Уравнение длиною в жизнь (СИ) [Клоденестра] (fb2) читать онлайн

========== Уравнение №1 (Параграф №1) ==========

Частная школа «Возрождение». Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: учились здесь, может, и смертные, но явно не простые.

Величественное, трехэтажное здание с шестью массивными белыми колоннами у главного входа и огромным ухоженным фасадом, в центре которого располагался сверкающий круглый фонтан.

Правду сказать, Мирослав совершенно не верил, что его возьмут сюда на работу: уж слишком серьезной была школа, да и он не мог похвастаться приличным опытом, считай, только выпорхнул из института. Но, к немалому его удивлению, собеседование прошло успешно, и он был принят на работу без лишних проволочек.

Надо сказать, Мирослав даже не особо обрадовался. Так или иначе, он бы непременно нашел себе какое-нибудь место, а возиться с детьми легендарных магнатов представлялось не слишком веселой задачей. Но отказываться было глупо, и в итоге – договор на полгода подписан.

Поначалу Мирославу доверили только занятия с шестыми и седьмыми классами, что оказалось для парня весьма ценным и, как ни странно, очень интересным опытом. Он понял, что был несправедлив в своей изначальной настороженности к детям богатых родителей.

Это были самые обыкновенные подростки, не хуже и не лучше всех остальных. Среди них были как усидчивые и внимательные, так и ленивые и хамоватые, но Мирослав не увидел в этом ровно ничего незаурядного – то была самая обычная школьная среда. Единственное отличие заключалось, может быть, только в том, что эти дети одевались гораздо дороже детей среднего класса, и у некоторых из них были гаджеты, которые их менее состоятельным сверстникам даже и не снились.

Таким образом, Мирослав очень быстро и без особых усилий влился в учебный процесс, но удалось ему это не только благодаря адекватности детей буржуев, но и благодаря собственной немалой уникальности.

Во-первых, он был весьма и весьма симпатичен, что сразу расположило к нему эстетически развитых подростков. У него были прямые черные волосы, которые он всегда держал в приятном художественном беспорядке, лукавые темно-зеленые глаза и очень красивые, хотя и не женственные черты, делавшие его похожим на какого-нибудь второстепенного сказочного персонажа. Он был строен, но не слишком высок, с уверенной, прямой осанкой и спокойными движениями.

Денег на брендовые вещи у него не было, но стиль, которого он держался, и без элитной одежды привел всех учеников в восторг.

Простые черные джинсы, светлые рубашки навыпуск (он всегда носил только навыпуск), грубые, кожаные ботинки и потертая кожаная куртка с медными наклепками – он выглядел, как бандит с большой дороги, и, чтобы придать себе хоть какую-то серьезность, носил узкие очки в черной оправе, которые каким-то непостижимым образом делали его еще шикарнее. Мирослав этого не знал, но некоторые ученики вскоре стали подражать ему, настолько их впечатлил его небрежный образ.

Но, конечно, не только это помогло ему так быстро поладить со своими подопечными. Пожалуй, главная его сила заключалась в том, что он умел говорить с детьми на их же языке. Он никогда не давил на них, даже если в чем-то они шли против него, и со временем его авторитет стал практически несокрушимым.

Ну и наконец – его талант педагога. Самые сложные формулы и вычисления (Мирослав преподавал алгебру и геометрию) он умел объяснять так, что их понимали даже самые бездарные. Среди его учеников вскоре не осталось тех, кто бы не считал алгебру по-настоящему интересным и захватывающим предметом, и это, конечно, вызывало к нему еще большее уважение со стороны учеников.

Мирослав был вполне доволен своей работой и поэтому нисколько не обрадовался, когда Татьяна Филипповна (завуч школы) объявила ему, что теперь он будет также вести алгебру у 11 «А».

Это, конечно, было немалым признанием со стороны коллег, но Мирославу до ужаса не хотелось ничего менять. Он так славно сдружился со своими малышами (шестой и седьмой класс он воспринимал так, как иные не воспринимают первый и второй), что одна мысль о знакомстве с верзилами-выпускниками приводила его в глубокую тоску. Но, к сожалению, он ничего не мог поделать, да и, с другой стороны, прибавка к зарплате тоже была весьма желательна.

Первая встреча с 11 «А» состоялась 25 ноября, их урок был первым, и без неожиданностей не обошлось. Тогда, конечно, Мирослав еще не знал, что этой «неожиданности» предстояло навсегда изменить не только весь его рабочий процесс, но и вообще всю его дальнейшую жизнь.

Начало, однако, было вполне спокойное.

Мирослав, удобно устроившись за учительским столом, ненавязчиво наблюдал за входящими старшеклассниками. Господи, по сравнению с бесятами из шестых и седьмых классов они казались такими вялыми! Только вид самого Мирослава несколько оживил их. Они принялись внимательно рассматривать его, и, судя по любопытному блеску в глазах, он показался им довольно интересной личностью.

- Меня зовут Мирослав Александрович, с сегодняшнего дня я буду вести у вас алгебру и, надеюсь, благополучно доведу до ЕГЭ, - Мирослав проговорил все это совершенно спокойно, окидывая взглядом то одно, то другое любопытное лицо. – До сих пор вы занимались с Еленой Дмитриевной, а она не сообщила мне, на чем вы остановились. Буду благодарен, если это сделает кто-нибудь из вас.

Руку подняла красивая голубоглазая блондинка со второй парты первого ряда. Быстро пробежав глазами означенную тему, Мирослав уже хотел встать и подробно расписать все на доске, как вдруг дверь распахнулась и в класс без всякой спешки вошел…

Не то что бы Мирослав был большим ценителем красоты, тем более мужской, на него вообще невозможно было произвести впечатление одной только внешностью, но тут даже он слегка опешил. И не удивительно.

Опоздавший ученик как будто только что сошел с обложки модного журнала. Он был очень высок, по меньшей мере, сантиметров на пятнадцать выше Мирослава, но при этом его нельзя было назвать ни тощим, ни хилым. У него было изящное, в меру мускулистое телосложение и прямая гордая осанка, заранее внушавшая к нему некоторое уважение. Одет он был в простые черные брюки и тонкую темно-серую водолазку, выгодно подчеркивавшую его крепкий торс и мускулистые руки. Светло-русые волосы, подстриженные по последней моде, небрежными, чуть вьющимися прядями падали ему на лоб, не скрывая, впрочем, мужественной красоты его лица.

Таких идеальных резких черт Мирослав никогда еще не видел. Возможно, они бы не казались такими странными и пугающе безупречными, будь лицо их обладателя хоть немного проще. Но нет – всем своим видом юноша излучал полное равнодушие ко всему окружающему, и только его глаза – большие, темно-серые, острые и упрямые – с необыкновенной пристальностью изучали сидящего за столом Мирослава.

Задержавшись у двери на несколько секунд, парень уверенной походкой пересек класс и остановился напротив Мирослава, все также вдумчиво и пристально изучая его лицо.

- Я Илья Аксенов, - голос у него был под стать внешности: притягательный баритон с чересчур холодным, отрешенным выражением. – Прошу прощения за опоздание.

Мирослав смотрел на него снизу вверх с искренним недоумением. Что-то было не так в этом парне. Он вел себя как-то странно. И взгляд у него был какой-то нездоровый – слишком открытый и прямолинейный. «А может, он со всеми так себя ведет?»

- Ладно, - сказал Мирослав, пожав плечами. – Прощен. Можешь садиться.

Илья Аксенов, еще раз пристально посмотрев на него, развернулся и вскоре занял место за третьей партой второго ряда.

Мирослав начал объяснять урок. Все шло вполне гладко, старшеклассники быстро вникли в суть новой темы и благодаря увлекательной манере, с помощью которой он всегда преподносил новый материал, вскоре полностью погрузились в занятие.

Мирослав мог бы совершенно расслабиться, если бы не одно весьма раздражающее «но». Каждый раз, когда он, объясняя что-либо, поворачивался к классу, ему приходилось натыкаться на ненормально пристальный, изучающий взгляд больших, темно-серых глаз.

Мирослав нисколько не преувеличивал. То не был обыкновенный внимательный взгляд ученика, старающегося ничего не упустить из слов учителя.

Илья Аксенов действительно вел себя странно. Его пронизывающий взор вскоре стал действовать Мирославу на нервы, но он никоим образом не показал этого, продолжая вести урок как ни в чем не бывало. Но каждый раз, поворачиваясь к доске, чтобы записать что-либо, он невольно радовался тому, что рубашка, помимо спины, прикрывает ему также и кое-что пониже. Никогда раньше он об этом не думал, а сейчас вдруг обрадовался.

Вскоре с объяснением новой темы было покончено, и Мирослав дал 11-ому «А» самостоятельное задание – длинный пример весьма серьезной сложности, на решение которого должно было уйти, по меньшей мере, минут пятнадцать. Но не прошло и тридцати секунд, как Илья сухо и бескомпромиссно заявил:

- 365.

Мирослав с трудом подавил тяжелый вздох. С нескрываемой снисходительностью посмотрел на Аксенова:

- Это верный ответ, но я хочу увидеть решение.

- Зачем, если ответ правильный?

- Как ты мог его узнать? Я не видел, чтобы ты что-то писал в тетрадке.

- Мне это не нужно.

«Вот наглец, - мысленно поразился Мирослав. – Подсмотрел где-то ответ и еще и права качает».

- Я хочу увидеть решение, чтобы убедиться в остроте твоего ума. Мне интересно, как ты пришел к этому ответу. Кто знает, может, ты знал его заранее? – спокойная, невинная усмешка.

Илья одарил его хмурым взглядом, после чего принялся ожесточенно строчить что-то в тетрадке (которую, кстати, только сейчас достал из рюкзака). Мирослав спокойно оглядел остальных учеников – все с интересом за ним наблюдали.

- Продолжаем, продолжаем. Оценка пойдет в журнал, если кто еще не понял.

Любопытные взгляды сейчас же опустились.

За две минуты до конца урока Мирослав озвучил домашнее задание, после чего уткнулся в папку с мудреной преподавательской документацией, которую ему было необходимо заполнить к полудню. Листки с решением примера он попросил сложить на край его стола, и, насколько он заметил, никто не пренебрег этим требованием. Мирослав был доволен: похоже, ему удалось завоевать расположение 11-ого «А». Во всяком случае, так ему подсказывал прошлый опыт.

Вскоре класс опустел, но Мирослав, погруженный в изучение дотошных ведомостей, вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит. Подняв взгляд, он увидел небрежную челку и свинцовую тяжесть пасмурного неба. Илья Аксенов неотрывно изучал его своим бесцеремонным, испытующим взглядом.

Тяжело вздохнув (на этот раз не сдержался), Мирослав с терпеливым видом откинулся на спинку стула:

- В чем дело, Аксенов? Ты что-то хочешь у меня спросить?

- У тебя охуенные глаза, - без всякой робости, твердо и спокойно сказал этот ненормальный.

Мирослав на секунду опешил. Затем выпрямился, холодно посмотрел в глаза Аксенову:

- Ты со всеми учителями так разговариваешь?

- Не у всех такие охуенные глаза.

- Это я понял! А без матов никак?

- А по-другому тут не скажешь.

Воцарилась долгая пауза.

Мирослав чувствовал себя выбитым из колеи, с такими ситуациями он никогда раньше не сталкивался. В конце концов, здравый смысл подсказал ему просто-напросто не воспринимать парня всерьез и относиться к нему, как к душевнобольному.

- Благодарю за комплимент, - сказал он сухо, - но впредь советую так не выражаться. Это неприлично и на самом деле даже оскорбительно. Я ведь твой учитель все-таки. Прими к сведению. Если это все, можешь идти.

На этот раз взгляд Аксенова был даже страшнее, чем до сих пор. В нем появилось что-то невыразимо жуткое, яростное, неугасимое…

Мирослав даже на секунду подумал, что тот собирается ударить его. Но спустя несколько мгновений парень развернулся и быстро покинул кабинет.

В тот день, забравшись в конце рабочего дня в свой старенький «Форд», Мирослав с неуютным чувством в душе вспоминал эту странную сцену.

«Что с ним такое, в самом деле? «Охуенные глаза»? Голубой, что ли? По виду и не скажешь. Хотя, с другой стороны, кто знает, что может взбрести в голову этим малолетним отморозкам, детишкам сильных мира сего? Одному Богу ведомо. Точнее, Дьяволу».

Мирослав не был трусом, но ему становилось не по себе от общения с Аксеновым, хоть он и сам не понимал, почему должен бояться этого придурка. Как бы то ни было, отныне ему предстояло созерцать его по шесть часов в неделю, и он никак не мог изменить это. От одной мысли об этом ему хотелось выть.

========== Уравнение №2 ==========

Неважно, кто ты: ученик или учитель, в школе невозможно долго зацикливаться на какой-то одной проблеме, так как всего одной проблемы у тебя тут фактически быть не может.

Мирослав недолго обдумывал гнетущий инцидент с Ильей Аксеновым. У него просто не было такой возможности. Работа отнимала у него слишком много времени, и, кроме того, он не до такой степени испугался выходки ученика, чтобы думать о ней больше, чем это было необходимо.

За три месяца работы Мирослав показал себя блестящим педагогом, и в последнее время от частных уроков у него не было отбоя. Как известно, лишних денег не бывает, так что пока он никому не отказывал, хоть и зажал себя в чрезвычайно тесный график. С другой стороны, он любил свою работу, так что это не было для него чересчур тяжелым испытанием. Однако думать о всяких неадекватных старшеклассниках у него точно не было ни малейшего шанса.

Таким образом, следующие два дня он практически совсем не вспоминал об Илье и только в пятницу, сидя за столом в учительской (роскошной, как какой-нибудь элитный конференц-зал) и наспех проверяя уравнения 11-ого «А» (из-за наплыва частных уроков ему не удалось сделать этого раньше), он волей-неволей вспомнил о той непостижимой ситуации. И сразу почувствовал некоторое напряжение: через пятнадцать минут ему предстояло вновь увидеть эти настырные темно-серые глаза, вызывавшие в нем такие неприятные ощущения.

Поначалу он был один, но вскоре к нему присоединилась Елена Дмитриевна – тоже с кипой непроверенных домашних заданий. Это была та самая преподавательница, из-за которой 11 «А» повесили ему на шею.

Мнения о Елене Дмитриевне в «Возрождении» были самыми противоречивыми. Ученики ее боялись, так как, не повышая голоса, она умела внушать ни с чем несравнимый ужас, учителя же наоборот – считали ее добрейшим существом и, что еще важнее, непревзойденной юмористкой. Это была высокая темноволосая женщина лет 45 с суровым, жестким лицом, которое становилось невероятно мягким и приятным, когда она улыбалась.

- Как поживаете, Мирослав Александрович? – с усталым видом Елена Дмитриевна уселась на стул напротив Мирослава и открыла первую тетрадку. – Как там мой 11 «А»? Не шалят?

- Да нет, все нормально.

- Правда? Даже мне с ними порой нелегко приходилось. Особенно с некоторыми отдельными индивидуумами…

- Уж не об Аксенове ли речь?

Елена Дмитриевна расхохоталась:

- Так я и знала! С этим парнем никогда покоя не будет. Что он натворил на этот раз?

- Да так, ничего особенного…

- Ну-ну, Мирослав Александрович, рассказывайте, мне же интересно.

Мирослав вдруг понял, что скорее съест собственную руку, чем расскажет ей все, как было на самом деле. Поэтому он решил дать чисто теоретическое объяснение:

- Он совершенно не воспринимает меня всерьез. Думаю, это из-за того, что я старше его всего на шесть лет. А выгляжу, может, и младше.

- Вполне в его духе. А что конкретно он сделал?

«Вот пристала!»

- Употребил в моем присутствии один очень скверный мат.

Елена Дмитриевна изумленно вытаращилась:

- Вот это да! При мне он никогда не позволял себе подобного. Этот мат был направлен в ваш адрес?

Мирослав едва заметно усмехнулся. «Нет, блин, подробностей ты не узнаешь».

- Можно и так сказать.

- Вот засранец! – с искренним негодованием воскликнула Елена Дмитриевна. – Не расстраивайтесь, Мирослав Александрович, что с него взять. Избалованный идиот! Думает, раз его отец всемогущий Виктор Аксенов, так ему все можно!

Мирослав невольно оторвал взгляд от примеров. Имя Виктора Аксенова ему приходилось слышать не единожды. Этот человек являлся создателем и главным акционером «Аиста» - известной российской сети продовольственных магазинов, которых в каждом городе можно было насчитать десятки. Последние три года «Аист» входил в пятерку самых популярных и коммерчески успешных предприятий страны. Да что говорить, Мирослав обычно только там и закупался провизией…

Такой новости он совсем не ожидал. Вот, значит, как. Сын Виктора Аксенова…

Везет же людям.

- А вы не знали? – его изумленный вид навел Елену Дмитриевну на верное заключение. – Да, и вдобавок гений, чтоб уже окончательно всех нас замучить. Представьте, мне так ни разу и не удалось поставить его на место. Даже с помощью такой страшной силы, как алгебра.

- Гений? – недоуменно переспросил Мирослав.

- Вы и этого не поняли?

- Я только один урок провел у 11-ого «А». За один урок мало что поймешь.

- И то верно. Да, этот юноша исключительно умен. У него незаурядные способности и не только к математике. Думаю, за всю свою жизнь он никогда ничего не учил, но при этом знаний у него больше, чем у тех, кто уже обломал зубы о гранит науки. Вот такое вот непростительное везение.

Мирослав вдруг вспомнил наглую выходку Аксенова с решением примера. Он выдал правильный ответ всего через полминуты после того, как получил задание. Перед ним не было даже тетрадки. И он точно никуда не заглядывал. Неужели ему удалось все вычислить в уме? Мирослав не мог в это поверить. Такой пример даже он не решил бы без последовательных действий, выполненных одно за другим и точно не в уме.

Перед ним оставалось всего несколько непроверенных уравнений. Он быстро просмотрел фамилии и вскоре нашел ту, что искал. Пробежал взглядом решение Аксенова. Потом еще раз. И еще.

Ответ был верен, но путь, с помощью которого Аксенов пришел к нему, был совершенно не таким, как у остальных ребят. Он действовал не по формуле, изложенной в учебнике, а в обход ее, способом, на первый взгляд, куда более сложным и витиеватым, но для него, по всей видимости, вполне простым и понятным. Мирослав был по-настоящему ошеломлен.

- Вы правы. Похоже, он действительно гений.

- Да уж, гений, - Елена Дмитриевна хмуро зачеркнула какое-то действие в лежащей перед ней тетрадке. – Вот только ведет себя порой совсем не гениально. Боюсь, его слишком избаловали. И в итоге это может привести к тому, что он направит свой ум совсем не в то русло. Или еще хуже. Знаете, как говорят: горе от ума.

Мирослав не успел ничего ответить: прозвенел звонок, пора было спешить на занятие с 11-ым «А». Однако в глубине души он был полностью согласен с Еленой Дмитриевной и даже почти не сомневался в том, что ее мнение в итоге окажется пророческим.

11 «А» уже ждал его в полном составе и далеко не так шумно, как можно было ожидать.

Илья Аксенов восседал на том же месте, что и в прошлый раз, и его пронизывающий взгляд все так же настойчиво следил за каждым движением Мирослава. Усилием воли Мирослав заставил себя не обращать на это внимания и спокойно вести урок. Поначалу это было не такой уж легкой задачей. Аксенов смотрел на него так, словно видел перед собой истекающую жиром курицу гриль, но постепенно Мирослав приспособился не смотреть в его сторону, и это значительно облегчило ему жизнь. Остальные ученики, слава Богу, вели себя вполне адекватно, так что в целом урок прошел без помех.

Мирославу стыдно было осознавать это, но приближающаяся перемена вызывала в нем ощущение, родственное с тошнотворным ужасом. Он боялся, что Аксенов снова подойдет к нему и выбьет почву из-под ног очередной непредсказуемой выходкой. Но боялся он зря.

Очевидно, Аксенов больше не планировал осыпать его своими изощренными комплиментами – по окончании урока он без всяких сомнительных поползновений покинул класс вместе со всеми.

Мирослав был счастлив. Что и говорить, вражды с сыном знаменитого Виктора Аксенова ему сейчас хотелось меньше всего. Видимо, парень понял, что повел себя, как идиот – гений же все-таки – и благоразумно решил оставить его в покое. Взгляд его, правда, ничуть не изменился, но вряд ли это имело серьезное значение. Он перестал действовать – вот что главное. Мирославу этого было вполне достаточно. Теперь он мог жить спокойно.

Следующие три недели прошли без всяких приключений. Мирослав был полностью погружен в работу, и это доставляло ему как радости, так и целую бездну всяких мелких затруднений, которые приходилось преодолевать с максимальной быстротой.

Его отношения с учениками крепли день ото дня, и он черпал из этого вдохновение, благодаря которому ничто не могло вогнать его в депрессию. Уже давным-давно всем было известно, что он страшный сладкоежка (без сладостей он просто-напросто не представлял своей жизни), и многие ученики считали своим долгом делиться с ним своими вкусностями. Он, правда, никогда ничего не брал, только весело смеялся, однако это внимание было для него почти так же ценно, как зарплата, едва ли соответствовавшая тем усилиям, которые он вкладывал в школе.

Уроки с 11-ым «А» также проходили вполне успешно и, главное, спокойно. Илья Аксенов больше не предпринимал никаких странных движений, хотя его внимание к Мирославу оставалось все таким же пристальным и ненасытным. Но брюнет уже до такой степени научился игнорировать его, что это не доставляло ему ни малейших неудобств.

Он был уверен, что проблемы с Аксеновым навсегда остались позади, но, как вскоре выяснилось, они еще даже не начинались. День, когда понятной и спокойной жизни наступил конец, запомнился Мирославу на всю жизнь. Дело было в декабре, за пару недель до новогодних каникул.

Плодотворный и, как всегда, насыщенный урок закончился, и 11 «А» стал неторопливо расходиться. Вскоре в классе не осталось никого, кроме…

Мирослав почувствовал ноющую боль в желудке.

Илья Аксенов, величественно сложив руки на груди, продолжал как ни в чем не бывало сидеть на своем месте и сверлить его безжалостным неотрывным взглядом. Все уже ушли, но он, по-видимому, и не думал покидать класс. Еще и дверь кто-то случайно захлопнул, ситуация представлялась не самой радужной.

Мирослав понял, что дело принимает дурной оборот, и холодно уставился на Аксенова, решив ни при каких обстоятельствах не начинать разговор первым. Ты затеял эту игру, ты и делай первый шаг. Помогать в этом тебе никто не станет.

Аксенов продолжал какое-то время неподвижно сидеть на своем месте, но вскоре его терпение иссякло. Он встал и медленной, ленивой походкой направился к Мирославу. Остановился примерно в двух шагах, смерил долгим, внимательным взглядом, потом отошел к доске и какое-то время неподвижно стоял напротив, сунув руки в карманы. Потом снова приблизился и как будто хотел что-то сказать, но передумал и снова отошел.

Мирослав наблюдал за ним в полнейшей тишине, не зная, как на все это реагировать. Никогда еще он не сталкивался с таким странным поведением. И вдруг торнадо, назревавшее все это время в душе Аксенова, прорвалось наружу. Он быстро подошел к Мирославу и, твердо посмотрев ему в глаза, сказал:

- Я терпел, как мог, но бесполезно. Я ничего не могу с этим поделать. Знаешь, кто ты? Ты сука, ты нарушил мой покой. Из-за тебя я не могу спокойно жить и спать. Но я готов умолять, если потребуется. Умолять об одном. Переспи со мной.

Сказать, что Мирослав был в шоке, значит, не сказать ни слова. Он даже слегка приоткрыл рот от потрясения. Глухо выдавил:

- Что?

Илья спокойно продолжил:

- Я никогда не делал этого с парнями, но я прочитал все, что нужно, так что, думаю, справлюсь. Не бойся, я не буду жесток. Хоть мне и все равно, что ты почувствуешь, я постараюсь, чтобы ты тоже получил удовольствие. Мне нужен только один раз. Я уверен, что как только трахну тебя, ты потеряешь для меня интерес, и я перестану думать о тебе, как одержимый. Меня это уже заебало.

Мирослав резко встал на ноги. Смотреть по-прежнему приходилось снизу вверх, но уже не на таком огромном расстоянии.

- Ты больной или притворяешься? – сохранять ровный тон было дьявольски трудно, но он старался.

- Я не шучу. И я абсолютно серьезен.

- Ты хоть сам понимаешь, что несешь?

- Я хочу тебя. Что тут непонятного?

- Слушай сюда! – впервые в жизни Мирослав был близок к тому, чтобы попытаться убить человека. – Этому никогда не бывать! Чтоб я больше никогда не слышал подобного! А теперь убирайся отсюда!

- Ты боишься, что кто-то узнает? – спокойно спросил этот малолетний маньяк-переросток. – Я даю слово, что никогда никому не скажу. Это останется только между нами.

- Ты слышал, что я сказал??? Этому не бывать, это совершенно невозможно!!! Вон с глаз моих, пока я тебе не втащил! Предупреждаю, я уже близок к тому, чтобы забыть о том, что ты мой ученик!

Глаза Аксенова подернулись какой-то странной дымкой. Только сейчас до него в полной мере дошло, что он получил неумолимый отказ. Его взгляд снова выразил тот страшный и беспощадный огонь, который Мирослав уже видел в нем однажды.

- Ты мне отказываешь? – в его голосе прозвучало недоверие, он действительно не мог поверить в то, что кто-то осмелился пойти против его желания. – Ты хоть знаешь, кто я такой?

В глазах Мирослава мелькнула сталь:

- Да хоть сам Господь Бог, - он указал рукой на дверь. – Вон отсюда. Сейчас же.

Наверно, целых полминуты Илья пожирал его взглядом голодного хищника, в котором дикая ненависть чудовищным образом переплеталась с безумной страстью, а затем быстро, со скоростью взбешенного гепарда вылетел из класса.

Мирослав тяжело опустился на стул. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

Не помогло.

Схватился руками за голову – попытался найти какой-то выход из этой бредовой ситуации.

Не нашел.

Выхода не было. Во всяком случае, пока он его просто не видел.

========== Уравнение №3 ==========

Впервые за долгое время наступившие выходные не принесли Мирославу ни малейшей радости. Бредовая сцена, устроенная Аксеновым, упорно не выходила у него из головы и, конечно, являлась источником отнюдь не позитивных мыслей. Преодолевать их он даже не пытался, так как это изначально не имело никакого смысла.

Мирослав жил в маленькой, однокомнатной квартире в сорока километрах от «Возрождения» - в уютном спальном районе, где ему удалось снять жилье по вполне приемлемой цене. Квартирку свою он обставил так, что побывать у него в гостях мечтали все, кто хотя бы раз удостаивался такой чести. Мирослав обладал замечательным вкусом и, несмотря на стесненность в средствах, жил пусть и не богато, но вполне достойно, чем в глубине души искренне гордился.

Но в это воскресенье все маленькие радости, ободрявшие его до сих пор, утратили для него всякую значимость. Он никогда не имел привычки обманывать самого себя. Ему было совершенно очевидно, что если ситуация с Аксеновым продолжит обостряться, ему придется искать себе новую работу. И дело тут было не в трусости или малодушии. Просто он хорошо понимал: бороться с сыном Виктора Аксенова он не сможет.

Ясно, что знаменитый отец до крайности избаловал своего сына, мальчишка привык незамедлительно получать все, что хочет, какими бы сумасбродными ни были его желания, других вариантов для него просто не существует.

И если он, Мирослав, продолжит упорствовать, Аксенов может попытаться каким-либо образом натравить на него отца. Конечно, вряд ли он станет рассказывать правду, но что ему стоит пойти на подлость? Выставить ситуацию в обратном свете? Сказать, будто это Мирослав делает ему всякие неадекватные предложения? А тут уже и преступлением попахивает…

Им не составит ни малейшего труда уничтожить его.

Мирослав отлично понимал это и потому заранее настраивал себя на самое худшее. Надо сказать, это было совсем нелегко, ведь он привык к работе в «Возрождении»: влился в коллектив, приспособился к режиму этой школы, нашел дружеский отклик в сердцах стольких учеников… Расставаться со всем этим было больно, но о том, чтобы уступить Аксенову и дать ему то, чего он хочет, Мирослав даже не думал. Такое даже ни разу не пришло ему в голову.

Чай с зефиром, как всегда, помог ему несколько расслабиться. Он задумчиво смотрел в окно, на проплывающие мимо грязно-серые облака, когда его телефон, лежащий на краю стола, издал сигнал пришедшей смс. Мирослав не обратил на это особого внимания. Видимо, деньги на счету заканчиваются. Потом все-таки взял трубку и с удивлением увидел какой-то незнакомый номер, явно не от МТС.

Мелькнула мысль, может, кто-то из учеников? Но с чего бы, те обычно всегда звонят…

Открыв сообщение, Мирослав на несколько долгих мгновений впал в ступор.

«Доброе утро, сука. Не изменил еще решение?»

Это было как кошмар наяву. Когда ты просыпаешься и думаешь, что худшее уже позади, а на самом деле только впереди. Первой реакцией Мирослава было дикое желание выяснить, откуда этот отморозок узнал его номер. А потом – глубокая тоска от осознания того, что теперь он практически полностью в его власти.

Видимо, он не отвечал слишком долго, так как вскоре последовала смс следующего содержания:

«Долго мне еще ждать?»

Мирослав подумал, что момент его увольнения теперь действительно лишь вопрос времени. Но чересчур спешить не было необходимости, так что он решил перед тем, как уйти, хорошенько изучить этого человека, прощупать на предмет здравого смысла и хоть каких-либо человеческих качеств, если таковые вообще имели место быть.

«Меня зовут не сука, а Мирослав – это первое. Второе – мое решение никогда не изменится. Забудь об этом, юноша».

«Вот поэтому ты и сука».

Это сообщение не требовало ответа, так что Мирослав отложил телефон. Взял очередную зефирину, но понял, что уже наелся. И не только зефиром. Снова сигнал.

«Сука, не молчи! Это меня злит».

«Как ты узнал мой номер?»

«Татьяна Филипповна дала».

«Как это? Ты просто попросил у нее, и она дала?»

«Ну да. В отличие от тебя, у нее есть мозги. Люди с мозгами никогда мне не отказывают».

Вот она – сила звонкой монеты. Будучи никем, для окружающих ты становишься всем.

«Почему ты не найдешь себе девушку? Или парня, но твоего возраста и не из твоей школы?»

«Я не голубой, сука! До тебя меня парни не интересовали. Я хочу этого только с тобой».

- Повезло так повезло, - угрюмо пробормотал Мирослав, пробегая глазами смс. – И этот маленький озабоченный ублюдок собирается разрушить все, что я так долго строил. Хотя для него, конечно, это не более чем мусор.

«Знаешь, я собираюсь поговорить с твоими родителями. Мне кажется, они будут не в восторге от твоей прихоти».

Пауза была длиннее, чем обычно.

«Не советую. Мой отец полностью мне доверяет. Я всегда смогу выйти чистым, а вот ты – вряд ли».

Мирослав лишь усмехнулся: что и требовалось доказать.

«Понятно. Спасибо за информацию. Теперь я знаю, что ты за человек».

Омерзительный, помешанный скот. Как можно в семнадцать лет быть такой тварью?

«Да угомонись ты. Само собой, я никогда такого не сделаю. Моя прихоть – моя плата».

Да неужели? Что-то не очень верится. Особенно после первой смс…

«Но говорить с родителями все равно не советую. Это не изменит того факта, что я хочу тебя. Но тогда уже я буду очень груб, когда все произойдет».

«Ничего не произойдет. Сколько раз повторить, чтоб до тебя дошло?»

«Я умею ждать, так что не утруждайся».

Вот же назойливый гад!

«Что собираешься сегодня делать?»

Мирослав был уверен, что ответ «не твое дело» вызовет не самую адекватную реакцию.

«У меня сегодня три частных урока, скоро, кстати, подойдет первый ученик».

«Частные уроки в воскресенье?..»

«Для многих школьников это единственный подходящий день».

Долгая пауза. Мирослав уже надеялся, что надоел Аксенову, но нет.

«Ладно, тогда не буду отвлекать. Напишу вечером. Но не смей забывать меня, слышишь? Думай о том, что я сказал, я от тебя все равно не отстану».

Какое восхитительное начало дня, подумал Мирослав, печатая ответное сообщение.

«Попробуй такое забыть».

В ответ пришел смайлик в виде улыбающегося демона. Точнее и не скажешь.

Телефон затих, Мирослав без особой охоты доел оставшийся зефир, допил уже совсем холодный чай, неторопливо убрал за собой и отправился в комнату. Смотреть или читать что-либо у него не было ни малейшего желания, поэтому он тупо рухнул на диван (у него не было кровати, только раскладной диван) и погрузился в тяжелые раздумья.

Мать Мирослава умерла, когда ему было девять лет. Он довольно хорошо ее помнил – это была очень красивая, кареглазая брюнетка с приятным, мелодичным голосом, который никогда не звучал грубо или плаксиво. Она преподавала в школе математику – обстоятельство, которое сделало в итоге учителем и ее сына. Не уйди она из жизни так рано, вряд ли бы он избрал такую профессию. Но он хотел пойти по ее стопам просто потому, что это было единственное, что он мог сделать в память о ней.

Впрочем, как уже не раз было сказано, работа учителя совершенно не была Мирославу в тягость. Ведь он перенял не только профессию матери, но и ее талант к ней; учить детей было его призванием, что он понял задолго до того, как поступил на работу в «Возрождение».

Отец его умер два года назад. Это был конченый, несчастный человек – беспробудный пьяница, который крайне редко узнавал Мирослава, когда тот приходил навещать его. Он пил всегда, но после смерти жены (а умерла она от сердечного приступа) всецело отдал этому свою жизнь.

По этой причине Мирослав с девяти до восемнадцати лет безотлучно жил в приюте, так как других родственников у него не было и некому было взять на себя заботы о нем. Нет смысла подробно рассказывать обо всех лишениях и испытаниях, которые ему пришлось вынести в течение этих девяти лет, это бы заняло девять томов мучительно грустного и тяжелого повествования, которое выходит за рамки нашей истории. Стоит только сказать, что Мирослав никогда, ни при каких обстоятельствах не сдавался и всегда трудился так, как во всем приюте не трудился больше никто.

Конечно, кое в чем ему и везло.

Например, в приюте у него был лучший друг – Паша Поляков – отличавшийся до того веселым и задорным нравом, что с ним даже самые тяжкие испытания не казались и в половину такими ужасными, какими казались бы без него.

С Пашкой они были все равно что братья, и потому Мирослав был искренне рад, когда друга усыновили какие-то известные петербургские богачи, пусть это и стало причиной их прощания в шестнадцать лет. С тех пор они часто созванивались, и в последние годы Пашка часто уговаривал Мирослава переехать в Петербург и устроиться на работу к его приемному отцу, но брюнет всегда вежливо отказывался. Он привык всего добиваться сам и не хотел быть Пашке в тягость, хоть такие объяснения и страшно злили последнего.

Да, Мирослав всегда всего добивался сам. Он ненавидел умолять или висеть у кого-либо на шее: это в корне противоречило его натуре и жизненным принципам. Он просто не выносил зависимости и презирал тех, кто вместо того, чтобы бороться и действовать, пытался как-то расти за счет других. Но он очень ценил и берег то, чего достигал собственными силами, пусть это и не всегда были масштабные шаги.

Исходя из всего вышесказанного, нетрудно заключить, что к Илье Аксенову он не питал ничего, кроме ненависти и отвращения. Его безумно раздражал этот самовлюбленный баловень судьбы, не видевший в жизни никаких испытаний и потому вообразивший, будто ему можно все и без промедления.

Дело было не в богатстве Аксенова. Все ученики Мирослава были богаты, но он не испытывал к ним ни малейшей неприязни. Дело было в исключительной наглости этого сероглазого дьявола, наглости, которая просто не знала себе равных! И в чудовищном самолюбии, исключавшем для него возможность хотя бы на секунду задуматься об обстоятельствах и чувствах окружающих.

Неспешно засыпая, Мирослав думал о том, что никогда еще не встречал настолько мерзкую и неуправляемую личность.

«У тебя же все есть, сволочь, даже больше, чем тебе нужно. Еще и меня захотел? Мечтай, сволочь, мечтай».

Как бы то ни было, приказ Ильи был выполнен им безупречно. Даже во сне настырные серые глаза упорно мелькали перед его мысленным взором.

Проснувшись, Мирослав не сразу понял, где находится. Когда он засыпал, за окнами было ясно и светло, теперь же вокруг стояла кромешная тьма, и вдобавок он жутко замерз, забыв укрыться одеялом. С трудом преодолевая головокружение, он встал и кое-как нащупал выключатель. Задернул шторы, достал из кармана телефон. Недоверчиво хмыкнул.

19:30.

Неплохо день прошел, что и говорить. После переписки с Аксеновым прошло почти девять часов. Великолепно.

Идти уже никуда не хотелось, поэтому Мирослав решил почитать какой-нибудь интересный роман, благо недостатка в этом счастье не было. Но не успел он прочитать и двух строк, как телефон оповестил о приходе новой смс. Сомнений в имени отправителя у него не было ни малейших. И не зря.

«Ну что, закончились уроки?»

- О да, - мрачно пробормотал Мирослав. – Закончились. Вчера утром.

«Ты теперь все время будешь держать меня на связи?»

«Хочешь покончить с этим – дай то, чего прошу».

«Забудь об этом».

«Тогда привыкай».

Мирослав со злостью перевернул страницу. Новая смс.

«Кстати, я нашел твою страницу в Инстаграмм. Что там за девку ты обнимал год назад?»

Прекрасно. Он решил окончательно меня достать.

«Это моя бывшая. Могу я узнать, какое вообще твое дело?»

«Сам не знаю. Просто бесит».

Мирослав закатил глаза: вот же ненормальное создание!

«Обнять-то хоть можно?»

«Ты еще скажи: к сердцу прижать».

«Не суть».

«Нельзя. Я сейчас буду читать. Не мог бы ты оставить меня в покое? Хотя бы на какое-то время?»

Долгая пауза. Мирослав был уверен, что взбесил Аксенова, но тот ответил вполне спокойно.

«Хорошо. Но завтра ты уже так легко не отделаешься».

Завтра. Завтра у него сдвоенный урок с 11-ым «А»…

Мирослав в отчаянии швырнул телефон в угол дивана. Ему повезло только в одном. Книга, что он выбрал, оказалась до того захватывающей, что ему удалось погрузиться в нее, даже несмотря на то, что завтра его ожидал, несомненно, до крайности паршивый день, в чем он был уверен так же твердо, как и в том, что в «Возрождении» ему осталось работать считанные недели.

========== Уравнение №4 ==========

Мирослав не прогадал. Неприятности в понедельник начались с самого утра. Только он припарковался на заднем дворе школы, как на его окно упала чья-то тень. Подняв взгляд, он с трудом сдержал бешеную ругань.

Аксенов собственной персоной. В роскошной черной дубленке с высоким воротником, делавшей этого гада еще более наглым и самоуверенным.

Мелькнула бредовая мысль: может, завести еще не успевший остыть двигатель и быстренько свалить отсюда? Но это было бы как-то уж слишком по-детски. Мирослав не боялся Аксенова. Он его просто ненавидел. Но от этого видеть его хотелось еще меньше.

Взяв с пассажирского сиденья портфель, он решительно вышел из машины. Аксенов встретил его внимательным и, как всегда, нескрываемо голодным взглядом.

- Что ты тут забыл, могу я узнать? – хмуро спросил Мирослав.

- Сначала ты ответь, какого хрена я хочу увидеть тебя с самого утра?

- Ты больной, - сухо сказал Мирослав, заблокировал машину и быстро направился к школе.

Аксенов без раздумий последовал за ним – упрямый и неотступный, как пес-поводырь. Желание врезать ему было почти непреодолимым, но Мирослав сдерживался изо всех сил.

- Как ты можешь ездить на таком дерьме?

- Сам ты дерьмо! Еще раз так скажешь на мою машину, получишь по соплям!

Как ни странно, никакого ответа не последовало. Подняв взгляд, Мирослав, к великой своей ярости, увидел, что Аксенов улыбается! Вот же скотина! Так тебе еще и весело!?

- Да, смешнее не бывает!

- Чем злиться, лучше бы просто уступил. Я бы уже давно оставил тебя в покое.

- Жди!

- Встретимся через два урока, - сказал Аксенов у входа в школу. – Надеюсь, к тому времени ты успокоишься.

Только большая толпа школьников, заполнявшая фасад, удержала Мирослава от попытки стать убийцей.

Он и не помнил, когда в последний раз был настолько разъярен. У него даже руки немного тряслись! Но, приближаясь к своему кабинету и зная, что 5-ый «А», скорее всего, уже там, он заставил себя подавить гнев и взять себя в руки. Не станет он из-за этого куска гнилой репы портить отношения с ни в чем не повинными детьми и уж тем более – вымещать на них свою злобу. Это было бы уже просто низостью.

Да и вообще – что он так психует? До Нового Года осталось ровно две недели – отработай и вперед на увольнительную! Ноги его больше здесь не будет и, следовательно, о физиономии этого урода можно будет навсегда забыть. Теперь уже Мирослав не испытывал ни малейшей грусти, думая о прощании с работой в «Возрождении». Одна лишь мысль о том, что он больше никогда не увидит Аксенова, затмевала все потери, которые должен был принести ему этот шаг.

Таким образом, в класс он вошел уже совершенно спокойным, хотя и не таким бодрым и оживленным, каким бывал обычно. Но дети не обратили на это особого внимания, хотя и немного удивились непривычно серьезному и хмурому лицу Мирослава.

С 5-ым «А» ему тоже предстояло два урока: первый он посвятил объяснению новой темы и отработке на примерах, а на втором решил устроить небольшую проверочную, заключавшуюся в обширных, заранее напечатанных тестах. Последнее, конечно, не вызвало у класса большого восторга.

- Мирослав Александрович, вы не говорили, что у нас будет контрольная! – заныл Артем Власов, местный бунтарь, который тем не менее очень нравился Мирославу, так как, несмотря на свой неугомонный нрав, был очень добродушным и сознательным ребенком. – Давайте лучше разберем новую тему!

- О нет, мой друг. Вы и так все схватываете слишком быстро. С такими темпами на год учебника не хватит. Да ты зря боишься. В этих тестах нет ничего смертельного, вы все это отлично знаете. Я составил задания так, чтобы вас быстро затянуло. Давайте, вперед. Быстрее начнете, быстрее закончите.

Артем еще немного поворчал себе под нос, но как только начал делать первое задание, мгновенно забыл обо всем на свете. Вскоре в классе воцарилась мирная, благородная тишина старательно трудящихся умов.

Откинувшись на спинку стула, Мирослав постарался хотя бы немного восстановить утерянный душевный покой. Вспомнил о скором увольнении и почувствовал приятное тепло в груди. Потом перед его глазами пронеслась довольная усмешка Аксенова, и он вздрогнул от бешенства. Ему стало ясно, насколько он был слаб перед этим отвратительным щенком, сумевшим так взбесить его одним лишь своим видом!

При всем желании Мирослав не мог спокойно относиться к этой ситуации. Поначалу он пытался, но теперь уже был на грани. В конце концов, его и самого-то еще нельзя было назвать непробиваемым старцем. Конечно, ему пришлось пережить в жизни гораздо больше, чем Аксенову, но все же он еще был очень молод и не мог сохранять холодный ум, сталкиваясь с таким унизительным обращением.

Прошло около пятнадцати минут с начала второго урока, когда его телефон, лежавший на столе рядом с журналом, слабо завибрировал, оповещая о приходе новой смс. Увидев номер Аксенова, Мирослав снова почувствовал себя сатанеющим зверем. Ты и так меня скоро увидишь, урод, что тебе сейчас-то надо???

В сообщении было следующее:

«Знаешь, я кое-что понял».

Да неужели? Даже страшно представить, что именно! Мирослав ничего не ответил, но вскоре одно за другим стали приходить следующие послания:

«У тебя мало денег, да? Иначе ты бы здесь не работал. Ты слишком крутой для такой работы».

«Я могу достать тысяч сто, даже больше. Могу купить тебе нормальную тачку».

«Наверно, этого ты и ждал, да? Поэтому ломался? Я заплачу за свое желание, так и быть».

«Говори, сколько хочешь. Или какие машины тебе нравятся».

Это была уже даже не злость. Это был шок, готовый перерасти в истерический припадок, в жуткий смех безумца. Но Мирослав не допустил ни того, ни другого. Он быстро напечатал:

«Ты можешь сейчас уйти с урока? Надо поговорить».

Ответ пришел незамедлительно:

«Сейчас приду».

Мирослав отложил телефон, внимательно оглядел класс. Все были полностью увлечены тестом, никто не обращал на него внимания. Секунд через сорок телефон снова завибрировал:

«Я у двери».

- Я отойду ненадолго, - сказал Мирослав, вставая. – Можете полазить в телефонах, если хочется, но тесты должны быть закончены к концу урока!

Он был совершенно спокоен, так спокоен, что даже самому не верилось.

Да, Аксенов уже был у двери, и его лицо выражало крайнюю степень презрительного самодовольства. Мирослав спокойно подошел к нему, размахнулся и со всей силы врезал кулаком по челюсти. Вернее, хотел врезать, но этот гад с убийственной быстротой перехватил его удар, мгновенно стиснул ему оба запястья и впечатал в ближайшую стену так, что Мирослав оказался в ловушке между непреодолимым бетоном и мощным, тренированным телом Ильи.

- Какое же ты дерьмо, Аксенов!

- Что это значит? – спросил тот, как-то странно улыбаясь.

- Я тебе не проститутка какая-то, гнилой урод! – прорычал Мирослав, безуспешно пытаясь вырваться. – Покупать деньгами и тачками! Не суди по себе!

- Но что тебе тогда надо? – спросил Аксенов, еще сильнее прижимая его к стене и, следовательно, к своему телу тоже. – Чего ты, блин, хочешь?

- Навсегда забыть твою мерзкую морду!

- Этого я, наверно, никогда тебе не позволю. Даже после того, как станешь моим.

- Отпусти уже, сволочь!

Но Аксенов и не думал отстраняться. Он пристально и жадно смотрел на Мирослава, и восхищенная улыбка на его губах становилась все шире и шире.

- Лучше бы ты не злился. Когда злишься, я хочу тебя еще больше…

- Озабоченный скот! Убери руки, я сказал!

Ни до, ни после Мирослав не испытывал настолько всепоглощающей ярости. Он буквально сходил с ума от ненависти. Аксенов бесил его так, что ему уже было совершенно плевать на последствия: будь у него такой шанс, он бы, наверно, убил его без раздумий.

И как его раздражало непреодолимое превосходство этого ублюдка! То, что тот был выше его и гораздо-гораздо сильнее – Мирослав чувствовал себя в его руках, словно в огромном металлическом капкане, из которого невозможно было вырваться, не оставшись без руки или ноги.

Но больше всего – и Мирослав прекрасно осознавал это – его бесила улыбка Аксенова. Улыбка, делавшая этого гада еще неотразимее, хотя казалось, что дальше уже быть не может, и как будто провозглашавшая тот факт, что, сколько бы он, Мирослав, ни сопротивлялся, в итоге все равно будет так, как хочет эта свинья. Это чувство прямо-таки взрывало нервную систему обездвиженного парня.

- Ты хоть сам понимаешь, что творишь со мной? – тихо прошептал Аксенов, и какой-то странный блеск мелькнул в его глазах.

Мирославу почему-то стало не по себе.

- Мы в школе, идиот! Прекращай уже это!

Но Аксенов, как будто не услышав, медленно, с каким-то нелепо зачарованным выражением в глазах наклонился, и Мирослав почувствовал, как его губы осторожно и мягко коснулись его щеки.

Это был как дождь, внезапно хлынувший посреди пустыни.

Мирослав вздрогнул так, словно его ударило током. Ощущение было дикое и какое-то совершенно неправильное. Как будто это был первый поцелуй в его жизни, но вызывавший не удовольствие, а нестерпимый ужас. Никакого отвращения, только безумный страх, что это может перейти во что-то большее и он ничего не сможет с этим сделать…

Он так резко и с такой яростью толкнул Аксенова, что тому пришлось его выпустить. Запястья страшно ныли, но Мирослав не стал разминать их, не желая предстать еще большим слабаком перед этой скотиной.

- Я никогда не пересплю с тобой, ты можешь просто взять и понять это? Мне не нужны деньги твоего папочки, да и будь они твоими, ответ был бы тот же. Сдайся уже, наконец.

- Не смогу, даже если захочу, - спокойно сказал Аксенов. – Радуйся, что мы сейчас в школе, а то я взял бы тебя прямо у этой стенки, и твое сопротивление, скорее всего, не остановило бы меня.

Что можно было сказать на это? Как вообще можно было говорить с человеком, настолько отдаленным от всего здравого и адекватного?

- Я думаю, однажды ты поймешь, какое ты чмо, - только и сказал Мирослав, направляясь к классу. – Но будет слишком поздно.

Не оглядываясь, он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Ему мучительно хотелось все бросить и немедленно свалить из школы, но он знал, что никогда так не поступит. Это было не в его характере. И надо отдать ему должное: он умел преодолевать свои трудности так, что никто вокруг даже не догадывался о том, что с ним что-то не в порядке.

Все уроки он провел в своей обычной увлекательно-спокойной манере, и даже встреча с 11-ым «А» не смогла поколебать его стальной заслон, хоть и на протяжении всех девяноста минут (урок-то был сдвоенный) он не переставал ощущать на себе неотрывный изучающий взгляд Аксенова, казавшийся теперь еще более внимательным и острым, чем обычно. С коллегами он тоже держал себя, как всегда, и, в общем, остаток дня прошел без особых приключений.

Вернувшись домой в семь часов вечера, Мирослав, не переодеваясь и не заходя на кухню, сразу направился в комнату и прямо в куртке убитым мешком завалился на диван (это уже входило у него в привычку), изо всех сил стараясь не вспоминать последний разговор с Аксеновым.

Он был бы рад вообще ни о чем не думать. Просто ни о чем не думать.

Успокойся. Отпусти все мысли, дай им сгинуть. Скоро все это дерьмо закончится. Расслабься и просто усни…

Ни о чем не думать. Просто ни о чем не думать…

И будто в насмешку над его усилиями, телефон в кармане снова завибрировал.

========== Уравнение №5 ==========

Мирослав со стоном перевернулся на спину, вытащил из кармана телефон и открыл сообщение.

«Дома уже, сука?»

А где мне еще быть, придурок? Он так и написал.

«Скучаешь по мне?»

Мирослав болезненно рассмеялся.

«Безумно! Прямо на стенку лезу от тоски».

«Когда-нибудь так и будет».

«Конечно. Когда Сахара превратится в болото».

«Знаешь, что я сейчас делаю?»

«Вскрываешь себе вены? Я был бы счастлив».

«Сижу голый в ванной и дрочу на твою фотку».

«В жизни не получал более ценной информации. Фотку тоже из Инсты стянул?»

«Ты очень догадлив. Тот поцелуй в коридоре дико завел меня. Стоит один раз вспомнить – мгновенный стояк».

«Не было никакого поцелуя».

«Был, и тебя он, по-моему, равнодушным тоже не оставил».

«Это точно. До сих пор удивляюсь, как не впился зубами тебе в глотку».

«Мне бы понравилось».

«Очень сомневаюсь».

«Кончил…»

Мирослав уткнул лицо в спинку дивана. Снова вибрация.

«Это уже третий раз за сегодня».

И сразу следующая:

«Блять, ты хоть понимаешь, насколько ты жесток??»

Мирослава снова пробрал нездоровый смех.

- Это я-то жесток? Хотя да, с его точки зрения, я просто монстр. Не даю себя трахнуть. Ну конечно, я сущий дьявол.

«А ты хоть понимаешь, насколько ты больной?»

«До встречи с тобой я был нормальным, так что это твоя вина».

«Шикарный расклад. Молодец».

«Ну я же гений, как никак».

«Да, гений по выносу мозгов».

«Даже переписка с тобой меня возбуждает. Представляю, как ты лежишь на диване, думаешь обо мне, и крышу тут же сносит».

«Как ты угадал, что я лежу на диване? Может, у меня кровать?»

«Да без разницы. Ключевое слово – лежишь».

«Не парься. Скоро это все закончится. Я тут взрослый, я и положу этому конец».

«В смысле? Ты, наконец, уступишь?»

Мирослав с усмешкой напечатал:

«Нет, я просто уволюсь. Сменю номер, может, даже местожительства. Мне, в принципе, без разницы, где жить. И тогда тебе уж точно придется забыть о своей бредовой идее».

Ответа не было целую минуту, даже чуть больше. Мирослав уже думал, что Аксенов отвлекся или забыл о нем, когда телефон разразился мощной вибрацией входящего звонка. Звонка, не СМС! Смотреть на номер не было необходимости. Мирослав устало поднес трубку к уху:

- Я слушаю, Аксенов.

- Ты это сейчас серьезно сказал или просто решил меня позлить?

- Я не стерва какая-то, чтобы злить такими методами. Я вообще никогда никого не злю, по крайней мере, нарочно. Если мне что-то не нравится, я просто молча разрываю отношения. Нет, парень, я не пытаюсь тебя раздраконить. Я абсолютно серьезен.

- Ты на самом деле собираешься уволиться? – такой угрозы в голосе Аксенова Мирослав никогда еще не слышал.

Ему стало смешно:

- А у меня есть выбор?

- И это только из-за меня?

- А из-за кого еще?

- Ты не уволишься. Я запрещаю!

- Ты думаешь, меня это остановит?

- Посмотрим!

Аксенов бросил трубку.

Мирослав негромко рассмеялся. Вот же истеричный щенок! А еще мнит себя великим мачо. Знай свое место, идиот. Может, так и надо было поступить с самого начала? Припугнуть увольнением? Заставить понять, что его власть не так уж и безгранична, что есть пути, способные лишить ее всякой силы?

Почему-то Мирослав не был в этом уверен. Вообще, после того как Аксенов бросил трубку, ему на несколько мгновений стало жутко не по себе, словно он совершил какую-то непоправимую глупость, чудовищный промах, о котором ему предстояло очень скоро жестоко пожалеть… Но это ощущение быстро прошло, сменившись холодной мрачной усталостью.

Тяжело вздохнув, Мирослав встал, снял куртку и заставил себя переодеться в домашнюю одежду: спортивные черные штаны и белый свитер. Потом отправился на кухню и решил сделать себе яичницу с колбасой. Готовка помогла ему немного взбодриться.

Вообще-то Мирослав по жизни был довольно оптимистичной личностью, долго ныть и жаловаться на жизнь ему, как человеку действия, было несвойственно, просто некто так упорно доводил его в последнее время, что тут даже самый ярый фанат популярной психологии впал бы в отчаяние.

Он только сейчас осознал, как страшно был голоден. Ужин удался на славу, и Мирослав, уже значительно подобревший и оттаявший, решил добить все неприятные мысли роскошным чаепитием. Поставил на газ воду и разложил на столе все запасы сладостей, что только у него имелись. А имелось немало, правда, всего по чуть-чуть: пачка шоколадных вафель, шоколадные конфеты с фундуком, печенье в шоколадной глазури, несколько шоколадных бисквитов и плитка незаменимой «Аленки».

Это была, наверно, его единственная слабость в жизни. Слабость, на которой он совершенно не мог экономить. Впрочем, шоколад был ему сейчас просто жизненно необходим, и экономия тут была бы сущим безумием.

Вскоре вода закипела, и Мирослав, оторвавшись от уравнений 6-ого «Б», которые он проверял во время ожидания, заварил себе ароматный какао. И когда жизнь начала казаться ему совершенно безоблачной, раздался настойчивый звонок в дверь. Вернее сказать, пока только в домофонную дверь, но легче от этого не было.

Кто мог прийти в такое время, Мирослав даже не догадывался. У него не было в Москве близких друзей, а те знакомые, с которыми он изредка общался, никогда не приходили к нему без приглашения. Страшное, мерзкое чувство охватило его душу. Направляясь к двери, он уже почти не сомневался, чей голос сейчас услышит.

- Кто?

- Свои, - с угрюмой усмешкой сказал Аксенов. – Открывай, давай.

Мирослав тяжело прислонился к обувному шкафу. Попытался трезво оценить ситуацию.

- Ты и адрес мой знаешь?

- Как видишь.

- Источник…

- Все тот же.

- Чудесный день.

- Ты меня впустишь или как?

- Я больной, по-твоему? Ты сильнее меня, откуда я знаю, что у тебя на уме?

- Да успокойся ты, - хмуро сказал Аксенов. – Не собираюсь я тебя трогать. Просто хочу поговорить.

- Иди домой, я не открою.

- Бессмысленное сопротивление. Рано или поздно по-любому кто-нибудь зайдет или выйдет. Тогда я тоже зайду и тупо выломаю твою дверь.

- А тогда я тупо вызову полицию.

- А полиция тупо не успеет. А выломав дверь, я уже вряд ли буду так вежлив… Да шучу я. Открой, я ненадолго.

- Сволочь, - хмуро сказал Мирослав, нажимая на разблокировку.

Он жил на втором этаже, но Аксенову не понадобилось и пяти секунд, чтобы подняться. Он спокойно вошел в узкую прихожую Мирослава и, быстро оглядевшись, начал снимать дубленку. Мирослав остановил его:

- Это ни к чему. Говори быстро, зачем пришел, и выметайся отсюда.

Аксенов посмотрел на него сверху вниз с каким-то странно насмешливым выражением:

- Что за поведение, Мирослав Александрович? Я ваш ученик, и мне нужна поддержка. Как вы со мной разговариваете?

- Сейчас сдохну от смеха!

- Ладно, угомонись. Можешь говорить, что хочешь, но я не уйду, пока мы нормально не поговорим.

Он таки снял верхнюю одежду и, повесив ее на крючок в углу, нахально двинулся в сторону кухни.

- Тебя никто не приглашал вообще-то!

- В курсе.

Войдя на кухню и увидев на столе множество разнообразных лакомств и великолепно пахнущий какао, Аксенов требовательно посмотрел на Мирослава:

- Я тоже хочу какао. Сделай мне.

- А ты не офигел, мальчик?

- Нет. Давай быстрее, а то твое выпью. Между прочим, я замерз, пока ты держал меня на улице.

Не особо церемонясь, Аксенов сел на место Мирослава и уставился на брюнета с вопросительным видом: мол, что стоишь, разинув рот?

И что тут, спрашивается, было делать? Вобрав в грудь побольше воздуха, Мирослав молча заварил еще один какао. Поставил перед Аксеновым, забрал свой и сел напротив. «Я же тут взрослый, - подумал со вздохом. – Надо сосредоточиться и попытаться как-то его образумить. Если, конечно, это вообще возможно».

- Я не хочу, чтобы ты увольнялся, - сказал Аксенов, твердо посмотрев ему в глаза. – Это глупо. Через полгода я закончу школу и уеду учиться в Англию. Скорее всего, ты больше никогда меня не увидишь. Да, я хочу тебя, и сдаваться я не собираюсь, но я никогда не сделаю этого против твоей воли. Может, я и говорил что-то подобное, но я на такое не способен. Не совсем еще тронутый.

- Ключевое слово – еще, - мрачно сказал Мирослав.

- Я серьезно. Ты ничего не изменишь, если уволишься. Я все равно найду тебя.

- Но преследовать меня тебе уже будет гораздо сложнее.

- Я найду способы. Я никогда не сдамся. Я же одержим тобой, черт возьми!

Несколько секунд его лицо выражало настоящую муку. Мирослав чуть не вздрогнул.

- Послушай, Аксенов, - заговорил он быстро и насколько мог убедительно. – Ты же взрослый парень, талантливый и совсем не глупый. Почему ты не попытаешься как-то побороть себя? Просто взять и выбросить эту чушь из головы?

- А чем, по-твоему, я занимался те три недели? – ожесточенно спросил Аксенов. – Я пытался выбросить! Пытался изо всех сил. Ничего не вышло. Это либо произойдет, либо я никогда не успокоюсь.

Воцарилась долгая пауза.

Мирослав тяжелым взглядом смотрел в свою кружку с какао, а Илья внимательно и, как всегда, с болезненной жадностью следил за каждым его мимолетным движением.

Наконец, Мирослав сухо спросил:

- И на что, в таком случае, ты рассчитываешь?

- Я уверен, что скоро ты привыкнешь ко мне и захочешь попробовать.

- Никогда не захочу, парень. Никогда!

- А я верю, что захочешь, - упрямо повторил Илья. – Я же красивый. Да и тебя тоже возбудил тот поцелуй. Отрицай сколько хочешь, но я это видел.

- Ты болен. Тебе нужен психиатр.

- Мне нужен ты, - выпив залпом больше половины остывшего какао, Аксенов встал. – Я пойду. Не хочу быть навязчивым, - он едва заметно усмехнулся. – Да и твой вид в этом свитере опасно на меня влияет. Встретимся завтра. Забудь об увольнении.

Мирослав не знал, идти за ним в прихожую или нет, но потом все-таки решил пойти: мало ли, вдруг дверь не сможет открыть.

Надев дубленку, Аксенов скептически оглядел узкое пространство прихожей:

- Не представляю, как ты можешь жить в такой тесноте…

- По-моему, вся моя жизнь для тебя – сплошное «не представляю». Иди уже.

- Но здесь уютно, - Аксенов пристально посмотрел в лицо Мирославу – с тем же странным, голодным выражением, которое раньше только раздражало последнего, а теперь еще и пугало. – Я зайду еще как-нибудь. Если ты не против.

- Против. Ты уходишь или как?

- Поцеловать, конечно, нельзя?

- Аксенов, вон!

- И даже обнять?

- О чем мы с тобой только что говорили?

- Ладно, ладно. Но знай, что в мыслях я делаю с тобой и то, и другое, и кое-что гораздо серьезнее, и далеко не один раз в день.

- Сгинь уже отсюда!

С ехидным смешком Аксенов выскочил за дверь.

Вернувшись на кухню, Мирослав сел на свое обычное место – то самое, где только что сидел этот непостижимый придурок – и постарался понять, что только что произошло. Собственно говоря, ничего не изменилось, он по-прежнему был твердо настроен уволиться из «Возрождения» сразу после Нового Года, и все же что-то было не так.

Его отношение к Аксенову. Оно стало каким-то другим. Нет, он по-прежнему его ненавидел, но уже не так сильно, как раньше. Той дикой, всепоглощающей злобы больше не было. Это вызывало в нем растерянность и даже некий смутный страх, которому он не видел никакого объяснения. Все в нем словно бы кричало: не к добру был этот поздний визит, не к добру была эта глупая встреча – не к добру. Но в чем именно заключалась угроза, он пока еще не сознавал. И, наверно, это было только к лучшему.

========== Уравнение №6 ==========

«Я не знаю никого страннее тебя».

«И что же во мне такого странного?»

«Ты признаёшь, что ты слабее меня. Обычно этого никто не признаёт».

«А смысл? Это же факт».

«Я знаю, но даже мой тренер не может с этим смириться. Хотя я уже давно превзошел его».

«Тренер в каком виде?»

«Джиу-джитсу».

«Теперь ясно, откуда у тебя такая скорость и точность движений».

«Звучит так, словно ты восхищаешься мной».

«Нет, только еще больше начинаю ненавидеть».

«Врешь».

«Сам врешь».

Мирослав и сам не понял, когда и как это произошло, но в какой-то момент бесконечные переписки с Аксеновым совершенно перестали его раздражать. От той убийственной злобы, что так терзала его на протяжении многих недель, не осталось и следа. Теперь ему было абсолютно все равно, и он только равнодушно пожимал плечами, отвечая на то или иное сообщение Ильи. Он, наконец, научился смотреть на этого парня так, как тот того и заслуживал: как на пустое недоразвитое существо, с которым не стоило ни воевать, ни бороться, а нужно было просто навсегда исчезнуть из его жизни и забыть, забыть, забыть. По крайней мере, так ему казалось.

Но проблема была в том, что он действительно начал привыкать к Аксенову и видеть в нем черты, которые раньше казались ему совершенно невозможными. Например, его неоспоримое чувство такта. Несмотря на всю свою избалованность и привычку получать все и сразу, он никогда не доставал Мирослава, когда тот действительно был занят – или сам чувствовал, или выполнял его просьбу, всегда без малейших возражений.

И еще его бесконечное одиночество. Мирослав понятия не имел, как догадался об этом, но в какой-то момент ему стало совершенно очевидно, что Аксенов был страшно одинок и в некоторой степени даже заброшен и покинут. Он с детства ни в чем не знал отказа, был умен и великолепно образован, но ему недоставало самого главного – чувства самодостаточности и умения дружить.

В последнее время он крайне редко вспоминал о своей навязчивой идее переспать с Мирославом, и брюнет невольно пришел к выводу, что дело было, возможно, даже не в сексе. Просто Аксенов нуждался в ком-то, кому мог написать в любой момент – написать все, что угодно, и получить совершенно любой, пусть даже не очень нежный отклик.

С одноклассниками, насколько мог судить Мирослав, он почти не общался, видимо, считал их ниже своего достоинства, а что касается друзей вне школы, то если таковые и были, вряд ли он проводил с ними много времени. Может статься, он перепутал желание с банальной тягой к общению, а Мирославу не повезло оказаться жертвой его чудовищной недалекости.

С другой стороны, нездоровая страсть тут тоже явно имела место быть, что превращалось в очевидность всякий раз, когда Мирослав больше секунды смотрел ему в глаза. Аксенов действительно стал для него чем-то вроде проклятья. Но проклятья совершенно неоднозначного, на которое можно было смотреть с разных сторон и то и дело узнавать что-то новое и неожиданное.

Как-то раз Мирослав стал свидетелем очень забавной сцены. Из-за документации, связанной с предновогодними КДР, он на целых двадцать минут опоздал на урок и, войдя в кабинет, с огромным удивлением увидел, что Аксенов яростно спорит о чем-то с Викой Дробышевой и Настей Андреевой, самыми популярными девочками в классе.

При появлении Мирослава спор тут же затих, но он не смог сдержать любопытства и, направляясь к доске, с усмешкой спросил:

- Что за шум, а драки нет? Давай, Вика, рассказывай, чем вы умудрились не угодить его высочеству?

Аксенов в это время не сводил с Мирослава пристальных и, как всегда, чересчур сосредоточенных глаз, но брюнет не обращал на него никакого внимания.

Вика, самая шумная и заводная девочка в классе, с притворным смущением пролепетала:

- Ну, если вы правда хотите это узнать, мне придется задать вам один личный вопрос…

- Так это еще и со мной связано? Прямо интрига на интриге. Ну, давай свой личный вопрос.

- У вас есть девушка?

Мирослав насмешливо вскинул брови:

- И вы об этом спорили?

- Ну да. Илья заявил, что у вас никого нет, а мы с Настей уверены, что такой привлекательный мужчина, как вы, просто не может быть один.

- Не хочу вас огорчать, девушки, но, боюсь, правда на стороне Аксенова. В настоящий момент у меня действительно никого нет.

У Вики жадно заблестели глаза:

- Значит, вы в активном поиске?

- Ну-ну, Вика, даже не думай. Я, конечно, польщен твоим вниманием, но в тюрьму мне как-то не очень хочется.

- Да ладно, мне через полгода восемнадцать!

Мирослав усмехнулся и начал объяснять новую тему. Что и говорить, эта сцена изрядно его повеселила. То, что Аксенов затеял такой бурный спор из-за столь пустякового вопроса, было таким глупым и чисто детским поступком, что злиться тут совершенно не хотелось. Хотелось только смеяться и сокрушенно качать головой.

Также было и в те моменты, когда Илья пытался напроситься к нему в гости. Эти настырные, требовательные смски были так смешны и нелепы, что не вызывали ровным счетом ничего, кроме презрительной жалости.

Да, ненависть исчезла. Но не это было самым худшим. Хуже всего было то, что Мирослав начал верить в безобидность Аксенова. Верить в то, что тот никогда не причинит ему серьезного вреда, никогда не подставит и уж тем более никогда не сделает с ним того, чего желал, против его воли.

При всей своей неуправляемой натуре Аксенов все же не был лишен адекватности. Мирослав был уверен, что его уход из «Возрождения» не станет такой уж громадной потерей. Конечно, Аксенов, наверно, побушует неделю-другую, но, в конце концов, смирится и точно не станет напрягаться по поводу его поисков. Пусть он и выглядел значительно старше своих лет и вел себя порой даже слишком уверенно, все же он оставался обычным подростком, таким же, как и все его ровесники, может быть, только более одаренным и более избалованным.

Во всяком случае, так думал Мирослав, совершая извечную ошибку всех достойных людей: ошибку судить по себе.

На Новый Год он собирался поехать в Питер, к Пашке, который уже два года не мог заманить его к себе в гости, но, как назло, за несколько дней до 31-ого его сразила жестокая простуда, и он был вынужден остаться. К счастью, все школьные дела были уже завершены, так что, закупив всевозможной провизии, Мирослав спокойно заперся в своей квартире с намерением не выходить из нее, по меньшей мере, дней пять.

Первые два дня болезни были просто невыносимы. Температура не спадала, состояние, мягко говоря, оставляло желать лучшего, лекарства не приносили никакого облегчения. Только к 30-ому его слегка отпустило, но не настолько, чтобы без всяких затруднений выдержать перелет в другой город. Пашка был в полном отчаянии, но Мирослав успокоил его, пообещав приехать в первых числах января – все равно у него сейчас был отпуск.

Таким образом, Новый Год ему предстоял не самый веселый. Впрочем, он нисколько не унывал по этому поводу. Как ни печально говорить об этом, в его жизни бывали и куда более скверные новогодние празднества. Это было еще далеко не самым худшим.

Аксенов все это время не переставал держать его на связи, и забота, которую он пытался ему навязать, порой доводила Мирослава до зеленой тоски. Лишь каким-то чудом ему удалось удержать парня на расстоянии и не позволить захламить свой дом фруктовыми пирамидами и ящиками всевозможных лекарств. Спасло только то, что по смс нельзя было услышать его голос, а врать, что «ему не так уж и плохо» он всегда умел мастерски.

31-ого он уже чувствовал себя более-менее сносно: температура спала, голос вернулся, нос, наконец, вспомнил о своих обязанностях, но все-таки выходить из дома он пока не собирался. Болезнь выжала из него немало сил, во всем теле чувствовалась какая-то противная ломота, ходить и что-то делать совершенно не хотелось, все, на что он был сейчас способен – это лежать и наслаждаться полным бездействием.

День выдался хмурый, пасмурный и дождливый. Пахло скорее осенью, чем зимой, хотя температура была самая что ни на есть зимняя: - 8. Большую часть дня Мирослав проспал, а вечером, перебравшись на кухню, стал нарезать продукты на оливье. Он никого не приглашал, но это было его старым заветным убеждением, что Новый Год без оливье – это не Новый Год.

В приюте им крайне редко перепадали какие-нибудь неожиданные блюда, в сущности, Новый Год там был самым обычным днем, с самой обычной каждодневной едой, поэтому, став свободным и самостоятельным, Мирослав решил, что уж в этой мелочи не станет себе отказывать.

Несмотря на болезнь, разрушенные планы и полное одиночество, он был вполне доволен в этот унылый, праздничный день. Фейерверком тоже не обделили. Ровно в полночь неподалеку от дома разразился обычный, новогодний бедлам, и прямо перед его окном замелькали разноцветные сверкающие вихри. Что и говорить, кто-то явно не поскупился на эту, по сути, бесполезную, но такую красивую ерунду.

Фейерверк продолжался минут двадцать, потом Мирослав позвонил Пашке, и они еще столько же поздравляли друг друга, смеялись, вспоминали прошлое и обсуждали планы относительно скорого приезда Мирослава. Эта беседа стала приятным завершением этого скромного и тихого Нового Года. Конечно, если бы это было завершением.

После разговора с Пашкой Мирослав почувствовал непреодолимую усталость, тянуть со сном больше не было никакой нужды, но только он подошел к разложенному заранее дивану, как его телефон снова зазвонил.

На экране отображался номер Аксенова (Мирослав так и не занес его в контакты). Это было странно, так как они уже поздравили друг друга несколько часов назад (по инициативе Ильи, конечно), и разговор на сегодня вроде бы уже закончился. Вдобавок, несмотря на то, что Аксенов крайне редко оставлял его в покое, так поздно он не писал никогда. Не говоря уж о звонках. Но, видимо, Новогоднюю ночь он счел исключением.

- Что тебе, юноша? – не здороваясь, устало спросил Мирослав.

- Не спишь, да? – сказал Илья каким-то странным голосом: мрачным и в то же время неестественно растянутым, словно ему было трудно проговаривать слова в своей обычной манере. – Как праздничек?

- Никак. Я спать собираюсь. Что тебе надо?

- А я тут у Сходни стою, - с непонятной усмешкой сказал Аксенов. – Слышишь, как ветер дует?

Мирослав действительно слышал, и почему-то это ему совсем не нравилось.

- Ты о реке говоришь?

- Ну да. О чем еще? Парк Долина, слышал такое? Тут еще мост такой симпатичный. Только холодно, зараза, адски…

- И что ты там делаешь в такое время?

- Думаю, - снова бредовый смех. – Я так, блядь, больше не могу, сука. Я тебя уже целую неделю не видел. Ты избегаешь меня, не хочешь быть моим. А я заебался страдать от этого. Сброшусь – и конец всему. А тут хрен выплывешь – течение сильное…

- Ты пьяный, да?

- Нет.

Но у Мирослава уже не было ни малейших сомнений.

- Ты там один или с кем-то?

- Да пока один.

- Сейчас же звони отцу или матери, и пусть тебя забирают оттуда. Какого хрена вообще отпустили?.. Слышишь меня?

- Ты что, волнуешься обо мне? – в трубке раздался какой-то непонятный звук, словно что-то тяжелое ударилось о большой, металлический предмет.

- Ты что, упал? – изумленно спросил Мирослав.

- Хм… Походу, да. Но уже точно не стою.

- Ну ты и придурок…

- Так волнуешься или нет?

- Да ни черта! Я просто не хочу, чтобы ты сдох, а я оказался последним, с кем ты говорил перед этим!

- Тогда не буду никому звонить. Если не хочешь, чтоб я сдох, сам забери меня. Ты уже знаешь, где я. Моя жизнь в твоих руках, сука.

И он нажал на сброс. Этот гад нажал на сброс! Несколько мгновений Мирослав тупо смотрел на погасший экран, потом неторопливо подошел к дивану и лег, изо всех сил пытаясь выбросить из головы только что состоявшийся разговор. Он абсолютно точно не собирался никуда ехать, ему была противна и унизительна одна мысль об этом. Но уже через пять минут он несся в прихожую, матеря Аксенова так, как не материл, наверно, еще ни разу с самого первого дня их знакомства.

И как он мог подумать, будто перестал ненавидеть это мерзкое ничтожество! Да сейчас его просто разрывало от бешенства!

А разве мог он, черт возьми, поступить иначе? Будь у него возможность связаться с родителями Аксенова, он бы, конечно, так и сделал, но у него не было ни их номеров, ни каких-либо других контактов. А этот бестолковый идиот был в стельку пьян, находился непонятно где и мог выкинуть все что угодно. Мирослав совершенно не хотел нести ответственность ни за его проблемы, ни тем более за его жизнь. И он поехал за ним, злой до такой степени, что его почти трясло.

Мост на Сходне казался пустым и безжизненным, словно эпизод из какой-нибудь леденящей душу антиутопии. Было очень темно, дул промозглый, нестерпимо холодный ветер и в лицо то и дело попадали острые ледяные капли: то ли дождя, то ли мелкого града. Сходня бушевала, прямо как кровь в жилах Мирослава. Волны были до того высокие, что казалось – вот-вот захлестнут поверхность моста.

Брюнет торопливо шел по дрожащему, деревянному настилу, придерживая возле горла воротник куртки (шарф он взять не успел), и пристально смотрел по сторонам. Это был, скорее всего, не единственный мост на Сходне, но никаких других Мирослав не знал, и ему очень хотелось верить, что данное направление было верным.

Трудно выразить в полной мере, насколько жутким, холодным и пугающим было сейчас это место, казавшееся при свете дня таким мирным и спокойным. Честно говоря, Мирославу с трудом верилось, что здесь мог быть кто-то еще, помимо его заблудшей персоны, но именно так оно и было.

Внезапно он увидел впереди смутный силуэт человека, сидевшего прямо на ледяной поверхности моста и тяжело привалившегося к его дрожащим, шатким перилам. Подойдя ближе, Мирослав убедился в том, что это был Аксенов. У парня были закрыты глаза, и вообще весь его вид говорил о том, что он едва ли понимал, где находится и что вообще с ним происходит. Мирослав с силой толкнул его по плечу:

- Вставай сейчас же, идиота кусок! Если еще не примерз задницей, конечно…

Аксенов, похоже, даже не услышал его, во всяком случае, реакции не было ни малейшей. Тогда Мирослав, рыча от злости, закинул его руку себе на плечо и кое-как водрузил на ноги.

- Сволочь! Я его еще и тащить должен…

К счастью, машина была припаркована не слишком далеко, но все равно – пока Мирослав доволок Аксенова до цели, его несколько раз чуть не вырубило от слабости. Повезло еще, что Илья хоть немного передвигал ногами, а то бы точно пришлось звать кого-нибудь на помощь.

Кое-как усадив ничего не соображающего парня на переднее сиденье, Мирослав попытался найти его телефон. Но, увы, его поиски не привели ни к какому результату. Телефона не было ни в дубленке, ни в джинсах Аксенова, он точно сквозь землю провалился. Правда, оставались его задние карманы джинсов, но их Мирослав проверить не смог.

Напряжение, которое он употребил на то, чтобы дотащить Илью до машины, вымотало его до такой степени, что теперь даже самое незначительное физическое усилие было для него непосильной задачей. Все-таки болезнь давала знать о себе, ведь он только-только начал выздоравливать.

В конце концов, за неимением другого выхода, Мирослав сел за руль и поехал обратно домой. Он страшно устал, ломота в теле после всех предпринятых усилий была просто убийственной, не хотелось больше ни злиться, ни ломать себе голову, что делать дальше.

Аксенов сейчас был практически в отключке, Мирослав решил, что худа не будет, если тот переночует у него, а утром скушает славную дозу крепчайших матов, в которых на этот раз брюнет уж точно не собирался себе отказывать, и плевать, что он учитель и не должен так выражаться. Да, перспектива представлялась не самой приятной, но ничего более умного он сейчас просто не мог придумать. Он слишком устал. Он устал так, что почти не хотел жить.

Какое счастье, что его квартира находилась на втором этаже! В первый раз он этому так искренне обрадовался. Будь она на пятом, он бы точно испустил дух, пока волок Аксенова по лестнице.

Впрочем, поездка в прогретой машине, похоже, оказала благотворное действие на проклятого мажора. Хоть он и по-прежнему находился в полубессознательном состоянии, движения его теперь были гораздо активнее, чем в промозглой атмосфере моста, и по ступенькам он поднимался хоть и с помощью Мирослава, но и не без собственных усилий.

Войдя в квартиру, Мирослав первым делом включил свет и решил сразу затащить Аксенова в комнату (сам он решил продремать как-нибудь до утра на кухне), как вдруг случилось нечто неожиданное. Аксенов вдруг вполне уверенно схватил его за руки чуть выше локтей и с силой прижал к единственной свободной стене в прихожей. Это было так неожиданно, что Мирослав даже не успел толком ничего понять. А потом он увидел лицо Аксенова, и внутри у него все похолодело.

Глаза Ильи были широко открыты, и такого странного безумного блеска Мирослав никогда еще в них не видел. Казалось, будто Аксенов не осознает, где находится и кого видит, но вскоре его лицо прояснилось, и он взглянул на Мирослава с выражением, которое было последнему хорошо знакомо: с выражением дикой, первобытной похоти, в которой на этот раз не было ни малейшей разумности или адекватности.

- Это сон? – хрипло спросил Аксенов, крепче сжимая руки Мирослава. – Я сплю, да?

- Нет, - с едким, мертвенным чувством в душе проговорил Мирослав. – Ты не спишь, Аксенов. Отпусти меня и проваливай домой, раз уж пришел в себя.

Но сдуревший под действием алкоголя и беззащитного вида Мирослава Илья как будто и не услышал его.

- Ты здесь, - пробормотал он с какой-то отчаянно-радостной улыбкой и стал медленно наклоняться к Мирославу. – Наконец-то…

- Прекрати! – Мирослав изо всех сил дернулся в его руках, попытался толкнуть, но не смог даже на миллиметр отстраниться. – Возьми себя в руки, придурок! Ты не спишь, я тебе, блин, не игрушка!

Если бы его кто-то услышал…

Губы Аксенова скользнули по его губам, Мирослав в ярости отвернулся и почувствовал жадные, горячие поцелуи на своей левой щеке, скулах, подбородке… Собственное бессилие просто сводило его с ума. Тело Аксенова казалось ему непреодолимой стеной, которая могла раздавить его в любую секунду. Внезапно он почувствовал острую боль в области шеи. Аксенов больше не мог быть плавным и неспешным, он, наконец, добрался до конфеты, о которой мечтал так долго, и теперь хотел съесть ее быстро и жадно, не смакуя и не затягивая долгожданной минуты.

Таких засосов Мирославу никогда в жизни не ставили. Он вздрогнул, вскинул голову, и его глаза оказались прямо напротив глаз Аксенова. В ту же секунду он со всей ясностью понял, что сопротивление совершенно бесполезно. Что бы он ни сказал, как бы ни уговаривал, Аксенов все равно сделает с ним это, и он несможет остановить его, как бы ни пытался.

В некоторой степени Аксенов не был сейчас самим собой, возможно, он даже не верил в то, что все это происходит на самом деле, но это не меняло того факта, что сегодня ночью его проклятая мечта обретет живое воплощение, и Мирослав не сможет остановить его. И все-таки он сказал – твердо и насколько мог спокойно:

- Не делай этого. Ты не такой. Я не верю, что ты на такое способен. Прекрати, Аксенов. Тебе же потом хуже будет.

В этот раз он не успел отвернуться. Аксенов смял его губы в жестоком, болезненном поцелуе, который больше походил на насилие, чем на проявление нежности.

- Я не могу, - прошептал затем Илья в самое его ухо, дыша тяжело и медленно, словно что-то сдавливало ему грудь. – Я не могу. Пойми: я безумно хочу тебя. Я не могу больше сдерживаться. Я умру, если не сделаю этого! Прости…

- Стой, Илья! Не надо…

- В первый раз ты назвал меня по имени, - тихий, нездоровый смех. – Охуенный сон…

И он окончательно впал в безумие. Мирослав предпочел бы, чтобы Аксенов его бил, чем целовал так, как он это делал сейчас. Грубым нетерпеливым движением он сорвал с Мирослава свитер и, не переставая покрывать его своими дикими, беспощадными поцелуями, потянул в сторону ближайшей двери, которая, как он справедливо заключил, исходя из прошлого опыта, могла вести только в комнату.

Руки Мирослава теперь были свободны, Аксенов нетерпеливо скользил руками по его обнаженной спине, спускаясь вниз, к ягодицам, и настойчиво пытаясь прижать его к собственному паху, чтобы еще больше насладиться моментом обладания, которого он ждал так долго.

Собрав в кулак последние крупицы энергии, Мирослав с размаху ударил Аксенова по лицу. Тот отшатнулся, на секунду скривился от боли, но тут же снова оказался рядом и, словно невесомую пылинку, швырнул Мирослава на разложенный диван.

От удара брюнет на какое-то время перестал что-либо соображать. Когда ему удалось прийти в себя, в комнате горел свет, а руки Аксенова наглыми, собственническими движениями оглаживали его бедра, медленно и требовательно мяли ягодицы. Он был полностью обнажен и находился в самом невыгодном положении, какое только можно было себе представить.

Аксенов между тем уверенно сходил с ума.

Тело Мирослава оказалось даже изящнее и стройнее, чем он представлял в своих фантазиях, а его полная власть над ним действовала на него, подобно мощной дозе наркотика. Слабые попытки Мирослава вырваться только подливали масла в бушующий огонь его желания. Аксенов словно был в бреду, он ничего не помнил, ничего не сознавал, в голове у него была только одна мысль: сейчас он получит то, чего желал больше всего в своей жизни.

Ему хотелось завладеть Мирославом сразу, без всякой подготовки, но смутные воспоминания о том, как происходит секс между парнями, заставил его сдержаться и потерпеть еще немного. Наклонившись к Мирославу, он сунул ему в рот два пальца со словами:

- Оближи, сука, это для твоей же пользы.

В ответ Мирослав так укусил его, что Аксенов чуть не взвыл от боли. В отместку он оставил на шее Мирослава жутчайший, кроваво-красный засос, от которого тот вздрогнул, словно от удара плетью. Но когда в него проникли пальцы Аксенова – резко и грубо, он понял, что засосы были сущим пустяком по сравнению с тем, что его ждало теперь. Казалось, будто в него вошли не пальцы, а толстые, железные спицы, боль была такая, что хотелось надрывать глотку от криков, но он сдерживался, понимая, что это ничем ему не поможет.

Аксенов и так уже был возбужден до предела, а попытки Мирослава вырваться: его призывно изогнутая спина, отчаянные выгибания, лишали его последних крох здравого смысла. Наконец, его терпение окончательно иссякло. Он не растянул Мирослава и в половину так, как следовало, но терпеть больше не мог.

Шире раздвинув ноги брюнета, он крепко сжал его бедра и с силой, одним махом вошел в него сразу на всю длину. От боли Мирослав чуть не потерял сознание. Что касается Аксенова, то проникновение заставило его испытать наслаждение, которое в равной степени можно было назвать и мукой. Ему было и дьявольски хорошо, и безумно плохо в одно и то же время. Но когда он начал двигаться, быстро и нетерпеливо толкаясь в Мирослава, имея, наконец, это неприступное тело, все встало на свои места: удовольствие затопило разум, и хотелось только одного: никогда не останавливаться.

Мирослав же в это время не чувствовал ничего, кроме дикой, выматывающей боли, вызывавшей в нем только одно желание: умереть, просто умереть, чтобы избавиться от этой немыслимой пытки.

Кончив, Аксенов долго еще не мог отдышаться. Он даже представить себе не мог, что способен испытывать настолько ослепительное наслаждение. Он даже не подозревал, что подобное вообще возможно!

Когда же налет безумного оргазма спал, он встал, быстро оделся и направился к двери. На пороге не выдержал, обернулся, бросил короткий взгляд на Мирослава. Почему-то у него возникло ощущение, будто он видит его впервые: впервые видит это красивое, бледное тело, так долго не дававшее ему покоя.

Странная, сухая пустота охватила его душу. Он не сомневался в причине. Он, наконец, взял Мирослава и, следовательно, больше не нуждался в нем. Мирослав больше был ему не нужен. А когда достигаешь мечты, к которой шел так долго, всегда становится немного грустно, Аксенов был уверен в этом.

Он был уверен в этом, глядя в эту минуту на безжизненное тело Мирослава, и не терял уверенности, когда покидал его квартиру, и еще довольно долго после этого. Если бы он только знал, каким был глупым, ничтожным и наивным!

После его ухода Мирослав еще долго лежал на диване, не предпринимая ни малейших попыток встать, убитый, опустошенный и униженный, как никогда еще в жизни. Он не плакал, не кривился от боли, даже почти ни о чем не думал. Ему не нужно было ни о чем думать. Ему было так плохо, что сам факт того, что он все еще был жив, безжалостно калечил его нервную систему.

========== Уравнение №7 ==========

Время застыло. Ощущение реальности и осмысленности происходящего обратилось в непроницаемый черный камень.

Мирослав не мог похвастаться ни счастливым детством, ни какой-либо другой особой везучестью, он привык к трудностям и привык преодолевать их без всякой жалости к себе, но на сей раз ему понадобилось целых три дня, чтобы хоть немного оправиться от пережитого кошмара. Все это время он пребывал в каком-то странном, удушающем оцепенении, сквозь которое не могли прорваться никакие, пусть даже самые незначительные мысли. Он ни разу не заплакал, ни разу не впал в отчаяние или агонию ненависти, он просто тихо и неподвижно страдал, сокрушенный болью всепоглощающего унижения.

Впрочем, физическая боль также не давала ему покоя, особенно в первые два дня. Поначалу он совершенно не мог сидеть, и поэтому большую часть времени ему приходилось неподвижно лежать на боку, равнодушно и отстраненно глядя в стену напротив. Ел он исключительно на автомате – без всякого разбора и абсолютно бессознательно, просто потому, что организм требовал подпитки, а ее отсутствие причиняло ему дополнительные неудобства.

И только на четвертый день он стал возвращаться к своему обычному состоянию – состоянию логики и осознанности, и одновременно с этим пришли те самые мысли, от которых он, сам того не осознавая, защищался все это время.

Никогда еще он не чувствовал себя настолько жалким и убогим. Даже в самых худших обстоятельствах, когда казалось, будто весь мир пытается втоптать его в грязь, у него оставалось нечто, чего не мог отнять у него никто – чувство собственного достоинства. Теперь же его не было. И причина этого заключалась в том, что он недооценил Аксенова.

В итоге он ему все-таки поверил. Поверил в его безобидность, в то, что ему можно доверять.

Вот за это Мирослав не мог простить себя, за это он презирал себя так, что это почти сводило его с ума.

Если бы он ненавидел Аксенова до самого конца, ему бы, возможно, не было настолько тошно от себя после случившегося, но тот унизительный факт, что он в итоге счел этого ублюдка заслуживающим доверия, удваивал ту боль, что он сейчас испытывал.

Ему было совершенно очевидно, что эта ситуация не пройдет для него бесследно. Пусть он и был уже взрослым человеком с вполне устоявшейся психикой, то, что произошло, не могло не оказать серьезного влияния на всю его дальнейшую жизнь. Что-то в нем угасло и угасло явно навсегда, с чем он не видел никакого смысла бороться. И все же он не мог уступить этому отвратительному событию и превратить в ничто все свои цели и надежды.

Ему невольно вспомнилась Аня – красивая белокурая девушка, в которую два года назад он был безумно влюблен, и которая, как ему казалось, отвечала ему тем же. Он был искренне уверен, что это любовь навсегда, что вместе они смогут всё, несмотря ни на какие трудности и испытания, но вышло совсем не так. В сущности, конец был самым что ни на есть классическим. Она бросила его ради парня из богатой семьи.

Если так подумать, боль, что он испытывал тогда, не намного уступала той, что одолевала его теперь. Он осознал это с горечью и в то же время с некоторым облегчением. С горечью от того, что тогда, так же как и теперь, была сломана очень важная составляющая его натуры – любовь и вера в людей, а с облегчением по той простой причине, что в прошлый раз он справился, следовательно, сможет найти в себе силы справиться и сейчас. По крайней мере, он на это надеялся, хоть и прекрасно понимал, что едва ли это будет так легко, как хотелось бы.

К концу четвертого дня Мирослав заставил себя убрать квартиру, изрядно захламленную за последние три дня, собрать весь мусор и придать себе более-менее человеческий вид. Затем он оделся и вышел на улицу – во-первых, чтобы выбросить мусор, а во-вторых, чтобы хоть немного разбавить эту проклятую атмосферу полной безнадежности, так прочно засевшую у него в голове. Благо за прошедшие дни от его болезни не осталось ни малейшего следа, и хотя бы по этому поводу он мог не беспокоиться.

При выходе из подъезда ему показалось, будто на углу дома стоит какой-то высокий человек в темной верхней одежде, но он не обратил на это особого внимания и тут же повернул направо. Выбросив мусор, он двинулся в ближайший парк и долго бродил среди унылых, безлистных деревьев, обдумывая свое незавидное положение. Ему было дьявольски тоскливо на душе, хоть уже и не так убийственно скверно, как полдня назад.

Он понятия не имел, что делать дальше. Увольняться с работы теперь не было никакого смысла, Аксенов получил, что хотел, вероятность того, что он будет преследовать его и впредь, была чрезвычайно мала, но, с другой стороны, одна мысль о том, что он вновь будет изо дня в день видеть эту мерзкую физиономию, приводила его в неустойчивое нервное состояние.

В конце концов, Мирослав решил просто некоторое время не думать об этом. Зимние каникулы только начались, он успеет решить все потом, а пока просто попытается выжить. На большее он сейчас едва ли был способен.

По возвращении домой он снова заметил у подъезда высокий, мужской силуэт, а подойдя ближе, не сразу смог поверить своим глазам.

Это был Аксенов. Однако выглядел он совсем не так, как обычно. Неизменной осталась только дорогая, черная дубленка, а вот лицо…

Казалось, будто он не ел и не пил целую неделю. Кожа была белой, как мел, и выразительные темно-серые глаза на ее фоне казались неестественно огромными, отчего и мука, отражавшаяся в них, ошеломила бы своей силой кого угодно, кто не знал о причине, ее вызвавшей.

Но Мирослав не заметил всего этого. Он только понял, что происходит нечто совершенно непонятное и в высшей степени скверное, что вызвало в нем одновременно и страшную ярость, и мучительный страх. С каменным лицом он прошел мимо Аксенова, быстро открыл входную дверь и немедленно вошел в подъезд.

Аксенов за ним не последовал. Он просто смотрел на него – молча, с каким-то тупым, чуть ли не плачущим выражением, и, к счастью, не попытался ничего предпринять.

У Мирослава дрожали руки, в коленях чувствовалась какая-то странная слабость, сердце от страха готово было пробить грудную клетку и, вырвавшись, неистово запрыгать по холодному полу подъезда.

Кое-как поднявшись на второй этаж, он быстро открыл дверь в свою квартиру и, оказавшись внутри, тщательно закрыл ее. Он продолжал поворачивать ключ даже тогда, когда поворачивать уже было некуда. Он понятия не имел, что происходит. Но одно ему было совершенно ясно: так страшно ему не было никогда еще в жизни.

========== Уравнение №8 ==========

Мирославу понадобилось около десяти минут, чтобы окончательно прийти в себя и перестать с ужасом ждать требовательного звонка в домофон. С трудом взяв себя в руки, он разулся, снял куртку и вдруг вспомнил страшную вещь.

Телефон! Он уже три дня не заряжал его и, следовательно, был полностью изолирован от всех, кто хотел бы с ним связаться. А ведь ему наверняка звонил Пашка, чтобы узнать, выздоровел он уже или нет. Пашка, который, несмотря на долгую разлуку, был привязан к нему, как к родному брату, и который наверняка сейчас с ума сходил от беспокойства.

Мирослав бросился на поиски телефона. К счастью, это не заняло много времени: трубка лежала на полу рядом с диваном, не подавая никаких признаков жизни. Должно быть, она валялась там еще с той злополучной ночи.

Поставив телефон на зарядку, Мирослав подождал некоторое время, а затем, как только на экране возникла иконка растущей батареи, нажал на «включение». Казалось, будто устройство с огромной неохотой возвращается к жизни. Наконец, на экране загорелась обычная фоновая картинка, а затем…

Да, он не ошибся. За эти дни он пропустил массу звонков от Паши, но их количество было совершенно ничтожным по сравнению с тем шквалом звонков и смс, что пришли ему с номера, который он предпочел бы навсегда забыть… И главное, обновление происходило в какой-то совершенно безумной прогрессии. Вначале было 35 непрочитанных сообщений, затем 78, 120, 210, 340 и в итоге, наконец, замкнуло на 570. А пропущенных звонков было всего 18, 15 – от Пашки, и 3 – с того самого номера.

Мирослав горько усмехнулся. Ну понятное дело – только идиот не догадался бы, что он никогда не возьмет трубку, а тот, с кем он имел дело, идиотом точно не являлся.

Мирослав решил немедленно связаться с Пашкой, но не успел он нажать на «вызов», как телефон оповестил о входящем звонке – и как раз от того человека, которому он собирался звонить. Видимо, Пашке пришла соответствующая смс или он просто решил сделать еще одну попытку.

- Только не убивай меня, ладно? – сказал Мирослав вместо приветствия. – Я сейчас все объясню!

- Ага, размечтался! – тут же заорал Пашка, о вспыльчивости которого в их приюте ходили легенды. – Ты подлая свинья, Мирка! Я не желаю слышать никаких объяснений! Никаких объяснений тут просто быть не может! Ты хоть представляешь, каково мне пришлось? Я же думал, что ты там скончался! А приехать не мог из-за этой долбаной метели! Тут у нас сейчас сплошная мгла, в Москву, блин, хрен доберешься! А еще отцу обещал сегодня помочь, в общем, полный писец! Но уже завтра собирался рвануть хоть на тракторе, а тут надо же – очнулся гад! Вот тебе не стыдно, а? – в голосе Пашки слышались слезы. – Ты свинья, Мирка, свинья и ничего больше!

Мирослав и сам невольно почувствовал ком в горле.

- Прости, Паш. Блин, клянусь, я не хотел, чтобы так вышло. Если бы я мог, я бы этого не допустил. Но я не мог. Эти дни я был сам не свой, я был не в себе…

- Бухал, что ли, по-черному? Если да, то ты вообще сволочь. Бухал и еще и без меня!

- Да нет, - Мирослав через силу улыбнулся. – Я знаю меру, ты же знаешь. Дело не в этом.

- А в чем, блин, тогда дело?

- Я не могу объяснить. Я знаю, что поступил с тобой не по-братски и сейчас продолжаю в том же духе, но мне просто нечего сказать. Я соврал, что все объясню. Я не могу, Паш. Не бойся, ничего смертельного не произошло, но если я расскажу тебе, я не знаю, что со мной будет. Я просто не смогу больше с тобой общаться. Если можешь, забудь, пожалуйста, об этой ситуации, но не требуй объяснений. Не могу я ничего сказать, брат, просто не могу.

Паша долго молчал, прежде чем ответить, но, наконец, серьезным и беззлобным тоном проговорил:

- Я понял тебя, Мир. Знаю, иногда в жизни случается дерьмо, о котором нельзя рассказать даже самым близким. Может, когда-нибудь сам поведаешь, а нет – ладно, проехали. Но, бляха-муха, это не значит, что я и впредь буду прощать тебе такие выходки! Еще раз так пропадешь, я найду тебя и врежу! Отвечаю, Мирослав, врежу, а мою силу ты знаешь!

- Нет, Паш, можешь даже не думать об этом. Такого больше никогда не произойдет, даю слово.

- Так и быть, поверю. Но все же я тебя предупредил.

- Я понял, - с грустной улыбкой сказал Мир. – Буду иметь в виду.

- В общем, я понял, что в ближайшее время ты ко мне не припрешься, - хмуро сказал Паша. – Так что я все решил. Как появится свободное время, я сам к тебе нагряну! Есть одна тема, которую нам надо обсудить. Не телефонный разговор. Да и вообще – хочу уже твою рожу увидеть, наконец! Это ты у нас одинокий волк, а я, между прочим, скучаю!

- Я тоже, Паш, без вранья.

- Ну конечно, как-то слабо верится…

- Я серьезно. Можешь не верить, конечно, но я говорю правду.

- Ладно, верю. Как ты вообще в целом? Все нормально?

- В целом все прекрасно, волноваться не о чем.

- А в частности?

- В частности тоже неплохо, - усмехнулся Мирослав. – Ну, почти.

- Ясно, ясно, опасная зона. Слушай, я, конечно, знаю твой характер, но, надеюсь, ты понимаешь, что в любой момент, если вдруг случится что-то серьезное, ты можешь без колебаний обратиться ко мне за помощью? Твои напыщенные мозги это осознают, а?

- Осознают, - тихо сказал Мир. – Спасибо, Паш, я очень ценю твою дружбу, можешь мне поверить. Я пока немного могу сделать, но если вдруг что, всегда помогу, чем смогу. Надеюсь, ты тоже понимаешь это.

- Я-то понимаю, а вот ты, мне кажется, не очень. Ты же ненавидишь напрягать кого-либо. Но вообще напрягать – это не твоя тема. Ты слишком умен, чтобы быть кому-либо в тягость. Пойми это, ладно? Мне тогда будет гораздо легче жить.

- Тебе? – с легким смешком спросил Мирослав. – Хорошо. Ради тебя – так и быть.

- Вот и славно. Уже от сердца отлегло.

- С тобой не соскучишься.

- А ты думал. В отличие от некоторых, я с годами только молодею.

- Я рад это слышать.

После разговора с Пашей Мирославу стало гораздо легче на душе. Тот нестерпимый груз боли и унижения, с которым он безуспешно боролся все это время, был теперь уже как будто не таким тяжелым. Во всяком случае, ему теперь было гораздо легче дышать и даже думать.

570 непрочитанных сообщений все еще висели в строке уведомлений. Мирослав открыл их, быстро пробежал глазами.

Все это были сплошные мольбы. Мольбы о прощении. Разные сочетания одних и тех же слов, не затронувших в его душе ни единой ноты.

«Прости меня».

«Пожалуйста, прости меня».

«Прости, умоляю!»

«Я чертов урод, сделай со мной, что хочешь, только прости!»

«Пожалуйста, Мир…»

«Что мне сделать, чтобы ты перестал меня ненавидеть?»

И последнее сообщение, отправленное всего пару часов назад:

«Просто скажи, есть ли вообще у меня шанс, что ты когда-нибудь простишь меня?»

- Нет, - вслух сказал Мирослав и, открыв настройки, одним кликом удалил сразу все сообщения. Не только последние, а вообще все, в том числе и те, которые раньше держал из уважения к остроумию Аксенова. Уважения? Сейчас он об этом даже не вспомнил.

Покончив с этим, он бросил телефон в угол дивана и отправился на кухню. Он был страшно голоден, и тот факт, что он ощущал это, казался ему хорошим признаком. Но до полного исцеления еще было очень далеко. Вернее сказать, полное исцеление было совершенно невозможно без помощи того, из-за кого в нем вообще возникла необходимость. Но для Мирослава было огромным благом то, что он не знал этого.

========== Уравнение №9 ==========

Казалось, будто сам Господь над ним смеется.

Даже после всего случившегося Мирославу было отказано в столь необходимых ему покое и одиночестве. Теперь каждый раз, выходя из дома, первым, кого он видел, был Аксенов – его бледное, изнуренное лицо с неестественно огромными запавшими глазами, смотревшими на него с болезненной мольбой и совершенно несвойственным ему безгласным отчаянием, которое Мирослав упорно отказывался замечать.

Со временем он, конечно, понял, что Ильей двигало раскаяние, но поначалу ему становилось дурно от одного только его вида, так что энергии на осознание всего остального просто не оставалось. Но даже когда он разглядел на его лице весь этот ад, ничто в нем не дрогнуло и не смягчилось. Ему было все равно, боль и раскаяние Аксенова не произвели на него ни малейшего впечатления, хоть он и отметил про себя, что это было довольно странно со стороны этой личности: так унижаться и вообще сожалеть о чем-либо.

Но и только; о том, чтобы заговорить с Аксеновым и как-то ободрить его, он даже не думал и, стоит признать, имел на это полное право. Он был уверен, что избалованному щенку быстро надоест так опускаться перед ним, безродным мусором, и он скоро оставит его в покое. Однако его ожидания не оправдались.

Прошло три дня, пять дней, полторы недели, а Аксенов все еще караулил его подъезд, будто брошенный пес, не способный забыть хозяина. И как он был ненавязчив в своем ожидании – в это прямо-таки с трудом верилось! За все время он ни разу не позвонил в домофон, не говоря уж о том, чтобы проникнуть в подъезд и постучать прямо в квартиру, хотя при желании он мог это проделать тысячу раз.

Нет, он просто ждал: молча и терпеливо и всякий раз с болью смотрел на Мирослава, когда тот выходил куда-либо по делам. И точно так же встречал его по возвращении: тихо и смиренно, не останавливая, не пытаясь заговорить, но с упорством, которому оставалось только изумляться.

И в итоге ему удалось добиться двух вещей. Первая: тот непреодолимый физический страх, что испытывал к нему Мирослав, постепенно затих. Они сталкивались так часто, что брюнет, сам того не осознавая, убедился в его адекватности и в том, что, по крайней мере, в трезвом состоянии он его не тронет.

И вторая: равнодушие Мирослава, в конце концов, дало трещину.

Правда, не совсем так, как можно было ожидать. Он просто начал злиться. Если поначалу он игнорировал Аксенова почти без усилий, то теперь так уже не получалось. Вместо страха пришли гнев и раздражение, бороться с которыми было еще труднее. Ему действовало на нервы каждый раз, выходя из дома, натыкаться на эту ненавистную физиономию, которую вообще-то он мечтал как можно скорее забыть.

Однако в глубине души он понимал, что злость была лишь защитной реакцией. Защитной реакцией против сочувствия, которое весьма успешно вызывал в нем Аксенов. Ведь Мирослав по натуре не был ни жестоким, ни мстительным, и столь отчаянное желание добиться его прощения не могло не вызвать у него какого-либо отклика, и вот этот-то нарождающийся отклик и приводил его в бешенство, так как он абсолютно не хотел прощать Аксенова, пусть тот и выглядел ужасно, как никогда.

Мирослав чувствовал, что если простит его, начнет презирать самого себя, да и потом: сомнения все еще оставались, хотя каждый раз, глядя на лицо Аксенова, он ловил себя на мысли, что такой убийственной боли и пустоты он не видел никогда еще в жизни. Но это злило его только еще больше.

О том, чтобы вступить с Ильей в разговор, он пока даже не думал, хоть и чувствовал, что если так пойдет и дальше, ему все-таки придется это сделать. Существовал, конечно, и другой выход: переезд, но у него была оплачена аренда еще на полтора месяца вперед, и, кроме того, не было никакой гарантии, что Аксенов не сможет найти его новое местожительства, поэтому устраивать такую суету было совершенно неоправданной тратой средств и энергии.

Таким образом, оставалось только ждать. Ждать неведомо чего и тихо сходить с ума от злости.

Между тем вторая неделя каникул подходила к концу, когда ударили морозы. До сих пор тоже было далеко не тепло, но все же довольно терпимо для московского января, а тут зима, наконец, показала свои когти, и мир закостенел в свирепой стуже. В пятницу утром по радио выдали неутешительный прогноз: - 20 градусов, а за окнами было так тихо, что казалось, будто весь мир застыл, пораженный этой новостью.

Мирослав с раздражением отметил, что его очень интересует вопрос: пришел сегодня этот придурок или нет. Он надеялся, что в такой мороз тот решил сделать себе выходной, не хватало еще, чтобы его труп нашли в непосредственной близости от его квартиры. Вообще-то ему не нужно было никуда выходить, но он решил таки сбегать в магазин за чем-нибудь сладким и заодно проверить, явился Аксенов на свой пост или нет (к сожалению, окна Мирослава выходили на противоположную от подъезда сторону). Последний вариант привел бы его просто в небывалый восторг.

Но, к сожалению, мечтал он напрасно. Аксенов был на месте. Как обычно, в нескольких метрах от подъезда, с покрасневшими щеками и слезящимися от холода глазами, но такой же упорный и заброшенный, как и во все эти дни. При виде Мирослава он слегка встрепенулся, но не подошел, ничего не сказал, просто молча посмотрел: все с той же грустью и тоскливой мольбой в глазах.

С трудом сдержав нервную ругань, Мирослав быстро отвернулся и торопливо зашагал в сторону магазина.

Идиот! Придурок! Тебе делать больше нечего?! Хочешь мерзнуть - мерзни! Мне все равно! Мне вообще плевать!

Когда он вернулся, Аксенов все еще был у подъезда. Мирослав заставил себя не смотреть в его сторону. Чтобы не сдаться. Чтобы чертова жалость не взяла верх.

Дома он первым делом направился к компьютеру и включил «Ведьмака» - единственную игру, которая более-менее увлекала его.

Вообще он очень редко играл в компьютерные игры, у него просто не было времени, но сейчас это было единственное, что могло ему помочь. Помочь перестать думать о том, что если он всего за пятнадцать минут пребывания на улице продрог чуть ли не до костей, то что будет с этим придурком, если он простоит у подъезда весь день. Нет, он не хотел об этом думать. Это, блин, совершенно его не касалось!

Игра не подвела. Мирослав быстро втянулся, и часы полетели незаметно, как во сне.

Стемнело в этот день очень быстро, уже в пять часов за окнами было черно, как в полночь. А еще чуть позже началась метель: шумная, бурная, с тоннами сверкающего снега, на который было приятно смотреть только из окна хорошо прогретой комнаты.

В первую секунду Мирослав обрадовался: ну теперь-то Аксенов точно уберется восвояси, если, конечно, не соизволил сделать этого раньше. Но спустя какое-то время его вдруг охватила паника: с какой-то почти сверхъестественной уверенностью он осознал, что Аксенов все еще был там, стоял, задубевший, у подъезда, и дышать ему, возможно, оставалось считанные секунды.

Мирослав и сам не знал, откуда к нему пришла эта убежденность, он и не спрашивал, он просто знал, что это так, и, к сожалению, не мог позволить себе бездействовать. Выйдя в подъезд, он еще слабо надеялся, что, может быть, ошибся, что Аксенов не настолько ненормальный, но стоило ему оказаться на улице, как все мысли вылетели у него из головы, будто перепуганные птицы.

Безумный холод мгновенно ворвался к нему в легкие, а ледяные комья снега впились в лицо и шею, будто разъяренные осы. Мирославу понадобилось некоторое время, чтобы приспособиться к этой кошмарной атмосфере. Затем он осторожно, чтобы не споткнуться, подошел к краю подъездной площадки и вгляделся в темноту.

В первый момент ему показалось, будто поблизости никого нет, но, посмотрев вправо, он понял, что его уверенность его не обманула.

Да, как ни страшно было это осознавать, Аксенов все еще был здесь. Неподвижный, будто камень, он сидел на ступеньках крыльца и самым скверным образом походил на призрака. Вся правая сторона его тела была покрыта снегом, будто огромной белой шубой, а левая казалась синей и безжизненной, так что на нее было страшно смотреть.

Мирослав внезапно осознал, что больше не чувствует ни малейшей злости. Хуже того, ему хотелось рыдать: дико и безумно, в агонии жутчайшей истерики. Положив руку на плечо Аксенова, он вздрогнул всем телом. Тот казался абсолютно и безнадежно ледяным. Смертельно ледяным.

Мирослав с силой толкнул его:

- Эй, - его голос предательски дрогнул. – Аксенов… Аксенов, ты там живой вообще? Ты слышишь меня, черт тебя подери??? Ты что, весь день тут проторчал?! Придурок! Какой же ты придурок…

Ему показалось, что голова Аксенова слабо дернулась. Наклонившись, Мирослав закинул его руку себе на плечо (как он уже это делал однажды) и кое-как поднял на ноги.

- Зачем я это делаю? Придурок, ты можешь объяснить, зачем я это делаю?

- Потому что ты добрый, - еле слышно прошептал Аксенов и болезненно закашлялся: кашель был самый что ни на есть отвратительный.

- Давай, шагай, - сказал Мирослав, кое-как открывая дверь домофона. – Ты сейчас тяжелый, как десять тонн, я тебя просто не донесу. Хочешь жить, тащись хоть немного.

Аксенов был в ужасном состоянии, но все-таки помогал Мирославу, как мог, и это чувствовалось. Ощущение дежавю было просто убийственным, но Мирослав понимал, что дорога назад оборвалась в тот самый момент, когда он решил проверить, жив еще этот придурок или нет.

Дома он сразу повел Аксенова на кухню и, усадив на стул, поставил на газ воду. Сердце колотилось у него в груди, как бешеное, и он не совсем понимал, почему: то ли от страха, что он вновь наступил на те же грабли, то ли просто от затраченных усилий. Скорее всего, дело было и в том, и в другом.

Снег, облепивший Аксенова прочным панцирем, вскоре начал таять и неспешно стекать прямо на пол. Мирослав решил не обращать на это внимания: потом все вытрет, когда отправит этого идиота домой. Если отправит, конечно…

Вид у Аксенова был тот еще. Волосы заиндевели, кожа была нездорово бледной, почти белоснежной, глаза - красными, воспаленными, а губы по краям точно были обведены ярким синим маркером. Похоже, он действительно едва не замерз насмерть. Он сидел, опустив голову, но Мирослав видел, что его челюсть то и дело мелко вздрагивала, видимо, холод только-только начал отпускать его. Это была та еще картина.

- И чего ты хотел этим добиться? – угрюмо спросил Мирослав, настороженно следя за Аксеновым. – На дворе нешуточный мороз. Тебе жить надоело?

- Ничего бы со мной не стало, - слабым, но, как всегда, упрямым голосом сказал Илья. – Я бы не умер, поверь. А если бы и так, ну и похуй. Мир бы не много потерял.

- Меня уже тошнит от твоих матов! – Мирослав раздраженно отвернулся. – Неужели нельзя хотя бы раз высказаться нормальным языком? Хотя что с тебя взять. Похуй, говоришь? Тебе, может, и да, а сколько проблем это доставило бы мне, ты подумал? Само собой, нет.

- Говорю же, я бы не умер. Хотя бы ради того, чтобы еще больше не испортить тебе жизнь.

- Какое благородство! Господи… Как же ты меня достал.

- Мир, - впервые за все время Аксенов поднял на него глаза, - ты был прав тогда. Я действительно в итоге понял, какое я чмо, но, похоже, слишком поздно.

Мирослав ничего не ответил. Взгляд Аксенова буквально пригвоздил его к месту, столько в нем было боли, тоски и какой-то пустой, холодной обреченности.

- Я даже больший идиот, чем ты обо мне думаешь.

- Даже не собираюсь спорить, - Мирославу почему-то было тяжело смотреть в эти глаза. – Блин, Аксенов, я тебя совершенно не понимаю! Ты как-то сказал, что не знаешь никого страннее меня, а я могу сказать ровно то же самое о тебе. Давай начистоту: ты ведь получил, что хотел? Ты даже представить себе не можешь, что для меня это значит, но ты победил. Мои поздравления, кстати говоря! Твое проклятое желание осуществилось, можешь гордиться собой. Но я не понимаю, что тебе сейчас-то от меня надо? Ты взял, что хотел, спрашивается, что еще тебе нужно? Какой еще интерес я для тебя представляю? Не ты ли говорил, что как только все произойдет, ты просто забудешь обо мне?

- Я так говорил, потому что ни черта не понимал.

- А я и сейчас ни черта не понимаю! Ты сделал со мной то, после чего я уже не смогу жить, как нормальный мужчина. Унизил так, что хуже уже просто быть не может. И после всего этого еще и не даешь забыть о себе. Что, черт возьми, тебе надо?

- Я хочу, чтобы ты попытался простить меня.

- Да зачем тебе это надо? Кто я вообще такой? Разве ты не получил, что хотел? На кой черт тебе мое прощение?

- Я только думал, что хотел этого, а на самом деле хотел совсем другого.

- Как это понимать? Ты можешь объяснить по-человечески?

Аксенов снова опустил глаза:

- Когда я в первый раз тебя увидел, со мной произошло что-то странное. Все изменилось, стало каким-то другим, и чуть позже я понял, что думаю о тебе не переставая, как не думал еще ни о ком никогда. Я решил, что это просто желание, что как только я пересплю с тобой, все пройдет, и я снова стану самим собой. Но после той ночи я понял, что ошибся. Это была не просто похоть, - он ненадолго замолчал, а потом твердо и решительно закончил, - это была любовь. Любовь с первого взгляда.

Мирослав, наверное, целую минуту обдумывал услышанное, а затем расхохотался. Громко и дико, в совершенно несвойственной ему манере, пока на глазах у него не выступили слезы, а в боку не закололо.

- Любовь? Ты вообще, что ли, ненормальный?! То есть ты хочешь сказать, что влюбился в меня, но не понял этого?

- Именно так, - невозмутимо сказал Аксенов.

Мирослава снова пробил истерический хохот:

- Ты больной! Ты совершенно больной!

- Возможно.

- Идиот! Какой же идиот… И это ты говоришь мне в свое оправдание?

- Нет. Я прекрасно понимаю, что моя вина слишком велика, чтобы тут можно было оправдываться.

- О Господи, - Мирослав тяжело откинулся на спинку стула. – И почему ты не влюбился в кого-нибудь другого, а?

- Я не мог. До тебя со мной никогда такого не происходило. Ты первый, кого я полюбил, и думаю, что и последний.

- Заткнись, Аксенов! Я тебя умоляю, закрой свой рот! Полюбил… Господи. Как только наглости хватило. Все, я вижу, ты уже отогрелся, давай, вставай и вали домой. И чтоб больше я тебя у своего подъезда не видел!

- Эй, не надо гнать меня, - тихо сказал Илья. – Мы еще не договорили.

- Да о чем нам еще говорить?

- Ты простишь меня? Вернее, попытаешься простить?

Мирослав понимал: если он скажет «нет», Аксенов, скорее всего, еще не скоро уйдет. Поэтому он со вздохом сказал:

- Хорошо, попытаюсь. Этого достаточно?

- Ты решил уволиться, да?

- Я еще ничего не решил, не до того было.

- Не увольняйся. Я даю слово, что никогда больше не буду тебя преследовать. Ты можешь спокойно оставаться. Все, что мне нужно, это хотя бы иногда видеть тебя вне школы. Просто быть рядом. Хотя бы недолго. Но если ты не захочешь, я не буду настаивать. Но не уходи из школы. Это все, что у меня осталось.

- Да что с тобой не так? – Мирослав смотрел на Аксенова почти в изумлении. – Совсем свихнулся.

- Да, я прямо-таки помешан на тебе, - с грустной усмешкой сказал Илья. – Обещай, что не уволишься.

- Я не собираюсь тебе ничего обещать.

- Тогда просто подумай.

- Хорошо.

- Договорились. Прости, что так напряг, - он встал и несмело взглянул на Мирослава. – Я сделаю все, чтобы ты забыл о том, что тогда произошло.

- Для начала просто исчезни, - сказал Мирослав, указывая рукой на дверь.

Аксенов покорно вышел в прихожую. На пороге не выдержал и снова бросил неуверенный взгляд на Мира.

- Чего еще?

- Тебе тогда было очень больно?

- Аксенов, иди уже.

- Я бы никогда этого не сделал, если бы понимал, что чувствую к тебе на самом деле. Даже несмотря на тонну алкоголя внутри.

- Значит, если бы этих чувств не было, ты бы сейчас был совершенно спокоен? – презрительно спросил Мирослав. – Уже забыл бы обо мне?

- Не знаю. Возможно.

- Чего-чего, а честности тебе не занимать.

- Но я уверен, что никогда бы так сильно не хотел того, кого бы не обожал до безумия.

- Ох, и повезло же мне.

- Я постараюсь, чтобы так оно и было.

- Ты идиот.

- Я сказал тебе об этом с самого начала.

- Я это оценил, можешь поверить.

Их взгляды слишком долго не разрывались, и Мирослав внезапно осознал, что это как-то странно на него влияет: усыпляюще и даже как будто… расслабляюще?.. Чтобы не выдать себя, он выразительно посмотрел на дверь.

- Просто знай: это была не шутка, - сказал Аксенов, выходя на лестничную площадку.

- Насчет чего?

- Насчет того, что я люблю тебя. Я еще никогда в жизни не был так серьезен. А если уж такой, как я, полюбил, то это явно навсегда, - он улыбнулся почти с нежностью, став раз в двадцать красивее, чем обычно. – Все будет хорошо, Мир. Я докажу, что мне можно доверять. Я все исправлю. Спокойной ночи.

И он ушел.

А Мирослав еще долго приходил в себя после этой очаровательной угрозы. Он был вне себя от ярости, но и не мог спорить с тем, что после разговора с Ильей та кошмарная, изнуряющая пустота, что терзала его все эти дни, значительно ослабла и уже не давила на него так безжалостно. Чувство униженности и никчемности также заметно притупилось, и ему уже не было так больно думать о завтрашнем дне.

По крайней мере, за это он мог быть благодарен Аксенову, хоть и не сомневался, что плата за это мимолетное облегчение будет очень высокой.

========== Уравнение №10 ==========

Мирослав и сам не заметил, как каникулы закончились и пришло время возвращаться на работу. Решение об увольнении все еще было в силе, но ему настолько не хотелось сейчас что-либо менять, погружаться в поиски новой работы и все сопутствующие этому шагу нюансы (собеседования, адаптацию в новом коллективе и даже, возможно, переезд), что он решил потянуть еще какое-то время. Вообще-то его далеко нельзя было назвать мальчиком-одуванчиком, привыкшим к легкой и стабильной жизни, но после великолепного Нового Года, устроенного ему Аксеновым, все его моральные силы уходили на то, чтобы просто-напросто не свалиться в пучину безнадежной депрессии, а на все остальное энергии уже просто не хватало.

Однако сдаваться и безвольно плыть по течению он тоже не собирался. Аксенову удалось внушить ему некоторое доверие в их последний разговор, но едва ли это доверие можно было назвать всецелым. Мирослав знал: если еще хоть раз Илья взбесит его, сделает что-то, что вызовет в нем страх или усугубит его эмоциональное состояние, ему уже не придется прилагать никаких усилий, чтобы уволиться: он сделает это сейчас же и без всяких колебаний.

Но пока ничего подобного не произошло, он решил бездействовать. Ему было стыдно за свою слабость, ведь он почти не сомневался в том, что лишь оттягивает неизбежное, но он просто не мог. У него не было сил предпринимать что-либо заранее.

Конечно, в немалой степени Аксенову удалось его успокоить. Несмотря на отсутствие всяких гарантий, Мирослав был уверен, что взять его силой Илья уж точно никогда больше не попытается, во всяком случае, в трезвом состоянии, но разнообразных, незначительных выходок с его стороны он не исключал и знал, что первая же из них заставит его действовать без промедления. Другими словами, теперь все зависело только от Аксенова, о чем тот, естественно, даже не подозревал.

Возвращение к работе, как ни странно, оказало благотворное действие на Мирослава.

Радость учеников при встрече с ним, мирная документационная возня, привычное и близкое сердцу дело - все это помогло ему отвлечься от тупой, зыбкой боли внутри и сосредоточиться больше на настоящем, чем на прошлом. А так как все эти занятия, к тому же, нисколько не угнетали его, а наоборот, были понятны и легки, он вскоре почувствовал себя почти совсем хорошо.

С Аксеновым в понедельник они не виделись. У 11-ого «А» не было в этот день математики, а случайных встреч, к счастью, не произошло.

Илья не звонил и не писал, и это одновременно и радовало, и напрягало Мира, так как он неплохо знал своего противника, и эта тишина казалась ему весьма зловещей. Как он и ожидал, вторник вполне возместил маленькое послабление первого дня недели. Ему предстояло целых две алгебры с 11-ым «А», и он не без тревоги шел из учительской в класс, зная, что некто глубоко ему неприятный, скорее всего, уже ждет его там.

Старшеклассники встретили его не менее радостно, чем малыши из пятых классов, но выразили это, конечно, не так бурно. Аксенов невозмутимо сидел на своем месте и с самым наглым видом читал что-то в телефоне. Похоже, ему не было ни малейшего дела до того, что уже прозвенел звонок и телефон вообще-то следовало бы убрать.

Именно в эту секунду Мирослав со всей ясностью осознал одну вещь: он действительно имел дело с незаурядным умом. Ничего лучшего Аксенов сейчас просто не смог бы сделать.Посмотри он, как обычно, на Мирослава своим нездорово-жадным взглядом, тот мгновенно пожалел бы о том, что находится сейчас здесь, а не в кабинете директора с заявлением об увольнении в руках. Но увидев, что Аксенов не обращает на него никакого внимания, он сейчас же почувствовал себя лучше и начал занятие почти без всякого напряжения.

За все два урока Илья посмотрел на него всего раз или два и то мельком, когда Мирослав был увлечен объяснением новой темы и сам практически не замечал его. Все прошло даже спокойнее, чем можно было ожидать, учитывая ту кошмарную электрическую нить, что натягивала нервы обоим парням во все время их пребывания в одном помещении.

Когда сдвоенный урок закончился, и 11-ый «А» покинул класс, Мирослав понял, что если так пойдет и дальше, он, в принципе, сможет остаться в «Возрождении» и даже чувствовать себя более-менее свободно. И все-таки его поражало то, что Аксенов – этот мерзкий, эгоистичный наглец, не привыкший считаться с чужими чувствами и вообще думать о ком-либо еще, кроме себя, при желании мог быть настолько гуманным и тактичным! Мирослав никогда бы не поверил, что в одной душе может скрываться столько противоречивых сторон: и темных, и светлых, казалось бы, совершенно несовместимых и полярных!

Но это, конечно, не сильно изменило его мнение об Аксенове. Один маленький белый мазок не мог перекрыть тонну маслянистой черноты, которой было залито его сердце. И в этом не было его вины, так как не он обрушил туда эту тонну.

На следующем уроке – а это была геометрия с 6-ым «Б» - случилось то, к чему Мирослав бессознательно готовился уже достаточно долго и, увы, не напрасно. Аксенов, наконец, не выдержал и написал ему. Ученики в это время как раз решали закрепляющие примеры, и ничто не мешало Мирославу прочитать сообщение. Как ни странно, оно весьма позабавило его. Аксенов просто написал: «Как дела?» Усмехнувшись, Мирослав напечатал:

«Не ожидал от тебя столь банального вступления».

Ответ последовал незамедлительно:

«То есть ожидал, что я вообще напишу?»

«Скорее, был готов к этому».

«Звучит как-то не очень».

«Уж как есть».

«Думаю, ты мне врешь. Скорее, ты с нетерпением ждал, когда я напишу, и сейчас там прыгаешь от восторга».

У Мирослава глаза на лоб полезли. Он чуть не рассмеялся.

«Я смотрю, кто-то дико высокого мнения о себе».

«Нет, просто этот кто-то пытается развеселить тебя».

И сразу следующая:

«Что скажешь, я успешно действую?»

«Довольно-таки».

«Ты улыбаешься?»

«Не настолько успешно».

«Злюка».

Мирослав заметил, что большинство учеников уже справились с заданием и кое-кто уже сидел с поднятой рукой.

«Я занят. В ближайшее время не смогу отвечать. Говорю это, чтоб ты не писал тысячу раз «Ответь, сука» или что-то в этом роде. Без обид».

Нажав на «отправить», Мирослав сунул телефон в карман и вернулся к ведению урока. Прочитать ответ Аксенова ему удалось только на перемене, в благостной тишине учительской, где, кроме него, было еще всего несколько педагогов, сосредоточенных на заполнении каких-то бумаг. К его удивлению, без обид все-таки не обошлось.

«Я же сказал, что больше не собираюсь тебя преследовать», - писал Аксенов, и Мирослав почти видел его лицо в этот момент – суровое, упрямое лицо человека, которого не свернуть с его пути.

«Можешь не отвечать хоть неделю, это твое право. Я, конечно, буду пытаться достучаться, но не так, чтобы тебе хотелось меня убить».

«Напиши, как сможешь, мне нужно кое-что спросить».

«Пожалуйста».

Мирослав со вздохом отпил глоток кофе. Поведение Аксенова казалось ему совершенно бессмысленным. Вместо всей этой ерунды не проще было бы просто взять и забыть? Но, по крайней мере, такой диалог не действовал ему на нервы.

«Что ты хотел спросить?»

Ответ пришел так быстро, что казалось, будто Аксенов напечатал его заранее. Не исключено, что так и было на самом деле.

«Давай сегодня увидимся».

«Хотя бы на полчаса».

«Я буду нормально себя вести, обещаю».

Мирослав даже думать не стал, быстро напечатал:

«Уже виделись».

«Я имею в виду: вне школы».

«Я понял. Нет времени».

«А на 15 минут?»

«Ни минуты».

«Все ясно».

И больше Аксенов не написал ни слова.

Мирослав отложил телефон и погрузился в изучение нового бланка по оформлению контрольных работ.

Спустя минуту или две он с изумлением осознал, что его гложет нечто вроде чувства вины, мелькнула даже мысль: может, не стоило так резко, Аксенов ведь сегодня не грубил и был удивительно вежлив? Но это позорное чувство ушло так же быстро, как и возникло. Мирослав без всякого труда вправил себе мозги, и одной мысли «Обиделся – и слава Богу» оказалось ему совершенно достаточно, чтобы выбросить Аксенова из головы.

Домой он вернулся около семи, изрядно усталый, но в прекрасном настроении, неспешно поужинал макаронами по-флотски, заблаговременно приготовленными еще с утра, после чего сел за проверку домашних заданий. Он не посвятил этому занятию и десяти минут, когда раздался короткий звонок в домофон.

Мирослав был в шоке от реакции, которую это в нем вызвало. Сердце обрушилось куда-то в область левой пятки, а правая рука дернулась так, точно кто-то со всей силы ударил его дубинкой по голове. Таким запуганным он не был даже в приюте, и это, конечно, говорило не в пользу того, кто был в этом повинен… В голове пронеслась злая и отчаянная мысль: неужели опять? Звонок между тем повторился, и Мирослав, медленно впадая в ярость, вышел в прихожую.

- Кто?

- Я, - без особой уверенности сказал Аксенов. – Можно в гости?

- Нет. Я же сказал, что у меня нет времени.

- А я не буду тебя отвлекать. Просто посижу немного и уйду.

- Зачем?

- Хочется.

- А мне нет. Всё, Аксенов, прекращай эту ерунду и иди домой!

- Ты зря меня гонишь. Я же не с пустыми руками пришел. Я с тортом.

- Ты что, офигел, что ли? – Мирослав был одновременно и возмущен, и обескуражен. – За кого ты меня принимаешь? Тортом решил купить? Я тебе что, девочка пятилетняя?

- А торт вкусный. Шоколадный, с ореховой присыпкой, несколько часов назад приготовлен.

- Ты слышал, что я только что сказал?

- Дико вкусный. Ты такого еще никогда не пробовал.

- Блин, ладно, заходи!

И Мирослав с силой нажал на разблокировку. В трубке домофона раздался легкий смешок Аксенова.

Дело было, конечно, не только в торте (а точнее, вовсе не в торте), просто Мирослав понял, что сопротивление не имеет смысла, и решил поверить своей интуиции, подсказывавшей ему, что в этот раз бояться Аксенова не стоило. Тот действительно явился с тортом, упакованным в большую золотистую коробку, при виде которой Мирослав не сдержал слабого смешка.

- Ну, ты блин!

- А что? – Илья невозмутимо пожал плечами. – Думаю, пиво тебя бы вряд ли соблазнило.

- Это уж точно, - Мирослав направился на кухню. – Пошли. Сейчас чай будем пить. Коль уж притащился…

Торт действительно оказался «дико вкусным», Аксенов не соврал. Сочный, с вкуснейшим шоколадным бисквитом и легчайшим белым кремом – он напоминал рай, тающий прямо на языке. Тут не было никакого сравнения с теми дешевыми сладостями, к которым привык Мирослав. Лакомство богачей – вряд ли это можно было назвать как-то по-другому.

Аксенов был очень тих и ненавязчив. Спокойно ел свой торт, лишь изредка бросая на Мирослава внимательные взгляды. Но Мирослав никогда не успевал поймать их, парень опускал глаза всякий раз, как он обращал на него внимание. И это тоже было с его стороны немалым жестом деликатности и понимания.

Когда чаепитие подошло к концу, Мирослав насколько мог небрежно произнес:

- Мне надо тетрадки проверять. Если хочешь, можешь посидеть еще немного. А если нет, путь свободен.

- Я посижу, - тихо сказал Аксенов.

- Тогда пошли в комнату, - сказал Мирослав, вставая. – Чашки не трогай, - добавил он, заметив, что Аксенов собирается отнести все в раковину (это надо же!). – Я сам потом помою. И спасибо за торт. И впрямь нереально вкусный.

- Я рад, что тебе понравилось, - сказал Илья, направляясь вслед за ним в комнату. – Я еще как-нибудь принесу.

- Не надо. Это уже будет слишком.

В комнате Мирослав сразу сел за стол и, включив светильник, вернулся к проверке тетрадей, в то время как Аксенов сел на диван и, удобно развалившись, принялся задумчиво рассматривать комнату.

- У тебя очень маленькая гостиная, - вынес он, наконец, суровый вердикт.

- Я знаю, - с внутренней усмешкой сказал Мирослав.

- Но уютная. Мне здесь нравится.

- Счастлив это слышать.

Несмотря на то, что Мирослав по большей части смотрел только в тетради, краем глаза он одновременно следил и за Аксеновым, и в какой-то момент ему стало ясно, что тот перестал замечать в комнате что-либо еще, кроме него. Мирослав посмотрел на него в ответ, и на этот раз Илья не отвел глаз. Он смотрел так странно и пристально, с таким жадным, неукоснительным вниманием, что Мирославу, как обычно, стало слегка не по себе. Он вновь вернулся к тетрадкам.

- Может, телевизор посмотришь?

- Зачем?

- Ну, чтобы не скучно было.

- Мне и так не скучно.

- Но и не интересно.

- Очень интересно.

Мирослав устало повел плечами:

- Прям интрига. И что же во мне такого интересного?

- Всё.

- Да ладно?

- Ага.

Взгляд чувственных, серых глаз действовал все глубже и сильнее, и Мирослав, не найдя более достойного выхода, швырнул Илье несколько тетрадок и запасную красную ручку.

- Давай, помогай. Для тебя это вообще детский сад. Упражнения на последней странице.

Аксенов послушно взялся за дело. Некоторое время стояла полная тишина.

- Господи, какие тупые, - пробормотал вдруг Илья, с раздражением что-то зачеркивая. – Не понимаю, как можно быть настолько безмозглыми!

- Ну, не всем же дано решать в уме уравнения с четырехзначными числами, - с усмешкой сказал Мирослав. – Спокойнее. Ставь оценки адекватно.

- Не представляю, как ты это терпишь. Я бы им всем уже головы переломал.

- Надеюсь, ты не собираешься в учителя идти?

- Вот уж нет!

- Тогда все в порядке.

Аксенов взглянул на Мирослава с невольной улыбкой, после чего вернулся к проверке.

- На самом деле математика никогда мне не нравилась.

- Почему?

- Слишком легкий предмет, хотя, конечно, не настолько примитивный, как все остальные. Мне не нравится ее предсказуемость. Раз, два – и все уже решено. Скучно.

- Наверно, ты один из немногих во всем мире, кто так считает.

- Может быть. Конечно, есть уравнения, в которых действий целая пропасть, но и они для меня слишком легки. Это очень увлекательная вещь, но быстро решаемая. Если бы было уравнение с бесконечным количеством действий, которое можно решать до помутнения рассудка, я был бы счастлив. Меня бы затянуло так, как еще ни одна игра не затягивала.

- А жизнь тебе на что? – усмехнулся Мирослав. – Чем не уравнение длиною в век?

- И правда, - Аксенов отложил ручку и с задумчивым видом посмотрел на Мирослава. – Если так подумать, то числа – это люди, знаки – их принципы жизни, действия – решения, которые они принимают, а ответ – итог, к которому приходят. То есть смерть.

- Ну, ты и загнул. Уже поздно, философ. Тебе домой не пора?

- Намек понятен, - сказал Аксенов, вставая. – Вот ты какой. Поел торта и сразу гнать.

- Чего? – возмутился Мирослав, тоже поднимаясь с места. – Во-первых, я не гнал. А во-вторых, я съел всего два куска, большая часть осталась, и ты ее сейчас заберешь!

- Еще чего! – рассмеялся Аксенов. – Не смеши меня. И не злись. Я же просто шучу.

- Да в курсе я, - устало сказал Мирослав. – Ты пошутил, я поддержал, что непонятного?

- Ты прав, я задержался, - сказал Илья, направляясь в прихожую. – Нельзя тебя так парить.

- Да ладно уж…

- Хочешь сказать, я тебя не достал?

- Достал.

Аксенов снова рассмеялся – смех делал этого засранца просто восхитительным!

- Я так и думал.

Одевшись и уже стоя на пороге, Илья взглянул на Мирослава с какой-то странной самоуверенно-нежной улыбкой и тихо сказал:

- Не знаю, что там будет дальше, но я хочу, чтобы цифра 5 всегда была в уравнении моей жизни.

- Почему именно 5? – недоуменно спросил Мирослав.

- Потому что она означает тебя.

- Но что объединяет меня и цифру 5?

- Ну, ты же отличник, - пожал плечами Аксенов. – У тебя всегда всё на 5.

- Что за бред? – скривился Мирослав. – Всё, Аксенов, давай, топай!

- Топаю, топаю, - засмеялся Илья, выходя из квартиры. – Обожаю цифру 5!

Захлопнув дверь, Мирослав медленно прошел на кухню, увидел недоеденный торт, неубранные чашки и ни с того ни с сего улыбнулся. Искренне, по-доброму, без всякого отчаяния. Ему было удивительно хорошо в эту минуту, так хорошо, как не было уже очень-очень давно. И презирать себя за это он не стал. По крайней мере, в этот раз.

========== Уравнение №11 ==========

Время со свойственной лишь ему неукротимостью продолжало свой неутомимый ход, оставляя позади неделю за неделей, и в какой-то момент Мирослав осознал, что в нем почти не осталось раздражения к человеку, который, как он думал, всегда будет его худшим врагом. Упорство Аксенова, в конце концов, взяло свое, и Мирослав перестал испытывать к нему непреодолимый страх и отвращение, которые раньше делали их общение практически невозможным.

Хотя это не означало, что страха совсем не осталось. Прошло еще не так много времени с той кошмарной Новогодней ночи, и до полной открытости еще было очень далеко, но, по крайней мере, Мирослав больше не относился к Илье, как к худшему представителю рода человеческого, а это уже было немалым прогрессом.

Впрочем, все обстояло не так уж и печально. Терпение и настойчивость Аксенова поспособствовали возникновению между ними более-менее крепкой дружеской связи, а это, в свою очередь, привело к тому, что они начали лучше узнавать друг друга.

Мирослав со временем понял, что имел дело вовсе не с безнадежным отморозком, как он думал вначале, а с весьма неплохим парнем, который был просто страшно избалован, и от того все благородные черты, присущие его характеру, были задавлены и не находили себе выхода. Аксенов же, общаясь с Мирославом, начал по-другому смотреть на многие вещи и волей-неволей становиться лучше – просто под воздействием благотворного влияния, которое раньше ему было совершенно неведомо.

О любви они больше не говорили. Мирослав вообще не воспринимал эту тему всерьез, а Аксенов понимал: чтобы вновь заикнуться о своих чувствах, ему придется приложить еще массу усилий, и первое, о чем он должен был сейчас забыть, это нетерпение.

Но сдаваться он не собирался, и достигнутого уровня ему, конечно, было недостаточно. В духовной сфере он, в принципе, не испытывал никакого голода, но физическая пребывала в страшной нужде, доводившей его порой чуть ли не до отчаяния. Ему оставалось только надеяться, что Мирослав однажды оттает настолько, что сам захочет (а он мечтал, чтобы тот захотел этого не меньше, чем он) принадлежать ему всецело. Но ошибка, совершенная им в Новогоднюю ночь, была слишком велика, чтобы рассчитывать на это в ближайшем будущем, поэтому он готов был ждать сколько угодно.

Как-то раз на перемене, сидя за столом в учительской и приводя в порядок бумаги в своей рабочей папке, Мирослав получил от Ильи следующее сообщение:

«Ты все еще боишься меня?»

Не нужно было уточнять смысл этого вопроса. Мирослав мгновенно понял, о чем шла речь. Неожиданная серьезность Аксенова удивила его, но он решил ответить максимально честно.

«Как тебе сказать. Вроде бы нет, но и не совсем да».

«Объясни».

«Я не боюсь тебя, пока ты трезв. Но если вдруг тебе приспичит напиться, и ты явишься ко мне в таком состоянии, я не знаю, будешь ли ты вести себя адекватно».

«То есть ты думаешь, если я напьюсь, то перестану себя контролировать?»

«Именно так».

Ответа не было дольше, чем обычно.

«Разве я не говорил, что не трону тебя в любом состоянии, даже с тонной алкоголя внутри?»

«Я помню. Я честно ответил на твой вопрос, Илья. Принимай это, как хочешь».

«Ладно. Ты прав, я все понял».

Мирослав не стал ничего отвечать. Ему было несколько не по себе после этого разговора, но он не жалел ни об одном сказанном слове. А с какой стати он должен был врать? Ради того, чтобы не обидеть? Такое поведение ему было несвойственно. Если у него спрашивали что-либо серьезное, он всегда отвечал максимально прямо и открыто, иначе он просто не мог. Да и потом, солги он сейчас, это было бы нечестно по отношению к самому Аксенову. А если тот не способен понять этого – что ж, пусть обижается, Мирослав не собирался страдать по этому поводу.

Больше в этот день они не переписывались, что было довольно нетипично для Аксенова, писавшего, как правило, Миру, по меньшей мере, раз в два-три часа. Мирослав поначалу не обращал на это внимания, но вечером, уже по возвращении домой, понял, что ему весьма и весьма паршиво на душе. В кои веки молчание Аксенова действовало ему на нервы, и вскоре он даже начал бороться с желанием написать самому.

С другой стороны, он не видел необходимости винить себя в чем-либо. Он лишь сказал Аксенову правду, и, спрашивается, с какой стати ему было сейчас так неспокойно? Искать ответы на эти вопросы он не хотел, так как не сомневался, что их содержание вызовет в нем еще большее беспокойство.

Поужинав, он какое-то время задумчиво посидел на кухне, после чего встал, вымыл посуду и неспешно направился в комнату. И как раз в этот момент зазвонил домофон. Еще пару месяцев назад это обстоятельство повергло бы Мирослава в отчаяние, но сейчас он едва не рассмеялся. Явился все-таки… Обидчивый.

- Кто?

- Я, - коротко ответил Аксенов и больше не добавил ни слова.

Мирослав слегка удивился, но не придал этому особого значения.

- Открываю.

Сложив руки на груди, он встал перед входной дверью, ожидая появления Аксенова. Тот поднимался удивительно медленно, гораздо медленнее, чем обычно, и как-то подозрительно шумно, словно ему тяжело было переставлять ноги. Но, наконец, дверь открылась, и запоздалый гость ввалился в прихожую.

У Мирослава вся кровь отлила от сердца. Убийственный запах перегара, странные, рассредоточенные движения, полубезумный, горящий взгляд – все говорило о том, что Аксенов был вдребезги пьян! Он был пьян так же, как в ту проклятую, Новогоднюю ночь!

Первой реакцией Мирослава было попытаться вытолкнуть его обратно в подъезд и захлопнуть дверь, но, к несчастью, он не успел. В мгновенье ока Аксенов перехватил его запястья и потащил в комнату. Последние месяца три Мирослав усиленно отжимался по утрам, но сейчас ему стало ясно, что он мог и не стараться – Аксенов все равно был неизмеримо сильнее его, и бороться с ним было совершенно бесполезно.

Это было хуже самого мерзкого кошмара. Хуже всего, что с ним происходило до сих пор. Даже хуже той ненавистной ночи…

- Аксенов, не надо, - чуть ли не в бреду пробормотал Мирослав. – Сволочь, как ты мог? Прекрати… Не делай этого, придурок.

Но тот грубо швырнул его на диван и тут же навалился сверху, сжал запястья и начал медленно наклоняться…

Мирослав уже почти сошел с ума от ужаса, как вдруг Аксенов замер и как-то странно усмехнулся: пьяно, но вместе с тем вполне осмысленно.

- Дурак, - сказал он тихо, с усталой, горькой нежностью. – Я же сказал, что не трону тебя. В любом состоянии.

После чего отпустил Мирослава и тяжело откинулся на диван рядом с ним. Несколько секунд Мирослав не мог двинуться с места, но затем, кое-как придя в себя, со всей силы ткнул Аксенова в бок.

- Эй! – возмущенно вскрикнул тот. – Это еще за что?

- Придурок, - сказал Мирослав, вставая и отходя к окну. – Конченый идиот.

- А что, ты хотел, чтоб я продолжил? – Аксенов пьяно рассмеялся.

- Ты в курсе, что ты тронутый на всю голову?

- Извини, лап. Я просто хотел доказать, что меня не надо бояться. Ни пьяного, ни трезвого. А для этого нужно было хорошенько бухнуть. Чтобы была полная наглядность. Ну, ты понимаешь..

- Ни хрена я не понимаю! Только такой ненормальный, как ты, мог выдумать такое… такое…

- Ну, я же гений, как-никак.

- Ты чертов псих, вот ты кто! Это просто пиздец какой-то!

- Не матерись. Тебе это не идет.

- Помалкивай!

- Я же люблю тебя.

- Заткнись!

- Я не хочу, чтобы тот, кого я люблю, меня боялся.

- Всё, закройся уже!

Мирослав долго молчал, пытаясь успокоиться, хоть как-то прийти в себя после этой гениальной сцены, а когда вновь посмотрел на Аксенова, у того уже слипались глаза, и весь вид выражал полную готовность отправиться в царство морфея.

- Я сегодня весь день бухал, устал жутко, можно переночую у тебя?

- А родители?

- Они сегодня на важном приеме, никто меня не хватится.

Мирослав тяжело вздохнул:

- Ладно, что с тебя взять.

- Спасибо, лап. Спокойной ночи…

Не прошло и двух минут, как он уже тихо сопел в углу дивана, растрепанный, отвратительно пахнущий, но как никогда похожий на ребенка. Мирослав долго стоял над ним, рассматривая его красивое усталое лицо, и думал о том, что вот он – Илья Аксенов, пьяный в дым, лежит перед ним абсолютно беззащитный и едва ли представляющий хоть какую-то опасность. А ведь ему удалось достичь своей цели. У Мирослава больше не было никаких оснований бояться его: ни пьяного, ни трезвого.

Но теперь у него была другая причина для страха. Теперь ничто не мешало ему по-настоящему привязаться к Аксенову, который – хотел он это признавать или нет – действительно ему очень нравился. Именно сейчас этот сумасбродный парень стал для него по-настоящему опасен. Опасен как раз тем, что он перестал его бояться. Теперь ему предстояло быть еще осторожнее, чем до сих пор. Да, гораздо осторожнее.

Утром во время завтрака Аксенов вел себя тихо и явно конфузился по поводу вчерашней своей выходки.

- Ты все еще злишься? – рискнул он, наконец, поднять глаза на Мирослава.

- Да нет, вчера уже вроде всё выплеснул, - ответил тот без особой теплоты.

- Так я доказал?

- Поздравляю, доказал. А теперь попробуй доказать мне, что ты не конченый псих.

Аксенов не выдержал, тихонько рассмеялся:

- Я знаю, что в глубине души ты не считаешь меня таким.

- Да что ты вообще знаешь про глубину моей души?!

- Ну, например, то, что каждый раз, когда ты хочешь поцеловать меня, ты начинаешь гнать меня из дома.

- Да что ты себе вообразил? Давай, доедай быстрей свой бутерброд, и катись!

- Вот-вот! – еще веселее засмеялся Илья. – Я так и знал!

Мирослав невольно тоже улыбнулся:

- Я вообще-то тоже шутить умею. Тебя подвезти?

- Можно. Если не трудно.

- У меня сегодня выходной, так что без проблем.

- Раз выходной, может, сходим куда-нибудь? Потусим?

Мирослав насмешливо воззрился на него:

- Тебе вчерашней тусы мало было?

- Вчера была не туса, а важная миссия.

- Нет, друг мой, никуда мы не пойдем.

- Почему?

- Потому.

- Объясни.

- А еще чего?

Аксенов так яростно упорствовал, что Мирослав не мог смотреть на него без улыбки. Ему было так хорошо с этим сумасшедшим идиотом, что это, наверное, было опаснее всего, что когда-либо происходило с ним в жизни. Да, ему следовало быть максимально осторожным. Максимально. Иначе его ждала власть чувства куда более серьезного и опасного, чем самый жестокий страх.

========== Уравнение №12 ==========

Пашка грянул неожиданно, словно буран в конце апреля. Правду сказать, Мирослав не сомневался, что друг рано или поздно сдержит свое слово насчет приезда, но не ожидал, что это произойдет так скоро, и что тот не соизволит предупредить его о своем визите.

Впрочем, когда они встретились в ресторане Золотого Орла (отеля, где остановился Паша), места какому-либо недоумению совершенно не осталось. Это была радость, знакомая лишь поистине родственным душам.

Завидев друг друга еще издалека, Мирослав и Паша счастливо рассмеялись, совсем как дети, исполнившие свою заветную мечту, а потом долго не выпускали друг друга из объятий – два брата, когда-то жившие под одной крышей и понимавшие и знавшие друг друга лучше, чем иные кровные родственники.

- Блин, ты совсем не изменился! – сказал, наконец, Паша, комично пытаясь сдержать слезы. – Все та же детская физиономия. Ничуть не повзрослел!

- Да прям! Не порть мне настроение, старик. А ты, я смотрю, бороду завел. Не хочешь отставать от моды?

- Кстати, как по-твоему, мне идет?

- Поздравляю, ты один из немногих, кого она не делает похожим ни на викинга, ни на попа.

- Серьезно?

- Идет, идет. Подлецу, как известно, все к лицу.

- Ну раз ты так говоришь, то я могу быть спокоен. А то в последнее время вокруг одни жополизы, уж прости за выражение, никому нельзя верить.

- Да ладно, я все понимаю. Богатый парень.

- Только ты не начинай!

Мирослав усмехнулся:

- Так уж и быть, пощажу тебя.

- Пошли, закажем чего-нибудь и заодно поговорим по-человечески, а то стоим тут, как сироты.

Сравнение оказалось на редкость удачным, и парни рассмеялись, хотя вообще-то смешного тут было не так уж и много.

Сев за столик у окна и заказав чай с блинами, Мирослав и Паша погрузились в долгий и насыщенный разговор о прошлом, настоящем и будущем. Вспоминали тоскливые, полные всевозможных лишений годы в приюте, когда они были единственной опорой друг для друга, рассказывали о настоящем, неизмеримо более счастливом по сравнению с той тяжелой эпохой, связавшей их, тем не менее, навсегда узами крепчайшей и искренней дружбы, благодаря которой они и по сей день могли без колебаний положиться друг на друга. И только после этого речь зашла о будущем. Правда, перед этим Паша ненавязчиво спросил Мирослава:

- Та твоя ситуация, что приключилась в январе, разрешилась уже? Помнишь, ты еще не хотел рассказывать? Сейчас с этим все в порядке?

- Да, - спокойно сказал Мирослав. – Та ситуация уже позади, беспокоиться не о чем. Прости еще раз, что так напугал тебя тогда.

- Проехали. Главное, что сейчас ты в норме. А теперь слушай. В общем, тема такая: мой отец решил дать мне стартовый капитал в три миллиона рублей. Чтобы я мог открыть собственный бизнес: ему все равно, какой именно. Я хочу открыть кафе наподобие KFC, только сделать там совершенно другой интерьер и добавить кучу новых оригинальных блюд. Ты же знаешь, я всегда обожал готовить, в этой сфере у меня целый океан идей. Но, понятное дело, это все не так просто. Мне нужен умный надежный партнер, который, во-первых, не попытается меня кинуть, а во-вторых, поможет разобраться со всеми тонкостями этого дела, например, поможет управлять бухгалтерией (а в математике, как ты знаешь, я никогда не блистал) и прочими организационными моментами. Человек, который будет контролировать весь этот процесс и не даст деньгам уходить сквозь пальцы. А в моем окружении есть только один гений, которому это под силу, и думаю, ты уже понял, кого я имею в виду.

Мирослав закрыл лицо руками:

- Блин, Паш, не надо…

- Что не надо? Без тебя я задохнусь, брат! Ты бы знал, какие упыри сейчас вокруг меня вертятся. Косят под друзей, а сами только и думают о том, чем бы поживиться. Они уверены, что я наивный простак, надуть которого ничего не стоит, а ты же знаешь мой стиль: я всегда поначалу строю из себя лоха, и это помогает мне мгновенно выявить, с кем я имею дело. Нет, есть, конечно, несколько более-менее адекватных пацанов, бывших однокурсников, но опять-таки: ни одному из них я не смогу доверить финансы. Ни в ком я не буду уверен так, как в тебе.

- Блин, я не знаю, что сказать.

- Мирка, ты меня знаешь, я тебе лапшу на уши вешать не собираюсь. Я не знаю точно, как там все пойдет, и первые года два пахать придется нешуточно, но если дело выгорит, мы реально сможем подняться. Потом вообще, может, сеть раскрутим. А уж в прибыли я тебя, конечно, не обижу. Сразу заключим договор, все доходы пополам.

- В этом весь ты, - с усмешкой сказал Мирослав. – Ну с какой стати пополам? Я ведь всего лишь наемная сила. Даже директору столько не платят.

- Ой, да заткнись ты! Наемная сила. Ты мой брат, а не наемная сила! Конечно, пока не раскрутимся, я тебя тоже на мели не оставлю. Меньше, чем в школе, ты точно получать не будешь, это я тебе гарантирую.

- Не надо гнать на мою школьную зарплату, - предупреждающе протянул Мирослав. – Я ею вполне доволен.

- Да я знаю, ты всегда всем доволен. В жизни не слышал, чтобы ты хоть раз жаловался на что-нибудь. Короче, такой вот расклад. Что скажешь?

- Блин, огорошил же ты меня. Идея, конечно, заманчивая: если разумно все обставить, грамотно и без резких движений, то в принципе можно чего-то добиться, но я пока не могу ничего обещать, Паш. Хочешь верь, хочешь не верь, но меня действительно устраивает моя нынешняя работа, и хотя бы этот год я хочу закрыть по всем правилам. Кроме того, какой вообще из меня бизнесмен? Я не имею в этом ни малейшего опыта. И конкретно бухгалтерией я никогда раньше не занимался. Еще не факт, что я буду тебе чем-то полезен.

- А вот это брось, - твердо сказал Паша. – Я абсолютно точно знаю, что ты справишься лучше кого бы то ни было. Но я понимаю тебя. Это серьезное решение, тут не надо спешить. В общем, смотри: я собирался начать всю эту движуху сразу после твоего согласия стать моим партнером. Но раз ты тянешь (Мирослав виновато улыбнулся), я готов подождать до сентября. Как раз смотаюсь в Париж к Жану Може на кулинарные курсы, давно мечтал об этом, а потом вернусь и начну потихоньку собирать второстепенный персонал. Короче говоря, у тебя целых полгода на размышления! Если надумаешь раньше, сразу звони, у меня и без Може приличная база, это просто прихоть, ну а если и к сентябрю не захочешь, придется мне, значит, пустить деньги по ветру…

- Что-что?!

- Да шучу я, шучу, - со смехом сказал Паша. - Но я очень прошу тебя хорошенько подумать. Я не хочу открывать бизнес без тебя. К тому же, тут хоть какой-то шанс, а в школе…

- Хватит об этом!

Паша снова рассмеялся:

- Так подумаешь?

- Конечно. Обязательно подумаю, но не обещаю, что в итоге соглашусь. Только без обид, ладно?

- Само собой. Я все понимаю. Всегда уважал тебя за прямоту и откровенность.

- А как ты собираешься назвать свой ресторан?

- Вот это, честно говоря, та еще дилемма. Я уже не первый месяц об этом думаю, но ничего интересного на ум не приходит. Название должно быть оригинальным и в то же время простым, без всяких заумных выкрутасов, запоминающимся и необычным. И еще оно должно быть на русском, мы же русский фаст-фуд создаем.

- Были уже какие-то варианты?

- Ну, «Русская картошка»…

Мирослав чуть не прыснул:

- И это, по-твоему, оригинально?

- Зато просто!

- Ну, плюс-минус…

- Да ну тебя! – и вдруг Паша открыл рот в изумлении. – Точно! Плюс-минус!

- Что?

- Так и назовем!

- Ты с ума сошел? Что за бред? Это же ничего не значит.

- Зато звучит прикольно! И оригинально. И просто!

- Не знаю, не знаю. «Кусок дерьма» тоже звучит просто.

- Всё, я так решил!

- Посмотрим, что станет с твоим решением, когда дело дойдет до открытия.

- Оно останется неизменным.

- Ну-ну.

- Увидишь. Слушай, мне улетать завтра утром…

- Уже?!

- А что, ты расстроен? Если хочешь видеть меня чаще, говори «да» и погнали делать бизнес!

- Не спеши, не спеши, - усмехнулся Мирослав. – Значит, ты всего на день прилетел. И специально в воскресенье, чтобы я точно не смог слиться… Умно.

- А ты думал!

- Так что ты хотел сказать?

- Надо затусить! Хоть раз в жизни нормально оторваться! В Москве есть вообще приличные клубы?

- Ох, боюсь, в этом вопросе я не советчик.

- Не беда! Что-нибудь придумаем. Все, поехали! У меня уже есть одна идея.

И они рванули…

Надо признать, Паша умел развлекаться достойно. От какого-то университетского друга, жившего раньше в Москве, ему было известно о «Рубиновой Скважине» - крупном развлекательном центре для взрослых, где было абсолютно все, что угодно душе человеческой: боулинг, бильярдная комната, ночной клуб, кинотеатр, игровые автоматы и специальный закрытый бар, где играла спокойная тихая музыка, способствовавшая приятному времяпрепровождению.

Паша и Мирослав испробовали всего понемногу (экономия экономией, а жить иногда тоже надо) и, в конце концов, зависли в этом самом баре: Паша считал необходимым по-мужски отметить их встречу и, может статься, будущий бизнес.

Мирослав, относившийся всегда к алкоголю весьма прохладно, в этот раз не стал возражать, тем более что ему очень хотелось сейчас залить кое-что, вызывавшее в нем сильную тревогу, а именно: истинную причину того, почему он колебался, обдумывая предложение Паши. Дело было вовсе не в привязанности к работе в «Возрождении», о нет. Дело было в привязанности к чему-то совсем другому. Или, вернее, к кому-то другому… В страхе навсегда потерять его… И вот об этом-то ему сейчас хотелось думать меньше всего.

Впрочем, Пашка и не давал ему такой возможности. Они действительно повеселились на славу, а в конце, в состоянии, мягко говоря, не совсем трезвом, полчаса не могли выпустить друг друга из объятий, когда пришло время расставаться.

Домой Мирослав вернулся на такси (шиковать так шиковать) и, кое-как поднявшись на крыльцо, увидел у входной двери… Аксенова. Как ни странно, это не вызвало в нем ни малейшего страха, хотя при других обстоятельствах ему бы точно стало слегка не по себе. Напротив, неожиданно для самого себя он рассмеялся:

- Вот тебе и на! Что ты тут забыл?

- Я тебя сегодня весь день не видел, - хмуро сказал тот. – Соскучился.

- Ну-ну. Я же предупредил тебя утром в смс, что ко мне друг приехал.

- Это не повод весь день игнорировать мои сообщения.

- Да ну тебя к черту! – открыв дверь, Мирослав неровной поступью вошел в подъезд. – Я перед тобой оправдываться не собираюсь. Я взрослый человек!

- Ага, и очень пьяный, - сказал Илья, входя в подъезд вслед за ним. – Даже слишком.

- Кто бы говорил! Из нас двоих ты куда больший алконавт, чем я!

- А где твоя машина?

- Пришлось оставить возле «Рубиновой Скважины», я же выпил…

- Значит, в клубе тусовался? Нормально вообще. А со мной даже просто погулять ни в какую.

- Господи, ты как маленький!

- А ты предатель.

- Да пошел ты в баню!

На лестничном пролете второго этажа Мирослав внезапно споткнулся и, несомненно, упал бы, если бы Илья вовремя не подхватил его и не прижал спиной к стене.

- Да тебя ноги не держат.

- Нормально, я вообще не пьяный.

- Пьяный в дупель.

- Нет.

- Да.

У Мирослава действительно все плыло перед глазами, только лицо Аксенова, не дававшего ему упасть, было удивительно ясным и четким, грустное, тревожное лицо с прекрасными темно-серыми глазами.

Грустное… Почему ты такой грустный? Что с тобой?

Мирослав сам не знал, что на него нашло: то ли алкоголь как-то странно подействовал, то ли ему просто ненадолго снесло крышу, но он вдруг потянулся всем телом к Аксенову и горячо поцеловал его в губы.

Никогда в жизни ему не хотелось ничего сильнее, всей своей сущностью он желал стать одним целым с этим человеком. Его разум безнадежно помутился, а губы Аксенова, теплые и нежные, казались ему самым желанным и манящим из всего, что он когда-либо знал и чувствовал в своей жизни. А ведь они не всегда были такими осторожными и чувственными… Когда-то они причиняли ему настоящую боль. Но сейчас он этого не помнил. Сейчас ему было дико хорошо, и он мечтал застыть в этой секунде навсегда.

А каково приходилось Аксенову… Безумная отчаянная радость, всепоглощающее желание, мучительная надежда и беспощадное осознание того, что он должен сдержаться любой ценой – все это едва не свело его с ума. Он мог бы воспользоваться слабостью Мирослава и взять то, что само шло в руки, и вместе с тем ему было более чем очевидно, к каким скверным последствиям это могло привести. Это обещало навсегда разорвать ту и без того хрупкую нить, что совсем недавно возникла между ними, а платить столь высокую цену за одну ночь обладания он определенно не хотел. И потому, совершив над собой поистине титаническое усилие, он заставил себя отстраниться от Мирослава:

- А говоришь, не пьяный.

Мирослав уставился на него с каким-то сонным недоумением:

- Ты отвергаешь меня?

- У тебя просто изо рта воняет, уж извини.

- Какие мы прихотливые.

- Пойдем, надо уложить тебя спать.

- Я и сам могу.

- Ну конечно.

Аксенов практически донес Мирослава до квартиры (ну не только же последнему надрываться), сам открыл дверь, а там уже было рукой подать до дивана. Мирослав сейчас же завалился на спину и глухо застонал от внезапно вспыхнувшей головной боли. Аксенов накрыл его одеялом и осторожно присел у изголовья. Только тут до Мира стало что-то доходить. Он неуверенно взглянул на Илью:

- Я ведь не целовал тебя только что в подъезде, да?

- Не знаю, - с усмешкой сказал тот. – Наверно, нет.

- О Боже… - после недолгой паузы Мирослав сонно проговорил. – Слушай. Не злись из-за Пашки. Он мне все равно что брат. Я не мог с ним не повидаться.

- Да понял я. Ничего страшного, забудь.

- Ты долго меня ждал?

- Не очень.

- Часа три?

- Да, где-то так.

- О Боже…

- Засыпай, давай.

- Не волнуйся, уже почти.

- У тебя ведь дверь закроется, когда я ее захлопну?

- Да, не совсем уже.

- Тогда я уйду, как только ты заснешь.

- А сам как доберешься?

- Ты волнуешься за меня?

- Нет, просто немного беспокоюсь.

- А разве это не одно и то же?

- Абсолютно разные вещи.

Аксенов тихонько рассмеялся:

- Я люблю тебя.

- Заткнись.

- Может, тебе колыбельную спеть?

Но Мирослав уже не ответил на шутку, его глаза закрылись, и он погрузился в тяжелый, отрезвляющий сон неопытного гуляки. Усмехнувшись, Илья наклонился, невесомо поцеловал его в щеку (даже от этой незначительной ласки у него дрогнуло сердце), после чего встал и покинул квартиру.

Оказавшись в подъезде и вспомнив нежность, с которой Мирослав поцеловал его здесь недавно, он невольно подивился собственному самообладанию. И с каких пор он стал таким сдержанным? Впрочем, он ведь и не любил никогда по-настоящему. А настоящая любовь способна изменить кого угодно, теперь он знал это не понаслышке.

И пусть Мирослав был сегодня пьян, и этот поцелуй едва ли можно было считать серьезным прогрессом, Аксенов вышел из подъезда с довольной улыбкой на лице. Впервые он искренне поверил, что его усилия не напрасны, и что когда-нибудь, возможно, все это произойдет уже без фактора «зеленого змия». А тогда он уже не станет себя сдерживать и в первую очередь потому, что этого не захочет сам Мирослав. По крайней мере, так он мечтал, и этого ему было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя по пути домой совершенно счастливым.

Проснувшись на следующее утро, Мирослав, к своему великому ужасу, осознал, что отчетливо помнит абсолютно все, что произошло вчера ночью, уже после того, как он вернулся домой. Сцена в подъезде едва не заставила его возненавидеть самого себя, и, собираясь впопыхах на работу, он в то же время поспешно печатал Аксенову:

«Слушай, насчет вчерашнего. Прости меня, ладно? Я был пьян, ничего не соображал. Больше такого не повторится, даю слово».

Ответ пришел гораздо быстрее, чем он ожидал.

«Ничего себе: я был пьян. Ты меня чуть не изнасиловал, между прочим!»

«Чего-чего???»

«Ты, оказывается, тот еще маньяк».

У Мирослава отлегло от сердца. Если Аксенов шутил, значит, не воспринимал ситуацию всерьез. Возможно, ему даже удалось, наконец,перебороть свою нелепую влюбленность и начать относиться к нему просто как к другу. Хотя, по правде говоря, Мирослав не сильно в это верил.

«Значит, проехали?»

«Да проехали, проехали. Расслабься уже».

«Хорошо. Тогда спишемся потом. Мне сейчас за машиной ехать надо».

«Я знаю, препод-гуляка».

«Да иди ты».

В ответ пришли три хохочущих смайлика. И еще кое-что:

«Увидимся в школе».

«Куда ж без этого».

И Мирослав со спокойной душой понесся на метро. Если бы он знал, каких усилий стоило Аксенову сдержаться вчера и не воспользоваться его почти полной открытостью, он бы вряд ли был так спокоен. Хотя, с другой стороны, где-то в глубине души ему, несомненно, было прекрасно об этом известно… И это лишь увеличивало шансы Аксенова завладеть, наконец, им без остатка.

========== Уравнение №13 ==========

Трудно сказать, был ли Мирослав когда-нибудь по-настоящему счастлив. Разумеется, в его жизни были радостные периоды, когда удача улыбалась ему, и мир не казался созданным исключительно для борьбы и испытаний. Одним из таких периодов было, конечно, его детство, когда еще была жива его мать, и будущее представлялось ему вполне ясным и безоблачным. Но постигшая его затем трагедия – смерть единственного по-настоящему близкого ему человека – не оставила в итоге от этой светлой жизни ничего, кроме горьких и мучительных воспоминаний, долгие годы терзавших его сердце тупой, неутихающей болью.

С того момента он, пожалуй, и не жил больше.

Он выживал.

И пускай в этой утомительной борьбе и происходили иногда радостные моменты, укреплявшие в нем надежду на более достойную жизнь, едва ли это можно было назвать истинным счастьем, которое, по мнению Мирослава, включало в себя всего две вещи: уверенность в завтрашнем дне и возможность без всяких негативных последствий быть беспечным. Он считал, что дать ему все это могла лишь финансовая независимость, к которой он стремился почти всю свою сознательную жизнь, и потому для него стало немалым потрясением, когда он неожиданно для самого себя осознал, что, по крайней мере, беспечность пришла к нему задолго до достижения этой глобальной цели.

Кто бы мог подумать, что Аксенов, человек, которому он не раз мысленно набивал морду, и в котором долгое время не видел ничего, кроме колоссальной массы недостатков, в действительности обладал на редкость легким характером (пусть и не совсем адекватным) и чувством юмора, которое превращало всю жизнь вокруг него в неотразимый комедийный ситком.

Мирослав долго сопротивлялся и сопротивлялся так яростно, как только мог, но, в конце концов, влияние Аксенова победило, и он перестал относиться к нему с той враждебной недоверчивостью, что руководила им поначалу. Конечно, здравый смысл и четкое соблюдение определенных дистанций по-прежнему доминировали, но в их основе лежала теперь не ненависть, а банальная осторожность, не мешавшая их постоянному сближению.

Не то что бы в жизни Мирослава произошли какие-то конкретные изменения, нет, по сути, все осталось в исходном положении, но в его душе поселилась какая-то удивительно приятная легкость, и он перестал смотреть в будущее с той мрачной сосредоточенностью, что ни на минуту не отпускала его раньше. И надо отдать ему должное: пусть его и не радовало осознание этого факта, он знал, что только благодаря Аксенову ему удалось обрести это восхитительное состояние.

Какую же странную роль играл в его судьбе этот парень! Никто и никогда не унижал Мирослава так, как это сделал он, но и никто никогда не дарил ему столь светлых и позитивных ощущений, что переполняли его теперь. Ему было хорошо с Аксеновым, он не пытался обманывать себя, отрицая это. В кои веки он жил, не заглядывая в будущее, не думая о неизбежном (так ему казалось) конце их странных отношений, а просто радовался им и надеялся, что финал придет еще не скоро.

Но вышло все совсем не так, как он рассчитывал.

В середине апреля, на первый взгляд, без всякого повода, Аксенов вдруг начал избегать его. Мирослав не сразу осознал это: Илья так упорно добивался общения с ним, что он просто не мог в это поверить, но спустя несколько дней сомневаться уже было невозможно.

Полное отсутствие звонков и смс, хмурый и отрешенный вид на уроках и явное нежелание сталкиваться с ним взглядом: все это, в конце концов, привело Мирослава к неизбежному выводу – Аксенов решил порвать с ним. Надо признать, это стало для него немалым шоком. То, о чем всего несколько месяцев назад он так отчаянно мечтал, теперь едва ли не вогнало его в депрессию. И самое обидное: он не мог сказать, что не ожидал этого. Видимо, Аксенов, наконец, переболел свою абсурдную манию и, как и обещал давным-давно, потерял к нему интерес. Может, даже влюбился в какую-нибудь красотку, что решило весь вопрос без каких-либо усилий с его стороны.

И все же это было очень странно. Ведь буквально несколько дней назад они отлично общались, ничто не предвещало каких-либо разногласий и уж тем более полного разрыва, Мирослав не знал, что и думать.

И как мало это было похоже на Аксенова: трусливо сгинуть, ничего не объяснив, и делать вид, будто ничего и не было. Конечно, он имел на это полное право, но все же с его стороны было не слишком красиво порвать вот так – без единого слова. В конце концов, они неплохо общались все это время, и, спрашивается, к чему тогда была вся его борьба и настойчивость, вымотавшие в свое время Мирославу столько нервов? Должно быть, тогда ему это было необходимо, а сейчас он устал и решил тупо забить на их неуклюжую дружбу.

Как бы то ни было, Мирослав решил отнестись к этой ситуации максимально здраво. Если так подумать, это было как раз то, чего он хотел с самого начала, и, в общем-то, для паники не было никаких оснований. Да, он терял весьма остроумного собеседника, но не более того. В его жизни случались и куда более страшные потери, и уж из-за этой он точно не станет выносить себе мозг.

Так он решил и был твердо намерен следовать этому решению столько, сколько потребуется, но уже на второй день после осознания разрыва его до такой степени измучила тоска по Аксенову, что он понял: сдержать данное самому себе слово будет гораздо труднее, чем он рассчитывал.

Но это не напугало его. Он решил крепиться изо всех сил, просто потому, что у него не было другого выхода. Его поддерживала надежда, что со временем боль разлуки начнет притупляться, и он вернется в колею своей обычной повседневности: тихую и одинокую, без дразнящих смс и незабываемых встреч.

Но, увы, облегчение упорно не приходило, с каждым днем ему становилось все хуже, и, наконец, настала ночь, когда он ни на минуту не смог сомкнуть глаз. Все вспоминал Аксенова, этого тупого придурка, и пытался понять, что же все-таки произошло. Но не находил ответа. Потому что ответа не было. Ничего не произошло, просто он надоел Аксенову, вот и все.

Как бы он был счастлив получить сейчас хотя бы самую наглую и дерзкую смс от этого идиота, а ведь раньше за то же самое ему хотелось расстрелять его. Он старался не думать о том, почему его реакция была такой глубокой и болезненной. Не думать о том, что его привязанность, похоже, была не такой уж и дружеской, как он думал до сих пор. Все это не имело значения. Ему просто было плохо и с каждым днем все хуже и хуже.

Прошла неделя.

В воскресенье вечером Мирослав был угрюм и отстранен, словно проживший целый век древний индеец. На этот раз даже «Ведьмак» не помог отвлечься. Картинки мелькали перед глазами, не затрагивая внимания, и, совершив целую кучу всевозможных ошибок, Мирослав выключил компьютер. Несколько раз прошелся по комнате: от окна к двери и обратно, потом тяжело опустился на диван и откинул голову на спинку.

Перед его мысленным взором с необычайной ясностью возникло лицо Аксенова: наглое и в то же время непередаваемо нежное лицо с задорной улыбкой во весь рот, в ушах раздался самодовольный, но такой искренний смех, по телу, словно ток, пронесся вечно ждущий, голодный взгляд терпеливых, серых глаз…

И Мирослав понял, что больше не может терпеть. Есть в этом смысл или нет, но он должен что-то сделать. Хоть что-нибудь!

Судорожно вытащив из кармана телефон, он принялся торопливо барабанить по буквам:

«Почему ты так решил?»

Нажав на «отправить», он со стоном растянулся на диване и приготовился к мучительному ожиданию.

Ответ пришел минуты через две – никогда еще ожидание не причиняло Мирославу таких жестоких, душевных страданий. Открывая сообщение, он чувствовал пульс своего сердца в руке, что сжимала телефон.

«Потому что так надо».

И как, черт возьми, это понимать?!

«Если ты нашел себе девушку, это не повод так себя вести».

«Дело не в этом».

«А в чем тогда? Я просто хочу знать. Раз уж дружбе конец».

«Долгая история. Ты ведь хотел, чтобы я оставил тебя в покое? Пусть так и будет».

Мирослав проигнорировал последние два предложения.

«Мне как раз сейчас нечего делать. Умираю со скуки. Если я сейчас приеду, ты расскажешь мне все с глазу на глаз?»

«Не надо, Мир».

«Слышь, ты, сопляк, ты заебал меня уже! Я сейчас же приеду, и ты все скажешь мне в лицо, понял???»

В ответ пришло всего одно слово:

«Хорошо».

Мирослава мгновенно сорвало с места. Через несколько минут он уже гнал по ночной трассе в сторону Большой Лубянки – туда, где жил этот проклятый щенок. Сердце неистово колотилось в груди, но он не сомневался в правильности своих действий.

Если уж решил рвать, то хотя бы объясни свои причины, тупой школотрон! Не только же тебе меня преследовать… Объяснись, кретин, и я исчезну из твоей жизни. Исчезну, если ты действительно этого хочешь…

Но, конечно, в глубине души он надеялся совсем не на такой исход разговора… Вот только признаться в этом он не мог даже самому себе. Потому что это означало нечто, чего он боялся больше всего на свете.

========== Уравнение №14 ==========

Роскошный особняк Аксеновых (двухэтажный, но необычайно огромный, с изящными, черными воротами) возвышался в темноте благолепной, золотисто-белой громадой и казался неприступным, словно крепость какой-нибудь зачарованной принцессы.

Чтобы не беспокоить родителей Ильи, Мирослав припарковался не напротив дома, а в некотором отдалении, после чего до безобразия напряженными пальцами напечатал:

«Я на месте. Выйди на пять минут, если не трудно».

«Дома никого нет, - тут же последовал ответ. – Заходи, раз уж приехал».

Такого поворота Мирослав совсем не ожидал, но, откровенно говоря, ему было все равно. Не успел он позвонить в домофон, что был на воротах, как металлическая дверь мягко щелкнула, и он беспрепятственно вошел во двор. Впрочем, двор – это, наверно, слишком слабо сказано. Это был настоящий королевский фасад – нарядный, ухоженный, с золотистыми тропинками, уводившими, должно быть, в сад, и небольшими статуями различных животных, придававшими этому месту какую-то особенную аристократическую атмосферу.

«Вот оно – царство буржуев», - с усмешкой подумал Мирослав, направляясь к парадной двери, до того большой и величественной, что в нее было даже страшно стучать. Но он, естественно, сделал это, и ему почти тут же открыли.

Хмурое лицо Аксенова сейчас же поразило его непривычной бледностью и изможденностью, казалось, будто он несколько дней не спал или ровно столько же страдал от какой-то мучительной болезни. Мирослав постарался не выдать своего шока, да, впрочем, за его реакцией никто особо и не наблюдал. Аксенов по-прежнему изо всех сил старался не смотреть ему в глаза, и это безумно действовало на нервы.

- Я не буду тебя долго парить, - серьезно сказал Мирослав. – Я просто хочу узнать…

- Пошли, поговорим у меня в комнате. Я на пороге гостей не принимаю.

И он тут же направился в сторону лестницы, что виднелась справа от входа. Пожав плечами, Мирослав скинул кроссовки и молча двинулся следом.

Внутри дом был не менее красив и просторен, чем снаружи. Один только холл на первом этаже был целым произведением искусства – Мирослав не стал его внимательно разглядывать, но одного мимолетного взгляда ему вполне хватило, чтобы в голове замелькали ассоциации, связанные с различными королевскими балами, что ему когда-либо приходилось видеть в кино. Ни один момент в интерьере не был упущен, всюду царила идеальная чистота, а мебель – неброская, в старинном стиле – довершала атмосферу прихотливой, величавой роскоши.

Дом, несомненно, был прекрасен, но, как ни странно, Мирослав, всю свою жизнь проживший в бедности, не счел его ни безупречным, ни достойным зависти. Он был слишком велик для семьи из трех человек (у Аксенова не было братьев или сестер), слишком тих и напыщен и являлся как бы подтверждением того, что роскошь не всегда означает уют и тепло.

Впрочем, Мирослав недолго думал об этом, все его внимание сейчас было сосредоточено на Аксенове, на его в высшей степени странном поведении, и окружающий мир не представлял для него никакого интереса.

Однако увидев комнату Ильи, он едва не рассмеялся. Ему сразу стало ясно, почему Аксенов так дичился, когда впервые оказался у него в квартире. Наверно, он чувствовал себя так, словно попал в дом лилипута. У Мирослава же сейчас были обратные ощущения: словно он оказался в спальне великана.

Впрочем, это и спальней-то нельзя было назвать. Скорее, огромной гостиной, в которой запросто можно было устроить вечеринку на семьдесят человек или небольшой спектакль. Мебели было совсем немного: средних размеров кровать у окна, застеленная толстым, темно-серым покрывалом, светло-бежевый шкаф-купе, почти не привлекавший внимания, черный письменный стол с множеством узких, выдвижных ящиков (и вращающийся белый стул перед ним), а также огромный телевизор на стене и маленькая бордовая софа напротив. При всем этом комната казалась невероятно просторной и уж слишком аккуратной: не хватало хотя бы одной небрежно брошенной где-нибудь вещи, хоть какого-то признака того, что здесь жил обычный, несовершенный человек, а не бездушный предмет техники.

- Тебе нравится простор, да? – спросил Мирослав, остановившись около письменного стола. – Чтобы было где разгуляться?

- Да, - сухо сказал Аксенов и больше не добавил ни слова.

Мирослав обернулся, внимательно посмотрел на него:

- Ты можешь объяснить, что с тобой происходит?

- Со мной все в порядке.

- Я в этом не уверен. Ты не заболел случайно? У тебя ужасный вид.

- Нет, - решительно отмахнулся тот. – Я здоров, как бык, не парься об этом.

- А что тогда случилось? На тебе лица нет.

- Ничего.

- С кем-то из родителей что-то произошло?

- Нет.

В душе Мирослава медленно накипало раздражение:

- Может, от тебя какая-нибудь девушка залетела?

- Снова не в ту степь, - Аксенов как-то странно усмехнулся: насмешливо и вместе с тем невыразимо горько. – Ты никогда не догадаешься, Мир. Лучше просто уйди. Со мной все в порядке, честно. Не волнуйся за меня. Ты не должен.

- Думаю, я все-таки понял, - сказал Мирослав с сухой усмешкой. – Я не должен был приезжать. Это вообще не в моем характере – преследовать кого-либо. Сам не знаю, что на меня нашло. Но это в первый и в последний раз, даю слово. Больше я не буду тебя доставать. Раз ты так решил, пусть так и будет. Может, оно и к лучшему. Я желаю тебе успехов, пусть в твоей жизни все сложится как можно лучше. Прости, что побеспокоил.

И он торопливо направился к двери.

- Стой! – Аксенов невольно сделал шаг в его сторону. – Что ты понял?

Мирослав обернулся, взглянул на него с кривой усмешкой:

- А что тут непонятного? Я просто надоел тебе, вот и все.

Только тут самообладание Аксенова дало трещину. Его лицо на мгновенье искривилось от боли, и он прошептал, чуть не задыхаясь:

- Ты конченый придурок! Иногда я просто готов придушить тебя!

- А что еще мне думать? – развел руками Мирослав. – Поставь себя на мое место.

- Ты не надоел мне!

- А что тогда? Ты можешь, наконец, открыть свой рот и объяснить по-человечески?!

- Я не знал, что ты вырос в детдоме! – проорал внезапно Аксенов, и на его лице отразилась такая боль, что Мирослав чуть не оцепенел от ужаса. – Я не знал этого, понимаешь… Я случайно подслушал разговор учителей, они обсуждали тебя, говорили о том, что ты с девяти лет рос в приюте, что у тебя никого нет, что ты пытаешься добиться всего сам… И я понял одну вещь. Я изнасиловал сироту! Сироту! Я, зажравшийся скот, сделал это с человеком, у которого нет никого и ничего! Мне всегда казалось, что ты из состоятельной семьи, просто хочешь доказать родителям, что можешь обойтись и без них. Я считал тебя таким же, как я: тупым бунтарем, который пыжится-пыжится, а в итоге все равно будет плясать под дудку отца. А на деле изнасиловал лучшего человека, которого когда-либо знал. И ведь я не успокоился, Мир, - он издал полубезумный смешок. – О нет, ни фига не успокоился. Я все еще хочу тебя и с каждым днем все сильнее. Это навязчивая идея: обладать тобой полностью: не только твоими мыслями, но и твоим телом. Целовать тебя везде, где захочу, и не только целовать, уж поверь мне. И кто я после этого? Ты называл меня психом, но это еще слабо сказано. Я ненормальный, озабоченный скот, который, наконец, решил взяться за ум. Я больше никогда тебя не трону, Мир. И никогда больше не буду преследовать. Дружба с тобой была самым офигенным периодом в моей жизни, но если мы так продолжим и дальше, я сойду с ума, и кто знает, не сорвусь ли снова в один прекрасный день. А я не хочу тобой рисковать. Прости меня за все, пожалуйста. Мне жаль, что я вообще появился в твоей жизни, увидел тебя. Я, наверно, никогда не перестану любить тебя, но это уже моя проблема, не думай об этом. Ты с самого начала не хотел общаться со мной, но я, придурок, никак не мог оставить тебя в покое. Теперь я это сделаю, можешь не сомневаться. Я всегда буду думать о тебе, как о лучшем, что когда-либо происходило в моей жизни. Как ты вообще мог подумать, что надоел мне? Дурак. Это абсолютно невозможно. Прости меня за все. И если сможешь, вспоминай меня только с хорошей стороны. Пока буду вспоминаться.

Мирослав не мог заставить себя заговорить. У него внутри все оцепенело, в то время как сердце готово было разлететься на тысячу кровавых брызг, насквозь пропитанных тоской и болью. Но он перестал бы уважать сам себя, если бы не смог выйти из этой ситуации также достойно, как это сделал Аксенов, человек, перед которым он просто не имел права быть слабым и безвольным.

- Как я уже однажды сказал, я не знаю никого страннее тебя, - промолвил он с дружеской улыбкой, так спокойно, как только мог. – Или это ты говорил? Уже и не помню. Суть в том, что я до сих пор не могу понять: хороший ты или плохой. То, что ты эгоист и порой невообразимый псих, не вызывает никаких сомнений, но и достоинств в тебе немало. Причем таких, которые в наше время встречаются не так уж и часто. Мне тоже жаль, что я возник в твоей жизни. Я тоже сбил тебя с колеи, не только ты меня. Пусть все будет, как ты решил. Ты забудешь обо мне со временем, я это точно знаю. Все у тебя будет хорошо. Прощай.

И он повернулся к двери, отчаянно боясь, как бы Аксенов не заметил дикой тоски, что наверняка сейчас отчетливо отражалась в его глазах, и не догадался, как мало искренности было в его прощальных словах, и как много сомнений блуждало в душе. Он уже готов был взяться за ручку, когда Аксенов с мольбой окликнул его:

- Один раз!

- Что?

- Дай один раз поцеловать тебя. И все. И точно конец. Пожалуйста.

Мирослав даже не стал колебаться. Словно во сне, подошел к Аксенову и бесстрашно посмотрел ему в глаза. Увидел этот до безумия знакомый серый взгляд… Отчаянный, страстный и бесконечно одинокий… Любимый. Да, черт возьми, любимый!

И когда их губы соприкоснулись, руки с убийственной нежностью прошлись по плечам, они оба поняли, что никто сегодня ночью не уйдет отсюда. И Мирослав осознал это с не меньшей ясностью, чем Аксенов, и уже ничто больше не имело значения. Правильно – неправильно, можно – нельзя, в эту минуту все казалось абсолютно ничтожным, не заслуживающим никакого внимания.

Какой смысл сопротивляться, если он любит этого придурка? Любит, как не любил никого еще в жизни. Если ему хорошо с ним до беспамятства… Никакого смысла нет. Пусть все летит к чертям! Мирослав сдался и почему-то был уверен, что никогда не станет сожалеть об этом. Разве можно раскаиваться в счастье? Даже если да, ему уже было все равно.

Поцелуи постепенно становились все жарче и нетерпеливее, а одежды на них – все меньше и меньше…

Мог ли представить Мирослав еще полгода назад, что в один прекрасный день (а точнее, ночь) он будет сходить с ума от прикосновений Аксенова и возбуждаться от одного его запаха? Едва ли. Но сейчас он действительно сходил с ума и позволял Аксенову то, что еще совсем недавно счел бы абсолютно немыслимым. И самое главное – это приносило ему безумное наслаждение.

Но страх все еще оставался. Когда Аксенов, не разрывая объятий, начал увлекать его в сторону кровати, Мирослав здорово струхнул: тело еще помнило о пережитой несколько месяцев назад пытке, но тепло и отчаянная радость этой близости в итоге победили.

Он готовился к боли и не рассчитывал ни на что, кроме нее. Но этой ночью все было по-другому. И он испытывал далеко не отвращение, и Аксенов уже был совсем не тот. В этот раз он долго подготавливал его, прежде чем войти, и, уж конечно, не слюной и не сухими пальцами. Кроме того, он делал это так осторожно, терпеливо, все время отвлекая, что Мирослав ощутил лишь самые минимальные неудобства, несравнимые с той мукой, что он пережил в прошлый раз.

Лишь после этого Аксенов, с трудом держа себя в руках, закинул его ноги себе на спину и порывисто вошел сразу на всю длину. Боль не замедлила вспыхнуть: острая и неожиданная, и Мирослав невольно стиснул зубы, но Аксенов, тут же поняв свою ошибку, отстранился и вошел уже под другим углом, пристально следя за реакцией Мирослава. Тот был поражен смешанным ощущением все той же боли и вместе с тем безумного, сводящего с ума наслаждения, до этого момента ему совершенно неведомого. Он открыл глаза, встретил жаркий, вопросительный взгляд Ильи и слабо улыбнулся.

Продолжай…

Аксенову больше не понадобилось объяснений. Не отрывая от Мирослава голодных, затуманенных глаз, он начал непрерывно двигаться: не грубо, а плавно и в то же время сильно, проникая на всю длину, отстраняясь и вновь овладевая без остатка. Мирослав поначалу сдерживался изо всех сил, но, в конце концов, сдался: его чувственные стоны вскоре заполнили комнату, и Аксенов безнадежно опьянел, слушая эту восхитительную для его ушей музыку, в реальности куда более возбуждающую, чем в самых ярких его фантазиях.

Мирослав кончил на несколько секунд раньше его, доведенный до оргазма всего одним несильным прикосновением к возбужденному до предела члену, Аксенов догнал его спустя два-три толчка и сам невольно застонал, чувствуя нереальное, захлестывающее с головой наслаждение.

Отстранившись друг от друга ненадолго, они расслабленно перевели дыхание, Аксенов тут же просунул руку под шеей Мирослава и крепко поцеловал его в щеку:

- Ты понимаешь, что это значит?

- То, что я безвольный кретин?

- Нет. Это значит, что ты теперь мой навсегда. Я никогда тебя не отпущу.

- Минут двадцать назад ты говорил совсем другое. Ты даже просил меня уйти, забыл?

- Тогда я еще думал, что раздражаю тебя. Что ты меня только терпишь. Но теперь, когда я знаю, что ты любишь меня и хочешь меня, обратного пути не будет. Ни для кого из нас. Я знаю, что я та еще свинья, но я все исправлю. Ты будешь счастлив со мной, вот увидишь.

- Что я творю? – Мирослав сокрушенно покачал головой. – Походу совсем тронулся. Кстати, где твои родители?

- В отъезде. До завтрашнего вечера не вернутся сто процентов, так что ты сегодня ночуешь здесь, понятно? Я тебя никуда не отпущу.

Повернув голову, Мирослав заметил, что у Ильи уже слипаются глаза.

- Почему все-таки у тебя такой вид?

- Да потому что я последние три ночи не спал. Все думал о том, как буду жить без тебя. И ничего путного так и не придумал.

- Мы оба тронулись.

Аксенов снова прикоснулся губами к его щеке:

- Я боготворю тебя, Мир. Ты, блин, мой свет, без тебя я ослепну и ничего не смогу.

- Пожалуйста, прекрати эту сопливую романтику. Я все-таки не пятнадцатилетняя девочка.

- Это не сопливая романтика. Это просто факт.

- Не мучай себя. Засыпай. Я никуда не уйду.

- Хорошо. Скажи мне это перед тем, как я вырублюсь.

- Что?

- Что любишь меня.

- Еще чего.

Аксенов слабо рассмеялся:

- Так и знал. Вредина. Ну и ладно. Я и так это знаю.

Мирослав не выдержал, невесомо поцеловал его в висок. С расслабленной улыбкой на губах Аксенов закрыл глаза, несильно сжал его запястье и вскоре задышал ровно и спокойно, погруженный в благостный сон человека, у которого все поистине замечательно в жизни. Надо сказать, Мирослав чувствовал себя не хуже, хоть собственное безрассудство и несколько пугало его.

Но когда сонливость начала брать над ним верх, а спящий Аксенов крепче сжал запястье, все сомнения внезапно оставили его. Засыпая, он не чувствовал больше ничего, кроме глубокой, тихой радости, наполнявшей все его существо до самых краев.

В итоге они оба заснули с довольными улыбками на лицах, и их сон впервые за последнюю неделю был безупречно спокоен и глубок.

========== Уравнение №15 ==========

За очень короткое время Аксенов так основательно вошел в жизнь Мирослава, что тому даже начало казаться удивительным и странным, что менее года назад они даже не были знакомы. И если раньше эта мысль портила ему настроение из-за того, что являлась всего лишь далеким и благостным прошлым, то теперь он просто не мог понять, как вообще раньше жил. Назвать Аксенова святым у него бы, конечно, язык не повернулся, и тем не менее в этом самоуверенном парне было нечто, что делало жизнь ярче и веселее, что заставляло Мирослава просыпаться с воодушевлением, а не с тоской и бездушной сосредоточенностью, как раньше.

Их связь с каждым днем становилась все крепче, а после памятной ночи в доме Ильи и вовсе обрела несокрушимую прочность, сделавшую их влечение друг к другу совершенно непреодолимым. Сам того не замечая, Мирослав начал привыкать к Аксенову (в сущности, этот процесс начался задолго до событий, описанных в предыдущей главе), привыкать к его постоянному присутствию в своей жизни, но, как ни странно, это не только не делало их отношения более скучными и размеренными, но наоборот: вызывало еще больший интерес друг к другу, который им никогда не удавалось удовлетворить до конца.

Впрочем, вряд ли в этом было что-то удивительное. Они оба были весьма решительными и незаурядными личностями, каждый обладал недюжинным умом и оригинальными взглядами на окружающий мир и вдобавок – блестящим остроумием, которое просто не давало им шанса наскучить друг другу.

В первое время Мирослав не знал, как относиться к изменившемуся статусу их отношений. Он прекрасно понимал, что Аксенов очень скоро захочет продолжения, да и он сам уже не испытывал к этому ни страха, ни отвращения (а после небезызвестной ночи даже совсем наоборот), но ему было несколько неловко думать о развитии этого момента.

Однако беспокоиться оказалось не о чем. То ли им просто везло, то ли желание вспыхивало в них одновременно, но все происходило как-то само собой, без всяких усилий с их стороны, и каждый раз это был ни с чем несравнимый восторг – наслаждение, которого они никогда не познали бы, если бы не знали друг друга.

Наверное, впервые в жизни Мирослав позволил себе отбросить рассудительность и просто быть счастливым. Не думать о будущем, не грызть себя сомнениями, а радоваться каждой минуте, проведенной с Аксеновым – парнем, так странно и безнадежно перевернувшим всю его жизнь. Нет, он не был самонадеян, ему было вполне очевидно, что рано или поздно этой беззаботной жизни придет конец, но он не хотел заранее готовить себя к этому и заранее бояться неизбежного прощания. Он так никогда и не смог сказать себе с полной уверенностью, был ли прав в этой беспечности или ему все же стоило проявить усилие и порвать с Аксеновым до того, как его заставили это сделать.

До конца мая оставалось две недели. Мирослав был загружен работой как никогда, и ему приходилось действовать с нереальной быстротой, чтобы вовремя справляться со всеми заданиями. Ему даже пришлось попросить Аксенова не приходить к нему по вечерам до конца недели, так как, когда они были вместе, он не мог работать с полной отдачей, а сейчас ему это было совершенно необходимо.

Илья нисколько не обиделся (при желании он мог быть удивительно тактичным), но и не смог заставить себя исчезнуть полностью. Он регулярно писал Миру и ничуть не злился из-за того, что ответы порой приходили не так быстро, как ему бы хотелось.

Во вторник вечером Мирослав был полностью погружен в годовую отчетность по результатам КДР пятых и шестых классов. Это была очень нудная, кропотливая работа, с которой ему удалось разобраться только к половине первого ночи. В общем, это было не так уж и плохо, вчера он засиделся почти до двух. Аксенов, похоже, все еще не спал. Расслабленно откинувшись на спинку стула, Мирослав открыл только что пришедшее сообщение:

«Ну что, как ты там? Шарики за ролики еще не заехали?»

«Еще нет. Но я уже был близок к этому. Ты как?»

«Плохо».

«И почему же?»

«Он еще и спрашивает! Я тебя целых два дня толком не видел».

«О да, это трагедия».

«Не видел и не трогал».

«Вообще ад».

«Не то слово. Бесит, что я еще такой малой».

«А это тут причем?»

«Хочу быстрее начать зарабатывать, купить свой дом и жить вместе с тобой. Видеть тебя каждый день, как бы сильно занят ты не был. И делать с тобой, что захочу, в любое угодное мне время, а не когда получится».

«Не слишком ли далеко тебя занесло, а, юноша? И вообще: разве ты не собирался уехать учиться в Англию?»

«Что, избавиться от меня хочешь? И не мечтай. Здесь выучусь. Какая разница? Я в любом месте буду слишком умным».

«Не говори об этом так легко. Учеба за границей даст тебе огромные возможности».

«Говорю же: и не мечтай».

«Ты совсем тупой».

«Это ты тупой. Я знаю, что мне надо».

«Ну-ну. Ты спать скоро собираешься?»

«Уже засыпаю. А ты?»

«Та же тема. Только в душ еще надо сходить».

«Без меня… Предатель».

Мирослав невольно рассмеялся.

«Успокойся. Спи уже давай».

«Ты хоть представляешь, что мне сейчас будет сниться?»

«Догадываюсь, но мне не легче, поверь».

«Завтра у тебя тоже завал?»

«Думаю, не настолько жесткий. Если что, я дам знать. Как бы то ни было, в субботу увидимся по-любому».

«Я не доживу до субботы!»

«Я, наверно, тоже. Ладно, будем надеяться, что завтра меня не загрузят опять выше крыши».

«Я их поубиваю к чертовой бабушке».

«Если я не сделаю этого раньше. Ну ладно, споки-ноки. А то я так никогда в жизни спать не лягу».

«Споки… Так и быть, я дотерплю до субботы, но потом ты уже от меня не отделаешься».

«Не волнуйся, даже не буду пытаться».

«Жду с нетерпением…»

Устало улыбнувшись, Мирослав отложил телефон и направился чистить зубы. Минут через пятнадцать он уже крепко спал, подложив руку под голову, спокойный и совершенно безмятежный, в то время как Аксенов, почти в сотне километров от него, находился в точно таком же состоянии, и в окна его просторной комнаты светили те же самые звезды, что и в скромную квартиру Мирослава. Но вот ему как раз и не стоило быть таким беззаботным. И уж точно не стоило оставлять телефон рядом с подушкой, а не под ней.

Виктору Аксенову пришлось очень нелегко в этот день. Обычные дела, которые он привык решать быстро и без всяких проволочек, сегодня сопровождались целой массой разнообразных препятствий, причем из одного тут же проистекало другое, из другого третье, и в итоге даже по возвращении домой он был вынужден продолжить поиски решений.

В половине второго ночи ему понадобилось распечатать один важный, десятистраничный отчет по финансовой ситуации своей компании за предыдущий месяц, но он с удивлением обнаружил, что ему не на чем это сделать – все листы нежданно-негаданно закончились. У него всегда был обширный запас – работать дома ему приходилось не впервые – но рано или поздно он неизбежно иссякал и всегда в самый неудобный момент. Изучать же документы на экране компьютера Виктор терпеть не мог – сосредоточенность была не та, да и глаза быстро уставали.

Несколько мгновений он хмуро размышлял и вдруг вспомнил, что у Ильи в нижнем ящике стола часто хранилась небольшая стопка листов, которые могли сейчас решить его проблему. Недолго думая, он встал и невольно потянулся всем телом, разминая затекшие плечи.

Это был высокий, статный мужчина сорока четырех лет с совсем еще не седыми, темно-русыми волосами, такими же густыми и красивыми, как у его сына, и суровым, проницательным лицом с сеткой мелких морщин в уголках глаз, которые были вызваны далеко не тем, что он часто улыбался, а непреодолимой, многолетней привычкой щурить глаза каждый раз при проведении важных деловых совещаний, которых в его жизни было немерено.

На самом деле у Виктора было превосходное зрение, но его собеседникам всегда становилось немного не по себе, когда они видели его пристальный, слегка прищуренный взгляд, словно бы видевший насквозь все их сокровенные мысли и никогда не позволявший обмануть его. Об этом взгляде в определенных кругах даже ходили легенды, и не удивительно – не каждый мог выдержать его без потери душевного равновесия (и его сын Илья унаследовал эту способность в еще большем масштабе).

Осторожно открыв дверь в комнату Ильи, Аксенов-старший беззвучно направился к письменному столу и, выдвинув самый нижний ящик, с довольной усмешкой обнаружил то, что искал. Больше ему здесь нечего было делать. Взяв листы, он немедленно двинулся обратно и вдруг заметил, что возле головы спящего Ильи, чуть ли не в нескольких сантиметрах, лежит телефон, причем даже не заблокированный – экран ярко горел, застыв на фрагменте какой-то переписки.

Виктору это совершенно не понравилось. Он где-то слышал, что подобная небрежность может быть опасна для здоровья, и уж спать в такой близости от телефона точно было не самой разумной идеей.

Хозяин дома бесшумно подошел к кровати сына. У него была только одна цель: заблокировать телефон и убрать его подальше от Ильи, но когда он взял трубку в руки, его взгляд невольно уцепился за содержание переписки. Последние сообщения не так давно состоявшейся беседы. Первой его мыслью было: «Видимо, девушка», но тут же он увидел имя собеседника, заставившее его невольно напрячься. Вернее сказать, это было не имя, а своеобразный ник, всего одно слово: «Лучший».

Виктор Аксенов терпеть не мог шпионить за своими близкими. Это было ему совершенно несвойственно, и, к тому же, в здравом рассудке Ильи он никогда не сомневался и был полностью уверен, что сын никогда не выкинет чего-то такого, что могло бы заставить его потом стыдиться.

Но это слово обескуражило его и вызывало смутную тревогу.

Почему «Лучший»? Почему не «Лучшая»? Почему…

И он не смог заставить себя остаться в стороне. Погасив экран телефона, он внимательно взглянул на Илью, после чего развернулся и неслышно вышел из комнаты.

Через полминуты он вновь сидел за столом в своем кабинете и читал столь встревожившую его переписку. Читал с самых первых смс, с самого начала этой долгой, безумной истории. Отчет и все рабочие дела были забыты. Никогда еще время не казалось ему настолько невесомым. Уже и ночь прошла, и за окном неотвратимо светало, а он все еще читал, читал и был полон таких мыслей и чувств, которые раньше ему были совершенно неведомы.

Только дочитав всё до конца (а к этому времени уже почти наступило утро), он вновь тихонько вошел в комнату Ильи и вернул телефон обладателю, о чем последний даже не догадывался.

Сразу после этого Виктор Аксенов быстро переоделся, сделал звонок директору школы «Возрождение», узнал интересующую его информацию, после чего немедленно вышел из дома. У него не было никаких сомнений относительно того, что он должен делать.

========== Уравнение №16 ==========

Всю ночь со вторника на среду Мирослава одолевали какие-то непонятные, сумрачные сны, в которых вроде бы и не было никакого сюжета, но они так угнетали и вызывали такое тяжелое эмоциональное состояние, что он даже во сне чувствовал себя отвратительно, хоть и никак не мог проснуться.

Утром ему стало очевидно: ложиться спать этой ночью вообще не стоило. Самочувствие было такое, словно он всю ночь напролет играл в какую-то муторную, компьютерную игру и так и не смог выиграть.

Кое-как одевшись и собрав все необходимые папки, он уже собирался выйти из дома, как вдруг раздался настойчивый звонок в домофон. Это стало для него полнейшей неожиданностью. Даже Аксенов никогда не приходил к нему так рано и сейчас это явно был не он. Не зная, что и думать, Мирослав в растерянности поднес трубку домофона к уху:

- Кто?

- Это Виктор Аксенов, отец Ильи. Мне нужно поговорить с вами. Если не возражаете, конечно.

На несколько мгновений Мирослав лишился дара речи. Этот спокойный, уверенный голос, просивший так, как обычно приказывают, словно бы в одну секунду поставил крест на всем том, что было ему так дорого. Но он быстро справился с собой и ровным голосом сказал:

- Входите.

Через полминуты Аксенов-старший вошел в квартиру и, как и его сын когда-то, удивленно оглядел узкое пространство прихожей. Затем внимательно, хоть и без всякой враждебности взглянул на Мирослава:

- Где мы можем поговорить?

- Здесь, - сказал тот, направляясь на кухню.

- Уверен, вы догадываетесь, что привело меня сюда, - сказал Виктор, невозмутимо усевшись за стол. – Вы обескуражены?

- Довольно-таки.

- Я узнал обо всем случайно, Илья еще даже не в курсе.

- Вы хотите засадить меня? – мрачно спросил Мирослав. – Считаете, что я совратил вашего сына?

- О нет. Я читал все ваши переписки и потому прекрасно знаю, что у меня нет никаких оснований обвинять вас в чем-либо подобном. В сущности, это у вас была серьезная причина подать в суд на Илью за то, что он сделал с вами в Новогоднюю ночь. И в том, что происходит между вами сейчас, тоже нет вашей вины. Вы как раз сопротивлялись до самого конца, но Илья оказался упорнее. Это качество вообще свойственно Аксеновым. Я даже уверен, что вам нет никакого дела до статуса моего сына, до его денег и возможностей, которые с каждым годом будут все возрастать. Если бы вас интересовал этот аспект, вы бы не боролись с ним так долго и наверняка попытались бы засудить его, чтобы выжать из меня приличную сумму денег. Вам бы это удалось, можете быть уверены.

- Так чего вы от меня хотите?

- Хоть мне и не в чем обвинять вас, я все же хочу, чтобы вы бросили Илью, - Аксенов-старший пристально посмотрел Мирославу в глаза. – Исчезли из его жизни раз и навсегда.

Мирослав достойно выдержал этот требовательный, угрожающе прищуренный взгляд, после чего спокойно сказал:

- Я понимаю вас. Будь я на вашем месте, я бы, скорее всего, тоже был не в восторге. Но если вы действительно читали все наши переписки, то должны знать, что я чувствую к Илье. И что он ко мне чувствует. Мы дня не можем прожить друг без друга. И мы оба боролись с этим. Но без толку. Это оказалось выше наших сил. Я бы исчез из его жизни, если бы был уверен, что это сделает его счастливым. Но я точно знаю, что это принесет ему огромную боль. Ему. О своей боли я мог бы забыть, поверьте.

- То есть вы боитесь вырвать молочный зуб?

- Что?

- Все дети боятся этой операции. И иногда это действительно довольно неприятно. Но боль быстро забывается, и на смену слабому, молочному зубу вскоре вырастает новый – крепкий и сильный.

До этой минуты Мирослав не испытывал ни малейших сомнений. Но эти тонкие, тщательно продуманные слова зародили в его душе колебание, что не укрылось от всевидящих глаз Виктора Аксенова.

- Вам ясно, что я пытаюсь сказать? Конечно, и вы, и Илья будете страдать, вы так сильно привязаны друг к другу, что это прямо удивительно для парней вашего возраста, но это не будет продолжаться вечно. В конце концов, боль неизбежно пройдет, и вы сможете зажить нормальной жизнью. Нормальной. Ни от кого не скрываться, завести семью, детей. Клянусь вам, будь вы девушкой, я бы даже вмешиваться не стал. У меня нет цели женить Илью на девице, равной нам по статусу, это мне вообще не принципиально. Но семья у него должна быть обязательно. Полноценная семья. Наследники. Я собираюсь передать ему со временем все, чем владею, емупредстоит взять на себя огромную ответственность и стать обладателем огромных ресурсов. И на что ему все это, если у него не будет нормальной семьи? Не будет тех, кому он, в свою очередь, сможет передать все это впоследствии? Будет ли он счастлив? Я в этом не уверен.

Каждое слово отзывалось острой болью в сердце Мирослава, хоть он и пытался делать вид, будто ему все равно. Молочный зуб… Неужели все это – не более чем молочный зуб?..

- Я не знаю, удастся ли нам забыть друг друга, - сказал он с предательской дрожью в голосе. – Я точно не смогу никогда, но…

- Почему вы так в этом уверены? – с мягкой улыбкой спросил Виктор. – С другой стороны, понимаю. Молодость, она такая – всё кажется вечным и неугасимым. Но вы оба справитесь и будете счастливы. Пройдет время, и от этой истории не останется никаких следов.

- Останутся, - мрачно возразил Мирослав. – Я и не хочу ничего забывать. Можно я выйду на пару минут?

- Конечно, я подожду.

Закрывшись в комнате, Мирослав со всей силы пнул ногой ближайшую стену. Боль, что он сейчас испытывал, была почти физической, ему хотелось упасть на колени и, сжавшись в плотный комок, хоть немного подавить ее, но он прекрасно понимал, что это ему не поможет.

Вне всяких сомнений, он бы не чувствовал себя так ужасно, если бы не была поколеблена его уверенность в том, что он должен быть с Ильей несмотря ни на что. Больше у него не было этой уверенности. Параллель с молочным зубом казалась ему все более и более зрелой, и у него внутри все скручивалось от ужаса, когда он думал о том, что именно ему в итоге придется вырвать этот зуб.

В полном отчаянии он думал об Аксенове, обо всем, что было между ними, и с невероятной ясностью представлял себе его будущее: учебу за границей, блестящую карьеру, богатую дружную семью, умненьких детей с красивыми, темно-серыми глазами…

Да, именно таким должно было быть его будущее. А что мог дать ему он, Мирослав? Ничего, кроме очень шаткого, ненадежного счастья и бесконечных неприятностей. Он будет только мешать ему, а однажды вообще может стать объектом раздражения. Вдобавок, Аксенову ведь еще даже не было восемнадцати лет… Кто знает, как долго еще проживут его чувства? И не была ли их прочность схожа с прочностью этого проклятого молочного зуба?!

Но что бы там Мирослав себе ни говорил, в глубине души он нисколько не сомневался: их чувства не были пустой симпатией. В их отношениях не было ни розовых очков, ни чрезмерной восторженности. Они знали друг друга от и до и при этом любили так, как любят лишь родственные души. И еще Мирослав твердо знал одну вещь: никогда и ни с кем ему не было так хорошо, как с Аксеновым. И никогда уже не будет.

«Жаль, что я не эгоист, - подумал он с мучительной болью в сердце. – Если бы я был эгоистом, я бы никуда не ушел».

Но этот образ – яркая, насыщенная жизнь Ильи в полноценном и здоровом будущем – уже нельзя было вытравить из его головы никакими способами.

- Я уеду прямо сейчас, - сказал Мирослав, вернувшись на кухню: его лицо было пустым и отрешенным, как каменная фреска. – Только я не знаю, как быть со школой…

- Не волнуйтесь об этом, - сказал Виктор, вставая. – Я всё решу. Знаете, мне не хочется, чтобы вы уезжали в никуда. Я могу дать вам приличную работу в любом городе России, мне это совсем не…

- Не нужно. Я знаю, куда мне идти.

Смерив его долгим изучающим взглядом, Аксенов-старший кивнул и направился в прихожую:

- Я рад, что мне удалось убедить вас. Хоть и не намного, но вы все-таки старше Ильи, это сразу чувствуется. Он бы меня даже слушать не стал.

- Я знаю, - тихо сказал Мирослав. – Прощайте.

Уже при выходе из квартиры Виктор со вздохом сказал:

- Надеюсь, что так и будет. Всех вам благ, Мирослав Александрович. Все у вас будет хорошо.

Не будет. Ни черта уже не будет…

После ухода Аксенова-старшего Мирослав тут же позвонил Паше и сообщил ему о своем скором приезде. Тот безумно обрадовался этой новости, хоть и столь внезапное решение несколько удивило его, тем более что до конца учебного года оставалось еще целых полторы недели. Но Мирослав сумел убедить его в том, что всю основную работу он уже выполнил, и больше его ничто здесь не держало. Таким образом, вопрос с пунктом назначения был решен, теперь оставалось только собрать вещи.

Достав свой старый дорожный чемодан (переезды были неотъемлемой частью его жизни), Мирослав упаковался в течение каких-нибудь тридцати минут, после чего, сев на диван в уныло опустевшей комнате, дрожащей рукой взялся за телефон. Хозяйку он уже предупредил о своем преждевременном отъезде, а Пашке дал знать, что в следующий раз позвонит с другого номера, теперь оставалось дело за малым.

Рука словно по собственной воле открыла переписку с Аксеновым. Сейчас как раз было время их утреннего приветствия. Сколько раз бывало, они отправляли друг другу сообщения одновременно и потом еще смеялись с этого. Мирослав безумно надеялся, что в этот раз Илья слегка припозднится и не пришлет ничего до того, как он окончательно оборвет всякую связь между ними.

Ему пришло в голову, что было бы довольно справедливо написать Аксенову хоть что-то на прощание, что-нибудь хорошее или наоборот жестокое, чтобы не рвать вот так: трусливо и безгласно, как последний предатель. Но тут же ему стало ясно: что бы он сейчас ни написал, это только усугубит состояние Ильи, когда он обо всем узнает.

И тут телефон предательски дрогнул. И Мирослав увидел сообщение:

«Доброе утро, молчун. Ты уже едешь?»

От этой боли, наверно, можно было поседеть или сойти с ума. Но Мирослав и сейчас не заплакал, хотя вряд ли кто-то посмел бы осудить его за это. Он только стиснул зубы и на несколько мгновений согнулся пополам, словно кто-то со всей силы ударил его ногой в живот; а потом, совершив над собой воистину титаническое усилие, выпрямился, снял с телефона крышку и вытащил сим-карту – тонкую, непостижимо хрупкую, последнюю нить между ним и человеком, которого ему предстояло потерять навсегда.

Мелькнула отчаянная мысль: «Еще не конец! Еще можно обо всем забыть, вставить карту обратно, ответить и вновь почувствовать себя счастливым! Дорога назад еще не потеряна… Всего одно действие…»

Но тут же образ Аксенова – далекий образ из великолепного будущего – развеял эту слабую мысль в пыль и заставил Мирослава вспомнить о своем обещании – обещании, данном самому себе.

Не мешать…

Сейчас тебе будет больно. Но ты справишься и обретешь прекрасную жизнь. Мне же нет места в этой жизни. Ты этого не поймешь и, наверно, никогда не простишь меня, но я… А да черт со мной!

Одним резким нажатием Мирослав разломал сим-карту на две неравные части. И так и бросил на пол возле дивана. Потом встал, рассеянно огляделся и, перекатив чемодан на колесики, вышел на улицу.

Погода стояла ясная, веселая, совсем не соответствовавшая его душевному состоянию. Но когда он, отойдя от дома, обернулся, чтобы взглянуть на него в последний раз, ему стало ясно, что в этом был определенный смысл.

За свою жизнь он поменял множество квартир, адресов некоторых ему бы сейчас и вспомнить не удалось, но он точно знал, что эту не забудет никогда. Здесь произошло много всякого: и хорошего, и плохого, и все-таки это был лучший период в его жизни – самый светлый и беззаботный, что и отражала сейчас эта невозмутимая погода. Места, где он жил до сих пор, всегда были для него лишь кровом, не более того, но этой квартирке удалось занять в его сердце особое место – место самых счастливых и в то же время горьких воспоминаний.

«Это был мой истинный дом, - подумал он с болью и вместе с тем с благодарностью. – Но я уже никогда не вернусь сюда. Потому что именно ты делал его таким. Будь счастлив. Ты обязан. Обязан, Илья».

Боль была такой опустошительной, что Мирослав едва осознавал, куда должен идти. Ему пришлось приложить немалое усилие, чтобы подавить эту слабость и, стиснув ручку чемодана, покинуть место, где родилась и умерла самая счастливая пора его жизни. Но уходя, он прекрасно понимал, что оставляет здесь не только блаженное прошлое, но и немалую часть самого себя – часть, в которой жили все его надежды на яркое и солнечное будущее, в которое он верил теперь так же мало, как и в то, что когда-нибудь сможет забыть Аксенова Илью.

Между тем последний весь день был как на иголках, вначале удивленный безответной реакцией Мирослава на все его сообщения, а затем по-настоящему встревоженный отсутствием брюнета на работе, что было поистине чем-то из ряда вон выходящим.

Специально дождавшись позднего вечера, чтобы уже точно застать Мирослава дома, Илья торопливо вышел из комнаты и уже почти дошел до лестницы, как вдруг из кабинета вышел отец и хмуро спросил его:

- Куда собрался, Илья?

- Друзья позвали погулять.

- Мирослав Варшавский сегодня уехал из Москвы, ты не найдешь его там, куда собираешься ехать.

Медленно, словно тело вдруг перестало его слушаться, Илья повернулся к нему:

- Что-что?..

- Да. Он решил, что так будет лучше для вас обоих.

- Ты… Ты видел его?! Ты говорил с ним?!

- А что тебя так удивляет? Прости, я не хотел читать твои переписки, но не смог удержаться. И, конечно, твоя связь с этим парнем меня не особо обрадовала, хоть он и совсем неплох.

Никогда в жизни Илья не испытывал столь всепоглощающего ужаса и отчаяния.

- Да какое вообще твое дело!? Значит, это он из-за тебя заблокировал телефон… Что ты там ему наплел!?..

- Ничего особенного. Я лишь сказал, что вы оба еще очень молоды и вам не стоит быть вместе хотя бы ради собственного благополучия.

- Такая фигня не заставила бы его меня бросить! – в бешенстве проорал Илья. – Я что, не знаю, кто ты? Ты видишь людей насквозь и всегда давишь на самые больные места! Какое право ты имел лезть к Миру?! Портить ему жизнь?! И мне тоже! Ты не представляешь, скольким я ему обязан! Если бы не он, я бы так и остался тупоумным бревном, которому нет ни до чего дела! И что, ты думаешь, добился своего?! Ни черта подобного! Я все равно найду его! Мне без него вообще ничего не нужно!

Он рванул обратно в комнату, но отец решительно остановил его:

- Подожди, Илья! Возьми себя в руки. И не смей орать на меня, я тебе не враг. Ты не должен искать Мирослава. Если ты действительно его любишь, ты должен отпустить его. Хотя бы на какое-то время. Ты разве не знаешь? У него ничего нет. Ему предстоит самому добиваться всего в жизни, без помощи богатых родителей…

- И что с того!? Я бы поддерживал его во всем, как и хотел с самого начала!

- Уж ты-то должен знать – он не такой человек. Он никогда не возьмет у тебя ничего. А твое богатство будет тяготить его. Ты должен дать ему шанс пробиться собственными силами, сколько бы времени это не заняло.

- Я мог бы дать ему этот шанс и будучи с ним!

- Да кто ты вообще такой? – презрительно бросил Виктор. – Избалованный сосунок, который ничего из себя не представляет! Посмотри на Мирослава. Ему всего двадцать три года, а он уже знает цену и деньгам, и всему, что происходит вокруг. Ему неведомы безделье и праздность. Разве ты достоин его? Ты, мальчишка, сидящий на шее у родителей, не работавший ни одного дня в своей жизни! Сначала добейся хоть чего-то, стань хоть кем-то, а потом завоевывай уважение этого человека. Если и к тому времени твои чувства не утихнут, даю слово – я ничего не скажу.

Илья с трудом сдерживал слезы.

Да, да, он и сам думал обо всем этом не раз! О самостоятельности Мирослава и о своей собственной никчемности по сравнению с ним. Действительно, у него не было ничего своего, он всецело зависел от родителей и порой, глядя на Мира, чувствовал немалый стыд по этому поводу. Если такова цена их будущего воссоединения, он готов заплатить ее.

Я добьюсь. Я стану равным тебе. И тогда никто уже не посмеет разлучить нас. Я заткну любого, кому придет в голову эта идея. Даже отца… Даже отца… И все-таки… как ты мог оставить меня?..

- Я понял, - сказал он бесцветным голосом. – Не забудь про то, что не скажешь ни слова.

- Ты же знаешь: если я обещаю, то всегда выполняю.

Не сказав больше ни слова, Илья повернулся и исчез в своей комнате.

Виктор не смог сдержать облегченного вздоха. Слава Богу… Конечно, он и мысли не допускал, что Илья и Мирослав когда-нибудь встретятся вновь, такое ему даже в голову не приходило. Он сделал правильный вывод относительно их чувств друг к другу и тонко использовал их слабые стороны, добившись в итоге главного: отсутствия с их стороны попыток увидеться в ближайшее время. А остальное его уже не пугало. Он не сомневался, что со временем эти двое забудут друг друга, и спустя какой-нибудь год от их боли и тоски не останется ни единого следа. Это казалось ему абсолютно неизбежным, и потому, не испытывая больше ни малейшей тревоги, он спокойно направился в спальню с твердым намерением как следует отоспаться за прошедшую бессонную ночь.

Стоя над письменным столом в своей комнате, Илья отчаянно пытался взять себя в руки. Ситуация была ему вполне ясна, но вот смириться с ней было так трудно, что он готов был сойти с ума от этой борьбы.

Я справлюсь. Я стану сильным и могущественным. И тогда я найду тебя. И уже никогда не отпущу, Мир, никогда!

Но когда это произойдет? – мелькнула в голове безжалостная мысль. – Сколько лет ему понадобится, чтобы обрести всё это? Как долго они будут словно мертвы друг для друга?

Ему вспомнилась усталая, всегда чуть снисходительная улыбка Мирослава, красивое, серьезное лицо, глубокие, теплые глаза…

Сколько лет продлится их разлука?

Когда я увижу тебя в следующий раз? Неважно. Сколько бы времени нам ни понадобилось, мы все равно будем вместе. Я знаю это.

Но боль была слишком сильной, и, как Илья ни крепился, слезы все-таки брызнули у него из глаз неудержимым потоком, и он заплакал так, как, наверно, не плакал никогда еще в жизни.

И все-таки… как ты мог… как ты мог оставить меня?..

Конец первого параграфа

========== Уравнение №17 (Параграф №2) ==========

Пять лет спустя.

«Plus-Minus» - сеть ресторанов быстрого питания, о которой всего несколько лет назад никто ничего не слышал, но которая сейчас пользовалась не меньшей популярностью, чем КFC и Макдональдс, по крайней мере, в пределах Санкт-Петербурга. Главными ее преимуществами являлись три фактора: по-настоящему демократичные цены, в высшей степени оригинальный, уютный интерьер и потрясающее меню, которое привлекало не только огромным разнообразием, но и возможностью угодить любому вкусу: даже вкусу веганов и вегетарианцев. Это было замечательное место: яркое, шумное, оживленное, место, в которое неизбежно возвращались все, кто бывал в нем хоть раз. Но так было не всегда.

Паша и Мирослав, два главных акционера, всегда со смехом вспоминали первый год становления сети – основания и раскрутки их первого ресторана, попортившего им немало нервов.

Приехав к Паше из Москвы пять лет назад, Мирослав, к немалому своему удивлению, обнаружил, что у друга не было ни малейшего плана по открытию бизнеса, и, кроме идей относительно меню и вопросов, связанных с кухней, он вообще был абсолютно не в теме. Зато энтузиазма у него было хоть отбавляй, и он с гневом отверг предложение Мирослава подождать еще хотя бы полгода, чтобы глубже вникнуть в эту сферу и взяться за дело уже не с пустой головой.

«Что ты усложняешь? – говорил Паша, небрежно усмехаясь. – Мы же не в президенты лезем. Открыть ресторан может кто угодно».

«Открыть – конечно, - хмуро отвечал Мирослав. – Но мы ведь и заработать хотим. Разве нет?»

Но взывать к мудрости Пашки (которой в то время у него, похоже, не было и в помине) оказалось бесполезно, и в итоге действовать пришлось почти вслепую. Однако Мирослав не стал полагаться на себя или, вернее сказать, на свою пустую голову. Первое, что он сделал, это нанял профессионалов в данной области, людей проверенных и надежных (найти их помог ему отец Паши), с которыми он советовался буквально по каждому вопросу, что и позволило им преодолеть все препятствия с минимальными потерями.

Стоит отметить, тратить на этих людей приходилось совсем немало, но Мирослав ни разу не пожалел о своем решении. Не пойди он на это, они бы, вероятно, потеряли вообще всё, а так им удалось отделаться малой кровью.

Боже, сколько суеты было при открытии первого ресторана! И двух томов не хватит, чтобы расписать без упущений все проблемы и этапы, через которые им пришлось пройти, прежде чем дело было доведено до конца. Это походило на нескончаемый замкнутый круг. Не успевали они разобраться с одной бедой, как тут же возникала другая, решали эту – откуда-нибудь немедленно вылезала третья, и так много месяцев подряд без единой передышки. Но даже когда всё, наконец, разрешилось, и они отметили официальное открытие, вздохнуть с облегчением им так и не удалось.

Ибо тут они столкнулись с главной проблемой, знакомой, наверное, всем начинающим бизнесменам, а именно: с отсутствием клиентов. Вот этого они никак не могли понять. Вроде бы все было рассчитано правильно: и место, и востребованность, и реклама – ничто не было упущено, но посетителей словно корова языком слизала. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем, а ничего не менялось. Нет, были, конечно, клиенты, но слишком мало, чтобы их можно было воспринимать всерьез, а порой и вовсе никто не захаживал, что действовало на Пашу и Мира, мягко говоря, не слишком ободряюще.

Так прошел целый год. Все сэкономленные Мирославом деньги уже подходили к концу, платить персоналу было практически не с чего, и парни уныло готовились к роспуску всех сотрудников в ближайшие два-три месяца, а чуть позднее и к закрытию ресторана, так как коммунальные услуги и аренда тоже вот-вот должны были стать им не по карману. И когда казалось, что надежды уже нет, и им придется смириться с провалом, случилось чудо.

То ли небеса, в конце концов, над ними смилостивились, то ли они выдержали проверку на прочность, но шлюзы Вселенной, наконец, открылись для них, а в двери их ресторана хлынула жизнь. За каких-нибудь полгода они отбили все вложения, а далее уже их доходы начали расти в геометрической прогрессии.

Идея открыть второй ресторан была выдвинута Миром, не знавшим, куда девать столько денег, и Паша, безгранично доверявший ему во всем, с радостью поддержал его. Тут уже никаких проблем не возникло. Насыщенный опыт, обретенный в прошлый раз, дал парням возможность организовать все не только максимально быстро и экономично, но и с неизбежной перспективой на успех. И успех не замедлил явиться, на этот раз без задержки в целый год.

Это был взлет, на который ни Паша, ни Мирослав даже не рассчитывали в самом начале их пути. Очень скоро они стали заметными личностями, от предложений спонсорства у них теперь не было отбоя, но третий ресторан они все-таки открыли сами, без чьей-либо поддержки, и это было самое крутое заведение из всех ими созданных – более роскошное, чем все остальные, более необычное и с особым VIP–залом на втором этаже, куда могли попасть только состоятельные посетители или везунчики, выигравшие сертификат в их рекламных кампаниях (которые они проводили постоянно).

В сущности, третий ресторан открылся всего два месяца назад, а клиентов уже было более чем достаточно. Следовало подумать о расширении сети – открытии ресторанов по всей России, но тут уже была весьма желательна поддержка спонсоров, и их поисками сейчас усиленно занимался Паша, в то время как Мирослав налаживал активность нового ресторана и не забывал присматривать за ответственными директорами первых двух.

К слову говоря, он больше не жил на съемной квартире. Теперь у него было собственное жилье – просторная, двухкомнатная квартира, обставленная великолепной, дорогой мебелью, и новехонький «Вольво», который он приобрел лишь тогда, когда его старый «Форд» окончательно ослаб и не мог больше выполнять свои обязанности без ежеминутных сбоев. Впрочем, дома Мирослав бывал в основном только ночью, большая часть его жизни проходила на работе, и он был этим вполне доволен.

Внешне он почти не изменился за прошедшие пять лет: разве что перестал носить очки (теперь они были ему совершенно ни к чему) и стал зачесывать волосы назад, что лишь подчеркивало привлекательность его изящного лица и придавало ему даже некоторую величавость. Ну а внутренне – теперь его не особо волновал домашний уют, он вообще предпочитал как можно реже бывать дома, а работы, слава Богу, ему всегда хватало.

Они с Пашей были идеальными партнерами. Тот был воистину гениальным поваром; если бы не его меню – набор вкуснейших и в то же время простейших блюд, придуманных им самим – они бы никогда не смогли привлечь так много клиентов, но, с другой стороны, если бы не Мирослав с его трезвым отношением ко всем организационным моментам, сеть, скорее всего, вообще никогда не была бы создана. Очень многое им пришлось преодолеть в течение этих пяти лет, но их дружба нисколько не пострадала, а наоборот – обрела ту приятную, ворчливую гибкость, знакомую лишь по-настоящему близким людям.

Между тем три года назад Паша женился, и у него уже подрастал очаровательный карапуз Даниил, к которому Мирослав относился, как к родному племяннику (он же и крестил его). Возиться с этим пухлым чудом было для него радостью, которой временами ему дико не хватало, несмотря на то что он был вполне доволен своей жизнью и очень ценил всё, что смог обрести за последние годы.

Жена Паши Алена считала его кем-то вроде родного брата мужа и доверяла ему порой вещи, которые не рассказывала даже супругу. Не раз Мирославу приходилось мирить эту, в общем-то, дружную и мирную парочку, ссоры в которой происходили в основном только из-за чрезмерной ревнивости Алены.

Он был верным другом семьи, и так бы, вероятно, всё и оставалось, если бы не сестра Алены Марина, приехавшая как-то к ним на Новый Год и безнадежно влюбившаяся в Мира. Последний не сразу это понял. А когда понял, вежливо дал ей понять, что при всем уважении (а он действительно искренне уважал ее, так как она была вполне достойной и вдобавок красивой девушкой) не может ответить на ее чувства взаимностью. Он искренне пытался забыть то, что не давало ему подобного шанса, но, в конце концов, осознал, что напрасно тратит силы.

Алена страшно рассердилась на него. Из-за этого последние года полтора он не мог бывать в доме Паши так часто, как хотел бы, и, следовательно, играть с Даниилом тоже. И это же вызвало их первую с Пашей небольшую стычку, окончившуюся, к счастью, вполне мирно.

«Не понимаю, чего еще тебе надо? – сердито говорил друг, нервно расхаживая из стороны в сторону по кабинету: он всегда так делал, когда чувствовал себя неловко. – Чем тебе не угодила Марина? Красивая, умная, готовит отлично, чего еще желать? Что ты так цепляешься за свою холостяцкую жизнь, я понять не могу? Я ведь знаю тебя: ты не ловелас. Разгульная жизнь – это вообще не твоё. И детей ты обожаешь. В чем вообще проблема?»

«Паш, я уже сто раз извинился за Марину. Мне правда очень жаль, что так вышло. Но надежд я ей никаких не давал. Алена злится, но вообще-то ей тоже это известно».

«Да я не об этом спрашиваю! Марина – ладно, допустим, не в твоем вкусе. Но есть же и другие. Правда в том, что ты до сих пор не можешь забыть ту свою принцессу, из-за которой удрал тогда из Москвы, будто преступник! Что я, не знаю, что ли? Ты все еще мечтаешь о ней, как какой-то молокосос несчастный…»

«Это уже слишком, - Мирослав тогда резко встал и торопливо направился к двери. – Ты мой друг, но такого я терпеть не стану».

Бедный Паша! Он тогда так перепугался, что чуть не зарыдал. Минут двадцать вымаливал потом у Мирослава прощение, хотя тот простил его сразу же – искренне и без всяких условий. Больше они никогда на эту тему не говорили, и Паша раздражался всякий раз, когда Алена начинала ворчать по поводу нанесенной Марине обиды.

А что Мирослав? Он просто хотел быть честным, вот и все. Он не раз пытался открыть кому-нибудь свое сердце, но в итоге понял, что все его усилия совершенно напрасны. Личная жизнь у него не складывалась. Вернее сказать, у него ее просто не было. Секс? К счастью, он не принадлежал к числу тех мужчин, которые не могут спокойно обходиться без этого. Он чувствовал себя прекрасно, боль, что его терзала, исходила из души – из души, но не из тела.

Он так и не смог ничего забыть. Но и вспоминать старался как можно реже. На самом деле вся его жизнь проходила в постоянном напряжении, направленном на то, чтобы все время думать о всяких посторонних вещах, не давая таким образом воспоминаниям брать над собой верх. Отпуская сосредоточенность хоть ненадолго, он тут же перемещался в прошлое – в ту жизнь, где он был счастлив, а это причиняло ему боль, хуже которой он никогда ничего не испытывал.

Работа очень ему помогала, он никогда не отказывался от дополнительных заданий и охотно трудился до глубокой ночи, если это было необходимо. Тем не менее, поговорка «время лечит» с некоторых пор вызывала у него глубокое презрение. Его не только не лечило, но с каждым годом делало лишь еще беспомощнее.

Поначалу он держался даже лучше, чем ожидал от самого себя, но со временем прошлое стало взывать к нему с пугающей настойчивостью, а два года назад Илья начал приходить к нему во сне каждую ночь. Он всегда был разным и удивительно реальным. Мирослав боялся этих снов и стремился к ним, как наркоман к игле. Он был и счастлив, и загнан, словно зверь, обреченный на гибель. По ночам вся его защита спадала, и он, сам того не осознавая, давал полную волю своим эмоциям, которые всегда были ужасно сильными и противоречивыми.

Иногда, просыпаясь, он обнаруживал свою подушку мокрой, иногда – простыни, иногда его душило чувство вины, а иногда он улыбался, наполненный радостью, которой не было никаких причин. Но ему никогда даже в голову не приходило попытаться найти Аксенова и возобновить с ним отношения, если это еще было возможно. О таком он даже не думал, и в итоге всё, что ему оставалось, это терпеть. Терпеть, пока еще были силы, и ждать неизбежного для всех финала, порой отчаянно надеясь, что ждать слишком долго не придется.

========== Уравнение №18 ==========

Первым делом Паша хотел раскинуть сеть на территории Москвы и потому рассматривал предложения о сотрудничестве в первую очередь от столичных компаний. Некоторые показались ему вполне приемлемыми, но Мирослав отверг их все, не уверенный в благонадежности руководителей, а в таких вещах интуиция никогда его не обманывала, в чем Паша не раз убеждался за годы их совместной работы.

Однако сдаваться, естественно, никто не собирался, и вскоре наметились новые переговоры, на которые Паша возлагал очень большие надежды. Он уверял Мирослава в том, что на сей раз беседа предстояла очень серьезная, и что им вообще крупно повезло, что такая могущественная корпорация обратила на них внимание. Мирослав в тот момент был очень занят и потому прослушал название расхваливаемой фирмы, но обещал встретиться с представителями и обсудить все детали (как правило, он этого не делал, для принятия решения ему вполне хватало нескольких вопросов, заданных участвовавшему в разговоре Паше).

Встреча была назначена на пятницу, в 9:00. Мирослав специально выехал из дома пораньше, чтобы встретить гостей вместе с Пашей, но попал в такую жуткую пробку, что о пунктуальном прибытии пришлось забыть. И ведь на этой дороге почти всегда было свободно, ни разу еще он не видел подобного столпотворения, но тут уж изменить что-либо ему было не под силу, так что без пяти минут 9 он отправил Паше в Zignal (очень популярный в последние два года мессенджер, потеснивший даже небезызвестный WhatsApp) сообщение, в котором предупредил о том, что, скорее всего, сильно опоздает и посоветовал начинать переговоры без него.

«Хорошо. Мы будем в VIP-зале», - написал Паша в ответ.

- В VIP-зале так в VIP-зале, - пробормотал Мирослав, окидывая хмурым взглядом батареи машин, замкнувшие его в одной точке без шанса на скорое продвижение.

В итоге он опоздал на встречу почти на 40 минут и, в принципе, в его обществе уже никто не нуждался, но неожиданный звонок Паши (оставившего ненадолго гостей в одиночестве) заставил его таки выполнить намеченный с утра план.

- Я уже не приду, Паш, какой смысл? Ты мне потом расскажешь, что и как…

- И речи нет! – с неожиданной свирепостью возразил тот. – Где ты сейчас?

- Уже вхожу в ресторан.

- Сейчас же тащи свой зад наверх! Тут очень серьезный пацан, в этот раз явно дойдет до контракта, а все эти вопросы решать потом тебе. Надо, чтобы ты тоже познакомился.

- Всё, всё, иду.

VIP-зал – яркое, ультра современное помещение в красно-зеленых тонах – было заполнено лишь на четверть (что вполне соответствовало столь раннему времени), и Мирослав без труда увидел за одним из самых дальних столиков Пашу. Возможные партнеры сидели к нему спиной, одним из них была, по всей видимости, стройная молодая женщина с затейливой башней на голове, а вторым – молодой мужчина с темно-каштановыми волосами, постриженными явно в каком-нибудь дорогущем барбер-шопе.

Мирослав не смутился, сам он тоже был не лыком шит. На нем были черные, лакированные туфли, черные классические брюки, светло-серая рубашка и черный кожаный пиджак, в котором он выглядел круто и солидно, как… как преуспевающий бизнесмен, каким он, собственно говоря, и являлся.

Как только он подошел к столу, Паша с вежливой улыбкой начал представлять его гостям:

- Знакомьтесь, это Варшавский Мирослав Александрович – человек, на котором держится, можно сказать, вся организационная часть нашей сети. Мирослав, это Анна Дель-Мар и Илья Аксенов, генеральный директор компании «Аист» в нашем городе, помнишь, я говорил тебе…

Мирослав этого совершенно не помнил. Если бы он услышал это хоть раз, то точно никогда бы не забыл. Он не сразу заметил Аксенова, его взгляд сначала задержался на Анне Дель-Мар – девушке поистине неземной красоты, которой даже он не мог не восхититься, и только потом он обратил внимание на второго гостя. И чуть не вздрогнул. Не смог ничего с собой поделать. С бешено заколотившимся сердцем и волной мелкой дрожи, пронесшейся по спине и рукам.

Илья… Аксенов… Спокойный, расслабленный, в дорогом, темно-синем костюме, повзрослевший, но все такой же родной и знакомый, словно отлучившийся на пару дней, а не на кошмарных пять лет. В его ничуть не изменившихся темно-серых глазах промелькнуло узнавание и, кажется, что-то еще – невозможно было понять, что именно – но он явно не был потрясен и в половину так сильно, как Мирослав. Во всяком случае, в его лице ничто не изменилось, а поза осталась все такой же фривольной.

Мирослав отметил все это за считанные секунды и, усилием воли взяв себя в руки, с учтивой улыбкой произнес:

- Очень приятно. Только с господином Аксеновым мы уже знакомы.

Он не видел смысла скрывать этот факт. Не видел смысла придавать этой встрече нечто большее, чем она была на самом деле.

- Да ладно? – изумленно спросил Паша. – И когда вы успели пересечься?

- Когда-то Мирослав Александрович был моим учителем в школе, - невозмутимо ответил Аксенов. – По математике и геометрии.

- Вот это да! – воскликнула Анна Дель-Мар (не без легкого французского акцента), с восторженной улыбкой глядя на Мирослава. – Мне безумно интересно, каким учеником был Илья. Наверно, страшно непослушным?

- Хуже: он был умнее меня.

Паша и Анна весело рассмеялись.

- А если серьезно, - с улыбкой сказал Мирослав, - то адекватным я бы его в те времена не назвал. Но я уверен, что с годами он сильно изменился.

- Так и есть, - сказала Анна, мягко глядя на Илью, - сейчас он очень хороший мальчик.

- Хватит, - сказал тот, без особого, впрочем, раздражения. – Хорошим мальчиком я был в два года, а те времена давно прошли.

Мирослав с усмешкой покачал головой. Стараясь не замечать бушующего внутри вулкана. Собственная выдержка просто поражала его. Он почти не верил самому себе. То, каким он был снаружи, и то, что происходило у него внутри – даже огонь и лед так сильно не отличались друг от друга!

Аксенов…

Тот самый…

Такой родной, что его хотелось просто задушить в объятиях, зацеловать до полусмерти… И в то же время такой чужой и далекий, что он никогда не осмелится показать ему и половины того, что разрывало его сейчас изнутри. Нет, не для того он терпел пять лет, чтобы сейчас все испортить. Это было бы непростительной слабостью с его стороны. Которая вдобавок могла обернуться жестоким унижением. Ведь Аксенов явно смог справиться с собой и сейчас, по всей видимости, был абсолютно спокоен. Да и эта девушка. Не могла она быть ему просто коллегой… Ну никак не могла.

Улыбка Мирослава стала чуть кривоватой, но он вовремя заметил это и потянулся к большой белой папке, что лежала перед Пашей.

- Это, я так понимаю, ваш бизнес-план? – короткий взгляд на Анну.

- Да, совершенно верно.

- Я рассмотрю его, чтобы не заставлять вас объяснять всё по новой. Мы с Павлом Игоревичем обсудим все детали в ближайшее время и свяжемся с вами на следующей неделе. Вас так устраивает?

- Вполне, - сухо ответил Аксенов. – Мы никуда не торопимся.

- Тогда я вас оставлю, - Мирослав закрыл папку и уверенно встал с места. – Рад был познакомиться, - вежливый взгляд в сторону Дель-Мар. – И с вами повидаться тоже, - не так-то легко было протянуть Аксенову руку, но он все же заставил себя это сделать. Постарался немедленно унять пронесшуюся по телу волну мурашек. Илья крепко пожал ему руку и тут же отстранился, бестрепетно глядя в глаза.

- Что ты сразу убегаешь? – недовольно пробормотал Паша. – Я заказал гостям наши фирменные блюда. Составил бы компанию.

- В другой раз, - спокойно ответил Мирослав. – Как ни крути, кто-то из нас двоих должен работать. Я уверен, гости простят меня.

Добродушно улыбнувшись Анне (и как только сил хватило!), он неторопливо двинулся к выходу.

- Ну что за человек! – сокрушенно пробормотал ему вслед Пашка и тут же перевел разговор на другую тему, подробностей которой Мирослав уже не услышал.

Господи, что сейчас с ним творилось! Проведи он в этой компании еще хоть минуту, и его выдержка наверняка бы треснула, обнажив его истинное состояние. Войдя в подсобку – небольшой светлый кабинет с широким столом посередине – он тяжело опустился в кресло и на добрых полминуты закрыл лицо руками.

Он так и не смог ничего забыть. Вообще ничего. И в голове, и в сердце всё оставалось по-прежнему, как будто и не было этой кошмарной разлуки в пять лет. На самом деле он всегда это знал, но убедиться вот так – без шанса на самообман, было настоящей мукой. Его утешало только то, что, по крайней мере, Аксенов смог преодолеть себя, смог отпустить прошлое. Это означало, что его жертва была не напрасной. Но вот ему теперь предстоял не самый веселый период в жизни. И это приводило его чуть ли не в ярость.

«И почему я такой слабак? – раздраженно перелистывая лежащие на столе документы, грыз он сам себя. – Ну встретились, и что теперь? Ты мужик или кто? Возьми себя, наконец, в руки!»

Но сердце до сих пор не успокоилось. С той самой первой секунды, как он увидел Аксенова, оно билось неестественно быстро и никак не могло вернуться в норму. И как тут было не злиться?

Спустя минут десять в подсобку кто-то неторопливо вошел, и Мирослав, сидевший спиной к двери, хмуро спросил, уверенный в том, что это Паша:

- Что, свалили проклятые буржуи?

Только вот ответил ему совсем не Паша:

- Не знаю насчет проклятых буржуев, а я все еще здесь.

Мирослав изумленно обернулся. Это был Аксенов. Прислонившись к дверному косяку, он с усмешкой разглядывал его. С очень равнодушной усмешкой.

- В чем дело? – Мирослав отвернулся, уверенный в том, что после столь холодного взгляда ему точно не составит никакого труда скрыть свои истинные чувства. – Ты что-то ищешь?

- Да нет, - сказал Аксенов, неспешно проходя к окну и выглядывая на улицу: высокий и величественный, как какой-нибудь иностранный дипломат. – Значит, проклятые буржуи?

- Вынужден извиниться, - без особого раскаяния сказал Мир. – Неосторожно бросил.

- Это точно, - непонятно было: то ли Аксенов действительно серьезен, то ли просто притворяется. – Я сказал Павлу, что мне нужно в уборную, по пути увидел тебя и решил поговорить. Прояснить, так сказать, ситуацию.

Мирослав готов был возненавидеть себя в эту секунду. И почему так защемило в груди? Почему стало так больно и страшно? Почему он, взрослый и неглупый парень, чувствует себя столь беспомощным? Но его лицо не выразило ни малейшего волнения. Хоть какая-то польза от жизненного опыта – с годами ты учишься мастерски скрывать свои эмоции.

- А что прояснять-то? – спросил он с удивленным видом. – Что было, то прошло, разве нет?

- Ты так думаешь? – Аксенов вдруг пристально уставился на него, и Мирослав напрягся так, словно кто-то замахнулся на него кулаком. Но опять-таки – глаза остались совершенно непроницаемыми.

- Конечно. А ты нет?

Выдержав долгую паузу, Аксенов медленно подошел к столу и со вздохом сел на стул напротив него. Сказал задумчиво:

- Да, ты прав. Я рад, что ты так думаешь. Если вы согласитесь, и мы заключим контракт, нам придется часто пересекаться. А я бы не хотел, чтобы прошлое как-то влияло на наши отношения.

- Это был детский сад, - с усмешкой сказал Мирослав, стараясь не обращать внимания на оглушительный звон крови в висках. – Даже говорить не о чем.

Раздался характерный рингтон Zignala – видимо, в одной из рабочих групп кто-то с кем-то общался. Он не стал доставать телефон. Слишком много движений. Можно выдать свою нервозность. Лучше сидеть тихо и делать вид, будто его очень интересуют разложенные перед ним бумаги и следить, чтобы они не оказались верх тормашками.

- Как ты вообще? – спросил Аксенов, не отрывая от него пристального взгляда.

- Нормально, - он таки заставил себя посмотреть на него в ответ: максимально спокойно и учтиво. – Неплохо заработал за последние годы. Все хорошо. А ты как?

- Тоже ничего.

- Помогаешь отцу?

- Да. Именно, что помогаю. А вообще у меня своя работа, никак с ним не связанная.

- Да ну? И какая же?

- Я программист. Учился в Англии и, в принципе, деньгами вполне доволен. Но папаше не смог отказать. Впрочем, моему основному делу это никак не мешает.

- Ты сделал отличный выбор. Думаю, с твоими мозгами учить языки программирования было не так уж и сложно.

- Представь себе, даже с моими мозгами это было довольно утомительно, - Аксенов еле заметно усмехнулся. – Но я справился и теперь могу жить, не сидя на шее у родителей.

Zignal снова издал привычную трель. Мирослав снова не стал реагировать.

- Как тебе мессенджер? – неожиданно спросил Илья.

- Очень крутой, удобный, - не без удивления ответил Мир. – В последнее время только им и пользуюсь.

- Понятно, - странное самодовольство промелькнуло в глазах Аксенова, но тут же бесследно исчезло. Откинувшись на спинку стула, он задумчиво пробормотал. – Встреча с тобой навеяла воспоминания… Боже, каким чокнутым я был пять лет назад! Даже поверить не могу.

«Ты был не чокнутым! – едва не выпалил Мирослав. – Ты был охуенным. Да, может, иногда и перегибал, но все равно был лучшим. Это сейчас ты взрослый, спокойный и абсолютно ко мне равнодушный. А тогда ты был просто офигенным». Но, само собой, он ничего не сказал, только подумал с досадой: «Когда же ты, наконец, уберешься отсюда?!» Поддерживать эту милую беседу с каждой секундой становилось для него все труднее и мучительнее. А Илья тем временем невозмутимо промолвил:

- А теперь вот жениться собираюсь…

Мирослав чуть не ударил ногой по стенке стола. Проклятье! Почему так больно? Почему ему хочется орать от отчаяния? Ведь не происходит ничего, к чему бы он не был готов. Ничего, чего бы он сам не хотел. «Еще немного, и я сорвусь», - осознал он с внезапной ясностью, но совершенно безмятежно посмотрел на Аксенова:

- На Анне Дель-Мар?

- Да, - ответил тот, внимательно вглядываясь в его лицо. – Она красавица, не правда ли?

- Не то слово. Я в жизни не видел никого красивее ее, - хоть тут ему не надо было врать. – Я уже могу тебя поздравить?

- Еще нет, - внезапно помрачнев, сказал Аксенов. – Но скоро у тебя будет такая возможность. Ладно, я, пожалуй, пойду. Рад, что мы с тобой вот так поговорили. Жду звонка на следующей неделе, - он встал и как-то уж очень быстро направился к двери. – До скорого.

- Счастливо, - Мирослав даже не удивился столь поспешному уходу, главное, что этот уход вообще состоялся, и он обрел возможность хоть немного успокоиться.

День пролетел очень быстро, и, как ни странно, он почти не думал об Аксенове, но, вернувшись домой поздно вечером и едва только ступив на порог, он согнулся пополам от острой боли, пронзившей внезапно его живот. Ощущение было такое, словно кто-то накручивает его кишки на край тупого лезвия. Так мерзко он не чувствовал себя никогда в жизни. Ему казалось, что из него сейчас вырвется литра три, не меньше, ностоило ему добраться до туалета, как таинственный приступ начал стихать, только невыносимая слабость охватила все тело, вызывая болезненную дрожь в кончиках пальцев.

Он не спрашивал себя, что это было. Он прекрасно знал ответ на этот вопрос. И уже не видел смысла презирать себя за слабость, обвинять в никчемности, корить за то, что за целых пять лет он так и не смог ничего отпустить. В этом не было ни малейшей пользы. Стоило, наконец, смириться с тем, что Аксенов по-прежнему был самым дорогим для него человеком в мире, и что он зависел от него так же, как и тогда, пять лет назад, хоть и давным-давно не имел на это никаких прав.

Ненавидеть себя не было никакого смысла. Гораздо логичнее было спросить: насколько меня хватит? Но этот вопрос в чем-то был даже еще страшнее.

Кое-как добравшись до спальни, Мирослав, не раздеваясь, повалился на кровать и почти мгновенно уснул. Этой ночью, впервые за последние два года, Аксенов ни разу ему не приснился.

========== Уравнение №19 ==========

По сути, обсуждать тут было нечего. Они не могли упустить шанс заключить договор с компанией, репутация которой была настолько безукоризненной, тем более что условия им предложили более чем справедливые и адекватные. Будь Мирослав один, он, может, и рискнул бы отказаться, но вредить из-за своих личных проблем Паше он не имел никакого права. Так что решение они приняли единогласно.

Паша, кстати, был в полном восторге от Аксенова. В понедельник утром, как только они закончили обсуждать все деловые вопросы, он не без восхищения сказал:

- Мне нравится этот парень. Он не похож на этих богатых сосунков, которые мастера только пыль в глаза пускать, а на деле – полные бездари. У него все под контролем. Держится он, правда, немного высокомерно, но это не бесит. В конце концов, ему можно. Создатель Zignala, как-никак.

- Создатель чего? – изумленно переспросил Мирослав.

- А ты что, не в курсе? – Паша изумился еще больше. – Ну ты потеря, блин. Хоть изредка надо новости смотреть. Да, он создатель Zignala. Причем создал он его сам, без чьей-либо помощи, и сейчас почти все деньги с него идут к нему в карман.

- Откуда ты все это знаешь?

- Да все об этом знают. Пару лет назад даже в главных новостях эта тема освещалась. Мол, новый гений интернет-проектов и самый молодой миллиардер в мире. Я тогда еще подумал, наверно, та еще рожа, а он нет – нормальный, и дела с ним можно вести вполне спокойно. Единственное, чего я не могу понять – на кой ему вообще этот «Аист»? Зарплата, которую он там получает, ерунда по сравнению с его основными доходами.

- Он сказал, что делает это ради отца, - сказал Мирослав, доставая телефон и вбивая в поисковике два слова «Аксенов Илья». – Тот попросил его помочь.

- Ну, видимо, да. Потому что ради денег он бы точно в это ввязываться не стал. Слишком огромная разница.

А вот и он. Мирослав сосредоточенно пробегал глазами краткую биографию Аксенова, который, оказывается, был личностью до того знаменитой, что о нем повествовала сама Википедия! Информации, правда, было не очень много, но зато какой она была емкой!

Блестящий выпускник Оксфорда, один из лучших программистов двадцать первого века, создатель всемирно известного мессенджера, долларовый миллиардер. О личной жизни ни слова, из интересных фактов – неявка на получение диплома в Оксфорде. По слухам, он его так там и оставил… Ведь зачем ему, влиятельному и богатому парню, какой-то жалкий диплом о высшем образовании?

Почему-то, читая все это, Мирослав улыбался во весь рот. Вот тебе и Аксенов. А ведь когда-то все думали, что он пустит свои мозги по ветру… Пустил, блин. Да не по тому ветру, а по долларовому. Сам «Telegram» Павла Дурова сумел потеснить. А в пятницу, засранец, ни слова не сказал ни о Zignalе, ни об истинном масштабе своего успеха. Спросил так хитренько, как тебе мессенджер, и тут же переключился на другую тему. Хотя мог бы и поделиться.

Впрочем, Мирослав не стал врать самому себе. То, что Аксенов ничего не сказал ему, было с его стороны немалым жестом скромности, который заставлял смотреть на него лишь с еще большим уважением.

На вопрос Пашки, кто позвонит Аксенову, Мирослав небрежно сказал «Звони ты», после чего встал и отправился в «Plus-Minus» на Ленина – их второй ресторан, где ему нужно было забрать производственную смету за последний месяц и в целом проверить обстановку. Это не заняло много времени. Управляющий, которого он в свое время выбирал лично, прекрасно справлялся со своими обязанностями, никаких нареканий к нему не было.

Уже при выходе из ресторана Мирослав столкнулся с Викой – главным менеджером, яркой, веселой блондинкой, которая работала с ними чуть ли не с самого основания сети и, надо отдать ей должное, была верна им даже в самые худшие времена. Четыре года назад ей даже пришлось проработать несколько месяцев без зарплаты, но она верила в успех до конца и в итоге была щедро вознаграждена за свое упорство.

У Мирослава были с ней прекрасные отношения. Вопреки пресловутому мнению о блондинках, Вика отличалась острым умом и редкой проницательностью. Вероятно, именно поэтому она не позволила себе влюбиться в Мира (как делали многие другие) и тем самым не дала возникнуть между ними непробиваемой стене холодной учтивости, которую Мирослав воздвигал всякий раз в подобных случаях. Они общались запросто, весело и не глубоко, что вполне устраивало обоих. Вот и теперь Вика с притворным возмущением воскликнула:

- Какие люди! Что так редко появляешься, Александрович? Крутой босс теперь, да? Старые друзья уже не нужны?

Мирослав дружески улыбнулся:

- Какая ты догадливая.

- Вот наглец! – Вика рассмеялась и уже серьезней спросила. – Ты сейчас через Кольцо поедешь?

- Да.

- Не подбросишь меня до Центральной? Раз уж по пути. Так-то я и такси могу вызвать…

- Успокойся. Конечно, подброшу. Давай, выходи.

Через пять минут они уже ехали в сторону Центральной улицы по одной из самых оживленных трасс Петербурга. Вика с воодушевлением рассказывала о своей трехлетней дочке Маше, такой же озорной блондинке, как и она сама (мужа у Вики не было), и Мирослав с улыбкой внимал ей, глядя на дорогу. Вообще-то болтливые люди ему не очень нравились, от них у него быстро начинала болеть голова, но иногда они здорово его спасали, особенно в тех случаях, когда он не хотел общаться, а общаться было нужно. Вопрос «что говорить» они всецело брали на себя (причем без всяких усилий), а для Мирослава, редко встречавшего интересных собеседников, это было идеальным вариантом.

Впрочем, Вику ему нравилось слушать. Она рассказывала о своей дочке так, что не смеяться было просто невозможно, так что жаловаться на нее у него не было никаких причин.

До конца пути бензина не хватило, пришлось заехать на заправку. Остановившись у единственного свободного автомата, Мирослав вышел, подошел к кассе, дал все необходимые указания и вдруг услышал сбоку невозмутимое:

- Привет.

Резко обернувшись, он чуть не подпрыгнул.

Аксенов. В дорогущем, темно-сером костюме, еще более темной рубашке и фиолетовом галстуке. Боже, этот стиль делал его просто неотразимым! Он в любой одежде выглядел потрясающе, но этот костюм придавал всей его внешности чуть ли не жестокое совершенство. А его взгляд – пристальный, спокойный, уверенный – казался самым крутым и беспощадным из всего, что только могло было быть в этом мире.

У Мирослава сперло дыхание, сердце, как всегда, сбилось с естественного ритма, но каким-то чудом он сумел спокойно и вовремя ответить:

- Привет. Тоже заправляешься?

- Ага, - Аксенов кивнул в сторону роскошной, перламутровой «Хонды», стоявшей у соседнего автомата; Мирослав невольно отметил, что внутри никого не было – почему-то это вызвало в нем острое облегчение. – А ты что, на «Приоре»? – Илья бросил взгляд на пустую машину у левого автомата.

- Нет, - Мирослав даже слегка нахмурился. – Вон «Вольво» стоит.

Он не мог заставить себя оторвать взгляд от Аксенова. Да, он повзрослел за прошедшие годы и в то же время остался прежним. Его черты, правда, стали более резкими, где-то даже грубыми, юношеская мягкость полностью их покинула, но это делало его лишь еще привлекательнее. Главное, что его глаза ничуть не изменились: глаза, в которых Мирослав уже не мог читать так легко и свободно, как раньше. Впрочем, сейчас его это не особо волновало. Сейчас ему в первую очередь следовало контролировать свою собственную мимику, которая ни в коем случае не должна была выдать того, что происходило у него внутри.

Вдруг он осознал, что Аксенов вот уже добрых полминуты неотрывно смотрит на его машину.

- Кто это? – странно бесчувственный, мертвый голос.

Мирослав недоуменно проследил за его взглядом и только сейчас вспомнил о Вике.

- А, это знакомая, попросила подвезти.

Аксенов медленно – даже неестественно медленно – повернулся к нему всем корпусом. И почему-то у Мирослава все похолодело внутри. Он будто снова вернулся в прошлое. В тот самый памятный день, когда Аксенов впервые ступил на порог его класса и одарил тем незабываемым, устрашающе голодным взглядом, от которого ему стало так не по себе.

Сейчас его взгляд был таким же, если не еще страшнее. Он смотрел так, будто видел перед собой не человека, а некое механическое устройство, которое упорно отказывалось подчиняться его командам. У Мирослава возникло стойкое убеждение, что Аксенов еле сдерживается, чтобы не размазать его по стене. Он даже невольно сделал небольшой шаг назад. И тут Илья заговорил – и, боже мой, его голос звучал так ровно, скучно и пресно, что глаза казались чем-то совершенно автономным от него, не имеющим к нему никакого отношения.

- Мне только что звонил Павел. Назначил дату подписания договора. Я рад, что вы согласились сотрудничать с нами. До скорого, - он протянул руку для пожатия – невозмутимо, легко, с глазами, потухшими так быстро, что Мирослав уже готов был усомниться в том, что видел в них буквально секунду назад.

- До скорого, - вежливо ответив на рукопожатие (по телу, как всегда, пронеслись брызги неудержимого волнения), он вернулся к своей машине (которую уже давно успели заправить), сел за руль и немедленно выехал на центральную трассу.

Он чувствовал себя так, будто только что побывал в клетке с разъяренным тигром, и ему лишь чудом удалось спастись. Руки сотрясала мелкая дрожь, которая, к счастью, не мешала ему спокойно вести машину. Вот только внутри ему было совсем не спокойно. Не будь он на сто процентов уверен в обратном, он бы решил, что Аксенов безумно приревновал его к Вике, которую не смог счесть просто знакомой. Но ведь это было совершенно невозможно! Аксенов планировал жениться, у него была невеста и собственная жизнь, в которую он явно не собирался впускать кого-либо из прошлого, так что же означал этот сумасшедший взгляд?!

- Кто был этот парень? – с интересом спросила Вика.

- Да так, старый знакомый, - нехотя ответил Мир. – Когда-то мы с ним часто пересекались.

- Он такой странный. Смотрел на меня так, будто я отобрала у него любимую куклу.

Мирослав чуть не расхохотался. Представил себе Аксенова в обнимку с куклой и его реакцию на попытку ее отнять. Да, это была бы та еще картина. Но факт оставался фактом – Вика тоже заметила странное поведение парня.

- Он всегда так делает, когда не в духе. Забудь.

Вика лишь небрежно усмехнулась – она в это время уже общалась с кем-то по Zignalу. Zignalу…

Что же все-таки это было? Почему Илья так ненормально повел себя? Этот взгляд… Нет, тут явно не было никакой ошибки. Он действительно смотрел на него, как на врага народа, и на несколько мгновений Мирослав даже почувствовал себя виноватым. Это одновременно и злило, и поражало его.

Какой-то бред. Но, блин, я же всё помню! Он и раньше смотрел на меня так. Наглое, собственническое выражение, которое когда-то доводило меня до белого каления. Черт, может, и правда ревность? А как еще это объяснить?

И все же он не мог в это поверить. У Аксенова ведь была невеста, да и потом: его отношение – холодное, нарочито вежливое – явственно говорило о полном равнодушии. Он не мог к нему ничего испытывать, Мирослав был твердо уверен в этом. Прошлое осталось в прошлом, и ему не оставалось ничего другого, кроме как смириться с этим.

Но мысли, будто назло, с раздражающей настойчивостью крутились вокруг одного и того же вопроса. Или, вернее сказать, вокруг одного и того же взгляда…

Под конец он уже просто впал в ярость.

Какого черта Аксенов вообще возник в его жизни? Чтобы мучить, даже не подозревая этого? Правильно он тогда сказал: проклятый буржуй. Как будто нельзя было вложить деньги в какую-нибудь другую компанию. Но, конечно, в глубине души он прекрасно понимал, что дело тут было не в Аксенове. Дело было в его чувствах к нему, а тут уж ни он сам, ни кто-либо другой не мог ему помочь. Таким образом, оставалось только гадать, как долго еще протянет его выдержка, прежде чем… а вот об этом он не стал даже думать. И так было паршивей некуда.

========== Уравнение №20 ==========

Паша был прав: работать с Аксеновым было легко и комфортно даже в тех случаях, когда решать приходилось весьма серьезные вопросы. Он отлично разбирался во всех тонкостях дела (и когда только успел во всё вникнуть?) и чудесным образом умел совмещать качество работы с быстротой ее выполнения, что еще раз говорило в пользу его гениального ума.

Открытие первого ресторана в Москве должно было состояться ровно через три месяца (что Мирослав поначалу счел слишком смелым решением), но Аксенов так спокойно и уверенно руководил всем организационным процессом, что никаких сомнений вскоре не осталось: ясно было, что он справится, возможно, даже раньше обозначенного срока.

Со временем, стараясь, чтобы это выглядело максимально аккуратно и естественно, Мирослав отстранился от участия в развитии Московского ресторана, препоручив эту привилегию Паше. Тот прекрасно ладил с Аксеновым, да и особых усилий с его стороны не требовалось, так что, как думал Мирослав, эта небольшая смена позиций прошла для всех незаметно и безболезненно.

Зато он теперь почти не пересекался с Ильей, что избавило его от лишних мучений, хоть и не изменило душевного состояния в целом. Забыть Аксенова он не мог при всех стараниях, но, по крайней мере, не чувствовал этой дикой боли, вспыхивавшей в нем всякий раз, когда они были рядом.

Однако приглашение на помолвку, пришедшее к ним с Пашей в один и тот же день – от Ильи и Анны Дель-Мар – стало для него ударом, которого он совершенно не ожидал. То есть он знал, что, возможно, рано или поздно получит подобное приглашение, но ему и в голову не приходило, что это вызовет в нем такую ненормальную реакцию.

Он едва не забыл, где находится. У него было такое ощущение, будто весь мир вокруг него чернеет и медленно опускается на дно Преисподней. И еще ему стало так страшно, будто кто-то похоронил его заживо, и у него не было ни единого шанса выбраться на воздух.

А вот Паша был вполне доволен:

- Ничего себе! Это всего лишь помолвка, а праздновать собираются в «Императоре», там же цены просто убийственные! И с подарком не придется заморачиваться, это же еще не свадьба. Преподнесем от нас двоих какую-нибудь картину – и пойдет. Или, может, тостер? Хотя нет – зачем богатым людям какой-то вшивый тостер? Картина – идеально. Блин, я ни разу в жизни не был в «Императоре» - только на фото в Интернете видел детали интерьера. Не зря говорят – у богатых свои причуды. И как только Аксенов все успевает? Честное слово, я восхищаюсь этим человеком!

Мирослав вяло пробормотал что-то вроде «Ага» и постарался хоть немного успокоить расшалившиеся нервы. Мелькнула жалкая мысль: «Погоди с ума сходить. Это же только помолвка. Всякое еще может случиться». Но он тут же вышвырнул из головы эту безвольную низость и глубоко вдохнул и выдохнул.

Все нормально. Ты знал, что это произойдет. Так и должно быть. Это его жизнь, и именно ради этого ты тогда уехал из Москвы. Все идеально. Ты должен радоваться. Радоваться…

Но вместо этого ему хотелось крушить все вокруг и тупо орать от злости и бессилия.

Когда настал день помолвки, он мысленно проклял Аксенова за то, что тот решил устроить праздник в Петербурге, а не в Москве – тогда ему не пришлось бы на него идти. Но не идти он не мог, так как, во-первых, не хотел показаться невежливым, а во-вторых, боялся, что Аксенов подумает, будто ему тяжело смотреть на его счастье.

Скорее всего, это опасение было совершенно напрасным, вряд ли Илья вообще сейчас хоть изредка вспоминал его, но Мирослав ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал неотвязную потребность держать свою позицию до конца, несмотря на все неприятности, к которым это могло его привести, и потому вопрос «идти или нет» был решен для него с самого начала – и решен далеко не так, как ему бы хотелось.

Он долго думал, что надеть, а потом, вдруг резко разозлившись (как будто кому-то там будет до него дело!), облачился в первое, что попалось под руку. И не прогадал. Этот пафосный светло-бежевый костюм он надевал только раз в своей жизни – на свадьбу Паши и Алены, больше он ему ни разу не пригодился. По правде говоря, Мирослав его недолюбливал. Костюм казался ему уж слишком нарядным и даже каким-то щегольским, а ему не нравился такой стиль.

Но в данном случае он сильно ошибался. Бежевый цвет тонко подчеркивал глубину его густых, черных волос и придавал всей фигуре некую величавую аристократичность, делавшую его невероятно привлекательным. Но ему не было до этого никакого дела. Он только надеялся, что помолвка не будет длиться очень долго, и ему не придется торчать там до глубокой ночи.

Прибыв на место, он понял, почему Паша относился с таким благоговением к отелю «Император». Не в каждом королевском Колизее можно было увидеть подобную роскошь. Всё здесь сверкало и переливалось, будто в магазине ювелирных изделий, высокие узорные потолки вызывали легкое потрясение, а обстановка, мебель и прочие мелкие детали интерьера изумляли продуманностью и дороговизной.

Праздничный зал был огромен, как маленький город, украшен какими-то необыкновенными, бриллиантовыми шарами и наполнен гостями, сиявшими и переливавшимися не хуже этих самых шаров.

Мирослав невольно порадовался, что из всех возможных вариантов вытянул именно свой «пафосный» костюм. Во всем зале не было ни одного скромно одетого человека.

- Пойду посмотрю, что там за блюда, - сказал Паша, с жадностью глядя в сторону шведского стола.

- А разве уже можно есть?

- Наверно, нет. Но я пока просто посмотрю. Поем уже когда придут жених и невеста.

И Паша немедленно исчез. Мирослава покоробило слово «жених». Вряд ли он когда-нибудь сможет к этому привыкнуть.

Гости лениво блуждали по залу, то и дело останавливаясь и о чем-то любезно болтая друг с другом, Мирослав же, никого здесь не знавший, с хмурым видом стоял у стены, игнорируя заинтересованные взгляды ярко одетых дамочек, проходивших мимо. Ожидание уже изрядно наскучило ему, когда позади него раздался смутно знакомый, хорошо поставленный голос:

- Вот так неожиданная встреча.

Обернувшись, Мирослав с трудом сдержал стон. Блин, лучше бы он остался дома. Вот только беседы с Аксеновым-старшим ему сейчас и не хватало. Хотя вообще-то он должен был предвидеть, что тот тоже будет здесь. Помолвка единственного сына, как ни как. Зная, что его лицо сейчас находится под облучением рентгена, Мирослав вежливо сказал:

- Добрый вечер.

- Какими судьбами, Мирослав? – Виктор Аксенов, как и его сын, за прошедшие пять лет почти не изменился, только седины на его висках стало значительно больше, что нисколько его не портило.

- Я работаю в компании, с которой сотрудничает Илья, - честно ответил Мирослав. – Я здесь с другом из этой же компании.

- Понятно, - обычно всевидящий взгляд, судя по недовольному выражению, в этот раз наткнулся на непробиваемый барьер. – Как у тебя дела?

- Неплохо, благодарю.

- Женился?

- Нет.

- Почему? – и что это за требовательность в голосе?..

Но Мирослав лишь небрежно усмехнулся:

- Не встретил достойную. Но, надеюсь, все еще впереди.

Эти слова, похоже, пришлись Аксенову-старшему по вкусу.

- Конечно, конечно. Может, ты и прав, что не спешишь. А вот Илья теперь уже потерян, - он снисходительно улыбнулся. – Впрочем, тут трудно было не потеряться. Анна восхитительная девушка, настоящая королева, никто бы не устоял перед ней. Я понимаю Илью. И горжусь его выбором.

- Безусловно, - почтительно сказал Мирослав, с трудом преодолевая желание послать его на кое-что покрепче, чем «хер». Проклятый паук! Сгинь уже отсюда!

И тут у входа в зал раздался непонятный шум – восторженные голоса, громкие приветствия и звонкий, уже знакомый Мирославу смех. Посмотрев в ту сторону, он забыл и об Аксенове-старшем, и о том, где он вообще находится.

В окружении разодетых в пух и прах гостей стояли они: Илья и Анна Дель-Мар – наверное, самая красивая пара, какую когда-либо видел этот мир.

Анна была одета в длинное, ярко-алое платье, великолепно сидевшее на ее точеной фигуре, правильно подобранный макияж делал ее и без того красивое лицо каким-то неописуемо сказочным, а высокая прическа довершала облик фантастической королевы. Илья же…

Илья вполне ее стоил. В своем черном, как ночь, смокинге и мерцающей серебристой рубашке с бабочкой он был просто бесподобен. Но не это бросилось в глаза Мирославу в первую очередь. Улыбка Аксенова – вот что заставило его сердце замереть и упасть без шанса на новый взлет.

Так не улыбаются тем, кого не любят. И не смотрят с такой теплотой и нежностью…

Да, Аксенов любил Анну, в этом не могло быть никаких сомнений. И она его выбрала явно не из-за денег, о чем говорило загадочное сияние, появлявшееся на ее лице всякий раз, когда она смотрела на него. Надо признать, они смотрелись вместе просто божественно.

Что-то в душе Мирослава громко треснуло и осыпалось на тысячу мельчайших осколков. Его губы дрогнули, и он улыбнулся – слабо, радостно и опасно. Опасно для него.

Я так и хотел. Да, все так и должно быть.

- Потрясающая пара, - словно сквозь сотню параллельных миров, донесся до него самодовольный голос Виктора Аксенова. – А какие дети будут – я даже представить себе не могу…

Мирослав ничего не ответил. Он был как в тумане. Радость за Аксенова перемешивалась в его душе с безумной болью от осознания их окончательного разрыва. Похоже, до этой минуты он еще на что-то надеялся. Но теперь всякой надежде пришел конец, и это оказалось гораздо больнее, чем он ожидал.

Но ему все еще нужно было держаться, и потому, когда Паша потянул его в сторону Ильи и Анны, чтобы поздравить их вместе со всеми, он покорно двинулся вперед, стараясь не замечать колющей боли в области грудной клетки.

Вблизи они были еще красивее и ярче. Свет на лице Анны просто ослеплял, а радость в глазах Аксенова причиняла почти физическую боль. Он с улыбкой пожал руку Паше и, не заметив Мирослава, обнял какого-то знакомого в блестящем, зеленом пиджаке. Мирослав не расстроился. Боль, что он сейчас испытывал, была настолько велика, что усилить ее уже было просто невозможно. Его быстро оттеснили от молодых, и он не стал сопротивляться. Но и уходить не стал, помня, что правила приличия требуют находиться на подобных мероприятиях как минимум час после появления виновников торжества.

Все это время он провел, глядя на танцующих, которые странным образом проскальзывали мимо его глаз, и за поеданием разнообразных элитных блюд, вкуса которых он не ощущал (если б не Паша, ему бы это и в голову не пришло). Потом он незаметно вышел из здания «Императора», сел в машину и поехал домой.

Первые минут десять в голове у него не было никаких мыслей – жуткий, бездонный вакуум, в который ничто не могло пробиться. А потом живот пронзила знакомая боль. Ужасающее ощущение, будто кто-то пилит его кишки тупым лезвием. Ему даже пришлось свернуть на обочину и подождать, пока приступ стихнет. На этот раз боль не проходила очень долго. Когда стало немного легче, он завел машину и осторожно возобновил путь.

Из груди все время рвался какой-то ненормальный, умалишенный смех.

- Я потерял его, - бормотал Мирослав, даже не понимая этого. – Я его потерял…

Желание смеяться было просто невыносимо.

Я схожу с ума…

Но даже в такую кошмарную минуту он не жалел о решении, принятом им пять лет назад. Не жалел о том, что сделал все это собственными руками. Даже сейчас, столь мучительно страдая, он каким-то непостижимым образом был рад за Аксенова, рад тому, что тот смог найти свое счастье и навсегда забыть его.

Это правильно. Я этого и добивался. Я справлюсь. Обязательно. А если нет… Да наплевать! Мне все равно, что со мной будет.

Проезжая по Невскому проспекту, он вдруг заметил на одном из магазинов яркую надпись: «Алкотека». Далеко не единожды ему приходилось проезжать здесь, но это название никогда не цепляло внимания, а тут вдруг показалось единственным, что могло его сейчас спасти. Он устремился внутрь с энтузиазмом, с каким никогда в жизни не заходил в подобные заведения. Набрал алкоголя на целый батальон, особое внимание уделив коньяку (который, как он однажды слышал, вызывал самое мощное опьянение), расплатился, перетащил огромный звенящий пакет в машину и, уже не останавливаясь, погнал домой.

В квартире, разложив всю эту потрясающую батарею на столике в гостиной, он откупорил первую бутылку, налил коньяк в заранее принесенный бокал и, чокнувшись с невидимым собеседником, широко улыбнулся:

- Поздравляю, Илья. Всего вам хорошего и побольше.

После чего одним махом опустошил бокал, поморщившись лишь самую малость.

Ему понадобилось очень, очень, очень много повторений данной процедуры, прежде чем наступило долгожданное забытье. Но даже в пьяном беспамятстве, ничего не видя и не помня, он чувствовал странную тяжесть на груди – тяжесть, от которой ему, вероятно, уже никогда не суждено было избавиться.

========== Уравнение №21 ==========

Всю ночь ему снились какие-то неясные фантастические образы, под конец и вовсе вылившиеся в чистейший сумбур. Он снова жил в своей тесной однушке – той самой, где прошел лучший период его жизни – и, сидя за столом на кухне, смотрел на роскошный шоколадный торт, принесенный ему Аксеновым. Почему-то он никак не мог его разрезать – торт был твердым, как кусок железа. А потом из него начал исходить слабый нудный звон, который, похоже, нельзя было устранить никакими способами. Постепенно звон становился все громче и нетерпеливее, все упрямее и ненавистнее, и, наконец, Мирослав в бешенстве открыл глаза, осознавая, что кто-то настойчиво звонит ему в дверь.

С трудом встав с дивана (на нем все еще были праздничные бежевые брюки, пиджак и рубашку он скинул ночью, чего совершенно не помнил), он кое-как добрался до прихожей (переступая через разбросанные на полу бутылки) и сердито открыл дверь. При виде его у Пашки отвисла челюсть.

- Разрази меня гром! – протянул он с выпученными от изумления глазами. – Это что за хренотень?

Мирослав недоуменно глянул в зеркало и сразу понял. Так он, наверно, никогда в жизни не выглядел. Кожа у него была даже не бледной, а какой-то полупрозрачной, казалось, ее может развеять в пыль малейшее дуновение ветра, губы совершенно лишились цвета и почти полностью сливались с кожей, а глаза были мутными, как у сбежавшего из дурки психопата. Он даже усмехнулся:

- М-да…

После чего, не сказав ни слова, направился обратно в гостиную. Проследовав за ним и увидев весь этот прелестнейший бардак: груды бутылок на полу, разбитое стекло (Мирослав вчера очень бурно пил за счастье Аксенова), помятый диван и валяющуюся на ковре выходную одежду, Паша окончательно осоловел:

- Туши свет, лови бананы. Это что за оргию ты тут устроил?

- Ну, бухнул немного, - сказал Мир, падая на диван.

- Немного?! – чересчур громко воскликнул Паша. – Немного?!

- Не ори, и так башка раскалывается. Ну ладно, много, и что теперь?

- Да что с тобой стряслось? Ты же вчера вроде такой веселый был… Я еще удивился, что тебя так рано сдуло.

- Ну да. Я просто решил продолжить веселье дома. Ты же знаешь: я не фанат таких сборищ.

- Слушай, хватит пургу гнать! Я знаю, что ты не фанат таких сборищ, но я также знаю, что ты не фанат таких вот вечеринок. Чтобы ты устроил у себя дома нечто подобное – да это же нонсенс!

- Блин, Паш, отстань, я тебя умоляю! Зачем ты вообще приехал? Что-то случилось?

- Да ты хоть в курсе, сколько сейчас времени?!

Мирослав нехотя глянул на настенные часы и тяжело вздохнул: полшестого вечера. Да, знатно он вчера отжег.

- Прости, брат.

- Прости, брат, - раздраженно процедил Паша, не переставая ходить взад и вперед по гостиной: это была та еще прогулка с учетом всех препятствий, через которые ему приходилось перешагивать. – Я, между прочим, волновался. По понедельникам ты всегда на работе с восьми утра, а тут ни слуху, ни духу. Телефон недоступен, вообще никакой связи! И дверь не открывал полчаса…

- Блин, извини, - Мирослав со вздохом откинул голову на подлокотник дивана. – Я совсем спятил.

Паша, наконец, соизволил сесть в кресло напротив него:

- Ты можешь объяснить, что с тобой приключилось? Я же знаю, что это всё не просто так. Не первый год тебя знаю. Может, тебе какая-то помощь нужна?

Мирослав слабо улыбнулся:

- Да нет, все нормально. Я сам не знаю, что на меня нашло, Паш. Но больше такого не повторится, даю тебе слово. Ты прав – это не моя тема.

- Как всегда, ни хрена из тебя не вытянешь. Но я не могу понять, почему именно вчера? Может, это с Аксеновым как-то связано? Вы ведь давно друг друга знаете.

- Да он тут вообще не при чем! – насколько мог небрежно отмахнулся Мирослав: не хватало еще, чтобы Паша о чем-то догадался. – Просто мне захотелось отойти от всего. Знаешь, бывает иногда такое: усталость, от которой по-другому не избавиться.

- Я все понял, - неожиданно сурово сказал Паша. – Я так и думал.

Он произнес это так хмуро и многозначительно, что Мирослав невольно напрягся:

- Что ты понял?

- Ты заработался, друг мой. Сколько раз я тебе говорил больше думать о себе, следить за здоровьем, чаще отдыхать? Когда вообще в последний раз у тебя был нормальный отпуск? Никогда, да? Конечно, как будто я не знаю. И спрашивается, на кой черт тебе столько денег, если ты ими даже наслаждаться не можешь? Благотворительность – это хорошо, но о себе тоже иногда стоит заботиться. Меценат проклятый.

- Хватит уже, Паш, мне и так паршиво…

- Всё, короче, я сейчас же звоню Диме и отправляю тебя на море. У него часто бывают шикарные путевки по отличным ценам. Пляж, море, безделье – вот то, что тебе сейчас нужно. Может, и компанию интересную найдешь, если, конечно, не будешь морозить всех своей дьявольской вежливостью.

- Да не надо, Паш, какой отдых? Дел сейчас по горло…

- С делами сейчас как раз все отлично, так что не отвертишься, - Паша уже искал в контактах нужный номер. – Справлюсь как-нибудь две недели без тебя, будь спокоен. И вообще – заткнись. Я не собираюсь выслушивать твои возражения. Ты плохо себя вел, и потому в ближайшее время я буду решать, что тебе делать и где быть. И это не обсуждается.

Мирослав лишь тоскливо возвел глаза к потолку.

Через два-три звонка все было решено. Паша купил ему двухнедельный тур не куда-то там, а на Бали, в один из лучших отелей на берегу моря, билет на самолет забронировал уже на завтра и лично собрал все необходимые вещи и документы в небольшой дорожный рюкзак.

С таким подходом у Мирослава не было ни шанса на отступление. Впрочем, он сдался довольно быстро. Во-первых, спорить у него просто-напросто не было сил, а во-вторых, ему пришло в голову, что в чем-то Паша, возможно, был прав. Возможно, именно это ему сейчас и требовалось.

Конечно, он прекрасно понимал, что сбежать от себя ему в любом случае не удастся, но он надеялся, что смена обстановки, новые впечатления и жизнь на природе помогут ему затянуть кровоточащую брешь в душе, открывшуюся в нем после вчерашних событий и отзывавшуюся острой болью при каждом ударе сердца. Помогут смириться с ожидавшим его бесцветным будущим, которое он обязан был встретить достойно, не опускаясь на дно, до которого он дошел сегодня ночью.

Этого Мирослав не мог себе позволить. Потому что, как бы больно ему ни было, он все же оставался сильнее своей боли – только по этой причине он вообще смог добиться всего, чего добился.

На Бали он прибыл ранним утром, практически на рассвете, и сразу понял, почему отдых на этом острове был таким дорогим и элитным. Потому что это действительно было райское место, с которым ни один российский курорт не сможет сравниться и через тысячу лет. Казалось, будто каждый уголок здесь был оформлен руками опытных садовников, дизайнеров, архитекторов и прочих творческих личностей, призванных делать мир вокруг ярким и восхитительным.

Безупречность и чистота набережной создавали ощущение, будто ты находишься в некой старинной солнечной сказке, редкие прохожие – сплошь легко одетые сонные иностранцы – вызывали невольную улыбку, а сияющая громада океана, раскинувшаяся с правой стороны от набережной, наполняла душу бесконечным умиротворением, затмевавшим (пусть и ненадолго) всю боль, что разрывала сердце.

Было совсем не жарко, но и отнюдь не холодно – та самая идеальная температура, когда ты радуешься жизни просто потому, что она у тебя есть.

«Golden Bay» - так назывался отель, в который Паша определил Мирослава (наверно, в каждом курортном городе есть отель, аквапарк или развлекательный центр с таким названием). Однако к своему великому изумлению, Мирослав вскоре выяснил, что это был вовсе не отель, а небольшой гостиничный город, в котором каждый отдыхающий имел собственный двухкомнатный коттедж и личный пляж в двести метров! Причем роскошные, золотые дюны, вздымавшиеся между коттеджами, очень естественно скрывали их друг от друга, создавая впечатление, будто, кроме тебя, здесь на многие сотни километров никого больше нет.

Мирослав не знал, сколько Паша отдал за этот королевский тур, но теперь ему было ясно, что сумма тоже понадобилась весьма королевская, какую бы скидку не сделал им Дима.

«Даже не думай, что я останусь в долгу, Паша. Даже не надейся».

Коттедж был невероятно уютным и красивым, и, казалось, что его тщательно убрали каких-нибудь полчаса назад (вполне вероятно, так оно и было). В спальне не было ничего, кроме большой двуспальной кровати, застеленной душистым белоснежным бельем, изящной черной тумбочки у изголовья и невысокого шкафа-купе у окна.

В гостиной же было всё для приятного времяпрепровождения: пухлый оранжевый диван с низким столиком напротив, огромный настенный телевизор, небольшой музыкальный центр и широкая полка с произведениями великих классических авторов: Чарлза Диккенса, Марка Твена, Льва Толстого и других – все на английском языке (Мирослав, к сожалению, знал только базовый уровень).

Кухни не было, всю еду следовало заказывать по специальному номеру из гостиничного ресторана и раскладывать на симпатичном деревянном столике, расположенном на веранде (гостиную тоже никто не исключал). Весь интерьер был выполнен в разнообразных оттенках зеленого цвета, что Мирославу чрезвычайно понравилось: зеленый цвет всегда был ему по душе.

В «Golden Bay» также был предусмотрен отдых для тех, кто находился не в самых лучших отношениях с одиночеством. Имелся роскошный ресторан, огромный бассейн, окруженный десятками шезлонгов, и даже небольшой развлекательный центр с бильярдом, боулингом и детскими игровыми автоматами.

Мирослав во всем этом не нуждался. Он был в восторге от своего коттеджа и от возможности валяться на пляже в благословенном одиночестве. А каким чистым был пляж, какой приятной теплой была галька! Чем больше он видел, тем больше убеждался в том, что не зря сюда приехал.

Переодевшись в легкие серые штаны и простую белую футболку, он сунул в карман несколько десятидолларовых купюр и снова отправился на набережную. Уж очень ему понравилось это ухоженное волшебное место, отдававшее таким невыразимым покоем.

Людей уже было больше, многие фотографировались чуть ли не на каждом шагу, а у центрального фонтана и вовсе стояла очередь, что было совсем не удивительно – фонтан и вправду был потрясающий, Мирослав никогда раньше не видел таких сложных и огромных.

Он гулял около двух часов: расслабленно и неспешно, чувствуя, как острая боль в груди медленно притупляется, не исчезая, но обретая некую приятную сглаженность, позволявшую ему свободно дышать.

Он уже давно понял, что без Аксенова никогда не будет по-настоящему счастлив. Так уж сложилась его судьба, что без этого необычного сероглазого парня жизнь не имела для него той ослепительной яркости, какую имела, когда он был с ним. Но теперь, когда ему было абсолютно точно известно, что их история закончилась раз и навсегда, он чувствовал, помимо убийственной боли, также странное спокойствие.

Теперь, когда надежда была мертва, он знал, что со временем сможет подняться и начать все заново. Сможет отпустить прошлое и зажить если и не счастливой, но вполне достойной и плодотворной жизнью. На дно он точно не уйдет. И всегда будет наблюдать за Аксеновым издалека, уже без боли радуясь его счастью и успехам. Худшее он уже пережил. И переживал прямо сейчас. Медленные и мучительные конвульсии изорванного в клочья сердца. Но когда оно затихнет, и боль перестанет терзать его, наступит покой, который останется с ним навсегда, какой-то смутный голос из глубины души настойчиво твердил ему это, и Мирослав не видел причин сомневаться.

Позавтракав сочной, немыслимо вкусной лазаньей, он почувствовал некоторую сонливость (в самолете ему не удалось толком выспаться, а полет был отнюдь не близким) и решил вернуться в коттедж, чтобы немного вздремнуть, а потом, наконец, пойти искупаться.

Вход в «Golden Bay», представлявший собой огромный оранжево-коричневый административный зал, в это время был почти пуст, только у стойки администратора стояла худенькая, темноволосая девушка в коротком белом платье. Когда она повернула голову, и Мирослав увидел ее лицо, ему чуть не стало дурно.

Анна Дель-Мар.

Анна Дель-Мар…

Какого черта она здесь делает???

Его первой реакцией было аккуратно прошмыгнуть мимо и на все две недели схорониться в своем коттедже, но, к несчастью, он не успел. Анна уже заметила его.

- Мирослав! – воскликнула она со свойственной лишь ей удивленно-невинной улыбкой. – Что вы здесь делаете?

- Отдыхаю, - как во сне, Мирослав медленно подошел к ней. – Вы, я так понимаю, тоже?

- Да. Илья решил совсем меня избаловать. Он такой заботливый и щедрый, что это прямо пугает, - она звонко рассмеялась. – Шучу, конечно. Мы решили немного попутешествовать перед свадьбой. А Бали – такой красивый остров, Илья как узнал, что я хочу побывать здесь, сразу все организовал. Он такой чудесный! Когда я думаю о том, как мне повезло, что я его встретила, я почти… почти задыхаюсь!

«Я тоже», - мысленно согласился Мирослав. Ни разу еще до сих пор Анна не вызывала у него раздражения. Он прекрасно понимал, что в его страданиях она была совершенно не повинна, и ему даже в голову не приходило ненавидеть ее. Но сейчас ему безумно хотелось придушить ее.

- Я рад, что у вас все хорошо, - сказал он спокойно и уже хотел распрощаться, как вдруг увидел идущего к ним Аксенова: в светлой рубашке, застегнутой лишь на две нижние пуговицы, и потертых голубых джинсах, делавших этого мерзавца сущим секс-идолом.

Черт, да что же это за фигня творится!?

Приблизившись, Аксенов невозмутимо протянул ему руку:

- Какими судьбами?

- Заработался, - Мирослав небрежно пожал плечами. – Решил немного нервы полечить.

Полечишь тут, блядь! Лучше бы он не отвечал на рукопожатие. В тот момент, когда их руки соприкоснулись, его ладонь пробрала весьма ощутимая дрожь, и он был почти уверен, что Аксенов это заметил. Но даже если так, на его лице ничего не отразилось.

- Это правильно, - сказал Илья, внимательно вглядываясь в его лицо – не настолько, впрочем, внимательно, чтобы это могло показаться неприличным. – Отдыхать нужно время от времени. Без этого никак.

Мирослав учтиво кивнул, ужасно боясь, как бы на его лице не промелькнуло чего лишнего.

- Ладно, я, пожалуй, пойду, - сказал он, с улыбкой глядя на Анну. – Хорошего вам отдыха.

- Благодарю, и вам, - она нежно улыбнулась в ответ. – Еще увидимся.

- Конечно.

- До встречи.

В глазах Аксенова промелькнуло что-то странное: то ли усмешка, то ли торжество, Мирослав не был уверен. А через пару секунд и вовсе забыл об этом.

Добравшись до своего коттеджа, он уселся на ступеньки у крыльца и, взявшись обеими руками за голову, попытался сделать то… на что впоследнее время уходили почти все его силы. Попытался успокоиться.

В голове у него бился вопрос, который раньше он считал признаком слабости и никчемности, но который сейчас казался ему самым естественным и справедливым.

За что? За что ему весь этот пиздец?

Это походило на какое-то извращенное наказание небес. Только вот за что его наказывали, он совершенно не понимал.

Почему? Ну почему из всех существующих в мире островов они выбрали именно Бали? Почему не Мальдивы? Почему не Гавайи? Ну что за дьявольское совпадение??? Ему только стало чуть легче, он только поверил, что сможет все это пережить, и тут опять! Когда-нибудь он, может, и будет в состоянии смотреть на Аксенова без всяких душевных содроганий, но не сейчас же!

И что, спрашивается, ему теперь делать? Безумно хотелось просто взять и улететь отсюда. Перекантоваться как-нибудь две недели в Сочи или Геленджике, а потом сказать Паше, что был все это время на Бали (позорно, конечно, но не говорить же ему правду?).

Но потом взыграло чувство собственного достоинства. Вот какого черта он должен убегать!? Паша хотел, чтобы он нормально отдохнул, ему здесь очень нравится, остров шикарный, с какой стати он должен делать ноги!? Бояться кого-то? Всё, хватит! Он останется и будет спокойно наслаждаться отдыхом! И плевать. Пусть Аксенов со своей суженой хоть трахается у него на глазах, ему вообще все равно!

Мысль была бравая, но не долговременная. Спустя пару минут Мирослав со вздохом прислонился спиной к двери коттеджа. Океан лениво перекатывал низкие волны в каких-нибудь двадцати метрах от него, солнце медленно ползло к горизонту.

«Утопиться, что ли?» - мелькнула в голове безвольная мысль, которую он с усмешкой отогнал.

В принципе, никакой проблемы не было. У него был собственный коттедж и номер, по которому он в любой момент мог получить любую еду. Одиночество никогда не было ему в тягость. А Аксенов пусть думает что хочет, он больше не будет мучить себя ради никому не нужной показухи. Что касается экскурсий… Бали – не маленький остров, он в любом случае сможет попасть на несколько без раздражающей компании. Главное, что у него есть дом, еда, пляж и море – все остальное не так уж и важно.

Постепенно ему удалось несколько увещевать себя, но все же время от времени в голове у него бешено взрывался один и тот же вопрос: «Ну почему из всех островов именно Бали, черт вас подери???»

========== Уравнение №22 ==========

Все оказалось гораздо хуже, чем можно было надеяться. Аксенов и Анна сняли соседний с Мирославом коттедж, и теперь каждый раз, подходя к кромке воды, он мог видеть их в двухстах метрах от себя, загорающими на пляже. Впрочем, стоит отметить, Илья это делал очень редко, в основном Анна была одна, зато Аксенов появился, когда эти двое сняли яхту и начали рассекать на ней вдоль всего Бали, с возмутительной регулярностью проплывая мимо коттеджа Мира. И хотя расстояние от берега было довольно значительным, они никогда не забывали помахать ему рукой в знак приветствия или просто из уважения к его персоне.

Лучше б они его не уважали. Никогда еще Мирослав не чувствовал себя настолько униженным. Такому милому отдыху он предпочел бы две недели тяжелейшей пневмонии. Ему казалось, что он выглядит безумно жалким и несчастным в своем одиночестве (и сейчас это было недалеко от истины), и он не раз решал познакомиться с кем-нибудь, чтобы утереть этой гипер-счастливой парочке нос, но в итоге не делал этого по двум причинам.

Во-первых, у него сейчас совершенно не было сил на новые знакомства, от одной только мысли об этом ему хотелось выть и зарываться головой в песок, а во-вторых, он был почти уверен, что Аксенов и Дель-Мар замечали его лишь постольку, поскольку он оказывался в поле их обозрения, а, в сущности, им не было до него никакого дела, и он лишь внушил себе, будто они насмехаются над ним или что-то в этом роде. С учетом его воспаленной психики это было вполне возможно.

Так что он решил не предпринимать никаких бессмысленных действий и терпеливо ждать окончания отпуска. Но, как можно с легкостью представить, это было совсем не просто. Что бы он ни говорил себе, как бы с собой ни боролся, видеть Аксенова рядом с Анной по-прежнему было для него настоящей пыткой.

Каждый раз, стоило им появиться, и его тело будто сходило с ума. Неестественный жар приливал к голове, сердце сбивалось с привычного ритма, и чертова рана в душе – бедная рана, которой никак не давали затянуться – открывалась заново, как будто становясь с каждым разом еще больше и страшнее. И, несмотря на весьма обширную практику, привыкнуть к этому ему никак не удавалось.

Очень скоро он стал испытывать к Аксенову такую ненависть, что это прямо приводило его в восторг. Боль и тоска куда-то исчезли, и пришло несказанное удивление: как он вообще мог питать к этому уроду что-то еще, кроме этой очаровательной всепоглощающей ярости? Если так подумать, с самого начала их отношений Аксенов был для него лишь источником проблем, и, в сущности, за прошедшие пять лет ничего не изменилось.

Больше Мирослав не страдал и не чувствовал боли. Он просто ожесточился и стал злобным, как миллион раз битый пес – к сожалению, это была единственная защита, которую мог предоставить ему измученный разум. Порой все происходящее казалось ему какой-то бредовой галлюцинацией, чем-то вымышленным и нереальным, и в такие моменты он чувствовал страх. Его словно уносило куда-то, уносило за грань всего здравого и привычного, и он боялся, что в один прекрасный день не сможет вернуться.

К счастью, выход пришел очень быстро. Теперь каждый раз, стоило Миру услышать за окном приближающийся гул знакомой яхты, он спокойно брал деньги и отправлялся в город на прогулку. Вот это было просто идеально! Он увидел множество потрясающих мест, съездил на экскурсии, оказавшиеся даже интереснее, чем можно было ожидать, и вообще прекрасно провел время. Было так замечательно, что он даже почти не вспоминал Аксенова (еще один подарок от изнуренной психики) и, возвращаясь домой поздно вечером, с удовольствием ужинал и без промедлений ложился спать.

Столь активный график оказался именно тем, в чем он сейчас нуждался. Боль исчезла. Теперь ему было все равно. Абсолютно. По крайней мере, он в это верил.

Первая неделя вскоре осталась позади. Седьмая ночь выдалась невероятно душной, и Мирослав, добрых два часа проворочавшись в постели, наконец, осознал, что заснуть в ближайшее время не сможет, несмотря на все старания. Даже то, что он спал в одних трусах (пижаму пришлось сбросить в самом начале), не помогло. Делать нечего, пришлось встать. Вот-вот должно было стукнуть три часа ночи – самое опасное время для бессонницы. Тут уж как ни старайся, а от скверных мыслей не уйдешь.

Включать кондиционер Мирослав не стал – при таком контрасте это действительно могло обернуться воспалением легких, вместо этого он облачился в легкие пижамные бриджи (хоть и знал, что вокруг никого нет, все равно не мог выйти на улицу в неглиже), взял бутылочку воды и вышел из коттеджа.

На улице было не намного прохладнее, чем дома, но открытое пространство создавало иллюзию некоторого облегчения. Ночное море было темным, как огромная выжженная яма, и только редкие всплески, отдававшие серебром, нарушали это мрачное впечатление.

Мирослав направился к своей любимой дюне, находившейся метрах в тридцати от коттеджа, ближе к дому Аксенова и представлявшей собой нечто вроде естественного трона – огромную песчаную гору, увитую роскошными папоротниками, в центре которой имелось небольшое сидячее место, песок в котором всегда был прохладнее, чем где бы то ни было.

Мирослав уже давно не приходил сюда и теперь, наконец, решил наверстать упущенное. Да, как он и ожидал, температура здесь была гораздо ниже: и не кондиционер, и такое блаженство. Конечно, он мог бы окунуться, но это было не лучшей идеей, так как торчать в воде всю ночь он бы при всем желании не смог, а после морских ванн жара имеет свойство казаться еще мучительнее. А здесь – то, что надо.

На небе между тем творилось что-то невообразимое. Несмотря на полное безветрие, тусклые, медные облака с невероятной быстротой неслись по небосводу, а луна, полная и белая, как серебряная монета, медленно исчезала за непонятной черной тенью, взявшейся неведомо откуда.

И вдруг Мирослав вспомнил. Еще в Питере все говорили о затмении, какого не случалось якобы уже много сотен лет, о явлении кровавой луны вследствие необычайной приближенности к Марсу и еще что-то в этом же роде. Он тогда еще подумал, что вряд ли будет бодрствовать в три часа ночи, чтобы наблюдать это зрелище. Как же, черт возьми, все непредсказуемо! Разве мог он тогда предвидеть, что будет в это время находиться в Индонезии? Никто бы о таком не догадался.

А между тем он не видел Аксенова уже целых два дня. Это было прямо невероятно. И он готов был проклясть себя за то, что вообще вспомнил об этом. Два дня, два года, это больше не должно было иметь никакого значения. Было бы идеально, если б он вообще его больше никогда не увидел. Сколько мучений приносят ему эти встречи, хватит уже. Хватит…

Внутри что-то опасно дрогнуло, и Мирослав в отчаянии закусил губу. Как он и думал. Нельзя ему не спать в такое время. Просто нельзя. Знакомая боль, никуда, конечно, не исчезнувшая, а просто притаившаяся на время, начала неспешно подниматься откуда-то из глубины подсознания и медленно затоплять все его существо…

Он резко сел и сделал несколько торопливых глотков из бутылки – просто, чтобы сделать хоть что-нибудь, потом рассеянно огляделся и невольно окаменел.

Со стороны коттеджа Аксенова кто-то быстро шел по берегу. Спустя несколько мгновений стало очевидно, что этим кем-то был не кто иной, как сам Илья.

Резко и в тоже время совершенно бесшумно Мирослав отклонился назад, скрылся за папоротником и уже осторожнее выглянул чуть с другой стороны – отчаянно надеясь, что ему только кажется, будто биение его сердца слышит весь Бали.

Похоже, Аксенов его не заметил. Выглядело так, будто он направляется прямиком к его коттеджу, но нет. Остановившись неподалеку от дюны, за которой прятался Мирослав, он некоторое время неподвижно постоял у кромки воды, видимо, размышляя о чем-то, потом неспешно стянул джинсы (и не поленился напялить!) и, оставшись в одних плавках, стал медленно входить в воду. Глубина здесь начиналась не сразу, так что ему понадобилось около двух-трех минут, чтобы войти по грудь, после чего он нырнул и стал плескаться в отдалении.

Мирослав пристально следил за ним, не выпуская из виду ни на секунду. И в то же время размышлял о странности этой ночной вылазки.

С какой стати Аксенов покинул свою возлюбленную в такое время? Если им стало жарко, то почему они не вышли вдвоем? Впрочем, тут как раз все было просто. Видимо, Анна сейчас крепко спала, и Аксенов, не захотев ее будить, вышел один. Но какого черта ему понадобилось нырять именно здесь!? Он ведь мог это сделать напротив собственного коттеджа! Вот этого Мирослав никак не мог понять, хоть и чувствовал, что какой-то смысл тут определенно должен был быть.

Аксенов плавал довольно далеко от берега, но следить за ним было очень легко: брызги отчетливо серебрились в темноте, а особенно громкие всплески даже достигали слуха Мирослава. Вот Аксенов снова вынырнул, на мгновенье даже высветились его голова и плечи, затем снова нырнул, подняв целый фонтан сверкающих золотистых брызг. И больше не вынырнул.

Прошло три секунды, четыре, пять, а он все не показывался, никоим образом не нарушая мертвой неподвижности моря.

Сам того не осознавая, Мирослав всем телом подался вперед, исступленно вглядываясь вдаль.

Что за черт? Что за проклятая тишина?..

Девять секунд, десять…

Ничего. Глухо, как в пропасти, и сам океан неподвижен, будто гигантский кусок черного железа.

В полном смятении Мирослав спрыгнул с дюны и быстро подбежал к воде. Пристально и насколько мог хладнокровно оглядел морской простор, в особенности ту область, где он в последний раз видел Аксенова.

Ничего. Мертвый штиль. Казалось, будто Илья и вовсе здесь не появлялся, и ему только почудилась вся эта сцена. Но это было совершенно невозможно, ведь джинсы Аксенова все еще валялись на берегу, он видел их, когда бежал сюда!

Проклятье, что за черт!? Что все это значит!? Аксенов, где ты???

Мирослава начало трясти, сердце колотилось так, что ему даже было больно, но он не обращал на это никакого внимания.

Стало почему-то очень темно, гораздо темнее, чем было до сих пор. Раздраженно глянув в небо, Мирослав на секунду оцепенел. Тень Земли полностью затмила Луну, и теперь она походила на тусклый черно-бордовый шар, не дававший ни малейшего света, жуткий и зловещий, как какой-то мрачный символ из фильма ужасов. Такой же зловещий, как и то, что творилось сейчас здесь…

Мирослав бросился в воду. Со всех ног побежал к тому месту, где, как ему казалось, он видел Аксенова в последний раз. Но как он мог с полной точностью определить эту зону? Вокруг было темно, как в склепе, ориентироваться в этой бесконечной мгле было практически невозможно. Но он упорно двигался вперед, в состоянии, близком даже не к отчаянию, а к полному безумию.

Что могло произойти? Неужели судорога скрутила? Но почему тогда Аксенов не кричал, не звал на помощь? Укусить его никто не мог, эти воды были совершенно безопасны. Может, течение? Да какое течение, здесь же штиль полнейший!

Мирослав чувствовал медленно нарастающую дурноту. Его трясло, как в лихорадке, и время от времени он переставал ощущать собственное тело.

В какой-то момент – и, наверно, это был самый страшный момент в его жизни – он осознал, что его поиски совершенно бесполезны. Мелькнула отчаянная мысль: надо бежать, звать на помощь, но ведь это было еще бесполезнее! Если Аксенов до сих пор находился под водой, то вытаскивать его нужно было прямо сейчас, без всяких промедлений, бежать же за помощью – означало смириться с его потерей. С его потерей…

В эту секунду Мирослав чуть не сошел с ума. Бросился в сторону берега, в надежде, что зашел слишком далеко, а Аксенов мог находиться чуть ближе. Заорал, вне себя от страха и отчаяния:

- Где ты, придурок??? Аксенов, ответь, черт побери!!! Господи! Что же это… Что же это за черт… Боже мой… Аксенов! Почему эта дура отпустила тебя одного???

Вода уже была ему по пояс, и он понял, что на такой глубине точно ничего не найдет. Снова повернулся, но идти уже было некуда. Некуда и незачем. Это был конец.

Рыдания обрушились на него такой мощной сокрушительной волной, что он едва не упал. Так он не плакал, наверно, даже после смерти матери. Все его тело содрогалось, слезы затмевали взгляд, а грудь будто заковали в тесный металлический ларец.

Сколько лет он не позволял себе этого, боже мой! Он никогда не плакал. Даже пять лет назад, когда они только расстались, даже в день проклятой помолвки, даже в ту минуту, когда он окончательно смирился с тем, что они никогда не будут вместе. Никогда. А сейчас рыдал так, что это буквально насиловало его психику. Ведь дело было не только в том, с ним Аксенов или нет. Он просто хотел, чтобы этот человек был счастлив. Счастлив, несмотря ни на что.

Силы быстро оставляли его, и в тот момент, когда он уже почти ничего не видел перед собой, справа раздалось спокойное:

- И чего ревем?

Медленно, практически не веря в реальность происходящего, Мирослав повернулся в сторону говорившего. И на несколько долгих мгновений впал в глубочайший транс.

Это был Аксенов. Живой и невредимый, без всяких ран, такой же, как всегда, сильный и здоровый, с россыпью блестящих прозрачных капель по всему великолепному телу.

Некоторое время Мирослав не испытывал ничего, кроме тупой бесконечной радости, вполне естественной после всего, что ему пришлось только что пережить, а потом он внимательнее вгляделся в лицо Аксенова, увидел знакомую, не оставлявшую никаких сомнений улыбку и сразу все понял. Абсолютно все.

Отвернулся, молча вытер слезы, потом резко, со скоростью, которой сам от себя не ожидал, размахнулся и съездил Аксенову по челюсти. И в этот раз попал. Илью отбросило в сторону, будто соломенное чучело, и он грохнулся в воду, неуклюже взмахнув руками.

Мирослав этого уже не видел. Не оглядываясь, ни на что не обращая внимания, он быстро шел к берегу в самом что ни на есть натуральном состоянии аффекта.

Спустя пару секунд позади раздался характерный плеск – Аксенов бежал за ним. Мирослав даже не подумал остановиться. Только он вышел из воды, как Илья схватил его за руку.

- Что, добавки захотел, ублюдок?! – вне себя от бешенства, Мирослав обернулся, снова вскинул кулак, но Аксенов уже был готов к этому.

Отточенным движением отразив летящий в него удар, он схватил Мирослава за плечи и впился в его губы отчаянным, не терпящим возражений поцелуем. И это было лучшее, что он мог сейчас сделать. Грубо вцепившись рукой в его волосы, Мирослав стал отвечать и упаси меня Бог назвать этот поцелуй нежным или чувственным.

Это был бой! Бой двух изголодавшихся волков, которые, наконец, нашли добычу и теперь терзали ее со всем исступлением, на какое только были способны. Они не могли иначе. Да иначе и было нельзя.

Что делает тонущий человек, когда ему бросают спасательный круг? Вряд ли нежно касается его руками, проверяя, каков он на ощупь. Нет, он хватается за него со всей яростью и энергией, что только в нем есть, ибо в этом круге заключены его жизнь и спасение. Что делает умирающий от жажды человек, когда ему дают флягу с водой, и он знает, что ему не обязательно экономить? Уж точно не смакует каждый глоток, как это свойственно ценителям вина. Нет, он глотает жадно и нетерпеливо, даже грубо, и это естественно – ведь только так он и может спастись. В этой воде его единственная надежда, его жизнь, а значит, и счастье.

То же самое чувствовали сейчас Илья и Мирослав. Вся боль, что они пережили за годы разлуки, безумная тоска и одиночество, страдания последних ужасающих месяцев – все это вылилось сейчас в горькую, жестокую страсть, которой невозможно было сказать «нет»; страсть, затмевавшую все остальное, даже оглушительный гнев, который заставил Мира ударить Аксенова (и весьма по делу, стоит отметить).

Черт, они отдавили друг другу все ноги, в кровь исцарапали голые плечи, их поцелуй тоже был со вкусом крови, ведь Мирослав весьма душевно разбил Аксенову губу, но Илья тоже в долгу не остался, поставив Миру на шее засос, который вполне можно было сравнить с этим ударом. И, боже мой, они млели от этого кошмара так, что у них почва уходила из-под ног!

В итоге – и это было совершенно неизбежно – кто-то кого-то толкнул, кто-то кого-то потянул за собой, и они оба оказались на прохладных камнях, остатки одежды полетели к чертям, взгляды – жаркие, полубезумные – схлестнулись на одном и том же диком требовании. О смазке никто даже не подумал, адреналин был настолько высок, что она сейчас и не требовалась.

Пара плевков, и Аксенов, крепко держа Мирослава под колени, резко вошел в него. Острая боль, давление, нестерпимое чувство наполненности – и во всем этом блаженство, сравнимое с чистейшим мазохизмом. Быстрые, срывающие крышу толчки, громкое возбужденное дыхание, влажные, смазанные поцелуи, сводящее с ума единение и, в конце концов, дикий, разрывающий, словно молния, оргазм, от которого хотелось орать во все горло.

Они еще долго смотрели друг другу в глаза, словно бы не веря, что это все реальность, а не очередной жестокий сон, который вот-вот обернется знакомой пустотой, и мучительно читали все, что видели, боясь упустить хотя бы самый ничтожный оттенок эмоции, хотя бы самое незначительное доказательство того, что они по-прежнему любят друг друга, любят так же, как и пять лет назад, а может, и еще сильнее, и причем взгляд Аксенова был не менее отчаянным и испытующим, чем отрешенный, сбитый с толку взгляд Мира. Наклонившись к нему, Илья хрипло выдохнул:

- Теперь умоляй, чтобы я исчез. Умоляй, угрожай, говори, что хочешь, это не подействует. Ты мой навсегда. И только попробуй возразить.

Резко отпустив его, он тяжело откинулся на гальку рядом.

Кровавая луна исчезла. На ее месте висел мутный грязно-желтый ободок, который прекрасно бы вписался в какую-нибудь мрачную картину Пикассо. Оставалось только гадать, когда ночное светило выйдет из своего таинственного заточения и озарит застывший океан своим бледным, призрачным сиянием. Впрочем, двоих парней, что расслабленно лежали сейчас на берегу, это нисколько не интересовало.

- Объясни мне всё, - сказал Мирослав, закрывая глаза: чтобы хоть немного собраться с мыслями. – А то я снова тебе врежу.

- Да ладно? – Аксенов даже не скрывал усмешки.

- Попытаюсь, по крайней мере.

- Что ты хочешь узнать?

- Вообще-то всё.

- А в частности?

- А в частности, не слишком ли ты спокоен для человека, который только что изменил своей невесте? Которая, между прочим, ждет его в каких-нибудь двухстах метрах?

- Какая невеста, Мир? – небрежно спросил Илья. – О чем ты говоришь?

- Я об Анне Дель-Мар.

- Она мне не невеста. И она не ждет меня в двухстах метрах. У нас разные коттеджи, у меня свой, у нее свой. Она приходила только тогда, когда это было нужно.

Мирослав невольно сел, Аксенов тут же последовал его примеру, внимательно, жадно и испытующе посмотрел ему в глаза. Это был взгляд человека, не видящего за собой ни малейшей вины. Мирославу на мгновенье стало не по себе, он понял, что не успокоится, пока не узнает все до конца.

- А помолвка?

- Не было никакой помолвки, Мир. Был только розыгрыш, организованный с одной-единственной целью.

- Черт… Я не могу поверить. И Анна знала?

- Конечно. Без нее у меня бы ничего не вышло.

- Да кто она тебе?

Аксенов как-то странно усмехнулся – грустно и в то же время радостно:

- Ты не можешь поверить, что все это был лишь розыгрыш, а я не могу поверить, что ты все-таки ревновал меня к Энн.

- Я ничего не понимаю.

- Ты ведь знаешь, что я учился в Англии. Отец отправил меня туда в надежде, что новая жизнь и новые знакомства помогут мне забыть тебя. После того, как ты исчез, я практически перестал говорить, полностью ушел в себя и потерял интерес ко всему окружающему. Мама не нашла в этом ничего особенного, кроме дорогих шмоток и светских приемов, ее вообще никогда ничего не волновало. А вот отец злился, несколько раз даже пытался наехать на меня, мол, что ты ведешь себя, как бесхарактерное ничтожество, но одного моего взгляда всегда было достаточно, чтобы заставить его замолкнуть. Вопреки его ожиданиям, в Англии я ни с кем не подружился, - он мрачно хмыкнул. – Хуже того: там я открыл для себя мир языков программирования, и люди вообще перестали для меня существовать. Я полностью погрузился в эту сферу, и это помогло мне выжить. Выжить без тебя, - он ненадолго замолчал, погрузившись в воспоминания (Мирослав с трудом подавил желание поцеловать его), потом спокойно продолжил. – Однокурсники быстро оставили меня в покое, поняв, что я сам по себе. Меня это вполне устраивало, я не нуждался ни в чьем общении, и мне было плевать, что постепенно я становлюсь настоящим мизантропом. Но второй курс принес свои изменения. Нам задали исследовательскую работу, которую предполагалось выполнять в паре, всех студентов, естественно, разбили, и мне в напарники досталась Дель-Мар. У нее как раз не было проблем с друзьями. Точнее, именно это и было проблемой. Ее бесило то, что все парни, с которыми она общалась, в итоге обязательно в нее влюблялись, а с девушками ей не нравилось общаться из-за их тупости и помешанности на парнях. Как ты знаешь, она умеет производить впечатление милой и очаровательной феи, но ее истинное лицо совсем другое. Она очень умная, хитрая, целеустремленная и расчетливая. И выходить замуж до тридцати пяти лет даже не планирует. Ее родители – владельцы многомиллионной косметической компании, и она, как единственная наследница, уже учится управлять ею. И учится весьма успешно, хочу сказать. Но суть не в этом. Короче говоря, я оказался для нее идеальным партнером. Она быстро поняла, что я в нее точно не влюблюсь, и вцепилась в меня мертвой хваткой. Поначалу я избегал ее, но потом привык. В сущности, только благодаря ей я вообще не разучился общаться с людьми. Многие считали нас парой, но нам не было до этого никакого дела. Однажды так вышло, что я спас ей жизнь. Мы переходили дорогу, загорелся зеленый, Энн, не глядя по сторонам, вышла на трассу, и тут какой-то придурок из-за угла чуть не сбил ее. В общем, если б не моя мгновенная реакция, она бы либо стала инвалидом, либо вовсе рассталась бы с жизнью. Я-то не придал этому особого значения, но для Энн это стало чем-то вроде знака свыше. С тех пор она считает, будто должна мне по гроб жизни, и, как я ни пытался ее успокоить, мне это так и не удалось. Раньше я был уверен, что ее помощь мне никогда не понадобится, но, как недавно выяснилось, ошибался. Она с самого начала догадалась, что в моей жизни произошла какая-то скверная история, из-за которой я даже смотреть ни на кого не хотел, но подробностей я ей не рассказывал. Только перед самым ее отъездом (она отучилась в Англии только два года, а потом уехала во Францию и уже там получила диплом) я как-то не выдержал и рассказал ей, что это парень, и что я собираюсь найти его и вернуть, как только заработаю достаточно денег и буду уверен, что он уже точно никуда от меня не денется. Она отреагировала совершенно спокойно, вообще не удивилась и искренне пожелала мне удачи. В Европе вообще такими вещами никого не шокируешь. Здесь любая девчонка скривилась бы, а Энн только погрустнела, ей действительно было жаль меня. Теперь понимаешь, кто она для меня? Боевая подруга, сестра, крестная, кто угодно, только не возлюбленная. У меня никогда с ней ничего не было.

- Господи, но почему тогда…

- Слушай дальше. Я расскажу тебе все. Между нами не должно остаться никаких недоразумений. Я не забывал тебя все эти годы. Ни на один день, да что там – ни на один час! Даже изучая языки программирования, я хоть и был погружен в совсем другой мир, о своей главной цели не забывал ни на секунду – цели добиться в итоге тебя. Как ты знаешь, мне удалось достичь в этой сфере немалых успехов. Мои Интернет-проекты уже во время учебы принесли мне внушительный доход, а благодаря нескольким серьезным заказам от известных коммерческих компаний я даже по-настоящему разбогател. Но мне хотелось стать еще круче. Я хотел стать настолько крутым, чтобы превзойти меня было очень и очень трудно. И тогда я занялся разработкой Zignala. Это потребовало немало усилий, но, как итог, деньги и положение, о которых многие в моем возрасте могут только мечтать. К тому времени я уже окончил университет и несколько раз чуть не сошел с ума. Знаешь, эта поговорка «время лечит» - не более чем жалкая пустышка! Я был бы счастлив, если бы с годами мне становилось легче, но какое там! Последние два года вообще были невыносимы. Ты начал мерещиться мне на каждом шагу, я видел тебя везде, сто раз гнался за незнакомыми темноволосыми парнями, отдаленно напоминавшими тебя, в общем, сходил с ума нешуточно. В итоге даже дошло до успокоительных препаратов, но ими я старался не злоупотреблять. Не хотел предстать перед тобой чокнутым наркоманом. Боже, Мир, как вспомню, это был такой ад! Это была не жизнь, что угодно, но не жизнь. Блин, знаешь, я раньше смеялся над всеми этими сопливыми фразами, но ты реально для меня как воздух. И под конец я уже просто задыхался.

У Мирослава ком стоял в горле. Он боялся заговорить. Не хотел снова лить слезы, а это бы случилось, если бы он попытался что-то сказать. Ничего. Он позже все расскажет Аксенову. Расскажет о том, что и для него последние два года были сущим кошмаром. Расскажет о своих снах, о своем призрачном существовании. Боже, что это между ними? Это не любовь. Это что-то запредельное.

- Так вот, закончив учебу, я вернулся в Москву и сразу начал искать тебя, - справившись со своим волнением, продолжил Илья. – Отец был не в восторге от моего нового статуса. Он, похоже, вообще не ожидал, что я способен чего-то добиться без него. Командовать мной он больше не рисковал, но вежливо попросил взять под контроль несколько наших магазинов в Питере. Я не стал спорить, искать тебя это мне не мешало. Делал я это с помощью знакомых хакеров (умеющих по имени/фамилии вычислять IP-адреса кого угодно) и в то же время пытался выбить поддержку у ФСБ. Один из секретарей отца выдал мне список компаний, с которыми, по мнению большинства директоров, нам было бы выгодно сотрудничать, и по прибытии в Питер я внимательно изучил его. В этом списке обозначалась лишь основная информация: чем занимаются компании, сколько предприятий, имена владельцев и генеральных директоров… - Аксенов неожиданно рассмеялся. – Вот так папа, сам того не зная, вложил мне в руки то, от чего в свое время так старался увести. Дальше ты уже знаешь. Я немедленно связался с Пашей, договорился о встрече, настояв, чтобы присутствовали все главные лица компании, а потом…

- Но Энн-то как там оказалась? – недоуменно спросил Мирослав. – Ты вызвал ее специально, чтобы вывести меня из себя?

- Я об этом как раз и хотел рассказать. У меня и в мыслях не было так поступать с тобой. По крайней мере, вначале. Энн приехала в Петербург по делам своей компании. И захотела встретиться со мной за пару дней до назначенных переговоров. При встрече она сразу увидела, что я сам не свой от волнения. Я постоянно думал о том, какой будет наша с тобой встреча, нервы были просто на пределе. И Энн быстро вытянула из меня все детали. А для нее всегда было идеей-фикс узнать, как выглядит человек, так основательно повлиявший на мою жизнь. Она стала проситься на встречу вместе со мной. Поначалу я спорил, но потом сдался. Я ведь в любом случае собирался сразу поговорить с тобой обо всем, и Энн никак не могла нам помешать. И, наконец, я тебя увидел. И тут ты меня просто убил…

- Что!? Да как я тебя убил!?

- Он еще спрашивает. Да у тебя был такой вид, словно ты с трудом узнал меня!

- Полная чушь!

- Что, скажешь, ты обрадовался, увидев меня?

- Конечно!

- А показать нельзя было!? Хотя бы чуть-чуть!?

- Да я просто…

- Что просто, Мир?

- Я просто не хотел раздражать тебя своей реакцией! И, между прочим, ты тоже выглядел, как последний пофигист!

- Но до тебя мне было далеко, поверь! – Аксенов вдруг со смехом покачал головой. – Мать моя женщина… Я почувствовал себя так, будто солнце исчезло, и на Земле воцарилась вечная тьма. Будь это пять лет назад, мне было бы плевать на твою реакцию. Я бы сгреб тебя в охапку, затащил куда-нибудь, трахнул и сказал, что никогда и никуда не отпущу. Но годы многое изменили, и твое равнодушие стало для меня ударом, на который я ничего не смог ответить. Потом я разыскал тебя в том кабинете в надежде, что хотя бы с глазу на глаз ты расколешься, но нет, ни черта. Все тот же бесчувственный камень.

- Видит Бог, Илья, я не был камнем…

- Я знаю, лап, - Аксенов с нежностью погладил Мирослава по щеке. – Теперь-то знаю. Я просто пытаюсь объяснить тебе все. Ты ведь хотел этого.

- Да…

- Постепенно я разозлился. Брякнул про женитьбу, Энн тут пришлась очень кстати, но казалось, что и это ничуть не задело тебя.

- Да я едва стол не разнес!

Аксенов хмыкнул:

- Жаль, что не разнес. Короче, из ресторана я вышел совершенно убитым. Мне хотелось броситься под машину, спрыгнуть с моста, короче, сдохнуть и как можно скорее! Энн, естественно, увидела мое состояние и начала уверять меня в том, что, по ее мнению, ты был не так уж и холоден, и что в твоих глазах время от времени мелькало нечто, что давало надежду на ошибочность моих выводов. Не знаю, может, она просто хотела меня утешить, а может, объективный взгляд действительно помог ей увидеть больше, чем мне. Как бы то ни было, я ей поддался. И мы разработали план по выведению тебя на чистую воду.

- Ты хочешь сказать: план по разрушению моей нервной системы?

Аксенов снова с виноватой улыбкой погладил его по щеке – черт, до чего же это было приятно!

- Не злись, прошу тебя.

- Легко сказать.

- Я страдал не меньше, поверь. Когда увидел тебя с той блондинкой, вообще чуть рассудок не потерял.

- Значит, приревновал все-таки…

- Приревновал – это слабо сказано, - взгляд Ильи стал укоризненным. – И, как видишь, я даже не попытался это скрыть.

- Я убеждал себя в том, что мне это почудилось.

- Ты полный придурок, Мир.

- Видимо, да.

- Хотя бы не отрицаешь, уже подвиг, - Илья никак не мог перестать улыбаться. – А на помолвке ты меня вообще чуть в гроб не загнал. Вот скажи, как тебе хватило духу в таких обстоятельствах улыбаться?!

Это было уже слишком, Мирослав чуть не задохнулся от возмущения:

- Раз уж ты такой зоркий, мог бы заметить, что это улыбка на грани сумасшествия! Мне никогда в жизни не было так хреново! И в то же время я был рад твоему счастью, ты так тепло улыбался ей, я был уверен, что это любовь всей твоей жизни!

- Да мы просто улыбались! – с досадой воскликнул Аксенов. – Мы же должны были убедительно играть свою роль. Это была просто улыбка во весь рот, не более того!

- Черт! – Мирослав невольно схватился руками за голову. – Не зря говорят: правда в глазах смотрящего. Люди имеют свойство видеть только то, чего больше всего боятся.

Аксенов осторожно опустил его руки и мягко посмотрел в глаза:

- А я думал, что ты действительно рад и от души веселишься. Только то, что ты рано ушел, слегка меня обнадежило.

- А теперь задай главный вопрос: что я потом делал?

- И что же?

- Да бухал, как проклятый!

Аксенов расхохотался: этот счастливый смех заставлял душу петь. Но Мирослав не мог не сказать:

- Ржет, гад. Да, никогда в жизни так не наливался. А на следующий день Пашка нашел меня в этом бардаке и чуть ли не насильно выслал сюда.

- Вот, значит, как все было. Он мне не сказал, что ты напился.

- Подожди, а что он вообще тебе сказал?

- Да я позвонил ему через пару дней после помолвки. Придумал какой-то деловой повод и как бы между прочим спросил про тебя. Ну, он и сказал, что ты отдыхаешь на Бали. А выяснить, где именно, уже оказалось делом техники.

- Черт! Так вот кто меня выдал! Пашка, предатель!

- А что, разве сейчас ты не рад?

После недолгой паузы Мирослав хмуро признал:

- Рад, блин.

Аксенов улыбнулся, притянул к себе, надолго приник к его искусанным губам. Потом тихо произнес:

- Господи, как мне тебя не хватало. Здесь ты тоже держался молодцом. Только рука выдала тебя с потрохами.

- Почувствовал дрожь, да?

- Еще бы. Такое трудно было не почувствовать. Да и взгляд у тебя уже был не тот. Я видел, что тебе больно, но меня уже взял азарт. Я хотел довести тебя до такого состояния, чтобы ты уже просто дышать без меня не мог. Вот мы и мотались с Энн перед твоим носом на яхте.

- Ты конченая свинья.

- Я знаю. Ты сам довел меня до этого.

- Отмазываешься, как всегда, безупречно.

- Потом ты стал исчезать куда-то, я не видел тебя целых два дня, и сегодня мое терпение иссякло. Я сорвался из дома, и мне было плевать, спишь ты или нет. Я бы разбудил тебя в случае необходимости. А тут смотрю – ты сидишь на дюне, и этот мерзкий план мгновенно созрел в моей голове…

- Вот гаденыш! И как тебе удалось это провернуть!?

Нежно поцеловав его в плечо, Аксенов с улыбкой сказал:

- Я могу не дышать под водой около сорока пяти секунд. Этого мне вполне хватило, чтобы отплыть в сторону своего коттеджа, далеко от той зоны, куда ты должен был смотреть, тихонько вынырнуть и по берегу вернуться обратно. А тут уже ты мечешься и орешь, проклиная Энн. Это был лучший момент в моей жизни.

- Какой же ты все-таки урод… Если по-хорошему, я еще раз двадцать должен втащить тебе за это.

- Но вместо этого будешь целовать меня до самого утра.

- Знаешь, в чем-то ты, может, и изменился, но по большому счету остался прежним. В некоторых аспектах стал даже хуже.

- В каких, например?

- Раньше ты, по крайней мере, был прямолинейным психом, а теперь коварный псих.

Аксенов снова рассмеялся:

- Как хорошо, что это никогда не мешало тебе обожать меня.

- Знаешь, - сказал Мир уже серьезнее, - мне тоже есть что рассказать тебе.

- Не надо, - Илья крепко сжал его ладонь. – То, как ты плакал, сказало мне даже больше, чем нужно. Расскажи, только если сам этого хочешь. Я не заставляю.

Мирослав чувствовал, что в эту ночь они должны были высказаться оба. И он тоже поведал обо всем. Рассказал, как нелегко ему дался их разрыв, о первых годах без Ильи, когда он работал в поте лица и все равно думал только о нем, и о последних годах, самых тяжелых, о безумно реальных сновидениях, из которых ему не хотелось возвращаться.

- Я долго думал, - сказал он под конец, задумчиво глядя на воду, - и в итоге понял, что я не такой. Ну, как тебе сказать. Я не гей в прямом смысле этого слова. На других парней я никогда даже не смотрел. И не тянуло. Одна мысль кажется омерзительной. Но ты – это что-то непреодолимое. Без тебя я не я. Без тебя жизнь не жизнь. Я не знаю, почему так, но я могу сказать с полной уверенностью, что если мы еще когда-нибудь расстанемся, я этого не переживу. Это не пустые слова, поверь. Это просто факт. Да что там говорить: уйди ты сейчас, я не знаю, что со мной будет. Наверно, я просто зареву, как двухлетний сопляк, и полезу на стенку.

- Я больше никогда никуда не уйду, - сказал Илья, крепко обнимая его. – И тебе не дам. Я такой же. Мне всегда нужен был только ты. Ты и никто другой. Мы больше не допустим этой ошибки. Просто не имеем права. Да и ничего глупее быть не может. Ты ведь наверняка заметил, что когда мы вместе, все хорошо. Проблемы начинаются, когда мы расстаемся.

- Да уж, трудно было не заметить.

- Но, знаешь, может, эта разлука тоже была нужна.

- Для чего?

- Может, иногда нужно один раз расстаться, чтобы больше не расставаться никогда.

Мирослав слабо улыбнулся:

- Может быть.

Как раз в это время затмение подошло к своему апогею, и яркий белоснежный край луны медленно выглянул из-за тени, постепенно становясь все шире и шире…

Илья и Мирослав долго наблюдали это необычное зрелище, в беспредельном и таком родном спокойствии, а потом Аксенов с неуверенной улыбкой спросил:

- Ты выдержишь еще один раз?

Мирослав не мог не рассмеяться:

- Выдержу, может, и не один, но завтра, скорее всего, ходить вообще не смогу.

- Я буду за тобой ухаживать, - Аксенов встал и протянул ему руку. – Я пять чертовых лет жил без этого. Как вообще выжил, не знаю.

Поднявшись, Мирослав тут же оказался в тесном плену сильных требовательных рук Аксенова, бережно и вместе с тем настойчиво увлекавших его в сторону коттеджа, в сторону большой двуспальной кровати, так им сейчас необходимой. Не было даже подходящего момента сказать «Я тоже». Впрочем, это и так было понятно.

Несмотря на столь позднее время, спать им совершенно не хотелось. Всю ночь они целовали и ласкали друг друга, упиваясь долгожданной близостью, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым вздохом, каждой одуряющей секундой их личного блаженства, и не могли прерваться даже на сон. Только на рассвете усталость взяла свое, и они заснули, встретив новый день уже в объятиях друг друга – первый день из множества дней, что ждало их впереди.

========== Уравнение №23 ==========

Мирослав рассчитал все верно. Боль в пятой точке утром была просто невыносима, но он был вполне счастлив, ведь Аксенов был рядом, да еще и с огромным подносом всяких роскошных экзотических блюд.

Черт, казалось, будто и не было этих проклятых пяти лет! Ничего не изменилось. Они по-прежнему общались легко и свободно, словно два беззаботных подростка, и то неповторимое ощущение чисто родственного, безыскусственного счастья, так тянувшее их друг к другу с самого начала, сейчас было таким же ярким и глубоким, как и до их мучительной разлуки. Они просто не могли наговориться, им было весело, как и тогда, и такой проблемы, как «не о чем поговорить», у них никогда не возникало. А даже если они и молчали, это всегда было также легко и естественно, как дышать, и никогда не вызывало ни малейшей неловкости.

Узнав об их воссоединении, Анна Дель-Мар тут же собрала вещи и вскоре уехала во Францию (оказывается, у нее уже были серьезные деловые неустойки из-за столь непредвиденного отпуска). Но перед этим она пришла к Аксенову и Миру и попрощалась с ними так тепло и искренне, как это не сделала бы на ее месте ни одна другая девушка. Видно было, что она чувствует большое облегчение по поводу их объединения, и Мирославу было приятно получить от нее сестринский чмок в щеку и услышать притворно-суровое:

- Больше не теряйтесь.

Несомненно, это была очень незаурядная и сильная личность, и впереди ее ждало большое будущее.

Вторая неделя пронеслась так быстро, что Илья и Мирослав без лишних дискуссий продлили отпуск еще на семь дней. В конце концов, они так долго вкалывали без всякой жалости к себе, что сейчас имели полное правооторваться от души. А на Бали было так тепло, красиво и интересно, что уезжать, тем более так быстро, совершенно не хотелось.

Теперь они всюду были вместе, и их главной целью (неосознанной, правда) было желание узнать друг о друге все, что они упустили за эти долгие пять лет и тем самым устранить тот жестокий пробел, что лег на их судьбы размытым, серым пятном. Интересовала любая мелочь, даже то, что всем другим показалось бы незначительной и скучной деталью. Ну а важные вещи сразу переставали принадлежать кому-то одному, но немедленно объединяли их и становились общей заботой. Причем происходило это совершенно непроизвольно, им даже не нужно было ни о чем просить друг друга, словно эти трудности изначально касались их обоих, а не кого-то одного.

Так, например, когда Илья, рассказывая о своих проектах, поведал о том, что в России практически невозможно работать по принципу «свободного интернета» (принципу, который для многих программистов является чуть ли не религией), Мирослав воспринял эту проблему, как свою собственную, быстро вник во все тонкости и согласился с тем, что это действительно серьезное испытание. А когда Аксенов добавил, что, возможно, рано или поздно его выживут отсюда, совершенно здравой и естественной показалась мысль, что, вероятно, через несколько лет им придется переехать заграницу. Это не пугало и не огорчало, это просто было чем-то, что они должны были преодолеть вдвоем, не более того.

Но пока Аксенов не собирался никуда переезжать (хотя у него уже была приобретена квартира в Испании), ситуация еще не была настолько тяжелой, это просто было одним из возможных вариантов, который на Мирослава не произвел ни малейшего впечатления.

Но вообще они не часто говорили о таких вещах. Радость в их сердцах была слишком велика, чтобы ее можно было затмить какими-либо тревогами.

Они объездили все лучшие места Бали, изучили набережную вдоль и поперек, стали гурманами в области местной кухни и все время чувствовали себя так, словно из ада их ни с того, ни с сего перебросило в рай. Но, понятное дело, им не было бы и вполовину так хорошо, если бы они не были вдвоем. Развлечения сами по себе не могут подарить счастье, тем более долговременное. Они могут только придать ему особую остроту или наоборот подсластить, но оно должно быть внутри изначально, иначе эффект не будет таким сильным. И это счастье Илья и Мирослав, наконец, вырвали из когтей прошлого и выпускать уже никогда не собирались.

Но, к сожалению, всё хорошее имеет свойство заканчиваться, и, в конце концов, им пришлось последовать примеру Анны и, собрав свои до смешного легкие рюкзаки (Аксенов тоже приехал почти пустой), отправиться домой. Им было грустно покидать это место – место, где пришел конец их страданиям – но уже в самолете, с улыбкой посмотрев друг другу в глаза, они поняли, что это все ерунда. Пока они вместе, им везде будет хорошо, а эта грусть в какой-то степени даже приятна – своеобразная прелюдия к уже настоящей, повседневной жизни, в которой вместо «я» будет царить «мы».

Однако в Питере, уже при выходе из аэропорта, их ждал сюрприз, от которого Мирославу – хотел он того или нет – стало дьявольски не по себе. Полагая, видимо, что Илья вернется с Анной, Аксенов-старший явился встречать их с огромным букетом роскошных, кремово-желтых роз. При виде Мирослава он даже не побагровел, а позеленел. Было видно, что такого удара он не получал никогда еще в жизни.

Мирослав постарался взять себя в руки, но сердце все равно билось тяжело и болезненно, как после двадцатиминутного кросса. Ему казалось, будто он возвращается в прошлое – в то самое прошлое, где этот человек был всем, а он ничем. Однако Аксенов выглядел так, будто вовсе не заметил отца. Он даже слегка усмехнулся, когда они подошли к нему вплотную.

- Привет, пап.

- Что это значит? – Аксенов-старший явно прилагал все усилия, чтобы говорить спокойно, но это ему плохо удавалось. – Где Энн?

- Она уехала домой. Не волнуйся, никаких обид. Она знала обо всем с самого начала.

От взгляда Виктора у кого угодно затряслись бы поджилки, но Аксенов даже как будто насмехался над ним. Впрочем, он мгновенно нахмурился, когда тот с ненавистью посмотрел на Мирослава:

- Я требую, чтобы ты немедленно покончил с этим.

- Я даже не собираюсь обсуждать это, - холодным, как лед, голосом сказал Илья. – Ты дал мне слово пять лет назад. Я не поверю, если ты скажешь, что не понимаешь, о чем я говорю. Ты прекрасно все понимаешь. Обещания надо выполнять, пап. Не ты ли мне это твердил, сколько я себя помню?

Отец и сын долго и пристально смотрели друг другу в глаза, потом Виктор глухо сказал:

- Я против.

- Мне очень жаль. Это ничего не изменит.

- Я лишу тебя наследства!

Аксенов лишь небрежно пожал плечами:

- Тем лучше. И без того хлопот хватает. Пошли, Мир.

И он спокойно двинулся к стоянке такси, видневшейся неподалеку. Однако, сделав несколько шагов, обернулся. Сказал твердо и невозмутимо:

- Если все-таки передумаешь от меня отказываться, я на связи. Мои условия ты знаешь. Тебе лучше смириться, пап. Иначе считай, что меня никогда и не было. Без тебя я могу, без него нет. Вот и весь разговор.

Сказав это, он продолжил путь и больше уже не оглядывался. Проходя мимо Аксенова-старшего, Мирослав не выдержал и прямо посмотрел ему в лицо:

- Я сделал все, что мог. Это оказалось выше наших сил. Верите вы или нет.

Виктор ничего не ответил, он казался даже немного жалким с этим аляповатым букетом в руках, однако его лицо – ожесточенное, высокомерное – отнюдь не располагало к сочувствию. Впрочем, это уже давно никого не волновало.

Через час Аксенов и Мирослав уже сидели на кухне в квартире последнего, наслаждаясь только что сваренным ароматным кофе, баночка которого была специально привезена ими с Бали.

- Довели мы твоего папашу, - сказал Мирослав, чувствуя себя как-то странно: словно совратитель самой невинности (хотя кто еще кого совращал). – Я его никогда таким не видел.

- Успокоится, - сухо сказал Аксенов. – Он и так нам насолил достаточно. Как будто я не знаю. Ты бы не уехал тогда, если б не его хитрожопость. Он убедил тебя в том, что так ты обеспечишь мне идеальное будущее, верно? Ну конечно, да. Никакая другая причина не заставила бы тебя меня бросить. Но сейчас мне уже не семнадцать лет, и я прекрасно знаю, какое будущее мне нужно. Так что пусть отдыхает.

- Да уж, боюсь, тут без вариантов.

- Ты сделал из меня человека, Мир. Только ты. Родителям это оказалось не под силу. Только ради тебя я добивался всего, только благодаря тебе я обрел силу и место в жизни. Ты из меня сделал того, кем я сейчас являюсь. И он еще будет что-то нам указывать? Я даже говорить об этом больше не намерен!

- Да будет так, ваше высочество! – Мирослав невольно рассмеялся. – Как прикажете.

Аксенов тоже улыбнулся, после чего с робостью, далеко не часто появлявшейся на его лице и всегда делавшей его таким безумно милым, спросил:

- Когда съедемся?

Мирослав с усмешкой сказал:

- Ну, смотри, если, например, сегодня ты переночуешь у меня, а потом еще завтра, послезавтра, а там еще месяц-другой, то считай, что уже съехались.

- Может, ко мне переедем? Я дом прикольный снимаю на Стремянной…

- Не понял, тебе что, не нравится моя квартира? Теперь-то вроде уже не тесная…

- Да нет, не в этом дело, - Аксенов отвел глаза. – Просто не хочу сидеть на шее.

- Что за бред? Как долларовый миллиардер может сидеть на чьей-либо шее?

- Ну да…

- Так и быть, коммунальные с тебя.

- Договорились, - Аксенов явно был доволен. – И вся бытовуха тоже.

- Это уже перебор. Мне-то куда деньги девать?

- Что-нибудь придумаешь, - Илья вдруг встал и торопливо направился в прихожую. – Тогда я прямо сейчас поеду к себе и привезу все вещи. Хочу, чтобы съезд был полноценным.

- Подожди, - быстро сбегав в гостиную, Мирослав вручил Илье второй ключ от квартиры. – Держи. Я, может, смотаюсь к Паше, пока тебя не будет, сообщу ему о нашем возвращении. Нечего тебе торчать в подъезде.

Секунду или две Аксенов молча смотрел на ключ, потом взял его, резко привлек Мирослава к себе и долго не выпускал, целуя так горячо и страстно, что пол уплывал из-под ног, а в животе порхали не какие-то там бабочки, а вполне себе шустрые, активные воробьи.

После его ухода Мирослав вернулся на кухню, сел на стул и минут пять просто наслаждался осознанием того, что все это не сон, а самая что ни на есть бесспорная реальность.

За окнами шумела листва, изредка сигналили машины, звонко спорили о чем-то дети – типичный день в типичном летнем Питере. И все-таки каждый звук был немножко другим. Все было немножко другим. Гораздо, в тысячу раз лучше и прекраснее.

Вспомнилось прошлое, как Аксенов однажды заявил, что их уравнение – уравнение, в котором они идут по жизни бок о бок – никогда не сможет разорвать даже самое неправильное действие. Тогда Мирослав лишь посмеялся над ним, а теперь видел, что это было самое верное утверждение из всех, что он когда-либо слышал. Что могло быть бессмысленнее их разлуки? Что могло быть страшнее и губительнее? Но, в конечном итоге, даже она оказалась бессильна. Они не смогли друг без друга. Пытались, но не смогли. Это было лишь очень скверное, безрассудное действие, но не конец уравнения. Далеко не конец. И сейчас он улыбался, думая об этом.

Телефон оповестил о приходе новой смс. Обычной, бессетевой смс, как в старые добрые времена…

«Торт купить на обратной?»

- Вот поганец…

Рассмеявшись над этим ехидным отголоском из прошлого, Мирослав торопливо напечатал:

«Ага. Шоколадный. Дико вкусный. Ну, ты в курсе».

Ответ пришел незамедлительно:

«Я понял. Еще что-нибудь нужно?»

«Да всё. Холодильник вообще пустой».

«Всё ясно, лап. Будем исправлять».

При всем желании Мирослав не смог бы сейчас стереть с лица улыбку. Впрочем, он и не пытался.

Вспомнились почему-то рассказы Ильи о работе, трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться, возможный переезд в будущем… И стало ясно, что его все это совершенно не волнует. Может, так будет даже лучше. Они оба найдут чем заняться. Илья будет разрабатывать свои проекты без лишних препятствий, а он займется расширением «Plus-Minus» в той стране, куда они переедут. А даже если все сложится не совсем так – не страшно. Какие вообще могут быть проблемы, если они вместе?

Мирослав вдруг осознал, что не хочет сейчас ехать ни к Пашке, ни на работу. С другом он успеет поговорить и завтра, а работы никогда мало не бывает. В конце концов, они только приехали, успеют еще разобраться с делами. Сейчас важно другое.

Решив так, он отправился в гостиную, чтобы проверить шкафы на предмет свободного места для вещей Аксенова. В итоге ему даже пришлось сделать небольшую уборку, выкинуть кучу ненужных вещей и привести после этого гостиную в благопристойный вид.

На душе между тем, не переставая, сияло солнце. Такое же яркое и беззаботное солнце, как и то, что радовало их на Бали, острове, который положил конец их разлуке, и который они, несомненно, никогда не забудут.

Конец