Его страсть (СИ) [hazy forest] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

— Танцуй, — приказываю я, и ты, как только чужие пальцы касаются струн кото, вздрагиваешь всем телом и отступаешь назад, во тьму от меня. — Пока музыка звучит… танцуй.

Ты улавливаешь предупреждение, потому что в руках моих клинок, способный рассечь и струны, и пальцы, цепляющие их. Сейчас мною движет не скука, а что-то иное, заставляющее меня терпеливо ждать, пока ты, ужаснувшись тому, что можешь стать причиной чужой смерти, выходишь снова и уже не смотришь на меня, опустив глаза в пол.

Гордая.

Ты здесь, в моем непреступном святилище, остальные же люди — окровавленные, больные, оскорбленные богами — далеко за этими стенами. Они стонут где-то далеко, и мне, если не прислушиваться к проклятьям, не услышать их. Ты здесь, избранная для утешения моей вечности. Мне достаточно лишь твоих стонов. Пусть ты не такая зрелая и грациозная, как женщины, предназначенные для порока, однако все эти недостатки меркнут от твоего горящего ненавистью взгляда.

Гордая.

Скорее всего, ты бы лучше приняла смерть, однако я — Бог, и только я могу даровать её тебе. Ни одна болезнь и скорбь не тронет твоего тела, пока я не позволю этого.

Но ты медлишь и даже не можешь вознести свои руки вверх, потому что твои мышцы скованы страхом и давящей горло гордостью. Крепче сжимаю клинок и заношу его над струнами, готовый оборвать и их, и любую другую жизнь, кроме твоей. Музыка на мгновение замирает и ты, услышав хохот стали, предвидящей смерть, застываешь тоже. Кажется, будто вечность остановилась, и я, увидев, как ты своим тлеющим взглядом пронизываешь меня насквозь, отнимаю клинок и кладу подле себя. Музыка снова витает в комнате, пропитанной ароматом сгорающих тут ароматических трав, и ты делаешь небольшой поклон, крепко сжимая губы. Если бы твоя гордость была слишком хрупкой, я не заставлял бы тебя ломать её прямо здесь, в ту из ночей, когда я забрал тебя у смертного мира. Ты со мной, а значит времени для нас предостаточно.

Медленно двигаясь в такт протяжной музыке, ты изредка бросаешь на меня свой взгляд, полный чего-то злого и томного. Твои движения напряжены и иногда неуместны, однако я доволен наблюдать за тем, как иногда мимолётная белизна твоей кожи проскальзывает через разрез на подоле юкаты. Я бы мог и вовсе обнажить тебя одним движением или мыслью, однако наблюдать, думая, что ты неприступна, намного соблазнительнее. Только когда повторяющиеся такты мелодии и твои неловкие движения надоедают мне, я медленно обвожу взглядом твою фигуру, облаченную в темную юкату.

— Подойди.

Ты застываешь, но вовсе не удивляешься, потому что знаешь, что не по воле случая попала сюда. Осторожно косишься на человека, играющего на кото, и я тихо смеюсь — его глаза давно ослеплены моим клинком. Было бы предосудительно, если бы чей-то взгляд коснулся тебя с той же томностью, что и мой. Музыка становится порывистой и более быстрой, отчего ты вдруг теряешься и не знаешь, какие движения использовать, чтобы вдруг не разгневать меня. Боишься смерти от моей руки, не зная, что именно в эту ночь она тебе недоступна, как земле небеса. Я протягиваю руку, и делаю знак, чтобы ты подошла. Клинок со звоном опускается рядом со мной, и ты, внимательно проследив за моими движениями, делаешь пару шагов. Остановившись подле меня ты смотришь сверху вниз, и на секунду в твоём взгляде проскальзывает превосходство. Ты ведь думаешь, что если и умрёшь от моего гнева, то боги помилуют тебя, даруя на дальнем берегу лучшую жизнь, а я останусь здесь, в грязи и крови.

Но ты не ведаешь, что смертельнее гнева бога бывает лишь одно —

Страсть.

— Пой, — снова приказываю я, и кото замолкает, ожидая музыки твоего голоса. Ты вздрагиваешь, когда я встаю в полный рост, и отступаешь, опуская голову. Резким движением поднимаю твой подбородок, и вижу, как в твоих глазах застывают слёзы. Они блестят ярче всех алмазов и чище росы на траве, и, наверное, потому я выбрал тебя. Маленькое личико искажается гримасой боли, когда я, пальцами зацепляясь за пояс юкаты, слегка оттягиваю его. Сжав зубы, терпишь, чтобы не закричать, хотя я вовсе не запрещал. Люди — окровавленные, больные, оскорблённые богами — далеко за стенами, и тебя никто не услышит. Помимо нас в комнате лишь один человек, но он уже лишён почти всего человеческого.

— Ты не слышала меня? — переспрашиваю я, резко натягивая завязанный на твоей таллии узел, и ты порывисто вдыхаешь, снова отводя глаза. С твоих губ срываются несмелые звуки, и ты начинаешь петь. Я застываю, слушая дивный голос, подаренный тебе богами. Теперь я ненавидел их ещё больше за то, что они создали подобный цветок, отправив его расти в грязь. Твоё место на пантеоне одной из величайших богинь, однако ты, вся до дрожи земная, прогибаешься под моим величием. Опуская руки, я вижу, как заметно расслабляются твои пальцы, вцепившиеся в рукава юкаты.

Далеко за вечерним облаком

Сокол парит одинокий…

Твоя песня известна мне, когда-то давно я слышал её. Очень давно, когда вместо криков боли я любил слушать пение.

Я слышу его грустный крик,

В безмолвном ветре он один летит…

Я опускаю голову и вспоминаю, что эту же песню пела она. Такая же чистая и светлая, как ты. Такая же смелая и гордая. Пела для меня, чтобы я думал о чем-то кроме рассекания плоти. Ей нужно было бежать, не оглядываясь. И тебе тоже. Но ты знаешь, что никогда не убежишь. Где бы ты ни была, я слышу стук твоего сердца и голос…

Он рассекает небо крыльями,

И нет отдыха ему там никогда…

Увидев мою задумчивость, ты опускаешься на колени передо мной и складываешь руки, покорно наклоняя голову. Песня на секунду прекращается, и ты смотришь на меня своими большими глазами цвета нежных пионов, умоляя о благосклонности. Ты забываешь, что я Бог Смерти.

Вскидываю руку, чтобы прикоснуться к тебе, и твои плечи вздрагивают, а кожа лица бледнеет ещё больше, из-за чего ты кажешься мёртвой. Ужас этой мысли пронизывает меня насквозь, и я резко опускаю руку на твою шею, чтобы убедиться в том, что ты жива. Кожа горячая, а под пальцами я ощущаю биение, потому разрешаю себе грубее сжать руку. Ты зажмуриваешься и слегка отворачиваешь голову от меня, сдавливая в себе плач. Теперь я зол потому, что причинять боль вовсе расхотелось, и только ты тому виной. Твои полные омерзения глаза идут вразрез с полными похоти, какие я видел до этого. Гнев возрастает во мне с каждой секундой.

Никто не знает, что в сердце его.

В сердце у этого сокола…*

Внезапно ты продолжаешь петь. Меня раздражает та пронзительная тоска в голосе, с какой ты выговариваешь слова, искоса глядя мне в глаза. Твоё лицо слишком красиво в освещении зажжённых ламп, висящих на стенах, и потому я, большим пальцем надавливая чуть ниже твоего подбородка, заставляю тебя поднять голову немного выше. Не отнимая руки, приближаюсь совсем близко, и слышу, как ты сглатываешь и беззвучно рыдаешь. Губами почти касаюсь нежной кожи, и усмехаюсь твоему тяжёлому дыханию. Воздух, выдыхаемый мной, опаляет твою шею и ты напрягаешь плечи и голову, пытаясь отгородить себя от каких-либо ощущений. Тебе ли не знать, что вопреки своей воле ты ощутишь все в полной мере?

Краем глаза замечаю, что своими ногтями ты впилась в своё же запястье, и это удивляет меня ещё больше. Я понимаю, что если сейчас сделаю все, что хочу, то все равно не получу желаемого. Разжимаю пальцы на твоей шее, и вижу белёсые исчезающие следы на коже. С проклятием себя надеюсь, что не останется следов.

Я отстраняюсь, внимательно наблюдая за тобой. Ты переводишь дыхание, но уже не возвращаешь свой взгляд ко мне, боясь снова пробудить своим гневом мою страсть. Вытягиваю руку, и клинок оказывается в ней через доли секунды. Ты испуганно косишься на меня и на блестящую сталь в моих руках, а потом вдруг о чем-то задумываешься, и лицо твоё становится умиротворённее. Думаешь, тебя я приготовился умертвить?

Клинок опускается в плоть и рассекает её подобно раскалённому металлу, пронизывающему лёд. Твои глаза округляются от страха и ужаса, со звонким криком разлетаются во все стороны струны кото. Ты не можешь подавить вскрик, и я улыбаюсь, вытирая кровь с подбородка и правой щеки. Мне нравится выражение ужаса на твоём лице.

— Убей меня, — просишь ты шелестящим от страха голосом, и прогибаешься в умоляющем поклоне, по-прежнему сидя на коленях.

Я ничего не говорю, лишь наблюдаю за тем, как твоя спина подрагивает из-за тихих всхлипов отчаяния. Ты продолжаешь умолять меня о смерти, и я подхожу к тебе, одной рукой хватаю за предплечье, и поднимаю. Твоё тело обмякло и ты почти не способна стоять на ногах, потому я прижимаю тебя к себе и обхватываю одной рукой твою талию, в другой держа клинок. Ты замолкаешь, и, склонив голову мне на грудь, смотришь на наряженный в кроваво-красное клинок, вдыхая тихо и спокойно, уже готовясь к смерти.

Я бы много отдал за то, чтобы услышать твои мысли. О чем ты думаешь, если выражение твоего лица так безмятежно? Есть ли я в этих мыслях? Если и есть, то, верно, только избавляющий тебя от позора взмахом клинка.

— Хиёри… — произношу так тихо, как только могу, иначе кто-то может услышать, что я обращаюсь к человеку по имени.

Ты поднимаешь глаза и с блаженной улыбкой разглядываешь пятна крови на моей коже. Думаешь, что осталась всего пара секунд до твоего счастливого конца, и потому вовсе теряешь рассудок и бдительность. Я никогда не целовал женщин, которыми пользовался для утешения моих скверных желаний, считал это низким и отвратительным, но ты — не они, и потому я горящими от желания губами прислоняюсь к твоим, ловя безразличный взгляд. Ты думаешь, что умрёшь, и только поэтому тряпичной куклой висишь в моих объятиях.

— Ты не получишь смерти, — шепчу я тебе в губы, и твоё лицо искажается страхом и безысходностью такой огромной силы, что я на миг думаю о том, что могу убить тебя просто ужасом происходящего.

Наконец, ты вырываешься, отталкиваешь меня от себя, но, так как руки твои слабы и сама ты еле удерживаешь в себе равновесие, я лишь только слегка наклоняю голову, следя за твоими смешными попытками убежать. Я небрежно бросаю клинок на пол и одним движением перекидываю тебя через плечо. Ткань разъезжается на твоём бедре, и совсем близко с собой я вижу твою белоснежную кожу, так манящую прикоснуться к ней.

Нет смысла оставаться в этой окровавленной комнате, и потому я выхожу из неё, идя по длинному ходу когда-то великого дворца. Но каждый дом теряет свой титул, когда все в нём умирают, и теперь все это — моё.

Императорские покои все такие же роскошные и большие, их не коснулась кровавая месть, смерть и гниение. Из-за своих рыданий ты вовсе не замечаешь, как мы оказываемся тут. Лишь когда под своими лопатками ты ощущаешь мягкость постели, что-то кроме горя проскальзывает в твоих мыслях, и ты замолкаешь, омертвевшим взглядом упираясь в мои глаза. Я нависаю над тобой, и, рассмеявшись, тяну за пояс. Он, готовый уже давно, развязывается, лишая твоё тело ещё одной защиты от меня. Краем взгляда замечаю, что твоё запястье запачкано кровью. Ты была так испугана…

Беру твою руку, и медленно слизываю гранатовые капли, с наслаждением ощущая их вкус и твоё смятение. Ты отворачиваешься, пытаясь отвлечься от ощущений рассматриванием бледно-серого с вышитыми на нём звездами покрывала. Я поднимаюсь, и, смерив тебя холодным взглядом, скидываю с себя одежду. Твой взгляд мельком скользит по моей фигуре, а потом ты стремительно краснеешь, пытаясь смотреть на потолок или на что-либо другое, но не на меня.

— Смотри, — приказываю я, и твой взгляд возвращается так быстро, как будто бы и просить было не нужно. Я замечаю, как лихорадочно блестят твои глаза, и ты думаешь о том, что совсем ужасно позволять себе смотреть. Но ты же хочешь, я вижу. Ты была ребёнком слишком долго, и даже когда черты твоего лица и тела стали совсем женскими, разум оставался на грани непорочности и благочестия. Вот и сейчас, когда ты раскинулась подо мной нежным шёлком, смятение на твоём лице говорило о том, что ты ещё не знала мужчину.

Когда ты смогла без задержки дыхания смотреть на меня, я наклонился и распахнул твою юкату, которая так раздражала меня до сих пор. В миг ты вознесла руки к своему телу, дабы скрыть все, что, как ты думала, предназначалось вовсе не мне.

Нет.

Потребовалось всего мгновение, чтобы, подняв тебя за плечи, вовсе избавить от одежды. Ты снова вспомнила, что нужно рыдать. Мне весьма надоело слушать твои страдания, и я, резко зажав твои запястья, снова укладываю тебя на спину, лишив возможности двигаться. Не давая тебе опомниться, я прижимаюсь губами к твоей шее, медленно целуя её все ниже и ниже, наконец приблизившись к твоей нежной девичьей груди. Я прикасаюсь к тебе слишком нежно, и поэтому слегка разозлившись, прикусываю кожу на твоей шее, ловя встревоженный вздох с твоей стороны.

Мои руки блуждают по всему твоему телу, и я готов признаться себе, что соблазнительнее тебя нет ни одной женщины. Из-за того, что моё возбуждение слишком сильно, и переносить его на удивление самому себе слишком трудно, моя ладонь скользит по внутренней стороне твоего бедра, открывая путь, который ты так тщательно пытаешься скрыть. Я кладу руки на твои колени, и резко раздвигаю их. Наклоняясь над тобой, я вижу полный ненависти взгляд, и он порывает во мне все те нити самообладания, какие и были до этого времени.

Я успеваю обезмолвить тебя глубоким поцелуем, прежде чем боль от потери невинности пронзает твоё тело. Ты зажмуриваешься, и случайно кусаешь мою губу. Я слизываю кровь и застываю в тебе, позволяя привыкнуть. На миг открыв глаза, ты смотришь на меня мокрым от слёз взглядом. Стонешь, когда я снова начинаю двигаться в тебе. Толчки глухой болью отдаются в твоём сознании, но и эта боль вскоре уйдет, и тогда ты поймёшь…

Меня передёргивает от возбуждения, когда твои маленькие прохладные ладони опускаются на мои плечи, и скользят по шее. Тонкие пальчики зарываются в мои волосы, и я чувствую, как горю изнутри этим чертовым огнём к существу, так нежно стонущему подо мной. Но ты не так проста, и вовсе не забываешь, что тебе это отвратительно и неприятно. Когда я с особенной силой толкаюсь в тебя, ты сжимаешь кулаки и тянешь мои волосы, пытаясь передать мне ту боль, которую испытываешь сама. Я, не останавливаясь и не прерываясь на то, чтобы убрать твои руки от себя, припадаю к твоим губам поцелуем, вовсе не ожидая, что ты ответишь мне на него. Но когда ты размыкаешь обычно сжатые губы и позволяешь мне целовать тебя много глубже, безрассудное сердце снова замирает, и я начинаю двигаться быстрее. Да и сам я, ужасаясь себе самому, стону, понимая, как сильно чувство наслаждения от обладания тобой.

Твои веки полузакрыты, и стоны боли сменились на стоны наслаждения. В тебе нет больше гнева, только переданная мною страсть, которой ты воспылала ко мне, сама того не желая. Эта мысль приводит моё существо в такой восторг, что я, совсем забыв про то, что бог, позволяю себе мысленно преклониться перед тобой.

В те секунды, когда я не целую тебя, я вижу лишь твои закрытые глаза и губы со слетающими с них тихими и приятными для моего слуха стонами. Когда мне кажется, что воздуха на нас двоих не хватит, я задерживаю дыхание, ещё глубже и быстрее двигаясь в тебе. Я слышу, что твой голос звучит громче и намного порочней, и руками прижимаю твоё тело к себе. Момент, когда нас двоих ослепляет вспышка магических ощущений, я осознаю едва-едва, потому что все, что я чувствую точно — твои руки на моей шее и сбивчивое дыхание, обжигающее мочку уха.

Перекатываюсь на спину, и, удерживая тебя на себе, я откидываю голову назад, слегка закрывая глаза. Ты не шевелишься, лишь шумно дышишь и кончиками пальцев царапаешь мою шею.

Ночь длинная, ты здесь, а значит времени для нас предостаточно.

Ты боишься моей страсти, но не ведаешь, что смертельнее страсти бога может быть лишь одно —

Его любовь.