КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272731
Пользователей - 124656

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Шерлок Холмс: Свободные продолжения. Книга 1 [Вячеслав Саввов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ШЕРЛОК ХОЛМС Свободные продолжения Книга 1

Автор обложки: mikle_69

Юрий Буйда КАЛИГАРИ Повесть

Не странно ли, что у писателей, живущих в другом мире и в другую эпоху, то и дело возникает потребность в воскрешении «викторианца» Шерлока Холмса? Ему поручают спасать Лондон от вампира, Англию от нацистов, Америку от маньяка-убийцы… Около семи тысяч раз, после смерти сэра Артура Конан Дойля, Шерлок Холмс возвращался к нам усилиями кинематографистов, драматургов, прозаиков десятков стран.

Для русского человека великий сыщик — греза, мечта, едва ли не идеал. Он мог родиться только в «идеальной» стране, где уважение к свободе личности равнозначно уважению к закону, в стране, где оба эти принципа в муках родились, в муках созрели и сегодня являются таким же достоянием цивилизации, как Шартрский собор, романы Достоевского и двигатель внутреннего сгорания.

Так уж сложилось, что в России никогда еще не было личности в европейском ее понимании, поэтому у нас и не могла возникнуть ситуация, когда частное лицо обращается за помощью не к всесильной власти, воплощенной в государстве, но к другому частному лицу. Ясный ум, твердая воля и неукротимое стремление к справедливости — вот все, чем располагает Шерлок Холмс. Типичный индивидуалист викторианской эпохи, бесстрашно бросающий вызов злу и не ощущающий себя одиноким, ибо его «стоимость» не ниже «стоимости» общества в целом (хотя и не выше). В этом источник его победительной силы.

Великий герой обывателя появляется на сцене, когда рушится привычный строй жизни и человек отступает перед натиском зла. Он призван упорядочить хаос и если и не победить, то хотя бы назвать и тем самым парализовать силы зла. Разумеется, Холмсу не под силу восстановить распавшуюся связь времен. Да важно и не это. Важно то, что Шерлок Холмс не уклоняется от схватки и, что бы там ни было, сражается до конца. Не те времена, чтобы считать победу предопределенной, но дело не в самой победе. Дело в том, чтобы надежда или хотя бы иллюзия надежды оставалась и впредь неуничтожимой, как человек. Как Шерлок Холмс.

Эти молодые люди, Фрэнсис, чье лицо несло на себе печать порока, и Джейн, явившаяся к нам в юбке такой длины, что ее мать постеснялась бы показаться в такой даже гинекологу, с самого начала не произвели на нас впечатления людей, внушающих доверие. Однако рассказанная ими история заинтересовала моего друга Холмса, а их переживания примирили с их манерами, усвоенными молодежью, пережившей мировую войну.

История распадается на две части. В первой, кроме Фрэнсиса, небрежно отрекомендовавшегося анархистом, укрепившимся в своих убеждениях после битвы на Сомме, участвовал еще и его друг Алан, юноша, судя по всему, неуравновешенный, имевший в свое время неприятные стычки с военными психиатрами, особенно болезненные после отравления германскими газами. Итак, гуляя недавно вдвоем по Холлстенволлскому парку, этой ярмарке дурного вкуса и дешевых развлечений, молодые люди познакомились с девушкой, которая произвела довольно сильное впечатление на мистера Алана. Многолюдная толпа разъединила их. Юношам показалось, что смех девушки доносится со стороны унылых зарослей кустарника, куда они и кинулись. Однако поиски, затрудненные сгустившимися сумерками, не принесли результатов. Внезапно из-за кустов, где, как казалось, укрылась девушка, вынырнул некий субъект в котелке и с тросточкой — скучный добропорядочный обыватель, по определению мистера Фрэнсиса. Увидев друзей, он повернулся к ним спиной и быстрым шагом удалился. А на следующий день газеты сообщили о чудовищном сексуальном преступлении в Холлстенволлском парке, жертвой которого пала некая Роза Д. — быть может, та самая девушка, что привлекла внимание мистера Алана. Повинуясь некоему внутреннему голосу, друзья отправились на похороны и там, во-первых, узнали ужасную подробность преступления: девушка была загрызена зубами, а во-вторых, им показалось, что в небольшой толпе провожавших Розу Д. в последний путь находился давешний обыватель в котелке, чей странный косящий взгляд еще в парке произвел на них неприятное впечатление. Увидев друзей, загадочный незнакомец скрылся…

— Да, — кивнул Холмс, — это дело ведет наш друг мистер Лестрейд — бесспорно, лучший сыщик Скотланд-Ярда. Он говорил, что рана выглядит ужасно, а размеры ее просто поражают воображение, заставляя предполагать у убийцы челюсти каких-то невероятных… м-м… размеров… Впрочем, я перебил вас, — продолжайте.

Спустя несколько дней друзья вновь побывали в Холлстенволлском парке и заинтересовались балаганчиком некоего мистера Калигари, который демонстрировал публике необыкновенные возможности гипноза. В то время как Фрэнсис (он подрабатывал сочинением либретто для кукольных театриков и групп пантомимы) внимательно следил за манипуляциями Калигари и загипнотизированного Чезаре, его ассистента, — Алан пытался развлечь Джейн, громко комментируя происходящее на крохотной сцене, передразнивая утробный голос Чезаре, субъекта с чудовищно развитыми челюстями, или бросая реплики на потеху немногочисленной и невзыскательной публике.

— Эй, горилла, сколько у меня пальцев на руке? — Алан выставил перед собой — тыльной стороной вперед — руку со спрятанным в ладонь большим пальцем.

— Четыре, — загробным голосом ответил Чезаре.

— Пять! пять! — потешался Алан. — Показал я тебе четыре, а на руке-то их — пять! А может, ты скажешь, когда я умру?

Публика захохотала.

Чезаре изобразил задумчивость.

— Не знаю, — признался он. — Но бойся сегодняшней ночи. Ноги подведут голову.

Публика вновь захохотала.

Однако той же ночью возвращавшийся из одного злачного заведения Алан поскользнулся на апельсиновой корке и ударился головой об угол дома. На его счастье, мимо проезжала карета скорой помощи, доставившая пострадавшего в больницу.

— После долгих поисков нам удалось выяснить, — продолжал Фрэнсис, небрежно стряхивая пепел мимо пепельницы, — что он оказался в клинике, где служит Джейн. Но она не имеет доступа в отделение, где находится Алан…

— Что это за клиника? — поинтересовался я.

— Клиника профессора фон Ноймана, — сказала Джейн. — Это крупный специалист в области нейрохирургии. У нас очень строгие порядки… Понятно, что по-другому и быть не может там, где лечатся, как правило, весьма состоятельные клиенты. У нас солидное психиатрическое отделение: депрессии, навязчивые состояния…

— Насколько я понял, мистер Алан не относится к числу богатых людей, — сказал Холмс.

— Да. — Джейн пожала плечами. — Не знаю, но, возможно, в таких случаях действуют другие правила…

Холмс сомкнул кончики пальцев.

— Так. Что же вы тут усматриваете, скажем, загадочного? Того, что побудило вас обратиться именно ко мне?

— Два обстоятельства. — Фрэнсис бросил окурок — слава Богу, в пепельницу. — Первое. Хоть у меня нет никаких доказательств, бьюсь об заклад, что косоглазый убийца и балаганщик Калигари — одно лицо. Однако если вы спросите, почему он убил ту девушку в парке, я отвечу так же, как и на вопрос о причине моей убежденности в идентичности убийцы и Калигари: не знаю. Чутье, интуиция, черт, Бог, мистика… ничего осязаемого, ничего, так сказать, дневного…

— А второе обстоятельство? — спросил Холмс, бросив на меня выразительный взгляд, который, впрочем, мог означать что угодно.

— Я немножко поиграл в сыщика и выяснил, что ни одна карета скорой помощи с зарегистрированным номером не подбирала и не доставляла ни в одну из больниц пациента с черепной или иной травмой. Более того, так уж случилось, что именно в это время вообще не было вызовов. В клинике фон Ноймана есть автомобили, но это не кареты скорой… Не правда ли, занятно? Стоило этому Чезаре промямлить свое дурацкое пророчество, как ноги бедняги Алана тотчас и подвели его голову. Очень смешное совпадение! Мистер Холмс, вы меня слушаете?

Холмс задумчиво кивнул.

— Скажите, а что за фокусы демонстрировал этот… Чезаре?

— Чезаре, сэр, — подтвердил Фрэнсис. — Вообще говоря, ничего особенного… рвал цепи, гнул стальные трубы и так далее. Это, конечно, производит впечатление на публику известного сорта, особенно если такие штуки вытворяет человек отнюдь не богатырского сложения. Цепи-то да трубы не картонные…

— Вот как?

— Поверьте, мистер Холмс, уж я-то кое-что в этом понимаю.

— Вы поможете нам, мистер Холмс? — с очаровательной непосредственностью спросила девушка.

Мой друг мягко улыбнулся.

— Мисс Джейн, если я правильно понял, речь идет о помощи мистеру Алану, оказавшемуся в больнице. Это плохая больница?

— О, что вы! — горячо запротестовала девушка.

— Тогда ему, будем надеяться, ничего не угрожает. Вам же — тем более. Ни вам, ни вашему… э-э… другу… В данном случае угроза скорее плод вашего воображения… вы уж меня простите, мисс Джейн. Убийство бедняжки Розы может не иметь абсолютно никакой связи со всем тем, что рассказал мистер Фрэнсис… — Холмс любезно поклонился юноше.

— Может и не иметь, — как-то странно улыбнулся Фрэнсис. — Мало ли фантазеров…

— Хотя некоторые детали, — невозмутимо продолжал мой друг, — не кажутся случайно поставленными в ряд. Да и атмосфера… Кажется, она пока гораздо более ощутима, нежели само действие. Эти сумерки, некое мерцание во тьме, эти недомолвки, экивоки… И еще неизвестно, с чем нам предстоит встретиться. Словом, мне надо подумать, хорошенько подумать.

Когда дверь за молодыми людьми закрылась, Холмс покачал головой.

— И потом, Уотсон, ведь очевидно, что эти люди даже не задумываются, каковы гонорары частного сыщика моего класса.

— Вы для них бог, Холмс, — возразил я. — Богу жертвуют <и курят фимиам, а не платят по таксе.

Но Холмс, казалось, не слушал меня.

— Кажется, ваша младшая дочь работает в этой клинике? — вроде бы небрежно поинтересовался он. — Сколько лет вашей милой Агате?

— Двадцать четыре, — ответил я. — Но Холмс!..


Тем дождливым вечером я приводил в порядок свои записи о нашумевшем Тронхеймском деле Холмса, когда ему в результате гениально простого хода удалось установить, что четвертый трубочист — девушка, что и позволило разоблачить герцогиню Ф., получившую в газетах прозвище «герцогиня Синяя Борода». Ее подвели безвкусица, записал я, и маниакальная страсть к пышным и вычурным прическам, сооружавшимся, увы, на совершенно лысой голове…

Я не удивился, когда внизу позвонили и миссис Хадсон странным голосом объявила о странном посетителе: Холмс еще утром предупредил о госте. И тем не менее — каково же было мое удивление, когда мой друг по-юношески выбежал из своей комнаты и бросился навстречу субъекту, вид которого не только не вязался с обстановкой нашей гостиной, но и с эпохой, все-таки несколько изменившейся со времен короля Якова. Это был старенький католический священник в заштопанной сутане и довольно грязных башмаках, вокруг которых тотчас образовались лужицы. Он был явно смущен горячим приемом и не знал, куда пристроить свой огромный старый зонт.

— Прошу, прошу к огню, уважаемый патер! — Холмс повернулся ко мне. — Дружище, разрешите представить вам замечательнейшего — без преувеличений — аналитика Европы — патера Брауна, который любезно согласился нам помочь…

— Ах, мистер Холмс! — Патер всплеснул маленькими ручками. — Помочь! Помочь вам! Для меня такая честь…

Несколько минут они вежливо и бестолково препирались, пока миссис Хадсон не внесла на подносе кофе для нас и чашку шоколада — для гостя.

— Видите ли, Уотсон, — проговорил наконец Холмс после того, как гость, удобно устроившись в кресле у пылающего камина, пригубил шоколад, — поскольку мое появление в клинике фон Ноймана может вызвать нездоровый интерес, — по некоторым данным, там хорошо осведомлены о родственных и дружеских связях мистера Алана, — мне и пришла в голову мысль о мистере Брауне. Мистер Алан, как это ни покажется странным, его прихожанин. Вот я и обратился за помощью к нашему другу, памятуя об удачной совместной работе по делу об Эдинбургском Флейтисте… помните, Браун?

— Если б не ваш револьвер, мистер Холмс, мы сейчас не имели бы удовольствия беседовать в столь приятной компании, — с улыбкой произнес священник.

— Холмс рассказывал о вас чудеса, — счел возможным вставить я. — К сожалению, мне не удалось участвовать в раскрытии этого преступления: дали о себе знать старые раны.

— Итак! — Холмс энергично потер руки.

— Боюсь, что разочарую вас, — начал патер Браун. — Хотя, впрочем, судите сами…

Патеру Брауну удалось встретиться с мистером Аланом и поговорить с лечащим врачом. Травма, к счастью, оказалась не очень серьезной, хотя и не обошлось без хирургического вмешательства: пришлось делать трепанацию черепа.

— Звучит внушительно, однако… — Я сделал пренебрежительный жест. — Немногим сложнее аппендэктомии.

Примерно то же самое сказал и врач, продолжал патер. Условия в клинике показались Брауну просто великолепными: пристойная живопись на стенах, цветы в палатах, ухоженные — на вид — пациенты, доброжелательный персонал. Огорчили его лишь изменения, случившиеся, как ему показалось, в душе мистера Алана. Впрочем, к сожалению, не так уж редко бывает, что религиозные поиски приводят к кризису и исступленному, едва ли не фанатичному, неверию. Молодые люди после этой ужасной войны стали так неустойчивы… их принципы…

— Вы говорите, исступленное неверие? — перебил его Холмс.

— Быть может, я слишком строг к юноше. — Патер задумчиво покачал головой. — Видите ли, нам и раньше доводилось вступать в споры. Однажды мистер Алан процитировал некоего русского историка, который дал Иисусу Христу определение, довольно точно передающее самую суть его миссии. — Священник воздел пальчик к потолку. — Тот, Кто мешает. Понимаете? — Он огорченно вздохнул. — Но если раньше мистер Алан толковал эту формулу как нравственный императив, то сейчас… как бы поточнее выразиться… Тот, Кто мешает, сейчас ему просто мешает. Как мозоль при ходьбе.

Думаю, только вежливость заставила Холмса выслушать эту метафизическую тираду не моргнув глазом. К счастью, патер заговорил о другом своем прихожанине — о Чезаре. По его словам, это был зауряднейший и довольно безвольный тип, любитель пива, катания с американских гор, завсегдатай кинематографов. Даже смерть жены не побудила его изменить свою жизнь и ничуть не приблизила к Богу, которого он, как, впрочем, и многие его компатриоты, лишь суеверно почитал и боялся, как боятся полицейского или начальника. Нет ничего удивительного в том, что именно его избрал для своих опытов — или фокусов — этот мистер Калигари, обладавший, по слухам, даром внушения, сильной волей. Кстати, удалось узнать, что этот мистер Калигари — сотрудник фон Ноймана. Впрочем, возможно, не сотрудник, а пациент — или, скажем так, объект исследований. Почему бы и нет? Гипноз и всякое такое — разве это не входит в сферу интересов психиатра? Чезаре очень высокого мнения о своем хозяине, утверждая, что тот, — патер неодобрительно покачал головой, — вселяет в него беса. Под воздействием чар гипнотизера тщедушный Чезаре рвет цепи и гнет стальные трубы, чувствуя себя в такие минуты наверху блаженства. У Чезаре в Лондоне нет никого, кроме дядюшки Чарли, заслуженно пользующегося репутацией мастера золотые руки. Знакомые зовут его папаша Чарли. Безбедное существование он обеспечивает себе, мастерским изготовлением кукол для театров, музеев и для коллекционеров, которые приходят в восторг от его электрических и механических игрушек — танцующих, играющих в шахматы и даже, если не лгут, говорящих. Но, кроме того, он выполняет заказы на изготовление особо сложных инструментов и приборов для ученых и практикующих врачей. Недавно он намекнул Чезаре, что сделал для клиники фон Ноймана такой прибор, который принесет кучу денег и позволит им, папаше Чарли и Чезаре, уехать в Америку, страну обетованную для итальянцев.

— Вот и все, что удалось узнать. — Круглые выцветшие глазки патера простодушно смотрели на Холмса. — Вряд ли это существенно продвинет ваше расследование, но, быть может, позволит ощутить странную атмосферу, окутывающую действующих лиц…

— Хотел бы я знать, что за зверь притаился там, в глубине, — пробормотал Холмс. — Впрочем, у меня до сих пор нет уверенности в том, что этот зверь действительно существует…

Помедлив, патер накрыл своей ладошкой мощную костистую лапу Холмса.

— Позвольте, джентльмены, высказать два соображения, пришедшие в голову старому священнику. Весь мой жизненный опыт подсказывает мне, что чудовище, которое мы где-то ищем, обычно находится близко, нередко сидит в нас самих, в глубинах нашей души, этого извечного поля битвы Бога с Дьяволом. Второе соображение парадоксальным образом вытекает из первого. Чаще всего мы обманываемся, когда упорно ищем суть вещей в их глубине, не обращая внимания на их внешнюю сторону. — Маленькие глазки его лукаво блеснули. — Я не утомил вас своим резонерством?

Тепло простившись с чудесным стариком, Холмс после продолжительного молчания признался:

— Что-то ускользает от меня, Уотсон. Быть может, это от избытка фактов, которые на поверку оказываются со вторым, третьим дном… пока не лопаются, как мыльные пузыри… Кстати, о клинике фон Ноймана. Мне удалось выяснить, что мало кто из персонала знает своего шефа в лицо. Платит же он более чем щедро. Наконец, едва ли не главным профессиональным качеством приглашаемых врачей считается умение держать язык за зубами…

— Холмс, но, вообще говоря, последнее обстоятельство не вызывает у меня подозрения… недоумения… Врачебная тайна, в особенности для психиатра, — помилуйте, что тут странного?

— В клинике существует некая запретная зона, обозначенная литерой Зет. Вход только для строго ограниченного круга людей. Что там творится — тайна. — Холмс наморщил лоб. — Вы полагаете это естественным?

Я позволил себе улыбнуться.

— Дорогой друг, чаще всего мы обманываемся, когда ищем суть вещей в глубине, не обращая внимания на их внешнюю сторону… или как там сказал наш дорогой патер Браун?

— Хотел бы я увидеть внешность этого фон Ноймана, — процедил сквозь зубы сыщик. — Почему-то мне кажется, уж простите за сравнение, что он играет в этой истории роль Того, Кто мешает. Во всяком случае — мне.


Разумеется, все эти дни мы не сидели сложа руки. Холмс углубился в труды по психиатрии, в чем я пытался оказывать ему посильную — признаться, довольно незначительную —.помощь. Несколько раз он встречался с Лестрейдом, интересуясь ходом расследования убийства Розы Д. Увы, оно зашло в тупик.

Под благовидным предлогом мы побывали в мастерской папаши Чарли, в этом чудесном кукольном царстве, где внимание Холмса привлекла точная копия Чезаре. Это был довольно смешной манекен с нафабренными усами и громовым скрежещущим голосом. Оригинал мы наблюдали в деле — в балаганчике мистера Калигари.

Там, в Холлстенволлском парке, на ярмарке, мы нечаянно встретились с мистером Фрэнсисом — в одном крохотном кукольном театрике, который давал странные, на мой вкус, представления. В них на равных участвовали куклы и кукловоды, разыгрывавшие каждый свою историю, зловеще — но неявно — параллельные одна другой, как пояснил либреттист мистер Фрэнсис с присущей ему снисходительностью. Люди вели какой-то странный диалог без начала и конца, куклы — свой, но на совершенно непонятном языке, ничего общего не имеющем с прекрасным и могучим английским. Куклам что-то — или кто-то — угрожал. Люди боялись о чем-то говорить и лишь намекали на события, могущие повлечь за собой смерть друзей. Куклы от кого-то прятались, взывая о помощи к людям и все чаще обращаясь к человеческому языку, в то время как люди все чаще употребляли слова из кукольного лексикона, пока их языки не слились в некую общую речь, исполненную мольбы и страха перед неведомой угрозой… Мистер Фрэнсис говорил что-то о невозможности понять друг друга, об отчуждении, о куклах-людях и людях-куклах, которыми манипулируют власти предержащие и ученые-деспоты, о новом и старой языке, об отчаянных попытках современного человека найти общий язык с себе подобными… Словом, этот заблудившийся в трех соснах социалист-анархист — или анархист-социалист — честно пытался выразить нечто, как ему казалось, очень важное, тогда как мы с Холмсом честно же пытались вникнуть в смысл его полубессвязной речи, — и я сильно подозреваю, что обе стороны, так и не поняв друг друга, разошлись, сдерживая вздох облегчения до ближайшего угла. Единственные дельные сведения, почерпнутые нами из рассказа мистера Фрэнсиса, заключались в известии о выходе мистера Алана из больницы.

— Надеюсь, с ним все в порядке? — вежливо осведомился Холмс.

— Кажется, да, — проворчал Фрэнсис. — Правда, он стал какой-то заторможенный, что ли… Раньше-то он был живчик. Да и протезы сильно изменили его лицо…

— Протезы?

— При падении он повредил не только голову, но и зубы, — пояснил Фрэнсис. — В больнице ему починили обе челюсти, но, по-моему, перестарались с железяками, из-за которых у него рот будто манной кашей набит.

— Это временное неудобство, — попытался я успокоить нашего собеседника.

Он как-то странно посмотрел на меня.

Мы попрощались.


В тот день, когда Холмс — кажется, слегка растерявшийся в поисках хоть какой-нибудь ниточки, позволившей бы распутать этот клубок, — через поставщиков узнал, что папаша Чарли приобретал весьма дорогостоящие компоненты для приборов беспроволочного телеграфирования, и никак не мог сообразить, что ему делать с этими сведениями, к нам на Бейкер-стрит заявился Лестрейд.

Отказавшись от портвейна, сыщик закурил ароматную «корону» и принялся на чем свет стоит костерить свою службу, которую он давно оставил бы, если бы не привычка идти по следу преступников, как слепой мул идет по кругу, вращая мельничный жернов.

— Не слишком ли сильно сказано? — пробормотал Холмс, определенно думавший в это время о чем-то своем.

— Возможно, Холмс, я и в подметки вам не гожусь по части наблюдательности, — с внезапной горечью проговорил Лестрейд, — но все-таки за годы честной службы в Скотланд-Ярде мне удалось раскрыть немало преступлений… в том числе и с вашей помощью. — Лестрейд затянулся сигарой, не замечая вытянувшегося лица моего друга. — И вот, представьте, мне приходится заниматься делом о девочке, укушенной собакой! Боже милостивый! Остается благодарить Бога, что мне пока не доверяют поиск украденных зонтиков!

— А! — Холмс хлопнул ладонью по развернутой на коленях газете. — Вот вы о чем! Но здесь, кажется, речь идет не о собаке, а о волке…

— Холмс! — возопил несчастный сыщик. — Волк в центре Лондона! Холмс! Да ближайший лес, из которого он мог бы прибежать, находится где-нибудь в Сибири… Во всяком случае, не ближе Петербурга!

— Пожалуй, вы правы, — согласился мой друг. — А что говорят свидетели?

Лестрейд со вздохом возвел очи горе.

— Вообразите, среди них нашелся охотник, едва ли не современник Иоанна Безземельного, который с неподражаемо важным видом назвал волчий… тьфу! собачий хвост — «поленом»!

Холмс поднял руки.

— Ну, Лестрейд, тут я вам, к сожалению, не советчик. Есть, правда, в Лондоне человек, который по укусу может определить, волк это был или собака. Ему можно доверять. Уотсон, помните старину Олфорда?

— Он здорово помог нам в деле о собаке баронессы Дорф, которое оказалось весьма крепким орешком, хотя поначалу мы думали…

— Олфорд? — уныло переспросил Лестрейд, доставая свою истрепанную записную книжку. — О Господи, твоя воля!

Внезапно Холмс насторожился, словно что-то вспомнив.

— Олфорд, — медленно проговорил он. — Лестрейд, помнится, вы говорили о чудовищной рваной ране на теле мисс Розы Д.… ну, той, убитой в Холлстенволле… Покажите описание раны Олфорду. Обязательно!

— У нас есть фотография, — сообщил Лестрейд. — Времена меняются, Холмс, нынешнее качество фотографических снимков… — Он вдруг прикусил язык и уставился на Холмса. — Вы думаете, что…

— Ничего, — отрезал Холмс. — Пусть сначала Олфорд даст свое заключение. После этого я буду думать, это я вам обещаю.


— Кажется, дело двинулось! — воскликнул Холмс, протягивая мне утренние газеты. — Начните с «Телеграф», Уотсон.

Он не удержался, вскочил и принялся мерять гостиную широкими шагами, пока я торопливо читал нижеследующее.

«Телеграф»: «Вчера около шести часов вечера в собственном доме был убит итальянский эмигрант Карло Ст., прозванный знакомыми папашей Чарли. Прибывшие на место происшествия полицейские, пожарные и врачи скорой помощи обнаружили в охваченном огнем помещении труп Карло Ст., а также двоих мужчин — некоего Чезаре, циркового артиста, и мистера Фрэнсиса П., безработного, оба легко ранены. Небывалое количество карет скорой помощи, вопреки обыкновению тотчас прибывших на место происшествия, позволило быстро эвакуировать пострадавших. На теле папаши Чарли при первичном осмотре обнаружены чудовищные рваные раны со следами зубов, напоминающие рану Розы Д., павшей жертвой ужасного преступления в Холлстенволлском парке».

«Кроникл»: «Попытки нашего корреспондента побеседовать с ранеными пока не увенчались успехом: их не удалось обнаружить ни в одной из известных полиции больниц. Поиски продолжаются».

«Пост»: «Очевидцы утверждают, что в огне, охватившем мастерскую папаши Чарли, метались его механические куклы, что произвело на всех тягостное впечатление. По словам одного из пожарных, когда он приблизился ко входу в мастерскую, навстречу ему из двери выскочил огромный волк с дымящейся шкурой и разверстой окровавленной пастью. Чуть не сбив с ног бравого пожарного, зверь метнулся под колеса кареты скорой помощи и исчез, словно сквозь землю провалился. Другой очевидец утверждал, что собака (или волк?) бросилась в карету скорой помощи и была тотчас увезена — куда? Это попахивает чертовщиной!»

«Трибюн»: «Каково же было удивление полицейских, когда в приемном покое госпиталя св. Германа вдруг обнаружилось, что вместо раненого Чезаре они привезли его двойника — механическую куклу!»

— Все это еще более запутывает дело, — осторожно заметил я. — Все эти приключения в замке Отранто…

Холмс хмыкнул.

— Я понимаю вас, дружище, и при других обстоятельствах присоединился бы к вашим оценкам. Но сейчас для меня главное заключается в том, что он — или они — начал действовать.

— Они? Или он?

— Тот, Кто мешает. Но хотел бы я знать, где находятся пострадавшие. Чезаре исчез, вместо него подсунули куклу. Кто это проделал? Что это, черт возьми, за зверь, примерещившийся сразу нескольким свидетелям? И вот что… — Холмс криво усмехнулся. — Кто там еще исчез? А?

Я пожал плечами. О ком он?

— Кто-то ведь там еще был… И бьюсь об заклад, дружище, что карет скорой помощи было и впрямь многовато. Интересно, не было ли неопознанных, как в случае с мистером Аланом?

Холмс попытался по телефону связаться с Лестрейдом, но того не оказалось на месте. Тогда, поручив мне предупредить сыщика, что он нужен Холмсу, и заодно обзвонить больницы скорой помощи, мой друг исчез, даже не захватив с собой зонт. А за окнами собирался дождь.


На наше счастье, мистер Фрэнсис нашелся в госпитале святой Анны, а у Лестрейда хватило сообразительности приставить к нему охрану. Мы тотчас отправились навестить нашего знакомца.

Вид его поразил нас. Перед нами был не тот ерничающий и умничающий молодой человек, небрежно поигрывающий — к счастью, лишь на словах — в туманный анархизм, — но человек, глубоко потрясенный, я бы даже сказал — обугленный ужасными событиями последних дней.

— Я не знаю, кто тут во всем виноват, я даже не знаю, что происходит, джентльмены, но если вам нужен кто-то, годящийся хотя бы на порох для ваших револьверов, можете на меня рассчитывать. — Такой патетической тирадой встретил нас мистер Фрэнсис. — Вы-то хоть понимаете, что к чему? Кому все это выгодно, черт возьми?

Холмс покачал головой.

— Честно говоря, нет. Факты, которыми мы сегодня располагаем, не дают пищи для сколько-нибудь основательной версии. Быть может, ваш рассказ о событиях в мастерской папаши Чарли поможет хотя бы приблизиться…

Приподнявшись на локте, Фрэнсис остановил его нетерпеливым жестом.

— Тогда — к делу.

Вот что поведал нам молодой человек.

По выходе из клиники Алан по-прежнему пытался поддерживать дружеские отношения с Фрэнсисом и Джейн, но что-то изменилось, на глазах угасала доверительность, свойственная дружбе. У Алана появйлись деньги, об источнике которых он помалкивал, — но это-то, впрочем, понятно: в такое смутное время каждый зарабатывает как может, однако тратил он их не с прежней безоглядностью… Скупость? Страх перед будущим? Возможно. Во всяком случае, никто и не собирался претендовать на его деньги: каждый умирает в одиночку. Но — не лги! Вместо того чтобы проста отказать в деньгах Фрэнсису или Джейн, Алан придумывал какие-то насквозь фальшивые истории…

Мы с Холмсом переглянулись. Что ж, наступление зрелости подчас драматично воспринимается молодыми романтиками.

…Алан перестал посещать злачные заведения, прервал связи с многочисленными приятелями и подружками, однако к Фрэнсису и Джейн ну словно приклеился. Причем больше выспрашивал и слушал, нежели отвечал на их вопросы или просто болтал, как раньше. Его вдруг стали интересовать вещи, на которые прежде он просто не обратил бы внимания. Ну, например, через кого в клинике Джейн достает наркотики для Фрэнсиса. А когда девушка с плохо скрытым раздражением напомнила ему, что он давно обо всем прекрасно осведомлен, Алан сослался на травму, вызывавшую спорадически возникавшую забывчивость. Иногда он и впрямь демонстрировал забавные провалы в памяти. Скажем, он вдруг — вдруг! — забыл, поддерживают ли Фрэнсис и Джейн связь с мистером Холмсом…

— Вы рассказали ему о наших встречах? — тотчас вскинулся Холмс.

Фрэнсис смутился.

— В самых общих чертах. И потом я сказал ему, что вы просто высмеяли нас…

— Угу, — кивнул помрачневший Холмс. — Но продолжайте, пожалуйста.

Однажды Фрэнсис продемонстрировал мистеру Алану его же собственную излюбленную шутку: зажав большой палец в ладони, выставил перед собой четыре и спросил, сколько пальцев у него на руке. Поразительно, но Алан растерялся, разволновался и, наконец, пробормотал: «Четыре». Что это? Игра? Глупейшая и с непонятной целью. Или черепная травма и впрямь повлекла за собой известные последствия? В тот день, когда Джейн решила проникнуть в зону Зет…

— В зону Зет?! — Холмс был явно ошеломлен таким поворотом событий. — Бог мой! Но зачем?

Фрэнсис не знал, почему она решилась на этот шаг. Девушка не посвятила его в свои замыслы, бросив лишь загадочную фразу: «Боюсь, у нас есть второй язык, болтающий без нашего спросу». Поэтому в тот день Фрэнсис был совершенно спокоен. Алан же места себе не находил, то жалуясь на головную боль (над городом сгущались грозовые тучи), то в тысячу первый раз спрашивая, когда придет Джейн. Поскольку они уговорились встретиться у папаши Чарли, за полчаса до назначенного срока они вышли из дома…

— По пути вы не заметили ничего необычного? — спросил Холмс.

— Да нет… — Фрэнсис наморщил лоб. — Дороги там на четверть часа. Алан был возбужден и все время оглядывался… Почему? Не знаю…

— Может, за вами наблюдали? Никто не шпионил?

— Нет. — Фрэнсис вдруг коротко рассмеялся. — Если не считать бездомного пса, увязавшегося за нами у табачного киоска, где я купил сигареты. У самого дома папаши Чарли я обратил внимание Алана на странный хвост этой твари…

— Странный?

— Ну, длинный, толстый и прямой, как палка. Но когда Алан оглянулся, пса и след простыл.

Мы переглянулись. Холмс нахмурился.

Джейн пришла в условленное время. Она была страшно взволнована и с порога заявила, что за ней следят. Кто? Она указала на куклу — двойника племянника папаши Чарли. Старик поспешил успокоить девушку, со смехом подтолкнув ее к кукле и заставив дернуть манекен за нос. Игрушка довольно натурально изобразила улыбку — жутковатую, надо сказать, улыбку. Джейн весьма сбивчиво рассказала о своей попытке проникнуть в зону Зет и о том, что ей удалось прихватить с собой чемоданчик. Невозможно описать испуг папаши Чарли и апатичное спокойствие, вдруг охватившее Алана. Не успел, однако, Фрэнсис толком расспросить девушку о зоне Зет и содержимом чемоданчика, как вдруг комната наполнилась дымом. «Пожар!» — закричали на улице. Завизжали автомобильные тормоза. Кто-то схватил Джейн за руку (Алан или папаша Чарли?), она скрылась в дыму. Зазвенели стекла. В комнату ворвались какие-то люди в противогазах. Среди них — Фрэнсис готов был поклясться — был и мистер Чезаре. «Чемоданчик!» — донесся до Фрэнсиса голос Джейн. Мимо Фрэнсиса, даже не взглянув на него, неторопливо и размеренно, как механизм, прошагал Алан, тотчас скрывшийся в дыму. Лицо его было отрешенным, рот полуоткрыт. Страшно закричал папаша Чарли. Фрэнсис схватил чемоданчик и выстрелил в выскочившего из дыма человека — кажется, это был Чезаре. Внезапно сознание его померкло. Очнулся он от струи ледяной воды, обрушенной на него пожарными. Голова болела и кружилась. Перед глазами плыли какие-то странные, деформированные фигуры и лица. Мелькнуло искаженное страшной гримасой лицо Алана, бежавшего на четвереньках… или на полусогнутых ногах… словно вприсядку… Каски пожарных. Куклы. Карета скорой помощи. Фрэнсис вновь потерял сознание…

— М-да, результат известен, — после непродолжительного молчания изрек помрачневший Холмс. — Папаша Чарли убит, Джейн и Чезаре исчезли, как, впрочем, и мистер Алан. Кстати, мистер Фрэнсис, дружище, та собака… вы не видели больше собаку? Или волка?

— Волка? — Фрэнсис перевел взгляд на меня. — Вы сказали — волка, мистер Холмс?

— Волка, — невозмутимо подтвердил Холмс. — Значит, не видели. Хм.

Видите ли, я-таки побывал у старины Олфорда, и он дал мне заключение, скрепив его своей подписью. Так вот, согласно этому заключению, Роза Д., девочка в центре Лондона, о которой писали все газеты, а теперь, судя по характеру ран, и папаша Чарли — загрызены волком. Именно волком, утверждает Олфорд, которому я привык доверять. — Выдержав паузу, Холмс продолжал: — Разумеется, я поставил в известность Лестрейда и попросил его осторожно проверить все лондонские виварии при клиниках, где производятся опыты над животными, в том числе над волками…

— Я убежден, что следы приведут в клинику фон Ноймана! — воскликнул Фрэнсис. — Источник зла — там!

— Вам следует быть предельно осторожным и внимательным, — сказал Холмс. — Мне почему-то кажется, что вы можете… ну, скажем, споткнуться где-нибудь на улице и пребольно удариться головой… думаю, карета скорой помощи окажется на месте происшествия раньше любого расторопного полицейского…

— Не исключено. — Фрэнсис мрачно усмехнулся. — Что предпримете вы?

— Я? — Холмс встал. — Попробую помешать Тому, Кто мешает. — Он сдержанно улыбнулся. — Что-то меня в последнее время беспокоят приступы головной боли. Думаю, стоит проконсультироваться с врачом, а, Уотсон?


Замысел Холмса поверг меня в ужас. Хотя, казалось бы, наша многолетняя дружба должна была приучить меня к оригинальным, а подчас и эксцентрическим поступкам моего друга. Разве не шел он в пасть дракона, когда в Страсбурге отправился на кладбище, чтобы в полночь встретиться с глазу на глаз с Малюткой Полем, этим одноухим чудовищем, десятилетиями игравшим роль скромного садовника, любимца детей и ботаников: еще бы, он вывел «цветок смерти», распускавшийся в саду жертвы как предвестие скорой гибели. А роковая встреча с профессором Мориарти? Но во всех случаях мы имели дело с людьми. О! Кажется, я заслужил читательскую усмешку, но это дело вызывало у меня, простите, прямо-таки мистический ужас. Словно мы и впрямь имели дело именно с Тем, Кто мешает, каковой титул, по зрелом размышлении, вполне можно приложить и к антиподу Иисуса Христа — мистеру Дьяволу!

— В каком-то смысле это так и есть, дорогой Уотсон, — согласился Холмс, когда я поделился с ним своими соображениями. — Если речь и впрямь идет о человеке, о котором на днях мне поведали мои немецкие друзья — мистер Зигфрид Кракауэр и его коллеги Роберт Вине, Майер и Яновиц…

— Вы ничего не рассказывали мне о них!

— О, не обижайтесь! Я и сам знаю о них не так уж много. Эти люди составили что-то вроде закрытого общества с неограниченной ответственностью за судьбы человечества. Общество занято поиском одного преступника, немало натворившего в Бельгии и Германии. Затем он бежал в Южную Америку, откуда перебрался в Канаду. Коротко говоря, насколько я мог понять, этот человек проводит зловещие опыты над людьми, пытаясь изменить их природу и управлять ими по своему усмотрению. При этом особый интерес вызывают у него случаи одержимости, которую он стремится вызвать у подопытных искусственно. Он блестящий нейрохирург, а кроме того, опытнейший психиатр. В Канаде он изучал случаи оборотничества у индейцев нафка. Речь идет о людях, вдруг возомнивших себя совами, змеями, волками…

— Волками? — Я содрогнулся. — Боже…

— Да, и волками. Его интересуют их поведение, условия, при которых проявляются их новые наклонности, особенности психики, развивающиеся ужасные способности… и так далее… Королевская конная полиция заинтересовалась его клиникой, и она вдруг сгорела дотла, с бумагами и пациентами, а доктор-невидимка исчез…

— Фон Нойман! — вскричал я. — Которого никто не знает в лицо. Которого никто не видел. Господи! — вырвалось у меня. — Зачем ему все это?

— В данный момент меня занимает не это, — суховато заметил Холмс. — Но боюсь, если наш энергичный Лестрейд вздумает нагрянуть в клинику, она может сгореть дотла… ни с того ни с сего… Доктор-невидимка осторожен. Знаем мы о нем очень мало. В юности он хотел стать живописцем, но потерпел неудачу: первые же выставленные его работы были буквально разгромлены критиками — говорят, не без оснований. Но любовь к искусству он сохранил. Знаем, что он изучал североамериканских индейцев, их языки и обычаи. Кроме того, существует еще одно любопытное обстоятельство. Калигари… Помните этого чудака-балаганщика?

— Еще бы! Странное имя…

— Странное. Недавно мне подсказали, откуда оно могло взяться. Оно однажды упомянуто в дневниках Стендаля… это такой французский писатель…

Я расхохотался.

— Простите, Холмс, но я знаю, кто такой Стендаль!

— В самом деле? — удивился мой друг. — А вот для меня это было маленькое открытие… Ну да что ж! Не исключено, что Калигари — псевдоним этого человека. А если его настоящее имя фон Нойман? Толпа, балаган, улица, ярмарка — все это прикрытие, а настоящий фон Нойман проявляется в клинике…

— Кстати, Холмс, — перебил я его, — учтите, что настоящее имя Стендаля — Бейль. Стендаль — псевдоним, это, кажется, название какого-то маленького немецкого городка…

— Немецкого? Тем лучше! — Холмс развел руками. — Вот пока все, чем мы располагаем. Слухи, намеки, псевдонимы… тени и призраки! Вопросов тьма, ответов же… Хотел бы я знать, например, зачем фон Нойману приборы беспроволочного телеграфирования и почему он заказывал их папаше Чарли? Может, это какие-то особые телеграфы? Впрочем… — Он стукнул кулаком по ладони. — Гадать можно сколько угодно. Выход я вижу один: проникнуть в это зловещее заведение и попытаться самому выяснить, что и кто там делает. И кто за всем этим стоит.

Я вновь решил поделиться с Холмсом своими сомнениями.

— Повторяю, Холмс: это безумие. Я… я боюсь, Холмс. Являясь пациентом, вы в буквальном смысле будете вынуждены отдаться в руки этого фон Ноймана. Любая микстура, любой укол или таблетка могут оказаться смертельными. И потом, вы же там будете один!

— Не совсем, дорогой Уотсон, — возразил Холмс. — Там находится Джейн, я убежден в этом, и если она жива-здорова, я постараюсь с ней встретиться. Где-то там, возможно, мистер Алан, который тоже интересует меня. Там, наконец, ваша дочь, Уотсон…

Я горько улыбнулся.

— Холмс, мы не виделись с Агатой два года. Вы же знаете, после той нелепой размолвки она ушла из дома… Словом, вы понимаете…

— Ну-ну, дружище, разве это мешает передать ей привет от отца, который, невзирая ни на что, горячо любит свою дочь?

— Холмс…

— И потом, мы попытаемся наладить переписку. Для меня чрезвычайно важно не утратить постоянного общения с вами, (Я и не скрывал, что растроган.) Надеюсь, вы будете навещать меня — ведь это не запрещено, правда?

— Ну, допустим. И кем я там должен представляться? То есть — под какой личиной вы скроете свое подлинное лицо?

— Уотсон, вы меня, кажется, недооцениваете. — Мой друг выпрямился у окна со скрещенными на груди руками и неизменной трубкой в зубах. — В больнице будет находиться Холмс, сыщик, собственной персоной. С вами все в порядке, Уотсон?

Итак, взяв с собою письменные принадлежности, маленький плоский бельгийский револьвер, с виду игрушечный, а также свою знаменитую трубку и солидный запас табака, Холмс отбыл в кэбе и спустя час, после немалого переполоха среди персонала клиники, стад пациентом фон Ноймана, чтобы, как он рассчитывал, самим фактом своего появления там побудить противника к решительным, нервным и неосторожным действиям.

Я же, охваченный беспокойством, перерастающим в страх, остался в нашей квартире на Бейкер-стрит, чтобы, согласно холмсовым инструкциям: поддерживать связь с Лестрейдом; по возможности — не выпускать из виду мистера Фрэнсиса; тщательно изучать все газетные сообщения, касающиеся, пусть даже косвенно, интересующего нас дела. И — ждать, накапливая информацию, чтобы при первой же возможности сообщить ее Холмсу.


Едва ли не каждый день газеты сообщали о нападении волков на людей, и теперь уже никто не сомневался в природе этих тварей. Дело дошло до парламентского запроса. Консерваторы потребовали увеличения расходов на охрану общественного порядка и борьбу с мировым большевизмом; либералы сдержанно критиковали власти и высказывали явно рассчитанные на публичный успех остроумные предположения о происках Кремля, организовавшего тайную переброску сибирских волков на Острова; лейбористы сурово осуждали спекуляции на волках и настаивали на выделениисредств для улучшения жилищных условий рабочих.

Среди всей этой дури вдруг мелькнула заметка о гибели Чезаре, которого настойчиво разыскивала полиция. Его обнаружили в номере дешевой портовой гостиницы. Он был загрызен. Перед смертью бедняга зачем-то надел туфли на руки и разбил электрическую лампочку под потолком. Хозяин гостиницы утверждал, что накануне смерти Чезаре он видел в коридоре собаку, а также отметил внезапный выход из строя всех электрических приборов. Допрошенный в полиции Калигари заявил, что давно не имел никаких сведений о партнере, личная жизнь которого его и раньше вовсе не интересовала. Гипнотизер посетовал на убытки, усугубленные пожаром, который уничтожил его балаганчик… Эту заметку я, разумеется, приобщил к делу.

В Скотланд-Ярде была создана специальная группа по борьбе с волками, но полицейским только и удалось пока, что застрелить двух хищников. Исследования показали, что у одного из волков сердце и почки практически идентичны человеческим, печень напоминает человеческую, а мозг просто растекся лужицей, едва хирург вскрыл черепную коробку. «Так не бывает», — заявил профессор Ф., однако ничего более вразумительного добавить не смог.


Предвкушая встречу с Холмсом, назначенную на пятницу, и в который раз перебирая и систематизируя в уме факты, которые я считал должным ему сообщить, я прогуливался после ужина в сквере неподалеку от нашего дома. Уже стемнело, зажглись фонари и звезды. Кончалось на редкость мягкое и ясное бабье лето. Холодало. Заложив руки за спину, я направился к выходу из сквера, как вдруг меня кто-то окликнул со скамейки, скрытой густой тенью дуба. Я невольно придержал шаг. Голос был нагловатый, с хрипотцой, но что-то в его звучании показалось мне знакомым. Приблизившись к скамейке, я обнаружил, что принадлежал он девице, вид и манеры которой свидетельствовали о принадлежности к, увы, типичным представительницам лондонской фауны. Лица ее, впрочем, я не разглядел.

— Не найдется ли у вас спичек, сэр?

— Увы, — сказал я, намереваясь воздержаться от продолжения знакомства. — Извините.

Но эта расторопная тварь уже крепко вцепилась в мой локоть и заорала на весь сквер:

— Спички я и сама найду, если твоя сигара еще хоть на что-нибудь годна! — И вдруг добавила вполголоса: — Папа, за мной могут следить, а я должна передать тебе письмо от твоего друга. Сделай что-нибудь… Портмоне при тебе?

Я с огромным трудом взял себя в руки. Хоть и разрывалось мое сердце, а с языка готовы были сорваться давне} припасенные в душе слова, — властный голос рассудка заставил меня подчиниться требованиям осторожности. Мы с Агатой разыграли сцену: солидный господин, пытаясь отвязаться от пьяной публичной девки, торопливо сует ей монетку и почти бегом скрывается за поворотом, напоследок бросив взгляд, чтобы убедиться, не преследует ли она его. Увы, Агата не могла меня преследовать. На прощание она послала мне воздушный поцелуй и едва слышное «Чао, папа!»

Не стану говорить о буре чувств, пронесшейся в душе отца, так глупо рассорившегося с дочерью, так горько переживавшего ее неудачи, так верившего, что однажды она вернется…


Дома я долго не мог прийти в себя, меряя шагами комнату и через каждые полмили останавливаясь перед зеркалом, чтобы многозначительно кивнуть своему отражению: «Так-то, мистер Уотсон, так-то!»

Наконец я вспомнил о письме Холмса, которое Агата незаметно сунула в мое портмоне, и суровый голос долга напомнил мне о моих обязанностях.

«Дорогой Уотсон, — писал Холмс, — дело спешное, поэтому я решил, не дожидаясь условленного срока, передать вам это письмо с оказией (надеюсь, приятной): что-то, хотя пока не пойму — что, удержало меня от того, чтобы воспользоваться услугами рассыльного, любезно вызвавшегося отнести мое послание по адресу. Эту публику так легко перекупить. С первых же часов пребывания в клинике я ощутил слежку и какую-то странную атмосферу: настороженные взгляды, внезапно захлопывающиеся двери и форточки на верхних этажах, фальшивые улыбки, — словом, все то, чего я, разумеется, ожидал, но что всегда действует угнетающе на любого здорового человека, каковым я себя считаю. Подозрения мои подтвердил один человек, пожалуй, единственный, кто к моему появлению в клинике отнесся равнодушно, едва ли не с циничным пренебрежением (быть может, вследствие своего специфического статуса: он лаборант); этот рыжий, Шон О’Шонесси, язвительно заметил, наблюдая за врачами и медсестрами, суетившимися вокруг моей персоны: „Ну и публика! Можно подумать, что все они тут преступники или по меньшей мере подозреваемые, хотя самое страшное их преступление не идет дальше того, чтобы где-нибудь в уголке сунуть потную ладошку в чей-нибудь лифчик и ущипнуть вялую грудь, влажную от кислого пота“. Не попадайся на язык этому шотландцу! Онто и намекнул мне, что если я хочу соблюсти конфиденциальность переписки, лучше воспользоваться оказией. Вопреки моим ожиданиям он не стал предлагать свои услуги, что — в моих глазах — свидетельствует в его пользу. „Мое дело — моча и дерьмо, мистер Холмс, — заявил он. — Думаю, все это не так воняет, как то дерьмо, ради которого вы сюда явились“. Я так же прямо спросил его, что он имеет в виду. „Запах, мистер Холмс. Вот и все, что я имею в виду. Здесь, скажем так, попахивает. Но это не мое дело, раз мне платят, чтоб я помалкивал“. Любопытный человек, которого я взял на заметку. Хотя, конечно же, вполне довериться я здесь не вправе никому. Что-то он, видимо, знает, этот рыжий.

Теперь, когда вы в общих чертах осведомлены об атмосфере этого заведения, — о деле, которое заставило меня обратиться к вам за помощью. Прогуливаясь по двору, я обратил внимание на газоны и клумбы. Трава на них пожухла, но даже на таком блеклом фоне выделяется, пусть слабо, полоса еще более бледной растительности шириной чуть больше ярда, протянувшаяся от пресловутого корпуса Зет через весь двор к забору, окружающему клинику. Вялым выглядит и лимонник, растущий в этом месте вплотную к ограде. Действуя осторожно, я попытался установить, что же вызвало изменение окраски растительности. Я изучил расположение подсобных помещений и определил, что трубы, подающие воду и газ, находятся в другом месте. Почва под блеклой травой значительно плотнее, тверже, чем даже рядом. Можно предположить, что в этом месте проложен подземный ход, довольно узкий подземный ход. Вот я и прошу вас проверить — и не откладывая — мое предположение, обследовав окрестности клиники со стороны Холлстенволла: выход лаза должен быть там».

Чтобы прочесть дальнейший текст, мне пришлось прибегнуть к шифровальной тетради Холмса, ибо тут он почему-то решил воспользоваться шифром «Уотсон», разработанным им лично и использовавшимся нами в особых случаях — например, при расследовании дела о Дублинском Привидении, когда шайка Хью Каннингэма следила за каждым нашим шагом. Холмс писал: «В следующих моих посланиях будет отсутствовать точка: в первом письме (не считая того, которое вы сейчас читаете) — после первого предложения, во втором — после последнего предложения, в третьем — после второго и т. д. Отсутствие знака будет свидетельствовать подлинность письма. Меня гнетут воспоминания — быть может, впервые в жизни с такой силой…»

Последняя фраза повергла меня в недоумение и даже встревожила, настолько она не вязалась ни с тоном письма, ни с характером Холмса. Уж не подсунули ли ему какое-нибудь снадобье, способное сломить его железную волю, разрушить цельность характера, превратить, наконец, в жалкого слизняка, покорного — в конечном итоге — злой воле преступника? Фон Нойман способен на все… Я поскорее прогнал эту мысль и отправился спать, чтобы с утра пораньше приступить к поискам выхода из обнаруженного Холмсом лаза…


С первым же ударом колокола, которым служитель возвестил, что родные и близкие могут в течение двух часов общаться с пациентами, я буквально ринулся через ворота, издали приметив худощавую фигуру моего друга, который приветствовал меня со сдержанной теплотой.

— Здесь довольно строгие порядки, — сказал он, — за нами наверняка следят, наконец — время свидания ограничено, как мне объяснили, по сугубо медицинским причинам. Поэтому давайте сразу о деле. И спокойно, дружище, спокойно… вот так… Не вертите головой — вашей Агаты сегодня нет в клинике: ее дежурство завтра.

Кажется, мое лицо меня выдало, но Холмс дружеским участием быстро привел меня в чувство.

— Вижу, вам есть что рассказать, — заметил он с улыбкой. — Итак, по порядку. Начнем с лаза. Он существует?

Он закурил. Я приступил к рассказу.


Тотчас по получении задания, то есть ранним утром, я отправился в Холлстенволлский парк. Миновав кучу мусора и обгорелых досок, оставшихся от балаганчика мистера Калигари, я углубился в унылые заросли кустов и чахлых деревьев. Место было низменное, влажноватая глинистая тропка, хранившая следы башмаков сброда (а кто еще мог сюда забраться?) и выгуливаемых собак (невзирая на щиты с предупреждениями о штрафе за недозволенный выгул), вывела меня на поросший редким кустарником кочковатый пустырь, плавно спускавшийся к видневшимся в утреннем тумане ветхим домам, судя по всему, предназначенным на слом. Слева на холме, за деревьями, виднелся забор клиники фон Ноймана. Место пустынное, глухое и, скажем так, неприятное, хотя первые лучи бледного осеннего солнца и пытались скрасить унылый вид. Я спустился ниже, туда, откуда клиника совершенно не видна, и около часа исследовал тоскливую местность, спотыкаясь о валявшиеся там и сям камни, пока не наткнулся на что-то вроде ручейка, стекающего с холма и местами разливающегося тусклыми лужицами. Следуя вверх по холму вдоль русла, я наконец набрел на покрытую склизкой зеленью бетонную трубу, торчавшую из земли. Из нее-то и вытекала струйка воды, изображавшая этот жалкий ручей. Судя по всему, сюда-то и выходил тот лаз, о котором писал Холмс.

Лицо моего друга выразило разочарование.

— Холмс! — воскликнул я шепотом, воровато оглядываясь. — Не спешите с выводами! История только начинается!

Что-то словно подтолкнуло меня к этой трубе. Я принялся внимательно изучать почву вокруг нее, наконец заинтересовался, так сказать, ее нутром. Сердце мое вдруг заколотилось. На шероховатой внутренней поверхности трубы я заметил несколько волосков и — и! — небольшой клочок шерсти. Я осторожно собрал шерсть и спрятал в почтовый конверт, оказавшийся, по счастью, у меня в кармане.

— Вас никто не видел в это время? — быстро спросил Холмс.

— Нет. — После секундного колебания я все же решил уточнить. — Видите ли, Холмс, поскольку в последнее время вы стали придавать такое значение чувствам, ощущениям и прочим смутным движениям души — или нервной системы, если вам угодно, — то не могу умолчать о преследовавшем меня там, на пустыре, каком-то странном, гнетущем чувстве… Я ведь облазил там едва ли не каждый квадратный фут поверхности от больничной ограды до ветхих домов. Более того, я проник в один из этих домов и, поднявшись наверх, при помощи бинокля около часа следил за пустырем. Но так и не смог избавиться от ощущения, будто чье-то всевидящее и безжалостное око в упор разглядывает меня, точно инфузорию под микроскопом…

Холмс не улыбнулся.

— Из того дома, где вы побывали, видна клиника?

— Только из мансардного окна. Да и то лишь вон та часть. — Я указал на башенку, возвышавшуюся над корпусом Зет. — В бинокль я разглядел в узком окне фигуру в белом халате, долго стоявшую опершись руками о подоконник. Казалось, этот человек высматривал что-то за оградой.

— Кажется, это лаборатория. Заметим. Далее!

— Далее я не мешкая отправился к Олфорду, адрес которого отыскал через Лестрейда, и предъявил ему конверт с клочком шерсти. «Двух мнений быть не может, — изрек этот славный старик. — Волк. Это волчья шерсть, готов поклясться на моем старом дробовике!»

Глаза Холмса сверкнули.

Я продолжал.

Сознавая, сколь важной информацией я располагаю, я вооружился своим старым добрым армейским револьвером и с наступлением вечера отправился на пустырь.

Смеркалось, но солнце еще не село. На этот раз я подъехал со стороны города, тотчас поднялся на верхний этаж заброшенного дома и прильнул к окулярам бинокля. Освещенный косыми лучами заходящего солнца пустырь выглядел еще более унылым, чем утром. Над жилкой ручейка курился легкий туманец. Было тихо. В воздухе будто разлилась предзакатная грусть. Мною овладело элегическое настроение. Внезапно в поле моего зрения оказался невысокий коренастый господин в темном пальто и черной шляпе. Он курил сигару. В левой руке у него был зажат собачий поводок, которым он небрежно помахивал в такт шагам. Похоже, он выгуливал собаку, но самого пса, сколько я ни шарил биноклем, обнаружить не удалось. Прогуливающийся господин — в тишине я слышал даже поскрипывание битого камня под его башмаками — довольно громко насвистывал. Поначалу я не придал этому никакого значения, но потом вдруг до меня дошло, что насвистывает он явно не мотивчик из популярной оперетты. В его свисте была система. Три быстрых свистка сменялись двумя короткими, затем следовал один погромче и попротяжнее, потом снова три быстрых, отрывистых… Быстро стемнело. Однако насвистывающий господин продолжал выгуливать пса-невидимку, помахивая поводком. И вдруг я заметил какую-то тень, заскользившую по пустырю к холму. Вторую! Третью!.. Господин остановился. Его свист звучал особенно чисто и отчетливо. Тени скользнули одна за другой вдоль русла ручья и скрылись в темноте и тумане…

— Так-так. — Лицо Холмса выдавало напряженную работу мысли.

Об этом свисте, безусловно, необходимо сообщить нашему другу Лестрейду. В Скотланд-Ярде должны быть специалисты, которые могут определить, забава это была или сигнал.

— Для меня несомненно второе! — сказал я. — Однако, Холмс, и это еще не все!

Внезапно свист оборвался. Господин с поводком что-то крикнул в темноту и повелительно махнул рукой. Слов я не разобрал, но интонация… Это было предупреждение, смешанное с угрозой. И тут я разглядел бегущего через пустырь человека. Спотыкаясь и размахивая руками, он устремился к ручью. Из кустов выскочили двое или трое преследователей. Господин Свистун отрывисто скомандовал. У ручья преследователи настигли беглеца и повалили его на землю. Завязалась борьба. Громкие выкрики, брань. Я выхватил револьвер и что было силы дунул в полицейский свисток, а уж потом бросился вниз. Увы, в темноте я оступился на дрянной лестнице и упал. А когда пришел в себя и спустился вниз, на пустыре уже никого — никого — не было. Земля сохранила следы борьбы, но — никаких предметов, никаких улик…

— Все это более чем интересно, Уотсон, — медленно проговорил Холмс. — Вы проделали большую и полезную работу, мой друг. Они действуют, это несомненно. Мы же пока не можем понять смысл их поступков.

Тот человек на пустыре… беглец… видимо, он пытался помешать им, и они…

— Холмс! — перебил я его. — Мне кажется, я узнал голос… Не могу поручиться, но мне показалось, голос принадлежал мистеру Фрэнсису. Сегодня утром я попытался встретиться с ним, но его не оказалось дома. Соседи утверждают, что не видели его минимум три дня!

— А этот господин Свистун?

— Я не разглядел его лицо. Он держался так, словно знал о моем присутствии…

— Ну, а клиника? Вы что-нибудь заметили?

Я пожал плечами.

— То же, что и утром. Человек в белом халате у окна. Лица его я не мог разглядеть. А потом мне было уже не до клиники. Вы полагаете, что эти… эти твари содержатся где-то здесь? — Я огляделся, поежился. — Волки по ночам воют…

— Если это волки. — Холмс задумчиво покачал головой. — Вчера вечером рыжий лаборант, о котором я вам писал, принес мне почитать — «Развлекитесь, мистер сыщик, это может вас заинтересовать» — книгу некоего Жана де Нино, описывающего случаи одержимости людей… в том числе людей, возомнивших себя волками…

— Оборотни! — в ужасе воскликнул я.

— Я же просил, Уотсон! Спокойнее, дружище. — В голосе моего друга зазвучало недовольство. — Очень вероятно, что нас пытаются запугать и запутать, подсовывая сказки о чудовищах. Выкладывайте, что там еще у вас…


Получив соответствующие инструкции от Холмса, в тот же день, заехав на Бейкер-стрит лишь переодеться, я встретился в условленном месте с Лестрейдом. Сыщик явился не один. Его сопровождал высокий тощий субъект с тонким подвижным лицом и умными глазами, одетый с той тщательностью и державшийся с той принужденностью, которые выдают опытному глазу военного человека. Мистер Джейкоб оказался офицером военной контрразведки. При его молчаливом участии мы обсудили с Лестрейдом наши дальнейшие действия. Сыщик твердо обещал с сегодняшнего же дня установить пост круглосуточного наблюдения за пустырем и клиникой, причем, как требовал Холмс, назначить на этот пост только тех полицейских, которые служили в военно-морском флоте.

— Это важно, Лестрейд, — подчеркнул я. — Холмс на этом настаивает.

— Обещаю, обещаю, — проворчал Лестрейд. — Таких дел еще не было в моей практике. Не припомню, чтобы Холмсу доводилось иметь дело с волками, оборотнями, похищениями людей и жуткими убийствами. Многовато для мирного времени, не правда ли? Вчера мы изловили человека, Уотсон, который установил на телефонной станции, обслуживающей Скотланд-Ярд, подслушивающее устройство. Вообразите! Кому-то очень хотелось знать содержание наших разговоров. К сожалению, я не большой дока в этих делах, но вот мистер Джейкоб утверждает, что это подслушивающее устройство представляет собой едва ли не шедевр научной мысли, опережающей свое время…

Мистер Джейкоб молча кивнул в знак согласия.

— Но самое интересное, — продолжал Лестрейд, — заключается в том, что этот человек, как нам удалось установить, некоторое время был пациентом интересующей нас клиники. А? Разумеется, мы его надежно упрятали за решетку, но он молчит, не отвечает даже на невинные вопросы, и мы пока не знаем, сколько времени нас подслушивали. Вот времена!

Когда я начал было рассказывать Лестрейду о господине Свистуне, он замахал руками.

— Это как раз по части мистера Джейкоба, не так ли?

Офицер внимательно меня выслушал, тщательно записал сигналы, подслушанные мною на пустыре, и лишь после этого объяснил причину своего интереса к этому делу.

Не вдаваясь в детали, он рассказал о специальном научно-техническом центре, занимающемся проблемами радиосвязи, шифровки и дешифровки радиосообщений. Центр располагает прекрасной аппаратурой и высококвалифицированными специалистами. Все работы ведутся по планам Адмиралтейства. Соблюдается строгий решим секретности. В последнее время центр стал чуть не каждый день перехватывать странные радиопередачи, состоящие из мешанины цифр или букв, поскольку в шифросообщениях одно может заменять другое. Попытки дешифровки этих сообщений пока ни к чему не привели, только истерзали и измучили лучшие умы центра. Люди переутомлены, раздражены и так далее. Недавно врачи, ведущие постоянное наблюдение за сотрудниками центра, высказали предположение, что психологическое состояние ученых как-то связано с загадочными радиосообщениями, которые, возможно, угнетающе или возбуждающе действуют на психику людей. Отмечено необъяснимо резкое повышение уровня агрессивности сотрудников центра. Вспышки ярости сменяются периодами апатии. У некоторых наблюдается временная утрата памяти, тогда как у других, напротив, память обостряется до феноменальности, причиняя, однако, страдания этим людям. Знаете, когда человек не может забыть то, что не хотел бы вспоминать… Уже отмечены попытки самоубийства, одно немотивированное покушение на убийство, неожиданные и необъяснимые разрывы дружеских связей, усугубление семейных проблем. Словом, научно-технический центр в последнее время стал беспокоить многих из тех, кто причастен к его деятельности. Недавно при помощи экспериментальной аппаратуры, установленной на аэроплане, удалось установить источник загадочных радиосигналов…

— Клиника Ноймана! — догадался я.

— Вы правы, — сказал мистер Джейкоб. — Но боюсь, что наше появление там — во всяком случае, сейчас — ничего не даст. Мы не располагаем информацией, объясняющей… все это… Мистер Лестрейд уже поведал мне немало любопытного об этом деле, а когда мы узнали, что сам мистер Шерлок Холмс взялся за разгадку, да еще таким рискованным способом…

— Словом, можете все это сообщить вашему другу, Уотсон, — сказал Лестрейд. — Он должен знать обо всех опасностях, угрожающих делу и его жизни. А мы… мы будем действовать сообща, не так ли? Ваши сообщения, Уотсон, будут изучаться самым внимательным образом. Мы не можем допустить, чтобы мистер Холмс пострадал, а преступник улизнул… Да, так ему и передайте!


В тот день я еще успел побывать у мистера Фрэнсиса, но, как, впрочем, и ожидал, не застал его дома.

По почте на имя Холмса я послал в клинику флейту, а также картину, приобретенную у одного из тех подозрительных типов, которые обитают на чердаках, пьют чайными стаканами неразбавленный джин и считают себя гениями лишь на том основании, что никто не понимает, почему вместо того чтобы употребить винегрет по назначению, они размазывают его по холсту и называют это живописью. Но таковы были указания Холмса.

Вернувшись на Бейкер-стрит совершенно обессиленным, я застал в нашей гостиной вышагивающего взад-вперед Лестрейда, посасывающего потухшую сигару.

— Извините за поздний визит, Уотсон. — Он неприязненно покосился на ящичек телефонного аппарата в углу гостиной. — Но после случая с подслушивающим устройством я перестал доверять этим железкам… — Лестрейд остановился и, взяв меня за борт пиджака, продолжал шепотом: — Сегодня этот парень, которого мы застукали на телефонной станции, покончил с собой. Никто, однако, не может понять, каким образом. Его нашли мертвым в камере. И никаких следов. Никаких, Уотсон. Не обнаружено и орудие самоубийства… или убийства… — Голос сыщика дрогнул. — Вскрытие ничего не дало. А когда взломали черепную коробку, мозг просто-напросто растекся… как жидкая овсянка, Уотсон! — Он перевел дух. — В этой овсянке врач обнаружил микроскопические кусочки металла и керамики. Пока никто ничего не может понять… — На Лестрейда жалко было смотреть. — От Холмса нет ничего новенького?

— Увы, инспектор. — Мне оставалось лишь развести руками.

Прошло три дня, и наконец пришло письмо от моего друга. Его подбросили в прихожую.

«Дорогой Уотсон, — писал Холмс, — за эти дни мне удалось проделать кое-какую работенку, которую, надеюсь, вы оцените по достоинству. Итак, довольно неожиданно я вышел на след доктора Калигари — помните того балаганщика, о котором еще говорили, будто он то ли пациент, то ли сотрудник фон Ноймана? Он здесь занимает отдельную палату, больше смахивающую на рабочий кабинет ученого, и его манера общения с персоналом заставляет предположить, что он не из рядовых пациентов, а может быть, и вовсе не пациент. Удалось также выяснить, что у него лаборатория со своим штатом в корпусе Зет. Кроме того, в отличие от многих врачей, как обмолвился — обмолвился ли? — рыжий Шон О’Шонесси, доктор Калигари не связан ограничениями в передвижении по клинике и за ее пределами ни дном, ни ночью. Любопытно. Произношение его грешит литературной правильностью, но заподозрить в нем иностранца трудно. Будучи втянут мною в беседу о волках, нападающих на людей, — ведь об этом изо дня в день кричат все газеты, — он в категорической форме отверг мое робкое предположение об оборотничестве, назвав его „средневековым бредом“. Его интересуют люди и их колоссальные потенциальные возможности. Эта наука, мистер Холмс, заявил он, ничего общего не имеет с магией и чернокнижием. Меня поразила горячность его нападок на волкоманию. Не без труда удалось мне перевести разговор на Стендаля, при этом я назвал доктора знатоком творчества этого писателя. Видели б вы его изумление! „Стендаль? Писатель? — вскричал он. — Но я совершенно точно знаю, что это город в Германии! Я бывал там, Холмс!“ Присутствовавший при этой сцене' рыжий Шон едва сдерживал смех. Ох и посмеялся же он, стоило доктору удалиться. „С чего вы взяли, мистер сыщик, что этот тип прочел за свою жизнь что-нибудь, кроме наставления по психиатрии? Боже! Здесь работают одни кретины. Вы знаете шутку о четырех пальцах? — Я сказал, что знаю. — Я не раз демонстрировал ее этим бедолагам, и лишь однажды одна юная медсестра догадалась дать верный ответ. В лучшем случае они, — он с презрительной миной кивнул вбок, — лишь слыхали о Стендале, а заподозрить их в знакомстве с дневниками его, где упомянуто имя итальянского офицера Калигари… — Он снова расхохотался. — Это же действительно смешно! Я не знаю настоящего имени этого Калигари, но вовсе не удивлюсь, если фамилию Калигари он носит от рождения!“ Я мельком поинтересовался, владеет ли Шон немецким или французским. Он меня разочаровал. Тем не менее я далек от того, чтобы посчитать этот разговор бесполезным. Шон пригласил меня — при случае — к себе в лабораторию, которая находится в башенке над корпусом Зет — туда ведет отдельный ход. Кроме того, рыжий показал мне пациента с выступающими, как у обезьяны, челюстями и замедленными движениями. Он гулял в стороне от прочих пациентов. „Этот человек считает себя волком, — сказал лаборант. — Типичное навязчивое состояние, никакой мистики, как говорит мистер Калигари. Как ни странно, люди со слабой волей и неустойчивой психикой нередко воображают себя кровожадными чудовищами, суперменами и так далее. Находясь во власти образа, они способны на самые страшные преступления, перед которыми, возможно, отступил бы иной сильный человек, то есть настоящий волк-индивидуалист. К счастью, этот ничего такого не совершил. Но, чтобы дать ему возможность почувствовать себя волком, руководство клиники в лечебных целях поручило ему по ночам охранять ваш корпус. Хотя, скорее, это собачья функция… Знаете, есть в нем что-то… не хотел бы я встретиться с ним ночью где-нибудь в парке или темном коридоре…“ Так это он бродит всю ночь по галерее, опоясывающей второй этаж клиники! Тем же вечером, выключив свет в палате, я затаился за шторой. Тихие, крадущиеся шаги стихли возле моей двери. Человек-волк приблизил свое лицо к окну, силясь разглядеть что-то — или кого-то — в темноте моей палаты. Он долго стоял, непрестанно жуя, затем, словно очнувшись, повернулся и медленно ушел. Выждав некоторое время, я включил ночник и обследовал — увы, с опозданием — окно и застекленную дверь, выходящую на галерею. Широкая фрамуга окна открывалась ручкой изнутри, тогда как дверь, запертая не на ключ, а двумя шпингалетами, сверху и снизу, открывалась с галереи. Это небезопасно. Как бы ни был чуток мой сон, в такой клинике найдется предостаточно снотворного, в том числе и неощутимого на вкус. Ту ночь я не назвал бы самой спокойной в моей жизни. Да еще эти странные сны…

…Следующий день стал во многих отношениях пробным в моей схватке с Тем, Кто мешает. Во-первых, я встретился с мисс Джейн. Во-вторых, получив от вас, Уотсон, картину и флейту, не замедлил пустить их в дело. Но — по порядку.

В первый же день я заметил, что за забором, перегораживающим двор слева от главного входа (если стоять к нему спиной), бродят какие-то люди в больничных халатах. Но стоило мне лишь приблизиться к этой дощатой ограде, как предо мною вырос огромный детина без шеи и с перебитым носом. Со страдальческой улыбкой, усиливающей его сходство с кретином, он попросил меня удалиться. Все мои попытки разговорить его встречались все той же улыбкой, ясно говорившей лишь о его жгучем желании съездить мне по физиономии, что при его весе — плюс-минус двадцать фунтов вокруг трехсот — было бы убедительнее всяких слов. Разумеется, с того дня я стал внимательно следить за людьми, которые гуляли за забором. Персонал пользовался узенькой калиткой, больные же попадали туда, видимо, другим путем — скорее всего, через первый этаж нашего корпуса, параллельным нашему коридором, куда мы не имели доступа.

И вот вдруг я обнаружил, что возле калитки не маячит человек с плоским, как у утки, носом. Первой моей мыслью, естественно, была мысль о ловушке. Второй: волков бояться — в лес не ходить. А я ведь именно ради волков и явился сюда. Итак, я юркнул в калитку, и первый же человек, которого я здесь увидел, была мисс Джейн. И в то же время это была не она: безжизненное лицо, потухший взгляд, вялые движения ничем не напоминали ту сдержанную, но излучающую внутреннюю энергию девушку, которая однажды явилась к нам на Бейкер-стрит. Я попытался завязать с ней разговор, понимая, что в любой миг меня могут выпроводить отсюда, с этого огороженного клочка земли, по которому бродили несколько теней в халатах. Внезапно Джейн будто вспыхнула, схватила меня за руку и предложила немедленно бежать отсюда: я подставлю спину, она вскарабкается на меня и, взмахнув руками, прянет в небо… Вообразите мои чувства, Уотсон! Спустя несколько мгновений, не переводя дыхания, она с горечью прошептала: „Господи, Холмс, какую чушь я несу! Не могу совладать с собой. Они оперировали меня. Иногда я понимаю, что говорю и делаю не то, что мне хочется и что должна… Вы знаете, я ведь побывала там… — Я понял, что речь шла, видимо, о зоне Зет. — Там мрак, Холмс. Где Алан? Они сожрали его, украсив петрушкой и кружочками лимона. Говорят, это вкусно…“ Слушать ее было мучительно трудно, но у меня не было иного выхода. „Где вы находитесь? — спросил я. — Где ваша палата? Она с выходом на галерею? — Она кивнула. — Вы можете хотя бы предположить, что они собираются с вами делать? Кто-нибудь вам об этом говорил?“ „Они говорят о новой операции…“ Лицо ее исказилось, словно от сильной боли. Она тяжело дышала. „Голова болит… эти уколы… нет, впрочем, от уколов мне легче…“ Она опустилась на корточки и быстро нарисовала прутиком на земле прямоугольник. „Тут! — Она ткнула прутиком в угол. — И вот тут… о-о-о! Холмс! Господи! Почему… — Глаза ее вдруг расширились. — Почему, когда мухи мочатся на потолок, моча не капает на пол?“ И тут, разведя ноги, она открыла дорогу жидкости, веселым ручейком побежавшей к моим штиблетам. Не успел я ничего даже подумать, как сзади меня грубо схватили за локти. Разумеется, это был детина с утиным носом. Играя желваками, он вывел — нет, вытолкал меня за ограду и сдавленным голосом прошипел: „Если еще раз я тебя здесь застукаю…“ И закрыл глаза, отчего лицо его приобрело мирный вид, впечатливший меня, однако, больше, чем любая грозная гримаса.

Несомненно, Джейн подвергается какому-то воздействию. Возможно, это медикаменты. Видимо, наркотики. Мгновения прояснения сменяются туманными провалами сознания и даже болями, как только она заводит речь о чем-то для нее важном. Словно кукла, послушная манипуляциям кукловода. Ее хотят оперировать. Зачем? Что это за операция? И когда? Десятки, сотни вопросов вихрем проносились в моем мозгу. И — ни одного ответа. Моя логика пока бессильна. Добываемые факты не складываются в ясную картину. Что ж, мне остается одно: двигаться, даже оставаясь на месте.

Во время сцены с участием Джейн и моим с галереи за нами наблюдал мистер О’Шонесси. К нему приблизились двое врачей, но он отослал их нетерпеливым жестом. Странно.

После обеда служитель помог мне повесить на стену присланную вами, Уотсон, картину. Изо всех услышанных оценок этой мазни запомнились две. Мистер Калигари уничижительно отозвался не только о картине, но и о поколении, к которому принадлежит художник. „Вырождение“ было еще не самым крепким словцом в его устном искусствоведческом эссе. „Хотя и это, надо признать, прогресс!“ — неожиданно заключил он свою яростную тираду.

Мистер О’Шонесси лишь заметил, что моей мрачноватой палате не повредит яркое пятно. „Только не выделяйте ее освещением, такая картина должна находиться в тени“, — сказал он, в то же время уклонившись от обсуждения полотна, поскольку, по его словам, является полным дилетантом в живописи, а дилетантизм в наше время следует признать уголовно наказуемым деянием.

Столовая расположена в первом этаже. К ней примыкает вестибюль, из которого, по моим расчетам, можно было подняться на галерею — что я и сделал тотчас после ужина, скрыв флейту под полой халата. Заняв позицию напротив входа в свою палату (оба шпингалета я, естественно, открыл), я попытался исполнить небольшую пьеску собственного сочинения. Прервав игру, прислушался: в клинике, вокруг нее и под ней было тихо. Ни одно окно не загорелось. Что ж, у меня в запасе было кое-что еще. После трех резких свистков — два коротких, затем один протяжный, снова — три коротких… Повторил. Наконец в корпусе — наверху — загорелись окна. Потом этажом ниже. На крыльцо выбежал человек, что-то крикнул в темноту. В глубине здания послышались шаги бегущих людей. Раздался приглушенный крик. Становилось шумновато. Но даже сквозь эти накладывающиеся звуки, перекрывая тяжкий топот человека-волка, бежавшего ко мне по галерее, я различил вой, Уотсон, который не забуду до смерти. Скорее это был даже не вой, но полустон-полувсхлип-полурык, донесшийся как будто из-под земли. И тотчас стих. А я захлопнул дверь перед самым носом человека-волка, который, страшно оскалившись в улыбке, неловко запер шпингалеты снаружи.

Наутро, дорогой Уотсон, меня вежливо, но решительно препроводили в другую палату. Поверите ли, я был почти счастлив. Наконец-то я, кажется, по-настоящему помешал Тому, Кто мешает. Палата оказалась двухместной. На широкой кровати у стены спал глубоким сном человек. Я не сразу понял, что это мистер Фрэнсис. Как видите, события приняли неожиданный оборот. Понятно, что это соседство не случайность. Мне дали понять, что мою игру разгадали. Мне угрожали. И я даже обрадовался, что мой бельгийский револьвер Нагана заряжен холостыми патронами».


— Развязка близка! — не без пафоса воскликнул Лестрейд, ознакомившись с письмом Холмса. — Думаю, преступник и сам это понял. А что вы обо всем этом думаете, Джейкоб?

За окнами гостиной на Бейкер-стрит давно сгустилась осенняя тьма, но весело пляшущий в камине огонь, хороший херес (настоящий амонтильядо!) и хороший табак помогали создать уют, которого, подумал вдруг я, так недостает сейчас Холмсу, одиночному бойцу, забравшемуся в логово зверя. Словно угадав мои мысли, Лестрейд принялся перечислять меры, предпринимаемые для слежения за клиникой. Они были внушительны. Со своей стороны и мистер Джейкоб уверил меня, что военная контрразведка блокировала клинику своими средствами. При помощи хитроумных приборов велось круглосуточное подслушивание и подглядывание. Кроме того, сотни людей занимались установлением личностей всех, кто работал или лечился в клинике фон Ноймана. А среди его пациентов, как выяснилось, были политики и бизнесмены, высокопоставленные военные и дипломаты, аристократы и писатели…

— Вообразите, что будет со старушкой Англией, если этот фон Нойман всех этих людей превратит в волков! — решил пошутить Лестрейд, у которого от вина раскраснелись щеки. — Или в стадо послушных его воле идиотов!

Мистеру Джейкобу улыбка далась с большим трудом.

— Меня больше беспокоят те загадочные метаморфозы, которые происходят с некоторыми людьми и собираются в страшный и загадочный букет, — сказал Джейкоб. — Беспокоят как офицера контрразведки и как подданного британской короны… Баронет Д., от которого зависело, быть или не быть операции в Багдаде, операции, тщательно разработанной с его же ведома, вдруг резко меняет свои взгляды, и мы теряем влияние на тех, кто поддерживал нас на Востоке. Необъяснимым образом прекращено финансирование нашего научно-технического центра, а к медицинскому контролю за персоналом привлечены три кретина, разрушающие то немногое, что удалось сделать. Если бы не безоговорочная поддержка Адмиралтейства и лорда Р., центр можно было бы закрывать. Известный деятель правящей партии — вы понимаете, что я говорю о банкире П. — вдруг словно переходит на сторону оппозиции и вопреки недавним своим заявлениям резко выступает против нового закона о безопасности. И рад бы, да не могу отвязаться от мысли, что эти люди… ну, скажем, не ведают, что творят… Некоторые из них значатся в списках пациентов фон Ноймана. Кстати, к сигналам, поступающим из клиники, прибавились новые, характер которых для нас такая же загадка…

Я не смог удержаться.

— Мистер Джейкоб, помилуйте! — начал я. — Перед вами человек старой закваски, послуживший Британии и закону, повидавший на своем веку мерзейших преступников и имевший дело с могущественными преступными организациями, страх перед которыми, быть может, их главное оружие. Из ваших слов я сделал следующий вывод: фон Нойман неизвестными способами манипулирует людьми, от которых, возможно, зависит судьба Соединенного Королевства. Возможно, это звучит не столь уж и абсурдно, как хотелось бы думать. Во всяком случае, у нас на руках не так много фактов, опровергающих это утверждение. Но я призываю вас подумать вот о чем… Скажите, разве не тем же самым занимаются наши политики и наши газеты? А разве надписи на стенах подземки, указывающие направление или что-то запрещающие, не есть форма манипуляции людьми? Однако все это свидетельствует лишь о том, что в нашем стареющем мире все меньше места остается для случайностей, хотя поверхностному взгляду представляется, что дело обстоит именно наоборот. В этой ситуации самое опасное — запугать и запутать себя. Кажется, люди только этим и занимаются, облегчая задачу тем, кто пытается ими манипулировать. Нет, мистер Джейкоб, я предпочитаю старомодное спокойствие и старомодную же ясность, а также твердую уверенность в том, что я владею этим миром в такой же степени, в какой он владеет мною. Уверен, что такого же взгляда придерживается и Холмс, иначе он не отправился бы в пасть дьявола. Возможно, факты, приведенные вами, — и впрямь звенья одной цепи. Что ж, тогда нам остается вытаскивать ее звено за звеном, пока не доберемся до самого мистера Сатаны, и пусть обыватель назовет нас бесстрашными дураками, наш долг — сохранить жизнь этому обывателю, чтобы он имел возможность называть нас как ему заблагорассудится…

Кажется, моя патетическая речь произвела впечатление на Лестрейда и Джейкоба. Во всяком случае, она произвела впечатление на меня.


Вот уже несколько дней миссис Хадсон гостила у своей внучатой племянницы где-то в Стаффордшире. Поэтому, когда Лестрейд и Джейкоб ушли, я остался совершенно один в доме на Бейкер-стрит.

События последнего времени, сгущавшаяся атмосфера зла, неизвестность, тревога за жизнь моего друга — все это выбило меня из колеи. Довольно долго после ухода гостей я сидел у камина, дав возможность усталому мозгу тасовать факты и образы в произвольном порядке. Но вместо успокоения это привело к еще большему возбуждению. Я строго посмотрел на свои задрожавшие пальцы, но это не помогло. Мысли мои разбегались, пускаясь вскачь. Стоило мне ухватить одну за хвост, как набегали другие, и в роящемся сумраке уже ничего нельзя было разобрать. Сердце то замирало, как перед прыжком с высоты, то будто проваливалось в бездну. Дыхание участилось. Огонь в камине казался мордой какого-то чудовища, пытающегося выбраться в комнату. Ощущение было такое острое, что я даже убрал ноги с каминной решетки. Нет, так нельзя. Я встал и включил в гостиной электрическое освещение. Повернул рычажок радиоприемника — роскошного, безумно дорогого подарка сэра Дивейна, чья репутация была спасена стараниями моего друга, поймавшего истинного похитителя желтой папки, хранившейся в сейфе Адмиралтейства. Гостиная наполнилась звуками скрипки, вдруг болезненно напомнившими о Холмсе. Страх с удвоенной силой ударил по натянутым нервам. Холмс. Холмс в окружении чудовищ. Загадочные кровожадные твари в подвалах клиники. Человек-волк, бродящий ночами но галерее. И кто знает, какие еще монстры с птичьими головами и влажной чешуей возятся во мраке подземелий на холме… Я так ясно, так отчетливо увидел этих зверей, словно сошедших со средневековых гравюр, живописующих путешествия в ад… Стягивается кольцо вокруг палаты на втором этаже. Скрипят половицы под ногами убийц… Звук, донесшийся снизу, привел меня в чувство. Как будто кто-то осторожно открыл входную дверь. Нащупав в кармане револьвер, я выглянул на лестницу. Что-то или кто-то возился внизу, в темноте. Лоб мой был влажен от пота. Пальцы предательски дрожали. Дыхание пресекалось. Выставив перед собой руку с револьвером, другой рукой я нащупал выключатель на стене и, затаив дыхание, резко повернул рукоятку.

В первое мгновение я не поверил своим глазам. По лестнице, мотая из стороны в сторону несоразмерно большой головой, медленно поднимался волк. Вспышка света ослепила его. Он поднял голову и посмотрел на меня. Клянусь, у него были человеческие глаза. Такой взгляд… в нем не было ни злобы, ни страха, ни даже любопытства. Так человек смотрит, скажем, на стул в своей комнате, оказавшийся, как он и предполагал, на привычном месте. Внезапно лампочки на стене одна за другой полопались, засыпав осколками лестницу. Почему-то я не смог выстрелить. Я попятился в гостиную, захлопнул и запер за собой дверь. Мысль моя работала быстро. Где тут можно спрятаться? Под столом? За креслом? Нет! нет! В книжном шкафу? В камине? Я замотал головой, застонал, чувствуя, что от страха схожу с ума. Из радиоприемника продолжала литься музыка, сопровождаемая каким-то утробным воем. Дверь затрещала под натиском снаружи. Ключ упал на ковер. Стальной замок с хрустом вывалился и повис на одном шурупе. Дверь соскочила с верхней петли. В образовавшуюся щель просунулась волчья морда, а через несколько мгновений и весь волк был в гостиной. Движения его были неторопливы. Я бросился к телефону, но аппарат вдруг взорвался, как граната, поцарапав меня осколками. В радиоприемнике что-то грохнуло, из ящика повалил дым. Волк сделал шаг ко мне. Остановился. Лопнула электрическая лампочка. Другая. В тот миг, когда взорвалась последняя, в камине ярко вспыхнуло пламя — в последний раз, мелькнуло в моем мозгу, — сейчас наступит темнота, и волк… нет! О, нет! Страшным усилием воли, с трудом преодолевая сопротивление превратившихся в сырую глину мускулов, я поднял револьвер. Чудовище прыгнуло. Грохнул выстрел, второй, третий…

Очнулся я на полу. Не знаю, сколько времени заняли ужасные события. Вечность? Миг? Голова ужасно болела. Тлел камин. Пахло гарью. С трудом поднявшись, я зажег свечу. Волка не было. Нигде не было. Нетвердо ступая, я спустился в прихожую. Никого и ничего. Заперев входную дверь (о, жалкаяпредосторожность), я вернулся в гостиную. Под ногами хрустело стекло. Померещилось мне все это, что ли? Неужели у меня такие слабые нервы? Но отчего же полопались лампочки, взорвался телефон, сгорел радиоприемник? И откуда эти пятна? Опустившись на колени, я тщательно осмотрел ковер с пятнами, тускло отблескивавшими в свете свечи. На кровь не было похоже. Слизь. Я собрал немного этой слизи в пробирку. Еще раз проверил входную дверь. Зарядил револьвер. И свалился в мертвом сне, даже не раздевшись.

Утром я обследовал стены, пол, мебель, оконные рамы, но не нашел ни одной пулевой отметины.


По пути на встречу с Лестрейдом я зашел в мастерскую и поинтересовался возможной причиной выхода из строя электрических приборов, описав «поведение» лампочек, радиоприемника и телефона. О волке я, разумеется, умолчал.

— Видимо, в сеть подали повышенное напряжение, — небрежно сказал бойкий малый, представившийся владельцем мастерской, — Но телефон тут ни при чем, сэр, он не подключен к сети переменного тока.

Поскольку, как я успел выяснить, в соседних домах ничего подобного не наблюдалось, я позвонил на электрическую станцию. Меня заверили, что ничего такого и произойти не могло, напряжение в сети строго контролируется.

Выйдя из почты на улицу, я остановился перед газетным киоском, кричавшим заголовками о новом нападении волков. Сомнений быть не могло: волк, чудеса электричества, а возможно, и приступ внезапно обуявшего меня ужаса — звенья одной цепи.

Пробегавший мимо мальчишка-посыльный нечаянно толкнул меня. Я уронил трость. Рассыпаясь в извинениях, он поднял трость и протянул мне. Чтобы я не испачкал руки, он даже обернул трость бумажкой.

— Ну-ну, не стоит, — пробурчал я.

— Не спешите выбрасывать бумажку! — быстро прошептал посыльный и скрылся.

Итак, Холмс не замедлил со следующим посланием.

В присутствии Лестрейда и мистера Джейкоба я развернул письмо и, убедившись, что точка отсутствует в условленном месте, стал читать вслух. На этот раз послание было составлено наспех и оказалось предельно коротким — в силу необходимости, как мы тотчас поняли.

«Поскольку не исключено, — писал Холмс, — что палата прослушивается, мы с мистером Фрэнсисом не можем вести обстоятельные разговоры. Наши попытки уединиться на галерее или во время прогулки под разными предлогами довольно невежливо пресекаются. Похоже, Фрэнсиса время от времени подпаивают наркотиками, что затрудняет наше общение. Чтобы сбить врагов с толку, я предложил ему воспользоваться языком кукол из того спектакля, который мы с вами, Уотсон, однажды видели в Холлстен-волле. Автор либретто с радостью ухватился за эту возможность. После нескольких попыток у нас стало что-то получаться. „Рипели бедушку?“ — спросил я. „Та-та“ — ответил он. „Турили пис ней?“ „Та-та“ — был ответ. „Икта алация?“ „Тарафтра иси портарафтра“. Итак, он видел девушку, говорил с нею и узнал, что операция назначена на завтра или послезавтра. Но меня не устраивает „или“, я должен знать точно. Вечером, прихватив флейту, я выбрался на галерею и, соблюдая все меры предосторожности, проник в зону Зет. Прокравшись лабиринтом комнат, комнатенок, подсобных помещений, залов, заставленных какими-то аппаратами и приборами, я оказался в таком месте, откуда удалось наблюдать за опытами доктора Калигари. Опыты проводятся на людях, у которых из головы во всех направлениях, как иголки у дикобраза, торчат какие-то стержни и провода. Манипулируя кнопками и рычагами, Калигари заставляет подопытных выполнять его приказы: двигаться, перемещать предметы и т. п. Это ужасное зрелище, Уотсон, о котором позже, возможно, я расскажу подробнее. Однако я не видел волков и не обнаружил никаких следов их присутствия. Возможно, они находятся в другом месте. Выбравшись на галерею, я отправился на поиски Джейн. Я нашел ее палату. Мне удалось перекинуться с нею несколькими словами. Операция завтра. Судя по всему, девушка входит в число тех, кто участвует в экспериментах мерзавца Калигари (или фон Ноймана, если угодно). Джейн — подопытное животное. Одна эта мысль вызывает негодование и желание поскорее покончить с этой преступной компанией. Итак, решающий день — завтра. Мы застанем злодеев на месте преступления. По возвращении мне пришлось вступить в единоборство с человеком-волком. Флейта приведена в полную негодность. Ждите завтра экстренного сообщения».

Лестрейд и Джейкоб переглянулись.

— Ну что ж, — сказал Лестрейд.

— Слава Богу, — сказал Джейкоб.

Поколебавшись, я решил рассказать им о своем ночном приключении. У Лестрейда мой рассказ вызвал скептическую усмешку, тогда как мистер Джейкоб отнесся к истории о волках и электрических чудесах более чем серьезно.

— Специалисты научно-технического центра, о котором я вам уже говорил, полагают, что фон Нойман располагает сверхмощной радиостанцией, способной посылать направленные потоки энергии. Не исключено, что вы, доктор, оказались на пути такого энергетического потока. Во всяком случае, ясно, что вас пытались уничтожить. Судя по всему, фон Нойман с каждым днем наращивает свое могущество. И у нас остается все меньше времени, — заключил Джейкоб.

— Может, это и к лучшему, — сказал я.


Итак, все силы лондонской полиции и военной контрразведки были приведены в полную готовность. Оставалось ждать сигнала от Холмса, чтобы привести механизм в действие. Как понимает читатель, ожидание было мучительным.

Поднявшись ни свет ни заря, я бесцельно слонялся по квартире, то хватаясь за какие-то пустейшие дела, то вновь погружаясь в нервное бездействие. Вернувшаяся миссис Хадсон с помощниками приводила в порядок квартиру. Рабочие меняли электропроводку, устанавливали новые осветительные приборы и телефон. Как только малый с телефонной станции произнес свое «Готово, сэр», аппарат зазвонил. Слабый женский голос попросил меня выйти на улицу, в сквер, куда я тотчас и бросился, на ходу натягивая перчатки.

«Тусать ти» — гласила записка без подписи, переданная мне дородной кормилицей, гулявшей в сквере с малышом. «Тусать ти!» Я напряг память, пытаясь сообразить, что бы это значило, но тщетно. «Тусать ти». Холмс явно перестарался — что называется, слишком хорошо спрятался. А времени у нас мало.

Как и договаривались, я тотчас известил о записке Лестрейда. Решено было встретиться в заброшенном доме на пустыре, где круглосуточно дежурили полицейские, следившие за клиникой фон Ноймана.

Стараясь держаться подальше от окон, мы с Лестрейдом и мистером Джейкобом поднялись наверх, в комнату рядом с той, где дежурили парни из полиции. Соорудив из досок, кирпичей и огрызков мебели что-то вроде дивана, мы приступили к разгадыванию шифровки.

— Слишком мало пищи для каких-либо умозаключений, — сказал Джейкоб. — Всего два слова, восемь знаков. Тусать ти!

— Вероятно, у Холмса не было возможности сообщить время нормальным языком, — с важным видом предположил Лестрейд, вызвав у Джейкоба слабое подобие усмешки. — Вероятнее всего, речь идет о сроках начала операции. Тусать ти… хм…

— Записка связана с предыдущим письмом, — вступил в разговор я. — Если помните, в нем говорилось: «Ждите завтра экстренного сообщения». Ставлю десять против одного, что это оно и есть.

— М-да! — крякнул Джейкоб. — Судя по всему, это числительное. Тусать ти?

— Тусать, вероятно, означает двадцать, — рискнул предположить я.

— Двадцать? — Лестрейд засопел. — А может, и тридцать…

Джейкоб фыркнул.

— Ну да, операция начнется в тридцать три часа!

— Вы правы, — со вздохом проговорил Лестрейд. — Речь идет о двадцати двух или двадцати трех часах. Будем ждать, ничего другого нам не остается.

— И быть готовыми к неожиданностям, — добавил контрразведчик. — Уж больно спокоен этот фон Нойман.

— Спокоен? — удивился я.

— Да любой другой на его месте, почуяв запах жареного, давным-давно бежал бы куда глаза глядят. Этот же заперся в крепости и невозмутимо продолжает свое дело. Ведь даже появление в клинике самого Холмса пока решительно ничего не изменило…

— Из этого следует один вывод, — флегматично заметил Лестрейд. — Он так уверен в своей неуязвимости, словно никакой опасности и не существует…

— Либо он хочет во что бы то ни стало довести до конца какое-то важное дело, — предположил я. — А уж потом — хоть потоп.

И тут мы все трое разом пожали плечами: мол, что толку гадать, дождемся вечера.

Вскоре Лестрейд задремал на импровизированном ложе. Мистер Джейкоб исчез, сославшись на неотложные дела. Поглазев в бинокль на пустырь и не обнаружив ничего заслуживающего внимания, я спустился вниз. В небольшом зальчике, вдоль стен которого громоздились штабели досок, несколько полицейских разбирали и аккуратно складывали огромные сети. Лестрейд ни за что не соглашался выпускать волков в город и, уж коли сегодня решающий день, распорядился еще до наступления темноты установить у трубы ловушку для чудовищ.

Миновал полдень. Слабое солнце стало еще слабее.

Полицейские пригласили меня перекусить. Запивая холодное мясо светлым пивом, я обратил внимание на прислоненные к дальней стене странные ружья с круглыми коробками, привешенными к цевью.

— Это ручные пулеметы, — пояснил молодой полицейский, перехвативший мой взгляд. — Парни из контрразведки называют их автоматами. Страшная штука, мистер Уотсон, что-то вроде газонокосилки. Не приведи господь ими воспользоваться…

Выкурив по сигарете, полицейские потянулись к выходу, волоча за собою сети и палки. Двое надели металлические каски и повесили на грудь эти самые автоматы.

Я поднялся наверх, чтобы оттуда наблюдать, как будут устанавливать ловушку для волков.

Лестрейд похрапывал в углу. На чурбачке у его изголовья кто-то заботливо пристроил завернутые в салфетку бутерброды и кружку пива, накрытую картонным кружком.

Едва я приник к окулярам бинокля, как меня на мгновение ослепила вспышка света. Нервы мои были напряжены, поэтому я остро реагировал даже на пустяки. Солнце садилось, испуская последние лучи, которые могли отразиться, например, от куска битого стекла на пустыре… Или… Не успел я, однако, выстроить следующее предположение, как бинокль поймал новую вспышку. Еще. Еще. Их правильное чередование не вызывало сомнений, как не вызывало сомнений и то, что сигнал был направлен выше моего окна и лишь благодаря премудростям оптики мой бинокль поймал этот рассеянный расстоянием свет. Неужели Холмс? Почему? Что он хочет сообщить?

Я бросился наверх.

Дежурный полицейский лежал на спине на складной деревянной койке, подложив руки под голову и бессмысленно таращась в угол. Он лежал ногами к двери! Затылком к окну! А солнце вот-вот сядет, и у Холмса не будет возможности повторить сообщение!

— Скорее! — закричал я, хватая полицейского за куртку. — Туда! Да посмотрите же вы туда, остолоп вы этакий!

Полицейский невозмутимо отстранил меня рукой и продолжал смотреть в угол. Невольно проследив направление его взгляда, я чуть не вскрикнул: пучок света, посланный из клиники, отражался в повешенном на стену небольшом зеркальце, перед которым дежурные, видимо, брились.

— Жду гостей девятнадцать часов, — ровным голосом проговорил полицейский. — Теперь никаких сомнений, сэр, передача отрепетована по всем правилам флота ее величества. Жду гостей девятнадцать часов. Холмс.

— Не может быть! — воскликнул у меня за спиной Лестрейд, видимо, проснувшийся от шума. — Тусать ти! А? Как это понимать, доктор? Тусать ти никак не похоже на девятнадцать! И уточнить, переспросить нельзя! — Он ударил кулаком по своей толстой ладони. — Тысяча чертей и один чертенок! Что будем делать, Уотсон? Думаю, надо срочно поставить в известность Джейкоба…

— Считайте, что уже поставили. — На пороге вырос мистер Джейкоб в вязаном жилете, лихо сдвинутом на ухо баскском берете и с автоматом на плече. — Либо одно из двух сообщений ложно, либо изменились обстоятельства и Холмс решил поторопить нас.

— Либо оба сообщения ложны, Холмс выведен из игры, и нас заманивают в ловушку, — сказал Лестрейд.

— Джентльмены, — сказал я, — нам осталось обсудить, покоится земля на трех китах или же ее поддерживает черепаха. Мы в безвыходном положении, и это прекрасно. Убежден, что Холмс, требовавший поставить здесь на дежурство бывших моряков, настаивал на этом не зря. Даже если бы враг захватил и даже пытал Холмса, эта деталь не придет никому в голову…

— Звери, сэр, — почтительно доложил сержант, осторожно коснувшись локтя Лестрейда. — Звери пошли в ловушку, как телята в загон, сэр.

Мы бросились к лестнице.


Несомненно, это были волки, и, наверное, не самые крупные из созданных Природой. Однако вели они себя странно. Допускаю, что я не разбираюсь в повадках зверей, но мне всегда казалось, что серому хищнику свойственна осторожность. Эти же выползали один за другим из трубы и, словно не замечая ни людей, ни сетки, останавливались, лишь упершись носом в препятствие.

— Спят они, что ли?.. — прошептал кто-то из полицейских.

Мотая мордами из стороны в сторону, волки разглядывали сетку и людей с таким видом, с каким, наверное, утюг взирал бы на кактус. Низко опустив голову, один из них вдруг неторопливо побежал по узкому кругу, ограниченному сеткой, словно обследовал ловушку. Остальные звери, сбившись в кучу, выжидали. Завершив обследование, вожак внезапно издал какой-то утробный звук и бросился на ближайшего волка. Началась свалка. Полетели клочья шерсти. Мелькали оскаленные зубы. Из глоток рвался хрип. Один из хищников вдруг вылетел, изогнувшись дугой, из кучи и рухнул на спину в шаге от нас. Горло его было перервано. Лапы конвульсивно дернулись, и зверь затих. Свалка же продолжалась.

— Уотсон! Да они же перегрызут друг дружку! Нам достанутся одни трупы!

В этом крике Лестрейда было столько неподдельного отчаяния, что я решился. Услыхав мой свист, звери тотчас умерили свой пыл, а через несколько мгновений и вовсе обмякли. Лишь настороженные уши выдавали их тревогу. Я продолжал насвистывать мелодию сигнала. Раз, другой, третий — и наконец-то волки, словно бы нехотя, один за другим шаткой походкой направились к трубе.

Полицейские, держа свои автоматы наготове, следили за этой сценой с нескрываемым изумлением, но никто из них, к счастью, не делал резких движений и не бросал реплик.

Когда последний волк исчез в трубе, я почувствовал себя вконец измочаленным. По моему лицу струился обильный пот.

Мистер Джейкоб снял с пояса флягу и протянул мне. Никогда еще, наверное, я не пил бренди такими большими глотками и с таким наслаждением.

К Джейкобу подбежал один из его людей и что-то прошептал ему на ухо.

— В клинике поднялся шум, беготня, — сухо сообщил офицер. — Кажется, стреляли. Один раз.

— Один, сэр, — подтвердил его подчиненный.

— Пора, — деловито сказал Лестрейд, доставая из кармана револьвер.

— На все про все у нас несколько минут, — сказал мистер Джейкоб. — Если мы хотим увидеть мистера Холмса живым и не дать этой публике уничтожить документы и оборудование. Мои команды выполнять мгновенно и неукоснительно. Противогаз для Уотсона! — крикнул он своим людям, и мне тотчас всучили брезентовую сумку. — И всюду только бегом!


Я не баталист и могу лишь сообщить, что люди мистера Джейкоба действовали безукоризненно, быстро и четко. По сигналу они ворвались во двор и бросились врассыпную, захватывая заранее обусловленные позиции. За ними нестройной толпой бежали наши славные парни из лондонской полиции. По команде мы натянули противогазы и ворвались в здание, заполненное белым дымом. По коридорам метались пациенты. Но были среди этих людей и те, кто попытался сознательно воспрепятствовать силам правопорядка. Грохнул выстрел. Застрекотали автоматы. Гранатами пришлось расчищать наспех сооруженные завалы из мебели и металлических конструкций.

Мы взбежали наверх и оказались в огромном холле. Люди Джейкоба бросились к дверям. Их начальник махнул рукой, указывая нам путь. Мы свернули за угол, и тут я увидел Холмса, боровшегося с человеком в белом халате. Я вскинул револьвер, но меня опередил рыжеволосый крепыш, вынырнувший откуда-то сбоку и в упор застреливший холмсова соперника. Какие-то клочья и брызги полетели на стены. Никогда бы не подумал, что простая револьверная пуля может сотворить такое с человеком. Мой друг вскочил и, придерживая свою правую руку, бросился в дальний конец коридора. От него не отставали рыжий лаборант и люди Джейкоба.

Кто-то сорвал с меня противогаз.

— Здесь газа нет, — сказал мистер Джейкоб. — Пошли.

Пробегая мимо открытой двери (на пороге ничком лежало то, что осталось от холмсова соперника), краем глаза я заметил разбросанную по комнате мебель, какой-то пульт с разноцветными кнопками и проводами…

— Сюда! — крикнул Джейкоб, ударом ноги открывая дверь с латунной литерой Зет в углу.

Холмс и рыжий лаборант стояли у окна, и у обоих на лицах явственно читалось недоумение, смешанное с разочарованием.

— Черт возьми, Уотсон! — приветствовал меня Холмс. — Мы так стремились сюда, в эту святая святых клиники, и вот вам…

Действительно, на роль святая святых эта комната не тянула. Посередине стояла ширма, внутри нарисованного на полу круга, рядом — простенькое кресло, в которое не преминул плюхнуться мистер Рыжий. И все. Комната была пуста!

— Что ж! — Мистер Джейкоб пожал плечами. — Давайте поищем помещение поуютнее, чтобы передохнуть и попытаться понять, что же произошло…

Неожиданно Холмс горячо запротестовал.

— Почему бы не сделать это здесь? — Он извлек из кармана больничного халата свою трубку и, бросив на нее исполненный сожаления взгляд, положил на подоконник. — Не найдется ли у кого-нибудь табаку?

Набив трубку мелким светлым сигаретным табаком, он с удовольствием затянулся и выпустил дым через нос двумя густыми струями. Только после этого он приступил к рассказу.


— Времена дилетантов миновали, — начал Холмс свою речь этим несколько необычным заявлением. — И я, старый дилетант, должен сложить оружие у ног того, кто приходит мне на смену. У ног сыщика-винтика, безымянного, упорного и знающего только свое дело, доверяющего другим винтикам писать свои части общей картины, которую в конечном счете прочтет и машина. Мне уже поздно изучать электричество и радиоволны, глубинные структуры мозга и все такое прочее, на что, наверное, не хватит одной жизни. Если бы я во всем этом хоть сколько-нибудь разбирался, мой рассказ был бы наверняка стократ точнее, глубже и яснее…

Он обвел нас насмешливым взглядом и снова глубоко затянулся.

— Итак, все началось с появления на Бейкер-стрит двоих молодых людей, озабоченных судьбой своего друга и сбитых с толку рядом загадочных обстоятельств… В самом деле, когда после глупого пророчества Чезаре мистер Алан и впрямь оказался в больнице, настороженность вызвал лишь один факт: невесть откуда взявшийся автомобиль, доставивший его в клинику. Однако это мог быть и самый обыкновенный автомобиль, почему-либо показавшийся больному санитарной каретой. Впрочем, как я вскоре выяснил, мистера Алана «прокатили на шариках», то есть его падение было подстроено. У лондонского сброда немало способов расправы с человеком. Высыпать ему под ноги мелкие стальные шарики, чтобы человек, ступив на них, потерял равновесие, — один из таких способов. Но кому это понадобилось и зачем? Не тем ли людям, которые боялись, что мистер Алан каким-то образом нападет на след убийцы Розы Д., загрызенной в Холлстенволлском парке? Или — убирали свидетеля? Смерть папаши Чарли, похищение мисс Джейн, попытавшейся выкрасть какие-то документы из зоны Зет… все это лишь усложняло картину. Во-первых, так и не удалось выяснить, что за приборы изготовлял папаша Чарли для неврологической больницы. Но если для того, чтобы никто не узнал, что это за приборы. идут на убийство одного человека и похищают второго, — этим стоит заняться всерьез. Да тут еще эти странные волки, будто выполняющие чей-то приказ… Какое-то время я даже думал, что волков выпустили лишь для того, чтобы отвлечь внимание полиции от главного, так сказать, поднапустить тумана, а может быть, вдобавок и запугать обывателей… Но позже я отказался от этой мысли. Волки и люди решали одни и те же задачи. Поиски в вивариях, мои встречи с опытными дрессировщиками принесли следующие результаты: во-первых, все известные виварии не признали этих волков за своих, во-вторых, использовали их для опытов в духе господина Павлова, а не для исследования гораздо более сложных психических процессов. Наконец, лучшие дрессировщики заверили меня, что выдрессировать волка почти невозможно и уж тем более невозможно выдрессировать так, чтобы волк выполнял сложные задания в насыщенном техникой многомиллионном городе…

Из общения с авторитетными учеными я вынес следующие полезные для дела сведения. Мозг человека или животного есть средоточие слабых токов, то есть электромагнитных колебаний, характер которых можно изменить, воздействуя электромагнитным излучением, — например, радиоволнами определенной частоты. Мозг, особенно глубинные структуры живого мозга, — изучен слабо. Мы не знаем, где гнездятся гениальность или тупость, щедрость или злоба. Нож хирурга еще не добрался до сокровенных тайн природы. Но можно предположить, что если кому-то удастся научиться воздействовать на эти мозговые центры, он добьется власти, сравнимой с властью Господа Бога. В ответ на высказанное мною предположение уважаемые ученые назвали меня фантазером. Правда, профессор Хэндлер заметил, что, хотя опыты такого рода и вызывают повышенное и явно неодобрительное внимание общества и церкви, тем не менее ведутся в различных лабораториях, окруженных, как правило, завесой секретности, поскольку финансируются чаще всего военными ведомствами. По сведениям, которыми располагает профессор Хэндлер, дальше всех в этой области продвинулся — ну да, конечно, фон Нойман. Все остальные факты меркнут перед этим. Управление людьми и животными на расстоянии! Головокружительная и ужасная перспектива! Разумеется, фон Нойман, уже имевший неприятности с правосудием, тщательно скрывал свою работу. Да вдобавок, заметим, не всякий человек согласится на такую операцию, ибо последствия ее труднопредсказуемы. Нередко, видимо, эти операции осуществлялись без ведома пациентов.

Холмс сделал паузу.

— Представьте себе короля, подданные которого управляются кем-то другим — с какой целью? как проконтролировать действия этих людей? — Холмс с улыбкой покачал головой. — Впрочем, вскоре я понял, что это не мое дело — углубляться в медицинскую или этическую специфику проблемы. Мое дело — преступление и преступник. Кто он, этот фон Нойман, которого не видели в лицо даже ближайшие сотрудники? Я должен был найти его, прежде чем какой-нибудь мистер Алан, повинуясь неслышному приказу, уничтожит меня. Кстати, когда я узнал от Уотсона, что в растекшемся мозгу одного из преступников обнаружили микроскопические кусочки металла и керамики, то есть, скорее всего, детали вмонтированного в мозг приемника радиоволн, я понял, что обязан захватить злодея или злодеев на месте преступления. Ибо их жертвы не могли бы стать свидетелями — видимо, когда надобность в человеке или животном отпадала или он попадал в руки полиции и мог что-то разболтать, его просто умерщвляли радиосигналом…

Итак, что же я узнал о личности мистера фон Ноймана? Слишком мало, чтобы не сказать — ничего. Имя или псевдоним мистера Калигари, а он был среди основных подозреваемых, случайно навел на мысль о хорошем знании этого француза…

— Стендаля! — подсказал я.

— Стендаля, — кивнул Холмс, поблагодарив меня улыбкой. — Известно было также, что в юности наш мистер Икс всерьез занимался живописью, но не смог вынести пренебрежения дилетантов и обратился к другой области человековедения — медицине. Возраст фон Ноймана устанавливался весьма и весьма приблизительно. Словом, я шел буквально наугад. Я надеялся, что мое появление в клинике вызовет какую-то ответную реакцию, быть может, заставит нервничать и делать ошибки, то есть — обнаружиться. Но он оказался не так прост! И потом он следил за каждым моим шагом, подслушивал каждое мое слово, фиксировал каждое движение… А вскоре он добрался и до нашей переписки, Уотсон, и я не удивлюсь, если он воспользовался этой возможностью…

Я молча протянул Холмсу клочок бумаги с шифрованной фразой.

— «Тусать ти». Так и есть. Я подозревал, что последнюю записку, в которой сообщался час начала операции, он перехватил. Мало того, как видите, без особого труда он расшифровал наш кукольный язык, — признаться, это был не Бог весть какой шифр, — чтобы сбить вас с толку и придать записке более чем достоверный… м-м… вид… Что ж, это была большая игра! Но продолжим. Установив с вашей помощью, дорогой Уотсон, наличие подземного хода, который, судя по всему, не особенно и прятали, я при помощи флейты вызвал реакцию волков на условный сигнал. Это не понравилось фон Нойману. Еще менее понравилось мое свидание с Джейн в прогулочном дворике. Впрочем, фон Нойман мгновенно сориентировался и попытался использовать наше свидание для запугивания. Девушкой управляли, это ясно, но не могли полностью контролировать ее мозг. Думаю, если они зашли так далеко, чтобы похитить человека и оперировать ее без ее на то согласия, — они могли пойти и дальше. Вторая операция как раз и могла, видимо, решить проблему полного контроля над мисс Джейн.

Следующая провокация — картина, которую прислал мне доктор Уотсон. Изругать эту мазню может кто угодно, но не каждому дано отнестись к ней спокойно, отыскать хотя бы одно достоинство и даже посоветовать, как ее лучше повесить…

При этих словах Холмса лицо рыжего лаборанта расплылось в улыбке.

— Со Стендалем и вовсе вышла оплошка, — продолжал Холмс. — Мистер Калигари яростно отрицал знакомство с этим писателем, зато знал Стендаль — городок в Германии, откуда родом фон Нойман. Да и я, признаться, только благодаря подсказке Уотсона узнал, что имя Калигари встречается не в романе, а в дневниках господина Стендаля, изданных пока лишь по-французски и по-немецки. Мне оставалось по-прежнему подозревать всех и каждого, даже вас, Шон…

О’Шонесси снова широко улыбнулся.

— Тем более что только вы знали, откуда взялось имя Калигари, заявив, однако, при этом, что не владеете ни французским, ни немецким…

— Да, — кивнул рыжий, не проявляя беспокойства, — и это я не изругал в пух и прах картину, которую вам вздумалось повесить в своей палате, и это я посоветовал, как лучше ее повесить…

— …Но из этого, разумеется, ничего не следует, — невозмутимо и в тон рыжему продолжал Холмс. — После выходки с флейтой меня перевели в палату к мистеру Фрэнсису. Затем мне удалось проникнуть в зону Зет. То, что я увидел там, ужаснуло меня, всколыхнув в памяти страшные сказки, восходящие к средневековью… все эти големы, ведьмы, раввин Лев, оборотни… А тут еще и намеки мистера О’Шонесси, который не без умысла дал мне почитать книгу этого Жана де Нино о ликантропии, то есть про оборотничество. Люди-волки, одержимость, тьма… Ночью мне снились ужасные сны. О людях, о маленьких, серых, скучных обывателях, чьи дремлющие инстинкты не дай Бог разбудить… о неинтересных людишках, тайно одержимых некой страстью, которую чародей распознает, чтобы использовать в своих целях… вот этот чародей высвобождает эти дремлющие до поры инстинкты, этих спящих чудовищ… энергия этих чудовищ столь велика, что она физически, физиологически преображает человека, превращая его — в чудовище… в волка-оборотня! Жуткие сны, господа, жуткие!

Трубка погасла. Холмс старательно раскурил ее, бросая на нас взгляды поверх огонька спички.

— К счастью, это были только сны… После моего короткого свидания с мисс Джейн и стычки с человеком-волком мистера Фрэнсиса удалили из палаты, оставив меня в полном одиночестве. Сделано это было впопыхах, следы борьбы явно свидетельствовали о том, что Фрэнсису не очень понравился перевод в другое место…

— Вы правы, мистер Холмс, — сказал Фрэнсис, выглядывая из-за чьей-то спины. — Но перевели меня не в палату… стукнули по голове и швырнули в какую-то подсобку…

— Рад, что вы уцелели. — Холмс обратился ко мне: — Послав вам, Уотсон, записку с сообщением о сроке операции, я, конечно, не мог успокоиться, отдавая себе отчет в том, что враг может перехватить послание. И тут я вспомнил о мистере О’Шонесси и его любезном приглашении побывать в лаборатории. Это был выход. Мы поднялись в башенку, где провели около часа, болтая о том о сем. Я напряженно размышлял, могу ли я положиться на человека, которого так плохо знаю… то есть на вас, Шон… Его недомолвки, подсказки, комментарии наводили на мысль о том, что этому человеку известно больше того, что он хочет или может сказать. И было не похоже, чтобы ему очень нравилась тайна, которой он владел… или догадывался… С другой стороны, у меня из головы не шла та сцена… ну, когда Шон с галереи наблюдал за моей встречей с Джейн… было в выражении его лица что-то такое… мистика! — отмахивался я, но картина возвращалась: скромный лаборант, властным жестом отсылающий почтительно приблизившихся врачей… В лаборатории я попросил его показать мне один прибор. Он замешкался, ткнулся туда-сюда, словно человек никогда и не работал в этой комнате да еще с прибором, который лаборанту нужен ежедневно… Пока он искал, я забавлялся с зеркальцем. Так мне удалось послать и продублировать сообщение о начале операции…

Лестрейд облегченно вздохнул и толкнул локтем Джейкоба, который на всякий случай отодвинулся от него подальше.

— У меня не было выбора! — воскликнул Холмс. — Мне позарез нужен был помощник. Взвесив все за и против, я все же решился и прямо предложил Шону помочь мне. Не скажу, что он был ошарашен, но колебания его вполне объяснимы. Наконец он сказал «да» и протянул руку. Я вернулся в свою палату, у дверей которой уже маячил тот самый детина с утиным носом, мой трехсотфунтовый друг. «Я буду охранять ваш сон, мистер, — елейным голосом проговорил он. — Я даже буду выносить ваше судно». Из чего я сделал вывод, что меня не выпустят даже в туалет. Шон успокоил меня — и я покорно скрылся за дверью. Задернул шторы, предварительно проверив, заперты ли снаружи шпингалеты. Тщательно осмотрел револьвер — от этой игрушки многое, очень многое зависело… В назначенное время в дверь постучали. Это был Шон, бледный и решительный. В коридоре у стены тюфяком лежал охранник. Я вручил Шону револьвер, предупредив его, что сам остаюсь безоружным…

— Я оценил вашу игру, Холмс, — сказал рыжий, — это была честная игра.

— Ну, не совсем! — усмехнулся Холмс. — Но об этом позже. К несчастью, нас тотчас заметили… Кажется, санитар увидел лежавшего кулем охранника и бросился наутек. Не успели мы добежать до конца коридора, как где-то завыла сирена. Навстречу нам бросился огромный детина с разинутой пастью. Шон выстрелил, детина рухнул. Револьвер работал безотказно!

Радость Холмса по поводу безупречной работы оружия несколько удивила меня.

— Мы поднялись наверх и остановились у дверей операционной. Я попросил Шона прикрыть меня, а сам ворвался внутрь. Доктор Калигари завершал последние приготовления к операции. На столе лежала укрытая до подбородка Джейн, опутанная проводами и трубками. Я объявил всю эту публику арестованной. Ассистенты и медсестры сбились в углу и не двигались. Мерзавец же Калигари был раздосадован и дал волю своей ярости. Вся сцена не заняла и пяти минут. Доктор сменил тон и принялся умолять меня, чтобы я разрешил начать операцию. Он напомнил, что поначалу многие научные открытия объявлялись ересью, а впоследствии с благодарностью принимались человечеством. Потом, видя мою решимость и непреклонность, негодяй набросился на меня и попытался задушить. Я и не предполагал такой силищи в этом человечке, и, если бы не Шон, туго бы мне пришлось… Ну, остальное вы видели своими глазами!

— Значит, это и есть знаменитая комната Зет? — Фрэнсис не скрывал разочарования. — Ширма, кресло…

— И люди, Фрэнсис! — весело подхватил Холмс. — Неужели здесь нет интересных людей?

— Извините, Холмс, — сказал Фрэнсис, — но единственный человек, кроме Джейн, разумеется, который мне был здесь нужен, мертв. Я имею в виду фон Ноймана.

— Ах, Фрэнсис! Как вы нелюбопытны! — Холмс изобразил на лице разочарование. — Сколько вопросов вызывает мой рассказ!

— Например? — подыграл я.

— Ну, скажем, почему английская краска для волос хуже немецкой, которой, видимо, привык доверять фон Нойман? — Холмс в упор посмотрел на рыжеволосого лаборанта, который, однако, встретил его взгляд без тени замешательства. — Или почему люди, в которых стреляют холостыми патронами, падают и умирают ужасной смертью? Или еще более трудный вопрос, Шон… — Холмс выкинул перед его лицом четыре пальца. — Сколько пальцев у меня на руке?

— Если мне не изменяет память, Холмс, я сам демонстрировал вам эту старую шутку. — Я видел, как рыжий напрягся, пальцы на подлокотниках кресла побелели. — Но если вы настаиваете, пять…

— Четыре, черт побери! Эта скотина Калигари, которым вы манипулировали и которого уничтожили, откусил мне большой палец! И только поэтому я лишен удовольствия защелкнуть наручники на ваших руках, мистер фон Нойман! Лестрейд, сделайте одолжение…

Никто даже не уловил тот миг, когда фон Нойман нажал спрятанную в подлокотнике кресла кнопку. Нарисованный на полу круг с гулом пришел в движение и в мгновение ока провалился под пол вместе с восседающим в кресле злодеем.

Мистер Джейкоб, изрыгая проклятия, бросился к дыре.

— Не спешите, друзья! — остановил нас Холмс. — Наверняка этот механизм уже выведен из строя. Лифт унес дьявола в преисподнюю — пусть! Выход, которым он надеется воспользоваться, слишком узок для человека его сложения.

— А на пустыре дежурят наши парни, — добавил Лестрейд.

— Думаю, не они помешают ему уйти, а вот это. — Холмс извлек из кармана продолговатую коробку, усеянную мелкими кнопками. — С ее помощью фон Нойман управлял людьми и животными, а может быть, и сам превращался на время в чудовищного волка — как знать? С ее помощью он уничтожил Калигари, и именно там, в операционной, мне удалось в суматохе подменить прибор футляром от моей трубки. В таких делах я буду половчее профессора медицины, который то и дело проверял, на месте ли коробочка… Боже! что это?

Откуда-то из глубины здания донесся полурык-полувсхлип-полустон, жуткий звук, некогда так поразивший Холмса, а теперь буквально парализовавший нас.

— Волки, — пролепетал я, — ведь это они…

— Но ведь он должен был их выпустить и уничтожить за пределами клиники! — вскричал Холмс.

— Когда они попытались покинуть убежище, я посвистал им, подал условный сигнал…

Снизу, сквозь толщу перекрытий, до нашего слуха донесся еще один звук — крик боли и ужаса.

— И они вернулись, — мрачно заключил Холмс.

— И сожрали главного преступника! — всплеснул руками Лестрейд.

— Что делать, — философски заметил Фрэнсис. — И потом, впереди немало хлопот с оставшимися в живых, с теми, чьи мозги этот фон Нойман превратил в радиоприемники. Как их отличить от нормальных людей? Как обезвредить? Словом, проблема на проблеме!

— Зато у нас достаточно пищи для размышлений и исследований, — сказал Джейкоб, довольно потирая руки. — А у вас, — он с усмешкой поклонился Лестрейду, — улик и свидетелей.

— А врачей? — проворчал Холмс. — Найдется тут хоть один, чтобы обработать мою рану?

Вячеслав Саввов БЕСПРОИГРЫШНОЕ ПАРИ

«Шерлок Холмс — это я».

Артур Конан Дойл. Из автобиографии «Воспоминания и приключения».

Необычный посетитель

Спор продолжался уже более получаса.

— Нет, нет и нет! — воскликнул высокий человек с залысинами, вислыми усами и добрыми проницательными глазами. Звали его Артур Конан Дойл. Сегодня ему исполнилось сорок два года.

— Но послушайте же, сэр Артур, — взмолился другой участник спора, бледный мужчина с черной клиновидной бородкой и тонкими беспокойными пальцами. Он упорно не называл себя, а представился как Изобретатель. Одно это слово, написанное с большой буквы, стояло даже на его визитной карточке. Собственно говоря, поэтому Конан Дойл и согласился принять очередного посетителя. Теперь писатель сожалел, что впустил его к себе в дом. Изобретатель казался банальным поклонником Шерлока Холмса и умолял продолжать писать о Холмсе. Сэру Артуру подобные разговоры смертельно надоели, он хотел только, чтобы посетитель поскорее ушел и не омрачал ему день рождения. Между тем Изобретатель не унимался:

— Разве вы не видите, что другие ваши книги не так успешны, как рассказы и повести о Холмсе! Ни «Родни Стоун», ни «Изгнанники», ни другие исторические или фантастические романы и мечтать не могут об известности ваших произведений детективного жанра.

— Ну и пусть, — отмахнулся писатель. — Это еще не значит, что другие хуже.

— Конечно, нет, — поспешно согласился Изобретатель, — но поймите — люди ждут возвращения Холмса.

— Так ведь это низкопробная литература. Вы знаете, почему я начал писать о Шерлоке! Сидя в пустой приемной в ожидании пациентов, которые не шли к молодому, никому не известному врачу, я решил написать исторический роман. Но, смекнув, что на это у меня уйдет года два, не меньше, я понял, что умру с голоду, так и не увидев своей книги. Тогда я стал писать детективы…

— Что вам блестяще удалось, — вставил Изобретатель.

— Не льстите, — недовольно нахмурился Конан Дойл. — Разве вы не читали Эдгара По! Холмс — это же чуть приближенный к жизни Дюпен. Та же трубка, тот же аскетизм и даже сходный метод расследования. Я только и сделал, что назвал его дедуктивным. Потом не раз совесть грызла меня. В конце концов от одного имени Холмса меня стало мутить, как от паштета из гусиной печенки, которым я в детстве объелся.

— Согласитесь, — смягчился вдруг Изобретатель, поняв, что писатель волей-неволей прислушивается к его доводам. — У человека никогда не иссякнет потребность в чтении детектива.

— Пусть их сочиняют другие, — отрезал Конан Дойл.

— Но у других не получится так, как у вас. Возьмите современный детектив. Ни доктора Торндайка, ни Арсена Люпена нельзя поставить рядом с Шерлоком Холмсом.

— Тут вы правы, — согласился Конан Дойл, уминая в трубке табак. — Но через двадцать лет люди благополучно забудут и Люпена, и Торндайка, и моего Холмса.

— Вы ошибаетесь, сэр Артур. Вам удалось главное: создать личность, характер, достойный уважения. Вы и сами полюбили Холмса. В этом ваше счастье и горе. Вы единственный человек на земле, не прочитавший ни одной новеллы о Холмсе впервые. Вам не дано испытать волнения, которое испытываем мы, читатели, погружаясь в атмосферу загадок и тайн, которыми окутаны «дела», столь блестяще распутываемые Холмсом. Вам не дано все это, потому что Холмс — это вы сами. Ведь каждый детектив пишется с конца, не так ли! Садясь за очередной рассказ, вы уже знаете развязку. Но читатели платят вам за это сполна. Сколько вы получаете писем с просьбой о возрождении Холмса! Сотни!

— Тысячи, — буркнул Конан Дойл, но в его глазах Изобретатель прочитал что-то похожее на любопытство. Он бросился в атаку.

— Скажите, мистер Конан Дойл, — с улыбкой спросил он, — почему вы не позволили Уотсону опознать тело Холмса!

Может быть, потому, что в глубине души сами не были уверены, что Холмс должен погибнуть и вы оставили и ему и себе лазейку — возможность его возвращения! Разве я не прав! Не может быть, чтобы за эти семь лет, которые Холмс покоится на дне Рейхенбахского водопада, у вас не возникало желания возродить его.

— Зачем возрождать, если лет через двадцать его все равно забудут, — повторил писатель.

Этих-то слов и ждал Изобретатель. И в ответ Конан Дойл услышал, очевидно, заранее заготовленную фразу.

— А если я сумею доказать вам, что Холмса не забудут и через столетие!

Сэр Артур громко расхохотался:

— Как вам это удастся! И сколько понадобится времени — век?

— Нет, хватит и десяти минут, — спокойно возразил Изобретатель и спросил: — Скажите, нет ли у вас хотя бы одного неопубликованного рассказа о знаменитом сыщике!

Наступила тишина. Изобретатель смотрел в глаза писателю и ждал, затаив дыхание. Наконец, сэр Артур отпер ящик стола и вынул небольшую красную папку.

— Рассказ есть, но я даже вам не позволю его прочитать, а тем более показать другим. Иначе издатели меня просто на куски разорвут.

— Я дам вам расписку в том, что ни один живущий сейчас человек его не увидит. Я готов заплатить любую неустойку, если нарушу свое обещание.

Только сейчас Конан Дойл понял всю нелепость ситуации:

— Вы всерьез хотите доказать мне, что Холмса будут помнить и через восемьдесят — сто лет! И считаете, что на это вам хватит менее четверти часа! Вы с ума сошли!

— Давайте заключим пари, — живо подхватил Изобретатель. — Если я сумею убедить вас в своей правоте, вы возрождаете Холмса. Если нет, — я берусь безвозмездно разбирать вашу почту.

«Этого еще недоставало, — подумал Конан Дойл. — Но надо же как-то отделаться от этого безумца».

— Хорошо, — согласился он. — Пишите расписку, но она останется у меня в обмен на рассказ, — и добавил, уже про себя: «Все равно никто не поверит, что рассказ мой».

Через несколько минут они скрепили расписку подписями.

— Итак, — произнес Конан Дойл, взглянув на часы, — сейчас 14.25 22 мая 1901 года. Если в 14.35 вы не представите мне веских доказательств того, что мой герой бессмертен, вам придется надеть бухгалтерские нарукавники.

— Уверен, этому не бывать, — усмехнулся в ответ Изобретатель и, пожав великому писателю руку, вышел из его кабинета.

Придя домой. Изобретатель не спеша разделся и раскрыл папку. Он не торопился, у него была уйма времени. Он даже не потрудился прочитать ее, лишь взглянул на название, удовлетворенно хмыкнул.

«Прекрасно. Как раз то, что мне нужно», — и пошел в лабораторию с палкой под мышкой.

Сейчас мы оставим на время наших героев и позволим читателю ознакомиться с этой рукописью. Вот она.

Банкир из Уайтхилл-Коттеджа

Много воды утекло с тех пор, как произошли события, о которых я хочу рассказать, но известная деликатность не позволяла мне коснуться их в своих записках. Однако сейчас можно предатьгласности случай, происшедший в Уайтхилл-Коттедже, который еще раз подтвердил правильность избранного моим другом аналитического метода раскрытия преступления. Это дело дорого мне еще и потому, что в нем проявилось благородство характера Холмса, и я с радостью берусь за перо.

Многим запомнился август 1891 года. Стояли необыкновенно жаркие даже для такого времени года дни. Лето как будто из последних сил боролось с наступлением осени и давно давало повод для разговоров о капризах английской погоды.

Я исполнял обязанности врача, обливаясь потом и, надо сказать, очень обрадовался, когда однажды утром, сидя за завтраком, получил записку от Холмса.


Воспроизводим рисунки к повести «Собака Баскервилей» художника С. Пейджета, друга Конан Дойла и иллюстратора большинства его произведений. Во многих рисунках Пейджета запечатлены приметы быта Англии конца XIX — начала XX в.
«Если вы не очень заняты, прошу вас составить мне компанию в поездке в Уайтхилл. Поезд от Чаринг-Кросе в 11.45.

Ваш Холмс».
Жена, заглянув через плечо в послание Холмса, сказала:

— Поезжай, дорогой. По-моему, прогулка на свежем воздухе тебе не повредит.

— Я с радостью приму приглашение моего друга. К счастью, в такую погоду никто не желает болеть, — ответил я с улыбкой.

Не прошло и получаса, как я встретил Холмса у пригородной платформы вокзала. В сером клетчатом пиджаке, кепке, с неизменной трубкой во рту он казался выше своих шести футов. Мой друг приветливо протянул мне руку и улыбнулся:

— Добрый день, Уотсон. Прошу вас в вагон. Поезд скоро отойдет. О билетах я уже позаботился.

Мы вошли в купе и заняли свои места. Холмс сразу же открыл окно. Поезд тронулся.

— Зачем мы едем в Уайтхилл? — спросил я.

— Сам еще не знаю, — усмехнулся Холмс. — Правда, судя по этой телеграмме, которая пришла сегодня утром, там случилось нечто серьезное.

Холмс достал из кармана лист желтой бумаги. Послание было коротко:

ПРОШУ ВАС НЕМЕДЛЕННО ВЫЕХАТЬ В УАЙТХИЛЛ-КОТТЕДЖ ВСЕ РАСХОДЫ БУДУТ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ОПЛАЧЕНЫ

— КВИНФОРД —
— Не тот ли это банкир, Сайрус Квинфорд, глава «Квинфорд Вест Бэнк»? — спросил я.

— Вы правы, мой Друг. Я уже навел справки. Сайрус Квинфорд, американец по происхождению, уже более десяти лет живет в Англии. Говорят, он вышел из бедняков, но напал на золотую жилу в Калифорнии, обратил золото в деньги и основал совместную англо-американскую банковскую контору, взяв в компаньоны наших соотечественников Джеймса Лайтера и Годфри Герберта. Квинфорд действительно живет в Уайтхилле, в имении Уайтхилл-Коттедж.

Между тем мы уже подъезжали. Поезд застучал на стрелках, показались кирпичные крыши маленькой железнодорожной станции.

— Держу пари, Уотсон, нас уже ждут. — Холмс указал на молодого человека, одетого в легкий светлый костюм и соломенную шляпу. Он беспокойно шагал взад и вперед по платформе, сжимая в руках толстую трость с металлическим набалдашником. Не успели мы выйти из вагона, как он со всех ног бросился к моему другу.

— Наконец-то, мистер Холмс. С вашей стороны было очень любезно дать мне ответную телеграмму. Какое несчастье! — в отчаянии воскликнул он, взмахнув тростью. Черты его правильного лица, обрамленного светлыми волосами, были бы красивы, если бы их не искажало выражение горя и смятения. — Простите, я не представился, — сказал молодой человек, сжимая руку Холмса. — Уолтер Квинфорд, сын покойного…

В его голубых глазах вспыхнули слезы.

— О, мистер Холмс, мой отец… он убит, и я не могу оправиться от потрясения.

Холмс какое-то время молчал, давая Уолтеру возможность взять себя в руки, а потом представил ему меня. Мы сели в экипаж и помчались в сторону от станции.

Вскоре пролетка доставила нас к большому двухэтажному дому с мезонином.

— Прошу вас наверх, в комнату отца, — тихо сказал Уолтер. Его слова как будто пробудили меня ото сна, только сейчас я понял, что вся дорога прошла в молчании.

Мы вошли в дом. Передо мной открылся холл с камином, с высоким потолком. Сюда выходили двери обоих этажей, с середины антресолей спускалась лестница, по ней мы и поднялись. Уолтер открыл дверь, выходящую прямо на лестничный пролет.

Невозможно привыкнуть к убийствам. Тяжелое чувство охватило меня, когда я вошел в комнату. За небольшим письменным столом спиной к нам сидел человек. Голова его беспомощно упала на лежащие на столе листы бумаги. Они были забрызганы кровью из раны на затылке. Правая рука покойного сжимала чистый лист, а левая, соскользнув со стола, почти касалась пола. Лицо человека, чуть прикрытое упавшими на лоб длинными волосами, неуловимо напоминало стоявшего в комнате Уолтера.

Холмс подошел к столу.

— Пуля прошла навылет, — заметил он.

Приблизившись, я заметил на лбу убитого вторую рану.

— Она застряла в оконной раме, — продолжал мой друг, указав на отверстие в окне, у которого стоял стол.

— Постойте, постойте, — вдруг возбужденно пробормотал Холмс. Он склонился над трупом, стараясь смотреть по траектории полета пули. — Вот оно как! — пробормотал он и нахмурился.

— Скажите, мистер… — Холмс повернулся к Уолтеру, но вдруг остановился. Мой взгляд последовал за его глазами, и я увидел, что юноша страшно побледнел, силы изменили ему, и только стремительный бросок Холмса спас его от падения. Мой друг усадил Уолтера в кресло, а я схватил со стола бутылку виски и влил ему в рот несколько глотков прямо из горлышка. Румянец медленно возвратился на лицо Уолтера Квинфорда. он открыл глаза.

— Прошу меня извинить, но находиться здесь выше моих сил. Я спущусь вниз. О, бедный отец! — воскликнул Он и, пошатываясь, вышел из комнаты.

Я осмотрел кабинет. Справа и слева от меня размещались шкафы с книгами в кожаных переплетах. На столе, среди бумаг, многие из которых оказались банковскими счетами, стоял позолоченный письменный прибор, небольшой серебряный поднос с хрустальной рюмкой и бутылкой виски, вернувшей к жизни несчастного молодого человека.

Холмс был чем-то недоволен. В глазах его не было того блеска, который говорил, что Холмс нащупал след.

— Пойдемте вниз, Уотсон, нас ждет Уолтер Квинфорд, — сказал он наконец.

Квинфорд-младший был не один. Он сидел в кресле у камина в обществе двух джентльменов и дамы. Увидев нас, Уолтер встал и представил нам мистера Фредерика Лайтера, его жену Анну Лайтер и сэра Джона Герберта.

— Эти господа, — сказал Уолтер, — были свидетелями всего происшедшего.

— Да, да, мы к вашим услугам, — подтвердил Герберт.

Легкий ленч был уже подан, но никто не прикоснулся к еде.

— Мистер Квинфорд, — попросил Холмс, — расскажите, что произошло здесь вчера.

К этому времени Уолтер совершенно овладел собой.

— Мой отец, — начал он довольно спокойно, — пригласил к себе своих компаньонов— мистера Лайтера и сэра Герберта на уик-энд. Задумывалась увеселительная прогулка за город. Вы понимаете, мистер Холмс, — Уолтер попытался улыбнуться, — погода не способствует тому, чтобы оставаться в городе.

Однако после обеда отношения между компаньонами натянулись. Разговор незаметно перешел на дела. Но, должен признаться, я не последовал по стопам моего бедного отца, ничего не понимаю в делах и не могу вам точно описать подробности спора. Взгляд Уолтера перешел на сидящих подле мужчин.

— Я понимаю, мистер Холмс, — продолжил Фредерик Лайтер, — вас, конечно, интересуют подробности нашей беседы.

— Пожалуйста, говорите, мистер Лайтер, — ответил мой друг.

— Итак, речь пошла о том, чтобы вложить капитал нашего банка в нефтяные разработки в Оклахоме. Вам, вероятно, известно, что мы с сэром Гербертом — основные совладельцы капитала «Квинфорд Вест Бэнк». Это предложение было для нас совершенно неожиданным, так как раньше наш банк подобными операциями не занимался. Джон сказал, что это дело за пять минут не решишь, предложение нужно тщательно обдумать, навести необходимые справки и вообще прощупать почву под ногами. Но Квинфорд стоял на своем.

«Я уже многое узнал, — вскричал он, распаляясь все больше и больше. — Дело явно выгодное, а вы не можете этого понять!»

Мы, в свою очередь, отнеслись к его словам настороженно и этим все испортили. Назревала ссора. Тут вошел Уолтер. Он пытался успокоить отца, но тщетно. Сайрус заявил, что немедленно вынет из нашего банка свой капитал. С этими словами он вышел из комнаты, хлопнув дверью. Положение осложнилось. Если бы сэр Сайрус сдержал свое слово, нам пришлось бы туго, ведь его капитал составляет около половины актива банка. Нужно было обсудить создавшееся положение. Проводив Анну в спальню, я спустился в холл. Уолтер все еще был в гостиной, а Джон тоже отвел жену к себе. У Джейн разыгралась мигрень.


Таким «видели» знаменитого детектива Конан Дойл и Сидней Пейджет — художник, как правило, основывался на «словесных портретах» автора.

Мы поднялись в мою комнату. Уолтер успокаивал нас, говоря, что отец вспыльчив и завтра все забудется. Мы, хорошо зная сэра Сайруса, тоже склонялись к этой мысли. Казалось, не все еще было потеряно, как вдруг… В соседней комнате раздался выстрел! Первым опомнился Уолтер. С криком, что стреляли в кабинете отца, он выбежал из комнаты. Через мгновение мы стояли на пороге кабинета сэра Квинфорда, но было уже поздно. Через распахнутую дверь я увидел, что Сайрус убит выстрелом в затылок. В кабинете пахло порохом, но кровь из раны уже не текла: Сайрус Квинфорд был мертв.

На выстрел вбежали Анна и Джейн. Моя жена была очень бледна, но, — не без гордости заметил Лайтер, — держалась на ногах. С миссис Герберт при виде крови случился обморок, и Джон отнес ее в спальню. С нами был и слуга Квинфорда — Годфри.

— Кстати, — прервал его Холмс. — Как этот Годфри оказался там?

— Совершенно случайно, — вмешался наконец сэр Герберт, до этого не сказавший ни единого слова. — Я встретил его, когда провожал Джейн в спальню. Он нес поднос с бутылкой виски и хрустальным бокалом. Сэра Сайруса часто мучила бессонница, и иногда на ночь он вместо снотворного выпивал рюмку спиртного. Я был настолько возбужден, что попросил налить и мне глоток. Годфри невозмутимо налил мне виски, а потом поставил поднос на столик, вытер бокал перекинутым через плечо полотенцем и уже направился в кабинет к сэру Квинфорду, как Джейн остановила его и попросила принести из кухни лекарство от головной боли. Слуга молча поклонился и открыл дверь кабинета хозяина, а мы прошли в спальню Джейн. Потом я узнал от нее, что Годфри принес ей лекарство почти в тот самый момент, когда раздался выстрел, и они вместе выбежали из кабинета…

— Простите, — перебил его Холмс, — когда слуга открыл дверь, был ли мистер Квинфорд у себя?

Герберт удивленно посмотрел на него:

— Нет, Сайруса не было. Он любил гулять по вечерам, а после такой сцены свежий воздух нужен человеку как никогда.

— Вы сразу же спустились в гостиную?

— Да, как только затворил дверь спальни. Я чуть не столкнулся с Фредериком, выходившим от жены, и мы вместе спустились в гостиную следом за Уолтером.

— Когда вернулся мистер Квинфорд?

— Примерно через четверть часа после того, как мы из гостиной перешли ко мне, — ответил Лайтер. — Я уже говорил вам, мистер Холмс, моя комната расположена рядом с его кабинетом. Мы слышали его шаги, затем скрипнула дверь кабинета. И через несколько секунд раздался выстрел.

— Сколько времени прошло с момента выстрела до того, как вы оказались на пороге кабинета?

— Две-три секунды, столько, сколько нужно, чтобы открыть дверь и пройти то ничтожное расстояние, что отделяет комнату Фредерика от кабинета Квинфорда.

— Не мог же убийца скрыться за это время?! — воскликнул я.

— Вы совершенно правы, мистер Уотсон, — ответил Герберт. — Это и ставит нас в тупик. Когда Сайрус вернулся, дом заперли, окна закрыли, а преступнику хватило ничтожного времени, чтобы исчезнуть без следа.

— Убийца, если он человек, всегда оставляет следы, — спокойно возразил Холмс. — И наша задача — найти их, отделив главное от второстепенного. Один след он уже оставил.

— Какой же? — спросила миссис Анна. Я впервые услышал ее голос, и он приятно удивил меня своей мягкостью и мелодичностью. — Простите, мистер Холмс, что я перебиваю вас, но мне все еще кажется, что убийца разгуливает по дому, подстерегает нас за каждым углом.

— Не волнуйтесь. — Взгляд Холмса излучал успокоение и сочувствие. Мы невольно поддались влиянию сильного характера моего друга.

— Итак, преступник оставил свидетельство своего присутствия — сэра Квинфорда с пулей в затылке. Кстати, есть ли в доме огнестрельное оружие? — обратился Холмс к Уолтеру.

— Нет, — твердо ответил молодой человек. — Отец никогда не держал у себя револьвера, никогда не охотился, поэтому у нас нет даже ружья.

— Боже мой! — воскликнул вдруг Фредерик Лайтер и страшно побледнел. — Боже мой, мистер Холмс!

Он вскочил и со всех ног бросился из гостиной. Мы в замешательстве поспешили за ним. Лайтер взбежал по лестнице и отворил дверь своей комнаты. Он схватил стоявший в углу саквояж и вытряхнул его содержимое на кровать. Вместе с рубашками и носовыми платками оттуда выпал блестящий черный предмет. Это был небольшой револьвер. Холмс поднял его и осмотрел барабан. Одного патрона недоставало.

— Для чего вы носите с собой заряженный пистолет?

Лайтер обессиленно опустился в кресло.

— Видите ли, мистер Холмс, — неуверенно начал он. — Я понимаю, мне трудно найти оправдание после того, что случилось.

Несколько дней назад, перед самым отъездом сюда, я должен был доставить крупную сумму одному из наших клиентов. В таких случаях мы обычно не посылаем курьеров, а, сохраняя сделку в тайне, доставляем деньги сами. Так безопаснее. Естественно, я захватил с собой оружие и, возвратившись домой, переложил его в саквояж. Совершенно забыв об этом, я не вспомнил о револьвере даже тогда, когда услышал выстрел, и только после вашего вопроса вспомнил о нем. Но поймите, — с отчаянием в голосе произнес Фредерик, — я не мог им воспользоваться: во время убийства я был здесь, в этой комнате.

— Стреляли, к сожалению, из вашего револьвера. Ведь в саквояж вы положили его с полным барабаном, верно? — Лайтер устало кивнул. — Скажите, — продолжил Холмс, — знал ли кто-нибудь, что у вас с собой оружие?

— Никто, конечно, никто Я и сам забыл об этом.

— Дело оказалось серьезнее, чем я предполагал, — произнес Холмс, встал и медленно направился к двери.

К нам бросилась миссис Анна. Сжав руку Холмса в своих ладонях, она воскликнула:

— Неужели вы подозреваете моего мужа? — В ее глазах было отчаяние.

— Простите, сударыня, — с поклоном ответил мой друг и разжал ее пальцы, — моя обязанность подозревать всех, поскольку я приглашен сюда, чтобы раскрыть эту тайну. Извините, мадам. — И Холмс повернулся к сэру Джону:

— Могу я поговорить с вашей женой?

— Конечно, мистер Холмс, если это необходимо. Я провожу вас.

Джейн Герберт полулежала на подушках. Она была бледна, но бледность ее лишь подчеркивала красоту больших карих глаз, черных изогнутых бровей и каштановых волос, рассыпавшихся по подушке.

— Прошу вас, садитесь, джентльмены, — негромко произнесла она, указав изящной рукой на кресла.

— Леди Джейн, дело, как вы сами понимаете, очень серьезно, — начал Холмс, — поэтому я и беспокою вас сейчас. Вы позволите задать вам несколько вопросов?

— Прошу вас, — ответила она, стараясь превозмочь свою слабость.

— Расскажите, пожалуйста, что вы делали вчера, начиная приблизительно от обеда и до того, как услышали выстрел.

— Об этом нелегко говорить. Отношения между моим мужем и Сайрусом Квинфордом стали накаляться сразу после обеда, когда они заговорили о делах. Из их довольно резкого спора, в котором участвовал и мистер Лайтер, я поняла, что покойный Квинфорд решил оставить нас без своего покровительства. Это ужасно, мистер Холмс. Нам грозило бы неминуемое разорение, Я так разволновалась, что попросила Джона проводить меня в спальню. С самого утра я страдала мигренью, а в тот момент чувствовала себя совершенно разбитой и поэтому попросила у Годфри, которого встретила на лестнице, что-нибудь от головной боли.

— Почему вы обратились за помощью именно к нему?

По лицу женщины пробежало легкое облачко смущения.

— Просто сегодня утром я заходила на кухню приготовить кофе мужу. Он пьет кофе, сваренный по особому рецепту, который знаю только я. Слуга готовил завтрак. Я пожаловалась ему на головную боль. Он предложил мне выпить какой-то порошок, и я сразу почувствовала себя гораздо лучше. Поэтому вечером я обратилась к нему за помощью, и Годфри вернулся с лекарством. Не успел он войти в комнату, как раздался выстрел. Мы выбежали в коридор и… — Она покраснела. — Это было так страшно, что силы изменили мне. Я пришла в себя уже в спальне. У изголовья стоял Джон. Но я, признаться, ничего не воспринимала — перед глазами стояла эта ужасная картина.

— Скажите, пожалуйста, миссис Герберт, — Холмс старался говорить как можно мягче, — выходя из комнаты, вы не заметили человека, бегущего вниз по лестнице?

— Не знаю, — неуверенно ответила она. — Впрочем, я больше интересовалась кабинетом сэра Квинфорда, чем лестницей. Но на ступеньках стояли Джон и мистер Лайтер, они не дали бы убийце убежать.

— Они тоже никого не видели, — сказал я.

Джейн Герберт покачала головой, как бы давая понять, что ничем больше не может нам помочь. Мы откланялись и спустились в холл. У камина сидел Уолтер и нервно курил сигару. При виде нас он встал и направился к моему другу.

— Ну как, мистер Холмс, что-нибудь прояснилось? — спросил он, но вместо ответа Холмс жестом пригласил его сесть.

— Прежде чем высказывать на этот счет свое мнение, я хотел бы услышать ваше, — сказал он, рассеянно разглядывая фарфоровую собачку на мраморной полке по соседству со старинными серебряными часами. — Что вы можете сказать о последних днях сэра Квинфорда? — Холмс намеренно не сказал «отца», стараясь не ранить сына. — Может быть, в его действиях было что-то особенное, чего вы раньше не замечали?

— Трудно сказать. Все шло, в общем, как обычно, правда, мне показалось, что отец стал более деятельным, говорил об успехах в финансовых делах… — Уолтер замолчал, вопросительно глядя на Холмса.

— Не получал ли ваш отец какого-нибудь письма, не было ли случая, резко изменившего его поведение?

— Постойте, постойте… — воскликнул Уолтер. — Однажды отец пригласил к себе сэра Эндрю Сэндерсона, нашего старого знакомого. По профессии он стряпчий, был шафером на свадьбе отца, словом, большой друг нашей семьи. Отец долго разговаривал с ним у себя в кабинете. О чем шла речь, я не знаю, но после этого разговора он показался мне более сосредоточенным и молчаливым, чем обычно.

Глаза Холмса заблестели.

— Как найти мистера Сэндерсона? — оживленно спросил он.

— Сэр Эндрю живет в соседнем доме, на двери большая медная табличка. Если хотите, я вас провожу, — с готовностью откликнулся Уолтер.

— Нет, нет, спасибо, не утруждайте себя, — пробормотал Холмс и поспешно направился к выходу.

До соседнего дома оказалось не менее четверти часа ходьбы, но прогулка по небольшой дубовой роще, отделявшей усадьбу Квинфорда от дома Сэндерсона, была очаровательна.

Наконец, мы подошли к небольшому коттеджу. Медная табличка на дверях гласила: «Эндрю Джордж Сэндерсон, эсквайр».

Дверь открыла пожилая экономка. Холмс подал ей свою визитную карточку, и вскоре мистер Сэндерсон вышел нам навстречу.

Это был невысокий полный человек с большими залысинами, светлыми приветливыми глазами и радушной улыбкой.

— Прошу ко мне, — крепко пожав нам руки, он провел нас в кабинет и указал на кресла.

— Зачем вам, многоуважаемый Шерлок Холмс, понадобился скромный служитель закона?

— Я выясняю обстоятельства смерти сэра Сайруса Квинфорда.

— Как, Сайрус умер? — Руки толстяка безжизненно опустились. Он с трудом перевел дыхание. — Не может быть.

— Он убит сегодня ночью выстрелом из револьвера, — сообщил Холмс, — и я просил бы вас рассказать о вашей последней встрече с покойным.

— С покойным? Да, да, с покойным, — устало повторил Сэндерсон. Он выпил стакан воды, отдышался и продолжал:

— Последний раз я виделся с ним около десяти дней назад. Сайрус пригласил меня на обед. Мы с ним были друзья, немало времени провели в застольных беседах, но в тот раз речь шла о деле. Сайрус хотел составить какой-то хитрый документ и, что самое любопытное, не раскрывал своих карт, хотя обычно бывал со мной откровенен. Мы беседовали довольно долго, но я так и не понял, какого совета он хотел от меня. Я ушел, несколько обиженный недоверием друга.

— Я хотел бы узнать подробнее об этом таинственном документе, — сказал Холмс.

Сэндерсон снял пенсне и протер его носовым платком, близоруко прищурившись.

— Поймите, мистер Холмс, я ведь уже сказал вам, что и сам точно не знаю его содержания, тем более что тогда текст не был составлен, — развел руками сэр Эндрю. — Это должно было быть не завещание, не договор, а, наоборот, документ, опровергающий содержание какого-то договора или контракта. У меня сложилось впечатление, что Сайрус заключил сделку, условия которой его не устраивали, и он хотел бы освободиться от них, не заплатив неустойки. Если бы он открылся мне, я, возможно, помог бы ему, но, не зная обстоятельств дела, я был просто бессилен.

Мы откланялись.

Все эти бесконечные беседы совершенно не оставили мне времени для размышлений, и теперь, возвращаясь от стряпчего, я пытался осмыслить все происшедшее.

По правде говоря, я не находил ответа ни на один из вопросов, а озабоченный вид Холмса мешал мне задать их ему. Но все получилось само собой. Холмс раскурил трубку и вдруг обратился ко мне:

— Друг мой, что, на ваш взгляд, самое загадочное в этом преступлении? — Он улыбался одними губами, глаза оставались серьезными.

Воодушевленный таким началом, я высказал наконец мысль, мучившую меня весь день:

— Как убийце удалось скрыться? У него было лишь несколько секунд, а он сумел спрятаться так, что его никто не заметил.

Ответ Холмса поразил меня.

— Нет, дорогой Уотсон, собака зарыта не здесь, — он многозначительно посмотрел на меня. — Дело в том, что Сайруса Квинфорда убили довольно странно. Пуля вошла в затылок и вышла в верхней части лба у самых волос. От обычного выстрела рана находилась бы около глаза или носа.

— Не хотите ли вы сказать, что стреляли снизу вверх? — ошеломленно спросил я.

— Сначала и у меня создалось впечатление, что убийца очень маленького роста. Но неужели он настолько мал, что даже ниже сидящего за столом Квинфорда?

— Возможно, — предположил я, — в него стреляли, держа револьвер у самого пола.

— Вы хотите сказать, что преступник подкрался к жертве на четвереньках? — рассмеялся Холмс. — Нет, это совершенно невозможно. И вот почему. Пуля застряла в раме почти точно на линии, соединяющей входное и выходное отверстия раны. Значит, стреляли с нормальной высоты, просто мистер Квинфорд в тот момент низко наклонился.

— Так что же в этом удивительного? Мистер Сайрус разглядывал какие-нибудь бумаги и нагнулся к столу.

— В том-то и дело, что ему нечего было разглядывать. Ни один документ на столе не лежит так, как если бы его читали. Кроме того, время для чтения было самое неподходящее. Все это натолкнуло меня на мысль, что Сайрус Квинфорд, возможно, задремал в своем кресле, и я хотел спросить Уолтера, не имел ли его отец привычки засыпать сидя. А потом мистер Герберт сказал, что Квинфорд страдал бессонницей. Именно он, если помните, встретил на лестнице слугу. Тот нес виски, которое, по словам сэра Джона, покойный употреблял вместо снотворного… — Холмс неожиданно остановился, оборвав фразу.

— Уотсон, — воскликнул он, схватив меня за руку, — сейчас же идемте к слуге Квинфорда.

Мы почти бегом добрались до Уайтхилл-Коттеджа. Дверь отворил Уолтер. Выражение тревоги, написанное на его лице, сменилось удивлением, когда он увидел наши раскрасневшиеся лица.

— Мистер Квинфорд, — поспешно сказал Холмс, снимая кепку, — я хотел бы задать несколько вопросов вашему слуге.

— Годфри? — переспросил Уолтер— Он, как всегда, на кухне.

Кухня занимала правую половину нижнего этажа. У плиты стоял высокий человек. Когда он повернулся к нам, я увидел на нем сюртук, прямо поверх которого был надет довольно засаленный фартук.

— Мистер Годфри Стоун? — осведомился Холмс.

— К вашим услугам, сэр, — ответил слуга. — Мое имя вы узнали от мистера Уолтера?

— Мистер Квинфорд не называл вашей фамилии, — ответил Холмс, но на фартуке у вас вышит большой серый камень у моря и буква «С». Каждому станет ясно, что камень — стоун — ваша фамилия.

— Ловко, ничего не скажешь, — усмехнулся Годфри. — Вообще-то это передник моей сестры, она служит здесь кухаркой, но на днях она уехала к кузине, оставив кухню на меня одного.

— Как вы оказались в коридоре сразу после выстрела? — перебил его Холмс.

— Я принес миссис Герберт порошок, который она просила, но едва она его выпила, как в кабинете сэра Сайруса раздался выстрел. Я выбежал в коридор. За мной кинулась и миссис Герберт. Вид убитого так подействовал на нее, что она упала в обморок и сэру Джону пришлось отнести ее обратно в спальню.

— Скажите, — спросил Холмс, — кто первым достиг двери в кабинет сэра Сайруса?

— Не могу точно ответить вам, мои мысли были заняты совсем другим. Сначала я заглянул в кабинет, потом обернулся и увидел лица всех обитателей дома. Казалось, первым никто не решался войти в эту страшную комнату. Сначала опомнился Уолтер. С криком он бросился к отцу, но было поздно, сэр Сайрус уже встретил свою смерть. Я хотел сообщить в полицию, но мистер Лайтер остановил меня. Потом все собрались в гостиной. После долгих колебаний мистер Уолтер решил дать телеграмму вам, мистер Холмс. Мы наслышаны о вас, и, как я понял, джентльмены не хотели привлекать внимания полиции к делу.

— Понятно, — улыбнулся Холмс. — Благодарю вас.

— Всегда к вашим услугам, — повторил Стоун.

Мы вышли в холл.

Я заметил, что лицо моего друга посветлело, в глазах вспыхнул огонек, говоривший, что он находится на пути к разгадке тайны. Но вдруг его облик совершенно изменился, вернулась озабоченность, губы сжались, все лицо его, казалось, выражало горечь поражения: мой друг увидел Уолтера Квинфорда. Молодой человек нетерпеливо подошел к нам.

— Мистер Холмс, — спросил он со всей твердостью, на какую был способен, — кто виновник того, что произошло с моим отцом? — Широко раскрытые глаза Уолтера смотрели на нас с мольбой и надеждой.

Холмс опустил голову, чтобы скрыть свое лицо, и с видимым усилием произнес:

— Увы, мистер Квинфорд, эта загадка оказалась мне не под силу. Я опускаю руки — я сделал все, что мог, но для меня тайна этого убийства неразрешима.

— Но что же мне теперь делать? — По щекам Уолтера катились слезы.

— Возможно, полиции удастся отыскать в этом деле новые улики, — продолжал мой друг, — поэтому я прошу вас отправить телеграмму в Скотланд-Ярд инспектору Лестрейду с просьбой прибыть сюда.

— Если вы оказались бессильны, то что могут сделать сыщики из полиции? — взмолился Уолтер Квинфорд.

— Рано или поздно вам придется известить их о случившемся, — твердо сказал Холмс, — и я настаиваю, чтобы вы сделали это сейчас.

— Это займет много времени.

«Да, потому я вас и посылаю», — говорили глаза Холмса, но губы его оставались сжаты.

Юноша встал и нетвердой походкой направился к выходу. Когда дверь за ним захлопнулась, мой друг стал прежним — энергичным и деятельным.

— Холмс, неужели вы действительно не можете найти преступника? — спросил я наконец.

— Нет, что вы, это была небольшая хитрость с моей стороны — улыбнулся Холмс, но легкое облачко грусти оставалось на его лице.

— Надо торопиться, — продолжал он. — До возвращения Уолтера мы должны многое успеть. Кстати, Уотсон, вы не видели сэра Герберта и мистера Лайтера?

— По-моему, дорогой Холмс, они все еще прогуливаются в роще, — ответил я. — Ведь мы встретили их на обратном пути от мистера Сэндерсона.

— Неужели? А я и не заметил. Впрочем, это было немудрено при той спешке, с которой мы направлялись сюда.

Холмс вышел из дома. Я направился следом по тропинке, ведущей в дубовую рощу.

В лучах заходящего солнца роща казалась особенно красивой той болезненной осенней красотой, какая неизменно вызывает в моем сердце безотчетную тревогу.

— Добрый вечер господа, — негромко сказал Холмс Лайтеру и Герберту. Они медленно прогуливались по аллее. — Мне бы хотелось поговорить с вами.

— Сделайте милость, мистер Холмс, — с готовностью подхватил Лайтер. — Со вчерашнего вечера мы просто места себе не находим.

Холмс явно старался не показываться на глаза обеим дамам, сидевшим в беседке невдалеке от аллеи. К счастью, густая листва стеной отделяла нас от этого легкого сооружения.

— Видите ли, джентльмены, предстоящий наш разговор будет нелегким как для меня, так и для вас, поэтому я не котел бы, чтобы на нем присутствовали дамы.


Холмс близок к решению очередной логической задачи.

— Нет, мистер Холмс, — возразил Лайтер с неожиданным негодованием. — Все, что вы имеете сказать нам, вы скажете при свидетелях. Что будут думать Анна и Джейнс во время нашей беседы? Что на нас пало обвинение в убийстве? — Лайтер повернулся к Герберту. — Как вы считаете, Джон?

— Моя совесть чиста, — ответил он, — мне нечего бояться. Что бы ни сказал мистер Холмс, я не замешан в этой истории.

Глаза Холмса засверкали недобрым огнем, но тут же погасли: к нам подошли дамы. По-видимому, они услышали наш разговор.

— Что случилось, Джон? — спросила леди Герберт.

— Успокойся дорогая, — ласково ответил сэр Джон.

— Просто мистер Холмс хочет объяснить нам, что здесь произошло.

— Вы уже все знаете? — спросила миссис Лайтер, глядя на Холмса. — Если это так, то вас не зря нарекли лучшим в мире детективом.

— Ну, что ж, — губы Холмса тронула улыбка. — Видимо, все хотят услышать мой рассказ, поэтому прошу вас в гостиную.

До Уайтхилл-Коттеджа мы шли в полном молчании. Я чувствовал, что поведение Холмса вызвало какое-то недоверие к нему. Впрочем, и мне в последние часы оно казалось в высшей степени странным, но зная моего друга, я понимал, что оно, без сомнения, подчинено какой-то внутренней логике и служит цели, мне пока неизвестной. Сознание того, что Холмс сейчас все поставит на свои места, внушало надежду, но не рассеивало душевной тревоги.

Через пять минут мы вошли в гостиную.

— Мистер Холмс, — спросил Герберт, — а где же Уолтер Квинфорд?

— Он уехал отправить телеграмму в Скотланд-Ярд.

— В Скотланд-Ярд? — воскликнул Лайтер. — А вы уверены что находитесь на верном пути?

— Я предоставлю вам судить об этом самому, — сухо отрезал Холмс, — как только закончу свой рассказ.

Лайтер неожиданно смягчился.

— Простите, ради бога, мою глупую выходку. Нервы у меня сейчас так напряжены, что буквально всё выводит из себя. Прошу вас продолжайте.

Холмс непринужденно откинулся на спинку кресла.

— Итак, господа, — он выпустил из трубки облачко дыма, — что с первого взгляда кажется самым загадочным в этом убийстве? — Холмс повторил вопрос который уже задавал мне сегодня и сам ответил на него моими словами.

— Конечно, то что убийце удалось скрыться за ничтожно малый промежуток времени, да так, что его никто не заметил.

— Да, это совершенно невозможно — пробормотал Герберт.

— Вот именно совершенно невозможно, — подхватил Холмс, глаза его заблестели. — Совершенно невозможно в том смысле, который мы вкладываем в слово «скрыться». Когда мы произносим его, то имеем в виду нечто похожее на «убежать и спрятаться». Но на этот раз убийце не нужно было прятаться. Скорее наоборот…

— Что наоборот? — спросил пораженный Лайтер.

— Не исчезнуть — невозмутимо продолжал Холмс, — а вовремя появиться на месте убийства, но уже вместе со всеми. Только тогда он был бы полностью застрахован от подозрений.

— Что вы имеете в виду? — воскликнул Герберт, и я впервые увидел волнение на его обычно невозмутимом лице.

— Я имею в виду что преступником был один из сидящих здесь. — И тут Холмс, не обращая внимания на широко раскрытые от удивления глаза сэра Джона, повернулся к миссис Лайтер.

— Вы не подскажете мне, кто это был?

— Нет. — медленно произнесла она, изменившись в лице — я никого не видела.

— Вы и не смогли бы никого увидеть, потому что это были вы сами.

— Как вы смеете?! — закричал наконец Лайтер. Его лицо побагровело, кулаки сжались, казалось, он вот вот бросится на Холмса. — Я не позволю так оскорблять мою жену!

Но что-то во взгляде Анны заставило его опустить руки.

— Оставь Фредерик, — чуть слышно произнесла она. — Это правда, я убила его.

Лайтер дрожащими руками налил себе воды из графина.

— Но как вы… как вы смогли?.. — с трудом выговорил Фредерик Лайтер.

— Подозрение на вашу жену пало сразу после того как вы рассказали мне об обстоятельствах убийства, — продолжал Холмс. — Каждый из сидящих здесь кроме миссис Лайтер, имел свидетелей в том, что находился вне кабинета Квинфорда во время выстрела. Сначала именно это и показалось мне подозрительным. Я даже подумывал о каком-нибудь заговоре против мистера Сайруса. Вашу невиновность, мистер Лайтер подтвердил и ваш револьвер. Будь вы причастны к убийству вы непременно умолчали бы о нем. Невиновность Годфри Стоуна не вызывала у меня сомнений. Оставался только один подозреваемый — миссис Лайтер. И, как ни тяжело было считать вашу жену преступницей, мои худшие подозрения подтвердились, когда обнаружилось, что в сэра Квинфорда стреляли из вашего револьвера.

— Мистер Холмс, — сказал Лайтер не поднимая головы, — никто не знал, что я взял его с собой.

— Правильно, — откликнулся мой друг, — никто. Вы и сами о нем забыли. Но жена, упаковывая чемоданы несомненно, обнаружила револьвер и, зная, что вы часто носите с собой оружие не придала этому значения. Только потом она вспомнила о нем. После того как вы отвели ее в спальню, а сами снова спустились в гостиную, миссис Анна прошла в вашу комнату, взяла револьвер из саквояжа и вернулась обратно. Вскоре она услышала, как вы вместе с Джоном и Уолтером поднялись к себе продолжить разговор, начатый в гостиной. Потом Сайрус вошел в кабинет. Выждав еще некоторое время, миссис Лайтер вышла из комнаты и, распахнув дверь кабинета, выстрелила в затылок сидевшего в кресле Квинфорда. Прижаться к стене между дверью собственной спальни и комнатой мужа было делом одного мгновения. Миссис Анна рассчитала все чрезвычайно точно. Комната мистера Лайтера находится справа от кабинета, а спальня миссис Анны расположена еще правее. Открытая дверь кабинета не позволяла видеть Анну из комнат слева, поэтому выбежавшие в коридор миссис Герберт и Годфри Стоун ее и не заметили. Когда же в коридоре оказались сэры Фредерик, Джон и Уолтер, открытая дверь комнаты мистера Лайтера сделала его жену невидимой и для них. Между тем миссис Лайтер швырнула уже ненужный и лишь компрометировавший ее револьвер на кровать и сделала вид, что вышла из собственной спальни, лишь на мгновение отстав от других. Днем она спокойно вернула револьвер на место, забыв лишь об одном — вставить новый патрон в барабан.

Взгляды наши устремились на миссис Лайтер. Она сидела в кресле с побелевшим лицом.

— Анна, — раздался вдруг голос, лишь отдаленно напоминавший голос ее мужа, — Анна, зачем, зачем ты это сделала?

Миссис Лайтер неожиданно преобразилась. Кровь бросилась ей в лицо, щеки запылали. Она встала. Перед нами стояла не сломленная открывшейся правдой преступница, а женщина, решившаяся на отчаянный шаг и прекрасная в своей решимости.

— Фредерик, знаешь ли ты, кем был Сайрус Квинфорд? Нет, не тот Квинфорд, который был твоим компаньоном и познакомил нас на одном из приемов в Уайтхолле. Ты никогда не видел его настоящего лица — лица мошенника и лицемера. Когда-то я, простодушная девушка, полюбила его — за ум, за смелость, с которой он вел свои дела. Потом я поняла — у него одна страсть: деньги. Она засасывала его все сильнее и сильнее, деньги отняли у него душу. Я по сей день благодарю бога за то, что между Квинфордом и мной ничего не было — только несколько писем, которые я имела неосторожность ему написать. Я вышла замуж за тебя, Фредерик, надеясь, что все будет забыто, но ошиблась. Квинфорд не простил мне. Сначала он просто хотел, чтобы я ушла от тебя, но когда понял, что этого не будет, стал угрожать… Не раз я получала от Него письма, в которых он требовал повлиять на тебя в какой-то сделке, которую ваш банк хотел заключить. Я понимала, что это ловушка. Стоит мне попасться на его удочку, и мы будем разорены, а этот негодяй писал, что, если сделка не состоится по твоей вине, мои письма тотчас же попадут к тебе. Зная твою ревность, я понимала, что это развод, и мое сердце разрывалось. Здесь, в Уайтхилл-Коттедже, мне стало ясно: скандал неизбежен. Боже, что я пережила, когда кралась по коридору, пряталась за дверь! Чего стоил мне этот выстрел! — с этими словами Анна упала в кресло.

— Дорогая, отчего ты не рассказала мне обо всем? — воскликнул Фредерик и бросился перед ней на колени. Анна обняла его. В глазах у них стояли слезы.

— Успокойтесь, миссис Лайтер, — сказал мой друг, — вы не совершили убийства.

— Вы имеете в виду моральную сторону? — с надеждой спросил Фредерик.

— Нет, юридическую, — медленно ответил Холмс.

За его словами последовала полная тишина. Я понял, что главное только начинается. Миссис Лайтер подняла на Холмса заплаканные глаза и прошептала:

— Разве Квинфорда убил не мой выстрел?

— Нет, — повторил Холмс, — рана, которую вы нанесли ему, была смертельной, но если бы у вас было время подойти ближе, вы увидели бы, что опоздали.

— Неужели вы хотите сказать?..

— Да, миссис Лайтер, — перебил ее Холмс. — Сайрус Квинфорд был мертв, когда вы в него стреляли.

— Кто же его застрелил? — спросил я.

— Его не застрелили, — ответил мой друг. — Сайрус Квинфорд был отравлен.

— Но это невозможно. Со времени, когда он вошел в комнату, до выстрела прошло не более пяти минут.

— И этого было вполне достаточно, — медленно продолжал Холмс. — Каждый вечер Квинфорд принимал свое странное снотворное. На этот раз оно заставило его заснуть навечно. Виски Квинфорда было отравлено.

— Не может быть! — воскликнул Герберт. — Вы же знаете, я пил виски, которое Годфри нес для него.

— Холмс, — вмешался я, — когда Уолтер потерял сознание, мы дали ему это самое виски, а оно не только не убило его, а, наоборот, вернуло к жизни.

— Без сомнения, здесь есть противоречие, — ответил Холмс, — и я долго ломал над ним голову. Вспомните, Уотсон, наш разговор о самом странном в этой истории. Мой ответ на собственный вопрос, казалось, удивил вас тогда.

— Признаться, меня изумили слова о неестественности позы Квинфорда.

— Совершенно верно. Он склонился так низко, что его голова почти касалась стола. Как мы выяснили, задремать он не мог и близорукостью тоже на страдал. Я долго искал объяснение этой несообразности, — продолжал Холмс, — но не находил ничего, кроме одного: в тот момент Квинфорд был уже мертв, и его голова безжизненно упала на стол. Его, конечно, отравили, так как на теле, кроме револьверной раны, никаких следов насилия на было.

И еще кое-какие мелочи подтверждали мою догадку. Вот послушайте. Когда мы приехали, Квинфорд был мертв уже 11 часов. При такой жаре его тело неминуемо должно было начать разлагаться. Но ведь никто не почувствовал трупного запаха, верно? А ведь некоторые яды бальзамируют тело. Кроме того, из раны вытекло не так много крови, как должно было. Это тоже подсказало мне: когда в Квинфорда стреляли, он был уже мертв. Я сразу вспомнил о бутылке виски на столе и стал перебирать в памяти все, связанное с ней: вы даете виски потерявшему сознание Уолтеру, сэр Герберт выпивает бокал, налитый слугой. И у меня ничего не получалось — вино в бутылке не было отравлено ни до, ни после убийства. Оставалось одно: отравили бокал. Снова противоречие: сэр Джон пил из него почти перед самой смертью Квинфорда и остался невредим. Кстати, это снимало подозрения с Годфри Стоуна — если бы он захотел отравить виски хозяина, то сделал бы это еще в кухне, а не в кабинете.

— Так кто же бросил яд в рюмку Квинфорда? — спросила Джейн.

— Вы, миссис Герберт.

От слов Холмса у меня пересохло в горле. Я смотрел на сидящую рядом женщину и поражался ее выдержке. Миссис Герберт почти не изменилась в лице лишь слегка побледнела и так сильно сжала локоть мужа что у нее побелели пальцы.

— Нет, нет, — горестно вскричал сэр Герберт — неужели меня постигнет участь бедного Фредерика?

— Прошу тебя, Джон, успокойся. Пожалуйста. возьми себя в руки, — говорила Джейн, глядя мужу прямо в глаза.

— Я признаюсь в содеянном, — произнесла она удивительно твердым голосом, — и не раскаиваюсь в нем. Квинфорд заслуживал смерти хотя бы потому, что мучил бедняжку Анну, — она сочувственно посмотрела на миссис Лайтер, которая глядела ей в лицо широко раскрытыми глазами. — У меня своя история, и все же она похожа на рассказ Анны.


Трезвый расчет сочетался у Холмса с поразительным бесстрашием.

В отличие от нее, аристократки по рождению, я из простой семьи. Начинала как секретарь в «Квинфорд Вест Бэнк». Здесь меня и заметил Квинфорд. Он ввел меня в общество, вскоре мы с Джоном полюбили друг друга. Квинфорд не препятствовал нашему браку, он считал, что я стану орудием в его цепких руках. Он давно вынашивал планы разорения своих компаньонов Квинфорд требовал, чтобы я подсунула Джону какие-то документы о нефтяных разработках в Америке. Через своих старых знакомых в банке я узнала, что эти документы фальшивые, сфабрикованы нарочно для моего мужа и Фредерика Лайтера чтобы мы вложили деньги в предприятие, заранее обреченное на провал. Я отказалась это сделать. Тогда я получила от Квинфорда приглашение, составленное в такой форме, что непринять его было невозможно. Квинфорд повел меня в свой архив и показал целую картотеку секретных досье, которые велись его агентами на всех сотрудников. Здесь были документы и на нас с Джоном. Я поняла: если эти бумаги предать огласке, мы будем уничтожены. Квинфорд сумел заключить несколько незаконных сделок, подставив в них вместо своего имя Джона. Он сказал, что дает мне время на размышление до нашего приезда сюда. Но я решилась сразу — другого выхода не было. Яд я взяла с собой. До последней минуты я ждала, не проснутся ли у Квинфорда остатки совести. Я надеялась, что он не решится обнародовать фальшивые, но компрометирующие нас документы побоится скандала. Из его речи в гостиной мне стало понятно, что эти надежды тщетны. Квинфорд решил вывести свой капитал из банка и разорить нас. Медлить больше нельзя было.

Утром я пошла на кухню сварить Джону кофе и между делом пожаловалась слуге на головную боль, зная, что у него есть лекарство. Я сделала это для того, чтобы в дальнейшем мои поступки не вызывали подозрений.

После беседы в гостиной я притворилась больной и попросила Джона проводить меня в спальню. Мой план основывался на том, что Квинфорд каждый вечер прогуливался в роще, а потом выпивал немного виски.

Все шло удачно. На пути мы встретили Годфри Стоуна с бутылкой виски на подносе. Джон был так взволнован, что даже попросил налить себе глоток. Это тоже играло мне на руку — потом все станут думать, что бокал не был отравлен. Я попросила Годфри принести мне лекарство, надеясь успеть сделать все до его прихода и задержать его в комнате, пока не обнаружат смерть Квинфорда. После ухода Джона и Фредерика — я слышала, как они спускались по лестнице, — я вышла в коридор. Бросить яд в рюмку с виски было делом мгновения. Не прошло и минуты, как я вернулась к себе. Потом возвратились мужчины, наконец в кабинет вошел Квинфорд. Как раз тогда и постучал Годфри. Я открыла ему и, наверно, не смогла сдержать своего волнения, потому что он, взглянув на меня, посоветовал по приезде в Лондон обратиться к врачу. Я рассеянно поблагодарила и уже хотела принять лекарство, как вдруг раздался выстрел в кабинете. В ужасе выбежала я в коридор и увидела окровавленного Квинфорда. Это было выше моих сил. Я потеряла сознание.

Всю ночь я не спала, обдумывала создавшееся положение, но ничего не могла понять. Мой рассказ окончен, скоро приедет полиция, и я готова понести наказание.

Холмс молча подошел к Джейн.

— Полиция?! — воскликнул он. — Здесь нечего делать полиции. Правосудие уже свершилось.

Ему ответили четыре пары благодарных глаз. Я всецело был на стороне Холмса и снова восхитился благородством моего друга. Главной целью его жизни было не разоблачение преступников, а восстановление справедливости.

Холмс неожиданно помрачнел и озабоченно произнес:

— И все-таки сюда скоро приедет полиция. Нужно, чтобы Лестрейд не докопался до истины. Правда, зная его неповоротливый ум, в это трудно поверить, но кое-чего ему все-таки не надо оставлять. Мистер Лайтер, прошу вас, подарите мне пистолет в память о нашей встрече.

— С радостью, мистер Холмс, с великой радостью освобожусь я от этого проклятого предмета, — он протянул револьвер моему другу.

— А как же Уолтер? — тревога мелькнула в глазах Анны.

— Пусть думает, что я не справился с этой задачей, — ответил Холмс.

— Он так и не узнает правду о своем отце?

— Это зависит от вас, господа. Если вы расскажете ему все — ваше дело. Я же предпочту остаться в тени и уехать до приезда Уолтера.

— Поторопитесь, Уотсон, — Холмс обратился ко мне, — и мы еще успеем на вечерний поезд в Лондон.

— Что от меня требуется, мой друг? — с готовностью спросил я.

— Вы поедете к Сэндерсону и попросите снарядить экипаж. Мы уезжаем.

Не прошло и получаса, как я вернулся на двуколке Сэндерсона.

В Уайтхилл-Коттедже все было готово к нашему отъезду. На пороге дома Холмс прощался с супругами. Лайтер крепко пожал нам руки.


«Собака Баскервилей» — эта повесть стала классикой детективного жанра.

— Простите, мистер Холмс. Я не нахожу слов благодарности и готов оказать вам любую услугу.

— Ну что вы, — растроганно ответил мой друг. — Награда для меня — это сама работа.

Он уже хотел сесть в экипаж, когда Джейн протянула ему ярко-красную розу, и, клянусь, рука моего друга дрогнула, когда он принимал ее.

Мы едва успели на поезд. Всю дорогу Холмс молчал, рассматривая необыкновенный подарок.

— Впервые, — наконец пробормотал он, — преступник, которого я разоблачил, дарит мне цветы.

— Вы заслужили большего, мой друг, — ответил я. Мне не хотелось отрывать Холмса от приятных мыслей, но любопытство взяло верх, и я спросил:

— Скажите, Холмс, что вы делали, пока я доставал экипаж?

— Что я делал? — переспросил мой друг, набивая трубку. — Я заметал следы и наставлял оставшихся, как действовать после появления Лестрейда. Я вынул пулю из окна и переставил чернильницу так, чтобы отверстия не было видно. Пусть Скотланд-Ярд ищет преступника, который стреляет без пуль и за несколько мгновений умудряется исчезнуть из запертого дома!

— Друг мой, — сказал я. — Вы поступили как настоящий джентльмен, оградив Уолтера от нашего разговора. Но как вы узнали, что, оставшись, он стал бы свидетелем позора своего покойного отца?

— Это очень просто, дорогой Уотсон. Вы помните беседу с Эндрю Сэндерсоном?

— Стряпчим Квинфорда? Да, он говорил о каком-то странном документе, который Квинфорд хотел составить вместе с ним, не раскрывая ему содержания бумаги.

— Верно, — Холмс взмахнул трубкой. — Этим документом Сайрус и хотел засвидетельствовать, что выходит из «Квинфорд Вест Бэнк», оставив своих компаньонов на грани разорения. Я понял — дело нечисто. Поэтому я и решил, что Уолтеру, которого я считаю честным человеком, не следовало присутствовать при нашем разговоре. Пусть думает, что он сын порядочного человека.

Холмс глубоко затянулся, выпустил клуб дыма и посмотрел в окно. Мы въезжали в Лондон.

На другой день за завтраком я снова получил от него записку. С любопытством развернув бумагу, я прочел: «Загляните в сегодняшние газеты».

Я развернул «Морнинг пост». На первой полосе мне сразу бросился в глаза крупный заголовок: «Трагедия Уайтхилл-Коттеджа. Бесславное поражение Шерлока Холмса. Великий сыщик опускает руки. Расследование ведет знаменитый специалист из Скотланд-Ярда. Розыски преступника идут по всей стране».

«Воистину верна римская пословица: „Общественное благо — высший закон“», — подумал я и бросил газету в корзину для бумаг.

Выигрыш

Часы в кабинете писателя показывали 14.34. Конан Дойл докуривал трубку и с усмешкой вспоминал забавного безумца — посетителя, который ушел от него почти десять минут назад. На столе лежала расписка. Конан Дойл уже собирался вытряхнуть на нее пепел из трубки, как вдруг горничная объявила: «Вам посылка, сэр» — и на пороге показался мальчишка со свертком. Конан Дойл дал ему пенс и осмотрел посылку. На оберточной бумаге почерком Изобретателя было написано: «Мои доказательства».

Писатель с любопытством развернул посылку. В ней оказались письмо, книга и… Он удивленно вертел в руках статуэтку, сделанную из неизвестного материала. По виду она была золотая, но оказалась гораздо легче, чем следовало ожидать. Статуэтка представляла собой фигурку Шерлока Холмса. Конан Дойл с удовольствием заметил, что именно таким и представлял себе своего героя: орлиный профиль, трубка, плащ и неизменная кепка. На пьедестале было выгравировано: «А. К. Дойлу. Победителю во всемирном конкурсе на лучший рассказ о Шерлоке Холмсе, посвященном 125-летию со дня рождения его создателя. 22. 05. 1984».

Ошеломленный писатель поставил статуэтку на стол и вскрыл письмо.

«Дорогой сэр, — писал Изобретатель. — Я надеюсь, что представленные мною доказательства убедят Вас. Вы уже, наверно, осмотрели статуэтку и понимаете, что это не подделка, так как в Ваше время просто не существовало материала, из которого она сделана. Кстати, она отлита по рисункам Вашего друга Сиднея Пейджета. Что касается меня, то я изобрел машину времени и только что вернулся из будущего в очередной раз. Вашего героя там помнят и любят. Даже меня, большого поклонника Холмса, поразило внимание, с которым к нему относятся. В 1914 году в лондонском отеле „Метрополь“ будет устроен обед в честь столетия со дня рождения Эдгара Аллана По. Председателем на этом обеде будете Вы, сэр Артур, как признанный мастер детектива. К 1975 году о Холмсе будет поставлено около 130 фильмов и 20 театральных пьес, десятки книг будут посвящены не только Вам, но и Вашему герою. Писатель Джон Диксон Карр и Ваш сын Адриан в 1954 году выпустят очередной сборник рассказов о Холмсе под названием „Подвиги Шерлока Холмса“. В 1975 году наш соотечественник Николас Мейер выпустит повесть о легендарном сыщике. Она будет называться „Семипроцентный раствор“, станет бестселлером по обе стороны Атлантики и получит „Серебряный кинжал“ — первый приз ассоциации английских детективных писателей. Холмс перестанет быть „вашим“, он станет общим достоянием. Дотошные исследователи с завидной настойчивостью разложат по попочкам всю жизнь Холмса, используя Ваш же дедуктивный метод, раскопают о нем такие „факты“, о которых не подозревали даже Вы сами. Дом 2216 на Бейкер-стрит снесут, а на Нотамберленд-стрит, невдалеке от Скотланд-Ярда, создадут музей, но, увы, не Ваш, а Вашего героя. Я Вас все еще не убедил! Тогда открою маленькую тайну: я узнал, что в 1984 году международное общество детективных писателей задумывает конкурс на лучший рассказ о Шерлоке Холмсе. И я подумал: а почему бы самому Конан Дойлу не принять в нем участия. Остальное Вам известно. Я не пытаюсь больше ничего объяснять. Я просто посылаю книгу, которую мой друг и Ваш соотечественник Герберт Уэллс написал о моих приключениях или, если хотите, злоключениях. Как Вы поняли, я тоже литературный герой, а это залог бессмертия!

Остаюсь Ваш покорный слуга — Изобретатель.

Р. S. Для конкурса я воспользовался псевдонимом „Эндрю Крис Дойл“ и сохранил Ваши инициалы. Вы победили и можете быть уверены: и через 125 лет со дня Вашего рождения — в 1984 году Вы останетесь королем детектива. Как жаль, что Вам нельзя показать свой приз — эту статуэтку — своим современникам, не рискуя прослыть безумцем».

Конан Дойл отложил письмо, ошеломленно покачал головой и взял в руки книгу. Она называлась: «Машина времени». Бегло просмотрев ее, писатель усмехнулся и сказал:

— Обещания свои надо выполнять. Да здравствует Шерлок Холмс!

Через два месяца в журнале «Стрэнд» появилась первая часть «Собаки Баскервилей».

При заключении пари присутствовал Вячеслав САВВОВ.

Оглавление

  • Юрий Буйда КАЛИГАРИ Повесть
  • Вячеслав Саввов БЕСПРОИГРЫШНОЕ ПАРИ
  •   Необычный посетитель
  •   Банкир из Уайтхилл-Коттеджа
  •   Выигрыш