Литовский хуторок [Максим Иванович Горецкий] (fb2) читать постранично

МАКСИМ ГОРЕЦКИЙ

ЛИТОВСКИЙ ХУТОРОК

I

Худое лето выдалось хуторку. Сидел он между горами, и все яровые выгорали. Да и пруд, синевший у горы, почти высох, а в колодце вода давно уже ушла. Глинистая тро­пинка, петлявшая от хуторка вниз, к пруду, и дальше, до Вержболовского шоссе, закаменела и растрескалась.

С весны еще пошли разговоры, что в здешних местах будут проходить большие государственные маневры, сам император приедет.

Газеты же получал только священник, да и то редко, и войны никто из хуторян не ожидал.

Когда же поздней ночью с фонарем в руках прискакал на хуторок из гмины посыльный и забарабанил в окошко, вся семейка тотчас вскочила на ноги. Словно наступил ко­нец всем бедам лета.

А когда гонец, весь в пыли, ввалился в хату, торопливо достал бумагу и приказал хозяину хуторка Яну Шимкунасу немедленно запрягать коня и ехать в гмину, потому что объявлена война с пруссами, по хате прокатился ужас и смятение.

— Так, так... значит, война,— непослушным языком пролепетал Ян и стал готовиться.

Все молчали. Никакого крика, никаких вопросов. Лишь хозяйка, старая Домицелия, вспомнив сыновей своих: Блажиса, последний год служившего в армии, и Доменика, ра­ботавшего на шахте, всхлипнула и дрожащим голосом ска­зала дочерям:

— Собирайте отца в дорогу.

Старшая, Монтя, приподнявшись на подушке, подперла рукой щеку да так и замерла, а младшая, Ядвися, нервно засуетилась по хате.

В ту ночь никто уже не уснул.

А на следующий день, чуть свет, поплыли по всей око­лице женские слезы, отовсюду доносились плач и рыдания, молитвы и проклятия. Провожали запасных. Церковные колокола богомольно сзывали всех подъяремных под купол храма к ногам распятого за слова любви и мира.

Плакал сморщенный седой священник, благославляя духовных детей на путь брани, призывая их быть храбрыми в бою и милосердными к побежденному врагу; плакали все, кто находился в церкви.

Истово крестились и молитвенным взглядом прилипали к иконе спасителя в терновом венке и не могли сдержать слез призванные запасные.

А на улице — теплое солнышко; беззаботно поют пти­цы, гудят на липах пчелы. Все — как всегда. Трудно пове­рить страшным новостям.

Попрощались... Долго еще стояла осиротевшей толпа с седым священником впереди. И все продолжала махать своим дорогим, ушедшим справлять кровавую тризну.

— Су дев, су дев!.. (с богом!)

Долго те кричали в ответ, размахивая шапками:

— Прощайте! Прощайте!

Скрылись за горою.

II

Мобилизация кончилась.

Неподалеку от хуторка, на пригорке, стояла полубата­рея: охраняла мост от вражеского нападения с воздуха.

Несколько свободных от дежурства солдат, словно за­быв, что вот-вот могут объявить переход, может начаться бой и наступить смерть, спокойно себе чаевничали у костра, скалили зубы, даже ходили купаться к пруду или рвали горох. А то, сделав большой круг, подходили к семьям хуторян-литовцев, жавшим овес, и заводили с ними знакомство.

Солдаты-наблюдатели глазели в бинокли или трубу Цейса и, хохоча, объявляли, что «наша берет», чернявая смеется, а беленькая не хочет и смотреть — все жнет.

Потом принимались за работу: косили, вязали и носили снопы. Ермашук и Дудик жали и все время смеялись с девчатами, беседовали с паном-отцом, которому была явно по душе работа солдат, их веселый нрав и шутки, величание паном.

— Неужто сюда, ко мне на хутор, может явиться герман? Неужто здесь, на моем родном поле, возле моего дома, стрелять будут? И будут тут лежать убитые? Нет, не может быть! Что же тогда? — и у старика от ужаса замирало сердце.

— Вы не беспокоитесь, отец! Не придет к вам герман. Мы его так турнем,— успокаивал хозяина бойкий курносый костромич с осповатым лицом.

Ты не знаешь, братец, пруссов. Пруссы — народ китрый (хитрый),— тревожился старик.

Вечером солдаты гостили на хуторке.

Несмотря на то что девушки разговаривали с «москолюсами» при помощи убогой смеси русско-польских слов, сол­даты, благодаря магнетической силе красоты, испытывали истинную радость от знакомства с ними.

Настоящая красота среди литвинок встречается не ча­сто, однако симпатичных девушек в Литве много.

Смуглая Ядвися по красоте уступала своей старшей сест­ре Монте, но ее живые, веселые глазки, розовые, с ямочка­ми, щечки, по-детски капризные губки, молодые, гладкие руки, стройная фигура очаровывали солдат, и они не зна­ли, как ей угодить.

Белокурая Монтя была как-то строже в своей красоте, выглядела более серьезной и задумчивой. Она являла со­бой истинный тип литвинки. Продолговатое лицо с серыми грустными глазами; круглый, но правильный нос; рот, лег­ко