КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124655

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Теща горного короля [Татьяна Рябинина] (fb2)

Теща горного короля Татьяна Рябинина

1.

- Ну все, Иришка, счастливо! – Олег наклонился и поцеловал меня. – Как только долетишь, сразу напиши.

- Конечно, - кивнула я. – Обязательно напишу! Не скучай.

Он пошел к выходу, а я стояла и смотрела ему вслед, пока голубое пятно рубашки не скрыл людской муравейник. И только радиоголос, сурово сообщивший, что регистрация на мой рейс заканчивается, вывел меня из оцепенения. Надо было поторопиться: предстояло пройти личный досмотр и пограничный контроль.

Обычная рутинная процедура. Ручной клади у меня не было, сумка, ноутбук и всякие мелочи уместились в один пластиковый лоток. Спасибо хоть ботинки не заставили снимать. Рамка, зеленая лампочка – все в порядке. Зато на паспортном контроле я зависла надолго: очередь в будочки пограничников двигалась медленно.

Наконец в мой паспорт шлепнулась синяя печать Пулково, и в этот момент объявили, что заканчивается посадка на рейс Санкт-Петербург – Хельсинки. Я перешла с шага на рысь, а потом на галоп.

Фух, успела!

Прямых рейсов из Питера в Осло, к сожалению, не было, поэтому мне предстояла трехчасовая пересадка. Все лучше, чем шесть часов до Хельсинки на маршрутке с длинными очередями на границе. Дороже, конечно, но меня это мало волновало, поскольку летела я на научную конференцию за счет университета. С докладом о сходствах и различиях датских, шведских и норвежских троллей, ни больше ни меньше. Как ведущий российский специалист по скандинавскому фольклору. Впрочем, если учесть, что специалистов по скандинавскому фольклору у нас вообще по пальцам сосчитать, статус этот смело можно было приравнять к первому парню на деревне.

Летать мне приходилось часто, аэрофобию я давно уже преодолела, остался только легкий озноб-мандраж перед взлетом. Но сейчас почему-то было тревожно. Мутное тягостное чувство… Я смотрела на хорошеньких стюардесс в белых перчатках, которые с улыбкой расхаживали по салону, проверяя, все ли пристегнуты, и оно становилось все отчетливее.

Впрочем, чувство это вполне могло быть связано с Олегом и его недавним – очередным! – предложением пожениться. Или хотя бы съехаться. Тогда я привычно отшутилась: мы у тебя не поместимся. Мы – это я, моя собака, малинуа Грета, и коллекция троллей в количестве сорока восьми особей. Причем каждому троллю требовалось свое отдельное место, непременно темное и пыльное.

- Не знаю, как с троллями, а уж с Гретой-то мы точно ужились бы. Она меня любит, - замечал Олег, красноречиво опуская конец пассажа: «больше, чем ты».

Это было правдой. Грета в Олеге души не чаяла, что даже заставляло меня иногда ревновать. Вот и сейчас она перебралась к нему на четыре дня со всем своим приданым. Правдой было и то, что Грета любила Олега больше, чем я.

Потому что я его вообще не любила.

Мы были вместе уже четвертый год. Встречались, проводили вместе выходные, один раз съездили в отпуск на две недели. Нам всегда было о чем поговорить, и в постели все ладилось, но… так и не пробежало той волшебной искры, которая заставляет волноваться, ждать следующей встречи, скучать. От одной мысли о том, что я каждое утро буду просыпаться рядом с ним, до конца жизни, становилось… как-то тоскливо, что ли.

Недавно подруга Светка спросила: «Да сколько ты еще будешь мучить мужика? Или выходи за него, или порви с ним уже. Как собака на сене. Какого говна-пирога тебе вообще надо? Какого принца?»

Вполне резонно. Учитывая мои тридцать шесть лет, заурядную внешность и достаточно специфический род занятий, принцы ко мне в очередь выстраиваться не торопились. А ведь в восемнадцать я была очень даже хорошенькая. Как говорили, пикантная штучка. И поклонники за мной ходили толпами. Но нужен мне был только Слава. Моя первая и единственная любовь.

Мы учились в одной группе. Целый год абсолютного, ничем не замутненного счастья. Пока не решили пожениться. Родители встали на дыбы. Подруги хором твердили, что я спятила. Замуж в восемнадцать?! И за кого – за нищего студента из общаги! Слава приехал из маленького провинциального городка и вынужден был постоянно подрабатывать. Да и перспективы у филологов обычно те еще.

Капля камень точит. Не выдержав такого давления со всех сторон, я засомневалась. Мы начали ссориться, отдаляться друг от друга. А потом в ночном клубе я познакомилась с Артуром, хозяином строительной компании и сети магазинов стройтоваров. Он был почти вдвое старше, разведен, платил алименты на двоих детей. Но так красиво ухаживал, дарил такие подарки. Обаял моих родителей. Не могу сказать, что совсем потеряла голову, но вскружил он мне ее точно. Не прошло и двух месяцев, как мы поженились. И никто уже не говорил, что замуж в восемнадцать – слишком рано.

Я как могла заставляла свою совесть заткнуться. Убеждала себя, что со Славой все было так, несерьезно, зато Артура я люблю по-настоящему. Получалось слабо – совесть не сдавалась. Через год Слава погиб под лавиной на Эльбрусе. Я тогда была беременна. А еще через месяц мы с Артуром попали в аварию. Он был за рулем и фактически подставил меня под удар, выехав на перекресток до того, как загорелся зеленый.

Ребенка я потеряла. Вместе с возможностью вообще когда-либо иметь детей. Кровотечение было настолько сильным, что врачам пришлось пойти на крайние меры. «Ничего, - утешал Артур, - если захочешь, усыновим кого-нибудь». Однако мои чувства к нему как ножом отрезало. Словно другими глазами посмотрела. Кое-как протянув еще год, я от него ушла.

Наверно, было бы преувеличением сказать, что не было дня, когда я не жалела бы о своем предательстве. Нет, я старалась не вспоминать о Славе. Не думать. Жить дальше. Но боль и вина не собирались уходить. Они прятались глубоко и вылезали в самый неожиданный момент.

Жизнь проходила мимо. Я получила диплом с отличием, окончила аспирантуру, защитила диссертацию. В тридцать два стала доцентом кафедры скандинавской филологии. Работа, работа, работа… Родители умерли в один год – я была у них поздним ребенком. Мужчины? С кем-то знакомилась, ходила на свидания, но ничего не складывалось.

Олега прибило к моему берегу интернетом. Я выложила на один портал статью о хюльдрах – персонажах норвежского фольклора. Олег, по образованию экономист, управляющий банковским филиалом, увлекался Скандинавией. Написал комментарий к статье, задал вопросы. Завязалась переписка. Потом мы встретились – так и потянулось. Через год он в первый раз сделал предложение. Замуж мне не хотелось. Ни за него, ни вообще. Я ответила, что должна подумать. И продолжала думать до сих пор, хотя предложение периодически освежалось. Видимо, чтобы я о нем не забыла.

Светка была права, когда удивлялась: какого рожна мне еще надо. Олегу исполнилось сорок два, но он был достаточно привлекательным мужчиной. Спортивный, подтянутый. Бездетный вдовец, достаточно обеспеченный. Квартира, пусть и небольшая, дача, машина. Спокойный, нежадный, с чувством юмора. В постели без комплексов, хозяйственный, готовить умеет. Мечта, а не мужик. Вот только не для меня. Давно надо было отпустить, после первого же предложения. А я цеплялась за него, чтобы не чувствовать себя совсем уж одинокой и никому не нужной. Одной рукой отталкивала, другой держала. Достаточно эгоистично, что тут скажешь.

Иногда приходили в голову горькие мысли, что как была я дрянью в восемнадцать лет, так в тридцать шесть ею и осталась. И тогда рука тянулась к телефону. Позвонить Олегу и… И каждый раз всплывало лукавое: не только меня устраивает такое положение вещей, но и его тоже. Иначе давно бросил бы меня сам. Нашел бы женщину, которая с удовольствием слушала бы его скучные банковские истории и ездила с ним на дачу сажать смородину. А если нет, то чего дергаться?


Самолет тряхнуло – раз, другой. Потом еще – сильнее. Загорелось табло с требованием пристегнуть ремни. От Питера до Хельсинки меньше часа лету, и мы были где-то на полпути. Турбулентность?

Стюардессы побежали по проходу, улыбаясь – но улыбки выглядели натянутыми. Видимо, это выходило за рамки штатных ситуаций. Самолет трясло все сильнее, он то проваливался в ямы, то снова поднимался. Внутри у меня все дрожало, низ живота замерз ледяной глыбой. Пальцы сами собой вцепились в подлокотники мертвой хваткой. В иллюминатор было видно, как ходит ходуном крыло – вверх-вниз.

Нет-нет-нет, не может быть. Сейчас все будет в порядке. Это просто болтанка. Самая обыкновенная. Мы, наверно, над морем. Воздушные потоки и все такое. Сейчас выровняется.

При очередном подъеме двигатели натужно взвыли – почти как при разбеге перед взлетом. И вдруг стало тихо. Нет, сначала просто тише, а потом полная тишина. Которую тут же разорвали визги и крики. Видимо, отказали двигатели – все сразу. Я и не думала, что такое возможно. По инерции самолет продолжал лететь вперед, но скорость падала, и он быстро снижался. А потом вдруг резко оборвался вертикально вниз.

Пилоты пустили в пике, чтобы набрать скорость и попытаться запустить двигатели. Или выровнять самолет и планировать. Наверно, этой мыслью я хотела себя успокоить, но не вышло. Крики переросли в вопли. Вывалились кислородные маски. Самолет еще раз сильно тряхнуло, и он перешел в горизонтальный полет, но двигатели по-прежнему молчали. Прошла минута или, может, больше. Земля внизу снова рванулась навстречу.

Ощущение было такое, что все замерло. И время, и все вокруг. Словно бегущей строкой промелькнуло: а вот вышла б я замуж за Олега, он бы хоть страховку получил. И еще: какую же все-таки никчемную жизнь я прожила. И последнее: ну хоть Грета пристроена.

Я зажмурилась и напряглась в ожидании удара, после которого все закончится…


Холодно. Безумно холодно!

В детстве я занималась фигурным катанием на открытом катке, и ноги постоянно мерзли. Холод сначала превращается в боль, а когда она достигает апогея, ее перестаешь чувствовать. Вообще ничего не чувствуешь – ни ноги, ни руки, ни щеки. И обратно все возвращается так же – через дикую боль.

Я открыла глаза – с трудом. Как будто и веки уже замерзли.

Солнце – ослепительно, невыносимо яркое. И такое же яркое небо – не голубое, а густо-синее. Ни единого облачка. Горы – каменные пики, покрытые снегом. Снег везде – вокруг, на черно-зеленых лапах елей и подо мной. Искрится, режет глаза.

Почему-то я подумала, что умерла и попала на Эльбрус, где должна встретиться со Славой. Но сразу же эту мысль отмела как глупую. Во-первых, если б я умерла, то вряд ли чувствовала бы такой холод. А во-вторых, с какой стати Слава должен ждать меня столько лет на том месте, где его настигла лавина?

Не стыковалось. Я должна была умереть. Погибнуть в авиакатастрофе. А даже если чудом и выжила – бывает же такое! – то где обломки самолета? И откуда вокруг горы, которых ну точно нет между Питером и Хельсинки?

Либо это последний всплеск активности умирающего мозга, который из последних сил цепляется за жизнь, либо…

Я с трудом села и как могла осмотрела себя.

Длинное узкое платье из чего-то напоминающего синий бархат. Такой же длинный плащ с капюшоном, подбитый мехом, вполне средневекового фасона. Под платьем толстые чулки и высокие, почти до колена, сапоги. Кажется, тоже на меху, хотя от мороза это не спасало. Из-под капюшона выбились длинные темные пряди. А я, между прочим, коротко стриженная блондинка! Пальцы на покрасневших руках – длинные, тонкие, с отполированными до блеска ногтями идеальной формы. Точно не мои! Да и комплекция явно чья-то чужая: я вовсе не такая высокая и стройная.

В порядке бреда. В последнее мгновение перед смертью меня, точнее, мое сознание, перекинуло в какое-то другое место или время. В чужое тело. Я читала пару-тройку подобных книг, но не особо понравилось. Конечно, предполагать такое всерьез…

Хорошо, но если нет, что тогда? Где я и почему выгляжу как… неизвестно кто?

Потому что это не я. Вопрос о месте оставим открытым.

Похоже было на то, что я оказалась на тропе, ведущей через перевал. И, судя по глубокому снегу, никто не проезжал и не проходил здесь довольно давно. Но что же меня… то есть эту женщину загнало в такое место? На снегу была только одна цепочка следов, смазанных, как будто она едва брела, с трудом волоча ноги. Пока не упала и не начала замерзать.

Прекрасно! Если это не галлюцинации, то меня выдернуло из тела, которое должно было неминуемо погибнуть в катастрофе, и перекинуло в тело, так же неминуемо погибающее от холода. Неплохая рокировочка. Там хоть было бы мгновенно. А здесь я еще только на стадии боли, так что придется помучиться, пока не станет тепло и хорошо. Или все-таки попытаться куда-то дойти? Вперед или назад? А может, эта женщина от кого-то убегала, пряталась, а я верну ее в руки преследователей?

Я все-таки попыталась встать. И даже сделала несколько шагов, но ноги не держали. Каждый шаг причинял такую адскую боль, как будто я была русалочкой, получившей вместо хвоста пару стройных ножек. Споткнувшись о камень, я упала в сугроб и осталась лежать. Только глаза закрыла, чтобы не резало солнцем. Потерпеть совсем немного… совсем немного…

Меня начало затягивать в дремоту, побежали под закрытыми веками обрывки то ли видений, то ли воспоминаний. Постепенно все тело стало неметь – подступало оцепенение смерти. И вдруг в звенящую тишину ворвался резкий скрип снега, похожий на визг металла по стеклу. Кто-то шел по тропе – быстро, уверенно.

- Сола Юниа!

Мягкий бархатный баритон – мне всегда нравились такие голоса. Захотелось открыть глаза и посмотреть на его обладателя.

Боже мой! Какой мужчина! Может, это ангел пришел за моей душой? Хотя в моем представлении ангелы были менее брутальны и вообще бесполы. Но от моего спасителя – или преследователя? – веяло такой силой и мужской энергией, что меня изнутри обдало жаром. Хотя и не смогло согреть.

И тут же я поняла, что дело не только в его привлекательности. Это была та особая память тела, которая навсегда связывает людей, страстно любивших друг друга. Сколько бы лет ни прошло, как бы ни сложились их жизни. Они могут друг друга возненавидеть, но разорвать эту связь невозможно.

Мне хотелось рассмотреть его, каждую черточку, но глаза закрылись сами собой. Стало трудно дышать. Воздух застревал в горле – твердый, ледяной, колючий. Сильные руки подхватили меня, подняли.

Жизнь, ты, конечно, подлая и ехидная сука, но спасибо тебе за этот прощальный подарок. Умереть на руках такого мужчины – за это я тебе все прощаю.

- Юниа! – услышала я шепот у самого уха. – Юнна!

И, уже проваливаясь в блаженную черноту, почувствовала его теплые губы на своих – замерзших и онемевших…

2.

Меня грубо вырвали из блаженной темноты, похожей на теплое пуховое одеяло, и швырнули в море огня. Я не смогла сдержать крик. По глазам ударил свет – не такой ослепительный, как раньше, но не менее резкий. Все тело раздирало чудовищной болью, особенно ноги и руки. Лицо жгло так, как будто с него содрали кожу.

И все же я была жива! Я чувствовала боль – значит, мой спаситель, кто бы он ни был, друг или враг, успел вовремя.

Когда глаза привыкли к свету, я увидела, что лежу, совершенно голая, в наполненной водой ванне, похоже, каменной – из мрамора или чего-то вроде. С двух сторон меня поддерживали за плечи женщины в черных бесформенных балахонах с надетыми поверх коричневыми фартуками, кожаными или клеенчатыми. Волосы у обеих, пожилой и помоложе, были убраны под белые платки, завязанные так, чтобы полностью оставить открытой шею.

Чуть поодаль стоял мужчина в таком же черном балахоне, но без фартука. Седые волосы выбивались из-под серого мягкого колпака. Он сказал женщинам что-то сердитое и вышел.

- Сола Юниа, - обратилась ко мне пожилая.

Из всех ее последующих слов я, разумеется, не поняла ни одного. Покачала головой и прикоснулась ко лбу, не зная, как лучше показать, что не понимаю.

Женщины переглянулись, и молодая довольно бесцеремонно пальцами раскрыла мне рот. Убедилась, на месте ли язык, и сказала что-то, как мне показалось, с насмешкой. Вообще тон, в котором они обращались ко мне, трудно было назвать дружелюбным. Похоже, Юниа действительно от кого-то убегала, но это ей не удалось. Тот, кого я сочла спасителем, вернул ее врагам.

Они продолжали что-то говорить, и я снова качала головой. И одновременно пыталась уловить хоть какой-то смысл в их словах. Когда на первом курсе мы только начинали изучать норвежский и датский, преподаватели советовали нам смотреть фильмы в оригинале. Пытайтесь понять смысл незнакомых слов по интонациям, по контексту, говорили они. Но пока я не могла выловить ничего, кроме их враждебного отношения ко мне. Очевидно, они возились со мной исключительно по обязанности. Может быть, это был какой-то медицинский персонал.

Вода в ванне казалась мне кипятком, но мои мучительницы спокойно опускали в нее руки. Спустя какое-то время боль из острой, невыносимой превратилась в тупую, но все равно мучительную. Из глаз у меня текли слезы, и щеки от них жгло еще сильнее. И, тем не менее, я попыталась разглядеть под водой свое тело… тело женщины по имени Юниа, которое вдруг стало моим.

Ох, если бы у меня, Иры Сотниковой, раньше было такое! По некоторым признакам я поняла, что Юниа вряд ли намного моложе меня, но ее фигуре позавидовали бы и юные девушки. Высокая упругая грудь с маленькими розовыми сосками, плоский живот, тонкая талия, красивые бедра. А ноги! Длинные, стройные, с высоким подъемом и изящными пальцами. Вот только ниже колена – багрового цвета и с наливающимися пузырями. Так же выглядели и руки ниже локтей.

Впрочем, долго разглядывать себя мне не дали. Схватили за плечи и подняли. Как только я встала, боль в ногах вспыхнула с новой силой. Не обращая внимания на мои стоны, женщины заставили меня выбраться из ванны на мягкий коврик. Укутали в простыню и усадили на стоящий у стены табурет. Молодая опустилась рядом на колени и приподняла одну мою ногу. Тонкой иглой вскрыла пузыри и выжала содержимое. Пока она занималась второй ногой, пожилая густо намазала первую остро пахнущей белой мазью и забинтовала полотняной лентой. После ног то же самое проделали с руками. Высоко закололи волосы, намазали щеки, нос, подбородок и уши. А потом под руки вывели в коридор.

Несколько метров, которые пришлось пройти, показались адской пыткой. Я уже рыдала в голос, но санитарок – так я их для себя определила – это совершенно не трогало. Мы оказались в маленькой комнате с окном под потолком. В ней не было ничего, кроме кровати, стола и пары табуретов.

На столе стоял странный светильник, на который я с удивлением уставилась сквозь слезы. Это была запаянная стеклянная трубка, под ней на маленьком поддоне тлели угли. Видимо, под действием тепла воздух в трубке ярко светился.

Сняв простыню, санитарки ловко надели на меня широкую белую рубашку до пят и уложили в постель. Заставив выпить из кружки какой-то горькой бурой жидкости, молодая ушла. Пожилая уселась на табурет у двери и занялась вязанием на десятке коротких кривых спиц, которые так и мелькали у нее между пальцами.

А может, это мои тюремщицы, подумала я. Почему бы и нет? Поймали – и за решетку. Или в какую-нибудь тюремную больницу. Вряд ли это ее дом. Слишком убого.

Я вспомнила того, кто меня спас, и стало так горько.

Не было сомнений, что он и Юниа были близки. Давно или недавно – неважно. Недаром ее тело так откликнулось на его появление. И как он держал на руках, шептал ее имя. Как поцеловал – хотя… это могло мне и померещиться, когда я уже теряла сознание. Неважно, что Юниа натворила, но он нашел ее и вернул тем, от кого она пыталась скрыться. Это было… настоящее предательство.

Но хуже всего было то, что я никак не могла выкинуть его из головы. И дело не в том… не только в том, что он спас меня. И не в давних чувствах к нему Юнии. Это было впечатление уже моего сознания. Хотя такие мужчины мне никогда раньше не нравились, я предпочитала совсем другой тип.

Я пыталась вспомнить его лицо, но ничего не получалось. Только отдельные черты, которые никак не складывались в единое целое. Карие глаза под густыми бровями. Прямой нос. Четко очерченный рот. Темные волосы и короткая борода.

Нет, лучше о нем не думать. Вообще ни о чем не думать.

Меня начало знобить, все сильнее и сильнее. Озноб сменился жаром, и я попыталась скинуть с себя одеяло, казавшееся тяжелым и раскаленным. Санитарка-тюремщица отложила вязание, подошла ко мне, дотронулась до лба ледяной рукой. Что-то пробормотала, вышла и вскоре вернулась с тем самым мужчиной в сером колпаке. Судя по всему, это был лекарь.

Приложив два пальца к моей шее, он посчитал пульс. Затем достал из кармана деревянную трубочку-воронку, ослабил шнуровку на рубашке, послушал дыхание. Сказал коротко и отрывисто несколько слов. Санитарка вышла и вскоре вернулась с тазиком. Задрав рубашку до ушей, она ловко обтерла меня тряпкой, смоченной в жидкости с едким запахом. И это было последнее, что я запомнила отчетливо.

Дни и ночи, свернувшиеся, как прокисшее молоко. Сменяющие друг друга жар и озноб. Ледяной пот и раздирающий грудь кашель. Черное беспамятство и навязчивые кошмары. Иногда я словно выныривала из темного омута и жадно пила воду из кружки, а потом меня снова затягивало обратно. Однажды я целую ночь болтала попеременно на шести языках со своими сорока восемью троллями и даже пела им на простонародном нюношке песню о старухе Гури Свиное Рыло и замке Сориа-Мориа. А потом мне стало так плохо, что я подумала: умирать третий раз подряд – это как-то потихоньку входит в привычку. И даже уже не страшно.

На этой мысли внутри словно лопнуло что-то, и я провалилась в сон – настоящий, глубокий и спокойный. И после этого потихоньку пошла на поправку. Но очень и очень медленно.

Слабость была такая, что от любого движения начинала кружиться голова. Санитарки, сменяя друг друга, находились при мне круглые сутки. Поили чем-то похожим на горячий бульон, кормили жидкой кашей, обтирали с головы до ног мокрыми тряпками. Повязки с меня сняли, руки и ноги страшно чесались, кожа с них облезала лохмотьями. Хуже всего обстояло с естественными надобностями, потому что я даже сказать не могла, чего хочу. Но приноровилась мычать и указывать на стоящую в углу железную посудину, которую подпихивали под меня.

Приходили какие-то люди, пытались со мной разговаривать, но я только качала головой. Однажды привели девушку, совсем молоденькую, лет семнадцати – восемнадцати, очень красивую. У нее были густые темно-рыжие волосы, зеленые глаза и молочно-белая кожа. Даже бесформенное платье из грубой серой ткани и неуклюжие башмаки не могли ее испортить.

Все обращались ко мне одинаково: сола Юниа. И только эта девушка говорила по-другому: айна, без имени. Ее саму называли сола Эйра. Что-то странное я испытывала в ее присутствии и не могла понять, что же это: то ли телесное ощущение, то ли Юниа оставила мне отпечаток своего сознания.

Я подумала, не могла ли Эйра быть моей дочерью. То есть дочерью Юнии, конечно. Может, даже ее и моего спасителя. Это обращение, «айна» - вдруг это «мама»? Но тогда Юниа должна была родить ее, когда сама была совсем юной, не старше, чем Эйра сейчас. А ведь и у меня мог быть сын или дочь примерно такого же возраста…

Эйра говорила со мной грубо, со злостью, словно упрекала в чем-то, на ее глазах блестели слезы. Но я могла лишь все так же качать головой, пытаясь объяснить, что ничего не понимаю. Пока она не ушла, даже не обернувшись.

Видимо, меня подозревали в притворстве и пытались подловить. Говорили при мне о чем-то и внимательно следили за выражением лица. Разумеется, безрезультатно. Я не знала, поверил ли кто-то, что я потеряла память и разучилась говорить, когда замерзала в горах, но меня оставили в покое.

Любопытно, что язык не казался мне совсем незнакомым, ощущение было такое, что просто его забыла. Я старательно вслушивалась, пытаясь уловить закономерности, но это был всего лишь скелет: построение фраз, вопросы, отрицание. О смысле можно было только догадываться.

Постепенно накопился небольшой запас слов, которые я понимала. Удалось разобраться и с обращениями. «Сола» - так называли женщин любого возраста и семейного положения, но лишь с высоким социальным статусом, к остальным обращались по имени. Для мужчин это звучало как «соль». К некоторым обращались по профессиональному признаку. Например, лекаря звали «вир Айгус». ...

Скачать полную версию книги