Край [Михаил Альбертович Вильдт] (fb2) читать онлайн

Михаил Вильдт Край

На пограничной дороге, в корчме, собрались ляхи и пируют уже два дни. Что-то немало всей сволочи. Сошлись, верно, на какой-нибудь наезд: у иных и мушкеты есть; чокают шпоры, брякают сабли. Паны веселятся и хвастают, говорят про небывалые дела свои, насмехаются над православьем, зовут народ украинский своими холопьями и важно крутят усы. Ни в чем не уступает им и челядь: позакидали назад рукава оборванных жупанов своих и ходят козырем, как будто бы что путное. Крик, драка!.. Не бывало такого соблазна на Русской земле и от татар. Видно, уже ей Бог определил за грехи терпеть такое посрамление! Не на доброе дело собралась эта шайка!

Н.В. Гоголь. “Страшная месть”.

В краю, где такие широкие реки, что даже птицы летят с опаской, где солнце такое большое, что кажется, его хватит на всех, жили когда-то счастливые люди, пока всё не разорвала, навсегда, гражданская война.

Вороны и чужие стервятники молча кружат теперь над краем брошенных домов, реки потекли нечисто, леса пропали и превратились в пустоши. Лжецы, клоуны в страшных масках, рвут на части землю, рвут с людьми, которые живут на ней. Кто ещё жив, верят лжецам, как слепые идут по кругу.

Чайки у Азовского моря кричат, будто зовут на помощь…

Край…Край… Край…

Нет уже ничего целого, и не будет…

КрАЗ зашитного цвета весело пер на “передок”. На борту реликта бывшего советского автопрома, лихо, но наскоро, белой краской, новые побратимы, Ярослав и Санёк из Солёного, что возле Днепра, написали заветную мантру: “Путин- хуйло”. Ржали, как кони, когда писали… А чё? Кого боимся-то? Козацькому роду нема переводу…

Хлопцы и сейчас улыбались, потому, что кто-то достал хорошей травы, чтобы скучно не было. Весело скалясь, забивал Андрюха ещё косяк, рукав полез вверх…

Классная просто татуха у Андрюхи, что из под Белой Церкви.

“Рабів до раю не пускають”… Та хрест, синьо-зеленого кольору.

Чтоб скоротать время, разговаривали разговоры всякие, про геройства.

– Я на нього дивлюсь та й питаю: Ти ж сепар? – весело рассказывал Ярик, глядя в расстилавшуюся степь…

– А он шо? – спрашивал Санёк по-русски, положив ладонь на шеврон с трезубцем.

– А шо він?: Украинец я, каже, – передразнивая русскую речь, продолжал Ярик…

– А ти шо? – “шокая” по-малороссийски, поддерживал товарища Санёк.

–А я йому, а чий Крим? -рубанул Ярик нехитрой, стопроцентной формулой патриота, выводящей всех скрытых врагов на чистую воду.

Всё не то, – думал Серёга, – и Крым не наш, и Донецк потеряли, и Луганск. Капитулировали дважды. Под Иловайском сначала, потом под Дебальцево… Бежали же. Стыдно и позорно бежали. Такого рода потом это чудо, когда ополченцы под Мариуполем остановились..! А эти пацаны уже новые. Ничё пока не понимают… Ничё… Перемога сплошная. Надписи вон пишут.

Только друг Андрюха молчал, царапая приклад своего АКСУ, думая о чем-то, изредка качая головой, как бы споря с кем-то и сомневаясь. Он тоже служил давно. Зло служил.

“Вперше українська армия перейшла Днипро”…

Так говорил один большой патриот Украины перед тем, как уехать в Лондон…

Хотелось спать. И не мог. Сон-не сон… Полудремота…

А жара всё сильней. Летит пыль столбом из под колёс “жидобандеровского” КрАЗа, прущего, что есть дури, по широкой, украинской степи.

Горький запах полыни дурманит, хочется пить. За курганом, который они оставили справа, медленно проявлялся нехороший пейзаж – развороченный обстрелами старый погост…

Серёге, на мгновение, стало не по себе. Но чувство неясной тревоги, кольнувшей где-то слева, у самого сердца, ушло быстро.

КрАЗ, раскалённый степным, безжалостным солнцем, остановился на самом краю кладбища. Земля тут ничья. Странные слова… Так только на войне бывает…

Побратимы стали выгружать миномёт и боекомплект к нему.

Курить будешь?– спросил кто-то…

Серёга служил давно. Трава его не брала. Он даже не повернулся, только покачал головой и косяк ушёл дальше, по кругу.

Отошёл, вытащил аптечку из рюкзака. Крохотный шприц. Два куба. Как раз то, что надо.

–Хлопці, – быстрой, галицкой скороговоркой говорил Ярослав, искоса поглядывая на Серёгу, – робимо все швидко. П’ять-шість мін по сепарах, та ходу звідси!

Серёга только кивнул, подтверждая. Побратимы справятся. А он сегодня просто так, за компанию. Надоело всё. Давно уже надоело…

После обстрела сепары дадут обратку. Под неё надо не попасть.

Но сейчас главное, чтоб не трясло,не ломало… Вот и всё…

Кое-где, на кладбище, оставалась сирень и сосны. Туда, в тень, в прохладу, и нес сейчас свою аптечку Серёга.

Под сосной холодок, место хорошее, старая могила, с когда-то красной, а теперь ржавой, плоской, звездой. Фотографии давно нет. Серое пятно вместо фото. Только надпись осталась.

Остап Тарасович Бульба, рядовой. 1922 – 1942.

– Слышь, Андрюха, – попробовал пошутить Серёга, подзывая побратима. – Это не твой братан тут? Може ты сепар?

– Серед сепарів в мене братів нема, – издалека ответил Андрюха.

Ну, на “нет” и суда нет…

Для Андрюхи это вообще была больная тема. Родной язык его был русский. Но говорил он, с момента второго приезда, только по-украински.

Он пошёл второй раз в АТО от злости. В первый его просто словили в городе, привезли в военкомат. Хочешь- не хочешь – кто спрашивал? Но – пока из АТО домой ехал – ожидал, что встретят его, как героя. А “прилетело” ему от соседей и друзей, хотя знал их, вроде, с самого детства, как раз за похожие слова.

Дело как было то? Андрюха много раз сам рассказывал…

Прибыл в отпуск. Форма новая, красивая, как в кино американском… Сидел под подъездом. Рассказывал про геройскую службу. Преувеличивал, понятное дело. Но – немного совсем. Просто рассказывал, как сепаров гонял.

А когда услышал от друзей: “Андрей, там же наши.” ответил гордо, но сдуру: “В Донбассе наших нет”.

Отчего получил получил Андрюха в скулу, сбоку, и сразу снизу, в подбородок. Попытался потом имидж героя поддержать, вставать пытался. Ещё и ногами отпинали. Досталось, короче. Ментов не звал. Не по понятиям. Утром поехал в АТО добровольцем. Даже с девушкой не повидался.

Все сепары. Все…

– Так точно это не твой братан? – повторил Серёга, выбрасывая ненужный теперь, пустой шприц, – ты ж Тарасович?

Психанул Андрюха, пошёл распаковывать БК с минами.

Внезапно, вдруг у Серёги в глазах потемнело. А может, глаза ни при чём, просто темно стало, как ночью. Встал, чтобы прийти в себя, к друзьям вернуться . Сделал пару шагов. Вроде норм – не водит, не шатает.

А вокруг всё совсем другое. Другие могилы. Другое кладбище.

И ночь…

Земля чужая… Может и не чужая, но другая…

И кладбище, воинское… Старое, советское ещё.

Огромное. И имена, имена на серых плитах…

Над кладбищем монастырь польский, как в воздухе парит над городком, где когда-то жили евреи и поляки. Украинским-то город стал уже в советское время…

Пошёл Серёга с фонариком вдоль могил. Всё ходил и ходил. Время текло, уходя в хруст песка под ногами. Вдруг понял, что ищет, сам того не думая, могилу своего прадеда. Разозлился. Присел на одну из бесконечных кладбищенских плит. Закурил, чтобы прогнать озноб, преследовавший его с утра. Потом снова с фонариком…

Он же был здесь когда-то! Баба Галя просила. Поедь, Серёжа, к папе моему, на могилку, с 1944 он там, погиб под Бродами…

В прошлый раз Серёга ездил сюда тайно, по дороге с Западной, чтобы побратимы не видели. Могли ж не понять. Революция и Майдан были уже на подходе. Пожали друг другу руки на вокзале, во Львове, сказал пацанам, шо к телкам поехал.

В этот раз он могилы не нашёл. И отчего-то жалко стало ему и себя, и прадеда своего, которого только на фотографии и видел. Лежит где-то здесь… А мог бы жить…

– “За жидов погиб” – сказал себе Серёга внезапно, оглядываясь по сторонам. – Что ж ты так, дед?

Прошелестел ветер.

– Говно ты… – послышались Серёге слова, сказанные с какой -то безжалостной, безоговорочной и окончательной солдатской прямотой.

Серёга оглянулся, увидел старика какого-то. Усы длинные, казацкие вроде, но плащ-палатка, как на старых советских фото… Силуэт крепкий. Лицо скуластое.

– Ты чё? – удивлённо спросил, – ты мне?

Старик стоял спиной. Только легкий ветер играл краем его плаща…

– Давно, -кивнул старик на могилы, – Давно тут лежат…

И не ходит никто…

Серёга выдохнул обиду.

–А то мне послышалось… Я ж из АТО сюда. Родину вот от сепаров защищаю.

Старик прищурился:

– А может и не послышалось тебе. Потому, что всё-таки, говно ты, Серёжа. – кивнул он своей головой и, повернувшись, плавно и странно пошёл, даже поплыл, вдоль серых, квадратных плит с именами…

–Стой, дед, – сказал Серега, оскорблённый таким приговором.

Но крепкий старик не реагировал, просто плыл вдоль, вдоль, по песчанной дорожке, в спину ему светила луна, истошно запел, почти завыл как-то страшно, соловей…

–Стоять, дед! – закричал Серёга, бросаясь за ним.

Эх! Умел бы Серёга держать себя в руках, может и по-другому пошло бы дело. Но в краю, где он жил, это давно стало неприличным , вроде как слабость. Частые революции медленно плавили людей, придавая им нужные качества. “Вежливые люди” – они-то с другой стороны совсем. Чужие. А настоящий революционер не дожен знать жалости.

Что будет, если он догонит странного старика, Серега не думал. Не вело его сейчас ничего, кроме ярости и внезапного бешенства.

Но чем быстрее бежал Серёга, тем быстрее скользил странный старик в плащ- палатке. Серёга не заметил, как дорожка кончилась, он бежал сквозь какие-то густые заросли кладбищенской сирени, ветки хлестали по щекам, тогда он начал закрывать лицо, теряя старика из виду.

Сиреньзакончилась внезапно, вдруг, местность вновь оказалась знакомой. Курган и разрушенное обстрелом кладбище. Только пропал куда-то грязно-зелёный КрАЗ и побратимы с миномётом.

Старик легко взлетел на вершину. А у Серёги внезапно потяжелели ноги. Он не хотел вверх, знал же, знал, что не надо… Какая-то сила вытащила его и бросила наземь.

Тут только заметил, что на старике уже и не плащ палатка, а белая бурка. За ним – черная, страшная своей вечной улыбкой “половецкая баба”, которая и не баба вовсе, а каменный истукан. Древняя фигура воина в доспехах, из черного, скользкого от летящих столетий, камня. И конь привязан тут же. Копытом бьёт землю. Злой. Боевой. Как ночь.

– Ты кто, дед? – спросил Серёга, задыхаясь и сотрясаемый своим сердцем, которое тяжёлым молотом било его изнутри.

– Какой я тебе дед, собака?– ласково ответил старик и сбросил с плеч бурку. В лунном свете заблестела польская, снятая с какого-то несчастного гусара, после боя, кираса. Малиновые шаровары из тяжёлого бархата, щёгольски заляпанные дёгтем, заправлены в сапоги из сафьяна. Лицо – вроде уже и не старик вовсе.

–Чую я, ты у ляхов учился? – спросил он с прищуром, и медленно потянул из ножен кривую, длинную, тяжёлую, сверкающую серебром, быструю, как смерть, турецкую саблю.

– Почему у ляхов? – глупо спросил Серёжа, зачарованно глядя на много раз битый пулями чужой шляхетский герб на кирасе.

– Бегаешь быстро, – со смехом сказал старик и положил саблю на плечо. – Ну, догнал ты меня. Дальше что?

–Ты как здесь? Кто ты здесь? – задавал глупые воросы Серёга, оглядываясь по сторонам, чувствуя,что допустил какую-то ошибку непоправимую.

–Живу я тут, – грустно ответил старик, который стал вдруг совсем не старик.

– И давно?

– С тех пор, как сына убил- безжалостно отчеканил слова воин в кирасе, – не пускают меня ни в рай, ни в ад. Так и живу на этом кургане. И всё спать не могу.

–За что ты его? – почти закричал Серёга, в голове которого вдруг, сквозь внезапный ужас и тоскливый страх собственной смерти, проступила смутная, невероятная догадка. -За что ты его?– закричал он снова, чувствуя, как слёзы градом, против всяких его желаний и чувств, хлынули по щекам.

– За то, что предал, из-за выгод быстрых и ради бабы смазливой и Родину, и брата своего, и всех нас, паскуда, – А любил я его, больше всех.

– Ты Тарас? – не веря своим словам крикнул Серёга, озвучивая то, в чём не оставалось уже ни капли сомнений.

Получилося клёкот вместо слов. Но его поняли.

–Для тебя, собака, пока ты живой ещё – я полковник Бульба. – ответил Тарас с презрением.

– Пане полковныку, я ж свій! – внезапно, потеряв себя от ужаса, перешёл на мову Серёга. – Я ж козак! Як всі мои побратими!

–Не там ти побратимів шукав, хлопче, – ответил Тарас, качая головой. – Не там…

И ударил наотмашь Тарас своей турецкой саблей, а Серёга закрыл свои глаза, чтобы хоть час свой последний достойно встретить. Боли он не почувствовал, а глаза открыл почти сразу.

Открыл от внезапного грохота, и уже не увидел полковника Бульбу а, увидел горящий КрАЗ, воронки и побратимов своих, лежащих где попало.

Потом оглох от взрыва, за несколько секунд перед уходом в вечность.

Он ещё успел увидеть, что Андрий лежал совсем рядом, растрепав свои белокурые волосы. Казалось, он спит, хорошим сном почти мальчишки, и уже не сердится на кого-то, не спорит с ним, а думает, наконец-то, о чём-то хорошем и спокойном.

В руке его, немыслимым образом, оказался военный билет с трезубцем.

Внезапной бурей начинался ливень, яростный, неуёмный, как всегда на юге. Порывом ветра военник вырвало из теплой ещё руки и он, пролетев под горящей сосной, упал, под просто стоявшим огромным, диким камнем, какие часто ставили теперь, вместо разбитых скульптур.

Только этот камень стоял здесь давно, и не вместо. Он глубоко врос в землю, давно покрылся мхом. Еле заметный барельеф на граните изображал человека, которого Серёга, конечно же, теперь узнал бы. Усы длинные, лицо волевое, скуластое. На плече что-то лежит, не разобрать. Похоже на турецкую саблю…

Ветер осторожно развернул удостоверение погибшего в гражданской войне солдата украинской армии, фотографией к барельефу . На дешёвой бумаге, простымшрифтом было написано:

Андрій Тарасович Бульба, солдат.

Дождь всё лил и лил, сильней и сильней. Потоп, после которого не останется ничего…

Сосна, подожжённая артобстрелом, наконец погасла.

Крупные капли падали вниз, на гранит, стекая с уцелевших иголок…

Казалось, что человек на камне плачет.

Но этого никто не видел.