.

— Минус девять и плюс ноль-четыре, — немедленно отрапортовал Брудо. — Ваша ученость, я умоляю, не подвергайте себя опасности!

— Уже иду, — с некоторой задержкой фомор сложил свой прибор и потопал назад.

Младшие егеря зажгли фонари, растопили печь. Наше походное жилище сразу показалось мне невероятно уютным. Вот только где бы найти душ?

— Ни в коем случае не расходитесь, — повернулся к нам обер-егерь. Кончики его ушей тревожно подергивались. — Пока Узлы слияния нестабильны, мы должны находиться максимально близко друг к другу. Минус шесть секунд на таком отрезке — это неслыханное искажение. Время растягивается.

— Может быть, нам уехать отсюда? — предложила тетя Берта. — Здесь крайне негостеприимно и еще...

— К великому сожалению, почтенная Берта, нам некуда ехать, — грустно заметил магистр. — По данным наших расчетов и показаниям цайтмессеров, именно здесь медленная воронка распахнется в обычное время Если мы поедем назад, то можем просто не найти дру гой Узел слияния.

— Или нас ночью сожрут коты, — меланхолично добавил дядя Саня.

— Если Ваша ученость позволит... — кашлянул младший егерь Гвидо. — Мне кажется, что нас сюда нарочно заманили.

— О чем они говорят? — спросила меня Анка.

— О дворце, — сказал я. — Об этом замечательном дворце, в котором нам предстоит ночевать!

Побег

Старший считал, что уже давным-давно привык к любым передрягам, и ничто не вынудит его сердце биться чаще. После того как в тебя стреляли, потом угрожали пытками, героином, убийством родных, кажется сущей ерундой пробежаться под дулом автомата американского спецназовца. Конечно, будет не очень приятно, если у парней сдадут нервы, а они, похоже, у них и так на пределе. Видать, Харченко прав, что-то у американцев не заладилось.

Валька ждал сигнала профессора, тер затылок и виски жидким мылом, старательно водил по коже бритвой, собирая волосы в кулак. Без зеркала он не мог поручиться за внешний лоск: скорее всего, с такой прической его не приняли бы даже в молодежную панк-банду, посчитали бы слишком радикальным пацаном. Волос было жалко, но еще жальче — сестру. Неожиданно до Валентина дошло, что в этой запутанной истории с навигаторами и ворованным Тхолом есть одно, крайне уязвимое для американцев звено. Они, конечно же, молодцы — сумели пробраться с оружием в глубину российской территории, скорее всего — через Китай, через горы. Они сумели подкупить кого-то в неподкупной Коллегии атлантов, они захватили его самого, профессора и даже захватили Тхол. Но не учли самую малость.

Кажется, они понятия не имели, кто такой Бернар Луазье и его родственники.

Старший невольно рассмеялся, представив, какие у штатовских шпионов были рожи, когда они заявились в дом к Бернару, а нашли там дырку от бублика. Ну конечно, как же он сразу не сообразил! Это его легко поймать, утрамбовать в железный ящик, шантажировать и пугать, а Бернар, как пить дать, почуял врагов за километр! Он почуял врагов, и папа его почуял: сеструха ведь хвалилась по телефону, что дом Луазье стоит практически в лесу, и никто чужой подобраться незаметно не может. Бернар и его родители — они вместе спасли Анку, вывезли ее в надежное место, ведь у них в Англии повсюду друзья.

Старший последний раз провел бритвой по свежим залысинам. Кажется, вполне достаточно, знать бы еще, к каким точкам подключается эта махина. А может, Харченко напутал, и Тхол откликается только на дистанционный офхолдер? Тогда ему долго еще смешить америкосов странным русским причесоном.

Валька дрожал, но не от холода, а от возбуждения. Теперь ясно, почему Второй усатый постоянно носится звонить, рычит на подчиненных и глядит волком. У них выходит лимит, помощи ждать неоткуда. Тхол — вот он, рядом, а не откусишь!

Чего там телится Харченко? Если они немедленно не сбегут, их пристрелят, или уколют снотворным и вывезут в США, что еще хуже. Там его точно не найдет никто. Валька перевернулся, выглянул сквозь щель в пологе палатки. Теперь каждая минута казалась ему невыносимо долгой.

Может, попробовать без него? Совсем недалеко, в каких-то десяти метрах, за расколотой известковой терраской, едва заметно покачивался мохнатый бок Тхола. Вальке даже казалось, что под брюхом он различает тот самый желтоватый нарост, похожий на шляпку поганки. Если там действительно есть устройство, которое можно приконтачить к голове. Те двое в белых комбинезонах с респираторами покинули свою блестящую лесенку. То ли изучали Тхол с другой стороны, то ли отогревались в своем надувном домике. На платформе они оставили включенное оборудование. Туда тянулись шланги, моргали индикаторы, тихо что-то попискивало, и светился экран компьютера. Ученые могли вернуться в любую минуту, но их Валька не опасался.

Он боялся получить пулю от часового.

У расщелины, ведущей наверх, прятался один из усатых. Старший не различал их лица, скрытые шерстяными шапочками и высоко поднятыми воротниками. Он даже не мог их толком посчитать. Парни молча делали свое дело, отсиживали вахту, установив между ног винтовки, уходили на отдых в палатку, где проводили время так же молча. Они не выходили поглазеть на Тхола, не заговаривали с пленниками. Также они не хохотали, не отжимались, не играли на банджо и не пили виски, то есть не делали ничего из того, что положено делать американским военным. Встречаясь взглядом со сторожами, Старший всякий раз убеждался, что, получив приказ, они застрелят его, не раздумывая.

Что интересно, у Валентина не копилось злобы на этих мужиков. Он уговаривал себя, что они ничем не лучше отважных парней Сергея Сергеевича, но окончательно уговорить не мог. Эти больше держались за дисциплину, что ли.

Когда у Вальки начали неметь от холода руки, профессор, наконец, поджег палатку. Причем сделал он это столь бездарно, что Старший чуть не завыл в голос. У Харченко, очевидно, не поднялась рука портить дорогостоящее оборудование: вместо того чтобы соорудить короткое замыкание и коктейль Молотова из спирта, выделенного на протирку контактов, он вывалил на стол и попытался запалить негорючий мусор, большей частью состоящий из пластиковых упаковок, синтетической бечевы и консервных банок. Тем не менее в корзине нашлось что-то горючее, и занялся потолок. Харченко весьма правдоподобно прыгал внутри домика, покрикивал и ронял тяжелые предметы. Почти сразу потухли два прожектора, затем затих один из двигателей.

Валька высунул голову из палатки. Ближайший часовой привстал, схватил винтовку и наблюдал за творящимся безобразием. Из домика, где отдыхали свободные смены, уже спешил, застегиваясь на бегу, Четвертый усатый. Он прокричал что-то часовому; из-за дальней части Тхола показался второй часовой, охранявший главный вход. Он удостоверился, что нападения со стороны нет, и отправился восвояси.

От палатки с оборудованием валил густой черный дым. Из смежной палатки, где американцы разместили свой пост управления, выскочил в наушниках, дико кашляя, Третий усатый. Видимо, он прикорнул там или слишком увлекся радиоприемом и чуть не задохнулся.

Старший сжался, как пантера, и кинулся под уклон, прямо под натянутую проволоку. Он бежал практически на четвереньках, где опираясь ботинками, а где — сбивая колени о шершавый камень. Кажется, загудела сирена, но часовой на него не смотрел. Вместе со Вторым усатым он поливал палатку профессора пеной. Где сам Харченко, Валька не видел.

Он уже пробирался под брюхом Тхола.

Шляпка «желтой поганки» оказалась именно там, где предрекал профессор. Старший дважды сильно стукнулся головой, пока до нее добрался. Казавшиеся издалека мягкими и эластичными, бледно-сиреневые, серые и розовые канаты, обтягивавшие «ручку гантели», на деле были не мягче камня, по которому Валька полз. Шерсть Тхола, издалека тоже обманчиво напоминавшая руно мериносов, на ощупь казалась нитями из стекла. Схватишь в кулак, потянешь — и можешь остаться без кожи на ладони.

Совсем рядом затараторили на английском. Часовые обнаружили исчезновение пленника. Под волосатый живот Тхола проник луч фонаря.

— Эгей, вылезай! Мы знаем, что ты здесь!

— Прекрати играть и вылезай, мы тебя видим!

«Ни хрена вы не видите! Быстрее! Ну, быстрее же!» За желтовато-бурым наростом имелась выемка, размером с голову взрослого человека, прикрытая тонкой мембраной, вроде растянутой резины от воздушного шарика. За мембраной, в углублении, виднелось что-то очень похожее на скатанные тонкие шланги.

Наверху снова раздались крики на английском, топот, ругань и шипенье огнетушителей. Очевидно, никому в голову не пришло, что пленник полезет в самое неприятное и опасное, с их точки зрения, место. На какое-то время они его потеряли. Длинная шерсть почти полностью скрывала Вальку. Он протянул руку вверх, ожидая встретить жесткую непробиваемую преграду, но «резиновый» пузырь неожиданно легко прогнулся под пальцами.

Луч фонаря скользил все ближе, путаясь между свисающих волокон. Сам американец пока не решался залезать под брюхо висящего великана, или у него был приказ не приближаться.

— Валентин! Валентин, немедленно вылезай оттуда! — Старший узнал голос Второго усатого. — Мы тебя видим, вылезай, иначе я стреляю!

Старший рванул сильнее: мембрана лопнула, скукожилась, в наросте оказалась продолговатая овальная ниша, отчетливо повторяющая форму человеческого черепа. Оставалось стать на коленки и сунуть туда голову, что Валька и сделал.

— Парень, я стреляю!

Луч фонарика задел по ногам, в пучке света Старший успел заметить дуло с глушителем. Кто-то полз под стеклянной бахромой с другой стороны и, очевидно, здорово порезался. Английскую матерщину Валька уже потихоньку начал понимать.

От Тхола воняло, не то чтобы противно, но горячо и кисловато, как всегда пахнет от большого теплокровного животного. Не успела Валькина голова углубиться в дыру, как тонкие шланги внутри нее пришли в движение. Старший ощутил покалывание и прикосновение десятков щупающих его ножек. Это закреплялись каналы опознающего контура: кажется, так Лукас называл кровососущих пиявок в Эхусе.

— Валя! Валя, не жди меня, беги! — Харченко кричал сдавленно, как будто его душили.

Сбоку показались чьи-то ноги в армейских ботинках. Десантник полз в двух шагах, слегка запутавшись с направлением. Ему достаточно было свернуть влево, и Старший был бы неминуемо обнаружен. Однако американец прополз дальше. Потом что-то взвизгнуло тонко, с грохотом упало на камни, и еще раз. Старший восхитился героизмом Харченко. Видимо, профессор убедился, что достойный пожар ему не сотворить, и решил сыграть умалишенного — принялся своими руками крушить аппаратуру. На сколько секунд его хватит?

— Валентин, стой! — Из твердых, гнущихся лохмотьев высунулась кисть в рукавице, показалась красная физиономия Третьего усатого в сбившейся набок шапочке, с порезами через всю щеку. Американец не успевал. Он был толще Вальки в два раза, ко полез не с той стороны и слегка застрял. Он отбивался рукавом от режущих серых нитей, а потом вдруг встретился с Валькой взглядом, и в один миг его американская физиономия скривилась от безнадежного понимания. Он успел проклясть себя и своих товарищей за тупость, за то, что поверили этому насквозь фальшивому русскому мальчишке, а он их надул, всю команду, и отлично разработанная, уникальная операция летит к черту.

«Так вам и надо!» — злорадно подумал Старший. Гибкие щупальца уверенно присосались к выбритым вискам и затылку. Вальке показалось, что прошли долгие часы, пока кровь совершала обмен и Тхол делал вывод, свой или чужой стремится попасть на борт. На самом деле, счет шел на доли секунды. Ему неожиданно пришла в голову идиотская мысль — сколько раз можно подсовывать Тхолу случайных, «левых» попутчиков? Интересно, Тхол сразу откажет или, как сотовый телефон, трижды запросит верный ПИН, а уж потом вытолкнет голову соискателя, втянет щупальца и нарастит новую мембрану.

Наверху Харченко сочно матерился, затем донесся звонкий, многократно отраженный грохот металла, шипение и звуки борьбы. Валька догадался, что это упала одна из штанг с оборудованием. Очевидно, Харченко забрался на самый верх, а когда его попытались оттуда снять, опрокинулся вместе с датчиками и самописцами прямо на голую скалу. Застрявший под колючей «бородой» Тхола американец протискивался назад. Его куртка на спине была порезана на полосы.

Харченко! Они его повязали! До Валентина наконец дошло. Он ничего не видел, запихнув голову в дыру, но слышал, что наверху продолжалась суета. Итак, Михаил убедился, что к Тхолу ему не прорваться, и затеял потасовку, взял огонь на себя, Лишь бы отвлечь противника.

И тут наступил исторический момент. Старший не успел вздохнуть, как его втащило внутрь корабля. Совершенно бесшумно разошлись над головой жгуты, больше похожие на стальные канаты, в открывшийся канал втянулась шляпка «поганки», ноги Старшего лишь на долю секунды повисли без опоры, и вот уже под ботинками пружинил теплый розовый пол. Валька представил себя моллюском, которого всосал рот голодного великана, и тут же отмел эту мысль. Шлюзы Тхола функционировали явно не так убого, как примитивный пылесос. Даже со своими, не ахти какими, знаниями в физике Валька соображал, что имеет дело с технологией, так же мало похожей на работу пылесоса, как он сам похож на настоящего атланта.

Тхол взял его на борт. Теперь предстояло спасти профессора.

Свиньи

Младшая, пока маманя лежала в больнице и хозяйство приходилось вести на пару с братом, пересмотрела кучу фильмов, где фигурировали самые разные замки и дворцы. Некоторые строения по ходу фильма атаковали с катапультами и пушками, а в других, напротив, происходили события неистово неясные и романтические. Однако дворцы и замки всегда имели нечто общее — красивые шпили с флюгерами, узкие готические окошки, таинственные лестницы и часовых с алебардами.

Спинделстонский замок отличался в худшую сторону от своих киношных собратьев. По мере приближения кареты отсыревшие стены нависали, занимая все небо. Призрачные формы еще несколько раз дергались, словно в будке киномеханика рвалась лента, затем башни заволоклись туманом, перекосились и, наконец, замерли во всем своем мрачном великолепии.

О, да, он был великолепен! Он был ужасен и непостижим уже тем, что в башнях и опоясывающей их стене не имелось ни единого отверстия. Внешняя стена, вовсе не серая, а блекло-красная, сложенная из громадных кирпичей, плавно заворачивала, подразумевая, что совершит полный круг.

Все четыре башни, больше похожие на устремленные в зенит пальцы, находились внутри стены. Дорога вбегала в черный прямоугольник, прорубленный в стене. По обе стороны от ворот замерли две желтовато-зеленые, скорее всего, бронзовые, свиньи, высотой не меньше четырех метров каждая.

Свиньи Анке не понравились. Ничего дурного они не делали, мерзли себе спокойненько на гранитных постаментах, как двое часовых, позеленевших от старости. Когда подъехали ближе, оказалось, что это, строго говоря, не свиньи, а дикие кабаны.

— Хряк, стерегущий вход в дом, — задумчиво произнесла Мария. — Много я повидала, но такой сторож не встречался.

— А если это не дом? — спросил Бернар.

— Если это религиозный символ, то какой же у них бог? — задумался дядя Саня. — Я вот тоже подумал, не заночевать ли здесь, у водички.

Слегка приседая на задних лапах, выпятив мускулистую грудь, слоноподобный кабан готовился вспороть клыками брюхо невидимому великану. В глазницы бронзовому зверю скульптор искусно вставил агаты размером с кулак. Щетина на спине стояла дыбом, под бронзовой шкурой набухли вены. Анке даже показалось, что от кабана понесло навозом, но пахло, конечно же, от прудов. Две чаши, устланные таким же гранитом, как и бесконечная площадь, были заполнены черной стоялой водой. От воды послышался слабый плеск, затем негромкое стонущее воркование. На поверхности, покрытой ряской, что-то показалось, слишком быстро, чтобы можно было разглядеть, и снова спряталось. У края искусственного водоема белели кости. Анка подумала, что ни за какие деньги не пошла бы купаться в этот милый пруд.

Карета, грохоча, проехала между напрягшимися кабанами и очутилась на железном мосту. Мост длиной метров тридцать висел над пропастью между внешней и внутренней стеной. Вторая стена также убегала вверх, и в ней беззвучным криком надрывался зев вторых ворот. Под железным мостом гуляли заблудившиеся отсветы луны. Сама луна, как назло, коварно пряталась за башней. Анке почему-то вспомнились картины из книги про художника Дали, которую мама подарила дяде Игорю Лунину на день рождения. Там, на репродукции, была изображена недоделанная женщина, из которой выдвигались ящики, как из секретера. Ворота походили на дырки от выдвижных ящиков.

Мост торчал из дыры в замковой стене, как прищемленный крысиный хвост. Или как язык хамелеона, по которому ползла аппетитная букашка. Замок готовился втянуть язык в пасть. Снизу букашкам казалось, что стены выросли, по меньшей мере, до тридцати метров и продолжали тянуться вверх. Анка снова попыталась увидеть дно пропасти. Внизу в черной воде купался Млечный путь. Гладкая кирпичная кладка, не просто гладкая, а чем-то отполированная. Будто для того, чтобы снизу никто не сумел забояться.

— Будь я проклят, если это не Спинделстонский замок! — потерянно сообщил егерь и выпустил клуб дыма из изогнутой трубки.

— О нет, только не это! — прошептал магистр. — Готов прозакладывать свой цайтмессер, но Узел раскроется именно там, внутри.

— Святые духи, выбирать поздно! — откликнулся Брудо. — Мы даже не можем тут развернуться, слишком узко.

— А что тут такое, в этом замке? — набросилась Анка на Бернара.

Но тот или не знал, или не пожелал ответить. Сделал недоумевающее лицо и отвернулся к окошку.

Младшая вспомнила его губы. Совсем недавно он вел себя иначе, он успокаивал ее и целовал. Теперь, когда события боя понемногу восстановились в ее памяти, она с новой силой ощутила пульсацию в забинтованной руке, вспомнила Ку Ши, вспомнила, как решила его позвать и позвала на русском языке, но ни минуты не сомневаясь, что он услышит и придет.

Она не сомневалась в Добром пастухе, а вот Бернар снова вызывал серьезную тревогу. Полчаса назад он был прежним — предупредительным, ласковым и вежливым, а теперь на глазах превращался в глыбу льда.

Что с ним творится? Неужели он, как маленький Кай, окончательно здесь заледенеет?

Копыта лошадей зацокали во внутреннем дворе. После второй арки дорога кончилась. Внутренности Спинделстонского замка навалились и обволокли, как громадный каменный желудок, грозящий переварить крошечных путников. Он совсем не походил на игрушечные замки Диснейленда и вовсе не отвечал чаяниям любителей сказочной готики. Шлииип... шлиип... шлииип...

Неба больше не было. Был черный купол, где-то очень высоко, и в нем неровные синие дырочки. То ли окошки, то ли проломы. Дождевые капли срывались из окошек в куполе, с монотонным звуком шлепались о мозаичный пол, порождая странную барабанную гармонию.

Шлиип... шлиип... шлиип...

Младшей вдруг отчетливо показалось, что все это уже когда-то было. Капли с черного потолка, иглы вечернего света, кирпичные монолиты.

И жадная темнота.

Замок ждал гостей, как изголодавшийся хищник ждет мяса. На его зубчатых башнях плясали синие огни, а на лестницах и в заброшенных галереях перешептывалось эхо. Когда егеря запалили факелы, мрак раздвинулся, и Младшая невольно охнула.

Больше всего это походило на внутренности языческого храма. Все пространство за второй стеной представляло собой зал титанических размеров, разделенный на квадраты мощными колоннами. Колонны где-то высоко удерживали сводчатый потолок. Света факелов не хватало, чтобы добраться до потолка, зато вполне хватило, чтобы исследовать ближайшие окрестности. Пол был украшен мозаичной плиткой. Сложный орнамент, необычайно яркий, повторялся, как рисунок бесконечной ковровой дорожки. Постепенно глаза Младшей привыкли к темноте. Совсем недалеко от квадратного проема, через который они заехали, Анка заметила широкую лестницу, ведущую ко входу в ближайшую башню. По обеим сторонам балюстрады замерли такие же кабаны, как снаружи, но меньших размеров. Подле каждого из них торчал ржавый шток с кольцами под факелы. Потом Анка оглянулась и заметила еще кое-что. Прямо внутри арки ворот, через которые въехала карета, друг напротив друга были вмурованы круглые блестящие бляхи, похожие на старинные рыцарские щиты, или, скорее, на тарелки от ударной установки. Магистр Уг нэн Наат тоже их заметил. Он первый спрыгнул с подножки, захватил фонарь и вернулся назад, чтобы рассмотреть поближе. Его ученость повел себя несколько странно. Вместо того чтобы осветить «тарелки», он поставил фонарь в сторонке на землю, встал сбоку от серебристого, помятого диска и потер его рукавом. Кроме Младшей, за фомором никто не следил, только она заметила, как помрачнела его, и без того недружелюбная, физиономия.

— Прежде чем вы выйдете, запомните важное правило, — магистр выталкивал слова негромко, но все его услышали, а русский кровник немедленно перевел. — Мы должны тут все осмотреть, но не разделяйтесь, всегда старайтесь, чтобы вас было двое. Это важно! И не заглядывайте в старые зеркала, если они установлены попарно. Даже если вам покажется, что это совсем не зеркала.

Брудо и егеря спрыгнули вниз, разбежались со своими пиками, Саня помогал кучеру кормить лошадей. Наконец женщинам разрешили выйти. Едва Анка ступила кроссовками на скользкий плиточный пол, как ей захотелось обратно. Она принюхивалась, но не чувствовала ничего, кроме сырости, а Бернар, который стоял рядом и наверняка ощущал все в сто раз лучше, чем она, упрямо отворачивался и молчал. Костры и факелы здесь заживали безумно давно, даже зола успела рассеяться по ветру. Зато кое-где хрупкими кучками валялись скелеты птенцов. Младшая убедилась в своем предположении — купол давно обветшал, в нем селились птицы и периодически теряли своих неокрепших деток. Но внизу разбившихся птенчиков даже не трогали крысы. Мертвые птенцы высыхали и рассыпались, как маленькие мумии.

Крысам почему-то не нравилось жить внутри замка.

Шлиип... шлиип... шлииип...

Здесь давно никто не живет, пришло в голову Младшей. Здесь никто не может поселиться, потому что слишком... Слишком все не для людей. И вообще — не для живых.

Внезапно она вспомнила, откуда это нервное, неуютное ощущение, что все это уже проходило перед глазами. Она действительно видела этот мрачный зал на экране компьютера. Не этот, но очень похожий и такой же мерзкий. В тот короткий счастливый период, когда семья собралась вместе в новой петербургской квартире, Лукас подарил Старшему навороченный компьютер и несколько игр. Там была игра, то ли «Квак», то ли «Квоук». Валька немножко поиграл, подстрелил несколько монстриков и поскучнел. Он сказал, что лучше будет строить цивилизацию, потому что стрельба на экране происходит совсем не так, как в реальной жизни, а трупов он насмотрелся. Старший ушел к маме, а Младшая еще какое-то время разглядывала унылое серое помещение, похожее на самолетный ангар. Там были железные колонны, сверху косо капала вода, и лежал ничком в луже крови безголовый труп. Пространство за экраном плавно покачивалось, кто-то дышал из динамиков, а справа виднелся кончик рифленого ствола с пламегасителем. Анка ненароком двинула мышь, и картинка сместилась. Ее герой теперь смотрел в противоположную сторону, туда, откуда пришел. Ничего не изменилось. С обратной стороны темнели внутренности громадного не то ангара, не то склада, капала вода с колонн, через дыры пробивался свет, а на бетонном полу корчились покойники.

Младшей запомнилось тягостное состояние обреченности. Она сознавала, что это всего лишь игра, которой так увлекаются сопливые мальчики, никогда не видевшие настоящей смерти. Она сознавала, что достаточно нажатия клавиши, и вместо унылого «Квака» появятся веселые заставки из Интернета, но...

Но мерно дышащий убийца с пушкой не давал ей покоя еще долго. Он был обречен и сам не понимал этого. Обречен не потому, что впереди его ждал тупик или недостаток патронов. Создатели игры обрекли его на вечный бег и на вечную ненависть. Для него не существовало другой вселенной, кроме бесконечных сумрачных переходов, и другого способа продлить бессмысленную жизнь, как убивать.

Анка задрала голову навстречу мерно летящим каплям. Осколочки дождя срывались с далекого синего прямоугольника, проживали жизнь капли и разбивались у ее ног.

Шлип... шлип... шлип...

— Хэй... — негромко произнес во мрак Бернар.

— Эй... ей... ей... — эхо затерялось в изгибах потолка и вернулось шелестящими ящерицами по влажным стенам.

Брудо, высоко подняв фонарь, ступил на лестницу. У бронзовых кабанов, захвативших нижнюю площадку, радостно заблестели глаза. Рядом с их позеленевшими тушами егерь казался карликом. Он поднялся еще выше, до того места, где лестница исчезала во внутренностях башни. Свет фонаря не пробивал темноту за квадратной аркой. Младшая с облегчением заметила, что блестящие тарелки из белого металла больше пока нигде не отсвечивали.

— Кажется, зто обрядовое здание, — неуверенно предположил дядя Саня. — Здесь собирались ради каких-то ритуалов.

— Лучше скажите, здесь можно где-нибудь найти дрова и разжечь огонь? — спросила у магистра тетя Берта.

— Его ученость говорит, что мы непременно отыщем удобное помещение, — перевел слова фомора дядя Саня. — Лучше оставайтесь в каюте, пока мы здесь все осмотрим. Его ученость просит глубокочтимую Марию остаться, дабы охранять раненых.

Вернулись егеря с медными фонариками и пиками. Кролики в клетках вели себя тихо, хвостов быстрого времени поблизости не водилось. Анка вначале пошла за Бернаром, никто ей не приказал возвращаться. На ближайшей колонне, диаметром не меньше пяти метров, обнаружился прекрасно сохранившийся барельеф.

Младшая вначале не поняла, а потом, когда взрослые подняли факелы, покраснела.

Толстый мужик занимался сексом со свиньей. Судя по зверскому выражению его лица, натурщика занятие не вдохновляло. А может быть, таким макаром он выражал свою радость. Свинья была вылеплена с удивительной точностью, гораздо лучше мужчины, что пристроился позади нее. Казалось, ее широкий прожорливый рот изогнулся в сладострастной улыбке. Пятачок и копытца блестели стершейся позолотой.

— Вот дерьмо, — сплюнула Мария. — Оригинальный культ. Здесь везде будут свиньи?

На следующей колонне, отстоящей от первой метров на двадцать, тоже была изображена свинья. Но сцена носила совершенно иной характер. Мужчина с очень длинными волосами не то стоял, не то лежал в саркофаге, вытянув ноги и руки. Рядом покоились узкие заостренные предметы, скорее всего, дротики или копья. Половину саркофага рядом с умершим воином, на правах то ли пищи, а то ли — жены, занимала свинья. Она удобно устроилась на боку, упираясь мертвому воину рылом прямо в ухо.

Анка сдержала рвотный позыв. Она вспомнила похороны папани, после того ужасного пожара, вспомнила дождь, лица соседей и закрытый гроб. К маме в лицо она тогда заглянуть боялась, только обнимала ее изо всех сил. Анка вдруг представила, как в широкий гроб к папе укладывают рядышком нарочно заколотую свинью и сосед Петрович соскальзывает в мокрую яму, чтобы повернуть свиное рыло к папкиному уху, чтобы все было по правилам.

Младшая не стала разглядывать следующую колонну. Она решила, что лучше пойдет с младшими егерями искать что-нибудь похожее на жилые комнаты. Тетя Берта объяснила, что дядю Эзальда надо срочно помыть и перевязать, иначе раны загноятся. Кроме дяди Эвальда, все хуже становилось маленькому пикси. Представитель горного народа периодически впадал в горячку. Ему тоже требовались мази, свежие бинты и покой. Хотя бы несколько часов без тряски.

Магистр, на правах самого опытного, разделил мужчин на три группы. Младшие егеря обследовали кусок стены по правую руку от въезда, Его ученость на пару с Саней пошли направо, а Бернар с Брудо отправились к лестнице, ведущей в башню. Мария, на удивление, охотно согласилась охранять карету, кучера и тетю Берту с ранеными. Кажется, великанша начала доверять обер-егерю и фомору. Если они утверждали, что в замке нет крупных хищников и разумных, значит, так оно и было.

Анка вызвалась тащить за парнями связку факелов, масляный светильник и клетку с запасным кроликом. Удаляясь от такой уютной и родной кареты, она стала замечать, что лунные лучи поступают сюда скудными порциями не только сквозь отверстия в далеком потолке. Очевидно, в стенах имелась хитрая система зеркал, позволяющих пропускать свет, но не дающая подглядывать снаружи. Смутные овальные пятна трепетали на мозаичных плитках, выхватывая из мрака то голову невиданного оленя с тремя рогами, то свинью в короне, то женщину, обнимающую лошадь. Шлииип... шлиип... шлииип...

Анке стало казаться, что закругляющаяся справа стена никогда не кончится, что все это обман, и они навсегда потеряли позади экипаж Его учености. Теперь, если даже повернуть назад, они не найдут выход, всюду будут лишь ночь, мрак и ледяные барельефы со свиньями. Вначале егеря будут бегать и кричать, потом с голодухи сожрут кроликов, а затем, с деликатностью, присущей эльфам, примутся за нее. Возможно, они не сразу ее съедят, а начнут с руки или ноги, чтобы подольше продержаться до прихода помощи.

Она брела за парнями в зеленом, послушно тащила поклажу и считала шаги, стараясь не стучать зубами от холода. Звон от подкованных каблуков егерей дробился и множился в пустоте. Иногда Младшей казалось, что их настигают сзади, но это догоняло потерявшееся эхо. Когда справа смутно заалел квадратный проем, Младшая чуть не подпрыгнула от восторга. Замок или храм все-таки оказался круглым, маленькая экспедиция выбралась к западным или южным воротам, опять же, как считать.

За аркой в пронзительном свете луны просматривался железный мост и кусок внешней стены. Точно такой же вход, один в один, как и тот, через который они приехали. И мутные зеркала под аркой, подвешенные так высоко, что в них все равно невозможно заглянуть. Въездом давно никто не пользовался.

Скелеты птиц на мосту, нанесенные за десятки лет барханчики песка. Стоны ветра в каменном коридоре. Пролетела встревоженная летучая мышь, едва не задев крыльями шею Младшей. Где-то вдалеке звякнул металл, раздалось знакомое, такое родное гудение Уг нэн Наата и рокочущий баритон дяди Сани. Младшая уже уверилась, что в пустынном храме ничего интересного нет и следует скорее возвращаться, когда Гвидо тронул ее за плечо.

Во мгле что-то светилось. Наверху, в самом центре зала.

У Анки появился лишний повод подумать о мужчинах, как о существах упертых и настойчиво-бестолковых. И неважно, к какой из разумных рас эти самые мужчины относятся. Совершенно ясно, что в этой каменной конюшне нет ничего, заслуживающего внимания, нет еды, дров, питья, нет людей или опасных животных, зато высока вероятность простудиться и нажить к утру бронхит или даже пневмонию! Кроме того, на голову может свалиться камень. И вот, вместо того, чтобы скорее подняться по лестнице в башню, организовать там хоть какие-то удобства, эти двое умалишенных сейчас попрутся искать на свою попу новых неприятностей. Ну, в точности, как ее брат! Да они и возрастом не намного старше Вальки, такие же кривляки и умники. Волосы, небось, по месяцу не моют, вон как разит от обоих, хоть нос затыкай, зато бороды пытаются отпустить, перчатки клепаные надели и монеток дырявых понавесили. Ага, типа, самые крутые панки на деревне, видали мы таких! Недовольно бурча, она поспешала за юными отрядными, стараясь не выпасть из пятна света от их факелов. Страшно хотелось кушать, аж бурлило в животе, и рука порезанная снова заныла, хотя крови уже не было. От руки мысли Анки перебросились на коварного Капельтуайта, который выпил кровь, как настоящий вампир, затем, со слов тети Берты, погрыз кучу котов и сбежал в самый неподходящий момент. Как Добрый пастух грыз и рвал, она вспомнить не могла и была этому несказанно рада, поскольку и без того достаточно насмотрелась крови. Словно отключилась в тот самый момент, когда Ку Ши свалился на нее с неба, горько воняя шерстью, дымом и убийством. Если он так легко нашел их в воронке, то почему же не вытащил обратно? Мог бы вытащить поодиночке, за шкирку, какщенков, ведь дяде Эвальду так нужен больничный уход.

Гвидо неожиданно притормозил и указал вверх. Младшая охнула и невольно отступила назад. Она совсем забылась, мысленно полемизируя с вредным хитрецом Ку Ши, и не заметила статуи. Статуя напомнила Анке памятник императрице Екатерине в Петербурге, только была раз в шесть выше и шире. Почти круглый, грубо отесанный постамент венчала циклопическая фигура сидящей женщины. Левой грудью женщина кормила полуголого мускулистого мужчину, а правой — вставшую на задние лапы собаку. От ног до головы в женщине было не меньше пятнадцати метров. Прямо над ее макушкой в куполе имелось довольно большое отверстие, а в отверстие, скорее всего, была вставлена хитрая линза. Казалось, что луна непрерывно висит ровно по центру, окутывая статую мягким голубым светом, а голова женской фигуры была чем-то намазана или целиком состояла из материала, способного фосфоресцировать. Из-за этого голубого контурного пламени Анка никак не могла рассмотреть лицо местной богини. Мужчина, прильнувший ртом к ее груди, тоже отвернулся. Младшие егеря тревожно переговаривались на своем распевном языке, но Анка и без перевода ощущала их страх и замешательство. Гвидо указал на низкий тоннель в ногах статуи. Тоннель перекрывала толстая ржавая решетка, и вел он куда-то в глубину постамента.

Шлиип... шлиип... шлииип...

Из перекрестия теней, покачиваясь, приближались огоньки. Потом стали видны громадные сапоги и волосатая лапища, сжимавшая посох. Две экспедиции встретились возле статуи. Некоторое время, задрав головы, мужчины осмысливали увиденное. Очевидно, каждый рылся в пыльных талмудах памяти, пытаясь выискать хоть какую-то зацепку. Над головами снова пронеслась стая летучих мышей, сквозняк принес потрескивание факелов, храп коней и перестук их копыт. Карета отсюда, из центра зала, казалась не крупнее спичечного коробка, по периметру окруженного робкими огоньками.

Наконец магистр Уг нэн Наат выдавил несколько слов. Младшие егеря вежливо молчали.

— Его ученость утверждает, что мы, скорее всего, попали в одно из заброшенных капищ друидов, — перевел русский кровник.

— Это друиды, — подтвердил Уг нэн Наат.

— А я не решался сделать такое предположение, — крякнул дядя Саня и почесал в затылке. — Мог бы и сам догадаться.

— А кто это такие? — Младшая окончательно промерзла, ей уже становилось все равно, кто тут молился тысячу лет назад. — Бернар мне говорил, что так звали колдунов?

Саня переадресовал вопрос магистру. Уг нэн Наат, прежде чем ответить, некоторое время рассматривал громадное изваяние.

— Это не колдуны. Колдунами следует называть тех, кто по воле случая подобрал несколько крох великой скатерти мироздания и научился этими крохами пользоваться. Друиды принадлежат к расе обычных, но пришли на Логрис едва ли не раньше Капитула фоморов. Они не воруют крошки со скатерти природы, они ее ткут. Вы понимаете, что я хочу сказать? — Великан присел на корточки и достал из ящичка цайтмессер. Гвидо достал свой, и они стали быстрым шепотом сверяться, что не мешало фомору продолжать рассказ. Дядя Саня переводил, изо всех сил поспевая за скорым языком Долины.

— Тысячи лет племя жрецов владычествовало над Логрисом и островами... двадцать восемнадцать, ноль-три... потом они спустились в Изнанку, хотя могущество их таково, что никакие войны и бедствия не могли бы им помешать. О причинах их ухода... на пятом шесть и три, два раза юг и запад... о причинах их ухода можете спросить сами, если вам будет оказана такая честь в Священных рощах... на третьем ноль-четыре, север-север-восток, ага!!

Наконец, удовлетворенный магистр сложил прибор. Далеко, возле кареты, раскачивался крохотный алый огонек — это подавал сигналы кучер. Гвидо запалил фитиль в фонарике из красного стекла и условным сигналом ответил, что у них тоже все спокойно. Младшей очень не хотелось дольше отираться возле этого, мягко говоря, непривлекательного монумента, но неуемный магистр полез в тоннель, пробитый между ступней громадной кормилицы. Прежде чем преодолеть решетку, он поманил егерей с факелами. Младшая не сразу поняла, о чем они говорят, а когда догадалась, по спине пополз неприятный холодок. Прутья были толщиной с ее руку, решетка поднималась в петлях, только «от себя», а при попытке потянуть ее к себе прутья упирались в гранитный порог. Запоры древние строители не предусмотрели. Решетка легко подалась снаружи, но изнутри ее вытолкнуть было нереально. Человек медвежьей силы, вроде фомора, сумел бы, находясь внутри тоннеля, приподнять решетку, но пролезть под ней не сумел бы наверняка. А работать вдвоем, рядом, было просто негде.

Препятствие создавалось с целью не выпускать кого-то наружу.

— Туда могли заталкивать пленников, приносимых в жертву, — шепнул Анке русский кровник.

— И что потом? — Младшая слушала толчки собственного сердца в ушах. — Их сжигали?

Магистр полез в тоннель, едва не застрял. Он пыхтел, отдуваясь от пыли и паутины. За ним в черную нору шагнул младший егерь. Уг нэн Наат присел на корточки, удерживая решетку, затем вставил как распорку свой грандиозный посох. Оставленный снаружи кролик вдруг забился в клетке, оглашая окрестности противными криками. Анка вздрогнула. На секунду ей показалось, что пол под ногами чуточку шевельнулся. Или не сам пол, а произошел далекий сдвиг в земной коре.

— Не бойся, — сказал ей на ухо дядя Саня. — Я чую, там внутри никого, только пустота.

Вслед за Гвидо в щель скользнул его напарник. Младшая хотела спросить у Сани, зачем тогда рисковать, если никого нет, но сибиряк приложил палец к губам. Егеря и фомор о чем-то беседовали внутри, не спеша возвращаться. Младшая перекрестилась и по следам русского фэйри пролезла под решетку.

Громадный монумент оказался внутри почти пустым. В колеблющемся свете фонарей Младшая разглядела высокий каменный бордюр, а за ним — широченную дыру, метра четыре в диаметре, не меньше. Провалиться в дыру было невозможно, ее закрывала еще одна частая решетка, но Анка на всякий случай отодвинулась спиной к стене. Прислонилась и тут же брезгливо дернулась в сторону. По выщербленному влажному камню ползали мокрицы. Под ногами противно хрустели какие-то черепки, из темного провала ощутимо несло сыростью. Младшей показалось, что эхо периодически приносит оттуда плеск воды. Еще пахло кислым, как будто застарелым туалетом. Сверху, из полого нутра громадной кормилицы, свисали маслянисто блестевшие цепи. Цепи слегка раскачивались, по мокрому камню метались блики. Саня хотел поднять фонарь повыше, но магистр накрыл его руку своей и молча указал вверх.

Зеркала. Одно напротив другого. Мутные, в каплях испарений, в потеках старой въевшейся грязи.

— Колодец Червя, — Саня привлек Анку к себе и указал ей на кучу тряпья в углу. — Тех пиктов, из деревни, их всех пригнали сюда и скинули в колодец.

Гвидо потыкал в мягкую кучу пикой. Из грязных тряпок вызалился деревянный башмак. Со стуком выкатилась деревянная кукольная голова, без рта, но с ярко-синими, нарисованными глазами.

Младшую затрясло. Она представила, как неведомые друиды, подлые и мерзкие гады, бросали в колодец миленьких татуированных деток, их матерей и стариков. А здоровые мужчины, такие же крепкие, как потерявшийся барон Ке, они наверняка дрались, бросались, связанные, на вооруженных тюремщиков, пытаясь защитить свои семьи, и гибли первыми.

Только где же гадкие друиды? А вдруг они притаились поблизости и только ждут момента, чтобы напасть? И какого черта Уг нэн Наат тут бродит, никак не нанюхается?!

Магистр действительно не торопился покидать жуткий алтарь. Он обошел вокруг колодца, прикрывая фонарь полой плаща, чтобы ненароком не осветить зеркало. За колодцем Анка разглядела еще один тоннель, выводящий в зал.

— Не бойся, — шепнул дядя Саня. — Червя здесь нет. Никто нас не тронет. Пиктов скинули сюда сто лет назад или даже раньше. Это время опять играет.

Отрядные рассматривали помещение вытаращенными глазами. Пожалуй, впервые до Анки дошло, что она находится в обществе не совсем людей. Кисточки на острых ушах отрядных поднялись, зрачки заняли почти всю роговицу, на руках и затылке встали дыбом волосы. Мужчины быстро обменивались певучими, невнятными фразами, магистр пыхтел и ворчал, как обиженный медведь.

«Здесь нет червя, никакого червя тут нет, здесь все хорошо!» — как заведенная, повторяла себе Анка, только из чувства стеснения не решавшаяся бежать. Больше всего на свете ей хотелось бежать отсюда сломя голову и ночевать где угодно, хоть в чистом поле возле горгулий, только бы не возвращаться к колодцу. Ко всему прочему, магистр запретил бродить поодиночке, стало быть — он чего-то или кого-то боялся? Анка с удовольствием закрыла бы глаза, которые сами, помимо ее воли, нащупывали на мокром полу безжалостные синие глазки деревянной куклы. Но с закрытыми глазами становилось еще страшнее. Казалось, что спрессованные веками тысячи загубленных здесь людей тянут к ней свои ледяные руки.

В бездонной глубине еле слышно плеснула вода. Скрипнули цепи, удерживающие решетку над колодцем.

«Еще немного — я заору или описаюсь», — честно призналась себе Младшая, сжимая коленки и зубы.

— Уходим, — дядя Саня забрал у Анки второго крольчонка и факелы. — Его ученость надеется, что до Слияния не больше семи часов. Если не станем топтаться и разводить огонь, то все будет хорошо. И вот еще — старайся ни с кем не ходить в ногу!

Когда за спиной упали колья решетки, Анка ощутила себя заново родившейся. Егеря быстро удалялись, еле поспевая за магистром. Им тоже не терпелось убраться подальше. Вся их бодрость и оптимизм куда-то улетучились, Уг нэн Наат был мрачнее грозовой тучи.

— Это что же там такое? — Младшая подергала Саню за рукав. — Вы сказали, что капище? Это значит — людей скидывали живьем вниз?

— Думаю, их все-таки перед этим закалывали, — успокоил дядя Саня. — Это действительно один из древнейших храмов друидов. Они его забросили, но недавно он им снова понадобился. Тех пиктов, из деревни, их всех пригнали сюда, а чтобы охотнее шли, нескольких распяли на солнце и залили им в рты мед. Эта дрянь не нуждалась в жертвах несколько тысячелетий.

— Да что за дрянь? — остолбенела Анка. — Откуда он взялся, этот червяк?! Вы же говорили, что там пустота!

— Там система подземных озер, — нервно отозвался Саня. — А червяк... Есть подозрение, что в озерах сохранились пресноводные динозавры. Впрочем, Его ученость придерживается версии о волшебных водных драконах. Тебе что больше по вкусу?

Северная башня

Я карабкался по широким ступеням лестницы вслед за обер-егерем, как верный оруженосец за своим патроном. Мы обследовали лестницу, ведущую в башню. Когда у меня уже начали гудеть колени, наверху забрезжил свет, а потом показалась россыпь звезд. Лестница закончилась квадратным отверстием. Как и предполагал почтенный Брудо, нас ждала пустая, облицованная плиткой арена из красного кирпича. Птичий помет, несколько залетевших листьев и следы безуспешных попыток свить гнездо. Птицам тут что-то мешало, может быть, слишком высоко пришлось бы высиживать птенцов. Площадку огораживали такие высокие стены, что я не мог заглянуть вниз, даже поднявшись на цыпочки. Егерь тут же выразил разумное предположение, что зубчатые стены ни от чего не защищают. Но мы все-таки добрались до самого края. Сначала егерь подсадил меня, потом я его. Стоило высунуть макушку за край, как с меня ветром чуть не сорвало скальп. Нет, эта крохотная арена на колоссальной высоте явно не предназначалась для патрулирования. Строители замка не предусмотрели пушечных бойниц и флагштока. В самом центре ее зияла квадратная дыра, откуда мы выбрались, а возле дыры в красный кирпич было вмуровано два тяжелых кольца. На таких оковах, наверное, мог бы висеть прикованный Прометей. Только никаких следов Прометея тут не водилось. Пустая башня из кирпича. Нелепая декорация весом в тысячи тонн.

— Зачем мы поднимались? — спросил я. — И так было ясно, что тут ничего нет.

Про себя я подумал, что нос отрядного, гораздо более чуткий, чем у меня, наверняка бы засек хоть что-то интересное.

— Как знать, — неопределенно протянул Брудо. — Про этот замок существует немало легенд. Как ты думаешь, для чего эти кольца?

Он присел, не прикасаясь к позеленевшему металлу. От кольца кисло пахло, в металле виднелись глубокие борозды. Все так же, не прикасаясь пальцами в перчатках, Брудо показал мне царапины в кирпиче. Когда-то, наверное, очень давно, здесь привязывали животное, очень большое и сильное животное. Брудо обернулся и указал мне под ноги. Оказалось, там кирпич тоже истерт и изрезан. Но сколько я ни напрягал обоняние, не мог учуять ной куртке, прямо зуб на зуб не попадал. {прим. непонятный фрагмент}

Над головой, на фоне темно-фиолетового неба, судорожно проносились рваные черные тучи. Пару раз мне почудилась птица с всадником на шее, стаей пролетели вороны, но ни одна птица не пожелала отдохнуть на верхушке башни.

— Вторая лапа, — задумчиво произнес Брудо. — Там была вторая лапа, когда ее притягивали к кольцу.

Вторая лапа. Я мысленно смерил расстояние. Да, там вполне могла царапать когтями вторая лапа, если предположить, что неведомого стража башни притягивали за ошейник к обоим кольцам, расположенным по разные стороны от входа.

— Непонятно, — я с трудом сдерживал стук зубов, — Кто такая «она»?

— Горгулья.

— Но горгульи... — Я прикинул размах нижних или задних конечностей. — Значит, раньше они были такими большими? Нет, тут что-то не то. Должны быть следы, господин обер-егерь. Моча, шерсть, мускус, пот. Обычно камни хранят запах зверя много лет.

— Это не та горгулья, которыми набил корзины почтенный барон. Я полагаю, что тут держали на привязи одну из каменных тварей. Такую же, как сидят на столбах вокруг замка.

— Простите, господин обер-егерь, — вежливо начал я. — За годы язык Долины в Верхнем мире изменился. Боюсь, что я не совсем верно уловил вашу мысль.

— Ты все верно уловил, парень, — Брудо достал цайтмессер, покрутил настройки. Его пейсы и косицы взад-вперед швыряло по ветру, глаза слезились от песка, неведомо как залетавшего наверх. — Полагаю, каждую из бащен сверху стерегли горгульи. Их можно оживить. Зачем, кого они стерегли, я не знаю, и не спрашивай. Но оживить можно, надо только знать формулу Обращения.

— Оживить каменные статуи? — на всякий случай уточнил я.

— А что тут такого особенного? Ах, духи холма! Еще на шесть минут сдвинулось.

— Мы, фэйри, общаемся с живыми, — ответил я. — Говорим с Маленькими народцами, тянем деревья, тянем травы, поем песни ветров, песни змей, но оживлять скульптуры... Видел такое только в кино.

— Что такое кино? — спросил егерь.

— Это... гм... как бы вам рассказать?

— Тихо! Смотри... — Обер-егерь поднял свой фонарь и спустился на несколько ступеней вниз.

Я сразу заметил то, что скрывалось в густой тени, когда мы поднимались и смотрели на небо снизу. Два зеркала, точнее — две отполированные серебряные чаши, вмурованные в кладку на высоте примерно в девять футов, одно напротив другого. Зеркала находились над последним лестничным поворотом, но явно не для того, чтобы кто-то мог дотянуться и поправить прическу. Блестящий таз тускло отразил свет, когда я поднес к нему копье с фонариком.

— Осторожней! — неожиданно всполошился Брудо.

— Эй... ой... эй... — откликнулся хоровод ступеней.

— Что такое? — Мне показалось, что размытое пятно из одной полированной чаши с запозданием отразилось в другой. Пучок света слишком долго плыл от стены к стене. Зеркала находились высоко от пола, почти у самого свода потолка, поэтому я не мог в них заглянуть. Интуиция мне подсказывала, что, заглянув в этот мутный диск, можно встретить не только искаженные черты собственной физиономии, но и...

Я так и не додумал про непонятные зеркала, потому что снизу внезапно прилетел ветерок. Слабый, почти незаметный сквозняк коснулся щиколоток и замер, растворился в студеной тишине башни.

Как будто где-то открылась дверь.

Брудо поджал губы и сурово поглядел на меня, а я в тот момент, наверняка, выглядел не лучшим образом.

Несколько секунд мы прислушивались к пыльной мгле, но снизу не доносилось ни звука. Если бы я пожелал, то услышал бы сердца наших товарищей, и тетушки, и Марии, и даже коней, но отключаться от действительности в замкнутой тесноте башни не хотелось.

Что-то там изменилось внизу. Оказалось, мы с Брудо подумали об одном и том же.

— Это рычаг, — очень тихо сказал обер-егерь. — Я предупреждал, что надо добраться до самого верха. Теперь спускаемся крайне осторожно. Впереди держи кролика.

Сто шестьдесят две ступени вверх. Мы вернулись на восемьдесят пять вниз, но ничего страшного с нами не произошло.

— Неужели башни выстроены для красоты? — осмелел я.

— Неужели вы, фэйри, не сохранили у себя, в Измененном мире, преданий о Спинделстонском замке? — в тон мне переспросил Брудо.

Я сделал вид, что не замечаю язвительной иронии в его речи. — Об этом замке никто не может рассказать внятно, — продолжал обер-егерь, поводя из стороны в сторону коптящим факелом. — Даже толком неизвестно, один он, или их выстроено несколько. Некоторые письменные источники указывают на причастность Капитула фоморов, другие намекают на друидов. Однако те друиды, которых довелось встречать моему деду, глубокочтимому Крольде, ничего не строят. Друиды вообще ничего не строят сами, они приказывают или покупают строителей, когда им необходимо обновить их Змеиные храмы в Священных рощах.

— Так Змеиные храмы существуют? — не выдержал я. — Хранительница нашего септа говорит, что в Британии от них не осталось даже камней.

Обер-егерь обшарил тупик на очередной промежуточной площадке и продолжил неторопливый спуск.

Мне показалось, что он боялся замаскированного люка, но мы шли по собственным следам, оставленным в глубокой пыли. Кое-где на облезлых стенах поверх кирпича сохранился слой краски. Угадывались очертания людей и животных, снова и снова повторялся мотив погребения воинов со свиньями. Мы прошли вниз девяносто девять ступеней.

Внезапно мне снова, как и раньше, почудилось движение под землей. Где-то неизмеримо глубоко.

Шомпол в стволе ружья.

Крот, трамбующий стены норы.

— Друиды спустились в Изнанку на тысячи лет раньше отрядных, — после долгого молчания продолжил Брудо. — Они не отчитываются, что и как строили, они неохотно общаются со Свободными королевствами Логриса, но никому не мешают жить. Кое-где болтают о том, что друиды умеют распускать Узлы слияния и даже поворачивать быстрые потоки времени, но никто не может выступить свидетелем. Другие болтают, что первые цайтмессеры придумали вовсе не германские кобольды, а те же жрецы Змеиных храмов, задолго до того, как был построен Хрустальный мост. И задолго до того, как кобольды пробили свои первые тоннели к подземным городам.

Мне показалось, что мы спускаемся слишком долго, но вначале я не придал этому значения. Правильнее сказать — я заслушался и не сразу обратил внимание на новые странности. После очередной прямоугольной площадки лестница свернула не влево, а вправо. Как назло, здесь на ровном граните не было пыли, наши следы не читались.

Брудо заметил раньше меня и замер с поднятой ногой. Сова, доселе мирно дремавшая у него на плече, захлопала крыльями и попыталась взлететь. Подняться в воздух ей не позволила кожаная петля на лапке.

— Ваша глубокочтимость...

— Тсс... — Брудо погрозил мне пальцем. Его правая ладонь уже сжимала рукоять кинжала.

Брудо отвернулся от поворачивающего вправо и вниз прохода и крадучись отправился к глухой стене напротив. Я последовал за ним и уже спустя мгновение отгадал загадку.

Глухая кирпичная стена перед нами не существовала. Это был всего лишь искусный фантом, загораживающий путь к истинной лестнице вниз. Идеально выполненная, поросшая плесенью, потрескавшаяся кладка.

Брудо сделал шаг, размотал шнурок, удерживавший сову. Башня наполнилась шелестящим эхом, птица взлетела по команде и легко преодолела призрачную преграду. Обер-егерь подождал, затем втянул свою помощницу назад, попробовал стену кинжалом. Сердечная мышца долбила у меня в барабанных перепонках громче десятка барабанщиков.

— Там лестница, — мне очень хотелось помочь егерю. — Я чую, там нет опасности, только лестница вниз.

Мы шагнули сквозь стену одновременно. Почти сразу увидели далеко внизу слабое свечение и услышали, как возница магистра кормит лошадей овсом. Это был верный путь, и через каких-то три минуты он вывел бы «нас обратно, к подножию башни.

Вместо того чтобы спускаться вниз, не сговариваясь, мы вместе вернулись обратно, к появившейся ниоткуда новой лестнице. Призрачная стена бесшумно захлопнулась, Я подумал, что в Верхнем мире встречал подобное только в фантастических фильмах.

— Все ясно, — Брудо подергал себя за бородку. Отрядный выглядел крайне возбужденным, буквально не мог устоять на месте. Мне припомнились разговоры о сокровищах, забытых в омутах времени. — Это ты, Бернар, открыл путь.

— Мы спустимся, или позовем остальных? — Я пытался разглядеть пазы или нишу, куда провалилась толстая кирпичная стенка, но перед нами был абсолютно ровный проход и гладкие косяки. Никаких петель, крюков или шестеренок. Винтовая лестница, гораздо более крутая, чем «парадная», по которой мы поднимались вверх. Я закрыл глаза и принюхался. Из проема едва уловимо пахло рассохшимся деревом, тлением и потухшим костром.

— Внизу — жилые помещения? Давайте спустимся! — предложил я, даже не заметив, что слово «помещения» употребил на новоанглийский лад, совсем не так, как произносят его коренные жители Изнанки. Все-таки, в Верхнем мире от контактов с обычными испортился даже тысячелетний язык Долины, Брудо слегка поморщился, но не стал препираться.

Пятьюдесятью ступенями ниже мы очутились перед самой обыкновенной двустворчатой дверью из черного, когда-то прочного дерева, обшитого бронзовыми пластинами. За дверью имелось все, что нужно путешественникам после долгих мытарств. Стол, мощные табуреты, огромный очаг с вертелом, на котором можно было зажарить целого теленка, ложа из соломы, покрытые шкурами. Правда, шкуры расползались при первом прикосновении, насекомые потрудились на славу. Солома пересохла, превратилась в труху, зато в нише возле очага обнаружился изрядный запас дров, которых нам могло бы хватить на неделю. В дальнем углу в углублении лежала массивная металлическая крышка, похожая на крышку уличного канализационного люка, только раза в четыре крупнее. Толщина металла достигала двух дюймов. К середине и краю крышки крепились толстые цепи, а в нише мы увидели громадный, рыжий от ржавчины ворот. Брудо передал мне пику и факел, взялся двумя руками за ручку и потянул. Он дернул чересчур сильно и едва не упал, потому что ворот неожиданно легко начал вращаться. Цепи с лязгом натянулись, крышка охнула, загудела в самой нижней басовой октаве и медленно начала подниматься.

Это был колодец, но очень странный колодец. Внутри его отполированных стен много лет не плескалась вода, хотя когда-то она подступала совсем близко, об этом свидетельствовали разводы на стенках. А еще, в десяти футах под нами жерло колодца перегораживала крепкая решетка. Под этой решеткой, вдали, виднелась следующая, такая же крепкая. Впрочем, решетки не были цельными, в каждой сбоку оставалось узкое отверстие, вполне достаточное для одного человека, а в плотно пригнанных плитах торчали железные перекладины. По всей видимости, находились безумцы, которые туда спускались. Я оглянулся на крышку, которую не смогли бы приподнять и десять челозек, затем представил себе рептилию, или рыбу, против которой поставлены эти преграды. Мы кинули вниз кусочек горящей пакли, он порхал, спускаясь все ниже, но погас, так и не добравшись до дна. Я закрыл глаза, положил ладони на край колодца и утянул в себя воздух.

Ноль. Сухая, застывшая за века кладка. Осыпающаяся ржавчина ступеней. Мне показалось, что колодец не уходит вертикально вниз, а на большой глубине меняет направление, плавно изгибается, подобно каменному хоботу.

— Это и есть колодец Червя, которого так все боятся? — шепотом спросил я.

— Нет, нет, не может быть, — категорично заявил Брудо. — По описаниям в трактате Грильго Веселого, а равно в свитках Иствикских ведьм, колодец Червя выглядит иначе. Он находился под главным жертзенником, куда запускали обреченных. Их сбрасывали в подземное озеро, а на поверхность черви не поднимались. Грильго Веселый записывал со слов знахарей Капитула, предкам которых случилось в незапамятные времена участвовать в церемонии. Знахари описывали подводных драконов как неповоротливых тварей, слишком тяжелых и не способных жить на суше. Бернар, ты разве чуешь внизу воду?

— Нет, воду не чую.

«А для чего здесь крышка и решетки?» — подумал я, но вслух ничего не сказал.

Обер-егерь быстро обежал углы, с потоками времени здесь наблюдался полный порядок. За углом, незамеченная нами в темноте, имелась еще одна дверь, а за ней — нечто вроде ванной комнаты, здоровенный каменный резервуар с печью внизу и каналами для спуска грязной воды. До потолка не доставала даже пика; на высоте двадцати футов виднелась поперечина из двух огромных грубо тесаных бревен, с нее на цепях свисали светильники необычной формы, скорее похожие на перевернутые прозрачные графины. Я так и не понял, на чем основывалось их действие, но помещение освещали явно не маслом.

В жирной золе очага белели кости. Брудо нашел еще одну дверь, больше похожую на узкую щель. За ней начиналась очередная лестница вниз, с очень крутыми ступенями. Брудо спустился всего на девять ступеней, когда лестница сделала резкий поворот, а факел потух, словно от недостатка кислорода. Обер-егерю пришлось возвращаться в темноте. Тем временем я обследовал неровный пол. После ледяных гранитных ступеней ногам стало подозрительно мягко и вольготно. Выяснилось, что строители замка выстелили полы толстыми досками, удивительно точно, стык в стык подогнали их и ошкурили сверху, так что можно было без опасений ходить босиком.

Когда-то, лет пятьсот назад, здесь, наверное, и ходили босиком. Но с тех пор твердое черное покрытие поддалось жукам-древоточцам, и от удара кулаком превращалось в кашу.

— Возвращаемся за ранеными, — принял решение Брудо, заглянув в окуляры своего цайтмессера. — Здесь можно помыться и переждать ночь. Надо поскорее развести огонь и поджарить мясо, этот могильный холод высасывает жизнь.

До сих пор не пойму, какая муха меня укусила. Может быть, мне захотелось первому принести весть о кашей удачной находке. Может быть, меня околдовала мысль о предстоящей трапезе и вспомнились подкопченные, божественно пахнувшие окорока, которые мы везли в кладовке кареты. Или я мечтал увидеть изумление на лицах кровников, когда я «провалюсь» сквозь стену.

— Давайте разделимся, — брякнул я. — Я могу сбегать, позвать остальных, а вы пока займетесь очагом. Или наоборот, я готов развести огонь.

Брудо помедлил. Что-то в моей, достаточно разумной идее ему пришлось не по душе. Наверное, обер-егерь обещал магистру Уг нэн Наату, что мы ни при каких условиях не будем разделяться. В воронках медленного времени нельзя бродить поодиночке, ведь никто не знает, как поведут себя Узлы слияния. Пока мы совершали восхождение по лестнице, Брудо поведал мне о случаях, когда в воронках люди пропадали перед самым раскрытием Узла. Все радовались, что вот-вот вернутся в привычное время, теряли бдительность, кто-то забывался, отходил в сторону от центра, где ожидался разрыв, и — бац! — нет человека.

— Хорошо, — неохотно кивнул егерь. — Беги за ними, только, прошу тебя, не подходи больше к зеркалам!

И я побежал. Возле кареты уже столпились отрядные, магистр и дядя Саня. Саня держал Анку за руку, мне даже стало капельку обидно, что она ко мне совсем не тянется, не подходит, как раньше, и не спрашивает, как дела. Мне жутко хотелось ей первой рассказать, как я обнаружил тайный рычаг, открывающий вход в «гостиницу», но Аня слушала только Саню, а на меня совсем не обращала внимания. В глубине души я и тогда, и раньше понимал, что она права, что не она отдаляется от меня по собственной прихоти, а я отталкиваю ее.

Но понимать ситуацию и пытаться ее изменять — это не совсем одно и то же. Мне очень не хватало папы и мамы, мне очень не хватало мудрых советов дядюшки Эвальда. Благодарение духам, он был жив, но неровное биение его потрепанного сердца могло прерваться в любую минуту. За время пути дядюшка пару раз приходил в сознание, но тетя Берта не разрешала его тревожить. Одним словом, некому было подсказать глупому Бернару Луазье, что мир не разделен только на черное и белое, а иногда встречаются вкрапления иной цветовой гаммы. Я подозревал всех и каждого в коварных планах, но не умел читать мысли своих попутчиков, как это делали колдуны отрядных.

— Мы нашли саркофаги, — докладывал русский кровник. — Настоящие саркофаги, а не картинки. Те, кто все это построил, они действительно хоронили своих вождей со свиньями. Но дело здесь не в сексе и не в пище для покойника. Там дальше, если идти вдоль стены, условно говоря, к южной башне, целая серия барельефов, связанных с кабанами и свинками. Они провожали людей в загробный мир.

— Свиньи? — округлила глаза Мария. — Странно, что не кошки.

— Я тоже подумал, верь-не-верь, — Саня подергал себя за бороду. — Кошки, змеи, собаки, вороны — это привычно. А там саркофаги, крышки не сдвинуть, по тонне весят, но сверху те же картинки с надписями. И везде свинья. Она, как сказать, провожатый.

— Значит, мы на кладбище?

— Мы не на кладбище, — из мрака выступила громадная фигура магистра. — Кто-то назвал этот замок капищем. Такого слова нет в языке Долины, но смысл понятен. Друиды построили замок, но вначале вырыли колодец до уровня подземных озер. Через этот колодец они прикармливали.

— Бернар, где наш славный Брудо? — не слишком учтиво перебила фомора тетушка Берта. Она стояла на верхней ступеньке кареты и тревожно вглядывалась в темноту.

Все тут же разом умолкли и уставились на меня, точно впервые увидели. Я начал докладывать о нашей находке, уже не чувствуя той энергии, с которой спешил вниз. Не успел я закончить, как Его строгость протопал мимо меня к лестнице, за ним понеслись младшие егеря.

— Вы не должны были расставаться, — строго произнес магистр, размашисто поднимаясь по ступеням. Саня и отрядные едва поспевали за ним, я бежал вприпрыжку, через три ступеньки.

— Но мы хотели как лучше!

— Вы не должны были расставаться, — осадил меня Уг нэн Наат, — Славный обер-егерь Брудо известен мне многими замечательными деяниями, он рассудителен и осторожен, но не все знает о коварной природе таких мест.

Мы пересекли прозрачную стену, гурьбой скатились по тайной лестнице и остановились у входа в ярко освещенный зал. В очаге пылал огонь, сухие дрова уютно потрескивали, дым с гудением втягивался в дырку в потолке. На дубовом столе стоял цайтмессер, лежали ножны, колчан с арбалетными стрелами и подсумок. Сам обер-егерь не показывался.

— Ваша глубокочтимость? — позвал я, уже чувствуя, что Брудо в зале нет. Не оказалось его и в смежном помещении. Дрова весело полыхали, в зале становилось все уютнее и теплее. Младшие егеря бросились ворошить солому, заглянули в колодец, под ванну. Я стоял, как столб, чувствуя на себе укоризненный взгляд фомора.

— Брудо, ты где?! — оглушительно рявкнул Уг нэн Наат.

— Де... де... де... — насмешливо отозвалась башня.

И тут нас позвал дядя Саня. Он спустился по той самой, узкой, неудобной лесенке, на которой потух факел егеря. Но наш русский кровник нес электрический фонарик, который светил даже под водой. Он выбрался наружу с мертвой совой на руках.

— Где Брудо? Где? — младшие егеря теребили Саню, опасливо поглядывая на неслыханное диво — электрический фонарь.

— Верь-не-верь, его там нет, — Саня поежился, несколько раз встряхнул головой. — Там вообще ничего нет, лестница упирается в скалу. Вот, птаху поднял. Вроде бы, его птаха.

— Нет ли там внизу зеркал? — вдруг спросил фомор.

— Эээ... Зеркал? Что-то похожее на тазик приклеено к стене, но на зеркало никак не тянет.

У меня внизу живота словно прорвался мешок со льдом. Фомор шумно втянул плоскими ноздрями воздух.

— Вы не светили на это... на этот тазик? Вы не направляли на него прямой свет? Отвечайте же!

— Никуда я не направлял, — Саня держался за живот. — Там какой-то газ, чем ниже спускаешься — тем выше концентрация. Безвкусный, но... О, черт!

Кровник едва успел отвернуться, как его вырвало.

— Я предупреждал, что в замке надо держаться вместе, — в который раз, как бритвой, резанул меня по нервам магистр. — Теперь случилось то, что случилось. Это не тазики, а магические зеркала, их когда-то делали ваши кровники, фэйри Светлого двора. Девять веков назад Капитул фоморов приобрел в мастерских, расположенных под Кобальтовым холмом, три дюжины первоклассных зеркал. Еще мой прадед держал последние из них в руках.

— И что теперь? — осмелился я. — Мы уже светили в такое зеркало, и ничего с нами не случилось.

— Вы светили вместе! — проревел мне в лицо фомор. — Вы не расставались! Ты прошел ритуал Имени, но слеп и глух, раз не знаешь о магии Кобальтового холма. Твои предки лили зеркала специально под заказ. Каждое из них обладало своим набором качеств, но неизменным было одно — зеркало проявляло истинную магическую природу лишь один на один с разумным существом. Вместе с Брудо вы могли открыть пару Запечатанных дверей, но он забыл, что отпустил тебя, — магистр скрипнул зубами, и стало вдруг заметно, что он далеко не молод. — Ты не виноват, юноша. Однако славного Брудо нет с нами. Баньши спели ему поминальную песню.

Я хотел возразить, но вовремя прикусил язык. Куда бы ни провалился обер-егерь Его светлости лэндлорда Вредо, назад ему дороги не было.

Ведь баньши хорошо знают свое дело.

Железные ступени

Дядю Эвальда и раненого милорда Фрестакиллоуокера перенесли на носилках в башню, уложили поближе к огню. Затем Его ученость велел мне идти с младшими егерями к прудам за водой и напоить лошадей. Карету подогнали под самое основание лестницы, ведущей в башню, лошадей напоили и накормили, но не распрягали. Мы выбрались наружу по гудящему железному мосту и набрали полные ведра воды из пруда. Это только издалека казалось, что вода в пруде грязная. Может быть, для Изнанки она не была эталоном чистоты, но в Верхнем мире такой божественный вкус я встречал только в лесных источниках. Мы сделали четыре ходки, залили полный чан, снизу разожгли огонь, а после все поочередно вымылись.

Потом мы разогрели мясо и жадно ели. Я и не представлял, что могу так проголодаться. Наверное, я сожрал в три раза больше, чем обычно, и все равно пришлось сверлить дополнительную дырку в поясном ремне. Свидание с болотными котами стоило мне фунтов пяти веса.

Кушали молча, я стеснялся поднять глаза, хотя никто меня не обвинял. Брудо был в тысячу раз опытнее и в три раза старше меня, если считать мерками Верхнего мира. Он сам полез в щель и сам посветил на зеркало, забыв предостережения Его учености. Тетя Берта, Саня и даже Анка утешали меня, даже милорд королевский поверенный выразил участие, но я все равно знал, что Брудо исчез по моей вине. Язык не поворачивался произнести «погиб», я втайне продолжал себя убеждать, что славного обер-егеря просто зашвырнуло через зеркало в другое время и место, и он почти наверняка выпутается.

Но баньши зря не поют. Мы понесли первую тяжелую утрату. Обер-егерь лучше всех знал дороги и повадки демонов на территории королевства отрядных. Именно он встречал нас на Пыльной тропе, бесплатно разместил и накормил в таверне. Он вывернул тайные стремления каждого из нас и показал нам, кто чего стоит.

Теперь нам предстояло выбираться из воронки без него. Уг нэн Наат пробурчал, что если в нужной точке времени мы не окажемся все вместе, то следующий Узел слияния может раскрыться только через пару недель. Или через пару месяцев. И совершенно непонятно, чем питаться на голых торфяных болотах, среди котов и ворон.

Я грыз кость и приглядывался к тяжелой крышке колодца. Какая-то зудящая мысль, похожая на рассерженного овода, не давала мне покоя. Итак, Брудо спустился на дюжину ступенек и угодил в тупик. В тупике ему встретились два серебряных зеркала, отлитых колдунами Светлого двора. Два зеркала и больше ничего. Голый кирпичный тупик, к тому же заполненный вредным газом. На что это похоже?

Бейте меня, смейтесь надо мной сколько влезет, но это убийственно похоже на порталы нуль-транспортировки, которые показывали в сериале «Врата». А еще их вовсю мусолят в компьютерных игрушках, которыми мои русские сверстники забавлялись в Саянах. Герой бродит по лабиринтам, палит из пушки, а иногда ему везет наступить на секретную панель. Наступил — и ррраз! — очутился совсем в другом месте, перенесся в склад с оружием, или еще куда.

Или еще куда... Я повнимательнее пригляделся к крышке сухого колодца. Никакие черви или динозавры по нему не лазили, уж я бы почуял запах подобной твари за километр! Мне не давали покоя железные ступеньки, уводившие вниз.

Фомор и его маленький приятель пикси разложили на дубовом столе карты. Такую грубую серую бумагу я встречал только на музейных стендах. На одном листе, размером с дверной постер, были нанесены таблицы, чем-то напомнившие мне логарифмическую линейку. Ее устройство мне, помнится, объясняли в школе, но для чего она нужна, когда есть карманные калькуляторы, я так и не понял. Вторая карта больше походила на изображение земной поверхности. А в третьем листе, ветхом и порванном в нескольких местах, имелись специальные прорези для того, чтобы приложить к таблице и произвести расчеты. Пикси и фомор ковырялись минут пять, записывая что-то гусиными перьями, переворачивали песочные часы и засекали одновременно бег стрелок на своих цайтмессерах. Возможно, они копались бы и дальше, если бы тетя Берта не позвала их помочь с перевязкой. Раны дядюшки Эвальда затягивались, практически не кровоточили, но ослаб старик невероятно. Его исхудавшие плечи тонули в рубахе, которая еще вчера приходилась ему впору. Я видел, что Анка еле сдерживает слезы. Она уселась рядышком со стариком, гладила его руку и слушала его тихий шепот. Если бы я захотел, я легко бы подслушал, о чем они говорят. Но я не стал подслушивать.

Я снова рассуждал сам с собой насчет сухого колодца, перекрытого решетками. Что, если славный обер-егерь посветил на зеркала и провалился на дно сухого колодца? Что, если его скоростным лифтом перебросило в толщу скалы, а там у него потух факел, или бедняга лежит, наглотавшись ядовитого газа?

Дядюшка Эвальд не просто старел, он продолжал потихоньку уменьшаться, таял, как свечной огарок. И, по словам тети Берты, даже у местных знатоков не было надежного средства остановить процесс. Дядюшка добровольно подставил спину Большеухому, чтобы остальные гарантированно прошли в Пограничье. Затем его, ослабленного, безошибочно выделил демон Отметины, и с той поры внутри кровника открылась маленькая, невидимая форточка, высасывающая его плоть в плоский мир демонов. Форточка не захлопнется, пока дядюшку не вытянет всего, так объяснил мне Ученнейший и Строжайший магистр. А нам оставалось ухаживать за Главой септа и наблюдать, как жизнь медленно покидает его.

— Бернар, парни, подойдите все, — позвала нас тетя Берта. — Он не может кричать.

— Спинделстонский замок, — дядя Эвальд, наконец, заговорил вслух. — Никогда в жизни не поверил бы, что попаду сюда.

Он произнес это почти радостно, а я невольно поежился. По-моему, ничего приятного в этом каменном мешке не было.

Дядюшка откашлялся и заговорил громче.

— Как вы знаете, легенды обычных и фэйри очень сильно отличаются друг от друга. Однако в данном случае различий почти нет. История одна из самых запутанных и восходит к временам, когда Логрисом безраздельно правили друиды. Впрочем, слово «править» для столь древнего и уважаемого народа жрецов не подходит. Они владели, они учили других, они распоряжались жизнью и смертью любого существа. В шотландских и ирландских поверьях упоминается о колодце Червя или о Черве Спинделстонского замка: его никто из ныне живущих не видел, не помнит, но описывают как плотоядное, кровожадное чудовище, якобы похожее на дракона. Обычные вечно привирают: можно подумать, кто-то из них видел дракона.

Дядюшка закашлялся, потом сердито спросил меня, почему я не перевожу для Анки и Марии. Я перевел, а он меня еще и поправил и только после этого продолжал рассказ. Естественно, я уже слышал эту историю от нашего кровника Питера Лотта, лучшего историка в фине, и никак не мог взять в толк, чего дядя Эвальд добивается и зачем он себя, на ночь глядя, мучает. Пока я размышлял, из «душевой», царапая шапкой потолок, пришел мокрый магистр Уг нэн Наат. Он присел на край лавки, и она жалобно скрипнула под весом великана. Ученнейший смежил веки, ссутулился, свесив руки до самого пола, и стал похож на добродушную спящую гориллу. Посланец народа пикси прилег на соседний соломенный тюфяк. Его бинты кровоточили, но я за него не боялся. Не так давно отважный пикси облазил башни замка с шестиканальным будильником, вычисляя временные вероятности. Это был его мир, а мы, пока что, оставались в нем гостями. То, что мне казалось чудесами и вселяло страх, для высокопоставленного горного пикси было обыденностью, скучной рутиной. Он был послан королем сопровождать нас и соблюдал в данном предприятии свои интересы. Как и суверен короля, магистр Уг нэн Наат, как и затерявшиеся где-то во времени славный пикт, барон Ке, как и горбоносый и бородатый посланец Абердина, пэр Ваалдахте.

Каждый из них преследовал свои интересы, но сказать по правде, их чаяния сводились к одному и тому же — как бы продлить жизнь? Они ухватились за нашу нечаянную экспедицию как за соломинку, надеясь заполучить в вогнутый мир Изнанки магических черепах, принадлежащих атлантам. У всех тут имелись кровные интересы, но за ужином у лэндлорда Вредо они посмели ткнуть меня, да и всех нас, носами в грязь! С их слов выходило, что только они такие замечательные и благородные, не скрывают друг от друга своих мыслей, не обнажают мечей, не допускают грубостей, а мы — свора лживых невежд, топчущих грязными сапожищами их порядки!

Я дал себе слово, что буду вежлив в Изнанке с каждой букашкой, темболее что здесь букашка может обернуться кем-то пострашнее волка. Я дал себе слово, что буду слушаться наших провожатых и сделаю все, чтобы стать здесь своим. Потому что лэндлорд был прав, и себе я не стеснялся признаться в этом.

Как и прежде, я хотел помочь Анке выручить ее брата, я хотел помочь Марии выручить ее дружков-атлантов, но Глава септа не для того пожертвовал своим здоровьем. Дядюшка Эвальд передал мне свое тайное имя, чтобы я достиг Священного холма.

И я сделаю это, я открою Добрым Соседям кладовые нашего народа. Даже если мне придется искать изнанку Священного холма всю оставшуюся жизнь! Беда только в том, что моя девушка этого не понимает.

— Этот замок, вы обратили внимание, как он построен? — спросил дядя Эвальд.

— Он построен из кусков, — прорычал, не открывая глаз, магистр. — Словно кто-то вырывал слои разных времен, перемешивал между собой и возводил эти стены. Я посещал подобные места трижды, они похожи. Нижние камни рассыпаются в прах, к подвалам лучше не подходить, первый этаж будет покрепче моего родового бруга, зато с башен сыплется труха. Спинделстонский замок болтается в одной из самых древних воронок времени. Это дурное место, но снаружи находиться еще опаснее.

— Кто его построил, Ваша ученость? — учтиво обратилась к фомору тетя Берта. — У нас, в Измененном мире, есть несколько версий.

— Во всяком случае, не мои кровники! — магистр хохотнул, как будто отпустил удачную шутку. Он, наконец, соизволил открыть до конца свои черные глубоко посаженные глазки, обвел всех нас взглядом и нервно потер щетину на физиономии. — Таких замков несколько, и строили их явно не для жилья.

— Вы полагаете, что деревню круитни нарочно перебросили в воронку, чтобы накормить червей?

— К сожалению, у меня нет других версий. В том куске времени, где этот замок еще цел и целы подземные озера, для червей вокруг нет пищи.

Вы так спокойно называете людей «пищей»? — встрепенулась тетушка.

— Я уверен, что все эти черви — не что иное, как сохранившиеся пресноводные динозавры, — рубанул ладонью воздух дядя Саня. — С питанием у них все в порядке было и под водой, но кто-то придумал прикармливать. На живца. Достаточно увидеть такую тварь вблизи, и можно навсегда поверить в могущество жрецов!

— Слыхала я о подобных трюках от своей бабки, — вступила в разговор Мария, когда я закончил переводить. — У вас тут действительно много интересного, я имею в виду Шотландию и острова. Лично я два раза встречала крупных, очень крупных, морских змей, то есть видела их из Тхола. Но не могу поручиться, что это были динозавры. Другие наездники из Коллегии якобы видели приличных земноводных в Африке, в Камбодже, преимущественно в болотах. Если бы лет четыреста назад уже изобрели фототехнику, Коллегия перевернула бы современные Академии наук.

— Так что там с твоей бабушкой, Маша? — кашлянул дядя Саня.

— Бабка крутила шашни с Генрихом Плантагенетом, в те времена носившим имя Анжуйский. Впрочем, это мало что вам скажет. Вероятно, вам станет интереснее, если я упомяну, что после смерти короля Генриха бабушка имела в любовниках его сыночка Ричарда, упомянутого в школьных учебниках под именем Львиное Сердце.

— Вот это да! — ахнул Саня.

— Да, бабуля умела выбирать мужчин, — со скромной гордостью заметила советница. — Но я не собираюсь сегодня вечером делиться семейными мослами. Если бы не вся эта история с колодцем, я бы и не вспомнила. Короче говоря. Все эти доблестные пзры и вассалы короля безостановочно грабили друг друга, а иногда объединялись, чтобы смотаться в Палестину. В промежутках они травили кабанов, жгли ведьм и резали иудеев, то есть проводили время достойно, как положено рыцарям и мужчинам. Однако, среди прочих увеселений известен и следующий эпизод. Пока королева Элеонора выкармливала маленького Иоанна, моя бабка сопровождала короля Генриха в увеселительной поездке. Или он ее сопровождал, смотря с какой стороны взглянуть на дело. Они ночевали на берегу озера, а местные крестьяне с кольями и сетями охотились на червя. Якобы, тварь окончательно обнаглела, утащила под воду очередную корову. Крестьяне его так и называли — червь, но бабушка описала зверя скорее похожим на зубастую рыбу с горбом. И еще. Якобы, горбатых рыб было непросто поймать, потому что в озере имелся глубокий омут. Тварей подманивали тухлым мясом на мелководье, окружали на лодках с сетями и рубили прямо в воде. Одна вырвалась и ушла в глубину, а вторую, помельче, забили до смерти дубинами и пиками, затем выволокли на берег и показали королю. Все. Больше рассказать нечего. Не исключаю, что бабка встретила гигантского сома или случайно заблудившуюся акулу.

— Пусть так, — неожиданно легко согласился фомор, прослушав перевод с современного английского. — Пусть так, но этот омут времени глубже описываемых вами событий на несколько тысяч лет. На десять тысяч лет.

— То есть замок заброшен, но черви живы и плавают где-то под нами? — распрямилась Хранительница традиций.

— Если мы угодили в воронку случайно, то достаточно переждать до рассвета. Стены крепкие, нам здесь никто не угрожает, — уклончиво ответил Уг нэн Наат. — Если же наши беды подстроили злые силы...

До меня неожиданно дошла простая истина, что громадный фомор боится. Два часа назад, расхаживая между титанических колонн в главном зале замка, он оживленно перекликался с обер-егерем и зеленоглазым пикси. Они втроем сверили показания своих непростых будильников и остались весьма довольны. Магистр тогда сказал нам, что быстрый временной поток уже почти наметился, утром они его окончательно изловят и наметят точку выхода. А теперь он чего-то боялся, но нам не говорил.

— Я вот тоже заметил, — сменил тему дядя Саня. — Не дом для жилья королей, а нелепая конструкция. Лестницы неудобны для ходьбы, окон нет, нигде ни воды, ни топлива. А еще повсюду эти изваяния. Мне кажется, они относятся к самым разным пластам культуры. Разный способ обработки камня, разная манера.

Я слушал кровников вполуха. Мысленно я уже спускался по трубе. Пусть они меня считают кем угодно, пусть проклинают или смеются, но я им покажу, что Бернар Луазье — человек чести. Этот волосатый фомор прямо заявил, что я еще сопляк и не имею права на тайное Имя.

— Манера обработки? — Глава нашего септа натужно рассмеялся. Я на расстоянии чувствовал, какой болью отдается в теле дядюшки каждое движение. — Только жрецы-друиды знали, как подобраться к монстрам, и именно они создали магическое учение «Мистерия Червя», с помощью которого вызывали своего приятеля из глубин ада. В некоторых легендах его называют Мхораг. По имени легендарного подземного озера. Возможно, потом чудовищ просто не удавалось загнать обратно? А вы знаете о том, что, по мнению многих исследователей старины, Мхораг проживал в шотландском озере Лох-Морар. Воды Лох-Морара из-за обилия торфа имеют характерный красноватый оттенок, и видимость в них не превышает тридцати сантиметров. Бернар, помнишь, мы читали книгу о таинственных случаях?

— Это где было про всякие светящиеся лучи, круги на полях и корабли пришельцев?

— Да, всякая ерунда, которой обычные любят щекотать свое воображение. Но в подобной литературе встречаются и крупицы здравого смысла. Касательно озера Лох-Морар ситуация неоднозначная. Местные жители считают это место проклятым и по сей день боятся появляться там в одиночку. В окрестностях озера продолжают бесследно пропадать люди. Неоднократно на берегу находили обезображенные трупы, изуродованные неизвестным существом.

— Значит, никаких глубин ада? — усмехнулась Мария. — Пара замшелых сомов, тихо подыхающих в тине?

— Я бы воздержался от смеха, — дядя Эвальд надолго закашлялся. — Я полагаю, что Его ученость прав. Расслабляться не следует. Червь нас не скушает, но те, кто приходит его кормить из других веков...

Вероятно, я слишком много думал о пропавшем егере, сказывалось напряжение последних часов, но мне в который раз явственно послышалось шевеленье в толще земли. Будто в недрах с трудом проворачивался проходческий бур. Тетя Берта вздрогнула, королевский поверенный что-то пробормотал, потерев в кулачке один из своих амулетов, магистр поплотнее уселся на табурете.

Они слышали, как и я.

— А вдруг его откармливают, чтобы выпустить в реальное время? — задумчиво предположила наездница. Я давно заметил, что при обсуждении вариантов событий Мария выбирает самый катастрофический.

— Такой исход невероятен, — слабо возразил дядя Эвальд. — Для этого червя пришлось бы вытащить из-под земли и удерживать силой в раскрывающемся Узле.

— Отчасти глубокоуважаемая Мария права, — заметил пикси. — В свитках Йоркширских ведьм, вне сомнения, хорошо вам известных, имеются ссылки на книгу о путешествиях славного милорда Кистеллиносоуокера из септа мэнских пикси, прямым потомком которого я с гордостью являюсь. В описаниях своих путешествий по землям кобольдов мой дальний дедушка упоминает о травниках, успешно извлекавших из медленного времени змеев с крыльями. Змеев закупоривали в бочки, кормили и заставляли кусать ткань. Из яда этих змей делали лекарские снадобья, весьма полезные для костей и для поддержания старческих сил. Потом, когда у змеев кончался яд, их убивали. Йоркширские ведьмы при этом добавляют от себя, что милорд Кистеллиносоуокер принял участие в одной из таких охот на зеленых тварей и едва не погиб, когда Узел раскрылся в болото, кишащее гигантскими крокодилами и зубастыми жабами.

— Тогда нечего удивляться болтовне саянских бурятов о летучих змеях, — невесело хохотнул дядя Саня. — Якобы их находили зимой окоченевших, с отгрызенными крыльями. А рядом до дюжины разорванных волков.

— Вы хотите сказать, что воронки открываются и в Измененный мир? — спросила тетя Берта. — Первый раз об этом слышу!

— Если ведьма Камилла отворила для вас Запечатанные двери в Пограничье, то где гарантия, что в Верхний мир не вырываются иногда воронки времени? — резонно предположил пикси.

— Случайности происходят редко, — мрачно заметил младший егерь Гвидо. — Я готов поклясться, что на картах главного цайтмессера, в подвале Блэкдауна нету воронки, в которую мы угодили.

Они еще долго рассуждали в таком же тоскливом ключе. Только Его строгость зря пугался — никто нас не атаковал и акулам скармливать не собирался. Вокруг замка, как и прежде, не суетились даже полевки. Окрестности я неплохо обонял, вот только не мог ничего учуять в зарешеченном колодце. Чутье фэйри не могло пробиться сквозь толщу породы. Там внизу иногда что-то шевелилось, вздрагивало, будто сползали пласты сырой земли.

Я сказал себе, что не покину замок, пока не проверю, что там, внизу. Даже если со мной никто не пойдет. Я не смогу просить владык Неблагого двора о снисхождении, пока мои руки запятнаны бесчестием. Им достаточно взглянуть на меня, и все сразу прочтут мою низкую душонку. Все моментально увидят, что я бросил старшего товарища в беде. Может быть, как раз сейчас он из последних сил борется за жизнь и молит о помощи.

Я дождался, пока все улягутся. С собой я взял два просмоленных факела, полный фонарь, нож и пистолет. Фонарь я приторочил к брючному ремню, остальное засунул в рюкзачок, сверху положил кусок лепешки, две банки тушенки и бутылку воды. Собрался я быстро и незаметно, но сбежать незаметно не получилось.

Первым тревогу поднял Гог нэн Аат, кучер Его учености. Что любопытно — Гог тоже был фомором, но не членом Капитула, и соответственно, ниже ростом. Почему соответственно — непонятно, Его ученость так потом толком и не объяснял. Гог очень походил на шефа повадками и внешностью, являясь его уменьшенной, как бы усохшей копией. Гораздо позже я узнал, что островные фоморы делятся на несколько джурисов или каст, и каста нэн Аатов обречена вечно прозябать в прислугах.

Услышав сигнал тревоги, кровники всполошились и заорали хором, чтобы я вернулся, хотя за миг до того дружно похрапывали. Было бы наивно думать, что фэйри или отрядных удастся обвести вокруг пальца.

— Бернар, вернись! — это крикнула тетушка.

— Бернар, куда ты? Назад, мальчик!

Я продолжал спускаться, пока решетка надо мной не разделила мир на квадраты. Шершавые перекладины раскачивались. Кровники заглянули сверху и уставились на меня, встревоженные, злые и сонные. Я ждал, что меня позовет моя девушка, ей бы я ответил, но Анка молчала. Смотрела и молчала.

— Я бросил его одного, — объяснил я.

— Ты никого не бросил, Брудо сам виноват! — Бернар, у нас всего пять часов!

— Я успею.

От ржавых перекладин немели ладони. Некоторые перекладины опасно раскачивались. Замазка, в которую когда-то заколотили штыри, размягчилась и осыпалась.

— Остановите его кто-нибудь!

— Я пойду за ним, только дайте одежу потеплее! — прозвучал голос нашего русского кровника.

Мне было все равно. Хочет — пусть идет. Они не понимали, что я не планирую сражаться с демонами и червями. Я должен был добраться до конца тоннеля и поискать обер-егеря. Чтобы честно смотреть отрядным в глаза.

— Бернар, вернись, ты ни в чем не виноват!

— Эй, парень, Брудо там нет! Ты слышишь?

— Он совсем взбесился.

Я не взбесился. Напротив, я абсолютно успокоился. Надо мной появилась вторая решетка, потом третья и четвертая, а потом светлое жерло колодца уменьшилось до размера десятипенсовика. Фонарь раскачивался на поясе, и вместе с ним раскачивалась моя сгорбленная тень. Становилось все прохладнее, снизу, наконец, потянуло водой. Для храбрости я вслух повторял одну и ту же фразу:

«Брудо, я тебя не бросил!»

Боевой тхол

Под ногами ни швов, ни дверных петель — ровная, эластичная поверхность. Мягкий полумрак, слабое неравномерное гудение, больше похожее на дыхание. Одна за другой от головы оторвались присоски и уплыли куда-то вверх. Валька протянул руку и коснулся пружинящей живой стены. Здесь не было углов, острых граней и точных геометрических форм. Старший совершенно не представлял, как выбраться обратно и куда двигаться дальше. Выяснилось, что из узкого колодца, где он застрял, ведут, как минимум, четыре прохода. Два — под углом вверх, один — вниз, и один — более-менее ровный, вел куда-то к свету. Старший выбрал последний, четвертый путь. Он пробирался по узкому коридору, похожему на внутренность громадной розовой кишки, и щупал слегка кровившие ранки на затылке. В отличие от миролюбивой черепахи-реанимации, боевой Тхол причинял экипажу боль.

«Или он так кусает только самозванцев, вроде меня?» — спросил себя новоявленный кормилец.

Розовая кишка вывела в веретенообразное помещение, метра четыре длиной, по мнению Вальки — абсолютно не приспособленное для удобного путешествия экипажа. Покатый пол и потолок смыкались с обоих концов веретена, а по центру, мешая присесть и перевести дух — имелись два темные колодца. Он чуть не свалился в один из них, затем осторожно сел, помогая себе руками, и задумался.

Снаружи не долетало ни звука. Валька понятия не имел, что стало с Харченко и что замышляют американцы. Ясно одно — опасаясь рикошета, в пещере стрелять не станут. Американцы совершили свою главную ошибку, когда позволили Тхолу залететь в пещеру. Если бы им хватило ума выманить пилотов наверху, то имелся бы шанс заарканить Тхола и уволочь на транспортном вертолете.

В пещере корабль атлантов застрял надолго.

А он, сам, тоже — герой! Он сумел сюда забраться, но почти наверняка не сможет вывести корабль из пещеры. Радовало одно — кроме него, никто не сумеет подняться на борт. Так они и будут жить вдвоем, пока Тхол не проголодается и не надумает для начала переварить глупого мальчишку. Тем более что охотиться не надо, пища сама залезла в желудок.

Старший с усилием затолкал малоприятные мысли поглубже. Да, он ошибся, он поперся на свет и забрел в тупик, но это еще не повод для паники! Старший решил отступить назад, в шлюзовый колодец, привстал и тут заметил кое-что, упущенное им раньше.

— Я — полный дебил! — вслух заявил Валька.

Тхол промолчал. Наверное, он был старый, опытный и повидал на борту немало психопатов, не способных заметить шкалу с выключателями. Внутренняя поверхность веретена, в котором очутился Старший, вся состояла из тысяч тонких, переплетенных между собой розовато-серых волокон. В одном месте шершавая поверхность слегка вздувалась, на вздутии выделялись шесть крючков разного цвета, похожих на уменьшенные копии петель, за которые народ держится в некоторых импортных автобусах.

Старший загадал на синий цвет, но ничего не произошло. Зато нажатие зеленого крючка дало самые неожиданные результаты. Помещение стало стремительно заполняться горячей водой.

Старший рванулся обратно, но боковой проход подло сжался, ладони натолкнулись на влажную, неожиданно теплую, почти обжигающую поверхность. В нижнюю трубу сбежать тоже не получилось — вода поступала как раз оттуда. Слабый свет, струившийся с потолка, стал сильнее, как будто невидимым шутникам очень хотелось позабавиться, наблюдая за гибелью гостя.

— Эй, я же здесь! — завопил Старший. — С ума сошли, сварюсь сейчас!

Вода была очень горячей, она достигала ему уже до пояса и продолжала поступать. Брюки и ботинки стали неподъемно тяжелыми, в клубах пара Валька еле различал табло с петлями-выключателями. Он потянулся за рыжей петлей, но поскользнулся, не нашел точки опоры и с головой ушел под воду. Открыл глаза под водой и с удивлением убедился, что появилась и нижняя подсветка. Он видел сжавшийся сфинктер одного из нижних шлангов и видел, как через другой, под напором, продолжает поступать вода. Валька вынырнул, отплевываясь, готовясь к решительному нападению на выключатели. Ему пришло в голову, что высокий уровень воды — это даже хорошо, легче будет доплыть до спасительной панели.

Рыжая петля легко потянулась, свет стал еще интенсивнее, но котел не прекратил заполняться. Зато пришло в движение само веретено, в котором так удачно варился Старший. Стих напор из приточной трубы, зато вода понеслась вокруг него водоворотом. Вальку оторвало от пола и потащило, обрывая пуговицы и молнии, по кругу, несколько раз окунуло с головой.

Он стоял на цыпочках, по-зимнему одетый, по грудь в прозрачной, голубоватой жидкости, и испытывал острое желание снять одежду. Вот уже осталось по пояс, вот зарычала у самого пола бурная воронка, а сверху подул горячий сухой ветер, мигом высушивший голову получше любого фена.

— Я — полный дебил! — подтвердил себе диагноз Валентин.

Баня. Сауна. Вовсе не суп из человечинки, а всего лишь потрясное джакузи!

— Ну, раз мылся в шубе, то хоть сохнуть буду голый, — рассудительно заметил Старший, выливая воду из ботинок.

Он сложил одежду в кишкообразном коридоре, который опять приветливо распахнул объятия. Старший смутно подозревал, что где-то поблизости могла обнаружиться классная сушилка для одежды, и даже — стиральная машина, но решил пока не экспериментировать с остальными крючками. Не хватало еще наглотаться стирального порошка!

На сей раз он выбрал трубу, уводящую вниз. Сначала она напомнила Вальке чудеса аквапарка, но уже через два метра ускоренного спуска он проехался задницей по ребристой поверхности. Это было не что иное, как ступеньки для желающих подняться наверх. Потирая будущие синяки, оставляя повсюду мокрые следы, незадачливый кормилец прошлепал в жилой отсек. Старший сразу понял, что именно здесь в полете спали и кушали наездник и ученый. Жилой салон тоже походил на кокон, но поставленный вертикально — нечто вроде осиного гнезда. Как и рассказывала Анка, в жилом секторе оказалось приятное зеленое освещение, светились холодные кольца, а Старший шел между ними, как тигр между обручами в цирке. Мягкая мембрана, заменяющая дверь, легко подалась при приближении человека.

Внутри, в коконе, было гораздо теплее. После некоторого колебания Старший открыл чужую спортивную сумку, отыскал полотенце и насухо вытерся. Затем бегло просмотрел бумажник с набором паспортов и россыпью кредитных карточек. Ненадолго Валькино внимание приковали фотографии красивой кудрявой женщины, чем-то неуловимо похожей на наездницу Марию. Но Старший уже привык, что «коренные» атланты все слегка родственники.

Кровати здесь выглядели как гамаки. Старший не удержался, прилег и чуть не завопил, когда гамак начал подстраиваться под его тело. Над дверной мембраной имелся стенд с двумя десятками управляющих крючков, но Валька их решил оставить на потом. Не дай бог, автоматике заблагорассудится пропылесосить каюту вместе с ним, или, чего доброго, запустится двигатель? Старший предпочел бы общаться с кораблем через привычные шланги-присоски на голове. В баню не попадешь, зато все вокруг видно и слышно.

Он нашел еще одну багажную сумку, а в нише — туалет и шкаф с полочками. В сумке нашлись два разряженных сотовых телефона, пистолет-пулемет с запасными рожками, портативный компьютер и куча импортных консервов. Еще один компьютер стоял открытый на столике, батарея аккумулятора жалобно мигала на последнем издыхании. В нише валялись мужские носки, кроссовки и стоял ящик, доверху забитый технической литературой на английском языке.

Вальке вдруг стало чертовски грустно, едва слезу не пустил. Так дико, неестественно смотрелись привычные городские вещи внутри живого организма. Создатели Тхола не предусмотрели розеток, и современным атлантам приходилось таскать громоздкие аккумуляторы. Валька подумал, что все это фигня, насчет тока. Электричество на борту имелось, иначе и быть не могло, просто он не знал, как выглядит розетка, изобретенная десять тысяч лет назад.

Старший нашел щель, откуда в кокон поступает теплый воздух. Сходил за своей одеждой и разложил ее сушиться по каюте. Чтобы избавиться от давящей тишины, он принялся напевать. За панелью компьютера он обнаружил еще три фотографии. На двух — совершенно точно люди Атласа. Высокие, загорелые, кудрявые и наверняка, по их меркам, в самом соку, лет по четыреста.

На третьем фото миниатюрная блондинка с печальными глазами прижимала к себе грудного ребенка в чепчике. Старший перевернул снимок. С обратной стороны по-английски было написано: «Твои Памела и маленький Ронни, ждем любимого папочку Санчеса».

У Старшего защипало в носу. Нет, он вовсе не был размазней и не жалел беднягу Санчеса, который сейчас лежал где-то неподалеку, заваленный камнями. Старший представил, каково этой далекой миленькой Памеле, которая родила ребеночка, а теперь, возможно, никогда не узнает, куда девался «папочка Санчес». Она кинется его искать и выяснит, что такой человек не существует, или существует, но это совсем не ее пропавший муж. Впрочем, вполне вероятно, что Коллегия назначит вдове денежную помощь, но только затем, чтобы поближе присмотреться к маленькому ронни. А вдруг у малыша кровь кормильца? Тогда миленькая близорукая Памела может попрощаться и с сыночком. Ведь для Коллегии превыше всего общие интересы. В следующие полчаса Старший сделал несколько полезных открытий. Он выяснил, что зеленый свет горит еще в трех жилых помещениях, расположенных над сауной, а также в круглом зале, изнутри похожем на воздушный фильтр автомобиля. Там вдоль стен колыхались влажные белые полотнища, в точности как сохнущее на ветру белье. Вода стекала с них горячими струйками и кружилась в водовороте вокруг сливного отверстия. От непрерывного стука падающих капель у Вальки зашумело в ушах. В противоположном конце «гантели» он наткнулся на запертые мембраны с красными и голубыми обозначениями. Здесь протяжные «вздохи» разносились намного громче, и в такт им наливались синей жидкостью подвешенные на каждом повороте дряблые мешки. Эти приборы показывали нечто важное, раз их навешали так много. Старший поразмыслил и принял версию радиоактивных счетчиков. Хотя Лукас его убеждал, что никакой радиации на Тхоле нет.

Одна из синих мембран пропустила Старшего в узкий тамбур, откуда из трех направлений ему открылось только одно. Несколько минут новый капитан корабля не шевелился, пытаясь понять, что же собственно он видит. Очевидно, перед ним был машинный зал, но здорово смахивающий на оранжерею ботанического сада. Кольцевой коридор, круглый в сечении, перетянутый через каждые полтора метра жгутами с пульсирующей в них кровью. Жгуты разделялись в кожистой, подрагивающей стенке, разветвлялись на мелкие сосуды, пронизывая каждый сантиметр исполинской колбасы. Периодически, пока Валька шел по кругу, она сокращалась вся. Резким толчком пробегало мышечное усилие по тяжам и переборкам, обновляя кровоток. Сверху и с боков свисали лоснящиеся синие ветви, очень похожие вблизи на листья мамкиного кактуса агавы, только раз в десять толще и длиннее. Синие кактусы без иголок росли чрезвычайно густо, источая терпкий аромат новеньких кирзовых сапог. Они переплетались, пускали мелкие побеги и в конечном счете снова прорастали в заполненные капиллярами розовые стенки. Оказалось, их можно безболезненно трогать и отодвигать. По центру «колбасы» протянулась узкая тропинка, очевидно, оставленная нарочно для персонала. Валька дважды сделал круг, пока нашел следующую, спрятанную среди синих побегов дверь.

И все-таки, это была никакая не оранжерея. Вероятнее всего, подобие печени для очистки крови, потому что этажом выше Валька наткнулся на громадный красный пузырь, внутри которого мерно вздымалось и опадало нечто. Вокруг пузыря, размером с купол небольшой церкви, можно было гулять по узкому балкончику, сплошь увешанному мешочками-индикаторами. Плотное, темно-багровое, живущее внутри пузыря то разбухало, заполняя весь его объем, и тогда толстая кожа лоснилась и натягивалась, то проваливалось куда-то вглубь и могло там ворочаться, не подавая признаков жизни, несколько минут. Старший заключил, что нормальное сердце так не стучит.

Уровнем ниже, скатившись по гибкой трубе, Валька нашел двух Эхусов. Оба гиганта отдыхали в яйцевидных вольерах, поджав морщинистые лапы, похожие на ласковых домашних псов. Валька обрадовался им, словно встретил давно потерявшихся родственников. Он перелез через пружинистый, бархатный на ощупь барьер и погладил ближайшую черепаху. Эхус отозвался вялым движением «бороды». Эхус был не голоден, как и его товарищ, но сонлив и будто немного пьян. Валька уже слышал о таком способе дальних перевозок. По шлангам из сердца Тхола вместе со скудными порциями питательной жидкости в организм черепахи поступало снотворное. Старший в который раз подивился предусмотрительности древних атлантов. Вместо того чтобы таскать по небу вонючее мясо и зерно, подвижные реанимации подключали непосредственно к бортовому «пищеварительному тракту». От Эхусов слегка пахло, кисловато, привычно, не сильнее, чем от коровы. Реанимационные пазухи были пусты, оба Эхуса совсем недавно освободились от пациентов. Потыкавшись в запертые ходы, Валька разыскал боевую рубку и научился включать обзорные окна. Рубка оказалась очень странным и интересным местом, хотя и до того, заглядывая во всякие щели, Старший встретил немало занятного. Во-первых, в рубке шумело и попискивало, словно работал старый радиоприемник. Во-вторых, она походила внутри не на кокон, а на сплющенную луковицу. Поперек луковицы медленно вращалась подсвеченная голограмма земной поверхности. Можно было войти внутрь, и тогда казалось, что светятся кости и вены. В теплых гуттаперчевых стенах при приближении ладони вспыхивали внутренней подсветкой приборы, так же мало похожие на знакомые Вальке индикаторы и циферблаты, как сам Тхол походил на трамвай. Десятки гибких прозрачных капсул демонстрировали разные уровни жидкостей, в других, горизонтальных капсулах, плавали реснички, вроде маленьких рыбок. Здесь стоял неприятный, навязчивый запах свежего мяса. Первые минуты Валька морщился, а затем привык и перестал замечать. Он нашел в стене два вместительных аквариума, выполненных в форме круассана, внутри них медленно перемещались серебряные пузырьки. Стены рубки излучали ровный неяркий белый свет. В трех местах на стене Валька обнаружил изображение ладони. Стоило приложить руку, как раздавался мелодичный звонок, поверхность, свитая из тысяч тонких жгутиков, расслаивалась, и выдвигалось подобие горизонтальной консоли с мягкими крючками и дюжиной дополнительных «Живых» циферблатов. Люди Атласа удивительно ловко ухитрялись сохранять везде свободное пустое пространство. В «луковицу» могло набиться человек десять, и никто не зацепил бы неосторожным движением приборы.

Немного погодя Старший разыскал жгуты, управляющие компенсационными гамаками. В них могли спасаться от перегрузок восемь человек. Достаточно было спиной упасть в податливую темноту, и тело тут же удобно обволакивало со всех сторон, оставляя свободным только лицо. А прямо возле губ появлялась трубка с водой.

В рубке имелось такое же рабочее место наездника, как рассказывала ему Анка. Петли в полу для ног, и в потолке — ручные. Там же, на потолке, между ручных петель Старший обнаружил углубление со свернутыми головными шлангами. Он немножко покусал губы от нетерпения — очень уж соблазнительной была идея попробовать себя в качестве наездника, но в последний момент отступил.

Здесь следовало трижды подумать, прежде чем добровольно позволить себя распять. Вполне вероятно, что у таких, как Мария, существовал особый допуск. Помимо поста наездника в рубке имелись еще два стационарных поста — оба в виде глубоких лежачих кресел. В левом кресле Старший немножко повалялся, рассматривая светящиеся приборы, разыскал за подголовником вялые шланги офхолдера, но ничего от них не добился. Тхол не желал признавать его за своего пилота. А правое кресло вообще находилось в нише, под упругим розовым валиком, похожим на разросшуюся морскую губку, и втиснуться туда не было никакой возможности.

Потом он наткнулся на петельки с изображением глаза. Здесь повсюду фосфоресцировали голубым светом непонятные закорючки, но других узнаваемых символов не встретилось. Мысленно перекрестившись, Старший дернул за петлю, и свет моментально потух. Слабо светился лишь обруч на пружинящем слегка изогнутом полу и многочисленные приборы. Зато половина рубки превратилась в прозрачное окно.

Без малейших искажений возник сегмент пещеры, обе штабные палатки с оборудованием и двое усатых — Второй и Четвертый. Старшего пробрал озноб. Американцы находились в двух шагах, но они его не видели, разговаривали и смотрели куда-то в сторону. Над приборами навесили новый тент, профессора Старший так и не заметил. Он потянул за вторую петельку с изображением глаза, и прозрачной стала теперь правая стена. Профессор Харченко сидел в дальнем углу пещеры подле цветастого нароста, чем-то напоминающего матрешку. Он горбился на ящике, под прожектором, кутаясь в теплый пуховик и... читал книжку. Иногда он потирал руки и делал записи в тетради. Валька почти успокоился за судьбу товарища по несчастью, как вдруг заметил на левом запястье Михаила наручник. Для верности усатые парни приковали профессора к ручке ящика, на котором он сидел. Судя по металлической оплетке и массивным ручкам, сдвинуть тару с места, а тем более — добежать до Тхола, Харченко в одиночку бы не сумел.

Зато он был жив.

Старший подумал немножко и отправился кушать. По собственному опыту он знал, что на сытый желудок в голову приходят крайне неожиданные и разумные мысли. А потом возникла идея, и она, как и следовало ожидать, оказалась грандиозной. — Я — крупный тормоз, — Старший постучал себя по лбу. — Надо не пытаться воевать в одиночку, а выходить на связь с Коллегией, чем скорее, тем лучше!

Озеро Мхораг

Я спускался очень долго. От напряжения ныли плечи, гудели колени и сводило кисти рук. Я слишком сильно хватался за перекладины, убеждал себя, что не сорвусь, и все равно не мог избавиться от страха перед высотой. Хотя высоты давно не было. Жерло колодца плавно изгибалось, пока, наконец, не наступил момент, когда лестница стала мне не нужна. Труба спускалась под углом примерно в тридцать градусов, я едва не катился вниз, придерживаясь одной рукой и тормозя подошвами, когда разгонялся излишне сильно. Звук моих торопливых шагов гулял по трубе многоголосым эхом. Чем ниже, тем более сыро становилось. В тоннеле образовались трещины, замазка вываливалась кусками, из трещин капала вода. Бесконечная капель все сильнее походила па шепот. Я гнал от себя глупые мысли, но уши сами прислушивались, угадывая в бессмысленном шорохе капель чьи-то сдавленные стоны и молитвы. По ногам несколько раз пробежали шустрые светящиеся существа, похожие на лягушек. Я таких никогда не встречал и даже не читал про них, хотя мой папа собирал книги про самых удивительных существ на планете. Впрочем, очень может быть, что пластинчатые черви со светящимися глазами и прозрачным позвоночником, которых я встретил на одном из привалов, вымерли в Верхнем мире пару миллионов лет назад. Они съеживались от тепла фонаря и старались быстрее уползти. Там, где вода капала особенно интенсивно, создавая по центру тоннеля ручьи, собирались еще более удивительные создания. Одни тускло светились, и было видно, как сквозь хоботки в их организм по капле поступает вода. Другие, похожие на игольчатых плоских глистов, сжимались и разжимались, свисая вертикально со стен колодца, точно полипы. Несколько раз, хватаясь за перекладину, я давил противных пауков, а на голову мне валились полужидкие улитки без раковин на спине. Все эти безмозглые твари не представляли опасности для человека: при желании, я мог бы их собрать, заспиртовать и продать британской академии за баснословную сумму. Ну где они еще найдут живых ископаемых, от которых остались лишь отпечатки в известняке?

Решетки встретились еще раз восемь, и последние три мне совсем не понравились. Я даже потратил минутку, чтобы разглядеть каждую из них внимательно. Не понравились они мне тем, что кто-то их пытался подпилить. Пытался, но не совсем удачно, а может быть — совсем наоборот, именно этого и добивался, чтобы решетки не рухнули окончательно?

Я внимательно, насколько позволял свет, осмотрел места пропилов. Невозмолсно было сказать, насколько давно здесь поработали пилой — пару дней или пару лет назад. С учетом местных выкрутасов со временем, вообще ничего определенного утверждать было нельзя. Возвращаться назад я все равно не стал. Я полез ниже, но перед пересечением очередной преграды толкал ее ногами и руками, убеждаясь в ее прочности. Мне совсем не хотелось, чтобы на голову свалилась груда ржавого железа. Однако ни одна из решеток не пошевелилась. Снизу, с той стороны, куда я упорно спускался, к решеткам были приделаны шипы, целый лес шипов, и каждый длиной дюймов пятнадцать. Сверху свет уже почти не поступал, приходилось довольствоваться хилым масляным фонарем. Я поднес фонарь поближе к шипам. Четырехгранные, зазубренные, они как будто нарочно были созданы затем, чтобы причинить наибольшие страдания. Но этого строителям колодца показалось мало. На кончике каждого шипа засохла черная смола. Скорее всего, это был яд, но за давностью лет каждая смолистая капелька окаменела. Если неведомый сторож задумал прикончить того, кто без спросу лазает в колодце, более изощренного орудия смерти он не сумел бы подобрать.

Дядя Саня отстал, он был тяжелее и с трудом пролезал в отверстия, нарочно оставленные в решетках. Я слышал, как он пыхтит и ругается где-то наверху, но мне некогда было его ждать. Все внимание, все органы чувств я направлял вниз. Я уже не сомневался, что внизу вода, но вода сама по себе ничего страшного не означает. Пока что не ощущалось следов крупных хищников. Наконец наступил момент, когда колодец кончился. Я разогнался и едва кубарем не полетел вниз, в рыхлую влажную мглу. Сердце отбивало, наверное, не меньше ста двадцати ударов в минуту, когда я подполз к самому краю.

Труба обрывалась в никуда. Подо мной плескалось озеро. Рассеянного света моего фонаря хватало лишь на то, чтобы осветить внутренность трубы, последние перекладины и два ряда шипов у нижнего среза колодца, на которые я чуть не напоролся.

Эти шипы росли по окружности трубы, точно зубы в пасти морского чудовища. И кто-то их пытался преодолеть. Совсем недавно кто-то продавил, расплющил и погнул несколько штук. Я убеждал себя, что это произошло много лет назад, когда железные «зубы» не рассыпались еще от ржавчины. Однако глаза и нюх утверждали обратное. Кто-то или что-то буквально несколько дней назад пыталось снизу забраться в трубу, сломало несколько шипов и оставило на сухом кирпиче грязные следы.

Оно оставило вонючую слизь и черную кровь.

Я убеждал себя, что никакой это не мифический червь. Скорее всего, крупное земноводное, какая-нибудь кистеперая акула, застрявшая в своем развитии. Неизвестно, сколько поколений они тут свободно размножались. Почему-то, чем усерднее я себя убеждал, тем тревожнее становилось на душе. Наверное, подсознательно я никак не мог расстаться с Верхним миром. Слишком глубоко мы переплелись с обычными, а обычные не верили я прыгающих акул.

Я решил пожертвовать одним из коротких факелов, захваченных из кареты. Просмоленная пакля легко занялась от зажигалки. Я закрепил рюкзачок с провиантом на одной из последних перекладин, затем привязал к древку факела веревку и сбросил его вниз, через ряды отравленных шипов. Факел благополучно повис, покачиваясь, но я по-прежнему ничего не видел. Исключительная чернильная темнота порождала фантомы. То мне казалось, что позади, из трубы, вместо Сани крадется суставчатая, жирная тварь с хоботом вместо рта. То из мокрой темноты впереди надвигались зубастые морды. Я повторял себе, что никого рядом нет, что я давно бы уже учуял врага, но трусливый мозг не доверял нюху.

Стравив веревку почти до конца, футов на двадцать, я услышал слабое шипенье. Вода! С максимальными предосторожностями, стараясь не задевать черное пятно засохшей крови, я приблизился к краю. Упираясь ступнями в шипы, я потихоньку начал вставать. Пришлось балансировать, рискуя свалиться животом вниз: смерть в таком случае была бы долгая и болезненная.

Факел шипел, задевая поверхность черной воды. Теперь, благодаря двум источникам света, я смог разобраться, как действовать дальше. Труба, по которой я приполз, вырывалась из скальной породы, футах в двадцати от берега подземного озера. Размеры озера оценить было невозможно, для этого понадобился бы мощный прожектор. Прямо подо мной находился каменистый пляж, не шире тротуара, а факел тыкался горящей паклей в мелкую лужицу. Потолок пещеры терялся в высоте. Зато я видел такие же узкие перекладины, прибитые к вертикальной скале, прямо у моих ног. По ним можно было спуститься до самого берега. Главное — с предельной осторожностью перевалить частокол из железных отравленных зубьев.

Кажется, мне это неплохо удалось, и спустя пять минут я уже вдыхал гнилостную атмосферу пещеры. Мне пришлось распустить шнур, стягивавший волосы, потому что грива набухла и болела. Без шнура сразу стало легче, а спустя минуту, как я и ожидал, появилось ощущение объема и местности. Как-то я пытался объяснить моей девушке, что такое для фэйри грива, и как она помогает ориентироваться в пустыне или в лесу. Анка спрятала от меня в чаще открытое ведерко с водой, и я его нашел, а потом мы ходили за ромашковый луг ночью, в темноте, и я отыскал Анкины серебряные сережки. Она все равно не верила, что волосы определяют металл не по запаху.

В озере почти не было металла, точнее — имелись на дне какие-то ржавые обломки. Металл я чуял наверху, в трубе. Еще я чуял сквозняк, свежий ветер дул откуда-то ровно, с неослабевающим напором. Если бы не сквозняк, здесь можно было бы задохнуться. Сверху, из трещин в невидимом потолке, в пещеру просачивался ядовитый газ, но громадные размеры помещения спасали от удушья. Наверное, из-за газа погибла сова Брудо. Я очень надеялся, что бедный обер-егерь успел провалиться куда-нибудь, где концентрация яда была поменьше. От воды пахло неприятно, но мертвой пещеру я бы не назвал. На мелководье плавали полупрозрачные рачки, они сцеплялись в колонии, похожие на островки. Во влажных расщелинах гнездились многоножки и острицы, безглазые червяки лениво шевелились в лужицах.

Я присел на корточки, закрыл глаза и успокоил дыхание, как меня учил папа. Реже, еще реже вдохи и очень медленные выдохи.

Постепенно тьма отодвинулась, сменившись серым зернистым туманом. Главное, когда «смотришь» гривой, — не поворачизать резко голову на звук или свет, не забывать, что глаза закрыты. От резких движений станет только хуже, а круговое «слепое» зрение испортится, и придется начинать все сначала. Надо сидеть тихо-тихо, как можно медленнее дышать и представлять, что смотришь на себя сверху. Но долго не просидишь, начинает покалывать в висках, а потом стрелять, барабанить, словно острыми молотками долбят по всему черепу. Если терпеть, можно упасть в обморок и нажить кровоизлияние в мозг, об этом предупреждала меня мама, когда я слишком увлекался.

То, что я успел увидеть, пока не начали долбить молотки, меня здорово напугало.

Узкий каменистый берег упирался в вертикальную скалу. Можно было пойти влево или вправо с равным успехом, подземное море простиралось на мили. Собственно, это было не одно море, а целая водная страна, с каналами, озерами и водопадами, неизвестно как далеко протянувшаяся. Слабое, почти незаметное течение пронизывало толщу воды, вызывая в глубине круговое брожение, подобное вращению огромного миксера. Озера разделялись между собой низко нависающими, неровными арками, а в некоторые можно было проникнуть, только нырнув в глубину. Ярдах в ста от берега, где я сидел, в воду упирался голубой столб света. С трудом удержавшись, чтобы не дернуть вверх головой, я приблизился к источнику свечения и увидел среди обкатанных веками сталактитов ровное круглое отверстие, футов десяти в диаметре. Отверстие в черном потолке пещеры. Где-то очень высоко в дыру заглядывала луна. Оттуда же, по всем признакам, задувал чистый воздух. Неровные сполохи отражались от маслянистой поверхности воды, голубые зарницы играли среди скальных отложений.

Настоящий колодец Червя находился именно там, над маленьким островком, как будто нарочно насыпанным посреди озера. На островке, похожем на кучку шлака, до сих пор гнили человеческие останки. Они там лежали горкой, на спрессованном холме из других останков. Из костей людей, которых сбрасывали сюда сотни и тысячи лет.

Червь не успевал их съедать. Может быть, он достаточно хорошо питался и без подкормки, устроеннойжрецами-друидами, может, уплывал порезвиться со своими дьявольскими сородичами, а сброшенные с огромной высоты связанные люди умирали от потери крови и жажды. Возможно, некоторые из них перегрызали веревки и, невзирая на сломанные кости, переплывали озеро. Но это не спасало от смерти. Уцелевшие бежали с насыпного островка, но не могли спастись на узком берегу, опоясывающем чашу подземного моря. Под ногами и далеко впереди весь узкий порожек берега был засыпан отдельными костями и кусками скелетов.

Взобраться по вертикальным скалам до уровня балкончика мог бы лишь очень опытный альпинист. Да, примерно в пятидесяти футах надо мной находился узкий балкон, отделенный от пропасти высокой балюстрадой. Как на него попасть и как с него спуститься, оставалось загадкой, пока я не прошел по берегу до мощного уступа, выдвигающегося далеко в воду. Дальше я не пошел. Занес ногу и замер.

Что-то помешало. Во мраке восприятие обостряется, в тишине мерещатся звуки, а нос жадно фильтрует воздух. Я двигался вдоль шершавой скалы, не прикасаясь к ней, всего лишь держал ладонь на отлете, но ощущал ладонью каждую шероховатость. Странно, что способность к восприятию появилась не наверху, в роскошных лесах Слеах Майт, а в унылом могильнике. Мир обнимал меня гораздо плотнее, чем прежде, когда я жил в Измененном мире. Мир обнимал меня все плотнее, казалось, что достаточно легкого толчка, и тело растворится. Казалось, что к каждому нерву, к каждому волоску присоединился тонюсенький электрический кабель и непрерывно передает сигналы в обоих направлениях.

От меня — к миру, и от мира — ко мне.

Я становился другим, но не хуже, а гораздо лучше. Во всяком случае, я без всяких кроликов и сов ощутил, что за уступ лучше пока не соваться. Там гуляли всплески быстрого времени. Священные духи! Прежде чем осматривать новый распахнувшийся горизонт, я присел на камень и тихонько прошептал молитву Кобальтового холма. Вряд ли меня услышали Те, кто стережет сокровища народа фэйри, но понемногу напряжение схлынуло. Я видел и слышал мир. Я приобрел то, ради чего стоило остаться в Изнанке навсегда. Ведьма Камилла не зря предупреждала кровников, что через Запечатанные двери ушли многие, а назад — почти никто. Изнанка дарила то, с чем снова придется расстаться наверху. Я готов был плакать и биться о камни, я готов был на все, чтобы обрести свою истинную родину.

Где-то в недрах озерной страны неторопливо ворочалось чудовище. Пока еще я не мог определить его размеры и намерения. Кажется, оно спало, но что-то тревожило его сон. Ко мне спускались друзья. Наверху страдал от болей в спине дядя Эвальд. Марию посетил очередной приступ черной меланхолии. Она рассматривала свою усыхающую руку и планировала самоубийство. Безмозглые насекомые ползали у меня под ногами и искали, чего бы пожрать. Где-то впереди, за россыпью валунов, стонал обер-егерь Брудо. Я все это зафиксировал, как фотокамера, но только для того, чтобы в следующее мгновение сделать очередное открытие. Я больше не воспринимал мир как статичный пейзаж в замкнутом, сверкоротком промежутке времени. Мир поделился на миллиарды фрагментов, и каждый из них существовал в собственном промежутке. Если бы я захотел, смог бы заглянуть во Вчера и в мгновение, правившее в пещере миллион лет назад.

Мне стоило больших усилий вернуться в реальность, то есть сознательно притупить подсознание, растереть, как окурок в пыли, все чудесные дары, которые я только что получил, и снова окунуться в заразную, вонючую тьму. Приходилось выбирать. Что-то одно — либо спасать нашего славного обер-егеря, спасать грубыми, неловкими руками, либо удалиться в страну мечты. Я вытащил фляжку, полил на лицо, растер щеки ладонями. Стало полегче, и очень грустно стало.

Я не полез туда, где плавали невидимые, страшно опасные островки быстрого времени. За утесом балкончик, вырубленный в скале, внезапно расширился, скалы раздались в стороны. За краем балюстрады, на высоте в сорок футов, там, где начинался отрицательный уклон к потолку пещеры, отчетливо виднелась статуя кабана, а за ней — еще одна. Еще там были каменные ступени, сиденья амфитеатром и черные норы проходов, уводящих куда-то вверх. Снизу я не мог разглядеть всего, видел только ряд статуй, окружавших площадь, и каменные сиденья, вырубленные в скале. Если «Мистерия Червя» означала какой-то ритуал, то проходил он именно там, на полукруглой площадке, размером с пару баскетбольных полей! Очевидно, что зрители, рассевшиеся по скамьям амфитеатра, могли без проблем с высоты любоваться трапезой червя. Очевидно, в те славные деньки у них имелись лампы или костры на воде, а может быть, на балконе играл оркестр, подманивая дьявольских тварей. Арена для представлений располагалась на отвесном утесе, нависающем над пляжем. Наверняка, раньше с пляжа наверх было не взобраться, но время и тектонические процессы сделали свое дело. Часть утеса откололась, обрушилась в озеро вместе с балконом, образовался достаточно гладкий и пологий скат, посредине которого копытцами вверх валялась перевернутая статуя еще одного кабана.

Под ногами шевельнулся гравий, из туманной дали донесся плеск, как будто приближалась крупная рыба. Времени оставалось не так много. Я очень надеялся, что наверху, на покосившейся арене, найдутся серебряные зеркала, и что раненый или наглотавшийся газа Брудо ждет меня где-то там, а не на дне озера. До балкона было достаточно далеко, чтобы почуять человека, но Брудо вполне мог свалиться именно туда. Мне очень не хотелось думать, что славного обер-егеря зеркала зашвырнули на остров, сложенный из костей мертвецов. Если с Брудо что-то случилось, если он ударился или сломал ногу.

Одним словом, я готов был ползти еще три часа по вертикальным тоннелям, но через зловонную антрацитовую бездну я бы не поплыл.

Ни за что на свете. И не из-за человеческих останков. Где-то далеко, на глубине, снова плеснула рыба. А может быть, совсем и не рыба. Боль Брудо отозвалась в ноге и левом боку. Анка ждала меня и очень за меня боялась.

— Бернар! Борька!

Некоторое время я раздумывал, ждать дядю Саню или идти на разведку одному. Меня удивила еще одна новость — по следу русского кровника спускался младший егерь Гвидо. Не то чтобы я не верил в смелость отрядных, но его поступок меня растрогал. Я полез в трубу, потому что чувствовал себя виноватым, а Гвидо мог спокойно отсидеться наверху.

— Тихо, я здесь, спускайтесь, — я вернулся к жерлу трубы, поднял фонарь и посветил на перекладины, торчащие из скалы. Беззвучно ругаясь, кровник перебрался через отравленные колья.

— Там Гвидо, — сказал он.

— Я знаю.

— Решетки подпилены.

— Я заметил. Как думаете, кто это мог?

— Я думаю, что ты всем нам здорово осложнил жизнь! — Русский кровник напряженно втягивал в себя воздух. Его грива распушилась, как у льва. — Не хочу даже думать, ради кого спилили решетки.

Я проглотил его обидные слова. В конце концов, никто его не заставлял лезть сюда за мной. Мог бы отсидеться наверху, раз такой умный!

— Ох, священные духи, — Саня спрыгнул на камеи. — Ну и вонь тут! Ты чуешь Брудо?

— Пока нет. Но думаю, он там, — я указал вверх, в сторону «балкона». — Только там неполадки с быстрым временем.

— Невероятно, замок стоит над каверной, — кровник подергал себя за бороду. — Почти наверняка это море соединяется с внешним океаном или с проливом.

— Вода не пахнет солью.

— Н-да, запашок еще тот. Не нравится мне здесь, Боря.

Дядя Саня присел на корточки, вынул ленточку из волос. Настала его пора распушить гриву. Я поставил фонарь, чтобы не слепило глаза. Голубого столба света, идущего из колодца Червя, мне теперь вполне хватало. Обычным показалось бы, что их поместили в могилу.

— Он здесь, — подтвердил Саня. — Ты прав, он где-то наверху. Эта штуковина телепортировала его, но, кажется, малость неудачно. У Брудо сломаны несколько костей и ушиб головы. Сдается мне, зеркала выронили славного Брудо там, где когда-то раньше был пол, но пол провалился.

— Вы хотите сказать, он шагнул в шахту без лифта?

— Что-то в этом роде. Надо найти способ взобраться на балкон.

— Не надо способов. Там что-то вроде цирка, наверху, и кусок обвалился. За несколько минут дойдем.

Внутренне я возликовал. Нечего удивляться, что русский кровник быстрее меня нащупал раненого обер-егеря. Саня был взрослым и опытным и гораздо лучше меня умел управлять своей гривой. Мне еще предстояло многому учиться.

— Ты не приметил зеркал? Нам ведь надо как-то вернуться.

— Пока нет.

— Ты слышал, что сказал про тебя дядя Эвальд?

— Нет. Если он меня проклял, лучше не передавайте мне это.

— Он сказал, что благородный поступок всегда является верным выбором. Что бы ни лежало на чаше весов. Он сказал, что не жалеет о тайном Имени, которое передал именно тебе.

Хорошо, что в пещере было достаточно темно, дядя Саня не мог видеть, как я покраснел. Из наклонного тоннеля посыпались мелкие камешки. Это спускался Гвидо. Мы ему посветили. Едва очутившись внизу, отрядный прижал кисточки ушей к голове и оскалился, как рассерженная кошка.

— Что такое? — Саня вытащил пистолет. Щелкнул затвор, запахло оружейной смазкой.

— Он здесь, — Гвидо облизал губы. — Он здесь, и он нас почуял.

Мистерия

— Борька, слышишь меня? — из темноты показались ботинки дяди Сани, затем его рука с фонарем и всклокоченная борода. — Там впереди — завал.

К этому моменту мы преодолели около двухсот ярдов вдоль отвесных утесов по самой кромке воды. Гвидо крался первый, нес кролика, за ним — Саня с пистолетом. Меня они отодвинули в арьергард, очень смешно, учитывая, что я вообще собирался действовать один. Но теперь я им был весьма благодарен. Без Гвидо мы вообще рисковали провалиться в быстрый временной поток. Крольчонок раза три дергался, и младший егерь замирал, призывая нас не шевелиться. По каким-то особым признакам, по дрожи кроличьих ушей он определял, где нам надо прижаться вплотную к скале, а где лучше зайти по щиколотку в озеро. От ледяной воды, хлюпавшей в ботинках, меня едва не выворачивало наизнанку. Не то чтоб я отличался особой брезгливостью, но совсем недалеко, меньше чем в полумиле, в этой самой воде разлагались мертвецы.

Запах раненого обер-егеря я чуял теперь отчетливо. Славный Брудо находился где-то поблизости, а стало быть, моя теория оказалась верной. Магические зеркала перебросили его вниз.

— Лестница близко, — младший егерь вынырнул из мрака. — Но Брудо нет внизу, он где-то там.

Чтобы увидеть это «где-то там», я снова прикрыл глаза и распушил гриву. Узкая тропинка между водой и отвесной стеной впереди резко расширялась, превращаясь в пологий каменистый пляж, заваленный валунами. Скалы отступили влево, вместе с ними отступил узкий балкончик. Он так и тянулся дальше, во мглу, неизвестно на сколько миль, но заниматься дальнейшими исследованиями нам было некогда.

Очень скоро из мрака показался скелет. Зто сначала мы увидели один, а потом оказалось, что там целое кладбище скелетов. Сложно сказать, к какому отряду или виду принадлежали эти гиганты. Несколько минут мы пробирались среди белеющих во мраке ребер, похожих на шпангоуты недостроенных кораблей. Мы перешагивали через плоские черепа, вооруженные челюстями размером с экскаваторный ковш, и прыгали по огромным позвонкам. Кладбище тянулось довольно долго. Скорее всего, гиганты умерли естественной смертью. Они ни с кем не дрались при жизни, вытянулись рядышком; их кости никто не потревожил и после смерти, все было в сборе, хоть сейчас сдавай в музей.

— Вероятно, извержение вулкана, — предположил Саня. — Когда-то рванул вулкан, или в воду вырвались ядовитые газы. В воде дышать стало невозможно, они выбрались на берег и сдохли.

— Они сделали это не сами, — тихо возразил Гвидо. — Отрядные тоже хранят предания о Мистерии Червя. Друиды никого не убивали металлом, огнем или веревкой. Но они могут приказать любому умереть. Могут приказать разумному, чтобы он вырезал себе сердце, или чтобы он проглотил гнездо ядовитых пауков. Так же и с любым существом, не обязательно разумным. В преданиях отрядных о Мистерии сказано, что жрецы вызывали из воды гадов и рыб и принуждали их жить на суше. Кто живет в воде — тот умирает на воздухе. Червь слышал страдания умирающих и боялся власти жрецов. Так говорят предания.

— А почему они такие жестокие?

— Друиды? Они не более жестоки, чем мы, когда убиваем таракана. Осторожно, направо нельзя, кролик бесится.

— Гвидо, а друиды и отрядных кидали червям?

По всей видимости, мой вопрос не понравился младшему егерю. Однако, согласно законам вежливости, отрядный, как и фэйри, не может отказать в ответе или нахамить. Он может схитрить, но ответить обязан.

— Много сотен лет друиды живут замкнуто в магических Священных рощах на востоке Логриса.

— Они живут в мире с прочими народами Изнанки?

Гвидо сделал неопределенный жест. В свете фонарика мне показалось, что его худая, заросшая пейсами физиономия скривилась, точно он скушал лимон. — Они ни с кем не мирились.

— Если люди... если в Блэкдауне и других городах Логриса узнают, что жрецы похищают целые деревни и скармливают их червям? — Я не успел закончить вопрос.

— Шшш! Так глубоко в омут времени никто не забирался, — Гвидо дышал мне в лицо кислой травой. — Если нам суждено вернуться, наши дети сложат песни о великом погружении отрядных в омут.

— А про убийство пиктов вы будете молчать? — поддержал меня дядя Саня.

— Королевство отрядных никогда не начинало и не начнет войну, — устало сказал Гвидо. — А я — всего лишь младший егерь, вовсе не член Палаты, хохо...

— А круитни? Кровники барона Ке могут призвать жрецов из Священных рощ к ответу? Гвидо тяжело вздохнул.

— Хорошо же... Отнюдь не время сейчас погружаться в историю, однако вы должны понять... Я расскажу важное. Я не умею петь красиво, я всего лишь младший егерь, я защищаю зверей, я защищаю таверну Слеах Майт, я не пишу книги, хохо... В хрониках королевского двора есть главы, где описано переселение первых шестнадцати септов в Пограничье. Сначала отрядные не желали покидать Измененный мир, они прятались, отступали и уступали свои угодья обычным. Но отрядным тяжелее спрятаться, чем вам, фэйри. Мы не слишком похожи на обычных, хохо... Отрядных истребляли, от крови моих предков стали черными реки. Из обычных нам могли помочь только круитни, но круитни сами воевали на севере страны... Главы шестнадцати септов собрались в катакомбах, только под землей они могли не бояться. Старики сказали — мы жили в мире с народами Логриса тысячи лет, пока обычным не стало тесно, пока они не начали плодиться, как черные крысы.

Но старики боялись. Никто не верил, что сквозь Запечатанные двери удастся провести три тысячи человек. У народа отрядных нет заклинаний, способных удержать двери открытыми так долго. Тогда еще отрядные не умели приручать Добрых пастухов Ку Ши... Вам помог попасть в Изнанку Ку Ши, один такой пес способен провести сто человек... если правильно его просить. И если правильно его кормить, хохо... Понимаете, о чем я? Вашего Черного охотника поит своей кровью девушка, да? Но тысячи лет назад этого никто не знал. Чернью пастухи пасли коров властителя Гвинн Ап Нидда, но никогда не подчинялись ему и не становились дворовыми псами его вассалов. Они умели заключать договора, эти Черные псы, даже не владея человеческой речью, хохо... Слушайте дальше. Главы шестнадцати септов молились в катакомбах, молились и плакали. Над ними были только старые соляные выработки, голые просоленные почвы и кости. Так записано в хрониках, а я плохой рассказчик, хохо... Внезапно над входами в катакомбы сгустился туман, а в тумане показались чудесной красоты деревья. Да, это была Священная роща друидов. Как известно, Священная роща может появляться всюду. Жрецы Змеиного храма предложили отрядным договор и выполнили его. Друиды жили в Изнанке уже много лет, они живут там, где им хочется...

— Так пиктов тоже переселили друиды? — ахнул Саня. — И поэтому они так же, как и вы, не станут рассказывать о распятых ребятах на болоте, которых изнутри сожрали муравьи?

— Пойдемте скорее, — Гвидо отвернулся. — Брудо нужна помощь.

Озеро тихо вздыхало. Постепенно я навострился в кажущейся тишине различать десятки самых разных звуков. Где-то сверху капала вода, в одном месте чаще, в другом — реже. Где-то мелкие волны натыкались на торчащий из воды камень и обнимали его с ласковым журчанием. Где-то очень далеко рокотал водопад. Шлепали по камням полупрозрачные слепые лягушки. Ударила хвостом светящаяся рыбешка, никогда не видевшая дневного света.

Червь тоже был здесь.

Когда я коснулся его краем сознания, когда я позволил кисточкам на ушах вступить в контакт с его нервной системой, первым желанием было немедленно бежать. Бросить рюкзак, позабыть о Брудо, о Сане, об Анке и бежать сломя голову. Я сразу позабыл рассуждения дяди Сани о динозаврах и уцелевших за миллионы лет пресноводных акулах. Существо, обитавшее в глубинах озера, наводило магический ужас. Ему даже не нужно было нападать или кого-нибудь жевать на моих глазах, чтобы напугать еще больше. Мне понадобилась вся сила воли, чтобы вырваться из липкой невидимой паутины.

Червь приближался очень быстро. Миновав «кладбище» и утес с полукруглой ареной, я разглядел снизу очень важную вещь. Я увидел самое приятное, что мог заметить под землей.

Пару зеркал. Серебристые диски едва заметно выделялись в самом центре амфитеатра, они были вмурованы в покосившуюся ажурную арку. Прямо под аркой арена треснула, изрядный кусок кладки съехал вниз, почти к нам под ноги. Прошедшие события встали на свои места. Брудо «выпал» под аркой, угодил в разлом и скатился вниз. Предстояло его поскорее подобрать, взобраться по нависшим обломкам наверх и попытаться воспользоваться обратным перемещением. Если сработает.

Я очень надеялся, что «врата» сработают в обратную сторону. Иначе нам пришлось бы снова пробираться через кладбище динозавров, ползти вверх по колодцу и тащить на себе раненого.

Зеркала означали, что друиды не пользовались колодцами для возвращения наверх. Они умели перемещать свои тела в пространстве моментально и без затрат энергии. Во всяком случае, они не использовали те виды энергии, которые придумали обычные в Верхнем мире.

— Где же он? Вы его видите?

— Тсс... Он где-то рядом. Беднягу, видимо, засыпало. Держите выше факелы.

— Заберемся здесь наверх? Чего ждем? — Я старался говорить вполголоса. Почему-то мне очень не хотелось тревожить озеро.

— По упавшей плите можно залезть, но она качается. — Саня встал обеими ногами на обломок утеса и несколько раз подпрыгнул. Громадная статуя кабана, застрявшая на полпути к берегу, отозвалась низким гудением. — Слышишь? Если вдруг поедет дальше, погребет нас под собой. Надо найти путь по самому краю, очень осторожно.

Славного обер-егеря мы нашли под обрушившимся участком балкона. Его присыпало каменной крошкой и сильно контузило. Брудо невероятно повезло, что его голова провалилась между двух острых валунов. Пару дюймов в сторону — и мы понесли бы назад мертвеца. Пока Гвидо и Саня осторожно освобождали обер-егеря от обломков, я рассматривал упавший фрагмент балкона. Он не обвалился окончательно, а рухнул вниз одним краем. Если очень постараться...

Фэйри не умеют говорить с камнями. Говорят, что это искусство доступно кобольдам и цвергам Германии, они способны определить, выдержит кладка или мост нагрузку, можно или нет рыть тоннели в горе, и как долго простоит здание. Хранительница традиций рассказывала нам даже, что кобольды владели когда-то искусством строить замки внутри скалы за одну ночь.

— Бернар, помоги!

— Он дышит, голова цела!

— Рука сломана и нога.

— Давайте сделаем носилки. Мы не можем тащить его на плече, а вдруг ребра сломаны?

— Поздно думать о носилках.

Мы оглянулись одновременно. Доселе гладкая поверхность моря дрожала, как молоко, поставленное на сильный огонь.

— Скорее, берите его! — шепот Гвидо сорвался на крик. — Берите и несите!

— А ты чего?

— У меня есть порошок, вытяжка Железного корня. Бегите!

Мы с дядей Саней подхватили безвольное тело егеря. Мне достались ноги. Я уцепился за шпоры и потрусил за русским кровником, стараясь не угодить ногой в провал. Первые секунды мне показалось, что нести человека, одетого в кольчугу, с ножнами, кинжалами, мечом и арбалетом — очень легко.

— А ты как же? — Саня остановился так резко, что я едва не свалился на раненого. Глаза Брудо были закрыты, но он дышал и иногда постанывал.

— Бегите наверх, я вас догоню! — Гвидо рылся у себя в мешке, словно потерял что-то важное.

— Пошли, Бернар, он знает, что делает!

Мы не оглядывались на мерно вздыхающее море, на остров из трупов, освещенный дрожащими голубыми бликами. Наверное, на немыслимой высоте, над Спинделстонским замком началась гроза, и жалкие крохи света поступали по колодцу неравномерно.

Стоило нам ступить на плиты обвалившегося балкона, как движение резко замедлилось. Приходилось тащить обер-егеря в гору, и склон становился все круче. Мало того — камни под ногами поскрипывали, балкон еле заметно сползал все ниже, а за ним кренился гигантский кусок утеса. Утес, наверное, уже давно держался «на честном слове», вместе с ним грозила обрушиться утрамбованная арена для мистерий, прочие статуи, а главное — наша спасительная арка с зеркалами.

— Скорее, скорее же! Эта дьявольская бестия совсем рядом!

Гвидо рассыпал вдоль берега порошок, выкинул мешочек и припустил за нами. Я никогда раньше не слышал о вытяжке Железного корня, но, судя по распространившемуся смраду, гадость была страшная. До того я считал, что дурно пахнет от озера, однако по сравнению с запашком толченого корня, озеро с мертвецами показалось дивным благоуханным садом. Меня чуть не вывернуло наизнанку, дядя Саня захрипел и сплюнул.

— Ты глянь, что с водой делается!

Я и без него слышал, как приближалась громадная туша. С другой стороны косы, вспарывая костяным брюхом дно, к нам наперерез спешил еще один червь. Каменистая насыпь вздрагивала под ногами. Гвидо спешил изо всех сил, он уже миновал скелеты и почти добрался до края упавшего балкона.

Я почти не чувствовал рук. Обер-егерь оказался гораздо тяжелее, чем я предполагал. Если бы снять кольчугу, пояс с ножнами и тяжелые, подбитые железом сапоги, дело пошло бы гораздо быстрее, но теперь, в темноте, нам некогда было возиться с застежками и шнуровкой. Подъем становился все круче, сверху сыпались мелкие камни, ботинки скользили. Мы едва одолели треть пути, а мое сердце уже выскакивало из груди. Балюстрада балкона уцелела, но когда обе руки заняты, приходится рассчитывать только на ловкость ног.

За спиной раздался оглушительный треск. Мне не понадобилось оглядываться, чтобы определить источник звука. Это трещали и рассыпались скелеты у самого берега. Их давило и перемалывало в труху что-то тяжелое и неповоротливое. Червь вытягивал на берег свою противную и одновременно изящную тушу.

— Мама родная! — Саня ухватился за поручень. Его обычно звучный раскатистый голос прозвучал, как карканье.

Гвидо уже взбирался по вставшему на дыбы балкону. Он поскользнулся и упал, но снова вскочил и, ловко перебирая всеми четырьмя конечностями, как обезьянка, устремился за нами. Мой фонарь болтался позади за поясом, неприятно жег пятую точку, но перекошенное, в капельках пота лицо младшего егеря я отлично разглядел.

И сразу же понял, по ком рыдали баньши. Умереть должен был вовсе не славный Брудо. Мне стало так больно в груди, и так обидно, что я раньше не угадал столь простой вещи, это непростительно для взрослого фэйри. Вероятно, фомор прав, и я совсем еще не взрослый, раз не способен различить печать смерти.

— Бернар, помоги мне закинуть его на плечо! Попробую тащить его на закорках, а ты подстрахуй сзади!

Я отпустил ноги Брудо, перехватил его за пояс и попытался приподнять. Дядя Саня присел, едва не кувыркнувшись назад. В этом месте наклон достигал сорока градусов. Крепыш Брудо весил не меньше ста двадцати фунтов. Даже налегке карабкаться вверх без помощи рук не получалось, а с таким грузом Саня окончательно застрял.

— Нет, надо вдвоем, — уперся я. — Толкайте его снизу, вы сильнее. А я заберусь выше и закреплю веревку. Попробуем его вытянуть!

— Давай... — прохрипел Саня. — Зацепи за гладкое, чтобы не терлась. За ногу кабана зацепи.

Я взбирался, сжимая в зубах моток веревки. Дотянувшись до бивня опрокинутого кабана, перевел дух и позволил себе оглянуться назад. Гвидо почти настиг дядю Саню, но снова сбросил темп. Остановился, укрепил в трещине факел и снарядил арбалет. Вспыхнули наконечники стрел. Я глазам своим не верил — отчаянный парень собирался противостоять гадине.

— Уносите же его быстрее! — выпалил Гвидо и приложил к плечу приклад арбалета. Одна за другой просвистели пять коротких стрел, оставив на моей сетчатке полыхающие следы, как от трассирующих пуль.

Червь проутюжил себе канал среди костей, он двигался гораздо быстрее, чем мы. Он не слишком походил на своих мелких собратьев. Сверху казалось, что сжимается и разжимается серая гофрированная труба, толщиной с вагон метрополитена. Одно сжатие, хруст, скрип, и вот он уже у подножия скалы.

Гвидо израсходовал боезапас. Он разбил о булыжник свой фонарь и плеснул в червя горящим маслом. Морда гадины вспыхнула. Я так и не увидел его целиком, только переднюю часть, не больше трети. Пока он разевал усаженную зубами пасть и мотал плоской башкой, пытаясь сбить пламя, я успел заметить короткие передние конечности, больше похожие на ласты, чем на лапы. То есть короткие для него, а в реальности длиной с ногу взрослого мужчины. Червь карабкался по скошенной плите, нависал над подземным пляжем вонючей сизой колонной. С него сыпались мелкие паразиты, вроде глистов или улиток. Они сыпались, как дождь, но еще больше склизских тварей копошилось на его бородавчатой коже. Нижняя часть пиявкообразного тела, складчатое брюхо, обросло костяными пластинами или мозолями, без которых он, наверное, не мог ползать по острым камням. От червя разило тухлятиной, когда он шумно выдохнул, у меня от гнилостной вони сперло дыхание. Меня не стошнило только потому, что русский кровник снова подхватил Брудо за плечи, и пришлось помогать. Эти механические действия, никак не отслеживаемые разумом, спасли мне жизнь. Червь подбирался все ближе, он так и притягивал взгляд. Не смотреть. Не оборачиваться.

— Бернар, веревку!

Я перекинул веревку через бивень кабана, проверил своим весом. Перевернутая статуя не шевельнулась. Дядя Саня закрепил конец на поясе Брудо.

— Борька, давай!

Я прыгнул вниз, моля духов, чтобы статуя не покатилась за мной следом. Но кабан застрял прочно! Я потихоньку спускался вниз навстречу Сане, а он толкал вверх егеря. За минуту мы преодолели самый трудный участок и выволокли безвольное тело обер-егеря на относительно ровный, горизонтальный карниз. Теперь предстояло лезть сквозь россыпь обломков. До просевшего полукружия арены оставалось совсем немного. Я уже видел играющие отражения в глазах уцелевших статуй, совсем немного оставалось до арки с зеркалами.

Гвидо успел снова зарядить арбалет и выпустил следующие пять стрел. Они втыкались в шкуру гиганта, не причиняя ему заметного вреда. Червь в очередной раз сложился, с пронзительным скрипом проехавшись брюхом по острым камням, и устремился вверх.

Он преследовал нас. С его раздувающихся мускулистых колец ручьями лилась вода, вместе с водой сыпались десятки вертлявых созданий, прилипал и паразитов, питавшихся на шкуре хозяина. Смрад от дыхания червя перекрывал вонь распыленного в озере порошка. Может быть, Гвидо перепутал порошки или Железный корень не подействовал на червя. Однако на других живых обитателей озера Мхораг и на само озеро он подействовал самым печальным образом. Вода у берега превратилась в кипящий бульон, и зона кипения продолжала расширяться. Пузырящаяся масса извергала из себя полусваренных рыб, прозрачных рачков и прочую пакость, душный пар клубился над высыхающими лакунами. Червю наверняка тоже приходилось несладко, но, вместо того чтобы вернуться в прохладную глубину, он рванулся на сушу. Его младший и менее крупный собрат не успел прорваться сквозь фронт кипятка и позорно бежал.

Младший егерь торопился изо всех сил, но не успевал. Червь разомкнул кольца, разом удлинившись футов на пятнадцать. Он не умел кричать, только шипел и фыркал от боли. Гвидо обдало струей воды, его руки соскользнули с уступа.

— Гвидо! Гвидо, держись! — Саня чуть не плакал. — Бернар, тащи его один, я постараюсь отпугнуть эту гадину огнем. Швырну в него фонарем!

— Нет... лучше вместе... — Я едва мог шевелить языком. — Все равно вы его...

Я чуть было не произнес фразу «все равно вы его не спасете», но меня спас обер-егерь. То ли он потихоньку приходил в себя, то ли мокрота попала ему в дыхательное горло. Лежа возле меня на крутой насыпи, Брудо начал кашлять. При каждом вдохе он со свистом втягивал воздух, затем застывал и ударялся затылком о камни. Я подхватил его голову и удерживал, пока Брудо не затих.

Геидо не скатился до самого низа, он сумел зацепиться за обломки гранитных перил. Оставалась крохотная надежда, что червь не заметит человека, повисшего прямо у него под брюхом. Но червь заметил. Он заметил нас в тот самый момент, когда я спрыгнул из трубы на берег вечно черного озера.

Морщинистая колонна повернулась и накрыла младшего егеря. К счастью, дядя Саня вовремя затормозил.

Он рванулся назад, перескочил через поваленного кабана, а в следующий миг земля затряслась.

Червь не удержался на хвосте и всей массой рухнул на откос. Он окончательно вылез из воды. Задняя часть, хвост, не знаю, как верно назвать, дымилась и лупила по воде, поднимая тучи брызг. Озеро кипело уже на расстоянии сотни ярдов от берега. Вытяжка Железного корня все-таки нам помогла. С кольчатого хвоста кусками осыпалось розовое мясо. В тот момент, когда над нами нависла распахнутая пасть, я впервые в жизни искренне обрадовался темноте. Я совершенно не хотел смотреть на того, кто несколько дней или недель назад сожрал целую общину пиктов.

— Дядя Саня, сюда! — Я волок Брудо за плечи, не заботясь уже о сохранности его косточек. Каким-то образом у меня хватило сил вытащить его на гребень скалы. Потом меня догнал кровник, и стало полегче.

Нам повезло. От утеса оторвался большой кусок и вместе с остатками балкона рухнул вниз. Червь сорвался вторично, но не пострадал. Мы выиграли несколько минут, только и всего.

До арки с зеркалами оставалось совсем немного. Совсем немного, если лезть в гору налегке и видеть при этом, куда ступает нога. Как назло, подошвы ботинок скользили по мокрым камням, несколько раз я чуть не грохнулся, когда нога соскальзывала. Дядя Саня тоже оступался, скрипел зубами, прихрамывал, но упорно тащил. Он был гораздо сильнее меня, но и ношу взял за двоих, оставив на мою долю ноги егеря.

— Он догоняет!

Он не должен был за нами гнаться. Вообще не должен был вылезать из воды, если я что-то понимаю в червяках. Он был вполне материален, совсем не такой, как Большеухий, но не откликался на свист. Похоже, он не замечал сгоревшей кожи, не замечал воткнувшихся стрел и обваренного хвоста. Как будто в нем отключили естественные инстинкты, а вместо них вложили единственный приказ.

Прикончить всех нас.

— Какой же длины эта тварь?! Получай, сволочь! — Саня опустил голову обер-егеря на гальку и запустил куда-то вверх своим фонарем. — Бернар, тащи!

— Не могу больше тащить.

Последние десять футов или около того. Совсем рядом. Последний рывок — и мы сумеем укрыться. Я сжимал зубы, стараясь не застонать, но из глаз все равно предательски катились слезы. К счастью, их никто не видел. Гвидо погиб. Брудо мы не можем спасти. Червь прорвется в трубу, наплевав на увечья, разорвет решетки и нападет на спящих кровников. У него хватит силы.

Фонарь, брошенный Саней, описал дугу и со звоном разбился обо что-то твердое. На мгновение стало очень тихо, а потом сверху закапало горящее масло. Желтые огоньки падали прямо мне под ноги, шипели, соприкасаясь с водой, стекали по влажным камням, оставляя горящие дорожки.

Зубы подземной твари клацнули так близко, что я невольно присел, но тут же подхватил Брудо за шкирку. Дядя Саня позже уверял, что страх удвоил наши силы. Мы перевалили через гребень и оказались на площади Мистерий. Арка с зеркалами ждала огня, а огня у нас больше не было.

Гиганту наверняка было очень больно от горящего масла, но он не умел кричать. Он шипел и клокотал, как клокочет кипяток в больших котлах. Но дьявольское создание не угомонилось, не спряталось в воду. Он горел и продолжал искать нас.

Мы вырвались на арену, мощенную шлифованными шестиугольными камнями. Я так и не успел толком разглядеть место, где друиды устраивали свои зловещие праздники. Кажется, между двух кабанов помещался каменный круг, заполненный золой, торчали подставки для факелов, а за рядами трибун возвышались скульптуры воинов вполне человеческой наружности. Между ступеней с сиденьями темнели проходы, еще дальше угадывалась балюстрада, опоясывающая верхние ряды кресел, а от нее разбегались лестницы, прорубленные в толще скалы. Наверняка, здесь нашлось бы чем заняться целой археологической экспедиции. Может быть даже, под замком скрывался целый город, а площадка для кошмарных представлений была крохотной частью этого города.

Но осмотреться мне не позволили. Тяжкий удар потряс арену. Кусок каменной загородки разлетелся, как шрапнель, несколько мелких острых камешков оцарапали мне кожу и пробили одежду. Червь взбирался все выше, размахивая головой, как молотом. Следующим ударом он снес одного из уцелевших кабанов. Скульптура треснула, ноги остались на постаменте, а туловище загремело по берегу, как пустая консервная банка.

— Свет, Боря, свет! — заорал дядя Саня.

Он выстрелил в червя четырежды: я почти ослеп от сполохов. Затем кровник взял мой пистолет и выпустил всю обойму. Саня елозил задом, отползая назад, отталкивался ногами, а пистолет зажал сразу в двух руках. Пули визжали, когда рикошетили от зубов червя, или звучно чмокали, когда впивались ему в кожу. Колонии фосфоресцирующих организмов, прижившихся у гиганта на спине, давали нам достаточно света, чтобы прикинуть, через сколько секунд мы превратимся в пищу.

Червь ударил головой в другую сторону и героическим усилием вытолкнул на арену еще пару футов своего смрадного тела. Следующим ударом разъяренная тварь вполне могла разнести вдребезги нашу надежду на спасение. Арка заколебалась, по колоннам побежали трещины.

Саня кинул в нашего врага пистолеты, кинул бесполезный арбалет Брудо, кинул сумку, но червь даже не заметил, что ему оказали сопротивление. Я без конца щелкал зажигалкой, но проклятый кремень намок, и из-под колесика вырывались лишь жалкие искры.

— Боря, он лезет! Бернар, скорее!

И тут заговорил обер-егерь. Я услышал его жалобное бормотание, но в запале не сразу осознал, кто еще зовет меня по имени.

— Бернар, внутри, под курткой.

Последний выстрел вспыхнул, осветив зубы и полуоткрытую пасть червя. Из дыр, оставленных пулями в тупой акульей морде, густо текла кровь.

— Брудо? Ой, то есть, Ваша глубокочтимость! Как замечательно, что вы очнулись!

Червь шлепнул ластой по каменной плите. Порода под ногами застонала и загудела. Затем раздался шлепок второй лапы-ласты. Наверное, мы застали обитателя Мхорага где-то посредине цепочки превращений. Он почти порвал с компанией рыб, дышал уже не жабрами, а легкими, но еще не развил в должной степени конечности для передвижения по суше. И, кроме того, червь был слишком тяжел. Его собрат или детеныш, гораздо меньших размеров, отирался на глубине, где-то поблизости. Он имел гораздо больше шансов догнать нас на берегу, чем тяжеловесный «папаша», но боялся ожогов.

— Очнулся. Немного не вовремя, ты не находишь? — Обер-егерь попытался рассмеяться, но сломанные ребра превратили его смех в плаксивое кудахтанье. — За пазухой... кха-кха... сухое огниво...

Я запустил отрядному руку за пазуху, между кольчугой и промокшей шерстяной рубахой. Мешочек пришлось рвать зубами, пока я не сообразил использовать нож. Огниво нисколько не промокло, но я не умел им пользоваться, чиркал снова и снова, но без толку.

Червь лязгнул зубами, мне в лицо полетела вонючая слизь. Арка затрещала, мостовая между колонн проседала на глазах.

— Борька, факел!

И вдруг огниво сработало. Крохотный язычок пламени набросился на просмоленную паклю, факел вспыхнул и отразился в ближнем серебряном тазике. Медленно, невыразимо медленно сноп золотистого света поплыл из одного зеркала в другое.

Прямо на меня надвигался розовый зев, почти идеально круглый, как турбина самолета. Я закрыл глаза, чтобы не закричать, когда челюсти начнут смыкаться. Дядя Саня обнял меня, другой рукой прижимая к себе Брудо.

Кажется, мы завопили хором и продолжали вопить до тех пор, пока наш крик не отразили сухие своды одной из башен замка. Магические зеркала действовали исправно. Потом выяснилось, что нас выкинуло очень далеко от «бивуака», в противоположной, южной башне, но мы находились в таком состоянии, что прошагали бы играючи десятки миль.

Мы потеряли Гвидо, но спасли обер-егеря. Мы думали, что все закончилось, но сильно ошиблись.

Желтая паутина

Анка убеждала себя, что не станет бросаться Бернару на шею. Однако стоило обоим фэйри появиться в дверях, как она вспыхнула, ахнула и побежала, не помня себя. Она Целовала его провонявшие дымом, потом и еще какой-то гадостью волосы, вокруг все горланили и суетились, а Бернар впервые за долгое время вел себя как прежде, не задавался и не корчил генерала. Он уткнулся ей губами в ухо и шептал всякие нежности на своем смешном русском языке, растягивая и заставляя дрожать гласные.

Младшая была почти счастлива. Она даже ужаснулась этому нечестному ощущению невесомости, когда Улыбка неудержимо растекается по лицу, слезы льются, и ничего умного не приходит в голову. Но счастье не могло быть честным, пока они не нашли Старшего.

Пока Валька в беде, нельзя радоваться.

Анка повторяла себе, что неприлично так себя вести, но не могла сдержаться. Плакала — и все тут, как маленькая. Она испытала облегчение, когда мужчины притащили израненного Брудо. Понадобилась уйма горячей воды, полотняные бинты и дощечки для фиксации костей. Понадобилась ее помощь, и можно было спрятать лицо под благовидным предлогом. У егеря обнаружилось три значительных перелома. Позже оказалось, что зеркала перебросили его не на площадку подземного амфитеатра, а гораздо выше, в один из полуразрушенных проходов, и Брудо катился сначала по отвесной стене, потом по крутой каменистой насыпи, а потом летел метров десять, пока не грохнулся на «пляж». Анка все равно не была внизу и, честно говоря, даже не испытывала желания отправиться туда на экскурсию. Ей достаточно было взволнованных рассказов дяди Сани.

Остаток ночи обещал сумасшедшие хлопоты. Она смогла, наконец, отвернуться, промокнуть глаза и снова стать хоть чуточку строгой. Бернара призвали к себе кровники, они ругались на него, но хотели немедленно получить полный отчет о том, что произошло внизу. Тетушка Берта поманила Бернара за угол и там удостоила его пары звонких подзатыльников. Он сдержался, ничего не ответил, только глядел в пол и пыхтел. Младшая не слышала, что Хранительница выговаривала парню, но, кажется, это были не слишком лестные слова. Дядя Эвальд только хитро улыбался.

По обычаям отрядных, гибель Гвидо полагалось оплакать не позже следующего после смерти рассвета. Однако Брудо лежал и стонал, еле живой, а уцелевший младший егерь Арми держал начальника за руку, всхлипывал и, вообще, смотрелся крайне бестолково. Пикси и фомор посовещались с дядей Эвальдом и вынесли решение — отпевать на следующий день после возвращения в свое время.

Червь напал перед самым рассветом. Гораздо позже, на ярмарке в Блэкдауне, Бернар поведал Анке о подпиленных прутьях решеток в сухом колодце. О загнутых внутрь отравленных кольях в самом низу трубы, обрывающейся над озером. О том, что колодец, прорытый в скрытой комнате башни, прикрытый толстостенной крышкой, — вовсе не хранилище свежей воды, а запасной проход к озеру.

Или запасной выход для того, кто живет в озере. Тот, кто живет в озере, пер по трубе толчками, взламывая подпиленные прутья, сдирая шкуру до глубоких царапин, оставляя болтаться на мокрых стенках лохмотья мяса. Он не ощущал боли, он вообще мало что ощущал в своей долгой жизни, кроме периодических приступов голода, полового желания и страсти к траве, которой ему так давно не давали.

Анка ничего не знала про жрецов и наркотик, не догадывалась о том, что такие удобные, с ванной, очагом и постелями, спрятанные в башне покои для путников были нарочно предназначены для заманивания гостей, которых сложно одолеть иным способом. Самым простым и эффективным способом уничтожить нежелательных гостей было отдать их на завтрак обитателям озера. Все эти малоприятные подробности выяснились гораздо позже, когда в гости к барону Ке заглянула посланница гномов клури каун, а тогда...

Анку разбудил фомор. Он первый ощутил опасность, вскочил с соломы и зарычал, как встревоженный зверь. Спустя миг проснулись остальные. Дядя Эвальд, не открывая глаз, прохрипел: «Снизу... Червь...»

— Вставайте! Выносите раненых!

— Быстрее! Берта, брось свое барахло!

— Милорд, вы сможете сами идти?

— Борька, помогай, тащи носилки!

— Досточтимая Берта, бегите вниз, я все соберу!

Анка не разбирала слов, но остро понимала, что произошла какая-то очередная пакость. Впотьмах налетела лбом на раненого милорда Фрестакиллоуокера, тот взвыл, схватившись за забинтованное плечо. Огромный магистр, в распахнутой куртке похожий на непонятно зачем одетую гориллу, скакал по залу, сгребая все подряд в мешок — бутыли с лекарствами, походные столовые приборы, цайтмессеры, оптические стекла, карты в планшетках, кожаные перчатки, Бернар с натугой переваливал Брудо на носилки: обер-егерь все еще находился без сознания. Анка кинулась ему помогать, кое-как они загрузили раненого, подскочила Мария, схватилась за ручку носилок здоровой рукой.

— Что происходит, черт подери? — Наездница обернулась на звук упавшего факела. На полу занялась сухая солома. Стенка мелко тряслась, второй факел потихоньку вылезал изжелезной уключины, выкованной в форме трехпалой лапы. На огромном низком столе, выпиленном когда-то из цельного дуба, закачались кружки и оловянное блюдо с остатками холодной баранины. Посуда медленно поползла к краю стола, словно ее кто-то подталкивал.

— Быстрее! Это червь! — закричал Бернар. — Мария, Аня, бегите! Бегите вниз и наружу!

Тяжелая двустворчатая дверь распахнулась. На пороге стоял возница. Он тяжело дышал, дико вращал глазами и указывал куда-то за спину. Младшая не сразу сообразила, что там происходит, пока Его ученость не подлетел с фонарем.

Лестничная площадка заканчивалась тупиком. Лестница вниз пропала. Место широченных аркад вновь заняла глухая стена. Его ученость налетел на стену, как ураган, зачем-то обшарил ее, постучал кулаком, затем повернулся назад с перекошенной физиономией.

— Ох, какие ж мы идиоты! — хлопнул себя по лбу Саня. — Нас заманили в ловушку, как кроликов!

Магистр уже пришел в себя, он совещался с пикси и младшим отрядным. Наконец решение было принято. Анка догадалась даже без перевода. Исчезла только лестница вниз, марш наверх, к вершине башни, остался свободен.

— Его светлость говорит, что женщинам следует подняться наверх. Немедленно.

— Но мы не оставим дядю Эвальда!

— Вероятно, нам придется спускаться снаружи по стене, — перевел Бернар, сам изрядно удивившись такому повороту. — Милорд королевский поверенный имеет в запасе надежное средство, но надо спешить. Червь будет здесь очень скоро. Ага! Его светлость говорит, что надо бежать на верхнюю площадку башни, пока тот, кто нас запер, не додумался закрыть и этот, последний выход.

Младшая вспомнила идеально подогнанные кирпичи, гладкую стену башни и засомневалась. Даже если у пикси есть длинная веревка, им не спуститься вместе с ранеными. В школьном спортзале она взбиралась несколько раз по канату, ободрала ладони, заработала синяки на внутренней стороне бедер и навсегда завязала с альпинизмом. В кино актрисы очень лихо скользят вниз по канатам, а в реальности она там, на канате, всю кожу с рук оставит.

Пол вздрогнул несколько раз, точно начиналось землетрясенье. Младшая услышала, наконец, этот звук, о котором вчера неохотно упоминал Бернар. Как будто крот протискивается в земле, утрамбовывая нору спиной и боками.

— Сначала заберите егеря, — отчетливо, но едва слышно произнес Глава септа. Он едва дышал, каждое слово давалось с трудом. — Я подожду... Уже не к спеху.

Дальше он произнес несколько фраз на языке Долины, и больше Анка не слышала от него ни слова по-русски.

— Какого черта? — растерялась Мария, — Мы будем драпать наверх? Бернар, но ты сам говорил, что там тупик.

— Там выход на смотровую площадку. Там когда-то привязывали горгулий.

— Выносим раненых, хотя бы на пролет, — повторил приказ магистра дядя Саня. — Пикси попробует задержать червя. У милорда с собой колдовские снадобья для создания Желтой паутины... Это очень опасное зелье, но придется применить. — Бернар погладил Анку по плечу. — Пожалуйста, уходите. Забери с собой сумки.

— Борька, помогай! — Дядя Саня всем телом повис на вороте, опускающем крышку люка. Оба фомора возились, выламывая камни из окантовки костра. Пикси мучался со шнуровкой камзола, словно ему внезапно стало жарко.

— Что такое Желтая паутина? — Младшая все еще не могла опомниться от приступа клаустрофобии. Одно дело — очутиться за запертой дверью, пусть даже запертой со злым умыслрм. И совсем другое — увидеть вдруг глухую стену, сложенную из здоровенных камней, притертых друг к другу и скрепленных замазкой, которую в древности замесили от души.

И на кой, спрашивается, они сюда поперлись? Ночевали бы внизу, в карете.

Милорд Фрестакиллоуокер повернулся спиной к младшему егерю, тот ослабил благородному пикси шнуровку на камзоле. Без зеленого камзола черноголовый пикси стал похож на мокрого грачонка. Под нижней рубахой он носил широкий кожаный пояс со множеством карманчиков. Фомор одним взмахом смахнул со стола половину посуды. Пикси начал выкладывать из пояса пузырьки и пакетики.

— Желтая паутина, — повторил Бернар. — Для того чтобы создать крепкую паутину, нужен паук. Особый, заговоренный паук. Крайнее средство, им, по преданиям, владели лишь горные фэйри и пикси. Те, кто рыл шахты задолго до изобретения динамита, использовали паутину, чтобы выбраться наверх. Охотники изредка охотились на крупных хищников, держа в подсумке паука. Он способен оплести жертву за несколько секунд. Нам о пауках пикси рассказывал Питер Лотт, но наверху рецепты утеряны. Пауки не подчиняются приказам, их можно только попросить о милости. То есть когда-то раньше подчинялись, но после люди потеряли секрет и поэтому перестали их звать.

Пол дрожал все сильнее. Тетя Берта суетливо закидывала пожитки в сумки. Фоморы выдернули из основания очага несколько валунов и скинули их в пасть колодца. Камни летели и ударялись где-то внизу с раскатистым гулом. Потом возница Гог нэн Аат принялся один за другим вскрывать фонари и сливать в кувшин масло.

— Не стойте, идите! — пробегая, крикнул дядя Саня. Он помогал фоморам подтаскивать к колодцу дубовую мебель. Уг нэн Наат извлек из посоха меч, с рыком крушил табуреты и лавки, затем перешел на массивные ножки стола. Нзн Аат тем временем сбрасывал обломки на ближайшую решетку и обильно поливал из бурдюка какой-то горючей жидкостью. Очевидно, строжайший и ученейший решил поставить червю огненный барьер. Пол продолжал равномерно вздрагивать, как будто неподалеку забивали сваи.

— Пошли, вынесем сперва этого? — предложила советница. Она стала какой-то удивительно спокойной. — Ты как, справишься?

— Справлюсь! — кивнула Младшая, отважно схватилась за грубые ручки носилок, но уже спустя пять шагов поняла, что здорово переоценила свои возможности. Наездница даже с одной здоровой рукой была сильнее ее раза в три. Однако отказываться было поздно, не бросать же несчастного егеря на съедение. Его наскоро забинтованная голова раскачивалась на валике, сделанном из куртки дяди Сани, изо рта текла слюна, потухшие глазки смотрели в потолок. Несмотря на мази и заклинания, серые бинты промокли от крови.

Обер-егерь превратился в живое пособие для хирургов...

— Я несу, несу, — шептала Анка и кусала губы, когда становилось совсем невмоготу. Она с ужасом представляла себе темную лестницу и десятки ступенек полукругом, на которых предстояло, как минимум, не упасть.

— Куда мы его потащим? — взмолилась она после первого же круга. — Там, наверху, все равно тупик!

— Есть другие предложения? — тряхнула кудряшками Мария. — Поднимемся хотя бы до следующей площадки, там переждем.

— Давай, я! — Их догнал Бернар, выхватил носилки. Анка была ему безумно благодарна, но не успела ничего сказать. Бернар и Мария почти побежали вверх. Впереди них, освещая путь, топал сапожищами возница. Уг нэн Наат послал его с просьбой еще раз посветить в зеркала, расположенные на самой верхней площадке башни. Хотя никто, похоже, не верил, что ловушка выпустит незадачливых путешественников.

Анка бегом вернулась в залу. Оглянулась в поисках ноши полегче, схватилась за баул наездницы, повесила через плечо сумку тети Берты.

По ногам пробежала легкая дрожь. Словно огромный ребенок легонько приподнял Спинделстонский замок, желая заглянуть внутрь. Червь приближался толчками, то расслабляя мускулы, вытягиваясь в струнку, то сжимая кольца, перемалывая при этом остатки лестниц и решеток. Он несся вверх, как ракета, запущенная в шахте подводной лодки.

— Аня, дуй наверх, сиди там! — надрывался Саня. Вместе с младшим егерем они пытались вручную опустить крышку на колодец, но это было все равно, что сдвигать с места танк или комбайн. Крышка стояла вертикально, цепи запутались вокруг ворота, поворотный механизм заклинило. Анка вспомнила, что, когда Бернар полез в дыру, Его ученость нарочно еще сильнее, до упора, поднял крышку, и вот теперь она застряла.

Анка метнулась к дяде Эвальду. Старик лежал подозрительно тихо, не кашлял, не пытался заговорить. Анка схватила его сухую, очень холодную руку, попыталась нащупать пульс. Сердце билось неровно, редкими слабыми толчками. Седая шевелюра старика разметалась по расстеленному на соломе плащу, черты лица заострились, мраморно-белый нос в синих прожилках торчал над потными, ввалившимися щеками.

— Дядечка Звальд, вы слышите? — Она вытерла лоб Главы платком. — Вы слышите? Хотите попить или порошок? Вы только не молчите, сейчас ребята вас вынесут отсюда!

Шестигранные плиты под ногами хрустели и терлись друг о друга. Замазка между ними превращалась в пыль, как зерно между мельничных жерновов. Масляный фонарь качался на крюке, вбитом в балку. С перекрытий сыпались труха и птичий помет.

Королевский поверенный закончил приготовления. Он разделся до пояса, разжег костер и повесил над огнем медный мятый котелок, в котором вечером варили кашу. Вокруг себя он разложил несколько волчьих челюстей с окрашенными в красное зубами. Челюсти соединил тоненькой струйкой белого порошка, рассыпав его вокруг, точно создав невидимое ограждение. Анка успела удивиться, откуда милорд вытащил столько непростых приспособлений. В котел он поочередно, сверяясь со свитком, сыпал ингредиенты из баночек, шептал и повизгивал. Потом внезапно хватался за длинный черенок ложки, начинал помешивать, за ложкой тянулась блестящая желтая сопля, обрывалась с чавкающим звуком. С каждой секундой все сильнее воняло, Младшая могла дышать только ртом. Казалось, что неподалеку разлагается семья скунсов. В пляшущих бликах костра вспотевший пикси походил уже не на птенца, а на бесенка. Он пришептывал, потирал руки, подскакивал, будто ему в зад тыкали горячей головешкой. С его тощих жилистых плеч стекали капли пота. Младшая скользнула взглядом по его спине, отвернулась, а потом внутри нее словно что-то екнуло. Она более внимательно присмотрелась к раздетому милорду и в очередной раз упрекнула себя в невежестве. Она слишком привыкла к фэйри, привыкла к тому, что они почти как обычные люди, если не считать философских разногласий и языческих закидонов, на которые можно было не обращать внимания. Но черноволосый смуглый пикси принадлежал к совсем иной разумной расе. Он не был человеком, хотя называл себя именно так. У него вдоль позвоночного столба росли не волосы, а густая жесткая шерсть с блестящим отливом. Анка подумала, что если бы у Бернара росла такая шерсть, то ей бы даже понравилось гладить его, как медвежонка.

А вот пикси гладить совершенно не хотелось. Милорд на миг повернулся, чтобы добавить к охранному кругу еще одну челюстную кость, Анка вздрогнула. На груди пикси, на руках и щеках проступили синие прожилки вен и мелких сосудов. Словно его худенькое тело изнутри распирало огромным давлением. Ко всему прочему, милорд запихал в ноздри тряпичные тампоны, пропитанные маслянистой жидкостью, наверное — чтобы не стошнило от вони, идущей от котла.

Сверху послышались шаги. Возвращались Мария и Бернар.

— Мы вынесли его наверх, там настоящий ураган!

— Не помогает свет, стена как стояла, так и стоит! — пожаловалась Анке наездница. — Эй, Саня, переведи своим приятелям, на лестнице камни сыплются! А внизу-то, в зале, крыша дырявая, как бы все не рухнуло! Придавит и карету, и коней.

Бернар почтительно заговорил с магистром. Младшую восхитило, что даже в такой критической ситуации ее парень соблюдал правила поведения, незыблемые для фэйри.

— Его строгость говорит, что совсем скоро милорд оживит паука. Ничего не поделаешь, надо спрятаться и ждать, другого выхода нет. Его строгость говорит, что у нас в запасе не больше пяти минут, пока Желтая паутина будет достаточно крепкой. Нам предстоит собраться наверху и ждать сигнала.

— А потом что? — с замирающим сердцем осведомилась Анка.

— Потом будем прыгать.

— Ой, мамочки, я не смогу. Я боюсь высоты.

Ей так хотелось, чтобы Бернар хоть чуточку посочувствовал, но он уже отвернулся.

— У нас неплохой арсенал, еще полно патронов, — Мария пнула ногой сумку с оружием. — Бернар, переведи орангутану, что есть автомат. Если он поймет. Просто уважаемая Берта запретила мне убивать в Изнанке комаров. Спроси его — можно ли раздавить червя или кто он там?

К изумлению Анки, Бернар вполне серьезно кинулся переводить.

— Вы не можете убить вашими пулями того, кто состоит в родстве с демонами! — прогремел фомор. — Вы не можете убить того, кто питается костями мертвых!

— Забирайте Эвальда! — Саня подтаскивал к жерлу колодца отполированные бревна, которыми предстояло укрепить крышку. — Эта сволочь уже близко!

— Аня, пойдем, я донесу его сама, — Мария запустила руки под дядю Эвальда и неожиданно легко подняла его. Глава септа стал совсем худенький, одежда болталась на нем, как на вешалке.

— Вы идите, я Бернара подожду, — помотала головой Анка.

Анка во все глаза следила за Бернаром. Перед ним лежал широкий кожаный пояс милорда, в кармашках которого торчали баночки и пакетики. По указанию пикси Бернар подсыпал в котел снадобья из темных баночек, отмерял что-то ложечкой. За границу белого порошка парень не заходил, крайне осторожно тянулся к котлу, дышал только ртом. Пикси снял с шеи кожаный мешочек, разрезал ножом затянутые нитки. В пальцах у него бился крупный желтоватый паук. Ничего особенного, Анка видала в музее и пострашнее. Милорд торжественно опустил паучка в бурлящую массу. По самым оптимистичным оценкам, он должен был свариться секунд за сорок.

— Слушай, не сходи с ума, — набросилась на Анку наездница. Она закинула на плечо сумку с оружием, присоединила рожок к автомату. — Они знают, что делают, они здесь родились. Пошли скорее, Берта ждет. Там наверху есть ниша, никакая сволочь нас не достанет. Ты что, не видишь — дед умирает?

— Бегите, спасите его, пожалуйста, — Младшая как завороженная следила за манипуляциями пикси и за тем, что происходит в магическом круге. — Я вас догоню очень скоро!

Мужчины тем временем запели на языке Долины, набросились на механизм, управляющий подъемом и спуском крышки. Они раскачивали цепи и шестерню, а магистр схватил теплый еще камень из костра и принялся дубасить по вороту, пока цепь не соскочила. Анка последний раз вытерла пот дяде Эвальду, пыталась влить ему в рот лекарство, оставленное тетей Бертой, но старик все выплюнул. Самое удивительное, что советница Коллегии не стала спорить. Она пожала плечами, скривилась, когда вес Звальда пришелся на больную руку, однако справилась с собой, взвалила его на плечо и побрела наверх.

Башню снова качнуло. Где-то за слоями кладки родился скрежет, плавно перешедший в грохот далекого обвала. Младшая представила, что это подогнулись колонны, поддерживавшие крышу главного зала, и вся эта тысячетонная махина падает на карету с конями, превращая ее в щепки и в кровавые липкие пятна. Младшая ущипнула себя за руку, помотала головой, чтобы отогнать мерзкое виденье. Все будет замечательно, они спасутся! Они просто не могут не спастись.

Из жерла колодца донесся самый противный звук, который Анка когда-либо слышала, — неторопливое, чавкающее стрекотание. Будто там завелся очень большой, неповоротливый и сытый кузнечик. Только он не был неповоротливым. Он пер вверх с энергией локомотива.

Младшая пятилась к выходу.

Его строгость руководил обороной, точнее, пытался опустить крышку на трехметровый люк. Младший егерь и Саня вращали зубчатое колесо при помощи просунутых в его отверстия арбалетов. Удлинив таким образом руки, они сдвинули ржавую механику с мертвой точки. Крышка, позвякивая цепями, поползла вниз. На ее верхней стороне обнаружились железные петли, в каждую из которых Анка смогла бы засунуть голову и обе руки в придачу. Крышка упала на каменное кольцо с грохотом, от которого заложило уши. Однако магистр велел мужчинам снова крутить ворот, сбросил куртку и ухватился волосатыми лапами за цепи. Крышка повисла в дюйме от среза колодца. Оказалось, что там тоже торчат петли, их требовалось совместить.

Стрекотание доносилось все ближе, башня сотрясалась, точно в лихорадке. Младшая отдавала себе отчет, что никакое животное на Земле, даже очень крупное, не могло бы заставить трепетать каменную громаду. И от этого становилось еще страшнее: в ненормальной Изнанке водились твари, о которых Анка предпочла бы никогда не слышать. Анка сама не замечала, что приплясывала и шептала почти непрерывно, умоляя то ли крышку сесть на место, то ли боженьку, в которого не слишком-то верила. Наконец петли совместились, Саня и егерь притащили из темного угла залы четыре здоровенных бревна, и магистр забил их в петли.

Пикси успел закончить с приготовлениями за несколько секунд до того, как фомор запер колодец. Из котелка все сильнее тек желтоватый дымок. Там внутри что-то кипело, бурлило, грозясь выплеснуться через край. Милорд Фрестакиллоуокер накинул вместо крышки плотную дерюгу, подогнул края и молниеносно обвязал их веревкой. Казалось, будто он пытается удержать в котелке стайку непоседливых воробьев. Пикси снова и снова крутил бечеву, плотнее прижимая дерюгу к стенкам котла. Наверное, ему было очень горячо, наверное, раскаленный металл жег руки. Закончив с бечевкой, пикси что-то прокричал Бернару, тот метнулся в сторону, порылся в кожаном мешке колдуна и вернулся с парой толстых рукавиц.

— Его милость считает, что заклинание удалось, — Бернар подбежал к Анке, взял ее за руку. От него пахло горько, кисло, но одновременно — сладко и невероятно маняще. Младшая прикрыла глаза и ненадолго затаила дыхание. — Он сам отнесет паука наверх, нельзя ему мешать.

— Чего ждешь, дочка? — издалека прокричал дядя Саня. — Давай, дуй скорее отсюда! Дуй, догоняй!

Анка проглядела момент, когда фоморы сбросили в колодец горящую мебель. Из-под плотно прижатой крышки колодца вырывались струйки едкого дыма, однако червь упорно стремился вверх. Уг нэн Наат и возница отскочили, кашляя, и с факелами столпились вокруг пикси. Тот держал перевязанный, укрытый котелок на вытянутых руках. Дерюга шевелилась, точно под ней пряталось некрупное животное, вроде кошки или комнатной собачки. Младшая представила себе, каково там внутри, в желтом кипящем клею. Любое живое существо из Верхнего мира сварилось бы за несколько секунд.

Саня снаряжал обойму, с лестницы вернулась Мария с короткоствольным автоматом наперевес. В зале сталотемно, горели только две слабые лампы и два факела. Королевский поверенный неторопливо зашагал по лестнице вверх. Магистр что-то раздраженно выкрикнул.

— Нам приказали его страховать, — объяснил Саня. — Он в таком состоянии, что может уронить! Нельзя, чтобы уронил. Там такая тварь, червяк по сравнению с ней — жалкая личинка!

Мария тревожно поглядывала на люк и на сваи, забитые в уключины. Крышка люка, весящая как минимум полтонны, приплясывала, из-под нее валил черный дым. Пол уже не вздрагивал, как раньше, а буквально ходил ходуном. «Жалкая личинка» рвалась на свободу. Чем ближе к основанию колодца, тем сильнее раскачивались камни, но за широкими дверьми, на темной лестнице, все пока что оставалось незыблемым. Кто-то запер башню очень старательно.

— Нам повезло, что милорд с нами. Его ученость говорит, что славный король горных пикси специально послал милорда Фрестакиллоуокера встречать нашу экспедицию, поскольку мужчины его фины умеют плести Желтую паутину.

— Сдается мне, они тут лучше нас к нашему приезду приготовились, — процедила советница. — Всех умельцев собрали!

Анка позабыла о приближающейся угрозе снизу. Они успели добраться до лестничной площадки, когда червь ударил снизу в крышку люка. Анкины ноги на долю секунды оторвались от пола, с такой силой вздрогнуло основание башни. Громадный железный люк загудел, как церковный колокол. Две из четырех балок, заложенных в гнезда, сломались, как спички. Анка невольно обернулась. На стене раскачивался фонарь, словно дул сильный ветер. В костре подпрыгивали головешки. Крышка люка прогнулась, точно изнутри с размахом ударили молотом.

— Быстрее! Быстрее наверх!

Младшей почему-то представилось вполне безвредное животное, вроде дельфина или кита, которого безжалостные дрессировщики заперли голодным в грязном бассейне. У выхода стояло ведро с водой, которую вечером Бернар натаскал из пруда. Младшая, как завороженная, следила то за рябью воды в ведре, то за лихорадочными действиями взрослых. Они собирались столешницей подпереть со стороны лестницы двустворчатую дверь, но не успели.

Крышку люка сорвало и швырнуло в потолок. Почерневшая дубовая балка, выполняющая функции внутреннего венца, треснула. По замшелым стенам побежали трещины. С потолка посыпался песок. Опрокинулась главная шестерня с намотанной цепью. Верхнее кольцо валунов, образующее основание колодца, расползлось, будто состояло из песка и щебенки. Младшая увидела...

Даже много часов спустя, когда сгладилось первое впечатление, она не смогла бы точно нарисовать или передать словами, как выглядел червь. Серовато-желтая колонна, в струпьях и лишаях, в потеках слизи и крови, высунулась из жерла трубы и ударила в потолок.

Сверху полетели кирпичи. Анку перехватили поперек живота, закинули на плечо и бегом понесли вверх по лестнице.

— Пустите, пустите, я сама!

Она так и не поняла, была у червя морда, вроде акульей, о которой рассказывал Бернар, или только почудилось. Тупой обрубок, похожий на гигантский, раздувшийся от гангрены палец, стукнулся в потолок и моментально развернулся в сторону двери. Для глупого червяка он был слишком сообразителен. Снизу, под мордой, если у червя была морда, перекатывались бурые треугольные пластины, похожие на черепицу, которой кроют крышу.

Анку поставили на ноги, и ее тут же вырвало от острого запаха протухшей рыбы. Тяжелые двустворчатые двери вывалились с треском и грохотом. Они разлетелись в щепки, на лестнице погас последний факел. Вслед за выбитыми дверьми на лестницу просунулось окровавленное серое рыло.

Магистр не дал Анке спокойно расстаться с ужином, подцепил своей лапищей, как клещами, и поволок вверх. Приходилось бежать через три ступеньки, в боку кололо, легкие не справлялись. Анка сбилась со счета, сколько прямоугольных лестничных площадок они уже миновали. Про себя повторяла одно — только бы не упасть. В какой-то момент сбоку очутилась оскаленная физиономия Марии. Наездница поливала короткими очередями, прижавшись спиной к влажным камням. Пули чирикали, рикошетили где-то внизу, это было почти красиво, почти похоже на фейерверк, вот только уши закладывало от грохота.

— Машка, это бесполезно! — надрывая связки, дядя Саня тянул наездницу за собой. — Его ничем не возьмешь, беги!

Младшая неожиданно лишилась опоры и чуть не разбила подбородок о невидимые крутые ступени. Магистр выпустил ее руку, и тут же чиркнуло огниво. Уг нэн Наат возвышался над ней, широко расставив ноги, и поджигал наконечники стрел. Стрелы вспыхивали ослепительным белым огнем, затем один за другим пять факелов унеслись вниз. Рядом спустил курки арбалета младший егерь. Еще пять огненных стрел осветили спираль лестницы. Хлопотливое стрекотание сменилось жалобным воем. Потянуло горелым мясом. Червь бился в теснине лестницы, башня вздрагивала, на голову Анке сыпались куски сухой замазки.

Сверху потянуло свежим воздухом. В квадратном проеме блеснули звезды. Саня подхватил Анку на руки. Перед тем как вынырнуть вместе с ним под дождь, она разглядела жирную гармошку, заполнившую собой лестничный пролет. Стрелы магистра и егеря нашли свою цель. Горючее вещество с их наконечников текло по бокам червя, выжигая в его коже сложные узоры. Наверняка голодному исполину было очень больно, но он упорно карабкался вверх.

Лестница вырвалась на ровную круглую площадку. Высокие зубчатые стены мешали выглянуть наружу, но Младшая и так догадывалась, что там можно увидеть. Внизу — ров с мостом и каменные плиты двора, об которые так удобно разбиться в лепешку, а дальше — за линией башенок с горгульями — километры унылых болотных торфяников, в которых бродят дикие кошки.

Над башнями Спинделстонского замка занимался неторопливый рассвет. Половина иссиня-черного неба секла мелким противным дождем, на другой половине разливалось алое сияние. Две луны плыли впритирку и на глазах таяли, готовясь уступить место первому из светил. Ветер яростно хлестал в лицо, ноги разъезжались на влажных плитах. Дядя Эвальд и Брудо лежали, закутанные, под самой стенкой. Милорд Фрестакиллоуокер ползал вокруг них, организуя новое ограждение из белого порошка. Тетя Берта и Мария, мокрые насквозь, уже сидели на коленках внутри круга, рядом примостился тяжело дышащий возница.

— Все вместе, закройте головы! — мокрый Бернар переводил приказания пикси.

— Аня, ко мне давай! Пригнись!

Младшая не успела даже толком осмотреться, как ее впихнули в центр круга. Ей это чем-то напомнило волейбольно-пляжную игру «картошка», в которой нужно как можно ниже пригибаться, уворачиваясь от летящего в голову мяча. Но вместо мяча милорд Фрестакиллоуокер приготовил кое-что посерьезнее. Дождавшись, пока все усядутся, он разрезал бечевку, стягивавшую тряпку на остывшем котле, затем отважно подскочил к квадратной дыре и опрокинул котел на лестницу.

Из котла вылез желтый паук. Симпатичный желтый паучок, размером с камчатского краба. Он пошевелил лапками и уставился на людей.

— Мать вашу, — ахнула Мария. — Кажется, я сейчас спрыгну без веревки!

Стража болот

Сначала высунулась мохнатая паучья лапа с загнутыми когтями на конце. Паучок, раньше умещавшийся на пальце, заметно подрос. Он далеко обогнал в росте своих далеких родственников-птицеедов. Толстые мохнатые лапы стали толще, чем у небольшой собаки. На грязно-лимонной спинке топорщились бородавчатые наросты, из них толчками лезла вязкая горячая паутина. Паук потрогал камни второй лапой, затем выбрался окончательно, вздрогнул и вдруг побежал вниз по лесенке, навстречу червю.

Впрочем, почти сразу вернулся назад. Перебирая ногами со скоростью заводной куклы, он пронесся из одного края площадки в другой, задними лапками ловко крепя паутину. Милорд Фрестакиллоуокер проявил недюжинную ловкость, уворачиваясь от порождения собственного колдовства. Он дважды перепрыгнул натянутую нить, добежал до общего круга, затем остановился и дунул поверх голов. Очевидно, он перед этим набрал в трубочку своего вонючего порошка, потому что мелкая жирная пыльца осела у Младшей в волосах. Очевидно также, что пауку совсем не нравился запах этого зелья: он методично плел паутину, не приближаясь к людям.

Что-то у пикси осталось в руках. Что-то похожее на толстую рыболовную леску. Милорд так и не снял перчаток. Он отступал спиной, невнятно бормоча, пока не перешагнул границу. Он бережно тянул за собой Желтую нить.

— Обматывайтесь, живее, пока она мягкая! — Его милость наматывал паутину кольцами на локоть, как ковбой наматывает лассо.

Бернар обнял Анку, прикрыл сверху курткой. Младшая сжалась в комочек, но подглядывала из-под рукава. В ухо ей быстро дышал егерь Арми и колол своими жесткими пейсами. Паук пробежал мимо, по диагонали, стуча восемью ножками, ловко вскарабкался на стену, ненадолго задержался у железного кольца в полу. За ним провисала блестящая нить, накладывалась по диагонали на другие, бросая на брусчатку все более сложную тень.

— Первым спускается самый тяжелый! Поднимите руки!

Анка послушно задрала руки вверх. Она все еще не понимала, каким образом эта очередная гадость, порожденная колдовством пикси, спасет их от неминуемой смерти. Милорд молниеносно обернул вокруг ее пояса желтую нить, обернул второй раз и переместился к лежащим раненым. Анка поискала пальцами, нашла не сразу, а когда нашла, едва не порезалась. Нить была теплая, толстая и очень крепкая. Младшая незаметно дернула раз, другой, затем намотала паутину на пальцы и дернула со всей силой. В результате ничего не добилась, но едва не содрала себе кожу. Там, где паутина прилипла к плащу, оторвать ее тоже оказалось невозможно. Она оставалась гибкой, слегка растяжимой и в то же время крепкой, как самая лучшая сталь. А может, и покрепче любой стальной проволоки, подумала Младшая, растирая ссадину на ладони.

— Держитесь! Обматывайтесь крепче!

Его ученость подтянулся и вылез на гребень стены. Ветром его едва не столкнуло назад. Младшая подумала, что первым быть страшнее всего. Наверное, отважный фомор, несмотря на свою жуткую внешность, в душе тоже побаивался. Он снял с головы свою войлочную шапку, сунул за пазуху и помахал провожающим.

Раздался оглушительный треск, под ногами Младшей образовалась трещина и стала потихоньку расширяться. Из квадратного проема лестницы показалась морда их преследователя. Червь никак не мог протиснуться в тесное отверстие, он напрягал все силы, но пока безуспешно. Кроме собственных габаритов ему мешала Желтая паутина. Анка не могла отвести глаз. Паук стремительно бегал по кругу, так быстро, что порой нельзя было различить мелькание его ног. Он непрерывно выпускал новые нити и наматывал вокруг морды червя. Гигант замешкался всего на несколько секунд, разворотил кладку и застыл, очевидно, ослепленный первыми лучами солнца. Его лишенная пигмента шкура дымилась от многочисленных ожогов, оставленных горящими стрелами. Нескольких мгновений пауку хватило, чтобы покрыть серую мокрую тушу сотнями желтых нитей.

Червь дернулся, собираясь гармошкой, готовясь к решающему броску вперед. Дернулся, и... ничего не произошло. Захрустели камни, запели натянувшиеся струны, но ни одна не порвалась. Вместо этого начала рваться на куски непробиваемая шкура подводного монстра. Паутина впивалась тем глубже, чем яростнее дрался червь. Плеснула кровь, окрестности огласились тонким жалобным воем, и тут Младшая впервые рассмотрела пасть.

Нет, лучше сигануть вниз, постановила она. г Магистр Уг нэн Наат спрыгнул. Милорд Фрестакиллоуокер стоял в странной позе, на одном колене, накинув на плечи толстый сложенный плащ. Двумя руками, защищенными грубыми перчатками, он понемногу стравливал желтую нить: нить ложилась ему на плечи, глубоко врезалась в ткань плаща, от особо сильных рывков пикси раскачивался всем телом. Дважды он упал, но могучий Гог нэн Аат помогал ему подняться. Желтая нить уходила в проем стены, она натянулась и пела на ветру, как струна. Судя по степени натяжения, магистр не сорвался, а продолжал быстро скользить вниз. Наверное, в руках у пикси была какая-то особая нить, та, самая крепкая часть паутины, на которой обычно висит сам паук, если случайно сорвется. Милорд тянул и тянул, наматывая петли вокруг локтя, понемногу передавая свободный конец вперед, а паучок, укрепляя ловушку, не забывал подбрасывать хозяину новые метры спасительной лестницы.

— Скорее, теперь раненых!

— Аня, не хватайся голыми руками!

Мария и младший егерь Арми подняли дядю Эвальда и вместе с носилками перевалили за край стены. Следом столкнули обвязанного обер-егеря. Желтый паук тем временем выстроил на вершине башни настоящее боевое укрепление, Он раз сто пробежал над застрявшим червем, цепляя концы паутины за острия башенок, расположенных по углам смотровой площадки. Только одного направления он избегал — там, где копошились люди. Поэтому над путешественниками оставался небольшой кусочек свободного неба, а уже в метре от Анки подрагивал и истекал желтыми каплями непроходимый клейкий лес.

Спрыгнул Гог нэн Аат, затем столкнули вниз зажмурившуюся тетю Берту, вслед за ней шагнула Мария. Подошла очередь Анки.

— Хочешь, прыгнем вместе? Обнимемся и прыгнем? — предложил Бернар.

Младшая согласно закивала, раздумывая про себя, насколько будет стыдно перед ним, если описается в полете. Милорда Фрестакиллоуокера теперь страховал дядя Саня: они вдвоем переместились под самую стену, упирались ногами, едва не лежа на спине. Русский фэйри тоже набросил на плечи куртку, чтобы не порезаться, сел к пикси лицом, создав, таким образом, дополнительный блок.

— Не вместе! — категорически воспротивился Его милость, заметив, как Бернар подсаживает Анку на гребень стены. — Нельзя рисковать, нить слабеет!

— Они спустились, Аня! — Бернар улегся животом в щель между каменных зубцов и заглянул вниз. — Они уже на мосту, выводят лошадей! Аня, не бойся!

Легко тебе сказать: «Не бойся!» А если с детства самое страшное — это высота? Если даже зимой с двухметрового сарая в снег все прыгали смеясь, а у нее дрожали коленки?

Оказавшись один на один с сияющим звездным простором, она задохнулась. Тусклые безжизненные болота, усеянные мириадами красных лужиц, мириады раз отражали низкую любопытную луну и краешек встающего солнца. Небо искрило зарницами, горы на горизонте поднимались на цыпочки, замыкая свернутый мир Изнанки в кокон, лиловая луна хохотала, кривлялась и неестественно быстро спешила за своей бледной подругой. Ветер ревел на сотни голосов, играл в воротах замка, на башнях вспыхивали и гасли огни. Косые струи дождя еще хлестали на западе, но рыхлая громадная туча постепенно отступала, словно сползало тяжелое платье с нежной розовеющей плоти. Звезды гасли, на севере стеной поднимались дымки, там по-прежнему горели торфяники. Тысячи воронов, сбиваясь в спиральные черные туманности, кружили над седыми туманными кочками. Но ни одна птица не тревожила границ замка, обозначенных двумя рядами колонн. Отсюда, с башни, колонны с горгульями, окружающие языческий храм, казались крошечными спичками, воткнутыми в сырую почву.

Далеко внизу, так далеко, что Младшей стало дурно от одного взгляда, крошечный кучер выводил на мост крошечных коней. Рядом с каретой суетились малюсенькие фигурки, махали руками и кричали, задрав чашечки лиц, но слова на такую высоту не долетали. Во рву и в прудах рябила черная вода, статические разряды проскакивали между металлическими украшениями колонн на подъездных дорогах, между гигантскими бронзовыми хряками, охраняющими ворота. Анке открылся сверху купол, его удивительный ажурный рисунок, растянутый между четырьмя торчащими башнями. Когда-то купол был покрыт голубой краской, но прохудился, поблек, сквозь прорехи торчали несущие балки и верхушки колонн. Спускаться ей предстояло как раз между внутренней и внешней стенами замка, на узкий порожек, лежащий в основании башни, у самого рва. Промахнуться мимо порожка означало бы улететь вниз, во мрак, на неизвестную глубину.

— Прыгай, Аня! Прыгай!

Она все равно бы не прыгнула, если бы Бернар ее не столкнул. Несколько секунд она визжала, зажмурившись, а ветер заталкивал ее крик обратно в гортань, пока не поняла, что никуда не падает, а раскачивается и спускается довольно медленно, обтирая боками и спиной вековую грязь с башни замка. Она долго не осмеливалась открыть глаза. Наконец, нить, больно сдавившая ей грудь и живот, затрепетала. Анка отважилась поглядеть вверх, увидела ноги дяди Сани и его огромную тень в первых рассветных лучах. Саня спускался за ней, используя другую нить, а за ним уже перелезал через край Бернар.

Тогда она окончательно осмелела и поглядела вниз. До земли оставалось каких-то пятнадцать метров, ее готовился поймать магистр, он растопырил ручищи и улыбался своей кошмарной улыбкой гориллы. Анка улыбнулась ему в ответ и втайне порадовалась, что не поддалась уговорам и не сменила в таверне джинсы на средневековое женское платье. Какое тут платье, не хватало еще сверкать попой на глазах у благородных господ! Потом она скользнула смелым взглядом поверх внешней стены, которая вот-вот грозила перекрыть обзор, и увидела нечто весьма неприятное.

Настолько неприятное, что даже забыла страховать себя руками, перестала отталкиваться ладонями и изрядно приложилась щекой к щербатому холодному кирпичу.

Младший егерь настраивал цайтмессер, кучер поил коней, Мария помогала тете Берте укладывать раненых, Саня висел на паутине и глядел вверх на Бернара, Уг нэн Наат ждал Анку с зазубренным ножом, чтобы перерезать желтую паутину, все были чертовски заняты, поэтому никто не заметил то, что заметила Младшая.

На колоннах вокруг замка просыпались горгульи.

Стража болот освобождалась от спячки. Им не понадобились зашифрованные команды, оказалось достаточно того, что на свободу вырвался один из обитателей подземных озер. Червь свистел и стрекотал наверху, бился в тенетах желтого паука, башня трещала по швам, но пока держалась.

— Скорее! — приставив руки рупором, кричала снизу Мария. — Бернар, чего ждете?!

Анку поставили на ноги. Фомор, не без усилий, разрезал путы. Он что-то ее спрашивал, видимо, заботился, как она долетела, но Анка ничего не могла ему ответить, а только тыкала пальцем в сторону внешней стены, закрывавшей обзор. Из кареты ее звала тетя Берта, надо было помогать с ранеными, а в багажном отделении истошно вопили маленькие горгульи, то ли голодные, то ли тоже чуяли червя.

Через минуту на карниз спрыгнули невредимые Бернар и милорд Фрестакиллоуокер. Пикси повалился, едва коснувшись ногами земли. Он стал зеленого цвета, из носа у него текла кровь. Магистр подхватил своего приятеля на руки, перенес в карету. Анка помогала Хранительнице, рвала бинты, готовила мази и все раздумывала, привиделось ей, что фигуры на столбах расправляют крылья, или нет... Здоровье обер-егеря не вызывало опасений, несмотря на высокую температуру, а вот дядя Эвальд постепенно превращался в мумию и безостановочно бредил на языке Долины.

Младшая снова услышала, как перекликаются знатоки времени. Она уже почти точно угадывала, когда произносились цифры.

— Три и восемь!

— Три и пятнадцать, Ваша строгость!

— Держитесь, сейчас поедем! — В каюту заглянул всклокоченный Бернар. — Его ученость нашел малый омут, где-то недалеко, за стенами замка.

— А почему мы уезжаем? — улучив момент, спросила Младшая наездницу. — Ведь вчера говорили, что воронка откроется прямо внутри главного зала.

— А шут их разберет! — сердито сплюнула Мария. — Видимо, питекантроп ожидал большую дыру, вроде той, куда мы провалились вчера. Такая дыра, действительно, должна проявиться часа через два. Но я так поняла, что главной дыре всегда предшествуют несколько мелких, это вроде толчков после землетрясенья, когда платформа встает на место. Они решили, что успеют выскочить в одно из таких окошек.

— Ближайший выход через три минуты, примерно между прудами, — подтвердил висящий на подножке Бернар.

С вершины башни посыпались осколки камней, загрохотали по крыше кареты. Кони заржали, задергались в постромках. Первое солнце, пышущее, но темное, словно спрятавшееся за дымчатым фильтром, хлестнуло огнем по башням Спинделстонского замка. Кучер задрал голову, высунувшись из будки.

— Смотрите! Смотрите, летят!

Видимо, червь сумел выбраться на смотровую площадку и в несколько ударов разломал широкий парапет башни. Но его почти не было видно под желтым трясущимся коконом. Паутина подсыхала на солнце, сжималась и душила гиганта, буквально рвала его на части. Желтый кокон дергался, то показываясь из-за края башни, то скрываясь, а над ним, часто махая крыльями, кружили три горгульи.

— Задраить окна!

Егерь и Его ученость сверили показания приборов, кучер хлестнул лошадей, и карета покатила обратно через узкий мост.

— Девчонки, держитесь крепче! — в каюту просунулась бородатая физиономия дяди Сани. — Воронка маленькая, прямо между двух прудов!

Гог нэн Лат с воплями нахлестывал лошадей. Тяжеловесы медленно, но уверенно набирали темп, колеса грохотали, высекая искры из потертых гранитных плит. Карета нырнула под арку внешней стены, от шума заложило уши. Впереди показались бронзовые задницы кабанов, охраняющих вход в замок.

— Аня, подай мне агаву, в синей бутылочке, — Хранительница традиций уже не нуждалась в переводчике, чтобы говорить с Анкой на медицинские темы. Младшая сносно освоила простейший английский и вполне могла устроиться на работу медсестрой. Правда, не в официальную английскую клинику.

Обер-егерь стонал, подбрасываемый на каждой неровности дороги, Мария куда-то убежала, двери хлопали. Анка потянулась за бутылочкой, но Хранительница уже смотрела в другую сторону, в оконную щель, и бормотала свои эльфийские молитвы, приложив ладонь ко лбу.

Анка выглянула в другое окошко и сразу позабыла про агаву и про раненого. Карета мчалась к прудам, а навстречу ей плотным клином летели горгульи. Не все еще покинули свои столбы и арки. На дальних рубежах вдоль дорог они только просыпались, стряхивали оцепенение, сбрасывали ороговевшую чешую, разевали загнутые клюзы. Большая часть летучих тварей собиралась в клокочущий клин вокруг башни, намереваясь вступить в схватку с червем. Затаив дыхание, Младшая следила за небом. Небо почернело. Размах крыльев самых мелких взлетевших скульптур был никак не меньше трех метров, но попадались и настоящие великаны, с раздвоенными шипастыми хвостами, со сверкающими гребнями и двумя парами лап. Анке хотелось встряхнуть головой и постучать себе по ушам, такой резкий, визжащий звук издавала стая. Ревущим вихрем поднимались стражи болот, по спирали огибая башню, рассаживались на стенах, на куполе. Самые первые сломя голову ринулись в бой и тоже застряли в Желтой паутине. Теперь они дрыгали конечностями, истошно орали, пытаясь освободить прилипшие крылья. А паук казался неутомимым. Его самого не было видно, но вся верхняя часть башни поблескивала, словно замотанная желтым скотчем. Еще две горгульи на лету вляпались в паутину и, жалобно стеная, рвали ее клювами.

— Нна-йаа! Ннаа-йяаа!

Кучер орал не переставая, его кнут гулял по спинам взмыленных лошадей, не привыкших к гонкам. До прудов оставалось совсем немного. Магистр Уг нэн Наат висел на облучке, его плащ развевался по ветру, в левой руке, на отлете, магистр держал цайтмессер и вслух выкрикивал цифры. Из дальнего конца коридора ему вторил младший егерь. В клетках, разбиваясь в кровь, как сумасшедшие, скакали кролики. Все, что не успели закрепить, каталось по полам и разбивалось.

Не все горгульи избрали целью своего законного противника, червя им было явно недостаточно. Карета магистра на открытом пространстве представляла собой замечательную мишень. Одна из оживших фигур даже спикировала с башни и попыталась погнаться за каретой через низкую арку ворот, однако запуталась крыльями и застряла. Еще три или четыре клювастые фурии затормозили в воздухе. Ветром от их крыльев с магистра сдуло шапку и погасило огоньки в габаритных лампах. Зазвенело выбитое стекло. Сорвав шпингалет,вывалилась оконная рама.

Горгульи атаковали карету.

— Люк! Верхний люк! — вопил наверху дядя Саня.

Младшая так поняла, что люк не успели закрыть, потому что в следующий миг по крыше словно проехался трактор, а еще секунду спустя Анка увидела через окно здоровенный прямоугольный кусок дерева, подозрительно похожий на ту самую крышку. Размахивая обломками запоров и петель, люк свободно парил в небе, а потом с грохотом приземлился в один из прудов, подняв фонтан брызг. В полуметре от Анкиного носа за окном пронеслась темно-коричневая чешуйчатая веревка с шишковидным наростом на конце. Из нароста торчали сразу три иглы, каждая длиной сантиметров пятнадцать.

«Боже мой, это же хвост!»

Горгулья, оторвавшая люк, на достигнутом останавливаться не собиралась. Судя по треску и скрипу, она выворачивала клювом бронзовые пластины, укрывавшие крышу. Сквозь распахнутую дверь Младшая увидела, как в коридор сверху кубарем скатились Бернар и Арми. У младшего егеря на каждом локте был укреплен сложный пятизарядный арбалет. Бернар и егерь обвязались ремнем, затем Арми поднес факел к замотанным паклей наконечникам, стрелы вспыхнули. Отрядный ногой выбил засов, распахнул створку двери и спиной вперед выпал наружу. Он повис почти горизонтально на ремне, который удерживал Бернар, поднял обе руки вверх и залпом разрядил арбалеты. Судя по дикому крику, стрелы попали в цель. Раненая горгулья сорвалась с крыши и рухнула на дорогу. Бернар втянул егеря внутрь, и очень вовремя, поскольку другая «птица» собралась атаковать сбоку. С верхнего этажа донеслась автоматная очередь. Чешуйчатый хвост, который видела в окне Младшая, задрался вверх, царапнул по ставням. Еще одна бестия покатилась по тесаным плитам. Кажется, у нее было четыре крыла и две головы, но как следует Анка не успела разглядеть. Она выскочила в коридор и во все глаза смотрела вперед, в окошко над будкой кучера.

Храпящие кони достигли прогалины между прудами. Копыта выбивали искры из камней. Над дорогой разворачивалась невесомая радужная полусфера, сквозь которую, вместо унылой черной пустыни, вместо горящих торфяников проглядывала зелень, и совсем другая дорога, веселая, булыжная, с белыми столбиками по обочинам.

— Тридцать секунд, держитесь! — сквозь грохот колес прокричал дядя Саня.

Берта молилась, держа голову дяди Эвальда на коленях. Качаясь от стены к стене, мимо каюты пробежала Мария с дымящимся автоматом.

— Они не гибнут, Анка! В этой чертовой Изнанке ни одну тварь пули не берут!

— Вас же предупреждали, — засмеялся Бернар. Навалившись грудью на тугую пружину, он помогал Арми перезаряжать арбалеты. — Только зря тратите патроны!

На крышу пикировала еще одна горгулья, Мария палила по ней, высунувшись в заднее окно, егерь готовился опять повторить свой кульбит на ремне, а Младшая заткнула уши и открыла пошире рот, потому что от визга стаи невыносимо резало барабанные перепонки, и вдруг стало тихо.

Вместо раннего сырого утра вернулось вечереющее жаркое небо, накатили сладкие ароматы клевера, земляники и свежескошенного сена. Воронка времени лопнула, вокруг шумел лес, а впереди, совсем недалеко, у развилки ждала карета славного барона Ке. Возница выскочил из будки, пробежал по спинам коней и повис на шеях передних, тормозя их всем телом. Татуированный пикт, окруженный своими солдатами, изображал равнодушие, но не выдержал, соскочил с подножки и заспешил навстречу карете магистра. Кроме барона Ке, Младшая краем глаза заметила целую толпу, многие держали в руках цайтмессеры и шесты с кроликами и совами. На обочине паслись распряженные лошади, в ряд стояли груженые телеги, курились дымки костров. Торговый караван остановился, поджидая единственный пропавший экипаж. Теперь же отрядные сбегались отовсюду, оглашая лесной воздух счастливыми воплями. Выбили засов, откинули дверь. Бернар и Арми первые спрыгнули вниз, к Младшей тянули руки, поставили ее в траву. Она смеялась и плакала одновременно, все еще недоверчиво оглядывая радостные заросшие рожи крестьян, их звенящие монетами бородки и намасленные, подкрученные пейсы. Здесь покачивали ветвями дубы, пели самые обычные птицы, и даже второе солнце не портило идиллию.

— Представляешь, нас ждали всего два часа с небольшим! — возбужденно затараторил Бернар. — Барон уверен, что это дело рук Хозяина стеклянного острова, а друзья магистра считают, что на нас наслали колдовство жрецы Змеиного храма.

«Как увлекательно!» — подумала Младшая, скорчив заинтересованную гримасу. — Теперь он предложит все бросить и устроить разборку.

Подскакали отрядные в своих зеленых камзолах. С великой осторожностью вынесли раненого обер-егеря, переложили в другой экипаж и пустили коней галопом. Мария упала в траву, размотала повязку и растирала свою несчастную руку. Выстроившись полукругом, ее почтительно разглядывали детишки в зеленых рейтузах и курточках. Магистр Уг нэн Наат вместе с лысым бароном изучали повреждения, нанесенные крыше кареты. В нескольких местах обшивка была разорвана, как тонкая бумага.

Анке кто-то поднес пенящуюся кружку пива, кто-то совал в руки палочку со шкворчащим куском мяса. Некоторые телеги тронулись, но многие торговцы, видимо, собирались устроиться здесь на ночлег. На полянах натягивали тенты, подвешивали фонарики. Музыканты пиликали, кто-то пробовал петь. Вокруг костров раздавались взрывы хохота. Чуть позади дорогу переходила бесконечная отара и скрывалась в орешнике; разрезая овец, прискакал еще один вооруженный отряд с пиками и собаками, воины почтительно замерли в ожидании приказаний. Анка узнала среди них зловещего мужика, что стоял за спиной лендлорда Бредо во время торжественной трапезы в таверне. Младший егерь обнимал Бернара за плечи и знакомил со всеми подряд. Дядя Саня подошел к Анке веселый, хмельной, плюхнулся рядом.

— Ночевать будем на Ферме, там трактир и сносная банька, говорят.

И опять убежал к костру, к хохочущим румяным девушкам. Вроде бы, все сложилось удачно, но общее ликование словно обходило Анку стороной. Она никак не могла понять причину своего неуютного, тревожного состояния, пока не напоролась взглядом на белое безжизненное лицо Хранительницы. Тетя Берта сидела на верхней ступеньке лестницы в дверном проеме кареты, бессильно свесив руки между полами перепачканного рваного плаща. Она коротко улыбнулась Анке и произнесла три слова по-английски, но Младшая сразу поняла.

— Эвальд умер.

Часть вторая Неблагий двор

Бельтайн

Светлый майский праздник Бельтайн начался в момент, когда взошло второе солнце, Анка приготовилась ждать, прикорнув у окошка, но так и не уловила момент, когда за краем зубчатого леса вспыхнули первые лучи оранжевого светила. Она десять раз выслушала научные диспуты дяди Сани, Бернара и ученейшего магистра, но так и не поняла, каким образом луны ходят вместе, а солнце запаздывает. Она уже примирилась с интерференцией, с теорией вселенского вогнутого зеркала, которое исповедовал фомор, она внутренне готовила себя к любым чудесам.

Они слегка задержались из-за последнего Обряда проводов, который надлежало, по традициям фэйри, провести до восхода. На скромном кладбище возле пастушеской деревеньки отрядных тетя Берта, Бернар и Саня спели несколько веселых песенок, поводили хоровод, а мужчины даже сплясали вприсядку. У Младшей вначале отвисла челюсть, настолько диким и неподобающим показалось ей поведение во время похорон, однако фоморы, отрядные и приближенные барона Ке сидели чинно, прихлопывали, а иногда кидали в могилу цветочки и вежливо смеялись. Дядюшку Эвальда обрядили в белое, обложили охапками цветов, а в руки вложили уздечку и подсумок с мелочами, необходимыми для путешествия ко Священному холму. Уздечка была, конечно, не такая, как подарок клури каун, что обвивалась вокруг пояса Младшей и периодически дергалась, а самая обыкновенная, но богато украшенная. Анка не стала спрашивать тетю Берту, где дядюшка отыщет себе коня, для чего ему столько сушеных слив и клевера. Под конец церемонии ей даже стало полегче. Ей пришло в голову, что не так уже это кощунственно — провожать родственника и друга весельем. Единственным, кто искренне грустил, был королевский поверенный, милорд Фрестакиллоуокер. После подвига с Желтой паутиной горный пикси словно надорвался. Щеки ввалились, черные волосы потеряли блеск, повисли свалявшимися космами, он сгорбился и стал еще меньше ростом. Когда он набивал трубку, рассыпал табак, так дрожали руки. Милорд честно отсидел положенный траурный обряд даже попытался сплясать вместе с фэйри, затем тепло попрощался с каждым. Подошел к Анке, взял ее ладонь, на секунду прижал к своей груди. Барон предоставил своему зеленоглазому приятелю карету до постоялого двора, где королевскому поверенному предстояло дожидаться свою маленькую свиту.

— Почему он уезжает? — спросила у Сани Анка, когда милорд хромающей походкой прогуливался вместе с могучим бароном Ке вокруг костра.

— Он устал. Он отдал кусок сердца, чтобы оживить паука. Аня, верь-не-верь, он спас всех нас, задержал эту сволочь. Если поедет дальше, то умрет. Милорд сказал, что если нам удастся получить волшебных жеребцов, то мы еще встретимся в его горной стране. Как я понял, слуги его заберут летным транспортом.

— На сове? А почему мы не можем на совах? Слишком тяжелые?

— Пикси тоже нелегкие, — засмеялся дядя Саня. — Но у них есть формула полета, а у нас нет и не будет, потому что мы здесь гости, н-да, дочка.

Желтое, вчерашнее солнце светило несколько ярче, поднималось выше, и тени от него ложились четкие, короткие, будто обведенные портновским ножом. Оранжевое лохматое светило сразу поползло вдоль леса, поднималось неохотно и почти не грело. Оно вело себя прямо как солнышко в Анкиной деревне под Новодвинском. Город вырос молниеносно, как это часто случается в Изнанке, Младшая почти освоилась с подобными фокусами. Только что тянулись ровные гряды распаханных полей, над которыми кружили птицы. По параллельным проселкам рогатые быки, вздымая облака пыли, задумчиво волокли возы с горами мешков, и вдруг, откуда ни возьмись, после очередного пригорка взметнулись городские стены. Красивые стены, из белого камня, с ровными круглыми башенками, а в каждой башенке — подсвеченный циферблат с часами и бдительный караульный. Из каждой башенки торчат длиннющие пики с подвешенными клеточками, а внизу, вместо крепостного рза — ряд загонов с овцами и козами. И уж совсем смешно для защитных сооружений смотрелись многочисленные лесенки, снаружи приставленные к стенам. По лесенкам шустро бегали крепкие мужички в беретах и полосатых камзолах, поднимали тюки с соломой и бревна, подвозимые лесорубами.

Город стучал, пилил и заколачивал. Город безостановочно расширялся и надстраивался. Как и в случае с заставой брауни, размеры королевской столицы снаружи определить было невозможно. Карета продвигалась на сотню шагов, сияющие укрепления отодвигались на пятьдесят и раздавались вширь. Еще пятьдесят шагов к червленым кованым воротам, украшенным золочеными гербами, — и купола башен подпрыгнули на недосягаемую высоту. Теперь приходилось задирать головы, чтобы рассмотреть крохотные фигурки дозорных. Солнечные блики прыгали на хитроумной оптике в окошках башен, Младшая заметила двоих шустрых мальчишек, которые быстро вращали барабан, и вместе с их барабаном, двадцатью метрами выше разворачивалась на гребне стены исполинская линза. Линза была внутри заполнена голубоватой жидкостью и заключена в бронзовые обручи с винтами. Возле нее неотлучно находились трое со знакомыми ящичками цайтмессеров и еще какими-то диковинными инструментами, но что они там делали, на верхотуре, Анка так и не поняла. Перекрывая крики погонщиков, ржание и писклявые звуки лютни, над трактом разнесся шелест многочисленных крыльев Младшая непроизвольно втянула голову в плечи, но сверху пикировали не горгульи, а эскадрилья боевых сов. Белая сова обер-егеря Брудо, накануне увезенного в госпиталь, была раз в двадцать меньше своих откормленных товарок. Впрочем, Анка не сомневалась: дело тут не только в качестве корма. Совы снижались грамотным строем, держа дистанцию, на спине каждая несла седока, коренастого человечка с замотанным, как у бедуинов, лицом. В какой-то момент стая, едва не врезавшись в возы торговцев, выровнялась параллельно земле и, поднимая ветер, устремилась к воротам. Стражники в башенках приветственно потрясли пиками, совы замедлились и поочередно пролетели под аркой. Младшая насчитала восемнадцать птиц, на некоторых сидели по два «летчика». Очевидно, существовала договоренность, что через стены залетать в город нельзя. Дожидаясь очереди, крылатая кавалерия барражировала вокруг въездных ворот.

Дорога стала еще шире, нырнула под гору, белые столбики сменились сплошной колючей изгородью. За поворотом возник шлагбаум, возле которого стражники останавливали и проверяли повозки. Бернар почтительно спросил у барона, в чем дело. Оказалось, что в город иногда проникают мелкие пакостные бесы. А поскольку стены надежно заперты колдовством Темного двора, то единственный путь для нечисти — спрятаться среди урожая кабачков или ухватиться за гриву коня. Гог нэн Аат предъявил охране секретный жетон, больше похожий по размерам на суповую тарелку, стражник сделал на жетоне засечку стилетом, затем в карету запустили трех бело-рыжих собак. Собаки покрутились, потявкали для приличия на задний багажник, набитый горгульями, и начальник стражи выдал магистру другое «блюдце», дающее право на въезд. В окошко Анка видела, как барон Ке отсыпал стражникам в железную бочку с прорезью целую пригоршню монет. Затем кучер резко взял влево, хлестнул лошадей, и, обгоняя бесконечный караван крестьянских подвод, телега покатила по «встречной полосе» навстречу белой башне и кованым воротам.

Возница свистнул, ему в ответ с крытой черепицей башенки помахал парень в зеленом колпаке, и створки ворот поползли в стороны. Бернар поманил Анку за собой, к люку, выводящему на крышу. Тетя Берта крикнула им, чтобы не высовывались. Младшая позволила себя обвязать ремнем, вылезла на свежий утренний ветер, и возглас восторга замер у нее на губах.

Карета члена Капитула островных фоморов строжайшего и ученейшего магистра Уг нэн Наата въезжала в славный город Блэкдаун. С открывшейся с шестиметровой высоты панорамы захватывало дух. Булыжную тряску сменило мягкое шуршание проспекта, выложенного мраморной крошкой. Трех, пяти и даже шестиэтажные дома выпячивали друг перед другом изысканные решетки балконов, зазывали красочные объемные вывески мастеровых, из распахнутых дверей таверен и пивнушек лились дразнящие запахи жаркого и пронзительное пиликанье струнных инструментов. В уши врывались десятки криков, мелодий, свистков, хохот и плач, мычание коров и вопли птицы. Только что пахло свежескошенной травой и навозом, и вдруг в ноздри ударили ароматы кухни, кипяченого молока, горячего хлеба и сырой кожи. Опять что-то хитрое произошло с Перспективой. Секунду назад, до того, как миновали высокую арку с подвешенным фонарем, Анка видела только замшелые городские стены, а над стенами — далекие горы, привычно накренившиеся к центру мира, и вдруг на тебе!

Мы въехали через Висельные ворота! — перевел слова барона дядя Саня. — А вон там, впереди — Госпитальные. А дальше, еще левее — ворота Герцога.

То ли для удобства передвижения в теснине, то ли чтобы быть поближе к своим «ручным» горгульям, лысый пикт отпустил свой экипаж со слугами, а сам присоединился к общей компании, Анка все равно его немножко побаивалась. После приключений в замке она окончательно привыкла к страшному внешне, но добродушному фомору, а вот круитни вызывал у нее безотчетный ужас. Младшая слышала, как он скрипел зубами, когда услышал о казни своих далеких предков. Ей показалось странным, что мужик так убивается: ведь все равно эти люди давным-давно умерли. Она сдуру поделилась своими сомнениями с Саней и в который раз выслушала упреки в адрес всех обычных, которые-де, живут Иванами, не помнящими родства.

Десятки шпилей и колоколен, квадратных и круглых, двухъярусные мосты через извилистую реку, рассекающую город пополам, храмы и капища, посвященные таинственным духам, курильни и фонтаны — все блестело, дымилось и плескало в глаза феерической мозаикой. Громадные колеса водяных мельниц, широкие улицы, увешанные вывесками ремесленников, узкие тенистые переулки, уступами спускающиеся к реке, цветастая многоязычная толпа на площадях, десятки застрявших в пробках экипажей и сотни стучащих часов. Торчащие балки на фронтонах домов, через них, по скрипящим блокам, поднимали и спускали корзины со снедью. Вереницы бочек, которые с песней катили в гору мелкие толстые дядечки, очень похожие на клури каун, но вблизи оказавшиеся совсем другими, все с рыжими блестящими глазами и рыжими бородами. Вереница сов, несущая в небо что-то вроде портшеза с кистями.

Слева, на возвышении, осталась очень странная шестиугольная часовня из тесаного крапчатого мрамора, окруженная зарослями лесного ореха. Вместо креста на маковке скалились два козлиных черепа, прибитые затылками друг к другу. Неизвестно, каким богам молились в этой часовне, но у входа, вытянув ноги, привалившись к орешинам, курили трубки несколько рослых старух самого удивительного вида. При желтовато-коричневой коже они отличались явно негроидным типом лиц, с тяжелыми, выдвинутыми челюстями, и выпуклыми надбровными дугами. В седых гривах, завязанных цветными ленточками, шныряли мыши. Старухи курили полуметровые трубки, сплевывали, лениво поглядывали на горожан и чесали о землю голые волосатые пятки. Дым от их вонючего табака почему-то не растворялся в атмосфере, а колыхался плотным облаком, скрывая на воловину и часовню, и рощицу. Орешник вокруг часовни, видимо, представлял собой какое-то святое место, потому что пешие и конные фэйри старательно обходили дымные заросли стороной.

— Знаешь, кто это? — возбужденно зашептал Анке на ухо Бернар. — Это Пэг-маслобойки, настоящие гоблины, представляешь? По преданию, их нанимают охранять орешники. Охранные гоблины, глазам своим не верю! Оказывается, они тоже посещали ярмарки представляешь?! Считалось, что они подчиняются Дикому охотнику Гвинн Ап Иидду, его еще называли Хозяином леса. А это очень опасное существо, по преданиям, это самый первый владелец Изнанки, его потом потеснили друиды, представляешь?!

— Представляю... — Младшая уже глядела в другую сторону. Там, у фонтана, на разрисованной шахматными клетками площадке шло бойкое сражение в кости. Площадь окружали опрятные трехэтажные домики, на балконах стучали деревянными каблуками болельщики, а внизу горланили дети. Фонтан, выполненный в форме вращающейся драконьей головы, поочередно извергал Разноцветные струи, то из ноздрей, то из ушей, то окатывал детишек мощным потоком из пасти. Кости игра напоминала весьма отдаленно, вместо кубиков участники швыряли в круг костяные четырехгранные палочки с выжженными на гранях рисунками. Анку мало занимала игра: пока карета ехала вдоль площади, она жадно рассматривала игроков. Блэкдаун был столицей Неблагого двора, среди жителей преобладали фэйри, мало отличающиеся от дяди Сани и Бернара. Все такие же худощавые, невысокие, с шаром вьющихся волос на голове и острыми ушками. С известной натяжкой их можно было принять за обычных людей, переодевшихся в костюмы средневековья. Преобладали полосатые и зеленые камзолы, штаны в обтяжку с гульфиками, длинноносые туфли с пряжками, дамы волокли за собой платья с оборками, сверху укрывались меховыми накидками и звенели бесчисленным количеством украшений. У некоторых руки были покрыты сплошным слоем браслетов — от кисти до самого плеча. Женский говор тетя Берта определила как смесь забытых мэнских и валлийских диалектов. Иногда доносилась латынь, видимо, занесенная в Изнанку теми, кто хлебнул горя в эпоху Римской империи, но преобладал, к радости Сани и Бернара, классический язык Долины. Тот язык, на котором пели песни их предки задолго до строительства первой избушки на месте современного Глазго.

Помимо фэйри, в игре участвовали отрядные в своих долгополых зеленых плащах, а также двое толстяков, похожих на мельников. Оба в белом, подпоясанные веревками, а рожицы и бородки словно густо посыпаны тальком, как у актеров японского театра, Младшая забыла, как он называется. Она стала трясти Бернара, указала ему на толстяка, метавшего костяные палки в круг. Бернар всплеснул руками и заорал, что это самые настоящие мельничные эльфы, и надо обязательно с ними познакомиться, потому что папа говорил...

Но что говорил папа, Младшая так и не расслышала. Карета свернула под очередную арку и загромыхала по нижнему ярусу моста. Внизу шумела река, на верхнем ярусе вдруг заиграл оркестр из волынок и неистовых ударных инструментов. Играли, сидя и лежа вповалку на телеге с горшками, маленькие брауни, но не такие, что встречали путников на заставе в Пограничье. Те были грубые и мохнатые попрошайки, эти же носили аккуратные костюмчики, красные колпачки и стригли бороды.

Мост закончился, карета выкатилась на широченную улицу, мелодию оркестра немедленно заглушил рев труб. Трубачи, их было не меньше дюжины, стояли на крыше ближайшего здания, похожего на длинный амбар, и, раздувая щеки, дули в свои инструменты. Самая короткая труба достигала метров полутора в длину. На первом этаже, за открытыми настежь окнами, шла игра в шахматы. Фигурки были совсем не такие, к каким привыкла Анка, но доска и построение ничем не отличались. Играли сразу на нескольких столах, но тоже совсем не так, как дедушки в скверике в центре Петербурга.

В Изнанке шахматы оказались командной и крайне эмоциональной игрой. Никакой гроссмейстер в одиночку не выдержал бы такого напора команд и советов. Игроков с каждой стороны было человек по шесть, видимо, считалось, что коллективный мозг мыслит точнее и острее. Болельщиков было в три раза больше, они подсказывали во весь голос и едва не дрались между собой. При этом болельщики с такой яростью обливали оскорблениями команду противника, что поножовщина казалась неминуемой. Младшая была уверена, что шахматисты вот-вот кинутся стенка на стенку, но ничего подобного не происходило. Когда она оглянулась пару минут спустя, они все так же носились вокруг досок, брызгали слюной и рвали на себе одежду.

— Впереди — ворота Виноградарей, и видна старая крепостная стена, — пояснил Бернар. — Это потому, что город расширялся, и вокруг старых укреплений возводились новые. Его ученость говорит, что Темный двор вел всего одну войну, с воинами Хозяина леса. Это было очень давно, по старым хроникам поставлены спектакли. Потом друиды прогнали Дикую охоту, и фэйри ни с кем не воевали. Видишь, там пушки с забитыми стволами? А дальше — мельница на конной тяге, которую запускают, когда пересыхает вода в реке.

Главная торговля начиналась на площади, окруженной приземистыми башнями из белого кирпича с высокими контрфорсами и разноцветными витражами в окошках. Повсюду тикали часы — огромные на фасадах домов и совсем крошечные — в окнах лавок. Часы самых разных, подчас удивительных конструкций, производством которых славился изнаночный Блэкдаун. Большая эльфийская ярмарка, приуроченная к славному празднику Бельтайн, была в самом разгаре. Еще не взошло оранжевое солнце, еще перемигивались звездочки сквозь сонные облака, а на ярмарочной площади и прилегающих улицах вовсю кипела работа. Карета магистра навсегда бы завязла среди караванов торговцев, если бы не расторопность барона Ке, у которого нашлись друзья на постоялом дворе самого герцога Фибо. Впереди восьмерки рыжих тяжеловесов, откуда ни возьмись, загарцевали двое глашатаев на тонконогих серых жеребцах, украшенных серебром и расшитыми кумачовыми попонами. Один парень дудел в начищенный медный рожок, и дудел, стоит признаться, довольно противно. Второй махал над головой железякой и покрикивал на толпу. Ему частенько отвечали с хохотом, огрызались, но дорогу уступали.

Дядя Саня смеялся над Младшей. Пугал, что не будет вправлять ей челюсть или возвращать на место шейные позвонки, если она их вывернет. Но и сам он каждые две минуты замирал в столбняке, наткнувшись на очередную диковинку. Бернар же наслаждался — он едва не плакал от умиления и радости и не мог сдержать улыбку. Глядя на него сбоку, Младшая подумала, что фэйри немножко походит на идиота, дорвавшегося до любимой игрушки. Но Бернару повезло, в Изнанке не было сумасшедшего дома, а если и был, то сегодня в него забрали бы всех.

Потому что улыбался и смеялся каждый встречный.

Слева компания корнуэльских пикси в шерстяных камзолах и кильтах выставила на продажу козий сыр дюжины сортов, молоко и шкуры. Напротив пучеглазые личности с раскрашенными, как у индейцев, физиономиями торговали сотнями травок, притираний и зубов самых разных размеров. У них имелись ожерелья из клыков крыс и редкие экземпляры бивней, весом килограммов в полтораста. Дальше озерные эльфы развесили сушеную и вяленую рыбу, в бочках у них плескались сомы и щуки, из корзин настойчиво лезли морские и речные ракообразные. Напротив просоленных озерных маленькие женщины, сплошь блондинки с длинными косами, продавали яйца горгулий. Некоторые птенчики уже вылупились и вскорости обещали стать такими же мерзкими созданиями, как и те, что вопили в багажнике кареты Его строгости. К изумлению Младшей, возле прилавка с горгульями толпились покупатели, осматривали яйца, простукивали, нарочно злили новорожденных, проверяя, достаточно ли они свирепы. За яичным рядом примостилась обувная мастерская, целиком состоящая из огромной тыквы. Внутри тыквы, на табурете, сидело нечто. Одним словом, никак не человек. Оно занимало почти все пространство выдолбленной желтой будки, а когда нагибалось, доставало крючковатым носом до собственных коленных суставов. Впрочем, коленных суставов у сапожника было, как минимум, два на каждой ноге. Обувку обитатель тыквы ремонтировал весьма своеобразно. Пожилая женщина протянула порвавшийся сапожок и пару медных монеток. Сапожник подхватил деньги одной рукой, сапог взял двумя другими, четвертой воткнул в кожу шило, пятой втянул нить. Анка подергала Бернара за плечо, когда уже было поздно спрашивать. На открытой утрамбованной площадке фэйри объезжали белых жеребцов. Толпа свистела, подбадривала, оценщики выкрикивали цены. Младшая вначале не приметила ничего любопытного, отвернулась, и тут ее как током ударило. Во лбах у молодых коньков под спутанными нависшими гривами торчало по маленькому витому рогу, а глаза у них были ярко-голубые. В следующем загоне расхваливали роскошных бычков-производителей и буренок. Анка кое-что соображала в скотинке, поэтому с восторгом рассматривала рыжих гигантов, весом тонны в полторы, с рогами, больше похожими на слоновьи бивни. Впрочем, слонов она тоже заметила.

Несмотря на уверения проводников, что Логрис закрыт для внешнего мира, на ярмарке нашлось место и для экзотики. Румяные чернокожие гномы, тряся смешными колпаками и серьгами в сплюснутых носах, продавали крокодильчиков, страусов и небольшого грустного слона. Народ приценивался, но брать не спешил. Возле клетки с пумой остановился крытый портшез, покупатель торговался с гномами, не поднимая занавеску на окне. Плечистые носильщики зевали и почесывались, глазея по сторонам. Здесь же, под вой дудок, толпе демонстрировали танцующих змей, водяных черепах и какую-то пакость в высокой мелкоячеистой клетке, нечто среднее между летучей мышью и ящерицей. Дальше Анка увидела не совсем обычную карусель. Гигантскую крестовину раскручивали четыре лошади, галопом носящиеся по кругу. На концы бревен влезали желающие испытать себя. Им приходилось в процессе вращения прыгать в горящие обручи и уворачиваться от подвешенных мешков с песком. Анка заметила, как под вой и улюлюканье толпы полетел вниз парнишка в загоревшейся куртке. Он упал на песок с большой высоты и остался лежать. Глашатай тем временем тряс открытым сундучком с монетами, приглашая желающих попытать счастья.

— Я выяснил, надо удержаться три круга, — поделился дядя Саня. — Три круга никто не может.

Справа потянулись ряды ремесленников. Плетеные кресла и резные комоды из ореха, шерстяные костюмы, изысканный лен и редкостный шелк, булатные кинжалы с заговоренными клинками и бронзовые доспехи, расписанные готическим письмом, подушки и перины, чеканка и дымчатое стекло. Свечи белые с невидимым огнем, свечи красные, гадальные, свечи черные для вызова демонов, цайтмессеры разной сложности — от простеньких, способных уловить искривление времени на дистанции не больше пяти метров, до мощных агрегатов, собранных с помощью магии, которые, по уверениям продавцов, наводили своих обладателей на клады, спрятанные тысячи лет назад.

За цеховиками в черных бархатных, расшитых звездами палатках зазывали прохожих гадалки и ведьмы всех мастей. Не иссякала очередь к шатрам иллюзионистов. Бешеный интерес у сельчан вызывали помосты «спорщиков». Бернар и дядя Саня согласились, что о таких забавах в Верхнем мире и не слыхали.

Анка видела пузатого мужика с усами до груди, который на спор выпил залпом трехлитровую кружку эля. На другом помосте ведьма спорила, что вынет руками оба глаза, и с успехом проделывала сей маневр под жалобные возгласы девиц. Бережно вытаскивала глаза, они повисали на ниточках нервов, и снова запихивала их обратно. Потом она спорила на удвоенную ставку, что укусит глаза своими же зубами, на сей раз не вытаскивая глаза из глазниц. Обалдевшие крестьяне снова не верили и снова попадались. Ведьма вынимала вставную челюсть и клацала искусственными зубами. На следующем помосте юноши стравливали между собой зубастых мордатых чудовищ, похожих одновременно на жабу, хамелеона и бобра. Дети визжали, показывали пальцами и прятались за спины матерей.

— Это мелкие кикиморы, — скучно объяснил фомор. — В диком виде в Логрисе почти не осталось, добывают у славян. Отличные драчуны и чуткие сторожа. В благородных домах считается престижным держать пару кикимор. Там, где они прикормлены, не водятся другие злые бесы...

Тут Уг нэн Наат несколько отвлекся, потому что проезжали ряд, целиком арендованный его земляками. В половине случаев, разглядывая товары Капитула, Младшая не догадывалась об их назначении. В высоких запечатанных бутылях без всякого подогрева бурлили разноцветные жидкости. Чуть дальше седая широкоплечая старуха демонстрировала покупателям широкий выбор черепов, отнюдь не человеческих, со вставленными в глазницы прозрачными камнями. Великаны продавали свою гордость — длинные узкие мечи, спрятанные в посохи. Продавали ручных сов и летучих мышей, шубы из волков и лисиц, снегоступы и валенки. Завидев карету со знакомым гербом, многие торговцы бросали дела и подходили, поздороваться. Магистр был вынужден остановиться и вежливо раскланивался с дальней родней. Анка так и не поняла, считается Уг нэн Наат главнее всех, или у фоморов почти демократия.

Дальше начались ювелирные ряды, издалека Анка плохо видела, поэтому стало неинтересно. Зато к карете подбегали мальчишки с подносами на голове, за одну серебряную монету Анка угостила всех ячменным пивом и целой жареной козлиной ногой.

— Мы находимся во владениях Неблагого двора, — перевел очередную тираду фомора дядя Саня. — Здесь не обязательно придерживаться зеленых цветов в одежде, но желательно носить что-нибудь блестящее. Например, вот такое.

Анке досталась довольно тяжелая цепочка на шею, где золотые стершиеся монетки соседствовали с сомнительными хвостиками, кисточками и красными камешками, но в целом получилось весьма ярко и празднично.

— И еще! Мы можем называть их Неблагим двором, или Темным, но сами фэйри предпочитают называться Добрыми Соседями.

— Я все равно не говорю по-вашему, — отмахнулась Анка.

— Иногда и на русском стоит промолчать, — бросила загадочную фразу Мария.

— Куда мы едем? — С крыши кареты Младшая разглядывала сотни торговых палаток. Ей до невозможности хотелось выйти и побродить здесь, тем более что Хранительница традиций уже продала очередной пучок травы Ахир-Люсс за целый мешок серебряных монет. Среди травников мгновенно разнеслась весть, что на ярмарке появилась редчайшая трава, растущая лишь в Пограничье, в суровом и опасном краю, где выходят на охоту демоны. Карете несколько раз заступали путь настойчивые личности с предложением об оптовой продаже, но тетя Берта всякий раз отказывала. Младшей тоже отсыпали местных денег, в которых она ничего не понимала, однако одну в ряды не отпустили.

— Сначала закончим дела, — строго постановила Хранительница. — Нас примет глубокочтимый Фибо, один из четверых герцогов Подвала и держатель печати. Он не слишком горел желанием нас увидеть, но без этого человека нам не... гм... не оформить документы на проезд.

— Герцогов чего? — вытаращила глаза Анка.

— Я не могу перевести иначе, — смущенно потер нос Бернар. — Четыре герцога Подвала, у них тут это величайшие сановники. Они допущены к главным цайтмессерам Логриса и поочередно контролируют время.

За рыночной площадью улицы разом опустели, и кучер погнал коней рысью. Карета прогрохотала по очередному аркадному мосту и вкатилась во двор внутренней крепости. Крепость отделяла от городских кварталов широкая полоса терновника и весело раскрашенная стена из белого кирпича. Посередине двора находилось самое высокое здание, которое Младшая встретила в Изнанке. Она снова не могла понять, как ухитрялась эта грандиозная башня в форме водокачки прятаться от глаз еще минуту назад. В четыре яруса поднимались могучие колонны, сквозь пролеты свисали тросы, раскачивались маятники и крутились ветряки. На вынесенных в стороны бревнах сверкали оперением флюгеры. На самом верху малюсенькие фигурки в зеленых балахонах вращали линзы, направляя сфокусированный солнечный свет сквозь пустое нутро в подвалы башни. По десяткам лесенок скользили бородатые личности с приборами и толстыми книгами в руках. В сердцевине башни вращался колоссальной толщины вал, вытесанный из цельного ствола дерева. Повинуясь вращению вала, наверху медленно кружила платформа с солнечными часами, линзами и подзорными трубами. Чуть пониже вращающейся платформы располагались насесты гигантских сов, очевидно, тоже подчиненных службе контроля за временем. Вал приводился в действие колесами водяной мельницы, гремевшими где-то далеко внизу. За пределами крепости реку перегораживала плотика, вода рушилась вниз десятиметровым водопадом, заставляя вращаться колеса и шестерни, а вместе с ними приводилась в движение сквозная, скрепленная обручами башня. Вся эта махина скрипела, тарахтела и звенела, не останавливаясь, видимо, никогда.

— Обалдеть, — только и произнес дядя Саня. И никто не стал ему возражать.

Стражники снова запустили в каюты собак, затем всех вежливо пригласили выйти и следовать пешком за старичком в зеленой рясе. На животе у провожатого висело на цепи невероятное сооружение, с трубочками, колбочками и блестящими кнопочками, назначение которого Младшая так и не поняла. Напомаженный вальяжный чиновник имел сложное звание, непереводимое на русский язык. Что-то вроде дневного смотрителя за соблюдением Ритуалов перевода и чистки часов, Старичок пригласил всех за собой и первый нырнул в узкую стрельчатую дверь в основании башни.

К огромному удивлению Младшей, внутри оказалось гораздо тише, чем снаружи. Стараясь не шлепнуться, она спускалась за Бернаром по узким лесенкам, вначале деревянным, а затем — сложенным из ракушечника. Шли гуськом, шествие замыкали вооруженные фэйри в кольчугах. Впервые за все утро в городе Младшей встретились столь мрачные, насупленные рожи. Становилось все прохладнее и тише, на поворотах гудело пламя в лампах, издалека долетал шум водопада. Наконец, процессия достигла сводчатого зала с очередной кованой дверью, где дорогу молча преградили совсем другие стражники. В серых бесформенных балахонах, высокие, худые, они напомнили Анке плакальщиц баньши. Их было много, тринадцать угрюмых фигур шагнули из ниш, перекрывая путь к двери. Смотритель склонился к уху первого из караульных, очевидно, произнес нужный пароль, и серые фигуры расступились, образовав живой коридор.

Мария охнула, когда без видимой причины из ее заплечной кобуры выскользнул пистолет. Второй пистолет сам выскочил из кармана дяди Сани и, тихо лязгнув, пополз по полу в угол. У Бернара на поясе ожил нож, а Его ученость расстался с посохом, кинжалами, арбалетом и неприятной штуковиной, похожей на скатанную в рулон колючую проволоку, с гирькой на конце. Только у барона Ке карманы оказались пустыми, или он нарочно выложил оружие в карете. Тетя Берта зашептала молитвы, но фомор на нее шикнул. Младшая почувствовала, что ничего не может с собой поделать, ее безудержно трясло.

— Барон этих тоже назвал охранными гоблинами. — Бернар, успокаивая, схватил ее за руку. — Никогда не слышал об этой породе, они родом с Серых пустошей и подчиняются только жрецам Змеиного храма. Они не подчиняются даже герцогам Подвала, хотя сами служат здесь охраной.

— Надежнее некуда, — проворчал дядя Саня, ощупывая свой высокий ботинок, из которого только что выпорхнула спрятанная финка и сама прыгнула в общую кучу реквизированного оружия. — Они, наверняка, выдрессированы, как псы, и понятия не имеют, что берегут. Очень удобно, и практически исключена измена.

Проходя мимо бессловесной шеренги, Младшая попыталась невзначай заглянуть караульным в лицо, но не увидела ничего. Ровным счетом ничего, как будто это были не люди, а ходячие плащи из грубой шерсти. Они не пахли и не болтали между собой, не слышалось дыхания и шарканья ног. С лязгом отворились высокие двери, изнутри пахнуло теплом и ударил поток яркого света. Сопровождающие фэйри остались ждать наружи. Серые балахоны с шелестом шагнули в свои ниши.

Делегация Верхнего мира перешагнула порог главного подвала королевства.

Главный подвал королевства

Полы в круглом зале устилали пушистые ковры, а мягкие портьеры укрывали стены. У задней стены располагался овальный стол, размером с большой стол для бильярда, сплошь заваленный пожелтевшими картами и книгами из грубой бумаги. Поверх бумаг стояли цэйтмессеры, лежали древние навигационные инструменты, а в подсвечниках горело две дюжины белых свечей. Пахло вкусно, ягодным чаем, вишневым табаком и немного вином. Сюда не доносились звуки снаружи, главный подвал королевства находился много ниже уровня протекающей через город реки. Навстречу делегации вышли четверо пожилых фэйри, трое мужчин и одна женщина, за ними встали еще четверо мужчин помоложе. По выражению лиц первой четверки сразу стало ясно, что это не простые горожане, а начальники, обремененные серьезной властью. Их седые гривы спускались на накрахмаленные воротники камзолов, на перевязях переливались россыпи изумрудов, на пальцах блестели роскошные перстни.

Вначале представляла своих людей Хранительница традиций, затем слово взял Его светлость глубокочтимый Фибо. По тому, как напрягся Бернар, Анка сразу поняла, что что-то пошло наперекосяк. Оказалось, что представитель короны нарочно заговорил на языке Холма, которым неплохо владела только тетя Берта.

— Сэр Бриан Йоркширский, йомен Его величества...

— Сэр Лот Гектор Морской, герцог озерного края...

— Сестра Его светлости, сэра Гектора, герцогиня Корнуэльская, Моринелла...

— Сэр Додинас Окраинный, сенешаль Его величества...

У Младшей тихо вскипали мозги от этих чванливых, высокомерных эльфов. Вначале ей казалось, что представление вот-вот закончится, все рассмеются, запросто хлопнут пивка и заговорят нормальным человеческим языком, но этого так и не произошло. Как ни старалась Младшая уловить хотя бы тень иронии на продубленных, морщинистых физиономиях, благородные лидеры Темного двора даже не моргнули.

— Печалью великой охвачены сердца наши, — расшаркался Фибо. — Несчастная смерть почтенного Эвальда, Главы вашей фины, в трепет и тягостные думы Его величество повергла. Сюзерены Его величества постановили в дни скорби приостановить посвящение новых рыцарей.

Тетушка Берта почтительно поддакивала, благодарила и после каждого шаркающего жеста герцога совершала полупоклоны.

— Немыслимо горько сознавать нам, что могли славные кровники воспринять наше скромное отсутствие на ужине в пограничной таверне как отчуждение и гордыню. Это не так, поверьте. Однако, союз сюзеренов Логриса намерен придерживаться древних и вечных договоров. Обычные могут получить в Блэкдауне кров и стол и оставаться здесь всю ярмарочную неделю. А затем... Союз сюзеренов любезно соизволил приказать ведьмам, дабы те отворили Запечатанные двери и проводили обычных.

— Нас что, выгоняют? — у Младшей опустились руки.

— Тссс, не сбивай его, — одернул дядя Саня.

— Да они совсем тут рехнулись, в рыцарей играют, — с угрозой качала Мария, но Саня ее остановил умоляющим жестом.

— Тем не менее, я счастлив сообщить, что Его величество принял делегацию от магистрата Капитула и Семи правящих домов круитни, — Фибо почтительно кивнул сановному фомору и пикту, — а также учел пожелания посланцев Абердина и Ольстера, и, соответственно, вынеся столь сложный вопрос на совет четырех герцогов Подвала.

«Кажется, нас уже не гонят» — не поспевая за отрывистым переводом Бернара, сообразила Анка.

— Гонец клури каун принес почту из Змеиного храма, где сообщалось, что жрецы согласны внести дополнение в договор, в том случае, если посланница народа Атласа предъявит полномочия.

— Не хотела бы перебивать высокую мысль Его светлости, — подала голос тетя Берта, — однако, вопрос о предоставлении выпасов и предоставлении... эээ... квоты на обладание магическими черепахами будет рассматриваться нами только в связке с покупкой коней Туата-де-Дананн. Если девочке Анне будет отказано, мы все равно поедем через Логрис, на обычных лошадях, и если понадобится, снарядим корабль через Ла-Манш. Посланница атлантов уже отметила с благосклонностью помощь Капитула и правящих домов круитни. Посланница атлантов не видит пока причин сотрудничать с Темным двором.

В следующую минуту Бернар вообще перестал переводить, так как герцоги заговорили практически одновременно и, кажется, впервые потеряли выдержку.

— Так я и знала, — прошипела Мария. — Всясклока из-за Эхусов. Такие же гнусные, жадные до жизни людишки, как и наверху!

— Можно подумать — вы не такие, — не удержалась Анка.

Мария повернулась, открыла рот, чтобы закатить очередную матерную тираду, а возможно, планировала поговорить на тему высокой исключительности своей нации, но всех перебил магистр Уг нэн Наат.

— Прошу союз сюзеренов вспомнить мудрые наставления почивших королей Логриса. Женщина обычных, советница народа Атласа сможет получить права и надел в земле Логриса в случае... — Магистр обвел присутствующих победоносным взглядом. Рыцари и фэйри замерли. — В случае ее бракосочетания с представителем одного из народов Изнанки!

— Ну... Это одно из... гм, гм... одно из смешных, почти никогда не выполнявшихся установлений, — промямлил, потирая щеки, досточтимый Фибо. Было видно, что он совершенно сбит с толку.

— И кто же возьмет в жены советницу Марию? — саркастически осведомился низкорослый сенешаль Додинас. Его лохматая макушка едва доставала до пояса великанши.

— О чем они говорят? — трясла Бернара Анка.

— У меня только одна жена, и нет обстоятельств, препятствующих к вступлению в новый брак, — скромно произнес магистр. Почти не сгибаясь, он стукнул костяшками пальцев по пол, затем ловко выхватил из-за обшлага свиток, развернул и показал благородному собранию. — На всякий случай, месяц назад, когда я отправлялся в окраинную таверну Слеах Майт встречать наших гостей, я обзавелся данной бумагой. Здесь заверенные подписи всех одиннадцати членов Капитула, суверенов Его величества, подтверждающие, что в случае противодействия моей доброй воле Капитул будет вынужден силой оспорить право суверенов на свободный брак.

— Месяц назад? — поразилась Анка.

— У Капитула свои счеты со временем, — Саня почесал в затылке. — Тем не менее, они ждали нас заранее.

— Это... это угроза? — У герцога Подвала затряслись губы. Он горделиво выставил ножку в позолоченной туфле и уставился на громадного фомора.

— Ни в коем случае, — склонился магистр. — Это восемнадцатая статья второго параграфа Хартии свобод, подписанной четыреста пятнадцать лет назад союзом королей Логриса.

— Законы нам известны, — проворчал коннетабль. Рыцари засовещались.

— Я?! Замуж?! — задохнулась наездница, когда Саня перевел ей суть проблемы.

— А что тут такого? Это будет политический и недолгий брак, — дипломатично вступил барон Ке. — Вы вправе заключить весьма выгодный брачный договор. Даже если вы не принесете Его учености наследника, вам по ленной женской доле отойдет одно из родовых поместий с озером и прекрасной рыбалкой.

— Барон шутит, шутит! Да успокойтесь же! — закончил свою скороговорку Бернар, а дядя Саня погладил посиневшую от негодования наездницу по плечу. Она стряхнула его руку, подышала с минуту как разъяренный бык, а затем тряхнула кудрями и заявила:

— Я согласна. Если продолжать движение я могу лишь в статусе жены, сочетайте нас. Маркус бы меня застрелил на месте.

— Вам не придется выполнять супружеский долг, — успокоил барон. — Вас ждет несколько приятных мелочей. Например, на церемониальной охоте вырезать печень кабану.

— Вырезать печень — это запросто, — оживилась наездница.

Младшая искоса поглядывала на зверскую татуированную рожу барона и удивлялась его салонному юмору.

— Если Ваша ученость сегодня вечером женится, то, к великой радости, мы сможем доложить Его величеству и союзным монархам о счастливом разрешении одной из проблем, — Глубокочтимый Фибо склонился, будто в пояснице у него провернулся шарнир. — Можем ли мы надеяться, что после удачного путешествия леди Марии наш город почтит вниманием делегация старших советников Атласа? Лучшей травы для выпасов, чем в королевстве Добрых Соседей, не найти во всем Логрисе.

— А какая еще осталась проблема? — остановила словесный поток тетя Берта.

— Девочка, — осклабился герцог. — Она не в том возрасте, чтобы выйти замуж. Если желаете, девочка может подождать вас здесь.

— Это невозможно, мы ее не оставим.

— Позвольте вам напомнить законы фэйри, — низким голосом заговорила леди Моринелла. — Ребенок женского пола до достижения четырнадцати лет не отвечает за свои поступки, всю ответственность, в случае серьезных преступлений, несут родители. Вплоть до изгнания на острова. Ребенок женского пола, достигший шестнадцати лет и не прошедший Ритуал Имени, считается уродом и также выселяется на дальние острова. Таковы традиции всех разумных, населяющих Логрис. Насколько нам известно, у германских кобольдов и Цвергов такие же правила воспитания. Ребенок не может нести ответственность, а взрослый не может оставаться ребенком. В противном случае, он не взрослый.

— А насколько нам известно, у славянских племен, населяющих Изнанку, законы несколько другие, — не уступила тетя Берта. — Однако Запечатанные двери действуют и там, и торговцы Логриса ведут дела с берендеями и хапунами.

— А у славян все несколько... гм, гм... иначе, — дипломатично парировал герцог. — Посему мы и защищаем Логрис от вторжения извне. Но вы должны понять. То, что с вами произошло, грозило вам смертью. Это неслыханный факт нападения, особенно возмутительный после того, как все разумные Логриса согласились вам помогать. Мы изучили тот временной омут, в который вы провалились. Жрецы Змеиного храма клянутся, что это не их вина, но случайностью тоже не назовешь. Значит...

— Значит?

— Это либо Хозяин леса со своими псами, либо какая-то внешняя сила. Хозяин леса не будет объяснять свою позицию, но что-то ему не нравится. И мы отлично знаем, что именно ему может не нравиться. Дикий Охотник не переносит духа обычных.

— Но обычные и раньше спускались в Изнанку.

— Спускались и даже заводили тут семьи, — признал Фибо. — Однако они сразу следовали Обрядам и Традициям. А нынешние обычные не желают соблюдать ничего. Дети не желают принимать имена.

— Одно из двух, — подхватил тему сенешаль. — Если взрослые перестанут нести ответственность за свои деяния, мы скатимся к хаосу, как обычные, там, наверху.

— Мы скатимся в тот кошмар, который они называют прогрессом, — добавил Фибо.

— Во времена первого союза сюзеренов наши прадеды подписали договоры с друидами, фоморами и с Хозяином леса, — продолжила леди Моринелла. — Там четко сказано: любой ребенок, и ребенок обычных, может идти по Пыльной тропе, но за его деяния ответят родители, либо старшие семьи. Кто ответит за возможные деяния девочки, которая кормит кровью демона? Это уже не ребенок. Хозяин недоволен.

Когда Бернар закончил переводить, стало слышно, как трещит пламя свечей и тикают в соседней зале десятки часов.

— Позвольте нижайше полюбопытствовать, кто же способен разрешить наш скромный вопрос? — Магистр Уг нэн Наат проявил чудеса вежливости. При желании он мог бы сломать шею герцогу Неблагого двора легким движением пальцев.

— Полагаю, что решение этого, как вы справедливо заметили скромного, но при сем крайне запутанного вопроса, лежит целиком в ведении Палаты септов. Палата септов соберется через три месяца, к осеннему празднику хороводов, и тогда...

— А как же Его королевское величество? — ввернул магистр. — Ваша светлость, вне сомнений, помнит статью четвертую параграфа второго Хартии, подписанной первыми королями. Я прошу прощения что опередил Вашу светлость и первым напоминаю нашим несведущим гостям. Четвертая статья утверждает, что в исключительных случаях, когда для сбора Палаты нет времени, король может воспользоваться своим правом и личной печатью.

— Прискорбно огорчать вас, Ваша ученость, — разлился елеем герцог, — однако, как вам, без сомнения, известно, королевский титул в нашем государстве не подразумевает полноты власти. Фэйри, в отличие от уважаемых фоморов, не тяготеют к абсолютизму.

— Верно ли мы вас поняли, Ваша светлость? — обнажил клыки магистр. — Палата не соберется, поскольку дело, по вашему мнению, недостаточно важное, а без особого дозволения Палаты девочку не выпустят из города.

— Ваша ученость, как всегда, бесподобно точно уловил суть проблемы. Но я вынужден внести поправку. Мы всего лишь пытаемся спасти девочку в стенах Блэкдауна. Обычная взрослая женщина сумеет преодолеть Хрустальный мост, а ребенку это не под силу. С вами Девочка, не прошедшая ритуал Имени.

Несколько секунд все молчали.

— А что надо для прохождения этого ритуала? — спросила Мария, когда Бернар замолчал.

— Ритуал Имени обязателен для всякого подростка, независимо от того, к какой из разумных рас он принадлежит, — вздохнула тетя Берта. — В Измененном мире только фэйри поддерживают Традиции, а здесь каждый проходит через ритуал.

— Глубокочтимая Берта совершенно права, — со слащавой улыбкой подхватил герцог Фибо. — Юноша либо девушка не вправе требовать к себе уважения, пока не подтвердит, что вошел в возраст мудрости. Ритуал Имени, к сведению ваших обычных гостей, — это одна из четырех главных Традиций Изнанки.

— Ваша светлость, — внезапно вперед выступил доселе молчавший барон Ке. Очевидно, его неповоротливым мозгам пришлось проделать немалую работу, прежде чем родилась та идея, которой он потряс всех в следующую минуту. — Мне кажется... эээ, имеется еще один выход из некоторой юридической распутицы, в которой все мы, некоторым образом... эээ... завязли, Если обычная девочка согласится, я готов удочерить ее.

— Это хорошая идея, — помедлив, сообщил герцог Подвала. — Думаю, что мы можем передать гонцу клури каун о счастливом разрешении трений. Но как нам видится, вопрос не в том, согласится ли девочка признать вас отцом. Вопрос в том, даст ли согласие почтенная баронесса Ке де Урр?

«Вот так папаша будет» — ужаснулась Младшая.

— Аня, надо согласиться. Это формальность.

— Да я ничего. Я согласна, лишь бы мама не узнала.

— У пиктов бабы правят бал, — сквозь зубы прошептал дядя Саня.

Герцог проводил гостей в самый охраняемый, самый глубокий подвал королевства, где позволил несколько минут полюбоваться главным цайтмессером Логриса. Цайтмессер Младшую поразил, да и не только ее. Саня и Бернар стояли, разинув рты. Анка полагала, что ей предъявят такой же сундук с будильниками, только покрупнее, чем у егерей и магистра, но она очень ошиблась. Цайтмессер занимал собой зал в шестьдесят квадратных метров, а также тянулся на два этажа вверх и вниз. Вокруг сотен его циферблатов, шкал и реторт с капающими жидкостями были проложены кольцевые мостки и вертикальные лестницы. Цайтмессер тикал, позванивал и булькал на все лады. По нему, как муравьи, лазили проворные старцы с подвязанными бородами и моноклями, а двое писарей немедленно заносили в толстые гроссбухи все изменения времени, зафиксированные прибором. В самое нутро цайтмессера уходил вращающийся вал, продолжение мачты, «запитанной» от городской мельницы. Как выяснилось, привод обеспечивал насосы, возвращающие назад разноцветную воду и масло в жидкостных часах, и взводил пружины механических часов. В потолке и стенах обнаружились поворачивающиеся линзы, такие же, как на верхней площадке башни, через них в глубокий подвал поступал дневной свет. Таким образом, глубоко под землей, было почти так же светло, как на поверхности. Но через линзы поступал не просто свет, а сложная система сигналов с других башен слежения, расположенных в сотнях миль от Блэкдауна. Человечек с грифельной доской быстро стучал мелком, переводя в цифровой ряд отрывистые вспышки «морзянки», а его помощник переводил одни часы вперед, другие назад, формируя полную временную картину Логриса. Чуть ниже мостков, по которым бегал помощник «радиста», имелась плоская отшлифованная плита, с приколотой сверху плотной серой бумагой. Все это функционировало, как автоматический кульман. Над растянутым листом передвигался механизм с чернильным пером на конце и на глазах создавал карту. Карту временных ускорений и Провалов, таинственных пассатов и тайфунов, которые могли нанести столько вреда жителям страны.

Мастера, обслуживавшие цайтмессер, только в первый момент показались Анке стариками. Просто они принадлежали совсем к другой расе разумных, это были вполне крепкие мужчины и женщины, маленького роста, с белой кожей альбиносов, маленькими глазками и крючковатыми носами. Когда двое из них пробежали мимо с огромной масленкой наперевес, Младшая с удивлением услышала немецкую речь.

— Это германские кобольды, — шепнул дядя Саня, — Высокооплачиваемые спецы. Выражаясь нашим языком, они тут в долговременной секретной командировке.

Кобольды носили темно-коричневые куртки, бархатные штаны с подтяжками и сумки с инструментами на боках. Двое из них неотлучно находились внизу, возле плавно качающихся маятников. Они варьировали грузы, замеряли путь, пройденный стрелами маятников по бумаге, записывали показания и передавали их по переговорной трубе наверх. Наверху же, под куполом четырехэтажного подвала, в скрещении балок сидел в будочке другой кобольд и каким-то хитрым приборчиком замерял скорость вращения вала. Ставший чересчур любезным, Фибо изо всех сил старался, чтобы Анка поняла, как действует механизм, но она все равно чувствовала, что безнадежно тупит. Она кивала, а перед глазами вставала серая морда червя, горгульи, желтый паук милорда Фрестакиллоуокера и бритый череп барона.

Когда выбрались наверх, состоялась очередная вязкая, чересчур торжественная процедура прощания.

— Я намерен сегодня же отбыть в родовой брох для выполнения формальностей, — барон почтительно прикрыл глаза, и на его сомкнувшихся веках заиграли желтые зрачки татуировки.

— Только после того, как вы почтите своим присутствием нашу свадьбу, — напомнил фомор.

— О, боже, — одновременно произнесли Анка и советница.

Цветочный народ

Вечер не предвещал неприятностей.

Веселились все. Младшая слегка отупела и осоловела от одного лишь запаха крепкого ячменного пива, медового эля и травяных настоек. Казалось, что одновременно плясал и пил пиво весь город. Гул тысяч голосов каждые полчаса заглушался коротким звоном часов, а раз в час производился выстрел из пушки. Сам герцог Фибо любезно вызвался быть гидом по ярмарке и окрестностям. Он же успокоил Анку, объяснив, что по окончании праздника пушку спрячут до следующих торжеств, и горожане смогут спокойно засыпать. Барон Ке ловко отговорился от участия в общей экскурсии и взвалил на себя приготовления к вечерней трапезе. В самом городе все равно было слишком шумно, а на постоялом дворе герцога гости буквально спали друг у друга на голове. Поэтому посовещались и решили выступить к родовой крепости барона Ке утром, а вечер провести за городской стеной. Досточтимый Фибо договорился с хозяином Фермы-у-Реки, что тот примет на постой всех гостей и, вдобавок, соорудит праздничный свадебный ужин за счет Палаты септов. Получив неожиданный кредит, барон развернулся на полную катушку. Выписал из городской таверны лучших поваров, заказал жареного быка, внутри которого полагался жареный баран, в нем — поросенок, утка, и все это в грибах, кореньях и так далее. Заказал фейерверк, фокусников, музыкантов и танцоров на проволоке.

Ферма-у-Реки оказалась грандиозным сооружением, одновременно водяной мельницей, постоялым двором и таверной. Было заметно, что ее надстраивали и улучшали в течение нескольких столетий. Там и сям сохранились покосившиеся деревянные амбары, зато гостиницу строили уже из белого кирпича, а здание мельницы, напротив, было сложено из неровных гранитных плит. Путь от города занял почти час, но Младшая не волновалась, потому что их теперь сопровождали два германских кобольда с приборами, дюжина закованных в доспехи рыцарей, и в два раза больше копьеносцев с факелами. Фибо дал понять, что такой компанией они и поедут утром до владений баронессы Ке де Урр. На Ферме немедленно затеялась бешеная подготовка к свадьбе, все были полны энтузиазма, от герцога до голопузых детей мельника, носившихся по двору с метлами. Смущалась только Мария, а тетя Берта, невзирая на все могильные танцы, не могла скрыть печаль от смерти брата. Видимо, в Изнанке понятия не имели, что такое траур, потому что первый же тост подняли за дядю Эвальда, но с такими радостными воплями, словно женился именно он. Потом пили за прекрасную невесту, а Мария довольно сильно накачалась и глупо хихикала. Потом в каминный зал ввалилась новая партия гостей, это были пикси во главе с милордом Фрестакиллоуокером, еще изрядно слабым, но непременно желающим поздравить молодых. Потом прибыл на четверке вороных Его милость, пэр Ваалдахте, представитель славного Абердина, быстро наклюкался и принялся нудно объяснять Марии, почему реанимации следует разместить именно у него на родине. Вслед за назойливым бородачом пришла вся семья мельника, они хором пели и танцевали и потащили всех в круг. Анку слегка мутило от запахов жира и пота, от смрадного табачного облака и крепкого эля, который ей сначала показался сладким ликерчиком. Пили за всех королей Логриса поочередно, за членов Палаты септов поочередно, за славный урожай, за Его ученость, за родителей Его учености, за первую жену Его учености.

Никто не заметил, когда из-за стола пропали Бернар и дядя Саня. Наверное, не только они отчалили во двор, где разгорался новый виток веселья. Когда фэйри поскидывали рубахи и затеяли мужские танцы вприсядку, Младшая потихоньку выскользнула на улицу. В небе взрывались голубые и оранжевые огни, охряная луна прыгала по Млечному пути, от реки доносился шум массового купания. Столы для проезжающих были накрыты под навесами, здесь тоже ревели волынки, шла игра в астрагалус, боролись рестлингисты и стравливали кикимор.

В конце концов, она успешно добралась до кареты магистра и решила, что здесь-то ее точно оставят в покое, Но случилось иначе. Анке помахал рукой из своего домика возница: он закусывал там, внутри, а миску с горячим супом ему подавала молоденькая девчушка в холщовом платье до земли и деревянных туфлях с загнутыми носками. Девушка нахмурилась, разглядев под плащом Младшей джинсы, ее глаза округлились, она зашепталась с кучером. Анке стало неловко, что она приперлась, когда у фомора намечалось любовное свидание, ей захотелось запереться в каюте и переждать там, но тут из низенькой дверцы мельницы показался раскрасневшийся Бернар со здоровенным кувшином, за ним дядя Саня под ручку с краснощекой красоткой. Дальше, схватившись за руки, вели хоровод четверо младших рыцарей с дамами сомнительной внешности, Дамы распевали песни, стучали кружками и требовали продолжения банкета. Замыкал шествие сам милорд Фрестакиллоуокер, расстегнутый, хмельной, в перекошенной зеленой шапочке. Анка инстинктивно отпрянула в темноту кареты. Совсем недавно она мечтала найти Бернара, а теперь почему-то передумала. Она вовсе не ревновала к этим тощим мелким крестьянкам в деревянных башмаках, от которых разило брагой.

Но ее заметили. Или учуяли. Впервые Анка в полном мере ощутила досаду от близкого общения с фэйри. От их сверчувствительных носов и острых глаз честному человеку никуда не спрятаться! Пока в хоровод вливались свежие силы, Бернар бросил товарищей и нетвердой походкой приблизился к карете.

— Аня? Ты чего там прячешься? Все здорово, правда? Тебе нехорошо, ты заболела? Его милость предлагает ехать кататься до Старого моста, но Его ученость магистр Уг нэн Наат настоял, чтобы мы не уезжали ночью с Фермы, — Бернар протянул руки, помогая Анке спрыгнуть, но она осталась на высокой подножке. — А ты как думаешь? Чего ты молчишь? Хочешь, поедем с нами, покатаемся?

От него несло пивом и табаком.

— С кем это «с вами»?

— Ну... со мной и с моими друзьями. — Он широко повел рукой, а другой рукой попытался взять ее за талию. Анка резко отодвинулась, и парень едва не свалился. — Аня, ты чего?

— Ничего. У тебя друзья, я очень за тебя рада.

Дядя Саня, возглавлявший хоровод, по пути, под хохот женщин, опрокинул в себя еще кружку эля и повел свой нетрезвый отряд в обход двора, в сторону мельницы. Многие хватали факелы, кто-то падал, кто-то без умолку хохотал, девушки визжали, надрывались волынки и лютни.

— Анечка. Ты почему сердишься? Ведь это мои друзья, мои кровники. Все, ты понимаешь? Не только папа и мама, а вообще все, кто здесь живет. Это так здорово, я только этим вечером понял.

— Что ты понял? Что я тебе больше не нужна?

Он несколько секнуд разглядывал ее, не соображая, затем тряхнул гривой и расхохотался.

— Эй, чего ты ржешь? — разозлилась Младшая. — Чему ты радуешься? У меня вот нет повода плясать. Пока вы пляшете, с моим братом там могут такое сделать.

— Тебе же объясняли, мы догоним время Верхнего мира, — попытался отбиться Бернар. — Его ученость считает, что, при определенных обстоятельствах, мы можем выйти через Запечатанные двери даже раньше, чем зашли.

— А почему мы не поехали сразу к барону, а придумали эту дурацкую свадьбу? Только не говори, что этого требовал ваш расфуфыренный герцог. Вам просто надоело, вам хочется повеселиться! Зачем мы торчим в этой навозной куче? Вот что я тебе скажу, Бернар, — Младшая медлила на ступеньке, словно не замечая протянутых к ней рук. — Ты собираешься теперь хлестать пиво, кривляться перед своими милордами и, как попугай, повторять их чудесные имена? Если так, то меня в свою компанию не зови! Я поеду одна.

Улыбка медленно сползла с лица парня. Бернар постоял еще несколько секунд, растопырив руки, затем покраснел, оглянулся, нет ли кого поблизости, и полез в карету.

— Аня, что случилось? Я не имею права говорить иначе, здесь принято, упоминая человека в третьем лице, даже если его нет рядом, называть его титулы и родовые имена. Мы не в России, здесь совсем другие законы.

— Ага! Про законы я помню, и помню, что говорила ведьма про самый главный закон. Кто попал в Изнанку, забывает о своих родных и о своем долге. Он хочет только одного — остаться тут навсегда. Ведь правда же, тут здорово, Бернар? Такие милые люди, и девочки на любой вкус, и нет обычных, которых надо бояться!

— Ты не права! — Он покраснел еще сильнее, и Анка поняла, что попала в точку. — Ты не права, я никого не забыл.

— Бернар, ты становишься другим. Ты никогда раньше не подсмеивался надо мной. Ты не отворачивался, когда я тебя зову.

— Ты не понимаешь! — Он схватил ее за руки. Впервые за долгое время Младшая ощутила его совсем близко, однако Бернар ее снова разочаровал. Вместо того чтобы проявить хоть какую-то ласку, он тревожно оглянулся на открытую дверь, не подслушивает ли кто, и заговорил одновременно резким и умоляющим шепотом. В нем словно боролись два человека. — Ты должна понять, что здесь все иначе. Я обещал, что мы будем вместе, обещал, что не брошу тебя, и я выполню обещание! Если даже все отвернутся, я найду твоего брата и спасу любой ценой!

— А вот этого не надо, — вставила Анка.

— А? Чего не надо? — в запале не расслышал фэйри.

— Любой ценой не надо, — Младшая высвободила руки. — Пусти, мне больно. И любой ценой мне ничего не надо. Если ты помешался на своем Священном холме, значит, будешь его искать любой ценой? Даже если все погибнут вокруг, да? Даже если придется кого-нибудь убить, ты будешь искать свой проклятый Священный холм?!

Она вырвалась и спрыгнула вниз. В глубине души Анка, конечно же, надеялась, что Бернар побежит следом, но он не побежал. Младшая побродила в потемках, чувствуя настоятельную потребность прилечь. Ее окликали, радушно приглашали к столам: весть об обычной девочке, направляющейся на страшный далекий континент, облетела уже, кажется, всю подземную Британию. Анка вежливо раскланивалась, пятилась, подставляла шею под бусы и обереги. Ока обошла все четыре стола во дворе таверны, добралась до запертых ворот со стражником на верхотуре, но ни Бернара, ни Саню больше не встретила. Несколько раз мимо нее, с гоготом, искрами и песней проносился хоровод, приходилось уступать дорогу. Собственно, Анка о Бернаре не слишком-то волновалось, много чести волноваться о всяких пьяных дурачках. Но ей становилось все хуже, давало о себе знать выпитое спиртное. На всякий случай Младшая решила сделать еще кружочек вдоль стены постоялого двора. Она помнила, что, когда подъезжали, был мост, затем низкая полуразрушенная стена кладбища, запруда с мельничным колесом, а потом — широкий выметенный двор с постройками и красивой четырехглавой башней таверны. Недалеко от стены лес был вырублен, трава скошена. Лорд Фибо показал на траву и пояснил, что где-то здесь существует «ночная граница», и стережет ее цветочный народец. После захода солнца они зажигают голубые сигнальные огни, оберегающие Ферму-у-Воды от нечисти. Якобы договор с цветочным народцем подписал еще прапрадед нынешнего хозяина, лет пятьсот назад, и с тех пор Добрые Соседи платят цветочным эльфам толику от урожая зерна и готового хлеба. Младшая тогда загорелась узнать побольше о цветочных эльфах, которые, со слов герцога, даже по сравнению с клури каун были малышками, но, как всегда, ее отвлекли на самом интересном месте. Фибо засмеялся и посоветовал ей особенно не обольщаться, мол, цветочные не совсем разумны. Иногда с ними можно общаться, но без слов, а чаще они вовсе не подпускают к себе.

Младшая решила, что лучший способ проветрить мозг от спиртного — это прогуляться вокруг мельницы, а если повезет — издалека понаблюдать за выкошенной «нейтральной полосой» вокруг стены, вдруг удастся пообщаться с крылатыми малышами? Этот маневр показался ей совсем несложным.

Она покинула освещенное пространство, слегка поплутала среди конюшен и овчарен, пока снова не выбралась к свету, со стороны зерновых складов. Там горели факелы, нефть в бочках, и, невзирая на выходной и всеобщее веселье, шла отгрузка зерна с подводы. Отгрузка велась, мягко говоря, своеобразно. Анка вначале чуть не прошла мимо, эка невидаль — телега с мешками. Потом до нее дошло, что мешки сами соскакивают с высокой подводы, сами выстраиваются в ряд и соскальзывают по желобу в нутро мельницы. Под фонарем на крепком деревянном крыльце пыхтели трубками два сына мельника и с ними белоголовый, белобородый толстяк, наверное — поставщик. Все трое чинно беседовали, отмечали на дощечке количество принятого товара и совершенно не смущались отсутствием грузчиков. Сыновей мельника Анка запомнила, когда они пели и выплясывали поздравительный танец «невесте». Толстого она раньше не встречала.

Младшую снова начало мутить, как и наверху, в свадебном зале. Она обошла сторонкой мельников, посидела немножко на распиленных пнях, вдыхая вкусный смолистый запах лесопилки. Ее, безусловно, сразу заметили, даже в полном мраке фэйри прекрасно ориентировались, но из вежливости не стали окликать. Когда прошел приступ рвоты, снова стало легко дышать, Младшая немножко успокоилась и... замерзла. Как раз охряная луна спряталась за тучу, а ее лиловая подруга подсвечивала снизу восток. Младшая встала, хотела вернуться назад, к мельникам и подводе с летающими мешками, но передумала, застеснялась вдруг, что они слышали, как ей худо. Она пошла обратно, в темноту, наугад, слушая нестройное пение, завывание волынок и стук пивных кружек. Несколько раз стукнулась коленками и чуть не разбила нос о невидимые преграды, затем поняла, что окончательно заблудилась в лабиринте хозяйственных построек, и решила идти, никуда не сворачивая, вдоль высокой стены, сложенной из грубых камней. Младшая рассудила, что, скорее всего, это та самая внешняя стена, которая идет в обход мельницы. А раз так — она неминуемо вернет ее к освещенным окнам постоялого двора и теплой постельке в карете.

Невзирая на все недавние приключения в замке, она и не подумала испугаться.

А чего, собственно, пугаться в самом центре страны, где все такие дружные, нет никаких разбойников, не водится диких зверей, а демонов давно оттеснили на окраины? Анка повторяла себе это последние десять минут, когда пение стало стихать, а освещенные окна так и не показались. Правой ладонью она непрерывно прикасалась к шершавой поверхности камня, иногда натыкалась на разные бестолковые предметы — пустой бочонок, сваленные грудой плуги, колоду для рубки мяса, но хозяйственный двор все не желал заканчиваться. В какой-то момент Анка поняла, что больше не слышит пения, а потом правая рука провалилась в пустоту. Открытая калитка... Анка проклинала себя, что не удосужилась прихватить спички. В карете у магистра сейчас так тепло и замечательно, возница раскочегарил печку, та раскалилась и уютно потрескивает, в щелях шебуршатся сверчки, вокруг бродят огромные пастушьи собаки, ни капельки не опасные для постояльцев, но враги всех злодеев.

А она, как дура, зачем-то поперлась гулять вокруг мельницы! То есть, если быть до конца честной, она отдавала себе отчет, куда и зачем поперлась. Ей совершенно необходимо было увидеть Бернара в компании разгульных сельских девчонок, тех самых Темных фэйри, породниться с которыми ему так не терпелось. Вот скоро и породнится, никто ему мешать не станет, она-то уж точно слова не скажет! Если этому обормоту не терпится по весне обзавестись любовницей или невестой, — скатертью дорожка! Только тогда незачем было болтать всякие горячие слова, обзывать при всех своей девушкой и намекать на гениальных фоморов, которые, якобы, умеют совмещать генотипы! Ей всего пятнадцать лет, и никакие генотипы с дураками она совмещать не намерена. Она очень хорошо заметила, как Бернар плясал с девчонками и обнимался с ними. А может, и не только обнимался, И дядя Саня тоже! Но Саня старый, он с женой на Алтае еще расстался, она там и живет с детьми, так что ему волочиться за юбками можно. Конечно, молодцы оба, наклюкались и побежали обжиматься. А эти-то местные и рады стараться, юбки задирать. Конечно, не каждый же день такие гости из Верхнего мира, да еще городские, типа, офигенно культурные. Ну и пусть дурной Бернар тут торчит, плевать она на него хотела!

Внезапно Младшая поняла, где находится. Обрадовалась, а потом слегка испугалась. Она стояла в проеме калитки, выходившей на речную плотину. Это была вовсе не стена, огораживающая двор постоялого двора, а совсем другая, которую они проезжали по пути сюда. Эта каменная ограда тянулась неизвестно куда, и неизвестно, как далеко Анка вдоль нее ушла. Очевидно, она все-таки опьянела, раз упустила предыдущую калитку и как-то сумела выбраться на задворки. Прямо под ногами плескалась темная вода, течение было медленное, в илистом зеркале отражались звезды. За стеной покачивали ветками кряжистые ясени и вязы. Почти касаясь лица, промчалась с писком стайка летучих мышей.

Анка вышла в калитку. Слева, в наползающем тумане, она различала силуэт мельницы и громадное восьмиугольное колесо, неторопливо черпающее и отдающее реке воду. В верхних этажах мельницы светились огоньки, там до сих пор шла работа. Постоялый двор и трактир остались еще левее.

Как же она успела так далеко умотать?

Первая иголочка страха кольнула ее в сердце. Можно попытаться вернуться назад тем же путем, держась стены теперь уже левой рукой. Но кто поручится, что она не запуталась до того? Младшая уже совсем не была уверена, что все время шла вдоль стены. Кажется, после лесопилки она пару раз свернула, обходя какие-то сарайчики.

Можно было, конечно, закричать, но тогда... Она представила себе, как будет стыдно, когда сбегутся люди, с оружием и собаками, бросят веселье, а многие вообще проснутся. Они прибегут, окружат ее с фонариками, и ей придется объяснять, что ничего не случилось, просто стало страшно и потому пришлось поднять на ноги всю округу.

Анка решительно развернулась к ограде, и тут...

Тут она заметила цепочку голубоватых огней у себя за спиной и невольно похолодела. Винные пары окончательно выветрились. Младшей моментально припомнились слова лорда Фибо насчет границы голубых огней. А потом то же самое повторил хозяин постоялого двора, высокий пузатый фэйри, красноносый и беззубый. Все шумели, орали, и Анка тоже слушала вполуха, а когда переспросила, ей сказали, что можно не беспокоиться, главное — ни в коем случае не уходить за границу голубых огней. Полуразумные цветочные эльфы, которых полно водилось по берегу реки, не гарантировали безопасности за пределами круга. Защитить от демонов цветочный народ не мог, но уже пятьсот лет исправно предупреждал о кикиморах, водяных пони, совах-оборотнях или глейстигах.

Младшая всполошилась. Ока ухитрилась перешагнуть границу холодных голубых огней, но, к счастью, не успела уйти далеко! Раз огоньки голубые и стоит тишина, только стрекочут насекомые, значит — внутри круга все спокойно. Кажется, хозяин предупреждал, что в случае опасности цветочный народ поднимает шум, а голубые огоньки сменятся красными, похожими на волчьи глаза.

Анка шагнула назад, в проем калитки, и поскорее перебралась за границу голубоватого свечения. Казалось, что искрят закрывшиеся на ночь цветы. Потом в траве обозначилось легкое шевеление, словно взлетела стрекозка. Младшая поколебалась немного, уж очень интересно было бы понаблюдать за настоящими эльфами. Не за глупыми пьяными мужиками, в одного из которых ускоренными темпами превращался Бернар, а за теми самыми, о которых сложены сказки.

Нет, ей вовсе некуда спешить. И совершенно незачем так быстро покидать столь замечательное место. От скошенной высокой травы пахло так же, как в детстве. Короткими сонными трелями перекликались ночные пичуги, их ласковое курлыканье подтверждало, что рядом нет хищников, и не ожидается непогода. Ветер блудил где-то высоко в компании желтой луны. Младшая ощущала смутное, плаксивое томление в груди, как будто вот-вот должно произойти что-то печальное и светлое одновременно.

Ей показалось, что где-то очень далеко Бернар выкрикивает ее имя. Ничего, пусть попляшет со своими кудрявыми родственницами, которые моются, небось, раз в месяц! Тихонько дышал лес, вдали ухали совы, а звезды сияли так ярко, что, кажется, можно было читать газету, Постукивало мельничное колесо, подвывала музыка, визжали девушки. Анка опустилась на колени и протянула руки к голубым искрам. От травинок, от уснувших бутонов по кончикам пальцев потек голубой прозрачный огонь. Он добрался до локтей, обвивая кисти рук, как нежный шелковый платок. Огонь пульсировал, стекая обратно, впитываясь в траву.

— Мне очень плохо, — неизвестно кому пожаловалась Младшая. — Мне плохо, потому что меня здесь никто не любит. Меня любит мама, но она очень далеко. Еще меня любит брат, но он... с ним еще труднее. А мама сейчас, я знаю, что она сейчас бы сказала. «И в кого ты у меня такая правильная дурочка?»

Анке показалось, что сбоку, на периферии зрения, среди высоких стеблей речной травы показались два крошечных человечка, оба с огромными глазами навыкате и двумя парами очень быстро трепещущих крыльев. Она повернула голову, но снова увидела только маслянистый плеск реки и колыхание водорослей. Но кто-то за ней наблюдал из травы, совершенно точно!

Вместо того чтобы замолчать, она странным образом воодушевилась и продолжала делиться своими горестями.

— Это потому, что я вечно ко всем привязываюсь, как банный лист, так маманя тоже меня называет. Вначале мы жили себе спокойненько в поселке, в школу ходили, и тут приперся Лукас со своей огромной черепахой-реанимацией. Я могла дома сидеть, а вместо этого побежала за Марией. Стала Марии помогать, и раненых бинтовала, и, когда ей плохо было, тоже с ней сидела.

И что? И ничего: как была она деревяшка, так и осталась. Только себя любит и о черепахах заботится, чтобы прожить подольше. Я ее раньше любила, Марию, мне казалось, что она всем людям на Земле помочь хочет. Атланты эти, они Валечке столько наобещали, а все обманывали. Им главное — только для себя.

Ее слушали. За ней наблюдали. У Анки появилась твердая уверенность, что это очень важно — рассказать и попросить совета. Хорошим рассказчиком она себя вовсе не считала, однако те, кто слушал сейчас ее речь, и не нуждались в приглаженных, правильных оборотах. Спроси кто, Анка не смогла бы объяснить, зачем она это делает.

— А потом я помогала доктору Шпееру. Он очень был хороший хирург, честное слово. Я даже так думаю, такого хирурга можно долго искать, и не найдешь. Потому что он несколько человек безнадежных при мне спас. Он профессора Харченко спас тоже. Я к нему так привязалась. Если совсем честно, даже полюбила немножко. Ну, не так, как парня, а, короче... короче, неважно. Он никогда мне ничего плохого не делал, разговаривал обо всем, показывал, учил. А потом его убили. Оказалось, что он предатель и обманщик. Только я так и не поняла, почему предатель. Он у атлантов хотел секреты реанимации разузнать, чтобы все люди могли пользоваться. Вот так. После Шпеера мне поговорить больше не с кем. Бернар совсем другой стал. Я раньше ревела, как дура, за него переживала. Я все для него делала, все что просит. Чуть не померла со страху, когда этой собаке кровь давала свою лакать. Думала, заору, когда зубами вцепился, мог ведь руку всю откусить. Не заорала. И потом, когда кошки напали, не орала. Это не потому, что я смелая, нет. Трясусь, как заяц. Просто я думала, что раз мы вместе, с Бернаром и остальными, то и должны все вместе до конца. А они... Никто за меня не переживает. Они каждый за себя, им наплевать. Им только покажи острова волшебные. А если бы Мария им могла сама черепах сюда спустить, все про меня забыли бы и про Вальку уж точно. Ой, да что же я все жалуюсь? Мне просто обидно, что опять я им помогать должна. Ритуал какой-то выдумали, прямо как индейцы какие-то. Вот если бы мне попались эти друиды, которые через мост пускают, я бы им все объяснила. Я бы для них уборщицей согласилась работать, что угодно. На периферии зрения кружило несколько тонких голубоватых фигурок. Они то вальсировали в дрожащем воздухе, то сливались с голубым сиянием цветов. Получался неровный шар. Когда Младшая случайно резко взмахнула рукой, шар распался.

— Не бойтесь, — улыбнулась им Младшая. — Я вас не трону. Мне просто ужас как интересно посмотреть на настоящий цветочный народ.

Однако на ответ она не слишком рассчитывала. Ведь цветочные эльфы, если они существовали, вряд ли понимали русский язык.

— Когда я была маленькая, я верила, что вы где-то есть, — поведала цветочному народу Анка. — Честное слово, не подумайте, что я вру. Я даже думаю, что раньше вы и вправду водились у нас, а потом вам разонравилось, да?

Младшая нашарила в траве корягу и уселась поудобнее. Ей очень хотелось повернуться налево и посмотреть на антрацитовую гладь реки. Там, у самого берега, в камышах, что-то происходило. Краешком глаза Младшая различала вращение, словно несколько полупрозрачных фигурок пританцовывали над водой. Постепенно они начали создавать новый шар: наверное, при такой геометрии им было легче общаться.

— А хотите, я вам расскажу мою самую любимую сказку? Я ее слушала в детстве и всегда плакала в середине, когда крот забирал Дюймовочку в свою нору. Зато потом я ждала, когда бабушка начнет читать про принца. Да, представляете себе, я ведь понимала, что все это сказка и никаких принцев нет, но... Ой, то есть, я не это хотела сказать! Совсем не это. Принц у вас наверняка есть, и наверняка он самый красивый, это у нас на севере никаких принцев. У нас и лето, знаете, какое короткое? Месяц прошел, и все, в августе уже вечером без куртки не выйдешь, какие уж тут цветочные народцы.

Крошечный человечек, в высоту не больше ее ладони, завис в полуметре от Анкикого лица. Она продолжала говорить на выдохе, боясь набрать воздуха в легкие и спугнуть самое большое чудо в своей жизни.

Потому что человечек был настоящим маленьким принцем. Почти таким, как тот, нарисованный в книжке про Дюймовочку. Правда, у того, который в книжке, насколько Анка помнила, в лице почти в точности повторялись туповатые черты игрушечного пластмассового Кека, а этот нисколько на дружка Барби не походил. Если его увеличить до размеров обычного человека, то получился бы сущий уродец, с коротенькими ножками, слишком мощным плечевым поясом и выпученными лягушачьими глазами, которые легко поворачивались во всех направлениях. Но все равно он был прекрасен. Он не умел говорить, но зато так выразительно слушал! За спиной у «принца» часто-часто, как у стрекозы, мелькали голубоватые жесткие крылья, а на зеленой грудке имелись целые две пары тоненьких рук, похожих на лапки. В верхней паре лапок крылатый эльф сжимал прозрачную палочку, размером со стержень от шариковой ручки. Внутри палочки как будто перекатывалась искорка, а с одного ее конца постоянно истекало в воздух сиреневое свечение.

— Как жаль, что вы не умеете разговаривать, — почти шепотом продолжала Младшая. — Но ничего, я вам все равно расскажу историю про Дюймовочку, вдруг кто-нибудь из вас ее тоже слышал? — И она вполголоса начала рассказ. Вначале несколько раз сбивалась, путалась, приплетая куски из других сказок, приукрашивая и прихорашивая полузабытых персонажей. В процессе ее рассказа к первому эльфу присоединились еще двое, тоже с волшебными, заряженными энергией палочками: эти, несомненно, были девочками, потому что ножки их не болтались свободно в тонких зеленых штанишках, а были укрыты длинными узкими юбочками. Анка, как и прежде, не смела взглянуть им прямо в глаза, она ощущала кожей лица удары легкого ветра от их крыльев: видимо, цветочных собиралось все больше и больше. Младшая закончила про Дюймовочку, переключилась на Золушку, потом на Белоснежку, ловко заменив гномов представителями цветочного народа.

В какой-то момент она отважилась оглянуться и едва не вскрикнула от восторга. Замшелая каменная стена, выкошенный луг, осока и камыш вдоль реки — все было покрыто сияющим переливчатым ковром. Цветочные лазурной бахромой висели на ветках ясеня, раскачивались на уснувших бутонах, несколько десятков их кружили в воздухе единым облачком, сцепившись нижней парой рук, а верхние расставив в воздухе, словно все они одновременно дирижировали оркестром. Анка догадывалась, что русский язык им недоступен, но не прекращала рассказ. Она чувствовала, что нужна им. Что-то очень важное исходило от нее, что-то очень нужное для крылатого народца, коли их собралось так много. Она смутно слышала, как ее зовут, ее уже искали по двору с факелами, несколько фэйри, смешно коверкая русскую речь, повторяли «Ания, отзжовиесь, гьэдьэ тьи?»

Фибо утверждал, что крылатые крайне редко подпускают к себе. Крайне редко, такие случаи занесены в Хроники Темного двора. Раз уж они собрались, значит, им интересно.

Анка набрала побольше воздуха и замахнулась на эпохальное произведение. С множеством собственных добавок, улучшений и исправлений она началапересказывать «Щелкунчика». Гофман, несомненно, узнал бы много нового про своих литературных героев, особенно его поразили бы невероятные приключения цветочного принца и дюжины его родственников обоих полов, которые совершенно оттеснили прочих персонажей. В процессе Анка увлеклась, она так рычала и пищала, озвучивая мышиные роли, что передние ряды слушателей, облепивших травинки и кочки, попятились в темноту. Зато полянка, на которой в окружении цветочных сидела Анка, с каждой минутой освещалась все сильнее. Слабый голубой поток, исходивший раньше от мелких невзрачных цветочков, усилился светом, который давало облако сцепившихся в полете эльфов. У Анки пересохло в горле, но она, не останавливаясь, почти исступленно вела повествование о борьбе заколдованного принца и трехголового мышиного короля. Она молотила и молотила языком, ощущая сильную внутреннюю потребность поделиться с кем-то, кто бы ее выслушал. Вроде бы речь шла совсем о другом, но на самом деле, и Анке почему-то чудилось, что цветочные человечки тоже понимают это, — речь шла о ней. О ее несчастном братике, который вечно попадал в беду, и обо всех остальных, которые вроде бы хотели помочь. Они хотели помочь, они так много делали для нее, но не могли помочь в главном — найти этот треклятый Змеиный храм и построить мост, потому что каждый из них думал о себе, а построить мост можно только тогда, когда все вместе, и в одну сторону.

Цветочные взлетали десятками и соединялись нижними лапками в огромную объемную снежинку. Голубые искры соскальзывали с их крылышек, сворачивались в единый, медлительный вихрь. Прозрачные палочки в их лапках пульсировали сиреневым холодным огнем. Сфера раскручивалась все быстрее и быстрее, поднялась над наэлектризованной травой, над выкошенной вдоль стены «нейтральной полосой», в ней наметилась темная пустота, вроде кокона, и кокон этот располагался точно над Анкиной головой. Воздух звенел и вибрировал от мелькания сотен и сотен крыльев. У Анки начала вздрагивать и поднялась дыбом ее растрепанная прическа. Она успела подумать, что со сторокы, наверняка, выглядит ужаснее и тут сфера пошла на снижение.

Захватывая Младшую в самый центр.

Голубые молнии скакали, сталкивались и разбивались друг о друга. У Анки немедленно начали подрагивать сережки в ушах и заныла давнишняя пломба в нижнем зубе. В сантиметре от носа, слева направо и сверху вниз, проплывали тысячи глазок-бусинок, тысячи лапок сцепились между собой. Хаотичное, на первый взгляд, движение подчинялось невероятно сложному, красивому ритму. Уши заложило от стрекотания крыльев и нарастающего высокого гудения. Голубые молнии срывались с боков сферы, втыкались в траву, снизу понесло горелым.

Снизу... Анка на мгновение оторвала глаза от мельтешения «стрекозок» и с ужасом убедилась, что ноги ее давно оторвались от земли. Шар поднимался, захватив ее внутрь, поднимался стремительно, а далеко внизу к стене бежали люди с факелами, и впереди — Бернар.

Рой цветочных эльфов несся навстречу вздыбленному темному горизонту.

Гость Сеахл

Анка сделала шаг.

Под ногой что-то хрустнуло, как будто переломились заиндевевшие от мороза травинки. Младшая ничего не видела в метре от себя, со всех сторон окружал туман — мягкий, пушистый, как сахарная вата. Когда она выдыхала, на щеках оседали мельчайшие капли. Пахло свежим утренним лугом, почти как дома, летом, когда она выгоняла на пастьбу покойную корову Муху.

У левого колена горячим боком терся Добрый пастух. Анка его сразу узнала, но не испугалась, потому что с Ку Ши произошла невероятная метаморфоза. Отважный Ку Ши еще больше съежился, достигнув размеров терьера. Он не выступал вперед, а, напротив, плелся позади и даже порой норовил отстать. Анка каким-то образом догадалась, что размеры Ку Ши напрямую зависели от его самочувствия и его ощущения собственной значимости. В здешних промерзших кустах пес откровенно трусил.

— Откуда ты взялся? — спросила Анка. Слова отскочили от языка и растворились в сырой пелене. Пес, конечно же, не ответил.

Сейчас он превратился в скулящего щенка. То есть он, конечно же, не скулил, но всем видом давал понять, что идет за хозяйкой не по своей воле, а только в силу Договора, и если бы не Договор, скрепленный кровью, то близко бы не подошел к роще.

Младшая сделала еще шаг. Цветочные эльфы покинули ее внезапно, не оставив даже волшебной палочки на память. Высадили ее в густую мокрую траву и рассыпались звенящим покрывалом. Сколько времени ее несли внутри роя? Сколько километров чащоб, лугов с редкими блестками деревень и сонных рек одолели они? А главное — как выбраться назад? Нет ответа.

Из вяло шевелящегося тумана выплыли острые безлистные сучья, стало светлее, и прорезался первый звук. Выдал звонкую трель соловей. Ему ответил другой, третий. Спустя минуту вокруг Анки надрывался невидимый птичий хор. Или даже не хор, а оркестр с хором. Доверив соловьям сольную партию, вступили дрозды, а за ними — малиновки, славки и масса других певчих птиц. Ранний ветер зашелестел листьями, в такт птичьим трелям задорно рассмеялась вода в ручье, скрипнули коряги, плеснула рыба, и вдруг...

Вдруг покров тумана рассеялся, и на Анку опрокинулся самый роскошный, самый цветной и объемный сон, который только можно себе вообразить. Лес, очень старый, но совсем не такой, как угрюмые, торжественные леса Слеах Майт, где тысячу лет назад принцесса клури каун подарила Анке волшебную уздечку. И совсем не такой, как леса Верхнего мира. Нежная трава доставала почти до пояса, цветы раскрывали бутоны и ластились к ногам. С раскидистых, широких деревьев падали зрелые плоды. Яблони гнулись под весом сотен ярко-красных яблок, груши сочились золотым нектаром, грибы путались под ногами. Здесь никто не прятался. Птицы чистили перышки, белки собирали орехи. В прорезанной солнцем зеленой гуще срывали листья оленята, а внизу, у черного зеркала пруда, чувственно терлись шеями красавцы-лебеди. И пахло здесь так...

Младшая вспомнила где-то прочитанное выражение про воздух, который можно было «нарезать, как торт». Ей хотелось упасть в траву, закрыть глаза и дышать. Совсем рядом сладко благоухали огромные цветы, очень похожие на лилии, но удивительного фиолетового оттенка. Из переполненного дупла по коричневому стволу тонкой оранжевой струйкой стекал мед. Какие-то мелкие зверьки лакомились земляникой, случайно давили ее, и аромат давленых ягод вызывал в животе настоящие спазмы. Младшая крутила головой, не в силах двинуться дальше по усыпанной белой галькой дорожке.

Священные рощи.

В тенистой лощине росло одинокое, невероятно крупное для своего вида и, видимо, очень старое дерево. Мощная, заматеревшая рябина, сплошь покрытая россыпями алых ягод. Рябина склонялась над тихим, прозрачным ручьем. Ручей тек по дну лощины, журчал на перекатах, в его кристальной глубине двигались медлительные тени. Младшая пригляделась.

Форели. Ока узнала эту рыбу, потому что папка один раз привозил из Северодвинска и называл ее «царской». Ничего особо вкусного они со Старшим в «царской» рыбине не обнаружили, но кушали тогда с уважением. Немного понаблюдав за рыбами, Младшая заметила еще одну интересную деталь. Она даже спустилась пониже к воде, чтобы получше рассмотреть.

С рябины падали в ручей крупные ягоды. Многие не успевали опуститься на каменистое дно, их узкими ртами подхватывали и глотали рыбы. Они толпились, теснили друг друга влажными серебристыми боками, выскакивали из воды. Это походило на бесконечную, устроенную кем-то кормушку. Однако громадные форели успевали сожрать не все ягоды, многие попадали на дно. После того места, где росло удивительное дерево, вода в ручье резко меняла цвет, становясь кроваво-красной и совершенно непрозрачной. Ручей бежал дальше, до того места, где его поглощало полукруглое отверстие в скале. Но красный цвет воды так и не разбавлялся, даже взлетающие брызги казались каплями крови. Замшелая, поросшая вьюном базальтовая стена проглатывала ручей не навсегда, по ту сторону скалы Анка слышала, как вода снова вырывается веселым водопадом. Ку Ши оставался совершенно равнодушен к форелям и к возможному купанию. Он даже не полез за хозяйкой вниз, а, помахивая обрубком хвостика, дожидался ее на сухом островке. Внешне он стал копией щенка ротвейлера, неуклюжий, смешной и доверчивый. Однако Младшая узнала бы его из миллиона собак, хотя бы потому, как начали пульсировать шрамы на локте и запястье.

Что-то за всем этим стояло. Выбираясь наверх, на сухую траву, Младшая еще раз оглянулась в недоумении. В старой рябине, в рыбах и красной воде таился несомненный смысл, который она, в силу слабого своего умишка, не могла разгадать. У Младшей почему-то возникло подозрение, что алые ягоды здесь никогда не кончаются.

Пока что она не заметила ни капищ, ни мрачных алтарей с черепами. Лес был повсюду, но он не нависал, не давил сверху дряхлой сединой, не опутывал паутиной, не выворачивал ноги гнилыми корягами. Он был везде — прозрачный, с пригорками и лужками, с одинокими сказочными дубками и интимными зарослями спелого ореха.

— Подойди ближе, — повелительный, бесплотный голос раздался не снаружи, а прямо в голове.

Младшая заморгала, инстинктивно заслоняясь от золотого вкусного сияния. Он сидел над травой, не прикасаясь к верхушкам колокольчиков и ромашек. Легкие ковылинки под его свисающими белыми одеждами облизывал ветерок. Старик с глазами молодого убийцы и ватной, кудрявой бородой цвета белой ночи. Он парил в свободной позе, в треугольнике, образованном тремя молодыми дубками. Анке показалось, что друид не один, что за его спиной, в переливах солнечного света зорко наблюдают за ней несколько пар глаз, но проверить свое предположение она не сумела.

Музыка леса стихла, как будто выдернули вилку из розетки. В метре от Анки с кустика упала малиновка. Ока не умерла, маленькие крылышки подергивались, бусинки глаз жалобно отражали мир. С индигового неба тяжко рухнул только что взлетевший лебедь. Заяц выкатился безвольным плюшевым клубком на тропу. Только одно живое существо не поддалось сну. Отважный пастух Ку Ши, потеряв девяносто процентов своей массы, прижимался к щиколотке Младшей горячим колючим боком.

— Ты знаешь, где ты находишься? — спросил человек.

— Нет... то есть да.

— Там, у ручья — Рябина Знаний. Некоторые называют ее Древом Жизни, но они ошибаются, — жрец сухо рассмеялся. — Людям так свойственно находить то, что найти невозможно. Хочешь отведать форели?

— Нет, спа... Ой, то есть, зто славная, вкусная форель, но я непременно угощусь в другой раз.

— Как угодно. Здесь можно благодарить, забудь эльфийские предрассудки. Вероятно, ты права, не стоит тебе пробовать. Лишнее знание отягощает вину, ты не находишь?

Анка не нашлась, что ответить. Незнакомец молчал, ожидая продолжения. Младшая заметила, что приказной тон не покидал его речь, даже когда друид о чем-то спрашивал. Даже когда он просто молча кивал, все равно это выглядело как приказ. Невозможно, или почти невозможно было убедить его в какой-нибудь глупой истине, типа «все люди — братья». Для старца, покойно, как в кресле, висящего между трех дубов, существовали особые законы и правила, по которым он привык жить. Пока друид молчал, Анка вспоминала, что рассказывали ей тетя Берта и Бернар.

Жрецы из Священных рощ унаследовали от предков множество тайных знаний, которыми не желали делиться ни с кем. Их гордость, укрепленная тысячелетиями обособленной жизни, не знала границ. Никто из фэйри не мог толком сформулировать философские взгляды друидов, никто с ними просто не контактировал! Но Хранительница Традиций признавала, что в основе гордыни друидов лежит власть над живым. Фэйри умели многое из того, чему обычному человеку Верхнего мира еще придется долго учиться. Зато друиды, сама память о которых стерлась в хрониках, умели делать такие вещи, на которые не замахивались даже самые отъявленные ведьмы Темного двора.

Якобы любое живое создание могли в один миг сделать мертвым. По данному пункту у Младшей вопросов не имелось.

Якобы возвращали мертвых в мир живых, Тетушка Берта внятно разъяснить не сумела, но Младшая полагала, что речь идет о реанимациях, наподобие пазухи Эхуса, в которой спасали ее саму от пули. Однако тетя Берта упирала на третью ветвь тайного знания. До посещения Изнанки Младшая только рассмеялась бы и втайне покрутила пальцем у виска.

Якобы друиды могли сами спускаться в мир мертвых, а в исключительных случаях — дарили кому-то стороннему такую возможность.

Умереть сознательно и оттуда наблюдать за жизнью живых. Умереть, чтобы воскреснуть в нужный момент. Умереть, чтобы наблюдать. Чтобы доказать иллюзорность самой смерти.

Анка рассматривала белую бороду колдуна и ощущала предательскую дрожь в коленях.

— Занятная у тебя собака, — Друид протянул вперед руку, рукав из грубой льняной ткани задрался, на голом предплечье мелькнули плетеные браслеты.

— Я его сюда не звала.

— А его не надо звать. Покажи руку, задери рукав! Ага, кровит. Вот видишь, девочка, он всегда с тобой.

Черный охотник тоненько заскулил и на подгибающихся ножках пошел к человеку.

— Это пастух, — деревянным языком сказала Анка. Она немедленно представила, как друид убьет пса на ее глазах. Черный пастух не был обыкновенным псом, во многом принадлежал к миру духов, и прикончить его обычными методами было непросто. Но друид использовал как раз-таки самые непривычные методы.

— Он несколько раз спасал нас, — добавила Анка, следя за своей второй, вытянутой тенью, которая кралась вокруг ее ног вслед за первой.

Друид не убил Ку Ши, он даже не прикоснулся к нему, только подержал ладонь в нескольких сантиметрах от загривка. Черный пастух, очень похожий на маленького ротвейлера, опустил голову на лапы и всхлипнул. Анке на долю секунды показалось, что пока друид держал ладонь, в лице его что-то дернулось.

Он как будто выпил что-то неприятное.

— Занятная собачка, — повторил старец, разглядывая Анку со странным выражением. — Но ты даешь ему слишком много крови, он привыкнет и начнет зависеть от тебя. Что ты скажешь, если появится существо, которое тебе противно, но ты его будешь не в силах покинуть? Отвечай быстро!

Анка вздрогнула.

— Я... я, наверное, возненавидела бы такое... такого человека.

— Вот именно, — друид был явно доволен ее ответом. — Ненависть к руке дающего — основа. Ненависть — всегда основа, ты согласна?

Младшая задумалась. Ее первый страх перед обитателем Священной рощи притупился, на смену ему пришла боязнь ответить как-то не так. Она чувствовала себя невероятно тупой. Его ученость предупреждал, что друиды не играют в экзаменаторов, их не интересует эрудиция, поскольку гость не в состоянии сообщить мудрецам ничего нового.

Но им нужен материал для развития. Так туманно выразился магистр и член Капитула.

— Ненависть — сильнее любви, — сказала Младшая. — Но если ей поддаться, она убивает человека.

Анка попыталась заглянуть в глаза старику и убедилась, что это невозможно. Он словно смотрел одновременно в разные стороны и сквозь нее. Причем, когда друиду хотелось встретиться с ней взглядом, то у него это прекрасно получалось, а Анку словно макали при этом в ледяную прорубь. В чертах волшебника не было ничего отталкивающего или коварного. Анка вообще не могла запомнить ни одной его черты. В какой-то момент она сделала потрясающее открытие — друид разговаривал по-русски! Впопыхах она и не сообразила, как же ей удается отвечать, но позже стало ясно, что с русским языком она погорячилась.

Колдун вообще не разговаривал ртом.

— И уздечка у тебя занятная, — с тем же безразличным любопытством произнес друид.

— Мне подарили ее гномики, — Анка потрогала уздечку, закрепленную вокруг пояса. Она про нее успела забыть.

— Вот как? — Друид приподнял бровь. — Впервые слышу, что клури каун кому-то делают подарки.

— Не совсем подарок, — краснея, поправилась Младшая. — Так получилось, что я помогла им поймать водяного коня. Он был очень злой, и...

— Поразительное противоречие, — вдруг перебил ее друид, с такой интонацией, словно обращался к большой аудитории, а Младшая представляла собой не более чем любопытный экспонат для научного диспута. — Вероятно, это наследие этноса, к которому ты принадлежишь. Ты испытываешь стыд оттого, что приняла деятельное участие в убийстве врага. Разве надо стыдиться, когда убиваешь врага?

Младшая растерялась.

— Водный жеребец, м-да... — задумчиво покивал в пространство жрец. — Их много развелось в нижнем течении Клайда. Тебе известно, что он сожрал бы тебя?

— Да.

— Тебе известно, что этот хищник сожрал несколько разумных?

— Да, мне говорили, но...

— Но тебе его жаль. Ты скорбишь о нем, — закончил за нее старец. — Ты скорбишь, потому что с хищником поступили неоправданно жестоко, да? Ты скорбишь, потому что он был красив, а красивое, по определению, не может быть злым, да?

— Ну... я так раньше думала, — Анка почувствовала, что безудержно краснеет.

— Любопытная философия, — отстраненно заметил жрец. — Итак, обе колдовские ипостаси жеребца показались тебе чудесны, поскольку именно такие представления о красоте тебе внушили в детстве, да?

— Да, — автоматически согласилась Младшая и сама на себя рассердилась за эти бесконечные «да». Похоже, она способна только соглашаться!

— А что ты скажешь об этом красавце? — Друид щелкнул пальцами, вытянул руку, и...

Анка невольно отпрянула.

На предплечье у старика, обвивая его игольчатым рыжим хвостом, сидела маленькая горгулья. Впрочем, очень быстро стало ясно, что это совсем не горгулья, а какой-то другой уродец. В Изнанке Младшая насмотрелась всякого, но существо, переваривавшее пищу в наружном желудке, не сумела бы даже вообразить. Мордой оно походило на жабу, а глаза, если это вообще глаза, постоянно ворочались, как два маленьких локатора. Ниже широкого рта на колючее пузо свисал желтовато-прозрачный, влажный мешок, внутри которого переваливались темные комки. Три пары лапок с зазубренными крючками на концах, как у кузнечиков, свободно загибались за спинку, почесывали хвост или трогали пузо. Сосуды вибрировали под тонкой кожей, перегоняя кровь частыми, неровными толчками.

— Это лехээс. Он прелестен, да? Там, где он обитает, их осталось немного. Мы стараемся помочь, чтобы так называемые разумные их окончательно не истребили. Как ты догадываешься, лехээс крайне полезный и добрый зверек. Хочешь его подержать?

Анке совершенно не улыбалась перспектива обнять этот рыжий кошмар, но она сочла невежливым отказаться и, скрепя сердце, протянула руку. Лехээс, или как его там, с хлюпаньем втянул в себя то, что Анка приняла за наружный желудок, отчаянно замахал лапками и засвистел. Оказалось, что с обеих сторон морды у него щели, похожие на жабры, а на огненно-желтой спинке торчат бородавки. Младшая приготовилась к болезненным уколам, но существо ухитрилось не поранить ее ни одной из своих колючек. Оно цепко ухватилось за руку, обвило ее хвостом, а колючки втянуло внутрь. Из бородавок на спине лехээса сочилась клейкая зеленая жидкость.

«Все хорошо, это просто такой зверек, с какой-то другой планеты, — стараясь дышать ртом, уговаривала себя Анка. — Он полезный и очень добрый, и мне он очень нравится»

Лехээс освоился и понемногу выпустил на пузо свой пронизанный капиллярами пищеварительный тракт. Потом скосил на Анку оба фасеточных глаза и смачно испортил воздух. Наверное, он так поступил в знак особого расположения.

— Ты вежливая девушка, — рассмеялся жрец, забирая маленького монстра назад. — Лехээсы ценны тем, что поедают личинку гоа-гоа-чу, во время весенних кладок в саванне. Если разумные их окончательно истребят, саванны южного материка превратятся в пустыни. Человек всюду нарушает равновесие, н-да... Ты поняла, зачем мы тебе его показали?

— Да, поняла. Красота — не всегда полезна. А уродство, оно иногда лучше любой красоты.

— Нет! Не заставляй нас разочароваться в тебе, — строго оборвал жрец. — Я могу показать тебе еще десять тысяч креатур Творца, пока ты не дашь верный ответ.

— Тогда ответ такой... — Анка собралась с духом. — Красота... Красоты вообще не существует.

— Вот теперь мы довольны, — едва заметно улыбнулся друид. Младшей показалось, что он даже взлетел чуть повыше. — Ты сумеешь пройти Ритуал имени, хотя я считаю, что он тебе не нужен. Тебе ли не знать, девочка, что высшая цель — это польза?

— Польза? — как эхо, переспросила Анка.

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Аня, — Младшая рассердилась на себя, что забыла представиться раньше. На всякий случай, она еще раз низко поклонилась.

— Можешь называть меня Гость Сеахл. Младшая не могла поручиться за точность перевода, каким-то неведомым образом происходившего у нее в голове. Зато она заметила, что перевод все-таки существует, речь друида иногда капельку замедлялась.

— Ты пройдешь Ритуал имени в брохе круитни. Обычным это удается нечасто, пикты суровы к своим и жестоки к чужим. Мы можем вспомнить несколько обычных. Трех, нет — четверых. Всего четверо сумели породниться с пиктами.

Младшая не стала спрашивать, что случилось с остальными соискателями, спустившимися когда-то в Изнанку.

— А можно спросить?

— Спроси.

— А почему я тоже «гость»?

— Покажи мне того, кто не гость, — вежливо ответил старик. Младшей фраза показалась натянутой и банальной, но Гость Сеахл дышал спокойствием и уверенностью.

Анка мысленно перекрестилась и кинулась, как в прорубь.

— А почему вы не пускаете меня на Пыльную тропу? Я ведь ничего здесь не испорчу, в Англии.

— Мне кажется, Гость Аня, ты недовольна нашими традициями?

— Нет... То есть, довольна. Но мне не понравилось, что из-за меня погиб дядя Эвальд, а еще Гвидо. Я не хочу жить за счет других, — Младшая даже не сомневалась, что жрецу известно все, что происходило с ней в Изнанке.

— А разве можно выжить иначе? — удивился друид.

— Можно, — твердо ответила Младшая. — Надо просто делать людям добро. Надо поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, — исправилась она. — И тогда не придется...

— Не придется никого кушать? — мягко завершил фразу друид. — Скажи мне, Гость Аня, тебе правится арбуз?

— Да.

— Тебе будет приятно, если я сейчас угощу тебя арбузом?

Гость Сеахл еще не закончил фразу, а прямо перед Анкой на блестящем серебряном блюде возник потрясающий, рассыпчатый арбуз. У Анки потекли слюнки.

Оказывается, она только и ждала этот момент. Она страшно соскучилась по прохладной сахарной мякоти, по хрустким долькам, обнимающим щеки, по неутолимой сладкой жажде. Руки сами потянулись к полосатым ломтям, но поднос проворно ускользнул.

— Корми своего друга, — приказал Гость Сеахл. Младшая сморгнула. Она никак не могла привыкнуть к фокусам друида. В левой руке она держала за шкирку крошечного Черного пастуха, а в правой — громадный кусок арбуза. Пес брыкался, поскуливал и воротил мордочку, не желая принимать угощение.

— Корми, корми! — стальным голосом повторил приказ друид. — Ты обожаешь арбуз, так сделай же приятное своему кровному другу. Поступи с ним так же, как я поступил с тобой. Что такое? Чем ты снова недовольна?

— Я... я... — Анка едва не плакала. Она никак не могла разжать пальцы и все продолжала тыкать истрепанным, мокрым арбузом в мордочку Ку Ши. Тот едва не захлебывался от сладкого сока, скулил и отбивался лапками. Грозный демон Изнанки размером сравнялся с той-терьером. — Не надо, перестаньте же, пожалуйста. Мне все ясно. Так нельзя.

— Что нельзя?

— Нельзя навязывать.

— Ты погибнешь во время Ритуала, раз ничего не поняла! — прогремел друид.

— Я поняла, честное слово. Не всем нужен мой арбуз. Надо делать только то, что полезно всем.

— Что значит всем?

— Всем. Не близким, а большинству.

Арбуз исчез, как и появился. Исчез даже запах. Черный пастух снова лежал у ног, вежливо внимая беседе.

— Ты многого не поняла, Гость Аня, но ты пытаешься, — смягчился друид. — Я задам тебе еще одну простую загадку. И учти, пожалуйста, что ты не обязана найти ответ. Я натолкнулся на эту забавную шараду в одной из ваших телевизионных передач.

Младшая выпучила глаза, но друид и не думал смеяться.

— В одном африканском селенье леопард повадился таскать у крестьян свиней. И делал это так ловко и усердно, что крестьяне объявили на хищника охоту. — Гость Сеахл не говорил, а почти мурлыкал, словно сам был этим леопардом. — Итак, крестьяне всюду поставили страшные капканы, но леопарду долго удавалось их обходить. Он продолжал воровать свиней. Забавно вот что. Неподалеку от этой затерянной деревни несколько очень умных людей, ученые из далекой Европы, из Логриса и Фраккии, изучали жизнь и привычки редких леопардов. Каждый леопард у них был пронумерован и назван красивым именем. Вот как у обычных людей все забавно, ты не находишь? Африканских крестьян они считают глупее себя, потому что те защищают своих свиней от леопарда. А хищнику дают имя, о котором тот даже не догадывается, м-да... Крестьяне все-таки поймали злодея. Он угодил лапой в капкан, лапу раздробило, леопард провел в капкане двое суток. Он плакал от боли, когда его нашли ученые. Ничего странного, что они его нашли первыми. У них были машины и радио. Они ведь делали важное и полезное дело. Пока чернокожие крестьяне занимались всякими глупостями, вроде сбора урожая и разведения скота, восемь ученых следили за их любимым леопардом. Они усыпили хищника, освободили его из капкана и осмотрели раку. Рана не была смертельной, но лапу пришлось ампутировать. Кость раздроблена, в жарком климате началось заражение. Ученые доложили о таком несчастье своему начальству, и очень скоро вся Европа волновалась. Миллионы разумных людей, миллионы обычных сокрушались о том, что красивого леопарда придется усыпить навсегда. Люди возмущались жестокостью и глупостью африканских крестьян, которым были дороже какие-то тощие свиньи, чем редкий хищник. Что ты думаешь об этой истории, Гость Аня? Кому нам следует сочувствовать?

Младшая серьезно задумалась. История таила подвох, и правильный ответ, несомненно, таил подвох не меньший. Казалось бы, все довольно просто, и, будучи телезрителем, она, не сомневаясь, горячо болела бы за смертельно раненного кота. Действительно, в какое сравнение с грациозной пятнистой кошкой могли идти несколько бестолковых хрюшек?

— Я думаю, что крестьяне были правы. Это ведь их леса, их поля. Они привыкли защищать своих свиней от всяких хищников.

Наверное, она что-то опять поняла неправильно. Гость Сеахл хитро улыбался, покачиваясь над травой.

— Я не буду тебя мучить, Гость Аня. Это одна из простейших задач, которые легко решают мои ученики, едва вступившие в седьмой Круг. Однако для тебя эта задача не имеет решения. Ты никогда не встроишь эту задачу в рамки права, которым вы, обычные, так гордитесь. Этим она и ценна, м-да...

— Ценна тем, что не имеет решения?

— Разумеется. — Гость Сеахл откровенно потешался.

— Но тогда... Кажется, я поняла. У каждого своя правда, так? У крестьян и у ученых. И мнения обеих сторон следует уважать.

— Обеих? — нахмурился друид. — Это было бы слишком просто. А точка зрения леопарда? Ее ты даже не берешь в расчет, хотя именно леопард составляет корень задачи. Безусловно, имеется мнение и у свиней, хотя их никто не опрашивал, м-да... Только что, Гость Аня, ты имела возможность убедиться, насколько ограничены границы твоего мышления.

Друид замолчал, а у Младшей снова возникло ощущение, что ее пристально разглядывают нескольхо пар глаз.

— Пока вы, обычные, будете закрывать свой мозг, вы не найдете то, что ищете. Что ищешь ты, Гость Аня?

— Нам нужно попасть на Хрустальный мост, — снова, как в омут, кинулась Младшая. — Потому что мы должны спасти из тюрьмы моего брата.

Вначале она говорила сбивчиво, перескакивала с одного на другое, но, убедившись, что никто не перебивает, успокоилась. Друид слушал, а может быть, и не слушал вовсе. В процессе рассказа он щелчком пальцев снова оживил насекомых, птиц и животных, но не в полную силу, а как бы в полсилы, уважая рассказчика. Из травы к Гостю Сеахлу приползла черная змея, поднялась, быстро высовывая язык, и обвилась ему вокруг лба.

Младшая ухитрилась не заорать и не сбиться.

— Нам нужно, мы должны, — иронически повторил жрец. — Назови мне действительную причину твоего похода, тогда я подумаю, показать ли тебе мост.

Младшая сглотнула. Гость Сеахл погладил змею. Не вставая, протянул руку куда-то назад, выудил из пространства кубок и выпил медленными глотками.

— Вы и так нам все время мешали, — отважилась Анка. — Если не покажете, где мост, мы все равно переплывем пролив. Построим корабль и переплывем.

— Охотно верю, что построите, — Гость Сеахл нисколько не обиделся. — Но приплывете совсем не туда, куда запланировали. По той же самой причине. Лично мне все равно, дойдете вы или погибнете по дороге. Мы и так нарушили традиции Логриса. Обычным не место на Пыльной тропе. Однако... — Друид улыбнулся и стал вдруг похож на доброго Деда Мороза. — Однако нам понравилась твоя настойчивость и твоя вера в добро, Гость Аня. В этом есть что-то новое. Знаешь, почему мы пришли к решению переселиться в Изнанку? — без перехода спросил друид. — Мы спасались от вашей цивилизации и ни разу не пожалели об уходе. Потому что все ваши религиозные доктрины лгут, все, без исключения. Вы поклоняетесь божеству, которое призывает вас к прощению и взаимопомощи, а сами убиваете и грабите друг друга. Мы не могли дальше жить в такой лжи. Наша вера честна. Мы не считаем, что разумное существо доброе, уже потому что оно разумно. Мы никому не лжем. Мы заложили традиции, заключили первые договоры с сущностями из других миров и не верим в вашу доброту. Если нарушить закон и пустить одного из вас, вы непременно обманете и уничтожите то, что мы храним. Вы иначе не можете. Ваша вера — всегда ложь.

— Тогда почему бы меня просто не прогнать?

— Цветочный народец редко к кому прислушивается, — словно невпопад, задумчиво произнес жрец. — Ты так хотела повидать меня, и они тебя услышали. Но дело не только в этом. Вы прекратили жечь своих ведьм. Чему ты удивляешься, Гость Аня? Всего два столетия, как вы, обычные, прекратили уничтожать тех, кто способен был открыть для вас Изнанку. Они способны вывернуть наизнанку вашу медицину, вашу психиатрию и многое другое. Вы убивали тех, кого другие разумные расы берегут и уважают. Вначале мы обрадовались, что обычные становятся разумны. Мы обрадовались, что ваши лживые религии отступают. А потом мы забеспокоились. Пройдет еще немного времени, и количество ваших ведьм и травников вырастет серьезно. Те, кто спаслись от костров, передают умение через несколько поколений. Это значит... Что это значит для нас, Гость Аня?

— Значит, что наши ведьмы найдут Изнанку, — ахнула Младшая.

— Рано или поздно. — Впервые в речи друида прозвучала какая-то эмоция. Он не мог скрыть своих горестных чувств. — Изнанка в сто тысяч раз больше, чем весь ваш Верхний мир, ты знала об этом?

— Не-ет...

— Изнанка огромна, она включает сотни миров. Но их так же легко искалечить, как вы калечите сейчас Измененный мир. Поэтому мы не прогнали тебя сразу, Гость Аня. Мы видим немало обычных, мы бываем там, наверху. Мы всерьез обсуждали, как навсегда разрушить Пограничье и закрыть для обычных все Запечатанные двери. Но разрушать Пограничье тоже опасно, это нарушит равновесие между мирами. Ваши травники рано или поздно найдут входы, тут ничего не поделаешь. И тут появилась ты. Ты убеждена, что вера в изначальное добро и само добро, творимое тобой, — равноценны. Если бы ты была лжива, как миллионы твоих кровников, пес Ку Ши загрыз бы тебя. Если бы ты была лжива, цветочный народ завлек бы тебя в трясину. У нас появилась надежда, что Изнанку можно спасти, если наверху еще есть такие дети. Ты уверена, что мы тебе мешали, но это не так. Напротив, мы сделали все возможное, чтобы раскрыть тебе глаза. Я много раз подталкивал тебя к истине, и Ритуал имени ты должна пережить. Не буду от тебя скрывать — среди нас есть те, кто считает, что обычный не в состоянии прозреть. Есть и такие, кто высказался за вашу быструю смерть, многие надеялись, что Ритуал имени столкнет тебя в безумие. У Младшей по спине пробежали мурашки.

— Однако мне удалось доказать братьям, что тебе следует дать шанс, — продолжал друид. — Покинув Логрис, ты можешь многому научиться, вот в чем проблема. У славянских племен ты можешь научиться отпирать Запечатанные двери. На материк наша власть не распространяется, поэтому Логрис закрыт. Так было и так будет. Если ты станешь сильной колдуньей, мои братья потребуют твоей смерти.

— Но я не собираюсь становиться колдуньей! — воскликнула Анка.

— Так назови же моим братьям истинную причину своего похода, — подался вперед жрец.

— Раньше я думала, что иду спасать брата, — Младшая крайне осторожно подбирала слова. — Но после я поняла, что надо спасать не жизнь каждого из нас, а всех нас, вместе взятых. Ну... то есть, не знаю, как правильно сказать. Раньше я разозлилась, когда узнала, что никому до Вальки нет дела. На всех разозлилась — на Марию, на Саню, на тетю Берту. А больше всего разозлилась на Бернара. После всех этих ужасов я как будто выросла. Я их всех простила, что ли. Я теперь хочу попасть на материк, чтобы помочь им всем. Пусть тетя Берта найдет свой остров, и Саня свой Буян найдет, а Мария пусть приведет черепах. Потому что... — Она заторопилась, боясь упустить главную мысль. — Потому что все это одно и то же, и дерево, которое ищут фоморы, и Священный холм, и острова. Это одно и то же, только они пока не видят.

Она еще многое собиралась сказать, потому что чувствовала, что говорит путано, теряет главную мысль, от этого злилась на себя еще больше. Смахнула со лба травинку, сморгнула и поняла, что ее больше никто не слушает. Священная роща растворилась, вместо солнечного дня над Младшей разворачивался бескрайний ковер звезд, в спину колола острая трава, и со всех сторон нависали встревоженные лица. Бернар, Мария, барон, тетушка Берта, магистр, мельники.

Скачок был столь быстрым, что ее чуть снова не вытошнило. Она снова вернулась на Ферму. Или никуда не улетала?

— Она очнулась, очнулась! — Бернар передал кому-то факел, бросился рядом на колени, жарко поцеловал.

Оххх... По-настоящему поцеловал, в губы. И Анка тут же ему простила все. Ну, как было не простить, ведь он же волновался. Он плакал, он прятал от нее глаза. Вот здорово!

— Что они с тобой делали? Что?! Почему ты молчишь?

Он тряс ее, как грушу. Анка улыбалась. Она не ошиблась — Бернар действительно плакал. И это было самой замечательной новостью за сегодняшний вечер.

Ограниченно годен

Старшему было не то чтобы страшно, а как будто стыдно и неловко. Неловко, точно он по недосмотру угодил в чужую квартиру. Известно, что хозяева погибли и не вернутся никогда, но вещи все равно тебя не принимают. Вещи косятся недоверчиво, острые предметы норовят упасть на ногу, а хрупкие вырываются из потных рук. Даже в рубке Валька повсюду натыкался на мелкий мусор, забытый наездниками. Упаковка носовых платков, фольга от сигаретной пачки, скатанная в шарик, конфетная обертка. Возле ножных петель наездника Старший наткнулся на электронную записную книжку и тюбик с кремом для ног.

Чужой дом, чужие вещи.

Он снял влажные еще носки и сунул щиколотки в гибкие пружинящие петли. Чтобы достать до «наручников», ему пришлось встать на цыпочки и подпрыгнуть. После того как все четыре конечности оказались в мягком, но плотном плену, Старший понял, что совершил оплошность. Из овального кокона в потолке, похожего на осиное гнездо, свисали кончики щупалец, но без офхолдера подключиться к кораблю было невозможно.

Не без труда Валька осзободил руки, затем ноги, На корабле непременно должны были храниться запасные офхолдеры, это он знал по рассказам Лукаса. Боевой Тхол регулярно выращивал новые связные приборы взамен одряхлевших старых, их срывали, как переспелый плод с ветки. Вот только как найти эту самую ветку?

Он перепробовал все разноцветные петельки над дверными нишами. Иногда в недрах корабля что-то шуршало, или менялась освещенность, дул холодный ветер, открывались и закрывались гамаки по периметру зала. Старший почти отчаялся в своих поисках и потихоньку стал приучать себя к мысли об одинокой старости на борту Тхола, когда между лежачим креслом и пористой теплой стеной поднялась из пола зеленая колонна, похожая...

Похожа она была на здоровенный пупырчатый огурец и еще на кое-что не совсем приличное, но Старший смотрел не на сморщенную верхушку колонны. Он смотрел гораздо ниже. В зеленых пупырчатых боках имелись отверстия, затянутые влажной прозрачной пленкой, а внутри... Внутри, под слоем инея, свернувшись алыми калачиками, дремали боевые офхолдеры. Они были похожи на гигантских, заполненных кровью улиток, лишенных панциря. От колонны валил пар. Старший ненароком коснулся бородавчатой поверхности «огурца» и с воем отдернул руку. Это было не просто хранилище маленьких посредников между людьми и летающей крепостью, а самый настоящий морозильник. Чтобы добраться до офхолдера, пришлось обмотать руку курткой, и все равно на запястье потом вздулись пузыри.

Старший понятия не имел, сколько времени следует размораживать связной прибор. Из-за вылезшего из пола морозильника в рубке стало почти невозможно находиться. Иней пополз по стенам, образуя на всех гладких поверхностях новогодние узоры. Даже после того, как Вальке удалось убрать «огурец» в гнездо под полом, он еще некоторое время подпрыгивал и разминался. Потом улегся на пол, больше лечь было негде. Прохладный пол постепенно нагревался и едва заметно вибрировал. Дважды Старший становился свидетелем того, как это делали профессиональные наездники. Обычно им кто-то помогал, их страховали медики.

Потому что боевые офхолдеры иногда вели себя как вредные кусачие зверьки. Лукас говорил, что людям Атласа за тысячу лет так и не удалось выяснить, обладают ли боевые офхолдеры собственным разумом. Тогда Валька пропустил эту смешную мысль мимо ушей. Он прекрасно помнил, как бродил по Питеру с «медузой» на ладони, как она своими ядовитыми выделениями чуть не загнала его в гроб, но не проявила при этом ни малой толики разумности.

Сегодня он остался с замороженной улиткой один на один. Он взял в ладонь ледяную упругую массу, она колыхалась, как брусничное желе.

— Если ты умеешь думать, — прошептал Старший, — пожалуйста, не делай мне больно. Честное слово, я не буду ничего портить, только позову ваших. Я знаю, что ты настроен на своего наездника, но потерпи меня, пожалуйста, хотя бы недолго, мне очень нужно.

Улитка присосалась к виску с чавкающим звуком. Кожу стянуло, как будто на голову поставили лечебную банку. В первый миг Старшему показалось, что не так уж все ужасно: он бодро встал, но ноги тут же подкосились. К счастью, рухнул на мягкий пол и ударился другой стороной головы. Валяться на полу было как-то неприятно и неловко, но вторую попытку встать Валька пока отложил. Вместо этого он нащупал в кармане нож, найденный в каюте атлантов. Про себя он решил, что если станет еще хуже, то придется резать, пока яд не убил его самого. Придется резать, вроде бы на черепе нет больших вен и артерий.

Кожу стягивало все сильнее, возникло жжение, и вдобавок, словно кто-то убавил в «луковице» рубки свет. Валька заволновался, что ослепнет, но полная темнота так и не наступила. В рубке сгустились сумерки, уши заложило, как на большой высоте в самолете, во рту появился кислый привкус. Шум в ушах нарастал, пока не превратился в равномерный низкий гул. Лежа на полу, Валентин вспомнил, как очень давно в лесу лазил с пацанами на геодезическую вышку. Оттуда, через линию поросших ельником сопок, белел краешек моря и дымки Новодвинска. Захватывало дух от высоты и скрипучих промерзших досок, сквозь которые виднелись острые, как бритва, разбитые давнишним взрывом валуны. Чтобы услышать друг друга, приходилось надрывать связки, тяжелый сиплый гул висел над сопками, и казалось, что от него начинается дребезжание в голове.

Старший сделал вторую попытку подняться. Офхолдер на виске разогрелся и набух, впитав в себя добрых триста граммов крови. На багровой коже «медузы» прорезались четыре сосочка, через которые наезднику предстояло соединиться с кораблем в одно целое. Стоило Вальке встать, как его тут же вырвало, хлынули слезы, а нос заложило, как при остром приступе насморка.

Но он не упал вторично, он устоял!

Медленно, словно старенький парализованный дедушка, он поковылял к возвышению в центре зала. Ему стоило колоссальных усилий согнуться, чтобы вставить щиколотки в петли. Из носа закапала кровь, несколько минут Старший шмыгал носом, запрокинув голову. Затем очень медленно распрямился, борясь с тошнотой и сполохами в глазах, поднял вверх руки. Синеватые жгутики петель сами поползли навстречу. «Осиный кокон» раскрылся, как цветок розы, оттуда спустились щупальца, вкрадчиво и мягко присосались к свищам на поверхности офхолдера.

Старший закрыл глаза, мысленно прощаясь с жизнью. Тхол приступил к перекачке крови. Охранные и навигационные системы живого корабля, двигатели и орудийные башни, регенерационные парники и сердечные мышцы — все они чутко прислушивались к новому наезднику, мусолили клетки его крови, передавали по цепочке друг другу сотни тысяч команд и запросов, выясняя, стоит ли доверять приказам этого слабого человечка или следует его обездвижить, скрутить и отправить на хранение в ледник.

Старший не знал, сколько прошло времени. Он провалился в забытье, а очнулся от острого чувства голода. Желудок буквально скручивало, как полотенце после стирки, вдобавок все тело колотил озноб, а язык распух и походил на крупную терку. Тхол не убил его, но высосал столько энергии, что джинсы сползли на бедра вместе с застегнутым ремнем!

В рубке кое-что изменилось.

Яркий желтый свет заливал помещение. Без приказа раздвинулись обзорные экраны, но не на всю ширину, а в виде узких окошек. Однако, как оказалось, наезднику внешние экраны были не нужны. Не меняя позы, продолжая висеть, как распятый грешник, Валька мог с закрытыми глазами видеть все, что происходит в пещере. Он немножко поэкспериментировал с внутренним зрением, пока не убедился, что, по сравнению с Эхусом, Тхол дает пилоту гораздо больше возможностей. Пришлось приноравливаться, чтобы не крутить головойслишком быстро, иначе возникала тошнота, а картинка оказывалась смазанной. Получался полный круговой, а точнее — сферический обзор. Кроме того, стоило пристально посмотреть в одну точку, например, на вытянутую исхудавшую рожу Третьего усатого, который как раз охранял вход в пещеру, как его усы и прыщики начинали приближаться скачками, пока не занимали все внутреннее пространство Валькиного зрения. Несколько секунд Старший с изумлением и веселым ужасом наблюдал, как от дыхания шевелятся волоски в ноздрях у американца. Картинка оставалась абсолютно четкой и не портилась при резких переходах. Старший научился переключать зрение в иные диапазоны, позволяющее видеть в темноте. Он нарочно выбрал для изучения неосвещенный потолок пещеры, а спустя минуту уже в совершенстве изучил каждую каменную сосульку.

Как удалось включить звук, Старший сам не понял. Вроде бы не успел даже толком подумать, а вокруг все зарокотало и загрохотало. Кто-то кричал в мегафон, а эхо многократно усиливало крики.

— Не справишься с управлением! — напрягался Второй усатый, сотрясая каменные своды. — Ты погубишь ценнейший аппарат, который ждут люди всей планеты. Неужели ты не понял, что так называемые люди Атласа тебя постоянно и нагло обманывали?! Мы спасли тебя от убийц из русской разведки, чтобы вместе спасти это чудо для науки! Неужели ты хочешь, чтобы горстка самозванцев захватила власть над планетой?!

Старшему понадобилось значительное усилие воли, чтобы отключиться от внешнего звука и обзора. Последнее, что он заметил, — прыгающих по уступам сторожей. Они торопились к спасительной трещине, из которой начинался лаз наверх. Несмотря на сосущую пустоту под ложечкой, Старший решил задержаться в петлях подольше. Он не смог бы объяснить, как это получается, но очень быстро навострился попадать во внутренние помещения корабля. Словно в каждом закутке, в каждом коридоре имелось несколько миниатюрных следящих камер. Валька увидел те закрытые отсеки, куда его раньше не пускали. Один раз он чуть не завопил от страха, погрузившись в ядовито-зеленую бурлящую жидкость. Особенно страшно оказалось очутиться внутри «сердца», когда одновременно со зрением подключился слух. Валька чуть не оглох от бешеных ударов и визга, режущего слух похлеще, чем десяток гвоздей, царапающих по стеклу. «Камеры» еще не раз выбрасывали его в агрессивные среды, то ли в пищеварительный тракт, то ли в печень летающего «бочонка». Дважды он видел самого себя, распятого, потного, с пульсирующей «медузой», явно великоватой для него, захватившей полголовы. Старший едва не заплакал от жалости к самому себе. Исхудавшие ручонки торчали из рукавов, свитер задрался, обнажив посиневшее пузо и судорожно вздымающиеся ребра. За полчаса или около того Старший похудел килограммов на шесть, не меньше.

Он мог наблюдать, но совершенно не представлял, как управлять судном. Каждый закоулок, каждая ниша Тхола была подвластна зрению и слуху, однако дальше этого дело не шло. Эхус повиновался малейшим желаниям — бежал, плыл, ложился, вставал или нырял, а боевой Тхол не собирался даже шевельнуть щетиной. У Старшего складывалось впечатление, будто настоящее управление кораблем расположено за гибкой прозрачной преградой, и чтобы ее пройти или сломать, не хватает самой малости.

Пароль. Как пить дать, у настоящего наездника имелся особый доступ! Голосом или отпечатком пальца, или еще как-нибудь. Самое плохое, если у настоящего наездника имеется что-то особое в крови, тогда не подделать.

Валька отважился освободить голову от внешних «артерий». Это оказалось не слишком сложно: почувствовав натяжение, из четырех кровеносных шлангов, прицепившихся к офхолдеру, два сами открепились и уползли в дырку на потолке «луковицы». У Вальки мигом возникло ощущение тяжелой утраты. Так происходило и во время управления Эхусом — словно насильно оторвали от теплого, надежного материнского тела, оглушили, ослепили и голого швырнули в снег.

Покачиваясь от усталости, он кое-как добрался до еды. Ломая ногти, вскрывал консервные банки, рвал зубами слоеные пирожки вместе с целлофаном, запивал бульоном из термоса, а когда бульон кончился — пивом. Потом лежал, щупая раздувшийся живот, икая и хрюкая. Кожа на голове, особенно там, где не выстриг волосы, страшно зудела и кололась, но офхолдер прилип крепко, не оторвешь.

Старший его на всякий случай погладил, мало ли что. Вдруг и на самом деле эта штуковина соображает? Не дай бог, обидится, прикончит в два счета.

Уже без усилия, не прикрепляясь щупальцами к кораблю, он подключил внешние рецепторы. Второй усатый продолжал увещевать, на всякий случай, укрывшись за грядой сталагмитов. Прочие спецназовцы попрятались. Наверняка, совещались, как же поступить.

Только вернувшись в «луковицу», он осознал, что же на самом деле произошло. В другое время Старший бы заорал от радости и несколько раз подпрыгнул, но сейчас его хватило только на то, чтобы доплестись до поста номер два, как он его окрестил. То есть до низкого кресла, больше похожего на лежанку. Вторично лезть в петли наездника сил не осталось. Тхол принял его, но не полностью. Или не так. Принял, но дал понять, что командовать собой не позволит. Старшему вспомнился давнишний разговор с реаниматором Маркусом. Тот рассказывал, почему не может поднять в воздух Тхол вместо Марии или вместо другого наездника. Наездники — профессионалы, но учат их не в армии или в спецшколах, их с раннего детства отнимают у матерей и выращивают в специальных пузырях, расположенных в самой защищенной части любого Тхола. Ребенок там спит, кушает, ползает и потихоньку учится существовать в едином ритме с боевым кораблем. С каждым годом и месяцем ребенок проводит в пузыре все меньше времени, а потом программу «физического» воспитания замещает настоящее образование. Старшие советники Коллегии натаскивают неопытного наездника до тех пор, пока Тхол не станет для него всем. Пока Тхол не станет для наездника продолжением рук и ног. Пока Тхол не станет для наездника главным членом семьи.

Маркус объяснил, что выбрить голову и прикрепить боевой офхолдер может любой член Коллегии, но функции управления при этом будут крайне ограничены. Угнать Тхол практически нереально, следует знать кодовые команды, которые внедряются руководством Коллегии в память новорожденных наездников. Можно использовать оружие, но только для обороны. Можно бесконечно долго кормиться за счет гиганта, на борту имеются особые железы, вырабатывающие питательную смесь и чистую воду, но вряд ли эта пища покажется вкусной.

— Ограниченно годен! — сказал себе Валька. — Я признан ограниченно годным, вот. Поглядим, насколько меня ограничили.

Брох семьи де Урр

Супруга барона Ке, Премноголюбезная баронесса Ке де Урр, издалека выглядела грозно, а вблизи — в несколько раз страшнее своего неулыбчивого муженька. Спиральные разводы трех цветов покрывали ее блестящие щеки, похожие на надраенные бока самовара. На выстриженном «под маленький горшок» черепе красовались еще более сложные узоры. Как позже растолковала Анке тетя Берта — баронесса Ке, согласно древним уложениям, несла на коже головы мудрейшие изречения предков и зашифрованную родословную ее семьи до седьмого колена.

Круитни наследовали по женской линии. Если бы Младшую не посвятили в подобные тонкости заранее, она все равно без труда догадалась бы, кто правит родовым гнездом Ке. Квадратный торс баронессы покрывала рубаха из отлично выделанной свиной кожи. На груди де Урр носила три толстенные цепи, на каждой болталась железяка размером с блюдце. Позже выяснилось, что это семейные знаки отличия, полученные в разные годы от разных монархов, вассалами которых по собственному желанию становились бароны Ке. Как поняла Анка, что-то вроде орденов, только настоящих орденов в Изнанке не изобрели. Поверх гремящих украшений на шее баронессы крепился длинный, до земли, плащ голубого сукна, с подбоем из лисьих хвостов. На коротких крепких ногах она по-мужски носила штаны и короткие ботфорты. За спиной баронессы выстроились такие же угрюмые, крепколобые женщины, одни в голубой одежде и плащах, другие — в простом деревенском платье. Мужчины держались рядом, но чуть позади, как бы охватывая женщин полукругом. Анка уже знала, что в семьях круитни девушкам не принято уходить из семейного гнезда: выходя замуж, они приводили мужей в родной брох. И хотя уже несколько тысячелетий круитни Изнанки не жили в каменных, промозглых домах-лабиринтах, семейный уклад изменился мало.

Прежде чем ступить на плиты мощеного двора, Анка в последний раз оглянулась на Пыльную тропу. Родовая крепость баронов Ке, похожая на грубо обточенный каменный паровой котел, торчала среди голых осенних холмов, как фурункул на гладкой коже. Из дюжины труб со свистом вырывался дым, но ветер тут же запутывал ровные струйки, словно пытался заплести их в косы. На продуваемых склонах холмов белыми точечками виднелись овечки, где-то лаяли собаки, хлопал кнут. Непостижимым образом в «нижней» Шотландии за какие-то сутки наступила осень. Из броха несло копченостями, стучали топоры. Шумная прозрачная речка, втекающая прямо под своды крепости, словно в пасть лежащему медведю, одним своим видом вызвала у Анки озноб. Бернар сказал, что это один из притоков Ди или Твида. По грядам плоских гор, окружающих брох Ке, также змеились дымки. Младшая пригляделась внимательнее.

По мере того, как вставало бледное, заспанное солнышко, резче очертились размытые силуэты строений на вершинах, из кареты казавшихся скоплениями кустов или обломками каменных плит. По широкой окружности, обнимая уродливую шайбу крепости, тянулась линия сплошных заградительных сооружений и постов. Конница предполагаемого противника не смогла бы преодолеть завалов и рвов. Рвы, изображавшие оросительные каналы, пересекали холмистую долину вдоль и поперек. Только стоячая, схваченная утренним ледком вода в них ничего не орошала. Кустарники вдоль каналов были высажены с внешней стороны, а чтобы в них не попадали овцы, имелись низенькие заборчики. Пастушьи хижины на плоских возвышенностях больше всего походили на огневые точки. Там и сям, приглядевшись, можно было рассмотреть вооруженные конные фигуры, закутанные в меха. Разъезды стерегли узкие тропинки, по которым пастухи перегоняли скот на дальние пастбища. То с одной, то с другой стороны долетали тревожные, обрывистые звуки рожков и лязг железа.

Зябкие, неуютные места.

— С кем они воюют? — еще в карете спросила Анка у дяди Сани. Тот провел разведку и вернулся, озабоченно потирая нос. Он всегда так тер нос, когда сталкивался с чем-то запутанным и неприятным.

— Они не воюют, они защищаются. Земли семи домов граничат с Серыми пустошами. Границы надежно укреплены, но все же...

—Что «все же»? — задергалась Анка. — Бернар говорил, что нам придется ехать через эти самые... серые. Должна же я знать, кто там живет!

— Нам придется ехать, если не добудем волшебных коней. И там как раз никто не живет, но там иногда встречают Дикую Охоту. Ты слышала о Дикой Охоте?

Это что еще за дрянь? — включилась в разговор советница. Она как раз закончила чистку легкого вооружения и проводила ревизию оставшихся патронов. — Стая обкурившихся бесов или фашиствующие любители пострелять по людям?

— Ты зря смеешься, — обиженно заявил Саня. — Наши легенды неточны и противоречивы. Явление по своей непредсказуемости сродни шаровой молнии. Когда-то Дикая Охота появлялась и в Верхнем мире, особенно во времена пограничных состояний. В предновогоднее полнолуние, майские и ноябрьские праздники, либо во время кровавых войн. Еще это называется периодами Безвременья. Хозяин леса, или Дикий Охотник появляется со своими белыми псами тогда, когда... гм, гм, как сказать... когда скапливается масса человеческой энергии. Верь-не-верь, наука Верхнего мира только начала изучать все эти тонкие материи, биополя, а Хозяин леса знал о них всегда.

— Так кто он такой? Человек?

— Да хранят нас духи Холма от встречи с ним, — Саня очень серьезно поднес ладони ко лбу. — Я же просил — не стоит все воспринимать буквально. Вот меня воспитывали с детства и внушили, как сказать... ну, что это свора белых лысых псов с красными ушами, а за ними скачет сам Хозяин, лица у него нет, и обитает он в стеклянной башне посреди Стеклянного острова. В принципе, верь-не-верь, сказки эти пошли от фоморов. Это энергетическая воронка, потребляющая наше отчаяние, нашу ярость, а иногда и нашу радость. Верь-не-верь, последнюю Дикую Охоту видели не так давно в Косово, до того — в шестидесятых годах где-то в Венгрии, а во время Второй мировой Хозяин леса проявлялся раз сорок. До того была эпидемия испанки, вот он разгулялся по всей Европе. Впрочем, восточнее Балкан редко баловался, что-то ему мешало. Н-да, что-то у него охота на русских землях не клеится.

— А у вас, в России, вечно не как у людей, — едко вставила Мария. — Даже поохотиться нормально нельзя.

— Так на кого они охотятся, собаки эти? Они людей едят?

— Видела, барон горгулий прикупил? — вопросом на вопрос ответил дядя Саня. — Потому как, верь-не-верь, здесь это самое надежное средство. Птички такие злобные, что оттягивают на себя голодную Дикую Охоту, и люди успевают спастись. Никого они не едят, но лучше бы нападали, как обычная стая, все легче отбиться. Я как-то толковал с дедом, он войну прошел, где только не воевал. Так вот, он встречал Дикую Охоту в Румынии, в сорок пятом году, как раз на ноябрьское полнолуние. Прорвались тогда демоны, погуляли на славу, дед говорил, что после боев хоронили убитых, все как всегда вроде. Ага, верь-не-верь, как всегда, да не совсем, человек сорок из его батальона с ума посходили разом. Стрелялись, вешались, записку кто-то оставил, мол, не владею собой, не могу больше на кровь смотреть. Иногда с Серых пустошей приходит Дикая Охота. Ты видела горгулий? Их специально выращивают для защиты от бесов, а барон прикупил их в Слеах Майт взамен прежних, что погибли, защищая границы.

Младшей сразу захотелось задать тысячу вопросов, но тут заревели рога, и карета въехала во двор броха.

Первой с баронессой заговорила тетя Берта. Хранительница традиций проявила фантастическую смекалку, обратившись к пиктам на их родном языке. Младшая с удовлетворением отметила, как изумленно вытянулись физиономии у принимающей стороны. Бернар и Саня тоже поразились, но не подали вида. Наверняка, тетя Берта не выучила язык мертвого народа в совершенстве, потому что минуту спустя Анка услышала знакомое пение на языке Долины. Однако баронесса Ке улыбнулась довольно снисходительно.

Вслед за хозяйкой улыбнулись ее приближенные и родственники. Несколько расслабил лицо герцог Фибо и дюжина его рыцарей. Бернар откашлялся, отступил назад и приготовился переводить.

— Премноголюбезно и справедливо было с вашей стороны решение посетить брох семьи Ке, — низким, слегка гудящим, как колокол, голосом произнесла баронесса. — Мой супруг известил меня о ваших сложностях. Я одобряю его смелое решение по удочерению обычной девочки.

Баронесса закончила свой спич и развернула плечи с таким видом, будто ожидала продолжительных аплодисментов.

— Я счастлив снова видеть любезную баронессу де Урр в добром здравии, — широко улыбнулся посланник Темного двора. — Несколько лет назад мы встречались на балу в славной столице Инвернесс, и прелестная де Урр одарила меня замечательным танцем. Помнится, мы заслужили с вами платок ее Высочества, как самая искусная пара.

Баронесса кокетливо наморщила лобик, склонила набок свою узкую, дынеобразную голову, словно бы с трудом припоминая свой давнишний танцевальный триумф. Анка так прикинула, что корректный Фибо припоминает события прошлого века. Сложно было представить, что хрупкий фэйри выиграл танцевальный приз в паре с гиппопотамом.

— Это было прелестно, — мурлыкнула де Урр.

— Это потому, что я тогда был на охоте, — добродушно проворчал барон Ке. — Иначе не видать бы вам танцеь с моей женой.

— Это потому что кое-кто не умеет танцевать, — срезала супруга баронесса. — Я также безмерно рада принимать в гостях досточтимого Фибо. От имени Семи правящих домов Инвернесса мечтаю выразить почтение лордам Темного двора и великую признательность Его величеству. Мы благодарны досточтимому Фибо, что он прервал свои неотложные дела и принял участие в нашем общем деле.

— Дело, несомненно, общее, — тонко улыбнулся Фибо. Его браслеты и серьги зазвенели, когда фэйри в очередной раз согнулся в нелепом реверансе. — Его величество, безусловно, доверяет правящему дому Ке и послал меня не следить, а всего лишь развлечь премноголюбезную де Урр светскими сплетнями Блэкдауна.

— Мы ценим доверие Темного двора, — продолжила рассыпаться баронесса. — Семья Ке будет гордиться, если ей выпадет честь примирить два кровных двора фэйри. Мы ожидаем такого же понимания от кровников Светлого двора.

— Мы глубоко восхищены вашим гостеприимством и мудростью, — склонилась тетя Берта. — Нам известно, как много сделала семья Ке для того, чтобы наше передвижение по Логрису стало безопасным. Мы ценим, что премноголюбезная баронесса убедила другие семьи, и супруга своего, отважного барона, снарядила в опасное путешествие.

— Семья Ке гордится отвагой и благородством своих сыновей, — напыщенно произнесла баронесса. — Мы ценим честность и настойчивость, проявленные вами на трудном пути, и скорбим о Главе вашего рода. Несомненно, это был достойнейший и храбрейший человек.

— Зто правда, наш кровник был достойнейший человек, — подтвердила Хранительница. — Он заботился о септе больше, чем о себе. Обо всем народе Светлого двора он заботился больше, чем о септе. Он мечтал о том дне, когда бароны славного народа круитни разделят с нами радость от обладания магическими черепахами. Он мечтал о дне, когда достойнейшие из наших родов смогут преодолеть паутину болезней и постичь истинную мудрость.

Мария тихо крякнула, когда до нее докатился перевод. Дядя Саня толкнул ее локтем и сделал страшные глаза. Анка с грустью подумала, что без лжи, похоже, не обходится ни один из миров. Честнейшая тетя Берта беззастенчиво перевирала факты и беззастенчиво льстила этим угрюмым полудикарям.

— До нас дошли неприятные известия, будто бы вам пытались помешать, — баронесса строго шевельнула бровями.

— Это невозможно доказать, — Хранительница сделала извиняющийся жест. — Однако, защищая наших детей, погиб еще один замечательный человек — младший егерь народа отрядных Гвидо де Фоэрмерто Анхалео Стойке, да хранят его духи Кобальтового холма. Он погиб, когда...

— Прошу вас, не стоит нам упоминать о смерти под открытым небом, — нетерпеливо перебила де Урр. Анке показалось, что квадратная баронесса нервно огляделась по сторонам. Но кроме группки женщин и мужчин, сомкнувших вооруженный строй, рядом никого не было. Ветер посвистывал в вереске, высоко в небе, распушив крылья, кружила большая птица, — Мой супруг уже сообщил о печальных обстоятельствах. Однако, глубокочтимая Берта, есть предметы и события, о которых нам не следует рассуждать, не имея полной картины произошедшего.

— Вы правы, почтенная де Урр. Мы осмелились потревожить ваш покой ввиду обстоятельств непреодолимых.

— Не следует называть непреодолимыми разумные пожелания Темного двора, — шевельнул огромной гривой герцог Подвала. — Мы заботимся о спокойствии всех разумных Изнанки. Обычные должны подчиняться традициям, которые выработаны не нами.

Баронесса важно кивнула, но продолжала гнуть свою линию.

— Мы сделаем все возможное, чтобы девочка прошла по Пыльной тропе до восточных границ Логриса. Наш долг — содействовать общей великой цели. С минуты на минуту мы ждем гонца клури каун.

Младшая подумала, что увешенная ржавыми медалями гора мяса не так глупа, как кажется. Почему-то баронесса разнервничалась, едва в разговоре наметился поворот к событиям в Спинделстонском замке.

— Не стоит под открытым небом упоминать злых духов. Вернемся к этому позднее.

— Мы не теряем надежды, что главы септов Неблагого двора изменят свое мнение и продадут нам коней, — повернулась к насупленному Фибо тетя Берта. — Нам очень не хотелось бы, чтобы славные бароны народа круитни вошли в ссору с Неблагим двором.

— Даже представить себе невозможно никаких трений, — Фибо сложил ручки на груди, словно святой. — Мой король и Палата септов опасаются совсем иного. Мы никоим образом не желаем потерять добрые отношения с жрецами Змеиного храма. Если они позволят удочеренной девочке пересечь Логрис на коне за три минуты, мы будем безмерно довольны. В противном случае любезной баронессе придется провожать девочку и ее спутников больше семисот миль. Жрецы пока не дали ответ.

— Я счастлива, предложить вам кров и ужин, — не меняя тона, произнесла трехцветная де Урр. — Что касается обычной девочки, мы обсудим наши планы после ужина.

— Если глубокочтимая баронесса позволит, — на полшажка выступил вперед магистр. — Мой цайтмессер показывает отклонение от Пыльной тропы на шесть часов и тринадцать минут.

— Мы сделаем все возможное, — с нажимом повторила баронесса. — Девочка Анна теперь под защитой семьи Ке. Мы собираемся по тройному звуку гонга, прошу не опаздывать к торжеству.

— К торжеству? — переспросила Анка, когда за баронессой сомкнулся строй ратников.

— Естественно, — хмыкнула Мария. — В их семье пополнение. Не забывай, тебя же удочерили.

— Сдается мне, уважаемая баронесса пригласила на ужин соседей, — заметил дядя Саня.

Брох современных круитни... Даже внутренности дома, нависшего над рекой, в чем-то походили на доисторические крепости пиктов. Трехэтажная мрачная крепость с узкими окнами, крытыми галереями и конюшнями во внутреннем дворе. Неглубокая речка, приток то ли Ди, то ли Твида, протискивалась под кольями решетки и ныряла в тоннель под фундаментом. Невзирая на отсутствие в обозримом пространстве достойного военного противника, сохранялся и поддерживался внутренний лабиринт с системой перекрестных бойниц и ловушек. Три-четыре натренированных воина могли бы задержать в «прихожей» батальон врагов. Анка сбилась со счета, сколько раз и в какую сторону пришлось свернуть в узких коридорах. Лампы в форме шаров, зажатых в когтистых лапах, светили в центре каждого коридора и каждого лестничного пролета, но повороты и площадки тонули во мраке. Иногда откуда-то сверху слышались вопли горгулий. Видимо, для них оборудовались специальные чердаки. В крепости баронов Ке все было продумано для отражения нападения.

И конечно, как и повсюду, живые кролики в клетках. По утоптанной тропинке вокруг крепости разъезжали парни в бронзе и стали, с длинными пиками и маленькими цайтмессерами, укрепленными прямо на луках седел. Периодически они перекликались, обменивались трескучими невнятными фразами или коротко свистели в свистки. Младшая, спотыкаясь о высокие ступеньки, брела за рослой служанкой и вспоминала слова покойного дяди Эвальда. Кажется, он свято верил, что в Изнанке никто ни с кем не воюет.

Когда-то все заканчивается. Закончилось и Анкино путешествие. Служанка в кожаном переднике, с красными распаренными ручищами и плечами грузчика, учтиво провела Младшую в узкую комнату на втором этаже. В соседнем покое для гостьи уже была готова ванна, что, видимо, свидетельствовало о знаке необычайного внимания и уважения. Одежду коварно забрали для стирки, предложив вместо нее шерстяной балахон салатного цвета, стянутый в поясе шнурками. Как позже выяснилось, эта колючая душная хламида являлась лишь частью праздничного наряда, нижней рубахой для девицы благородного происхождения. Центрального отопления и водоснабжения в брохе не ведали, и, скорее всего, изобретать пока не намеревались. Прямо под окном все время журчала река. Анка протиснулась в узкую бойницу, стены достигали полуметра в толщину. Внизу играла вода, падая на лопасти мельничного колеса. Поскрипывал вал, в глубине крепости стучали жернова, невесомая мучная пыль оседала на подоконниках и цветных стеклах.

Младшая надолго задержалась у оконца, выходящего во двор. Внутри двора, поперек течения реки, была натянута цепь, толще тех, что держат у причала корабли. Могучие бревна перегораживали бурный поток, и вдобавок из них торчали острые прутья. В окружении стен располагались псарня, кузница, стеклодувный и гончарный цеха. Родовой брох баронов Ке вел полностью автономное существование. К сожалению, скотину семья тоже держала прямо в крепости. Младшая не стала крутить носом, постепенно привыкла к запаху, чай, сама не сторонилась в деревне животных, но про себя решила, что у этих татуированных ребят не все дома.

Тысячные стада пасли в холмах, но на ночь отпирались ворота первого этажа, и во внутренний двор загоняли десятка два коров. Отдельно загоняли свиней и птицу. Естественно, сладости в атмосферу это не добавляло, к тому же разило из кожевенного цеха, с бойни и рыбной коптильни.

— Они всегда готовы к осаде, — объяснил Младшей перед ужином дядя Саня. — В брохе размещаются не только члены семьи, но и слуги, и наемные рабочие, и охранники. Брохи строились... то есть, как видишь, строятся почти всегда на реках, чтобы при осаде было достаточно проточной воды.

Кроме мельницы и мастерских, в крепости имелись сыроварня, коптильня для мяса, отдельно — для рыбы, конюшня, оружейная мастерская и даже свой ткацкий цех. Как удалось выяснить тете Берте, по сложной системе вассальных зачетов в брохе постоянно отрабатывали долги дюжины полторы мастеровых из соседних деревень и просто девушек в услужении, чьи родственники тоже не могли рассчитаться с баронессой. Анке не очень понравилось, что в вотчине баронов одни люди бездельничают, а другие за них вкалывают. Она попыталась поспорить с Бернаром и Саней и была крайне разочарована, что никто не разделил ее радикальных взглядов. Бернар вообще ее обидел, посоветовав почитать историю, прежде чем выдвигать спорные идеи. Бородатый Саня обозвал ее опасной маоисткой. А тетя Берта заявила, что общества справедливости не существует, и что, если у Младшей есть жгучее желание кого-то обличать и выводить на чистую воду, то лучше написать об этом очередной манифест и успокоиться.

И вообще. Хранительница намекнула, что после заката ожидается не простое чаепитие. Она настоятельно рекомендовала Младшей не упрямиться в отношении вечернего платья. Платье, доставленное двумя юными служанками, вызвало у Младшей приступ паники. Застегнуть и расстегнуть его можно было только сзади, четыре нижние юбки путались вокруг ног, а намертво затянутый корсет грозил скорым обмороком. Впрочем, помимо тесного платья, Анке досталось в придачу несколько приятных мелочей, исправивших ее впечатление от местной ткацкой промышленности.

Во-первых, ей взбили волосы и создали прическу, как выразился Саня, — «а-ля мадам Помпадур». Получилось довольно красиво, несмотря на грязные руки и обкусанные ногти парикмахерш. В прическу Анке воткнули два тоненьких стилета и пояснили, как ими можно воспользоваться быстро и с наибольшим эффектом. Младшая вынуждена была с серьезным лицом отрепетировать урок по скоростной кастрации вероятного противника, протыканию глаз и ушей, а также особым приемам вспарывания живота. Похоже, здешние женщины не отличались человеколюбием. Зато сами стилетики Анку весьма порадовали, в ручках у них сверкали восхитительные драгоценные камешки. И все это великолепие, как оказалось, — в подарок.

Поверх жесткого корсета намотали широкий, очень нежный пояс, вышитый золотыми нитями, и знаками объяснили, что это особый презент хозяйки, нечто вроде семейного талисмана. Ноги пришлось упрятать в чулки из тонкого сукна и в поразившие Анку кожаные башмачки на деревянных подошвах. Башмачки казались бы слишком простыми, если бы не серебряные гвоздики и серебряные пряжки. На шею повесили четыре пары золотых бус, больше похожих на ошейники для крупных собак. Младшая даже прикинуть боялась, сколько могут стоить такие украшения. Однако пришла тетя Берта и резво опустила ее на землю. Оказалось, что все остальное — подарок, а вот бусы придется вернуть, поскольку они часть Ритуала.

— Столько золота для Ритуала? — заволновалась Младшая, но Хранительница уже упорхнула в обнимочку с одной из дочерей баронессы. А может, вовсе не дочкой, а племянницей, их зверские дубленые рожи казались Анке слепком с одной разукрашенной маски. Анка поглядела вослед и подумала, что Бернар прав — тетушка выглядела максимум на сорок пять лет. Баба-ягодка, во как.

Дядя Саня играл на лестнице с сыновьями баронессы в какую-то идиотскую игру, похожую на кости, но бросали они не только кубики, а еще и плоские свинцовые лепешки. Саня обозвал игру латинским словом, признался, что правила изучил не до конца, но намерен выйти в чемпионы. Бернар с Брудо взобрались на стену и увлеченно болтали с одним патрульным. Все трое смеялись, жестикулировали и выглядели вполне счастливыми. Несмотря на все неприятности.

Младшая внезапно прозрела. Она увидела то, что так долго не желала видеть. Бернар с его роскошной шевелюрой совсем не походил на тощенького, жидкобородого отрядного, а местный егерь, на фоне их обоих, смотрелся настоящей гориллой. Тем не менее, и Бернар, и дядя Саня пришлись ко двору. Они словно вернулись в свой дом, покинутый много лет назад. Вроде не слишком тепло, тянет плесенью, вещи полузабытые и сложены непривычно, однако с каждой минутой становится все уютнее и теплее. Здесь была их вотчина, их потерявшаяся родина. Анка неожиданно со всей ясностью поняла, что Бернар никогда не вернется в Верхний мир. Что бы он ей ни обещал, чем бы ни клялся. Даже если ему придется ненадолго выйти через Запечатанные двери, то только для того, чтобы выполнить долг перед сородичами. И никакие удобства Верхнего мира не смогут его заманить. Автомобили, телевизоры, видеокамеры, курорты, шоу, концерты.

Он легко променяет все эти прелести на двести лет жизни в чудесном воздухе Изнанки. Среди скачущих остроухих девиц с бешеными глазами, среди обрывков древних времен, среди волшебных городков и жутких демонов. Анка с горечью вспомнила, как Бернар глазел на девушек во время эльфийской ярмарки. Он ее не бросил, наоборот — держал за руку и никуда не отходил, но с ней оставалась только часть Бернара, его внешняя оболочка, с каждой минутой, с каждым днем истончавшаяся. Существовал и другой Бернар, жесткий, сильный, смелый и даже иногда жестокий. Такому Бернару передал покойный Эвальд свое тайное имя, такой Бернар сумеет возглавить и фину, и септ.

Дочь барона Ке

По звуку рожка члены экспедиции собрались в большом каминном зале. Анка вполуха слушала дядю Саню и, раскрыв рот, разглядывала тяжеловесную грубую мебель. Очаг был такого размера, что на вертеле в нем свободно мог бы зажариться бык. Толстые дубовые лавки блестели, натертые седалищами сотен поколений круитни. Здесь не развешивали по стенам картин, не выставляли доспехи и греческие статуи. Зато над камином и лавками скалились головы медведей, кабанов и оленей. Все сильнее тянуло жареным мясом и чесноком, у Младшей сосало под ложечкой.

— Прошу вас, без церемоний, — шурша пышным платьем, из бокового притвора выплыла баронесса. Впереди нее протиснулись двое дюжих слуг с факелами, они обежали зал, поджигая десятки свечей. Мужчины вскочили, словно новобранцы, заметившие полковника. Младшая только улыбнулась про себя. Что ни говори, а владелица броха даже в посторонних мужиках умела вызывать трепет!

Снизу, из кухни, в два раза сильнее потянуло щекочущими запахами жаркого, лука и специй. Где-то загремела цепь, в стенке распахнулась квадратная дверца, за которой оказалась кабинка лифта, доверху набитая снедью. Овальный стол не застилали скатертью, а вместо салфеток расставили чашки с теплой водой. Не успела Анка ойкнуть, как в центре стола появилось блюдо с дымящимся поросенком. Слуги поднесли за ручки еще одно тяжелое блюдо, размерами смахивающее на щит какого-нибудь Геракла. Младшая раскрыла рот. Такого она не видела даже в индийском дворце наездницы Марии.

На блюде в три этажа были уложены дикие птицы. Даже не уложены, а рассажены в самом живописном порядке, как будто собрались на вечеринку. Здесь гнули шеи лебеди, разевали клювы фазаны, раздували грудь куропатки. Младшая никогда бы не поверила, что птиц можно кушать вместе с перьями, она даже решила, что все это чучела для украшения стола.

Распахнулись двустворчатые двери, здоровенный татуированный мужик, больше похожий на мясника, чем на глашатая, что-то проорал в потолок. Один за другим, звеня громоздкими украшениями, в залу вплывали соседи баронессы Ке.

Семь правящих домов королевства Инвернесс собрались под сводами фамильного броха Ке. Супружеские пары, величественные, разукрашенные вроде бы похоже, но каждая татуирована на свой лад. Мужчины в меховых безрукавках, с оскаленными волчьими мордами на мохнатых шапках, и дамы в зеленых закрытых платьях, в плащах, подбитых черной куницей, с посохами, увешанными амулетами. В каждой паре мужчина вел свою баронессу под руку, но не так, как это принято у обычных людей.

Анка сразу приметила разницу. Каждый из баронов носил на левой руке длинную сафьяновую перчатку и несколько браслетов поверх нее. Правая рука в толстой кожаной рукавице, обшитой бронзовыми пластинами, придерживала одновременно рукоять короткого меча и полу широкого плаща, укрывающего спины обоих супругов. Меднолицые соседи поочередно раскланивались с хозяйкой, с хозяином и с гостями. Женщины легонько соприкасались кончиками пальцев, мужчины гремели ножнами. Позади каждой пары возникал молодой, то ли слуга, то ли оруженосец, раскрашенный в цвета своего дома. Принимал перевязь с двумя мечами, плащи, волчьи шапки и удалялся в переднюю, где для прислуги был накрыт отдельный стол. Разоблаченные гости вели себя достаточно развязно, смеялись, споласкивали руки и с интересом поглядывали на обычных. Пожалуй, Мария, с ее великанским ростом, их занимала гораздо больше, чем виновница торжества. Досточтимый Фибо, тряся гривой, еле успевал кружить между вновь прибывшими, дабы никого не обделить вниманием союзного королевства.

— Садитесь, садитесь. Анка, не сюда, — в ухо ей зашептал Бернар. — Твое место не здесь, а возле баронессы!

Хранительницу традиций с почетом усадили между двумя пожилыми баронессами, закутанными в куньи стеганки. На груди у каждой висело не по три, а штук по шесть инкрустированных блюдец с руническими письменами. Знатные дамы вальяжно переговаривались, щурились на огонь в очаге, по капле цедили вино. Младшей все меньше нравилось образовавшееся столпотворение. Словно все чего-то напряженно ждали, но скрывали от нее.

— Но я не могу там сидеть! — заупрямилась она. — Кто мне переведет?

— Не беспокойся, нам разрешили переводить! Просто мы не должны сидеть вместе, это не принято. Ты должна находиться рядом со своим отцом.

— С моим отцом? — до Анки не сразу дошло. Она позволила увести себя и усадить на высокий стул, застеленный мягким мехом, по левую руку от баронессы Ке. Бернар издалека помахал ей рукой, а Мария ободряюще показала большой палец.

— Классно смотришься, только раскраски не хватает, — сострила наездница, отрывая здоровой рукой кусок куропатки.

Поднялся барон Ке. Разговоры стихли, стало слышно, как слуга ворошит поленья в разгорающемся камине, как перекликаются егеря, и мычит скотина на вечерней дойке. Первым делом барон выразил почтение своей теще, затем почившей матери, затем переключился на уважаемых соседей и долго перечислял титулы и заслуги семи правящих домов, съехавшихся сегодня вечером в брох Ке. По тому, как взгляды угрюмых дворян скрестились на ней, Младшая догадалась, что хозяин дома перешел, наконец, к предмету обсуждения. Впрочем, кушать никто не прекратил. Челюсти методично двигались, наполнялись кубки, место мясных заняли рыбные блюда.

— Мы обсудили вопрос с Его ученостью, посланцем Капитула, также с держателем верительных грамот короля отрядных и поверенным из народа пикси. К великому сожалению, среди нас в трудный момент не было послов от вольного Абердина и Ольстера, равно как и послов от народа клури каун и от охранных гоблинов Йоркшира.

— О господи, — прошептала Мария, внимательно слушавшая перевод. — А это еще кто такие?

— Тсс...

На противоположном конце стола кто-то громко рыгнул. Анка все равно не разобралась бы среди двух десятков одинаковых родственников баронессы. Проявляя изрядный аппетит, молодые люди обоих полов интенсивно поглощали жареную косулю.

— Но Темный двор не удастся убедить. Их колдуны не продадут волшебного коня девственнице, не прошедшей Ритуала имени. Герцоги Подвала слишком боятся жрецов Священных рощ, которые запрещают обычным пересекать Логрис.

По залу пронесся недовольный ропот. Лорд Фибо увлеченно обгладывал заячью ногу, словно речь шла не о нем.

— Я прошу прощения, — приподнялся один из баронов. — Они не желают продать коня девочке, потому что она обычная?

— Нет, ни в коем случае, — посланник Темного двора оставил зайца в покое. — Нашим колдунам все равно, к какой расе разумных принадлежит покупатель. Тем более что кони все равно бросят вас и вернутся в Логрис.

— Как это «кони нас бросят»? — завелась Мария. — Я не первый день живу на свете, но что-то не припомню лошадь, которая бы по своей воле меняла хозяина.

— Это не обычные лошади, — усмехнулся Фибо. — Порода Туата-де-Дананн выведена от потомков Кэлпи, озерных демонов, и лучших кобылиц Логриса. Много поколений Добрые Соседи сохраняют в тайне секреты их дрессировки и содержания. Их поят особой водой из подземных озер, их кормят только злаками, выросшими на кладбищах, им добавляют в пищу такие травы, от запаха которых обыкновенная лошадь сошла бы с ума.

— Ходят слухи, что их кормят не только злаками, но и кое-чем похуже, — вставила одна из титулованных женщин.

— Например, порчеными младенцами гоблинов, — проскрипела из угла старая баронесса, теща славного Ке.

Анку передернуло. Она представила себе лошадь с длинными желтыми зубами, рвущую на части голенького ушастого мальчика. Нет, такого не может быть, чтобы лошадки кушали людей, это обман. Но память тут же услужливо подкинула ей другую картинку. Анка невольно покраснела, вспомнив, как восхитительный незнакомец с персиковой кожей и шелковыми волнистыми волосами едва не уволок ее на дно реки.

Разные встречаются лошади, вот как!

— Кони сами вернутся в Логрис, и вы не сможете их удержать, — отчеканил темный фэйри. — Но Туата-де-Дананн не носят на себе детей. Только взрослых людей, способных отвечать за будущее и настоящее. Проблема не в девочке. Фэйри Светлого двора делают вид, что забыли об убийствах, совершенных ими на Ферме-у-Ручья! Я напомню.

В зале поднялся шум.

— О чем это он? — Анка перегнулась через тетю Берту, подергала Саню за рукав. — Переведите же мне, я ничего же не понимаю!

— Он говорит о старом договоре между нашими дворами, — неохотно откликнулся сибиряк. — Когда Неблагий двор покидал Верхний мир, наши прадеды, верь-не-верь, подписали договор, что никогда не приведут в Изнанку обычных. Так случилось, что погибли две обычные девушки. Как сказать... это запутанная история. Девушки были влюблены в парней Темного двора, а те порвали со своими финами и вернулись за невестами в Верхний мир. У самой Фермы их догнали и убили. Всех четверых убили. Сейчас, верь-не-верь, никто не может утверждать, чьих рук это убийство. Возможно, всех четверых пристрелили обычные охотники, посланные в погоню родителями девушек. Только у нас с Темным двором отношения совсем порвались.

— Ой, мамочки! — охнула Младшая.

— Поэтому друиды считают, что тебе нельзя на Пыльную тропу. К Марии это не относится, люди Атласа подписали договор с фэйри тысячи лет назад.

— Кони способны провезти вас по Хрустальному мосту, — с ухмылкой продолжал Фибо. — Если, конечно, вам удастся уговорить обитателей Священной рощи показать вам Хрустальный мост.

— А нам предстоит еще и какую-то особенную рощу искать? — скривилась наездница. — Почему нельзя за те же деньги нанять судно и преодолеть пролив вплавь? — Мария немного смутилась, натолкнувшись на общее молчание. — То есть... Я что, сказала что-то не так?

— В Изнанке пролив выглядит несколько иначе, чем в Измененном мире, — деликатно заполнил паузу фомор. — Для нас весьма познавательно и необычно, что вы собираетесь путешествовать вплавь. Ведь это означает, что любой человек может преодолеть пролив.

— Естественно, любой! — удивилась Мария, когда Саня закончил переводить.

Бароны и баронессы подпрыгнули на месте, словно их одновременно ударило током. Их посохи с дворянскими регалиями одновременно стукнули об пол. Кто-то опрокинул кубок с вином, кто-то выронил тарелку.

— Прошу вас, нигде больше не поднимайте такие темы, — быстро вклинилась тетя Берта, одновременно перешептываясь с баронессой. — Много сотен лет Логрис закрыт для материковых переселенцев, за этим следят жрецы из Священных рощ.

— Это друиды? — робко напомнила о себе Анка. Она обращалась к Сане и Бернару, но, кажется, услышали все. Услышали и уставились на нее, как на диво.

— Не пугайся, — улыбнулась Хранительница традиций. — Благородные пикты немножко побаиваются тебя. Все уже наслышаны о твоей кровной дружбе с Черным пастухом. Здесь новости разносятся быстрее ветра. Ку Ши мало кому удается увидеть и тем более — приручить.

— Перебраться через пролив вплавь еще никому не удавалось. Вы можете попробовать, но через минуту вас разобьет о скалы. Это замечательно! — подвел неожиданный итог барон. — Мы счастливы достигнутым равновесием. Логрис надежно защищен. Мы не нуждаемся в переселенцах с континента. Нам не нужны их алчные демоны, которые то и дело пытаются проникнуть сюда. Нам хватает своей нечисти. Только магические звери, вроде пастухов Ку Ши, или кони Темного двора могут провести человека на континент. Но для этого нужен Хрустальный мост, а мост в руках жрецов из Священных рощ. Я предполагаю, что вы хотите спросить. Один конь несет лишь одного седока, вы не сможете взять девочку на руки. Не потому, что она обычная. Нас не касаются междоусобицы фэйри. Она не прошла Ритуал. Очень давно народ круитни подписал договор, там были слова о защите детей. Чтобы никто силой или хитростью не смог выманить детей из Логриса. Ребенок любой разумной расы, не прошедший Ритуал имени, не сумеет оседлать коня.

— Если дотошно следоватьбукве договоров, заключенных в шестьдесят втором году великого исхода круитни, — зашепелявил один из старичков с позолоченным посохом, — то обычным, не прошедшим Ритуала имени и Ритуала семьи, вообще не позволено находиться в Логрисе. Получив известие о двух обычных, спустившихся в Изнанку, свободные бароны славного королевства Инвернесс сразу же взяли под покровительство советницу Коллегии Марию.

— Вот те раз, любопытные факты вскрываются, — дядя Саня подергал себя за бороду. — Такие дела, дочка, верь-не-верь.

— Обалдеть, это называется «покровительство»? — Мария продемонстрировала изуродованную кисть и прибавила несколько непечатных слов на голландском. — Я что, вроде исчезающего барса?

— Поскольку женщина Мария представляет Коллегию людей Атласа, — в гробовой тишине продолжал старичок. — Как вам известно, в Блэкдауне было достигнуто соглашение с брауни, отрядными и фоморами, что обычных не оставят без сопровождения. Вам известно также, что Орден охранных гоблинов сохраняет обычный нейтралитет, как и принцессы клури каун. Но случилось непредвиденное — обычная девочка помогла принцессам клури каун поймать водного жеребца, наводившего ужас на рощи Слеах Майт. Принцессы клури каун, прослышав о трудностях наших гостей, посовещались и отправили гонца к друидам. Жрецы Священных рощ не ответили отказом.

— Ааххх... — По залу разнесся общий вздох изумления. У барона Ке так отвисла челюсть, что на тарелку выпал кусок непрожеванного мяса. Анка с трудом сдержалась, чтобы не сбежать в уборную от своего будущего батюшки. Бернар возбужденно переводил, его глаза блестели, отражая пламя светильников.

— Вот так номер, — выдавил Саня.

— Кажется, сами пикты были не в курсе, — заметила наездница.

— У меня нет оснований не верить уважаемому Хранителю традиций, — вежливо вставил темный фэйри. — Однако всем нам известно, что жрецы Священных рощ никогда не выражают своих мыслей прямо.

— Этот дед — главный Хранитель традиций в городе Инвернесс, — шепнул Анке дядя Саня. — Он приехал специально, чтобы оформить твое удочерение.

Хранитель традиций усмехнулся и щелкнул пальцами. Два оруженосца внесли и поставили у стола сооружение, очень похожее на высокий детский стульчик. Затем туда же, кланяясь, усадили гномку клури каун. Поварята мигом сервировали для нее тарелочки, налили вина, подали особый, крошечный нож и кувшинчики со специями.

— Я принесла вопрос жреца Гостя Сеахла к обычной девочке, — пискляво и важно произнесла гномка. — Могу ли я его задать, прежде чем премноголюбезные баронессы приступят к Ритуалу? Ведь может оказаться и так, что досточтимый Фибо справедливо пытается предостеречь всех вас от печальных ошибок?

Анка едва не подавилась фасолинкой, которую катала во рту уже четверть часа. Ничего более существенного она так и не скушала.

— Конечно же, — ответила она. — Я с удовольствием отвечу на вопросы вашей... вашей светлости. Мне нечего скрывать от друидов... и вообще нечего скрывать.

Она подумала, что наверняка ошиблась, и крошечную приближенную лесной принцессы следует называть вовсе не «светлостью», но Бернар уже перевел.

— Весьма любезно с вашей стороны, — расцвела в улыбке клури каун. — Однако жрецы Змеиного храма не ждут ответ. Такие вещи им обычно известны заранее. Вопрос и ответ нужны самой обычной девочке. Гость Сеахл спросил... — Маленькая женщина развернула лист плотной бумаги, пробежала желтым ногтем по строчкам. — Гость Сеахл спросил у обычной, будет ли ее сын тушить пожары так же, как тушил пожары ее отец?

Младшей показалось, что стены броха со скрипом поползли навстречу друг другу. Воротник сдавил шею, в зале стало невозможно вдохнуть. Бароны опустили веки и пристально «смотрели» на нее желтыми «глазами» татуировок. В камине трещали поленья, позади шмыгал носом толстощекий слуга с подносом.

Откуда они узнали, что папа погиб на пожаре?

Ладно, про папку они могли как-то выведать у Бернара. Ему-то все почти известно про ее семью, разболтал тете Берте, а она — пиктам. Но о каком таком сыне идет речь?

— Ты поняла вопрос или мне повторить? — спросил Бернар.

Анка глянула на него и сразу же убедилась — он никому не рассказывал. Бернар сидел бледный, напряженный и, похоже, запутался не меньше нее.

— Я поняла.

На всякий случай, Младшая оглянулась на Саню и тетю Берту, ожидая от них помощи. Саня, хоть и путался порой в языке Долины, всегда был на ее стороне и не стал бы обманывать. Но сейчас он даже не подмигнул, как всегда, и не сказал свое любимое «верь-не-верь». Кровник размышлял, склонившись над кружкой с черным пивом.

Будет ли сын тушить пожары, как ее отец? Анка откинулась спиной на твердую резную спинку и постаралясь успокоиться. Допустим, сказала она себе, жрецы такие ловкие, что взаправду видят будущее. Предсказателей и в Верхнем мире полно — ванги там всякие, Нострадамусы. Это значит, что ее не прикончат в ближайшие дни, она вырастет, и у нее родится сын! Младшая снова почувствовала, что совершенно некстати краснеет. При чем тут пожар?! Папка погиб, но он никогда не работал в пожарной охране. Неужто коварный Сеахл намекает на то, что ее ребенка ждет такая же судьба? Или что она обязана отдать будущего сына в пожарники? Да боже сохрани от такой службы!

Залу покинули последние молекулы воздуха. Слуга за спинкой кресла перестал дышать. Баронесса де Урр постукивала пальцем по столешнице. Сухое постукивание разносилось по всей вселенной. Анка беспомощно взглянула на тетю Берту, и тут ее осенило. Тетя Берта едва уловимо сложила губы трубочкой и сделала движение, словно задувает свечку.

Вопрос и ответ, отец и сын, дед и внук, а посередине — она, женская искра! Младшая едва не подпрыгнула от восторга, сразу стало легко дышать, и сердце снова забилось как положено. Младшая вспомнила, как Хранительница рассказывала о традициях фэйри. Прадед строил фундамент цеха, сыновья его возводили стены и налаживали станки, сыновья сыновей завозили пряжу и учились прясть и ткать, а следующим — правнукам — уже не оставалось выбора. Родившийся в семье ткача мальчик почитал за счастье в тринадцать лет стать младшим подмастерьем. В пятнадцать он сдавал очередной профессиональный экзамен, а затем проходил Ритуал имени. Дети ткачей становились ткачами. Так было сотни лет. Поколения озерных работали у воды — конопатили лодки, ловили рыбу, строили плотины. Горные фэйри тянули дороги, налаживали мосты, а нынче переключились на высоковольтные линии и телефонные ретрансляторы.

У каждого было свое дело, свой маленький островок благополучия, известный заранее. Сын Филиппа Луазье должен стать лесничим или егерем. Или, в случае особой одаренности, — заняться лесной наукой. Сестры Бернара уже обе серьезно готовились пойти по той же стезе, Каролина училась в университете по специальности «лесное хозяйство». Хотя могли бы выбрать тысячи иных профессий, потому что давно канули в прошлое цеха и ремесленые гильдии. И кануло в прошлое время, когда девочкам было уготовано исключительно место у очага. Дети Филиппа Луазье с радостью ждали Ритуал. Анка вспомнила, как презрительно отзывалась старшая сестра Бернара, Каролина, о тех фэйри, которые покинули родительскую стезю.

Они все... Анка с трудом подобрала верное определение. Они все знали, чего хотят, и не чувствовали при этом себя ущемленными. Их никто не заставлял — делай то, делай это, они сами мечтали поскорее стать взрослыми, чтобы работать наравне со взрослыми. Анка вспомнила поселок, вспомнила пацанов и девчонок из их прежней школы, особенно приятелей Старшего. Никто из них не собирался застревать в деревне, кроме самых тупых, и тех, кто начал уже потихоньку спиваться. Девчонки тоже спали и видели, как бы свалить в Архангельск, а еще лучше — в Питер или Москву. Что же хотела услышать коварная гномка?

— Мой сын будет тушить пожары, — твердо заявила Младшая. — Я расскажу ему о дедушке. Я буду женской искрой между ними.

— Очень хорошо, — гномка клури каун впервые улыбнулась, затем скомкала листок с вопросом и бросила в огонь. — Жрецы знали твой ответ. Они построят Хрустальный мост при двух условиях. Первое — обычная девочка должна стать взрослой. Она должна выбрать семью и выбрать традиции. Она должна отказаться от опасных заблуждений Измененного мира. Второе условие они назовут, если обычная девочка сумеет найти Священную рощу. Старший жрец Гость Сеахл произнес дословно следующее: «В Змеином храме останется тот, кто больше всех хочет его покинуть».

— Но мы еще не были ни в каком Змеином храме, — шепотом удивилась Мария.

Посланница лесных принцесс с важностью отпила вина из крохотного бокальчика. Слуга немедленно подлил еще.

— В Изнанке ничего нельзя утверждать с полной определенностью, — задумчиво произнес дядя Саня. — Для кого-то наше пребывание в гостях у пиктов — будущее, а для кого-то — вчерашний день. Я вот думаю, как успел гонец маленьких гномок клури каун нас обогнать и пообщаться с друидами на восточном побережье?

— Кстати, да! — иронически хмыкнула Мария. — Мне изуродовали руку, потом погиб этот миленький ушастик Гвидо, а все ради чего?

— У каждого свой путь, — одернула ее Берта. Анка вздрогнула: ей показалось, что говорит не Берта, а покойный дядя Эвальд. Может, и вправду старик передал кровникам кое-что еще вместе с Тайным именем? — У каждого своя линия жизни. Неблагий двор хранит тайну коней Туата-де-Дананн, Капитул фоморов разводит псов Ку Ши, друиды сторожат границы Логриса, а маленькие клури умеют быстро бегать под землей. Зато они больше недели не могут жить вдали от рощ Слеах Майт. Они просто умирают без своих деревьев, поэтому их не осталось в Верхнем мире. У каждого свой путь, мы не должны завидовать!

— Я не завидую, — буркнула советница. — Я отсюда быстрее выбраться хочу.

Пикты шумно совещались, вращая глазами, колотя о каменный пол посохами и подкованными каблуками. Младшей показалось, что они вот-вот кинутся в драку. Но драка не состоялась. Брызгая слюной, долго и невнятно бормотала мать баронессы, затем дали слово еще двоим полуживым старикам. Молодежь не перебивала старших, но гомонили страшно, как сотня грачей. Дядя Саня вслушивался, но не успевал переводить.

— Дядя Саня, о чем они говорят? — Младшая чувствовала нарастающую тревогу.

— Его ученость указал баронессе на то, что мы и так уклонились с Пыльной тропы почти на сутки. Здесь расстояния меряют не километрами, а минутами, когда хотят поймать время. Его ученость беспокоится, что мы не успеем проскочить безлюдные районы страны до наступления полнолуния. А полнолуние, как я уразумел, длится здесь чертовски долго, и мы тогда отстанем от Пыльной тропы безнадежно.

— А разве сейчас мы не отстали?

— Нет. В Измененном мире, с момента, когда мы проскочили Запечатанные двери, прошло не больше часа. Но... как я понял, разница может нарастать скачкообразно, если долго уклоняться с Пыльной тропы. Сейчас для нас опасно не расхождение с Верхним миром, а простой ночами. Бароны контролируют земли от озера Лохтей и почти до границ Абердина, но восточнее тянутся, так называемые Серые пустоши. Там нет постоянных ориентиров и нет проводников.

— Мы же уже ехали ночами, — удивилась Анка. — Или там снова медленное время?

— Нет, нет, погоди, я сам не до конца понял. — Дядя Саня предупреждающе поднял указательный палец. — Верь-не-верь, дело тут не в воронках. Магистр клянется, что впереди воронок нет. Но если мы до полнолуния не пересечем Серые пустоши, то можем столкнуться с Дикой Охотой.

— Час от часу не легче, — скривился Бернар. — Вчера я спрашивал милорда пикси, до того, как он нас покинул. Милорд сказал, что следует заранее вызывать пастуха Ку Ши, и не одного, а нескольких псов, иначе Дикую охоту не разогнать.

Тут встал досточтимый Фибо, попросил у баронессы слова и сделал заявление. Кони Туата способны преодолеть страну так быстро, что о Серых пустошах можно не беспокоиться, сказал он.

— А как быть со мной? — робко пискнула Анка. — Зачем еще Ритуал? Меня ведь уже удочерили?!

— Тебя пока поклялись удочерить, но клятву надо выполнить, — строго сказала тетя Берта. — Ты просто не понимаешь, милая, насколько все серьезно. Если тебя удочеряют, ты получаешь права на титул, долю имущества и вассальных долгов. Но на тебя ляжет и огромная ответственность. Женщины в роду круитни ведут торговлю, финансы и долговые дела. Женщины выбирают мужей, назначают опекунов и сообща творят обряды. Колдовские обряды, к которым тебя не хотели бы подпускать. Об этом сейчас и идет спор с родственниками. Все эти соседи — ближняя родня.

— Но я не собираюсь с ними колдовать!

— В этом и пытается их убедить тетя Берта, — пояснил Бернар. — Что ты не намерена вызывать грозы, наводнения и коровье бешенство.

— Боже упаси! А что, разве можно вызвать наводнение?

— Для них — раз плюнуть. Но женщины баронских родов контролируют друг друга, всегда поддерживается равновесие. А ты уйдешь. Вот они и боятся, что кто-то передаст силу.

— Ой... Бернар, спроси, а если не удочерять?

— Тогда ты не станешь взрослой.

— Я совсем запуталась, — сквозь рокот голосов пожаловалась Анка. — Как это я не стану взрослой? Все вырастают, и я вырасту! Я далее за последний месяц вытянулась, вон — рукава короткими стали!

— Вырасти в длину — это не значит стать взрослым! — философски заметила тетя Берта. Баронесса Ке тем временем поднялась из-за стола и совещалась с другими сановными родственницами в тесном женском кругу.

Анка подумала, что еще парочка таких неопределенных угроз, и у нее точно расколется голова. Тетя Берта прихлебывала стаут, кивала и смеялась, слуги обносили гостей чистыми тарелками, барон Ке усердно подливал женщинам из пузатого кувшина. Двое его сыновей почтительно стояли за спинками кресел, готовые услужить матери и бабушке. Старая баронесса, пуская слюни, дремала у камина и, кажется, не вполне соображала, где находится. Возле нее непрерывно дежурил лакей, похожий на татуированного лысого бульдога. Мария, несколько ошалев от подобострастного мужского внимания, вгрызалась в жареную куропатку. Ей прислуживал младший сын барона, точнее — бестолково топтался за спиной и мешал спокойно жевать. Дети у барона Ке выглядели еще страшнее, чем он сам, а младший сынок свирепым выражением лица превзошел всех остальных, вместе взятых. Анка представила, каково было бы встретить размалеванное чудовище в железной рубашке где-нибудь наверху, в Измененном мире. Когда парнишка моргал или щурился на пламя свечей, на его верхних веках вспыхивали еще одни, желтые, тигриные глаза.

— Не пугайся, дочка, — подмигнул Анке сибиряк. — Так уж тут принято. В нашей фине тоже без Ритуала никак. Либо ты ребенок, и все вокруг тебя прыгают с сосками и носовыми платочками, либо ты человек. Верь-не-верь, третьего не дано.

— А в нашей семье ничего такого не было, — шмыгнула носом Анка. — И в школе тоже.

— Поэтому вы до старости совершаете детские поступки, — засмеялся дядя Саня.

Как и прежде, гвалт внезапно и резко сменился молчанием. Оказалось, что баронесса Ке тихонько стукнула посохом.

— Мы полагаемся на благородство фэйри Светлого двора, мы полагаемся на честность девочки, принявшей покровительство пастуха Капельтуайта. Семья Ке удочерит обычную. Семья Ке надеется, что ее участие в будущем великом договоре не будет забыто.

Тетя Берта что-то пошептала Марии.

— Я клянусь вам, что щедрость и благое расположение семьи Ке и всего народа круитни будет определяющим при составлении договора, — с торжественной миной провозгласила наездница. — Люди Атласа будут счастливы разместить выпас черепах в землях баронессы.

При этих словах магистр Уг нэн Наат завозился и засопел, а пикси не смог скрыть разочарования. Саня тут же кинулся их успокаивать, поясняя, что младшая советница Коллегии, несомненно, употребила неудачный оборот, и что все реанимационные Эхусы, без сомнения, будут поделены между пикси, королевством отрядных и Капитулом фоморов.

Барон Ке поднялся, снял с себя еще одну цепь и торжественно нацепил новоиспеченной дочери на шею. Анка затаила дыхание, с ужасом ожидая отцовского поцелуя, но барон до нежностей не опустился. Он поскреб рыжую щетину, потрепал Анку по щеке шершавой ладонью и как-то вдруг погрустнел. Пока свидетели гусиными перьями расписывались в мятом кожаном журнале, баронесса через Бернара и Саню втолковывала Анке, почему она не человек, а недоделанный ребенок. Анка все с большим трудом переносила запахи сгрудившихся — не слишком чистых — тел, поэтому большую часть речи пропустила мимо ушей.

— Аня, ты согласна? — спросила тетя Берта. — Если ты откажешься, никто не станет тебя принуждать.

— Тогда мы пойдем в обход Серых пустошей и попробуем попросить коней у фоморов, — добавил Саня.

— Капитул, несомненно, предоставит вам коней, — важно кивнул огромный магистр. — Но мои коллеги, несомненно, выразят удивление, что кровники Неблагого двора отказали вам в продаже.

Десятки глаз смотрели на Младшую. Замерли даже поварята, разносившие третью перемену блюд. Дрожал спертый воздух на остриях свечей, до потолочных балок взмывали искры из камина, шипел жир на сковородах. Женщины народа круитни обступили Младшую плотным кругом. Их татуированные лица в свете желтых свечей казались плотоядными африканскими масками.

— Согласна, — вздохнула Анка. — А что они будут со мной делать? — Анка уцепилась за русского фэйри.

— Они покажут тебе смерть.

— А без этого... без смерти, никак нельзя?

— Но без встречи со смертью не имеет смысла входить в жизнь, — баронесса разглядывала Анку, как уродца в кунсткамере. — Я прошу прощения, но, разве обычные, по слухам, захватившие весь Измененный мир, не готовят детей к жизни?

— Они только думают, что готовят, — печально покивала тетя Берта.

— Но... но как же? Как же они передают тайные имена?

— Они давно забыли имена, премноголюбезная баронесса.

— Невероятно... страшно... дико... — залепетали кровники семьи Ке.

— Почтенная Берта, они позволяют детям заводить семью и носить оружие, не передав им законов чести? — Глаза хозяйки броха широко раскрылись в неподдельном изумлении. — Но как могут продолжать род те, кто живет как бабочка, кто не помнит вчерашний день?

Тетя Берта только развела руками. У Анки было много что сказать этой напыщенной татуированной корове, но она догадывалась, что верно ее речь все равно не переведут.

— Я хочу стать взрослой и получить коня, — заявила она.

— Превосходно, — краем рта улыбнулась баронесса. От ее улыбки по коже Анки пробежал озноб. — В таком случае, мы приступим к ритуалу прямо сейчас.

Служанки привели Младшую в сводчатый подвал. Младшая насчитала сорок четыре ступеньки по спиральной лестнице и три промежуточные площадки. На каждой площадке приходилось преодолевать массивную железную дверь. Двери отпирали не служанки, а благородные представительницы правящих домов. Отворив дверь, они шепотом творили молитвы, вытирали с пола и со стен начертанные цветными мелками письмена, снимали с косяков гирлянды волчьих челюстей. Анке показали знаками, что ступать следует только по узкой циновке, которую впереди раскатывали на каменных ступенях. На голый камень наступать категорически запрещалось. После того, как миновали очередной рубеж, процессия останавливалась, пожилые матроны уже изнутри запирали двери, развешивали кости и рисовали магические узоры. Младшая могла только догадываться, кого держит семейство Ке в подвале родового броха.

Однако внизу оказалось лишь пустое крестообразное помещение. Подвал броха содержался в гораздо более приличном состоянии, чем Младшая могла ожидать. Центральная его часть с высоким сводчатым потолком имела четыре боковых ответвления, тонувших в полной темноте.

Там ее заставили выпить кубок с горько-сладким напитком, похожим по вкусу на черничный сок. Затем расшнуровали корсет, сняли платье, башмаки и чулки. Анка словно опьянела, хотя ей не показалось, что в напитке содержался алкоголь. Ее оставили босиком, в нижнем шерстяном платье, колючем, но теплом, на соломенной подстилке. Служанки сноровисто задули лампы, прихватили факелы и сбежали.

Младшая осталась одна в темноте.

Наверное, час или около того она честно ждала, что придет тетя Берта, или баронесса, или еще кто-нибудь. Потом она начала притоптывать от холода. Потом рискнула подать голос, но ответом было только сухое, шепчущее эхо. Младшая не смогла бы точно сказать, сколько часов провела она на соломенной подстилке без еды и питья. В какой-то момент заскрипела дверь, появились две крепкие девушки, с фонарем и очередной порцией «черничного сока». Девушки знаками показали Анке, что следует выпить до дна, затем ее взяли за руку и отвели в уборную. Оказалось, что уборная находится совсем рядом, это была просто дырка в полу, за широкой колонной. Служанка застрекотала на чудовищном языке круитни, Младшая тупо кивала, слушая нарастающий гул в ушах и раздумывая, как скоро и насколько высоко придется ампутировать отмерзшие ноги.

Однако после второй порции напитка ей стало теплее. Анке даже показалось, что сердце бьется все быстрее, толчками наполняя сосуды. Она чувствовала не только сердечную мышцу, она до последнего капилляра чувствовала всю кровеносную систему, чувствовала, как расправляются легкие и сосуды наполняются кислородом. У нее словно появилось внутреннее осязание. Она слышала, как темно-синий сироп плещется в желудке, стекает по стенкам, быстро проникает в кровь. Естественно, Младшая не понимала трескучей речи раскрашенных бритых девушек, но достаточно быстро уловила смысл их объяснений.

Подвал очень большой. Следует быть осторожной, неподалеку — незакрытые колодцы. Ей предстоит пробыть здесь одной до тех пор, пока она не отважится сама прыгнуть в колодец. Впрочем, она остается не совсем одна. Компанию ей составят крысы, здоровущие, злобные крысы, которых давно не подкармливали. Кроме крыс здесь полно мокриц, пауков и прочей пакости. А еще... еще в подвал протоптали дорожку демоны. Служанка подвела Анку к запертой дверце и показала на письмена, украшающие косяки и порог. Кроме надписей изнутри на косяках были прибиты волчьи уши и целые черепа с окрашенными в красный цвет клыками. Анка уже знала, что просто так в Изнанке косяки и подоконники не разрисовывают. И волчьи челюсти развешивают там, где нужно удержать нечистую силу.

Служанки ушли, захватив фонарь. Эхо от захлопнувшейся двери еще долго металось по аркам и переходам, Анка собрала солому в кучу, кое-как угнездилась в центре и приготовилась ждать. Крысы шуршали, перебирали лапками и попискивали в норах, но Анка их не боялась. Крыс она с детства привыкла лупить палкой и натравливать на них кошек. Маманя даже посылала Младшую к своей подруге за специально обученной кошкой. Киску пришлось зимой везти на автобусе в лукошке, завернутую в одеяло, и подкармливать колбасой, чтобы не так орала от страха. Зато потом кошка освоилась на новом месте и выбрала Анкину постель местом своих жертвоприношений. Она таскала из сарая и коровника теплые трупы задушенных крыс и гордо складывала у хозяйки в ногах. Пришлось запирать от нее двери, а потом наступила весна, и кошка куда-то потерялась.

Анка пропустила момент, когда крысы затихли.

Возможно, в ней все еще играл чудесный напиток или чувства обострились из-за темноты. Так или иначе, в подвале появился кто-то еще. Она была не одна. Младшая невольно поджала ноги к груди, закуталась в платье и съежилась. Но ей тут же пришла в голову страшная мысль, что Тот, кто материализовался среди сырых коридоров, подберется сзади и положит мерзкую трехпалую руку ей на голову.

Такого ей не пережить. Лучше самой сразу броситься в колодец, как намекала тетя Берта. Младшая сомневалась недолго. Едва ее затылка коснулось дуновение, похожее на чужое зловонное дыхание, она вскочила и ринулась в самый центр подвала, туда, где ждала ее черная, скользкая дыра.

Код доступа

Он учился на лету, тем более что в Эхусе спинка лежанки была устроена точно так же. Стоило покрепче приложить висок к волнистой пахнущей шерстью поверхности, как из-за спинки вытянулись щупальца и крепко присосались к офхолдеру. Второй раз Старший не нервничал, он спокойно подождал, пока корабль завершит процедуру идентификации. Второй раз все прошло быстро и безболезненно, только немножко закружилась голова. Валька порадовался, что выбрал лежанку и не полез опять в петли. С потолка спустилось нечто прозрачное, похожее на веер, и развернулось перед самым носом, превратившись в широкую панель управления. Веер слегка покачивался, создавая обманчивую иллюзию невесомой хрупкости. Ямки для пальцев, разноцветные, уже поднадоевшие, петельки и крючочки, похожие на засохшие пенисы мумий, цветные жидкости, дрожащие за окошечками кожаных, закрытых колб. Валька потрогал веер, тот был теплый, очень тонкий и невероятно крепкий. Он свисал с кривого потолка рубки на белых перевитых жгутах, и непонятно, где прятался раньше.

Старший вздохнул, сосчитал до десяти и начал самоподготовку. Первые же манипуляции с выемками для пальцев привели к ошеломляющим результатам. Либо Маркус темнил, либо Старшему повезло наткнуться на пульт ручного управления.

Тхол дернулся всем своим сорокаметровым телом. Чисто инстинктивно Старший отдернул пальцы и отдал команду на полный обзор. Однако забыл при этом смежить веки и несколько секунд боролся с тошнотой, созерцая одновременно внутренности «луковицы» и вертящиеся острые скалы. Тхол неторопливо поворачивался вокруг своей оси, а вокруг него, вытаращив глаза, прячась за утесами и «сосульками», сновали перепуганные американцы.

Лопнули кабели и канаты, рухнула штанга с приставной лестницей, разбились о дно пещеры компьютеры. Со скрежетом, высекая искры, ползла по неровному склону вторая приставная лестница, с нее сыпались мотки свернутых проводов и мелкие детали оборудования. Наконец, лестница опрокинулась, вращая вздернутыми вверх колесами, похожая на пьяного металлического жирафа.

Легким усилием воли Старший перенаправил слух на палатки. Вокруг сразу зазвенело, зашумели голоса. Силовой кабель от разбившегося прожектора волок за собой каркас большой палатки, следом за кабелем тащило генератор. Один из американцев схватился за дюралевый каркас, пытаясь удержать палатку на месте, другой спасал ящики. Второй усатый кричал своим, чтобы не высовывались, с другой стороны ему вторил Четвертый усатый.

— Кретин, прекратите немедленно! Вы погубите корабль! Прекратите, или мы вынуждены будем стрелять!

Они действительно выстрелили — выпустили несколько капсул со снотворным. Но то, что валило «с ног» реанимационную черепаху, не могло повредить броне, предназначенной для космических перелетов. Тхол продолжал вращение. Пока Старший, раскрыв рот, наблюдал за разгромом научного оборудования, могучий зверь развернулся, проскреб щетиной по неровной стене пещеры и снес крыши у обеих штабных палаток. Обнажились полки с приборами и стол, за которым Харченко угощал Старшего кофе. Сам профессор сидел, прикованный наручником к печке, и, вытаращив глаза, следил за маневрами огромной мохнатой гантели. Потом его рот расплылся в улыбке. Михаил ударил кулаком по колену и заорал что-то вроде «мать — перематъ, Валя, так их, мочи гадов!»

В соседней палатке тоже сорвало крышу. Под ней, беспомощно задрав бледные усатые рожи, сидели двое в наушниках. Они синхронно начали приподниматься, позабыв о своем сеансе связи, или чем они там еще занимались, а Старший захохотал и все никак не мог остановиться, до того потешно было наблюдать за их кроличьим испугом.

Он переставил пальцы в другие ямки на веере, и тут же чуть не вылетел с лежанки, потому что Тхол, не замедляясь и, похоже, не испытывая ни малейших трудностей, начал поворот вокруг вертикальной оси. Вальку в два счета спеленало горячими плотными ремнями, виски окутало с двух сторон подголовниками. Он растерялся, дал команду остановить поворот, но получилось, как в той пословице, — не так, как лучше, а как всегда. Потому что мысленно он приказывал кораблю одно, а пальцами, видимо, нажимал совсем другие кнопки, вдобавок, действовал вслепую.

Тхол встал на дыбы и со всего маху оторвал брезентовое маскировочное полотнище, перекрывающее выход в следующую, верхнюю пещеру. Краем глаза Валька успел заметить колоссальный зал, где пол поднимался кривыми террасами, похожими на рассыпчатые пироги. Где-то там, наверху, был выход, небо, спасение.

В следующий миг мир опять перевернулся, стало совсем темно, в глубине жилого отсека загремели незакрепленные предметы. Старший отдернул руки от пульта, проклиная себя за самонадеянность. Рубку сотряс удар. Тхол опять во что-то впилился. Еще один удар.

Старший повис на ремнях, окончательно запутавшись, где верх, а где низ. Откуда-то прилетел ботинок и приземлился Вальке подошвой на подбородок. За ботинком последовали увесистая бутылка с лимонадом, авторучка и пустая консервная банка. Только когда острый край жестяной банки вспорол ему губу, горе-наездник вспомнил, для чего надел офхолдер.

Связь. Со слов Лукаса, это получалось просто, чрезвычайно просто, поскольку имело мало общего с радиосвязью. Связные офхолдеры пастухов также усиливали волны, посылаемые мозгом, но в конце двадцатого века их постепенно вытесняли сотовые телефоны. В Коллегии считали, что древние конструкторы реанимационных черепах не ставили задачу сверхдальнего общения для пастухов. А вот в Тхолы встраивались солидные усилители. Мысль, посланная наездником с борта воздушного судна, распространялась по земному шару, как сейсмическая волна от упавшего метеорита.

Бац! Что-то больно врезало по коленке. Кажется, еще один ботинок. Тхол непринужденно застыл в позе свечки: казалось, ему вообще не требуется энергия для свободного парения. Однако перед носом Старшего осветились живые индикаторы, забулькали разноцветные жидкости, заполняя мягкие мензурки. В некоторых отсеках корабля резко поднялись температура и давление, за бортом тоже прибавилось несколько градусов, «сердечные мышцы» заработали, как паровозные поршни. Непонятно как, но Старший уловил расслоение обшивки. Словно внешняя броня разделилась на тонкие пластины, а между ними развернулись и заполнились раскаленным газом миллионы пузырьков. Газ поступал между слоев обшивки под огромным давлением, за внутренними стенками «луковицы» проявилась фиолетовая сеть сосудов, похожая на прожилки осенних листьев, пол рубки непрерывно вибрировал, наметился постоянный ровный ток воздуха, почти ураган. Над головой Старшего, в доселе сплошной стене, раскрылись отверстия, Тхол осуществлял тотальную вентиляцию внутренностей. С пола взлетели и устремились в вентиляционные шахты обертки, кусочки бумаги и даже Валькины носки.

Дьявол, как же заставить медузу созвониться с дежурным Коллегии? Лукас упоминал, что в любое время суток в разных уголках земного шара бодрствуют несколько советников, отвечающих за кризисные ситуации. Валька призывал дежурных и так и эдак, но ничего не получалось, пока он не додумался замолчать.

Надо было молчать и слушать. Не внешние шумы, а запредельно далекие и тихие звуки, похожие на мирное жужжание пчелиного улья, на стрекотание кузнечиков в пропитанных зноем травах, на плеск ручья. Офхолдер и раньше издавал звуки, но Валька к ним не прислушивался, и так хватало свербящей головной боли. Он постарался абстрагироваться от всего, что происходило на борту и за бортом, расслабил дыхание и представил себе, как щипковым движением вытягивает из общей мешанины шорохов самое сладкое — полузабытое стрекотание кузнецов на полянке. Он тянул и тянул нить на себя, и она подалась, развернулась, почти осязаемо приблизилась, пугая мозг вовсе не трением шершавых ножек, а молниями человеческих голосов, вспышками разноязычной болтовни, заполняющей тысячи километров эфира. Старший окунулся в свистящую, каркающую, лопочущую мешанину и очень скоро заметил... нет, не глазами, а каким-то иным органом чувств, он заметил свободное место, порожек, уступчик, куда можно было выплеснуть свои слова. Свободный порожек постоянно сдвигался в нереальном условном пространстве, уступая место другим фразам, словам, а иногда просто образам. Валька не орал, не надрывался, он представил свои фразы в виде пульсирующего красного фонарика, бережно опустил фонарик на порожек. Он с надеждой следил, как его послание, распространяя сигнал «sos», тонет в мерцающих недрах океана информации, окутывающего планету. Ему ответили на английском. Ответ прозвучал прямо в голове, непривычно резко и почти больно: Валька невольно дернулся. Он не сразу сообразил, что видит отвечающего как бы изнутри, точнее, видит не его самого, а то, что находится перед глазами собеседника. В лицо Вальке ударило яркое закатное солнце. Солнце светило над срезом широченного панорамного окна, за окном, облитые багровым золотом, текли слитки небоскребов, еще проскочил в углу вентилятор, край прозрачного стола и почему-то дамские перчатки.

Мужчина повторил вопрос по-английски, сначала с недоумением, затем, все сильнее волнуясь, перешел на испанский и греческий.

— Русский, — выговорил Старший. — Я русский, Валентин Лунин, я в вашем Тхоле.

Тот, кто использовал его зрение, развернулся с такой скоростью, что Вальку чуть не затошнило, хотя он продолжал неподвижно висеть в замершем теле Тхола. Позади атланта оказался зеркальный шкаф. Он отразил немолодого кудрявого мужчину с бородкой и носом, как у Лукаса. На мужчине шикарно смотрелся стальной костюм и галстук в горошек. Относительно возраста людей Атласа Валька не обманывался, хозяину офиса могло быть триста или шестьсот лет. Мужчина поднялся с кресла, набирая номер на сотовом телефоне, краем глаза Валька оценил роскошный кабинет, с фонтанчиком, барной стойкой в дальнем углу и двумя полукруглыми диванами. На одном из диванов, поджав ноги, курила женщина, но Валька ее не разглядел, потому что картинка в голове резко сменилась.

Теперь это был стапель. Вдоль корпуса корабля по лесам ползали фигурки рабочих, искрила сварка, гудели внизу электрокары, кран поднимал стальную секцию с дверью и иллюминатором. В Валькиной голове залепетала женщина, она курила, неспешно затягиваясь длинной тонкой сигаретой. Вполне естественно, что женщина тоже была начальником, она находилась в стеклянной будке, очень высоко над стройкой. Люди Атласа не могли не занимать посты начальников. Вполне вероятно, что курившая женщина не только командовала, но и владела военной верфью. Военной, потому что над недостроенным корпусом корабля с лязгом покатилась кран-балка. В цепких стальных когтях крана покачивался орудийный ствол.

Вальке припомнилась потная харя Сергея Сергеевича в питерской закрытой «больнице» и намеки на причастность Маркуса к международным оружейным картелям. Сергей Сергеевич несколько раз повторял, что всех этих «якобы атлантов» скоро выведут на чистую воду, закроют их счета, подпольные фабрики и притоны. Валька никогда всерьез не задумывался, на чем же строит свое финансовое благополучие Коллегия. Далее Лукас ловко обходил денежную тему, ссылаясь на ценные бумаги, оформленные еще при организации Ганзейского союза.

Ценные — так ценные, Старшего это не касалось, ни дворцы их, ни банки, ни наемники. Не касалось, пока Сергей Сергеевич не пообещал отправить его по этапу за участие в международных финансовых аферах. Верфь сменилась жарким тропическим лесом, утро сменилось лазурным закатом. Старший догадался, что попал к своего рода дежурным связистам Коллегии, и те перебрасывают его по цепочке, отыскивая человека, способного изъясняться по-русски. После четвертого «переброса» такой человек нашелся.

— Младший советник Коллегии Борусса, — с мягким свистящим акцентом представился очередной «старичок». — Объясните, кто вы такой? Повернитесь к зеркалу!

— Нет у меня зеркала, — проворчал Валька. — Лунин я, вам про меня Маркус не рассказывал?

— Лунин? — Борусса произнес несколько слов в телефонную трубку. — Как вы попали в Тхол? Где экипаж?

— Погибли они. Застрелили их эти... с армейского крыла. Американцы застрелили, но не нарочно. Так вышло, они убежать хотели.

— Кто хотел убежать? — звенящим голосом переспросил Борусса. Старшему показалось, что в череп завинчивают шуруп. Где-то очень далеко перекликались другие, тоненькие комариные голоса. Где-то приливными волнами шумело сердце Тхола.

— Экипаж ваш. Мы где-то в Саянах, в пещере. Вы своим передайте, они должны знать. Тут в Тхоле еще два Эхуса, оба голодные. Я спрятался, удалось на борт проскочить, а Харченко остался внизу.

— Лунин? Ваша фамилия Лунин? — сыпал вопросами Борусса. Чувствовалось, что он не верит ни единому слову. — Это вас усыновил Лукас?

— Да, только...

— Где он? Отвечайте — где Лукас?

— Нас усыпили, в самолете усыпили. Он в тюрьме у них остался, и Маркус тоже.

— У кого в тюрьме? У американцев?

— Да нет же! — Старший едва не заревел от досады. — У русских! Они в Петербурге всех держат, только я не знаю — где. А меня в Красноярск привезли, чтобы новых Эхусов вырастить.

— Так вы — кормилец?!

— Ну да, — Валька перевел дух. В течение следующих десяти минут его не перебивали, а где-то на грани слуха журчал перевод. Переводили сразу на несколько языков: вероятно, к конференции подключались все новые члены Коллегии.

— А мы третий день не можем понять, что произошло с этим Тхолом.

— Наездник передал, что все в порядке, начались штатные работы.

— Старший советник Николас уже связался с нужными чиновниками в госдепартаменте.

Несколько минут Борусса с кем-то оживленно совещался, затем вернулся и заговорил совсем другим тоном.

— Что вы намерены предпринять, Валентин?

— Я хотел забрать профессора, но они его привязали. Они говорят — если я не выйду, то взорвут пещеру.

— Подождите, не волнуйтесь, — Борусса снова взялся за телефоны. Иногда он говорил в трубку, а иногда общался без помощи техники, так же, как с Валькой. В эти моменты у Вальки в голове возникало жужжание, словно включалась электродрель. Борусса докладывал или получал указания, вел конференцию сразу с несколькими членами Коллегии.

— В Саянах у нас, как минимум, шестнадцать пещер. Ближайший боевой Тхол находится в четырех часах лета, но Коллегия пока не принимает решение рисковать. Это может оказаться спланированной ловушкой, чтобы заманить в район еще одно наше судно. Вы можете сказать — у американцев имеется ядерное или химическое оружие?

— Нет. То есть, не могу сказать, — Старшего пробрал озноб. Он представил, как взлетит в воздух кусок горы, а потом вернется обратно ливнем из обломков и похоронит его под завалом навсегда. Возможно, это будет даже пострашнее, чем мгновенная смерть. Он не умрет сразу, а будет годами бродить внутри агонизирующего корабля, высасывая остатки питательной жидкости и общаясь с дружелюбными членами Коллегии. А у Коллегии, при всех ее финансах, кишка тонка перелопатить миллионы тонн породы, да еще в тайге на территории России. Нет сомнений, что первыми на место взрыва примчатся ребята Сергея Сергеевича, обметают все вокруг флажками и близко никого не подпустят!

— У них ящики какие-то, — поделился Старший. — Обещали все взорвать, если не выйду. Но я так думаю, что они все врут. Не станут ничего взрывать, потому что ждут мою сестру. Вы можете найти мою сестру?

— Мы постараемся, — заверил Борусса. — Мы уже выяснили, что в доме Филиппа Луазье ее нет. Британские спецслужбы видели ее последний раз на пароме, во время переправы в Ирландию.

Старший испытал огромное облегчение и едва не прослезился. Стало быть, он не ошибся в Бернаре! Молодчина этот остроухий, вовремя почуял врага! Теперь Анку они хрен найдут! Вот только как быть с маманей?

— Валентин, что вы намерены предпринять? Вы сможете потянуть время?

— Я сдамся и пущу их внутрь, — отчеканил Валька, — если вы не научите меня, как обращаться с оружием. Они уже тащат ящики.

— Мы не видим, чтобы они тащили ящики, — укоризненно произнес Борусса.

Валька осознал свою оплошность. Он не учел, что атланты через офхолдер подключаются к обзорным экранам корабля.

— Я хочу получить коды доступа к оружию.

В ушах снова зажужжало. Коллегия истерически совещалась. Старший почти привык висеть вниз головой. Он с тревогой наблюдал, как американцы сворачивают технику, как передают свои приборы по цепочке в расщелину, из которой начинался путь наверх. Еще немного — и они свалят к чертовой матери, а Харченко привяжут к динамиту или утащат за собой.

Мать-перемать, что же делать-то?!

— Валентин, мы высылаем резервный Тхол. Валентин, вы слышите меня?

— Слышу, слышу, — Старший следил за подозрительными манипуляциями Третьего усатого. Тот расстегнул молнию на длинном кожаном бауле, но что там лежало внутри, Валька так и не заметил. Потому что его заслонил Четвертый усатый. Он вынырнул из-за штабной палатки, держа перед собой связанного Харченко. К виску профессора был приставлен пистолет. Четвертый усатый что-то кричал в сторону Вальки, широко раскрывал рот, надувая вены на шее.

Борусса, наверное, тоже заметил новую угрозу и без участия Старшего каким-то образом включил звук. Четвертый усатый не сказал ничего принципиально нового. Он давал Вальке последнюю возможность в течение минуты покинуть Тхол, иначе прикончит профессора, приведет в действие взрыватель и позаботится о Валькиной сестре. Четвертый усатый уверенно заявлял о том, что Анку уже поймали и везут сюда.

— Валентин, они обманывают вас! Ваша сестра скрывается вместе с младшим советником Марией ван Дьюкер. Мы только что связались с Главой озерного септа, фэйри переправили их в надежное место. Не бойтесь, они блефуют!

— Парень, знаешь, что это такое? — Третий усатый закинул ремень на плечо. Старшему показалось, что прямо в нос нацелилось широченное рифленое дуло. Под стволом торчала обтянутая резиной рукоятка, а дальше находился магазин размером с хлебницу. — Лунин, у меня в руках — супербазука, заряженная четырьмя кумулятивными и двумя фосфорными гранатами. Если я нажму на курок, гранаты попадут в цель меньше, чем за четыре секунды. От прямого попадания с такой дистанции не спасает лобовая броня новейших танков! Здесь будут гореть даже камни! Лунин, для чего тебе умирать? Подумай!!

— Может, и блефуют, — согласился Старший, настороженно созерцая, как Четвертый усатый целится вХарченко. — Короче, если вы не подскажете мне срочно, как отвадить этих уродов, я выхожу и сдаюсь!

— Лунин, даже не пытайся вырваться, — добродушно посоветовал Четвертый. — Тебе не провести Тхол наверх, там лабиринт из острых скал!

Третий усатый приготовился стрелять из гранатомета. В проломе мелькнула фигура спецназовца с винтовкой. Еще двое заняли позиции за камнями, в том месте, где обрушился брезент.

— Хорошо, хорошо! — торопливо заверещал Борусса, очевидно, получивший необходимые инструкции. — К вам уже вылетела помощь. Скажите этим наемникам, что согласны, что выходите. Перед вами слева два синих рычажка, сдвиньте вниз и говорите.

— Эй, — негромко сказал Валька. — Опустите пушки, я выхожу. Сдаюсь я. Не стреляйте.

Американцы присели, морщась и зажимая уши. Старший сам испугался собственного усиленного голоса. Получилось вполне в духе божественного рыка. Наверное, именно так усмиряли древние атланты всевозможных дремучих греков и африканцев. Подлетят сверху на Тхоле, наорут, завоют на разные голоса, те — бац на колени, и давай молиться.

Четвертый усадил Харченко на перевернутый ящик. Третий опустил свою супербазуку и кивнул кому-то позади себя. Один из безымянных офицеров запустил резервный движок. Подмаргивая, разгорелись лампы в прожекторах. Валька заметил еще одного усача с тяжелой пушкой в руках. Тот ухитрился обежать по кругу и целился прямо в брюхо Тхолу.

— Теперь слушайте внимательно и делайте в точности, как я скажу, — зашипел у Вальки в ухе вкрадчивый женский голос, явно принадлежащий не Боруссе. — Первым следует обезвредить парня с гранатометом. Вы готовы?

— Готов! — выдохнул Старший.

Сон про смерть

Анка падала в колодец.

Вначале падать было не страшно, потому что тело стало невесомым и опускалось вдоль неровных влажных стен, как сухой лепесток или пушинка. Но по мере того как синее пятнышко вверху превращалось в точку, Младшей становилось все тревожнее.

Вот кусочек неба стал размером с копеечную монету, вот сжался до булавочной головки, и, наконец, от света Изнанки остались одни воспоминания. Анку кружило, ударяло о шершавые стены, воздух свистел в ушах, а потом что-то произошло, что-то изменилось в свисте, он стал более ровным, устойчивым, накатило тепло. Нежный ветерок пах пластмассой и, едва уловимо, дезодорантом. Младшая обнаружила, что не летит, кувыркаясь, а сидит в удобном кресле, колени ее чем-то прижаты, а в уши льется негромкая музыка. Переход получился настолько резким, что она вздрогнула, лязгнула зубами, прищемила язык и дернулась вперед всем телом. Потом робко приоткрыла глаза, и задохнулась от удивления.

Ощущения ее не обманули. Самолет. Младшая сидела в мягком кресле возле прохода, а у иллюминатора, отвернув голову, дремал Бернар. Слева, через проход, клевала носом Мария, а дядя Саня прихлебывал вино и увлеченно разгадывал кроссворды. Рядом посапывала тетя Берта в компании Каролины, старшей сестры Бернара. Младшая приподнялась, ремень впился в живот, но она успела увидеть и едва не задохнулась.

Среди полутора десятка чернявых и кудрявых голов светлым ежиком выделялась макушка ее брата. Старший летел куда-то вместе с ней и тоже спал.

Младшей стало не по себе. Она справилась со жгучим желанием вскочить и заорать на весь самолет. Ей неистово хотелось заорать, что все это неправда, что никуда она не летала в столь чудной компании, и сейчас никуда не летит, но... Она плюхнулась обратно, так и не вспомнив, что же происходит сейчас.

Где она, и почему тут очутилась?

Бернар почмокал во сне губами и привалился ухом к стеклу иллюминатора. В сторону туалета пробежал толстый дядька, невероятно смуглый, с пышными усами и глазами навыкате, одетый в легкие штаны и яркую футболку. Навстречу толстячку проплыла стюардесса, тоже смуглая, настоящая креолка или метиска. Дядя Саня включил лампочку для чтения. В проход спланировала салфетка. Кто-то впереди чистил мандарин, в носу остро защекотало от кислого запаха.

«Это мне только чудится, это не настоящее, это сон»

Она изо всех сил напрягала память, пытаясь объяснить происходящее, но ничего не получалось. Из динамиков лилось что-то скучное, вроде джаза, а потом музыка и вовсе стихла. Вместо музыки хрипловатым голосом заговорил кто-то из летчиков, по ковровой дорожке рысью пробежала другая стюардесса. Анка попыталась угадать язык, на котором общался экипаж. То ли итальянский, то ли испанский?

Вся спина у нее промокла от пота. Вот-вот должно было произойти что-то страшное, но никто этого не замечал, а сон все никак не желал кончаться. Младшая пыталась глядеть по сторонам, но глаза непроизвольно натыкались на затылок брата. Достаточно было отстегнуть пряжку ремня, встать и пройти каких-то десять метров, чтобы разобраться, Старший там или только призрак Старшего.

Но руки предательски тряслись. Она даже не рискнула толкнуть Бернара, хотя сделать это было проще всего. Он не притворялся, а действительно дремал, такой же, как всегда, и одет был так же, как дома, в светло-голубые джинсы, свободную рубашку и большую мягкую кепку, прикрывающую шевелюру. Младшая сосредоточилась и поняла причину своего страха.

Она себя обманывала. Все это уже было. Может быть, не с ней и не сегодня, но то ужасное, что должно было вот-вот случиться, уже случилось когда-то и уже оставило в ее сознании рваную борозду.

«Я ничего не помню, мамочки, мы все погибнем».

Толстяк вернулся на место, мать выставила в проход ребенка, мальчик немедленно потерял соску и уставился на Анку ярко-черными, оливковыми глазами. Младшая собралась с силами, подняла столик, который мешал ее ногам. Осторожно пригубила оранжевый напиток из стаканчика. Самый настоящий апельсиновый сок! Она потрогала сиденье, ослабила ремень, приподнялась, отключила вентиляцию. Очередная пробегавшая стюардесса одарила ее приклеенной улыбкой.

Наверное, лайнер начал снижение, потому что в салоне потух яркий свет и моментально заложило уши. Младшая совершенно не разбиралась в авиационной технике, но успела догадаться, что летит не в российском самолете. Впереди, над занавеской, отделяющей кухню от салона, светилась надпись латинскими буквами, на английском и еще на каком-то языке. Из кармана, расположенного в спинке кресла, торчал импортный глянцевый журнал. Двое соседей впереди, женщина с мальчиком лет девяти, были похожи на мулатов — пухлые губы, бронзовая кожа, жесткие волнистые волосы. Мальчик отложил пластмассовую головоломку, потряс пальцем в ухе и принялся будить мать. На мгновение Анка встретила встревоженный взгляд его черных выпуклых глаз.

«Это все не взаправду, — попыталась успокоить себя Анка. — Это все только чудится, тетя Берта предупреждала. Так что не старайтесь, не запугаете меня! Стоп! Тетя Берта? Но она же осталась в...»

Самолет неудержимо снижался, и снижался подозрительно резко. У Анки не получалось набрать во рту достаточно слюны, чтобы сглатывать и как-то противостоять разрывающей боли в барабанных перепонках. Серая пелена за окошками сменилась рваными хлопьями, затем в салон хлынуло солнце, самое обычное солнце, яркое, нестерпимо горячее.

Младшая едва не порвала ремень безопасности. За бортом грело настоящее солнце из Верхнего мира, топорщились заснеженные вершины гор, и горизонт не стягивался в кучку, а напротив, прятался, проваливался за край облачной страны. Под блестящим, чуть трясущимся крылом проплывали нитки подъемников, домики с дымками, затем рассыпчатым языком разлегся тающий ледник.

Верхний мир, Нижний мир...

В голове как будто взорвалась шаровая молния. Она вспомнила все разом, чересчур быстро, невольно подпрыгнула и опрокинула сок. Это не может быть правдой, это Ритуал имени, это колодец, куда она сама прыгнула, это испытание, которое она сама себе выбрала, потому что выбирать необходимо, как бы нам ни мечталось отсидеться в норке.

То есть она себе ничего не выбирала. Тетя Берта через Бернара передала слова угрюмой баронессы де Урр.

— Раз обычная не понимает языка, Ритуал будет проведен при помощи верескового меда и травы Ахир-Люсс! — припечатала круитни. — Это плохо, потому что наших девушек мы ведем за руки, а обычной никто не сможет помочь. Ее поведут духи гор, которым не нужен человеческий язык.

По салону, натужно улыбаясь, промчались две стюардессы. Анка моментально отметила, что девушки между собой говорили на чужом языке, кажется, на испанском. И одеты они были совсем не так, как стюардессы, обслуживавшие ее на рейсе в Лондон.

— Аня? — рядом проснулся Бернар и таращил осоловелые глаза. — Что случилось? Почему трясет?

Младшая понятия не имела, что ему ответить. Язык словно застрял во рту. Она толком не понимала, насколько этот сказочный Бернар соответствует тому, настоящему. Тетя Берта перед тем, как идти в подвал, дважды повторила загадочную фразу, а Саня старательно перевел. Не важно, как меняется мир вокруг нас, — успокоила Хранительница, — важно, как меняемся мы.

Легко успокаивать, а что делать, когда уши лопаются?

Не успела Анка набрать достаточно слюны, чтобы непрерывным глотанием заглушить боль в барабанных перепонках, как повисла подозрительная тишина. Замер двигатель, лайнер клюнул носом, выровнялся, еще раз клюнул и помчался к земле под аккомпанемент кошмарного, пронзительного свиста. Двигатель еще несколько раз всхлипывал, кряхтел и кашлял, но так и не застучал, ровно и глухо, как раньше. В ответ на свист ветра истошно заорали женщины. Младшая молчала, сцепив зубы. Она никогда не слышала, чтобы две дюжины людей кричали одновременно на такой высокой ноте. Не только женщины, но и мужчины. Теперь она их видела, потому что пассажиры повскакали с мест. Позади, оказывается, сидели парни, молодые, в легких курточках, похожие на спортивную команду. Они начали визжать не хуже женщин. Бернар подался вперед, его грива распушилась, стала похожа на шар.

Распахнулась дверь в туалет. По ковровой дорожке запрыгал мячик, за мячиком покатился сандалик. Ребенок орал, перекрикивая толпу взрослых. Толстая тетка упала в проход, захлебываясь пеной, зажимая уши. Стюардесса, с налившимися кровью глазами, кричала в микрофон, но ее никто не слушал. Анка высматривала впереди Старшего, но его загораживали широкие спины вскочивших мужиков. Распахнулись клапаны над сиденьями, оттуда вывалились и повисли кислородные маски. Крен усилился, стюардесса схватилась за занавеску, закрывающую проход к кабине, но не удержалась и упала. Занавеска упала вместе с ней. Мальчика, сидевшего впереди Анки, вырвало. Игроки спортивной команды, смуглые парни в одинаковых куртках, прорывались вперед, расталкивая людей в проходе. Возможно, хотели помочь экипажу. Индианка в пончо, с совершенно ооезумевшими глазами, расшвыривала корчащихся на полу пассажиров, искала своего годовалого ребенка. Из туалета в хвосте салона вывалился дедушка и покатился кубарем вслед за спортсменами. Мария названивала по сотовому. Анка обратила внимание, что рука у нее снова была в порядке. Тетя Берта уткнулась в гигиенический пакет, ее плечи в зеленой кофте тряслись.

Младшая дышала ртом, чтобы не вырвало от разлившегося кислого зловония. В иллюминатор ока глянула только один раз и мгновенно отвела глаза. Горы опрокинулись и мчались навстречу, медленно разворачивались, словно ослепительные, незагорелые курортники, подставляя солнцу сметанно-белые бока. Между неровных склонов промелькнула россыпь черных прямоугольничков — крыши строений, ажурные высоковольтные опоры, и снова помчались навстречу до тошноты страшные скалы. В какую-то секунду показалось, что пилотам удастся выровнять машину, нос задрался чуть выше, но двигатель так и не заработал.

— Аня, Аня, — Бернар еще что-то говорил, повторял, теребил ее за рукав, но уши окончательно заложило, словно внутрь черепа набились жуки. Они шуршали ножками, шуршали усиками, создавая сообща невообразимый, колючий шум.

— А-гаааа-га! — Голоса пассажиров уже не разделялись, невозможно было разобрать ни слова, они точно свалялись в единый вопль отчаяния. Между сидений высунулось багровое от крика, искаженное женское лицо в потеках расплывшейся туши. Женщина ревела, зажав щеки ладонями. Ее пытался успокоить темнокожий мужчина в белом костюме. Из носа у него ручьем текла кровь, заливая рубашку и лацканы пиджака. Мужчина смахивал кровь рукавом, шмыгал носом и выкрикивал что-то своей жене прямо в ухо, но она его не слушала, раскачивалась и визжала.

«Старший! Валечка, Старший, где ты там?»

Младшую вырвало, она вовремя успела перегнуться в проход. Ей было стыдно, но почему-то совершенно перестало волновать, чем все это закончится, ее будто охватило оцепенение. Наверное, потому что подсознательно ждала плохого. Нельзя ждать плохого, так часто любит повторять маманя. Будешь ждать плохое — поневоле приманишь его.

Скалы приближались, нарастали, как будто в каждом иллюминаторе показывали кусок мультфильма. Анке удалось выбраться из кресла на ковровую дорожку. Ей внезапно показалось крайне важным успеть увидеть Вальку до того, как все кончится. В том, что это безумное падение очень скоро завершится общей гибелью, она не сомневалась. Тетя Берта предупредила, что смерть придется увидеть в лицо, ничего уж тут не поделаешь.

Едва поднявшись с кресла, Анка моментально поняла, что делать этого никак не стоило. Ей открылась совершенно дикая картина — люди валились друг на друга, образуя возле служебного отсека кучу-малу, но смешной игрой тут и не пахло. Самолет внезапно начал размахивать крыльями, Анку швырнуло в сторону, она снова не успела рассмотреть — Валька там впереди или кто-то очень на него похожий. Погас свет, из ящиков над левым рядом кресел посыпались сумки, пакеты и верхняя одежда. Прямо перед Анкой на коленях стоял молодой парень, один из спортсменов. Он истово молился, осеняя себя крестами, бился головой об пол и делал это с таким сосредоточенным видом, словно находился на службе в главном ватиканском соборе. Еще двое молились позади, скорчившись на креслах, раскачиваясь из стороны в сторону. Загорелось слабое аварийное освещение, Младшая сфотографировала взглядом несколько залитых слезами, опухших лиц.

— Миа купла, миа купла...

— Иезуз Мария, Иезуз Мария...

Тут впереди рывком распахнулась дверь в кабину пилотов или ее взломали, в салон хлынул поток сигаретного дыма, ругани и нежно-голубого света. Совсем близко, прямо по курсу, надвигалась щербатая бурая поверхность, затем самолет в последний раз накренился, и каменистое плато сменилось заснеженной поверхностью ледника. Трещины разрастались, ледник походил на пологий, торчащий из пасти пса язык, как при болезни припорошенный белесым налетом. Пилоты кричали, Младшая разглядела парня в кителе, изо всех сил тянущего на себя штурвал.

— Нет, нет, господи, мамочки! — уговаривал кто-то в темноте. Анка стучала зубами, вцепившись в подлокотник, и чувствовала, что не может сделать и шагу. Зрелище накатывающей, гигантской, жестокой земли приковало ее полностью. Кажется, кто-то повторял ее имя, но жуки в голове шебуршали все громче, и не было ни малейших сил отцепиться от подлокотника и обернуться на голос.

Видимо, летчики предприняли все возможное, чтобы перед самым падением задрать нос. Удар оказался гораздо страшнее того, на что Анка рассчитывала. Ее пальцы чуть не выдернуло из суставов, руки оторвало от спасительного кресла, а саму подкинуло в воздух и швырнуло вперед со скоростью артиллерийского снаряда. Последнее, что Младшая увидела до того, как шмякнуться головой, — была рваная дыра между кабиной и салоном. Кабину оторвало и унесло вбок, днище ударилось об лед, с треском переломилось крыло, в салон, навстречу Анке, влетел столб хрустальных брызг.

Она столкнулась с тысячей острых осколков и потеряла сознание.

Чили — Колумбия

Младшая открыла глаза.

Несколько секунд перед этим она старательно молилась, уговаривая боженьку, чтобы все закончилось, чтобы ее вернуло обратно в подвал к ведьмам круитни, но молитвы не помогали. Жутко болела лодыжка: кажется, она подвернула ногу. А еще не могла до конца вдохнуть, сразу начинало колоть в груди и спине. Анка пощупала языком десны и убедилась, что слева шатаются сразу два зуба и щека изнутри кровоточит. Она поранила язык об осколок третьего, развалившегося зуба. Затылком она упиралась в твердую, невероятно холодную поверхность. По сути дела, она его не чувствовала, затылок. Болел живот, но терпимо. Кажется, поперек живота лежал и ворочался кто-то живой.

Анка забыла, как батя учил ее подниматься после опасных падений. Она сразу попыталась сесть, оперлась на правую руку и взвыла от острой вспышки боли, по сравнению с которой предыдущие мучения показались щекоткой. Рука не была сломана, но представляла собой самое жалкое зрелище. Сорванная кожа с костяшек пальцев, два вырванных ногтя, сплошная кровоточащая ссадина от плеча до кисти. Разорваны блуза, свитер и куртка, все разорвано на нитки.

«Мне все это кажется, только кажется» — уже менее уверенно ободрила себя Младшая. Она лежала навзничь на корке вспаханного, иглистого льда. Ледяная крошка забилась ей под воротник, в разорванные рукава, ласкала голую пятку. Почему-то правая нога оказалась обута, а на левой потерялся и ботинок, и носок. Вдавив Анку в снежное крошево, на нее упал спортсмен, тот самый парень, что молился деве Марии, стоя на коленях в проходе. Он еще дышал, но Младшая за время своей вынужденной медицинской практики в компании Марии научилась определять тяжесть повреждений. Этому парню оставалось несколько минут. У него был перебит позвоночник и сломано основание черепа.

Наученная неудачным опытом, Младшая уже осторожнее повернула голову. Самолет нависал над ней, изорванный, смятый, словно был сделан не из металла, а из детского пластилина. Кабина исчезла вместе с пилотами. Корпус лежал немного на боку, огрызок правого крыла торчал вертикально вверх, точно изуродованный палец, указывающий в зенит. За измочаленным хвостом в гладком белом льду тянулся глубокий след. Ледник был словно вспахан огромным плугом. Слева и справа от простыни припорошенного снегом, отполированного ската вздымались хмурые пики гор. Анка обернулась в другую сторону и невольно охнула. В трех метрах от нее зияла пропасть. Самолет промчался на брюхе по наклонной поверхности и чудом не свалился вниз. Из пропасти неспешно поднималось облачко снежной пыли. А дальше, всюду, куда ни посмотришь, торчали неприветливые вершины.

Ни дорог, ни дымков, ни следа цивилизации.

На небо смотреть было невозможно, столь яркое солнце висело в лазурной пустоте. Каждый вдох давался с трудом. Анка осторожно провела пальцами по лицу и убедилась, что из носа идет кровь. Потом она все-таки села, вытряхнула лед из-под кофты и столкнула с себя теплого еще мертвеца. Пальцы саднили невероятно, приходилось непрерывно сплевывать кислую слюну, а рот держать полуоткрытым, чтобы быстрее затянулись ранки. «Так не может быть, чтобы я осталась одна. Кто-то же еще живой. Это не взаправду, и больно не взаправду, это все ведьмы...»

Она поднялась, стараясь не оглядываться в пропасть, и плюхнулась на колени. Закружилась голова, а в лодыжку словно кто-то вкрутил шуруп. Разглядывая падающие из носу капли крови, Младшая внезапно осознала, что единственным звуком для нее является стук собственного сердца.

— Я не оглохла! — произнесла она, стараясь не задевать прикушенным языком распухшую щеку.

Потом она кое-как расшнуровала ботинок и надела на голую ступню носок с другой ноги. Посиневшие пальцы почти ничего не чувствовали, в пятку можно было забивать гвозди. Солнце висело прямо над головой, но не грело совершенно. Младшая предприняла очередную попытку подняться, на этот раз вполне успешно. Кости не сломаны, это главное, ободряла она себя, ковыляя по скользкому склону к распахнутому жерлу лайнера. Из черной овальной дыры торчали обрывки кабелей, алюминиевые штанги и куски мягкой теплоизоляции, то ли шерсти, то ли ваты.

Еще не добравшись до самолета, Анка обнаружила людей. Штук шесть трупов, в самых разных позах, разметало по снежному языку, обрывающемуся вертикально вниз. Анка не стала к ним подходить — сплошь чернявые, смуглые. Вывернутые конечности, оскаленные рты. Больше всего она боялась узнать среди мертвецов Валю или Бернара, но здесь их не было. Младшая миновала сносно сохранившуюся кухню, перешагнула через ноги мертвой стюардессы и очутилась в полутемной кишке. После хрустящего морозного воздуха она словно попала в больничный барак. Откуда-то доносились прерывистое дыхание и короткие всхлипы, воняло горелой тряпкой, мочой и еще чем-то, тошнотворно-сладковатым. Из иллюминаторов падали круглые пучки света, кусками освещали распахнутые полки, сорванные с мест, кресла и куски застрявших человеческих тел. В салоне она сразу наткнулась на живых. Между вырванными с мясом, креслами стонала толстая тетка в пончо, рядом с ней шевелился мужичок в черных очках. Немного дальше, прижатый к стене, истекал кровью дядя Саня. Анка узнала его только по бороде и характерной шевелюре фэйри. С лицом его что-то случилось, точно вниз сдернули кожу вместе с глазами и переносицей. В том месте, где раньше сидел Бернар, переборка прогнулась, острый алюминиевый профиль разрезал парня пополам. Анка открыла рот, чтобы закричать, но так и застыла, словно у нее вывихнулась челюсть. Возле ног, придавленные креслами, лежали трупы двух пожилых мужчин. Только Марии нигде рядом не было. Где-то в темноте горько плакал ребенок, его утешала женщина. По скрученному проходу, волоча за собой непослушные ноги, полз молоденький смуглый парень. На нем была куртка с эмблемой футбольного клуба. Парень приподнялся на локтях и обратился к Анке на испанском, потом на английском. На его физиономии отпечатался след чьей-то подошвы.

Позади тень загородила проход. Анка резко повернулась и тут же схватилась за больной бок. Наверное, от бедра до подмышки расползался сплошной синяк, потому что не только дышать, но и опираться на левую ногу стало равносильно пытке. Младшая решала: это ей только чудится, как заостренные обломки ребер впиваются в легкие, или, на самом деле, она грезит, лежа с многочисленными переломами на дне колодца. Она точно помнила, что спрыгнула в колодец. И нет никакого самолета. Но почему же тогда так больно и так холодно?

В темный салон заглянули двое. Хрупкая девушка поддерживала пожилую женщину, скорее всего — свою мать. Обе дрожали, одежда на них висела лохмотьями, мать бережно баюкала сломанную руку, черные, атласные волосы ее дочери торчали во все стороны, точно ее ударило током. Девушка успокаивающе заговорила с матерью, затем помогла старушке сесть на край перевернутого сиденья. Анка не понимала ни слова из их речи. Из хвостовой части лайнера пробирались двое мужчин. У одного, щупленького, в белом костюме, был выбит глаз, вся левая часть головы покрылась сплошной черной коркой запекшейся крови, но мужчина смеялся и курил сигару, Анка уже встречала таких, чокнутых от пережитого шока. Второй, седой, с усами, не смеялся, он горбился и что-то быстро говорил, плюясь кровью. Младшая догадалась, что у него сломался зубной протез, а без протеза даже свои не могли разобрать, что он там говорит.

Старшего она узнала тоже не сразу, потому что его лицо густо покрылось инеем. В одном ряду с Валькой сидел высокий мужчина в вязаной кофте и круглых очках, а у самого окна...

— Валя, — позвала она. — Валечка!

Анка сползла на пол.

Маманя. Нет, так нельзя. Они не имели права с ней так поступать. С маманей все в порядке, никогда она не летала в горы, она вообще боится самолетов. И никакая это не маманя, просто похожие волосы, похожая прическа. Оба мертвые, они оба погибли. Нет, так не может быть, чтобы оба.

«Не буду их трогать, не буду — и все!»

Но потрогать очень хотелось. Просто невозможно было отвернуться и уйти. Старший раскинулся в позе отдыхающего на шезлонге. Спинка его кресла куда-то подевалась, а ремень перетянул грудь с такой силой, что вместе с одеждой на груди брата лопнула кожа. Анка была почти рада, что в полумраке не заметны детали. Светловолосая женщина у окна, напротив, сжалась в комок, клонилась лицом вниз, почти завалившись Старшему на грудь. На ней была куртка, очень похожая на мамину, но таких курток много, и причесок таких много.

Всего два шага. Младшей не хватало всего двух шагов, чтобы подойти вплотную и заглянуть женщине в лицо. Но эти два шага неожиданно стали непреодолимым препятствием. У Старшего был открыт рот, на губах оседали мелкие снежинки, закинутые в салон неторопливой вьюгой.

«Нет, это не, они. Просто похожи, так бывает.»

Младшая неожиданно ощутила, как она замерзла. В разбитом салоне стоял самый настоящий мороз. Она потрогала затылок и убедилась, что волосы слиплись и застыли. Носок, натянутый на посиневшую ногу, ничего не давал. Напротив, без носка окончательно замерзла и вторая нога.

Она глядела на иней, укрывший лицо брата, и соображала, сколько же времени прошло после падения самолета. Она стояла истуканом и смотрела, не в силах пошевелиться, пока кто-то не положил руку ей на плечо.

Мария!

— Мария? — Анке показалось, что она громко вскрикнула. На самом деле, ее онемевшее горло едва выдавило звук, похожий на сиплое карканье.

— Какое счастье, что ты жива!

— Я тоже тебе рада.

Анка осеклась. Советница приобняла ее, заглянула ей в глаза, но в этих жестах недоставало теплоты, недоставало жизни. Настоящая Мария так себя не вела. Однако она ждала, и Анка не стала прерывать игру.

— Мария, Бернар и Валя.

— Да. Я видела.

— Мария, где мы?

— В горах, недалеко от Чилийской границы, — спокойно ответила та. — Тяжело дышать, да? Почти четыре тысячи метров, мой сосед сказал.

Мария объяснялась по-русски правильнее, чем обычно, а вела себя немножко странно, даже для человека, пережившего авиационную катастрофу. Она как будто совсем не обрадовалась, застав Анку живой, смотрела куда-то поверх ее головы и практически не щурилась на диск заходящего солнца. Она где-то потеряла половину воротника и левый рукав, в жестких кудрях запутались мельчайшие кусочки льда. Анке захотелось встряхнуть наездницу, ударить, ущипнуть!

— Мария, кто эти люди? Что они говорят? Я не понимаю! — Она хотела спросить, знает ли та, что все это только сон, но не спросила. Советница уже отвернулась и сплюнула кровью.

— Они говорят на испанском и на португальском, — резко ответила Мария. — Они говорят, что вторую ночь не пережить, что все мы замерзнем. Один отморозил пальцы на ногах, а женщина — уши.

— Вторую ночь?!

Что-то неправильно, какая-то заваруха произошла со временем. Не могла же она проваляться без памяти на снегу целые сутки! Или могла? Анка снова ощупала шишку на затылке. Кажется, череп не треснул, но потребуется наложить несколько швов. Волосы примерзли к ранам.

— Ты замерзнешь, надень!

Наездница наклонилась, потянула за ногу мертвую женщину, застрявшую между сидений. Голова у женщины болталась, как у сломанной куклы, черные волосы закрывали лицо, на голых предплечьях тоже переливался иней.

— Мария, я не могу.

— Тогда замерзнешь, — спокойно ответил та, обошла ее и спрыгнула на лед.

«Тогда замерзну. Погибну, если не буду слушаться ее? Нет, дело не в ней. Я ведь не умерла вместе с другими, значит... Что же это значит, почему меня не отпускают обратно?!»

Превозмогая отвращение, Младшая потрогала ногу мертвой женщины. Крепкая нога в темном толстом чулке, короткие сапожки со шнуровкой, стоптанные каблуки. Юбка на женщине задралась. Анка подумала, что этой пассажирке повезло больше других, — она моментально сломала шею при ударе и не успела почувствовать боль. Анка вяло удивилась чудовищным мыслям, которые лезли ей в голову. Она расшнуровала сапожок, под ним оказался короткий шерстяной носок. Младшая сосчитала до пяти и потянула носок на себя. Ей показалось, кто коварный план баронессы стал чуточку понятнее.

Не самой умереть, а встретить смерть.

Не встретить и отойти, а встретить и победить.

«Если я не сделаю это, то непременно замерзну!» Она со всей отчетливостью поняла, что если снова заупрямится, то имеет все шансы погибнуть здесь, в этих горах, то ли в Изнанке, то ли в Верхнем мире, то ли где-то посредине, и никто ее никогда не найдет. А главное — что никто не вступится за нее, потому что слабакам нет места на Пыльной тропе.

Она почти натянула чужой красный носок, когда кто-то толкнул ее в бок. Это оказался тот самый парень, что ползал по проходу с перебитыми ногами. Он подобрался вплотную, на Анку пахнуло спиртным. Парень протянул ей открытую пузатую бутылку и что-то сказал, указывая на ее ноги. Она отрицательно покачала головой: от одного запаха крепкого алкоголя ее едва не стошнило. Парень снова заговорил, горячо жестикулируя, и тогда Младшая догадалась, что он советовал ей сперва растереть пятки спиртным, а уж потом натягивать носки.

Она так и сделала. Изо всех сил натерла ноги, поливая в ладошку, затем обулась. Потом сняла с трупа кофту и длинную юбку, надела поверх своей одежды. Сразу стало теплее. Парень поскреб щетину, икнул, улыбнулся ей и глотнул из горлышка. Потом снова протянул бутылку Младшей. Анка разглядела, что на нем тоже, как минимум, два свитера и две куртки. Она хотела решительно отказаться, но, неожиданно для себя, взяла бутылку и сделала три больших глотка. Она пила огонь и смотрела в заснеженное лицо брата. Футболист постучал ей по спине, когда кашель вырвался из горла, и глаза заволокло слезами.

— Спасибо, — сказала Анка. — Теперь меня не вырвет. Я выпью что угодно, лишь бы жить.

Вряд ли парень что-то понял, но покивал и показал ей кулак, как символ сопротивления. Позади, на льду, усатый крепыш, одноглазый и Мария пытались развести костер из обшивки кресел. У них ничего не получалось. Усатый щелкал зажигалкой, обшивка воняла, внутренности кресла коптили, но не горели. Женщины жались в комок и стучали зубами. Платиновый громадный диск, неистово полыхая, спускался за снежные пики. Обнаружилось еще несколько уцелевших пассажиров. Они тоже пытались помочь костровым. Спотыкаясь и скользя, поднимались в салон, собирали книжки, журналы, газеты, кидали в костер, но огонь не разгорался.

Чтобы окончательно не околеть, Младшая приняла участие в вылазке вокруг самолета. Рискованный поход возглавил толстячок в сломанных очках. Как и футболист, он почти непрерывно прикладывался к бутылке. Когда одна заканчивалась, он возвращался на кухню, брал из ящика следующую, свинчивал пробку и заправлялся. Очень скоро он допил все, но почти не опьянел. Периодически он падал на колени, возносил руки вверх и яростно молился. Его примеру следовали женщины и некоторые из мужчин. Иногда они хором начинали браниться или смеялись, или о чем-то спрашивали Анку, но в ответ только пожимала плечами.

Осмотр самолета не дал ничего нового. Корпус переломился примерно в середине, хвост раскурочило, осталось целым одно крыло. Второе крыло исчезло вместе с пилотской кабиной. Ни еды, ни топлива, ни связи. За полуоторванным хеостом вверх по склону тянулась борозда. Один из парней вызвался дойти до края ледника. Он ушел, оскальзываясь и периодически припадая на четвереньки, после вернулся и долго говорил, размахивая руками. Анка поняла лишь одно — с той стороны нет обрыва, можно спуститься, если очень аккуратно. Видимо, парень предлагал немедленно идти вниз, потому что на него закричали и замахали руками. Анка слушала их и рассматривала горы. Какой смысл обсуждать крутизну склона, когда вокруг один снег и лед? Они просто-напросто замерзнут, стоит подуть небольшому ветру! Младшая еще слегка удивилась, что ни у кого из пассажиров не нашлось сотового телефона. Хотела спросить об этом наездницу, но та была занята очень важным делом. Вместе с усатым и дедушкой в сомбреро она вытаскивала из салона трупы.

Уцелевших оказалось тринадцать. На льду, с укрытыми лицами, в ряд лежали одиннадцать тел. Анка не хотела думать, где Старший и Бернар. Она глядела в сторону, но какая-то темная сила упорно разворачивала ее к мертвецам. Чадила кучка грязи, свистел и позвякивал хвост самолета. Ветерок шевелил бахромистые концы шарфов и завязки шляп. Живые приплясывали от холода, глядя на несостоявшийся костер. Все, что могло сгореть, давно сгорело. Пожилая женщина непрерывно подвывала, как раненая собака. Девушка гладила ее по спине. Парень со сломанными ногами кутался в одеяло. Вперед вышел высокий с потухшей сигарой. Он долго отрывисто говорил, жестикулировал, пока остальные не начали перебивать и не заткнули его окончательно.

— Мария, что они говорят? — Анка не выдержала, дернула наездницу за рукав. — Мария, не молчи!

— Кажется, тот длинный предлагает сбросить трупы вниз, но не все согласны, — Мария обернула к ней белое лицо. — Я не понимаю. Кажется, некоторые считают, что надо рыть могилы.

— Как тут рыть? — изумилась Анка.

— Как рыть? Руками. Инструмента тоже нет. Но трупы нельзя просто так оставить на земле. Мы заразимся и погибнем.

Мария обратилась к высокому мужчине на английском. К счастью, тот знал язык, завязалась беседа. Вскоре к беседе подключились еще двое. У Младшей дробно стучали зубы. Она побрела вослед за женщинами в самолет, но внутри оказалось еще холоднее. Та девушка с распущенными черными волосами, что ухаживала за раненой матерью, жестами предложила сбиться в кружок и накрыться чужой одеждой.

— Никто не хочет скидывать трупы, — сообщила вернувшаяся Мария. — Одни кричат, что надо идти, спускаться по западному склону, пока есть силы. Другие предлагают ждать у самолета.

«Кошмар не кончается, — думала Анка. — Она ничего не помнит. Она верит, что мы летели над этими, как их... над Андами, что ли? Я помру, если ничего не придумаю, я помру, если не придумаю.»

И провалилась в сон.

Платон был прав

Все произошло гораздо быстрее и проще, чем Старший предполагал. Ему уже виделись беспощадные лазерные лучи, вырывавшиеся из бородавок на боках Тхола, и обугленные, разрезанные тела американцев. Но никого резать лазером не пришлось. Безымянная женщина из Коллегии сухо указала, что следует нажать на одном пульте, на втором, и когда Старший, спустя минуту, включил общий обзор, выяснилось, что враги обезврежены.

— Тебе следует выйти наружу и забрать на борт профессора Харченко, — отдала команду советница. — Если он оставался в радиусе ста метров, то также парализован. Забери его на борт, и я укажу, как привести его в чувство. После этого ничего не предпринимайте, ждите.

Валька сделал все, как ему велели. Спустился в шлюзовую, спрыгнул на камни и пополз к палаткам. Ему чудилось, что позади вот-вот клацнет затвор, и недолгие часы свободы закончатся. Но затвор не клацнул. Начальство и рядовые члены разведгруппы спали в тех позах, в которых застало их излучение корабля. Как-то раз Лукас при нем обмолвился, что лаборатория Коллегии уже лет двадцать бьется над тайной вооружений Тхолов. С гравитационными пушками и темпоральным коконом было все более-менее понятно. То есть современная физика могла кое-как, с натяжками, объяснить принцип действия, но повторить схему ни один научный коллектив бы не сумел.

Валька на всякий случай забрал у усатых спецназовцев оружие, потом чуть не умер, перетаскивая волоком профессора. Еще через семь минут истерично-довольный Харченко уже таскался за Валькой по всему кораблю и болтал без остановки.

Старший даже стал подумывать, не усыпить ли его снова.

— Читай внимательно, вот отсюда, — Харченко протянул Вальке истрепанную книжку.

«...Боги по жребию разделили всю землю на владения — одни побольше, другие поменьше — и учреждали для себя святилища и жертвоприношения. Так и Посейдон, получив в удел остров Атлантиду, населил ее своими детьми, примерно вот в каком месте этой земли: на равном расстоянии от берегов и в середине всего острова была равнина, красивее всех прочих равнин и весьма плодородна, а опять-таки в середине этой равнины, примерно в пятидесяти стадиях от ее краев, стояла гора, со всех сторон невысокая. На этой горе жил один из мужей, по имени Евенор, его единственная дочь звалась Клейто. Когда девушка уже достигла брачного возраста, а мать и отец ее скончались, Посейдон, воспылав вожделением, соединился с ней; тот холм, на котором она обитала, он укрепил, отделив его от острова и огородив попеременно водными и земляными кольцами, проведенными на равном расстоянии от центра острова. Это заграждение было для людей непреодолимым, ибо судов и судоходства тогда еще не существовало. А островок в середине Посейдон без труда, как то и подобает богу, привел в благоустроенный вид...»

— Обана, — протянул Старший. — Вот так номер! Два кольца земли и три кольца воды! Так значит, он и правда живет в море?

— Кто живет? — удивился Харченко.

— Ну... этот, Посейдон.

— Никакого морского бога, естественно, не существует, — рассмеялся Михаил.

— Но кольца-то, вот они! — Валька ткнул пальцем в слабо мерцающую картинку. От возбуждения у него даже запершило в горле.

Совсем недавно совместно ими найденная голографическая карта острова неторопливо поворачивалась, занимая половину рубки.

— Кольца есть. Это означает, всего-навсего, что греческий историк Платон нас не обманывает, и на острове действительно существовали титанические ирригационные сооружения. Читаем дальше! — Харченко воздрузил на нос очки.

«...над многолюдным народом и обширной страной. Имена же всем он дал вот какие: старшему и царю — то имя, по которому названы и остров, и море, что именуется Атлантическим, ибо имя того, кто первым получил тогда царство, было Атлант. Близнецу, родившемуся вслед за ним и получившему в удел окраинные земли острова со стороны Геракловых столпов вплоть до нынешней страны гадиритов, называемой по тому уделу, было дако имя, которое можно было бы передать по-эллински как Евмел, а на туземном наречии — как Гадир. Из второй четы близнецов он одного назвал Амфереем, а другого — Евзмоном, из третьей — старшего Мнесеем, а младшего — Автохтоном, из четвертой — Еласиппом старшего и Мнестором младшего и, наконец, из пятой четы старшего он нарек Азаэс, а младшего — Диапреп. Все они и их потомки жили там, властвуя над многими другими островами этого моря, власть их простиралась по эту сторону Геракловых столпов, вплоть до Египта и Тиррении...»

— Ты понял? Погляди на следующую карту! Нет, не в ту сторону мотай!

— Я уже разобрался, это как в Интернете, возврат на предыдущую страницу.

Действительно, оказалось достаточно передвинуть палец по голубой пластинке чуть влево, и подробная карта главного острова моментально сменилась картой архипелага. Еще одно движение — и справа наползли огромные синие массивы, Испания и северная оконечность Африки.

— А где эти самые столбы?

— До чего ты нетерпеливый, — вздохнул Харченко, — Вот, я же тебе показываю. Это две огромные скалы, в Гибралтаре, и вот здесь, в Африке. Видишь, судя по линейке и флажкам, вплоть до теперешнего Туниса, а на севере — до Персидского залива, — это все была территория, подведомственная, так сказать, атлантам.

— Ничего себе!

— Вот и я говорю. И это только на восток. Не крути так сильно, тогда мы остальное увидим, а то у меня уже в глазах рябит! Читаем дальше, вот отсюда.

Старший откашлялся.

— «...Лес в изобилии давал все, что нужно для работы строителям, а равно и для прокормления домашних и диких животных. Всякий пестуемый человеком плод и злак, который мы употребляем в пищу или из которого готовим хлеб, а равно и всякое дерево, приносящее яства, напитки или умащения, всякий непригодный для хранения и служащий для забавы и лакомства древесный плод, который мы предлагаем пресытившемуся обедом, — все это тогдашний священный остров под действием солнца порождал прекрасным, изумительным и изобильным. Пользуясь этими дарами земли, царя перебросили мосты через водные кольца, окружавшие древнюю метрополию, построив путь из столицы и обратно в нее. Дворец они с самого начала выстроили там, где стояло обиталище бога и их предков, и затем все более его украшали, всякий раз силясь превзойти предшественника, пока не создали поразительное по величине и красоте сооружение. От моря они провели канал в три плетра шириной в длину на пятьдесят стадиев вплоть до крайнего из водных колец, приготовив достаточный проход даже для самых больших судов. Что касается земляных колец, то они прорыли каналы, смыкавшиеся с мостами такой ширины, чтобы от одного водного кольца к другому могла пройти одна триера. Самое большое по окружности водное кольцо имело в ширину три стадия, и следовавшее за ним земляное кольцо было равно ему по ширине...»

— Ничего не замечаешь? — Харченко указал на висящий в воздухе замысловатый план гавани.

— Точно! — ахнул Старший. — Канал из моря до самого центра. Так значит, был там храм?

Харченко почти вплотную приблизил нос к голограмме, затем отошел на пару шагов, вытащил из заднего кармана брюк блокнотик и карандаш.

— Зарисую-ка я, надо поразмыслить на досуге. Эх, шпионы из нас с тобой никудышные. Даже фотокамеры завалящей не прихватили. Храм, говоришь? Почему бы и нет? Но к тому времени, когда был построен этот агрегат... — Он уважительно погладил теплую волокнистую стену рубки. — Я думаю, что такая точная схема создана явно не с религиозными целями. Здесь, в центре, находился навигационный центр, маяк, а возможно — крупный аэропорт. Но не совсем аэропорт. Нечто среднее между морским портом и воздушным. Посмотри, сколько вокруг нарыто бухт и каналов.

— Точно.

— Наверняка, ремонтные доки, грузовые терминалы и стоянки частных судов.

— А у нас ведь такого не бывает, чтобы корабли и самолеты из одного порта отправлялись?

— У нас? — засмеялся Харченко. — У нас пока нет таких самолетов, чтобы под водой плавали. Просто такой универсальный вид транспорта никому не нужен. Ну что, рискнем дальше?

Валька попробовал двигать пальцем помедленнее, и вскоре они сделали еще одно маленькое открытие. Оказалось, что если на секунду оторвать палец от теплой пластины, а потом сразу нажать сильнее, карта резко увеличивает масштаб. А если держать палец миллиметрах в трех от вибрирующей поверхности, то масштаб сохраняется прежним, зато растет сама карта. Таким макаром Валька увеличил ее невероятно, и теперь, вместо петель наездника и глубокого кресла навигатора, они с профессором лицезрели сплошную розовую поверхность, испещренную десятками крупных и мелких клякс. На многихкляксах помаргивали оранжевые и зеленые огоньки: Харченко предположил, что это обозначения древних портов для Тхолов и каких-нибудь торговых баз. Вне архипелага, на территории Европы и Африки, таких маячков было совсем немного. На севере власть Атлантиды распространялась почти до Британских островов, хотя Харченко высказал мысль, что слово «власть» тут не совсем уместно. Скорее — политическое влияние.

Не менее интересно дело обстояло на Западе. Выяснилось, что плоская проекция карты на самом деле вращается, и можно довращать до Западного полушария. Едва заметив береговую линию Американского континента, Харченко пришел в неописуемое волнение.

— Стой, стой, не шевелись! — потребовал он. — А еще крупнее можешь? Обалдеть, настоящая спутниковая разведка! Ты хоть сам понимаешь, что у нас в руках? На сегодня — ни одному частному лицу такая техника недоступна! Чтобы следить за всей территорией Земли, необходима сеть спутников.

— Ну и что? — не понял Валентин. — Так их же полно, спутников.

— Это сейчас полно, а тогда? Десять или двадцать тысяч лет назад, какие спутники? Лично я не могу себе представить, за счет чего они получали столь достоверные изображения. Фантастика! Естественно, сейчас перед нами всего лишь последняя калька, сохраненная в памяти карта. Но как они ее создали? Полная карта земного шара, с маршрутами, портами, техническими сооружениями, фронтами непогоды. Ты только погляди — вон там двигаются, видишь?

— Ага, две оранжевые большие и маленькая.

— Это значит, что на территории нынешней Мексики, задолго до пирамид ацтеков и майя, атланты строили города, или базы, как угодно. Эта карта — она живая, в реальном времени.

— Так все же просто, — сообразил вдруг Старший. — Спутников не было, но Тхолов-то полно водилось. Вот они отовсюду в центр и передавали, что видят.

Харченко несколько секунд глядел на Старшего, раскрыв рот, затем подпрыгнул, как мальчишка.

— Гениально! Просто гениально, и как я не уловил сразу! Естественно, вот эти голубые, за которыми я слежу уже семь минут, просто курсируют по одним и тем же маршрутам. Вполне вероятно, что это один из типов Тхолов, вроде нынешних погодных зондов, и заодно — радиомаяк. Они непрерывно передавали на Атлантиду сведения об обстановке, каждый контролировал. Ну, допустим, тысячу квадратных километров поверхности. Этот Тхол поднимался вверх и опускался вниз, сигнализировал о воздушных и морских течениях, об ураганах, ливнях, о температуре воздуха и заодно оказывал навигационное содействие всем судам, пролетающим или проплывающим поблизости.

Старший восхищенно вглядывался в далекое прошлое планеты. Жалел он только об одном — что такие разумные древние атланты не оставили для него хоть немного видео. Надо же — придумать Тхолы, летавшие до Луны и дальше, и не собрать простенький телевизор! Что-то здесь неправильно.

Он глядел на сотни крошечных оранжевых точек, неторопливо ползущих вдоль пунктирных линий. Точки останавливались, меняли цвет на зеленый и возвращались назад, к главному острову. Или останавливались, но цвет не меняли, а меняли направление движения. Одни уплывали в Африку, другие — в сторону Кубы и там выгружали свои неведомые товары. На Кубе, на Бермудских островах, в Мексике и вдоль побережья теперешних США моргали зеленые ромбики и треугольники, а также оранжевые квадраты. Иногда к оранжевым квадратам причаливали сразу несколько оранжевых точек, тогда квадрат становился зеленым. А по отдельным линиям, никак не взаимодействуя со стационарными портами, циркулировали те самые голубенькие метки, которые Харченко обозвал зондами.

Профессор возбужденно говорил и говорил, а Валька, слушая его, представлял колоссальное помещение диспетчерской, где десятки операторов анализировали информацию с Тхолов, передавали гражданам сводки погоды, военным — сведения о передвижениях врагов, а торговцам — данные о конъюнктуре и выгодных маршрутах. В любой момент каждый из тысяч живых кораблей мог принять по телепатической связи и показать экипажу все, что делается в каждой точке государства.

Вот только ни Харченко, ни Старший не знали, как активизировать видеоизображение. Похоже, они были обречены до бесконечности смотреть одну и ту же ленту, рядовой день воздушного диспетчера.

Или все-таки не рядовой, а самый последний день перед катастрофой?

— Откуда мне знать? — ответил на предположения Вальки Михаил. — Ясно одно: эта динамическая карта показывает фрагмент, не более того. Вероятно, покопавшись в аппаратуре, мы сумеем посмотреть сводки за предыдущий день и даже за год, но сегодня мы не увидим ничего. Сеть слежения разрушена.

— Ой! — виновато произнес Старший.

Он загляделся на карту и совершил какое-то неправильное движение рукой. Неправильное — в том смысле, что после долго не мог его повторить. Однако произошли два значительных изменения. Земной глобус, медленно вращавшийся вокруг них, резко побледнел, прежняя география сохранилась, на суше появился рельеф, и полностью сменились значки и флажки. Теперь в нескольких местах полыхали маленькие молнии, на Сицилии, в районе Сирии и вдоль течения Нила ярко-багровым горели двойные треугольнички, а на самой Атлантиде таких треугольничков появилось штук восемь. Сменились маршруты кораблей, и вместо оранжевых поплыли темно-синие, почти черные, точки.

— Постой, постой, — заволновался Харченко. — Ты чего натворил?

— Да вот, — смутился Валька. — Вроде ничего.

Он показал профессору на вторую, полупрозрачную пластину, вылезшую на консоли управления из-под первой. А под ней, в свою очередь, угадывались третья и четвертая, целая пачка гибких пленок, похожих на стопку рентгеновских снимков.

— Пожалуйста, прикасайся ко всему крайне осторожно, — взмолился профессор, присев на корточки перед пазом, из которого торчала управляющая пластина. — А лучше — вообще не прикасайся...

— Глядите, глядите! — перебил его Валька, указывая на вздрагивающую розовую сферу.

Атлантида с ее россыпью разноцветных моргающих меток смещалась вправо, уже выплыли из-за непрозрачной стенки салона Гавайские острова, и тут вдруг начало темнеть. Потемнел кусок океана, вдоль границы темноты пробежала белая линия, вдоль нее нарисовались в столбик корявые значки. После чего темная полоса поползла дальше, укрывая уже четверть земной поверхности тенью, и снова возникла белая полоса со значками.

— Я готов скушать свою шляпу, если нам только что не показали в динамике восход солнца, — Харченко завороженно качал головой. — Держу пари, вот эти пиктограммы, убийственно похожие на древнегреческие каракули, они обозначают параметры восхода в фиксированных точках. Понимаешь?

Валька отрицательно помотал головой, стесняясь собственной бестолковости.

— Тут ничего сложного, — объяснил Харченко. — Например, пятое июня такого-то года. Просто так, от балды. Карта нам показывает, что восход наступил на острове «икс в пять часов три минуты по времени метрополии.

— А что такое «метрополия»?

— Ну... это столица, главный город. Так вот, восход во столько-то, закат во столько, и другие параметры. Например, точная погода, сила ветра, высота воды.

— То есть у нас сейчас вылезла сводка погоды? А вот эти молнии везде зачем?

Харченко крякнул и почесал в затылке.

— Когда я вижу значок молнии, мне сразу хочется подумать об электростанции.

— Точно! Здорово!

— Ну, молодой человек, не уверен, что мы на сто процентов угадали, однако... У меня сразу возникает встречное предположение. Претендуя на известную научную смелость, оно, тем не менее, не лишено некоторого изящества.

Старший покрутил головой, вытряхивая из ушей непонятные речевые обороты, Харченко порой ухитрялся выражаться такими мудреными словами, вроде бы русскими, но закрученными в чудовищные узлы.

Они бы еще долго полемизировали и строили догадки, но на главном пульте напротив «крестовины» наездника начал пульсировать оранжевый овал. Старший влез в петли, со вздохом прикрепил провода. На связи был встревоженный Борусса.

— Почему мы вас не видим? Вам удалось спасти профессора Харченко? Он цел?

— Он цел, все нормально.

— Что именно «нормально»? Почему мы вас не видим в небе? Почему не взлетаете?

— Так это... не получается. Могу только по кругу, — Старший даже почувствовал облегчение, расписавшись в собственной бестолковости. Советника Боруссу он не видел, а видел его глазами какого-то другого мужика, седого, с кудрявой библейской бородой. Мужик подпрыгивал в кресле и нервно грыз толстую сигару.

— Валентин, это правда? — Из голоса Харченко исчез прежний оптимизм. — Ты не умеешь управлять? Мы не сможем вылететь отсюда?

— Правда, правда, — устало сообщил им всем Старший. — Я еще раньше пытался, вы же видели. По кругу могу, а по прямой — никак. Видать, пароль какой-то.

Борусса и седобородый чуть не подрались. Затем к их перепалке подключился кто-то еще. Старший терпеливо ждал.

— Мы не учли, что основной контур подчинен нервной системе штатного наездника, — повинился советник. — В любом случае, вам уже поздно эвакуироваться. Только что передали — район патрулируют русские вертолеты. Вы все равно не успеете разогнать Тхол.

Борусса опять коротко посовещался со своими.

— Есть только две возможности быстро вывести Тхол в безопасное место. Вы снимаете офхолдер и покидаете судно, тогда управление принимает наш диспетчер. Тхол не подчиняется командам извне, когда на борту есть люди.

— Очень мило вы придумали! А мы так и останемся тут замерзать?!

Младший советник скривился, как от зубной боли.

— Мы вышлем специалистов, как только русская авиация покинет район. Сейчас все наездники заняты, идет эвакуация выпасов.

— То есть мы в капкане?

— Дело в том, что Коллегия не заинтересована, чтобы Тхол покидал пещеру, — помолчав, ответил Борусса. — По некоторым сведениям, вас ищет ваша сестра.

— Как она может меня искать? Здесь лес и горы вокруг.

— Существует вероятность, что наши британские друзья вывезли ее через параллельное пространство. Для них не составит труда выйти на цель в заданной точке. Я понимаю, что все это вам кажется бредом, но...

— Не-а, — хихикнул Валька. — Я теперь чему угодно верю. Я так и знал, что Бернар ее вытащит!

— В критической ситуации ей можно доверить управление.

— Анке? Какое ей управление?!

— При контакте с нервной системой корабля в мозге вашей сестры активизируется программа навигатора.

— Тогда я буду ее ждать, — твердо пообещал Валька. — Жратва пока есть, вода тоже. Я ни одну сволочь сюда не подпущу, пока не дождусь сеструху!

Нож и солнце

Младшая очнулась от сна и сразу поняла, что ничего не изменилось к лучшему. Напротив, стало еще страшнее. Корпус самолета заметно подрагивал, снаружи разыгралась буря. Белые буруны свободно врывались в раскуроченное нутро лайнера, в проходе намело сугробы, одежда стояла колом и совершенно не грела. Кто-то снова безуспешно пытался развести в хвосте костер, тратили последние спички, но вместо огня взлетали лишь хлопья черной сажи. Люди сплелись в тесный клубок, от совместного дыхания на потолке образовались сосульки. Ребенок, доселе плакавший беспрерывно, вдруг умолк. Парень со сломанными ногами принялся читать молитвы, ему вторила индианка в пончо. У Анки возникло стойкое ощущение, что все ждут от нее каких-то действий. По всей логике, так и должно было происходить. Если это ее сон, значит, и действовать во сне должна именно она.

Люди тряслись и смотрели на нее. Две дюжины блестящих глаз, жадных, голодных, ввалившихся.

Младшая поднялась с третьего раза. Лодыжка распухла, дышалось с трудом, ранки на затылке и руке не желали заживать. Кисть правой руки раздулась, ее словно кололи иголочки, чувствительность упорно не возвращалась. Анка выглянула наружу. Метель стихала, снова сияло солнце. Вмерзшие в лед трупы превратились в темные горки. Анка насчитала три горки: остальных успели скинуть вчера. Она хорошо помнила, кто лежит с краю. С краю ничего не изменилось. Две кучки, припорошенные снегом, — это ее брат и ее парень. Почему-то скинули других, а их оставили. Младшая даже разозлилась. Она боялась себе признаться, что втайне желала увидеть ровный ледяной панцирь. Почему же их не скинули? И почему она не слышала, когда вчера их таскали?

Или позавчера?

Она присела на корточки, зачерпнула снега и положила себе под язык. Снег растворялся, превращаясь в удивительно вкусную, ломящую челюсти, воду. Вчера или позавчера? Анка уже не могла утверждать на сто процентов, что прошли только одни сутки. Ей смутно припоминалось, как мужчины сталкивали с ледника погибших. Потом, вроде бы, выбирали дежурных, которым поручалось влезть на хвост и караулить пролетающие самолеты. Потом...

Да, точно, она провела тут, как минимум, два дня. Или три. Снег растаял во рту, и сразу заныли челюсти. Там, где качались сломанные зубы, непрерывно сочилась кровь. Нижняя десна распухла, изнутри в щеке не закрывалась ранка, превращаясь постепенно в язву. Младшая ощупала себя, локти, плечи, колени. Так и есть, она стремительно худела. Еще немного, и кожа прилипнет к костям.

Очень плохо, когда теряешь чувство времени, но еще хуже, когда становится все равно. Анка проглотила снег и поморщилась от острой рези в желудке. Чудовищно хотелось есть. Если быть точной, не есть, а жрать. Безучастное солнце палило прямо в темечко, снег слепил, а от оглушительной тишины хотелось завопить. Младшая намеревалась совершить небольшой моцион, чтобы согреться, но сил хватило только вернуться в самолет. Она была вынуждена признаться себе, что очень сильно ослабла. Наверное, из-за разряженного воздуха. Люди сцепились плотной массой, накидав на себя все, что смогли найти, и глядели на нее безумными глазами.

«Надо бежать... надо костер... я умру, все мы умрем...»

Больше связных мыслей не родилось. Младшая по инерции поплелась назад, намереваясь забраться в самый центр лежбища. Однако напротив кухни ее что-то остановило. Анка отдернула шторку. За шторкой хромом и никелем блистали надраенные поверхности. Здесь почти ничего не пострадало, кроме иллюминатора. Стекло треснуло, но не выпало. Несколько мелочей слетели от удара на ворсистый пол — крышечка от бутылки, стопка салфеток, штопор. Анка несмело подергала ящики буфета, на ручках остались розовые отпечатки ее окровавленных пальцев. Потом до нее дошло, что никто не ворвется сюда с окриком. Младшая принялась дергать ручки шкафов, одну за другой. Некоторые открывались, оттуда выпадала туалетная бумага и груды гигиенических пакетов. Как назло, ни конфетки, ни единой упаковки сухого питания. Очевидно, на этом рейсе кормить не собирались.

«Я помру с голода, как другие. Тетечка Берта, за что же вы меня сюда запихали?»

Жрать. Хоть что-нибудь, тогда удастся согреться. Любое съедобное. Кажется, ей сейчас и пересохшая китайская лапша показалась бы вкуснее черной икры. Хоть что-нибудь. Но ни в шкафах, ни в тележках не завалялось даже маковой росинки. Воды снаружи было сколько угодно. Пожалуй, воды тут хватило бы, чтобы снабжать небольшой город.

Оставался последний ящик, который она не пыталась открыть. Чтобы до него дотянуться, пришлось бы влезть с ногами на буфетный столик. Наверняка, туда уже заглядывали! Не имело ни малейшего смысла шариться там, где до нее покопались десять человек. Младшая повернулась к выходу, но так и не ушла. Чему-то она все-таки научилась у фэйри. Если тебе внезапно и совершенно необъяснимо понадобилось сойти с тропинки, чтобы заглянуть в дупло, сделай это, не сомневаясь. Отдайся своему первому желанию, око самое верное.

Младшая сняла чужую юбку, оставалась в двойной паре брюк, и полезла на сервант. Поверх ее джинсов откуда-то взялись мужские просторные брюки, подвязанные вокруг пояса веревкой. Когда она успела их нацепить? Нет ответа, полный провал в памяти.

В ящике лежали два предмета. Длинный блестящий нож и пожелтевшая старая газета. Нож и газета, больше ничего, Ни кусочка хлеба, или, для разнообразия, пакетика орешков. Сон это или глюк, но жрать хотелось до рвоты. Младшая выплюнула горькую слюну прямо на ковролин. Плюнула на пол в самолете. Она никогда бы не поступила так раньше.

Нож и газета.

Анка сползла на пол, ноги уже не держали. Что-то должно за этим скрываться, — все ящики и закоулки кухни пусты, словно здесь никогда не готовили пищу. Все вылизано до стерильного блеска, и только в одном ящичке — нож и газета. Можно зарезаться — и дело с концом! Нож совсем не такой, какими следует комплектовать буфеты самолетов. Даже наоборот. Анка вспомнила, как они летели с Бернаром, и в аэропорту ее заставили выкинуть маникюрные ножнички. Очень боялись террористов на борту. По сравнению с маникюрными ножничками этот штык выглядел как орудие мясника.

«Один удачный удар в сердце — и нет проблем. Неужели это и есть Ритуал?»

Но что-то ей указывало на вероятную ошибку. Зарезаться она всегда успеет. Младшая сидела на корточках и разглядывала сморщенный, разорвавшийся пластик потолка. В глубине салона подвывала мать погибшего мальчика и бубнил молитвы старик-индеец. В треснувший иллюминатор Анке смотреть не хотелось. Там все оставалось по-прежнему. Кривой ледяной склон, занесенный рыхлым снежком, размазанные обломки кабины и режущие сетчатку ослепительные сахарные пики. Еще там коченели укрытые трупы. Те, кого не успели скинуть. Бернар, Валька и замерзший насмерть старик.

Нож, который нельзя брать на борт. Старая потрепанная газета. Газета...

У Анки остановилось сердце. Русский шрифт! Как же она сразу не заметила?! Или заметила, но не придала значения? Здесь же все не на русском, кроме газетного шрифта... Анка привстала, стараясь не дотрагиваться до сверкающего лезвия, дотянулась до пожелтевших древних листков. Она перелистнула хрустящую страницу, слушая, как колотится пульс в висках, На второй странице взгляд тоже не задержался. Мутные фотографии, вести с полей, комбайны, трубы заводов, лес единогласных рук с какого-то научного симпозиума. Непонятная тоскливая пресса советских времен. Очень старая газета, но явно оставленная специально для нее.

Она наткнулась на Это на четвертой странице. Перечитала заметку дважды, пока до отупевшего от голода мозга не дошел смысл.

«...подробности исчезновения самолета, принадлежащего частной колумбийской компании. Напомним, что самолет направлялся рейсом в Чили с тридцатью двумя пассажирами на борту. Среди пассажиров были дети и любительская футбольная команда. Как сообщалось, самолет исчез с экранов радаров в самом труднодоступном районе Анд. Диспетчеры прочесали эфир в прилегающих воздушных коридорах, надеясь, что экипаж сбился с курса или испортилась бортовая радиостанция. Немедленно был организован штаб, в район предполагаемого бедствия направились поисковые самолеты, поиск велся шесть дней, но не дал результатов. Буквально вчера стали известны новые факты. О них сейчас по всему миру кричат десятки газет. Как выяснилось, самолет с людьми не разбился, а долго планировал с отказавшим двигателем, пока пилотам не удалось высмотреть в горах наклонную ледниковую площадку, пригодную для посадки. При посадке на брюхо оторвало кабину и крыло, погибли пилоты и одиннадцать пассажиров...»

Анка сглотнула. Ей показалось, что в горле застряли куски бутылочной пробки. За занавеской, в салоне кто-то протяжно застонал, кто-то скороговоркой забормотал на испанском.

Нельзя было сидеть на ледяном полу, на сквозняке. Надо было встать и идти к своим, к уцелевшим. Но она продолжала сидеть и завороженно водила пальцем по строчкам, будто снова пошла в первый класс.

«...катастрофа произошла на высоте более четырех тысяч метров. Когда уцелевшие люди перестали предаваться эйфории, они обнаружили, что оказались в безвыходном положении. Без крошки еды, с мертвой рацией, отрезанные от мира, наедине с трупами товарищей, они были обречены на медленную гибель от голода и холода. Теперь, когда пострадавшие доставлены в больницу, над ними ведется наблюдение, а журналистам становятся известны все новые факты разыгравшейся трагедии. Уцелевшим было нечего поджечь, на леднике не нашлось ни единой травинки. Люди пытались жечь кресла и обшивку салона, но эти материалы только тлеют, выделяя удушливый дым. Из баков вытек бензин, согреться было нечем, а теплую одежду в короткий путь никто не захватил. В первую же ночь начались обморожения. Кто-то предложил спуститься по восточному склону и пешком идти через горы, кто-то настаивал, что от упавшего самолета нельзя удаляться. Кто-то утверждал, что с борта видел небольшое селение, что нельзя ждать. Однако большинство боялось отходить от самолета. Насколько хватало глаз, поднимались неприветливые, угрюмые горные кряжи. По прошествии недели стало ясно, что спасательные службы поставили крест на рейсе номер...»

Анка прервала чтение, чтобы внимательно осмотреть нож. Похоже, это был единственный режущий предмет на борту, доступный пассажирам. И нашла его именно она, хотя во все ящики уже сто раз заглядывали. Тот противный, с потухшей сигарой, он в поисках алкоголя десять раз все облазил. Это ее нож, наверное, предназначенный для защиты.

Только ведь никто не нападает. Или только пока не нападают? Почему-то ей совсем не хотелось читать дальше.

«...не имелось топлива, чтобы разжечь три костра для ориентирования пролетающих самолетов. Люди так ослабели, что никто не решался спускаться вниз. На голодный желудок это означало неминуемую гибель среди трещин и завалов. Помимо обморожений, развивалась куриная слепота, некоторые повредились рассудком. И тогда горстка уцелевших решилась на крайние меры...»

— О нет, — простонала Младшая. — Только не это!

Она еще раз перечитала последний абзац. Затем приподнялась и уставилась в щель между покосившейся стенкой и шторой. Три горки возвышались над сиянием ледника, среди вмерзших в лед обломков самолета. Старик и два молодых парня.

Ее рука невольно потянулась к ножу. Младшая вздрогнула, когда рифленая рукоятка, неожиданно теплая, сама легла в ладонь и даже потерлась слегка, как удобно устраивающийся котенок.

— Я не смогу, — сказала Младшая ножу. И нож улыбнулся ей в ответ.

«...мясо нарезали тонкими кусками и разложили на крыле самолета. За день под палящими Лучами солнца...»

Младшая вышла на ледник. Ветер кусал ее за уши, за шею, забирался за воротник. Она ничего не чувствовала, молча шептала обрывки бабушкиных молитв, но перед глазами стояла пожелтевшая газетная колонка.

«...за день под палящими лучами солнца мясо успело полностью провялиться...»

Задубевший плед удалось оторвать с третьей попытки. Они лежали рядом — Бернар и Валька. Младшая обернулась. Люди высыпали из чрева самолета и наблюдали за ней. Никто не произнес ни слова, только облака морозного дыхания взлетали над темноволосыми головами, и кашлял надрывно старик. Внезапно Младшая встретила взгляд Марии, и ей сразу стало легче. Советница выглядела ужасно — осунулась, сгорбилась, под глазами мешки. Она ничего не говорила, но глядела неожиданно мягко и понимающе. «...Двое пассажирок, дочь и мать, отказались есть мясо своих товарищей. И в результате...»

Анка воткнула нож. Ее сил не хватило даже на то, чтобы пробить Бернару брючину. Нож выпал и воткнулся в трещину на льду. Анка заплакала. Минуту назад она была уверена, что ее стошнит, стоит откинуть замерзший плед. Но ее не стошнило, пищевод словно забился песком.

«...И в результате обе умерли от голода. Перед смертью дочь просила...»

Нож воткнулся с противным сухим звуком, как будто рвался толстый картон. Анка старалась смотреть исключительно на то место, где двигалось лезвие. Очевидно, в глубине ткани еще не промерзли окончательно, на лезвии выступила кровь. Спустя сто миллионов лет Анка вырезала первый кусок и бросила его на снег. Тотчас чьи-то руки подхватили пищу и понесли к самолету.

«Если я услышу, как они чавкают, я умру.»

Но они не стали есть. Они подсаживали друг друга и раскладывали красные куски на белом металле крыла. Младшая смутно понимала, где находится, однако, догадалась каким-то образом, что игра не будет закончена, пока она не сделает с ногой Старшего то же самое. Она впала в подобие транса.

«...Перед смертью дочь просила своих товарищей, чтобы они не ели ее мать...»

Алые твердые куски на белом металле Десятки настороженных глаз. Анка не заметила, где выронила нож. Покачиваясь, не замечая пронизывающего ветра, она шла к людям. Поверхность ледника, совсем недавно почти горизонтальная, с каждым ее шагом все сильнее превращалась в отвесный склон.

«...Они снарядили в путь двоих самых крепких парней, и те за несколько дней добрались до горного селения...»

Еще один шаг навстречу глазам и алым бесформенным кляксам на белоснежном обжигающем крыле. И правый кулак никак не разжать, так свело от рукоятки ножа.

«...Те, кто сумел пересилить себя, не умерли...»

Следующий шаг Анка сделать не смогла, ледник встал под ней вертикально, она оторвалась и, хватая ртом твердый снежный вихрь, полетела в пропасть...

Она лежала на дне пропасти, на мягком, душном меху, и видела над собой отблески огня. Огонь горел в камине, тетя Берта вытирала Младшей лоб мокрым полотенцем, а в лицо ей заглядывали суровые дочери семи правящих домов.

— Очень хорошо, — сказала баронесса де Урр. — Фибо ждет вас с волшебными жеребцами.

Змеиный храм

Жаркое колыхание тумана. Шорох десятков ползущих, осторожно замирающих тварей. Змеи.

— Вы видели?

— Что? Что такое? Саня, ты где? Майн гот!

— Да здесь я, держи руку.

— Нет... Наверное, показалось...

— Ваша ученость? Где фомор, ребята?

— Бернар, где моя лошадь? — растерянный голос Анки. — У меня лошадь пропала.

Я втянул воздух и медленно-медленно выпустил ноздрями, закрыл глаза и раскинул в стороны руки. Одно из самых легких упражнений, с которыми справляется и семилетний ребенок фэйри. Одно из самых легких, но и самое действенное. Когда ты оказался во мраке, когда ты боишься сделать шаг, надо отказаться от всего накопленного опыта, от страхов и ожиданий. Надо просто довериться инстинктам, которые помогают выжить любому мышонку или воробью. Это только кажется, что просто. На самом же деле, отключиться от рассудка нелегко. Ты пытаешься отключиться, пытаешься впитать в себя хоть краешек окружающего безмолвия, но не тут-то было. Обычно рядом кто-то жужжит, сопит или кашляет, вот и сейчас.

— Дьявол! Куриная слепота!

— Вы могли бы немного помолчать, мадам?

— Это морок друидов, ничего опасного, — голос тети Берты — Не стоит метаться, уберите оружие.

— Бернар, ты где? — это Анка. Как всегда, запаниковала в самый неподходящий момент.

— Они вокруг, не наступите, — это тетя Берта.

— Дьявол! Кто вокруг?! — щелчок затвора. Это, конечно же, госпожа советница.

Как всегда, я опоздал, а точнее — Хранительница традиций гораздо быстрее, чем я, поймала пространство. С небом и землей все было в порядке, если считать Изнанку местом, где соблюдаются хоть какие-то законы физики. И внезапная ночь не наступила, просто нам запретили видеть и слышать. Для опытных ведьм — это раз плюнуть, но редко какая ведьма способна обмануть другие органы чувств.

Только что мы навьючили коней, потрясающих, горячих коней. У каждого во лбу горело белое пятно, каждый обладал фантастической лебединой шеей и каменными мышцами ног. Эти жеребцы ни минуты не стояли на месте, их приходилось постоянно держать, но нельзя было привязывать. Привязывать Туата-де-Дананн категорически нельзя: оторвется и сбежит обратно в конюшню Блэкдауна. А этого допустить никак было нельзя, тетушка Берта отдала за них большую часть оставшейся травы Ахир-Люсс. С помощью герцога и конюхов мы их кое-как подчинили, но я, например, падал дважды. Мы успели совсем немного. В сопровождении фомора, пикси и барона Ке мы отъехали всего милю, или даже меньше, в сторону пустошей. Серый пепел с востока уже катался под копытами коней, но родовой брох пиктов был еще виден.

И вдруг...

Мы очутились в очень жарком месте, словно на дне пологой воронки. Сюда не долетало ни единое дуновение, воздух застыл, напластовался грузными, почти непрозрачными наростами, скомкавшись над пересохшей почвой, как ватная перина. Здесь от зноя выгорели цветы и случайные насекомые, только острые колючки тянулись к солнцу и неторопливо перекатывались пыльные шары мертвых трав.

Рассекая знойное безмолвие, треугольным клинком нависал над нами Змеиный храм. Я еще не видел его глазами, глаза оставались закрыты, но всем вспотевшим телом ощущал гнетущую силу, исходящую от его просмоленных стен, сбитых из корней каменных деревьев. Я вспомнил старейшину нашей фины Хранителя преданий Питера Лотта: в необозримо далеком прошлом, в том прошлом, где мы жили счастливой семьей в большом доме моего отца, дядя Лотт рассказывал нам старинные предания. В том числе, он говорил о том, почему в Британии не осталось следов Змеиных храмов. Друиды строили их из редких пород дерева, но никогда — из камня или обожженной глины. Племя лесных жрецов вообще мало что оставило после своего ухода, даже легенды противоречили друг другу.

— Можно уже открыть глаза? — напомнила о себе Анка.

— Вот-вот, мне тоже надоело. Какая-то сволочь ползает по ноге, — сердито добавила Мария. — Если она меня укусит...

— Если вы будете дергаться, вас точно укусят, — пообещала тетушка. — Просто не делайте резких движений. Позвольте им запомнить ваш запах. Раз нас сюда пригласили, значит, все не так плохо.

— А наши кони? — заволновался дядя Саня. — А что станет с бароном и Его ученостью?

Честно говоря, мне тоже не понравилось, что наш отряд так непринужденно разделили, никого не спросив.

Мы только-только успели затормозить перед буреломом, как навалился туман, непроглядное сырое облако. Впрочем, испугаться как следует не успели, туман моментально рассеялся, забрав с собой и лес, и горы, и наших любезных проводников.

«Ничего не случится с вашими конями», — произнес насмешливый мужской тенорок прямо у меня в голове. Впрочем, услышали все и одновременно вздрогнули.

Перед входом вопросительным знаком застыла колоссальная змея, также вырезанная из темно-коричневого, чрезвычайно крепкого дерева. В ней, наверное, было не меньше восьмидесяти футов роста. Змея нависала над нами, словно готовилась к броску. В верхней трети ее туловище раздваивалось, а на концах шей сидели две овечьи головы. Из распахнутых пастей свисали длинные кинжалы языков, в глазницах блестели прозрачные камни. Древний скульптор постарался, искусно вырезав каждую чешуйку на мускулистом теле и покрыв каждую коричневой, с золотыми блестками, краской. Хвост овце-змеи обвивался вокруг колоды мертвого дерева, но оставалось совершенно непонятным, как такая махина удерживает равновесие. Две овечьи головы пристально следили за мной: одна — левым, другая — правым глазом. Мне показалось вдруг, что они приближаются, или я отрываюсь от земли и лечу навстречу ядовитым жалам. Магнетизм деревянного чудовища был столь велик, что все мы невольно отвели глаза.

— Не может быть... — прохрипел Саня и закашлялся.

— А кто мне доказывал, что это дурацкое капище придется искать за тридевять земель? — напустилась на него Мария. — Кто говорил, что Змеиный храм на южном берегу?

— Не спорьте, он везде, — оборвала их тетушка. — Девочка приказала искать храм, они нашли. Чем вы еще недовольны?

Дядя Саня откашлялся и потер нос, как он делал всегда, натолкнувшись на умную идею.

— Аня, если у тебя такие теплые отношения с этим, как его... с Гостем Сеахлом, может, попросишь его перебросить нас сразу на материк?

— Не могу на материк, — сокрушенно призналась Анка. — Я уже просила. Гость Сеахл сказал, что у всех свой путь. Нам еще ехать через пустоши.

— Кони Туата сами должны выбрать дорогу, — согласилась тетя Берта.

— Это хреново, — сплюнула наездница.

Мы обошли анаконду с овечьими головами. Змеиный храм был построен из дерева неизвестной мне породы. Возможно, такие деревья до сих пор растут в Измененном мире, где-нибудь в Африке или Латинской Америке. Очень может быть, что многочисленные живые обитатели храма были завезены жрецами вместе с привычной им древесиной откуда-нибудь с притоков Амазонки. Ведь там до сих пор не все растения занесены в каталоги, а уж о змеях рассуждать просто смешно.

Змеи шевелились у нас под ногами. Их было много, но я пока не ощущал рядом ядовитых. Ядовитые охраняли храм внутри, особенно те этажи, которые скрывались под землей. Змеи сворачивались в кольца, неторопливо ползали по своим же прошлогодним шкуркам, застывали на солнцепеке, обнявшись по трое и по четверо. Этих рептилий я нисколько не испугался: сообща с тетей Бертой и Саней мы вполне могли их усыпить или прогнать. Маленький народец, соблюдающий древние договоры.

«Пришло время выполнить второе условие».

— Ой, кто это сказал? — переспросила Анка, естественно, на русском.

Видимо, на сей раз ответили только ей, потому что моя девушка несколько раз кивнула. Мы озирались, как дети, угодившие в новую сказку. Пропали барон и Его ученость, пропали кони и вся поклажа, даже следов не осталось. Выше уровня наших голов, как и прежде, скрывая небо, медленно колыхалось знойное, переливчатое марево. Под ногами хрустели чешуйки змеиной кожи, потрескавшаяся земля обжигала через подошвы.

— Ненавижу ползучих, ничего не могу с собой поделать, — пожаловалась Мария, замерев на одной ноге. Возле ее пятки сворачивался в кольца черный аспид длиной футов в пять. — Нельзя ли как-нибудь отсюда поскорее смыться?

— Ну, Анютка, молодец! — прищелкнул языком дядя Саня. — Это ведь ты нас вывела!

— Я не выводила, — засмущалась Анка. — Я ничего особенного не делала.

— Стало быть, гора пришла к Магомету, — хмыкнула Мария. — Тебе обещали встречу с местным начальством, вот и дождалась.

Змеи нехотя убирались в щели, освобождая нам дорогу к входу в храм. Собственно, не дорогу, а узкую тропку, выложенную белым мрамором. Треугольная башня воткнулась черным острием в небо. Вход был вырезан в виде грубого подобия распахнутой змеиной пасти. По краям широкой щели свисали два раскрашенных клыка, выполняющих функции опорных колонн. На колоннах висели пятнистые удавы, тихо переползали, свивались в клубки, но нами не заинтересовались.

— Если на меня упадет одна из этих веревок, я предупреждаю, что буду орать! — Наездница вытащила пистолет, затем передумала и сменила его на нож.

— Даже не вздумайте! — остановилась тетя Берта. — Даже не вздумайте причинить здесь кому-то малейший вред.

— То есть пусть меня заживо жрут, а я должна покорно ждать?

— Если захотят, вас сожрут все равно.

Сквозь их спор мне слышался какой-то далекий неприятный, будоражащий звук, как будто детский плач.

Но это вполне могло быть игрой воображения, или шумом воды, или такие звуки могли издавать неведомые животные.

— Ты слышал? — тихонько спросил меня дядя Саня.

— Вроде, кто-то плачет?

У взрослого фэйри слух, конечно же, острее. Наш русский кровник едва заметно поворачивался на мраморной тропинке, покачивался, слегка растопырив пальцы. Ведь звуки можно ловить не только ушами.

— Плохо там кому-то... Умирает кто-то... Стоит ли идти?

— Ты прав, кто-то умирает, — кивнула тетя Берта. — Но идти придется.

— Бернар, может, там нужна наша помощь? — оживилась Анка, когда я ей перевел слова Хранительницы. Моя девушка, как всегда, не разобравшись, готова всех колоть, бинтовать и смазывать.

Внутри совсем не было темно: в Змеином храме, как чуть позже выяснилось, вообще не было внутренностей как таковых. Пройдя в «змеиную пасть», мы словно миновали воздушный тамбур, моментально захотелось раздеться и облиться водой. Никакой треугольной крыши над головой, шелестящий зеленый полог из переплетенных ветвей и листьев. Мы угодили в жаркий, несусветно жаркий, сырой лес. Лишенные коры колонны вздымались, как корабельные сосны, но соснам было далеко до местных исполинов. Поток энергии, идущий от горячих коричневых колонн, зашкаливал все разумные пределы. Для того, чтобы насытиться здесь, вернуть себе утраченные силы, мне достаточно было бы минуты, а в Верхнем мире мы с папой тратили по часу, чтобы вытянуть из дерева нужный объем. Очень скоро тетя Берта показала мне кивком головы в вышину. Там, футах в двадцати от земли, над порослью колючего кустарника, висел на дереве человек в белом. Он не висел, а, скорее, обнимал ствол голыми руками и ногами, удобно привалившись щекой. Лицо мужчины скрывали листья, но мне показалось, что он непринужденно спал. Дерево выделяло столько силы, что поддерживало его тело на высоте.

— Тетушка, как называются эти?

— Даже не спрашивай, — опытнейшая травница нашего септа пребывала в полной растерянности. — Не могу определить ни одного растения. Либо их уже нет в Верхнем мире, либо такие никогда и не росли.

Рассекая все оттенки зеленого, сквозь листву прорывались жалящие солнечные лучи. Приземистые кусты покачивали белыми кувшинками цветов, на веточках грелись гадюки. В лужицах по обе стороны от тропы предавались безделью их водяные собратья. С высокой ветки свисал сетчатый питон. Громадных размеров стрекоза приземлилась Сане на плечо и снова взлетела с жужжанием. Пауки сонно висели в своих сетях, поджидая добычу. В каждой норке, в каждом дупле этих тропических джунглей я чуял жизнь. В десятке ярдов от тропы начиналась трясина, там гнили упавшие стволы, топорщились папоротники и хвощи. На островках откладывали яйца щитомордники, охотились хамелеоны, пускали пузыри рогатые жабы. Маленькие народцы, и рептилии в том числе, меня не пугали. Потусторонних сил я тоже не слышал, в этом смысле Змеиный храм был чист, как операционная. Меня пугало совсем другое.

— Слышите? Кто-то стонет?

Мы продвигались очень медленно. Под ногами пружинил глубокий мох, вдоль мощеной дорожки цвели лужи. Мои кроссовки немедленно зачерпнули теплой воды. Температура поднялась градусов до сорока, не меньше, и навалилась стопроцентная влажность. Мы добрались до развилки, здесь из одной дорожки рождались две, и стоял очень странный памятник. Существо двухметрового роста, с человеческим лицом негроидного типа, с дополнительным глазом во лбу, сидело на корточках, обнимая себя толстыми руками. Под верхней парой рук имелась нижняя. Эти руки ладонями вверх лежали на коленях, напоминая буддийский жест. На груди каменного, слегка крошащегося гиганта виднелись полустертые письмена. Мы с дядей Саней немножко поупражнялись в бесплодных попытках их разгадать, пока женщины выливали из обуви воду и выжимали носки. Но мы так и не преуспели в лингвистике, а вот тетя Берта, оправдывая звание лучшей Хранительницы традиций, неожиданно потребовала бумагу и ручку. У меня из ручек давно вытекли чернила, зато у Марии нашелся карандаш для век или еще для чего-то, связанного с дамской красотой. Дядя Саня извлек из полиэтилена записную книжку.

— Держи зеркало! — коротко приказала тетя Берта, подавая Сане свою косметичку.

— Ах, священные духи, а мы-то, дурни, — Саня держал зеркало, а я приготовился записывать перевернутые наоборот буквы. Грудь у истукана долго подвергалась коррозии, но древний резчик поработал на славу, вгоняя зубило очень глубоко. Даже в перевернутом виде письмена мне ничего не напоминали, а вот тетушка надолго задумалась.

— Невызываемая богиня, тебе жертву возносим. Я могу ошибаться, слова исковерканы. Вероятно, не «невызываемая», а «неназываемая». Этот язык, скорее всего, предшествовал тому кельтскому, на котором говорили строители Стоунхенджа.

У меня в голове кто-то звонко расхохотался. Саня выронил зеркальце в лужу и, чертыхаясь, полез вылавливать его из грязи, а я сломал грифель о бумагу. К счастью, ни Мария, ни Анка ничего не заметили. Зато они заметили кое-что другое.

— Смотрите, там слева еще фигуры, их много.

Мы, действительно, слишком увлеклись первой сидящей «бабой», хотя ничего женского я в ней не приметил. Но у древних скульпторов могли быть свои представления о красоте. Левее начиналась целая аллея одинаковых трехглазых памятников, дорожка там расширялась, а запущенный тропический лес превращался почти в классический королевский парк.

— Налево мы не пойдем, — сказала тетушка, и я с ней сразу согласился. Не потому, что лес по правую руку выглядел привлекательнее, а просто, что же я за будущий лесничий, если не соображаю, в какую сторону идти.

И мы бодро, несмотря на брюзжание советницы, направились в болото. Потом была следующая развилка, тропа полезла в гору, стало значительно суше. Вокруг творилось что-то несусветное — буйно разрастались папоротники, с пальм падали гниющие плоды, свисали до земли лианы, на них благоухали потрясающей красоты цветы. Анка потянулась за одним, понюхать, тетя Берта втянула ее обратно на тропу в самый последний момент, когда моя непутевая девчонка уже чуть было не поставила ногу в траву. Я давно уяснил, без всяких мысленных предупреждений, что с дорожек сходить ни в коем случае нельзя. Пусть на самой дорожке разливаются лужи глубиной по колено, а в трех шагах покажется сухо — нельзя и все тут. В вышине широкими прыжками перелетали с ветки на ветку сумчатые, а может быть, совсем и не сумчатые. Пару раз мне почудилась острозубая треугольная пасть и кожистые крылья с когтями, но я никому не сказал. Я бы уже не удивился, встретив тут настоящего динозавра. Важно то, что ни одна опасная тварь не совалась к нам на маршрут. Змеи всех размеров и пород ползали вдоль дорожки, но на мрамор не влезали.

Деревья на очередной развилке расступились, образуя овальную поляну, но кроны их все равно переплелись так плотно, что не было видно, небо там наверху или все же потолок. Наверное, небо, но я потихоньку готовил себя к тому, что небо может оказаться совсем не синим. И даже не голубым. И два, таких уже привычных, солнышка может сменить совсем иное светило, судя по оттенкам цвета — зеленоватый гигант, бледный, похожий на изрытую оспой разбойничью рожу.

Почему я так подумал? Да потому что дышалось все тяжелее. В атмосфере чего-то не хватало, а чего-то было слишком много. Вероятно, друидам нравилось вдыхать воздух тех времен, когда на планете хозяйничали рептилии. Вероятно, змеям, собранным в храме, жилось вольготно и сытно, а излишек метана и недостаток кислорода их как-то не слишком занимал.

— Мне кажется, что кто-то все время смотрит в спину, — тихонько пожаловалась Анка.

— Ерунда это, никого сзади нет, — соврал я. Фэйри никогда не лгут, но могут схитрить. Позади, на дорожке, действительно было пусто. Секунду назад ярдах в десяти за нашими спинами тропу лениво пересек черный констриктор. За поимку змеи таких размеров лучшие музеи и зоопарки перегрызлись бы насмерть. Тетя Берта незаметно приложила палец к губам: она, естественно, видела, но Анку, и тем более Марию, не следовало пугать. За нами следили, напряженно и неприязненно, ощупывая, проверяя каждое наше движение.

— А тебе не кажется, что солнце какое-то зеленое? Смотри, на руку свет падает — и рука зеленеет.

— Это так преломляется свет во влажном воздухе.

— Но ведь кто-то кричит! Это ты слышишь, или оглох?

— Слышу, — вздохнул я, поскольку тут было никак не отвертеться. Мы направлялись как раз в ту сторону, где кто-то стонал жалобно и протяжно, причем не один человек, а несколько. Причитали не так, как от побоев или резкой зубной боли. Обычным это сложно понять, но фэйри легко определяет, отчего страдает человек или животное, даже на расстоянии.

Мы переглянулись с Саней.

— Хреново дело, верь-не-верь, — сказал он. — Похоже, из кого-то кровушку сосут.

Но дело оказалось еще хреновее, чем он предполагал. На прогалине, чуть в сторонке от тропы, разлохмаченной головой возвышался громадный муравейник. Разлохматился он потому, что сверху на кольях были распяты двое обнаженных людей — мужчина и женщина. Женщина уже обмякла и не сопротивлялась, муравьи облепили ее тело, пожирали заживо, на ее лице словно содрали кожу. Я не мог разобрать, молодая она или старая, и к какому народу принадлежит. Просто чуял, что женщина, и что еще жива. Она жутко страдала, муравьи добрались до ушей и до глаз, забирались в нос, но сердце еще билось, и несчастной жертве предстояло изрядно помучиться. Мужчина пока сопротивлялся. Ему удалось вырвать из волосяной петли одну ногу, он бестолково колотил ей по муравьиному дому, извивался всем телом и рычал. Своими действиями он, наверняка, еще сильнее злил рыжих зверюг. Таких огромных муравьев, длиной с половину моего мизинца, я видел только в зоологическом музее. Но такие как раз и водились в тропических лесах.

— Мамочки... — Анка схватилась за меня с такой силой, что потом три дня на локте не проходил синяк. — Бернар, сделай что-нибудь!

Тетя Берта тоже вздрогнула, обычная выдержка ей изменила. Если быть честным, меня не стошнило прямо на тропинке только потому, что рядом была Анка. Каким-то чудом я проглотил назад все то, что рвалось из желудка наружу. Мужчина бился все слабее, он закашлялся: наверное, муравьи заползли к нему в дыхательные пути и грызли изнутри. Мне показалось, что это был еще не старый человек, но точно определить возраст, когда все тело человека кровоточит и кожу срывают лоскутами, невозможно. Оба обреченных на смерть пленника не принадлежали к фэйри, как впрочем, и к пиктам, и к обычным. Я хорошо видел голую ногу мужчины, от ступни и примерно до середины бедра. Нога дрыгалась, муравьи с нее падали, и медно-красная кожа оставалась пока почти нетронутой. На то, что творилось выше, нельзя было смотреть на сытый желудок. Но дело не в цвете кожи, в конце концов, на нашей планете обитают еще индейцы. На ноге у пленника имелось шесть длинных пальцев, заканчивающихся крючковатыми когтями, причем шестой палец противостоял пяти остальным, торчал высоко, над пяткой. Сама грубая стопа была короткой, скорее похожей на копыто, а красная кожа заросла такими же медно-рыжими волосами. И все-таки, оба пленника принадлежали к разумной расе!

— Вот зараза, их надо пристрелить! — Мария сняла с предохранителя пистолет. Меня в ту секунду порадовало, что наездница не поддалась женской панике.

— Не надо ни в кого стрелять! — опомнилась тетя Берта. — Сколько раз вам повторять, что Изнанка прекрасно обходится без ваших пуль. Уберите немедленно оружие.

Советница колебалась. Ей всегда очень не нравилось, когда кто-то командовал, кроме нее.

— Убери пушку и пошли отсюда! — Дядя Саня встал между Марией и муравейником.

— То есть как? Пусть подыхают? — поразилась его неожиданной твердости советница. — И после этого вы будете обвинять атлантов в жестокости?!

— Ты ничего не поняла, — укоризненно покачал головой Саня. — Это не казнь военнопленных и не жертвоприношение маньяков. Это наказание, рядовое наказание слуг. Да, да, почему бы тебе не поверить мне хоть раз? Друиды так наказывали провинившихся слуг, или еще более жестоко. Что нам с того? Ты хочешь вмешаться в чужие дела? Представь, что к тебе в дом заявятся гости, отвяжут твою собаку, выпустят на волю твоих птиц и черепах, отдадут детям торт или вино, которое им совсем не положено?!

— Бернар, о чем они говорят? — Анка отвернулась в другую сторону. — Пожалуйста, отвяжите его, ведь вы же умеете, ну, пожалуйста!

— Мы умеем, но не будем, — поддержал я дядю Саню. — Пойдемте скорее дальше.

Мужчина, тем временем, прекратил сучить ногой. Он еще жил, и мы бы действительно могли его спасти. Отогнать насекомых, поджечь муравейник, наложить мазь. Но я точно знал, что попытка проявить милосердие приведет к катастрофе.

— Да вы оба сговорились, что ли? — обиделась Мария, однако оружие спрятала. Все-таки за время нашего путешествия она стала немного толерантнее.

— С тобой сейчас играют в игру, и с Анечкой тоже. Игра называется «Добренькая девочка помогает всем подряд по пути в сказку». С вами отрабатывают миф, который давно себя дискредитировал. — Иногда дядя Саня выражался чрезвычайно умно. — Мы здесь в гостях, а не дома.

И мы побрели дальше. По пути мы встретили еще троих жрецов, тянувших деревья на разной высоте от земли. В какой-то момент стало темно, а когда тропинка вынырнула из густой тени, тропические заросли кончились. Разом, словно кто-то провел ножом границу между буйным разноцветьем и аккуратной зеленой лужайкой.

Наверное, мы достигли того места, куда стремились. В центре лужайки, у зеркального пруда, спиной к нам сидел на корточках тощий старик в белой хламиде. Его босые пятки, наверное, лет десять не встречались с мылом и пемзой. Старик удил рыбу, а может, вовсе не рыбу. Из-под его грязно-белых косм выглядывало самое обычное ухо с длинной серьгой. В пруду плавали замечательные кувшинки. Две дюжины змей грелись под зеленым солнышком. На поляне было еще много чего интересного, но тут старик повернулся, и мы увидели, что он совсем не старик. А еще мы увидели, что седые волосы растут у него только позади, вдоль затылка. На его широком выпуклом лбу красовались три коротких рога, совсем недавно подрезанных, а на шее — толстое кольцо с цепью. Другой конец звенящей цепи уходил в зеркальную воду пруда. Рыбак встал и оказался выше нас всех, включая Марию. Затем он сделал шаг, и я впервые разочаровался в своем зрении. Его ступни только издалека казались заросшими грязью. Поскольку это были вовсе не ступни, а копыта.

Полуолень-получеловек улыбнулся и произнес несколько певучих слов.

— Я его понимаю, — шепнула тетя Берта. — Ему нужен тот, кто больше всего хочет уйти.

Приложив небольшое усилие, я тоже начал разбирать слова. Страж храма умел петь на любом языке. У него была в запасе вечность, чтобы выучить все языки на свете.

— Во имя ваше, Бриан, Юхиар и Юзабар... призываю тебя в свидетельницы, невызываемая Эпона, и супруга твоего, смерть дарящего, призываю тебя в судьи. Дагда, орошающий горячей водой наши леса...

— Кланяйтесь в пояс, это он так здоровается.

Над поляной разнесся скрипучий, нечеловеческий стон. Вокруг пруда, по окружности, в тени леса, в землю были закопаны люди. Двое обычных, и двое — явно не из нашего мира, краснолицые, с ввалившимися носами. До того они вели себя столь тихо, что я их принял за пеньки. Но дело обстояло много хуже. Мужчин и женщин закопали в землю по грудь, а теперь сквозь их тела, сквозь их кожу и нервы, прорастали свежие зеленые побеги. На наших глазах четыре человека превращались в деревья. У одного острый сучок порвал кожу между ребер, у другого вывернуло набок шею, третий рыдал беззвучно, ветка росла у него прямо изо рта.

— Так у них рождались самые сильные деревья, — прокомментировала тетушка. — Духи холма! А я не верила, что это возможно — превратить врага в дерево.

— Зачем он нас пугает? — Моя девушка храбрилась изо всех сил, но я слышал, как бьется ее сердечко.

Человек-олень запел.

— Он не пугает. Он работает. Высаживает Священную рощу. Ему нужна женщина с усыхающей веткой.

— Дьявол! — Наездница схватилась за обездвиженную руку. Мария думала, мы ничего не замечаем, но я-то видел, как она сдала за последние сутки. Во время свадьбы она уже не могла танцевать, взявшись за руки, ее конечность висела плетью. Отвары и мази не могли помочь против быстрого времени.

— Женщине с усыхающей рукой осталось жить не больше месяца, — бесстрастно сообщил рогатый жрец. — Она должна подарить храму остаток своей жизни.

Тетя Берта перевела, не глядя советнице в глаза. Добавить тут было нечего, мы молчали.

— Они превратят меня в дерево? — на удивление спокойно поинтересовалась Мария. — Спросите, меня будет корячить, как этих парней? Тогда я лучше застрелюсь. Прямо сейчас.

Я испугался, что, и вправду, застрелится.

— Гость Мария не будет страдать, — полуолень позвенел цепью. — Если Гость Мария лишит себя жизни, Змеиный храм не получит ее великую силу. Братья будут считать, что договор не выполнен.

— Так вот оно что! — скрипнул зубами дядя Саня. — Выходит, им нужен доброволец. Берта, им нужна добровольная жертва?

Хранительница перевела, хотя дядя Саня мог спросить и сам. От волнения он не заметил, что жрец перешел на язык Долины.

— Братьям нужна живая сила, чтобы построить Хрустальный мост. Братья никогда не лгут. Братья предлагают честный обмен.

— Дьявол! — Мария плюхнулась на траву. Ничего не понимающая Анка беспомощно металась взглядом между нами. — Дьявол, я стану деревом, поленом! Эй, спросите рогатого, я хоть что-то буду чувствовать?

— Гость Мария проживет больше тысячи лет.

— Видимо, иначе никак. — Наездница стянула куртку, запуталась в пропотевшей рубашке.

— Что такое? Что он хочет? — распсиховалась Анечка.

Рука наездницы представляла собой печальное зрелище. Старение добралось уже до плеча, серыми тяжами и узлами захватывая область ключицы. Рука стала тонкой и дряблой, как у девяностолетней старухи.

— Они же могут ее вылечить? — всех по кругу спрашивал Саня. — Ведь могут же, они все умеют! Маша, не соглашайся!

— Они предупреждали, — Анка шмыгнула носом. — Они предупреждали, что заберут одного из нас.

— Маша, не дури! — У нашего русского кровника начиналась истерика.

— Тихо, тихо, не кричи, — Мария провела ему ладонью по лицу, коротко поцеловала в губы. Затем подтянула Анку к себе, здоровой рукой взъерошила ей волосы. — Тысяча лет в приятной компании — тоже не так плохо. Бернар, поклянись мне, что приведешь сюда Эхусов.

— Клянусь, — сказал я. — Памятью народа Холмов, здоровьем родителей и честью септа. Я клянусь, что сделаю все для людей Атласа.

— Гостя Аню и Гостя Марию ждет Гость Сеахл, — рогатый жрец топнул копытом, и не успели мы опомниться, как все трое исчезли.

Наш русский кровник сел на землю и заплакал.

Хрустальный мост

— Что ты видишь? — Гость Сеахл состроил хитрое лицо и указал пальцем сквозь кусты.

— Что это? Боже ж ты мой, какая красотища! — не выдержала Анка.

Друид засмеялся, почти отечески потрепал ее по макушке.

— Это то, что вы ищете. Хрустальный мост.

У Младшей от восхищения язык прирос к гортани. Она очень хорошо помнила наставления Хранительницы традиций, помнила, что следует жарко благодарить, заодно не постесняться и попросить у жрецов какую-нибудь мелочь на память, помнила, что надлежит выказывать скромность и контролировать чувства, но ничего не могла с собой поделать.

Хрустальный мост висел над бездной залива, подобно радуге, сотканной из прозрачных паутинок. Его форма не менялась, радуга выгнулась так высоко, что пропускала под собой дождевые тучи. Выше моста журавлиным клином медленно плыли только перьевые облака. Мост обладал странной двойственностью. Одновременно он казался незыблемым, твердым, как само мироздание, и в то же время — чрезвычайно хрупким, готовым рассыпаться от малейшего ветерка. Сбоку он казался связанным из мириадов серебристых нитей, но стоило Младшей чуть подвинуться, как мост потерял ширину. То есть вообще потерял, стал двумерным. Он начинался совсем рядом, под обрывом, на котором шелестела роща. Младшая с изумлением убедилась, что по Хрустальному мосту нереально не то что проехать на лошади, там даже бочком не протиснулся бы самый тощий человечек. Колоссальная арка, расцвеченная радужными сполохами, просто исчезала, стоило взглянуть на нее прямо. Два чудесных солнца, охряное, слегка сплющенное и темно-рыжее, словно чуть загрустившее, готовились встретиться на индиговом небосклоне. Внизу, под обрывом, бушевал пенный великан. Залив то выгибался нежной пантерой, тогда Анка различала в глицериновой толще косяки рыбы, многометровые хвосты водорослей и обломки мраморных колонн. Но залив тут же вставал на дыбы, пенным боком ударял о скалы и оборачивался иной кошачьей ипостасью — дикой и неуправляемой. Сотни тонн воды взлетали навстречу тучам, порождая миниатюрные копии моста, и солеными дождями осыпались обратно.

Анка обернулась, чтобы спросить, как же они поедут по бритвенному лезвию, но спрашивать уже было не у кого. Змеиный храм как сквозь землю провалился, на его месте пышным багрянцем распускались кусты шиповника, дорожки заросли колючками, вместо сказочных лужаек торчали голые неприветливые валуны. Соленый ветер толкнул в спину, дремотная тишина рассыпалась со звуком бьющихся елочных шаров, в барабанные перепонки ударил рев прибоя.

— Анка-а! Аа-анна! Мы здесь!

Младшая сморгнула: в глаз как будто попала соринка. И сразу все пропало. Позади неровной грядой поднимались холмы со сторожками пастухов, дюжиной дымных столбов коптил небо брох баронессы Ке.

Они ждали ее на тропе. Бернар, тетя Берта и Саня. У дяди Сани было черное лицо. Чуть поодаль — Его ученость, посланец короля пикси и барон Ке. И потрясающие, ртутно-неуловимые кони. Как так получилось, Младшая понятия не имела и не собиралась на эту тему ломать голову. Жрецы Змеиного храма поступали так, как им хотелось.

Пыльная тропа здесь походила на широкий проезжий тракт. Она взбегала на ближайший холм и терялась в сером мареве. Оранжевая луна готовилась сменить солнце, вечер уже выставил своих караульных — длинные тени.

С Серых пустошей налетал теплый, сладковатый ветерок.

— Анечка! — Бернар вручил поводья Сане и почти бегом кинулся ей навстречу. — Они выпустили тебя! Как здорово! Эй, они выпустили нас!

Внутри у Младшей что-то свернулось и развернулось, словно с щелканьем распустился целый куст клейких зеленых почек.

— А меня никто и не держал, — рассмеялась она. — Мы чуть-чуть поговорили, и Гость Сеахл показал мне мост. Вот и все.

Она пыталась сдержать глупую ухмылку, но та упрямо растекалась до самых ушей. Все-таки он волновался! Он психовал из-за нее! Урр-ра!

— Ничего себе «чуть-чуть»! — Бернар подлетел, запыхавшись, схватил ее ладони в свои. — Мы тебя ждем тут целую ночь! А что... что они сделали с Марией?

— Целую ночь?!

— Но ты... ты пробыла в храме не меньше семи часов! — Он отступил на шаг, тревожно обшаривая глазами ее зеленое платье, волосы и руки. Он снял с ее спины несколько колючек репейника, помог отряхнуться, помог спуститься с кочки, на которой она застряла. Анка купалась в его заботе, в его глазах. Он снова был прежним, милый, милый Бернар!

— Ты вернула нас на Пыльную тропу!

Ласковый, веселый, предупредительный. Такой родной, такой близкий. Именно такой, каким он встретил ее, проснувшуюся после реанимации.

— Дело же не во мне, — заупрямилась Анка, — Все дело в Марии, раз она согласилась остаться. Она сказала, что останется в храме, лишь бы мы закончили дело. Ее никто не обижает, она сейчас спит. А мне всего лишь показали мост.

— Показали мост? — покачал головой Бернар. — И ты говоришь об этом «всего лишь»? Если бы ты не понравилась жрецам, мы искали бы мост всю жизнь.

— О чем он спрашивал тебя?

Анка задумалась. Ей показалось очень странным, что она никак не может вспомнить черт лица Гостя Сеахла.

— Что он спрашивал? — Они окружили ее втроем. Ее друзья. Почти семья. — О чем вы говорили?

— По меркам Изнанки, это невиданная честь.

— Вашу беседу надо непременно записать.

— Да мы почти и не говорили, — с неловкостью призналась Младшая. — Минут десять, или даже меньше. Гость Сеахл извинился...

— Извинился?! За что?

— Подумай хорошенько, — мягко сказала тетя Берта. — Друид не мог извиняться. Если ты вспомнишь, то окажешь услугу нашим друзьям, живущим здесь постоянно.

Стало очень тихо. Младшая слышала, как нервно переступают копытами волшебные кони, как с ласковым шорохом оседают на булыжнике тропы хлопья серого пепла, прилетавшие из Серых пустошей. В мешке у дяди Сани тикали цайтмессеры. Далеко-далеко, на юго-востоке, внизу, под слоем камня, пенился и вздыхал пролиз. Анка задрала голову и еще раз, прищурившись, оглядела Хрустальный мост. Горбатая переливчатая радуга никуда не делась, все так же висела над пучиной, одним концом упираясь в ближайший утес, а другим — теряясь в рыхлых облаках. Пыльная тропа заканчивалась там, где вздрагивало и слегка звенело на ветру лезвие моста, Два солнца кружили над Изнанкой, подсвечивая небо немыслимым сочетанием охряных, индиговых и багровых тонов.

Это было так здорово! Никто, кроме нее, не видел моста, а она видела, и всегда теперь будет знать, в какую сторону идти!

— Я вспомнила, — улыбнулась Анка. — Конечно же, я вспомнила, просто вначале запуталась. Гость Сеахл напомнил мне то, что я давно забыла. Из-за того, что эти кони такие быстрые, мы не заехали в гости к Его учености. И Его ученость не переделал мою эту... как ее...

— ДНК? — осипшим голосом спросил Бернар.

— Ага, только он сказал — «кислоту». Гость Сеахл сказал, что поможет мне стать полноценной фэйри в любой момент, пока я в Изнанке. Стоит только попросить.

— И что... что ты ему ответила? — Бернар смотрел на нее умоляюще.

Младшая потрепала по холке своего коня, сунула ногу в стремя, одним толчком угнездилась в высоком седле. Ветер пел в ее волосах, оба солнца смеялись, и Младшая невольно рассмеялась в ответ.

— Я ответила, что подумаю над его предложением.

Анка дала шенкеля. Раскаленный жеребец всхрапнул, взвился на дыбы и первым скакнул навстречу пеплу Серых пустошей. Младшей не было страшно. Где-то далеко, за краем вставшей на дыбы Англии, ждала ее русская Изнанка.

Конец третьей книги

Краткий глоссарий, поясняющий первые две книги цикла

1. Люди Атласа — потомки древнего народа Атлантиды, дожившие до наших дней благодаря биологическим передвижным машинам, омолаживающим организм. Средняя продолжительность жизни у членов Коллегии — 700 лет. Рассеявшись по свету, они сохраняют относительное этническое единство, сообща занимаются крупным бизнесом и поддерживают режим строгой секретности вокруг выпасов своих биороботов.

2. Тхол — боевое скоростное судно древних атлантов. Способно одинаково успешно передвигаться, питаться и вести боевые действия в воздухе, под водой и в безвоздушном пространстве. Требует большого количества органической пищи, владеет самыми совершенными системами вооружений, недоступными современным державам. На Земле в распоряжении атлантов, сохранилось несколько штук Тхолов разных модификаций.

3. Эхус — сухопутная передвижная реанимация атлантов, имеет две закрывающиеся пазухи на спине, куда на несколько недель укладывают человека в целях полного обновления организма. Нахождение в Эхусе дает как минимум 20 лет жизни.

4. Наездники, пастухи и реаниматоры — три основные профессиональные группы, на которых делится Коллегия Атласа. Маркус — реаниматор, Лукас — пастух, Мария — боевой наездник.

5. Кормилец — чрезвычайно редкая профессия среди атлантов, также обусловленная генетическими задатками. Кормилец стимулирует почкование Эхусов.

6. Навигатор — еще одна редкая профессия, также заложенная в генах. Навигатор, в отличие от наездника, способен поднять в космос и опустить в глубины океана боевые Тхолы типа «гантель».

7. Добрые Соседи — самоназвание народа фэйри, причем обеих веток — Темного и Светлого дворов.

8. Благий двор, Неблагий двор — те же фэйри, соответственно оставшиеся на Земле и ушедшие несколько веков назад в волшебную Изнанку нашего мира. Благий двор Британии делится на септы, которые, в свою очередь, делятся на фины (семьи).

9. Фэйри. Благий двор, Народ холмов, равнинные эльфы. Семья Бернара Луазье принадлежит к народу фэйри. Отличительные особенности — хрупкое, худощавое телосложение, у мужчин — заостренные уши с кисточками, шарообразные кудрявые прически. Волосы очень чувствительные, имеют кровеносную систему.

10. Горные фэйри, озерные фэйри, отрядные эльфы — родственные этносы, населяющие Изнанку. Когда-то все они жили в «верхнем», Измененном мире.

11. Круитни или пикты — мощная группа племен, обитавших в Логрисе (Британии) еще до римских завоеваний. В Измененном мире полностью уничтожены скоттами. Считалось, что под властью королевской столицы Инвернесс находились семь правящих домов. Мужчины украшали себя спиралевидными татуировками. Вероятно, наследование осуществлялось по материнской линии.

12. Пикси — весьма умная разумная раса, подвид горных эльфов, дальние родственники германских кобольдов и Народа холмов. Некрупные человечки с непропорционально большими головами, заостренными ушками и носами. Преимущественно черноволосые, но встречались и рыжие.

13. Брауни — один из «маленьких» разумных народцев. Волосатые, очень сильные, косые, шустрые, живут большими общинами. До широкого распространения христианства и массовых гонений охотно селились на мельницах, подле обычных людей.

14. Клури каун — чаще одиночный ирландский эльф, но иногда живут группами. Предпочитают старые постройки, лесные теннистые места. Носят кожаные передники, красные колпаки. После бегства из Верхнего мира их можно еще изредка встретить в погребах сельских домов.

15. Цветочные эльфы, или цветочные пикси — самые мелкие из разумных народцев Изнанки. Не утратили способность летать, но общаются с внешним миром только коллективно, собираясь в рой. Считается, что до сего дня проникают в Измененный мир, через Запечатанные двери, благодаря скромным габаритам и умению «отводить взгляд».

16. Запечатанные двери — множество разбросанных по поверхности Земли силовых точек, где смыкаются пространства Верхнего и Нижнего миров. Одна из известных Запечатанных дверей — так называемая Ферма-у-Ручья, где ткет кружево ведьма Камилла. С ней можно договориться о проходе в Пограничье.

17. Пограничье — «предбанник» Изнанки, неустойчивый, промежуточный мир, охраняемый демонами и духами. Через Пограничье может провести волшебный пес Ку Ши.

18. Ку Ши, Капельтуайт, Добрый пастух, Черный охотник — названия волшебного черного пса, готового некоторое время служить тому человеку, который позволит пить свою кровь. Стаи Ку Ши стерегут красных коров для Хозяина со Стеклянного острова, однако легко соглашаются послужить и ведьмам. В силу родственных связей с бесами способны легко путешествовать между мирами.

19. Глейстиги, или Баван Ши — шотландские фэйри. Прекрасные женщины в золоченых платьях, любят петь и плясать. Способны завлечь путника, заплясать до смерти и выпить его кровь. Под длинными зелеными платьями прячут козьи копыта.

20. Трава Ахир-Люсс, земляной плющ. Его необходимо держать в руке, чтобы выйти обратно, в Верхний мир.

21. Баньши — полуразумные демоны женского рода. Встречаются тому, кому скоро предстоит умереть. Их глаза красны от вечного плача, баньши стирают в реке саваны.

22. Бескостый — один из демонов Отметины, приходящих из плоских миров. Похож на шерстистое ледяное облако. Те, за кем он полз по дороге, умирают.

23. Большеухий, или Тот, чье имя не называемо, громадный кот — один из охранных бесов, препятствующих проходу из Пограничья в Изнанку. Уговорить или подкупить его невозможно, его можно только отвлечь жертвой, массовым убийством кошек во время призывной церемонии Тагайрим.

24. Священный холм — по преданиям фэйри, вполне реальный холм в окрестностях Глазго, однако, скрывшийся от глаз, либо провалившийся в Изнанку. В его недрах сосредоточены клады знаний и богатства фэйри.

25. Язык Долины — официальный межгосударственный язык «изнаночной» Британии. На нем говорит большинство населения. Однако, Темный двор использует также язык Холма, в ходу древние ирландские, мэнские, валлийские диалекты.

26. Кабилл-Ушти, или Кэлпи — водяной конь, способный оборачиваться прекрасным юношей. Очаровывает свою жертву и уволакивает на дно реки. Не брезгует и домашней скотиной. Победить его можно лишь с помощью волшебной уздечки, которую Анка получила у принцессы клури каун в обмен на табак.

27. Младшая и Старший, Анна и Валентин. Сестра и брат, 15 и 16 лет, родились и выросли в деревне, вблизи Архангельска. Случайно выяснилось, что оба являются дальними потомками атлантов и оба несут генетическую память, необходимую для активации древних биомеханизмов.

Оглавление

Виталий Сертаков Проснувшийся Демон

  1. Обратный отсчет

  2. Подземелье мертвецов

  3. Голубоглазая смерть

  4. Город лысых псов

  6. Пленник Эрмитажа

  7. Семейка Рубенс

  8. Новая русская нечисть

  9. Караван

  11. Драконы чингисов

  12. О пользе ПВО

  13. Дорожная демократия

  14. Тот, кто раскачивает землю

  15. Рабочий журнал

  16. Как трудно стать чекистом

  17. Жизнь после смерти

  18. Застава шептунов

  19. Пчелиный эскорт

  21. Хранители равновесия

  22. Враги и союзники

  23. Как писать книги

  24. Начало большой политики

  25. Клинок и порядок

  26. Хотеть в Париж не вредно!

  27. Знакомство с инквизицией

  28. Новые опричники

  29. Уголь маркиза Карабаса

  31. Байкер поневоле

  32. Спор без выигрыша

  33. Новый друг лучше старых трех

  34. Проснувшийся демон

  35. Право на лево

  36. Тайна старой бочки

  37. Хищник против терминатора

  38. Разочарованный странник

  39. Меньшее зло

  41. Десять лет спустя

Виталий СЕРТАКОВ БРАТСТВО КРЕСТА

  ЧАСТЬ 1.

  2. СТОНЫ ЗАПАДНЫХ ВЕТРОВ

  3. ВАРШАВСКИЙ СОЮЗНИК

  4. ПОЮЩИЙ АВТОБАН

  5. ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ

  6. НОЧНЫЕ ПИВОВАРЫ

  7. ИМАМ И ДЖИННЫ

  8. КАБАНЫ И АХАРЫ

  9. СМЕРТЬ В ПОЛЗУЩИХ ГОРАХ

  10. ВЕЛИКАНЫ КРАСНОГО ЛЕСА

  11. КОГТИ ЖЕЛЕЗНОЙ ПТИЦЫ

  12. ПЕСНИ ХРУСТАЛЬНЫХ ГРОБНИЦ

  13. НА ШАШКУ С ГОЛОЙ ПЯТКОЙ

  14. ПАРИЖ СТОИТ МЕССЫ

  15. СВИНЬЯ СО СВИСТУЛЬКОЙ

  16. МЕРТВЫЕ ПРОСТЯТ ЖИВЫХ

  17. НАСЛЕДНИКИ ЗОРРО

  17. РЫЖАЯ ВЕДЬМА

  18. СВАДЬБА НА ПОМИНКАХ

  ЧАСТЬ 2.

  20. ЮБИЛЕЙНЫЕ ИГРЫ

  21. В ОЖИДАНИИ ОСЕНИ

  21. СКАЗКИ ОЗЕРНОГО КРАЯ

  22. В ГОСТЯХ У САТАНЫ

  23. КОНЕЦ КРАСНОЙ ЛУНЫ

  24. СТАРЫЕ ПЕСНИ О ПРАВДЕ

  25. НА ПОРОГЕ МЕСТИ

  26. КАЗАНЬ - ГОРОД ХЛЕБНЫЙ

  27. ПИАРЫ И КОНСЕНСУСЫ

  28. ЭСМИНЕЦ "КЛИНОК"

Виталий Сертаков По следам большой смерти

  Проснувшийся демон 3

  Часть первая. ХРАМ ДЕВЯТИ СЕРДЕЦ

  2 ТАЙНЫЙ ОБОЗ

  3. КАТАКОМБЫ ШЕПТУНОВ

  4. БИТВА ЗА ГОСРЕЗЕРВ

  5. СОРВАВШАЯСЯ СДЕЛКА

  6. НАЕМНИКИ И ДОБРОВОЛЬЦЫ

  7. НАСЛЕДНИКИ ГОМИНЬДАНА

  8. ХРАМ ДЕВЯТИ СЕРДЕЦ

  9. ХОЛОДНОЕ СЕРДЦЕ ЛЯО

  10. ЖАЛКАЯ ДУШОНКА

  11. ЧЕТВЕРТАЯ ДОРОГА

  12. В ГОСТЯХ У СЫТОЙ КОРОЛЕВЫ

  13. ЗОЛОТЫЕ ВОРОТА ГОА

  14. ИГРУШКИ ТОЛСТОГО ЛИ

  15. КОЛЬЦО ДЛИНОЙ В ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ

  16. ДЕВУШКИ И МАНДАРИНЫ

  17. ЦЗЮНЬ-ЦЗЫ

  Часть вторая.

  19. СЛОВО И ДЕЛО

  20. ПЕРВАЯ ВЕДЬМА

  21. НОЧЬ В ЭРМИТАЖЕ

  22. ПЕРВАЯ ПРОИГРАННАЯ ПАРТИЯ

  23. ПУТЬ КОМПРОМИССА

  24. ЗЕЛЕНАЯ СТОЛИЦА

  25. ПЕРЕМИРИЕ НА КРОВИ

  26. МЫ С ТОБОЙ ОДНОЙ КРОВИ

  27. РОДЕО БЕЗ ПРАВИЛ

  28. ВТОРАЯ ПРОИГРАННАЯ ПАРТИЯ

  29. ВОЗДУШНЫЙ ФЛОТ КАРАМАЗА

  30. ТОРГ ЗА ПОЛУШКУ

  31. ЯНВАРСКИЕ ЧИСТКИ

  32. МИНОНОСЕЦ В СТРОЮ

  33. КОНЕЦ БРИТАНСКОЙ ЭСКАДРЫ

  34. СИГОНЕЛЛА

Виталий Сертаков Демон против Халифата

  Вместо предисловия ОСКАЛ ДОХЛОГО ЗАЙЦА

  Часть первая БИТВА ЗА ДВА МОРЯ

    1 ГИБЕЛЬ ШЕСТОГО ФЛОТА

    2 О ПОЛЬЗЕ ИНКВИЗИЦИИ

    3 ЭКИПАЖ МАШИНЫ БОЕВОЙ

    4 САПФИРОВЫЙ ДОЖДЬ

    5 СЫН ПЬЕТ КРОВЬ

  Часть вторая МАЛАХИТОВЫЕ ВРАТА

    6 ТРОПИНКА В РАЙ

    7 ПОБЕГ

    8 УЗНИКИ ЖЕЛАНИЙ

    9 ЧЕЛОВЕК-КЛЮЧ

    10 ШКАФ НОМЕР ШЕСТЬ

    11 ОЩУЩЕНИЕ ПРИСУТСТВИЯ

    12 ПОДВАЛЬНЫЙ

    13 РАБ ЛАМПЫ

    14 БРОНЕПОЕЗД

    15 ЧЕЛОВЕК ПОЕЗДА

    16 ДРУЖИЩЕ ХУВАЙЛИД

    17 НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

    18 ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД

    19 ЛЮДИ ГРЯЗИ

    20 ВРИО ГУБЕРНАТОРА

  Часть третья ПОСТРИГ БЕЛОГО МОРТУСА

    21 ДИКОЕ ПРИЧАСТИЕ

    22 АНАТОМ

    23 ЧУМА

    24 ПОСТРИГ

    25 СПАСЕН

    26 БРОДЯГА

    27 НОЖ ГОДУНОВА

    28 ШАХМАТЫ

    29 ГРИГОРИЙ

    30 ЧИТА

    31 ВОСЬМОЙ ГОРОДОК

    32 ЦАРЬ БЕЛЫЙ

    33 КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ

Виталий Сертаков Демон и Бродяга

  Пролог ГОТОВЫЙ СЛУЖИТЬ НА ДВЕ СТОРОНЫ

  Часть первая БУРЯТСКИЙ БУРХАН

    1 КОРОТКИЕ ПРОВОДЫ

    2 ДОБРЫЙ СОВЕТ

    3 ЭЗЭН ПОДЗЕМНОГО ЦАРСТВА

    4 ВРЕМЯ НАВОДИТЬ ПОРЯДОК

    5 СТАЯ

    6 КИТОВРАС

    7 ПРАЗДНИЧНЫЙ ТАЙЛГАН

    8 ПОВАР ИЗ СЫЧУАНИ

    9 БИТВА ТИГРА С ДРАКОНОМ

    10 ЖЕЛЕЗНЫЙ СМЕХ

    11 ВАРВАРА

    12 СМЕЩЕННЫЕ МИРЫ

    13 ХОЕР ТЭЭШЭЭ ЯБАДАЛТАЙ

    14 ЛОВЧЕЕ СЕМЯ

    15 СВИСТУНЫ

    16 ЗЕРКАЛО

  Часть вторая БЛУЖДАЮЩИЙ ПРИИСК

    17 ЧЕРНАЯ ТОЩА

    18 ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ

    19 СТАРЫЙ ВРАГ

    20 МАНДАРИН ЛЯО

    21 СПОКОЙНОЙ НОЧИ

    22 ЗАПАДНЯ

    23 БРАТ ЦЫРЕН

    24 МЕТАЛЛ И ПЛОТЬ

    25 КУРУЛТАЙ

    26 МОГИЛА ИСТРЕБИТЕЛЯ

    27 БЕЛОЕ ЗНАМЯ

    28 ИМЕЮЩИЙ – ВМЕСТИТ

  Часть третья БЕЛЫЙ ЦАРЬ

    29 ХАПУН

    30 НА КУРЬИХ НОЖКАХ

    31 ТЫ – МОЯ РЕЛИГИЯ

    32 ЯВЬ И НАВЬ

    33 ПТИЦЫ ВЕЩИЕ

    34 ПОДЗЕМЕЛЬЯ СИРИН

    35 ЛЮБИМЫЙ АД

    36 ФЕНИКС

    37 МИНУТА В МИНУТУ

Виталий Сертаков Золото русского эмира

  Пролог ВО ИМЯ РАВНОВЕСИЯ

  Часть первая ИМПЕРИЯ БЕЗДНЫ

    1 НА СТАМБУЛ!

    2 МЫ ПОЙДЕМ НАОБОРОТ

    3 НАДЯ ВАН ГОГ

    4 РЕСПУБЛИКА СВОБОДНЫХ РЫБАКОВ

    5 ДЖАКАРИЯ ПО ПРОЗВИЩУ БЕЗДНА

    6 СТАРЕЦ С ЗОЛОТОЙ ПТИЦЕЙ

    7 ТЫ ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ

    8 ПАРАЗИТ

    9 ЗАСТУПНИЦА

    10 ПЕРСИДСКИЕ КОТЯТА

    11 НУРАГИ

    12 ТРОЕ ВРАГОВ

    13 ДЕНЬ ХИМИКА

    14 ЗАЧИСТКА

  Часть вторая СОЮЗ ОРЛА И ЛЬВА

    15 ПЕСНИ ПУСТЫНИ

    16 «АВАНГАРД»

    17 О РОЛИ ПОДВОДНОГО ФЛОТА

    18 СИВЫЙ БЫК

    19 ОРЕЛ И ЛЕВ

    20 МУДРЫЙ И ЧЕСТНЫЙ

    21 ЖЕЛЕЗНАЯ СТЕНА

    22 УСТАВ – И В АФРИКЕ УСТАВ

    23 ЖЕЛЕЗНОЙ РУКОЙ

    24 ЖЕЛТЫЙ ЛЕОПАРД

  Часть третья КОПИ БЕЛОГО ЦАРЯ

    25 О ТАЙНЕ БАНКОВСКИХ ВКЛАДОВ

    26 МАЛЫЙ КРУГ

    27 ПАТРОНОВ НЕ ЖАЛЕТЬ!

    28 БРАТ НА БРАТА

    29 ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД

    30 ДВОРЦОВАЯ НЕЧИСТЬ

    31 СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ

    32 БЫК И ЛЕОПАРД

    33 ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО

Виталий Сертаков Кузнец из преисподней

  Часть первая ЧАСЫ СВАРОГА, КОМПАС ГЕРМЕСА

    1 КОШМАР ЕБУРГА

    2 ХОЗЯИН ДВОРЦА

    3 МАЛЫЙ КРУГ

    4 НОВОЕ БРАТСТВО

    5 ЦАРСКАЯ ПОДЗЕМКА

    6 СМУТА

    7 СТРАЖИ ЗЕРКАЛА

    8 КАПИЩЕ ЧУДИ

    9 НИЖНЯЯ РУСЬ

    10 МЯТЕЖ

    11 ИЛЬМЕНЬ-ГРАД

    12 БЕСЫ ВЕРХНЕГО МИРА

    13 ДЬЯВОЛЬСКИЙ ПОГОСТ

    14 БОГОМИЛ

    15 СЕЯТЕЛИ СМЕРТИ

    16 ЧУЖИЕ СРЕДИ СВОИХ

    17 ПО ЗАКОНУ ПРАВИ

    18 СМЕРТЬ ЗЕРКАЛА

    19 КНИГА ШЕСТОКРЫЛА

    20 ВТОРАЯ ПОПЫТКА

  Часть вторая СМУТНОЕ ВРЕМЯ

    21 ДЕНЬ ПОБЕДЫ

    22 НА ПОРОГЕ ХАОСА

    23 НАСТАВНИК ВОНГ

    24 НАДЯ ВАН ГОГ

    25 ДЕНЬГИ И ЗАКОНЫ

    26 О ПОЛЬЗЕ ВОЗДУХОПЛАВАНИЯ

    27 ПУЛЬС ЕДИНОРОГА

    28 КОНЕЦ ДЕМОКРАТИИ

    29 ПУСТОЙ ЭШЕЛОН

    30 ВЫВЕРНУТАЯ КАПЛЯ

    31 ДИКТАТУРА В ОГНЕ

    32 ЗА ТРИ МИНУТЫ ДО КОНЦА СВЕТА

    33 СМЕРТЬ КУКЛЫ

    34 КРУТЫЕ МЕРЫ

    35 ЖИЗНЬ, КАК ПЕСНЯ

    36 БОЛЬШАЯ БЕДА

    37 О ВАЖНОСТИ КОНСПИРАЦИИ

    38 ТЫ НАМ НУЖЕН

Виталий Сертаков Демон-император

  Часть первая Логово игрушек

    1 Крик

    2 Сектор В2

    3 Родильный дом

    4 Нейтральная полоса

    5 Красный Токио

    6 Железные обезьяны

    7 Четверо против игрушки

    8 Война и грызуны

    9 Слепая армия

    10 Адъютант его превосходительства

    11 Подземная река

    12 Живые машины

    13 Желтый Токио

    14 На службе у станков

    15 Живая вода

    16 Побег номер два

    17 Бешеный лес

    18 Крысиная императрица

    19 Тропинки любви

    20 Дороги любви

  Часть вторая Гейша Дзисо

    21 Молитва потрошителя

    22 Камико

    23 Правило теплой крови

    24 Топор и скальпель

    25 Женская доля, мужские долги

    26 Лысые детки

    27 Соко Гаккай

    28 Рекан и кадзи

    29 Баба-яга против

    30 Мышиное братство

    31 Бэтмен против Спайдермена

    32 Смотрители тишины

    33 Замыкая цепь

    34 Последний бой

    35 Вспомнить, чтобы забыть

  Часть третья Застава без ворот

    36 Летчики и театр

    37 Три шприца

    38 Звездный фестиваль

    39 Ночь в седле

    40 Старший химик

    41 Застава без ворот

    42 Дома

    43 Не дождетесь!

    44 Демон-император

Виталий Сертаков Даг из клана Топоров

  Часть первая МАЛЫШ С ВОЛЧЬЕЙ МЕЖОЙ

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

    Глава двадцать первая

    Глава двадцать вторая

    Глава двадцать третья

    Глава двадцать четвертая

    Глава двадцать пятая

  Часть вторая ВКУС ЧУЖОЙ КРОВИ

    Глава двадцать шестая

    Глава двадцать седьмая

    Глава двадцать восьмая

    Глава двадцать девятая

    href=#t344> Глава тридцатая

    Глава тридцать первая

    Глава тридцать вторая

    Глава тридцать третья

    Глава тридцать четвертая

    Глава тридцать пятая

    Глава тридцать шестая

    Глава тридцать седьмая

    Глава тридцать восьмая

    Глава тридцать девятая

    Глава сороковая

Виталий Сертаков Коготь берсерка

  Часть первая ПОД ВОЛЧЬЕЙ ЗВЕЗДОЙ

    Глава первая В которой Пиркке Две Горы идет за помощью к златорогому оленю, а шаман Укко пугается драконьего когтя

    Глава вторая В которой Олав Северянин путает месяцы, Даг спит на настоящих простынях, а старина Горм считает шаги

    Глава третья В которой Даг совершает две ошибки, Сигурд берет дурной пример, а старина Горм объясняет, как правильно откусывать носы

    Глава четвертая В которой выясняется, как правильно подвешивать за ноги, как питаться снегом и как облизывать топор

    Глава пятая В которой муж и брат скрипят зубами, Ивар вспоминает о чести, а Даг слышит голоса

    Глава шестая В которой Даг узнает, как правильно поджаривать ступни и как охранять страну от врагов

    Глава седьмая В которой выясняется, как стать кейсаром, как верно собрать подати и как лечить живот

    Глава восьмая В которой кровь течет по рунам, конунг снимает оружие и взлетают серебряные вороны

    Глава девятая В которой выясняется, кто виноват в неурожаях, и рушатся надежды на карьеру жреца

    Глава десятая В которой Пиркке Две Горы становится несговорчивой, Даг получает живую игрушку, а олени бегут быстрее коней

    Глава одиннадцатая В которой выясняется, как непросто жить без ног, как вращается «небесная петля» и как легко избавиться от волчьих зубов

    Глава двенадцатая В которой Даг сравнивает Халогаланд и Свеаланд, английские лорды обижают крестьян, а монахи рисуют на церквях драконов

    Глава тринадцатая В которой Даг учится давать советы, женщины проводят стыдное гадание, а Пиркке успевает их остановить

    Глава четырнадцатая В которой Пиркке читает руны в танце, Даг целует живое сердце, а повелитель Куу шутит

    Глава пятнадцатая В которой Пиркке Две Горы идет к священным камням саамов, Нелюба спасает лягушку, а Даг дарит паукам молочный зуб

    Глава шестнадцатая В которой рябины бегают с места на место, злые карлики вселяются в людей, а матери развешивают детей на деревьях

    Глава семнадцатая В которой выясняется, кто главный в Двух Горах, кто боится назвать имя, а кто будет драться до конца

    Глава восемнадцатая В которой вертятся дохлые мыши, Говоритель закона делает выбор, а конунг дает имя сыну

    Глава девятнадцатая В которой Даг учится молчать с камнями, читает закатные тени и встречает главного лося

    Глава двадцатая В которой выясняется, что девчонки отличаются от парней и кто главнее всех в Двух Горах

    Глава двадцать первая В которой медведь всех прощает, змеиный царь растит черных дочерей, а мыши опять вертятся

    Глава двадцать вторая В которой тул читает по костям младенцев, а конунгу Токи приходится принять крайне неприятное решение

    Глава двадцать третья В которой саамы знакомятся со словом «честь», один выходит против семерых, а Пиркке Две Горы плачет

    Глава двадцать четвертая В которой встречается настоящий противник, впервые приходит страх и возвращается нож

    Глава двадцать пятая В которой происходит знакомство с людоедами, во рту растет жало, а владыка Рот ждет свежую кровь

    Глава двадцать шестая В которой идет речь о пользе тюленьего жира, о ледяной пещере и полезных привычках волков

  Часть вторая ВОЛК В МЕДВЕЖЬЕЙ СТАЕ

    Глава двадцать седьмая В которой открывается часть тайны, для спасения годится ржавый гвоздь, а Даг дает честное обещание

    Глава двадцать восьмая В котором Даг доказывает, что честь важнее жизни, но слишком рано покидает тюрьму

    Глава двадцать девятая В которой четверых убивают ради одного, медведи крадутся бесшумно, а волчья метка спасает жизнь

    Глава тридцатая В которой Даг выбирает между смертью и рабством, клянется собственным языком и учится правильно кусаться

    Глава тридцать первая В которой предстоит догнать погоню, Мать конунгов охотится за младенцем, а Даг сражается с пчелами

    Глава тридцать вторая В которой выясняется, как верно считать лошадей, как варить мухоморы и как хором выть на луну

    Глава тридцать третья В которой становится ясно, как рвать зубами щиты, как драться с вилами в боку и как ходить по головам

    Глава тридцать четвертая В которой Даг привыкает к собственным ногам, Бьярни получает двух жен посмертно, а вдова конунга заботится о спящих героях

    Глава тридцать пятая В которой Бьерн Змеиный Глаз нарушает закон, Харальд двенадцать лет не стрижет волос, а Торстейн не дает гостям спать

    Глава тридцать шестая В которой Даг узнает, что не умеет прыгать, маленький Олав ищет друга, а раненому вьют гнездо

    Глава тридцать седьмая В которой интуиция спит, Байгур пьет кровь, а Даг собирает чужие головы

    Глава тридцать восьмая В которой в скале растут кувшины, конунг покупает овечью шкуру, а Даг выбирает Вальгаллу

    Глава тридцать девятая В которой боевые заслуги отмеряют длиной весел, Торир Скала соблазняется сказкой, а Даг обретает семью

    Глава сороковая В которой новичкам достается мытье посуды, Дагу приходится сменить друзей, а Торир лишается гребца

    Глава сорок первая В которой Дагу приходится распрощаться с завтраком, зато он находит игрушку и свое место на палубе

    Глава сорок вторая В которой медвежий напиток заменяет завтрак, топоры уступают зубам, а Даг Северянин обретает счастье

Виталий Сертаков Проклятие клана Топоров

  Часть первая РЮГЕН

    Глава первая, в которой звон чужого золота мешает думать, а волчья метка не успевает предупредить о беде

    Глава вторая, в которой славяне не соблюдают правил, зато выясняется, как выгодно уметь ругаться на чужом языке

    Глава третья, в ней становится ясно, как не надо строить войско и как не надо штурмовать крепость

    Глава четвертая, в которой живые становятся пленниками идола, а мертвым везет больше, чем живым

    Глава пятая, в которой выясняется, что жизнь порой важнее гордости, а чужие боги карают страшнее своих

    Глава шестая, в которой богу славян не хватает крови, а котел с репой становится оружием

    Глава седьмая, в которой клирик дает уроки истории и географии, но не умеет сварить уху

    Глава восьмая, в которой выясняется преимущество арабского дирхема и работорговли

    Глава девятая, в ней выясняется, как важно верить в разных богов, и как полезно для карьеры иметь знакомства с папистами

  Часть вторая САУТГЕМПТОН

    Глава десятая, в которой становится ясно, что такое настоящее наступление и настоящая оборона

    Глава одиннадцатая, в которой датчане раздают жалованье, германцы кормят псов, а Дага очень вовремя вызывают на корабль

    Глава двенадцатая, в которой выясняется, как строить самые длинные мосты, как верно тренировать рекрутов и как ходить по веслам

    Глава тринадцатая, в которой кусок песчаника заменяет рукоять меча, и выясняется, как верно эмигрировать в Англию

    Глава четырнадцатая, в которой стрелы закрывают небо, а тот, кого ищешь, опять проходит стороной

    Глава пятнадцатая, в которой Дагу приходится вспоминать, как драться лежа на спине и как командовать хирдом

    Глава шестнадцатая, в которой шесть волов могут принести победу, но четыре груженых осла не могут вернуть друга

    Глава семнадцатая, в которой Даг учится краснеть, а искусство верховой езды становится важнее жизни

  Часть третья КВЕДДИНБУРГ

    Глава восемнадцатая, в которой выясняется, что ловля птиц — не самое глупое занятие, зато законы рыцарства вызывают общий смех

    Глава девятнадцатая, в которой Даг выясняет некоторые тонкости управления империей, а также учится считать до пятидесяти поросят

    Глава двадцатая, из которой становится ясно, как на пиру заставить краснеть прекрасных дам и плеваться мужчин

    Глава двадцать первая, из которой становится ясно, что стать победителем и нажить врагов — это почти одно и то же

    Глава двадцать вторая, из которой становится ясно, что даже много золота и шелка не спасают от ненависти

    Глава двадцать третья, в которой одно слово ведет за собой смерть, а охотник меняется местами с жертвой

    Глава двадцать четвертая, в которой выясняется, что стать изгоем не сложнее, чем поджечь город

  Часть четвертая ЙОМСБУРГ

    Глава двадцать пятая, в которой рулевой конунга превращается в раба, а мечта и смерть приходят одновременно

    Глава двадцать шестая, в которой коготь и волчья метка обретают смысл

    Глава двадцать седьмая, в которой выясняется, что раненым нет поблажек, и что друзей можно завести, лишь пустив им кровь

    Глава двадцать восьмая, в которой корабль превращается в речную крепость, а чужой лес оказывается страшнее бурного моря

    Глава двадцать девятая, в ней член братства забывает о родне, а Перун являет истинный лик

    Глава тридцатая, из которой становится ясно, что чем больше будет трупов, тем больше золота достанется живым

    Глава тридцать первая, из которой неясно, кого лучше иметь в близкой родне — волков или людей

    Глава тридцать вторая, в которой выясняется, как стать богатым без помощи оружия и пересчитать овец в гвозди

    Глава тридцать третья, в ней встречаются два когтя, обсуждаются семейные проблемы и сбывается худшее

  Часть пятая ДАНЕВИРКЕ

    Глава тридцать четвертая, в которой Северянин ничего героического не совершает, а море получает свою виру

    Глава тридцать пятая, в которой кресты идут впереди копий, а Северянина давит бремя командования

    Глава тридцать шестая, из которой очевидно, что ад встречается и на земле

    Глава тридцать седьмая, в которой человеку приходится быть волком, чтобы остаться в живых

    Глава тридцать восьмая, в которой пьяный язык произносит много лишнего, а сторонники разной веры легко находят общий язык

    Глава тридцать девятая, в которой Белый бог кроит новые карты, а отец предает сына

  Часть шестая МАРСЕЙ

    Глава сороковая, в которой все лгут друг другу, а Даг Северянин попадает в роскошную ловушку

    Глава сорок первая, в которой вера творит чудеса, а позор оплачивается излишне щедро

    Глава сорок вторая, в которой из двух зол выбирается родное, и выясняется, как вредно запивать дорогое вино брагой

    Глава сорок третья, в ней никто никому не врет, но приходится делать выбор между сушей и морем

Виталий Сертаков Пастухи вечности (Пастухи вечности — 1)

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СТАРШИЙ

    Глава 1 ПРОПАВШИЙ УЖИН

    Глава 2 БЕРКУТЫ НА ОХОТЕ

    Глава 3 МЛАДШАЯ

    Глава 4 ДОРОЖНЫЕ ЗАБАВЫ

    Глава 5 ПОДВАЛЫ РОССИЙСКОЙ НАУКИ

    Глава 6 ОДИН ПРОТИВ ВСЕХ

    Глава 7 КАК СТАНОВЯТСЯ МЕДСЕСТРАМИ

    Глава 8 ОЧЕРЕДЬ ЗА ЖИЗНЬЮ

    Глава 9 ДЕТИ ПЕТЕРБУРГА

    Глава 10 ЭКСКУРСИЯ ПОД ЗЕМЛЮ

    Глава 11 МЛАДШАЯ И МЕРТВЫЙ ДОКТОР ШПЕЕР

    Глава 12 НОЧЬ ВО ДВОРЦЕ

    Глава 13 МИЛЛИОН И ГРАЖДАНСТВО

    Глава 14 СНОВА В БЕГАХ

    Глава 15 ТХОЛ

    Глава 16 НАЕЗДНИК АТАКУЕТ

    Глава 17 ПЕШКОМ ЗА ЗВЕРЕМ

    Глава 18 ЛУКАС И ЭХО

    Глава 19 В ЖЕЛУДКЕ ЛЕТАЮЩЕЙ ТАРЕЛКИ

    Глава 20 ПАСТИ И ЗАЩИЩАТЬ

    Глава 21 ЖИЗНЬ — ДОРОГОЙ ПРЕДМЕТ

    Глава 22 ЛЮБОВЬ И СВОБОДА

    Глава 23 ЗАЙЦЫ И АНТИЛОПЫ

    Глава 24 АНКА И ДОБРЫЕ СОСЕДИ

    Глава 25 СТАРШИЙ ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ

    Глава 26 ДЕНЬ ХОРОШИХ НОВОСТЕЙ

    Глава 27 ОХОТА ЗА ОХОТНИКАМИ

    Глава 28 ПЕСНЯ ПОГОНИ

    Глава 29 НОМЕР СЛУЖБЫ СПАСЕНИЯ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ДОБРЫЕ СОСЕДИ

    Глава 30 ПАПА СВИСТИТ

    Глава 31 РОБИНС ВЫШЕЛ НА ОХОТУ

    Глава 32 НОЧЬ И МАМАША

    Глава 33 РОБИНС НАХОДИТ ВИНОВАТЫХ

    Глава 34 ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ

    Глава 35 ГОРЫ И ДЕВОЧКА

    Глава 36 СЛОВО И ДЕЛО

    Глава 37 ТАМ, ГДЕ СМЕРТЬ

    Глава 38 ЛЮДИ АТЛАСА

    Глава 39 ГОЛЛАНДСКИЙ СВЯЗНОЙ

    Глава 40 ДОБРЫЕ СОСЕДИ

    Глава 41 ПРОСТО ЛЮДИ

Виталий Сертаков Пленники Пограничья (Пастухи вечности— 2)

  Часть первая ПОКРЫВАЛО СИЛЫ

    Глава 1 ГРАНИТНЫЙ ДОГОВОР

    Глава 2 ПОКЕР

    Глава 3 ВЫПАС. МЕСЯЦ ТОМУ НАЗАД

    Глава 4 ПЕСНИ И ТАНЦЫ

    Глава 5 ЛОШАДИ И КОШКИ

    Глава 6 ФЕРМА-У-РУЧЬЯ

    Глава 7 ЗУБЫ КОЛДУНЬИ

    Глава 8 КРОВЬ И ВОЛОСЫ

    Глава 9 БРЕШЬ В ОБОРОНЕ

    Глава 10 СИДЫ ТИР НАН ОГ

    Глава 11 ЗАСТАВА БРАУНИ

    Глава 12 ДВОЕ В КЛЕТКЕ

    Глава 13 ТАГАЙРИМ

  Часть вторая ПЫЛЬНАЯ ТРОПА

    Глава 14 РИТУАЛ ИМЕНИ

    Глава 15 ПО СЛЕДУ КУ ШИ

    Глава 16 ТАБАК И УЗДЕЧКА

    Глава 17 КАБИЛЛ-УШТИ

    Глава 18 ХИЩНОЕ ВРЕМЯ

    Глава 19 ДОСТАВКА ПОКОЙНИКОВ

    Глава 20 ВРЕМЯ ПЬЯНЫХ ТРУБАДУРОВ

    Глава 21 РАДИ ВЫСШИХ ИНТЕРЕСОВ

    Глава 22 ТАВЕРНА СЛЕАХ МАЙТ

    Глава 23 ДЕРЖАТЬ СЛОВО

Виталий Сертаков Баронесса Изнанки

  Часть первая Колодец червя

    Карета строжайшего магистра

    Два предателя

    Омут времени

    Мертвые брохи

    Добрый пастух

    Песня баньши

    Спинделстонский замок

    Побег

    Свиньи

    Северная башня

    Железные ступени

    Боевой тхол

    Озеро Мхораг

    Мистерия

    Желтая паутина

    Стража болот

  Часть вторая Неблагий двор

    Бельтайн

    Главный подвал королевства

    Цветочный народ

    Гость Сеахл

    Ограниченно годен

    Брох семьи де Урр

    Дочь барона Ке

    Код доступа

    Сон про смерть

    Чили — Колумбия

    Платон был прав

    Нож и солнце

    Змеиный храм

    Хрустальный мост

  Краткий глоссарий, поясняющий первые две книги цикла