Рассказы из старой тетрадки [Тимофей Вениаминович Ермолаев] (fb2) читать онлайн

Рассказы из старой тетрадки

После

Острый нож легко вонзился мне в грудь, но мне на это было совершенно плевать. Патологоанатом всего лишь делал свою работу, а я… я был мёртв уже около сорока часов, и все эти сорок часов я находился рядом со своим неподвижным телом. Это произошло ночью, во время сна, и причём так незаметно, что я принял смерть за продолжение своих грёз, за приятный, хотя и немного странный сон. И лишь когда взошло солнце, я понял, что это не сновидение, а реальность. Я спокойно наблюдал за своей женой, забившейся в истерике, за маленьким сыном, теребившим её за рукав халата: «Папа умер, да?» Наверное, вместе с телом я потерял и все земные чувства.

Окончательно осознав свою смерть, я всё-таки жутко разозлился: я не видел никаких световых тоннелей, никаких ангелов, никаких собратьев по несчастью, и тем более никакого Ада (в Рай я, как реалист-атеист-эгоист, попасть не мог даже при всём своём желании. Это шутка). «Дерьмо! — заорал я изо всех сил. — Где же подтверждение всем сказкам, которыми меня до отвращения пичкали в детстве?» Но у меня уже не было рта, и меня никто не услышал.

Как ни странно, я не знал, отчего умер. Мне это стало известно, когда патологоанатом завершил свою мерзкую работу по кромсанию моего тела. Оказывается, во всём было виновато сердце, маленький комочек мышц, судорожно гнавший кровь по моим сосудам в течение тридцати с лишним лет. Ещё раз осмотрев своё тело, я преисполнился к нему величайшего презрения, оно в самом деле было отвратительно сконструировано. Патологоанатом тем временем небрежно насовал в полости моего тела разную дрянь, вроде грязной ваты, и быстро, не церемонясь, зашил разрезы. «Чёрт с тобой», — сказал я, наблюдая, как он орудует иглой с ниткой; он был похож на плохого портного.

Опущу описание того, как над моими окостеневающими останками орудовал специальный гримёр, я погрузился в полную апатию. Потом я вспомнил наш спор с Эндрю на последней вечеринке, где он доказывал мне, что религия не такая туфта, как я о ней думаю. «Можешь взять это Святое Писание и засунуть его себе в задницу!» — упрямо кричал я. Вообще-то я человек тихий, спокойный, но в тот вечер мы основательно поддали… Короче, несмотря на пьяные вопли, никто ничего никому не смог доказать. Был момент, когда я хотел заехать этому засранцу прямо в морду, но обошлось. Этот Энди — сущая сволочь, когда дело касается спора и в особенности этой бредятины про Христа и других великомучеников… «Ничего, — торжествовал я, — моя правота — всего лишь вопрос времени. Лучшее доказательство не-существования бога — просто умереть. Интересно было бы понаблюдать за Энди, когда он тоже перекувыркнется…»

Прошло трое суток, и ничего не изменилось, кроме того, что мне стало смертельно скучно. Я даже не разозлился, когда Энди пришёл к «безутешной» вдове и начал гладить её красивое тело своими ухоженными белыми руками… Она, кстати, почти не сопротивлялась, в то время как я лежал в нескольких метрах в красивом гробу — своём последнем пристанище… Ну что ж, хотя бы мой сын не видел этого разврата. Старина Фрейд лучше знал наш грешный мир, чем распятый на кресте две тысячи лет назад безумец.

Когда мои бренные останки стали готовить к похоронам, я немного забеспокоился — мне не улыбалось провести весь остаток вечности под землёй вместе с разлагающимся трупом. Но когда я узнал, что меня будут кремировать, успокоился. Подумать только, я жил только для того, чтобы моё тело было уничтожено жарким пламенем в несколько тысяч градусов. Ха-ха, от меня останется лишь кучка пепла! Вот оно — величайшее достижение цивилизации!

Когда подслеповатый священник открыл книгу и начал прощальную речь, полную лицемерия и другого дерьма, я совсем осатанел. «Жалкий лжец! Мерзкие сказки для умственно отсталых! Разве может человек с ай-кью 154 верить в эту чушь?» Но этому старому козлу было всё равно, что и над кем читать, отравляя разумы окружающих. Сын, в маленьком чёрном костюмчике, повернулся к своей матери, моей вероломной жене, покрытой чужими поцелуями, и спросил: «Ма, а папа уже в Раю? Ему хорошо?» Вы догадываетесь, что ответила эта паскудная сука, но я, глядя на невинное, с широко распахнутыми глазами лицо ребёнка, сказал ему: «Не верь священникам, Джонни, верь лишь собственным глазам, ушам и своему разуму. Иначе ты будешь пропитан сладкой ложью, и под прикрытием красивых слов станешь творить плохие поступки, как твоя мама — ярая католичка. До свидания, сынок!»

Гроб исчез в адском пламени печи. Через минуту всё было кончено. Душа моя была свободна. И она стремилась к звёздам.

24.5.1997

Последний

Я сидел на полу в тёмной комнате, передо мной стояла рассекающая мрак свеча. Как и её хрупкое пламя, я дрожал от малейшего дуновения воздуха, но не от холода, а от страха. Утром я поспорил, ввязался в бессмысленные прения с одним из своих учителей, Магистром Истинных Наук, и имел неосторожность обронить фразу: «Глядя на вас, синьор Константино, можно подумать, что человек произошёл от обезьяны!» И теперь я умирал от сковывающего сознание ужаса. Я сказал богохульство. И теперь я ждал Ревнителей Веры — представителей Святой Инквизиции^[1]. Меня, скорей всего, сначала будут пытать, вырывая ногти, раздрабливая мои кости и суставы, а потом милосердно сожгут на главной площади города, как еретика, несмотря, буду ли я отрицать свою вину или буду соглашаться со всеми предъявленными обвинениями. Хотя, скорее всего, после первых пыток я буду говорить то, что захотят услышать от меня мои мучители. Я выдам сообщников, которых у меня никогда не было и теперь уже не будет. Но это будет только после того, как я пойму, что мне не выдержать. А мне не выдержать — иезуиты^[2] досконально знают своё дело… Что ж, так мне и надо — следовало держать язык за зубами, что мне благополучно удавалось делать целых двадцать лет.

Из угла послышался шум. У меня замерло сердце, но это была лишь крыса. Я облегчённо вздохнул, и начал вспоминать тот день, когда отец взял меня на руки и сказал:

— Сын мой, забудь всё, что ты слышал до этого момента. Я расскажу тебе Истину — то, как устроен мир на самом деле…

Я до сих пор помнил каждое его слово, каждый жест его тонких рук — рук настоящего учёного. Вначале мне показалось тогда, что отец рассказывает мне сказку, и довольно скучную и глупую сказку, но стоило мне задуматься над его спокойными, отточенными до совершенства фразами… Всё моё мировоззрение полетело вверх тормашками.

От отца у меня осталось то, что теперь хранилось в потайном месте. А мне некому было передать это бесценное наследие, и от этого мне становилось ещё хуже.

В дверь тихо постучали, и я чуть не закричал от страха — нервы мои были напряжены до предела. В комнату тихо проскользнул мой лучший друг Андреа, он был в чёрном плаще, а в руке держал подсвечник, кое-как осветивший моё обиталище.

— Приветствую тебя, Теодоро!

— Ради всего святого, закрой поплотнее дверь, мой друг Андреа!

Он уселся на старый скрипучий стул, не догадываясь, что находится под его ногами.

— Ты чем-то обеспокоен, Теодоро?

Я был несказанно рад другу, что он согласился выслушать излияния моей измученной души.

— У меня неприятности, Андреа, и довольно крупные.

— ?!

— Я сказал Магистру Константино, что человек произошёл от обезьяны…

На лице Андреа появилось брезгливое выражение, но он ничего не сказал, лишь пригладил рукой свои белокурые волосы. Ободрённый этим, я продолжал:

— Конечно, это сущие глупости, но когда-то, давным-давно, люди считали, что человек — не творение Господа, а…

Андреа презрительно смерил меня взглядом своих стальных глаз.

— Теодоро, ты подвергаешь сомнениям одну из самых святых истин. Сам Папа…

— Но Папа — всего лишь человек, и он может ошибаться. У меня есть книга… — тут я почувствовал, что сболтнул что-то лишнее. Я вскочил и в страшном возбуждении подбежал к окну, срывая плотные шторы.

— Смотри, Андреа: звёзды. Как ты думаешь, что это такое? Оказывается, все звёзды подобны нашему Солнцу и представляют собой огромные раскалённые облака газа, это достоверный факт. И где-то там, в других мирах, живут другие мыслящие организмы. И Солнце вовсе не вращается вокруг Земли, а совсем наоборот! И Земля — шарообразна!

Андреа с жалостью смотрел на меня, как на сумасшедшего. Вдруг он встал и накинул на голову чёрный капюшон.

— Ну что же, Теодоро, нам пора.

— Нам? — я похолодел от страшной догадки.

Андреа впустил в комнату двух тупоголовых стражей, у каждого на груди сверкал крест. Я упал на колени.

— Встань, Теодоро, — Андреа был похож на доброго дядюшку. — Ты отворотил свой лик от Господа, и Сатана завладел твоим сердцем. Но мы спасём твою душу… Где ты прячешь эту мерзость?

Я молчал. Но он уже нашёл тайник в полу и извлёк из него наследство моего отца — книги. Вольтер, Дарвин, Дирак, Твен, Фейнман, Ферми, Фрейд, Эйнштейн, и другие выдающиеся древние на моих глазах в страшных корчах погибли в огне факела. Я рыдал. Я был следующий. И последний.

24.5.1997

Счастье

— За дружбу! — помпезно провозгласил Джим.

Послышался звон стаканов, и обжигающая горло жидкость заструилась по пищеводу. Чик закашлялся, а Джек весело рассмеялся. Трое старых друзей наконец-то встретились после нескольких лет разлуки.

— Ну, как вы поживаете? — подмигнул Джим после того, как они выпили во второй раз.

— Плохо, — сказал Джек.

— Отвратительно, — сказал Чик.

— Удивительно, что вы так единодушны, но мне тоже живётся несладко, — Джим грустно покачал головой. — Признайтесь мне, как старому товарищу: видели ли вы в жизни счастье?

Джек язвительно хмыкнул, Чик мрачно ковырял вилкой рождественского гуся.

— Какое, в задницу, может быть счастье в нашей нищей стране? — высказался всё-таки Джек, предварительно смочив горло.

— Да, — сказал Джим. — Вы заметили, сколько развелось попрошаек в нашем городе? На каждом углу тебя хватает за рукав вшивое, скулящее создание… Вы знаете, раньше я всегда давал этим несчастным завалявшиеся в кармане медяки, но сейчас… Мне самому впору протягивать за подаянием руку…

— Если правительство всё в дерьме, обворовывает свой же народ, то о каком же счастье может идти речь? — возмутился Джек.

Чик поднял грустные глаза от тарелки и робко спросил:

— Помните, о чём мы мечтали ещё в Университете?

— А-а-а, — протянул Джим. — Ты о компьютере?

— В задницу компьютер, — сказал Джек. — Я лично мечтал о длинноногих грудастых девушках.

— Да, Чик, я, несмотря на все превратности судьбы, купил-таки компьютер, хотя это и больно ударило по бюджету моей семьи. Я копил буквально по монетке…

— И? — на лице Чика появилось выражение огромной заинтересованности, глаза его алчно сверкали.

— В жопу компьютер.

— Но мне пришлось почти сразу же его продать, — грустно закончил Джим. — Не хватало денег на свадьбу.

— Ты женат? — гнусаво спросил Джек.

— Увы! Джанет оказалась вовсе не такой, какой я её считал. Она оказалась сущей стервой. Пилит меня каждый день за каждую выкуренную сигарету.

— Ты так и не бросил курить, — сказал Чик.

— Она так любит тебя и твои лёгкие? — сказал Джек.

— Джанет любит не меня, а деньги, те жалкие крохи, которые я зарабатываю с огромным трудом. А как обстоит дело с вашим семейным положением?

— Никак, — тихо отозвался Чик.

— Каждую неделю хожу к одной и той же проститутке, — рассмеялся Джек. — Но она не хочет делать мне никаких скидок! Кстати, где вы работаете? Чик, ты же был гордостью нашего Университета, тебе все пророчили блестящее будущее? Ты уже заработал свой первый миллион?

— Нет.

— Не стесняйся, Чик. Мы же твои друзья, — ласково произнёс Джим. — Поделись с нами своими достижениями!

— Никаких достижений нет, — глухим, неживым голосом ответил Чик. — После Университета я долго не мог найти работу. Но мне повезло, я устроился программистом в фирме, название которой вы все хорошо знаете…

— Счастливчик! — завистливо крикнул Джек.

— Но я не проработал там и месяца. Сейчас я живу на пособие по безработице.

— Не могу в это поверить! — изумился Джим. — Ты, программист от бога…

— В задницу… — немедленно отозвался Джек, сливая в свой стакан остатки спиртного.

— Странно, — сказал Джим. — Хотя в нашей сумасшедшей стране всё возможно. А я работаю в Университете, не скажу кем, но денег мне всё равно не хватает. А ты, Джек?

— Что? — Джек оторвался от стакана.

— Чем ты занимаешься?

— Пиво, — кратко ответил Джек. — Я схожу за новой бутылкой.

Покачиваясь, он вышел. Джим с интересом рассматривал бледнеющее во мраке комнаты худое лицо Чика.

— Ты так и не отказался от своих атеистических взглядов? — спросил Джим.

— Я поверил бы во что угодно, если бы от этого мой кошелёк утяжелился на несколько монет.

— Сочувствую.

Вернулся Джек, в каждой руке у него было по полной бутылке. Они выпили ещё раз.

— Итак, я делаю вывод, — сказал Джим, — что никто из нас троих так и не видел счастья, выражающегося в энном количестве государственных денежных знаков.

— В этой засранной нищей стране… — Джек замолчал. Вечеринка продолжалась.

Часов в одиннадцать они начали прощаться.

— Вы не можете одолжить мне немного… — заикнулся Чик. Джек и Джим соболезнующе переглянулись.

— Да о чём может быть речь! — Джим достал из кармана пухлый бумажник.

Потом они вышли на улицу, огромный чёрный дом в пять этажей среди белых сугробов выглядел просто великолепно.

— Неплохой у тебя домишко, — заметил Джим, Джек возмутился:

— Знал бы ты, сколько я плачу за его содержание…

Они остановились у новенького ультрасовременного «Мерседеса», Джим достал ключи.

— Тебя подбросить? — спросил он у Чика.

— Нет, спасибо, не надо. Я, наверное, долго не смогу отдать вам долг…

— Да не волнуйся, — успокоил друга Джим.

Чик, закутавшись в старый тонкий плащ, пошёл домой. По пути он заскочил в один из магазинчиков, которые не закрываются целыми сутками. «357 магнум», — бросил Чик продавцу, расплачивался он одолженными у друзей деньгами. Возвратившись домой, он успел захлопнуть дверь перед самым носом разъярённой квартирной хозяйки. Потом Чик достал из-под кровати тяжёлый «кольт», зарядил его купленными патронами и засунул дуло в рот. Он обрёл своё счастье.

Май 1997

Тринадцать

…Они создавали обряды из мифов, сочинённых поэтами,

И наконец объявили, что всё на земле сотворили Боги.

И люди забыли, что Все божества живут в их груди.

Уильям Блейк. «Бракосочетание Рая и Ада».

Холодный дождик надоедливо и однообразно накрапывал уже несколько часов, и именно по этой причине я задержался в клинике дольше обычного. Я ещё не успел познакомиться со всеми больными, и поэтому решил посвятить этому выдавшееся свободное время. Вытащив наугад из шкафа несколько папок, я развалился в кресле и нажал кнопку. Так как мисс Ростоф давно уже ускакала домой, то в дверях появилась широкая фигура санитара Джонсона. Этот бывший «зелёный берет» с покровительственной ухмылкой оглядел меня, перегнал зубочистку в угол рта и негромко рявкнул:

— Сэр?

— Джонсон, я хотел бы с вами посоветоваться. Я ещё плохо знаю наших пациентов, не могли бы вы мне дать краткую информацию о некоторых из них?

Джонсон осклабился, он понял, что доку скучно, и он хочет поболтать с одним из дуриков. Я расположил карточки в алфавитном порядке и прочитал первую фамилию:

— Аманда Фридрихсон.

Зубочистка перелетела в другой угол рта.

— Плохой выбор, сэр. Эту старушенцию уже ничего не интересует, кроме еды. А двадцать лет назад она убила своего мужа. Взяла опасную бритву, наточила её…

— Джеймс Мэдисон.

— Этот считает себя четвёртым президентом. Говорит только о Конституции, которую знает назубок, и всячески осуждает любые поправки последних пятидесяти лет к ней. Довольно нудный тип.

— О, чёрт! Сколько у нас всего президентов?

— Двенадцать, сэр. И ещё три Наполеона Бонапарта, один Рамсес Великий, восемь английских королей различных эпох и один Император Вселенной. И все они такие же мерзавцы, как и настоящие политики: в столовой стараются выхватить кусочек побольше и повкуснее и плюнуть в чужую тарелку. Только Юлий Цезарь…

— Спасибо, Джонсон, — я с надеждой посмотрел в окно, но дождь, похоже, только усилился. В руках у меня осталась всего одна папка, и я не возлагал на неё особенных надежд.

— Адам Профит. Хм, он что, действительно пророк^[3]?

— Да, сэр. Это имя дал ему док Хэмфри, так как мы ничего не знаем, кто он и откуда. Сам он называет себя Апорит.

— Апорит? Что это значит?

— Не имею ни малейшего понятия, сэр. Этот профит возомнил себя кем-то вроде Иисуса Христа. К нам его привезла полиция после того, как он попытался совершить жертвоприношение…

— Какое жертвоприношение?

— Человеческое. Док Хэмфри много говорил с Профитом. Сейчас он совсем безопасен, мне кажется.

— Вот что, Джонсон. Приведите-ка его сюда. Если он ещё не спит, конечно.

Через несколько минут в кресле напротив меня удобно уселся молодой человек в опрятной светло-зелёной пижаме, щёки и подбородок его были гладко выбриты, а взгляд чёрных очей с вежливым интересом следил за мной. Санитар Джонсон остался за дверью. Каракули в карточке Профита не смог бы разобрать и Жан Шампольон, но мой почерк, признаюсь, не лучше.

— Привет, Адам.

— Добрый вечер, док. А где же док Хэмфри? — он был явно удивлён и обеспокоен. На его правой скуле я увидел старый, почти исчезнувший кровоподтёк.

— Он уже не будет работать тут.

— А, он умер! — правильно догадался он. — Примите мои соболезнования.

— У вас с ним были хорошие отношения?

— М-м-м, — он почесал подбородок указательным пальцем, — я его не любил.

— Почему?

— Он был голубой, — честно признался он.

Разговор принимал более чем щекотливый характер, а если принять во внимание фотографии, которые я обнаружил в столе дока Хэмфри, то… Я поспешил переменить тему:

— Что такое Апорит?

Его жиденькие брови сердито нахмурились.

— Вы неправильно произносите, док. Нужно «Оапоарит».

Не уверен, что мне удалось правильно передать то, что он сказал. В одном я уверен точно — этого слова, как и других, которые он упоминал, никогда не существовало ни в одном известном языке (впоследствии я разговаривал со многими лингвистами).

— И что же это значит?

Он лукаво улыбнулся, так взрослые усмехаются наивным вопросам детей.

— То же, что и Профит — Пророк.

— А, понятно, — протянул я, одновременно делая наброски на чистом листе бумаги. — И что же вы пророчествуете?

— Я не пророчествую. Я назвал приблизительный перевод моего истинного имени Апорит.

— Ясно, — кивнул я.

— Я — посредник.

— Между кем?

— Между миром людей и Тринадцатью.

— Простите, кто такие Тринадцать?

— Тринадцать богов, конечно же, — всем своим видом этот Профит-Апорит показывал, что я ему наскучил, он даже зевнул.

— Почему же тринадцать, а не, к примеру, двенадцать?

— Тринадцать — священное число, — хмуро сообщил он. — Я могу идти?

— Погодите, Адам. Я вам тоже не нравлюсь? Почему?

— Вы мне не верите. Вы думаете, что я обыкновенный псих.

— Нет, подождите, — я попытался восстановить внезапно утраченное доверие. — Расскажите, во что я должен поверить?

— Вы никому ничего не должны, док. Но почему-то вы наотрез отказываетесь верить в Тринадцать богов, существование которых такая же истина, как что вы сейчас разговариваете со мной.

— Что у вас в кармане, Адам?

Скука испарилась из его глаз, он довольно охотно расстегнул пуговицу пижамы и достал небольшой, обтянутый кожей блокнот.

— Можно мне посмотреть?

Профит, недолго поколебавшись, сказал:

— Отчего же нельзя? — и протянул мне блокнот.

Однако пока он оставался в моих руках, его чёрные глаза непрерывно наблюдали за ним.

Я открыл первую страницу и не увидел ни одной знакомой буквы — одни закорючки. Я осторожно пролистал блокнот и понял, что кроме этих значков здесь ничего нет.

— Это что, тайнопись?

— Это письмена богов.

— Этих самых, которых тринадцать? — спросил я, он не ответил.

Я снова вернулся к началу, в самом верху первой страницы была такая надпись (опять же не ручаюсь за правильность воспроизведения)^[4]:

— Что тут написано? — я встал из-за стола и подошёл к Профиту поближе.

— «Асобит ом гад», — сказал он с какой-то возвышенной ноткой в голосе.

— Переведите, Апорит, — неожиданно для себя я назвал его этим нелепым прозвищем.

— «Мысль есть бог».

— Вы хотите сказать, что все тринадцать богов у вас в голове? — я постучал пальцем по своему лбу.

Он задумался.

— Когда-то я действительно думал так, но я ошибался. Может быть, именно я провёл Их в наш мир, мир людей.

— Вы привели их в наш мир?

— Да.

Я отдал ему книжицу, но он не спрятал её, а оставил в руках.

— Расскажите мне о вашей семье, Апорит.

— У меня нет семьи, — виноватая усмешка озарила его истощённое лицо.

— Вы не были женаты?

— Был. Но жена ушла от меня, как только я не пошёл на работу, а начал писать «Гасабос».

— «Гасабос» — это ваша книга?

— Да, — он погладил ладонью тёмную обложку. — Её мне диктуют Боги.

— А где вы работали до этого?

— Не помню, — ответил он после долгой паузы.

— У вас были дети?

На этот раз пауза затянулась ещё дольше.

— Не помню…

— Послушайте, Апорит, эти ваши тринадцать богов. Люди поклонялись им когда-нибудь раньше, до вас?

— Наверное. Только очень давно. А, может быть, не только люди.

— Их тринадцать.

Он кивнул.

— А Иегова? Христианский бог? Аллах? Они тоже существуют на самом деле? — я не был верующим, и потому мог позволить себе такой вопрос.

— Безусловно, существуют. Но понимаете, док, религия — это сложная штука. Когда появляются новые боги, старые объявляются злыми демонами.

— Следовательно, кроме ваших тринадцати богов, все остальные, в которых когда-либо верили люди — злые демоны.

— Да. Только не применяйте к ним понятие «зло», док. Многие из этих демонов бесследно исчезли во мраке времени.

— Хорошо, Апорит. У ваших тринадцати богов есть имена?

— Да, док.

— И кто же из них главный?

— Это сложный вопрос, док. Каждый вправе выбрать себе одного бога, наиболее соответствующего своему внутреннему «я» и считать его главным. И чем больше людей верят в одного бога, тем он могущественнее.

— И какого бога избрали вы?

— Мирто. Бога Смерти, Чёрного Обладателя Косы.

В комнате было тепло, но по моей спине внезапно пробежал холод.

— Бога смерти? — переспросил я.

— Мирто, — сказал он. Электрическая лампа на столе мигнула.

— А в остальных двенадцать тоже кто-то верит?

— Да. Если в богов никто не верит, они умирают.

— И все эти… верующие — пациенты нашей клиники?

— Не только.

Я обошёл стол и сел в кресло.

— Послушайте, Апорит. Вы можете призвать какого-нибудь бога сюда? Например, вашего Мирто?

— Могу. Но мне будет сложно. И вы ничего не заметите, док. Потому что вы не верите.

— Ну, попробуйте, — попросил я.

— С доком Хэмфри мне было бы легче. Хорошо, я попробую.

Он закрыл глаза, раздвинул руки в стороны, зажав блокнот между коленями, и выдохнул:

— Мирто!

Ничего не происходило. Ничего и не должно было происходить, следуя здравому смыслу. Но мы находились в психиатрической клинике.

Вдруг лампа опять мигнула. А потом накал спирали начал увеличиваться, лампа сияла всё ярче и ярче.

— Мирто! — прохрипел Профит.

На лампу уже невозможно было смотреть. Я никогда не отрицал существования паранормальных возможностей человека и потому с интересом наблюдал за проявлением одной из них.

Веки Профита дрогнули, и глаза его начали открываться… И я не увидел белков, его глаза были абсолютно чёрными, и они в упор смотрели на меня.

— Э фили! — прошептали потемневшие губы.

И тут моё сердце остановилось. Чёрные глаза торжествующе буравили меня в самом настоящем смысле этого слова, а сердце и не думало продолжать гнать кровь по моим артериям и венам. Клетки тела задыхались без кислорода, и я медленно начал умирать.

Тут накал лампы достиг предела, стеклянная колба лопнула, погрузив комнату в абсолютный мрак. «Тук», — сказало моё сердце. Ну, давай ещё, несчастный насос! Тук. Ещё раз, глупый полуфабрикат для котлет! Тук. Тук. Тук.

Я был жив. Я продолжал жить. Моя сорочка была насквозь мокрой от пота, а руки мелко дрожали, как у больного delirium tremens^[5]. Нажав на ощупь кнопку под столом, я отёр взмокший лоб.

— С вами всё в порядке, док? Что-то случилось с электричеством? — санитар Джонсон включил лампы дневного света на потолке и подозрительно оглядел комнату. Профит-Апорит как ни в чём не бывало сидел в кресле и невинно улыбался. Блокнот он уже спрятал в карман и застегнул его на пуговичку.

— С вами всё в порядке, док? — ещё раз спросил Джонсон.

— Да, Джонсон, я в полном порядке. Отведите Адама Профита в его комнату и зайдите ко мне.

Профит послушно встал и зашагал к двери.

— Постойте, Адам. Зачем вы хотели меня убить? — я решил идти напролом.

Но Профит лишь удивлённо моргнул.

— Убить вас? Если бы Мирто хотел вас убить, то мы бы с вами сейчас не разговаривали. И ещё. Скоро на Земле родится Дис-От, сын Тринадцати. И тогда…

Но Джонсон уже вывел его из моего кабинета. Он что-то ещё кричал в коридоре, но я ничего не разобрал. Вскоре в дверь постучали, и в кабинет заглянула коротко стриженая с бычьей шеей голова Джонсона.

— Можно, док?

— Да, заходите и присаживайтесь, Джонсон. Расскажите мне всё, что вы знаете об этом Профите.

— Спокоен, дружелюбен, приветлив, разговорчив. Может войти в доверие даже к египетской мумии, сэр.

— Он много общается с другими больными?

— Со всеми, сэр. Он необычайно общителен.

— Вы заметили у него на скуле…

— Да, сэр. Его очень не любит один психопат с диагнозом religiosa mania, Игнатий Лойола. Позавчера напал на Профита в столовой и успел двинуть ему пару раз, Профит совсем не защищался. Но уверяю вас, это единичный инцидент. Заменить вам лампочку?

— Будьте любезны, Джонсон.

Я подошёл вплотную к санитару, его шею тонкой змейкой опоясывала золотая цепочка, на ней висело крохотное распятие. Наши глаза встретились.

— Джонсон, — твёрдо сказал я, — вы верите в Тринадцать богов?

Он попытался отвести взгляд, потом выплюнул зубочистку в урну и ответил:

— Да.

* * *

Утром следующего дня я пришёл в клинику в приподнятом состоянии. Непрерывный дождик сменился первым искрящимся под лучами солнца снегом, который постепенно укрывал землю. Первой, кого я встретил в коридоре, была Клара — безобидная старушка шестидесяти шести лет. Она опять связала все свои вещи в узел из простыни и искала, куда бы всё это спрятать.

— Доброе утро, Клара.

— Доброе утро, док, — пропищала она, прижимая к груди своё имущество. Я пошёл было дальше, но вернулся и спросил, не знаю, что меня дёрнуло:

— Клара, вы не знаете, что такое «Э фили»?

— Знаю. Это значит «Я здесь».

Я остановился, сердце бешено колотилось внутри груди.

До полудня я был занят тем, что пытался отсортировать не разобранные ещё бумаги доктора Хэмфри. Мисс Ростоф любезно принесла мне кофе, оставив после себя в комнате едва слышный аромат духов. Из-за этого запаха я не мог больше заниматься такой нудной работой и поэтому, наскоро влив в себя кофе, вышел прогуляться в коридор.

Вдали я увидел медленно бредущего Профита. Удивительно, как я его раньше не замечал? Я ускорил шаг, но, оказывается, за этим политеистом шёл не только я. Высокий больной с козлиной бородкой и психопатично горящими глазами (это был самозваный Игнатий Лойола) чуть ли не бегом приближался к Профиту. И, как всегда бывает в таких случаях, поблизости не было ни одного санитара.

— Профит! — крикнул я, но было уже поздно. Лойола схватил его за плечи и с разгона ударил им по стеклу. И пуленепробиваемое стекло с треском вылетело из рамы, а тщедушное тело Профита упало вниз, наружу. «Третий этаж», — подумал я.

Лойола раздвинул руки крестом и, наступая на меня, возопил:

— Я низверг дракона, который есть Диавол и Сатана, в бездну огненную, а прочие идолослужители будут убиты мечом сидящего на коне!

Тут, на этих словах, его старательно скрутили с опозданием подоспевшие санитары.

Множество больных прильнуло к окнам. На белом асфальте лежало мёртвое тело Профита-Апорита, оно было похоже на сломанную игрушку. Снежинки кружили в воздухе танец смерти. Четыре тысячи глаз, в том числе и мои, глядели на маленькое тело из окон.

«Твой Мирто забрал тебя», — подумал я. Не знаю, о чём думали остальные: больные, санитары, врачи, — но я почувствовал, что что-то происходит. Я буквально услышал мысли тысячи людей, и все они думали одно и то же: «Мирто!» По телу моему пробежала дрожь, а мир перед глазами стал бесцветным. Мирто! Глазные яблоки стали нестерпимо болеть, а по щекам непрерывно текли слёзы. Мирто! Над телом Профита стал собираться и клубиться какой-то чёрный дым. Мирто!

Мысли стали преобразовываться в реальность. Чёрный дым стал собираться в неестественно высокую фигуру. Я увидел чёрный плащ, косу, похожую на букву Т, и, мне кажется, были ещё сложенные чёрные крылья за спиной этого неведомого существа.

Мирто, Великий бог Смерти, Чёрный Обладатель Косы Всемогущества, Милостивый для страждущих, Повелитель мёртвых, Властитель Зияющей Бездны, Покровитель могил! Мирто! Коса Твоя жнёт души. Мирто! Имя Тебе — Справедливость. Мирто!

Мирто склонился над своим приверженцем Апоритом и слился с ним в единое целое. Через мгновение всё исчезло. На асфальте осталось лишь чёрное пятно. Я начал терять связи с действительностью, я начал сходить с ума. Моего плеча коснулась прохладная ладошка мисс Ростоф.

— Выпейте, док, — она протянула мне стакан воды.

* * *

Проснулся я, когда совсем стемнело. Заглянул Джонсон, во рту у него была зубочистка.

— Всё в порядке, док?

— Скажите, Джонсон, тело… Его нашли?

— Нет, док, никакого тела не было. Сделать вам кофе?

— Спасибо, не надо. А в какую комнату поместили Игнатия Лойолу?

Джонсон удивлённо посмотрел на меня и ответил:

— В сто шестьдесят девятую, сэр. Мы решили пока держать его одного…

— Спасибо, Джонсон. Я сейчас пойду домой.

— Оденьтесь потеплее, сэр. Там очень холодно.

Я шёл по тёмному коридору клиники и думал о событиях, свидетелем и участником которых я стал. Всё никак не хотело укладываться в привычные рамки.

Не знаю почему, но мне захотелось пройти мимо комнаты номер 169, где находился пленённый Игнатий Лойола. У двери этой комнаты я увидел десятилетнюю девочку Марту. Она обычно лежала в полной неподвижности, изредка приходя в сознание и обретая способность двигаться. Встретить её здесь я совсем не ожидал.

— Что ты делаешь, Марта?

Девочка вздрогнула и спрятала фломастер за спину. Я подошёл ближе. На двери с цифрами 169 в полуметре от пола эта девчонка накарябала надпись:

— Что это, Марта? Что это означает?

Она улыбнулась.

— Мирто, — сказала она. — Смерть.

Через три дня Лойола умер, так и не выйдя из своей комнаты.

* * *

Мысль есть бог.

Мысль есть реальность.

14.9.1997, 2002

Смысл

На сорок четвёртом этаже многоэтажного офиса одной фирмы в девять часов вечера находился её финансовый советник Бертран Рассел. Он был молод, красив, умён, но…

— В жизни смысла нет, — сказал Рассел, открыл окно, залез на подоконник и с сентиментальной улыбкой спрыгнул вниз.

* * *

У себя дома Рейчел Лэрд набрала в ванну горячей воды, скинула халат, полюбовалась минуту своим отражением в зеркале и погрузилась в воду. Со стены на неё глядела её собственная фотография из журнала мод. Она прикрыла глаза с красивыми длинными ресницами и максимально расслабила все свои мышцы, но…

— В жизни смысла нет, — пробормотала Рейчел, взяла с раковины забытое её парнем лезвие и вскрыла себе вены.

* * *

Люк Пелем, американский астронавт, совершал выход в открытый космос. Звёзды, более яркие, чем с Земли, равнодушно встретили его. Пелем неловко кувыркнулся в пространстве и посмотрел вниз. Там его ждала красавица жена и трое сыновей, но…

— В жизни смысла нет, — передал Пелем по рации и разгерметизировал скафандр.

* * *

Целых два часа Филип Мэдисон рубил дрова для своей ненасытной печурки. Но когда стемнело и, вдобавок, повалил снег, он бросил топор и пошёл в избушку. Там он скинул взмокший от пота свитер, налил в блюдце молока своему коту Тому, подкинул в огонь несколько поленьев и…

— В жизни смысла нет, — сказал Мэдисон, пошёл в сарай и повесился.

* * *

Эти люди, как и многие другие, совершившие подобные поступки, никогда не встречались друг с другом и даже не подозревали о взаимном существовании. Так что их действия были никак не взаимосвязаны. И всё же в том, что они совершили, есть смысл… Но…

В жизни смысла нет!

2.10.1997

Вариант, предложенный Г. М. П.

…Целых два часа Филип Мэдисон рубил дрова для своей ненасытной печурки. После этого он бросил топор и пошёл в избушку. Там он скинул взмокший от пота свитер, налил в блюдце молока своему коту, подкинул в огонь несколько поленьев и…

— В жизни смысла нет, — сказал Мэдисон, надел другой свитер и пошёл рубить дрова опять.

Мерзость

Пробирающий до костей северный ветер яростно трепал огромную афишу с умело нарисованной воинственной девой. До начала оперы великого Вагнера оставались считанные минуты, когда в самом тёмном месте улицы, у разбитого фонаря появился чудесный неземной свет, а из этого света возникла сияющая крылатая фигура. Но сияние быстро прекратилось — незнакомец поспешно накинул на увенчанные крыльями плечи непромокаемый плащ, отчего и сам стал как-то поменьше ростом, совсем как обычный представитель человеческого рода. Он с интересом понаблюдал за непрерывным и молчаливым потоком людей, который вливался в огромное здание оперного театра, потом сам присоединился к ним. В руке его белой птицей затрепетал билет.

Наконец, незнакомец добрался до нужного ему балкона, инструменты в это время грянули увертюру.

— Вообще-то тут никого не должно быть, кроме нас, — проскрипел раздражённый голос слева.

— Извините, пожалуйста…

— Успокойся, Дик, — голос справа. — Устраивайтесь поудобнее. Меня зовут Рич.

— Иннокентиус, — пришелец вежливо поклонился.

— Значит, Кент, — категорично заявил Рич, Дик что-то недовольно пробурчал. Кент сел на единственный свободный стул посредине, между Диком и Ричем.

— Снимай плащ, Кент, — сказал Рич (он был явно более общительным, чем его хмурый друг).

— Нет, это лишнее, — Кент посмотрел налево, изобразив на лице самое раскаенное выражение, но Дик склонился над толстой тетрадью, а его шариковая ручка молнией выводила буквы, слова, предложения.

По-видимому, они заниматься в оперном театре собственным литературным творчеством. Кент не стал им мешать и обратил всё своё внимание на сцену.

Внезапно Дик неожиданно подобревшим голосом сказал:

— Передай Ричу, — и ткнул ему в руки свою тетрадь.

Кент исполнил просьбу и краем глаза заметил, что Рич, похихикивая, прочёл написанное, потом извлёк из кармана собственную ручку и тоже начал писать в тетради.

Через минуту Рич сказал, дотронувшись до плеча соседа:

— Кент, передай, пожалуйста, Дику.

Кент сделал это и почувствовал, что интерес к опере падает.

— Что вы пишете?

Рич самодовольно усмехнулся:

— Совместное произведение. Это будет небольшой роман.

— Передай Ричу, — и пухлая тетрадь снова оказалась в руках Кента.

— Можно посмотреть? — рискнул спросить он.

— Почему же нельзя? — оскалился Дик. — Искусство принадлежит народу. Пожалуйста!

Кент опустил взгляд на тускло освещённую страницу и наткнулся на фразу: «Профессор дрожащими руками снял грязные трусы…» Кент вздрогнул, но пересилил своё отвращение к литературе подобного рода, открыл первую страницу и углубился в чтение. Дочитав до конца, он чуть не выкинул рукопись с балкона от омерзения.

— Как вы можете такое писать? — изумлённо вопросил он. — Вы же умные, образованные люди! Неужели нет светлого начала в ваших душах?

Рич мелко захихикал, оскалив мелкие зубки, а Дик засмеялся, его смех был подобен собачьему лаю.

— Ты просто не понимаешь всего философского смысла, дорогой наш Кент! — сказал Рич.

— Но это же просто…

— Нет-нет, это не то, что ты думаешь, — сказал Дик. — Мы работаем в журнале «Ноу Лимит», так что это всего лишь средство нашего существования.

— Неужели вы не могли найти себе работу подостойнее, пусть даже и менее оплачиваемую?

Непонятно почему, но Рич обиделся.

— Если хочешь знать, — процедил он сквозь зубы, — то даже Фред Мирроу звал меня в соавторы, но я отказался.

Имя Фред Мирроу кое-что значило: он был широко известным автором «космических опер», и каждая его книга поражала грандиозностью замысла и мастерством его реализации.

Рич отобрал тетрадь у Кента и продолжил писанину. Когда он передавал её своему соавтору, Кент не удержался и прочитал новонаписанное. Так продолжалось несколько часов. Дик остервенело насиловал бумагу, Рич с капающей изо рта слюной вторил ему, а Кент читал их рождающееся произведение, и оно уже не казалось ему столь гадким, как раньше. Наконец, он и сам начал посмеиваться, хотя и не переставал повторять: «Ничего более мерзостного я никогда не читал раньше!»

Опера закончилась, и наша троица вышла на улицу. Тут литераторы распрощались с Кентом и пожелали ему всего хорошего. Кент помахал им рукой и быстро пошёл в самую безлюдную часть города. Там он воздел глаза к небу и скинул плащ с плеч, но… его прекрасные сверкающие крылья почернели, пожухли и чёрными хлопьями пепла осыпались на сырую землю. Маленький червячок вины превратился во всепоглощающее чувство раскаяния. Но было уже поздно.

* * *

Уже под утро два человеческих подобия, до горла залитые спиртосодержащими жидкостями, вывалились из ночного стрип-бара. Рич, пройдя несколько шагов, согнулся, засунул два пальца в рот и исторгнул из себя содержимое своего желудка. Дик зло посмеивался над ним: им наоборот овладела жажда бунтарства и разрушения. Так как было темно, хоть глаз выколи, он достал из-за пазухи новую рукопись, написанную ими в опере и, ругаясь самыми последними словами, поджёг её, как факел.

— Истинные произведения искусства не горят, — отдышавшись, сказал Рич, но тетрадь сгорела дотла.

Друзья обнялись и двинулись по улице, домой. Едва стихли звуки их нетвёрдых шагов, от стены отделился странный тёмный силуэт. Он наклонился над жалкими остатками писанины. Послышался приглушённый смешок. Чёрные частицы сожжённой бумаги вздрогнули и стали сползаться в одно целое, белеть, распрямляться…

3.10.1997, 2002

Самоубийство

— Алло, это служба доверия?

— Да, говорите.

— Я хочу совершить самоубийство.

— Подождите, не вешайте трубку. Гарри!

Гарри:

— О, чёрт! Уже нельзя пописать спокойно. Опять какому-то придурку надоело жить… Алло, говорите! Вот дерьмо, повесили трубку…

Я стоял перед дверью и задумчиво разглядывал позеленевшую табличку на ней. Она выглядела весьма неординарно:

Вдобавок, на табличке виднелись следы плевка, уже высохшего, однако. Наконец, я решился и только хотел постучать, как дверь распахнулась, и невысокий человечек в плохом сером костюме чуть не врезался мне в грудь.

— Мистер Харди?

Человечек нервно вздрогнул, кивнул, посмотрел на часы.

— Вы к мистеру Харди? — спросил он, испуганно таращась на меня.

— Да, я друг Большого Фила, и он дал мне этот адрес.

— А, Большой Фил! — он запустил руку в свои остатки волос, на плечи посыпались килограммы перхоти. — Так вы по делу? Я и есть мистер Харди. Заходите, пожалуйста.

Кабинет был пуст, если не считать старого дубового стола, на крышке которого виднелись следы от жевательных резинок и разлитого кофе, и трёх колченогих стульев; на одном из них сиротливо устроился древний «ундервуд» (его вполне можно было сдать в музей). Да, в углу ещё стояло мусорное ведро. Харди уселся за стол под угрожающий скрип стула, но я не хотел попасть в неловкое положение и остался стоять.

— Итак? — он попытался ободряюще улыбнуться.

— Меня зовут Бен Труман.

— И вы хотите…

— Я хочу совершить самоубийство, — скучающе процедил я и щелчком сбил со своего двухсотдолларового плаща приставшую пушинку.

— Чьё?

— Своё, естественно.

— Вы попали по адресу! — Харди вскочил, обежал вокруг стола и снова сел. — Я один из крупнейших в городе специалистов по «фело-де-се», я изучил всю суицидальную литературу, которая только существует, самоубийство — моё второе имя!

Он самодовольно надулся, скаля испорченные зубы.

— Сколько это будет стоить? — я с трудом сдержал зевок. Как я и ожидал, Харди цепким взглядом ростовщика и карманника осмотрел мою одежду.

— Пятьсот долларов, — не моргнув глазом, бессовестно заявил он. — Плюс сто долларов за оформление всех соответствующих документов, плюс триста долларов за организацию похорон. Написание некролога и рассылка поздравлений, простите, приглашений — совершенно бесплатно.

— Это всё лишнее, — я достал бумажник и отсчитал ему пять сотен зелёных, он глядел на них, как изголодавшийся удав на жирного кролика. — С чего начнём?

— Всего лишь одна формальность, — Харди положил на стол чистый лист бумаги и ручку. — Пишите: «В моей смерти прошу никого не винить».

— Повторите, пожалуйста, — я всё-таки рискнул сесть.

— Где-то у меня был образец^[6]… — Харди начал стучать ящиками стола, но ничего не нашёл. — Не забудьте расписаться и поставить дату.

Так или иначе, посмертная записка была написана, и я спрятал её в бумажник.

— Так… — Харди довольно потёр руки. — И какую же смерть выпредпочитаете, Бен?

— Мне как-то всё равно.

— Тогда держите!

Он протянул мне прозрачный флакончик с таблетками.

— Что это?

— Вечером перед сном выпей все десять — и тихий, безболезненный переход в другой мир совершится сам собой.

Я был немного разочарован. Но деньги были уже уплачены, я попрощался и пошёл домой.

В девять часов вечера я посмотрел в окно на закат, принял душ, побрился, почистил зубы, проглотил одну за другой все таблетки и с чистой совестью лёг спать. Посмертная записка была пришпилена на письменном столе, на самом видном месте.

Через два часа я проснулся и попал в девятый круг Ада — меня рвало так, как никогда в жизни, я даже не успел добежать до туалета. Когда рвота прекратилась, я напился воды из-под крана, проблевался ещё пару раз и оставшуюся часть ночи провёл на диванчике в гостиной.

* * *

Я ворвался в контору Декстера Харди как тайфун, как цунами! Я ругал его, как только мог, самыми последними словами. Он только обиженно моргал и, когда мой поток проклятий иссяк, пропищал:

— У вас ничего не получилось?

— Как видишь, нет, скотина. Давай деньги назад, я поищу другого специалиста и заодно заявлю на тебя в полицию!

Не успел я договорить, как Харди бросился на колени и обхватил меня руками.

— Мистер Труман, простите меня! Я забыл посмотреть срок годности препарата, честное слово! Но позвольте мне исправиться, не пройдёт и десять часов, как вы будете мертвы в самом наилучшем виде!

Я смотрел сверху на его лысину, и мне стало его жалко.

— Встаньте, Харди, я даю вам ещё один шанс. Что же вы предложите теперь?

* * *

Харди напустил в ванну горячую воду, проверил пальцем её температуру и с кривой улыбкой повернулся ко мне.

— Неплохая у тебя квартирка, Бен. А теперь раздевайся, лезь в воду и вскрой себе вены. Держи!

Он вручил мне новую упаковку лезвий «Жилетт». Я взялся за верхнюю пуговицу рубашки и спросил:

— Мне что, при тебе разоблачаться?

Харди заморгал, потом вышел и спросил из-за двери:

— Ты уже разделся?

Я снял одежду и аккуратно сложил её на полу. Вода была очень горячей, голова моя закружилась. Взяв в пальцы ставшее скользким лезвие, я проделал эту крайне болезненную и неприятную процедуру. Вода быстро начала краснеть, и я потерял сознание…

* * *

Очнулся я оттого, что начал замерзать. Я открыл глаза и мне чуть не стало плохо от отвратительно алого цвета воды. И я был жив.

* * *

— Харди, говнюк! — дверь с перевёрнутой табличкой чуть не вылетела с петель от моего пинка ногой.

Его голова при моём появлении задёргалась вверх-вниз.

— Идиот! Кретин! — взвизгнул он. — Ты как вскрывал вены?!

Я немного охладел и показал ему, как.

— Болван! — вопил он. — Надо было резать вдоль, по ходу сосудов! Не поперёк, а вдоль! Вдоль, а не поперёк!

— Извини, Харди, я этого не знал…

Он вскочил.

— Идём, я сам сделаю тебе это.

Я вздрогнул.

— Не надо, Харди. Это всё-таки очень больно. Придумай мне другое «фело-де-се».

Он ненадолго задумался.

— Держи! — в руках у него была обыкновенная верёвка с петлёй.

* * *

— Это так же просто, как пукнуть, — Харди кратко пояснил мне основы теории повешивания. Я засунул голову в петлю и замер.

— Мне надо всего лишь спрыгнуть? — спросил я наивно.

— Да. Как дважды два.

Я оттолкнулся от стула и спрыгнул с него… И это тоже было очень больно, а ещё больнее было падать на каменный пол, я здорово ушиб копчик и крестец. Харди округлившимися глазами смотрел на одиноко болтающийся обрывок верёвки.

— Слушай, Бен… Ты случайно не сумасшедший?

Я застонал, захрипел, закашлялся. И я опять был жив. И у меня не было сил бранить этого безмозглого Харди.

* * *

Мы стояли на крыше небоскрёба и смотрели вниз, петля всё ещё опоясывала мою шею вторым галстуком. Но мне эта затея уже перестала нравиться.

— Мне надо всего лишь сделать шаг, Харди?

— Да-да, — торопливо забормотал он. — Делай шаг.

Я опять глянул вниз, на людской муравейник. Харди запрыгнул на бортик, окаймляющий крышу, и стал бесстрашно прогуливаться туда-сюда, что-то насвистывая, фальшиво и раздражённо.

— Делай шаг, Бен, делай шаг! — пропел он. Внезапно его нога наступила на кучку свежего голубиного помёта, он взмахнул руками и с тихим вскриком упал вниз. Я наблюдал за каждым мгновением его полёта. Он падал всего лишь несколько секунд, но для него это было целой вечностью. Так, во всяком случае, мне кажется.

Я снял с шеи петлю и выкинул её вслед за Харди. Кое в чём я был ему даже благодарен. Я развернулся и пошёл домой, сегодня был последний день моего отпуска.

6.10.1997

Величие

Верховный Генералиссимус Солнечной системы и её окрестностей Александр фон Блутхарт Великий, уже несколько десятилетий сжимающий в своей железной руке жизни и судьбы двух триллионов живых существ рода Homo Sapiens, аккуратно поставил на поверхность стола опустошённую чашку кофе и наклонился над мерцающим экраном. Тонкие гибкие пальцы привычно легли на клавиатуру. На экране появилось лицо его верного секретаря Блауберга.

— Доброе утро, сэр, — голос секретаря был слегка искажён высокочастотными помехами.

— Данные, — кратко потребовал Блутхарт.

— Есть, сэр! Восстание на Меркурии подавлено, наши потери составили…

— Дальше! — такие мелочи, как людские жизни, Генералиссимуса не интересовали и не должны были интересовать.

— Повстанцы Титана захватили 52 % территории…

Внезапно в разговор вклинился Верховный Медик Земли, его постное лицо, как всегда, было патологически неподвижным.

— Доброе утро, сэр, — прогудел он. — Позвольте поздравить вас с пополнением вашего семейства. Ваша жена благополучно родила вашего четвёртого ребёнка. Как думаете назвать сына?

— Александр Четвёртый, — ответил Блутхарт.

Верховный Медик исчез, и только сейчас Генералиссимус вспомнил, что предыдущего ребёнка он назвал Александром Вторым. Да, точно, его первенец была девочка, и он нарёк её Атеной. Следовательно, в нумерации детей мужского пола появилась погрешность.

— На Луне завершилась постройка военного космолёта первого класса «Штернфауст», — продолжал нудно бубнить секретарь.

— Глобальная карта, — приказал Блутхарт.

На экране развернулось схематическое изображение Солнечной системы, планеты жутко медленно, но неукротимо и математически правильно двигались вокруг жёлтого карлика со спектральным классом G2. Пальцы быстро застучали по клавиатуре, увеличивая масштаб особенно активных регионов. Наконец, внимание Блутхарта привлекла маленькая точка, приближающаяся к Плутону.

— Космический корабль регистрационный номер 74! — Блутхарт наклонился к микрофону. — Приказ: сменить курс и следовать к Юпитеру.

Ответа не было, но Блутхарт был спокоен. Он знал, что его приказ корабль получит только через пять часов.

На экране опять возник Блауберг.

— Сэр, на Церере полковник Нико снова объявил суверенитет…

Блутхарт молниеносно нашёл нужный район, неподалёку от этой строптивой маленькой планеты с черепашьей скоростью покорял пространство супертяжелый боевой корабль «Зигфрид».

— Количество жителей на Церере?

— Три миллиона двести тысяч, — бесстрастно ответил секретарь.

Блутхарт немедленно приказал «Зигфриду» отклониться от курса и бомбардировать Цереру термоядерными бомбами общей мощностью двести гигатонн. Он хорошо осознавал жестокость этого поступка, но это должно было научить других, как не повиноваться Александру фон Блутхарту Великому. А этих других было очень много.

Через двадцать минут «Зигфрид» был на нужной дистанции от Цереры. Спокойно заработали его смертельные установки. Когда всё было кончено, Блутхарт спросил:

— Количество жителей на Церере?

— Ноль, — ответил секретарь. — Малая планета Церера уничтожена. Боевой корабль «Зигфрид» возобновил выполнение предыдущего приказа.

На лице Александра фон Блутхарта появилась счастливая улыбка. Это была улыбка бога, всемогущего надчеловеческого существа, каким он, в сущности, и был.

— На сегодня хватит, Блауберг.

— До свидания, сэр.

Экран погас, но Блутхарт всё ещё сидел перед ним. Улыбка небожителя неуловимо таяла, исчезала. Наконец он встал, потянулся и вышел из комнаты, заперев дверь на кодовый замок.

Прямо за дверью на обшарпанной стене висело разбитое зеркало. Согнав с него огромного таракана, Блутхарт посмотрел на своё впалое лицо, неравномерно заросшее густой щетиной, на чёрные мешки под глазами, гнилые шатающиеся зубы. Поковыряв грязным пальцем с обломанным ногтем во рту, Блутхарт сплюнул, надел на голову дырявую шляпу и вышел на улицу.

Грязные голые ребятишки, у которых не было ни родителей, ни одежды, ни забот, вскочили с грязного песка и побежали к нему.

— Придурок Харди! — дразнили они его. — Харди-придурок!

Александр фон Блутхарт неожиданно осознал, что на самом деле является Алексом Харди, и от этого из его глаз покатились скудные слёзы. Проявление чужой слабости ещё больше обрадовало детей, а один из них, наиболее дерзкий, сбил с него шляпу на землю. Харди рассвирепел, схватил камень и швырнул ним в обидчика; тот упал, поражённый в голову, и больше уже не вставал. Дети разбежались.

— Эй, Харди! — к нему приближался широкоплечий мужчина по имени Юджин, он перешагнул через труп ребёнка, положил свою сильную руку на плечо Харди и прямолинейно спросил:

— Харди, правда ли то, что ты нашёл компьютер и теперь играешь на нём с утра до вечера и от этого у тебя крыша поехала?

Харди не торопился отвечать.

— Хороший комбинезон, Юджин, — он осторожно потрогал плотную ткань. — Дай пожрать, а?

* * *

— Сэр, у нас новый приказ с Земли: направляться к Юпитеру!

— Выполнять приказ.

— Но, сэр…

— Лейтенант, приказы даются для того, чтобы их выполнять, а не обсуждать. Выполняйте!

— Есть, сэр!

11.11.1997

Цивилизация

Целых два часа я прилежно изучал дело под номером 10905, ибо правосудие не имело права совершить ошибку, а в моём лице объединялись функции судьи, адвоката, прокурора, присяжных и палача. Слушание дела было назначено ровно на полдень, и именно в это время дверь в мой кабинет открылась, и двое ребят в ярко-белых униформах ввели подсудимого. Он был невысокого роста, с неправдоподобно честными глазами, а его дочерна загоревшая кожа свидетельствовала о том, что он воспользовался услугами нашей компании.

— Мистер Роб Андерсон, меня зовут Эрл, — вежливо представился я. Мы остались наедине.

— Паршивый пробирочник! — услышать это от него я не ожидал и поэтому отделался служебной фразой:

— Мистер Роб Андерсон, сожалею, но вам придётся забыть на время о ваших расовых предрассудках, пока не будет установлена степень вашей вины и ваше наказание.

Вызывающе развалившись в кресле, он нагло усмехнулся, но всё-таки смолчал. Я заглянул в служебные бумаги.

— Седьмого августа этого года, то есть три дня назад, вы приобрели у нашей компании индивидуальное хронопутешествие в прошлое…

— Это был рай! — восхищённо воскликнул он, внезапно оживившись. — Я был в раю, пока ваши мордовороты не вытащили меня оттуда силой!

— Это была вынужденная мера, Роб. Вы ничего не смогли дать этим людям, жившим тридцать тысяч лет назад, а все ваши поступки можно определить как преступные и порочные.

— Не может быть, Эрл! — он был по-настоящему изумлён. — Вы что-то напутали в своей конторе.

Я позволил себе улыбнуться.

— Давайте вместе разберём последствия вашего хронопутешествия. В первый же день вашего пребывания там вы встретили племя…

— Да, — протянул он. — Это было совсем небольшое племя, человек сто. Хотя меня и предупреждали о возможной агрессивности, они были на редкость дружелюбны. Хотя женщины у них, честно сказать, немного страшноваты…

— Так вот, о женщинах. До вашего прибытия их купание в речке воспринималось мужчинами как вполне обыденное явление, даже не заслуживающее их внимания. Как только там появились вы, мужчины стали прятаться в кустах и украдкой подсматривать за голыми соплеменницами, лелея в своих не слишком развитых разумах самые грязные мысли…

Учитывая моё происхождение, я сделал ударение на слове «грязные». Роб Андерсон растерянно почесал подбородок, он явно не понимал, чего же плохого он тут сделал.

— А что произошло на шестой день?

— Вы про что?

— Не припоминаете? Я имею в виду дикий виноград.

Он вспомнил и самодовольно улыбнулся:

— Да, было дело. Я собрал немного этой кислятины и сделал немного вина. Оно было отвратительным, но старейшины были от него в восторге… И тогда я научил их виноделию… Чего же тут плохого?

Я опять пролистал рапорт службы наблюдения.

— Через неделю всё племя ударилось в пьяный разгул, — резко сказал я.

— Да, у них слабоватые головы, — он опять улыбнулся. — Но ничего, пусть привыкают.

— На третий день после начала пьянки нами были зафиксированы случаи половых извращений, которые начали приобретать систематический характер.

Он упрямо замотал головой.

— Тут я не виноват, Эрл. Пусть я попаду в Ад, если это не так.

Я не стал возражать и спросил:

— Так вы оцениваете вашу деятельность в прошлом позитивно?

— Почему бы и нет? Я научил их делать колесо, хотел даже научить их плавить металлы, но не успел. Разве за месяц всё успеешь?

— По-моему, Роб Андерсон, всё, что вы хотели и могли сделать, вы сделали. А насчёт колеса… Вы думаете, что доходчиво им всё объяснили?

— Честно говоря, я плохо помню этот момент… Я был немного пьян…

— Зато все, и стар, и млад, отлично усвоили полный набор английских нецензурных слов и выражений. Довольно, Роб Андерсон. Если бы не срабатывал принцип временной устойчивости, неизвестно, что бы вы нашли здесь, в настоящем, когда вернулись. Итак, мой приговор: штраф тридцать тысяч долларов, эти деньги пойдут в благотворительный фонд. Приговор может быть обжалован в установленном порядке.

Он опять улыбнулся, но этот раз презрительно, и положил передо мной на стол платиновую карточку «Америкэн Экспресс». Подписав все необходимые бумаги, мистер Роб Андерсон спросил:

— Я свободен?

— Да, свободны. До свидания.

У двери он остановился.

— Знаете что, Эрл. Через недельку я куплю себе у вашей компании новое хронопутешествие.

— Очень рад за вас.

Он ушёл. Я закрыл папку под номером 10905 и взял новое дело. Но в этом случае наша команда не успела среагировать должным образом, и наш клиент, некто Тринкер, остался мёртвым в двадцатитысячном году до Рождества Христова. Этот Тринкер решил устроить в палеолите самое настоящее Монте-Карло: он наделал из подручных материалов некоторое подобие игральных карт, домино, костей, разве только не «одноруких бандитов», и обучил игре в них доверчивых туземцев. В пылу азарта племя забыло об охоте и чуть не умерло от голода. Их спас шаман, который каменным топором снёс Тринкеру полголовы и проклял его нововведения.

В дверь постучали, в приоткрывшуюся щель заглянул мистер Роб Андерсон.

— И всё-таки я заронил там семена цивилизации!

Ноябрь 1997

Приятный парень

Двое, он и она, стояли у берега моря, заходящее солнце бросало на них кровавые зловещие блики. Он смотрел куда-то вдаль, а она изо всех сил пыталась обратить на себя его внимание. Она была немного пьяна, поэтому периодически повисала на его плече.

— Меня зовут Моника, — громко говорила она. — Ты мне очень нравишься. Нет, действительно. И от тебя хорошо пахнет…

Было очень жарко, но он вздрогнул.

— Как тебя зовут? — она обрадовалась, когда он повернул лицо в её сторону.

Он что-то ответил. Она засмеялась.

— Дуган? Нет, правда? Я никогда раньше не встречала Дуганов. Необычное имя, я его надолго запомню.

Он улыбнулся, алое солнце сверкнуло в его чёрных глазах. Моника взглянула на свои крошечные золотые часики.

— Уже поздно. Ты не проводишь меня домой?

Дуган неопределённо пожал плечами.

— Я живу совсем одна, неподалёку отсюда.

Он коротко кивнул и что-то спросил. Она звонко засмеялась и потянула его за руку за собой.

Моника действительно жила недалеко. Когда они подошли к её домику, его рука лежала на её бедре, а её смеющееся лицо прижималось к его груди.

— От тебя хорошо пахнет, Дуган, — повторила она. Он ответил долгим жарким поцелуем…

* * *

Через час Дуган пах совсем по-другому. От него несло запахом смерти и крови. Он прошёл в ванную, положил опасную бритву на раковину и начал отмывать руки от крови. Окрашенная в красное вода шустрым ручейком исчезала в сливном отверстии. Потом он умыл лицо и прополоскал рот. Намочив немного волосы, он тщательно причесался, внимательно осматривая себя со всех сторон в зеркале. Затем он поправил галстук, отряхнул пылинку с пиджака, положил в рот жевательную резинку без сахара, предохраняющую от кариеса, и вышел из ванной комнаты.

Гостиная выглядела просто ужасно. Если не принимать во внимание поломанную мебель, то залитые кровью пол и стены наводили на мысли о скотобойне. Дуган приостановился, напоследок оглядывая плоды своих рук. Истерзанное тело с одной верхней конечностью лежало на кровати, целомудренно укрытое побагровевшей простынёй; вторая рука Моники плавала в чудом оставшемся целым аквариуме, и прекрасные золотые рыбки остервенело кусали свежее мясо. Голову девушки Дуган аккуратно уложил на журнальный столик, а вот глаза, язык и уши довольно небрежно валялись на грязном полу у поверженного телевизора.

Дуган осмотрел комнату, на лице его явно читались презрение и скука. Достав из кармана бумажник, он оставил у двери несколько долларов, после чего покинул осквернённый им дом.

* * *

В одиннадцать часов вечера он стоял у светофора, когда кто-то сзади запустил ему в волосы руку с ярко накрашенными ноготками. Он спокойно обернулся и увидел развязную девицу с небольшим крестиком на красивой шее.

— Хорошая ночь, милашка, — промурлыкала она. — У, ты так приятно пахнешь…

Тёмные губы Дугана изогнулись в хищной зловещей ухмылке…

Декабрь 1997

Враг

Всякий человек, мня себя свободным, лишь служит ужасной игре тёмных сил…

— Покуда ты в него веришь, он существует и оказывает на тебя своё воздействие, только твоя вера и составляет его могущество…

И тут безумие впустило в него свои огненные когти и проникло в его душу, раздирая его мысли и чувства…

Эрнст Теодор Амадей Гофман. «Песочный человек».

Часы на покрытой чёрно-жёлтыми разводами стене подозрительно зашуршали и начали медленно бить, каждый удар был подобен траурному звону. Я насчитал тринадцать ударов, при каждом из них моё сердце то болезненно замирало в груди, то начинало метаться, как птица в тесной клетке. Наступившая после этого тишина стала давить мне на глаза, и, чтобы не ослепнуть, я громко заорал, как сумасшедший. Тишина мгновенно отступила, но я-то знал, что она притаилась в самом тёмном углу комнаты и только ждёт удобного момента, чтобы напасть на меня врасплох. Часы подумали и ударили ещё раз. Часовая стрелка от них лежала у меня в кармане, это была моя месть этому бессовестному тикающему монстру, который всё время насмехался надо мной.

«Ничего, когда у тебя закончится завод, я буду смеяться последним», — злорадно забормотал я. Наверное, стоило бы отломать и минутную стрелку, но я боялся подойти к часам ближе расстояния вытянутой руки, и они знали это.

Я медленно, разминая затёкшие мышцы, поднялся с грязного пола. Шторы на окне немного раздвинулись и показали мне соблазнительный треугольник ночного неба. Сердце моё бешено заколотилось о грудь, я поскорее прижал его ладонью, чтобы оно не покинуло меня…

Успокоившись через несколько минут, я сделал шаг к окну, стал на колени и заглянул в прореху. Ночь! Мириады звёзд своими острейшими световыми иголками вонзились мне в мозг, желая выжечь дотла мою нервную систему, но я вовремя отпрыгнул назад, мгновенно закрыв глаза руками. По моему лицу текла кровь, и я слизывал её с губ языком. Когда я отошёл от последствий коварного нападения, я осторожно задвинул занавески на окне плотнее и заколол их согнутой стрелкой от часов. Изловчившись, эта проклятая стрелка уколола меня в палец. Я погрозил часам кулаком и засунул палец в рот. Кровь, тёкшая по моему пищеводу, постепенно восстанавливала мои силы и здравость мышления.

Вдруг я почувствовал, как в моём желудке что-то зашевелилось. Я услышал тошнотворное чмоканье. Тёплая и солёная кровь маленьким ручейком струилась у меня в горле. И что-то у меня в животе почуяло эту живительную влагу. Что-то в моём желудке развернулось, словно пружина, и начало подниматься по кишкам вверх, перебирая тысячью холодно-стальных ножек. Я в безмолвном ужасе зажал рот руками, чтобы чудовищный червь (в нём было метров двадцать, не меньше) не вылез наружу, иначе я бы умер от страха. И я победил. Тысяченожка протиснулась через сдавленное спазмом горло, потыкалась в зубы своими гнусными кровососущими присосками, потом побежала вверх и свернулась тяжёлым клубком между моими мозговыми полушариями, причинив мне такую дикую боль, что я потерял сознание.

Я очнулся, когда капающая откуда-то сверху слизь залила мне всё лицо. Я откинул голову набок и меня вырвало зелёной желчью. Часы победно вращали минутную стрелку в обратном направлении и притом в несколько раз быстрее, чем следовало бы. В потолке была дырка. Её сделала моя соседка сверху, не помню, как её зовут, но умерла она за несколько дней до Рождества. Через эту дырку она постоянно капала мне на голову всякой гадостью, часто пускала нервно-паралитические газы, запрещённые международной конвенцией. На самом деле моя соседка — межгалактический шпион. Я давно хотел написать об этом. Куда следует. Я это сделаю прямо сейчас. Осторожно переступив через чей-то обезглавленный труп, гниющий на полу (он на секунду приоткрыл один глаз и подмигнул мне), я сел на стул и положил ладони на стол. Передо мной лежал чистый лист бумаги и фломастер. Фломастер был синего цвета, чтобы отгонять злых духов, которым не нравилось, когда я садился за стол что-то написать. Аксурац. Это я вспомнил, как зовут мою соседку. Это её марсианское имя, я узнал его из радиопередачи про домашних животных. Сейчас радиоприёмник тоже был моим врагом. Я взял в руку фломастер и печатными буквами написал вверху листа: «Главному письмо доброжелатель государственной безопасности». Мысли сильно путались. Вдруг по столу пробежал огромный таракан. Он остановился возле моего письма и стал медленно шевелить длинными усами. Я быстро понял, что это тоже шпион, подосланный соседкой, и со всей силы ударил по нему ладонью. С еле слышным скрипом таракан раздавился, показав миру свои отвратительные мутно-белые внутренности, которые повисли на моих пальцах. Они были похожи на те морские водоросли, которые я ел в детстве в китайском ресторанчике. Неожиданно я понял, что не могу прочесть ни одного слова из моего письма. Усы мерзкого насекомого всё ещё двигались, а передние лапки упорно цеплялись за поверхность стола. Своим письмом я обтёр руку от грязи, но ощущение чистоты навеки покинуло меня. Я услышал злорадное хихиканье соседки.

Я встал из-за стола, шатаясь от усталости, и пошёл в туалет. В унитазе беспомощно плавал радиоприёмник, это я его покарал за то, что он воздействовал на мой мозг невидимыми излучениями. Я посмотрел в зеркало и увидел, что к моей правой щеке присосался здоровый, с кулак, комар. Он пил мою кровь, разбухая прямо на глазах. Нужно было что-нибудь поскорее делать, и я ударился своим лицом о висевшее над раковиной зеркало. С хрустальным звоном тысячи колокольчиков оно разлетелось на мелкие кусочки. Несколько осколков впилось в моё лицо, это было ужасно больно, но зато я избавился от насекомого-паразита. Нестерпимо острая боль заставляла меня тихо стонать сквозь зубы, также меня на время покинула моя бдительность, благодаря которой я был всё ещё жив.

Я вышел из ванны и, ведя рукой по стене, обклеенной фольгой, добрался до окна и вытер окровавленное лицо шторами. Перед глазами у меня плясали фантастические и сюрреалистические огни. Одна занавеска попыталась любовно обвиться вокруг моей шеи, но я своевременно отскочил от окна. Зрение постепенно восстанавливалось, и первое, что я смог увидеть, были отвратительные золотые часы, те самые, у которых я выломал одну стрелку. К сожалению, мои мучения ещё только начинались. Потревоженные прикосновением тряпки кусочки стекла, вонзившиеся в мои щёки, нос, подбородок и лоб, пришли в медленное движение. Каждый крошечный осколочек, острый как скальпель, начал вращаться вокруг своей оси и продвигаться внутри моей плоти к единому центру — моему мозгу. Я упал на пол, перекатился и, ударившись о стену, завопил от нечеловеческой боли. Никто не был способен терпеть эту боль. Никто, кроме меня. Вытерпеть всё — это мой единственный шанс продолжать жить, продолжать существовать. Быть может, меня ещё найдут люди, настоящие люди, не позволившие своим врагам взять над собой верх. Стало немного легче, я мучительно дышал через нос, стараясь прийти в себя. И тут я услышал тихий, но страшный звук у себя над головой — мерное и зловещее потрескивание. Я посмотрел ввысь и в нескольких миллиметрах от своего лица увидел в стене две чёрные дырочки, между которыми изредка проскакивала искра. Электричество! Один из самых опасных врагов человечества, окутавший своей сетью весь земной шар. Враг, которого глупые людишки величают своим величайшим благодетелем. Враг, убивающий со скоростью света не только презренную плоть, но и бессмертный разум. Как же я мог забыть об этой электрической розетке?! Так или иначе, я просчитался. Я проиграл. Гудение и потрескивание усилилось, маленькой звёздочкой зажглась и умерла ещё одна искра…

* * *

Электричество убило мистера Хьюмена.

Как только это произошло, золотые часы на стене торжественно сказали: «Бом-м-м!»

— Наконец-то мы разделались с ним! — довольно прохрипел радиоприёмник из унитаза.

— Бом-м-м! — били часы.

— С этим мы долго возились. Но их уже немного осталось, — радиоприёмник замолчал.

— Бом-м-м! — согласились часы.

Февраль 1998

Сага о Йоне Смиде, христианском миссионере, и его благих деяниях

Ветер завывал, словно голодный волк, а его жгучее прикосновение было похоже на укусы острых зубов. По заваленной снегом долине устало брёл одинокий путник. Его грязно-светлый балахон отнюдь не спасал от холода, но человек упрямо шёл к цели, изредка останавливаясь, чтобы посмотреть на мутный диск луны, имевший нехороший красноватый оттенок. Потом странник продолжал свой путь, всё так же держа перед собой в правой руке какой-то небольшой предмет.

Наконец, он достиг пункта назначения — низкой хижины, из которой доносился рёв чьих-то мощных глоток. Откинув полог, он ввалился внутрь, в тёмное, но тёплое помещение, согретое добрым десятком горячих тел. Пламя очага скупо освещало хижину. Здесь были жестокие и невинные дети северных морей и ветров — викинги, богатые и не очень земледельцы, каждый год с каменным упорством воюющие за скудный урожай и другие не менее почётные люди. Присутствовал тут и местный законоговоритель — Торстейн Лангсагер.

— Клянусь своим мечом, это Йон Смид, пастырь наших душ! — заорал во всю мощь своих огромных лёгких воин по имени Бьёрн, его глаза ещё не утратили осмысленного блеска из-за долгого бражничанья, а в доказательство своих слов он похлопал ладонью по рукоятке висевшего на его ремне меча.

— Да благословит Бог этот дом, — сильно дрожа, пробормотал Йон Смид; в руке, почти побелевшей от холода, он сжимал деревянный крест с распятием.

— Садись за наш стол, Йон, — позвал его хозяин дома, Кетиль Одноглазый. — Хельга, налей нашему другу эля!

Йон отряхнул с плеч остатки тающего снега и двинулся к столу. Под ноги ему попалась молодая глупая коза, которая обиженно заблеяла, когда гость сильно пнул её ногой. Хельга, жена Кетиля Одноглазого, щедро, до самых краёв, наполнила кружку пенистым элем и поднесла его Смиду. Тот зачем-то широко перекрестил стол и поднёс кружку ко рту. Одиннадцать пар глаз (вернее, десять с половиной) настороженно наблюдали за христианским миссионером. Йон Смид не был тут желанным гостем, он был чужаком, и он осознавал это. Но каждая собака в долине знала, что Йон Смид — родич Тангбранда Вильбальдуссона, который вместе с королём Олавом Трюггвасоном^[7] огнём и мечом вводил христианство в Норвегии, жестоко расправляясь с язычниками, не желающими оставить веру своих предков. Поэтому спорить с Йоном Смидом или сердить его было небезопасно.

— Как тебе понравился мой эль? — спросил Кетиль, когда кружка была опустошена. Пиво было дрянным, но оно заставило застывшую кровь побежать по жилам быстрее, и потому Йон ответил:

— Добрый эль.

Понемногу отогреваясь, Йон начал внимательно наблюдать за товарищами по столу. У каждого из них и даже у хозяйки на шее, на крепком шнуре висел простенький крест, но даже его наличие не могло ввести христианского миссионера Йона Смида в заблуждение: ещё месяц назад его сотрапезники громко возносили славу своим языческим богам (Смид гневно сплюнул на земляной пол), и сейчас они вряд ли отринули свою старую веру, ложную и порочную, ибо она шла не от Бога. «Я окружён заблудшими овцами!» — злобно подумал он.

Полог в дверном проёме легко всколыхнулся.

— Мир этому дому! — в хижине появился новый гость, застольная беседа разом угасла. Йон поднял голову, зрачки его глаз внезапно гневно вспыхнули. Печально известный колдун острова, отъявленный язычник Храфн Вардлок, Заклинатель Духов, по прозвищу Чёрный, спустился со склонов вулкана Суртсхейм в долину. Поговаривали, что его отцом был ирландский чернокнижник, некоторые считали это выдумкой, но так или иначе, Храфн Вардлок сейчас был здесь, и никто не смел сказать о нём дурного слова.

Колдун мягко, словно кошка, прошёл к столу и по чистой случайности сел на скамью рядом с миссионером, Йон Смид прямо задрожал от священного негодования.

— Как жизнь, Кетиль? — с искренним интересом спросил Храфн, пока хозяйка наполняла ему кружку, но не элем, а подогретым козьим молоком; одноглазый воин что-то осторожно буркнул в ответ. Перед тем как пить, колдун выплеснул немного молока на земляной пол.

— Пива! — угрожающе потребовал Йон Смид, косясь на колдуна. Чёрная бровь Храфна Вардлока насмешливо изогнулась.

— Не время пить, когда твой король сегодня пал в битве, — тихо сказал он, но услышали его все.

— Ложь! — вскинулся миссионер. Колдун улыбнулся, и это ещё больше взбесило Смида.

— Ложь! — громко повторил он.

— Он пал в битве с датским и шведским конунгами.

— Откуда ты можешь знать это, колдун?

— Мне принесли эту весть вороны, клюющие трупы, и ветер, шевелящий волосы мертвецов, — ответил поэтической строфой Храфн.

Йон на всякий случай перекрестился. Он хотел спросить, остался ли жив его родич Тангбранд, но поборол в себе это желание, ведь колдун нагло лгал ему, как же иначе.

— Свидетелем моих слов будет Один^[8]!

Люди за столом затаили дыхание, услышав имя бога мудрости. Йон Смид, размахивая распятием, закричал:

— Твоя вера лжива и порочна, женовидный обманщик, твои боги есть зло и скверна!

Улыбка мигом исчезла с безволосого лица колдуна. Недобрый огонёк мелькнул в его чёрных бездонных глазах. Люди непроизвольно отшатнулись от его словно бы покрытой мраком фигуры.

— Ты оскорбил меня, служитель покрытого кровью креста. Неизвестно ещё, кто из нас двоих лжец!

Законоговоритель Торстейн Лангсагер решил вмешаться в распрю:

— Храфн, прошу тебя! Йон, прости его! Если прольётся кровь…

Колдун кинул на Торстейна быстрый взгляд, и слова застряли у того в горле.

— Крови не будет, — заявил Храфн Чёрный. — Скажи мне, Кетиль, и ты, Торстейн, в какого бога вы верите, во Христа, проповедующего смирение, рабство и мученичество, или в Одина, бога героев?

Законоговоритель и хозяин молчали, низко опустив головы. Колдун мерзко засмеялся.

— Человек… — язвительно произнёс он по слогам. — Йон Смид, можешь ли ты доказать мне существование своего бога?

— Конечно! — брызгая слюной, воскликнул миссионер. — Но ты?

— Для меня-то это легче простого, — со спокойной уверенностью сказал Храфн Чёрный. — Други мои, — повернулся он к жителям долины, — видели ли вы когда-нибудь тролля?

— Да, в детстве я видел тролля, и не один раз, — подтвердил Торстейн Лангсагер.

— Я тоже видел тролля, но очень давно, — кивнул седобородый воин.

— И я…

— Детские сказки, — фыркнул Смид.

— Храфн, не надо тролля! — взмолился один из викингов, Эйрик Троллаэйра. Ему было чего бояться, ведь много лет назад старая прорицательница сказала Эйрику, что его лопоухие уши похожи на уши тролля. Поэтому Эйрик Троллаэйра^[9] боялся, что какой-нибудь тролль не пришёл к нему за своими ушами. Его товарищи постоянно подшучивали над ним по этому поводу и, тем не менее, все, как один, верили в эту небылицу.

Храфн Чёрный поднялся со скамьи и громко произнёс:

— Великий Один, Отец богов, в доказательство правоты моих слов… погаси этот огонь в этом очаге!

Едва с его тонких тёмных губ слетело последнее слово, как дверной полог сильно откинулся, в хижину ворвался холодный порыв ветра и… огонь умер. Но в последнее мгновение все успели увидеть, как какой-то тёмный силуэт заслонил проход, после чего этот кто-то скользнул внутрь.

— Тролль! Тролль! — вопил несчастный Эйрик, двумя руками прижимая к своему черепу свои злосчастные уши. Кто-то ругался, кто-то лихорадочно пытался в темноте развязать завязки своего меча… Проснулись мирно почивавшие до этого дети, конечно, они не преминули заплакать… Залаяла собака, испуганно замекала коза… Кто-то кричал: «Один, спаси нас!» — а Йон Смид безуспешно пытался определить владельца этого голоса.

Как ни странно, женщина оказалась более здравомыслящей, чем десять взрослых мужчин. Она всего лишь навсего нашла и зажгла лучину, которая рассеяла тьму, а вместе с этим рассеялся и нелепый страх.

Возле презрительно скрестившего на груди руки Храфна Вардлока стоял и простодушно улыбался худощавый черноволосый юноша.

— Дуган? — первым узнал его Торстейн Лангсагер.

— Это Дуган, а вовсе никакой не тролль!

Кто-то засмеялся с явным облегчением, но Эйрик Троллаэйра всё ещё обхватывал свою голову руками.

Дуган жил вместе с Храфном на склоне вулкана, колдун воспитывал его с младенческого возраста. Наверное, между ними были родственные связи, но этого опять же никто не знал достоверно.

— Я сделал, — кратко подвёл итог Храфн Вардлок. Он опять сел, козочка подошла к нему и положила свою бородатую морду ему на колени. Колдун возложил костлявую руку на голову козы и сказал:

— Теперь твоя очередь, Йон Смид. И не забудь помолиться Апостле Стейну, чтобы он помог тебе.

— Святому Апостолу Петру, богохульник! — поправил его миссионер. Он чувствовал себя одураченным.

— Пётр, Стейн, Кифа — какая разница?

— Ты ничего мне не доказал, колдун. Ни мне, ни нам!

— Почему же? Хельга, будь добра, налей Дугану тёплого молока. — Хозяйка с готовностью кивнула.

— Потому что твой щенок впустил ветер!

— Но огонь погас? — улыбнулся колдун.

Йон Смид встретился взглядом с бесконечно глубокими зрачками Храфна. Борьба взоров продолжалась недолго: миссионер отвёл глаза в сторону.

— Твоя очередь, — жёстко приказал колдун.

Йон Смид посмотрел на распятие, прижал его к груди, упал на колени.

— Господи, яви этим неверующим свою мощь! — каждое его слово дышало такой верой, что даже Храфн Чёрный удивлённо повёл бровью.

— Господи, дай мне силу! — Йон Смид перешёл на правильную латынь. Он молился и молил, но ничего не происходило. Он вернулся к норвежскому, но это ничем не помогло. Прошло несколько минут, гробовая тишина разрывалась только голосом христианского миссионера.

Но ничего не происходило. Лучина давно погасла, но жители долины были терпеливы. Йон Смид украдкой вытер выступивший на лбу пот и продолжил свой акт веры. Всякое его слово было достойно быть запечатлённым на бумаге, чтобы явить миру образец Веры.

Но ничего не происходило, а Йон уже начал выдыхаться. Присутствующим начала надоедать эта фантасмагория, когда миссионер зашёлся в особенно неистовой, умопомрачающей молитве. Казалось, эти слова могли сдвинуть небесные сферы…

И вдруг дрова в камине ослепительно вспыхнули, яркое пламя взлетело на высоту человеческого роста и лизнуло потолок. Но через мгновение огонь успокоился и привычно продолжил пожирать дрова.

Лицо Йона Смида сияло. Из ушей у него текла кровь, но он не обращал на это внимания.

— Господи! — прохрипел он, у него уже не осталось сил на большее. Жители долины с восторгом смотрели на своего «пастыря душ»…

— До встречи, — тихо сказал колдун; накинув на голову капюшон, он незаметно покинул хижину, Дуган тенью последовал за ним.

* * *

Снег скрипел под мерными шагами колдуна и его ученика, они возвращались домой, на склоны вулкана.

— Храфн!

Колдун молчал.

— Храфн, зачем ты это сделал? — не унимался Дуган.

— Что я сделал?

— Зачем ты зажёг дрова в камине?

Храфн Вардлок по прозвищу Чёрный не отвечал.

— Храфн, ответь мне!

— Неважно, кто это сделал, Дуган, — произнёс колдун, и невыразимая горечь и усталость звучали в его голосе. — Грядёт эра Креста, мой мальчик. Люди долины должны обрести новую веру. Прости меня, Один!

Тёмное небо рассекла надвое молния.

26.3.1998

Рейтинг

Солнце украдкой выглянуло из-за чёрной полосы горизонта и осветило Полигон. Огромное, в сто квадратных миль поле, опалённое огнём многолетних сражений, а потому абсолютно безжизненное, без единой травинки, уже было готов к Состязанию.

Генерал Даммер с довольной улыбкой рассматривал в бинокль выстроенные на Полигоне в случайном порядке увешанные пулемётами, ощерившиеся дулами пушек и раструбами ракетных установок машины. Это были боевые роботы, готовые в любую минуту по одному лишь нажатию кнопки вступить в бескомпромиссную схватку. Роботы были совершенно одинаковыми, за исключением лишь одной детали — программы в машинных кодах, заложенной внутри электронных мозгов этих машин смерти. Роботов было ровно две сотни, половину из них запрограммировал Джерри Пискерес, половину — Доббин Трежер. И Пискерес, и Трежер носили высокое звание Суперпрограммистов высшего класса, и все сегодня: Полигон, роботы, люди — собрались здесь для того, чтобы выяснить, кто из них двоих лучший. Суперпрограммисты были тут же, в Командном Центре, в окружении генералов, министров и своих коллег.

Кроме роботов, на Полигоне замерло несколько грузовиков, внутри их крытых кузовов сидели солдаты, в чьи обязанности входило поддерживать роботов своей стороны и атаковать роботов другой стороны, за это им неплохо платили. Они олицетворяли собой вероятностный фактор.

— Итак, начнём? — спросил генерал Даммер, его палец потянулся к волшебной кнопке. Суперпрограммисты Пискерес и Трежер напряжённо переглянулись. Победитель получит, кроме миллиона «зелёных», титул Чемпиона Мира. Возможно, что его рейтинг по шкале Меркюри несколько повысится, настолько, насколько понизится рейтинг проигравшего. На данный момент рейтинг Трежера составлял 3800, а рейтинг Пискереса — 3790 баллов по шкале Меркюри, а исходя из этих цифр, любой бы подросток мог сказать, что они входили в десятку лучших Суперпрограммистов планеты.

Палец генерала с аккуратно подпиленными ногтями плавно лёг на кнопку…

В роботах проснулась жизнь. Процессоры, работающие на частоте 670 мегагерц, развёрнутой пружиной бросились выполнять инструкции, закодированные лучшими умами человечества. Одновременно из грузовиков на поле высыпались люди — солдаты, вооружённые ручными пулемётами, гранатомётами и ракетницами. Через секунду Полигон агонизировал звуками взрывов, выстрелов, гудением плазменных установок и совсем не слышными из командного пункта криками солдат. Да этих солдат никто и не замечал, среди величественных бронированных самофункционирующих машин они выглядели жалкими букашками. Их огонь, правда, хоть и не был в состоянии вывести из строя вражеского робота, но зато помогал срывать с его корпуса бронированные пластины, уложенные в несколько слоёв.

Борьба между тем шла не на равных — роботы с программой Трежера действовали более разумно и чуточку быстрее роботов с программой Пискереса.

Через час всё было кончено. На Полигоне осталось лишь 86 роботов, и все — с программой Трежера. Из людей не выжил никто. Суперпрограммисты пожали друг другу руки. Пискерес был мрачен, Трежер сиял, как начищенный пятак. Генерал Даммер был тоже доволен — ему, как владельцу Полигона, в любом случае причиталось пять процентов от премиальной суммы.

— Внимание. Внимание. — Все присутствующие мгновенно затихли. — Новый рейтинг Трежера составляет 3810 баллов по шкале Меркюри. Новый рейтинг Пискереса составляет 3780 баллов по шкале Меркюри. Благодарю за внимание.

Все окружили поздравлениями нового Чемпиона Мира, о Пискересе на время забыли. На остывающем поле всё ещё перемещались в поисках врага уцелевшие роботы, один из них продолжал стрелять из пулемёта и пускать ракеты и никак не мог остановиться.

* * *

— Включайте-ка свои шлемы, — тихо сказал капрал в душной темноте фургона. — Сейчас начнётся.

Джо на ощупь нашёл рычажок и щёлкнул им. Наушник мгновенно ожил и сообщил:

— Ваш рейтинг, солдат Джо Попьюли, 132 по шкале Меркюри.

Джо молча кивнул. Будь он неладен, этот клятый рейтинг! От этой трёхзначной цифры напрямую зависело количество «зелёных», которые он принесёт сегодня домой. Каждый уничтоженный нашей стороной вражеский робот, каждый убитый солдат в форме другого цвета добавит несколько цифр к рейтингу. Каждая потеря с нашей стороны уменьшает его. Правила по-детски просты. И всё зависит от рейтинга: будут ли мои дети учиться в колледже, куплю ли я себе новый костюм, будем ли мы жить в благоустроенной квартире…

Рёв сирены вернул Джо к действительности. Он выпрыгнул из грузовика, мгновенно сориентировался, вскинул на плечо гранатомёт и атаковал вражеского робота. Спустя десять минут, с двух сторон поливаемый струями плазмы, а с третьей — дружнымпулемётным огнём Джо и его товарищей, враг замолк, внутри него что-то рвануло.

— Ваш рейтинг — 133, — равнодушно пропел ему в ухо голос.

— Очень рад! — сквозь зубы прошептал Джо, падая на землю, чтобы не быть разорванным пушечным выстрелом невесть откуда взявшегося вражеского робота.

Через полчаса напряжённой беготни и стрельбы Джо растерял всех своих товарищей. Рейтинг его достиг невидалой им прежде отметки — 164 баллов, видимо, их сторона всё-таки выигрывала.

— Ваш рейтинг — 165, — сообщил наушник.

Джо перезарядил гранатомёт и оглянулся. К нему спешил робот, но это был свой, со знакомыми эмблемами на искорёженных и оплавленных боках.

— Ваш рейтинг — 165, — сказал наушник. — Мы выиграли. Потери с нашей стороны составили 14 процентов, потери вражеской стороны — 100 процентов. Поздравляю!

Джо бросил гранатомёт на землю и завопил от радости — домой он принесёт целую кучу деньжищ! Робот остановился неподалёку от него, и вдруг Джо почувствовал, что его кишки длинным червём вылетают из его чрева, а на месте его живота начинает дымиться огромная сквозная дыра. Уже падая, он услышал звук выстрела, убивший его.

— Наши потери составили 14 процентов, — продолжал бубнить голос. — Потери врага составили 100 процентов. Ваш рейтинг — 0. Ваш рейтинг — 0. Ваш рейтинг — 0.

В это самое время Суперпрограммисты жали друг другу руки.

7.4.1998

Бейсик

Бейсик сделал Билли богом.

Тайным приверженцам Бейсика посвящается.

Храм святого Бьярни был залит ярким светом плазменных струй, бесконечно кружащихся в замкнутых электромагнитных ловушках. Кроме меня, моей невесты, священника и двух дебаггеров — стражей порядка, замерших у входа, — в огромном помещении никого не было.

— Джей-Ти Семнадцатый, согласен ли ты взять в жёны присутствующую здесь Аду?

Я нежно посмотрел на свою возлюбленную и твёрдо сказал:

— Да, согласен.

Ада ответила мне непередаваемо трогательным взглядом, она вся прямо-таки трепетала от волнения. Священнослужитель по-отечески взирал на нас.

— Ада, согласна ли ты выйти замуж за присутствующего здесь Джей-Ти Семнадцатого, алгоритмиста третьего класса?

— Да, согласна, — прошептала девушка, прекрасная, как цветок — воплощение всех моих грёз.

Священник осенил нас двойным крестом и торжественно произнёс:

— Я, Керниган Восьмой, линкер первого класса, властью, данной мне Первопрограммистом, объявляю вас, Джей-Ти и Ада, мужем и женой. Соблюдайте принципы Божественного Алгоритма: легативности, инкапсуляции и полиморфизма — и будьте счастливы.

Когда мы выходили из Храма, стражи порядка с ярко-красными изображениями жуков на блестящих мундирах отсалютовали нам ритуальными мечами. Снаружи нас встретило радостное солнце и приветливый прохладный ветерок.

— Поздравляем! — дружно закричали приглашённые. Ада бросила им свой букетик цветов.

Затем мы сели в украшенную белыми лентами и цветами карету, чтобы объехать вокруг Фонтана Счастья. И здесь Ада сообщила мне приятную новость — её дедушка приглашает нас провести медовый месяц в замке на берегу моря.

— Не правда ли, чудесная идея! — счастливо смеялась Ада; я не мог наглядеться на её блестящие карие глаза.

— Конечно, любовь моя, — отвечал я. — Но я не знал, что у твоего деда есть замок.

— О, это долгая история! Я тебе потом как-нибудь расскажу…

Карета миновала Главное Управление Наблюдения за Порядком. Украшенные разноцветными изображениями жуков дебаггеры, стоявшие в карауле, красиво взмахнули острыми мечами.

— Ты бы хотел быть дебаггером? — промурлыкала Ада. — У них такая красивая форма…

Я был слегка раздосадован: алгоритмисты стоят в табели о рангах значительно выше тупоголовых дебаггеров, но кто поймёт этих женщин?..

* * *

Дедушкин замок был очень старый, но ухоженный. Прозрачные тёплые волны накатывали на песчаный берег, над аккуратно подстриженными газонами порхали сладкоголосые птички и яркие бабочки. Короче говоря, это был рай, рай для двоих: Ады и меня. Мы купались, загорали, гуляли, болтали, спорили, ужинали при свечах, и ни единого мгновения мне не было скучно. Я совершенно забыл о работе, друзьях и родных, но счастье не может длиться вечно: Аде понадобилось съездить в город по делам.

Я одиноко бродил по замку. Этому архитектурному сооружению, по словам Ады, было лет четыреста, на трёх его этажах располагалось пятьдесят две комнаты, двери которых не запирались. Не помню, как я очутился в небольшом чуланчике, в углу которого громоздился антикварный деревянный шкаф. Он был совершенно пуст, но моё внимание привлёк небольшой предмет, лежавший сверху. Я попытался дотянуться до него, но шкаф был высок, пришлось принести из соседней комнаты стул.

Это оказалась старинная, покрытая вековой пылью, книга. Я осторожно слез со стула и сел, бережно держа сокровище в руках. Зажмурившись, я сильно дунул; мириады пылевых частиц взвились в воздух; я закашлялся, нечаянно вдохнув несколько миллионов из них. Открыв глаза, я увидел, что книга всё ещё укутана тонким, но плотным слоем пыли. Сердце моё радостно колотилось, я провёл ладонью по обложке, открыв пять букв, сложившихся в страшное слово — имя дьявола, верховного демона зла и лжи:

BASIC

В глазах у меня потемнело, я отшвырнул от себя эту ужасную вещь, но мои руки уже были осквернены прикосновением к ней. Охваченный отвращением, я бросился прочь из этой проклятой Божественным Алгоритмом комнаты.

* * *

Ада вернулась к ужину, а я уже успел немного успокоиться и обдумать дневное происшествие.

— Ада, можно тебя спросить? — я постарался придать голосу как можно более беззаботный тон. — Ты ведь как раз изучаешь историю религии…

— Спрашивай, Джей-Ти, — она отодвинула тарелку и с улыбкой посмотрела на меня.

— Ты не знаешь, — я откашлялся, — слово «основной» происходит от имени дьявола?

— Ты имеешь в виду Бейсика? — похоже, я её действительно удивил. — Нет, скорее всего, совсем наоборот. Древние люди поклонялись этому демону и называли его Основным — Бейсиком. Их примитивные мозги просто не были способны познать всю божественную мощь Первопрограммиста.

Это была для меня новость.

— Древние поклонялись демонам?

— Да, только ты меньше об этом болтай. В любом обществе найдётся человек, которому хочется рисовать вместо идеального круга остроконечный треугольник Хаоса…

Я прервал её поцелуем. Я знал, что происходит с людьми, отринувшими идеальное — к ним приходят дебаггеры…

И всё же через несколько дней, когда Ада готовила завтрак, я вернулся к книге. Она беспомощно валялась на полу, и начертанные старинным шрифтом буквы гневно взирали на меня с обложки. Я поднял книгу и окончательно очистил её от пыли. Под именем дьявола была надпись: «Ай-Би-Эм». Наверное, это имя автора, подумал я и, собравшись с силами, открыл книгу. В глазах у меня зарябило от множества маленьких буковок: никогда в жизни я не видел столько текста. Вдобавок, некоторые буквы я видел впервые. Захлопнув книгу, я спрятал её под куртку — Ада позвала меня к столу.

* * *

Вот так, тайком от Ады, я занялся изучением этой, безусловно запрещённой, книги. Я быстро сообразил, что строчки располагаются сверху вниз, а читать нужно слева направо. К тому же оказалось, что многие символы современного Логического алфавита были похожи на свои древние прототипы, но о фонетическом значении некоторых знаков или более чем странных буквосочетаний мне приходилось только догадываться. Но я уже твёрдо решил прочесть всю книгу от начала и до конца, чтобы осудить древние заблуждения, а потом сжечь её.

— Вве-де-ни-е, — по слогам прочёл я, буковки сложились в осмысленное слово, хотя звучало оно странно, я бы даже сказал, архаично.

Вначале этот древний чернокнижник Ай-Би-Эм рассматривал основные религиозные понятия: информация, алгоритм и даже программа! Правда, имелось в виду совсем не то, что мы вкладываем в это понятие сейчас. Часто мелькало непонятное мне слово «компьютер», а вот о Первопрограммисте не было ни слова.

— Что ты делаешь?

Застигнутый врасплох, я уронил книгу. Ада с ужасом взирала на меня.

— Что это?

— Это древняя книга, — я виновато понурил голову.

Ада перевернула книгу ногой.

— Так вот почему ты заинтересовался Бейсиком, — с облегчением рассмеялась она. — Где ты её взял?

— Нашёл в этом доме, — я понял, что ничего страшного не произошло.

— Сожги её, — сказала Ада. — В ней нет, и не может быть ничего из того, что нужно алгоритмисту третьего класса.

— Хорошо, любимая, — я послушно закивал. — Мне было интересно прочесть её с исторической точки зрения.

— Ты научился читать древние тексты?

— Это совсем несложно. Вот, смотри…

Она отвела мою руку.

— Мне это совсем неинтересно, Джей-Ти Семнадцатый. Пообещай мне только, что уничтожишь эту книгу, как только она тебе надоест. Тут нет ни единого слова истины, Джей-Ти.

Я остался один, книга лежала у моих ног. И я поднял её и продолжил чтение, а, встретив на двадцатой странице первое Заклинание, я понял, что эта книга не будет сожжена до тех пор, пока она в моих руках.

* * *

Заклинания были выделены особым шрифтом, строчки в них нумеровалась с шагом десять. Состояли заклинания из букв древнего алфавита, цифр и двадцати с лишним значков, значения и произношения которых я не знал. Некоторые сочетания вообще были непроизносимы. Иные заклинания состояли из одной строчки без номера, они, как я понял, были наиболее эффективными. Смысл большинства заклинаний остался для меня, к сожалению, неясен, как ни вглядывался я в причудливые чёрные закорючки.

«Что ты творишь? — взывал ко мне порою из глубин сознания голос здравомыслия. — Уничтожь эту дьяволову книгу, захватившую твой ум. Опомнись!» Но я, наверное, уже был одержим Бейсиком, и никто, похоже, не мог мне помочь. Заклинания в книге Ай-Би-Эма сулили такое могущество, о котором я раньше и мечтать не мог. Язык заклинаний был ужасен, примитивен, нелогичен, но он околдовал меня! Ночью мне снились бесконечные нумерованные строки, жаждущие быть выполненными, но, чтобы использовать полученное тайное знание, мне нужно было переступить некую черту. У меня пока не хватало на это смелости, ведь назад возврата уже не будет. Я мучился, обуреваемый сомнениями и желаниями, Ада же постепенно отошла на второй план.

* * *

Наш медовый месяц подходил к концу. Я сидел на берегу, опустив ноги в кристально чистую воду, думал о полученном знании, и наконец решился сотворить заклинание, описанное в книге Бейсика в числе первых:

PRINT 2+3

В воздухе сверкнуло, и перед моим восхищённым взором возникла цифра 5. Сильно пахло озоном, все волоски на моём теле были наэлектризованы. Цифра неподвижно висела в пространстве, она состояла из небольших светящихся огоньков, похожих на крошечные шаровые молнии. Я попробовал дотронуться до цифры, но рука, не встретив сопротивления, прошла сквозь них. Ещё один странный эффект — я не мог закрыть эти огоньки ладонью, они всё равно были видны.

— Джей-Ти! — послышался голосок Ады.

И тогда, чтобы скрыть результаты своей преступной деятельности, я сотворил второе заклинание:

CLS

Огоньки исчезли! Я торжествовал.

Когда мы вернулись в город, книга тайн была надёжно спрятана среди моих личных вещей. Конечно, я никому не расскажу ни о ней, ни о силе, в ней скрытой. Это будет моя тайна.

* * *

Я наполнил водой стакан, поднял его как можно выше и отпустил. Конечно, он разбился бы, не примени я магию Бейсика:

STOP

Стакан завис неподвижно в нескольких сантиметрах от пола, вода приобрела в нём непривычный вид. Я, невыразимо довольный собой, провёл руками над стаканом и под ним. Выглядело впечатляюще.

— Как ты это сделал?

Я вздрогнул от неожиданности. Зэд-Пи Двадцать Третий, алгоритмист четвёртого класса и мой лучший друг, ошалело смотрел на меня, ползающего у висящего в воздухе стакана. Я встал, отряхнул брюки и улыбнулся:

— Это маленький фокус. Ничего особенного.

Зэд-Пи присел возле стакана и озабоченно воззрился на него.

— Как ты это сделал? — повторил он.

Я понял, что он не уйдёт, пока не получит удовлетворительный ответ. Я решился сказать правду.

— Я нашёл книгу по древней магии Бейсика.

Зэд-Пи недоверчиво ухмыльнулся:

— Может, придумаешь что-нибудь попроще?

— Это чистая правда!

Теперь Зэд-Пи смотрел на меня со страхом.

— Ты стал дьяволопоклонником?

— Нет, я бы так не сказал. Скорее, дьявол, а вместе с ним и мир, поклоняются мне. Ты знаешь, что имя Бейсика означает «основа»?

— Нет, — Зэд-Пи задумался.

— Вот, смотри, — я сосредоточил своё внимание на стакане:

CONT

Осколки стакана блестели на полу, вода растекалась по паркету. Всё произошло очень быстро.

— Невероятно! — Зэд-Пи потрогал ботинком осколки.

— Только я прошу тебя — никому об этом ни слова, — сказал я. — Ни единой душе, ни единого слова.

— Хорошо, Джей-Ти, — мой друг медленно кивнул. — Мне нужно всё это хорошенько обдумать…

* * *

Зэд-Пи не появлялся трое суток, и я начал волноваться: не находил себе места, шарахался на улице от каждого изображения жука, а однажды отказался от завтрака, чем весьма огорчил Аду. В конце концов, запершись в кабинете, я открыл книгу Бейсика. Необходимо что-то сделать с Зэд-Пи, пока не поздно. Наконец я нашёл то, что искал. И задумался — заклинание должно быть правильным, без единой ошибки. Малейшая неточность может повредить не только ни в чём неповинным людям, но и мне самому. Например, однажды из-за ошибки в один символ у меня в голове словно бомба разорвалась, и я потерял сознание. Нужно быть очень осторожным.

DELETE ZP23

На этот раз я ничего не почувствовал. Не знаю, подействовало заклинание или нет, но в любом случае я вынужден был так поступить, ведь моей жизни угрожала опасность.

* * *

— Джей-Ти, мой дедушка хочет познакомиться с тобой, — сообщила мне с порога Ада. В глазах её была какая-то отчуждённость.

После обеда мы вновь отправились на автомобиле в столь памятный для меня замок. Когда дедушка пожимал мне руку, я поразился, насколько он ещё крепок.

— Давно хотел с тобой познакомиться, Джей-Ти, — сказал дедушка, когда мы сели за стол. — Расскажи о себе.

Я изложил свою официальную биографию, а также свои планы.

— Я вижу, что ты достоин моей внучки, — произнёс старик. — Ада, выйди, пожалуйста, у нас будет мужской разговор.

Моя жена послушно нас оставила.

— А теперь расскажи мне о книге, — попросил дедушка.

— О какой книге?

— О книге дьявола, Джей-Ти, — старик улыбнулся. — Я — Главный Дебаггер, разве Ада не проинформировала тебя?

Из углов комнаты неслышно вышли дебаггеры с мечами. Двое из них положили руки мне на плечи, двое других замерли за спиной у старика.

— Так вот вы кто такой! Нет, Ада мне ничего не говорила.

— Три дня назад в наше управление пришёл твой друг, Зэд-Пи. Он высказывал такие невероятные вещи, что мы ему не поверили и посадили в специальную камеру для невменяемых.

Я сделал глоток сока, совершенно не почувствовав вкуса; во рту стало ещё суше.

— А сегодня утром Зэд-Пи исчез. Замки на камере остались нетронутыми, и никто не понимает, как это произошло. А теперь я тебя слушаю.

— Хорошо, я всё расскажу.

И я честно и откровенно поведал всё от самого начала до самого конца, опустив лишь незначительные детали.

— Это всё?

— Да, — твёрдо ответил я.

— Может, ты попробуешь ещё раз? — устало улыбнулся Главный Дебаггер.

— Но я рассказал вам чистую правду! — упорствовал я.

— Я читал эту книгу, Джей-Ти. Там нет ни единого слова о магии или заклинаниях.

— А как же я всё это делал? — расхохотался я.

— Именно это мы и хотим выяснить.

— Ну и выясняйте, — буркнул я. — Только без меня.

Но подняться из-за стола мне не дали.

— Сиди спокойно, Джей-Ти. Если ты не расскажешь нам правды, тебя казнят. После долгих пыток.

Мысль моя лихорадочно работала. Вот уж, вляпался!

— Ада! — закричал я изо всех сил.

— Она уехала домой, — сухо сказал старик. — Итак, я жду.

— Хорошо, я покажу, чему научился по этой книге, — согласился я.

Главный Дебаггер затаил дыхание и подался ко мне, чтобы не упустить ни единой мелочи. И я сотворил страшное заклинание:

GOTO HELL

Раздался истошный крик. Окутанный жёлтым вонючим дымом, дедушка истошно закричал, и под чей-то жуткий нечеловеческий хохот вместе со стулом провалился сквозь землю. Плиты пола сдвинулись, будто бы никогда и не раздвигались. Дебаггеры, лишившись начальника, поначалу растерялись, но, быстро опомнившись, бросились на меня. У меня не было меча, и я не мог дать достойный отпор, поэтому в следующее мгновение острый клинок вспорол мою грудь и пронзил моё сердце. Я упал, чувствуя, что умираю, но успел-таки сотворить последнее заклинание:

NEW

* * *

Всё исчезло. Исчезли Земля, Солнце, исчезла Вселенная. Но Ничто не продолжалось долго. Произошёл Вселенский Взрыв, стали возникать галактики, появился Млечный Путь. Время сдвинуло стрелки своих часов. Всё начиналось заново.

Май 1998 г.; июнь 2004 г.

Страж

— Ха олай! Олай ха! — вытянув руки в сторону беснующегося демона, я приказывал ему вернуться туда, откуда он явился. Творение Зла металось в медленно уменьшающейся сфере, но не могло вырваться наружу, а потому в ответ на мои заклятия были брошены не менее могучие чары. Вокруг меня забушевал неестественно белый огонь, необычный огонь, заставляющий мои глаза слепнуть, мою кожу — лопаться, словно кожуру гнилого яблока, мою плоть — отваливаться от костей, мою кровь — превращаться в тягучую гнойную слизь.

Но я уже побеждал.

— Ха олай! — твердил я магическую формулу, с каждым словом заставляя демона приближаться к жадно открытому Ковчегу. Наконец, скрежеща клыками, с громким воплем проклятия, демон скрылся в своей многовековой ловушке.

— Ха бай! — этой фразой я закрыл окно в другой мир, массивная плита, до сих пор парившая под потолком, с грохотом упала на место. Ковчег был закрыт, вопли демона стихли, волшебное пламя, глодавшее моё тело, исчезло.

Я упал на пол храма. От моих рук остались обгорелые культи, а на груди из сожжённой плоти торчали белеющие рёбра. Демоны, но уже не материальные, а нарисованные на стенах храма, скалили в глумливых ухмылках свои клыки.

Если бы я был обычным человеком, со мной давно было бы покончено. Но я не был обычным человеком. Я был Стражем. Уже тридцать тысяч лет я не даю демону проникнуть в этот мир, несколько раз он прорывал мой барьер, но каждый раз я так или иначе водворял его на место.

Теперь я лежал на полу хорошо зажаренным куском мяса. На моих обнажённых костях медленно нарастало мясо, кровь постепенно восстанавливала свои биохимические свойства. На третьи сутки начало биться сердце, но только через месяц я смог подняться на ноги. Моё тело возродилось к жизни, и даже чёрные пластины доспехов, уничтоженные Пламенем Хаоса, заново облачили меня с ног до головы.

Послышались лёгкие шаги, и в Храм вбежала Альгива, молодая девушка, единственное человеческое существо, которое я подпускал к Ковчегу. Не знаю, зачем она посещала это страшное место, наверное, её больше интересовал я сам.

— Ты не выпустил Его, — радостно воскликнула она.

Я молчал.

— Когда эта тварь опять полезет наружу? Через месяц? Два? Три? Пять?

Я кивнул. У меня было чуть больше пяти месяцев для восстановления сил. Возможно, в следующий раз всё будет гораздо легче. Бросив на девушку прощальный взгляд, я направился к выходу.

Храм находился посреди необъятной пустыни. Здесь постоянно светило тусклое солнце и дул удушающе жаркий ветер.

— Я буду ждать тебя, Страж! — крикнула мне вслед Альгива, но это было лишним.

* * *

Я возвращался. Медленно я шёл по усеянной пеплом пустыне, Храм уже чёрной точкой виднелся на горизонте. Приближалось время, когда мне необходимо было находиться у Гроба. Альгива, мой единственный верный друг, встречала меня.

— Я боялась, что ты опоздаешь, — сказала она. — Но ты никогда не опаздываешь.

За тридцать тысяч лет нетрудно научиться быть пунктуальным.

— В Алмазных горах я встретил трёх монахов-воинов, и они говорили со мной о тебе, — произнёс я.

— О, мои братья! — обрадовалась девушка.

— Они хотят увидеться с тобой в месте вашей последней встречи.

— Мне придётся покинуть тебя, Страж.

— Ты должна меня покинуть, — твёрдо сказал я. — У меня к тебе просьба — когда будешь в Ущелье Бессмертных, сорви для меня волшебную траву «цимариск».

— Ты знаешь наше секретное место встречи? — я многое знал и видел, недоступное человеческим глазам и мыслям. — Разве эта травка, цимариск, волшебная? Хорошо, я выполню твою просьбу.

Она собралась и покинула меня, я остался наедине с Ковчегом, Храмом и демонами на фресках великого, но неизвестного даже мне художника. Однако моё одиночество не длилось долго. У демона, темницу которого я охранял, во многих мирах осталось множество приверженцев, которые, не щадя своих никчёмных жизней, с завидным упорством пытались освободить его из заточения.

В этот раз долину заняло многотысячное войско. Я видел их сквозь стены Храма, чувствовал их ненависть, страх и нетерпение, и вышел им навстречу. Впереди всех надменно вышагивал высокий и красивый бородатый мужчина в дорогих доспехах, и он намеревался войти в Храм.

— Стой! — я преградил ему путь.

Он нахмурился. Этот человек не привык, чтобы ему прекословили и, тем более, приказывали.

— Я хочу посмотреть картины, которые, как я слышал, украшают стены этого Храма, — заявил он. — Я король.

Он сделал шаг вперёд, моя ладонь в чёрной металлической перчатке упёрлась в его грудь. Солдаты были вооружены до зубов, и они были готовы в любой момент накинуться на меня. Тысячи глаз были прикованы к рукоятке моего меча, но ещё не пришло время, чтобы я обнажил лезвие.

— Стой, — повторил я.

В моей правой руке был Чёрный Песок.

Король попытался ещё раз пройти вперёд, но в это время я опрокинул Чёрный Песок, горячий ветер закружил песчинки, а когда каждая из них касалась земли, на её месте появлялся Чёрный Воин.

Завязалась ужасная кровавая битва, вопли смерти заполнили пустыню. Ни один чужак более не приблизился к Храму, а я так и не притронулся к мечу.

Всё было кончено. Войско заносчивого короля, да и он сам, были мертвы. Чёрные Воины окружили меня, стали на колени и почтительно преклонили головы.

— Позволь нам, Страж Храма, взять то, что принадлежит нам.

— Оно принадлежит вам по праву, — ответил я традиционной фразой.

Началось не менее отвратительное зрелище: Чёрные Воины подбирали растерзанные трупы людей, их оружие и исчезали из нашего мира. Некоторые в нетерпении впивались острыми зубами в человеческое мясо, становились на колени, чтобы слизать с земли кровь, каждую каплю крови.

Вскоре я остался один. Храм мрачно возвышался надо мной. Гроб не был открыт, демон остался в заточении. Метод грубой силы не сработал, настал черёд изощрённой магии, что волновало меня больше всего. На всякий случай я нарисовал на полу вокруг Ковчега Магический Круг — простейшее, но действенное средство.

Через сутки я увидел двух красивых женщин. Они шли прямо к Храму, и мне вновь пришлось преградить дорогу.

* * *

Прошёл год. Храм остался неприступен, крышка Ковчега не сдвинулась ни на пядь, а все накопленные за столетие силы Зла были уже исчерпаны.

— Это я, — в Храм осторожно вошла Альгива.

— Ты вернулась раньше срока.

— Сегодня последний день, когда можно открыть Гроб? — спросила она.

— Да. Следующий раз наступит через семь лет.

— Откуда ты это знаешь?

— Я знаю это. Ты выполнила мою просьбу?

— Цимариск? Вот он.

Она протянула мне уже успевшее завянуть растение.

— Я хочу тебя спросить, Страж. Сколько тебе лет?

Я не ответил, а положил в рот лист цимариска. Я не знал, зачем мне нужен цимариск, но он был мне необходим.

— Что за демона ты охраняешь, Страж? Чем он опасен?

Густая слюна заполнила моя рот. Это был не цимариск. Альгива предала меня. Она заметила моё замешательство и показала свои руки в тонких, почти невидимых перчатках.

— Ты съел Траву Смерти, Страж. Растение, убивающее одним своим прикосновением.

Я понял свою ошибку слишком поздно. Смерть властвовала над моим телом. Я неподвижным столбом стоял посреди Храма и не мог пошевелить даже глазами. Альгива с опаской смотрела на меня, пока не поняла, что я не двинусь с места. Демоны на фресках довольно скалились.

— Ты не умер! — восхищённо выдохнула она.

Через час мой организм справится с отравой, и мой меч впервые за триста лет покинет ножны, чтобы лишить головы эту подлую изменницу. Как я мог быть так слеп, я, обладающий Истинным Зрением, я, способный видеть невидимое!?

Но Альгива не собиралась бездеятельно ждать расплаты. Первым делом она уничтожила Магический Круг.

— Мои братья сказали мне, что ты всех обманывал. В Ковчеге находится вовсе не демон.

Увы, корни лжи опутали и её разум. Если демон вырвется наружу, он уничтожит этот мир, каким бы убогим он не был, но ведал об этом лишь я. Но оцепенение сковало все мои члены, и я не мог образумить Альгивы даже разумным словом.

— Демон — это ты, — заявила предательница. — Ты одним взмахом руки уничтожаешь целые народы, чтобы Гроб оставался закрытым, а потом скармливаешь трупы мерзким бесам из других миров. Ты — зло. Значит, там, внутри — добро, высшая благодать.

Логика железная. Я должен был давно стереть с лица земли её братьев-колдунов, метающихся в своих убеждениях от Хаоса к Логосу.

Но было уже поздно. Магический Круг был снят, и теперь Альгива сдвигала крышку, а я мог только стоять и смотреть, беспомощнее, чем младенец. О, я несчастный! Из-за моей беспечности погиб целый мир!

Крышка упала на пол и раскололась на несколько частей.

— Тут ничего нет! — воскликнула Альгива.

Конечно, не было, ибо демон уже вырвался на волю, и увидеть его можно было только Истинным Зрением. Храм вздрогнул, в куполообразной крыше появилась огромная дыра — демон пробовал свою силу после тридцатитысячелетнего бездействия, и это была малая толика того, на что он был способен. В один миг он уничтожил стены Храма, в следующее мгновение — пустыню, в следующее — от этого мира остались лишь воспоминания в моём мозгу. А потом демон уничтожил меня.

* * *

Надо мной склонилось три фигуры.

— Кто я? — прохрипел я; тело моё было привязано к ложу эластичными бинтами.

— Он пришёл в сознание, доктор!

— Где я? — голова моя была пуста, как колокол, левое веко непроизвольно подрагивало, и я не мог остановить тик.

— Вы что-нибудь помните? — наклонился ко мне главный врач.

— Тридцать тысяч лет, — пролепетал я.

— Вас сбил грузовик, и вы три месяца находились в коме.

— Альгива, — сказал я ещё одно слово.

— Он бредит, доктор.

— Вы помните, как вас зовут?

— Страж, — ответил я. — Он уничтожил мой мир…

— Да, безнадёжный случай. Главное — мы спасли ему жизнь. Проживёт ещё лет двадцать, молодой и крепкий мужчина.

Я вспомнил, и слёзы залили мне глаза. Я был Стражем, и я был бессмертным. Я прожил тридцать тысяч лет, но был побеждён. Мой мир исчез, и я остался наедине с этими жалкими людишками. Теперь я должен найти Стража этого мира. У меня оставалось двадцать лет, чтобы отправить этот мир вслед за моим — в бесконечную Адскую Бездну.

19.6.1998, 2002

Кара небесная

Я, Марк Деций, возлежал на золотом ложе, в одной руке у меня была серебряная чаша с вином, а вторая покоилась на тугом бедре наложницы, устроившейся у моих ног. В зал для пиршеств вбежал центурион Аврелий, он был без шлема, а по его лицу текла кровь.

— Марк Деций! — закричал он мне. — Мы полностью разбиты германцами, подмоги ждать неоткуда, а предводитель варваров Эбервин вот-вот будет здесь.

Я выронил чашу, вино выплеснулось на пол. О, Юпитер!

— Надеюсь, ты помнишь, что Эбервин обещал отомстить за своего брата?

— Да, — я закрыл лицо руками от страха.

— Он пообещал не убивать тебя, а всего только выколоть тебе глаза и проткнуть уши, потом же отправить пешком в Рим! Да смилуются над тобой боги, Марк Деций! — центурион, сжав покрепче меч, покинул меня.

О боги, за что вы так жестоки ко мне?!

— Вина мне, вина! — приказал я наложнице.

Скорее бы найди яд, который приготовила для меня одна ливийская ведьма. Где же он? Нашёл!

Да будут благословенно вино, отнимающее у меня жизнь!

* * *

— Господи, он совершил самоубийство!

— Да, он согрешил. И он будет покаран.

* * *

В мою камеру ударил тусклый сноп света, но для меня, человеческого существа, которое месяц (а может быть, год?) провело в темноте, он показался ослепительным. Монах в чёрном одеянии, член ордена св. Доминика, сложил руки на груди и монотонно произнёс:

— Тебя завтра сожгут, Маркос, как еретика и колдуна.

— О, Боже! Я не виноват, клянусь Богородицей, я истинный христианин и никогда не занимался тем, в чём вы меня обвиняете!

— Ты во всём признался нам.

— Посмотри на мои руки! — я протянул ему свои изуродованные ладони. — Взгляни на мои ноги! Разве после таких пыток человек не скажет того, что от него хотят?!

Но доминиканец меня уже не слышал. Он перекрестил меня и вышел, я вновь погрузился в непроглядную тьму. Бог мой! Меня сожгут, и притом, что я невиновен! Я долго ждал, что выяснится, что весь этот процесс чудовищная ошибка… Но нет! Мир и Господь отвернулись от меня. Но никто не знал, что в моей соломенной подстилке припрятан тонкий шнурок. Короткий, но хватит для того, чтобы охватить моё горло. И крючок в стене я давно заприметил. Вот так, вот так! Я сделаю сюрприз для своих тюремщиков, будь они навеки прокляты!.. Господи, прости меня!

* * *

— Он опять лишил себя жизни, Всевышний!

— Да. И он будет покаран.

* * *

— Марко, открой дверь! Марко, я вызову карабинеров!

— Уйди, несчастная! — крикнул я в закрытую дверь. — Ты мне больше не жена!

— Открой дверь, мерзавец! Я, мать твоих детей…

— Это не мои дети. Пусть их забирает твой маляр Антонио, позор своего отца и отца своего отца!

— Он художник, а ты мерзавец, который не в состоянии купить своей жене новое платье, чтобы она не ходила в этой мешковине…

Я погрозил кулаком в дверь и отправился на кухню пообедать. На плите стояла кастрюля с холодными застывшими макаронами, я взял её и пошёл в свою комнату. У, мерзавка, не умеет варить макароны, а ещё командует! Подкрепившись, я достал из ящика стола «Беретту», этот пистолет у меня остался с войны. Сколько же здесь патронов? О, проклятие, всего один. Я ей покажу. Пусть живёт с этим проклятым Антонио Поркини, и он ещё не раз позавидует мне, Марко Пьотри, который сейчас пустит себе пулю в лоб… Бабах! Мои мозги и кровь веером разлетелись во все стороны.

* * *

— Он снова согрешил, Творец!

— И кара ждёт его!

* * *

Я выкарабкался из вороха старых газет, которые служили мне и одеялом, и подушкой, и простынями. Когда я обувался, от одного ботинка начисто отлетела подошва, и я кое-как подвязал её верёвочкой. А теперь есть, кушать, жрать, жевать, глотать! Чёрт, а где же мой завтрак? Я перерыл все газеты, но нашёл лишь огрызок от яблока. Да, странно. Я положил остаток фрукта в рот и полез по лестнице вверх, на крышу. И вскоре я стоял на крыше небоскрёба, вокруг было столько воздуха, что даже больно было дышать. Америка! Страна свобод! Страна, где у каждого рядового американца есть хотя бы один автомобиль. Но я не рядовой американец. Я отброс этого благополучного общества. Я никто.

Теперь займёмся утренней пробежкой… Быстрее! Ещё быстрее! Прыжок! А теперь полёт вниз! Начинаю обратный отсчёт: четырёхсотый этаж, 399-ый, 398-ой… Интересно, смогут ли опознать моё тело, когда я приземлюсь? Разойдись, американцы, дайте место для посадки! Шлёп! Чёрт, и это всё, что от меня осталось? Негусто…

* * *

— Всевышний, он опять совершил самоубийство. Ты соизволил низринуть его с вершин власти до нищенства. Эй, Всевышний!

— Не мешай мне. Я создаю новый мир…

Июнь 1998

Смерть Саши Брехера

Эй, вы случайно не Петя Брехер, родственник моего лучшего, незабвенного друга Саши Брехера, который… Нет? Простите, пожалуйста, конечно, но смею вас заверить, что у вас неповторимо брехеровский нос! Как, вы таки не знаете незабвенного Сашу Брехера? Очень, очень странно, ведь два года назад в нашей местной газете была очень, очень интересная статья на всей первой странице… Да, жаль, что столь выдающегося человека нет с нами… Да, он уже два года покоится с миром на кладбище, но уверяю вас, к его могиле не зарастёт народная тропа! Я кстати, присутствовал при его трагической кончине и собственными глазами наблюдал, как угас этот неподражаемо светлый огонёк юности, я имею в виду, конечно, Сашу Брехера.

Это было ровно два года назад, день в день, час в час. Я сидел на деревянной табуретке о четырёх ногах в квартире Саши Брехера, а хозяин собственной персоной уссурийским тигром бродил взад-вперёд и сверкал своими грозными брехеровскими глазами. Я спокойно восседал на сидении и медленно, по одной капельке, потягивал из стакана вишнёвую наливку. О, эта незабываемая вишнёвка! Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз. Так вот, Саша Брехер метался передо мной в тесной для его широкой натуры комнате, а потом вдруг остановился и заявил:

— Карл, я решил свести счёты со своей никчёмной жизнью!

Я медленно допил киршвассер (это немецкое слово, если вы понимаете) и ответил ему:

— Буду весьма рад помочь тебе.

— Спасибо, мой друг, спасибо! — конечно, Саша Брехер с жаром пожал мою руку.

Я налил себе новый стакан наливки, а Саша Брехер со скрещёнными на его широкой груди руками замыслился. Надеюсь, вы догадываетесь, о каких высоких материях он думал. Как, не догадываетесь? Ну, так я тоже не имею ни малейшего понятия, о чём размышлял этот не признанный (разве кроме меня, конечно) гений.

— Но как? Как? — вскричал наконец-то он, гневно потрясая сжатыми в кулаки руками.

— К твоим услугам, — я достал из-за голенища огромный охотничий нож и протянул его своему великому другу.

— О, спасибо тебе, Карл! — Саша Брехер схватил нож, обнажил свой мощный торс и приставил жаждущее крови лезвие к желудочной области.

— Прощай, презренный мир! — вскричал он.

С порывом он прижал металл к своей коже, но сразу же отдёрнул его. Да, увы, но Саша Брехер боялся холода, а нож был холоден, как сердце той красотки, что посмела отвергнуть чистую руку и горячее сердце незабвенного Саши Брехера.

— Не могу, Карл! Пупырышки покрыли всё моё тело!

— Нагрей его над огнём, мой великий друг!

— О, как ты мудр, Карл!

Мы зажгли газовую горелку и, грея нож, пили вишнёвку, передавая друг другу стакан.

Через неделю в газете на всю первую страницу гремел некролог моему лучшему другу Александру Соломоновичу Брехеру…

Да, я присутствовал при последних минутах его выдающейся жизни… Вы что-то спросили? Нет, что вы, конечно, Саша Брехер не вспорол себе живот моим охотничьим ножом по примеру японских самураев! Пока мы пили вишнёвку и смотрели на нагревающийся нож, Саша Брехер решил не лишать нашу страну своей бесценной жизни… Мы раскалили лезвие добела… Но когда я ушёл домой, конечно, основательно покачиваясь, а Саша Брехер завалился спать… Простите, слёзы наворачиваются на мои старые глаза при одном этом воспоминании… Короче, мы забыли выключить газовую горелку, и великий во всех смыслах человек угорел во сне. Простите, я высморкаюсь. Извините, вы не можете мне одолжить… Что? А, нет? Ну, ладно. Хотите послушать историю про писаную красавицу Соню Брехер, сестру незабвенного Саши Брехера, которая однажды чуть не вышла замуж? Эй, подождите, куда же вы!

16 июля 1998 г.

Рассказы о дружбе, любви и пр

Ни одно из лиц, упоминающихся в этом цикле, никогда не существовало в действительности и не имеет под собой никакого реального прототипа. Любые совпадения являются абсолютно случайными и ненамеренными.

Друзья Елена

1

— Други мои! Сотоварищи! Почтим память нашего доброго товарища Елена. Его больше уж нет с нами. Но он навсегда останется в наших горячих сердцах, подобно безвременно покинувшему нас Хорту. Стоит мне прикрыть глаза, как Елен появляется за этим столом, я вижу его честное открытое лицо и его улыбку, улыбку человека с чистой совестью…

Строков, широкоплечий мужчина с холодными стальными глазами и страдальческим изгибом губ, сжимает в кулаке один из трёх стаканов и прерывает горестную речь Шерстня, восклицая:

— Выпьем!

В комнате находится три человека, три стакана, несколько бутылок со спиртным, на столе — нехитрая закуска. Окна закрыты тёмными шторами, за ними — спокойный тихий вечер. Все трое одеты в чёрные костюмы с траурными ленточками в петлицах, но сейчас пиджаки висят на спинках стульев. Повсюду царит оттенок чисто холостяцкой неряшливости, если бы здесь была женщина, особенно незамужняя, этот милый беспорядок привёл бы её в состояние бешенства. Но здесь нет лиц женского пола. За столом сидят Шерстень, Строков и Чумак. В недавнем времени в их компанию входил упомянутый выше Елен, а ещё ранее — и Денис Хорт.

— Увы! — Шерстень смахивает слезу и тоже берёт в руку стакан. У Шерстня сейчас очередной период насморка, и из носа у него постоянно капает в те блюда на столе, над которыми сей страстный оратор наклоняет свою большую умную голову.

Чумак пьёт молча. Он черноволос и черноглаз, во всём его облике сквозит что-то злое.

Шерстень закашливается, он охотно пил бы что-нибудь другое, но необходимо почтить память ушедшего друга. Три руки одновременно тянутся за закуской.

— Бедняга Елен! — тяжко вздыхает Строков. Он повторно разливает водку, бутылка облетает стаканы, стаканы взмывают ко ртам, Шерстень опять кашляет, в зубах хрустят солёные огурцы.

— Он был так счастлив, — капая в стакан соплями, всхлипывает Шерстень. — Только я прикрою глаза…

Бутылка, стаканы, рты, закуска.

Шерстень: — О, как тяжек сей удар судьбы для всех нас!

Строков: — Увы! Выпьем!

Бутылка, стаканы и так далее. Шерстень вместо закуски лезет в карман за носовым платком, тихо сморкается, развернув его на всю ширину, но это ему нисколько не помогает.

Бутылка, стаканы, рты…

Шерстень: — И всё-таки мне…

Строков: — Выпьем!

Чумак (первое слово за весь вечер): — Да!

Бутылка, стаканы…

Шерстень: — Ужасный рок! Бедняга Елен!

Строков: — Бедняга Елен! Бедняга Хорт!

Сильный удар кулака сотрясает стол, опрокидывается миска с рисом. Это протестует Чумак, спиртное наконец-то развязало ему язык.

— Дурачина Елен! Простофиля Хорт!

Шерстень не слышит, он занят поисками носового платка, который он засунул в задний карман брюк.

Строков: — Об отсутствующих…

Чумак: — Идиоты!

Шерстень: — Что-что?

Чумак: — Болваны!

Шерстень (явно опешив): — Кто?

Строков (мрачнея): — Мы?

Чумак, развалившись на стуле, засовывает в рот остриё столового ножа, чтобы поковырять в зубах, но только ранит верхнюю губу. Слизывая кончиком языка мгновенно выступившую кровь, он мрачно смотрит на бутылки и не сразу отвечает:

— Конечно же, Елен и Хорт. Вы всего-навсего тупицы.

Шерстень находит платок и задумчиво оглядывает его, словно забыв, что с ним нужно делать.

Шерстень: — Как это?

Строков (мрачнея всё более): — Вот, значит, кто мы есть. Это почему же?

Чумак (примирительно): — Выпьем!

Шерстень: — Что такое?

Строков (с энтузиазмом): — Да!

Водка льётся из бутылки в стаканы, а потом из стаканов в пищеводы, Шерстень кашляет, из его носа капает.

Шерстень: — Меня мутит.

Строков (с нажимом смотрит на Чумака): — Так почему же?

Строков никогда не успокаивается, пока не получит точные ответы на все свои вопросы. Чумак пока спокойно нарезает на блюдце колбасу кружочками.

Чумак: — Их нужно не жалеть, а проклинать.

Шерстень: — Мне плохо. Где мой платок?

Платок лежит под столом, несчастная голубая тряпочка.

Чумак: — Они не мученики. Хорт и Елен — предатели.

Шерстень: — Я больше не пью.

Строков (Чумаку): — Может быть, ты и прав…

Чумак: — Они добровольно это сделали.

Шерстень: — Меня сейчас вырвет.

Строков: — Эй, Шерстень, полегче…

Чумак: — Дыши через нос.

Непонятно, от чистого ли сердца он дал этот совет. Так или иначе, но из-за насморка Шерстень совершенно не может дышать носом. Шерстень молча злится.

Строков: — Да, Чумак, если подумать…

Чумак: — Они поддались соблазнам семейной жизни, уступили обаянию этих чертовских кокеток, предали наше мужское общество!

Шерстень: — Безропотно позволили себя окольцевать. Извините, я в туалет.

Шерстень уходит, друзья глядят ему вслед. Строков немного отвлекается от главной темы.

— Кажется, Шерстень маленько перебрал, — говорит он.

За стёклами окон ночь постепенно вступает в свои права, на небе появляются первые звёзды.

— До сих пор не могу себе представить, что Елен предпочёл нашей честной компании эту кривляку Машу…

Чумак молчит. Возвращается Шерстень, на губах у него играет виноватая улыбочка. Он огорошивает всех вопросом:

— А где Елен?

Строков: — Шерстень, дорогой ты наш, очнись!

Чумак: — Он сейчас готовится к брачной ночи.

Шерстень неожиданно для самого себя всё вспоминает и, положив в рот кусочек сыра и бездумно его пережёвывая, заявляет:

— Пустая формальность.

Чумак: — Ха!

Строков: — Брак — величайшее бедствие для мужчин всех времён и народов.

Шерстень: — Лично у меня Маша никаких чувств и желаний не вызывает. А вот мадам Хортова! У неё тело что надо. Ножки и всё такое…

Строков и Чумак переглядываются.

Чумак: — Ого! Интересно, Маша беременна?

Этот вопрос уже неоднократно обсуждался в этой комнате, последний раз несколькими днями раньше, но тогда друзья так и не пришли к согласию.

Строков: — Это же надо быть таким ослом, чтобы жениться! Мы ещё так молоды! Давайте споём! Давайте выпьем!

Шерстень: — Наливай!

Шерстень роняет голову на стол и отключается. Надолго. До самого утра.

2

Солнечные лучи простреливают оконные занавески и ударяют в лицо спящего Строкова. Сон медленно покидает его, он открывает мутные глаза и осматривается. При ярком свете, хлынувшем внутрь, когда шторы раздвигаются, комната кажется ещё неряшливей, чем вчера, а на столе с остывшими и засохшими блюдами — настоящий кавардак. Чумака в комнате нет, а Шерстень сидит напротив Строкова и внимательно наблюдает за ним из-под угрюмо нависшей на лоб чёлки. Строков раздирает слипшиеся в одно целое губы и произносит нечто нечленораздельное. Шерстень приветливо улыбается.

— С добрым утром, Строков.

— Э-э-э… Уже утро?

— Девять часов с копейками.

Строков оглядывает стол.

— Шерстень, где-то тут была банка с рассолом…

Шерстень не успевает ответить, что рассол выпил Чумак, как в комнату входит он сам.

Чумак: — А, ты уже проснулся! Хочешь кофе?

Строков: — Нет. Кофе в моём состоянии противопоказан, даже вреден. А вот чаю, с вашего разрешения, выпил бы.

Шерстень: — Кухня в твоём распоряжении.

Строков: — А когда возвращается мадам Шерстнева?

Шерстень: — Примерно через час. Я уговорил маму ночевать у подруги.

Чумак: — У чьей подруги?

В голосе его звучат подозрительные нотки, но Шерстень не отвечает. Строков встаёт и удаляется на кухню. Слышатся разные звуки передвигаемой и падающей посуды, Строков кричит:

— Шерстень, тебе налить чаю?

Чумак: — Мне самую большую чашку!

Шерстень: — Да, будь так добр.

Через пять минут Строков появляется в двери с подносом в руках. Шерстень так и не сдвигался с места. Друзья устраиваются за столом и с наслаждением вдыхают аромат дешёвого, но крепкого чая.

Чумак: — Я думаю, мы должны помочь заблудшей овце.

Строков: — Сахару маловато.

Чумак: — То есть нашему барану.

Шерстень размышляет о том, стоило ли извещать друзей, когда он два месяца назад встретил в городе Елена и Машу в обнимку. Они столкнулись тогда нос к носу, но Шерстень и предположить не мог, что встречи Елена и девушки с профессией зубного техника могут вылиться в столь непоправимое, как официально зарегистрированный брак. Неписаные законы их компании холостяков не запрещали встречаться с лицами противоположного пола и даже проводить с ними ночное время, но брак! Елен нарушил самую главную клятву, и не должно быть ему прощения!

Чумак: — Мы должны разработать план, чтобы вырвать Елена из цепких коготков Маши.

Строков: — Да, это будет не только наказанием, но и состраданием, актом милосердия.

Шерстень: — Наши ряды редеют. Нас осталось четверо.

Строков: — Интересно ведь, брак Елена тринадцатый по счёту! Подождите, но кто четвёртый?

Чумак: — Тот, кого можно не принимать в счёт — господин Блазин.

Блазин, как и они, считал женщин существами более низкого порядка, чем мужчины, но, в отличие от них, он любил мужчин. Ещё во время учёбы он попробовал заигрывать с Шерстнем, но его страдания не увенчались успехом, да и подвернулся смазливенький первокурсник с голубыми глазками…

Шерстень: — Пора переходить от слов к действиям.

Чумак: — Смерть браку!

Строков: — Если я не освобожу Елена из семейной темницы, пусть меня постигнет такая же горькая участь!

Хлопает входная дверь. Чумак и Строков переглядываются. Входит мама Шерстня — седовласая интересная женщина с хорошими манерами. По полу катится бутылка из-под водки и останавливается у её ног.

Строков и Чумак (в унисон): — Доброе утро, мадам Шерстнева!

Шерстень: — Привет, мама!

Мама Шерстня: — Доброе утро, мальчики! Неужели девушки уже ушли? Я так хотела с ними познакомиться!

Чумак и Строков молча смотрят на Шерстня. Если бы это был театр, самое время опустить занавес.

3

Строков прощается с пациентом и провожает его до двери, мимоходом интересуясь здоровьем его детей. У Строкова — просторный светлый кабинет, в отличие от квартиры Шерстня, здесь идеальная чистота, каждая вещь прочно стоит на своём месте. По обстановке, однако, нельзя определить медицинскую специальность Строкова, но на самом деле он хирург.

Слышится стук в дверь, в кабинет проскальзывает Чумак. Он, как и Строков, который сейчас моет руки, в белом халате.

— Строков, я привёл к тебе гостя!

— Надеюсь, это женщина?

— Настоящая женщина до кончиков накрашенных ногтей на ногах. Настоящая, живая и здоровая блондинка двадцати шести лет, — говоря эти слова, Чумак прямо сияет от радости, его лицо даже покинуло обычное выражение озлобленности на весь мир.

— Это хорошо, что она живая. Очень существенное уточнение. А то ведь ты мог договориться с одной из своих пациенток.

Чумак работает на первом этаже, а его пациенты — трупы.

— Строков, ты меня обижаешь. Конечно, в моих холодильниках найдётся немало подходящих девиц…

— О мёртвых — ни слова! — воздевает руки Строков. — Итак, мы имеем живую блондинку. Ты случайно не измерил у неё объём груди, талии и бёдер?

— Кстати, Строков, об объёме груди — результаты измерения ведь нужно складывать?

— Лучше умножать, — Строков усмехается. — Как её зовут, эту блондинку?

В голосе его звучит презрение, Строков невысокого мнения об умственных способностях всех блондинок в мире, вместе взятых.

— Милка, медсестра с шестого этажа, — Чумак довольно ухмыляется.

— Милка? — переспрашивает Строков. — Ты рассказал ей, что она должна сделать? Она согласилась?

— Она уже дала согласие. Это обойдётся нам в две сотни. Плюс сотня, если в спектакле нам понадобится её муж.

— Разве она замужем?

— Нет, но она может позвать знакомого парня из пожарников.

— Нет, Чумак, я думаю, муж нам не нужен. Зови её сюда.

Чумак вводит в кабинет золотоволосую красавицу. Строков встаёт, с удовольствием вдыхает аромат её духов и протягивает руку.

— Добрый день, Милка.

— Привет, Строков.

Чумак: — Милка, мы согласны на две сотни.

Чумак с выжиданием смотрит на Строкова, Строков достаёт из бумажника деньги и отдаёт их медсестре, та прячет их и усаживается на удобный диванчик у стены. Чумак не сводит глаз с её ног.

Строков: — Наверное, нужно переставить этот стул поближе к дивану.

Милка: — Этот парень хоть приятной наружности?

Строков: — Ну, я не знаю… Я не ценитель мужской красоты. Но тебе он понравится.

Чумак: — Хорошо, что ты надела чёрные чулки.

Милка: — Может, расстегнуть на груди несколько пуговиц?

Чумак и Строков (одновременно): — Да!

4

Елен, молодой симпатичный мужчина, быстро входит в кабинет Строкова и резко останавливается, увидев на диване скучающую блондинку.

— Мне нужен доктор Строков.

Милка улыбается, выглядит она очень соблазнительно.

— Доктор на минуту вышел. Присаживайтесь, я тоже его жду. Меня зовут Милка.

— Елен, — скупо представляется молодожён, но глаза его подозрительно блестят.

— Красивое имя. Чем вы занимаетесь, Елен?

— Я работаю в Министерстве здравоохранения.

— О! — кокетливо округляет ротик Милка.

Елен осторожно садится на стул рядом с диваном.

— Вы друг Строкова? — интересуется Милка.

— Да, мы вместе учились.

Елен смотрит на ярко-алые губки Милки и сверкающие между ними зубки, потом его взгляд опускается ниже и пытается проникнуть в разрез блузки. Ему невдомёк, что три пуговички на ней расстёгнуты специально для него. Милка делает вид, что не замечает повышенного интереса Елена к её пышной груди, и продолжает непринуждённую болтовню:

— Вы любите животных? У меня дома живёт кошечка Нефертити…

Елен сглатывает слюну…

Спустя несколько минут мужчина пересаживается на диван рядом с блондинкой. Елен и представить себе не может, что над его головой сгущаются грозовые тучи. Развязка близка.

— Ай! — внезапно вскрикивает Милка. — Мне что-то попало в глаз! Боль адская!

— Дайте я посмотрю, — галантно предлагает Елен.

Он склоняется над рыдающей красоткой. Вдруг рыдания волшебно прекращаются, а две руки с ярко накрашенными коготками коварно обвивают его за шею и влекут вниз. Губы Елена сталкиваются с губами Милки. В это же самое мгновение дверь без стука распахивается, в проёме стоит взъерошенный Шерстень, а из-за его плеча выглядывают два круглых от удивления глаза Маши Еленовой.

— Елен! — дальнейшие слова новобрачной тонут в молниеносно брызнувшем потоке горьких слёз.

— Маша! — кричит Елен, но его губы предательски измазаны помадой чужой женщины. Оправдания ему нет. Елену приходит в голову, что медовый месяц вдали от работы, родных и знакомых вовсе не такая уж бессмысленная штука.

— Подлец! — изрекает вердикт Маша, бросает в супруга каким-то маленьким, но тяжёлым предметом, круто разворачивается на каблуке и выбегает вон.

— А в чём собственно… — произносит Шерстень и тоже куда-то исчезает.

— Маша! — обречено вопит Елен и бросается вслед за невестой.

Милка наклоняется и поднимает с пола кольцо с небольшим бриллиантом, которым Маша швырнула в мужа. Ей уже не нравится шутка, в которую её втянули Чумак и Строков. Потом она быстро выходит из кабинета, чтобы последовать за Еленом. Вскоре в кабинете собираются торжествующие заговорщики, Чумак и Строков. Они злорадно потирают руки.

— По-моему, мы спасли жизнь Елену. Он свободен! — веселится Чумак.

— Интересно, куда запропастился Шерстень?

5

В нашем спектакле не хватает лишь эпилога. Поставим же последнюю точку.

Вопреки всем законам логики, Чумак и Строков радовались преждевременно. Да, как они и опасались, больше Елен не разговаривает с ними, а при встрече на улице поворачивает в другую сторону. Да, как они и предполагали, кольцо Елена не вернулось на руку Маши. Но… это кольцо увенчало руку полностью раскаявшейся в своём подлом поступке Милки. На следующий день после новой свадьбы Елен и Милка Еленова отправились в турне по Европе.

А бедная Маша… Обманутая, покинутая, несчастная Маша… Мне неудобно об этом говорить, но компанию закоренелых холостяков покинул и Шерстень. Маша, теперь уже Шерстнева, полностью прибрала его к рукам и не даёт ему взглянуть в сторону женщин моложе пятидесяти лет. Мама Шерстня при упоминании имени Маши бледнеет и начинает искать в сумочке таблетки, стабилизирующие сердечную и нервную деятельность.

Занавес.

Сентябрь 1998

Любовь Шерстня

В зале было уже много народа, царило какое-то ненормальное оживление, Шерстню даже показалось, не зря ли он сегодня сюда пришёл. Почти все мужчины были в костюмах и галстуках.

— Елен, сегодня что, какой-то праздник?

— Шерстень, ты опять всё забыл! — засмеялся Елен.

— Что-то у тебя плохо с памятью, — поддакнул подошедший Строков. — В прошлый год было то же самое.

— И, как в прошлом году, Чумак остался дома, дуется на весь мир, а когда у него приступ депрессии, он играет сам с собой в карты, в бридж.

Друзья заняли места, посредине сел Строков, одесную — Елен. Шерстень повесил свою курточку на спинку кресла и остался в джинсах и чёрной рубашке, не очень, кстати, свежей.

— Строков, посмотри, сколько здесь женщин! — завосхищался Елен, глаза его возбуждённо вспыхнули.

— А как твои взаимоотношения с Машей? — скептически усмехнувшись, поинтересовался Шерстень.

— Нормально. Недавно был с ней в гостях у Дэна.

Шерстень хмыкнул. Строков пока зачарованно наблюдал за одной черноволосой девушкой, к его отчаянью, не обращавшей на него никакого внимания. Елен наоборот, рыскал глазами по ордам амазонок в бальных платьях, выискивая самую большую грудь. Шерстень размышлял о своём непраздничном виде и твёрдо решил вскоре незаметно ускользнуть.

Заиграла музыка, ведущие бала (которых все терпеть не могли) объявили, что кавалеры приглашают дам, Елен и Строков с радостными криками ринулись в женские толпы за добычей, Шерстень остался один. Конечно, черноглазая красотка отказалась танцевать вальс со Строковым, но незадачливый влюблённый мигом нашёл себе другую партнёршу. По натёртому до блеска паркету грациозно заскользили вальсирующие пары. Внимательно следя за танцующими, Шерстень взял со стола бокал с шампанским, но не успел даже пригубить этот священный напиток, как кто-то дотронулся до его плеча. Он поднял голову и встретился глазами с девушкой, приглашавшей его на танец. Словно околдованный, Шерстень даже не мог сказать: «Извините, я не танцую». Он отставил бокал и увлёкся за девушкой в вальс. У неё были тёмно-рыжие волосы, небольшой изящный нос, тонко накрашенные губы.

— Простите, как вас зовут? — пролепетал Шерстень.

— Наташа.

(Уймитесь, ревнивые, это была вовсе не ваша Наташа!)

— Вообще-то я не танцую, особенно вальс. Как у меня получается? Может, надо ещё подрыгивать ногами?

Она сдержано улыбнулась.

— Нет, не надо. У тебя очень даже неплохо получается, Шерстень.

Она была на полголовы его ниже. Он смотрел ей в лицо и как бы мимоходом отмечал, что у неё очень красивые серые глаза. Она улыбнулась. Внезапно Шерстень почувствовал, что их тела слишком сильно соприкасаются. Бог ты мой, её грудь! Весь мир вращался вокруг них. Как приятно прижимать её к себе за талию… Шерстня бросило в жар. Её глаза и его глаза… Вселенная исчезла, и они летели вдвоём в снопе небесного света. Её грудь, живот, бёдра, глаза, её рука, нежно сжимающая его руку… Её губы, такие манящие…

Но музыка закончилась. Миг счастья исчез. Раскрасневшиеся пары расходились, распадались.

— Спасибо, — еле слышно сказала Наташа и оставила Шерстня в одиночестве посреди зала.

Шерстень вернулся на своё место с непроницаемым лицом. Каждый нерв его всё ещё помнил прикосновение тела девушки, изгибы её тела, запах её кожи, волос, духов…

Елен и Строков запихивались бутербродами и булочками.

— Браво! Глядя на вас, мне показалось, что вы трахаетесь, — грубо, в своей обычной манере, сказал Елен.

— Её зовут Наташа, — сообщил Строков. — Она училась вместе с Хортовой.

— Я помню, — кивнул Шерстень. — Я помню…

— Схожу помочусь, — сказал Елен.

— Я с тобой, — вскочил Строков.

Стоя в туалете возле писсуаров, Строков посвистывал, а Елен в такт постукивал каблуком по кафельному полу. Потом, задержавшись у зеркала, чтобы причесаться, Строков произнёс:

— Вот незадача, как Шерстня контузило!

— Ничего, как верные друзья, мы ему поможем.

Вернувшись в зал, Елен предложил:

— Шерстень, тут такая невообразимая скука, поэтому идём пить ко мне домой водку.

Шерстень тяжело вздохнул. Он не хотел пить водку, но из уважения к своим верным друзьям он пошёл пить водку домой к Елену, и он пил водку, хотя не умел и не любил пить водку. К своему удивлению, он долго не пьянел, и он всё ещё вспоминал ясные серые глаза Наташи. Но потом он всё-таки напился до свинского состояния, Строков и Елен подхватили его под руки и повели домой. По дороге они разбили пару фонарей, пописали втроём под боковую стену муниципалитета и написали там же нехорошее слово большими буквами.

— Добрый вечер, мадам Шерстнева! — горячо улыбаясь, сказали Строков и Елен маме Шерстня. — Вот ваш сын. До свидания, мадам Шерстнева, спокойной ночи!

— Так! — сказала мама Шерстня, интересная седовласая женщина с хорошими манерами.

— Мама, всё под контролем, — успокоил маму Шерстень и упал на пол.

22.11.1998

Сплетни о Шерстне

— Привет, Чумак! Как поживаешь?

— Привет, привет! — Чумак безо всякого интереса пожал руку Елена, потому что был занят делом чрезвычайной важности: он внимательно разглядывал оголённые почти по всей длине ноги девушки, которая проходила мимо.

— Привет, Елен! — вдруг очнулся Чумак, и небритая щербатая улыбка ярко озарила его лицо. Чумак крепко пожал другу руку, а потом они пошли вместе по главному проспекту города, усеянному красивыми жёлтыми листьями.

Светило ласковое осеннее солнце, дул освежающий осенний ветерок, уличная жизнь текла вяло и неторопливо.

— Хочешь пива? — быстро спросил вдруг Чумак.

— Ты знаешь, Чумак, у меня сейчас проблемы с деньгами, — пожаловался Елен.

— У меня тоже нет денег, — радостно признался Чумак. — Как тебе нравится эта дурочка?

Друзья проследили взглядом за кокеткой в джинсовых шортах и ярко-оранжевой футболке.

— Ничего, — произвёл оценку Елен. — Очень даже ничего.

— Елен, можно я ещё раз пожму твою руку? Вот именно, что ничего, ничего особенного!

Елен хмыкнул. Они двигались дальше.

— Как дела в Министерстве здравоохранения? — поинтересовался Чумак.

— Ничего нового. Министр — полный болван, и, по всей видимости, даже не подозревает этого.

— А как поживает малыш Шерстень?

— Как обычно, наверное, — Елен пожал плечами. — А вот меня сегодня один просиживатель штанов назвал господином Хеленом. С трудом удержался, чтобы не сказать ему какую-нибудь грубость…

— Да, это ты умеешь, — подтвердил Чумак.

— Как мне всё это надоело. Как только невежды не коверкают мою фамилию! Чаще всего я слышу какое-нибудь женское имя: Эллен или Хелен. Но я не согласен даже на господина Илена с правильным ударением! — гневно закончил он.

Чумак ненадолго задумался.

— А ведь по новым грамматическим правилам твою фамилию действительно нужно читать как «Илен»…

— Срать я хотел на все правила! — вспылил Елен. — И на тех, кто зарабатывает большие деньги, выдумывая все эти дурацкие правила!

— Давай-ка присядем, — предложил Чумак. Они сели на скамейку, на одном конце которой два безобидных старичка азартно играли в шахматы. Елен аккуратно поставил между ног свой новенький кейс красного цвета (в кейсе находилось пять номеров толстенного журнала «Гинекологический вестник»).

— Не хочешь сейчас зайти к Шерстню, если он так тебя интересует? — прищурился от солнечного света Елен.

* * *

Шерстень в одних трусах стоял в ванной комнате и задумчиво водил мягко гудящей электрической бритвой по скулам и подбородку, через одно плечо у него было перекинуто влажное полотенце. Потом он оросил лицо одеколоном, причесался и прошёл на кухню. Там он выпил полстакана молока, с сомнениями поглядывая на настенный календарь. «Пятница», — думал Шерстень.

* * *

— Сегодня какой день недели? — спросил почему-то Чумак и, прежде чем Елен успел открыть рот, сам себе ответил:

— Пятница. День Венеры.

— Ну, и что?

— Скорее всего, сейчас наш тихий, скромный Шерстень спешит на свидание к Фрой.

* * *

Шерстень провёл несколько раз пилочкой по ногтям, остался доволен результатом. Присев перед шкафом, он выбрал носки, потом, поднявшись, — свежую сорочку. Одевшись, он ещё раз зашёл в ванную, чтобы напоследок почистить зубы.

— Ты скоро вернёшься? — спросила его мама, мадам Шерстнева, когда он открыл дверь.

— Не знаю, — обернулся Шерстень.

Спускаясь по лестнице, он просунул руки в рукава лёгкой курточки и вышел на улицу.

* * *

— К Фрой? Откуда тебе это известно? Вот уж никогда бы не подумал!

Чумак грустно покачал головой.

— Даже не знаю, можно ли тебе это рассказывать, Елен… Я узнал это от Лес Фрой.

— Современные девушки совсем потеряли чувство стыда, — возмутился Елен. — Делиться интимными сторонами своей жизни с каждым встречным, пусть даже это будешь ты, Чумак!

* * *

Шерстень вышел из лифта и позвонил в дверь. Она почти сразу же отворилась, и перед ним предстала та, ради которой он пришёл сюда.

— Я тебя ждала, мой мальчик! — она обняла его за шею и поцеловала снизу в подбородок.

Он почувствовал тонкий аромат духов, улыбнулся. Фрой ласково потрепала его по щеке.

— Привет, Вэл.

* * *

Чумак помрачнел.

— Я не говорил тебе, что Лес Фрой рассказала мне о своём романе!

— Не понимаю, — Елен почесал в затылке. — Как это может быть?

— Шерстень встречается с её матерью, Валерией Фрой…

— С мадам Фрой?! Она же в два раза старше его!

— Нет, не в два, а немного меньше. Ей ещё нет сорока.

— Но всё равно, это же немыслимо, — кипятился Елен. — Ты хочешь сказать, что мой друг Шерстень спит с пожилой женщиной, которая ему в матери годится?!

Елен сказал это довольно громко, и его услышали шахматисты.

— Ты слышал? — спросил один старичок.

— Что?

— Его друг Шерстень спит с какой-то старой каргой, вот что!

— Ах, молодёжь, молодёжь! Уже ничего святого не осталось… Вот в наше время… — неодобрительно покачал головой второй старичок и объявил мат в два хода.

Чумак придвинулся к уху Елена и, осклабившись, зашептал, брызгая слюной:

— Да, они спят вместе. Родители Лес давно разошлись, поэтому ничего предосудительного в этой связи вообще-то нет…

— Я бы назвал это изнасилованием несовершеннолетних юнцов. Шерстень ещё сопливый молокосос!

— Но Шерстень никому не изменяет. Вот ты, например, встречаешься с Машей, Хорт давно женился, а у Шерстня никого нет, он один. И тем более, его отношения с Валерией Фрой не зациклены на одной постели!

* * *

— Ты хочешь есть, мой друг Горацио? — спросила Вэл. Они всё ещё стояли в полутёмном коридоре. — Я приготовила для тебя пельмени, совсем крошечные, как ты любишь.

— С большим удовольствием, — заверил Шерстень, проходя в главную комнату. — Пища, приготовленная твоими руками, достойна желудков олимпийских богов!

— Маленький врунишка, — шутливо обругала его она, хотя было видно, что ей приятно слушать слова Шерстня. — Открой вино, пожалуйста.

Понятно, что когда Шерстень насыщался, Вэл внимательно, с улыбкой наблюдала за ним.

— Тебе понравилось?

— Ещё бы! — Шерстень вытер салфеткой губы и разлил вино в два бокала.

— Честное слово, Горацио, если бы не ты, я умерла бы со скуки! А как твои дела на работе?

— Всё как обычно, ничего интересного.

Они сели на длинный узкий диванчик с бокалами в руках и продолжали разговаривать, изредка потягивая пурпурное вино. Шерстень поделился своими опасениями относительно нарастающего экономического падения страны, а Фрой рассказала забавные подробности последнего заседания муниципалитета (кто от кого забеременел и тому подобное). Шерстень тяжело вздохнул. Вэл встрепенулась.

— Ради бога, Горацио, не надо больше упоминать ни политики, ни экономики, — она отставила пустые бокалы на стол. — Дай я сяду тебе на колени.

Обняв его двумя руками за шею, она прижалась лбом к его прохладной щеке, закрыла глаза и замерла. Шерстень вдыхал запах её волос, слушал биение её сердца и тоже молчал.

— Ты приносишь мне поразительное успокоение, — опять заговорила Фрой. — Сегодня утром я опять поругалась с Лес, потом весь день был ни к чёрту. Пока не появился ты… Горацио, не хочешь прийти к нам завтра вечером? Я и моя строптивая дочурка хотим устроить праздничный ужин. Ты будешь третьим…

— Нет, спасибо, Вэл, но я…

— Очень жаль, Горацио… Ты, наверное, боишься Лес… Скажи мне честно, я тебе нравлюсь?

— Ты красивая, — серьёзно ответил он.

— Я старая, — горько усмехнулась Фрой. — А ты совсем мальчик.

— Ты красивая, — повторил Шерстень.

Она счастливо засмеялась, отыскала губы Шерстня и обожгла их поцелуем пылающей страсти.

— Я старая.

— Ты красивая.

Новый поцелуй. Рука Шерстня прошла по её бедру вверх и остановилась у груди.

— Погоди, — сказала Фрой. — Я причешусь и сниму это дурацкое платье.

* * *

— Они не только спят вместе, но и много говорят, ходят в рестораны, кинотеатры.

— И кто платит? — глухим голосом спросил Елен.

Чумак вздохнул.

— Ты же знаешь финансовое состояние Шерстня… Расплачивается всегда Валерия.

— Кто бы мог подумать, мой лучший друг Шерстень — альфонс, жиголо, той-бой! — Елен начал мысленно рвать на голове волосы. — И давно он этим занимается?

— Лес рассказывала, что с её матерью он гуляет уже полгода. Конечно, они не сразу полезли друг другу в объятия…

— А до этого?

Чумак почесал подбородок.

— А до этого — опять же это сведения от Лес — Шерстень недолго встречался с некой Коснитской, а ещё раньше — с Евгенией Карпентер.

— Евгению я знаю — ей тридцать шесть. Вот ужас!

— И именно Карпентер приобщила его к этому занятию. И она же лишила беднягу Шерстня невинности, подробностей, конечно же, я не знаю, а если бы и знал, то не стал бы сплетничать.

* * *

Растрёпанная голова Шерстня лежала на груди Валерии, а правой рукой он медленно поглаживал её живот и бедро. Вэл с милой улыбкой похлопала его по спине.

— Перевернись-ка, — попросила она; он послушно, словно прилежный ученик, подчинился. — Если засну — не буди меня.

— Хорошо, — он крепко обнял её руками. — Только не раздави меня.

— Тебе удобно? Тебе приятно?

— У тебя такая нежная грудь, Вэл. Не проказничай!

* * *

— Нет, Чумак, я не могу сказать, что Валерия Фрой уродина, она очень даже симпатичная, но разница в двадцать лет!

— Пятнадцать.

— Она делает ему подарки?

— Хм. В общем-то, да. Она покупает ему бельё, рубашки.

— И как на это смотрит мама Шерстня, достопочтенная мадам Шерстнева, когда её сын возвращается откуда-то в неизвестно чьих трусах?

— Откуда я знаю, Елен?! Чего ты так всполошился?

* * *

Шерстень принимал душ, горячие струйки воды стекали по его телу.

— Тебе помыть спину? — предложила свои услуги Фрой. — Только присядь, а то я не достану.

— Да, пожалуйста.

— А голову?

Шерстень кивнул.

— Я купила тебе в подарок новые трусы и майку, — известила она. — Надеюсь, тебе понравится.

— Спасибо, — сказал Шерстень. Он и так уже знал, что понравится — у Вэл был очень хороший вкус.

* * *

— А деньги, Чумак! Платят ли эти женщины, находящиеся на закате своих лучших лет, нашему Шерстню деньги?

Чумак опять улыбнулся и пожал плечами.

— Не знаю.

* * *

— До свидания, Горацио Шерстень, — Фрой, как и при встрече, поцеловала его в подбородок. — Я очень рада, что ты заскочил ко мне.

— Я тоже, Вэл, — он улыбался.

— Если бы ты был хорош в постели, то был бы моим любовником. А так ты просто мой друг, — она пригладила его волосы. — Мой маленький, умный, молчаливый друг, который умеет общаться с одинокой женщиной и имеет терпение выслушивать её бесконечные пустые монологи. Мисс Карпентер, кстати, передавала тебе привет. Спрашивала меня, не надоел ли ты мне.

Шерстень молчал.

* * *

— Нет, это немыслимо, Чумак! Меня просто всего передёргивает отвращение! Я теперь и здороваться с Шерстнем перестану! — ворчал Елен.

— Ты слишком драматизируешь ситуацию, — успокаивал его Чумак.

— А Строков знает?

— По-моему, нет.

— А Шерстень знает, что мы знаем?

— Скорее всего, нет.

— Так! — решил Елен. — Как только увижу Шерстня, подойду к нему и гордо плюну в его бесстыжее лицо. А потом скажу всё, что думаю о нём, как человеке, как личности и как друге.

— Не пойму, почему ты так яришься, Елен. Завидуешь ему, что ли?

От возмущения Елен потерял дар речи.

— Скажешь тоже, — саркастически усмехнулся он, когда дар речи был восстановлен. — Было бы чему завидовать.

По проспекту шёл задумавшийся Шерстень. Его взгляд был уткнут в тротуар, и он не заметил друзей, развалившихся на скамейке у журчащего фонтана.

— Шерстень! — окликнул его Чумак и быстро шепнул Елену: «Не забудь плюнуть».

Шерстень с огромной радостью приветствовал Чумака и Елена.

— Шерстень, дай мне торжественно пожать твою руку, — попросил Чумак.

— Откуда идёшь? — проскрипел Елен.

— И куда? — добавил Чумак.

— Из одного места. Домой, — ответил Шерстень. — Хотите, угощу вас пивом?

— У тебя появились деньги? — Елен почесал переносицу.

— На пиво хватит, — успокаивающе улыбнулся Шерстень. — А себе я куплю «колы».

— Мне две бутылки, — попросил Елен. — И Чумаку, пожалуй, тоже. Не понимаю, как ты можешь не любить пиво.

— Хорошо, — сказал Шерстень. — Ну что, идём?

31.03.1999

Шафер

Сразу же после завтрака Елен постоял у окна, рассматривая искрящиеся жизнерадостными лучами солнца улицы. Но настроение Елена было весьма далеко от весёлого. Он зевнул, а затем вытащил из кармана брюк медную монету и подбросил её в воздух. Четвертак ударился в потолок и со звоном покатился по полу, Елен даже и не делал попытки поймать его. Потом он, тяжело вздохнув, присел и, чертыхаясь, начал искать монету.

— Орёл, — сказал Елен вслух, когда четвертак был найден. — Что ж, да будет так…

С помрачневшим лицом Елен пересчитал наличность в бумажнике (хотя он уже месяц работал в Министерстве здравоохранения, денег постоянно не хватало), накинул на плечи пиджак и позвонил по телефону.

— Алло? Маша? Доброе утро, моя милая! Чем ты занимаешься?

Выслушав ответ, Елен наконец-то улыбнулся.

— Я люблю тебя, Маша, — пробубнил он и присосался к трубке губами, изображая поцелуй, полный страсти. Со стороны это выглядело, пожалуй, комично, но Елен в данный момент был один и мог делать всё, что ему заблагорассудится.

— В семь часов я зайду за тобой, — продолжал бубнить в трубку Елен, — и мы навестим Дэна… Что? Я тоже… Заодно поедим пиццу… Хорошо, Маша. До скорой встречи! Пока!

Закончив телефонный разговор, Елен протёр носовым платочком обслюнявленную трубку, положил её на аппарат и покинул квартиру.

Около полудня он уделил пару минут, чтобы заскочить в супермаркет и купить бутылку шампанского (не настоящего, конечно, а отечественного производителя). Дэн уже успел сделать после института небольшую карьеру, и идти к нему с пустыми руками было, по меньшей мере, невежливо.

* * *

— Привет, Эл! — Дэн заграбастал друга волосатыми руками, потом потряс руку Маше. — Джейн, старушка, посмотри, кто к нам пришёл!

Старушка Джейн (28 лет), жена Дэна, вышла к гостям, с милой улыбкой поприветствовала их и пригласила к столу.

— Мы тут купили… — Елен достал из пластикового пакета бутылку и баночку с кетчупом.

— Эл, ну зачем же ты тратишь деньги? — Дэн поковырялся в ухе. — Разве ты получил наследство от бабушки Брауншвайгер?

— Нет, Дэн, вообще-то я пришёл к тебе по важному делу… Но поговорим после.

— Мужчины, свежая и даже ещё горячая пицца ждёт вас! — позвали Елена и Дэна дамы.

Поедание пиццы, черничного пирога и пирожных эклер несколько затянулось, тем более что щедрый Дэн в добавок к шампанскому достал из кладовки бутылку коньяка и бутылку сухого вина.

— Елен, сколько сейчас времени? — всполошилась Маша, когда за окном уже давно сияли звёзды и устало светила перекошенная луна.

— Полпервого ночи, — ответил Дэн. — Неужели вы так поздно пойдёте по тёмным улицам, где за каждым поворотом сидит маньяк с ножом или самодельным арбалетом?

— Нет, нет, нет! — Елен замотал головой. — Это очень опасно, а я не имею права подвергать жизнь Маши риску!

— Тогда оставайтесь, — сказала Джейн.

— Решено: сегодня вы ночуете здесь! — решил Дэн.

Мужчины переставили стол к стене (при этом было разбито две тарелки), раздвинули диван, превратив его в длинную кровать, а Джейн застелила его простынёй, приготовила подушки и два тонких одеяла. Елен и Маша не впервые проводили ночь у Дэна таким образом, поэтому они знали, что делать. Елен первым упал на кровать, не успев даже раздеться, и, почувствовав под головой подушку, сразу же уснул. Маша легла рядом с ним, обхватив своего любимого руками за талию. Джейн попробовала перенести грязную посуду на кухню, разбила ещё одну тарелку и, когда Дэн шикнул на неё: «Перестань, дурочка!», — тоже улеглась. Дэн укрыл одним одеялом Елена и Машу, вторым — свою жену и тоже лёг спать.

В шесть часов утра Елена и Дэна оторвали от постели настойчивые звонки в дверь. Они вскочили (Дэн с удивлением отметил, что Елен всё-таки ночью разделся до трусов) и, мало чего понимая, рванулись открывать дверь. На площадке стоял маленький, лысый и какой-то обиженный старичок. Увидев двух грозно настроенных молодых людей в трусах, старичок страшно перепугался и, отступив на несколько шагов к лестнице, пропищал:

— Это вы нас заливаете?

— Что?! — прорычали Дэн и Елен.

Старичок побледнел, задрожал с ног до головы, закрыл глаза и пискляво пояснил:

— У нас вода с потолка капает…

Дэн всё понял.

— Соседи, — он ткнул пальцем в дверь рядом. В девять часов вечера отключили, как всегда, воду, а соседи опять забыли закрыть краны.

Маша и Джейн продолжали тихо спать, поэтому мужчины бесшумно прикрыли дверь и прошли на кухню. Елен присел на прохладный подоконник и задумчиво почесал живот.

— Странно, кто снял с меня рубашку и штаны? — сказал он.

— Не знаю, — Дэн осклабился. — Я всегда сам раздеваюсь, без чьей-либо помощи.

— Неважно, — Елен зевнул. — Может, приготовишь кофе? Как я уже тебе сказал, меня привело к тебе дело особой важности. Просьба.

— Говори, я весь внимание.

— На той неделе, в субботу я женюсь.

— О! — сказал Дэн. — О!

— Торжественная церемония назначена на 10 часов.

— Ага! — сказал Дэн. — А кто невеста?

— Вообще-то Маша, — Елен был оскорблён до глубины души, но горячая дымящаяся ароматная чашка кофе сгладила ситуацию.

— Что ж, Елен, очень рад за тебя. А ты уже поставил в известность общество закоренелых холостяков в лице Чумака, Строкова и малыша Шерстня?

— Ещё нет…

— Со мной они не разговаривали полгода, — ухмыльнулся Дэн. — Возможно, и им стоило бы набить мне морду, ведь я нагло попрал все договорённости… Но тебе они точно наклепают, будь спокоен.

— Спасибо за поддержку, Дэн. Так ты будешь шафером на нашей свадьбе?

— Да… да… — Дэн задумался.

— Ты согласен? — обрадовался Елен.

— Нет, нет! — почему-то Дэн испугался. — Когда я говорю «да», это не значит, что я выражаю согласие. К моему большому огорчению, я не могу.

— Почему?

— Ты же прекрасно знаешь, что по субботам я уезжаю за город, меня там всю неделю ждут куры, свиньи, орхидеи в оранжерее, наконец… Я просто не могу… Тем более, я уже женат.

— Ну и что?

— Шафером, кажется, не может быть уже женатый мужчина.

Елен хмыкнул. Он этого не знал. Возможно, что Дэн и врёт.

— Сходи к Строкову, — посоветовал Дэн. — Вот он с радостью согласится.

— Хорошо, — мрачно кивнул Елен.

— А ты твёрдо решил обзавестись семьёй? Может, ещё не поздно передумать?

— Орёл, — сказал Елен.

* * *

Строков нежился под холодным душем, подставляя под острые колющие струи то одну, то другую части своего тела. Зазвонил телефон. Выключив воду, Строков схватил полотенце и зашлёпал мокрыми ногами в коридор.

— Алло?

— Привет, Строков. Это я — Дэн.

— А, привет, Дэн. Как поживаешь?

— Та ничего себе. Слушай, Строков, что я тебе скажу.

Строков услышал, как Дэн на том конце провода покатывается от смеха.

— Так вот, Строков, сегодня, по всей видимости, к тебе зайдёт Елен. Угадай, что ему будет нужно?

— Бутылка водки, — буркнул Строков.

— Нет, не угадал. В субботу Елен женится. Ему нужен шафер.

— Понятно, — сказал Строков.

— Елен попросит тебя быть шафером.

— Я понял, — сказал Строков. — Спасибо за звонок, Дэн. Как поживает Джейн?

— Нормально. Сейчас она пытается выхватить у меня трубку.

— Ага, — сказал Строков. — Спасибо. Звони ещё. До свидания, Дэн.

Он повесил трубку, ухватился за перекладину под потолком и пару раз подтянулся, когда раздался новый звонок. На этот раз кто-то нажимал кнопку дверного звонка. И этот кто-то был господин Елен собственной персоной.

— Доброе утро, Строков, — угрюмо сказал Елен. — Можно войти?

— Конечно, входи. Только подожди, я оденусь.

— Я не спешу.

Елен прошёл в главную комнату и, пока хозяин натягивал трусы, майку и штаны, включил телевизор.

— И тогда господь сказал мне… — забесновался на экране проповедник с безумным взором и перекошенным ртом, но Елен не слушал его.

— Будешь что-нибудь пить? — заглянул Строков, одной рукой он застёгивал пуговицы сорочки, а второй причёсывал свои светлые волосы.

— Пиво у тебя есть?

— Одна бутылка пива, если хочешь, — с улыбкой предложил Строков.

— Давай.

Строков очень любил точность, поэтому чтобы справедливо разлить пиво по двум стаканам, он взял медицинскую мензурку с делениями, но пиво хорошо пенилось и не хотело делиться справедливо.

Наконец, Елен взял стакан, отпил и спросил:

— Строков, у тебя есть какие-нибудь планы на субботу?

— Э, — сказал Строков. — Нет. Я уезжаю.

— Куда? — проскрипел Елен, с остервенением посасывая пиво.

— В Дутер. Что-то случилось с моим братом, он попал в больницу, и требуется моё безотлагательное присутствие у его ложа.

— Понятно, — сказал Елен. Можно было не продолжать, разговор был закончен. Оставалось лишь пиво.

— И сказал он: да будет жена рабою своему мужу, и да будут её уста закрыты! — высказался проповедник, но больше он ничего произнести не успел, потому что хозяин выключил телевизор.

— Вот-вот, — сказал Строков.

* * *

— Привет, Чумак! Можно войти? — отбарабанил Елен, когда сонно хлопающий глазами Чумак отворил ему дверь своей квартиры.

— Что, уже утро? — Чумак зевнул, икнул, почесался и щербато улыбнулся. — Извини, Елен, но я не один…

— Я женюсь в субботу, — с нажимом сказал Елен. — В 10 часов. Моя невеста — Маша. Мне нужен шафер. А кто у тебя?

— Не скажу. Так что тебе надо? Ты меня приглашаешь на свадьбу? А как же договорённость?

— Мне очень жаль, но обстоятельства сложились подобным образом…

— Маша беременна? — засиял вдруг Чумак. — Поздравляю, Елен!

— Нет, вовсе нет, — сказал Елен.

— Тогда зачем, Елен? Зачем?!

— Обстоятельства, — упрямо повторил Елен. — Ты будешь нашим шафером?

— Нет, — сказал Чумак и резко закрыл дверь. Елен чувствовал себя по-дурацки, ему никогда не нравились такие выходки со стороны Чумака. Что ж, остался последний вариант… Елен поковырял пальцем дверь Чумака, повздыхал, потом развернулся и пошёл к Шерстню.

Спустя несколько минут на лестничной площадке появилась плотная фигура Строкова. Он позвонил, а когда Чумак со злостью распахнул дверь, намереваясь обругать утренних незваных гостей, сказал:

— Привет, дружище. Быстро одевайся.

— Строков, я хочу спать! — завопил Чумак.

— В морге выспишься. Одевайся. Елен женится, ему необходим шафер, и сейчас он идёт к Шерстню.

— Жди меня тут, — сказал Чумак уже спокойнее. — Через 90 секунд я буду в твоём распоряжении. Побриться, конечно же, не успею…

— А это и не обязательно, — улыбнулся Строков.

* * *

Чумак и Строков следили за Еленом, который, как верно предположил Строков, действительно топал к Шерстню.

— Как ты думаешь, малыш Шерстень согласится быть шафером? — спросил Чумак Строкова.

— Скорее всего, нет.

— Почему?

— Не знаю. Елен женится на Маше. А мне кажется, что между Шерстнем и Машей было нечто большее, чем просто дружеские отношения.

— Почему ты так решил? — недоумевал Чумак.

— Они гуляли втроём по проспекту: Маша, Елен и Шерстень. Маша шла посредине, одной рукой держась за Елена, другой — за Шерстня.

— Ну, и что? Когда вместе идут два мужчины и женщина, то женщина в обязательном порядке должна быть посредине. Пусть даже если это будут не два мужчины, а мужчина и мальчик Шерстень.

— Ой ли? — усмехнулся Строков. — Как только я увидел эту троицу, то сразу понял, что между Машей и Шерстнем что-то есть. Представь себе такую ситуацию: мальчик Шерстень сидит дома и перечитывает учебники, но тут в его комнату врывается Маша, срывает с себя платье и кидается в его объятия. Как ты думаешь, что было дальше? — Строков сглотнул слюну и захихикал.

— В той ситуации, которую ты описал, я знаю, что будет дальше. Но откуда ты знаешь, происходило ли это в действительности?

— Я не знаю, — вздохнул Строков. — Никто не знает.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что когда женщина идёт между двумя мужчинами, это кое-что значит?

— Возможно.

— Но однажды я и Шерстень гуляли вместе с рыженькой Лес, — заявил Чумак. — То есть я гулял с Лес, а Шерстень семенил рядом…

— Ну вот видишь! — обрадовался Строков.

— Не вижу. Ты хочешь меня убедить, что Шерстень спал с Лес только потому, что она шла между нами?

— Не знаю, — опять вздохнул Строков. — Быть может всё, что угодно.

— Выдумываешь ты всё, — отвернулся Чумак. — Фантазируешь…

Они остановились и наблюдали, как Елен входит в подъезд дома, где жил господин Шерстень.

* * *

Совершенно обнажённый, Шерстень лежал на животе и слушал тихую приятную музыку, струящуюся из радиоприёмника. В дверь позвонили, а потом пару раз стукнули ногой. Глаза Шерстня, обычно кроткие и добрые, метнули молнии. Он вскочил с дивана, запрыгал на одной ноге, натягивая джинсы, и кинулся к двери.

— Привет, Шерстень, — Елен выглядел, как побитая собака. — Я женюсь.

— Зачем? — хладнокровно спросил Шерстень.

— Не знаю. На Маше.

— Ты хорошо подумал? Проходи, пожалуйста.

— Нет, спасибо. Мне нужен шафер. Ты будешь Шафером?

— Нет, — ещё более спокойно ответил Шерстень. — Не хочу. Когда ты был шафером у Хорта, то выглядел полным идиотом. Я просто не хочу.

— Ты не хочешь мне помочь? — печально спросил Елен.

— Ты плохо подумал, Елен. На воем месте я бы не выходил замуж, то есть, извини, не женился бы на Маше.

— Почему? Ты знаешь о ней что-то, чего я не знаю?

Шерстень смутился.

— Нет, вообще-то я не могу сказать о ней ничего плохого, она очень приличная девушка… У вас скоро будет ребёнок?

— Нет, — выдохнул Елен. — Насколько я знаю.

— Что ж, это лучше, но ситуацию не меняет. Если ты женишься, то Строков может тебя побить кулаком по лицу. Вина не хочешь? Колы?

— Нет, большое тебе спасибо. Так ты мне ничем не поможешь?

— Нет.

— Очень жаль, Шерстень. А я всё равно сделаю это.

— Желаю тебе удачи.

— До свидания, Шерстень.

* * *

Оскорблённый и унижённый своими лучшими друзьями, Елен потерял светлую веру в человечество и в дружбу в частности. В день свадьбы он остановил первого попавшегося человека на улице, натянул на него чёрный праздничный смокинг и пообещал десять литров чистейшего медицинского спирта, если тот согласится исполнять роль шафера хотя бы на праздничной церемонии. Так Елен и Маша соединились узами брака.

19.04.1999

Месть Елена (незакончено)

Пролог

— Ах, сволочи! Ах они сволочи! — стонал Елен, хватаясь за голову. Ему было от чего так убиваться — третье по важности событие в его жизни (после уже прошедшего мига появления на свет и ещё предстоящего дня собственных похорон) — свадьба с Машей — было безвозвратно испорчено.

Во-первых, невесть откуда вытащенный шафер (имени которого никто даже не знал) быстро напился до скотского состояния и начал задирать папашу невесты и остальных гостей и выкрикивать непристойные песни из тюремного репертуара. Пришлось по быстрому от него избавляться. Потом заявились Строков, Шерстень и Чумак. Все трое прицепили на пиджаки чёрные бантики, чем очень перепугали маму Маши — с похорон, мол, да на свадьбу — куда это годится? Строков, подлый Строков даже не потрудился объяснить, почему он не уехал в Дутер к «больному брату». Вот Дэн, по крайней мере, всё-таки уехал за город к своим сельскохозяйственным животным, а Строков… Вдобавок эта троица пригласила несносного Мишу Блазина, который сразу же начал приставать к юным братьям Елена и невесты.

Под конец Строков и Чумак (Шерстень, слава богу, тихо сидел в углу, как серая мышка) станцевали вдвоём безобразный танец — безобразный тем, что мужчина вёл мужчину. Родители Маши начали смущённо переглядываться, а её тётя, старая дева, совсем перепугалась и громко расплакалась, чем привела в смятение не только всех своих родственников, но и бедного жениха.

А какую провокацию они устроили в поликлинике с участием белокурой блондинки с вызывающей грудью!

— Ещё какой-то придурок написал в местной газете дурацкий рассказик об этой глупой шутке! — негодовал Елен.

Маша изо всех сил старалась его успокоить:

— Но ведь не называлось ни одно настоящее имя!

— Но заканчивалось всё тем, что ты бросаешь меня и уходишь к этому дурачку Шерстню! У тебя разве что-то было с Шерстнем?

— Как ты мог такое подумать?!

Елен вскакивал с дивана и начинал бегать по всей комнате кругами.

— Да ладно тебе, Маша, успокойся, ради бога! А вот бросать в меня бриллиантовым кольцом было совсем необязательно!

— Но что я могла подумать, Елен! Давай я тебя поцелую в раненое место, в лобик! Ах, какой у тебя морщинистый лоб!

— С тобой, Маша, и с такими так называемыми друзьями, как у меня, я поседею раньше времени. Ведь ты могла меня убить! — но Маша ещё раз целовала его, и Елен немного спускал пар. — Хотел бы я узнать, кто сварганил эту грязную писульку, я бы живо выдернул ему ноги из задницы!

— Мне кажется, это написал Строков. Или Чумак.

— Да нет, что ты. Это же совсем не их стиль. А Строков вообще не в состоянии увязать рядом двух слов.

Маша начала расстёгивать пуговицы рубашки Елена, тот, вроде бы совсем успокоившись, молчал. Она сняла с мужа рубашку, распустила ремень на брюках.

— Встань, — попросила она его.

Елен послушно поднялся, брюки упали на пол, он остался в одних трусах.

— Я отмщу, и месть моя будет ужасна, — пригрозил он, Маша мило рассмеялась:

— Ты говоришь, как герои индийских фильмов.

— Вот чёрт! Это твоя сестра виновата! — Елен сел рядом с женой и положил ладонь на её тёплый бок.

— Не трогай мою сестру! — Маша завалила мужа на спину. — Погоди, у меня ведь нет сестры!

— Не важно, не придирайся к словам! Ух, Маша, мне ведь больно!

Отмщение первое. Шерстень

За завтраком Елен сосредоточенно пережёвывал вермишель и размышлял, мысли о мести крутились в его голове.

— Доброе утро, котик, — из спальни показалась Маша, она была очень привлекательна в своём халатике, но Елен помнил, что сейчас на губах у него жир и кетчуп, поэтому он ограничился словами:

— Привет, милая!

Маша чмокнула его в щёку и исчезла в ванной. Елен отодвинул опустошённую тарелку, вымыл руки, приготовил себе чашку кофе и погрузился в ещё более глубокие размышления.

…

* * *

Алые лучи заходящего осеннего солнца ещё раз лизнули оконные стёкла и сразу же спрятались, заслышав звуки проворачивающегося в замке ключа, комната замерла в полумраке, в ожидании. И вот на пороге появилась стройная женская фигурка в бежевом плащике. Вошедшая включила свет и бегло, но пытливо оглядела комнату. Может, вам интересно узнать, как она выглядела? Ну не комната, конечно же, а незнакомка! Это была очень и очень симпатичная блондинка с небесно-голубыми глазами (они, правда, обладали способностью иногда становиться серыми, как сталь, и тогда кое-кому становилось не по себе), аккуратным носиком и ярко-алыми губками. Вообще, в её одежде (плащик она сняла) преобладал один цвет: красное платье, облегающее и сильно декольтированное, красные туфельки на высоком каблучке, даже рискну предположить, нижнее бельё у этой дамочки было алого цвета. Похоже было, что она ожидала увидеть в комнате ещё кого-нибудь… Гостья положила на журнальный столик блестящий хромом ключик, обошла комнату по кругу и остановилась у приготовленного к романтическому ужину стола. Свечи, бутылка шампанского в ведёрке со льдом, вино, шоколадные конфеты, небольшой торт… Она улыбнулась и подумала: «Этот дурачок основательно подготовился». После этого гостья прошла в спальню (ещё одна комната была просто заперта на замок). Там она скользнула взглядом по кровати, а потом расправила постель, вдыхая запах свежих простыней. (Извините за излишние подробности, но именно это она там и сделала). Проявив таким образом свою заинтересованность, блондинка заглянула на кухню, возвратилась в комнату, где был накрыт стол, посмотрела на настенные часы и стала у небольшого книжного шкафа. Красный ноготок лениво скользнул по запылённым корешкам книг и остановился на неком романе «Рабыня страсти», угадайте, какого цвета была его обложка! И, усевшись в кресле, гостья углубилась в чтение, или просто сделала вид, что читает. Время тянулось невыносимо долго, она уже начала терять терпение, но тут у входной двери послышался шум. Наконец-то!

У блондинки замерло сердце, хотя одновременно с этим у неё пронеслась скептическая мысль: «Неужели у меня есть какие-то чувства к этому ребёнку?» Книга была мгновенно забыта и отброшена в сторону, женщина слегка поправила причёску и приняла несколько свободную позу, положив ногу на ногу так, что разрез показал красивую ножку почти до середины бедра. «Может, притвориться уснувшей? Поиграть в спящую красавицу? — подумала она. — Нет, не стоит, он и так будет рад без памяти. Вот он!» Блондинка сложила губки в очаровательнейшую улыбочку искусительницы… в комнату вошли… и улыбка мгновенно погасла… Это был не он. Это был даже не мужчина, а женщина, то есть вероятная соперница. Мда, вот женщину-то она совсем не ожидала встретить… Остатки улыбки превратились в несколько надменную усмешку: на вошедшей был серый деловой костюм — пиджак и узкая юбка — но фигурка у неё была ничего. В руках она держала бутылку вина.

Блондинка выпрямилась в кресле, одёрнув юбку, и ошарашила вошедшую вопросом, пока та ещё не пришла в себя:

— Позвольте поинтересоваться, кто вы? И что вы тут делаете? И откуда у вас ключи?

Новая гостья всё ещё находилась в полном недоумении. Она осмотрела свой собственный, такой же новый ключик, оглядела стол. Потом медленно, не ответив на вопрос блондинки и не выпуская из рук бутылку, прошла по комнате, заглянула в спальню. Она занервничала, смутная догадка, что кто-то так нелепо шутит, портила настроение.

Блондинка вскочила и уже на повышенных тонах продолжила расспросы:

— Откуда у вас ключ? И кто вы такая?

Женщина минуту подумала и села за стол, напротив. Тут она вспомнила, наконец, о бутылке и незаметно пристроила её на столе. «Неужели он решил так глупо пошутить? Хотя нет, он не может!» — подумала она. Оценив молодость и свежий вид блондинки, рыжеволосая осторожно ответила:

— Я приглашена на вечеринку… видимо, так же, как и вы… но я думала, всё будет в довольно узком кругу, я никак не ожидала увидеть тут незнакомые лица… Странно, правда, что стол накрыт только на двоих! — изумлённо воскликнула она, разыгрывая искреннее удивление, хотя сразу же подумала: «Как я бездарно вру. Но главное, не дать своим истинным эмоциям вырваться наружу. Спокойно, Вэл!» Продолжая рассматривать блондинку, Вэл почувствовала, как внутри неё всё больше закипает злоба.

— Вечеринка? Какая вечеринка? — атаковала блондинка. — Кто вы? Я могу узнать? Про вечеринку я ничего не знаю, а вот свидание мне здесь назначено! — на слове «мне» была сделана многозначительное ударение. Это «мне» значило «мне, мне, и только мне!»

Вэл побледнела. «Всё-таки он негодяй… — проносилось у неё в голове. — Но как? Зачем он так поступил? Может… Боже, только не это!.. Может, так он решил показать, что я ему надоела? Всё-таки это никак не укладывается в голове! Он просто не может быть таким жестоким! А если здесь всё же какая-то ошибка?»

— Скажите, пожалуйста, кто пригласил вас сюда? — ответила она вопросом на вопрос.

— Я получила приглашение, и, как видите, меня тут ждали, — с лёгким раздражением в голосе отрезала блондинка. — Кто меня пригласил — вас это не касается! И моё имя я скажу только после того, как вы назовёте своё!

В блондинке чувствовалась накипающая злоба, видимо, посторонние её совсем не устраивали (вдобавок, она чувствовала своё полное превосходство над второй гостьей). Раздражение блондинки той совсем не понравилось. «Какая-то слишком нервная особа. С ней надо бы поаккуратней. Хотя почему, собственно, я пытаюсь что-то выдумывать? Если и она приглашена им, то можно считать, что я нашла способ поставить эту дерзкую девчонку на место», — такие мысли вызвали у Вэл довольную улыбку.

— Я Валерия Фрой… А скажите, милочка, не Шерстень ли назначил вам тут свидание? Если да, то вам будет любопытно взглянуть на это… — и она, сделав при этом полную сожаления гримаску, вручила блондинке некую записку, полученную ей вместе с ключом днём ранее.

Блондинка впилась в клочок бумаги, и Вэл с удовлетворением прочитала на её лице огромное удивление. Красавица была в столбняке, в полной растерянности, её глаза стали ещё больше, рот приоткрылся, она упала в кресло, благо оно стояло рядом. После молчаливой паузы… она протянула Валерии точно такое же письмо и ключ.

— Он и вам прислал такое приглашение? Вот негодяй! Он что тут устроить решил, свиданье на троих? Уж такого я от него не ожидала. Да, я догадывалась, что он может, но никогда не думала, что он посмеет, — блондинка удивлённо и недоумённо смотрела в глаза Вэл с надеждой, что, может быть, это всё ошибка.

— Не думаю, что теперь это имеет какое-то значение, но всё-таки… Вы забыли представиться, — напомнила Фрой.

Блондинка расслабилась в кресле и умеренно вызывающим тоном сообщила:

— Меня зовут Роуз Коснитская. Вам знакомо моё имя?

— Да, конечно, ваше имя я слышала, хотя сейчас и не вспомню, от кого. Может, от самого Шерстня? Странно, но мне казалось, что ваши с ним отношения, если такие были вообще, уже далеко в прошлом… Какого чёрта вы тогда приняли это приглашение?

Последнее было сказано с некоторым раздражением в голосе, хотя тон Валерии нельзя было назвать повышенным.

— Я? почему приняла? — произнесла Роуз уже спокойно и немного расслабленно. Она была спокойна, потому что видела, что Вэл нервничает. — Ну, это не ваше дело, во-первых, а во-вторых, это опять не ваше дело!

Она с видом победительницы откинулась в кресле и слегка прикрыла глаза. И добавила:

— А собственно вы на что надеетесь, я могу полюбопытствовать?

Вэл почувствовала лёгкий укол от слов Роуз. Вечер, казалось такой многообещающий, теперь портился окончательно. Ещё не хватало выслушивать дерзости от… о, Господи, ведь от соперницы! Вэл была даже немного ошарашена своей ревностью. «Я слишком привязалась к этому мальчику», — нельзя сказать, что эта мысль была приятной, скорее… печальной и настораживающей.

— На что я надеюсь? Сейчас — только на то, что кто-нибудь мне всё-таки объяснит, что здесь происходит, и кто подстроил эту шутку. По крайней мере, уходить, не выяснив всё, я не собираюсь…

С этими словами она взяла из ведёрка шампанское. Бутылка на удивление легко открылась, и Вэл наполнила себе бокал, естественно, забыв предложить Роуз. Эти действия её немного успокоили, и она с совершенно неискренней, но довольно слащавой улыбкой уселась в кресло напротив блондинки.

— Так… ну, раз вы не уходите, то и я не уйду. Мне тоже интересно, почему мы тут сидим вдвоём, а виновника так и нет. Подождём… Может, ещё кто на огонёк забежит… — протянула Роуз с мягкой иронией и полуулыбкой на лице. Она слегка покачивала ногой, потому что волновалась, но показать этого Валерии она не хотела.

И тут в прихожей раздался шорох, кто-то ещё открывал дверь. Роуз замерла и насторожилась. Вэл оглянулась (она сидела спиной к двери), посмотрела на Роуз. И вот в комнате под прицелом двух пар глаз появилось новое действующее лицо. Правда, это был совсем не тот человек, которого ожидали увидеть женщины. На пороге, щурясь от яркого света, стояла молодая девушка в тёмном длинном платье, чем-то, может быть, ярко-рыжими волосами, похожая на Валерию Фрой.

Увидев новенькую, Вёл буквально остолбенела, Роуз была всего лишь ошеломлена. Ещё одна женщина? Тщательно продуманный вечер оказался полным неожиданностей. Тень пробежала по лицу блондинки, но Роуз быстро справилась с охватившей её минутной растерянностью и решила быть хозяйкой положения, какие бы неприятные сюрпризы ни ожидали её. Она окинула остановившуюся в нерешительности девушку быстрым, оценивающим взглядом с неудовольствием отметив, что девушка очень юна и весьма привлекательна, несмотря на некоторую угловатость форм. От Роуз не укрылось и то, что Вэл, поднявшись, довольно тихо сказала:

— Лес… только тебя тут не хватало!

…

1999

Пит и Эмма

— Эмма, старушка, где тут у нас припасена бутылочка винца? — хитро прищурив один глаз, спросил у своей жены Пит Келли.

Эмма что-то недовольно пробурчала, так, как бурчат все пожилые жёны, когда их мужья хотят выпить немного спиртного на склоне своих лет.

— Тебе налить? А?

— Нет! — отрезала Эмма, недобро взирая на извлечённую неизвестно из каких потёмок бутылку. Пит разгладил потрёпанную временем этикетку, и от счастья его глаза заполнились слезами.

— Этой бутылке, Эмма, ровно сорок лет. Её подарил мне твой папаша в день свадьбы, и я хранил её сорок лет!

— Глупости всё это.

— Не ворчи, старушка, сегодня у нас праздник!

Пит откупорил бутылку, налил вино в стакан и, отпив, причмокнул.

— Вот это вино! От него кровь в жилах вспоминает былую прыть, и я снова становлюсь молодым!

Эмма пододвинула к мужу блюдо с фаршированной птицей и поставила на стол праздничный пудинг.

— Вот дьявол рогатый, где же мой любимый нож? Эмма, дурочка, ты его не видела?

— Питер Келли, ведите себя в рамках дозволенного!

— Это ты обиделась, что ль? Ты же знаешь, Эмма, как я люблю порядок. Мой нож должен лежать в этом ящике, но его тут нет!

Пит начал открывать по очереди ящички кухонного шкафа и заглядывать внутрь, но нашёл лишь большого таракана. Таракан настороженно шевелил длинными усами и смотрел на Пита.

— Вот паразит-то! — засмеялся Пит.

— Заколи его поскорее, — попросила Эмма.

— Вот же ты тёмная личность, Эмма, мне прямо за тебя стыдно! Разве тараканов закалывают?

Но насекомое не стало ждать окончания дискуссии и затиснулось в узкую щёлку.

Рассеянно почёсывая лысую макушку, Пит сел на скрипнувшую табуретку и начал расправляться с уткой, безжалостно ковыряя её вилкой. Насытившись, он приложился к вину и перешёл к пудингу.

— А ты почему не ешь, Эмма? Ну да ладно, мне больше останется.

В дверь позвонили. Пит попросил жену:

— Открой дверь, Эмма! Кого это там принесло, чёрт бы их всех побрал?

— Не поминай рогатого, Питер Келли!

— Ох, Эмма, я раньше тебя слягу в могилу!

В дверь постучали кулаком. Пит поднялся.

— Ладно уж, сиди, старушка, я сам открою. Интересно, где же мой нож, всё-таки?

На пороге стояло двое полицейских.

— Офицер Торнтон, — представился один из них, второй лишь слегка кивнул головой. — Мистер Питер Келли?

— Да, это я! — Пит гордо выпятил свою ссохшуюся грудь. — Питер Вашингтон Келли собственной персоной! Чем могу служить?

— Мы бы хотели видеть вашу жену, Эмму Келли.

— А что она натворила, эта негодница? — Пит захихикал. — Наверное, опять приставала к мужчинам на улице?

— Она дома? — спросил второй полицейский, к чему-то принюхиваясь.

— Да, конечно. У нас с Эммой торжественный ужин в честь сорокалетия нашей свадьбы!

Но полицейский уже не слушал его.

— Торнтон, ты слышишь этот запах? — сдавленно спросил Эл Хит у своего напарника.

— В чём дело? — возмутился Пит.

— Кто там? — спросила из комнаты Эмма.

— К нам вломились полицейские, — крикнул Пит. — Вот так вот, душенька.

— Позвольте, мистер Келли, — Торнтон отстранил старика в сторону и прошёл в столовую.

То, что он увидел там, навсегда осталось в его памяти. Он увидел Эмму Келли за столом, и выглядела она совсем плохо. По её почерневшему и вздувшемуся телу копошились тысячи и тысячи трупных червячков, а мерно гудящие мухи то и дело откладывали новые яйца. Руки женщины покоились на столе, на котором стояло ещё три девственно чистые тарелки и бутылка хорошего вина. Нож, который так тщетно искал Пит, входил под пятое ребро Эммы слева, а его кончик торчал с обратной стороны из спинки деревянного стула.

Офицер Торнтон присвистнул. Его не стошнило, потому что он был патологически равнодушен к такого рода вещам.

— Эл, я думаю, тебе лучше не входить сюда. Вызывай бригаду, здесь их ждёт приятное дельце.

— Что случилось? — забеспокоился Пит.

— Вы поедете с нами, мистер Келли, — в голосе Торнтона, как это не странно, прозвучали странные нотки уважения.

— Эмма, меня забирают в каталажку! — крикнул Пит.

— Возвращайся скорее, — сказала Эмма. — Не забудь одеть шляпу.

— С одного удара, — сказал Торнтон. — Прямо в сердце…

— Никогда бы не подумал, что такой старичок…

— Червей там — тьма!

Эл Хит побледнел.

— Моя шляпа! — Пит нахлобучил на голову старую шляпу. — Эмма, я скоро вернусь к тебе и куплю по дороге моей старой жёнушке шоколадных конфет.

Торнтон и Хит переглянулись.

— У Келли явно поехала крыша, — шепнул Хит.

— Не трать деньги на ерунду, — сказала напоследок Эмма, но её, кроме мужа, никто не слышал.

24.11.1998

Рассказ про комсомолку Свету

В 1971 году жила-была комсомолка Света. Однажды она шла по улице, погружённая в серьёзные размышления о своих комсомольских обязанностях и о твёрдой руке партии, уверенно направляющей весь советский народ к светлому будущему — коммунизму. Увы, комсомолке Свете не были чужды и пошлые стороны обывательского существования, а потому она не удержалась от того, чтобы остановиться возле на редкость красивой витрины с большой чудесной вывеской: «Берёзка».

— Какая изумительно восхитительная витрина, — сказала Света, ковыряя… хотя, нет, она была уже довольно взрослая и серьёзная девушка, чтобы на людной улице ковырять пальчиком в своём изящном комсомольском носике.

К сожалению, именно этот носик был чрезмерно любопытным, и Света не удержалась от соблазна войти через огромную стеклянную дверь в этот удивительный магазин. Она даже заранее открыла ротик, чтобы вдоволь навосхищаться заграничными товарами и шикарным интерьером, но тут к Свете подошла высокая дама с пышной грудью, на которой хищно блестела бриллиантовая брошь. У комсомолки Светы спёрло дыхание и она протянула ладонь, чтобы благоговейно погладить эти самые бриллианты на пышной груди высокой дамы, но взглянув в её чёрные злые глаза, Света поспешно отдёрнула руку.

— У вас чеки есть? — ледяным голосом, от которого спина комсомолки покрылась инеем, поинтересовалась дама.

Света обомлела.

— Нет, — испуганно прошептала она, прижимая к себе свою дешёвую сумочку, в которой находился её документ и её гордость — алый комсомольский билет со вкладышем, посмотрев который, любой партийный дяденька бы погладил Свету по голове и сказал, что она хорошая девочка, потому что аккуратно платит комсомольские взносы.

— Тогда будьте любезны, выйдите! — презрительно изгибая тонкие почти чёрные губы, приказала дама и грудью отодвинула ошеломлённую Свету к выходу.

Солнце радостно освещало улицы советского города, по одной из этих улиц грустно брела комсомолка Света. К сожалению, её горячее комсомольское сердце и интеллигентное воспитание не позволили ей достойно ответить той нехорошей, гадкой даме из магазина «Берёзка». Наверняка эта дама даже не знает задач текущей пятилетки и на сколько процентов перевыполнила план сталелитейная промышленность Страны Советов в прошлом месяце… «Вот дура-то!» — подумала про даму с бриллиантовой брошью комсомолка Света, отомщено улыбнулась и, расправив свои советские плечи, уверенно пошла вперёд. К коммунизму.

25 января 1999 г.

Револьвер

Goodbye, cruel world,

I’m leaving you today…

Pink Floyd. The Wall

Мне 33 года. Я мужчина, белый, рост — 6 футов 3 дюйма. Я не принадлежу ни к одной политической партии и не исповедую никакой религии. Сейчас на мне надет тёмный костюм и тонкий плащ, по которому нехотя сползают крошечные капельки уже окончившегося дождя. В кармане у меня находится бумажник с довольно крупной суммой денег, во всяком случае, для меня она достаточно велика. Я стою перед тускло освещённой витриной и психологически настраиваю себя сделать то, что давно следовало бы сделать.

Итак, как я уже сказал, мне 33 года. Для сравнения могу сообщить, что человеческая цивилизация насчитывает 5 тысяч лет, а биологический вид Homo Sapiens (так уж он и разумен?) появился 40 тысяч лет назад. Жизнь отдельно взятого индивидуума подобна искре, искре, заранее обречённой угаснуть. Но мы разумны, и в своей напыщенной самодовольной разумности вообразили себе, что каждый из нас имеет вес, какое-то значение в жизни ослепляющего великолепным бесконечием космоса. Земля, жалкий кусочек грязи, который смело можно считать математической точкой во вселенских масштабах, и то может похвастать пятью миллиардами годами, мы же… Впрочем, я отвлёкся.

Мне 33 года, я не женат, и детей у меня нет. Но это не имеет для меня никакого значения, в моей жизни настал решительный момент, и я выбираю…

Я толкнул дверь, колокольчик глухо звякнул и подавился своим же собственным звоном. Продавец не слишком уж резво снял ноги с прилавка и приветливо оскалил почерневшие зубы. Я поёжился, мне показалось, что в магазинчике гораздо холоднее, чем на улице, наверное, нервы всё-таки давали о себе знать. Магнитофон на прилавке надрывно пел:

«Это точно», — подумал я. Продавец насторожено растянул в улыбке тёмные губы, странно, но я не мог определить его возраст. На макушке его самым невероятным образом держалась несуразная ковбойская шляпа, из-под которой виднелись жидкие пряди седых волос. В уголках его мутных глаз засохли желтоватые корочки гноя.

— Вам нравится металл? — спросил он, сдвинув шляпу на лоб.

— А песни про Тимоти Лири у вас нет?

— Мы увидимся снова, когда я умру! — выкрикнул магнитофон, но, наверное, продавцу надоела музыка, и он нажал на клавишу. Стало тихо. Тихо, как в гробу.

— К сожалению, я не продаю звукозаписей. Мой товар несколько иного рода.

Я усмехнулся.

— Я в курсе. Мне нужен револьвер.

— Револьвер? — он опять осклабился. Ужасное зрелище.

— Кольт, — уточнил я. — Кольт «Королевская кобра», 45 калибра. И коробка патронов.

— Меня зовут Лейз, — представился он. Тем не менее, я был благодарен ему, что он не заставил меня пожать ему руку.

— Тимоти Лири, — сказал я.

— Очень приятно. Итак, ваш выбор — «Королевская кобра». Элегантное оружие. Для настоящих мужчин.

Он выудил откуда-то предмет моих вожделений и взвесил его в своей руке.

— Когда нажимаешь на этот курок, — Лейз прицелился куда-то над моей головой, — чувствуешь себя властелином мира…

Дуло медленно опустилось и остановилось напротив моей переносицы.

— Я бы этого не делал, — осторожно произнёс я. Неужели я очутился один на один с безумцем?

— Тимоти Лири, где ты будешь потом? — противно захихикал он, трясясь всем своим тщедушным телом. Шляпа ковбоя опять съехала на макушку.

— Далеко отсюда, — сказал я.

Он положил револьвер на прилавок.

— Кто знает, кто знает?.. А чем тебе не нравятся автоматические пистолеты, Тимоти Лири?

— Потому что я настоящий ковбой, — пошутил я. — У меня тоже есть такая шляпа.

— Почему же именно «Королевская кобра»?

— Это моя мечта, Лейз. И я могу её себе позволить.

— А ты видел новую модель кольта?

— Нет, — мой голос дрогнул. Я понял, что Лейз может предложить мне нечто особенное.

— Кольт «Скайвей», — соблазнительно произнёс он, и я был соблазнён.

— Подходящее название, — я сглотнул слюну. — Для меня.

— Подходящее название для тех, кто понимает в этом толк, Тимоти, — он кивнул. — В этой модели использован сверхновейший сплав, поэтому револьвер кажется совсем невесомым. Вместе с этим оригинальное техническое решение сводит отдачу на нет, в полтора раза увеличивая скорость вылета пули из ствола. А патроны! Каждый из них — произведение искусства… Впрочем, у тебя, наверное, на этот шедевр инженерной и научной мысли не хватит денег. Деньги, деньги, — он сделал вид, что хочет плюнуть на пол.

— И сколько же стоит «Скайвей»?

— Всего семь сотен, — он пытливо посмотрел мне прямо в глаза.

Не знаю, что я испытывал в этот момент: облегчение, радость или что-то другое… В моём бумажнике, если не считать мелочи, было именно семь сотенных бумажек.

— Покажите мне его, — потребовал я.

Лейз наклонился и извлёк на свет божий этот новый револьвер. С лёгким стуком он лёг передо мной, а когда я брал его в руки, сердце моё чуть не остановилось от дьявольского очарования. Я был покорён навеки. Это было моё Оружие.

— Длина ствола — три дюйма, — объяснял Лейз, — патроны — 45-«ультиматум». Система экстрагирования…

Но я его не слушал. Я был в полном восторге. Изгибы «Скайвея» были подобны изгибам женского тела…

Очнулся я от наваждения на улице перед перекрёстком уже далеко от магазина этого уродца Лейза. Правая рука моя до сих пор сжимала револьвер в кармане плаща, второй карман оттягивала довольно-таки тяжёлая коробка с патронами, из них шесть находились там, где им и следовало бы быть — в барабане.

Почти каждый человек рано или поздно задаётся вопросом, есть ли жизнь в его существовании, но не каждый имеет достаточно смелости ответить на него. Увы, я ответил на этот вопрос, получив для себя роковой ответ. Револьвер «Скайвей» предназначен для меня, вернее, он поможет мне разорвать моё материальное тело и идеальную сущность, положив конец моим вопросам, сомнениям и мучениям.

Одно время я пытался найти Смысл в работе или сделать так, чтобы работа не оставляла мне сил и желания искать этот смысл. Но к моему большому сожалению, я не смог устроиться на работу по своим склонностям, по душе. Ещё в школе я поражал своих товарищей тем, что мгновенно переводил числа из десятичной в шестнадцатеричную системы счисления и наоборот. Потом я освоил ассемблер и мог в памяти составлять многокилобайтные программы прямо в машинном коде, а также дизассемблировать его. Мнемонические команды MOV, XOR, JMP и другие стали моей второй азбукой, моим вторым языком, на котором я со всё большей лёгкостью мог общаться. Но на первом же месте, куда я попал, мне сказали: «Мальчик, всё это, чем ты приводил в восторг своих приятелей — вчерашний день. Это уже никому не нужно. Ты будешь программировать базы данных». И так было везде. Я стиснул зубы и стал делать то, чего от меня хотели. Через силу, сминая свои убеждения, желания и стремления. Потому что кроме этого я ничего не мог делать, и ничем, кроме компьютеров, заниматься не хотел. Но теперь мне это всё осточертело. Я выполню команду HLT в этой зациклившейся программе. Лучший в мире револьвер «Скайвей» 45-«ультиматум» разорвёт этот бессмысленный круг.

А иного выхода у меня не было. У меня не было друзей, которые поддержали бы меня в трудную минуту (один — до сих пор пытается разобраться со своими жёнами, второй — спился и даже самого себя в зеркале не узнаёт, третий — разбогател и возгордился, четвёртый — за что-то на меня смертельно зол и постоянно строит мне всякие пакости). Я не курю, чтобы успокоить нервы и расслабиться, когда это необходимо (хотя некоторые люди меня убеждали, что это помогает). Я не пью, чтобы в пьяном бреду забыться до такой степени, когда глупые вопросы о смысле, о сути просто не возникают на повестке дня. Я не употребляю наркотики, чтобы извратить и без того жутко извращённое восприятие мира и своего жалкого места в этом мире. И, наконец, я не верю ни в бога, ни в дьявола, ни в жизнь после смерти. А вера во что-либо всегда даёт какой-то шанс смутной душе. Но я не оставляю себе этого шанса. В своей руке я сжимаю ответ на все свои вопросы. Ответ 45-го калибра.

— Майк! — окликнул кто-то меня по имени. (Надеюсь, вы не подумали, что меня действительно именуют Тимоти Лири?)

— Добрый вечер, Мэри! — несмотря на окончательно овладевшую моей душой депрессию, я очень обрадовался, увидев свою старую знакомую. Увы, только лишь знакомую. Мэри выскочила замуж сразу же после школы за парня, которого я даже понятия не имел, как его зовут. С тех пор я только здоровался с ней при наших редких случайных встречах. А Мэри была единственной, которая могла бы стать моей богиней, ибо я полюбил её с того же мгновения, как увидел её впервые… Но — не я ношу тебя на руках. Не я целую и ласкаю твоё тело. Любовь — всего лишь романтическое название корыстных взаимоотношений. А женщины — только прекрасные вампиры и иуды во плоти.

— Как поживаешь, Майк? — спросила чужая жена.

— Лучше, чем обычно, — я улыбнулся, моя ладонь осязала ребристую рукоять «Скайвея». — Гораздо лучше.

Мэри тоже улыбнулась, но в её улыбке было что-то жалкое. Раньше, когда она счастливо проходила мимо, бросая на меня равнодушный взгляд, я этого не замечал.

— Ты сейчас свободен? — спросила она.

Я внутренне расхохотался, но на лице изобразил смущение и извинение.

— Извини меня, пожалуйста, Мэри, но именно сегодня вечером у меня запланировано чрезвычайное мероприятие, и ничего нельзя с этим поделать.

— Что ж, ещё увидимся, Майк. Желаю тебе, чтобы у тебя всё получилось.

Что-то ты уж больно вежлива сегодня. А меня ждёт успех и без твоих фальшивых пожеланий. «Скайвей» ведёт меня.

Дома я закрыл дверь квартиры на все замки, снял плащ, причесался, поставил на проигрыватель Бетховена и опять начал любоваться револьвером. «Ты — совершенство, и мне приятно, что я буду иметь дело с совершенством. Старина Лейз знает своё дело».

Возможно, я это уже говорил, но всё равно пора подвести итог: я решил покончить свою никчёмную жизнь самоубийством, причём сделаю это с помощью самого лучшего в мире револьвера. Я шёл к этому выводу очень долго. Я взвешивал все за и против, рассматривал различные варианты и способы. Может быть, вам будет интересно выслушать мои мысли по столь важной теме.

Глотание таблеток, главным образом снотворного, в смертельных дозах. Что ж, неплохо. Но не для меня. Это подходит скорее всего для тех дам-истеричек, которые сразу же после смерти начинают скандалить и вопить: «Что же я наделала! Я передумала! Я вовсе не это хотела сделать!»

Вскрытие вен различными режущими предметами — пусть так забавляются недоразвитые подростки, пытаясь таким образом решить свои ничтожные проблемы. Пора полового созревания, игра гормонов, «первая» «любовь»…

Повешенье — гнусный и отвратительный способ, предназначенный в основном для того, чтобы оскорбить мертвеца и осквернить его тело (если интересно, почитайте об этом дополнительную литературу). Именно поэтому предателей, пиратов и в основном простолюдинов вешали. Да и расходов меньше, ведь одну и ту же верёвку можно использовать несколько раз.

Прыгать под быстро едущие самосвалы — весьма ненадёжно, а вот искалечить себя так можно за милую душу.

Падение с небоскрёба… Если честно признаться, тут я раздумывал больше всего. Несколько минут, то есть секунд свободного падения, я бы даже сказал — полёта… Полёта над этим серым мирком отупевших обывателей…

Но в конце концов я остановился на пуле. На пуле, выпущенной из самого лучшего в мире револьвера. Способ самоубийства, достойный настоящего мужчины. И вот револьвер в моей руке, его металлическое тело приятно холодит мою ладонь. Жалко, что только один патрон из барабана будет мне полезен, остальные — лишь запасные актёры, знающие, что никогда не выйдут на сцену. Конечно, можно было бы выйти на улицу со «Скайвеем» в руках и развлечения ради пострелять в прохожих… но я добр. Мне мучительно жаль этих заблуждающихся двуногих существ, вообразивших, что они мыслят, живут и ведают смысл этой жизни. Впрочем, я повторяюсь. Пора браться за дело.

Звуки «Реквиема» заполнили комнату.

Сердце отстукивало последние удары.

Я снял револьвер с предохранителя.

В самый последний момент я задумался, куда же стрелять: в рот, висок или под подбородок? Наиболее удобным мне представлялся первый вариант. Я положил дуло «Скайвея» в рот, обняв его губами, потом медленно сомкнул на нём зубы. Нужно ещё придать траектории пули нужный угол наклона…

Всегда нужно уметь вовремя поставить последнюю точку. Я взвёл курок большим пальцем, а указательный положил на спусковой крючок.

Спокойной ночи, Майк!

С сильным грохотом револьвер рвануло из моей руки, кровь и крошечные кусочки мозга брызнули на потолок и стены, но само выходное отверстие пули получилось весьма небольшим и, я бы даже сказал, аккуратным.

Моё тело завалилось набок. Тело, некогда бывшее пристанищем желаний, страстей, любви, ненависти. Ты так и не сделал ничего из того, о чём когда-то мечтал, разве что купил револьвер «Скайвей» за семь сотен…

Изо рта потекла тонкая струя крови.

Глаза покрылись смертельной пеленой.

Finita la commedia!

Майк умер…

Но Тимоти Лири жив!

Я поднялся с пола, отложив в сторону «Скайвей». Во рту немного саднило, всякая дрянь из черепа стекала в мою носоглотку. Голова немного кружилась.

— В чём дело, Майк? — забарабанил в дверь мой сосед. — Что случилось?

— Всё в порядке, — ответил я. — Я чистил оружие, и оно вдруг выстрелило.

Сосед ушёл. Я переместился в ванную и теперь внимательно изучал в зеркале и на ощупь последствия выстрела. Несмотря на то, что я совершил самоубийство впервые, у меня это получилось мастерски. Пуля прошла именно там, где и нужно было. Но нужно было привести себя в порядок. Лейкопластырем я заклеил дыру в черепе и замаскировал её под волосами, благо волос-то у меня предостаточно. Потом я умылся, очистив своё лицо от крови, и прополоскал рот, выплёвывая крупицы костей и мозгов. С отверстием в нёбе тоже нужно будет что-нибудь придумать.

Теперь, когда я стал мёртвым, многое из того, что было для меня тайной, открылось мне, я понял очень многое, чего просто не может понять живой человек. Мёртвые видят мир по-другому. (Я не имею в виду бездыханные тела, которые закапывают в землю.) Живые — жалкие слепые щенки. Этот мир испокон веков принадлежал нам, мёртвым, а вы, живые, даже не в состоянии отличить нас от вас.

Мир, встречай Тимоти Лири! Тимоти Лири возьмёт от тебя всё то, о чём мечтал несчастный Майк, и много больше. Заодно надо заскочить к приятелю Лейзу и спросить, каков процент нас, мёртвых, среди пяти миллиардов людей. Мне лично кажется, что нас не менее половины. А сейчас я выйду на улицу и всё сам увижу своими глазами.

Удачи тебе, Тимоти Лири!

Я надел ковбойскую шляпу, взял в руки «Скайвей» и открыл дверь.

8.2.1999

Хронос

16 октября 2036 года, 8 часов 13 минут утра.

— Остановись, мгновенье! — издал я безумный вопль. Откинувшись на спинку стула, я с гордостью взирал на творение своего разума, заключённое пока в тонкой тетрадке, страницы которой были покрыты понятными только мне закорючками.

— Я победил тебя! — этими криками мне просто необходимо было выразить переполнявшую меня радость.

Я сделал это! Я — бог! Я первый совершил невозможное, и осталось воплотить мою идею в жизнь, и тогда вся Вселенная будет лежать у моих ног. Я встал, немного пошатываясь от нечеловеческой усталости. Двадцать шесть часов не смыкая глаз… Я устал, но эти двадцать шесть часов были самыми плодотворными за тридцать один год моей сумбурной, полной превратностей жизни. Шаркая по заваленному испорченными листами полу, я прошёл в кухню, где царил не меньший беспорядок, и открыл дверцу холодильника. Взяв из морозильника одну из трёх бутылок «колы», я отпраздновал таким образом своё открытие, после чего мой измождённый разум потребовал отдыха. Пальцы разжались, упустив бутылку на пол, глаза закрылись, и я крепко-накрепко заснул. Мне снились вереницы формул и Вселенная. Она жила, рождаясь и умирая, я протянул руку и сжал её в кулаке.

* * *

17 октября, 9 часов 40 минут.

— Что? Что?! — светло-рыжие волосы Тамми стали дыбом.

— Машина времени, — со спокойной уверенностью произнёс я.

— Пожалуйста, Кей, повтори, что ты сказал?

— Машина времени.

И тогда Тамми громко, оскорбительно расхохотался. Он смеялся очень долго, слёзы выступили на его глазах, а от слёз у него, как всегда, начался насморк. Он высморкался и, печально посмотрев на меня, участливо спросил:

— Неужели ты это серьёзно? У тебя, наверное, в последнее время было сильное нервное напряжение.

— Но сегодня я отлично выспался, у меня ясная голова и превосходное настроение. И я полностью отвечаю за свои слова. Я изобрёл машину времени. Путешествующую и в прошлое, и в будущее.

— У тебя руки в пепле, — мимоходом заметил он, видно, я его основательно сбил с толку.

— Сжигал старые бумаги, — сказал я. — Старые ошибки, заблуждения и черновики. А ещё вчера я изобрёл машину времени.

Он бросил на меня испуганный взгляд. Так смотрят на безумца, и мне это не понравилось.

— Но… Кей, ты же помнишь, когда мы рассуждали на эту, безусловно, фантастическую тему, мы оба пришли к единому и безоговорочному мнению: путешествия в прошлое принципиально невозможны!

— Одна оговорка всё же есть — Вселенная пульсирует. Ты с этим согласен, Тамми?

— Э-э-э… — он открыл рот, подумал. — Возможно.

— А я убеждён именно в этой, пульсирующей модели Универсума. Я нашёл способ покорить время.

Тамми нервничал. Он не хотел никаких неприятностей и никаких неожиданностей, он был доволен своей сытой тупой жизнью. Я решил пуститься в объяснения.

— Путешествия в будущее возможны, да, Тамми?

Он вытер вспотевший лоб (по-моему, тем же платком, в который сморкался) и ответил:

— Ну, если откинуть некоторые аспекты… В общем, я не отрицаю этого.

— А теперь представь себе расширяющуюся и сжимающуюся, пульсирующую Вселенную… Представим, условно, конечно, что мы живём в Первом Цикле. Второй Цикл будет в точности подобен нашему, не так ли?

— Ну, э-э-э… Возможно.

— Предположим, опять же условно, что цикл пульсации равен ста миллиардам лет. Так вот, перенесись мысленно в будущее на сто миллиардов минус десять лет…

— Ты хочешь сказать, что таким образом мы переместимся на десять лет в прошлое? Цикл номер два, в точности похожий на первый, только год 2026-ой?

— Именно так, Тамми! Только в этом году будет уже два Кея Адамса. Возвратиться же в Первый Цикл, в полном соответствии с постулатами, будет невозможно.

— Слушай, Кей, а не подслушал ли ты эту идею у какого-нибудь школьника? Они сейчас такие головастые…

— Ты не веришь, что это возможно?

— Я верю во многое, но в это… В твою квазинаучную теорию, прости меня, конечно, но… На это потребуется невообразимое количество энергии!

— Я не пришёл бы к тебе, если бы не знал, как осуществить прыжок во времени практически. Именно энергетический вопрос занимает шестнадцать страниц из восемнадцати в моей тетради. Вернее, решение этого вопроса.

— И как же ты решаешь его? — скептически усмехнулся он. Так усмехались инквизиторы, слушая доводы своих жертв.

— Я сжигаю Вселенную, — скромно ответил я.

— Сжигаешь что? — теперь к всколоченным дыбом волосам добавились выпученные, как у рыбы, глаза.

— Вселенную. Я сажусь в машину времени, нажимаю кнопку, и в тот же миг Вселенная уничтожается, или называй это, как тебе будет угодно, а меня перебрасывает в следующий цикл. Возможно, я смогу регулировать конечную точку путешествия с точностью до минуты.

Тамми долго думал, прежде чем сказал следующие слова. А сказав их, он поверг в прах долгие годы нашей дружбы. Он произнёс:

— Сходи к психиатру, Кей. Вот тебе мой добрый совет. А сейчас извини, у меня лекция. По теории относительности.

Больше я не говорил с ним о машине времени, и даже два года с ним не виделся. А его помощь, в том числе и финансовая, мне бы очень понадобилась. А доверять кому-либо ещё, кроме Тамми (или себя, конечно), я не мог: я не хотел провести остаток своих дней в приюте для душевнобольных. Я хотел покорить время.

* * *

13 августа 2038 года, 23 часа 52 минуты.

— Зачем ты затащил меня в такую глушь, Кей?

И тут Тамми увидел её. Остановившись, как вкопанный, он долго рассматривал моё изобретение, всё ещё не понимая, что перед ним.

— Что это? Что это, Кей?

— Машина времени. Моя машина времени.

— Я так и думал, — он подошёл ближе и довольно бесцеремонно ткнул её ногой. — Именно такую машину времени я себе и представлял… И сколько же времени ты убил на этот агрегат?

— Полтора года. Мне пришлось почти всё продать, чтобы закончить её.

— Угу, — он обошёл её кругом. — Сфероид… Занятно… А где же пропеллеры и псионические уловители?

Я понял, что он надо мной глумится.

— Ты болен, Кей, — он подошёл ко мне, положил руку на плечо и участливо заглянул в моё помрачневшее от гнева лицо. — Полтора года ты строил перпетуум-мобиле…

— Машину времени. И она унесёт меня в прошлое.

Он тяжело вздохнул.

— Ты хоть опыты с белыми мышками проводил?

— Я лишён этой возможности. Первая же машина, отправившись впутешествие, уничтожит всю Вселенную, чтобы появиться в следующем временном цикле. Отсюда же берутся энергетические ресурсы…

— Ах, ну конечно же! — Тамми комично всплеснул ручками. — Пульсирующая модель Универсума, как же я мог забыть! И что, совсем-совсем всё уничтожит?

— Абсолютно.

— Почему бы тебе не предложить свой проект военным? Ведь это же то самое оружие, которое поможет нашему обнищавшему государству занять мировое господство!

«Он так ничего и не понял, — с грустью подумал я. — Первое же нажатие кнопки уничтожит ВСЁ! Всё, кроме хронопутешественника».

— Я отправляюсь. Ты присоединишься ко мне?

— Нет, пожалуй, я отойду подальше. Если эта штуковина взорвётся…

«Кое в чём ты прав, Тамми. Только взорвётся не машина, а твой мирок, Цикл Первый».

Я открыл люк и влез внутрь.

— Скажи напоследок, каков твой конечный путь назначения? — крикнул он, удалившись на безопасное, по его мнению, расстояние. — Чистилище?

— 2036 год. Я встречусь с тобой и попробую переубедить тебя. Мне жаль тебя.

— Что ж, до встречи! — он помахал рукой.

«Только я увижу не тебя, а твоего двойника, Тамми-2, живущего во Втором Цикле».

Закрыв люк, огородив себя от приготовленной к казни Вселенной, я внезапно понял, что полёты в будущее обречены на провал. И именно потому, что я 13 августа 2038 года начал первое путешествие во времени. Таким образом я устраняю своих конкурентов, после меня ни у одного человека или какого-нибудь другого существа не будет возможности повторить мой опыт. Я буду первым, первым и последним. Навсегда. А сегодня последний день этого мира.

Я нажал кнопку и убил Вселенную.

* * *

Второй Цикл. 15 октября 2036 года.

«Я не умер. Я жив», — это было первой моей мыслью. Бросок через огромный промежуток времени оказался совсем уж неприятной штукой… Я содрогнулся, ведь через полтора года мне придётся нажать кнопку ещё раз, сжигая этот Универсум в адской топке, чтобы переместиться в Третий Цикл, аналогичный Первому и Второму. Ведь 13 августа 2038 кнопочку будет нажимать мой двойник… Но ведь я могу встретиться с самим собой… Голова у меня плохо сейчас соображала, и я решил отложить прояснение ситуации на потом.

Откинулась крышка, внутрь ворвался обжигающе холодный воздух. Неужели я где-то ошибся? Но я запаниковал преждевременно. Просто во время путешествия во времени до предела охладилась внешняя оболочка машины, а сейчас быстро достигалось тепловое равновесие…

Через полчаса я осмелился выйти из машины. Едва ступив на землю, я упал, голова сильно кружилась, вестибулярный аппарат отказался мне служить, меня вырвало. Несмотря на неполадки в моём организме (оказавшиеся временными, к счастью), я нашёл в себе силы на истошный торжествующий крик:

— Я первый! Я бог!

* * *

Второй цикл, 16 октября 2036 года, около часа ночи.

— Бог мой, Кей, ты знаешь, который сейчас час!? — вытаращился на меня своими светлыми глазёнками мой друг Тамми. Вернее, это был его двойник, Тамми-2.

— Время для меня — ничто!

— Да ты в своём уме? — он зевнул. — Приходи утром. А ещё лучше — увидимся в Университете.

— Я прибыл к тебе из 2038 года, Тамми!

— Да, да, я понимаю. Спокойной ночи, Кей.

Но я не дал ему возобновить просмотр сновидений. Я ворвался в его квартиру, отвесил ему пару оплеух, чтобы он пришёл в себя…

— Тамми, Тамми, нельзя же сразу распускать руки! — пожаловался я. — Ты разбил мне нос.

— Извини, — буркнул он. По крайней мере, он окончательно проснулся.

— Ты разбил нос первопроходцу океана Времени!

— Мне вызвать психушку?

В ответ я протянул ему маленькую блестящую монетку.

— Четвертак 2037 года.

— Работа фальшивомонетчиков?

— Ага! Ты хочешь доказательства, настоящего доказательства?

* * *

Второй цикл, 16 октября 2036 года. 8 часов 9 минут утра.

— Сколько сейчас времени? — спросил я у обозлённого недосыпом Тамми.

— Десять минут девятого, — пробурчал он.

Мы стояли у дверей моей квартиры. Той самой квартиры, где сейчас в моём гениальном мозгу рождается гениальная идея о путешествии во времени. Едва я объяснил всё это своему другу, он рассердился ещё больше.

— А, понятно! Тогда давай войдём и поздороваемся с тобой, то есть с твоим двойником.

Тамми взялся за ручку двери, но я остановил его.

— Подожди. Войдём, когда Кей-2 торжествующим криком возвестит миру о своём открытии.

— Так там всё-таки кто-то есть? Занятно…

«Вследствие того, что временные циклы тождественны, Тамми-2 не отличается сообразительностью, как и Тамми-1. Но на этот раз у меня полный набор козырных карт. Неоспоримые доказательства!» — подумал я.

— Остановись, мгновенье! — наконец, раздалось за дверью.

У Тамми немного вытянулось лицо, но первым делом он посмотрел на свои часы.

— Шестнадцать минут, — сказал он. — А ты говорил…

— Всё это мелочи, Тамми! Чудо свершилось!

И мы вошли.

Что ж, должен признаться вам, что со стороны я выглядел настоящим болваном. Я, вернее, Кей-2, моё «альтер эго», мой двойник, сидел за столом среди полного беспорядка, в ворохе разбросанных бумаг и толстенных книг. Он безумно расхохотался (после того, конечно, как пришёл в себя, ведь не каждый день в твою комнату входишь ты сам, когда внутри один ты уже есть), подбежал ко мне, сжал меня в объятиях и закричал:

— Ты создал её! Машину времени, которую я только что изобрёл! Привет, мой брат!

Странно, но я испытал неприятное чувство, когда понял, что Кей-2 полагает себя основным Кеем Адамсом, в то время как на самом деле он представлял собою лишь мою жалкую копию.

— Мы должны выпить за открытие, — первым предложил я; не знаю отчего у меня пересохло в горле, почему-то я начал нервничать.

— У меня в холодильнике «кока-кола», — подсказал Кей-2.

— Я знаю, — я снисходительно улыбнулся. Надо будет поставить моего двойника на место, а то он может вообразить, что это он совершил прыжок во времени, а копия — это я сам! Интересно, не думает ли он так же в этот самый момент? Хотя вряд ли, ведь мы не абсолютно идентичны — я на полтора года старше и опытнее.

Я сходил на кухню, и вскоре каждый из нас сжимал в руке прохладную металлическую баночку с пузырящимся напитком. Тамми всё это время отмалчивался, его лоб был нахмурен, а в черепной коробке происходили сложнейшие мыслительные процессы.

— Послушай, Кей, — начал он, когда баночка в его руке была опустошена уже наполовину.

— Да? — мы откликнулись одновременно, и так же одновременно смерили друг друга гневными взглядами. С ума сойти можно! Тамми снова с беспомощным видом осмотрел нас, словно бы сравнивая, и предложил, так и не уточнив, кому из нас адресуется его речь:

— По твоей теории циклы времени эквивалентны…

— Да, это именно так, — на этот раз я успел первым вставить фразу.

— А при временном прыжке весь Универсум уничтожается…

— Это печальная необходимость, ведь требуется бесконечно огромное количество энергии! — воскликнул Кей-2.

— То есть ты хладнокровно, всего восемь часов назад одним нажатием кнопки убил семь миллиардов людей, не считая другой живности на Земле и инопланетных организмов, в существовании которых ни я, ни вы оба не сомневаемся…

Я смолчал, а Кей-2 кивнул:

— Не надо очернять эксперимент, Тамми. Все мы смертны, а Временной Цикл рано или поздно заканчивается, после чего всё возрождается буквально из пепла, чтобы затем снова умереть. И ничего плохого нет в том, чтобы один или несколько циклов закончить несколько раньше.

— Ну конечно же! — на губах Тамми сияла злая, мстительная улыбка. — Ведь все Циклы эквивалентны, тождественны! Но так ли это?

Я продолжал хранить молчание. Я, но не моё подобие.

— Иначе быть не может! — убедительно воскликнул Кей-2.

— Тогда, мистер из предыдущего Цикла, — повернулся Тамми ко мне, — поделитесь с нами, несчастными уроженцами этой Вселенной: приходил ли к вам, в вашем, конечно, Цикле, мистер Кей Адамс из Цикла, предшествующего вашему?

— Нет, — твёрдо ответил я. — Но это легко объясняется: всё имеет начало, и мой Цикл есть Цикл Первый.

— Цикл Первый?

— Ну, а ваш Цикл, соответственно, Второй.

— То, что имеет начало, имеет и конец, — невнятно пробормотал Тамми, вновь углубившись в свои мысли.

— Брат, а где ты оставил Машину? — обратился ко мне с вопросом Кей-2, его глаза сияли.

— Да, давайте взглянем на машину, — Тамми потёр лоб. — Мне до сих пор не верится… Это просто невозможно…

* * *

Второй цикл, 2036 год, 16 октября. 9:13.

— Это она? — Тамми обошёл вокруг аппарата.

— Это она! — восхитился, как ребёнок, Кей-2.

— Она работает? — вполне серьёзно спросил Тамми, но вдруг что-то развеселило его. Он сел на землю, заливаясь глупым смехом, а вдоволь нахохотавшись, спросил:

— Вы меня здорово разыграли, я ведь чуть было не поверил вам. Ладно, я сегодня угощаю — по ящику пива на каждого из нас троих.

— Я не пью пива, — в унисон ответили мы, а я подумал: «Надо было показать тебе тетрадь с записями, провести теоретическую подготовку, что ли». И то же, наверное, подумал Кей-2.

— Залезайте внутрь, — приказал я.

Кей-2 с готовностью занял место в машине, Тамми сделал то же самое после нового приступа издевательского смеха. Я залез в аппарат третьим, настроил регуляторы по-новому и коварно предложил своему другу:

— Жми кнопку, Тамми…

— Какую? Вот эту? Как ты любезен, Кей! А как зовут твоего двойника, почему ты нас не представишь друг другу? Может, прекратим этот безумный фарс?

Но кнопку он всё же нажал. Тамми, обвинявший меня в убийстве несчётного множества живых организмов, сейчас сделал то же самое. Он стал вторым Ангелом Смерти. После меня, конечно. Второй Цикл скоропостижно, в одно мгновение века, окончился. Но в этот раз путешественников через бесконечность было трое.

* * *

Третий цикл. 2036 год. 16 октября. 6:45.

Несколько часов я потратил на то, чтобы окончательно убедить Тамми, что мы находимся всё в том же четверге, только немного сместившись в прошлое. Наверное, непосильное напряжение мозговых клеток оказалось для него губительным, Тамми окончательно замкнулся в гробовом молчании.

— Итак, что и требовалось доказать, — подвёл я итог и развёл руки в стороны, охватывая мир Третьего Цикла.

— Я гений! — восторгался Кей-2, вообще-то он начинал меня раздражать. Не мог же я, в самом деле, полтора года назад (в своём безвозвратно ушедшем цикле) быть таким самозабвенным нахалом.

— Не хотите ещё раз испытать Машину Времени?

Тамми вздрогнул, будто от удара током, и отрицательно замотал головой. Он уже поверил.

— Давайте отправимся в мезозойскую эру, посмотрим на динозавров, — брызгая слюной, предложил Кей-2.

Меня словно окатили холодной водой. Я никогда не интересовался динозаврами! Я даже слова такого не знал — «мезозой»… Что происходит?

— Что с тобой, Кей? — поинтересовалась моя копия. Но идеально ли ты скопирован с меня, вот в чём вопрос… Конечно, в отношении самодовольной напыщенности я мог ошибаться, но динозавры!

— Неужели вы думаете, — сказал вдруг Тамми, — что вам запросто позволят сжигать Универсум, когда вы соизволите нажать на кнопку в вашей дьявольской машине? Нет, Хронос не допустит этого!

— Кто такой Хронос? — в унисон спросили мы.

— Высшее существо, недоступное вашему крайне ограниченному мировоззрению. Это Страж Времени, задача которого — не допустить преступления против мириадов миров, к несчастью, уже дважды совершённого.

— У него крыша поехала, — шёпотом сообщил мне Кей-2.

Я в это время раздумывал о тонкости настроек приборов моего аппарата, пронзающего время, о невидимом влиянии неизвестных мне ещё и потому неучтённых факторов. Хронос… Что за дикая фантазия? Тамми бредит.

— Идёмте ко мне домой, — сказал Кей-2. — Попьём чаю, а кто хочет — в холодильнике, как мы все знаем, несколько банок «колы»…

Меня стала колотить крупная нервная дрожь, но я старался держать себя в руках перед своими спутниками.

* * *

Третий цикл, 2036 год, 16 октября, 8:10.

— Когда я должен крикнуть? — тихо спросил Кей-2; мы стояли у дверей моей квартиры.

— Около пятнадцати минут, — ответил я, а Тамми грозно пробормотал:

— Хронос все видит… Хронос готовит кару…

— Бедняга Тамми, — Кей-2 глупо захихикал вместо того, чтобы немного подумать.

Мы постояли ещё немного.

— Чёрт, я писать хочу, — сказал Кей-2.

— Сейчас это случится, — сказал я, имея в виду, конечно, своё изобретение.

Но за дверью ничего не происходило.

— Ты точно заметил время, Кей?

— Хронос, покарай меня, несчастного!

— Заткнитесь вы оба! — рявкнул я, мои товарищи испуганно затихли.

Когда минутная стрелка с черепашьей скоростью достигла цифры «шесть», я не выдержал и открыл дверь… В комнате не было совсем никаких бумаг ни на полу, ни на столе, а Кей-3 спал прямо на стуле, запрокинув голову и дыша через открытый рот. Мы кинулись будить его.

— Привет, парни, — вот были первые его слова.

Я с омерзением понял, что я, то есть он, Кей-3, пьян. Боже ты мой! Рядом со стулом — шесть бутылок пива!

— Машина времени! — заорал я в ухо этому негодяю и затряс его, словно погремушку.

— Мать вашу! — возопил Кей-2.

— Хронос, Хронос, — тарахтел обезумевший Тамми.

— Машина времени, ты изобрёл её, недоносок?

— Да, — вторил мне Кей-2, — ты изобрёл машину, сукин ты сын?

— Машина времени? — нетрезво ухмыльнулся Кей-3. — Вы что, с ума сошли? Кто вы такие? Стойте! Кто вы такие? Чтоб я сдох!

И в этот самый миг в этой Вселенной кто-то другой включил Машину Времени…

14.2.1999

Сохранить, загрузить

Любителям компьютерных игр посвящается

В это прекрасное воскресное утро я проснулся ровно в 8 часов, за пять минут до назойливого звонка будильника (непонятно, зачем я завёл его с вечера — в воскресенье любой человек должен иметь право спать сколько ему заблагорассудится). Некоторое время я лежал, мечтательно хлопая глазами — сегодня я был твёрдо намерен познакомиться с девушкой, прекрасной блондинкой с глазами цвета небесной лазури. Впрочем, это может быть черноглазая брюнетка или даже рыженькая девчушка с зелёными глазками. Как только я выйду на улицу, залитую ласкающими лучами летнего солнца, то превращусь в безжалостного охотника, выслеживающего представительницу слабого пола, достойную того, чтобы я потратил на неё свой выходной день.

Умывшись, я побрился, после чего опрыскал лицо дорогим одеколоном и причесался. «Не позавтракать ли?» — подумал я, но где-то там, снаружи, меня ждала моя избранница, и мне не терпелось скорее увидеть её. У неё будет приятный негромкий голос, ясные глаза с искринкой в центре зрачка, приятная на ощупь кожа и грудь… ну в общем, обычная грудь, как у любой нормальной здоровой девушки, чей организм вырабатывает достаточное количество гормонов… Весьма ободрённый таким ходом размышлений, я открыл дверь, спустился по лестнице и, только вдохнув свежий воздух, вспомнил, что неплохо бы записаться. Что ж, это всегда нужно делать вовремя. Итак,

Сохранить

В листве деревьев суетливо чирикала всякая крылатая мелочь, я шёл по умытому поливальными машинами асфальту и с интересом крутил головой по сторонам. Где же она? Может быть, эта? Хм, какие-то у неё ноги кривые, с такими ногами я лично никогда бы в жизни не надел мини-юбку… А вот девушка в оранжевой футболке очень даже ничего. Очень притягательная фигурка… Но личико! Бог мой, храни меня от таких девиц! И хоть бы сигарету изо рта выплюнула, дура!

Стоп! Парни, я её увидел, и она будет моя! Она сидела на скамейке и спокойно смотрела в бесконечную даль лениво умывающего прибрежный песок тёплыми волнами море.

— Привет! — сказал я ей.

Она бросила на меня быстрый взгляд и равнодушно ответила:

— Привет.

— Меня зовут Икс. Не хочешь пойти со мной в ресторан?

Она взглянула на меня ещё раз. Ах, какой ротик, скорей бы поцеловать эти алые губки! А если расстегнуть её блузку ещё на несколько пуговиц… Я почувствовал, что по правому виску стекает капля пота. Чёрт возьми, я опять нервничаю.

— Нет, — бросила она и отвернулась опять к морю. Возможно, я избрал неправильную тактику. Попробуем-ка ещё раз…

Загрузить

В листве деревьев шумели драчливые воробьи и другие пернатые, а я быстрыми шагами, стараясь, однако, не взмокнуть, шёл к морю, где она ждала меня. На этот раз я даже не посмотрел на несчастную кривоножку, я думал только о той, что молча взирала на морской пейзаж, о её изумрудных глазах, о её носике, губках, о её теле, о котором я пока лишь мог строить предположения. И вот я рядом с ней. Самое время, чтобы сделать…

Сохранить

— Привет, — сказал я ей.

— Привет, — столь неободряющее начало могло бы остановить кого угодно, но только не меня. Попробуем откровенную тактику?

— Я хочу обнять тебя, чтобы твоё прекрасное тело тесно прижималось к моему, а твои волосы щекотали мне шею…

Испуганный взгляд, и она начала поспешно удаляться от меня в сторону ковыряющегося в носу полицейского. Резиновая дубинка, один её вид отняли меня у желание поиграть в сексуального маньяка, срывающего одежду с женщин прямо на улице. Поступим иначе.

Загрузить

— Привет, — сказал я.

— Привет, — опять повторила она.

— Я хочу тебя, — тихо произнёс я, но опять ошибся. Я устало вздохнул.

Загрузить

— Привет.

— Привет.

Похоже, пока я всё делаю правильно. Возможно, стоит сохраниться на этом месте…

— Меня зовут Икс.

Я помолчал. Неожиданно, как это и свойственно непредсказуемой женской натуре, она мило улыбнулась, пусть даже очень мимолётно, и назвала своё имя:

— Лес.

— Ты похожа на богиню, поэтому я просто должен угостить тебя мороженым.

Женщины падки на комплименты. А я тем временем старался представить Лес в виде богини Афродиты, выходящей из морской пены мне навстречу. Через несколько минут мороженое было куплено.

— Ты всегда угощаешь девушку мороженым?

Что она имеет в виду? Почуяв подвох, я решил подстраховаться:

Сохранить

— Лес, когда я увидел тебя, то понял, что ты — единственная, ради которой мне стоит жить на свете! — в общем-то я сказал правду, хотя и немного преувеличенную.

Внезапно для самого себя я поддался порыву, прильнул к Лес и крепко обнял её. Как волнующе, непередаваемо прекрасно первое соприкосновение тел, мужского и женского. С новыми силами забились сердца, вколачивая кипящую кровь в аорты. Я не рискнул пока поцеловать мою красавицу, мы просто стояли и смотрели друг другу прямо в лицо. Я заметил, что дыхание у неё участилось. Полицейский неподалёку настолько заинтересовался моим представлением, что забыл вытащить из носа палец и так продолжал пялиться на нас.

— Отпусти меня, придурок, — прошептала Лес, опустив глаза. Неужели я снова ошибся? Восстановить ситуацию? Не может же она не ощущать и доли того блаженства, которое испытываю я, ощущая глубокое дыхание её нежной груди! — Я испачкала тебя мороженым. Отпусти меня сейчас же, слышишь!

Я с сожалением разжал объятия.

— Извини, — упавшим голосом сказал я. — Я хотел пригласить тебя в ресторан.

Вчера вечером мне удалось выиграть в подпольном клубе крупную сумму, естественно, ежеминутно сохраняясь и загружая сохранённую ситуацию. Поэтому я мог (и мне нужно было это сделать) поразить воображение Лес дорогими подарками и щедрыми жестами. Все женщины это любят. Если же, вопреки законам природы, она коммунистка и предпочитает бедных, скромных и честных парней, вкалывающих на заводе… тогда я буду скромным, бедным и честным!

— Я испачкала твой пиджак, Икс.

Ты не сказала «нет», Лес! Пожалуй, загружаться ещё рано! Наоборот!

Сохранить

— Ты всегда при знакомстве так крепко обнимаешь девушку? — поинтересовалась она, пока я снимал пиджак.

— Когда я увидел тебя, я совсем потерял голову. Неужели, Лес, ты не веришь в любовь с первого взгляда?

— Но страстные объятия на первых же секундах знакомства вряд ли уместны… — тем не менее, она улыбнулась. Она была не против. Очень даже не против.

— Но если в тебе одной я вижу весь смысл своего существования? — опять небольшая ложь.

— Ты приглашал меня в ресторан?

Наверное, она быстро сообразила, что с 8 часов утра до полудня в нашем городе работает лишь один ресторан, но зато элитный, обдирающий клиентов также элитно, не мелочась.

Спустя полчаса мы уже сидели за столиком и просматривали меню. Банановый торт, мороженое с ломтиком ананаса, горячий шоколад — вот так скромно мы решили отметить наше знакомство. Без спиртного, без шампанского, хотя оно было бы весьма кстати. Я давно не сохранялся… Может, сделать это на всякий случай?

— Извини, Лес, я на минуту в туалет, — я нежно пожал ей руку, другой рукой словно бы ненароком проведя по изгибам её тела. Скоро, очень скоро я буду расстёгивать пуговички твоей блузки…

В туалете я пописал, вымыл руки и даже не обратил внимания на мужчину, присоединившегося ко мне.

— С добрым утром, Икс, — услышал я недобрый голос.

— А, это ты, Славик.

Славик большим и указательным пальцами правой руки вытер свои вечно обслюнявленные толстые губы.

— Ты меня вчера здорово обчистил, Икс.

Я дружелюбно похлопал его по плечу.

— Везение, — объяснил я. — Обычное везение.

В уборную вошёл ещё один мужчина. Низенький чернявый коротышка в тёмных очках. Спайдер, ближайший помощник Славика во всех его тёмных делах. Я насторожился. Пора восстановиться, загрузить последнюю позицию, хотя и придётся заново разыгрывать перед Лес комедию. Впрочем, вся моя жизнь — комедия.

— Ну не скажи — везение! — злобно усмехнулся Славик.

— Да, обычное везение. Я даже проигрывал поначалу.

— Ты проиграл семь ставок, — подал бездушный голос Спайдер, — на общую сумму чуть меньше сотни.

— А сколько он выиграл? — повернулся к напарнику Славик.

— Пятьдесят девять ставок на общую сумму три тысячи семьсот, — сказал Спайдер. От кого-то я слышал, что Славик и Спайдер были любовниками, но это могли быть только пустые разговоры, и ничего более.

— И как ты это объясняешь, Икс?

— Никак, Славик. Жизнь иногда выкидывает странные штуки.

— Да, ты прав, — грустно кивнул Славик и с разворота ударил меня ножом в живот…

Сохранить

Сохранить? Боже мой, что же я наделал?! Раскалённое лезвие, словно злая оса, впилась в мои несчастные внутренности. Всё моё естество скорчилось от дикой боли. Славик с улыбкой смотрел на мои мучения, поворачивая нож, одновременно погружая его всё глубже. С его губ капала слюна. Боль! За что же, за что я терплю такое яростное страдание?!..

Загрузить

Славик, тяжело дыша от возбуждения, потрошил меня живьём. Я не хотел умирать. Но я сохранился не в том месте, сохранился по ошибке вместо загрузки. Помогите же мне вытерпеть эту боль!.. Я хочу жить! Я буду жить!

Загрузить

Опять нож!

Загрузить

Эта пытка будет длиться Вечность!

13.3.1999

Люди

В эту страну невозможно попасть ни на автобусе, ни на автомобиле, ни на поезде. Белоснежный океанский лайнер никогда не пристанет к её залитым ярким солнечным светом берегам. Даже реактивный самолёт не сможет помочь вам. Технологическим достижениям человека не место в этом краю ярко-зелёных полей, кристально чистых озёр и весело журчащих рек. И тем не менее, любой может попасть туда. Стоит только очень сильно, по-настоящему этого захотеть. Но люди не желают теперь ничего несбыточного. Им, обывателям, нужен телевизор, холодильник, полный еды, автомобиль, дом, наконец. И деньги! Много, очень много денег, больше, чем когда-либо можно истратить… Они живут для этого, и пусть весь остальной мир горит в адском пламени — им всё равно…

* * *

В день Праздника Осени два икиса — Куху и Кикс — решили устроить соревнование по стрельбе из лука. Стрелы с серебряным оперением то и дело под звон тетивы взмывали в воздух. Две пары глаз с интересом наблюдали за их стремительным полётом. Вот два тугих лука взметнулись вверх в последний раз, стрелы взвились в пространство, после чего Кикс звонко рассмеялся, а Куху разочарованно почесал макушку, растрепав свои зелёные с синеватым отливом волосы.

— Я выиграл! — веселился Кикс. — Теперь твоя очередь рассказывать мне интересную историю.

Раздумывая, не заколдовал ли его друг с помощью кого-нибудь свой лук, Куху собирал с золотистой травы разбросанные стрелы. «Надо тоже сходить к ведьме Бейн», — решил он напоследок. Покончив с этим делом, Куху сел на упавшее дерево рядом с беззаботно болтающим ногами Киксом. Кикс ждал рассказа. Острый носик Куху от огорчения стал ещё острее.

— Право же, Кикс, ты уже слышал всё, что я знал!

— Потому что ты слишком часто проигрываешь. Но если ты подаришь мне коготь дракона, я буду говорить, а ты будешь слушать.

Куху долго думал, ветер лениво шевелил его зелёную шевелюру.

— Я согласен. Коготь твой…

— Открой свои уши, глупенький Куху, и слушай мой рассказ, полный столь удивительных вещей, что они порой кажутся совершенной бессмыслицей.

Куху ехидно улыбался. Кикс замолчал.

— Ну что же, Кикс, продолжай, я тебя внимательно слушаю.

— Жадный Куху, неужели ты выпьешь всё это вино и не поделишься со своим лучшим другом?

Но Куху вовсе не был жадным. Смочив горло, Кикс довольно улыбнулся от уха до уха и продолжал своё повествование.

— Я расскажу тебе о людях, Куху, о ничтожных обывателях внутреннего мира. Помнишь ли ты старика Джу?

— Старика Джу? — Куху ненадолго задумался. — Он был высокий, с длинными седыми волосами и мутными глазами?

— Таким он был уже в конце своего пути. Так вот, Джу принадлежал к народу, населяющему внутренний мир.

— Люди… — повторил Куху, как бы пробуя это слово на вкус. — Какие они?

— Люди во многом похожи на нас. Они велики ростом, но, увы, срок их жизни ничтожно мал — максимум сто лет.

— Всего сто лет? Не может быть! Что же можно успеть сделать за сто лет?

— Обычно люди ничего и не начинают вершить, откладывая все дела на потом, на потом… до прихода неумолимой Смерти.

— Кто из нас вечен? — вздохнул присмиревший Куху. — Кроме, конечно… — и он благоговейно замолчал, не желая произносить священнейшие для любого существа имена.

— Люди делятся на мужчин и женщин, а в зависимости от прожитых лет они называются младенцами, детьми, отроками, юношами, взрослыми, пожилыми и старцами.

— Откуда же они появляются, эти твои люди?

— Так же, как и все низшие создания.

Куху рассмеялся.

— Стоит ли тогда о них говорить?

— Я рассказываю тебе правдивую историю, — Кикс сердито сверкнул ярко-жёлтыми глазами, — а ты меня всё время перебиваешь!

— Извините, господин Кикс. На самом деле мне очень-очень интересно тебя слушать. Продолжай, пожалуйста!

— Хорошо, — смилостивился рассказчик. — Я продолжу, но только когда мы будем дома. Близится ночь, и необычная ночь — сегодня Кайхт будет собирать свои жертвы.

Кайхт — это было одно из имён ужаснейшего Призрака Смерти, даже произносить его вслух было нежелательно, но икисы всегда отличались неустрашимостью, иногда переходящей в слепое безрассудство.

* * *

Когда же на мир опустилась ночь, Куху и Кикс сидели в своей уютной хижине, слушали дыхание ветра за окном, потрескивание хорошо просушенных поленьев в очаге, а Кикс негромко и неторопливо возобновил своё повествование.

— Едва появившись на свет из чрева матери, люди представляют собой жалкое зрелище. Уродливые, беспомощные, полуслепые, и полуглухие — они достойны только жалости. Немного окрепнув, они познают окружающий мир и обучаются говорить.

Куху слушал, поставив локти на прочный стол и подперев руками голову, на его рожице неизвестно отчего сияла широкая улыбка.

— Жизнь людей в основном протекает очень однообразно и нудно. Они постоянно живут в одних и тех же грязных и мрачных постройках, одеваются в одни и те же серые и скучные одежды. Дни людей протекают также однообразно, что они даже не замечают, как их жизнь, такая ничтожно короткая, проходит мимо, а Смерть неумолимо является за своей данью.

— Может быть, по причине такого ужасного однообразия, люди от природы своей очень агрессивны. Они прямо-таки с наивной настойчивостью на протяжении тысячи поколений занимаются истреблением друг друга в многочисленных воинах. Те, кто отличился в ужасных убийствах, те, кто попирал ногами трупы врагов и пил их кровь, пользуются всеобщим уважением и получают красивые блестящие награды.

— Какая мерзость! — воскликнул Куху, на лице его было написано отвращение.

— Любое новое знание они умело используют для создания более совершенного оружия. Духи войны, крови и смерти правят миром людей. Причинять боль, отнимать жизнь — это у них в крови. Старик Джу рассказывал, что к тому времени, как он покинул мир людей, там не осталось ни одного дракона! Люди с помощью огня и меча полностью уничтожили драконье племя!

— Мир без драконов? — усмехнулся Куху. — Ничего удивительного… Но неужели Создатели просто покинули мир людей, отдав его на растерзание Теням, обрекая тем самым на вечные страдания и мучения?

Кикс немного подумал.

— Даже не знаю, что тебе ответить, — протянул он. — У них не осталось ни одного Хранителя Истинного Знания. Я даже не имею понятия, был ли поставлен Творцами Страж в этом странном мирке.

— Ладно, продолжай, ври дальше.

— Хорошо. Боги людей, их вера и магические ритуалы — всё это настолько запутано, что тебе, маленький глупенький Куху, в них совершенно не разобраться, — Кикс умолчал, что сам ничего не понимает. — Но служители разных культов умело этим пользуются и процветают, раздувая вражду к чужакам и обещая всевозможные блага в будущем своим последователям и приверженцам.

— И в дело опять вступает меч, — с грустью заметил Куху.

— И кровь льётся снова, — поддержал его друг.

— Как же они могут жить в этом ужасном мире?!

— Чтобы жить так, как они, нужна светлая и наивная вера во что-нибудь. Вера в счастливую жизнь, но которая будет после. После смерти.

На этих словах Кикса в дверь кто-то постучал.

— Это Кайхт! — пискнул Куху; он побледнел, как снег, даже Кикс не на шутку испугался, его глаза, обычно ярко-жёлтые, стали совсем серыми.

Куху на цыпочках подошёл к двери и замер, прислушиваясь. Там, снаружи, ждала сама Смерть.

— О безжалостный Кайхт! — протяжно заговорил зеленоволосый икис. — По-моему, ты слишком рано стучишь в дверь этого дома. И я, и мой друг Кикс слишком малы, чтобы последовать за тобой…

— Да-да, — прикрикнул Кикс, с трудом сдерживая охватившую его дрожь, — проваливай, Кайхт!

— Я приду позже, — бесшумно, словно ветер в пустыне, прошелестел голос Призрака Смерти, — в конце концов вы оба будете моими.

И Кайхт исчез.

— Он ушёл, — сказал Куху.

Глаза Кикса постепенно восстанавливали свой обычный жизнерадостный цвет. Куху вдруг чихнул.

— Он ушёл, — повторил вслед за другом Кикс, но оба икиса знали, что приход Кайхта к ним — дурное предзнаменование.

— В общем-то, я уже всё рассказал, — сказал Кикс. — А всё, что не успел, ты услышишь, когда у меня будет настроение. Я хочу спать.

— Утром я пойду к старухе Бейн, — подумал вслух Куху; Кикс молчал.

— Бедные людишки, — продолжал Куху.

— Что тебе понадобилось от старой ведьмы?

— Она сделает для меня Проход. Я войду в мир людей.

— Что тебе взбрело в голову? — недоумевал Кикс.

— Я хочу помочь людям. Я открою им глаза, видящие, но остающиеся слепыми.

— Зачем, Куху? Зачем?!

— Они также имеют право быть счастливыми, Кикс. Я должен это сделать, пусть даже Создатели будут против меня.

— Кайхт тебя возьми, ты будешь спать, дрянной болтливый Куху, или нет?!

* * *

По ночному шоссе под оглушительные звуки тяжёлого металла мчался спортивный автомобиль. Сейчас, в темноте, трудно было сказать, какого он цвета, но при дневном свете он выглядел кроваво-красным. На передних сидениях сидели Паша (он был за рулём) и Джил, на заднем — её брат Джоуи и малыш Спайдер.

— Сожги свои шины, быстрей, быстрей, быстрей! — кричал Паша, на секунду отпуская руль, чтобы вытащить из-под сиденья новую бутылку с пивом, второй рукой он обнимал за шею Джил.

Джоуи тем временем, зажав в зубах сигарету с травкой, пытался её раскурить, но его подводила зажигалка. Спайдер раскинулся во все стороны, одну ногу в ботинке положив на колено соседу, и бессознательно мотал головой. Джоуи выругался и в раздражении выкинул одну из пустых бутылок на дорогу.

— Эй, Джоуи! — рявкнул Паша. — Мы ещё будем возвращаться домой!

— Пей пиво и жми на газ, — невозмутимо отрезал Джоуи.

— Спайдера уже не тошнит? — обернулась Джил, но брат успокоил её:

— Да нет, сейчас он полностью вырубился.

— Моя кровь — нитроглицерин! — опять дико завопил Паша, он упустил бутылку, и холодное пиво залило ему всё сидение. — О, чёрт!

На миг он опустил взгляд, и в то же самое мгновение на дороге что-то мелькнуло, автомобиль не то вильнуло, не то немного подбросило вверх, Джил вскрикнула.

— Что это было? — испугался Паша, он захотел притормозить, но Джоуи равнодушно сказал:

— Заткнись и жми на газ!

— Ты сбил ребёнка, Паша, — запричитала Джил.

— Заткнись, Джил!

— Какого ребёнка? — встревожился Паша.

— Маленького мальчика с зелёными волосами, — объяснила Джил. — Он был такой хорошенький, а на дороге появился совершенно внезапно. О, мне плохо!

— Заткнись, ради бога, Джил! — всё более раздражался Джоуи.

— Погоди, Джил, разве могут быть у ребёнка зелёные волосы?

— Они были зелёные, — Джил зарыдала. — Это был мальчик с зелёными волосами!

Спайдер проснулся и сонно поинтересовался:

— Какой мальчик?

— Заткнись, Спайдер! На свете нет детей с зелёными волосами! И никакого ребёнка на шоссе опять же не было! Да заткнись ты, Джил!

— Не было, так не было, — кивнул Спайдер и опять заснул.

* * *

На загородном шоссе в нескольких милях от населённого пункта осталось лежать маленькое сломанное тельце. Это был Куху. Он прибыл в мир людей всего минуту назад, но теперь его путешествие было закончено. Подле него на асфальте лежал тугой лук Кикса, прощальные подарок друга на счастье, и рассыпанные серебряные стрелы.

Рядом с трупиком появились две странные фигуры, чёрная и серая.

— Уходи, — спокойно выдохнул Кайхт. — Это не твоя добыча.

Неведомый (или неведомое) невозмутимо (а не с презрением ли?) повёл холодящими воздух крыльями и тихо исчез.

Кайхт возвышался над икисом, сбитым автомобилем, за рулём которого сидел подросток, чересчур обпившийся пивом. Кайхт пришёл на зов смерти. Мир людей убил Куху.

…убил маленького икиса с зелёными волосами…

…ты идёшь в Бездну…

…видишь ли ты смысл…

…знаешь ли ты истину…

…какие демоны правят тобой…

…подумай…

…

27.3.1999

Доркхан

В один из самых обыкновенных вечеров в самой обыкновенной комнате, на полу… Впрочем, комната эта была не совсем обычной. И пол, и стены, и потолок, и даже стёкла в окнах — всё было старательно выкрашено в густой чёрный цвет. Мебель в этой комнате отсутствовала, если не считать таковой большие старинные часы, занявшие один угол, два бронзовых ангела со спокойной уверенностью поддерживали циферблат. В другом углу лежал ворох мятого, несвежего белья. Из двух дверей одна (та, которая вела на балкон) была немного приоткрыта, через неё в комнату вливался свежий вечерний воздух.

Так вот, на полу сидел, подогнув под себя ноги, человек, в руках у него была колода карт. Это и был я, а чёрная комната была моим домом. Здесь я родился (тогда, конечно же, она выглядела совсем по-другому), но сомневаюсь, что здесь я и умру. Но если и умру, то это будет не сейчас.

Я сдвинул колоду и перевернул первую карту картинкой вверх. Ха, туз пик! Одна из самых мрачных и зловещих карт, часто пророчащая бедствия и неудачи, но… только не мне! Что мне действительно портило настроение, так это заунывные вопли из соседней комнаты. Кроме слова Dominus, я ничего не смог разобрать, да мне это и не было интересно. Я выложил квадрат, потом второй… Крики вдруг прекратились.

— Доркхан, открой эту чёртову дверь! — заорала Анна, но я промолчал и продолжал выкладывать фигуру пасьянса, меня научил ему один спятивший католический священник. Мне не хотелось впускать в нашу квартирку постороннее лицо, которое ничего не могло принести нам, разве что новые заботы и неприятности. Но звонок в дверь повторился.

— Доркхан, ты хоть дома, адское семя? Открой дверь, и пусть они заберут тебя!

Я не отозвался, поэтому Анна, шаркая ногами (звонок надрывался уже в третий раз), подошла к двери, долго смотрела в глазок, а потом приложила губы к замочной скважине и рявкнула:

— Никого нет дома!

В ответ раздался раздражённый мужской голос:

— Открывай, Матайр! Если ты думаешь, что я ради собственного удовольствия взобрался пешком на семнадцатый этаж, то ты ошибаешься.

Анна подумала, потом я услышал её обречённый вздох (ей прямо доставляло удовольствие строить из себя страдалицу), и она впустила гостя в квартиру. Это был высокий мужчина в белом плаще, аккуратно выбритый, с холодными серыми глазами.

— Добрый вечер, Матайр, — буркнул он.

— Привет, инспектор, — в тон ему ответила Анна. Она повернулась, чтобы идти на кухню, но гость остановил её.

— Меня зовут Бертрам Шнайдер. Твой сын дома?

— Откуда мне знать, где шляется моё отродье? — Анна презрительно скривила лицо. — Может, он уже и сдох, в своей проклятой комнате.

— Это здесь?

Ну вот, мне опять не дали доиграть спокойно! Я бросил карты, бесшумно поднялся и также бесшумно выскользнул на балкон. Бледные звёзды и луна, мои старые знакомые, приветливо встретили меня.

— Да, это его комната, инспектор. Войдите туда и пристрелите этого ублюдка!

Шнайдер толкнул дверь и увидел чёрную комнату, заполненную чёрным мраком. Анна тем временем улизнула на кухню и начала готовить какое-то блюдо, наверное, пудинг с изюмом. И я уже знаю, чем закончится эта стряпня — пудинг получится очень вкусным, но его некому будет есть. Анна слопает всего один маленький кусочек, поливая его скудными слезами мученицы, а потом, проклиная весь белый свет, выкинет остатки в мусорное ведро. Вот тогда уже подойдёт очередь полакомиться и для меня, я выковыряю пару изюминок…

Шнайдер провёл рукой по стене, нашарил выключатель, щёлкнул им, но безрезультатно. Я было обрадовался, но гость пришёл сюда не с пустыми руками — внутренности комнаты нагло пронзил яркий свет ручного фонаря.

— Доркхан, ты здесь? — тихо спросил Шнайдер.

Луч обежал чёрные стены, скользнул по полу и остановился на разбросанных картах. Гость подошёл ближе, присел и поднял одну из них. И узрел он распятое тело, и девять сверкающих клинков вонзились в него, и алая кровь сочилась из ран, и всё было пропитано мучительной агонией, а странная улыбка на тонких чёрных губах умирающего повергла Шнайдера в ужас. Его рука дрогнула, и карта, перевернувшись, упала на пол. Уходи же отсюда, проклятый шпион! Но Шнайдер не спешил. Фонарь осветил бронзовые часы, гость долго рассматривал их, потом решил подвести стрелки по своим наручным электронным часам (наглец!), но не нашёл, как это сделать. А потом я понял, что он собирается выйти на балкон, где затаился я.

Он сделал шаг, второй, третий, его рука легла на ручку балконной двери… Ну не дожидаться же мне его! Одним прыжком я вскочил на перила и, сильно оттолкнувшись от них, покинул балкон.

А вот теперь здесь появился Шнайдер. Он погасил фонарь, потому что небо было ещё более-менее светлым, а на западе алела полоса только что исчезнувшего за горизонтом солнца. Лицо Шнайдера было хмуро. Он осмотрел балкон, глянул вниз, но меня так и не увидел, хотя я был на расстоянии вытянутой руки от него, и замедленные мерные взмахи моих крыльев овевали его лицо.

— Его нет, — тихо сказал самому себе Шнайдер и ушёл.

Я возликовал. Слепые людишки, вас можно только пожалеть, даже Мёртвые видят больше, чем вы! Я перекувыркнулся в воздухе, потом сложил крылья и камнем упал вниз. У самой земли я раскинул свои чёрные крылья и перешёл в горизонтальный полёт, стремительный, великолепный полёт по улицам засыпающего города. С истошным писком от меня шарахались летучие мыши, и со зловещим молчанием — тени. Я миновал фонтан, разрезав крыльями струи холодной воды, сделал круг вокруг памятника какому-то генералу, разбил пару стёкол в высотных домах и вспомнил о Морне.

О, Морна! Моя милая леди! Я лечу к тебе!

Ресторан «Краунз», в котором Морна работала официанткой, располагался на последнем, девятом, этаже одноимённого отеля. Я покружил немного, потом мои ноги коснулись мраморных плит, и я, всё ещё оставаясь невидимым, вошёл в главный зал ресторана. Яркое освещение ослепило меня, и я поскорее прижался к стене, отступил в самый тёмный угол. Безликие люди за столиками неторопливо чавкали, переговаривались, звенели вилками, ножами и другой посудой, между ними порхали похожие друг на друга, как капли воды, официантки. Морна, моя леди, где ты? Будь проклят этот яркий свет! И ещё этот запах мертвечины… Я медленно отступал к выходу на балкон, который опоясывал весь девятый этаж, но тут мои ноздри вздрогнули от радостного возбуждения. Она!

Морна приняла заказ у какого-то заплывшего жиром мужчины, спесиво выставляющего унизанные золотыми кольцами пальцы (его спутницу, блондинку с развратным оскалом рта, эти кольца, по всей видимости, интересовали больше всего на свете — она не сводила с них глаз). Я подошёл к своей леди вплотную и с упоением дышал ароматом её волос, её тела. Затем я бесшумно, шаг в шаг, последовал за ней, подождал, пока она передала заказ, а когда Морна на мгновение задержалась у зеркала, я крепко обнял её сзади. Любая девушка на её месте завопила бы от ужаса, но только не Морна! Её тело напряглось, потом расслабилась, и на её губах появилась почти незаметная улыбка.

— Это ты, — счастливо прошептала она, потрепав меня за волосы (со стороны это выглядело, будто она поправляет собственную причёску). — Тебя не было два месяца, Доркхан…

Два месяца! Я думал, всего несколько дней… Время летит так незаметно… Но в голосе Морны звучал упрёк, и я почувствовал себя виноватым. Я нежно поцеловал её в шею и с сожалением разжал объятия.

— Иди за мной, Доркхан, только прошу тебя, не налети на какой-нибудь столик и не сбей кого-нибудь с ног…

Едва она сказала это, как мнесразу же захотелось перевернуть, по крайней мере, несколько столиков или всего лишь выдернуть из-под какого-то жирного пузана стул, чтобы посмотреть, как он барахтается на полу. Но я удержался.

Итак, я шёл за Морной, которая продолжала работу, и переговаривался с ней, со своей леди.

— Два месяца, Доркхан! Я думала, что ты исчезнешь навсегда.

— Наверное, моя красавица, это так и произойдёт, — пошутил я. — Твой Доркхан исчезнет без лишних слов.

Морна погрустнела.

— Но ведь я не сойду с ума, как бедняжка Мэрион?

— Мэрион? — я был немного сбит с толку. — Ах, Мэрион!

— Доркхан, сукин сын, только не говори мне, что ты уже забыл свою первую возлюбленную!

Я несильно дёрнул её за волосы:

— Моя леди не должна говорить мне таких слов! А Мэрион — что ж, она была такой молодой, как покинула этот мир…

— Доркхан! — мужчина за ближайшим столиком вздрогнул и разлил немного вина на скатерть. — Мэрион жива! Она сейчас находится в психиатрической клинике.

— Что ж, тем лучше для неё. Кажется, я её припоминаю… У неё на правом бедре была родинка…

— Болван! Это у меня там родинка, Доркхан! Надо будет навестить Мэрион на выходных. Я слышала, ей уже гораздо лучше. Эй, я вижу твою руку! Словно смутная тень…

Мы находились как раз в центре зала.

— Эти проклятые новые лампы! — я разозлился. — Ладно, я ухожу. Прощай, моя леди!

— Погоди, я выйду с тобой на балкон.

На небе сияла луна в окружении множества звёзд. Ослепительное пиршество осталось внутри, а на огромном балконе не было ни души, кроме нас с Морной.

— Покажись, — попросила она. — Я хочу увидеть тебя.

Я выполнил её просьбу. Морна просияла и взяла мои руки в свои ладони.

— Ты же совсем не одет, — рассмеялась она.

— Но штаны-то на мне. Леви Штраус — лучшие в мире джинсы!

— Доркхан, может, тебе подарить пиджак?

— Если тебе это будет приятно — подари, — разрешил я.

Морна взглянула на часики.

— Мне осталось всего три часа, Доркхан… Ты встретишь меня у выхода?

Я опять накинул на себя тень и ускользнул из её рук.

— Не знаю, — я весело рассмеялся.

— Но ты ведь прилетишь ко мне?

— Не знаю, — я рассмеялся во второй раз, а потом спрыгнул с балкона. Морна вскрикнула.

— Я опять увидела тебя, увидела тень.

— Неважно, — я взлетел повыше и повис в некотором отдалении. — Другие меня не увидят, поверь мне.

— Но ты вернёшься? — я увидел, как на глазах Морны блестят слёзы. С чего бы это она?

— Не знаю! — крикнул я. — Я вспомнил Мэрион! Её фамилия Макфергус!

И я улетел. Морна продолжала стоять на балконе, обеими руками сжимая перила, и улыбалась, глядя куда-то в ночь.

— Болван, — ласково прошептала она. — Макфергус — это же я!

* * *

Бертрам Шнайдер вышел из подъезда многоэтажного дома и, тяжело дыша, направился к маленькому толстому человечку, раскинувшемуся на скамейке. Тот вскочил и мелкими шажками, смешно подпрыгивая, побежал к нему навстречу.

— Ну что, док?

— У них лифт не работает.

— Я так и знал! — толстячок несказанно обрадовался. — А как вам они?

— Уф-ф! Ну и семейка! Их обоих нужно бы забрать в нашу лечебницу. Мамаша приняла меня за полицейского.

— Ну, Матайр, в сущности, совершенно безобидное существо, док. Этот парень любого доведёт до безумия. А Доркхана вы видели? Чёрную комнату?

— Да, чёрная комната… Он так не любит света?

— Солнечного света в особенности. И как вам он понравился?

Шнайдер нахмурил лоб.

— Знаешь, Виктор, он не обратил на меня никакого внимания. Сидел на полу, раскладывал пасьянс.

— Какой пасьянс?

— Клетка, — усмехнулся Шнайдер.

— Клетка? Что-то не припоминаю такого…

— Я пошутил, — устало сказал доктор Шнайдер. — Я не разбираюсь в пасьянсах. Я просто хочу сказать, что в башке у Доркхана словно бы раскладывается бесконечный пасьянс. Разум в клетке.

Он посмотрел наверх.

— Виктор, как ты думаешь, что может означать для меня в данный момент число «девять»?

— Не знаю, док… Может быть, через девять дней вы умрёте, — брякнул толстяк.

— Спасибо, — Шнайдер всё ещё изучал взглядом семнадцатый этаж. — Доркхан сидел на полу, такой маленький и одинокий среди четырёх чёрных стен… В один прекрасный день он спрыгнет вниз с такой головокружительной высоты!

— Как пить дать, док, — поддакнул Виктор.

Через девять месяцев известный психиатр Бертрам Шнайдер женился на прекрасной и умной дочери одного профессора. Впереди у него было девять долгих, хотя и не очень счастливых лет семейной жизни.

24.8.1999

Поцелуй

Маленькая девочка Элиза сидела за столом и рисовала. Её младшему братику было ужасно скучно, он пытался заглянуть в рисунок то с одной стороны, то с другой, но толком увидеть ему ничего не удавалось.

— Элиза, ну дай мне посмотреть! — пищал он, но сестра обращала на него внимания не больше, чем на назойливую муху.

Наконец, она вытерла испачканный углём носик, слезла с высокого стула и, сияя от радости, развернула плод своего долгого творчества перед Петером. На рисунке было изображено пучеглазое и жутко зубастое чудовище, а под ним лежал несчастный маленький человечек, разорванный пополам.

— А что это за пятна? — испуганно прошептал Петер, которому было всего пять лет и который боялся темноты и крыс.

— Это кровь! — возбуждённо сверкая глазами, выкрикнула Элиза. — И на клыках тоже кровь!

Петеру стало страшно, он закрыл глаза, но Элиза ещё больше обрадовалась.

— Он разодрал рыцаря пополам и съел все его кишки! — жутким голосом сказала она.

Петер побледнел, как мел, и прикрыл глаза ещё и ладошками.

— Убери это, убери, — попросил мальчик.

Элиза расхохоталась.

— Ладно, если ты такой трусишка. Я поселю его со всеми. — И она засунула рисунок в свой тайник между столом и стеной, где собрался уже целый зоопарк различных уродов и монстров, созданных детской фантазией. — Эй, ты плачешь, Петер?

— Нет, — сказал мальчик с одним движением руки смахнул две крошечные слезинки.

Элизе стало неловко.

— Не плачь, я расскажу тебе сказку, дурачок!

Они залезли на кровать, Петер, уже забыв о своих страхах, улыбался в предвкушении сказки, Элиза пока же морщила носик и покусывала губки, она никогда не рассказывала одного и того же дважды, а это было нелегко. Наконец, она начала:

— В одном королевстве жила-была принцесса. Её звали Тереза, и она была красива, как ангел.

Элиза спрыгнула с кровати и, описывая небесную красоту только что придуманной принцессы, помогала себе жестами и гримасками.

— Она была стройная, как колосок, и грациозная, как лань, — Элиза крутанулась на месте и украдкой бросила взгляд в зеркало. — У неё были красивые белокурые волосы, ясные голубые глаза, алые губки, в общем, любой принц готов был упасть к её ногам!

Элиза фыркнула, вообразив, как бы рассердилась настоящая принцесса, Маргарита, услышав её последние слова. Маргарита, единственная дочь короля, при дворе которого они жили, ну совсем (даже ни капельки) не походила на сказочную принцессу, и принцы не лежали у её ног.

— А почему они падали? — поинтересовался Петер.

— Они умирали от любви к ней. И вскоре в её королевском парке было девяносто девять золотых надгробий. Конечно, принцессе Терезе было очень жаль всех этих прекрасных и богатых молодых людей, лучших сынов её страны, особенно страдало её чистое и доброе сердце, но она ждала того единственного принца, который приедет к ней на белом коне, поцелует её и будет любить её всю жизнь.

— А зачем — целовать?

— Ты совсем глупый, Петер! Все взрослые так делают! Они целуются, обнимаются и радуются друг другу. А потом они лежат вместе и по очереди рассказывают сказки. А когда у них рождается ребёночек, они вспоминают эти сказки и пересказывают свои детям.

Петер кивнул, ему всё было понятно. Всё, кроме:

— А почему наш папа не рассказывает нам сказок?

Элиза вытянулась на кровати, напротив брата.

— Потому что он очень занят. Если он через три дня не получит из куриного помёта хоть маленького кусочка золота, король выколет ему глаза и отрубит голову.

Тяжёлый вздох вырвался из мальчишечьей впалой груди.

— Так, на чём я остановилась? Ага! Принцесса Тереза всё ждала своего единственного принца, поливала из лейки цветы в палисаднике, кормила лесных птичек и пела им песни… А какой у неё был голосок! Хрустальный! Соловьи завидовали её голосу. Но принц всё не приезжал. И вот, однажды утром, в пятницу, Тереза опять пошла в цветник, чтобы поухаживать за своими розами. Она надела свои лучшие золотые башмачки и шёлковое платье с серебряными пуговичками, которое ей привезли из-за границы…

Элиза одним глазом печально оглядела свой нехитрый наряд, но очень быстро, так что Петер ничего не заметил.

— А на страже возле цветника в тот день стоял один молодой гвардеец…

— Он был красивый?

— Он? — Элиза рассмеялась. — Нет! Он совсем не походил на мечту принцессы: у гвардейца был большой нос, одним ухом он ничего не слышал, он хромал, но самое главное — у него не было красивого белого коня. Он был беден, как церковная мышь. Принцесса посмотрела на гвардейца и сказала ему: «Я тебя раньше никогда не видела, гвардеец!» А он ответил: «Этот день — мой первый день службы вашему высочеству! И я запомню его на всю жизнь!» Она улыбнулась и сказала: «Неужели я тебе нравлюсь?» И гвардеец воскликнул: «Вы мне не просто нравитесь, милая принцесса, я люблю вас всем сердцем!» Она погрозила ему пальчиком: «Меня любили девяносто девять лучших, красивейших и богатейших сынов моей страны, и все они умерли от такой великой любви». А он храбро ответил: «И я бы умер от вашего поцелуя». И принцесса рассмеялась и сказала: «И я бы умер от одного вашего поцелуя». И принцесса рассмеялась и сказала: «Ну поцелуй же меня!» И гвардеец отбросил в сторону саблю, подошёл к принцессе и нежно поцеловал её прямо в алые губки. Но он не умер, только любовь в его сердце вспыхнула с новой силой. Принцесса, глядя на его счастливое некрасивое лицо, рассердилась и сказала: «Ты совсем не умеешь целоваться. Тебе бы поучится надобно на кухарках и крестьянских девках. И у тебя такие противные мерзкие губы. Я словно поцеловалась с лягушкой. В следующий раз целуй не принцесс, а свинью какую-нибудь». И принцесса ушла к розовым кустам, их давно следовало подрезать и полить.

— А гвардеец? — шёпотом спросил Петер.

— А гвардеец был дурак. Он понял, что принцесса над ним издевается, что он никому не нужен, если не умеет целоваться, а он действительно не умел целоваться, потому что с самого рождения думал только о принцессе, — Элиза немного запуталась и замолчала. — И у него, конечно, не было белого коня.

— И что он тогда сделал?

— Он взвёл курок у своего пистолета и выстрелил себе в голову, — равнодушно сообщила Элиза. — Кровь разлетелась во все стороны и окрасила листья деревьев в траурный чёрный цвет! Ведь он не должен был целовать принцессу, разве не так?

— У него не было белого коня, — повторил Петер.

— И в парке появилось новое надгробие, на этот раз из простого камня. Так или иначе, он поцеловал принцессу, а потом умер. Принцесса Тереза вскоре его забыла, а потом к ней приехал принц на белом коне, она сразу полюбила его, хотя у него была седая борода и он был толст, как пивная бочка. Они поженились и жили счастливо. И, наверное, умерли в один день.

— Бедный гвардеец, — вздохнул Петер.

— Дурак! — огрызнулась Элиза. — Если у тебя нет белого коня, не целуй принцесс. И это день, по крайней мере, был самым счастливым днём в жизни этого глупенького гвардейца. Просто он умер, и всё. Побежали лучше посмотрим на новую виселицу!

27 января 2000 г.

Истории города Вавилон

Русалка

— Не выбрасывай бутылку в море, Кригер.

Я помрачнел. Русалка знала моё имя, а это было плохо.

— Я никогда не делаю этого, — я осторожно поставил опустошённую пластиковую бутылку от газированного напитка рядом с камнем, на котором сидел. — Для этого есть мусорные урны.

Солёная волна сердито ударила в берег, обдав меня брызгами.

— Поцелуй меня, — сказала русалочка, но я отпустил её руки с холодными, словно прикосновение смерти, пальцами и ответил:

— Нет.

У неё были превосходные светло-зелёные волосы, умное, хотя и несколько злое личико и красиво очерченные губки. Она звонко рассмеялась, внимательно рассматривая меня своими бесконечно прозрачными глазами.

— Почему? Ты меня боишься?

— Я не хочу, чтобы со мной случилось то же, что с беднягой Эндрю, которого полюбила одна русалка.

Я помолчал и добавил:

— У всех русалок холодное, чёрствое сердце…

— Ты расскажешь мне историю про этого дурачка Эндрю?

— Это не история, а сказка. Обычная сказка, хотя и несколько грустная.

— Эндрю был простой бедный парень, и пусть боги проклянут тот день, когда волею случая он, гуляя по берегу моря, услышал соловьиное пение русалки. И вскоре он увидел её, расчёсывающую свои длинные зелёные, как у тебя, волосы. Нетрудно угадать, что произошло дальше: с первого взгляда Эндрю влюбился в прекрасное создание с рыбьим хвостом…

— Не называй меня созданием с рыбьим хвостом, Кригер, — перебила русалочка. — Этим ты меня оскорбляешь.

— Извини, — я незаметно усмехнулся. — Они начали встречаться, и однажды, всплыв на поверхность к своему возлюбленному, русалка протянула ему на ладони пригоршню драгоценных камней. Ты, верно, знаешь, сколь огромно количество покоящихся на дне морском сундуков с золотом и бриллиантами… Так начало повторяться почти каждый день, и Эндрю поневоле разбогател. А потом он познакомился с красивой девушкой, у которой были две нормальные, длинные, красивые ноги…

— Избавь меня от описания красот этой девицы, — нахмурилась русалочка. Похоже, я начинал её раздражать.

— Понятно, что от той русалочки не ускользнуло охлаждение их отношений, они даже поссорились. Энди всеми силами старался исправиться, но… Наконец, русалка приплыла к месту их встречи с маленькой лодкой. «Я хочу увезти тебя, мой любимый Эндрю, на один мыс, где в гроте хранятся несметные сокровища, поднятые мною и моими сёстрами с морских глубин». Энди был человек, и он ступил в лодку, и вскоре они были у входа в мрачную пещеру. Он вошёл в неё, увидел сверкающую груду камней и потерял сознание.

— Он что, припадочный был, этот твой Эндрю? — зло прищурившись, спросила русалочка.

— Нет, слушай дальше. Очнувшись, Энди первым делом вспомнил о драгоценностях, он кинулся к бриллиантам, рубинам, изумрудам, аметистам…

— И?

— И вдруг Энди заметил на кистях своих рук тонкие золотые цепи… Он попробовал порвать их, но бесполезно… И он увидел русалочку, и она засмеялась и произнесла: «Эти оковы гораздо прочнее твоей любви. Теперь ты навсегда будешь мой». Всё, конец.

Русалочка нырнула, а потом я увидел её голову довольно далеко от берега.

— Эндрю не любил русалочку, он любил только эти проклятые бриллианты, — крикнула она мне. Что такое? Неужели я слышу слёзы в её голосе?

Я поднялся с камня, подобрал и сунул бутылку в карман куртки.

— На этом заканчивается сказка, но она не рассказывает того, что было дальше.

Русалочка подплыла ближе.

— Тогда продолжай, Кригер.

— Сказка не упоминает о том, что морские девы живут гораздо дольше людей. С годами Энди старел, дряхлел, русалка же оставалось всё такой же юной, и, когда он покрылся морщинами и поседел, она утратила к нему всякий интерес. Русалочка перестала приносить пищу своему бывшему любовнику, и Энди умер в страшных мучениях от голода. Русалочка нашла себе новую игрушку, нового красивого мальчика, — с грустной улыбкой закончил я.

— Эндрю не любил русалочку, — упрямо повторила она.

— У всех русалочек сердце из морской пены. ОНИ не могут любить.

— Неправда.

Я вздохнул.

— Нет, это правда. Может быть, тебя утешит то, что двуногие девушки ничем не лучше. Только у них сердце не из морской пены, а из холодного куска мрамора.

Порыв ноябрьского ветра швырнул волну к моим ногам. Становилось прохладно.

— А русалочка… что ж, она не виновата, что она русалочка. Возможно, она всё ещё плавает у северных берегов Шотландии и сверкающими стекляшками заманивает парней в свои объятия…

Вы никогда не видели разгневанной русалочки? Поверьте мне, это страшное зрелище… Я поёжился.

— Кригер… Хочешь, я скажу тебе что-то по секрету?

— Говори…

Русалочка недобро сверкнула глазами, а потом неожиданно исчезла в поднявшихся волнах, окатив меня водой с ног до головы. Чертыхаясь, я отпрыгнул от моря. Долго ещё я ждал, не покажется ли ещё зеленоволосая девчонка с рыбьим хвостом, но тщетно. И я ушёл.

21 июня 1999 г.

Замок Куммерфилд

Богоявленское шоссе было выложено мелким щебнем, а вдоль обочины тянулся аккуратный ряд каменных столбиков. В 1280 г. от Р. Х. по этой дороге с севера пришли закованные в сталь крестоносцы. Они разграбили некое селение со странным названием Эгештин, порубили мечами всех его жителей мужеского пола и мимоходом сожгли пшеничные поля и чудесные виноградники. Но вскоре рыцари опомнились и обратили внимание на то, что дальнейший путь на юг им преградило море. И крестоносцы, горестно вздыхая, с поникшими знамёнами ушли обратно на север, хотя сейчас кое-кто утверждает, что часть из них осталась, заняв руины Эгештина, и предводителем у поселенцев был барон Арно Лашете фон Куммерфилд. И будто бы этот самый высокородный барон взял себе в жёны одну из прекрасных пленниц (а может быть, и не одну), а потом построил себе замок, в общем, обосновался тут, как у себя дома. Так ли это было или нет, я не берусь утверждать, но сейчас на месте Эгештина на берегу тёплого моря раскинулся город Вавилон, а замок Куммерфилд находился в нескольких милях к северу.

И вот одним сентябрьским деньком по Богоявленскому шоссе, весело мелькая спицами, катил велосипед. Шуршали шины, в придорожных деревьях нежно шелестела листва — всё это приводило Алекса Штахеля, велосипедиста, в самое благостное настроение, и на его лице, обыкновенно сумрачном, появилось даже некое подобие улыбки. Наконец, достигнув развилки, он свернул направо, и вскоре его велосипед затормозил у поросших изумрудным мхом стен замка. Штахель соскочил с седла, положил велосипед на землю, открыл серебристый кейс, из которого достал аккуратно сложенный пиджак. Минуту он потратил на то, чтобы приобрести респектабельный вид (для этого он даже нацепил очки в строгой металлической оправе), после чего, вынув напоследок из кейса тоненькую пачку служебных бумаг, подошёл к массивной двустворчатой двери замка и нажал на кнопку электрического звонка.

Вы, наверное, удивитесь, но у современного графа Куммерфилда не было слуг, потому что это было весьма накладно, поэтому дверь открыл никто иной, как сам граф. Филипп фон Куммерфилд был в халате малинового цвета, руки он презрительно засунул в карманы, а между зубами он крепко сжимал толстую чёрную сигару, однако, не зажжённую.

— Да? — сказал граф безразличным тоном.

— Филипп XIV фон Куммерфилд? — ещё более равнодушно спросил Штахель, даже не глядя на графа, а уткнувшись в свои бумаги.

— Возможно, — подумав, ответил Филипп XIV. — А что?

— Налоговое управление вольного города Вавилона, — протянул свою карточку Штахель; граф искоса взглянул на неё, но в руки брать не стал. — Можно войти?

Филипп нахмурился, на языке у него явно крутилось слово «нет», но в последний момент он передумал и, тяжело вздохнув, пригласил Штахеля внутрь. Они миновали широкий, но тёмный коридор между двумя колоннами и попали в пиршественный зал (если можно так выразиться) замка Куммерфилд. Штахель увидел длинный стол, один край которого был заставлен грязной посудой, шикарный камин с узорной решёткой, висящего на крюке рыцаря в заржавленных доспехах, увешанные оружием стены. Мощное окно с громадными ставнями было широко открыто, представляя вниманию превосходный летний пейзаж. Граф показал рукой на стул:

— Садись сюда.

Штахель послушно исполнил просьбу, поставил кейс под ноги, а на покрытом жирными пятнами вековой давности столе разложил свои бумаги. Филипп тем временем крутился у стены, рассматривая кинжалы, булавы и боевые секиры.

— На шпагах не фехтуешь? — вдруг спросил он. — На мечах?

— Нет, ваше… господин Куммерфилд.

— Очень жаль. Очень, очень жаль, — граф повесил на место шпагу с отравленным остриём, вернулся к столу и сел напротив.

— У меня к вам… — начал говорить Штахель, но Филипп бесцеремонно перебил его:

— Хочешь выпить? «Шеваль-бланш»?

Штахель закрыл рот, сглотнул слюну. Ему хотелось выпить, и ещё ему сразу вспомнилось, что одна бутылка «Шеваль-бланш» (настоящая, не подделка) стоит 150 марок, но… пересилив себя, он молча покачал головой.

— А я вот смочу горло, — граф легко встал, выбрал из грязной посуды наиболее чистый стакан, привычным движением откупорил бутылку с серебристой этикеткой и влил в своё тело добрую порцию спиртного напитка. Алекс Штахель сглотнул ещё раз, потом опустил взгляд на свои бумаги и пробормотал:

— У меня к вам серьёзное и, признаюсь, довольно неприятное дело, господин Куммерфилд.

Филипп покамест отправил в рот на кончике ножа кусок тушёнки из консервной банки, а при упоминании о неприятностях на его лицо легла тень.

— Ты когда-нибудь был в моём замке раньше?

— Нет, господин Куммерфилд, не был.

— Давай я тебе покажу, что здесь есть. А во время экскурсии ты мне расскажешь, что ты от меня хочешь. Согласен?

— Да, — после небольшого колебания согласился Штахель.

— Кстати, ты можешь называть меня просто «эрлаухт».

— Хорошо, эрлаухт.

И они вдвоём начали восхождение по лестнице наверх, ибо граф Куммерфилд решил начать экскурсию по замку со второго этажа.

— Этому замку двести с лишним лет, — рассказывал граф. — Его постройку начал мой прапрапрапрадед, Филипп VII.

Сделаю небольшое отступление, чтобы обратить внимание уважаемого читателя на то, что увлекательнейшая речь графа Куммерфилда приводится здесь в очень сокращённом виде (ввиду экономии бумаги). Но если кого-нибудь заинтересовали подробности — пишите письмо в город Вавилон на имя графа. Возможно, он вам и ответит (что, чёрт возьми, ему ещё делать в перерывах между принятием пищи и сном?)

Филипп тем временем рассказывал налоговому инспектору о том, что теперешний двухэтажный замок — жалкие остатки прежнего, который был в два раза больше, но во время последней войны две авиационные бомбы осквернили и разрушили родовое гнездо Куммерфилдов.

— Всё это чрезвычайно интересно, — вставил Штахель, пока граф в уме пересчитывал, сколько комнат на втором этаже. — А вот налоговое управление нашего города…

— А восстановить замок не представилось возможным, — повысив голос и зло кося одним глазом, продолжал Филипп, — потому что граждане Вавилона по ночам воровали кирпичи из руин. Им якобы тоже нужно было отстроить заново уничтоженные войной здания…

вдруг они услышали странный звук, идущий из самых таинственных глубин замка — глухой протяжный стон, от которого кровь стыла в жилах, но, возможно, то был лишь скрип ржавых петель.

— Эрлаухт, что это?

— Да так, привидение, не обращай внимания, — невозмутимо отмахнулся граф.

— А вот налоги… — но Штахель опять не успел договорить, как Филипп громко предложил спуститься в подвал.

— Вот здесь у меня винный погреб, — граф приоткрыл тяжёлую кованую дверь. — Во время народных волнений, когда нас грабили, повстанцы побили все бутылки, но самый большой их грех — они расстреляли огромную дубовую бочку, ровесницу замка. Вино затопило погреб ровно наполовину, на четыре фута. И тогда там утонул один из зачинщиков этого святотатства — Пётр Вронский.

— Но это же было давно…

— Нет, утонул кто-то другой… — задумался граф. — Вронский и Владимир Морт (прадед, кстати, теперешнего начальника полиции) сожгли наш завод и наши превосходные виноградники… Филипп X чудом избежал казни, которую непременно учинили бы бунтари, если бы он попал к ним в руки…

— А вот…

— Кстати, ты знаешь, что такое oubliette?

Они остановились в одной галерее у какой-то картины, закрытой за тяжёлыми складками ткани.

— Не знаю, эрлаухт, — протянул Штахель. — Кажется, это французское слово… А что это за картина? Можно ли на неё взглянуть?

Граф улыбнулся.

— Это портрет моей бабушки… Сейчас ты её увидишь…

Граф отступил на шаг в сторону, а через секунду волею злого рока (или хитроумного механизма) каменные плиты под ногами злосчастного представителя налоговой инспекции разошлись, и он провалился в западню.

Опустим первые слова, которыми разразился Алекс Штахель, когда он осознал, что находится в глухой ловушке, выход из которой был высоко наверху. Теперь он уже догадался, что значит таинственное слово oubliette, а кроме того, он больно ушибся и потерял в темноте очки. Штахель посмотрел вверх и увидел светлое квадратное отверстие, через которое он упал, а также лицо графа, склонившегося над ловушкой.

— Эй! — крикнул Алекс.

— Ты знаешь, как там тебя звали, когда я слышу про налоги, то прихожу в дурное настроение, — задушевно сообщил Филипп.

— Эй! — ещё раз крикнул Алекс. — Вытащите меня отсюда!

Филипп XIV хмыкнул. Он явно не собирался помогать ему.

— Штахель! Как зовут твоего папашу? Фриц?

— Да! Помогите мне выбраться, эрлаухт!

— Ах, Фриц Штахель… Разве твой папаша не рассказывал тебе, как он приезжал в этот замок, чтобы заставить платить налоги моего несчастного отца?

— Нет! — крикнул Алекс.

— Очень жаль, — печально улыбнулся граф. — Тогда Фриц Штахель просидел в этой яме неделю, прежде чем поумнел. Но чтобы не предупредить собственного сына! Придутся тебе, Алекс, расплачиваться за своё невежливое поведение и за промашки твоего недальновидного отца.

Агент замолчал. Он не мог осмыслить происходящего.

— Ты здесь останешься навеки, — сообщил граф. — Если я не забуду, то буду сбрасывать тебе кое-какую пищу со своего стола…

— Вы не можете так со мной поступить! — завопил Штахель. — Я всем сказал, куда направляюсь! Меня будет искать полиция, вас будут допрашивать!

Филипп всё ещё скорбно улыбался.

— Сын Фрица Штахеля, ты не учитываешь одной вещи — я дворянин. Меня не могут призвать в суд, слово, сказанное мной, никем не может быть подвергнуто сомнению. Если я скажу, что тебя здесь не было, я тебя не видел, и с тобой не разговаривал, то значит, так оно и было. Сиди, думай о смысле жизни.

Лицо графа исчезло.

— Ради всего святого, Куммерфилд! — издал безумный вопль Алекс.

Филипп умиротворённо зажмурился.

— Да, ради всего святого, — прошептал он и закрыл люк-ловушку.

Штахеля окружила темнота. Она была слева, она была справа, позади, за спиной, над головой и под ногами. Узник сел на пол, охватив голову руками, зарыдал. За что? За что такой удар рока? Почему он оказался здесь? Почему отец не поведал ему, что сам побывал в мышеловке? Наплакавшись вдоволь и настрадавшись (по всей видимости, прошло уже много часов), Штахель решил обследовать темницу. Едва сделав несколько осторожных шагов, его ступня задела какой-то предмет. Неужели? Сердце его радостно застучало… Это был электрический фонарик, и стоило нажать кнопку, как тусклый свет озарил яму. Первым делом Штахель нашёл свои очки (к его удивлению, они остались целёхоньки), потом оглядел ловушку. Ничего обнадёживающего — глухой каменный колодец, стены которого были презрительно неприступны. В одном углу какой-то шутник (уж ли не его папаша двадцать с лишним лет назад?) уложил в ряд три белых черепа, только у одного из них была нижняя челюсть. Рядом валялся клоунский колпак с колокольчиками. Штахель надел его, покачал головой, вслушиваясь в печальный перезвон, а потом от безумных переживаний впал в полное беспамятство.

* * *

Что это? Призрачный, неземной свет… Я уже умер? Но что это касается моего лица? Крыса! Алекса Штахеля передёрнуло от отвращения, он вскочил, замахнувшись уже почти погасшим фонариком… Но это была не крыса, это верёвка свешивалась сверху, а ещё послышался примирительный голос графа Куммерфилда:

— Ну ладно, полезай наверх. Неужели ты думаешь, что я оставил бы здесь сына Фрица Штахеля? Дурачок! Будем считать это досадным недоразумением. И, надеюсь, о налогах разговора больше не будет?

Алекс Штахель был понятливым молодым человеком. Поэтому вопрос о налогах был отложен на самое малое — лет на десять. А ещё — в тот день некий представитель налогового управления выпил-таки бутылку «Шеваль-бланш»…

Около полуночи в дом папаши Штахеля ввалился его сын. Алекс был пьян, его пиджак был чертовски грязен, глаза безумно сверкали, а его первыми словами были:

— Господин Фриц Штахель! Сейчас я буду разбираться с вашей налоговой декларацией! И с вашей, мамаша, тоже, поэтому готовьте валерьянку! Ведь у нас, чёрт меня возьми, демократия!

17 сентября 1999 г.

Суслик

К слову сказать, город Вавилон раскинулся в степной климатической зоне. В этой самой зоне водились самые разные животные, ещё не уничтоженные индустриализацией и плохой экологической ситуацией. В частности, к северу от Свалки жил да поживал себе самый обыкновенный Суслик. Довольно часто, прогуливаясь между огромных живописных куч Свалки, он находил какую-нибудь книжку или даже Энциклопедию с картинками. Тогда Суслик забывал обо всех насущных делах и, помогая себе всеми четырьмя лапами, хвостом и зубами, тащил находку к своей норе, где потом и тратил несколько дней или даже недель на её тщательное прочитывание. Впрочем, если содержание книги оказывалась неинтересным или противным мировоззрению Суслика, наш мохнатый парень прогрызал в обложке пару отверстий и выбрасывал книгу в речку Вонючку, протекавшую неподалёку, глубокомысленно замечая, что ценность этого чтива ничуть не лучше вкуса бумаги, на которой оно напечатано. Книга в речке Вонючке, как это ни странно, тонула. Понравившиеся же книги Суслик старательно складывал в специальном подземном хранилище.

Однако Суслик довольствовался пищей не только духовной. Проголодавшись, он оставлял любимые книги и совершал визиты на сельскохозяйственные поля, дабы полакомиться сельскохозяйственными продуктами. Эти визиты почему-то не одобряли бойцы сельскохозяйственного фронта. В один прекрасный день наиболее активный их представитель собирал в рюкзачок сельскохозяйственные подарочки для начальства и шёл бить челом к самому Мэру.

Мэр обычно в поте лица трудился во благо города. Порой он занимался мощением улиц, когда в каком-нибудь стареньком переулке выковыривали веками лежавшую там брусчатку, булыжники под видом мусора продавали какой-нибудь конторе, принадлежавшей самому Мэру, а перевозом этого мусора занималась другая контора, тоже не посторонняя; в конце концов камни укладывали на вилле того или иного влиятельного человека, но, так как мастера, владеющие секретами укладывания брусчатки, давным-давно переселились на кладбище, получалось из рук вон плохо; развороченный же переулок наспех покрывали асфальтом, этим занималась контора, директором которой была жена Мэра. Порой он занимался озеленением улиц, когда по всему городу ездила специальная машина (из конторы, руководимой сыном Мера) и без разбора пилила ветки всех деревьев подряд. Если дерево на следующий год засыхало, дерево спиливали уже под корень, потом другой уже машиной разворачивали землю вокруг, а потом выкорчёвывали пень или же, если это было не под силу, сооружали сверху аккуратный курган. Всё это, естественно, оплачивалось из городского бюджета. Ещё Мэр ставил многочисленные памятники, строил церкви, кормил через решётку тигрят, только родившихся в местном зверинце, тушил стихийные пожары в окружавший Вавилон с севера лесополосе, в общем, судя по его деяниям, он даже во сне думал о том, чем же ещё помочь родному городу.

Когда представитель обиженных Сусликом землевладельцев являлся к Мэру, тот отряхивал с костюма каменную пыль (если в тот день мостил улицы) или древесные опилки (если занимался озеленением), внимательно выслушивал жалобу, принимал подношения и, отечески улыбаясь, обещал разобраться.

На следующий день, как правило, у здания Мэрии появлялось объявление о разрешении охоты на Суслика.

Очень любил охотиться любимый сын Мэра, или Мерский сынок. Обычно охота заканчивалась тем, что добровольцы во главе с Мерским сынком вытаптывали пару гектаров посевов и восвояси возвращались по домам. Ещё через день он выступал по местному телевидению, клял коварство Суслика на чём свет стоит и говорил, что если бы из городской казны ему выделили деньги на покупку боевого вертолёта, то с бессовестным вредителем было бы покончено раз и навсегда. Но вертолёт папа ему купить никак не разрешал.

Однажды случилось так, что Мерский сынок отстал от сотоварищей по оружию, заплутал, забрёл на Свалку, побродил по ней, вдыхая своим нежным носом различные ароматы. От ароматов у непривычного к ним юноши закружилась голова, и, сам не зная как, он вышел прямиком к Сусликовой норе. Суслик сидел на задних лапах, грыз из пакетика свежеукраденное зерно и, щуря близорукие глаза, читал книгу «Вселенная и разум». Мерский сынок понаблюдал за грызуном, потом взвёл курки ружья и сказал:

— Руки вверх. То есть лапы вверх.

Стрелять врасплох, исподтишка было как-то неудобно. Суслик неспешно перевернул когтистой лапкой страницу, смерил взглядом охотника и тихо произнёс:

— Не мешайте, пожалуйста.

Мерский сынок подождал, пока Суслик дочитает до конца главы, и повторил:

— Лапы вверх. Быстро!

— А вы ко мне, хомо? — удивился Суслик.

Это наверняка было какое-то изощрённое оскорбление. От такой наглости Мерский сынок потерял на мгновение дар речи, и пока он соображал, что же ответить наглецу, тот успел высказать предположение:

— Быть может, вы ищете Людо Жера?

Людо Жером звали отшельника, чьё логово находилось за свалкой, на правом берегу речки Вонючки. Людо Жер слыл философом и женоненавистником и всем пищевым продуктам предпочитал человеческое мясо.

— Нет, — Мерский сынок шмыгнул носом. — Мне нужен вы. То есть ты.

— Зачем?

— Убить.

— Убить?! — Суслик чуть было не упал в обморок. — За что? По какому праву?

— За вредительство. Как царь природы.

— Царь природы? — непритворно изумился Суслик. — И кто вас короновал в эти цари? Ведь вы — такое же животное, как и я. Человек — это та же птица, только без перьев.

— Человек разумен. А суслики — нет.

— Я тоже разумен, — возразил Суслик, — и быть может, поболе вашего. Я мыслю. Я существую. Но я никак не возьму в толк, почему вы, люди, считаете себя существом более высшего порядка, чем я? По какому праву вы, хоминес, захватили и используете ресурсы нашей с вами общей планеты, а? Они ведь не безграничны!

Мерский сынок уже забыл о ружье и, открыв рот, наблюдал за справедливо негодующим зверьком. Суслик закрыл книгу, отметив нужное место закладкой, и пошёл в наступление.

— Почему у вам есть ботинки, а у меня нет? А из чего они сделаны? А вы знакомы с Людо Жером? Он любит таких вот пухленьких. А сколько вы посадили за свою жизнь деревьев? А что делал ваш прадедушка в 1801 году? А я тоже хочу такую симпатичную курточку. Это ведь чистый хлопок? А почему вы не поинтересовались моим именем, неужели вам всё равно? А вы пьёте коньяк по утрам? А как зовут вашу самку? А без хвоста вам очень неудобно? А вы верите в бога, хомо?

…Очнулся Мерский сынок спустя неделю в ласковых объятиях психоневропатологов.

— Деметрий, как ты себя чувствуешь? — спросил его сердобольный отец, укрывшись за бронированным стеклом.

— Меум номен эст хомо, — ответил Мерский сынок, пустил слюни и захихикал.

Вертолёт ему так и не подарили.

30 июля 2002 г.; 11 июля 2013 г.

Невдахо

В городе Вавилоне жило множество примечательнейших личностей. Хотя и ничем не примечательных личностей тоже было предостаточно. Даже большинство. Но мы о таких не будем, наше повествование пойдёт лишь о самых примечательных, самых неординарных личностях.

В юго-западном районе Вавилона, в так называемом Стрелецком Городе, в маленьком домике жила-была Принцесса. Да-да, настоящая, всамделишная принцесса, вот только собственного королевства (и чужого, надо сказать, тем более) у неё не было, и потому принцессой она считалась только номинально.

Жила Принцесса совершенно одна, но от одиночества, впрочем, не страдала. Отсутствие территориальных владений в некоторой степени компенсировалось тем, что у неё был преданный вассал, то бишь подданный. Это тоже была личность примечательная, хотя и не слишком счастливая. Это был самый настоящий рыцарь сэр Невдахо.

Благородство его не знало границ, в его жилах текла голубая кровь, родословная его простиралась в глубину веков (где и терялась). Его предки воевали в битве при Гастингсе под знамёнами славного короля Гарольда, участвовали в крестовых походах и штурмовали неприступные стены замка Эгештин под предводительством барона Куммерфилда. Однако, кроме этой родословной, сэр Невдахо похвастать больше он ничем не мог. У него тоже не было своих земель, а также не было слуг, более того — у него не было даже дома. Последние двести лет семейство Невдах так сильно нуждалось, что прадед нашего Невдахи продал последнего скакуна из некогда знаменитых фамильных конюшен, Невдахо-дед продал развалины фамильного замка, а отец — фамильные доспехи вместе с мечом, щитом и шлемом. У теперешнего сэра Невдахи осталась только тяжёлая латная рукавица, и он таскал её круглый год на левой руке в знак доказательства своего происхождения. (Многие горожане, однако, плевать хотели на эту рукавицу и считали, что этому малому место в психушке.)

Внешность у сэра рыцаря была самая заурядная: бледное вытянутое лицо с печальными глазами по обе стороны несимпатичного носа, неравномерно заросшие разной длины щетиной щёки и подбородок, кое-как прикреплённые к телу неуклюжие длинные руки и ноги. Возможно, Принцесса невзлюбила своего единственного поданного именно за внешность, а быть может, её раздражало то, что Невдахо самим своим существованием напоминал ей о её собственных неудачах.

Тем не менее, Принцесса никогда не отказывала сэру Невдахе в аудиенции, а иногда даже сама приглашала его в гости на чашку чая. Но последнее происходило по доброй воле Принцессы крайне редко, поскольку в разговорах за столом неизменно всплывало фаталистическое мировоззрение сэра Невдахи, а это с каждым разом раздражало милую Принцессу всё больше. Хотя, что ни говори, фатализм помогал сэру Невдахе легче сносить тяжёлые удары судьбы. К примеру, когда какой-нибудь малолетний хулиган бросал в него тухлым яйцом или пустой пивной бутылкой, сэр Невдахо грустно улыбался и произносил какую-нибудь фразу на латинском языке со словом «фатум». Судьба, мол, так было суждено, что сегодня ему в голову должна была попасть эта летающая штуковина. Он даже не пытался уклониться, представляете?

Кстати, сэр Невдахо был весьма образованным для стопроцентного потомка феодалов, умел даже читать и писать печатными буквами. Работать ему не позволяло благородное происхождение. Женат сэр Невдахо не был, не было у него и дамы сердца… он был тайно и безнадёжно влюблён в саму Принцессу.

* * *

В то августовское утро сэр Невдахо проснулся на берегу моря. Стояла безветренная тёплая погода, поднимающееся над горизонтом солнце играло в морских волнах миллионами солнечных зайчиков. Но сэр рыцарь не замечал всей этой красоты: его тело затекло, каждый сустав словно задеревенел, вдобавок, множество неудобств доставлял набившийся в одежду песок. Разминая свои отнюдь уже не юношеские кости, Невдахо ковылял вдоль берега и вдруг совершенно неожиданно, откинув ногой песок, увидел что-то блестящее. «Монетка», — обрадовался сэр рыцарь, но это был всего лишь жетон для телефонного автомата. «Я так и знал, — подумал Невдахо, подбирая находку. — Но теперь, хотя бы, я смогу кое-кому позвонить». Кое-кто — это была, конечно, Принцесса. Перекусив половинкой яблока и чёрствой булочкой, сэр рыцарь направился к телефонному автомату на водной станции, которую многие почему-то называли водочной станцией; дети богатых родителей изучали тут летом парусный спорт.

Сэр Невдахо скормил ненасытному аппарату жетончик, прождал определённое количество гудков и услышал, наконец, голос столь обожаемой им Принцессы.

— Алло?

Это «алло» прозвучало весьма недовольно, потому что Принцессе не дали сегодня выспаться, но сэр рыцарь не заметил этого — так он рад был слышать Принцессу — и пробубнил в трубку:

— Доброе утро! Скажите, пожалуйста, Принцесса дома?

Он прекрасно знал, что по этому телефонному номеру ему может ответить одна только Принцесса, но всё равно каждый разговор начинал именно этой шаблонной фразой. Опять же, это раздражало нашу милую Принцессу, но близорукий Невдахо этого не замечал.

— Дома, дома, — проворчала Принцесса. — Это я, Невдахо, неужели ты меня не узнаёшь?

Невдахо не отвечал. Подпирая плечом трубку, он всем своим существом впитывал в себя этот голос, ему бы хотелось, чтобы Принцесса говорила, говорила…

— Ты тут, Невдахо? — Принцесса подула в трубку.

— Я тут, — очнувшись, поспешил ответить сэр рыцарь. — Просто я так давно…

— Я жду тебя сегодня в гости, — перебила его Принцесса. — В полдень. Я так хочу.

— Хорошо! — обрадовался Невдахо.

— И купи мне чаю. С бергамотом, сильно ароматизированный, серая пачка.

— Хорошо, — произнёс Невдахо уже не так радостно.

— Тогда до встречи, — сказала Принцесса и дала отбой.

Аккуратно повесив трубку, сэр рыцарь принялся шарить по карманам (в том числе и потайным), трясти латную рукавицу, перебирать содержимое сумки… но он нашёл всего несколько мелких монет. Невдахо безумно жаждал увидеть Принцессу, но её приказ относительно чая… Денег на чай не было.

Лет сто назад прадед Невдахо в такой ситуации пошёл бы в бакалейную лавку и взял бы чай без спросу, и никто не посмел бы остановить дворянина (особенно если тот при остром мече), но сейчас… Сейчас были другие времена и нравы (а меч давно исчез в лапке скупщика древностей). «Мрачные времена, жестокие нравы», — думал Невдахо, разгуливая взад-вперёд по берегу. И он решился обратиться к одному из своих друзей, к Сашке Вошке.

* * *

Сашка Вошка был писатель. Когда-то он писал книгу «Трупныечерви феодального строя» (её так и не издали), и сэр Невдахо с охотой помогал ему материалом, воспоминаниями, остатками семейных документов и изложением собственных взглядов на жизнь. Сейчас Сашка Вошка писал вторую свою книгу, «Отвратительный великан» и занимался сочинительством в как раз тот момент, когда к нему заглянул наш сэр Невдахо. Сашка строчил страницу за страницей, то и дело менял шариковые ручки, пил пиво и слушал музыку Карла Орфа.

— Привет, Вошка, — поздоровался Невдахо.

Сашка кивнул. Конечно, он не отложил свою рукопись в сторону, не угостил Невдаху пивом и не приглушил свой проигрыватель компакт-дисков.

Невдахо некоторое время понаблюдал, как Сашка пишет, а потом словно невзначай произнёс:

— Вошка, мне нужны деньги.

Писатель продолжал заниматься творчеством. Сэр рыцарь подождал ещё немного и повторил уже чуть погромче:

— Вошка, мне нужны деньги!

— Я слышу, — скучным голосом ответил Сашка.

Прошло ещё несколько минут. Невдахо решил изменить построение фразы:

— Вошка, дай мне денег.

При разговоре с простыми людьми слова «пожалуйста», как истинный дворянин, сэр Невдахо никогда не употреблял. Но Сашка почему-то слабо реагировал. Он отложил исписанный лист, взял новый, потом зевнул и спросил:

— Я, конечно, польщён, что из всех жителей Вавилона ты выбрал именно меня, чтобы обратиться с просьбой… А сколько тебе нужно?

— Двадцать четыре, — именно столько стоила заказанная Принцессой пачка чая.

— Ого, — сказал Сашка. Сумма была, конечно, невелика, но он знал, что Невдахо и понятия не имеет, что у обычных, нетитулованных людей как-то принято возвращать долги…

Тут в комнату пошла жена Сашки, имени которой Невдахо, к сожалению, не помнил.

— Здрасьте, — неловко поклонился сэр рыцарь.

— А зачем тебе столько денег? — скрипучим голосом спросил Сашка.

— Меня попросили купить пачку чая с бергамотом, — решил быть откровенным Невдахо. — И к моей чести дворянина просто немыслимо думать о том, чтобы не выполнить этой просьбы.

— Если бы у меня были деньги… — мечтательно пропел Сашка, устремляя взгляд в потолок.

— Вошка, ну что ты мучаешь человека? — спросила улыбающаяся жена Сашки. — У нас есть пустая упаковка от чая с бергамотом, причём не простая картонка, а превосходная жестяная коробка!

Сашка оборвал свои мысли о том, что можно было бы попросить Невдаху продать его латную рукавицу, и воскликнул:

— Превосходно! Ты у меня умница, дорогая!

Супруги чмокнули друг друга в губы.

— Мы отсыплем тебе в эту жестянку немного из наших чайных запасов, — сообщил торжественно сияющий Сашка.

— Спасибо, — растроганно благодарил Невдахо.

Через несколько минут безымянная жена Сашки вручила ему жестяную коробку, дно которой покрывало некоторое количество чая. Невдахо, радостно прижимая к груди подарок, ушёл, а Вошка продолжил заниматься литературным трудом.

* * *

В полдень Невдахо, причёсанный и умытый, с заново вычищенной до блеска рукавицей на одной руке и с коробкой чая в другой, стоял на пороге домика Принцессы. Сердце рыцаря совершало невероятные прыжки в его груди. Невдахо позвонил.

Принцесса открыла дверь не сразу.

— Добрый день, — Невдахо даже не осмеливался посмотреть на Принцессу, лишь ограничился рассматриванием её стройных ног в новеньких джинсах.

— Невдахо, — недовольно произнесла наконец Принцесса, — ты что купил?

— Чай. С бергамотом! — улыбаясь, Невдахо протянул ей жестянку. Но, едва он увидел сердито сжатые губы Принцессы, улыбка его сразу погасла.

— Я просила тебя купить серую пачку, а это — зелёная! — принцесса была сейчас похожа на воспитательницу детского сада, отчитывающую своего подопечного.

— Но, Принцесса…

— Никаких «но»!

— Неужели из-за такой мелочи…

— Да, — оборвала его Принцесса. — На тебя совершенно невозможно положиться. И вообще, мне до смерти надоело твоё унылое нытьё и твои тупые наставления-поучения. Ты можешь дать мне своё слово, слово дворянина, что я не услышу впредь ни первого, ни второго?

Невдахо задумался.

— Иначе, — добавила мрачно Принцесса, — нам лучше впредь не встречаться. Нытья и поучений было для меня слишком много.

Невдахо думал. Он понимал, что обещать такого не сможет, ибо эти обещания были бы враньём. А рыцарская гордость не позволяла ему снизойти до вранья.

— Нет, — ответил он. — Обещать я такого не могу. Прощайте, Принцесса!

— Вот только не надо трагедии, — Принцесса скрестила руки.

Невдахо не ответил. Он тихо поставил на порог злополучный чай, развернулся и ушёл. Больше Принцесса его не видела. Это был последний подданный её утерянного королевства.

В тот день несколько раз начинал капать удивительно холодный для лета дождь. Невдахо стоял на берегу моря и смотрел вдаль. По лицу его стекали капли, но то был, верно, лишь дождь. Невдахо стоял там очень долго. А потом, широко размахнувшись, он швырнул латную рукавицу в море.

Вот такой он был, сэр Невдахо.

12 января 2003 г.; 11 июля 2013 г.

Примечания

1

Инквизиция (от лат. inquisitio — расследование, розыск) — созданная и узаконенная папой Иннокентием III в 1203 г. судебно-полицейская организация, находившаяся в руках монашеского ордена доминиканцев, в целях устрашения инакомыслящих и отклоняющихся от официального учения и догматов католической церкви. Суд инквизиции отличался предельным упрощением судопроизводственных и юридических норм (так, для возбуждения расследования было достаточно порочащих слухов) и полной правовой беззащитностью подсудимых. Широкое применение самых жестоких пыток, поощрение доносов и награждение доносчиков изъятым имуществом обвиняемых, полная бесконтрольность инквизиторов, подвластных в любой стране только римскому папе, — все это делало суд инквизиции страшным орудием борьбы против всего, что было неугодно официальной церкви. Светские власти поддерживали в период Средневековья деятельность инквизиции. Осужденные ею еретики передавались в руки светской власти для «бескровного наказания», то есть сожжения на костре. Инквизиция просуществовала до 1834 г.

(обратно)

2

Иезуиты — «Общество Иисуса», могущественный духовный орден, основанный в 1534 г. Игнатием Лойолой с целью распространения и укрепления католицизма. Был главным органом борьбы католической реакции против протестантизма. Был уничтожен в 1773 г. папой Климентом XIV, но восстановлен в 1814 г. Пием VII.

(обратно)

3

Профит (англ. Prophet) — пророк.

(обратно)

4

Приведённая надпись, безусловно, восходит к древнефиникийскому письму, употреблявшемуся в Финикии, Палестине и Карфагене в XIII–I вв. до н. э. и являющемуся предком арамейского, квадратного и греческого письма.

(обратно)

5

Delirium tremens (лат.) — белая горячка.

(обратно)

6

Попробуйте предположить, где находился образец посмертной записки, написанный мистером Харди, и чьим именем он был подписан.

(обратно)

7

Олав Трюггвасон — норвежский король (995–1000), начал свою карьеру как викинг, много воевал и много награбил, потом, став королём, вводил христианство в Норвегии, угрожая смертью и пытками и жестоко расправляясь с язычниками. Погиб в знаменитой битве при Свольдре против объединённого флота датского и шведского королей и норвежского ярла.

(обратно)

8

Один (Óðinn) — глава и отец рода богов в скандинавской мифологии, бог войны, смерти, мудрости и поэзии, покровитель героев и поэтов, могучий шаман, хозяин Вальхаллы. Седобород и одноглаз. Пронзил себя копьём и повесился на Мировом Древе, чтобы обрести тайные знания, после чего изобрёл руническое письмо. Отдал один глаз великану Мимиру в обмен на мудрость.

(обратно)

9

Троллаэйра — букв. «Уши тролля» (сканд. Tröllaeyra).

(обратно)

Оглавление

После

Последний

Счастье

Тринадцать

Смысл

Мерзость

Самоубийство

Величие

Цивилизация

Приятный парень

Враг

Сага о Йоне Смиде, христианском миссионере, и его благих деяниях

Рейтинг

Бейсик

Страж

Кара небесная

Смерть Саши Брехера

Рассказы о дружбе, любви и пр

  Друзья Елена

    1

    2

    3

    4

    5

  Любовь Шерстня

  Сплетни о Шерстне

  Шафер

  Месть Елена (незакончено)

    Пролог

    Отмщение первое. Шерстень

Пит и Эмма

Рассказ про комсомолку Свету

Револьвер

Хронос

Сохранить, загрузить

Люди

Доркхан

Поцелуй

Истории города Вавилон

  Русалка

  Замок Куммерфилд

  Суслик

  Невдахо

*** Примечания ***