Королевская прислуга (СИ) [Харт] (fb2) читать онлайн

========== I. Золотая лента ==========

Он провел на коленях отца уже с несколько часов и успел проголодаться. А еще страдал от невыносимой скуки, какая известна только ребенку в окружении взрослых, что без конца говорят и говорят о делах, не имеющих к тебе никакого отношения: не смеются, не бегают, никого не убивают и едва шевелятся. И уж точно не приносят ничего вкусного, особенно жирных и хрустящих птичьих яиц.

Лаурундо знал, что еще не вошел в полную силу. Пока что. Понимал, насколько отличается от отца с его белой кожей без чешуи и странной шерстяной копной на голове, но именно отцовский голос он услышал первым во тьме небытия, и именно он пел ему во сне под золоченой скорлупой.

Отец всегда говорил, что драконья память спрятана, что она дремлет глубоко и далеко, но эти слова звучали для Лаурундо столь же сложно и глупо, как речь всех, кто тянулся перед троном нескончаемой вереницей: все что-то хотели, а он ничего не понимал. Слышал буквы и слова, которые произносили, но они напоминали смешную бессмыслицу, и он пытался себя занять чем-нибудь под это убаюкивающее шелестение, постукивание согласных и скрежет.

Сначала он лежал на животе и разглядывал огромный зал вокруг – блестящий от полированного камня, светлый понизу от сияния огней и дочерна темный в вышине. Такой сложный и красивый, что Лаурундо каждый раз замечал что-нибудь новое. Больше всего ему нравилась каменная девушка в колонне, которая обнимала змею с фиолетовыми камушками в глазах – настолько ярких, что ему все время хотелось забраться повыше и лизнуть их.

Потом он разглядывал тех, кто пришел к отцу с просьбами – первые были насупленные, надоедливые и долгие, но красивые, все сверкали от металла и оружия. Лаурундо то и дело высовывал язык, чувствуя, как они пахнут то железом, то сыростью, то пеплом. Иногда эти, яркие, звенели от украшений, переливались красками одежд: все разные, с разной кожей и лицами – настоящими лицами! – точно как у отца и Майрона.

Среди этих ему особенно понравился воин в смешной железной шапке – на его доспехах было золото, а на клинке – огромный смарагд.

Когда-нибудь он сможет его съесть и забрать чудесную саблю с изумрудом. И его браслет.

Затем красивые и блестящие ушли, и Лаурундо стало скучно. Их сменили орки, так их называли – все какие-то коричнево-грязные или темные, и никто из них не звенел и не сверкал.

На этих хотелось нагадить и зарыть в ямку.

Он, цепляясь коготками за вышитую ткань одежды отца, которая ужасно вкусно пахла угольками и пряностями, как дым в покоях, попытался залезть к нему на плечо, но там красивые камни в короне больно жгли глаза и шкурку.

Иногда он, конечно, пытался поймать разноцветные огоньки от венца, но вот лизнуть алмазы никогда бы не рискнул.

Поэтому на отцовском плече ему быстро надоело, и Лаурундо сполз по большому гладкому рукаву на подлокотник трона, где улегся, свесив лапы по обе его стороны. Поначалу уставился на то, как шевелятся черно-золотые колючки вышивки, когда отец шевелит плечом или локтем, но потом его рука, тяжелая и теплая, улеглась на загривок, щекотно перебирая мягкую чешую между лопаток.

Отец говорил так грозно – и громко! – что вздремнуть не получилось.

Лаурундо зевнул и огляделся в поисках того, куда еще не залезал сегодня: конечно же, это было изголовье трона. И его любимая золотая змейка – можно улечься, где резьба подпирает заднюю лапу, и удобно свесить хвост.

Он выполз из-под отцовской руки в когтистой перчатке. Потянулся, вытягивая задние лапы и топорща чешую, после чего зацепился лапами за дырки в узоре изголовья и удобно устроился там, где отец был близко, а вот камни в его короне – нет.

Но здесь было и еще кое-что. Во-первых, здесь он дотягивался до отцовских кос, мягких и блестящих. Когда отец не видел, он всегда совал их в рот, но не грыз, а чесал беззубый угол челюсти, и это было ужасно приятно. Куда лучше, чем самоцветы, пусть иногда он мог уснуть только сунув пару камней себе за щеку.

Сегодня отец, пусть и не знал об этом, вплел в волосы его любимые игрушки – они слегка звенели и напоминали Лаурундо собственные лапы, если бы он сжимал в них фиолетовые камушки – острые в центре и с блестящими огоньками, когда на них падал свет.

Отец, конечно, злился, когда он жевал косы или играл с ними, но сегодня стало слишком скучно.

Дракон уже зацепил когтями самую толстую из кос среди кудрей и потащил ее в пасть, когда отец вздохнул и бесцеремонно стащил его со спинки трона.

– Лауро, – голос его звучал тихо и недовольно.

Лаурундо протестующе зашипел, извиваясь: почувствовал, как лапы и хвост беспомощно болтаются в воздухе перед тем, как коснуться отцовских коленей. Там он зашипел еще раз, для верности шлепнув хвостом. И успокоился, когда на спину привычно легла тяжелая ладонь.

Дракон лизнул латную перчатку прямо перед носом и для спокойствия прихватил зубами палец, после чего вытянул задние лапы и ненадолго прикрыл глаза. Пригрелся. И, казалось, задремал.

Когда Лаурундо открыл глаза, ему показалось, что прошла целая ночь, но просители в зале все говорили и говорили, а отец отвечал им.

– Скучно, – наконец-то решился просипеть он. Голос все еще плохо слушался его, и слова напоминали сны, которые иногда приходили – полные пламенного блеска золота, яркие и одновременно страшные.

Отец вздохнул, и он услышал его голос, прямо у себя в голове. Почувствовал огромное присутствие чего-то знакомого и убаюкивающего.

«Сиди спокойно. Скоро закончим».

Он издал недовольное горловое ворчание и потянулся, растягивая все, даже каждый палец на лапах. Высунул раздвоенный язык. Улегся на бок, свесив голову с отцовской ноги.

А потом ему на глаза попалась ленточка. Золотая, как его собственный хвост. Красивая, с фиолетовыми шариками на вышивке, похожими на непонятные колючие цветы. Ее кончик, совсем маленький, с его коготь, торчал из-под кромки отцовских штанов: прямо там, где высокий сапог поднимался над коленом.

Лаурундо покосился на отца, грозного и неподвижного, золотым глазом. Отец с непроницаемым лицом слушал кого-то из майар, всего в черном.

Маленький дракон попытался потянуть ленточку: сначала когтями правой лапы, очень осторожно. Затем вновь покосился на отца, но тот был занят. Так что Лаурундо воспользовался моментом и изо всех сил дернул ленточку зубами – вышитая и блестящая, она оказалась невкусной, но приятно попадала между зубов жестким краем. Ему захотелось поиграть с ней где-нибудь еще.

Он заскреб лапами, оживившись, и плюхнулся на пол.

Поначалу Лангона не занимала возня Лаурундо: он привык, что Machanaz оберегал дитя собственного колдовства и считал необходимым, чтобы дракон, даже не запоминая всего, наблюдал за визитами просителей в тронном зале, где каждый мог лично молить Короля Арды о милости.

В конце концов, его обязанностью было дотошное запоминание всех просьб, которые действительно заслуживали внимания. Но когда молодой дракон шлепнулся на пол, издав громкое булькающее вяканье, которое разнеслось по тронному залу звучным эхом, на Лаурундо обратил внимание каждый. Даже Machanaz, пусть он и не потребовал даже жестом вернуть дракона на место, пока тот крутился на полу, словно винтовой бур, и что-то трепал зубами и лапами.

Приглядевшись, он понял, что Лаурундо играл с золотой лентой.

«И где он ее взял?»

Лангон не знал, где дракон мог ее достать. Ситуация выглядела достаточно неловкой, чтобы орки, не обладавшие чувством такта и воспитанием подобно майар, начали пялиться во все глаза на юное создание.

Лангон прочистил горло, привлекая внимание к тому, что сброд явился в тронный зал не глазеть на дракона. Но Machanaz и бровью не повел, отослав орков коротким жестом.

– Просьба услышана. Если вы действительно обнаружили залежи этого металла, мы сделаем воздуховоды. Майрон, отправь рабочих и проследи, чтобы в этом месторождении оказалось именно то, что они пообещали. Лангон, обеспечь эдикт, если они не лгут.

Тар-Майрон, облаченный в красно-кирпичный дублет с тусклой бронзой, кивнул.

– Исполню, Machanaz.

Лангон нахмурился, выводя на пергаменте пометку. Как ни отвратительно, но его внимание теперь занимали вовсе не эдикты.

«Дракон, который играет у всех на виду в тронном зале! Какой стыд! Проклятье, да откуда эта лента? Может, вытащил из косы?»

Королевский глашатай бросил короткий взгляд на прическу Мелькора.

«Нет, косы сегодня без них. Так откуда?»

Лаурундо тем временем, прыткий до неприличия, уполз к основанию одной из колонн. Его счастливое похрюкивание и повизгивания слышались даже сквозь голос больдога, что излагал очередную просьбу – на этот раз совершенно абсурдную, о нехватке сил на добычу угля.

На этот раз попытки Лангона сосредоточиться на работе оборвал странный звук, который издал Тар-Майрон: все равно что подавился собственной слюной.

«Да лучше б насмерть – так, чтобы фана скинул, но ты живучий».

Machanaz почему-то бросил на него испепеляющий взгляд: весь оправился, встряхнулся, будто птица, вычистившая перья в пыли, и одним движением накрыл складками пышного плаща правое колено.

«Мне не показалось?!»

На мгновение… нет, это было невозможно!

Лангон мог поклясться собственной должностью, что на считанные секунды увидел полоску обнаженного колена между сапогом и штаниной.

«Быть не может. Из всего возможного дракон украл подвязку?! Подвязку?!»

Он бегло оглянулся на Тар-Майрона, растерянный, но комендант крепости сохранил издевательски невозмутимое и неуловимо глумливое выражение лица.

«И что теперь делать?! Бежать за Лаурундо?!»

Ответом был грянувший в голове голос.

«Сидите на месте! Оба!»

Майрон едва сдержал смех, когда понял, что произошло.

Он с трудом перечислил бы все выходки Лаурундо, которые дракон устроил, на свой лад исследуя мир новорожденным разумом. Мелочи, разумеется, с вылупления нравились блестящие вещи, но подвязка?

«Как неприлично. Ай-яй. Все подданные увидят вышитую чертополохом золотую ленту и голую коленку, на которую не положено смотреть ничьим глазами, кроме вот этих».

Не то чтобы Майрон удивился, когда затея Мелькора таскать с собой дракона на слушания просителей кончилась именно так: напряженной, словно у взбешенного кота, спиной Мелькора, и его же выражением лица, словно он уселся на иголки или кучу слизней.

От необходимости давить смех аж скулы свело от напряжения. Роскошь тронного зала блистала начищенными полами и колоннами. Все майар делали вид, что ничего не происходит. Орки, некоторые из которых впервые видели дракона, неприкрыто пялились. Лаурундо уполз к стене, изрезанной ониксовыми барельефами, где упоенно кувыркался с новой игрушкой, наверняка обильно пускал слюни и похрюкивал от удовольствия. Мелькор улыбался так вежливо, словно собрался откусывать головы.

Единственное, на что оставалось уповать – так это на то, что никто не догадается, какую деталь гардероба сперло драгоценное дитя колдовства.

«Может, и не догадается. Как будто в этой земле хоть кто-то еще носит вышитые золотом подвязки и видел хоть одну такую».

На памяти Майрона еще ни разу процессия жаждущих королевского благоволения не сокращалась настолько быстро, и не было второго такого дня, чтобы Мелькор ответил согласием на такое количество просьб, включая самые нелепые, и подчас даже не имитировал любопытство. Орки выходили ошалевшими от изумления, майар завидовали.

«Хоть что-то не меняется».

Едва Лангон вывел последние буквы последнего замечания на пергаменте, Мелькор раздраженно взмахнул рукой всем оставшимся в зале просителям.

«Даже чернила еще не высохли».

– Пошли прочь! На сегодня закончено.

Как ему показалось, так быстро и опасливо толпа из тронного зала тоже никогда не утекала. Лаурундо, похоже, не обратил на них ни малейшего внимания, по-прежнему занятый подвязкой.

Но едва тяжелые бронзовые двери гулко хлопнули, Майрон наконец-то глубоко вдохнул и дал волю собственному отвратительному смеху, больше всего похожему на шакалий гогот.

Лангон испепеляюще вытаращился. Майа с трудом удержался от желания подмигнуть глашатаю и вызвать тем самым еще больше возмущения.

«Почему ты всегда смотришь на меня, словно жаба с камнем в кишках, а? Лопнешь же когда-нибудь».

Мелькор невозмутимо закинул ногу на ногу, сверкая белизной обнаженного колена. Он даже голоса не повысил, но железа в голосе хватило и без этого:

– Майрон, заткни сырогрызку.

Майа пожал плечами и упер кулаки в бедра, стоя перед троном.

– Я не удержался, Machanaz. В сие же мгновение верну дитя вашего колдовства во всемогущие руки.

Мелькор так скривился, глядя на него, что в черных глазах отчетливо читалось одно: показному уважению он не верит и отлично видит, кто сейчас паясничает. Лангон было открыл рот, но Мелькор указал на глашатая большим пальцем, даже не оборачиваясь. Словно затылком видел, что делает майа.

– Молчать.

Лангон возмущенно – и пристыженно – захлопнулся.

Найти Лаурундо по звукам счастливой возни и блеску чешуи не составило труда. Дракон вертелся на гладком черном полу, разбрасывал золотые пятна отражения собственной шкурки и увлеченно трепал подвязку.

Майрон фыркнул и присел рядом с драконом на корточки, свесив кисти с коленей. Понаблюдал за тем, как Лаурундо пытается сжевать собственный хвост вместе с лентой, и вздохнул.

– Ну и что?

Похоже, до этого дракон настолько увлекся игрой, что не заметил его присутствия. От его голоса Лаурундо вздрогнул, вякнул и замер с открытым ртом, уставившись желтыми глазами, будто спрашивая, откуда здесь кто-то взялся, пока он играл. Майрон воспользовался моментом и двумя пальцами вытащил из драконьей пасти ленту: изрядно помятую и мокрую от слюней.

Майрон хмыкнул, разглядывая влажные пятна на вышивке. Протянул Лаурундо ладонь, подманивая за собой.

– Хватит с тебя подвязок. Пошли. Или придется взять тебя на руки.

Майа успел привыкнуть, что дракон ненавидел сидеть у него на руках. Начинал пищать, вертеться и отбрыкиваться. И хорошо, если не пытался укусить зубами-иголками за лицо или разодрать когтями одежду. Малый размер вовсе не означал безобидность.

Лаурундо моргнул. И улегся на пузо.

– Хочу игрушку.

А к чему Майрон так и не смог привыкнуть, так это к его голосу. Лаурундо говорил странно: в этом голосе смешались отголоски звериного рыка, эхо голоса самого Мелькора и ноты пискляво-неустойчивого детского голоска.

Он потрепал лентой перед носом Лаурундо: дракон попытался щелкнуть челюстями, но схватил только воздух.

– Это не игрушка. Ты хоть знаешь, что это такое? Это подвязка, чтобы чулки в сапог не сползали. Их нельзя воровать, нельзя слюнявить и тем более нельзя вытаскивать из-под штанов, потому что тебе приспичило. Ты понял?

Лаурундо смотрел на него золотыми глазами с такой кристальной чистотой, что ясно было одно: дракон ничего не понял. Зато высунул раздвоенный розовый язык и дважды свернул его в рулет.

– Игрушка. Хочу.

Майрон закатил глаза и покачал головой.

«Я надеюсь, лет через десять он перестанет быть таким тупым».

– Нет. Пошли или потащу за хвост.

– Не надо таскать его за хвост, – одернул его с трона Мелькор, так и наблюдающий за возней их обоих. – Лауро, вернись немедленно.

Майрон мог поклясться, что дракон тихо заскулил и попытался свернуться калачиком, засунув длинную узкую морду себе под левую лапу, но морда не влезла и уткнулась в пол.

Перестук железных когтей по подлокотнику трона разнесся в тишине особенно громко. Голос Мелькора прозвучал строго и нетерпеливо:

– Я сказал – немедленно.

Лаурундо фыркнул, бросил последний тоскливый взгляд на смертельно заслюнявленную ленту в руке Майрона и обреченно пополз вперед, виляя хвостом и клацая когтями по начищенному полу.

«Точно его создание. Аж лапку подволакивает от обиды».

Майа вздохнул, покачал головой и вернулся к трону.

– Ты точно хочешь это надеть? – он поднял двумя пальцами слегка подсохшую, но все еще мокрую подвязку. На вылизанный пол, будто вторя его вопросу, шлепнулась вязкая капля.

Мелькор выгнул точеную угольную бровь, разглядывая ленту.

– Нет, не хочу. Лангон.

Выражением лица глашатая можно было квасить грибы, и Майрон почти забыл, насколько приятно подобное зрелище.

– Да, Machanaz, – в голосе майа звучало абсолютное смирение со всем происходящим.

Мелькор вновь поцокал по подлокотнику трона железными когтями на перчатках.

– Дай мне брошь или булавку. Я знаю, что у тебя есть.

– Конечно, Machanaz, – Лангон тяжело вздохнул. – У меня есть все.

Пока Мелькор заправлял штаны обратно в сапог, Лаурундо, наконец-то подползший к трону, обиженно заверещал, встретив ступеньку, на которую не смог забраться. Майрон подпихнул его под зад мыском сапога: повыше, и дракон с кряхтением и сопением перевалился через препятствие.

Мелькор невозмутимо покосился на вывалившее язык миниатюрное чудовище.

Странно, что они втроем даже позабыли о теме разговора, полностью поглощенные зрелищем, как Лаурундо сражается со второй ступенькой и проигрывает этот ужасающий неравный бой.

Майрон приподнял густые золотистые брови.

– Вот эта сила должна стать угрозой армиям нолдор, да? – безразлично поинтересовался он, даже не глядя на Мелькора. – Покорять земли, сжигать целые города?

Мелькор тоже на него не посмотрел. Он меланхолично наблюдал за тем, как дракон пытается зацепиться когтистыми лапками за скользкий мрамор и втащить наверх длинное тело с тяжелым хвостом.

– Именно так, Майрон. Но думаю, угрожать кому-то он начнет очень нескоро.

========== II. Святая святых. ==========

Сколько Ронтавэн себя помнила, ее существование то и дело сводилось к единственной задаче: не облажаться. И именно этого ей, естественно, никогда не удавалось.

«Как меня взяли? Сдуреть можно».

В роскошных покоях Его Могущества она чувствовала себя дурочкой, которая случайно перепутала дверь: даже золотые узоры арок и витые колонны будто презрительно косились на нее.

Лангон велел явиться пораньше, и Ронтавэн прилежно выполнила просьбу высокомерного придурка: сам он, разумеется, опаздывал.

Она успела изучить каждую прожилку на кремовых плитах пола, пока беспокойно шаталась между мастерскими и малым залом для приемов.

В присутствии стражи Ронтавэн почувствовала бы себя чуточку менее идиоткой.

Майэ закусила губу до боли и покосилась на тяжелые двери в конце коридора. Резное дерево угрожающе щерилось вязью узорчатых украшений в виде змей – таких детальных, что твари выглядели живыми.

Святая святых, чтоб ей провалиться! Спальня Его Могущества! На комнату за дверьми ей удалось посмотреть всего разок, когда Лангон водил ее по покоям, показывая будущее место службы, а она глазела, разинув рот.

«Machanaz. Он же говорил, что обращаться надо так. Дура! Не повелитель, не владыка, даже не великий король, а только это слово! Или «Ваше Могущество», если, чтоб ты провалилась, тебе лично разрешат!»

Ронтавэн впилась зубами в губу так сильно, что очнулась, когда на языке стало солоно от крови. Уставилась на ажурные дырочки в бронзовой арке между спальней и мастерской. Линии и круги сплетались в многоугольники и звезды. Золото мерцало повсюду: мягкое, гладкое и вальяжное.

«Где Лангон? Где все?! А если тебе сказали прийти не сюда? Какой-нибудь черный ход? Их же три!»

Ронтавэн так и не поняла, как работает гребаное фана: ее происхождение и сущность предполагали, что тело подчиняется воле, но воли сейчас хватало только на то, чтобы фана не рассыпалось на кусочки и не блевануло от ужаса.

И почему она решила, что здесь, среди личных слуг Короля, ей самое место? Да, весь Ангбанд говорил, что здесь никогда не бывает скучно, но можно подумать, оно того стоило!

«Ты и Короля-то видела только издалека. Даже лица толком не разглядела. Дура!»

Или попробовать хоть раз вырваться из грязи и скуки – лучшее из ее решений?

Ронтавэн не знала. Она никогда ничего не знала.

«Ну и что, если придется мыть полы? Всяко лучше, чем с шахтерами».

Иногда ей казалось, что она и появилась-то на Арде, только потому что кому-то стало скучно. И вот: здравствуйте, Ронтавэн. Которая болталась сначала в Великой Музыке, а затем в Диссонансе как дохлый слизень в соленом озере. На нее все равно никто не обращал внимания, пусть в Диссонансе оказалось страшно и весело.

Слухи доносили Ронтавэн, что некоторые девки мечтали попасть на это место, чтобы когда-нибудь оказаться в постели у того, кто им не светит, да еще и получить с этого что-нибудь.

«Ну-ну».

Как по ней, так сиськи меньше всего спасали от наказания, когда облажаешься. Даже если и были такого размера, что между ними влезет весь тронный зал. Может быть, поэтому она и решила, что лучше всего тот размер, который не оставляет сомнений, что ты девчонка, и заодно намекает, что главное достоинство – не в этом.

Ронтавэн издала дерганный смешок и тут же едва не шлепнула себя по щеке: звуки в высоком коридоре с теплым светом разносились… потрясающе.

Хоть по какому-то вопросу у нее нашлось собственное мнение.

Она вздохнула и прикрыла глаза. Покачалась с пятки на носок, пытаясь успокоиться.

«А если он сейчас выйдет из покоев и спросит, что я тут делаю и где… что-нибудь? Я же ничего не знаю!»

В подреберье противно дрожало. Черно-серая форма с золотом, пусть ужасно красивая, казалась жесткой, как доспехи. Швы подмышками туго впивались, и Ронтавэн елозила в новом дублете, как змея в старой коже.

«А ты нашла, что с шахтерским тряпьем сравнивать, да? Идиотка! С тебя же мерки сняли! Значит, так и надо!»

Майэ потерла мыском черного сапога темно-кремовую прожилку на мраморном полу.

«Зато вот что роскошно. Мягонькие, как чулки».

– Хорошо, что ты явилась вовремя, – она едва не подпрыгнула, услышав за спиной голос Лангона, и тут же развернулась на каблуках. Споткнулась, едва не запутавшись в собственных щиколотках. – Я предупреждал, что твоя работа и должность чрезвычайно важны, поскольку демонстрируют остальным возможности и широкие взгляды Его Могущества.

В ушах колотилась кровь. Рядом с Лангоном ей становилось холодно от страха: его паучьи лапки начинали цокать по спине каждый раз, когда она безуспешно пыталась вспомнить это бесцветное лицо, трупно-невыразительное, словно сливающееся с тонкой серой шерстью форменной одежды.

Ей пришло в голову, что смотреть на ее смерть Лангон может примерно так же. И на чью-либо другую – тоже.

– Угу, – неловко буркнула она, избегая взгляда глаза в глаза.

Если бы пару столетий назад ей сказали, что она окажется первой женщиной в личной прислуге Короля, Ронтавэн засмеяла бы этого умника.

…то есть, она слышала, что женщины тут были, конечно. Прачки, золотошвейки. Но вот тех, кто общался с Machanaz лично, каждый день – не было. Разве что Таска, но сумасшедшую королевскую портниху и за прислугу не считали.

Она слышала, будто Таска пыталась выпросить у Его Могущества притащить ей говорящую птицу из южных земель. Наверное, врали.

Ронтавэн видела исподлобья, как Лангон критично осмотрел ее. Едва заметно скривил губы, такие узкие, будто их не было вовсе, и стряхнул невидимую пылинку с ее плеча, заставив дрогнуть, будто это оказался ледяной палец мертвеца.

Она могла поклясться, что почувствовала холод даже сквозь одежду.

Еще одна причина, по которой Ронтавэн держалась поближе к тем, кто не пытался друг друга убить. Никогда не любила трупы.

– Не «угу», Ронтавэн, – холодно заметил он.

«Дура!»

– И не смей отвечать подобным образом, если Machanaz обратится к тебе. Речь слуг Его Могущества – образец культуры нашего государства, – она наконец-то осмелела достаточно, чтобы взглянуть на Лангона. – Тебя обучат говорить заново.

«Угу!»

Ронтавэн надула щеки и встряхнула кистями, пытаясь успокоиться и принять достойный вид. Сложная задача, когда каждое слово Лангона будто забивало гвозди в крышку ее гроба!

– Выпрями спину. Не надувай щеки. И, прошу тебя, хотя бы сделай вид, что я обратил на тебя внимание не зря,– он выделил это голосом так, что и дурак бы понял – просьбы тут нет. Есть приказ.

Ронтавэн заставила себя расправить плечи и выдохнула.

– Конечно, Лангон. Я постараюсь оправдать доверие.

«Вот как так получается? Как?!»

Она дотошно вызубрила все, что говорил Лангон. Правила обращения к Его Могуществу, расписание, распорядок, привычки, вкусы. Карту покоев. Расположение шкафов, тряпок, швабр, запасов мыла для стекла, мыла для полов, пуховых щеток для смахивания пыли, ящиков масел и соли для огромной ванны,сливных труб и шлюзов в купальнях. Когда и где раскладывать запасную одежду. Где теперь есть и спать. Абсолютно все.

Но прямо сейчас в ее голове билась звенящая пустота.

Во всех этих проклятых сведениях никто не удосужился пояснить, что делать, если что-нибудь пойдет не так.

«А это Ангбанд. Что у нас когда-либо шло так?»

Ее существование постоянно сводилось к одной безуспешной задаче: не облажаться.

– …ты поняла меня?

Ронтавэн вздрогнула и уставилась на Лангона, чувствуя, что ее сейчас вырвет от осознания, что нет. Потому что она вовсе не слушала его все время, что он говорил.

– Конечно, – бодро соврала она.

Лангон закатил глаза к потолку. Почесал кончик носа указательным пальцем в темно-серой перчатке.

– Дорогая бесполезная Ронтавэн, – от задушевного презрения в этом голосе ее и без того низкая самооценка провалилась в темные бездны небытия. – Мое место не осталось бы моим, не обрети я чутья на праздное дурачье и лжецов. Ты – дурачье, поэтому на этот раз – слушай.

Она вздрогнула и мгновенно прекратила размышлять, едва услышав, каким злобным шипением обернулось это «слушай».

– Ты привыкнешь к страху, который чувствуешь, и будешь с ним жить. Это естественное ощущение, которое окутывает в присутствии Machanaz, – Лангон сцепил руки за спиной, продолжая сверлить ее взглядом.– Твое обучение будет продолжаться. Сегодня утром отнесешь чай. Machanaz всегда пьет его по утрам. Первую чашку – после отдыха, еще в постели, вторую – за завтраком. Чай оставляй возле кровати. Когда поставишь – возьмешь с его стола золотой ларец с документами, поднесешь, поставишь и откроешь. Точно в такой последовательности, – Лангон чеканил слова так, что хотелось забиться в угол или сбежать, пока те отпечатывались в ее голове раскаленными буквами. – Спроси, необходимо ли что-нибудь еще, поклонись – и уходи, если тебя отпустят. Затем передай слугам, чтобы подавали завтрак. Я надеюсь, ты это выучила. Не смей пялиться. Если Machanaz швырнет в тебя чем-нибудь – постарайся это поймать и поинтересоваться, куда это надлежит положить. Если он скажет тебе, что это надлежит уничтожить – унеси это и обратись ко мне, если над тобой не начнут издеваться. Если начнут – повинись, попроси прощения, поклонись и обратись ко мне, если не сможешь отличить приказ от насмешки.

«Да, да! И молчание – золото!»

О, Ронтавэн прекрасно помнила, что надо делать! Но…

«Погоди-ка. Что значит «если швырнет чем-нибудь», мать твою?!»

Кажется, она все-таки вытаращилась так, что Лангон дернул бровью.

– Сейчас рано. Я уверяю тебя, что Machanaz отдыхает, поэтому…

– Лангон, дорогуша! – вот теперь Ронтавэн действительно подпрыгнула.

Ее руки дернулись, словно у веревочной куклы, когда неуместно жизнерадостный женский голос грянул под сводами коридора кощунственно громко.

А когда она увидела его обладательницу, то не осталось ничего, кроме как открыть рот.

По коридору шла, стуча каблуками ярко-голубых туфель, самого безумного вида майэ, которую Ронтавэн видела когда-либо.

Одеяние майэ, казалось, сплошь состояло из разноцветных блестящих лент и лоскутов, подогнанных под изгибы тела так причудливо и точно, что Ронтавэн изумленно заморгала, когда поняла, что пестрые пятна складываются в огромную разноцветную птицу, свесившую короткий хвост вдоль правого бедра хозяйки. В хвосте обнаружился карман, откуда торчали петли ножниц, нитки, ленты – и одному Королю известно, что. Во всклокоченных розовых кудрях женщины красовались яркие швейные подушечки с булавками. Общее безумие прически венчал дохлый паук (или это была его шкура?!), отвратительно кокетливо сдвинутый чуть набок.

– Это наша новая девочка? – майэ всплеснула руками, распахнув сумасшедшие оранжево-синие глаза так широко, что передергивало.

– Таска, потише, – Ронтавэн понятия не имела, как Лангон ухитрился сказать это одновременно до такой степени тихо и тяжело.

– Ах! – Таска приложила ладонь к сердцу, даже глазом не моргнув из-за того, как пялилась на нее Ронтавэн. – О, прости меня! Я придумала такое, что ты умрешь! Это будет шедевр! Одолжишь мне твою девочку?

Ронтавэн сглотнула, не поверив услышанному.

Да она даже смысла не видела!

– Ч… что? – сипло поинтересовалась она, ошалело переводя взгляд с Лангона на Таску.

Ей показалось, что в воздухе запахло безумием. Фиолетовым и блестящим, как аметистовая пыль. Страх перешибло, зато Ронтавэн показалось, что она грохнулась в безумный сон, который начался, едва она пересекла двери покоев Его Могущества.

Она даже зажмурилась и встряхнулась.

«Может, хоть это что-нибудь объяснит!»

Майэ открыла глаза.

Не объяснило.

Лангон подтолкнул ее в плечо и небрежно взмахнул кистью.

– Следуй за Таской. Если ты нужна ей – значит, таково желание главной швеи Machanaz. Как вернешься – подашь чай. Полагаю, будет самое время.

Когда Таска втащила ее в примерочную, у Ронтавэн зарябило в глазах.

Огромные зеркала превращали эту часть гардеробной в отдельный мир, где каждый шаг занимали безголовые манекены, подушки с булавками, ножницы, деревянные линейки и резные деревянные панели (Ронтавэн икнула, представив, сколько труда понадобилось на добычу дерева).

Прошлый раз здесь оказалось умиротворяюще пусто и чисто, но сейчас на столах расстилались футы и футы тканей безумных расцветок: рулоны золотого, оранжевого, черного и фиолетового мешались с таким ярким розовым, что Ронтавэн охнула и проморгалась. Половину тканей украшала затейливая вышивка узора.

Безумный сон, как есть.

– Подержи это! – она пошатнулась, когдаТаска всучила ей в руки огромный отрез лилового шелка.

– Но… – Ронтавэн ошарашенно озиралась по сторонам. Посмотрела на ткань, которую держала в руках, как огромное бесполезное бревно. Матовые нити перемежались с блестящими, образуя узор.

«И сюда заходит Machanaz? Но тут же бардак!»

Таска будто бы прочитала ее мысли, упорхнув к ступенчатой подставке перед тройным зеркалом и манекену на нем, тут же начав что-то пришивать и подбирать на незаконченном дублете, еще прошитом белыми нитками.

– Здесь не всегда так! Потом приберешься здесь! – она указала на отрез жуткой розовой ткани, которая казалась Ронтавэн насилием над зрением. – Видишь эту очаровательную амарантовую фуксию?! Это будет подложка под золотые вырезы, и если я оттеню их оранжевым и лиловым – будет похоже на опалы и цветы пассифлоры! А если ароматизировать их апельсиновым цветом… ах!

– А… – она сама не очень понимала, что хочет спросить, поэтому просто издала звук. Наверное, намекающий на ее присутствие, которое всегда игнорировали.

Таска продолжала прыгать вокруг дублета, и Ронтаэвн осталось смаргивать и глотать вопросы, когда на манекене словно из воздуха появился рукав. Таска всего-то притащила черную ткань, что-то сделала пальцами – и вот!

Портниха отошла в сторону, замерла на мгновение, задумчиво собрав губы бутоном, и широко взмахнула руками.

– Фиолетовый – прекрасный цвет! – Таска уставилась на Ронтавэн, будто ожидая какого-то мнения, которого у нее, как и всегда, не было. – Он очень ему идет! Ты даже не представляешь, насколько! Никогда не думала предложить амарант, но уверена, что с золотом и короной лицо просто расцветет! – Таска мечтательно прижала кулаки к груди, выделив это слово, и экстатически вздохнула. И мгновенно уперла кулаки в бедра. – Ох, нужно заказать ювелирам булавки для короны! Непременно с аметистом, но оттенок пусть покажут мне! Яркий! Не помойный серый! Запомни!

Ронтавэн почему-то только сейчас заметила, что брови на бледном лице Таски – фиолетовые, а ресницы – синие.

– Лангон… – слабо попыталась возразить она, намекая, что не поняла, что именно должна запомнить и передать, но на всякий случай мысленно повторила последнюю фразу слово в слово.

«Булавки для короны? Что? Она же сама держится, нет?»

Таска уже не смотрела на нее, вновь перемещаясь вокруг манекена и тканей по безумной траектории, сверкая лезвиями ножниц.

– Мне кажется, сейчас прекрасный момент! – увлеченно рассуждала она, похоже, больше разговаривая сама с собой. –Он раньше предпочитал более строгие оттенки, но сейчас – это просто возрождение цвета! Даже не знаю, что случилось! – Таска вынырнула из золотых драпировок, зажав в уголке рта булавку. – Ты представляешь, прошлый дублет был практически целиком из желтого шелка! Потрясающая ткань! Мы должны воспользоваться таким прекрасным временем, как ты думаешь?!А корона… о, это просто произведение искусства! Она умеет отражать любой цвет! Смотрится с чем угодно! Гениально! Представляешь?!

– Я не…

Ронтавэн издала сиплый звук горлом, поняв, что за то время, пока Таска мельтешила вокруг манекена – из складок ткани появился не только второй рукав, но и узор на нем.

Она наконец-то начала замечать, что именно делает Таска, а не терять ее в месиве узоров и шелка. Майэ ловко орудовала иглой и белой ниткой, прихватывая подол.

У Ронтавэн даже хватило духу задать вопрос.

– А вы не боитесь… – она запнулась, едва не ляпнув глупость по привычке, и принялась растягивать время. – Ну… Его?Machanaz.

Фраза закончилась неловко.

«Ответит она тебе, как же!»

Таска выглянула из-за манекена, приподняла брови и энергично пожала плечами с изумлением, будто Ронтавэн поинтересовалась, где найти хлеб.

– Милая, как же можно бояться кого-то с таким потрясающим вкусом?

«Исчерпывающий, сука, ответ!»

Майэ глубоко вздохнула, чувствуя, как предательский страх внутри начинает стискивать еще сильнее, как заползшая во внутренности змея.

«Уж лучше бы это и правда была змея!»

Таска, будто бы желая добить ее окончательно, грациозно взмахнула свободной рукой и бросила:

– Иди, дорогая! Ты очень мне помогла!

Ронтавэн поплелась к выходу из сумасшедшей комнаты, но не понимала одного.

«Чем я тебе помогла и что это было?!»

В глубине души Ронтавэн надеялась, что после визита в разноцветный мир безумия Таски что-нибудь изменится: например, Лангон решит, что ее все же не стоит пускать в спальню. Или придут стражи и подскажут что-нибудь. Даже поздороваются.

Но нет. Залитый издевательски мягким светом мраморно-золотой коридор оставался пустым и казался Ронтавэн настолько огромным, что тут, наверное, верхом ездить можно было.

«А ведь если Ему упрется – говорят, Он может. Конь же влезет».

Еще и на столике возле дверей спальни, словно виселица, красовался роскошный золотой поднос, а на нем – столько посуды, что Ронтавэн едва поняла, что это не завтрак. Два чайника, чашка, мед, сливки, варенье, салфетки, свежий хлеб, масло, свежая морошка с поленикой, вода. И, словно все остальное недостаточно напоминало поцелуй в жопу поутру, предусматривающий любые прихоти, еще и ваза с букетом свежих цветов.

Не то чтобы она была против поцелуев в королевскую жопу, потому что в крепости так поступали все, но посуда смотрелась так, что Ронтавэн мгновенно почувствовала собственные руки неуклюжими граблями. Фарфоровое черно-золотое роскошество красовалось на подносе с высокомерием наместника и элегантностью свежего пиона.

«И почему я вспомнила именно их?».

Майэ мучительно постояла перед подносом.

«А если рано? А если что-нибудь случится? А если он меня прогонит?»

И рассердилась на себя же.

«Отнеси гребаный чай! Он тебя и не заметит! Лангон же сказал, что раз поставили – неси! Когда-то же ты должна будешь это сделать, раз работаешь здесь!»

Ронтавэн глубоко выдохнула, решительно взяла тяжелый поднос и распахнула дверь в королевскую спальню.

Ее мгновенно окутали разноцветные лучи света, что лились через балконный витраж, и душистый аромат благовоний в приятно прохладном воздухе.

Шелковые одеяла на огромной резной кровати пошевелились. А из-под них выбрался и сел такой мужчина, что она едва не выронила поднос.

«…кажется, вот почему сюда не брали женщин. Ох-хо. Дура! Подбери слюни! Он же убьет тебя и прямо тут скормит волкам!»

Полуобнаженному произведению искусства, на которое она сейчас смотрела, точно не было нужды представляться: все говорило само за себя. И мраморная кожа, и тело бога, филигранно сочетающее мощь и изящество, и черное, как уголь, облако вьющихся волос.

Ронтавэн бы стошнило от поэзии, которая рождалась в ее голове прямо сейчас, но ничего другого на ум не шло.

«Вот о чем должен был предупреждать Лангон! Что пялиться нельзя, а есть, на что!»

Она поспешила склонить голову, пока Machanaz не увидел, как она смотрит.

А после все случилось за считанные мгновения, но Ронтавэн показалось, что прошло по меньшей мере полчаса.

Омерзительно неловкие полчаса.

Она даже не успела как следует насладиться зрелищем перед собой,когда замерла в ужасе и почувствовала, что в который раз за утро в животе смерзается липкий ком тошноты, глаза снова выпучиваются, а губы растягиваются в гримасе предчувствия катастрофы.

«Твою мать!»

Ронтавэн против воли уставилась на постель, как всегда бывало, когда появлялось нечто одновременно прекрасное и отвратительное, потому что среди откинутых одеял обнаружилось второе тело.

И это тело было совершенно точно обнаженным, потому что она видела узловатый от мышц бок, переходящий в роскошное бедро и живот.

Мужское бедро. И мужской живот.

Она не стала развивать мысль, почему Machanaz раздет, когда рядом с ним валяется в постели настолько неожиданный для Ронтавэн мужик.

– Тебя стучаться не научили? – Голос оказался низкий, резкий, чистый и очень злой.

Король скрестил руки на груди и посмотрел так, что Ронтавэн захотелось развоплотиться и умереть.

От страха.

Черные глаза, бездонные, как самые глубокие озера, по-змеиному уставились на нее.

«Но если меня вырвет на этот чайник, лучше точно не станет, правда?»

– Что там? – второй мужчина в постели пошевелился, приподнимаясь на локтях, и Ронтавэн почувствовала, как хрипит вместо того, чтобы сделать вид, что ничего не происходит.

Потому что, в отличие от Его Могущества, Тар-Майрона она знала в лицо. Эту каменно-угрюмую рожу в копне золотых волос она бы и в кошмаре не перепутала!

«Да вы издеваетесь?! Он?! Здесь?! Вот здесь?!»

Она больше не могла ни смотреть на это, ни думать об этом, поэтому не нашла ничего лучше, чем плотно зажмуриться и глубоко вздохнуть.

«Я ничего не вижу. Я ничего не вижу. Все в порядке».

И потребовала от пересохшего горла издавать хоть какие-то звуки.

«Говори так, словно это нормально! Нормально!»

– Я… – она заставила себя улыбнуться, так и стоя с закрытыми глазами, как идиотка, и запищала, как птенец. – Доброе утро, Machanaz. Хотите, я принесу вторую чашку?

Ей подумалось, что все осталось бы в порядке: она даже услышала шорох ткани и смешок Тар-Майрона, пока пятилась к двери, неловко ощупывая на каждом шаге пространство за спиной, чтобы не врезаться во что-нибудь.

– Ронтавэн! – от крика Лангона все внутри оледенело, а дальше время ускорилось, и все полетело коту под хвост.

Лангон влетел в королевскую спальню, оборвался на полуслове и издал звук, какой бывает, когда в безвоздушную скальную полость наконец-то попадает воздух.

И, как будто этого былонедостаточно, придурок по инерции врезался в нее, подтолкнул, а Ронтавэн с ужасом почувствовала, как, несмотря на все ее попытки удержать черно-золотое роскошество в равновесии, поднос в руках кренится, посуда опасно дребезжит, и…

– Лангон, ты сука! – она даже не поняла, что взвизгнула это вслух.

Грохот разбитой посуды был такой, что она зажмурилась.

И прикрылась жалобно голым золотым подносом, когда наконец-то осознала, что произошло, а бедра разгорелись от боли: кипяток плеснул выше колен.

Повисло мгновение абсолютной тишины: Тар-Майрон скруглил губы этаким насмешливым «о», словно собрался присвистнуть, Machanaz убийственно смотрел в упор.

Глядя на месиво разбитого фарфора, меда, варенья и хлеба, что размок в темно-карамельном чайном пятне, Ронтавэн почувствовала, что сейчас разревется. И от стыда, и от боли.

«Не облажаться! Дура!»

Она шмыгнула носом – думала, что выйдет тихонько, но, как назло, получилось звонкое хрюканье на всю спальню.

– Machanaz! – как будто этого было недостаточно, в дверях появилась Таска – как всегда, неуместно жизнерадостная. – Ах!– сквозь липкий туман ужаса и мутные от слез глаза Ронтавэн услышала, как майэ восторженно вздохнула и звонко хлопнула в ладоши. – Поздравляю! Как чудесно избавление от одиночества!

Главная портниха смылась.

Повисло мгновение тишины, которое заполнил Тар-Майрон.

– Я так понимаю, ты не предупредил девчонку,– его голос прозвучал над общим побоищем особенно угрюмо. Майа от души потянулся, особенно не стесняясь, и зевнул во весь рот. –А знаешь, в отличие от тебя, она мне предложила чашку.

Ронтавэн почувствовала, как внутренности смерзаются в липкий ком, потому что на лице Короля неотвратимо, как гроза, скапливалась такая злость, что ей захотелось смыться немедленно.

– Вон отсюда оба! – Король рявкнул на них так, что Ронтавэн впервые ощутила всей душой истинный смысл фразы «их сдуло ветром».

Она не была уверена, что помнила, как оказалась за дверью.

«Твою. Мать».

– Я ее убью, – Мелькор раздраженно плюхнулся на спину рядом с ним, и издал странную смесь ворчания и скрипа, потирая глаза. И тут же пружинисто подскочил, словно укушенный кем-то между лопаток.

Уселся и уставился на Майрона, всклокоченно-кудрявый и сверкающий от злости.

– Я точно ее убью. Это был мой любимый чайник, а его создатель мертв!

Майрон медленно сморгнул и закатил глаза вместо ответа. За все время, пока Мелькор успел сесть, улечься, поворочаться и снова сесть, он и не пошевелился, наблюдая за ним.

«Видел бы ты себя моими глазами».

По сравнению с этими угольно-черными волосами в ореоле разноцветных лучей света, белыми плечами с жилистыми текучими мышцами и хищно-угловатым светлым лицом – и целый мир казался несущественным. А уж чайник – тем более.

Майрону казалось, что по телу до сих пор блуждал, словно щекочущие искры в крови, призрак ночного удовольствия, который в равной степени отшибал здравомыслие и способность злиться, оставляя на их месте блаженное созерцание одного-единственного мужчины.

И пусть обыкновенно это длилось не больше часа, это всегда был очень хороший час: золотой, дымный и теплый. И меньше всего хотелось обрывать его очередной порцией чужих кровавых соплей, слез, мольбы и, в конечном счете, убийства.

«До этого сегодня все равно дойдет. Как и всегда».

– Что? – Мелькор нахмурился, требовательно глядя на него.

– Да ничего, – Майрон дернул уголком рта и лениво пропустил между пальцами крупный завиток волос айну: гладкий и мягкий.

Мелькор скривился, по обыкновению склоняя голову к плечу, когда собирался съязвить.

– Вновь предаешься утреннему созерцанию? У всех с утра…

«Так, хватит».

Майрон не дал Мелькору договорить, сгребая его в объятия полу-драчливым рывком, и надежно оборвал возможные колкости поцелуем – не слишком страстным, зато крепким.

Вот оно, важнейшее достоинство: знание, когда важнее целовать, а не говорить.

Мелькор издал недовольный звук, но устроился в его объятиях поудобнее, закинув руки в тонких ночных перчатках за шею, а колени – за талию: мягкий и разнеженный, словно белое тесто, и полный желчи, как ядовитая ящерица.

– …а у тебя утренние слюни, – недовольно закончил айну, когда их губы разомкнулись с неприлично звонким звуком. – И ты обещал сначала зубы чистить.

Майрон огладил теплую спину под щекочущей копной волос и шумно втянул с шеи аромат чужого тела. Мелькор в его руках пах теплой постелью, любовью и призрачным ароматом духов, еще не выветрившихся с горячей кожи.

Он почувствовал, как его тело, живот к животу, грудь к груди, дышит ленивым приглашающим теплом.

«Если он продолжит так сидеть, утро не закончится».

– Времени немножко не было, – голос майа прозвучал хрипловато-мягко.

Мелькор тяжело вздохнул и запрокинул голову к потолку, снова издав странный ворчащий звук через стиснутые зубы.

– Думаешь, я перегнул с убийством?

Майрон промолчал и красноречиво приподнял светлые брови.

– Ну? – Мелькор вызывающе посмотрел глаза в глаза.

Майрон легонько стукнулся лбом о лоб. Почувствовал тепло чужого дыхания на губах.

– Это же просто чайник, – золотые ресницы коснулись черных. – На счастье.

Мелькор отодвинулся и поморщился.

– На счастье? Бессмыслица. Откуда ты это взял?

«Да и какая разница?»

Майрон полагал, что суеверие подкреплялось грязной действительностью: даже орки понимали, что новые горшки и тарелки из глины, когда-то чистые, невозможно отмыть до первозданной чистоты, и смена треснувшей посуды на новую едва ли не оберегала от болезней и ожогов кипятком.

«Но не про шахтерские байки же говорить сейчас?»

– Сам подумай, – он легонько прихватил зубами кожу на шее Мелькора и будто бы невзначай, соскользнул ладонями по бокам на его бедра, жесткие и горячие.– Пока заварят новый чай, пока найдут посуду… Точно на счастье.

– Дурак, – он по голосу слышал, что Мелькор улыбался. –Хорошо, я видел, что Лангон врезался ей в задницу. Возможно, это единственная женская задница, которую ему…

Майрон фыркнул и придержал Мелькора за талию покрепче, укоризненно прищурив светло-янтарные глаза.

– Ты теперь весь день будешь говорить гадости, да?

Мелькор энергично кивнул ему, довольно ощерив зубы.

– Да. Пусти.

Майрону остался лишь разочарованный мечтательный вздох, когда Мелькор ловко выскользнул из постели и его объятий: мелькнули, как сон, точеные сильные ноги, впадины на ягодицах, похожие на следы поцелуев, и мраморно-светлая спина с мышцами, похожими на крылья бабочки.

Как по нему, так это тело скрылось за бельем и утренней шелковой накидкой слишком быстро: утренний золотой час рассыпался стремительно уходящей сладкой дымкой.

Майрон уселся на кровати и прищурился, наблюдая, как Мелькор, устроившись перед столом с огромным зеркалом в золоченой раме, бегло прочесывает пальцами пушистую копну на голове, то и дело корча рожи со всем спектром разочарования от запутавшихся волос.

Майа покосился на балкон, ведущий прочь из спальни. Вздохнул.

Он растягивал время и не любил эти тягучие мгновения между ночью и утром, поскольку неизменным оставалось одно – перед прислугой приходилось делать вид, что Его Могущество отдыхает только в одиночестве. Даже невзирая на то, что выражение лица Лангона оказалось непередаваемым, когда тот впервые застал его в этой постели.

«Разбитая посуда – на счастье, да?»

– Знаешь, что? – он выдохнул и решительно встряхнул плечами, будто бы сбрасывая груз любых сомнений.

– Ну? – Мелькор даже не повернулся к нему, и ответил неразборчиво.

В основном – из-за зажатого в зубах кожаного шнурка. Его пальцы скользили по волосам, ловко подбирая их по обеим сторонам головы.

– Я сегодня никуда не полезу.

Мелькор аж выплюнул изо рта заколку. Замер на мгновение и повернулся к нему на пятках с приоткрытым ртом.

– С ума сошел?

«Может, и да».

Он прочесал пятерней волосы и неловко развел руками.

– Послушай… – Майрон выдохнул, собирая слова по закоулкам головы. – Мелькор, нас и так видела твоя новая девчонка. Это уже не Лангон, который все знает и делает вид, что ничего не происходит. Я постоянно делаю вид, что ночевал у себя, а затем возвращаюсь сюда же завтракать. Даже таскаю с собой белье. Это глупо, и… – он запнулся, сам не зная, как сказать лучше, не говоря уж о том, что выражение лица Мелькора не помогало ему ни капли. – Мне будет приятно, если хотя бы одно утро мы не будем… делать вид.

Мелькор слушал его с непроницаемо сложным лицом: напряжение перетекало в удивление, удивление в задумчивость, задумчивость превращалась в растерянность, растерянность в решительность – и, наконец, решительность оборвалась коротким смешком.

Впервые за много лет он не смог даже близко представить мысли Мелькора, и в желудке раздула зоб уже позабытая липкая жаба волнения.

«Вот и конец золотому утру».

Наконец, Мелькор озадаченно взъерошил волосы и даже отложил гребень.

– Подожди! – айну взмахнул руками, будто дирижируя невидимым оркестром. – Я, конечно, видел, что ты то и дело таскаешь с собой всякое барахло, но я правильно понял, что ты грозишь шахтерам, строишь солдат, а у тебя в это время спрятаны в сумке запасные…

Мелькор не окончил фразу и глумливо прищурился.

«Что? Я тебе говорю о притворстве, а ты спрашиваешь меня про белье?! Какого хрена?!»

Майрон пожал плечами.

– Вроде того. И что…

Мелькор вместо ответа взорвался таким громким и заливистым гоготом, что он только и смог обескураженно заскрипеть, накрывая лицо ладонью.

Этот смех, неожиданно высокий и вибрирующий, наверное, даже в саду был слышен.

– Мелькор…

– Нет, я не могу! Ха!

«Ох, во имя него же».

Мелькор не дал ему ни шанса оправдаться или пояснить что-либо: сверкая подолом утренней золотистой накидки, словно большая диковинная птица, он упорхнул за дверь, которая вела к самым уединенным местам покоев: купальням, уборной и гардеробной.

А он остался в спальне, как дурак, и даже через три двери слышал, как Мелькор ржет!

«И что это было?!»

Он наконец-то выполз из постели и присел на корточки рядом с собственной сумкой, в которой большую часть времени носил тряпки для сабель, бумаги, чернила и прочие мелочи. К недавнему времени в мелочи стало входить сменное белье. Сумка валялась там, где они ее швырнули вечером: прямо посреди роскошного черно-золотого ковра.

Мягкая ткань приятно касалась ступней.

Натягивая белье, Майрон хмуро косился на лужу осколков и стекла, которая осталась от утреннего чая Мелькора. Бурое пятно расползлось по теплому мрамору пола. Остатки чайника печально торчали из свалки осколков, будто тундровый олифант, задравший хобот. Более уныло смотрелся только осиротевший букет утренних цветов в миниатюрной вазе: нечто нежно-фиолетовое, мелкое и воздушное.

«Зачем их только носят? Он же не любит такие цветы. Нашли бы что-нибудь…»

Он так и не успел обдумать эту мысль, но в фантазии мелькнуло нечто огромное, яркое и размером с целый поднос. Преимущественно такое, что могло бы откусить половину руки. Мелькор оборвал его раздумья и выплыл словно из ниоткуда: умытый и посвежевший.

– Лови, – айну без предисловий швырнул ему комок кремовой ткани, который Майрон едва успел поймать.

– Чт… ты серьезно?

«Что происходит?!»

Комок ткани на поверку оказался нижней рубашкой: только эта оказалась тоньше, мягче и чуть уже в плечах. Майрон так и держал ее, ошарашенно растянув перед собой.

От ткани едва ощутимо пахло растертым корнем ириса.

Мелькор коротко пожал плечами вместо ответа и вернулся к зеркалу и гребням, будто ничего не произошло – неприлично свежий и умиротворенный, как весенняя роса.

– Можешь не возвращать, она мне не нравится. И ради меня, уберись с глаз моих и вымойся. Вторая зубная щетка в ящике у фонтана.

Он решил не задавать вопросов и даже утратил способность язвить.

И говорить, судя по всему, тоже.

«Откуда у тебя вторая зубная щетка, которой ты не пользуешься?!»

Ронтавэн не помнила, когда последний раз чувствовала себя настолько же погано.

Никакой страх не шел в сравнение с тем, как теперь ее трясло, и какой жалкой она себя чувствовала! Мокрое лицо горело, глаза щипало от слез, а нос не дышал от соплей, которые еще и приходилось глотать!

Поднос дребезжал, когда она пыталась его поставить – так сильно дрожали руки. Ронтавэн спрятала их подмышками и прижалась спиной к гладкой стене, чувствуя затылком ее прохладу: хоть какая-то опора!

Она в жизни не думала, что будет хрюкать, как свинья, если придется плакать!

«И что теперь будет? Меня убьют? Повесят?»

Косорукая, тупая, бесполезная дура! Хотела остаться не в шахтерской помойке: как же! Можно подумать, кому-то интересно, что ее толкнули!

Лангон стоял прямо перед ней, сцепив руки за спиной, и от унизительности ситуации она даже не могла перестать реветь! Каждый раз, когда ей казалось, что дыхание становится ровнее, она видела безразлично-брезгливое лицо Лангона, вспоминала взбешенное лицо Его Могущества, и сопли забивали нос сами собой, а слезы катились только сильнее!

Она никогда не была настолько бесполезной, но разве это докажешь теперь?!

«Вон отсюда оба!»

Она вспомнила взбешенные глаза Его Могущества, этот его крик, и пришлось подавить горький позыв к тошноте в желудке.

Лангон смотрел на ее агонию, словно на дохлого таракана.

– Итак, Ронтавэн, – медленно процедил домоправитель королевских покоев. – За первый час службы ты уничтожила королевский сервиз, свою репутацию, и, вероятно, собственную жизнь. Я приказывал тебе стучаться, но ты вломилась без предупреждения, и твои неуклюжие руки не смогли даже удержать поднос.

«Нет уж! Нет, говнюк!»

И куда ей теперь? Снова ползать в узких шахтовых норах, раздавать еду и заниматься непонятно чем, когда этот придурок даже не предупредил ее, что Его Могущество не один?!

Она шумно шмыгнула носом и выпалила, словно во сне:

– Это ты меня толкнул! Если бы не ты, я бы просто вышла! И ничего не разбила бы!

Лангон и бровью не повел.

– Ты хамишь мне, девочка, – сказал он, сухо констатируя факт. – Твоя служба закончена. Я надеюсь, тебе хватит благоразумия не пытаться сбежать от стражи. Мы найдем тебя, а пока – стой здесь и жди. Если прикоснешься к чему-нибудь – я убью тебя сам. Дальше твою участь решит Machanaz. Ты поняла меня?

«Убьет?! За чайник?!»

Она стояла перед ним, ошарашенная, зареванная и злая, не веря в глупость происходящего. Даже слезы высохли, а страх испарился, выдавленный непониманием и неверием.

– Я поняла, – заставила она себя произнести, вытирая мокрые щеки. – Я поняла.

«Нет уж. Меня никто не накажет за гребаный чайник! И вообще, может, его еще Нузма починит!»

Лангон снисходительно усмехнулся, почти не меняя выражения лица.

– Что ты поняла?

Он мог и не называть ее дурой, потому что это читалось в голосе.

Как же Ронтавэн теперь злилась на него! Только это и заставило ее выпрямиться, нахально расправив плечи, и говорить громко и резко:

– Что я должна стоять здесь и ждать стражу. Не двигаться и никуда не лезть.

Лангон фыркнул и оставил на ней, сопливой и взбешенной, последний пренебрежительный взгляд, оглядев с ног до головы, словно мешок паршивого зерна или дерьмовую скульптурку!

«Сука!»

Когда Лангон ушел, она постояла какое-то время, глядя себе под ноги, и вздрогнула, когда из-за двери раздался чудовищно громкий хохот.

«Что?»

Она понятия не имела, что делать, зато знала одно – назад в шахты она не хочет. Никогда. Ни за что. Больше никаких грязных и сбитых от работы рук и ног, никаких котлов с похлебкой, никаких сломанных костей шахтеров и задиристых орочьих детей!

«Он же меня подставил! Даже не знал, что там будет Майрон! И ничего не сказал!»

Ронтавэн сжала кулаки и часто задышала, зло глядя на змеиные двери перед собой.

«Если тут кто-то и решает больше Лангона, это Machanaz».

Она снова прикусила губу до боли и быстро отерла набежавшие слезы. Голова казалась пустой и легкой, решительность колотилась внутри, словно перезвон колоколов, который заставляет вибрировать каждую кость и мышцу.

Можно подумать, ее жизнь могла стать еще бесполезнее и отвратительнее, чем была или есть сейчас.

«Только бы он не вернулся!»

Ронтавэн глубоко вдохнула несколько раз и взяла из потайного шкафчика несколько тряпок, два ведра и налила воды из кувшина. Постучала в двери спальни, когда услышала, что смех наконец-то стих.

Тишина.

Живот вновь скрутило от ужаса. Ноги подкашивались, воздуха не хватало.

«Давай! Можно подумать, будет хуже!»

Ронтавэн заставила себя постучать настойчивее – уже не костяшками пальцев, а кулаком, в полную силу. Дернулась, когда из-за двери послышался ледяной голос:

– Что там?

«Кудри он любит! Да уж!»

После ночных извращений Майрона Мелькор понятия не имел, сколько времени понадобится, чтобы распутать волосы.

- Что там? – лениво огрызнулся он на стук в дверь, очередной раз отбрасывая гребень и раздраженно разбирая узел в волосах пальцами.

Возможно, Лангон наконец-то принес его чай.

Отсутствие Лангона он понял по непривычной тишине и робкому скрипу двери.

«Да что еще?»

Мелькор нетерпеливо обернулся.

«Она здесь?»

Он даже брови приподнял, когда увидел, как в дверную щель, прямо на него, уставился здоровенный темно-розовый глаз цвета спелой малины, а затем в спальню просочилась зареванная девчонка, которую он не звал.

Девчонка, разбившая его чайник, держала в руках ведра и кучу тряпок. Смешная. Ее лицо смотрелось так, словно его лепили как попало: здесь глаза побольше, здесь нос, здесь шлепнуть большие пухлые губы, черные брови пожирнее, похожие на лисьи хвосты – и сойдет. Из-за ушей, несмотря на серебряный ободок, торчали всклокоченные черные волосы, необычно короткие для женщин и непослушные.

Заморыш от Диссонанса, по-другому и не скажешь.

«Из какой помойки Лангон это достал?»

Теперь ему казалось, что и казнить такое ниже собственного достоинства. Такой и волю ломать не нужно, потому что невозможно сломать то, чего и так нет.

«Или есть? Смелая что ли?»

Он-то думал, что больше не увидит дуреху, но…

– Девочка, ты смерти не боишься?

Он даже отложил щетку для волос – все равно успел расчесать едва ли треть всех волос, разделенных сейчас на пять прядей.

Девчонка посмотрела на него, сжимая в руках тряпку, громко хрюкнула своим смешным носом, и приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать. А затем поморщилась, скривилась, словно собираясь зареветь, и глубоко задышала, не то пытаясь сдержать тошноту от ужаса, не то пытаясь не плакать.

– Machanaz…дайте я уберу хотя бы! – сдавленно выпалила она.

«Интересно, что Лангону это так и не пришло в голову».

Он приподнял бровь, с любопытством разглядывая это маленькое хлипкое чудовище с лицом лягушки.

– Тебе приказали? Где Лангон?

Девчонка покачала головой и снова отвратительно громко втянула сопли.

– Нет, Machanaz. Он пошел за чаем и… - она глубоко вздохнула и всхлипнула. - За стражей. Machanaz.

«Интересно».

На его памяти еще никто из слуг не начинал своего пути в его покоях таким катастрофическим провалом и умоляющими рыданиями. Но что-то в упрямстве этой маленькой дурехи выглядело… забавно.

Мелькор вновь взялся за гребень. Заморыш за его спиной так и стояла, уставившись глазами-плошками, и неловко мялась, не обращая внимания на текущие по лицу слезы.

Он видел ее отражение в большом зеркале на столе.

«Лангон бы умер, но не пустил ее сюда. Значит, оставил в покое, и девчонка воспользовалась возможностью».

– Лангон тебя выгнал, и ты его ослушалась, верно?

Девчонка склонила голову в пол, так и держа в руках огромные ведра. Ему показалось, что с ее носа, прямо на форму, капнула слеза.

– Да, Machanaz.

Она снова хрюкнула.

«Значит, ты неуклюжий, но сообразительный и упрямый заморыш».

Мелькор фыркнул, продолжая расчесывать волосы.

«Как странно. Даже не раздражает».

– Назови мне хоть одну причину, по которой ты заслуживаешь второго шанса. Быстро.

Она открыла рот, застигнутая врасплох.

– Вы…

– Быстро! – поторопил он ее.

Девчонка дернулась, словно ее ударили под дых, но все же заговорила, растерянная.

– Я… я решила, что убрать здесь – важнее, чем дождаться Лангона, Machanaz. Я не сплетничаю. Я всегда буду думать только о том, чтобы вам было удобно. По-настоящему, а не… потому что так сказали! Я не хочу назад в шахты! Дайте мне шанс! Пожалуйста!

«Значит, вот как».

Мелькор оглядел отражение девчонки в зеркале, задумчиво скривив губы. Лягушка выглядела отвратительно простодушной и смотрела с надеждой побитого щенка, которым, в целом, и являлась.

Он поторопил упрямую дуреху жестом.

– С этой службы уходят только на смерть, заморыш. Убери за собой. Лангон тут появится в любом случае.

Ронтавэн ушам своим не поверила. Фана гудело, словно готовое рассыпаться на сотни крошечных осколков. Голова звенела.

«И… ничего? Никаких унижений, никакой казни?!»

Она опустилась на колени, на теплый мрамор, снова пытаясь унять дрожь в руках, и принялась собирать тряпкой осколки, чай, мед и варенье. Разве что осколки от чайника собирала отдельно.

«Спроси его! Может, Нузма еще починит».

Какой же медленной она себе казалась!

Она принялась собирать тряпкой большую массу чайного пятна и выжимать жидкость в ведро.

«Ничего. Просто вытирай пол».

Она невольно покосилась на Его Могущество. Он сидел перед зеркалом, и руки в перчатках аккуратно прочесывали гребнем густые темные кудри, слегка золотящиеся в лучах света, падающих сквозь балконный витраж.

Он разделил их на пять прядей, и сейчас взялся только за третью.

«Так странно не видеть его в короне, даже если и знала издалека».

Корона стояла тут же, повернутая сиянием Камней к стене.

Дыхание мало-помалу выравнивалось. Даже тошноты от страха не было. То ли ее успокоили монотонные движения тряпки, то ли присутствие Короля, который почему-то не приказал ее немедленно казнить.

Он что-то капнул на гребень и перчатки, и принялся вытягивать и разглаживать уже расчесанные волосы. Ронтавэн почувствовала запах трав, густой и сухой от масла, и невольно шмыгнула носом еще раз.

– Хватит пялиться, – одернул ее резкий голос. – Если мужчина не может последить за собой – это не мужчина.

Ронтавэн резко замотала головой, сбитая с толку.

– Я не… я это знаю, Machanaz.

Она даже не солгала. Холеные мужики всегда нравились ей больше. Хотя что там – она до этого и подумать не могла, будто Его Могущество занят по утрам такими вещами!

– А в чем тогда дело? – он сказал это холодно и требовательно.

«Твою мать! Кто тебя тянул смотреть на него!»

Ронтавэн вздохнула, чувствуя, как грудь все еще дрожит от слез, и на секунду отвлеклась от собирания осколков и выжимания тряпки. Опустила задницу на пятки, собираясь с мыслями, и была готова проклясть себя за правду.

– Красиво? – голос все еще звучал хрипло от слез. - Простите, Machanaz!

Ее как молнией прошибла дрожь, и она неуклюже выронила тряпку, когда поняла, что Его Могущество ухмыльнулся, как будто довольный.

– Красиво, значит.

Когда она подняла голову следующий раз, то отражение Короля в зеркале удивило ее еще сильнее.Он водил по лицу кисточкой, вымазанной в чем-то желтовато-белом, но это была не краска.

Ронтавэн сглотнула.

– Ma… Machanaz?

Кисточка в его руках невозмутимо гуляла по лбу и скулам, продолжая что-то наносить на кожу.

– Чего тебе? – он и бровью не повел, но в зеркале она видела, как недовольно наморщился нос.

«Проклятье!»

Она шмыгнула носом и выдохнула, наконец-то чувствуя, что перестает реветь. Зато ее никчемное тело сковывало усталое оцепенение, которое отдавалось тяжестью в голове и безразличием к страху. Горло пересохло, голос охрип.

– Я… я тут первый день, но… почему никто не додумался убрать сразу? Прямо сразу. Стекло же. И вы…

– Что – я? – он сказал это так резко, что Ронтавэн дернулась всем телом.

«Ты совсем сдурела?! Тебе мало, что тебя оставили?!»

– Ну… босиком. А тут стекло. Простите.

«Дура!»

Ронтавэн зажмурилась на мгновение и вновь уткнулась в сбор осколков и ползанье на коленях по полу. Мед никак не желал оттираться – липкая дрянь только размазывалась по мрамору, а тряпка уже вся пропиталась чаем. Пальцы намокли даже сквозь перчатки.

Она все собиралась спросить о проклятом чайнике, но язык не поворачивался.

«Нашла, что спрашивать!»

Майэ подобрала из чайной лужи убогий букетик из мелких свежих цветов.

«Кто его придумал ставить? И зачем? Он такой, что это даже на поцелуй в жопу не похоже!»

Ронтавэн разложила бесполезные фиолетовые цветочки веером между пальцев и снова покосилась на Короля. На этот раз он придирчиво оглядел себя в зеркало и вытащил стеклянную пробку из сверкающего острыми гранями золотистого флакона. Зачем-то очертил невидимые линии по шее и вдоль запястий.

– Machanaz…

– Ну, что еще? – на этот раз в густом голосе она отчетливо слышала раздражение.

Она кашлянула, со вздохом выкидывая букетик к мусорным черепкам.

«Мне-то точно никто цветы не носит. И не носил. Хотя бы посмотрю на них».

– А вы любите цветы?

Machanaz шевельнул бровью – такой ровной, что та выглядела нарисованной.

– Нет.

– А почему их тогда ставят на поднос?

Он на мгновение даже замер и показался ей удивленным. Вернул пробку во флакон и отставил его прочь с легким стуком – движение было отточенным и аккуратным.

– Не знаю. И правда, скажи Лангону, чтобы перестали. Или уж ставили не эти сорняки.

«Да скажи ты ему уже про чайник, дура! И заткнись!»

– Хорошо, Machanaz. И я…

Он наконец-то повернулся к ней и уселся вполоборота, облокотившись на спинку стула.

«Лучше бы не поворачивался. Сама виновата!»

Ронтавэн почувствовала, что ее снова тошнит от страха, несмотря на то, что от одного движения по комнате разнесся непривычный диковинный запах – она в жизни не нюхала ничего подобного. Проницательные черные глаза как будто пялились ей в душу и одновременно наматывали кишки на вертел!

– Заморыш, ты вообще умеешь молчать?

«Заморыш?»

Она не понимала, чем пахнет. Как будто каменная сырость шахт, подземная соль, горючее земляное масло и диковинные южные фрукты смешались в один странный аромат.

Она глубоко выдохнула и зажмурилась: с закрытыми глазами говорить оказалось проще.

– Я хотела сказать, что… знала в Саггашьякке одну мастерицу. Она чинила разбитые чашки. Золотые такие швы делала. Или серебряные. Какой-то клей находила, ну и… все потом выглядело совсем как новое, только с золотыми прожилками. Я собрала осколки чайника отдельно. Хотите, помою их и отнесу осколки ей? – она поспешно одернула себя и, отчаянно стараясь не смотреть в безумные обсидиановые глаза, достала из ведра почти целую половинку корпуса с наполовину отломанным носом. – Тут бок почти целый, видите? И мелких осколков мало. Это… хороший фарфор, правда. Очень крепкий, и бьется… не совсем вдребезги.

«Ну что за чушь я несу?! Твою-то мать!»

Она обмерла, когда поняла, что Machanaz смотрит на нее так внимательно, словно увидел впервые.

«Вот теперь мне точно конец!»

– А знаешь, что?

Ронтавэн промолчала, выжидающе глядя на него и чувствуя, как паническая волна вновь окатывает внутренности звенящей пустотой.

– Отнеси осколки своей мастерице. Мне любопытно, что получится.

– Я только рада быть полезной, Machanaz, – пробормотала она.

Внутри все дрожало от страха, и шею сводило от напряжения – так сильно она старалась держать голову склоненной и смотреть только на мелкие осколки в разводах меда и варенья на полу.

Но воздух вновь прорезал снисходительный густой голос.

– Ты странная.

Ронтавэн побоялась что-нибудь уточнять. Даже посмотреть – побоялась.

«Осколки. Собери все, даже мелкие! А если в ногу вопьется?»

Она тщательно промокала пол тряпкой, стряхивая ее в ведро каждый раз.

– Ты раздражаешь меня меньше, чем я ждал. Как тебя зовут, заморыш?

– Ронтавэн, Machanaz.

– Тебя так назвали, потому что у тебя пустая голова или сердце?

Она пожала плечами, застигнутая врасплох. Вот такого у нее еще никто не спрашивал.

И все еще боялась на него посмотреть.

– Я думаю, то и другое, Machanaz. Как скажете, так и буду думать.

– Понятно.

Ронтавэн невольно подняла взгляд, услышав шелест и скрежет ножек стула по полу.

«Какой же он высоченный! И… ого!»

Она тихонько выдохнула, когда Machanaz наконец, поднялся из-за стола, во всем великолепии роскошного не то плаща, не то халата, не то накидки с рукавами до локтей: вышитая на плечах ткань переливалась и струилась всеми оттенками золотого, желтого, красного и даже лилового. И с трудом удержалась от неуместно похабного присвистывания, когда поняла, что на самом деле королевские волосы струятся ниже середины бедра.

– Лангон!

Она снова дернулась.

«Я привыкну хотя бы когда-нибудь к тому, как он рявкает?!»

Ей пришлось недолго ждать появления главного управителя покоев, и она даже не могла не признать, что ей понравилось ошарашенное выражение лица Лангона, когда тот ее увидел.

До этого Ронтавэн вовсе не думала, что Лангон способен на такие эмоции. И что на этой угрюмой роже когда-либо могут появляться эмоции. Хоть какие-нибудь!

– Machanaz! – его натянутая улыбка больше походила на оскал, который обещал Ронтавэн все тюремные муки пыточных и все шахтерские лишения.

«И зачем я это сделала?»

Король встряхнулся, слегка взъерошивая волосы, которые теперь лежали поразительно аккуратно.

А в следующее мгновение Ронтавэн порадовалась, что так и сидит на заднице на полу, и, как она надеялась, не попадает в поле зрения Его Могущества. Потому что он скрестил руки на груди и обрушил на Лангона лавину такого раздражения, что она бы на его месте разрыдалась и убежала.

– Первое – где ты шляешься? Второе – если я не получу через пять минут мой завтрак, я сожру тебя. Третье – объясни, почему ты оставил без присмотра этого хрюкающего боевого утконоса? Четвертое – что с моим расписанием на сегодня? Пятое – я видел, что ты ее толкнул, и ты знаешь, что тебя ждет. Шестое! Если ты знаешь, что у меня под ногами битое стекло – убирай его сразу, даже если будешь вылизывать сам!

«Боевого… кого?!»

Лангон выдохнул и посмотрел на Короля со всем возможным смирением и спокойствием.

«И куда только делся весь оскал? Или вот почему он держится столько лет?»

– Machanaz, вы позволите ответить по порядку?

С уровня своих помойных ведер она успела восхититься спокойствием Лангона.

– Да уж постарайся!

А затем – еще и памятью. Даже рот открыла.

«Да он же его живая записная книжка! Сдуреть можно!»

Лангон заложил руки за спину, выдохнул и принялся говорить так быстро и четко, словно читал откуда-то.

– Я присутствовал на кухне и в караульной стражи. Ваш завтрак будет меньше, чем через пять минут. Вашей бывшей служанке было запрещено сюда приходить, однако, она нарушила мой приказ. Сегодня вы просили учесть, что вам потребуется время на езду верхом, встречу с ранеными воинами в новом поселении целителей, работу с бумагами после езды верхом и встречей с ранеными, а после вы желали посмотреть новые костюмы и обсудить, как движется работа по замене лат и добыче железа. И все, что разбито, будет убрано немедленно.

«Бывшей».

Ронтавэн почувствовала, что ее сердце уползло куда-то в уши и бьется там. Его Могущество только отмахнулся.

– Заморыш остается. Она смешная и до нее быстрее твоего дошло, что надо прибраться. Я говорил, что забыл в госпитале?

Лангон бросил на нее такой взгляд, что она подумала, что ее придушат в кладовке.

«Или нет? Или да?»

– Да, Machanaz. Вы забыли там, по вашим собственным словам, «необходимость напоминать ублюдкам, что я помню их по именам», а также выразили усталость и скуку от данного визита, употребив более экспрессивный образец вашего великолепного словарного запаса. Позже я изложу вам имена, описания и короткие сведения обо всех, с кем вам придется говорить.

– Хорошо. Ты помнишь, что тебя ждет? И тебя тоже. Ты облажалась.

Ей захотелось провалиться сквозь пол от стыда.

И не показалось ли ей, что даже Лангон побледнел?

«Но раз это ждет его и меня – это точно не казнь?»

Во всем происходящем Ронтавэн чуяла отвратительный подвох, которого пока не понимала.

– Machanaz… а что нужно-то?

Лангон тяжело вздохнул. Король отвратительно нехорошо улыбнулся.

– Разобрать гардеробную.

«Что? И только?»

Она все еще не понимала, в чем подвох. И так и переводила взгляд с Лангона на Его Могущество. Все еще устроившись на полу между двумя ведрами и с тряпкой в руках.

– Но… в чем проблема? Это же… наша работа, нет? Чистить одежду, носить ее прачкам… вот это все.

Лангон кашлянул. Machanaz закатил глаза.

– Заморыш, твоя наивность обесценивает мое желание поиздеваться. Лангон, сколько у меня пар перчаток?

– Одна тысяча четыреста тринадцать, – погребальным голосом сообщил майа.

«Сколько?!»

– А сапог? – голос Короля звучал все более довольно, а лицо Лангона выглядело все более болезненно.

– Одна тысяча двести шестьдесят семь.

«Да… да как это только в крепости помещается?! Это же сколько обуви?!»

– Что?! – Ронтавэн тут же заткнула себе рот, но было поздно.

Она даже представить не могла размеры той комнаты, которая могла вместить все это.

Король гадко улыбнулся и отослал их небрежным жестом, словно отмахиваясь от мух.

– Вот в чем твоя проблема, заморыш. А еще там лежат мои накосники, заколки для короны, броши, фибулы, плащи, дублеты, штаны, рубашки, и вся одежда, которую ты только можешь себе вообразить.Пошли вон. Оба.

Присутствие Майрона он не услышал, а скорее почувствовал: нацеленный в спину взгляд расползся теплым пятном между лопаток.

– Ну что?

Он косо посмотрел на майа, который ухмылялся и подпирал золотистым плечом дверной косяк, закинув на руку полотенце.

– Я не хотел прерывать твое маленькое развлечение. Ты опять не смог найти два одинаковых чулка, да?

Он бы в жизни не признал, что был к этому удручающе близок. С годами его гардеробная превратилось в чудовищное неудобное месиво, но что поделать с этими шкафами, так никто и не придумал. Даже он сам.

Поэтому он сделал вид, что Майрона не слышал и увлекся коллекцией заколок для волос. Он как раз нашел подходящие к сегодняшнему дублету, в цвет мятного льда и кровавых отблесков с черными узорами. Заколки изображали огромных стрекоз с мордами ящериц: перламутровые полупрозрачные крылья, рубиновые глаза.

– Мелькор, – в голосе Майрона читалась отчетливая укоризна.

– Я тебя не слышу, – демонстративно заявил он.

И воткнул в прическу за ухом шпильку.